Кристи Агата : другие произведения.

Весь Эркюль Пуаро. Том 1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  
  Table of Contents
  Загадочное происшествие в Стайлзе
  Глава 1 Я отправляюсь в Стайлз
  Глава 2 16 и 17 июля
  Глава 3 Трагическая ночь
  Глава 4 Пуаро расследует
  Глава 5 «Ведь это не стрихнин, нет?»
  Глава 6 Дознание
  Глава 7 Пуаро платит свои долги
  Глава 8 Новые подозрения
  Глава 9 Доктор Бауэрштейн
  Глава 10 Арест
  Глава 11 Суд
  Глава 12 Последнее звено
  Глава 13 Пуаро объясняет
  Коробка конфет
  Похищение премьер-министра
  Наследство Лемезюрье
  Дело на Балу Победы
  Исчезновение мистера Дэвенхейма
  Плимутский экспресс
  Загадка дешевой квартиры
  Чертежи субмарины
  Исчезновение клэпемской кухарки
  Корнуолльская тайна
  Трагедия в Марсдон-Мэнор
  Убийство в Хантерс-Лодж
  Месть фараона
  Переполох в отеле «Гранд Метрополитен»
  Тайна Маркет-Бэйзинга
  Король треф
  Тайна смерти итальянского графа
  Двойная улика
  Приключение Джонни Уэйверли
  Пропавшее завещание
  Затерянный прииск
  Кража в миллион долларов
  Дама под вуалью
  Тайна «Звезды запада»
  Убийство на поле для гольфа
  Глава 1 Попутчица
  Глава 2 «Ради всего святого, приезжайте!»
  Глава 3 Вилла «Женевьева»
  Глава 4 Письмо, подписанное «Белла»
  Глава 5 Рассказ мадам Рено
  Глава 6 Место преступления
  Глава 7 Таинственная мадам Добрэй
  Глава 8 Нечаянная встреча
  Глава 9 Мосье Жиро находит улики
  Глава 10 Габриель Стонор
  Глава 11 Жак Рено
  Глава 12 Пуаро приподнимает завесу тайны
  Глава 13 Девушка с тревожным взглядом
  Глава 14 Второй труп
  Глава 15 Фотография
  Глава 16 Дело Берольди
  Глава 17 Расследование продолжается
  Глава 18 Жиро действует
  Глава 19 Я напрягаю свои серые клеточки
  Глава 20 Еще одно поразительное открытие
  Глава 21 Пуаро излагает свою версию
  Глава 22 Я влюбляюсь
  Глава 23 Новые испытания
  Глава 24 «Спасите его!»
  Глава 25 Неожиданная развязка
  Глава 26 Я получаю письмо
  Глава 27 Рассказывает Жак Рено
  Глава 28 Конец поездки
  Двойной грех
  Приключение рождественского пудинга
  Предисловие автора
  Приключение рождественского пудинга
  Тайна испанского сундука
  Неудачник
  Черная смородина
  Сон
  Потерянный ключ
  Большая Четверка
  Глава 1 Нежданный гость
  Глава 2 Человек из сумасшедшего дома
  Глава 3 Мы узнаем кое-что о Ли Чанг Йене
  Глава 4 Значение бараньей ноги
  Глава 5 Исчезнувший ученый
  Глава 6 Женщина на ступенях
  Глава 7 Похитители радия
  Глава 8 В доме врага
  Глава 9 Тайна желтого жасмина
  Глава 10 Расследование в Крофтланде
  Глава 11 Шахматная задача
  Глава 12 Западня с наживкой
  Глава 13 Мышка попалась
  Глава 14 Крашеная блондинка
  Глава 15 Чудовищная катастрофа
  Глава 16 Умирающий китаец
  Глава 17 Номер Четвертый проделывает фокус
  Глава 18 В лабиринте Фельсена
  Убийство Роджера Экройда
  Глава 1 Доктор Шеппард завтракает
  Глава 2 Кингз-Эббот и его обитатели
  Глава 3 Человек, который выращивал тыквы
  Глава 4 Обед в «Папоротниках»
  Глава 5 Убийство
  Глава 6 Тунисский кинжал
  Глава 7 Я узнаю профессию моего соседа
  Глава 8 Инспектор Рэглан исполнен уверенности
  Глава 9 Пруд с золотыми рыбками
  Глава 10 Горничная
  Глава 11 Пуаро наносит визит
  Глава 12 За столом
  Глава 13 Гусиное перо
  Глава 14 Миссис Экройд
  Глава 15 Джеффри Реймонд
  Глава 16 Вечер за маджонгом[321]
  Глава 17 Паркер
  Глава 18 Чарлз Кент
  Глава 19 Флора Экройд
  Глава 20 Мисс Рассел
  Глава 21 Заметка в газете
  Глава 22 Рассказ Урсулы
  Глава 23 Небольшое совещание у Пуаро
  Глава 24 Рассказ Ральфа Пейтена
  Глава 25 Вся правда
  Глава 26 И ничего, кроме правды
  Глава 27 Заключение
  Тайна «Голубого поезда»
  Глава 1 Человек с седыми волосами
  Глава 2 Мсье маркиз
  Глава 3 «Огненное сердце»
  Глава 4 На Керзон-стрит
  Глава 5 Полезный джентльмен
  Глава 6 Мирей
  Глава 7 Письма
  Глава 8 Леди Тэмплин пишет письмо
  Глава 9 Отвергнутое предложение
  Глава 10 В «Голубом поезде»
  Глава 11 Убийство
  Глава 12 На вилле «Маргарита»
  Глава 13 Ван Олдин получает телеграмму
  Глава 14 Рассказ Эйды Мейсон
  Глава 15 Граф де ля Рош
  Глава 16 Пуаро обсуждает дело
  Глава 17 Аристократический джентльмен
  Глава 18 Дерек за ленчем
  Глава 19 Неожиданная гостья
  Глава 20 Кэтрин заводит подругу
  Глава 21 На теннисном корте
  Глава 22 Мсье Папополус завтракает
  Глава 23 Новая теория
  Глава 24 Пуаро дает совет
  Глава 25 Вызов
  Глава 26 Предупреждение
  Глава 27 Разговор с Мирей
  Глава 28 Пуаро в роли белки
  Глава 29 Письмо из дома
  Глава 30 Мисс Вайнер выносит приговор
  Глава 31 Мистер Ааронс за ленчем
  Глава 32 Кэтрин и Пуаро обмениваются мнениями
  Глава 33 Еще одна теория
  Глава 34 Снова «Голубой поезд»
  Глава 35 Объяснения
  Глава 36 У моря
  Квартира на четвертом этаже
  Неудачник
  1
  2
  3
  4
  5
  6
  7
  8
  9
  Осиное гнездо
  Тайна испанского сундука
  1
  2
  3
  4
  5
  6
  7
  8
  9
  Загадка Эндхауза
  Глава 1 Отель «Мажестик»
  Глава 2 Эндхауз
  Глава 3 Случайности
  Глава 4 Здесь что-то есть!
  Глава 5 Мистер и миссис Крофт
  Глава 6 Визит к мистеру Вайзу
  Глава 7 Беда
  Глава 8 Красная шаль
  Глава 9 От А до К
  Глава 10 Тайна Ник
  Глава 11 Мотив
  Глава 12 Эллен
  Глава 13 Письма
  Глава 14 Исчезнувшее завещание
  Глава 15 Странное поведение Фредерики
  Глава 16 Беседа с мистером Уитфилдом
  Глава 17 Коробка шоколадных конфет
  Глава 18 Лицо в окне
  Глава 19 Пуаро ставит пьесу
  Глава 20 К
  Глава 21 На сцене Л
  Глава 22, и последняя
  Смерть лорда Эджвера
  Глава 1 В театре
  Глава 2 За ужином
  Глава 3 Человек с золотым зубом
  Глава 4 Беседа с лордом Эджвером
  Глава 5 Убийство
  Глава 6 Вдова
  Глава 7 Секретарша
  Глава 8 Версии
  Глава 9 Вторая смерть
  Глава 10 Мэри Драйвер
  Глава 11 Эгоистка
  Глава 12 Дочь
  Глава 13 Племянник
  Глава 14 Пять вопросов
  Глава 15 Сэр Монтегю Корнер
  Глава 16 Обмен мнениями
  Глава 17 Дворецкий
  Глава 18 Соперник
  Глава 19 Сильная личность
  Глава 20 Таксист
  Глава 21 Рассказывает Рональд
  Глава 22 Странное поведение Эркюля Пуаро
  Глава 23 Письмо
  Глава 24 Новости из Парижа
  Глава 25 Обед
  Глава 26 Париж?
  Глава 27 Кое-что о пенсне
  Глава 28 Пуаро задает вопросы
  Глава 29 Пуаро рассказывает
  Глава 30 Как это было
  Глава 31 Человеческий документ
  Черный кофе (Агата Кристи, Чарльз Осборн)
  Глава 1
  Глава 2
  Глава 3
  Глава 4
  Глава 5
  Глава 6
  Глава 7
  Глава 8
  Глава 9
  Глава 10
  Глава 11
  Глава 12
  Глава 13
  Глава 14
  Глава 15
  Глава 16
  Глава 17
  Глава 18
  Глава 19
  Глава 20
  Убийство в Месопотамии
  Глава 1 Фронтиспис
  Глава 2 Введение Эми Ледеран
  Глава 3 Разговоры
  Глава 4 Я прибываю в Хассаньех
  Глава 5 Телль-Яримьях
  Глава 6 Первый вечер
  Глава 7 Человек у окна
  Глава 8 Ночная тревога
  Глава 9 Рассказ миссис Лейднер
  Глава 10 В субботу днем
  Глава 11 Странное дело
  Глава 12 «Я не верил…»
  Глава 13 Прибытие Эркюля Пуаро
  Глава 14 Один из нас
  Глава 15 Пуаро строит предположения
  Глава 16 Подозреваемые
  Глава 17 Пятно около умывальника
  Глава 18 Чай у доктора Райлли
  Глава 19 Новое подозрение
  Глава 20 Мисс Джонсон, миссис Меркадо, мистер Рейтер
  Глава 21 Мистер Меркадо, Ричард Кэри
  Глава 22 Девид Эммотт, отец Лавиньи и открытие
  Глава 23 Я схожу с ума
  Глава 24 Убийство – это привычка
  Глава 25 Самоубийство или убийство?
  Глава 26 Следующий буду я
  Глава 27 Отправляемся в путешествие
  Глава 28 Окончание путешествия
  Глава 29 L'Envoi[587]
  Убийство в «Восточном экспрессе»
  Часть I Факты
  Глава 1 В экспресс «Тавры» садится значительное лицо
  Глава 2 Отель «Токатлиан»
  Глава 3 Пуаро отказывает клиенту
  Глава 4 Крик в ночи
  Глава 5 Преступление
  Глава 6 Женщина?
  Глава 7 Труп
  Глава 8 Похищение Дейзи Армстронг
  Часть II Показания свидетелей
  Глава 1 Показания проводника спальных вагонов
  Глава 2 Показания секретаря
  Глава 3 Показания слуги
  Глава 4 Показания пожилой американки
  Глава 5 Показания шведки
  Глава 6 Показания русской княгини
  Глава 7 Показания графа и графини Андрени
  Глава 8 Показания полковника Арбэтнота
  Глава 9 Показания мистера Хардмана
  Глава 10 Показания итальянца
  Глава 11 Показания мисс Дебенхэм
  Глава 12 Показания горничной
  Глава 13 Пуаро подводит итоги
  Глава 14 Улики: оружие
  Глава 15 Багаж пассажиров
  Часть III Эркюль Пуаро усаживается поудобнее и размышляет
  Глава 1 Который?
  Глава 2 Десять вопросов
  Глава 3 Некоторые существенные детали
  Глава 4 Пятно на венгерском паспорте
  Глава 5 Имя княгини Драгомировой
  Глава 6 Вторая беседа с полковником Арбэтнотом
  Глава 7 Кто такая Мэри Дебенхэм
  Глава 8 Новые удивительные открытия
  Глава 9 Пуаро предлагает две версии
  Трагедия в трех актах
  Акт первый Подозрение
  Глава 1 «Воронье гнездо»
  Глава 2 Инцидент перед обедом
  Глава 3 Сэр Чарлз сомневается
  Глава 4 Современная Элейн
  Глава 5 Бегство от леди
  Акт второй Уверенность
  Глава 1 Сэр Чарлз получает письмо
  Глава 2 Исчезнувший дворецкий
  Глава 3 Который из них?
  Глава 4 Показания слуг
  Глава 5 В комнате дворецкого
  Глава 6 Касающаяся чернильного пятна
  Глава 7 План кампании
  Акт третий Разоблачение
  Глава 1 Миссис Бэббингтон
  Глава 2 Леди Мэри
  Глава 3 Эркюль Пуаро снова выходит на сцену
  Глава 4 Наблюдатель
  Глава 5 Разделение труда
  Глава 6 Синтия Дейкрс
  Глава 7 Капитан Дейкрс
  Глава 8 Энджела Сатклифф
  Глава 9 Мьюриэл Уиллс
  Глава 10 Оливер Мэндерс
  Глава 11 Пуаро устраивает прием
  Глава 12 День в Джиллинге
  Глава 13 Миссис де Рашбриджер
  Глава 14 Мисс Милрей
  Глава 15 Занавес
  Смерть в облаках
  Глава 1. Рейс Париж – Кройдон
  Глава 2. Страшная находка
  I
  II
  Глава 3. Кройдон
  Глава 4. Следствие
  Глава 5. После следствия
  Глава 6. Консультация
  Глава 7. Вероятности и возможности
  Глава 8. Список
  Глава 9. Элиза Грандье
  Глава 10. Маленькая черная книжка
  Глава 11. Американец
  Глава 12. В Хорбери-Чейз
  Глава 13. У Антуана
  Глава 14. На Масуэлл-Хилл
  Глава 15. В Блумсбери
  Глава 16. План кампании
  Глава 17. В Уондсворте
  Глава 18. На Куин-Виктория-стрит
  Глава 19. Явление мистера Робинсона
  I
  II
  III
  Глава 20. На Харли-стрит
  Глава 21. Три ключа к разгадке
  Глава 22. Джейн находит новую работу
  I
  II
  III
  Глава 23. Анни Морисо
  II
  Глава 24. Сломанный ноготь
  Глава 25. «Я боюсь»
  I
  II
  Глава 26. Послеобеденная речь
  I
  II
  Как все чудесно в вашем садочке…
  «Зеркало покойника»
  1
  2
  3
  4
  5
  6
  7
  8
  9
  10
  11
  12
  Убийства по алфавиту
  Предисловие, написанное капитаном Артуром Гастингсом, офицером Британской империи
  Глава 1 Письмо
  Глава 2 (написана не от лица капитана Гастингса)
  Глава 3 Андовер
  Глава 4 Миссис Ашер
  Глава 5 Мэри Дроуэр
  Глава 6 Место преступления
  Глава 7 Мистер Партридж и мистер Ридделл
  Глава 8 Второе письмо
  Глава 9 Убийство в Бексхилле-на-море
  Глава 10 Семья Барнард
  Глава 11 Меган Барнард
  Глава 12 Дональд Фрэзер
  Глава 13 Совещание
  Глава 14 Третье письмо
  Глава 15 Сэр Кармайкл Кларк
  Глава 16 (написана не от лица капитана Гастингса)
  Глава 17 Примечательное время
  Глава 18 Пуаро произносит речь
  Глава 19 Проездом через Швецию
  Глава 20 Леди Кларк
  Глава 21 Описание убийцы
  Глава 22 (написана не от лица капитана Гастингса)
  Глава 23 11 сентября. Донкастер
  Глава 24 (написана не от лица капитана Гастингса)
  Глава 25 (написана не от лица капитана Гастингса)
  Глава 26 (написана не от лица капитана Гастингса)
  Глава 27 Донкастерское убийство
  Глава 28 (написана не от лица капитана Гастингса)
  Глава 29 В Скотленд-Ярде
  Глава 30 (написана не от лица капитана Гастингса)
  Глава 31 Эркюль Пуаро задает вопросы
  Глава 32 Лису словить
  Глава 33 Александр Бонапарт Каст
  Глава 34 Пуаро объясняет
  Глава 35 Финал
  Безмолвный свидетель
  Хозяйка «Литлгрин Хаус»
  Взаимоотношения
  Происшествие
  Мисс Арунделл пишет письмо
  Эркюль Пуаро получает письмо
  Поездка в «Литлгрин Хаус»
  О чем рассказали надгробные плиты
  Знакомство с «Литлгрин Хаус»
  Версия Пуаро
  Визит к мисс Пибоди
  У сестер Трипп
  Тереза Арунделл
  Чарльз признается
  Встреча с мисс Лоусон
  Миссис Таниос
  Доктор Таниос
  Таинственный убийца
  Знакомство с мистером Пурвисом
  Снова в «Литлгрин Хаус»
  Беседы с аптекарем и врачом
  Женщина на лестнице
  Доктор Таниос посещает нас
  Тереза все отрицает
  Догадка Пуаро
  Миссис Таниос отказывается говорить
  Еще одна жертва
  Последняя речь Пуаро
  Еще несколько слов
  Морское расследование
  Родосский треугольник
  Глава 1
  Глава 2
  Глава 3
  Глава 4
  Глава 5
  Глава 6
  Невероятная кража
  Глава 1
  Глава 2
  Глава 3
  Глава 4
  Глава 5
  Глава 6
  Глава 7
  Глава 8
  Убийство в проходном дворе
  Глава 1
  Глава 2
  Глава 3
  Глава 4
  Глава 5
  Глава 6
  Глава 7
  Глава 8
  Глава 9
  Глава 10
  
  
  
  
  Загадочное происшествие в Стайлзе
  
  
  Глава 1
  Я отправляюсь в Стайлз
  Повышенный интерес публики к нашумевшему судебному процессу, известному в свое время как «преступление в Стайлзе», теперь несколько поубавился. Однако этот процесс приобрел широкую известность, и мой друг Пуаро, а также обитатели Стайлза попросили меня подробно изложить эту историю, надеясь таким образом заставить умолкнуть сенсационные слухи, которые все еще продолжают распространяться.
  Вначале кратко об обстоятельствах, из-за которых я оказался связанным с этим трагическим происшествием.
  В связи с ранением меня отправили с фронта в тыл, и после нескольких месяцев, проведенных в довольно унылых, мрачных госпиталях и наводящих тоску санаториях для послебольничного долечивания, я получил месячный отпуск по болезни. А поскольку у меня не было ни родных, ни близких друзей, я как раз пытался решить, что предпринять, когда случайно встретил Джона Кавендиша. Последние десять лет я встречался с ним крайне редко. Собственно говоря, я никогда особенно хорошо его не знал. Начать с того, что он старше меня лет на пятнадцать, хотя и не выглядел на свои сорок пять. В детстве я часто бывал в Стайлзе, имении в Эссексе, которое принадлежало его матери.
  Но теперь, встретившись через столько лет, мы с удовольствием предались воспоминаниям о старых временах, и в результате Джон пригласил меня провести мой отпуск в Стайлзе.
  — Mater[1] будет очень рада снова вас увидеть, — добавил он.
  — Как она себя чувствует? — осведомился я. — Надеюсь, хорошо?
  — О да! Полагаю, вы знаете, что она снова вышла замуж.
  Боюсь, я слишком явно выразил удивление. Миссис Кавендиш, какой я ее помнил, вышла замуж за отца Джона — в то время вдовца с двумя сыновьями. Тогда она была красивой женщиной средних лет. Теперь ей никак не могло быть меньше семидесяти. Я запомнил ее энергичной, доминирующей личностью, несколько чрезмерно увлеченной благотворительностью и подобного рода общественной деятельностью. Миссис Кавендиш обожала открывать благотворительные базары и вообще изображать Lady Bountiful.[2] Она действительно была щедрой женщиной, да и сама обладала значительным состоянием.
  Загородное имение Стайлз-Корт мистер Кавендиш приобрел в первые годы их супружества. Он полностью находился под влиянием жены и, умирая, оставил ей в пожизненное пользование не только имение, но и большую часть доходов, что было явно несправедливо по отношению к двум его сыновьям. Однако мачеха всегда была добра и щедра к ним, да и мальчики в момент женитьбы их отца были еще так малы, что считали ее своей матерью.
  Лоуренс, младший, с детства отличался болезненностью. Он получил диплом врача, но довольно быстро оставил медицину и жил дома, в Стайлзе, лелея честолюбивые литературные амбиции, хотя его стихи никогда не имели заметного успеха.
  Джон, старший из сыновей, какое-то время занимался адвокатской практикой, но в конце концов тоже обосновался в Стайлзе и стал вести более приятную для него жизнь сельского сквайра. Два года назад он женился и привез жену в Стайлз, хотя я подозреваю, что, если бы мать увеличила ему денежное содержание, он предпочел бы обзавестись собственным домом. Однако миссис Кавендиш относилась к тому типу женщин, которые любят поступать по-своему и ожидают, чтобы это всех устраивало. В данном случае она, разумеется, являлась хозяйкой положения — деньги были в ее руках.
  Джон не мог не заметить моего удивления, когда я услышал о новом замужестве его матери, и довольно мрачно ухмыльнулся.
  — К тому же он отвратительный прохвост и пройдоха! — в ярости крикнул Джон. — Должен сказать, Гастингс, что это очень осложнило нашу жизнь. А уж Эви… Вы помните Эви?
  — Нет.
  — О! Наверное, она появилась уже после вашего отъезда. Это помощница моей матери, компаньонка и вообще мастер на все руки! Эви — просто молодчина! Нельзя сказать, чтобы она была особенно молода и красива, но энергии ей не занимать!
  — Вы собирались что-то сказать…
  — О, про этого типа?… Он появился из ниоткуда, под предлогом, будто является троюродным братом Эви или что-то в этом роде, хотя сама Эви не особенно охотно признает это родство. Этот тип абсолютный чужак, что сразу видно. У него большая черная борода, и он носит лакированные туфли в любую погоду! Однако мать сразу почувствовала к нему симпатию и взяла его в качестве секретаря… Вы ведь знаете, она постоянно ведает сотнями всяких благотворительных обществ.
  Я кивнул.
  — Ну и, разумеется, за время войны сотни таких обществ превратились в тысячи! Этот тип, конечно, оказался ей очень полезен. Но вы можете себе представить, как мы были ошеломлены, когда три месяца назад она вдруг объявила, что они с Алфредом помолвлены! Он по крайней мере лет на двадцать моложе ее! Просто-напросто бесстыдная, неприкрытая погоня за наследством!.. Но что поделаешь — она сама себе хозяйка… и вышла замуж за этого типа!
  — Должно быть, для вас всех ситуация сложилась нелегкая?
  — Мало сказать — нелегкая! Ужасная!
  Вот так и получилось, что три дня спустя я сошел с поезда в Стайлз-Мэри на маленькой нелепой станции, не имевшей никакой видимой причины на существование, но все-таки примостившейся посреди зеленых полей и сельских проезжих дорог. Джон Кавендиш ждал меня на платформе и проводил к машине.
  — У меня еще осталась капля-другая бензина. Он почти весь расходуется благодаря повышенной активности матери.
  Деревня Стайлз-Сент-Мэри находилась милях в двух от станции, а Стайлз-Корт располагался приблизительно на расстоянии мили по другую сторону. Стоял теплый тихий день раннего июля. Глядя на спокойную равнину Эссекса, такую зеленую и мирную в лучах послеполуденного солнца, я не верил своим глазам, мне казалось почти невероятным, что где-то недалеко отсюда идет война. Я вдруг оказался совсем в ином мире.
  — Боюсь, Гастингс, вам покажется здесь слишком тихо, — сказал Джон, когда мы повернули к въездным воротам.
  — Как раз то, чего я хочу, дружище!
  — О, вообще-то здесь довольно приятно, если вы хотите вести бездеятельную жизнь. Два раза в неделю я провожу занятия с добровольцами и помогаю на фермах. Моя жена регулярно работает «на земле». Каждое утро она поднимается в пять часов доить коров и работает до ленча. В общем, это очень хорошая жизнь, если бы не Алфред Инглторп! — Джон вдруг резко затормозил и посмотрел на часы. — Интересно, есть ли у нас время захватить Цинтию? Пожалуй, нет! К этому времени она уже вышла из госпиталя.
  — Цинтия? Это не ваша жена?
  — Нет. Цинтия — протеже моей матери, дочь ее старой школьной соученицы, которая вышла замуж за подлого солиситора. Он оказался неудачником, женщина вскоре умерла, и девочка осталась сиротой без всяких средств. Моя мать пришла ей на помощь — Цинтия живет с нами вот уже около двух лет. Она работает в госпитале Красного Креста в Тэдминстере, в семи милях отсюда.
  Продолжая говорить, он подъехал к фасаду красивого старого дома. Леди в добротной твидовой юбке, склонившаяся над цветочной клумбой, выпрямилась при нашем появлении.
  — Привет, Эви! — крикнул Джон. — А вот и наш раненый герой! Мистер Гастингс — мисс Ховард!
  Мисс Ховард пожала мне руку сердечной, почти болезненной хваткой. Мое первое впечатление — невероятно синие глаза на загорелом лице. Это была женщина лет сорока, с приятной внешностью и глубоким, почти мужским, громким голосом. Высокая, плотного сложения, и такие же под стать фигуре крепкие ноги в добротных, толстых башмаках. Ее речь, как я вскоре убедился, напоминала телефонный стиль.
  — Сорняки лезут так быстро. Мне за ними никак не поспеть. Я и вас пристрою. Берегитесь!
  — Рад быть хоть чем-нибудь полезен! — отозвался я.
  — Не говорите так. Никогда не поверю.
  — Вы циник, Эви, — смеясь, произнес Джон. — Где у нас сегодня чай — в доме или на лужайке?
  — На лужайке. День слишком хорош, чтобы сидеть взаперти.
  — Тогда пошли. Сегодня вы уже свое отработали. Пойдемте подкрепимся чаем.
  — Ну что ж. — Мисс Ховард стянула садовые перчатки. — Пожалуй, я с вами согласна. — И она повела нас вокруг дома, к тому месту, где в тени платана был накрыт стол.
  С плетеного стула поднялась женщина и сделала несколько шагов нам навстречу.
  — Моя жена — Гастингс, — представил нас Джон.
  Никогда не забуду моего первого впечатления от встречи с Мэри Кавендиш. Ее высокая, стройная фигура четко выделялась на фоне яркого солнечного света. В чудесных желтовато-карих глазах, каких я не встречал ни у одной женщины, будто сверкали искры тлеющего огня. От нее исходила сила глубокого покоя, и в то же время в этом изящном теле чувствовался неукротимый дух. Эта картина до сих пор ярка в моей памяти.
  Мэри Кавендиш встретила меня несколькими приветливыми словами, произнесенными низким чистым голосом, и я опустился на плетеный стул, испытывая удовольствие от того, что принял приглашение Джона. Миссис Кавендиш угостила меня чаем. Несколько произнесенных ею фраз усилили мое первое впечатление от этой на редкость обворожительной женщины. Внимательный слушатель всегда стимулирует признательного рассказчика. Я стал в юмористическом тоне описывать отдельные эпизоды моего пребывания в санатории и льщу себя надеждой, что изрядно позабавил свою хозяйку. Джон хоть и славный парень, но блистательным собеседником его вряд ли назовешь.
  В этот момент из дома через открытое французское окно донесся хорошо запомнившийся мне с детства голос:
  — В таком случае, Алфред, вы напишете принцессе после чая, а леди Тэдминстер я завтра напишу сама. Или, может быть, нам стоит подождать известия от принцессы? В случае отказа леди Тэдминстер может открыть базар в первый день, а миссис Кросби — во второй. Да… потом еще герцогиня со школьным праздником.
  Послышалось неразборчивое бормотание мужчины, а затем в ответ донесся повышенный голос миссис Инглторп:
  — Да, конечно! После чая будет вполне хорошо. Вы так предусмотрительны, дорогой Алфред!
  Французское окно распахнулось немного шире, и на лужайке появилась красивая седоволосая пожилая леди с властным лицом. За ней шел мужчина, в манерах которого чувствовалась почтительность.
  Миссис Инглторп тепло меня встретила:
  — Как замечательно, мистер Гастингс, снова видеть вас через столько лет! Алфред, дорогой! Это мистер Гастингс. Мистер Гастингс, это мой муж.
  Я с нескрываемым любопытством смотрел на «дорогого Алфреда». Он, безусловно, производил впечатление чего-то инородного. Меня не удивило отношение Джона к его бороде. Это была самая длинная и самая черная борода, какую мне когда-либо доводилось видеть. Инглторп носил пенсне в золотой оправе, и у него было на редкость неподвижное лицо. Меня поразила мысль, что этот человек вполне естественно выглядел бы на сцене, но в реальной жизни он казался удивительно не на месте, звучал фальшивой нотой.
  — Очень приятно, мистер Гастингс, — проговорил он глубоким, вкрадчивым голосом и подал руку, почти ничем не отличавшуюся от деревяшки. Затем повернулся к жене: — Эмили, дорогая, мне кажется, эта подушка несколько влажновата.
  Миссис Инглторп лучезарно улыбнулась, и Алфред, демонстрируя нежную заботу, заменил подушку. Странное увлечение такой разумной во всем женщины!
  С появлением мистера Инглторпа за столом воцарилась какая-то напряженность и завуалированное чувство недоброжелательности. Только мисс Ховард не старалась скрыть своих чувств. Между тем миссис Инглторп, казалось, не замечала ничего необычного. Ее говорливость ничуть не изменилась за прошедшие годы, речь лилась непрерываемым потоком, преимущественно о предстоящем в скором времени благотворительном базаре, который она сама организовала. Иногда миссис Инглторп обращалась к мужу, уточняя даты и время. Заботливая, внимательная манера Алфреда не менялась. Я сразу почувствовал к нему сильную антипатию. Вообще, я склонен считать, что мое первое впечатление обычно правильно и довольно проницательно.
  Миссис Инглторп дала некоторые указания Эвлин Ховард. Между тем мистер Инглторп обратился ко мне своим почтительным тоном:
  — Служба в армии — ваша постоянная профессия, мистер Гастингс?
  — Нет. До войны я служил в «Ллойде».[3]
  — И вернетесь туда, когда все кончится?
  — Возможно. Или начну что-нибудь совершенно новое.
  Мэри Кавендиш повернулась ко мне:
  — Что бы вы в самом деле выбрали в качестве профессии, если бы это зависело только от вашего желания?
  — Ну-у! Это зависит…
  — Нет ли у вас какого-нибудь увлечения? — продолжала она. — Вас что-нибудь привлекает? Ведь хобби есть у всех… Правда, иногда довольно нелепое.
  — Вы будете надо мной смеяться.
  Она улыбнулась:
  — Возможно.
  — Видите ли, у меня всегда было тайное желание стать детективом.
  — Настоящим — из Скотленд-Ярда? Или Шерлоком Холмсом?
  — О, конечно, Шерлоком Холмсом! В самом деле меня это ужасно привлекает. Однажды в Бельгии я встретил известного детектива, и он совершенно увлек меня. Это был замечательный человек. Обычно он говорил, что хорошая работа детектива заключается всего лишь в методе. Я взял его систему за основу, хотя, разумеется, пошел несколько дальше. Он был странным человеком: небольшого роста, внешне настоящий денди и необыкновенно умен.
  — Мне самой нравятся хорошие детективные истории, — заметила мисс Ховард. — Хотя пишут много всякой чепухи. Преступник всегда обнаруживается в последней главе. Все ошеломлены! А по-моему, настоящий преступник виден сразу.
  — Есть огромное количество нераскрытых преступлений, — возразил я.
  — Я не имею в виду полицию. Я говорю о людях, которые оказались замешаны в преступлении. О семье. Их не проведешь и не одурачишь! Они-то будут знать!
  Меня позабавило такое замечание мисс Ховард.
  — Значит, вы полагаете, что если бы среди ваших друзей совершилось преступление, скажем убийство, то можно было бы тут же назвать убийцу?
  — Разумеется! Конечно, я не могла бы доказать это своре юристов, но уверена, точно знала бы, кто преступник. Я почувствовала бы его кончиками пальцев, стоило бы ему лишь ко мне приблизиться.
  — Это могла бы оказаться и «она», — заметил я.
  — Могла бы. Но убийство — это насилие. У меня оно больше ассоциируется с мужчиной.
  — Однако не в случае с отравлением. — Четкий, чистый голос миссис Кавендиш заставил меня вздрогнуть. — Только вчера доктор Бауэрштейн говорил мне, что из-за незнания представителями медицинской профессии редких ядов существует, вероятно, бессчетное количество нераскрытых преступлений.
  — Что с вами, Мэри? Какая отвратительная тема для разговора! — воскликнула миссис Инглторп. — Меня прямо дрожь пробирает.
  Молодая девушка в форме VAD[4] легко пробежала через лужайку.
  — Ты что-то сегодня поздно, Цинтия! Это мистер Гастингс — мисс Мёрдок.
  Цинтия Мёрдок была юным созданием, полным жизни и энергии. Она сбросила свою маленькую форменную шапочку VAD, и меня сразу захватили красота вьющихся каштановых волос и белизна маленькой ручки, которую она протянула за чашкой чаю. С темными глазами и ресницами она была бы красавицей.
  Девушка уселась прямо на землю рядом с Джоном, и я протянул ей тарелку с сандвичами. Она улыбнулась:
  — Садитесь здесь, на траве! Это намного приятнее.
  Я послушно опустился около нее:
  — Вы работаете в Тэдминстере, не так ли?
  Цинтия кивнула:
  — Видно, за мои грехи.
  — Значит, вас там изводят? — улыбаясь, спросил я.
  — Хотела бы я посмотреть, как это у них получится! — воскликнула Цинтия с вызовом.
  — У меня есть кузина, которая работает в госпитале, — заметил я. — Она в ужасе от медсестер.
  — Меня это не удивляет. Они такие и есть, мистер Гастингс. Именно такие! Вы даже представить себе не можете. Но я — слава Небесам! — работаю в больничной аптеке.
  — Сколько же людей вы отправили на тот свет? — спросил я, улыбаясь.
  — О! Сотни! — ответила она, тоже улыбнувшись.
  — Цинтия! — громко позвала миссис Инглторп. — Как ты думаешь, ты смогла бы написать для меня несколько записок?
  — Конечно, тетя Эмили!
  Цинтия быстро встала, и что-то в ее манере напомнило мне о зависимом положении девушки — как бы ни была добра миссис Инглторп, она, видимо, никогда не дает ей забыть об этом.
  Затем миссис Инглторп обратилась ко мне:
  — Джон покажет вам вашу комнату, мистер Гастингс. Ужин в половине восьмого. Мы вот уже некоторое время как отказались от позднего обеда. Леди Тэдминстер, жена нашего члена парламента (между прочим, она была дочерью последнего лорда Эбботсбёри), сделала то же самое. Она согласна со мной, что следует подать пример экономии. У нас хозяйство военного времени. Ничто не пропадает: каждый клочок использованной бумаги укладывается в мешки и отсылается.
  Я выразил восхищение, и Джон повел меня в дом. Широкая лестница, раздваиваясь, вела в правое и левое крыло дома. Моя комната находилась в левом крыле и выходила окнами в сад.
  Джон оставил меня, и через несколько минут я увидел из окна, как он медленно шел по траве, взявшись за руки с Цинтией Мёрдок. И в тот же момент услышал, как миссис Инглторп нетерпеливо позвала: «Цинтия!» Девушка вздрогнула и побежала в дом. В это время из тени дерева вышел мужчина и медленно пошел в том же направлении. На вид ему было лет сорок. Смуглый, с чисто выбритым меланхолическим лицом. Похоже, им владели какие-то сильные эмоции. Проходя мимо дома, он глянул вверх, на мое окно, и я узнал его, хотя за пятнадцать лет он очень изменился. Это был Лоуренс, младший брат Джона Кавендиша. Меня удивило, что могло вызвать такое выражение на его лице.
  Потом я выбросил эту мысль из головы и вернулся к размышлениям о своих собственных делах.
  Вечер прошел довольно приятно, а ночью мне снилась загадочная Мэри Кавендиш.
  Следующий день выдался солнечным, ярким, и я был полон чудесных ожиданий.
  Я не видел миссис Кавендиш до ленча, во время которого она предложила мне отправиться на прогулку. Мы чудесно провели время, бродя по лесу, и вернулись в дом около пяти часов.
  Как только мы вошли в большой холл, Джон сразу потащил нас обоих в курительную комнату. По его лицу я понял, что произошло нечто неладное. Мы последовали за ним, и он закрыл за нами дверь.
  — Послушай, Мэри, — нетерпеливо произнес Джон, — произошло черт знает что!.. Эви поскандалила с Алфредом Инглторпом и теперь уходит.
  — Эви? Уходит?
  Джон мрачно кивнул:
  — Да. Видишь ли, она пошла к матери и… О-о! Вот и сама Эви.
  Вошла мисс Ховард. Губы ее были сурово сжаты; в руках она несла небольшой чемодан. Эви выглядела возбужденной, решительной и готовой защищаться.
  — Во всяком случае, я сказала все, что думала! — взорвалась она при виде нас.
  — Моя дорогая Эвлин! — воскликнула миссис Кавендиш. — Этого не может быть!
  Мисс Ховард мрачно кивнула:
  — Это правда. Боюсь, я наговорила Эмили таких вещей, что она их не забудет и скоро не простит. Неважно, если мои слова не очень глубоко запали. С нее как с гуся вода! Только я сказала ей прямо: «Вы старая женщина, Эмили, а уж недаром говорится: нет большего дурака, чем старый дурак! Ведь Алфред моложе вас на целых двадцать лет, так что не обманывайте себя, почему он на вас женился. Деньги! Так что не допускайте, чтобы у него было много денег! У фермера Рэйкса очень хорошенькая молодая жена. Вы бы спросили у вашего Алфреда, сколько времени он там проводит». Она очень рассердилась. Понятное дело! А я добавила: «Нравится вам это или нет, только я вас предупреждаю: этот тип скорее убьет вас в вашей же кровати, чем посмотрит на вас! Он мерзавец! Можете мне говорить все, что хотите, но запомните мои слова: он негодяй и мерзавец!»
  — И что она ответила?
  Мисс Ховард скорчила в высшей степени выразительную гримасу:
  — «Милый Алфред… дорогой Алфред… Злая клевета… злые женщины… которые обвиняют моего дорогого мужа…» Чем скорее я уйду из этого дома, тем лучше. Так что я ухожу!
  — Но… не сейчас…
  — Немедленно!
  Минуту мы сидели и во все глаза смотрели на нее. Джон Кавендиш, убедившись в том, что его уговоры бесполезны, отправился посмотреть расписание поездов. Его жена пошла за ним, бормоча, что надо бы уговорить миссис Инглторп изменить ее решение.
  Как только они вышли из комнаты, лицо мисс Ховард изменилось. Она нетерпеливо наклонилась ко мне:
  — Мистер Гастингс, по-моему, вы честный человек! Я могу вам довериться?
  Я несколько удивился. Мисс Ховард положила ладонь на мою руку и понизила голос почти до шепота:
  — Присматривайте за ней, Гастингс! За моей бедной Эмили. Они тут все как клубок змей! Все! О, я знаю, что говорю. Среди них нет ни одного, кто не нуждался бы в деньгах и не пытался бы вытянуть у нее побольше. Я защищала ее, как могла. А теперь, когда меня тут не будет, они все на нее накинутся.
  — Разумеется, мисс Ховард, сделаю все, что смогу, — пообещал я. — Но уверен, сейчас вы просто расстроены и возбуждены.
  Она перебила меня, медленно покачав головой:
  — Поверьте мне, молодой человек. Я дольше вашего прожила на свете. Все, что я прошу, — не спускайте с нее глаз. Вы сами увидите.
  Через открытое окно послышался шум мотора и голос Джона. Мисс Ховард поднялась и направилась к двери. Взявшись за дверную ручку, она повернулась и поманила меня пальцем:
  — Мистер Гастингс, особенно следите за этим дьяволом — ее мужем!
  Больше она ничего не успела сказать, так как ее буквально заглушил хор голосов сбежавшихся на проводы людей. Инглторпы не появились.
  Когда автомобиль уехал, миссис Кавендиш вдруг отделилась от нашей группы и пошла через проезд к лужайке навстречу высокому бородатому мужчине, который явно направлялся к дому. Она протянула ему руку, и щеки у нее порозовели.
  — Кто это? — резко спросил я, так как инстинктивно почувствовал к этому человеку неприязнь.
  — Доктор Бауэрштейн, — коротко ответил Джон.
  — А кто такой доктор Бауэрштейн?
  — Он отдыхает в деревне после тяжелого нервного расстройства. Лондонский специалист, по-моему, один из величайших экспертов по ядам, очень умный человек.
  — И большой друг Мэри, — вставила неугомонная Цинтия.
  Джон Кавендиш нахмурился и тотчас сменил тему разговора:
  — Давайте пройдемся, Гастингс! Это отвратительная история! У Эви всегда был острый язык, но во всей Англии не найти более преданного друга, чем она.
  Он направился по тропинке через посадки, и мы пошли в деревню через лес, служивший границей имения.
  Уже на обратном пути, когда мы проходили мимо одной из калиток, из нее вышла хорошенькая молодая женщина цыганского типа. Она улыбнулась нам и поклонилась.
  — Какая красивая девушка, — заметил я с удовольствием.
  Лицо Джона посуровело.
  — Это миссис Рэйкс.
  — Та самая, о которой мисс Ховард…
  — Та самая! — с излишней резкостью подтвердил он.
  Я подумал о седовласой старой леди в большом доме и об этом оживленном плутовском личике, которое только что нам улыбнулось, и вдруг ощутил холодок неясного дурного предчувствия. Но постарался не думать об этом.
  — Стайлз в самом деле замечательное старинное поместье, — произнес я.
  Джон довольно мрачно кивнул:
  — Да, это прекрасное имение когда-нибудь будет моим… Оно уже было бы моим, если бы отец сделал соответствующее завещание. И тогда я не был бы так чертовски стеснен в средствах.
  — Вы стеснены в средствах? — удивился я.
  — Дорогой Гастингс, вам я могу сказать, что мое положение буквально сводит меня с ума!
  — А ваш брат не может вам помочь?
  — Лоуренс? Он истратил все, что имел, до последнего пенса, издавая свои никчемные стихи в роскошных обложках. Нет! Все мы сидим без денег, вся наша компания. Надо сказать, наша мать всегда была очень добра к нам. Я хотел сказать — была добра до сих пор… Но после своего замужества, разумеется… — Джон нахмурился и замолчал.
  Впервые я почувствовал, что с уходом Эвлин Ховард обстановка в доме необъяснимо изменилась. Ее присутствие внушало уверенность. Теперь, когда эта уверенность исчезла, все, казалось, наполнилось подозрением. Почему-то перед моим мысленным взором возникло неприятное лицо доктора Бауэрштейна. Меня переполнили неясные подозрения. Я засомневался во всех, и на какой-то момент у меня появилось предчувствие неотвратимо надвигающегося несчастья.
  
  
  Глава 2
  16 и 17 июля
  Я прибыл в Стайлз 5 июля. А сейчас приступаю к описанию событий, произошедших 16-го и 17-го числа этого месяца. И для удобства читателя перечислю как можно подробнее события этих дней. Их последовательность была установлена на судебном процессе в результате долгого и утомительного перекрестного допроса.
  Спустя несколько дней после отъезда Эвлин Ховард я получил от нее письмо, в котором она сообщала, что работает в большом госпитале в Миддлингхэме, промышленном городе, находящемся милях в пятнадцати от нас. Эвлин просила написать ей, если миссис Инглторп проявит желание примириться.
  Единственной ложкой дегтя в бочке меда моих мирных дней в Стайлз-Корт было странное и, я бы даже сказал, необъяснимое предпочтение, которое миссис Кавендиш отдавала обществу доктора Бауэрштейна. Не могу понять, что Мэри нашла в этом человеке, но она постоянно приглашала его в дом и часто отправлялась с ним на дальние прогулки. Должен признаться, я не в состоянии был увидеть, в чем заключалась его привлекательность.
  16 июля был понедельник. День выдался суматошный. Днем в субботу прошел благотворительный базар, а вечером того же дня состоялось связанное с этим событием увеселительное мероприятие, на котором миссис Инглторп декламировала военные стихи. Все мы с утра были заняты подготовкой и украшением зала общественного здания деревни, где происходило это торжество. Ленч у нас состоялся очень поздно, потом мы немного отдохнули в саду. Я обратил внимание на то, что поведение Джона было каким-то необычным — он выглядел возбужденным и обеспокоенным.
  После чая миссис Инглторп пошла немного полежать перед своим вечерним выступлением, а я пригласил Мэри Кавендиш на партию в теннис.
  Приблизительно без четверти семь нас позвала миссис Инглторп, заявив, что ужин будет раньше обычного, иначе мы можем опоздать. Мы наспех поели, и к концу трапезы машина уже ждала нас у дверей.
  Вечер прошел с большим успехом. Декламация миссис Инглторп вызвала бурные аплодисменты. Показали также несколько живых картин, в которых принимала участие Цинтия. Она не вернулась с нами в Стайлз, потому что друзья, с которыми девушка участвовала в том представлении, пригласили ее на ужин, а потом оставили у себя ночевать.
  На следующее утро миссис Инглторп к завтраку не вышла, оставшись в постели, так как чувствовала себя несколько утомленной. Однако около половины первого она появилась — энергичная и оживленная — и утащила меня и Лоуренса с собой на званый ленч.
  — Такое очаровательное приглашение от миссис Роллстон! Она, знаете ли, сестра леди Тэдминстер. Роллстоны пришли с Вильгельмом Завоевателем.[5] Это одно из наших старейших семейств!
  Мэри отказалась от приглашения под предлогом ранее назначенной встречи с доктором Бауэрштейном.
  Ленч прошел очень приятно, а когда мы возвращались назад, Лоуренс предложил проехать через Тэдминстер, что увеличило наш путь примерно на милю, и нанести визит Цинтии в ее госпитальной аптеке. Миссис Инглторп нашла идею отличной, но заходить к Цинтии вместе с нами отказалась, так как ей предстояло еще написать несколько писем. Она высадила нас у госпиталя, предложив вернуться вместе с Цинтией на рессорной двуколке.
  Привратнику госпиталя мы показались подозрительными, и он задержал нас, пока не появилась Цинтия. В длинном белом халате она выглядела очень свежо и мило. Цинтия торжественно повела нас вверх по лестнице в свое святилище и там представила подруге-фармацевту, личности, внушавшей некий благоговейный страх, которую Цинтия весело называла Нибз.[6]
  — Сколько склянок! — воскликнул я, оглядывая шкафы небольшой комнаты. — Вы и в самом деле знаете, что в каждой из них?
  — О-о-ох! Скажите что-нибудь пооригинальнее, — простонала Цинтия. — Каждый, кто сюда приходит, произносит именно это! Мы даже подумываем учредить награду тому, кто, войдя к нам первый раз, не произнесет таких слов! И я знаю ваш следующий вопрос: «Сколько людей вы уже успели отравить?…»
  Смеясь, я признал, что она права.
  — Если бы вы только знали, как легко по ошибке отправить кого-нибудь на тот свет, то не стали бы над этим шутить. Давайте лучше пить чай! У нас тут в шкафах есть немало тайных хранилищ. Нет-нет, Лоуренс! Этот шкаф для ядов. Откройте вон тот, большой. Теперь правильно!
  Чаепитие прошло очень весело, и потом мы помогли Цинтии вымыть чайную посуду. Мы как раз убирали последнюю чайную ложку, когда послышался стук в дверь. Лица Цинтии и Нибз моментально словно одеревенели, замерев в суровой неприступности.
  — Войдите, — произнесла Цинтия резким, профессиональным тоном.
  Появилась молоденькая, немного испуганная медсестра с бутылочкой, которую протянула Нибз, но та взмахом руки отослала ее к Цинтии, произнеся при этом довольно загадочную фразу:
  — Собственно говоря, меня сегодня здесь нет!
  Цинтия взяла бутылочку и осмотрела ее с пристрастием.
  — Это нужно было прислать еще утром, — строго сказала она.
  — Старшая медсестра очень извиняется. Она забыла.
  — Старшая сестра должна была прочитать правила на входной двери! — отчеканила Цинтия.
  По выражению лица маленькой медсестрички было ясно, что она ни за что не отважится передать эти слова своей грозной начальнице.
  — Так что теперь это невозможно сделать до завтра, — закончила Цинтия.
  — Значит, — робко спросила медсестра, — нет никакой возможности получить лекарство сегодня вечером?
  — Видите ли, — ответила Цинтия, — мы очень заняты, но, если найдем время, сделаем.
  Медсестра ушла, а Цинтия, быстро взяв с полки большую склянку, наполнила из нее бутылочку и поставила на стол за дверью.
  Я засмеялся:
  — Необходимо соблюдать дисциплину?
  — Вот именно. Давайте выйдем на наш балкончик. Отсюда можно увидеть весь госпиталь.
  Я последовал за Цинтией и ее подругой, и они показали мне разные корпуса. Лоуренс отстал от нас, но через несколько минут Цинтия позвала его присоединиться к нам. Затем она взглянула на часы:
  — Больше нечего делать, Нибз?
  — Нет.
  — Очень хорошо. Тогда мы можем все запереть и уйти.
  В тот день я увидел Лоуренса совсем в ином свете. В сравнении с Джоном узнать его было значительно труднее. Он почти во всем казался мне противоположностью своему брату, к тому же был замкнут и застенчив. Однако Лоуренс в известной мере обладал очарованием, и я подумал, что тот, кто хорошо его знал, мог бы испытывать к нему глубокие чувства. Обычно его манера обращения с Цинтией была довольно скованной, да и она со своей стороны тоже немного его стеснялась. Но в тот день они оба были веселы и болтали непринужденно, как дети.
  Когда мы ехали через деревню, я вспомнил, что хотел купить марки, и мы остановились у почты.
  Выходя оттуда, я столкнулся в дверях с невысоким человеком, который как раз хотел войти. Извиняясь, я поспешно сделал шаг в сторону, как вдруг этот человек с громкими восклицаниями обнял меня и тепло расцеловал.
  — Mon ami,[7] Гастингс! — закричал он. — Это в самом деле mon ami Гастингс?!
  — Пуаро! Какая приятная встреча! — воскликнул я и обернулся к сидящим в двуколке: — Мисс Цинтия, это мой старый друг мсье Пуаро, которого я не видел уже много лет.
  — О, мы знакомы с мсье Пуаро, — весело отозвалась Цинтия, — но я не думала, что он ваш друг.
  — В самом деле, — серьезно ответил Пуаро. — Я знаю мадемуазель Цинтию. Я здесь благодаря миссис Инглторп.
  Я вопросительно взглянул на него.
  — Да, мой друг, миссис Инглторп любезно распространила свое гостеприимство на семерых моих соотечественников, которые — увы! — оказались беженцами со своей родной земли. Мы, бельгийцы, всегда будем вспоминать миссис Инглторп с благодарностью.
  Пуаро выглядел экстраординарно. Он был невысок — чуть больше пяти футов четырех дюймов, с головой, напоминающей по форме яйцо, которую всегда склонял немного набок, и носил сильно напомаженные, имеющие воинственный вид усы. Аккуратность его в одежде была поистине феноменальной. Я думаю, пылинка на рукаве причинила бы ему больше боли, чем пулевое ранение. Тем не менее этот эксцентричного вида денди небольшого роста, который, к моему огорчению, теперь сильно хромал, в свое время был одним из самых знаменитых работников бельгийской полиции. Его способности детектива были уникальными, он всегда добивался триумфа, раскрывая самые сложные и запутанные преступления.
  Пуаро показал мне маленький дом, где поселились его соотечественники, и я пообещал в ближайшее время его навестить. Затем он элегантно приподнял шляпу, прощаясь с Цинтией, и мы поехали дальше.
  — Славный человек, — заметила она. — Я не представляла себе, что вы знакомы.
  — Сами того не зная, вы общались со знаменитостью, — сообщил я. И до конца нашего пути рассказывал о различных успехах и триумфах Эркюля Пуаро.
  В Стайлз мы вернулись в очень веселом настроении. И как раз когда входили в холл, из своего будуара вышла миссис Инглторп. Она была чем-то раздражена, лицо у нее было взволнованное и разгоряченное.
  — О! Это вы… — произнесла миссис Инглторп.
  — Что-нибудь случилось, тетя Эмили? — спросила Цинтия.
  — Разумеется, нет! — резко ответила она. — Что могло случиться?
  Заметив горничную Доркас, которая шла в столовую, миссис Инглторп крикнула ей, чтобы та принесла в будуар несколько марок.
  — Да, мэм.[8] — Старая служанка заколебалась, а потом неуверенно добавила: — Может, вам лучше лечь, мэм? Вы очень устало выглядите.
  — Пожалуй, вы правы, Доркас… да… хотя нет… не сейчас… Мне нужно закончить несколько писем до отправки почты. Вы зажгли камин в моей комнате, как я просила?
  — Да, мэм.
  — Тогда я лягу сразу же после ужина.
  Миссис Инглторп снова вернулась в будуар. Цинтия пристально посмотрела ей вслед.
  — Интересно, в чем дело? — обратилась она к Лоуренсу.
  Казалось, он ее не слышал, потому что, не говоря ни слова, резко повернулся и вышел из дома.
  Я предложил Цинтии поиграть перед ужином в теннис. Она согласилась, и я побежал наверх за ракеткой.
  Миссис Кавендиш в этот момент спускалась по лестнице. Может, мне показалось, но, по-моему, она тоже выглядела странной и обеспокоенной.
  — Ваша прогулка с доктором Бауэрштейном удалась? — спросил я, стараясь казаться как можно более безразличным.
  — Я никуда не ходила, — коротко ответила она. — Где миссис Инглторп?
  — У себя в будуаре.
  Мэри сжала перила лестницы, потом взяла себя в руки и, видимо решившись, быстро прошла мимо меня вниз по лестнице через холл к будуару, дверь которого закрыла за собой.
  Когда несколькими минутами позже я торопился к теннисному корту, мне пришлось пройти мимо открытого окна будуара, и я не мог не услышать обрывка разговора. Мэри Кавендиш говорила тоном женщины, которая отчаянно старается владеть собой:
  — Значит, вы мне не покажете?
  — Моя дорогая Мэри, — ответила миссис Инглторп, — это не имеет ничего общего с вами.
  — В таком случае покажите мне!
  — Я говорю вам, это совсем не то, что вы вообразили. И совершенно вас не касается.
  — Разумеется, — с горечью произнесла Мэри Кавендиш, — я должна была знать, что вы станете его защищать.
  Цинтия ждала меня и встретила с нетерпением.
  — Послушайте! — сказала она. — Это была ужасная ссора! Я все узнала от Доркас.
  — Какая ссора?
  — Между ним и тетей Эмили. Надеюсь, она наконец узнала о нем всю правду!
  — Значит, там была Доркас?
  — Конечно, нет! Просто так случилось, что она оказалась около двери. Это был настоящий скандал! Хотела бы я знать, в чем там дело?
  Я вспомнил цыганское личико миссис Рэйкс и предупреждения Эвлин Ховард, но мудро решил промолчать. Тем временем Цинтия израсходовала все гипотезы и весело пришла к заключению, что теперь «тетя Эмили его прогонит и больше никогда не захочет с ним разговаривать».
  Мне очень хотелось повидать Джона, но его нигде не было видно. Явно произошло нечто важное. Я старался забыть те несколько фраз, которые мне случайно довелось услышать, но никак не мог выбросить их из головы. Каким образом, однако, все это касалось Мэри Кавендиш?
  Когда я спустился к ужину, мистер Инглторп был в малой гостиной. Лицо его, как всегда, было бесстрастным и невозмутимым. Меня снова поразила странная нереальность этого человека.
  Миссис Инглторп спустилась к ужину последней. Она все еще выглядела возбужденной, и во время ужина за столом стояла какая-то довольно неприятная, напряженная тишина. Инглторп был необычно тих, хотя, как обычно, он постоянно окружал жену небольшими знаками внимания, укладывая ей за спину подушку и вообще играя роль преданного супруга. Сразу же после ужина миссис Инглторп ушла в свой будуар.
  — Мэри, — попросила она, — пришлите мне, пожалуйста, кофе. У меня всего пять минут, чтобы застать отправку почты.
  Мы с Цинтией уселись у открытого окна в малой гостиной. Кофе нам принесла Мэри Кавендиш. Она выглядела возбужденной.
  — Ну как, молодежь, вы хотите зажечь свет или вам хочется посумерничать? — поинтересовалась она. — Цинтия, вы отнесете миссис Инглторп ее кофе? Я сейчас налью.
  — Не беспокойтесь, Мэри, — вмешался Инглторп. — Я сам отнесу его Эмили.
  Он налил кофе и вышел из комнаты, осторожно неся чашку.
  Лоуренс последовал за ним, а миссис Кавендиш села с нами.
  Какое-то время мы все трое молчали. Была чудесная ночь, теплая и тихая. Миссис Кавендиш обмахивалась пальмовым листом.
  — Слишком душно, — проговорила она. — Будет гроза.
  Увы! Подобные гармоничные моменты всегда непродолжительны. Мой рай был грубо нарушен звуком хорошо знакомого и очень неприятного мне голоса, который донесся из холла.
  — Доктор Бауэрштейн! — воскликнула Цинтия. — Какое странное время для визита!
  Я ревниво глянул на Мэри Кавендиш, но она, похоже, совершенно не была взволнована, деликатная бледность ее щек ничуть не нарушилась.
  Через несколько минут Алфред Инглторп ввел доктора, который, смеясь, протестовал, что в таком виде не может появиться в гостиной. Зрелище и впрямь оказалось жалкое: он буквально весь был заляпан грязью.
  — Что с вами, доктор? Что вы делали? — воскликнула миссис Кавендиш.
  — Я должен извиниться, — ответил Бауэрштейн. — На самом деле я не собирался заходить в дом, но мистер Инглторп настоял.
  — Ну, похоже, вы и правда попали в затруднительное положение! — воскликнул Джон. — Выпейте кофе и расскажите нам, что с вами произошло.
  — Благодарю. С удовольствием.
  Доктор довольно уныло засмеялся и стал описывать, как, обнаружив очень редкий экземпляр папоротника в труднодоступном месте и стараясь достать его, он поскользнулся, потерял равновесие и постыднейшим образом упал в пруд.
  — Солнце скоро высушило мою одежду, — добавил он, — однако, боюсь, вид у меня не очень респектабельный.
  В этот момент миссис Инглторп позвала из холла Цинтию.
  — Отнеси, пожалуйста, мой портфель, дорогая! Хорошо? Я ложусь спать.
  Дверь в холл была открыта. Я встал, когда поднялась Цинтия. Джон стоял рядом со мной. Таким образом, было три свидетеля, которые могли бы поклясться, что миссис Инглторп несла в руке чашку кофе, еще не отпив его.
  Мой вечер окончательно и бесповоротно был испорчен присутствием доктора Бауэрштейна. Мне казалось, что он никогда не уйдет… Наконец он все-таки поднялся, и я с облегчением вздохнул.
  — Пройдусь с вами до деревни, — сказал ему мистер Инглторп. — Мне нужно повидать нашего финансового агента в связи с расходами по имению. — Он повернулся к Джону: — Ждать меня никому не надо. Я возьму ключ.
  
  
  Глава 3
  Трагическая ночь
  Чтобы сделать эту часть моей истории более понятной, я прилагаю план второго этажа Стайлза.
  
  
  
  В комнаты прислуги ведет отдельная дверь. Эти комнаты не соединены с правым крылом постройки, где расположены комнаты Инглторпов.
  Кажется, была полночь, когда меня разбудил Лоуренс Кавендиш. В руках он держал свечу, и по его возбужденному виду я понял, что произошло нечто серьезное.
  — Что случилось? — спросил я, садясь на кровати и пытаясь собраться с мыслями.
  — Нам кажется, что мать серьезно больна. Похоже, у нее что-то вроде припадка. К несчастью, она заперла дверь изнутри.
  — Иду немедленно! — Спрыгнув с кровати и натянув халат, я поспешил за Лоуренсом по проходу и галерее к правому крылу дома.
  К нам присоединился Джон Кавендиш. Несколько слуг стояли в испуганном и возбужденном ожидании.
  — Как по-твоему, что нам лучше сделать? — обратился Лоуренс к брату.
  Я подумал, что никогда еще нерешительность его характера не проявлялась так явно.
  Джон сильно подергал ручку двери комнаты миссис Инглторп, но безрезультатно. К этому времени проснулись уже все домочадцы. Изнутри комнаты доносились тревожные, пугающие звуки. Нужно было что-то немедленно предпринять.
  — Сэр, попытайтесь пройти через комнату мистера Инглторпа! — крикнула Доркас. — Ох! Бедная хозяйка!
  Вдруг я сообразил, что Алфреда Инглторпа с нами нет. Его вообще нигде не было видно. Джон открыл дверь в комнату Алфреда. Там было совершенно темно, но Лоуренс шел сзади со свечой, и в ее слабом свете было видно, что постель нетронута и не заметно никаких следов пребывания кого-либо.
  Мы подошли к смежной двери. Она тоже оказалась заперта со стороны комнаты миссис Инглторп. Что было делать?
  — О, дорогой сэр! — снова закричала Доркас, заламывая руки. — Как же нам быть?
  — Я думаю, мы должны попытаться взломать дверь. Хотя это будет трудно. Пусть одна из горничных пойдет разбудит Бэйли и скажет, чтобы он немедленно отправился за доктором Уилкинсом. Давайте попробуем взломать дверь. Хотя подождите минутку! Кажется, есть еще дверь из комнаты Цинтии?
  — Да, сэр. Но она всегда заперта. Ее никогда не открывают.
  — Ну что же, все равно надо посмотреть.
  Джон быстро побежал по коридору к комнате Цинтии. Мэри Кавендиш уже была там и трясла девушку за плечо, стараясь ее разбудить. Должно быть, Цинтия спала удивительно крепко.
  Через минуту-другую Джон вернулся:
  — Бесполезно. Там тоже заперто. Придется ломать. Мне кажется, эта дверь не такая крепкая, как та, в коридоре.
  Мы все разом налегли на дверь. Рама была добротная и упорно сопротивлялась нашим совместным усилиям, но наконец мы почувствовали, что дверь подалась под нашей тяжестью и с оглушительным треском распахнулась.
  Всей гурьбой мы оказались в комнате. Лоуренс продолжал держать свечу. Миссис Инглторп лежала на кровати; все ее тело сотрясали ужасные конвульсии. Должно быть, во время одной из них она опрокинула стоявший рядом столик. Однако, когда мы вошли, судороги, сводившие ее конечности, уменьшились, и она откинулась назад, на подушки.
  Джон прошел через комнату и зажег свет. Затем послал Анни, одну из горничных, вниз, в столовую, за бренди, а сам подошел к матери. Тем временем я отпер дверь в коридор.
  Я повернулся к Лоуренсу, чтобы спросить, можно ли их оставить, так как в моей помощи они больше не нуждались, но слова буквально замерли у меня на губах. Мне никогда не приходилось видеть такого странного выражения на человеческом лице. Оно было белое как мел. Свеча, которую Лоуренс продолжал держать в дрожащей руке, шипела и капала на ковер, а его глаза, пораженные ужасом или чем-то подобным, неотрывно смотрели через мою голову в какую-то точку на дальней стене. Будто он увидел что-то, вынудившее его окаменеть. Я инстинктивно проследил за его взглядом, но не увидел ничего необычного. В камине еще продолжали слабо мерцать огоньки в пепле, на каминной доске чопорно, в ряд стояли безделушки. Все имело явно безобидный вид.
  Неистовые по силе приступы у миссис Инглторп, казалось, прошли. Она была даже в состоянии заговорить — задыхаясь, короткими фразами:
  — Сейчас лучше… очень внезапно… Глупо с моей стороны запереть все двери изнутри.
  На кровать упала тень, и, подняв глаза, я увидел Мэри Кавендиш, которая стояла около двери, обняв одной рукой Цинтию. Она придерживала девушку, выглядевшую совершенно ошеломленной и непохожей на себя. Лицо Цинтии было очень красное, и она все время зевала.
  — Бедняжка Цинтия очень перепугалась, — проговорила миссис Кавендиш низким четким голосом. Сама она была одета в рабочую одежду. Значит, было намного позднее, чем я думал: слабая полоска дневного света пробивалась сквозь оконные занавески, и часы на камине показывали около пяти утра.
  Ужасный крик задыхающейся миссис Инглторп, донесшийся с кровати, заставил меня вздрогнуть. Новый приступ боли овладел несчастной старой леди. Ее конвульсии стали такими неистовыми, что было страшно смотреть. Возле больной царило замешательство. Мы все стояли рядом, но были совершенно бессильны помочь или облегчить боль. Следующая конвульсия подняла миссис Инглторп с кровати так, что она опиралась на запрокинутую голову и на пятки, в то время как все тело невероятно изогнулось. Напрасно Мэри и Джон пытались дать ей еще бренди. Минуты шли… Миссис Инглторп снова страшно изогнулась.
  В этот момент, авторитетно растолкав всех, в комнату вошел доктор Бауэрштейн. На мгновение он замер, глядя на несчастную, и в этот момент миссис Инглторп, увидев доктора, задыхаясь, крикнула:
  — Алфред!.. Алфред!.. — и неподвижно упала на подушки.
  В следующую секунду доктор оказался уже у постели и, схватив ее руки, стал энергично работать, применяя, как я понял, искусственное дыхание. Он отдал несколько коротких, резких приказов слугам. Завороженные, мы следили за ним, хотя, по-моему, все в глубине души понимали, что уже слишком поздно — ничего нельзя сделать. По выражению лица доктора я понял, что у него самого очень мало надежды.
  Наконец, мрачно покачав головой, он прекратил свои попытки. В этот момент мы услышали снаружи шаги, и сквозь толпу домочадцев пробился доктор Уилкинс — небольшого роста, полный, суетливый человек.
  В нескольких словах доктор Бауэрштейн объяснил, что он как раз проходил мимо ворот, когда выехала машина, посланная за доктором Уилкинсом, и тогда он изо всех сил побежал к дому. Слабым жестом руки доктор Бауэрштейн указал на неподвижную фигуру на кровати.
  — Оч-чень печально… Оч-чень печально, — пробормотал доктор Уилкинс. — Бедная славная леди! Она всегда была слишком деятельна… слишком деятельна… несмотря на мои советы. Я ее предупреждал. У нее было далеко не крепкое сердце. «Спокойнее! — говорил я ей. — Спокойнее!» Но напрасно! Ее усердие и стремление к добрым делам были слишком велики. Природа взбунтовалась. Да-да! При-ро-да взбун-то-ва-лась!
  Я обратил внимание на то, что доктор Бауэрштейн пристально следил за доктором Уилкинсом, когда тот говорил.
  — Конвульсии были необычайно сильными, — доложил он, не отрывая от него взгляда. — Мне жаль, доктор Уилкинс, что вас здесь не было в этот момент и вы сами не были свидетелем. Конвульсии по своему характеру были титанические.
  — О-о! — протянул доктор Уилкинс.
  — Я хотел бы поговорить с вами наедине, — сказал доктор Бауэрштейн. И повернулся к Джону: — Вы не возражаете?
  — Разумеется, нет.
  Мы вышли в коридор, оставив докторов одних, и я слышал, как за нами в замке повернулся ключ.
  Мы медленно спустились по лестнице. Я был крайне возбужден. Вообще, я обладаю определенным талантом дедукции, и манеры доктора Бауэрштейна положили начало моим самым, казалось, невероятным предположениям.
  Мэри Кавендиш коснулась моей руки:
  — В чем дело? Почему доктор Бауэрштейн ведет себя так странно?
  Я посмотрел на нее:
  — Знаете, что я думаю?
  — Что же?
  — Послушайте! — Я огляделся. Все находились довольно далеко от нас. — Я полагаю, что миссис Инглторп отравили! И уверен, доктор Бауэрштейн подозревает именно это.
  — Что? — Она съежилась и прислонилась к стене; зрачки ее глаз расширились. Затем с неожиданностью, заставившей меня вздрогнуть, закричала: — Нет-нет! Только не это… Не это!
  Резко повернувшись, Мэри убежала вверх по лестнице. Я последовал за ней, боясь, как бы она не потеряла сознание, и нашел ее стоящей, опершись на перила. Мертвенно-бледная, она нетерпеливо отмахнулась от меня:
  — Нет… Нет! Оставьте меня. Я хотела бы остаться одна. Дайте мне побыть одной минуту-другую. Идите к остальным.
  Нехотя я повиновался. Джон и Лоуренс находились в столовой. Я присоединился к ним. Все молчали. Я только высказал то, что думал каждый из нас.
  — Где мистер Инглторп? — спросил я.
  Джон покачал головой:
  — В доме его нет.
  Наши взгляды встретились. Где же Алфред Инглторп? Его отсутствие было странным и необъяснимым. Мне вспомнились слова умирающей миссис Инглторп. Что скрывалось за ними? Что еще она могла бы сказать, будь у нее время?
  Наконец мы услышали, что врачи спускаются по лестнице. Доктор Уилкинс выглядел значительным, пытаясь за внешним спокойствием скрыть возбуждение. Доктор Бауэрштейн держался в тени. Его мрачное, бородатое лицо не изменилось. Доктор Уилкинс заговорил от имени обоих.
  — Мистер Кавендиш, — обратился он к Джону, — я хотел бы получить ваше согласие на вскрытие.
  — Это необходимо? — мрачно спросил Джон. Спазм боли изменил его лицо.
  — Безусловно, — подтвердил Бауэрштейн.
  — Вы хотите сказать…
  — Что ни доктор Уилкинс, ни я не могли бы в подобных обстоятельствах выдать свидетельство о смерти.
  Джон склонил голову:
  — В таком случае у меня нет альтернативы. Я должен согласиться.
  — Благодарю вас, — кротко отозвался доктор Уилкинс. — Мы предполагаем, что это произойдет завтра вечером… или, вернее, уже сегодня. — Он глянул на льющийся из окна дневной свет. — В подобных обстоятельствах, боюсь, следствия не избежать… Эти формальности необходимы, но я прошу вас, особенно не расстраивайтесь.
  Последовала пауза. Затем доктор Бауэрштейн вынул из своего кармана два ключа и отдал их Джону.
  — Это ключи от дверей двух смежных комнат. Я их запер, и, по-моему, лучше, если они пока будут оставаться закрытыми.
  Врачи ушли.
  У меня в голове все время вертелась одна мысль, и я чувствовал, что пора ее высказать. Но это было несколько неосторожно. Я знал, что Джон испытывал ужас перед оглаской и вообще был добродушным и беспечным оптимистом, который предпочитал никогда не идти навстречу опасности. Возможно, будет трудно убедить его в разумности моего плана. Лоуренс, с другой стороны, обладал большим воображением, меньше придерживался общепринятого, и я чувствовал, что могу положиться на него как на своего союзника. Сомнений не было — для меня настал момент взять инициативу на себя.
  — Джон, — произнес я, — мне хотелось вас о чем-то спросить.
  — Да?
  — Вы помните, я говорил вам о моем друге Пуаро? Бельгийце, который сейчас находится здесь. Он один из самых знаменитых детективов.
  — Да, помню.
  — Я хочу, чтобы вы разрешили мне пригласить его расследовать это дело.
  — Что? Прямо теперь? Еще до вскрытия?
  — Да. Время очень дорого. Особенно если… если был какой-то подлый обман.
  — Ерунда! — сердито воскликнул Лоуренс. — По-моему, все это выдумка Бауэрштейна. У доктора Уилкинса и мысли такой не было, пока Бауэрштейн не вложил ее ему в голову. Он на этом просто помешан. Яды — его хобби, вот они ему везде и мерещатся!
  Признаться, меня немало удивило отношение Лоуренса. Он так редко проявлял сильные эмоции.
  Джон колебался.
  — Я не могу чувствовать как ты, Лоуренс, — сказал он наконец. — Я склоняюсь к тому, чтобы предоставить Гастингсу свободу действий. Хотя предпочел бы немного подождать. Не хотелось бы ненужного скандала.
  — Нет-нет! — энергично возразил я. — Вы не должны этого бояться. Пуаро — сама осторожность!
  — Очень хорошо. Тогда действуйте, как считаете нужным. Я вам доверяю. Хотя если все так, как мы подозреваем, то дело, кажется, совершенно ясно. Прости меня господи, если я несправедлив к этому человеку и виню его в случившемся.
  Я посмотрел на часы. Было шесть часов. Я решил не терять времени.
  Правда, я разрешил себе пять минут задержки. Я потерял это время, роясь в библиотеке в поисках медицинской книги с описанием отравления стрихнином.
  
  
  Глава 4
  Пуаро расследует
  Дом в деревне, который занимали бельгийцы, находился довольно близко от парковой калитки. Можно было сэкономить время, отправившись туда по узкой тропинке, проложенной среди высокой травы. Это значительно сокращало путь. Я, конечно, пошел по этой тропинке и был уже почти у дома, когда мое внимание привлек бегущий мне навстречу человек. Это был мистер Инглторп. Где же он был все это время? И как собирался объяснить свое отсутствие?
  — О господи! Это ужасно! — нетерпеливо бросился он ко мне. — Моя бедная жена! Я только сейчас узнал.
  — Где вы были? — спросил я.
  — Меня задержал Дэнди. Был уже час ночи, когда мы кончили работу. И тут я обнаружил, что забыл ключ. Мне не хотелось будить всех в доме, и Дэнди уложил меня у себя.
  — Как вы узнали?
  — Уилкинс постучал и сообщил Дэнди. Бедная моя Эмили! Такое самопожертвование! Такой благородный характер! Она постоянно себя перегружала, не щадила своих сил…
  Меня охватило отвращение. Каким же омерзительным лицемером был этот человек!
  — Мне надо спешить! — заторопился я, довольный тем, что он не спросил, куда я иду.
  Через несколько минут я уже стучал в дверь «Листуэй коттедж». Не получив ответа, постучал снова. Окно над моей головой осторожно открылось, и выглянул сам Пуаро.
  Увидев меня, он воскликнул от удивления. В нескольких словах я сообщил о случившемся и сказал, что хочу просить его помощи.
  — Подождите, друг мой, сейчас я впущу вас в дом, и, пока буду одеваться, вы мне все расскажете.
  Через несколько минут он открыл дверь, и я прошел за ним в комнату. Тут Пуаро усадил меня в кресло, и я поведал ему всю историю, ничего не утаивая и не опуская никаких обстоятельств, какими бы незначительными они ни казались. Он тем временем тщательно одевался.
  Я рассказал о том, как проснулся; о последних словах миссис Инглторп; об отсутствии ее мужа; о ссоре, которая произошла за день до этого; о случайно услышанном мною обрывке разговора Мэри и ее свекрови; о недавней ссоре между миссис Инглторп и Эвлин Ховард и о намеках последней…
  Вряд ли я говорил так четко и понятно, как мне того хотелось. Я часто повторялся, возвращался назад из-за какой-нибудь забытой детали. Пуаро по-доброму улыбнулся:
  — Ваш разум в смятении? Не так ли? Не торопитесь, mon ami! Вы взволнованы, возбуждены. Это вполне естественно. Как только вы успокоитесь, мы с вами упорядочим все факты: каждый аккуратно поставим на свое место. Проверим и кое-что отбросим. Важные факты отложим в одну сторону; неважные… пуф-ф… — он надул щеки и довольно комично выдохнул, — отбросим прочь!
  — Все это хорошо, — возразил я, — но как вы решите, что важно, а что нет? По-моему, это очень трудно.
  Пуаро энергично затряс головой. Сейчас он тщательно приводил в порядок свои усы.
  — Не так уж и трудно. Voyons![9] Один факт ведет к другому. Продолжим! Как выглядит следующий факт? Подходит? Á merveille![10] Хорошо! Пойдем дальше! Следующий маленький факт… Подходит? Нет! Ах как странно! Чего-то не хватает… какого-то звена в цепи… Проверим. Поищем. И этот странный маленький факт, эта ничтожная маленькая деталь, которая раньше не подходила… Мы находим ей место! — Пуаро сделал экстравагантный жест. — Оказывается, он очень важен. Просто потрясающе!
  — Да-а…
  — Ах! — Пуаро так сурово погрозил мне пальцем, что я даже вздрогнул. — Берегитесь! Беда детективу, который скажет: «Это мелочь… Не имеет значения! Не подходит — значит, забудем об этом!» На таком пути детектива ожидает путаница и неразбериха. Все имеет значение!
  — Я знаю. Вы всегда мне это говорили. Поэтому в моем рассказе я вдавался во все детали, независимо от того, казались они мне уместными или нет.
  — И я вами доволен, друг мой! У вас хорошая память, и все факты вы сообщили мне подробно. Правда, я ничего не говорю о том порядке, в каком вы их излагали. Он был поистине плачевен. Но я принимаю во внимание ваше состояние — вы расстроены. К этому же отношу и то обстоятельство, что вы упустили один факт первостепенной важности.
  — Какой же? — удивился я.
  — Вы не сказали, хорошо ли вчера вечером миссис Инглторп поужинала.
  Ничего не понимая, я уставился на него. Не иначе как война повлияла на мозги моего друга! Между тем он был занят чисткой своего пальто, прежде чем надеть его, и, казалось, полностью поглощен этим занятием.
  — Не помню, — ответил я. — Но все равно, не вижу…
  — Не видите? Но ведь это имеет первостепенное значение!
  — Не понимаю почему! — заявил я, несколько уязвленный. — Насколько могу припомнить, миссис Инглторп ела вчера вечером немного. Она была явно расстроена, и это лишило ее аппетита, что естественно.
  — Да, — задумчиво протянул Пуаро. — Вполне естественно. — Он открыл ящик, вынул небольшой чемоданчик, затем повернулся ко мне: — Теперь я готов. Отправляемся в Стайлз и изучим все на месте. Извините, mon ami, вы одевались в спешке, у вас галстук немного сдвинут. Разрешите! — Ловким движением он поправил мой галстук. — Вот так! Теперь пошли!
  Мы поспешили через деревню и повернули у входных ворот. Пуаро остановился на минуту и печально посмотрел на прекрасный обширный парк, все еще блестевший в утренней росе.
  — Такая красота… Между тем бедная семья погружена в печаль, убита горем.
  Говоря это, он проницательно смотрел на меня, и я почувствовал, что краснею под его настойчивым взглядом.
  Действительно ли семья убита горем? Велика ли печаль, вызванная смертью миссис Инглторп? И тут я понял, что в Стайлзе отсутствует эмоциональная атмосфера горя. Умершая женщина не обладала даром пробуждать любовь. Ее смерть явилась шоком, несчастьем, но не вызвала большого сожаления.
  Пуаро, казалось, читал мои мысли. Он мрачно кивнул.
  — Вы правы, — сказал он. — Не похоже, чтобы эту семью связывали крепкие кровные узы. Миссис Инглторп была добра и щедра к этим Кавендишам, но она не являлась их родной матерью. Голос крови… Всегда помните это — голос крови!
  — Пуаро, — попросил я, — мне очень интересно, скажите, почему вы хотели знать, хорошо ли поужинала вчера миссис Инглторп? Я все время верчу эту фразу в голове, но не вижу никакой связи.
  Минуту-другую мы шли молча.
  — Я могу вам это сказать, — наконец ответил Пуаро, — хотя, как вы знаете, не в моих привычках объяснять что-либо, пока дело не закончено. Видите ли, нынешнее заключение состоит в том, что миссис Инглторп умерла от отравления стрихнином, предположительно оказавшимся в ее кофе.
  — Да!
  — Ну так вот. В котором часу был подан кофе?
  — Около восьми часов.
  — Значит, она выпила его между восемью и восемью тридцатью. Конечно, ненамного позже. Между тем стрихнин — яд быстродействующий. Его действие сказалось бы очень скоро. Возможно, через час. Но в случае с миссис Инглторп симптомы не проявлялись до пяти часов утра, то есть девять часов! Однако плотный ужин, принятый приблизительно одновременно с ядом, мог задержать его действие, хотя и не настолько. И все-таки подобную возможность нужно иметь в виду. Но, судя по вашим словам, миссис Инглторп за ужином ела очень мало, а симптомы тем не менее не проявлялись до раннего утра. Странное обстоятельство, друг мой. Может быть, его объяснит вскрытие. А пока это следует запомнить.
  Когда мы приблизились к дому, нас вышел встретить Джон. Лицо у него было осунувшимся и усталым.
  — Это ужасное происшествие, мсье Пуаро, — сказал он. — Гастингс объяснил вам, что мы заинтересованы в том, чтобы не было никакой огласки?
  — Я прекрасно понимаю.
  — Видите ли, пока это всего лишь подозрение. Ничего определенного.
  — Совершенно верно. Обычная мера предосторожности.
  Джон повернулся ко мне и, вынув портсигар, зажег сигарету.
  — Вы знаете, что этот тип Инглторп вернулся?
  — Да. Я его встретил.
  Джон бросил спичку в соседнюю куртину цветов. Это было слишком для чувств Пуаро! Он достал злосчастную спичку и аккуратно до конца ее сжег.
  — Чертовски трудно решить, как к нему относиться, — продолжил Джон.
  — Эта трудность просуществует недолго, — спокойно заявил Пуаро.
  Джон выглядел озадаченным, хотя вполне понял значение такого загадочного замечания. Он подал мне два ключа, которые ему передал доктор Бауэрштейн.
  — Покажите мсье Пуаро все, что он захочет увидеть.
  — Комнаты заперты? — спросил Пуаро.
  — Доктор Бауэрштейн счел это желательным.
  Пуаро задумчиво кивнул:
  — В таком случае он вполне уверен в своем предположении. Ну что ж, это облегчает нашу работу.
  Вместе мы отправились в комнату, где произошла трагедия. Для удобства я прилагаю план комнаты миссис Инглторп и расположение в ней основной мебели.
  
  
  
  Пуаро запер дверь изнутри и приступил к детальному осмотру. Он переходил от одного предмета к другому с проворством кузнечика. Я остался стоять у двери, боясь уничтожить какую-нибудь важную улику. Пуаро, однако, не оценил моего терпения.
  — В чем дело, друг мой? — воскликнул он. — Почему вы там стоите… как это у вас говорится? Ах да! Почему застряли в двери?
  Я объяснил, что опасаюсь уничтожить какие-либо важные следы.
  — Следы? О чем вы говорите? В комнате побывала чуть ли не целая армия! Какие теперь можно найти следы? Нет-нет! Идите сюда и помогите мне в поисках. Я поставлю сюда мой чемоданчик; пока он мне не понадобится.
  Пуаро поставил свой маленький чемоданчик на круглый столик у окна. Крайне опрометчиво! Незакрепленная крышка стола накренилась, и чемоданчик сполз на пол.
  — Ну и стол! — воскликнул Пуаро. — Ах, друг мой, можно жить в большом доме и не иметь комфорта!
  Высказавшись таким образом, он продолжил поиски. На некоторое время его внимание привлек небольшой фиолетового цвета портфель с ключом в замке, стоявший на письменном столе. Он вынул ключик из замка и передал его мне. Я, однако, не увидел в нем ничего особенного. Это был обычный ключ с самодельным проволочным кольцом.
  Затем Пуаро обследовал раму двери, которую мы ломали, и убедился в том, что она действительно была закрыта на засов изнутри. Оттуда он перешел к противоположной двери, ведущей в комнату Цинтии. Эта дверь, как я уже говорил, тоже была на задвижке. Пуаро открыл и закрыл ее несколько раз, проделав это с величайшей осторожностью. Задвижка работала бесшумно. Вдруг что-то в ней привлекло его внимание. Приглядевшись, он быстро вынул из своего чемоданчика пинцет и ловко вытащил из задвижки кусочек ткани, который тут же заклеил в маленький конверт.
  На комоде стоял поднос со спиртовкой и маленькой кастрюлькой, в которой оставалось немного темной жидкости, а рядом с ней чашка с блюдцем. Содержимое чашки было выпито.
  Удивительно, как я мог быть настолько невнимательным, что всего этого не заметил? А ведь это, несомненно, была важная улика! Пуаро осторожно опустил палец в кастрюльку, попробовал темную жидкость и скривился.
  — Какао… кажется, с ромом. — Затем он перешел к нагромождению вещей на полу, где опрокинулся столик и валялись разбитая лампа для чтения, несколько книг, спички, связка ключей и разбросанные вокруг осколки кофейной чашки. — О, это любопытно! — произнес Пуаро.
  — Должен признаться, не вижу ничего особенно интересного.
  — Не видите? Обратите внимание на лампу. Ламповое стекло разбито на два куска, и они лежат там, где упали, а кофейная чашка разбита вдребезги и раздавлена почти в порошок.
  — Ну, — отозвался я устало, — наверное, кто-то наступил на нее.
  — Совершенно верно, — подтвердил странным тоном Пуаро. — Кто-то наступил на нее.
  Он поднялся с колен и медленно прошел к камину, где некоторое время стоял с отсутствующим взглядом, прикасаясь пальцами к безделушкам и автоматически поправляя их. Привычка, свойственная Пуаро, когда он бывал возбужден.
  — Mon ami, — наконец обратился Пуаро ко мне, — кто-то наступил на эту чашку и раздавил ее. И причина, почему он так поступил, заключается либо в том, что в ней был стрихнин, либо (что более серьезно) потому, что там стрихнина не было!
  Я ничего не ответил. Я был просто ошеломлен, но знал, что просить его объяснить — бесполезно.
  Через минуту-другую Пуаро очнулся от своих размышлений и продолжил обследование. Он поднял с пола связку ключей, перебирая их, выбрал наконец один блестящий ключик и попробовал его в замке фиолетового портфельчика. Ключ подошел. Пуаро открыл замок, но, секунду поколебавшись, снова запер. Связку ключей, а также ключ, бывший в замке, он спрятал в свой карман.
  — У меня нет полномочий просматривать находящиеся тут бумаги. Но это должно быть сделано. И немедленно!
  Потом он очень внимательно проверил ящички умывальника. Когда Пуаро пересекал комнату в сторону левого окна, его особенно заинтересовало круглое пятно, еле заметное на темно-коричневом ковре. Он опустился на колени, внимательно разглядывая его, даже понюхал.
  Наконец налил несколько капель какао в пробирку, которую достал из своего чемоданчика, тщательно закупорил ее и спрятал. Затем вынул маленькую записную книжку.
  — В этой комнате мы сделали шесть интересных находок, — сообщил Пуаро, быстро что-то записывая. — Перечислить их или вы сделаете это сами?
  — О-о! Пожалуйста, перечислите! — поспешно попросил я.
  — Ну что же, очень хорошо! Во-первых, растоптанная кофейная чашка; во-вторых, портфель с ключом в замке; в-третьих, пятно на полу.
  — Оно могло быть там давно, — перебил я.
  — Нет. Пятно все еще влажное и пахнет кофе. В-четвертых, найден фрагмент какой-то темно-зеленой ткани. Всего две-три нитки, но вполне узнаваемые.
  — А-а! Так вот что вы заклеили в конверт! — воскликнул я.
  — Да, может быть, это кусочек платья миссис Инглторп и не имеет никакого значения. Посмотрим! В-пятых, вот это! — Драматическим жестом он показал на большое пятно свечного стеарина на полу около письменного стола. — Должно быть, оно сделано вчера, в противном случае хорошая горничная сразу же убрала бы его с помощью горячего утюга и промокательной бумаги. Как-то раз одна из моих лучших шляп… Однако это не имеет значения.
  — Скорее всего, это случилось прошлой ночью. Мы все были очень взволнованы. Или, может быть, миссис Инглторп сама уронила свечу.
  — Вы принесли в комнату только одну свечу?
  — Да. Ее нес Лоуренс Кавендиш. Но он был очень расстроен. И похоже, что-то увидел… Вон там! — Я показал на камин. — Что-то там буквально парализовало его!
  — Интересно, — быстро откликнулся Пуаро. — Да, это наводит на размышления. — Он окинул взглядом всю стену. — Но это большое стеариновое пятно не от его свечи: здесь белый стеарин, тогда как свеча мсье Лоуренса, которая все еще стоит на туалетном столике, розового цвета. И вообще, в комнате миссис Инглторп нет свечей, только настольная лампа.
  — В таком случае к какому выводу вы пришли? — полюбопытствовал я.
  На это мой друг ответил лишь раздраженным замечанием, предлагая мне подумать самому.
  — А шестая находка? — напомнил я. — Наверное, образец какао?
  — Нет, — задумчиво отозвался Пуаро. — Я мог бы включить его в шестую, но не стану. Нет, шестую находку я пока подержу при себе. — Он быстро оглядел комнату. — Думаю, здесь нам больше нечего делать, разве что… — Он задумчиво уставился на остывший пепел в камине. — Огонь горит и разрушает. Но случайно… может быть… Давайте посмотрим! — Опустившись на колени, Пуаро стал проворно разгребать пепел, с величайшей осторожностью перекладывая на каминную решетку какие-то недогоревшие кусочки, и вдруг тихо воскликнул: — Пинцет, Гастингс!
  Я быстро подал ему пинцет, и он ловко вытащил из пепла маленький клочок полуобгорелой бумаги.
  — Вот, mon ami! — закричал детектив. — Что вы об этом думаете?
  Я внимательно рассмотрел найденный фрагмент. Вот его репродукция:
  
  
  [11]
  Я был озадачен. Бумага была необычно плотная, совершенно не похожая на почтовую. Неожиданно меня осенило.
  — Пуаро! — закричал я. — Это же фрагмент завещания!
  — Совершенно верно.
  Я быстро взглянул на него:
  — Вы не удивлены?
  — Нет, — мрачно ответил он. — Даже ожидал этого.
  Я вернул ему кусочек бумаги и пронаблюдал, как Пуаро спрятал его в свой чемоданчик с той же методичной осторожностью, с какой делал все. Голова моя пошла кругом. Что за осложнение с завещанием? Кто его уничтожил? Тот, кто оставил стеариновое пятно на полу? Очевидно… Но как он сюда проник? Все двери были закрыты изнутри.
  — Теперь, друг мой, — быстро проговорил Пуаро, — пойдемте! Я хочу задать несколько вопросов горничной… Ее зовут Доркас, не так ли?
  Мы прошли через комнату Алфреда Инглторпа, и Пуаро задержался в ней достаточно долго, сделав довольно-таки исчерпывающий осмотр. Потом мы вышли, заперев за собой дверь, как и в комнате миссис Инглторп.
  Я проводил Пуаро вниз, в будуар, который он изъявил желание осмотреть, а сам отправился на поиски Доркас.
  Однако, когда я вернулся, будуар оказался пуст.
  — Пуаро! — позвал я. — Где вы?
  — Я здесь, друг мой!
  Через французское окно он вышел из комнаты и стоял, любуясь цветочными клумбами.
  — Восхитительно! — бормотал Пуаро. — Восхитительно! Какая симметрия! Обратите внимание на этот полумесяц или на те ромбы… Их аккуратность радует глаз! Подбор растений превосходный! Их посадили недавно, не так ли?
  — Да, по-моему, их сажали вчера после полудня. Да входите же! Доркас уже здесь.
  — Eh bien, eh bien![12] Не сердитесь из-за минутной радости, которую я себе позволил.
  — Да, но есть дело более важное!
  — Почему вы думаете, что эти чудесные бегонии менее важны?
  Я пожал плечами. Когда Пуаро в таком настроении, с ним просто невозможно разговаривать.
  — Вы не согласны? Однако подобные случаи бывали. Ну хорошо! Давайте войдем и поговорим с преданной Доркас.
  Доркас стояла в будуаре — руки сложены спереди, упругие аккуратные волны седых волос под белым чепцом — яркий пример образцовой прислуги прежних лет.
  Поначалу она отнеслась к Пуаро с некоторой подозрительностью, но он быстро сумел расположить ее к себе.
  — Прошу вас. — Детектив пододвинул ей стул. — Садитесь, мадемуазель!
  — Благодарю вас, сэр.
  — Вы провели с вашей хозяйкой много лет, не так ли?
  — Десять лет, сэр.
  — Это долгий срок и очень преданная служба! Вы были сильно привязаны к ней, не правда ли?
  — Она была для меня очень хорошей госпожой, сэр.
  — Тогда вы не будете возражать, если я задам вам (разумеется, с разрешения мистера Кавендиша) несколько вопросов?
  — О, конечно, сэр!
  — В таком случае я начну с расспросов о событиях, которые произошли вчера после полудня. Ваша хозяйка с кем-то ссорилась?
  — Да, сэр. Но я не знаю, должна ли я… — Доркас заколебалась.
  Пуаро пристально посмотрел на нее:
  — Любезная Доркас, необходимо, чтобы я знал как можно подробнее об этой ссоре. Не думайте, что вы таким образом выдаете секреты вашей госпожи. Она мертва, и надо, чтобы мы знали все… если собираемся за нее отомстить. Ничто не может вернуть ее к жизни, но мы надеемся, если здесь было предательство, отдать убийцу под суд.
  — Аминь! — с жаром откликнулась Доркас. — Не называя никого по имени, скажу — есть один в этом доме, кого никто из нас никогда терпеть не мог! То был черный час, когда его тень впервые упала на порог этого дома.
  Пуаро подождал, пока ее возмущение уляжется, а потом деловым тоном продолжал спрашивать:
  — Давайте вернемся к ссоре. Когда вы о ней услышали?
  — Видите ли, сэр, мне вчера случилось проходить по холлу…
  — В какое время это было?
  — Я не могу сказать точно, сэр, но еще задолго до чая. Может, в четыре часа… а может, немного позже. Так вот, сэр, иду я, значит, и вдруг слышу голоса, очень громкие и сердитые. Не то чтобы я собиралась слушать… но так уж случилось. Я остановилась. Дверь была закрыта, но госпожа говорила очень резко и громко, и мне ясно было слышно, что она говорит. «Вы мне лгали, вы обманули меня!» — сказала она. Я не слышала, что ответил мистер Инглторп. Он говорил гораздо тише, чем она… но миссис Инглторп ответила: «Как вы смеете? Я содержала, одевала и кормила вас! Вы обязаны мне всем! И вот как вы мне отплатили! Принеся позор нашему имени!» Я опять не услышала, что он сказал, но она продолжала: «Что бы вы ни говорили, это не имеет значения. Я отчетливо вижу свой долг. Я все решила. Не думайте, что страх перед оглаской или скандал между мужем и женой смогут удержать меня». Потом мне показалось, что они выходят, и я быстро ушла.
  — Вы уверены, что слышали голос именно мистера Инглторпа?
  — О да, сэр! Чей же еще голос это мог быть?
  — Ну а что случилось потом?
  — Позже я вернулась в холл, но все было тихо. В пять часов миссис Инглторп позвонила в колокольчик и попросила меня принести в будуар чашку чаю… Никакой еды… только чай. Выглядела она ужасно — такая бледная и расстроенная. «Доркас, — сказала она, — я пережила большой шок». — «Мне очень жаль, мэм, — ответила я. — Но вы почувствуете себя лучше, мэм, после чашки крепкого горячего чая!» Она держала что-то в руке. Я не знаю, было это письмо или просто листок бумаги, но на нем было что-то написано, и госпожа все время смотрела на этот листок, как будто не могла поверить своим глазам. «Всего несколько слов, — прошептала она, будто забыла, что я рядом, — и все изменилось!» А потом она мне вдруг и говорит: «Никогда не верьте мужчинам, Доркас! Они этого не стоят!» Я поспешила уйти и принесла ей чашку хорошего крепкого чая. Миссис Инглторп меня поблагодарила и сказала, что, наверное, почувствует себя лучше, когда его выпьет. «Я не знаю, что делать, — поделилась она. — Скандал между мужем и женой — ужасная вещь, Доркас! Если бы я могла, то лучше бы все это замяла». Тут вошла миссис Кавендиш, и госпожа больше ничего не сказала.
  — У нее в руке все еще было письмо или какая-то бумажка?
  — Да, сэр.
  — Как вы думаете, что она сделала потом с этим письмом?
  — Гм… я не знаю, сэр. Может, заперла его в свой фиолетовый портфель.
  — В нем она обычно держала важные бумаги?
  — Да, сэр. Каждое утро приносила его с собой и каждый вечер брала наверх.
  — Когда она потеряла от него ключ?
  — Вчера в полдень заметила, что ключа нет, и велела, чтобы я хорошенько его поискала. Она очень рассердилась.
  — Но у нее был дубликат?
  — О да, сэр!
  Доркас с большим удивлением смотрела на Пуаро. По правде говоря, я тоже. Как он узнал про потерянный ключ? Пуаро улыбнулся:
  — Это неважно, Доркас! Знать — моя обязанность. Вот этот ключ был потерян? — И он вынул из своего кармана ключ, который нашел наверху, в замке портфеля.
  Доркас смотрела на него так, что казалось, ее глаза вот-вот выскочат из орбит.
  — Да, сэр, это действительно он. Где вы его нашли? Я его везде искала.
  — О-о! Видите ли, вчера он был не на том месте, где оказался сегодня. А теперь давайте перейдем к другому вопросу. У вашей хозяйки было темно-зеленое платье?
  Такой неожиданный вопрос крайне озадачил Доркас.
  — Нет, сэр.
  — Вы вполне уверены?
  — О да, сэр.
  — Есть у кого-нибудь другого в доме зеленое платье?
  Доркас задумалась.
  — У мисс Цинтии есть зеленое вечернее платье.
  — Светло- или темно-зеленое?
  — Светло-зеленое, сэр. Из материи, которая называется шифон.
  — О, это не то, что мне нужно. И ни у кого другого в доме нет ничего зеленого?
  — Нет, сэр… я такого не знаю.
  По лицу Пуаро нельзя было прочитать, огорчило его это или нет. Он только заметил:
  — Хорошо, оставим наряды в покое и продолжим наш разговор. Есть ли у вас основания думать, что ваша госпожа прошлой ночью принимала снотворные порошки?
  — Прошлой ночью нет, сэр. Я знаю, что прошлой ночью не принимала.
  — Почему вы так уверены?
  — Потому что коробочка была пустая. Последний порошок она приняла два дня назад и больше не заказывала.
  — Вы в этом вполне уверены?
  — Конечно, сэр.
  — Тогда этот вопрос ясен. Между прочим, вчера ваша госпожа не просила вас подписать какую-нибудь бумагу?
  — Подписать бумагу? Нет, сэр.
  — Вчера, когда пришли мистер Гастингс и мистер Лоуренс, ваша хозяйка писала письма. Вы не могли бы сказать, кому они были адресованы?
  — Боюсь, не могла бы, сэр. Вечером меня не было. Может, вам это скажет Анни, хотя она легкомысленная и небрежная девушка. Так и не убрала вчера вечером кофейные чашки. Вот так и случается каждый раз, когда меня нет, чтобы за всем присмотреть!
  Пуаро предостерегающе поднял руку:
  — Раз чашки не были убраны, Доркас, прошу вас, пусть они еще постоят. Я хочу их посмотреть.
  — Очень хорошо, сэр.
  — В котором часу вчера вы ушли?
  — Около шести часов, сэр.
  — Благодарю вас, Доркас! Это все, о чем я хотел вас просить. — Он встал и подошел к окну. — Я восторгался этими цветами. Между прочим, сколько вы нанимаете садовников?
  — Теперь только троих, сэр. До войны их было пять. Раньше все было, как и положено в доме джентльмена. Вам бы тогда посмотреть, сэр! Все было прекрасно. А теперь только старый Мэннинг и молодой Уильям. Да еще новомодная садовница… в брюках и все такое. Ах, скверные времена, сэр!
  — Хорошие времена снова вернутся, Доркас! Во всяком случае, будем надеяться. Не пришлете ли вы ко мне Анни?
  — Да, сэр. Благодарю вас, сэр.
  — Как вы узнали, что миссис Инглторп принимала снотворные порошки? — живо полюбопытствовал я, как только Доркас вышла из комнаты. — И об утерянном ключе, и о существовании дубликата?
  — Давайте по порядку. Что касается снотворного порошка, то я узнал о нем из этого. — Он показал мне маленькую картонную коробочку, какие аптекари используют для порошков.
  — Где вы ее нашли?
  — В ящичке умывальника в спальне миссис Инглторп. Это и была шестая находка в моем списке.
  — Но так как последний порошок был использован два дня назад, то, полагаю, это не имеет большого значения?
  — Возможно. Однако вы не видите ничего странного в этой коробочке?
  Я внимательно осмотрел ее.
  — Нет. Не вижу.
  — Взгляните на наклейку.
  Я внимательно прочитал наклейку: «Один порошок перед сном по мере надобности. Миссис Инглторп».
  — Нет, и тут ничего необычного.
  — Даже в том факте, что нет фамилии аптекаря?
  — О! — воскликнул я. — Действительно странно!
  — Видели вы когда-нибудь, чтобы аптекарь прислал такую вот коробочку без своей напечатанной фамилии?
  — Нет, пожалуй, не видел.
  Я заволновался, но Пуаро остудил мой пыл, заметив:
  — Тем не менее все очень просто. Так что не стоит делать из этого загадки.
  У меня не было времени ответить на его замечание, так как послышавшийся скрип башмаков возвестил о приближении Анни.
  Это была рослая, крепкая девушка, которая явно находилась в сильном возбуждении, смешанном с определенной долей отвратительного чувства удовольствия от произошедшей в доме трагедии.
  Пуаро сразу перешел к сути дела:
  — Я послал за вами, Анни, полагая, что вы можете рассказать мне что-нибудь о письмах, которые миссис Инглторп отправила вчера вечером. Сколько их было? Не запомнили ли вы фамилии и адреса?
  Анни подумала.
  — Всего было четыре письма, сэр. Одно — мисс Ховард, другое — адвокату, мистеру Уэллсу, а кому еще два — я, кажется, не помню… О да, сэр! Третье было адресовано поставщикам Россам в Тэдминстер. Четвертого не припомню.
  — Подумайте, — настаивал Пуаро.
  Однако Анни напрасно напрягала свои мозги.
  — Извините, сэр, но я начисто забыла. Наверное, не обратила на него внимания.
  — Это не имеет значения, — заявил Пуаро, ничем не выдавая своего разочарования. — А теперь хочу спросить вас о другом. В комнате миссис Инглторп я заметил маленькую кастрюльку с остатками какао. Она пила его каждую ночь?
  — Да, сэр. Какао подавали в ее комнату каждый вечер, и миссис Инглторп сама разогревала его ночью… когда ей хотелось.
  — Что в нем было? Только какао?
  — Да, сэр, с молоком, чайной ложкой сахара и двумя чайными ложками рома.
  — Кто приносил какао в комнату миссис Инглторп?
  — Я, сэр.
  — Всегда?
  — Да, сэр.
  — В какое время?
  — Обычно когда приходила задергивать шторы, сэр.
  — Вы приносили его прямо с кухни?
  — Нет, сэр. Видите ли, на газовой плите не так много места, поэтому кухарка обычно готовила какао заранее, перед тем как поставить овощи на ужин. Я приносила какао наверх, ставила на столик возле вращающейся двери и вносила в ее комнату позже.
  — Вращающаяся дверь находится в левом крыле, не так ли?
  — Да, сэр.
  — А столик находится по эту сторону двери или на стороне прислуги?
  — По эту сторону, сэр.
  — В какое время вы принесли какао вчера?
  — По-моему, сэр, в четверть восьмого.
  — И когда внесли его в комнату миссис Инглторп?
  — Когда пошла задвигать шторы, сэр. Около восьми часов. Миссис Инглторп поднялась наверх, в спальню, прежде чем я кончила.
  — Значит, между семью пятнадцатью и восемью часами какао стояло на столике в левом крыле?
  — Да, сэр. — Анни краснела все больше и больше, и наконец у нее неожиданно вырвалось: — И если в нем оказалась соль, это не моя вина, сэр! Соли я и близко к какао не подносила!
  — Почему вы думаете, что в какао была соль? — спросил Пуаро.
  — Я увидела ее на подносе, сэр.
  — Вы видели соль на подносе?
  — Да. Похоже, это была крупная кухонная соль. Я не заметила ее, когда принесла поднос, но когда пришла, чтобы отнести его в комнату хозяйки, то сразу заметила эту соль. Наверное, нужно было отнести какао обратно и попросить кухарку приготовить свежее, но я торопилась, потому что Доркас ушла, и подумала, что, может, с какао все в порядке, а соль просто как-то попала на поднос. Так что я вытерла поднос фартуком и внесла какао в комнату.
  Я с огромным трудом сдерживал волнение. Сама того не зная, Анни сообщила нам очень важную улику. Как бы она удивилась, если бы поняла, что «крупная кухонная соль» была стрихнином, одним из страшнейших ядов, известных человечеству. Меня поразило спокойствие Пуаро. Его самоконтроль был поразительным. Я с нетерпением ждал следующего вопроса, однако он меня разочаровал.
  — Когда вы вошли в комнату миссис Инглторп, дверь, ведущая в комнату мисс Цинтии, была заперта на засов?
  — О да, сэр! Она всегда заперта. Ее никогда не открывали.
  — А дверь в комнату мистера Инглторпа? Вы не заметили, была ли она заперта на засов?
  Анни заколебалась:
  — Не могу сказать точно, сэр. Она была закрыта, но заперта ли на засов, не знаю.
  — Когда вы ушли наконец из комнаты, закрыла ли миссис Инглторп за вами дверь на засов?
  — Нет, сэр, не тогда, но думаю, сделала это позже. Она всегда запирала ее на ночь. Я хочу сказать, запирала дверь в коридор.
  — Вчера, убирая комнату, вы не заметили стеаринового пятна по полу?
  — Пятно стеарина? О нет, сэр. У миссис Инглторп не было свечи, только настольная лампа.
  — В таком случае, если бы на полу было большое стеариновое пятно от свечи, полагаю, вы его обязательно заметили бы?
  — Да, сэр, и убрала бы с помощью куска промокательной бумаги и горячего утюга.
  Затем Пуаро повторил вопрос, который уже задавал Доркас:
  — У вашей госпожи было зеленое платье?
  — Нет, сэр.
  — Ни накидки, ни пелерины, ни — как это называется — спортивного пальто?
  — Не зеленого цвета, сэр.
  — И ни у кого другого в доме?
  Анни задумалась.
  — Нет, сэр.
  — Вы в этом уверены?
  — Вполне уверена.
  — Bien![13] Это все, что я хотел знать. Большое спасибо.
  С нервным смешком, скрипя на каждом шагу башмаками, Анни вышла из комнаты. Мое с трудом сдерживаемое возбуждение вырвалось наружу.
  — Пуаро! — закричал я. — Поздравляю вас! Это великое открытие.
  — Что именно?
  — То, что не кофе, а какао было отравлено. Это все объясняет! Конечно, яд не подействовал до раннего утра, потому что какао было выпито лишь посреди ночи.
  — Значит, вы полагаете, что именно какао (хорошо запомните мои слова, Гастингс, именно какао!) содержало стрихнин?
  — Разумеется! Соль на подносе… Что это еще могло быть?
  — Это могла быть соль, — спокойно ответил Пуаро.
  Я пожал плечами. Не было никакого смысла с ним спорить, если он был склонен воспринимать это таким образом. У меня (уже не впервые) мелькнула мысль, что бедняга Пуаро постарел, и я подумал, как важно, что он общается с человеком, мышление которого более восприимчиво.
  Пуаро спокойно смотрел на меня; в глазах у него светились искорки.
  — Вы недовольны мною, mon ami?
  — Мой дорогой Пуаро, — холодно произнес я. — Мне не подобает вам диктовать. Вы имеете право на свою точку зрения, так же как и я — на мою.
  — В высшей степени справедливое замечание, — улыбнулся Пуаро, быстро поднимаясь на ноги. — Я покончил с этой комнатой. Между прочим, чей это меньший по размеру стол-бюро там, в углу?
  — Мистера Инглторпа.
  — О-о! — Пуаро попытался утопить покатую крышку и открыть бюро. — Заперто! Может быть, его откроет один из ключей миссис Инглторп?
  Он попробовал несколько ключей из связки, поворачивая и крутя их опытной рукой. И наконец радостно воскликнул:
  — Voilá![14] Ключ другой, но открыть стол им можно! — Он откатил назад крышку и быстрым взглядом окинул аккуратно сложенные бумаги. Но, к моему удивлению, не стал их просматривать. Лишь, запирая бюро, с похвалой заметил: — Этот мистер Инглторп, несомненно, любит порядок и систему.
  В устах Пуаро это была величайшая похвала, какой можно удостоить человека.
  Он продолжил что-то отрывисто и бессвязно бормотать, а я опять подумал, что мой бедный друг уже не тот, каким был прежде.
  — В его столе не было марок… но могли быть… Не так ли, mon ami? Могли быть? Да, могли. Ну что же… — Пуаро оглядел комнату еще раз. — Будуар больше ничего не может нам сказать. Он открыл нам немного. Только это.
  Пуаро вынул из кармана смятый конверт и передал его мне. Это была довольно странная находка. Обычный старый, грязный конверт, на котором было беспорядочно нацарапано несколько слов. Вот так это выглядело:
  
  
  [15]
  
  
  Глава 5
  «Ведь это не стрихнин, нет?»
  — Где вы это нашли? — с живейшим интересом спросил я.
  — В корзине для ненужных бумаг. Узнаете почерк?
  — Да, это почерк миссис Инглторп. Но что это значит?
  Пуаро пожал плечами:
  — Не могу сказать, но это наводит на размышления.
  У меня промелькнула странная мысль. Может быть, у миссис Инглторп не все в порядке с рассудком и ею овладела фантастическая идея, что она одержима дьяволом? А если так, то не могла ли она сама покончить с собой?
  Я только было собрался изложить эту догадку, как меня поразили неожиданные слова Пуаро:
  — Теперь пойдемте и осмотрим кофейные чашки.
  — Мой дорогой Пуаро! Какой в этом смысл теперь, когда мы знаем о какао?
  — О la la![16] Это злосчастное какао! — насмешливо воскликнул Пуаро и с явным удовольствием рассмеялся, воздевая руки к небесам в притворном отчаянии.
  Я не мог не счесть это самым дурным вкусом.
  — И как бы то ни было, — сказал я с усилившейся холодностью, — поскольку миссис Инглторп взяла кофе с собой наверх, я не понимаю, что вы надеетесь найти. Разве что предполагаете обнаружить на подносе рядом с кофе пакет со стрихнином!
  Пуаро сразу посерьезнел.
  — Полно, полно, друг мой. — Он взял меня под руку. — Ne vous fachez pas![17] Разрешите мне поинтересоваться кофейными чашками, и я отнесусь с уважением к вашему какао! Договорились?
  Он был так необычно комичен, что я невольно засмеялся, и мы вместе отправились в гостиную, где кофейные чашки и поднос стояли нетронутыми.
  Пуаро снова заставил меня описать события предыдущего вечера. Он слушал очень внимательно, сверяя с моим рассказом место каждой чашки.
  — Итак, миссис Кавендиш стояла около подноса и разливала кофе. Так! Потом прошла через комнату к окну, где сидели вы с мадемуазель Цинтией. Да. Вот три чашки. И на каминной доске чашка с наполовину выпитым кофе, очевидно, мистера Лоуренса. А та, что на подносе?
  — Джона Кавендиша. Я видел, как он ее туда поставил.
  — Хорошо. Одна, две, три, четыре, пять… А где в таком случае чашка мистера Инглторпа?
  — Он не пьет кофе.
  — Все объяснено. Один момент, друг мой!
  С величайшей осторожностью Пуаро взял (предварительно попробовав содержимое) по одной-две капли из каждой чашки, разлил их по разным пробиркам, закрыл и спрятал. Я с любопытством наблюдал, как менялось выражение его лица. Оно было то полуозадаченное, то полууспокоенное.
  — Bien, — сказал он наконец. — Совершенно очевидно! У меня была одна мысль… но я явно ошибался. Да, вообще ошибся. И все-таки это странно. Но неважно… — И, пожав плечами характерным для него жестом, отбросил беспокоившую его мысль.
  Я хотел сказать, что его навязчивая идея насчет кофе с самого начала обречена на провал, но придержал язык. В конце концов, хоть знаменитый сыщик и постарел, в свое время он был великим человеком.
  — Завтрак готов, — объявил Джон Кавендиш, входя из холла. — Вы позавтракаете с нами, мсье Пуаро?
  Пуаро принял приглашение. Я наблюдал за Джоном. Он уже почти вернулся к своему привычному состоянию. Шок от событий предыдущей ночи почти прошел благодаря его уравновешенному и спокойному характеру. В отличие от брата он не обладал буйным воображением, которого у Лоуренса было, пожалуй, больше чем достаточно.
  С раннего утра Джон трудился, отправлял телеграммы (одну из первых Эвлин Ховард), готовя сообщения для газет и вообще занимаясь печальными обязанностями, которые обычно связаны со смертью в семье.
  — Могу я узнать, как идут дела? — поинтересовался он. — Подтверждают ваши расследования, что моя мать умерла естественной смертью… или… или мы должны быть готовы к худшему?
  — Я полагаю, мистер Кавендиш, — мрачно отозвался Пуаро, — что лучше не успокаивать себя ложными надеждами. Вы могли бы сообщить мне точку зрения других членов семьи?
  — Мой брат Лоуренс убежден, что мы поднимаем шум из ничего. Он считает, будто все указывает на то, что это паралич сердца.
  — В самом деле? Очень интересно… очень интересно, — тихо пробормотал Пуаро. — А миссис Кавендиш?
  Небольшое облачко прошло по лицу Джона.
  — У меня нет ни малейшего представления о том, какова в этом вопросе точка зрения моей жены.
  Последовала неловкая пауза. Джон прервал ее, произнеся с некоторым усилием:
  — Я вам говорил, не так ли, что мистер Инглторп вернулся?
  Пуаро кивнул.
  — Мы все оказались в крайне затруднительном положении, — продолжил Джон. — Конечно, следовало бы относиться к нему как обычно… Но — пропади оно пропадом! — с души воротит садиться за стол с вероятным убийцей.
  — Очень вас понимаю, мистер Кавендиш, — с сочувствием произнес Пуаро. — Действительно сложное положение. Я хотел бы задать вам один вопрос. Как я понимаю, мистер Инглторп, называя причину, по которой ему не удалось вернуться ночью домой, заявил, будто он забыл ключ? Не так ли?
  — Да.
  — И полагаю, вы поверили, что он действительно забыл ключ… то есть что он не брал его с собой?
  — Не знаю. Я об этом не думал. Мы всегда держим ключ от дома в ящике столика в холле. Сейчас пойду посмотрю, там ли он.
  Чуть улыбнувшись, Пуаро протестующе поднял руку:
  — Нет-нет, мистер Кавендиш, слишком поздно. Уверен, теперь вы его там обязательно найдете. Если мистер Инглторп брал ключ, у него было достаточно времени, чтобы вернуть его обратно.
  — Вы думаете…
  — Я ничего не думаю. Однако, если бы кто-нибудь заглянул в ящик сегодня утром и обнаружил там ключ, это было бы важным свидетельством в пользу мистера Инглторпа. Вот и все!
  Джон выглядел одураченным.
  — Не беспокойтесь, — успокаивающе произнес Пуаро. — Поверьте, это не должно вас тревожить. Пойдемте позавтракаем, раз вы столь любезны и приглашаете меня.
  Все собрались в столовой. Соответственно обстоятельствам мы, естественно, не были весело настроены. Реакция после шока всегда тяжела, и я думаю, мы все ее переживали. Внешние приличия и хорошее воспитание, разумеется, предписывали, чтобы наше поведение было таким, как всегда. И все-таки я не мог не думать о том, что не требовалось большого труда, чтобы сохранить самоконтроль. Не было ни покрасневших глаз, ни других признаков сдерживаемого горя. Очевидно, я был прав, полагая, что больше остальных постигшую всех утрату переживала Доркас.
  Я не говорю об Алфреде Инглторпе, который играл роль скорбящего вдовца так, что вызывал отвращение своим притворством. Интересно, знал ли он, что мы его подозреваем? Конечно, не мог не чувствовать, как бы мы этого ни скрывали. Ощущал он холодок страха или был уверен, что его преступление останется безнаказанным? Уж конечно, атмосфера подозрительности должна была предупредить его, что за ним следят.
  Однако все ли подозревали его? Например, миссис Кавендиш? Я наблюдал за ней. Она сидела во главе стола, элегантная, сдержанная, загадочная. В светло-сером платье с белой рюшкой на запястьях, падавшей на ее изящные руки, Мэри выглядела очень красивой. Порой ее лицо принимало непроницаемое, совершенно непостижимое, как у сфинкса, выражение. Она была очень молчалива, едва вступала в разговор, и все-таки каким-то странным образом сила ее личности доминировала над всеми нами.
  А маленькая Цинтия? Она подозревала. Мне показалось, что она выглядит очень усталой и больной. Вялость и некоторая неловкость ее манер были очень заметны. Я спросил, не больна ли она.
  — Да, у меня ужасно болит голова, — призналась Цинтия.
  — Не хотите ли еще чашку кофе, мадемуазель? — участливо предложил Пуаро. — Это восстановит ваши силы. Кофе незаменим при mal de tête![18] — Он вскочил и взял ее чашку.
  — Без сахара, — попросила Цинтия, видя, что Пуаро потянулся за щипчиками, намереваясь положить ей сахар.
  — Без сахара? Вы отказались от него в военное время, да?
  — Нет, никогда не пью кофе с сахаром.
  — Sacre![19] — пробормотал Пуаро, передавая ей наполненную чашку.
  Никто, кроме меня, этого не слышал. Я с удивлением посмотрел на моего друга. Его лицо отражало сдерживаемое возбуждение, а глаза стали зелеными, как у кошки. Так было всегда, стоило ему увидеть или услышать нечто важное. Но что привело его в такое состояние? Обычно я не отношу себя к категории глупцов, однако должен признаться, что ничего необычного не заметил.
  В следующую минуту открылась дверь и появилась Доркас.
  — Сэр, вас хочет видеть мистер Уэллс, — обратилась она к Джону.
  Я вспомнил это имя. Оно принадлежало адвокату, которому писала миссис Инглторп накануне своей гибели.
  Джон немедленно поднялся:
  — Проводите его в мой кабинет! — Затем обратился к нам. — Это адвокат моей матери, — объяснил он и добавил более тихо: — Уэллс также является коронером.[20] Вы понимаете. Может быть, вы хотите пойти со мной?
  Мы согласились и вместе с ним вышли из комнаты. Джон шел впереди, и я, воспользовавшись случаем, прошептал Пуаро:
  — Значит, все-таки будет следствие?
  Пуаро с отсутствующим видом кивнул. Он казался настолько погруженным в свои мысли, что меня охватило любопытство.
  — В чем дело? Вы не слушаете, что я говорю!
  — Это правда, друг мой. Я крайне озабочен.
  — Почему?
  — Потому что мадемуазель Цинтия пьет кофе без сахара.
  — Что? Вы не хотите говорить серьезно?
  — Однако я очень серьезен. О, есть что-то, чего я не понимаю… Мой инстинкт был верен.
  — Какой инстинкт?
  — Тот, что вынудил меня настоять на проверке кофейных чашек. Chut![21] Ни слова больше!
  Мы прошли за Джоном в его кабинет, и он закрыл за нами дверь.
  Мистер Уэллс оказался приятным человеком средних лет, с проницательными глазами и типичным для адвоката поджатым ртом. Джон представил нас обоих и объяснил причину нашего присутствия.
  — Вы понимаете, Уэллс, — добавил он, — что все это строго секретно. Мы все еще надеемся, что не возникнет необходимости в расследовании.
  — Конечно, конечно, — успокаивающе произнес мистер Уэллс. — Мне хотелось бы избавить вас от боли и огласки, связанных с дознанием, но это абсолютно невозможно без свидетельства докторов о смерти.
  — Да, я понимаю.
  — Умный человек этот Бауэрштейн и, насколько мне известно, большой авторитет в области токсикологии.
  — В самом деле? — довольно натянуто спросил Джон. И, немного помолчав, он нерешительно добавил: — Мы должны выступить в качестве свидетелей?… Я имею в виду… мы все?
  — Разумеется. Вы и… гм… мистер… гм… Инглторп. — Возникла небольшая пауза, прежде чем адвокат продолжил в своей успокаивающей манере: — Все другие показания будут лишь подкрепляющими, простая формальность.
  — Я понимаю.
  Едва заметное выражение облегчения мелькнуло на лице Джона. Это меня удивило, потому что я не видел для этого никакой причины.
  — Если вы не имеете ничего против, — продолжил мистер Уэллс, — я думаю, мы займемся этим в пятницу. Это даст нам достаточно времени для того, чтобы получить заключение докторов. Вскрытие должно произойти, полагаю, сегодня?
  — Да.
  — Значит, пятница вас устроит?
  — Вполне.
  — Излишне говорить, дорогой мой Кавендиш, как я огорчен этим трагическим событием.
  — Вы не могли бы, мсье, помочь нам во всем этом разобраться? — вступил в разговор Пуаро, заговорив впервые с тех пор, как мы вошли в кабинет.
  — Я?
  — Да, мы слышали, что миссис Инглторп в последний вечер написала вам письмо. Сегодня утром вы должны были уже получить его.
  — Я его получил, но оно не содержит никакой информации. Это просто записка, в которой она просит посетить ее сегодня утром, так как хочет получить совет по очень важному вопросу.
  — Она не намекала по какому?
  — К сожалению, нет.
  — Жаль, — сказал Джон.
  — Очень жаль, — мрачно согласился Пуаро.
  Последовало молчание. Пуаро по-прежнему был задумчив. Наконец он снова обратился к адвокату:
  — Мистер Уэллс, я хотел бы спросить вас, если это не противоречит профессиональному этикету. Кто наследует деньги миссис Инглторп в случае ее смерти?
  Мгновение поколебавшись, адвокат ответил:
  — Это очень скоро станет известно всем, так что если мистер Кавендиш не возражает…
  — Нисколько, — перебил его Джон.
  — Я не вижу причины не ответить на ваш вопрос. В своем последнем завещании, датированном августом прошлого года, после всех небольших сумм, предназначавшихся слугам, она все оставила своему приемному сыну — мистеру Джону Кавендишу.
  — Не было ли это — извините мой вопрос, мистер Кавендиш, — довольно несправедливо по отношению к мистеру Лоуренсу Кавендишу?
  — Нет, я так не думаю. Видите ли, по условиям завещания их отца, Джон наследует недвижимость, а Лоуренс после смерти приемной матери получит значительную сумму денег. Миссис Инглторп оставила деньги своему старшему приемному сыну, зная, что он должен будет содержать Стайлз. По-моему, это было очень справедливое и беспристрастное распределение.
  Пуаро задумчиво кивнул:
  — Понятно. Однако прав ли я, что, по вашему английскому закону, это завещание было автоматически аннулировано, когда миссис Инглторп снова вышла замуж?
  Мистер Уэллс опустил голову:
  — Я как раз собирался сказать, мсье Пуаро, что данный документ потерял теперь законную силу.
  — Так! — произнес Пуаро. И после небольшой паузы спросил: — Была ли сама миссис Инглторп осведомлена об этом?
  — Не знаю. Возможно.
  — Да, была, — неожиданно подтвердил Джон. — Только вчера мы обсуждали вопрос об аннулировании завещания после ее нового замужества.
  — О-о! Еще один вопрос, мистер Уэллс. Вы сказали: «Ее последнее завещание». Значит, миссис Инглторп делала несколько завещаний?
  — В среднем она составляла завещания по крайней мере раз в год, — невозмутимо пояснил мистер Уэллс. — Она меняла завещательные распоряжения то в пользу одного, то в пользу другого члена семьи.
  — Допустим, — предположил Пуаро, — миссис Инглторп, не поставив вас в известность, составила новое завещание в пользу кого-нибудь, не являющегося членом семьи… Допустим, в пользу мисс Ховард. Вас бы это удивило?
  — Нисколько.
  В то время как Джон и адвокат обсуждали вопрос о необходимости просмотреть документы миссис Инглторп, я придвинулся поближе к Пуаро.
  — Вы думаете, миссис Инглторп составила завещание, оставив все свои деньги мисс Ховард? — тихо полюбопытствовал я.
  Пуаро улыбнулся:
  — Нет.
  — Тогда почему вы спросили?
  — Ш-ш-ш!
  Джон Кавендиш обратился к Пуаро:
  — Вы пойдете с нами, мсье? Мы собираемся просмотреть документы матери. Мистер Инглторп вполне согласен предоставить это мистеру Уэллсу и мне.
  — Что, кстати сказать, очень упрощает дело, — пробормотал адвокат, — так как формально, разумеется, он имеет право…
  Фраза осталась незаконченной.
  — Сначала мы посмотрим письменный стол в будуаре, — объяснил Джон, — а затем поднимемся в спальню матери. Она держала свои самые важные документы в фиолетовом портфеле, который нам нужно внимательно осмотреть.
  — Да, — сказал адвокат, — вполне вероятно, что там может быть более новое завещание, чем то, которое находится у меня.
  — Есть более позднее завещание, — заметил Пуаро.
  — Что? — Джон и адвокат ошеломленно уставились на него.
  — Или, вернее, — невозмутимо продолжал мой друг, — такое завещание было.
  — Что вы имеете в виду, говоря «было»? Где оно теперь?
  — Сожжено!
  — Сожжено?!
  — Да. Взгляните! — Он вынул фрагмент обгорелой бумаги, который мы нашли в камине комнаты миссис Инглторп, и подал его адвокату, кратко объяснив, когда и где его нашел.
  — Но, возможно, это старое завещание?
  — Я так не думаю. Более того, почти уверен, что оно было составлено не раньше чем вчера, во второй половине дня, после полудня.
  — Что? Быть не может! — вырвалось одновременно у обоих мужчин.
  Пуаро повернулся к Джону:
  — Я докажу вам это, если вы разрешите мне послать за вашим садовником.
  — О, разумеется!.. Но я не понимаю…
  Пуаро поднял руку:
  — Сделайте то, о чем я вас прошу. А после можете спрашивать сколько угодно.
  — Очень хорошо. — Джон позвонил.
  Сразу же явилась Доркас.
  — Доркас, скажите Мэннингу, чтобы он пришел сюда, ко мне.
  — Да, сэр, — ответила Доркас и вышла.
  Мы ждали в напряженном молчании. Только Пуаро был совершенно спокоен и незаметно протер своим носовым платком пыль в забытом уголке книжного шкафа.
  Тяжелые шаги подбитых гвоздями башмаков по гравию возвестили о приближении Мэннинга. Джон вопросительно взглянул на Пуаро. Тот кивнул.
  — Входите, Мэннинг, — пригласил Джон. — Я хочу с вами поговорить.
  Мэннинг не спеша вошел через французское окно и остановился около него. Фуражку он держал в руках, очень осторожно поворачивая ее за околыш. Спина его была сильно согнута, хотя, возможно, он был не так стар, как выглядел. Однако глаза Мэннинга, умные, проницательные, не соответствовали его медленной, довольно осторожной речи.
  — Мэннинг, — сказал Джон, — этот джентльмен задаст вам несколько вопросов, на которые я хочу чтобы вы ответили.
  — Да, сэр! — пробормотал садовник.
  Пуаро быстро вышел вперед. Мэннинг с легким презрением окинул его взглядом.
  — Вчера после полудня вы сажали в грядки бегонии с южной стороны дома. Не так ли, Мэннинг?
  — Да, сэр! Я и Виллам.[22]
  — Миссис Инглторп подошла к окну и позвала вас, не правда ли?
  — Да, сэр, позвала.
  — Скажите, что случилось потом?
  — Ну-у, сэр, ничего особенного. Она только велела Вилламу съездить в деревню на велосипеде и привезти вроде бланк завещания или что-то такое… точно не знаю… Она написала ему на бумажке.
  — И что же?
  — Ну, он и привез, сэр.
  — Так, а что произошло дальше?
  — Мы продолжали сажать бегонии, сэр.
  — Потом миссис Инглторп опять позвала вас?
  — Да, сэр. Позвала. Меня и Виллама.
  — А потом?
  — Велела нам войти и подписать длинную бумагу… внизу… под тем местом, где она сама подписалась.
  — Вы видели что-нибудь из того, что было написано выше ее подписи? — быстро спросил Пуаро.
  — Нет, сэр. Там лежал кусок промокательной бумаги, сэр.
  — И вы подписали, где она сказала?
  — Да, сэр. Сначала я, потом Виллам.
  — Что она сделала с этой бумагой?
  — Ну-у… засунула ее в длинный конверт и положила во что-то вроде фиолетовой коробки.
  — Когда она позвала вас первый раз?
  — Я бы сказал… около четырех часов, сэр.
  — Не раньше? Не могло это быть около половины третьего?
  — По-моему, нет, сэр. Я бы сказал, немного после четырех… не раньше.
  — Благодарю вас, Мэннинг, этого достаточно, — любезно произнес Пуаро.
  Садовник посмотрел на своего хозяина. Джон кивнул. Мэннинг откозырял, приложив оттопыренный палец к виску, и, что-то пробормотав, осторожно попятился из застекленной двери.
  Мы все переглянулись.
  — Господи! — пробормотал Джон. — Какое экстраординарное совпадение.
  — Какое совпадение?
  — Что моя мать составила завещание в день своей смерти!
  Мистер Уэллс кашлянул и сухо заметил:
  — Вы уверены, что это совпадение, Кавендиш?
  — Что вы хотите сказать?
  — Как вы мне говорили вчера, после полудня у вашей матери была с… с кем-то крупная ссора.
  — Что вы имеете в виду? — снова воскликнул Кавендиш. Голос его дрожал, и он сильно побледнел.
  — В результате этой ссоры ваша мать внезапно и поспешно составила новое завещание, содержание которого мы никогда теперь не узнаем. Она никому не сказала о том, как распорядилась наследством, а сегодня утром, несомненно, хотела проконсультироваться со мной по этому вопросу, но… Завещание исчезло, она унесла его секрет в могилу. Боюсь, Кавендиш, тут нет совпадения. Я уверен, мсье Пуаро, вы согласны со мной, что факты говорят сами за себя и наводят на размышления.
  — Наводят на размышления или нет, — перебил Джон, — но мы очень благодарны мсье Пуаро за то, что он пролил свет на этот вопрос. Если бы не он, мы никогда ничего не узнали бы об этом завещании. Полагаю, мсье, я могу узнать, что прежде всего навело вас на подозрение?
  Пуаро улыбнулся.
  — Небрежно нацарапанные слова на старом конверте и свежепосаженная грядка бегоний, — ответил он.
  По-моему, Джон собирался и дальше настойчиво задавать вопросы, но в этот момент послышалось громкое рычание мотора, и мы все повернулись к окну, рассматривая подъехавший автомобиль.
  — Эви! — закричал Джон. — Извините меня, Уэллс! — И он быстро вышел в холл.
  Пуаро вопросительно посмотрел на меня.
  — Мисс Ховард, — объяснил я.
  — О, я очень рад, что она вернулась. У этой женщины, Гастингс, есть голова на плечах и сердце. Хотя милостивый господь не наградил ее красотой.
  Я последовал примеру Джона и тоже вышел в холл, где мисс Ховард старалась освободиться от непомерной вуали, покрывавшей голову. Когда взгляд Эви упал на меня, я почувствовал внезапный укор совести. Эта женщина так серьезно предупреждала меня о грозившей опасности, а я — увы! — не обратил на это внимания. Как быстро и с какой небрежностью я отбросил ее предостережение! Теперь, когда худшие опасения мисс Ховард оправдались, мне стало стыдно. Она слишком хорошо знала Алфреда Инглторпа! Может быть, останься она в Стайлз-Корт, и трагедии не произошло бы, так как он побоялся бы этих постоянно наблюдавших за ним глаз?
  У меня отлегло от сердца, когда мисс Ховард сжала мне руку хорошо знакомым, крепким до боли рукопожатием. Глаза, встретившиеся с моими, были печальны, но упрека в них не было. По ее покрасневшим векам было видно, что она горько плакала, но манеры ее остались по-прежнему грубоватыми.
  — Выехала сразу, как получила сообщение. Только вернулась с ночного дежурства. Наняла машину. Самый быстрый способ сюда добраться.
  — Вы с утра чего-нибудь ели? — спросил Джон.
  — Нет.
  — Я так и подумал. Пойдемте! Завтрак еще не убран со стола, и для вас приготовят свежий чай. — Он повернулся ко мне: — Вы присмотрите за ней, Гастингс? Меня ждет Уэллс. О, вот и мсье Пуаро. Он нам помогает, Эви.
  Мисс Ховард пожала руку Пуаро, но через плечо подозрительно посмотрела на Джона:
  — Что вы имеете в виду — «помогает»?
  — Помогает расследовать.
  — Нечего тут расследовать! Его что, еще не отправили в тюрьму?
  — Кого не отправили в тюрьму?
  — Кого? Разумеется, Алфреда Инглторпа!
  — Дорогая Эви, будьте осторожнее. Лоуренс считает, что наша мать умерла от сердечного приступа.
  — Очень глупо с его стороны! — резко парировала мисс Ховард. — Конечно же, бедняжку Эмили убил Алфред. Я вам постоянно твердила, что он это сделает.
  — Дорогая Эви, не говорите так громко. Что бы мы ни думали, ни подозревали, в настоящее время лучше говорить как можно меньше, пока не пройдет предварительное слушание. Оно состоится в пятницу.
  — Вздор! Чепуха! — Фырканье, которое издала Эви, было просто великолепно. — Вы все с ума посходили! К тому времени этот тип сбежит из страны! Если у него есть хоть капля ума, он тут не останется покорно ждать, когда его повесят.
  Джон Кавендиш беспомощно посмотрел на Эви.
  — Я знаю, в чем дело! — продолжала она свои обвинения. — Вы наслушались этих докторов. Никогда не следует этого делать! Что они знают? Ровным счетом ничего… или как раз столько, чтобы стать опасными. Я-то знаю. Мой отец был доктором. Этот коротышка Уилкинс — величайший дурак, какого мне раньше не приходилось видеть. Сердечный приступ! Другого он ничего и не мог бы сказать! Любой человек, у которого есть хоть капля мозгов, сразу мог бы увидеть, что ее отравил муж. Я всегда говорила, что он убьет беднягу в ее же собственной кровати. Он так и сделал! А вы бормочете глупости о сердечном приступе и предварительном слушании в пятницу! Стыдитесь, Джон Кавендиш!
  — И как, по-вашему, я должен поступить? — спросил тот, не в силах сдержать улыбки. — Черт побери, Эви! Не могу же я взять его за шиворот и потащить в полицейский участок.
  — Гм! Вы могли бы что-нибудь предпринять. Узнать, например, как он это проделал. Инглторп — ловкий мерзавец. Думаю, он размочил бумажку с отравой для мух. Спросите повариху, не пропала ли она у нее?
  В этот момент мне пришло в голову, что иметь мисс Ховард и Алфреда Инглторпа под одной крышей — задача, посильная только Геркулесу, и я не позавидовал положению Джона. По его лицу я видел, что он вполне понимает трудность сложившейся ситуации. И в данный момент Джон попытался найти спасение в бегстве, поспешно покинув комнату.
  Доркас внесла свежий чай. Когда она вышла из комнаты, Пуаро, который все это время стоял у окна, подошел к нам и сел напротив мисс Ховард.
  — Мадемуазель, — сказал он серьезно. — Я хочу вас о чем-то попросить.
  — Давайте… просите! — произнесла эта леди, глядя на него с некоторым неодобрением.
  — Я надеюсь на вашу помощь.
  — С удовольствием помогу вам повесить Алфреда, — грубо ответила она. — Хотя виселица слишком хороша для него. Его следует четвертовать, как в старые добрые времена.
  — Значит, мы думаем одинаково, — заявил Пуаро. — Так как я тоже хочу повесить преступника.
  — Алфреда Инглторпа?
  — Его или кого-то другого.
  — Никого другого не может быть! Пока он не появился, никто бедняжку Эмили не убивал. Я не говорю, что она не была окружена акулами, — была! Но они охотились только за кошельком Эмили. Ее жизни ничто не угрожало. Однако появляется мистер Алфред Инглторп, и через два месяца — hey presto![23] — Эмили нет в живых!
  — Поверьте мне, мисс Ховард, — очень серьезно произнес Пуаро. — Если мистер Инглторп действительно убийца, он от меня не уйдет. Клянусь честью, я повешу его так же высоко, как повесили Амана![24]
  — Это уже лучше! — с энтузиазмом воскликнула мисс Ховард.
  — Но я должен просить, чтобы вы мне доверяли. Я скажу вам почему. Потому что в этом доме траура вы — единственная, чьи глаза покраснели от слез.
  Мисс Ховард мигнула, и в ее грубом голосе появилась другая нотка:
  — Если вы хотите сказать, что я ее любила… Да, любила. Знаете, Эмили была, конечно, на свой манер, старая эгоистка. Она была очень щедрой, но всегда ждала ответа на свою щедрость, никогда не позволяла людям забыть, что она для них сделала… Поэтому окружающие не платили за ее щедрость любовью. Но не думайте, что Эмили это когда-нибудь понимала или чувствовала недостаток любви. Надеюсь, наши с ней отношения, во всяком случае, строились на другой основе. С самого начала я твердо поставила на своем: «Я вам стою столько-то фунтов в год. Хорошо! Но ни пенса больше… ни пары перчаток, ни билета в театр!» Она не понимала… иногда, бывало, обижалась. Говорила, что я глупая гордячка. Это было не так… но объяснить я не могла. Как бы то ни было, я сохраняла свое достоинство. Так что из всей компании я была единственной, кто мог себе позволить любить ее. Я заботилась о ней, оберегала, охраняла ее от них всех… А потом является этот бойкий на язык мерзавец, и — пу-уф-ф! — все годы моей преданности превращаются в ничто!
  Пуаро сочувственно кивнул:
  — Я понимаю, мадемуазель, понимаю все, что вы чувствуете. Это вполне естественно. Вы считаете, что мы слишком апатичны, бездеятельны, что нам не хватает душевного жара и энергии… Но, поверьте мне, это не так.
  В этот момент Джон просунул в дверь голову и пригласил нас обоих подняться в комнату миссис Инглторп, так как они с Уэллсом закончили разбирать бумаги в будуаре.
  Когда мы поднимались по лестнице, Джон оглянулся на дверь в столовую и, понизив голос, доверительно проговорил:
  — Послушайте, я не представляю, что случится, когда эти двое встретятся…
  Я беспомощно покачал головой.
  — Я сказал Мэри, чтобы она, если сможет, держала их друг от друга подальше, — продолжил Джон.
  — Сможет ли она это сделать?
  — Один господь знает! Конечно, ясно, что Инглторп и сам постарается с ней не встречаться.
  — Ключи все еще у вас, Пуаро, не так ли? — спросил я, когда мы подошли к дверям запертой спальни.
  Взяв у него ключи, Джон открыл дверь, и мы все вошли внутрь. Адвокат направился прямо к столу, Джон последовал за ним.
  — По-моему, все важные бумаги мать держала в этом портфеле.
  Пуаро вынул из кармана небольшую связку ключей.
  — Разрешите! Сегодня утром я из предосторожности его запер.
  — Но сейчас он не заперт.
  — Не может быть!
  — Посмотрите! — Джон раскрыл портфель.
  — Mille tonnerres![25] — воскликнул ошеломленный Пуаро. — Ведь оба ключа все это время находились в моем кармане! — Он бросился к портфелю и неожиданно застыл. — Eh voilà une affaire![26] Замок взломан.
  — Что?
  Пуаро опустил портфель.
  — Но кто же его взломал? Почему? Когда? Ведь дверь была заперта! — воскликнули мы все в один голос.
  На посыпавшиеся вопросы Пуаро ответил по порядку, почти механически:
  — Кто — это вопрос. Почему? О, если бы я только знал! Когда? После того, как я был здесь час тому назад. Что же касается запертой двери… В ней простой замок. Возможно, подходит ключ от какой-то другой двери, выходящей в коридор.
  Мы непонимающе смотрели друг на друга. Пуаро подошел к камину. Внешне он казался спокойным, но я заметил, что руки у него сильно дрожали, когда он по своей привычке стал из любви к порядку и симметрии переставлять на каминной полке вазы.
  — Послушайте, это было так, — наконец заговорил Пуаро. — В этом портфеле находилась какая-то улика… Может быть, незначительная сама по себе, но достаточно опасная, так как помогла бы нам связать личность убийцы с совершенным им преступлением. Для него было очень важно уничтожить эту улику, пока ее не обнаружили. Поэтому он пошел на риск — большой риск! — и явился сюда. Найдя портфель запертым, он вынужден был взломать замок и таким образом выдал, что побывал здесь. Должно быть, эта улика имела для него очень большое значение, коли он так рисковал.
  — Но что это могло быть?
  — О! — воскликнул Пуаро, сердито вскинув руки. — Этого я не знаю! Без сомнения, какой-то документ, а возможно, клочок бумаги, который видела Доркас в руках миссис Инглторп после полудня. И я… — Гнев Пуаро вырвался наружу. — Жалкое животное! Я не мог догадаться! Вел себя как сумасшедший! Я не должен был оставлять этот портфель здесь. Нужно было унести его с собой. Ах! Трижды глупец! А теперь улика исчезла. Она уничтожена… или нет? Может быть, еще есть шанс?… Мы не должны оставить ни одного камня неперевернутым… — И он как безумный выскочил из комнаты.
  Придя в себя, я решил последовать за ним, но к тому времени, когда выбежал на лестницу, Пуаро уже не было видно.
  Мэри Кавендиш, стоя там, где лестница раздваивалась, смотрела вниз, в холл, в том направлении, где исчез детектив.
  — Что случилось с вашим экстраординарным другом, мистер Гастингс? Он только что промчался мимо меня, словно обезумевший бык.
  — Он чем-то очень расстроен, — заметил я нерешительно, не зная, насколько, по мнению Пуаро, могу быть откровенным. Увидев слабую улыбку на выразительных губах миссис Кавендиш, я постарался сменить тему: — Они еще не встретились, не так ли?
  — Кто?
  — Мистер Инглторп и мисс Ховард.
  Мэри посмотрела на меня довольно странным взглядом:
  — Вы думаете, произойдет нечто ужасное, если они встретятся?
  — Гм… а вы разве так не думаете? — отреагировал я, захваченный врасплох.
  — Нет. — Она спокойно улыбалась. — Я хотела бы посмотреть хорошую ссору. Это очистило бы воздух. В настоящее время мы все так много размышляем и так мало говорим.
  — Джон так не думает, — заметил я. — Он считает, что их надо держать подальше друг от друга.
  — О-о!.. Джон!..
  Что-то в ее тоне возмутило меня.
  — Старина Джон — очень хороший парень! — воскликнул я с жаром.
  Минуту-другую Мэри изучающе, пристально смотрела мне в глаза, а затем, к моему величайшему удивлению, сказала:
  — Вы очень лояльны к вашему другу. И за это мне нравитесь.
  — Разве вы не мой друг?
  — Я очень плохой друг, — ответила она.
  — Почему вы так говорите?
  — Потому что это правда. Один день я очаровательна с моими друзьями, а на следующий совершенно о них забываю.
  Не знаю, что именно меня вынудило, но я был уязвлен ее словами и глупейшим образом бестактно заявил:
  — Однако вы, похоже, неизменно очаровательны с доктором Бауэрштейном, — и сразу же пожалел о своей несдержанности.
  Ее лицо стало совершенно непроницаемым. У меня было такое впечатление, будто стальной занавес закрыл меня от этой женщины. Не сказав больше ни слова, она повернулась и стала быстро подниматься по лестнице, а я остался стоять как идиот, глупо глядя ей вслед.
  Я пришел в себя, услышав ужасный шум внизу — что-то, громко объясняя, кричал Пуаро. Меня раздосадовала мысль, что вся моя дипломатия оказалась напрасной. Похоже, мой друг сообщил конфиденциальные сведения всему дому. Это заставило меня усомниться в его рассудительности, и я с сожалением подумал, что в моменты возбуждения он склонен терять голову. Я быстро спустился по лестнице. При виде меня Пуаро сразу же успокоился. Я отвел его в сторону.
  — Дорогой мой, разумно ли это? Что вы делаете? Вы ведь не хотите, чтобы наши сведения стали достоянием всего дома? Собственно говоря, вы играете на руку преступнику!
  — Вы так думаете, Гастингс?
  — Я в этом уверен.
  — Ладно, ладно, друг мой! Я буду руководствоваться вашими советами.
  — Хорошо, хотя, к сожалению, теперь уже слишком поздно.
  — Конечно.
  Он выглядел таким удрученным и сконфуженным, что мне стало жаль его, несмотря на то что высказанный мною упрек я считал справедливым и уместным.
  — Ну что же, пойдемте, друг мой! — предложил наконец Пуаро.
  — Вы здесь все закончили?
  — Да, на данный момент. Вы пойдете вместе со мной до деревни?
  — Охотно!
  Он взял свой маленький чемоданчик, и мы вышли через французское окно гостиной. Цинтия Мёрдок как раз входила в комнату, и Пуаро, пропуская ее, шагнул в сторону.
  — Извините, мадемуазель, одну минутку!
  — Да? — повернулась она, вопросительно взглянув на него.
  — Вы когда-нибудь готовили лекарства для миссис Инглторп?
  — Нет, — ответила Цинтия и слегка вспыхнула.
  — Только ее порошки?
  Румянец на щеках Цинтии стал гуще.
  — О да! Однажды я приготовила для нее снотворные порошки.
  — Вот эти? — Пуаро вынул пустую коробочку из-под порошков.
  Она кивнула.
  — Вы могли бы сказать, что это было? Сульфонал? Веронал?
  — Нет, бромид.
  — О! Благодарю вас, мадемуазель. Всего доброго!
  Быстро удаляясь от дома, я с удивлением поглядывал на Пуаро. Мне и раньше доводилось замечать, что, когда он бывал возбужден, глаза его становились зелеными, как у кошки. Сейчас они сверкали, словно изумруды.
  — Друг мой, — заговорил наконец Пуаро. — У меня появилась идея. Очень странная идея, возможно, абсолютно невероятная. И все-таки… она подходит!
  Я пожал плечами и про себя подумал, что слишком уж он увлекается своими фантастическими идеями. А в данном случае все так ясно и понятно. Но заговорил я о другом:
  — Значит, разговор с Цинтией объяснил отсутствие соответствующей наклейки на коробочке? Как вы и предполагали, загадка оказалась совсем простой! Удивляюсь, как я сам об этом не подумал!
  Но Пуаро, похоже, меня не слушал.
  — Они сделали еще одно открытие. Là-bas![27] — Он выразительно показал большим пальцем через плечо в направлении Стайлз-Корт. — Мне сказал об этом мистер Уэллс, когда мы поднимались по лестнице.
  — Какое же?
  — В запертом письменном столе в будуаре они нашли завещание миссис Инглторп, составленное еще до ее второго замужества, по которому она все оставляла Алфреду Инглторпу. Завещание, очевидно, было составлено, как только состоялась помолвка. Это явилось сюрпризом для Уэллса… и для Джона Кавендиша тоже. Завещание написано на специальном бланке, а свидетелями были двое слуг… не Доркас.
  — Мистер Инглторп знал об этом?
  — Говорит, что нет.
  — Вряд ли этому можно верить! — заметил я скептически. — Все эти завещания прямо-таки вызывают замешательство! А кстати, каким образом нацарапанные на конверте слова помогли вам узнать, что последнее завещание было составлено вчера после полудня?
  Пуаро улыбнулся:
  — Друг мой, случалось ли вам иногда забывать, как правильно пишется какое-нибудь слово?
  — Да, и нередко. Думаю, такое случается с каждым.
  — Безусловно. И, наверное, при этом вы пытались несколько раз написать это слово на уголке промокашки или на каком-нибудь ненужном клочке бумаги, чтобы посмотреть, правильно ли оно выглядит. Ну вот, именно это и делала миссис Инглторп. Обратите внимание, что слово «possessed» написано вначале с одним «s», а затем правильно — с двумя «s». Чтобы убедиться в правильности написания, она повторила слово несколько раз и попробовала употребить его в фразах. О чем это говорит? О том, что в тот день после полудня миссис Инглторп написала это слово. Сопоставив находку с обгоревшим куском бумаги, найденным в камине, я пришел к мысли о завещании — документе, в котором почти наверняка содержится это слово. Моя догадка была подтверждена еще одним обстоятельством. В общей суете, вызванной трагическим происшествием, будуар в то утро не подметался, и около письменного стола я обнаружил несколько клочков темно-коричневой земли. В течение нескольких дней стояла прекрасная погода, и обычные башмаки не могли оставить такой след.
  Я подошел к окну и сразу обратил внимание на то, что клумбы с бегониями совсем недавно вскопаны и земля на них точно такая же, как на полу в будуаре. Кроме того, от вас я также узнал, что бегонии сажали вчера после полудня. Теперь я был уверен, что один, а возможно, и оба садовника (на клумбах остались следы двух пар ног) входили в будуар. Если бы миссис Инглторп просто захотела с ними поговорить, она, очевидно, подошла бы к окну и садовникам незачем было бы заходить в комнату. Теперь я был вполне убежден, что она составила новое завещание и позвала обоих садовников, чтобы они его засвидетельствовали, поставив свои подписи. События подтвердили, что мое предположение оказалось правильным.
  — Очень прозорливо! — не мог я не восхититься. — Должен признаться, что выводы, которые сделал я, глядя на эти нацарапанные на конверте слова, были совершенно ошибочны.
  Пуаро улыбнулся.
  — Вы даете слишком большую волю вашему воображению, друг мой, — заметил он. — Воображение — хороший слуга, но плохой господин. Самое простое объяснение всегда наиболее вероятно.
  — Еще один вопрос. Как вы узнали, что ключ от портфеля миссис Инглторп был потерян?
  — Я этого не знал. Это была догадка, которая оказалась верной. Вы, конечно, заметили, что ключ висел на куске проволоки. Это вызвало предположение, что его, скорее всего, сорвали с непрочного кольца общей связки. Видите ли, если бы ключ был потерян и найден, миссис Инглторп сразу же вернула бы его на свою связку. Однако на связке я обнаружил дубликат: новый блестящий ключ. Это и привело меня к предположению, что кто-то другой, а не миссис Инглторп, вставил ключ в замок портфеля.
  — Конечно! — подхватил я. — И это был Алфред Инглторп!
  Пуаро с любопытством посмотрел на меня:
  — Вы так уверены в его вине?
  — Естественно. И это подтверждается каждым новым обнаруженным фактом!
  — Напротив, — спокойно возразил Пуаро. — Есть несколько фактов в его пользу.
  — О, полно!
  — Да-да!
  — Я вижу лишь один, — сказал я.
  — Что именно?
  — В прошлую ночь его не было дома.
  — Bad shot![28] — как говорите вы, англичане. Вы выбрали как раз тот факт, который, по моему мнению, свидетельствует против него.
  — Как это? — удивился я.
  — Если бы мистер Инглторп знал, что его жена будет отравлена прошлой ночью, он, конечно, устроил бы все так, чтобы уйти из дому. Здесь может быть два объяснения: либо он знал, что должно случиться, либо у него была своя причина для отсутствия.
  — И какая же это причина? — скептически спросил я.
  Пуаро пожал плечами:
  — Откуда мне знать? Но, без сомнения, дискредитирующая. По-моему, мистер Инглторп — мерзавец, но это не значит, что он обязательно и убийца.
  Я покачал головой. Слова Пуаро не показались мне убедительными.
  — Наши мнения разошлись? — продолжил Пуаро. — Ну что же, пока оставим это. Время покажет, кто из нас прав. Давайте обратимся теперь к другому. Как вы объясняете, что все двери спальни были закрыты на задвижки изнутри?
  — Ну… — Я задумался. — На это необходимо взглянуть логически.
  — Верно.
  — Я объяснил бы это так. Двери были на задвижках (мы в этом сами удостоверились), тем не менее наличие стеарина на полу и уничтожение завещания свидетельствуют о том, что ночью кто-то входил в комнату. Вы с этим согласны?
  — Безусловно! Преподнесено с предельной ясностью. Продолжайте!
  — Так вот, — заключил я, ободренный поддержкой, — если человек, оказавшийся в комнате, не вошел в нее через окно и не появился там каким-то чудом, следовательно, дверь ему открыла изнутри сама миссис Инглторп. Это подкрепляет нашу уверенность в том, что человек, которого мы имеем в виду, был ее мужем. Совершенно естественно, что ему она могла открыть.
  Пуаро покачал головой:
  — Почему? Миссис Инглторп закрыла на задвижку дверь, ведущую в его комнату (поступок крайне необычный с ее стороны!), потому что именно в тот день сильно с ним поссорилась. Нет, его она не впустила бы.
  — Однако вы согласны со мной, что дверь должна была открыть сама миссис Инглторп?
  — Есть и другая вероятность. Ложась спать, она могла забыть закрыть на засов дверь, ведущую в коридор, и встала потом, к утру, чтобы ее запереть.
  — Пуаро, вы серьезно так думаете?
  — Нет, я не говорю, что она так сделала, но вполне могла. Теперь обратимся к известному нам обрывку разговора между миссис Кавендиш и ее свекровью. Что вы думаете по этому поводу?
  — Я и забыл об этом! Но, по-моему, как и прежде, это остается загадкой. Кажется просто невероятным, чтобы женщина, подобная миссис Кавендиш, гордая и сдержанная до крайности, стала бы вмешиваться с такой настойчивостью в то, что ее совершенно не касается.
  — Абсолютно верно! Удивительно для женщины с ее воспитанием.
  — Да, действительно странно, — согласился я. — Однако это не так важно и не стоит принимать во внимание.
  Из груди Пуаро вырвался стон.
  — Что я всегда вам говорю? Все следует принимать во внимание. Если факт не подходит к вашему предположению, значит, оно ошибочно!
  — Ну что же, посмотрим, — раздраженно ответил я.
  — Да, посмотрим.
  К тому времени мы уже подошли к «Листуэй коттедж», и Пуаро провел меня вверх по лестнице в свою комнату. Он предложил мне одну из своих крошечных русских сигарет, которые сам иногда курил. Меня позабавило, как он аккуратно складывал использованные спички в маленькую фарфоровую пепельницу, и я почувствовал, что мое мгновенное раздражение исчезло.
  Пуаро поставил два стула перед открытым окном с видом на деревенскую улицу. Повеяло свежим ветерком, теплым и приятным. День обещал быть жарким.
  Внезапно мое внимание привлек молодой человек, быстро шагавший по улице. У него было очень странное выражение лица, в котором возбуждение смешивалось с ужасом.
  — Взгляните, Пуаро! — воскликнул я.
  Пуаро наклонился вперед.
  — Tiens![29] — произнес он. — Это мистер Мэйс из аптеки. Он идет сюда.
  Молодой человек остановился перед «Листуэй коттедж» и, мгновение поколебавшись, энергично постучал в дверь.
  — Минутку! — крикнул из окна Пуаро. — Я иду!
  Подав знак, чтобы я следовал за ним, он быстро сбежал с лестницы и открыл дверь.
  — О, мистер Пуаро! — сразу начал мистер Мэйс. — Извините за беспокойство, но я слышал, вы только что пришли из Стайлз-Корт.
  — Да. Это так.
  Молодой человек облизнул пересохшие губы. Лицо у него странно подергивалось.
  — По деревне ходят слухи, что миссис Инглторп умерла так внезапно… Люди говорят… — из осторожности он понизил голос, — будто ее отравили…
  Лицо Пуаро осталось невозмутимым.
  — Это могут сказать только доктора, мистер Мэйс.
  — Да, разумеется… совершенно верно… — Молодой человек заколебался, но, будучи не в силах побороть своего возбуждения, схватил Пуаро за руку и понизил голос до шепота: — Только скажите, мистер Пуаро, ведь это… Это не стрихнин, нет?
  Я почти не слышал, что ответил Пуаро. Явно что-то уклончивое. Когда молодой человек ушел, Пуаро, закрыв за ним дверь, повернулся ко мне.
  — Да, — сказал он, мрачно кивнув, — Мэйсу придется давать показания на предварительном слушании дела.
  Мы снова поднялись наверх. Я только хотел что-то сказать, как Пуаро жестом меня остановил:
  — Не теперь, не теперь, друг мой! Мне необходимо подумать. Мои мысли сейчас в некотором беспорядке, а это совсем нехорошо.
  Минут десять он сидел в абсолютной тишине, совершенно неподвижно. Лишь несколько раз выразительно двигал бровями, а его глаза постепенно становились все более зелеными. Наконец он глубоко вздохнул:
  — Все хорошо. Тяжелый момент прошел. Теперь все приведено в порядок. Нельзя допускать неразберихи и путаницы! Дело еще не ясно — нет! Оно в высшей степени сложно и запутанно. Оно меня даже озадачивает. Меня, Эркюля Пуаро! Есть два очень важных факта.
  — Какие же?
  — Первый — какая вчера была погода. Это чрезвычайно важно.
  — День был великолепный! Пуаро, вы смеетесь надо мной?!
  — Нисколько! Термометр показывал восемьдесят градусов в тени.[30] Не забывайте, друг мой! Это ключ ко всей загадке.
  — А второй? — спросил я.
  — Второй важный факт — это то, что мсье Инглторп носит очень странную одежду, очки и у него черная борода.
  — Пуаро, я не могу поверить, что вы говорите серьезно.
  — Абсолютно серьезно, друг мой.
  — Но это же ребячество!
  — Напротив, это чрезвычайно важно.
  — А если, предположим, вердикт присяжных будет «преднамеренное убийство», в котором обвинят Алфреда Инглторпа? Что тогда случится с вашими теориями?
  — Они останутся непоколебимыми, даже если двенадцать глупцов совершат ошибку! Но этого не произойдет. Прежде всего, деревенский суд присяжных не очень стремится взять на себя ответственность, да и мистер Инглторп практически занимает положение местного сквайра. К тому же, — спокойно добавил Пуаро, — я этого не допущу.
  — Вы не допустите?!
  — Нет. Не допущу!
  Я смотрел на этого странного невысокого человека со смешанным чувством раздражения и удивления. Он был так потрясающе уверен в себе!
  — О да, mon ami! — кивнул Пуаро, будто читая мои мысли. — Я сделаю то, что говорю. — Он поднялся и положил руку мне на плечо. Лицо его совершенно изменилось. В глазах появились слезы. — Видите ли, я все время думаю о бедной миссис Инглторп. Она не пользовалась особой любовью. Нет! Однако она была добра к нам, бельгийцам… Я перед ней в долгу.
  Я хотел было его перебить, но Пуаро настойчиво продолжил:
  — Разрешите мне закончить, Гастингс! Она никогда не простит мне, если я допущу, чтобы Алфред Инглторп, ее муж, был арестован теперь, когда мое слово может его спасти!
  
  
  Глава 6
  Дознание
  Вплоть до того дня, на который было назначено дознание, Пуаро неустанно действовал: дважды он о чем-то совещался с мистером Уэллсом за закрытой дверью и постоянно совершал долгие прогулки по округе. Меня обижало, что он не был со мной откровенен. Между тем я никак не мог понять, к чему он клонит.
  Мне представилось, что он, быть может, старается разузнать что-нибудь на ферме Рэйкса. Поэтому в среду вечером, не застав его в «Листуэй коттедж», я отправился через поля на ферму, надеясь встретить Пуаро там. Однако его не было видно. Я заколебался, стоит ли мне заходить на ферму, и пошел обратно. По дороге я встретил престарелого крестьянина, который посмотрел на меня, хитро прищурившись.
  — Вы, видать, из Холла,[31] верно? — Глаза старика лукаво блестели.
  — Да. Ищу моего друга. По-моему, он мог пройти этой дорогой.
  — Невысокий такой джент?[32] Он еще, когда говорит, здорово руками размахивает, верно? Ну да! Как его там?… Бельгиец из деревни?
  — Да, — нетерпеливо произнес я. — Значит, он был здесь?
  — Ну как же! Был. И не один раз. Ваш друг, да? А-а, вы, дженты из Холла!.. Все вы хороши! — Он ухмыльнулся еще лукавее.
  — А что, джентльмены из Холла часто сюда приходят? — поинтересовался я как можно более безразличным тоном.
  Старик понимающе мне подмигнул:
  — Один приходит часто, мистер! Не будем говорить кто… Очень щедрый джент! О, спасибо, сэр! Премного благодарен, сэр!
  Я быстро пошел вперед. Значит, Эвлин Ховард права! Я ощутил прилив отвращения, подумав о щедрости Алфреда Инглторпа, сорившего деньгами старой женщины. Было ли в основе преступления пикантное цыганское личико или стремление завладеть деньгами? Скорее всего, отвратительная смесь того и другого!
  У Пуаро, похоже, появилась навязчивая мысль. Он уже несколько раз говорил мне, что, по его мнению, Доркас допускает ошибку, называя время ссоры. Снова и снова Пуаро повторял ей, что скандал, скорее всего, произошел в 4.30, а не в 4 часа.
  Однако женщина непоколебимо продолжала утверждать, что между тем, как она слышала голоса, и временем, когда отнесла чай своей госпоже, прошел час, а может, и больше.
  Дознание проходило в пятницу в деревне, в «Стайлз-Армс». Мы с Пуаро сидели рядом. Свидетельских показаний от нас не требовалось.
  Подготовка к дознанию закончилась: присяжные осмотрели тело покойной, а Джон Кавендиш его опознал. Затем он описал обстоятельства смерти матери и ответил на вопросы.
  Потом пошли медицинские показания. Все взгляды были прикованы к знаменитому лондонскому специалисту, который, как известно, считался одним из величайших авторитетов в области токсикологии. Его слушали в полнейшей тишине, затаив дыхание. В нескольких словах он суммировал результаты вскрытия. Его свидетельство, освобожденное от медицинской терминологии и сложных специальных названий, сводилось к тому, что смерть миссис Инглторп наступила в результате отравления стрихнином. Судя по количеству яда, обнаруженного при вскрытии, миссис Инглторп, должно быть, получила не менее трех четвертей грана стрихнина, а может быть, целый гран или даже чуть больше.
  — Возможно ли, что она проглотила яд случайно? — спросил коронер.
  — Я считаю это крайне маловероятным. В хозяйственных целях стрихнин не используется, и на его продажу существует ограничение.
  — Что-нибудь в вашем обследовании дает возможность определить, каким образом яд попал к жертве?
  — Нет.
  — Как мне известно, вы прибыли в Стайлз-Корт раньше доктора Уилкинса?
  — Да, это так. Я встретил в воротах машину, отправившуюся за доктором, и поспешил в дом.
  — Расскажите, что произошло дальше.
  — Я вбежал в комнату миссис Инглторп. Она лежала на кровати, и все ее тело сотрясали типичные сильнейшие конвульсии. Она повернулась ко мне и, задыхаясь, произнесла: «Алфред… Алфред!..»
  — Мог стрихнин находиться в чашке кофе, которую ей отнес муж?
  — Возможно, однако стрихнин — яд довольно быстродействующий. Симптомы отравления появляются через час-два после того, как он попадает в организм. При определенных обстоятельствах его действие может быть замедлено, но в данном случае они не имели места. Как я полагаю, миссис Инглторп выпила кофе после обеда, часов в восемь вечера. Между тем симптомы не проявлялись до раннего утра, а это говорит о том, что яд был выпит значительно позже.
  — Миссис Инглторп имела привычку в полночь выпивать чашку какао. Мог в нем содержаться стрихнин?
  — Нет, я взял на анализ какао, оставшееся в блюдечке. Он показал, что стрихнина там не было.
  Рядом со мной Пуаро тихонько хмыкнул.
  — Вы что-то знаете? — прошептал я.
  — Слушайте!
  — Надо сказать, — продолжал доктор, — я был бы немало удивлен другим результатом.
  — Почему?
  — Стрихнин обладает очень горьким вкусом. Его можно распознать в растворе один к семидесяти тысячам, поэтому скрыть стрихнин может только что-нибудь тоже сильно горькое. Какао для этого не подходит.
  Один из присяжных пожелал узнать, относится ли это и к кофе.
  — Нет. Вот как раз кофе имеет горький вкус, который способен скрыть наличие стрихнина.
  — Значит, вы считаете более вероятным, что яд оказался в кофе, но по каким-то неизвестным причинам его действие задержалось?
  — Да, но чашка из-под кофе была полностью раздавлена, так что провести анализ ее содержимого не представилось возможным.
  На этом показания доктора Бауэрштейна закончились. Выступивший за ним доктор Уилкинс подтвердил сказанное коллегой. Он категорически отверг предположение о возможном самоубийстве, заявив, что, хотя у миссис Инглторп и было слабое сердце, в остальном он находил ее абсолютно здоровой и обладающей жизнерадостным, уравновешенным характером. Такие люди не кончают жизнь самоубийством.
  Следующим был приглашен Лоуренс Кавендиш. Его показания не внесли ничего нового, так как, в сущности, он повторил рассказ брата. Уже собираясь встать и уйти, Лоуренс вдруг задержался и, несколько запинаясь, обратился к коронеру:
  — Могу я высказать предположение?
  — Разумеется, мистер Кавендиш, — поспешно ответил тот. — Мы здесь для того, чтобы выяснить правду, и с благодарностью примем любое предположение, которое могло бы способствовать объяснению случившегося и установлению истины.
  — Это просто моя идея, — заявил Лоуренс. — Разумеется, я могу ошибаться, но мне все-таки кажется возможным, что смерть моей матери не была насильственной.
  — Почему вы пришли к такому выводу, мистер Кавендиш?
  — Моя мать в день своей смерти и какое-то время до этого принимала тонизирующее средство, содержащее стрихнин.
  — О-о! — многозначительно произнес коронер.
  Присяжные, казалось, заинтересовались.
  — По-моему, — продолжал Лоуренс, — были случаи, когда накопительный эффект лекарства, принимаемого в течение какого-то времени, был причиной смертельного исхода. Не кажется ли вам, что она могла случайно принять слишком большую дозу?
  — Мы впервые слышим о том, что умершая принимала лекарство, содержащее стрихнин, в день своей смерти. Мы вам очень признательны, мистер Кавендиш.
  Вызванный повторно доктор Уилкинс высмеял его предположение:
  — Оно абсолютно невероятно. Любой доктор скажет вам то же самое. Стрихнин в определенном смысле яд кумулятивный, но он не может привести к подобной внезапной смерти. Ей предшествовал бы длинный период хронических симптомов, которые сразу же привлекли бы мое внимание. Это абсурдно.
  — А как вы оцениваете второе предположение, будто миссис Инглторп могла случайно принять большую дозу лекарства?
  — Три или четыре дозы не привели бы к смертельному исходу. У миссис Инглторп всегда было большое количество этого лекарства, которое она заказывала в Тэдминстере в аптеке «Кут». Однако ей пришлось бы принять почти все содержимое бутылки, чтобы это соответствовало количеству стрихнина, обнаруженному при вскрытии.
  — В таком случае мы должны отказаться от версии с тонизирующим, так как оно не могло послужить причиной смерти миссис Инглторп?
  — Безусловно. Такое предположение невероятно!
  Присяжный, уже задававший вопрос о кофе, высказался, что мог совершить ошибку аптекарь, приготовивший лекарство.
  — Это, разумеется, всегда возможно, — ответил доктор.
  Однако и эта версия оказалась несостоятельной и была полностью развеяна показаниями Доркас. По ее словам, лекарство было приготовлено довольно давно и ее госпожа в день своей смерти приняла последнюю дозу.
  Таким образом, вопрос о тонизирующем был исключен окончательно, и коронер продолжал допрос. Выслушав рассказ Доркас о том, как она была разбужена громким звоном колокольчика своей госпожи и, соответственно, подняла всех на ноги, коронер перешел к вопросу о ссоре, произошедшей после полудня.
  Показания Доркас по этому вопросу были в основном те же, что мы с Пуаро слышали раньше, поэтому я не стану их повторять.
  Следующим свидетелем была Мэри Кавендиш.
  Она держалась очень прямо и говорила четким, спокойным голосом. Мэри сообщила, что будильник поднял ее, как обычно, в 4.30 утра. Она одевалась, когда ее напугал неожиданный грохот, как будто упало что-то тяжелое.
  — Очевидно, это был столик, стоявший возле кровати, — заметил коронер.
  — Я открыла дверь, — продолжала Мэри, — и прислушалась. Через несколько минут неистово зазвонил колокольчик. Потом прибежала Доркас, разбудила моего мужа, и мы все поспешили в комнату моей свекрови, но дверь оказалась заперта.
  — Полагаю, нам не следует больше беспокоить вас по этому вопросу. О последовавших событиях нам известно все, что можно было бы узнать, но я был бы вам признателен, если бы вы рассказали нам подробнее, что вы слышали из ссоры, произошедшей накануне.
  — Я?!
  В ее голосе послышалось едва уловимое высокомерие. Мэри подняла руку и, слегка повернув голову, поправила кружевную рюшку у шеи. В голове у меня невольно мелькнула мысль: «Она старается выиграть время».
  — Да. Как мне известно, — настойчиво сказал коронер, — вы вышли подышать воздухом и сидели с книгой на скамье как раз под французским окном будуара. Не так ли?
  Для меня это было новостью, и, взглянув на Пуаро, я понял, что для него тоже.
  Последовала короткая пауза — видимо, Мэри заколебалась, прежде чем ответить.
  — Да, это так, — наконец признала она.
  — И окно будуара было открыто, не так ли?
  — Да, — снова подтвердила она и чуть побледнела.
  — В таком случае вы не могли не слышать голосов, раздававшихся в комнате, тем более что люди были сердиты и разговор шел на повышенных тонах. Собственно говоря, вам все было слышно гораздо лучше, чем если бы вы находились в холле.
  — Возможно.
  — Не повторите ли для всех нас то, что вы услышали?
  — Право, не помню, чтобы я что-то слышала.
  — Вы хотите сказать, что не слышали голосов?
  — О, голоса я, конечно, слышала, но не разобрала, что именно говорилось. — Слабый румянец окрасил ее щеки. — Я не имею привычки слушать личные разговоры.
  — И вы решительно ничего не помните? — продолжал настаивать коронер. — Ничего, миссис Кавендиш? Ни одного слова или фразы, из которых вы поняли, что разговор был личный?
  Мэри помолчала, будто обдумывая ответ. Внешне она оставалась спокойной, как всегда.
  — Да, я помню, миссис Инглторп сказала что-то… не могу припомнить, что именно, относительно возможности скандала между мужем и женой.
  — О! — Коронер, довольный, откинулся на спинку кресла. — Это соответствует тому, что слышала Доркас. Но, извините меня, миссис Кавендиш, поняв, что разговор личный, вы все-таки не ушли? Остались на месте?
  Я уловил мгновенный блеск рыжевато-коричневых глаз Мэри и подумал, что в этот момент она с удовольствием разорвала бы коронера на части за его намеки.
  — Да. Мне было удобно на моем месте, — спокойно ответила она. — Я сосредоточилась на книге.
  — И это все, что вы можете нам сказать?
  — Да, все.
  Больше коронер ни о чем ее не спросил, хотя я сомневаюсь, что он был полностью удовлетворен. По-моему, коронер подозревал, что миссис Кавендиш могла бы сказать больше, если бы захотела.
  Затем для дачи показаний была приглашена Эми Хилл, младший продавец магазина. Она сообщила, что 17 июля после полудня продала бланк завещания Уильяму Ёрлу, младшему садовнику Стайлз-Корт.
  Вызванные за ней садовники Мэннинг и Уильям Ёрл сообщили, что поставили свои подписи под завещанием. Мэннинг утверждал, что это произошло в 4.30, но, по мнению Уильяма Ёрла, все происходило раньше.
  Вслед за садовниками показания давала Цинтия Мёрдок. Однако она мало что могла сообщить, так как ничего не знала о трагедии, пока ее не разбудила миссис Кавендиш.
  — Вы не слышали, как упал стол?
  — Нет. Я крепко спала.
  Коронер улыбнулся:
  — Как говорится: «У кого совесть чиста, тот крепко спит!» Благодарю вас, мисс Мёрдок. Это все.
  — Мисс Ховард!
  Мисс Ховард начала с того, что предъявила письмо, которое мисс Инглторп написала ей семнадцатого вечером. Мы с Пуаро уже видели его раньше. К сожалению, оно ничего не прибавило к нашим сведениям о трагедии. Привожу его факсимиле.
  
  
  [33]
  Письмо передали присяжным, которые внимательно его изучили.
  — Боюсь, оно не особенно нам поможет, — вздохнув, сказал коронер. — В нем не упоминается ни о каком событии, произошедшем после полудня.
  — По мне, так все ясно как день! — резко возразила мисс Ховард. — Письмо свидетельствует о том, что моему бедному старому другу только что стало известно, как ее одурачили!
  — Ни о чем таком в письме не говорится, — заметил коронер.
  — Не говорится потому, что Эмили никогда не могла признать себя неправой. Но я-то ее знаю! Она хотела, чтобы я вернулась, но не пожелала признать, что я была права. Как большинство людей, Эмили ходила вокруг да около. Никто не хочет признавать себя неправым. Я тоже.
  Мистер Уэллс слегка улыбнулся. Его примеру, как я заметил, последовали многие присяжные. Мисс Ховард явно произвела благоприятное впечатление.
  — Как бы то ни было, все это сплошная болтовня и напрасная трата времени, — продолжила леди, пренебрежительно оглядев присяжных. — Говорим… говорим… говорим… хотя прекрасно знаем…
  — Благодарю вас, мисс Ховард. Это все, — перебил ее коронер, мучимый предчувствием того, что она скажет дальше.
  Мне показалось, что он облегченно вздохнул, когда она молча подчинилась.
  Затем случилась сенсация, когда коронер пригласил Алберта Мэйса, ассистента аптекаря.
  Это был уже знакомый мне молодой человек, бледный и возбужденный, который прибегал к Пуаро. Он сообщил, что является дипломированным фармацевтом и лишь недавно поступил на службу в эту аптеку, заняв место помощника аптекаря, призванного в армию.
  Покончив с необходимыми формальностями, коронер приступил к делу:
  — Мистер Мэйс, вы продавали стрихнин какому-нибудь несанкционированному лицу?
  — Да, сэр.
  — Когда это было?
  — В последний понедельник вечером.
  — В понедельник? Не во вторник?
  — Нет, сэр. В понедельник, шестнадцатого числа.
  — Вы помните, кому продали стрихнин?
  В зале наступила такая тишина, что упади на пол иголка — было бы слышно!
  — Да, сэр. Мистеру Инглторпу.
  Все взгляды одновременно обратились туда, где совершенно неподвижно и без всякого выражения на лице сидел Алфред Инглторп. Однако он слегка вздрогнул, услышав обличительные слова из уст молодого человека. Я даже подумал, что он вскочит с места, но Инглторп продолжал сидеть, а на его лице появилось прекрасно разыгранное удивление.
  — Вы уверены в том, что говорите? — строго спросил коронер.
  — Вполне уверен, сэр.
  — Это в ваших правилах — продавать стрихнин без разбора, кому попало?
  Несчастный молодой человек совершенно сник под неодобрительным взглядом коронера:
  — О нет, сэр… Конечно, нет! Но… узнав мистера Инглторпа из Холла, я решил, что никакой беды в этом не будет. Он объяснил, будто стрихнин ему нужен, чтобы отравить собаку.
  В душе я сочувствовал Мэйсу. Так естественно — постараться угодить обитателям Холла, особенно если это приведет к тому, что они оставят «Кут» и станут постоянными клиентами местной аптеки.
  — Существует правило, — продолжал коронер, — по которому тот, кто приобретает яд, должен расписаться в специальной регистрационной книге, правильно?
  — Да, сэр. Мистер Инглторп так и поступил.
  — Регистрационная книга при вас?
  — Да, сэр.
  Книга регистраций была предъявлена, и, сделав короткий, но строгий выговор, коронер отпустил несчастного Мэйса.
  Затем в абсолютной тишине — все будто затаили дыхание — он вызвал Алфреда Инглторпа. «Интересно, — подумал я, — понимает ли этот тип, как туго затягивается петля вокруг его шеи?»
  — Вы покупали в понедельник вечером стрихнин, чтобы отравить собаку? — прямо спросил коронер.
  — Нет, сэр, — спокойно ответил мистер Инглторп. — Не покупал. В Стайлз-Корт нет собак, кроме дворовой овчарки, но она совершенно здорова.
  — Вы категорически отрицаете, что в последний понедельник покупали у Алберта Мэйса стрихнин?
  — Да, отрицаю.
  — А это вы тоже отрицаете?
  Коронер протянул ему аптекарскую регистрационную книгу, где стояла подпись покупателя.
  — Разумеется, отрицаю. Почерк совершенно не мой. Я сейчас покажу.
  Он вынул из кармана старый конверт и, расписавшись на нем, передал присяжным. Почерк был явно другой.
  — В таком случае как вы можете объяснить показания мистера Мэйса?
  — Мистер Мэйс ошибся, — невозмутимо заявил Алфред Инглторп.
  Мгновение коронер, казалось, колебался.
  — Мистер Инглторп, — наконец сказал он, — в таком случае (это простая формальность) не скажете ли нам, где вы были вечером в понедельник, шестнадцатого июля?
  — Право… я не могу припомнить.
  — Это нонсенс, мистер Инглторп! — резко произнес коронер. — Подумайте хорошенько!
  Инглторп покачал головой:
  — Не могу сказать. Кажется, прогуливался.
  — В каком направлении?
  — Я в самом деле не могу вспомнить.
  Лицо коронера помрачнело.
  — Кто-нибудь был с вами?
  — Нет.
  — Вы встретили кого-нибудь во время вашей прогулки?
  — Нет.
  — Очень жаль, — сухо отрезал коронер. — Как я понимаю, вы отказываетесь сообщить, где находились в то время, когда мистер Мэйс, определенно узнав вас в аптеке, продал вам стрихнин.
  — Да, отказываюсь, если вам угодно так понимать.
  — Осторожно, мистер Инглторп! — воскликнул коронер.
  — Sacre! — пробормотал Пуаро, нервно пошевелившись на стуле. — Этот безумец хочет, чтобы его арестовали?
  В самом деле, впечатление о мистере Инглторпе складывалось плохое. Его тщетные отрицания не могли убедить даже ребенка. Между тем коронер быстро перешел к другому вопросу, и Пуаро облегченно вздохнул.
  — У вас произошла ссора с вашей женой во вторник после полудня?
  — Извините, — перебил Алфред Инглторп, — вас неверно информировали. Я не ссорился с моей дорогой женой. Эта история — чистая выдумка. После полудня меня вообще не было дома.
  — Кто-нибудь может это подтвердить?
  — Разве моего слова не достаточно? — надменно отреагировал Инглторп.
  — Существуют два свидетеля, которые клянутся, что слышали вашу ссору с миссис Инглторп.
  — Они ошибаются.
  Я был озадачен. Этот человек говорил с удивительной уверенностью. У меня возникли сомнения, и я посмотрел на Пуаро. На лице моего друга было такое выражение, какого я не мог понять. Значит ли это, что он наконец убедился в виновности Алфреда Инглторпа?
  — Мистер Инглторп, — продолжил коронер, — вы слышали, как здесь повторялись слова, сказанные вашей умирающей женой. Можете ли вы каким-нибудь образом их объяснить?
  — Безусловно.
  — Можете?
  — Мне кажется, все очень просто. Комната была слабо освещена. Доктор Бауэрштейн почти моего роста и сложения, как и я, он носит бороду. В тусклом освещении, к тому же испытывая ужасные страдания, моя бедная жена приняла его за меня.
  — О! — пробормотал Пуаро. — Это идея!
  — Вы думаете, это правда? — прошептал я.
  — Я этого не говорю. Однако предположение поистине оригинальное!
  — Вы поняли последние слова моей жены как осуждение, — продолжал Инглторп, — на самом же деле она, напротив, взывала ко мне.
  Коронер молча размышлял.
  — Полагаю, — наконец сказал он, — в тот вечер вы сами налили кофе и отнесли его жене?
  — Да, я налил кофе, однако не отнес его. Я намеревался это сделать, но мне сказали, что пришел мой друг и ждет меня у двери холла. Я поставил чашку с кофе на столик в холле. Когда через несколько минут вернулся, кофе там не было.
  Это заявление Инглторпа могло быть правдивым или нет, однако мне не показалось, что оно улучшило его положение. Во всяком случае, у него было достаточно времени, чтобы всыпать яд.
  В этот момент Пуаро тихонько толкнул меня локтем, обращая мое внимание на двоих мужчин, сидевших возле двери. Один из них был невысокого роста, темноволосый, с лицом, чем-то напоминающим хорька; другой — высокий и светловолосый.
  Я вопросительно посмотрел на моего друга.
  — Знаете, кто этот маленький человек? — прошептал он мне на ухо.
  Я покачал головой.
  — Это инспектор криминальной полиции Джеймс Джепп из Скотленд-Ярда. Другой — тоже оттуда. Все продвигается быстро, друг мой!
  Я внимательно посмотрел на приезжих. Оба они совсем не походили на полицейских. Никогда не подумал бы, что это официальные лица.
  Я все еще продолжал смотреть на них, когда, вздрогнув от неожиданности, услышал вердикт:
  — Преднамеренное убийство, совершенное неизвестным лицом или несколькими лицами.
  
  
  Глава 7
  Пуаро платит свои долги
  Когда мы выходили из «Стайлз-Армс», Пуаро взял меня за локоть и отвел в сторону. Я понял его. Он ждал представителей из Скотленд-Ярда.
  Через несколько минут они вышли, и Пуаро, выступив вперед, обратился к тому из них, что был пониже ростом:
  — Боюсь, вы не помните меня, инспектор Джепп.
  — Ну и ну! Неужели это мистер Пуаро! — воскликнул инспектор. Он повернулся к своему спутнику: — Вы помните, я рассказывал о мистере Пуаро? Мы работали с ним вместе в 1904 году. Дело Аберкромби о подлоге. Помните, преступника поймали в Брюсселе? О, это были замечательные деньки, мусье![34] А вы помните «барона» Альтара? Отъявленный негодяй! Никак не попадался в руки полиции. Его разыскивали почти по всей Европе. Но мы все-таки поймали его в Антверпене. Благодаря мистеру Пуаро!
  Пока продолжались эти дружеские воспоминания, я подошел поближе и был представлен инспектору криминальной полиции Джеппу, который в свою очередь представил нас обоих суперинтенданту Саммерхэю.
  — Вряд ли мне нужно спрашивать, джентльмены, что вы здесь делаете, — заметил Пуаро.
  Джепп понимающе подмигнул:
  — В самом деле не стоит! Я бы сказал, дело совершенно ясное.
  — Тут я с вами не согласен, — мрачно отозвался Пуаро.
  — О, полно! — воскликнул Саммерхэй, только теперь вступивший в разговор. — Ну конечно, все яснее ясного! Он пойман с поличным. Как можно быть таким дураком? Это выше моего понимания!
  Джепп внимательно смотрел на Пуаро.
  — Ну-ну, потише на поворотах, Саммерхэй! — шутливо произнес он. — Мы с этим мусье встречались раньше, и нет на свете другого человека, к мнению которого я бы так прислушивался. Если не ошибаюсь, у него что-то на уме. Не так ли, мусье?
  Пуаро улыбнулся:
  — Да… я пришел к определенным выводам.
  Вид у суперинтенданта Саммерхэя был довольно скептический, но инспектор Джепп, продолжая изучающе смотреть на Пуаро, проговорил:
  — Дело в том, что до сих пор мы видели эти события, так сказать, со стороны. В подобного рода происшествиях, когда убийца определяется после дознания, мы в невыгодном положении. Многое прежде всего зависит от тщательного осмотра места преступления. Тут мистер Пуаро имеет перед нами преимущество. Мы не оказались бы здесь даже сейчас, если бы не получили подсказку от этого толкового доктора, который передал весть через коронера. Но вы, мусье Пуаро, с самого начала были на месте и могли получить какие-нибудь дополнительные представления о деле. Из показаний на дознании получается, что мистер Инглторп убил свою жену, и это так же верно, как то, что я стою здесь, перед вами, и, если бы кто-то другой, а не вы, намекнул на обратное, я рассмеялся бы прямо ему в лицо. Должен сказать, меня удивляет, почему присяжные сразу же не предъявили мистеру Инглторпу обвинение в преднамеренном убийстве. Думаю, они так и сделали бы, если бы не коронер. Казалось, что он их сдерживает.
  — Возможно, у вас в кармане уже лежит ордер на его арест? — предположил Пуаро.
  На выразительном лице Джеппа будто захлопнулись деревянные ставни, оно стало сугубо официальным.
  — Может, есть, а может, и нет, — сухо ответил он.
  Пуаро задумчиво посмотрел на инспектора и неожиданно заявил:
  — Я очень хотел бы, чтобы Инглторп не был арестован.
  — Подумать только! — саркастически воскликнул Саммерхэй.
  Джепп с комичным недоумением уставился на бельгийца:
  — Не могли бы вы сказать чуть больше, мистер Пуаро? От вас даже намека будет достаточно. Мы поймем! Вы были на месте… и, как вы понимаете, Скотленд-Ярд не хотел бы совершить ошибку.
  — Я так и подумал. Ну что же, я вам вот что скажу. Если вы используете ваш ордер и арестуете мистера Инглторпа, это не принесет вам славы — дело против него будет немедленно прекращено. Comme ça![35] — И Пуаро выразительно прищелкнул пальцами.
  Лицо Джеппа помрачнело, а Саммерхэй недоверчиво хмыкнул.
  Что же касается меня, то я буквально онемел от неожиданности. И решил, что Пуаро просто безумен.
  Джепп вынул из кармана носовой платок и осторожно вытер лоб.
  — Я не посмею этого сделать, мистер Пуаро. Я положился бы на ваши слова, но надо мной есть те, кто спросит, какого черта я не арестовал убийцу. Не могли бы вы сказать мне хоть немного больше?
  Пуаро задумался.
  — Ну что же! Можно, — наконец сказал он, — хотя, признаюсь, мне не хотелось бы. Это подталкивает меня и ускоряет события. В настоящее время я предпочел бы не действовать в открытую, но то, что вы говорите, справедливо: слова бельгийского полицейского, чьи лучшие дни остались позади, уже недостаточно! Однако Алфред Инглторп не должен быть арестован. Мистер Гастингс знает, что я поклялся не допустить этого. А вы, мой добрый Джепп, сразу же направляетесь в Стайлз?
  — Ну… приблизительно через полчаса. Вначале нам хотелось бы повидать коронера и доктора.
  — Хорошо! Зайдите за мной, когда будете проходить мимо. Последний дом в деревне. Я пойду с вами. Неважно, будет мистер Инглторп в Стайлз-Корт или нет, я сам предъявлю вам доказательства, что обвинение против него несостоятельно. Договорились?
  — Договорились, — сердечно согласился Джепп. — И от имени Ярда я вам очень благодарен, хотя, должен признаться, в настоящий момент не вижу никаких изъянов в уликах. Но вы всегда были необыкновенным и непредсказуемым. До встречи, мусье!
  Оба детектива ушли, Саммерхэй по-прежнему с недоверчивой ухмылкой на лице.
  — Ну что же, друг мой! — воскликнул Пуаро, прежде чем я успел вставить хоть слово. — Что вы думаете? Mon Dieu![36] Во время дознания меня несколько раз бросало в жар. Я не мог даже представить, что этот человек будет настолько упрямым и откажется хоть что-нибудь сказать. Определенно, это было поведение сумасшедшего!
  — Гм-м! Кроме сумасшествия, есть и другое объяснение, — заметил я. — Как он мог защищаться, если выдвинутое против него обвинение справедливо? Ему оставалось только молчать!
  — Как защищаться? Да существуют сотни оригинальнейших способов! — воскликнул Пуаро. — Скажем, если бы я совершил это убийство, то немедленно придумал бы семь самых правдоподобных историй! Намного более убедительных, чем неловкие отрицания мистера Инглторпа!
  Я не мог удержаться от смеха:
  — Мой дорогой Пуаро! Уверен, вы способны придумать не семь, а семьдесят историй! Однако, несмотря на ваши заявления детективам, вы, конечно же, не верите в невиновность Алфреда Инглторпа?
  — Почему? Ничего не изменилось.
  — Но улики так убедительны, — возразил я.
  — Да, слишком убедительны.
  Мы повернули к калитке «Листуэй коттедж» и поднялись по теперь уже хорошо знакомой мне лестнице.
  — Да-да! Слишком убедительны! — повторил Пуаро будто про себя. — Настоящие улики обычно несколько туманны и не вполне удовлетворительны. Они нуждаются в проверке… тщательном анализе… отсеве ложных улик… А здесь все заранее подготовлено. Нет, мой друг, свидетельство мистера Инглторпа очень умно составлено. Так умно, что в конце концов ему перестаешь верить. Он разрушает свой собственный замысел.
  — Почему вы так думаете?
  — Потому что, пока улики против него были неясны, их было очень трудно опровергнуть. Но преступник сам так затянул сеть, что один удар может ее разрубить, и — Инглторп свободен!
  Я промолчал.
  — Давайте посмотрим на это внимательнее. Скажем, перед нами человек, который решил отравить свою жену. Он, как говорится, привык изворачиваться и всеми правдами и неправдами добывать себе средства к существованию. Стало быть, какой-то ум у него есть. Не совсем дурак. Ну вот! А теперь посмотрим, как этот человек приступает к делу. Идет прямо к деревенскому аптекарю и под своим собственным именем покупает стрихнин, рассказав выдуманную историю про собаку. История оказывается лживой. Он не использует яд в ту же ночь. Нет, ждет, когда произойдет скандал, который станет достоянием всего дома и, естественно, вызовет к нему подозрение. Он не готовит защиту… ни намека, ни тени алиби, хотя знает, что помощник аптекаря заявит об этом факте. Чушь! И не просите меня поверить в то, что человек может быть таким идиотом! Так действовать может только безумец, который хочет совершить самоубийство и мечтает, чтобы его повесили!
  — И все-таки не понимаю… — начал было я.
  — Я и сам не понимаю. Поверьте, mon ami, это меня озадачивает. Меня, Эркюля Пуаро!
  — Однако если вы считаете его невиновным, то как вы объясните, что он покупал стрихнин?
  — Очень просто. Он его не покупал.
  — Но Мэйс узнал его!
  — Извините, перед ним был человек с черной бородой, как у мистера Инглторпа, в очках, как мистер Инглторп, и одет в довольно приметную одежду, какую носит Инглторп. Мэйс не мог узнать человека, которого до этого, возможно, видел только на расстоянии. Сам он лишь две недели как появился в деревне, а миссис Инглторп имела дело преимущественно с аптекой «Кут» в Тэдминстере.
  — Значит, вы думаете…
  — Mon ami, вы помните два момента в этом деле, которые я особенно подчеркивал? Оставим пока первый. Что было вторым?
  — Тот важный факт, что Алфред Инглторп носит странную одежду, черную бороду и очки, — процитировал я.
  — Совершенно верно. Теперь представьте себе, что кто-то хотел выдать себя за Джона или Лоуренса Кавендишей. Это будет легко?
  — Нет, — подумав, ответил я. — Конечно, артист…
  Однако Пуаро резко оборвал меня:
  — Почему это будет нелегко? Я вам отвечу, друг мой. Потому что у обоих гладко выбритые лица. Чтобы выдать себя за любого из них при ярком дневном свете, надо быть гениальным актером и к тому же иметь определенное сходство. Однако в случае с Алфредом Инглторпом все обстоит совершенно иначе. Странная одежда, борода, очки, скрывающие глаза, — вот характерные черты его внешности. Далее, какой первый инстинкт преступника? Отвлечь от себя внимание, не так ли? Как же он может лучше всего это сделать? Разумеется, переключив внимание на кого-нибудь другого. В данном случае подходящий человек оказался под рукой. Все склонны верить в вину мистера Инглторпа. Это неизбежно. Подозрение, безусловно, падает на него. Однако, чтобы все было наверняка, должно быть такое убедительное доказательство, как покупка яда, совершенная человеком странной внешности, как у мистера Инглторпа. А это сделать нетрудно. Вспомните, юный Мэйс, собственно говоря, никогда не видел Инглторпа близко и никогда с ним не разговаривал. Как он мог усомниться, что человек в характерной одежде, с бородой и очками на самом деле не Алфред Инглторп?
  — Возможно, — согласился я, завороженный красноречием Пуаро, — но если все происходило именно так, то почему же он не сказал, где был в понедельник в шесть часов вечера?
  — О! В самом деле, почему? — успокаиваясь, произнес Пуаро. — Если бы его арестовали, он наверняка сказал бы, но я не хочу допускать ареста. Я должен заставить его увидеть всю тяжесть и серьезность положения. Разумеется, за его молчанием таится нечто дискредитирующее. Если Инглторп и не убивал жену, он все равно мерзавец и у него есть что скрывать, помимо убийства.
  — Что это может быть? — попытался я догадаться, покоренный на какое-то время доводами Пуаро, хотя все-таки продолжал сохранять некоторую уверенность в том, что сам собой напрашивавшийся вывод был правильным.
  — Не можете угадать? — улыбнулся Пуаро.
  — Нет, а вы?
  — О да! У меня уже какое-то время была маленькая идея… и она оказалась верной.
  — Вы мне ничего не говорили, — упрекнул я его.
  Пуаро, словно извиняясь, широко развел руки:
  — Простите меня, mon ami, но вы в тот момент определенно не были simpathique[37] и не желали меня слушать. Однако скажите мне… теперь вы понимаете, что он не должен быть арестован?
  — Возможно, — с сомнением произнес я, а так как судьба Алфреда Инглторпа была мне совершенно безразлична, подумал, что хороший испуг ему не повредил бы.
  Пуаро, пристально наблюдавший за мной, глубоко вздохнул.
  — Скажите, друг мой, — спросил он, меняя тему разговора, — кроме мистера Инглторпа, ничьи показания вас не удивили?
  — О, в общем, я этого и ожидал.
  — Ничто не показалось вам странным?
  Я тут же подумал о Мэри Кавендиш, но уклонился от прямого ответа и настороженно уточнил:
  — В каком смысле?
  — Ну, например, показания Лоуренса Кавендиша.
  Я с облегчением вздохнул:
  — О, Лоуренс! Нет, не думаю. Он всегда был нервным парнем.
  — Как вам высказанное им предположение, что его мать могла случайно отравиться тонизирующим средством, которое принимала? Это не показалось вам странным… hein?[38]
  — Нет, я бы так не сказал. Доктора его подняли на смех, хотя для непрофессионала предположение Лоуренса вполне естественно.
  — Но мсье Лоуренса нельзя назвать непрофессионалом. Вы мне сами говорили, что он изучал медицину и получил диплом.
  — Да, это правда. Удивительно, как я об этом забыл! Действительно странно.
  Пуаро кивнул:
  — Его поведение было странным с самого начала. Лоуренс был единственным в доме, кто мог бы сразу же распознать симптомы отравления стрихнином, однако он один из всей семьи усиленно придерживается гипотезы естественной смерти! Я мог бы понять, если бы это был мсье Джон. У него нет медицинского образования, и он от природы лишен воображения. Но мсье Лоуренс — другое дело! И вот сегодня он выдвинул новое предположение, которое, как и ему самому понятно, выглядит совершенно нелепым. Тут есть над чем подумать, mon ami!
  — Да, это сбивает с толку, — согласился я.
  — Теперь обратимся к миссис Кавендиш, — предложил Пуаро. — Вот еще один человек, который не говорит всего, что знает! Как вы это понимаете, друг мой?
  — Не знаю, как и понимать. Кажется невероятным, чтобы она покрывала Алфреда Инглторпа. Однако на дознании все выглядело именно так.
  Пуаро задумчиво кивнул:
  — Да, это странно. Совершенно очевидно, что миссис Кавендиш слышала гораздо больше из того «личного разговора», чем захотела рассказать.
  — Даже если учесть, что миссис Кавендиш не из тех, кто унизился бы до подслушивания, — заметил я.
  — Безусловно! Но ее показания все-таки мне кое-что подсказали. Я совершил ошибку. Доркас была совершенно права! Ссора произошла раньше, чем я предполагал… Около четырех часов, как она и говорила.
  Я с любопытством посмотрел на Пуаро. Надо признать, я никогда не понимал его настойчивости в этом вопросе.
  — Сегодня выявилось многое из того, что казалось странным, — продолжал между тем Пуаро. — Например, поведение доктора Бауэрштейна. Что он делал возле усадьбы почти ночью и почему был полностью одет в такое раннее время? Удивительно, но никто не обратил внимания на этот факт.
  — Возможно, его мучила бессонница, — с сомнением предположил я.
  — Бессонница служит в данном случае очень хорошим или очень плохим объяснением, — заметил Пуаро. — Оно охватывает все и ничего не объясняет. Я прослежу за этим энергичным доктором.
  — Вы находите еще какие-нибудь изъяны в сегодняшних показаниях? — с некоторым сарказмом спросил я.
  — Mon ami, — мрачно отозвался Пуаро, — когда вы видите, что люди говорят вам неправду, будьте осторожны! Если я не ошибаюсь, сегодня только один, в крайнем случае два человека говорили правду без всяких оговорок и увиливания.
  — О, полно, Пуаро! Я не стану ссылаться на Лоуренса или миссис Кавендиш. Но были Джон и Ховард. Они, уж конечно, говорили правду!
  — Оба, друг мой? Один из них, но не оба!..
  Слова Пуаро произвели на меня неприятное впечатление. Показания мисс Ховард, хоть и не имели большого значения, были даны так честно и откровенно, что мне и в голову не пришло бы усомниться в ее искренности. Однако я испытывал уважение к проницательности Пуаро, конечно, кроме тех случаев, когда он, по-моему, проявлял глупое упрямство.
  — Вы и правда так думаете? — поинтересовался я. — Мисс Ховард всегда казалась мне очень честной… Ее прямота иногда вызывает даже неловкость.
  Пуаро бросил на меня странный взгляд, который я не вполне мог понять. Казалось, он хотел заговорить, но остановился.
  — И мисс Мёрдок, — продолжил я. — В ее показаниях не было ничего неправдивого.
  — Не было, — согласился Пуаро. — Однако очень странно, что она ничего не слышала, хотя спала в соседней комнате, в то время как миссис Кавендиш, находясь в другом крыле здания, слышала, как упал прикроватный столик.
  — Ну… мисс Мёрдок еще очень молода и спит крепко.
  — О да! В самом деле! Эта девушка, должно быть, изрядная соня!
  Вообще-то мне не нравится, когда Пуаро говорит в таком тоне, я хотел ему об этом сказать, но в этот момент раздался стук в дверь дома, и, выглянув в окно, мы увидели двух детективов, которые ожидали нас внизу.
  Пуаро схватил свою шляпу, лихо подкрутил усы и, тщательно смахнув с рукава воображаемую пылинку, жестом пригласил меня следовать за ним. Мы присоединились к детективам и направились в Стайлз-Корт.
  Появление в доме двух людей из Скотленд-Ярда стало для его обитателей в некоторой степени шоком. Особенно для Джона, хотя, разумеется, после такого вердикта он прекрасно понимал, что раскрытие преступления — это лишь дело времени. И все-таки присутствие детективов открыло ему истинное положение лучше, чем что-либо другое.
  Когда мы поднимались по лестнице, Пуаро тихо посовещался о чем-то с Джеппом, и тот попросил, чтобы все присутствующие в доме, кроме слуг, собрались вместе в гостиной. Я понял значение этого распоряжения — Пуаро намеревался подтвердить свои слова.
  Лично я не был настроен оптимистически. У Пуаро могли быть свои причины для веры в невиновность мистера Инглторпа, но такому человеку, как Саммерхэй, потребовались бы веские доказательства, а я сомневался в том, что Пуаро мог их предъявить.
  Вскоре все мы собрались в гостиной, и Джепп закрыл дверь. Пуаро любезно поставил для каждого стул. Представители Скотленд-Ярда привлекали всеобщее внимание. Мне показалось, мы впервые осознали, что все это не дурной сон, а реальность. Нам приходилось читать о подобных вещах… Теперь мы сами стали актерами в этой драме. Завтра по всей Англии газеты разнесут ее под кричащими заголовками: «Таинственная трагедия в Эссексе», «Богатая леди отравлена».
  Будут опубликованы фотографии Стайлз-Корт, снимки членов семьи… Местный фотограф не терял времени даром! Все, о чем мы сотни раз читали в газетах, то, что случалось с другими людьми, но не с нами… А теперь убийство произошло в этом доме и появились «инспекторы криминальной полиции, расследующие преступление». Эта хорошо известная стандартная фраза промелькнула в моей голове, прежде чем Пуаро приступил к делу.
  По-моему, всех удивило, что эту инициативу взял на себя именно он, а не один из официальных детективов.
  — Mesdames и messieurs![39] — начал Пуаро, кланяясь, будто знаменитость перед началом лекции. — Я попросил вас всех собраться здесь, преследуя определенную цель, которая касается мистера Алфреда Инглторпа…
  Инглторп сидел в некотором отдалении от остальных (я думаю, каждый бессознательно чуть отодвинул от него свой стул) и слегка вздрогнул, услышав свое имя.
  — Мистер Инглторп, — обратился к нему Пуаро, — на этом доме лежит мрачная тень — тень убийства.
  Инглторп с печальным видом кивнул.
  — Моя бедная жена… — пробормотал он. — Бедная Эмили! Это ужасно!
  — Не думаю, мсье, — многозначительно заявил Пуаро, — что вы вполне осознаете, насколько ужасно это может оказаться для вас. — Но так как было не похоже, что Алфред Инглторп его понял, добавил: — Мистер Инглторп, вы находитесь в большой опасности.
  Оба детектива беспокойно зашевелились. Я чувствовал, что с уст суперинтенданта Саммерхэя готово сорваться официальное предупреждение: «Все, что вы скажете, будет использовано в качестве свидетельства против вас».
  — Теперь вы понимаете, мсье? — спросил Пуаро.
  — Нет. Что вы имеете в виду?
  — Я имею в виду, — нарочито четко произнес маленький бельгиец, — что вы подозреваетесь в отравлении вашей жены.
  У всех присутствовавших перехватило дыхание от обвинения, высказанного прямо, без обиняков.
  — Господи! — выкрикнул, вскакивая, Инглторп. — Какая чудовищная мысль! Я… отравил мою дорогую Эмили?!
  — Не думаю, — проговорил Пуаро, пристально наблюдая за ним, — что вы вполне осознали то неблагоприятное впечатление, которое ваши показания произвели во время дознания. Мистер Инглторп, теперь, когда вы поняли серьезность того, что я вам сказал, вы все равно отказываетесь сообщить, где были в шесть часов вечера в понедельник?
  Алфред Инглторп со стоном опустился на стул и закрыл лицо руками. Пуаро подошел и остановился рядом с ним.
  — Говорите! — потребовал он угрожающим тоном.
  Инглторп с видимым усилием отнял руки от лица и поднял голову. Затем нарочито медленно ею покачал.
  — Вы не будете говорить? — настаивал Пуаро.
  — Нет. Я не верю, что кто-нибудь может быть настолько чудовищным, чтобы обвинить меня.
  Пуаро задумчиво кивнул, словно принял определенное решение.
  — Soit![40] — воскликнул он. — В таком случае за вас должен говорить я!
  Алфред Инглторп снова вскочил со стула:
  — Вы? Как вы можете говорить? Вы не знаете… — Он резко остановился.
  — Mesdames и messieurs! — обратился Пуаро к присутствовавшим. — Говорить буду я! Послушайте! Я, Эркюль Пуаро, утверждаю, что мужчина, который вошел в аптеку в шесть часов вечера в прошлое воскресенье и купил стрихнин, не был мистером Инглторпом, ибо в шесть часов вечера этого дня мистер Инглторп сопровождал миссис Рэйкс в ее дом на соседней ферме. Я могу предъявить не менее пяти свидетелей, готовых показать под присягой, что видели их вдвоем в шесть часов (или немного позднее), а, как вам известно, «Аббей фарм», где работает миссис Рэйкс, находится по крайней мере в двух с половиной милях от деревни. Алиби мистера Инглторпа абсолютно не подлежит сомнению!
  
  
  Глава 8
  Новые подозрения
  В гостиной наступила полнейшая тишина. Все были поражены. Джепп, удивленный меньше других, заговорил первым.
  — Господи! — воскликнул он. — Вы просто великолепны! Тут нет ошибки, мистер Пуаро? Надеюсь, ваши сведения надежны?
  — Voilà! Я приготовил список: имена и адреса. Вы, разумеется, должны сами встретиться с этими людьми, и тогда сможете убедиться, что все верно.
  — Я в этом убежден! — Джепп понизил голос. — И очень вам признателен. Если бы мы его арестовали… То-то попали бы пальцем в небо! Однако извините меня, сэр, — обратился он к Алфреду Инглторпу, — почему вы не могли сказать все это на дознании?
  — Я вам отвечу почему, — перебил его Пуаро. — Ходили определенные слухи…
  — В высшей степени злобные и абсолютно недостоверные! — в свою очередь возбужденно перебил его Алфред Инглторп.
  — …и мистер Инглторп был очень озабочен тем, чтобы скандал не возобновился именно теперь. Я прав? — закончил Пуаро.
  — Вполне, — кивнул Инглторп. — Еще не состоялись похороны, и тело моей бедной Эмили не предали земле. Разве удивительно, что я хотел, чтобы лживые слухи не возобновились!
  — Между нами, сэр, — заметил Джепп, — я предпочел бы любые слухи аресту за убийство. Осмелюсь думать, что ваша бедная жена была бы того же мнения. И если бы не мистер Пуаро, вас арестовали бы как пить дать.
  — С моей стороны это, без сомнения, было глупо, — пробормотал Инглторп, — но вы не знаете, инспектор, сколько я вынес и как меня преследовали. — И он бросил злобный взгляд на Эвлин Ховард.
  — А теперь, сэр, — обратился инспектор к Джону Кавендишу, — я хотел бы осмотреть спальню леди, а после этого немного побеседовать со слугами. Пожалуйста, ни о чем не беспокойтесь. Мистер Пуаро покажет мне дорогу.
  Когда мы вышли из комнаты, Пуаро повернулся ко мне и подал знак следовать за ним вверх по лестнице. Там, на лестничной площадке, он схватил меня за руку и отвел в сторону.
  — Скорее идите в другое крыло здания, — поспешно проговорил он, — и остановитесь по эту сторону обитой сукном двери. Не уходите, пока я не приду. — Затем, быстро повернувшись, присоединился к детективам.
  Я занял позицию у двери, как велел Пуаро, с удивлением размышляя над тем, что скрывается за этой просьбой. Почему я должен стоять на страже именно в этом месте? Но я стоял и задумчиво смотрел вдоль коридора. И вдруг меня осенило, что, за исключением Цинтии Мёрдок, комнаты всех обитателей дома находились именно здесь, в левом крыле здания. Есть ли в этом какая-то связь? Я честно продолжал стоять на своем посту. Шло время. Никто не приходил. Ничего не случалось.
  Наконец, минут через двадцать, появился Пуаро.
  — Вы не двигались с места? — спросил он.
  — Нет, стоял тут неподвижно, как скала. Ничего не случилось.
  — О! — По его тону нельзя было понять, доволен он или разочарован. — Вы ничего не видели?
  — Нет.
  — Тогда, наверное, что-нибудь слышали? Сильный грохот… А, mon ami?
  — Нет.
  — Возможно ли? О-о! Я недоволен собой. Вообще-то я не так неуклюж, но тут сделал слабый жест левой рукой — и столик у кровати упал!
  Мне знакомы жесты Пуаро, но он был так по-детски раздосадован и огорчен, что я поспешил его утешить:
  — Неважно, старина! Какое это имеет значение? Ваш триумф, который вы произвели внизу, в гостиной, привел меня в восторг. Это было сюрпризом для всех, уверяю вас! По-моему, в романе мистера Инглторпа с миссис Рэйкс должно быть нечто большее, чем мы предполагали, коли он так упорно помалкивал. Что вы собираетесь делать теперь, Пуаро? Где эти парни из Скотленд-Ярда?
  — Спустились вниз, чтобы расспросить слуг. Я показал им все вещественные доказательства. Надо сказать, Джепп меня разочаровал. Никакого метода!
  — Хэлло! — воскликнул я, выглянув в окно. — Это доктор Бауэрштейн. По-моему, Пуаро, вы правы насчет этого человека. Мне он не нравится.
  — Он умен, — задумчиво напомнил Пуаро.
  — О, дьявольски умен! Должен признаться, я очень обрадовался, увидев его во вторник в таком плачевном состоянии. Вы бы на него посмотрели! Ничего подобного вам видеть не приходилось! — И я рассказал о злосчастном приключении доктора. — Он выглядел как настоящее пугало! В грязи с головы до пят.
  — Значит, вы его видели?
  — Да. Он, правда, не хотел входить в дом (это было как раз после ужина), но мистер Инглторп настоял.
  — Что? — Пуаро порывисто схватил меня за плечи. — Доктор Бауэрштейн был здесь во вторник вечером? И вы мне ничего не сказали? Почему вы мне об этом не сказали? Почему? Почему? — Он был вне себя, прямо в неистовстве.
  — Мой дорогой Пуаро! — попытался я его увещевать. — Право же, я никогда бы не подумал, что мой рассказ может вас заинтересовать. И не знал, что это важно.
  — Важно?! Это имеет первостепенное значение! Итак, доктор Бауэрштейн был здесь во вторник ночью… в ночь убийства! Гастингс, разве вы не понимаете? Да, это меняет все… Все! — Неожиданно он, видимо, принял решение. — Allons![41] Мы должны действовать немедленно. Где мистер Кавендиш?
  Мы нашли Джона в курительной комнате. Пуаро направился прямо к нему:
  — Мистер Кавендиш, у меня важное дело в Тэдминстере. Новая улика. Могу я воспользоваться вашей машиной?
  — Разумеется. Вы хотите ехать сейчас?
  — Если не возражаете.
  Джон велел подать машину к подъезду. Через десять минут мы уже мчались через парк, а затем по главной улице к Тэдминстеру.
  — А теперь, Пуаро, может, вы мне все-таки объясните, в чем дело? — покорно попросил я.
  — Ну что же, mon ami. О многом вы и сами, наверное, уже догадались. Вы, разумеется, понимаете, что теперь, когда мистер Инглторп вне подозрений, положение сильно изменилось. Мы оказались лицом к лицу с новой проблемой. Нам известно, что есть человек, который не покупал яд. Мы избавились от сфабрикованных улик, теперь займемся настоящими. Я убежден, что любой из домочадцев, за исключением миссис Кавендиш, которая в это время играла с вами с теннис, мог в понедельник вечером персонифицировать мистера Инглторпа. Пойдем дальше. У нас есть также его заявление о том, что он оставил чашку кофе в холле. Никто во время дознания не обратил на это внимания… Однако теперь этот факт приобретает другое значение. Необходимо узнать, кто же все-таки отнес кофе миссис Инглторп или проходил через холл, когда там стоял кофе. Из вашего рассказа следует, что можно сказать точно — миссис Кавендиш и мадемуазель Цинтия к кофе не приближались.
  — Да, это так, — согласился я, почувствовав при этом невыразимое облегчение. Конечно же, подозрение не должно было пасть на Мэри Кавендиш!
  — Сняв с Алфреда Инглторпа подозрения, — продолжал Пуаро, — я вынужден действовать быстрее. Пока все думали, что я его преследую, настоящий преступник не был настороже. Теперь же он будет вдвое осторожнее. Да… вдвое осторожнее! — Пуаро резко повернулся ко мне: — Скажите, Гастингс, вы сами… вы кого-нибудь подозреваете?
  Я заколебался. Сказать по правде, утром одна идея раз-другой мелькнула в моем мозгу. Но поскольку она показалась мне экстравагантной, даже дикой, я отказался от нее, как от абсурдной. И тем не менее не забыл.
  — Это настолько глупо, — пробормотал я, — что вряд ли можно назвать подозрением.
  — Полно! — настойчиво подбодрил меня Пуаро. — Не бойтесь! Выскажитесь! Инстинкт всегда необходимо принимать во внимание.
  — Ну что ж, — вырвалось у меня, — это, конечно, абсурдно… однако я подозреваю, что мисс Ховард не говорит всего, что знает.
  — Мисс Ховард?
  — Да… вы будете надо мной смеяться…
  — С какой стати? Почему я должен смеяться?
  — Я невольно чувствую, — продолжал я, преодолевая неловкость, — что мы оставили ее в стороне от возможных подозрений просто потому, что ее в это время не было в Стайлз-Корт. Но, в конце концов, она находилась всего в пятнадцати милях отсюда. Машина за полчаса преодолеет этот путь. Можем ли мы с уверенностью утверждать, что мисс Ховард в ночь убийства находилась далеко от Стайлза?
  — Да, друг мой, можем, — неожиданно подтвердил Пуаро. — Я сразу же позвонил по телефону в госпиталь, где она работала.
  — И что же?
  — Узнал, что во вторник она заступила на дежурство в полдень, но, так как неожиданно поступила новая партия раненых, мисс Ховард любезно предложила остаться и на ночное дежурство, что и было принято с благодарностью. Так что это подозрение отпадает.
  — О! — протянул я в некотором замешательстве. — Однако ее невероятная неприязнь к мистеру Инглторпу невольно вызывает подозрение. Мне кажется, мисс Ховард сделает против него все, что угодно! И по-моему, она может что-то знать об уничтожении завещания. Могла, например, ошибочно сжечь новое завещание, приняв его за более раннее, составленное миссис Инглторп в пользу мужа. Мисс Ховард категорически настроена против Алфреда. Она его просто ненавидит!
  — Вы считаете ее ненависть к Алфреду Инглторпу неестественной?
  — Д-да-а… Пожалуй. По-моему, в этом вопросе она просто теряет рассудок.
  Пуаро энергично покачал головой:
  — Нет-нет! Тут вы ошибаетесь. В мисс Ховард нет ничего ни слабоумного, ни ненормального. Она прекрасный образец здорового, уравновешенного английского характера. Мисс Ховард — само здравомыслие!
  — И все-таки ее ненависть к Алфреду Инглторпу выглядит почти как мания! Я даже предположил, что, возможно, она хотела отравить его, а яд каким-то образом по ошибке достался мисс Инглторп. Хотя совершенно не понимаю, как это могло быть сделано. Вообще все выглядит до крайности нелепо, даже абсурдно.
  — Вы правы в одном, Гастингс. Всегда разумно подозревать всех, до тех пор пока вы логично и безусловно не докажете невиновность каждого из них. Скажите, какие, по-вашему, есть возражения против того, что мисс Ховард намеренно отравила миссис Инглторп?
  — Мисс Ховард была ей предана! — воскликнул я.
  Пуаро раздраженно щелкнул языком.
  — Вы рассуждаете как ребенок! Если мисс Ховард была способна отравить старую леди, она могла отлично симулировать преданность! Нет, мы должны искать истину где-то в другом месте. Вы абсолютно правы в вашем предположении, что ненависть мисс Ховард к мистеру Инглторпу слишком неистова, чтобы выглядеть естественной, но вы пришли к абсолютно неверному заключению. Я сделал другие выводы, которые считаю верными, но не будем пока о них говорить. — Минуту помолчав, Пуаро добавил: — По-моему, есть одно непоколебимое возражение против того, что мисс Ховард является убийцей.
  — И что же это?
  — То, что смерть миссис Инглторп ей не приносит никакой пользы. А убийства без причины не бывает.
  Я задумался.
  — А не могла миссис Инглторп составить завещание в ее пользу?
  Пуаро покачал головой.
  — Но ведь вы сами высказали такое предположение мистеру Уэллсу, — удивился я.
  Пуаро улыбнулся:
  — Это было сделано умышленно, с определенной целью. Я не хотел упоминать имени человека, которое действительно было у меня на уме. Мисс Ховард занимала сходное положение, поэтому я назвал ее.
  — И все-таки миссис Инглторп могла бы это сделать. В самом деле, завещание, составленное после полудня в день ее смерти, могло…
  Пуаро снова затряс головой, да так энергично, что я замолчал.
  — Нет, друг мой! У меня есть маленькая идея по поводу этого завещания. Но я могу сказать вам лишь одно: оно не было в пользу мисс Ховард.
  Я принял его заверения, хотя на самом деле не понимал, как он мог быть настолько в этом уверен.
  — Ну что же! — вздохнул я. — Таким образом, мы оправдали и мисс Ховард. Вообще-то это ваша вина, что я стал ее подозревать. Я имею в виду то, что вы сказали относительно ее показаний на дознании.
  Пуаро выглядел озадаченным:
  — Что же я сказал?
  — Вы не помните? Это было, когда я назвал ее и Джона Кавендиша единственными вне подозрений.
  — О-о!.. Да, в самом деле. — Казалось, он немного сконфузился, но быстро справился с собой. — Между прочим, Гастингс, я хотел бы вас кое о чем попросить.
  — Разумеется! О чем же?
  — Когда окажетесь наедине с Лоуренсом Кавендишем, пожалуйста, скажите ему следующее: «У меня к вам поручение от Пуаро. Он велел вам передать: „Найдите еще одну кофейную чашку, и вы успокоитесь!“» Ни больше ни меньше.
  — «Найдите еще одну кофейную чашку, и вы успокоитесь»? — повторил я, совершенно ничего не понимая.
  — Отлично!
  — Но что это значит?
  — О-о! Попробуйте узнать сами. Все факты вам известны. Просто скажите ему это и послушайте, что он ответит.
  — Очень хорошо… но все это невероятно загадочно!
  В это время мы въезжали в Тэдминстер, и Пуаро попросил водителя подъехать к дому с вывеской: «Аптекарь. Проводятся анализы».
  У аптеки он выскочил из машины, вошел внутрь и через несколько минут вернулся.
  — Ну вот, — сообщил Пуаро, — это все, что я должен был сделать.
  — А что вы там делали? — спросил я с непритворным интересом.
  — Оставил кое-что для анализа.
  — Что именно?
  — Немного какао, которое взял из кастрюльки в спальне миссис Инглторп.
  — Но этот анализ уже делали! — воскликнул я, совершенно озадаченный. — Какао занимался доктор Бауэрштейн, и вы тогда еще посмеялись над возможностью содержания в нем стрихнина.
  — Я знаю, что доктор Бауэрштейн уже проводил анализ какао, — спокойно отозвался Пуаро.
  — В таком случае зачем же делать еще раз?
  — Ну, скажем, это моя прихоть. Мне захотелось повторить анализ. Вот и все!
  Больше я не смог вытянуть из него ни слова.
  Эти действия Пуаро были для меня загадкой. Я не видел в них никакого смысла. Тем не менее моя вера в Пуаро, которая одно время несколько поблекла и пошатнулась, с момента его триумфального доказательства невиновности Алфреда Инглторпа полностью восстановилась.
  Похороны миссис Инглторп состоялись на следующий день. В понедельник, когда я спустился к позднему завтраку, Джон отвел меня в сторону и сообщил, что мистер Инглторп уезжает, чтобы поселиться в «Стайлз-Армс», пока его планы не примут окончательного вида.
  — Поистине, Гастингс, его отъезд — большое облегчение! — признался мой честный друг. — Было достаточно скверно, когда все мы думали, что это он совершил убийство, но, черт побери, по-моему, не лучше и теперь, когда мы чувствуем себя виноватыми в том, что так на него набросились. Фактически мы относились к нему отвратительно! Конечно, все свидетельствовало против него, и я не думаю, что нас можно обвинить, будто мы сделали поспешные выводы. И все-таки что ни говорите, а мы были не правы, и теперь у всех появилось неприятное чувство необходимости загладить свою вину, что очень трудно сделать, поскольку этот тип по-прежнему всем неприятен. Дьявольски неловкая ситуация! Я ему признателен за то, что у него хватило такта уехать. Очень хорошо, что Стайлз-Корт не принадлежал моей матери и она не могла оставить его этому типу. Не могу себе представить, как он здесь хозяйничал бы! Деньги — другое дело. Сможет — пожалуйста! Пусть забирает.
  — Вы будете в состоянии содержать имение? — поинтересовался я.
  — О да! Правда, предстоит заплатить налог на наследство, но половина денег моего отца передается вместе с имением. К тому же Лоуренс пока остается с нами, так что сохранится и его доля. Сначала нам, конечно, будет туговато, потому что, как вы уже знаете, я оказался в несколько затруднительном финансовом положении. Но теперь эти парни подождут.
  В связи с предстоящим отъездом мистера Инглторпа все почувствовали облегчение, и завтрак прошел в самом благодушном настроении, какого не было со дня трагедии. Цинтия, юная и жизнерадостная, снова выглядела хорошенькой, и мы все, за исключением Лоуренса, который, как всегда, был мрачным и нервным, пребывали в довольно веселом настроении в надежде на многообещающее будущее.
  Газеты, разумеется, были полны описаний недавней трагедии. Кричащие заголовки, кое-как слепленные биографии каждого члена семьи, инсинуации и выпады, знакомые намеки на то, будто у полиции есть улики и версии, — ничто не было упущено. Ярких событий в эти дни не было; на военном фронте наступило временное затишье, потому газеты с жадностью ухватились за преступление в светском обществе. «Загадочное преступление в Стайлзе» стало основной темой момента.
  Естественно, все это очень раздражало. Дом постоянно осаждали репортеры. Их настойчиво отказывались принимать, но они упорно продолжали осаждать деревню и округу, подстерегая с фотоаппаратами каждого неосторожного члена семьи. Все мы оказались объектами их назойливого внимания.
  Детективы из Скотленд-Ярда появлялись и исчезали, расспрашивали, осматривали, проверяли. Они все подмечали и были неразговорчивы. Мы не знали, в каком направлении они работают, имелись ли у них какие-нибудь значительные улики или все обречено было остаться в категории «неразгаданных преступлений».
  После завтрака Доркас подошла ко мне с довольно таинственным видом и спросила, может ли она со мной поговорить.
  — Конечно. В чем дело, Доркас?
  — Я подумала, сэр… Может, вы сегодня увидите бельгийского джентльмена?
  Я кивнул.
  — Так вот, сэр. Помните, как он допытывался про зеленое платье? Хотел узнать, было ли такое у моей госпожи или у кого другого в доме?
  — Да-да! Вы его нашли?
  — Нет, сэр, но я вспомнила про то, что молодые джентльмены (Джон и Лоуренс оставались для Доркас «молодыми джентльменами») называли «маскарадным ящиком». Этот ящик стоит на чердаке, сэр. Большой такой сундук, набитый старой одеждой, маскарадными костюмами и всем таким прочим. Мне вдруг пришло в голову, может, там есть зеленое платье. Так что, если вы скажете бельгийскому джентльмену…
  — Обязательно скажу, Доркас, — пообещал я.
  — Большое спасибо, сэр! Он очень приятный джентльмен. Не то что эти двое из Лондона… Везде суют свой нос, все выспрашивают. Вообще-то к иностранцам у меня душа не лежит, но в газетах пишут, будто эти храбрые бельгийцы не то что обычные иностранцы, и, уж конечно, ваш друг — самый вежливый джентльмен!
  Милая старая Доркас! Когда она стояла, подняв ко мне честное, доброе лицо, я подумал, какой это чудесный образец верного слуги старых времен, которые теперь быстро исчезают.
  Я решил сразу пойти в деревню и поискать Пуаро, но встретил его, когда он подходил к дому, и сразу передал ему то, что сообщила Доркас.
  — Ах, славная Доркас! Посмотрим этот сундук, хотя… Но неважно! Давайте все равно проверим.
  Мы вошли в дом через открытую застекленную дверь. В холле никого не было, и мы отправились прямо на чердак.
  Там действительно стоял сундук прекрасной старинной работы, украшенный медными гвоздями и доверху наполненный разнообразными маскарадными костюмами.
  Пуаро принялся бесцеремонно вынимать их прямо на пол. Среди вещей мелькнули две зеленые ткани разных оттенков, но Пуаро только покачал головой. Он как-то без особого желания отнесся к поискам, будто не ожидал обнаружить ничего интересного. Но вдруг с живостью воскликнул:
  — Что это? Посмотрите!
  Сундук был почти пуст, а на самом его дне покоилась великолепная черная борода.
  — Ого! — явно обрадовался Пуаро, вынимая ее из сундука. А повертев в руках и внимательно разглядев, оценил: — Новая. Да, совершенно новая.
  После минутного колебания он положил бороду обратно в сундук, побросал на нее все остальные вещи и быстро спустился вниз. Там направился прямо в буфетную, где Доркас в это время деловито начищала серебро.
  Пуаро с истинно галльской любезностью пожелал ей доброго утра.
  — Мы посмотрели все в сундуке, Доркас, — сразу начал он. — Я вам очень признателен. Там и правда прекрасная коллекция нарядов. Могу я спросить — и часто они используются?
  — Видите ли, сэр, теперь не очень-то часто, хотя время от времени у нас бывают «вечера переодеваний», как их называют молодые джентльмены. Иногда очень забавно смотреть, сэр! Особенно на мистера Лоуренса. Страшно смешно! Помню, как-то вечером он спустился по лестнице наряженный персидским царем. Сказал, это что-то вроде восточного короля. В руках у него был большой нож для разрезания бумаги. Подходит ко мне и говорит: «Доркас, вы должны относиться ко мне с большим уважением. В руках у меня остро наточенный ятаган, и если вы мне не угодите — ваша голова с плеч!» Мисс Цинтия была, как они говорили, апаш или что-то похожее. В общем, что-то вроде бандита, только на французский манер. Ну и вид у нее был! Вы никогда не поверили бы, что такая хорошенькая юная леди может сделать из себя этакого разбойника. Никто бы ее не узнал!
  — Должно быть, это были очень веселые вечера, — добродушно заметил Пуаро. — И наверное, у мистера Лоуренса, когда он нарядился персидским шахом, была та чудесная черная борода? Мы нашли ее в сундуке.
  — У него и вправду была борода, сэр, — улыбаясь, ответила Доркас. — И я ее хорошо помню, потому что для этой самой бороды он взял у меня два мотка черной шерсти! Она была как настоящая! Если, конечно, смотреть издали. Я совсем и не знала, что на чердаке есть борода. Наверное, она попала туда совсем недавно. Я знаю, там был рыжий парик, а никаких других волос не было. Они, когда маскарадничали, намазывались жженой пробкой… Хотя потом от нее очень трудно избавиться. Как-то раз мисс Цинтия нарядилась негром. Ну и хлопот было с ней, пока отмыли!
  — Значит, Доркас о черной бороде ничего не знает, — задумчиво произнес Пуаро, когда мы снова оказались в холле.
  — Вы думаете, это та самая борода? — нетерпеливо прошептал я.
  Пуаро кивнул:
  — Конечно. Вы заметили, что она подстрижена?
  — Нет.
  — Ее подстригали, чтобы придать форму бороды мистера Инглторпа, и я обнаружил один или два срезанных волоса. Да, Гастингс, дело это, видимо, непростое и очень запутанное.
  — Интересно, кто положил ее в сундук?
  — Кто-то, обладающий немалым умом, — сухо заметил Пуаро. — Вы понимаете, что выбрано такое место в доме, где на нее не обратят внимания? Да, преступник умен. Однако мы должны быть умнее. Мы должны быть настолько умными, чтобы преступник нас не только не подозревал, но и вообще не считал умными.
  Я неохотно кивнул.
  — Тут, mon ami, вы можете оказать мне огромную помощь.
  Я порадовался оказанному доверию. Иногда мне казалось, что Пуаро меня недооценивает.
  — Да, — продолжал он, задумчиво глядя на меня. — Ваша помощь будет просто бесценна.
  Естественно, слышать это из уст Пуаро было очень лестно, однако следующие его слова оказались не так приятны.
  — У меня должен быть в доме еще союзник, — задумчиво произнес он.
  — У вас есть я.
  — Правда, но этого недостаточно.
  Я был крайне уязвлен и не скрыл этого. Пуаро поторопился объясниться:
  — Вы не совсем поняли, что я имел в виду. Всем известно, что вы работаете вместе со мной. Я хочу иметь кого-нибудь, кто никоим образом с нами не связан.
  — О, понимаю. Как насчет Джона?
  — Нет, — возразил Пуаро. — Думаю, он не подойдет.
  — Пожалуй, старина Джон не очень умен, — сказал я задумчиво.
  — Сюда идет мисс Ховард, — неожиданно торопливо прошептал Пуаро. — Она как раз подходит, но я у нее на плохом счету с тех пор, как снял обвинение с мистера Инглторпа. Тем не менее можно попробовать.
  На просьбу Пуаро о короткой, всего в несколько минут, беседе мисс Ховард ответила небрежным, почти невежливым кивком.
  — Ну, мсье Пуаро, — буркнула она. — В чем дело? Выкладывайте! Я занята.
  — Вы помните, мадемуазель, что я однажды просил вас мне помочь?
  — Да, помню, — леди кивнула, — и я ответила, что с удовольствием помогу… повесить Алфреда Инглторпа.
  — О! — Пуаро внимательно посмотрел на нее. — Мисс Ховард, я задам вам один вопрос и прошу вас ответить на него честно.
  — Никогда не говорю неправды, — резко бросила она.
  — Так вот! — невозмутимо продолжал Пуаро. — Вы все еще верите, что миссис Инглторп отравил ее муж?
  — Что вы имеете в виду? Не думайте, что все эти ваши объяснения хоть чуть-чуть на меня повлияли! Я согласна, что не он покупал в аптеке стрихнин. Ну и что? Мог размочить бумажку для ловли мух. Я вам с самого начала так говорила!
  — Там мышьяк… не стрихнин, — мягко сообщил Пуаро.
  — Какое это имеет значение? Мышьяк с таким же успехом убрал бы с пути бедняжку Эмили, как и стрихнин. Если я убеждена, что ее убил Алфред Инглторп, для меня не имеет значения, как он это сделал.
  — Совершенно верно! Если вы убеждены, что он это сделал, — спокойно заметил Пуаро. — Хорошо, поставлю вопрос иначе. В глубине души вы когда-нибудь верили, что миссис Инглторп отравил ее муж?
  — Господи! — воскликнула мисс Ховард. — Да разве я не говорила всегда, что этот человек негодяй?! Разве я вам не говорила, что он убьет жену в ее собственной постели? Разве не я всегда смертельно его ненавидела?
  — Совершенно верно, — повторил Пуаро. — И это подтверждает мою маленькую догадку.
  — Какую еще маленькую догадку?
  — Мисс Ховард, вы помните разговор, который состоялся в тот день, когда мой друг впервые появился в Стайлз-Корт? Он передал мне его. Тогда была сказана одна фраза, которая произвела на него сильное впечатление. Вы помните высказанное вами убеждение, что если кто-нибудь из близких вам людей окажется убит, то вы интуитивно будете знать преступника, хотя и не сможете это доказать?
  — Да, помню. Говорила. И верю, что это так и есть! Вы, наверное, думаете, что это чушь?
  — Ни в коем случае!
  — И все-таки вы не желаете обратить внимание на мое интуитивное чувство по отношению к Алфреду Инглторпу.
  — Нет, — отрезал Пуаро. — Потому что ваша интуиция указывает вам не на мистера Инглторпа.
  — Что?!
  — Вы хотите верить, что он совершил преступление. Верите, что он способен на это. Но ваша интуиция говорит вам, что мистер Инглторп его не совершал. Больше того, ваша интуиция вам говорит… Мне продолжать?
  Пораженная мисс Ховард пристально уставилась на него. Потом сделала легкий подтверждающий жест рукой.
  — Сказать вам, почему вы так непримиримо настроены против мистера Инглторпа? Вы просто пытаетесь подавить вашу интуицию, которая подсказывает вам другое имя…
  — Нет-нет-нет! — вдруг неистово закричала мисс Ховард, вскинув руки. — Не говорите! О, не называйте его! Это неправда! Это не может быть правдой! Я не знаю, что вселило в мою голову такую дикую… такую отвратительную и ужасную мысль!
  — Я прав, не так ли? — невозмутимо спросил Пуаро.
  — Да, да… Вы, должно быть, колдун, раз вам удалось угадать. Но этого не может быть… Это слишком чудовищно! Это должен быть Алфред Инглторп.
  Пуаро мрачно покачал головой.
  — Не спрашивайте меня об этом, — продолжала мисс Ховард, — потому что я вам не скажу. Я не хочу признаваться в этом даже самой себе. Должно быть, я сошла с ума, раз подобные мысли приходят мне в голову.
  Пуаро кивнул. Казалось, он был удовлетворен.
  — Я не буду ни о чем вас спрашивать. Мне достаточно того, что моя догадка подтвердилась. У меня… тоже есть интуиция. Мы оба действуем в одном направлении.
  — Не просите меня помочь, потому что я не стану. Я и пальцем не пошевелю, чтобы… чтобы… — Она заколебалась.
  — Вы невольно будете мне помогать. Я ни о чем вас не прошу… Однако вы все-таки будете моим союзником. Вы не сможете иначе. Вы сделаете единственное, что я от вас хочу.
  — А именно?
  — Будете наблюдать.
  Эвлин Ховард наклонила голову:
  — Да, я не могу этого не делать. Я всегда наблюдаю… всегда надеюсь найти подтверждение тому, что ошибаюсь.
  — Если мы окажемся не правы, тем лучше! — заявил Пуаро. — Я сам буду доволен больше, чем кто бы то ни было. Но если мы правы, мисс Ховард, на чьей стороне вы тогда будете?
  — Я не знаю… не знаю…
  — Полно! Ну же!
  — Это можно было бы скрыть.
  — Замалчивания не должно быть.
  — Но Эмили сама… — Она умолкла.
  — Мисс Ховард, — печально произнес Пуаро, — это вас недостойно.
  Она вдруг отняла руки от лица.
  — Да, — сказала она очень тихо, — это говорила не Эвлин Ховард! — Она гордо подняла голову. — Но теперь говорит Эвлин Ховард! И она на стороне справедливости! Чего бы это ни стоило. — И с этими словами твердой поступью решительно вышла из комнаты.
  — Она очень ценный союзник, — произнес Пуаро, глядя ей вслед. — У этой женщины, Гастингс, есть не только сердце, но и мозги!
  Я ничего не ответил.
  — Интуиция — замечательная штука! — задумчиво продолжил Пуаро. — Ее нельзя ни объяснить, ни проигнорировать.
  — Мисс Ховард и вы, похоже, знали, о ком говорите, — холодно проговорил я. — И возможно, даже не можете себе представить, что для меня это темный лес!
  — В самом деле?
  — Да. Просветите меня, пожалуйста!
  Минуту-другую Пуаро внимательно смотрел на меня. Потом, к моему величайшему удивлению, решительно покачал головой:
  — Нет, друг мой.
  — О, послушайте! Почему же?
  — Двух человек на один секрет достаточно.
  — Мне кажется, это несправедливо — скрывать от меня факты.
  — Фактов я не скрываю. Каждый известный мне факт является также и вашим достоянием. Из них вы можете сделать собственные выводы. А это вопрос идей.
  — И все-таки было бы интересно знать.
  Пуаро вновь серьезно посмотрел на меня и опять покачал головой.
  — Видите ли, — с грустью произнес он, — у вас нет интуиции.
  — Только что вы требовали интеллекта, — заметил я.
  — Они часто сопутствуют друг другу, — загадочно произнес Пуаро.
  Его высказывание показалось мне настолько неуместным, что я даже не потрудился на него ответить. Однако решил, что если сделаю какие-нибудь интересные и важные открытия (в чем я не сомневался!), то буду держать их при себе и удивлю Пуаро окончательным результатом.
  Порой наступает время, когда человек обязан самоутвердиться.
  
  
  Глава 9
  Доктор Бауэрштейн
  До сих пор мне не представлялось возможности передать Лоуренсу поручение Пуаро. Но сейчас, шагая вдоль газона и растравляя в себе обиду против своеволия моего друга, я увидел на крокетном поле Лоуренса, который лениво гонял несколько старых шаров еще более старым молотком.
  Мне показалось, что это подходящий случай передать поручение, а не то, улучив момент, Пуаро сам переговорит с Лоуренсом. Правда, я не понимал смысла этой фразы, но льстил себя надеждой, что по ответу Лоуренса и, может быть, с помощью нескольких умело заданных вопросов смогу разгадать ее значение.
  — Я вас искал, — сообщил я, слегка покривив душой.
  — В самом деле?
  — Да. У меня к вам поручение… от Пуаро.
  — Да?
  — Он просил, чтобы я выждал момент, когда мы с вами будем одни. — Я значительно понизил голос, краешком глаза внимательно наблюдая за Лоуренсом. По-моему, я всегда умел, что называется, «создавать атмосферу».
  — Ну так что же?
  Выражение смуглого меланхоличного лица Лоуренса ничуть не изменилось. Имел ли он хоть малейшее представление о том, что я собирался спросить?
  — Вот поручение Пуаро! — Я еще больше понизил голос: — «Найдите еще одну кофейную чашку, и можете больше не волноваться».
  — И что же это значит? — Лоуренс смотрел на меня с удивлением, но совершенно спокойно.
  — Вы не знаете?
  — Не имею ни малейшего представления. А вы?
  Я вынужден был отрицательно покачать головой.
  — Как это — «еще одну кофейную чашку»? Какую чашку? — с недоумением переспросил Лоуренс.
  — Не знаю…
  — Если Пуаро хочет что-то узнать о кофейных чашках, пусть лучше обратится к Доркас или кому-нибудь из горничных. Мне об этом ничего не известно. Но я знаю, что у нас есть чашки, которыми никогда не пользуются. Настоящая мечта! Старый «вустер»![42] Вы, Гастингс случайно не знаток?
  Я снова покачал головой.
  — Много теряете. Прекрасный образец старинного фарфора. Подержать в руках… или даже просто взглянуть на него — истинное наслаждение!
  — Ну так что же мне передать Пуаро?
  — Скажите ему, что я не понимаю, о чем он говорит. Для меня это сплошная галиматья.
  — Хорошо, скажу.
  Я уже направился к дому, когда Лоуренс вдруг меня окликнул:
  — Послушайте! Что там было сказано в конце? Повторите, пожалуйста!
  — «Найдите еще одну кофейную чашку, и можете больше не волноваться». Вы действительно не знаете, что это значит?
  Лоуренс покачал головой.
  — Нет, — задумчиво произнес он. — Не знаю. Но хотел бы знать.
  Донесся звук гонга, и мы вместе вошли в дом. Джон пригласил Пуаро остаться на ленч, и, когда мы появились, мой друг уже сидел за столом.
  По молчаливому соглашению все избегали упоминания о происшедшей трагедии. Мы говорили о войне и на всевозможные другие темы. После того как Доркас подала сыр и бисквиты и вышла из комнаты, Пуаро вдруг наклонился к миссис Кавендиш:
  — Извините, мадам, что вызываю неприятные воспоминания, но у меня появилась маленькая идея (эти «маленькие идеи» стали у Пуаро истинным присловием!), и я хотел бы задать вам один-два вопроса.
  — Мне? Разумеется!
  — Вы очень любезны, мадам. Я хочу спросить следующее. Вы говорили, что дверь, ведущая из комнаты мадемуазель Цинтии в спальню миссис Инглторп, была заперта на засов, не так ли?
  — Конечно, она была заперта на засов, — ответила несколько удивленная Мэри Кавендиш. — Я так и сказала на дознании.
  — Заперта?
  — Да. — Она, казалось, была в недоумении.
  — Я хочу уточнить, — объяснил Пуаро, — вы уверены, что дверь была на засове, а не просто закрыта?
  — О, теперь я понимаю, что вы имеете в виду. Нет, не знаю. Я сказала «на засове», думая, что она заперта и я не могла ее открыть, но ведь, как выяснилось, все двери были закрыты на засовы изнутри.
  — Вы полагали, что эта дверь могла быть на засове?
  — О да!
  — Но, мадам, когда вы вошли в комнату миссис Инглторп, вы не заметили, была дверь заперта на засов или нет?
  — Мне… мне кажется, была…
  — Однако сами вы не видели?
  — Нет. Я… не посмотрела.
  — Я посмотрел, — внезапно перебил их Лоуренс. — И заметил, что дверь была заперта на засов.
  — О! Это решает дело! — Пуаро выглядел удрученным.
  Я не мог в душе не порадоваться этому. Хоть раз одна из его «маленьких идей» оказалась ничего не стоящей!
  После ленча Пуаро попросил меня проводить его домой. Я довольно сухо согласился.
  — Вы раздражены, не так ли? — спросил он с беспокойством, когда мы шли через парк.
  — Нисколько, — холодно ответил я.
  — Вот и хорошо! Вы сняли тяжесть с моей души, — сказал Пуаро.
  Это было не совсем то, на что я рассчитывал. Я надеялся, что он обратит внимание на сухость моего тона. Тем не менее теплота его слов смягчила мое справедливое недовольство. Я растаял.
  — Мне удалось передать Лоуренсу ваше поручение, — сообщил я.
  — И что же он ответил? Был озадачен?
  — Да, и я уверен, он понятия не имеет, что вы имели в виду.
  Я ожидал, что Пуаро будет разочарован, однако, к моему удивлению, он ответил, что так и думал и очень доволен. Гордость не позволила мне задать ему новые вопросы.
  Между тем Пуаро переключился на другую тему:
  — Мадемуазель Цинтии сегодня не было на ленче. Почему?
  — Она в госпитале. Сегодня Цинтия снова приступила к работе.
  — О, трудолюбивая маленькая demoiselle.[43] И к тому же хорошенькая. Она похожа на портреты, которые я видел в Италии. Пожалуй, я не прочь взглянуть на ее аптеку в госпитале. Как вы думаете, она мне ее покажет?
  — Уверен, Цинтия будет в восторге. Это любопытное местечко.
  — Она ходит туда каждый день?
  — Нет, по средам свободна и по субботам приходит домой к ленчу. Это ее единственные выходные.
  — Я запомню. Женщины в наше время выполняют важную работу, и мадемуазель Цинтия умна. О да! У этой малышки есть мозги.
  — Да. По-моему, она выдержала довольно трудный экзамен.
  — Без сомнения. В конце концов, это очень ответственная работа. Полагаю, у них там есть сильные яды?
  — Она нам показывала. Их держат закрытыми в маленьком шкафчике. Думаю, что из-за них им приходится быть крайне осторожными. Уходя из комнаты, шкафчик всегда запирают, а ключ уносят с собой.
  — Этот шкафчик… он около окна?
  — Нет, на противоположной стороне комнаты. Почему вы спросили?
  Пуаро пожал плечами:
  — Просто поинтересовался. Только и всего.
  Мы подошли к коттеджу.
  — Вы зайдете? — спросил Пуаро.
  — Нет. Пожалуй, вернусь в Стайлз. Пойду длинной дорогой, через лес.
  Леса вокруг Стайлза очень красивы. После солнцепека было приятно погрузиться в лесную прохладу. Дыхание ветра здесь едва чувствовалось, а птичий гомон был слаб и приглушен. Побродив немного, я бросился на землю под огромным старым буком. Мысли мои охватывали все человечество, были добры и милосердны. Я даже простил Пуаро его абсурдную скрытность. В общем, я был в ладу со всем мирозданием. И через некоторое время зевнул.
  Я вспомнил недавнее преступление, и оно показалось мне далеким, совершенно нереальным.
  Я снова зевнул.
  Может, подумал я, преступления вовсе не было? Конечно же, это был просто дурной сон! На самом деле это Лоуренс убил Алфреда Инглторпа крокетным молотком. А со стороны Джона было полнейшим абсурдом поднимать из-за этого такой шум и кричать: «Говорю тебе, я этого не потерплю!»
  Я вздрогнул и проснулся.
  И сразу понял, что оказался в крайне неловком положении: футах в двенадцати от меня Джон и Мэри Кавендиш стояли друг против друга и явно ссорились. Они, по-видимому, не подозревали, что я нахожусь поблизости, так как, прежде чем я успел пошевельнуться или заговорить, Джон повторил слова, которые меня окончательно разбудили:
  — Говорю тебе, Мэри, этого я не потерплю!
  Послышался голос Мэри, холодный и сдержанный:
  — У тебя есть право критиковать мои поступки?
  — По деревне пойдут слухи! Только в субботу похоронили мою мать, а ты расхаживаешь повсюду с этим типом.
  — О! Если тебя беспокоят только деревенские слухи…
  — Не только. Мне надоело, что этот тип вечно здесь околачивается. И вообще он польский еврей.
  — Примесь еврейской крови — не так уж и плохо! Это оказывает положительное воздействие… — Мэри помолчала, — на глупость ординарного англичанина.
  Ее голос был ледяным. Неудивительно, что Джон взорвался:
  — Мэри!
  — Да? — Ее тон не изменился.
  — Должен ли я так понимать твои слова, что ты по-прежнему будешь встречаться с Бауэрштейном, несмотря на высказанное мною недовольство?
  — Если пожелаю.
  — Ты бросаешь мне вызов?
  — Нет, но я отрицаю твое право критиковать мои поступки. Разве у тебя нет друзей, которых я не одобряю?
  — Что ты имеешь в виду? — неуверенно спросил он.
  — Вот видишь! — тихо сказала Мэри. — Ты и сам понимаешь, что не имеешь права выбирать мне друзей!
  — Не имею права? Я не имею права, Мэри? — произнес он с дрожью в голосе. — Мэри!..
  Мне показалось, что на мгновение она заколебалась, но тут же резко воскликнула:
  — Никакого! — И пошла прочь.
  Джон бросился за ней вслед, и я увидел, что он схватил ее за руку.
  — Мэри! — Теперь голос Джона звучал очень тихо. — Ты любишь этого Бауэрштейна?
  Она задержалась. Мне показалось, что на ее лице мелькнуло странное выражение, древнее, словно горы, и в то же время вечно юное. Должно быть, так выглядел бы египетский сфинкс, если бы он мог улыбаться.
  Мэри тихонько освободилась от руки Джона.
  — Возможно, — проговорила она и быстро пересекла небольшую поляну, оставив Джона стоять, словно каменное изваяние.
  Я нарочито резко шагнул вперед, так что сухие ветки захрустели у меня под ногами. Джон быстро повернулся. К счастью, он был уверен, что я только что появился.
  — Привет, Гастингс! Вы проводили вашего друга до коттеджа? Довольно оригинальный малый! Он и в самом деле стоящий специалист?
  — В свое время Пуаро считался одним из лучших детективов.
  — Ну что же, должно быть, в нем что-то есть. В каком испорченном мире мы живем!
  — Вы так думаете? — спросил я.
  — Господи! Ну конечно! Начать хотя бы с этого ужаса в нашем доме… Люди из Скотленд-Ярда появляются и исчезают, как «Джек из коробочки».[44] Никогда не знаешь, когда и где они окажутся в следующий момент. Кричащие заголовки в каждой газете… Черт бы побрал всех журналистов! Вы знаете, сегодня утром целая толпа глазела, стоя у ворот. Будто в «комнате ужасов» у мадам Тюссо,[45] только бесплатно. Ну, что вы на это скажете?!
  — Не унывайте, Джон! — попытался я его успокоить. — Это не может продолжаться вечно.
  — Говорите — не может, да? Наверное, это будет продолжаться еще достаточно долго, так что мы никогда больше не сможем поднять головы.
  — Нет-нет! Вы просто впали в уныние.
  — Есть из-за чего! Если со всех сторон подкрадываются чертовы журналисты, куда ни пойдешь, на тебя пялятся идиотские физиономии с круглыми, как луна, лицами и выпученными глазами… И это еще не все! Есть кое-что и похуже.
  — Что?
  Джон понизил голос:
  — Вы когда-нибудь думали, Гастингс, кто это сделал? Для меня это настоящий кошмар! Иногда мне кажется, что произошел несчастный случай. Потому что… потому что… кто мог бы это сделать? Теперь, когда с Алфреда Инглторпа снято обвинение, больше никого нет. Никого… Я хочу сказать… никого… кроме одного из нас.
  Да, действительно, настоящий кошмар для любого человека! «Один из нас»? Конечно, выходит так… если только…
  У меня появилась новая мысль. Я поспешно обдумал ее. По-моему, что-то прояснялось. Таинственное поведение Пуаро, его намеки — все подходило! Как я был глуп, не подумав об этом раньше, и какое облегчение для всех нас!
  — Нет, Джон! — возразил я. — Это не один из нас. Как такое может случиться?
  — Согласен, но тогда кто же?
  — Вы не догадываетесь?
  — Нет.
  Я осторожно огляделся вокруг и понизил голос:
  — Доктор Бауэрштейн!
  — Быть не может!
  — Почему?
  — Да какой ему смысл в смерти моей матери?
  — Мне это неизвестно, — признался я, — но, по-моему, Пуаро думает так же.
  — Пуаро? В самом деле? Откуда вы знаете?
  Я рассказал ему о сильном волнении Пуаро, когда он узнал, что Бауэрштейн был в Стайлз-Корт в ночь трагедии.
  — Он дважды повторил: «Это меняет все!» — добавил я. — И тогда я задумался. Вы помните, Инглторп сказал, что оставил чашку с кофе в холле? Так вот, как раз в это время и появился Бауэрштейн. Разве не может быть, что доктор, проходя мимо, бросил что-то в чашку, когда Инглторп вел его через холл?
  — Гм! — произнес Джон. — Это было бы очень рискованно.
  — Да, но вполне возможно.
  — И потом, — возразил Джон, — откуда он мог знать, что это ее кофе? Нет, старина, неубедительно.
  Тут я еще кое-что вспомнил.
  — Вы правы. Все было иначе.
  И я рассказал ему о какао, которое Пуаро взял для анализа.
  — Но послушайте! — перебил меня Джон. — Ведь Бауэрштейн уже делал такой анализ.
  — Да-да! В том-то и дело! Я тоже до сих пор этого не понимал… Неужели вы не видите? Бауэрштейн сделал анализ. Это так! Но если он убийца, ничего не могло быть проще, как отослать для анализа обычное какао! И никому, кроме Пуаро, не пришло в голову подозревать Бауэрштейна или взять другую пробу!
  — А как же горький вкус стрихнина, который какао не может скрыть?
  — Ну, тут у нас есть только его слова. Однако нельзя забывать и другое. Он считается одним из лучших токсикологов…
  — Кем? Повторите!
  — Одним словом, Бауэрштейн знает о ядах больше, чем кто бы то ни было, — объяснил я. — Так вот, может быть, он нашел какой-нибудь способ сделать стрихнин безвкусным? Или это был вообще не стрихнин, а какой-то неизвестный яд, о котором никто не слышал, но который вызывает почти такие же симптомы.
  — Гм… да. Такое может быть, — признал Джон. — Но погодите! Как мог доктор оказаться возле какао? Ведь его не было внизу.
  — Не было, — неохотно согласился я.
  И тогда в моем мозгу мелькнула ужасная мысль. Я надеялся и молился, чтобы она не появилась также у Джона. Я искоса взглянул на него. Он недоуменно хмурился, и я вздохнул с облегчением. Дело в том, что мне пришло в голову, будто у доктора Бауэрштейна мог быть сообщник.
  Нет! Такого не может быть! Такая красивая женщина, как Мэри Кавендиш, не может быть убийцей. Хотя и случалось, что красивые женщины были отравительницами.
  Внезапно я припомнил первую беседу за чашкой чаю в день моего появления в Стайлз-Корт и блеск в глазах Мэри Кавендиш, когда она сказала, что яд — женское оружие. А как она была взволнована в тот трагический вечер во вторник! Может быть, миссис Инглторп обнаружила что-то между Мэри и Бауэрштейном и угрожала рассказать ее мужу? Возможно ли, что это преступление было совершено, чтобы помешать разоблачению?
  Потом я вспомнил загадочный разговор между Пуаро и Эвлин Ховард. Может, они именно это имели в виду? Может, это и была та чудовищная возможность, в которую Эвлин не хотелось верить?
  Да, все подходило.
  Неудивительно, что мисс Ховард предложила все замять. Теперь я понял ее незаконченную фразу: «Эмили сама…» В глубине души я согласился с мисс Ховард. Разве сама миссис Инглторп не предпочла бы скорее остаться неотомщенной, чем позволить такому ужасному бесчестию упасть на семью Кавендиш?
  — Есть еще одно обстоятельство, заставляющее меня сомневаться в вашем предположении, — вдруг сказал Джон, и неожиданно прозвучавший голос заставил меня вздрогнуть.
  — Что именно? — поинтересовался я, довольный тем, что он ушел от вопроса, каким образом яд мог попасть в какао.
  — Хотя бы тот факт, что Бауэрштейн потребовал вскрытия. Он мог этого и не делать. Уилкинс был бы вполне удовлетворен, объяснив трагическую кончину нашей матери болезнью сердца.
  — Да, — произнес я с сомнением. — Но неизвестно, может, он считал, что в итоге так будет безопаснее. Ведь кто-нибудь мог заговорить об отравлении позднее, и министерство внутренних дел приказало бы провести эксгумацию. Все могло выплыть наружу, и тогда он оказался бы в очень неловком положении, потому что никто бы не поверил, что человек с его репутацией известного специалиста мог совершить такую ошибку и назвать отравление болезнью сердца.
  — Да, вполне возможно, — согласился Джон. — И все-таки… Ей-богу, не понимаю, какой тут мог быть мотив?
  Я вздрогнул.
  — Послушайте! — торопливо проговорил я. — Может быть, я совершенно не прав. И помните, все это абсолютно конфиденциально.
  — О, конечно! Само собой разумеется.
  Продолжая разговаривать, мы вошли через небольшую калитку в сад. Неподалеку слышались голоса: стол к чаю был накрыт под большим платаном, как в день моего приезда.
  Цинтия вернулась из госпиталя. Я поставил мой стул рядом с ней и передал желание Пуаро посетить больничную аптеку.
  — Конечно! Я буду рада, если он придет. Лучше пусть приходит к чаю. Надо будет с ним об этом договориться. Он такой славный! Хотя странный и даже немного смешной. На днях Пуаро заставил меня снять и заново переколоть мою брошь. Сказал, что брошь была неровно приколота!
  Я засмеялся:
  — Это его мания.
  — Правда? Интересно.
  Минуты две прошли в молчании, а затем, бросив взгляд в сторону Мэри Кавендиш и понизив голос, Цинтия снова обратилась ко мне:
  — Мистер Гастингс! После чая мне хотелось бы с вами поговорить.
  Ее взгляд в сторону Мэри заставил меня задуматься. Пожалуй, эти две женщины мало симпатизировали друг другу. Впервые мне пришла в голову мысль о будущем девушки. Миссис Инглторп, очевидно, не оставила в ее пользу никакого распоряжения, но я полагал, что Джон и Мэри, скорее всего, будут настаивать, чтобы она пожила с ними. Во всяком случае, до конца войны. Джон, я знаю, симпатизировал Цинтии, ему будет жаль, если она уедет.
  Джон, отлучившийся на некоторое время, вернулся к чайному столу, но его обычно добродушное лицо было сердитым.
  — Черт бы побрал этих детективов! — возмутился он. — Не могу понять, что им надо? Шарили по всем комнатам, повытаскивали все вещи, перевернули все вверх дном… Просто невероятно! Наверное, воспользовались случаем, что в доме никого не было. Ну, я поговорю с этим Джеппом, когда увижу его в следующий раз!
  — Полно, Пол Прай,[46] — проворчала мисс Ховард.
  Лоуренс высказался, что детективам приходится делать вид, будто они активно действуют.
  Мэри Кавендиш промолчала.
  После чая я пригласил Цинтию на прогулку, и мы медленно побрели к лесу.
  — Слушаю вас, — сказал я, как только листва скрыла нас от любопытных глаз.
  Девушка со вздохом опустилась на траву и сбросила шляпку. Солнечный свет, пронизывая листву, превратил ее золотисто-каштановые волосы в колышущееся от дыхания ветерка живое золото.
  — Мистер Гастингс, — начала она, — вы всегда так добры и так много знаете…
  В этот момент у меня мелькнула ошеломляющая мысль, что Цинтия — очаровательное создание, намного очаровательнее Мэри, которая никогда не говорила мне ничего подобного.
  — Итак! — крайне благожелательно подтолкнул я ее, видя, что она колеблется.
  — Хочу попросить у вас совета. Я не знаю, что мне делать.
  — Что делать?
  — Да. Видите ли, тетя Эмили всегда говорила, что она меня обеспечит. Полагаю, она забыла или не думала, что может умереть. Во всяком случае, не обеспечила меня и не оставила на мой счет никаких распоряжений. Теперь я просто не знаю, что мне делать. Как вы думаете, я сразу должна отсюда уехать?
  — Господи, конечно, нет! Кавендиши не захотят расстаться с вами. Я в этом уверен.
  Цинтия заколебалась, потом какое-то время сидела молча, вырывая траву маленькими руками.
  — Миссис Кавендиш захочет от меня избавиться, — произнесла она наконец. — Мэри меня ненавидит.
  — Ненавидит? — удивился я.
  Цинтия кивнула:
  — Да. Не знаю почему, но она меня терпеть не может. И он тоже.
  — Ну, тут я точно знаю, что вы не правы, — тепло возразил я. — Напротив, Джон вам очень симпатизирует.
  — О да… Джон! Но я не его имела в виду. Я говорю о Лоуренсе. Мне, конечно, безразлично, ненавидит он меня или нет, но все-таки это ужасно, когда тебя никто не любит, верно?
  — Цинтия, это не так, они вас любят! Уверен, вы ошибаетесь. Послушайте, и Джон, и мисс Ховард…
  Цинтия с мрачным видом кивнула:
  — Да, пожалуй, Джону я нравлюсь. И, конечно, Эви. Несмотря на ее грубоватые манеры, она и мухи не обидит. Но вот Лоуренс почти никогда со мной не говорит, а Мэри с трудом заставляет себя быть любезной. Мэри хочет, чтобы Эви осталась, даже упрашивает ее, а меня нет, и я… и я не знаю, что мне делать.
  Бедный ребенок вдруг расплакался…
  Не знаю, что на меня вдруг нашло? Может, подействовала красота Цинтии и золото ее волос? Или радость от общения с человеком, который явно не мог быть связан с преступлением? А возможно, просто искреннее сочувствие к ее юности и одиночеству? Как бы то ни было, я наклонился вперед и, взяв ее маленькую руку, неловко проговорил:
  — Цинтия, выходите за меня замуж!
  Совершенно случайно я нашел верное средство от ее слез. Она сразу выпрямилась, отняла руку и резко отрезала:
  — Не говорите глупостей!
  Мне стало досадно.
  — При чем тут глупость? Я прошу вас оказать мне честь и стать моей женой.
  К моему полнейшему изумлению, Цинтия неожиданно рассмеялась и назвала меня «милым чудаком».
  — Право, это очень славно с вашей стороны, — заявила она, — но на самом деле вы этого не хотите.
  — Нет, хочу. У меня есть…
  — Неважно, что у вас есть. Вы этого не хотите… и я тоже.
  — Ну, это, разумеется, решает дело, — холодно заметил я. — Только не вижу ничего смешного в том, что я сделал вам предложение.
  — Да, конечно, — согласилась Цинтия. — И в следующий раз кто-нибудь, может быть, примет ваше предложение. До свидания! Вы очень меня утешили и подняли мне настроение. — И, снова разразившись неудержимым взрывом смеха, она исчезла среди деревьев.
  Возвращаясь мысленно к нашему разговору, я нашел его крайне неудовлетворительным.
  И вдруг решил пойти в деревню, поискать Бауэрштейна. Должен же кто-нибудь следить за этим типом! В то же время было бы разумным рассеять подозрения, которые могли у него возникнуть. Я вспомнил, что Пуаро всегда полагался на мою дипломатичность.
  Я подошел к небольшому дому, в окне которого было выставлено объявление: «Меблированные комнаты». Мне было известно, что доктор Бауэрштейн живет здесь, и я постучал.
  Дверь открыла старая женщина.
  — Добрый день, — любезно поздоровался я. — Доктор Бауэрштейн у себя?
  Она удивленно смотрела на меня:
  — Разве вы не слышали?
  — Не слышал о чем?
  — О нем.
  — Что — о нем?
  — Его взяли.
  — Взяли? Он умер?
  — Нет, его взяла полиция.
  — Полиция?! — У меня перехватило дыхание. — Вы хотите сказать, что его арестовали?
  — Да, вот именно. И…
  Я не стал слушать и бросился на поиски Пуаро.
  
  
  Глава 10
  Арест
  К моему величайшему неудовольствию, Пуаро не оказалось дома. Старый бельгиец, открывший дверь на мой стук, сообщил, что, по его мнению, Пуаро уехал в Лондон.
  Я был ошеломлен. С какой стати он отправился в Лондон? Что Пуаро там делать? Было это внезапное решение или он уже принял его, когда расстался со мной несколько часов назад?
  Несколько раздраженный, я снова направился в Стайлз. В отсутствие Пуаро я не знал, как мне дальше действовать. Ожидал ли Пуаро этого ареста? Что послужило его причиной?
  Ответить на эти вопросы я не мог и не представлял, как мне вести себя дальше. Должен ли я сообщить об аресте Бауэрштейна остальным? Мне не хотелось признаваться самому себе, но меня тяготила мысль о Мэри Кавендиш. Не будет ли для нее это известие ужасным шоком? Я полностью отбросил прежние свои подозрения. Мэри не могла быть вовлечена в преступление, иначе я уловил бы хоть какой-нибудь намек. Но и скрыть от нее известие об аресте Бауэрштейна не было возможности. Завтра же о нем сообщат во всех газетах. И все-таки я не решался все рассказать. Если бы здесь был Пуаро, я мог бы спросить у него совета. Непонятно, что же заставило его так неожиданно отправиться в Лондон?
  Однако мое мнение о проницательности Пуаро невероятно выросло. Если бы не он, мне никогда не пришло бы в голову заподозрить доктора! Да, этот странный, невысокого роста человек определенно очень умен!
  Немного поразмыслив, я все-таки счел нужным сообщить Джону об аресте Бауэрштейна. Пусть сам решает, ставить ли об этом в известность всех домочадцев.
  Услышав новость, Джон протяжно свистнул:
  — Вот это да! Выходит, вы были правы. А я тогда просто не мог этому поверить.
  — Да, это кажется странным, пока не привыкнешь к такой мысли и не убедишься, как все подходит. Что же нам теперь делать? Конечно, завтра и так все узнают.
  Джон задумался.
  — Неважно, — принял он наконец решение, — сейчас мы ничего сообщать не будем. В этом нет надобности. Как говорится, все и так скоро станет известно.
  Однако на другой день, встав рано утром и с нетерпением развернув газету, я, к моему величайшему удивлению, не нашел в ней ни слова об аресте! Прочитал колонку с обычным несущественным сообщением об «отравлении в Стайлзе», и ничего больше! Это было совершенно необъяснимо, но я подумал, что Джепп из каких-то своих соображений не хочет, чтобы новость попала на страницы газет. Меня это немного взволновало, так как возникала возможность дальнейших арестов.
  После завтрака я решил пройти в деревню, чтобы узнать, не вернулся ли Пуаро. Но не успел выйти из дома, как в одной из застекленных дверей появилось его лицо и хорошо знакомый голос произнес:
  — Bonjour, mon ami!
  — Пуаро! — воскликнул я с облегчением и, схватив его за руки, втянул в комнату. По-моему, никогда и никого я не был так рад видеть. — Послушайте! Я никому не сказал об аресте, кроме Джона. Я действовал правильно?
  — Друг мой, — ответил Пуаро, — я не понимаю, о чем вы говорите.
  — Конечно, об аресте доктора Бауэрштейна! — нетерпеливо уточнил я.
  — Значит, Бауэрштейн арестован?
  — Вы об этом не знали?
  — Не имел ни малейшего понятия. — Немного помолчав, Пуаро добавил: — Хотя меня это не удивляет. В конце концов, мы всего лишь в четырех милях от побережья.
  — От побережья? — озадаченно повторил я. — При чем тут побережье?
  Пуаро пожал плечами:
  — Но ведь это очевидно.
  — Только не мне! Может быть, я туп, но никак не пойму, какое отношение близость побережья имеет к убийству миссис Инглторп.
  — Конечно, никакого, — улыбнулся Пуаро. — Мы ведь говорим об аресте доктора Бауэрштейна.
  — Ну да! Он арестован за убийство миссис Инглторп.
  — Что? — воскликнул Пуаро с живейшим любопытством. — Доктор Бауэрштейн арестован за убийство миссис Инглторп?
  — Да.
  — Невероятно! Это было бы слишком хорошим фарсом! Кто вам это сказал, друг мой?
  — Видите ли, ничего определенного никто мне не говорил, — признался я, — но он арестован.
  — О да! Вполне возможно. Но он арестован за шпионаж, mon ami!
  — Шпионаж?! — выдохнул я.
  — Совершенно верно.
  — Не за отравление миссис Инглторп?
  — Нет, конечно. Если только наш друг Джепп не потерял рассудок окончательно, — спокойно пояснил Пуаро.
  — Но… но мне казалось, вы сами так думали!
  Удивленный взгляд Пуаро выражал недоумение — и как только мне могла прийти в голову подобная абсурдная мысль?
  — Вы хотите сказать, что доктор Бауэрштейн — шпион? — медленно проговорил я.
  Пуаро кивнул.
  — Вы сами этого не подозревали? — спросил он.
  — Никогда! Я и подумать не мог…
  — А вам не казалось странным, что знаменитый лондонский специалист похоронил себя в такой деревушке? У вас не вызывала удивления привычка доктора бродить ночью по округе?
  — Нет, — признал я. — Даже не обращал на это внимания.
  — Он родился в Германии, — задумчиво продолжал Пуаро, — хотя уже так долго занимается практикой в этой стране, что никто о нем не думает иначе как об англичанине. Натурализовался уже лет пятнадцать тому назад. Очень умный человек… разумеется, еврей.
  — Мерзавец! — негодующе воскликнул я.
  — Ничуть! Напротив, патриот. Подумайте только, что он теряет. Им стоит восхищаться.
  Я не мог подойти к этому так же философски, как Пуаро.
  — Надо же, и миссис Кавендиш бродила с ним по всей округе! — продолжал я негодовать.
  — Да. Полагаю, он находил это знакомство очень полезным, — заметил Пуаро. — Поскольку слухи соединяли их имена вместе, то любые другие выходки доктора проходили незамеченными.
  — Значит, вы полагаете, что он никогда по-настоящему ее не любил? — нетерпеливо спросил я… пожалуй, слишком нетерпеливо при подобных обстоятельствах.
  — Этого, разумеется, я сказать не могу, однако… Хотите, Гастингс, я выскажу мое личное мнение?
  — Да.
  — Оно заключается в следующем: миссис Кавендиш не любит и никогда ни на йоту не любила доктора Бауэрштейна!
  — Вы действительно так думаете? — Я не мог скрыть удовольствия.
  — Вполне в этом уверен. И могу объяснить почему.
  — Да?
  — Потому что она любит кого-то другого.
  — О!
  Что имел в виду Пуаро? Но меня помимо моей воли вдруг охватило странное ощущение. Правда, что касается женщин, я не тщеславен, только мне припомнились некоторые обстоятельства, воспринятые мною раньше, пожалуй, слишком легко, однако теперь, казалось, указывавшие…
  Мои приятные мысли были прерваны появлением мисс Ховард. Она поспешно огляделась вокруг, чтобы убедиться, что никого другого в комнате нет, затем вынула из кармана старый лист оберточной бумаги и подала его Пуаро.
  — Наверху платяного шкафа, — загадочно пробормотала она и поспешно покинула комнату.
  Пуаро с нетерпением развернул лист и, удовлетворенно кивнув, разложил его на столе.
  — Посмотрите, Гастингс, какая, по-вашему, это буква — «Q» или «L»?
  Лист бумаги оказался довольно пыльным, как будто какое-то время лежал открытым. Внимание Пуаро привлекла наклейка, на которой было напечатано: «Господа Паркинсоны, известные театральные костюмеры» и адрес — Кавендиш (инициал непонятен), эсквайр, Стайлз-Корт, Стайлз-Сент-Мэри, Эссекс.
  — Это может быть «T» или «L», — сказал я, старательно изучив буквы, — но, конечно, не «Q».
  — Хорошо, — подтвердил Пуаро, сворачивая бумагу. — Я согласен с вами, что это «L».
  — Откуда это? — полюбопытствовал я. — Важная находка?
  — Не очень. Однако она подтверждает мое предположение. Я подозревал о ее существовании и направил мисс Ховард на поиски. Как видите, они оказались успешными.
  — Что она имела в виду, говоря: «Наверху платяного шкафа»?
  — Хотела сказать, что нашла его именно там, — пояснил Пуаро.
  — Странное место для куска оберточной бумаги, — задумчиво произнес я.
  — Ничуть. Верх платяного шкафа — отличное место для хранения оберточной бумаги и картонных коробок. Я сам постоянно держу их там. Аккуратно уложенные, они не раздражают глаз.
  — Пуаро, — серьезно спросил я, — вы уже пришли к какому-нибудь выводу по поводу этого преступления?
  — Да… Я хочу сказать, что знаю, кто его совершил.
  — О!
  — Но, кроме предположений, у меня, к сожалению, нет никаких доказательств. Разве что… — Неожиданно он схватил меня за руку и потащил вниз, в волнении закричав по-французски: — Мадемуазель Доркас! Un moment, s'il vous plaît![47]
  Взволнованная Доркас поспешно вышла из буфетной.
  — Дорогая Доркас, у меня появилась идея… маленькая идея… Если она окажется верной — какой чудесный шанс! Скажите, в понедельник, не во вторник, Доркас, а именно в понедельник, за день до трагедии, не случилось ли чего с колокольчиком в спальне миссис Инглторп?
  Доркас удивилась:
  — Да, сэр, теперь, когда вы напомнили… И правда случилось… Хотя ума не приложу, как вы про это узнали. Должно быть, мыши перегрызли проволочку. Во вторник утром пришел человек и все исправил.
  С восторженным возгласом Пуаро схватил меня за руку и потянул в комнату.
  — Видите, не нужно искать внешних доказательств… Нет! Достаточно сообразительности. Однако плоть человеческая слаба… Оказавшись на верном пути, испытываешь истинное удовольствие! Ах, друг мой, я словно заново родился! Я бегу! Скачу! — Он и правда выскочил из дома и побежал, подпрыгивая, по краю лужайки.
  — Что случилось с вашим знаменитым другом? — послышался голос за моей спиной. Я повернулся и увидел Мэри Кавендиш. Она улыбалась, и я тоже улыбнулся в ответ. — В чем дело?
  — Сказать по правде, я и сам не знаю. Пуаро задал Доркас несколько вопросов о колокольчике в спальне миссис Инглторп и пришел в такой восторг от ее ответа, что стал дурачиться. Вы сами видели!
  Мэри засмеялась:
  — Как странно! Посмотрите, он выходит из калитки. Значит, сегодня больше не вернется?
  — Право, не знаю. Я давно отказался от попыток угадать, что он сделает дальше.
  — Скажите, мистер Гастингс, ваш друг немного не в себе?
  — Честное слово, не знаю! Иногда я уверен, что он безумен как шляпник,[48] но потом, как раз в тот момент, когда, кажется, наступает пик сумасшествия, выясняется, что это его метод.
  — Понимаю…
  В то утро, несмотря на смех, Мэри была задумчива. Она выглядела серьезной и даже чуть грустной.
  Мне пришло в голову, что это удобный случай поговорить с ней о Цинтии. Как мне показалось, я начал довольно тактично, но не успел произнести и нескольких слов, как она решительно меня остановила:
  — Не сомневаюсь, мистер Гастингс, вы отличный адвокат, но в данном случае ваш талант пропадает напрасно. Цинтия может не беспокоиться, что встретит с моей стороны недоброжелательство.
  Я было попытался, запинаясь, объяснить… Сказал, что надеюсь, она не подумала… Но Мэри снова остановила меня, и ее слова были так неожиданны, что почти вытеснили из моей головы и Цинтию, и ее неприятности.
  — Мистер Гастингс, — спросила она, — вы считаете, что мы с мужем счастливы?
  Я был захвачен врасплох и пробормотал, что это не мое дело — думать об их отношениях.
  — Ну что же, — спокойно заявила Мэри, — ваше это дело или нет, а я вам скажу: мы несчастливы.
  Я молчал. Мне показалось, что она не кончила говорить.
  Мэри стала медленно ходить взад-вперед по комнате, чуть склонив голову набок. Ее стройная фигура при ходьбе мягко покачивалась. Неожиданно она остановилась и посмотрела на меня.
  — Вы ничего обо мне не знаете, не так ли? — спросила она. — Откуда я, кем была, прежде чем вышла замуж за Джона… Короче говоря — ничего! Ну что же, я вам расскажу. Вы будете моим исповедником. По-моему, вы добрый… Да, я в этом уверена.
  Нельзя сказать, что это подняло мое настроение, как следовало ожидать. Я вспомнил, что Цинтия начала свою исповедь почти такими же словами. К тому же исповедник, по-моему, должен быть пожилым. Это совсем неподходящая роль для молодого человека.
  — Мой отец был англичанином, — начала Мэри, — а мать — русской.
  — О! — отреагировал я. — Теперь понятно.
  — Что понятно?
  — Намек на нечто иностранное… другое… что вас всегда окружает.
  — Кажется, моя мать была очень красивой, — продолжила Мэри. — Не знаю, потому что никогда ее не видела. Она умерла, когда я была еще совсем маленькой. По-моему, трагично: кажется, по ошибке выпила слишком большую дозу какого-то снотворного. Как бы там ни было, отец был безутешен. Вскоре после этого он стал работать в консульстве и, куда бы его ни направляли, всегда брал меня с собой. К тому времени как мне исполнилось двадцать три года, я уже объехала почти весь мир. Это была великолепная жизнь… Мне она нравилась. — На лице Мэри появилась улыбка. Откинув голову назад, она, казалось, погрузилась в воспоминания тех старых добрых дней. — Потом умер и отец, — наконец заговорила она. — Он оставил меня плохо обеспеченной. Я вынуждена была жить со старыми тетками в Йоркшире. — Мэри содрогнулась. — Вы поймете, что это была ужасная жизнь для девушки, выросшей и воспитанной так, как я. Узость интересов и невероятная монотонность такой жизни сводили меня с ума. — Она помолчала, а потом совершенно другим тоном добавила: — И тут я встретила Джона Кавендиша.
  — И что же?
  — С точки зрения моих теток, для меня это была хорошая партия. Но я должна честно признаться, что не думала об этом. Нет! Для меня важным было другое: замужество избавляло меня от невыносимой монотонности той жизни.
  Я опять ничего не сказал, и через минуту она продолжила:
  — Поймите меня правильно. Я была с Джоном честной. Сказала ему правду, что он мне очень нравится и я надеюсь, это чувство усилится, но я в него не влюблена. Джон заявил, что это его вполне устраивает, и… мы поженились.
  Мэри надолго замолчала. Нахмурив лоб, она словно вглядывалась в те ушедшие дни.
  — Я думаю… я уверена… сначала Джон любил меня. Но мы, очевидно, плохо подходим друг другу и почти сразу же стали отдаляться. Я Джону надоела. Малоприятно для женской гордости в таком признаваться, но это правда.
  Должно быть, я что-то пробормотал о несходстве взглядов, потому что она быстро продолжила:
  — О да! Надоела… Но теперь это уже не имеет значения… Теперь, когда наши пути расходятся…
  — Что вы имеете в виду?
  — Я не намерена оставаться в Стайлз-Корт, — спокойно объяснила Мэри.
  — Вы с Джоном не собираетесь здесь жить?
  — Джон может жить здесь, но я не буду.
  — Вы хотите его оставить?
  — Да.
  — Но почему?
  Она долго молчала.
  — Возможно… потому, что хочу быть свободной!
  Когда она произнесла эти слова, передо мной вдруг возникло видение: обширное пространство, нетронутые леса, нехоженые земли… Я почувствовал, что могла бы значить свобода для такой натуры, как Мэри Кавендиш! На мгновение я увидел ее такой, какой она была на самом деле, — гордое, неукротимое создание, так же не прирученное цивилизацией, как вольная птица в горах.
  — Вы не знаете… не знаете, — сорвался с ее губ приглушенный крик, — какой ненавистной тюрьмой было для меня это место!
  — Понимаю, — пробормотал я, — но… но не предпринимайте ничего поспешно!
  — О-о! «Поспешно»! — В голосе Мэри прозвучала насмешка над моей осмотрительностью.
  И тут у меня вырвались слова, за которые через минуту я готов был откусить себе язык:
  — Вы знаете, что доктор Бауэрштейн арестован?
  В тот же миг холодность, подобно маске, закрыла лицо Мэри, лишив его всякого выражения.
  — Джон был настолько любезен, что сообщил мне об этом, — спокойно отозвалась она.
  — Ну и что же вы думаете? — невнятно, еле ворочая языком, спросил я.
  — О чем?
  — Об аресте.
  — Что я могу думать? По-видимому, он немецкий шпион. Так Джону сказал садовник.
  Лицо Мэри и ее голос были совершенно холодны, не выражали никаких эмоций. Любила она его или нет?
  Мэри отступила на шаг и дотронулась до цветов в вазе.
  — Совсем завяли, — бесстрастно констатировала она. — Нужно поставить новые. Вы не могли бы чуть посторониться? Благодарю вас, мистер Гастингс.
  Она спокойно прошла мимо меня и вышла в сад, на прощание холодно кивнув.
  Нет, конечно, Мэри не любила Бауэрштейна! Ни одна женщина не могла бы сыграть роль с таким ледяным безразличием.
  Пуаро не появлялся. Не показывались и детективы из Скотленд-Ярда.
  Ко времени ленча у нас произошло небольшое событие. Дело в том, что мы тщетно пытались разыскать четвертое из писем, написанных миссис Инглторп незадолго до смерти. Так как все попытки оказались напрасными, мы прекратили поиски, надеясь, что со временем письмо обнаружится само собой. Именно так и случилось. Развязка пришла с дневной почтой в виде ответа от французского музыкального издательства. В нем миссис Инглторп ставили в известность о получении ее денежного чека и с сожалением сообщали, что работники фирмы не смогли найти заказанную ею серию русских песен. Так что от последней надежды на разрешение таинственного убийства с помощью корреспонденции миссис Инглторп пришлось отказаться.
  Перед послеполуденным чаем я направился к Пуаро, чтобы поведать ему о новом разочаровании, но, к моей немалой досаде, обнаружил, что его опять нет дома.
  — Снова уехал в Лондон?
  — О нет, мсье, он поехал поездом в Тэдминстер, чтобы, как он сказал, посмотреть аптеку юной леди.
  — Глупый осел! — сердито воскликнул я. — Ведь я же говорил ему, что среда — единственный день, когда ее там нет! Ну что же, передайте ему, чтобы он пришел повидать нас завтра утром. Вы сможете это сделать?
  — Разумеется, мсье.
  Но Пуаро не появился и на следующий день. Я уже начал сердиться. Поистине, он вел себя совершенно бесцеремонно.
  После ленча Лоуренс отвел меня в сторону и спросил, не пойду ли я повидать моего бельгийского друга.
  — Нет, не пойду. Если захочет повидаться, пусть приходит сюда.
  — О! — Лоуренс выглядел необычно. В его манере держаться были какие-то нервозность и возбуждение, вызвавшие мое любопытство.
  — В чем дело? — спросил я. — Конечно, я могу пойти, если в этом есть особая необходимость.
  — Ничего особенного, но… гм!.. Если вы его увидите, не могли бы вы ему сказать… — Лоуренс понизил голос до шепота, — что я, кажется, нашел еще одну кофейную чашку.
  Я уже почти забыл о таинственном поручении Пуаро, но теперь мое любопытство снова разгорелось.
  Лоуренс ничего больше не объяснил, и я решил, что, пожалуй, сменю гнев на милость и снова пойду поищу Пуаро в «Листуэй коттедж».
  На этот раз старик бельгиец встретил меня улыбкой — мсье Пуаро дома. Не желаю ли я подняться наверх? Я взобрался по лестнице.
  Пуаро сидел у стола, закрыв лицо руками. При моем появлении он вскочил.
  — Что случилось? — озабоченно спросил я. — Надеюсь, вы не заболели?
  — Нет-нет! Я не болен. Решаю очень важную проблему.
  — Ловить преступника или нет? — пошутил я.
  К моему величайшему удивлению, Пуаро мрачно кивнул:
  — Как сказал ваш великий Шекспир: «Говорить или не говорить — вот в чем вопрос!»
  Я не стал поправлять ошибку в цитате.
  — Вы серьезно, Пуаро?
  — Очень серьезно. Потому что от этого зависит самое важное на свете.
  — Что же это?
  — Счастье женщины, mon ami! — серьезно ответил Пуаро.
  Я не нашелся, что сказать.
  — Наступил решающий момент, — задумчиво произнес Пуаро, — а я не знаю, как поступить. Видите ли, ставки в моей игре слишком велики. Только я, Эркюль Пуаро, могу себе это позволить! — Он гордо похлопал себя по груди.
  Выждав уважительно несколько минут, чтобы не испортить эффекта, я передал ему слова Лоуренса.
  — Ага! — воскликнул Пуаро. — Значит, он все-таки нашел кофейную чашку! Очень хорошо. Этот ваш длиннолицый мсье Лоуренс умнее, чем кажется.
  Сам я был не очень высокого мнения об уме Лоуренса, но не стал возражать Пуаро. Я только мягко попенял ему за то, что он, несмотря на мое предупреждение, забыл, какие дни у Цинтии свободны.
  — Это верно. Я ничего не помню — голова у меня как решето! Однако другая юная леди была весьма мила. Она очень сожалела, увидев мое разочарование, и самым любезным образом все мне показала.
  — О! Ну, в таком случае все в порядке, а попить чай с Цинтией вы сможете как-нибудь в другой раз.
  Я рассказал Пуаро о письме.
  — Очень жаль, — сказал он. — У меня были надежды на это письмо, но они не сбылись. Все должно быть раскрыто изнутри. Здесь! — Он постучал себя по лбу. — С помощью маленьких серых клеточек. Это уж их дело. — Затем неожиданно спросил: — Друг мой, вы разбираетесь в отпечатках пальцев?
  — Нет! — Меня удивил его вопрос. — Я только знаю, что двух одинаковых отпечатков пальцев не существует. На этом мои знания кончаются.
  — Совершенно верно. Одинаковых не бывает. — Он открыл ящик стола, вынул несколько фотографий и разложил их на столе. — Я их пронумеровал: один, два и три, — сказал Пуаро. — Вы могли бы мне их описать?
  Я внимательно рассмотрел снимки.
  — Все, как я вижу, сильно увеличено. Я бы сказал, что номер первый принадлежит мужчине, это отпечатки большого и указательного пальцев. Номер второй — женский. Он намного меньше и совершенно другой. А номер три… — Я задумался. — Похоже, тут смешано несколько отпечатков, но очень ясно просматривается первый номер.
  — Он покрывает все остальные отпечатки?
  — Да.
  — Вы их точно узнали?
  — О да! Они идентичны.
  Пуаро кивнул и, осторожно взяв у меня фотографии, спрятал их и запер.
  — Полагаю, — недовольно пробурчал я, — вы, как всегда, не собираетесь ничего мне объяснить?
  — Напротив. Фотография первая — отпечатки пальцев мсье Лоуренса. Отпечатки на второй фотографии принадлежат Цинтии. Они не имеют значения. Я получил их просто для сравнения. С отпечатками на третьей фотографии дело обстоит несколько сложнее.
  — А именно?
  — Как видите, снимок сильно увеличен. Вы обратили внимание на пятно, которое тянется через весь снимок? Я не стану описывать вам специальный аппарат, пудру для напыления и тому подобное, что я использовал. Полиции этот процесс хорошо известен; с его помощью вы можете за короткое время получить фотографию отпечатков пальцев с любого предмета. Ну вот, друг мой! Перед вами отпечатки пальцев… остается лишь сказать, на каком предмете они были оставлены.
  — Продолжайте. Я весь внимание.
  — Eh bien! Снимок третий представляет собой очень увеличенную поверхность маленькой бутылочки из шкафчика аптеки в госпитале Красного Креста в Тэдминстере… Все это звучит, как в детском стишке «В доме, который построил Джек»!
  — Господи! — воскликнул я. — Откуда взялись на ней отпечатки пальцев Лоуренса? Он и не подходил к шкафчику с ядами в тот день, когда мы у Цинтии пили чай.
  — О нет! Ошибаетесь. Подходил.
  — Невероятно! Мы все время были вместе.
  Пуаро покачал головой:
  — Нет, друг мой! Был момент, когда вы не могли быть все вместе, иначе не пришлось бы звать мистера Лоуренса, чтобы он присоединился к вам на балконе.
  — Да, забыл, — вынужден был признать я. — Но это было всего на минутку!
  — Вполне достаточно.
  — Достаточно для чего?
  Улыбка Пуаро стала довольно загадочной.
  — Вполне достаточно для джентльмена, который изучал медицину, чтобы удовлетворить свой естественный интерес и любопытство.
  Наши взгляды встретились. Пуаро выглядел довольным. Он поднялся со стула и даже стал напевать какую-то мелодию. Я с подозрительностью наблюдал за ним.
  — Пуаро, — наконец не выдержал я, — что было в той маленькой бутылочке?
  Пуаро выглянул из окна.
  — Гидрохлорид стрихнина, — ответил он через плечо и продолжил напевать.
  — Господи! — произнес я едва слышно, хотя и не был удивлен. Я ждал такого ответа.
  — Чистый гидрохлорид стрихнина используется редко… только иногда для таблеток. В медицине для приготовления многих лекарств обычно применяют другой раствор. Поэтому отпечатки пальцев на бутылочке не были нарушены.
  — Как вам удалось сделать эти снимки?
  — Я уронил с балкона мою шляпу, — невозмутимо объяснил Пуаро. — В это время дня посетителям не разрешается находиться внизу, так что, несмотря на мои многочисленные извинения, коллеге мадемуазель Цинтии пришлось сойти вниз и принести мою шляпу.
  — Значит, вы знали, что найдете?
  — Нет. Конечно, нет! Просто по вашему описанию представил себе это помещение и решил, что мсье Лоуренс мог подойти к шкафчику с ядами. Такую возможность надо было либо подтвердить, либо исключить.
  — Пуаро, — заметил я, — ваша веселость меня не обманет. Это очень важное открытие.
  — Я не знаю, — сказал Пуаро, — но кое-что меня поражает. Это и вас, без сомнения, не могло не поразить.
  — Что именно?
  — Видите ли, во всем этом деле слишком много стрихнина. Мы уже третий раз с ним сталкиваемся. Стрихнин в лекарстве миссис Инглторп. Стрихнин, проданный мистером Мэйсом в аптеке в Стайлз-Сент-Мэри. Теперь мы опять встречаемся со стрихнином, который побывал в руках одного из домочадцев. Это сбивает с толку, а как вы знаете, я не люблю путаницы.
  Прежде чем я успел ответить, старый бельгиец, приоткрыв дверь, заглянул в комнату.
  — Там внизу леди спрашивает мистера Гастингса, — сообщил он.
  — Леди?
  Я вскочил. По узкой лестнице мы с Пуаро спустились вниз. В дверях стояла Мэри Кавендиш.
  — Я навещала одну старушку в деревне, — объяснила она, — а так как Лоуренс сказал, что вы у мсье Пуаро, то я решила зайти за вами.
  — Увы, мадам! — с видимым огорчением произнес Пуаро. — Я-то подумал, что этим визитом вы оказали честь мне…
  — Как-нибудь в другой раз, если вы меня пригласите, — улыбаясь, пообещала Мэри.
  — Хорошо. Если, мадам, когда-нибудь вам понадобится исповедник…
  Она слегка вздрогнула.
  — …помните, что папа Пуаро всегда к вашим услугам.
  Несколько минут Мэри пристально смотрела на него, как будто стараясь найти в его словах какой-то скрытый смысл. Затем резко отвернулась.
  — Не пойдете ли вместе с нами, мсье Пуаро?
  — С восторгом, мадам!
  Всю дорогу до Стайлз-Корт Мэри быстро и лихорадочно говорила. Это поразило меня, и я понял, что взгляд Пуаро каким-то непонятным образом ее нервировал.
  Погода испортилась, резкий ветер был почти по-осеннему пронзителен. Мэри слегка дрожала и плотнее застегнула пальто. Ветер печально стонал в деревьях, как будто вздыхал какой-то великан.
  Мы подошли к большой двери дома и сразу почувствовали что-то неладное.
  Навстречу нам выбежала Доркас. Она плакала и ломала руки. Я увидел, что и остальные слуги, сбившись вместе, насторожены и взволнованы.
  — О, мэм! О, мэм! Не знаю, как и сказать…
  — Что случилось, Доркас? — нетерпеливо спросил я. — Говорите немедленно!
  — Все эти вредные сыщики! Они его арестовали. Они арестовали мистера Кавендиша!
  — Арестовали Лоуренса? — воскликнул я.
  — Нет, сэр. Не мистера Лоуренса… Мистера Джона!
  За моей спиной, громко вскрикнув, Мэри Кавендиш тяжело упала на меня. Быстро повернувшись, чтобы ее подхватить, я встретил взгляд Пуаро. Глаза его светились тихим торжеством.
  
  
  Глава 11
  Суд
  Спустя два месяца начался судебный процесс против Джона Кавендиша по делу об убийстве его мачехи.
  Не стану подробно останавливаться на том, как прошли недели, предшествующие этому событию, скажу лишь, что поведение Мэри Кавендиш вызывало у меня самое искреннее восхищение и симпатию. Она сразу приняла сторону мужа, с жаром отвергала даже мысль о его виновности и защищала его изо всех сил.
  Я выразил Пуаро мое восхищение ею, и он, кивнув, проговорил:
  — Да, она принадлежит к числу тех женщин, которые в беде проявляют свои лучшие качества. Тогда раскрываются их искренние чувства. Ее гордость и ревность отступили…
  — Ревность? — перебил я, с сомнением глядя на него.
  — Да. Разве вы не понимаете, что миссис Кавендиш чрезвычайно ревнива? Как я уже сказал, она отбросила в сторону и гордость, и ревность и не думает ни о чем, кроме своего мужа и нависшей над ним ужасной угрозы.
  Пуаро говорил с большим чувством, и я с интересом слушал, припоминая, как он раздумывал, говорить ему или нет. Зная его мягкость и особое бережное отношение к «женскому счастью», я был доволен, что решение судьбы Джона от него не зависело.
  — Даже теперь с трудом могу поверить! — признался я. — До последней минуты я думал, что это Лоуренс.
  Пуаро усмехнулся:
  — Я знал, что вы так думали.
  — Но Джон! Мой старый друг Джон!
  — Каждый убийца, вероятно, был чьим-то старым другом, — философски заметил Пуаро. — Нельзя смешивать чувства и здравый смысл.
  — По-моему, вы могли хотя бы намекнуть!
  — Возможно, mon ami, я не сделал этого именно потому, что он был вашим старым другом.
  Я немного смутился, припомнив, как поспешно сообщил Джону то, что считал истинным мнением Пуаро о докторе Бауэрштейне. Между прочим, доктор был оправдан, так как сумел ускользнуть от выдвинутых против него обвинений. Но хотя на этот раз он оказался слишком умен и его не смогли уличить в шпионаже, все-таки ему основательно подрезали крылышки.
  Я спросил Пуаро: как он думает, будет ли осужден Джон Кавендиш? К моему величайшему удивлению, он ответил, что, напротив, по всей вероятности, Джона оправдают.
  — Но, Пуаро… — попытался я возразить.
  — О друг мой, разве я вам не говорил, что у меня нет достаточных доказательств. Одно дело знать, что человек виновен, и совершенно другое — убедительно доказать его вину. В этом деле слишком мало улик. Вот в чем беда! Я, Эркюль Пуаро, знаю, но в цепочке моих умозаключений не хватает последнего звена. И если я не смогу найти это отсутствующее звено… — Он печально покачал головой.
  — Когда вы впервые заподозрили Джона Кавендиша? — поинтересовался я через некоторое время.
  — Разве вы его совсем не подозревали?
  — Нет, конечно.
  — Даже после того, как услышали обрывок разговора между миссис Кавендиш и ее свекровью? А неискренность ее ответов на предварительном слушании дела?
  — Нет.
  — Вы не поняли, что к чему, и не сообразили, что это не Алфред Инглторп ссорился с женой? Вы помните, как усиленно он отрицал это на предварительном слушании? Это мог быть либо Лоуренс, либо Джон. Будь это Лоуренс, тогда поведение Мэри Кавендиш было бы совершенно непонятно. Однако, с другой стороны, если это был Джон, все объясняется необыкновенно просто.
  — Значит, — понял я наконец, — это Джон ссорился тогда с матерью?
  — Совершенно верно.
  — И вы давно это знали?
  — Конечно. Только так можно было объяснить поведение Мэри Кавендиш.
  — И все-таки вы уверены, что Джон может быть оправдан?
  Пуаро пожал плечами:
  — Разумеется, в ходе судебного процесса мы услышим все относящееся к обвинению, но адвокаты посоветуют Джону сохранить право защиты. Все это выяснится на суде. Да, между прочим, я обязан предупредить вас, друг мой. Я не должен фигурировать в полицейском следственном разбирательстве.
  — Что-о?!
  — Официально я не имею к нему никакого отношения. Пока я не найду недостающего звена, я намерен оставаться в тени. Миссис Кавендиш должна думать, что я работаю на стороне ее мужа, а не против него.
  — По-моему, это низость.
  — Нисколько. Мы имеем дело с умным и беспринципным человеком и обязаны использовать все, что в наших силах… Иначе он ускользнет! Поэтому я стараюсь оставаться на заднем плане. Все находки и открытия сделаны Джеппом, и все будет поставлено ему в заслугу. Если я буду давать показания, — Пуаро улыбнулся, — то, очевидно, в качестве свидетеля защиты.
  Я с трудом верил своим ушам.
  — Это вполне en règle,[49] — продолжал Пуаро. — Как ни странно, я могу дать показания, которые полностью опровергнут одно из доказательств судебного процесса.
  — Какое же?
  — То, что касается уничтожения завещания. Джон Кавендиш его не уничтожал.
  Пуаро оказался истинным пророком. Не буду вдаваться в подробности судебного разбирательства, так как это привело бы к утомительным повторам, только сообщу, что Джон Кавендиш оставил за собой право защиты. Дело было передано в суд.
  Сентябрь уже застал нас всех в Лондоне. Мэри сняла дом в Кенсингтоне.[50] Пуаро был включен в семейный круг.
  Я получил работу в военном министерстве, так что мог постоянно с ними встречаться.
  По мере того как одна за другой проходили недели, Пуаро все больше нервничал.
  «Последнего звена», о котором он говорил, все еще недоставало. В душе я надеялся, что оно так и останется ненайденным, — иначе как можно надеяться на счастье Мэри, если Джон не будет оправдан?
  15 сентября Джон Кавендиш предстал перед судом Олд-Бейли[51] по обвинению «в преднамеренном убийстве Эмили Агнес Инглторп». Подсудимый отказался признать себя виновным.
  Защитником был назначен знаменитый королевский адвокат сэр Эрнст Хэвиуэзер.
  Королевский адвокат мистер Филипс предъявил обвинение.
  Совершенное убийство, заявил он, было преднамеренным, в высшей степени жестоким и хладнокровным. Это было не что иное, как умышленное отравление доверчивой и любящей женщины ее пасынком, которому она многие годы была больше чем матерью. Миссис Инглторп содержала его с раннего детства. Позднее обвиняемый вместе с женой жил в Стайлз-Корт в обстановке роскоши, окруженный ее заботой и вниманием. Она была доброй и щедрой благодетельницей для обоих.
  Обвинитель готов вызвать свидетелей, чьи показания засвидетельствуют, что подсудимый — расточитель и распутник — в конце концов оказался в затруднительном финансовом положении и к тому же завел интрижку с некой миссис Рэйкс, женой живущего по соседству фермера. Это стало известно его мачехе, и та во второй половине дня, незадолго до смерти, обвинила его в неблаговидных поступках. Между ними возникла ссора, которую частично слышали некоторые из домочадцев. За день до этого подсудимый купил в деревенской аптеке стрихнин, изменив свою внешность, чтобы переложить ответственность за содеянное на другого человека, а именно на мужа миссис Инглторп, к которому он питал сильную неприязнь. Мистер Инглторп, к счастью, смог предъявить неоспоримое алиби.
  17 июля во второй половине дня, продолжал обвинитель, сразу же после ссоры с сыном миссис Инглторп составила новое завещание. Оно было уничтожено — сожжено в камине ее спальни на следующее утро. Однако обнаруженные улики свидетельствуют, что это завещание было составлено ею и раньше, еще до свадьбы, — тут мистер Филипс выразительно погрозил пальцем, — однако подсудимый об этом не знал! Что заставило его мачеху написать новое завещание, когда старое продолжало сохранять свою силу, подсудимый объяснить не смог. Миссис Инглторп была пожилой женщиной и, возможно, забыла о существовании более раннего завещания, или, что казалось ему более вероятным, она могла думать, будто старое завещание аннулировалось после ее замужества. К тому же ранее состоялся разговор на эту тему. Женщины не всегда бывают хорошо осведомлены в юридических вопросах. Приблизительно около года назад миссис Инглторп составила завещание в пользу своего пасынка. Обвинение предъявит свидетельства, доказывающие, что именно подсудимый отнес мачехе кофе в ту роковую ночь. Позднее вечером он пробрался в ее комнату и уничтожил новое завещание, полагая, что таким образом старое, составленное в его пользу, останется в силе.
  Подсудимый был арестован после того, как в его комнате инспектором криминальной полиции, замечательным детективом Джеппом, была обнаружена важная улика — пузырек стрихнина, идентичный проданному в деревенской аптеке якобы мистеру Инглторпу за день до убийства. Суду присяжных надлежит решить, являются ли эти изобличающие факты неоспоримым доказательством вины подсудимого.
  Ловко намекнув, что для присяжных принятие иного решения было бы абсолютно немыслимым, мистер Филипс наконец сел и вытер платком лоб.
  В числе первых свидетелей судебного разбирательства в основном были те, кто выступал на предварительном расследовании дела. Прежде всего были заслушаны показания медиков.
  Сэр Эрнст Хэвиуэзер, известный во всей Англии своей грубой и бесцеремонной манерой запугивать свидетелей, задал только два вопроса.
  — Как мне известно, доктор Бауэрштейн, — сказал он, — стрихнин быстродействующий яд, не так ли?
  — Да.
  — Но вы не в состоянии объяснить задержку его действия в данном случае?
  — Нет.
  — Благодарю вас.
  Мистер Мэйс опознал медицинский пузырек, предъявленный адвокатом, как идентичный тому, который он продал «мистеру Инглторпу». Однако под натиском вопросов вынужден был признать, что до этого случая видел мистера Инглторпа лишь издали и никогда с ним раньше не разговаривал. Перекрестному допросу свидетель не подвергался.
  Затем для дачи свидетельских показаний был приглашен мистер Инглторп. Он энергично отрицал как то, что покупал яд, так и то, что у него была ссора с женой. Другие свидетели подтвердили достоверность его показаний.
  Были заслушаны также показания садовников, засвидетельствовавших завещание. Потом была приглашена Доркас.
  Преданная, верная своим «молодым джентльменам» Доркас горячо отрицала, что голос, который она слышала, принадлежал Джону Кавендишу. Вопреки всем и вся она решительно утверждала, что в будуаре с ее госпожой был мистер Инглторп.
  Задумчивая слабая улыбка мелькнула на лице подсудимого. Он очень хорошо понимал, насколько бесполезным было ее благородное и смелое поведение, так как отрицание этого факта не являлось доводом защиты. Миссис Кавендиш, будучи женой подсудимого, разумеется, не могла свидетельствовать против мужа.
  Затем мистер Филипс задал Доркас несколько вопросов.
  — Вы помните пакет, — спросил он, — который пришел на имя Лоуренса Кавендиша от фирмы «Паркинсонс» в последние дни июня?
  Доркас покачала головой:
  — Не помню, сэр. Может, и приходил пакет, только мистера Лоуренса большую часть июня не было дома.
  — В случае, если пакет пришел в отсутствие мистера Лоуренса, как бы с этим пакетом поступили?
  — Отнесли бы в его комнату или отослали бы ему.
  — Кто бы это сделал? Вы?
  — Нет, сэр. Я оставила бы его на столике в холле. Такими вещами занималась мисс Ховард.
  Допрашивая мисс Эвлин Ховард, обвинитель спросил ее о пакете от фирмы «Паркинсонс».
  — Не помню, — ответила она. — Приходило много пакетов. Именно этого не помню.
  — Вы не знаете, был этот пакет отослан мистеру Лоуренсу Кавендишу в Уэльс или пакет отнесли в его комнату?
  — Не думаю, что пакет был отослан. Я бы запомнила.
  — Предположим, на имя мистера Лоуренса Кавендиша был прислан пакет, который потом исчез. Вы заметили бы его исчезновение?
  — Нет, не думаю. Я решила бы, что им кто-нибудь занялся.
  — Как я понимаю, мисс Ховард, это вы нашли лист оберточной бумаги? — Мистер Филипс показал пыльный листок, который мы с Пуаро разглядывали в Стайлз-Корт.
  — Да, я.
  — Как случилось, что вы стали его искать?
  — Бельгийский детектив, приглашенный в Стайлз, обратился ко мне с такой просьбой.
  — Где же вы его обнаружили?
  — На шкафу. На платяном шкафу.
  — На платяном шкафу подсудимого?
  — По-моему… по-моему, да.
  — Разве не вы сами нашли этот лист бумаги?
  — Я сама.
  — В таком случае вы должны знать, где его нашли.
  — Он был на шкафу подсудимого.
  — Это уже лучше!
  Служащий фирмы «Театральные костюмы Паркинсонс» сообщил, что 29 июня они, согласно заказу, отослали мистеру Л. Кавендишу черную бороду. Заказ был сделан по почте, и в письмо вложен денежный почтовый перевод. Нет, письма они не сохранили. Однако все зафиксировано в учетных книгах. Бороду отослали по указанному адресу: «Мистеру Л. Кавендишу, эсквайру, Стайлз-Корт».
  Сэр Эрнст Хэвиуэзер грозно поднялся с места:
  — Откуда к вам пришло письмо?
  — Из Стайлз-Корт.
  — Тот же адрес, куда вы отослали пакет?
  — Да.
  Сэр Хэвиуэзер накинулся на него, как хищник на свою жертву:
  — Откуда вы знаете?
  — Я… я не понимаю.
  — Откуда вы знаете, — повторил защитник, — что письмо к вам пришло из Стайлз-Корт? Вы обратили внимание на почтовый штемпель?
  — Нет… но…
  — О! Вы не обратили внимания на почтовый штемпель и тем не менее утверждаете, что письмо пришло из Стайлз-Корт! Собственно говоря, это мог быть любой почтовый штемпель?
  — Д-да…
  — Значит, письмо могло быть отправлено откуда угодно? Например, из Уэльса?
  Свидетель признал такую возможность, и сэр Эрнст выразил удовлетворение.
  Элизабет Уэллс, младшая горничная Стайлз-Корт, рассказала, как, отправившись спать, вдруг вспомнила, что закрыла парадную дверь на засов, а не только на замок, как об этом просил мистер Инглторп. Она спустилась вниз, чтобы исправить свою ошибку. Услышав слабый шум в западном крыле дома, глянула в коридор и увидела, как мистер Джон Кавендиш стучал в дверь миссис Инглторп.
  Сэр Хэвиуэзер расправился с Элизабет Уэллс очень быстро. Под безжалостным натиском его вопросов она стала безнадежно себе противоречить, и сэр Эрнст с довольной улыбкой на лице опустился на свое место.
  Затем давала показания Анни. Она рассказала о стеариновом пятне на полу и о том, что видела, как подсудимый нес кофе в будуар миссис Инглторп.
  После этого был объявлен перерыв до следующего дня.
  Возвращаясь домой, Мэри Кавендиш горячо возмущалась поведением обвинителя:
  — Отвратительный человек! Какую сеть он сплел вокруг моего бедного Джона! Как он искажает даже самый незначительный факт, изменяя его до неузнаваемости!
  — Вот увидите, — старался я ее успокоить, — завтра все будет иначе.
  — Да-а, — задумчиво произнесла она и вдруг понизила голос: — Вы не думаете?.. Конечно же, это не мог быть Лоуренс… О нет! Этого не может быть!
  Я и сам был озадачен и, оставшись наедине с Пуаро, спросил, что он думает о действиях сэра Эрнста, куда тот клонит.
  — О-о! Этот сэр Эрнст — умный человек, — с похвалой отозвался Пуаро.
  — Вы думаете, он уверен в виновности Лоуренса?
  — Я не думаю, что он в это верит. Мало того, сомневаюсь, что его вообще что-либо заботит. Нет! Он просто пытается создать неразбериху в головах присяжных, чтобы они разделились во мнениях, будучи не в силах понять, кто из братьев это сделал. Он пытается создать впечатление, что против Лоуренса есть столько же улик, сколько и против Джона… И я далеко не уверен в том, что это ему не удастся.
  Когда на следующий день заседание суда возобновилось, первым в качестве свидетеля был приглашен инспектор криминальной полиции Джепп. Его показания были четкими и ясными. Сообщив о предшествовавших событиях, он продолжил:
  — Действуя согласно полученной информации, суперинтендант Саммерхэй и я обыскали комнату подсудимого, когда он отсутствовал. В его комоде под стопкой нижнего белья мы обнаружили следующие предметы: во-первых, пенсне в золотой оправе, подобное тому, какое носит мистер Инглторп, — оно представлено здесь в качестве улики; во-вторых, вот эту маленькую бутылочку.
  Помощник аптекаря тотчас же подтвердил, что это тот самый маленький медицинский пузырек из синего стекла, содержавший несколько белых кристаллических гранул. Наклейка на бутылочке гласила: «Стрихнина гидрохлорид. Яд».
  Другая улика, обнаруженная детективами, представляла собой почти чистый кусок промокательной бумаги, вложенный в чековую книжку миссис Инглторп. При отражении в зеркале можно было прочитать: «…в случае моей смерти я оставляю все, что мне принадлежит, моему любимому мужу, Алфреду Инг…» Эта улика бесспорно свидетельствовала о том, что уничтоженное завещание было составлено в пользу мужа усопшей леди. Затем Джепп предъявил обгоревший кусочек плотной бумаги, извлеченный из камина. Все это вместе с обнаруженной на чердаке черной бородой подтверждало показания Джеппа.
  Однако предстоял еще перекрестный допрос.
  — Когда вы обыскивали комнату подсудимого? — спросил сэр Эрнст.
  — Во вторник, двадцать четвертого июля.
  — Точно через неделю после трагедии.
  — Да.
  — Вы сказали, что нашли эти два предмета — пенсне и бутылочку — в комоде. Он не был заперт?
  — Нет.
  — Вам не кажется невероятным, что человек, совершивший преступление, прячет улики в незапертом комоде, где любой может их обнаружить?
  — Он мог спрятать их в спешке.
  — Но вы только что сказали, что прошла целая неделя со дня трагедии. У подсудимого было достаточно времени, чтобы убрать и уничтожить эти улики.
  — Возможно.
  — Тут не может быть никаких «возможно»! Было или не было у него достаточно времени, чтобы убрать и уничтожить улики?
  — Было.
  — Нижнее белье, под которым вы обнаружили улики, было толстым или тонким?
  — Толстым.
  — Иными словами, это было зимнее белье. Совершенно очевидно, что подсудимый вряд ли подходил к этому ящику комода в последнее время, не так ли?
  — Возможно, нет.
  — Будьте любезны ответить на мой вопрос. Стал бы подсудимый в самую жаркую неделю лета открывать ящик, содержащий зимнее белье? Да или нет?
  — Нет.
  — В таком случае не считаете ли вы вероятным, что обнаруженные вами предметы были положены туда кем-то другим и что подсудимый об этом не знал?
  — Я так не считаю.
  — Однако это возможно?
  — Да.
  — Это все!
  Затем последовали показания свидетелей о финансовых затруднениях, которые постигли подсудимого в конце июля… о его интрижке с миссис Рэйкс… Бедной Мэри при ее гордости, вероятно, было очень горько все это слышать! Эвлин Ховард была права, хотя ее враждебное отношение к Алфреду Инглторпу не позволило ей сделать правильные выводы.
  Потом для дачи свидетельских показаний пригласили Лоуренса Кавендиша. На вопросы мистера Филипса он ответил, что ничего не заказывал в фирме «Паркинсонс». И вообще 29 июня находился в Уэльсе.
  Подбородок сэра Эрнста незамедлительно воинственно вздернулся вверх.
  — Вы отрицаете, что заказывали двадцать девятого июня в фирме «Паркинсонс» черную бороду? — спросил он.
  — Да.
  — Скажите, если что-нибудь случится с вашим братом, кто унаследует Стайлз-Корт?
  Грубость вопроса вызвала краску на бледном лице Лоуренса. Судья дал выход своим эмоциям, пробормотав что-то неодобрительное. Подсудимый возмущенно наклонился вперед.
  Сэр Хэвиуэзер не обратил ни малейшего внимания на недовольство своего клиента.
  — Ответьте, пожалуйста, на мой вопрос! — настойчиво потребовал он.
  — Полагаю, — тихо ответил Лоуренс, — Стайлз-Корт унаследую я.
  — Что вы имеете в виду, говоря «полагаю»? У вашего брата детей нет. Наследником являетесь вы, не так ли?
  — Да.
  — Ага! Так-то лучше! — произнес Хэвиуэзер с жестокой веселостью. — И вы также унаследуете изрядную сумму денег, верно?
  — В самом деле, сэр Эрнст! — запротестовал судья. — Эти вопросы не относятся к делу.
  Сэр Эрнст, довольный своим выпадом, поклонился и продолжил:
  — Во вторник, семнадцатого июля, как я понимаю, вы вместе с другими гостями посетили аптеку госпиталя Красного Креста в Тэдминстере?
  — Да.
  — Оставшись на несколько секунд один в комнате, вы случайно не открывали шкафчик с ядами и не рассматривали некоторые из них?
  — Я… я… возможно, я это сделал.
  — Я утверждаю, что вы поступили именно так.
  — Да.
  Сэр Эрнст немедленно задал новый вопрос:
  — Вы там рассматривали определенную бутылочку?
  — Нет, не думаю.
  — Будьте осторожны, мистер Кавендиш! Я имею в виду маленькую бутылочку с гидрохлоридом стрихнина.
  Лицо Лоуренса приняло болезненно-зеленоватый оттенок.
  — Н-нет! Я уверен, что этого не делал.
  — В таком случае как вы объясните, что оставили на ней отпечатки своих пальцев?
  Грубая манера, с какой сэр Эрнст вел допрос, была в высшей степени эффективна, когда он имел дело со свидетелем, обладавшим неуравновешенным характером.
  — Я… я полагаю, что, должно быть, брал в руки эту бутылочку.
  — Я тоже так полагаю! Вы взяли содержимое этой бутылочки?
  — Конечно, нет!
  — В таком случае зачем вы ее брали?
  — Когда-то я изучал медицину, хотел стать доктором. Естественно, подобные вещи меня интересуют.
  — Ага! Значит, яды, «естественно», вас интересуют, не так ли? Тем не менее, чтобы удовлетворить свой «естественный» интерес, вы ждали момента, когда останетесь в комнате один?
  — Это была чистая случайность. Если бы все остальные были в комнате, я поступил бы точно так же.
  — Однако случилось так, что никого там не было?
  — Да, но…
  — Фактически за все время визита в аптеку вы оказались один всего на несколько минут, и произошло — я утверждаю! — произошло так, что именно в этот момент проявился ваш «естественный» интерес к стрихнину?
  — Я… я… — самым жалким образом заикался Лоуренс.
  — У меня к вам больше нет вопросов, мистер Кавендиш! — с довольным и в высшей степени удовлетворенным видом заявил сэр Эрнст.
  Этот недолгий по времени перекрестный допрос вызвал большое волнение в зале. Головы многих модных дам деловито склонились друг к другу, и перешептывание стало настолько громким, что судья сердито пригрозил очистить помещение, если немедленно не установится тишина.
  Последовало еще несколько свидетельских показаний. Были приглашены графологи, чтобы высказать свое мнение по поводу подписи «Алфред Инглторп», оставленной в регистрационной книге аптекаря. Все они единодушно заявили, что это, безусловно, не почерк мистера Инглторпа, и выразили предположение, что подпись могла быть сделана переодетым подсудимым. Однако, подвергнутые перекрестному допросу, они признали, что это могла быть также умело подделанная кем-то подпись, имитировавшая почерк подсудимого.
  Защитная речь сэра Эрнста Хэвиуэзера не была длинной, но она подкреплялась силой выразительности его манер. Никогда, заявил он, в течение всей его долгой практики ему не приходилось встречаться с обвинением в убийстве, основанным на таких незначительных уликах. Обвинение не только полностью зависит от обстоятельств, но оно по большей части практически не доказано. Достаточно обратиться к свидетельским показаниям и тщательно, беспристрастно их проанализировать. К примеру, стрихнин был обнаружен в ящике комода в комнате подсудимого. Этот ящик, как уже отмечалось, не был заперт. Следует обратить внимание на тот факт, что неоспоримых доказательств, подтверждающих, будто именно подсудимый спрятал яд под нижним бельем, предъявлено не было. Фактически это была чья-то злобная попытка возложить вину на подсудимого. Обвинение не смогло предъявить ни малейшей улики, которая подтверждала бы заявление, что именно подсудимый заказал черную бороду в фирме «Паркинсонс»; ссора между подсудимым и мачехой действительно имела место, что и было откровенно признано подсудимым. Однако как имевшая место ссора, так и финансовые трудности подсудимого оказались в высшей степени преувеличенными.
  Ученый коллега (сэр Эрнст небрежно кивнул в сторону мистера Филипса) утверждал, что если бы подсудимый был невиновен, то еще на предварительном слушании мог бы объяснить, что он сам, а не мистер Инглторп был участником ссоры. По его (мистера Эрнста) мнению, факты были неправильно представлены. На самом же деле произошло следующее: подсудимому, вернувшемуся домой вечером во вторник, сообщили, что между мистером и миссис Инглторп произошла крупная ссора. Подсудимому и в голову не пришло, что кто-то принял его голос за голос мистера Инглторпа, и он, естественно, предположил, что у его мачехи было две ссоры.
  Обвинение в том, что в понедельник, 17 июля, подсудимый вошел в деревенскую аптеку под видом мистера Инглторпа, также несостоятельно, ибо в это время подсудимый находился в глухом, удаленном месте, известном под названием Марстон-Спини, куда был вызван анонимной запиской, составленной в духе шантажа. Записка содержала угрозы раскрыть кое-что о его жене, если он не согласится с требованиями шантажистов. Подсудимый, соответственно, явился в указанное место и, прождав напрасно полчаса, вернулся домой. К сожалению, ни на пути к назначенному месту, ни при возвращении домой подсудимый не встретил никого, кто мог бы подтвердить правдивость этой истории. Однако, к счастью, он сохранил записку, которая может быть представлена в качестве доказательства.
  Что же касается обвинения в том, что подсудимый уничтожил завещание, то оно также несостоятельно, ибо подсудимый какое-то время сам был барристером и прекрасно знал, что завещание, сделанное в его пользу, автоматически утратило силу после замужества его мачехи. Могут быть предъявлены доказательства, указывающие, кто в действительности уничтожил завещание, и вполне возможно, что это позволило бы по-новому взглянуть на судебный процесс.
  Наконец, сказал сэр Эрнст, защита хотела бы обратить внимание присяжных на тот факт, что, кроме Джона Кавендиша, есть и другие лица, против которых имеются существенные улики.
  Затем он вызвал подсудимого.
  Джон произвел хорошее впечатление.
  Под умелым руководством сэра Эрнста его показания были хорошо поданы и заслуживали доверия. Джон предъявил анонимную записку и передал ее присяжным для ознакомления. То, что он охотно признал наличие некоторых финансовых трудностей и подтвердил, что у него была ссора с мачехой, придало убедительности его словам и настойчивому отрицанию причастности к убийству.
  В заключение своих показаний Джон после небольшой паузы сказал:
  — Я хотел бы подчеркнуть одно обстоятельство. Я возражаю и категорически протестую против инсинуаций сэра Эрнста Хэвиуэзера, касающихся моего брата. Я убежден, что мой брат, так же как и я, не имеет никакого отношения к этому убийству.
  Сэр Эрнст улыбнулся и, проницательно взглянув на присяжных, обратил внимание на то, что протест Джона произвел на них доброжелательное впечатление.
  Начался перекрестный допрос. Теперь его вел мистер Филипс.
  — Как я помню, — заявил он, — вы сказали, будто вам и в голову не приходило, что свидетели, выступавшие на предварительном слушании дела, могли ошибочно принять ваш голос за голос мистера Инглторпа. Разве это не вызывает удивления?
  — Нет, я так не думаю. Мне сказали, что произошла ссора между моей матерью и мистером Инглторпом. Я не допускал мысли, что это не так.
  — Даже после того, как служанка Доркас повторила услышанные ею некоторые фрагменты этой ссоры?… Фрагменты, которые вы должны были узнать?
  — Я их не узнал.
  — Должно быть, у вас очень короткая память!
  — Дело в том, что мы оба были сердиты и в запальчивости наговорили больше, чем следовало. В самом деле, я почти не обращал внимания на слова моей матери.
  Недоверчивое хмыканье мистера Филипса явилось триумфом его судейского искусства.
  Он перешел к вопросу об анонимной записке:
  — Вы чрезвычайно кстати предъявили эту записку. Скажите, вы не обратили внимание на нечто знакомое в почерке, которым она была написана?
  — Нет.
  — Вам не кажется явным сходство с вашим собственным почерком… несколько небрежно измененным?
  — Нет. Я так не думаю.
  — Я утверждаю, что это ваш почерк!
  — Нет!
  — Я утверждаю, что, стремясь доказать свое алиби, вы сами придумали эту фиктивную и довольно неправдоподобную ситуацию и сами написали записку, чтобы подкрепить свое заявление.
  — Нет.
  — Разве не является фактом, что, в то время как вы, по вашим словам, находились в глухом, редко посещаемом месте, в действительности вы были в аптекарской лавке в Сент-Мэри-Стайлз, где под именем Алфреда Инглторпа купили стрихнин?
  — Нет, это ложь.
  — Я утверждаю, что, надев одежду мистера Инглторпа и нацепив черную бороду, подстриженную наподобие бороды этого человека, вы были там и записали его имя в регистрационной книге аптеки!
  — Это совершеннейшая неправда.
  — В таком случае я предоставляю присяжным убедиться в действительном сходстве почерка в анонимной записке, подписи в регистрационной книге аптеки и вашей собственной подписи! — Высказав эти обвинения, мистер Филипс сел с видом человека, исполнившего свой долг, но тем не менее приведенного в ужас подобного рода подделкой.
  Было уже поздно, и после этого заявления обвинителя судебное заседание отложили до понедельника.
  Я обратил внимание на то, что Пуаро крайне обескуражен. На лбу у него, между бровями, пролегла морщинка, которую я так хорошо знал.
  — В чем дело, Пуаро? — поинтересовался я.
  — Ах, mon ami, дела идут плохо… плохо!
  Помимо моей воли я почувствовал облегчение. Значит, была вероятность, что Джона Кавендиша оправдают…
  Когда мы пришли домой, Пуаро отказался от чашки чаю, предложенной ему Мэри.
  — Нет, благодарю вас, мадам! Я поднимусь в мою комнату.
  Я последовал за ним. Продолжая хмуриться, Пуаро прошел к письменному столу и вынул небольшую колоду карт для пасьянса. Потом пододвинул стул и, к моему величайшему удивлению, начал строить карточные домики!
  — Нет, mon ami, я не впал в детство, — сказал он, увидев, что у меня отвисла челюсть. — Я пытаюсь успокоить нервы — только и всего! Это занятие требует спокойствия и точности движения пальцев. Четкость движений приводит к четкости мыслей. А мне, пожалуй, никогда это не требовалось так, как сейчас!
  — Что вас беспокоит? — спросил я.
  Сильно стукнув ладонью по столу, Пуаро разрушил свое тщательно построенное сооружение.
  — Дело в том, mon ami, что я могу построить семиэтажные карточные домики, но не могу найти последнее звено, о котором я вам говорил.
  Я не знал, что сказать, и промолчал.
  Пуаро опять медленно и осторожно начал строить карточные домики.
  — Это… делается… так! — отрывисто приговаривал он, не отрываясь от своего занятия. — Помещаем одну карту на другую с математической точностью…
  Я наблюдал, как под его руками поднимался этаж за этажом карточного домика. Пуаро ни разу не заколебался, ни разу не сделал ни одного неверного движения. Право же, это было похоже на фокус!
  — Какая у вас твердая рука! — восхитился я. — По-моему, я только один раз видел, как у вас дрожали руки.
  — Значит, тогда я был в ярости, — с безмятежным спокойствием пояснил Пуаро.
  — Да, в самом деле! Вы тогда прямо кипели от негодования. Помните? Это было, когда обнаружилось, что замок портфеля в спальне миссис Инглторп взломан. Вы стояли около камина и по своей неизменной привычке вертели в руках и переставляли вазы на каминной полке, и ваша рука дрожала как осиновый лист! Должен сказать… — Я замолчал, потому что Пуаро, издав хриплый нечленораздельный крик, снова уничтожил свой карточный шедевр и, закрыв глаза руками, принялся покачиваться взад-вперед, явно испытывая острейшую агонию. — Господи, Пуаро! — воскликнул я. — В чем дело? Вы заболели?
  — Нет-нет! — проговорил он, задыхаясь. — Просто… просто… у меня появилась идея!
  — О-о! — вздохнул я с облегчением. — Одна из ваших «маленьких идей»?
  — Ах нет! Ma foi![52] — откровенно признал Пуаро. — На сей раз идея гигантская! Колоссальная! И вы… вы, мой друг, мне ее подали! — Внезапно он заключил меня в объятия, тепло расцеловал в обе щеки и, прежде чем я оправился от удивления, стремглав выскочил из комнаты.
  Я еще не успел опомниться, как вошла Мэри Кавендиш.
  — Что произошло с мсье Пуаро? С криком: «Гараж! Ради бога, покажите, где гараж, мадам!» — он промчался мимо меня и, прежде чем я успела ответить, выскочил на улицу.
  Я бросился к окну. В самом деле, Пуаро мчался по улице! Он был без шляпы и возбужденно жестикулировал. В отчаянии я повернулся к Мэри:
  — В любую минуту его остановит полицейский! Вот он повернул за угол!
  Взгляды наши встретились, мы с Мэри беспомощно смотрели друг на друга.
  — В чем же дело?
  Я покачал головой:
  — Не знаю! Он спокойно строил карточные домики… Потом вдруг сказал, что у него появилась идея, и бросился прочь. Вы сами видели!
  — Ну что же! — заключила Мэри. — Надеюсь, к обеду вернется.
  Настала ночь, но Пуаро не вернулся.
  
  
  Глава 12
  Последнее звено
  Неожиданный отъезд Пуаро в высшей степени всех нас удивил и заинтриговал. Прошло воскресное утро, а он все не появлялся. Однако около трех часов послышался продолжительный сигнал автомобиля. Мы бросились к окну и увидели, как из машины вылезает Пуаро, а вместе с ним Джепп и суперинтендант Саммерхэй. Вид у Пуаро был совершенно преображенный. С подчеркнутым уважением он поклонился Мэри Кавендиш:
  — Мадам, вы разрешите провести в вашей гостиной небольшое reunion?[53] Необходимо, чтобы все присутствовали.
  Мэри печально улыбнулась:
  — Вы знаете, мсье Пуаро, что у вас на все есть carte blanche.[54]
  — Вы чрезвычайно любезны, мадам!
  Продолжая лучезарно улыбаться, Пуаро проводил нас в гостиную и подал стулья.
  — Мисс Ховард, сюда, пожалуйста! Мадемуазель Цинтия, мсье Лоуренс, прошу вас! Славная Доркас… и Анни. Bien! Мы должны на несколько минут повременить, чтобы дождаться мистера Инглторпа. Я известил его запиской.
  Мисс Ховард немедленно поднялась с места:
  — Если этот человек войдет в дом, я уйду!
  — Нет-нет! — Пуаро подошел к ней и тихо стал уговаривать.
  Мисс Ховард наконец согласилась вернуться на свое место. Спустя несколько минут Алфред вошел в комнату.
  Как только все собрались, Пуаро поднялся со своего места и с видом популярного лектора вежливо поклонился аудитории:
  — Мсье, мадам, как вам известно, мсье Джон Кавендиш пригласил меня расследовать это преступление. Я сразу внимательно осмотрел спальню умершей. По совету врачей ее заперли на ключ, и, таким образом, комната оставалась в том виде, как в момент, когда произошла трагедия. Тогда я там обнаружил: во-первых, кусочек зеленой ткани, во-вторых, пятно на ковре возле окна (все еще влажное), в-третьих, пустую коробочку из-под снотворных порошков.
  Обратимся сначала к фрагменту зеленой ткани, который я нашел застрявшим в засове смежной двери между спальней миссис Инглторп и прилегающей комнатой, занятой мадемуазель Цинтией. Этот фрагмент я передал полиции, но там не придали ему особого значения и не поинтересовались, откуда он… Это был кусочек от зеленого нарукавника, который носят работающие на ферме.
  Эти слова вызвали легкое движение присутствовавших.
  — Так вот. В Стайлз-Корт был только один человек, работающий на ферме. Миссис Кавендиш! Следовательно, по всей вероятности, именно миссис Кавендиш входила в спальню своей свекрови через дверь, ведущую в комнату Цинтии.
  — Но дверь была заперта на засов изнутри! — воскликнул я.
  — Да, была заперта, когда я обследовал комнату. Однако это свидетельство самой миссис Кавендиш. Именно она сообщила, что пыталась открыть эту дверь, но та якобы была закрыта на засов. В возникшей суматохе у миссис Кавендиш было достаточно времени и возможности самой его задвинуть. Я сразу же проверил свое предположение. Вырванный кусочек ткани точно соответствовал дырочке на нарукавнике миссис Кавендиш. На предварительном слушании дела миссис Кавендиш сказала, что ей было слышно из своей комнаты, как упал столик в спальне ее свекрови. При первой же возможности я проверил и это заявление. Оставив моего друга мсье Гастингса в левом крыле здания, около двери комнаты миссис Кавендиш, я вместе с полицейскими отправился в спальню умершей и там будто случайно опрокинул упомянутый столик. Как я и предполагал, мсье Гастингс не слышал никакого грохота. Это подтвердило мое предположение, что миссис Кавендиш, заявив, будто во время случившегося одевалась в своей комнате, сказала неправду. В действительности, когда поднялась тревога, миссис Кавендиш находилась в спальне миссис Инглторп.
  Я быстро взглянул на Мэри. Она была очень бледна, но улыбалась.
  — Тогда я стал рассуждать, — продолжал Пуаро. — Итак, миссис Кавендиш находится в спальне свекрови. Допустим, она что-то ищет и пока еще не нашла. Вдруг миссис Инглторп просыпается, охваченная тревожным приступом боли. Простирает руку, опрокинув при этом стоявший у кровати столик, а затем отчаянно тянет за шнур колокольчика. Вздрогнув, миссис Кавендиш роняет свечу, которая, падая, разбрызгивает стеарин по ковру. Миссис Кавендиш поднимает свечу и поспешно возвращается в комнату мадемуазель Цинтии, закрыв за собой дверь. Слуги не должны ее обнаружить! Их шаги уже приближаются, отзываясь эхом в галерее, соединяющей оба крыла дома. Что ей делать? Она не может уйти и начинает трясти девушку, стараясь ее разбудить. Неожиданно поднятые с постелей обитатели дома спешат по коридору. Вот они начинают энергично стучать в дверь спальни миссис Инглторп. Никто не замечает, что миссис Кавендиш с ними нет, но — и это очень важно! — я не мог найти никого, кто бы видел, как она выходила из другого крыла дома. — Пуаро посмотрел на Мэри Кавендиш. — Я прав, мадам?
  Она опустила голову:
  — Абсолютно правы, мсье! Однако вы понимаете… Если бы я думала, что, сообщив эти факты, помогу моему мужу, я это сделала бы. Но мне казалось, что это не меняет дела и не может оказать влияние на решение о его вине или невиновности.
  — В известном смысле вы правы, мадам. Хотя ваше правдивое признание могло бы предостеречь меня от многих неверных умозаключений.
  — Завещание! — закричал вдруг Лоуренс. — Значит, это вы, Мэри, уничтожили завещание!
  Мэри и Пуаро оба покачали головами.
  — Нет, — тихо сказал Пуаро. — Уничтожить завещание мог только один человек — сама миссис Инглторп.
  — Невероятно! — воскликнул я. — В тот день она его только составила!
  — И тем не менее, mon ami, это сделала миссис Инглторп. Иначе вы никак не можете объяснить, почему в один из самых жарких дней она приказала зажечь в ее комнате камин.
  У меня перехватило дыхание. Какими же мы были идиотами, не обратив внимания на это несоответствие!
  — Температура в тот день, мсье, была восемьдесят градусов в тени.[55] Тем не менее миссис Инглторп велела зажечь камин! Почему? Потому что хотела что-то уничтожить и не могла придумать другого способа. Вы помните, что из-за войны в Стайлзе практиковалась жесткая экономия — ни одна использованная бумага не выбрасывалась. Таким образом, не было никакой иной возможности избавиться от чего-то, написанного на плотной гербовой бумаге. Услышав о том, что в спальне миссис Инглторп по ее просьбе зажигали камин, я немедленно пришел к выводу, что это было сделано с целью уничтожить какой-то важный документ. Возможно, завещание. Поэтому и не был удивлен, найдя в погасшем камине клочок плотной обгоревшей бумаги. Разумеется, тогда я не знал, что завещание, о котором идет речь, было составлено в тот самый день, и должен признать, узнав об этом, допустил досадную ошибку. Я пришел к выводу, что решение миссис Инглторп уничтожить завещание явилось прямым следствием ссоры, которая произошла во второй половине дня, и что эта ссора произошла после, а не до составления завещания.
  Как вы знаете, я был не прав. Мне пришлось отказаться от этой мысли и посмотреть на проблему с другой точки зрения. Итак, в четыре часа пополудни Доркас услышала гневные слова своей госпожи: «Не думайте, что страх перед гласностью или скандал между мужем и женой могут меня остановить!» Я предположил — и предположил правильно, — что эти слова миссис Инглторп были адресованы не ее мужу, а мистеру Джону Кавендишу. Через час миссис Инглторп прибегла почти к тем же словам, но уже по другому поводу. Она призналась Доркас: «Я не знаю, что делать. Скандал между мужем и женой — это отвратительно!» В четыре часа миссис Инглторп была сердита, но полностью владела собой. В пять часов она находилась в отчаянном состоянии и сказала Доркас, что перенесла огромное потрясение.
  Взглянув на происшедшее с точки зрения психологии, я сделал вывод, в правильности которого уверен. Второй скандал, о котором говорила миссис Инглторп, был совершенно иного рода… и касался ее самой!
  Давайте попытаемся все восстановить. В четыре часа миссис Инглторп ссорится со своим сыном и грозит разоблачить его перед женой… которая, между прочим, слышала большую часть этой ссоры. В четыре тридцать миссис Инглторп, в результате имевшего место разговора за столом о юридической силе завещаний, составляет новое завещание в пользу мужа, которое засвидетельствовали два садовника. В пять часов Доркас находит свою госпожу в состоянии глубокого возбуждения. В руках у нее листок бумаги — по мнению Доркас, письмо. Именно тогда миссис Инглторп приказывает зажечь в ее комнате камин. Предположим, что за эти полчаса произошло нечто, вызвавшее полный переворот в ее чувствах. Теперь она в такой же степени стремится уничтожить завещание, как несколько раньше стремилась его составить. Что же произошло?
  Насколько нам известно, в течение этого получаса миссис Инглторп была совершенно одна. Никто не входил в будуар, и никто его не покидал. Что же привело к такому неожиданному и резкому изменению в ее чувствах?
  Можно лишь догадываться, но я считаю, что мое предположение правильно. В письменном столе миссис Инглторп не оказалось марок (мы об этом знаем, потому что позднее она попросила Доркас их принести). Между тем в противоположном углу будуара стоял письменный стол ее мужа, но он был заперт. Миссис Инглторп настолько была озабочена тем, чтобы найти марки, что (согласно моему предположению) попробовала открыть стол своими ключами. То, что один из ключей подходил, мне известно. Таким образом, миссис Инглторп открыла стол мужа и в поисках марок обнаружила там нечто другое — тот самый листок бумаги, который ни в коем случае не должен был попасться ей на глаза, но который теперь видели в ее руке сначала Доркас, а затем миссис Кавендиш. Со своей стороны, миссис Кавендиш решила, что этот листок бумаги, за который так цепко держалась ее свекровь, являлся на самом деле письменным доказательством неверности ее мужа. Она потребовала этот листок у миссис Инглторп, и, хотя та заверила ее (вполне справедливо!), что к ней это не имеет никакого отношения, миссис Кавендиш не поверила, подумав, что миссис Инглторп выгораживает своего пасынка. Надо сказать, что миссис Кавендиш очень решительная женщина и за ее сдержанностью скрывается безумная ревность к мужу. Она решила любой ценой раздобыть этот листок, и тут случай пришел к ней на помощь. Неожиданно она нашла потерявшийся из связки ключ от портфеля свекрови, в котором, как известно, миссис Инглторп неизменно хранила все свои важные бумаги.
  Итак, миссис Кавендиш составила план действий, как это может сделать только женщина, доведенная ревностью до полного отчаяния. Выбрав удобное время, она открыла засов двери, ведущей в комнату мадемуазель Цинтии. Возможно, даже смазала дверные петли, потому что, когда я попробовал, дверь открывалась почти бесшумно. Исполнение задуманного плана миссис Кавендиш отложила до раннего утра, потому что слуги привыкли слышать, как она в это время передвигается по комнате. Миссис Кавендиш облачилась в свой рабочий костюм с нарукавниками и, тихо пробравшись через комнату мадемуазель Цинтии, попала в спальню миссис Инглторп.
  Пуаро на минуту умолк.
  — Если бы кто-нибудь прошел через мою комнату, — сказала Цинтия, — я обязательно услышала бы и проснулась.
  — Нет, если вы, мадемуазель, находились под воздействием снотворного.
  — Снотворного?
  — Mais oui![56] Вы помните, — Пуаро опять обратился ко всем присутствовавшим, — как во время всеобщего смятения и шума мадемуазель Цинтия продолжала спокойно спать? Разумеется, это было неестественно, и подобному могло быть лишь два объяснения: либо ее сон был притворным (чему я не верил), либо такое состояние было вызвано искусственно.
  Имея в виду такую возможность, я осмотрел все кофейные чашки, памятуя о том факте, что именно мадемуазель Цинтия относила кофе накануне вечером. Я взял пробу из каждой чашки и подверг их анализу, но безрезультатно. Я пересчитал чашки. Кофе пили шесть человек, и, соответственно, я нашел шесть чашек. Пришлось признаться, что я ошибся.
  Затем оказалось, что я допустил серьезную оплошность. Кофе был подан не шести, а семи персонам, так как в тот вечер в доме находился доктор Бауэрштейн. Это меняло дело, ибо в таком случае одной чашки недоставало. Слуги ничего не заметили. Горничная Анни, подававшая кофе, внесла на подносе семь чашек, не зная, что мистер Инглторп его не пил, а Доркас, которая на следующее утро убирала посуду, обнаружила, как всегда, шесть чашек… Вернее, она увидела пять чашек, так как одна чашка была найдена разбитой в комнате миссис Инглторп.
  Я был уверен, что отсутствовавшая чашка и была той, из которой пила мадемуазель Цинтия. Причем у меня была дополнительная причина для такой уверенности. Дело в том, что во всех найденных чашках остатки кофе содержали сахар, тогда как мадемуазель Цинтия всегда пьет кофе без сахара.
  Мое внимание привлек рассказ Анни, что на подносе с чашкой какао, который она каждый вечер относила в комнату миссис Инглторп, была рассыпана «соль». Я, разумеется, взял пробу остатков какао и послал на анализ.
  — Но это уже было сделано доктором Бауэрштейном! — поспешно перебил Лоуренс.
  — Не совсем так. Доктор Бауэрштейн просил сообщить, содержится ли в какао стрихнин. Он не делал анализа на содержание в какао наркотика, как это проделал я.
  — Наркотика?
  — Да. Вот заключение работника лаборатории. Миссис Кавендиш подсыпала безопасный, но эффективный наркотик обеим — и миссис Инглторп, и мадемуазель Цинтии. Позднее ей, вероятно, пришлось пережить довольно mauvais quart d'heure.[57] Представьте себе чувства миссис Кавендиш, когда ее свекровь вдруг почувствовала себя плохо и сразу же умерла. Миссис Кавендиш услышала слово «яд»! А ведь она была абсолютно уверена, что воспользовалась совершенно безвредным средством. Какое-то время она не могла отделаться от ужасной мысли, что смерть свекрови лежит на ее совести. Охваченная паникой, миссис Кавендиш поспешно спускается вниз и бросает кофейную чашку вместе с блюдечком, из которой пила мадемуазель Цинтия, в большую бронзовую вазу, где они и находились до тех пор, пока не были обнаружены мсье Лоуренсом. Миссис Кавендиш не осмелилась касаться остатков какао — вокруг было слишком много людей. Представьте себе, какое она испытала облегчение, когда услышала упоминание о стрихнине и поняла, что не имеет отношения к ужасной трагедии.
  Теперь стало ясно, почему так долго не проявлялись симптомы отравления стрихнином. Наркотическое средство, принятое одновременно со стрихнином, отсрочило проявление симптомов отравления на несколько часов.
  Пуаро умолк.
  Мэри пристально смотрела на него. Бледность на ее лице медленно исчезала.
  — Все, что вы сказали, мсье Пуаро, абсолютно верно! Это были самые страшные часы в моей жизни. Я никогда их не забуду. Но вы просто замечательны! Теперь я понимаю…
  — Понимаете, что я имел в виду, — перебил ее Пуаро, — когда предложил без страха и сомнения исповедаться папе Пуаро, да? Но вы мне не доверились.
  — Значит, — задумчиво произнес Лоуренс, — какао со снотворным, выпитое после отравленного кофе, объясняет задержку симптомов отравления?
  — Совершенно верно. Однако был отравлен кофе или нет? Тут возникают некоторые трудности, так как миссис Инглторп не пила кофе.
  — Что?!
  — Не пила… Вы помните, я говорил о пятне на ковре в комнате миссис Инглторп? Что касается этого пятна, то тут есть особое объяснение. Когда я его увидел, оно все еще было влажным, сильно пахло кофе, и на ковре я нашел осколки фарфора. Мне было ясно, что произошло, так как со мной случилось нечто подобное. Войдя в комнату, я поставил мой маленький чемоданчик на столик у окна, но, накренившись, столешница сбросила его на пол в том же месте. Очевидно, подобное произошло и с миссис Инглторп. Она поставила на столик чашку с кофе, а предательская столешница сыграла с ней такую же шутку.
  Что случилось потом — можно лишь догадываться, но я бы предположил, что миссис Инглторп подняла разбитую чашку и поставила ее на столик у своей кровати. Нуждаясь в каком-то стимулирующем средстве, она подогрела какао и тут же его выпила. Теперь перед нами возникает новая загадка. Мы знаем, что в какао стрихнина не было. Кофе она так и не выпила. И все-таки между семью и девятью часами вечера каким-то образом стрихнин попал в ее организм. Что же было третьим средством? Средством, настолько скрывавшим вкус стрихнина, что, как ни странно, никто об этом не подумал. — Пуаро окинул взглядом всех присутствовавших и значительно произнес: — Ее собственное укрепляющее тонизирующее лекарство, которое она обычно принимала!
  — Вы хотите сказать, — закричал я, — что убийца подсыпал стрихнин в ее тоник?
  — Не было никакой нужды это делать. Он уже был там… в микстуре. Стрихнин, убивший миссис Инглторп, был идентичен прописанному ей доктором Уилкинсом. Чтобы вам все стало ясно, я зачитаю выдержку из раздаточной книги, которую нашел в аптеке госпиталя Красного Креста в Тэдминстере. Вот она:
  «Это широко известный рецепт, и его можно прочитать в любом медицинском учебнике:
  Strychninae Sulph — gr. 1
  Potass Bromide — 3vi
  Aqua ad — 3viii
  Fiat Mistura
  За несколько часов такой раствор откладывает на дне большую часть соли стрихнина в качестве нерастворимого бромида в виде прозрачных кристаллов. В Англии известен случай, когда женщина умерла, приняв подобную смесь: осевший стрихнин аккумулировался на дне, и, приняв последнюю дозу микстуры, она проглотила почти весь стрихнин!»
  Разумеется, в рецепте доктора Уилкинса бромида не было, но вы помните, что я упомянул пустую коробочку из-под снотворных порошков бромида. Один или два таких порошка, добавленные в тонизирующее лекарство, быстро осаждали стрихнин, как это описано в книге, и последняя доза вызвала смерть. Как вы узнаете несколько позднее, тот, кто обычно наливал лекарство для миссис Инглторп, всегда был очень осторожен, чтобы не встряхнуть бутылку и оставить осадок на дне непотревоженным.
  Во всем этом деле прослеживается свидетельство того, что трагедия намечалась на вечер понедельника. В этот день проволока звонка была аккуратно перерезана. В понедельник вечером мадемуазель Цинтия договорилась ночевать у своих друзей, так что миссис Инглторп осталась бы совершенно одна в правом крыле дома, полностью отрезанная от всех, и, по всей вероятности, скончалась бы до того, как ей могла быть оказана медицинская помощь. Однако, боясь опоздать на организованный в деревне вечер, миссис Инглторп заторопилась и забыла принять свое лекарство, а на следующий день уехала из дому, так что последняя, роковая, доза фактически была ею принята на двадцать четыре часа позже того времени, которое назначил убийца. Но именно по причине этой задержки окончательное доказательство — последнее звено в цепи! — находится теперь в моих руках.
  Все были поражены услышанным.
  Пуаро вынул три тонкие полоски бумаги.
  — Письмо, mes amis,[58] написано непосредственно убийцей. Если бы оно было составлено в более понятных выражениях, возможно, миссис Инглторп, предупрежденная вовремя, избежала бы трагической гибели. Она почувствовала опасность, но не поняла, в чем эта опасность заключается.
  В мертвой тишине Пуаро приложил полоски разорванной бумаги друг к другу и прочитал:
  «Моя дорогая Эвлин!
  Ты, вероятно, беспокоишься, не получив никаких известий. Все в порядке… только вместо прошедшей ночи это произойдет сегодня. Ты понимаешь! Наступят хорошие времена, когда старуха будет мертва и убрана с дороги. Никто не сможет обвинить меня в преступлении. Твоя идея с бромидом была гениальна! Но мы должны быть очень осторожны. Один неверный шаг…»
  — Здесь, друзья мои, — сказал Пуаро, — письмо обрывается. Должно быть, писавшему помешали, но нет никакого сомнения в том, кто он. Мы все знаем этот почерк и…
  Крик, скорее похожий на визг, разорвал тишину:
  — Дьявол! Как ты его раздобыл?!
  Стул упал. Пуаро ловко отскочил в сторону. Незначительное движение, и нападавший с грохотом свалился на пол.
  — Мсье, мадам! — с эффектным жестом произнес Пуаро. — Позвольте представить вам убийцу — Алфреда Инглторпа!
  
  
  Глава 13
  Пуаро объясняет
  — Пуаро! Старый разбойник! — воскликнул я с негодованием. — Я бы вас задушил! С какой стати вы так меня обманывали?!
  Мы сидели в библиотеке. Позади осталось несколько суматошных, беспокойных дней. В комнате внизу Джон и Мэри снова были вместе. Алфред Инглторп и мисс Ховард находились в тюрьме. Теперь мы с Пуаро были одни, и он мог наконец удовлетворить мое жгучее любопытство.
  Он долго не отвечал на мой вопрос.
  — Я не обманывал вас, mon ami, — помолчав, сказал он. — Самое большее — я разрешал вам обманываться.
  — Да, но почему?
  — Ну, это довольно трудно объяснить. Видите ли, друг мой, у вас такой честный, открытый характер, что прямо на лице все написано… Enfin,[59] вы не в состоянии скрывать ваши чувства! Если бы я посвятил вас в мои мысли, то при первой же вашей встрече с Алфредом Инглторпом этот ловкий джентльмен почуял бы неладное! И тогда bonjour[60] всем нашим планам его поймать!
  — Полагаю, у меня больше дипломатических способностей, чем вы думаете.
  — Друг мой, — принялся уговаривать меня Пуаро, — прошу вас, не сердитесь! Ваша помощь была для меня бесценной. Только исключительное благородство вашего характера вынуждало меня хранить молчание.
  — И все-таки, — проворчал я, несколько смягчившись, — вы могли бы намекнуть.
  — Я так и поступал. Причем несколько раз. Но вы не понимали моих намеков. Вспомните, разве я когда-нибудь говорил вам, что считаю Джона Кавендиша виновным? Не говорил! Напротив! Разве я не говорил, что Джон Кавендиш почти наверняка будет оправдан?
  — Да, но…
  — И разве я не заговорил сразу же после этого о том, как трудно привлечь убийцу к суду? Разве не было ясно, что я говорил о двух совершенно разных личностях?
  — Нет, — ответил я, — мне это не было ясно.
  — И опять-таки, — продолжал Пуаро, — в самом начале разве я не повторял вам несколько раз, что не хочу, чтобы мистер Инглторп был арестован теперь? Это должно было что-то вам прояснить.
  — Вы хотите сказать, что уже тогда его подозревали?
  — Да. Начать хотя бы с того, что смерть миссис Инглторп больше всего выгоды приносила ее мужу. От этого никуда не уйдешь! Впервые отправившись вместе с вами в Стайлз, я не имел ни малейшего представления о том, как было совершено преступление, но из того, что я узнал о мистере Инглторпе, понимал, как трудно будет доказать его причастность к убийству. Когда я оказался в имении, мне стало ясно, что именно миссис Инглторп сожгла завещание. Между прочим, вам не на что жаловаться, друг мой! Я старался, как мог, обратить ваше внимание на необычность и значимость зажженного в середине лета камина.
  — Да-да! — нетерпеливо подтвердил я. — Продолжайте!
  — Так вот, друг мой, как я уже говорил, моя точка зрения на виновность мистера Инглторпа сильно пошатнулась. Собственно говоря, против него было столько улик, что я склонен был поверить в его непричастность к убийству.
  — И когда же вы изменили свою точку зрения?
  — После того, как обнаружил, что чем больше усилий я прилагаю для его оправдания, тем больше он старается, чтобы его арестовали. Потом, когда я обнаружил, что Инглторп не имеет ничего общего с миссис Рэйкс и что тут замешан Джон Кавендиш, я убедился окончательно.
  — Но почему?
  — Очень просто. Если бы у мистера Инглторпа была интрижка с миссис Рэйкс, его молчание было бы вполне объяснимо, но, когда я обнаружил, что по всей деревне ходят слухи об увлечении Джона хорошенькой фермершей, молчание мистера Инглторпа получило совершенно иной аспект. Глупо было притворяться, будто он боится скандала, ибо связать с ним этот скандал просто невозможно. Такая линия поведения мистера Инглторпа заставила меня лихорадочно думать, и наконец я пришел к выводу, что он стремится к тому, чтобы его арестовали. Eh bien! С этого момента я был в равной степени заинтересован в том, чтобы он не был арестован.
  — Погодите минутку! Я не понимаю, почему он хотел, чтобы его арестовали? — спросил я.
  — Да потому, mon ami, что, по законам вашей страны, если человек оправдан, он не может снова привлекаться к суду по тому же делу. Ага! Умно придумано, не так ли? Неплохая мысль! Он, безусловно, человек метода… Видите ли, он знает, что в его положении человек неизбежно попадает под подозрение. Вот он и задумал исключительно умный план подготовить множество подстроенных улик против самого себя. Он хотел, чтобы его арестовали. Тогда он представил бы свое неоспоримое, безупречное алиби — и вот он на всю жизнь в безопасности!
  — Но я все еще не понимаю, как ему удалось бы доказать свое алиби и в то же время находиться в аптечной лавке?
  Пуаро с удивлением посмотрел на меня:
  — Возможно ли? Мой бедный друг! Вы до сих пор не догадались, что в лавке аптекаря была мисс Ховард?
  — Мисс Ховард?!
  — Ну конечно! Кто же еще? Для нее это было крайне просто: рост у нее подходящий, говорит она мужским голосом. К тому же не стоит забывать, что она кузина Алфреда Инглторпа и между ними есть определенное сходство, особенно в походке и манере держаться. Так что сыграть эту роль для нее — легче легкого! Это умная парочка!
  — Мне все еще не вполне ясно, как именно была проделана эта штука с бромидом, — заметил я.
  — Bon![61] Восстановлю это для вас, насколько возможно. Я склонен думать, что вдохновительницей преступления была мисс Ховард, которая и разработала весь план. Помните, она как-то упомянула, что ее отец был врачом? Возможно, она помогала ему с лекарствами или почерпнула эту идею из книг, которые были разбросаны везде, когда Цинтия готовилась к экзаменам. Как бы то ни было, но мисс Ховард стало известно: если добавить бромид в смесь, содержащую стрихнин, это вызовет выпадение его в осадок. Возможно, мысль пришла к ней внезапно. У миссис Инглторп была коробочка с порошками бромида, которые она иногда принимала на ночь. Потихоньку растворить один или несколько порошков в большой бутылке лекарства, когда оно пришло от фирмы «Кут»… Что может быть легче? Риск практически равен нулю. Трагедия произойдет через две недели. Если кто-нибудь и обратит внимание на то, что она прикасалась к лекарству, к тому времени все забудется. Мисс Ховард устроила ссору, демонстративно уехала. Время и ее отсутствие должны были уничтожить против нее все улики. Да, это было умно проделано! И если бы Ховард и Инглторп вовремя остановились, вероятно, не было бы никакой возможности обвинить их в этом преступлении. Но они перестарались… Это их и погубило. — Пуаро затянулся своей маленькой сигареткой. Взгляд его был устремлен в потолок. Затем продолжил: — Они решили сделать так, чтобы подозрение пало на Джона Кавендиша. Для этого мисс Ховард, вырядившись под своего кузена, купила в деревенской аптеке стрихнин и расписалась в регистрационной книге.
  В понедельник миссис Инглторп должна была принять последнюю дозу своего лекарства. Соответственно, Алфред Инглторп в этот день в шесть часов вечера устроил так, чтобы несколько человек увидели его далеко от деревни. Мисс Ховард заранее сочинила небылицу о нем и миссис Рэйкс, чтобы впоследствии мистер Инглторп, «изображая джентльмена», мог держать язык за зубами во время дознания. Итак, в шесть часов мисс Ховард под видом Алфреда входит в аптечную лавку, рассказывает выдуманную историю про собаку, покупает стрихнин и, ловко подделав почерк Джона, который заранее тщательнейшим образом изучила, расписывается именем Инглторпа в регистрационной книге.
  Однако ни в коем случае нельзя допустить, чтобы у Джона оказалось алиби, поэтому мисс Ховард заранее написала ему анонимную записку (тоже подделав его почерк), которая увела Джона в отдаленное место, где было маловероятно, что его кто-нибудь увидит.
  Пока все идет по плану. Мисс Ховард уезжает назад в Миддлингхэм, Алфред Инглторп возвращается в Стайлз. Нет ничего такого, что могло бы его скомпрометировать, ибо стрихнин покупал не он, а мисс Ховард; к тому же все предусмотрено, чтобы бросить подозрение на Джона Кавендиша.
  Но тут произошло непредвиденное. Миссис Инглторп в тот вечер не выпила своего лекарства. Сломанный звонок, отсутствие Цинтии, которое Алфред устроил через свою жену, — все это оказалось напрасным. И тогда… он совершает ошибку.
  Миссис Инглторп нет дома. Алфред садится к своему столу и пишет письмо сообщнице, опасаясь, что она может впасть в панику из-за неудавшегося плана.
  Возможно, миссис Инглторп вернулась раньше, чем он предполагал. Захваченный врасплох и несколько взволнованный, он поспешно прячет недописанное письмо в свой письменный стол и запирает его. Инглторпа охватывает страх. Если он останется в комнате, то ему может понадобиться снова открыть свой стол, и тогда его жена увидит письмо, прежде чем он сумеет спрятать его подальше. Поэтому он поспешно уходит из дома и бродит по лесу, не подозревая, что миссис Инглторп в это время в поисках марок открывает его стол и обнаруживает инкриминирующий документ.
  Как мы знаем, именно так все и произошло. Миссис Инглторп случайно нашла письмо, прочитала его, узнала о вероломстве мужа и мисс Ховард, хотя, к сожалению, фраза о бромиде не воспринимается ею как предупреждение. Теперь миссис Инглторп известно, что ее жизнь в опасности, но как выяснить, откуда она придет? Старая леди решает ничего не говорить мужу, однако тут же пишет письмо своему адвокату с просьбой прийти к ней на следующий день и уничтожает только что составленное завещание в пользу Инглторпа. Роковое письмо она уносит с собой.
  — Так это для того, чтобы разыскать свое письмо, Алфред Инглторп взломал перочинным ножиком замок портфеля? — спросил я.
  — Да, и, судя по тому, какому огромному риску он себя подвергал, мы видим, что он понимал важность этого письма. В самом деле, без него не было бы абсолютно ничего, что связывало бы мистера Инглторпа с совершенным преступлением.
  — Одного не могу понять: почему же, найдя письмо, он его сразу же не уничтожил?
  — Потому что не осмелился подвергать себя еще большему риску.
  — Не понимаю.
  — Взгляните на это с его точки зрения. Я обнаружил, что в распоряжении Инглторпа было всего пять минут, в течение которых он мог унести письмо… Всего пять минут до того, как мы появились в комнате миссис Инглторп. Он не мог войти раньше, так как в это время Анни убирала лестницу и заметила бы любого, направлявшегося в правое крыло дома.
  Представьте себе эту сцену! Алфред входит в комнату, открыв дверь с помощью ключа от какой-то другой двери (они почти все одинаковы), и спешит к портфелю… Но тот заперт, а ключа нигде не видно. Какой жестокий удар! Это означает, что скрыть его присутствие в комнате, как он надеялся, ему не удастся. Однако и абсолютно ясно, что ради такой компрометирующей улики придется рисковать всем. Он поспешно взламывает замок перочинным ножиком и быстро просматривает бумаги, пока не находит то, что искал.
  Но тут возникает новая проблема: он не осмеливается держать письмо при себе. Могут увидеть, как он выходит из комнаты, и обыскать его. А стоит только найти при нем это письмо — он обречен! Возможно, в этот момент Инглторп слышит, как Джон и мистер Уэллс покидают будуар. Сейчас они поднимутся наверх. Он должен действовать быстро. Где спрятать этот ужасный листок? Содержимое корзины для использованных бумаг наверняка будут просматривать… Нет никакого способа уничтожить письмо, но и держать его при себе невозможно! Он быстро оглядывает комнату и видит… Что бы вы думали, mon ami?
  Я покачал головой.
  — В одно мгновение он разрывает письмо на длинные тонкие полоски и, скатав жгутом, поспешно запихивает среди других таких же скрученных тонких жгутов в вазу на камине, откуда по мере надобности их берут для того, чтобы зажечь свечу, лампу и тому подобное.
  Я вскрикнул от изумления.
  — Ведь никому не придет в голову там искать, — продолжал между тем Пуаро. — А у него, надеется он, еще будет возможность в удобное время вернуться и уничтожить эту единственную полностью разоблачающую его улику.
  — Значит, письмо все это время было в той вазе в спальне миссис Инглторп, буквально у нас под носом?! — воскликнул я.
  — Да, мой друг! Там я и обнаружил недостающее «последнее звено», и этой счастливой находкой я обязан вам.
  — Мне?
  — Да. Помните, как вы сказали, что мои руки дрожали, когда я переставлял, приводя в порядок, безделушки на камине?
  — Да. Конечно, помню, но не вижу…
  — Вспомните, друг мой, что раньше, в то утро, когда мы были там с вами вместе, я уже поправлял все эти предметы на каминной доске. И если уж они были поставлены правильно, не было бы никакой надобности расставлять их снова… Разве что за это время кто-то их трогал.
  — Господи! — пробормотал я. — Так вот чем объясняется ваше странное поведение! Вы бросились в Стайлз и нашли письмо?
  — Да, и это была борьба за каждую минуту!
  — Все-таки мне непонятно, почему Инглторп действовал так глупо и не уничтожил письмо сразу, как только его нашел. У него было достаточно времени.
  — О! У него не было такой возможности. Я об этом позаботился.
  — Вы?!
  — Да. Помните, вы упрекали меня за то, что я был слишком откровенен с домочадцами.
  — Конечно, помню.
  — Видите ли, друг мой, в сложившейся ситуации это была для меня единственная возможность. Тогда я не был уверен, что преступник — Инглторп. Но понимал, что если он убийца, то не станет держать компрометирующий документ при себе, а постарается как-нибудь от него избавиться. Поэтому, заручившись поддержкой домочадцев, я мог бы эффективно предотвратить всякую попытку мистера Инглторпа уничтожить эту важную улику. Вспомните, тогда его все подозревали, и, открыто поговорив со слугами, я обеспечил себе помощь не менее десяти доморощенных детективов, которые постоянно за ним следили. А обнаружив, что за ним беспрестанно наблюдают, он вынужден был покинуть дом, оставив разорванное письмо в вазе на камине.
  — Но ведь у мисс Ховард была хорошая возможность ему помочь!
  — Да, конечно! Только мисс Ховард ничего не знала о существовании этого письма. В соответствии с разработанным ими планом она никогда не разговаривала с Алфредом. Предполагалось, что они смертельные враги, и до тех пор, пока Джон Кавендиш не будет осужден и надежно посажен за решетку, сообщники не встречались и не разговаривали друг с другом. Разумеется, я установил слежку за мистером Инглторпом, надеясь, что рано или поздно он приведет меня туда, где спрятано письмо. Однако он был слишком умен, чтобы подвергать себя такому риску. Письмо находилось в безопасности, и, поскольку никто не подумал поискать его в первую неделю, маловероятно, чтобы это было сделано позже. И если бы не ваше счастливое замечание, мы, возможно, никогда не смогли бы предать преступника суду.
  — Теперь понимаю. А когда вы начали подозревать мисс Ховард?
  — Когда обнаружил, что она солгала на дознании о письме от миссис Инглторп.
  — В чем же заключалась эта ложь?
  — Вы видели предъявленное письмо? Помните, как оно выглядело?
  — Да… более или менее… — неуверенно ответил я.
  — В таком случае, очевидно, помните, что у миссис Инглторп был своеобразный почерк — она оставляла между словами большие промежутки. Но если вы посмотрите на дату письма, то сразу обратите внимание на некоторое несоответствие. Понимаете, что я имею в виду?
  — Нет, — должен был признать я. — Не понимаю.
  — Разве вы не поняли, что письмо было написано не семнадцатого, а седьмого числа — на следующий день после отъезда мисс Ховард? Единица была приписана перед семеркой позже, чтобы превратить седьмое число в семнадцатое.
  — Но зачем?
  — Именно об этом я и спросил себя. Почему мисс Ховард утаила письмо, написанное семнадцатого, и предъявила вместо него подделку? Очевидно, не хотела его показывать. Опять-таки почему? У меня сразу же возникло подозрение. Вы, конечно, помните мои слова о том, что следует опасаться людей, которые говорят неправду?
  — И тем не менее, — воскликнул я с возмущением, — после этого вы предъявили мне два довода, почему мисс Ховард не могла бы совершить это преступление!
  — И очень хороших довода, — заявил Пуаро, — так как долгое время они являлись для меня камнем преткновения, пока я не вспомнил одно крайне важное обстоятельство, что Алфред Инглторп — ее кузен. Мисс Ховард не могла совершить преступления в одиночку, но это не означало, что она не могла быть сообщницей. К тому же эта ее преувеличенная, неистовая ненависть! Ею прикрывались совершенно противоположные эмоции. Между ними, несомненно, существовала любовная связь еще задолго до того, как Алфред Инглторп появился в Стайлз-Корт. Еще тогда они составили свой отвратительный заговор, по которому он должен был жениться на этой богатой, но довольно глупой старой леди, склонив ее завещать ему все свои деньги. Совершив это умно спланированное и крайне гнусное преступление, они, вероятно, покинули бы Англию и жили бы где-нибудь вместе на деньги своей несчастной жертвы.
  Они очень коварная и беспринципная пара! В то время как Алфред находился под подозрением, мисс Ховард потихоньку вела подготовку к иной dénouement.[62] Она приехала из Миддлингхэма, имея в запасе кое-какие предметы. Ее никто не подозревает, никто не обращает на нее внимания; она свободно передвигается по всему дому. Поэтому в удобный момент в комнате Джона прячет бутылочку от стрихнина и пенсне, а на чердаке — черную бороду. Потом сама же и позаботилась, чтобы эти вещи были своевременно обнаружены.
  — Не понимаю, почему они хотели свалить вину на Джона, — заметил я. — Ведь намного легче было бы опорочить Лоуренса.
  — Да, пожалуй, но не так надежно. Все улики против Лоуренса — результат чистой случайности. Должно быть, это порядком раздражало интриганов.
  — Однако поведение Лоуренса было довольно странным, — задумчиво произнес я.
  — Да, но вы, конечно, знаете, чем это было вызвано?
  — Нет.
  — Вы не поняли, что он предполагал, будто это преступление совершила мадемуазель Цинтия?
  — Нет! — с удивлением воскликнул я. — Это… это же невероятно!
  — Нисколько. У меня тоже возникла подобная мысль. Я думал об этом, когда задавал мистеру Уэллсу вопрос о завещании. Подозрениям в ее адрес способствовали и порошки бромида, которые она готовила для миссис Инглторп, и ловкое перевоплощение в мужчину во время маскарадных вечеров, как нам рассказала Доркас. Откровенно говоря, против нее было больше улик, чем против кого-либо другого.
  — Вы шутите, Пуаро!
  — Нет. И я скажу вам, что заставило мсье Лоуренса побледнеть, когда он вместе со всеми вошел в комнату матери в ту трагическую ночь и увидел ее лежащей с явными признаками отравления. Глянув через ваше плечо, Лоуренс заметил, что дверь в комнату Цинтии не заперта на засов.
  — Но он же сам сказал, что дверь была закрыта на засов! — возразил я.
  — Совершенно верно, — сухо согласился Пуаро. — Именно это и подтвердило мои подозрения, что дверь не была на засове. Мсье Лоуренс просто пытался выгородить мадемуазель Цинтию.
  — С какой стати?
  — Да потому, что он в нее влюблен!
  Я засмеялся:
  — Ну, Пуаро, тут вы очень ошибаетесь! Как мне известно, он не только не влюблен в нее, но она ему определенно не нравится.
  — Кто это вам рассказал?
  — Сама Цинтия.
  — La pauvre petite![63] И она была этим озабочена?
  — Нет! Сказала, что ей это совершенно безразлично.
  — Значит, далеко не безразлично, — заметил Пуаро. — Вот такие они… les femmes![64]
  — То, что вы говорите о Лоуренсе, для меня просто удивительно, — заметил я.
  — Почему? Это же было совершенно очевидно. Разве мсье Лоуренс не делал кислую мину всякий раз, когда мадемуазель Цинтия беседовала или смеялась с его братом? Он вбил в свою длинную голову, что мадемуазель Цинтия влюблена в мсье Джона. Когда Лоуренс вошел в комнату матери, он, конечно, понял, что она отравлена, но тут же пришел к поспешному и совершенно неверному выводу, будто мадемуазель Цинтии об этом что-то известно. Он чуть не пришел в отчаяние и тут же раздавил башмаком кофейную чашку, так как помнил, что Цинтия заходила накануне вечером к его матери. Мсье Лоуренс решил, что не должно быть никакой возможности провести анализ содержимого этой чашки, и принялся усердно и абсолютно бесполезно твердить, что его мать умерла «естественной смертью».
  — А при чем тут «еще одна кофейная чашка»? — поинтересовался я.
  — Видите ли, я был почти уверен, что ее спрятала миссис Кавендиш, но мне было необходимо удостовериться. Мсье Лоуренс даже не подозревал, что я имел в виду, но, поразмыслив, пришел к выводу, что если найдет эту чашку, то с его любимой будет снято подозрение. И он был совершенно прав!
  — Еще одно. Что значили предсмертные слова миссис Инглторп?
  — Они, конечно, были обвинением в адрес ее мужа.
  — Господи, Пуаро! — вздохнул я с облегчением. — По-моему, теперь вы объяснили абсолютно все! Я очень рад, что все так счастливо кончилось! Джон и Мэри помирились.
  — Благодаря мне.
  — Как это… благодаря вам?
  — Мой дорогой друг, разве вы не понимаете, что только судебный процесс свел их снова вместе? Я был убежден, что Джон Кавендиш любит жену, так же как и она его. Но они слишком отдалились друг от друга. И все это произошло по недоразумению. Она вышла за него замуж не по любви. Он это знал. Человек он по-своему чувствительный и не хотел навязываться. Однако стоило ему отдалиться, как в ней пробудилась любовь. Оба они люди невероятно гордые, и гордость неумолимо все больше отдаляла их друг от друга. Джон завел интрижку с миссис Рэйкс, а Мэри Кавендиш намеренно поддерживала дружеские отношения с доктором Бауэрштейном. Вы помните тот день, когда арестовали Джона Кавендиша? Как вы видели, я мучительно размышлял, прежде чем принять решение!..
  — Да, ваше беспокойство было вполне понятно.
  — Извините меня, mon ami, но вы ничего не понимали. Я пытался решить, надо ли немедленно снять вину с Джона Кавендиша или нет? Я был в силах сразу его оправдать… хотя это могло привести к невозможности осудить настоящих преступников. Они решительно не подозревали о моих истинных намерениях до самого последнего момента, и это частично объясняет мой успех.
  — Вы хотите сказать, что могли бы спасти Джона Кавендиша от суда? — удивился я.
  — Да, друг мой, но я решил эту проблему в пользу «счастья женщины». Ничто, кроме огромной опасности, через которую им обоим пришлось пройти, не сблизило бы вновь эти две гордых души!
  Я уставился на Пуаро в молчаливом изумлении. Какова самоуверенность этого человека! Никому в мире не пришло бы в голову восстановить семейное счастье с помощью суда по обвинению в убийстве!
  — Догадываюсь, о чем вы думаете, друг мой, — улыбнулся Пуаро. — Никто, кроме Пуаро, не решился бы на такое! И вы не правы, осуждая мое решение. Счастье мужчины и женщины — величайшее благо на земле!
  Слова Пуаро вызвали в моей памяти недавние события. Я вспомнил, как Мэри — бледная, измученная — лежала на диване и прислушивалась… прислушивалась… Вот внизу прозвенел колокольчик. Мэри подскочила. Пуаро открыл дверь и, встретив ее страдальческий взгляд, мягко кивнул. «Да, мадам! — сказал он. — Я вам его возвращаю!» Он отошел в сторону, и, выходя из комнаты, я увидел глаза Мэри, когда Джон Кавендиш заключил жену в объятия.
  — Очевидно, вы правы, Пуаро! — тихо произнес я. — Да, это величайшее благо на земле!
  Неожиданно кто-то постучал, и в открытую дверь заглянула Цинтия:
  — Я… я только…
  — Входите! — воскликнул я, вскакивая с места.
  Цинтия вошла в комнату, но не села.
  — Я… только хотела что-то сказать…
  — Да?
  Какое-то время Цинтия стояла, молча теребя кисточку своей шапочки, затем, неожиданно вскрикнув: «Вы просто прелесть!» — поцеловала сначала меня, потом Пуаро и бросилась прочь из комнаты.
  — Что все это значит? — удивился я.
  Разумеется, получить поцелуй от Цинтии было очень приятно, но то, что это было проделано столь публично, сильно уменьшало удовольствие.
  — Это значит, — с невозмутимостью философа пояснил Пуаро, — что мадемуазель Цинтия наконец-то обнаружила, что она не так уж сильно не нравится мсье Лоуренсу.
  — Но…
  — А вот и он сам!
  В этот момент Лоуренс проходил мимо раскрытой двери.
  — Гм! Мсье Лоуренс! — окликнул его Пуаро. — Мы должны вас поздравить, не так ли?
  Лоуренс покраснел и неловко улыбнулся. Влюбленный мужчина, безусловно, являет собой картину довольно жалкую… Тогда как Цинтия выглядела очаровательно!
  Я вздохнул.
  — В чем дело? — участливо поинтересовался Пуаро.
  — Ни в чем, — грустно ответил я. — Обе они восхитительные женщины!
  — И ни одна из них не для вас? — закончил он. — Утешьтесь, друг мой! Кто знает… Может, нам с вами еще придется поработать вместе. И тогда…
  
  
  Коробка конфет
  В тот вечер была жуткая погода. За окнами противно завывал ветер, а дождь со страшной силой лупил в окна.
  Мы с Пуаро сидели перед камином, протянув ноги к его живительному огню. Между нами располагался низенький столик. С моей стороны на нем стоял отлично приготовленный горячий пунш, а со стороны Пуаро дымился густой ароматный шоколад, который я не стал бы пить даже за сотню фунтов! Отхлебнув из розовой фарфоровой чашки глоток этой густой коричневой жижи, Пуаро удовлетворенно вздохнул.
  – Quelle belle vie![65] – проворковал он.
  – Да, наш славный старый мирок, – согласился я. – Вот я тружусь себе потихоньку, причем неплохо тружусь! И вот вы, знаменитый…
  – О, mon ami! – протестующе воскликнул Пуаро.
  – Но ведь так и есть. Все именно так! Вспоминая длинную череду ваших успешных расследований, я могу только изумляться. Мне не верится, что вам известно, что такое провал!
  – Вы, должно быть, шутите, только большой оригинал мог придумать такое!
  – Нет, а серьезно, разве у вас бывали неудачи?
  – Сколько угодно, друг мой. А что вы хотите? La bonne chance, увы, не всегда сопутствует нам. Бывало, что ко мне обращались слишком поздно. И частенько кто-то другой опережал меня перед самым финишем. Дважды из-за внезапной болезни удача ускользала от меня в последний момент. У каждого бывают свои взлеты и падения, mon ami.
  – Я совсем не это имел в виду, – возразил я. – Я спрашивал о полном провале, который произошел из-за вашей собственной ошибки.
  – А, понимаю! Вы спрашиваете, попросту говоря, случалось ли мне оказаться в роли патентованного дурака? Однажды, мой друг, однажды… – Тихая, задумчивая улыбка блуждала по его лицу. – Да, однажды я едва не свалял дурака. – Он резко выпрямился в своем кресле. – Итак, мой друг, я знаю, что вы записываете истории моих маленьких успехов. А сейчас вы сможете добавить к этой коллекции историю моего провала!
  Наклонившись вперед, он подбросил очередное полено в огонь. Затем, тщательно вытерев руки салфеткой, висевшей на крючке возле камина, он откинулся на спинку кресла и начал свой рассказ:
  – История, которую я собираюсь рассказать вам, произошла в Бельгии много лет назад. Как раз в то время во Франции шла ожесточенная борьба между церковью и государством. Месье Поль Дерулар был неким заслуживающим внимания французским депутатом. То, что его ждал портфель министра, было секретом Полишинеля. Он принадлежал к радикальной антикатолической партии, и было очевидно, что, придя к власти, он столкнется с ожесточенной враждой. Он был весьма своеобразной личностью. Он не пил и не курил, но в других отношениях тем не менее был не столь безупречен. Вы же понимаете, Гастингс, c’était des femmes… toujors des femmes![66]
  Несколькими годами раньше он женился на одной даме из Брюсселя, которая принесла ему солидное dot. Несомненно, эти деньги сыграли положительную роль в карьере месье Дерулара, поскольку его семья не считалась богатой, хотя он всегда при желании имел право именовать себя бароном. Этот брак оказался бездетным, и его жена умерла через два года после их свадьбы… упала с лестницы. Среди наследства, которое она завещала ему, был особняк в Брюсселе на авеню Луиз.
  Именно в этом доме он внезапно умер, и это событие совпало с отставкой министра, чей портфель он должен был унаследовать. Все газеты напечатали длинный некролог о его жизненном пути и успешной карьере. Его смерть, которая произошла совершенно неожиданно вечером после ужина, была объяснена остановкой сердца.
  В то время, mon ami, я служил, как вам известно, в бельгийской сыскной полиции. Смерть Поля Дерулара не особенно взволновала меня. Как вы также знаете, я являюсь bon catholique, то есть его кончина показалась мне благоприятным событием.
  Дня через три, у меня как раз только что начался отпуск, мне пришлось принять у себя на квартире одну посетительницу. Дама была под густой вуалью, но, очевидно, совсем молодая; и я сразу понял, что передо мной jeune fille tout à fait comme il faut.
  «Вы месье Эркюль Пуаро?» – тихим, мелодичным голоском спросила она.
  Я слегка поклонился.
  «Из сыскной полиции?»
  Я вновь поклонился и сказал: «Присаживайтесь, мадемуазель, прошу вас».
  Она присела на стул и подняла вуаль. Ее лицо было очаровательным, хотя припухшим от слез и измученным, словно ее терзала какая-то мучительная тревога.
  «Месье, – сказала она, – я знаю, что вы сейчас в отпуске. Следовательно, можете взяться за одно частное расследование. Понимаете, я не хочу обращаться в полицию».
  Я с сомнением покачал головой:
  «Боюсь, мадемуазель, вы просите меня о невозможном. Даже в отпуске я остаюсь полицейским».
  Она подалась вперед.
  «Écoutez, monsieur[67]. Я прошу вас только провести расследование. За вами сохраняется полное право сообщить полиции о его результатах. Если мои подозрения подтвердятся, то нам понадобится вся законная процедура».
  Дело явно принимало иной оборот, и я без долгих разговоров предоставил себя в ее распоряжение.
  На щеках ее появился легкий румянец.
  «Благодарю вас, месье. Я прошу вас расследовать смерть месье Поля Дерулара».
  «Как?» – удивленно воскликнул я.
  «Месье, больше мне нечего добавить… я могу сослаться только на женскую интуицию, но я уверена… понимаете, я уверена, что месье Дерулар умер не естественной смертью!»
  «Но врачи, несомненно…»
  «Врачи могут ошибаться. У него было отличное, просто отменное здоровье. Ах, месье Пуаро, я умоляю вас помочь мне…»
  Несчастное дитя, она выглядела такой расстроенной. Она готова была броситься передо мной на колени. Я приложил все силы, чтобы успокоить ее:
  «Я помогу вам, мадемуазель. Я почти уверен, что ваши подозрения необоснованны, но мы постараемся во всем разобраться. Вначале я попрошу вас описать мне обитателей его дома».
  «У него была прислуга – Жаннетт и Фелисия, а Дениз – кухарка. Она прослужила в этом доме много лет; остальные – простые сельские девушки. Есть еще Франсуа, но он тоже очень старый слуга. Кроме них, в доме живет мать месье Дерулара. Меня зовут Вирджиния Меснар. Я – бедная родственница, кузина покойной мадам Дерулар, жены Поля, и я уже более трех лет живу в их доме. Вот я и описала вам всех домашних. Также сейчас в доме живут два гостя».
  «А кто они?»
  «Месье де Сент-Алар, сосед месье Дерулара во Франции. А также один его английский знакомый, мистер Джон Уилсон».
  «И они все еще здесь?»
  «Мистер Уилсон здесь, а месье де Сент-Алар вчера уехал».
  «И что же вы предлагаете, мадемуазель Меснар?»
  «Если вы явитесь в наш дом через полчаса, то я придумаю повод для вашего появления. Лучше всего представить вас журналистом. Я могу сказать, что вы прибыли из Парижа и что вы принесли некие рекомендации от месье де Сент-Алара. Мадам Дерулар очень слаба здоровьем, и ее мало волнуют такие детали».
  Под изобретенным мадемуазель предлогом я был допущен в этот дом и приглашен на короткую аудиенцию к матери покойного депутата, которая оказалась на удивление импозантной дамой аристократического вида, хотя, очевидно, слабого здоровья.
  Не знаю, мой друг, – продолжал Пуаро, – можете ли вы в достаточной мере представить всю сложность моей задачи. Интересующий меня человек умер три дня назад. Если там и имела место нечистая игра, то допустима была только одна возможность – яд! А у меня не было никакого шанса увидеть тело, и не было никакой возможности исследования или анализа, никакого способа, который помог бы определить наличие и тип яда. Не было никаких сведений, подозрительных фактов или иных зацепок, над которыми можно было бы поразмышлять. Был ли этот человек отравлен? Или он умер естественной смертью? И вот мне, Эркюлю Пуаро, предстояло разобраться во всем этом без какой-либо внешней помощи.
  Для начала я опросил всех слуг и с их помощью сделал некоторые выводы о том вечере. Я обратил особое внимание на подаваемые к обеду блюда. Месье Дерулар сам наливал себе суп из супницы. Далее последовали отбивные и какое-то блюдо из курицы. На десерт подали фруктовый компот. И все это находилось на столе, а месье брал все собственноручно. Кофе принесли в большом кофейнике и также поставили на обеденный стол. То есть невозможно было, mon ami, отравить кого-то одного, не отравив всех остальных!
  После обеда мадам Дерулар удалилась в свои комнаты в сопровождении мадемуазель Вирджинии. Три человека вместе с месье Деруларом удалились в его кабинет. Там они мирно поболтали какое-то время, затем вдруг совершенно неожиданно наш депутат рухнул на пол. Месье де Сент-Алар бросился за Франсуа и велел ему срочно вызвать доктора. Он объяснил, что Дерулара, несомненно, разбил апоплексический удар. Но когда доктор прибыл, больному уже не нужна была помощь.
  Мистер Джон Уилсон, которому меня представила мадемуазель Вирджиния, был типичным английским Джоном Буллем, то есть дородным джентльменом среднего возраста. Его рассказ, изложенный на чисто британском французском, был, по существу, таким же.
  «Дерулар очень сильно покраснел и рухнул на пол».
  Больше мне совершенно нечего было там искать. Затем я отправился на место трагедии, в кабинет, где меня по моей просьбе оставили одного. Пока я не обнаружил ничего, что могло бы поддержать версию мадемуазель Меснар. Мне ничего не оставалось, как только предположить, что это было заблуждение с ее стороны. Очевидно, она испытывала некие романтические чувства к покойному, что и мешало ей трезво взглянуть на этот случай. Тем не менее я тщательнейшим образом осмотрел кабинет. Можно было допустить лишь то, что шприц был спрятан в кресле покойного таким образом, чтобы он в итоге получил смертельную инъекцию. Мгновенный укол, который мог быть причиной смерти, возможно, остался незамеченным. Но я не смог обнаружить ни одного признака для подтверждения моей версии. В полном отчаянии я с размаху опустился в кресло.
  «Пора прекратить поиски! – вслух сказал я. – У меня нет ни одной зацепки! Все совершенно нормально».
  Как только я произнес эти слова, мой взгляд упал на большую коробку шоколадных конфет, что стояла рядом на столике, и в груди у меня что-то екнуло. Возможно, эта коробка не имела никакого отношения к смерти месье Дерулара, но в ней, по крайней мере, было кое-что необычное. Я поднял крышку. Коробка была полна, нетронута; все конфеты были на месте… и именно поэтому мне бросилась в глаза одна удивительная деталь. Понимаете, Гастингс, коробка изнутри была розовая, а крышка – голубая. Иными словами, часто можно увидеть розовую коробку, завязанную голубой тесьмой, и наоборот, но чтобы коробка была одного цвета, а крышка – другого… нет, решительно çа ne se voit jamais!
  Однако, хотя пока не понимал, как это маленькое несоответствие может помочь мне, я решил расследовать его как нечто из ряда вон выходящее. Позвонив в колокольчик, я вызвал Франсуа и спросил его, любил ли сладости его покойный хозяин. Слабая, меланхоличная улыбка промелькнула на его губах.
  «Страстно любил, месье. Он всегда держал в доме коробку конфет. Вы понимаете, он вообще не пил спиртного».
  «Однако эта коробка даже не начата?»
  Я поднял крышку, чтобы показать ему.
  «Пардон, месье, но в день его смерти была куплена новая коробка, предыдущая почти закончилась».
  «Значит, предыдущая коробка опустела в день его смерти», – задумчиво сказал я.
  «Да, месье, утром я обнаружил, что она пуста, и выбросил ее».
  «И как часто месье Дерулар баловал себя конфетами?»
  «Как правило, после обеда, месье».
  Забрезжил свет…
  «Франсуа, – сказал я, – могу я рассчитывать на ваше благоразумие и сдержанность?»
  «Если в этом есть необходимость, месье».
  «Bon![68] Тогда я скажу тебе, что я из полиции. Можешь ли ты отыскать для меня старую коробку?»
  «Конечно, месье. Она должна быть в мусорном ящике».
  Он удалился и вернулся через несколько минут с запыленным предметом. Это была почти такая же коробка, что лежала на столе, только на сей раз сама коробка была голубой, а крышка – розовой. Я поблагодарил Франсуа, посоветовав ему еще раз хранить молчание, и без долгих разговоров оставил дом на авеню Луиз.
  Далее я позвонил доктору, который посещал месье Дерулара. Вот этот, доложу вам, оказался крепким орешком. Он надежно укрылся за стеной ученого языка, но мне показалось, что он не настолько уверен в причине смерти, как ему хотелось бы.
  «Бывало много неожиданных случаев такого типа, – заметил он, когда мне удалось пробить легкую брешь в его обороне. – Внезапный приступ гнева, сильные эмоции… после обильного обеда, известное дело… затем приступ ярости, кровь приливает к голове… результат вам известен!»
  «Но с чего бы месье Дерулару так горячиться?»
  «Как – с чего? Я был уверен, что у него был яростный спор с месье де Сент-Аларом».
  «По какому же поводу?»
  «Это же очевидно! – Доктор пожал плечами. – Разве месье де Сент-Алар не считается фанатичным католиком? Их дружба как раз и закончилась из-за расхождения во взглядах на церковь и государство. Ни дня не проходило без споров. Для месье де Сент-Алара наш депутат был почти антихристом».
  Известие было неожиданным и давало пищу для размышлений.
  «Еще один вопрос, доктор. Можно ли ввести некую смертельную дозу яда в шоколадную конфету?»
  «Я полагаю, можно, – медленно произнес доктор. – Вполне подошла бы чистая синильная кислота, если исключить возможность испарения, и также любая крупинка сильного яда могла быть проглочена незаметно… но, по-моему, такое предположение весьма сомнительно. Шоколадные конфеты, начиненные морфием или стрихнином… – Он скривился. – Вы же понимаете, месье Пуаро, одного кусочка было бы достаточно! Хотя такой любитель сладостей, как он, не стал бы церемониться».
  «Благодарю вас, господин доктор».
  Я покинул доктора. Далее я проверил аптеки, расположенные по соседству с авеню Луиз. Хорошо быть полицейским. Я без проблем получил нужную информацию. Только в одном месте мне сообщили о возможно ядовитом препарате, проданном в интересующий меня дом. Это были глазные капли сульфата атропина для мадам Дерулар. Атропин очень ядовит, и в первый момент это сообщение меня окрылило, однако симптомы отравления атропином весьма схожи с отравлением птомаином, трупным ядом, и не имеют никакого сходства с расследуемым мной случаем. Кроме того, рецепт был выписан довольно давно. Мадам Дерулар уже много лет страдала от катаракты обоих глаз.
  Обескураженный, я направился к выходу, когда аптекарь окликнул меня:
  «О, месье Пуаро! Я вспомнил, что служанка, приносившая этот рецепт, говорила о том, что зайдет еще в английскую аптеку. Вы можете заглянуть и туда».
  Так я и сделал. Опять воспользовавшись моим служебным положением, я раздобыл нужные сведения. За день до смерти месье Дерулара они приготовили одно лекарство для мистера Джона Уилсона. Не то чтобы в нем было нечто особенное. Это были просто маленькие таблетки тринитрина. Я спросил, нет ли у них такого лекарства в готовом виде. Они показали мне его, и мое сердце забилось сильнее… поскольку эти крошечные таблетки были шоколадного цвета.
  «Это лекарство ядовито?» – спросил я.
  «Нет, месье».
  «Не могли бы вы описать мне его действие?»
  «Оно уменьшает кровяное давление. Его выписывают при некоторых формах сердечных болезней, например при стенокардии. Оно снижает артериальное давление. В случае атеросклероза…»
  «Ma foi![69] – прервал я его. – Эта ученая болтовня мне ничего не говорит. От него может покраснеть лицо?»
  «Разумеется».
  «А предположим, я съем десять или двадцать ваших таблеток, что тогда?»
  «Я не рекомендовал бы вам проводить подобный эксперимент», – сухо ответил аптекарь.
  «И все-таки вы настаиваете на том, что они неядовиты?»
  «Есть много так называемых неядовитых препаратов, которые могут убить человека», – возразил он.
  Я покинул аптеку в приподнятом настроении. Наконец ситуация начала проясняться!
  Теперь я знал, что Джон Уилсон имел возможность совершить преступление… Но какими были его мотивы? Он приехал в Бельгию по делам и попросил месье Дерулара, которого едва знал, оказать ему гостеприимство. Очевидно, что смерть Дерулара была ему совершенно невыгодна. Более того, связавшись с Англией, я выяснил, что он уже несколько лет страдает от такой сердечной болезни, как стенокардия. Следовательно, у него были все основания для приема этих таблеток. Тем не менее я был убежден, что некто добрался до коробки конфет, сначала открыл по ошибке новую, затем извлек последние конфеты из старой коробки, начинив их маленькими таблетками тринитрина. Конфеты были достаточно большими. И мне казалось, что в них наверняка могло вместиться таблеток двадцать или тридцать. Но кто сделал это?
  В доме гостили два человека. В распоряжении Джона Уилсона были средства для убийства. А у Сент-Алара был мотив. Помните, ведь он был фанатиком, а нет ничего страшнее, чем религиозный фанатизм. Мог ли он каким-то образом завладеть таблетками Джона Уилсона?
  Другая мыслишка пришла мне в голову. А-а, вы смеетесь над моими мыслишками! Почему Уилсону понадобилось посылать за тринитрином? Наверняка он мог бы привезти с собой из Англии достаточный запас этого лекарства. Я еще раз навестил дом на авеню Луиз. Уилсона не оказалось на месте, но я побеседовал с горничной Фелисией, которая прибирала его комнату. Я с ходу спросил ее, правда ли, что месье Уилсон недавно потерял пузырек с таблетками, стоявший на полочке в ванной комнате? Девушка пылко поддержала мое предположение. Это была правда. А ее, Фелисию, отругали за это. Англичанин, очевидно, решил, что она разбила его и не захотела признаться в этом. Хотя она даже не дотрагивалась до пузырька. Наверняка это сделала Жаннетт… она вечно сует нос не в свои дела…
  Я прервал этот поток слов и скоренько ретировался. Теперь я узнал все, что мне было нужно узнать. Мне оставалось только найти доказательства. Я чувствовал, что это будет нелегко. Лично я мог быть уверен, что Сент-Алар взял таблетки тринитрина с умывальника Джона Уилсона, но, чтобы убедить в этом других, мне необходимо было представить доказательства. А представлять мне было абсолютно нечего!
  Но это уже не так важно. Я знал… вот что было главное. Вы помните, Гастингс, наши трудности в деле Стайлза? Здесь было то же самое, я знал… но мне понадобилось много времени, чтобы найти последнее звено, которое завершило бы цепь доказательств против убийцы.
  Я отправился поговорить с мадемуазель Меснар. Она сразу же вышла ко мне. Я потребовал у нее адрес месье де Сент-Алара. На лице ее отразилась тревога.
  «Зачем он вам понадобился, месье?»
  «Он необходим мне, мадемуазель».
  Она выглядела нерешительной и встревоженной.
  «Он не сможет сообщить вам ничего нового. Его мысли вечно витают в каких-то иных мирах. Едва ли он вообще замечает, что творится вокруг него».
  «Возможно, и так, мадемуазель. Тем не менее он был старым другом месье Дерулара. И может быть, он сообщит кое-какие подробности из прошлой жизни… скажем, о старых обидах или романах месье Дерулара».
  Девушка вспыхнула и прикусила губу.
  «Как вам угодно… но… но теперь я почти уверена, что ошибалась в своих подозрениях. Вы были очень любезны, согласившись выполнить мою просьбу, однако я была так расстроена… почти обезумела от горя в первый момент. А теперь я поняла, что в его смерти нет ничего таинственного. Оставьте это дело, умоляю вас, месье».
  Я внимательно наблюдал за ней.
  «Мадемуазель, – заметил я, – ищейке бывает порой трудно найти след, но уж если она нашла его, то ничто на свете не заставит ее сбиться с этого следа! Конечно, если ищейка хорошая! А меня, мадемуазель, меня, Эркюля Пуаро, можно назвать исключительно хорошей ищейкой».
  Не сказав ни слова, девушка вышла из комнаты. Через пару минут она вернулась с адресом, написанным на листке бумаги. Я покинул их дом. Франсуа поджидал меня у выхода. Он встревоженно посмотрел на меня.
  «Есть новости, месье?»
  «Пока нет, мой друг».
  «Бедный месье Дерулар! – вздохнул он. – Я во многом придерживался его взглядов. Мне вообще не нравятся священники. Конечно, я не стал бы говорить так в этом доме. Все женщины здесь слишком религиозны… может, это и хорошо. Madame est très pieuse… et made– moiselle Virginie aussi».
  Мадемуазель Вирджиния? Неужели она набожна? Я усомнился в этом, вспомнив, какие страсти отражались на ее заплаканном лице в день нашей первой встречи.
  Получив адрес месье де Сент-Алара, я сразу перешел к решительным действиям. То есть приехал в Арденны, где находилась его вилла, но заблаговременно запасся предлогом, открывающим мне доступ в его дом. И в итоге прикинулся… кем бы вы думали?.. сантехником, mon ami! Мне не составило труда устроить небольшую утечку газа в его спальне. Я отправился за своими инструментами и позаботился о том, чтобы вернуться с ними в такой час, когда, я знал, мне будет предоставлена полная свобода действий. Едва ли я могу сказать, что именно хотел найти. Мне нужна была только одна вещь, но я не мог предположить, что у меня был хоть какой-то шанс найти ее. Разве стал бы он рисковать, сохраняя то, что могло доказать его вину?
  И все-таки, когда я обнаружил маленький стенной шкаф, я не мог не поддаться искушению заглянуть в него. С легкостью справившись с замком, я открыл дверцу. Шкаф был полон пустых флаконов и банок. Я начал рассматривать их, дрожащей рукой переставляя с места на место. И тут я издал торжествующий крик. Представьте себе, мой друг, я держал в руках маленькую баночку с английской аптечной этикеткой. На ней было написано: «Таблетки тринитрина. Принимать по мере необходимости. Мистер Джон Уилсон».
  Сдерживая ликование, я закрыл шкаф, сунул пузырек в карман и устранил утечку газа. Надо всегда действовать методично. Затем я покинул виллу и как можно скорее уехал обратно в Бельгию. Я прибыл в Брюссель в тот же день поздно вечером. Утром я сел писать докладную записку начальнику полиции, когда мне вдруг принесли записку. Она была от старой мадам Дерулар, которая просила меня безотлагательно зайти к ней.
  Дверь открыл Франсуа.
  «Госпожа баронесса ожидает вас».
  Он провел меня в ее апартаменты. Мадам Дерулар величественно восседала в массивном кресле. Мадемуазель Вирджинии не было видно.
  «Месье Пуаро, – сказала старая дама, – я только что узнала, что вы не тот, за кого себя выдавали. Вы служите в полиции».
  «Да, именно так, мадам».
  «Вы пришли к нам, чтобы расследовать обстоятельства смерти моего сына?»
  «Именно так, мадам», – вновь ответил я.
  «Я была бы рада, если бы вы сообщили мне, как продвигается ваше расследование».
  «Сначала я предпочел бы узнать, мадам, кто сообщил вам об этом».
  «Человек, который уже не принадлежит этому миру».
  Ее слова и тон, которым она произнесла эти слова, заставили похолодеть мое сердце. Я потерял дар речи.
  «Поэтому, месье, я настоятельно просила бы вас подробно рассказать мне о ходе вашего расследования».
  «Мадам, мое расследование закончено».
  «Мой сын…»
  «…был преднамеренно убит».
  «И вам известно кем?»
  «Да, мадам».
  «И кем же?»
  «Месье де Сент-Аларом».
  «Вы ошибаетесь. Месье де Сент-Алар не способен на такое преступление».
  «У меня есть доказательства».
  «Я прошу вас рассказать мне обо всем».
  На сей раз я подчинился и подробно пересказал ей факты, которые привели меня к раскрытию преступления. Она внимательно выслушала меня.
  «Да, да, все было именно так, как вы говорите, за исключением одного. Месье де Сент-Алар не убивал моего сына. Это сделала я, его мать».
  Я в недоумении уставился на нее. Она продолжала, слегка кивнув головой:
  «Хорошо, что я послала за вами. Видимо, Господу было угодно, чтобы Вирджиния рассказала мне о том, что она сделала, прежде чем удалиться в монастырь. Послушайте, месье Пуаро. Мой сын был дурным человеком. Он преследовал церковь. Он погряз в грехах. Погубив собственную душу, он продолжал развращать близких ему людей. Но хуже всего другое. Однажды, выйдя из своей комнаты, я увидела на лестнице мою невестку. Она читала письмо. Я видела, как мой сын подкрался к ней сзади. Один резкий толчок, и бедняжка, покатившись вниз, разбила голову о мраморные ступени. Когда ее подняли, она была уже мертва. Мой сын был убийцей, и только я, его мать, знала об этом. – Она на мгновение закрыла глаза. – Вы не можете понять, месье, мои мучения, мое отчаяние. Что я могла сделать? Донести на него в полицию? Я не смогла заставить себя поступить так. Это был мой долг, но, как говорится, дух крепок, да плоть немощна. Кроме того, кто поверил бы мне? Мое зрение давно испортилось… они могли бы сказать, что я просто ошиблась. И я промолчала. Но совесть не давала мне покоя. Храня молчание, я тоже становилась убийцей. Мой сын унаследовал состояние своей жены. И вот ему уже предложили портфель министра. Его борьба с церковью стала бы более эффективной. А еще была Вирджиния. Бедное дитя, прекрасное, искреннее и добродетельное, – она была очарована им. Он обладал удивительной и огромной властью над женщинами. Я видела, к чему идет дело. И была не в силах предотвратить новое несчастье. Естественно, он не собирался жениться на ней. Настало время, когда она уже была готова на все ради него.
  Тогда я отчетливо поняла, что мне следует сделать. Он был моим сыном. Я дала ему жизнь. Я несу ответственность за него. Он убил одну женщину и теперь собирался погубить душу другой! Я зашла в комнату мистера Уилсона и взяла пузырек с таблетками. Как-то раз он со смехом заметил, что их там достаточно, чтобы убить человека. Потом я пошла в кабинет и открыла большую коробку шоколадных конфет, которая всегда стояла на столике. Сначала я по ошибке открыла новую коробку. А старая также лежала на столе. В ней оставалась только одна конфета. Это упрощало дело. Никто не ел эти конфеты, кроме моего сына и Вирджинии. Но ее в тот вечер я увела с собой. Все вышло так, как я задумала… – Она помолчала немного, закрыв глаза, затем добавила: – Месье Пуаро, я в ваших руках. Врачи говорят, что мне осталось недолго жить. Я охотно отвечу за свои действия перед милосердным Богом. Должна ли я также ответить за них на земле?»
  Я пребывал в сомнении.
  «Но, мадам, я нашел пустой пузырек, – возразил я, чтобы выиграть время. – Как он мог попасть в дом месье де Сент-Алара?»
  «Когда он зашел проститься со мной, месье, я незаметно сунула пузырек ему в карман. Я просто не представляла, как мне избавиться от него. Я так ослабела, что почти не могу передвигаться без посторонней помощи, а если бы пустой пузырек нашли в моей комнате, то это могло бы вызвать ненужные подозрения. Вы же понимаете, – она гордо выпрямилась в кресле, – что у меня не было ни малейшего желания подставить под удар месье де Сент-Алара! Я и помыслить об этом не могла. Просто я подумала, что его слуга обнаружит в его кармане пустой пузырек и выбросит его».
  Я опустил голову.
  «Я понимаю вас, мадам», – сказал я.
  «И каково ваше решение, месье?»
  Ее решительный голос не дрогнул, она сидела, как обычно, с высоко поднятой головой.
  Я встал с кресла.
  «Мадам, – сказал я, – позвольте мне пожелать вам всего наилучшего. Я провел расследование… но ничего не обнаружил! Дело закрыто».
  Пуаро немного помолчал, затем тихо добавил:
  – Она умерла через неделю. Мадемуазель Вирджиния выдержала испытания послушничества и постриглась в монахини. Вот, мой друг, и вся история. Должен признать, что я сыграл в ней не лучшую роль.
  – Но едва ли это можно назвать провалом, – запротестовал я. – Что еще вы могли подумать при данных обстоятельствах?
  – Ah, sacré, mon ami![70] – воскликнул Пуаро, внезапно оживляясь. – Неужели вы не понимаете? Ведь я вел себя как троекратный болван! Мои серые клеточки – они просто не работали! Доказательства все время были в моем распоряжении.
  – Какие доказательства?
  – Коробка конфет! Разве вы не понимаете? Мог ли человек с нормальным зрением допустить такую ошибку? Я знал, что мадам Дерулар страдала от катаракты… об этом мне поведали капли атропина. Она была единственным человеком во всем доме, который по слепоте своей мог перепутать крышки у коробок. Ведь изначально именно коробка конфет навела меня на след, однако в итоге я не сумел сделать правильные выводы.
  Мой психологический расчет был также ошибочен. Если бы месье де Сент-Алар был преступником, то он первым делом должен был выкинуть обличающий его пузырек. Обнаружив его, я мог бы сразу сделать вывод о невиновности де Сент-Алара, ведь я уже узнал от мадемуазель Вирджинии, что он был рассеянным человеком. В общем и целом я рассказал вам о своем самом неудачном деле. Только с вами я и могу поделиться этой историей. Вы понимаете, что я выглядел тогда не в лучшем свете. Старая леди на редкость просто и ловко совершает преступление, а я, Эркюль Пуаро, пребываю в полнейшем заблуждении. Sapristi![71] Мне невыносимо даже думать об этом! Забудьте эту историю. Или нет… лучше запомните ее, и если вам покажется в какой-то момент, что я чересчур самодоволен… хотя это маловероятно, но все-таки возможно…
  Я спрятал улыбку.
  – …Хорошо, мой друг, вы скажете мне: «Коробка конфет». Договорились?
  – Ладно, идет!
  – В конце концов, – задумчиво сказал Пуаро, – это был некий полезный опыт! И я, кто, безусловно, обладает острейшим в Европе умом, могу позволить себе быть великодушным.
  – Коробка конфет, – тихо пробормотал я.
  – Pardon, mon ami?[72]
  Подавшись вперед, Пуаро заинтересованно смотрел на меня, и мое сердце растаяло при виде его невиннейшего лица. Мне не раз приходилось страдать от его замечаний, но я тоже, хотя и не претендуя на звание острейшего ума Европы, мог позволить себе быть великодушным!
  – Ничего, – решительно сказал я и, пряча улыбку, раскурил очередную трубку.
  
  
  Похищение премьер-министра
  Теперь, когда война и все трудности и лишения, неизбежно с ней связанные, отошли в далекое прошлое, думаю, что имею право открыть миру ту выдающуюся роль, которую сыграл мой друг Пуаро в момент национального кризиса. Этот секрет в свое время тщательно охранялся. Ни слова об этом не должно было просочиться в прессу. Но теперь, когда необходимость в строгом соблюдении тайны отпала, я считаю, что было бы только справедливо сделать так, чтобы вся Англия узнала, чем она обязана моему тщеславному маленькому другу, чей могучий интеллект, к счастью, сумел предотвратить грозившую нам всем катастрофу.
  Однажды вечером, после обеда, – надеюсь, читатель извинит меня, если я не назову точную дату, достаточно сказать, что это случилось, как раз когда разговоры о сепаратном мире повторялись на все лады всеми, кто ненавидел Англию, – мой друг и я сидели у себя дома. После того как меня по инвалидности уволили из действующей армии, я по собственному желанию пошел служить во вспомогательных частях, и постепенно у меня появилась привычка вечерами заглядывать к Пуаро – погреться у камина и поболтать о тех делах, расследованием которых он занимался в то время.
  Тем вечером я, помнится, все пытался вызвать его на разговор о том, что стало сенсацией того знаменательного дня и о чем тогда кричали все газеты, – о попытке покушения на мистера Дэвида Макадама, премьер-министра Великобритании. Увы, цензура тогда работала на славу. Ни одна статья не ускользнула от ее недремлющего ока. В многочисленных газетных публикациях не было ни единой детали этого страшного дела – ничего, кроме того, что премьер-министр чудом остался жив. Пуля лишь чуть оцарапала ему щеку.
  Надо ли говорить, что я был немало возмущен небрежностью нашей полиции, по чьей вине чуть было не свершилось столь вопиющее преступление. Вполне понятно, думал я, что наводнившие Великобританию германские агенты дорого бы дали за то, чтобы покушение удалось. «Неистовый Мак», как окрестили его члены его собственной партии, вел неуклонную и непримиримую борьбу с теми, кто старался, и, признаться, небезуспешно, склонить общественное мнение к мысли о сепаратном мире с Германией.
  Он был тогда более чем просто премьер-министр Великобритании – он и был сама Великобритания. Уничтожить его означало бы нанести сокрушительный удар по мощи Британской империи, или, фигурально выражаясь, это значило бы вонзить нож в сердце британского льва.
  Помню, Пуаро хлопотал, оттирая крошечной губкой какое-то едва заметное пятнышко на рукаве своего серого костюма. В мире не было второго такого щеголя, как Эркюль Пуаро, – аккуратность и чистота были его божествами. И теперь, погруженный в свое занятие, не замечая, что пары бензина пропитали весь воздух в комнате, он, по-моему, совершенно забыл о моем существовании.
  – Одну минутку, мой друг, еще немного – и я весь в вашем распоряжении. Я уже почти закончил. Это ужасное грязное пятно – какой кошмар! – кажется, я наконец справился с ним! Уф-ф! – И он торжествующе взмахнул губкой.
  Улыбнувшись, я закурил сигарету.
  – Что-нибудь интересное за последнее время? – помолчав немного, осведомился я.
  – Да как вам сказать? Помог… как вы их называете, дай бог памяти?… ах да, поденщице отыскать мужа. Трудное дело, скажу я вам. Притом требующее огромного такта. К тому же у меня были кое-какие подозрения на его счет. Представьте, мне казалось, что этот самый муж не слишком обрадуется, когда его найдут. Как бы вы поступили на моем месте? Что касается меня, признаюсь, все мои симпатии были на его стороне. Представьте, беднягу и за человека-то не считали. Вот он и предпочел исчезнуть.
  Я рассмеялся.
  – Ну наконец-то! Это грязное пятно – его больше нет! Теперь, друг мой, я в вашем распоряжении.
  – Я хотел вас спросить: что вы думаете об этом покушении на Макадама?
  – Чушь! Детские штучки! – фыркнул Пуаро. – Кто может принимать такие вещи всерьез? Стрелять из винтовки… пф-ф! Куда это годится? Такие вещи уже отошли в прошлое!
  – Но на этот раз он, кажется, едва спасся, – осмелился напомнить я.
  Пуаро нетерпеливо покачал головой. Он уже открыл было рот, чтобы возразить, как вдруг нас неожиданно прервали. В дверь осторожно постучали. Потом она приоткрылась, и в щели показалась голова нашей хозяйки. Через минуту выяснилось, что внизу Пуаро спрашивают два джентльмена.
  – Они не сообщили мне, как их зовут, сэр. Но просили передать, что дело чрезвычайно важное.
  – Проводите их наверх, – велел Пуаро, осторожно разглаживая складку на своих серых брюках.
  Через пару минут двое мужчин появились в дверях нашей комнаты. Сердце мое на мгновение остановилось, а потом вдруг заколотилось как сумасшедшее, когда в одном из них я безошибочно узнал не кого-нибудь, а самого лорда Эстера, знаменитого председателя палаты общин. Его спутник, мистер Бернар Додж, был известен не только мне, но и всей Англии – член военного кабинета, а кроме того, насколько я осведомлен, ближайший друг премьер-министра.
  – Мсье Пуаро? – вопросительным тоном протянул лорд Эстер.
  Мой друг учтиво поклонился в ответ. Великий человек перевел взгляд на меня, и на его лице появилось сомнение.
  – Я пришел по личному делу.
  – В присутствии капитана Гастингса вы можете говорить совершенно свободно, – заявил мой друг, кивком предлагая мне остаться. – Его таланты оставляют желать лучшего, это верно. Но за честность его я ручаюсь головой.
  Лорд Эстер все еще колебался, когда мистер Додж наконец не выдержал:
  – Ах, да бросьте вы, право! Что толку ходить вокруг да около? Насколько я понимаю, скоро уже вся Англия будет знать, в какой дурацкой ситуации мы с вами оказались. Так что ближе к делу! Время дорого!
  – Прошу вас, садитесь, джентльмены, – учтиво произнес Пуаро. – Позвольте предложить вам кресло, милорд?
  Я заметил, как у лорда Эстера перехватило дыхание.
  – Так вы меня знаете?!
  Пуаро скромно улыбнулся:
  – Конечно. Я же читаю газеты… а там масса фотографий. Как же я мог вас не узнать?
  – Мсье Пуаро, сегодня я пришел, чтобы посоветоваться с вами относительно дела чрезвычайной важности. И вынужден просить, чтобы все присутствующие хранили об этом полное молчание.
  – Слово Эркюля Пуаро – этого достаточно! – напыщенно заявил мой маленький друг.
  – Это касается премьер-министра. Похоже, у нас серьезная проблема.
  – Мы пропали! – схватился за голову мистер Додж.
  – Стало быть, рана оказалась серьезной? – не выдержал я.
  – Какая рана?
  – Рана от пули.
  – Ах это! – презрительно фыркнул Додж. – Это все уже в прошлом.
  – Как уже сказал мой коллега, – продолжил лорд Эстер, – все это уже отошло в прошлое и давно забыто. К счастью, покушение не удалось. Был бы счастлив, если бы мог сказать то же самое о следующей попытке.
  – Так, стало быть, была сделана еще одна попытка?
  – Да. Хотя на этот раз… как бы это выразиться по-другому. Словом, мсье Пуаро… премьер-министр исчез!
  – Что?!
  – Его похитили!
  – Невозможно! – потрясенный до глубины души, вскричал я.
  Пуаро бросил на меня предостерегающий взгляд, который я слишком хорошо знал. Я тут же закрыл рот и скромно устроился в углу.
  – Увы, как бы невозможно это ни казалось, тем не менее дела обстоят именно так, – закончил лорд Эстер.
  Пуаро поднял глаза на мистера Доджа:
  – Вы говорили, мсье, что время сейчас определяет все. Что под этим подразумевается?
  Двое мужчин обменялись удивленными взглядами. На этот раз заговорил лорд Эстер:
  – Вы слышали, мсье Пуаро, о том, что вскоре должна состояться конференция стран-союзниц?
  Мой друг молча кивнул.
  – По вполне понятным причинам, где состоитcя эта встреча и когда, пока держится в строгом секрете. Но, увы, хотя мы сделали все от нас зависящее, чтобы ни слова об этом не просочилось в прессу, в дипломатических кругах, разумеется, дата встречи уже известна. Конференция должна состояться завтра, во вторник вечером, в Версале. Теперь, думаю, вы понимаете всю серьезность положения, в котором мы оказались. Не стану скрывать от вас тот факт, что присутствие премьер-министра Великобритании на этой конференции – вопрос первостепенной важности. Пропаганда сторонников заключения сепаратного мира, начатая, скорее всего, немецкими агентами, затесавшимися в общество, становится все ожесточеннее. Уже никто не сомневается, что лишь участие в конференции премьер-министра, лишь сила его духа способны переломить ход событий. Отсутствие его может иметь самые серьезные, даже, я бы сказал, катастрофические последствия для нашей страны, да и для всех стран-союзниц – вплоть до заключения позорного мира. Увы, среди нас нет никого, кто в такой важный для страны момент мог бы заменить его. Только он один может представлять интересы Великобритании на судьбоносной, без преувеличения, конференции.
  Лицо Пуаро стало мрачным, как грозовая туча.
  – Насколько я понимаю, вы уверены, что похищение премьер-министра в такой момент – не что иное, как попытка сорвать его участие в мирной конференции?
  – Совершенно в этом уверен. Собственно говоря, он был похищен в тот момент, когда уже был на пути во Францию.
  – А когда должна начаться конференция?
  – Завтра вечером в девять.
  Пуаро извлек из кармана свои чудовищных размеров часы.
  – Сейчас как раз без четверти девять.
  – Осталось двадцать четыре часа, – задумчиво произнес мистер Додж.
  – С четвертью, – добавил Пуаро. – Не забывайте – с четвертью, мсье! Эти пятнадцать минут могут оказаться весьма полезны! А теперь перейдем к деталям. Где имело место похищение: в Англии или во Франции?
  – Во Франции. Мистер Макадам сегодня утром пересек Ла-Манш и высадился во Франции. Вечером он был приглашен на ужин командующим эскадрой и там же должен был переночевать, а утром отправиться в Париж. Через канал его переправили на эскадренном миноносце. В Булони его должен был ждать штабной автомобиль с одним из адъютантов командующего.
  – И что же?
  – Так вот – из Булони он выехал. Но больше его никто не видел.
  – Как это?
  – Мсье Пуаро, и автомобиль, и адъютант – все оказалось ловким мошенничеством. Уже позже штабной автомобиль нашли на одной из проселочных дорог. И водитель, и адъютант командующего были без чувств – их оглушили ударом по голове и оставили, беспомощных и связанных, в автомобиле.
  – А подставная машина?
  – О ней по-прежнему ни слуху ни духу.
  Пуаро сделал нетерпеливый жест:
  – Невероятно! Просто невероятно! Неужели же никто до сих пор ее не видел? Как это возможно?
  – Мы поначалу тоже думали, что отыскать ее не составит большого труда. Казалось, это просто вопрос времени, особенно если вести поиски достаточно тщательно. К тому же эта область Франции находится в ведении военной администрации. Поэтому мы нисколько не сомневались, что машину обнаружат очень скоро. Французская полиция и наш Скотленд-Ярд работали рука об руку, воинские части прочесали каждый куст – и ничего! Как вы уже сказали, это невероятно, и тем не менее это так. И премьер-министр, и машина, и похитители исчезли, будто растаяли в воздухе!
  В эту минуту вновь раздался стук в дверь, и на пороге появился совсем юный офицер. Подойдя к лорду Эстеру, он вручил ему объемистый конверт, облепленный сургучными печатями.
  – Только что из Франции, сэр. Я привез его сюда, как вы распорядились.
  Офицер отдал честь и вышел. Министр нетерпеливо сорвал печати и вскрыл конверт. С губ его сорвалось невнятное восклицание.
  – Ну вот, наконец какие-то новости. Это шифровка из Франции, она только что пришла. Удалось обнаружить вторую машину и в ней секретаря премьер-министра Дэниелса. Его усыпили хлороформом, связали и оставили, беспомощного и без чувств, на давно заброшенной ферме. Он ничего не помнит, точнее, почти ничего. Последнее, что осталось в его памяти, – это как к его губам и носу прижали что-то влажное и как он старался освободиться, но напрасно. Судя по всему, у полиции не возникло ни малейших сомнений в его искренности.
  – Значит, больше им ничего не удалось обнаружить?
  – Нет.
  – И тела премьер-министра тоже, насколько я понимаю? Что ж, хорошая новость – по крайней мере, у нас остается надежда. И все же это очень странно. После того как утром его пытались застрелить, похитители почему-то из кожи вон лезут, лишь бы сохранить ему жизнь.
  Додж покачал головой:
  – Только в одном я совершенно уверен – наши враги не постоят ни за какими расходами, чтобы помешать ему принять участие в конференции.
  – Если это в человеческих силах, премьер-министра нужно вернуть… чего бы это ни стоило, – взволнованно сказал Пуаро. – И уповать на то, чтобы это не произошло слишком поздно. А теперь, джентльмены, расскажите мне все – все с самого начала. И о том, как в него стреляли, – это очень важно. Повторяю – мне нужно знать все.
  – Вчера вечером премьер-министр в сопровождении одного из своих секретарей, капитана Дэниелса…
  – Того самого, что сопровождал его во Францию?
  – Да, конечно. Как я уже сказал, они ехали в автомобиле в Виндзор, где премьер-министр должен был выступать перед большой аудиторией. Рано утром сегодня он возвращался в Лондон, и именно по дороге в город на него и было совершено покушение.
  – Прошу прощения, сэр. Кто такой этот капитан Дэниелс? У вас, конечно, есть на него досье?
  Лорд Эстер улыбнулся:
  – Я так и подумал, что вы об этом спросите. По правде говоря, нам не так уж много о нем известно. То же самое могу сказать и о его семье. Прежде он служил в армии. По общему мнению, как секретарь он выше всяких похвал – способный, исполнительный. К тому же превосходно знает несколько языков. Чуть ли не семь, кажется. Именно по этой причине, насколько я понимаю, премьер-министр и выбрал его для поездки во Францию.
  – А родственники в Англии у него есть?
  – Две тетки. Некая миссис Эвералд в Хампстеде и мисс Дэниелс – эта живет неподалеку от Аскота.
  – Аскот? Кажется, это совсем рядом с Виндзором, не так ли?
  – Мы тоже обратили на это внимание. Увы, как выяснилось, тут нет никакой связи.
  – Итак, насколько я понимаю, вы считаете, что капитан Дэниелс вне подозрений?
  Мне послышалась нотка горечи в голосе лорда Эстера, когда он, помолчав немного, ответил:
  – Нет, мсье Пуаро. Сейчас такое время, что я бы дважды подумал, прежде чем посмел утверждать со всей определенностью, что кто бы то ни было находится вне подозрений.
  – Очень хорошо. Еще вопрос, милорд. Из того, что вы мне рассказали, я могу сделать вывод, что все это время премьер-министр находился под неусыпным наблюдением полиции, следовательно, любое покушение на него не только было бы чрезвычайно сложным, но попросту невозможным делом?
  Лорд Эстер кивнул:
  – Так оно и есть. За автомобилем, в котором ехал премьер-министр, повсюду на близком расстоянии следовала полицейская машина с несколькими детективами в штатском. Сам мистер Макадам ничего не знал о принимаемых нами мерах предосторожности. Он всегда был одним из самых бесстрашных людей, каких мне доводилось встречать. Проведав о том, что постоянно находится под охраной, он бы вспылил и отослал моих людей. Поэтому полиция действовала втайне. Кроме того, личный шофер Макадама, О’Мэрфи, служит в Интеллидженс сервис.
  – О’Мэрфи? По-моему, это ирландская фамилия, не так ли?
  – Вы правы, он ирландец.
  – А из какой части Ирландии он родом?
  – Из графства Клэр, насколько я помню.
  – Понятно. Прошу вас, продолжайте, милорд.
  – Итак, премьер-министр отправился в Лондон. Ехал он в закрытом автомобиле. В машине не было никого – только он и капитан Дэниелс. Следом, как обычно, шла вторая машина. Но, к несчастью, по причинам, о которых мы пока ничего не знаем, машина премьер-министра свернула с главной дороги и…
  – Там, вероятно, есть развилка? – перебил его Пуаро.
  – Да… но… А откуда вам это известно?
  – О, это же очевидно! Прошу вас, продолжайте!
  – Итак, по невыясненным причинам, – продолжил свой рассказ лорд Эстер, – машина премьер-министра свернула с главной дороги. Полицейский же автомобиль – там, видимо, не заметили неожиданного маневра – продолжал двигаться в направлении Лондона. Машина премьер-министра успела проехать совсем немного по безлюдной проселочной дороге, как вдруг перед ними появилась группа мужчин. Лица их были закрыты масками. Водитель…
  – Этот храбрый О’Мэрфи, – задумчиво проговорил Пуаро себе под нос.
  – Водитель, мгновенно заметив их, тут же нажал на тормоза. Премьер-министр приоткрыл окно и выглянул. Вдруг прогремел выстрел, потом еще один. Первая пуля оцарапала ему щеку, вторая, к счастью, пролетела мимо. Тогда водитель, сообразивший, в чем дело, дал газ, и машина ринулась вперед, а бандиты разбежались.
  – Счастливо отделались, – пробормотал я. Дрожь пробежала у меня по спине. – Еще бы немного – и…
  – Мистер Макадам отказался от всякой медицинской помощи – сказал, что это, дескать, обычная царапина и нечего поднимать шум из-за подобной ерунды. Попросив водителя притормозить у придорожной аптеки, он зашел туда. Там рану промыли и забинтовали, причем он постарался сохранить инкогнито. После этого, как и предполагалось ранее, они с капитаном Дэниелсом прямиком направились в Чаринг-Кросс, на вокзал, где премьер-министра ждал специальный поезд, чтобы доставить его в Дувр. Там их встретили перепуганные насмерть детективы. Сообщив им в нескольких словах о том, что произошло – сделал это капитан Дэниелс, – премьер-министр отбыл во Францию. Добравшись до Дувра, он пересел в стоявший под парами эсминец. А в Булони, как вам уже известно, его поджидал посланный бандитами подставной автомобиль – с английским флагом и до мельчайших деталей соответствующий настоящему.
  – Это все, что вы можете мне рассказать?
  – Да.
  – Стало быть, вы сообщили мне все, не опустив ни единой детали и ни о чем не умолчав, милорд?
  – Ну… тут есть еще одно не совсем обычное обстоятельство.
  – Да?
  – Автомобиль, в котором ехал премьер-министр, почему-то не вернулся назад после того, как высадил его на вокзале Чаринг-Кросс. Полиция разыскивала О’Мэрфи, хотела расспросить его о том, что произошло, так что тревогу забили немедленно и тут же объявили поиск. Уже позже машину нашли брошенной возле какого-то непрезентабельного и к тому же пользующегося плохой репутацией ресторана в Сохо. Мы к нему приглядываемся уже давно, поскольку стало известно, что он стал местом встречи германских агентов.
  – И что же водитель?
  – Его так и не нашли. Судя по всему, он исчез.
  – Итак, – помолчав немного, задумчиво подытожил Пуаро, – перед нами уже два случая внезапного и необъяснимого исчезновения людей – премьер-министр пропал, будучи во Франции, а О’Мэрфи – в Англии.
  Он бросил на лорда Эстера внимательный взгляд, но тот только в отчаянии развел руками:
  – Могу вам сказать лишь одно, мсье Пуаро: если бы кто-нибудь еще вчера при мне заявил, что О’Мэрфи предатель, я бы рассмеялся ему в лицо.
  – А сегодня?
  – Сегодня… сегодня я и сам не знаю, что думать.
  Пуаро с мрачным видом кивнул. Вытащив из кармана часы-луковицу, он снова взглянул на них:
  – Насколько я понимаю, вы мне даете карт-бланш, джентльмены… во всем, не так ли? Я абсолютно волен в своих действиях, имею право делать то, что считаю нужным, и так, как считаю нужным.
  – Совершенно верно. Кстати, есть специальный поезд до Дувра – он отправляется через полчаса. С ним мы посылаем во Францию еще одну группу специалистов из Скотленд-Ярда. Я собирался дать вам в распоряжение офицера и агента Интеллидженс сервис, вы можете полностью им доверять. Все ваши приказы будут выполняться, как мои. Надеюсь, вас это устраивает?
  – Вполне. Позвольте еще один маленький вопрос, джентльмены, прежде чем мы расстанемся. Что натолкнуло вас на мысль прийти именно ко мне? Насколько я могу судить, в тех кругах, где вращаетесь вы, мое имя почти неизвестно. А Лондон – большой город.
  – Мы выбрали вас по рекомендации весьма важного лица – вашего соотечественника, между прочим. Причем этот человек не только рекомендовал вас с самой лучшей стороны, но и высказал самое горячее желание, чтобы именно вы, а не кто иной занимались этим делом.
  – Что вы говорите?! Неужели? Ах, мой добрый друг префект…
  Лорд Эстер покачал головой:
  – Нет, нет, берите выше. Один из тех великих мира сего, чье слово когда-то было законом у вас в Бельгии – и будет и впредь.
  Рука Пуаро непроизвольно взметнулась вверх, словно отдавая салют:
  – Да будет так! Ах, мой господин не забыл… Джентльмены, я, Эркюль Пуаро, клянусь служить вам верой и правдой. Будем уповать на то, что мы успеем вовремя. Но пока все во мраке… мы блуждаем во мраке. Не понимаю…
  – Ну, Пуаро, – нетерпеливо воскликнул я, едва дверь за нашими высокопоставленными гостями захлопнулась, – что вы скажете об этом?
  Но мой друг, казалось, не слышал меня. Не оборачиваясь, он поспешно кидал вещи в маленький саквояж. А в ответ на мой вопрос он задумчиво покачал головой:
  – Даже не знаю, что и думать. Мои серые клеточки… ах, они оставили меня на произвол судьбы!
  – К чему, скажите, похищать кого-то, когда одного лишь удара по голове было бы достаточно, чтобы заставить человека замолчать навсегда? – продолжал я.
  – Простите меня, друг мой, но, по-моему, я ничего подобного не говорил. А вам не приходит в голову, что в их задачу входило именно похищение, а не убийство?
  – Почему?!
  – Потому что нерешительность, а тем более неуверенность порождают панику. Это одна причина. Предположим, нашли бы премьер-министра мертвым, что тогда? Волна возмущения, всеобщий гнев, шок, но в конце концов с ситуацией бы справились, и жизнь вошла бы в свое русло. А теперь? Все в растерянности. Жив ли премьер-министр или его убили? Вернется он или уже нет? Никто не знает! И пока не наступит какая-то определенность, никто не станет предпринимать никаких шагов. А как я уже сказал вам, Гастингс, неуверенность рождает панику, на что, собственно, скорее всего, и рассчитывали немцы. И потом, если похитители спрятали его в каком-нибудь надежном месте, у них есть еще одно преимущество – они могут спокойно вести переговоры с обеими сторонами. Правда, правительство Германии никогда, как вы знаете, не отличалось особой щедростью, но в таком случае, как этот, оно, вне всякого сомнения, будет готово заплатить сколько угодно. И в-третьих, на их руках нет крови. Да и вообще, может быть, похищение людей – их, так сказать, профессия.
  – Ну хорошо, положим, вы правы. Но для чего тогда они сначала в него стреляли?
  Пуаро не удержался от гневного жеста.
  – Ах, вот этого-то как раз я и не понимаю! Это непостижимо… более того – попросту глупо! Смотрите, ведь все уже подготовлено (и мастерски подготовлено, уж вы мне поверьте!) для похищения знаменитого человека, и вдруг они чуть было не проваливают все дело каким-то мелодраматичным нападением, подходящим более для дешевого вестерна, да и к тому же почти неосуществимым. Да ведь в реальность такого почти невозможно поверить! Эта банда разбойников в черных масках, да еще менее чем в двадцати милях от Лондона, только подумайте, Гастингс!
  – А вдруг эти два нападения не имеют между собой ничего общего, Пуаро! – с воодушевлением воскликнул я. – Вы не допускаете, что это действовали совершенно разные люди?
  – Нет, нет, друг мой, это было бы совсем уж невероятно! Таких совпадений не бывает. И далее – кто же предатель? А ведь он должен был быть, непременно должен – во всяком случае, когда случилось первое покушение. Но кто он – Дэниелс или О’Мэрфи, хотел бы я знать. А предателем непременно должен был быть один из этих двоих, иначе почему автомобиль свернул на проселочную дорогу? Не можем же мы подумать, что покушение с какой-то целью организовано с ведома премьер-министра, коль скоро жертвой его должен был оказаться он сам! Так что либо О’Мэрфи заранее знал, что должен свернуть именно в этом месте, либо он сделал это, повинуясь приказу Дэниелса. Именно это нам и предстоит выяснить.
  – Скорее всего, предателем был О’Мэрфи.
  – Да, вы правы. Будь это Дэниелс, премьер-министр непременно услышал бы его слова и не преминул бы поинтересоваться, почему он отдает этот приказ. И все же в этой версии по-прежнему слишком много вопросов… слишком много всяких «почему»… и всего такого, что противоречит друг другу. Давайте разберемся. Если О’Мэрфи честный человек, для чего ему пришло в голову свернуть с дороги в Лондон? Ну а если мы ошибаемся и предатель – он, то для чего ему срываться с места, когда сделано всего лишь два выстрела и к тому же ни один из них не достиг цели? Ведь не настолько же он глуп, чтобы не понимать, что таким образом он спасает премьер-министру жизнь? И опять же почему, высадив премьер-министра у вокзала Чаринг-Кросс, О’Мэрфи, если он не предатель, сразу же направляется в самое, так сказать, змеиное гнездо немецкой агентуры?
  – Да, все это выглядит на редкость подозрительно, – согласился я.
  – И все же давайте глянем на всю эту паутину через призму моего метода. Что мы имеем за и против каждого из этих двоих людей? Возьмем для начала О’Мэрфи. Против – то, что он свернул с главной дороги на проселочную, – выглядит достаточно подозрительно. К тому же не забывайте – он ирландец из графства Клэр. И третье – то, что и сам он исчез – как сквозь землю провалился, да еще при весьма подозрительных обстоятельствах. А теперь то, что говорит в его пользу, – его решительные действия во время первого покушения, без сомнения, спасли премьер-министру жизнь. Он – один из инспекторов Скотленд-Ярда и, вероятно, занимает в нем достаточно высокий пост. Кроме всего, он еще и детектив.
  Теперь перейдем к Дэниелсу. Против него у нас как будто бы никаких улик… разве что только отсутствие каких-либо сведений о его прошлом… да еще то, что для добропорядочного англичанина он знает уж слишком много иностранных языков! (Прошу меня простить, друг мой, но, когда речь идет об изучении языков, ваши соотечественники, как правило, оказываются на редкость тупы!) А в его пользу говорит тот факт, что и сам он был найден связанным с кляпом во рту, да еще и одурманенным хлороформом, – все это свидетельствует о том, что вряд ли он имел какое-то отношение к покушению на своего шефа.
  – Он сам мог все это организовать – вставить кляп в рот, обмотать руки и ноги веревками и притвориться одурманенным, чтобы отвести от себя подозрения, – возразил я.
  Пуаро пренебрежительно хмыкнул:
  – Нет, друг мой, французскую полицию провести не так-то легко, уверяю вас. Кроме того, для чего ему было оставаться и тем самым подставлять себя под удар, притом что цель, поставленная перед ним его хозяевами, благополучно достигнута и премьер-министра удалось похитить? Конечно, сообщники могли усыпить его хлороформом, связать и сунуть кляп ему в рот, дабы отвести от него подозрения, но, если честно, я и теперь не понимаю, чего они рассчитывали этим добиться? Ведь после всего, что случилось, он для них бесполезен. Пока не выяснятся все обстоятельства, при которых исчез премьер-министр, с Дэниелса не будут спускать глаз.
  – А может, он все же рассчитывал навести полицию на ложный след?
  – Тогда почему он даже не попытался это сделать? Вы помните его показания, Гастингс? Дэниелс сказал, что почти ничего не помнит, кроме удушливого запаха платка, которым кто-то вдруг закрыл ему лицо, а потом он, дескать, потерял сознание. Где же тут попытка сбить полицию со следа? Где вообще вы видите этот самый след? Нет, друг мой, все это весьма похоже на правду.
  – Ну что ж, – сказал я, бросив украдкой взгляд на часы, – думаю, пора собираться на вокзал. Возможно, во Франции вам удастся отыскать ключ к этой тайне.
  – Возможно, друг мой, возможно, хотя и маловероятно. Вам, может быть, странно это слышать, но я до сих пор блуждаю во мраке… Просто невероятно, Гастингс, что премьер-министра до сих пор не нашли, тем более на столь небольшой территории. Ведь даже укрыть его там, пусть и на короткое время, представляется достаточно проблематичным. И если уж отыскать его не удалось полиции и армии двух государств, так чем тут могу помочь я?
  На вокзале Чаринг-Кросс нас уже поджидал мистер Додж.
  – Это детектив Бернс из Скотленд-Ярда и майор Норман. Оба они целиком и полностью в вашем распоряжении, мсье Пуаро. Желаю удачи. Конечно, все это ужасно, но я все еще не теряю надежды. А теперь прощайте, мне пора. – Приподняв шляпу, министр откланялся и торопливыми шагами устремился прочь.
  Мы с майором Норманом понемногу разговорились, болтая о том о сем. Кроме нас, на вокзальной платформе толпилась еще небольшая кучка людей. Среди них я вдруг увидел знакомое лицо – коротышка с худощавым лицом, похожим на морду ищейки, который как раз в эту минуту разговаривал о чем-то с высоким, благообразным мужчиной. Это был наш старый знакомый и большой почитатель таланта Пуаро старший инспектор Джепп из Скотленд-Ярда. Я всегда считал его одним из самых способных сыщиков лондонской полиции. Заметив нас, он расплылся в улыбке и сердечно приветствовал нас обоих.
  – Слышал, что и вас бросили на это дело, Пуаро. Да, задачка, признаюсь, еще та! Скрылись без следа, будто растаяли в воздухе, да еще и его с собой увели – просто непостижимо! Впрочем, не думаю, что они смогут еще долго держать его под замком. Наши люди прочесывают всю Францию. Да и французская полиция занята тем же самым. Так что уверен, возвращение премьер-министра – всего лишь вопрос нескольких часов.
  – Да, конечно… само собой, если он еще жив, – уныло вмешался долговязый детектив.
  Лицо Джеппа потемнело.
  – Да… конечно. Но я почему-то уверен, что с ним все в порядке.
  Пуаро закивал:
  – Да, да, конечно, он жив. Но смогут ли его вовремя обнаружить – вот в чем вопрос. Я, как и вы, инспектор, не сомневаюсь, что скрывать такого человека, как премьер-министр Англии, в течение продолжительного времени попросту невозможно.
  Раздался свисток, и мы всей компанией разместились в пульмановском вагоне. Поезд медленно и плавно тронулся и отошел от перрона.
  Поездка, на мой взгляд, оказалась на редкость интересной. Инспектора Скотленд-Ярда предпочитали держаться особняком, сгрудившись в хвосте вагона. Зашуршали, разворачиваясь, карты Северной Франции, и сразу несколько пальцев двинулись по ней в разных направлениях, по узким проселочным дорогам и раскиданным повсюду кружочкам деревушек. Каждый предлагал свою версию. Пуаро, к моему удивлению, не принимал в дискуссии никакого участия – он сидел молча, уставившись прямо перед собой с таким выражением обиды на лице, что невольно напомнил мне недовольного ребенка. Я углубился в разговор с Норманом, который нравился мне все больше и больше. А по прибытии в Дувр поведение Пуаро вообще поставило меня в тупик. Не успели мы ступить на палубу ожидавшего нас судна, как маленький бельгиец вдруг отчаянно вцепился мне в руку. Свежий морской ветер дул нам в лицо.
  – Mon Dieu![73] – пробормотал он. – Это ужасно!
  – Мужайтесь, Пуаро, – ободряюще воскликнул я, – вот увидите, вы справитесь! Вы найдете его. Я совершенно в этом уверен!
  – Ах, друг мой, вы опять меня не поняли, ужасное море – вот что приводит меня в ужас! Море, качка – и опять эта кошмарная морская болезнь!
  – О! – только и произнес я, совершенно сбитый с толку.
  Заработали турбины корабля. И палуба дрогнула под нашими ногами. У Пуаро вырвался стон. Побледнев, он закрыл глаза.
  – У майора Нормана есть карта Франции, – попытался я отвлечь друга, – не хотите взглянуть на нее?
  Пуаро нетерпеливо мотнул головой:
  – Нет, нет, не сейчас, умоляю! Оставьте меня в покое, Гастингс! Послушайте, я сто раз говорил вам, что желудок и мозги должны находиться в гармонии. У Лавержье есть совершенно замечательный метод борьбы с морской болезнью. Вы просто дышите – вдох-выдох – очень медленно, при этом поворачиваете голову то влево, то вправо и считаете до шести каждый раз перед тем, как сделать вдох.
  Предоставив ему опробовать этот метод на себе, я отправился прогуляться по палубе.
  И вот, наконец, медленно и торжественно вдали появились очертания берегов Франции. Перед нами была Булонь. Аккуратный и весело улыбающийся, как обычно, Пуаро присоединился ко мне на палубе, не преминув шепнуть мне на ухо, что метод Лавержье – «это просто чудо!».
  А инспектор Джепп со своими коллегами продолжал воображаемое путешествие по Северной Франции.
  – Чепуха! – услышал я. – Автомобиль выехал из Булони – смотрите сюда, – и вот тут он свернул с главной дороги на проселочную. Я считаю, что именно в этом месте похитители должны были усадить премьер-министра в поджидавшую их вторую машину. Понятно?
  – Ну, – вмешался долговязый детектив, – а я все-таки отдаю предпочтение одному из морских портов. Десять против одного, что они отвезли его на какой-нибудь корабль.
  Джепп поморщился:
  – Слишком просто. Ведь похищение обнаружили сразу. Подняли тревогу, отдали приказ немедленно закрыть все порты.
  Мы причалили как раз в тот момент, когда над горизонтом только-только взошло солнце. Майор Норман тронул Пуаро за руку:
  – Прошу прощения, сэр. Вас там ожидает военный автомобиль.
  – Благодарю, мсье. Но, боюсь, напрасно. Видите ли, я не собираюсь покидать Булонь.
  – Что?!
  – Нет-нет, вы не ослышались. Больше того, я намерен снять комнату в каком-нибудь отеле по соседству.
  Так он и сделал – поехал в ближайшую гостиницу и потребовал номер. Мы втроем, ошеломленные и ничего не понимающие, вынуждены были последовать за ним.
  Заметив наши унылые физиономии, Пуаро с лукавой улыбкой покосился на нас:
  – Не слишком-то похоже на то, как должен вести себя настоящий сыщик, не так ли? Думаете, я не догадываюсь, о чем вы думаете? «Он должен быть полон энергии! Он должен бегать взад и вперед! Ползать на четвереньках по пыльной проселочной дороге, разглядывая отпечатки протекторов через увеличительное стекло! Копаться в грязи, подбирая там – спичку, там – окурок!» Не так ли? Признайтесь, вы ведь примерно так все это себе представляли? – В глазах его сверкала насмешливая искорка. – Так вот, я, Эркюль Пуаро, говорю вам – ничего подобного не будет! Не будет, потому что разгадка этого странного дела здесь! – Он с торжественным видом постучал пальцем по лбу. – Если честно, я вообще не должен был бы покидать Лондон. Сидел бы себе тихо в своей уютной квартирке и размышлял. Вот для этого-то, друзья мои, и существуют маленькие серые клеточки. Тихо и незаметно они делают свою работу до той самой минуты, пока я не крикну: «Дайте мне карту!» Карту приносят, я указываю на ней определенное место и говорю: «Премьер-министр здесь!» И так оно и оказывается! Для человека, вооруженного методом и логикой, нет ничего невозможного. А бестолково метаться, высунув язык, по всей Франции попросту глупо – мы же с вами не дети, чтобы играть в прятки, не так ли? А теперь за работу примусь я, и будем уповать на то, что еще не слишком поздно! И начну я прямо отсюда. Ну а теперь, друзья мои, умоляю вас – немного тишины!
  Пять долгих часов мой маленький друг просидел молча, как изваяние, изредка зажмуриваясь, точно сытый кот, и в глазах его постепенно начал разгораться тот самый хорошо знакомый мне зеленый огонек, свидетельствовавший о том, что Пуаро напал на след. Поглядывая украдкой на наших спутников, я убедился, что сыщик из Скотленд-Ярда и не думает скрывать насмешливого презрения. Майор Норман, хоть и явно устал, дрожал от беспокойства и нетерпения. Что же касается меня, то я старался держать себя в руках, бесшумно расхаживая по комнате.
  Наконец не выдержал и я. С досадой топнув ногой, я подошел к окну и выглянул на улицу. Ситуация с каждой минутой все больше напоминала фарс. Поведение Пуаро стало внушать мне опасения. Конечно, я по-прежнему верил в него. Но червячок сомнения уже закрался в мою душу, и сейчас я молился только об одном: уж если ему и суждено потерпеть поражение, то пусть хотя бы сохранит остатки достоинства, не выставляя себя на посмешище. Облокотившись на подоконник, я лениво следил за небольшим каботажным судном. Попыхивая дымом из трубы, оно не спеша двигалось к выходу из залива.
  Голос Пуаро, раздавшийся возле самого моего уха, заставил меня вздрогнуть от неожиданности. Я очнулся.
  – Ну, друзья мои, к делу!
  Я резко обернулся, и брови мои поползли вверх – с моим другом произошла разительная перемена. Глаза его сверкали от возбуждения, плечи были горделиво расправлены, – словом, во всем его облике сквозило нескрываемое торжество.
  – Ах, как я был глуп, друзья мои! Но теперь во мраке забрезжил свет!
  Майор Норман стремглав ринулся к двери:
  – Я прикажу немедленно подать машину!
  – В этом нет никакой необходимости. По правде говоря, она вообще не нужна. Слава богу, ветер, кажется, стих.
  – Вы хотите сказать, что пойдете пешком, мсье?
  – Нет, мой юный друг. Я ведь не святой Петр. Поэтому предпочитаю отправиться на корабле.
  – На корабле?!
  – Да, да, вы не ослышались. Мой метод повелевает мне вернуться к самому началу. А завязка этого загадочного дела – в Англии. Стало быть, мы возвращаемся.
  
  Было три часа. Мы все четверо снова стояли на платформе Чаринг-Кросс. Пуаро упорно прикидывался глухим, игнорируя с полнейшим равнодушием все наши попытки вытянуть из него хоть что-нибудь. Мы не услышали от него ничего нового, кроме того, что начать с начала – вовсе не потеря драгоценного времени, а лишь единственно возможный и правильный путь решить эту загадку. Правда, я успел заметить, как по дороге он о чем-то вполголоса переговорил с Норманом. Не успели мы высадиться в Дувре, как майор ринулся на почту и отправил куда-то кучу телеграмм.
  Возможно, благодаря чрезвычайным мерам, принятым Норманом, мы добрались в рекордно короткое время. В Лондоне нас поджидал большой полицейский автомобиль, а также несколько детективов в штатском. Один из них, как я заметил, передал моему другу листок, на котором было напечатано несколько строк.
  Пуаро мгновенно заметил мой вопросительный взгляд и улыбнулся:
  – Перечень сельских аптек к западу от Лондона. Я еще телеграммой из Дувра попросил прислать его.
  Мы с огромной скоростью пронеслись по улицам Лондона и наконец выскочили на Бат-роуд. Некоторое время мы мчались вперед, оставив позади Хаммерсмит, Чизвик и Брентфорд. Я понемногу начал понимать, куда лежит наш путь. Через Виндзор в Аскот! Сердце мое бешено заколотилось. Аскот – то самое место, неподалеку от которого жила тетка Дэниелса! Стало быть, мы охотимся за ним, а не за О’Мэрфи.
  Наконец наша машина, взвизгнув тормозами, остановилась у дверей небольшой виллы. Пуаро, выпрыгнув из автомобиля, взбежал по ступенькам и позвонил в колокольчик. Украдкой взглянув на него, я успел заметить угрюмые морщины, избороздившие его лоб. Судя по всему, его все еще терзали сомнения.
  На его звонок ответили почти сразу же. Распахнулась дверь, и Пуаро вошел внутрь. Через пару минут он снова появился на крыльце. Сбежав по ступенькам, Пуаро уселся в машину, отрицательно мотнув головой. Надежда в моей душе потихоньку угасла. Было уже больше четырех часов. Пусть моему другу и удалось обнаружить какие-то улики, изобличавшие Дэниелса, много ли в этом проку, даже если он и сможет угадать то, пока еще неизвестное, местечко во Франции, где похитители держат премьер-министра? Времени-то в обрез.
  Наше возвращение в Лондон было неожиданно прервано. К моему удивлению, мчавшийся в город автомобиль вдруг съехал с главной дороги и остановился у небольшого домика, в котором я после некоторого колебания угадал сельскую аптеку. Пуаро выбрался из машины и заглянул туда. Провел он внутри не больше нескольких минут, но я заметил, что лицо его просветлело и стало решительным, как у человека, который преисполнился надежды.
  Он наклонился к уху Нормана и что-то ему прошептал так тихо, что я не разобрал ни единого слова. Но ответ майора прозвучал достаточно громко:
  – Да, если свернете налево, увидите их – они ждут возле моста.
  Мы снова свернули на боковую дорогу, и в свете угасающего дня я заметил другую машину, стоявшую у обочины. В ней сидело двое мужчин в штатском. Наш автомобиль остановился. Пуаро вышел и сказал им несколько слов, тут же вернулся, и мы вновь на огромной скорости понеслись на север. Вторая машина двинулась за нами.
  Некоторое время мы ехали молча. Судя по всему, мы направлялись куда-то в северные пригороды Лондона. Наконец наш автомобиль, скрипнув тормозами, остановился у высокого здания, стоявшего в некотором отдалении от дороги.
  Нормана и меня оставили в машине. Пуаро и второй детектив направились к парадному и позвонили в дверь. Служанка в аккуратной наколке вышла на крыльцо и с удивлением уставилась на непрошеных визитеров.
  – Я полицейский офицер, – сказал детектив. – У меня ордер на обыск в этом доме.
  У служанки вырвался испуганный возглас. Позади нее, в холле, вдруг появилась высокая, довольно красивая дама средних лет.
  – Закрой дверь, Эдит. Это обычные грабители, я уверена!
  Но Пуаро успел ловко всунуть ногу в щель, издав при этом пронзительный свист. Другой детектив, опомнившись, взбежал по ступенькам, распахнул настежь дверь и вместе с Пуаро ворвался внутрь.
  Минут пять мы с Норманом просидели в машине, проклиная свою вынужденную бездеятельность. Наконец дверь снова распахнулась, и Пуаро с детективом в сопровождении троих арестованных – двоих мужчин и женщины – появились на крыльце. Женщину и одного мужчину усадили во вторую машину. Другого пленника сам Пуаро предупредительно усадил к нам с Норманом.
  – Мне нужно ехать с остальными, друг мой. Умоляю вас, позаботьтесь хорошенько об этом джентльмене. Вы ведь не знаете его, нет? Ну что ж, позвольте мне в таком случае представить вам мсье О’Мэрфи!
  О’Мэрфи! Не заметив, как автомобиль тронулся, я уставился на него с открытым от изумления ртом. Взгляд мой невольно остановился на его руках. На них не было наручников, и он не делал ни малейших попыток к бегству. Просто сидел молча, глядя в пространство перед собой остановившимся взглядом, словно не мог прийти в себя от изумления. Как бы то ни было, но мы с майором Норманом не спускали с него глаз.
  Машина, все так же не снижая скорости, неслась на север. Стало быть, мы и не думали возвращаться в Лондон! Я был совершенно сбит с толку! Вдруг, почувствовав, что автомобиль замедлил ход, я приник к стеклу и сообразил, что мы подъехали к аэродрому в Хендоне. И тут в моей голове молнией сверкнула мысль. «Какой же молодец Пуаро, – подумал восторженно я. – Решил лететь во Францию самолетом!»
  Идея, конечно, сама по себе была неплохая, но, поразмыслив немного, я постепенно обнаружил в ней несколько слабых мест. Телеграмма пришла бы куда быстрее. А ведь время сейчас решало все. Наверное, решил я, Пуаро, мой тщеславный друг, не в силах отказать себе в удовольствии лично участвовать в освобождении премьер-министра.
  Машина остановилась, и майор Норман поспешно выпрыгнул из нее. Незнакомый мне человек в штатском обменялся с Пуаро несколькими словами и торопливо удалился.
  Не выдержав, я, в свою очередь, тоже выбрался из машины и, подойдя к Пуаро, тронул его за локоть:
  – Поздравляю вас, старина! Значит, вам удалось выведать у них, где это место? Но послушайте, надо ведь немедленно дать телеграмму во Францию! Нельзя терять ни минуты. Если вы полетите сами, может оказаться уже слишком поздно.
  Томительно долгую минуту Пуаро с удивлением взирал на меня.
  – Увы, мой друг, есть нечто такое, что никак нельзя послать телеграммой.
  
  Торопливо возвратился майор Норман. Вместе с ним был молодой офицер в форме ВВС Великобритании.
  – Это капитан Лайалл, пилот, который отвезет вас во Францию. Его самолет готов к вылету.
  – Оденьтесь потеплее, сэр, – посоветовал юный летчик. – Если хотите, могу одолжить вам свою куртку.
  Пуаро снова извлек на свет божий свои чудовищные часы.
  – Да, пора… пора, – пробормотал он себе под нос. Подняв голову, он оглядел нас, заметил молодого офицера и учтиво поклонился: – Благодарю вас, мсье. Но с вами полечу не я. Вашим пассажиром будет вот этот джентльмен.
  Проговорив это, он немного посторонился, и из темноты перед нами появилась какая-то темная фигура. Я догадался, что это пленник, ехавший в другой машине. Но как только свет упал на его лицо, перед глазами у меня вдруг все поплыло, и я чуть не свалился от изумления.
  Это был сам премьер-министр!
  
  – Ради всего святого, расскажите, расскажите же мне все от начала до конца! – нетерпеливо воскликнул я, когда Пуаро, майор и я уселись в машину и она стремглав понеслась по направлению к Лондону. – Как… каким образом они ухитрились снова переправить его в Англию?
  – А в этом не было никакой нужды. Я имею в виду – переправлять его в Англию, – сухо ответил Пуаро. – Премьер-министр ее и не покидал. Его похитили по дороге из Виндзора в Лондон.
  – Что?!
  – Сейчас я все объясню. Итак, премьер-министр едет в своей машине, рядом с ним – его секретарь. Вдруг к его лицу прижимают платок, пропитанный хлороформом.
  – Но кто?..
  – Наш обаятельный знаток иностранных языков – капитан Дэниелс. Как только премьер-министр теряет сознание, Дэниелс берет переговорную трубку и отдает приказ О’Мэрфи свернуть вправо, на проселочную дорогу, что ничего не подозревающий шофер и выполняет. Проехав несколько ярдов по проселочной дороге, они вдруг видят перед собой загораживающую им проезд большую машину. Похоже, она сломалась. Сидящий за рулем человек сигналом просит О’Мэрфи остановиться. Тот тормозит. Незнакомец выходит из машины и приближается к ним. Дэниелс высовывается из машины и повторяет с О’Мэрфи тот же трюк, который только что проделал с премьер-министром, используя на этот раз то ли тот же хлороформ, то ли какой-нибудь другой анестетик, возможно, этилхлорид. Дело сделано, беспомощные, бесчувственные тела переносят в другую машину, а их место занимают двойники.
  – Невозможно!
  
  – И тем не менее это так! Разве вы никогда не были в мюзик-холле, Гастингс? Никогда не замечали, как молниеносно происходят перевоплощения на сцене? Нет ничего проще, чем сотворить двойника какого-нибудь известного политического деятеля. К слову сказать, перевоплотиться в премьер-министра Великобритании куда проще, чем стать каким-нибудь Джоном Смитом из Клэпхема. А что до О’Мэрфи, так тут вообще все просто – ведь никто особенно не приглядывался к шоферу до тех пор, пока «премьер-министр» не отправился во Францию, а к тому времени он постарался исчезнуть. Прямо с вокзала Чаринг-Кросс он отправляется туда, где его ждут сообщники. Входит он под личиной О’Мэрфи, а выходит, уже приняв свой настоящий облик. Итак, О’Мэрфи исчезает бесследно, оставив после себя темное облако подозрений.
  – Но ведь человека, который выдавал себя за премьер-министра, видели многие!
  – Да, но никто из тех, кто видел его, не знал его лично. А Дэниелс еще к тому же старался по возможности и близко никого к нему не подпускать. Более того, не забывайте, что лицо у него было забинтовано, а если бы в его манере поведения кто-нибудь заметил нечто странное, то это наверняка отнесли бы за счет шока, от которого он до сих пор не оправился после недавнего покушения на его жизнь. Что могло бы быть естественнее, верно? К тому же все знали, что у мистера Макадама слабое горло. Также было общеизвестно, что перед долгими речами он берег голос. Поэтому похитители нисколько не сомневались, что до самой Франции вряд ли кто сможет обнаружить подмену. А вот уже там вести далее игру было не только рискованно, но и попросту невозможно – и потому премьер-министр исчезает.
  Вся полиция страны срывается с места и сломя голову несется через Ла-Манш. И никому даже в голову не приходит повнимательнее присмотреться к первому покушению. Более того, дабы создать иллюзию того, что похищение совершилось во Франции, Дэниелс имитирует нападение на самого себя – его также находят связанным и с кляпом во рту.
  – А тот человек, что играл роль премьер-министра?
  – А он в это время старается побыстрее принять свой нормальный вид. Ведь и его, и мнимого шофера могут в любую минуту арестовать как подозрительных личностей, до выяснения обстоятельств. На их счастье, ни одна живая душа не сможет догадаться о той роли, какую они сыграли в этой драме, и вполне вероятно, что за отсутствием улик их попросту отпустят.
  – А настоящий премьер-министр?
  – Его и О’Мэрфи сразу же после нападения перевозят в дом «миссис Эвералд», так называемой «тетушки» Дэниелса в Хампстеде. На самом же деле ее имя фрау Берта Эбенталь, и полиция давным-давно сбилась с ног, разыскивая ее. Так что можно считать, я сделал им неожиданный подарок – не говоря уже о Дэниелсе! Да, что и говорить, это был гениальный план, но только они не учли одного – того, что им придется иметь дело с Эркюлем Пуаро!
  Думаю, читатель вместе со мной охотно простит моему другу его невинное тщеславие!
  – И когда же вы заподозрили, что вас водят за нос?
  – Когда я принялся размышлять – и действовать согласно своему методу, Гастингс! И только этот эпизод со стрельбой никак не укладывался у меня в голове – до той самой минуты, пока я вдруг не вспомнил, что именно в результате покушения премьер-министр отправился во Францию с забинтованным лицом! И тогда все разом встало на свои места! А стоило мне только объехать деревенские аптеки между Виндзором и Лондоном, как тут же выяснилось, что никто, соответствующий данному мной описанию, в тот день не заезжал ни в одну из них. И никому там не перевязывали пораненное лицо! Итак, мое предположение блестяще подтвердилось. Ну а все остальное, друг мой, было по сравнению с этим просто детской игрой!
  На следующее утро Пуаро показал мне только что полученную им телеграмму. Телеграмма была без подписи. Не было там указано и место, откуда ее отправили. Да и вообще, в ней значилось одно лишь слово: «Вовремя!»
  А чуть позже все утренние газеты напечатали отчет о мирной конференции союзнических держав, уделив особое внимание шквалу аплодисментов, завершившему речь мистера Дэвида Макадама, премьер-министра Великобритании, которая, по словам журналистов, произвела на всех «поистине глубочайшее впечатление».
  
  
  Наследство Лемезюрье
  Вместе с Пуаро я участвовал в расследовании многих странных преступлений, но ни одно из них, я полагаю, не сравнится с серией удивительных событий, которые мы вспоминали на протяжении долгих лет и которые в итоге создали ту проблему, которую Пуаро предстояло разрешить. Все началось с того, что как-то вечером, во время войны, мы услышали семейную историю рода Лемезюрье, и она сразу привлекла наше внимание. Мы с Пуаро только недавно встретились, возобновив наши добрые дружеские отношения, начавшиеся еще в Бельгии. Он расследовал одно маленькое дело для военного министерства, успешно разрешив его. Мы обедали в «Карлтоне» с неким штабным офицером, который отвешивал Пуаро тяжеловесные комплименты в перерывах между сменами блюд. Офицер наконец спешно ушел на какую-то очередную встречу, а мы спокойно допили кофе, прежде чем последовать его примеру.
  Когда мы выходили из зала, кто-то окликнул меня, голос показался мне знакомым, и, обернувшись, я увидел капитана Винсента Лемезюрье, молодого парня, с которым я познакомился во Франции. Он был в компании с мужчиной постарше, который, судя по внешнему сходству, доводился ему родственником. Так оно и оказалось, поскольку его представили нам как мистера Хьюго Лемезюрье, дядю моего юного приятеля.
  В сущности, я не слишком хорошо знал капитана Лемезюрье, но он был приятным молодым человеком, может, только несколько мечтательным по натуре, и я вспомнил разговоры о том, что он принадлежал к одному древнему аристократическому роду, владевшему имениями в Нортумберленде еще до времен Реформации. Мы с Пуаро никуда не спешили и, приняв приглашение молодого человека, сели за их столик и довольно мило поболтали с нашими новыми знакомыми. Старшему Лемезюрье можно было дать лет сорок, легкая сутулость выдавала его пристрастие к научным трудам; и как выяснилось, в то время он действительно проводил какие-то химические исследования по заказу правительства.
  Наш разговор прервался в связи с появлением высокого темноволосого молодого человека, который решительно подошел к нашему столику, очевидно, испытывая некое волнение или даже тревогу.
  – Слава богу, что я нашел вас обоих! – воскликнул он.
  – Что случилось, Роджер?
  – Ваш отец, Винсент, сильно расшибся. Молодая строптивая лошадь… – Конца фразы мы не расслышали, поскольку он отвернулся к своим собеседникам.
  Через пару мгновений наши двое знакомых поспешно простились и покинули нас. Отец Винсента Лемезюрье серьезно пострадал, объезжая новую лошадь, и никто уже не надеялся, что он доживет до утра. Винсент смертельно побледнел и, казалось, был ошеломлен этим известием. Сказать по правде, я удивился такой реакции, поскольку из его немногословных разговоров на эту тему во Франции я понял, что они с отцом не особенно ладили, и поэтому сейчас такое проявление сыновних чувств слегка поразило меня.
  Темноволосый молодой человек, которого нам представили как кузена, мистера Роджера Лемезюрье, задержался, и мы втроем вышли на улицу.
  – Это довольно любопытная история, – заметил кузен. – Возможно, она заинтересует месье Пуаро. Я слышал о вас, месье Пуаро, от Хиггинсона. Он говорит, вы мастер психологии.
  – Да, я изучал психологию, – осторожно признал мой друг.
  – Вы заметили выражение лица моего кузена? Он был сражен, не так ли? А знаете почему? Стародавнее фамильное проклятие! Не желаете услышать эту историю?
  – Было бы очень любезно с вашей стороны рассказать мне ее.
  Роджер Лемезюрье взглянул на свои часы:
  – Времени еще много. Я встречаюсь с ними на вокзале Кингз-Кросс. Итак, месье Пуаро, род Лемезюрье очень древний. В далекие времена Средневековья один из тех древних Лемезюрье стал подозревать свою жену в измене. Он обнаружил эту леди в компрометирующей ситуации. Она клялась, что была невинна, но старый барон Хьюго не слушал ее. У нее был один ребенок, сын… и он клялся, что это не его ребенок и что он никогда не признает его своим наследником. Я забыл, что именно он сделал… Некоторые, увлекаясь средневековыми представлениями, считают, что замуровал мать и сына живыми; в любом случае он убил их обоих, и она, умирая, настаивала на своей невиновности и прокляла весь род Лемезюрье. Проклятие состояло в том, что ни один первенец мужского пола, родившийся в семье Лемезюрье, никогда не будет наследником. В итоге по прошествии времени невиновность той дамы была полностью доказана. Я полагаю, что старый Хьюго надел власяницу и провел остаток своих дней в постах и молитве. Но странная вещь заключается в том, что с тех самых пор ни один первенец мужского пола не наследовал титул барона. Он переходил к братьям, к племянникам, к младшим сыновьям… но только не к старшему сыну. Отец Винсента был вторым из пяти сыновей, его старший брат умер в младенчестве. Конечно, всю войну Винсент был уверен, что если кому-то и суждено умереть, то именно ему. Но, что довольно странно, его два младших брата были убиты, а сам он прошел войну и остался целым и невредимым.
  – Интересная семейная история, – задумчиво сказал Пуаро. – Но сейчас умирает его отец, а он, как старший сын, становится наследником?
  – Именно так. Проклятие, должно быть, выдохлось… не в силах противостоять напряженности современной жизни.
  Пуаро покачал головой, как будто осуждая шутливый тон своего собеседника. Роджер Лемезюрье вновь глянул на часы и заявил, что ему пора бежать.
  Продолжение этой истории стало известно на следующий день, когда мы узнали о трагической смерти капитана Винсента Лемезюрье. Он ехал на север, в Шотландию, почтовым поездом и ночью, должно быть, открыл двери вагона и выбросился на полном ходу. По-трясение, вызванное несчастным случаем с его отцом, вероятно, вызвало некоторое временное умопомрачение. Странное суеверие, господствующее в семье Лемезюрье, было упомянуто в связи с новым наследником, братом его отца, чей единственный сын, Рональд Лемезюрье, впоследствии утонул в реке Сомме.
  Я полагаю, что наша случайная встреча с молодым Винсентом в последний вечер его жизни разожгла наш интерес ко всему, что имело отношение к семье Лемезюрье, поскольку два года спустя мы с некоторым интересом отметили смерть Рональда Лемезюрье, который ко времени его наследования фамильного имения был уже хроническим больным. Преемником стал его брат Джон, здоровый и бодрый мужчина, у которого был сын – студент Итона.
  Определенно некий злой рок омрачал жизнь рода Лемезюрье. Приехав на очередные каникулы, этот юноша умудрился застрелить себя. Смерть его отца произошла внезапно, в результате укуса осы, и титул по наследству перешел к его младшему пятому брату – Хьюго, с которым, как мы припомнили, мы и встречались в тот трагический вечер в «Карлтоне».
  Не имея никаких объяснений этой исключительной серии несчастий, выпавших на долю рода Лемезюрье, мы не были лично заинтересованы в этом деле, но уже близилось то время, когда нам предстояло занять более активную позицию.
  
  Однажды утром нам доложили о приходе миссис Лемезюрье. Это была высокая, энергичная женщина лет тридцати, производившая впечатление на редкость решительной и здравомыслящей особы. В говоре ее слышался слабый американский акцент.
  – Месье Пуаро? Я рада познакомиться с вами. Мой муж, Хьюго Лемезюрье, встречался с вами как-то раз много лет назад, но вы едва ли помните тот случай.
  – Я помню его отлично, мадам. Это случилось в «Карлтоне».
  – У вас просто замечательная память. Месье Пуаро, я очень обеспокоена.
  – Что же вас беспокоит, мадам?
  – Мой старший сын… Вы знаете, у меня два сына. Рональду – восемь, а Джеральду – шесть лет.
  – Продолжайте, мадам. Почему вы беспокоитесь за малыша Рональда?
  – Месье Пуаро, за последние шесть месяцев он три раза был на волосок от смерти: сначала он чуть не утонул этим летом, когда мы отдыхали в Корнуолле; затем он выпал из окна детской, а потом чуть не умер, отравившись трупным ядом.
  Возможно, выражение лица Пуаро даже слишком красноречиво отразило его мысли, поскольку миссис Лемезюрье, едва переведя дух, поспешила добавить:
  – Разумеется, я понимаю, вы думаете, что я просто глупая женщина, делающая из мухи слона.
  – Нет, право, мадам. Огорчение любой матери вполне оправданно в таких случаях, но я не понимаю, как могу вам помочь. Я не le bon Dieu, чтобы управлять волнами; для окна детской я предложил бы вам железные решетки, а для качества пищи… что может сравниться с материнской заботой?
  – Но почему все эти вещи случались с Рональдом, а не с Джеральдом?
  – Случай, мадам… просто le hasard!
  – Вы так считаете?
  – А что думаете вы… вы и ваш муж?
  По лицу миссис Лемезюрье пробежала тень.
  – С Хьюго разговаривать бесполезно… он не хочет ни о чем слушать. Возможно, вам приходилось слышать, что есть некое фамильное проклятие… о том, что ни один из старших сыновей не может стать наследником. Хьюго верит в него. Он полностью поглощен этой семейной историей, и он в высшей степени суеверен. Когда я поделилась с ним своими страхами, то он сказал, что это проклятие и никто из нас не в силах предотвратить его. Но, месье Пуаро, я родом из Америки, и мы не слишком верим в проклятия. Мы любим их как некую принадлежность подлинного аристократического рода… они придают некую тайну, загадочность, ну, надеюсь, вы понимаете. Я была простой опереточной актрисой, когда Хьюго познакомился со мной… и я думала, что история о его семейном проклятии рассказывается просто ради красного словца. Понимаете, о таких вещах приятно вспоминать у камина зимними вечерами, но когда это касается одного из твоих детей… Я просто обожаю моих детей, месье Пуаро, ради них я готова на все.
  – Поэтому теперь вы склонны поверить в это семейное предание, мадам?
  – Может ли предание подпилить ствол ивы?
  – О чем вы говорите, мадам? – в изумлении вскричал Пуаро.
  – Я сказала, может ли предание… или некий призрак, если вам так угодно назвать его, подпилить ствол ивы? Я не рассказала вам кое-что о Корнуолле. Любой мальчик мог заплыть слишком далеко и… хотя Рональд научился плавать уже в четыре года. Но с ивой иной случай. Оба мальчика сильно расшалились. Они обнаружили, что могут лазить взад-вперед по стволу ивы. Они часто играли так. Однажды – Джеральда в это время не было дома – Рональд лазил туда и обратно без остановки, и вдруг ива сломалась, и он упал. К счастью, он не получил серьезных повреждений. Но я пошла и исследовала эту иву: ветка была подпилена, месье Пуаро… заранее подпилена.
  – То, что вы рассказали мне, очень серьезно, мадам. Вы говорите, вашего младшего сына в это время не было дома?
  – Да.
  – А в момент отравления он тоже отсутствовал?
  – Нет, тогда оба они были за столом.
  – Любопытно, – пробормотал Пуаро. – Итак, мадам, кто еще живет в вашем имении?
  – Мисс Сондерс, гувернантка наших детей, и Джон Гардинер, секретарь моего мужа… – Миссис Лемезюрье слегка помедлила, словно что-то ее смущало.
  – И кто же еще, мадам?
  – Майор Роджер Лемезюрье – его, я полагаю, вы также встречали в тот вечер в «Карлтоне» – проводит у нас довольно много времени.
  – Ах да… он приходится вам родственником, не так ли?
  – Дальним родственником. Он не принадлежит к нашей ветви родового древа. Хотя, я полагаю, сейчас он является ближайшим родственником моего мужа. Он славный человек, и все мы очень любим его.
  – Это не он научил ваших детей забираться на иву?
  – Вполне возможно. Он довольно часто провоцирует их на разные шалости.
  – Мадам, я приношу извинения за то, что сказал вначале. Существует реальная опасность, и я думаю, что смогу вам помочь. Я предлагаю вам пригласить нас с Гастингсом к вам в гости. Ваш муж не будет возражать?
  – О нет. Только он считает, что это все бесполезно. Я прихожу в ярость от того, как он просто сидит и ждет, когда наш мальчик погибнет.
  – Успокойтесь, мадам. Давайте спокойно обговорим наши планы.
  
  Наши планы были должным образом обговорены, и следующий день увидел нас уезжавшими на север. Пуаро был погружен в глубокую задумчивость. Он вышел из нее, чтобы резко спросить:
  – Уж не из такого же ли поезда выпал Винсент Лемезюрье?
  Он сделал легкое ударение на слове «выпал».
  – Надеюсь, вы не подозреваете, что и здесь был какой-то подлый замысел? – спросил я.
  – А не думаете ли вы, Гастингс, что некоторые из этих последних смертей в семействе Лемезюрье могли быть подстроены? Возьмем, к примеру, Винсента. Затем парень из Итона… подобные несчастные случаи с пистолетами всегда очень неоднозначны. Предположим, что и этот мальчик случайно выпал из окна детской и разбился насмерть… что может быть более естественно и не вызвать ни малейших подозрений? Но почему только один ребенок, Гастингс? Кто выигрывает от смерти старшего сына? Только его младший шестилетний брат! Абсурд!
  – Возможно, позже они намеревались устранить и другого, – предположил я, хотя у меня не было ни малейшего представления, кем могли быть эти «они».
  Пуаро с недовольным видом покачал головой.
  – Трупный яд… – пробормотал он задумчиво, – атропин зачастую вызывает очень похожие симптомы. Да, наше присутствие явно необходимо.
  
  Миссис Лемезюрье с восторгом приветствовала нас, затем проводила в кабинет своего мужа и удалилась. Хьюго значительно изменился с тех пор, как я видел его в последний раз. Его спина еще больше ссутулилась, а лицо приобрело странный землистый оттенок. Он выслушал объяснения Пуаро по поводу нашего появления в его доме.
  – Тут безошибочно чувствуется практический, здравый смысл Сейди! – воскликнул он наконец. – Оставайтесь, конечно, пожалуйста, месье Пуаро, и я благодарен вам за ваш приезд, но… чему быть, того не миновать. О-хо-хо, грехи наши тяжкие… Мы, Лемезюрье, знаем… никто из нас не избежит своей судьбы.
  Пуаро напомнил ему о подпиленной ветке ивы, но это, видимо, произвело незначительное впечатление на Хьюго.
  – Наверняка это просто небрежность садовника… да, да, орудием судьбы может стать все, что угодно, но тайная цель очевидна; и я скажу вам, месье Пуаро, нам не придется долго ждать.
  Пуаро внимательно взглянул на него.
  – Почему вы так говорите?
  – Потому что я и сам обречен. Я обращался к доктору в прошлом году, я неизлечимо болен… конец уже не за горами; но прежде чем я умру, Рональд будет забран в мир иной. Наследником останется Джеральд.
  – А если что-то случится и с вашим вторым сыном?
  – С ним ничего не случится, ему ничто не угрожает.
  – Но если все-таки? – настаивал Пуаро.
  – Следующим наследником станет мой кузен Роджер.
  Нас прервали: высокий статный человек с кудрявой огненно-рыжей шевелюрой вошел в кабинет с пачкой бумаг.
  – Не будем сейчас заниматься делами, Гардинер, – сказал Хьюго Лемезюрье и добавил: – Мой секретарь, мистер Гардинер.
  Секретарь поклонился, произнес несколько любезных слов и удалился. Несмотря на его приятную внешность, было в этом человеке нечто отталкивающее. Я сказал об этом Пуаро, когда мы вышли прогуляться по прекрасному старому парку, и, к моему удивлению, он был со мной согласен.
  – Да-да, Гастингс, вы правы. Мне он тоже не понравился. Слишком уж он красив. Такие всегда ищут теплое местечко, что-то вроде синекуры. А вот и наши детки.
  К нам приближалась миссис Лемезюрье со своими сыновьями. Они были приятными на вид мальчиками, младший – темноволосый, как его мать, а старший – с рыжеватыми кудрями. Они с серьезным видом пожали нам руки, а вскоре были совершенно очарованы рассказами Пуаро. Чуть позже нам представили и мисс Сондерс, невзрачную и невыразительную особу, которая завершала компанию.
  В течение нескольких дней мы вели приятную, легкую жизнь, но всегда были начеку, правда, безрезультатно. Мальчики жили счастливо и нормально, и ничто, казалось, не предвещало дурного. На четвертый день нашего пребывания в имение заехал майор Роджер Лемезюрье. Он мало изменился: по-прежнему беспечен и жизнерадостен, с той же самой привычкой ко всему относиться легко. Он был, очевидно, кумиром мальчиков: они восторженно встретили его и тут же утащили в сад играть в индейцев. Я заметил, что Пуаро последовал за ними.
  На следующий день все были приглашены на чай к леди Клейгейт, чье поместье находилось по соседству. Миссис Лемезюрье предложила нам тоже пойти с ними, но, казалось, даже слегка обрадовалась, когда Пуаро отказался и заявил, что он предпочел бы остаться дома.
  Как только все ушли, Пуаро взялся за работу. Он напоминал мне некоего наделенного интеллектом терьера. Я полагаю, что в доме не осталось уголка, который бы он не обследовал; однако все это было сделано так спокойно и методично, что никто даже не заметил его передвижений. В итоге он остался явно неудовлетворенным. Мы сели пить чай на балконе вместе с мисс Сондерс, которая также не пошла на прием.
  – Мальчики будут только рады, – проговорила она в своей бесцветной манере. – Хотя я надеюсь, что они будут вести себя прилично: не испортят клумбы и не станут дразнить пчел…
  Пуаро не донес чашку до рта. Он выглядел как человек, который увидел привидение.
  – Пчелы? – спросил он громовым голосом.
  – Да, месье Пуаро, пчелы. Три пчелиных улья. Леди Клейгейт очень гордится своими пчелами…
  – Пчелы? – вновь воскликнул Пуаро. Затем он выскочил из-за стола и, схватившись за голову, нервно зашагал взад и вперед по балкону. Теряясь в догадках, я размышлял, почему мой приятель так разволновался при одном упоминании о пчелах.
  В этот момент мы услышали, что вернулся автомобиль. Пуаро был уже на ступеньках крыльца, когда компания выходила из машины.
  – Рональда ужалила пчела! – возбужденно крикнул Джеральд.
  – Ничего страшного, – сказала миссис Лемезюрье, – укус даже не распух. Мы приложили к ранке нашатырный спирт.
  – Позвольте мне взглянуть, мой маленький друг, – сказал Пуаро. – Куда вас укусила пчела?
  – Вот сюда, в шею, – важно ответил Рональд. – Но она не причинила мне вреда. Папа сказал: «Стой спокойно и не двигайся… на тебя села пчела». Я замер, и он ее снял, но она успела ужалить меня, хотя почти не больно, просто как укол булавкой, а я не заплакал, ведь я уже взрослый и на следующий год пойду в школу.
  Пуаро осмотрел шею мальчика и отошел в сторону. Взяв меня под руку, он тихо сказал:
  – Сегодня ночью, mon ami, у нас будет одно дельце! Только никому ни слова!
  Он отказался дать более вразумительные пояснения, и я, снедаемый любопытством, с нетерпением ждал ночи. Пуаро рано отправился спать, и я последовал его примеру. Когда мы поднялись на второй этаж, он удержал меня за руку и дал краткие инструкции:
  – Не раздевайтесь. Идите к себе в комнату, выждите какое-то время, потом погасите свет. Встречаемся здесь.
  Выполнив все его указания, я в условленное время встретил его в коридоре. Он жестом велел мне хранить молчание, и мы тихо пошли в то крыло дома, где находились детские спальни. Мы вошли в спальню Рональда и спрятались в самом темном углу. Мальчик спокойно спал.
  – По-моему, он спит очень крепко, – прошептал я.
  Пуаро кивнул.
  – Снотворное, – пробормотал он.
  – Зачем?
  – Чтобы он не кричал…
  – А с чего ему кричать? – спросил я умолкшего Пуаро.
  – От укола шприца, mon ami! Тише, давайте лучше помолчим… хотя я полагаю, что ждать нам придется довольно долго.
  * * *
  Но тут Пуаро ошибся. Не прошло и десяти минут, как дверь тихо открылась и кто-то вошел в комнату. Я слышал звук шумного, учащенного дыхания. Шаги направились к кровати, и затем раздался резкий щелчок. Луч электрического фонарика осветил лицо спящего ребенка… но темнота пока скрывала вошедшего. Он положил фонарик на тумбочку, в правой руке у него был шприц, а левой он коснулся шеи мальчика…
  Мы с Пуаро мгновенно выскочили из укрытия. Фонарик упал на пол, и мы в темноте боролись с тайным пришельцем. Он оказался исключительно сильным. Но наконец мы одолели его.
  – Свет, Гастингс, я должен увидеть его лицо… Хотя, боюсь, мне слишком хорошо известно, кого мы сейчас увидим.
  «Так же как и мне», – подумал я, на ощупь ища на полу фонарик. В какой-то момент я подозревал секретаря, подстрекаемый моей тайной неприязнью к этому человеку, но сейчас я чувствовал уверенность в том, что выслеженным нами чудовищем окажется кузен, который решил расчистить себе путь к титулу убийством двух своих малолетних родственников.
  Моя нога коснулась фонарика. Я поднял его и включил свет. Тусклый луч осветил лицо… Хьюго Лемезюрье, отца мальчиков!
  Я чуть не выронил фонарь.
  – Невозможно, – хрипло пробормотал я, – невозможно!
  Лемезюрье потерял сознание. Мы с Пуаро перетащили его в другое крыло и положили на кровать в спальне. Пуаро наклонился и осторожно извлек что-то из его правой руки. Он повернулся ко мне, и я увидел у него на ладони маленький шприц. Я содрогнулся.
  – Что в нем? Яд?
  – Муравьиная кислота, я полагаю.
  – Муравьиная кислота?
  – Да. Вероятно, полученная из муравьиного яда. Он же был химиком, как вы помните. Причиной смерти, наверное, сочли бы пчелиный укус.
  – О боже, – пробормотал я, – ведь это его родной сын! И вы ожидали этого?
  Пуаро печально кивнул головой.
  – Да. Разумеется, он душевнобольной. Я подозреваю, что фамильное предание стало его манией. Непреодолимое желание стать наследником заставило его совершить ряд ужасных преступлений. Возможно, впервые эта идея пришла ему в голову, когда он ехал на север в ту ночь вместе с Винсентом. Он не мог вынести, что предсказание будет опровергнуто. Сын Рональда уже умер, да и сам Рональд стоял на пороге смерти… у них было слабое здоровье. Хьюго устроил несчастный случай с пистолетом и, о чем я не подозревал до сих пор, убил своего брата Джона уже известным нам способом, введя муравьиную кислоту в его яремную вену. На тот момент его амбиции были удовлетворены, он стал хозяином фамильных владений. Однако его триумф был кратковременным… у него обнаружили неизлечимую болезнь. И тогда появилась эта навязчивая безумная идея: старший сын рода Лемезюрье не должен стать наследником. Я подозреваю, что он сам подстроил то опасное купание… наверное, спровоцировал своего сына на слишком дальний заплыв. А когда этот план не удался, он подпилил ветку ивы, ну а потом отравил детскую еду.
  – Дьявольщина! – поежившись, пробормотал я. – И ведь все так умно спланировано!
  – Да, mon ami, нет ничего более поразительного, чем исключительное здравомыслие душевнобольных! Разве только исключительно экстравагантные чудачества здоровых! Я подозреваю, что он совсем недавно окончательно спятил, то есть его безумие перешло в хроническую болезнь.
  – И ведь подумать только: я подозревал Роджера… этого прекрасного человека.
  – Это было вполне естественное предположение, mon ami. Мы знали, что в ТОТ вечер он также должен был отправиться на север вместе с Винсентом. Мы знали, что он является очередным наследником после Хьюго и его детей. Но наше предположение не подтверждалось фактами. Ива была подпилена, когда в доме оставался один Рональд… А ведь в интересах Роджера было бы покончить разом с обоими детьми. Отраву подсыпали только в еду Рональда. А сегодня, когда они вернулись домой, я выяснил, что об укусе пчелы мальчику сообщил сам Хьюго, и тогда я вспомнил другую смерть от такого укуса… тут-то я все и понял!
  Хьюго Лемезюрье умер через несколько месяцев в частной клинике для душевнобольных, в которую его поместили. Спустя год его вдова вышла замуж за мистера Джона Гардинера, рыжеволосого секретаря. Рональд унаследовал обширные владения своего отца и продолжает жить в добром здравии.
  – Ну вот и славно, – заметил я Пуаро. – Очередное заблуждение рассеялось. Вы весьма успешно разделались с проклятием рода Лемезюрье.
  – Сомневаюсь, – в глубокой задумчивости сказал Пуаро. – Право же, я очень сомневаюсь в этом.
  – Что вы имеете в виду?
  – Mon ami, я отвечу вам одним многозначным намеком: подумайте о… красном цвете!
  – Что, кровь?! – Вздрогнув, я понизил голос до испуганного шепота.
  – Вам всюду чудятся мелодрамы, Гастингс! Я подразумевал нечто гораздо более прозаичное – цвет волос маленького Рональда.
  
  
  Дело на Балу Победы
  По чистой случайности довелось моему другу Эркюлю Пуаро, бывшему шефу бельгийской полиции, связаться с делом этих титулованных особ. Успешные расследования принесли ему известность, и он решил посвятить себя частной практике, чтобы иметь возможность заниматься только наиболее сложными и загадочными преступлениями. Сам я после ранения в сражении на реке Сомме (во Франции) был освобожден от воинской службы по состоянию здоровья и поселился вместе с Пуаро в Лондоне. Поскольку о большинстве проведенных им расследований я знаю из первых рук, то мне пришло в голову, что я могу выбрать и описать самые интересные из них. Приступив к осуществлению своей идеи, я решил, что лучше всего начать мои записки с того странного и запутанного преступления, которое в свое время вызвало широчайший общественный интерес. Я имею в виду убийство на Балу победы.
  Возможно, оригинальные методы расследования, присущие Пуаро, полнее и ярче представлены в других, более загадочных делах, однако сенсационность этого события, участие в нем известных особ и реклама в прессе позволили стать ему знаменитым делом, и я пришел к выводу, что давно пора рассказать миру о том, какую роль сыграл Пуаро в разгадке данного преступления.
  Чудесным весенним утром мы с Пуаро сидели в его гостиной. Мой маленький друг, как всегда аккуратно и щеголевато одетый, слегка склонив набок яйцевидную голову, тщательно накладывал новую помаду на свои усы. Своеобразное, безобидное тщеславие было характерной чертой Пуаро, укладываясь в один ряд с его любовью к порядку, методу и системе. Прочитанная мною «Дейли ньюсмонгер» незаметно соскользнула на пол, а я продолжал сидеть, погрузившись в глубокое раздумье, из которого меня вывел вопрос Пуаро:
  – О чем вы так глубоко задумались, mon ami?[74]
  – По правде говоря, я ломал голову над историей, произошедшей на Балу победы. Все газеты пестрят сообщениями об этом, – ответил я, слегка постучав пальцем по газетной странице.
  – Неужели?
  – И чем больше читаешь об этом, тем таинственнее представляются те события, – увлеченно рассуждал я. – Кто убил лорда Кроншоу? Можно ли назвать простым совпадением то, что в ту же ночь умирает Коко Куртене? Была ли ее смерть несчастным случаем? Или она намеренно приняла слишком большую дозу кокаина? – Я выдержал паузу и взволнованно добавил: – Вот какие интересные вопросы задавал я себе.
  Я несколько разозлился, что Пуаро не проявил ни малейшего интереса к моим словам. Продолжая пялиться в зеркальце, он лишь удовлетворенно пробормотал:
  – Бесспорно, благодаря этой новой помаде усы выглядят просто великолепно! – Однако, перехватив мой взгляд, поспешно добавил: – Да, да, исключительно интересно… Ну и как же вы ответили на эти вопросы?
  Но прежде чем я успел ответить, дверь открылась, и наша квартирная хозяйка объявила о приходе инспектора Джеппа.
  Инспектор Джепп из Скотленд-Ярда был нашим старым приятелем, и мы сердечно приветствовали его.
  – О, мой дорогой Джепп, – воскликнул Пуаро, – что привело вас к нам в гости?
  – В общем, месье Пуаро, – сказал Джепп, усаживаясь в кресло и приветливо кивнув мне, – я взялся за одно дело, которое, как мне показалось, придется вам особенно по душе, и зашел узнать: не захотите ли вы приложить к нему руку?
  Пуаро хорошо отзывался о способностях Джеппа, хотя и сожалел об отсутствии систематизированного подхода в его методах работы, но я, со своей стороны, считал, что истинным талантом этого детектива является та удивительная ловкость, с которой он умел заставить Пуаро работать на себя, представив все так, будто сам оказывает ему огромную любезность.
  – Дело связано с Балом победы, – внушительно сказал Джепп. – Разве вам не хочется разгадать эту головоломку?
  Пуаро с улыбкой взглянул на меня:
  – Мой друг Гастингс, во всяком случае, был бы не прочь. Буквально перед вашим приходом он увлеченно рассуждал на эту тему. N’est-ce pas, mon ami?[75]
  – He сомневайтесь, сэр, – покровительственно сказал Джепп. – Вы тоже заинтересуетесь им. Скажу больше: вы будете гордиться тем, что располагаете секретными сведениями об этом. Итак, перейдем к делу. Я полагаю, месье Пуаро, вам известны основные факты произошедшей истории?
  – Только из газет… а творческое воображение журналистов порой уводит далеко от реальности. Я предпочел бы услышать эту историю лично от вас.
  Скрестив ноги, Джепп поудобнее устроился в кресле и начал:
  – В прошедший вторник, как известно всему свету, состоялся торжественный великосветский Бал победы. Разумеется, в наши дни так готова величать себя каждая дешевая вечеринка, но это был действительно грандиозный бал, устроенный в «Колоссус-Холле», на который собрался весь Лондон, включая нашего лорда Кроншоу и его приятелей.
  – Его досье? – прервал инспектора Пуаро. – Я имею в виду его признаки жизни… Нет, скорее всего, у вас это называется… биография?
  – Лорд Кроншоу числился пятым виконтом, двадцати пяти лет от роду, богат, холост, и, кроме того, он был страстным поклонником театрального искусства. Поговаривали о его увлечении мисс Куртене из театра Олбани, которая известна среди своих друзей как Коко и которая была на редкость обворожительной молодой особой.
  – Хорошо. Continuez![76]
  – Компания лорда Кроншоу насчитывала шесть человек: он сам, его дядя, достопочтенный Юстас Белтайн, миловидная американская вдовушка, миссис Маллаби, молодой актер Крис Дэвидсон с женой и, наконец, последняя – по номеру, но не по значению – мисс Коко Куртене. Как вы знаете, это был экстравагантный костюмированный бал, и компания Кроншоу ко всему прочему представляла старую итальянскую комедию.
  – Комедия дель арте, – пробормотал Пуаро. – Да, я понимаю.
  – Во всяком случае, костюмы изготавливались по рисункам, скопированным с фарфоровых статуэток из коллекции Юстаса Белтайна. Лорд Кроншоу был в наряде Арлекина, Белтайн представлял Пульчинелл, миссис Маллаби была подружкой Пульчинеллы, Дэвидсоны изображали Пьеро и Пьеретту, а мисс Куртене, естественно, была Коломбиной. Так вот, с самого начала вечера всем показалось, что происходит что-то неладное. Лорд Кроншоу был угрюм и вел себя как-то странно. Когда его компания собралась вместе на организованный хозяином ужин, все заметили, что он и мисс Куртене даже не разговаривают друг с другом. Лицо у нее было заплаканное, и сама она, казалось, была на грани истерики. Ужин прошел в напряженной атмосфере, и, когда все покидали столовую, Коко обратилась к Крису Дэвидсону и громко попросила его отвезти ее домой, поскольку ей «осточертел этот бал». Молодой актер нерешительно взглянул на лорда Кроншоу и в итоге увлек их обоих обратно в столовую.
  Но все его усилия по достижению примирения оказались тщетными, и поэтому он взял такси и проводил проливающую слезы мисс Куртене до ее квартиры. Очевидно, она была чем-то ужасно расстроена, но не доверилась ему и только все повторяла, что заставит «старину Кронша пожалеть об этом». Только по этим словам мы и предположили, что ее смерть, возможно, была не случайной, хотя вряд ли можно так полагаться на них. К тому времени, когда Дэвидсону удалось немного успокоить ее, было уже слишком поздно возвращаться в «Колоссус-Холл», и Дэвидсон отправился прямиком домой в свою квартиру в Челси, а вскоре туда приехала и его жена с сообщением об ужасной трагедии, которая произошла после его отъезда.
  По ходу бала лорд Кроншоу, очевидно, становился все мрачнее и мрачнее. Он сторонился своих приятелей весь остаток вечера. Около половины второго ночи, как раз перед большим котильоном, во время которого все должны были снять маски, служивший вместе с Кроншоу офицер, капитан Дигби, который знал его маскарадный костюм, заметил, что Кроншоу стоит в балконной ложе, наблюдая за толпившимися в зале гостями.
  «Эй, Кронш! – крикнул он. – Спускайся к нам, давай повеселимся! Что ты там тоскуешь в одиночестве, как старый сыч? Давай спускайся скорее, близится кульминация, сейчас начнется добрый старый котильон».
  «Отлично! – ответил Кроншоу. – Подожди меня, иначе я не отыщу тебя в этой толпе».
  Сказав это, он развернулся и вышел из ложи. Капитан Дигби поджидал его в компании с миссис Дэвидсон. Время шло, но лорд Кроншоу все не появлялся. Наконец Дигби потерял терпение.
  «Неужели этот чудак думает, что мы будем ждать его всю ночь?» – воскликнул он.
  В этот момент к ним присоединилась миссис Маллаби, и они объяснили ей ситуацию.
  «Скажите на милость, – весело воскликнула симпатичная вдовушка, – он сегодня весь вечер был зол как черт. Давайте мы сами найдем и развеселим его».
  Начались поиски, но они оставались безуспешными до тех пор, пока миссис Маллаби не пришло в голову, что он, возможно, направился в ту гостиную, где они ужинали часом раньше. Все направились туда. Какое зрелище предстало перед их глазами! Они действительно нашли Арлекина, но распростертого на полу со столовым ножом в груди!
  Джепп умолк, а Пуаро, понимающе кивнув головой, сказал тоном знатока:
  – Une belle affaire![77] И конечно же, неизвестно, кто так грубо воспользовался столовым ножом? Впрочем, как и следовало ожидать!
  – Ну а остальное вам известно, – продолжал инспектор. – Трагедия оказалась двойной. На следующий день все газеты пестрели сообщениями об убийстве Кроншоу и краткими заметками о том, что мисс Куртене, популярная актриса, была обнаружена мертвой в своей постели и что она умерла в результате приема слишком большой дозы кокаина. Пока непонятно только, был ли это несчастный случай или самоубийство. Ее служанка, вызванная для дачи показаний, подтвердила, что мисс Куртене часто употребляла этот наркотик, и в итоге мы склонились к версии несчастного случая. Тем не менее нельзя сбрасывать со счетов и возможность самоубийства. Ее смерть представляется мне на редкость несвоевременной, поскольку теперь мы не сможем узнать о причине той ссоры, что произошла на балу. Кстати, в кармане убитого обнаружили изящную эмалевую шкатулочку. На ее крышке бриллиантами было выложено имя «Коко», а в самой шкатулке оказалось довольно много кокаина. Служанка мисс Куртене заявила, что эта вещица принадлежала ее хозяйке и та всегда носила ее с собой, поскольку в ней содержался запас наркотика, к которому она сильно пристрастилась.
  – А сам лорд Кроншоу увлекался кокаином?
  – Наоборот. Он резко отрицательно относился к этому ее увлечению.
  Пуаро задумчиво кивнул:
  – Но раз уж шкатулочка оказалась у него, то, выходит, он знал, что мисс Куртене употребляет наркотики. Разве это не наводит на некоторые размышления, мой дорогой Джепп?
  – М-да… – неопределенно промямлил Джепп.
  Я улыбнулся.
  – В общем, – сказал Джепп, – вот так обстояло дело. Что же вы думаете о нем?
  – Вы рассказали обо всех обнаруженных уликах?
  – Ах да, мы нашли еще кое-что. – Джепп вынул из кармана какой-то комочек и протянул его Пуаро. Это был изумрудно-зеленый шелковый помпончик, явно вырванный откуда-то, поскольку из него торчали оборванные нитки. – Мы нашли его в кулаке убитого, – пояснил инспектор.
  Пуаро вернул помпон без каких-либо комментариев и спросил:
  – Что вы смогли выяснить о врагах лорда Кроншоу?
  – Ничего. Видимо, он был приятным молодым человеком, пользовавшимся уважением в обществе.
  – Кто мог быть заинтересован в его смерти?
  – Его дядя, достопочтенный Юстас Белтайн, наследует титул и состояние. На него падают кое-какие подозрения. Несколько человек заявили, что они слышали ссору в маленькой столовой с Юстасом Белтайном. Вы же понимаете, что в разгар ссоры попавшийся под руку столовый нож вполне мог сыграть роль смертоносного оружия.
  – А что сам мистер Белтайн говорит по этому поводу?
  – Заявляет, что он задал головомойку одному пьяному официанту. И также говорит, что это было скорее ближе к часу ночи, а не в половине второго. Понимаете, капитан Дигби очень точно запомнил время. С момента его разговора с Кроншоу и до того, как они обнаружили его труп, прошло всего минут десять.
  – Как бы то ни было, я полагаю, что раз уж мистер Белтайн изображал Пульчинеллу, то его наряд был украшен фальшивым горбом и большим гофрированным воротником.
  – Я не знаю точных деталей его костюма, – сказал Джепп, с любопытством взглянув на Пуаро. – Но в любом случае мне совершенно непонятно, с чего вдруг вы упомянули об этом.
  – Непонятно? – По губам Пуаро скользнула чуть насмешливая улыбка. Он продолжил спокойным тоном, но его глаза загорелись хорошо мне знакомым зеленоватым огнем: – И в той маленькой столовой, очевидно, был какой-то занавес, не правда ли?
  – Да, но…
  – За которым мог бы спрятаться человек?
  – Да… за ним действительно находилась небольшая ниша, но как вы узнали?.. Неужели вам доводилось бывать в этом доме, месье Пуаро?
  – Нет, мой любезный Джепп, мысль о таком занавесе только что пришла мне в голову. Без него вся эта драма выглядела бы необъяснимой. А любая драма должна иметь свое объяснение. Но скажите мне, разве никто не посылал за доктором?
  – Конечно, сразу же послали за ним. Только доктор уже ничем не мог помочь. Смерть, судя по всему, была мгновенной.
  Пуаро с легким раздражением покачал головой.
  – Да-да, все понятно. Но этот доктор… он давал показания на дознании?
  – Да.
  – Разве он ничего не говорил о каких-либо особых признаках?.. Не показалось ли ему состояние тела несколько странным?
  Джепп сверлил взглядом маленького бельгийца.
  – Да, месье Пуаро, я не представляю, как вы узнали об этом, но он упомянул, что не в состоянии объяснить некоторую напряженность застывших мышц убитого.
  – Ага! – воскликнул Пуаро. – Мои Dieu![78] Джепп, ведь это же наводит на определенные мысли, не так ли?
  Я видел, что определенных мыслей у Джеппа явно не было.
  – Если вы думаете об отравлении, месье, – озадаченно сказал он, – то зачем, скажите на милость, сначала травить человека, а потом всаживать в него нож?
  – Такая версия действительно кажется смехотворной, – с готовностью согласился Пуаро.
  – Итак, месье, что еще вы хотели бы узнать? Может, вы желаете осмотреть комнату, где было обнаружено тело?
  Пуаро махнул рукой.
  – Ничуть. В вашем рассказе мне показалась интересной только одна деталь – отношение лорда Кроншоу к употреблению наркотиков.
  – То есть вы совершенно ничего не хотите видеть?
  – Нет, пожалуй, кое-что можно посмотреть.
  – И что же это?
  – Набор фарфоровых статуэток, по которым были сделаны костюмы.
  Джепп изумленно взирал на него.
  – Ну вы и чудак!
  – Вы можете устроить это для меня?
  – Что ж, если хотите, мы сейчас можем съездить на Беркли-сквер. Думаю, мистер Белтайн… хотя теперь вернее было бы сказать – его светлость… не будет возражать.
  
  Взяв такси, мы немедленно отправились туда. Новоиспеченного лорда Кроншоу не оказалось дома, но по просьбе Джеппа нас провели в «фарфоровую комнату», где хранились эти жемчужины коллекции. Джепп обвел стеллажи растерянным взглядом.
  – Я совсем не уверен, месье, сумеете ли вы отыскать здесь интересующие вас статуэтки.
  Но Пуаро уже подтащил к камину стул и с проворством кошки вскочил на него. На зеркальной поверхности полочки красовалось ровно шесть фарфоровых фигурок. Пуаро скрупулезно рассматривал их, давая нам краткие комментарии во время осмотра:
  – Les voilà! Старая итальянская комедия. Три парочки! Арлекин и Коломбина, Пьеро и Пьеретта – какой изящный белый наряд с зеленой отделкой – и, наконец, Пульчинелла и его подружка в розовато-лиловой и желтой гамме. Прекрасная работа, и как точно изображен костюм Пульчинеллы – гофрировка, кружева, горб и высокая шляпа. Да, как я и думал, очень затейливый костюмчик.
  Осторожно поставив последнюю фигурку на место, он спрыгнул на пол.
  Джеппа, похоже, не удовлетворили эти комментарии, но, поскольку Пуаро явно не имел намерения что-либо добавить, инспектору ничего не оставалось, как постараться получше скрыть свое недовольство. Когда мы уже собрались уходить, появился хозяин дома, и Джепп, представив нас, дал необходимые пояснения.
  Шестому виконту Кроншоу, видимо, было уже под пятьдесят, он отличался обходительными манерами и красивым лицом, на которое распутный образ жизни наложил свой отпечаток. Он выглядел как некий потрепанный повеса, склонный к томному позерству. Я с первого взгляда невзлюбил его. Он довольно любезно приветствовал нас и, заявив, что наслышан об удивительных способностях Пуаро, предоставил себя в наше полное распоряжение.
  – Полиция делает все, что в ее силах, насколько мне известно, – заметил Пуаро.
  – Но у меня есть серьезные опасения, что тайна смерти моего племянника так и не будет раскрыта. Загадка этой трагедии кажется совершенно непостижимой.
  Пуаро с живым интересом присматривался к нему.
  – У вашего племянника не было каких-либо известных вам врагов?
  – У него вообще не было врагов. Я уверен в этом. – Лорд помолчал и затем продолжил: – Если вы еще желаете что-либо спросить…
  – Только одно, – серьезным тоном сказал Пуаро. – Маскарадные костюмы… они были воспроизведены точно по вашим статуэткам?
  – До малейших деталей.
  – Благодарю вас, милорд. Вот, собственно, и все, что я хотел уточнить. Желаю вам всего наилучшего.
  – И что же дальше? – поинтересовался Джепп, когда мы шли по улице. – Вы же понимаете, что мне нужно идти с докладом в Скотленд-Ярд.
  – Bien![79] Я не собираюсь больше задерживать вас. Мне нужно выяснить еще один маленький вопрос, и тогда…
  – Что тогда?
  – Это дело будет закончено.
  – Что? Вы шутите! Вам известно, кто убил лорда Кроншоу?
  – Parfaitement.
  – Кто же это? Юстас Белтайн?
  – Ax, mon ami, вы ведь знаете мою маленькую слабость! Обычно я предпочитаю до самой последней минуты держать все нити расследования в собственных руках. Но не беспокойтесь. Я все расскажу вам в свое время. Мне не нужны лавры… это дело будет вашим, при условии что вы позволите мне разыграть denouement по моему собственному сценарию.
  – Хорошо! Я согласен, – сказал Джепп. – Надеюсь, мы дождемся в итоге вашего denouement! Однако же замечу, что вы редкостный молчун, не так ли? (Пуаро улыбнулся.) Ладно, пока. Я буду в Скотленд-Ярде.
  Он размашисто зашагал по улице, а Пуаро остановил проходящее такси.
  – В какие края мы направимся теперь? – спросил я с живым интересом.
  – В Челси. Надо повидать Дэвидсонов.
  Мы сели в такси.
  – Что вы думаете о новом лорде Кроншоу? – поинтересовался я.
  – А что скажет мой добрый друг Гастингс?
  – Чисто интуитивно он вызывает у меня сильные подозрения.
  – По-вашему, он коварный дядюшка из страшной сказки, не правда ли?
  – А у вас иное мнение?
  – У меня… Я полагаю, что он был очень любезен с нами, – уклончиво сказал Пуаро.
  – Поскольку у него были на то свои причины!
  Пуаро взглянул на меня, печально покачал головой и пробормотал что-то насчет отсутствия системы и логики.
  
  Дэвидсоны жили на втором этаже многоквартирного дома. Мистер Дэвидсон, как оказалось, отсутствовал, и нам сообщили, что дома только миссис Дэвидсон. Служанка проводила нас в длинную комнату с низким потолком и слишком яркими, вычурными драпировками, выдержанными в восточном стиле. Даже воздух казался тяжелым и гнетущим, он был насыщен густым ароматом, источаемым китайскими благовониями. Нам практически не пришлось ждать миссис Дэвидсон, миниатюрное светловолосое создание, чья хрупкость могла бы показаться трогательной и очаровательной, если бы взгляд ее голубых глаз не был столь проницательным и расчетливым. Пуаро объяснил причину нашего появления, и она печально покачала головой:
  – Несчастный Кронш… и вдобавок бедняжка Коко! Мы так любили Коко, и ее смерть – это такое горе для нас. О чем вы хотите спросить меня? Неужели мне опять придется вспоминать весь тот ужасный вечер?
  – О, мадам, поверьте мне, я не стану понапрасну тревожить ваши чувства. Фактически инспектор Джепп уже рассказал мне все, что нужно. Я лишь хотел бы посмотреть на костюм, который был на вас во время бала в ту ночь.
  Такое желание слегка удивило хозяйку дома, и Пуаро плавно перешел к пояснениям:
  – Видите ли, мадам, я привык работать по системе, принятой в моей стране. Обычно мы стремимся воссоздать картину преступления. Поэтому мне необходимо получить по возможности наиболее полное и реальное represéntation, а в таком случае, как вы понимаете, костюмы играют важную роль.
  Тень недоумения еще блуждала по лицу миссис Дэвидсон.
  – Я слышала, разумеется, о воссоздании преступлений, – сказала она. – Но я не представляла, что нужно в таких подробностях изучать все детали. Сейчас я принесу платье.
  Она вышла из комнаты и очень быстро вернулась с элегантным струящимся нарядом из белого и зеленого атласа. Пуаро взял у нее платье и, внимательно осмотрев его, с поклоном вручил обратно.
  – Merci, madame![80] Я вижу, что вы имели несчастье потерять один из ваших зеленых помпончиков, тот, что был вот здесь, на плече.
  – Да, он оторвался во время бала. Я подняла его и отдала бедному лорду Кроншоу на сохранение.
  – Это случилось после ужина?
  – Да.
  – Возможно, незадолго до трагедии?
  Легкий оттенок тревоги промелькнул в светло-голубых глазах миссис Дэвидсон, но она быстро ответила:
  – О нет… задолго до нее. На самом деле сразу после ужина.
  – Ясно. Вот, пожалуй, и все. Не смею вас больше беспокоить. Au revoir, madame[81].
  – Итак, – сказал я, когда мы выходили из здания, – наконец выяснилась загадка зеленого помпона.
  – Если бы так…
  – Как? Что вы имеете в виду?
  – Вы видели, что я осмотрел платье, Гастингс?
  – Видел.
  – Ну так вот, отсутствующий помпон не оторвался, как сказала нам леди. Напротив, его отрезали, аккуратно отрезали ножницами. Все оставшиеся на платье нитки были равной длины.
  – Боже мой! – воскликнул я. – Дело, похоже, сильно усложняется.
  – Наоборот, – спокойно сказал Пуаро, – оно сильно упрощается.
  – Пуаро, – вскричал я, – когда-нибудь я просто убью вас! Ваша привычка находить все совершенно простым становится просто невыносимой!
  – Но, mon ami, разве после моих объяснений все не выглядит совершенно просто?
  – Выглядит, но это-то как раз и является самым досадным! В итоге я понимаю, что мог бы и сам обо всем догадаться.
  – И могли бы, Гастингс, могли бы. Если бы только вы взяли на себя труд систематизировать ваши собственные идеи! Отсутствие системы…
  – Ладно, ладно, – поспешно сказал я, поскольку слишком хорошо знал, каким красноречивым становится Пуаро, заводя разговор на излюбленную тему. – Скажите мне, что же мы будем делать дальше? Неужели вы действительно собираетесь воссоздать картину преступления?
  – Едва ли. Будем считать, что драма закончена, однако я намерен в качестве эпилога устроить некую… арлекинаду.
  * * *
  Свое таинственное представление Пуаро назначил на ближайший вторник. Его приготовления очень заинтриговали меня. В одном конце комнаты был натянут белый экран, а по бокам его висели тяжелые занавеси. Потом приехал человек с какой-то осветительной аппаратурой, а за ним и группа профессиональных актеров, которая исчезла в спальне Пуаро, временно используемой в качестве костюмерной.
  Около восьми вечера появился Джепп, его настроение явно не отличалось благодушием. Я подозревал, что, будучи полицейским, он не очень-то одобряет затею Пуаро.
  – Здесь попахивает мелодрамой, как и от всех его идей. Впрочем, не вижу в этом никакого вреда, тем более что, по его словам, такая концовка может избавить нас от многих забот. Благодаря этому расследованию он стал слишком самоуверенным и дерзким. Я и сам, конечно, шел по тому же следу… (Я интуитивно почувствовал, что здесь Джепп искажает истину.) Но ведь я обещал дать ему возможность разыграть финал по его собственному сценарию. О-о! Вот и зрители.
  Его светлость прибыл первым в сопровождении миссис Маллаби, которую я увидел впервые. Она была миловидной брюнеткой и выглядела изрядно обеспокоенной. Следом появились Дэвидсоны. Криса Дэвидсона я также не встречал прежде. Он оказался довольно красивым – высокий смуглый брюнет с непринужденной актерской грацией.
  Зрительные места для всей компании Пуаро устроил перед импровизированной сценой. Она была ярко освещена. Пуаро выключил остальные лампы, чтобы освещение падало только на экран. Наконец из полумрака послышался голос Пуаро:
  – Дамы и господа, краткое пояснение. Шесть персонажей по очереди пройдут мимо экрана. Все они вам знакомы. Пьеро и его Пьеретта; фигляр Пульчинелла со своей элегантной подружкой; прекрасная приплясывающая Коломбина и Арлекин, незримое воздушное создание!
  Вступительная часть закончилась, и началось представление. Каждый из упомянутых Пуаро персонажей пробегал перед экраном, замирал там на мгновение и исчезал. Зажегся свет, и все облегченно вздохнули. Присутствующие заметно нервничали, боясь сами не зная чего. Мне показалось, что само представление прошло слишком уж гладко. Если преступник находился среди нас и Пуаро рассчитывал, что тот просто выдаст себя при виде знакомых костюмов, то его замысел с треском провалился – впрочем, только этого и следовало ожидать. Но Пуаро ничуть не выглядел расстроенным. Он выступил вперед, сияя улыбкой.
  – Итак, дамы и господа, не будете ли вы так добры сказать мне, каждый по очереди, что именно мы только что видели? Не желаете ли начать вы, милорд?
  Джентльмен с легким недоумением посмотрел на него.
  – Боюсь, я не вполне понимаю…
  – Просто опишите мне, что мы видели.
  – Я… э-э-э… ну что ж, могу сказать, что мы видели, как перед экраном прошли шесть актеров в костюмах персонажей старой итальянской комедии, или… э-э-э… вероятно, они представляли то, как мы сами были одеты в тот вечер.
  – Тот вечер уже не имеет значения, милорд, – заметил Пуаро. – Первая часть вашей речи содержала именно то, что я и хотел услышать. Мадам, вы согласны с милордом Кроншоу? – Говоря, он повернулся к миссис Маллаби.
  – Я… э-э… да, разумеется.
  – Вы согласны, что видели шесть персонажей, представляющих итальянскую комедию?
  – Ну конечно же.
  – Месье Дэвидсон? Вы также согласны?
  – Да.
  – Мадам?
  – Да.
  – Гастингс? Джепп? Да? Вы все пребываете в полном согласии?
  Он окинул нас взглядом; лицо его заметно побледнело, а глаза вдруг стали зелеными и блестящими, как у кота.
  – И тем не менее… все вы заблуждаетесь! Ваши глаза обманули вас… как они обманули вас и в тот вечер на Балу победы. Вы все видели своими глазами, но, как говорится, не всегда удается видеть вещи в их истинном свете; ум должен помочь верно воспринять зрительную информацию; нужно заставить работать маленькие серые клеточки мозга! Итак, могу сообщить вам, что в тот вечер и позже, ночью на балу, вы видели не шесть персонажей, а только пять! Понимаете?
  Лампы снова погасли. Перед экраном вновь появилась фигура… Пьеро!
  – Кто это? – требовательно спросил Пуаро. – Вы считаете, что это Пьеро?
  – Да! – в один голос воскликнули все мы.
  – Смотрите дальше!
  Быстрым движением актер снял с себя свободный наряд Пьеро. И вот в свете прожекторов перед нами предстал уже великолепный Арлекин! В этот самый миг послышался чей-то крик и грохот перевернутого стула.
  – Проклятье! – злобно воскликнул Дэвидсон. – Черт вас возьми! Как вы догадались?
  Затем клацнули наручники и раздался спокойный голос Джеппа:
  – Я должен арестовать вас, Кристофер Дэвидсон… по обвинению в убийстве лорда Кроншоу… Все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде.
  
  Через какие-нибудь четверть часа на столе появился изысканный ужин, а Пуаро – само гостеприимство, – лучезарно улыбаясь, отвечал на наши нетерпеливые вопросы.
  – Все совершенно элементарно. Обстоятельства, при которых обнаружили зеленый помпон, сразу предполагали, что он был сорван с костюма убийцы. Я отказался от мысли о Пьеретте, поскольку для нанесения смертельного удара столовым ножом требовалась значительная сила, и сосредоточился на Пьеро как на предполагаемом преступнике. Однако мы знаем, что Пьеро покинул бал почти за два часа до того, как было совершено убийство. Значит, чтобы убить лорда Кроншоу, он должен был либо вернуться на бал позже, либо… убить его до ухода! Возможен ли второй вариант? Кто видел лорда Кроншоу после ужина в тот вечер? Только миссис Дэвидсон, чьи показания, как я подозреваю, были чистой выдумкой, придуманной для объяснения пропажи помпона, который она, разумеется, срезала со своего платья, чтобы заменить помпон, оторванный от наряда ее мужа. Но в таком случае кто же исполнил роль Арлекина, ведь его видели в ложе около половины второго ночи? Поначалу какое-то время я рассматривал возможность причастности мистера Белтайна к этому преступлению. Но, учитывая сложность его костюма, я пришел к выводу, что он просто не смог бы выступить в двух обличьях – Пульчинеллы и Арлекина. Однако такое превращение элементарно мог проделать Дэвидсон, молодой человек примерно одного роста с убитым Кроншоу и к тому же профессиональный актер.
  Только одна вещь удивляла меня. Любой врач, безусловно, заметил бы разницу между человеком, умершим два часа назад, и человеком, умершим за десять минут до осмотра! И врач ее заметил! Но когда он осматривал тело, никто не спросил его: «Как давно умер этот человек?» Ему ведь сообщили, что покойного видели живым всего лишь десять минут назад, и поэтому он просто отметил на дознании странную окоченелость членов, которую не в состоянии был объяснить!
  Теперь все отлично согласовывалось с моей версией. Дэвидсон убивает лорда Кроншоу сразу после ужина, когда, как вы помните, на глазах у всех он увлек его обратно в столовую. Затем он уезжает вместе с мисс Куртене, оставляет ее у дверей ее квартиры, хотя, по его утверждению, он провел у нее какое-то время, пытаясь утешить бедняжку, и с особой поспешностью возвращается в «Колоссус-Холл»… но уже как Арлекин, а не Пьеро – простое превращение путем снятия с себя верхнего костюма.
  
  Дядя убитого подался вперед, в глазах его сквозило недоумение.
  – Но если так, то он должен был прийти на бал, уже приготовившись убить жертву. А разве у него был хоть малейший мотив для этого? Чего ради он пошел на убийство – вот что я не в силах уразуметь!
  – О! Мы как раз подходим ко второй части трагедии… смерти мисс Куртене. Никто не заметил одной маленькой детали. Мисс Куртене умерла от отравления кокаином… но ее эмалевую коробочку с запасами наркотика обнаружили в кармане убитого лорда Кроншоу. Где же в таком случае она раздобыла ту дозу, что убила ее? Только один человек мог снабдить ее наркотиком… Дэвидсон. И тогда все остальное становится легко объяснимым. Понятно, почему она дружила с Дэвидсонами и почему попросила Дэвидсона проводить ее домой. Лорд Кроншоу, который был активным противником наркомании, обнаружил, что она пристрастилась к кокаину, и заподозрил, что его поставщиком является Дэвидсон. Сам Дэвидсон, несомненно, отрицал это, но лорд решительно намеревался выяснить правду у мисс Куртене на балу. Он мог бы простить несчастную девушку, но определенно не стал бы щадить мужчину, который зарабатывал на жизнь продажей наркотиков. Дэвидсону грозило жуткое разоблачение. И он отправился на бал, решив любой ценой заставить Кроншоу замолчать.
  – Так что же, выходит, смерть Коко была случайной?
  – Я подозреваю, этот несчастный случай был хитро подстроен Дэвидсоном. Коко рассердилась на Кроншоу – во-первых, из-за его нравоучений и, во-вторых, из-за того, что он забрал кокаин. Дэвидсон снабдил ее новой порцией и, вероятно, предложил увеличить дозу – в отместку «старине Кроншоу»!
  – Есть еще пара неясностей, – заметил я. – Ниша и занавес. Как вы узнали про них?
  – Пожалуй, mon ami, это было проще всего. После ужина слуги должны были прибрать в той маленькой столовой, поэтому тело нельзя было сразу положить на пол. Следовательно, в той комнате явно имелось место, в котором можно было спрятать труп. И нишу и занавес я вычислил чисто логическим путем. Дэвидсон затащил туда труп и значительно позднее – после того как ему удалось привлечь к себе внимание в ложе – опять вытащил его, перед тем как окончательно покинуть бал. Этот его маневр был одним из лучших. Он умный парень!
  Но в зеленых глазах Пуаро я безошибочно прочитал невысказанное замечание: «Хотя, конечно, далеко не такой умный, как Эркюль Пуаро!»
  
  
  Исчезновение мистера Дэвенхейма
  Пуаро и я поджидали к чаю нашего доброго приятеля инспектора Джеппа из Скотленд-Ярда. Но он что-то задерживался. В ожидании его появления мы уселись за круглый чайный столик. Пуаро только что закончил расставлять на столике чашки и чайник с молочником, которые наша хозяйка обычно не столько ставила, сколько швыряла на стол перед нами. Подышав на металлический заварочный чайник, он любовно протер его шелковым носовым платком. Сам чайник уже кипел на плите, а от крохотной фарфоровой кастрюльки позади него исходил сладкий аромат густого шоколада – напитка, который сладкоежка Пуаро всегда предпочитал нашему «варварскому английскому пойлу».
  Откуда-то снизу прозвучал короткий звонок, и минуту-другую спустя в нашу комнату стремительно ворвался Джепп.
  – Надеюсь, я не опоздал! – жизнерадостно воскликнул он, поздоровавшись с нами. – Сказать по правде, я задержался, слушая небылицы, которые плетет Миллер – тот самый парень, которому поручили расследовать дело об исчезновении Дэвенхейма.
  Я моментально навострил уши. Последние три дня все лондонские газеты только и кричали о странном исчезновении мистера Дэвенхейма, старшего партнера в «Дэвенхейм и Сэмон». Оба были хорошо известные в городе банкиры и финансисты. Последний раз его видели, когда он в субботу вышел из дому, и с тех пор мистер Дэвенхейм словно в воду канул. И вот сейчас я сгорал от желания услышать из уст инспектора Джеппа что-нибудь новое об этом загадочном деле.
  – А мне-то казалось, – вступил в разговор я, – что в наши дни исчезнуть, да еще в Лондоне, практически невозможно.
  Пуаро, передвинув тарелку с бутербродами на четверть дюйма в сторону, резко заметил:
  – Давайте уточним, друг мой, что вы подразумеваете под словом «исчезнуть»? О каком конкретно типе «исчезновения» вы говорите?
  – А что, исчезновения бывают разные? – расхохотался я.
  Джепп присоединился ко мне. Наше веселье вывело Пуаро из себя. Он смерил нас обоих суровым, неодобрительным взглядом:
  – Точность нужна во всем! Лично я подразделяю исчезновения на три категории. Во-первых, наиболее распространенные и самые обычные, так называемые добровольные исчезновения. Во-вторых, случаи потери памяти – достаточно редкие и в то же время самые настоящие «исчезновения» – исчезновения в полном смысле этого слова. И, наконец, убийство с более или менее успешным сокрытием тела жертвы. Вот теперь скажите, вы и в самом деле считаете, что все эти три категории практически равнозначны?
  – Ну… собственно говоря, да. Я почти уверен в этом. Конечно, человек может утратить память, но всегда остается кто-то, кто может опознать его, особенно когда речь идет о такой известной в Лондоне личности, как мистер Дэвенхейм. Да и «тело жертвы», как вы выразились, не может же просто раствориться в воздухе, не так ли? Рано или поздно его, как правило, обнаружат, где бы оно ни было спрятано – будь то в каком-нибудь темном закоулке или сундуке. Таким образом, убийство можем отбросить. А проворовавшийся клерк или банкрот, скрывающийся от уплаты долга, едва ли может надеяться найти где-нибудь безопасное убежище в наш век беспроволочного телеграфа. Укрыться за границей – вздор! Его тут же вернут обратно. В портах или на железнодорожных станциях будет вывешен его портрет, и ему вряд ли удастся проскользнуть незамеченным, тем более что любой, кто читает газеты, через день-два будет знать его в лицо, как собственного брата. Он ведь оказывается как бы один против всех и вся.
  – Ах, друг мой, – покачал головой Пуаро, – вы сделали одну большую ошибку. Вы упускаете из виду, что человек, решившийся сбежать – один ли он бежит или же с кем-то еще, – может оказаться натурой редкостной, что называется, методичным человеком. Чтобы справиться с этой нелегкой задачей, он может пустить в ход блестящий интеллект, даже талант, заранее все рассчитать – все, до мельчайших деталей, чтобы свести риск к минимуму. И вот тогда не вижу никаких причин, почему бы ему не сбить полицию со следа и не добиться успеха!
  – Но о вас, само собой, речь не идет, – подмигнув мне, добродушно съязвил Джепп. – Вас-то никому не удастся одурачить, не так ли, мсье Пуаро?
  Пуаро сделал попытку, правда, безуспешную, притвориться беспристрастным:
  – Меня? Да и меня тоже! А почему нет? Это правда, я стараюсь подойти к любой проблеме с точки зрения чистой науки и действовать с предельной, математической точностью и скрупулезностью – а это, согласитесь, среди нового поколения детективов стало достаточно большой редкостью.
  Джепп расплылся в улыбке.
  – Ну, не знаю, не знаю, – протянул он. – Миллер – тот парень, который занимается делом Дэвенхейма, – чертовски проницательный малый. Можете не сомневаться – уж он не пропустит ни отпечатков пальцев, ни сигаретного окурка, даже расчески. Можно подумать, у него не одна пара глаз, а десяток!
  – Эка удивили, друг мой, – покачал головой Пуаро. – То же самое можно сказать и об обычном воробье! Однако кто же поручит крохотной серой птичке решить загадку исчезновения мистера Дэвенхейма?
  – Да будет вам, мсье! Неужто вам взбрело в голову оспаривать значение мелких деталей, когда пытаешься отыскать ключ к разгадке?
  – Ни в коем случае! Но все эти детали хороши в свое время. Беда в том, что многие склонны придавать им куда большее значение, чем они имеют на самом деле. А порой, даже чаще всего, большинство из них попросту ничего не значат, тогда как одна-две могут иметь решающее значение! Так что ваш мозг… ваши маленькие серые клеточки, – он постучал пальцем по лбу, – вот на что вы должны опираться в своем расследовании! А чувства… чувства легко заведут вас в тупик. Надобно искать истину внутри самого себя, а не где-то еще!
  – Ну, неужто вы станете утверждать, Пуаро, что беретесь распутать дело, не выбираясь из кресла? Это уж, знаете ли, слишком!
  – Нет, друг мой, именно это я и хотел сказать – с условием, конечно, что мне доставят все необходимые факты. А я буду, так сказать, консультантом.
  Джепп хлопнул себя по колену:
  – Будь я проклят, если не поймаю вас на слове! Держу пари на что угодно, что вы сядете в лужу! Ладно, считайте, что мы с вами побились об заклад, – скажете мне, где находится, живой или мертвый, мистер Дэвенхейм, через неделю, день в день, – значит, ваша взяла!
  Пуаро немного подумал.
  – Ну что ж, друг мой, я принимаю ваш вызов. Спорт – это ведь национальная страсть у вас, англичан, не так ли? Ну а теперь факты.
  – Что ж, факты так факты. Итак, в прошлую пятницу, как обычно, мистер Дэвенхейм сел на вокзале Виктория в поезд 12.40 до Чингсайда, неподалеку от которого находится его загородная вилла под названием «Кедры». После ленча он долго гулял по саду, поговорил с садовниками, давая им указания. Все, как один, утверждают, что он был в абсолютно нормальном и обычном расположении духа. После чая он приоткрыл дверь в будуар жены, чтобы сказать, что прогуляется до деревни – ему, дескать, нужно отправить несколько писем. Потом добавил, что ожидает мистера Лоуэна, у них деловой разговор. Если тот придет до того, как сам он вернется, пусть его отведут в кабинет и попросят немного подождать. Потом мистер Дэвенхейм покинул дом через парадную дверь, неторопливо спустился по аллее, открыл калитку, вышел – и исчез. С тех пор, с того самого часа, его никто не видел, он как будто растворился в воздухе.
  – Забавно… весьма забавно… очаровательная маленькая проблема, – пробормотал себе под нос Пуаро. – Что ж, продолжайте, прошу вас, друг мой!
  – Через четверть часа после его ухода высокий, смуглолицый мужчина с пышными черными усами позвонил в колокольчик у парадных дверей, объяснив, что у него с мистером Дэвенхеймом назначена встреча. Он представился как Лоуэн. В соответствии с указаниями банкира его провели в кабинет. Прошло больше часа, но мистер Дэвенхейм не вернулся. Наконец мистер Лоуэн позвонил в звонок и сообщил, что больше ждать не может, поскольку боится опоздать на поезд, а ему надо вернуться в город. Миссис Дэвенхейм рассыпалась в извинениях по поводу отсутствия мужа, объясняя это его забывчивостью. Однако самой ей столь длительное опоздание показалось на редкость странным. Ведь он заранее предупредил, что ожидает гостя.
  Итак, как вам уже известно, мистер Дэвенхейм так и не вернулся. Рано утром в воскресенье дали знать полиции, но, сколько ни искали, так ничего и не нашли. Никаких следов, абсолютно никаких. Казалось, мистер Дэвенхейм воспарил на небеса. До почты он так и не дошел. Никто, ни одна душа не видела, чтобы он проходил через деревню. На станции их уверили, что мистер Дэвенхейм не уехал ни с одним поездом. Его собственный автомобиль по-прежнему стоял в гараже. Предположили, что он нанял машину, которая могла бы отвезти его в какое-то отдаленное место, но это казалось невероятным. Газеты подняли к этому времени такую шумиху вокруг его исчезновения, что наемный водитель, кто бы он ни был, наверняка бы объявился, дабы сообщить обо всем, что ему известно. Правда, по соседству, в Энфилде, – это в пяти милях – должны были состояться скачки, так что если бы он прошагал пешком до этой станции, то вполне мог бы незамеченным смешаться с толпой. Но опять-таки его фотографии и сенсационные заголовки пестрели во всех газетах, а к нам не явился ни один человек, чтобы сообщить, что видел его тогда. Конечно, как обычно, на нас лавиной обрушились письма со всей Англии. Мы проверили каждое, но пока что все сигналы оказались ложными.
  Зато в понедельник утром обнаружилось нечто поразительное. За письменным столом кабинета мистера Дэвенхейма стоит сейф. Так вот, когда осмотрели кабинет, оказалось, что сейф взломан, а содержимое его исчезло! Окна, как обычно, были заперты изнутри, что указывает на то, что это было не обычное ограбление. Если, конечно, в доме не имелось сообщника, который и выпустил их наружу, закрыв за грабителями окна после того, как дело было сделано. Но, с другой стороны, все воскресенье в доме царил самый настоящий хаос, у прислуги все валилось из рук, так что, даже если сейф взломали в субботу, вряд ли стоит удивляться, что выяснилось это только в понедельник.
  – Précisément, – сухо пробормотал Пуаро. – Я так понимаю, он уже арестован, се pauvre мсье Лоуэн?
  Джепп довольно ухмыльнулся:
  – Пока нет. Но в этом нет необходимости – мы и так не спускаем с него глаз.
  Пуаро рассеянно кивнул:
  – А что пропало из сейфа? Вы не знаете?
  – Мы пытались выяснить это у младшего компаньона фирмы и миссис Дэвенхейм. Вероятнее всего, в сейфе находилось большое количество облигаций на предъявителя и еще довольно внушительная сумма в векселях – все это скопилось в сейфе благодаря тому, что накануне их фирма провернула несколько весьма выгодных финансовых операций. Кроме векселей и облигаций, в сейфе еще хранились драгоценности. А если быть предельно точным, то все драгоценности миссис Дэвенхейм. Коллекционировать ювелирные украшения для ее мужа в последние годы стало своего рода хобби. Насколько мне удалось выяснить, и месяца не проходило, чтобы он не принес ей в подарок какую-нибудь редкостную и весьма ценную безделушку.
  – Что ж, неплохой улов, – задумчиво протянул Пуаро. – Ладно, оставим это. Перейдем к Лоуэну. Вам удалось узнать, что за дело было у него с Дэвенхеймом в тот вечер?
  – Что ж, похоже, эти двое не очень-то ладили между собой. Отчасти это потому, что Лоуэн по своей натуре в какой-то мере склонен к авантюризму. И все же пару-тройку раз ему удалось обскакать Дэвенхейма. Оба занимались финансовыми операциями, но, кажется, то ли вообще не были знакомы лично, то ли почти не встречались. Собственно, и в тот злополучный день они должны были повидаться лишь для того, чтобы обсудить возможность инвестиций в какое-то дело. Если не ошибаюсь, речь шла о Южной Америке.
  – А у Дэвенхейма, стало быть, тоже были свои интересы в Южной Америке?
  – Почти уверен, что это так. Миссис Дэвенхейм как-то раз упомянула, что муж всю последнюю осень провел в Буэнос-Айресе.
  – Что-нибудь еще? Может быть, неурядицы в семейной жизни? Несчастный брак? Или что-то в этом роде?
  – Насколько я могу судить, их семейная жизнь протекала совершенно безоблачно – ни волнений, ни особых событий… Миссис Дэвенхейм произвела на меня приятное впечатление – приветливая, спокойная, неглупая женщина. Но в общем и целом – ничего особенного.
  – Стало быть, разгадку его таинственного исчезновения следует искать не там, а здесь? Скажите, Джепп, были ли у него враги?
  – Да как вам сказать? Недоброжелателей у него хватало, да и конкурентов тоже, но это касается его финансовой деятельности. Думаю, было немало и таких, которым он когда-то перешел дорогу и которые с радостью поставили бы свечку, если бы с ним стряслась беда. Но вот чтобы своими руками покончить с ним… нет, не думаю. А даже если и так, куда подевалось тело?
  – Именно! Как верно подметил наш друг Гастингс, трупы имеют неприятную привычку появляться как раз в самый неподходящий момент, причем с почти фатальной неизбежностью.
  – Да, кстати, Пуаро, один из садовников утверждает, что мельком заметил какую-то мужскую фигуру – незнакомец, дескать, сворачивал за угол виллы. Как ему показалось, тот направлялся в сторону розария. Между прочим, именно к розарию выходят французские окна в кабинете мистера Дэвенхейма, да и сам хозяин, как все говорят, предпочитал приходить и уходить именно этим путем. Правда, особо полагаться на парня не стоит – он копался на грядках, высаживал огурцы, так что даже не удосужился толком разглядеть – проходил кто-то из чужих или же сам хозяин. К тому же он не очень уверен, когда это было. Должно быть, незадолго до шести, поскольку обычно садовники заканчивают работу именно в это время.
  – А когда вышел из дому мистер Дэвенхейм?
  – Примерно в полшестого.
  – Скажите, Джепп, а что располагается за розарием?
  – Озеро.
  – А сарай для лодок там есть?
  – Есть, разумеется. Хозяева держат там парочку плоскодонок… на всякий случай. Впрочем, понимаю, куда вы клоните, Пуаро. Предполагаете, что это самоубийство, да? Что ж, не стану скрывать от вас – Миллер как раз намерен завтра отправиться туда, чтобы прочесать драгой все озеро. Теперь вы и сами видите, что это за человек!
  Понимающе улыбнувшись, Пуаро повернулся ко мне:
  – Гастингс, друг мой, прошу вас, передайте мне «Дейли мегафон». Если память меня не подводит, там опубликована на редкость четкая фотография пропавшего.
  Я встал и отыскал ему нужную газету. Пуаро какое-то время внимательно вглядывался в его черты.
  – Хм, – пробормотал он наконец, – волосы довольно длинные, волнистые. Густые усы, остроконечная бородка, кустистые брови. Глаза темные?
  – Да.
  – Волосы и борода с сильной проседью?
  Джепп кивнул:
  – Ну же, Пуаро, что вы на это скажете? Вам, поди, все ясно как божий день, не так ли?
  – Наоборот, совершенно непонятно.
  По лицу полицейского инспектора легко читалось, что слова Пуаро для него как бальзам на душу.
  – Что, однако, не лишает меня уверенности в том, что загадку эту можно разрешить, – добавил Пуаро.
  – Вот как?
  – Поверьте, для меня добрый знак, когда дело кажется туманным с самого начала. Куда хуже, когда с первого взгляда все вроде бы легко прочитывается… это не к добру, уж вы мне поверьте! Сразу понятно – кто-то позаботился, чтобы все выглядело именно так.
  Джепп жалостливо покачал головой:
  – Что ж, кому что нравится. Ежели обо мне, так я уж точно терпеть не могу бродить во мраке.
  – А я и не брожу, – насмешливо возразил Пуаро, – я закрываю глаза – и размышляю.
  Джепп удовлетворенно вздохнул:
  – Что ж, впереди у вас целая неделя – можете поразмыслить вволю.
  – Вот-вот. Только не забудьте, что обещали снабжать меня всеми свежими сведениями, мало ли что может вдруг выясниться в результате кропотливого труда и беготни нашего неугомонного друга инспектора Миллера.
  – Конечно, Пуаро. Все по-честному. Как-никак мы с вами договорились.
  – Умора, да и только, – шепнул мне на ухо Джепп, когда я провожал его к двери. – Словно дитя малое, ей-богу! Держать с ним пари – все равно что ребенка обокрасть, даже неловко как-то!
  Я невольно усмехнулся. В глубине души я был совершенно с ним согласен. И, вернувшись, не успел согнать с лица ухмылку.
  – Ну вот! – вскричал маленький бельгиец, увидев меня. – Опять смеялись над папой Пуаро? Не так ли? – Он погрозил мне пальцем. – Что, Гастингс, не верите в маленькие серые клеточки? Нет, нет, прошу вас, не смущайтесь! Давайте-ка лучше обсудим это дело – до завершения его еще далеко, тут я с вами не спорю, но даже сейчас я вижу кое-какие интересные моменты.
  Догадка молнией блеснула у меня в голове.
  – Озеро! – выпалил я.
  – И не только, друг мой. Сарай для лодок заинтересовал меня куда больше.
  Я украдкой покосился на Пуаро. На лице его играла одна из тех самодовольных улыбок, которые всегда выводили меня из себя. Расспрашивать его сейчас было бы пустой затеей – это я уже знал по давнему опыту.
  Джепп не подавал о себе весточки вплоть до следующего вечера, когда около девяти часов вдруг неожиданно появился у нас. По выражению его лица мне сразу же стало ясно, что он просто-таки лопается от желания сообщить нам свежие новости.
  – Ну что, мой друг? – осведомился Пуаро. – Все идет хорошо? Только, умоляю вас, не говорите, что вы обнаружили в озере мертвое тело мистера Дэвенхейма, потому что я все равно вам не поверю.
  – Нет, тела мы пока не нашли. Зато нашли одежду Дэвенхейма – ту же самую, что он носил в тот день. Ну, что вы на это скажете?
  – А еще какая-нибудь одежда пропала из дома?
  – Нет, его камердинер клянется и божится, что все на месте. Весь его гардероб в шкафу в целости и сохранности. Но это еще не все. Мы арестовали Лоуэна. Одна из горничных, в обязанности которой входит запирать окна в спальне, утверждает, что видела, как Лоуэн шел к дому со стороны розария, и было это после шести часов. А если быть точным, то минут за десять до того, как он распрощался и ушел.
  – А как он сам это объясняет?
  – Категорически отрицал, что в тот вечер вообще выходил из кабинета Дэвенхейма. Однако горничная упорно стояла на своем, и в конце концов Лоуэн, правда, с большой неохотой, все же признал, что действительно ненадолго выходил из кабинета в розарий – по его словам, заинтересовался необыкновенным сортом роз. Слабоватое объяснение! Ах да, есть и еще свеженькие улики против него! Впрочем, это выяснилось только что. Оказывается, мистер Дэвенхейм всегда носил на мизинце правой руки массивный золотой перстень с крупным бриллиантом. Так вот, именно этот перстень в субботу вечером был заложен здесь, в Лондоне, и сделал это не кто иной, как тип по имени Билли Келлетт. В полиции он хорошо известен – прошлой осенью просидел три месяца за решеткой за то, что свистнул часы у пожилого джентльмена. Судя по тому, что нам удалось узнать, похоже, этот малый пытался заложить кольцо по крайней мере у пяти разных ростовщиков, и только у последнего ему наконец повезло. На радостях парень напился до беспамятства, затеял драку, причем попало и патрульному полицейскому, и в результате всего оказался в кутузке. Я был на Боу-стрит[82] вместе с Миллером, видел его. Гуляка протрезвел и сейчас трясется от страха. Надо признать, правда, что виноваты в этом отчасти и мы – намекнули, что можем привлечь его к суду за убийство. Если хотите, могу вкратце передать его рассказ, только, скажу я вам, странное это дело!
  Итак, по его словам, в субботу он был на скачках в Энфилде, хотя, насколько я знаю, ездил он туда вовсе не для того, чтобы ставить на лошадей, а, вернее всего, чтобы пошарить по карманам. Как бы там ни было, ему не повезло, фортуна от него явно отвернулась. Скачки подошли к концу, и он по проселочной дороге прошагал пешком аж до самого Чингсайда, а там присел отдохнуть на скамейке, перевести дух перед тем, как войти в деревню. Через некоторое время он заметил незнакомого мужчину, который также шел по дороге, явно направляясь к деревне. «Смуглый такой, с большими усами, один из тех фертов, что заправляют в Сити» – вот как он о нем выразился.
  Келлетт, по его словам, сидел так, что его едва ли можно было заметить со стороны дороги из-за большой груды камней. Как утверждает Келлетт, когда незнакомец был уже совсем рядом, он вдруг быстро огляделся по сторонам и, убедившись, что вокруг никого нет, вытащил из кармана что-то очень маленькое и бросил это через изгородь. А потом поспешно зашагал к станции. Так вот, предмет, который мужчина бросил в кусты, упав, довольно мелодично звякнул, что немедленно вызвало живейшее любопытство у нашего достойного потрошителя карманов. Он перебрался через изгородь, принялся шарить в траве и вдруг наткнулся на этот перстень! Во всяком случае, так утверждает сам Келлетт. Осталось только добавить, что сам Лоуэн причастность к истории с кольцом категорически отрицает. Впрочем, на слова такого типа, как Келлетт, тоже полностью положиться трудно. Гораздо более вероятно, что в тот вечер он случайно столкнулся на проселочной дороге не с Лоуэном, а с Дэвенхеймом, убил его и ограбил.
  Пуаро встряхнулся, словно после дремоты:
  – Напротив, мой друг, это как раз маловероятно. К тому же у него не было ни малейшей возможности избавиться от мертвого тела. Уверяю вас, к этому времени труп бы уже нашли. Во-вторых, то, что он с такой беспечностью закладывает в Лондоне перстень, наводит на мысль, что он не чувствовал за собой никакой вины. Так что вряд ли он снял его с мертвого тела. В-третьих, этот ваш жалкий воришка как-то с трудом подходит на роль убийцы, вы не находите? И в-четвертых, поскольку он с самой субботы сидит под замком, как же ему, простите за нескромное любопытство, удалось раздобыть столь четкое описание Лоуэна? Это было бы уж слишком невероятным совпадением, вам не кажется?
  Джепп кивнул:
  – Не могу не признать, что согласен с вами. И все же вам никогда не удастся заставить суд поверить словам обычного карманника. Но что меня поражает больше всего, Пуаро… Неужели Келлетт не смог придумать ничего поумнее, чем эта жалкая басня, чтобы объяснить, откуда у него перстень?
  Пуаро рассеянно пожал плечами:
  – Что ж, поскольку его нашли по соседству, можно считать доказанным, что Дэвенхейм сам обронил кольцо.
  – А если его убили, значит, перстень сняли с тела? – вмешался я.
  – Да, и для этого могла быть еще одна очень серьезная причина, – нахмурился Джепп. – Известно ли вам, что как раз за озером тянется забор, в заборе есть калитка, а дорожка от нее ведет прямиком к вершине холма? Пройдете по ней минуты три и знаете что вы увидите? Печь для обжига извести!
  – Боже милостивый! – в ужасе вскричал я. – Вы хотите сказать, что известь могла бы совершенно разъесть человеческое тело, но перстень – он золотой! Он бы обязательно уцелел!
  – Именно так.
  – Похоже, – с содроганием проговорил я, – это все объясняет… Господи, какое злодейство!
  Не сговариваясь, мы как по команде обернулись и посмотрели на Пуаро. Но тот, с головой уйдя в свои мысли, похоже, ничего не замечал и не слышал. Брови его были сдвинуты, лоб изборожден морщинами – ага, он все еще безуспешно ломал голову над этой загадкой. Я догадывался, что на этот раз его хваленый гениальный мозг дал осечку. Интересно, что он скажет, подумал я. Сомнения терзали меня недолго. Через какое-то время Пуаро, вздохнув, немного расслабился и, повернувшись к Джеппу, спросил:
  – Скажите, друг мой, вам случайно не известно – у мистера и миссис Дэвенхейм были раздельные спальни?
  Вопрос этот, да еще заданный в такую минуту, показался нам настолько абсурдным и диким, что некоторое время мы молча пялились на него, не в силах вымолвить ни слова. Наконец Джепп, словно очнувшись, оглушительно захохотал:
  – Господи помилуй, Пуаро, а я уж было надеялся, что сейчас вы порадуете нас чем-нибудь сногсшибательным! Однако!.. Что ж, могу ответить вам со всей возможной откровенностью – понятия не имею.
  – А не могли бы вы это выяснить? – с забавной настойчивостью попросил Пуаро.
  – О, конечно… если это вам и в самом деле нужно.
  – Благодарю вас, друг мой. Весьма обяжете, если проясните эту маленькую деталь.
  Джепп еще пару минут сверлил его взглядом, но Пуаро, казалось, снова забыл о нашем существовании. Обратив свой взор на меня, Джепп с жалостливой улыбкой покачал головой и, возведя глаза к небу, саркастически хмыкнул:
  – Бедный старик! Боюсь, это уж слишком даже для него! – и с этими словами величественно выплыл из комнаты.
  Поскольку Пуаро, по-видимому, продолжал витать в облаках, я взял газету и погрузился в чтение. Сколько прошло времени, не знаю, но к действительности меня вернул голос моего друга. Я захлопал глазами, в растерянности глядя на него. Куда подевались его нерешительность и вялость? Вся его прежняя энергия, казалось, вернулась к Пуаро.
  – Что поделывали, друг мой?
  – Так… записывал в блокнот то, что показалось мне наиболее значительным во всей этой истории.
  – О, кажется, вы становитесь методичным… наконец-то! – одобрительно заметил Пуаро.
  Я и виду не подал, что его слова приятно потешили мое тщеславие.
  – Прочитать вам?
  – Непременно, а как же?
  Я смущенно откашлялся.
  – Первое: показания всех свидетелей говорят о том, что человеком, вскрывшим сейф в доме Дэвенхейма, был не кто иной, как Лоуэн. Второе: Лоуэн наверняка затаил злобу на Дэвенхейма. Третье: в своих первых показаниях он солгал, говоря, что ни на минуту не покидал кабинет. Четвертое: если считать, что Билли Келлетт рассказал правду, то его показания полностью изобличают Лоуэна, неопровержимо свидетельствуя о том, что он напрямую замешан в этом деле. – Тут я остановился и взглянул на Пуаро. – Ну как? – с гордостью поинтересовался я, нисколько не сомневаясь, что успел подметить все самое главное.
  К моему удивлению, в глазах Пуаро я не заметил и тени восторга, в который должна была привести его моя проницательность, а лишь искреннее сожаление и ничего больше.
  Он сочувственно покачал головой:
  – Мой бедный друг! Увы, как это грустно, когда природа на человеке отдыхает! Я всегда говорил: чтобы стать хорошим детективом, нужен дар божий! А вы, мой бедный Гастингс… разве так можно – не заметить ни одного по-настоящему важного факта?! И по поводу тех, что вы все-таки взяли на заметку… Вынужден вас огорчить, мой дорогой, их толкование в корне неверно!
  – Как это?!
  – Ну-ка, дайте-ка мне взглянуть на эти ваши четыре пункта.
  Итак, первое: мистер Лоуэн не мог быть до конца уверен в том, что ему представится шанс вскрыть сейф. Ведь он, не забывайте, явился в дом Дэвенхейма для делового разговора. И не мог знать заранее, что мистеру Дэвенхейму вдруг придет в голову желание уйти в деревню, на почту, отправить письмо, а он, соответственно, надолго окажется в его кабинете, причем в полном одиночестве!
  – Это верно, – согласился я, – а если он просто ловко воспользовался представившейся ему возможностью?
  – А инструменты, Гастингс? Вы о них забыли? Элегантно одетый джентльмен, приехавший из Лондона, отнюдь не имеет привычки таскать с собой повсюду чемодан со сверлами и отмычками просто так, на всякий случай. А ведь сейф, какой бы он там ни был, перочинным ножичком не откроешь!
  – Ладно, сдаюсь! А что вы скажете по поводу второго пункта?
  – Вы подозреваете, Гастингс, что Лоуэн затаил на Дэвенхейма злобу. И что же вы при этом имели в виду? То, что Дэвенхейму разок-другой удалось, так сказать, обставить Лоуэна? А что, если было наоборот? Вам это никогда не приходило в голову? Но ведь тогда он вряд ли затаил бы злобу на Дэвенхейма, верно? Разве вы станете сердиться на человека, над которым одержали верх? Скорее уж это он сделался бы вашим врагом. Так что если между ними и была скрытая неприязнь, то скорее исходила она от Дэвенхейма.
  – Но послушайте, не можете же вы отрицать, что он солгал, когда клялся, что ни на секунду не покидал кабинет?
  – Не могу. Ну и что, Гастингс? Вполне вероятно, бедняга попросту испугался. И это, кстати, не удивительно. Если вы помните, как раз в это время из озера выловили одежду пропавшего. Чего же вы от него ожидали? Впрочем, лучше бы он, разумеется, сказал правду.
  – А четвертый пункт?
  – Вот тут я с вами совершенно согласен. Если рассказанное Келлеттом – правда, то Лоуэн и в самом деле имеет самое прямое отношение к нашей запутанной истории. И именно это и делает ее столь захватывающей.
  – Стало быть, кое-что важное я все-таки заметил? – не без сарказма спросил я.
  – Возможно, возможно, – добродушно промурлыкал он, – но при этом пропустили два наиболее существенных момента – те самые, что, скорее всего, и приведут нас к разгадке этого дела.
  – Умоляю вас, Пуаро, скажите, что вы имеете в виду?
  – О, извольте! Так вот, во-первых: малопонятная страсть к скупке драгоценностей, которая в последние годы овладела мистером Дэвенхеймом. А во-вторых, его поездка в Буэнос-Айрес этой осенью.
  – Пуаро, вы меня разыгрываете.
  – Уверяю вас, Гастингс, я серьезен, как никогда. Ах, разрази меня гром, остается лишь надеяться, что инспектор Джепп не позабудет о моей маленькой просьбе.
  Но полицейский инспектор, судя по всему, вошел во вкус затеянной им игры. На следующее утро часы еще не успели пробить одиннадцать, как Пуаро принесли телеграмму. По просьбе моего маленького друга я вскрыл ее. Там была всего одна строчка:
  «Муж и жена занимают отдельные спальни с прошлой зимы».
  – Ага! – торжествующе вскричал Пуаро. – А теперь у нас середина июня! Все сходится! Я нашел разгадку.
  Я ошеломленно уставился на него.
  – Скажите, друг мой, у вас случайно нет вкладов в банке «Дэвенхейм и Сэмон»?
  – Нет, – неуверенно пробормотал я, не совсем понимая, к чему он клонит. – А почему вы спрашиваете?
  – Потому что как другу я посоветовал бы вам немедленно забрать все до последнего цента, если еще не слишком поздно!
  – Но почему? Что вы имеете в виду?
  – Я думаю, что их вот-вот постигнет финансовый крах. Кстати, вы напомнили мне о том, что надо бы послать телеграмму Джеппу. Гастингс, прошу вас, дайте мне карандаш и что-нибудь твердое, на чем писать. Так, отлично. – «Советую вам немедленно изъять деньги из известного вам банка», – торопливо черкнул он. – Уверен, это его заинтригует. Ах, наш милый Джепп! Представляю, как он вытаращит глаза! Поверите, Гастингс, мне его даже немного жаль! Ведь он так ничего и не будет знать, бедняга, до завтрашнего утра. Или даже до послезавтра!
  Разумеется, я ему не поверил. Однако то, что случилось следующим утром, заставило меня совсем по-другому взглянуть на моего маленького друга. В конце концов пришлось признать, что я снова, в который уже раз, недооценил гениальность Пуаро. Все утренние газеты пестрели заголовками о банкротстве, постигшем фирму Дэвенхейма. Судя по всему, неожиданное исчезновение известного банкира заставило полицию заинтересоваться состоянием дел в его фирме, и оказалось, что банк уже давно находился на грани краха.
  Не успели мы еще покончить с завтраком, как дверь распахнулась и в нашу комнату влетел запыхавшийся Джепп. В левой руке у него была зажата смятая газета, в правой – телеграмма, накануне отправленная ему Пуаро. Швырнув ее на стол перед нами, он подскочил к моему другу и оглушительно заорал:
  – Откуда вам это стало известно, а, Пуаро? Дьявольщина, как вы об этом пронюхали?!
  Пуаро безмятежно улыбнулся:
  – Ах, друг мой, после вашей телеграммы все сразу стало на свои места. Еще когда вы, сидя тут, рассказывали нам об этом деле, меня вдруг поразила мысль, что в ограблении сейфа было что-то ненатуральное. Судите сами: драгоценности, наличные деньги, чеки и облигации на предъявителя – все будто бы заранее подготовлено, но для кого? Почему-то мне показалось, что самая подходящая фигура для этого – сам мистер Дэвенхейм. К тому же вспомните вдруг охватившую его в последние годы страсть к приобретению драгоценностей. Ах, как все просто! Деньги, похищенные им, он обращал в золото и камни, потом подменял настоящие драгоценности фальшивыми, пока наконец не скопил таким образом весьма значительную сумму, которая бы позволила ему жить безбедно до конца своих дней. А к тому времени, наверняка думал он, когда все выплывет наружу, я буду уже далеко. Итак, все приготовления закончены, и мистер Дэвенхейм назначает Лоуэну деловую встречу. Заметьте – именно Лоуэну! Тому, кто имел глупость раз-другой перебежать дорогу великому человеку! Он приглашает его к себе, вскрыв предварительно сейф, и предусмотрительно приказывает, чтобы гостя провели в кабинет. А сам уходит… но куда? – Пуаро сделал эффектную паузу и протянул руку за вторым яйцом. Брови его сурово сдвинулись. – Нет, это просто возмутительно, – злобно прошипел он, – все куры, будто сговорившись, кладут яйца разной величины! Как тогда, спрошу я вас, добиться хоть какого-то подобия симметрии на обеденном столе? Не знаю, сортировали бы их в магазине, что ли!
  – К черту яйца! Забудьте о них! – нетерпеливо рявкнул Джепп. – По мне, так пусть хоть квадратные будут, пропади они пропадом! Лучше расскажите нам, куда подевался наш клиент после того, как он покинул «Кедры», – конечно, если вы сами это знаете!
  – Разумеется, знаю, друг мой! Он отправился в заранее подготовленное убежище. Ах, не могу не восхищаться этим мсье Дэвенхеймом! Конечно, человек он глубоко безнравственный, и все же надо признать – у него первоклассные мозги!
  – Значит, вам известно, где он скрывается?
  – Еще бы. Нет ничего проще!
  – Так, ради всего святого, скажите же нам!
  Но Пуаро, занятый тем, что аккуратно собирал мельчайшие кусочки скорлупы со своей тарелки, ответил не сразу. Сначала он ссыпал их в подставку для яйца, потом водрузил сверху срезанную верхушку и залюбовался произведением своих рук. И только тогда соизволил вернуться к прерванному разговору. Широчайшая улыбка осветила его лицо.
  – Ах, друзья мои, ведь вы же оба – неглупые люди! Попробуйте сделать то же, что и я, когда пытался решить эту загадку. Вообразите себя на месте этого человека, а потом задайте себе вопрос: куда бы я пошел, если бы был на месте Дэвенхейма? Где бы я укрылся? Итак, Гастингс, что скажете?
  – Ну, – протянул я, – лично я, знаете, не стал бы особенно мудрить. Скорее всего, остался бы в Лондоне – шумный, многолюдный город, много транспорта, всюду кипит жизнь… и все такое. Десять к одному, что меня никогда бы не нашли! Безопаснее всего затеряться в толпе.
  Пуаро, кивнув, повернулся к Джеппу.
  – Нет, я не согласен. Смыться как можно скорее – вот единственный шанс, скажу я вам. Насколько я понял, в его распоряжении было достаточно времени, чтобы как можно лучше подготовить свое исчезновение. Лично я на его месте купил бы яхту, а потом уплыл бы куда-нибудь за тридевять земель, где меня сам черт не сыщет, прежде чем начался бы весь этот шум и гам.
  Высказавшись, мы уставились на Пуаро.
  – А вы что скажете, мсье? – наконец не выдержал Джепп.
  Пуаро какое-то время молчал. И вдруг на губах его заиграла лукавая улыбка.
  – Ах, друзья мои, если бы вы спросили меня, где бы я спрятался в том случае, если бы за мной гналась полиция, то я ответил бы вам не задумываясь – в тюрьме!
  – Что?!
  – Вы разыскиваете мистера Дэвенхейма, чтобы упрятать его за решетку, поэтому вам и в голову не приходит поискать его там!
  – О чем это вы, Пуаро?
  – Помните, вы сказали мне, что миссис Дэвенхейм не произвела на вас впечатления особы умной и проницательной, не так ли? И тем не менее уверен, что, если бы отвезли ее на Боу-стрит и поставили лицом к лицу с человеком по имени Билли Келлетт, она бы его непременно признала! Даже несмотря на то, что он предусмотрительно сбрил свою остроконечную бородку и пышные усы, да еще вдобавок коротко постригся. Женщина всегда узнает собственного мужа, даже если весь свет будет убеждать ее в обратном!
  – Билли Келлетт?! Опомнитесь, ведь он хорошо известен полиции!
  – А разве я с самого начала не сказал, что этот Дэвенхейм – на редкость умный человек? Поверьте, он позаботился о своем алиби заблаговременно. Уверен, он никогда не ездил в Буэнос-Айрес, тем более прошлой осенью, – нет, он создавал свое гениальное произведение – Билли Келлетта, мелкого воришку и мошенника, чтобы, когда придет время, полиция ни на минуту не усомнилась в личности этого человека. Не забывайте, он вел крупную игру, где ставкой были не только деньги, но и его свобода. Так что ему было ради чего стараться, уж вы мне поверьте. Только вот…
  – Да, да?..
  – Видите ли, после первой отсидки ему, бедняге, пришлось приклеить себе и бороду, и усы – словом, восстановить свой прежний облик. Так сказать, из Билли Келлетта снова стать мистером Дэвенхеймом, а это непросто, уж вы мне поверьте! Представьте только для начала, каково это – спать с фальшивой бородой! И Дэвенхейму пришлось, найдя благовидный предлог, укладываться на ночь отдельно от жены – рисковать он не мог. Вам, дорогой Джепп, по моей просьбе удалось выяснить, что последние полгода – словом, с момента возвращения якобы из своей поездки в Южную Америку – мистер и миссис Дэвенхейм спали в разных комнатах. И вот тогда я понял, что прав! Все сошлось как нельзя лучше. Садовник, которому показалось, что он видел, как хозяин свернул за угол дома и направился к розарию, оказался абсолютно прав. Дэвенхейм направился в лодочный сарай, утопил в озере снятую с себя одежду, переоделся в лохмотья, которые, уж будьте уверены, тщательно прятал где-то от своего лакея. Затем приступил к выполнению хитроумного плана: для начала заложил перстень, который все, знавшие Дэвенхейма, привыкли видеть у него на пальце, потом напился, ввязался в драку и добился своего – его препроводили на Боу-стрит, где бы никому не пришло в голову его искать!
  – Это невозможно! – пролепетал побледневший и растерянный Джепп.
  – Спросите у мадам, – с улыбкой посоветовал Пуаро.
  На следующий день, спустившись к завтраку, мы увидели лежавшее перед тарелкой Пуаро письмо. Мой друг аккуратно вскрыл конверт, и оттуда выпорхнул пятифунтовый банкнот. Брови Пуаро поползли вверх.
  – Ах, черт возьми! И что мне с этим прикажете делать?! Ей-богу, зря я затеял пари, Гастингс! Так неприятно! Бедный Джепп!.. А впрочем, мне, кажется, в голову пришла неплохая мысль. Давайте устроим маленький ужин на троих: только вы, я и Джепп. Это успокоит мою совесть. Ведь дело было таким простым, что брать с него деньги даже как-то неловко. Словно ребенка обокрасть, право слово! Стыд какой! Гастингс, Гастингс, почему вы смеетесь?
  
  
  Плимутский экспресс
  Алек Симпсон, офицер военно-морского флота, вошел с платформы на Ньютон-Эббот в вагон первого класса Плимутского экспресса. За ним следовал носильщик с тяжелым чемоданом. Он уже собрался забросить его на багажную полку, но молодой моряк остановил его:
  – Не надо, положи чемодан на сиденье. Я уберу его наверх потом. Вот держи.
  – Благодарю вас, сэр. – Взяв щедрые чаевые, носильщик удалился.
  Двери с шумом захлопнулись; зычный голос объявил: «Отправляется поезд до Плимута. Пересадка на Торки. Следующая остановка – Плимут». Раздался свисток, и поезд медленно отошел от станции.
  Лейтенант Симпсон ехал в купе в полном одиночестве. Декабрьский воздух был холодным, и он закрыл окно. Рассеянно принюхавшись, Симпсон поморщился. Что за странный запах! Он напомнил ему о времени, проведенном в госпитале, и о хирургической операции на ноге. Да, в купе явно пахло хлороформом!
  Он приоткрыл окно и пересел на другое место – против хода движения поезда. Достав из кармана трубку, раскурил ее. Какое-то время Симпсон просто сидел, поглядывая в темное окно и покуривая трубку.
  – Откуда, черт возьми, идет такая вонь? – пробормотал он и, решительно встав, наклонился и заглянул под сиденье…
  Спустя мгновение ночь огласилась громким звоном, и скоростной поезд сделал вынужденную остановку, подчиняясь требованию, поступившему по экстренной связи.
  
  – Mon ami, – сказал Пуаро, – я помню, что вас сильно заинтересовала тайна Плимутского экспресса. Прочтите-ка вот это.
  Я взял записку, которую он перекинул мне через стол. Содержание ее было коротким и весьма определенным.
  «Дорогой сэр,
  я буду крайне признателен, если вы зайдете ко мне при первой же возможности.
  Искренне ваш,
  Эбенезер Холлидэй».
  Я не понял, какое отношение она могла иметь к моему интересу, и вопросительно взглянул на Пуаро. Отвечая мне, он взял газету и громко прочитал:
  – «Прошлой ночью была обнаружена чудовищная находка. Молодой офицер, возвращаясь в Плимут, обнаружил под сиденьем в своем купе тело женщины с пронзенным сердцем. Офицер сразу дернул за шнур экстренной связи, и поезд немедленно остановился. Богато одетая женщина, которой на вид было около тридцати лет, пока не опознана».
  И далее мы читаем следующее: «Женщина, обнаруженная мертвой в Плимутском экспрессе, была опознана как достопочтенная миссис Руперт Каррингтон». Теперь вы понимаете, мой друг? Если же нет, то я могу добавить, что миссис Руперт Каррингтон, в девичестве Флосси Холлидэй, была дочерью Холлидэя, стального короля Америки.
  – И он желает встретиться с вами? Чудесно!
  – В прошлом я оказал ему маленькую услугу… в деле с ценными облигациями. И однажды, когда я был в Париже, мне довелось присутствовать на роскошном приеме, где я обратил внимание на мадемуазель Флосси. La jolie petite pensionnaire![83] И она также имела хорошенькое приданое! Что и внушало опасение. Да, да, она чуть не попала в беду.
  – Так что же с ней случилось?
  – Небезызвестный граф де ла Рошфор. Un bien mauvais sujet![84] Натуральный негодяй, как сказали бы вы. А попросту говоря, авантюрист и сердцеед, который отлично знал, как завоевать сердце романтической юной девушки. К счастью, ее отец вовремя почуял неладное. Он спешно увез ее обратно в Америку. Несколько лет спустя я узнал о ее свадьбе, хотя лично я никогда не видел ее мужа.
  – Гм, – сказал я, – по общему мнению, достопочтенный Руперт Каррингтон далеко не завидная партия. Он довольно ловко промотал все свое наследство на скачках, и я могу представить, что доллары старого Холлидэя пришлись ему как нельзя кстати. Должен заметить, что такому благовоспитанному, приятному на вид, но совершенно бессовестному мерзавцу, должно быть, непросто было найти себе подходящую супругу!
  – Ах, несчастная милая леди! Elle n’est pas bien tombée![85]
  – Мне думается, он сразу дал ей понять, что его привлекала не она сама, а ее деньги. Я полагаю, что они практически с самого начала условились о том, что каждый будет жить своей жизнью. Недавно до меня дошли слухи, что дело вполне определенно идет к официальному разводу.
  – Старина Холлидэй не дурак. При желании он может наложить строгое ограничение на использование ее денег.
  – Будем надеяться. В любом случае я точно знаю, что достопочтенный Руперт, как говорится, находится в очень стесненных обстоятельствах, то есть, проще говоря, вечно сидит на мели.
  – Ах вот оно что! Интересно…
  – Что же вам интересно?
  – Мой милый друг, не стоит пока забрасывать меня вопросами. Как я понимаю, вас заинтриговало это дело. Предлагаю отправиться за компанию со мной к мистеру Холлидэю. Тут на углу есть стоянка такси…
  
  Нескольких минут хватило, чтобы домчать нас к шикарному особняку на Парк-Лейн, арендованному американским магнатом. Нас проводили в библиотеку, и почти тут же к нам присоединился крупный мужчина с пронзительными глазами и решительно вздернутым подбородком.
  – Месье Пуаро? – сказал мистер Холлидэй. – Я полагаю, мне нет необходимости объяснять, зачем я пригласил вас. Вы читали газеты, а я не из тех, кто привык попусту тратить время. Случайно услышав, что вы в Лондоне, я вспомнил отличную работу, которую вы проделали для спасения моего состояния. Незабываемая история. Этим делом занимается Скотленд-Ярд, но я хочу подключить к нему своего доверенного человека. Затраты меня не волнуют. Все мое богатство я наживал для моей девочки… А теперь ее нет, и я готов истратить все до последнего цента, чтобы поймать проклятого подлеца, который сделал это! Понимаете? То есть я согласен на любые ваши условия и предоставляю вам полную свободу действий.
  Пуаро кивнул.
  – Мне довелось, месье, несколько раз встречаться с вашей дочерью в Париже, и я охотно возьмусь за это дело. А сейчас прошу вас рассказать мне о причинах ее поездки в Плимут и о любых других деталях, которые кажутся вам важными в данном случае.
  – Ну, начнем с того, – ответил Холлидэй, – что она не собиралась в Плимут. Она планировала провести уик-энд с одной компанией в Эйвонмид-Корт, герцогском имении в Суонси. Она выехала из Лондона после полудня, в двенадцать с четвертью, с Паддингтонского вокзала, прибыв в Бристоль в два пятьдесят. Основные плимутские поезда идут через Уэстбери, но не подходят к Бристолю. А этот двенадцатичасовой экспресс без остановки следовал до Бристоля, впоследствии останавливаясь в Уэстоне, Тонтоне, Эксетере и Ньютон-Эбботе. Моя дочь зарезервировала себе отдельное купе до Бристоля, а ее служанка ехала третьим классом в следующем вагоне.
  Пуаро кивнул головой, и мистер Холлидэй продолжил:
  – В Эйвонмид-Корт намечалось несколько балов, на которых должны были собраться все сливки общества, и соответственно моя дочь захватила с собой почти все драгоценности… общей суммой, вероятно, на сто тысяч фунтов.
  – Un moment, – прервал его Пуаро. – У кого хранились драгоценности? У вашей дочери или у служанки?
  – Моя дочь обычно сама следила за ними, она держала их в голубом сафьяновом несессере.
  – Продолжайте, месье.
  – В Бристоле служанка, Джейн Мейсон, вышла на платформу с дорожными чемоданами моей дочери и подошла к дверям вагона Флосси. К ее глубокому удивлению, моя дочь сказала ей, что она решила не выходить в Бристоле, а ехать дальше. Она велела Мейсон отнести весь багаж в камеру хранения. Джейн могла перекусить в буфете, а потом ей следовало дожидаться на вокзале свою госпожу, которая собиралась вскоре вернуться на одном из встречных поездов. Служанка очень удивилась, но выполнила все указания. Она сдала багаж в камеру хранения и выпила чаю. Но встречные поезда шли один за другим, а ее госпожа так и не появилась. Когда прибыл последний вечерний поезд, она, решив не забирать пока багаж, отправилась ночевать в ближайшую гостиницу. Утром она прочла об этой трагедии и первым же проходящим поездом вернулась в Лондон.
  – Есть ли хоть какие-то объяснения относительно того, почему ваша дочь так внезапно изменила планы?
  – В общем, со слов Джейн Мейсон мне известно, что в Бристоле Флосси была уже не одна в своем купе. С ней находился мужчина, который стоял в глубине, выглядывая в заднее окно, поэтому служанка не видела его лица.
  – В вагоне, естественно, был коридор.
  – Да.
  – С какой стороны он проходил?
  – Со стороны платформы. Моя дочь стояла в коридоре, разговаривая с Мейсон.
  – Есть ли, на ваш взгляд, какие-то сомнения в том… Извините! – Пуаро встал и аккуратно поправил чуть скособочившуюся крышку чернильницы. – Je vous demande pardon[86], – продолжил он, вновь усаживаясь на свое место. – Я не могу спокойно смотреть на подобные перекосы. Маленькая причуда, не правда ли? Я хотел спросить, месье, есть ли у вас какие-то сомнения в том, что эта, вероятно, неожиданная встреча послужила причиной столь внезапной перемены планов вашей дочери?
  – Мне кажется, что это единственное разумное предположение.
  – У вас нет идей относительно того, кто мог оказаться ее случайным попутчиком?
  Миллионер на мгновение задумался, а потом ответил:
  – Нет… я понятия не имею, кто это мог быть.
  – Далее… как обнаружили тело?
  – Его обнаружил один молодой военно-морской офицер, который сразу поднял тревогу. В поезде был врач. Он осмотрел тело. Ее сначала усыпили, а потом закололи. По его мнению, она была мертва уже около четырех часов, то есть, должно быть, ее убили вскоре после отправления из Бристоля, вероятно, перед Уэстоном или между Уэстоном и Тонтоном.
  – А драгоценности?
  – Несессер с драгоценностями исчез, месье Пуаро.
  – Еще один момент, месье. Состояние вашей дочери… к кому оно переходит после ее смерти?
  – Флосси написала завещание вскоре после свадьбы, оставив все своему мужу. – Он нерешительно помолчал и продолжил: – Я могу также сообщить вам, месье Пуаро, что я считаю своего зятя бессовестным негодяем и что, следуя моему совету, моя дочь уже готовилась развестись с ним… без каких-либо осложнений. Я открыл дочери специальный банковский счет, чтобы только она при жизни могла распоряжаться этими деньгами, и, хотя они уже несколько лет жили отдельно, зять частенько просил у нее денег, и она не отказывала ему, предпочитая избегать скандалов. Но я решил положить этому конец, и мои адвокаты уже начали бракоразводный процесс.
  – А где сейчас месье Каррингтон?
  – В Лондоне. По-моему, вчера он ездил за город и вернулся только вечером.
  Немного поразмыслив, Пуаро сказал:
  – Полагаю, это все, что вам известно, месье.
  – Возможно, вы хотите поговорить со служанкой, Джейн Мейсон?
  – Если не возражаете.
  Холлидэй позвонил в колокольчик и отдал короткое распоряжение лакею.
  Пару минут спустя в комнату вошла Джейн Мейсон, почтенного вида женщина с резкими чертами лица. Вопреки трагической ситуации она держалась с тем невозмутимым спокойствием, которое обычно отличает только хорошую прислугу.
  – Вы позволите мне задать вам несколько вопросов? Вчера утром перед отъездом из Лондона ваша госпожа вела себя как обычно? Возможно, она была чем-то взволнована или взбудоражена?
  – О нет, сэр!
  – А в Бристоле она уже вела себя совсем иначе?
  – Да, сэр, она выглядела ужасно расстроенной… так нервничала, что казалось, не знает, что говорит.
  – А что именно она говорила?
  – Ну, сэр, насколько я могу припомнить, она сказала: «Мейсон, я решила изменить свои планы. Случилось нечто особенное… я хочу сказать, что не намерена выходить здесь. Я поеду дальше. Возьми багаж и сдай его в камеру хранения; потом отдохни, выпей чаю и подожди меня на вокзале». – «Подождать вас здесь, мадам?» – уточнила я. «Да-да. Не уходи со станции. Я вернусь встречным поездом. Не знаю точно когда… возможно, поздно вечером». – «Слушаюсь, мадам», – ответила я. Мне было не по чину задавать вопросы, но я очень удивилась.
  – Такое поведение было необычным для вашей госпожи, не правда ли?
  – Очень необычным, сэр.
  – И что же вы подумали?
  – В общем, сэр, я подумала, что во всем виноват джентльмен, стоявший в ее купе. Она не разговаривала с ним, но один или два раза оборачивалась к нему, словно хотела спросить, правильно ли она все сделала.
  – А вы не видели лица этого джентльмена?
  – Нет, сэр. Он все время стоял спиной ко мне.
  – Можете вы в общих чертах описать его?
  – На нем было светлое бежевое пальто и дорожная шляпа. Вроде бы он был высокий и стройный, и волосы у него на затылке были темными.
  – Вам он не показался знакомым?
  – О нет, сэр, по-моему, я не встречала его прежде.
  – Это не мог быть случайно муж вашей хозяйки, мистер Каррингтон?
  Мейсон выглядела слегка испуганной.
  – О, я так не думаю, сэр!
  – Но вы не уверены?
  – Конечно, тот мужчина был примерно одного роста с хозяином, сэр… но я и подумать не могла, что это был он. Мы так редко видели его… Я не могу утверждать, что в вагоне был именно он!
  Пуаро поднял с пола какую-то мелочь, типа кнопки, и взглянул на нее с явным недовольством; затем он продолжил:
  – Возможно ли, чтобы этот человек сел в ваш поезд в Бристоле до того, как вы вышли на платформу?
  Мейсон задумалась.
  – Да, сэр, думаю, возможно. В моем вагоне было много народу, и я смогла выйти из него только спустя несколько минут после остановки… кроме того, на платформе собралась толпа, что тоже задержало меня. Но в таком случае у него была всего лишь пара минут, чтобы поговорить с хозяйкой. Я считала само собой разумеющимся, что он перешел к ней из другого вагона.
  – Да, это, конечно, более вероятно.
  Все еще хмурясь, Пуаро немного помолчал.
  – Вы знаете, сэр, как была одета хозяйка? – спросила девушка.
  – В газетах упоминались какие-то детали, но я предпочел бы, чтобы вы подтвердили эти сведения.
  – У нее была белая лисья шапка, сэр, с полупрозрачной вуалью, покрытой белыми пятнышками, и голубой ворсистый костюм… вернее, того голубого оттенка, который теперь называют «электрик».
  – Гм, весьма эффектно.
  – Кстати, – заметил мистер Холлидэй, – инспектор Джепп надеется, что это может помочь нам определить место, где было совершено преступление. Уж если кто-то видел ее, то наверняка не забудет.
  – Precisement![87] Благодарю вас, мадемуазель.
  Служанка вышла из комнаты.
  – Хорошо! – Пуаро бодро поднялся с кресла. – Видимо, на данный момент я выяснил все, что можно… за одним исключением. Я хотел бы еще раз попросить вас, месье, сообщить мне все важные подробности, именно все!
  – Я уже сообщил.
  – Вы уверены?
  – Абсолютно.
  – Что ж, тогда нам не о чем больше говорить. Я вынужден отказаться от этого дела.
  – Почему?
  – Потому что вы не были откровенны со мной.
  – Я уверяю вас…
  – Нет, вы что-то скрываете.
  После небольшой паузы Холлидэй вынул из кармана листок бумаги и протянул его моему другу.
  – Я подозреваю, что именно это вы имели в виду, месье Пуаро. Хотя, убей меня бог, я не представляю, как вы узнали об этом!
  Пуаро, улыбаясь, развернул листок. Это было письмо, написанное размашистым, с большим наклоном почерком. Пуаро прочел его вслух.
  «Chère madame,
  с бесконечным удовольствием я предвкушаю блаженство будущей встречи с вами. После того как вы столь любезно ответили на мое письмо, я едва сдерживаю свое нетерпение. Мне никогда не забыть тех дней в Париже. Чертовски обидно, что завтра вы собираетесь уехать из Лондона. Однако довольно скоро и, возможно, скорее, чем вы думаете, я буду иметь счастье еще раз полюбоваться на леди, чей образ по-прежнему царит в моем сердце.
  Примите, chère madame, искренние заверения в моей совершенной преданности и неизменности моих чувств…
  Арманд де ла Рошфор».
  Пуаро с легким поклоном вернул письмо Холлидэю.
  – Мне думается, месье, вы не знали, что ваша дочь имела намерение возобновить свое знакомство с графом де ла Рошфором?
  – Я был как громом поражен этой новостью! Его письмо я обнаружил в сумочке моей дочери. Как вам, вероятно, известно, месье Пуаро, этот так называемый граф является авантюристом чистой воды.
  Пуаро согласно кивнул.
  – Но все-таки хотелось бы мне знать, откуда вы узнали о существовании этого письма?
  Мой друг улыбнулся:
  – Месье, я ни о чем не знал. Но умения различать отпечатки ботинок и сорта табачного пепла еще недостаточно для детектива. Он должен также быть хорошим психологом! Я знал, что вы с неприязнью и недоверием относитесь к вашему зятю. Он много выигрывает от смерти вашей дочери. Однако вы не спешили направить меня по его следу! Почему? Очевидно, потому, что подозрения уводили вас в другую сторону. Следовательно, вы что-то скрывали.
  – Вы правы, месье Пуаро. Я был уверен в виновности Руперта, пока не обнаружил это письмо. Оно просто выбило меня из колеи.
  – Итак… Граф пишет «довольно скоро и, возможно, скорее, чем вы думаете». Очевидно, он предпочел не дожидаться, пока вы прослышите о его появлении. Может, он тоже выехал из Лондона двенадцатичасовым поездом и во время поездки перешел в вагон вашей дочери? Граф де ла Рошфор, если я правильно помню, также высокий и темноволосый!
  Миллионер кивнул.
  – Итак, месье, я желаю вам всего наилучшего. Полагаю, в Скотленд-Ярде имеется список драгоценностей?
  – Да, по-моему, инспектор Джепп сейчас здесь, если вы хотите видеть его.
  
  Джепп был нашим старым знакомым, и он приветствовал Пуаро с оттенком любезной снисходительности:
  – Ну и как ваши успехи, месье? Мы ведь с вами неплохо ладим, несмотря на то что наши взгляды зачастую не совпадают. Как поживают ваши маленькие серые клеточки? Активно трудятся?
  Пуаро одарил его сияющей улыбкой:
  – Они функционируют, мой дорогой Джепп, несомненно, функционируют!
  – Ну, тогда все в порядке. Вы думаете, это был достопочтенный Руперт или просто какой-то бандит? Мы, естественно, уже разослали наших людей во все нужные места. Нас сразу же поставят в известность, если эти бриллианты где-то всплывут. Кем бы ни оказался наш преступник, он, конечно, не собирается хранить их, чтобы любоваться их сиянием. Маловероятно! Я пытаюсь выяснить, где был вчера Руперт Каррингтон. Похоже, ему есть что скрывать. Я приставил к нему своего человека.
  – Отличная предусмотрительность, хотя, возможно, слегка запоздалая, – мягко предположил Пуаро.
  – Вы все шутите, месье Пуаро. Ладно, я отправляюсь на Паддингтонский вокзал. Бристоль – Уэстон – Тонтон – таков мой маршрут. До свидания.
  – Может быть, вы зайдете ко мне вечерком и расскажете о результатах?
  – Безусловно, если вернусь.
  – Наш дорогой инспектор полагает, что движение – жизнь, – тихо сказал Пуаро после ухода нашего приятеля. – Он путешествует, ищет следы, собирает дорожную грязь и сигаретный пепел! Он трудится как пчелка! Его рвение выше всяческих похвал! А если бы я напомнил ему о психологии, то знаете, как бы он отреагировал, мой друг? Он бы просто усмехнулся! Он бы сказал себе: «Бедняга Пуаро! Он стареет! Он начинает выживать из ума!» Джепп принадлежит к тому «молодому поколению, что стучится в дверь». Ma foi![88] Слишком увлеченные этим стуком, они не замечают, что дверь-то открыта!
  – А что намерены делать вы?
  – Поскольку нам дали карт-бланш, я истрачу три пенса на звонок в отель «Ритц», где, как вы могли заметить, остановился наш граф. После этого, поскольку я слегка промочил ноги и уже два раза чихнул, я собираюсь вернуться домой и приготовить себе tisane на спиртовке!
  
  Мы расстались с Пуаро до следующего утра. Когда я зашел к нему, он мирно заканчивал завтрак.
  – Итак, – с нетерпением спросил я, – какие новости?
  – Никаких.
  – А Джепп?
  – Я не видел его.
  – А что граф?
  – Он выехал из «Ритца» позавчера.
  – За день до убийства?
  – Именно так.
  – Ну, теперь все ясно! Значит, Руперт Каррингтон чист.
  – Потому что граф де ла Рошфор уехал из «Ритца»? Не слишком ли вы спешите с выводами, мой друг?
  – В любом случае его нужно выследить и арестовать! Непонятно только, каков мотив преступления.
  – Драгоценности, оцененные в сто тысяч долларов, являются отличным мотивом для любого преступника. Нет, мне непонятно другое: почему он убил ее? Почему попросту не украл драгоценности? Скорей всего, она не стала бы возбуждать дело.
  – Почему вы так думаете?
  – Потому что она – женщина, mon ami. Она когда-то любила этого мужчину. Следовательно, предпочла бы смириться с такой потерей. И граф, который отлично разбирается в тонкостях женской души – отсюда и его успех, – должен был прекрасно понимать это! С другой стороны, если ее убил Руперт Каррингтон, то почему украл драгоценности, которые в итоге неизбежно выдали бы его с головой?
  – Для отвода глаз.
  – Может, вы и правы, мой друг. А-а, вот и наш Джепп! Я узнаю его стук.
  Инспектор просто излучал добродушие.
  – Приветствую вас, Пуаро. Я прямо с поезда. Мне удалось разузнать кое-что важное! А как ваши дела?
  – Мои? Я приводил в порядок мои мысли, – спокойно ответил Пуаро.
  Инспектор встретил его ответ искренним смехом.
  – Старина Пуаро сильно сдал, – шепотом заметил он мне и громко сказал: – Нам, молодым, пока рано размышлять о вечном. Ладно, вы хотите услышать, что мне удалось обнаружить?
  – Вы позволите мне сделать предположение? Вы нашли нож, которым было совершено преступление, рядом с железной дорогой между Уэстоном и Тонтоном, и вы допросили продавца газет, который разговаривал с миссис Каррингтон в Уэстоне!
  У Джеппа отвисла челюсть.
  – Откуда, черт возьми, вы все знаете? Только не говорите мне о ваших всемогущих серых клеточках!
  – Я рад, что вы в виде исключения допустили безграничность их могущества! Скажите-ка мне, как щедро вознаградила она продавца газет? Он получил шиллинг?
  – Нет, полкроны! – Справившись со своим изумлением, Джепп усмехнулся: – Весьма расточительны эти богатые американцы!
  – И благодарный продавец, естественно, не забыл ее?
  – Нет, конечно. Не каждый день в его карман так просто попадает полкроны! Она подозвала его и купила два журнала. В одном из них на обложке была девушка в голубом. Она сказала: «Эта красотка чем-то похожа на меня». О да, он отлично запомнил ее. В общем, мне этого было достаточно. К тому же показания врача, осматривавшего труп, свидетельствуют о том, что преступление уже было совершено к тому времени, когда экспресс пришел в Тонтон. Я сразу предположил, что орудие убийства просто выбросили, и отправился искать его вдоль дороги; и разумеется, нож лежал возле насыпи. Потом я попытался разузнать что-нибудь в Тонтоне, хотя, конечно, понимал, что на такой большой станции вряд ли кто-то заметит нашего преступника. Вероятно, он вернулся в Лондон ближайшим поездом.
  Пуаро кивнул:
  – Весьма вероятно.
  – Но когда я вернулся в Лондон, то узнал еще пару важных новостей. Каррингтонские драгоценности уже пущены в оборот, вот так вот! Большой изумруд заложил вчера вечером… один известный мошенник. И кто, вы думаете, это был?
  – Я ничего о нем не знаю… за исключением того, что он был невысок ростом.
  Джепп вытаращил глаза.
  – Да, тут вы правы. Он и правда невысок. Это же был Ред Нарки.
  – Кто такой Ред Нарки? – спросил я.
  – Первоклассный вор, сэр, специализирующийся на краже драгоценностей. И он не из тех, кто остановится перед убийством. Обычно он работал с сообщницей, Грейси Кидд; но, похоже, на сей раз она ни при чем… если только не сбежала в Голландию с остальной добычей.
  – Вы арестовали Нарки?
  – Безусловно. Но заметьте, что нам еще надо найти главного преступника… того мужчину, который ехал в поезде вместе с миссис Каррингтон. Судя по всему, именно он спланировал преступление. Но Нарки пока не намерен выдавать своего сообщника.
  Я заметил, что глаза Пуаро загорелись зеленым огнем.
  – Мне думается, – мягко сказал он, – я быстро смогу найти для вас сообщника Нарки.
  – Очередная маленькая догадка, не так ли? – Джепп пристально взглянул на Пуаро. – Удивительно, как вы, с вашими устаревшими методами, еще умудряетесь раскрывать преступления. Наверняка вам просто чертовски везет.
  – Возможно, возможно, – проворковал мой друг. – Гастингс, подайте мне, пожалуйста, шляпу. И щетку. Все отлично! Пожалуй, стоит надеть галоши: опять собирается дождь! Не следует пускать насмарку старания целебного tisane. До свидания, Джепп!
  – Удачи вам, Пуаро.
  Пуаро остановил первое же попавшееся такси и велел водителю отвезти нас на Парк-Лейн.
  Когда мы остановились перед домом Холлидэя, он проворно выскочил из машины, расплатился с водителем и позвонил в дверь. Он что-то сказал встретившему нас лакею, и тот немедленно повел нас вверх по лестнице. Добравшись до верхнего этажа, мы вошли в скромную, аккуратно прибранную спальню.
  Окинув взглядом комнату, Пуаро прямиком направился к небольшому черному чемодану. Опустившись на колени, он внимательно осмотрел его бирки и достал из своего кармана моточек проволоки.
  – Спросите мистера Холлидэя, не сочтет ли он за труд подняться ко мне, – сказал он лакею через плечо.
  Слуга удалился, а Пуаро, вооружившись проволочкой, начал осторожно прокручивать ее в замке чемодана. Через пару минут замок открылся, и Пуаро поднял крышку. Спешно вытаскивая лежавшую в чемодане одежду, он отбрасывал ее на пол.
  С лестницы донесся звук тяжелых шагов, и вскоре Холлидэй вошел к нам в комнату.
  – Что, черт возьми, вы здесь делаете? – воскликнул он, уставившись на чемодан.
  – Я искал здесь вот это, месье. – И Пуаро выудил из чемодана костюм из ярко-голубой ткани и белую лисью шапку.
  – Что вы сделали с моим чемоданом?
  Обернувшись, я увидел служанку, Джейн Мейсон, которая только что вошла в комнату.
  – Не могли бы вы, Гастингс, на всякий случай закрыть дверь? Благодарю вас. Да, и не отходите от нее, пожалуйста. Итак, мистер Холлидэй, позвольте мне представить вам Грейси Кидд, она же Джейн Мейсон, которая вскоре будет передана в надежные руки инспектора Джеппа и присоединится к своему сообщнику Реду Нарки.
  
  Пуаро протестующе взмахнул рукой:
  – Все было предельно просто! Меня сразу насторожило то, что служанка упомянула нам об одежде своей хозяйки. Почему она так хотела привлечь к этому наше внимание? Я прикинул, что о таинственном мужчине, появившемся в вагоне миссис Каррингтон в Бристоле, мы знаем лишь со слов служанки. Как следует из заключения врача, миссис Каррингтон вполне могли убить до приезда в Бристоль. Но в таком случае наша служанка должна быть сообщницей. А если она сообщница, то она стремилась бы, чтобы кто-то подтвердил ее показания. Одежда, которую носила миссис Каррингтон, была очень запоминающейся. Любая служанка отлично знает, что предпочитает в тех или иных случаях носить ее хозяйка. Итак, если после Бристоля кто-то заметил бы леди в ярко-голубом костюме и белой меховой шапке, то он был бы готов поклясться, что видел именно миссис Каррингтон.
  Я попытался воссоздать картину преступления. Служанка запасается такой же одеждой. Она и ее сообщник усыпляют миссис Каррингтон с помощью хлороформа, а потом закалывают ее ножом, вероятно дождавшись удобного момента, когда поезд проходил через тоннель. Ее тело прячут под сиденье, и служанка начинает исполнять роль хозяйки. В Уэстоне она должна привлечь к себе внимание. Как? По всей вероятности, будет выбран разносчик газет. Получив щедрое вознаграждение за услуги, он наверняка запомнит ее. Она также выбирает подходящую журнальную иллюстрацию, чтобы привлечь его внимание к цвету ее костюма. Отъехав от Уэстона, она выбрасывает нож из окна, чтобы отметить место, где якобы было совершено преступление, затем переодевается в свою одежду или просто надевает длинный макинтош. В Тонтоне она пересаживается на первый же встречный поезд и возвращается в Бристоль, где ее сообщник уже сдал багаж в камеру хранения. Он вручает ей номерок, а сам возвращается в Лондон. Играя свою роль, она сначала ждет на вокзале, потом на ночь идет в гостиницу, а утром, как она и говорила, возвращается в город.
  Вернувшись из своего путешествия, Джепп подтвердил все мои умозаключения. Он также сообщил мне, что некий знаменитый мошенник пытался сбыть драгоценности. Я знал только одно – что этот человек должен быть совершенно не похож на таинственного незнакомца, которого описала нам Джейн Мейсон. А услышав, что это был Ред Нарки, обычно работавший на пару с Грейси Кидд, я сразу понял, где нужно искать сообщницу.
  – А как же быть с графом?
  – Чем больше я думал об этом деле, тем более убеждался, что он здесь совершенно ни при чем. Этот человек слишком дорожит своей шкурой, чтобы пойти на убийство. Оно никак не вяжется с его репутацией.
  – Да, месье Пуаро, – сказал Холлидэй, – я перед вами в неоплатном долгу. Лишь отчасти его сможет покрыть тот чек, что я выпишу вам после ленча.
  Пуаро скромно улыбнулся и тихо шепнул мне:
  – Наш славный Джепп, конечно, припишет себе официальные заслуги, и хотя он заполучил свою Грейси Кидд, но, как говорят американцы, убей меня бог, если он догадается, как мне это удалось!
  
  
  Загадка дешевой квартиры
  До сих пор все загадочные случаи, которые расследовал Пуаро и в которых вместе с моим другом участвовал и я, как правило, начинались одинаково – происходило что-то чрезвычайное: убийство или крупное ограбление. К делу привлекали Пуаро. Он пускал в ход свой великолепный логический ум и блестяще справлялся с разгадкой даже самой хитроумной интриги. Но в истории, о которой я хочу рассказать сейчас, все было по-другому. Цепь загадочных происшествий вела от казавшихся вначале самыми тривиальными событий, которые лишь по чистой случайности привлекли внимание Пуаро, к зловещему финалу, которым и завершилось это поистине необычайное расследование.
  В тот вечер я был приглашен в гости к моему старому другу Джеральду Паркеру. Кроме хозяина с хозяйкой и меня самого, было еще человек шесть, и разговор, как это случалось всегда, если в нем участвовал Паркер, в конце концов обратился к тому вопросу, который был для него больной темой, – к поиску в Лондоне дешевой квартиры. Аренда дома или квартиры – это было для моего друга чем-то вроде хобби. С самого конца войны он сменил по меньшей мере дюжину различных квартир и студий. Не успевал он устроиться и обжиться на новом месте, как совершенно неожиданно вдруг пускался на поиски нового пристанища, так что чемоданы и коробки в его доме вечно стояли нераспакованными. За всеми его переездами с квартиры на квартиру каждый раз, как правило, стояла возможность хоть что-то да выгадать на этом, поскольку человек он был на диво практичный. И все-таки двигала им не болезненная страсть к экономии, а, скорее всего, чисто ребяческая слабость – любовь к перемене мест, которой он не мог противостоять. Вот и на этот раз мы битый час в почтительном молчании внимали Паркеру, который снова оседлал своего любимого конька. Наконец он выдохся, и настала наша очередь. Языки заработали вовсю. Похоже, каждый из нас внес свою лепту. Последней настала очередь миссис Робинсон. Это была очаровательная новобрачная, она пришла к Паркерам вместе с мужем. Раньше мне не доводилось встречаться с этой парой, поскольку Паркер познакомился с Робинсоном совсем недавно.
  – Если уж говорить о квартирах, – начала она, – то кому повезло, так это нам! Вы, наверное, уже слышали об этом, мистер Паркер? Мы наконец-то нашли жилище! В Монтегю-Мэншенс.
  – Ну что ж, – кивнул Паркер, – я слышал, что квартиры там что надо. Но цены!..
  – Да, да, но к нашей это не относится. Наша – до неприличия дешевая. Восемьдесят фунтов в год, представляете?!
  – Но… но позвольте! Монтегю-Мэншенс ведь в Найтсбридже, если не ошибаюсь, – возбудился Паркер, – огромный, роскошный дом! Самый настоящий дворец! Или вы имеете в виду его тезку – какую-то захудалую берлогу в трущобах на другом конце Лондона?
  – Нет, нет, это тот самый, в Найтсбридже! Вот то-то и удивительно, правда? Просто какое-то счастье!
  – Счастье – не то слово! Самое настоящее чудо! Может, тут что-то кроется? Ага, понимаю – должно быть, страховка больше обычного!
  – Нет, не больше!
  – Нет?! О господи, прими мою душу! – завистливо простонал Паркер.
  – Но нам пришлось заплатить за мебель, – продолжала миссис Робинсон.
  – Ага! – торжествующе воскликнул Паркер. – Что я говорил? Я нюхом чуял, что здесь что-то нечисто!
  – Всего пятьдесят фунтов. А мебель просто очарование!
  – Сдаюсь, – поднял руки Паркер. – Хозяева, должно быть, либо полные идиоты, либо сумасшедшие филантропы, раз сдают свою квартиру забесплатно!
  На лице миссис Робинсон появилось легкое сомнение. Видимо, слова Паркера встревожили ее. Меж изящно изогнутых бровей на лбу у нее залегла морщинка.
  – Это и в самом деле странно, не так ли? А вы не думаете… а вдруг это… это место имеет дурную славу?! Что, если там водятся привидения!
  – Никогда не слыхивал о квартирах, в которых водятся привидения! – решительно объявил Паркер.
  – А-а, – протянула миссис Робинсон. По всему было видно, что ее тревога не рассеялась. – Только, знаете, было во всем этом что-то такое… что-то довольно необычное.
  – Например? – вмешался я.
  – Ого, – воскликнул Паркер, – наш великий сыщик тоже заинтересовался! Вверяю вас в его руки, миссис Робинсон! Наш друг Гастингс – великий специалист по части решения всяких загадок!
  Признаться, я не избалован похвалами, поэтому его слова приятно пощекотали мое самолюбие. Я смущенно рассмеялся.
  – О, видите ли, капитан Гастингс, я, возможно, преувеличиваю, и во всем этом ничего нет. То есть я хотела сказать, это было не то чтобы странно, а… Короче, пошли мы к агентам по найму, фирма «Строссер и Пол» (раньше мы не имели с ними дел, потому что они занимаются только квартирами в Мэйфере, а нам они не по карману. А сейчас подумали – какого черта, ведь хуже-то не будет?), ну вот, все, что они нам предлагали, – это квартиры, где арендная плата от четырех с половиной сотен в год или выше. В общем, дело ясное, подумали мы и уже повернулись было, чтобы уйти, как вдруг нам говорят, что есть, дескать, одна квартирка, за которую просят всего восемьдесят, но они не совсем уверены, стоит ли нам ее смотреть. Мы спрашиваем – почему? А они объясняют, что она у них числится уже давно и желающих заполучить ее было уйма, так что, вполне возможно, она уже «уплыла». Их служащий так и сказал – «уплыла»! А известить их, что квартиросъемщики уже въехали, никто не удосужился, наверное, потому как никому ни до чего нет дела. Вот они и продолжают посылать туда людей…
  Миссис Робинсон остановилась, чтобы перевести дух, и продолжила свой рассказ:
  – Мы сказали, что спасибо, дескать, мы все понимаем, а потому не будете ли столь любезны выписать нам на всякий случай смотровой ордер, как положено – ну, на всякий случай. Схватили на улице такси и помчались туда, потому как, сами понимаете, заранее ведь никогда не знаешь, как обернется дело. Квартира оказалась на третьем этаже. Стоим мы, ждем лифта, и тут вдруг по лестнице нам навстречу сбегает… кто бы вы думали? Элси Фергюсон! Это моя приятельница, капитан Гастингс, ей тоже позарез нужно жилье. «Ой, – восклицает она, – кажется, хоть один-единственный раз я тебя опередила, милочка! Но только что толку? Ее уже сняли!» Ну вот вроде бы и все, но тут Джон и говорит: «Пойдем, все равно посмотрим. Квартира на диво дешевая, может, предложим им больше… или там еще что-нибудь». В общем, конечно, все это не слишком красиво, и неловко мне об этом говорить, но ведь вы понимаете, каково это – в наше-то время искать квартиру! Поневоле пустишься во все тяжкие!
  Пришлось уверить Элси, что я все понимаю – в наши дни доведенные до отчаяния несчастные квартиросъемщики и впрямь готовы на все ради того, чтобы иметь крышу над головой. «Кто смел, тот и съел», – добавила я, чтобы успокоить ее. Короче, мы поднялись наверх – и… нет, вы не поверите!.. Квартирка была до сих пор не занята! Горничная показала нам ее, потом отвела нас к хозяйке, и через пять минут – дело в шляпе! Потребовалось только уплатить пятьдесят фунтов за мебель – и въезжать хоть сейчас! На следующий же день мы подписали все бумаги, и пожалуйста! В общем, завтра мы переезжаем! – Миссис Робинсон сделала выразительную паузу и обвела нас торжествующим взглядом.
  – А как же миссис Фергюсон? – с любопытством вмешался Паркер. – Ну-ка, посмотрим, Гастингс, как вы это объясните?
  – Все очень просто, мой дорогой Ватсон, – с видом превосходства улыбнулся я. – Скорее всего, она просто позвонила не в ту квартиру!
  – Ой, капитан Гастингс! – Миссис Робинсон восхищенно захлопала в ладоши. – Как вы замечательно все объяснили!
  Мысленно я горько пожалел, что здесь нет Пуаро. Сколько раз за время нашего долгого знакомства мне казалось, что маленький бельгиец недооценивает мои возможности!
  История, рассказанная нам миссис Робинсон, показалась мне и в самом деле довольно любопытной, так что на следующее же утро я преподнес ее Пуаро в виде забавного анекдота. Он, как мне показалось, заинтересовался. Во всяком случае, засыпал меня вопросами о том, насколько трудно сейчас снять квартиру и какова арендная плата в разных районах города.
  – Любопытный случай, – задумчиво протянул он. – Прошу прощения, друг мой, я вас оставлю ненадолго. Пойду прогуляюсь, подышу свежим воздухом.
  Когда часом позже он вернулся, глаза его сверкали от едва сдерживаемого возбуждения. Прежде чем заговорить, Пуаро поставил в угол трость, снял шляпу и со своей обычной аккуратностью повесил ее на вешалку.
  – Вы, вероятно, заметили, мой дорогой друг, что у нас с вами сейчас на руках нет ни одного дела. Так что можем с легким сердцем всецело посвятить себя данному расследованию.
  – Что-то не совсем понимаю. О каком расследовании вы говорите?
  – О загадке, которую вы мне задали. Хочу полюбопытствовать, что это за фантастически дешевая квартира, которую посчастливилось снять миссис Робинсон.
  – Пуаро, вы меня разыгрываете!
  – Даже и не думал, друг мой! Кстати, имейте в виду, Гастингс, что средняя арендная плата за такие квартиры – от трехсот пятидесяти фунтов и выше. Это мне сообщили в ближайшем агентстве. И вдруг именно за эту квартиру почему-то просят всего восемьдесят! Почему?
  – Может быть, с ней что-то не так, – неуверенно сказал я. – Миссис Робинсон даже предположила, что в ней водятся привидения!
  Пуаро даже не попытался скрыть разочарования.
  – Хорошо, оставим это. Тогда как вы объясните другой, не менее любопытный факт: ее приятельница, которая только что была там, сообщает, что квартира уже занята. А когда появляются Робинсоны, она вдруг оказывается свободной, и им ее тут же сдают. А, Гастингс?
  – Ну, думаю, тут все просто. Скорее всего, та, другая, дама ошиблась квартирой, вот и все. Другого объяснения нет и быть не может.
  – Может быть, да, а может быть, и нет, Гастингс. Факт, однако, остается фактом, а факты – упрямая вещь: множество других пар смотрели эту квартиру до четы Робинсонов, и тем не менее, несмотря на всю ее фантастическую дешевизну, когда появились наши молодожены, она все еще не была занята.
  – Стало быть, с квартирой в самом деле что-то не то. – Я по-прежнему стоял на своем.
  – Однако миссис Робинсон утверждает, что все в порядке. Забавно, не так ли? Скажите, а какое она произвела на вас впечатление, Гастингс? Можно ли верить ее словам?
  – Очаровательная женщина!
  – Ничуть не сомневаюсь! Не будь она очаровательна, вы были бы в состоянии ответить на мой вопрос. Ладно, тогда попробуйте мне ее описать.
  – Ну, она довольно высокая… очень хорошенькая… роскошная грива каштановых волос, знаете, оттенка опавших листьев…
  – Как всегда, – подмигнув мне, пробормотал Пуаро, – у вас просто страсть какая-то к рыжеватым шатенкам!
  – Голубые глаза, очаровательная фигурка и… ну да, по-моему, все, – промямлил я.
  – А что вы скажете о ее муже?
  – О, довольно приятный парень. Впрочем, ничего особенного.
  – Блондин, брюнет?
  – Господи, я даже не обратил внимания… скорее всего, ни то ни се. Говорю же вам – совершенно заурядная личность.
  Пуаро кивнул:
  – Да, вы правы, таких незаметных, ничем не примечательных людей сотни, если не тысячи. Во всяком случае, должен заметить, что в описания женщин вы, как правило, вкладываете куда больше души. А что вы о Робинсонах вообще знаете? Они давние приятели Паркеров?
  – Нет, по-моему, они познакомились совсем недавно. Но послушайте, Пуаро, не думаете же вы, в самом деле…
  Пуаро предостерегающе поднял руку:
  – Не торопитесь с выводами, друг мой. Разве я не сказал, что я еще ничего не думаю? И вообще, пока я лишь сказал, что случай действительно на редкость любопытный. Но мы с вами, увы, блуждаем во тьме. Ни малейшего проблеска света… кроме разве что имени леди. А кстати, как ее зовут, Гастингс?
  – Стелла, – холодно ответил я, – но я не понимаю…
  Довольный смешок Пуаро прервал меня на полуслове. Похоже, что-то в моем сообщении крайне его развеселило.
  – А «Стелла» означает «звезда», не так ли? Великолепно!
  – Во имя всего святого, о чем вы?
  – А звезды порой светят ярко! Вуаля, Гастингс! Успокойтесь, друг мой. И, умоляю вас, не сидите с видом оскорбленного достоинства – это вам не идет! Собирайтесь. Сейчас мы с вами отправимся в Монтегю-Мэншенс и зададим несколько вопросов.
  Ничего не поделаешь, я отправился вместе с ним в Мэншенс. Оказалось, это целый квартал прелестных домиков в прекрасном состоянии. На пороге нужного нам дома, греясь на солнышке, нежился швейцар. Именно к нему и обратился Пуаро:
  – Прошу прощения, не могли бы вы мне сказать, не в этом ли доме проживают миссис и мистер Робинсон?
  Судя по всему, швейцар не любил тратить слов попусту и к тому же не отличался стремлением совать нос в чужие дела. Едва удостоив нас взглядом, он хмуро бросил:
  – Номер четвертый. Третий этаж.
  – Благодарю вас. А не скажете ли, давно ли они занимают здесь квартиру?
  – Полгода.
  Я в изумлении вытаращил на него глаза. Челюсть у меня отвисла. Искоса бросив взгляд на Пуаро, я заметил на его губах торжествующую ухмылку.
  – Невозможно! – вскричал я. – Вы, должно быть, ошиблись.
  – Полгода.
  – Вы уверены? Эта леди, о которой я говорю, – высокая, довольно привлекательная, с прелестными золотисто-каштановыми волосами…
  – Она самая, – бросил швейцар. – Въехала на Михайлов день[89], точно. Как раз шесть месяцев назад.
  Похоже, он тут же потерял интерес к разговору и не спеша побрел в холл. Я вслед за Пуаро вышел на улицу.
  – Ну так как, Гастингс? – ехидно спросил мой маленький приятель. – Что вы теперь скажете, друг мой? По-прежнему будете утверждать, что красавицы всегда говорят правду?
  Я предпочел промолчать.
  Прежде чем я успел спросить, что он намерен предпринять и куда мы идем, Пуаро повернулся и зашагал по Бромптон-роуд.
  – К агентам по найму, – ответил он на мой невысказанный вопрос. – У меня вдруг появилось сильнейшее желание подыскать себе квартирку в Монтегю-Мэншенс. Если не ошибаюсь, очень скоро здесь должно произойти нечто крайне интересное.
  На этот раз счастье улыбнулось нам. Квартира номер 8, на пятом этаже, с мебелью, сдавалась за десять гиней в неделю. Пуаро тут же снял ее на месяц. Снова оказавшись на улице, он решительно пресек все мои попытки возмутиться:
  – Да ведь я купаюсь в деньгах, Гастингс! Почему я не могу позволить себе эту маленькую прихоть? А кстати, друг мой, есть у вас револьвер?
  – Да… где-то есть, – слегка опешив от неожиданности, ответил я. – Неужели вы думаете…
  – Что он нам понадобится? Что ж, вполне возможно. Судя по вашему лицу, это вам по душе. Романтика и приключения – ваша стихия, Гастингс!
  Утро следующего дня застало нас уже на новом месте. Меблировано наше гнездышко было просто очаровательно. Да и расположение комнат – точь-в-точь как у Робинсонов. Обе квартиры располагались одна над другой, только наша – на два этажа выше.
  Следующим днем после нашего переезда было воскресенье. Время уже перевалило за полдень, когда Пуаро, встрепенувшись, вдруг распахнул дверь и сердитым шепотом подозвал меня к себе. Где-то внизу под нами хлопнула дверь.
  – Гляньте-ка вниз, Гастингс… туда, в пролет. Это и есть ваши знакомые? Только, умоляю, не высовывайтесь вы так, не то вас заметят!
  Я свесился через перила.
  – Да, это они, – прошептал я взволнованно.
  – Отлично. Давайте немного подождем.
  Примерно через полчаса на лестничной площадке появилась крикливо и пестро одетая молодая женщина. Испустив удовлетворенный вздох, Пуаро на цыпочках прокрался обратно в квартиру.
  – Чудесно. Сначала ушли хозяин с хозяйкой, а теперь вслед за ними и горничная. Стало быть, квартира сейчас пуста.
  – Что вы затеяли? – предчувствуя недоброе, встревожился я.
  Не обращая на меня ни малейшего внимания, Пуаро рысцой поспешил на кухню и дернул за веревку угольного лифта-подъемника.
  – Вот так мы и спустимся, словно мешки с мусором, – с самым жизнерадостным видом пояснил он, – и ни одна живая душа нас не заметит! Как это водится у вас в Англии – воскресный концерт, воскресный «выход в свет» и, наконец, сладкий послеобеденный сон после воскресного ростбифа, – все это позволит мне без помех заняться своими делами! Прошу вас, друг мой!
  Он без колебаний шагнул на грубо сколоченную деревянную платформу. Помявшись, я последовал за ним, впрочем, без особого энтузиазма.
  – Мы что же, собираемся проникнуть в чужую квартиру? – спросил я. Эта затея Пуаро нравилась мне все меньше и меньше.
  Нельзя сказать, чтобы ответ Пуаро очень меня обнадежил.
  – Ну, скажем так – не сегодня, – буркнул он.
  Потянув за веревку, мы медленно опускались все ниже и ниже, пока не оказались на уровне третьего этажа. Я услышал, как с губ Пуаро сорвалось довольное восклицание – деревянная дверца, ведущая в кухню, оказалась не заперта.
  – Заметили, Гастингс? И ведь так всегда! Никому и в голову не придет днем запереть на щеколду эти дверцы. А ведь кто угодно может подняться или спуститься – вот как мы с вами, – и никто ничего не заметит! Ночью – да, запирают, хотя, боюсь, твердо ручаться за это тоже нельзя. Впрочем, на этот случай мы с вами предпримем кое-какие меры предосторожности.
  С этими словами, к моему глубочайшему удивлению, Пуаро извлек из кармана какие-то инструменты и, не колеблясь ни минуты, приступил к делу. Насколько я мог понять, мой приятель задался целью ослабить болт таким образом, чтобы его легко можно было незаметно извлечь. Вся операция заняла не больше трех минут. Закончив, Пуаро сунул инструменты в карман, и мы, к немалому моему облегчению, вернулись к себе.
  
  Утром в понедельник Пуаро спозаранку куда-то ушел. Его не было весь день. Вернулся он только поздно вечером и, проковыляв к креслу, опустился в него со вздохом удовлетворения.
  – Гастингс, не хотите ли совершить небольшой экскурс в историю? – поинтересовался он. – Держу пари, то, что я расскажу, как раз в вашем духе. Вы ведь без ума от кино, верно?
  – Ну что ж, с удовольствием послушаю, – рассмеялся я. – Только я надеюсь, что все это – подлинные события, а не плод вашей богатой фантазии.
  – Нет, нет, все – чистая правда, никакого вымысла. Да и наш с вами приятель, инспектор Джепп из Скотленд-Ярда, может подтвердить каждое мое слово. Тем более что и узнал я эту историю как раз от него. Ну так слушайте, Гастингс. Где-то месяцев шесть назад в США из Государственного департамента украли некие секретные документы, касающиеся обороны побережья. Любое правительство – да хоть бы Япония, к примеру, – с радостью отвалило бы солидный куш за эти бумаги. Подозрения тогда пали на одного молодого человека, Луиджи Валдарно, по происхождению итальянца, он занимал какую-то мелкую должность в Госдепе. Никто бы и не вспомнил о нем, если бы он не исчез в то же время, что и бумаги. Действительно ли он украл документы или нет, навсегда останется тайной, только спустя два дня его нашли в Нью-Йорке, в Ист-Сайде, с пулей в голове. Бумаг при нем не обнаружили. Уже позже стало известно, что Луиджи Валдарно какое-то время встречался с мисс Эльзой Хардт, молоденькой певицей, которая совсем недавно стала выступать с концертами. Жила она в Вашингтоне, снимала квартиру вместе с братом. Собственно говоря, о ее прошлом ничего не известно, и никто ею бы не заинтересовался, если бы она не исчезла так же таинственно, как и Валдарно, причем в то же самое время. У полиции были основания полагать, что она состояла в связи с неким международным шпионом, выполнявшим самые разные гнусные поручения своих хозяев. Американские секретные службы сбились с ног в надежде выследить ее. В то же самое время в поле их зрения попал один японец, живший в Вашингтоне. Теперь уже никто не сомневается, что, когда Эльза Хардт, обнаружив за собой слежку, заметала следы, она кинулась за помощью именно к нему. Две недели назад он спешно выехал в Англию. Следовательно, у нас с вами есть веские основания полагать, что и Эльза Хардт сейчас здесь. – Помолчав немного, Пуаро вдруг неожиданно мягко добавил: – Послушайте описание мисс Хардт. Думаю, Гастингс, это будет вам интересно: рост пять футов семь дюймов, глаза голубые, волосы рыжевато-каштановые, изящное телосложение, нос прямой, особых примет нет.
  – Миссис Робинсон, – ахнул я.
  – Ну что ж, и такое возможно, конечно, – задумчиво промолвил Пуаро. – Кроме того, я знал, что какой-то смуглый мужчина, с виду иностранец, только сегодня утром наводил справки о четвертой квартире. Поэтому, друг мой, я предлагаю вам на этот раз изменить своим привычкам, а именно – пожертвовать возможностью сладко проспать до утра, присоединиться ко мне и провести всю ночь в квартире под нами. Разумеется, прихватив с собой ваш замечательный револьвер!
  – Конечно! – с энтузиазмом вскричал я. – Когда отправляемся?
  – В полночь. Это так романтично – совсем в вашем духе, Гастингс. И в то же время вполне соответствует нашим планам. Думаю, до этого времени ничего не произойдет.
  Итак, ровно в полночь мы осторожно забрались в подъемник и бесшумно спустились на третий этаж. Благодаря ловким рукам Пуаро, заблаговременно позаботившегося обо всем, дверцы, ведущие в кухню, распахнулись перед нами, стоило лишь дотронуться до них, и через минуту мы уже были внутри. Из кладовки мы на цыпочках прокрались в кухню, где и расположились со всеми удобствами – устроившись в креслах напротив открытой настежь входной двери.
  – Теперь остается только ждать, – удовлетворенно вздохнул Пуаро, прикрывая глаза.
  Что же касается меня, то с моим нетерпеливым характером ждать – настоящая пытка. Больше всего на свете я боялся уснуть. Время, казалось, текло бесконечно. И когда мне показалось, что я просидел в этом кресле никак не меньше суток (а на самом-то деле, как выяснилось позже, прошло всего лишь час с четвертью), вдруг моего слуха коснулся легкий скрежет. Пуаро осторожно тронул меня за руку. Я встал, и мы с ним бесшумно двинулись в сторону прихожей. Звук, который я слышал, явно доносился оттуда. Губы Пуаро прижались к моему уху.
  – Он снаружи, за дверью. Пытается взломать замок. Когда я дам знак, но не раньше, прыгайте на него и хватайте, поняли? Только осторожно, у него может оказаться нож.
  Вдруг скрежет прекратился, что-то негромко скрипнуло, в коридоре появился маленький кружок света и медленно пополз по полу. Впрочем, он тут же погас, и дверь бесшумно отворилась. Мы с Пуаро, затаив дыхание, прижались к стене. Я услышал чье-то приглушенное сопение, потом слабое дуновение, и неясная тень мелькнула мимо меня. Крошечный фонарик вдруг вспыхнул снова, и в ту же секунду Пуаро прошипел мне в ухо: «Вперед!»
  Мы действовали одновременно. Пуаро с быстротой молнии накинул незнакомцу на голову легкий шерстяной платок, лишив его возможности что-либо увидеть, в то время как я заломил ему руки за спину. Все произошло быстро и бесшумно. Пальцы мужчины разжались, и на пол, звякнув, упал небольшой нож. Пуаро сдвинул повязку с его глаз и туго завязал рот, чтобы он не смог издать ни звука, а я извлек свой револьвер и демонстративно повертел у него перед глазами, чтобы негодяй сразу понял, что всякое сопротивление бесполезно. Надо отдать ему должное – он тут же прекратил вырываться. Пуаро, привстав на цыпочки, что-то шепнул ему на ухо. Помедлив немного, тот в ответ кивнул. Махнув рукой на дверь, Пуаро двинулся вперед. Наш пленник все так же молча и покорно последовал за ним, а завершал шествие я с пистолетом в руке. Когда вся наша троица оказалась на улице, Пуаро обернулся ко мне:
  – Там за углом ждет такси. Давайте мне пистолет, Гастингс. Думаю, больше он не понадобится.
  – А если этот мерзавец попытается сбежать?
  – Не попытается.
  Через пару минут я вернулся в такси. Шарф, прикрывавший нижнюю часть лица незнакомца, сполз на грудь, и я в удивлении воззрился на него.
  – Послушайте, ведь это же не японец! – вытаращив глаза, воскликнул я.
  – Наблюдательность всегда была вашей сильной стороной, мой дорогой Гастингс! Ничто не ускользнет от вашего зоркого глаза! Само собой, это не японец. Как вы сами можете убедиться, этот человек – итальянец.
  Мы уселись в такси, и Пуаро дал водителю адрес. Насколько я помню, где-то в Сент-Джонс-Вуд. К тому времени в голове у меня все перемешалось. Спрашивать у Пуаро, куда мы едем, мне не хотелось, тем более в присутствии нашего пленника, и я сидел молча, ломая себе голову в тщетной надежде догадаться, что же происходит.
  Такси остановилось напротив небольшого домика, стоявшего в стороне от дороги. Припозднившийся прохожий, слегка под хмельком, медленно брел по тротуару и чуть было не повздорил с Пуаро, который имел неосторожность резко сказать ему что-то вполголоса, но что именно, я не расслышал. Мы все трое вышли из машины и поднялись на крыльцо. Пуаро, дернув шнурок висевшего над дверью колокольчика, отступил в сторону. Мы подождали несколько минут – никакого ответа. Пожав плечами, Пуаро попробовал еще раз, потом, нажав кнопку, несколько секунд звонил не переставая.
  Вдруг зажегся висевший над крыльцом фонарь. Было слышно, как в двери повернулся ключ, и кто-то осторожно приоткрыл ее.
  – Какого дьявола вам тут нужно? – недовольно спросил хриплый мужской голос.
  – Мне нужен доктор. Моя жена внезапно заболела. Ей очень плохо.
  – Нет здесь никакого доктора.
  Мужчина уже приготовился захлопнуть дверь перед самым нашим носом, но Пуаро ловко сунул ногу в щель. К моему глубочайшему изумлению, он вдруг принялся коверкать слова и превратился в совершенную пародию на разъяренного француза.
  – Что? Что вы сказали? Как это – нет доктора?! Я вызову полицию! Вы должны идти со мной! Я стану стоять… звонить… стучать… весь ночь!
  – Мой дорогой сэр… – Дверь немного приоткрылась. Мужчина в теплом домашнем халате и шлепанцах шагнул на крыльцо с явным намерением утихомирить разбушевавшегося Пуаро, и я заметил, как он тревожно огляделся по сторонам.
  – Я позову полиция!
  Пуаро с решительным видом спустился с крыльца.
  – Нет, нет, не надо! Бога ради, не надо! – испуганно взмолился мужчина и бросился за ним.
  Пуаро вдруг ловко отпихнул его в сторону, и тот, не удержавшись, скатился вниз. В следующую минуту мы втроем гурьбой промчались мимо него и, влетев в дом, поспешно заперли за собой дверь.
  – Быстро! Сюда, за мной! – скомандовал Пуаро. Бросившись в ближайшую комнату, он поспешно включил свет. – Вы, – он ткнул пальцем в нашего недавнего пленника, – прячьтесь, скорее!
  – Си, сеньор! – пробормотал итальянец, торопливо кинувшись к окну, и через мгновение тяжелые бархатные портьеры с мягким шорохом задвинулись, надежно отгородив его от остального мира.
  Как раз вовремя. Не успел он затаиться за ними, как в комнату, где мы были, вихрем ворвалась женщина. Высокая, с рыжевато-каштановыми волосами, она была очень хороша собой. Пурпурно-алое кимоно прекрасно обрисовывало ее изящную фигуру.
  – Где мой муж? – испуганно вздрогнув, воскликнула она. – Кто вы такие?
  Пуаро шагнул вперед и отвесил ей галантный поклон.
  – Очень надеюсь, мадам, что супруг ваш не слишком пострадает от холода. Слава богу, я успел заметить, что у него на ногах шлепанцы, да и халат тоже, как мне показалось, достаточно теплый.
  – Кто вы?! И что вы все делаете в моем доме?
  – Ваша правда, мадам, никто из нас не имел счастья быть вам представленным. Что весьма прискорбно, уверяю вас, особенно если учесть, что один из нас специально прибыл из Нью-Йорка с одной лишь целью – познакомиться с вами.
  При этих словах шторы распахнулись и из-за них, как чертик из табакерки, выскочил итальянец. К моему ужасу, я заметил у него в руке мой собственный пистолет, который этот растяпа Пуаро, вне всякого сомнения, обронил в такси.
  Женщина, испуганно взвизгнув, повернулась и кинулась к двери, но Пуаро успел заступить ей дорогу.
  – Пустите меня! – истошно завопила она. – Он меня убьет!
  – Кто из вас, ублюдки, замочил Луиджи Валдарно?! – хрипло прорычал итальянец, судорожно сжимая в огромной лапище пистолет и тыкая им поочередно в каждого из нас. Никто не издал ни звука. Мы едва осмеливались дышать.
  – Боже милостивый, Пуаро, какой ужас! Надо как-то ему помешать, не то он всех нас перестреляет! – испуганно крикнул я.
  – Вы весьма обяжете меня, Гастингс, если на какое-то время воздержитесь от вскриков и восклицаний. Поверьте, наш приятель не станет ни в кого стрелять без моего разрешения!
  – Небось уверены в этом, да? – проворчал итальянец, осклабившись в жуткой усмешке, от которой холод змейкой пополз у меня по спине.
  С меня было достаточно. Я прикусил язык, но женщина, вспыхнув, повернулась к Пуаро:
  – Что вам от меня нужно?
  Пуаро опять склонился в изысканном поклоне:
  – Не думаю, что имеет смысл угрожать вам, мадам, – вы ведь и сами это знаете, не так ли? Тем более если ваше имя – Эльза Хардт.
  Быстрым движением женщина сбросила на пол огромную игрушку – черного бархатного кота. Под ним оказался телефон.
  – Отдерите подкладку, и увидите их. Они там.
  – Умно, – с явным одобрением в голосе пробормотал Пуаро. Он отошел от двери. – Что ж, позвольте пожелать вам доброго вечера, мадам. И советую вам исчезнуть, не теряя ни минуты, пока я попридержу вашего приятеля из Нью-Йорка.
  – Проклятый осел! – прорычал верзила итальянец.
  Все произошло настолько быстро, что я глазом моргнуть не успел. Женщина кинулась бежать. А он, вскинув пистолет, быстрым движением направил его ей в спину и спустил курок в ту самую секунду, когда я навалился на него сзади. Но вместо выстрела раздался лишь безобидный щелчок, а вслед за ним – голос Пуаро, в котором явственно прозвучал мягкий упрек:
  – Эх, Гастингс, Гастингс… как это дурно с вашей стороны – никогда не доверять старому другу! Неужели вы могли подумать, что я позволю даже вам бродить по Лондону с заряженным пистолетом в кармане? Да никогда в жизни! Впрочем, это касается и вас, дорогой мой, – добавил он, обращаясь к огромному итальянцу. Глядя на Пуаро выпученными глазами, тот тяжело и хрипло дышал, словно насмерть загнанная лошадь. А маленький бельгиец продолжал мягко отчитывать его, будто непослушного ребенка: – Неужели вы не понимаете, какую услугу я вам только что оказал? Не понимаете? Жаль. А ведь я только что, можно сказать, избавил вас от петли. Застрели вы ее – и вздернули бы вас за милую душу. Но не печальтесь, друг мой, ваша дама никуда от нас не денется. Дом оцеплен, так что она попадет прямехонько в руки полиции. Какая приятная и успокаивающая мысль, верно? Да, да, теперь можете уйти. Будьте только очень осторожны… очень. Я… Ах, он уже ушел! А мой старый друг Гастингс смотрит на меня взглядом, полным горького упрека! Но ведь это так просто! Неужели вы сами не догадались? С первой минуты это просто бросалось в глаза – из сотен желающих снять эту самую четвертую квартиру в Монтегю-Мэншенс почему-то посчастливилось лишь нашим новобрачным Робинсонам. Почему, спросите вы? Почему именно они? Что в них было такого, что выделяло их среди других подобных им пар? Достаточно лишь взглянуть на них. Внешность! Да, конечно, хотя и не только она. Тогда, значит, их фамилия!
  – Но что такого необычного в фамилии Робинсон? – изумленно вскричал я. – Она встречается почти повсеместно. Совершенно обычная фамилия.
  – А! Абсолютно верно, Гастингс, – вот в этом-то все и дело! Смотрите, как все было. Эльза Хардт со своим мужем или братом, или кто он там был на самом деле, бежит из Нью-Йорка и приезжает в Лондон. Здесь, назвавшись мистером и миссис Робинсон, они снимают квартиру. И вдруг узнают, что члены одного из тайных обществ – назовите их как угодно: мафия, каморра, – к которому принадлежал и покойный Луиджи Валдарно, напали на их след и вот-вот явятся сюда. Что же они делают? План, который пришел им в голову, прост и уже потому гениален. К тому же, учтите, преследователи не знают их в лицо. Это их шанс, и они великолепно смогли воспользоваться им. Первым делом они предлагают эту квартиру по смехотворно низкой цене. Зная, что в Лондоне тысячи и тысячи молодых пар сбиваются с ног в поисках недорогой квартиры, можно не сомневаться, что среди них непременно окажется чета по фамилии Робинсон. А может, и не одна. Так что это только вопрос времени. Любопытства ради как-нибудь на досуге откройте телефонный справочник Лондона и убедитесь сами, сколько в нашей столице людей, которые носят эту фамилию. Так что наша очаровательная рыжеволосая миссис Робинсон рано или поздно должна была появиться. И она приходит и, к своей радости, снимает квартиру. Что же должно было произойти? Смотрите – в Лондоне появляется мститель. Ему известны имя и адрес будущей жертвы. И он наносит удар! Итак, все кончено – месть свершилась! И мисс Эльзе Хардт в который раз счастливо удалось бы спасти свою шкуру! А кстати, Гастингс, вы у меня в долгу, друг мой! И уплатить его можете, лишь представив меня настоящей миссис Робинсон – этому восхитительному созданию! Боже, что подумают наши новобрачные, когда узнают, какой жуткой западней оказалось их уютное гнездышко! Ну а теперь нам с вами пора возвращаться, Гастингс. Ага, если не ошибаюсь, вот и наш приятель Джепп вместе со своими коллегами.
  Чья-то властная рука выбила на двери барабанную дробь.
  – Но как вам удалось раздобыть этот адрес? – спросил я, вслед за Пуаро выходя из комнаты. – О, конечно, понимаю! Скорее всего, вы просто выследили первую миссис Робинсон, когда она выходила из квартиры!
  – Ну, слава богу, Гастингс! Счастлив за вас, милый друг, наконец-то вы решились воспользоваться своими серыми клеточками! А теперь маленький сюрприз для нашего друга Джеппа.
  Бесшумно приоткрыв дверь, он высунул в щель голову огромного бархатного кота и душераздирающе замяукал.
  Инспектор Скотленд-Ярда, который вместе со своим напарником стоял на крыльце, от неожиданности подскочил на месте.
  – Господи, да ведь это Пуаро со своими дурацкими шуточками! – возопил он, когда над кошачьей головой появилась улыбающаяся физиономия Пуаро. – Чем заниматься черт знает чем, лучше бы впустили нас в дом!
  – Ну как, вам удалось взять наших друзей?
  – Да, все птички попались в клетку. Но, увы, у них при себе ничего нет!
  – Понимаю. Ну что ж, входите, попробуйте поискать здесь. Ах да, прежде чем мы с Гастингсом вас покинем, мне бы хотелось прочитать вам маленькую лекцию по истории. А предметом ее будет обычная домашняя кошка и ее привычки.
  – Ради всего святого, вы что, совсем спятили?!
  – Кошка, – не обращая на него ни малейшего внимания, невозмутимо начал Пуаро, – весьма почиталась еще древними египтянами. До сих пор считается, что если черная кошка перебежала вам дорогу, то впереди вас ждет удача. И вот, мой милый Джепп, сегодня этот кот, так сказать, перешел вам дорогу. И хотя в вашей стране, насколько мне известно, считается не совсем приличным обсуждать вслух все то, что, так сказать, находится внутри каждого из нас, все же я очень советую вам поинтересоваться… хм… потрохами этого животного. Точнее говоря, тем, что находится у него за подкладкой.
  Ахнув от неожиданности, второй мужчина, нетерпеливо переминавшийся с ноги на ногу рядом с Джеппом, вдруг молниеносно выхватил игрушку из рук ошеломленного Пуаро.
  – Ах да, я же забыл вас представить, – спохватился инспектор, – мсье Пуаро, перед вами мистер Берт из США. Служба разведки и контрразведки.
  Но американец не слышал его. Умелые пальцы поспешно обшарили мягкую игрушку, и не прошло и нескольких секунд, как он обнаружил то, что искал. От радости язык отказывался ему повиноваться. Какое-то время он мог только тупо таращиться на то, что держал в руках. Наконец он огромным усилием воли взял себя в руки и повернулся к нам.
  – Рад познакомиться, – прохрипел мистер Берт.
  
  
  Чертежи субмарины
  Письмо доставил посыльный. Читая его, Пуаро все больше мрачнел. Дав краткий ответ, он отпустил посыльного и потом повернулся ко мне:
  – Живо пакуем чемоданы, мой друг. Мы отправляемся в Шарплес.
  Я вздрогнул при упоминании о загородном имении лорда Эллоуэя. Глава недавно сформированного министерства обороны, Эллоуэй был выдающимся членом Кабинета министров. Как и сэр Ральф Куртис, глава огромной машиностроительной фирмы, он приобрел известность в палате общин, и теперь о нем открыто говорили как о многообещающем политике, которого, по всей вероятности, попросят сформировать новый кабинет, если печальные слухи о здоровье мистера Дэвида Макдама окажутся достоверными.
  Внизу нас дожидался шикарный «Роллс-Ройс», и, когда мы нырнули в его темную кабину, я пристал к Пуаро с расспросами.
  – Чего ради они сорвали нас с места почти в полночь? – удивленно спросил я.
  Пуаро в недоумении покачал головой.
  – Вне всякого сомнения, по какому-то срочному делу.
  – Мне помнится, – заметил я, – что несколько лет тому назад ходили какие-то отвратительные слухи о Ральфе Куртисе, так как он оказался, насколько мне известно, замешанным в махинациях с акциями. В конце концов его полностью оправдали; но, может быть, нечто в таком же роде возникло снова?
  – Едва ли, тогда ему не понадобилось бы посылать за мной посреди ночи, мой друг.
  Я вынужден был согласиться, и остаток дороги мы провели в молчании. Как только мы выехали из Лондона, наш автомобиль резво рванул вперед, и мы прибыли в Шарплес во втором часу ночи.
  Дворецкий с важным видом немедленно провел нас в маленький кабинет лорда Эллоуэя. Тот приветливо поздоровался – это был высокий, худощавый мужчина, казалось, просто излучающий энергию и жизненную силу.
  – Месье Пуаро, как я рад видеть вас. Вот уже второй раз правительству требуются ваши услуги. Я отлично помню, что вы сделали для нас во время войны, когда было совершено то чудовищное похищение премьер-министра. Ваши великолепные дедуктивные способности… и, я бы добавил, ваши сдержанность и осмотрительность… спасли ситуацию.
  Пуаро блеснул глазами.
  – Должен ли я сделать вывод, милорд, что данный случай также требует сдержанности и осмотрительности?
  – Несомненно. Сэр Гарри и я… о, позвольте мне вас представить… Адмирал сэр Гарри Уэрдэйл, наш первый лорд адмиралтейства… месье Пуаро и… по-моему, я вижу капитана…
  – …Гастингса, – подсказал я.
  – Я много слышал о вас, месье Пуаро, – сказал сэр Гарри, обмениваясь с ним рукопожатием. – Случилось нечто совершенно непостижимое, и, если вы сможете разгадать эту загадку, мы будем вам крайне признательны.
  Лорд адмиралтейства мне сразу же понравился – коренастый, грубовато-добродушный моряк отличной старой закалки.
  Пуаро пытливо посматривал на обоих политиков, и наконец Эллоуэй приступил к рассказу:
  – Конечно, вы понимаете, месье Пуаро, что вся эта информация строго конфиденциальна. У нас пропали особо важные документы. Украдены чертежи новой субмарины типа Z.
  – Когда вы обнаружили пропажу?
  – Сегодня вечером… менее трех часов назад. Вероятно, вы можете оценить, месье Пуаро, всю значимость происшествия. Главное, чтобы известие об этой пропаже не получило огласки. Я по возможности коротко изложу вам факты. На этот уик-энд ко мне в гости приехали адмирал с женой и сыном и миссис Конрад, дама, известная в лондонском обществе. Дамы рано удалились спать… около десяти часов, так же как и мистер Леонард Уэрдэйл. Сэр Гарри прибыл сюда для того, чтобы обсудить со мной конструкцию нового типа субмарины. В соответствии с этим я попросил мистера Фицроу, моего секретаря, достать чертежи из углового сейфа и разложить их на моем столе наряду с другими документами, имеющими отношение к рассматриваемому вопросу. Пока он подготавливал документы, мы с адмиралом прогуливались взад-вперед по балкону, дымя сигарами и наслаждаясь теплым июньским вечером. Закончив беседу и докурив сигары, мы решили заняться делами. Мы были далеко от дверей и повернули обратно, и тут мне показа-лось, что я смутно увидел какую-то темную фигуру, выскользнувшую из этих самых балконных дверей, – она пересекла балкон и исчезла. Однако тогда я почти не обратил внимания на это событие. Я знал, что Фицроу должен быть в кабинете, и мне даже в голову не пришла возможность какой-то кражи. Разумеется, теперь я ругаю себя за это. Итак, мы вернулись тем же путем, по балкону, в комнату в тот самый момент, когда Фицроу вошел в нее из коридора.
  «Фицроу, вы подготовили все, что нам может понадобиться?» – спросил я.
  «Я полагаю, да, лорд Эллоуэй. Все бумаги – на вашем столе», – ответил он. А затем пожелал нам обоим доброй ночи.
  «Подождите минутку, – сказал я, подходя к столу. – Возможно, я о чем-то забыл упомянуть».
  Я быстро просмотрел подготовленные документы.
  «Самое главное-то вы и забыли, Фицроу, – сказал я. – Где конструктивные схемы субмарины?»
  «Они лежат сверху, лорд Эллоуэй».
  «Да нет же, их нет здесь», – сказал я, просматривая бумаги.
  «Я только что положил их туда!»
  «Но я их здесь не вижу», – возразил я.
  Фицроу с недоумевающим видом подошел к столу. Ситуация казалась невероятной. Мы перевернули на столе все документы, обыскали сейф, но нам пришлось смириться с тем, что эти документы исчезли… причем исчезли всего за какие-то три минуты, пока Фицроу выходил из комнаты.
  – Зачем он выходил из комнаты? – сразу спросил Пуаро.
  – Я тоже спросил его об этом! – воскликнул сэр Гарри.
  – Судя по его словам, – сказал лорд Эллоуэй, – его отвлек женский крик, он услышал его как раз в тот момент, когда закончил раскладывать документы на столе. Фицроу выбежал в коридор. На лестнице он увидел молодую француженку, горничную миссис Конрад. Девушка выглядела очень бледной и испуганной, она заявила, что видела привидение… высокую фигуру в белом балахоне, которая бесшумно двигалась по коридору. Фицроу посмеялся над ее страхами и вернулся в кабинет как раз в тот момент, когда мы вошли в него с балкона.
  – Все это кажется мне вполне понятным, – задумчиво сказал Пуаро. – Единственный вопрос состоит в том, причастна ли к краже эта горничная. Закричала ли она по договоренности со своим притаившимся на балконе сообщником, или же преступник просто терпеливо выжидал, надеясь на счастливый случай? Я полагаю, что вы видели на балконе мужчину… или там была женщина?
  – Не могу сказать, месье Пуаро. Я видел просто какую-то тень.
  Адмирал как-то странно фыркнул, и все сразу обратили на него внимание.
  – Мне кажется, месье адмирал хочет что-то сказать, – с легкой улыбкой тихо сказал Пуаро. – Вы видели эту тень, сэр Гарри?
  – Нет, я не видел, – ответил он. – Как, впрочем, и Эллоуэй тоже. Возможно, там и качнулась ветка дерева или что-то в таком роде, и только позже, когда мы обнаружили пропажу, он пришел к заключению, что видел, как кто-то прошел по балкону. Его воображение сыграло с ним шутку, только и всего.
  – Вообще-то я никогда не отличался богатым воображением, – усмехнувшись, заметил лорд Эллоуэй.
  – Вздор, все мы в достаточной мере наделены воображением. Все мы способны убедить себя в том, что видели нечто большее, чем было на самом деле. Я всю жизнь провел в море и готов потягаться в зоркости с любым обитателем суши. Я все осмотрел под балконом и увидел бы все, что нужно, если бы там было что видеть.
  Рассказанная история, видимо, очень взволновала Пуаро. Он встал и быстро прошел к балконным дверям.
  – С вашего позволения, – сказал он. – Нам надо сразу прояснить этот вопрос.
  Он вышел на балкон, и мы последовали за ним. Достав из кармана электрический фонарик, Пуаро осветил край примыкавшего к балкону газона.
  – Милорд, где именно он пересек балкон? – спросил он.
  – Мне кажется, где-то здесь, возле этих дверей.
  Луч фонаря еще какое-то время блуждал по газону, потом пробежался по всей длине балкона и погас. Выключив фонарь, Пуаро выпрямился и взглянул на адмирала.
  – Сэр Гарри прав… а вы ошибаетесь, милорд, – спокойно сказал он. – Недавно прошел сильный дождь. Любой, кто пробежал бы по газону, неизбежно должен был оставить следы. Но там их нет… нет ни малейших следов.
  Он внимательно поглядывал то на одного, то на другого политика. Лорд Эллоуэй выглядел изумленным и сомневающимся; адмирал шумно выразил свое удовлетворение.
  – Известное дело, я не мог ошибиться, – заявил он. – Уж поверьте моим глазам.
  Он так вошел в образ прожженного морского волка, что я невольно улыбнулся.
  – Следовательно, мы должны переключить наше внимание на обитателей вашего дома, – мягко сказал Пуаро, обращаясь к Эллоуэю. – Давайте вернемся в кабинет. Итак, милорд, мог ли кто-то улучить момент и войти сюда из коридора, заметив, что Фицроу разговаривает на лестнице с горничной?
  Лорд Эллоуэй отрицательно покачал головой.
  – Исключено, для этого ему пришлось бы пройти мимо них по лестнице.
  – А что вы можете сказать о самом мистере Фицроу… Вы ведь полностью доверяете ему, не правда ли?
  Лорд Эллоуэй вспыхнул.
  – Абсолютно, месье Пуаро. Я полностью ручаюсь за своего секретаря. В любом случае совершенно невозможно, чтобы он был причастен к этому делу.
  – В этом мире, кажется, все возможно, – довольно сухо заметил Пуаро. – Наверное, у этих чертежей выросли крылья, и они улетели, подхваченные порывом ветра… comme çа![90] – И он, надув щеки, как потешный херувим, выпустил воздух.
  – В общем и целом, конечно, все возможно, – раздраженно признал лорд Эллоуэй. – Но я прошу вас, месье Пуаро, чтобы вы даже не думали подозревать Фицроу. Учтите один момент… если бы он хотел заполучить эти чертежи, то вряд ли решил бы украсть их, подвергая себя известному риску, ведь он мог преспокойно снять с них копии.
  – Ваше замечание, милорд, – с одобрением сказал Пуаро, – bien juste… Я вижу, что вы мыслите здраво и методично. Англии явно повезло с вами.
  Лорд Эллоуэй с легким смущением воспринял этот шквал похвал, а Пуаро вернулся к рассматриваемому делу:
  – Вы провели весь вечер в комнате…
  – В гостиной… так будет точнее.
  – …где также имеется выход на балкон, поскольку, мне помнится, вы сказали, что вышли прогуляться именно оттуда. Разве не мог кто-то, так же как и вы, выйти на балкон, зайти в кабинет во время отсутствия Фицроу и вернуться назад тем же путем?
  – Но мы бы заметили его, – возразил адмирал.
  – Не обязательно, он ведь мог проделать это у вас за спиной, пока вы шли в другую сторону.
  – К сожалению, Фицроу отсутствовал в комнате несколько минут, этого времени нам вполне могло хватить, чтобы пройти по всему балкону туда и обратно.
  – Не важно… это ведь только версия… в сущности, это только одна из возможных версий.
  – Но когда мы уходили из гостиной, там уже никого не было, – заметил адмирал.
  – А чуть позже кто-то мог и зайти туда.
  – Вы имеете в виду, – медленно сказал лорд Эллоуэй, – что, когда Фицроу услышал крик горничной и вышел из кабинета, некто уже прятался в гостиной, и успел пробежать по балкону, и покинул гостиную только после того, как Фицроу вернулся в кабинет?
  – Ваш методичный подход вновь оправдал себя, – с легким поклоном сказал Пуаро. – Вы отлично изложили суть дела. Может быть, в краже замешан кто-то из ваших слуг или гостей? Мы знаем, что-то испугало горничную, и она подняла шум. Какую полезную информацию вы могли бы нам сообщить о миссис Конрад?
  Лорд Эллоуэй ненадолго задумался.
  – Я уже говорил вам, эта леди хорошо известна в обществе. Это справедливо в том смысле, что она устраивает большие приемы и ее принимает аристократическое общество. Однако очень мало известно о том, что она представляет собой на самом деле, откуда она родом, и ничего не известно о ее прошлой жизни. Эта леди постоянно вращается в дипломатических кругах. Разведывательное управление заинтересовала эта особа.
  – Я понимаю, – сказал Пуаро. – И она была приглашена сюда, на этот уик-энд…
  – …с той целью… предположим… чтобы мы могли понаблюдать за ней в приватной обстановке.
  – Parfaitement![91] Что ж, возможно, она довольно ловко отплатила вам той же монетой.
  Лорд Эллоуэй явно пребывал в замешательстве, а Пуаро продолжил:
  – Скажите мне, милорд, упоминали ли вы сегодня в ее присутствии о том предмете, который вы собирались обсуждать с адмиралом?
  – Да, – признал он. – Сэр Гарри сказал: «Нас еще ждет субмарина! Надо поработать!» – или что-то в таком роде. Все уже ушли из комнаты, а она как раз вернулась за книгой.
  – Понятно, – задумчиво произнес Пуаро. – Милорд, конечно, сейчас уже глубокая ночь… но есть еще одно неотложное дело. Я предпочел бы прямо сейчас, если возможно, переговорить с вашими гостями.
  – Разумеется, мы сможем это устроить, – сказал лорд Эллоуэй. – Сложность ситуации только в том, что нам бы хотелось посвящать в эту историю как можно меньше людей. Конечно, мы вполне можем положиться на леди Джулиет Уэрдэйл и молодого Леонарда… но к миссис Конрад, если она невиновна, стоит выбрать несколько иной подход. Может, вы просто скажете ей, что пропал важный документ, не углубляясь в подробности при рассмотрении обстоятельств его исчезновения?
  – Именно это я и собирался вам предложить, – сияя улыбкой, сказал Пуаро. – Причем во всех трех случаях. Месье адмирал, надеюсь, не обидится на меня, но даже лучшие из жен…
  – Никаких обид, – подхватил сэр Гарри. – Все женщины – болтушки, видит бог! Хотя мне бы хотелось, чтобы Джулиет побольше болтала и поменьше играла в бридж. Но таковы уж современные дамы – счастливы, только когда танцуют или играют. Так я разбужу Джулиет и Леонарда, вы не против, Эллоуэй?
  – Благодарю вас. Я вызову ту горничную-француженку, и она разбудит свою хозяйку. Отправлюсь к ним сейчас же. А пока, Пуаро, я пришлю к вам Фицроу.
  
  Мистер Фицроу оказался бледным, худощавым молодым человеком. Даже водруженное на нос пенсне не оживляло вялое выражение его лица. Он практически слово в слово повторил то, что лорд Эллоуэй уже рассказал нам.
  – Есть ли у вас какая-то своя версия, мистер Фицроу?
  Тот пожал плечами.
  – Безусловно, кто-то был в курсе наших дел и поджидал удобного момента под балконом. Он мог все видеть через застекленные двери и проскользнул в кабинет, заметив, что я вышел. Жаль, что лорд Эллоуэй тут же не бросился в погоню, когда увидел, как этот парень уходит.
  Пуаро не стал выводить его из заблуждения. Вместо этого он спросил:
  – Вам показалась правдоподобной история горничной… будто она видела привидение?
  – Нет, скорее наоборот, месье Пуаро!
  – Я имею в виду… верила ли она сама в то, что говорит?
  – А, вот вы о чем… Я не знаю. Вид у нее действительно был довольно испуганный. Она стояла, схватившись руками за голову.
  – Ага! – воскликнул Пуаро таким тоном, словно сделал какое-то открытие. – Неужели все так и было?.. И несомненно, она показалась вам очень хорошенькой?
  – Я не заметил в ней ничего особенного, – сдержанным тоном ответил Фицроу.
  – А ее хозяйку вы не видели, я полагаю?
  – На самом деле как раз видел. Я услышал, как она крикнула: «Леона». Миссис Конрад стояла выше этажом на галерее.
  – Выше этажом, – нахмурясь, пробормотал Пуаро.
  – Конечно, я понимаю, что все это очень неприятно для меня или, вернее, могло бы так быть, если бы лорд Эллоуэй случайно не увидел убегающего человека. Но так или иначе, я буду только рад, если вы тщательно обыщете мою комнату… и меня самого.
  – Вы действительно хотите этого?
  – Разумеется.
  Мне неизвестно, что Пуаро ответил бы на предложение Фицроу, поскольку в этот момент лорд Эллоуэй сообщил нам, что обе дамы и мистер Леонард Уэрдэйл уже находятся в гостиной.
  Женщины были в неглиже. Миссис Конрад оказалась красивой тридцатипятилетней женщиной с золотистыми волосами и легкой склонностью к полноте. Леди Джулиет, вероятно, было лет сорок. Высокая, темноволосая, красивая женщина, с изящными руками и ногами, однако явно встревоженная и измученная. Ее сын производил впечатление инфантильного, женоподобного юноши, что на редкость сильно контрастировало с его грубовато-добродушным, энергичным отцом.
  Согласно договоренности Пуаро предварил разговор парой общих фраз, а затем объяснил, что ему очень важно узнать, не видел или не слышал ли кто-нибудь из них этим вечером то, что может помочь нам.
  Обратившись к миссис Конрад, он спросил ее, не будет ли она так любезна сообщить нам точно о всех ее передвижениях.
  – Дайте-ка вспомнить… Я пошла наверх. Позвонила своей служанке. Затем, поскольку она не появлялась, я вышла из комнаты и позвала ее. Я услышала, что она разговаривает с кем-то на лестнице. После того как она расчесала меня, я отпустила ее… она была в крайне возбужденном состоянии. Потом я немного почитала и легла спать.
  – А вы, леди Джулиет?
  – Я поднялась наверх и сразу легла спать. Я очень устала.
  – А как насчет вашей книжки, дорогая? – мило улыбнувшись, спросила миссис Конрад.
  – Какой книжки? – вспыхнула леди Джулиет.
  – Ну как же, вспомните! Когда я вышла поискать Леону, вы поднимались по лестнице. Вы сказали мне, что спускались в гостиную за книгой.
  – Ах да, я спускалась вниз… Я… у меня вылетело это из головы. – Леди Джулиет нервно сцепила руки.
  – А вы слышали, миледи, как кричала служанка миссис Конрад?
  – Нет… нет, я ничего не слышала.
  – Как странно… ведь в то время вы должны были находиться в гостиной.
  – Я ничего не слышала, – сказала леди Джулиет более твердым голосом.
  Пуаро повернулся к молодому Леонарду.
  – Месье?
  – Ничего не делал. Поднялся в свою спальню и лег спать.
  Пуаро погладил свой подбородок.
  – Увы, боюсь, вы ничем не смогли мне помочь. Мадам, месье, я сожалею… мне бесконечно жаль, что я потревожил ваш сон по столь ничтожному поводу. Примите мои извинения, прошу вас.
  Жестикулируя и извиняясь, он проводил их к выходу. Затем вернулся с горничной, хорошенькой француженкой с довольно наглым личиком. Эллоуэй и Уэрдэйл тоже удалились вместе с дамами.
  – Итак, мадемуазель, – сказал Пуаро оживленным тоном, – скажите нам правду. Не надо выдумывать никаких историй. Почему вы закричали на лестнице?
  – Ах, месье, я увидела высокую фигуру… всю в белом…
  Пуаро остановил ее энергичным взмахом указательного пальца.
  – Разве я не сказал, что мне не нужны выдуманные истории? Я могу сделать одно предположение. Он поцеловал вас, не так ли? Я имею в виду месье Леонарда Уэрдэйла.
  – Eh bien, monsieur, в конце концов, что такое один поцелуй?
  – В данных обстоятельствах он был вполне естественным, – галантно ответил Пуаро. – Я полагаю, Гастингс согласится с моим мнением… Но скажите мне, как именно все произошло.
  – Он подошел ко мне сзади и обнял меня. Я вздрогнула и закричала. Если бы я видела его, то не стала бы кричать… Но он подкрался ко мне как кот. Потом вышел месье le secrétaire[92]. Месье Леонард убежал наверх по лестнице. И что мне оставалось сказать? Учитывая, что это был jeune homme comme ça… tellement comme il faut? Ma foi, я просто придумала историю с привидением.
  – И на том объяснения закончились, – добродушно воскликнул Пуаро. – Затем вы поднялись в комнату мадам, вашей хозяйки? Кстати, где расположена ее комната?
  – В конце коридора, месье. Выше этажом.
  – То есть прямо над этим кабинетом. Bien, мадемуазель, я больше вас не задерживаю. И в la prochaine fois постарайтесь сдержать крик.
  Проводив ее к выходу, он с улыбкой повернулся ко мне:
  – Интересный случай, не так ли, Гастингс? Я начинаю кое-что понимать. Et vous?[93]
  – Что делал на лестнице Леонард Уэрдэйл? Пуаро, мне не понравился этот щеголь. Должен сказать, он выглядит настоящим распутником.
  – Я согласен с вами, mon ami.
  – А вот Фицроу показался мне порядочным парнем.
  – М-да, и лорд Эллоуэй определенно настаивает на этом.
  – И однако, в его манере поведения есть нечто такое…
  – Нечто слишком уж безупречное, чтобы быть правдой? Я и сам почувствовал это. Но наша любезная миссис Конрад, безусловно, далеко не безупречна.
  – И ее комната находится прямо над кабинетом, – задумчиво сказал я, не сводя с Пуаро пристального взгляда.
  Слегка улыбнувшись, он с сомнением покачал головой:
  – Нет, mon ami, я не могу всерьез заставить себя поверить, что эта утонченная леди проникла сюда через трубу камина или вылезла из окна, чтобы спуститься на балкон.
  Пуаро больше ничего не успел добавить, поскольку в этот момент дверь в кабинет открылась и, к моему удивлению, в нее проскользнула леди Джулиет.
  – Месье Пуаро, – сказала она. – Могу я поговорить с вами с глазу на глаз?
  – Миледи, капитан Гастингс – моя правая рука. Вы можете совершенно спокойно говорить при нем все, что вам угодно. Присаживайтесь, прошу вас.
  Она села в кресло, не сводя глаз с Пуаро.
  – То, что я должна сказать… весьма деликатного свойства. Вам поручено расследовать это дело. Если бы… если бы эти бумаги были возвращены, то и вопрос был бы закрыт? Я имею в виду, можно было бы замять это дело без вопросов?
  Пуаро пристально смотрел на нее.
  – Правильно ли я вас понимаю, мадам? Вы спрашиваете, что будет, если эти документы окажутся у меня в руках, не так ли? Верну ли я их лорду Эллоуэю с тем условием, что он не будет задавать вопросов, как я их получил?
  Она склонила голову:
  – Именно это я и имела в виду. Но я должна быть уверена, что не будет никакой… огласки.
  – Я не думаю, что лорд Эллоуэй горит желанием предать огласке это дело, – решительно сказал Пуаро.
  – Итак, вы возьмете их? – нетерпеливо воскликнула она в ответ.
  – Подождите минутку, миледи. Это зависит от того, как быстро вы сможете передать эти бумаги в мои руки.
  – Почти немедленно.
  Пуаро взглянул на часы.
  – Сколько времени вам понадобится?
  – Ну, скажем… минут десять, – прошептала она.
  – Я подожду, миледи.
  Она спешно покинула комнату. Я удивленно присвистнул, сложив губы трубочкой.
  – Как вы оцениваете эту сцену, Гастингс?
  – Бридж, – лаконично ответил я.
  – Ах, вы припомнили неосторожные слова месье адмирала! Какая память! Я поздравляю вас, Гастингс.
  Мы замолчали, поскольку в кабинет вошел лорд Эллоуэй и вопросительно посмотрел на Пуаро.
  – Появились ли у вас новые версии, месье Пуаро? Боюсь, что ответы моих гостей ничего вам не дали.
  – Вовсе нет, милорд. Они в достаточной мере прояснили ситуацию. У меня нет необходимости оставаться здесь долее, и поэтому, с вашего позволения, я хотел бы сразу вернуться в Лондон.
  Лорд Эллоуэй был очень удивлен.
  – Но… но что вам удалось выяснить? Вы узнали, кто взял эти чертежи?
  – Да, милорд, именно так. Скажите мне… Если бумаги вернутся к вам анонимно, вы сможете не задавать никаких вопросов?
  Лорд Эллоуэй удивленно посмотрел на Пуаро.
  – Вы имеете в виду вопрос выплаты некоей суммы денег?
  – Нет, милорд, вернутся без всяких условий.
  – Конечно, возвращение этих чертежей имеет первостепенное значение, – медленно сказал лорд Эллоуэй с озадаченным видом.
  – Тогда, говоря серьезно, я рекомендовал бы вам придерживаться избранной тактики. Только вы, адмирал и ваш секретарь знают об их пропаже. Только им и нужно будет узнать о возвращении. И вы можете рассчитывать на мою поддержку в любом случае… пусть бремя этой тайны ляжет на мои плечи. Вы просили меня вернуть документы… Я выполнил вашу просьбу. И больше вы ничего не узнаете. – Поднявшись, Пуаро протянул руку: – Я рад, что мне довелось встретиться с вами. Я верю в вас… и вашу преданность Англии. Ее будущее в надежных и сильных руках.
  – Месье Пуаро… уверяю вас, я сделаю все возможное. Кто-то назовет это недостатком, а кто-то – достоинством… но я верю в себя.
  – Это свойственно великим людям. Я со своей стороны мог бы сказать то же самое! – высокопарно заявил Пуаро.
  
  Через несколько минут машина была подана к подъезду, и лорд Эллоуэй с удвоенным радушием распрощался с нами на ступенях крыльца.
  – Это великий человек, Гастингс, – заметил Пуаро, когда мы отъехали от дома. – У него светлый ум, творческая натура и отличные способности. Он сильный человек, в котором как раз сейчас, в эти трудные послевоенные времена, так нуждается Англия.
  – Я готов согласиться со всеми вашими словами, Пуаро… Но как же леди Джулиет? Ей что, придется возвращать документы самому лорду Эллоуэю? Что она подумает, увидев, что вы уехали, не сказав ей ни слова?
  – Гастингс, я хочу задать вам маленький вопрос. Почему она сразу же не вручила мне эти планы, когда говорила со мной?
  – У нее не было их с собой.
  – Отлично. Сколько ей понадобилось бы времени, чтобы взять их из своей комнаты? Или из любого потайного места в этом доме? Можете не отвечать. Я скажу вам. Вероятно, чуть больше пары минут! Однако она просила подождать меня минут десять. Зачем? Очевидно, она собралась получить их от какого-то другого человека, с которым ей нужно было предварительно договориться или поспорить. Итак, кто мог быть этот человек? Явно не миссис Конрад, а член ее собственной семьи, ее муж или ее сын. Кто же из них наиболее вероятен? Леонард Уэрдэйл сказал, что сразу же пошел спать. Но мы знаем, что это была ложь. Предположим, его мать заглянула к нему в комнату и обнаружила, что она пуста; предположим, она спустилась вниз, исполненная безотчетного ужаса… Да, уж ее сынок явно не подарок! Она так и не нашла его, но позже она слышит, что он говорит о том, что вообще не выходил из своей комнаты. Она приходит к заключению, что он виноват в пропаже. Тогда-то она решает переговорить со мной.
  Но, mon ami, мы знаем нечто такое, чего не знала леди Джулиет. Мы знаем, что ее сын не мог быть в кабинете, поскольку был на лестнице и заигрывал со смазливой горничной. То есть у Леонарда Уэрдэйла было алиби, хотя его мать и не догадывалась об этом.
  – Хорошо, но тогда кто же стащил бумаги? Мы, кажется, уже исключили всех – леди Джулиет, ее сына, миссис Конрад, горничную…
  – Именно так. Задействуйте ваши маленькие серые клеточки, мой друг. Разгадка прямо перед вами.
  Я недоумевающе покачал головой.
  – Подумайте же! Попробуйте просто продолжить вашу мысль! Смотрите, Фицроу выходит из кабинета; он оставляет бумаги на столе. Чуть позже лорд Эллоуэй входит в комнату, идет к столу и видит, что бумаги исчезли. Возможны только две вещи: либо Фицроу не оставил бумаги на столе, а положил их в свой карман… что не имеет смысла, поскольку Эллоуэй сам заметил нам, что тот мог бы скопировать их в любое удобное для него время… либо эти бумаги были еще на столе, когда лорд Эллоуэй подошел к нему… и в данном случае они перекочевали к нему в карман.
  – Лорд Эллоуэй – вор? – ошеломленно произнес я. – Но зачем? Почему?
  – Разве не вы говорили мне о каком-то скандальном деле в его прошлом? Вы сказали, что он был оправдан. Но допустим, что обвинения были отчасти справедливы. Скандалы просто недопустимы для английского государственного деятеля. Если кто-то разворошил старые сплетни и затеял бы новый скандал, то прощай его политическая карьера. Мы можем предположить, что его шантажировали, запросив в качестве цены за молчание чертежи субмарины.
  – Но тогда этот человек подлый предатель! – вскричал я.
  – О нет, нет. Он умный и находчивый человек. Допустим, мой друг, что он скопировал настоящие чертежи, внеся в каждую часть – поскольку он хороший инженер – небольшие изменения, что сделало их в итоге совершенно невыполнимыми. Он вручил эти фальшивые планы вражескому агенту – миссис Конрад, как я предполагаю; но чтобы не возникло никаких подозрений в их подлинности, надо было представить все так, будто эти планы украдены. Он постарался сделать все возможное, чтобы тень подозрения не упала ни на кого из домашних, заявив, что видел человека, выбегавшего из балконных дверей. Правда, тут он столкнулся с упорным сопротивлением адмирала. Поэтому его следующей заботой стало отвести все подозрения от Фицроу.
  – Но это всего лишь ваши предположения, Пуаро, – возразил я.
  – Это психологический расклад, mon ami. Человек, который мог бы передать настоящие планы, явно не отличался бы излишней щепетильностью, ему было бы все равно, на кого могут пасть подозрения. Кроме того, почему он так беспокоился о том, чтобы миссис Конрад не узнала никаких деталей этого ограбления? Потому что он передал ей фальшивые чертежи в начале вечера и не хотел, чтобы она узнала, что на самом деле кража была совершена несколько позже.
  – Я сомневаюсь в том, что вы правы, – заметил я.
  – Конечно же, я прав. Сегодня, Гастингс, вы слышали разговор двух великих людей, я только намекнул Эллоуэю, что знаю разгадку, и он понял меня. Вскоре вы во всем убедитесь.
  Однажды, когда лорд Эллоуэй уже стал премьер-министром, Пуаро получил по почте чек и фотографию, подпись под которой гласила: «Моему благоразумному другу Эркюлю Пуаро. Эллоуэй».
  Я полагаю, что субмарина типа Z стала причиной огромного торжества в военно-морских кругах. Поговаривают, что она преобразит современные методы военных действий. Я слышал, что известная иностранная держава пыталась сконструировать нечто подобное, но в итоге потерпела полный крах. Но все же я по-прежнему считаю, что Пуаро лишь строил предположения. В те дни его слишком часто осеняли удачные догадки.
  
  
  Исчезновение клэпемской кухарки
  В те времена, когда мы снимали квартиру вместе с моим другом Эркюлем Пуаро, у меня вошло в привычку читать ему вслух заголовки популярной утренней газеты «Дейли блэр».
  Эта газета славилась своими сенсационными новостями самого разного толка. Ограбления и убийства могли бы таиться в мрачной безвестности на последних страницах. Но нет же, сообщения о них так и бросались в глаза, поскольку были напечатаны крупными буквами на первой полосе.
  БАНКОВСКИЙ КАССИР СКРЫЛСЯ С ЦЕННЫМИ БУМАГАМИ СТОИМОСТЬЮ В ПЯТЬДЕСЯТ ТЫСЯЧ ФУНТОВ.
  МУЖ ОТРАВИЛСЯ, СУНУВ ГОЛОВУ В ГАЗОВУЮ ДУХОВКУ. СЛОЖНОСТИ СЕМЕЙНОЙ ЖИЗНИ. ПРОПАВШАЯ МАШИНИСТКА, МИЛОВИДНАЯ ДВАДЦАТИЛЕТНЯЯ ДЕВУШКА. КУДА ИСЧЕЗЛА ЭДНА ФИЛД?
  – Вы только посмотрите, Пуаро, какой большой выбор. Сбежавший кассир, таинственное самоубийство, пропавшая машинистка… Что вы предпочтете?
  Мой друг пребывал в спокойном расположении духа. Он вяло покачал головой:
  – Я не нахожу ничего привлекательного ни в одном из этих дел, mon ami. Сегодня я склонен дать отдых моим мозгам. Только исключительно интересная проблема могла бы заставить меня подняться с кресла. К тому же мне надо заняться важными домашними делами.
  – Какими же?
  – Моим гардеробом, Гастингс. Если не ошибаюсь, на моем новом сером костюме появилось жирное пятно… да, одно-единственное пятнышко, но я не успокоюсь, пока не выведу его. Кроме того, есть еще зимнее пальто… нужно убрать его до будущей зимы, обработав порошком. И я полагаю… да, по-моему, мне пора подровнять усы… После чего, естественно, их нужно будет напомадить и тщательно уложить.
  – Однако, – сказал я, подходя к окну, – я сомневаюсь, что вам удастся осуществить ваш бредовый план. Кто-то уже позвонил в дверь. И к вам спешит клиент.
  – Я откажу ему, если только его дело не затрагивает вопросов государственной важности, – с достоинством произнес Пуаро.
  Спустя минуту в нашу тихую гостиную вторглась полная краснолицая дама, которая громко отдувалась, совершив быстрое восхождение по лестнице.
  – Вы – месье Пуаро? – спросила она, погружаясь в кресло.
  – Да, мадам, я – Эркюль Пуаро.
  – Я представляла вас несколько иначе, – заявила дама, поглядывая на него с явным оттенком неодобрения. – Может, вы заплатили газетчикам за хвалебные статьи о ваших детективных способностях или же это была их собственная инициатива?
  – Мадам! – воскликнул Пуаро, гордо расправляя плечи.
  – Извините, конечно, но всем известно, что пишут нынче в этих газетах. Начинаешь читать милую статейку о том, «каким секретом поделилась невеста со своей бесхитростной незамужней подругой», а в итоге оказывается, что суть ее сводится к покупке в аптеке шампуня для волос. Дутая реклама, и ничего больше. Но, я надеюсь, вы не обиделись на меня? Я расскажу вам, какое дело привело меня к вам. Я хочу, чтобы вы нашли мою кухарку.
  Пуаро несколько растерянно взирал на словоохотливую посетительницу; даже его хорошо подвешенный язык на сей раз отказывался сразу прийти к нему на помощь. Я отвернулся, скрывая улыбку, которая невольно становилась все шире.
  – Во всем виновато это зловредное пособие, – продолжала дама. – Теперь головы служанок забиты современными идеями, и все они мечтают выучиться на машинисток… в общем, ищут работу почище да полегче. Надо прекратить выплачивать пособие, вот что я вам скажу. Хотела бы я знать, на что могут пожаловаться мои служанки… каждую неделю у них есть свободные дни и вечера, воскресенья, бесплатные мытье и стирка, отличный стол… в моем доме не водится даже маргарин, только самое лучшее масло…
  Она умолкла, чтобы перевести дух, и Пуаро не замедлил воспользоваться представившейся возможностью. Поднимаясь с кресла, он сказал высокомерным тоном:
  – Боюсь, что вы заблуждаетесь, мадам. Я не занимаюсь изучением жизни домашних слуг. Я – частный детектив.
  – Я знаю, – заявила наша посетительница. – Разве я не сказала вам, что мне нужно, чтобы вы разыскали мою кухарку? В среду, не сказав мне ни слова, она ушла из дому и до сих пор не вернулась.
  – Сожалею, мадам, но я не берусь за частные дела такого рода. Позвольте пожелать вам всего наилучшего.
  Дама возмущенно фыркнула:
  – Значит, любезный, вам не по нраву мое дело? Вы слишком горды, не правда ли? Мое дело, конечно, не связано с государственной тайной или с графскими драгоценностями. Но позвольте вам заметить, что для женщины в моем положении служанка важна ничуть не меньше, чем драгоценная диадема. Не могут же все быть знатными дамами, разъезжающими в своих авто и увешанными бриллиантами и жемчугами. Хорошая кухарка – большая редкость, и если вы теряете ее, то для вас такая потеря столь же велика, как потеря жемчужного колье для какой-нибудь графини.
  Пуаро медлил с ответом – казалось, в нем шла внутренняя борьба между чувством собственного достоинства и чувством юмора. Наконец он рассмеялся и опустился в кресло.
  – Мадам, вы совершенно правы, я должен признать свою ошибку. Ваши замечания справедливы и разумны. Это дело может порадовать меня прелестью новизны. До сих пор мне не приходилось искать пропавших слуг. Поистине мне предстоит разрешить проблему государственной важности, о чем я и говорил моему другу как раз перед вашим приходом. En avant![94] Так вы говорите, что ваша драгоценная кухарка ушла из дому в среду и не вернулась? Выходит, это случилось позавчера.
  – Да, у нее был выходной день.
  – Но, мадам, возможно, она попала в какую-то аварию. Вы не наводили справки в больницах?
  – Именно так я и подумала вчера, но сегодня утром – как вам это понравится – она прислала за своим чемоданом. Причем мне не написала даже записки! Если бы я была дома, то ни за что не отдала бы ее вещи! Разве я заслуживаю подобное обращение?! К сожалению, на тот момент я вышла в магазин.
  – Не могли бы вы описать мне вашу кухарку?
  – Ну, она полная дама средних лет, у нее черные, тронутые сединой волосы – в общем, весьма респектабельная на вид особа. Она проработала у меня десять лет. Элиза Данн – так ее зовут.
  – И в среду между вами не было никаких… разногласий?
  – Абсолютно никаких. И именно поэтому ее поступок кажется мне таким странным.
  – Много ли прислуги в вашем доме, мадам?
  – Две служанки. Горничная, Анни, – очень милая девушка. Немного забывчивая, правда, голова-то у нее занята в основном кавалерами, но хорошая служанка, все поручения выполняет быстро и аккуратно.
  – Ладила ли она с кухаркой?
  – Конечно, они порой спорили по мелочам, но в целом у них были хорошие отношения.
  – А ваша горничная не может пролить свет на эту таинственную историю?
  – Она говорит, что нет… но вы же знаете, каковы эти слуги… круговая порука, они никогда не скажут ничего лишнего друг о друге.
  – Да, да, понятно, мы должны разобраться в вашей истории. Где, вы сказали, вы проживаете, мадам?
  – В Клэпеме, Принц-Альберт-роуд, дом восемьдесят восемь.
  – Bien, мадам, пока я желаю вам всего наилучшего, но вы можете рассчитывать, что еще сегодня мы с вами вновь встретимся в вашем доме.
  Простившись с нами, миссис Тодд – такова была фамилия нашей новой знакомой – удовлетворенно выплыла из комнаты. Пуаро с легкой тоской взглянул на меня.
  – Да, да, Гастингс, похоже, нам придется заняться непривычным дельцем. Исчезновение клэпемской кухарки! Никогда, никогда нашему любезному инспектору Джеппу не доведется услышать об этом!
  Затем он нагрел утюг и с помощью промокательной бумаги тщательно удалил жирное пятно со своего серого костюма. Подравнивание усов он с сожалением отложил до лучших времен, и мы отправились в Клэпем.
  Принц-Альберт-роуд оказалась славной улочкой, она встретила нас двумя рядами ладных домиков, похожих друг на друга как близнецы-братья, с аккуратными кружевными занавесками на окнах и до блеска отполированными медными кольцами на дверях.
  Подойдя к дому восемьдесят восемь, мы позвонили в дверь, и нам открыла опрятная горничная с миловидным личиком. Миссис Тодд также вышла в прихожую.
  – Не уходи, Анни, – повелительно окликнула она служанку. – Этот джентльмен – детектив, и он желает задать тебе несколько вопросов.
  На лице Анни отразилось нечто среднее между тревогой и приятным волнением.
  – Благодарю вас, мадам, – с поклоном сказал Пуаро. – С вашего позволения, я предпочел бы сейчас побеседовать с горничной наедине.
  Нас провели в небольшую гостиную, и, когда миссис Тодд с очевидной неохотой выплыла из комнаты, Пуаро приступил к своему допросу:
  – Видите ли, мадемуазель Анни, все, что вы нам расскажете, может оказаться исключительно важным. Только вы можете пролить свет на этот таинственный случай. Без вашей помощи я ничего не смогу сделать.
  Тревога исчезла с лица девушки.
  – Уверяю вас, сэр, – сказала она, – я расскажу вам все, что знаю.
  – Вот и отлично. – Пуаро одобрительно улыбнулся ей. – Итак, прежде всего, что вы сами думаете по этому поводу? Вы ведь сообразительная девушка. Это заметно с первого взгляда! Как бы вы сами объяснили исчезновение Элизы?
  Окрыленная такой похвалой, Анни начала свой рассказ:
  – Во всем виноваты эти проклятые поставщики домов терпимости, сэр, я с самого начала говорила об этом! И наша кухарка предостерегала меня от них. «У таких пройдох всегда очень благопристойный вид! Но разве ты не чувствуешь, чем пахнут все их сладкие посулы?» – так она предупреждала меня. И вот теперь она сама попалась в их сети! Я убеждена в этом. Вполне вероятно, что ее уже погрузили на пароход и она едет в Турцию или в одно из тех восточных местечек, где мужчины, как я слышала, очень любят толстушек!
  – Это действительно неплохая мысль, только зачем же она тогда прислала за своим чемоданом?
  – Ну, я не знаю, сэр. Наверное, решила, что ей понадобятся личные вещи… даже в тех далеких странах.
  – Кто приходил за ее вещами? Мужчина?
  – Приходил Картер Патерсон, сэр.
  – Вы упаковывали их?
  – Нет, сэр, все уже было запаковано и перевязано веревками.
  – Вот как! Интересно. Выходит, уходя из дому в среду, она уже знала, что не вернется. Ведь так?
  – Да, сэр, – немного растерянно ответила Анни. – Хотя я не подумала об этом. Но все-таки, сэр, ведь возможно, что ее увезли эти проклятые поставщики? – мечтательно добавила она.
  – Несомненно! – серьезно ответил Пуаро и продолжил: – У вас с ней была общая спальня?
  – Нет, сэр, мы жили в отдельных комнатах.
  – А Элиза когда-нибудь говорила вам, что не очень довольна своим нынешним местом? Вас обеих устраивала работа здесь?
  – Она даже не упоминала, что собирается уходить. Место это вполне хорошее… – Девушка нерешительно умолкла.
  – Говорите откровенно, – доброжелательно сказал Пуаро. – Я ничего не скажу вашей хозяйке.
  – Ну, конечно, сэр, наша хозяйка со странностями, никогда не знаешь, что она может учудить. Но кормят хорошо. Всего вдоволь, и никаких ограничений. Обязательно что-нибудь горячее на ужин, удобные выходные, и масла бери сколько душе угодно. Да и в любом случае, если бы Элиза подыскала новое место, я уверена, что она никогда бы не ушла так неожиданно. Она бы отработала свой положенный месяц. Пожалуй, за такой поступок хозяйка могла бы лишить ее месячной зарплаты!
  – А работой вас не слишком перегружают?
  – Ну, хозяйка очень дотошная… вечно снует по углам, выискивая пылинки. Кстати, у нас есть еще и жилец, или доходный гость, так его обычно здесь называют. Но он только завтракает и обедает, как хозяин. Они весь день проводят в Сити.
  – Вам нравится ваш хозяин?
  – Да, он очень спокойный человек, хотя немного скуповат.
  – Я надеюсь, вы сможете вспомнить, что Элиза говорила перед уходом?
  – Да, могу. «Если от обеда останется персиковый компот, – сказала она, – то мы с тобой полакомимся им за ужином, а также беконом с жареной картошкой». Она до ужаса обожала персиковый компот. Я даже не удивилась бы, если бы ради него она осталась без выходного.
  – У нее всегда был выходной по средам?
  – Да, у нее по средам, а у меня по четвергам.
  Пуаро задал еще пару вопросов и, поблагодарив, отпустил девушку. Анни удалилась, а миссис Тодд поспешно вошла в гостиную с горящими от любопытства глазами. Я был уверен, что она обиделась на то, что ей не разрешили присутствовать при разговоре с Анни. Но Пуаро дипломатично объяснил ей необходимость беседы со служанкой без нее.
  – Вам, мадам, обладающей столь незаурядным умом, – заметил он, – было бы нестерпимо скучно следить за теми окольными путями, которые вынуждены использовать мы, несчастные детективы, чтобы выудить нужные нам сведения. Остроумный человек с трудом может мириться с тупостью.
  Мгновенно исцелив обиженную душу миссис Тодд таким комплиментом, Пуаро перевел разговор на ее мужа и выяснил, что тот работает в Сити, в какой-то фирме, и бывает дома после шести вечера.
  – Разумеется, его крайне встревожил и обеспокоил внезапный и совершенно необъяснимый уход вашей кухарки, не правда ли? Или я заблуждаюсь?
  – Он никогда ни о чем не беспокоится, – заявила миссис Тодд. – «Ну-ну, дорогая, не переживай, наймем другую». Вот и все, что он сказал! Его спокойствие и невозмутимость порой сводят меня с ума. «Неблагодарная женщина, – бросил он. – Нам повезло, что мы избавились от нее».
  – А что вы скажете о вашем постояльце, мадам?
  – Вы имеете в виду мистера Симпсона, нашего доходного гостя? Ну, судя по тому, что он по-прежнему с аппетитом завтракает и ужинает, я думаю, что он ни о чем не беспокоится.
  – Каков род его занятий, мадам?
  – Он служит в банке. – Она упомянула название банка, и я слегка вздрогнул, вспомнив, что прочел в «Дейли блэр».
  – Он молод?
  – По-моему, ему двадцать восемь лет. Приятный и скромный молодой человек.
  – Мне хотелось бы немного поговорить с ним и с вашим мужем, если возможно. Я загляну к вам еще разок сегодня вечером. Осмелюсь дать один совет, мадам: вам нужно немного отдохнуть, вы выглядите усталой.
  – Я сама уже подумывала об этом! Во-первых, я переживаю из-за Элизы, и, кроме того, вчера весь день я толкалась по распродажам, а вы можете себе представить, месье Пуаро, как они утомительны и какая куча дел накопилась в доме, поскольку одна Анни, конечно, не в силах справиться со всем хозяйством… Хотя вполне вероятно, что эти неприятности ее тоже выбили из колеи… В общем, я совершенно вымоталась от всех этих забот и треволнений!
  Пуаро коротко выразил ей сочувствие, и мы вышли на улицу.
  – Странное совпадение, – заметил я. – Но тот сбежавший кассир, Дэвис, работал в том же банке, что и Симпсон. Вы не думаете, что между этими событиями есть какая-то связь?
  Пуаро улыбнулся:
  – С одной стороны, удравший с деньгами служащий, а с другой – пропавшая без вести кухарка. Трудно углядеть какую-то связь между ними, хотя, конечно, Дэвис мог навещать Симпсона, влюбиться в кухарку и уговорить ее пуститься в бега за компанию с ним!
  Я рассмеялся. Но Пуаро оставался серьезным.
  – Но могло быть и хуже, – укоризненно произнес он. – Как известно, Гастингс, если вы собираетесь жить в изгнании, то хорошая кухарка может оказаться гораздо полезнее, чем юная красотка! – Он помедлил немного и задумчиво добавил: – Любопытный случай, сплошные противоречия. Я заинтересовался… я решительно заинтересовался нашей кухаркой.
  
  Вечером мы вернулись на Принц-Альберт-роуд и поговорили с мужской половиной обитателей дома восемьдесят восемь – с Тоддом и Симпсоном. Первому было слегка за сорок, и его худощавое вытянутое лицо выглядело весьма унылым.
  – Да, да, – неопределенным тоном сказал он, – Элиза… хорошая кухарка, насколько я понимаю. И экономная. Я обращаю особое внимание на вопросы экономии.
  – Можете ли вы объяснить, по какой причине она так внезапно покинула ваш дом?
  – Ну, в общем… – туманно ответил он, – вы же знаете этих слуг. Моя жена принимает все слишком близко к сердцу. Совсем измоталась от всех этих переживаний. А проблема-то, в сущности, совершенно элементарная. «Найми другую, дорогая, – говорю я ей. – Просто найми другую». Вот и все, что нужно сделать. Что толку плакать над сбежавшим молоком.
  Разговор с мистером Симпсоном оказался столь же бесполезным. Он был тихим, неприметным молодым человеком в очках.
  – Должно быть, я сталкивался с ней, как мне кажется, – сказал он. – Она ведь уже довольно пожилая женщина, я прав?
  А вот другую служанку, Анни, я встречал довольно часто. Симпатичная девушка. Очень милая и услужливая.
  – Эти служанки ладили друг с другом?
  Мистер Симпсон сказал, что не может наверняка утверждать это, но, вероятно, так оно и было.
  – Увы, mon ami, нам не удалось разжиться полезной информацией, – сказал Пуаро, когда мы выходили из дома Тоддов. Наш уход задержало громогласное словоизвержение миссис Тодд, которая в значительно более растянутом варианте повторила нам свой утренний рассказ.
  – Вы разочарованы? – спросил я. – Неужели вы ожидали услышать от них что-то важное?
  Пуаро отрицательно покачал головой.
  – Конечно, я не исключал такой возможности, – заметил он, – но считал ее маловероятной.
  Очередным событием стало письмо, которое Пуаро принесли с утренней почтой на следующий день. Прочтя его, он покраснел от возмущения и протянул его мне.
  Миссис Тодд сожалела, что в дальнейшем не сможет пользоваться услугами мистера Пуаро. Обсудив данный инцидент со своим мужем, она поняла, как неразумно было нанимать детектива для расследования чисто житейского дела. Миссис Тодд прилагала к письму чек на одну гинею в качестве вознаграждения за консультацию.
  – Ну уж нет! – сердито вскричал Пуаро. – Зря они думают, что им удастся так легко избавиться от Эркюля Пуаро! В виде одолжения… великого одолжения… я согласился расследовать их ничтожное, пустячное дельце… а они comme ça беспардонно смеют отказываться от моих услуг! Я наверняка не ошибусь, если скажу, что к этому приложил руку мистер Тодд. Но я говорю: нет и нет! Тридцать шесть раз – нет! Я готов потратить мои собственные гинеи, а если понадобится, истрачу хоть тридцать шесть сотен гиней, но раскрою-таки тайну нашей кухарки!
  – Отлично, – сказал я. – Но каким образом?
  Пуаро слегка угомонился.
  – D’abord, – сказал он, – мы поместим объявление в газетах. Дайте-ка подумать… нечто в таком роде: «Элиза Дани сможет получить сведения о своем выигрыше, обратившись по данному адресу…» Поместите это объявление во всех популярных газетах, Гастингс. А я пока проведу небольшое частное расследование. Живо беремся за дело, нужно действовать как можно быстрее!
  Встретились мы лишь вечером, и Пуаро сообщил мне, чем занимался весь день.
  – Я навел справки в конторе мистера Тодда. В среду он никуда не отлучался и в целом имеет хорошую репутацию. Пожалуй, его можно сбросить со счетов. Теперь Симпсон. Во вторник он приболел и не приходил в банк, но в среду уже вышел на работу. С Дэвисом он поддерживал хорошие отношения, хотя и не числился в его друзьях. В общем, ничего из ряда вон выходящего. Вероятно, тут нам тоже не за что зацепиться. Остается надеяться на объявления.
  Во всех популярных ежедневных газетах появилось наше объявление. Его должны были печатать ежедневно в течение недели, как и заказывал Пуаро. Его увлечение таким прозаичным и скучным делом было просто экстраординарным, но я понимал, что успешное завершение этого расследования является для него вопросом чести. На днях ему предлагали взяться за несколько очень интересных дел, но он решительно отклонил все предложения. Каждое утро Пуаро с нетерпением поджидал почту и, тщательно просмотрев все письма, со вздохом откладывал их в сторону.
  Но наконец наше терпение было вознаграждено. В среду, практически через неделю после визита миссис Тодд, наша квартирная хозяйка сообщила нам о приходе некоей особы, назвавшейся Элизой Данн.
  – Enfin![95] – воскликнул Пуаро. – Так проводите же ее сюда скорей! Не медлите.
  Получив такие указания, наша домохозяйка поспешно вышла и через пару мгновений уже вновь появилась в дверях, пропустив к нам в гостиную мисс Данн. Наша долгожданная гостья вполне соответствовала предварительному описанию: высокая, полная и в высшей степени почтенная особа.
  – Я пришла к вам, прочитав объявление в газете, – пояснила она. – Вообще-то мне подумалось, что тут, должно быть, произошла какая-то путаница и что, возможно, вы не знаете, что я уже получила наследство.
  Пуаро посмотрел на нее внимательным, изучающим взглядом. Широким жестом он предложил ей занять одно из кресел.
  – В сущности, дело в том, что ваша бывшая хозяйка, миссис Тодд, очень переживала из-за вас, – объяснил Пуаро. – Она боялась, что вы, возможно, попали в какую-то аварию.
  Элиза Данн с изумлением посмотрела на него.
  – Разве она не получила моего письма?
  – Она пребывает в полнейшем неведении. – Он помолчал и добавил убедительным тоном: – Надеюсь, вы не откажетесь рассказать мне, что с вами приключилось.
  Элиза Данн, похоже, только и ждала такого предложения. Она с готовностью приступила к обстоятельнейшему рассказу:
  – В среду вечером, когда я уже возвращалась домой, меня остановил один джентльмен. Высокий такой бородач в большой шляпе.
  «Вы – мисс Элиза Данн?» – спросил он.
  «Да», – ответила я.
  «Я заходил недавно к вашей хозяйке, – сказал он, – и мне сообщили, что вы должны скоро вернуться. Мисс Данн, я приехал из Австралии специально, чтобы разыскать вас. Вы случайно не знаете девичью фамилию вашей бабушки по материнской линии?»
  «Знаю, ее звали Джейн Эммотт», – сказала я.
  «Совершенно верно, – сказал он. – Так вот, мисс Данн, у вашей бабушки была одна очень близкая подруга, Элиза Лич, хотя вы, возможно, никогда о ней не слышали. Эта подруга уехала в Австралию, где вышла замуж за весьма богатого колониста. Оба ее ребенка умерли в детском возрасте, и все состояние мужа перешло к ней. Она умерла несколько месяцев назад, и по ее завещанию именно к вам переходит ее дом – он находится здесь, в Англии, – и значительная денежная сумма».
  Можно представить, как я была потрясена, – продолжала мисс Данн. – Я подозрительно посматривала на него, и он улыбнулся, должно быть заметив мое недоверие.
  «Я вполне понимаю вашу настороженность, мисс Данн, – сказал он. – Надеюсь, эти документы убедят вас. – Он протянул мне письмо от каких-то мельбурнских адвокатов Херста и Кротчета и визитную карточку. – Есть только два условия, – добавил он. – Наша клиентка, видите ли, была несколько эксцентричной особой. Во-первых, в завещании оговорено, что вы должны вступить во владение ее домом, он расположен в Камберленде, до двенадцати часов завтрашнего дня. А второе условие – совсем пустяковое, в нем просто оговаривается, что вы не должны работать прислугой».
  Тут я совсем расстроилась.
  «О, мистер Кротчет, – сказала я, – я же работаю кухаркой, разве вам не сообщили об этом в доме миссис Тодд?»
  «Неужели? – удивился он. – Мне и в голову не приходил такой вариант. Я думал, что вы, возможно, живете там в качестве компаньонки или гувернантки. Да, крайне досадное обстоятельство… просто несчастье какое-то».
  «Неужели я теперь потеряю все деньги?» – огорченно спросила я.
  Он подумал пару минут и наконец сказал:
  «В общем-то, закон всегда можно обойти, мисс Данн. Нам, адвокатам, известны все лазейки. Из данной ситуации есть один выход – вы должны сегодня же отказаться от своей работы».
  «Но ведь я же должна предупредить хозяйку за месяц», – возразила я.
  «Дорогая мисс Данн, – с улыбкой сказал он, – уходя без предупреждения, вы просто лишаетесь месячной зарплаты. Право, узнав о столь исключительных обстоятельствах, ваша хозяйка поймет вас. Единственная сложность – это время! Вам необходимо успеть на поезд, который уходит с вокзала Кингз-Кросс на север в одиннадцать часов. Я готов одолжить вам, скажем, фунтов десять на билет, а вы сможете прямо на вокзале написать записку вашей хозяйке. Я сам передам ее миссис Тодд и объясню сложившуюся ситуацию».
  Я приняла его предложение, конечно же, и часом позже уже сидела в поезде, настолько взволнованная, что почти не понимала, куда и зачем я еду. В сущности, доехав до Карлайла, я уже почти убедила себя в том, что вся эта история в итоге окажется одной из тех мошеннических проделок, о которых мы так часто читаем в газетах. Но когда я пришла по тому адресу, то обнаружила, как и было сказано, адвокатскую контору. Солиситоры мало что смогли сообщить мне, они просто сказали, что в соответствии с указаниями письма, полученного ими из Лондона от одного джентльмена, им следует выдать мне ключи от дома и сто пятьдесят фунтов на первые полгода проживания. Мистер Кротчет переслал мне мои пожитки, но хозяйка не написала мне ни словечка. Я решила, что она сердится на меня или завидует моему счастью. Кроме того, она оставила себе мой сундук, а все мои вещи сложила в бумажные пакеты. Но раз она так и не получила моего письма, то, наверное, сочла мое поведение настоящим нахальством.
  Пуаро внимательно выслушал всю эту длинную историю. В итоге он кивнул головой с таким видом, словно теперь ему все стало ясно.
  – Благодарю вас, мадемуазель. Как вы и сказали, произошла маленькая путаница. Позвольте мне вручить вам компенсацию за то, что мы побеспокоили вас. – Он протянул ей конверт и добавил: – Вы, очевидно, намерены сразу же вернуться в Камберленд? Однако прислушайтесь к моему совету: не забывайте ваше поварское искусство. Всегда полезно иметь что-то на тот случай, если удача вдруг отвернется от вас.
  Ну надо же, какая она доверчивая… – пробормотал он, когда наша посетительница вышла из комнаты, – хотя, возможно, не доверчивее большинства людей ее класса. – Лицо его вдруг стало очень серьезным. – Вперед, Гастингс, нельзя терять ни минуты. Поймайте такси, а я пока напишу записку Джеппу.
  Пуаро уже поджидал меня на ступеньках, когда я подъехал на такси к нашему дому.
  – Далеко ли мы собрались? – обеспокоенно спросил я.
  – Надо отослать письмо Джеппу со специальным посыльным.
  Отправив послание, мы вновь сели в такси, и Пуаро сообщил водителю очередной адрес.
  – Клэпем, Принц-Альберт-роуд, дом восемьдесят восемь.
  – Так вот куда мы едем!
  – Mais oui. Хотя, честно говоря, я боюсь, что мы приедем слишком поздно. Наша птичка могла уже упорхнуть, Гастингс.
  – И кто же наша птичка?
  Пуаро улыбнулся:
  – Неприметный мистер Симпсон.
  – Что? – воскликнул я.
  – О, бросьте, Гастингс, только не говорите мне, что вы еще чего-то не поняли!
  – Ну, я понял, что кухарку таким образом убрали с дороги, – слегка обиженно сказал я. – Но зачем? Зачем понадобилось Симпсону удалять ее из дома? Неужели она что-то разузнала о нем?
  – Абсолютно ничего.
  – Тогда почему…
  – Но она имела нечто такое, что было ему нужно.
  – Деньги? Австралийское наследство?
  – Нет, мой друг, нечто совсем другое. – Он помедлил немного и добавил с мрачной серьезностью: – Обитый жестью дорожный сундук…
  Я искоса взглянул на него. Его заявление казалось настолько фантастичным, что я заподозрил, что он морочит мне голову, однако он выглядел совершенно серьезным.
  – Уж наверно, он мог бы и купить такой сундук в случае необходимости, – воскликнул я.
  – Ему не нужен был новый сундук. Ему необходим был сундук с некоей родословной. Почтенный, видавший виды сундук.
  – Послушайте, Пуаро, – вскричал я, – право, это уже чересчур. Вы морочите мне голову.
  Он взглянул на меня.
  – Вам недостает ума и фантазии мистера Симпсона, Гастингс. Слушайте же. В среду вечером Симпсон обманом удаляет кухарку. Напечатать пару писем и сделать визитную карточку достаточно просто, и для осуществления своего плана он также арендует на год дом и переводит сто пятьдесят фунтов в адвокатскую контору Карлайла. Мисс Данн не узнала его: с помощью бороды, шляпы и легкого колониального акцента ему отлично удалось обмануть ее. Таков итог среды, не считая того пустякового факта, что Симпсон присвоил ценные бумаги стоимостью в пятьдесят тысяч фунтов.
  – Симпсон… Но их же украл Дэвис…
  – Уж будьте так добры, позвольте мне продолжить, Гастингс! Симпсон знает, что кражу обнаружат во вторник днем. Он прикидывается в этот день больным, а сам подкарауливает момент, когда Дэвис отправится на ленч. Возможно, он признался Дэвису в краже и сказал, что хочет вернуть акции и передать их ему… Так или иначе, но ему удалось заманить Дэвиса к себе в Клэпем. У служанки был выходной, а миссис Тодд отправилась по распродажам, поэтому он был один в доме. Когда выяснится, что акции пропали, а Дэвис исчез, то вывод будет практически предопределенным. Дэвис – вор! А наш мистер Симпсон – совершенно вне подозрений и может спокойно вернуться на свою работу, не запятнав свою репутацию честного и порядочного служащего.
  – А как же Дэвис?
  Пуаро сделал выразительный жест и медленно опустил голову.
  – Такое ужасное хладнокровие кажется просто невероятным, и, однако, какую еще версию мы можем предложить, mon ami? Единственной проблемой для убийцы оказывается процесс избавления от тела, и Симпсон заранее спланировал его. Меня сразу насторожил тот факт, что к приходу посыльного дорожный сундук кухарки был уже упакован, хотя она явно намеревалась вернуться вечером после выходного дня. Доказательством тому служит ее замечание о персиковом компоте. Не кто иной, как Симпсон, нанял Картера Патерсона для того, чтобы тот зашел за вещами мисс Данн в пятницу, и сам же Симпсон во вторник днем подготовил сундук. Какие подозрения тут могли возникнуть? Служанка уходит и присылает за своим сундуком, на котором уже указаны ее имя и адрес места доставки – скорей всего, какая-то железнодорожная станция в пригороде Лондона. В субботу днем Симпсон, вновь устроив австралийский маскарад, забирает этот сундук из камеры хранения, снабжает его новым адресом и пересылает на какую-нибудь дальнюю станцию – опять-таки до востребования. Когда дорожное начальство той станции – по вполне понятным причинам – заподозрит неладное и вскроет сундук, то оно сможет докопаться только до того, что он был отправлен неким бородатым колонистом с одной узловой станции в пригороде Лондона. Ничто уже не будет связывать его с домом восемьдесят восемь на Принц-Альберт-роуд. Вот мы и приехали!
  Предчувствия Пуаро оказались верными. Симпсон съехал днем раньше. Но ему не удалось избежать наказания за свое преступление. Как выяснилось, он уже находился на борту пассажирского лайнера «Олимпия», направлявшегося к берегам Америки, где и был арестован по распоряжению капитана, получившего соответствующую радиограмму.
  Жестяной сундук, адресованный некоему мистеру Генри Уинтергрину, привлек внимание дорожных служащих в Глазго. Его вскрыли и обнаружили труп несчастного Дэвиса.
  Чек миссис Тодд, выписанный на сумму в одну гинею, никогда не был обналичен. Вместо этого Пуаро вставил его в рамочку и повесил ее на стене в нашей гостиной.
  – Он будет служить мне своеобразным напоминанием, Гастингс. Даже тривиальный случай может обернуться весьма серьезным, заслуживающим внимания делом… С одной стороны, исчезновение служанки, а с другой – хладнокровное убийство. По-моему, мы сейчас завершили одно из моих самых интересных расследований.
  
  
  Корнуолльская тайна
  – Миссис Пенджеллей, – объявила наша домохозяйка и благоразумно удалилась.
  Какие только малоприятные личности не обращались к Пуаро за советом, но женщина, которая сейчас робко мялась в дверях, теребя свое пушистое боа, на мой взгляд, перещеголяла всех своей непривлекательностью. Она была на редкость серой и безликой – тощее, поблекшее существо лет пятидесяти, облаченное в обшитый тесьмой костюм, с каким-то золотым украшением на шее и седоволосой головой, увенчанной совершенно неуместной в данном случае шляпкой. Пройдя по улицам любого провинциального городка, вы встретите сотню таких миссис Пенджеллей.
  Заметив очевидное смущение нашей посетительницы, Пуаро вышел вперед и любезно приветствовал ее:
  – Мадам! Прошу вас, присядьте. Мой коллега, капитан Гастингс.
  Дама села на стул, нерешительно пробормотав:
  – Вы ведь месье Пуаро, частный детектив?
  – К вашим услугам, мадам.
  Однако наша стеснительная гостья, похоже, была пока не в состоянии говорить. Она вздохнула, нервно сплетя пальцы, и краска смущения все отчетливее проступала на ее лице.
  – Вероятно, у вас есть ко мне какое-то дело, мадам, не так ли?
  – Ну да, я думала… в общем… вы понимаете…
  – Продолжайте, мадам, прошу вас, продолжайте.
  Подбодренная его словами, миссис Пенджеллей наконец взяла себя в руки.
  – Понимаете, месье Пуаро… мне очень не хотелось обращаться в полицию. Нет, в любом случае я не собираюсь идти в полицию! Но в то же время меня ужасно тревожит одно обстоятельство… И однако, я не уверена, следует ли мне… – пробормотала она и окончательно умолкла.
  – Поверьте, мадам, я не имею ничего общего с полицией. Мои расследования всегда строго конфиденциальны.
  Миссис Пенджеллей ухватилась за это слово:
  – Конфиденциально… это именно то, что мне нужно. Я не хочу никаких разговоров, никакой шумихи или газетных страстей. Просто отвратительно, что газетчики могут настолько извратить все факты, а семье потом уже не оправиться от позора. Тем более что я даже не уверена… просто мне пришла в голову одна жуткая мысль, и я не могу выкинуть ее из головы. – Она перевела дух и продолжила: – А в то же время возможно, что я понапрасну грешу на бедного Эдварда. Какая жена не ужаснется от такой мысли… Но вы, конечно же, слышали о таких жутких делах, в наши дни чего только не бывает.
  – Простите… речь идет о вашем муже?
  – Да.
  – И вы подозреваете его… в чем-то?
  – Мне страшно даже говорить об этом, месье Пуаро. Но вам-то известно, что такие вещи случаются… а они, бедняжки, ни о чем даже не подозревают.
  Начиная отчаиваться, я подумал, что эта особа, видимо, никогда не перейдет к сути дела, но терпение Пуаро равнялось возлагаемым на него надеждам.
  – Отбросьте ваши страхи, мадам. Подумайте, как вы обрадуетесь, если мы сможем доказать, что ваши подозрения лишены оснований.
  – Верно, верно… неопределенность хуже всего. О, месье Пуаро, я ужасно боюсь, что мне дают какую-то отраву.
  – Что заставляет вас так думать, мадам?
  Миссис Пенджеллей, перестав наконец скрытничать, пустилась в подробное описание своих недомоганий, явно более уместное в кабинете врача.
  – Боль и тошнота после еды, вы говорите? – задумчиво сказал Пуаро. – Вы обращались к доктору, мадам? Что же он сказал вам?
  – Он говорит, что у меня острый гастрит, месье Пуаро. Но я заметила его озадаченность и недоумение, ведь он постоянно менял лекарства, а от них не было никакого проку.
  – Вы сообщили ему о ваших… подозрениях?
  – Что вы, разумеется, нет, месье Пуаро. Это тут же разнеслось бы по нашему городку. И к тому же у меня действительно гастрит. Опять-таки очень странно то, что, когда Эдвард уезжает на выходные, мое самочувствие значительно улучшается. Это заметила даже Фрида… наша племянница. И потом, у нас в сарае есть бутылка гербицидов, которыми мы никогда не пользовались, так вот садовник говорит, что она уже наполовину пуста.
  Миссис Пенджеллей умоляюще взглянула на Пуаро. Он ободряюще улыбнулся ей и, открыв блокнот, взялся за карандаш.
  – Давайте, мадам, все аккуратненько запишем. Итак, где именно вы сейчас живете?
  – В Полгарвите, это маленький торговый город в Корнуолле.
  – Давно ли вы там проживаете?
  – Четырнадцать лет.
  – Вы живете вдвоем с мужем? Есть ли у вас дети?
  – Нет.
  – А племянница? Мне кажется, вы упоминали о ней.
  – Да, Фрида Стэнтон, племянница моего мужа, дочь его единственной сестры. Фрида жила с нами последние восемь лет… жила до прошлой недели.
  – А что же случилось на прошлой неделе?
  – Последнее время у нее резко испортился характер; я не представляю, что вдруг нашло на Фриду. Она стала такой грубой и дерзкой, ее поведение невыносимо. В итоге, закатив очередной скандал, она ушла от нас и сняла себе отдельную квартирку в нашем городке. С тех пор я не видела ее. Лучше пусть она приведет в порядок свои чувства, так говорит мистер Рэднор.
  – Кто такой мистер Рэднор?
  Тень смущения опять пробежала по лицу миссис Пенджеллей.
  – О, он… он просто наш знакомый, – с запинкой сказала она. – Очень милый молодой человек.
  – Возможно, между ним и вашей племянницей были более дружеские отношения?
  – Ничего подобного, – категорически заявила миссис Пенджеллей.
  Пуаро решил сменить тему.
  – Вы с вашим мужем, как я полагаю, хорошо обеспечены в материальном плане?
  – Да, мы вполне обеспечены.
  – А кому принадлежат ваши капиталы – вам или вашему мужу?
  – О, все наши деньги принадлежат Эдварду. У меня лично ничего нет.
  – Видите ли, мадам, чтобы выяснить все точно, нам придется быть жестокими. Мы должны найти мотив. Ведь ваш муж не стал бы травить вас просто так, ради удовольствия! Вам известна какая-либо причина, по которой он хотел бы убрать вас со своего пути?
  – Во всем виновата та златокудрая красотка, которая работает с ним, – с негодованием сказала миссис Пенджеллей. – Мой муж работает зубным врачом, месье Пуаро, и, по его словам, он просто вынужден держать при себе расторопную и симпатичную девицу с аккуратной головкой и белозубой улыбкой, которая бы записывала пациентов к нему на прием и готовила препараты. До меня дошли слухи, что их отношения выходят за рамки рабочих, хотя он, конечно, клянется, что все это пустая болтовня.
  – Кто заказал ту бутыль с гербицидами, мадам?
  – Мой муж, около года назад.
  – Теперь скажите, у вашей племянницы есть свои средства к существованию?
  – Насколько я знаю, она получает около пятидесяти фунтов в год. И с радостью согласилась бы вести хозяйство Эдварда, если бы я ушла от него.
  – Значит, вы планировали уйти от него?
  – Я не намерена во всем потакать его прихотям. Женщины сейчас перестали быть рабынями, какими они были в прежние дни, месье Пуаро.
  – Я приветствую ваш независимый дух, мадам, но давайте вернемся к реальным проблемам. Вы собираетесь возвращаться сегодня в Полгарвит?
  – Да, я приехала сюда на экскурсию. Наш поезд вышел в шесть утра, а в пять вечера мы уезжаем обратно.
  – Bien! В данный момент у меня нет никаких особо важных дел. Поэтому я могу провести для вас это маленькое расследование. Завтра я приеду в Полгарвит. Что, если мы назовем Гастингса вашим дальним родственником, к примеру сыном вашей двоюродной сестры? А я сыграю роль его приятеля, чудаковатого бельгийца. Пожалуй, до нашего приезда вам стоит самой готовить себе еду, или пусть ее готовят под вашим личным наблюдением. У вас есть служанка, которой вы можете доверять?
  – Да, Джесси, я уверена в ней, она очень славная девушка.
  – Итак, до завтра, мадам, и постарайтесь не падать духом.
  
  Пуаро предупредительно проводил миссис Пенджеллей до дверей и в задумчивости вернулся к своему креслу. Его сосредоточенность, однако, была не столь глубокой, поскольку он таки заметил пару перышек, вырванных из боа нервными пальчиками нашей новой клиентки. Аккуратно подняв перышки, Пуаро отправил их в корзину для бумаг.
  – Что вы думаете о новом деле, Гастингс?
  – Скверная история, должен признать.
  – Да, если подозрения этой дамы оправданны. Но так ли это? Горе тому мужу, который купит в наши дни бутылку гербицидов. Если у его жены гастрит и она склонна к истерикам, то беды явно не миновать.
  – Вы думаете, что все сводится к этому?
  – Даже не знаю, Гастингс… Хотя ее рассказ очень заинтересовал меня, есть в нем нечто крайне занимательное. Вы же понимаете, что сия история стара как мир. Следовательно, можно было бы остановиться на исторической версии, но, представьте, миссис Пенджеллей не произвела на меня впечатление истерички. Да, если я не ошибаюсь, мы столкнулись здесь с чертовски трогательной человеческой драмой. Скажите мне, Гастингс, какие чувства, по-вашему, должна испытывать миссис Пенджеллей к своему мужу?
  – Возможно, преданность или привязанность, смешанную со страхом, – предположил я.
  – И все-таки, как правило, женщина готова обвинять кого угодно, только не собственного мужа. Она до последнего момента будет стоически цепляться за свою веру в его безгрешность.
  – Ситуацию может усложнить другая женщина.
  – Верно, под влиянием ревности любовь порой превращается в ненависть. Но ненависть привела бы ее в полицию, а не ко мне. Она могла бы подать официальное заявление… затеять большой скандал. Нет-нет, давайте-ка зададим работу нашим маленьким серым клеточкам. Почему она пришла именно ко мне? Чтобы убедиться, что ее подозрения безосновательны? Или… чтобы я подтвердил ее правоту? Ах, есть в этом деле нечто непонятное для меня, даже загадочное… некий неизвестный фактор. Может, она превосходная актриса, наша миссис Пенджеллей?.. Да нет, она была искренней, я готов поклясться, что она была искренней, и именно поэтому я так заинтересовался ее историей. Прошу вас, узнайте, какие поезда есть на Полгарвит.
  
  Самый удобный поезд отправлялся с Паддингтонского вокзала в час пятьдесят дня и прибывал в Полгарвит в начале восьмого вечера. Путешествие прошло без приключений, и я пробудился от приятного дневного сна перед самой остановкой. Оставив наши чемоданы в отеле «Датчи», мы слегка перекусили, и Пуаро предложил мне прогуляться по городку и нанести послеобеденный визит моей так называемой тетушке.
  Дом семьи Пенджеллей, стоявший немного в стороне от дороги, представлял собой старомодный небольшой коттедж с садом. Теплый вечерний ветерок разносил душистые ароматы левкоев и резеды. Мысли о преступлении как-то совершенно не вязались с этим покойным очарованием Старого Света. Пуаро позвонил. Поскольку на наш призыв никто не вышел, он позвонил еще. На сей раз после небольшой паузы дверь открылась, и на пороге появилась растрепанная служанка. Глаза ее покраснели от слез, и она усиленно шмыгала носом.
  – Мы хотели бы видеть миссис Пенджеллей, – пояснил Пуаро. – Можем ли мы войти?
  Служанка изумленно посмотрела на нас. А затем ответила с замечательной непосредственностью:
  – Значит, вы еще ни о чем не слышали? Она умерла. Умерла сегодня вечером… с полчаса назад.
  Мы стояли, ошеломленно глядя на нее.
  – От чего же она умерла? – наконец спросил я.
  – Да уж было от чего, как говорится. – Она мельком глянула через плечо. – Конечно, сегодня кому-то надо остаться в доме подле хозяйки, а не то я собрала бы свои пожитки да убралась отсюда нынче же вечером. Но я не оставлю ее мертвую, раз уж за ней некому толком присмотреть. Мне не пристало обсуждать хозяйские дела, да я и не собираюсь ничего говорить… только все одно каждый знает… весь город знает. И если мистер Рэднор не напишет в управление полиции, то напишет кто-нибудь другой. А доктор может говорить все, что ему вздумается. Но разве я не видела собственными глазами, как хозяин как раз сегодня взял с полки бутыль с гербицидами? И разве он не вздрогнул, когда обернулся и увидел, что я смотрю на него? А рядом-то на столе стояла приготовленная для хозяйки овсянка. Нет уж, я в рот больше ничего не возьму в этом доме! Ни кусочка здесь больше не съем, уж лучше с голода помереть.
  – Где живет доктор, к которому обращалась ваша хозяйка?
  – Доктор Адамс? За углом, на Хай-стрит. Второй дом.
  Пуаро резко развернулся. Он выглядел очень бледным.
  – Для девушки, которая ничего не собиралась говорить, эта служанка сказала довольно много, – сухо заметил я.
  Сжав кулак, Пуаро с досадой всадил его в свою же ладонь.
  – Глупец, преступный глупец… вот кем я оказался, Гастингс. Я хвалился моими маленькими серыми клеточками, а в итоге проворонил человеческую жизнь, жизнь человека, просившего меня о спасении. Мог ли я представить, что все случится так быстро! Надеюсь, милосердный Господь простит меня, поскольку я даже не предполагал, что нечто такое может случиться. Ее история казалась мне слишком надуманной. А вот и дом доктора. Давайте посмотрим, что он расскажет нам.
  
  Доктор Адамс был добродушным и розовощеким крепышом, типичным сельским доктором. Он принял нас вполне любезно и спокойно, но при намеке на причину нашего визита лицо его возмущенно побагровело.
  – Полнейшая чепуха! Все эти подозрения – полнейшая чепуха! Разве я не наблюдал за ее болезнью? Гастрит… ни больше ни меньше как обычный гастрит. Наш городок просто рассадник сплетен… кучка старых сплетниц собирается и выдумывает черт знает что. Начитавшись бульварных газетенок, они мечтают, чтобы в их городке тоже случилось отравление. Достаточно появиться на полке бутылке с гербицидами, и – алле-гоп! – их воображение уже несется вскачь закусив удила. Я знаю Эдварда Пенджеллея… он не мог отравить даже собаку своей бабушки. Да и с чего вдруг ему травить свою жену, скажите на милость?
  – Есть одно обстоятельство, господин доктор, о котором вы, вероятно, не знаете.
  Очень коротко Пуаро рассказал ему, с какой просьбой обратилась к нам миссис Пенджеллей. Изумление доктора Адамса было поистине безграничным. Его глаза чуть не вылезли из орбит.
  – Господи помилуй! – воскликнул он. – Бедняжка, должно быть, сошла с ума. Почему она не поделилась со мной своими страхами? Разумнее всего было бы обратиться ко мне.
  – Чтобы выставить себя на посмешище?
  – Вовсе нет, вовсе нет. Я надеюсь, что смог бы непредубежденно разобраться в этом деле.
  Пуаро взглянул на него и улыбнулся. Доктор Адамс, очевидно, не смел признаться даже самому себе, насколько встревожило его наше сообщение. Когда мы вышли на улицу, Пуаро разразился смехом.
  – Ох и упрям же этот доктор, просто как осел. Он ведь определил, что у нее был гастрит, значит, ничего иного и быть не могло! И все-таки он не на шутку встревожился.
  – Какие еще планы имеются у нас на сегодня?
  – Возвращение в отель, mon ami, мы проведем отвратительную ночь на одной из ваших английских провинциальных кроватей. Остается только пожалеть тех, кому приходится ночевать в дешевых английских гостиницах!
  – А на завтра?
  – Rien à faire. Мы должны вернуться в город и подождать развития событий.
  – Довольно скучная перспектива, – разочарованно сказал я. – Допустим, что никаких событий не произойдет…
  – Произойдет! Уж это я вам обещаю. Наш славный доктор может сколько угодно твердить о том, что причиной смерти был гастрит. Но ему не удастся заткнуть рот нескольким сотням болтунов. И эта болтовня достигнет своей цели, уверяю вас!
  Наш поезд уходил в Лондон в одиннадцать утра. Прежде чем отправиться на вокзал, Пуаро выразил желание повидать мисс Фриду Стэнтон, племянницу, о которой упоминала умершая женщина. Мы довольно легко нашли дом, где она снимала квартиру. С ней был высокий смуглый молодой человек, которого она с некоторым смущением представила нам как мистера Джэйкоба Рэднора.
  Мисс Фрида Стэнтон оказалась на редкость миловидной девушкой исконно корнуолльского типа – розовощекая, темноволосая и темноглазая. В глубине этих самых глаз полыхал огонь, говоривший о вспыльчивости, провоцировать которую было бы крайне неразумно.
  – Бедная тетушка, – сказала она, когда Пуаро представился и объяснил свое дело. – Такое несчастье. Я все утро жалею, что не была с ней добрее и терпеливее.
  – Ты и так много вытерпела, Фрида, – прервал ее Рэднор.
  – Да, Джэйкоб, но я знаю, что у меня вспыльчивый характер. В конце концов, тетушка вела себя совершенно глупо. Мне следовало бы просто посмеяться над ее словами, не воспринимая их всерьез. Разумеется, дядя даже не думал травить ее. А тошнило ее от всего, что бы она ни ела. Но я уверена, что это было чистое самовнушение. Она настраивала себя на то, что ей станет плохо, так оно и получалось.
  – Что на самом деле послужило причиной ваших разногласий с тетушкой, мадемуазель?
  Мисс Стэнтон нерешительно взглянула на Рэднора. Молодой человек мгновенно понял намек.
  – Мне пора идти, Фрида. Увидимся вечером. Прощайте, джентльмены.
  – Вы уже помолвлены, не так ли? – с лукавой улыбкой спросил Пуаро.
  Фрида Стэнтон вспыхнула и призналась, что так оно и есть.
  – Именно из-за этого, в сущности, у меня и возникли неприятности с тетушкой, – добавила она.
  – Она не одобряла ваш выбор?
  – О, дело даже не в этом. Но понимаете, она… – Девушка нерешительно умолкла.
  – Продолжайте, – мягко подбодрил ее Пуаро.
  – Мне ужасно неудобно говорить такое о ней… сейчас, когда она умерла. Но вы ничего не поймете, если я не расскажу вам все. Тетушка была до безумия влюблена в Джэйкоба.
  – Неужели?
  – Ну да, ужасная нелепость, правда? Ей ведь уже перевалило за пятьдесят, а ему еще нет и тридцати! Но так уж случилось. Она просто обезумела от любви! Мне пришлось сказать ей наконец, что он ухаживает за мной… но стало только хуже – она жутко разозлилась. Не поверила ни единому моему слову и набросилась на меня с такими грубыми оскорблениями, что я, естественно, потеряла самообладание. Я рассказала об этом разговоре Джэйкобу, и мы пришли к выводу, что лучше мне на время уехать, пока она не образумится. Несчастная тетушка… По-моему, она совсем потеряла голову.
  – Вероятно, именно так оно и было. Благодарю вас, мадемуазель, вы отлично прояснили ситуацию.
  
  Я удивился, обнаружив, что Рэднор поджидает нас на улице.
  – Я почти наверняка знаю, о чем рассказала вам Фрида, – заметил он. – Мне искренне жаль, что все так случилось, и вы можете представить, как неловко я себя чувствую. Едва ли нужно говорить, что я лично не подавал ей никаких надежд. Поначалу я даже обрадовался, поскольку думал, что эта пожилая дама сможет как-то помочь Фриде. А в результате все вышло просто нелепо… но чрезвычайно неприятно.
  – Когда вы и мисс Стэнтон намерены пожениться?
  – Скоро, я надеюсь. И знаете, месье Пуаро, я хочу быть с вами предельно откровенным. Мне известно даже больше, чем Фриде. Она уверена, что ее дядя совершенно невиновен. У меня же нет такой уверенности. Но скажу вам одно: я не собираюсь никому сообщать о том, что мне известно. Как говорится, не буди лихо, пока оно тихо. Я не хочу, чтобы дядю моей жены судили и повесили за убийство.
  – Почему вы говорите мне все это?
  – Потому что я слышал о вас и знаю, вы умный человек. Вполне возможно, что вы могли бы уличить его в преступлении. Но я спросил бы вас тогда… какой в этом толк? Бедной женщине уже не поможешь, и она была бы последним человеком, который решился бы поднять шум… Пожалуй, при одной мысли об этом она перевернулась бы в гробу.
  – Тут вы, вероятно, правы. Значит, вы хотите, чтобы я не поднимал шума?
  – Да, именно так. Признаюсь вам, мною движут эгоистические побуждения. У меня большие планы… я начал одно прибыльное дельце, открыл ателье мужской одежды.
  – Большинство из нас эгоистичны, мистер Рэднор. Но мало кто столь охотно признается в этом. Я сделаю то, что вы хотите… но также честно скажу вам, что огласки избежать не удастся.
  – Почему?
  Пуаро сделал выразительный жест. Сегодня был базарный день, и мы как раз проходили мимо рынка, откуда доносился оживленный шум голосов.
  – Глас народа… вот почему, мистер Рэднор. О, извините, мы должны поспешить, иначе опоздаем на поезд.
  
  – Весьма интересное дело, Гастингс, не правда ли? – заметил Пуаро, когда поезд отошел от станции.
  Выудив из кармана миниатюрную расчесочку и микроскопическое зеркальце, он тщательно привел в порядок свои усы, безупречная симметрия которых слегка нарушилась во время нашей легкой пробежки.
  – Не знаю, что вас так заинтересовало, – ответил я. – По мне, так все это дело выглядит довольно мерзко и неприятно. Едва ли здесь имеется какая-то тайна.
  – Да, согласен с вами: никакой тайны здесь нет.
  – Я вот только думаю, стоит ли верить той довольно странной истории, что поведала нам мисс Стэнтон? Пожалуй, безумная страсть ее тетушки кажется мне немного сомнительной. Миссис Пенджеллей произвела на меня впечатление скромной и почтенной дамы.
  – Тут нет ничего странного… все совершенно заурядно. Если вы внимательно почитаете газеты, то обнаружите, что зачастую именно в таком возрасте скромная и почтенная женщина оставляет своего мужа, с которым прожила более двадцати лет, а иногда покидает даже своих детей ради того, чтобы связать свою жизнь с мужчиной, который годится ей в сыновья. Les femmes[96] восхищают вас, Гастингс; вы готовы преклоняться перед любой миловидной особой, которая соблаговолит мило улыбнуться вам, однако вы ничего не смыслите в женской психологии. Вступая в осеннюю пору жизни, женщина обычно испытывает одно безумное желание: она мечтает о романтическоем приключении… пока еще не стало слишком поздно. И такое желание, конечно, совершенно естественно может возникнуть даже у жены почтенного дантиста из провинциального городка!
  – И вы полагаете…
  – …Что умный мужчина может воспользоваться выгодами такого момента.
  – Я не назвал бы Пенджеллея таким уж умным, – задумчиво пробормотал я. – Много ли нужно ума, чтобы взбудоражить весь городок. И тем не менее я полагаю, вы правы. Только два человека действительно что-то знают, Рэднор и доктор, и оба не хотят поднимать шум. В итоге Пенджеллей как-нибудь выкрутится из этой ситуации. Жаль, что мы не повидали этого парня.
  – Вы можете доставить себе такое удовольствие. Вернуться ближайшим поездом, сочинив историю о больном зубе.
  Я бросил на Пуаро проницательный взгляд.
  – Хотелось бы мне знать, что именно вы считаете весьма интересным в этом деле.
  – Мой интерес можно выразить одним вашим замечанием, Гастингс. После разговора со служанкой вы заметили, что для человека, не расположенного говорить на известную тему, она наговорила слишком уж много.
  – М-да! – с сомнением произнес я и, немного поразмыслив, вновь вернулся к начатому мной критическому разбору: – Странно, почему вы даже не сделали попытку повидаться с Пенджеллеем?
  – Mon ami, я даю ему ровно три месяца. После этого я в любой момент смогу лицезреть его… на скамье подсудимых.
  Я думал, что на сей раз предсказания Пуаро окажутся ошибочными. Время шло, а о нашем корнуолльском отравлении не было никаких известий. Мы занялись другими делами, и я уже почти забыл о том трагическом случае, когда вдруг мне напомнила о нем короткая заметка в газете, где сообщалось, что управление полиции выдало разрешение на эксгумацию трупа миссис Пенджеллей.
  Через пару дней «корнуолльская тайна» уже обсуждалась в каждой газете. Видимо, разговоры на эту тему так до конца и не утихли, а когда было объявлено о помолвке вдовца Пенджеллея и его секретарши мисс Маркс, то пожар сплетен вспыхнул с новой силой. В итоге в министерство направили прошение о пересмотре дела: после эксгумации в теле покойной обнаружили большое содержание мышьяка; и мистер Пенджеллей был арестован по обвинению в убийстве своей жены.
  Мы с Пуаро присутствовали на предварительном судебном разбирательстве. Свидетелей, как можно было ожидать, оказалось много. Доктор Адамс признал, что вполне мог ошибиться, поскольку симптомы отравления мышьяком сходны с симптомами гастрита. Эксперт управления полиции зачитал свое заключение. Служанка Джесси излила душу в говорливом потоке обвинений, большинство из которых было отклонено, но тем не менее они значительно ухудшили положение арестованного. Фрида Стэнтон свидетельствовала о том, что тетушке обычно становилось хуже после еды, приготовленной ее мужем. Джэйкоб Рэднор поведал о том, как он случайно зашел в дом обвиняемого в день смерти миссис Пенджеллей и увидел, что на столе стоит овсянка, приготовленная для нее, а мистер Пенджеллей ставит на полку в кладовой бутылку с гербицидами. Затем была вызвана мисс Маркс, белокурая секретарша обвиняемого, и она, плача и впадая в истерику, призналась, что обменивалась любезностями со своим хозяином и что он обещал жениться на ней, если что-нибудь случится с его женой. Пенджеллей сохранил за собой право защиты, и его дело передали в суд.
  После этого предварительного дознания Рэднор провожал нас с Пуаро до нашей квартиры.
  – Вот видите, мистер, – заметил Пуаро, – я оказался прав. Голос народа заявил о себе… и весьма решительным образом. И в итоге преступление выплыло наружу.
  – Да, вы были совершенно правы, – вздохнул Рэднор. – Как вам кажется, его могут оправдать?
  – Ну, он сохранил за собой право на защиту. Возможно, у него и припрятан какой-то козырь в рукаве, как принято говорить у вас, англичан. Не желаете ли зайти к нам?
  Рэднор принял его приглашение. Я распорядился подать два виски с содовой и чашку шоколада. Последнее распоряжение вызвало легкое оцепенение, и я сильно сомневался, что сей напиток появится на нашем столе.
  – Разумеется, – продолжал Пуаро, – у меня большой опыт в делах такого рода. И я вижу только одну лазейку для спасения нашего бедного вдовца.
  – Какую же?
  – Вы должны подписать этот документ. – С ловкостью фокусника он вдруг выудил откуда-то исписанный лист бумаги.
  – Что это?
  – Признание в том, что вы убили миссис Пенджеллей.
  После короткой паузы Рэднор рассмеялся:
  – Вы, должно быть, сошли с ума!
  – Нет, ничуть, мой друг, я не сумасшедший. Вы приехали в Полгарвит, открыли свое маленькое дело, и вам нужны были деньги, чтобы развернуться. Мистер Пенджеллей известен как хорошо обеспеченный человек. Вы знакомитесь с его племянницей, и она благосклонно принимает ваши ухаживания. Однако вам показалось недостаточным то скромное содержание, которое мог бы назначить ей мистер Пенджеллей после вашей женитьбы. Вы задумали одним махом избавиться как от дядюшки, так и от тетушки; тогда деньги перешли бы к вашей жене, как к их единственной родственнице. Как же мудро вы все рассчитали! Вы флиртовали с этой бесхитростной, начинающей стареть женщиной и, добившись ее любви, полностью подчинили бедняжку своей воле. Вы посеяли в ее душе сомнения в верности ее собственного мужа. Сначала она обнаружила, что он обманывает ее… Затем вы внушили ей, что он пытается отравить ее. Вы частенько бывали у них в доме; и у вас была масса возможностей подсыпать ей мышьяк. Хотя вы вели себя крайне осторожно и никогда не делали этого в отсутствие ее мужа. Но женщинам несвойственно держать свои подозрения при себе. Естественно, она поведала о них своей племяннице и, несомненно, поделилась ими также с другими приятельницами. Вашей единственной трудностью было поддерживать романтические отношения с обеими женщинами. Вы объяснили тетушке, что вам приходится для вида ухаживать за племянницей, чтобы не вызывать лишних подозрений у мистера Пенджеллея. А молодую леди и убеждать-то не пришлось… разве могла она всерьез относиться к своей тете как к сопернице?
  Но затем вдруг миссис Пенджеллей, не посоветовавшись с вами, надумала воспользоваться моими услугами. Если бы все ее подозрения оказались верными и она смогла бы точно убедиться в том, что муж пытается отравить ее, то она почувствовала бы себя вправе развестись с ним и связать свою жизнь с вами – ведь именно об этом, как она думала, вы и мечтали. Но такой вариант совсем не вписывался в ваши планы. Вы не могли позволить, чтобы в дело вмешался детектив. А тут как раз подвернулся удобный случай. Вы оказались в доме, когда мистер Пенджеллей готовил для своей жены овсянку, и подсыпали в нее смертельную дозу. Дальше все пошло как по маслу. Для вида беспокоясь о том, чтобы замять это дело, вы тайно раздували его. Но вы недооценили Эркюля Пуаро, мой сообразительный юный друг.
  Рэднор смертельно побледнел, но по-прежнему пытался откреститься от обвинений:
  – Ваша версия очень интересна и оригинальна, но к чему вы рассказываете ее мне?
  – К тому, месье, что я представляю интересы… нет, не закона, а миссис Пенджеллей. Ради нее я даю вам шанс избежать наказания. Подпишите эту бумагу, и вы получите двадцать четыре часа, чтобы скрыться… в вашем распоряжении будут целые сутки до того, как я передам это признание в руки полиции.
  Рэднор колебался.
  – Вы не сможете ничего доказать.
  – Неужели? Вы опять недооцениваете Эркюля Пуаро. Выгляните-ка в окно, месье. Видите вон там на улице двух мужчин? Они получили приказ не упускать вас из виду.
  Подойдя к окну, Рэднор отодвинул портьеру и с проклятиями отскочил.
  – Вы убедились, месье? Подписывайте… это ваш единственный шанс.
  – А какие гарантии я буду иметь…
  – Что я выполню обещание? Слово Эркюля Пуаро. Так вы согласны подписать признание? Отлично! Гастингс, будьте так любезны, приподнимите наполовину левую портьеру. Это сигнал, что мистер Рэднор может спокойно уйти.
  Позеленевший от страха Рэднор, бормоча проклятия, поспешил покинуть комнату. Пуаро слегка покачал головой.
  – Трус! Я сразу раскусил его.
  – Мне кажется, Пуаро, что вы в известном смысле содействовали преступнику, – сердито воскликнул я. – Вы же всегда осуждали эмоциональный подход к таким делам. И вот вдруг из чистой сентиментальности отпускаете на свободу опасного убийцу.
  – При чем тут эмоции… это был чисто деловой подход, – ответил Пуаро. – Разве вы не понимаете, мой друг, что у нас нет ни малейших доказательств его вины? Допустим, я появился бы в зале суда и заявил перед двенадцатью бесстрастными корнуолльскими присяжными о том, что я, Эркюль Пуаро, имею свою – совершенно недоказуемую – версию данного преступления. Да они просто посмеялись бы надо мной. У меня оставался только один путь – напугать его и заставить подписать признание. Те два бездельника, что околачивались под окнами, оказались весьма кстати. Будьте добры, Гастингс, опустите портьеру. В общем-то, не было никаких причин и поднимать ее. Это была просто наша последняя mise en scène.
  Да, да, мы должны сдержать слово. Двадцать четыре часа, так ведь я сказал? Бедному мистеру Пенджеллею еще так долго ждать… хотя он этого вполне заслуживает, поскольку, заметьте, обманывал-таки свою жену. Как вам известно, я очень строго отношусь к вопросам супружеской верности. Ну что ж, всего лишь двадцать четыре часа… а потом… Я непоколебимо верю в наш Скотленд-Ярд. Они поймают его, mon ami, обязательно поймают.
  
  
  Трагедия в Марсдон-Мэнор
  Мне пришлось уехать на несколько дней из города. А когда я вернулся, то, к своему удивлению, обнаружил Пуаро поспешно собирающим свой небольшой саквояж.
  – А, вот и вы, Гастингс! Как удачно! А я уж, признаться, боялся, что вы опоздаете и не сможете составить мне компанию.
  – Стало быть, вы уезжаете по делу?
  – Да. Хотя, увы, вынужден признаться, на первый взгляд оно не обещает ничего из ряда вон выходящего. Страховая компания «Нозерн юнион» пригласила меня расследовать смерть мистера Мальтраверса. Недели две назад он застраховал у них свою жизнь на весьма солидную сумму – пятьдесят тысяч фунтов.
  – Вот как? – Во мне проснулось любопытство.
  – В полиции уверены, что это типичный случай самоубийства. Между тем, по условиям страховки, она аннулируется, если клиент в течение года после заключения договора кончает с собой. Как водится, мистера Мальтраверса обследовал доктор из страховой компании. И хотя клиент был уже в довольно солидном возрасте, здоровьем все же отличался отменным. Однако в минувшую среду, то есть позавчера, тело мистера Мальтраверса обнаружили в его доме в Марсдон-Мэнор, что в Эссексе. Причиной смерти пока считают какое-то внутреннее кровотечение. В самом этом случае не было бы ничего примечательного, но ходят упорные слухи, что финансовые дела мистера Мальтраверса в последнее время были в плачевном состоянии. Больше того, эксперты «Нозерн юнион» в один голос утверждают, что покойный джентльмен был на грани банкротства. А это уже в корне меняет ситуацию. У Мальтраверса прелестная молоденькая жена. Есть подозрение, что он, собрав по крохам все, что у него еще оставалось, чтобы оплатить первый взнос, застраховал свою жизнь в пользу жены, после чего покончил с собой. Такие случаи нередки. Во всяком случае, директор «Нозерн юнион» и мой хороший приятель Альфред Райт попросил меня заняться расследованием этого дела. Правда, я сразу предупредил его, чтобы они там особенно не надеялись. Если бы причиной смерти считали сердечную недостаточность, тогда еще можно было бы рассчитывать что-нибудь раскопать. Диагноз «сердечная недостаточность» обычно свидетельствует о том, что глубокоуважаемый эскулап попросту не смог или же не сумел установить истинную причину смерти. Но вот внутреннее кровотечение… тут, как бы это сказать, все ясно как божий день. И все же мне придется провести небольшое расследование. Даю вам пять минут, чтобы собраться, Гастингс, потом ловим такси и спешим на Ливерпуль-стрит.
  Не прошло и часа, как мы с Пуаро, сойдя с поезда, оказались на маленькой станции под названием Марсдон-Лиг. Порасспрашивав на станции, мы вскоре выяснили, что до Марсдон-Мэнор не больше мили. Пуаро решил прогуляться пешком, и мы неторопливо зашагали по главной улице.
  – С чего начнем? – полюбопытствовал я.
  – Вначале я намерен поговорить с врачом, выдавшим свидетельство о смерти. Здесь, в Марсдон-Лиг, есть только один доктор, я проверил, – доктор Ральф Бернар. Ага, вот, кажется, и его дом.
  Интересующий нас дом представлял собой нечто вроде комфортабельного коттеджа. Стоял он недалеко от дороги. Медная дощечка на воротах извещала о том, что дом принадлежит доктору. Толкнув калитку, мы направились по дорожке к крыльцу и вскоре уже звонили в дверь.
  Судьба была к нам благосклонна – мы появились вовремя. У доктора как раз был приемный день, но, к счастью, к нашему появлению в прихожей не было ни единого пациента. Доктор Бернар – немолодой высокий широкоплечий мужчина – слегка сутулился. Взгляд у него был рассеянный, немного отсутствующий. Впрочем, впечатление он производил вполне приятное.
  Представившись, Пуаро сообщил о цели нашего визита, добавив, что администрация «Нозерн юнион» твердо намерена и впредь как можно тщательнее расследовать таинственные случаи вроде этого.
  – Конечно, конечно, – рассеянно проговорил доктор Бернар. – Поскольку покойный был человеком весьма состоятельным, жизнь его, я полагаю, тоже была застрахована на весьма приличную сумму.
  – Так вы считаете, что покойный был состоятельным человеком, доктор?
  Доктор слегка опешил:
  – А разве нет? Насколько я знаю, у него имелось две машины. Да и Марсдон-Мэнор – довольно большое имение. Чтобы содержать его, нужны приличные деньги. Хотя, помнится, купил он его довольно дешево.
  – Насколько я понимаю, в последнее время с деньгами у него было туго, – перебил Пуаро. Прищурившись, он внимательно разглядывал доктора.
  Тот, словно в ответ, печально покачал головой:
  – Да что вы говорите? Вот как, значит… Жаль, очень жаль. Счастье, значит, что он успел застраховать свою жизнь. Жене его, можно сказать, повезло. Прелестная женщина, просто очаровательная. И совсем молодая, бедняжка! Несчастная девочка – она буквально раздавлена. Сплошной комок нервов. Да и неудивительно – ведь она пережила такое горе! Конечно, я старался помочь ей по мере сил, но потрясение было слишком тяжелым, джентльмены!
  – Вы часто навещали мистера Мальтраверса?
  – Мой дорогой сэр, если честно, то никогда.
  – Как?!
  – Насколько я понял, мистер Мальтраверс был ревностным последователем учения «Христианская наука»…[97] Точно не знаю, но что-то вроде этого.
  – Понятно. Но ведь вы обследовали тело.
  – Само собой. Меня вызвал один из младших садовников.
  – И причина смерти была ясна?
  – Абсолютно. Ни малейших сомнений, джентльмены. Кровь на губах была, но немного, значит, кровотечение было внутренним.
  – Когда вы пришли, он лежал в том же положении, как и в момент смерти?
  – Да, до тела не дотрагивались. Его нашли на самом краю небольшой рощицы. Возле него лежало небольшое охотничье ружье. Скорее всего, отправился пострелять грачей. Тут все и случилось. Кровотечение, надо полагать, произошло неожиданно. Вероятнее всего, острый приступ гастрита.
  – А застрелить его случайно не могли?
  – Мой дорогой сэр! – Доктор был явно шокирован.
  – Прошу прощения, – смиренно извинился Пуаро, – но если меня не подводит память, то совсем недавно мы расследовали один случай… убийство, а доктор выдал свидетельство о смерти от разрыва сердца. И это когда у покойника в голове была дырка от пули величиной со сливу! Хорошо, местный констебль не постеснялся – обратил на это внимание горе-врача!
  – Уверяю вас, на теле мистера Мальтраверса не было никаких следов от пули, – проворчал доктор Бернар, обиженно поджав губы. – А теперь, джентльмены, если у вас все…
  Мы поняли намек:
  – Нет, нет. Тысяча извинений за причиненное неудобство, и большое спасибо вам, доктор, что любезно согласились ответить на наши вопросы. А кстати, вы не собираетесь проводить вскрытие?
  – Конечно, нет, – возмущенно нахохлился доктор. Мне показалось, что его вот-вот хватит удар. – Случай совершенно ясный. В таких обстоятельствах не вижу никаких оснований ранить чувства близких и родных покойного.
  Повернувшись к нам спиной, доктор шумно захлопнул дверь перед самым нашим носом.
  – Ну, что вы думаете о докторе Бернаре, Гастингс? – осведомился Пуаро, пока мы с ним неторопливо шагали по дороге в направлении Марсдон-Мэнор.
  – Напыщенный старый осел.
  – Именно так! Ваше тонкое понимание человеческих характеров, друг мой, всегда приводит меня в восторг! Как верно, как точно подмечено! Да вы знаток человеческих душ, Гастингс! – Я подозрительно покосился на него, но Пуаро, похоже, и не думал подтрунивать надо мной. Лицо его было совершенно серьезно. Подмигнув мне, он игриво добавил: – Естественно, не в тех случаях, когда речь идет о прелестной женщине! – И я заметил, что в глазах его сверкнул насмешливый огонек.
  Я смерил его ледяным взглядом и гордо промолчал.
  Добравшись до Марсдон-Мэнор, мы постучали. Дверь открыла средних лет горничная. Пуаро передал ей свою визитную карточку и рекомендательное письмо из «Нозерн юнион» для миссис Мальтраверс. Прошло минут десять, когда дверь снова отворилась, и тоненькая женская фигурка в черных шелках робко переступила порог.
  – Мсье Пуаро? – дрожащим голосом пролепетала она.
  – Мадам! – Пуаро галантно вскочил и торопливо поспешил к ней. – Тысяча извинений, мадам! Я в отчаянии! Не могу найти слов, чтобы передать, как мне неловко тревожить вас в подобных печальных обстоятельствах… Но что делать? Увы, необходимость… суровый долг, так сказать.
  Миссис Мальтраверс позволила ему усадить ее в кресло. Глаза ее покраснели и опухли от слез, но даже это не могло испортить ее красоты. На вид она была совсем молода, лет двадцати семи – двадцати восьми, и прелестна, как видение: огромные синие глаза и очаровательный капризный ротик.
  – Это, наверное, как-то связано со страховкой покойного мужа, не так ли? Но неужели так уж необходимо беспокоить меня именно сейчас, так скоро после?..
  – Мужайтесь, дорогая мадам! Мужайтесь! Видите ли, ваш покойный супруг застраховал свою жизнь на довольно крупную сумму, а в таких случаях компания непременно проводит свое собственное расследование, дабы не оставалось никаких неясностей. Просто чтобы уточнить некоторые детали. Вы можете смело рассчитывать на то, что я сделаю все возможное, чтобы избавить вас от ненужных волнений! А теперь прошу меня извинить, но не расскажете ли вы мне вкратце, что произошло в Марсдон-Мэнор в тот печальный день – в прошлую среду?
  – Я как раз переодевалась к чаю, когда постучала горничная… Один из садовников прибежал и сказал… сказал, что только что обнаружил…
  Голос ее предательски дрогнул, и она замолчала. Пуаро сочувственно сжал ее руку:
  – Понимаю. Что ж, этого достаточно. А утром в этот день вы видели своего мужа?
  – Только перед ленчем. Я ходила в деревню, на почту, купить марки, а он отправился в лес поохотиться.
  – Пострелять грачей, да?
  – Да, по-моему. Он обычно брал с собой охотничье ружье. Я слышала выстрелы, когда шла по дороге.
  – А где сейчас это ружье?
  – Думаю, в холле.
  Она вышла из комнаты и через несколько минут вернулась с охотничьим ружьем. Вдова протянула его Пуаро. Он внимательно осмотрел его.
  – Насколько я понимаю, из него стреляли дважды, – произнес он и вернул ей ружье. – А теперь, мадам, могу ли я видеть… – Он тактично замялся.
  – Горничная проводит вас, – печально склонив голову, прошептала она.
  Вызванная звонком горничная повела Пуаро наверх. Я предпочел остаться возле этой прелестной, раздавленной горем женщины. Воцарилось неловкое молчание. Я не знал, как поступить: то ли молча изображать сострадание, то ли попытаться заговорить с ней. В конце концов я произнес несколько ничего не значащих фраз. Она рассеянно ответила, но было заметно, что мысли ее далеко. А вскоре к нам присоединился Пуаро.
  – Благодарю вас за проявленную любезность, мадам. Думаю, больше нет никакой необходимости тревожить вас из-за этого прискорбного дела. А кстати, вам что-нибудь известно о состоянии финансов вашего покойного мужа?
  Она покачала головой:
  – Почти ничего. Я практически не разбираюсь в таких вещах.
  – Понимаю. Так, значит, вы не в состоянии объяснить, почему он вдруг решил застраховать свою жизнь? Ведь раньше, насколько мне известно, он ничего подобного не делал?
  – Видите ли, мы ведь всего год как поженились. А что касается его желания застраховать свою жизнь, то всему виной, по-моему, навязчивая идея мужа, что ему не суждено прожить долго. Его преследовало сильное предчувствие скорой смерти. Насколько я знаю, однажды у него уже было внутреннее кровотечение, и он не сомневался, что следующее станет для него роковым. Я старалась, как могла, развеять эти мрачные мысли, но, увы, без малейшего успеха. Ах, бедненький, предчувствие не обмануло его!
  Ничего не видя сквозь пелену слез, она распрощалась с нами. Мы вышли из дома и зашагали по дорожке. Пуаро сделал выразительный жест:
  – Ну что ж, вот и все! Теперь в Лондон, друг мой. Похоже, съездили мы напрасно. Мышеловка оказалась пустой, мышки здесь нет. И все же…
  – И все же?
  – Легкое сомнение, вот и все! Вы ничего не заметили? Совсем ничего? Крохотное несоответствие, вот и все. Впрочем, жизнь полна таких несоответствий. Вне всякого сомнения, этот человек не самоубийца – рот его полон крови, а ни один яд не оказывает такого действия. Нет, нет, следует смириться с тем, что здесь все ясно и определенно. Ни малейшей зацепки. Стоп, а это кто такой?
  Навстречу нам по дорожке, ведущей к дому, быстро шел высокий молодой человек. Проходя мимо, он не удостоил нас даже взглядом. Однако я не мог не отметить, что он достаточно хорош собой, с бронзовым от загара лицом, говорившим о том, что человек провел немало времени в странах с более жарким климатом, нежели у нас. Садовник, сгребавший невдалеке сухие листья, поднял голову и окинул его долгим взглядом, прежде чем вернуться к своему занятию. Пуаро поспешно двинулся к нему:
  – Прошу прощения, не скажете ли, кто этот джентльмен? Вы его знаете?
  – Не припомню, как его зовут, сэр… хотя имя-то его, сдается мне, я слышал. На прошлой неделе он гостил здесь, в доме. В минувший вторник, кажется.
  – Быстро, Гастингс. Идем за ним.
  Мы повернули и поспешно зашагали за удаляющимся мужчиной. Достаточно было одного короткого взгляда, чтобы заметить на веранде грациозную, затянутую в черное фигурку. Преследуемый свернул к дому, и мы за ним, что дало нам возможность незаметно стать свидетелями их встречи.
  Миссис Мальтраверс, заметив его, казалось, вросла в землю. Краска бросилась ей в лицо.
  – Вы! – растерянно выдохнула она. – Господи, а я-то считала, что вы уже давно в море… на пути в Восточную Африку!
  – Я получил от моих адвокатов сведения, которые заставили меня изменить планы! – воскликнул молодой человек. – В Шотландии неожиданно умер мой престарелый дядюшка и оставил мне небольшое состояние. При таких печальных обстоятельствах я решил, что лучше будет остаться. И вдруг я прочел в газетах о том, что случилось… и подумал, что, может быть, я чем-то могу вам помочь. Возможно, вам нужен совет… или просто кто-то, кто бы мог позаботиться обо всем…
  В этот момент оба заметили наше присутствие. Пуаро шагнул вперед и, рассыпаясь в извинениях, объяснил, что он, дескать, оставил в холле свою трость. Миссис Мальтраверс, как мне показалось, крайне неохотно представила нас своему знакомому:
  – Мсье Пуаро – капитан Блек.
  Завязался разговор, и через пару минут Пуаро незаметно удалось выяснить, что капитан остановился в гостинице «Якорь». Спустя некоторое время нашлась и забытая в холле трость, что меня, признаться, нисколько не удивило; Пуаро снова рассыпался в извинениях, и мы ушли.
  Пуаро заставил меня почти бегом бежать до самой деревни. Там мы прямиком направились в гостиницу «Якорь».
  – Тут мы и побудем, пока не вернется наш друг капитан Блек, – отдуваясь, объяснил сыщик. – Вы заметили, Гастингс, что я несколько раз упомянул о нашем намерении непременно вернуться в Лондон как можно быстрее? Возможно, вы приняли мои слова за чистую монету. Однако нет… А кстати, вы обратили внимание, как изменилось лицо миссис Мальтраверс, когда она увидела молодого Блека? Она была ошеломлена, словно увидела призрак. А он… что ж, он без ума от нее, это видно с первого взгляда! Вам так не кажется? И он был здесь во вторник вечером – как раз накануне того дня, когда скончался мистер Мальтраверс. Вот так-то, Гастингс. Надо бы поинтересоваться, что он тут делал, этот капитан Блек.
  Где-то через полчаса мы увидели, как намеченная жертва приближается к гостинице. Пуаро спустился ему навстречу. Обменявшись приветствиями, он провел его в нашу комнату.
  – Я рассказал капитану Блеку о том, что привело нас сюда, – начал он. – Надеюсь, вы понимаете, monsieur le capitaine, что мне крайне важно выяснить, в каком настроении был мистер Мальтраверс незадолго до кончины, о чем он думал, может, что-то его тревожило. И так далее. И вместе с тем мне не хотелось бы лишний раз огорчать миссис Мальтраверс своими вопросами. Тем более сейчас, когда она в таком состоянии. И вот по счастливой случайности здесь оказались вы! Как это удачно! Вне всякого сомнения, вы могли бы дать нам весьма ценную информацию.
  – Буду рад помочь всем, чем смогу, – ответил молодой офицер, – однако боюсь вас огорчить, мсье. Дело в том, что я не заметил ничего особенного. Видите ли, хотя Мальтраверс был старым приятелем моих родителей, сам я знал его не слишком хорошо.
  – Вы приехали сюда…
  – Во вторник вечером. Переночевал у них, а в город вернулся рано утром в среду, поскольку мой корабль должен был отплыть из Тилбури около двенадцати. Но я получил кое-какие известия, которые заставили меня резко изменить свои планы. Впрочем, думаю, вы слышали, как я рассказывал об этом миссис Мальтраверс.
  – Насколько я понимаю, вы собирались вернуться в Восточную Африку?
  – Да. Я осел там сразу после войны. Грандиозная страна!
  – Вполне с вами согласен. Хорошо, вернемся к тому, что произошло. Скажите, о чем шел разговор во вторник за обедом?
  – О господи, я и не помню. Да, в общем, ни о чем таком особенном, обычная болтовня. Мальтраверс расспрашивал меня о родителях, потом мы поспорили с ним о германских репарациях… Да, миссис Мальтраверс много расспрашивала меня о Восточной Африке. Я рассказал пару случаев из тамошней жизни… Вот, кажется, и все. Да, все.
  – Что ж, благодарю вас.
  Пуаро на некоторое время погрузился в задумчивое молчание. Видно, в голову ему пришла какая-то идея, потому что он вдруг мягко сказал, обращаясь к капитану:
  – С вашего позволения, капитан, мне бы хотелось провести маленький эксперимент. Вы сейчас рассказали нам о том, что сохранила об этих событиях ваша память. Но мне бы хотелось выяснить, что кроется в вашем подсознании.
  – Психоанализ, да? – подмигнул капитан, но мне показалось, что в голосе его слышится беспокойство.
  – О нет-нет, – поспешил разуверить его Пуаро, – все будет очень просто. Я говорю вам слово, вы в ответ – другое и так далее. Любое слово, какое придет вам в голову, договорились? Вы меня поняли? Итак, начнем?
  – Ладно, – медленно проговорил Блек, однако в лице его мне почудилось смущение.
  – Записывайте, прошу вас, Гастингс, – велел Пуаро. Потом вытащил из кармана свои огромные старинные серебряные часы в виде луковицы и положил их на стол перед собой. – Ну что ж, все готово. Итак, начнем. День.
  На мгновение наступила тишина. Потом Блек бросил в ответ:
  – Ночь.
  Пуаро продолжал, с каждым разом все быстрее.
  – Имя, – сказал он.
  – Место.
  – Бернар.
  – Шоу.
  – Вторник.
  – Обед.
  – Путешествие.
  – Корабль.
  – Страна.
  – Уганда.
  – История.
  – Львы.
  – Охотничье ружье.
  – Ферма.
  – Выстрел.
  – Самоубийство.
  – Слон.
  – Бивень.
  – Деньги.
  – Адвокаты.
  – Благодарю вас, капитан Блек. Скажите, не могли бы вы уделить мне еще несколько минуток, скажем, где-то через полчаса?
  – Да, разумеется. – Удивленно вскинув брови, молодой офицер бросил на него озадаченный взгляд и вышел из комнаты.
  – А теперь, Гастингс, – сказал Пуаро, ласково улыбнувшись мне, как только дверь за ним закрылась, – теперь вы видите все так же ясно, как и я, не так ли?
  – Понятия не имею, о чем это вы?
  – Неужели этот перечень слов ничего вам не говорит?
  Я еще раз внимательно прочитал его от начала до конца, но был вынужден бессильно развести руками.
  – Ну что ж, сейчас я вам все объясню. Сначала Блек отвечал нормально, не слишком быстро, но и не задумываясь и не делая пауз, так что мы можем смело делать вывод о том, что он не чувствовал себя виноватым и ему нечего было скрывать. «День» и «ночь», «место» и «имя» – вполне обычные ассоциации. Тогда я подбросил ему имя Бернар, чтобы проверить, не виделся ли он случайно с нашим добрым эскулапом. Но, как выяснилось, нет. Итак, пойдем дальше. На мое слово «вторник» он тут же, не задумываясь, отвечает «обед», но на слова «путешествие» и «страна» следует соответственно «корабль» и «Уганда», что ясно указывает на то, что нашего друга в настоящее время волнует плавание, в которое он собирался отправиться, а вовсе не поездка, которая привела его сюда. «История» наводит его на мысль о тех историях со львами, которыми он, вне всякого сомнения, потчевал своих собеседников за обедом. Далее я говорю «охотничье ружье» и вдруг слышу в ответ совсем неожиданное – «ферма»! Когда я говорю «выстрел», он, не задумываясь, отвечает «самоубийство». По-моему, ассоциация довольно-таки прозрачная. Какой-то человек, которого он знал, покончил с собой выстрелом из ружья на какой-то ферме. И не забывайте, что в подсознании у него все те истории, которые он рассказывал за обедом. Думаю, вы будете правы, если согласитесь со мной, что нам с вами следует попросить капитана Блека подняться сюда и повторить нам историю о самоубийстве, которую он рассказывал в тот самый вторник за обедом в Марсдон-Мэнор.
  Похоже, капитан Блек живо заинтересовался нашим предложением.
  – Да, да, я рассказывал об этом. Теперь я ясно вспомнил. Один парень застрелился на ферме – сунул в рот ствол охотничьего ружья и пальнул, так что пуля попала в мозг. Доктора тамошние чуть было с ума не сошли, ничего не могли понять – не было ни единого следа, ничего, только немного крови на губах. Но что…
  – Вы хотите спросить, что общего у этой истории с трагедией, что произошла в Марсдон-Мэнор? Стало быть, вы не знаете, что, когда мистера Мальтраверса нашли, рядом валялось охотничье ружье?
  – Вы хотите сказать, что мой рассказ навел его на мысль… О боже, какой ужас!
  – Не стоит упрекать себя – все равно это случилось бы, не так, значит, иначе. Ну что ж, хорошо. А сейчас мне надо позвонить в Лондон.
  Разговор по телефону занял столько времени, что я уже начал терять терпение. Видимо, речь шла о чем-то серьезном, потому как вернулся Пуаро глубоко погруженный в собственные мысли. Всю вторую половину дня он провел в одиночестве. Только часов в семь, словно очнувшись от спячки, вдруг засуетился и в конце концов объявил, что откладывать, дескать, больше нечего – надо сообщить результаты расследования молодой вдове. К тому времени, надо признаться, мое сочувствие целиком и полностью было на ее стороне. Подумать только! Остаться без гроша, да еще зная при этом, что самый близкий человек на свете убил себя ради того, чтобы обеспечить ей безбедное существование, – тяжкая ноша для любой женщины! Правда, в глубине души я лелеял неясную надежду, что, может быть, молодому Блеку удастся хоть немного утешить ее в горе. Говорят, время лечит, и со временем, когда печаль ее пройдет, его любовь сможет вернуть ее к жизни. А то, что он влюблен в нее по уши, и слепому было видно.
  Разговор с леди оказался мучительным. Поначалу она вообще отказывалась поверить тому, что рассказал Пуаро. Когда же ему наконец с трудом удалось ее убедить, зарыдала так, что у меня просто сердце разрывалось. Проведенный по нашей просьбе осмотр тела подтвердил самые худшие подозрения, больше того – превратил их в уверенность. Конечно, Пуаро не меньше, чем я, жалел бедняжку, но что он мог сделать? Ведь он работал на страховую компанию, и руки у него были связаны. Уже стоя на пороге и собираясь уходить, он – как всегда, неожиданно – вновь поразил меня.
  – Мадам, – мягко произнес он, обращаясь к миссис Мальтраверс, – не стоит так горевать! Кому, как не вам, знать, что смерти как таковой нет и наши близкие всегда рядом с нами!
  – Что вы хотите сказать? – растерянно забормотала вдова с круглыми от удивления глазами.
  – Разве вы никогда не участвовали в спиритических сеансах? Как странно! Знаете, я готов поклясться, что из вас, мадам, мог бы получиться великолепный медиум!
  – Да, да, я уже не раз это слышала. Но неужели такой человек, как вы, мсье, верит в спиритизм?!
  – Эх, мадам, за свою жизнь я, поверьте, видел немало странного! А кстати, знаете ли, что говорят о вашем доме в деревне? Что он проклят!
  Вдова грустно кивнула. В эту самую минуту постучала горничная и объявила, что обед подан.
  – Может быть, вы останетесь и пообедаете со мной?
  Мы с удовольствием приняли ее приглашение, и мне показалось, что наше присутствие помогло ей немного отвлечься от тяжкого горя.
  Мы как раз покончили с супом, когда вдруг за дверью раздался пронзительный крик и грохот чего-то тяжелого, а вслед за ним – звон разбитого стекла. Мы вскочили на ноги. В дверях появилась горничная. Шатаясь, она держалась за сердце.
  – Какой-то человек… он стоял в коридоре!
  Пуаро, оттолкнув ее, выбежал из комнаты. Вернулся он быстро.
  – Там никого нет.
  – Никого нет, сэр? – слабым голосом переспросила горничная. – О боже, я перепугалась до смерти!
  – Но почему?
  Голос ее упал до едва слышного шепота:
  – Мне показалось… я решила, что это покойный хозяин… точь-в-точь он!
  Я увидел, как миссис Мальтраверс вздрогнула и побледнела до синевы. И тут мне пришла в голову ужасная мысль – я вдруг вспомнил старое поверье, что самоубийцы не могут спокойно лежать в своих могилах. Скорее всего, она тоже подумала об этом, потому что со стоном ухватилась за руку Пуаро:
  – Господи, вы слышите?! Стук в окно! Три раза… Боже мой, три раза! Это он! Он всегда так стучал, когда возвращался домой!
  – Ива, – вскричал я, – это ветки ивы стучат в окно!
  Но в комнате уже воцарилась атмосфера страха, будто ледяное дыхание потустороннего мира коснулось нас всех. Горничная нервно вздрагивала и то и дело озиралась по сторонам. Когда обед подошел к концу и мы встали из-за стола, миссис Мальтраверс стала умолять Пуаро не уезжать. Судя по всему, при мысли о том, что она останется одна в этом доме, бедняжка перепугалась до смерти. Пуаро охотно согласился остаться. Мы сидели в маленькой гостиной. Ветер стал сильнее. Он выл и стонал за окном, точно неприкаянная душа грешника, и от этого все чувствовали себя еще более неуютно. Дважды дверь в гостиную, где мы сидели, с протяжным скрипом вдруг открывалась сама по себе, и каждый раз миссис Мальтраверс, вздрогнув, прижималась ко мне, будто в поисках защиты.
  – О боже, эта дверь! Опять! Нет, это невыносимо! – наконец сердито вскричал Пуаро. Подойдя к двери, он с силой захлопнул ее и повернул ключ в замке. – Ну вот, я ее запер!
  – Не надо! – пролепетала вдова. – Ведь если она сейчас откроется…
  И тут случилось невероятное – не успела она это сказать, как запертая на замок дверь медленно отворилась. С того места, где я сидел, не было видно, что кроется за ней, но вдова и Пуаро сидели к ней лицом. Тишину вдруг разорвал душераздирающий вопль, и я увидел, как пепельно-серое лицо миссис Мальтраверс обратилось к Пуаро.
  – Вы видите его? Видите… вон он!
  Он удивленно воззрился на нее. Судя по всему, Пуаро ничего не видел. Потом медленно покачал головой.
  – Я вижу его… это мой муж! Как же вы его не видите?!
  – Мадам, я не вижу ровным счетом ничего. Вы, наверное… хм… немного не в себе…
  – Нет, нет! Просто я… Боже милосердный!
  Вдруг свет во всем доме замигал и погас, как гаснет задутая ветром свеча. И в кромешной тьме я услышал три громких стука в дверь. Рядом со мной тряслась и всхлипывала миссис Мальтраверс.
  И вдруг… я увидел это!
  Мужчина, которого я сам, собственными глазами, еще недавно видел мертвым на постели, сейчас стоял перед нами – зловещая темная фигура, окутанная облаком призрачного света. На губах его была видна запекшаяся кровь! Медленно подняв правую руку, призрак протянул ее вперед, будто желая указать на кого-то. И вдруг из нее вырвался пучок ослепительного света. Он скользнул по мне, потом выхватил из темноты лицо Пуаро и упал на миссис Мальтраверс. Ее перекошенное от ужаса, мертвенно-бледное лицо будто плавало в темноте! Никогда этого не забуду! Но, кроме лица, я внезапно заметил и кое-что еще!
  – Господи, Пуаро! – завопил я. – Вы только посмотрите на ее руку! На правую руку! Она вся в крови!
  Обезумевшая от ужаса миссис Мальтраверс глянула на свою руку, и у нее подкосились ноги. С душераздирающим воплем она рухнула на пол.
  – Кровь! – истерически рыдала она. – Да, да, это кровь! Это я убила его! Я! Я! Он показывал мне, как это можно сделать, и тогда я положила палец на спусковой крючок и нажала. Спасите меня… спасите… от него! Он вернулся за мной!
  Раздался какой-то жуткий булькающий звук, и она наконец замолчала.
  – Свет, – коротко бросил Пуаро.
  И свет, точно по волшебству, тут же загорелся.
  – Вот так-то, – сказал он. – Вы все слышали, Гастингс? А вы, Эверетт? Ах да, кстати, друг мой, познакомьтесь с мистером Эвереттом – рекомендую, весьма талантливый актер. Этим вечером я звонил по телефону именно ему. Как вам понравился его грим? На редкость удачно, верно? Вылитый мертвец! А крошечный карманный фонарик в руке, да еще вкупе с этим светящимся ореолом… Даже я готов был признать его за восставшего из могилы! Нет, нет, Гастингс, на вашем месте я бы не стал трогать ее за руку, особенно за правую! Красная краска так ужасно пачкается! Если вы помните, когда внезапно погас свет, я взял ее за руку. Да, кстати, мне бы не хотелось пропустить вечерний поезд. Да и наш друг инспектор Джепп, наверное, совсем замерз под окном. Какая ужасная ночь! Но он тоже сыграл свою роль – исправно стучал в окно!
  …Видите ли, – продолжал Пуаро, пока мы с ним сквозь дождь и ветер быстро шагали к станции, – во всем этом было что-то неестественное. Доктор, который осматривал тело после смерти, считал, что покойный исповедовал «Христианскую науку». Но кто мог сказать ему об этом, кроме самой миссис Мальтраверс? Нам же она наговорила, что муж в последнее время находился в подавленном состоянии, грустил, жаловался на страхи и предчувствие скорой смерти. Странно, верно? А вот вам и еще одна странность – помните, как ее поразило неожиданное появление молодого капитана Блека? И последнее. Конечно, я понимаю, такой удар, как смерть мужа, да еще внезапная, могут выбить из колеи любую женщину. Но так грубо изобразить синяки под глазами – это уж слишком! Держу пари, вы этого не заметили, Гастингс! Нет? Впрочем, как всегда!
  Итак, как же все это произошло, спросите вы? Первоначально у меня было две версии: либо рассказ молодого Блека за обедом подсказал мистеру Мальтраверсу идеальный способ совершить самоубийство таким образом, чтобы его смерть сочли естественной, либо… либо третье лицо, также присутствовавшее за обедом, – его жена мгновенно сообразила, что Блек дал ей в руки столь же идеальный способ избавиться от мужа. Постепенно я стал склоняться ко второму варианту. Чтобы застрелиться таким способом, ему пришлось бы нажать на спуск большим пальцем ноги – по крайней мере, другой возможности я не вижу. А если бы несчастного Мальтраверса обнаружили без одного ботинка, нам бы наверняка об этом рассказали. Уж такая-то деталь не могла бы остаться незамеченной, поверьте, друг мой!
  Итак, как я уже вам сказал, постепенно я пришел к мысли, что перед нами не самоубийство, а убийство. Но, увы, у меня не было ни малейшей зацепки, ничего, чем бы я мог это доказать! Вот таким образом у меня и созрел план того маленького представления, которое мы разыграли сегодня вечером.
  – И все-таки даже теперь я не понимаю, как ей это удалось, – удивился я.
  – Давайте вернемся к самому началу. Перед нами бессердечная, холодная, эгоистичная женщина, которой до смерти надоел пожилой и без памяти влюбленный в нее муж. Кроме того, ей стало известно, что дела его пришли в упадок и бедняга на пороге финансового краха. Тогда она уговаривает его застраховать свою жизнь на крупную сумму. Как только это происходит, ум ее начинает шнырять в поисках выхода. Ей надо избавиться от него, но как? И тут ей на помощь приходит случай – молодой офицер рассказывает о довольно необычном случае. На следующий же день, когда, по ее расчетам, мсье капитан уже в море, она уговаривает мужа пойти прогуляться в лес и заодно пострелять грачей. И мимоходом заводит разговор о минувшем вечере. «Какую странную историю рассказал капитан! – скорее всего, говорит она. – Неужели можно застрелиться таким невероятным способом? Не покажешь ли мне, как это делается, а то я что-то не понимаю?» Бедный простофиля – он соглашается! И подписывает себе смертный приговор! Она делает к нему шаг, кладет палец на спусковой крючок, да еще, верно, улыбается ему. «А теперь, сэр, – вкрадчиво говорит она, – предположим, я за него потяну?»
  И тогда… помяните мое слово, Гастингс… именно это она и делает!
  
  
  Убийство в Хантерс-Лодж
  – В конце концов, – слабым голосом пробормотал Пуаро, – все возможно… даже то, что на этот раз я и не умру.
  Поскольку это замечание исходило от выздоравливающего после тяжелого гриппа, я воспринял его с нескрываемым одобрением. Первым заболел я. Не успел я встать на ноги, как пришел черед Пуаро. Теперь он сидел в постели, обложенный со всех сторон подушками, с головой, замотанной шерстяной шалью, и маленькими глотками потягивал какой-то отвратительный отвар, который я изготовил своими руками по его собственному рецепту.
  Взгляд Пуаро с нескрываемым удовольствием прошелся по длинному ряду бутылочек с лекарствами, аккуратной шеренгой выстроившихся на каминной полке.
  – Да, да, – продолжал мой друг, – скоро я снова стану самим собой, великим Эркюлем Пуаро, грозой преступников! Отметьте для себя, друг мой, что даже «Светские сплетни» уделили мне подобающее место на своих страницах! Немного, правда, но… Где же газета? Ах вот она. Слушайте: «Преступники, мошенники, пришел ваш час! Веселитесь, ибо Эркюль Пуаро… а он, уж вы мне поверьте, настоящий Геркулес!.. наш любимец, баловень публики, не может сейчас схватить вас за шиворот! А знаете почему? А потому, что он лежит в постели с самым обыкновенным гриппом!»
  Я рассмеялся:
  – Что ж, поздравляю вас, Пуаро. Вы становитесь одним из столпов общества. И к тому же вам повезло – насколько мне известно, пока вы валялись в постели, вы не упустили ничего интересного.
  – Вы правы. Те несколько случаев, от которых я вынужден был отказаться, были пустяковыми. Ничуть о них не жалею.
  Дверь приоткрылась, и заглянула наша хозяйка:
  – Там внизу джентльмен. Говорит, что должен увидеть вас, мсье Пуаро, или вас, капитан. Похоже, он чем-то очень взволнован, бедный! А выглядит как настоящий джентльмен. Я принесла вам его карточку. – Она протянула мне поднос, на котором лежала визитка.
  – Мистер Роджер Хеверинг, – прочитал я.
  Пуаро кивком нетерпеливо указал мне на книжную полку. Повинуясь, я послушно достал с нее толстенный том справочника «Кто есть кто» и подал ему. Выхватив его у меня из рук, Пуаро нетерпеливо зашелестел страницами.
  – Второй сын пятого барона Виндзора. Женился в 1913-м на Зое, четвертой дочери Вильяма Крабба.
  – Хм… – протянул я, – что-то припоминаю… по-моему, это та девушка, что играла в «Фриволити», только в те времена она называла себя Зоя Каррисбрук. Потом, кажется, писали, что она вышла замуж за какого-то молодого человека. Это случилось незадолго до начала войны.
  – Тогда, Гастингс, может быть, вам будет интересно спуститься вниз и послушать, что там за проблема у нашего друга? Да, и принесите ему мои извинения, хорошо?
  Роджер Хеверинг оказался довольно приятным с виду щеголеватым мужчиной лет сорока. Лицо его, однако, выглядело осунувшимся, и вообще весь вид свидетельствовал о том, что он чем-то сильно встревожен.
  – Капитан Гастингс? Насколько я понимаю, вы работаете вместе с мсье Пуаро? Я приехал уговорить его сегодня же отправиться вместе со мной в Дербишир. Это очень важно.
  – Боюсь, это невозможно, – ответил я. – Мсье Пуаро нездоров – лежит в постели. У него грипп.
  Лицо его потемнело.
  – Боже мой, какой неожиданный удар!
  – Неужели дело, из-за которого вы приехали к нему, настолько серьезно?
  – О господи, ну конечно! Мой дядя, мой единственный и самый лучший друг, прошлой ночью был предательски убит!
  – Здесь, в Лондоне?
  – Нет, в Дербишире. Я тогда находился в городе. Рано утром получил телеграмму от жены. И сразу же бросился к вам – умолять мсье Пуаро взяться за расследование этого ужасного дела!
  Вдруг мне в голову пришла неожиданная мысль.
  – Простите, – сказал я, торопливо вставая с кресла, – я на минутку. Надеюсь, вы извините меня.
  Я ринулся наверх и в нескольких словах объяснил Пуаро, в чем дело. Не успел я закончить, как он уже обо всем догадался.
  – Понимаю, друг мой. Вы хотите сами туда поехать, не так ли? Что ж, почему бы и нет? Мы столько лет проработали вместе, что вы должны были отлично усвоить мои методы. Единственное, о чем я прошу, – это каждый день посылать мне детальные отчеты обо всем и неукоснительно следовать моим инструкциям, а я буду связываться с вами по телеграфу.
  Конечно, я с радостью согласился.
  Часом позже я уже сидел рядом с мистером Хеверингом в вагоне первого класса Мидландской железной дороги, который стремительно уносил нас от Лондона.
  – Прежде всего, капитан Гастингс, вы должны понять, что Хантерс-Лодж, куда мы направляемся и где, собственно, и случилась трагедия, всего-навсего крошечный охотничий домик, затерянный в самом сердце дербиширских болот. Наш собственный дом неподалеку от Ньюмаркета, а на сезон мы обычно возвращаемся в Лондон и снимаем там квартиру. В Хантерс-Лодж постоянно живет экономка. На нее можно положиться – даже в том случае, если нам случается неожиданно нагрянуть туда на уик-энд, в доме есть все необходимое. Ну и конечно, на охотничий сезон мы всегда привозим с собой слуг из Ньюмаркета. Мой дядя, мистер Херрингтон Пейс (может быть, вы знаете, что моя мать была урожденной мисс Пейс из Нью-Йорка), последние три года предпочитал жить с нами. Он никогда не ладил ни с моим отцом, ни со старшим братом. А то, что я в нашей семье тоже играл роль в некотором смысле слова «паршивой овцы», как я подозреваю, только укрепило и без того сильную любовь, которую он всегда питал ко мне. Признаюсь, денег у меня немного, а дядюшка всегда был человеком состоятельным, поэтому все расходы по хозяйству оплачивал он. И хотя, между нами, характер у него не сахар, ужиться с ним было можно. Мы втроем неплохо ладили все эти годы. Но вот дня два назад дядюшка, устав от шумной городской жизни и ее развлечений, предложил уехать в Дербишир, отдохнуть немного. Жена дала телеграмму нашей экономке миссис Миддлтон, и в тот же самый вечер мы уехали в Хантерс-Лодж. Вчера вечером дела призвали меня в Лондон, но моя жена вместе с дядей остались за городом. А сегодня рано утром я получил телеграмму. – И он протянул ее мне.
  «Приезжай немедленно дядя Херрингтон убит прошлой ночью постарайся привезти хорошего детектива в любом случае приезжай обязательно
  Зоя».
  – Стало быть, подробности вам пока неизвестны?
  – Нет. Думаю, обстоятельные отчеты будут в вечерних газетах. Ну а полиция, скорее всего, уже на месте.
  Было около трех, когда поезд остановился на крошечной станции Элмерс-Дэйл. Нас уже ожидала машина. Еще пять миль – и вот перед нами небольшой домик из серого камня, а вокруг – необозримое море торфяных болот.
  – Пустынное местечко. – Я поежился. Непонятно почему, но мне вдруг стало не по себе.
  Хеверинг угрюмо кивнул:
  – Постараюсь избавиться от него как можно скорее. Снова жить здесь… упаси боже!
  Открыв калитку, мы медленно побрели по узкой дорожке ко входу в дом, когда вдруг тяжелая дубовая дверь распахнулась и знакомая фигура двинулась нам навстречу.
  – Джепп! – ахнул я.
  Поприветствовав меня дружелюбной ухмылкой, инспектор Скотленд-Ярда Джепп повернулся к моему спутнику:
  – Мистер Хеверинг, я полагаю? Меня прислали из Лондона расследовать это дело. Если не возражаете, я хотел бы побеседовать с вами, сэр.
  – Но моя жена…
  – Я уже имел удовольствие видеть вашу супругу, сэр… и экономку тоже. Поверьте, это не займет много времени, поскольку я уже успел все здесь осмотреть и мне нужно как можно скорее вернуться в деревню.
  – Я пока что и понятия не имею, что здесь…
  – Конечно, конечно, – успокаивающе поддакнул Джепп, – надолго я вас не задержу. Всего лишь парочка вопросов – и вы свободны. Кстати, мы с капитаном Гастингсом старые друзья, он пойдет в дом, предупредит ваших домочадцев, что вы вернулись. А между прочим, Гастингс, где же наш коротышка? Неужто вы не захватили его с собой?
  – Лежит в постели с гриппом.
  – Да ну?! Жаль, очень жаль. И стало быть, вы тут один – ну просто-таки как телега без лошади!
  У меня хватило выдержки промолчать. Безропотно проглотив очередную идиотскую шуточку Джеппа, я направился к дому. Пришлось позвонить в дверь, поскольку инспектор умудрился захлопнуть ее за собой. Подождав минуту-другую, я оказался лицом к лицу с немолодой женщиной, одетой во все черное.
  – Мистер Хеверинг сейчас будет, – объяснил я. – Его задержал инспектор. Я приехал вместе с ним из Лондона, чтобы принять участие в расследовании. Может быть, вы будете так добры рассказать, что произошло в ту ужасную ночь?
  – Входите, сэр, входите. – Она хлопотливо прикрыла за мной дверь, и мы оказались в плохо освещенной прихожей. – Это случилось как раз после обеда, сэр. Я хочу сказать, после обеда пришел тот человек. Он сказал, что хочет, дескать, повидаться с мистером Пейсом. А акцент у него был ну точь-в-точь как у самого мистера Пейса. Я и решила, что не иначе это его приятель, из Америки, значит, вот и провела его в оружейную, а потом побежала доложить мистеру Пейсу, сэр. Правда, он не сказал мне, как его зовут, что было, конечно, немножко странно. Во всяком случае, теперь мне так кажется. Так вот, доложила я, значит, мистеру Пейсу, что его спрашивают, а по лицу его вижу, что чудно ему это. Вроде как не ждал он никого. Все ж встал он и говорит хозяйке: «Извини, Зоя, пойду узнаю, что от меня нужно этому человеку», – ну и спустился, значит, в оружейную, а я вернулась на кухню. И вдруг слышу громкие голоса, будто ссорятся они, значит. Тогда я прокралась на цыпочках в прихожую и слушаю. А тут и хозяйка сверху спустилась – тоже встревожилась, значит. Стоим мы, слушаем, и тут вдруг как грохнет выстрел! Батюшки-светы, и вслед за ним тишина… просто мертвая, сэр! Мы с ней обе побежали в оружейную, дергаем дверь, а она заперта. Решили заглянуть в окно, а оно-то открытое. Смотрим мы – а там на полу, весь в крови и с пулей в голове, мистер Пейс.
  – А что же тот человек? Куда он делся?
  – Должно быть, выскочил в окно, сэр, не иначе. Еще до того, как мы подоспели.
  – Ну а потом?
  – Миссис Хеверинг послала меня за полицией. А это пять миль отсюда, сэр. Вот, значит, привела я их, а констебль ихний, так он, сэр, даже на ночь у нас остался. А уже утром, сэр, к ним на подмогу прислали человека из самого Скотленд-Ярда.
  – А как выглядел тот человек?
  Экономка задумалась:
  – Средних лет, сэр, в общем, немолодой. И еще я припоминаю, что у него была черная борода. Одет он был в легкий плащ. Но, кроме того, что говорил он с американским акцентом, мне как-то больше ничего не бросилось в глаза.
  – Понимаю. Скажите, не могу ли я переговорить с миссис Хеверинг?
  – Она наверху, сэр. Передать ей, что вы хотите ее видеть?
  – Будьте так добры. Скажите, что мистер Хеверинг сейчас разговаривает с инспектором Джеппом и что джентльмен, которого он привез из Лондона, очень хочет побеседовать с ней как можно скорее.
  – Хорошо, сэр.
  Я сгорал от нетерпения немедленно выяснить, что же произошло. У Джеппа передо мной было добрых два часа форы. Но то, что он собирался уехать, вселяло в меня надежду догнать, а может, и обогнать его.
  Миссис Хеверинг не заставила себя ждать. Прошло всего несколько минут, как за экономкой захлопнулась дверь, и я услышал легкие шаги на лестнице. Подняв голову, я увидел спускавшуюся ко мне молодую прелестную женщину. Ярко-красный пуловер выгодно подчеркивал изящество ее по-мальчишески стройной фигуры. Темные густые волосы украшала такого же цвета маленькая кожаная шляпка. Даже происшедшая так недавно трагедия была бессильна скрыть брызжущую через край энергию молодости.
  Я представился, и она понимающе кивнула в ответ:
  – Конечно, я не раз слышала и о вас, и о вашем знаменитом коллеге мсье Пуаро. Вы ведь вместе с ним порой творили настоящие чудеса, не так ли? Как это предусмотрительно со стороны мужа – сразу же обратиться к вам! Вы хотите о чем-то спросить меня? Понимаю, это ведь самый простой и быстрый способ разобраться в том, что произошло в ту кошмарную ночь.
  – Спасибо, миссис Хеверинг. Итак, приступим. В котором часу в вашем доме появился тот человек?
  – Должно быть, незадолго до того, как пробило девять. Мы только что пообедали и сидели за кофе и сигаретами.
  – А ваш муж уже уехал в Лондон?
  – Да. Он отправился поездом 6.15.
  – Он взял машину или отправился на станцию пешком?
  – Видите ли, мы оставили свою машину в городе. Пришлось вызвать такси из Элмерс-Дэйл.
  – Скажите, как вам показалось, мистер Пейс был в хорошем настроении?
  – Вполне. Я бы сказала, совершенно такой же, как всегда.
  – А теперь попрошу вас как можно подробнее описать того мужчину.
  – Боюсь, тут я вряд ли смогу вам помочь, я-то ведь его не видела. Миссис Миддлтон провела его сразу в оружейную, а потом отправилась доложить дяде о его приезде.
  – И что на это сказал ваш дядя?
  – Мне показалось, он встревожился, но тут же встал и пошел за ней. Прошло всего минут пять, и я услышала их сердитые голоса. Они говорили очень громко, будто ссорились. Я выбежала в прихожую и чуть было не столкнулась с миссис Миддлтон. И тут прогремел выстрел. Дверь оружейной была заперта на ключ, поэтому нам с ней пришлось обежать дом, и только там мы увидели открытое окно. Конечно, это заняло какое-то время, поэтому убийца, к сожалению, успел убежать. Мой бедный дядя… – голос ее предательски дрогнул, – лежал на полу с простреленной головой! Я тут же послала миссис Миддлтон за полицией. Поверьте, капитан Гастингс, я вела себя очень осторожно: ни к чему не притрагивалась, так что все в комнате осталось точно так же, как было.
  Я одобрительно кивнул.
  – Не знаете ли, из какого оружия был убит ваш дядя?
  – Что ж, об этом нетрудно догадаться, капитан Гастингс. На стене в оружейной висела пара пистолетов, принадлежащих моему мужу. Один из них пропал. Я обратила внимание инспектора на этот факт, и он забрал второй пистолет с собой. Ну а когда удастся извлечь пулю, тогда, думаю, они установят наверняка, из чего стреляли.
  – Могу ли я осмотреть оружейную?
  – Пожалуйста. Полиция уже там закончила. И тело тоже уже унесли.
  Она проводила меня на место трагедии. Как раз в эту минуту в дом вошел Хеверинг. Поспешно пробормотав извинения, жена бросилась к нему. Я понял, что дальнейшее расследование мне предстоит проводить в одиночку.
  Что ж, признаюсь честно, результаты оказались обескураживающие. Во всех известных мне детективах сыщик непременно находит хоть какой-нибудь след. Здесь же, сколько я ни старался, мне не удалось обнаружить ничего, что дало бы мне ключ к разгадке, кроме разве что большого пятна крови на ковре в том самом месте, куда, как я понял, и упал убитый. Я обследовал все с величайшей скрупулезностью, даже несколько раз сфотографировал комнату небольшим фотоаппаратом, который предусмотрительно захватил с собой. Столь же тщательно я осмотрел землю под окном, но она оказалась просто-таки утрамбованной невероятным количеством ног, так что в конце концов я смирился с мыслью, что ничего там не найду. Да, похоже, я видел все, что можно. Поэтому я решил не терять времени зря, а отправиться прямиком в Элмерс-Дэйл и побеседовать с Джеппом. Конечно, предварительно я зашел попрощаться с хозяевами и уехал на станцию на той же самой машине, которая и привезла нас сюда.
  Джеппа я обнаружил в трактире «Мэтлок-Армс». Он собирался осмотреть тело и любезно согласился взять меня с собой. Покойный Херрингтон Пейс оказался невысоким, тощим, чисто выбритым мужчиной – словом, типичным американцем, по крайней мере с виду. Пуля попала ему в затылок. Судя по всему, стреляли с близкого расстояния.
  – Отвернулся на минуту, – объяснил Джепп, – а тот схватил пистолет и выстрелил. Тот, что показала миссис Хеверинг, был заряжен, следовательно, и второй тоже. Просто уму непостижимо, что за штучки иной раз выкидывают, казалось бы, умные люди! Нет, подумать только: повесить на стену два заряженных пистолета.
  – Ну и что вы думаете об этом деле? – спросил я, когда мы покинули это мрачное заведение.
  – От вас скрывать не стану – вначале я заподозрил этого парня, Хеверинга. Да, да, – отмахнулся он, заметив, как я удивленно ахнул, – просто вы не в курсе, что в прошлом у Хеверинга не все чисто. Когда он еще парнишкой учился в Оксфорде, там произошла какая-то темная история – подпись его отца на чеке оказалась поддельной. Естественно, дело замяли. Да и сейчас он по уши в долгах, причем многие из них такого сорта, что узнай о них дядя – ему бы не поздоровилось. Ну и конечно, будьте уверены, что и завещание в его пользу. Короче, я подозревал в первую очередь его, поэтому-то и хотел побеседовать с ним до того, как он встретится с женой. Увы, то, что они рассказывают, совпадает до мельчайших деталей. Пришлось возвращаться на станцию и наводить справки – увы, и там ничего. Все в один голос твердят, что Хеверинг уехал поездом 6.15, а он приходит в Лондон только в 10.40. Сам он утверждает, что прямиком отправился в клуб. Мы, конечно, проверили – так оно и есть. Стало быть, Хеверинг никак не мог переодеться, приклеить бороду, а потом застрелить в девять часов вечера своего дядю!
  – Ах да… борода! Ну конечно! А кстати, что вы о ней думаете?
  Джепп лукаво подмигнул мне:
  – Что-то уж очень быстро она выросла – буквально за те пять миль, что отделяют Элмерс-Дэйл от Хантерс-Лодж. К слову, все американцы, кого я знал, были чисто выбриты. Впрочем, убийцу действительно в первую очередь стоит искать среди американских приятелей покойного мистера Пейса. Первым делом я поговорил с экономкой, потом – с ее хозяйкой. Обе говорят одно и то же. Жаль, очень жаль, что миссис Хеверинг не видела этого человека. Она неглупая женщина – наверняка заметила бы хоть что-нибудь, что навело бы нас на его след!
  После этого я сел писать подробнейший отчет Пуаро. Однако, прежде чем отправить письмо, мне пришлось распечатать его, чтобы добавить кое-что еще.
  Пулю удалось извлечь, и баллистическая экспертиза подтвердила, что она была выпущена из пистолета, идентичного тому, что висел на стене в оружейной. Далее, показания мистера Хеверинга о том, где он был и что делал в ту злополучную ночь, после тщательной проверки подтвердились до мельчайших деталей. Следовательно, у него имелось надежное алиби – он действительно приехал в Лондон вечерним поездом. И наконец, еще одна сенсационная новость! Некий горожанин, живущий в Илинге, в то самое утро торопился на станцию Рэйлуэй. Чтобы попасть туда, ему надо было пересечь пути. Так вот, тогда-то он и наткнулся на валявшийся на земле сверток в коричневой бумаге. Разумеется, он развернул его, и оказалось, что там пистолет. Перепугавшись, он принес находку в ближайший полицейский участок, и уже к вечеру выяснилось, что это именно тот, который мы ищем, – двойник пистолета, который вручила нам миссис Хеверинг. В обойме не хватало одной пули.
  Все это я включил в свой отчет. На следующее утро – я еще не успел позавтракать – мне принесли ответ:
  «Конечно же чернобородый мужчина никак не мог быть Хеверингом только вы или Джепп могли вообразить такое пришлите срочно приметы экономки что на ней надето то же самое относится и к миссис Хеверинг и не тратьте зря время фотографируя интерьеры тем более что снимки явно передержаны и никак не тянут на шедевр».
  И телеграмма, и стиль Пуаро мне показались не в меру игривыми. Потом мне вдруг пришло в голову, что скорее всего мой больной друг просто завидовал – ведь я сейчас в самой гуще событий, веду расследование вместо него, тогда как сам Пуаро прикован к постели. А что до его требования подробно сообщить, как были одеты обе женщины, так это и вовсе нелепо! Как любому мужчине описать, во что была одета женщина, – поистине сизифов труд, однако с грехом пополам я справился и послал Пуаро ответ.
  В одиннадцать прибыла еще одна телеграмма от Пуаро:
  «Скажите Джеппу пусть арестуют экономку пока еще не поздно».
  Совершенно сбитый с толку, я помчался с телеграммой к Джеппу. Он пробежал ее глазами, и челюсть у него отвисла:
  – А котелок у него варит, у нашего друга Пуаро! Что ж, раз он так говорит, стало быть, в этом что-то есть. А ведь я едва обратил внимание на эту особу. Мне и в голову не могло прийти заподозрить ее, не говоря уж о том, чтобы арестовать, однако на всякий случай я приставил к ней «хвост». Что ж, пойдемте, Гастингс, потолкуем с этой дамочкой еще раз.
  Однако опасения моего друга сбылись – мы опоздали. Миссис Миддлтон – тихая, немолодая особа, такая с виду незаметная, серенькая и респектабельная, будто бы растаяла в воздухе. Единственное, что нам удалось обнаружить, – это ее сундук. Но в нем не было ничего, кроме женской одежды. Ничего – никакой зацепки, чтобы установить, кто она такая и куда подевалась.
  Пришлось отправиться к миссис Хеверинг. Увы, она знала немного.
  – Я наняла ее всего недели три назад, когда уволилась миссис Эмери, наша прежняя экономка. Ее прислало к нам агентство миссис Сэлбурн – оно занимается наймом прислуги. Кстати, весьма уважаемая фирма. Все мои слуги оттуда. Миссис Сэлбурн направила мне нескольких женщин, но миссис Миддлтон понравилась больше всех – спокойная, симпатичная. К тому же у нее были превосходные рекомендации. Я тут же наняла ее и сообщила в агентство. Просто поверить не могу, что она замешана в этом преступлении. Такая милая, тихая женщина.
  Вся эта история казалась совершенно загадочной. Конечно, ни у кого не было ни малейших сомнений в том, что эта неприметная женщина никак не могла застрелить мистера Пейса, поскольку в тот момент, когда прогремел выстрел, находилась в прихожей вместе с миссис Хеверинг, однако все были уверены, что она так или иначе каким-то образом связана с убийством. А иначе с чего бы она так неожиданно исчезла?
  Сообщив обо всем Пуаро, я добавил, что готов съездить в Лондон и навести справки в агентстве миссис Сэлбурн.
  Ответ не заставил себя ждать.
  «Бесполезно запрашивать агентство почти наверняка они никогда не слышали о ней выясните как она добралась до Хантерс-Лодж когда появилась там впервые».
  После телеграммы Пуаро туман еще больше сгустился. Ничего не понимая, я тем не менее послушался. Навести справки о машине было проще простого – их в Элмерс-Дэйл можно было по пальцам пересчитать. В единственном гараже стояло два сильно потрепанных «Форда». На станции можно было нанять экипаж. Вот, собственно, и все, и ни один из них в интересующий нас день не ездил в Хантерс-Лодж. Пришлось обратиться к миссис Хеверинг. Она охотно рассказала, что заранее послала новой экономке деньги, вполне достаточные, чтобы приехать в Дербишир, а там нанять машину или экипаж до Хантерс-Лодж. Обычно на станции всегда стоит один из старых «Фордов» – на тот случай, если потребуется кого-то подвезти. Если учитывать тот небезынтересный факт, что и в день убийства никто на станции не заметил появления незнакомца как с бородой, так и без бороды, то поневоле напрашивается вывод, что убийца приехал на собственной машине, которая и ждала неподалеку на случай неожиданного бегства. Остается только предположить, что та же самая машина и привезла нашу таинственную экономку к новому месту службы. Кстати, наведенные в агентстве Сэлбурн справки только подтвердили мрачные прогнозы Пуаро. Никогда в их списках не было особы по имени Миддлтон. Да, они получили от достопочтенной миссис Хеверинг письмо с просьбой подыскать для нее экономку и даже послали ей на выбор несколько кандидаток. Когда же от нее пришел чек за услуги, к нему была приложена лишь короткая записка. Кого именно она выбрала, они не знали.
  Обескураженный, я был вынужден в конце концов возвратиться в Лондон и обнаружил Пуаро в яркой до вульгарности пижаме, уютно устроившегося в кресле у камина. Он явно был рад моему возвращению и приветствовал меня с присущей ему экспансивностью.
  – Гастингс, друг мой! Как я рад вас видеть! Ах, как же я скучал без вас! Удачно съездили? Небось набегались на пару со стариной Джеппом? Ну, теперь ваша душенька довольна – всласть наигрались в сыщика?
  – Пуаро, – в отчаянии воскликнул я, – это сплошная загадка! Боюсь, тут мы бессильны!
  – Да, похоже, что в этом деле нас вряд ли увенчают лаврами.
  – Это верно. Дело – до безумия крепкий орешек.
  – Ах вот вы о чем! Ну, это меня как раз не пугает. Такие орешки я щелкаю, как настоящая белка! Меня смущает другое. В конце концов, кто убил Херрингтона Пейса, я знаю и так.
  – Вы знаете?! Боже, Пуаро, как же вам это удалось?
  – Благодаря вашим исчерпывающим отчетам, мой друг, – именно они пролили свет на это дело. Судите сами. Итак, Гастингс, давайте разберем все, что нам известно, с самого начала и по порядку. Мистер Херрингтон Пейс, ныне покойный, был человеком весьма состоятельным. В случае его смерти все должно было перейти к племяннику – это первое. Второе – его племянник к тому времени был в долгу как в шелку, а следовательно, отчаянно нуждался в деньгах. И наконец, третье – этот самый племянник был, что называется, человеком, придерживающимся не самых строгих принципов.
  – Но ведь уже доказано, что во время убийства Роджер Хеверинг находился в поезде, возвращаясь в Лондон.
  – Совершенно верно. И поскольку точно известно, что уехал он из Элмерс-Дэйл поездом 6.15, а мистера Пейса никак не могли убить раньше этого времени, если, разумеется, доктор, проводивший вскрытие, не ошибся в определении времени смерти, а я не думаю, что такое возможно, стало быть, мы можем определенно утверждать, что это не мистер Хеверинг застрелил своего дядю. Но вы, Гастингс, забыли про миссис Хеверинг!
  – Позвольте, это невозможно! Абсурд! Когда прогремел выстрел, рядом с ней была экономка!
  – Да, да, экономка. Которая исчезла!
  – Ее найдут.
  – Сомневаюсь, друг мой. Вообще говоря, есть в этой экономке нечто странное… я бы сказал, иллюзорное. Вы не согласны, Гастингс?
  – Думаю, она сыграла свою роль, а затем сбежала, как было заранее условлено.
  – И какова же была ее роль?
  – Ну, скорее всего, сообщницы этого таинственного убийцы – мужчины с черной бородой.
  – Нет, нет, вы ошибаетесь! Роль ее была совершенно иной, и вы только что, сами не догадываясь, упомянули об этом. Роль ее состояла в том, чтобы предоставить несокрушимое алиби миссис Хеверинг на то время, когда прозвучал выстрел. Только никто ее не найдет, друг мой, потому что ее попросту не существовало! Как сказал ваш великий Шекспир, «такого человека нет в природе».
  – Это сказал Диккенс, – пробормотал я, с трудом скрывая улыбку. – Не понимаю, однако, что вы имеете в виду, Пуаро?
  – А то, мой недогадливый друг, что до замужества Зоя Хеверинг была актрисой! Вы с Джеппом видели эту самую экономку в полумраке прихожей, вот она и осталась у вас в памяти некоей расплывчатой фигурой в черном – женщина средних лет, ничем не примечательная, с тихим, невыразительным голосом. А ведь ни вы, ни Джепп, ни даже местный констебль, которого она привела в Хантерс-Лодж, – словом, никто никогда не видел экономку и миссис Хеверинг одновременно! Это была детская игра для такой умной и талантливой женщины, как она. Под предлогом, что нужно доложить хозяйке, она спешила наверх, натягивала яркий пуловер и такую же яркую шляпку, к которой были приколоты каштановые локоны, а сбросив с себя все эти кричащие тряпки, снова становилась серенькой и незаметной экономкой. Еще мгновение – и старый грим смыт. Потом немного краски, наложенной умелой рукой, – и перед вами ослепительная Зоя Хеверинг со своим чистым, звонким голосом. Кто будет особенно разглядывать какую-то экономку? Да и к чему? С убийством ее как будто ничто не связывает. К тому же и у нее есть алиби.
  – Но как же пистолет, который нашли в Илинге? Миссис Хеверинг попросту не могла бросить его там.
  – Нет, нет, это уж дело рук Роджера Хеверинга, я уверен. И, однако, тут они совершили ошибку. Именно это и навело меня на подозрения. Если человек убивает кого-то в приступе гнева, сорвав со стены случайно попавшийся на глаза пистолет, он постарается избавиться от него как можно скорее и, уж конечно, не повезет с собой в Лондон. Для чего им это понадобилось – стало ясно с самого начала. Преступники хотели запутать следы, привлечь внимание полиции к месту где-нибудь подальше от Дербишира, заставить ее как можно скорее убраться из Хантерс-Лодж. Само собой, пистолет, который подобрали в Илинге, вовсе не тот, из которого был застрелен мистер Пейс. Роджер Хеверинг выстрелил из него, привез его в Лондон, прямо с вокзала отправился к себе в клуб, чтобы его алиби не вызывало ни малейших сомнений, а потом быстро съездил в Илинг и обратно – это заняло не более двадцати минут, – бросил сверток там, где бы его скоро заметили, и вернулся в Лондон. А это очаровательное создание, его жена, преспокойно застрелила мистера Пейса после обеда. Помните, ему выстрелили в затылок? И последний важный штрих – она перезарядила пистолет и вернула его на место. А потом хладнокровно и, надо признать, мастерски разыграла свою маленькую комедию.
  – Невероятно! – пробормотал я, потрясенный до глубины души. – И все же…
  – И все же это правда. Вне всякого сомнения, друг мой, это чистая правда. Но заставить эту необыкновенную парочку предстать перед судом будет куда труднее. Ну что ж, Джепп постарается сделать все возможное… Кстати, я послал ему подробнейший отчет об этом деле… Боюсь только, Гастингс, что в конце концов полиции придется предоставить их другому, высшему судье – Судьбе или Богу, как вам угодно.
  – «Нечестивцы подобны вечнозеленому лавру», – процитировал я.
  – До поры до времени, Гастингс, уж вы мне поверьте!
  Все произошло именно так, как и предсказывал Пуаро. Джепп, хотя он нисколько не сомневался в правоте Пуаро, так и не смог собрать достаточных улик, чтобы посадить их на скамью подсудимых.
  Колоссальное состояние мистера Пейса перешло в руки его убийц. И, однако, возмездие настигло их – спустя некоторое время я случайно прочел в газетах, что достопочтенные мистер и миссис Хеверинг были в числе погибших при авиакатастрофе самолета «Эр-Франс», и подумал, что справедливость восторжествовала.
  
  
  Месть фараона
  Я всегда считал и буду считать, что одним из самых волнующих и драматических приключений, которые я пережил вместе с Пуаро, было расследование странной серии смертей, которые последовали за открытием и раскопками гробницы египетского фараона Мен-Хен-Ра.
  Вскоре после нашумевшего открытия, когда лорд Карнавон вдруг отыскал нетронутую гробницу фараона Тутанхамона, сэр Джон Уиллард и мистер Блайбнер из Нью-Йорка начали раскопки вблизи Каира, в окрестностях пирамид Гизы, и неожиданно наткнулись на нетронутые захоронения, до тех пор неизвестные науке. Это открытие вызвало неподдельный интерес во всем мире. Вскоре выяснилось, что это гробница фараона Мен-Хен-Ра, одного из тех правителей Восьмой династии, до сих пор почти неизвестных историкам, при которых начался закат Древнего царства. Об этом таинственном периоде и поныне никто почти ничего не знает, и весть о находке захоронения, попав в газеты, тотчас облетела весь мир.
  А вслед за этим произошло еще одно событие, которое надолго привлекло внимание публики. Сэр Джон Уиллард неожиданно для всех вдруг умер от сердечного приступа.
  Газеты, делающие громадные тиражи на такого рода зловещих сенсациях, немедленно воспользовались этим и вытащили на свет божий древние поверья о проклятиях фараонов, которые преследуют незадачливых искателей сокровищ пирамид. Даже всеми забытая мумия какого-то несчастного, давным-давно пылившаяся в Британском музее, вдруг, к полному изумлению администрации, стала чем-то вроде «гвоздя сезона», и толпы желающих валом валили, чтобы поглазеть на нее.
  После столь печального события миновало всего две недели, и вдруг весть о новой трагедии поразила всех, словно удар грома, – мистер Блайбнер совершенно неожиданно умер от заражения крови. А спустя еще два дня его племянник, живший в Нью-Йорке, покончил с собой выстрелом из пистолета. «Проклятие Мен-Хен-Ра» снова было у всех на устах, а колдовская власть давным-давно исчезнувших с лица земли древних египетских царей стала казаться чем-то грозно-реальным.
  В разгар этих событий Пуаро вдруг получил коротенькую записку от леди Уиллард, вдовы знаменитого египтолога, – она приглашала его навестить ее в доме на Кенсингтон-Гарден, где она проживала в последнее время. Само собой разумеется, я, как всегда, отправился вместе с ним.
  Леди Уиллард оказалась высокой, изящной женщиной в глубоком трауре. Ее осунувшееся, печальное лицо носило на себе печать недавнего горя.
  – Как это мило с вашей стороны – так быстро откликнуться на мою просьбу, мсье Пуаро!
  – К вашим услугам, леди Уиллард. Вы хотели посоветоваться со мной о чем-то, не так ли?
  – Насколько мне известно, вы детектив, притом знаменитый. Но сегодня я решила обратиться к вам за помощью не только как к профессионалу. Видите ли, мне известно, что вы – человек с весьма нетрадиционными взглядами. А кроме того, вы обладаете и воображением, и богатым жизненным опытом. Умоляю вас быть со мной откровенным, мсье Пуаро… Скажите, верите ли вы в… сверхъестественное?
  На лице Пуаро отразилось некоторое замешательство. Казалось, он не знал, что ответить. Помедлив немного, он наконец решился:
  – Давайте не будем ходить вокруг да около, леди Уиллард, хорошо? Ведь вы сегодня попросили меня прийти вовсе не для того, чтобы задать довольно абстрактный вопрос. Скорее всего, тут замешано нечто личное, не так ли? Вероятно, это нечто связано с неожиданной смертью вашего супруга. Или я ошибаюсь?
  – Да, вы правы, – призналась она.
  – Вы хотели бы, чтобы я расследовал обстоятельства его смерти?
  – Я хотела попросить вас разобраться, есть ли хоть крупица правды в том, о чем сейчас все болтают и пишут газеты, и что именно из этой шумихи основано на подлинных фактах. Три смерти, мсье Пуаро, одна за другой. И каждая из них, взятая в отдельности, кажется вполне естественной. Но все три вместе составляют нечто совершенно невозможное. Таких совпадений не бывает. А главное – все случилось, когда не прошло еще и месяца с того дня, как нашли эту проклятую гробницу! Конечно, может быть, бурлящие слухи – обычное суеверие, не больше. А может, и какое-то таинственное проклятие прошлого, месть, посланная с того света в мир живых неизвестным до сих пор современной науке способом. Факты, согласитесь, упрямая вещь, мсье Пуаро, – трое уже умерли! И я боюсь, смертельно боюсь, мсье Пуаро… А вдруг это еще не конец?
  – За кого вы боитесь?
  – За сына. Когда в Англию пришла весть о смерти моего мужа, я болела. Поэтому вместо меня туда поехал мой сын, в то время как раз вернувшийся из Оксфорда. Он и привез домой… тело. А потом, несмотря на все мои просьбы, вновь вернулся в Египет. Эта страна околдовала его. Мой мальчик заявил, что хочет пойти по стопам отца и завершить его дело. И раскопки гробницы продолжаются. Может быть, вы сочтете меня глупой, истеричной женщиной, мсье Пуаро, но мне страшно. А что, если злобный дух мертвого фараона все еще витает там? Конечно, вы считаете, что я болтаю всякий вздор…
  – Нет, нет, леди Уиллард, я так не думаю, – поспешно сказал Пуаро. – Если хотите знать, я тоже верю во власть сверхъестественного. Я даже уверен, что это одна из самых могущественных сил, которую знает наш мир.
  Я в изумлении воззрился на него. «Что-то никогда раньше не замечал за ним страха перед чем-то сверхъестественным», – озадаченно подумал я. Но маленький бельгиец выглядел таким искренним, таким простодушным, что я промолчал.
  – Вы хотите, чтобы я поехал туда и убедил вашего сына вернуться в Англию? Что ж, постараюсь сделать все возможное, чтобы оградить его от беды.
  – Если бы это была обычная опасность, я бы так не боялась. А что, если все происходящее действительно связано с потусторонним миром?
  – В средневековых книгах, мадам, вы найдете многочисленные описания самых разных способов, которыми в то время боролись с темными чарами, или, как это называлось, с черной магией. Вполне возможно, им было известно куда больше, чем нам, современным, о зловещей науке колдовства. А теперь давайте вернемся к фактам. Думаю, без этого не обойтись. Скажите, леди Уиллард, ваш муж всегда был увлеченным египтологом, не так ли?
  – Да, с самой юности. И стал одним из крупнейших авторитетов в своей области.
  – Но мистер Блайбнер, как я слышал, был всего лишь любителем?
  – Да, совершенно верно. Однако он очень богат. Натура искренняя, увлекающаяся – он мог легко загореться любой идеей, и она полностью завладевала его воображением. Моему мужу удалось пробудить в нем жгучий интерес к египтологии. Именно на его средства и была организована экспедиция. И раскопки тоже оплачивал он.
  – А его племянник? Вам что-нибудь известно о нем? Он тоже был участником экспедиции?
  – Нет, я так не думаю. Честно говоря, мсье Пуаро, я вообще не подозревала о его существовании, пока не прочла в газетах о его смерти. По-моему, они с мистером Блайбнером были не очень-то близки в последнее время. Во всяком случае, он никогда не упоминал о том, что у него есть родственники.
  – А кто еще участвовал в экспедиции?
  – Ну… там были доктор Тоссвилл – это один из младших сотрудников Британского музея, потом мистер Шнейдер – представитель нью-йоркского музея «Метрополитен», еще один молодой человек – секретарь мистера Блайбнера, он американец. Кто же еще? Ах да, доктор Эймс, он участвует в экспедиции как врач. И конечно, Хасан – преданный слуга моего мужа. Он египтянин.
  – А вы не помните случайно фамилию молодого американца, секретаря мистера Блайбнера?
  – По-моему, Харпер. Впрочем, не уверена. Насколько я знаю, он прослужил у мистера Блайбнера совсем недолго. Очень милый молодой человек.
  – Что ж… благодарю вас, леди Уиллард.
  – Если я могу чем-нибудь помочь…
  – В настоящее время нет. Теперь предоставьте все мне и успокойтесь, умоляю вас. Будьте совершенно уверены – я сделаю все, что в человеческих силах, чтобы защитить вашего сына.
  Прозвучало это, как мне показалось, не слишком обнадеживающе, и я успел заметить, как вздрогнула, отшатнувшись в сторону, леди Уиллард, когда эти слова слетели с уст Пуаро. И в то же время одно лишь сознание того, что нашелся человек, который не стал смеяться над ее суеверными страхами, казалось, послужило ей большим утешением.
  Со своей стороны, я в жизни бы никогда не подумал, что Пуаро с такой серьезностью относится ко всему сверхъестественному – совершенно, насколько я его знаю, это не увязывалось с его натурой. И по дороге домой я как бы нечаянно завел разговор на эту тему, стараясь осторожно прощупать его. К величайшему моему удивлению, Пуаро был серьезен и мрачен, как никогда.
  – Боже мой, Гастингс, ну конечно же, я верю в подобные вещи! Ни в коем случае не стоит недооценивать власть, которую имеет над нами сверхъестественное.
  – И что же вы собираетесь предпринять?
  – Милый Гастингс, вы всегда такой toujours pratique! Ну что ж, начнем с того, что отправим телеграмму в Нью-Йорк, пусть пришлют подробную информацию по поводу самоубийства молодого мистера Блайбнера.
  Мы так и сделали. Ответ был получен немедленно. Информация была точной и исчерпывающей. Молодой Руперт Блайбнер, как выяснилось, в последние годы был на мели. Он уехал куда-то на южные острова, жил на то, что присылал ему дядя, а порой перебивался случайными заработками. Потом вернулся в Нью-Йорк, но так и не взялся за ум, продолжая катиться по наклонной плоскости. Наиболее интересным, с моей точки зрения, было то, что ему недавно удалось занять довольно крупную сумму, достаточную для поездки в Египет. «У меня там есть друг, который не в силах мне отказать», – хвастался он направо и налево. Как бы там ни было, планы его, однако, пошли прахом. Вскоре он вернулся обратно в Нью-Йорк, в ярости проклиная на чем свет стоит собственного дядю, который, по его словам, куда больше заботится об истлевших костях давным-давно умерших фараонов, чем о родственной плоти и крови. Он как раз был в Египте, когда скоропостижно скончался сэр Джон Уиллард. Вернувшись в Нью-Йорк, молодой Руперт продолжал вести прежнюю жизнь, постепенно опускаясь на самое дно, пока, неожиданно для всех, не покончил жизнь самоубийством, оставив весьма странную записку. В ней было всего несколько фраз, и создавалось впечатление, что писал он ее в приступе раскаяния. В ней он почему-то называл себя «изгоем» и «прокаженным», а посему якобы он не имеет больше права оставаться в живых.
  Мрачные мысли заскреблись у меня в голове. Честно говоря, я никогда не верил во всю эту чушь насчет проклятия давным-давно умершего египетского фараона. Мне всегда казалось, что нити преступления тянутся в настоящее. Предположим, что молодой неудачник решил так или иначе избавиться от своего дяди – скорее всего с помощью яда. И вдруг произошла ошибка – по жестокой случайности жертвой пал несчастный сэр Джон Уиллард. И вот, терзаемый угрызениями совести и преследуемый мыслями о совершенном им преступлении, молодой человек возвращается в Нью-Йорк. Тут приходит весть о смерти дяди. Осознавая, насколько бессмысленным было совершенное им убийство, и мучимый раскаянием, он принимает решение покончить с собой.
  Я тут же выложил свою версию Пуаро, и мне показалось, что она его заинтересовала.
  – Что ж, ход ваших мыслей мне понятен, дорогой Гастингс. Только ведь это просто… очень просто. Хотя не исключено, что все так и было. И еще вы, по-моему, забываете о роковом влиянии гробницы.
  Я пожал плечами:
  – Вы по-прежнему уверены, что в этом что-то есть?
  – Настолько, что мы с вами, друг мой, отправляемся в Египет немедленно.
  – Что?! – совершенно потрясенный, воскликнул я.
  – Нет, нет, я не шучу. – Выражение бесконечной жертвенности разлилось по лицу Пуаро. И тут же тихий, жалобный стон вырвался у него из груди: – О боже! Море! Это ужасное море!
  Миновала неделя. Под нашими ногами шуршал золотой песок пустыни. Прямо над головой ослепительно сияло жаркое солнце. Пуаро – живое олицетворение отчаяния – вяло тащился за мной следом. Маленький бельгиец терпеть не мог путешествовать. Наше плавание из Марселя, длившееся всего четыре дня, превратилось для него в настоящую пытку. Когда мы пришвартовались в Александрии, он был похож на тень самого себя, даже обычная для него аккуратность и чуть ли не кошачья страсть к чистоте были забыты. Вскоре мы прибыли в Каир и прямиком направились в отель «Мена-Хаус», расположившийся у самого подножия пирамид.
  Колдовское очарование древнего Египта вскоре завладело мной. Но не Пуаро. Одетый точь-в-точь так же, как если бы он находился в Лондоне, он постоянно таскал с собой в кармане маленькую одежную щетку и вел нескончаемую войну с пылью, которая то и дело оседала на его костюме.
  – А мои ботинки, – стонал он, – нет, вы только взгляните, Гастингс! Мои ботинки, из тончайшей натуральной кожи, всегда такие опрятные и сверкающие на солнце! Боже милостивый, внутри песок, который причиняет нестерпимые мучения, и снаружи тоже – так что глядеть больно! А жара… постоянно эта ужасная жара! От нее мои усы превратились в настоящую мочалку… да, да, мочалку!
  – Лучше поглядите-ка на сфинкса, – перебил его я. – Даже я чувствую исходящее от него очарование древней тайны.
  Пуаро недовольно покосился на меня.
  – Не очень-то у него счастливое выражение лица, – пробурчал он. – Да и чего еще ожидать, когда бедняга только что не тонет в этом чертовом песке! Будь он проклят!
  – Да не ворчите, Пуаро. В вашей родной Бельгии тоже песка хватает, – ехидно напомнил я ему, еще не забыв наш отдых в Ноксюр-Мер, в самом сердце «изумительных дюн», как было написано в путеводителе.
  – Только не в Брюсселе, – заявил Пуаро, задумчиво глядя на пирамиды. – Что ж, хоть тут не обманули. Все они правильной геометрической формы… но вот эта их шероховатая поверхность! Она просто отвратительна! А пальмы! Терпеть их не могу! Хоть бы посадили их рядами, что ли!
  Я безжалостно прервал его жалобы, предложив немедленно отправиться в лагерь археологов. Добираться туда мы должны были на верблюдах. Эти огромные животные, покорно опустившись на колени, ждали, пока мы вскарабкаемся на спину. Верховодила нашим караваном целая ватага одетых в живописные лохмотья мальчишек, возглавляемая словоохотливым переводчиком.
  Избавлю читателя от описания того печального зрелища, которое представлял собой Пуаро, с грехом пополам взгромоздившийся на верблюда. Начав со стонов и вздохов, кончил он пронзительными воплями и жалобами в адрес Пресвятой Девы Марии и всех известных ему мучеников. В конце концов он позорно капитулировал – потребовал, чтобы ему позволили спешиться, и продолжил путешествие верхом на крохотном ослике. Впрочем, должен честно признать, что поездка на огромном верблюде – нешуточное испытание для любого новичка. Сам я несколько дней кряхтел от мучительной боли во всем теле.
  Но вот трудное путешествие подошло к концу, и мы добрались до того места, где велись раскопки. Дочерна обгоревший на солнце седобородый мужчина в тропическом шлеме и легком белом костюме подошел к нам и поздоровался.
  – Мсье Пуаро и капитан Гастингс? Мы получили вашу телеграмму. Прошу прощения, что не смогли встретить вас в Каире. Случилось нечто непредвиденное, и это совершенно расстроило наши планы.
  Пуаро побледнел как смерть. Рука его, украдкой потянувшаяся в карман за щеткой, повисла в воздухе.
  – Неужели еще одна смерть?! – прохрипел он.
  – Увы, да.
  – Господи, кто?! Сэр Гай Уиллард?
  – Нет, нет, капитан Гастингс. Скончался мой американский коллега мистер Шнейдер.
  – А причина смерти? – вмешался Пуаро.
  – Столбняк.
  Я почувствовал, как липкие пальцы страха стиснули мне горло. Казалось, даже воздух вокруг меня был пропитан миазмами зла, невидимыми, но оттого еще более опасными. Вдруг ужасная мысль пришла мне в голову. А что, если следующей жертвой окажусь я сам?
  – Боже мой, – едва слышно прошептал Пуаро, – ничего не понимаю. Господи, как все это ужасно! Скажите, мсье, нет никаких сомнений в том, что причина его смерти действительно столбняк?
  – Насколько я понимаю, ни малейших. Однако, думаю, будет лучше, если вы поговорите с доктором Эймсом. В таких вещах он разбирается лучше меня.
  – Ах да, конечно, ведь вы же не врач!
  – Моя фамилия Тоссвилл.
  Стало быть, это и есть представитель Британского музея, подумал я, один из младших научных сотрудников, как сказала леди Уиллард. Во всем его облике сквозило какое-то мрачное упорство. Он был печален и в то же время спокоен и собран, что особенно понравилось мне.
  – Пойдемте со мной, – предложил он, – я отведу вас к сэру Гаю Уилларду. Он горит нетерпением познакомиться с вами, поэтому строго-настрого приказал привести вас к нему, как только вы появитесь.
  Пройдя через лагерь, мы оказались у входа в большую палатку. Отодвинув полог, доктор Тоссвилл проскользнул внутрь. Мы последовали за ним. Внутри палатки я увидел троих мужчин.
  – Прибыли мсье Пуаро и капитан Гастингс, сэр Гай, – объявил Тоссвилл.
  Самый младший из троих вскочил на ноги и поспешно двинулся нам навстречу. Во всем его облике была какая-то нервная порывистость, которая вдруг напомнила мне его мать. Он еще не успел обгореть до черноты, как остальные двое, и эта бледность, особенно заметная из-за темных кругов под глазами, делала его гораздо старше его двадцати двух лет. С первого взгляда было очевидно – юноша мужественно пытается нести тяжкий груз забот и тревог, что лег на его плечи.
  Он представил нам двоих своих коллег – доктора Эймса, с виду весьма компетентного и уверенного в себе человека лет за тридцать, в темных волосах которого уже начинала кое-где пробиваться ранняя седина, и мистера Харпера, секретаря, довольно приятного долговязого молодого человека, на носу которого, выдавая его национальную принадлежность, красовались неизменные роговые очки.
  Обменявшись с нами ничего не значащими фразами, он распрощался и вышел. Доктор Тоссвилл последовал за ним. Мы остались наедине с сэром Гаем и доктором Эймсом.
  – Прошу вас, не стесняйтесь, мсье Пуаро, – сказал сэр Гай, – задавайте любые вопросы, какие сочтете нужными. Конечно, все мы тут несколько выбиты из колеи цепью этих страшных смертей, но, поверьте, ничуть не сомневаемся, что все – не более чем совпадение. Хотя и дьявольски странное. Ничем другим это просто не может… не должно быть.
  Беспокойство, сквозившее во всем его облике, заметно противоречило его словам. Я видел, что Пуаро внимательно изучает молодого Уилларда.
  – Скажите, сэр Гай, эти раскопки много для вас значат?
  – Невероятно много, мсье Пуаро! И что бы ни случилось, как бы все ни обернулось, раскопки будут продолжаться, несмотря ни на что. Я прошу вас учитывать это. Что бы ни случилось!
  Пуаро, отвернувшись от него, обратился к доктору Эймсу:
  – А что вы думаете об этом, доктор?
  – Что ж, – неуверенно протянул он, – мне, знаете, тоже как-то не по душе мысль о том, чтобы все бросить и уехать.
  Пуаро скорчил одну из своих знаменитых гримас:
  – Понятно. Стало быть, выхода нет – придется так или иначе докопаться до правды и выяснить, что же произошло. Тогда к делу. Для начала скажите: когда умер мсье Шнейдер?
  – Три дня назад.
  – И вы уверены, что причина его смерти – столбняк?
  – Абсолютно уверен.
  – А не мог он случайно отравиться… стрихнином, например?
  – Нет, мсье Пуаро. Догадываюсь, к чему вы клоните. Но, уверяю вас, это был столбняк. Можно сказать, классический случай.
  – А вы вводили ему противостолбнячную сыворотку?
  – А как вы думаете? – сухо ответил доктор. – Мы сделали все, что в человеческих силах, чтобы спасти его. Увы, это не удалось.
  – А сыворотка от столбняка… она была у вас с собой?
  – Нет. Нам ее прислали из Каира.
  – А были еще случаи столбняка в лагере?
  – Нет. Ни единого.
  – Скажите, у вас нет никаких сомнений в причине смерти мистера Блайбнера? Не мог он тоже умереть от столбняка?
  – Совершенная чушь! Блайбнер поранил большой палец. Скорее всего, в рану попала инфекция, и началось заражение крови. Я понимаю, дилетанту… хм… неспециалисту оба эти случая могут показаться достаточно схожими, но, поверьте мне на слово, это не так.
  – Стало быть, у нас на руках четыре смерти: один инфаркт, одно заражение крови, одно самоубийство и столбняк. Ничего общего!
  – Совершенно с вами согласен, мсье Пуаро!
  – То есть вы уверены, что во всех этих случаях нет ничего, что могло бы хоть как-то связать их между собой?
  – Простите, я не совсем вас понимаю. К чему вы клоните?
  – Что ж, постараюсь вам объяснить. Эти четверо, которых уже нет в живых, – не могли ли они совершить нечто такое, что оскорбило и потревожило бы дух фараона Мен-Хен-Ра?
  Доктор ошарашенно уставился на маленького бельгийца:
  – Послушайте, что за чушь вы несете, мсье Пуаро?! Не можете же вы на полном серьезе верить во всю эту ерунду, что болтают в газетах о проклятии фараона?
  – Абсолютная чепуха! – гневно вмешался сэр Гай. Пуаро, казалось, и ухом не повел. Только в глазах его загорелся так хорошо мне знакомый зеленый огонь, отчего он сразу стал похож на огромного кота.
  – Стало быть, вы в это не верите, да, доктор?
  – Нет, сэр, нисколько, – с горячностью объявил тот. – Я, видите ли, человек науки, ученый и верю только в то, что можно объяснить законами природы. А предрассудки, невежество – нет, увольте!
  – Ну а разве в Древнем Египте не было науки? – вкрадчиво спросил Пуаро. Скорее всего, он и не ждал ответа. И в самом деле, мне показалось, что от неожиданности доктор Эймс на мгновение лишился дара речи. Пуаро замахал руками: – Нет, нет, не надо, не возражайте. Скажите мне только, а что думают о случившемся ваши рабочие из местных?
  – Что ж, – задумчиво произнес доктор Эймс, – если уж мы, белые, в таких обстоятельствах теряем голову, что тут говорить о цветных? Признаюсь, мсье Пуаро, наши рабочие перепуганы до смерти. В лагере потихоньку начинается паника, хотя, видит бог, для этого нет ни малейших оснований.
  – Интересно, – ни к кому не обращаясь, протянул Пуаро, но мне показалось, что в голосе его не чувствовалось особой уверенности.
  Сэр Гай подался вперед.
  – В самом деле, – недоверчиво проговорил он, – не можете же вы и впрямь верить… да что я говорю? Это же полная ахинея! Мсье Пуаро, допускать на секунду, что такое возможно, – значит не знать абсолютно ничего ни о Древнем Египте, ни о египтянах вообще.
  Вместо ответа Пуаро вытащил из кармана маленькую потрепанную книжицу – с первого взгляда было понятно, что перед нами старинный манускрипт. Он продемонстрировал ее нам, и я успел прочесть заглавие – «Магия древних египтян и халдеев». Потом, круто повернувшись на каблуках, Пуаро отбросил в сторону полог и вышел из палатки. Доктор в растерянности уставился на меня.
  – Господи, что за странная идея?!
  Услышав из его уст фразу, которую так часто повторял Пуаро, я чуть было не расхохотался, настолько это было комично.
  – Понятия не имею, – признался я. – Держу пари, что Пуаро задумал изгнание бесов, не иначе.
  Пришлось идти разыскивать Пуаро. Я обнаружил его беседующим с тем самым худощавым узколицым юношей, который в последнее время служил у Блайбнера секретарем.
  – Нет, – говорил между тем мистер Харпер, – я в экспедиции недолго, каких-то шесть месяцев или чуть больше. Да, разумеется, мне известно состояние дел мистера Блайбнера.
  – Скажите, а не могли бы вы рассказать мне поподробнее о том времени, когда сюда приезжал его племянник?
  – Видите ли, он и был-то здесь всего лишь один день. Симпатичный парень. Я раньше никогда его не встречал, но кое-кто из наших коллег знал его прежде. Эймс, по-моему. И, кажется, Шнейдер. А старик нисколько не обрадовался, когда парень заявился сюда. И минуты не прошло, как они уже поцапались. Кричали на весь лагерь. «Ни цента не получишь! – Это, конечно, вопил старик. – Ни единого цента, пока я жив! Все мои деньги до последнего цента будут завещаны науке. Мое состояние поможет завершить труд всей моей жизни. Я уже сегодня сказал об этом Шнейдеру». Ну и так далее в том же духе. Сразу после этой ссоры молодой Блайбнер укатил обратно в Каир.
  – Скажите, в то время он был здоров?
  – Кто, старик?
  – Нет, я имею в виду молодого человека.
  – Знаете, кажется, он действительно раз-другой упоминал о том, что с ним не все в порядке. Но, по-моему, это было не слишком серьезно, иначе бы я запомнил.
  – Понятно. Тогда, если позволите, еще один маленький вопрос. А мистер Блайбнер оставил после себя завещание?
  – Насколько мне известно, нет.
  – Каковы теперь ваши планы, мистер Харпер? Останетесь с экспедицией?
  – Нет, сэр. Ни за что. Вот только приведу в порядок дела и тут же укачу обратно в Нью-Йорк. Конечно, можете смеяться надо мной, если хотите, но у меня живот сводит при мысли об этих проклятых фараонах! Стать следующей жертвой этого… как его?.. Мен-Хен-Ра? Бр-р! Держу пари, если только я останусь здесь, он и до меня доберется!
  Я заметил, что молодой человек утер со лба пот.
  Пуаро уже повернулся, чтобы уходить. Потом вдруг обернулся и со странной улыбкой бросил через плечо:
  – У Мен-Хен-Ра длинные руки! Помните, одну из своих жертв он настиг и в Нью-Йорке!
  – Дьявольщина! – рявкнул юноша.
  – Н-да, похоже, молодой человек нервничает, – задумчиво протянул Пуаро. – Он на пределе. Да-да, Гастингс, поверьте мне – на пределе.
  Я удивленно покосился на него, но непроницаемое выражение, застывшее на лице Пуаро, и загадочная улыбка, игравшая на губах моего друга, ничего мне не сказали. Дождавшись, пока к нам присоединятся сэр Гай Уиллард и доктор Тоссвилл, мы попросили показать нам раскопки. Они с радостью согласились сопровождать нас туда. По словам наших хозяев, основные находки уже отослали в Каир, но найденных древних предметов искусства, мебели оставалось еще достаточно, чтобы пробудить в нас живейший интерес. Было очевидно, что молодой баронет чрезвычайно увлечен всем этим, однако в том, как он себя вел, сквозила некоторая тревога, будто бы он явственно ощущал нависшую над ним смертельную угрозу. Наконец мы распрощались и направились в отведенную нам палатку. Здесь нас уже ожидала заранее приготовленная ванна, после чего мы намеревались присоединиться ко всем за ужином. Высокая темная фигура во всем белом легко скользнула в сторону, пропуская нас в палатку. Нас приветствовали изящное движение руки и произнесенное вполголоса мелодичное приглашение на арабском.
  Пуаро остановился:
  – Вы ведь Хасан, не так ли? Слуга покойного сэра Джона Уилларда?
  – Я служил покойному сэру Джону. Теперь я слуга его сына. – Неожиданно шагнув к нам, он, понизив голос до едва слышного шепота, вдруг взволнованно проговорил: – Они сказали, вы очень мудрый и умеете ладить со злыми духами. Уговорите молодого хозяина уехать отсюда. Тут повсюду зло! – И, не дожидаясь ответа, резко повернулся и ушел.
  – Зло… зло повсюду, – пробормотал вполголоса Пуаро. – Да, думаю, он прав. Я тоже это чувствую.
  Нельзя сказать, что обед прошел весело. В основном все молчали, охотно уступив инициативу доктору Тоссвиллу, а он, воспользовавшись предоставленной ему возможностью, болтал без умолку, рассуждая о Древнем Египте. Когда мы уже собирались отправиться спать, сэр Гай вдруг судорожно вцепился Пуаро в руку, глядя вытаращенными глазами куда-то между палатками. Там, призрачная в свете луны, бесшумно скользила какая-то фигура. Но это был не человек! Мурашки пробежали у меня по спине – я ясно видел собачью голову! Точно такая же фигура уже не раз встречалась мне в рисунках на стенах гробницы.
  При виде этого кровь буквально застыла у меня в жилах.
  – Боже мой! – пробормотал Пуаро, осеняя себя крестом. – Анубис, бог умерших! Его всегда изображали с головой шакала!
  – Кто-то решил нас разыграть, – вскочив на ноги, гневно воскликнул доктор Тоссвилл.
  – Послушайте, Харпер, оно вошло в вашу палатку! – едва слышно пролепетал сэр Гай. Лицо его покрылось свинцовой бледностью.
  – Нет, – покачав головой, перебил Пуаро, – это палатка доктора Эймса.
  Доктор удивленно уставился на него, потом, недоверчиво покачав головой, повторил только что сказанное доктором Тоссвиллом:
  – Кто-то нас дурачит… Пошли! Сейчас мы его поймаем!
  И с этими словами Эймс ринулся вслед за таинственной фигурой. Я, конечно, поспешил за ним, но, сколько мы ни искали, сколько ни заглядывали во все углы, не обнаружили ни единой живой души. Совершенно сбитые с толку, растерянные, мы в конце концов были вынуждены вернуться. И тут же обнаружили, что за время нашего отсутствия Пуаро принял весьма энергичные меры – правда, на свой лад, для обеспечения собственной безопасности. Не обращая ни на кого внимания, он лихорадочно разрисовывал песок вокруг нашей палатки какими-то загадочными иероглифами и значками. Среди этих рисунков я тут же узнал пятиугольник, или пентаграмму, которая повторялась много раз. При этом, следуя своей привычке, Пуаро читал толпившимся вокруг него слушателям нечто вроде импровизированной лекции о ведьмовстве и вообще о магии. Белая магия, по его словам, противостояла черной. При этом он то и дело с загадочным видом ссылался на таинственное Ка и «Книгу мертвых».
  Похоже, поведение Пуаро вызвало нескрываемое презрение доктора Тоссвилла. Он отвел меня в сторону, буквально кипя от возмущения.
  – Чушь собачья! – гаркнул он. – Полнейший бред! Этот человек – мошенник и шарлатан! Он не знает даже элементарной разницы между верованиями, существовавшими в Древнем Египте, и суевериями, которые пришли к нам из Средних веков. Никогда в жизни мне еще не доводилось слышать такой невероятной смеси невежества и легковерия.
  Кое-как успокоив взбудораженного знатока древности, я присоединился к Пуаро в палатке. Мой маленький друг весело посмеивался.
  – Теперь мы можем спать спокойно, – радостно объявил он, – хочется хоть немного отдохнуть. Моя голова просто раскалывается от боли. О мой травяной настой, где ты?
  И, словно в ответ на его молитвы, полог палатки вдруг распахнулся, и на пороге появился Хасан. В руках у него была чашка с дымящимся настоем, которую он протянул Пуаро. Это оказался отвар ромашки, которую маленький бельгиец просто обожал. Поблагодарив услужливого Хасана и отказавшись от второй чашки, которую он предложил мне (не хватало пить такую бурду), мы отослали его и снова остались одни. Переодевшись ко сну, я какое-то время еще постоял у входа в палатку, наслаждаясь видом бескрайней пустыни.
  – Необыкновенные места, – громко заявил я, – и необыкновенная работа. Знаете, я чувствую, что очарование ее захватило и меня. Эта жизнь в пустыне, эта возможность проникнуть в самое сердце древней цивилизации, приподнять завесу тайны… как это восхитительно! Послушайте, Пуаро, неужели вы не чувствуете?..
  Ответа не последовало. Немного раздосадованный, я обернулся. И моя тревога тут же сменилась уверенностью в том, что случилось непоправимое, – Пуаро, лежа навзничь поперек тюфяка, корчился в судорогах. Лицо его было страшно искажено гримасой нестерпимой боли. Я бросился к нему, потом вскочил на ноги, выбежал в ночь и стрелой помчался через лагерь к палатке доктора Эймса.
  – Доктор! – крикнул я. – Скорее!
  – В чем дело? – спросил появившийся на пороге доктор Эймс. На нем не было ничего, кроме пижамы.
  – Мой друг… Пуаро… ему плохо! Он умирает! Настой из ромашки… – прохрипел я. – Задержите Хасана. Он не должен ускользнуть из лагеря.
  Мгновенно сообразив, в чем дело, доктор стремглав бросился к нашей палатке. Пуаро мы застали в том же плачевном состоянии, в каком я его оставил.
  – Невероятно! – воскликнул доктор Эймс. – Похоже на какой-то приступ… Вы можете сказать, что он пил? – Взгляд его упал на пустую чашку из-под отвара. Он взял ее в руки.
  – Я не пил его, – послышался вдруг невозмутимый голос Пуаро.
  Мы обернулись и застыли от изумления. Пуаро сидел на койке. На лице его сияла улыбка.
  – Нет, – мягко повторил он, – я его не пил. Пока мой добрый друг Гастингс восторгался красотой ночи, я воспользовался представившейся мне возможностью и вылил его… только не в горло, а в маленькую надежную бутылочку. И со временем она отправится в химическую лабораторию на анализ. Нет, – воскликнул он, заметив, что доктор сделал быстрое движение, – нет, дорогой доктор! Вы разумный человек, а стало быть, понимаете, что сопротивление бессмысленно. Пока Гастингс бегал по лагерю, разыскивая вас, у меня было достаточно времени, чтобы спрятать ее в надежное место. Быстро, Гастингс, хватайте его!
  Признаться, я неправильно понял намерения Пуаро. Испугавшись за своего маленького друга, я бросился к нему на помощь, не разгадав замысел доктора. Однако резкое движение Эймса имело своей целью совсем другое. Он молниеносно бросил что-то в рот, и в воздухе сразу же сильно запахло горьким миндалем. Доктор сделал пару неверных шагов и упал ничком.
  – Еще одна жертва, – мрачно произнес Пуаро, – слава богу, последняя. Может быть, так даже лучше. В конце концов, на его руках кровь троих невинных людей.
  – Доктор Эймс?! – не веря собственным ушам, воскликнул я. – А я-то думал, вы верите, что тут замешаны сверхъестественные силы!
  – Опять вы не поняли меня, Гастингс. Я имел в виду только то, что верю в опасную и темную силу древних суеверий. Смотрите сами – друг за другом скоропостижно умирают несколько человек. В смерти каждого из них в отдельности нет ничего загадочного. Но поскольку все только и говорят, что о разгневанном духе древнего фараона, то вы можете преспокойно зарезать кого угодно при свете дня, и его смерть тоже отнесут на счет вмешательства старинного заклятия – вот как велика власть сверхъестественного над обычной человеческой натурой. Я с самого начала понял, что кто-то пытается на этом сыграть. Скорее всего, эта мысль впервые закралась в голову нашему другу доктору вскоре после смерти сэра Джона Уилларда. Стоило ему умереть – и тут же поползли темные слухи. С мистером Блайбнером все было совсем по-другому. Здоровьем он отличался отменным. Кое-что прояснилось, когда я получил ответ из Нью-Йорка. Для начала вспомните, Гастингс, что молодой Блайбнер утверждал – у него в Египте есть друг, который с радостью поможет ему деньгами. Почему-то все сразу решили, что он имеет в виду дядю. Но тогда, считал я, он бы так и сказал. Нет, судя по словам молодого человека, у него действительно в Египте был друг, причем довольно близкий. И другое. Он выложил кругленькую сумму за билет до Каира. Но дядя отказался дать ему хотя бы пенни. И все же у него достало денег, чтобы вернуться в Нью-Йорк. Значит, кто-то одолжил ему эти деньги.
  – Кто-то… Несколько туманное заявление, не находите? – возразил я.
  – Это еще не все, дорогой Гастингс. Вы никогда не замечали, как часто слова, сказанные в переносном смысле, воспринимаются буквально? Да, да, так бывает. Но случается и наоборот. Так, что-то сказанное в буквальном смысле трактуется иносказательно. Смотрите, Гастингс, перед смертью молодой Блайбнер ясно пишет в своем прощальном письме: «Я – прокаженный», но никому и в голову не приходит, что парень пустил себе пулю в лоб просто потому, что решил – на Востоке он имел несчастье действительно заразиться этой страшной болезнью!
  – Что? – ахнул я.
  – Да, это была смелая мысль дьявольски изобретательного ума. Молодой Блайбнер страдал каким-то неясным кожным заболеванием – ведь он долго жил на островах южных морей, а там это достаточно частое явление. Эймс когда-то был его близким другом. К тому же он известный врач, и Блайбнеру бы и в голову не пришло сомневаться в его словах. Когда я только приехал, в первую очередь мои подозрения пали на Харпера и доктора Эймса. Однако вскоре я пришел к выводу, что не только совершить убийство, но и спрятать концы в воду доктору легче, чем кому-либо еще. К тому же от молодого Харпера я узнал, что Руперт Блайбнер и он были уже давно знакомы. И Руперт, скорее всего, либо написал завещание, либо застраховал свою жизнь в пользу доктора. И тем самым предоставил Эймсу уникальный шанс поправить свои дела. Естественно, для него не представляло никакого труда внести инфекцию в ранку на пальце старого Блайбнера. Прошло совсем немного времени, и его племянник в отчаянии от того, что ему вынесен смертный приговор, пускает себе пулю в лоб. Старый Блайбнер, каковы бы ни были его намерения, умирает, не оставив завещания. Его состояние, весьма внушительное, автоматически переходит к племяннику, а после его смерти – к доктору.
  – А как же мистер Шнейдер? Его почему?
  – Есть у меня одно предположение, но, боюсь, этого мы никогда уже не узнаем. Вспомните, он ведь также был знаком с молодым Блайбнером. Может, он что-то начал подозревать… а может, доктор решил, что еще одна случайная и вроде бы бессмысленная смерть только сгустит суеверные страхи вокруг их экспедиции. Ах да, любопытный психологический момент, дорогой Гастингс! Убийца, тем более удачливый, старается снова и снова повторить то самое преступление, которое так ловко сошло ему с рук. Это желание растет в нем с непреодолимой силой, преследуя его днем и ночью. И вот отсюда-то мой страх за жизнь молодого Уилларда. Призрачного Анубиса, страшного бога мертвых, сыграл, конечно, Хасан, и сделано это было по моей просьбе. Мне хотелось попробовать напугать доктора. Однако, как оказалось, вмешательства одних лишь сверхъестественных сил для этого явно маловато. К тому же я догадался, что он прекрасно понял разыгранную мною маленькую сценку и нисколько не обманывается относительно моей веры в колдовские чары черной магии и мстительный гнев покойного фараона. Больше того, я понимал, что он постарается обезопасить себя, так что следующей жертвой, скорее всего, должен буду оказаться я сам. Да, да, Гастингс! Полагаю, вы убедились, что, несмотря на проклятое море, несмотря на эту невыносимую жару и мерзкий, отвратительный песок, мои серые клеточки все-таки работают!
  Как потом оказалось, Пуаро был совершенно прав, прав абсолютно во всем! В свое время молодой Блайбнер, развлекаясь в шумной компании и будучи основательно пьян, написал нечто вроде шутливого завещания, в котором были такие строки: «Завещаю моему доброму другу доктору Эймсу, который когда-то спас меня, когда я тонул, мой портсигар, который ему так нравился, и все остальное, чем я буду владеть к моменту смерти, хотя, скорее всего, это будет только куча долгов».
  Дело доктора Эймса, как вы сами понимаете, постарались поскорее замять, и до сего дня люди со страхом рассказывают о таинственной и страшной смерти тех несчастных, кто осмелился потревожить покой фараона Мен-Хен-Ра. И поныне считается, что трагедия экспедиции – неопровержимое доказательство неотвратимости мести древних египетских царей всем тем, кто посягнет на сокровища их гробниц. Впрочем, как объяснил мне Пуаро, это совершенно противоречит всем верованиям и учениям древних египтян.
  
  
  Переполох в отеле «Гранд Метрополитен»
  – Пуаро, – как-то раз объявил я, – думается, перемена обстановки пошла бы вам на пользу.
  – Вы так считаете, друг мой?
  – Совершенно уверен.
  – Вот как? Неужели? – протянул, улыбнувшись, Пуаро. – Стало быть, вы все уже устроили, не так ли?
  – Так, значит, вы поедете?
  – И куда же вы собираетесь меня увезти?
  – В Брайтон. Честно говоря, один мой хороший приятель в Сити шепнул мне на ухо словечко насчет одного очень выгодного дельца, ну… и, одним словом, теперь я богат, как Крез. Эти шальные деньги просто жгут мне руки. Вот я и решил – а неплохо бы провести уик-энд в отеле «Гранд Метрополитен»! Как вы думаете, Пуаро?
  – Согласен и с благодарностью принимаю ваше предложение. У вас всегда, друг мой, было доброе сердце – вот и сейчас вы не забываете старика! А доброе сердце, в конце концов, куда важнее всех серых клеточек на свете! Да, да, поверьте мне, Гастингс! Говорит вам не кто иной, как Пуаро, который, увы, сам порой забывает об этом!
  Не могу сказать, что подобный комплимент не польстил моему тщеславию. Я уже не раз имел случай отмечать, что Пуаро порой склонен недооценивать присущий мне ум и проницательность. Но радость его по поводу предстоящей поездки была неподдельной, и я решил сменить гнев на милость.
  – Итак, все в порядке, договорились, – поспешно сказал я.
  В субботу вечером мы с Пуаро уже наслаждались роскошным ужином в зале ресторана «Гранд Метрополитен» среди шумной и оживленной публики. Весь свет, казалось, съехался сюда, в Брайтон! Я был ослеплен. Какие роскошные туалеты, а драгоценности! Право, порой их было столько, что это противоречило не только хорошему вкусу, но и чувству меры… и все же зрелище было потрясающим!
  – Вот это да! – пробормотал Пуаро, у которого, по-видимому, также захватило дух. – Ну и ну! Сплошное жулье, не так ли, Гастингс?
  – Похоже на то, – отозвался я, – остается, правда, надеяться, что все же не все они из одной колоды.
  Пуаро кидал вокруг любопытные взгляды.
  – Знаете, Гастингс, глядя на все это сверкающее великолепие драгоценностей, я порой жалею, что посвятил свой ум не совершению преступлений, а поиску преступников! Представляете, как бы мог воспользоваться подобным случаем опытный и искусный вор? Великолепная возможность – притом, можно сказать, сама плывет в руки! Вот, Гастингс, взгляните хотя бы на ту полную даму, что за столиком возле колонны. Да ведь она буквально увешана бриллиантами с головы до ног – точь-в-точь рождественская елка!
  Я проследил за его взглядом.
  – О, – с удивлением воскликнул я, – да ведь это же миссис Опалсен!
  – Вы ее знаете?
  – Не очень близко. Насколько я помню, ее муж – весьма удачливый брокер. По-моему, в последнее время он сколотил себе изрядное состояние, нажившись во время последнего нефтяного бума.
  Отужинав, мы с Пуаро перебрались в гостиную и тут снова столкнулись с Опалсенами. Я представил им Пуаро, и мы понемногу разговорились. Мало-помалу беседа становилась все более оживленной, и кончилось тем, что кофе мы уже пили все вместе.
  Пуаро рассыпался в комплиментах по поводу некоторых великолепных камней, украшавших необъятную грудь дамы, и ее добродушное лицо вспыхнуло от радости.
  – Знаете, мсье Пуаро, драгоценности – моя страсть! Я просто без ума от них, честное слово! Эд прекрасно знает эту мою маленькую слабость и, когда дела у него идут неплохо, то и дело покупает мне разные безделушки. Представляете – чуть ли не ежедневно приносит мне что-нибудь новенькое! А вы тоже интересуетесь драгоценными камнями?
  – Мне не раз в прежние времена приходилось иметь дело с драгоценностями, мадам. А моя профессия позволяла любоваться самыми известными в мире драгоценными камнями.
  И он пустился в воспоминания. Конечно, не называя ни одного имени, заменив их лишь инициалами, Пуаро рассказал восхищенной миссис Опалсен о знаменитой на весь мир краже исторических драгоценностей одного королевского дома, и взволнованная до глубины души дама слушала его затаив дыхание.
  – О господи, – вздохнула она, словно ребенок, очнувшийся после волшебной сказки, – ну и чудеса! Просто не верится, ей-богу! А знаете, мсье Пуаро, у меня ведь тоже есть жемчуга, с которыми связана интереснейшая история. Насколько я знаю, они считаются одними из красивейших в мире! Жемчужины эти подобраны с безупречным вкусом, а цвет их просто великолепен. Нет, рассказывать тут бесполезно – вы должны увидеть их собственными глазами. Пойду принесу их!
  – О, мадам, – запротестовал Пуаро, – вы слишком любезны! Я не могу воспользоваться вашей добротой. Умоляю вас, не затрудняйте себя!
  – Нет-нет, что вы! Я буду счастлива показать их вам.
  Пышнотелая дама, отмахнувшись от его возражений, поспешно засеменила к лифту. Муж ее, оторвавшись от беседы со мной, бросил на Пуаро вопросительный взгляд.
  – Ваша супруга была так любезна, что настояла на том, чтобы показать нам свое жемчужное ожерелье, – объяснил маленький бельгиец.
  – Ах, эти жемчуга! – На устах Опалсена заиграла улыбка удовлетворенного тщеславия. – Что ж, уверяю вас, мсье Пуаро, они и в самом деле достойны того, чтобы на них посмотреть. В свое время я выложил за них кругленькую сумму. Правда, дело того стоило. Уверяю вас, я не прогадал – я в любую минуту могу выручить за них столько же, сколько и заплатил, если не больше. Может, в один прекрасный день и придется пожертвовать ими, если дела пойдут так же, как сейчас. В Сити с наличными деньгами сейчас неважно. А все проклятый налог на сверхприбыль – это он во всем виноват! – И делец пустился в разговор о финансовых операциях, то и дело пересыпая свое повествование множеством технических терминов, которые я лично просто не в силах был понять.
  Его разглагольствования прервало появление мальчика-коридорного. Подойдя к Опалсену, он что-то тихо прошептал ему на ухо.
  – Э… что такое? Сейчас иду. Она не заболела, надеюсь, нет? Прошу простить меня, джентльмены.
  Он поспешно покинул нас. Пуаро, откинувшись на спинку кресла, закурил одну из своих тоненьких русских сигарет. Потом со свойственной ему аккуратностью и методичностью, не спеша выстроил пустые чашки из-под кофе в один ряд и, окинув их взглядом, удовлетворенно улыбнулся.
  Шло время. Опалсены все не возвращались.
  – Странно, – наконец, не выдержав, заметил я. – Интересно, куда они запропастились?
  Пуаро, невозмутимо разглядывая кольца дыма, одно за другим подымавшиеся к потолку, некоторое время молчал. Потом задумчиво произнес:
  – Думаю, друг мой, они вряд ли вернутся.
  – Но почему?
  – Потому, Гастингс, что, скорее всего, случилось нечто непредвиденное.
  – Что именно? И с чего вы взяли, будто что-то произошло? – удивленно спросил я.
  Пуаро улыбнулся:
  – Несколько минут назад управляющий отелем весьма поспешно вышел из своего кабинета и помчался наверх. Судя по его виду, он был явно взволнован. Мальчик-лифтер, забыв обо всем, разговаривает с одним из коридорных. Звонок вызова лифта, если не ошибаюсь, прозвонил уже раза три, но он не обращает на это ни малейшего внимания. А в-третьих, даже официанты distraits – вы только взгляните! – И Пуаро многозначительно покачал головой – дескать, есть же предел всему! – Значит, дело и впрямь нешуточное. Ага, все как я и думал! Смотрите, Гастингс, вот и полиция!
  Двое мужчин как раз в эту минуту вошли в холл отеля. Один был в форме, другой – в штатском. Перекинувшись несколькими словами с портье, они поспешно направились к лифту. Прошло еще некоторое время, и тот же мальчик-коридорный вышел из лифта и, оглянувшись по сторонам, торопливо направился в нашу сторону.
  – Мистер Опалсен свидетельствует вам свое почтение и спрашивает, не будете ли вы столь любезны, джентльмены, пройти наверх?
  Пуаро мгновенно вскочил на ноги. Можно было подумать, что он ожидал чего-то в этом роде. Я, естественно, без колебаний последовал за ним.
  Апартаменты, которые занимала чета Опалсенов, были на втором этаже. Постучав в дверь, мальчик-коридорный ушел. Услышав изнутри «Войдите!», мы толкнули дверь и вошли. Странная сцена представилась нашим глазам. Перед нами была явно спальня миссис Опалсен, и в самом ее центре, полулежа в кресле, громко и безудержно рыдала сама хозяйка. Зрелище и впрямь было довольно грустным – потоки слез, струившиеся по ее пухлым щекам, проложили дорожки в густом слое покрывавшей их пудры и стекали вниз, прямо на внушительных размеров грудь. Сам мистер Опалсен, вне себя от гнева, метался взад и вперед, как разъяренный тигр в клетке. Двое полицейских замерли посреди комнаты. Один из них держал наготове блокнот. Возле камина застыла горничная – по ее виду было понятно, что девушка перепугана до смерти. По другую его сторону француженка, скорее всего личная горничная миссис Опалсен, заливалась слезами, в отчаянии заламывая руки. Похоже было, что охватившее ее горе вполне могло бы соперничать с отчаянием хозяйки.
  И тут прямо посреди царившего вокруг хаоса появился Пуаро, спокойный и с любезной улыбкой на устах. В ту же минуту с живостью, неожиданной для дамы столь внушительной комплекции, миссис Опалсен выбралась из кресла и кинулась к нему:
  – Ну вот и вы, наконец! Эд может говорить все, что ему вздумается, но я… я верю в перст судьбы, мсье Пуаро! Это моя счастливая звезда послала вас в такую минуту! Только вы сможете вернуть мне мои жемчуга! Если уж не сможете вы, значит, не сможет никто!
  – Умоляю вас, успокойтесь, мадам! – И Пуаро с очаровательной любезностью похлопал взволнованную даму по руке. – Все будет в порядке, уверяю вас. Доверьтесь Эркюлю Пуаро.
  Мистер Опалсен повернулся к одному из полицейских:
  – Надеюсь, ни у кого из вас, джентльмены, не будет возражений против того, чтобы я обратился за помощью к этому джентльмену?
  – Нет-нет, ни малейших, – очень любезно, хотя и совершенно равнодушно, откликнулся тот. – А теперь, быть может, когда ваша супруга немного успокоилась, она найдет в себе силы рассказать нам все поподробнее?
  Миссис Опалсен бросила на Пуаро беспомощный взгляд. Галантно поддерживая ее под руку, он усадил ее обратно в кресло.
  – Прошу вас, присядьте, мадам. Успокойтесь и расскажите нам как можно детальнее, что же тут произошло.
  Это подействовало. Миссис Опалсен утерла слезы и приступила к рассказу:
  – После обеда я поднялась к себе наверх, чтобы достать жемчуга, которые перед этим пообещала показать мсье Пуаро. Горничная и Селестина были, как обычно, в этой комнате.
  – Простите, мадам, а что вы подразумеваете под словами «как обычно»?
  Миссис Опалсен охотно объяснила:
  – Я установила такое правило – никто из служащих отеля не должен входить в эту комнату без Селестины. Горничная убирается здесь по утрам, при этом неотлучно присутствует Селестина, моя личная служанка. Вечером она приходит еще раз, чтобы приготовить постели, – и тоже в ее присутствии. Иначе она в комнату не заходит.
  Итак, как я уже сказала, – продолжала миссис Опалсен, – я поднялась наверх. Открыла дверь, подошла к туалетному столику и выдвинула вот этот ящик, – кивком она указала на нижний правый ящик туалетного столика с двумя тумбами, – достала оттуда шкатулку с драгоценностями и отперла ее. Все, казалось, было на месте… Но жемчуга! Они исчезли!
  Инспектор поспешно строчил в своем блокноте.
  – Когда вы видели их в последний раз? – оторвавшись от этого занятия, спросил он.
  – Когда я переодевалась, чтобы спуститься к обеду, они еще были тут.
  – Вы в этом уверены?
  – Абсолютно! Я помню, как еще гадала, надевать их или нет. В конце концов я отложила их, решив обойтись своими изумрудами. А жемчуг убрала обратно в шкатулку.
  – И кто ее запер?
  – Я сама. А ключ от шкатулки я всегда ношу при себе – на цепочке у меня на шее. – И с этими словами она продемонстрировала нам шею и ключ на ней.
  Инспектор внимательно осмотрел его, пожал плечами:
  – Вор вполне мог заказать себе дубликат. Пара пустяков, поверьте, мадам! К тому же замок самый что ни на есть простой. Ладно, оставим это. И что же вы делали после того, как заперли шкатулку?
  – Убрала ее обратно в нижний ящик, как всегда. Она всегда там стоит.
  – А ящик вы тоже заперли?
  – Нет, я никогда этого не делаю. Поскольку здесь всегда безотлучно находится моя горничная, которой запрещено уходить до моего возвращения, в этом нет нужды.
  Лицо инспектора помрачнело.
  – Правильно ли я понял вас, мадам? Вы утверждаете, что видели драгоценности до того, как спустились к обеду, а с тех пор, по вашим словам, ваша горничная не покидала эту комнату ни на минуту?
  И тут, словно весь ужас ситуации, в которой она неожиданно оказалась, вдруг дошел до ее сознания, Селестина пронзительно взвизгнула и, бросившись на шею Пуаро, бессвязно залопотала по-французски.
  Слова лились непрерывным потоком. Я едва успевал разбирать. Как это ужасно, несправедливо, вопила она. Подумать, что она, Селестина, могла ограбить свою дорогую хозяйку! Вообразить такое! Недаром всем отлично известно, что в полиции сидят круглые дураки. Но мсье, он француз…
  – Бельгиец, мадам, – поправил ее Пуаро, но Селестина, казалось, не обратила на эту тонкость ни малейшего внимания.
  …Мсье не сможет остаться в стороне и смотреть, как на нее возводят это ужасное, нелепое, несправедливое обвинение, в то время как эту наглую девчонку отпустят на все четыре стороны. «Я никогда не доверяла ей! – кричала Селестина. – Рыжая, нахальная… прирожденная воровка! Я с самого начала предупреждала, что ей и на грош верить нельзя. И смотрела за ней в оба глаза, когда та шныряла по спальне, делая вид, что приводит в порядок комнату мадам! Пусть эти идиоты полицейские обыщут ее, и, если они не найдут у нее жемчуга мадам, я съем собственную шляпу!» – вызывающе закончила она.
  Вся эта тирада была произнесена на быстром и почти неразборчивом французском, но разъяренная Селестина сопровождала свою обвинительную речь столь выразительной жестикуляцией, что в конце концов горничная все-таки догадалась, о чем та толкует. Вдруг лицо ее побагровело от злости.
  – Если эта иностранка утверждает, будто я украла драгоценности, то это наглая ложь! – с жаром воскликнула она. – Я и в глаза-то их не видела!
  – Обыщите ее, – взвизгнула француженка, – и увидите, что я права!
  – Ты – врунья и обманщица, слышишь? – сжав кулаки и наступая на Селестину, завопила вторая горничная. – Сама небось свистнула их, а теперь стараешься повесить всех собак на меня! Да я пробыла в комнате минуты три, а потом вернулась леди. А ты сидела тут неотлучно, будто кошка, караулящая мышь!
  Инспектор бросил вопросительный взгляд на Селестину:
  – Это правда? Вы, значит, не покидали эту комнату?
  – Я и в самом деле не оставляла ее одну, – неохотно призналась француженка, – но дважды за это время выходила в свою комнату… вот через эту дверь. Один раз для того, чтобы принести клубок ниток, а другой – за ножницами. Тогда-то она, наверное, и стащила их.
  – Да ты и выходила-то разве что на минуту! – сердито бросила взбешенная горничная. – Шмыгнула туда – и тут же назад. Что ж, пусть полиция меня обыщет! Я буду только рада! Мне нечего бояться.
  В эту минуту кто-то постучался в номер. Инспектор приоткрыл дверь и выглянул в коридор. Он увидел, кто это, и лицо его прояснилось.
  – А! – с облегчением воскликнул он. – Слава богу. Я послал за нашей сотрудницей, которая обычно обыскивает женщин, и она как раз пришла! Надеюсь, вы не станете возражать, – обратился он к горничной, – если я попрошу вас пройти в соседнюю комнату вместе с ней?
  Он сделал приглашающий жест, и горничная, гордо вскинув голову, вышла за дверь. Женщина-инспектор последовала за ней.
  Француженка, жалобно всхлипывая, скорчилась на стуле. Пуаро внимательно разглядывал комнату. Я, как мог, постарался запомнить, что где располагалось, и для верности даже набросал рисунок-схему, на котором поместил гардероб, туалетный столик, комод, кровать, комнату горничной, коридор.
  – Куда ведет эта дверь? – осведомился Пуаро, кивком указав на дверь возле окна.
  – Наверное, в соседний номер, – предположил инспектор. – Впрочем, какая разница, ведь она заперта с этой стороны.
  Подойдя к ней, Пуаро несколько раз повернул ручку, отодвинул задвижку и снова подергал дверь.
  – Похоже, с той стороны то же самое, – пробормотал он. – Что ж, хорошо. По крайней мере, этот вариант можно исключить.
  Он направился к одному окну, потом к другому, тщательно осмотрев их одно за другим.
  – И здесь – ничего! Даже балкона нет.
  – А даже если бы он и был, – вмешался потерявший терпение инспектор, – не вижу, чем бы это могло нам помочь. Ведь горничная не покидала комнату.
  – Это верно, – ничуть не смутившись этой отповедью, сказал Пуаро, – поскольку мадемуазель определенно утверждает, что не уходила из комнаты…
  Его речь была прервана появлением горничной в сопровождении женщины-инспектора.
  – Ничего, – коротко бросила инспекторша.
  – Само собой разумеется, – торжествующе отозвалась горничная, на лице которой застыло оскорбленное выражение. – А этой французской мерзавке должно быть стыдно за то, что она старалась опорочить честное имя бедной девушки!
  – Ладно, ладно, девочка, хватит. Ступай! – открыв дверь, примирительно прогудел инспектор и подтолкнул ее к выходу. – Никто тебя не подозревает. Иди, иди, занимайся своим делом.
  Горничная неохотно вышла.
  – А ее вы не собираетесь обыскать? – бросила она через плечо, ткнув в Селестину пальцем.
  – Да, да, конечно, – захлопнув дверь перед ее носом, он повернул в замке ключ.
  И вот Селестина, в свою очередь, отправилась в соседнюю комнату в сопровождении женщины-инспектора. Через пару минут они обе вернулись. Выразительный жест инспекторши дал понять, что драгоценности найти не удалось.
  Лицо полицейского стало мрачнее тучи.
  – Боюсь, мисс, мне придется так или иначе просить вас поехать со мной в участок. – Он повернулся к миссис Опалсен: – Прошу прощения, мадам. Мне очень жаль, но все указывает на то, что тут замешана ваша горничная. И если жемчугов не нашли при ней, вполне возможно, они спрятаны где-то в другом месте.
  Селестина издала пронзительный вопль и, вся в слезах, вцепилась мертвой хваткой в руку Пуаро. Мой друг повел себя по меньшей мере странно – склонившись к ее уху, он что-то едва слышно прошептал. Та, вздрогнув, отстранилась и с сомнением заглянула ему в глаза.
  – Да, да, дитя мое… уверяю вас, не возражайте – так будет лучше для вас. – Пуаро повернулся к инспектору: – Вы позволите, мсье? Маленький эксперимент… просто чтобы удовлетворить свойственное мне любопытство.
  – Смотря что вы имеете в виду, – с сомнением в голосе отозвался полицейский.
  Пуаро снова повернулся к заплаканной Селестине:
  – Вы сказали нам, что на минутку выходили в свою комнату взять клубок ниток. А не скажете ли, где он лежал?
  – На самом верху комода, мсье.
  – А ножницы?
  – И они тоже.
  – Могу ли я попросить вас, мадемуазель, если это вас не затруднит, повторить то же самое для нас еще раз? Вы сидели за шитьем на этом самом месте, не так ли?
  Селестина уселась в кресло. Потом, повинуясь едва заметному знаку Пуаро, она встала, быстро прошла в соседнюю комнату, взяла с комода клубок ниток и поспешно вернулась.
  Пуаро, вытащив из жилетного кармана серебряные часы-луковицу, внимательно следил за всеми ее действиями, изредка сверяясь со временем.
  – Прошу вас, еще раз, мадемуазель.
  После второго эксперимента он что-то быстро черкнул в блокноте и сунул часы обратно в карман.
  – Благодарю вас, мадемуазель. И вас, мсье… – он с поклоном повернулся к инспектору, – благодарю за вашу любезность.
  Похоже, полицейского инспектора весьма позабавила такая изысканная вежливость маленького бельгийца. Женщина-инспектор и полицейский в штатском увели по-прежнему утопавшую в слезах Селестину.
  Принеся свои извинения миссис Опалсен, оставшийся инспектор принялся за обыск спальни. Он один за другим выдвигал ящики комода, открывал шкаф, перевернул вверх дном постель и простучал весь пол. Мистер Опалсен с критическим выражением лица наблюдал за его действиями.
  – Неужели вы и впрямь рассчитываете найти жемчуга? – наконец не выдержал он.
  – Да, сэр. Все указывает на это. Ведь у нее не было времени вынести их из комнаты. То, что ваша супруга сразу обнаружила пропажу жемчугов, спутало все ее планы. Нет, наверняка они где-то здесь. И виновна одна из них… но сомневаюсь, что в этом замешана горничная из отеля.
  – Не то что маловероятно, – вставил Пуаро, – это попросту невозможно!
  – Что? – Инспектор изумленно уставился на него.
  Пуаро лучезарно улыбнулся в ответ:
  – Сейчас я вам объясню. Гастингс, мой дорогой друг, возьмите-ка мои часы… только осторожно, умоляю вас. Это фамильная драгоценность! Как вы все видели, я только что засек, сколько времени заняли все передвижения мадемуазель. В первый раз она отсутствовала в комнате двадцать секунд, во второй, когда вернулась за ножницами, – пятнадцать. А теперь следите внимательно за тем, что я буду делать. Мадам, не будете ли вы столь любезны дать мне ключ от шкатулки с драгоценностями? Благодарю вас. Гастингс, друг мой, будьте так добры, скажите слово «Начали!».
  – Начали! – повторил я.
  С почти невероятной быстротой Пуаро выдвинул один из ящиков туалетного столика, вытащил шкатулку с драгоценностями, молниеносно вставил ключ в замочную скважину, открыл шкатулку, выхватил первую попавшуюся на глаза безделушку, так же быстро захлопнул и запер шкатулку, поставил ее в ящик и одним толчком задвинул его на место. Действовал он с быстротой фокусника и почти бесшумно.
  – Ну как, друг мой? – с трудом переводя дух, спросил он.
  – Сорок шесть секунд, – отозвался я.
  – Видите? – Он с победоносным видом огляделся. – Надеюсь, теперь ни у кого из вас не осталось ни малейших сомнений, что у горничной попросту не хватило бы времени не то чтобы успеть спрятать жемчуга, но даже достать их из шкатулки.
  – Н-да… похоже, все указывает на француженку, – с удовлетворенным видом протянул инспектор, возвращаясь к обыску. Покончив со спальней миссис Опалсен, он перешел в смежную комнату – ту самую, которую занимала Селестина.
  Я украдкой кинул взгляд на Пуаро и заметил, что между бровями у него залегла недовольная складка. Пуаро озадаченно нахмурился. И вдруг, быстро повернувшись к миссис Опалсен, выпалил:
  – А ваши жемчуга… они, вне всякого сомнения, были застрахованы?
  Похоже, вопрос сбил ее с толку. Миссис Опалсен на мгновение перестала рыдать, и брови ее поползли вверх.
  – Да, – неуверенно протянул Пуаро, – похоже, так оно и есть.
  – Но какое это имеет значение? – сквозь слезы пролепетала несчастная дама. – Мне нужны мои жемчуга, а не эта проклятая страховка! Это было настоящее сокровище… чудо! Никакие деньги мне его не заменят!
  – Очень вам сочувствую, мадам, – мягко сказал Пуаро. – Право же, мне очень жаль. Для женщины чувства – это все, не так ли? Но мсье, ваш супруг… хотя он, конечно, не обладает столь же тонкой душой, как мадам, несомненно, поймет ваши страдания и постарается как-то… э… возместить…
  – О, конечно, конечно, – не очень уверенно произнесла миссис Опалсен, утирая глаза. – И все же…
  Торжествующий рев, вырвавшийся из глотки инспектора, не дал ей закончить. Хлопнула дверь, и он, размахивая чем-то над головой, ворвался в комнату.
  С не просохшими еще слезами на щеках миссис Опалсен стремглав бросилась к нему и выхватила безделушку из его рук. Радость настолько преобразила ее, что она в мгновение ока превратилась в другую женщину.
  – О, мои жемчуга!
  Дрожащими руками она прижала их к могучей груди. Мы столпились вокруг нее.
  – Где вы их нашли? – тут же спросил Опалсен.
  – В постели Селестины. Умно придумано – жемчуга лежали между простыней и матрасом. Должно быть, стащила их и сунула туда, прежде чем вернулась горничная.
  – Вы позволите, мадам? – вежливо осведомился Пуаро.
  Взяв из ее рук жемчужное ожерелье, он поднес его к глазам, внимательно разглядывая. Потом с галантным поклоном вернул владелице.
  – Боюсь, мадам, мне придется вас огорчить, – смущенно произнес полицейский инспектор, – ожерелье пока останется у нас… до выяснения всех обстоятельств этого дела. Я дам вам расписку. И постараюсь вернуть вам, как только расследование будет закончено.
  Мистер Опалсен недовольно сдвинул брови:
  – Это и в самом деле необходимо?
  – Боюсь, что так, сэр. Простая формальность.
  – Пускай забирают, Эд! – воскликнула его жена. – Честно говоря, мне так даже будет спокойнее, если я буду знать, что жемчуга у них в руках. При одной мысли о том, что какой-нибудь негодяй может снова стащить их, мне, ей-богу, делается дурно! Ах, мерзкая девчонка! А я, глупая, до последней минуты все никак не могла поверить, что это она!
  – Тихо, тихо, дорогая, не стоит так расстраиваться.
  Я почувствовал, как чья-то рука тихо тронула меня за плечо. Это был Пуаро.
  – Не кажется ли вам, друг мой, что сейчас самое время потихоньку улизнуть? Боюсь, наши услуги здесь больше не нужны.
  Однако, прикрыв за собой дверь номера, Пуаро, казалось, заколебался. И вдруг, к большому моему удивлению, с сокрушенным видом покачал головой:
  – Нет, погодите… надо осмотреть соседний номер.
  Дверь в номер была не заперта, и мы беспрепятственно проникли внутрь. Судя по всему, номер предназначался для двоих, но сейчас здесь никто не жил. Мебель покрывал толстый слой пыли. Мой друг, весьма чувствительный к таким вещам, провел пальцем по поверхности стола возле окна, тяжело вздохнул, заметив, что палец оставил заметную дорожку в пыли, и скорчил выразительную гримасу.
  – Уборка оставляет желать много лучшего, – сухо заметил он, поджав губы.
  Повернувшись к окну, он принялся задумчиво разглядывать его. Похоже, что-то его глубоко заинтересовало. На время в комнате воцарилась тишина.
  – Ну что? – нетерпеливо прервал я его размышления. – Для чего мы здесь, Пуаро? Может быть, расскажете, что у вас на уме?
  Пуаро вздрогнул, будто очнулся, и виновато взглянул на меня:
  – Je vous demande pardon, mon ami. Просто хотел убедиться, что дверь номера с этой стороны тоже заперта на задвижку.
  – Понятно, – сказал я, оглядев дверь, через которую можно было пройти в соседний номер, – итак, она, как видите, заперта.
  Пуаро кивнул. Казалось, какая-то мысль по-прежнему не давала ему покоя.
  – Да и потом, в любом случае, – продолжал я, – какое это имеет значение? Дело-то все равно закрыто. Жаль, конечно. Хотелось бы мне, чтобы вам в очередной раз представился шанс блеснуть. Но, увы, дело оказалось проще пареной репы. Даже такой осел, как этот инспектор, не мог тут ошибиться.
  Пуаро снова кивнул:
  – Но дело вовсе не закончено, друг мой. И не будет закончено, пока мы не найдем того, кто на самом деле стащил жемчуга.
  – Разве это не дело рук горничной?
  – А, собственно, с чего вы взяли?
  – Ну, – запинаясь, промямлил я, – ведь их же нашли… в ее собственной постели!
  – Та-та-та, – нетерпеливо перебил Пуаро, – какой же это жемчуг, друг мой!
  – Что?!
  – Подделка, Гастингс. Обыкновенная подделка!
  От изумления я лишился дара речи.
  Пуаро ослепительно улыбнулся мне:
  – Наш добрый друг инспектор вряд ли хорошо разбирается в драгоценных камнях. И то, что он с таким триумфом продемонстрировал нам, не более чем фальшивка!
  – Пойдемте! – вскричал я, хватая его за руку и пытаясь увлечь за собой.
  – Куда?
  – Надо немедленно бежать к Опалсенам!
  – Думаю, этого делать не стоит.
  – Но эта бедняжка…
  – Ну что ж, Гастингс, эта самая бедняжка, как вы ее называете, думаю, будет спать гораздо спокойнее, пребывая в уверенности, что ее драгоценные жемчуга в руках нашей доблестной полиции.
  – А вор преспокойно удерет с настоящими жемчугами!
  – Ах, мой друг, вы, как всегда, говорите не подумав! А откуда вам, к примеру, знать, что жемчуга, уникальные жемчуга, которые миссис Опалсен накануне столь заботливо уложила в свою шкатулку, уже тогда не были поддельными? И что кража – я имею в виду настоящую кражу – не была совершена гораздо раньше, может быть, месяц назад?
  – О боже! – совершенно сбитый с толку, пробормотал я.
  – Именно, – лучась удовлетворенной улыбкой, подтвердил Пуаро. – Значит, мы продолжим розыск.
  Он направился к двери, постоял немного возле нее как бы в нерешительности, потом вышел в коридор, уверенно прошел в дальний конец, остановившись возле дверей в небольшую клетушку, где горничные и коридорные каждого этажа держали свои хозяйственные принадлежности. Там мы застали небольшое сборище. Горничная, с которой мы недавно имели возможность познакомиться, окруженная группкой взволнованных слушателей, с жаром рассказывала любопытным о тех испытаниях, что выпали на ее долю. Заметив нас, она остановилась на полуслове и вопросительно посмотрела в нашу сторону. Пуаро с обычной для него галантностью отвесил ей изысканный поклон:
  – Прошу прощения за беспокойство, мадемуазель. Не будете ли вы столь любезны открыть мне номер, который занимает мистер Опалсен?
  Женщина охотно согласилась, и мы вместе с ней направились обратно. Номер, в котором жил мистер Опалсен, был по другую сторону коридора. Дверь его была как раз напротив двери в спальню супруги. Горничная, вытащив из кармана запасной ключ, отперла номер, и мы вошли.
  Когда она уже повернулась, чтобы уйти, Пуаро вдруг обратился к ней:
  – Одну минуту, мадемуазель. Скажите, вы никогда не видели среди вещей мистера Опалсена вот такую карточку?
  Он протянул ей обычную белую визитную карточку – простой прямоугольник из белого картона, на мой взгляд, ничем не примечательную. Горничная, взяв ее в руки, внимательно разглядывала ее, затем покачала головой:
  – Нет, сэр. По-моему, нет. Но в комнатах джентльменов обычно чаще бывает коридорный.
  – Понимаю. Благодарю вас, мадемуазель.
  Пуаро забрал у нее визитку. Горничная поспешно вышла из номера. Пуаро, как мне показалось, явно что-то не давало покоя. Наконец он коротко кивнул, словно в ответ на собственные мысли, и повернулся ко мне:
  – Прошу вас, позвоните, Гастингс. Три раза – так обычно вызывают коридорного.
  Снедаемый любопытством, я, однако, молча повиновался. А Пуаро, забыв, по-видимому, о моем существовании, опрокинул на пол содержимое корзинки для бумаг и хлопотливо рылся в груде мусора.
  Через несколько минут на вызов явился коридорный. Пуаро задал ему тот же самый вопрос, что и горничной, и точно так же дал посмотреть на какую-то карточку. Ответ, увы, был тем же. Коридорный твердо заявил, что не видел ничего похожего среди вещей, принадлежавших мистеру Опалсену. Пуаро вежливо поблагодарил его, и тот удалился, правда, на мой взгляд, довольно неохотно. Судя по выражению его лица, коридорного терзало мучительное любопытство по поводу перевернутой корзинки и разбросанных повсюду бумажек. Скорее всего, он не успел заметить, как Пуаро, запихивая всю эту неопрятного вида кучу мусора обратно в корзинку, с досадой пробормотал себе под нос:
  – А ведь жемчуга были застрахованы на большую сумму…
  – Пуаро! – пораженный, воскликнул я. – Теперь я понимаю…
  – Ничего вы не понимаете, друг мой, – поспешно перебил он меня, – впрочем, как обычно! Это невероятно – и тем не менее так оно и есть! Ну что ж, предлагаю вернуться к себе.
  Мы молча направились к своему номеру. Едва успев закрыть за собой дверь, Пуаро вдруг бросился переодеваться, чем совершенно сбил меня с толку.
  – Сегодня же вечером возвращаюсь обратно в Лондон, друг мой, – объяснил он. – Это совершенно необходимо.
  – Да?
  – Абсолютно. Само собой, основная работа мозга уже завершена (ах, эти замечательные серые клеточки, друг мой!), но теперь нужны факты, подтверждающие мою теорию. Я непременно должен их отыскать! И пусть никто не думает, что Эркюля Пуаро можно обмануть!
  – Жаль. А я рассчитывал уговорить вас отдохнуть хотя бы несколько дней, – уныло протянул я.
  – Не злитесь, мой дорогой, умоляю вас! Тем более что я рассчитываю на вас. Надеюсь, вы окажете мне одну услугу… так сказать, в честь старой дружбы.
  – Конечно, – поспешно ответил я, сразу воспрянув духом; мне вдруг стало стыдно. – Что надо сделать?
  – Рукав моего пиджака, того, что я только что снял… не могли бы вы его почистить? Видите, там что-то белое – то ли пудра, то ли мел. Ничуть не сомневаюсь, друг мой, что вы заметили, как я провел пальцем вдоль ящика туалетного столика, не так ли?
  – Боюсь, что нет.
  – Ай-ай-ай, Гастингс! Вы должны были внимательно следить за тем, что я делаю. Ну да ладно. Вот тогда-то я и перепачкался в этом белом порошке и по рассеянности не заметил, что заодно испачкал и рукав пиджака. Поступок, достойный всяческого сожаления и тем более совершенно не согласующийся с моими принципами.
  – Но что это за белый порошок? – перебил его я. Принципы Пуаро нимало меня не занимали. Тем более что я и так их уже основательно изучил.
  – Ну-ну, естественно, это не знаменитый яд Борджиа, – игриво подмигнув мне, ответил Пуаро. – Вижу, Гастингс, ваше воображение уже заработало! Боюсь, это всего лишь обычный мелок.
  – Мелок?
  – Ну да. Тот самый, которым принято натирать края ящиков, чтобы они выдвигались без всякого шума.
  Я расхохотался:
  – Ах вы, старый греховодник! А я-то бог знает чего только себе не вообразил!
  – До свидания, друг мой! Меня уже нет. Я улетаю!
  Дверь за ним с шумом захлопнулась. Улыбаясь чуть грустно, чуть умиленно, я снял с вешалки пиджак Пуаро и потянулся за платяной щеткой.
  
  На следующее утро, не получив весточки от моего друга, я решил после завтрака немного прогуляться. Встретил кое-кого из старых друзей и пообедал вместе с ними в отеле. Потом, покуривая, мы долго болтали о прежних временах. За разговором время летело незаметно, и, когда я наконец вернулся в «Гранд Метрополитен», было уже больше восьми.
  Первое, что я увидел, был Пуаро, еще более щеголеватый и сияющий, чем обычно; он восседал, стиснутый с двух сторон тучными Опалсенами. Лицо его лучилось улыбкой величайшего торжества.
  – Мой дорогой друг Гастингс! – воскликнул он и с протянутыми руками бросился мне навстречу. – Обнимите меня покрепче, друг мой! Дело благополучно завершено!
  К счастью, на этот раз он решил ограничиться лишь крепким рукопожатием. Впрочем, от Пуаро можно было ожидать чего угодно. Я бы, скажем, ничуть не удивился, если бы он при всех бросился мне на шею.
  – Стало быть, вы хотите сказать… – неуверенно начал я.
  – Все чудесно, говорю я вам! – вмешалась миссис Опалсен. Ее пухлое лицо сияло от счастья. – Разве я не говорила тебе, Эд, что если уж ему не удастся вернуть мои жемчуга, так не удастся никому?
  – Говорила, дорогая, говорила. И, как всегда, оказалась права.
  Я бросил беспомощный взгляд на Пуаро, и он тут же пришел мне на помощь:
  – Что ж, мой дорогой Гастингс, как говорите вы, англичане, все к лучшему. Садитесь поудобнее, и я расскажу вам, как мне удалось благополучно и ко всеобщему удовлетворению распутать это дело.
  – Значит, оно закончено?
  – Да, конечно, друг мой. Оба арестованы.
  – Кто арестован?!
  – Горничная и коридорный, черт побери! Так вы, значит, так ничего и не поняли, Гастингс? И не подозревали эту парочку? Даже после того, как я показал вам следы мела?
  – Но вы же сами сказали, для чего его используют, – смущенно забормотал я.
  – Совершенно верно – для того, чтобы ящик можно было бесшумно выдвинуть или задвинуть. Вот и на этот раз кому-то было очень нужно, чтобы этот ящик скользил взад и вперед без малейшего шума. Но кто это был? Безусловно, горничная. Их план был настолько простым и в то же время гениальным, что догадаться с первого раза было попросту невозможно – даже мне, Эркюлю Пуаро!
  А теперь послушайте, как все было задумано. Коридорный спрятался в соседнем номере и терпеливо ждал. Француженка-горничная на минуту выходит из комнаты. И, воспользовавшись ее отсутствием, горничная с быстротой молнии выдвигает нижний ящик туалетного столика, вынимает шкатулку с драгоценностями мадам и, отодвинув задвижку, передает ее в соседний номер, коридорному. А тот уже не торопясь отпирает ее приготовленным дубликатом ключа, о котором он, вне всякого сомнения, позаботился заранее, вынимает жемчуг и дожидается своего часа. И тут Селестина, на их счастье, снова выходит. И – пф-ф! – все тут же повторяется. Через мгновение ящик со шкатулкой вновь стоит на своем обычном месте.
  Тут возвращается мадам. Кража обнаружена. Поднимается шум. Горничная требует, чтобы ее обыскали, требует громогласно, с праведным гневом и слезами оскорбленной добродетели. И покидает комнату с высоко поднятой головой. Поддельное ожерелье, которым они заблаговременно обзавелись, уже лежит там, куда они подбросили его еще утром, – в постели Селестины! И тут, вне всякого сомнения, постаралась ловкая горничная! Мастерский ход!
  – Но зачем вы ездили в Лондон, Пуаро?
  – А вы помните визитную карточку?
  – Признаюсь, она поставила меня в тупик… да и до сих пор я все еще не понимаю… я подумал… – Покосившись на мистера Опалсена, я деликатно кашлянул.
  Пуаро расхохотался:
  – Так и есть! Вы ни о чем не догадались. Как и коридорный, к счастью. Покрытие на этой карточке было обработано специальным составом – для снятия отпечатков пальцев. После этого я отправился прямиком в Скотленд-Ярд, отыскал нашего старого друга инспектора Джеппа и изложил ему все факты. И, как я и предполагал, оказалось, что эта пара отпечатков принадлежат двум хорошо известным полиции ворам, специалистам по кражам драгоценностей, которых разыскивали давным-давно. Джепп вернулся сюда вместе со мной, арестовал эту парочку, и жемчужное ожерелье было найдено у коридорного. Умные мошенники, нечего сказать, но они недооценили мой метод! Разве я не говорил вам, Гастингс, раз сто по крайней мере, что без метода…
  – По крайней мере раз сто! – возмущенно перебил его я. – А как же насчет их метода?
  – Ах, друг мой, это была гениальная идея – устроиться работать в отеле горничной и коридорным, но нельзя же при этом пренебрегать своими прямыми обязанностями! Они оставили номер неубранным. Поэтому, когда мошенник поставил шкатулку с драгоценностями на маленький столик возле смежной двери, она оставила в пыли весьма характерный след!
  – Помню! – вскричал я.
  – Правда, сначала я сомневался. Но после этого – о, после этого я был уверен!
  – И я получила обратно мой жемчуг, – на манер хора в древнегреческой трагедии отозвалась миссис Опалсен.
  На какое-то время воцарилось молчание.
  – Что ж, – подумав, заявил я, – пожалуй, пойду поужинаю.
  Пуаро предложил составить мне компанию.
  – А ведь вся слава в этом деле выпала не вам, – сокрушенно сказал я.
  – Ну и что? – беззаботно отмахнулся Пуаро. – Пусть! Славу поделят между собой Джепп и местный инспектор. Но, – и он с довольным видом похлопал себя по карману, – и я не остался внакладе, друг мой. Угадайте, что у меня здесь? Чек – от мистера Опалсена, и на весьма внушительную сумму. Что скажете, друг мой? Жаль, что наш уик-энд прошел не совсем так, как мы рассчитывали. Может быть, вернемся сюда в другой раз – но, чур, платить буду я!
  
  
  Тайна Маркет-Бэйзинга
  – В конце концов, ничто не может сравниться с нашей природой, не так ли? – сказал инспектор Джепп, глубоко вдыхая носом свежий деревенский воздух и не спеша выдыхая его ртом.
  Мы с Пуаро с жаром поддержали его прочувствованное высказывание. Идея провести уик-энд в Маркет-Бэйзинге, маленьком провинциальном городке, принадлежала именно нашему старому знакомому – инспектору из Скотленд-Ярда. Джепп оказался увлеченным ботаником и на досуге рассуждал о крошечных цветочках с невероятно длинными латинскими названиями с таким воодушевлением, которое его не охватывало даже тогда, когда он вспоминал о раскрытых им преступлениях.
  – Никто здесь не знает нас, и мы никого здесь не знаем, – добавил Джепп, поясняя свою позицию. – В том-то и прелесть подобных вылазок.
  Однако судьба на сей раз распорядилась несколько иначе, поскольку в деревеньке, что находилась в пятнадцати милях от этого городка, произошло отравление мышьяком, и местному констеблю понадобилось срочно связаться со Скотленд-Ярдом. Тем не менее восторженное приветствие при встрече с великим столичным сыщиком только повысило благодушное настроение Джеппа, и воскресным утром, когда мы сидели за завтраком в небольшой столовой деревенской гостиницы возле окна, перед которым покачивались залитые солнечным светом ветки жимолости, все мы пребывали в прекрасном расположении духа. Яичница с беконом оказалась просто замечательной, а кофе не так хорош, но вполне сносен и в меру горяч.
  – Вот это жизнь… – протянул Джепп. – Когда я выйду в отставку, то обоснуюсь в каком-нибудь маленьком городке. В таком же тихом, далеком от преступлений местечке!
  – Le crime, il est partout, – заметил Пуаро, взяв небольшой ломтик хлеба и подозрительно поглядывая на воробья, нахально выжидавшего на подоконнике.
  Я с небрежным видом процитировал:
  У кролика невинный вид,
  Но часто он тайком шалит,
  Мне, право, стыдно говорить,
  Что может кролик натворить[98].
  – Господи, – сказал Джепп, откидываясь на спинку стула, – полагаю, я могу заказать еще яичницу и, пожалуй, даже с двойной порцией ветчины. Что вы на это скажете, капитан?
  – Полностью поддерживаю, – с готовностью ответил я. – А вы, Пуаро?
  Тот с сомнением покачал головой.
  – Не стоит переполнять желудок, а то голова откажется работать, – заметил он.
  – А я все же рискну еще немного пополнить желудок, – рассмеялся Джепп. – Мне достался желудок большого размера; и, кстати, месье Пуаро, вы что-то слегка располнели. Девушка, будьте любезны, еще две яичницы с двойной порцией ветчины.
  Однако в этот момент дверной проем загородила внушительная фигура констебля Полларда.
  – Я надеюсь, вы простите меня за то, что я беспокою вас, инспектор, джентльмены… но я был бы рад получить ваш совет, инспектор.
  – По выходным дням, – поспешно заявил инспектор, – я не расследую никаких дел. А что там у вас случилось?
  – Джентльмен из Лей-Хаус… застрелился… выстрел в голову.
  – Что ж, такое бывает, – прозаично заметил Джепп. – Долги или женщина, как я полагаю. Сожалею, Поллард, но я ничем не могу вам помочь.
  – Загвоздка в том, – сказал констебль, – что он не мог сам застрелиться. По крайней мере, так говорит доктор Джайлс.
  Джепп поставил чашку на стол.
  – Не мог сам застрелиться? Что вы имеете в виду?
  – Так говорит доктор Джайлс, – повторил Поллард. – Он говорит, что это совершенно невозможно. Он пребывает в полнейшем недоумении: дверь была заперта изнутри, окна – на задвижках, но доктор упорно твердит, что самоубийство просто исключено.
  Это решило дело. Повторный заказ яичницы с ветчиной был отменен, и уже пару минут спустя вся наша компания с максимально возможной скоростью шагала в направлении Лей-Хаус, а по пути Джепп устроил констеблю настоящий допрос.
  Умершего звали Уолтер Протеро. Это был уже зрелый человек средних лет и жил здесь затворником. Он приехал в Маркет-Бэйзинг восемь лет назад и снял старый особняк Лей-Хаус – разбросанное, пришедшее в упадок строение. За его хозяйством присматривала экономка, которую он привез с собой. Мисс Клегг – незаурядная дама, весьма уважаемая в городке. И только недавно к мистеру Протеро приехали гости, некие мистер и миссис Паркер из Лондона. Сегодня утром экономка не смогла достучаться до своего хозяина, она сильно встревожилась, обнаружив, что дверь заперта, и позвонила в полицию и доктору. Констебль Поллард и доктор Джайлс незамедлительно явились. Общими усилиями им удалось взломать дубовую дверь спальни.
  Мистер Протеро лежал на полу с простреленной головой, в его правой руке был пистолет. Все выглядело, как явное самоубийство.
  Однако осмотр тела привел доктора Джайлса в недоумение, и в итоге, отозвав констебля в сторонку, он сообщил ему о своем недоумении, вследствие чего Поллард сразу подумал о Джеппе. Оставив доктора у трупа, он поспешил в гостиницу.
  К тому времени, когда констебль закончил свое повествование, мы подошли к Лей-Хаус, большому обветшалому особняку, окруженному запущенным, заросшим сорными травами садом. Входные двери были открыты, и мы прямиком прошли в холл, затем в маленькую, примыкавшую к кухне столовую, откуда доносились голоса. В комнате были четыре человека: вызывающе одетый мужчина с неприятной внешностью, который сразу же вызвал у меня антипатию; женщина – хотя и красивая, но вульгарная; еще одна женщина в строгом темном платье, которая стояла в стороне от остальных и, как я понял, была экономкой; и высокий мужчина в твидовом спортивном костюме, с умным доброжелательным лицом, который, очевидно, держал ситуацию под контролем.
  – Доктор Джайлс, – сказал констебль, – это полицейский инспектор Джепп из Скотленд-Ярда и два его друга.
  Доктор представил нам мистера и миссис Паркер. Затем он повел нас на второй этаж. Поллард, подчиняясь приказу Джеппа, остался внизу, чтобы приглядывать за домочадцами. Поднявшись, мы прошли по коридору и оказались возле открытого дверного проема. Выбитая дверь лежала на полу спальни.
  Мы вошли в комнату. Тело убитого все еще лежало на полу. Мистер Протеро был бородатым мужчиной средних лет с посеребренными висками. Джепп опустился на колени возле трупа.
  – Пуля вошла в голову за левым ухом, – заключил инспектор.
  – Именно так, – подтвердил доктор. – Поэтому очевидно, что он не мог сам застрелиться. Он бы вывихнул руку, попытавшись таким образом завести ее за голову. В общем, он не мог этого сделать.
  – И все-таки его рука сжимала пистолет? Где он, кстати?
  Доктор показал на стол.
  – Только он не был зажат в его руке, – уточнил он, – скорее я сказал бы, что он был вложен в его руку.
  – Зафиксируем это позже, – сказал Джепп. – В целом все довольно ясно. – Он осмотрел пистолет. – Произведен один выстрел. Мы проверим отпечатки пальцев, но я почти уверен, что мы обнаружим на нем только ваши пальчики, доктор Джайлс. Когда наступила смерть?
  – Прошедшей ночью. Я не в состоянии так точно определить время, как замечательные эксперты из детективных историй. Но могу сказать, что он мертв уже порядка двенадцати часов.
  До сих пор Пуаро практически оставался безучастным. Он стоял со мной в сторонке, наблюдая за работой инспектора Джеппа. Только время от времени он слегка шмыгал носом, принюхиваясь, словно его тревожил какой-то непонятный, витавший в комнате запах. Я тоже принюхался, но не уловил ничего такого, что могло бы вызвать интерес. Воздух казался совершенно свежим, лишенным каких-либо запахов. И тем не менее Пуаро продолжал подозрительно шмыгать носом, словно его острый нюх определил нечто упущенное мною.
  Когда Джепп наконец отошел от трупа, над ним склонился Пуаро. Он не обратил никакого внимания на рану. Сначала мне показалось, что он осматривает пальцы руки, в которой был пистолет, но потом я понял, что его заинтересовал носовой платок, торчавший из рукава. Мистер Протеро был одет в темно-серый костюм. Наконец Пуаро поднялся с колен, но продолжал озадаченно поглядывать на носовой платок.
  Джепп призвал его на помощь, чтобы поднять дверь. Улучив подходящий момент, я тоже опустился на колени рядом с телом и, достав платок из рукава, тщательно осмотрел его. Это был совершенно обычный платок из белого батиста без каких-либо меток или пятен. Я засунул его обратно и в полном недоумении разочарованно покачал головой.
  Дверь была уже поднята. Я понял, что Джепп и Пуаро пытаются найти ключ. Но их поиски оказались тщетными.
  – Итак, что мы имеем? – сказал Джепп. – Окно закрыто на шпингалет. Убийца вышел обычным путем, запер дверь и унес ключ с собой. Он надеялся, что никто не заметит отсутствия ключа и все решат, будто Протеро заперся в спальне и застрелился. Вы согласны со мной, Пуаро?
  – В общем, я согласен, да; только было бы куда проще и надежнее подсунуть ключ обратно в комнату под дверь. Тогда все выглядело бы так, будто ключ просто выпал из замочной скважины.
  – Разумеется, но вы же не думаете, что всех осеняют такие блестящие идеи, как вас. Если бы вы задумали совершить преступление, то оно было бы идеальным. Есть еще какие-то замечания, месье Пуаро?
  Пуаро, как мне показалось, пребывал в некоей растерянности. Он обвел глазами комнату и заметил кротким, почти извиняющимся тоном:
  – Он много курил, этот месье.
  Вполне справедливое замечание – на каминной решетке, как и в пепельнице, что стояла на столике возле массивного кресла, было полно окурков.
  – За прошлый вечер он, должно быть, выкурил около двадцати сигарет, – сообщил Джепп. Наклонившись, он тщательно изучил содержимое камина, а потом переключился на пепельницу. – Все сигареты одного сорта, – заявил он, – и выкурены одним человеком. В этом нет ничего особенного, месье Пуаро.
  – А я и не предполагал, что оно будет, – пробормотал мой друг.
  – Ба! – воскликнул Джепп. – Что это? – Быстро нагнувшись, он подхватил какую-то яркую и блестящую вещицу, лежавшую на полу рядом с трупом. – Сломанная запонка. Интересно, кому она принадлежит. Доктор Джайлс, не могли бы вы сходить вниз и пригласить сюда экономку?
  – А как быть с Паркерами? Он очень торопится уехать, говорит, что его ждут неотложные дела в Лондоне.
  – Вполне понятно. Но с делами ему придется повременить. Судя по всему, именно здесь ему, вероятно, придется улаживать кое-какие неотложные дела! Пришлите сюда экономку, а сами вместе с Поллардом следите за тем, чтобы Паркеры никуда не улизнули. Кстати, кто-нибудь из домашних заходил сюда сегодня?
  Доктор задумчиво помолчал.
  – Нет, они оставались в коридоре, пока мы с Поллардом осматривали тело.
  – Вы уверены в этом?
  – Абсолютно уверен.
  Доктор отправился выполнять поручение.
  – Славный мужик, – одобрительно заметил Джепп. – Некоторые из этих спортивного вида докторов оказываются первоклассными парнями. Ладно, хотел бы я знать, кому же понадобилось убивать этого бедолагу? Нам известно, что в доме были три человека. Едва ли я стал бы подозревать экономку. Она прожила здесь с ним уже восемь лет и при желании давно могла бы убить его. Нужно бы узнать, кто такие эти Паркеры? Честно говоря, они производят не очень хорошее впечатление.
  В этом момент в комнате появилась мисс Клегг. Тощая, костлявая женщина с аккуратно уложенными на прямой пробор седыми волосами. Вид у нее был вполне деловой и внушающий уважение. Отвечая на вопросы Джеппа, она поведала нам, что прослужила у покойного четырнадцать лет. Он был щедрым и тактичным хозяином. Чету Паркеров она впервые увидела три дня назад, когда они неожиданно приехали к мистеру Протеро. У нее создалось впечатление, что они были незваными гостями, то есть ее хозяин не очень-то обрадовался, увидев их. Она не смогла опознать запонку, которую ей показал Джепп, но с уверенностью заявила, что у мистера Протеро таких запонок не было. Когда ее спросили о пистолете, она сказала, что, насколько ей известно, у ее хозяина было такого типа оружие. Он держал его под замком. Она не смогла точно сказать, принадлежало ли найденное оружие ее хозяину, поскольку видела его пистолет только один раз несколько лет назад. Никакого выстрела прошлой ночью она не слышала, но это и неудивительно для такого большого и разбросанного строения, учитывая, что ее комнаты, как и те, что она приготовила для Паркеров, находятся в другом крыле здания. Мисс Клегг не знала, в какое время мистер Протеро отправился спать, поскольку к себе она ушла в половине десятого, когда он еще бодрствовал. Уединяясь в своей спальне, он обычно не сразу ложился спать. Частенько просиживал в кресле до глубокой ночи, покуривая и читая книги. Он был заядлым курильщиком.
  Тут Пуаро вставил вопрос:
  – Ваш хозяин, как правило, закрывал на ночь окно или нет?
  Мисс Клегг задумалась.
  – Обычно оно было открыто, во всяком случае, фрамуга.
  – Но сейчас оно закрыто. Как вы можете объяснить это?
  – Не знаю, возможно, он закрыл его, почувствовав сквозняк.
  Задав еще пару вопросов, Джепп отпустил ее. Затем он по отдельности допросил чету Паркеров. Миссис Паркер была явно настроена на истеричный и слезливый лад, а мистер Паркер настроен был по-боевому и просто-таки извергал угрозы и проклятия. Он отрицал, что найденная запонка принадлежит ему, но поскольку его жена успела опознать ее, то это отрицание вряд ли улучшило его положение; и поскольку он также заявил, что вообще не заходил в комнату Протеро, Джепп счел, что у него достаточно оснований для того, чтобы задержать Паркера.
  Препоручив его заботам Полларда, Джепп поспешил в деревню, чтобы связаться с полицейским управлением. А мы с Пуаро побрели обратно в гостиницу.
  – Вы почему-то на редкость спокойны, – заметил я. – Неужели этот случай не заинтересовал вас?
  – Au contraire[99], он чрезвычайно заинтересовал меня. Но и озадачил меня также.
  – Неясен мотив, – задумчиво произнес я. – Но я уверен, что этот Паркер – темная лошадка. Обстоятельства вроде бы вполне очевидно складываются не в его пользу, но поскольку отсутствует мотив, он еще может выкрутиться.
  – Неужели вы не заметили одну очень важную деталь, которую, естественно, пропустил Джепп?
  Я с любопытством посмотрел на него.
  – Ну, что же вы там припрятали в рукаве, Пуаро?
  – Вернее было бы спросить: что было спрятано в рукаве покойного?
  – А-а, вы о том носовом платке!
  – Совершенно верно, о том самом платке.
  – Моряки обычно прячут платки в рукавах, – задумчиво сказал я.
  – Отлично замечено, Гастингс, хотя у меня на уме совсем иное.
  – А что же еще?
  – М-да, мне не дает покоя запах сигаретного дыма.
  – Я совсем его не почувствовал, – удивленно воскликнул я.
  – Вот и я тоже, cher ami.
  Я пристально взглянул на него. Бывает очень трудно понять, когда Пуаро морочит голову, но на сей раз он выглядел совершенно серьезным.
  
  Дознание состоялось через два дня. Между тем на свет выплыли новые доказательства. Какой-то бродяга признался, что перелезал через стену в сад Лей-Хаус, где частенько ночевал в незапертом сарае. Он заявил, что слышал, как около полуночи в комнате второго этажа громко спорили двое мужчин. Один требовал какие-то деньги, а другой яростно отказывался их платить. Спрятавшись за кустами, он хорошо разглядел этих мужчин, поскольку они прохаживались возле освещенного окна. В одном из них он узнал мистера Протеро, владельца этого дома, а другой явно походил на мистера Паркера.
  Теперь стало ясно, что Паркеры приехали в Лей-Хаус, чтобы шантажировать Протеро, и когда позднее выяснилось, что настоящее имя покойного было Уэндовер и что он был лейтенантом военно-морского флота и имел отношение к взрыву на крейсере «Мерритот» в 1910 году, то дело вроде бы стало проясняться. Предполагалось, что Паркер, осведомленный о той роли, которую играл в этом взрыве Уэндовер, выследил его и потребовал деньги за молчание, которые тот отказывался платить. В пылу ссоры Уэндовер вытащил пистолет, а Паркеру удалось выхватить у него оружие, и в итоге он убил Уэндовера, попытавшись придать этому убийству вид самоубийства.
  Дело передали в суд, сохранив за Паркером право на защиту. Мы с Пуаро присутствовали на судебном разбирательстве. Когда мы вышли из зала городского суда, Пуаро решительно взмахнул головой.
  – Так и надо сделать, – пробурчал он себе под нос. – Да, так и надо сделать. Больше откладывать нельзя.
  Он зашел на почту и написал письмо, которое отправил со специальным посыльным. Я не разглядел, кому оно было адресовано. В гостинице Пуаро заметно нервничал, то и дело подходя к окну.
  – Я жду гостей, – пояснил он. – Не может быть… Несомненно, я не мог ошибиться! Да, вот и она.
  К моему крайнему удивлению, через минуту к нам в номер вошла мисс Клегг. Она выглядела не такой спокойной, как обычно, и тяжело дышала, точно бежала всю дорогу. Я увидел страх в ее глазах, когда она взглянула на Пуаро.
  – Присаживайтесь, мадемуазель, – доброжелательно сказал он. – Мои предположения оказались правильными, не так ли?
  Вместо ответа она разразилась слезами.
  – Почему вы так поступили? – мягко спросил Пуаро. – Почему?
  – Я очень любила его, – ответила она. – Я нянчила его, когда он был еще совсем ребенком. О, будьте милосердны ко мне!
  – Я сделаю все, что в моих силах. Но вы же понимаете, я не могу позволить, чтобы повесили невинного человека… невзирая на то, что он – изрядный мерзавец.
  Она выпрямилась и тихо сказала:
  – Наверное, поэтому я так и поступила. Делайте так, как считаете нужным.
  Затем она встала и поспешно покинула комнату.
  – Неужели она убила его? – спросил я, совершенно сбитый с толку.
  Пуаро загадочно улыбнулся и покачал головой.
  – Он сам застрелился. Вы помните, что он носил платок в правом рукаве? Это свидетельствует о том, что он был левшой. Боясь разоблачения после бурного объяснения с Паркером, он застрелился. Утром мисс Клегг пошла, как обычно, будить его и обнаружила, что он мертв. Как она только что нам сказала, она знала его с самого детства и ужасно рассердилась на Паркеров, которые стали причиной этой позорной смерти. Она считала их убийцами и вдруг увидела возможность заставить их понести наказание за смерть, на которую подтолкнули его. Она одна знала, что Уэндовер был левшой. Переложив пистолет в его правую руку, она закрыла окно на задвижку, подбросила сломанную запонку, подобранную в одной из комнат первого этажа, и вышла, заперев дверь и забрав с собой ключ.
  – Пуаро, – в приливе восторга сказал я, – вы просто великолепны. И все это дело вы разгадали по одному маленькому платочку.
  – И по запаху сигарет. Если окно было закрыто, а все эти сигареты выкурены, то воздух в комнате должен был быть изрядно прокуренным. А вместо этого он был вполне свежим, поэтому я сразу пришел к выводу, что окно было открыто всю ночь и закрыто только утром. Я не смог найти ни одной достойной причины, по которой убийце могло понадобиться закрыть окно. Ему как раз следовало бы оставить его открытым, чтобы показать, что убийца мог сбежать этим путем, если бы не прошла версия самоубийства. И конечно, показания бродяги, когда я узнал о них, подтвердили мои подозрения. Он никогда бы не услышал их разговор, если бы окно было закрытым.
  – Великолепно! – искренне воскликнул я. – А что, не выпить ли нам чайку?
  – Предложение истинного англичанина, – со вздохом сказал Пуаро. – Вряд ли мне удастся получить здесь рюмочку ликера.
  
  
  Король треф
  – Иногда правда, – заметил я, откладывая в сторону «Дейли ньюсмонгер», – бывает более удивительной, чем вымысел!
  Возможно, мое замечание не было слишком оригинальным, но оно, очевидно, разозлило моего друга. Склонив набок свою яйцевидную голову, этот маленький человечек аккуратно смахнул воображаемую пылинку со своих тщательно отутюженных брюк и язвительно заметил:
  – На редкость глубокомысленно! Мой друг Гастингс бывает иногда удивительным философом!
  Не выказав никакого раздражения в ответ на эту совершенно незаслуженную колкость, я похлопал рукой по отложенной в сторону газете.
  – Вы уже прочли утреннюю прессу?
  – Да, прочел. И после прочтения вновь аккуратно сложил газеты. Я не бросаю их на пол, как вы обычно делаете – с вашей столь прискорбной склонностью к беспорядку и бессистемности.
  Это была одна из наихудших особенностей Пуаро. Порядок и система стали его идолами. Он доходил до того, что приписывал им все свои успехи.
  – Значит, вы видели заметку об убийстве небезызвестного импресарио Генри Ридбурна? Мое высказывание было вызвано именно этим событием. И кстати, правда бывает не только более удивительной, чем вымысел… она также бывает более драматичной. Представьте себе этих добропорядочных англичан среднего класса – семейство Орландерсов. Отец и мать, сын и дочь – типичная семья нашей страны. Мужская половина каждый день отправляется на службу, а женщины следят за хозяйством в доме. Их жизнь на редкость спокойна и до чертиков однообразна. Минувшим вечером они собрались в Стритхэме, в своем уютном доме под названием «Дейзимид», и сели поиграть в бридж в чистенькой мещанской гостиной. Вдруг совершенно неожиданно распахивается балконная дверь, и в комнату, пошатываясь, вваливается странная незнакомка. Ее серебристое атласное платье покрыто темно-красными пятнами. Прежде чем упасть в глубокий обморок, она произносит единственное слово: «Убийство!» Возможно, Орландерсам встречались ее фотографии, и они узнали в ней Валери Сент-Клер, знаменитую ныне танцовщицу, которая покорила лондонскую публику.
  – Это вы столь красноречивы, Гастингс, или газетчики из «Дейли ньюсмонгер»? – поинтересовался Пуаро.
  – «Дейли ньюсмонгер» слишком спешила осветить эту сенсационную новость и удовлетворилась пока голыми фактами. Однако меня сразу поразили драматические перспективы истории.
  Пуаро задумчиво кивнул:
  – Человеческие слабости всегда приводят к драме. Но… вы не всегда можете верно определить ее причины. Попомните мои слова. И кстати, я тоже заинтересовался этим делом, поскольку, вероятно, мне придется разбираться в нем.
  – Правда?
  – Да. Сегодня утром мне позвонил один господин от имени князя Пола Моранского и договорился со мной о встрече.
  – Но при чем тут какой-то князь?
  – Вы не любите читать вашу замечательную бульварную прессу. Там полно светских сплетен из забавной серии «Одна птичка принесла на хвосте» или «Слухом земля полнится». Вот полюбуйтесь.
  Я прочитал абзац, на котором остановился его короткий, похожий на обрубок палец: «Неужели иностранный князь и знаменитая танцовщица действительно так близки! Пожалуй, этой очаровательной леди нравится ее новое бриллиантовое кольцо!»
  – И вот теперь можно продолжить ваше столь драматичное повествование, – сказал Пуаро. – Как вы помните, мадемуазель Сент-Клер внезапно упала в обморок на ковер гостиной дома «Дейзимид».
  Я пожал плечами.
  – Придя в себя, мадемуазель несколько прояснила ситуацию, в результате чего отец и сын Орландерсы незамедлительно перешли к решительным действиям: один поспешил за доктором, поскольку леди явно перенесла ужасный шок, а другой – в полицейский участок, где сообщил печальную новость и препроводил полицейских в «Мон дезир», великолепную виллу мистера Ридбурна, расположенную по соседству с ними. Там они и обнаружили этого известного деятеля – имевшего, к слову сказать, весьма сомнительную репутацию, – который с проломленным затылком, треснувшим как яичная скорлупа, лежал на полу собственной библиотеки.
  – Да, я помешал вам развернуться, – добродушно сказал Пуаро. – Прошу вас, простите меня… А вот и князь!
  Наш высокородный посетитель представился нам как граф Феодор. Это был странный на вид молодой человек, высокий и порывистый, с безвольным подбородком – характерной наследственной чертой рода Моранбергов – и темными, с фанатичным блеском глазами.
  – Месье Пуаро?
  Мой друг слегка поклонился.
  – Месье, я попал в крайне затруднительное положение, мне даже трудно выразить, насколько…
  Пуаро махнул рукой.
  – Я вполне понимаю ваше беспокойство. Мадемуазель Сент-Клер ваша хорошая знакомая, не так ли?
  – Я надеюсь, что она станет моей женой, – простодушно ответил князь.
  Удивленно посмотрев на него, Пуаро даже выпрямился в своем кресле.
  Князь продолжал:
  – В нашей семье уже бывали морганатические браки. Мой брат Александр тоже пошел против воли нашего императора. Мы живем сейчас в более просвещенное время, свободное от этих устаревших предрассудков. Кроме того, мадемуазель Сент-Клер в действительности не менее родовита, чем я. Вы слышали ее историю?
  – Про ее происхождение ходит много романтических историй, что, впрочем, нередко сопутствует славе знаменитых танцовщиц. Я слышал, что она является дочерью ирландской поденщицы, хотя другая история называет ее матерью некую великую княгиню из России.
  – Первая история, конечно же, чистый вздор, – заявил молодой человек. – А вторая – вполне реальна. Кроме того, множество раз ее поведение и манеры невольно доказывали ее высокое происхождение. Я верю в наследственность, месье Пуаро.
  – Я тоже верю в наследственность, – задумчиво произнес Пуаро. – И в связи с этим я подметил несколько странных особенностей… Moi qui vous parle…[100] Однако перейдем к делу, месье. Чего вы хотите от меня? Что вас беспокоит? Я могу говорить откровенно, не так ли? Вас интересует, не связана ли мадемуазель Сент-Клер с этим преступлением. Она, конечно же, была знакома с Ридбурном.
  – Да, он добивался ее любви.
  – А она?
  – Она… ей нечем было ему ответить.
  Пуаро проницательно взглянул на него.
  – Имелись ли у нее причины опасаться его?
  Молодой человек нерешительно помолчал.
  – Был один странный случай. Вы слышали о Заре, ясновидящей?
  – Нет.
  – У нее потрясающие способности. Порой вам тоже могут пригодиться ее предсказания. На прошлой неделе мы с Валери зашли к ней. Она погадала нам на картах. По ее словам, Валери ожидали неприятности… над ней сгущались тучи; а потом Зара открыла последнюю карту… так называемую определяющую карту. Это был трефовый король. Она сказала Валери: «Остерегайся трефового короля. Ты находишься в его власти. Ты боишься его… через него тебя ждут большие неприятности. Ты знаешь, о ком я говорю?» Валери смертельно побледнела. Она кивнула головой и сказала: «Да, я знаю». Мы быстро распрощались с гадалкой. Но напоследок та сказала Валери: «Берегись трефового короля. Тебе угрожает опасность!» Я поговорил с Валери, пытаясь прояснить ситуацию. Но она ничего мне не рассказала… заверила меня, что все будет хорошо. Однако теперь, после вчерашней истории, я больше, чем когда-либо, уверен в том, что тем трефовым королем был именно Ридбурн и что именно его так боялась Валери. – Князь внезапно прервал свой рассказ, а затем взволнованно добавил: – Теперь вы понимаете, какое волнение я испытал, открыв сегодня утренние газеты. Что, если Валери, обезумев от страха… О нет, это невозможно!
  Пуаро поднялся с кресла и дружелюбно похлопал молодого человека по плечу.
  – Не расстраивайтесь, прошу вас. Предоставьте мне разобраться в этом деле.
  – Вы поедете в Стритхэм? Я думаю, она по-прежнему там, в «Дейзимиде»… Должно быть, она еще не оправилась от потрясения.
  – Я отправлюсь туда незамедлительно.
  – А я улажу все вопросы по поводу этой миссии. Вам будет открыт доступ в оба дома.
  – Итак, мы выезжаем… Гастингс, вы составите мне компанию? Au revoir, monsieur le prince.
  
  «Мон дезир» была в высшей степени прекрасной и комфортабельной виллой, выстроенной в современном стиле. От шоссе к ней вела короткая дорога для экипажей и автомобилей, а за домом на несколько акров раскинулся красивый сад.
  Одного упоминания имени князя Пола оказалось достаточно, чтобы открывший двери слуга проводил нас на место трагедии. Библиотека произвела на нас колоссальное впечатление. Ее зал тянулся через все здание, а окна выходили с одной стороны на подъездную дорогу, а с другой – в сад. Именно в нише садового окна и был обнаружен труп хозяина виллы. Незадолго до нашего прихода его увезли полицейские, закончив осмотр места преступления.
  – Как досадно, – тихо сказал я Пуаро. – Кто знает, какие важные улики они могли уничтожить…
  Мой друг улыбнулся:
  – Ох-ох-ох, Гастингс! Сколько же еще я должен буду повторять вам, что важные улики обнаруживаются в процессе умственной работы? Мозг благодаря своим маленьким серым клеточкам способен разгадать любую тайну. – Он повернулся к слуге: – Я полагаю, в этом зале ничего не убирали – разумеется, за исключением тела?
  – Нет, сэр. Все осталось в том состоянии, в каком было вчера вечером.
  – Что вы можете сказать насчет штор? Сейчас, как я вижу, они подняты на обоих окнах. А прошлой ночью они были опущены?
  – Да, сэр, я опускаю их каждый вечер.
  – Тогда, должно быть, Ридбурн сам поднял их?
  – Я полагаю, что так, сэр.
  – Вы не знаете, ожидал ли ваш хозяин гостей прошлым вечером?
  – Он не говорил мне об этом. Но распорядился, чтобы его не беспокоили после ужина. Понимаете, сэр, одна из дверей библиотеки выходит на балкон с задней стороны дома. Он мог впустить кого-то через нее.
  – Обычно он так и делал?
  Дворецкий осторожно кашлянул.
  – Я думаю, да, сэр.
  Пуаро подошел к балконной двери. Она была не заперта. Он вышел на балкон, заметив, что справа от него проходила аллея, а слева высилась красная кирпичная стена.
  – Фруктовый сад, сэр. Немного дальше калитка, через которую можно попасть в него. Но после шести вечера она обычно запирается.
  Пуаро кивнул и вернулся в библиотеку в сопровождении дворецкого.
  – Вам ничего не известно о том, что происходило здесь минувшим вечером?
  – В общем, сэр, мы слышали только какие-то голоса из библиотеки незадолго до девяти часов. Но в этом не было ничего необычного, тем более что мы слышали и женский голос. Однако, сэр, вскоре мы все удалились в служебное помещение, которое находится в противоположной части дома, и поэтому больше вообще ничего не слышали. А потом, около одиннадцати часов, прибыла полиция.
  – Много ли голосов вы слышали?
  – Не могу сказать, сэр. Я слышал только женский голос.
  – Вот как!
  – Прошу прощения, сэр, но доктор Райен еще находится в доме, возможно, вы хотели бы повидать его.
  Мы ухватились за это предложение, и через несколько минут доктор – приветливый мужчина лет сорока с небольшим, – присоединившись к нам в библиотеке, предоставил Пуаро всю необходимую информацию. Ридбурн лежал возле окна, головой к мраморной скамье. У него были две раны: одна – между глаз, а вторая, смертельная, – на затылке.
  – Он лежал на спине?
  – Да. Тут осталось пятно. – Доктор показал нам небольшое пятно на полу.
  – Возможно, рану на затылке он получил в результате падения на пол?
  – Нет, невозможно. Удар был нанесен каким-то предметом, оставившим на черепе довольно глубокую рану.
  Пуаро задумчиво смотрел перед собой. Возле каждого оконного проема стояла мраморная скамья, боковые ручки которой украшали львиные головы. Пуаро сверкнул глазами:
  – Предположим, он ударился затылком об эту выступающую львиную морду, а потом, падая, просто сполз на пол. Ведь в таком случае рана могла бы оказаться достаточно глубокой, не правда ли?
  – Да, вполне. Однако угол, под которым он лежал, делает вашу версию невозможной. И кроме того, на мраморе не удалось обнаружить никаких следов крови.
  – А если кто-то смыл следы?
  Доктор пожал плечами:
  – Маловероятно. Вряд ли кому-то понадобилось бы придавать несчастному случаю вид убийства.
  – Да, безусловно, – неохотно согласился Пуаро. – Как вы считаете, эти удары могли быть нанесены женщиной?
  – О да, могу сказать об этом без всяких сомнений. Вы имеете в виду мадемуазель Сент-Клер, я полагаю?
  – Я не думаю ни о ком конкретно, пока не уверен, – осторожно ответил Пуаро.
  Его внимание переключилось на открытую балконную дверь, а доктор тем временем продолжил:
  – Именно через нее выбежала мадемуазель Сент-Клер. Вон там, между деревьями, виднеется «Дейзимид». Конечно, вокруг есть дома и поближе, но все они находятся со стороны шоссе, так уж случилось, что с этой стороны виллы виден только «Дейзимид».
  
  Пройдя по саду, Пуаро вышел через железную калитку и по зеленой лужайке направился к садовым воротам «Дейзимида», который оказался скромным, небольшим особняком, расположенным на участке примерно в пол-акра. Несколько ступеней поднимались к застекленным дверям. Пуаро кивнул на идущую к ним дорожку.
  – Таким путем, видимо, и прибежала сюда мадемуазель Сент-Клер. Но поскольку нам не требуется срочная помощь, то мы лучше войдем с главного входа.
  Служанка впустила нас в дом и, проводив в гостиную, отправилась на поиски миссис Орландерс. В комнате, очевидно, ничего не трогали с предыдущего вечера. В камине еще лежал пепел, а в центре комнаты по-прежнему стоял столик для бриджа с раскрытыми картами, словно игроки только что прервали партию. Гостиная была несколько перегружена дешевыми безделушками, а ее стены украшало множество на редкость безобразных семейных портретов.
  Пуаро разглядывал их с более снисходительным видом, чем я, и даже, по своему обыкновению, поправил одну или две картины, которые висели чуть кривовато.
  – La famille, в этом доме крепкие семейные связи, не так ли? Родственные чувства – вот что придает очарование этому месту.
  Я согласился, скользнув глазами по семейному портрету, на котором были изображены усатый джентльмен, дама с высокой прической, упитанный розовощекий крепыш и две маленькие девочки с бантами. Решив, что на этом портрете художник много лет назад запечатлел именно семью Орландерс, я с интересом вглядывался в их лица.
  Дверь открылась, и в гостиную вошла молодая женщина. Ее темные волосы были уложены в аккуратную прическу, а наряд состоял из тускло-коричневого жакета спортивного покроя и твидовой юбки.
  Она вопросительно посмотрела на нас. Пуаро шагнул ей навстречу:
  – Мисс Орландерс, если не ошибаюсь? Я сожалею, что мне пришлось нарушить ваш покой… учитывая, что вы пережили вчера вечером. Должно быть, вся эта история сильно огорчила вас.
  – Да, она весьма неприятна, – осторожно ответила молодая дама. Я начал думать, что произошедшая здесь драма оказалась недоступной для понимания мисс Орландерс или что отсутствие у нее воображения могло лишить трагизма любую драму. Я утвердился в своем предположении, когда она продолжила: – Я должна извиниться за беспорядок в этой комнате. Но слуги, видимо, совсем потеряли разум от волнения.
  – Вчера вечером вы сидели именно здесь, n’est-ce pas?[101]
  – Да, мы играли в бридж после ужина, когда…
  – Простите, как долго вы играли?
  – Ну… – мисс Орландерс задумалась, – точно я не могу сказать. По-моему, мы прервали игру около десяти часов. Я помню, что мы сыграли несколько робберов.
  – А где именно сидели вы?
  – Напротив окна. Я была в паре с мамой и как раз назначила игру без козыря. И вдруг неожиданно дверь в сад распахнулась и мисс Сент-Клер, шатаясь, вошла в комнату.
  – Вы узнали ее?
  – Ее лицо показалось мне смутно знакомым.
  – Она все еще у вас, не так ли?
  – Да, но она никого не желает видеть. Она еще находится в состоянии нервного потрясения.
  – Я полагаю, она не откажется поговорить со мной. Не могли бы вы сообщить ей, что я прибыл сюда по просьбе князя Пола Моранского?
  Она, не сказав ни слова, отправилась выполнять просьбу Пуаро и очень быстро вернулась в гостиную с сообщением, что мадемуазель Сент-Клер пригласила нас в отведенную ей комнату.
  Поднявшись вместе с мисс Орландерс на второй этаж, мы вошли в довольно просторную и светлую спальню. Лежащая на тахте у окна женщина повернула голову. Меня сразу поразило, насколько непохожи эти две женщины, тем более что цвет волос и черты лица у них, в общем-то, не слишком отличались… но все-таки разница между ними была огромной! Каждый взгляд, каждый жест Валери Сент-Клер были исполнены драматизма. Казалось, она просто источает некую романтическую атмосферу. Наброшенный на ноги красный фланелевый халат, безусловно, был обычной домашней одеждой, но обаяние ее личности придавало ему своеобразный, экзотический оттенок, и он казался неким восточным халатом огненно-багряного цвета. Она не сводила с Пуаро больших темных глаз.
  – Вас прислал Пол? – спросила она исполненным бархатной томности голосом, который отлично гармонировал с ее внешним обликом.
  – Да, мадемуазель. Надеюсь, я смогу быть полезным ему… и вам.
  – Что же вы хотите узнать?
  – Все, что случилось прошлым вечером. Всю правду, мадемуазель!
  Ее губы изогнулись в невеселой улыбке.
  – Неужели вы думаете, что я собираюсь лгать? Я не так глупа. Мне совершенно ясно, что в данном случае невозможно утаить факты. Мистеру Ридбурну, покойному, удалось узнать один мой секрет. И он начал шантажировать меня. Ради Пола я пыталась договориться с ним. Пол очень дорог мне, и я не могла рисковать… И вот теперь он мертв, а я в безопасности. Но я не убивала его.
  Пуаро с улыбкой покачал головой.
  – Ваше признание излишне, мадемуазель. Теперь расскажите мне, что произошло вчера вечером.
  – Я предлагала ему деньги. Он, казалось, был готов обсудить мое предложение и назначил встречу на вчерашний вечер, на девять часов. Я должна была приехать в «Мон дезир». Я знала, где он живет, поскольку бывала на его вилле раньше. Мне пришлось обойти вокруг дома и через балкон войти в библиотеку, чтобы слуги не видели меня.
  – Извините, мадемуазель, но неужели вам не страшно было одной, на ночь глядя отправиться туда?
  Мне показалось или она все-таки чуть помедлила с ответом?
  – Может, и страшно. Но мне некого было попросить проводить меня. И я была в отчаянии. Ридбурн пригласил меня в библиотеку. О, что это был за человек! Я рада, что он умер! Он играл со мной, как кошка с мышкой. Я просила, я умоляла его на коленях. Я предложила ему свои драгоценности. Все напрасно! Потом он назвал свои собственные условия. Можете догадаться, какие это были условия. Я отказалась и высказала ему все, что о нем думала. Он лишь холодно улыбнулся. И тогда, когда я беспомощно умолкла, раздался странный звук… из-за оконных штор… Ридбурн тоже услышал его. Он подошел к шторам и резко раздвинул их. За ними прятался мужчина… жуткого вида – видимо, бродяга. Он ударил мистера Ридбурна… После второго удара тот упал. Бродяга схватил меня своей испачканной в крови рукой. Но мне удалось вырваться, я выскользнула на балкон и со всех ног бросилась бежать. Потом я заметила свет в этом доме и направилась к нему. Жалюзи были подняты, и я увидела играющих в карты людей. Я чуть не упала прямо в дверях. Мне удалось выдавить из себя единственное слово: «Убийство!» – а потом в глазах почернело и…
  – Благодарю вас, мадемуазель. Должно быть, это был сильный шок для вашей нервной системы. Но вернемся к бродяге. Вы могли бы описать его? Возможно, вам запомнилось, как он был одет?
  – Нет… все произошло так быстро. Но если увижу его, то обязательно узнаю. Его лицо навсегда врезалось мне в память.
  – Еще один вопрос, мадемуазель. Шторы на другом окне, том, что выходило на подъездную дорогу, были задернуты?
  Впервые озадаченное выражение появилось на лице танцовщицы. Казалось, она пытается вспомнить.
  – Eh bien, mademoiselle?[102]
  – По-моему… я почти уверена… да, точно! Они не были задернуты.
  – Странно, учитывая, что другие были… Однако неважно. Полагаю, это не имеет особого значения. Долго ли вы намерены оставаться здесь, мадемуазель?
  – Доктор считает, что завтра я уже смогу вернуться в город. – Она обвела взглядом комнату. – Эти люди… они так добры… но они словно из другого мира… Я шокирую их! Да и я сама… в общем-то, я не в восторге от буржуазии! – Легкий оттенок горечи слышался в ее словах.
  Пуаро кивнул:
  – Понятно. Надеюсь, я не слишком утомил вас своими вопросами?
  – Что вы, месье, совсем не утомили. Сейчас меня беспокоит только одно… Мне хочется, чтобы Пол как можно скорее узнал обо всем, что случилось.
  – В таком случае, мадемуазель, мне остается лишь пожелать вам всего наилучшего. – Перед выходом из комнаты Пуаро немного задержался, показав рукой на пару лакированных туфель-лодочек: – Это ваши, мадемуазель?
  – Да, месье. Их только что вычистили и принесли сюда.
  – М-да! – сказал Пуаро, когда мы, уже вдвоем, спускались по лестнице. – Похоже, слуги все-таки не совсем потеряли разум, раз они вычистили туфли, хотя и забыли убрать пепел из камина. Итак, mon ami, поначалу мне казалось, что в этой истории есть один или два интересных момента, но, к сожалению, к моему огромному сожалению, нам, видимо, придется закрыть это дело. Оно представляется мне совершенно элементарным.
  – А убийство?
  – Эркюль Пуаро не охотится за бродягами, – напыщенно произнес мой друг.
  
  В прихожей нас встретила мисс Орландерс.
  – Мама хотела поговорить с вами, не могли бы вы минутку подождать ее в гостиной?
  Комната оставалась в прежнем состоянии, и Пуаро, чтобы убить время, собрал карты и начал раскладывать их своими холеными ручками.
  – А знаете, что я думаю, мой друг?
  – Пока нет, – быстро ответил я.
  – Я думаю, мисс Орландерс сделала ошибку, решив сыграть без козырей. Ей следовало бы назначить три пики.
  – Пуаро! Вы невыносимы.
  – Mon Deiu, не могу же я вечно говорить об одних только ужасах! – Вдруг он напряженно замер и сказал: – Гастингс… Гастингс, поглядите-ка! В колоде не хватает короля треф!
  – Зара! – воскликнул я.
  – Что вы сказали? – Он, видимо, не понял моего намека. Машинально собрав карты, он положил их в коробочку. Его лицо было очень серьезным. – Гастингс, – сказал он наконец, – я, Эркюль Пуаро, только что едва не сделал большую ошибку… чертовски большую ошибку.
  Я уставился на него, потрясенный, но ничего не понимающий.
  – Нам придется начать все сначала, Гастингс. Да, мы должны вернуться к началу. Но на сей раз мы не ошибемся.
  Его высказывания были прерваны появлением красивой дамы средних лет. Она держала в руках какие-то книжки по домоводству. Пуаро встретил ее легким поклоном.
  – Насколько я поняла, сэр, вы друг… э-э… мисс Сент-Клер?
  – Я пришел сюда по просьбе ее друга, мадам.
  – О, я понимаю. Мне подумалось, что, возможно…
  Пуаро вдруг довольно бесцеремонно махнул рукой в сторону окна.
  – Прошлым вечером жалюзи в этой комнате были опущены?
  – Нет… Я полагаю, именно поэтому мисс Сент-Клер и смогла увидеть, что у нас горит свет.
  – Вчера был ясный лунный вечер. Удивительно, как это вы не заметили мадемуазель Сент-Клер, ведь вы же сидели как раз напротив окна.
  – Видимо, мы были увлечены игрой. И, к слову сказать, у нас прежде никогда не было подобных гостей.
  – Тут я вам верю, мадам. И я могу успокоить вашу душу. Мадемуазель Сент-Клер завтра покинет вас.
  – О! – Лицо хозяйки дома заметно посветлело.
  – Позвольте откланяться, мадам, и пожелать вам всего наилучшего.
  Выходя из дома, мы столкнулись со служанкой, мывшей ступеньки крыльца. Пуаро обратился к ней:
  – Не вы ли случайно вычистили туфли той молодой дамы, которую поместили на втором этаже?
  Служанка отрицательно мотнула головой.
  – Нет, сэр. Я и не знала, что их почистили.
  – Кто же тогда вычистил их? – спросил я Пуаро, когда мы вышли на дорогу.
  – Никто. Они не нуждались в чистке.
  – Я допускаю, что они могли остаться чистыми после прогулки по дороге или аллее погожим и сухим вечером. Но после вечерней пробежки по саду они не могли не испачкаться.
  – Верно, – с загадочной улыбкой сказал Пуаро. – Я согласен, что во втором случае они должны были испачкаться.
  – Однако…
  – Потерпите полчасика, мой друг. Сейчас нам надо еще разок заглянуть в «Мон дезир».
  
  Наше повторное появление удивило дворецкого, но он без всяких возражений вновь проводил нас в библиотеку.
  – Эй, Пуаро, это же не то окно, – воскликнул я, видя, что он направился к окну, выходящему на подъездную дорогу.
  – Я так не думаю, мой друг. Взгляните сюда. – Он показал на мраморную львиную голову. Ее морда была чуть светлее, чем слегка запылившийся цвет остального мрамора. Переместив руку, Пуаро указал на подобное более светлое пятно на натертом до блеска паркете. – Кто-то засадил Ридбурну кулаком между глаз. Падая, он проломил себе череп об эту львиную голову и сполз на пол. Затем его перетащили к другому окну, там и оставили – правда, положив его немного под другим углом, что следует из сообщений доктора.
  – Но зачем? Это кажется совершенно бессмысленным.
  – Напротив, это было необходимо. И благодаря этому мы можем установить личность убийцы… Хотя, впрочем, у него не было намерения убивать Ридбурна, и поэтому едва ли позволительно называть его убийцей. Однако это должен был быть настоящий силач!
  – Потому что ему удалось перетащить тело?
  – Не только поэтому. Да, случай был довольно интересным. Хотя им чуть не удалось одурачить меня.
  – Тем самым вы хотите сказать, что теперь все знаете?
  – Именно так.
  У меня вдруг мелькнула одна мысль.
  – Нет! – воскликнул я. – Есть одна вещь, о которой вы не знаете!
  – Какая же?
  – Вы не знаете, куда пропал трефовый король!
  – О чем это вы? Ах да, это забавно! Весьма забавно, мой друг.
  – Почему?
  – Потому что он лежит в моем кармане! – воскликнул Пуаро и эффектным жестом вытащил карту.
  – Ох! – сказал я несколько удрученно. – И где же вы нашли ее? Здесь?
  – Друг мой, тут нет ничего удивительного. Ее просто не вынули вместе с остальными картами. Случайно оставили в коробочке.
  – Гм! И все же именно король треф помог вам разобраться в этом деле, ведь так?
  – Верно, Гастингс. Я готов засвидетельствовать свое почтение его величеству.
  – И мадам Заре!
  – О да… и этой особе тоже.
  – Итак, что мы теперь намерены делать?
  – Мы намерены вернуться в город. Однако прежде я должен сказать пару слов одной почтенной даме из «Дейзимида».
  Дверь нам открыла все та же милая служанка.
  – Хозяева сейчас обедают, сэр… А мисс Сент-Клер спит. Вы кого хотите видеть?
  – Мне бы хотелось, если возможно, пару минут поговорить с миссис Орландерс. Не передадите ли вы ей мою просьбу?
  Нас опять провели в гостиную и предложили подождать. Проходя мимо столовой, я бросил взгляд на сидевшую за столом семью, получившую солидное подкрепление в лице двух рослых и крепких усачей, один из которых был к тому же еще и с бородой.
  Через пару минут в гостиную вошла миссис Орландерс и вопросительно взглянула на поклонившегося ей Пуаро.
  – Мадам, мы, бельгийцы, с особой чуткостью, с огромным уважением относимся к матери. Именно mère de famille является для нас истинной главой дома!
  Миссис Орландерс удивило такое вступление.
  – И именно по этой причине я зашел еще раз, чтобы успокоить… беспокойное материнское сердце. Убийца мистера Ридбурна не будет найден. Ничего не бойтесь. Это заявляю вам я, Эркюль Пуаро. Я прав, не так ли? Или успокоение нужно женскому сердцу, преданному своему супругу?
  Какое-то время миссис Орландерс в напряженном молчании пристально смотрела на Пуаро, словно пыталась прочесть его мысли. Наконец она тихо сказала:
  – Не представляю, как вы обо всем догадались… Но вы действительно правы.
  Пуаро с важным видом кивнул головой.
  – Отлично, мадам. Право, вам не стоит ни о чем тревожиться. Ваши английские полицейские не обладают остротой взгляда Эркюля Пуаро. – Он постучал ногтем по семейному портрету, висевшему на стене. – У вас когда-то была еще одна дочь. Видимо, она умерла. Так, мадам?
  Она помедлила, пристально вглядываясь в его лицо.
  – Да, она умерла, – наконец ответила миссис Орландерс.
  – Увы! – с легкой улыбкой заметил Пуаро. – Что ж, нам пора возвращаться в город. С вашего позволения, я хочу вернуть короля треф в вашу колоду. Это был ваш единственный промах. Вы же понимаете, как трудно сыграть несколько робберов, когда в колоде только пятьдесят одна карта… Словом, человек, знакомый с бриджем, сразу заявил бы, что это невозможно! Au revoir![103]
  Когда мы направлялись к станции, Пуаро сказал:
  – Итак, мой друг, теперь вам все понятно?
  – Мне ничего не понятно! Кто, черт возьми, убил Ридбурна?
  – Джон Орландерс младший. Я не совсем был уверен, кто приложил к этому руку – отец или сын, но остановился на сыне, как более молодом и сильном из этой парочки. Учитывая расположение окон, удар должен был нанести один из них.
  – Да почему же?
  – В библиотеке Ридбурна четыре выхода: две двери ведут в дом, а две – на улицу; но их, очевидно, устраивал только один выход. Остальные три так или иначе выходили к фасаду виллы. Трагедия должна была разыграться возле задней, балконной двери, чтобы появление Валери Сент-Клер в «Дейзимиде» выглядело случайным и убедительным. На самом деле, разумеется, она просто упала в обморок, и Джону Орландерсу пришлось тащить ее на своих плечах. Вот почему я говорил, что он должен быть силачом.
  – То есть они пришли туда вдвоем?
  – Да. Вы помните, как Валери чуть помедлила, когда я спросил, не страшно ли ей было идти одной? С ней отправился Джон Орландерс… что, насколько я понимаю, не улучшило настроение Ридбурна. Они, видимо, о чем-то горячо спорили, и, вероятно, какое-то оскорбление, нанесенное Валери, побудило Джона ударить Ридбурна. Остальное вы знаете.
  – А как же бридж?
  – Для бриджа нужно четыре игрока. Подобные пустяки обычно придают ситуации наибольшую убедительность. Кто бы мог предположить, что на самом деле в гостиной вчера вечером сидело всего лишь три человека?
  И все же Пуаро еще не удалось рассеять мое недоумение.
  – Я не понимаю одного. Что может быть общего у Орландерсов с танцовщицей Валери Сент-Клер?
  – Странно, я удивлен, что вы не поняли этого. Ведь вы довольно долго разглядывали ту картину на стене… гораздо дольше меня. Возможно, вторая дочь миссис Орландерс умерла для семьи, однако мир знает ее под именем Валери Сент-Клер!
  – Что?!
  – Разве вы не заметили семейного сходства, увидев вместе двух сестер?
  – Нет, – признался я. – Напротив, я думал только о том, насколько они непохожи.
  – А все потому, мой дорогой Гастингс, что у вас слишком впечатлительная и романтическая душа. У них почти одинаковые черты лица. А также цвет кожи и волос. Но вот что интересно. Валери стыдится своей семьи, а ее семья испытывает то же чувство по отношению к ней. И тем не менее в момент опасности она обратилась за помощью к своему брату, и, когда дело закончилось несчастьем, они все замечательно поддержали друг друга. Семейная поддержка бывает поистине удивительной. Крепкая семья способна разыграть любую драму. И сценический талант Валери является семейной чертой. Подобно князю Полу, я верю в наследственность! Им удалось обмануть меня! Если бы не одна счастливая случайность и неверный ответ миссис Орландерс – помните, она не отрицала, что сидела во время бриджа напротив окна, что противоречило словам ее дочери, – то семье Орландерс удалось бы нанести поражение Эркюлю Пуаро.
  – Что вы скажете князю?
  – Что Валери не могла совершить это преступление и что того бродячего убийцу вряд ли когда-либо обнаружат. Также следовало бы выразить благодарность Заре. Какое любопытное совпадение! Мне думается, мы могли бы назвать это маленькое дело «Король треф». А вы как думаете, мой друг?
  
  
  Тайна смерти итальянского графа
  У нас с Пуаро было множество весьма бесцеремонных знакомых и друзей. Среди них выделялся доктор Хокер, один из наших ближайших соседей, занимавшийся частной практикой. Поскольку он был восторженным почитателем таланта маленького бельгийца, у доктора постепенно вошло в привычку являться вечерком без предупреждения поболтать часок-другой с Пуаро. Сам Хокер по своей натуре был человеком весьма простым и бесхитростным, даже наивным, и, может быть, именно по этой причине так и восхищался теми талантами моего друга, которые ему самому казались верхом гениальности.
  Помню, как-то вечером в начале июня он завалился к нам около половины девятого и удобно устроился в кресле. Разговор зашел о все более участившихся в последнее время случаях отравления мышьяком. Должно быть, прошло не более четверти часа, как дверь в нашу гостиную распахнулась и в комнату влетела какая-то женщина. Судя по ее взволнованному виду, случилось нечто из ряда вон выходящее.
  – О, доктор, как удачно, что вы здесь! Нужна ваша помощь, и немедленно! О боже, какой ужасный голос! Он сведет меня с ума!
  В нашей перепуганной гостье я не сразу узнал экономку доктора Хокера, мисс Райдер. Доктор жил холостяком в старом, унылом доме через две улицы от нас с Пуаро. Всегда такая спокойная и выдержанная, мисс Райдер сейчас была на грани истерики.
  – Какой ужасный голос? Чей голос, бога ради? И вообще, в чем дело?
  – По телефону, сэр. Раздался телефонный звонок. Я сняла трубку и услышала чей-то голос. «Помогите! – прохрипел он. – Доктора! Помогите! Меня убили!» И голос оборвался. «Кто говорит? – крикнула я. – Кто говорит?» И в ответ услышала слабый шепот: «Фоскатини (так, кажется), Риджентс-Корт».
  С губ доктора сорвалось восклицание:
  – Граф Фоскатини! Правильно – у него квартира в Риджентс-Корт. Я должен немедленно бежать. Господи, что там могло случиться?
  – Ваш пациент? – полюбопытствовал Пуаро.
  – Да нет, я бы так не сказал. Заходил к нему как-то раз по поводу легкой простуды. Кажется, он итальянец, но по-английски говорит превосходно, без малейшего акцента. Что ж, позвольте пожелать вам доброй ночи, мсье Пуаро. Конечно, может быть, вы… – Он замялся.
  – Догадываюсь, о чем вы думаете, – улыбнулся Пуаро. – Буду счастлив составить вам компанию. Гастингс, бегите вниз, вызовите такси.
  «Интересно, почему, когда такси нужно позарез, будто какая-то злая сила уносит их из города?» – спрашивал я себя, переминаясь с ноги на ногу на темной улице. Наконец удача улыбнулась мне, и через несколько минут мы мчались в такси в Риджентс-Корт. Насколько я помнил, Риджентс-Корт располагался где-то поблизости от Сент-Джонс-Вуд-роуд. Квартиры там были шикарные и дорогие. Строительство их закончилось недавно, и квартиры, говорят, были оборудованы по последнему слову техники.
  В холле не оказалось никого. Доктор нетерпеливо нажал кнопку лифта. Не прошло и нескольких минут, как лифт спустился.
  – Квартира 11, – резко бросил доктор появившемуся на пороге лифтеру, – к графу Фоскатини. Как нам кажется, там произошел несчастный случай.
  Лифтер озадаченно уставился на него:
  – Первый раз слышу. Мистер Грейвс, лакей мистера Фоскатини, вышел эдак с полчаса назад. Он мне ничего такого не говорил.
  – Так, значит, граф сейчас совсем один?
  – Нет, сэр. У него обедают два каких-то джентльмена.
  – Как они выглядят? – с надеждой спросил я. Войдя в лифт, мы быстро поднялись на второй этаж, где располагалась квартира графа.
  – Сам я их не видел, сэр, – ответил на мой вопрос лифтер, – но, насколько я понимаю, они оба иностранцы.
  Он толкнул металлическую дверь, и мы вышли на лестничную площадку. Дверь в квартиру 11 была как раз напротив. Доктор несколько раз позвонил. Никакого ответа. Я прижался ухом к двери и затаил дыхание – ни звука. Доктор еще раз, потом еще и еще с силой нажимал кнопку звонка. Мы слышали, как он надрывался внутри, но, сколько ни напрягали слух, в квартире, казалось, не ощущалось никаких признаков жизни.
  – Да, это уже серьезно, – нахмурившись, пробормотал доктор и обернулся к притихшему лифтеру: – У вас найдется запасной ключ?
  – Да, кажется, есть один. Внизу, у портье.
  – Так спуститесь побыстрее и принесите его. Ах да, наверное, стоит послать за полицией?
  Пуаро одобрительно кивнул.
  Лифтер вернулся через минуту. Вслед за ним прибежал и управляющий.
  – Джентльмены, ради бога, что все это значит? Объясните же мне, я ничего не понимаю!
  – Конечно, конечно. По телефону ко мне на квартиру позвонил граф Фоскатини. Сказал, что его ранили, что он умирает. Так что сами понимаете – времени терять нельзя. Впрочем, боюсь, что мы и так явились слишком поздно.
  Управляющий без колебаний достал из кармана запасной ключ. Мы друг за другом вошли в квартиру.
  Вначале мы оказались в небольшой, почти квадратной прихожей. Дверь направо была полуоткрыта. Управляющий кивнул в ту сторону.
  – Там столовая.
  Процессию возглавил доктор Хокер. Мы следовали за ним по пятам. Не успели мы переступить порог комнаты, как у меня вырвался крик. На круглом обеденном столе в самом центре комнаты еще сохранились остатки трапезы. Стоявшие вокруг три стула были отодвинуты, как будто отобедавшие гости только что встали из-за стола. В углу, справа от камина, высился большой письменный стол. За ним сидел мужчина… Увы, он был мертв. Правая рука его еще судорожно цеплялась за телефон, а само тело склонилось вперед. На голове зияла ужасная рана – судя по всему, его ударили сзади чем-то тяжелым. Впрочем, орудие преступления долго искать не пришлось. Тяжелая мраморная статуэтка стояла там, где ее оставил убийца. Основание ее было запятнано кровью.
  Доктору понадобилось не больше минуты, чтобы осмотреть тело.
  – Мертв. Смерть, должно быть, наступила почти мгновенно. Я, откровенно говоря, ума не приложу, как ему вообще удалось позвонить! Думаю, до приезда полиции лучше ничего здесь не трогать.
  Управляющий предложил обыскать квартиру, что и было сделано. Как мы и ожидали, она была пуста. Впрочем, надеяться на то, что убийца все еще в квартире, было бы глупо, тем более все, что ему требовалось, чтобы скрыться, – это выйти из дома и захлопнуть за собой дверь.
  Делать нечего – мы вернулись обратно в гостиную. Пуаро, не пожелавший присоединиться к нам, все еще находился здесь. Войдя, я заметил, с каким пристальным вниманием мой друг разглядывает обеденный стол, и, конечно, присоединился к нему. Сам стол привел меня в восторг – он был массивный, полированный и очень тяжелый, из красного дерева. В середине стоял большой букет свежих роз, по блестящей поверхности были раскиданы кружевные салфетки. Была еще ваза с фруктами, но три тарелки с десертом так и остались нетронутыми. Кроме того, я заметил три кофейные чашки с остатками кофе на донышке – две с черным и одна с молоком. Видимо, все трое обедавших пили портвейн – графин, наполовину опустошенный, так и остался стоять на столе возле блюда. Кто-то из мужчин курил сигару, двое остальных – сигареты. На маленьком столике рядом я заметил изящную черепаховую сигаретницу, инкрустированную серебром.
  Пытаясь ничего не упустить, я принялся анализировать имевшиеся в нашем распоряжении факты, но быстро сдался. Пришлось признать, что ни один из них не проливал свет на это загадочное происшествие. К тому же мне было невдомек, почему Пуаро так заинтересовался сервировкой и самим столом. Не выдержав, я наконец спросил, что именно вызвало его интерес.
  – Друг мой, – буркнул в ответ маленький бельгиец, – вы, как всегда, ничего не поняли. Дело в том, что я сейчас ищу то, чего здесь нет.
  – И что же это такое?
  – Ошибка… пусть даже крохотная… которую должен был совершить убийца.
  Нетерпеливо отмахнувшись, он шагнул в небольшую кухню, которая примыкала к столовой, окинул ее быстрым взглядом и сокрушенно покачал головой.
  – Мсье, – обратился он к управляющему, – не будете ли вы столь любезны объяснить мне вашу систему подачи блюд.
  Управляющий подошел к небольшому люку в стене кухни.
  – Вот этот подъемник связан напрямую с кухней нашего ресторана, который расположен на самом верхнем этаже, – пояснил он. – Вы звоните по телефону, сообщаете заказ, и все блюда спускаются с помощью подъемника. Грязные тарелки и остатки еды отправляются наверх тем же путем. Никаких хозяйственных хлопот! Наши жильцы довольны – они получают возможность трапезовать, как в шикарном ресторане. И в то же время избежать утомительного ожидания и пребывания на публике, что неизбежно, если бы они обедали вне дома.
  Пуаро кивнул:
  – Стало быть, грязная посуда из этой квартиры сейчас уже на кухне вашего ресторана? Вы позволите мне подняться туда?
  – О, конечно, когда пожелаете! Робертс, лифтер, с радостью проводит вас туда и все покажет. Боюсь только, что вряд ли вы отыщете что-то вам нужное. Обычно там сотни грязных тарелок, и их просто сваливают в общую кучу.
  Пуаро, однако, это ничуть не обескуражило. Мы вместе с ним отправились на кухню и разыскали там человека, который сегодня принимал заказ из квартиры 11.
  – Обед заказывали на троих, – объяснил он. – Суп-жюльен, филе рыбы соль по-нормандски, говяжья вырезка и рисовое суфле. Во сколько? Что-то около восьми, по-моему. Нет, сэр, боюсь, что все тарелки уже помыты. Прошу прощения, да только кто мог знать? Наверное, вы хотели посмотреть, не сохранились ли на них отпечатки пальцев?
  – Не совсем, – с загадочной улыбкой ответил Пуаро. – По правде говоря, меня куда больше интересует аппетит графа Фоскатини и его гостей. Скажите, они попробовали все блюда?
  – Да, кажется, так. Конечно, я не могу сказать, сколько именно кто съел. Тарелки были использованы все, блюда вернулись пустыми, за исключением рисового суфле. Его еще оставалось довольно много.
  – Ага! – удовлетворенно воскликнул Пуаро; казалось, услышанное его обрадовало.
  Пока мы спускались в лифте на второй этаж, он шепнул мне на ухо:
  – Скорее всего, мы имеем дело с весьма методичным человеком.
  – Кого вы имеете в виду: убийцу или графа Фоскатини?
  – Граф, судя по всему, был человеком, считавшим, что порядок – прежде всего. Обратите внимание, Гастингс: позвонив доктору и позвав на помощь, он предупредил о том, что умирает, а после этого сумел положить трубку на рычаг.
  Я ошеломленно уставился на Пуаро. Вспомнив его недавние расспросы и сопоставив их с тем, что он только что сказал, я остановился. Неожиданная мысль вдруг пришла мне в голову.
  – Вы подозреваете, что его отравили? – вскричал я, захлебываясь от волнения. – А потом ударили по голове, чтобы отвести подозрения?
  Пуаро загадочно улыбнулся и ничего не ответил.
  Мы снова вернулись в злополучную квартиру. Там уже был местный полицейский инспектор с двумя констеблями. Он было попытался воспротивиться нашему присутствию, но Пуаро мигом утихомирил его. Достаточно было только упомянуть имя нашего доброго знакомого Джеппа из Скотленд-Ярда, как инспектор стушевался и разрешил нам остаться, хотя выражение лица у него сохранялось довольно кислое. К слову сказать, мы вернулись на редкость вовремя, поскольку буквально через несколько минут дверь распахнулась, и в комнату ворвался чрезвычайно взволнованный мужчина лет сорока. Лицо его было искажено ужасом и отчаянием.
  Оказалось, это Грейвс, камердинер и слуга покойного графа Фоскатини. То, что он поведал нам, прозвучало как гром среди ясного неба.
  Утром накануне убийства к его хозяину пришли какие-то два джентльмена. Оба были итальянцы, и тот из них, что с виду казался старше, мужчина лет под сорок, сообщил, что его зовут синьор Асканио. Второй, по словам Грейвса, был изысканно одетый молодой человек лет двадцати четырех.
  Судя по всему, граф Фоскатини ждал этого визита, потому что немедленно отослал Грейвса с каким-то незначительным поручением. Тут камердинер замялся и, потупившись, замолчал. На лице его отразилось некоторое сомнение. В конце концов, немного поколебавшись, он сознался, что, сгорая от любопытства, не сразу отправился выполнять приказ своего хозяина, а вместо этого замешкался, надеясь услышать что-нибудь интересное.
  Но, к большому его разочарованию, все трое разговаривали настолько тихо, что ему мало что удалось разобрать. И все же кое-что он все-таки сумел уловить. Судя по всему, разговор шел о деньгах, и немалых. Графу угрожали. Словом, беседу эту даже с большой натяжкой никак нельзя было назвать дружеской. Под конец разговора граф, забывшись, немного повысил голос, и Грейвс услышал, как он сказал:
  – Теперь у меня нет времени спорить с вами, джентльмены. Если вы зайдете завтра часов в восемь, к обеду, мы продолжим наш разговор.
  Испугавшись, что его застукают под дверью, Грейвс умчался выполнять поручение своего хозяина. На следующий день оба итальянца вернулись ровно в восемь. Прислуживал за столом он и может свидетельствовать, что разговор шел о самых обычных вещах – о политике, о погоде, о театральных новинках. После того как Грейвс подал кофе и принес графин с портвейном, хозяин отослал его, сказав, что тот свободен на весь вечер.
  – Наверное, так бывало всегда, когда к вам приходили гости? – предположил инспектор.
  – Нет, сэр, наоборот. Вот поэтому-то я и решил, что речь на этот раз идет о каком-то необычном деле и именно его мой хозяин и хотел обсудить со своими гостями.
  На этом рассказ Грейвса и закончился. Он вышел из дома около 8.30, на улице встретил приятеля, и они вместе отправились в мюзик-холл «Метрополитен», что на Эджвер-роуд.
  Как выяснилось, никто не видел, как оба гостя ушли, хотя время убийства удалось определить довольно точно – 8.47. Небольшие часы, стоявшие на письменном столе, по всей вероятности сброшенные самим графом Фоскатини, теперь, разбитые, валялись на полу. Их стрелки показывали 8.47. Судя по словам мисс Райдер, телефонный звонок графа раздался примерно в то же самое время.
  Полицейский врач наскоро осмотрел тело, и его переложили на кушетку. И вот тогда-то я в первый раз увидел его лицо – оливково-смуглое, как у всех южан, с орлиным носом. Пышные черные усы оттеняли полные, яркие губы. Они были полуоткрыты, а за ними виднелся ряд ослепительно белых, хищных и острых зубов. В общем, лицо было не из приятных.
  – Ну что ж, – сказал полицейский инспектор, перелистав блокнот, – дело, кажется, достаточно ясное. Единственная трудность – как отыскать этого самого синьора Асканио и его напарника. Остается только надеяться, что его адрес есть в записной книжке графа.
  Пуаро и тут оказался прав. Граф Фоскатини на самом деле был на редкость аккуратным и методичным человеком. Перелистав записную книжку покойного, мы обнаружили лаконичную запись, сделанную четким мелким почерком графа: «Синьор Паоло Асканио – отель «Гросвенор».
  Инспектор ринулся звонить по телефону. Вернулся он довольный.
  – Как раз вовремя. Обе наши птички едва не упорхнули на континент. Ну вот, джентльмены, боюсь, это пока все, что мы можем сделать. Дело, конечно, грязное… зато простое. Наверное, обычная вендетта. Знаете, как это бывает у итальянцев…
  Сообразив, что нам ненавязчиво предлагают удалиться, мы распрощались и вышли.
  Доктор Хокер был вне себя от возбуждения.
  – Настоящее начало романа, не так ли? Просто мороз продирает по коже, ей-богу! Ни за что бы не поверил, что такое бывает, если бы прочел где-нибудь!
  Пуаро хранил угрюмое молчание. Судя по всему, его что-то тревожило. И за весь вечер из него не удалось вытянуть ни слова.
  – А что скажет наш знаменитый детектив? – воскликнул доктор Хокер, фамильярно хлопнув Пуаро по спине. – Все слишком ясно, да? Никакой поживы для маленьких серых клеточек?
  – Вы так считаете?
  – А вы не согласны?
  – Ну а что вы скажете об окне?
  – Об окне? Да ведь оно было закрыто на щеколду. Никто не сумел бы выбраться из комнаты через окно. Я сам проверял.
  – А почему вы вообще это заметили?
  На лице доктора появилось озадаченное выражение. Пуаро охотно объяснил:
  – Из-за портьер. Они не были задернуты. Немного странно, правда? И еще – вспомните кофе на дне чашек. Он был слишком черный.
  – Ну и что с того?
  – Слишком черный, – повторил Пуаро. – К тому же блюдо с рисовым суфле осталось почти нетронутым. В результате что мы имеем?
  – Лунный свет! – расхохотался доктор. – Перестаньте морочить нам голову, Пуаро!
  – И не думал даже! Спросите Гастингса – он вам подтвердит, что я серьезен, как никогда.
  – Честно говоря, я тоже не совсем понимаю, к чему вы клоните, – сознался я. – Не подозреваете же вы, в самом деле, его камердинера? Может, вы думаете, что он был заодно с этой шайкой и подсыпал что-то в кофе? Ну да в полиции непременно проверят его алиби!
  – Нисколько не сомневаюсь, друг мой. Но сейчас меня, по правде говоря, гораздо больше интересует алиби синьора Асканио.
  – Вы надеетесь, что у него есть алиби?
  – Вот это-то меня и тревожит. Ничего, вскоре мы это выясним, будьте уверены.
  Благодаря газете «Дейли ньюсмонгер»[104] мы скоро узнали о том, как развивались события дальше.
  Синьора Асканио арестовали по обвинению в убийстве графа Фоскатини. Когда его привезли в полицейский участок, он отрицал, что вообще знаком с графом, и заявил, что не был в «Риджентс-Корт» ни в вечер убийства, ни накануне утром. Второго итальянца, молодого человека, так и не смогли найти. Синьор Асканио, как выяснилось, приехал в Лондон один за два дня до убийства и поселился в гостинице «Гросвенор». Все попытки обнаружить его молодого спутника оказались тщетны.
  И все же синьор Асканио так и не предстал перед судом. Не кто иной, как сам итальянский посол лично явился в полицейский участок и клятвенно засвидетельствовал, что синьор Асканио был у него в посольстве в тот самый вечер с восьми до девяти. Арестованного пришлось освободить. Естественно, большинство людей продолжало считать, что убийство было совершено по политическим мотивам и его, естественно, постарались замять.
  Пуаро проявлял к этому загадочному делу самый живой интерес. И однако, я был немало удивлен, когда как-то утром он объявил мне, что к одиннадцати часам ждет гостя и что этот гость – не кто иной, как синьор Асканио собственной персоной.
  – Он хочет посоветоваться с вами?
  – Не угадали, друг мой. Это я хочу посоветоваться с ним.
  – О чем?
  – Об убийстве в Риджентс-Корт.
  – Хотите доказать, что это его рук дело?
  – Человека нельзя дважды обвинить в одном и том же, Гастингс. Это противоречит здравому смыслу. А, звонок! Очевидно, это наш гость.
  Через пару минут синьора Асканио проводили в нашу комнату. Это был невысокий, щуплый мужчина с уклончивым, каким-то ускользающим взглядом. Сесть он отказался – так и продолжал стоять в дверях, подозрительно поглядывая то на меня, то на Пуаро.
  – Мсье Пуаро?
  Мой маленький друг кивнул:
  – Прошу вас, садитесь, синьор. Вижу, вы получили мое письмо. Я твердо намерен до конца разобраться в этом деле. И в какой-то степени вы также можете помочь мне. Давайте говорить начистоту. Утром во вторник, девятнадцатого числа, вы с вашим другом нанесли визит графу Фоскатини…
  Итальянец сделал гневное движение:
  – Ничего подобного. Если вы помните, я поклялся на суде…
  – Это верно! И однако, я сильно подозреваю, что ваше заявление было ложным.
  – Вы хотите запугать меня? Ба! Мне нечего бояться, тем более вас. К вашему сведению, меня оправдали!
  – Именно так! Но если я не полный дурак, пугает вас не виселица – этого-то вы как раз не боитесь! Вы боитесь огласки, не так ли? Огласки! Что ж, как вижу, вам это не слишком по душе? Я почему-то так сразу и подумал. Так что сами видите, синьор, ваш единственный шанс – рассказать мне все без утайки. К тому же я ведь не спрашиваю, что за дела привели вас в Англию. Это и так понятно – вы специально приехали ради того, чтобы встретиться с графом Фоскатини.
  – Никакой он не граф, – прорычал взбешенный итальянец.
  – Да, правда ваша. Я уже успел заглянуть в Готский альманах. Имя графа Фоскатини там не значится. Неважно, графский титул не хуже любого другого, когда речь идет о… шантаже!
  – Ладно. Полагаю, мне и вправду лучше рассказать все начистоту. Тем более вы и так уже почти все знаете.
  – Просто я заставил потрудиться с пользой, – он гордо постучал себя по лбу, – свои маленькие серые клеточки. Так что к делу, синьор Асканио. Итак, вы навестили покойного во вторник утром, не так ли?
  – Да. Но я и не думал возвращаться туда на следующий день. В этом не было никакой нужды. Ладно, слушайте, я расскажу вам все, как было. В руки этого мерзавца попала информация об одном человеке, занимающем очень высокое положение в нашей стране. Фоскатини соглашался продать эти документы, но за огромную сумму. Я приехал в Англию, чтобы обо всем договориться. В то утро, как было заранее условлено, я пришел к нему в Риджентс-Корт. Со мной был один из младших советников итальянского посольства. Граф оказался более сговорчивым, чем я ожидал, впрочем, и так сумма, которую я ему заплатил, была просто чудовищной.
  – Прошу прощения, а как именно вы ему заплатили?
  – Итальянскими купюрами, самыми мелкими. Я вручил ему деньги, он мне – компрометирующие бумаги. Больше я его никогда не видел.
  – Почему же вы не рассказали обо всем, когда вас арестовала полиция?
  – Видите ли, из-за деликатности порученного мне дела… поневоле пришлось отрицать всякую связь с этим человеком.
  – Ну а теперь, когда все уже позади, как вы объясняете то, что случилось в тот вечер?
  – Могу только предположить, что кому-то, видимо, понадобилось меня подставить. К тому же, насколько я осведомлен, никаких денег в квартире не нашли?
  Пуаро с любопытством глянул на него и покачал головой.
  – Странно, – пробормотал он, – ведь у нас у всех есть маленькие серые клеточки. Но мало кто ими пользуется. Что ж, желаю вам всего хорошего, синьор Асканио. Могу только сказать, что я вам верю. Нечто подобное я и предполагал. Но мне нужно было убедиться.
  Проводив нашего гостя, Пуаро снова вернулся в кресло и улыбнулся мне.
  – Ну а теперь послушаем, что об этом думает капитан Гастингс.
  – Что ж, думаю, этот Асканио прав – кто-то действительно его подставил.
  – Эх, Гастингс, ну почему вы никогда не используете мозги, которыми наделил вас Всевышний?! Неужели вы не помните, что я сказал, когда мы с вами тем вечером выходили из квартиры покойного Фоскатини? По поводу портьер, которые не были задернуты, – а ведь было начало июня, в это время в восемь вечера еще довольно светло. Солнце садится только в половине девятого. Неужели вам это все еще ничего не говорит? Господи, неужели вы никогда так ничему и не научитесь, Гастингс? Хорошо, продолжим. Кофе, как я сказал, был черным. А зубы покойного графа – ослепительно белыми. А ведь кофе пачкает зубы, друг мой. Стало быть, граф не пил кофе. Но остатки напитка были во всех трех чашках. Значит, кто-то просто пытался нас убедить, что кофе граф все-таки выпил, а на самом деле это не так. Остается узнать: зачем кому-то это понадобилось?
  Совершенно сбитый с толку, я неуверенно улыбнулся.
  – Ладно, я вам подскажу. Откуда нам вообще известно о том, что синьор Асканио и его друг или двое мужчин, чрезвычайно на них похожих, приходили тем вечером к графу? Никто не видел, как они вошли, никто не видел, как они вышли. У нас на этот счет есть только показания одного человека и множество неодушевленных свидетельств.
  – Вы имеете в виду…
  – Я имею в виду ножи, вилки и грязные тарелки. А это действительно было гениально придумано! Конечно, этот Грейвс вор и негодяй, но как умен! Утром ему удается подслушать часть разговора – немного, но вполне достаточно, чтобы сообразить, что нашему доброму другу синьору Асканио будет очень трудно оправдаться. На следующий вечер около восьми часов он говорит своему хозяину, что его просят к телефону. Фоскатини усаживается в кресло, протягивает руку к телефону, и в эту минуту стоявший за его спиной Грейвс наносит ему страшный удар по голове мраморной статуэткой. И тут же бросается к служебному телефону, чтобы заказать обед на троих. Потом накрывает на стол, грязнит ножи, вилки, тарелки и так далее. Но ему еще надо как-то избавиться от содержимого блюд. Да, он не только умный человек, этот Грейвс, – такому желудку, как у него, можно только позавидовать. Он умудряется запихнуть в себя почти все, кроме рисового суфле. Чтобы дополнить иллюзию, он даже выкуривает сигару и две сигареты. Ах, как все было замечательно задумано! Затем он переводит стрелки часов на 8.47 и разбивает их. Часы остановились! Единственное, о чем он забыл, – это задернуть портьеры. Но если бы обед на троих действительно состоялся, их бы задернули сразу же после того, как зажгли свет. Завершив инсценировку, он поспешно уходит, как бы случайно обронив по дороге, что у его хозяина гости. Потом находит телефонную будку, ждет несколько минут и около 8.47 звонит домой доктору Хокеру, мастерски сыграв своего умирающего от раны хозяина. Настолько мастерски, что никому и в голову не приходит проверить, звонил ли кто-нибудь из этой квартиры в это самое время.
  – Разумеется, кроме Эркюля Пуаро? – саркастически хмыкнул я.
  – Нет, я тоже этого не сделал, – с улыбкой парировал мой друг, – но сделаю обязательно. Вначале я хотел все рассказать вам. Но вот увидите – я окажусь прав, и тогда наш друг инспектор Джепп, которому я дал в руки все улики, сможет наконец упрятать за решетку этого хитроумного мерзавца Грейвса. Интересно, много ли ему из денег хозяина удалось потратить?
  Пуаро и тут оказался прав. Прав, как всегда, черт его побери!
  
  
  Двойная улика
  – Но самое главное – никакой огласки, – повторил мистер Маркус Хардман, кажется, уже в пятнадцатый раз.
  Слово «огласка» проскакивало в его речи с постоянством некоего лейтмотива. Мистер Хардман был изящным, слегка пухловатым мужчиной небольшого росточка, с холеными наманикюренными руками и жалобным тенорком. Ему приходилось постоянно вращаться в светских кругах, и его считали там своего рода знаменитостью. Он был богат, но не чрезмерно, и с воодушевлением тратил свои деньги в погоне за мирскими удовольствиями. Он страстно увлекался коллекционированием. Антикварные вещи бесконечно радовали его душу. Старинные изящные кружева и веера, пережившие века ювелирные украшения… ничто грубое или современное, разумеется, не заинтересовало бы Маркуса Хардмана.
  Внемля отчаянным призывам, мы с Пуаро прибыли в дом этого утонченного коллекционера, явно терзавшегося муками нерешительности. При данных обстоятельствах ему претила мысль о том, что нужно обратиться в полицию. Но, не сделав этого, он вынужден был бы смириться с потерей нескольких жемчужин из своей коллекции. В итоге, пойдя на компромисс, он решил призвать на помощь Пуаро.
  – Ах, месье Пуаро, мои рубины, – простонал он, – и изумрудное колье. Говорят, оно принадлежало самой Екатерине Медичи. О боже, великолепное изумрудное колье!
  – Не могли бы вы подробнее рассказать мне об их исчезновении? – мягко попросил Пуаро.
  – Я постараюсь все вспомнить. Итак, вчера во второй половине дня у меня собралось небольшое общество, приглашенное на чай… совершенно неофициальный прием, на нем присутствовали всего-то около полудюжины гостей. Как правило, я устраиваю такие чаепития два раза в сезон, и обычно они проходили вполне удачно. Немного хорошей музыки – Накора, он превосходный пианист, и Кэтрин Берд, потрясающее австралийское контральто, – в большом павильоне. Однако сначала я показал гостям мою коллекцию средневековых украшений. Я храню их в небольшом стенном сейфе. Внутри он устроен как шкафчик, полочки которого обтянуты разноцветным бархатом, чтобы оттенить красоту драгоценных камней. Потом мы осмотрели веера, расположенные в застекленном стенде на той стене. А чуть позже все вместе отправились в павильон слушать музыку. И лишь когда все гости ушли, я обнаружил, что сейф вскрыт и опустошен! Наверное, в спешке я забыл запереть дверцу, и кто-то воспользовался моей оплошностью. Мои рубины, месье Пуаро, и изумрудное колье – в них вся моя жизнь! Чего бы я только не дал, чтобы вернуть их! Но учтите, что огласка просто недопустима! Вы ведь отлично понимаете меня, не так ли, месье Пуаро? Мои гости, мои близкие знакомые! Может разразиться ужасный скандал!
  – Кто последним уходил из этой комнаты, когда вы направились в павильон?
  – Мистер Джонстон. Возможно, вы слышали о нем? Сколотив миллионное состояние, он вернулся из Южной Африки. Буквально на днях он снял особняк ЭбботБерис-Хаус на Парк-Лейн. Насколько я помню, именно он немного задержался здесь. Но я уверен… да, да, я совершенно уверен, что он непричастен к краже!
  – Не возвращался ли кто-то из ваших гостей в эту комнату под каким-либо предлогом?
  – Я уже размышлял над этим, месье Пуаро. Трое из них возвращались сюда. Графиня Вера Россакова, мистер Бернард Паркер и леди Ранкорн.
  – Расскажите нам о них.
  – Графиня Россакова – обаятельнейшая русская дама, сторонница царского режима, она эмигрировала из России после революции. В нашу страну она приехала недавно. Графиня уже простилась со мной, и я был несколько удивлен, застав ее здесь, где она, как я понял, с интересом разглядывала стенд с веерами. И знаете, месье Пуаро, чем больше я думаю об этом, тем более подозрительным мне кажется ее интерес. Вы не согласны со мной?
  – Вы правы, крайне подозрительная ситуация. Однако расскажите нам, кто еще возвращался сюда.
  – Да, так вот, Паркер вернулся лишь для того, чтобы взять шкатулку с миниатюрами, которые мне не терпелось показать леди Ранкорн.
  – А как насчет самой леди Ранкорн?
  – Как я полагаю, вы знаете, что леди Ранкорн – уже немолодая, почтенная дама с весьма решительным характером, почти все свое время посвящает различным благотворительным комиссиям. Она возвращалась за своей сумочкой, которую забыла где-то здесь.
  – Bien, месье. В итоге мы имеем четырех возможных подозреваемых. Русская графиня, английская grande dame[105], миллионер из Южной Африки и мистер Бернард Паркер. Кстати, кто такой мистер Паркер?
  Этот вопрос явно поставил мистера Хардмана в весьма затруднительное положение.
  – Он… э-э… ну, он, знаете ли, такой молодой человек… то есть фактически просто один мой знакомый.
  – Это я уже и сам понял, – серьезно заметил Пуаро. – Чем он занимается, ваш мистер Паркер?
  – В общем, он светский молодой человек… нет, скорее он всегда оказывается в курсе всех дел и событий, если можно так выразиться.
  – Позвольте спросить, как ему удалось завоевать ваше расположение?
  – Ну… э-э… один или пару раз он выполнял для меня небольшие поручения.
  – Продолжайте, месье, – сказал Пуаро.
  Хардман жалобно взглянул на него. Было очевидно, что продолжать ему как раз хотелось меньше всего. Но Пуаро хранил неумолимое молчание, и тому пришлось сдаться.
  – Видите ли, месье Пуаро… всем известно, что я интересуюсь антикварными вещами. Иногда у людей имеются фамильные драгоценности, которые они… извольте заметить, никогда не решились бы открыто продать на аукционе или с помощью перекупщика. Но именно частные торговые сделки представляют для меня особый интерес. Паркер выясняет детали подобных деловых договоров, он поддерживает связь между обеими сторонами, и таким образом мы можем избежать малейших недоразумений. Он советует мне обратить внимание на те или иные антикварные вещицы. Вот, к примеру, графиня Россакова привезла с собой из России несколько фамильных драгоценностей. Она изъявила горячее желание продать их. И Бернард Паркер намерен организовать для меня эту сделку.
  – Ясно, – задумчиво произнес Пуаро. – И вы полностью доверяете ему?
  – У меня не было повода усомниться в его честности.
  – А кто из этих четверых людей, мистер Хардман, лично у вас вызывает подозрение?
  – О-о, месье Пуаро, вот так вопрос! Как я уже говорил вам, все они – мои знакомые. Никто из них не вызывает у меня подозрений… и в то же время я подозреваю всех.
  – Нет, так не пойдет. Кто-то из этой четверки явно вызывает у вас подозрения. Мне думается, что можно оставить в покое графиню Россакову и мистера Паркера. А вот что вы скажете о леди Ранкорн или мистере Джонстоне?
  – Право же, месье Пуаро, вы загнали меня в угол. Больше всего мне не хочется поднимать шум. Леди Ранкорн принадлежит к одному из древнейших родов Англии, но, по правде говоря… да, к большому несчастью, это правда, что ее тетушка, леди Каролина, страдает от одного прискорбного недуга. Все ее друзья давно поняли это, и ее служанка при первой же возможности возвращает хозяевам их чайные ложки или любые другие подобные поступления. Вы понимаете, в каком я оказался затруднительном положении!
  – Значит, тетушка леди Ранкорн страдает клептоманией? Очень интересно. Если не возражаете, я хотел бы осмотреть ваш сейф.
  Мистер Хардман, разумеется, не возражал, и Пуаро, открыв дверцу сейфа, исследовал его внутри. На нас таращились обшитые бархатом полочки, словно пустые глазницы, изумленные своей пустотой.
  – Даже сейчас этот сейф как-то плохо закрывается, – пробормотал Пуаро, прикрывая и вновь распахивая дверцу. – Хотел бы я знать – почему? А что тут у нас такое? Смотрите-ка, за петлю зацепилась перчатка. Мужская перчатка.
  Он протянул ее мистеру Хардману.
  – У меня нет таких перчаток, – заявил последний.
  – Ага! Здесь есть кое-что еще! – Быстро наклонившись, Пуаро взял со дна сейфа какую-то вещицу. Это был плоский портсигар, отделанный черным муаром.
  – Мой портсигар! – воскликнул мистер Хардман.
  – Ваш? Нет, месье, наверняка нет. На нем ведь не ваши инициалы.
  Пуаро показал на сплетенную из двух букв монограмму, выгравированную на платиновой крышке. Хардман взял портсигар в руки.
  – Вы правы, – заявил он, – он очень похож на мой, но инициалы чужие. Две буквы – «В» и «Р». О боже! Паркер!
  – Похоже на то, – сказал Пуаро. – Довольно небрежный молодой человек… особенно если и перчатка также его. Можно сказать, что мы имеем двойную улику, не так ли?
  – Надо же, Бернард Паркер! – тихо повторил Хардман. – Какое облегчение! Итак, месье Пуаро, я поручаю вам это дело и надеюсь, вы вернете мне драгоценности. Можете подключить полицию, если сочтете нужным… то есть когда вы окончательно убедитесь, что в краже виноват именно он.
  – Заметьте, мой друг, – сказал Пуаро мне, когда мы вместе вышли из дома Хардмана, – наш мистер Хардман считает, что законы писаны для простых людей, а титулованные особы живут по неписаным законам. Но поскольку мне лично пока не пожаловали дворянство, я, пожалуй, встану на сторону простых смертных. Я сочувствую этому молодому человеку. А в общем, история-то довольно странная, не правда ли? Хардман подозревал леди Ранкорн, я подозревал графиню и Джонстона, а между тем подозреваемым оказался наш незаметный мистер Паркер.
  – А почему вы подозревали тех двоих?
  – Parbleu![106] Вы же понимаете, как просто стать русским эмигрантом или южноафриканским миллионером. Любая женщина может назвать себя русской графиней, и любой мужчина может арендовать дом на Парк-Лейн и назвать себя южноафриканским миллионером. Кто решится опровергнуть их слова? Однако, я вижу, мы проходим по Бери-стрит. Здесь живет наш беспечный молодой друг. Давайте же, как говорится, будем ковать железо, пока горячо.
  Мистер Бернард Паркер оказался дома. Облаченный в экзотический халат пурпурно-оранжевой гаммы, он вальяжно раскинулся среди диванных подушек. Редкий человек вызывал у меня более сильную неприязнь, чем этот странный молодой субъект – с бледным женоподобным лицом и томно-шепелявым лепетом.
  – Добрый день, месье, – оживленным тоном произнес Пуаро. – Я пришел к вам от мистера Хардмана. Во время вчерашнего приема кто-то украл все его драгоценности. Позвольте мне спросить вас, месье, это ваша перчатка?
  Умственные процессы мистера Паркера, видимо, протекали не слишком быстро. Он рассеянно уставился на перчатку, словно ему было не под силу прийти к какому-то заключению.
  – Где вы нашли ее? – наконец-то спросил он.
  – Так это ваша перчатка, месье?
  Мистер Паркер, очевидно, принял решение.
  – Нет, не моя, – заявил он.
  – А этот портсигар – он ваш?
  – Точно не мой. Мой – серебряный – всегда при мне.
  – Отлично, месье. Я собираюсь передать это дело в руки полиции.
  – Да что вы! – воскликнул он с легкой озабоченностью. – На вашем месте я не стал бы этого делать. Чертовски несимпатичные люди эти полицейские. Повремените пока. Я зайду повидать старину Хардмана. Послушайте же… о, подождите минутку…
  Но Пуаро решительно дал сигнал к отступлению.
  – Теперь у него будет о чем поразмышлять, не так ли? – посмеиваясь, заметил он. – Подождем до завтра и посмотрим, как развернутся события.
  Но судьба распорядилась иначе, и еще сегодня дело Хардмана снова напомнило нам о себе. Без малейшего предупреждения дверь вдруг распахнулась, и ураган в человеческом обличье ворвался в комнату, нарушив наше уединение и принеся с собой вихревое кружение соболей (погода была настолько холодной, насколько это вообще возможно июньским днем в Англии), увенчанное шляпой с воинственно вздыбленными эгретками. Графиня Вера Россакова оказалась несколько вызывающей особой.
  – Так это вы месье Пуаро? Что же, позвольте спросить, вы наделали? С чего вам пришло в голову обвинять этого бедного мальчика! Кошмар! Это просто возмутительно! Я знаю его. Он – наивный юнец, сущий младенец… он никогда не решился бы на кражу. Он поступил так из-за меня. Могу ли я спокойно стоять в стороне и смотреть, как его терзают и мучают?
  – Скажите мне, мадам, это его портсигар? – Пуаро протянул ей черную муаровую коробочку.
  Графиня помедлила немного, рассматривая ее.
  – Да, его. Я хорошо знаю эту вещицу. Ну и что особенного? Вы нашли ее в той антикварной комнате? Мы все там были; я полагаю, тогда-то он и обронил его. Ох уж мне эти полицейские, вы даже хуже китайских хунвэйбинов…
  – Может быть, вы узнаете также его перчатку?
  – Как я могу узнать ее? Все перчатки похожи друг на друга. Не пытайтесь остановить меня… вы должны снять с него все обвинения. Его репутация должна быть восстановлена. Вы должны сделать это. Я продам мои драгоценности и хорошо заплачу вам.
  – Мадам…
  – Договорились, да? Нет, нет, не спорьте. Бедный мальчик! Он пришел ко мне со слезами на глазах. «Я спасу вас, – уверила его я. – Я пойду к этому человеку… этому людоеду, этому чудовищу! Предоставь это Вере». Итак, все решено, я ухожу.
  Ее уход был столь же бесцеремонным, как и появление, – она стремительно покинула комнату, оставив за собой неотразимый и подавляющий аромат некоей экзотической природы.
  – Какая женщина! – воскликнул я. – И какие меха!
  – О да, они настоящие. Может ли некая самозваная графиня иметь натуральные меха? Я просто шучу, Гастингс… Нет, по моим представлениям, она – настоящая русская. Ну-ну, значит, молодой господин Бернард побежал жаловаться ей.
  – У нас есть его портсигар. И я не удивлюсь, если окажется, что перчатка также…
  Улыбаясь, Пуаро вытащил из кармана вторую перчатку и положил ее рядом с первой. Они, несомненно, представляли собой пару.
  – Пуаро, где вы раздобыли вторую перчатку?
  – Она лежала вместе с тростью на столе в прихожей у нашего знакомого с Бери-стрит. Поистине на редкость беспечный человек этот месье Паркер. Да, да, mon ami, мы близки к разгадке. Чисто для проформы я собираюсь заглянуть на Парк-Лейн.
  Нет нужды добавлять, что я сопровождал моего друга. Джонстона не оказалось дома, но нас встретил его личный секретарь. Выяснилось, что Джонстон совсем недавно приехал из Южной Африки. Прежде ему не доводилось бывать в Англии.
  – Он ведь интересуется драгоценными камнями, не так ли? – наудачу спросил Пуаро.
  – Точнее сказать, драгоценными металлами или золотыми приисками, – рассмеявшись, заметил секретарь.
  После этого разговора вид у Пуаро был весьма задумчивым. Позже, вечером, к моему крайнему изумлению, я обнаружил, что он усердно штудирует русскую грамматику.
  – Боже мой, Пуаро! – воскликнул я. – Неужели вы решили изучить русский, чтобы общаться с графиней на ее родном языке?
  – Да уж, мой друг, она наверняка предпочла бы не слышать мой английский!
  – Однако не стоит расстраиваться, Пуаро, все родовитые русские неизменно отлично говорят по-французски.
  – Гастингс, да вы просто кладезь знаний! Все, я прекращаю ломать голову над сложностями русского алфавита.
  Он демонстративным жестом отбросил книгу. И все же его ответ не вполне удовлетворил меня. В глазах его горел огонек, который я очень хорошо знал. Он являлся неизменным признаком того, что Пуаро был чрезвычайно доволен собой.
  – Возможно, – рассудительно заметил я, – вы сомневаетесь в ее русском происхождении. Уж не хотите ли вы испытать ее?
  – Ах нет, нет, с ее происхождением все в порядке.
  – Ну тогда…
  – Если вы действительно желаете разобраться в этом деле, Гастингс, то в качестве бесценной помощи я рекомендую вам этот учебник «Начальный курс русского языка».
  Он рассмеялся и не сказал больше ни слова. Я подобрал с пола отброшенную книжицу и с любопытством перелистал, но так и не смог понять, в чем смысл замечаний Пуаро.
  Следующее утро не принесло нам никаких новостей, однако это, казалось, совершенно не беспокоило моего друга. За завтраком он объявил о своем намерении с утра пораньше навестить мистера Хардмана. Мы застали дома этого пожилого светского мотылька, и сегодня вид у него был немного спокойнее, чем вчера.
  – Итак, месье Пуаро, есть ли новости? – требовательно спросил он.
  Пуаро протянул ему листочек бумаги.
  – Месье, здесь написано имя персоны, взявшей ваши драгоценности. Должен ли я передать дело в руки полиции? Или вы предпочтете, чтобы я просто вернул вам драгоценности, не сообщая властям об этом инциденте?
  Мистер Хардман долго разглядывал записку. Наконец он обрел дар речи.
  – Право, удивительно. Бесконечно предпочтительнее было бы не поднимать шума по этому поводу. Я даю вам карт-бланш, месье Пуаро. Уверен, вы будете благоразумны.
  Покинув дом Хардмана, мы остановили такси, и Пуаро приказал водителю отвезти нас в Карлтон. Там он выяснил, где живет графиня Россакова. И через пару минут нас уже проводили в апартаменты этой дамы. Она встретила нас с протянутыми руками, облаченная в потрясающий пеньюар какой-то дикой расцветки.
  – Месье Пуаро! – воскликнула она. – Как ваши успехи? Вам удалось оправдать этого бедного юношу?
  – Вашему другу, мистеру Паркеру, madame la comtesse, не грозит никакой арест.
  – Ах, какой же вы умный и славный человек! Превосходно! И как все быстро разрешилось.
  – Однако я обещал мистеру Хардману, что драгоценности будут у него сегодня же.
  – Правда?
  – Поэтому, мадам, я был бы вам крайне признателен, если бы вы вручили их мне незамедлительно. Сожалею, что приходится торопить вас, но меня ждет такси… на тот случай, если у меня возникнет необходимость поехать в Скотленд-Ярд; знаете ли, мы, бельгийцы, приучены к бережливости.
  Графиня прикурила сигарету. Несколько мгновений она сидела совершенно неподвижно, выпуская кольца дыма и неотрывно глядя на Пуаро. Затем расхохоталась и встала. Подойдя к комоду, она выдвинула ящик, достала оттуда черную шелковую сумочку и небрежно бросила ее Пуаро.
  – Мы, русские, напротив, приучены к расточительности, – непринужденно сказала она. – Но, к сожалению, для удовлетворения таких привычек надо иметь деньги. Вам нет нужды заглядывать в сумочку. Все на месте.
  Пуаро поднялся с кресла.
  – Я очень рад, мадам, что вы оказались столь остроумны и исполнительны.
  – Ах! Что же еще мне оставалось, ведь вас дожидается такси.
  – Вы очень любезны, мадам. Надолго ли вы намерены задержаться в Лондоне?
  – К сожалению, нет… благодаря вам.
  – Примите мои извинения.
  – Возможно, мы с вами еще где-нибудь встретимся.
  – Я надеюсь, что да.
  – А я… что нет! – со смехом подхватила графиня. – Примите это как искренний комплимент… В этом мире очень мало людей, которых я опасаюсь. Прощайте, месье Пуаро.
  – Прощайте, madame la comtesse. Ax… извините мою забывчивость! Позвольте мне вернуть вам ваш портсигар.
  И он с поклоном вручил ей ту отделанную черным муаром вещицу, что мы обнаружили в сейфе. Она взяла ее не моргнув глазом – лишь слегка приподняла бровь и тихо сказала:
  – Все ясно.
  – Какая женщина! – восторженно воскликнул Пуаро, когда мы спускались по лестнице. – Mon Dieu, quelle femme![107] Никаких дискуссий… возражений, никакого блефа! Один быстрый взгляд, и она безошибочно оценила всю ситуацию. Я скажу вам, Гастингс, что женщина, которая может вот так – с беспечной улыбкой – принять поражение, далеко пойдет! Она весьма опасна, у нее стальные нервы; она… – Ему не удалось закончить фразу, поскольку он чуть не упал.
  – Было бы также неплохо, если бы вы смотрели под ноги и постарались слегка умерить ваши эмоции, – заметил я. – Когда вы впервые заподозрили графиню?
  – Как только к перчатке добавился портсигар, mon ami… двойная улика, как говорится… вот что сразу же обеспокоило меня. Бернард Паркер мог обронить либо одну, либо другую вещицу… но вряд ли обе. Нет, нет, это была бы невероятная беспечность или рассеянность! И даже если бы кто-то другой подложил их туда, чтобы подставить его, то все равно было бы достаточно одной улики – портсигара или перчатки, – но опять-таки не двух. Поэтому я неизбежно пришел к заключению, что одна из этих вещей не принадлежит Паркеру. Сначала я предположил, что ему принадлежит портсигар, а не перчатка. Но, обнаружив у него дома парную перчатку, понял, что ошибся. Чьим же тогда мог быть портсигар? Очевидно, что он не мог принадлежать леди Ранкорн. У нее другие инициалы. Мистеру Джонстону? Только если бы он скрывался под вымышленной фамилией. После разговора с его секретарем мне сразу стало понятно, что тут все предельно честно. Прошлое мистера Джонстона не скрывало никаких тайн. Значит, оставалась графиня. Предполагалось, что она привезла драгоценности из России; ей достаточно было вынуть камни из оправы, и я крайне сомневаюсь, что тогда кто-то вообще смог бы определить их происхождение. На приеме она просто берет в холле перчатку Паркера и подбрасывает в сейф – что может быть проще? Однако, bien sûr, она не преминула подбросить туда и свой собственный портсигар.
  – Но если это ее портсигар, то почему на нем буквы «В» и «Р»? Ведь у графини другие инициалы.
  Пуаро с легкой усмешкой взглянул на меня:
  – Вы правы, mon ami. Но русские буквы «В» и «Р» соответствуют латинским «V» и «R».
  – Но не могли же вы рассчитывать, что я догадаюсь об этом. Я ведь не знаю русского.
  – Как, впрочем, и я, Гастингс. Вот почему я приобрел ту маленькую книжицу… и обратил на нее ваше внимание.
  Он вздохнул.
  – Потрясающая женщина. У меня такое чувство, мой друг… весьма определенное чувство… что я еще встречу ее. Где только, хотел бы я знать?
  
  
  Приключение Джонни Уэйверли
  – Вы можете понять чувства матери, – повторила миссис Уэйверли, по-моему, как минимум уже шестой раз.
  Она смотрела на Пуаро умоляющим взглядом. Мой добрый друг, всегда с сочувствием относившийся к материнским душевным переживаниям, понимающе кивнул:
  – Конечно, конечно, мадам, я прекрасно понимаю вас. Доверьтесь папе Пуаро.
  – Полиция… – подал голос мистер Уэйверли.
  Но решительный голос жены вновь заставил его замолчать:
  – Я не желаю больше иметь дело с полицейскими. Мы доверились им, и видите, что из этого получилось! Но, учитывая все, что слышала об удивительных расследованиях месье Пуаро, я полагаю, что только он сумеет помочь нам. Материнские чувства…
  Пуаро поспешно остановил очередное повторение выразительным жестом. Эмоции миссис Уэйверли, очевидно, были искренними, но как-то странно не сочетались с довольно жестким и решительным выражением ее лица. Позже, когда я узнал, что она была дочерью известного стального магната, который, начав свою карьеру с простого рассыльного, достиг своего нынешнего высокого положения, мне стало понятно, что миссис Уэйверли, судя по всему, унаследовала многие отцовские качества.
  Мистер Уэйверли был высоким и энергичным мужчиной в расцвете сил. Он стоял широко расставив ноги, всем своим видом напоминая типичного влиятельного землевладельца с богатой родословной.
  – Я полагаю, вам известно все о нашем деле, месье Пуаро?
  Его вопрос был практически излишним. В течение нескольких последних дней газеты пестрели сенсационными сообщениями о похищении маленького Джонни Уэйверли, трехлетнего сына и наследника господина Маркуса Уэйверли из графства Суррей, эсквайра и владельца Уэйверли-Корт, представителя одного из старейших родов Англии.
  – Основные факты мне, разумеется, известны, но я попросил бы вас, месье, рассказать мне всю эту историю с самого начала. И как можно подробнее, пожалуйста.
  – Что ж, как я полагаю, все началось дней десять назад, когда я получил первое анонимное письмо – мерзкая вещь уже сама по себе, – которое привело меня в полнейшее недоумение. Отправитель имел наглость требовать, чтобы я заплатил ему двадцать пять тысяч фунтов… да, да, именно двадцать пять тысяч фунтов, месье Пуаро! Он угрожал, что в случае моего отказа украдет Джонни. Естественно, я недолго думая выбросил эту писанину в корзину для бумаг, решив, что кто-то просто глупо пошутил. Но спустя пять дней я получил очередное послание: «Если вы не заплатите указанную ранее сумму, то двадцать девятого числа ваш сын будет похищен». Второе письмо пришло двадцать седьмого числа. Ада встревожилась, но я не мог заставить себя всерьез отнестись к этим угрозам. Черт побери, ведь мы живем в доброй старой Англии. Кому здесь может прийти в голову похитить ребенка, да еще требовать за него выкуп?
  – Да, безусловно, такое случается не часто, – заметил Пуаро. – Продолжайте, месье.
  – В общем, Ада не давала мне покоя, и в конце концов я, чувствуя себя полным идиотом, сообщил об анонимках в Скотленд-Ярд. Полицейские, видимо, не слишком серьезно отнеслись к моему заявлению, склонные, как и я сам, рассматривать эти угрозы как глупую шутку. Двадцать восьмого числа я получил третье письмо. «Вы не заплатили. Завтра в двенадцать часов дня ваш сын будет украден. Его возвращение обойдется вам уже в пятьдесят тысяч фунтов». И вновь я отправился в Скотленд-Ярд. На сей раз они проявили больше внимания к моему заявлению. Они склонялись к тому, что все три послания написаны каким-то безумцем и что, по всей вероятности, в указанное время действительно будет произведена попытка похищения. Меня заверили в том, что будут предприняты все возможные меры предосторожности. Инспектор Макнейл и его подчиненные намеревались приехать в Уэйверли-Корт двадцать девятого утром, чтобы организовать надежную охрану.
  Домой я уехал вполне успокоенный. Однако у нас уже появилось ощущение, будто мы находимся на осадном положении. Я распорядился не пускать в дом посторонних и запретил всем домашним выходить из имения. Вечер прошел спокойно, но на следующее утро моя жена почувствовала себя очень плохо, и я, обеспокоенный ее состоянием, послал за доктором Дэйкерзом. Симптомы ее заболевания, казалось, привели его в замешательство. Он не решался высказать предположение, что ее чем-то отравили, но я понял, что думает он именно об этом. Он заверил меня, что такое отравление не представляет опасности для жизни, хотя его последствия могут сказываться еще пару дней. Вернувшись в свою комнату, я вздрогнул от неожиданности, с удивлением обнаружив приколотую к моей подушке записку. Она была написана тем же почерком, что и остальные, а ее содержание ограничивалось тремя словами: «В двенадцать часов».
  Признаюсь, месье Пуаро, что тогда я просто обезумел от ярости. Получалось, что к этому делу причастен кто-то из домашних… кто-то из служащих. Я сразу же собрал всех слуг и устроил им настоящий разнос. Однако от них я ничего нового не узнал; и только мисс Коллинз, компаньонка моей жены, сообщила мне, что видела, как няня нашего Джонни выходила рано утром из дома. Я сделал ей выговор за это, и она тут же во всем призналась. Оставив ребенка на попечение горничной, она тайком вышла на встречу со своим дружком! Хорошенькое дело! Но она заявила, что понятия не имеет о том, кто оставил записку в моей спальне… Возможно, она и не лгала, я не знаю. Но я решил не рисковать, учитывая, что даже няня моего ребенка могла участвовать в заговоре. То есть мне стало ясно, что кто-то из слуг наверняка связан с шантажистом. В общем, я вспылил и уволил всех разом – и няню, и остальных слуг. Я дал им час на то, чтобы собрать свои пожитки и покинуть мой дом.
  Заметно покрасневшее лицо мистера Уэйверли явно показывало, какими острыми были воспоминания о его справедливом гневе.
  – Возможно, вы поступили неблагоразумно, месье, – предположил Пуаро. – Не кажется ли вам, что такое повальное увольнение могло сыграть на руку вашим врагам?
  Мистер Уэйверли недоумевающе посмотрел на него:
  – Нет, мне так не кажется. По моим понятиям, им всем лучше было поскорее уехать. Я послал в Лондон соответствующую телеграмму и рассчитывал, что к вечеру у нас уже будет новый штат прислуги. В итоге в доме остались только те, кому я полностью доверял: секретарша моей жены, мисс Коллинз, и Тредуэлл, дворецкий, он поступил на службу в наш дом, когда я был еще ребенком.
  – А как насчет мисс Коллинз? Она долго прожила с вами?
  – Ровно год, – сказала миссис Уэйверли. – Она оказалась для меня просто бесценной помощницей как секретарь и компаньонка, а кроме того, она прекрасно управляется с нашим домашним хозяйством.
  – А что вы скажете о няне?
  – Она проработала у меня около шести месяцев. Ее прислали с отличными рекомендациями. И все же, честно сказать, она мне никогда не нравилась, хотя Джонни очень привязался к ней.
  – Впрочем, насколько я понимаю, она уже покинула ваш дом к тому времени, когда произошло это прискорбное событие. Пожалуйста, месье Уэйверли, будьте так добры, продолжайте.
  Мистер Уэйверли продолжил свой рассказ:
  – Инспектор Макнейл прибыл около половины одиннадцатого. К тому времени все слуги уже покинули наш дом. Он заявил, что наши домашние средства защиты его вполне устраивают. В парке, на подступах к дому, дежурили его подручные, и он заверил меня в том, что если угрозы были нешуточными, то мы, несомненно, схватим моего таинственного корреспондента.
  Я ни на шаг не отпускал Джонни от себя, и мы вместе с инспектором направились в одну из наших общих комнат, которую мы называем залом заседаний. Инспектор закрыл дверь. Большие дедушкины часы мерно тикали, и, когда стрелки подползли к двенадцати, я, честно признаться, был уже чертовски взвинчен. Послышалось тихое урчание механизма, и потом часы начали бить. Я прижал к себе Джонни. Мне казалось, что похититель может неожиданно свалиться прямо с неба. С последним ударом часов в парке вдруг начался какой-то жуткий переполох – крики, беготня. Инспектор распахнул окно и увидел подбегающего констебля.
  «Мы схватили его, сэр, – выдохнул он. – Негодяй подкрадывался к дому, прячась за кустами. Судя по экипировке, он отлично все продумал».
  Мы поспешили на балкон, где два констебля держали какого-то оборванца довольно бандитского вида, который вертелся и извивался, тщетно пытаясь вырваться из их цепких рук. Один из полицейских показал нам развернутый пакет, который они отобрали у незадачливого пленника. В нем была ватно-марлевая подушечка и пузырек с хлороформом. Увидев это, я еще больше распалился. В пакете также оказалось адресованное мне послание. Я вскрыл конверт. Записка гласила: «Вам придется заплатить выкуп. Ваш сын обойдется вам в пятьдесят тысяч фунтов. Несмотря на все ваши предосторожности, как я и предупреждал, похищение состоялось двадцать девятого числа».
  Я облегченно вздохнул и громко рассмеялся, но в этот самый момент послышался звук отъезжающей машины и чей-то крик. Я повернул голову. По аллее, по направлению к южным воротам, на бешеной скорости мчался длинный серый автомобиль. Сидевший за рулем мужчина что-то кричал, но не его крик заставил меня похолодеть от ужаса. Я заметил золотистые локоны Джонни. Мой ребенок сидел в той машине.
  Инспектор громко выругался.
  «Ребенок только что был здесь, – воскликнул он, окидывая нас взглядом. Все мы были на месте: я, Тредуэлл, мисс Коллинз. – Когда вы в последний раз видели его, мистер Уэйверли?»
  Я помолчал, вспоминая последние события. Когда констебль позвал нас, я выбежал из комнаты вслед за инспектором, совсем забыв о Джонни.
  И вдруг раздался звук, поразивший всех нас, – бой церковных часов донесся из деревни. Удивленно вскрикнув, инспектор вытащил свои часы. Они показывали ровно двенадцать. Не сговариваясь, мы все бросились в зал заседаний: на дедушкиных часах было десять минут первого. Должно быть, кто-то специально перевел стрелки, поскольку я никогда не замечал, чтобы они спешили или отставали. Эти часы всегда отличались исключительной точностью.
  Мистер Уэйверли замолчал. Пуаро усмехнулся в усы и поправил салфетку, случайно сдвинутую со своего места разволновавшимся отцом.
  – Таинственное и чудесное похищение, славная загадка, – пробормотал Пуаро. – Я с удовольствием разгадаю ее. Честно говоря, все было спланировано просто à merveille.
  Миссис Уэйверли укоризненно взглянула на него.
  – Но где же мой мальчик? – со слезами в голосе сказала она.
  Пуаро поспешно спрятал улыбку и вновь нацепил на лицо маску глубочайшего сочувствия.
  – Он в безопасности, мадам, ему никто не причинит вреда. Уверяю вас, эти злодеи относятся к нему с величайшей заботой. Они будут беречь его, как индейку… вернее, как курицу, несущую золотые яйца!
  – Месье Пуаро, я уверена, что у нас есть только один выход… заплатить выкуп. Сначала я решительно возражала… но теперь!.. Материнские чувства…
  – О, простите, мы не дали месье закончить его рассказ, – поспешно воскликнул Пуаро.
  – По-моему, все остальное вы отлично знаете из газет, – заметил мистер Уэйверли. – Конечно, инспектор Макнейл сразу же отправился обзванивать полицейские участки. Всем было передано описание этой машины и ее водителя, и поначалу казалось, что все закончится благополучно. Автомобиль, подходящий под это описание, проезжал через соседние деревни, очевидно, направляясь в Лондон. В одном месте его остановили, и было замечено, что ребенок плакал и явно боялся своего спутника. Когда инспектор Макнейл сообщил, что машину остановили, задержав водителя и мальчика, я едва мог сдержать свою радость. Ну а последствия вам известны. Этот мальчик оказался не нашим ребенком, а мужчина был вовсе не похитителем, а страстным автолюбителем, который к тому же обожал детей, и он просто решил порадовать прогулкой на машине малыша, игравшего на улицах Эденсуэлла, того городка, что расположен милях в пятнадцати от нас. Из-за ошибки полиции похитители успели замести следы. Если бы полицейские так упорно не преследовали этого автолюбителя, то, возможно, уже отыскали бы нашего мальчика.
  – Успокойтесь, месье. В полиции служат смелые и умные люди. Их ошибка была вполне естественной. Да и все похищение в целом было отлично спланировано. Насколько я понял, пойманный в имении бродяга упорно настаивает на своей невиновности. Он ведь заявил, что записку и сверток ему поручили доставить в Уэйверли-Корт. Тот человек, что дал десять шиллингов, пообещал заплатить еще столько же, если он доставит туда эту передачку ровно без десяти двенадцать. Пройдя по парку к дому, он намеревался постучать в заднюю дверь.
  – Я думаю, что в его словах нет правды, – резко заметила миссис Уэйверли. – Все это сплошная ложь.
  – En verité, да, история этого бродяги звучит малоубедительно, – задумчиво сказал Пуаро. – Однако его показания до сих пор не опровергнуты. И насколько мне известно, он также выдвинул некоторые обвинения, не так ли?
  Он вопросительно взглянул на мистера Уэйверли. Тот заметно покраснел.
  – Этот негодяй имел наглость утверждать, что он узнал в Тредуэлле человека, всучившего ему сверток. «Только этот тип сбрил усы», – заявил он. Надо же было сказать такое о Тредуэлле, который родился и вырос в нашем имении!
  Пуаро улыбнулся, видя негодование сельского помещика.
  – Однако вы сами подозреваете, что кто-то из домашних был соучастником этого похищения.
  – Да, но только не Тредуэлл.
  – А как считаете вы, мадам? – спросил Пуаро, неожиданно поворачиваясь к ней.
  – Уж конечно, Тредуэлл не мог сделать это… Я вообще не верю, что кто-то передал этому бродяге письмо и сверток. Он заявляет, что их вручили ему в десять часов утра. А в это время Тредуэлл был вместе с моим мужем в курительной комнате.
  – Месье, вы успели разглядеть лицо водителя той машины? Возможно, он был чем-то похож на Тредуэлла?
  – Нет, расстояние было довольно большим, и я не смог разглядеть его лицо.
  – А вы случайно не знаете, есть ли у Тредуэлла братья?
  – У него было несколько братьев, но все они умерли. Последний погиб на войне.
  – Пока я не совсем ясно представляю себе план вашего имения. Похититель направил автомобиль к южным воротам. Есть ли другой выход из Уэйверли-Корт?
  – Да, мы называем его восточной сторожкой. Вид на нее открывается с другой стороны дома.
  – Мне кажется странным, что никто не заметил, как этот автомобиль въехал в имение.
  – Есть один удобный путь, он ведет к старой часовне. По нему часто ездят машины. Похититель мог незаметно оставить там машину и добежать до дома во время суматохи, когда все внимание было обращено на бродягу.
  – Но ведь возможно, что он уже был в доме, – задумчиво проговорил Пуаро. – Нет ли здесь укромного местечка, где он мог бы спрятаться?
  – Ну, мы, конечно, не особенно тщательно обыскивали дом. Нам казалось, в этом нет необходимости. Видимо, он мог бы где-то спрятаться, но кто впустил его внутрь?
  – К этому мы вернемся немного позже. Всему свое время… Давайте будем придерживаться определенной системы и выясним все по порядку. Итак, нет ли в вашем доме особого потайного места? Уэйверли-Корт – старинный особняк, а в них порой бывают так называемые потайные кельи, в которых в давние времена скрывались от преследования католические священники.
  – Черт возьми, а ведь и правда есть у нас такой тайник! Он находится в холле за одной из панелей.
  – Рядом с залом заседаний?
  – Да, прямо около его дверей.
  – Ah, voilà?[108]
  – Но никто не знает о его существовании, за исключением меня и моей жены.
  – А Тредуэлл?
  – Ну… он, возможно, что-то слышал о нем.
  – Мисс Коллинз?
  – Я никогда не рассказывал ей о тайнике.
  Пуаро задумчиво помолчал.
  – Итак, месье, теперь мне необходимо самому осмотреть Уэйверли-Корт. Я не нарушу ваших планов, если заеду к вам сегодня во второй половине дня?
  – О, пожалуйста, месье Пуаро, чем скорее, тем лучше! – воскликнула миссис Уэйверли. – Вы ведь уже видели очередное послание.
  Она вновь вручила ему записку похитителя, доставленную в Уэйверли-Корт утром, которая и заставила ее немедленно отправиться к Пуаро. В послании давались четкие и ясные указания о выплате денег, а заканчивалось оно угрозой, что в случае обмана мальчик может лишиться жизни. Было очевидно, что после нелегкой борьбы врожденная материнская любовь миссис Уэйверли наконец победила благоприобретенную любовь к деньгам.
  Мистер Уэйверли вышел из комнаты, а Пуаро на минутку задержал его супругу.
  – Мадам, пожалуйста, ответьте мне искренне. Вы разделяете веру вашего мужа в преданность этого дворецкого, Тредуэлла?
  – Я ничего против него не имею, месье Пуаро, и не понимаю, какое он может иметь отношение к этой истории, но… в общем-то, он мне никогда не нравился… никогда!
  – Еще один вопрос, мадам. Вы можете дать мне адрес бывшей няни вашего малыша?
  – Хаммерсмит, Нетералл-роуд, сто сорок девять. Неужели вы воображаете…
  – Воображение тут ни при чем, мадам. Помочь нам могут только… мои маленькие серые клеточки. И иногда, именно иногда, они подсказывают мне хорошие идеи.
  Закрыв дверь за миссис Уэйверли, Пуаро подошел ко мне:
  – Итак, мадам никогда не нравился дворецкий. Об этом стоит подумать, не правда ли, Гастингс?
  Я уклонился от ответа. Пуаро так часто пускал меня по ложному следу, что я научился быть осторожным в своих высказываниях. От моего друга всегда можно было ожидать какого-то подвоха.
  Тщательно одевшись для загородной прогулки, мы сначала отправились на Нетералл-роуд. Нам повезло, мисс Джесси Уитерс была дома. Она оказалась привлекательной женщиной лет тридцати пяти, толковой и хорошо образованной. Мне не верилось, что она могла быть замешана в таком деле. Она очень обиделась на то, что ей отказали от места, но признала свою провинность. Нарушив распоряжение хозяина, она вышла из дома, чтобы встретиться со своим женихом, он работал по соседству художником-оформителем. Ее поступок казался вполне естественным. Я не совсем понял, чего добивался Пуаро. Все его вопросы казались мне совершенно неуместными. В общем, все они касались обычной, повседневной жизни в Уэйверли-Корт. Я откровенно скучал и поэтому обрадовался, когда Пуаро, простившись с мисс Уитерс, направился к двери.
  – Как просто, оказывается, организовать похищение ребенка, mon ami, – заметил он, когда мы, усевшись в такси на Хаммерсмит-роуд, поехали к вокзалу Ватерлоо. – Этого трехлетнего малыша можно было похитить с необычайной легкостью в любой день.
  – Я не понимаю, чем эти сведения могут быть нам полезны, – холодно ответил я.
  – Au contraire, они чрезвычайно полезны нам, чрезвычайно! Послушайте, Гастингс, если вы так любите носить булавки для галстука, то могли бы по крайней мере воткнуть ее точно в центр. Сейчас ваша булавка сдвинута вправо по меньшей мере на полтора миллиметра.
  Уэйверли-Корт оказался прекрасным старинным особняком, не так давно отреставрированным. Мистер Уэйверли показал нам зал заседаний, балкон и все места, имеющие отношение к данному делу. В заключение по просьбе Пуаро он нажал на какую-то кнопку в стене, одна из панелей медленно отъехала в сторону, и короткий коридор привел нас в потайную келью.
  – Вот видите, – сказал Уэйверли, – здесь ничего нет.
  Крохотная келья была практически пуста, даже на полу не отпечаталось никаких следов. Я присоединился к Пуаро, который, склонившись, внимательно разглядывал что-то в углу.
  – Что вы скажете об этом, мой друг?
  Приглядевшись, я заметил четыре близких друг к другу отпечатка.
  – Собака! – воскликнул я.
  – Очень маленькая собачка, Гастингс.
  – Шпиц.
  – Меньше шпица.
  – Может, грифон? – с сомнением предположил я.
  – Нет, даже грифон будет великоват. Думаю, собаководам неизвестна эта порода.
  Я внимательно посмотрел на него. Глаза его взволнованно блестели, и лицо озарилось удовлетворенной улыбкой.
  – Я был прав, – пробормотал он. – Разумеется, я был прав. Пойдемте, Гастингс.
  Когда мы вышли в холл и панель за нами закрылась, из ближайшей двери вышла молодая леди. Мистер Уэйверли представил ее нам:
  – Мисс Коллинз.
  Мисс Коллинз оказалась очень энергичной и смышленой на вид особой лет тридцати. У нее были светлые, довольно тусклые волосы, а глаза скрывались за стеклами пенсне.
  По просьбе Пуаро мы прошли в маленькую, примыкающую к кухне столовую, и он подробно расспросил ее о всех слугах, и особенно о Тредуэлле. Она призналась, что недолюбливает дворецкого.
  – Слишком уж он важничает, – пояснила она.
  Затем они начали обсуждать ужин вечером двадцать восьмого числа и выяснять, что именно ела тогда миссис Уэйверли. Мисс Коллинз заявила, что у нее самой не было никаких последствий, хотя они вместе ужинали в верхней гостиной и им подавали одни и те же блюда. Когда мисс Коллинз уже направилась к выходу, я слегка подтолкнул Пуаро локтем.
  – Собака, – шепнул я.
  – Ах да, собака! – Он широко улыбнулся. – Нет ли случайно в вашем доме собаки?
  – Есть пара охотничьих собак, но они живут на улице.
  – Нет, я имею в виду маленькую собаку, в сущности, комнатную собачку.
  – Нет… таких у нас нет.
  Пуаро позволил ей удалиться. Затем, нажав на кнопку звонка, он заметил мне:
  – Она лжет, эта мадемуазель Коллинз. Впрочем, возможно, я поступил бы так же на ее месте. Ну что ж, черед дошел и до дворецкого.
  Тредуэлл явно весьма уважительно относился к своей персоне, его просто переполняло чувство собственного достоинства. С большим апломбом он поведал нам свою версию похищения, и она, в сущности, полностью совпадала с рассказом мистера Уэйверли. Он также сказал, что знал о наличии потайного убежища.
  Когда он наконец удалился все с тем же архиважным видом, я оглянулся и встретил насмешливый взгляд Пуаро.
  – Ну и какие выводы вы можете сделать, Гастингс?
  – А вы? – парировал я.
  – С чего вдруг вы стали таким осторожным? Надо стимулировать свои серые клеточки, иначе они так никогда и не заработают. Ну да ладно, я не буду дразнить вас! Давайте порассуждаем вместе. Какие моменты показались вам наиболее странными?
  – Мне показалось странным только одно обстоятельство, – сказал я. – Через восточные ворота похититель мог бы выехать совсем незаметно, но он почему-то на глазах у всех направился к южным воротам.
  – Это очень хороший вопрос, Гастингс, отличный вопрос. И я могу подкинуть вам еще один. Зачем ему понадобилось заранее предупреждать Уэйверли? Ведь можно было, не привлекая внимания, выкрасть ребенка, а потом потребовать выкуп.
  – Наверное, преступники не хотели сразу предпринимать решительные меры, надеясь, что смогут и так получить деньги.
  – Ну что вы, вряд ли простыми угрозами можно было заставить кого-то раскошелиться на такие деньги.
  – Но вспомните, – возразил я, – похищение было назначено на двенадцать часов, и того бродягу поймали как раз в это время, а его сообщник под шумок смог выбраться из своего укрытия и незаметно скрыться вместе с ребенком.
  – Это не меняет того факта, что они будто намеренно усложняли себе задачу. Если бы они не определили время или дату, то могли бы просто дождаться удобного момента и увезти ребенка на автомобиле, когда он гулял с няней.
  – М-да… да, возможно, – с сомнением признал я.
  – В сущности, все похищение выглядит как отлично разыгранная комедия! Теперь давайте рассмотрим это дело с другой стороны. Все указывает на то, что в доме был некий сообщник. Во-первых, таинственное отравление миссис Уэйверли. Во-вторых, приколотая к подушке записка. А в-третьих, убежавшие на десять минут вперед часы. Все это мог сделать только кто-то из домочадцев. И есть еще один дополнительный факт, который вы могли не заметить. В потайном убежище не было пыли. Оно было тщательно выметено.
  Итак, в доме находилось четыре человека. Мы можем исключить няню, поскольку она не могла прибрать потайное убежище, хотя могла бы сделать три остальные вещи. Четыре человека: мистер и миссис Уэйверли, дворецкий Тредуэлл и мисс Коллинз. Рассмотрим сначала мисс Коллинз. Практически ее не в чем упрекнуть, хотя нам очень мало известно о ней, мы знаем только, что она явно не глупая молодая особа и что живет она здесь всего лишь год.
  – Она, вы говорили, солгала насчет собаки, – напомнил я Пуаро.
  – Ах да, комнатная собачка. – Пуаро загадочно усмехнулся. – Теперь давайте перейдем к Тредуэллу. Против него есть несколько подозрительных фактов. Бродяга заявил, что именно Тредуэлл всучил ему сверток в деревне.
  – Но ведь у Тредуэлла есть алиби на это время.
  – И тем не менее он мог подсыпать отраву миссис Уэйверли, приколоть записку к подушке, подвести часы и прибрать в потайном убежище. Однако он родился и вырос в этом имении и всегда был верным слугой семьи Уэйверли. Поэтому в высшей степени невероятно, что он вдруг решился содействовать похитителям сына своего хозяина. Такой поступок не вписывается в общую картину!
  – Ну и что же дальше?
  – Мы должны продолжить наши рассуждения… какими бы абсурдными они ни казались. Остановимся коротко на миссис Уэйверли. Она богата, все деньги принадлежат ей. Именно на ее средства было отреставрировано это полуразрушенное имение. То есть у нее не было никаких причин для похищения собственного сына, поскольку выкуп она должна была бы заплатить самой себе. Ее муж, однако, находится в совершенно ином положении. Конечно, у него богатая жена. Но вопрос в том, вправе ли муж распоряжаться ее богатством. И знаете, Гастингс, на сей счет у меня есть одна идейка. По-моему, эта дама не склонна без особой причины делиться своими денежками. А вот мистера Уэйверли с первого взгляда можно назвать этаким bon viveur…
  – Невозможно! – выпалил я.
  – А вот и возможно. Кто, скажите на милость, отослал всех слуг? Мистер Уэйверли. Он самолично мог написать все записки, подпоить чем-то свою жену, перевести стрелки часов и подтвердить алиби своего преданного слуги Тредуэлла. Тредуэлл никогда не испытывал особой симпатии к миссис Уэйверли. Он предан своему хозяину и готов безоговорочно подчиняться его приказам. В этом деле замешано трое: Уэйверли, Тредуэлл и один из друзей мистера Уэйверли. Полиция допустила ошибку, не выяснив получше, кем был тот человек, который решил вдруг покатать совершенно незнакомого ребенка. Он-то и был третьим сообщником. Ему было поручено посадить в машину какого-нибудь малыша из соседней деревни – главное, чтобы у ребенка были золотистые локоны. Потом он въезжает через восточные ворота и в нужный момент выезжает через южные, криком привлекая к себе внимание. Никто не разглядел его лица и номера машины, поэтому очевидно, что никто не узнал также и ребенка. Далее по плану он направляется в сторону Лондона. А Тредуэлл, в свою очередь, выполняет свою часть задания, вручив сверток и записку одному из деревенских бродяг. Его хозяин обеспечивает ему алиби на тот крайний случай, если бродяга признает его, несмотря на фальшивые, накладные усы. Какова же роль самого мистера Уэйверли? Как только во дворе поднялся шум и инспектор вышел на балкон, хозяин дома быстро прячет сына в потайном убежище и как ни в чем не бывало следует за инспектором. Немного позже, когда инспектор уехал и мисс Коллинз занялась домашними делами, он спокойно увез мальчика в какое-нибудь безопасное место на собственной машине.
  – Но как же собака, – спросил я, – и ложь мисс Коллинз?
  – Это была моя маленькая шутка. Я спросил ее, нет ли комнатных собачек в доме, и она сказала – нет… но несомненно они есть… в детской! Естественно, мистер Уэйверли заранее принес несколько игрушек в потайную комнатку, чтобы Джонни мог там спокойно и тихо играть.
  – Месье Пуаро… – мистер Уэйверли вошел в комнату, – вам удалось что-нибудь обнаружить? Есть ли у вас идеи по поводу того, куда могли увезти нашего мальчика?
  Пуаро протянул ему листок бумаги:
  – Вот здесь должен быть адрес.
  – Но это же пустой листок.
  – Потому что, я надеюсь, вы сами напишете его.
  – Что вы такое говорите… – Лицо мистера Уэйверли побагровело.
  – Я знаю все, месье. И даю вам двадцать четыре часа, чтобы вернуть мальчика домой. Изобретательности вам не занимать, и вы сумеете придумать правдоподобное объяснение для его возвращения. В противном случае миссис Уэйверли станут известны все подробности столь ловко организованного похищения.
  Мистер Уэйверли упал в кресло и закрыл лицо ладонями.
  – Он у моей старой нянюшки, в десяти милях отсюда. О нем там прекрасно заботятся, и малыш хорошо чувствует себя.
  – На сей счет у меня нет ни малейших сомнений. Если бы я не был уверен в том, что вы, в сущности, любящий отец, то никогда не дал бы вам спасительного шанса.
  – Какой позор…
  – Именно так. Вы принадлежите к старинному и почтенному роду. Не подвергайте его такой опасности в дальнейшем. Всего вам наилучшего, мистер Уэйверли. Да, кстати, небольшой совет. Всегда выметайте углы!
  
  
  Пропавшее завещание
  Проблема, которую нас попросила решить мисс Марш, явилась приятным разнообразием на фоне всех тех дел, которыми обычно занимался Пуаро. Все началось с короткого, делового письма, написанного женским почерком. Дама просила Пуаро назначить ей время. Тот согласился принять ее на следующее утро в одиннадцать часов.
  Она явилась минута в минуту – высокая, приятная молодая особа, просто, но аккуратно одетая, деловитая и уверенная в себе. Словом, тот самый тип молодой женщины, которая непременно пробьется в жизни. Откровенно говоря, я не принадлежу к почитателям так называемых современных женщин, и, хотя наша посетительница выглядела довольно привлекательно, было в ней нечто такое, что подспудно настораживало меня.
  – Дело, которое привело меня к вам, мсье Пуаро, весьма необычного характера, – начала она, усаживаясь на стул, который предложил ей маленький бельгиец. – Давайте я лучше начну с самого начала, чтобы вам было понятно, о чем идет речь.
  – Прошу вас, мадемуазель.
  – Я сирота. Мой отец и его брат были сыновьями мелкого фермера в Девоншире. Ферма их была бедная, и в конце концов старший из двух братьев, Эндрю, уехал в Австралию. Там счастье ему улыбнулось – он занялся спекуляцией земельными участками, и довольно успешно, потому что очень скоро стал весьма состоятельным человеком. Младший брат, Роджер (мой отец), увы, не имел ни малейшего призвания к сельскому хозяйству. С большим трудом ему удалось получить кое-какое образование, и в конце концов он устроился клерком в небольшую фирму. Невеста его была ненамного богаче его – матушка моя была дочерью бедного артиста. Отец мой умер, когда мне было всего десять лет. Мать ненадолго пережила его – мне не исполнилось еще и четырнадцати, как она последовала за ним. Единственным оставшимся в живых родственником был дядюшка Эндрю, не так давно вернувшийся домой из Австралии и купивший крохотное поместье Крэбтри-Мэнор в своем родном графстве Девоншир. Он был чрезвычайно добр к осиротевшей дочери своего брата, часто приглашал меня погостить у него и вообще обращался со мной так, словно я была ему не племянницей, а родной дочерью.
  Крэбтри-Мэнор, несмотря на свое название[109], всего лишь старая запущенная ферма. Любовь к земле у дядюшки в крови, поэтому он с головой ушел во всякие сельскохозяйственные эксперименты по повышению плодородия почвы и тому подобные дела. И хотя он искренно привязан ко мне, его взгляды на воспитание и предназначение женщин… скажем так, довольно своеобразны и ко всему прочему имеют глубокие корни. Сам он был человеком довольно невежественным, хотя и обладал проницательным от природы умом, поэтому и в грош не ставил то, что презрительно именовал не иначе как «книжной премудростью». И к тому же был абсолютно уверен, что женщине образование вообще ни к чему. По его мнению, девушка должна уметь вести хозяйство – стирать, убирать, готовить, а что до книг, так это вообще не ее ума дело. К моему величайшему сожалению и досаде, он и меня старался растить согласно этим своим принципам. Я взбунтовалась. Видите ли, мсье Пуаро, мне всегда казалось, что голова у меня неплохо работает, а вот к хозяйству нет ни тяги, ни способностей. Дядюшка и я вечно ругались по этому поводу, ведь мы, хотя и искренне любили друг друга, оба были на редкость упрямы и норовили настоять на своем. Мне повезло – я добилась стипендии, рассчитывала получить образование и крепко стоять на собственных ногах. Короче, гром грянул, когда я уже собиралась ехать в Чиртон. У меня было немного денег, завещанных мне матерью, к тому же я была твердо намерена ни в коем случае не зарывать в землю те скромные таланты, которыми наградила меня природа. Напоследок у нас с дядей произошел долгий, тяжелый разговор. Надо отдать ему должное – он и не пытался лукавить со мной. Других родственников, кроме меня, у него не было. Следовательно, я была его единственной наследницей. Как я уже говорила, он нажил в Австралии крупное состояние и сейчас был достаточно богатым человеком. Короче, мсье Пуаро, он поставил мне условие: если я по-прежнему буду упорствовать в этих «новомодных выдумках», то могу навсегда забыть о нем и его деньгах. Я держала себя в руках и, как вы понимаете, упорно стояла на своем. Я всегда буду нежно любить его, сказала я, но мне нравится жить своей собственной жизнью. На этом мы и расстались. «Слишком уж ты задираешь нос, девочка, – были его последние слова. – Конечно, я за свою жизнь не прочел и десятка книг, но в один прекрасный день мы с тобой еще потягаемся. Проверим, кто из нас умнее, и посмотрим, чья возьмет».
  Случилась наша размолвка девять лет назад. Время от времени я приезжала к нему на уик-энд. Отношения у нас понемногу наладились, хотя я прекрасно понимала, что взгляды его не изменились ни на йоту. Правда, надо отдать ему должное – он больше ни слова не обронил по поводу полученного мною высшего образования. В последние годы здоровье его пошатнулось, и месяц назад он умер.
  Наконец я подхожу к цели моего сегодняшнего визита. Мой дядя оставил завещание, которое иначе как странным не назовешь. По его условиям Крэбтри-Мэнор со всем, что в нем есть, переходит в мое пользование – на год, считая со дня его смерти, и за это время его «ученая племянница должна найти случай доказать, чего стоят ее мозги» – таковы его собственные слова, записанные в завещании черным по белому. Через год, если «его собственные мозги окажутся получше ее», дом со всем его содержимым переходит в собственность различных благотворительных учреждений.
  – Немного несправедливо по отношению к вам, мадемуазель, учитывая, что вы его единственная кровная родственница, верно?
  – Видите ли, я вообще-то так не думаю. Ведь дядюшка Эндрю, в конце концов, сразу меня предупредил, и все же я решила, вопреки его воле, сама пробивать себе дорогу в жизни. Так что, поскольку я отказалась выполнить его желание, он был вправе распорядиться своими деньгами по собственному усмотрению.
  – Скажите, завещание составлено адвокатом?
  – Нет. Оно написано им самим на бланке и заверено одной супружеской парой. Эти люди жили вместе с дядей Эндрю. Муж прислуживал ему, а жена убирала и готовила.
  – Есть ли возможность опротестовать завещание?
  – Можете быть уверены, мсье Пуаро, этого я делать не буду.
  – Стало быть, вы рассматриваете это как некий вызов, брошенный вам дядей?
  – Примерно так. Вы угадали.
  – Что ж. В этом что-то есть, – задумчиво пробормотал Пуаро. – Не сомневаюсь, тут кроется какой-то подвох. В этом старом фермерском доме ваш дядюшка спрятал либо крупную сумму денег, либо еще одно завещание, подлинное, и дал вам год, в течение которого вы должны обнаружить тайник. Ловко! Так сказать, проверка ума и изобретательности!
  – Именно так, мсье Пуаро, – снимаю перед вами шляпу! Вы догадались сразу же, значит, по части ума вы можете дать мне фору.
  – Э-э-э, довольно, мадемуазель! Считайте, что мои серые клеточки в вашем полном распоряжении. Вы уже пробовали искать?
  – Нет, пока только бегло прошлась по дому. Видите ли, мсье Пуаро, зная дядю, я подозреваю, что дело это будет не из легких.
  – Вы случайно не захватили с собой это завещание или хотя бы его копию?
  Мисс Марш, покопавшись в сумочке, протянула ему бумагу. Быстро пробежав ее глазами, Пуаро задумчиво покивал:
  – Составлено почти три года назад. Датировано 25 марта, и время указано – 11 утра, – очень любопытно! Суживает размах поисков. Теперь я уже почти не сомневаюсь, что где-то в доме спрятано еще одно завещание. И если оно составлено, скажем, на полчаса позже, это завещание станет недействительным. Ну что ж, мадемуазель, благодарю вас – то, что вы рассказали, действительно на редкость интересно. Буду счастлив и не пожалею никаких сил, чтобы вам помочь. И хотя дядюшка ваш, судя по всему, был человеком весьма незаурядным, но до Эркюля Пуаро ему далеко!
  Поистине, тщеславие Пуаро порой становится просто невыносимым!
  – К счастью, сейчас я не занят, так что мы с Гастингсом сможем приехать в Крэбтри-Мэнор сегодня к вечеру. Эта супружеская чета, что прислуживала вашему дяде, они и сейчас живут там, верно?
  – Да. Их фамилия Бейкер.
  
  На следующее утро спозаранку мы приступили к поискам. В Крэбтри-Мэнор мы с Пуаро приехали накануне вечером. Мистер и миссис Бейкер, которых мисс Марш предупредила телеграммой, уже ждали нас. Это была приятная супружеская пара: он, розовощекий и немного грубоватый, с виду напоминавший ссохшееся от старости яблоко-пепин, и его жена – добродушная толстуха, обладавшая истинно девонширским хладнокровием и невозмутимостью.
  Уставшие от дорожной тряски в поезде и восьмимильной поездки от станции, мы едва дождались ужина, состоявшего из жареных цыплят, яблочного пирога и восхитительных девонширских сливок, и немедленно отправились в постель. И вот теперь, сидя за столом в комнате, которая прежде служила гостиной и кабинетом покойному мистеру Маршу, мы, хорошо отдохнувшие, наслаждались плотным завтраком. Возле стола приткнулась конторка, заменявшая письменный стол. Она была доверху завалена документами, сложенными в аккуратные стопки. Огромное кожаное кресло, судя по всему, было любимым местом отдыха хозяина дома. Вдоль противоположной стены протянулась длинная кушетка, обитая вощеным ситцем, тот же самый ситец со старинным рисунком покрывал и стулья.
  – Ну что ж, друг мой, – сказал Пуаро, отодвигаясь от стола и закуривая одну из своих крошечных сигарет, – давайте попробуем составить план кампании. Я уже успел обойти дом, но, по моему глубокому убеждению, ключ к разгадке следует искать где-то в этой комнате. Для начала, думаю, придется тщательно просмотреть все документы, что лежат у него на столе. Естественно, я не надеюсь, что завещание спрятано где-то среди них. Но может статься, что какой-нибудь вполне невинный с виду документ может подсказать нам, где его искать. Но вначале надо кое-что выяснить. Лишняя информация нам не повредит. Прошу вас, попробуйте позвонить прислуге.
  Так я и сделал. Пока мы ждали, Пуаро, встав из-за стола, расхаживал по комнате, одобрительно поглядывая по сторонам.
  – Аккуратнейший человек был этот покойный мистер Марш. Только посмотрите, в какие ровные стопки сложены все бумаги. Ключ к каждому ящику конторки снабжен ярлычком – этот, к примеру, от китайского шкафчика, что висит на стене, – видите, какой в нем порядок, в этом шкафчике! Ах, это радует мое сердце! Ничто здесь не оскорбляет глаз…
  Он вдруг замолк на полуслове, словно поперхнулся. Проследив за его взглядом, я заметил, что он прикован к ключу от конторки, к которому был привязан грязный, измятый конверт. Нахмурившись, Пуаро извлек ключ из ящика. На ярлычке было небрежно нацарапано: «Ключ от складного бювара», почерк неаккуратный, ничем не напоминающий каллиграфически выведенные надписи, которыми были украшены остальные ярлычки.
  – Чужая рука, – пробормотал Пуаро. Брови его недовольно сошлись на переносице. – Держу пари, что тут не обошлось без кого-то еще. Кто же был в доме – мисс Марш? Но она, если не ошибаюсь, производит впечатление весьма аккуратной и деловитой молодой леди.
  В это время вошел Бейкер.
  – Не могли бы вы пригласить сюда также мадам, вашу супругу? Я бы хотел задать вам несколько вопросов.
  Бейкер вышел и вскоре вернулся с женой. Спрятав пухлые руки под передником, она добродушно улыбалась во весь рот.
  Пуаро коротко и ясно объяснил, зачем он приехал. Супруги Бейкер немедленно оттаяли. Было видно, что они тут же прониклись к нам полным доверием.
  – Нам с моим стариком не очень-то придется по душе, если мисс Вайолет вышвырнут отсюда, – объявила женщина. – Больно жирно будет всем этим больницам, если им достанется Крэбтри-Мэнор!
  Пуаро приступил к расспросам. Да, мистер и миссис Бейкер очень хорошо помнили, как мистер Марш попросил их засвидетельствовать завещание. Лично его, Бейкера, хозяин накануне посылал в город купить парочку нотариально заверенных бланков.
  – Парочку? – быстро переспросил Пуаро.
  – Да, сэр, на всякий случай, наверное. Вдруг испортишь один, тут другой и пригодится. Надо полагать, так оно и вышло. Так вот, подписали мы, значит, завещание…
  – Во сколько это было? – перебил Пуаро.
  Бейкер задумчиво поскреб в затылке, но его опередила жена:
  – Господи, да чего ж тут думать – я как раз поставила на плиту молоко для какао! Стало быть, после одиннадцати! Неужто не помнишь? Оно еще дочиста выкипело к тому времени, как я вернулась на кухню!
  – А потом?
  – А это уж случилось, почитай, час спустя. Снова нас со стариком позвали наверх. «Я ошибся, – сказал старый хозяин, – пришлось все порвать. Так что уж сделайте милость, подпишите еще раз». Мы и подписали. А после хозяин каждому из нас дал из рук в руки кругленькую сумму. «Я, – говорит, – не оставляю вам ничего по завещанию, поэтому каждый год буду вручать вам столько же, пока не помру, значит». Справедливый и добрый он был человек, наш хозяин-то, упокой, Господи, его душу!
  Пуаро встрепенулся:
  – А после того, как вы подписали бумаги во второй раз, вы случайно не заметили, что сделал мистер Марш?
  – Отправился в деревню, заплатить лавочнику по счетам.
  Похоже, тут нас ждал тупик. Пуаро, видимо, решил зайти с другого конца. Вытащив ключ из конторки, он протянул его Бейкеру.
  – Скажите, это почерк вашего покойного хозяина?
  Может быть, мне почудилось, но тогда я готов был руку дать на отсечение, что Бейкер немного заколебался, прежде чем ответить.
  – Да, – коротко сказал он.
  «Солгал, – подумал я, – но почему?»
  – А пускал ли ваш хозяин… словом, приезжал ли в дом кто-нибудь чужой за последние три года?
  – Нет, сэр.
  – Никто?
  – Нет. Только мисс Вайолет.
  – Значит, никого из посторонних в этой комнате быть не могло?
  – Нет, сэр.
  – Ты позабыл рабочих, Джим, – напомнила его жена.
  – Рабочих? – удивился он. – Каких рабочих?
  Женщина поспешила объяснить, что два с лишним года назад в дом вызвали рабочих – требовался кое-какой небольшой ремонт. Правда, она затруднялась сказать, что это был за ремонт. Какие-то небольшие переделки, твердила она. Похоже, миссис Бейкер была совершенно уверена, что все это лишь прихоть выжившего из ума старика-хозяина. Большую часть времени рабочие возились в кабинете, но что конкретно они делали, женщина не знала, поскольку хозяин не разрешал ни ей, ни ее мужу входить в комнату, пока все не было закончено. К сожалению, Бейкеры так и не смогли сказать, в какую строительную фирму обращался их хозяин, помнили только, что это где-то в Плимуте.
  – Что ж, Гастингс, мы делаем успехи, – заявил Пуаро, довольно потирая руки, когда Бейкеры ушли. – Совершенно очевидно, что он написал еще одно завещание, а потом пригласил рабочих из Плимута, чтобы они устроили в этой комнате тайник. Так что, вместо того чтобы попусту тратить время, простукивая пол и стены в кабинете, поедем-ка мы в Плимут.
  Нельзя сказать, что нам стоило довольно больших хлопот раздобыть нужную нам информацию. Заглянув в одну-две строительные фирмы, мы наконец отыскали ту, к услугам которой прибегнул мистер Марш.
  Все работники тут служили по многу лет, так что не составило труда отыскать тех двоих мастеров, которые занимались перестройками в Крэбтри-Мэнор. Они прекрасно помнили, что им пришлось делать. Руководил всем мистер Марш. Кроме кое-каких мелких переделок, им было приказано снять один из камней, из которых был сложен старинный камин, оборудовать позади него тайничок и поставить камень на место, но так, чтобы тайник невозможно было обнаружить. Открываться он должен был с помощью скрытой пружины только в том случае, если нажимали на второй от края камень. Они вспомнили, что работа была сложной и хлопотной, а старый хозяин постоянно суетился вокруг и придирался по мелочам. Рассказал нам все это пожилой рабочий по фамилии Коуэн – высокий, костлявый мужчина с седыми усами и умными, проницательными глазами.
  Воодушевленные результатами нашей поездки, мы весело вернулись обратно в Крэбтри-Мэнор и, заперев за собой дверь в кабинет, кинулись к камину проверить полученные сведения. Присмотревшись к камням, из которых был выложен большой старинный камин, мы не обнаружили на них никаких следов. Но стоило нам только слегка надавить на указанный камень, как перед нашими глазами открылась пустота.
  Пуаро моментально сунул туда руку. И вдруг я увидел, как самодовольная улыбка на его лице вмиг увяла, сменившись глубоким разочарованием. В руках он держал обуглившийся кусок плотной бумаги. В тайнике больше ничего не обнаружилось.
  – Дьявольщина! – злобно выругался Пуаро. – Кто-то нас опередил!
  Мы внимательно осмотрели доставшийся нам клочок бумаги. Вне всякого сомнения, когда-то он был тем, что мы искали. Сохранилась даже часть подписи Бейкера, но само завещание погибло безвозвратно.
  Перед таким ударом даже могучий ум Пуаро вынужден был спасовать. Я украдкой посмотрел на него и чуть было не расхохотался, столь комично выглядело его расстроенное лицо. Он очень походил в эту минуту на обиженного ребенка.
  – Ничего не понимаю! – бормотал он. – Кому нужно было его уничтожать? Зачем?!
  – Может, Бейкеры? – предположил я.
  – Для чего? Уничтожение завещания не принесло бы им ни малейшей пользы, тогда как они бы только выгадали, достанься дом мисс Марш. А если все отойдет благотворительным учреждениям, супруги окажутся на улице. Давайте подумаем, кому выгодно уничтожить завещание? Благотворительным организациям? Но их, согласитесь, подозревать нелепо.
  – А может, старик уничтожил его сам? Вдруг потом передумал и сжег завещание? – сказал я.
  Встав на ноги, Пуаро с присущей ему аккуратностью отряхнул колени.
  – Такое может быть, – признал он. – Одно из ваших обычных разумных предположений, Гастингс. Ну что ж, нам с вами здесь больше засиживаться нечего. Мы и так сделали все, что в человеческих силах. Выиграли состязание, предложенное нам покойным Эндрю Маршем, но, увы, его бедной племяннице от этого мало проку.
  Покинув Крэбтри-Мэнор, мы успели на поезд до Лондона, правда, обычный, а не экспресс. Пуаро выглядел усталым и удрученным. Что касается меня, так я буквально валился с ног, и едва поезд тронулся, как я тут же провалился в сон. По-моему, мы еще не проехали Тонтон, как дикий вопль, вырвавшийся из груди Пуаро, заставил меня вскочить на ноги.
  – Быстро, Гастингс! Просыпайтесь и прыгайте! Прыгайте, я сказал!
  Прежде чем я успел сообразить, в чем дело, мы с Пуаро уже оказались на железнодорожной платформе, без шляп и багажа, а огоньки нашего поезда, весело подмигнув нам на прощанье, скрылись в темноте. Я был в бешенстве. Но Пуаро, судя по всему, не придал этому ни малейшего значения.
  – Какой же я был дурак! – кричал он. – Полный идиот! Клянусь, никогда больше не стану хвастаться! Маленькие серые клеточки – ха!
  – Все это, конечно, похвально, – кисло проворчал я, – но, может быть, вы все-таки объясните, в чем дело?
  И снова, как всегда, когда им полностью завладевала какая-нибудь сумасшедшая идея, Пуаро пропустил мои слова мимо ушей.
  – Расходные книги… книги счетов лавочника – я совершенно упустил их из виду! Да, но где они? Где? Неважно, я не мог ошибиться! Мы должны немедленно вернуться.
  Проще сказать, чем сделать. В конце концов нам удалось сесть в старенький поезд, который кое-как дополз до Эксетера, а там Пуаро нанял машину. Словом, в Крэбтри-Мэнор мы явились на рассвете. Не стану описывать изумление обоих Бейкеров, когда мы в такую рань вытащили их из постели. Не обращая ни на кого внимания, Пуаро тут же ринулся в кабинет, таща меня за собой.
  – Я не просто дурак, – бормотал он, пыхтя, – я трижды дурак, друг мой! Вперед!
  Одним прыжком подскочив к конторке, он вытащил из ящика ключ и достал смятый конверт. Я только тупо таращился на него. С чего, собственно, Пуаро втемяшилось в голову, что он отыщет целый лист плотной бумаги, на котором было написано завещание, в этом крохотном конверте? С осторожностью распечатав его, Пуаро расправил сгибы, положил бумагу на стол и разгладил ее, потом разжег камин и поднес листок к огню чистой стороной. Через пару минут на смятой поверхности стали понемногу проступать буквы.
  – Смотрите, друг мой! – торжествующе вскричал Пуаро.
  Я смотрел. Там было всего лишь несколько строк – краткое завещание, по которому все имущество Эндрю Марша отходило его племяннице мисс Вайолет Марш. Оно было датировано 25 марта. Внизу указано время – 12.30, а еще ниже были подписи: Альберт Пайк, кондитер, и Джесси Пайк, его жена.
  – А оно действительно? – с опаской спросил я.
  – Насколько я знаю, никто не запрещает писать завещание симпатическими чернилами. Воля завещателя выражена совершенно ясно. К тому же составлено оно в пользу его племянницы – единственной его родственницы. Ну и здорово же придумано, черт возьми! Старик, судя по всему, предвидел каждый шаг, который сделает тот, кто станет искать завещание, – именно то, что сделал и я, глупый осел! Он послал купить два листа гербовой бумаги, попросил слуг подписать оба, потом написал третье – симпатическими чернилами, на листе грязной бумаги. Под каким-то предлогом старый хитрец заставил кондитера и его жену поставить свои подписи под его собственной и запечатал конверт. Знаете, Гастингс, я как будто вижу, как он небрежно сует его в ящик – почти на виду, а сам тихонько хихикает в кулак! Если его племянница окажется под стать ему и разгадает эту загадку, стало быть, она правильно выбрала свою дорогу и он с легким сердцем может оставить ей свой капитал.
  – Но она ведь не догадалась, – тихо пробормотал я. – Это не совсем справедливо, Пуаро. Старик-то оказался хитрее.
  – Нет, нет, Гастингс. Вы просто видите все в неверном свете. Мисс Марш доказала свои деловые качества и все преимущества, которые имеет образованная женщина, когда тут же обратилась к нам и доверила мне решение проблемы. Всегда пользуйтесь помощью настоящего специалиста, друг мой! Нет, Гастингс, она блестяще доказала, что достойна этих денег!
  Интересно… в самом деле интересно, что подумал бы на нашем месте старый Эндрю Марш? Согласился бы он с Пуаро?
  
  
  Затерянный прииск
  Я со вздохом отложил свою чековую книжку.
  – Странная вещь, – заметил я, – но моя задолженность банку почему-то никак не уменьшается.
  – И это беспокоит вас, не так ли? Я тоже, когда у меня есть долги, не могу спокойно спать по ночам, – согласился Пуаро.
  – Я полагал, что ваши денежные дела в полном порядке, – возразил я.
  – У меня на счете имеется сорок четыре фунта четыре шиллинга и четыре пенса, – сказал Пуаро с долей самодовольства. – Складненькая сумма, не правда ли?
  – Должно быть, в вашем банке тактичный управляющий. Ему, очевидно, известна ваша любовь к симметрии и порядку. А что вы думаете, скажем, о вложении трех сотен в акции Поркьюпайнских нефтяных месторождений? Судя по публикациям, помещенным в сегодняшних газетах, они собираются выплатить своим акционерам стопроцентные дивиденды в следующем году.
  – Нет, это не для меня, – сказал Пуаро, с сомнением покачав головой. – Мне не нравится вся эта шумиха. Я предпочитаю гарантированные и надежные инвестиции – les rentes, консолидированную ренту, так вы, кажется, называете этот доход.
  – Неужели вы никогда не делали рискованных вложений?
  – Нет, mon ami, – серьезно ответил Пуаро, – не делал. И единственные имеющиеся у меня акции, которые вы не назвали бы золотой жилой, – это четырнадцать тысяч акций «Бирма-Майнс Лтд».
  Пуаро сделал паузу, явно ожидая моей поощряющей реплики.
  – Неужели? – заинтересованно спросил я.
  – Да, и за них я тоже не платил наличными… Нет, они достались мне в качестве вознаграждения за работу моих маленьких серых клеточек. Вы хотели бы услышать эту историю, не правда ли?
  – Разумеется, хотел бы.
  – Так вот, прииск этой фирмы находился в глубине страны, в паре сотен миль от Рангуна. Его открыли китайцы еще в пятнадцатом веке, и он разрабатывался до начала мусульманских волнений, но был окончательно заброшен к 1868 году. Китайцы добывали там отличную свинцово-серебряную руду из верхних слоев рудника, но извлекали из нее только серебро, выбрасывая богатый свинцом шлак. Конечно, это было вскоре обнаружено при проведении в Бирме геологоразведочных работ, хотя благодаря тому, что старые выработки были заполнены рыхлыми породами и водой, все попытки найти месторождение руды оказались тщетными. Синдикат много раз посылал туда исследователей, и они перерыли там все, что можно, но эта сокровищница по-прежнему оставалась ненайденной. Но вот один представитель напал на след китайской семьи, у которой могли сохраниться записи о местонахождении искомого рудника. Нынешнего главу семьи звали У Линь.
  – Какая захватывающая страница коммерческого романа! – воскликнул я.
  – А разве нет? Ах, mon ami, романы могут быть не только у златокудрых девушек несравненной красоты… О, простите, вам ведь нравятся рыжеволосые. Помните, как…
  – Продолжайте вашу историю, – поспешно сказал я.
  – Eh bien, мой друг. Итак, к истории подключается У Линь. Он оказался почтенным торговцем, весьма уважаемым в своей провинции. Он подтвердил, что у него хранятся такие документы, но отказался вести переговоры с кем-либо, кроме главы фирмы. В итоге для него устроили путешествие в Англию, где он должен был встретиться с одним из руководителей синдиката.
  И вот наш У Линь отправляется в Англию на пароходе «Ассунта», который прибыл в Саутгемптон туманным и холодным ноябрьским утром. Один из членов правления, мистер Пирсон, поехал в Саутгемптон, чтобы встретить корабль, но из-за тумана его поезд опоздал, и к тому времени, когда он прибыл, У Линь уже сошел на берег и отправился поездом в Лондон. Мистер Пирсон вернулся в город несколько раздосадованный, поскольку не имел представления, в каком месте мог остановиться китаец. Но во второй половине дня служащие компании получили телефонное сообщение. У Линь остановился в гостинице на Рассел-сквер. Он неважно себя чувствовал после длительного путешествия, но заявил, что завтра сможет присутствовать за столом переговоров.
  Встреча в правлении компании была назначена на одиннадцать утра. Когда в половине двенадцатого У Линь так и не появился, секретарь позвонил в отель. В ответ на его вопросы ему поведали, что китаец ушел с другом около половины одиннадцатого. Казалось очевидным, что он вышел из гостиницы с намерением пойти на встречу, но время шло, а он так и не появился. Конечно, не зная Лондона, У Линь мог и заблудиться, но даже поздно вечером он не вернулся в гостиницу. Мистер Пирсон не на шутку встревожился и сообщил о случившемся в полицию. На следующий день также не удалось обнаружить никаких следов пропавшего человека, но еще через день, ближе к вечеру, из Темзы выловили утопленника, которым оказался тот самый несчастный китаец. Правда, документы, связанные с рудником, пропали бесследно, их не было ни в одежде, ни в вещах китайца, оставленных в гостинице.
  В этот момент, mon ami, меня и подключили к делу. Мне позвонил сам мистер Пирсон. Его глубоко потрясла смерть У Линя, но больше всего он расстраивался из-за пропажи документов. Полицейские, разумеется, прежде всего будут разыскивать убийцу, а поиск документов останется у них на втором плане. Поэтому он хотел, чтобы я, подключившись к работе полиции, действовал в интересах его компании.
  Я довольно охотно согласился. Очевидно, что поиски мне предстояло вести в двух направлениях. Во-первых, можно было подозревать сотрудников компании, которые знали о приезде китайца, а во-вторых, пассажиров корабля, которые могли разузнать о цели его путешествия. Я начал со второго пути, выбрав более узкий круг поисков. Тогда-то я и встретился с инспектором Миллером, которому было поручено вести это дело. Самодовольный, невоспитанный и совершенно невыносимый тип, абсолютно не похожий на нашего приятеля Джеппа. Вместе с ним мы допросили служащих корабля. Но они не много смогли рассказать нам. Во время плавания У Линь держался особняком. Он завел знакомство только с двумя пассажирами. Первый был разорившимся европейцем по фамилии Дайер, который имел весьма сомнительную репутацию, а второй – молодым банковским служащим, Чарльзом Лестером, возвращавшимся домой из Гонконга. Нам еще посчастливилось получить фотографии этих людей. На тот момент мы почти не сомневались, что если кто-то из них и замешан в этом деле, то, конечно, Дайер. Обнаружилась его связь с шайкой китайских аферистов, и, естественно, он являлся наиболее вероятным подозреваемым.
  Нашим следующим шагом было посещение гостиницы «Рассел». По фотографии там сразу же узнали У Линя. Потом мы показали им фотографию Дайера, но, к нашему разочарованию, швейцар решительно заявил, что этот человек не приходил в гостиницу в то роковое утро. На всякий случай я все-таки достал еще и фотографию Лестера, и, к моему удивлению, швейцар сразу признал его.
  «Да, сэр, – ответил он, – именно этот джентльмен, зайдя к нам в половине одиннадцатого, спросил, где остановился мистер У Линь, а потом вышел вместе с ним».
  Расследование явно продвигалось. Мы отправились поговорить с мистером Чарльзом Лестером. Он был с нами предельно откровенен, сожалел о гибели китайца и предложил свою помощь. Его история была следующей. По договоренности с У Линем он зашел за ним в гостиницу в половине одиннадцатого. Однако У Линя на месте не оказалось. В номере был только слуга, он объяснил, что его хозяину пришлось уйти, и добавил, что может отвезти молодого человека туда, где сейчас находится его хозяин. Ничего не подозревая, Лестер согласился, и китаец поймал такси. Они ехали какое-то время в направлении порта. Внезапно заподозрив неладное, Лестер остановил такси и вышел, несмотря на протесты слуги У Линя. Больше, как заверил нас Лестер, ему ничего не известно.
  С удовлетворенным видом мы поблагодарили его и ушли. Вскоре выяснилось, что в его истории есть определенные несоответствия. Во-первых, У Линь путешествовал один, у него не было никакого слуги ни на пароходе, ни в гостинице. Во-вторых, нашелся водитель такси, который возил в то утро этих двух пассажиров. Лестер не выходил из такси по пути в порт. В действительности он вместе с китайским джентльменом проехал в известный своей сомнительной репутацией Лайм-хаус, китайский квартал. Интересующее нас место было, в общем-то, хорошо известно как притон курильщиков опиума. Оба пассажира, по словам таксиста, вошли туда, а примерно через час англичанин, которого шофер узнал по фотографии, вышел один. Он выглядел очень бледным и больным и велел таксисту отвезти его к ближайшей станции метро.
  Мы навели справки о положении дел Чарльза Лестера, и оказалось, что, несмотря на отличную репутацию, он был азартным игроком и наделал много долгов. Дайера, разумеется, мы также не теряли из виду. Казалось слишком маловероятным, что он мог выдать себя за другого человека, к тому же такая версия не подтвердилась. На весь интересующий нас день у него было бесспорное алиби. Конечно, владелец опиумного притона с восточной флегматичностью отрицал все. Он никогда не видел Чарльза Лестера. В то утро к нему не заходил ни один из показанных нами на фотографиях мужчин. И вообще полиция ошибается: никакого опиума здесь не курят.
  Какое бы значение ни имело отрицание этих фактов, оно мало чем помогло Чарльзу Лестеру. Его арестовали по подозрению в убийстве У Линя. В его квартире провели обыск, но не обнаружили никаких документов, связанных с рудником. Владелец опиумного притона также был задержан, но облава и обыск, устроенные в его заведении, оказались бесполезными. Не нашлось ничего компрометирующего это заведение.
  А тем временем наш знакомый мистер Пирсон пребывал в крайне тревожном состоянии. Горестно сетуя, он нервно вышагивал взад-вперед по моей комнате.
  «Месье Пуаро, – назойливо гудел он, – ну ведь у вас же должны быть какие-то идеи! Наверняка у вас созрели какие-то идеи!»
  «Разумеется, у меня есть идеи, – осторожно ответил я. – Проблема как раз в том… что их слишком много; и вследствие этого все они ведут в разных направлениях».
  «Например?» – спросил он.
  «Например, водитель такси. Только с его слов мы знаем, что он отвез этих двух мужчин в притон. Это первая идея. Затем… что в действительности представляет собой этот притон? Предположим, они вышли из такси, зашли в дом и, выйдя через заднюю дверь, направились еще куда-то».
  Мои слова, казалось, поразили мистера Пирсона.
  «Но вы ведь ничего не делаете, только все сидите и думаете! Не могли бы вы сделать наконец хоть что-то?»
  Как вы понимаете, он был легковозбудимым человеком.
  «Месье, – с достоинством ответил я, – Эркюль Пуаро не станет бегать взад-вперед по зловонным улочкам Лайм-хаус, как собачонка в период течки. Не волнуйтесь. Мои агенты занимаются вашим делом».
  На следующий день у меня появились новости для него. Двое мужчин действительно вышли из притона через заднюю дверь и направились в маленький ресторанчик на берегу реки. Официанты запомнили, что они посидели там, а потом Лестер ушел один.
  И представьте себе, Гастингс, тогда мистер Пирсон ухватился за одну безумную идею. Ничто не могло удовлетворить его, как только то, что мы должны сами отправиться в этот ресторанчик и на месте провести расследование. Я спорил, уговаривал, просил, но он и слушать ничего не хотел. Он рассуждал о том, что нам следует изменить внешность… и даже предложил мне… я не решаюсь произнести это… предложил мне сбрить усы! Представляете? Я заметил ему, что последняя идея смехотворна и нелепа. Зачем бессмысленно уничтожать такое изящное украшение? Кроме того, желание испытать новые впечатления и покурить опиума могло с равным успехом возникнуть у любого бельгийца – как с усами, так и без усов.
  В общем, он согласился со мной, но по-прежнему настаивал на осуществлении своего плана. Он вернулся ко мне в тот же вечер… Мой бог, ну и видок же у него был! Он напялил на себя какое-то старье, которое гордо назвал «бушлатом», вымазал грязью небритый подбородок и накрутил на шею омерзительного вида шарф. И представьте, Гастингс, он был весьма доволен собой! Поистине англичане безумны. Он произвел некоторые изменения с моей внешностью. Я позволил ему это. Разве можно спорить с маньяком? И вот мы отправились… В конце концов, не мог же я позволить ему пойти одному, этому ребенку.
  – Естественно, не могли, – поддержал я.
  – Продолжим… Итак, мы прибыли на место. Мистер Пирсон заговорил на каком-то чудном английском. Он изображал бывалого моряка. Твердил о каких-то салагах, баках и полубаках и еще черт знает о чем. Мы сидели в затхлом маленьком помещении в компании множества китайцев. Пробовали какие-то жуткие блюда. О, Dieu, mon estomac![110] – Пуаро погладил эту часть своего тела, прежде чем продолжить. – Потом к нам подошел хозяин этой забегаловки, китаец с порочной улыбочкой на лице.
  «Вам, господа, не нравится здешняя еда, – сказал он. – Вы пришли за тем, что вам больше нравится. Курить опиум нравится, да?»
  Мистер Пирсон в тот же момент сильно врезал по моей ноге под столом (он был также в морских башмаках, заметьте!) и сказал:
  «А что, я бы не возражал, Джон. Давай, полный вперед!»
  Ухмыльнувшись, китаец вывел нас в коридор и открыл дверцу подвала; мы спустились вниз на несколько ступенек и потом вновь поднялись наверх, оказавшись в комнате, обставленной очень уютными диванчиками и кушетками. Мы возлегли на них, и китайский мальчик снял с нас ботинки. Это были лучшие мгновения того вечера. Затем нам принесли трубки и набили их опиумом, а мы сделали вид, что собираемся курить и грезить в наркотическом забытьи. Но когда мы остались одни, мистер Пирсон, тихонько окликнув меня, слез со своего дивана и бесшумно подкрался к выходу из комнаты. Мы прошли в следующее помещение, где также сидели курильщики, и тут услышали голоса двух разговаривающих мужчин. Мы стояли возле занавеса и слушали. Они говорили об У Лине.
  «Так где же бумаги?» – спросил один.
  «Их унес мистер Лестер, – с китайской шепелявостью ответил другой. – Он сказал, они лежат в хорошем месте… полиция не сможет найти».
  «Да ведь его же посадили», – возразил первый голос.
  «Как посадили, так и отпустят. Полиция не уверена в его вине».
  Больше они ничего особенного не сказали и потом, очевидно, собрались уходить, поэтому мы поскорее юркнули в нашу комнату и легли на диваны.
  «Похоже, пора выбираться отсюда, – через пару минут пробормотал мистер Пирсон. – В этом притоне и заболеть недолго».
  «Вы совершенно правы, месье, – согласился я. – Пора заканчивать нашу комедию».
  Мы быстро направились к выходу, разумеется, щедро расплатившись с хозяином. Как только мы вышли на улицу, мистер Пирсон с наслаждением вдохнул относительно свежий воздух Лайм-хаус.
  «Я счастлив, что мы ушли оттуда, – сказал он. – Однако наши старания не пропали даром».
  «Да, действительно, – признал я, – и мне кажется, что после этого вечернего маскарада мы сможем без особых трудностей найти интересующий нас предмет».
  Да, да, в сущности, все оказалось предельно просто, – вдруг подытожил Пуаро.
  Его неожиданное заключение показалось мне столь удивительным, что я в недоумении уставился на моего друга.
  – Но… но где же вы обнаружили документы? – спросил я.
  – В его кармане – tout simplement.
  – В чьем кармане-то?
  – Parbleu![111] Ну разумеется, в кармане мистера Пирсона. – Затем, подметив мой изумленный взгляд, Пуаро мягко продолжил: – Вы еще не поняли этого? Мистер Пирсон, как и Чарльз Лестер, был по уши в долгах. Мистер Пирсон, как и Чарльз Лестер, был заядлым игроком. И он замыслил украсть документы у китайца. Встретив его в Сауггемптоне, он привез его в Лондон и доставил прямиком в Лайм-хаус. В тот день был сильный туман, и китаец, видимо, даже не понял, куда его привезли. Я полагаю, что мистер Пирсон сам частенько покуривал опиум и вследствие этого свел знакомство с весьма своеобразными субъектами. Не думаю, чтобы он замышлял убийство. Его план состоял в том, чтобы один из китайцев сыграл роль У Линя и получил деньги за продажу документов. Поначалу все складывалось хорошо. Но, по восточному разумению, гораздо проще было убить У Линя и бросить его тело в Темзу, и китайские сообщники Пирсона, не посоветовавшись с ним, предпочли действовать своими собственными методами. Можете себе представить, как перепугался мистер Пирсон. Вы, скорее всего, описали бы его состояние вашим английским выражением «blue funk»[112]. Ведь кто-то мог припомнить, что видел его в поезде вместе с У Линем… Простое похищение не идет ни в какое сравнение с убийством.
  Его спасение было в том, чтобы один из китайцев представился У Линем в гостинице «Рассел». Только бы тело не обнаружили слишком быстро! Вероятно, У Линь сообщил ему о том, что к нему должен был зайти Чарльз Лестер, который и зашел к нему в гостиницу. Пирсон усматривает в этом отличную возможность для того, чтобы отвести от себя подозрение. Чарльз Лестер станет последним человеком, с которым встречался У Линь. Сообщник Пирсона должен был представиться Лестеру слугой У Линя и как можно быстрее привезти его в Лайм-хаус. Весьма вероятно, что там ему предложили выпить. А в это питье соответственно подмешали наркотики; и когда Лестер часом позже вышел из притона, он уже имел весьма туманное представление о том, что с ним случилось. Но что-то помнил определенно, и когда он узнал о смерти У Линя, то совсем перепугался и начал отрицать даже то, что побывал в Лайм-хаусе.
  Тем самым, разумеется, он играет на руку Пирсону. Мог ли Пирсон довольствоваться этим? Нет, его беспокоит мой метод действий, и он решает убедить меня в виновности Лестера. Для этого он и придумал весь этот замысловатый маскарад. А я сделал вид, что ему удалось одурачить меня. Разве я не говорил вам, Гастингс, что он был подобен ребенку, разыгрывающему шараду? Eh bien, я сыграл свою роль. Он, радуясь, отправился домой. Но утром инспектор Миллер прибыл к нему с обыском. Документы оказались у Пирсона; игра закончилась. Он горько пожалел о том, что позволил себе разыграть комедию с Эркюлем Пуаро! В сущности, в этом деле была только одна настоящая сложность.
  – Какая же? – с любопытством спросил я.
  – Сложно было убедить инспектора Миллера! Ох и штучка он, доложу я вам! Мало того что упрям, так еще и глуп. А в итоге ему достались все лавры!
  – Очень жаль, – воскликнул я.
  – Да ладно, я получил свою компенсацию. Правление фирмы «Бирма-Майнс Лтд» выдало мне четырнадцать тысяч акций в качестве вознаграждения за мои услуги. Не так уж плохо, не правда ли? Но, Гастингс, я прошу вас, придерживайтесь более консервативных взглядов, вкладывая деньги. Не стоит слишком доверять газетной рекламе. В правлении «Поркьюпайна» тоже могут быть подобные персоны!
  
  
  Кража в миллион долларов
  – Бог ты мой, кражи облигаций в наше время стали прямо-таки стихийным бедствием! – заявил я как-то утром, отложив в сторону утреннюю газету. – Пуаро, а не оставить ли нам на время науку расследования и не заняться ли вплотную самим преступлением?
  – Ну, друг мой, вы – как это у вас говорят? – напали на золотую жилу. Да вот взять хотя бы последний случай: облигации Либерти стоимостью миллион долларов, посланные Англо-шотландским банком в Нью-Йорк, самым таинственным образом были похищены прямо на борту «Олимпии». Ах, не страдай я mal de mer и если бы еще этот восхитительный метод, который изобрел Лавержье, не занимал столько времени, – мечтательно заметил Пуаро, – ей-богу, я бы не утерпел и непременно отправился бы в плавание на одном из этих громадных лайнеров.
  – Ну, еще бы, – с энтузиазмом подхватил я. – Говорят, некоторые из них – настоящие плавучие дворцы: плавательные бассейны, кинозалы, рестораны, теннисные корты, оранжереи с пальмами, – право, порой даже поверить трудно, что ты на борту корабля где-нибудь посреди океана!
  – Что касается меня, Гастингс, то я-то как раз всегда точно знаю, что нахожусь на борту корабля, – уныло проворчал Пуаро. – К тому же все эти пустяки, о которых вы говорите с таким восторгом, мне глубоко безразличны. Я думал о другом. Вы только вообразите, сколько гениев путешествует таким образом, оставаясь неузнанными! На борту этих плавучих дворцов, как вы их только что назвали, можно встретить настоящую элиту, сливки преступного мира!
  Я расхохотался:
  – А я-то гадал, откуда такой энтузиазм! Не иначе как вы мечтаете скрестить шпаги с негодяем, укравшим облигации Либерти?
  Разговор был прерван приходом нашей хозяйки.
  – Мсье Пуаро, вас хочет видеть какая-то молодая дама. Вот ее визитная карточка.
  На карточке была всего одна строчка – мисс Эсме Фаркуар. Пуаро, нырнув под стол, поднял смятый листок бумаги, аккуратно бросил его в корзинку для бумаг и только тогда попросил хозяйку проводить нашу посетительницу в гостиную.
  Не прошло и минуты, как одна из самых очаровательных женщин, которых я когда-либо видел, переступила порог нашего холостяцкого жилища. На вид ей было не более двадцати пяти лет. Огромные карие глаза и изящная фигура произвели на меня неизгладимое впечатление. Одета она была на редкость элегантно, а ее манеры – безукоризненны.
  – Прошу вас, садитесь, мадемуазель, – сказал Пуаро. – Это мой друг капитан Гастингс, который помогает мне в некоторых незначительных делах.
  – Боюсь, что дело, с которым я сегодня пришла к вам, вряд ли можно отнести к числу незначительных, мсье Пуаро, – улыбнулась девушка, мило кивнув мне, прежде чем присесть. – Я почти уверена, что вы о нем уже слышали, – ведь о нем кричат все лондонские газеты. Я имею в виду ограбление на «Олимпии», когда были похищены облигации Либерти. – Должно быть, заметив, как вытянулось от удивления лицо Пуаро, она поспешно продолжила: – Вне всякого сомнения, вы гадаете, какое я имею отношение к делам Англо-шотландского банка. С одной стороны, я для них никто. Но с другой… о, с другой – их проблемы для меня – все! Видите ли, мсье Пуаро, я помолвлена с мистером Филиппом Риджуэем.
  – Ага! А мистер Риджуэй?..
  – Он и отвечал за сохранность облигаций, как раз когда их украли. Конечно, пока что его никто и не думает подозревать, да и вообще его вины тут нет. И все же он ужасно переживает. А насколько мне известно, его дядя во всеуслышание объявил, что Филипп наверняка кому-нибудь проболтался об этих облигациях. Боюсь, все это будет иметь печальные последствия для его карьеры.
  – А кто его дядя?
  – Мистер Вавасур, один из генеральных директоров Англо-шотландского банка.
  – Что ж… понятно. А теперь, мисс Фаркуар, не могли бы вы посвятить меня в подробности этого дела?
  – С удовольствием. Как вы, должно быть, знаете, банк намеревался расширить свои кредиты в Америке. Для этой цели решено было переслать в Нью-Йорк облигации Либерти на сумму миллион долларов. Для выполнения этого ответственного поручения мистер Вавасур выбрал своего племянника, который к тому времени уже много лет занимал в банке весьма ответственную должность. К тому же он в курсе всех деталей банковских операций в Нью-Йорке. Вот и решили послать его. «Олимпия» должна была отплыть из Ливерпуля 23-го числа, поэтому облигации передали Филиппу только утром этого же дня. Вручили их ему мистер Вавасур и мистер Шоу – оба генеральных директора Англо-шотландского банка. Облигации пересчитали, положили в конверт и опечатали в его присутствии, а потом уже заперли в саквояж.
  – Саквояж с обычным замком?
  – Нет, мистер Шоу настоял на том, чтобы изготовили особый замок – его заказали у фирмы Хабба. Насколько мне известно, Филипп уложил саквояж на дно сундука со своими вещами. Его похитили всего за несколько часов до того, как судно пришвартовалось в Нью-Йорке. Обыскали весь пароход сверху донизу, но безрезультатно. Такое впечатление, что облигации просто растворились в воздухе.
  Пуаро скривился:
  – Ну, похоже, все-таки не растворились, ибо, насколько мне известно, все они были проданы по частям буквально через полчаса после прибытия «Олимпии»! Что ж, думаю, теперь мне стоит потолковать с самим мистером Риджуэем.
  – Я хотела предложить вам позавтракать со мной в ресторане «Чеширский сыр». Филипп тоже придет. Мы договорились встретиться с ним там, только он еще не знает, что я обратилась к вам за помощью.
  Мы сразу же согласились, поймали такси и поехали туда.
  Мистер Филипп Риджуэй был уже там, когда мы вошли. Увидев свою невесту в обществе двоих незнакомых мужчин, он не мог скрыть своего удивления. Это был довольно привлекательный молодой человек, высокий и элегантный. На висках его уже чуть-чуть серебрилась седина, хотя с виду я никак не дал бы ему больше тридцати.
  Подбежав к нему, мисс Фаркуар нежно положила руку ему на плечо.
  – Прости, что взялась за дело, не посоветовавшись с тобой, Филипп, – воскликнула она. – Позволь представить тебе мсье Эркюля Пуаро, о котором мы оба столько слышали, и его друга капитана Гастингса.
  Риджуэй был потрясен.
  – Конечно, я много слышал о вас, мсье Пуаро, – пожимая нам руки, пробормотал он, – но мне и в голову не могло прийти, что Эсме решится побеспокоить такого выдающегося человека по поводу… свалившегося на меня несчастья.
  – Я нисколько не сомневалась, что ты не позволишь мне, Филипп, – опустив глаза, застенчиво объяснила мисс Фаркуар.
  – И поэтому ты решила действовать за моей спиной, – сказал он с улыбкой. – Остается только надеяться, что, может быть, хотя бы мсье Пуаро удастся пролить свет на это загадочное дело. Потому что если честно, то у меня самого уже голова идет кругом от волнения… да и, признаюсь, от страха.
  И в самом деле, лицо его было бледным и осунувшимся. Глубокие морщины на лбу и темные круги под глазами слишком ясно говорили о том, какой груз лег на плечи этого человека.
  – Прежде всего, – задумчиво протянул Пуаро, – предлагаю позавтракать. Заодно и обсудим это дело. Подумаем, что тут можно предпринять. К тому же я бы хотел услышать всю эту историю из уст самого мистера Риджуэя.
  Нам принесли великолепный, сочный ростбиф и пудинг с почками. Пока мы наслаждались ими, Филипп Риджуэй поведал нам о тех событиях, которые повлекли за собой исчезновение облигаций. Его рассказ до мельчайших подробностей совпал с тем, что мы уже услышали от мисс Фаркуар.
  Едва он закончил, Пуаро тут же бросился в атаку:
  – Мистер Риджуэй, а что заставило вас предположить, что облигации украдены?
  Молодой человек рассмеялся, но в смехе его чувствовалась горечь.
  – Да ведь это просто бросается в глаза, мсье Пуаро. Не мог же я потерять их?! К тому же мой дорожный сундук стоял посреди каюты. Видимо, грабители пытались взломать замок, потому что он был в весь в царапинах и порезах, так что ошибиться я не мог.
  – Но, насколько я понял, его все же как-то открыли?
  – Видимо, так. Скорее всего, сначала просто пытались взломать, но не смогли. И наконец каким-то образом отперли его.
  – Забавно, – вполголоса протянул Пуаро, и глаза его загорелись тем самым зеленым кошачьим огнем, который я слишком хорошо знал. – Очень забавно, друзья мои! Вы только подумайте, какие странные грабители – потратить столько времени, стараясь взломать сундук, и вдруг обнаружить… нет, такое и вообразить себе невозможно… что все это время у них при себе был ключ! А ведь представители Хабба утверждают, что все их замки уникальны!
  – Именно поэтому ключ никоим образом не мог быть у них! Я не расставался с ним ни днем ни ночью!
  – Вы в этом уверены?
  – Могу поклясться в этом, если хотите. К тому же, если у них был ключ или, положим, его дубликат, стали бы они тратить столько времени, стараясь взломать замок? Ведь тогда они могли бы просто открыть его!
  – Ага, вот тут-то и есть самое таинственное место во всей этой истории! Осмелюсь предположить, что если нам и удастся отыскать разгадку, то лишь благодаря этому прелюбопытному факту! Так, так… Ну а теперь, молодой человек, надеюсь, вы не обидитесь на меня, если я задам вам один деликатный вопрос. Сами-то вы уверены, что не могли оставить сундук незапертым?
  Достаточно было лишь одного взгляда Риджуэя, чтобы Пуаро вмиг рассыпался в извинениях:
  – Да, да, конечно, но и такое бывает, уверяю вас! Ну что ж, значит, с этим все. Итак, облигации были похищены из сундука. А потом? Что делает вор потом? Каким образом ему удается сойти на берег, имея при себе облигаций на миллион долларов?
  – А! – воскликнул с горечью Риджуэй. – То-то и оно! Я уже голову себе сломал, пытаясь понять, как это ему удалось! Как?! Таможенников предупредили, каждого, кто собирался сойти в Нью-Йорке, обыскали с головы до ног!
  – А эти облигации, насколько я понимаю, составляли весьма внушительную пачку?
  – Ну, еще бы! Их никак не смогли бы спрятать на борту «Олимпии» – тогда бы их наверняка нашли. К тому же их и не было на борту – ведь, насколько мы знаем, все они были распроданы уже через час после того, как «Олимпия» пришвартовалась к берегу, и задолго до того, как пришел ответ на мою телеграмму с номерами и сериями пропавших облигаций. А один из брокеров вообще клянется и божится, что купил некоторую часть еще до того, как корабль вошел в порт! Уму непостижимо! Какое-то колдовство!
  – Что ж, это, конечно, мысль… Скажите, а вы случайно не заметили, может, в порту вас обогнало какое-нибудь быстроходное суденышко?
  – Обогнал нас только служебный катер. Да и то после того, как обнаружили кражу и все уже были начеку. Такое приходило мне в голову, так что я сам следил, чтобы их не могли передать подобным образом. Боже милостивый, мсье Пуаро, все это сведет меня с ума! Люди уже поговаривают, что я сам украл их!
  – Вас, видимо, тоже обыскали, прежде чем пустить на берег, не так ли, друг мой? – мягко спросил Пуаро.
  – Да, да, конечно.
  Молодой человек ошарашенно уставился на него.
  – Вижу, вы не поняли, что я имел в виду, – загадочно улыбнувшись, сказал Пуаро. – Ну что ж, а теперь я бы хотел навести кое-какие справки в банке.
  Риджуэй вытащил визитную карточку и нацарапал на ней несколько слов.
  – Передайте ее моему дяде, и он тотчас же вас примет.
  Поблагодарив, Пуаро отвесил галантный поклон мисс Фаркуар, и мы распрощались. Выйдя из ресторана, мы с ним отправились по Триниддл-стрит, туда, где располагался главный офис Англо-шотландского банка. Предъявив визитную карточку Риджуэя, мы попали внутрь – в лабиринт конторок и письменных столов, где, словно хлопотливые муравьи, суетились клерки, бегая взад и вперед с деньгами в руках. Один из них провел нас на второй этаж, где были кабинеты обоих генеральных директоров. Нам посчастливилось застать их на месте – это были два весьма важных джентльмена, поседевших на службе в банке. На лице у мистера Вавасура красовалась короткая седая бородка. Мистер Шоу, в отличие от него, был чисто выбрит.
  – Как я понимаю, вы частный детектив? – спросил мистер Вавасур. – Что ж, хорошо… хорошо. Правда, мы и так уже сообщили обо всем в Скотленд-Ярд. Этим делом занимается инспектор Макнейл. Весьма компетентный человек, насколько мне известно.
  – Ничуть в этом не сомневаюсь, – учтиво согласился Пуаро. – С вашего позволения, однако, я бы хотел задать вам несколько вопросов касательно вашего племянника. Меня интересует замок. Кому пришло в голову заказать его у Хабба?
  – Я сам заказывал его, – вмешался мистер Шоу. – Такое важное дело не могло быть доверено обычному служащему. А что до ключей, так один был у мистера Риджуэя, а два других – у меня и у моего коллеги.
  – И никто из ваших служащих не имел к ним доступа?
  Мистер Шоу вопросительно покосился на мистера Вавасура.
  – Надеюсь, что не погрешу против правды, если осмелюсь утверждать, что оба ключа хранились в сейфе, куда мы убрали их 23-го числа, – вступил в разговор мистер Вавасур. – К несчастью, мой коллега две недели назад – как раз в день отъезда Филиппа – вдруг неожиданно заболел. Собственно говоря, мистер Шоу только-только поправился.
  – Жесточайший бронхит – не шутка для человека моего возраста, – уныло признал мистер Шоу. – Боюсь, однако, что за время моего отсутствия мистеру Вавасуру пришлось нелегко… столько важных дел сразу навалилось, а он остался один. И тут в довершение всего еще и это несчастье!
  Пуаро задал еще несколько вопросов. Мне показалось, что его целью было разузнать, насколько на самом деле близки между собой дядя и племянник. Ответы мистера Вавасура были краткими и исчерпывающими. Племянник, по его словам, пользовался в банке доверием, и, насколько ему известно, у молодого человека не было ни долгов, ни каких-либо финансовых затруднений. В прошлом ему не раз приходилось выполнять столь же серьезные и ответственные поручения, и он прекрасно справлялся с ними. Наконец мы откланялись.
  – Я разочарован, друг мой, – заявил Пуаро, как только мы с ним оказались на улице.
  – Надеялись разузнать больше? Вряд ли. С такими старыми ворчунами обычно трудно разговаривать.
  – Да нет, суть не в том, что оба они старые зануды, друг мой. Вы думаете, я рассчитывал увидеть перед собой «проницательного банкира с орлиным взором», как пишут о них в ваших любимых романах? Нет, нет! Просто дело оказалось, на удивление, простым, вот и все!
  – Простым?!
  – Да! С таким же успехом все это мог придумать и ребенок.
  – Так вы знаете, кто украл облигации?
  – Знаю.
  – Но тогда… что же мы… почему?!
  – Умоляю, не надо спешки и напрасных волнений, дорогой мой Гастингс! В настоящее время я не собираюсь ничего предпринимать.
  – Как? Почему? Чего вы ждете?
  – Возвращения «Олимпии». Насколько мне известно, в следующий вторник она должна прибыть из Нью-Йорка.
  – Но если вам известно, кто украл облигации, для чего ждать столько времени? Вор может скрыться!
  – Куда-нибудь на острова южных морей, где его нельзя отдать в руки правосудия? Нет, друг мой, боюсь, жизнь на островах – не для таких, как он. Вы хотите знать, почему я выжидаю? Что ж, если для гениев, подобных вашему покорному слуге, тут все ясно как божий день, то ведь другим, не столь щедро одаренным природой, как, к примеру, инспектор Макнейл, требуются неопровержимые факты, и только тогда туман в голове у него, возможно, рассеется. Так что с этим приходится считаться, ничего не поделаешь.
  – Боже милостивый, Пуаро! Знаете, я бы с радостью отдал все, что имею, лишь бы полюбоваться, как вы хотя бы раз останетесь в дураках. Просто ради того, чтобы немного сбить с вас спесь!
  – Ну-ну, не надо так злиться, дорогой Гастингс! По правде говоря, мне порой кажется, что в такие минуты вы готовы перегрызть мне горло. Ах, как это печально! Остается только утешаться тем, что это обычная участь гениев!
  Маленький бельгиец горделиво выпятил грудь и испустил столь уморительный вздох, что весь мой гнев тут же улетучился. Я рассмеялся.
  Утром во вторник, едва рассвело, мы уже мчались в Ливерпуль в вагоне первого класса. Пуаро был неумолим. Как я его ни просил, он не проронил ни словечка о своих подозрениях. Снизошел только до того, чтобы наигранно удивляться, как это, мол, я сам до всего не додумался. Я счел, что спорить с ним или унижаться – ниже моего достоинства. Пришлось сделать равнодушное лицо, хотя на самом деле я просто разрывался от любопытства.
  Как только мы с ним оказались возле причала, у которого пришвартовался огромный трансатлантический лайнер, Пуаро переменился, как по мановению волшебной палочки. Напускное легкомыслие тут же слетело с него, он напоминал собаку, взявшую след. Наши с ним действия заключались в том, что мы расспросили всех четырех стюардов о приятеле Пуаро, который якобы отплыл на «Олимпии» 23-го числа.
  – Пожилой джентльмен, в очках. Полный инвалид, все плавание, скорее всего, пролежал в каюте.
  Описание это в точности подошло некоему мистеру Вентнору, занимавшему на пароходе каюту С24, смежную с той, в которой плыл мистер Риджуэй. Я был страшно заинтригован, хотя мне было невдомек, каким образом Пуаро удалось узнать о существовании этого загадочного мистера Вентнора и о том, как он выглядит.
  – Скажите, – наконец не выдержал я, – этот джентльмен, мистер Вентнор, наверное, первым сошел на берег, когда вы прибыли в Нью-Йорк?
  Стюард огорченно покачал головой:
  – Нет, сэр. Наоборот – он покинул корабль последним.
  Я пристыженно замолчал, краем глаза успев заметить насмешливую улыбку на лице Пуаро. Поблагодарив стюарда, он сунул ему в руку банкнот, и мы отправились назад.
  – Все это очень хорошо, – продолжал горячиться я, – но его последние слова поставили крест на вашей драгоценной теории! Так что можете улыбаться сколько вашей душе угодно!
  – Эх, Гастингс, Гастингс, старый друг! Как всегда, не видите разгадки, даже когда она у вас под самым носом! Напротив, последний ответ стал, можно сказать, краеугольным камнем моей теории.
  Я в отчаянии всплеснул руками:
  – Сдаюсь!
  
  Когда мы уже сидели в поезде, на всех парах мчавшем нас в сторону Лондона, Пуаро вдруг принялся что-то торопливо писать, а потом, сложив листок, сунул его в конверт и тщательно заклеил.
  – Это для милейшего инспектора Макнейла. По дороге мы занесем его в Скотленд-Ярд, а потом отправимся в ресторан «Рандеву». Я попросил мисс Фаркуар сделать нам честь и отобедать с нами.
  – А как же Риджуэй?
  – А что с ним такое? – Насмешливый огонек зажегся в глазах Пуаро.
  – Ну… если вы не думаете… тогда что ж…
  – Бессвязная манера излагать свои мысли становится для вас просто-таки дурной привычкой, мой милый Гастингс. В отличие от вас я всегда обо всем думаю. Если Риджуэй и в самом деле вор, похитивший облигации, что меня еще недавно ничуть бы не удивило, – что ж, дело было бы впечатляющим, но не слишком сложным. Так, пустячок… если, конечно, подумать.
  – Да, боюсь только, что мисс Фаркуар вряд ли согласилась бы с вами.
  – Возможно, вы и правы, друг мой. Так что, как видите, все к лучшему. А теперь, Гастингс, давайте вспомним, как развивались события. По вашим глазам, друг мой, видно, что вы прямо-таки сгораете от желания узнать, в чем тут дело. Итак, запертый саквояж с облигациями выкрадывают из запертого сундука, и он пропадает бесследно, по образному сравнению мисс Фаркуар – тает в воздухе, как дым. Но поскольку современная наука не признает таких вещей, можем смело отбросить это предположение. Что же происходит на самом деле? Каждый, кто знал об облигациях, отлично понимал, что их просто невозможно пронести на берег…
  – Да, и все же нам известно…
  – Говорите за себя, Гастингс! Я исхожу из очевидного: раз это было невозможно, значит, они попали на берег каким-то другим путем. Остаются два варианта: либо их до времени припрятали на борту корабля… либо вышвырнули за борт!
  – Привязав к нему что-то вроде поплавка?
  – Никакого поплавка не было.
  Я вытаращил на него глаза:
  – Но… но если облигации выбросили за борт… как же их в то же самое время могли распродавать в Нью-Йорке?!
  – Всегда восхищался вашим непревзойденным умением мыслить логически, мой дорогой друг! Раз облигации распродали в Нью-Йорке, отсюда следует, что никто их за борт не бросал. Теперь вы видите, куда это нас привело?
  – Туда же, откуда мы начали, – мрачно ответил я.
  – Jamais de la vie![113] Если сверток выбросили за борт, а облигации все-таки были пущены в продажу в Нью-Йорке, значит, в свертке ими и не пахло! Вообще кто-нибудь может подтвердить, что они на самом деле там были? Вспомните, друг мой, с той самой минуты, как мистер Риджуэй получил его в Лондоне, он ни разу не разворачивал этот самый сверток!
  – Верно… но тогда…
  Пуаро нетерпеливо оборвал меня на полуслове:
  – Позвольте, я закончу. Насколько я могу судить, эти облигации в последний раз появлялись на глазах у людей 23-го числа рано утром. Это было в офисе Англо-шотландского банка. После этого их никто не видит. А в следующий раз они появляются уже в Нью-Йорке через полчаса после прибытия «Олимпии» в порт. А если верить одному свидетелю, которого, к сожалению, никто не слушал, так вообще за полчаса до прибытия «Олимпии»! А что, если предположить, что облигаций вообще не было на корабле? Могли они каким-нибудь другим способом попасть в Нью-Йорк, спросите вы. Да, могли – на «Гигантике». Он вышел из Саутгемптона в тот же самый день, что и «Олимпия», однако ему за скорость передвижения присуждена «Голубая лента Атлантики». Посланные с «Гигантиком», облигации могли попасть в Нью-Йорк за день до того, как «Олимпия» вошла в порт. Итак, дело понемногу проясняется, не так ли? В свертке с облигациями никаких облигаций нет и в помине, а подмена происходит, скорее всего, в конторе Англо-шотландского банка. Для всех троих присутствующих нет ничего проще заранее приготовить дубликат свертка, а потом незаметно подменить им настоящий. И вот, друг мой, похищенные облигации на всех парах плывут в Нью-Йорк, а при них наверняка письмо с инструкциями начать продавать их сразу же, как «Олимпия» войдет в порт. А тот, кто организовал все это, должен был обязательно находиться на борту «Олимпии», чтобы инсценировать ограбление.
  – Но почему?
  – Потому что, если бы Риджуэй, открыв сверток, обнаружил подмену, все подозрения автоматически падали бы на тех, кто работает в Англо-шотландском банке. Нет, тот, кто плывет в соседней с ним каюте, делает свое дело – для вида взламывает замок, чтобы создать иллюзию ограбления, хотя на самом деле он открыл его своим ключом, потом выбрасывает за борт пакет и ждет, пока все сойдут на берег. Естественно, на нем очки, которые скрывают глаза, к тому же, как инвалид, он может носа не высовывать из своей каюты – из страха столкнуться лицом к лицу с Риджуэем. Итак, он сходит с корабля в Нью-Йорке и тут же возвращается в Лондон!
  – Но кто… кто этот хитрец?
  – Тот, кто имел запасной ключ. Тот, кто заказал замок. Тот, кто вовсе не лежал в постели с жесточайшим бронхитом все последние две недели, – стало быть, это наш «старый брюзга» мистер Шоу! Преступники порой встречаются и на самом верху, мой дорогой друг! А, вот и мадемуазель! У меня для вас хорошие новости! Вы позволите?
  И сияющий Пуаро расцеловал удивленную девушку в обе щеки.
  
  
  Дама под вуалью
  Я заметил, что последнее время на лице Пуаро все чаще появлялось неудовлетворенное и беспокойное выражение. У нас давненько не было интересных дел, то есть таких, при расследовании которых Пуаро мог бы применить свой острый ум и замечательные дедуктивные способности. В это утро он опять отбросил газету с раздраженным «Пчих!» – его излюбленным восклицанием, очень напоминавшим звук кошачьего чиханья.
  – Они боятся меня, Гастингс. Преступники в вашей милой Англии просто боятся меня! Где же ваши кошки, где проворные мышки, почему они больше не крадут сыр?!
  – Мне кажется, что в большинстве своем они даже не догадываются о вашем существовании, – со смехом сказал я.
  Пуаро укоризненно взглянул на меня. По его твердому убеждению, весь мир только и делал, что вспоминал и обсуждал славные дела Эркюля Пуаро. Конечно, он завоевал хорошую репутацию в Лондоне, но меня было бы трудно убедить в том, что он наводит ужас на преступный мир.
  – А что вы думаете о том ограблении, которое произошло средь бела дня в ювелирном магазине на Бонд-стрит?
  – Замечательное дельце, – одобрительно сказал Пуаро, – но не по моей части. Pas de finesse, seulement de l’audace![114] Вооружившись тростью с тяжелым набалдашником, преступник разбивает витрину в ювелирном магазине и сгребает в сумку кучу драгоценных камней. Добропорядочные горожане немедленно хватают его и сдают подоспевшим полицейским. Он захвачен на месте преступления с поличным. Его препровождают в полицию, а потом обнаруживается, что эти камушки – отличные стразы. А настоящие драгоценности он успел передать своему сообщнику – одному из вышеупомянутых добропорядочных горожан. Разумеется, его отправят в тюрьму, но, когда он выйдет оттуда, на воле его будет ждать довольно кругленькая сумма. Да, недурно придумано. Но я сделал бы лучше. Порой, Гастингс, я сожалею о своих высоконравственных устоях. Было бы приятно, для разнообразия, попробовать нарушить закон.
  – Не унывайте, Пуаро, вы же знаете, что у вас уникальные способности иного рода.
  – Но куда же мне девать сейчас эти способности?
  Я взялся за газету.
  – Вот, слушайте. «Загадочная смерть англичанина в Голландии», – прочитал я.
  – Они вечно так говорят, а потом выясняется, что человек просто съел испорченные рыбные консервы и умер естественной смертью.
  – Ну, раз уж вы расположены ворчать…
  – Tiens! – воскликнул Пуаро, прохаживаясь возле окна. – К нашему дому подходит некая особа… знаете, как говорят в романах, «дама под густой вуалью». Она поднимается по ступенькам, звонит в дверь… она идет к нам за консультацией. Возможно, сейчас мы узнаем нечто интересненькое. Такая юная и очаровательная леди не станет прятать свое личико под вуалью без особой причины.
  Чуть позже к нам вошла посетительница. Как и сказал Пуаро, она действительно скрывалась под густой вуалью. Черты ее лица были практически неразличимы, пока она не подняла вуаль из черных испанских кружев. Тогда я увидел, что интуиция не подвела Пуаро; леди оказалась исключительно хорошенькой блондинкой с голубыми глазами. Отметив строгий, но дорогой ее наряд, я сразу сделал вывод о том, что она принадлежит к высшим слоям общества.
  – Месье Пуаро, – сказала леди тихим, мелодичным голосом, – я оказалась в крайне бедственном положении. Мне с трудом верится в то, что вы сможете помочь мне, но я слышала такие удивительные истории о ваших способностях, что пришла просить вас о невозможном, могу сказать, что вы – моя последняя надежда.
  – Я люблю раздвигать рамки невозможного, – оживился Пуаро. – Продолжайте, прошу вас, мадемуазель. Вы должны быть со мной откровенны, – добавил Пуаро. – Мне необходимо с предельной ясностью представлять ваше дело.
  – Я доверюсь вам, – вдруг сказала девушка. – Вы слышали о леди Миллисент Касл Воган?
  Я взглянул на нее с живым интересом. Объявление о помолвке леди Миллисент и герцога Саутширского появилось в печати всего несколько дней назад. Насколько я знал, она была пятой дочерью обедневшего ирландского лорда, а герцог Саутширский считался одним из лучших женихов Англии.
  – Я и есть леди Миллисент, – продолжала девушка. – Возможно, вы читали о моей помолвке. Я могла бы считать себя счастливейшей девушкой Англии, но… О, месье Пуаро, я попала в ужасное положение! Есть один человек, какой-то жуткий проходимец – его фамилия Лэвингтон. Так вот он… я даже не знаю, как объяснить вам. У него есть одно мое письмо… я написала его, когда мне было всего шестнадцать лет. И вот он… он…
  – Письмо, адресованное мистеру Лэвингтону?
  – О нет… конечно же, не ему! Одному молодому военному… я очень любила его… он был убит на войне.
  – Я понимаю вас, – доброжелательно сказал Пуаро.
  – Это было безрассудное… опрометчивое письмо, но, в сущности, месье Пуаро, кроме этого письма, ничего больше не было. Однако в нем есть несколько фраз, которые… которые можно неверно истолковать.
  – Ясно, – сказал Пуаро, – и это ваше письмо попало в руки мистера Лэвингтона?
  – Да, и он угрожает мне… Если я не заплачу ему огромную сумму денег – а я совершенно не в состоянии собрать такие деньги, – то он отошлет это письмо герцогу.
  – Грязная свинья! – в сердцах воскликнул я. – Прошу прощения, леди Миллисент.
  – А вы не считаете, что было бы разумно признаться во всем вашему будущему супругу?
  – Я не посмею, месье Пуаро. У герцога довольно сложный характер, он ревнив и подозрителен и склонен во всем видеть скорее плохое, чем хорошее. С тем же успехом я могу просто разорвать помолвку.
  – Боже, какая неприятность, – произнес Пуаро с выразительной гримасой. – И что же вы хотите от меня, миледи?
  – Я подумала, что вы могли бы предложить мистеру Лэвингтону встретиться с вами. Я сообщила бы ему, что доверила вам обсудить с ним это дело. И может быть, вам удастся уговорить его снизить требуемую сумму.
  – О какой сумме он говорил?
  – Двадцать тысяч фунтов. Я сомневаюсь, что смогу наскрести и тысячу.
  – Пожалуй, вы могли бы одолжить кое-какие деньги в свете предстоящей женитьбы… но сомнительно, что вам удалось бы собрать больше половины этой суммы. Кроме того, вы вообще не должны платить! Нет, изобретательность Эркюля Пуаро должна поразить ваших врагов! Направьте ко мне мистера Лэвингтона. Есть ли вероятность того, что он захватит с собой письмо?
  Девушка отрицательно покачала головой.
  – Вряд ли. Он очень осторожен.
  – Но, я полагаю, у вас нет сомнений, что оно действительно у него?
  – Он показывал его мне, когда я заходила к нему домой.
  – Вы были у него дома? Это весьма неблагоразумно, миледи.
  – Возможно. Но я была просто в отчаянии. Я надеялась, что мои мольбы тронут его.
  – Oh, là-là! Разве можно тронуть мольбами таких пройдох, как Лэвингтон! Он мог только порадоваться им, как доказательству того особого значения, которое вы придаете этому документу. Где же обитает этот хитроумный джентльмен?
  – На Буона-Виста в Уимблдоне. Я ездила туда вечером, когда стемнело. (Пуаро издал протяжный стон.) В итоге я заявила ему, что намерена обратиться в полицию, но он только рассмеялся каким-то отвратительно ехидным смехом. «Пожалуйста, моя дорогая леди Миллисент, обращайтесь, если вам так угодно», – сказал он.
  – М-да, едва ли подобное дельце по зубам полиции, – пробормотал Пуаро.
  – А еще он добавил: «Но я думаю, что вы поступите умнее. Посмотрите, вот оно, ваше письмо… в этой маленькой китайской шкатулке с секретом!» Он достал его и показал мне. Я попыталась выхватить письмо, но он оказался проворнее меня. С мерзкой улыбочкой он сложил его и сунул обратно в эту маленькую деревянную шкатулку. «Здесь оно будет в полнейшей безопасности, уверяю вас, – продолжал он. – А сама шкатулка будет лежать в таком надежном месте, что никто не сможет выкрасть ее». Я посмотрела в сторону маленького стенного сейфа, но Лэвингтон только рассмеялся и, покачав головой, добавил: «Нет, леди, у меня имеется более надежное местечко». О, как он был отвратителен! Месье Пуаро, вы полагаете, что вам удастся помочь мне?
  – Верьте в могущество папы Пуаро. Я что-нибудь придумаю.
  Такие заверения, конечно, прекрасны, подумал я, когда Пуаро вышел на лестницу проводить свою белокурую клиентку, но мне показалось, что нам предстоит разгрызть очень крепкий орешек. Я сказал об этом Пуаро, когда тот вернулся.
  Он уныло кивнул:
  – Да, решение не бросается в глаза. Он является хозяином положения, этот мистер Лэвингтон. В данный момент я не знаю, как нам перехитрить его.
  Мистер Лэвингтон заявился к нам во второй половине дня. Леди Миллисент была совершенно права, назвав его отвратительным субъектом. Я почувствовал вполне определенное покалывание в пальцах ног от острейшего желания дать ему пинка и спустить с лестницы. С наглым превосходством он презрительно высмеял кроткие встречные предложения Пуаро. В общем, на самом деле показал себя хозяином положения. Я не мог отделаться от мысли, что Пуаро провел эту встречу далеко не лучшим образом. Он выглядел обескураженным и удрученным.
  – Итак, джентльмены, – сказал Лэвингтон, берясь за шляпу, – видимо, нет смысла больше затягивать нашу встречу. Мои условия таковы: я готов немного скостить цену, поскольку леди Миллисент такая очаровательная юная дама. – Он гнусно улыбнулся, плотоядно сверкнув глазами. – Так и быть, остановимся на восемнадцати тысячах. Сегодня я уезжаю в Париж… надо уладить кое-какие дела. Вернусь я во вторник. И если во вторник вечером мне не доставят означенную сумму, то известное вам письмо отправится к герцогу. Не говорите мне, что леди Миллисент не в состоянии найти такие деньги. Некоторые из ее высокородных приятелей более чем охотно предоставят кредит такой красотке… разумеется, если она поведет себя правильным образом.
  Вспыхнув от ярости, я шагнул вперед, но последнюю фразу Лэвингтон произнес, уже выкатываясь из комнаты.
  – О господи! – вскричал я. – Надо же что-то делать. Вы, кажется, склонны согласиться с ним, Пуаро.
  – У вас отзывчивое и благородное сердце, мой друг… однако ваши серые клеточки в плачевном состояния. Я не имел ни малейшего желания поражать мистера Лэвингтона моими способностями. Напротив, я добивался того, чтобы он счел меня на редкость трусливым и малодушным человеком.
  – Зачем?
  – Не забавно ли, – предаваясь воспоминаниям, тихо заметил Пуаро, – что я выразил желание нарушить закон как раз перед приходом леди Миллисент!
  – Вы собираетесь ограбить его дом, пока он будет в отъезде? – затаив дыхание, спросил я.
  – Иногда, Гастингс, ваша умственная деятельность удивительным образом оживляется.
  – А если он заберет письмо с собой?
  Пуаро с сомнением покачал головой:
  – Маловероятно. Очевидно, в его доме есть тайник, который он считает абсолютно надежным.
  – Когда же мы… э-э… отправимся на дело?
  – Завтра, ближе к ночи. Мы выйдем отсюда около одиннадцати вечера.
  * * *
  В означенное время я был готов к выходу. Я надел неброский темный костюм и мягкую темную шляпу. Пуаро встретил меня доброй сияющей улыбкой.
  – Я вижу, вы хорошо подготовились к новой роли, – заметил он. – Ну что ж, думаю, до Уимблдона мы доберемся на метро.
  – А разве мы ничего не возьмем с собой? Должны же мы чем-то взломать дверь.
  – Мой дорогой Гастингс, Эркюль Пуаро не применяет таких грубых методов.
  Его ответ слегка охладил мой пыл, но разогрел любопытство.
  Ровно в полночь мы вошли в маленький частный садик на Буона-Виста. Дом Лэвингтона был темным и безмолвным. Обойдя здание, Пуаро решительно направился к одному из окон и, бесшумно подняв скользящую раму, предложил мне залезть внутрь.
  – Как вы узнали, что именно это окно открывается? – потрясенно прошептал я, поскольку его уверенные действия показались мне просто сверхъестественными.
  – Потому что именно на этом окне я сегодня утром отпилил задвижку.
  – Что?
  – Ну да, все очень просто. Я пришел сюда и показал фиктивную визитную карточку, добавив к ней одну из официальных визиток инспектора Джеппа. Я сказал, что пришел по рекомендации Скотленд-Ярда, чтобы установить новую систему защиты от ограблений, которую мистер Лэвингтон просил поставить на время его отсутствия. Экономка с радостью впустила меня. Оказалось, что в последнее время их дом уже дважды пытались ограбить, но ничего ценного не украли… Очевидно, наш маленький план не уникален, поскольку так же действовали и другие клиенты Лэвингтона. Я проверил все окна, сделал небольшие приготовления и с важным видом удалился, запретив слугам трогать окна до завтрашнего утра, чтобы не нарушить электрические контакты.
  – Право, Пуаро, вы великолепны.
  – Mon ami, это было проще простого. А теперь – за работу! Слуги спят на втором этаже, поэтому маловероятно, что мы потревожим их.
  – Я предполагаю, нам надо разыскать какой-то стенной сейф.
  – Сейф? Чепуха! Сейф тут совершенно ни при чем. Мистер Лэвингтон – изобретательный человек. Вот увидите, он наверняка изобрел гораздо более хитроумный тайник. Ведь любой похититель прежде всего кинется искать сейф.
  Итак, мы начали методично обыскивать дом. В течение нескольких часов мы тщательно обшаривали все комнаты, но наши поиски оказались напрасными. Я заметил, что на лице Пуаро стали появляться признаки усиливающегося раздражения.
  – Ah, sapristi, неужели Эркюль Пуаро потерпит поражение? Никогда! Надо успокоиться. Давайте подумаем. Поразмышляем. Надо же… enfin задействовать наши маленькие серые клеточки!
  Он немного помолчал, сосредоточенно нахмурив брови; и вдруг в его глазах загорелся хорошо знакомый мне зеленый огонек.
  – Какой же я был глупец! Кухня!
  – Тайник на кухне? – воскликнул я. – Нет, это невозможно. Там же слуги.
  – Точно. Именно так могли бы сказать девяносто девять человек из ста опрошенных! И по этой самой причине кухня является идеальным местом для тайника. Там полно всякой хозяйственной утвари. En avant, на кухню!
  Со скептическим видом я последовал за ним и наблюдал, как он изучал хлебницы, гремел кастрюлями и засовывал свою голову в газовую духовку. В итоге мне надоело это занятие, и я пошел обратно в кабинет. Мне представлялось несомненным, что там – и только там – мы сможем найти тайник. Еще раз проведя тщательные поиски, я заметил, что время уже четверть пятого, и решил вернуться на кухню, чтобы предупредить моего друга о надвигающемся рассвете.
  К моему крайнему изумлению, Пуаро стоял прямо в угольном ящике, что крайне пагубно сказалось на его светлом костюме. С гримасой отвращения он посмотрел в мою сторону.
  – Увы, мой друг, столь ужасный внешний вид противоречит всем моим инстинктам, но что остается делать?
  – Неужели вы думаете, что Лэвингтон мог устроить тайник на дне угольного ящика?
  – Если бы вы пошире раскрыли глаза, то, может, и увидели бы, что уголь меня совершенно не интересует.
  Тогда я увидел, что на стеллаже за угольным ящиком сложены дрова. Пуаро ловко скидывал вниз полено за поленом. Вдруг он издал тихое восклицание:
  – Дайте нож, Гастингс!
  Я протянул ему нож. Похоже, он собирался разрезать дерево, и вдруг полено раскололось надвое. Внутри аккуратно распиленного пополам полена обнаружилась небольшая полость. И из этой полости Пуаро извлек маленькую деревянную шкатулку китайской работы.
  – Браво! – воскликнул я, забыв об осторожности.
  – Спокойнее, Гастингс! Не стоит пока так орать. Надо убираться отсюда, пока не начало светать.
  Сунув шкатулку в карман, он легко спрыгнул с угольного ящика и с привычной тщательностью почистил щеткой свой костюм; мы выбрались из дома тем же путем, каким проникли в него, и быстро направились в сторону Лондона.
  – Ну надо же было выбрать такое странное место! – осуждающе воскликнул я. – Ведь любой мог попросту сжечь это полено.
  – В июле, Гастингс? К тому же оно лежало в нижнем ряду у самой стенки – весьма оригинальный тайничок. О, вот и такси! Итак, домой – ванна и освежающий сон.
  После треволнений этой ночи приятно было подольше поспать. Около часу дня я наконец вошел в нашу гостиную и с удивлением увидел, что открытая шкатулка уже стоит на столике, а Пуаро, вальяжно раскинувшись в кресле, читает извлеченное из нее письмо.
  Он ласково улыбнулся мне, отложив письмо в сторону.
  – Она была права, наша леди Миллисент. Герцог никогда не простил бы ей таких откровений! Мне еще не приходилось читать столь откровенного и сумасбродного объяснения в любви.
  – Право, Пуаро, – сказал я с легким отвращением, – по-моему, вам не следовало читать это письмо. Такого рода вещи просто недопустимы.
  – Они допустимы для Эркюля Пуаро, – невозмутимо ответил мой друг.
  – И еще я хотел вам заметить, – добавил я, – что использование визитной карточки Джеппа было, на мой взгляд, не вполне честной игрой.
  – Но я не пытался никого разыграть, Гастингс. Я расследовал преступление.
  Я пожал плечами, но спорить не стал.
  – Кто-то поднимается по лестнице, – сказал Пуаро. – Наверное, леди Миллисент.
  В комнату вошла наша белокурая клиентка. Ее лицо сразу же просияло, как только она увидела письмо и шкатулку, которые держал Пуаро.
  – О, месье Пуаро. Вы просто чудо! Как вам удалось достать его?
  – Несколько предосудительным способом, миледи. Но мистер Лэвингтон не станет обращаться в полицию. Итак, это ваше послание, не правда ли?
  Она мельком глянула на письмо.
  – Да. О, смогу ли я когда-нибудь по заслугам отблагодарить вас! Вы замечательный, замечательный человек. Где же вы обнаружили тайник?
  Пуаро рассказал ей.
  – Вы просто гениальны! – Она взяла шкатулку со стола. – Я сохраню ее в качестве памятного сувенира.
  – Я тешил себя надеждой, миледи, что вы позволите мне сохранить ее… также в качестве сувенира.
  – Я надеюсь, что в день моего венчания я смогу послать более дорогой памятный подарок. Уверяю вас, месье Пуаро, вы не сочтете меня неблагодарной.
  – Удовольствие оказать вам помощь не заменит никакой чек… поэтому позвольте мне сохранить эту маленькую шкатулку.
  – О нет, месье Пуаро, – со смехом воскликнула она, – я просто не в силах расстаться с ней.
  Она протянула руку, но Пуаро, опередив ее, накрыл шкатулку ладонью.
  – Я так не думаю. – Тон его изменился.
  – Что вы имеете в виду? – В ее голосе появились резкие тревожные нотки.
  – В любом случае позвольте мне извлечь из нее остальное содержимое. Вы заметили, что открыта пока только половина шкатулки, в верхней половине находилось компрометирующее письмо, а в нижней…
  Ловко нажав на что-то, он протянул вперед руку. На его ладони посверкивали четыре больших драгоценных камня и две крупные молочно-белые жемчужины.
  – Насколько я понимаю, эти драгоценности были украдены на днях из ювелирного магазина на Бонд-стрит, – тихо сказал Пуаро. – Инспектор Джепп поможет нам уточнить это.
  Тут, к моему крайнему изумлению, дверь в спальню Пуаро открылась, и к нам в гостиную вышел инспектор Джепп собственной персоной.
  – Я полагаю, вы давно с ним знакомы, – вежливо сказал Пуаро леди Миллисент.
  – О господи, попалась! – воскликнула леди Миллисент, ее манера поведения резко изменилась. – Вы просто дьявольски проворны! – Она взглянула на Пуаро с выражением почти благоговейного восхищения.
  – Итак, дорогая моя Герти, – сказал Джепп. – На сей раз дело проиграно, я полагаю. Я и не мечтал увидеть тебя так скоро! Мы задержали также и твоего приятеля, того джентльмена, который представился месье Пуаро как Лэвингтон. Мне только хотелось бы знать, кто же из вашей шайки на днях в Голландии пырнул ножом самого Лэвингтона, также известного как Крокер или Рид? Вы думали, что он увез добычу с собой, не так ли? А у него ничего не оказалось. Он здорово провел вас, спрятав ее в собственном доме. Вы послали за камушками двух своих парней, а потом решили привлечь к поискам месье Пуаро, и он на редкость удачно обнаружил их.
  – До чего же вы любите болтать, инспектор! – заметила бывшая леди Миллисент. – Не расточайте своего красноречия. Я готова отправиться с вами. Вы не можете отрицать, что мне удалась роль знатной дамы.
  – Ее выдала обувь, – мечтательно заметил Пуаро, когда я еще не пришел в себя от изумления. – У вас, англичан, насколько я мог заметить, есть определенные привычки, и в частности, леди, урожденная леди, никогда не наденет дешевую обувь. У нее может быть бедная или потрепанная одежда, но обувь всегда будет отличного качества. А вот у нашей леди Миллисент был дорогой наряд и дешевые туфли. Вряд ли вам, как и мне, доводилось видеть настоящую леди Миллисент – она очень редко бывает в Лондоне, и наша юная клиентка вполне могла бы обмануть нас, поскольку имела с ней определенное внешнее сходство. Как я уже сказал, первое подозрение у меня вызвали ее туфли, а потом ее история… и также ее вуаль… Все это было несколько мелодраматично, не правда ли? О китайской шкатулке с неким фальшивым, компрометирующим письмом в верхней части, должно быть, знала вся шайка, но распиленное полено было последней идеей покойного мистера Лэвингтона. Ах, Гастингс, я, например, надеюсь, что вы больше не будете обижать меня так, как вчера, сказав, что криминальные элементы не знают о моем существовании. Ма foi[115], вы видите, что они даже нанимают меня, когда им недостает собственных мозгов.
  
  
  Тайна «Звезды запада»
  Я стоял у окна в кабинете Пуаро и лениво поглядывал вниз, на улицу.
  – Странно, – вдруг вырвалось у меня, будто в ответ на собственные мысли.
  – Что странно, mon ami? – из глубины своего удобного кресла невозмутимо переспросил Пуаро.
  – Представьте себе, Пуаро, сейчас вон там, внизу, появилась очаровательная молодая дама. Шикарно, по последней моде, одета – модная шляпа, роскошные меха. Идет медленно, внимательно разглядывая номера домов вдоль улицы. Судя по всему, она даже не подозревает о том, что за ней следят четверо: трое мужчин и женщина средних лет. Ага, вот к ним присоединился и пятый – мальчишка-рассыльный, который указывает в ее сторону, отчаянно жестикулируя. Что за драма разыгрывается перед нашими глазами? Может, эта леди на самом деле воровка, а эти трое – детективы, рассчитывающие поймать ее с поличным? Или же наоборот – перед нами шайка негодяев, решивших напасть на невинную жертву? Хотелось бы знать, что думает по этому поводу знаменитый сыщик?
  – А знаменитый сыщик, mon ami, как всегда, предпочитает выбрать наиболее простой и верный способ решить эту загадку. Иначе говоря, встанет и посмотрит сам. – И мой друг присоединился ко мне у окна. Через мгновение до меня донесся его смешок. – Как всегда, вам мешает ваш неисправимый романтизм! Эта леди – миссис Мэри Марвелл, кинозвезда. А преследует ее не шайка кровожадных злодеев, а всего лишь кучка поклонников, узнавших ее в толпе. И, en passant, мой дорогой Гастингс, уверяю вас, ей это известно ничуть не хуже, чем мне!
  Я рассмеялся:
  – Так вот как все просто! Но в этом нет ни малейшей вашей заслуги, Пуаро. Признайтесь, вы просто ее узнали!
  – En vérité![116] Кстати, а сколько раз вам приходилось видеть на экране миссис Марвелл?
  Я задумался:
  – Ну… думаю, не меньше дюжины.
  – А мне всего лишь однажды! И тем не менее я ее узнал, а вы – нет!
  – Так ведь в жизни она выглядит совсем по-другому, – сделал я попытку оправдаться.
  – Черт возьми! Конечно, по-другому! – возмутился Пуаро. – А вы что же, рассчитывали, что она станет разгуливать по лондонским улицам в ковбойской шляпе на голове или босиком и в кудряшках, как ирландская пастушка?! Перестаньте забивать себе голову всякой ерундой! Вспомните-ка случай с той танцовщицей, Валери Сент-Клер!
  Слегка раздраженный, я пожал плечами.
  – Не стоит так расстраиваться, mon ami, – попытался утешить меня Пуаро, – не всем же дано быть такими, как Эркюль Пуаро. Уж кому это знать, как не мне!
  – Вы по-прежнему самый самовлюбленный человек из всех, кого я знаю! – невольно смеясь, вскричал я, одновременно и раздосадованный, и восхищенный.
  – Ну так что с того? Любой гений прекрасно знает себе цену, разве не так? И все окружающие тоже. И отдают ему должное. Если не ошибаюсь, к ним принадлежит и миссис Марвелл.
  – Что?!
  – Вне всякого сомнения! Кстати, она идет сюда!
  – Почему вы так решили?
  – Все очень просто. Эту улицу аристократической ведь не назовешь, правда, mon ami? Здесь нет ни приемной модного врача, ни модного дантиста! И модного магазина тоже нет! Зато здесь живет модный детектив! Да, да, мой друг, это правда – я вошел в моду! Последний крик моды! Только послушайте, о чем нынче разговаривают дамы. Вот одна из них шепчет другой: «Правда?! Вы потеряли свой золотой футляр для карандаша?! Но тогда обязательно обратитесь к тому маленькому бельгийцу! Он великолепен! Это все говорят! Он просто прелесть!» И они обращаются! Толпами, мой друг! И с самыми идиотскими проблемами!
  В приемной раздался звон колокольчика.
  – Что я вам говорил? Это миссис Марвелл.
  К немалой моей досаде, Пуаро, как обычно, оказался прав. Мгновение спустя прославленная американская кинозвезда появилась в его кабинете, и мы встали, чтобы приветствовать ее.
  Вне всякого сомнения, миссис Мэри Марвелл была в те дни одной из богинь киноэкрана. Вместе со своим мужем, тоже актером, Грегори Б. Рольфом, она приехала в Англию совсем недавно. Они поженились всего около года назад, в Штатах, и впервые пересекли океан. Встречали их восторженно. Буквально все готовы были сходить с ума по Мэри Марвелл – и по ее изумительным нарядам, роскошным мехам, редкостным драгоценностям, но более всего публику завораживал один уникальный бриллиант, который назывался, словно под стать хозяйке, «Звезда Запада». Об этом камне ходило немало легенд, правда и вымысел смешались воедино. Точно было известно лишь одно – что застрахован он был на огромную сумму в пятьдесят тысяч долларов.
  Все это с быстротой молнии промелькнуло в моей голове, пока я вместе с Пуаро почтительно здоровался с нашей клиенткой.
  Тоненькая и изящная, хрупкая, как танагрская статуэтка, она была прекрасна. Широко распахнутые наивные синие глаза делали ее похожей на ребенка.
  Пуаро галантно предложил ей стул. Она уселась и немедля приступила к делу.
  – Должно быть, вы сочтете меня глупой, мсье Пуаро, но прошлым вечером лорд Кроншо рассказывал мне, как вы были великолепны, когда раскрыли тайну гибели его племянника. И я тут же решила, что мне крайне необходимо посоветоваться с вами. Не исключено, что все это не стоит и выеденного яйца… просто глупый розыгрыш, во всяком случае, так считает Грегори, но я перепугана до смерти!
  Она смолкла, пытаясь перевести дыхание. Пуаро ободряюще улыбнулся:
  – Прошу вас, продолжайте, мадам. Видите ли, пока что я ничего не понимаю.
  – Все дело в этих письмах. – Открыв сумочку, Мэри Марвелл извлекла из нее три конверта и вручила их Пуаро.
  Мой друг с самым заинтересованным видом поднес их к глазам.
  – Дешевая бумага… имя и адрес напечатаны очень аккуратно. Давайте посмотрим, что там внутри. – Он извлек содержимое одного из конвертов.
  Сгорая от нетерпения, я подошел к нему и заглянул через плечо. В письме было всего несколько строк, напечатанных так же тщательно и аккуратно, как и адрес на конвертах. Там было сказано примерно следующее:
  «Большой бриллиант, левый глаз Бога, должен вернуться на то место, откуда пришел».
  Второе предупреждение составлено почти в тех же самых выражениях. Зато третье послание звучало куда более зловеще:
  «Вас предупреждали. Вы не послушались. Теперь бриллиант заберут у вас. В полнолуние оба бриллианта, и левый и правый глаз Бога, вернутся на свои места. Так предначертано свыше. Это знак судьбы».
  – Первое письмо я приняла просто за чью-то глупую шутку, – объяснила миссис Марвелл. – Когда же вскоре доставили второе, мне уже стало не по себе. Третье поступило только вчера, и вот тогда-то мне впервые пришло в голову, что дело это может оказаться гораздо серьезнее, чем представляется на первый взгляд.
  – Насколько я понимаю, все письма вы получили не по почте?
  – Да. Все их доставили… доставил… какой-то китаец. Вот это-то меня больше всего и напугало!
  – Почему?
  – Потому что именно в китайском квартале Сан-Франциско Грегори и купил мне этот бриллиант. Случилось это почти три года назад.
  – Вижу, мадам, вы верите в то, что ваш бриллиант и в самом деле является…
  – «Звездой Запада», – закончила вместо него Мэри Марвелл. – Так оно и есть. К тому же Грегори вдруг вспомнил, что с этим камнем была связана какая-то давняя история, но разузнать подробнее ему так и не удалось. Тот, кто продал ему камень, говорил он, казалось, был перепуган насмерть и думал только о том, как бы поскорее сбыть его с рук. Поэтому-то и запросил едва лишь десятую долю его настоящей цены. Грег преподнес бриллиант мне… Это был его свадебный подарок.
  Пуаро задумчиво кивнул:
  – Звучит словно романтическая легенда, не правда ли? И все же… кто знает? Прошу вас, дорогой Гастингс, передайте мне мой карманный календарь.
  Я выполнил его просьбу.
  – Так-так, – проворчал Пуаро, перелистывая страницы, – когда у нас полнолуние? А, в следующую пятницу, то есть через три дня. Eh bien, мадам, вы спрашивали у меня совета – я даю вам его. Может быть, вся эта история – не более чем чей-то глупый розыгрыш… но, может быть, и нет! Поэтому я предлагаю вам оставить ваш бриллиант до пятницы у меня. Здесь он будет в безопасности. А уже после этого мы сможем предпринять необходимые шаги.
  Легкое облачко пробежало по лицу актрисы.
  – Боюсь, это невозможно, – твердо возразила она.
  – Он ведь у вас с собой, не так ли? – Прищурившись, Пуаро не сводил с нее внимательных глаз.
  Поколебавшись немного, миссис Марвелл неохотно потянула за висевшую у нее на шее длинную цепочку, и что-то тяжелое скользнуло ей в ладонь. Потом подалась вперед и разжала кулак. На ладони у нее, в изящной оправе из платины, лежал огромный камень, сияющий загадочным светом, точно полночная звезда.
  Пуаро со свистом втянул в себя воздух.
  – Èpatant![117] – восхищенно пробормотал он. – Вы позволите, мадам? – Осторожно взяв бриллиант в руки, он принялся внимательно его разглядывать, потом с легким поклоном вернул хозяйке. – Великолепный камень – без единого изъяна! Ах, это поистине поразительно… И вы носите его с собой, просто так?
  – Нет, нет, на самом деле, мсье Пуаро, я очень осторожна. Обычно он заперт в моей шкатулочке с драгоценностями, которую я держу в сейфе отеля. Может, вы знаете, мы остановились в «Магнифисент». А сегодня я надела его просто для того, чтобы показать вам.
  – Вы ведь оставите его у меня, не так ли? Послушаетесь совета папы Пуаро?
  – Видите ли, мсье Пуаро, не все так просто. Дело в том, что в пятницу мы отправляемся в Ярдли-Чейз. Лорд и леди Ярдли пригласили нас погостить у них несколько дней.
  При этих словах в мозгу у меня вдруг что-то будто щелкнуло… какие-то неясные воспоминания всплыли в самых отдаленных уголках памяти. Сплетни… или… что это было? Несколько лет назад лорд и леди Ярдли побывали в Штатах, и стоустая молва моментально разнесла по свету весть о том, что его светлость славно повеселился там в компании некоторых весьма легкомысленных дам. Однако было и что-то еще… какие-то сплетни, связывавшие имя леди Ярдли с известным киноактером из Калифорнии. Тут меня осенило – ну конечно, это был не кто иной, как Грегори Б. Рольф!
  – Раскрою вам маленькую тайну, мсье Пуаро, – продолжала миссис Марвелл. – У нас с лордом Ярдли существует нечто вроде делового соглашения. Дело в том, что мы с Грегом ведем переговоры относительно нашего будущего фильма – есть возможность снять его прямо там, в родовом поместье.
  – В Ярдли-Чейз? – крайне заинтригованный, воскликнул я. – Ну и ну! Ведь это же одно из самых известных мест в Англии!
  Миссис Марвелл кивнула:
  – Да, мне кажется, кто-то говорил, что это самый настоящий старинный феодальный замок. Но его светлость намерен получить за это хороший куш. Поэтому-то пока нет полной уверенности, состоится ли сделка, но мы с Грегом всегда старались совместить приятное с полезным.
  – Но… прошу прощения за дерзость, мадам… неужели вы не можете отправиться в Ярдли-Чейз без своего бриллианта?
  Неприятный, угрюмый взгляд, которым наградила его Мэри Марвелл, состарил ее сразу на несколько лет. Ее детское очарование вмиг рассеялось как дым.
  – Нет. Я хочу, чтобы он был при мне.
  – Конечно, – на меня словно снизошло озарение, – коллекция великолепных драгоценностей лордов Ярдли широко известна. Вероятно, среди них есть и большой бриллиант?
  – Да, это так, – коротко ответила миссис Марвелл.
  – А, вот оно что! – едва слышно пробормотал Пуаро себе под нос, так что услышал его один я. И потом прибавил уже громче, в свойственной ему особой манере (сам Пуаро называет это психологической атакой, я же считаю, что это не более чем стремление поразить собеседника): – Тогда, вне всякого сомнения, вы уже знакомы с леди Ярдли? Или, может, она – знакомая вашего мужа?
  – Грегори встречался с ней три года назад, когда она была в Штатах, – коротко объяснила Мэри Марвелл, потом, поколебавшись немного, с некоторым вызовом спросила: – Вы читаете «Светские сплетни»?
  Мы с Пуаро со стыдом были вынуждены признаться, что, увы, никогда.
  – Я спрашиваю только потому, что на этой неделе в последнем номере появилась одна статья… посвященная самым известным драгоценностям. Что самое забавное… – Она внезапно замолчала на полуслове.
  Поднявшись, я направился к письменному столу, стоявшему в задней части кабинета, и скоро вернулся с указанной газетой. Миссис Марвелл, забрав ее у меня, поспешно отыскала статью и стала читать вслух:
  – «…Среди других известных бриллиантов особое место занимает «Звезда Востока», владельцем которого является семейство Ярдли. Предок нынешнего лорда Ярдли когда-то давно привез его из Китая. Говорят, что с этим камнем была связана некая таинственная легенда. По старинному преданию, когда-то он был правым глазом храмового божества. Другой бриллиант, точно такой же по форме и размерам, был его левым глазом. Предание гласит, что другой бриллиант был похищен примерно в то же самое время. «Один глаз попадет на Восток, другой – на Запад, пока не встретятся снова. И тогда оба они с торжеством вернутся к Богу». Конечно, все это – не более чем забавное совпадение, но дело в том, что в настоящее время действительно существует бриллиант, в точности соответствующий описанию. Он называется «Звезда Запада» и принадлежит знаменитой американской кинодиве миссис Мэри Марвелл. Небезынтересно было бы сравнить два этих великолепных бриллианта».
  – Потрясающе! – воскликнул Пуаро. – Вне всякого сомнения, выдумка чистейшей воды. – Он повернулся к Мэри Марвелл: – Стало быть, вы ничуть не боитесь, мадам? Вас не терзает предчувствие чего-то ужасного? Похоже, вы не суеверны, нет? А что, если, предположим, когда вы будете знакомить двух этих сиамских близнецов, вдруг… вдруг как из-под земли появится таинственный китаец и похитит их, чтобы увезти в Китай?
  Сказано это было в шутливой форме, но я почувствовал, что в глубине души мой друг говорит совершенно серьезно.
  – Нисколько не сомневаюсь, что бриллиант леди Ярдли, как бы велик он ни был, не мог бы сравниться с моим, – фыркнула миссис Марвелл, – но, как бы то ни было, я хочу взглянуть на него.
  Я так и не узнал, что хотел сказать Пуаро, потому что в эту самую минуту дверь распахнулась, и в комнату ворвался ошеломительно красивый мужчина. Весь он, от вьющихся черных волос до кончиков модных кожаных туфель, был прямо-таки героем романа, воплощением девичьих грез.
  – Я предупреждал, что зайду за тобой, Мэри, – сказал Грегори Рольф, – и вот я здесь! Ну и каково же мнение мсье Пуаро относительно нашей маленькой загадки? Чей-то нелепый розыгрыш, как я и думал?
  Пуаро улыбнулся рослому актеру. Рядом они производили довольно забавное впечатление.
  – Розыгрыш это или нет, – сухо ответил он, – но я посоветовал вашей супруге, мистер Рольф, не брать с собой в пятницу бриллиант в Ярдли-Чейз.
  – Вот тут я с вами совершенно согласен, сэр. И с самого начала так и сказал Мэри. Но поди ж ты! Она и слышать ничего не хочет! Моя жена – женщина до мозга костей. Держу пари, она просто не в силах смириться с мыслью, что кто-то другой может затмить ее по части побрякушек.
  – Что за глупости, Грегори! – резко одернула мужа Мэри Марвелл; гневный румянец залил ее щеки.
  Пуаро пожал плечами:
  – Мадам, вы хотели получить совет – я вам его дал. Больше я ничем не могу вам помочь.
  Он с поклоном проводил их обоих до дверей.
  – О-ля-ля! – промурлыкал он, вернувшись в кабинет. – Эти женщины – вечно с ними одни истории! Заботливый муж рвет волосы на голове – все напрасно. Однако тактичным его не назовешь. Отнюдь нет.
  Я поделился с ним своими воспоминаниями, и Пуаро энергично закивал:
  – Так я и думал. И все-таки во всем этом есть нечто странное… весьма странное и любопытное. С вашего разрешения, мой друг, я пойду подышу свежим воздухом. Прошу вас, дождитесь меня. Я ненадолго.
  Удобно устроившись в кресле, я задремал. Меня разбудил стук в дверь. Она распахнулась, и показалась голова нашей домохозяйки.
  – Еще одна леди к мсье Пуаро, сэр. Я сказала ей, что он вышел, но она заявила, что подождет, потому как, дескать, приехала издалека.
  – О, проводите ее сюда, миссис Мерчисон. Может, я смогу ей помочь.
  Через пару минут посетительница вошла в комнату. Я мгновенно узнал ее, и сердце у меня екнуло. Портреты леди Ярдли слишком часто мелькали на страницах светской хроники, чтобы она могла рассчитывать остаться неузнанной.
  – Прошу вас, садитесь, леди Ярдли. – Я придвинул ей стул. – Мой друг Пуаро вышел, но я точно знаю, что он скоро вернется.
  Поблагодарив, она села. Леди Ярдли была женщиной совсем другого типа, чем миссис Марвелл, – высокая, темноволосая. На гордом бледном лице выделялись лучистые глаза. Только чуть заметная складочка у губ говорила о том, что ее гложет какая-то тайная печаль.
  У меня вдруг возникло непреодолимое желание показать, на что я способен. А почему бы и нет? В присутствии Пуаро я, само собой разумеется, сразу терялся… часто бывал не на высоте. И все же я нисколько не сомневался, что и сам обладаю недюжинными способностями к дедуктивному методу. Повинуясь безотчетному импульсу, я сразу взял быка за рога.
  – Леди Ярдли, – начал я, – мне известно, зачем вы пришли сюда. Думаю, вы получили несколько писем угрожающего содержания, и все они касаются вашего бриллианта.
  Вне всякого сомнения, стрела попала в цель. Кровь сразу же отхлынула от ее лица, и оно стало пепельно-бледным. Рот испуганно приоткрылся.
  – Вы знаете? – выдохнула она. – Но откуда?
  Я улыбнулся:
  – Просто рассуждаю логически. Если миссис Марвелл тоже получала письма с подобными угрозами…
  – Миссис Марвелл? Так она была здесь?
  – Она только что ушла. Да, как я уже говорил, если она, как обладательница одного из двух огромных бриллиантов-близнецов, получила несколько угрожающих писем, вам, как владелице другого, скорее всего, также поступили такие же. Видите, как все просто? Стало быть, я прав? Вы тоже получали эти таинственные послания?
  Какое-то мгновение она колебалась, будто сомневаясь, может ли она довериться мне, потом молча склонила голову, и на губах ее мелькнула слабая улыбка.
  – Это правда, – призналась она наконец.
  – А ваши письма… тоже были доставлены китайцем?
  – Нет, они поступили по почте. Но, скажите мне, ради бога, неужели миссис Марвелл пришлось пройти через то же самое?
  Я рассказал ей обо всем, что случилось этим утром. Леди Ярдли слушала затаив дыхание.
  – Все сходится. Мои письма почти слово в слово повторяют те, что получила она. Да, верно, они пришли по почте, но… они пропитаны каким-то странным запахом… будто благовонные палочки… Это сразу навело меня на мысль о Востоке. Но что все это значит?
  Я покачал головой:
  – Это-то нам и предстоит выяснить. Скажите, письма у вас с собой? Может, удастся определить что-то по почтовому штемпелю.
  – К сожалению, я их уничтожила. Понимаете, в то время я воспринимала все это как чью-то дурную шутку. Неужели можно предположить, что шайка китайцев пытается похитить оба знаменитых бриллианта? Просто невероятно! В это невозможно поверить.
  Мы снова и снова перебирали все известные факты, но так и не смогли продвинуться ни на шаг в разгадке тайны. Наконец леди Ярдли поднялась:
  – Думаю, мне не стоит дальше ждать мсье Пуаро. Вы ему обо всем расскажете, хорошо? Большое вам спасибо, мистер…
  Она замялась, протягивая мне руку, и вопросительно глянула на меня.
  – Капитан Гастингс.
  – Ах да, конечно. Как это глупо с моей стороны! Вы ведь знакомый Кавендишей, да? Это Мэри Кавендиш и направила меня к мсье Пуаро.
  Когда мой друг вернулся домой, я имел удовольствие поведать ему о том, какой оборот приняли события во время его отсутствия. По тому резкому тону, с которым он задал мне несколько вопросов, я не мог не догадаться, что он досадует на то, что пропустил самое интересное. Почему-то у меня возникло подозрение, что мой старый друг просто ревновал. У него уже вошло в привычку добродушно подтрунивать над моей недогадливостью, так что сейчас, полагаю, он был слегка раздражен оттого, что не нашел к чему придраться. Втайне я был страшно горд собой, хотя и старался держать свои чувства при себе из страха еще больше расстроить Пуаро. К тому же, если не считать этой его маленькой слабости, в глубине души я всегда был нежно привязан к моему другу.
  – Bien, – бросил он наконец. На лице его застыло странное выражение. – Итак, события развиваются. Прошу вас, передайте мне Книгу пэров… Да, да, вон она, на самом верху книжной полки. – Он зашелестел страницами. – Ага, вот он: Ярдли, десятый виконт, сражался в Южной Африке… это не важно… женат в 1907 году на достопочт. Мод Стоппертон, четвертой дочери третьего барона Коттерила… хм, хм… имеет двух дочерей, рожд. 1908, 1910… Клубы… резиденции… это почти ничего нам не говорит… Ладно, завтра утром будем иметь честь познакомиться с этим милордом!
  – Что?
  – Да. Я послал ему телеграмму.
  – Но я считал, что вы, так сказать, умыли руки!
  – Я не собираюсь действовать в интересах миссис Марвелл, поскольку она отказалась последовать моему совету. То, что я задумал, я делаю ради самого себя – самого Эркюля Пуаро! А кроме того, я любопытен, мой друг.
  – И вы вот так просто пошли и дали телеграмму лорду Ярдли с просьбой приехать, чтобы удовлетворить ваше любопытство, Пуаро? Не думаю, что ему это понравится.
  – Au contraire, он будет чрезвычайно мне благодарен, тем более если я помогу ему сохранить его фамильный бриллиант.
  – Так вы и вправду верите, что его могут похитить? – с тревогой спросил я.
  – Более чем вероятно, – добродушно кивнул Пуаро. – Все факты указывают на это.
  – Но как…
  Одним мановением руки Пуаро остановил мои нетерпеливые вопросы.
  – Не сейчас, умоляю. Не стоит так переутомляться. И взгляните на Книгу пэров – как вы ее поставили?! Разве вы не видите, что самые большие книги стоят на верхней полке, под ними – книги поменьше и так далее. Только так и образуется порядок, метод, о чем я неоднократно говорил вам, Гастингс…
  – Да, да, разумеется, – поспешно согласился я и поставил упомянутый том на полагающееся ему место.
  
  Лорд Ярдли, к моему удивлению, оказался веселым, громкоголосым, с румяным лицом и настолько добродушным и обаятельным, что, проникшись к нему искренней симпатией, вы попросту переставали замечать, что его интеллект значительно уступает его очарованию.
  – Это что-то удивительное, мсье Пуаро… Сколько ни ломаю голову, ничего не могу понять. Похоже, кто-то посылает моей жене эти дурацкие письма, а теперь вот выясняется, что такие же получала и миссис Марвелл. Что все это значит, хотел бы я знать?
  Пуаро вручил ему экземпляр «Светских сплетен».
  – Во-первых, милорд, объясните мне такую вещь: насколько, по-вашему, эти факты соответствуют действительности?
  Пэр взял протянутую ему газету. По мере того как он читал, лицо его все больше багровело от бешенства.
  – Чушь собачья! – взорвался он. – Не было никакой романтической легенды, связанной с этим бриллиантом. Да и вообще, насколько я знаю, его вывезли не из Китая, а из Индии. При чем тут вообще Китай, можете мне объяснить?!
  – И однако камень этот известен как «Звезда Востока».
  – Ну так и что с того? – возмутился он.
  На губах Пуаро мелькнула тонкая улыбка, но он предпочел уклониться от ответа.
  – Прошу вас только об одном, милорд, – доверьтесь мне. Если вы не станете ничего от меня скрывать, будем надеяться, мне удастся предотвратить нависшую над вами беду.
  – Так вы думаете… вы считаете, что за этими бреднями действительно кто-то стоит?
  – Вы согласны слушаться меня?
  – Да, конечно, но я не понимаю…
  – Bien! Тогда позвольте я задам вам несколько вопросов. Меня интересует эта идея со съемками в Ярдли-Чейз. Скажите, существует ли уже некая договоренность между вами и мистером Рольфом?
  – Ах, так он вам уже рассказал? Нет, окончательно еще ничего не решено. – Было заметно, что он колеблется, лицо лорда Ярдли, и без того багровое, потемнело еще больше. – Ладно, будем говорить начистоту. Многие годы, мсье Пуаро, я вел себя как последний идиот… и теперь я по уши в долгах. Но я дал себе слово, что с этим будет покончено. К тому же я безумно люблю своих девочек. Вот я и решил привести дела в порядок, чтобы иметь возможность по-прежнему жить на старом месте. Грегори Рольф предлагает мне неплохие деньги… вполне достаточно, чтобы снова стать на ноги. Но сама затея мне не по душе. При одной мысли о том, что вся эта толпа примется шататься по Ярдли-Чейз… Но что поделать, возможно, у меня не останется другого выбора, кроме… – Он запнулся и умолк на полуслове.
  Пуаро бросил на него острый взгляд:
  – Иначе говоря, вам в голову пришла мысль о том, что возможен и другой вариант? Позвольте, я попробую угадать? Вы подумали о том, что можно продать «Звезду Востока»?
  Лорд Ярдли неохотно кивнул:
  – Так оно и есть. Жаль, конечно. Камень передавался в нашей семье из поколения в поколение, но, к счастью, не является частью майората. Однако, скажу я вам, найти покупателя на такой бриллиант будет не так уж просто. Я слышал, что Хоффберг из Хэттон-Гарден поговаривал о том, что хочет приобрести нечто подобное, но… деньги нужны мне срочно, так что, если камень не удастся продать быстро, мне конец.
  – Позвольте еще только один вопрос: а леди Ярдли… какой вариант предпочитает она?
  – О, жена категорически против того, чтобы лишиться бриллианта. Вы же знаете, каковы женщины. Кино – это их бог, суета киношников ее не смущает.
  – Понимаю, – кивнул Пуаро. Он замолчал, видимо, целиком погрузившись в собственные мысли, потом вдруг, будто очнувшись, поспешно вскочил на ноги: – Вы возвращаетесь в Ярдли-Чейз немедленно? Хорошо! Никому ни слова… никому, вы понимаете меня? Ждите нас сегодня же вечером. Мы приедем после пяти.
  – Согласен, но…
  – Советую делать, как я говорю.
  Совершенно сбитый с толку, ошеломленный пэр вышел из комнаты.
  
  Было уже полшестого, когда мы с Пуаро приехали в Ярдли-Чейз. Преисполненный чувства собственного достоинства дворецкий провел нас в залу, обшитую старинными деревянными панелями. В камине ярко пылали огромные поленья. Нашим взорам представилось очаровательное зрелище: леди Ярдли и две ее дочери. Темноволосая голова матери горделиво возвышалась над двумя прелестными белокурыми головками. Стоя у камина, лорд Ярдли с улыбкой наблюдал за ними.
  – Мсье Пуаро и капитан Гастингс, – провозгласил дворецкий.
  При этих словах леди Ярдли резко вскинула голову. Сам лорд Ярдли, растерянно заглядывая в глаза Пуаро, неуверенно шагнул нам навстречу. Но маленький бельгиец оказался на высоте:
  – Мои глубочайшие извинения! Я приехал по поводу расследования дела миссис Марвелл. Ведь она должна прибыть к вам в пятницу, не так ли? Именно поэтому я и решил явиться немного раньше – убедиться, что все в порядке и здесь ей ничего не угрожает. Ах да, я еще хотел узнать у леди Ярдли, не сохранились ли у нее случайно конверты от тех писем с угрозами, которые она получала.
  Леди Ярдли с сожалением покачала головой:
  – Боюсь, что нет. Конечно, это глупо… но, видите ли, мне и в голову не приходило принимать подобную ерунду всерьез.
  – Вы останетесь на ночь? – полюбопытствовал лорд Ярдли.
  – Ах, милорд, мне бы не хотелось причинять вам неудобства. Мы оставили вещи в гостинице.
  – Ничего страшного. – Лорд Ярдли явно почувствовал под ногами твердую почву. – Мы за ними пошлем. Нет, нет, уверяю вас, никакого беспокойства.
  Пуаро быстро позволил себя уговорить и, усевшись рядом с леди Ярдли, принялся знакомиться с детьми. Прошло совсем немного времени, как они уже стали друзьями. А еще через несколько минут все вместе весело играли на полу, причем умудрились втянуть в игру и меня.
  – Vous êtes bonne mère, – галантно склонившись к ее руке, сказал Пуаро, когда строгая бонна увела расшалившихся детей.
  Леди Ярдли поправила растрепавшиеся волосы.
  – Я их обожаю, – с легкой дрожью в голосе сказала она.
  – А они – вас, и я понимаю почему. – Пуаро снова поклонился.
  Прозвучал гонг к переодеванию, и мы поднялись каждый в свою комнату. В это время в залу с серебряным подносом в руках, на котором лежала телеграмма, вошел дворецкий. С поклоном он передал ее лорду Ярдли. Коротко извинившись, тот распечатал ее и поспешно пробежал глазами. По мере того как он читал, лицо его становилось все более жестким.
  С коротким возгласом он передал телеграмму жене. Потом покосился на моего друга:
  – Одну минутку, мсье Пуаро. Думаю, вам тоже следует об этом знать. Это от Хоффберга. Он пишет, что нашел покупателя на бриллиант… Какой-то американец завтра отправляется к себе в Штаты. Сегодня вечером от него приедет человек, чтобы оценить камень. Клянусь Богом, если сегодня все решится… – Горло у него перехватило от волнения, и он замолчал на полуслове.
  Леди Ярдли отвернулась. В руке у нее по-прежнему была телеграмма.
  – Надеюсь, тебе удастся продать его, Джордж, – едва слышно проговорила она. – Жаль… ведь он так долго принадлежал вашему роду. – Она немного помолчала, по-видимому надеясь, что он что-то скажет. Но лорд Ярдли молчал, и лицо ее потемнело. Леди Ярдли решительно пожала плечами: – Что ж, пойду переоденусь. Полагаю, мне следует постараться, чтобы «показать товар лицом»? – Повернувшись к Пуаро, она слегка поморщилась. – Это самое уродливое ожерелье, которое только можно себе представить! Джордж сто раз обещал отдать его переделать, да так и не собрался. – С этими словами она повернулась и вышла из комнаты.
  Через полчаса мы все трое в ожидании леди Ярдли собрались в просторной гостиной. Наступило время обеда. Прошло еще несколько минут.
  Вдруг послышался легкий шорох, и в дверном проеме, как картина в раме, возникла леди Ярдли – ошеломляюще красивая в своем сверкающем длинном белом платье. Положив руку на грудь, на которой сверкало ожерелье, она смотрела на нас.
  – Жертва перед вами! – весело воскликнула она. Ее веселость показалась мне наигранной. – Подождите, я сейчас включу люстру, и вы своими глазами увидите самое уродливое ожерелье в Англии.
  Выключатель был в коридоре как раз возле двери. Она протянула к нему руку, и тут произошло невероятное. Неожиданно, без всякого предупреждения, свет погас, дверь с шумом захлопнулась, и из-за нее послышался долгий душераздирающий женский крик.
  – Боже милостивый! – воскликнул лорд Ярдли. – Это же голос Мод! Что случилось?!
  Спотыкаясь в темноте, как слепые, и чуть не сталкиваясь лбами, мы гурьбой ринулись к двери. Прошло несколько минут, прежде чем мы смогли ее открыть. Что за ужасное зрелище представилось нашему взору! Леди Ярдли, лишившись чувств, лежала на мраморном полу, на ее белой шее в том месте, где только что ослепительно сверкали бриллианты, сейчас темнел багровый рубец.
  Мы кинулись к ней, содрогаясь от страха при мысли, что наша помощь опоздала, и в этот момент она открыла глаза.
  – Китаец, – превозмогая боль, прошептала она, – китаец… там, в боковую дверь…
  Лорд Ярдли с проклятием вскочил на ноги. Я последовал за ним. Сердце мое стучало, как молот. Снова проклятый китаец! Та боковая дверь, о которой говорила леди Ярдли, находилась за углом в самом конце коридора, не более чем в нескольких ярдах от того места, где разыгралась трагедия. Нам хватило нескольких секунд, чтобы добежать до нее. Из груди у меня вырвался крик. Там, прямо у порога, сверкающей нитью протянулось ожерелье – скорее всего вор, в панике удирая, попросту обронил его. И тут я снова вскрикнул. Рядом хрипло простонал лорд Ярдли. В самом центре ожерелья зияла большая дыра. «Звезда Востока» исчезла!
  – Теперь все ясно, – выдохнул я, – действовали не обычные воры. Бриллиант – вот за чем они охотились!
  – Но как им удалось проникнуть внутрь?
  – Через эту дверь.
  – Да ведь она всегда заперта!
  – Только не теперь. Взгляните сами. – С этими словами я толкнул дверь, и она легко открылась.
  Вдруг что-то на земле привлекло мое внимание. Наклонившись, я поднял с пола небольшой лоскуток – кусочек шелковой ткани. Вышивку, украшавшую его, спутать было невозможно – это был китайский шелк.
  – Видимо, в спешке зацепился за что-то, – объяснил я. – Пошли, надо торопиться. Он не мог далеко уйти.
  Увы, все наши усилия оказались тщетны. Вокруг было темно, как в преисподней. И, пользуясь этим, вор легко ускользнул от погони. В конце концов мы были вынуждены вернуться. Лорд Ярдли сразу же послал за полицией.
  Леди Ярдли, возле которой суетился Пуаро, разбиравшийся в подобных ситуациях лучше любой женщины, к этому времени уже достаточно пришла в себя, чтобы поведать нам подробности.
  – Я как раз собиралась включить большую люстру, – объяснила она, – когда тот человек вдруг бросился на меня из темноты. Схватившись за ожерелье, он дернул за него с такой силой, что я рухнула на землю. И в ту же секунду заметила, как он исчез за дверью. И все же… мне кажется, это был китаец. У него была коса и шелковая рубашка, украшенная вышивкой. – Вздрогнув, она замолчала.
  На пороге выросла внушительная фигура дворецкого. Склонившись к уху лорда Ярдли, он негромко прошептал:
  – Там посыльный от мистера Хоффберга, милорд. Он говорит, вы его ждете.
  – Боже милостивый! – Совершенно потрясенный, пэр застыл на месте. – Боюсь, я должен с ним поговорить. Нет, не здесь, Миллингс. Проводите его в библиотеку.
  Я отвел Пуаро в сторону:
  – Послушайте, дружище, не кажется ли вам, что будет лучше поскорее вернуться в Лондон?
  – Вы так считаете, Гастингс? А почему?
  – Ну… – я осторожно кашлянул, – все ведь сложилось на диво неудачно, как вам кажется? Я хочу сказать, вы взяли с лорда Ярдли обещание довериться вам, поклялись, что все закончится благополучно, – и вдруг бриллиант похищают у вас из-под самого носа!
  – Да, увы, это так, – уныло подтвердил Пуаро. – Что ж, надо признаться, этот случай вряд ли можно отнести к числу триумфов!
  Эта его манера толковать события чуть было не заставила меня улыбнуться, но я продолжал настаивать на своем.
  – Итак, раз уж вы (прошу прощения, дружище, если я вас обидел!) столь блистательно провалили дело, не кажется ли вам, что пришло время удалиться? Во всяком случае, для нас обоих сейчас это самый подходящий выход.
  – А обед?! Изысканный, великолепный обед, которым нас собирался угостить лорд Ярдли?
  – Господи, что еще за обед?! – раздраженно проворчал я.
  Пуаро в молитвенном ужасе воздел руки к небу:
  – Боже милостивый, что за страна! Относиться к гастрономическим изыскам с преступным равнодушием!
  – Есть еще одна причина, по которой нам следует как можно скорее вернуться в Лондон.
  – Что еще за причина?
  – Второй бриллиант, – напомнил я, понизив голос до шепота, – тот, что принадлежит миссис Марвелл.
  – Ну и что с ним?
  – Господи, да как же вы не понимаете?! – Такая недогадливость, столь необычная для Пуаро, вывела меня из себя. И куда подевался его всегдашний острый ум? – То, что сегодня случилось здесь, может повториться там.
  – Tiens![118] – отступив на шаг, воскликнул Пуаро. Взгляд его был полон неподдельного восхищения. – Ваша проницательность заслуживает всяческой похвалы, мой друг! Заметьте, сам я об этом не подумал! Но у нас, к счастью, еще много времени. Ведь полнолуние наступит только в пятницу.
  Я с сомнением покачал головой. Эта история с полнолунием не внушала мне особого доверия. Однако я заупрямился и уговорил-таки Пуаро – мы тут же уехали, оставив лорду Ярдли письмо с извинениями и объяснениями.
  Я считал, что нам следует немедленно отправиться в «Магнифисент» и дать знать миссис Марвелл о том, что произошло, но Пуаро решительно восстал против этого. В конце концов он убедил меня, что можно подождать до утра. Поспорив немного, я неохотно сдался.
  А утром вдруг, к моему изумлению, выяснилось, что у Пуаро пропало всякое желание выходить из дому. Признаюсь, я начал даже подозревать, что, допустив ошибку в самом начале, он потихоньку стал искать предлог, чтобы уклониться от этого дела вообще. Но в ответ на мои обвинения Пуаро с невероятным упрямством заявил, что все подробности происшествия в Ярдли-Чейз напечатаны во всех утренних газетах, и уж к этому времени чета Рольф знает о случившемся ровно столько же, сколько могла услышать от нас обоих. Как ни печально, но мне пришлось сдаться.
  Дальнейшие события только подтвердили самые худшие мои опасения. Около двух часов зазвонил телефон. Трубку взял Пуаро. Некоторое время он молча слушал. Потом, коротко бросив: «Хорошо, я буду», – повесил трубку и повернулся ко мне.
  – Итак, что вы об этом думаете, мой друг? – с пристыженным и в то же время ошарашенным видом спросил он. – Бриллиант миссис Марвелл похищен!
  – Что?! – вскочив на ноги, воскликнул я. – Что вы теперь скажете об этом пресловутом полнолунии?
  Пуаро сокрушенно развел руками.
  – Когда это случилось?
  – Я так понимаю, сегодня утром.
  Я уныло покачал головой:
  – Если бы вы только послушались меня! Теперь вы видите, что я был прав.
  – Похоже, что так, друг мой, – осторожно сказал Пуаро.
  И пока мы на всех парах неслись в такси к отелю «Магнифисент», я пытался сообразить, как все произошло.
  – Да, вся эта затея с полнолунием была неплохо задумана. Теперь я понимаю – им хотелось, чтобы мы ничего не опасались до самой пятницы. Тогда бы у них были развязаны руки. Жаль, что вы этого не поняли.
  – Ваша правда, – добродушно согласился Пуаро. Казалось, уныние его развеялось как дым, и всегдашняя беззаботность опять вернулась к нему. – Но ни один человек в мире не способен предусмотреть все!
  Мне внезапно стало его жаль. Ведь он так не любил проигрывать!
  – Не огорчайтесь, – примирительно сказал я. – В другой раз повезет.
  Стоило нам только переступить порог отеля, как нас сразу же провели в кабинет управляющего. Там же был и Грегори Рольф, и с ним – двое детективов из Скотленд-Ярда. За столом напротив сидел бледный как полотно клерк.
  Увидев нас, Рольф кивнул.
  – Мы тут стараемся разобраться, что к чему, – объяснил он. – Знаете, это просто невероятно! У этого человека железные нервы!
  Рассказ о том, как это случилось, занял всего несколько минут. Мистер Рольф вышел из отеля в 11.15. А в 11.30 в отеле появился человек, похожий на него как две капли воды, направился к столу клерка и потребовал шкатулку с драгоценностями, которая лежала в гостиничном сейфе. Получив ее, он небрежно расписался на квитанции и при этом беззаботно заметил, что подпись не совсем похожа, потому как он, дескать, ушиб руку, выходя из такси. Клерк улыбнулся в ответ, предупредительно заметив, что не видит особой разницы. Псевдо-Рольф расхохотался: «Ну, в таком случае не записывайте меня в грабители, ладно? – небрежно бросил он. – Я уже получил несколько угрожающих писем от каких-то китайцев. Забавно, не правда ли, если учесть, что и сам я немного смахиваю на китаезу – и все из-за разреза глаз».
  – Я посмотрел на него, – запинаясь, пробормотал клерк, – и тут же понял, что он имеет в виду. Глаза у него были приподняты к вискам, как у азиатов. Странно, никогда раньше этого не замечал.
  – Дьявольщина, приятель! – прогремел Грегори Рольф, нависая над испуганным человечком. – Я что, по-твоему, похож на косоглазого? Ну-ка, взгляни еще раз!
  Тот поднял на актера глаза, и челюсть у него отвалилась.
  – Нет, сэр, – пролепетал он, – нет, ничего подобного!
  И в самом деле, в ясных карих глазах, которые так открыто смотрели сейчас на нас, не было решительно ничего восточного. Детектив из Скотленд-Ярда деликатно кашлянул:
  – Старый трюк, сэр. Ох и хладнокровный же, негодяй! Понял, что глаза могут его выдать, поэтому решил взять быка за рога и рассеять все подозрения. Должно быть, крутился возле отеля, высматривал, пока вы выйдете, сэр, а потом выждал четверть часа и провернул все за минуты, когда вы уже были далеко.
  – А футляр с драгоценностями? – спросил я.
  – Валялся в коридоре отеля. Взяли только одну вещь – «Звезду Запада».
  Мы уставились друг на друга – вся эта история казалась какой-то чудовищно, гротескно неправдоподобной. Пуаро с живостью вскочил на ноги:
  – Боюсь, до сих пор от меня было не так уж много пользы, – с сожалением проговорил он. – Можно ли мне повидать мадам?
  – Боюсь, она до сих пор не пришла в себя, – мрачно объяснил Рольф.
  – Тогда можно вас на два слова, мсье?
  – Конечно.
  Через пару минут Пуаро вернулся.
  – Ну, друг мой, – бодро воскликнул он, – а теперь на почту. Мне надо отправить телеграмму.
  – Кому?
  – Лорду Ярдли. – Он остановил мои дальнейшие расспросы, взяв меня под руку. – Идемте, идемте, друг мой. Знаю, что вы думаете по поводу этого дела. Сам Пуаро совершил неожиданную ошибку. Уж вы на моем месте не оплошали бы! Пусть так. А теперь давайте на некоторое время забудем об этом печальном инциденте и спокойно пообедаем.
  Было уже около четырех, когда мы наконец вернулись в квартиру Пуаро. Какой-то мужчина, сидевший в кресле у окна, встал при нашем появлении. Это был лорд Ярдли. Его осунувшееся лицо без слов говорило о том, насколько он раздавлен случившимся.
  – Я получил вашу телеграмму и тотчас же приехал. Послушайте, я связался с Хоффбергом. Так вот, они и знать не знают о том человеке, который приезжал вчера в Ярдли-Чейз якобы по их поручению. И о телеграмме тоже. Вам не кажется, что…
  Пуаро порывисто сжал его руку:
  – Тысяча извинений! Это я послал телеграмму. И того человека нанял тоже я!
  – Вы?! Но для чего? Зачем? – запинаясь, пролепетал растерянный пэр.
  – Хотел обострить ситуацию, – коротко объяснил Пуаро.
  – Обострить?! О мой бог! – простонал лорд Ярдли.
  – И мне это удалось, – жизнерадостно заявил Пуаро. – А теперь, милорд, благодаря моей блестящей идее я имею удовольствие вернуть вам вот это! – И театральным жестом он протянул пэру на раскрытой ладони какой-то сверкающий предмет. Это был огромный бриллиант.
  – «Звезда Востока», – ахнул лорд Ярдли. – Но как же… Ничего не понимаю…
  – Неужели? – удивился Пуаро. – Впрочем, это не так уж важно. Поверьте, было совершенно необходимо, чтобы бриллиант украли. Я поклялся, что он вернется к вам, а не в моих привычках нарушать данное мной слово. А теперь вы должны позволить мне сохранить при себе эту маленькую тайну. Прошу вас передать уверения в моем нижайшем почтении леди Ярдли, и скажите, что для меня огромная честь вернуть ей этот камень. Прекрасная погода сегодня, не так ли? Всего доброго, милорд.
  Улыбаясь и непрерывно болтая, маленький бельгиец проводил совершенно сбитого с толку лорда Ярдли до дверей. Вернулся же он, довольно потирая руки.
  – Пуаро, – возопил я, – мне кажется, я сошел с ума!
  – Ну что вы, друг мой, просто у вас, как обычно, туман в голове.
  – Как вам удалось вернуть бриллиант?
  – Его любезно отдал мне мистер Рольф.
  – Рольф?!
  – Именно! Письма с угрозами, китаец, статья в «Светских сплетнях» – все это порождения изобретательного ума мистера Рольфа. Два огромных бриллианта, похожих как две капли воды… Бог мой, они никогда не существовали! Был только один бриллиант, друг мой! Много лет он находился в коллекции лордов Ярдли, но в течение последних трех лет им владел мистер Рольф. Нынче утром он украл бриллиант с помощью нехитрой уловки – умело подправив гримом форму глаз. Ах, надо непременно посмотреть его в кино – он настоящий артист!
  – Но для чего ему красть свой собственный бриллиант? – пораженный, спросил я.
  – Для того было много причин. Начнем с того, что леди Ярдли понемногу начинала терять терпение.
  – Леди Ярдли?!
  – Помните ее поездку в Калифорнию? Тогда она чувствовала себя очень одинокой. Супруг ее развлекался где-то на стороне. А мистер Рольф… что ж, он красив, обаятелен, а кроме того, ему присущ эдакий романтический флер. На самом же деле, между нами говоря, он весьма и весьма расчетлив, этот господин. Сначала он вскружил ей голову, а потом принялся шантажировать ее! Прошлым вечером я припер ее к стенке, и бедная леди во всем призналась. Клялась и божилась, что может упрекнуть себя разве что в излишней неосторожности, и, знаете, Гастингс, я ей верю. Но у Рольфа, вне всякого сомнения, сохранились ее письма, которые при желании можно было бы истолковать совсем иначе. Впереди маячила угроза скандального развода, вполне возможно, и разлуки с детьми, и бедняжка готова была сделать все, что он от нее потребует. Своих денег у нее нет и никогда не было. Поэтому ей поневоле пришлось отдать ему бриллиант и заменить его похожим стразом. Помните, меня еще поразило совпадение с датой появления на сцене «Звезды Запада»? Итак, все вроде бы улажено. И тут лорд Ярдли принимает решение уладить свои дела и остепениться. И в первую очередь он решает продать бриллиант. А это значит, что подмена будет обнаружена.
  Отбросив сомнения, леди Ярдли пишет письмо Рольфу, который как раз приехал в Англию. Он успокаивает ее, пообещав обо всем позаботиться… и готовится к двойному ограблению. Таким образом, ему удается утихомирить леди, которая в противном случае могла признаться во всем мужу – такой оборот событий, как вы понимаете, никак не устраивал нашего шантажиста. Ведь он рассчитывал получить пятьдесят тысяч страховки (ага, вы об этом забыли!), к тому же у него оставался бриллиант. И тут вмешался я! Приходит телеграмма с сообщением, что вечером в Ярдли-Чейз приедет эксперт по драгоценным камням. Леди Ярдли, как я это и предвидел, тут же имитирует ограбление. И кстати, проделывает это мастерски! Но Эркюля Пуаро не проведешь! Как же все происходит на самом деле? Леди гасит свет, колотит в дверь, затем срывает с шеи ожерелье и бросает его в коридор, а сама в это время вопит во весь голос! Конечно, к тому времени она уже позаботилась у себя в комнате извлечь поддельный бриллиант из оправы.
  – Позвольте, мы же своими глазами видели у нее на шее ожерелье! – запротестовал я.
  – Прошу прощения, друг мой. Помните, она придерживала его рукой? Ее ладонь закрывала то место, где прежде был бриллиант. А подбросить заранее в коридор кусочек вышитого шелка было просто детской игрой! И как только Рольф прочел об ограблении в газетах, он тут же разыграл свой собственный маленький спектакль.
  – А что вы ему сказали? – сгорая от любопытства, спросил я.
  – Сказал, что леди Ярдли во всем призналась мужу, что он поручил мне забрать у него камень и что если он не вернет его немедленно, то лорд Ярдли поднимет на ноги всю полицию. Ну, и еще кое-что, что пришло мне в голову. Поверьте, он был словно воск в моих руках!
  Я немного подумал.
  – По-моему, это немного несправедливо по отношению к миссис Марвелл. Она-то ведь лишилась бриллианта не по своей вине!
  
  – Подумаешь, – бессердечно заявил Пуаро, – зато получила великолепную рекламу, к тому же бесплатно. А это все, что ее волнует. Все они такие, актрисы! А вот другая… как они несхожи! Чудесная мать и к тому же восхитительная женщина!
  – Да, – неохотно согласился я, поскольку наши с Пуаро вкусы в отношении женщин никогда не совпадали. – Я так понимаю, все эти угрожающие письма леди Ярдли писал тот же Рольф?
  – Вовсе нет, – живо возразил Пуаро. – Она пришла ко мне по рекомендации Мэри Кавендиш… пришла за помощью, надеясь получить совет, как выйти из трудной ситуации. И тут из ваших уст услышала о Мэри Марвелл, которую считала своей соперницей. Узнав, что та побывала у нас, миледи моментально изменила планы, весьма ловко воспользовавшись теми сведениями, которые ей любезно предоставили вы, друг мой. Всего несколько осторожных вопросов – и мне стало ясно, что именно вы завели разговор о письмах, а вовсе не она! Вы ей предоставили великолепный шанс. И она им воспользовалась.
  – Я этому не верю! – задетый за живое, вскричал я.
  – Да, да, друг мой, это так. Жаль, что психология – не ваш конек. Она сказала вам, что сожгла письма? О-ля-ля, да никогда женщина не уничтожит письмо, если сможет обойтись без этого! Даже если этого требует простое благоразумие!
  – Все это чудесно, – проговорил я, потихоньку закипая, – но вы сделали из меня форменного осла! И дурачили меня от начала и до конца! Конечно, очень мило, что вы наконец соизволили все мне объяснить! Но даже моему долготерпению есть предел!
  – Вы были так горды собой, друг мой! И у меня просто не хватило мужества развеять ваши иллюзии.
  – Это нечестно! На этот раз, Пуаро, вы зашли слишком далеко!
  – Бог мой! Сколько шума из-за такой ерунды!
  – Нет, баста, я сыт по горло!
  Хлопнув дверью, я гордо удалился. Пуаро выставил меня полнейшим ничтожеством! Я решил, что хороший урок ему не повредит. Придется ему немного помучиться, прежде чем я прощу его. Надо же, благодаря ему я вел себя как тупой самоуверенный идиот!
  
  
  Убийство на поле для гольфа
  
  Глава 1
  Попутчица
  Вероятно, многие помнят известный анекдот о том, как молодой автор, желая сразить наповал пресыщенного редактора, которого ничем уже не проймешь, сразу взял быка за рога и начал свой роман словами: «Черт побери! – воскликнула герцогиня».
  Удивительное совпадение, но история, которая приключилась со мною, имеет очень похожее начало. Правда, юная леди, с уст которой сорвалось упомянутое мною энергическое выражение, явно не принадлежала к титулованным особам.
  Стояло самое начало июня. Закончив дела в Париже, я возвращался утренним поездом в Лондон, где мы с моим старым другом Эркюлем Пуаро, удалившимся от дел бельгийским сыщиком, снимали квартиру.
  Экспресс Париж – Кале[119] был на удивление пуст. В купе, кроме меня, находился всего один пассажир, которого я едва приметил краем глаза, озабоченно пересматривая свой багаж, наспех упакованный в гостинице. Но вот поезд тронулся, и тут мой попутчик, вернее, попутчица весьма решительно напомнила о своем присутствии. Вскочив с места, она опустила стекло и высунулась наружу, потом, со стуком водворив его на место, громко выпалила: «Черт подери!»
  Вообще-то по нынешним временам я несколько старомоден, считаю, например, что женщине не пристало расставаться с исконными женскими добродетелями. Терпеть не могу нынешних нервических молодых особ, которые только и знают, что дергаются под музыку джаз-банда, дымят, точно паровоз, и изъясняются так, что могут вогнать в краску торговок с Биллингсгейта[120].
  Я бросил не слишком приветливый взгляд на хорошенькую головку, лихо увенчанную маленькой красной шляпкой. Довольно дерзкая девица! Густые черные завитки скрывали уши. Вряд ли ей было больше семнадцати, несмотря на толстый слой пудры, покрывавшей ее лицо, и губы, накрашенные не просто ярко, а что называется вырви глаз.
  Нимало не смущаясь, она ответила на мой взгляд и скорчила презрительную гримаску.
  – Скажите на милость! Почтенный джентльмен, кажется, шокирован! – воскликнула она, адресуясь к воображаемой публике. – Прошу прощения! Дурной тон и всякое такое… но, ей-богу, я не виновата! Представляете, куда-то делась моя сестра, моя единственная сестра!
  – Вот как? – вежливо осведомился я. – Право, мне очень жаль!
  – Он нас осуждает, – заметила девушка. – Осуждает и меня, и мою сестру. И это уже совсем несправедливо, ведь он ее даже не видел.
  Я хотел было возразить ей, но она и рта не дала мне открыть:
  – Ни слова более! Никто меня не любит! Я удалюсь в пустыню и буду жить, акридами питаясь![121] О-о-о! О, горе мне, о, горе!
  Она спряталась за французским юмористическим журналом огромного формата. Но не прошло и минуты, как я заметил, что девушка поверх журнала украдкой кидает на меня любопытные взгляды. Как я ни крепился, мне не удалось сдержать улыбки. Тогда и она, отбросив журнал, разразилась веселым смехом.
  – Я так и думала – вы не такой зануда, каким показались мне вначале, – воскликнула она.
  Незнакомка смеялась так заразительно, что и я невольно тоже расхохотался, хотя словечко, которым она наградила меня, было не слишком лестно.
  – Ну вот! Мы и подружились! – объявила дерзкая девчонка. – Скажите, вы огорчены, что моя сестра…
  – Я безутешен!
  – Смотрите, какой добренький!
  – Однако позвольте мне закончить мою мысль. Я хотел сказать, хоть я и безутешен, надеюсь, я как-нибудь примирюсь с ее отсутствием, – заметил я, отвешивая легкий поклон.
  В ответ на мои слова эта абсолютно непредсказуемая особа нахмурилась и покачала головой.
  – Ну, хватит! Мне больше нравится, как вы изображаете благородное негодование. Не нашего, мол, круга. И тут вы совершенно правы, хотя имейте в виду, в наше время не так все просто. Не каждый отличит даму полусвета от герцогини. Ну вот, кажется, я снова шокировала вас! И откуда вы такой взялись, ну просто допотопный тип. А впрочем, мне это даже нравится. Я ведь могу поладить с каким-нибудь снобом и похлеще вас. Но вот кого терпеть не могу, так это нахалов! Они меня просто в бешенство приводят.
  Она решительно тряхнула головой.
  – Интересно, какая вы в бешенстве? – с улыбкой спросил я.
  – О, сущий черт! Могу натворить что угодно! Однажды чуть по физиономии не врезала одному типу. И поделом ему!
  – Пожалуйста, – взмолился я, – не впадайте в бешенство в моем присутствии.
  – Обещаю. Вообще-то вы мне с первого взгляда понравились. Правда, вид у вас был ужасно неприступный, никогда бы не подумала, что мы так славно разговоримся.
  – Вот и ошиблись. А теперь расскажите мне немного о себе.
  – Чего рассказывать? Я актриса. Нет, совсем не то, что вы думаете. Я с шести лет на арене – кувыркаюсь.
  – Прошу прощения, не понял, – сказал я озадаченно.
  – Вы что, не видели детей-акробатов?
  – Ах, вот оно что!
  – Родилась в Америке, но почти все время живу в Англии. Сейчас мы подготовили новое выступление…
  – Мы?
  – Ну да, мы с сестрой. Песни, танцы, репризы, ну и немного акробатики. Словом, совсем новый жанр, публику бьет наповал. Надеемся, сборы будут…
  Доверчиво подавшись ко мне, моя новая знакомая пустилась рассуждать о предмете, в котором я был совершенный профан. Однако неожиданно для самого себя я обнаружил, что девушка вызывает у меня все больший интерес. Меня забавляло в ней необычное сочетание ребячливости и женственности. Вопреки явному желанию казаться этакой опытной, искушенной особой, способной постоять за себя, в ней проглядывало детское простодушие и наивная решимость во что бы то ни стало преуспеть в своем деле.
  Тем временем мы миновали Амьен, который слишком живо напоминал мне о недавнем прошлом[122]. Моя спутница каким-то шестым чувством поняла, что творится в моей душе.
  – Войну вспоминаете, да?
  Я кивнул.
  – Участвовали в сражениях?
  – Еще как! Был ранен, ну а потом, после Соммы, меня демобилизовали. Теперь я что-то вроде личного секретаря у одного члена парламента.
  – Вот это да! Интересно, должно быть?
  – Ну, не сказал бы. Делать там решительно нечего. Мои обязанности отнимают у меня не более двух часов в день. Весьма нудная работа. Просто не знаю, что бы я делал, если бы не нашел занятие, которое меня очень увлекает.
  – Упаси господи! Неужто вы коллекционируете жуков?
  – Да нет, успокойтесь! Я снимаю квартиру с одним очень интересным человеком. Он бельгиец, бывший детектив. Сейчас в Лондоне занимается частным сыском, непревзойденный специалист в этом деле. Поистине, это самый удивительный человек, какого мне приходилось встречать. Он не раз распутывал такие дела, где полиция оказывалась совершенно бессильна.
  Моя хорошенькая спутница слушала, широко раскрыв глаза.
  – До чего же интересно, правда? Я просто обожаю преступления. Ни одного детективного фильма не пропускаю, а уж когда случаются убийства, меня не оторвешь от газет.
  – Слышали о деле в Стайлзе? – спросил я.
  – Постойте, там почтенная старушка, которую отравили? Где-то в Эссексе?
  Я кивнул.
  – Ну так вот, это первое крупное дело Пуаро. Если бы не он, убийцу ни за что бы не нашли. Да, здесь он показал себя непревзойденным профессионалом.
  Сев на любимого конька, я пустился вспоминать подробности этого запутанного дела, не преминув особенно ярко обрисовать его неожиданное и триумфальное завершение. Девушка слушала мой рассказ затаив дыхание. Мы были так поглощены разговором, что не заметили, как поезд прибыл в Кале.
  Я подозвал носильщиков, и мы спустились на платформу. Девушка протянула мне руку:
  – Прощайте, обещаю следить за своей речью.
  – Позвольте хотя бы проводить вас на пароход?
  – Нет, мне не на пароход. Подожду еще, может, моя сестра все же объявится. Но все равно спасибо.
  – Как, неужели мы никогда больше не увидимся! И вы не скажете мне даже вашего имени? – вскричал я, видя, что девушка уходит.
  Она оглянулась и, смеясь, бросила через плечо:
  – Сандрильона![123]
  Я и не подозревал в ту минуту, при каких обстоятельствах мне снова приведется встретиться с нею.
  
  Глава 2
  «Ради всего святого, приезжайте!»
  На следующее утро в пять минут десятого я вошел в нашу общую гостиную, где мы обычно завтракали. Мой друг Пуаро, отличавшийся необыкновенной пунктуальностью, как раз разбивал скорлупу второго яйца.
  Увидев меня, он просиял.
  – Надеюсь, хорошо спали? Пришли в себя от этой ужасной болтанки на море? Удивительно, вы сегодня явились к завтраку почти вовремя. Pardon, у вас галстук сбился. Позвольте, я поправлю.
  Кажется, я уже где-то описывал наружность Эркюля Пуаро. Начать с того, что он необыкновенно мал ростом – пять футов и четыре дюйма, яйцеобразная голова, обычно немного склоненная набок; глаза, в которых в минуты возбуждения мелькает зеленая искорка; жесткие, воинственно торчащие усы; величавый, исполненный гордого достоинства вид. Одет всегда с иголочки и выглядит весьма элегантно. Невероятный аккуратист. Во всем без исключения. Небрежно завязанный галстук, загнувшийся уголок воротничка или ничтожная пылинка на одежде причиняют ему невыносимые страдания, если только он лишен возможности немедленно и собственноручно навести должный порядок. Порядок и методичность – вот два идола, которым он поклоняется. Он всегда испытывал легкое презрение к вещественным уликам, таким, скажем, как следы или пепел от сигареты, утверждая, что сами по себе они ни в коей мере не могут помочь расследованию. Постукивая по своей яйцеобразной голове, он, бывало, говорил с забавным самодовольством: «Настоящая работа совершается здесь, внутри, серыми клеточками. Никогда не забывайте о серых клеточках, mon ami[124]».
  Я подсел к столу и небрежно заметил в ответ, что назвать «ужасным» короткое, не более часа, морское путешествие из Кале в Дувр[125], пожалуй, было бы с моей стороны сильным преувеличением.
  – А что почта, нет ли чего-нибудь занятного? – осведомился я.
  Пуаро разочарованно покачал головой.
  – Правда, писем я еще не читал, да и то сказать, что может быть интересного в наши дни? Великие преступления, разгадка которых требует безупречно организованной работы ума, где они?
  И он поник головой с таким унылым видом, что я невольно расхохотался.
  – Не падайте духом, Пуаро, удача еще улыбнется вам. Прочтите письма – как знать, вдруг какое-нибудь занятное дело замаячит на горизонте?
  Пуаро улыбнулся и, взяв маленький изящный нож для разрезания бумаг, которым неизменно пользовался, вскрыл несколько конвертов, лежавших подле его тарелки.
  – Счет. Еще один. Кажется, к старости я становлюсь мотом. А! Послание от Джеппа.
  – Да? – Я навострил уши.
  Инспектор Джепп из Скотленд-Ярда уже не раз подкидывал нам интересные дела.
  – Всего лишь благодарность (в его обычной манере) за то, что я немного помог ему в деле Эберистуайта – указал верное направление расследования. Рад, что мог быть полезен ему.
  Пуаро неторопливо продолжал просматривать корреспонденцию.
  – Предлагают прочесть лекцию местным бойскаутам[126]. Графиня Форфэнок будет весьма признательна, если я навещу ее, предварительно позвонив по телефону. Наверняка опять болонка пропала! Так, а вот и последнее. Ого!..
  Я вскинул глаза, сразу уловив перемену в его голосе. Пуаро внимательно вчитывался в письмо. Минуту спустя он протянул листок мне.
  – Что-то не совсем обычное, mon ami. Прочтите сами.
  Письмо было написано на бумаге иностранного образца отчетливым, характерным почерком:
  Вилла «Женевьева»,
  Мерлинвиль-сюр-Мер,
  Франция
  Дорогой сэр, крайне нуждаясь в помощи детектива, я по причинам, которые объясню вам позже, не желаю прибегать к услугам полиции. Будучи много наслышан о ваших недюжинных способностях и крайней осмотрительности, уверен, что могу положиться на вашу сдержанность. Не решаясь доверить все обстоятельства моего дела бумаге, могу сообщить лишь, что некие секретные сведения, которыми я располагаю, заставляют меня ежечасно опасаться за свою жизнь. Убежден, что неминуемая беда нависла надо мною, и потому умоляю вас не медлить. В Кале вас будет ждать автомобиль, прошу только телеграфировать время прибытия. Буду чрезвычайно обязан, если вы сможете оставить дела, которыми сейчас занимаетесь, и целиком посвятить себя моим интересам. Готов выплатить вам необходимую компенсацию. Вероятно, я буду нуждаться в вашей помощи довольно длительное время, ибо может случиться, что вам придется поехать в Сантьяго, где я в свое время провел несколько лет. Предоставляю вам самому назвать сумму вознаграждения, с которой я заранее согласен.
  Еще раз заверяю вас, что дело не терпит отлагательств.
  С совершенным почтением
  П.Т. Рено.
  Внизу, под подписью, видно наспех, нацарапали приписку, которую с трудом можно было разобрать: «Ради всего святого, приезжайте!»
  Я вернул письмо Пуаро, чувствуя, как сердце забилось у меня в груди.
  – Ну, наконец-то! – воскликнул я. – Безусловно, это что-то из ряда вон выходящее.
  – Возможно, – сказал Пуаро в раздумье.
  – Вы, конечно, поедете, – продолжал я.
  Пуаро кивнул. Он сидел, целиком уйдя в свои мысли, потом, видно приняв решение, бросил взгляд на часы. Лицо его было чрезвычайно серьезно.
  – Итак, мой друг, не будем терять времени. Впрочем, экспресс «Континенталь» отправляется от вокзала Виктория[127] в одиннадцать часов, так что можно не волноваться. Минут десять мы еще можем поговорить. Вы ведь поедете со мной, n'est-ce pas?[128]
  – Да, но…
  – Вы же говорили, что в ближайшие полмесяца не понадобитесь вашему шефу.
  – Да, верно. Но этот мосье Рено ясно дал понять, что его дело чрезвычайно конфиденциально.
  – Не тревожьтесь. С мосье Рено я все улажу. Кстати, это имя мне как будто знакомо.
  – Есть, например, известный южноамериканский миллионер Рено. Может быть, это он и есть?
  – Без сомнения. Тогда понятно, почему он упоминает Сантьяго. Сантьяго – в Чили, а Чили – в Южной Америке! О! Вот мы все и выяснили! А вы обратили внимание на постскриптум? Вам он не показался странным?
  Я задумался.
  – Видимо, когда мосье Рено писал письмо, он еще владел собою, а последние четыре слова черкнул в порыве отчаяния.
  В ответ Пуаро решительно покачал головой.
  – Ошибаетесь, мой друг. Разве вы не видите, что письмо написано яркими, черными чернилами, а постскриптум – совсем бледными?
  – Ну и что же? – спросил я озадаченно.
  – Mon Dieu[129], mon ami, напрягите же свои серые клеточки! Разве не понятно? Мосье Рено написал письмо. Не промокнув чернила, он внимательно перечитал его. Потом, отнюдь не в порыве отчаяния, а совершенно обдуманно он приписал эти последние слова и только тут промокнул письмо.
  – Зачем?
  – Parbleu! Да чтобы они произвели на меня такое же сильное впечатление, как на вас.
  – Вот как?
  – Mais oui[130]. Он хочет заручиться моим согласием. Он перечел письмо и остался недоволен. Решил, что получилось недостаточно убедительно.
  Пуаро помолчал, потом вкрадчиво заговорил, и глаза его сверкнули зеленым огнем, который неизменно указывал, что мой друг охвачен азартом:
  – Итак, mon ami, именно потому, что постскриптум сделан не в порыве отчаяния, а спокойно и хладнокровно, мосье Рено крайне необходимо мое присутствие и мы должны отправиться в путь немедленно.
  – Мерлинвиль, – пробормотал я задумчиво. – Сдается мне, я что-то слышал о нем.
  Пуаро кивнул.
  – Да, это небольшой, но модный курорт где-то между Булонью[131] и Кале. Вероятно, у мосье Рено есть дом в Англии?
  – Да, помнится, в Ратленд-Гейте. И большое поместье где-то в Хартфордшире[132]. Но вообще-то я мало что знаю о нем, он ведь не общественный деятель. Думаю, что он ворочает в Сити[133] крупными делами, связанными с Южной Америкой, и что бывает в Чили и Аргентине.
  – Ну да ладно, все это мы сможем узнать у него самого. Что ж, давайте собираться в дорогу – упакуем самое необходимое и закажем такси до вокзала Виктория.
  В одиннадцать часов мы уже отбыли в Дувр. Перед отходом поезда Пуаро отправил мосье Рено телеграмму, в которой уведомлял о времени нашего прибытия в Кале.
  На пароходе я счел за лучшее не нарушать уединение моего друга. Погода стояла великолепная, и море было спокойное, точно пресловутая тихая заводь, поэтому, когда мы сходили с парохода в Кале, я ничуть не удивился, увидев улыбку на лице Пуаро. Однако тут нас ждало разочарование – нас не встречали, и обещанного автомобиля не было, правда, Пуаро предположил, что телеграмму просто еще не успели получить.
  – Ничего, наймем автомобиль, – бодро заявил он.
  Не прошло и нескольких минут, как мы уже тряслись в самой старой и дребезжащей колымаге, какую только можно себе вообразить, по направлению к Мерлинвилю.
  Я чувствовал необычайный подъем, между тем как Пуаро поглядывал на меня довольно сурово.
  – Ваша веселость не к добру, Гастингс. «Фей»[134], как говорят шотландцы.
  – Какая чепуха! Вы, стало быть, не разделяете мои чувства?
  – Нисколько. Напротив, я испытываю страх.
  – Страх?
  – Да. У меня дурные предчувствия. Боюсь, je ne sais quoi[135].
  Пуаро так мрачно изрек это, что я невольно поддался его настроению.
  – У меня такое ощущение, – медленно проговорил он, – что нам предстоит серьезное дело, запутанное и опасное. Во всяком случае, разобраться будет нелегко.
  Я хотел было порасспросить его, но тут мы как раз въехали в Мерлинвиль, который и впрямь оказался небольшим курортным городишком, и притормозили, чтобы разузнать дорогу к вилле «Женевьева».
  – Все время прямо, мосье, через весь город. Вилла «Женевьева» примерно в полумиле от него. Вы ее сразу увидите. Большая вилла, смотрит на море.
  Поблагодарив прохожего, мы пустились в путь, и вот город уже позади. У развилки нам снова пришлось остановиться. По дороге плелся крестьянин, и мы стали ждать, пока он приблизится, чтобы узнать, куда нам свернуть. У самой дороги, правда, стояла небольшая вилла, но она была столь ветха и неказиста, что ее никак нельзя было принять за виллу «Женевьева». Пока мы ждали, калитка маленькой виллы отворилась, и на дорогу вышла девушка.
  Тем временем крестьянин поравнялся с нами, и шофер высунулся в окошко, чтобы расспросить его.
  – Вилла «Женевьева»? Направо, мосье, тут рукой подать. Да вы сразу увидите ее за поворотом.
  Шофер поблагодарил его, и мы двинулись дальше. А я не мог глаз оторвать от девушки. Она стояла, держась рукой за калитку, и смотрела нам вслед. Девушка была так хороша, что ее всякий бы заметил, не говоря уж обо мне, искреннем поклоннике женской красоты. Очень высокая, сложена, как юная богиня, непокрытая золотистая головка сверкает в солнечных лучах – готов поклясться, это было самое прелестное создание, какое мне доводилось видеть в своей жизни. Я чуть не свернул шею, оглядываясь на нее, пока наша колымага тряслась по ухабистой дороге.
  – Боже мой, Пуаро! – вскричал я. – Вы видели эту юную богиню?
  Пуаро поднял брови.
  – Ça commence![136] – пробормотал он. – Вы уже успели высмотреть богиню!
  – Но, черт возьми, разве она не богиня?
  – Не знаю, не заметил.
  – Но вы же ее видели!
  – Mon ami, редко случается, когда два разных человека видят одно и то же. Вы, например, увидели богиню, а я… – Он помедлил.
  – Что?
  – А я увидел девушку с тревожным взглядом, – мрачно закончил Пуаро.
  Тут как раз мы подъехали к высоким зеленым воротам и оба издали возглас удивления: полицейский весьма внушительного вида поднял руку, преградив нам путь:
  – Сюда нельзя, мосье.
  – Нам необходимо видеть мосье Рено! – вскричал я. – Он ждет нас. Это ведь его вилла, да?
  – Да, но…
  Пуаро подался вперед.
  – Но что?
  – Мосье Рено убит сегодня утром.
  
  
  Глава 3
  Вилла «Женевьева»
  Я и глазом не успел моргнуть, как Пуаро уже выскочил из автомобиля. Глаза его возбужденно сверкали.
  – Что? Вы говорите, убит? Когда? Каким образом?
  Полицейский важно выпрямился.
  – На вопросы отвечать не положено, мосье.
  – Понятно. – Пуаро на минуту задумался. – Комиссар полиции, я полагаю, здесь?
  – Да, мосье.
  Пуаро, достав свою визитную карточку, набросал на ней несколько слов.
  – Voilà![137] Пожалуйста, немедленно передайте это комиссару.
  Полицейский взял карточку и, обернувшись назад, свистнул. Тут же подошел еще один полицейский, которому и была вручена записка. Через несколько минут плотный коротышка с огромными усами торопливо вышел из ворот. Полицейский, взяв под козырек, отошел в сторону.
  – Мой дорогой мосье Пуаро! – вскричал незнакомец. – Счастлив видеть вас. Вы как нельзя более кстати.
  Пуаро просиял.
  – Мосье Бекс! Как я рад! Это мой друг капитан Гастингс, англичанин, – представил он меня. – А это мосье Люсьен Бекс.
  Мы церемонно раскланялись, и мосье Бекс снова обратился к Пуаро:
  – Mon vieux[138], ведь мы виделись в последний раз в девятьсот девятом, в Остенде[139]. Вам что-нибудь известно о мосье Рено?
  – Думаю, не смогу сообщить вам ничего полезного. Вы знаете, что меня сюда вызвали?
  – Нет. Кто вас вызвал?
  – Мосье Рено. Видимо, он догадывался, что кто-то покушается на его жизнь. К несчастью, он обратился ко мне слишком поздно.
  – Sacre tonnerre[140], – воскликнул Бекс. – Значит, он знал, что его хотят убить! Это совершенно меняет дело! Однако давайте войдем в дом.
  Он распахнул ворота, и мы направились к дому. Мосье Бекс продолжал:
  – Надо немедленно сообщить об этом следователю мосье Отэ. Он только что закончил осмотр места преступления и приступает к опросу свидетелей.
  – Когда было совершено преступление? – спросил Пуаро.
  – Тело нашли сегодня утром около девяти часов. Из слов мадам Рено и медицинского заключения следует, что смерть наступила, вероятно, около двух часов ночи. Прошу вас, входите.
  Мы поднялись по ступеням, ведущим к парадной двери. В холле сидел еще один полицейский. Увидев комиссара, он встал.
  – Где мосье Отэ? – спросил его Бекс.
  – В гостиной, мосье.
  Мосье Бекс отворил левую дверь, и мы вошли. Мосье Отэ и его помощник сидели, склонившись у большого круглого стола. Когда мы вошли, они подняли головы и взглянули на нас. Комиссар представил нас и объяснил, как мы здесь оказались.
  Следователь мосье Отэ был высок, сухопар, с пронзительным взглядом темных глаз и аккуратно подстриженной седой бородкой, которую имел обыкновение слегка поглаживать во время беседы. У камина стоял пожилой, немного сутулый человек, которого нам представили как доктора Дюрана.
  – Поразительно, – сказал мосье Отэ, выслушав рассказ комиссара. – Письмо у вас с собой, мосье?
  Пуаро протянул ему письмо, и следователь погрузился в чтение.
  – Хм! Он пишет о какой-то тайне. Досадно, что он ничего не объяснил. Мы весьма обязаны вам, мосье Пуаро. Надеюсь, вы окажете нам честь и поможете расследовать это дело, если, конечно, у вас нет более неотложных дел в Лондоне.
  – Я намерен остаться здесь, господин следователь. К несчастью, я прибыл слишком поздно и не смог предотвратить смерть мосье Рено, однако почитаю своим долгом найти убийцу.
  В ответ следователь поклонился.
  – Это делает вам честь, мосье Пуаро. Мадам Рено, без сомнения, также пожелает воспользоваться вашими услугами. С минуты на минуту должен прибыть мосье Жиро из парижской Сюртэ[141]. Уверен, вы окажетесь полезны друг другу в этом расследовании. А пока, надеюсь, вы не откажетесь присутствовать при допросе свидетелей. Само собой, если вам потребуется какая-либо помощь, вы ее немедленно получите.
  – Благодарю, мосье. Вы ведь понимаете, что я пока в полном неведении. Мне абсолютно ничего не известно.
  Мосье Отэ подал знак комиссару, и тот начал рассказ:
  – Сегодня утром Франсуаза, старая служанка, спустившись в холл, чтобы заняться своей обычной работой, увидела, что парадная дверь приоткрыта. Она всполошилась – может, в доме побывали воры? – и бросилась в столовую. Убедившись, что серебро на месте, она успокоилась, решила, что хозяин, наверное, встал пораньше и вышел прогуляться.
  – Прошу прощения, мосье, у него была такая привычка?
  – Нет, но старуха Франсуаза, да и многие другие тоже, считает, что англичане все ненормальные и от них можно ожидать чего угодно. Горничная Леони, молодая девушка, войдя, как всегда, к своей госпоже, чтобы разбудить ее, в ужасе обнаружила, что мадам Рено связана и во рту у нее кляп. Почти в ту же минуту пришли с сообщением, что найдено уже остывшее тело мосье Рено, убитого ударом ножа в спину.
  – Где?
  – Где! Вот тут мы и сталкиваемся с самым загадочным обстоятельством этого дела. Мосье Рено лежал ничком возле вырытой могилы.
  – Что?
  – Да, возле свежевырытой могилы, в нескольких ярдах от живой изгороди, окружающей виллу.
  – И он был мертв… Когда же наступила смерть?
  На этот вопрос ответил доктор Дюран:
  – Я осмотрел тело сегодня утром, в десять часов. Смерть наступила, должно быть, не менее чем семь, а то и десять часов назад.
  – Гм! Значит, между полуночью и тремя часами ночи.
  – Совершенно верно. Судя по словам мадам Рено, это случилось после двух часов ночи, что еще более суживает временной интервал. Смерть, должно быть, была мгновенной. Версия самоубийства, естественно, отпадает.
  Пуаро кивнул, и комиссар снова заговорил:
  – Насмерть перепуганные служанки развязали мадам Рено. Она была ужасно слаба, почти без сознания от боли, которую причинили ей веревки. Как выяснилось, двое незнакомцев в масках ворвались в спальню, засунули ей в рот кляп и связали, а мосье Рено силой куда-то увели. Все это нам с ее слов передали слуги. Узнав о смерти мужа, мадам Рено испытала сильнейшее нервное потрясение. Доктор Дюран, прибыв на место происшествия, сразу дал ей успокоительное, и мы были лишены возможности допросить ее. Будем надеяться, что сон подкрепит ее, она придет в себя и сможет вынести такое тяжкое испытание, как допрос.
  Комиссар помолчал.
  – Кто еще живет в доме?
  – Старуха Франсуаза, экономка, она служила здесь еще у прежних владельцев виллы «Женевьева». Затем две молодые девушки – сестры Дениз и Леони Улар. Родители их, весьма почтенные люди, живут в Мерлинвиле, у них там дом. Кроме того, есть еще шофер, которого мосье Рено привез из Англии, но он сейчас в отпуске. Ну, и, наконец, сама мадам Рено и ее сын, мосье Жак Рено. Он в отъезде.
  Пуаро наклонил голову. Мосье Отэ громко позвал:
  – Маршо!
  Появился полицейский.
  – Позовите сюда Франсуазу.
  Полицейский взял под козырек и удалился, но тут же вернулся в сопровождении испуганной Франсуазы.
  – Ваше имя Франсуаза Аррише?
  – Да, мосье.
  – Давно ли вы служите на вилле «Женевьева»?
  – Одиннадцать лет, сначала у мадам виконтессы[142], а потом, когда она этой весной продала виллу, я согласилась остаться здесь и служу теперь господину английскому милорду. Кто бы мог подумать…
  Следователь перебил ее:
  – Конечно, конечно. А теперь, Франсуаза, скажите мне, кто обычно запирает на ночь парадную дверь?
  – Я, мосье. Всегда сама проверяю.
  – И вчера вечером тоже?
  – Да, я заперла ее, как обычно.
  – Вы уверены?
  – Клянусь всеми святыми, мосье.
  – В котором часу это было?
  – Как всегда, мосье, в половине одиннадцатого.
  – А где были все остальные в это время? Они что, уже легли спать?
  – Мадам уже ушла к себе, Дениз и Леони поднялись наверх со мною вместе, а мосье все еще сидел у себя в кабинете.
  – Значит, если кто-нибудь и мог отпереть дверь, так только сам мосье Рено?
  Франсуаза пожала своими широкими плечами.
  – Да разве стал бы он отпирать ее? Ведь, того и гляди, влезут воры или убийцы! Хорошенькое дело! Мосье не сумасшедший, чтобы отпирать дверь. Вот разве что когда он провожал даму…
  – Даму? Какую даму? – нетерпеливо перебил ее следователь.
  – Ну как какую? Даму, которая к нему приходила.
  – Значит, у него вчера была дама?
  – Ну да, мосье, и не только вчера, она часто приходила.
  – Кто она? Вы ее знаете?
  Франсуаза бросила на него хитрый взгляд.
  – Откуда мне знать? – буркнула она. – Ведь не я ее вчера впускала.
  – Ах так! – рявкнул следователь и стукнул кулаком по столу. – Шутить с полицией вздумали, да? Сию минуту назовите мне имя женщины, которая приходила к мосье Рено по вечерам!
  – Полиция… полиция, – проворчала Франсуаза. – Вот уж не думала, что придется иметь дело с полицией. Да ладно, знаю я, кто она. Это мадам Добрэй.
  Комиссар ахнул от неожиданности и даже подался вперед, всем своим видом выражая крайнее изумление.
  – Мадам Добрэй? Вилла «Маргерит», что тут рядом?
  – А я что говорю. Очень даже приятная дамочка.
  Старуха презрительно вскинула голову.
  – Мадам Добрэй, – бормотал комиссар. – Просто немыслимо!
  – Voilà, – проворчала Франсуаза. – Вот и говори вам после этого правду.
  – Да нет, что вы, – поспешил ее успокоить следователь. – Нас просто удивило ваше сообщение, вот и все. Мадам Добрэй и мосье Рено, они что же, э-э?.. – Тут он деликатно замялся. – А? Наверное, так и было?
  – Откуда мне знать? Впрочем, что ж тут удивительного? Мосье ведь был milord anglais – très riche[143], а мадам Добрэй, она еле концы с концами сводила, но très chie[144], хотя они с дочерью живут очень скромно. Но меня не проведешь, это женщина с прошлым! Теперь она, правда, уже в летах, но, ma foi[145], еще хоть куда! Сама не раз видела, как мужчины на нее заглядываются. А в последнее время она – все в городе это заметили – в расходах не стесняется, видно, денежки-то завелись. А ведь было время, каждую копейку считали.
  Франсуаза тряхнула головой с видом совершенной уверенности в своей правоте.
  Мосье Отэ в задумчивости поглаживал бородку.
  – А мадам Рено, – заговорил он наконец, – как она относилась к этой… дружбе?
  Франсуаза пожала плечами.
  – Она ведь всегда уж такая вежливая, такая обходительная… Говорят, она ничего и не подозревает. И все-таки сердце-то, оно ведь все чувствует, как вы думаете, мосье? День ото дня мадам все худеет да бледнеет у меня на глазах. Теперь уж она совсем не та, что месяц назад, когда они приехали сюда. Мосье тоже очень изменился. Точно его что-то мучило. И нервный стал – вот-вот сорвется. А чему тут удивляться – такие странные отношения… Ни выдержки, ни благоразумия. Одно слово – style anglais![146]
  Я от возмущения аж подпрыгнул на стуле, но следователь как ни в чем не бывало продолжал допрос, не удостоив внимания выпад Франсуазы.
  – Так вы говорите, мосье Рено сам проводил мадам Добрэй? Значит, она ушла?
  – Да, мосье. Я слышала, как они вышли из кабинета и подошли к парадной двери. Мосье пожелал ей доброй ночи и запер дверь.
  – В котором часу это было?
  – Минут двадцать пять одиннадцатого, мосье.
  – А когда мосье Рено пошел спать, вы не знаете?
  – Минут через десять после нас. Эта лестница такая скрипучая, всегда слышно, когда кто-нибудь поднимается или спускается.
  – Что же было потом? Ночью вы ничего не слышали?
  – Совсем ничего, мосье.
  – Кто из прислуги раньше всех спустился вниз утром?
  – Я, мосье. И сразу увидела распахнутую дверь.
  – А окна, они все были закрыты?
  – Да, мосье. Все было в порядке, ничего подозрительного.
  – Хорошо, Франсуаза, можете идти.
  Старуха зашаркала к дверям. На пороге она обернулась.
  – Скажу вам одну вещь, мосье. Эта мадам Добрэй скверная женщина! Да-да, мы, женщины, лучше знаем друг друга. Это недостойная особа, попомните мои слова.
  Покачивая головой с важным видом, Франсуаза удалилась.
  – Леони Улар, – вызвал следователь.
  Леони появилась на пороге, заливаясь слезами, чуть ли не в истерике. Но мосье Отэ оказался на высоте и весьма ловко справился с рыдающей девицей. Она только и твердила о том, как увидела связанную мадам с кляпом во рту, но зато уж живописала эту сцену с истинным драматизмом. Ночью же она, как и Франсуаза, ничего не слышала.
  Потом пришла очередь ее сестры Дениз, которая подтвердила, что хозяин, мосье Рено, разительно изменился в последнее время.
  – С каждым днем он становился все угрюмее, потерял аппетит. Всегда был в дурном настроении.
  У Дениз была своя версия преступления:
  – Тут и думать нечего, с ним расправилась мафия! Эти двое в масках, кто они, как вы думаете? Ужас что творится в мире!
  – Возможно, вы и правы, – невозмутимо заметил следователь. – А теперь скажите мне, милочка, это вы вчера открывали дверь мадам Добрэй?
  – Не вчера, мосье, а позавчера.
  – А как же Франсуаза сказала, что мадам Добрэй была здесь вчера?
  – Нет, мосье. Действительно, вчера мосье Рено посетила дама, но это была вовсе не мадам Добрэй.
  Удивленный следователь выспрашивал и так и этак, но Дениз твердо стояла на своем. Она прекрасно знает мадам Добрэй. Та дама, что приходила вчера, правда, тоже брюнетка, но ниже ростом и гораздо моложе. Переубедить девушку было невозможно.
  – Вам раньше приходилось видеть эту даму?
  – Нет, мосье, – сказала она и добавила неуверенно: – И еще, мне кажется, она англичанка.
  – Англичанка?
  – Да, мосье. Она спросила мосье Рено на очень хорошем французском, но акцент… пусть самый легкий, всегда выдает иностранцев. К тому же, когда они выходили из кабинета, они говорили по-английски.
  – И вы слышали, о чем они говорили? Я хочу сказать, вы поняли что-нибудь?
  – О, я хорошо говорю по-английски, – с гордостью ответила Дениз. – Правда, эта дама говорила слишком быстро, и я не ухватила смысла, но последние слова мосье Рено, которые он сказал, открывая дверь, я поняла.
  Девушка помолчала, потом старательно, с трудом выговаривая слова, произнесла по-английски:
  – Да-а… да-а… но, рати боога, идите сечас!
  – Да, да, но, ради бога, сейчас уходите! – повторил следователь.
  Он отпустил Дениз и, поразмыслив немного, снова вызвал Франсуазу. Он спросил ее, не могла ли она ошибиться, точно ли мадам Добрэй приходила вчера. И тут Франсуаза выказала удивительное упрямство. Вот именно что мадам Добрэй была здесь вчера. И сомневаться тут нечего, конечно, это была она. А Дениз просто-напросто выставляется тут перед вами, voilà tout![147] И про иностранную даму она все сама сочинила. Хочет показать, что тоже не лыком шита – английский знает! Наверное, мосье и вообще ничего не говорил по-английски, а если и говорил, это ничего не доказывает, ведь мадам Добрэй отлично болтает по-английски, а с мосье и мадам Рено она только по-английски и разговаривает.
  – А мосье Жак, сын мосье Рено, – он здесь часто бывает – так он вообще еле-еле говорит по-французски.
  Следователь не стал спорить с Франсуазой, он только поинтересовался шофером и узнал, что как раз вчера мосье Рено отпустил Мастерса. Вероятно, ему не понадобится автомобиль, сказал мосье, и шофер может взять отпуск.
  Тут я заметил, что Пуаро недоуменно нахмурился – лоб его над переносицей прорезала глубокая морщина.
  – В чем дело? – прошептал я.
  Он нетерпеливо тряхнул головой.
  – Прошу прощения, мосье Бекс, надо полагать, мосье Рено и сам умел водить автомобиль?
  Комиссар вопросительно посмотрел на Франсуазу, и она тотчас без колебаний ответила:
  – Нет, сам мосье не водил автомобиль.
  Пуаро еще больше нахмурился.
  – Объясните же мне, что вас так тревожит, – нетерпеливо попросил я.
  – Как вы не понимаете? Ведь в письме мосье Рено предлагал выслать автомобиль за мной в Кале.
  – Может быть, он хотел нанять автомобиль, – предположил я.
  – Возможно. Однако зачем нанимать, если у него есть собственный? И почему именно вчера он отправил шофера в отпуск, так неожиданно и поспешно? Может быть, он по какой-то причине нарочно хотел услать его отсюда до нашего приезда?
  
  
  Глава 4
  Письмо, подписанное «Белла»
  Франсуаза вышла из комнаты. Следователь задумчиво барабанил пальцами по столу.
  – Итак, мосье Бекс, – заговорил он наконец, – у нас имеются два взаимоисключающих показания. Кому мы должны больше верить – Франсуазе или Дениз?
  – Дениз, – решительно заявил комиссар. – Ведь именно она впустила незнакомку. Франсуаза стара и упряма, к тому же явно питает неприязнь к мадам Добрэй. И кроме того, ведь мы с вами знаем, что у Рено была связь с другой женщиной.
  – Tiens![148] – спохватился мосье Отэ. – Ведь мы совсем забыли сообщить мосье Пуаро вот об этом.
  Он принялся рыться в бумагах на столе, нашел среди них письмо и протянул моему другу.
  – Это письмо, мосье Пуаро, мы обнаружили в кармане плаща убитого.
  Пуаро развернул письмо. Оно было написано по-английски, странным, неустоявшимся почерком, бумага местами затерлась и смялась.
  «Мой бесценный!
  Отчего ты так долго не пишешь мне? Ведь ты все еще любишь меня, как прежде, да? Твои письма в последнее время стали совсем другие – холодные и чужие, а потом это долгое молчание. Ты меня пугаешь. Вдруг ты разлюбил меня! Нет, это невозможно, я просто глупая девчонка, вечно придумываю бог весть что! Но если ты и правда разлюбил меня, я не знаю, что сделаю – убью себя, наверное! Не могу жить без тебя! Порой мне кажется, что у тебя другая женщина. Если так, пусть она не попадается мне на глаза… и ты тоже! Я скорее убью тебя, но не дам ей завладеть тобой! Я так решила!
  Но что это, какой романтический бред я несу! Ты любишь меня, и я люблю тебя – да, люблю, люблю, люблю!
  Обожающая тебя Белла».
  Ни адреса, ни даты в письме не было. Пуаро с мрачным видом вернул его комиссару.
  – И вы полагаете, что?..
  Следователь только пожал плечами.
  – Вероятно, мосье Рено попал в сети к этой англичанке, Белле. Потом он приезжает сюда, встречает мадам Добрэй и затевает с ней интрижку. Он остывает к прежней возлюбленной, и она начинает что-то подозревать. В ее письме содержатся недвусмысленные угрозы. На первый взгляд дело кажется даже слишком простым. Ревность! Ведь мосье Рено убит ударом в спину, а это явно свидетельствует о том, что преступление совершила женщина, так ведь, мосье Пуаро?
  Пуаро кивнул.
  – Удар в спину – да… но вот могила! Это же такая тяжелая работа. Женщине просто не под силу, мосье. Тут поработал мужчина.
  – Да, да, вы совершенно правы. Как мы не подумали об этом! – пылко согласился комиссар.
  – Вот я и говорю, – продолжал мосье Отэ, – на первый взгляд дело совсем простое, но… эти двое в масках, письмо, которое вы получили от мосье Рено, – все это никак не укладывается в единую схему. Тут мы имеем дело с рядом обстоятельств, не имеющих никакой связи с известными нам фактами. Ну а письмо, посланное вам, мосье Пуаро… Допускаете вы, что оно как-то соотносится с этой самой Беллой и ее угрозами?
  Пуаро покачал головой.
  – Едва ли. Такой человек, как мосье Рено, который вел жизнь, полную приключений и опасностей, да не где-нибудь, а в Южной Америке, неужели он стал бы просить защитить его от женщины?
  Следователь с готовностью закивал головой.
  – Совершенно с вами согласен. Стало быть, объяснение этому письму нам следует искать…
  – В Сантьяго, – закончил фразу комиссар. – Я немедленно телеграфирую в полицию Сантьяго и запрошу все данные, так или иначе касающиеся мосье Рено: его любовные связи, деловые операции, друзья, враги, словом, все до мелочей. Думаю, это даст нам ключ к загадочному убийству.
  И комиссар оглядел нас, ища одобрения и поддержки.
  – Великолепно! – с чувством воскликнул Пуаро. – Скажите, а нет ли других писем от этой самой Беллы среди вещей мосье Рено?
  – Нет. Разумеется, первое, что мы сделали, – просмотрели документы в его кабинете, но ничего интересного не нашли. Видимо, он самым тщательным образом привел все в порядок. Единственное, что наводит на размышление, так это его странное завещание. Вот оно.
  Пуаро пробежал документ глазами.
  – Так. Тысячу фунтов наследует некий мистер Стонор. Кто он, кстати?
  – Это секретарь мосье Рено. Он живет в Англии, но раза два приезжал сюда.
  – Все остальное без всяких оговорок наследует его любимая жена Элоиза. Составлено довольно небрежно, но оформлено по всем правилам. Засвидетельствовано двумя служанками – Дениз и Франсуазой. Так всегда делают.
  Пуаро отдал завещание мосье Отэ.
  – Может быть, – начал Бекс, – вы не обратили внимания…
  – На дату? – спросил Пуаро, и глаза его озорно сверкнули. – Ну конечно же, обратил. Две недели назад. Возможно, именно тогда он впервые почувствовал, какая опасность ему грозит. Довольно часто состоятельные люди умирают, не оставив завещания, ибо не думают о том, что смерть может подстерегать их на каждом шагу. Однако делать преждевременные выводы – весьма опасно. Во всяком случае, из завещания мосье Рено следует, что он питал искреннюю любовь и расположение к своей жене. Несмотря на любовные интрижки.
  – Так-то оно так, – произнес мосье Отэ с сомнением в голосе, – но с сыном мосье Рено, похоже, обошелся несправедливо, ведь он поставил его в полную зависимость от матери. Если она снова выйдет замуж и ее муж будет иметь власть над нею, парень может не получить ни гроша из отцовских денег.
  – Людям вообще свойствен эгоцентризм. Мосье Рено, вероятно, вообразил, что его вдова уже никогда больше не выйдет замуж. Ну а что касается сына, возможно, это весьма разумная предосторожность – оставить деньги в руках матери. Сынки богачей – известные повесы.
  – Может быть, вы и правы. А теперь, мосье Пуаро, вы, конечно, хотели бы осмотреть место преступления. К сожалению, тело убрали, но, разумеется, были сделаны фотографии в разных ракурсах. Вам их принесут, как только они будут готовы.
  – Благодарю, мосье, вы очень любезны.
  Комиссар поднялся из-за стола:
  – Прошу вас следовать за мной, господа. – Он отворил дверь и отвесил церемонный поклон Пуаро, пропуская его вперед.
  Пуаро со свойственной ему галантностью отступил назад и поклонился комиссару.
  – Прошу вас, мосье.
  – Только после вас, мосье.
  Наконец им обоим все-таки удалось протолкнуться в холл.
  – А там, очевидно, его кабинет, hein?[149] – спросил вдруг Пуаро, кивнув на одну из дверей.
  – Да. Хотите осмотреть?
  Комиссар отворил дверь. Мы вошли.
  Комната, которую мосье Рено выбрал для себя, хоть и небольшая, была меблирована с большим вкусом и очень уютна. У окна письменный стол с многочисленными ящичками и отделениями для бумаг, камин, перед ним глубокие кожаные кресла и круглый стол с книгами и свежими журналами.
  Пуаро помедлил минуту, рассматривая комнату, потом подошел к креслам, провел рукой по спинкам, взял журнал со стола, осторожно провел пальцем по полке дубового буфета. Лицо его выразило совершенное удовлетворение.
  – Что, пыли нет? – спросил я лукаво.
  Он улыбнулся мне в ответ, оценив мое знание его маленьких слабостей.
  – Ни пылинки, mon ami! А жаль, на этот раз – жаль!
  Его острый ястребиный взгляд мигом облетел комнату.
  – А! – произнес он вдруг со вздохом облегчения. – Коврик перед камином завернулся! – С этими словами Пуаро нагнулся, чтобы расправить его.
  Внезапно у него вырвалось удивленное восклицание, и он быстро выпрямился. В руке у него был маленький обрывок розовой бумаги.
  – Что во Франции, что в Англии, – сказал он, – везде одно и то же – прислуга ленится выметать из-под ковров.
  Бекс взял у него из рук бумажку, а я подошел поближе, чтобы рассмотреть ее.
  – Догадываетесь, Гастингс, что это, а?
  Я озадаченно помотал головой, но характерный розовый цвет бумаги что-то мне напоминал.
  Оказалось, комиссар соображает быстрее меня.
  – Обрывок чека! – вскричал он.
  На клочке размером около двух квадратных дюймов чернилами было написано «Дьювин».
  – Bien![150] – сказал Бекс. – Этот чек был выписан на имя некоего Дьювина или же подписан им.
  – Скорее первое, мне кажется, – сказал Пуаро. – Ибо, если я не ошибаюсь, это почерк мосье Рено.
  Догадка Пуаро подтвердилась, когда мы сравнили его с завещанием, лежащим на столе.
  – Боже мой, – удрученно пробормотал комиссар, – не могу понять, как я проглядел этот чек!
  Пуаро засмеялся.
  – Отсюда мораль – всегда заглядывай под коврики! Мой друг Гастингс может подтвердить: малейший непорядок в чем бы то ни было – для меня сущая пытка. Когда я увидел загнувшийся край коврика, я сказал себе: «Tiens![151] Сбился, когда отодвинули кресло». А что, если наша добрая Франсуаза недоглядела, подумал я, и там что-нибудь да найдется.
  – Франсуаза?
  – Ну или Дениз, Леони, все равно, тот, кто убирал комнату. Судя по тому, что пыли нет, убирали явно сегодня. Эти наблюдения позволяют представить себе, что здесь произошло. Вчера – вероятно, вечером – мосье Рено выписывает чек на имя некоего Дьювина. Потом чек рвут и клочки бросают на пол, а сегодня утром…
  Не успел Пуаро договорить, а мосье Бекс уже нетерпеливо дергал шнур звонка.
  Тут же явилась Франсуаза: да, на полу валялись бумаги. Куда она их дела? Конечно же, бросила в печь на кухне. Куда ж еще?
  Выразив жестом крайнюю степень отчаяния, Бекс отпустил ее. Внезапно лицо его просветлело, он бросился к столу. И вот он уже листает чековую книжку покойного. И снова жест отчаяния – корешок последнего чека не заполнен.
  – Мужайтесь! – воскликнул Пуаро, похлопывая его по спине. – Мадам Рено наверняка сможет пролить свет на этого таинственного Дьювина.
  Комиссар немного приободрился.
  – Да, правда. Ну что ж, продолжим.
  Когда мы выходили из кабинета, Пуаро спросил как бы между прочим:
  – А что, мосье Рено вчера вечером принимал свою гостью здесь, а?
  – Да, именно здесь, а как вы узнали?
  – А вот как – с помощью этого пустяка. Я нашел его на спинке кресла. – Двумя пальцами Пуаро держал длинный черный волос – женский волос!
  Мосье Бекс вывел нас через заднюю дверь к небольшому сараю, примыкающему к дому, достал из кармана ключ и отпер его.
  – Тело здесь. Как раз перед вашим приездом мы перенесли его сюда; фотограф ведь уже все отснял.
  Он распахнул дверь, и мы вошли. Убитый лежал на полу. Мосье Бекс проворно сдернул с трупа простыню. Мосье Рено был среднего роста, худощавый и стройный. Выглядел он лет на пятьдесят, волосы черные, с сильной проседью, лицо тщательно выбрито, нос длинный, тонкий, довольно близко посаженные глаза; кожа сильно загорелая, как у человека, который большую часть жизни провел под тропическим солнцем, зубы оскалены, и на мертвом лице застыло выражение крайнего изумления и ужаса.
  – По его лицу сразу видно, что удар был нанесен неожиданно, – заметил Пуаро.
  Он с величайшей осторожностью перевернул тело. На светлом песочного цвета плаще как раз между лопатками расплылось круглое темное пятно с продолговатым разрезом посередине. Пуаро принялся внимательно разглядывать тело.
  – Что вы думаете по поводу орудия убийства?
  – А что тут думать, нож просто-напросто торчал в ране.
  Комиссар снял с полки стеклянную банку. Внутри я увидел небольшой нож с черной ручкой и узким блестящим лезвием вроде тех, которыми разрезают бумагу. В длину нож был не более десяти дюймов. Пуаро осторожно потрогал испачканное кровью острие.
  – Ого! Да он преострый! Подумать только, такой маленький, хорошенький ножичек – и орудие убийства!
  – К сожалению, мы не нашли на нем отпечатков пальцев, – сокрушенно сообщил мосье Бекс. – Очевидно, убийца был в перчатках.
  – Ну разумеется, – небрежно заметил Пуаро. – Теперь даже в Сантьяго преступники осведомлены о таких мерах предосторожности. Что уж говорить о европейцах – тут любой непрофессионал знает не меньше нас с вами. А все эти газетчики раззвонили по всему свету о Бертильоновой системе[152]. Однако все равно я удивлен, что на ноже нет отпечатков. Ведь так заманчиво оставить чьи-то чужие отпечатки! А уж как полиция обрадуется. – Он покачал головой. – Боюсь, убийство совершил человек, для которого порядок и система – пустые слова, а быть может, он просто очень спешил. Впрочем, поглядим.
  Пуаро снова повернул покойника на спину.
  – Вижу, под плащом нет ничего, кроме нижнего белья, – заметил он.
  – Да, следователь тоже отметил эту странность.
  В этот момент кто-то постучал в дверь, которую мы заперли за собой, когда вошли в сарай. Бекс пошел отпирать. Это оказалась Франсуаза. С жадным любопытством она пыталась заглянуть внутрь.
  – Ну, что там еще? – нетерпеливо буркнул Бекс.
  – Мадам послала сказать, что ей уже гораздо лучше и она может говорить с господином следователем.
  – Прекрасно, – обрадовался мосье Бекс. – Уведомьте мосье Отэ и передайте мадам, что мы сейчас будем.
  Пуаро все медлил, глядя на убитого. Я даже подумал было, уж не собирается ли он дать клятву, что не успокоится, пока не найдет убийцу. Но против ожидания он не сказал ничего торжественного или значительного. Весьма обыденно и просто он произнес несколько слов, которые показались мне до смешного неуместными в этот момент:
  – Слишком уж длинный плащ он носил.
  
  
  Глава 5
  Рассказ мадам Рено
  Мосье Отэ уже ожидал нас в холле, и мы все вместе, возглавляемые Франсуазой, двинулись вверх по лестнице. Пуаро поднимался как-то странно, зигзагами, чем немало меня озадачил. Заметив мое удивление, он подмигнул мне.
  – Еще бы служанкам не слышать, как мосье Рено поднимался, – шепотом сказал он. – Ступеньки скрипят все до единой, от такого скрипа и мертвый проснется!
  На лестничную площадку выходил также узкий боковой коридор.
  – Здесь комнаты прислуги, – пояснил нам Бекс.
  Нас же повели по широкому коридору. Франсуаза остановилась у последней двери справа и тихо постучала.
  Слабый голос пригласил нас войти. Комната была просторная, солнечная, с окнами на море, которое синело и искрилось всего в какой-нибудь четверти мили от дома.
  На кушетке высоко в подушках лежала рослая женщина весьма примечательной наружности. Подле нее с озабоченным видом сидел доктор Дюран. Хотя мадам Рено была далеко не молода и ее некогда черные волосы сверкали серебром, в ней чувствовалась незаурядная личность, волевая и решительная. Словом, как говорят французы, une maîtresse femme[153].
  Она поздоровалась с нами легким, исполненным достоинства кивком.
  – Прошу садиться, господа.
  Мы сели в кресла, помощник следователя устроился за круглым столом.
  – Надеюсь, мадам, – начал мосье Отэ, – вы сможете рассказать нам, что произошло ночью, если, разумеется, это не слишком тяжело для вас.
  – Нет-нет, мосье. Ведь дорога каждая минута. Эти подлые убийцы должны быть пойманы и наказаны.
  – Благодарю вас, мадам. Думаю, для вас будет менее утомительно, если я буду задавать вопросы, а вы ограничитесь только ответами на них. В котором часу вы легли спать вчера?
  – В половине десятого, мосье. Я была очень утомлена.
  – А ваш муж?
  – По-моему, час спустя.
  – Не показалось ли вам, что он расстроен или, может быть, взволнован?
  – Нет, не более, чем обычно.
  – Что же случилось потом?
  – Мы спали. Проснулась я оттого, что кто-то зажал мне рот. Я пыталась закричать, но не смогла. Их было двое, и оба – в масках.
  – Вы не могли бы описать их, мадам?
  – Один очень высокий, с длинной черной бородой, другой – небольшого роста, коренастый, тоже с бородой, только рыжеватой. Оба в шляпах, надвинутых на самые глаза.
  – Гм! – задумчиво произнес следователь. – Что-то многовато бород получается.
  – Вы думаете, они накладные?
  – Боюсь, что да, мадам. Но, прошу вас, продолжайте.
  – Тот, что поменьше ростом, держал меня. Сначала он засунул мне в рот кляп, потом связал руки и ноги. Другой сторожил моего мужа. Он схватил с туалетного столика нож для разрезания бумаги, острый как бритва, и приставил его к груди мосье Рено. Когда коротышка связал меня, они оба занялись моим мужем, заставили его встать и вывели в гардеробную. Я едва не потеряла сознание от ужаса, но все же отчаянно старалась хоть что-нибудь услышать.
  Они говорили так тихо, что я ничего не могла разобрать. Но язык мне знаком, это ломаный испанский, распространенный в некоторых странах Южной Америки. Мне показалось, они сначала требовали что-то у моего мужа, потом, видно, разозлились и стали говорить громче. По-моему, высокий сказал: «Ты ведь знаешь, что нам нужно. Документы! Секретные документы! Где они?» Что ответил муж, я не слышала, только второй злобно прошипел: «Лжешь! Мы знаем, они у тебя. Где ключи?»
  Потом я услышала, как они выдвигают ящики. Видите ли, в гардеробной мужа есть сейф, где он обычно держит наличные деньги, довольно крупные суммы. Леони говорит, что они вытряхнули все из сейфа, забрали деньги, но, видимо, того, за чем охотились, не нашли. Потом, слышу, высокий, проклиная все на свете, велит мужу одеваться. Но тут, видно, какой-то шум в доме спугнул их, и они втолкнули полуодетого мосье Рено в спальню.
  – Pardon, – прервал ее Пуаро, – а другого выхода из гардеробной нет?
  – Нет, мосье, там только одна дверь – в спальню. Они погнали моего мужа к двери – впереди коротышка, а последним высокий с ножом в руке. Поль пытался вырваться, подойти ко мне. В глазах его было отчаяние. «Мне надо поговорить с ней!» – крикнул он им, а мне сказал: «Ничего страшного, Элоиза. Только не пугайся. К утру я вернусь». Он старался говорить спокойно, но в его глазах был ужас, я видела. Потом они вытолкали его за дверь, и высокий сказал: «Только пикни попробуй – и тебе конец». Потом, – продолжала мадам Рено, – я, должно быть, потеряла сознание. Очнулась, только когда Леони растирала мне руки и уговаривала выпить немного бренди.
  – Мадам Рено, – сказал следователь, – как вы думаете, что искали убийцы?
  – Понятия не имею, мосье.
  – Не замечали ли вы, что вашего мужа что-то тревожит?
  – Да, я видела, что он очень переменился в последнее время.
  – Как давно?
  Мадам Рено подумала.
  – Наверное, дней десять.
  – Не раньше?
  – Возможно, и раньше. Но я ничего не замечала.
  – А вы не пробовали расспрашивать его?
  – Да, один раз, но он ответил как-то очень уклончиво. Тем не менее я была совершенно уверена, что он страшно о чем-то тревожится. Но он не хотел открыться, и, понимая это, я старалась делать вид, что ничего не замечаю.
  – Было ли вам известно, что мосье Рено прибег к услугам детектива?
  – Детектива? – воскликнула мадам Рено, видимо, очень удивленная.
  – Да, вот этого джентльмена – мосье Эркюля Пуаро. – Пуаро вежливо поклонился. – Он прибыл сегодня по вызову вашего мужа.
  Достав письмо, которое мосье Рено отправил Пуаро, следователь подал его мадам Рено.
  Она прочла его с неподдельным изумлением.
  – Я и понятия не имела. Очевидно, Поль был уверен, что ему грозит опасность.
  – А теперь, мадам, я прошу вас ответить мне совершенно откровенно. Когда ваш муж жил в Южной Америке, не случилось ли с ним чего-нибудь, что могло бы пролить свет на это дело?
  Мадам Рено глубоко задумалась, но потом отрицательно покачала головой.
  – Не знаю, что и сказать. Конечно, у мужа было много недоброжелателей – ему многие завидовали, но ничего особенного я не могу припомнить. Возможно, что-то и было, только мне об этом ничего не известно.
  Следователь разочарованно погладил свою бородку.
  – Не могли бы вы сказать, в котором часу произошло нападение?
  – Конечно, я отчетливо помню, как часы на камине пробили два раза.
  И мадам Рено кивнула на часы с восьмидневным заводом, в дорогом кожаном футляре, стоящие посередине каминной полки.
  Пуаро подошел к камину и принялся внимательно их разглядывать, потом кивнул, видимо, вполне удовлетворенный результатами осмотра.
  – А вот еще одни часы, – воскликнул мосье Бекс, – наручные, их, видно, смахнули с туалетного столика. Стекло, правда, вдребезги. Преступникам невдомек, что это может обернуться уликой против них.
  Он осторожно собрал осколки.
  Внезапно мосье Бекс замер.
  – Mon Dieu! – невольно вырвалось у него.
  – В чем дело?
  – Стрелки показывают семь часов!
  – Что?! – воскликнул в свою очередь следователь.
  Однако Пуаро, находчивый, как всегда, взял часы из рук растерявшегося комиссара, поднес их к уху и улыбнулся.
  – Ну да, стекло разбито, но часы идут.
  Услышав столь простое объяснение, все облегченно вздохнули. Однако следователь не успокоился:
  – Но, позвольте, ведь сейчас еще нет семи?
  – Да, только пять минут шестого, – спокойно заметил Пуаро. – Вероятно, эти часы спешат, не так ли, мадам?
  Мадам Рено нахмурилась, не зная, что ответить.
  – Да, они спешат, – сказала она. – Правда, я не думала, что так сильно.
  Следователь, нетерпеливо махнув рукой, прервал обсуждение темы разбитых часов и продолжил допрос:
  – Мадам, парадная дверь была приоткрыта. Наверняка убийцы проникли в дом через нее, и, однако, – никаких следов взлома. Вы могли бы объяснить почему?
  – Вероятно, муж выходил вечером погулять и, возвратившись, забыл запереть дверь.
  – По-вашему, это возможно?
  – Вполне. Он был очень рассеян.
  Говоря это, мадам Рено слегка сдвинула брови, похоже, рассеянность покойного порой раздражала ее.
  – Думаю, у нас есть основания сделать одно немаловажное заключение, – вмешался вдруг комиссар. – Убийцы предложили мосье Рено одеться, стало быть, место, где, как они предполагали, запрятаны интересующие их бумаги, должно находиться далеко отсюда.
  Следователь кивнул в знак согласия.
  – Несомненно. Однако и не слишком далеко, ведь мосье Рено сказал, что к утру вернется.
  – Когда отходит последний поезд из Мерлинвиля? – спросил Пуаро.
  – В двадцать три пятьдесят в одном направлении и в ноль семнадцать – в другом, но, скорее всего, у них был автомобиль.
  – Конечно, – согласился Пуаро, который, казалось, был чем-то озабочен.
  – А ведь у нас, пожалуй, есть шанс напасть на их след, – воодушевляясь, снова заговорил следователь, – вряд ли автомобиль с двумя иностранцами остался незамеченным. Это же замечательно, мосье Бекс.
  Но, тут же согнав с лица довольную улыбку и вновь став серьезным, Отэ обратился к мадам Рено:
  – Еще один вопрос. Вам говорит что-нибудь фамилия Дьювин?
  – Дьювин? – задумчиво повторила мадам Рено. – Нет, я не знаю никого с такой фамилией.
  – Может быть, ваш муж когда-нибудь ее упоминал, не помните?
  – Нет, никогда.
  – Нет ли у вас знакомых по имени Белла?
  Следователь так и впился глазами в мадам Рено, стараясь уловить в ее лице признаки замешательства или смятения. Но мадам Рено покачала головой с совершенно невозмутимым видом. И мосье Отэ снова принялся задавать вопросы:
  – Известно ли вам, что вчера вечером у вашего мужа был посетитель?
  На щеках мадам Рено выступил легкий румянец, что не укрылось от глаз следователя.
  – Нет, кто это был? – ответила она, сохраняя тем не менее совершенное спокойствие.
  – Дама.
  – В самом деле?
  Однако следователь, казалось, удовольствовался тем, что услышал, и не стал продолжать расспросы. Едва ли, подумал он, мадам Добрэй имеет отношение к убийству, а расстраивать мадам Рено без веских к тому оснований ему не хотелось.
  Он посмотрел на комиссара, тот согласно кивнул. Тогда мосье Отэ встал, прошел в другой конец комнаты и принес стеклянную банку, которую мы видели в сарае. Вынув оттуда нож, он обратился к мадам Рено.
  – Мадам, узнаете это? – спросил он как можно мягче.
  Она негромко вскрикнула:
  – Конечно, это мой кинжальчик.
  Увидев на нем пятна, она отшатнулась, глаза ее расширились от ужаса:
  – Это что – кровь?
  – Да, мадам. Вашего мужа убили этим оружием. – Он быстро убрал нож с глаз долой. – Уверены ли вы, что это тот самый нож, который лежал ночью на вашем туалетном столике?
  – О да. Это подарок моего сына. Во время войны[154] он служил в авиации. Он был слишком молод, и ему пришлось прибавить себе два года, чтобы его взяли. – Чувствовалось, что мадам Рено гордится своим сыном. – Ножик сделан из авиационной стали, и сын подарил мне его в память о войне.
  – Понимаю, мадам. Перейдем теперь к другому вопросу. Где сейчас ваш сын? Необходимо немедленно телеграфировать ему.
  – Жак? В данное время он на пути в Буэнос-Айрес[155].
  – То есть?
  – Да. Вчера муж телеграфировал ему. Сначала он отправил Жака в Париж, а вчера выяснилось, что ему необходимо немедленно ехать в Южную Америку. Из Шербура[156] как раз вчера вечером отошел пароход в Буэнос-Айрес, и муж телеграфировал Жаку, чтобы он постарался успеть на него.
  – Не знаете ли вы, какие дела у вашего сына в Буэнос-Айресе?
  – Мне об этом ничего не известно, мосье, знаю только, что оттуда он должен ехать в Сантьяго.
  – Сантьяго! Опять Сантьяго! – в один голос вскричали мосье Отэ и мосье Бекс.
  Упоминание о Сантьяго поразило и меня, а Пуаро, воспользовавшись замешательством, подошел к мадам Рено. Все это время он стоял, мечтательно глядя в окно, и я даже не был уверен, следит ли он за тем, что происходит. Он молча поклонился мадам Рено, потом сказал:
  – Pardon, мадам, не позволите ли взглянуть на ваши руки?
  Слегка удивившись, мадам Рено выполнила его просьбу. На запястьях были видны глубокие ссадины – следы от веревок. Пока Пуаро рассматривал руки мадам Рено, я наблюдал за ним и заметил, что огонь возбуждения, горевший в его глазах, погас.
  – Представляю, как вам больно, – сказал он, а я подумал, что мой друг, кажется, опять чем-то удручен.
  Между тем следователь спохватился и заспешил:
  – Надо немедленно связаться по радио с молодым мосье Рено. Нам крайне необходимо узнать все об этой его поездке в Сантьяго. – И, подумав, добавил: – К тому же, будь он здесь, мы могли бы избавить вас от лишних страданий, мадам.
  Мосье Отэ многозначительно умолк.
  – Вы имеете в виду опознание трупа? – глухо спросила мадам Рено.
  Следователь молча склонил голову.
  – Не тревожьтесь, мосье. У меня хватит сил вынести все, что потребуется. Я готова сделать это прямо сейчас.
  – О, и завтра не поздно, уверяю вас…
  – Нет, я хочу покончить с этим, – сказала она тихо, и судорога боли исказила ее лицо. – Не будете ли так любезны, доктор, позвольте опереться на вашу руку.
  Доктор поспешил к ней на помощь, кто-то накинул плащ на плечи мадам Рено, и мы стали медленно спускаться по лестнице. Мосье Бекс бросился вперед и отворил дверь сарая. Мадам Рено подошла и остановилась на пороге. Она была очень бледна, но полна решимости. Прикрыв лицо рукой, она сказала:
  – Минутку, мосье, я соберусь с силами.
  Потом она опустила руку и взглянула на покойного.
  И тут поразительное самообладание, с которым она держалась все время, оставило ее.
  – Поль! – вскрикнула она. – Мой муж! О боже!
  Она пошатнулась и без чувств упала на пол.
  Пуаро мгновенно бросился к ней, приподнял веко, пощупал пульс. Убедившись, что мадам Рено действительно в глубоком обмороке, он отошел в сторону и, схватив меня за руку, воскликнул:
  – Болван, какой же я болван, мой друг! Я просто потрясен! В голосе мадам Рено было столько любви и горя! Моя версия оказалась совершенно несостоятельной. Eh bien![157] Придется начать все заново!
  
  Глава 6
  Место преступления
  Доктор и мосье Отэ понесли бесчувственную мадам Рено в дом. Комиссар провожал их взглядом, сокрушенно качая головой.
  – Pauvre femme[158], этого удара она не вынесла. Да, да, ничего не поделаешь. Ну что ж, мосье Пуаро, может быть, осмотрим место, где было совершено преступление?
  – Если вас не затруднит, мосье Бекс.
  Мы вернулись в дом и вышли на улицу через парадную дверь. Проходя мимо лестницы, ведущей наверх, Пуаро с сомнением покачал головой.
  – Не верю, что служанки ничего не слышали. Ступени скрипят так, что и мертвый проснется, к тому же, заметьте, спускались трое!
  – Но ведь была глубокая ночь. Видно, все они крепко спали.
  Однако Пуаро все качал головой, похоже, мое объяснение ничуть его не убедило. Дойдя до поворота аллеи, он оглянулся на дом.
  – Почему мы думаем, что они вошли через дверь? Ведь они не знали, что она не заперта, и могли влезть в окно.
  – Но все окна первого этажа закрыты железными ставнями, – возразил комиссар.
  Пуаро показал на одно из окон второго этажа.
  – Это ведь окно спальни, да? Смотрите, вот по этому дереву можно в два счета добраться до окна.
  – Возможно, вы правы, – согласился комиссар. – Но тогда на клумбе должны быть следы.
  Справедливость его слов была очевидна. По обеим сторонам ступеней, ведущих к парадной двери, на больших овальных клумбах алела герань. К дереву, о котором говорил Пуаро, не подойдешь, не наступив на клумбу.
  – Правда, погода стоит сухая, – продолжал комиссар, – на аллее и на дорожках следов не видно, но рыхлая, влажная земля на клумбе – совсем другое дело.
  Пуаро принялся внимательно разглядывать клумбу. Мосье Бекс оказался прав, земля была совершенно ровной: ни ямки, ни углубления, ни вмятины.
  Пуаро кивнул, как бы удовлетворенный осмотром, и мы уже отошли было, но вдруг он устремился к другой клумбе и стал ее рассматривать.
  – Мосье Бекс! – позвал он. – Поглядите, здесь полно следов!
  Комиссар подошел к нему и улыбнулся.
  – Мой дорогой мосье Пуаро, совершенно верно – это следы садовника, его огромных, подбитых гвоздями сапог. Впрочем, это не имеет никакого значения, ведь с этой стороны нет дерева, и, следовательно, влезть в окно второго этажа невозможно.
  – Да, правда, – заметил Пуаро, явно расстроенный. – Стало быть, вы считаете, что эти следы ничего не значат?
  – Ровным счетом ничего.
  И тут, к моему великому изумлению, Пуаро многозначительно произнес:
  – Не согласен с вами. Сдается мне, эти следы – пока самая важная улика из всего, что мы видели.
  Мосье Бекс промолчал, пожав плечами. Он был слишком вежлив, чтобы откровенно выложить, что он думает по этому поводу.
  – Ну что ж, продолжим? – предложил он.
  – Конечно. А этими следами я могу заняться и позже, – охотно согласился Пуаро.
  Мосье Бекс пошел не к воротам, куда вела подъездная аллея, а круто свернул на боковую тропинку, обсаженную кустарником, которая, полого поднимаясь, огибала дом справа. Неожиданно тропинка вывела нас на небольшую площадку, откуда открывался вид на море. Здесь стояла скамейка и неподалеку от нее – ветхий сарай. В нескольких шагах отсюда шла аккуратная линия низенького кустарника, ограничивающая владения виллы. Мосье Бекс продрался сквозь кусты, и мы оказались на довольно широкой поляне. Я с удивлением огляделся вокруг.
  – Постойте, да ведь это же площадка для гольфа.
  Бекс кивнул.
  – Она, правда, еще не доделана, – пояснил он. – Надеялись в следующем месяце ее закончить. Один из рабочих как раз и обнаружил здесь труп сегодня рано утром.
  У меня внезапно перехватило дыхание. Чуть левее я заметил длинную узкую яму и рядом с нею… лежащее ничком тело! Сердце у меня в груди так и подпрыгнуло – неужели еще один труп! Но комиссар тут же развеял наваждение: он подошел к «трупу» и раздраженно крикнул:
  – И куда глядит полиция? Ведь я строго-настрого приказал никого сюда не пускать без особого разрешения.
  Джентльмен, лежащий на земле, повернул голову и небрежно бросил:
  – Да есть, есть у меня это самое разрешение.
  И он неспешно поднялся на ноги.
  – Мой дорогой мосье Жиро! – вскричал комиссар. – А я и не знал, что вы уже прибыли. Господин следователь ждет не дождется вас.
  Пока комиссар держал речь, я с любопытством разглядывал мосье Жиро. Я так много слышал о знаменитом сыщике парижской Сюртэ, и вот наконец мне довелось увидеть его. На вид ему было лет тридцать, рост – высокий, волосы и усы – темно-рыжие, военная выправка. Он держался довольно вызывающе, и видно было, что сознание собственной значительности просто распирает его. Бекс представил нас, отрекомендовав Пуаро как собрата по профессии. Искра любопытства зажглась в глазах сыщика.
  – Наслышан о вас, мосье Пуаро, – сказал он. – Вы ведь были весьма заметной личностью в прежние времена. Но теперь у нас в криминалистике совсем иные методы.
  – Хотя преступления по большей части все те же, – деликатно заметил Пуаро.
  Я сразу понял, что Жиро испытывает к нам явную неприязнь. Видимо, его задело, что расследованием занимается кто-то еще, я чувствовал, что если ему посчастливится обнаружить важные улики, то он, вероятно, постарается скрыть их от нас.
  – Господин следователь… – снова начал Бекс.
  Но Жиро грубо перебил его:
  – Плевать мне на господина следователя! Главное сейчас – успеть все сделать здесь, пока еще светло. Ведь осталось каких-нибудь полчаса. Об этом деле мне уже все известно, мои люди до утра перероют весь дом, но что касается улик, то их следует искать именно здесь, на этом месте. Это ваши полицейские затоптали тут все? Я-то думал, они теперь хоть немного поумнели.
  – Конечно, поумнели. Ведь следы, которые вызвали ваше неудовольствие, оставили рабочие, обнаружившие тело.
  В ответ мосье Жиро презрительно фыркнул.
  – Я нашел следы там, где все трое продирались через кусты, но преступники – хитрые бестии. Удалось различить только следы мосье Рено, а свои они затерли. Мало того, что на такой твердой сухой земле все равно почти ничего не разглядишь, так они еще и подстраховались.
  – Вещественные улики, – сказал Пуаро. – Именно это вы ищете, а?
  Жиро в недоумении уставился на него.
  – Ну, разумеется.
  Легкая улыбка тронула губы Пуаро. Ему явно хотелось высказаться, но он сдержался. Он нагнулся и принялся рассматривать лопату.
  – Ею и была вырыта могила – ясно как день, – заметил Жиро. – Но это мало что дает нам. Ведь это лопата из дома мосье Рено, а тот, кто рыл, был в перчатках. Вот они.
  Он ткнул ботинком туда, где лежала пара испачканных землей перчаток.
  – Перчатки тоже принадлежат мосье Рено или, по крайней мере, его садовнику. Говорю вам, эти парни все предусмотрели – ни одного промаха. Мосье Рено убит его собственным ножом, а могила вырыта его собственной лопатой. Убийцы полагают, что не оставили следов! Но мы еще посмотрим, кто кого. Всегда что-нибудь да остается! И я это найду!
  Однако Пуаро, очевидно, заинтересовало что-то совсем другое, а именно короткий обрубок свинцовой трубы, лежащий рядом с лопатой. Он осторожно коснулся его пальцем.
  – А эта штучка тоже принадлежала убитому? – спросил он, и мне почудилась легкая насмешка в его вопросе.
  Жиро пожал плечами, давая понять, что не знает, да и знать не хочет.
  – Небось давно здесь валяется. Во всяком случае, меня этот обрубок не интересует.
  – А вот меня очень даже интересует, – промурлыкал Пуаро.
  Ему просто охота позлить этого парижского выскочку, подумал я. И, кажется, ему это удалось. Мосье Жиро отвернулся, бросив довольно грубо, что не желает терять времени попусту, и, нагнувшись, снова принялся разглядывать что-то на земле.
  А Пуаро, словно внезапно осененный какой-то догадкой, продрался сквозь кустарник на территорию виллы и подергал дверь сарайчика.
  – Заперто, – бросил Жиро через плечо. – Там садовник держит всякий хлам, ничего интересного. Лопату взяли не здесь, а в сарае с инструментами, что возле дома.
  – Изумительно, – с восторгом шепнул мне Пуаро. – Он здесь не более получаса, но все уже разнюхал! Великий человек! Нет сомнений, Жиро – крупнейший из современных сыщиков!
  Признаюсь честно, хоть мне и не нравился этот самый Жиро, он произвел на меня довольно сильное впечатление. Казалось, энергия бьет в нем ключом. Тогда как Пуаро до сих пор еще никак не проявил себя. Это меня задевало. Его почему-то очень занимали какие-то глупости, пустяки, не имеющие к делу никакого отношения. Вот и тут в эту самую минуту он вдруг спросил:
  – Мосье Бекс, скажите, прошу вас, что это за белая линия, которой очерчена могила? Это дело рук полицейских?
  – Нет, мосье Пуаро, полиция здесь ни при чем. Таким образом на площадках для гольфа обычно указывают место, где будет так называемое «препятствие».
  – Препятствие? – Пуаро обратился ко мне: – Это неправильной формы яма, заполненная песком с бортиком с одной стороны, да?
  Я кивнул.
  – Мосье Рено, конечно, играл в гольф?
  – Да, он был отличным игроком. Именно благодаря ему и его щедрым пожертвованиям устраивалась эта площадка. И при составлении проекта его слово было решающим.
  Пуаро рассеянно кивнул, а потом вдруг заметил:
  – Не слишком-то удачное место они выбрали для могилы, ведь как раз здесь должны были рыть яму для «препятствия», а раз так, значит, тело сразу обнаружили бы.
  – Верно! – торжествующе воскликнул Жиро. – Это как раз и доказывает, что преступники не из местных. Блестящий пример косвенной улики.
  – Так-то оно так, – сказал Пуаро с сомнением. – Однако местные тоже могли бы зарыть здесь тело, но только в одном случае – если бы они хотели, чтобы его нашли! Нелепость какая-то, правда?
  Но Жиро даже не потрудился ответить.
  – Да-а, – повторил Пуаро как-то разочарованно. – Да… конечно… Нелепость!
  
  Глава 7
  Таинственная мадам Добрэй
  Когда мы возвращались к дому, мосье Бекс, извинившись, что оставляет нас, поспешил, как он выразился, немедленно уведомить мосье Отэ о факте прибытия мосье Жиро. А сам мосье Жиро определенно обрадовался, когда Пуаро заявил, что уже посмотрел все, что хотел. Мы ушли, а мосье Жиро все еще ползал на четвереньках, дотошно осматривая и ощупывая каждый сантиметр, и я невольно восхитился им. Пуаро, видимо, угадал мои мысли и, когда мы остались одни, заметил не без сарказма:
  – Ну, наконец-то вы познакомились с сыщиком, который вызывает у вас восхищение. Человек-ищейка! Что, я не прав?
  – Во всяком случае, он хоть что-то делает, – возразил я довольно дерзко. – Уж если остались улики, не сомневайтесь – он их отыщет. А вы…
  – Eh bien! А я уже кое-что нашел! Кусок трубы, например.
  – Какая чепуха, Пуаро. Вы же понимаете, что эта труба не имеет к делу никакого отношения. Я говорю о мельчайших уликах, которые неизбежно приведут нас к убийцам.
  – Mon ami, улика – всегда улика, будь она длиной в два фута или в два миллиметра! Почему улики непременно должны быть микроскопическими? Какие романтические бредни! А что до свинцовой трубы, так это Жиро внушил вам, что она не имеет отношения к делу. Нет, нет, ни слова более. Пусть Жиро ищет свои улики, а я буду думать. Этот случай кажется простым, однако… однако, mon ami, многое меня здесь настораживает! Вы спросите почему. Во-первых, часы, которые уходят на два часа вперед. Затем еще целый ряд мелочей, которые не стыкуются друг с другом. Например, если убийцы хотели просто отомстить мосье Рено, они убили бы его, когда он спал, и дело с концом. Почему они так не сделали?
  – Но ведь они хотели получить какие-то документы? – напомнил я.
  Пуаро брезгливо стряхнул пылинку с рукава.
  – Ну, и где же эти «документы»? Предположительно, где-то довольно далеко, ибо убийцы заставили мосье Рено одеться. Однако труп найден совсем близко от дома, почти в пределах слышимости. Или еще – неужели по чистой случайности орудие убийства, этот кинжальчик, будто нарочно оказался под рукой?
  Он помолчал, нахмурившись, потом снова заговорил:
  – Почему служанки ничего не слышали? Их что, снотворным опоили? Может быть, был сообщник? Может быть, именно он проследил, чтобы парадная дверь была отперта? Интересно, как…
  Тут он круто остановился. Мы подошли как раз к аллее перед домом. Пуаро неожиданно обратился ко мне:
  – Друг мой, я намерен вас удивить и… порадовать! Ваши упреки не оставили меня равнодушным! Будем изучать следы!
  – Где?
  – Вот тут, на клумбе, справа. Мосье Бекс говорит, это следы садовника. Проверим, не ошибается ли он. Смотрите, вот и сам садовник идет сюда со своей тачкой.
  И впрямь пожилой садовник катил по аллее тележку с рассадой. Пуаро подозвал его, и он, опустив тачку, прихрамывая, подошел к нам.
  – Вы хотите попросить у него сапог и сравнить его с отпечатком, да? – спросил я, затаив дыхание. Моя вера в Пуаро начала возрождаться. Раз он сказал, что следы на этой клумбе необычайно важны, стало быть, так и есть.
  – Точно, – ответил Пуаро.
  – А что он подумает? Наверное, ему это покажется странным?
  – Он вообще ничего не подумает, вот увидите.
  Нам пришлось замолчать, так как старик уже подошел к нам.
  – Вы звали меня, мосье?
  – Да. Вы ведь давно здесь служите, не так ли?
  – Двадцать четыре года, мосье.
  – Вас зовут…
  – Огюст, мосье.
  – Я просто в восторге от этих чудных гераней. Право, они превосходны. И давно посажены?
  – Довольно давно, мосье. Но, конечно, чтобы клумба всегда имела вид, надо подсаживать свежие цветы, а те, что отцвели, срезать, да еще не лениться и выкапывать старые кустики.
  – Кажется, вы вчера посадили несколько новых кустиков, да? Вот там, в середине, и на другой клумбе тоже?
  – У мосье острый глаз. Пройдет день-два, и они приживутся. Вчера вечером я посадил по десять новых на каждую клумбу. Мосье знает, конечно, что нельзя сажать, когда палит солнце.
  Видно, Огюсту очень польстило, что Пуаро так интересуется цветами, и он охотно разговорился.
  – Какой великолепный цветок! Вон там, – сказал Пуаро. – Вы не могли бы срезать его для меня?
  – Охотно, мосье.
  Старик ступил на клумбу и бережно срезал цветок, который так понравился моему другу.
  Пуаро рассыпался в благодарностях, и Огюст вернулся к своей тачке.
  – Ну, видите? – сказал с улыбкой Пуаро, нагнувшись к клумбе и рассматривая след сапога, подбитого гвоздями. – Все очень просто.
  – А я и не сообразил…
  – Что можно не разуваться? Не желаете пошевелить мозгами, а зря. Ну, как отпечаток? Что скажете?
  Я принялся внимательно разглядывать клумбу.
  – Все следы на этой клумбе оставлены его сапогами, – изрек я наконец после усердного изучения объекта.
  – Вы так думаете! Eh bien! Я согласен с вами, – отозвался Пуаро, но как-то безразлично, словно мысли его были заняты уже чем-то другим.
  – Во всяком случае, – заметил я, – поздравляю: теперь у вас одним заскоком меньше.
  – Mon Dieu! Что за выражение! Что это значит?
  – Просто я хотел сказать, что вы можете наконец расстаться с вашей навязчивой идеей по поводу этих следов.
  Однако Пуаро, к моему удивлению, покачал головой.
  – О нет, mon ami. Теперь наконец я на верном пути. Правда, я еще блуждаю в потемках, но, как я намекнул уже мосье Бексу, эти следы – самое важное и интересное во всей истории! Бедняга Жиро! Не удивлюсь, если он вообще их не заметит.
  В этот момент парадная дверь отворилась, и по ступенькам крыльца спустились мосье Отэ с комиссаром.
  – Ах, мосье Пуаро, а мы вас как раз разыскиваем, – сказал следователь. – Становится поздно, а я хотел бы еще нанести визит мадам Добрэй. Она, конечно, весьма удручена смертью мосье Рено, но, может быть, нам повезет и мы от нее получим ключ к разгадке этой трагедии. Возможно, мосье Рено именно ей доверил тайну, которую скрывал от жены. Ведь он был так страстно увлечен мадам Добрэй. Уж нам-то с вами известно, что в таких случаях даже самые сильные и твердые из нас теряют голову.
  Мы молча присоединились к ним. Впереди шли Пуаро со следователем, а мы с комиссаром немного поотстали.
  – Не сомневаюсь, что в основном Франсуаза рассказала нам все как было, – сообщил он мне доверительно. – Я тут навел кое-какие справки по телефону. Оказывается, за последние шесть недель, то есть с тех пор, как мосье Рено поселился в Мерлинвиле, на банковский счет мадам Добрэй трижды поступали крупные суммы денег. В общей сложности двести тысяч франков!
  – Господи! Да ведь это же около четырех тысяч фунтов! – подсчитал я.
  – Совершенно верно. Да, мосье Рено, вероятно, совсем потерял голову. Остается выяснить, доверил ли он ей эти секретные документы. Следователь преисполнен надежд, но я не разделяю его настроений.
  Беседуя, мы шли по тропе по направлению к развилке, где днем останавливался наш автомобиль. Тут-то я и сообразил, что вилла «Маргерит», где обитает таинственная мадам Добрэй, это и есть тот самый домик, откуда появилась девушка, поразившая меня своей красотой.
  – Мадам Добрэй живет здесь уже много лет, – сказал комиссар, кивнув в сторону дома. – Живет тихо и скромно. Кажется, у нее нет ни друзей, ни родственников, только те знакомые, с кем она поддерживает отношения здесь, в Мерлинвиле. Она никогда не говорит о своем прошлом, о муже. Неизвестно даже, жив ли он. Понимаете, ее окружает какая-то тайна.
  Я кивнул, мое любопытство росло.
  – А… ее дочь? – отважился спросить я наконец.
  – Прекрасная молодая девушка! Скромная, набожная, словом, все как полагается. Жаль ее, ведь она-то может и не знать ничего о прошлом своей семьи, но тот, кто захочет предложить ей руку и сердце, вправе рассчитывать, что его посвятят в семейные дела, и тогда… – Тут комиссар с сомнением пожал плечами.
  – Но ведь это не ее вина! – воскликнул я, чувствуя, как во мне закипает гнев.
  – Разумеется, но что вы хотите? Обычно мужчины очень щепетильны, когда дело касается родственников будущей жены.
  Мне пришлось воздержаться от возражений, ибо мы уже подошли к двери. Мосье Отэ позвонил. Прошло несколько минут, потом мы услышали шаги, и дверь отворилась. На пороге стояла та самая юная богиня, которая поразила мое воображение. Когда она увидела нас, кровь отхлынула от ее лица, оно покрылось мертвенной бледностью, а глаза расширились от страха. Было очевидно, что она до смерти напугана!
  – Мадемуазель Добрэй, – начал мосье Отэ, снимая шляпу. – Бесконечно сожалею, что пришлось побеспокоить вас, но закон требует… понимаете ли… Передайте поклон вашей матушке. Не соблаговолит ли она уделить мне несколько минут?
  Девушка на мгновение замерла. Ее левая рука была прижата к груди, точно она силилась унять бешено колотящееся сердце. Потом, овладев собой, она тихо сказала:
  – Пойду узнаю. Входите, пожалуйста…
  Она вошла в комнату налево, и мы услышали ее тихий шепот. Затем другой голос, похожий на голос девушки, но с твердыми нотками, проскальзывающими в певучей интонации, сказал:
  – Ну, разумеется. Проси их.
  Минуту спустя мы оказались лицом к лицу с таинственной мадам Добрэй.
  Ростом она была пониже дочери, но округлые формы ее фигуры пленяли очарованием цветущей зрелости. Волосы, не золотистые, как у дочери, а темные, были разделены строгим пробором, что придавало ей некое сходство с Мадонной[159]. Глаза, полуприкрытые тяжелыми веками, сияли голубизной. Заметно было, что она уже не молода, хотя прекрасно сохранилась и не утратила обаяния, которое не зависит от возраста.
  – Вы хотели видеть меня, мосье? – спросила она.
  – Да, мадам. – Мосье Отэ кашлянул. – Я расследую дело о смерти мосье Рено. Вы, наверное, уже слышали об этом?
  Она молча наклонила голову. В лице ее не дрогнул ни один мускул.
  – Мы хотели бы просить вас, если позволите… э-э… пролить свет на обстоятельства дела.
  – Меня? – спросила она, крайне удивленная.
  – Да, мадам. У нас есть основания предполагать, что вы имели обыкновение по вечерам навещать покойного мосье Рено. Так ли это?
  Легкий румянец выступил у нее на щеках, но ответила она совершенно невозмутимо:
  – Полагаю, вы не вправе задавать мне подобные вопросы!
  – Но мы ведь расследуем убийство, не забывайте об этом, мадам.
  – Ну и что же? Я не имею к этому ни малейшего отношения.
  – Мы пока вас ни в чем не обвиняем, мадам. Однако вы хорошо знали покойного. Говорил ли он вам, что ему грозит опасность?
  – Нет, никогда.
  – Не рассказывал ли он вам о своей жизни в Сантьяго? Не упоминал ли о том, что у него там есть враги?
  – Нет.
  – Стало быть, вы ничем нам не поможете?
  – Боюсь, что нет. В самом деле, я даже не понимаю, почему вам вздумалось прийти ко мне. Разве его жена не может ответить на ваши вопросы? – В ее голосе слышалась легкая ирония.
  – Мадам Рено рассказала нам все, что могла.
  – Ах! – воскликнула мадам Добрэй. – Представляю себе…
  – Что представляете, мадам?
  – Да нет, ничего.
  Следователь смотрел на нее. Он понимал, что, в сущности, он ведет поединок и перед ним – соперник, причем весьма достойный.
  – Стало быть, вы утверждаете, что мосье Рено не поверял вам своих тайн?
  – Почему вы считаете, что он должен был что-то поверять мне?
  – А потому, мадам, – сказал мосье Отэ нарочито жестко, – что мужчины порой открывают любовницам то, чего никогда не скажут женам.
  – О! – Она в ярости вскочила, глаза ее метали молнии. – Вы оскорбляете меня! Да еще в присутствии дочери! Не желаю больше разговаривать с вами. Сделайте милость, оставьте мой дом!
  Итак, лавры победителя достались, безусловно, мадам Добрэй. Мы покидали виллу «Маргерит» точно кучка пристыженных школьников. Следователь что-то раздраженно бубнил себе под нос. Пуаро, кажется, глубоко задумался. Внезапно он встрепенулся и спросил мосье Отэ, нет ли здесь поблизости приличного отеля.
  – Неподалеку есть небольшая гостиница «Отель де Бэн». Всего в нескольких сотнях ярдов по этой дороге. Так что вам будет очень удобно. Надеюсь, утром увидимся.
  – Да, благодарю вас, мосье Отэ.
  Обменявшись любезностями, мы разошлись. Пуаро и я направились к Мерлинвилю, а мосье Отэ и мосье Бекс вернулись на виллу «Женевьева».
  – Полицейская система во Франции достойна восхищения, – сказал Пуаро, глядя им вслед. – Да они же о каждом знают всю подноготную, их осведомленность просто невероятна. Судите сами, мосье Рено прожил здесь чуть больше шести недель, а им уже все известно – и каковы его вкусы, и чем он занимался. Мы и глазом не успели моргнуть, как они выдали нам все сведения о мадам Добрэй – и какой у нее счет в банке, и какие суммы денег внесены, и когда она их вложила! Учредив институт досье[160], они, несомненно, сделали великое дело. Что там такое? – С этими словами Пуаро резко обернулся назад.
  Кто-то торопливо бежал вслед за нами. Оказалось, это Марта Добрэй.
  – Прошу прощения, – с трудом выдохнула она. – Мне… Я не должна была… я знаю. Только не говорите ничего матушке. Ходят слухи, что мосье Рено перед смертью вызвал детектива? Это правда? Это вас он вызвал?
  – Да, мадемуазель, – сказал Пуаро мягко. – Именно так. Но как вы узнали об этом?
  – Это Франсуаза. Она сказала нашей Амели, – объяснила Марта, порозовев от смущения.
  Пуаро поморщился.
  – Вот и попробуйте сохранить секретность! Но это неважно. Ну, мадемуазель, так что же вы хотели узнать?
  Девушка замялась. Видно было, что ей смертельно хочется задать вопрос, но страх удерживает ее. Наконец тихо, почти шепотом она спросила:
  – Уже… кого-то подозревают?
  Пуаро бросил на нее пронзительный взгляд и уклончиво ответил:
  – Пока подозревают многих, мадемуазель.
  – Ну да, понимаю… но… кого-нибудь в особенности?
  – А почему вы спрашиваете?
  Вопрос, казалось, испугал девушку. И тотчас я вспомнил, что сказал о ней Пуаро утром. «Девушка с тревожным взглядом».
  – Мосье Рено всегда так хорошо относился ко мне, – сказала она наконец. – Естественно, меня интересует…
  – Понимаю, – сказал Пуаро. – Ну что ж, мадемуазель, пока наибольшее подозрение вызывают двое.
  – Двое?
  Я мог бы поклясться, что в ее голосе прозвучали одновременно и удивление и облегчение.
  – Их имена неизвестны, но есть основания полагать, что они чилийцы из Сантьяго. Ах, мадемуазель, видите, что делают со мной молодость и очарование! Я выдал вам профессиональную тайну!
  Девушка мило улыбнулась и застенчиво поблагодарила Пуаро.
  – Мне нужно бежать. Maman меня, наверное, уже хватилась.
  Она повернулась и быстро побежала по дороге, прекрасная, точно юная Аталанта[161]. Я уставился ей вслед.
  – Mon ami, – сказал Пуаро со свойственной ему мягкой иронией, – мы что, так и простоим тут всю ночь? Конечно, я понимаю – вы увидели прелестную девушку и потеряли голову, но все же…
  Я рассмеялся и извинился перед моим другом.
  – Но она и в самом деле изумительно хороша, Пуаро. При виде такой красоты не грех и голову потерять.
  Тут, к моему удивлению, Пуаро с самым серьезным видом покачал головой.
  – Ах, mon ami, держитесь-ка вы подальше от Марты Добрэй. Эта девушка… не для вас. Послушайте старика Пуаро!
  – Как! – закричал я. – Ведь комиссар говорил, что она столь же добродетельна, сколь и прекрасна. Сущий ангел!
  – Иные отпетые преступники, которых я знавал, имели ангельскую наружность, – назидательно заметил Пуаро. – Психология преступника и лик Мадонны не такое уж редкое сочетание.
  – Пуаро! – в ужасе возопил я. – Нет! Подозревать это невинное дитя? Невозможно!
  – Ну-ну! С чего вы так разволновались? Я ведь не сказал, что подозреваю ее. Однако, согласитесь, ее настойчивое желание разузнать подробности несколько подозрительно.
  – В данном случае я более прозорлив, чем вы, – сказал я. – Не за себя она тревожится, а за мать.
  – Друг мой, – отвечал Пуаро, – как всегда, вы ничего не понимаете. Мадам Добрэй отлично может сама о себе позаботиться, ее дочери нечего о ней тревожиться. Вижу, что раздражаю вас, но рискну тем не менее повториться. Не заглядывайтесь на эту девушку. Она не для вас! Я, Эркюль Пуаро, говорю вам это. Sacre![162] Вспомнить бы, где я видел ее лицо!
  – Чье лицо? – удивленно спросил я. – Дочери?
  – Да нет, матери.
  Заметив удивление в моем взгляде, он многозначительно кивнул.
  – Да-да, именно матери. Это было давно, когда я еще служил в бельгийской полиции. Собственно, ее я никогда прежде не видел, но я видел ее фотографию… в связи с каким-то делом. Мне даже кажется…
  – Что?
  – Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, дело было связано с убийством!
  
  
  Глава 8
  Нечаянная встреча
  Раннее утро следующего дня застало нас на вилле «Женевьева». На этот раз стоявший у ворот грозный страж не препятствовал нам. Мало того, он весьма почтительно взял под козырек, и мы проследовали к дому. Леони, горничная, как раз спускалась по лестнице и, кажется, была расположена немного поболтать.
  Пуаро справился о здоровье мадам Рено.
  Леони покачала головой.
  – Совсем убита горем, бедняжка! Ничего в рот не берет, ну ни крошки! Бледная, как привидение. Просто сердце разрывается смотреть на нее. Вот уж я бы не стала так убиваться по мужу, который изменял мне с другой женщиной!
  Пуаро сочувственно покачал головой.
  – Конечно, конечно, но что вы хотите? Сердце любящей женщины готово многое простить. И все же – неужели они не ссорились в последние месяцы?
  Леони снова покачала головой:
  – Никогда, мосье. Никогда не слышала, чтобы мадам перечила мосье или упрекала его – никогда! У нее и характер и нрав просто ангельский… не то что у мосье.
  – Вот как? Стало быть, мосье был не ангел?
  – Что вы! Когда он гневался, весь дом ходуном ходил. А уж когда они поссорились с мосье Жаком – ma foi! Их было слышно на рыночной площади, так они орали!
  – В самом деле? – удивился Пуаро. – И когда же это они так ссорились?
  – О, как раз перед тем, как мосье Жаку ехать в Париж. Он чуть не опоздал на поезд. Он выскочил из библиотеки, схватил саквояж, который оставил в холле. Автомобиль был в ремонте, вот ему и пришлось бежать на станцию. Я как раз вытирала пыль в гостиной и видела, как он выскочил: лицо белое-белое, а на щеках аж красные пятна выступили. Ох и злой же он был!
  Видно, Леони и самой рассказ доставлял немалое удовольствие.
  – А о чем же они спорили?
  – Ох, чего не знаю, того не знаю, – снова затараторила Леони. – Правда, крик стоял на весь дом, но уж очень громко и быстро они говорили, это ведь как надо знать по-английски, чтобы понять их! Мосье потом весь день ходил мрачнее тучи! Не знали, как и подойти к нему!
  Тут наверху хлопнула дверь, и Леони сразу замолкла.
  – Ой, меня ведь ждет Франсуаза! – спохватилась она, вспомнив наконец о своих обязанностях. – И вечно она ворчит, эта старуха.
  – Одну минутку, мадемуазель. Скажите, пожалуйста, следователь здесь?
  – Они ушли в гараж посмотреть на автомобиль. Мосье комиссар думает, что им могли воспользоваться в ту ночь.
  – Quelle idée![163] – пробормотал Пуаро, когда девушка удалилась.
  – Вы хотите присоединиться к ним?
  – Вовсе нет. Подождем их в гостиной. Надеюсь, хоть там прохладно. Сегодня с утра так и печет.
  Однако такое безмятежное времяпрепровождение отнюдь меня не прельщало.
  – Если вы ничего не имеете против… – сказал я неуверенно.
  – Нисколько. Желаете начать собственное расследование, а?
  – Да нет… Мне просто хотелось бы взглянуть на мосье Жиро, если он где-нибудь поблизости. Интересно, как он продвинулся.
  – Человек-ищейка, – пробормотал Пуаро, откидываясь в мягком кресле и закрывая глаза. – Сделайте одолжение, мой друг. Au revoir[164].
  Я не спеша вышел из дому через парадную дверь. И в самом деле, было довольно жарко. Я свернул на тропинку, по которой мы шли накануне. Мне хотелось самому хорошенько осмотреть место преступления. Однако я пошел не прямо к нему, а свернул в кусты, так чтобы выйти на поле для гольфа несколько правее. Кустарник здесь был значительно гуще, и мне пришлось с трудом продираться сквозь него. Я действовал столь энергично, что, вырвавшись наконец из его цепких объятий, с размаху налетел на девушку, которая стояла спиной к живой изгороди.
  Она сдавленно вскрикнула, что было вполне естественно, но и у меня невольно вырвался возглас удивления – незнакомка оказалась моей попутчицей Сандрильоной!
  Мы изумленно уставились друг на друга.
  – Это вы! – в один голос воскликнули мы с ней.
  Девушка первой пришла в себя.
  – Вот так штука! – сказала она. – Что вы здесь делаете?
  – А вы? – не растерялся я.
  – Когда я с вами распрощалась позавчера, вы, точно пай-мальчик, спешили домой, в Англию.
  – А когда я с вами распрощался, – возразил я, – вы, как пай-девочка, спешили домой вместе со своей сестрой. Кстати, как поживает ваша сестра?
  Она одарила меня улыбкой, блеснув прелестными зубками.
  – Как это мило с вашей стороны вспомнить о моей сестре! Благодарю, с ней все в порядке.
  – Она здесь, с вами?
  – Она осталась в городе, – ответила кокетка, задрав хорошенький носик.
  – Не верю я ни в какую сестру, – засмеялся я. – Это же просто вылитая миссис Харрис![165]
  – А вы помните, как зовут меня? – спросила она с улыбкой.
  – Сандрильона. Но, может быть, вы все же назовете мне ваше настоящее имя, а?
  Глядя мне в глаза с лукавой улыбкой, она покачала головой.
  – А почему вы здесь, тоже не скажете?
  – О-о! Представьте себе – отдыхаю, или вы полагаете, что артистам это не по карману?
  – Дорогой курорт на морском побережье во Франции?
  – Не так уж он дорог. Надо только уметь устроиться.
  Я пристально посмотрел на нее.
  – И все-таки еще позавчера у вас и в мыслях не было ехать сюда!
  – Жизнь порой преподносит нам разные неожиданности, – назидательно изрекла Сандрильона. – Ну вот, я, кажется, достаточно рассказала о себе, и хватит с вас! Пай-мальчики не должны быть слишком любопытны. А вот вы все еще не сказали, что вы-то тут делаете?
  – Помните, я говорил вам, что у меня есть близкий друг – детектив?
  – Ну и что же?..
  – Вы, наверное, слышали о преступлении здесь… на вилле «Женевьева»…
  Она уставилась на меня. Глаза у нее сделались огромные и круглые.
  – Вы что, хотите сказать… вы здесь в связи с этим?
  Я кивнул. Сомнений быть не могло – мне сильно повезло. По тому, как она смотрела на меня, я понял, что сразу вырос в ее глазах. Некоторое время она молчала, не сводя с меня взгляда. Потом решительно тряхнула головой.
  – Ну, это просто потрясающе! Проводите меня туда. Хочу своими глазами увидеть все эти ужасы.
  – То есть как это?
  – Именно так, как вы слышали. Господи, разве я не говорила вам, я ведь просто помешана на преступлениях? Я уже несколько часов тут вынюхиваю. И надо же, такое везенье! Прямо на вас налетела! Идемте же, покажите мне все поскорее.
  – Послушайте… подождите минутку… Я не могу. Туда никого не пускают. Такие строгости…
  – Но ведь вы и ваш друг, вы же шишки там, правда?
  Мне не хотелось признаваться, что уж я-то совсем не «шишка».
  – Не понимаю, почему вы так рветесь туда, – заметил я нерешительно. – И что, собственно, вы хотите увидеть?
  – О, все! Место, где это случилось, орудие убийства, самого покойника, отпечатки пальцев, ну и все остальное. Какая удача привалила! Оказаться прямо на месте убийства! Такие впечатления, мне их на всю жизнь хватит.
  Я отвернулся от нее – меня слегка подташнивало. Во что превратились женщины в наше время? Кровожадность этой юной особы вызывала у меня отвращение.
  – Не понимаю, чего вы задаетесь? Подумаешь, нежности какие! – заговорила вдруг юная леди. – Хватит вам важничать! Когда вас пригласили сюда, вы что, тоже нос воротили – грязное, мол, дело, прошу меня не впутывать и все такое, да?
  – Нет, но…
  – А если бы вы здесь отдыхали, как я, например, неужели вам не захотелось бы все самому выведать? Уверена, еще как захотелось бы.
  – Но я ведь мужчина. А вы… вы – девушка.
  – По-вашему, если я девушка, значит, должна прыгать на стул и визжать при виде мыши. Ну и представления у вас, допотопные какие-то. Но все-таки вы отведете меня туда, правда? Понимаете, это, может быть, очень важно для меня.
  – Каким образом?
  – Вы же знаете, репортеров туда не пускают. А я могла бы за эту сенсацию сорвать хороший куш в одной газетке. Вы даже не представляете, сколько они платят за такие вот секретные сведения.
  Я мучился сомнениями. Но тут она вложила мне в руку свои маленькие нежные пальчики.
  – Ну пожалуйста… Очень вас прошу.
  Я сдался. Честно признаться, роль экскурсовода в данном случае представлялась мне даже не лишенной приятности.
  Сначала мы пошли к тому месту, где было обнаружено тело. Там дежурил полицейский. Узнав меня, он почтительно взял под козырек и не стал задавать никаких вопросов по поводу моей спутницы. Вероятно, он счел мое присутствие достаточно веским поручительством за нее. Я объяснил Сандрильоне, как было найдено тело. Она внимательно выслушала мой рассказ, временами перебивая его весьма неглупыми вопросами. Потом мы направились к вилле. Я шел, осторожно оглядываясь, ибо, по правде говоря, не испытывал большого желания встретиться с кем бы то ни было. Я провел девушку сквозь кустарник, и мы вышли к сарайчику позади дома. Я вспомнил, что накануне вечером, заперев дверь, мосье Бекс оставил ключ от сарая полицейскому Маршо, «на случай, если он потребуется мосье Жиро». Весьма вероятно, подумал я, что мосье Жиро вернул ключ Маршо. Спрятав девушку в кустах, так чтобы ее не было видно с тропинки, я вошел в дом. Маршо дежурил у дверей гостиной, откуда неясно доносились чьи-то голоса.
  – Мосье желает видеть мосье Отэ? Он в гостиной. Снова допрашивает Франсуазу.
  – Нет-нет, – поспешно заговорил я. – Он мне не нужен. Но я хотел бы взять ключ от сарая, если, конечно, это не нарушит инструкций.
  – Ну, конечно, мосье. – И он достал ключ. – Вот он. Мосье Отэ приказал оказывать вам всяческое содействие. Вернете ключ, когда покончите с вашими делами, хорошо?
  – Ну, разумеется.
  Приятное волнение охватило меня при мысли, что, по крайней мере, в глазах Маршо я был фигурой почти столь же значительной, как сам Пуаро. Девушка ждала меня. Увидев в моих руках ключ, она даже вскрикнула от восторга.
  – Значит, вам удалось получить его?
  – Разумеется, – холодно отозвался я. – Но помните: то, что я сейчас делаю, – грубое нарушение инструкций.
  – Да вы просто душка, я этого никогда не забуду. Идемте же. Им ведь не видно нас из дома, правда?
  – Подождите минутку, – сказал я, удерживая ее. – Я не буду мешать вам, если вы и впрямь хотите войти туда. Но стоит ли это делать? Подумайте! Вы ведь уже видели место преступления и могилу, вы знаете все подробности убийства. Неужели не достаточно? Имейте в виду – зрелище вам предстоит неприятное, да что там – отвратительное.
  С минуту она смотрела на меня взглядом, значение которого я не берусь растолковать. Потом засмеялась.
  – Да ведь мне только и подавай всякие ужасы, – сказала она. – Пойдемте.
  Мы молча подошли к сараю. Я отпер дверь, и мы вошли. Я приблизился к телу и, помня, как это делал вчера Бекс, осторожно стянул простыню. Из уст девушки вырвался сдавленный стон. Я обернулся и посмотрел на нее. Лицо ее было искажено страхом, от радостного возбуждения не осталось и следа. Что ж – она пренебрегла моим советом и теперь расплачивается за свое легкомыслие. Я не испытывал к ней жалости. Пусть выдержит это испытание до конца. Я осторожно повернул тело.
  – Видите, – сказал я, – его убили ударом в спину.
  Едва слышно она произнесла:
  – Чем?
  Я кивнул на стеклянную банку.
  – Вот этим кинжалом.
  Девушка внезапно пошатнулась и осела на пол. Я бросился к ней.
  – Вам плохо. Идемте скорее. Такие зрелища не для вас.
  – Воды, – прошептала она. – Скорее. Воды.
  Я со всех ног бросился в дом. Мне повезло, служанок не было поблизости, не замеченный никем, я налил в стакан воды, добавил из походной фляжки несколько капель бренди и вернулся в сарай. Девушка лежала в той же позе. Но несколько глотков бренди с водой возымели прямо-таки волшебное действие.
  – Уведите меня отсюда… о, скорее, скорее! – твердила она, вся дрожа.
  Поддерживая под руку, я вывел ее на свежий воздух. Выходя, она затворила за собой дверь, потом перевела дух.
  – Ну вот, уже лучше. О, это ужасно! И зачем вы только пустили меня туда.
  Это прозвучало так по-женски, что я не мог сдержать улыбки. В глубине души я был даже доволен тем, что ей стало дурно. Видимо, она не такая уж бессердечная, как я думал. В конце концов, она ведь еще почти дитя, и любопытство ее, видимо, просто от легкомыслия.
  – Я как мог старался удержать вас, вы же знаете, – мягко сказал я.
  – Конечно, знаю. Ну а теперь – до свидания.
  – Постойте, вам нельзя так уйти… одной. Вы еще слабы. Я провожу вас в город. И не спорьте.
  – Чепуха. Уже все прошло.
  – А если вы снова потеряете сознание? Нет, я провожу вас.
  Она упорно противилась этому. Но я, однако, настоял на своем, и она позволила проводить ее почти до самого города. Мы снова шли по той же тропинке, мимо могилы, а потом окольным путем вышли на дорогу. Когда стали попадаться первые лавки, она остановилась и протянула мне руку.
  – До свидания, спасибо, что проводили.
  – Вы уверены, что хорошо себя чувствуете?
  – Да, совершенно. Спасибо. Надеюсь, у вас не будет неприятностей из-за меня?
  Я заверил ее, что все в порядке.
  – Ну, прощайте.
  – Au revoir, – поправил я. – Вы ведь здесь живете, значит, мы еще увидимся.
  Она одарила меня ослепительной улыбкой.
  – Хорошо, пусть так. Au revoir.
  – Подождите, вы даже не сказали мне ваш адрес.
  – О, я живу в «Отель дю Фар», это небольшая, но вполне приличная гостиница. Загляните ко мне завтра.
  – Непременно, – отвечал я, вероятно, с несколько излишней поспешностью.
  Я постоял, пока она не скрылась из виду, а потом направился к вилле «Женевьева». Я вспомнил, что не запер дверь сарая. К счастью, никто этого не заметил. Я повернул в замке ключ, вынул его и отдал полицейскому. Тут мне вдруг пришло в голову, что хоть Сандрильона и дала мне свой адрес, имени-то ее я так и не узнал.
  
  
  Глава 9
  Мосье Жиро находит улики
  В гостиной я застал следователя, деловито допрашивающего старика садовника. Здесь же были Пуаро и комиссар, которые приветствовали меня вежливым поклоном и улыбками. Я тихонько сел в кресло. Мосье Отэ проявлял чудеса усердия, он был немыслимо кропотлив и дотошен, однако старания его оказались напрасны, ему не удалось извлечь из свидетеля ничего мало-мальски существенного.
  Огюст признал, правда, что перчатки, найденные на месте преступления, принадлежат ему. Он надевал их, когда приходилось ухаживать за примулой, которая, как известно, иногда бывает ядовитой. Он не помнит, когда в последний раз надевал их. Нет, конечно, он их не хватился. Где они обычно лежат? Да то здесь, то там. Лопата всегда стоит в сарайчике с инструментами. Запирается ли он? Конечно, запирается. Где хранится ключ от него? Parbleu[166], торчит в двери, само собой. Что там красть-то. Кто ж знал, что объявятся какие-то бандиты или убийцы. Когда вилла принадлежала мадам виконтессе, ничего подобного не случалось.
  Мосье Отэ отпустил наконец старика, и тот заковылял к двери, ворча что-то себе под нос. Вспомнив, с каким необъяснимым упорством Пуаро проявлял интерес к следам на клумбе, я так и сверлил взглядом старика Огюста, когда он давал свои показания. То ли он и впрямь никак не замешан в преступлении, подумал я, то ли это непревзойденный актер. Когда он уже ступил за порог, внезапная догадка поразила меня.
  – Извините, мосье Отэ, – воскликнул я, – вы позволите задать ему один вопрос?
  – Ну, разумеется, мосье.
  Заручившись поддержкой следователя, я обратился к Огюсту:
  – Где вы держите свои сапоги?
  – На ногах, – проворчал старик. – Где ж еще?
  – Куда вы их ставите на ночь?
  – Под кровать.
  – А кто их чистит?
  – Никто. Зачем их чистить? Что мне, щеголять в них, что ли? По воскресеньям я надеваю другие, а так… – Он пожал плечами.
  Обескураженный, я только развел руками.
  – Ну что ж, – сказал следователь, – не слишком-то мы продвинулись. Разумеется, трудно что-либо предпринять, пока не придет ответ из Сантьяго. Не знает ли кто-нибудь, где Жиро? Право, он не слишком-то учтив! У меня большое желание послать за ним и…
  – Нет нужды посылать за мной.
  Мы все вздрогнули, услышав этот спокойный голос. Жиро стоял под открытым окном и смотрел на нас.
  Он легко вскочил на подоконник, спрыгнул на пол и подошел к столу.
  – Вот и я, к вашим услугам. Прошу прощения, что немного опоздал.
  – Ну что вы, ничуть! – смущенно заверил его следователь.
  – Разумеется, я всего-навсего сыщик, – продолжал Жиро. – В допросах ничего не смыслю. Однако позволю себе заметить, на вашем месте я бы вел допрос при закрытых окнах. А так можно запросто подслушать, что здесь происходит. Но это так, между прочим.
  Мосье Отэ покраснел от гнева. Не требовалось особой проницательности, чтобы заметить, что следователь мосье Отэ и сыщик мосье Жиро не испытывают друг к другу особой симпатии. С самого начала между ними то и дело случались мелкие стычки. Вероятно, иначе и быть не могло. Жиро считал, что все следователи – болваны, и мосье Отэ, относившегося к своей особе и к своим служебным обязанностям с большим почтением, естественно, оскорбляла бесцеремонность столичного детектива.
  – Eh bien, мосье Жиро, – начал следователь довольно раздраженно. – Уж вы-то наверняка зря времени не теряли! Может быть, вы сразу и имена убийц назовете, а? Неплохо бы узнать и место, где они скрываются!
  Пропустив его выпад мимо ушей, мосье Жиро сказал:
  – Во всяком случае, мне известно, откуда они прибыли.
  Он достал что-то из кармана и выложил на стол. Мы столпились вокруг. Перед нами лежал самый обычный окурок и незажженная спичка. Сыщик резко обернулся к Пуаро.
  – Что вы тут видите? – спросил он довольно грубо.
  Краска бросилась мне в лицо, но Пуаро был невозмутим. Он пожал плечами.
  – Окурок сигареты и спичку.
  – Это вам говорит о чем-нибудь?
  Пуаро развел руками.
  – Ровным счетом ни о чем.
  – А! – воскликнул довольный Жиро. – Вы даже не рассмотрели эти предметы. А ведь это не обыкновенная спичка – по крайней мере, у нас в стране таких нет. А вот в Южной Америке такие спички – дело обычное. Мне повезло – она незажженная, в противном случае ее происхождение нельзя было бы определить. Очевидно, один из преступников выбросил окурок и зажег другую сигарету, выронив при этом спичку из коробка.
  – Где же другая спичка? – спросил Пуаро.
  – Какая спичка?
  – Та, с помощью которой он зажег сигарету. Ее вы тоже нашли?
  – Нет.
  – Может быть, вы не слишком усердно искали?
  – Не слишком усердно?! – Казалось, сыщик вот-вот взорвется, но усилием воли он сдержался. – Понимаю, вы любите пошутить, мосье Пуаро. Но как бы то ни было – есть ли спичка, нет ли, достаточно и окурка. Эта сигарета из Южной Америки, видите, здесь особая лекарственная лакричная бумага.
  Пуаро кивнул, а комиссар сказал:
  – Окурок и спичка могли принадлежать мосье Рено. Не забывайте, всего два года как он вернулся из Южной Америки.
  – Нет, – уверенно сказал детектив. – Я уже осмотрел вещи мосье Рено. И сигареты и спички у него совсем другие.
  – Удивительно, – заговорил Пуаро, – убийцы не запаслись ни орудием убийства, ни перчатками, ни лопатой – все будто специально было приготовлено для них здесь. Вам это не кажется странным?
  Жиро снисходительно улыбнулся.
  – Разумеется, это странно, однако все легко объяснить, если принять мою версию.
  – Ага! – сказал мосье Отэ. – Сообщник в доме!
  – Или вне его, – заметил Жиро с загадочной улыбкой.
  – Но ведь кто-то впустил преступников в дом. Не можем же мы предположить, что дверь случайно оказалась незапертой? Не слишком ли большое везение?
  – Нет, дверь открыли, но ведь ее могли открыть и снаружи, если у кого-то был ключ.
  – И у кого же он мог быть?
  Жиро пожал плечами.
  – Тот, у кого есть ключ, никогда добровольно не признается в этом. Впрочем, его мог иметь и не один человек. Мосье Жак Рено, например. Он сейчас, правда, на пути в Южную Америку, но вполне вероятно, что он мог потерять свой ключ или у него этот ключ выкрали. Потом – садовник, он же служит здесь много лет. У какой-нибудь из молоденьких служанок наверняка есть возлюбленный. Снять слепок с ключа и выточить по нему новый – плевое дело. Словом, возможностей не счесть. Есть и еще одна особа, которая, по-моему, наверняка должна иметь ключ.
  – Кто же это?
  – Мадам Добрэй, – сказал сыщик.
  – О! – воскликнул следователь. – Стало быть, вы и о ней знаете?
  – Я знаю все, – невозмутимо изрек Жиро.
  – Готов поклясться, что есть один факт, о котором вы не слышали, – сказал мосье Отэ, радуясь, что и он может щегольнуть осведомленностью. Он единым духом выложил все, что знал о таинственной ночной гостье и о чеке, выписанном на имя Дьювин, а напоследок протянул мосье Жиро письмо с подписью «Белла».
  – Все это крайне интересно, но моя версия остается в силе.
  – И какова же ваша версия?
  – Пока не время ее оглашать. Ведь я еще только начинаю расследование.
  – У меня имеется к вам один вопрос, мосье Жиро, – сказал вдруг Пуаро. – Ваша версия объясняет, как дверь была открыта. Но вот почему ее оставили незапертой – об этом ваша версия умалчивает. Уходя, преступники, естественно, должны были запереть дверь, разве не так? Если бы, например, как это порою случается, к дому подошел полицейский, чтобы убедиться, что все спокойно, преступников могли тотчас обнаружить и схватить.
  – Черт возьми, да они забыли. Простая оплошность, ручаюсь.
  И тут Пуаро, к моему удивлению, почти слово в слово произнес то, что мы с мосье Бексом уже слышали от него накануне:
  – Я не согласен с вами. Дверь оставили открытой то ли умышленно, то ли по необходимости, и любая версия, в которую этот факт не укладывается, обязательно окажется ошибочной.
  Мы все в изумлении воззрились на Пуаро. Ведь представив такие неопровержимые улики, как окурок и спичка, Жиро посрамил его, думал я, да и сам Пуаро как будто не отрицал этого. И вот, пожалуйста, ничуть не бывало: как всегда, очень довольный собой, мой друг поучает самого Жиро, не испытывая при этом ни малейшей робости.
  Сыщик подкрутил усы, насмешливо поглядывая на Пуаро.
  – Стало быть, вы не согласны со мной? Хорошо, тогда прошу – ваши соображения. Итак, мы вас слушаем.
  – Видите ли, тут есть одно обстоятельство, которое представляется мне весьма значительным. Скажите, мосье Жиро, вы не усматриваете в этом деле чего-то очень знакомого? Оно вам ни о чем не напоминает?
  – Знакомого? Не напоминает ли чего? Погодите, погодите… Впрочем, нет, не думаю.
  – Значит, не помните, – спокойно сказал Пуаро. – А ведь некое преступление, удивительно похожее на это, уже было однажды совершено.
  – Когда? Где?
  – Вот этого, к сожалению, не могу сейчас сказать, но вспомню непременно. Я-то надеялся, что вы мне подскажете.
  Жиро недоверчиво хмыкнул.
  – Таких дел, где фигурируют преступники в масках, полно. Разве все их упомнишь? Все преступления более или менее схожи между собой.
  – Но ведь существует же такое понятие, как индивидуальный почерк. – Пуаро, неожиданно взяв менторский тон, обратился к нам ко всем: – Я говорю о психологии преступления. Мосье Жиро, конечно же, известно, что каждый преступник имеет свой особый метод. Расследуется, скажем, случай ограбления, и нередко можно довольно точно представить себе портрет преступника на основании тех приемов, которыми он пользуется. (Джепп наверняка подтвердил бы вам мои слова, Гастингс.) Человек мыслит стереотипами, и неважно, живет ли он в рамках закона или преступает его, он действует соответственно своему характеру. Сколько бы он ни совершил преступлений, все они будут как две капли походить друг на друга. Классический случай – некий англичанин избавляется от своих жен, топя их в ванне[167]. Придумай он что-то другое, ему, вероятно, и по сей день удавалось бы избежать наказания. Но над ним тяготеет один из всеобщих законов человеческой психологии: преступник уверен – то, что сошло ему с рук однажды, удастся и второй раз, и третий. В результате он расплачивается за тривиальность своего мышления.
  – Что же из всего этого следует? – усмехнулся Жиро.
  – А то, что если перед вами два преступления, весьма схожие по замыслу и исполнению, то за ними обоими обычно стоит один и тот же автор. Я ищу этого автора, мосье Жиро, и я найду его. Ключ к разгадке – в психологии преступника. Вы много чего знаете об окурках и спичках, мосье Жиро, а я, Эркюль Пуаро, знаю человеческую психологию.
  На Жиро эти доводы, похоже, не произвели ни малейшего впечатления.
  – Вот еще один факт, – продолжал Пуаро, – над которым стоит призадуматься. Часики мадам Рено на следующий день после убийства ушли вперед на два часа.
  Мосье Жиро воззрился на него.
  – Возможно, они всегда спешат?
  – Говорят, действительно спешат.
  – Ну, тогда все в порядке.
  – И все равно, два часа – это уж слишком, – негромко заметил Пуаро. – А еще ведь эти следы на клумбе.
  Он кивнул на открытое окно. Жиро устремился к окну.
  – Но здесь нет никаких следов!
  – Да, – невозмутимо отвечал Пуаро, поправляя стопку книг на столе. – Там их действительно нет.
  Ярость исказила черты мосье Жиро. Пуаро, конечно, издевается над ним. Он двинулся было к ненавистному бельгийцу, но тут дверь отворилась, и Маршо доложил:
  – Мосье Стонор, секретарь, только что прибыл из Англии. Он может войти?
  
  Глава 10
  Габриель Стонор
  Человек, который вошел в гостиную, мог поразить любое воображение. Необыкновенно высокий, атлетического сложения, с бронзовым от загара лицом и шеей, он разительно выделялся среди всех собравшихся. По сравнению с ним даже Жиро выглядел слабым и анемичным. Познакомившись с ним ближе, я понял, что Габриель Стонор – совершенно необыкновенная личность. Англичанин по рождению, он исколесил весь земной шар. Он охотился в Африке, путешествовал по Корее, владел ранчо в Калифорнии, занимался коммерцией в Полинезии.
  Его зоркий взгляд безошибочно выделил из собравшихся мосье Отэ.
  – Полагаю, вы ведете следствие по этому делу? Рад познакомиться, сэр. Какое чудовищное преступление! Как мадам Рено? Как она перенесла этот удар? Для нее это ужасное потрясение.
  – Ужасно, ужасно, – сказал мосье Отэ. – Позвольте представить – мосье Бекс, комиссар полиции, мосье Жиро из Сюртэ. Этот джентльмен – мосье Эркюль Пуаро. Мосье Рено вызвал его, но мосье Пуаро прибыл слишком поздно, непоправимое уже свершилось. Друг мосье Пуаро – капитан Гастингс.
  Стонор с интересом посмотрел на Пуаро.
  – Он что, правда вызвал вас?
  – Стало быть, вы не знали, что мосье Рено намеревался вызвать детектива? – удивился мосье Бекс.
  – Нет, не знал. Однако эта новость нисколько меня не удивляет.
  – Почему?
  – Старик был здорово напуган. Причина, правда, мне неизвестна. Он не посвящал меня в эти дела, мы с ним никогда о них не говорили. Но напуган он был насмерть.
  – Гм! И у вас нет никаких соображений на этот счет? – спросил мосье Отэ.
  – Именно так, сэр.
  – Извините, мосье Стонор, но мы должны соблюсти некоторые формальности. Ваше имя?
  – Габриель Стонор.
  – Давно ли вы служите секретарем у мосье Рено?
  – Около двух лет, с тех пор, как он приехал из Южной Америки. Я познакомился с ним через нашего общего приятеля, и мосье Рено предложил мне эту должность. Между прочим, как босс он был превосходен.
  – Рассказывал ли он вам о своей жизни в Южной Америке?
  – Да, и немало.
  – Не знаете ли вы, мосье Рено приходилось бывать в Сантьяго?
  – Думаю, не однажды.
  – Не упоминал ли он о каком-нибудь случае, который произошел там и в результате которого кто-то пожелал бы отомстить мосье Рено?
  – Никогда.
  – Не говорил ли он о какой-либо тайне, связанной с пребыванием в Сантьяго?
  – Нет. Насколько я помню, нет. Но тем не менее у него, видимо, было что скрывать. Я никогда не слышал, чтобы он говорил о своем детстве, например, или о каких-либо событиях своей жизни до приезда в Южную Америку. По происхождению он, кажется, канадский француз, но я никогда не слышал, чтобы он говорил о своей жизни в Канаде. Бывало, слова лишнего из него не вытянешь.
  – Итак, насколько вам известно, врагов у него не было и вы не можете нам дать ключ к разгадке тайны его смерти?
  – Да, именно так.
  – Мосье Стонор, не приходилось ли вам слышать имя Дьювин в связи с мосье Рено?
  – Дьювин… Дьювин… – задумчиво повторил он. – Нет, по-моему, не приходилось. Однако это имя почему-то мне знакомо.
  – Знакома ли вам дама, которую зовут Белла? Она приятельница мосье Рено?
  Мосье Стонор снова покачал головой.
  – Белла Дьювин? Это полное ее имя? Интересно. Уверен, что слышал его. Но не могу припомнить, в какой связи.
  Следователь кашлянул.
  – Понимаете, мосье Стонор… тут такое дело… Какое-либо умолчание здесь недопустимо. Возможно, вы из деликатности щадите чувства мадам Рено, к которой, я знаю, вы питаете глубокое уважение и сострадание, но, возможно… в сущности… – промямлил мосье Отэ, окончательно запутавшись, – словом, тут не должно быть никаких умолчаний.
  Стонор уставился на него, силясь уяснить, что он хотел сказать.
  – Я не совсем понимаю, – медленно начал он. – При чем здесь мадам Рено? Я глубоко ее уважаю, сочувствую ей. Она удивительная, необыкновенная женщина. Но о каком умолчании вы говорите и какое это имеет к ней отношение?
  – Что, если эта Белла Дьювин больше чем просто приятельница ее мужа, например?
  – Ах, вот оно что! – воскликнул Стонор. – Понял. Но вы ошибаетесь, готов прозакладывать последний доллар. Уж что-что, а за юбками старик никогда не бегал. И жену свою он просто обожал. Более любящей пары в жизни не видел.
  Мосье Отэ с сомнением покачал головой.
  – Мосье Стонор, мы располагаем неопровержимыми доказательствами – любовным письмом, написанным Беллой к мосье Рено, она упрекает его в том, что он охладел к ней. Более того, у нас есть доказательства, что незадолго до смерти он завел интрижку с француженкой, некой мадам Добрэй, которая арендует соседнюю виллу.
  Стонор прищурился.
  – Постойте-ка, вы забрали не туда. Я хорошо знаю Поля Рено. То, что вы говорите, – категорически невозможно. Тут должно быть другое объяснение.
  Следователь пожал плечами.
  – Какое же тут другое объяснение?
  – Что именно навело вас на мысль о любовной связи?
  – Мадам Добрэй имела обыкновение навещать мосье Рено по вечерам. К тому же, с тех пор как он поселился здесь, мадам Добрэй положила на свой банковский счет крупные суммы денег. В общей сложности, если перевести в английские фунты, получится четыре тысячи.
  – Вот это верно, – спокойно согласился Стонор. – Я сам переводил ей эти суммы наличными по его требованию. Но любовной связи между ними не было.
  – А что же это было?
  – Шантаж, – отрезал Стонор, хлопнув рукой по столу. – Вот что это было!
  – О! – вскричал потрясенный следователь.
  – Шантаж, – повторил Стонор. – У старика просто вымогали деньги – да как ловко! Четыре тысячи всего за пару месяцев! Вот так! Я ведь говорил вам только что – ему есть что скрывать. Очевидно, эта мадам Добрэй что-то знает, вот и давила на старика.
  – А ведь вполне возможно! – возбужденно вскричал комиссар. – Вполне возможно!
  – Возможно, вы говорите? – прогремел Стонор. – Не возможно, а точно. Скажите, вы спрашивали мадам Рено, что она думает об этой любовной истории, которую вы придумали?
  – Нет, мосье. Мы старались не причинять ей лишних страданий.
  – Страданий? Да она бы посмеялась над вами. Говорю вам, они с Рено были такой парой, каких разве одна на сотню сыщется.
  – Да, кстати, еще один вопрос, – спохватился мосье Отэ. – Мосье Рено посвятил вас в свои планы относительно завещания?
  – Да, тут я целиком в курсе: когда мосье Рено составил завещание, я сам отправлял его нотариусу. Могу сообщить вам фамилии его поверенных, и вы ознакомитесь с содержанием этого документа. Завещание хранится у них. Там все просто: половина состояния переходит к мадам Рено в пожизненное пользование, вторая половина – сыну. Разным другим лицам завещаны мелкие суммы. Помнится, мне он оставил тысячу фунтов.
  – Когда было написано это завещание?
  – Ну, примерно года полтора назад.
  – Вы будете очень удивлены, мосье Стонор, но менее чем две недели назад мосье Рено составил новое завещание.
  Стонор и впрямь был изумлен.
  – Понятия не имел об этом. И каково же оно?
  – Все свое огромное состояние он оставил жене. О сыне даже и не упоминается.
  Мистер Стонор протяжно свистнул.
  – По-моему, довольно жестоко по отношению к парню. Мать, разумеется, обожает его, но в глазах остальных выходит, что мосье Рено не доверял сыну. Конечно, это уязвит самолюбие Жака. Однако такой поворот дела лишний раз доказывает, что я прав: у супругов были прекрасные отношения.
  – Возможно, возможно, – сказал мосье Отэ. – Наверное, нам придется кое-что пересмотреть в этом деле. Разумеется, мы телеграфировали в Сантьяго и с минуты на минуту ждем ответа. Думаю, тогда многое прояснится. С другой стороны, если подтвердится факт шантажа, мадам Добрэй придется дать объяснения.
  Неожиданно Пуаро тоже включился в разговор.
  – Мосье Стонор, а что Мастерс, шофер-англичанин, давно служит у мосье Рено?
  – Больше года.
  – Как вы думаете, он бывал когда-нибудь в Южной Америке?
  – Уверен, что нет. Перед тем как перейти к мосье Рено, он много лет служил в Глостершире[168] у моих близких знакомых.
  – Вы можете поручиться, что он вне подозрений?
  – Безусловно.
  Казалось, его ответ несколько разочаровал Пуаро.
  Тем временем следователь вызвал Маршо.
  – Передайте поклон мадам Рено и скажите, что я прошу уделить мне несколько минут. Пусть она не утруждает себя. Я поднимусь наверх и подожду ее там.
  Маршо взял под козырек и вышел.
  А несколько минут спустя дверь отворилась, и, к нашему удивлению, мадам Рено, мертвенно-бледная, в глубоком трауре, предстала перед нами.
  Мосье Отэ подвинул ей кресло, бурно выражая огорчение по поводу того, что мадам потревожила себя, спустившись вниз. Мадам Рено улыбкой поблагодарила его. Стонор в порыве сочувствия обеими руками сжал ее руку. Что-либо вымолвить он, видимо, просто не мог. Мадам Рено обратилась к мосье Отэ:
  – Вы хотели о чем-то меня спросить?
  – С вашего разрешения, мадам. Насколько мне известно, ваш муж по рождению был канадский француз. Не могли бы вы рассказать, как прошла его юность, какое он получил воспитание, где учился?
  Она покачала головой.
  – Мой муж был очень сдержан и никогда не рассказывал о себе, мосье. Родился он где-то на Северо-Западе; детство, по-моему, у него было тяжелое и несчастливое, и он старался не вспоминать о тех временах. Мы были счастливы настоящим, и у нас было будущее.
  – Не было ли у него в прошлом какой-нибудь тайны?
  Мадам Рено улыбнулась и покачала головой.
  – Нет, мосье, ничего… романтического, я уверена.
  Мосье Отэ тоже улыбнулся.
  – И впрямь, не стоит нам впадать в мелодраму. Правда, тут есть одно обстоятельство… – Он запнулся.
  Стонор поспешно перебил его:
  – Видите ли, мадам Рено, у них родилась чрезвычайно нелепая мысль. Они вообразили, что мосье Рено завел интрижку с некой мадам Добрэй, которая, кажется, живет тут неподалеку.
  Краска бросилась в лицо мадам Рено. Она вскинула голову, но потом прикусила губу, лицо ее болезненно передернулось. Стонор удивленно уставился на нее, а мосье Бекс, подавшись вперед, вкрадчиво заговорил:
  – Весьма сожалею, мадам, что приходится причинять вам страдания, но прошу ответить мне: есть ли у вас основания предполагать, что мадам Добрэй была возлюбленной вашего мужа?
  Судорожно всхлипнув, мадам Рено закрыла лицо руками. Плечи ее вздрагивали. Потом она подняла голову и сокрушенно сказала:
  – Да, возможно.
  В жизни своей не видел такого изумления, как на лице у Стонора. Похоже, он был сражен наповал.
  
  Глава 11
  Жак Рено
  Трудно сказать, какой оборот принял бы наш разговор, ибо в этот самый миг дверь резко распахнулась и в гостиную быстрыми шагами вошел высокий незнакомец.
  На мгновение мистический ужас охватил меня – мне показалось, что ожил покойный мосье Рено. Но я тут же сообразил, что в его темных волосах нет седины и что этот стремительно ворвавшийся незнакомец еще очень молод, почти мальчик. Он бросился к мадам Рено с пылкой непосредственностью, точно не замечая нашего присутствия.
  – Матушка!
  – Жак! – вскрикнула мадам Рено, заключая его в объятия. – Мой ненаглядный! Откуда ты взялся? Ты же должен был еще позавчера отплыть из Шербура на «Анзоре»? – Вспомнив вдруг о нашем присутствии, мадам Рено сказала с присущим ей сдержанным достоинством: – Мой сын, господа.
  – О! – воскликнул мосье Отэ, раскланиваясь с молодым человеком. – Стало быть, вы не отплыли на «Анзоре»?
  – Нет, мосье. Я как раз хотел объяснить, что отплытие «Анзоры» задержали на сутки – какие-то неполадки в двигателе. Мы могли бы отплыть не позавчера, а только вчера вечером. Но из вечерней газеты я узнал о трагедии, постигшей нас… – Он осекся, на глаза навернулись слезы. – Бедный отец… бедный, бедный отец.
  Уставившись на него немигающим взглядом, мадам Рено повторила, точно во сне:
  – Так ты не уехал? – Потом, махнув рукой со смертельно усталым видом, она проговорила будто про себя: – Впрочем, теперь уже все равно…
  – Садитесь, мосье Рено, прошу вас, – сказал мосье Отэ, указывая на кресло. – Поверьте, я глубоко сочувствую вам. Понимаю, какой это для вас удар. Тем не менее очень удачно, что вы не успели отплыть. Надеюсь, вы не откажетесь сообщить нам все, что вам известно, чтобы пролить свет на эту ужасную трагедию.
  – Я к вашим услугам, мосье. Готов ответить на все ваши вопросы.
  – Для начала я хотел бы узнать вот что. Вы отправились в Южную Америку по настоянию отца?
  – Совершенно верно, мосье. Я получил телеграмму, в которой мне предписывалось без промедления отбыть в Буэнос-Айрес, затем через Анды в Вальпараисо[169] и дальше в Сантьяго.
  – Вот как! Какова же цель этой поездки?
  – Понятия не имею.
  – Не знаете?
  – Не знаю. Вот телеграмма. Прочтите сами.
  Следователь взял ее и прочел вслух:
  – «Немедленно сегодня отправляйся Шербура „Анзорой“ Буэнос-Айрес. Конечный пункт назначения Сантьяго. Дальнейшие указания получишь Буэнос-Айресе. Постарайся не опоздать. Дело чрезвычайной важности. Рено». И неужели раньше об этом не было речи?
  Жак Рено покачал головой.
  – Нет, никогда. Единственное сообщение, полученное мною от отца, – это телеграмма. Разумеется, мне известно, что у отца, долго жившего за границей, есть крупные капиталовложения в Южной Америке. Но он никогда раньше не заговаривал со мной о подобной поездке.
  – Вы, конечно, довольно долго прожили в Южной Америке, мосье Рено?
  – Да, еще ребенком. Но потом я уехал учиться в Англию и даже на каникулы оставался там, поэтому мало что знаю о Южной Америке. Ну а потом началась война, мне было тогда семнадцать.
  – Вы служили в Королевской авиации, не так ли?
  – Да, мосье.
  Мосье Отэ кивнул и стал задавать юноше привычные вопросы, которые мы не раз уже слышали. Жак Рено заявил, что ему решительно ничего не известно ни о каких врагах мосье Рено, ни в Сантьяго, ни где-либо еще в Южной Америке, что никаких перемен в отце в последнее время он не замечал и о «секретных документах» отец при нем не упоминал. Сам Жак Рено считает, что его несостоявшаяся поездка в Южную Америку должна была носить чисто деловой характер.
  Как только мосье Отэ немного замешкался, раздался спокойный голос Жиро:
  – Я тоже хотел бы задать несколько вопросов, господин судебный следователь.
  – Разумеется, мосье Жиро, как вам угодно, – холодно отозвался мосье Отэ.
  Жиро придвинулся к столу.
  – Хорошие ли отношения были у вас с отцом, мосье Рено?
  – Естественно, – надменно отрезал молодой человек.
  – Вы решительно настаиваете на этом?
  – Да.
  – И никаких размолвок между вами не случалось, а?
  Жак пожал плечами.
  – Иногда наши взгляды не совпадали. Это же обычное дело.
  – Вот именно, вот именно. И если бы кто-то стал уверять, что накануне отъезда в Париж вы с отцом крупно поссорились, то, разумеется, вы бы сказали, что он лжет?
  Я невольно восхищался Жиро. Его самоуверенное «я знаю все» не было пустым хвастовством. У Жака Рено его вопрос явно вызвал замешательство.
  – Мы… мы действительно поспорили, – признался он.
  – О! Поспорили! И в ходе этого спора вы сказали: «Когда ты умрешь, я смогу делать что захочу»?
  – Может, и сказал, – пробормотал Жак, – не помню.
  – В ответ отец крикнул: «Но я пока еще жив!», так? На что вы ответили: «Очень жаль!»
  Молодой человек молчал, нервно барабаня по столу пальцами.
  – Настоятельно прошу ответить на мой вопрос, мосье Рено, – твердо отчеканил Жиро.
  Молодой человек смахнул со стола тяжелый нож для разрезания бумаги и гневно закричал:
  – Разве это имеет какое-нибудь значение? Вы же сами понимаете! Да, я действительно поссорился с отцом. Не буду отрицать, я много чего наговорил ему! Не могу даже вспомнить, что именно я нес. Меня тогда охватила дикая ярость – в тот момент я, наверное, мог бы убить его! Вот, пожалуйста! – Он с вызывающим видом откинулся в кресле, весь красный от негодования.
  Жиро улыбнулся, снова отодвинулся от стола и сказал:
  – Вот и все. Вы, разумеется, продолжите допрос, мосье Отэ.
  – Да, непременно, – сказал мосье Отэ. – Какова же была причина вашей ссоры?
  – Предпочел бы не отвечать на этот вопрос.
  Мосье Отэ встал.
  – Мосье Рено, не следует шутить с законом! – прогремел он. – Итак, какова была причина вашей ссоры?
  Молодой Рено упорно молчал, его мальчишеское лицо стало замкнутым и угрюмым. Тишину нарушил невозмутимый голос Эркюля Пуаро.
  – Я отвечу на этот вопрос, если вы не возражаете, мосье, – доброжелательно сказал он.
  – Разве вы знаете?..
  – Конечно, знаю. Причиной ссоры была мадемуазель Марта Добрэй.
  Пораженный Рено вскочил с места. Следователь подался вперед.
  – Это правда, мосье?
  Жак Рено наклонил голову.
  – Да, – выдавил он. – Я люблю мадемуазель Добрэй и хочу жениться на ней. Когда я сказал об этом отцу, он пришел в ярость. Понятно, я не мог спокойно слушать, как он оскорбляет девушку, которую я люблю, и тоже вышел из себя.
  Мосье Отэ обратился к мадам Рено:
  – Вы знали об этой… привязанности вашего сына, мадам?
  – Я этого опасалась, – ответила она просто.
  – Мама! – крикнул молодой человек. – И ты тоже! Марта столь же добродетельна, сколь и прекрасна. Чем она тебе не нравится?
  – Я ничего не имею против нее. Но я бы предпочла, чтобы ты женился на англичанке, а не на француженке. К тому же у ее матери весьма сомнительное прошлое!
  В ее голосе откровенно звучала ненависть к мадам Добрэй, и я прекрасно понимал, как горько она страдает оттого, что единственный сын влюблен в дочь ее соперницы.
  Обратившись к следователю, мадам Рено продолжала:
  – Вероятно, мне следовало бы обсудить все это с мужем, но я надеялась, что полудетская привязанность Жака к этой девушке угаснет сама собою – и тем скорее, чем меньше значения придавать ей. Теперь я виню себя за это молчание, но муж, как я уже говорила, был в последнее время удручен и озабочен, так не похож на себя самого, что я просто не могла нанести ему еще и этот удар.
  Мосье Отэ кивнул.
  – Когда вы сказали отцу о ваших намерениях относительно мадемуазель Добрэй, – продолжал он, – ваш отец удивился?
  – Он был просто ошеломлен. Потом приказал мне тоном, не терпящим возражений, выбросить эту мысль из головы. Он никогда не даст согласия на наш брак, сказал он. Крайне уязвленный, я спросил его, чем ему не нравится мадемуазель Добрэй. Он так и не дал мне вразумительного ответа, туманно намекал на какую-то тайну, окружающую мать и дочь. Я отвечал, что женюсь на Марте, а прошлое ее матери меня не интересует. Тогда отец стал кричать, что вообще не желает больше обсуждать эту тему и что я должен отказаться от своей затеи. Такая ужасная несправедливость, такой деспотизм просто взбесили меня, особенно, может быть, потому, что сам он всегда был предупредителен с мадам Добрэй и Мартой и не раз говорил, что надо бы пригласить их к нам. Я совсем потерял голову, и мы всерьез поссорились. Отец кричал, что я целиком завишу от него, и тут, должно быть, я и сказал, что все равно сделаю по-своему, когда его не станет…
  Пуаро вдруг перебил его:
  – Значит, вы знаете, что говорится в завещании?
  – Знаю, что половину своего состояния он оставил мне, а вторую половину – матушке, с тем чтобы после ее смерти я наследовал ее часть, – ответил молодой человек.
  – Продолжайте же, – напомнил ему следователь.
  – Потом мы кричали друг на друга, мы оба были уже в совершенно невменяемом состоянии, и тут я вдруг спохватился, что могу опоздать на поезд. Мне пришлось бегом бежать до самой станции. Поначалу я был вне себя от ярости, но вдали от дома гнев мой постепенно остыл. Я написал Марте о том, что произошло между мной и отцом, и ее ответ еще больше успокоил меня. Она писала, что мы должны быть стойкими и в конце концов отец перестанет противиться нашему браку. Нам надо проверить свое чувство и убедиться, что оно глубоко и неизменно. И когда мои родители поймут, что с моей стороны это не просто увлечение, они, конечно же, смягчатся. Разумеется, я не вдавался в подробности по поводу главной причины, которую выдвигал отец против нашего брака. Но скоро я и сам понял, что грубая сила – плохой помощник в таком деле.
  – Что ж, перейдем теперь к другому вопросу. Скажите, мосье Рено, имя Дьювин вам знакомо?
  – Дьювин? – повторил Жак. – Дьювин? – Он нагнулся и не спеша подобрал с пола нож, который прежде смахнул со стола. Он поднял голову и поймал на себе пристальный взгляд Жиро. – Дьювин? Нет, по-моему, незнакомо.
  – Не желаете ли прочесть письмо, мосье Рено? Тогда, может быть, вам придут в голову какие-либо соображения насчет того, кто мог бы написать такое письмо вашему отцу.
  Жак Рено взял письмо, быстро пробежал его, и краска залила его лицо.
  – Оно адресовано отцу? – взволнованно спросил он. Голос его дрожал от возмущения.
  – Да. Мы нашли письмо в кармане, в его плаще.
  – А… – Он осекся, метнув взгляд на мадам Рено.
  Следователь понял, что он хотел спросить, и ответил:
  – Пока – нет. Не догадываетесь ли вы, кто автор письма?
  – Нет, понятия не имею.
  Мосье Отэ вздохнул:
  – Невероятно загадочное дело. Ну что ж, отложим пока письмо. Итак, на чем мы остановились? Ах да, орудие убийства. Боюсь невольно причинить вам боль, мосье Рено. Я знаю, вы подарили этот нож вашей матушке. Очень печально… просто ужасно…
  Жак Рено подался вперед. Его лицо, пылавшее, когда он читал письмо, теперь стало белым как мел.
  – Вы говорите… отец был… был убит ножом из авиационной стали? Нет, невозможно! Это же маленький, почти игрушечный ножик!
  – Увы, мосье Рено, такова горькая правда! Этот игрушечный ножик оказался прекрасным оружием. Остер как бритва, а черенок так удобно ложится в руку.
  – Где он? Можно мне посмотреть? Он что, все еще в… теле?
  – О нет, конечно. Его вынули. Вы действительно хотите посмотреть? Чтобы удостовериться? Что ж, это возможно, хотя мадам Рено его уже опознала. Мосье Бекс, могу я вас побеспокоить?
  – Конечно. Я тотчас схожу за ним.
  – Может быть, лучше проводить мосье Рено в сарай? – вкрадчиво предложил Жиро. – Он, вероятно, захочет увидеть отца.
  Молодой человек содрогнулся и отчаянно замотал головой. Следователь, который всегда был не прочь досадить Жиро, ответил:
  – Пока не надо… потом, может быть. Мосье Бекс, будьте так любезны, принесите сюда нож.
  Комиссар вышел из гостиной. Стонор подошел к Жаку и стиснул его плечо. Пуаро поднялся и стал передвигать подсвечники, стоявшие не совсем симметрично, – они давно уже не давали ему покоя. Следователь снова и снова перечитывал таинственное любовное послание в надежде найти подтверждение своей первоначальной версии – убийство на почве ревности.
  Вдруг дверь с грохотом распахнулась и в гостиную ворвался комиссар.
  – Господин следователь! Господин следователь!
  – Ну? В чем дело?
  – Ножа там нет!
  – Как это – нет?
  – Исчез. Испарился. Стеклянная банка, в которой он лежал, пуста!
  – Что? – закричал я. – Не может быть! Ведь сегодня утром я видел… – Слова замерли у меня на языке.
  Все, кто был в гостиной, уставились на меня.
  – Что вы такое говорите? – вскричал комиссар. – Сегодня утром?
  – Я видел его там сегодня утром, – сказал я медленно. – Около полутора часов назад, если говорить более точно.
  – Стало быть, вы входили в сарай? Где вы взяли ключ?
  – Попросил у полицейского.
  – И вы входили туда? Зачем?
  Я замялся было, но потом решил, что самое лучшее, что я могу сделать, – это чистосердечно признаться во всем.
  – Мосье Отэ, – заявил я, – я совершил серьезный проступок и теперь считаю своим долгом покаяться в нем и просить вашего снисхождения.
  – Да говорите же, мосье.
  – Дело в том, что, – начал я, ощущая непреодолимое желание провалиться сквозь землю, – я встретил девушку, мою знакомую. Ей очень хотелось увидеть все собственными глазами, и я… ну, в общем, я взял ключ и показал ей покойного мосье Рено.
  – О! – воскликнул следователь вне себя от негодования. – Вы действительно совершили серьезный проступок, капитан Гастингс. Это грубейшее нарушение! Как вы могли на это решиться!
  – Знаю, – смиренно сказал я. – И готов выслушать самое суровое осуждение.
  – Надеюсь, не вы пригласили приехать сюда эту девушку?
  – Конечно, нет. Я встретил ее совершенно случайно. Она англичанка, а сейчас живет здесь, в Мерлинвиле, но я об этом ничего не знал, пока сегодня утром нечаянно не встретился с ней.
  – Ну, ладно, ладно, – сказал следователь, смягчаясь. – Конечно, это против всяких правил, но девушка, должно быть, молода и недурна собою. Ах, молодость, молодость! – меланхолически вздохнул он.
  Но комиссар, менее романтическая личность, и не думал отступать:
  – Но разве вы не заперли дверь на замок, когда уходили?
  – В том-то и дело, – нехотя признался я. – Не могу этого себе простить. Моей приятельнице стало дурно, она чуть было не потеряла сознание. Я дал ей бренди с водой и настоял на том, чтобы проводить ее обратно в город. В волнении я забыл запереть дверь и спохватился, только когда вернулся на виллу.
  – Стало быть, минут двадцать, по крайней мере… – проговорил комиссар медленно и не закончил фразы, ибо и так было ясно, что он думает по этому поводу.
  – Совершенно верно, – сказал я.
  – Двадцать минут, – многозначительно повторил комиссар.
  – Прискорбно, – сказал мосье Отэ, снова становясь суровым. – Неслыханно!
  Тут внезапно вмешался мосье Жиро:
  – Вы считаете, что это прискорбно?
  – Конечно.
  – А я считаю, что превосходно, – заявил мосье Жиро.
  Вот уж в ком не рассчитывал найти союзника!
  – Вы говорите «превосходно», мосье Жиро? – переспросил следователь, искоса бросая на сыщика недоверчивый взгляд.
  – Вот именно.
  – Это почему же, позвольте полюбопытствовать?
  – Потому что теперь нам известно, что убийца или его сообщник всего час назад еще находился здесь, рядом. Странно будет, если мы, зная это, не схватим его в самом скором времени. – Мосье Жиро говорил решительно и безапелляционно. – Он сильно рисковал, стараясь заполучить нож. Возможно, опасался, что на нем остались отпечатки пальцев.
  Пуаро повернулся к Бексу:
  – Вы ведь говорили, что их нет?
  Жиро пожал плечами.
  – Видимо, убийца не был в этом уверен.
  Пуаро взглянул на него.
  – Ошибаетесь, мосье Жиро. Убийца был в перчатках. Значит, он-то был уверен, что отпечатков на ноже нет.
  – Я же не утверждаю, что нож взял сам убийца. Возможно, это был его сообщник, который про перчатки и не знал.
  Помощник следователя собирал со стола бумаги. Мосье Отэ обратился к нам:
  – Итак, мы свою работу выполнили. Может быть, мосье Рено, вы желаете, чтобы вам зачитали ваши показания. Я намеренно придерживался неофициального тона, насколько, разумеется, позволительно при судебном разбирательстве. Меня обвиняют в либерализме, но я готов снова подтвердить: мои методы оправдывают себя. Теперь это дело в руках нашего талантливого, нашего прославленного мосье Жиро. Тут уж он, без сомнения, покажет, на что способен. Право, я удивлен, что убийцы до сих пор гуляют на свободе! Мадам, позвольте еще раз выразить вам мои искренние соболезнования. Мосье, желаю вам всего наилучшего.
  И следователь отбыл в сопровождении помощника и комиссара полиции.
  Пуаро вытащил свои часы-луковицу.
  – Давайте, мой друг, вернемся в гостиницу и пообедаем, – сказал он. – А вы подробно расскажете мне о ваших утренних безрассудствах. Никто не обращает на нас внимания, и мы можем уйти не прощаясь.
  Мы тихо вышли из комнаты. Следователь только что отъехал на своем автомобиле. Я стал было спускаться, но Пуаро остановил меня:
  – Одну минутку, мой друг.
  Он проворно извлек из кармана рулетку и с самым серьезным видом принялся измерять длину плаща, висевшего в холле. Прежде этого плаща я здесь не видел. Вероятно, он принадлежит мистеру Стонору или Жаку Рено, подумал я.
  Удовлетворенно хмыкнув, Пуаро сунул рулетку в карман и вслед за мной вышел из дома.
  
  
  Глава 12
  Пуаро приподнимает завесу тайны
  – Зачем вы обмеряли плащ? – спросил я, мучимый любопытством, когда мы неторопливо вышли на белую, нагретую солнцем дорогу.
  – Parbleu! Чтобы узнать его длину, – невозмутимо ответил Пуаро.
  Черт возьми! Невыносимая привычка Пуаро из каждого пустяка делать тайну никогда еще так не досаждала мне. Я снова замолчал и отдался течению собственных мыслей. Слова мадам Рено, обращенные к сыну, которым я тогда не придал особого значения, вдруг снова пришли мне на ум, наполненные новым смыслом. «Так ты не уехал, – сказала она, а потом добавила: – Впрочем, теперь уже все равно».
  Интересно, что она хотела этим сказать? Слова загадочные, полные какого-то тайного смысла. Может ли быть, что она знает больше, чем мы думаем? Говорит, ей ничего не известно о том, что мосье Рено доверил сыну секретное поручение. Неужели она и впрямь ничего больше не знает или только притворяется? Наверное, она могла бы раскрыть нам глаза, если бы захотела. Но что означает ее молчание? Не есть ли это часть тщательно продуманного плана?
  Чем дольше я думал об этом, тем более убеждался в основательности своих подозрений. Мадам Рено знает больше, чем находит нужным сказать нам. Своим удивлением при виде сына она выдала себя, на миг вышла из начертанной заранее роли. Уверен, ей известно, почему совершено убийство, а может быть, она знает и имена убийц. Но какие-то веские причины вынуждают ее хранить молчание.
  – Вы так глубоко задумались, мой друг, – заметил Пуаро, нарушая молчание. – Что занимает ваши мысли?
  Я изложил ему свои соображения, на мой взгляд довольно убедительные, хотя и опасался, что он поднимет меня на смех вместе с моими подозрениями. Но, как ни странно, он понимающе кивнул.
  – Вы совершенно правы, Гастингс. Я с самого начала был уверен – она что-то скрывает. На первых порах я даже заподозрил, что если преступление и не ее рук дело, то, уж во всяком случае, она ему потворствовала.
  – Вы подозревали ее? – вскричал я.
  – Ну конечно. Смерть мосье Рено в первую очередь выгодна ей – ведь по новому завещанию она единственная, кто наследует это огромное состояние. Поэтому мадам Рено с самого начала привлекла мое особое внимание. Наверное, вы заметили, что я при первой же возможности внимательно рассмотрел ее руки, вернее, запястья. Я хотел узнать, не сама ли она засунула себе в рот кляп и связала себя. Eh bien, я сразу увидел – обмана здесь нет, веревки были затянуты так туго, что врезались в тело. Значит, своими руками она не могла совершить это преступление, однако, возможно, она косвенно способствовала ему, например подстрекала к убийству своего сообщника. Более того, история, рассказанная ею, знакома мне как свои пять пальцев: неизвестные в масках, которых она не смогла бы опознать, «секретные документы» – все это уже в зубах навязло. И еще одна мелочь утвердила меня в мысли, что она лжет. Часики, Гастингс, ее часики.
  Опять эти часы! Пуаро выжидательно смотрел на меня.
  – Ну, мой друг, догадываетесь? Понимаете?
  – Нет! – раздраженно ответил я. – И не догадываюсь, и не понимаю. Вы своими головоломками все время ставите меня в тупик. Никогда толком ничего не объясните, сколько ни проси. До самого последнего момента играете в прятки.
  – Не сердитесь, мой друг, – сказал с улыбкой Пуаро. – Если хотите, я объясню. Но ни слова Жиро, c'est entendu?[170] Я для него – выживший из ума старик, которого и в расчет брать не стоит! Но мы еще посмотрим! Из чувства элементарной порядочности я дал ему намек. Если он не желает им воспользоваться, это его личное дело.
  Я заверил Пуаро, что он может положиться на мою сдержанность.
  – C'est bien![171] Ну а теперь давайте заставим поработать наши серые клеточки. Скажите, мой друг, в котором часу, по-вашему, произошла трагедия?
  – Как в котором? В два или около того, – ответил я, удивленный таким вопросом. – Вы ведь помните, мадам Рено говорила, что она слышала, как часы пробили два раза, когда убийцы были в комнате.
  – Совершенно верно, и вы, и следователь, и Бекс, и все остальные приняли слова мадам Рено на веру. Но я, Эркюль Пуаро, утверждаю, что мадам Рено лжет. Преступление было совершено по меньшей мере двумя часами раньше.
  – Но доктора…
  – Они объявили, осмотрев тело, что смерть наступила часов семь-десять назад. Mon ami, по какой-то причине кому-то необходимо уверить нас, что преступление произошло двумя часами позже, чем на самом деле. Вам, конечно, приходилось читать о том, как по разбитым часам устанавливают точное время преступления? И вот, чтобы подкрепить показания мадам Рено, кто-то переводит стрелки ее часиков на два часа, а потом с силой швыряет их об пол! Но, как часто случается, преступник сам себя перехитрил. Стекло разбилось, а механизм оказался цел. Да, это роковая оплошность с его стороны, ибо она сразу же позволила мне сделать два вывода: во-первых, мадам Рено лжет, во-вторых, преступникам позарез нужны были эти два часа.
  – Интересно, зачем?
  – О, в этом-то и вопрос, в этом вся загадка. Покуда я не могу этого объяснить. Правда, есть у меня одно соображение…
  – Какое же?
  – Последний поезд отправляется из Мерлинвиля семнадцать минут первого.
  Постепенно что-то начинало брезжить в моем сознании.
  – Стало быть, если считать, что преступление совершено в два часа, то любой пассажир этого поезда обеспечен безупречным алиби!
  – Прекрасно, Гастингс! Вы попали в точку!
  Я так и подпрыгнул.
  – Надо немедленно навести справки на станции! Уверен, там не могли не заметить двух иностранцев, которые сели на этот поезд! Мы должны сию же минуту бежать туда!
  – Вы так считаете?
  – Ну, разумеется. Пойдемте же скорее!
  Пуаро умерил мой пыл, коснувшись моей руки:
  – Идите, бога ради, если вам так хочется, mon ami, но на вашем месте я не стал бы расспрашивать там о каких-то двух иностранцах.
  Я вытаращил глаза, и он, теряя терпение, пояснил:
  – Ну-ну, неужели вы верите этому вздору? Неизвестные в масках и прочая чепуха! Чего только нет в cette histoire la![172]
  Его слова так ошеломили меня, что я даже не нашелся что ответить. А он уже невозмутимо продолжал:
  – Разве вы не слышали, как я сказал Жиро, что кое-какие подробности этого дела показались мне очень знакомыми? Eh bien, значит, можно предположить два варианта: оба преступления задумал и совершил один и тот же человек, или же наш убийца прочел когда-то сообщение о cause celebre[173] и в его подсознании запечатлелись все детали этого дела. Какую из этих двух возможностей предпочесть, я смогу сказать, только когда… – Тут он осекся.
  Я перебирал в уме все, что так или иначе касалось преступления.
  – Но как же письмо мосье Рено? Он ведь упоминает и о тайне, и о Сантьяго.
  – Безусловно, мосье Рено окружала какая-то тайна – тут никаких сомнений быть не может. А Сантьяго, по-моему, специально нам подбросили, чтобы пустить следствие по ложному следу. Возможно, тот же трюк проделали и с мосье Рено, чтобы отвлечь его внимание от чего-то важного, что происходило у него под носом. О, будьте уверены, Гастингс, опасность, угрожавшая ему, исходила не из Сантьяго, она была здесь, во Франции, совсем рядом.
  Он говорил так твердо, так убежденно, что я просто не мог не поверить ему. Правда, я попытался было выставить последний довод:
  – А спичка и окурок, найденные рядом с трупом? Как же быть с ними?
  Лицо Пуаро засветилось от удовольствия.
  – Подброшены! Подброшены специально для таких, как Жиро и вся их шатия! О, он такой находчивый, наш Жиро, он так искусно идет по следу! Ни дать ни взять ищейка. А как доволен собой! Часами ползает на брюхе. «Смотрите, что я нашел!», а потом: «Что вы здесь видите?» А я – я отвечаю чистую правду: «Ничего!» И Жиро, наш прославленный Жиро смеется и думает про себя: «Господи, вот глупый старикашка!» Но мы еще посмотрим…
  Однако мои мысли все время возвращались к загадочным обстоятельствам этого дела.
  – Стало быть, вся эта история об иностранцах в масках?..
  – Ложь от начала до конца.
  – А что же было на самом деле?
  Пуаро пожал плечами:
  – Этого никто не знает, кроме мадам Рено. Но она ничего не скажет. Ее не проймешь ни мольбами, ни угрозами. Это редкая, необыкновенная женщина, Гастингс. Я как только ее увидел, сразу понял, что дело придется иметь с незаурядной личностью. Вначале, как я уже говорил, мои подозрения пали на нее, я было предположил, что она замешана в преступлении, но потом переменил свое мнение.
  – Что же толкнуло вас к этому?
  – Искренний, неподдельный взрыв отчаяния в тот момент, когда она увидела тело мужа. Могу поклясться, в этом крике звучала самая настоящая, душераздирающая боль.
  – Да, – сказал я задумчиво, – тут невозможно ошибиться.
  – Прошу прощения, мой друг, но ошибиться можно всегда. Возьмите великую актрису, она вам так сыграет горе и отчаяние, что вы не усомнитесь в их подлинности! Нет уж, даже самое свое сильное и, казалось бы, безошибочное впечатление я непременно подвергаю проверке и только тогда чувствую себя удовлетворенным. Незаурядный преступник может быть и незаурядным актером. В данном случае моя уверенность основана не только на моих собственных ощущениях, но и на бесспорном факте – ведь мадам Рено и впрямь лишилась сознания. Я поднял веко и проверил пульс. Никакого обмана – мадам Рено пребывала в глубоком обмороке. Итак, я убедился, что ее горе – подлинное, а не напускное. Кроме того, небезынтересна еще одна деталь – у мадам Рено не было никакой необходимости выказывать безутешную печаль. Ведь у нее уже случился припадок, когда она узнала о смерти мужа, и можно было не симулировать обморок при виде тела. Нет, мадам Рено не убивала своего мужа. Но почему она лжет? То, что она говорит о своих часах, – ложь, о неизвестных в масках, – ложь. И это еще не все – она солгала и в третий раз. Скажите, Гастингс, что вы думаете по поводу незапертой двери?
  – Ну-у, – начал я растерянно, – полагаю, это оплошность. Ее просто забыли запереть.
  Пуаро со вздохом покачал головой.
  – Так же говорит и Жиро. Меня это объяснение не удовлетворяет. Эта дверь играет важную роль, какую – пока еще не могу постичь. Однако я совершенно уверен в одном – убийцы вышли из дома не через дверь. Они вылезли в окно.
  – Как?
  – А вот так.
  – Но ведь под этим окном на клумбе нет никаких следов.
  – Нет… но они должны были там быть. Послушайте, Гастингс, Огюст, садовник, как вы сами слышали, сказал, что вчера вечером посадил герань на обеих клумбах. На одной из них – полно следов от его больших, подбитых гвоздями сапог, а на другой – ни одного! Понимаете? Кто-то прошел по этой клумбе и, чтобы стереть свои следы, разровнял землю граблями.
  – А где они взяли грабли?
  – А где они взяли лопату и садовые перчатки? – нетерпеливо возразил Пуаро. – Раздобыть все это было совсем нетрудно.
  – Скажите хотя бы, как вы думаете, почему они выбрали этот путь? По-моему, более вероятно, что они влезли в окно, а вышли из дома через дверь.
  – Возможно, конечно, и так. Однако я убежден – они вылезли в окно.
  – Думаю, вы ошибаетесь.
  – Возможно.
  Я предался размышлениям по поводу нового и неожиданного для меня поворота, который открылся в этом деле после того, что сказал мне мой друг. Мне вспомнилось, как удивляли меня таинственные намеки Пуаро на особую важность следов на клумбе и часиков мадам Рено. Разглагольствования Пуаро начисто лишены смысла, думал я тогда, и только сейчас, в первый раз за все это время, я понял, что эти, как мне казалось, мелочи позволили моему другу приподнять завесу тайны, которой окружено убийство. И как блестяще он распутывает этот загадочный клубок! Мысленно я отдал ему запоздалую дань восхищения.
  – Между прочим, – заметил я глубокомысленно, – несмотря на то что сейчас нам известно гораздо больше, чем прежде, мы нисколько не приблизились к ответу на главный вопрос – кто убил мосье Рено.
  – Да, – бодро согласился Пуаро. – Фактически сейчас мы даже дальше от него.
  Казалось, это признание доставляет моему другу особое удовольствие. Я удивленно воззрился на него. Он поймал мой взгляд и улыбнулся.
  Внезапно догадка озарила меня.
  – Пуаро! Я, кажется, понял – мадам Рено, должно быть, кого-то выгораживает.
  Мой друг довольно спокойно отнесся к моему озарению, из чего я заключил, что эта мысль уже приходила ему в голову.
  – Да, – задумчиво согласился он. – Выгораживает кого-то… или кого-то покрывает. Одно из двух.
  Мы уже входили в гостиницу, и Пуаро знаком предложил мне помолчать.
  
  
  Глава 13
  Девушка с тревожным взглядом
  Аппетит у нас оказался превосходный. Вначале мы ели молча, потом Пуаро ехидно заметил:
  – Eh bien! А теперь поговорим о ваших безрассудных похождениях. Не желаете ли рассказать подробнее?
  Я почувствовал, что краснею.
  – А, это вы насчет сегодняшнего утра? – Я силился принять самый беззаботный вид.
  Но где мне было тягаться с Пуаро! Не прошло и пяти минут, как он вытянул из меня буквально все, до мельчайших подробностей.
  – Tiens! Весьма романтично! Как зовут очаровательную юную леди?
  Мне пришлось сознаться, что я не знаю.
  – Час от часу не легче! Таинственная незнакомка! Сначала rencontre[174] в парижском поезде, потом здесь. Недаром говорят, на ловца и зверь бежит.
  – Не городите чепухи, Пуаро.
  – Вчера – мадемуазель Добрэй, сегодня – мадемуазель Сандрильона! Решительно, Гастингс, у вас прямо-таки восточный темперамент. Не завести ли вам гарем?
  – Вам только дай повод посмеяться надо мной! Мадемуазель Добрэй – прелестная девушка, ее красота просто поразила меня, я и не скрываю этого. А та, другая… Думаю, я вообще никогда больше с ней не увижусь.
  – Как, вы и впрямь не намерены повидать ее?
  В его вопросе звучало неподдельное изумление, и я почувствовал, как он метнул в меня пронзительный взгляд. Перед моим мысленным взором вдруг вспыхнули слова «Отель дю Фар», и я будто услышал, как она говорит: «Загляните ко мне завтра», и я с радостной готовностью отвечаю: «Непременно».
  – Она пригласила меня, но я, разумеется, не пойду, – как мог небрежнее ответил я.
  – Так-таки и «разумеется»?
  – А что? Если я этого не хочу.
  – Помнится, вы говорили, мадемуазель Сандрильона остановилась в отеле «Англетер», кажется?
  – Нет. В «Отель дю Фар».
  – Да, правда, а я и запамятовал.
  Подозрение кольнуло меня. Уверен, о гостинице я Пуаро ничего не говорил. Но, окинув его испытующим взглядом, я засомневался. Он нарезал хлеб аккуратными ломтиками и, казалось, был целиком поглощен этим занятием. Должно быть, ему просто показалось, что я упомянул о гостинице, где остановилась Сандрильона.
  Кофе мы пили на террасе, выходящей на море. Пуаро выкурил, по обыкновению, крошечную сигарету, затем достал из кармана часы.
  – Парижский поезд отходит двадцать пять минут третьего, – сказал он. – Мне надобно поторопиться.
  – Вы едете в Париж? – воскликнул я.
  – Именно, mon ami.
  – Но зачем?
  – Искать убийцу мосье Рено, – ответил он весьма серьезно.
  – Вы думаете, он в Париже?
  – Напротив, уверен, что его там нет. Тем не менее искать нужно там. Вам пока непонятно, но в свое время я все объясню. Поверьте, ехать в Париж просто необходимо. Я пробуду там недолго. Завтра, во всяком случае, непременно вернусь. Думаю, вам не стоит ехать со мной. Оставайтесь здесь и не спускайте глаз с Жиро. Постарайтесь почаще бывать в обществе мосье Рено-fils[175].
  – Кстати, хотел спросить, как вы узнали о его отношениях с мадемуазель Добрэй.
  – И-и-и, mon ami, я знаю психологию людей. Когда молодой человек, вроде Жака Рено, и прелестная девушка, вроде мадемуазель Марты, живут по соседству, развитие событий предвидеть нетрудно. Кроме того, эта ссора! Причиной могли быть либо деньги, либо женщина, и, припомнив слова Леони о том, в какой ярости выскочил из кабинета мосье Жак, я предположил второе. Таков был ход моих мыслей, и, как оказалось, я не ошибся.
  – Значит, вы еще раньше заподозрили, что она любит Жака Рено?
  Пуаро улыбнулся.
  – Во всяком случае, я увидел в ее глазах тревогу. Поэтому я про себя прозвал ее девушкой с тревожным взглядом.
  Его тон был столь многозначителен, что мне стало не по себе.
  – Что вы хотите этим сказать, Пуаро?
  – Надеюсь, скоро мы все узнаем, мой друг. Однако мне пора.
  – Я провожу вас, – сказал я, вставая.
  – Нет-нет, ни в коем случае. Я вам запрещаю.
  Он сказал это тоном, не допускающим возражений, и, когда я в недоумении уставился на него, он решительно тряхнул головой:
  – Вот именно, запрещаю, mon ami. Au revoir.
  С этими словами Пуаро ушел, и я вдруг почувствовал себя не у дел. Я побрел на пляж и принялся разглядывать купающихся, не испытывая большой охоты последовать их примеру. Мне представилось, что Сандрильона в каком-нибудь сногсшибательном купальном костюме, возможно, тоже резвится здесь, но никаких признаков ее присутствия я не обнаружил. Я бесцельно плелся по песчаному побережью, уходя все дальше и дальше от центра города. Мне вдруг пришло в голову, что, в конце концов, даже из соображений простой порядочности следует навестить девушку. В сущности, таким образом я избавлю себя от лишних треволнений и поставлю на этом точку. Вообще выброшу ее из головы. А не навести я ее, так она, чего доброго, сама явится на виллу «Женевьева».
  И я ушел с пляжа и направился в город. «Отель дю Фар», оказавшийся весьма скромным заведением, я нашел довольно быстро. Крайне досадно было, что я не знал даже имени дамы, которую пришел навестить, а посему я почел за лучшее не прибегать к помощи портье, дабы не уронить тем самым чувство собственного достоинства, а потоптаться в холле, походить по гостинице в надежде встретить свою незнакомку. Однако ее нигде не было видно. Я подождал немного, но терпения не хватило, и, отведя портье в сторону, я сунул ему пять франков.
  – Мне надо видеть одну даму, она остановилась здесь. Это молодая англичанка, невысокая, темноволосая. Я не помню точно ее имени.
  Привратник покачал головой. Мне показалось, он силится подавить усмешку.
  – Здесь нет такой дамы, как вы описали.
  – Но она мне сказала, что остановилась здесь.
  – Мосье, должно быть, ошибся… или, пожалуй, ошиблась дама, потому что еще один мосье тоже справлялся о ней.
  – Как? Не может быть! – удивленно воскликнул я.
  – Верно говорю, мосье. Тот мосье описал ее точно так же, как вы.
  – А как он выглядел?
  – Небольшого роста, хорошо одетый, очень аккуратный. Усы сильно нафабрены, голова какая-то странная, а глаза – зеленые.
  Пуаро! Так вот почему он так решительно воспротивился тому, чтобы я провожал его. Ну что за наглый тип! Но я не потерплю, чтобы он совал нос в мои дела. Он, видно, вообразил, что без няньки мне не обойтись.
  Поблагодарив портье, я вышел из гостиницы дурак дураком. И все по милости Пуаро! Черт бы побрал его бесцеремонность!
  Да, но все-таки где же девушка? Я подавил в себе гнев и попытался разгадать очередную загадку. Очевидно, рассуждал я, она нечаянно перепутала название гостиницы. Но тут внезапная мысль поразила меня. Нечаянно ли? А может быть, она совершенно умышленно скрывает свое настоящее имя, а теперь вот нарочно дала неверный адрес?
  Чем больше я думал об этом, тем более убеждался, что не ошибаюсь в своих подозрениях. По какой-то необъяснимой причине Сандрильона не желала, чтобы наше случайное знакомство переросло в дружбу. И хотя всего полчаса назад я и сам решительно не желал этого, теперь меня совсем не радовало, что она как бы перехватила инициативу. Надо же, какая досада! Я вернулся на виллу «Женевьева» в самом дурном расположении духа. В дом я не пошел, а свернул на дорожку, ведущую к сараю, и уселся на скамью в мрачной задумчивости.
  Течение моих невеселых мыслей было внезапно прервано голосами, звучавшими, казалось, совсем рядом. Ах вот оно что – голоса доносятся из сада виллы «Маргерит» и довольно быстро приближаются ко мне. Женский голос, который, как я тотчас понял, принадлежал Марте Добрэй, говорил:
  – Неужели это правда, мой дорогой? Неужели все наши невзгоды позади?
  – Вы же все знаете, Марта, – отвечал Жак Рено. – Ничто больше не может разлучить нас, любимая. Последнее препятствие, разделявшее нас, рухнуло. Теперь никто не отнимет вас у меня.
  – Никто? – прошептала девушка. – О Жак, Жак… Я так боюсь.
  Я встал, чтобы уйти. У меня и в мыслях не было подглядывать за ними. Поднявшись со скамьи, я увидел их сквозь просвет в живой изгороди. Они стояли обнявшись, глядя друг другу в глаза. Это была прекрасная пара – стройный темноволосый молодой человек и юная белокурая богиня. Казалось, они созданы друг для друга, такие трогательно счастливые, несмотря на ужасную трагедию, омрачившую их любовь.
  Однако ничто, похоже, не могло согнать смятение с лица девушки, и Жак Рено, заметив это, теснее прижал ее к себе:
  – Любимая, чего же вы боитесь… теперь-то?
  И я наконец, отчетливо уловив в ее взгляде тревогу, о которой мне все время толковал Пуаро, услышал, вернее, догадался по движению ее губ, как она прошептала:
  – Я боюсь… за вас.
  Что ответил молодой Рено, я так и не узнал, ибо мое внимание отвлекло нечто странное в живой изгороди чуть поодаль от меня. Присмотревшись внимательнее, я увидел какой-то побуревший куст. Сухой куст в начале лета? Я подошел было поближе, чтобы рассмотреть эту диковину, но куст вдруг шарахнулся в сторону, и я увидел мосье Жиро, прижимавшего палец к губам.
  Со всевозможными предосторожностями мы с ним прокрались за сарай, где нас не могли услышать.
  – Что это вы здесь делаете? – поинтересовался я.
  – То же, что и вы, – подслушиваю.
  – С чего вы взяли? Я и не собирался подслушивать!
  – Да? Зато я собирался!
  Как всегда, он вызывал у меня смешанное чувство – восхищение и неприязнь. Жиро смерил меня презрительно-осуждающим взглядом.
  – Дернуло же вас вылезти! Еще немного, и я наверняка услышал бы нечто важное. Какой от вас обоих толк? Кстати, куда вы дели это ископаемое – вашего приятеля?
  – Мосье Пуаро отбыл в Париж, – холодно ответил я.
  Жиро пренебрежительно щелкнул пальцами.
  – Отбыл в Париж, говорите? Отлично! Чем дольше его здесь не будет, тем лучше. Интересно, что он думает там найти?
  В его вопросе мне послышалась некоторая обеспокоенность. Я принял сдержанно-достойный вид.
  – А вот этого я вам сказать не могу.
  Жиро вперил в меня острый взгляд.
  – Видно, у него хватило ума не посвящать вас в свои дела, – бесцеремонно заявил он. – Прощайте. Мне некогда. – Он круто повернулся и зашагал прочь.
  Похоже, на вилле «Женевьева» делать мне было нечего. Жиро мое общество явно раздражало, да и Жак Рено едва ли нуждается во мне, решил я, вспоминая увиденную недавно сцену.
  Вернувшись в город, я с наслаждением искупался в море и пошел к себе в гостиницу. Спать лег рано, гадая, что принесет нам завтрашний день. Однако, честно признаюсь, действительность превзошла все мои ожидания. Не успел я закончить завтрак, как официант, болтавший с кем-то в холле, вдруг направился прямо ко мне. Он явно был чем-то взволнован. После минутной заминки он вдруг выпалил, нервно теребя салфетку:
  – Надеюсь, мосье извинит меня. Мосье ведь имеет отношение к расследованию дела на вилле «Женевьева»?
  – Ну да, – сказал я нетерпеливо. – А что случилось?
  – Выходит, мосье еще ничего не знает?
  – Да говорите же!
  – Еще одно убийство! Этой ночью!
  – Что?!
  Оставив недоеденный завтрак, я схватил шляпу и со всех ног помчался на виллу. Новое убийство, а Пуаро нет! Вот незадача! Однако кого же убили?
  Я влетел в ворота. На подъездной аллее, оживленно жестикулируя, судачили слуги. Я кинулся к Франсуазе.
  – Что случилось?
  – О мосье, мосье! Снова убийство! Просто ужасно! Этот дом проклят! Да-да, проклят, можете мне поверить! Надо послать за господином кюре[176], пусть принесет святой воды. На ночь я здесь ни за что не останусь. Вдруг теперь мой черед, кто знает?
  Она осенила себя крестным знамением.
  – Да кто убит? – вскричал я. – Скажите же, кто?
  – Откуда мне знать? Какой-то неизвестный. Его нашли в сарае, недалеко от того места, где был убит бедный мосье Рено. Мало того, его тоже закололи, всадили нож в самое сердце. И нож – тот же самый!
  
  Глава 14
  Второй труп
  Не мешкая ни секунды, я побежал к ветхому сарайчику за живой изгородью. Полицейские, дежурившие тут, посторонились, я в нетерпении рванулся в дверь, но тут же замер на пороге.
  В грубо сколоченном деревянном сарае, предназначенном, очевидно, для всякой рухляди, старой посуды и инструментов, стоял полумрак.
  Жиро на четвереньках с карманным фонариком в руках дюйм за дюймом осматривал земляной пол. Он было нахмурился, но, увидев, что это я, успокоился. На его лице появилось даже презрительно-добродушное выражение.
  – Он там, – сказал Жиро, посветив фонарем в дальний угол.
  Я подошел ближе.
  Покойник лежал на спине. Это был мужчина лет пятидесяти, среднего роста, смуглый, одетый в опрятный, но не новый темно-синий костюм хорошего покроя, вероятно, даже от дорогого портного. Лицо его было искажено предсмертной судорогой, а в левой стороне груди, как раз над сердцем, торчала черная блестящая рукоятка ножа. Это был тот самый нож, который лежал вчера в стеклянной банке! Я сразу узнал его.
  – Сейчас придет врач, – сказал Жиро. – Хотя здесь он вряд ли нужен. Причина смерти не вызывает никаких сомнений. Его убили ударом ножа в сердце. Смерть, вероятно, была мгновенной.
  – Когда же это случилось? Ночью?
  Жиро покачал головой:
  – Вряд ли. Утверждать не буду, пусть медицина разбирается, но, по-моему, смерть наступила больше двенадцати часов назад. Когда, вы говорите, видели этот нож в последний раз?
  – Вчера, часов в десять утра.
  – В таком случае, думаю, преступление было совершено вскоре после этого.
  – Но ведь мимо сарая все время ходят люди.
  Жиро язвительно улыбнулся.
  – Ваши успехи в криминалистике достойны восхищения! Кто вам сказал, что его убили в этом сарае?
  – Ну… – пробормотал я смущенно, – я… так мне кажется…
  – Тоже мне, детектив! Посмотрите на него! Да разве так падает человек, которого пырнули ножом в сердце? Ровно, аккуратно, ноги вместе, руки по швам? Нет! Кроме того, вы что, думаете, он упал на спину и позволил заколоть себя, даже не пытаясь сопротивляться, даже руки не подняв? Ведь это же абсурд! А вот, смотрите, тут… и тут. – Он посветил фонариком вниз. На рыхлом грунте я увидел неправильной формы вмятины. – Его притащили сюда уже мертвого. Его то несли, то волокли двое неизвестных. На твердом грунте снаружи их следы незаметны, а тут, в сарае, они постарались стереть их; из этих двоих одна – женщина, вот так, мой юный друг.
  – Женщина?
  – Точно.
  – Откуда вы знаете, если следы стерты?
  – Как они ни старались, следы женских туфель, которые ни с чем не спутаешь, кое-где остались. А кроме того, есть еще одно свидетельство. – Жиро нагнулся, снял что-то с черенка ножа и показал мне. Это был длинный темный женский волос, похожий на тот, который Пуаро обнаружил на спинке кресла в библиотеке.
  С насмешливой улыбкой он снова обмотал волос вокруг черенка ножа.
  – Оставим все как было, – объяснил он. – Следователь будет доволен. Ну, что вы еще заметили?
  Я сокрушенно покачал головой.
  – Посмотрите на его руки.
  Я увидел обломанные серые ногти, грубую кожу. Должен сознаться, что при всем желании я не мог извлечь из этого зрелища ничего полезного и вопросительно посмотрел на Жиро.
  – У него руки простолюдина, – пояснил сыщик. – Однако одет он вполне респектабельно. Странно?
  – Весьма, – согласился я.
  – На одежде нет ни одной метки. Что нам это дает? Этот человек старался выдать себя за кого-то другого, специально переоделся. Зачем? Может быть, он чего-то боялся? Или пытался спрятаться от кого-то? Покуда мы этого не знаем, однако бесспорно одно – он старался скрыть свое истинное лицо.
  Жиро посмотрел на покойника, распростертого у его ног.
  – И снова на черенке ножа нет отпечатков пальцев. Убийца опять был в перчатках.
  – Стало быть, вы думаете, что убийца тот же самый? – спросил я, снедаемый любопытством.
  – Что я думаю – неважно, – отрезал он. – Там будет видно. Маршо!
  Полицейский появился в дверях.
  – Мосье?
  – Почему мадам Рено до сих пор не пришла? Вот уже четверть часа, как я послал за ней.
  – Она идет, мосье, вместе с сыном.
  – Хорошо. Только пусть входят порознь.
  Маршо козырнул и удалился. Минуту спустя он ввел мадам Рено.
  Жиро, сдержанно поклонившись, пошел ей навстречу.
  – Прошу вас сюда, мадам.
  Когда мадам Рено вслед за ним подошла к покойнику, Жиро резко посторонился.
  – Вот этот человек. Вы его знаете?
  Жиро сверлил ее взглядом, стараясь прочесть ее мысли, жадно ловя малейшее ее движение.
  Однако мадам Рено была совершенно спокойна, слишком спокойна, сказал бы я. Она равнодушно взглянула на покойника, ни в лице, ни в движениях ее нельзя было заметить и признака волнения.
  – Нет, – сказала она. – Я никогда прежде его не видела. Его лицо мне совсем незнакомо.
  – Вы уверены в этом?
  – Абсолютно уверена.
  – Вам не кажется, например, что это один из тех, кто нападал на вас?
  – Нет.
  Но тут тень сомнения мелькнула на ее лице, будто какая-то мысль вдруг пришла ей в голову.
  – Нет, не думаю. Конечно, у них были бороды – правда, следователь считает, что фальшивые, – и все-таки нет.
  Видимо, больше она не колебалась:
  – Уверена, он не похож ни на одного из тех двоих.
  – Благодарю, мадам. Тогда это все.
  Она вышла, высоко держа голову, и солнце вспыхнуло в ее серебристо-седых волосах. Потом в сарай вошел Жак Рено. Он тоже вел себя совершенно естественно и тоже не смог опознать покойника.
  Жиро промычал что-то невнятное, и я так и не понял, доволен ли он результатом или, напротив, разочарован. Потом он позвал Маршо.
  – Та, другая, дама уже пришла?
  – Да, мосье.
  – В таком случае проводите ее сюда.
  «Другой дамой» оказалась мадам Добрэй. Негодованию ее не было границ.
  – Я решительно возражаю, мосье. Вы не имеете права! Какое мне дело до всего этого?
  – Мадам, – начал Жиро жестко, – я расследую уже не одно, а два убийства! В конце концов, ничто не мешает мне предположить, что именно вы совершили оба убийства! Судя по всему, вы вполне могли это сделать.
  – Как вы смеете? – вскипела она. – Как вы смеете оскорблять меня? Как осмелились вы возвести на меня эти чудовищные обвинения? Это подло!
  – Подло, вы говорите? А что вы скажете на это?
  Жиро нагнулся, снял волос с черенка ножа и показал ей.
  – Так как же, мадам? – Жиро приблизился к ней. – Позвольте, я сравню его с вашими волосами?
  Вскрикнув, она отшатнулась, губы у нее побелели.
  – Это не мой! Клянусь! Я ничего не знаю об этом преступлении! И о другом тоже! Тот, кто говорит, что я знаю, лжет! О, mon Dieu, что же мне делать?
  – Возьмите себя в руки, мадам, – холодно сказал Жиро. – Пока вас никто не обвиняет. Но в ваших же интересах ответить на мои вопросы без всяких истерик.
  – Задавайте любые вопросы, мосье.
  – Посмотрите внимательно на покойника. Вы когда-нибудь раньше видели его?
  Подойдя ближе, мадам Добрэй, в лице которой уже начал пробиваться прежний румянец, посмотрела на незнакомца с заметным интересом и даже любопытством. Потом покачала головой.
  – Нет, я его не знаю.
  Ответ прозвучал так естественно – неужели она лжет?
  Жиро кивком головы показал, что она свободна.
  – Зачем же вы ее отпустили? – прошептал я. – Разумно ли это? Ведь это наверняка ее волос!
  – Не нуждаюсь в ваших поучениях, – сухо бросил Жиро. – За ней наблюдают. Пока не вижу смысла задерживать ее.
  Потом, нахмурясь, он стал пристально рассматривать покойника.
  – Вообще-то он похож на испанца, вам не кажется? – спросил он неожиданно.
  Я внимательно вгляделся в лицо незнакомца.
  – Нет, – сказал я наконец. – Скорее француз. Определенно, француз.
  Жиро недовольно хмыкнул.
  – Да, пожалуй.
  Помолчав немного, он повелительным жестом предложил мне убраться в сторону, снова стал на четвереньки и принялся ползать по полу. Все-таки он неподражаем! Ничто не могло укрыться от его внимания. Дюйм за дюймом обследовал он пол, опрокидывал горшки и кастрюли, придирчиво изучал старые мешки. Ухватился было за какой-то сверток за дверью, но там оказались лишь потрепанные брюки и пиджак. Жиро раздраженно выругался и швырнул их обратно. Потом его внимание привлекли две пары старых перчаток, но, тряхнув головой, он отложил их в сторону; снова принялся осматривать горшки один за другим, терпеливо переворачивая их вверх дном. Наконец он поднялся на ноги. Похоже, он зашел в тупик в своих поисках. Обо мне он, видимо, совсем забыл.
  Тут за дверьми началась какая-то суматоха, послышался шум, и в сарай поспешно вошел наш добрый друг мосье Отэ в сопровождении своего помощника и мосье Бекса. Шествие замыкал доктор.
  – Это неслыханно, мосье Жиро! – воскликнул следователь. – Еще одно убийство! Так мы никогда и не докопаемся до сути в этом проклятом деле. Похоже, здесь кроется какая-то тайна… Кто же вторая жертва?
  – В том-то и штука, мосье, пока его никто не опознал.
  – Где труп? – спросил доктор.
  Жиро немного отступил в сторону.
  – Здесь, в углу. Как видите, ему нанесли удар прямо в сердце. Тем самым ножом, который украли вчера утром. Мне кажется, убийство было совершено сразу вслед за кражей, впрочем, это по вашей части. Можете спокойно браться за нож – отпечатков пальцев на нем нет.
  Доктор стал на колени перед покойным, а Жиро снова заговорил со следователем:
  – Головоломка, а? Но ничего, я ее решу!
  – Стало быть, никто не может опознать его, – задумчиво повторил следователь. – А что, если это один из убийц мосье Рено? Возможно, они чего-то не поделили между собой.
  Жиро покачал головой.
  – Этот человек – француз, могу поклясться…
  Тут его неожиданно перебил доктор, сидевший на корточках возле тела. Лицо его выражало полную растерянность.
  – Говорите, он был убит вчера утром?
  – Судя по тому, когда украли нож, да, – объяснил Жиро. – Возможно, конечно, что убили его позже, днем, например.
  – Позже? Вздор! Он мертв уже, по крайней мере, двое суток, а может, и дольше.
  Мы уставились друг на друга в полном остолбенении.
  
  Глава 15
  Фотография
  Да-а, заявление доктора поразило нас как гром среди ясного неба. Вот перед нами человек, убитый ножом, украденным – мы это знали совершенно точно, – вчера утром, а между тем мосье Дюран заявляет со всей решительностью, что неизвестный мертв по меньшей мере двое суток! Все это выглядело полнейшей бессмыслицей.
  Не успели мы оправиться от изумления, в которое поверг нас доктор, как мне вручили телеграмму. Ее принесли сюда, на виллу, из гостиницы. Я вскрыл ее. Это была телеграмма от Пуаро, который извещал меня о том, что он возвращается поездом, прибывающим в Мерлинвиль в двенадцать часов двадцать восемь минут.
  Я взглянул на часы. Как раз успею не спеша дойти до станции и встретить своего друга. Крайне важно немедленно уведомить его о том, какой новый страшный оборот приняли события.
  Очевидно, размышлял я, Пуаро без особых усилий удалось добыть в Париже нужные сведения, иначе бы он не вернулся так скоро. Нескольких часов оказалось достаточно. Чрезвычайно интересно, как он воспримет волнующие новости, которые я собирался сообщить ему.
  Поезд немного запаздывал, и я бесцельно слонялся по платформе. Потом сообразил, что мог бы воспользоваться случаем и порасспросить здесь, на вокзале, о пассажирах, уезжавших из Мерлинвиля последним поездом в тот вечер, когда произошло убийство.
  Я подошел к старшему носильщику, который показался мне весьма смышленым малым, и без труда завел с ним разговор на интересующую меня тему.
  – Просто позор! Куда смотрит полиция? – с готовностью подхватил он. – Разбойники и убийцы безнаказанно разгуливают по городу.
  Тут я намекнул ему, что, возможно, убийцы мосье Рено уехали ночным поездом. Однако он весьма решительно отверг мое предположение. Он наверняка заметил бы двух иностранцев, у него нет ни малейших сомнений на этот счет. Ночным поездом уехало не более двадцати человек, и иностранцы, конечно же, сразу бросились бы ему в глаза.
  Не знаю, почему вдруг эта мысль взбрела мне в голову, – вероятно, виною тому была глубокая обеспокоенность, все время прорывавшаяся в тоне Марты Добрэй, – только я неожиданно для самого себя спросил:
  – А молодой мосье Рено, он ведь тоже уехал этим поездом?
  – Да что вы, мосье! Зачем же ему уезжать, если он всего полчаса как приехал. Делать ему нечего, что ли?
  Я тупо уставился на него – что такое он говорит? Потом до меня дошло.
  – Стало быть, – сказал я, чувствуя, как у меня забилось сердце, – мосье Жак Рено этой ночью приехал в Мерлинвиль?
  – Ну да, мосье. Последним поездом, прибывающим сюда в одиннадцать сорок.
  У меня голова пошла кругом. Так вот, значит, в чем причина мучительного беспокойства, которое снедало Марту Добрэй. В ночь убийства Жак Рено был в Мерлинвиле. Но почему он не сказал об этом? Почему хотел убедить нас, что был в Шербуре? Я вспоминал его открытое мальчишеское лицо и не мог заставить себя поверить, что он как-то замешан в преступлении. И все же почему он умолчал о столь важном обстоятельстве? Ясно одно – Марта все знает. И она, конечно, тревожилась. Мне припомнилось, с каким жадным нетерпением спрашивала она Пуаро, подозревает ли он кого-нибудь.
  Тут мои размышления были прерваны – приближался парижский поезд, еще минута, и мой друг радостно приветствовал меня. Пуаро прямо сиял, излучая довольство и благодушие. Он шумно поздоровался со мной и, выказав полное пренебрежение к моей английской сдержанности, порывисто заключил меня в объятия.
  – Mon cher ami, мне невероятно повезло. Сказочно повезло!
  – В самом деле? Как я рад! А вы слышали последние здешние новости?
  – Интересно, как, по-вашему, я могу что-нибудь слышать? Ну что, события развиваются, да? Наш славный Жиро уже арестовал кого-нибудь? А может быть, даже и не одного? Но уж теперь-то я оставлю его в дураках! Однако куда это вы меня ведете, мой друг? Разве мы не зайдем в гостиницу? Я должен подправить усы, они у меня прямо-таки в плачевном состоянии – совсем обвисли из-за этой жары. Да и плащ запылился. А галстук? Его тоже необходимо привести в порядок.
  Однако я решительно пресек его сетования:
  – Дорогой Пуаро, прошу вас, забудьте об этих пустяках. Мы должны поспешить на виллу. Там еще одно убийство!
  В жизни не видел, чтобы человек был так ошеломлен – челюсть у Пуаро отвисла, а от давешнего благодушия не осталось и следа. Он уставился на меня, забыв закрыть рот.
  – Как вы сказали? Новое убийство? Ах, боже мой, значит, я не прав. Я ошибся. Теперь Жиро может потешаться надо мной, теперь у него есть основания.
  – Выходит, вы ничего такого не ожидали?
  – Я? Ни в малейшей степени! Это противоречит моей версии, более того, полностью опровергает ее… Но нет! – Он остановился как вкопанный и ударил себя в грудь. – Невозможно! Я не мог ошибиться! Все известные нам факты, если рассматривать их систематически, в надлежащем порядке, допускают одно-единственное толкование. Я прав! Я должен быть прав!
  – Но в таком случае…
  Пуаро перебил меня:
  – Постойте, мой друг. Я все-таки прав, и поэтому нового убийства не должно быть, разве что… разве что… О, погодите, умоляю, ни слова больше.
  Он помолчал, затем, вновь обретя свою обычную самоуверенность, заговорил решительно и спокойно:
  – Убитый – человек средних лет. Его тело нашли в запертом сарае, что неподалеку от места первого преступления. Смерть наступила не менее двух суток назад. Скорее всего, он заколот, как и мосье Рено, хотя, возможно, удар нанесен и не в спину.
  Тут уж настала моя очередь разинуть рот, что я и сделал. Кажется, я знал его куда как хорошо, и тем не менее никогда еще он не поражал меня так сильно, как сейчас. И конечно, сомнение закралось мне в душу.
  – Пуаро! – воскликнул я. – Вы морочите мне голову. Вам уже все известно.
  Он укоризненно посмотрел на меня:
  – Зачем мне это? Уверяю вас, я ничего не знал. Да вы же сами видели, каким ударом была для меня эта новость!
  – Но как, ради всего святого, могли вы угадать все так точно?
  – Стало быть, я прав? Однако это вовсе не догадка, а плод строгого расчета. Серые клеточки, мой друг, только серые клеточки! Это они помогли мне. Второе убийство могло быть совершено только таким образом. А теперь расскажите мне все по порядку. Если здесь свернуть налево и пересечь спортивное поле, мы срежем угол и окажемся позади виллы «Женевьева» гораздо быстрее.
  Пока мы шли дорогой, указанной Пуаро, я рассказал ему все, что знал сам. Пуаро внимательно слушал.
  – Значит, в груди у него торчал нож? Любопытно! Вы уверены, что нож – тот же самый?
  – Совершенно уверен, хотя это представляется совершенно невероятным.
  – Не вижу ничего невероятного. Ведь могло быть два одинаковых ножа.
  Я поднял брови.
  – Вам не кажется, что это уж слишком? Едва ли может быть такое редкое совпадение.
  – Как всегда, вы говорите не подумав, Гастингс. Вообще-то два одинаковых орудия убийства в одном и том же деле и впрямь маловероятно. Но не в данном случае. Нож был сделан по заказу Жака Рено в память о войне. Вряд ли он заказал всего один нож. Наверняка у него у самого был такой же.
  – Но ведь об этом ни разу не упоминалось, – возразил я.
  В голосе Пуаро послышались менторские нотки[177]:
  – Друг мой, когда расследуешь дело, не стоит полагаться только на то, о чем шла речь. Как раз о самых важных вещах сплошь и рядом не упоминают просто потому, что к слову не пришлось. А зачастую о них специально умалчивают, руководствуясь весьма вескими соображениями. Видите, я вам назвал по меньшей мере две причины – выбирайте любую.
  Я молчал, сраженный его доводами.
  Еще несколько минут, и вот мы уже подошли к пресловутому сарайчику, где оказались в сборе все наши знакомые. Обменявшись со всеми вежливыми приветствиями, Пуаро приступил к делу.
  Я наблюдал за ним с острым интересом, невольно сравнивая его с мосье Жиро. Мой друг ограничился тем, что окинул все вокруг беглым взглядом. Его внимание привлекли только потрепанный пиджак и брюки, их он внимательно рассмотрел. Презрительная улыбка скривила губы Жиро, и, точно заметив ее, Пуаро кинул сверток на прежнее место.
  – Тряпье садовника? – спросил он.
  – Само собой, – бросил Жиро.
  Потом Пуаро опустился на колени возле трупа. Не пропустив ни одной мелочи, он осмотрел одежду покойника, ощупал ткань костюма. Казалось, он был весьма доволен, что не обнаружил на одежде ни одной метки. Особенно тщательному осмотру подверглись сапоги и руки покойного с грязными обломанными ногтями. Затем он обратился к Жиро:
  – Вы обратили внимание на руки?
  – Конечно, – ответил тот с непроницаемым видом.
  Внезапно Пуаро замер.
  – Доктор Дюран!
  – Да? – отозвался доктор, подходя ближе.
  – У покойника на губах пена. Вы заметили это?
  – Признаться, нет.
  – Однако сейчас вы ее видите?
  – О да, конечно.
  Пуаро снова обратился к Жиро:
  – Но вы-то наверняка заметили пену?
  Жиро не удостоил его ответом.
  Нож из раны был уже вынут. Он находился в стеклянной банке, стоявшей рядом. Пуаро осмотрел его, потом принялся разглядывать рану. Когда он поднял взгляд, я заметил, что глаза его блеснули столь хорошо мне знакомым зеленым огнем.
  – Странная рана! Совсем нет крови. И одежда не окровавлена. Только на лезвии ножа небольшие пятна. Что вы на это скажете, monsieur le docteur?[178]
  – Скажу, что это противоестественно.
  – Ничего противоестественного тут нет. Все совсем просто. В этого человека вонзили нож, когда он был уже мертв.
  Среди присутствующих поднялся было шум, но Пуаро взмахом руки утихомирил всех и снова обратился к Жиро:
  – Надеюсь, мосье Жиро со мной согласен?
  В лице Жиро не дрогнул ни один мускул, хотя неизвестно, какие мысли пронеслись в этот миг в его голове. Спокойно, даже несколько пренебрежительно он бросил:
  – Согласен.
  И снова раздались удивленные возгласы.
  – Однако какой же смысл! – воскликнул мосье Отэ. – Всадить нож в умершего! Какая дикость! Просто неслыханно! Тут, видимо, какая-то патологическая ненависть.
  – Нет, – сказал Пуаро. – Полагаю, это сделано совершенно хладнокровно, просто чтобы сбить всех нас с толку.
  – Как?
  – А так. Вас ведь и впрямь чуть не сбили с толку, – назидательно проговорил Пуаро.
  – В таком случае как же убили этого человека? – спросил мосье Бекс.
  – Его не убивали. Он умер. Умер в припадке эпилепсии, если я не ошибаюсь.
  Заявление Пуаро вновь повергло всех в замешательство. Доктор Дюран опустился на колени и еще раз придирчиво осмотрел покойника.
  – Мосье Пуаро, – сказал он, поднимаясь, – я склонен думать, что вы совершенно правы в вашем предположении. Я с самого начала пошел по неверному пути. Тот, казалось бы, неоспоримый факт, что незнакомец был заколот ножом, отвлек мое внимание от других признаков.
  Итак, мой друг стал героем дня. Следователь рассыпался в комплиментах. Пуаро учтиво поблагодарил его, извинился и, сославшись на то, что не успел позавтракать и отдохнуть, направился было вон из сарая, но Жиро остановил его.
  – С вашего позволения еще одна подробность, мосье Пуаро, – сказал он приторно-учтивым тоном. – Вот это… Он был обвит вокруг черенка ножа.
  – О! Женский волос! – сказал Пуаро. – Интересно, чей же?
  – Я и сам хотел бы знать это, – ответил Жиро и, поклонившись нам, вышел.
  – До чего же он дотошный, наш славный Жиро, – заметил мой друг, когда мы шли в гостиницу. – Однако он хочет направить меня по ложному следу. Интересно куда? Женский волос – хм!
  Позавтракали мы с отменным аппетитом, однако я заметил, что Пуаро как будто несколько рассеян. Когда мы перешли в гостиную, я попросил его рассказать о своей таинственной поездке в Париж.
  – Охотно, мой друг. Я ездил в Париж вот за этим.
  Он достал из кармана небольшую газетную вырезку, выцветшую от времени. Это была фотография женщины. Пуаро протянул мне ее. Я невольно ахнул.
  – Ну что, узнаете, мой друг?
  Я кивнул. Несмотря на то что фотография, очевидно, была сделана много лет назад и женщина, изображенная на ней, носила теперь другую прическу, сходство не оставляло никаких сомнений.
  – Мадам Добрэй! – воскликнул я.
  Пуаро с улыбкой покачал головой.
  – Не совсем, мой друг, не совсем. В те дни ее звали иначе. Это фотография известной мадам Берольди!
  Мадам Берольди! Мгновенно я вспомнил это дело. Судебный процесс по обвинению мадам Берольди в убийстве! Он вызвал тогда всеобщий интерес.
  
  Глава 16
  Дело Берольди
  Лет двадцать тому назад мосье Арнольд Берольди, уроженец Лиона, приехал в Париж со своей красавицей женой и дочерью, в ту пору совсем еще крошкой. Мосье Берольди, младший компаньон в фирме, торговавшей винами, средних лет, плотного телосложения, любитель всяческих земных благ, обожавший свою очаровательную жену, был в общем самый заурядный человек. Компания, где служил мосье Берольди, несмотря на то что дела ее шли успешно, крупных доходов ему не приносила. Берольди поселились в небольшой квартирке и жили поначалу весьма скромно.
  Итак, мосье Берольди был личностью вполне посредственной, чего никак не скажешь о его жене, которая, казалось, вся была окутана романтическим флером. Юная и прелестная, она сразу произвела сенсацию в обществе, особенно когда прошел слух о том, что с ее рождением связана какая-то загадочная история. Одни говорили, что она внебрачная дочь русского великого князя[179] другие – что вовсе не русского князя, а австрийского эрцгерцога[180] и что брак был вполне законный, хотя и морганатический[181]. Однако все сходились в одном – Жанну Берольди окружает волнующая тайна.
  Среди знакомых и друзей, посещавших дом Берольди, был молодой юрист Жорж Конно. Вскоре стало ясно, что очаровательная Жанна совершенно завладела его сердцем. Мадам Берольди принимала его ухаживания, хотя вела себя весьма сдержанно и не упускала случая подчеркнуть неизменную преданность своему немолодому мужу. Тем не менее злые языки не колеблясь утверждали, что юный Конно стал ее возлюбленным, причем не единственным!
  Берольди прожили в Париже около трех месяцев, когда на сцене явился новый герой. Это был некий мистер Хайрам П. Трапп, уроженец Соединенных Штатов, чрезвычайно богатый. Будучи представлен прелестной и загадочной мадам Берольди, он тут же пал жертвой ее очарования. Его поклонение хоть и не было ни для кого секретом, не выходило, однако, за рамки строгой почтительности.
  К этому времени мадам Берольди стала чуть более откровенной. Она, например, как бы нехотя призналась нескольким своим друзьям, что состояние мужа внушает ей глубокую тревогу, ибо он, по ее словам, дал втянуть себя в некие политические игры, в результате чего ему доверили «секретные документы» чрезвычайной важности, затрагивающие интересы ряда европейских стран. Эти документы, объясняла она, поручили попечению мосье Берольди, чтобы сбить со следа тех, кто за ними охотится, в том числе нескольких известных террористов из революционных кругов Парижа. Узнав об этом, мадам Берольди, по ее собственному признанию, совсем потеряла покой.
  И вот двадцать восьмого ноября случилось несчастье. Служанка, которая ежедневно приходила к Берольди, увидела, что парадная дверь распахнута. Услышав слабый стон, доносившийся из спальни, она ринулась туда. Ужасное зрелище предстало ее глазам. Мадам Берольди лежала на полу, связанная по рукам и ногам, и тихо стонала – каким-то чудом ей удалось освободиться от кляпа. На постели в луже крови лежал мосье Берольди с ножом в груди.
  Вот что рассказала мадам Берольди. Внезапно проснувшись ночью, она увидела, что над ней склонились двое людей в масках. Она даже крикнуть не успела, как они связали ее и заткнули рот кляпом. Потом они потребовали, чтобы мосье Берольди выдал им «секретные документы».
  Однако бесстрашный виноторговец наотрез отказался вступить с ними в переговоры. Разъяренный убийца в бешенстве всадил нож прямо в сердце мосье Берольди. Завладев его ключами, убийцы открыли сейф, стоявший в спальне, в углу, и вытащили оттуда документы. Густые бороды и маски скрывали их лица, но мадам Берольди со всей решительностью заявила, что это русские.
  Происшествие в доме Берольди взбудоражило весь город. Время шло, но напасть на след таинственных убийц не удавалось. Интерес публики уже пошел на убыль, как вдруг случилось невероятное – мадам Берольди арестовали по обвинению в убийстве мужа.
  Судебный процесс привлек к себе всеобщее внимание. Юность и красота обвиняемой, а также тайна, окутывающая ее, принесли этому делу громкую известность.
  В ходе следствия выяснилось, что родители Жанны Берольди, весьма почтенные, но простые люди, живут в окрестностях Лиона и торгуют фруктами. Русский великий князь, придворные интриги и политические заговоры – все это чистейший вымысел. Вся ее жизнь была безжалостно выставлена на всеобщее обозрение. Вскоре обнаружился и мотив убийства. Мистер Хайрам П. Трапп, который вначале держался весьма стойко, будучи подвергнут суровому и изощренному перекрестному допросу, вынужден был признаться, что любит мадам Берольди и, будь она свободна, он просил бы ее руки. То обстоятельство, что отношения между ними носили чисто платонический характер, отнюдь не облегчило положение обвиняемой. Судьи решили, что Жанна Берольди, которая охотно стала бы любовницей Хайрама П. Траппа, если бы благородная честность указанного джентльмена не воспротивилась этому, задумала чудовищное преступление, чтобы избавиться от немолодого и вполне заурядного мосье Берольди и сочетаться браком с богатым американцем.
  Все это время мадам Берольди сохраняла полное самообладание и хладнокровие, чем поражала своих обвинителей. Она ни разу не изменила своих показаний. Она упорно продолжала настаивать на своем королевском происхождении, заявив, что в раннем детстве ее подменили и отдали на воспитание простым людям. Как ни абсурдны были эти заявления, находились люди, которые безоговорочно верили в их истинность.
  Однако обвинители были неумолимы. Они доказывали, что «русские» в масках – нелепая ложь, и решительно отстаивали свою версию: преступление совершено мадам Берольди и ее любовником Жоржем Конно. Уже был дан ордер на его арест, однако Конно предусмотрительно скрылся. Свидетели показали, что веревки, которыми связали мадам Берольди, были затянуты настолько слабо, что она легко могла от них освободиться.
  Когда процесс уже подходил к концу, на имя прокурора пришло письмо, отправленное из Парижа и написанное Жоржем Конно, который, не открывая своего местонахождения, признавал себя виновным в убийстве. Конно заявил, что, подстрекаемый мадам Берольди, он нанес роковой удар ее мужу. По его словам, план преступления они составили сообща. Поверив, что муж дурно обращается с мадам Берольди, и потеряв голову от страсти, которую, он полагал, она разделяет, он согласился убить мосье Берольди и тем самым освободить свою возлюбленную от ненавистных уз. И только теперь, узнав правду о Хайраме П. Траппе, он понял, что женщина, которую он так любил, предала его! Не ради него хотела она обрести свободу. Выйти замуж за этого американца – вот какова ее цель! Он понял, что был всего лишь послушным орудием в ее руках. Теперь, охваченный ревностью и гневом, он решил разоблачить ее, ведь это она толкнула его на убийство.
  И тут мадам Берольди доказала всем, что она и в самом деле незаурядная личность. Она решительно отказалась от своей прежней версии, признавшись, что «русские» – это чистейший вымысел, а настоящий убийца – Жорж Конно. Доведенный до умопомрачения страстью к ней, он совершил преступление и поклялся страшно отомстить ей, если она не будет молчать. Запуганная его угрозами, она согласилась, тем более что понимала – расскажи она всю правду, ее обвинят в потворстве преступлению. Но она наотрез отказалась поддерживать какие-либо отношения с убийцей ее мужа. Тогда, чтобы отомстить ей, он написал это письмо. Она торжественно поклялась, что ничего не знала о том, какое преступление готовит Конно. Проснувшись в ту памятную ночь, она увидела, что перед нею стоит Жорж Конно, держа в руке окровавленный нож.
  В судебном разбирательстве наметился резкий поворот. Рассказ мадам Берольди едва ли заслуживал доверия. Однако речь, которую она произнесла, обращаясь к присяжным, была настоящим шедевром. Она говорила о своей дочери, об оскорбленном чувстве женского достоинства, о своем страстном желании ради дочери сохранить незапятнанную репутацию. По ее лицу струились слезы. Да, сказала она, Жорж Конно был ее любовником, и на нее можно, вероятно, возложить нравственную ответственность за это преступление, но – как перед богом! – ни в чем больше она не виновата! Она понимает, что совершила тяжкий проступок, ибо ничего не сообщила следствию о Конно, но, сказала она срывающимся голосом, разве найдется хоть одна женщина, способная на это! Ведь она любила его! Разве могла она собственной рукой послать его на гильотину?[182] Да, она виновата во многом, но она не совершала ужасного преступления, в котором ее обвиняют.
  Как бы то ни было, ее проникновенная речь, ее обаяние сотворили чудо. Под взрыв всеобщего ликования мадам Берольди освободили из-под стражи.
  Несмотря на отчаянные усилия, полиции так и не удалось напасть на след Жоржа Конно. Что же касается мадам Берольди, то о ней никто больше ничего не слыхал. Она вместе с дочерью уехала из Парижа, чтобы начать новую жизнь.
  
  Глава 17
  Расследование продолжается
  Вот так обстояло дело с мадам Берольди. Разумеется, не все подробности этого громкого процесса сохранились в моей памяти. Тем не менее я пересказал его довольно точно. В свое время он вызвал живейший интерес в самых широких кругах общества, в английских газетах много писали о нем, поэтому я без особого труда припомнил наиболее характерные черты этого дела.
  В тот момент моему возбужденному сознанию представилось, что теперь в деле мосье Рено все ясно. Признаюсь честно, я слишком горяч, и Пуаро всегда осуждает мою дурную привычку делать поспешные выводы, хотя, думаю, в данном случае меня можно было извинить. Открытие, сделанное Пуаро в Париже, блестяще подтвердило его версию. Я был просто потрясен.
  – Пуаро, – сказал я, – примите мои поздравления. Теперь мне понятно все.
  Пуаро, как всегда, тщательно и неторопливо зажег свою тонкую сигарету, потом взглянул на меня.
  – Стало быть, вам теперь все понятно, mon ami. Что же именно вам понятно, позвольте узнать?
  – Как что? Мадам Добрэй, она же мадам Берольди, – вот кто убил мосье Рено. Нет никаких сомнений, ведь эти два дела похожи, как близнецы.
  – Значит, по-вашему, оправдание мадам Берольди было ошибкой? Она на самом деле виновна в подстрекательстве к убийству ее мужа?
  Я вытаращил глаза.
  – А как же иначе? Вы что, не согласны?
  Пуаро прошелся по комнате, рассеянно подвинул на место стул и в раздумье сказал:
  – Согласен. Однако всякая категоричность, вроде вашего «А как же иначе?», мне кажется неуместной. Строго говоря, мадам Берольди невиновна.
  – В том преступлении, возможно. Но не в этом.
  Пуаро снова сел и с сомнением посмотрел на меня.
  – Так вы твердо уверены, Гастингс, что мадам Добрэй убила мосье Рено?
  – Да.
  – Почему?
  Вопрос показался мне столь нелепым, что я растерялся.
  – Как почему? – Я даже запнулся. – Как это почему? Да потому… – И я умолк, чувствуя, что сказать мне нечего.
  Пуаро кивнул.
  – Видите, вы сразу сели на мель. Зачем было мадам Добрэй (я буду называть ее так для простоты) убивать мосье Рено? Здесь нет и намека на какой-нибудь мотив. Его смерть ровным счетом ничего ей не дает. Кем бы она ни была – его любовницей или просто шантажисткой, – с его смертью она лишается дохода. Чтобы пойти на убийство, должны быть мотивы. Первое преступление – совсем другое дело. Там богатый возлюбленный только того и ждал, чтобы занять освободившееся место.
  – Но ведь не только деньги толкают на убийство, – возразил я.
  – Верно, – спокойно согласился Пуаро. – Есть еще два мотива. Например, состояние аффекта. Еще один, достаточно, правда, редко встречающийся, – некоторые формы психических расстройств, к которым относится, например, мания убийства или религиозный фанатизм. Эти мы можем исключить из рассмотрения.
  – А как насчет убийства, совершенного в состоянии аффекта? Можете ли вы исключить его? Если мадам Добрэй была любовницей Рено и вдруг обнаружила, что он охладел к ней, разве она не могла в припадке ревности убить его?
  Пуаро покачал головой.
  – Если – заметьте, я говорю «если» – мадам Добрэй даже и была любовницей Рено, он не мог охладеть к ней, ведь они познакомились совсем недавно. И вообще вы очень ошибаетесь на ее счет. Эта женщина может сыграть сильную страсть. Она превосходная актриса. Но в жизни она совсем не та, какой хочет казаться. Проанализируйте ее поведение, и вы поймете, что она хладнокровна и расчетлива во всех своих поступках. Ведь она подстрекала своего молодого любовника к убийству совсем не для того, чтобы потом связать с ним свою жизнь. Она метила выйти замуж за богатого американца, к которому, вероятно, была совершенно равнодушна. Если она совершила преступление, то только ради выгоды. Здесь же она ничего не выигрывает. Кроме того, как вы объясните, кто вырыл могилу? Женщине это не под силу.
  – Но ведь у нее мог быть сообщник, – предположил я, не желая так легко сдаваться.
  – Ну хорошо. Перейдем к следующему вопросу. Вы сказали, что эти два преступления похожи. В чем вы видите сходство, мой друг?
  Я удивленно уставился на него.
  – Странно, Пуаро, вы же сами заметили это! Неизвестные в масках, «секретные документы»!
  Пуаро чуть улыбнулся.
  – Терпение, мой друг, прошу вас. Я не собираюсь ничего отрицать. Сходство этих двух дел не вызывает сомнений. Однако вам не кажется странным одно обстоятельство? Ведь не мадам Добрэй наплела нам всю эту чепуху – если бы было так, то все яснее ясного, – а мадам Рено! Они что, по-вашему, сообщницы?
  – Я не могу в это поверить, – медленно начал я. – Но если это действительно так, мадам Рено – самая выдающаяся актриса, которая когда-либо рождалась на земле.
  – О-ля-ля! – нетерпеливо воскликнул Пуаро. – В вас снова говорят чувства, а не разум! Если преступнице необходимо быть хорошей актрисой – на здоровье! Но в данном случае разве это необходимо? Я не верю, что мадам Рено и мадам Добрэй в сговоре. Не верю по ряду причин, на некоторые из них я вам уже указал, остальные – очевидны. Следовательно, эта возможность исключается, и мы подходим наконец к истине, которая, как всегда, очень любопытна и неожиданна.
  – Пуаро! – воскликнул я. – Что вам еще известно?
  – Mon ami, вы сами должны сделать выводы. У вас есть «доступ к фактам». Напрягите серые клеточки. Рассуждайте, но не как Жиро, а как… Эркюль Пуаро!
  – Но вы уверены, что докопались до истины?
  – Мой друг, в чем-то я был непроходимо туп, но теперь наконец многое понял.
  – Вам уже все ясно?
  – Я разгадал, для чего мосье Рено вызвал меня.
  – И вы знаете убийцу?
  – Одного убийцу я знаю.
  – То есть…
  – Сейчас я говорю о другом деле. В данном случае налицо не одно преступление, а два. Первое я раскрыл, а второе… eh bien, признаюсь, тут я не уверен!
  – Однако, Пуаро, помнится, вы сами сказали, что неизвестный, которого нашли в сарае, умер естественной смертью.
  – О-ля-ля! – Пуаро нетерпеливо издал свое любимое восклицание. – Вы все еще не поняли. В одном преступлении, возможно, не было убийцы, но у нас два преступления и два трупа – вот что важно.
  Последняя фраза Пуаро так ошеломила меня, что я в тревоге стал к нему приглядываться. Однако вид у него был вполне нормальный. Внезапно он встал и подошел к окну.
  – А вот и он, – заметил Пуаро.
  – Кто?
  – Мосье Жак Рено. Я послал записку на виллу и попросил его прийти сюда.
  Это сообщение сразу изменило ход моих мыслей, и я спросил Пуаро, знает ли он, что Жак Рено в ночь убийства приезжал в Мерлинвиль. Я надеялся наконец-то застать врасплох моего проницательного друга, но он, как всегда, оказался во всеоружии. Разумеется, он тоже навел справки на вокзале.
  – Уверен, Гастингс, эта мысль пришла в голову не только нам с вами. Наш славный Жиро тоже наверняка побывал там.
  – Но вы же не думаете… – начал было я и запнулся. – О нет, страшно подумать!
  Пуаро испытующе на меня взглянул, но я не сказал больше ни слова. Меня вдруг пронзила ужасная мысль: в этом деле замешаны прямо или косвенно семь женщин – мадам Рено, мадам Добрэй и ее дочь, таинственная ночная гостья и трое служанок и всего один мужчина – старый Огюст не в счет – Жак Рено. А могилу мог вырыть только мужчина!
  Развить эту ужасную мысль у меня не было времени – Жак Рено уже входил в комнату.
  Пуаро деловито поздоровался с ним и сразу приступил к делу:
  – Прошу вас, садитесь, мосье. Весьма сожалею, что пришлось потревожить вас, но вы, вероятно, догадываетесь, что обстановка на вилле не слишком мне благоприятствует. Мы с мосье Жиро совсем по-разному смотрим на вещи. Он, как вы понимаете, не жалует меня, и я не хотел бы, чтобы он воспользовался теми небольшими находками, которые мне удалось сделать.
  – Я вас понимаю, мосье Пуаро, – ответил юноша. – Этот Жиро – отпетый грубиян, и я был бы чрезвычайно доволен, если бы кто-нибудь натянул ему нос.
  – В таком случае могу я просить вас о небольшой услуге?
  – Разумеется.
  – Нужно пойти на вокзал, доехать поездом до следующей станции, до Аббалака, и узнать там, не оставляли ли в ночь убийства двое иностранцев чемодан в камере хранения. Это небольшая станция, и иностранцев там наверняка запомнили бы. Могли бы вы сделать это?
  – Охотно, мосье Пуаро, – озадаченно ответил юноша, однако с полной готовностью.
  – Видите ли, нам с моим другом предстоит заняться другими делами, – объяснил Пуаро. – Поезд в Аббалак отходит через четверть часа, и я бы просил вас не заходить на виллу, чтобы Жиро ничего не заподозрил.
  – Хорошо, я пойду прямо на станцию.
  Он поднялся и хотел было идти, но Пуаро остановил его:
  – Минутку, мосье Рено, у меня вызывает недоумение одно незначительное обстоятельство. Почему сегодня утром вы не сказали мосье Отэ, что в ночь убийства были в Мерлинвиле?
  Жак Рено густо покраснел. С трудом удалось ему взять себя в руки.
  – Вы ошибаетесь. Я был в Шербуре, о чем и сообщил следователю сегодня утром.
  Глаза Пуаро сузились, как у кошки, и вспыхнули зеленым огнем.
  – В таком случае это очень распространенная ошибка, ибо ее разделяют и железнодорожные служащие. Они показали, что вы прибыли в Мерлинвиль поездом в одиннадцать сорок.
  Видно было, что Жак Рено жестоко борется с собой, потом он вдруг решился.
  – А если и так? Полагаю, вы не намерены обвинить меня в убийстве отца? – в запальчивости вскричал он, гордо вздернув подбородок.
  – Я хотел бы знать, зачем вы приезжали сюда.
  – Причина простая. Я приехал повидаться со своей невестой, мадемуазель Добрэй. Нам предстояла долгая разлука, я и сам не знал, когда мне удастся вернуться, поэтому счел необходимым встретиться с ней перед отъездом и заверить ее в своей неизменной преданности.
  – И что же, вы повидали ее? – Пуаро не сводил с него глаз.
  Рено несколько замялся с ответом, потом коротко бросил:
  – Да.
  – Что вы сделали потом?
  – Убедившись, что опоздал на последний поезд, я пошел пешком в Сент-Бове. Там я достучался в гараж, нанял автомобиль и вернулся в Шербур.
  – Сент-Бове? Но до него километров пятнадцать. Весьма утомительная прогулка, мосье Рено.
  – Я… мне хотелось прогуляться.
  Пуаро наклонил голову, как бы давая понять, что удовлетворен объяснением. Жак Рено взял шляпу и трость и вышел из комнаты. В мгновенье ока Пуаро вскочил на ноги.
  – Быстрее, Гастингс. Пойдемте за ним.
  Держась на почтительном расстоянии, мы шли за Жаком Рено по улицам Мерлинвиля. Убедившись, что он свернул к станции, Пуаро остановился.
  – Все в порядке. Он проглотил приманку – пусть себе едет в Аббалак и расспрашивает там про несуществующий чемодан, оставленный несуществующими иностранцами. Все это я, конечно же, нарочно придумал, надеюсь, вы поняли?
  – Вы хотели избавиться от него! – воскликнул я.
  – Ваша проницательность достойна восхищения, Гастингс! А теперь, если не возражаете, мы с вами отправимся прямехонько на виллу «Женевьева».
  
  Глава 18
  Жиро действует
  Дойдя до виллы, Пуаро сразу свернул к сараю, где был обнаружен покойник. Внутрь, однако, он не вошел, а остановился у скамьи, которая, как я уже упоминал, стояла в нескольких ярдах от сарая. Крадущимся шагом он приблизился к живой изгороди, отделявшей виллу «Женевьева» от виллы «Маргерит», и раздвинул кусты.
  – Если повезет, – бросил он мне через плечо, – мы сможем увидеть в саду мадемуазель Марту. Хотелось бы поговорить с ней, не нанося, однако, визита на виллу «Маргерит». А! Отлично. Вот и она. Тсс! Мадемуазель! Тсс! Un moment, s'il vous plaît[183].
  Я подошел как раз в тот момент, когда слегка встревоженная неожиданным окликом Марта Добрэй подбежала к изгороди.
  – Всего одно слово, мадемуазель, если позволите?
  – Конечно, мосье Пуаро, – с готовностью ответила она, однако в глазах ее таились тревога и страх.
  – Мадемуазель, помните, как вы нагнали меня на дороге в тот день, когда мы со следователем приходили в ваш дом? Вы еще спросили меня, подозревают ли кого-нибудь конкретного.
  – А вы мне ответили, что подозревают двух чилийцев, – проговорила она, слегка задохнувшись и прижимая левую руку к груди.
  – Не желаете ли снова задать мне тот же вопрос, мадемуазель?
  – То есть как?
  – Видите ли, если бы вы сейчас задали мне этот вопрос, я ответил бы вам по-другому. Подозреваемый есть, но он не чилиец.
  – Кто же? – Вопрос еле слышно сорвался с ее полураскрытых губ.
  – Мосье Жак Рено.
  – Что? – крикнула она. – Жак? Не может быть! Кто осмелился заподозрить его?
  – Жиро.
  – Жиро! – Лицо ее побледнело. – Я боюсь этого человека. Он безжалостен. Он… он… – Она осеклась. Но внезапно в глазах у нее появилось выражение решимости и отваги. В этот миг я понял, что передо мной борец. Пуаро тоже внимательно следил за выражением ее лица.
  – Вам известно, конечно, что в ночь убийства он был здесь? – спросил Пуаро.
  – Да, – ответила она рассеянно, думая, очевидно, о чем-то другом. – Он говорил мне.
  – Очень неразумно было с его стороны пытаться скрыть этот факт, – рискнул заметить Пуаро.
  – Да, да, – нетерпеливо согласилась она. – Но нельзя терять времени на бесплодные сожаления. Нужно его спасти. Он невиновен, конечно, но для такого человека, как Жиро, это ничего не значит. Он думает только о своей карьере. Он должен арестовать кого-нибудь, вот он и арестует Жака.
  – Обстоятельства складываются весьма неблагоприятно для мосье Жака, – заметил Пуаро. – Вы ведь понимаете это?
  Она твердо взглянула на него.
  – Я не ребенок, мосье. У меня достанет мужества смотреть фактам в лицо. Он невиновен, и мы должны спасти его, – сказала она с отчаянной решимостью, потом, нахмурившись, замолчала, погруженная в свои мысли.
  – Мадемуазель, – начал Пуаро, проницательно глядя на нее, – может быть, вы что-нибудь утаили, о чем сейчас могли бы рассказать?
  Она кивнула с растерянным видом.
  – Да, вы правы, только я не знаю, поверите ли вы мне. Это очень странно…
  – И все-таки расскажите, пожалуйста.
  – Ну так вот. Мосье Жиро послал за мной, ему взбрело в голову, что, может быть, я смогу опознать того человека. – Она кивнула в сторону сарая. – Нет, я его никогда не видела прежде. Во всяком случае, так мне тогда показалось. Но потом я все думала…
  – И что же?
  – Это может быть совсем не то, однако я почти уверена… Хорошо, я расскажу. В тот день, когда убили мосье Рено, утром я гуляла здесь, в саду. Вдруг слышу громкие мужские голоса, точно кто-то ссорится. Я раздвинула кусты и увидела мосье Рено и какого-то бродягу, страшного, в грязных лохмотьях. Он то канючил, то как будто угрожал мосье Рено. Я догадалась, что он требует денег. Тут меня позвала maman, и я вынуждена была уйти. Вот и все, только… я почти уверена, что покойник в сарае – это и есть тот бродяга.
  – Почему же вы сразу не рассказали об этом, мадемуазель? – вскричал Пуаро.
  – Потому что сначала мне показалось, что его лицо кого-то смутно мне напоминает. Он ведь был одет совсем по-другому и, судя по одежде, явно принадлежит к сословию людей состоятельных.
  Тут девушку кто-то окликнул.
  – Maman, – шепнула Марта. – Мне надо идти.
  И она быстро скользнула за деревья.
  – Пойдемте, – сказал Пуаро, беря меня под руку, и направился к вилле «Женевьева».
  – Ну и что вы об этом думаете? – спросил я, снедаемый любопытством. – Правду ли она нам рассказала или придумала эту историю, чтобы отвести подозрение от своего возлюбленного?
  – История интересная, – сказал Пуаро, – но я уверен, девушка сказала нам чистую правду. Мадемуазель Марта нечаянно сказала правду и о Жаке Рено, тем самым изобличив его во лжи. Вы помните, как он замялся, когда я спросил его, видел ли он Марту Добрэй в ночь убийства? Он помолчал, потом сказал «да». Я заподозрил, что он лжет. Поэтому и хотел повидать мадемуазель Марту, пока он не успел предупредить ее. Всего три слова, и я узнал то, что хотел. Когда я спросил ее, знает ли она, что Жак Рено был здесь в ту ночь, она ответила: «Да, он говорил мне». А теперь, Гастингс, скажите, что делал здесь Жак Рено в тот роковой вечер? Если он не виделся с мадемуазель Мартой, то с кем же он виделся?
  – Нет, Пуаро, – вскричал я, охваченный ужасом, – неужели вы верите, что этот мальчик убил своего отца!
  – Mon ami, – отвечал Пуаро, – вы неисправимый идеалист! Мне известны случаи, когда женщины убивали своих детей, чтобы получить страховку! После этого всему поверишь.
  – Ну хорошо, а мотив?
  – Деньги, разумеется. Вспомните, ведь Жак Рено думал, что после смерти отца он получит половину его состояния.
  – А бродяга? Как быть с ним?
  Пуаро пожал плечами.
  – Жиро, конечно, скажет, что это соучастник, бандит, который помог молодому Рено совершить преступление и которого тот потом убрал.
  – А как же волос на черенке ножа? Женский волос?
  – О! – воскликнул Пуаро, улыбаясь во весь рот. – В этом-то вся соль. Ведь Жиро надеется сыграть с нами злую шутку. Он уверен, что это вовсе и не женский волос. Вспомните, как носят волосы нынешние молодые люди, – они зачесывают их ото лба назад, напомаживают, брызгают туалетной водой, чтобы они лежали гладко. А для этого волосы должны быть довольно длинные.
  – Так вы разделяете точку зрения Жиро?
  – Нет, – ответил Пуаро, загадочно улыбаясь. – Я уверен, что это волос женщины. Более того, я знаю, кому он принадлежит.
  – Мадам Добрэй, – уверенно заявил я.
  – Возможно, – сказал Пуаро, насмешливо глядя на меня.
  На этот раз я сдержался и не подал виду, что уязвлен снисходительным тоном моего друга.
  – Что мы собираемся здесь делать? – спросил я, когда мы вошли в холл виллы «Женевьева».
  – Хочу осмотреть вещи мосье Жака Рено, потому и отослал его на несколько часов.
  Аккуратно, не торопясь, Пуаро выдвигал ящик за ящиком, просматривал их содержимое и снова все укладывал точно на прежнее место. На редкость нудное занятие. Пуаро рылся в воротничках, пижамах и носках. Мурлыкающий звук автомобильного двигателя привлек мое внимание, и я выглянул в окно. Сонное оцепенение мгновенно слетело с меня.
  – Пуаро! – закричал я. – Подъехал автомобиль. Там Жиро, Жак Рено и двое жандармов.
  – Sacre tonnerre![184] – буркнул Пуаро. – Скотина Жиро, не мог повременить! Не успею теперь как следует уложить вещи в последний ящик. Помогите же мне!
  Он бесцеремонно вытряхнул вещи прямо на пол. Это были в основном галстуки и носовые платки. Внезапно радостно вскрикнув, Пуаро поднял небольшой картонный квадратик, очевидно, фотографию. Сунув его в карман, он кое-как побросал все обратно в ящик и, схватив меня за руку, потащил из комнаты вниз по лестнице. В холле стоял Жиро, внимательно рассматривая арестованного.
  – Добрый день, мосье Жиро, – сказал Пуаро. – Что тут у вас?
  Жиро кивнул на Жака.
  – Пытался удрать, но меня не проведешь. Арестован по подозрению в убийстве своего отца, мосье Поля Рено.
  Пуаро обернулся и посмотрел на молодого человека, который стоял, безвольно привалившись к двери. Лицо у него было пепельно-серое.
  – Что скажете на это, jeune homme?[185]
  Жак Рено смотрел на него, точно не узнавая.
  – Ничего, – вяло проронил он.
  
  Глава 19
  Я напрягаю свои серые клеточки
  Меня точно громом поразило. До последней минуты я не мог заставить себя поверить в виновность Жака Рено. Когда Пуаро обратился к нему, я ожидал, что он с негодованием отвергнет все обвинения. А он стоит у стены, белый как мел, безвольно обмякший, и с его губ срывается это убийственное «Ничего»! Как тут не поверить…
  Однако Пуаро, повернувшись к мосье Жиро, спокойно спросил:
  – На каком основании его арестовали?
  – Думаете, я так все вам и выложу?
  – Я прошу вас об этом как о личном одолжении.
  Жиро подозрительно посмотрел на него. Он разрывался между желанием нагрубить Пуаро и соблазном покрасоваться перед соперником своей блестящей победой.
  – По-вашему, я совершил ошибку? – усмехнулся он.
  – Меня бы это не удивило, – ответил Пуаро чуть-чуть лукаво.
  Лицо Жиро стало багровым.
  – Eh bien, пойдемте. Вы сами во всем убедитесь.
  Он распахнул дверь, и мы вошли в гостиную, оставив Жака Рено под присмотром двух жандармов.
  – Итак, мосье Пуаро, – начал Жиро, кладя шляпу на стол. – Я преподам вам небольшой урок по части новейших методов сыска. Расскажу, как работаем мы, современные детективы. – И сколько же сарказма было в его тоне!
  – Bien![186] – ответил Пуаро, приготовившись слушать. – А я покажу вам, как превосходно умеем слушать мы, старая гвардия.
  И он откинулся в кресле, закрыв глаза, но тут же приоткрыл их:
  – Не беспокойтесь, я не усну. Буду внимать вам, затаив дыхание.
  – Само собой, – самодовольно заговорил Жиро, – я сразу разгадал эту идиотскую затею с чилийцами. Действительно, тут замешаны двое, но никакие это не иностранцы! Все это сплошной обман.
  – Весьма похвально, мой дорогой Жиро, – пробормотал Пуаро. – Оказывается, даже этот коварный трюк со спичкой и окурком не удался им.
  Жиро метнул на своего соперника свирепый взгляд, но продолжал говорить:
  – Далее: в этом деле непременно присутствует мужчина, который вырыл могилу. От этого преступления никто не получил выгоды, однако кое-кто думает, что получит ее. Известно, что Жак Рено поссорился с отцом и угрожал ему. Мотив преступления ясен. Теперь о технической стороне дела. В ночь убийства Жак Рено был в Мерлинвиле. Он утаил это обстоятельство, и мои подозрения превратились в уверенность. Затем мы обнаруживаем вторую жертву, убитую тем же самым ножом. Нам известно, когда украли нож. Капитан Гастингс называет точное время. Жак Рено, вернувшийся из Шербура, – единственный, кто мог взять нож. Я готов поручиться за всех остальных обитателей дома.
  Пуаро прервал его:
  – Тут вы ошибаетесь. Есть еще один человек, который мог украсть нож.
  – Мосье Стонор, вы хотите сказать? Но он подъехал прямо к парадному входу в автомобиле, который нанял в Кале. О, уж поверьте, я учел все. Мосье Жак Рено прибыл поездом. С момента его приезда до момента, когда он появился здесь, в доме, прошел целый час. Он, конечно же, видел, как капитан Гастингс и его спутница вышли из сарая, незаметно проскользнул туда, взял нож, а потом заколол своего сообщника…
  – Который уже был мертв!
  Жиро пожал плечами.
  – Возможно, Жак Рено не заметил этого, подумал, что тот просто спит. Несомненно, они виделись после убийства мосье Рено. Во всяком случае, Жак Рено понимал, что появление второго трупа очень запутает дело. И он не ошибся.
  – Однако мосье Жиро не проведешь! – пробормотал Пуаро.
  – Смейтесь, смейтесь! Я сейчас вам представлю последнее неопровержимое доказательство. То, что рассказывает мадам Рено, – ложь, выдумка от начала до конца. Мы знаем, что мадам Рено любила мужа, однако она лжет, чтобы спасти его убийцу. Ради кого может солгать женщина? Ради себя, ради возлюбленного и, конечно, ради своего ребенка. Вот вам неопровержимое доказательство. Тут уж никуда не денешься!
  Жиро, раскрасневшийся и торжествующий, умолк. Пуаро не спускал с него глаз.
  – Вот моя версия, – добавил Жиро. – Что вы на это скажете?
  – Только то, что вы не учли одного обстоятельства.
  – Какого же?
  – Жак Рено, вероятно, хорошо знал планировку поля для гольфа и понимал, что тело обнаружат сразу, как только начнут сооружать «препятствие».
  Жиро громко расхохотался.
  – Что за чушь вы сморозили! Да ведь Жак Рено хотел, чтобы тело нашли. Пока не найдено тело и не установлен факт смерти, он не может вступить во владение наследством.
  Я увидел, как глаза Пуаро вспыхнули зеленым огнем. Он поднялся с кресла.
  – В таком случае зачем было его хоронить? – вкрадчиво спросил он. – Подумайте, Жиро. Если Жак Рено хотел, чтобы тело нашли как можно скорее, зачем вообще понадобилось рыть могилу?
  Жиро молчал. Видимо, этот вопрос застал его врасплох. Он пожал плечами, как бы давая понять, что не придает доводам своего противника особого значения.
  Пуаро направился к двери. Я последовал за ним.
  – Вы не учли еще одно обстоятельство, – бросил он через плечо.
  – Какое?
  – Кусок свинцовой трубы, – сказал Пуаро и вышел из гостиной.
  Жак Рено все еще стоял в холле с бледным, лишенным выражения лицом, но, когда мы вошли, метнул в нашу сторону быстрый взгляд. В этот момент на лестнице послышались шаги. Это спускалась мадам Рено. Увидев сына, стоящего между двумя блюстителями закона, она замерла.
  – Жак, – сказала она дрожащим голосом. – Жак, что это значит?
  Он смотрел на нее остановившимся взглядом.
  – Они арестовали меня, мама.
  – Что?!
  Она пронзительно вскрикнула, покачнулась и тяжело рухнула на лестницу – никто и опомниться не успел. Мы бросились ее поднимать. Пуаро первым нарушил молчание:
  – Она разбила голову о край ступени. Думаю, не обойдется без сотрясения мозга. Если Жиро захочет получить показания от нее, ему придется подождать. Сознание вернется к ней вряд ли раньше чем через неделю.
  Тут прибежали Дениз и Франсуаза, и, оставив мадам Рено на их попечение, Пуаро покинул дом. Он шел опустив голову и озабоченно хмурился. Немного помолчав, я все же отважился спросить его:
  – Стало быть, вопреки всем уликам вы верите, что Жак Рено невиновен?
  Пуаро ничего не ответил. Наконец после долгого молчания он сурово сказал:
  – Не знаю, Гастингс. Есть еще надежда. Жиро, конечно, кругом не прав. Если даже Жак Рено виновен, доводы Жиро здесь ни при чем. Самая веская улика против него известна только мне одному.
  – Какая улика? – спросил я потрясенно.
  – Напрягите ваши серые клеточки, охватите мысленным взором все дело целиком, и вы сами догадаетесь.
  Пуаро нередко давал мне такие дразнящие, как я их называл, ответы.
  Не дожидаясь, пока я что-нибудь соображу, он снова заговорил:
  – Пойдемте на берег, сядем там где-нибудь, полюбуемся взморьем и подумаем о нашем деле. Разумеется, я могу рассказать вам все, что мне известно, но предпочел бы, чтобы вы сами докопались до истины – не все же мне водить вас за ручку.
  Мы устроились на поросшем травой холме, откуда открывался вид на море.
  – Думайте, мой друг, думайте, – ободряюще сказал Пуаро. – Приведите в порядок свои мысли. Действуйте методически, подчините процесс мышления строгой дисциплине. В этом секрет успеха.
  Честно стараясь внять наставлениям моего друга, я принялся перебирать в уме и сопоставлять все подробности этого запутанного дела. Внезапно я вздрогнул – некая догадка с ошеломляющей ясностью вспыхнула в моем сознании. Мысль лихорадочно заработала, строя мою собственную гипотезу.
  – Вижу, вам уже пришла в голову какая-то интересная мысль, mon ami! Превосходно. Мы делаем успехи.
  Я приподнялся и раскурил трубку.
  – Пуаро, – сказал я, – похоже, мы с вами кое-что проглядели. Говорю «мы», хотя точнее было бы сказать «я». Однако вы сами виноваты с вашей вечной манерой скрытничать. Итак, повторяю, мы кое-что проглядели. В этом деле замешан некто, о ком мы совсем забыли.
  – И кто же он? – спросил Пуаро. Глаза его весело поблескивали.
  – Жорж Конно!
  
  Глава 20
  Еще одно поразительное открытие
  Не успел я опомниться, как Пуаро пылко обнял меня и запечатлел на моей щеке поцелуй.
  – Enfin![187] Наконец-то сообразили! А главное – самостоятельно. Превосходно! Продолжайте, вы на правильном пути. Несомненно, мы совершили непростительную ошибку – забыли о Жорже Конно.
  Я был так польщен похвалами моего друга, что никак не мог собраться с мыслями. Наконец, сделав над собой усилие, я сказал:
  – Жорж Конно исчез двадцать лет назад, однако у нас нет оснований предполагать, что он умер.
  – Aucunement[188], – согласился Пуаро. – Продолжайте, пожалуйста.
  – Поэтому будем исходить из того, что он жив…
  – Совершенно верно.
  – …или был жив до недавнего времени.
  – Браво, Гастингс! De mieux en mieux![189]
  – Предположим, – продолжал я, все более воодушевляясь, – жизнь его не задалась, он впал в нужду, стал преступником, грабителем, бродягой – не знаю, кем еще. Случай занес его в Мерлинвиль. Здесь он встречает женщину, которую никогда не переставал любить.
  – Так-так! Весьма романтично, – насторожился Пуаро.
  – От любви до ненависти – один шаг, – припомнил я избитую истину. – Как бы то ни было, Жорж Конно встречает свою бывшую возлюбленную, которая живет здесь под чужим именем, и узнает, что у нее есть любовник – некий Рено, англичанин. Жорж Конно кипит злобой, он не забыл, как с ним обошлись. Он затевает ссору с Рено, подстерегает его, когда тот идет к своей любовнице, и убивает ударом ножа в спину. Испугавшись того, что он натворил, Конно принимается рыть могилу. Тут, вероятно, мадам Добрэй выходит встретить любовника. Она сталкивается с Конно, и между ними происходит душераздирающая сцена. Он тащит ее в сарай, но с ним внезапно случается припадок эпилепсии, и он умирает. Предположим, в это время появляется Жак Рено. Мадам Добрэй рассказывает ему о своем прошлом, упирая главным образом на то, как ужасно скажется оно на будущности ее дочери, если станет достоянием гласности, и внушает ему, что спасение только в одном – спрятать концы в воду. Жак Рено, видя, что убийца его отца мертв, соглашается. Он идет к матери и убеждает ее помочь им. Мадам Рено ничего не остается, как позволить связать себя. Остальное нам известно. Ну как, Пуаро, что вы скажете на это? – бросил я, небрежно развалясь. Меня просто распирало от гордости.
  Пуаро в раздумье разглядывал меня.
  – Кажется, вам самое время заняться сочинением драм для синематографа, mon ami, – сказал он наконец.
  – Вы хотите сказать…
  – То, что вы мне сейчас рассказали, – это же добротный фильм, не имеющий, однако, к реальной жизни никакого отношения.
  – Согласен, я не отработал подробности, но…
  – Более того, вы вообще выказали к ним великолепное пренебрежение. Стоит ли обращать внимание на какие-то мелочи, на то, например, как одеты покойники? Вы полагаете, очевидно, что, заколов свою жертву, Конно снял костюм с мосье Рено, переоделся в него, а потом снова воткнул нож ему в спину?
  – Но какое это имеет значение? – бросил я раздраженно. – Он мог, например, еще раньше, пригрозив мадам Добрэй, получить у нее одежду и деньги.
  – Пригрозив ей, да? Вы что, всерьез настаиваете на этой версии?
  – Разумеется. Он пригрозил ей, что разоблачит ее перед Рено. А это означает, что рушатся надежды на брак ее дочери.
  – Вы ошибаетесь, Гастингс. Он не мог шантажировать ее, ибо все козыри были у нее на руках. Вспомните, ведь Жорж Конно и по сей день разыскивается за убийство. Одно ее слово – и он отправится прямо на гильотину.
  Я был вынужден, правда с большой неохотой, согласиться с Пуаро.
  – В вашу версию, – язвительно заметил я, – эти детали, разумеется, вписываются как нельзя лучше?
  – Моя версия не грешит против истины, – спокойно ответил Пуаро. – Поэтому в нее укладываются все подробности этого дела. А вот вы в ваших рассуждениях допускаете существенные ошибки. Все эти тайные полночные свидания, любовные страсти – плод вашего воображения, которое заводит вас бог знает куда. Расследуя преступление, мы не должны выходить за рамки обыденной жизни. Хотите, я продемонстрирую вам свои методы?
  – О, прошу вас, сделайте одолжение!
  Пуаро выпрямился и начал говорить, сопровождая свою речь энергическими жестами:
  – Начну, как и вы, с личности Жоржа Конно. Итак, установлено, что версия с участием таинственных русских, выдвинутая в суде мадам Берольди, – чистейшая выдумка, состряпанная ею, и только ею, в том случае, конечно, если она не была соучастницей преступления. Если же она виновна в соучастии, то эту версию могла сочинить как она, так и Жорж Конно.
  Далее, в деле, которое мы расследуем сейчас, фигурирует такая же нелепая выдумка об иностранцах. Как я уже говорил, факты свидетельствуют, что едва ли мадам Добрэй инспирировала это преступление. Итак, нам остается предположить, что мысль о нем зародилась в голове Жоржа Конно. Следовательно, задумал это преступление Жорж Конно, а соучастницей его стала мадам Рено. Она, так сказать, на первом плане, а за ней маячит тень человека, чье теперешнее имя, вымышленное, разумеется, нам неизвестно.
  Итак, давайте внимательно рассмотрим дело Рено с самого начала, отмечая в хронологическом порядке наиболее существенные события. Есть у вас карандаш и записная книжка? Отлично. Итак, какое событие идет у нас первым номером?
  – Письмо к вам?
  – Да, из него мы впервые узнали об этом деле, но не оно знаменовало его начало. Первым и чрезвычайно важным обстоятельством я бы счел перемены, которые произошли с мосье Рено вскоре после приезда в Мерлинвиль и которые отмечают несколько свидетелей. Следует обратить внимание на его дружбу с мадам Добрэй и на факт вклада на ее счет значительных сумм денег. Отсюда перейдем прямо к событиям двадцать третьего мая.
  Пуаро помолчал, откашлялся и предложил мне записать:
  «Двадцать третье мая. Мосье Рено ссорится со своим сыном, который хочет жениться на Марте Добрэй. Сын уезжает в Париж.
  Двадцать четвертое мая. Мосье Рено изменяет завещание. Все свое состояние он оставляет жене.
  Седьмое июня. Ссора с бродягой в саду, засвидетельствованная Мартой Добрэй.
  Письмо, адресованное Эркюлю Пуаро, с просьбой о помощи.
  Телеграмма, посланная мосье Жаку Рено, с приказанием отбыть в Буэнос-Айрес на „Анзоре“.
  Шофер Мастерс получает отпуск.
  Ночной визит неизвестной дамы. Провожая ее, мосье Рено говорит: „Да, да… но сейчас, ради бога, уходите…“»
  Пуаро помолчал.
  – А теперь, Гастингс, проанализируйте все факты один за другим, каждый в отдельности и в общей связи. Подумайте, может быть, вы увидите все дело в новом свете.
  Я постарался добросовестно проделать все, что от меня требовалось. Наконец я выдавил из себя довольно неуверенно:
  – Ну, что касается первого пункта, кажется, здесь возможны две версии – шантаж или страстное увлечение.
  – Определенно, шантаж. Вы ведь слышали, что рассказал Стонор о характере и привычках мосье Рено.
  – Однако мадам Рено не разделяет его мнения, – возразил я.
  – Показания мадам Рено ни в коей мере не заслуживают доверия, мы уже убедились в этом. Поэтому следует полагаться на свидетельство Стонора.
  – И все же если у Рено была любовная связь с женщиной по имени Белла, то нет ничего удивительного в том, что он страстно увлекся мадам Добрэй.
  – Разумеется, ничего удивительного. Но чем вы можете подтвердить эту связь с некой Беллой, Гастингс?
  – Письмом. Вы забыли о письме, Пуаро.
  – Отнюдь. Я ничего не забыл. Однако почему вы так уверены, что письмо адресовано мосье Рено?
  – Ну как же, письмо нашли у него в кармане, и… и…
  – И все! – оборвал меня Пуаро. – В письме не упоминается никакого имени, и вообще неизвестно, кому оно адресовано. Мы предположили, что оно адресовано мосье Рено, только потому, что нашли его в кармане плаща, который был на убитом. Однако, mon ami, что-то в этом плаще мне сразу показалось странным. Помните, я измерил его и сказал, что он слишком длинный. Мое замечание должно было натолкнуть вас на некую мысль.
  – А я думал, вы это просто так сказали, – признался я.
  – О, quelle idée! Потом вы видели, что я измеряю плащ мосье Жака Рено. Eh bien, выясняется, что мосье Жак носит слишком короткий плащ. Сопоставьте эти два факта и учтите еще один – мосье Жак Рено, торопясь на поезд, выскочил из дома сломя голову. А теперь скажите, какой вывод можно сделать из этого.
  – Кажется, понимаю, – медленно проговорил я. Смысл высказываний Пуаро начал постепенно доходить до меня. – Это письмо было адресовано не отцу, а сыну. В волнении и спешке мосье Жак схватил плащ отца.
  Пуаро кивнул.
  – Précisement![190] Потом мы еще вернемся к этому вопросу. А теперь просто примем к сведению, что письмо не имеет никакого отношения к мосье Рено-отцу, и перейдем к нашей хронологической записи.
  – «Двадцать третье мая, – прочел я. – Мосье Рено ссорится с сыном, который хочет жениться на Марте Добрэй. Сын уезжает в Париж». Не знаю, что к этому добавить. Изменение завещания тоже, кажется, вполне понятно. Это прямое следствие ссоры.
  – Тут я с вами согласен, mon ami, – по крайней мере, в том, что касается повода. Однако каковы истинные причины этого поступка мосье Рено?
  Я удивленно вытаращил глаза.
  – Конечно, гнев, вызванный неповиновением сына.
  – Однако же мосье Рено писал ему в Париж теплые письма, исполненные родительской любви.
  – Да, так говорит Жак Рено, но ведь писем он нам не предъявил.
  – Ну ладно, оставим пока эту тему.
  – Так, теперь переходим к тому дню, когда случилась трагедия. Вы расположили утренние события в определенном порядке. Это ведь не случайно?
  – Я проверил – письмо ко мне отправлено одновременно с телеграммой мосье Жаку. Вскоре после этого Мастерса уведомили, что он может взять отпуск. Полагаю, ссора с бродягой предшествовала этим событиям.
  – Но точно установить время можно, только снова расспросив мадемуазель Добрэй.
  – В этом нет никакой необходимости, я уверен. А если вы не понимаете этого, Гастингс, значит, вы ничего не понимаете.
  С минуту я молча смотрел на него.
  – Ну, конечно же! Я просто идиот. Ведь если бродяга – это Жорж Конно, то именно после ссоры с ним мосье Рено насторожился, отослал шофера – он подозревал, что тот подкуплен, – телеграфировал сыну и написал вам.
  Легкая улыбка тронула губы Пуаро.
  – А вас не удивляет, что мосье Рено употребляет в письме точно такие же выражения, как и мадам Рено в своих показаниях? Если он упоминает Сантьяго, только чтобы ввести нас в заблуждение, то зачем посылает туда сына?
  – Это непонятно. Возможно, потом мы найдем какое-нибудь объяснение. И наконец, вечер, визит таинственной дамы. Сказать откровенно, я сбит с толку, если, конечно, это не мадам Добрэй, как твердит Франсуаза.
  Пуаро покачал головой.
  – Ах, друг мой, да соберитесь же с мыслями! Вспомните эпизод с чеком, вспомните, что имя Белла Дьювин что-то напоминает Стонору. Думаю, не требует доказательств, что Белла Дьювин – имя той дамы, которая писала мосье Жаку и которая посетила мосье Рено тем вечером. Возможно, она хотела видеть Жака, а возможно, с самого начала хотела говорить именно с его отцом, этого мы точно не знаем, но, думаю, имеем основание предположить, что произошло. Наверное, она призналась, что у нее есть права на Жака, может быть, показала мосье Рено его письма к ней. Вероятно, мосье Рено попытался откупиться от нее и выписал чек, а возмущенная Белла Дьювин тут же разорвала его. Ее письмо Жаку – это письмо искренне любящей женщины, и, вероятно, предложение мосье Рено глубоко оскорбило ее. Видимо, ему все же удалось как-то отделаться от мисс Дьювин. То, что он сказал ей на прощание, – чрезвычайно важно.
  – «Да, да, но сейчас, ради бога, уходите», – процитировал я. – Не вижу в этих словах ничего особенного. Пожалуй, в них сквозит некоторое нетерпение, и только.
  – Именно. Мосье Рено отчаянно старается как можно скорее отделаться от девушки. Почему? Не только потому, что этот разговор ему неприятен. Нет, он упускает драгоценное время. Какая-то причина заставляла его спешить.
  – Что же это за причина? – спросил я озадаченно.
  – Давайте подумаем вместе. Что это может быть? Немного позже произошел инцидент с часами, помните? И мы снова убеждаемся, что время играет чрезвычайно важную роль в этом преступлении. Вот тут мы приближаемся к самому драматическому моменту. Белла Дьювин уходит в половине одиннадцатого. По свидетельству разбитых часиков, преступление было совершено или, во всяком случае, подготовлено до полуночи. Итак, мы рассмотрели все события, предшествовавшие убийству, кроме одного. Бродяга к тому моменту, когда его обнаружили, был мертв, по словам доктора, по меньшей мере уже двое суток, а возможно, и трое. Итак, не имея других фактов, кроме тех, что мы обсудили, я считаю, что его смерть наступила утром седьмого июня.
  Я ошеломленно уставился на Пуаро.
  – Как? Почему? Откуда вы это взяли?
  – Логика развития событий неумолимо приводит к такому выводу. Mon ami, я шаг за шагом подводил вас к нему. Разве вы еще не поняли того, что так и бросается в глаза?
  – Дорогой Пуаро, весьма сожалею, но мне ничего не бросается. Мне казалось, я начал уже что-то понимать, но теперь безнадежно и окончательно запутался. Ради бога, не томите меня, скажите, кто убил мосье Рено?
  – Вот этого-то я и сам пока точно не знаю.
  – Но вы же сказали, что это бросается в глаза!
  – Мы говорим о разных вещах, мой друг. Не забывайте, мы расследуем два преступления, и, как я уже заметил однажды, мы имеем необходимые нам два трупа. Ну, ну, ne vous impatientez pas![191] Сейчас объясню. Для начала используем психологический подход. Рассмотрим три момента, когда обнаруживаются резкие перемены в характере и поступках мосье Рено, три переломных, с точки зрения психологии, момента. Первый имеет место сразу после того, как он поселился в Мерлинвиле, второй – после ссоры с сыном, третий – утром седьмого июня. Теперь о причинах. Момент номер один мы можем приписать встрече с мадам Добрэй, момент номер два тоже косвенно связан с ней, ибо касается брака мосье Рено-сына с ее дочерью. Момент номер три покрыт тайной, и нам предстоит проникнуть в нее, используя дедуктивный метод. А теперь, мой друг, позвольте мне задать вам один вопрос: кто, по-вашему, задумал это преступление?
  – Жорж Конно, – ответил я неуверенно, с опаской глядя на Пуаро.
  – Совершенно верно. Помните, Жиро изрек как-то, что женщина наверняка солжет в трех случаях: во имя своего спасения, во имя спасения возлюбленного и во имя спасения ребенка. Мы согласились, что именно Жорж Конно навязал мадам Рено эту выдумку про иностранцев, однако Жорж Конно – это не Жак Рено, откуда следует, что третий случай исключается, первый – тоже, ибо мы приписываем преступление Жоржу Конно. Итак, мы вынуждены обратиться ко второму случаю – мадам Рено лгала ради спасения человека, которого она любила, иными словами, ради спасения Жоржа Конно. Вы согласны с этим?
  – Да, – признался я. – Рассуждения весьма логичны.
  – Bien! Мадам Рено любит Жоржа Конно. Кто же в таком случае Жорж Конно?
  – Бродяга.
  – Располагаем ли мы свидетельством того, что мадам Рено любила бродягу?
  – Нет, но…
  – Отлично. Не цепляйтесь за версии, которые не подтверждаются фактами. Лучше задайтесь вопросом, кого на самом деле любила мадам Рено?
  Я в полном замешательстве пожал плечами.
  – Mais oui[192], вам же отлично это известно. Кого любила мадам Рено столь преданно, что упала без чувств, увидев его тело?
  Я ошарашенно уставился на Пуаро.
  – Своего мужа? – У меня челюсть отвисла от изумления.
  Пуаро кивнул.
  – Своего мужа или… Жоржа Конно, называйте его как хотите.
  Я постарался взять себя в руки.
  – Это невозможно.
  – Отчего же? Ведь вы только что согласились, что мадам Добрэй имела основание шантажировать Жоржа Конно?
  – Да, но…
  – И разве она не шантажировала мосье Рено, причем весьма успешно?
  – Да, вероятно, так и было, но…
  – Не забудьте, что мы ничего не знаем о мосье Рено, о его прошлом, о его юности. Ничего, кроме того, что двадцать два года назад вдруг появился некий француз канадского происхождения.
  – Да. Все это так, – сказал я несколько более уверенно, – однако, сдается мне, вы упустили из виду одно вопиющее обстоятельство.
  – Какое же, мой друг?
  – Ну как же, мы сошлись на том, что это преступление задумал Жорж Конно. Стало быть, мы приходим к абсурдному выводу, что он задумал свое собственное убийство!
  – Eh bien, mon ami, – безмятежно отозвался Пуаро. – Именно это он и сделал!
  
  
  Глава 21
  Пуаро излагает свою версию
  Неторопливо и размеренно начал Пуаро свое повествование:
  – Вас удивляет, мой друг, что человеку пришлось задумать свое собственное убийство? Удивляет настолько, что вы готовы отвергнуть факт, сочтя его досужим вымыслом. А сами придумываете абсолютно неправдоподобную историю, столь далекую от реальной жизни, что ей место только в синематографе. Да, мосье Рено планировал собственную смерть, однако от вашего внимания, видимо, ускользнула одна немаловажная деталь – он вовсе не собирался умирать.
  Я недоуменно покачал головой.
  – Не удивляйтесь, на самом деле это проще простого, – улыбнулся Пуаро. – Для преступления, задуманного мосье Рено, убийца не нужен, а вот покойник, как я уже говорил, просто необходим. Давайте восстановим всю цепь событий на этот раз под другим углом зрения.
  Жорж Конно бежит от правосудия в Канаду. Здесь он женится, под вымышленным именем, разумеется, а потом наживает в Южной Америке огромное состояние. Однако ностальгия не оставляет его. Минуло двадцать лет, он неузнаваемо изменился. Кроме того, он стал столь богат и респектабелен, что никому и в голову не пришло бы заподозрить в нем преступника, некогда бежавшего от правосудия. Конно решает вернуться в Европу, полагая, что ему уже ничто не угрожает. Он обосновывается в Англии, но лето решает провести во Франции. И тут невезение, а быть может, карающая десница слепой судьбы, порою настигающая грешника и воздающая ему за содеянное зло, приводит его в Мерлинвиль, где он встречает женщину, вероятно единственную во всей Франции, которая не может не узнать его. Разумеется, для мадам Добрэй он – золотоносная жила, и она не замедлила воспользоваться преимуществами своего положения. Мосье Рено беспомощен, он попадает в полную от нее зависимость. А она тянет и тянет из него деньги.
  Потом случается то, что должно было случиться. Жак Рено, который чуть ли не каждый день видится с прелестной мадемуазель Мартой Добрэй, влюбляется в нее и хочет на ней жениться. Намерения сына приводят мосье Рено в ярость. Он готов любой ценой воспрепятствовать этому браку. Жаку ничего не известно о прошлом его отца, но мадам Рено знает все. Это женщина с чрезвычайно сильным характером, страстно преданная своему мужу. Рено советуется с ней. Он видит только один выход – исчезнуть. Необходимо уверить всех, что он умер, бежать в другую страну и начать новую жизнь под другим именем. Мадам Рено, разыграв роль безутешной вдовы, спустя некоторое время вновь соединится с ним. Важно только, чтобы состояние осталось в ее руках, и мосье Рено изменяет завещание. Как они вначале собирались раздобыть покойника, не знаю – достать, например, у студентов скелет и придать ему вид сожженного трупа или придумать еще что-нибудь в этом роде, – но прежде, чем их план окончательно созрел, подвернулся случай, сыгравший им на руку. К ним в сад забрел какой-то грязный оборванец, наглый и бранчливый. Мосье Рено хотел вытолкать его вон, между ними завязалась борьба, и вдруг бродяга упал, сраженный припадком эпилепсии, и тут же скончался. Рено позвал жену, и они вдвоем затащили покойника в сарай, который, как мы знаем, находится неподалеку. Супруги понимают, что судьба подарила им редкую удачу. Бродяга, правда, совсем не похож на Рено, однако внешность у него типичного француза и возраст тоже вполне подходящий. Этого достаточно.
  Я будто вижу, как они сидят на скамейке у сарая, где их не могут услышать из дома, и обсуждают ситуацию. Тут же созрел план. Опознать тело должна только мадам Рено. Жака и шофера, который вот уже два года служил у них, нужно срочно куда-нибудь отослать. Служанки-француженки едва ли рискнут приблизиться к телу. Тем не менее Рено намеревался принять меры к тому, чтобы ввести в заблуждение тех, кто не будет особенно приглядываться к деталям. Мастерсу дали отпуск, а Жаку отправили телеграмму, причем специально упомянули Буэнос-Айрес, чтобы придать большую достоверность версии, сочиненной Рено. Видимо услышав от кого-то краем уха обо мне как о престарелом сыщике, не хватающем звезд с неба, Рено просит меня о помощи, понимая, что, когда я прибуду и предъявлю полученное мною письмо, это произведет на следователя сильное впечатление. Кстати, так и случилось.
  Супруги одевают покойника в костюм мосье Рено, а рваную куртку и брюки, не решаясь нести в дом, прячут в сарае за дверью. Затем для подтверждения версии мадам Рено они вонзают в грудь бродяги кинжал из авиационной стали. Поздним вечером Рено должен был связать жену и заткнуть ей рот, потом вырыть могилу именно в том месте, где будет – как это у вас называется? – «препятствие». Очень важно, чтобы тело нашли – у мадам Добрэй не должно возникнуть никаких подозрений. С другой стороны, если покойник, пусть недолго, пролежит в земле, опасность того, что в нем опознают бродягу, значительно уменьшится. Зарыв могилу, Рено переоденется в лохмотья, заковыляет к станции и, никем не замеченный, уедет поездом в двенадцать десять. Так как следствие будет введено в заблуждение по поводу времени, когда совершилось преступление, на мосье Рено не падет никаких подозрений.
  Понимаете теперь, как некстати появилась девушка, которую зовут Белла. Малейшая задержка могла оказаться роковой. Однако мосье Рено удалось быстро спровадить ее. Теперь за дело! Он оставляет парадную дверь приоткрытой, чтобы думали, что убийцы ушли через дверь. Потом связывает жену и затыкает ей рот. На этот раз он постарался не повторить ошибку, которую совершил двадцать два года назад: тогда он слишком слабо затянул веревки и навлек тем самым подозрение на свою сообщницу. Однако версия, которую он сочинил в тот раз и которую так хорошо затвердила с его слов мадам Рено, по существу, не претерпела никаких изменений, что лишний раз доказывает, сколь стоек стереотип мышления. Ночь стоит прохладная, и он прямо на нижнее белье накидывает плащ, который собирается бросить в могилу вместе с покойником. Он вылезает в окно, тщательно разравнивает землю на клумбе – кстати, это одна из главных улик против него. Затем идет на пустынное поле для гольфа и принимается рыть могилу… И тут…
  – Что?!
  – И тут, – хмуро сказал Пуаро, – его настигает возмездие, которого ему так долго удавалось избегать. Таинственная рука наносит ему удар в спину… Теперь вы поняли, Гастингс, почему я все время говорю о двух преступлениях. Первое преступление, которое мосье Рено, в своей самоуверенности недооценив меня, рискнул предложить мне расследовать, можно считать, раскрыто. Однако за ним кроется еще одно, более загадочное преступление. И распутать его будет чрезвычайно трудно, ибо преступник – в сообразительности ему не откажешь! – ухитрился воспользоваться тем, что было уже подготовлено самим мосье Рено. Вот в этом втором, невероятно запутанном, я бы сказал головоломном, деле еще предстоит разобраться.
  – Потрясающе, Пуаро! – воскликнул я. – Вы просто неподражаемы. Уверен, то, что вы сделали, не по плечу ни одному сыщику на свете!
  Думаю, мое восхищение польстило ему. Во всяком случае, мне показалось даже, что он смущен – чуть ли не впервые в жизни.
  – Бедняга Жиро, – сказал он, стараясь – впрочем, без особого успеха – казаться скромным. – Правда, в тупости его не обвинишь. Просто ему сильно не повезло пару раз. Например, черный волос на черенке ножа, с которым Жиро, мягко говоря, попал пальцем в небо.
  – Признаться, Пуаро, я до сих пор не пойму, чей же это волос.
  – Как чей? Ну конечно же, мадам Рено. Этот, казалось бы, пустяк сыграл с Жиро злую шутку. У мадам Рено были темные волосы с проседью, помните? И только потом она сразу вся поседела. Окажись на черенке ножа не черный, а седой волос, Жиро хоть из кожи вон лезь, не сумел бы убедить себя, что это волос с головы Жака Рено! Ну и так далее… Факты, как всегда, подгоняются под готовую теорию.
  – Не сомневаюсь, что мадам Рено, придя в себя, заговорит, – продолжал Пуаро. – Ей и в голову не приходило, что в убийстве могут обвинить ее сына. Ведь она была уверена, что он уже в море, на борту «Анзоры». Ah! Voilà une femme[193], Гастингс! Какая воля, какое самообладание! Только однажды она допустила промах. Когда мосье Жак неожиданно вернулся, у нее вырвалось: «Впрочем, теперь уже все равно». Никто ничего не заметил, ее словам просто не придали значения. Какую страшную роль пришлось ей играть! Бедная женщина! Представьте себе, какой удар ее постиг, когда вместо бродяги она увидела бездыханное тело мужа, который, по ее представлениям, уже должен был быть далеко от Мерлинвиля. Неудивительно, что она потеряла сознание! А потом, сраженная горем и отчаянием, как самоотверженно играла она свою роль и какая мука, должно быть, терзала ее! Ради сына она не сказала ни слова, чтобы помочь нам напасть на след настоящих убийц. Никто не должен знать, что Поль Рено и преступник Жорж Конно – одно и то же лицо. А какому тяжкому и горькому испытанию она подвергла себя, когда признала, что мадам Добрэй, возможно, была любовницей ее мужа. Ведь малейший намек на шантаж – и могла раскрыться страшная тайна. А как великолепно она держалась на следствии! Помните, мосье Отэ спрашивает, не омрачено ли прошлое ее мужа какой-нибудь тайной. А она отвечает: «Нет, мосье, ничего романтического, я уверена». Вы помните этот печально-снисходительный тон, эту чуть заметную насмешливую улыбку. Мосье Отэ даже стало неловко. Он понял, как глуп и неуместен его вопрос, как отдает он дешевой мелодрамой. Да, мадам Рено замечательная женщина! Правда, любила она преступника, но сколько истинного благородства было в этом чувстве!
  Пуаро погрузился в размышления.
  – Еще один вопрос, Пуаро. При чем здесь кусок свинцовой трубы?
  – Не понимаете? Ведь надо было изуродовать лицо бродяги, чтобы никто не смог его опознать. Именно этот кусок трубы и натолкнул меня на размышления. А кретин Жиро его даже не заметил – он, видите ли, искал окурки! Помните, я сказал вам, что улика, будь она длиной в два фута или в два дюйма, все равно улика? Однако, Гастингс, теперь мы должны начать все сначала. Кто убил мосье Рено? Неизвестный, который около полуночи находился неподалеку от виллы «Женевьева» и которому была выгодна смерть мосье Рено. Все как будто бы указывает на Жака Рено. Возможно, преступление не было задумано им заранее. А тут еще этот нож!
  Вот это да! Как же я раньше не сообразил.
  – Конечно, – начал я, – если второй нож, который нашли в теле бродяги, принадлежит мадам Рено, значит, их было два?
  – Разумеется, притом они совершенно одинаковы, а это наводит на мысль, что оба ножа принадлежали Жаку Рено. Однако этим я не столь уж сильно озабочен. Есть у меня одна мыслишка. Нет, самое тяжкое обвинение против Жака Рено – кстати, тоже психологического свойства – это наследственность, mon ami, дурная наследственность! Не забывайте, Жак Рено – сын Жоржа Конно. А, как известно, яблочко от яблони недалеко падает.
  Он произнес это так многозначительно и мрачно, что я невольно поддался его настроению.
  – А что за мыслишка, о которой вы только что упомянули? – спросил я.
  Вместо ответа Пуаро сверился со своими часами-луковицей:
  – В котором часу отходит из Кале дневной пароход?
  – Кажется, около пяти.
  – Отлично. Мы как раз успеем.
  – Мы едем в Англию?
  – Да, мой друг.
  – Зачем?
  – В поисках некоего свидетеля.
  – Кого же?
  – Мисс Беллы Дьювин, – ответил Пуаро с загадочной улыбкой.
  – Но как вы собираетесь искать ее? Что мы о ней знаем?
  – Ничего, ровным счетом ничего, но у меня есть кое-какие соображения. Положим, ее имя действительно Дьювин. Мосье Стонору оно смутно знакомо, хотя, очевидно, не в связи с семейством Рено. Весьма вероятно, это имя какой-то актрисы. Жак Рено молод, ему всего двадцать лет, и у него куча денег. Очень возможно, что его первое пылкое увлечение связано именно с театром. Да и попытка мосье Рено откупиться от девушки деньгами подтверждает эту догадку. Думаю, я сумею отыскать ее, тем более с помощью вот этой штуки.
  И он достал ту самую фотографию, которую нашел в комнате Жака Рено. В углу наискосок было нацарапано: «С любовью от Беллы». Однако не надпись приковала мое внимание: с фотографии на меня смотрело лицо, которое я узнал бы из тысячи, хотя сходство с оригиналом не было столь уж бесспорным. Я почувствовал холодную обморочную слабость, точно непоправимое несчастье вдруг обрушилось на меня.
  Это была Сандрильона!
  
  
  Глава 22
  Я влюбляюсь
  Некоторое время я сидел, будто громом пораженный, все еще держа в руке фотографию. Потом с показным равнодушием, для чего мне потребовалось собрать все свое мужество, я вернул ее Пуаро, украдкой бросив на него быстрый взгляд. Заметил ли он что-нибудь? Нет, к счастью, он, кажется, не смотрел в мою сторону. Похоже, потрясение, которое я испытал, ускользнуло от его внимания.
  Он решительно поднялся на ноги.
  – Не стоит терять время. Надо как можно скорее отправиться в путь. Погода нам благоприятствует, море будет спокойное!
  В предотъездной суете у меня не было времени подумать, но на борту парохода, укрывшись от проницательного взгляда Пуаро, я взял себя в руки и постарался хладнокровно взглянуть фактам в лицо. Много ли известно Пуаро и почему он устремился на поиски этой девушки? Может быть, он подозревает, что она видела, как Жак Рено убил отца? А вдруг он подозревает… Нет, это немыслимо. У нее не было причин ненавидеть старшего Рено, тем более желать его смерти. Что привело ее на место преступления? Я принялся в подробностях припоминать все, что случилось в минувшие четыре дня. Она сошла с поезда в Кале, где мы и расстались с ней в тот день. Неудивительно, что я не нашел ее на пароходе. Если она, скажем, пообедала в Кале, а потом отправилась поездом в Мерлинвиль, то должна была оказаться на вилле «Женевьева» как раз в то время, которое указала Франсуаза. Что она делала после того, как вышла из дома в начале одиннадцатого? По-видимому, пошла в гостиницу, а может быть, вернулась в Кале. А потом? Убийство было совершено в ночь на вторник. В четверг утром она снова оказалась в Мерлинвиле. А вообще, уезжала ли она из Франции? Очень сомневаюсь. Что ее здесь удерживало – надежда увидеть Жака Рено? Я ей сказал – мы тогда и сами так думали, – что он на пути в Буэнос-Айрес. Может быть, она уже знала, что «Анзора» не вышла в море. Но в таком случае она, должно быть, виделась с Жаком. Не эта ли мысль гонит Пуаро в Англию? Ведь могло случиться, что Жак Рено, вернувшись, чтобы повидаться с Мартой Добрэй, вместо этого столкнулся неожиданно с Беллой Дьювин, с которой он поступил столь бессердечно.
  Кажется, что-то начинает проясняться. Если все на самом деле произошло именно так, то у Жака будет алиби, которое ему необходимо. Однако в таком случае трудно объяснить его молчание. Почему бы ему не рассказать все честно и откровенно? Может быть, он боится, что слух о его прежнем увлечении дойдет до ушей мадемуазель Марты? Однако я отверг эту мыль. Нет, довольно цинично рассудил я, едва ли эта юная француженка, у которой ни гроша за душой, отвергнет сына миллионера из-за какой-то пустячной полудетской интрижки. Даже гораздо более веские причины не заставили бы мадемуазель Марту Добрэй отказаться от Жака Рено, которого она столь преданно любит, что тоже не следовало сбрасывать со счетов.
  Мы благополучно прибыли в Дувр, и Пуаро сошел с парохода оживленный, с довольной улыбкой на губах. Путешествие до Лондона тоже обошлось без приключений. Было уже начало десятого, и я полагал, что мы отправимся прямо домой, а утром примемся за дела. Однако Пуаро был настроен иначе.
  – Нельзя терять времени, mon ami. Правда, сообщения об аресте молодого Рено, скорее всего, появятся в газетах только послезавтра, тем не менее нам следует поспешить.
  Я не очень понимал, к чему такая спешка, и только спросил, что он собирается предпринять, чтобы найти девушку.
  – Помните Джозефа Ааронса, театрального антрепренера? Нет? Мне как-то пришлось помочь ему – дело касалось одного борца-японца. Так, пустяковое дельце, как-нибудь я расскажу вам. Уверен, что мистер Ааронс укажет нам, с чего начать поиски.
  Однако найти мистера Ааронса оказалось не так-то просто, и только уже за полночь наши усилия увенчались успехом. Он радушно приветствовал Пуаро и выразил искреннюю готовность всячески услужить нам.
  – Что касается театра и актеров, то мало найдется такого, чего бы я не знал, – заверил он нас, добродушно улыбаясь.
  – Eh bien[194], мосье Ааронс, мне необходимо разыскать молодую девушку, которую зовут Белла Дьювин.
  – Белла Дьювин… Это имя мне знакомо, но не могу сразу сообразить, где я слышал его. Она актриса? Чем она занимается?
  – Этого я не знаю, но вот ее фотография.
  Мистер Ааронс с минуту внимательно разглядывал ее, потом лицо его просияло.
  – Вспомнил! – хлопнул он себя по лбу. – Это же «Крошки Далси-Белла», ей-ей!
  – «Крошки Далси-Белла»?
  – Ну да. Сестры-акробатки, но они еще танцуют и поют. Дают премиленькое небольшое представление. Сейчас они, кажется, где-то на гастролях, если только не уехали отдыхать. Последние две-три недели они как будто выступали в Париже.
  – Не могли бы вы точно узнать, где они сейчас?
  – Нет ничего проще! Спокойно идите домой, а утром получите от меня ответ.
  Заручившись этим обещанием, мы расстались с мистером Ааронсом. Как оказалось, слово у него не расходится с делом. Поутру, часов в одиннадцать, мы получили наспех нацарапанную записку:
  «Сестры Далси-Белла выступают в „Палас“, в Ковентри[195]. Желаю удачи».
  Не медля ни минуты, мы кинулись в Ковентри. Пуаро не стал наводить справки в театре. Он ограничился тем, что заказал кресла в партере на вечернее представление.
  Зрелище показалось мне удручающе нудным. Возможно, в этом повинно было мое дурное настроение. Семейка японцев выделывала на канате рискованные трюки, какие-то джентльмены с претензией на светскость, в видавших виды фраках, с фатовски прилизанными волосами, безостановочно несли какую-то салонную чушь; танцевали они, впрочем, виртуозно. Потом вышла упитанная примадонна, обладательница столь высокого колоратурного сопрано, что оно почти выходило за пределы частот, воспринимаемых человеческим ухом. Комический актер, который силился подражать мистеру Джорджу Роуби[196] с блеском провалился.
  Но вот наконец пришел черед «Крошек Далси-Белла». Сердце у меня бешено заколотилось. Да, это она, вернее, они, одна с соломенными волосами, другая – с черными, одинакового роста, обе в коротких пышных юбочках и блузках с огромными a la Бастер Браун[197] бантами. Они выглядели весьма пикантно, эти две очаровательные девчушки. Вот они запели, голосишки у них оказались хоть и небольшие, но свежие, верные и очень приятные.
  В общем это было очень милое представление. Танцевали они довольно грациозно, а несложные акробатические трюки исполняли безукоризненно. Песенки были незамысловатые, но веселые и мелодичные. Словом, когда опустился занавес, сестер наградили дружными аплодисментами. Бесспорно, они пользовались успехом.
  Внезапно я почувствовал, что больше не выдержу. На улицу, на свежий воздух! Я спросил Пуаро, не хочет ли он уйти.
  – Нет, здесь довольно забавно. Я останусь до конца, а вы, мой друг, конечно же, ступайте. Увидимся позже.
  Гостиница была в нескольких шагах от театра. Я поднялся в номер, заказал виски с содовой и сел, задумчиво потягивая его, уставившись в пустой камин. Услышав, как отворилась дверь, я обернулся, ожидая увидеть Пуаро, но тут же вскочил – в дверях стояла Сандрильона. Она заговорила срывающимся голосом, едва переводя дыхание:
  – Я видела вас в партере. Вас и вашего друга. Я ждала вас на улице и, когда вы вышли, пошла за вами. Почему вы здесь, в Ковентри? Что вы делали в театре? Этот ваш друг, он – детектив, да?
  Плащ, накинутый поверх костюма, в котором она выступала, спустился с плеч. Лицо под гримом было совершенно белым, а в голосе звучал страх. Тут-то я наконец все понял – и почему Пуаро разыскивал ее, и почему она насмерть напугана, и почему у меня так отчаянно сжимается сердце…
  – Да, – сказал я как можно мягче.
  – Он что, ищет меня? – спросила она едва слышно.
  Видя, что я медлю с ответом, она тихо скользнула на пол подле массивного кресла и разразилась горькими слезами.
  Я стал на колени рядом с ней, обнял ее и отвел волосы, упавшие ей на лицо.
  – Не плачьте, дитя мое, ради всего святого, не плачьте. Здесь вы в безопасности. Я охраню вас. Не плачьте, моя дорогая. Только не плачьте. Я знаю… Я знаю все.
  – Ах нет, вы не можете знать всего!
  – Поверьте, мне все известно.
  Минуту спустя, когда ее бурные рыдания немного стихли, я спросил:
  – Это ведь вы взяли нож, правда?
  – Да.
  – Для этого вы и хотели, чтобы я вам все показал? А потом притворились, что вам дурно?
  Она снова кивнула.
  – Зачем вам понадобился нож? – спросил я немного погодя.
  – Боялась, что на нем могли остаться отпечатки пальцев, – ответила она простодушно, совсем по-детски.
  – Но вы же были в перчатках, разве вы не помните?
  Она тряхнула головой, недоуменно глядя на меня, точно мой вопрос поставил ее в тупик, и едва слышно спросила:
  – Вы хотите выдать меня полиции?
  – Господи боже мой! Нет, конечно.
  Она устремила на меня долгий испытующий взгляд, а потом спросила так тихо, точно боялась произнести эти слова:
  – Не выдадите? Но почему?
  Вы скажете, наверное, что я выбрал не слишком подходящее место и время для объяснения в любви. Впрочем, бог свидетель, я и сам представить себе не мог, что любовь настигнет меня в столь странных обстоятельствах. Я произнес те слова, которые подсказывало мне чувство:
  – Потому что я люблю вас.
  Она поникла головою, словно смутившись, и срывающимся голосом прошептала:
  – Нет, вы не можете… не можете… если бы вы знали…
  Потом, будто собравшись с духом, она посмотрела мне прямо в глаза и спросила:
  – Так что же вам известно?
  – Мне известно, что в тот вечер вы пришли, чтобы поговорить с мосье Рено. Он предложил вам деньги, но вы гневно порвали чек. Потом вы вышли из дома… – Я помедлил.
  – Ну, вышла, а дальше?
  – Не знаю, было ли вам точно известно, что Жак Рено приедет в Мерлинвиль в тот вечер, или вы просто надеялись, что вам повезет и вы увидитесь с ним, но только вы бродили где-то поблизости от виллы. Возможно, вы чувствовали себя столь несчастной, что шли куда глаза глядят, но, во всяком случае, около полуночи вы были поблизости от дома, и вы увидели на поле для гольфа мужчину…
  Я снова умолк. Не успела она сегодня переступить порог моей комнаты, как в каком-то мгновенном озарении мне вдруг явилась истина, и сейчас я представлял себе все, что произошло тогда, так четко, будто видел все собственными глазами. В этой картине все встало на место – и плащ на мертвом мосье Рено, и поразившее меня сходство мосье Жака с отцом: когда он ворвался в гостиную, мне на мгновенье показалось, что покойник ожил.
  – Продолжайте же, – настойчиво требовала Сандрильона.
  – Вероятно, он стоял спиной к вам, но вы узнали его, вернее, вы думали, что узнали Жака Рено. Походка, осанка, посадка головы, даже плащ – все было так хорошо знакомо вам.
  Я помедлил минуту.
  – В одном из писем к Жаку Рено вы грозили ему местью. Когда вы увидели его, вы потеряли голову от гнева и ревности… и ударили его ножом! Вы не хотели убивать его, я ни секунды в этом не сомневаюсь. Но вы его убили, Сандрильона.
  Она закрыла лицо руками и сдавленным голосом прошептала:
  – Вы правы… правы… У меня все это будто стоит перед глазами…
  Потом она вскинула голову и выкрикнула резко, почти гневно:
  – И вы любите меня? Разве можно любить меня теперь, когда вы все знаете?
  – Не знаю, – устало вздохнул я. – Наверное, с любовью ничего уж не поделаешь. Я пробовал противиться ей с того самого первого раза, как увидел вас, но чувство оказалось сильнее меня.
  И тут вдруг, когда я меньше всего ожидал, с ней снова началась истерика. Она бросилась на пол и отчаянно зарыдала.
  – О нет! Нет! Я не вынесу этого! – кричала она. – Что мне делать! Я не знаю! Не знаю! О горе мне! Хоть бы кто-нибудь научил, что мне теперь делать!
  Я снова опустился на колени рядом с ней, стараясь как мог успокоить ее.
  – Не бойтесь меня, Белла. Ради бога, не бойтесь. Я люблю вас, но, поверьте, моя любовь ни к чему вас не обязывает. Позвольте только помочь вам. Любите его, если хотите, но позвольте мне помочь вам, раз он этого не может.
  Мои слова произвели на нее неожиданное действие – она точно окаменела. Потом отвела руки от лица и уставилась на меня.
  – Так вы думаете, что я?.. – шепотом проговорила она. – Вы думаете, что я люблю Жака Рено?
  И тут она, улыбаясь сквозь слезы, порывисто обвила мою шею руками и прижалась ко мне нежной мокрой щекой.
  – Вас я люблю несравненно сильнее, – шептала она. – Его я никогда так не любила!
  Она коснулась губами моей щеки, потом моих губ… Она целовала меня так нежно, так горячо… Ее порыв был столь неистов и неожидан, столь непосредствен и искренен, что, проживи я хоть целую вечность, этой минуты мне не забыть никогда!
  В этот момент дверь скрипнула, мы обернулись – на пороге стоял Пуаро и молча смотрел на нас.
  Я не колебался ни секунды. Одним прыжком я преодолел расстояние, разделяющее нас, и сжал его мертвой хваткой так, что он не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой.
  – Скорей! – крикнул я девушке. – Бегите! Бегите же! Я задержу его!
  Бросив мне прощальный взгляд, она скользнула мимо нас и пустилась наутек. А я держал Пуаро в своих железных объятиях.
  – Mon ami, – заметил Пуаро кротко, – вот уж в чем вам не откажешь, так это в физической силе. Стоит такому молодцу, как вы, зажать меня стальной хваткой, и я беспомощен, как ребенок. Однако согласитесь, беседовать в таком положении крайне затруднительно. Да и вообще все это просто смешно. Давайте сядем и спокойно поговорим.
  – А вы не погонитесь за ней?
  – Mon Dieu! Конечно, нет. Ведь я не Жиро. Сделайте милость, освободите меня.
  Я не спускал с него подозрительного взгляда, отлично понимая, что не могу тягаться с ним в хитрости и проницательности, но хватку все же ослабил, и он опустился в кресло, заботливо ощупывая свои руки.
  – Ну и силища у вас, Гастингс, точно у разъяренного быка, право! Eh bien, не кажется ли вам, что вы дурно обошлись со своим старым другом, а? Я показываю вам фотографию, вы узнаете вашу знакомую, а мне – ни слова.
  – Какая в этом нужда, если вы сами все поняли? – с горечью сказал я.
  Конечно, Пуаро сразу догадался, что я узнал на фотографии Беллу! Никогда мне не удавалось его провести!
  – О-ля-ля! Вы же не знали, что я догадался. Ну хорошо, а сегодня вы помогли ей сбежать. И это после того, как мы с таким трудом нашли ее. Eh bien! Решайте, Гастингс, вы по-прежнему заодно со мной или теперь уже против меня?
  Минуту-две я медлил с ответом. Порвать со старым другом? Это было бы ужасно. Однако сейчас я обязан решительно воспротивиться его намерениям. Простит ли он мне когда-нибудь мое предательство? Пока он хранит удивительное спокойствие, но я-то знаю, какая невероятная у него выдержка.
  – Пуаро, – начал я, – простите меня. Вы правы, я дурно поступил с вами. Но порой у человека просто нет выбора. Что же касается дальнейшего, то мне придется вести свою собственную линию.
  Пуаро слушал меня, кивая головой.
  – Понимаю, – сказал он.
  Насмешливый огонек, который светился в его взгляде, внезапно угас, и он заговорил с неожиданной добротой и искренностью:
  – Кажется, вы влюбились, мой друг, а? Правда, видимо, вы совсем иначе представляли себе это чувство. Ваше воображение, наверное, рисовало вам любовь как сплошное ликование. Но трагедия и смерть омрачили ваше чувство. Да-да, я ведь предупреждал вас. Когда я понял, что нож взяла эта девушка, я вас предупредил. Вы, вероятно, помните. Но, видимо, было уже слишком поздно. Однако скажите же мне, что вы узнали у мисс Дьювин?
  И я ответил, глядя прямо ему в глаза:
  – Можете говорить что угодно, Пуаро, меня ничего не удивит. Учтите это. И если вы намерены снова пуститься на поиски мисс Дьювин, мне хотелось бы, чтобы вы знали: она не замешана в этом преступлении, и таинственная незнакомка, посетившая мосье Рено в вечер убийства, вовсе не мисс Дьювин. В тот самый день я возвращался из Франции вместе с нею, и мы вечером расстались на вокзале Виктория, так что она никак не могла быть той ночью в Мерлинвиле.
  – Ну-ну… – сказал Пуаро, задумчиво глядя на меня. – И вы могли бы подтвердить это в суде под присягой?
  – Да, мог бы.
  Пуаро встал и отвесил мне низкий поклон.
  – Mon ami! Vive l'amour![198] Она творит чудеса. Решительно заявляю: ваша версия – чудо изобретательности. И я, Эркюль Пуаро, склоняю перед вами голову.
  
  Глава 23
  Новые испытания
  Момент высшего душевного подъема неизбежно сменяется некоторой подавленностью. Спать я лег с сознанием одержанной победы. Пробуждение мое, однако, было не столь безоблачным – я вдруг ясно осознал, с какими трудностями предстоит мне столкнуться в скором будущем. Правда, мое внезапное озарение, кажется, обеспечивало Белле безупречное алиби. Нужно только твердо стоять на своем, и тогда пусть кто-нибудь попробует обвинить ее.
  Тем не менее я чувствовал, что должен быть начеку. Пуаро не из тех, кто легко сдает свои позиции. Так или иначе, он приложит все усилия, чтобы взять верх, причем сделает это с присущей ему ловкостью и именно в тот момент, когда я меньше всего этого ожидаю. Утром мы встретились с ним за завтраком как ни в чем не бывало. Мой друг, очевидно, пребывал в самом благодушном настроении, однако я заметил в его поведении некоторую сдержанность. Это было что-то новое. Я сообщил ему, что намерен после завтрака отправиться на прогулку. Коварный огонек мелькнул в глазах Пуаро.
  – Если вы хотите разузнать что-либо, то не стоит утруждать себя. Я могу снабдить вас исчерпывающей информацией. «Крошки Далси-Белла» расторгли контракт и отбыли в неизвестном направлении.
  – Вы знаете это наверное, Пуаро?
  – Можете на меня положиться, Гастингс. Первое, что я сделал сегодня утром, – так это навел справки. В конце концов, чего еще вы ожидали?
  И впрямь, учитывая все обстоятельства, ничего другого предполагать не приходилось. Сандрильона воспользовалась той возможностью, которую я ей предоставил, и, конечно же, поспешила ускользнуть от своего преследователя. Собственно, именно этого я и добивался. Тем не менее я сознавал, что вокруг меня смыкается кольцо новых трудностей.
  Я был лишен всякой возможности сообщаться с Беллой, а ведь ей крайне важно было знать, какая спасительная для нее мысль так счастливо пришла мне в голову и как я собираюсь теперь воздвигать оборонительный рубеж. Разумеется, она могла бы попытаться послать мне весточку, но, видимо, это маловероятно. Ведь она понимает, что такой шаг крайне рискован – Пуаро может перехватить письмо и снова напасть на ее след. Единственное, что ей остается сейчас, – это бесследно исчезнуть.
  Однако чем же заняты мысли Пуаро? Я испытующе всматривался в него. А он с невинным видом рассеянно глядел куда-то в пространство. Но уж слишком безмятежный, слишком безразличный вид был у него, и это настораживало меня. Я знал по опыту – чем простодушнее выглядел Пуаро, тем более опасные для его противников планы зрели у него в голове. Его подчеркнутое спокойствие вызывало во мне тревогу. Заметив мой обеспокоенный взгляд, он добродушно улыбнулся.
  – Кажется, вы озадачены, Гастингс? Вероятно, вас удивляет, что я не кинулся в погоню за мисс Дьювин?
  – Ну, в общем, да.
  – Будь вы на моем месте, вы бы, конечно, именно это и сделали. И я вас понимаю. Однако я не из тех, кто мечется туда-сюда и ищет иголку в стоге сена, как говорят у вас в Англии. Нет уж, гоняться за мадемуазель Беллой Дьювин я не намерен. Никуда она от меня не денется, когда надо будет, найду. А пока можно и подождать.
  Я недоверчиво смотрел на него. А что, если он старается усыпить мою бдительность? И все-таки даже сейчас он остается хозяином положения, раздраженно думал я. Чувство превосходства, которое зародилось было во мне по отношению к моему другу, понемногу улетучивалось. Правда, мне удалось помочь Белле бежать. К тому же я придумал блестящий ход, обеспечивающий ей неопровержимое алиби, однако тревожные мысли не давали мне покоя. Подчеркнутая невозмутимость Пуаро рождала в моей душе дурные предчувствия.
  – Вероятно, – начал я робко, – мне не следует интересоваться вашими планами? Я ведь утратил это право.
  – Ничуть не бывало. Я не скрываю своих намерений. Мы немедленно возвращаемся во Францию.
  – Мы?
  – Я не оговорился, именно мы! Вы ведь не захотите выпустить папашу Пуаро из поля зрения, правда? Или я ошибаюсь, мой друг? Разумеется, вы можете остаться в Англии, если пожелаете…
  Остаться? Ну уж нет! Он попал, как говорится, не в бровь, а в глаз. Действительно, я не должен упускать его из виду. Уж если я теперь не могу рассчитывать на его доверие, то хотя бы должен следить за его действиями. Единственный, кто мог быть опасен для Беллы, так это Пуаро. Ни Жиро, ни французская полиция не интересовались ею. Стало быть, я не должен спускать с него глаз, чего бы мне это ни стоило.
  Пуаро внимательно наблюдал за мной, видимо прекрасно понимая ход моих мыслей, потом удовлетворенно кивнул.
  – Ну, как, разве я не прав? Вы ведь все равно будете следить за мной, да еще устроите, упаси боже, какой-нибудь глупый маскарад – с вас станется! – наклеите бороду, например, причем за версту будет видно, что она фальшивая. Меня бы крайне огорчило, если бы над вами стали потешаться. Потому я предпочитаю, чтобы мы поехали во Францию вместе.
  – Пожалуй, я не прочь. Но я хочу честно предупредить вас…
  – Знаю-знаю: вы – мой противник. Ладно, согласен. Это меня нимало не тревожит.
  – Если все будет честно и благородно, я не прочь.
  – Ох уж эти англичане с их «честной игрой»! Ну хорошо, теперь ваша щепетильность удовлетворена и мы можем не медля отправиться в путь. Времени терять нельзя. В Англию мы съездили не зря, я вполне удовлетворен – узнал все, что хотел.
  Говорил Пуаро самым беззаботным тоном, однако мне послышалась в его словах скрытая угроза.
  – И все же… – начал я и запнулся.
  – Что «все же»? Вы ведь довольны ролью, которую играете теперь, так ведь? Ну а я – мне предстоит заняться Жаком Рено.
  Жак Рено! Я содрогнулся, когда Пуаро произнес это имя. Я совсем забыл о нем. Жак Рено, томящийся в тюрьме. Жак Рено, над которым нависла тень гильотины. Моя роль в его судьбе предстала во всем ее зловещем свете. Я могу спасти Беллу, да, но какой ценою? Обрекая на смерть ни в чем не повинного юношу!
  Я с ужасом отогнал от себя страшную мысль. Этого нельзя допустить. Жак Рено должен быть оправдан. Разумеется, его оправдают! Однако леденящий ужас вновь охватил меня. А если не оправдают? Что тогда? Могу ли я взять такой грех на душу? Какая страшная мысль! Неужели дойдет до этого? Неужели мне придется выбирать – Белла или Жак Рено? Сердце побуждало меня спасать девушку, которую я люблю, чего бы мне это ни стоило. Но ведь цена – чужая жизнь, а это меняет дело.
  А что скажет сама Белла? Я вспомнил, что в разговоре с ней ни словом не обмолвился об аресте Жака Рено. Она еще не знает, что ее бывший возлюбленный в тюрьме и обвиняется в жесточайшем преступлении, которого не совершал. Как она поведет себя, когда ей все станет известно? Пожелает ли спасти себя ценою его жизни? Конечно, она не должна совершать безрассудных поступков. Возможно, и даже наверное, Жака Рено оправдают и без ее участия. Ах, хорошо бы! А если нет? Ужасный вопрос, на который невозможно дать ответ. Но ведь Сандрильоне не грозит самое страшное наказание. У нее же совсем иные мотивы преступления. Она могла совершить его в порыве ревности, не владея собой. Ее юность и красота, конечно, тронут присяжных. Правда, пострадал не Жак Рено, а его отец, однако мотивы убийства от этого не меняются. Но в любом случае, сколь бы снисходителен ни был приговор суда, долгого тюремного заключения ей не миновать.
  Нет, необходимо защитить Беллу. И в то же время спасти Жака Рено. Я плохо представлял себе, как это сделать, и все свои надежды возлагал на Пуаро. Уж он-то знает. Так или иначе, он сумеет спасти ни в чем не повинного юношу. Он должен найти какую-нибудь зацепку. Вероятно, это будет нелегко, но Пуаро справится с этим. И Белла останется вне подозрений, и Жака Рено оправдают, как-нибудь все уладится.
  Снова и снова успокаивал я себя, но в глубине моей души таился страх.
  
  Глава 24
  «Спасите его!»
  Вечерним рейсом мы отплыли из Англии, и утро следующего дня застало нас в Сен-Омере, куда был отправлен Жак Рено. Не теряя времени, Пуаро разыскал мосье Отэ. Мой друг не имел ничего против моего присутствия, и я составил ему компанию.
  После долгих и утомительных переговоров нас проводили в кабинет следователя, который весьма сердечно нас приветствовал.
  – А мне говорили, что вы вернулись в Англию, мосье Пуаро. Признаться, рад, что слух оказался ошибочным.
  – Но я действительно был там, мосье Отэ, правда, совсем недолго. Некий второстепенный вопрос, однако, полагаю, заслуживающий внимания.
  – В самом деле?..
  Пуаро пожал плечами. Мосье Отэ, вздохнув, покачал головой.
  – Боюсь, нам придется покориться неизбежному. Этот каналья Жиро – какие у него, однако, отвратительные манеры! – без сомнения, способный сыщик. Такие редко ошибаются.
  – Вы так думаете?
  Следователь, в свою очередь, пожал плечами.
  – Ну, честно говоря, – между нами, разумеется, – можно ли прийти к иному заключению?
  – Если честно, на мой взгляд, в версии Жиро есть много темных мест.
  – Например?
  Однако Пуаро предпочел не вдаваться в подробности.
  – Я пока еще не готов назвать что-либо определенное, – ответил он уклончиво. – Могу лишь высказать некоторые общие соображения. Молодой Рено мне симпатичен, и я просто не могу поверить, что он виновен в этом ужасном преступлении. Кстати, сам он говорит что-нибудь?
  Следователь нахмурился.
  – Не понимаю его. Похоже, он совсем не способен защитить себя. Невероятно трудно заставить его отвечать на вопросы. Он отрицает свою вину, и все, а в остальном замыкается в упорном молчании. Завтра я снова буду его допрашивать. Может быть, вы пожелаете присутствовать?
  Мы с готовностью приняли приглашение мосье Отэ.
  – Какая трагедия, – вздохнул следователь. – Я так сочувствую мадам Рено.
  – Каково сейчас ее состояние?
  – Она еще не приходила в сознание. Но для нее это благо – она избавлена от лишних страданий. Доктора говорят, что опасность миновала, но, когда она придет в себя, ей необходим будет полный покой. Насколько я понимаю, ее теперешнее состояние вызвано не только падением, но и нервным шоком. Если она повредится в уме, будет просто ужасно. Но я бы тому, право, нисколько не удивился.
  Мосье Отэ откинулся в кресле, покачивая головой с видом скорбного удовлетворения, – самые мрачные его предчувствия оправдывались.
  Наконец он очнулся и, спохватившись, сказал:
  – Совсем забыл! У меня ведь письмо для вас, мосье Пуаро. Сейчас… Куда же я его засунул?
  Он принялся рыться в своих бумагах. Найдя наконец послание, протянул его Пуаро.
  – Оно было адресовано мне, с тем чтобы я передал его вам, – объяснил мосье Отэ. – Но вы не оставили своего адреса.
  Пуаро с любопытством осмотрел конверт. Адрес был написан наклонным размашистым почерком, явно женским. Вскрывать письмо Пуаро не стал, он сунул его в карман и поднялся.
  – Ну что ж, до завтра, мосье Отэ. Сердечно признателен за вашу любезность и дружеское расположение.
  – Не стоит благодарности. Всегда к вашим услугам.
  При выходе мы нос к носу столкнулись с мосье Жиро, еще более щеголеватым, чем обычно, и источающим самодовольство.
  – А! Мосье Пуаро, – развязно бросил он. – Уже вернулись из Англии?
  – Как видите, – ответил Пуаро.
  – По-моему, дело идет к концу.
  – Согласен с вами, мосье Жиро.
  Удрученный вид Пуаро, его сдержанные ответы, казалось, доставляли Жиро необычайное удовольствие.
  – Ну и тип этот Рено! Не могу его понять! Даже защищаться не хочет. Поразительно!
  – И это заставляет призадуматься, а? – кротко заметил Пуаро.
  Жиро, однако, и не думал прислушаться к словам моего друга. Легкомысленно поигрывая тростью, он небрежно бросил:
  – Ну что ж, всего хорошего, мосье Пуаро. Рад за вас. Наконец-то вы убедились, что молодой Рено виновен.
  – Pardon! Ничуть не бывало! Жак Рено невиновен.
  Жиро изумленно застыл, а потом разразился смехом и бросил, многозначительно постучав себя по лбу:
  – Чокнутый!
  Пуаро выпрямился, в глазах его вспыхнул опасный огонек.
  – Мосье Жиро, вы все время позволяете себе оскорбительные замечания на мой счет. Придется вас проучить. Готов держать пари на пятьсот франков, что найду убийцу мосье Рено прежде вас. Согласны?
  Жиро удивленно уставился на него и снова пробормотал:
  – Чокнутый!
  – Ну как, – гнул свое Пуаро, – согласны?
  – Не желаю даром брать ваши деньги.
  – Будьте покойны – вы их не получите!
  – Ладно, согласен! Вас, говорят, шокируют мои манеры, ну так ваши тоже сидят у меня в печенках!
  – Счастлив слышать, – сказал Пуаро. – Прощайте, мосье Жиро. Пойдемте, Гастингс.
  Мы молча шли по улице. На сердце у меня было тяжело. Пуаро слишком ясно дал понять, что он намерен делать, и я больше, чем когда-либо, сомневался, удастся ли мне спасти Беллу. Эта злосчастная стычка с Жиро привела его в раздражение, и теперь он будет из кожи вон лезть, чтобы взять верх над заносчивым малым.
  Неожиданно я почувствовал чью-то руку у себя на плече и, обернувшись, увидел Габриеля Стонора. Мы остановились и раскланялись с ним. Он вызвался проводить нас до гостиницы.
  – Что вы здесь делаете, мосье Стонор? – спросил Пуаро.
  – Недостойно бросать друзей в беде, – сдержанно ответил тот. – Особенно если их обвиняют напрасно.
  – Значит, вы не верите, что Жак Рено виновен? – спросил я с надеждой.
  – Разумеется, нет. Я хорошо знаю мальчика. Признаюсь, в этом деле кое-что ставит меня в тупик, но тем не менее никогда не поверю, что Жак Рено убийца, хотя ведет он себя очень глупо.
  Я тотчас проникся самыми теплыми чувствами к этому человеку. Его слова снимали непосильное бремя, тяготившее мою душу.
  – Не сомневаюсь, что многие думают так же, как вы! – воскликнул я горячо. – Ведь против Жака Рено почти нет улик. Его оправдают, нисколько не сомневаюсь в этом.
  Однако Стонор ответил совсем не то, что я так жаждал услышать.
  – Я бы многое отдал, чтобы разделить вашу уверенность, – мрачно сказал он и обратился к Пуаро: – А каково ваше мнение, мосье?
  – Думаю, что обстоятельства складываются весьма и весьма неблагоприятно для мосье Жака, – ответил Пуаро спокойно.
  – Вы считаете его виновным? – живо спросил Стонор.
  – Нет. Просто думаю, ему нелегко будет доказать свою невиновность.
  – Почему, черт побери, он так странно ведет себя… – пробормотал Стонор. – Понятно, дело это гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд. Жиро в нем не разобраться – не его стихия… И все же чертовски странное дело! И тут чем меньше слов, тем лучше. Если мадам Рено хочет что-то скрыть, я ее поддержу. Дело в первую очередь касается именно ее, а я слишком уважаю ее суждения и не собираюсь вмешиваться в ее дела. Но поведение Жака я не могу одобрить. Порой кажется, он хочет, чтобы его считали виновным.
  – Но это же нелепость! – вмешался я. – Во-первых, нож… – Тут я умолк, ибо не знал, как примет Пуаро мои откровения. Но потом все же продолжил, осторожно выбирая слова: – Мы ведь знаем, что в тот вечер у Жака Рено не было при себе этого ножа. Мадам Рено может подтвердить.
  – Конечно, – сказал Стонор. – Когда она придет в себя, то, без сомнения, расскажет и об этом, и о многом другом. Ну что ж, мне пора.
  – Одну минуту. – Пуаро жестом остановил его. – Не могли бы вы известить меня, как только к мадам Рено вернется сознание?
  – Разумеется. Нет ничего проще.
  – По-моему, довод, касающийся ножа, довольно убедителен, – снова заговорил я, когда мы поднимались наверх. – Я не стал говорить в открытую при Стоноре.
  – И правильно сделали. Лучше помалкивать до поры до времени. Но относительно ножа должен вас огорчить – вряд ли этот довод поможет Жаку Рено. В то утро, когда мы уезжали из Лондона, я на час отлучился, помните?
  – И что же?
  – Ну так вот, я разыскивал мастерскую, где Жак Рено заказывал ножи. Это оказалось нетрудно. Eh bien, Гастингс, они сделали по его заказу не два ножа, а три.
  – Значит…
  – Значит, один был подарен мадам Рено, другой – Белле Дьювин, а третий Жак оставил себе. Боюсь, Гастингс, эта история с ножами не поможет нам спасти Жака Рено от гильотины.
  – Нет, до этого не дойдет! – вскричал я испуганно.
  Пуаро с сомнением покачал головой.
  – Вы его спасете! – уверенно воскликнул я.
  Пуаро бесстрастно посмотрел на меня.
  – Вы же сами лишили меня этой возможности, мой друг.
  – Но должен же быть и какой-то другой выход, – пробормотал я.
  – Черт побери! Вы хотите, чтобы я сотворил чудо. Хватит, довольно об этом. Давайте лучше посмотрим, что там в письме.
  С этими словами он вытянул из кармана пиджака конверт.
  По мере того как он читал, лицо его все мрачнело. Потом он протянул тоненький листок мне:
  – Вот еще одна женщина, сраженная горем!
  Почерк был неразборчивый, видно, писали в страшном волнении.
  «Дорогой мосье Пуаро!
  Если это письмо дойдет до Вас, умоляю прийти на помощь. Мне не к кому больше обратиться. Жака надо спасти во что бы то ни стало. На коленях умоляю Вас помочь нам.
  Марта Добрэй».
  Глубоко взволнованный, я вернул ему записку.
  – Вы поедете?
  – Немедленно. Надо заказать автомобиль.
  Не прошло и получаса, как мы завидели виллу «Маргерит». Марта вышла встретить нас и повела в дом, вцепившись обеими руками в руку Пуаро.
  – Ах, наконец-то вы приехали… Как вы добры! Я просто в отчаянии, не знаю, что и делать. Меня даже не пускают к нему в тюрьму. Я так страдаю. Просто с ума схожу. Они говорят, что он не отрицает своей вины. Это правда? Но ведь это безумие, не может быть! Он не мог убить отца. Никогда этому не поверю.
  – Я тоже не верю в это, мадемуазель, – мягко сказал Пуаро.
  – Тогда почему он ничего не говорит? Не понимаю!
  – Возможно, он выгораживает кого-то, – заметил Пуаро, пристально глядя на девушку.
  Марта нахмурилась.
  – Выгораживает? Вы думаете, свою мать? Ах, я с самого начала подозревала ее. Кто наследует все огромное состояние? Она. Ей ничего не стоит, облачившись в траур, лицемерно разыграть неутешное горе. Говорят, когда Жака арестовали, она упала, вот так!
  И Марта, закатив глаза, сделала вид, что теряет сознание.
  – Уверена, мосье Стонор, секретарь, помог ей. Они давно спелись, эта парочка. Правда, она старше его, но какой мужчина посмотрит на это, если женщина так богата!
  В ее тоне слышалось ожесточение.
  – Но Стонор был в Англии, – заметил я.
  – Это он так говорит, а что было на самом деле?
  – Мадемуазель, – терпеливо начал Пуаро, – если мы беремся помогать друг другу, мы должны быть искренни. Во-первых, я хотел бы задать вам один вопрос.
  – Да, мосье?
  – Известна ли вам настоящая фамилия вашей матери?
  Марта с минуту смотрела на него в оцепенении, потом, уронив голову на руки, разразилась слезами.
  – Ну-ну, – сказал Пуаро, касаясь ее плеча. – Успокойтесь, дитя мое. Вижу, вы все знаете. А теперь второй вопрос: известно ли вам, кто такой был мосье Рено?
  – Мосье Рено? – Она отняла руки от лица и недоуменно посмотрела на Пуаро.
  – А! Этого, кажется, вы не знаете. А теперь выслушайте меня внимательно.
  И он принялся рассказывать ей, как рассказывал мне в день нашего отъезда в Англию. Марта слушала, затаив дыхание. Когда он умолк, она глубоко вздохнула.
  – Удивительно… великолепно! Вы самый великий сыщик в мире!
  И с чисто французским пристрастием к театральным эффектам она живо соскользнула с кресла и опустилась перед ним на колени.
  – Спасите его, мосье! – воскликнула она. – Я так люблю его! О! Спасите его, спасите!
  
  Глава 25
  Неожиданная развязка
  Наутро мы присутствовали при допросе Жака Рено. Я был поражен, как сильно он изменился за такое короткое время. Щеки у него ввалились, под глазами легли глубокие темные круги, лицо было осунувшееся и изможденное. Казалось, он не спал несколько ночей подряд. При виде нас он не проявил никакого интереса.
  – Рено, – начал следователь, – вы отрицаете, что были в Мерлинвиле в ночь, когда было совершено убийство?
  Жак поначалу ничего не ответил, потом забормотал с жалким и растерянным видом:
  – Я… я… уже говорил вам, что был в… Шербуре.
  Следователь нетерпеливо обернулся:
  – Введите свидетелей.
  В тот же миг двери отворились и вошел человек, в котором я узнал носильщика Мерлинвильского вокзала.
  – Вы дежурили в ночь на седьмое июня?
  – Да, мосье.
  – Вы видели, как прибыл поезд в одиннадцать часов сорок минут?
  – Да, мосье.
  – Посмотрите на арестованного. Узнаете ли вы в нем одного из пассажиров, высадившихся из этого поезда?
  – Да, мосье.
  – Не ошибаетесь ли вы?
  – Нет, мосье. Я хорошо знаю мосье Жака Рено.
  – Не путаете ли вы дату?
  – Нет, мосье. Ведь на следующее утро, восьмого июня, мы узнали об убийстве.
  Потом ввели еще одного станционного служащего, который подтвердил показания носильщика. Следователь снова обратился к Жаку Рено:
  – Эти люди без колебаний опознали вас. Что вы можете сказать?
  Жак пожал плечами.
  – Ничего.
  – Рено, – продолжал следователь, – узнаете ли вы это?
  Мосье Отэ взял что-то со стола и протянул арестованному. Я вздрогнул – это был хорошо знакомый мне нож.
  – Извините! – воскликнул адвокат Жака, мэтр Гросье. – Я требую, чтобы мне дали возможность поговорить с моим подзащитным, прежде чем он ответит на этот вопрос.
  Однако Жак Рено не обратил ни малейшего внимания на протест мэтра Гросье.
  – Конечно, узнаю. Этот нож я подарил матушке в память о войне.
  – Не скажете ли вы, имеется ли второй такой нож?
  Мэтр Гросье снова хотел было разразиться тирадой, но Жак даже не взглянул на него.
  – Насколько мне известно, нет. Форму его я придумал сам.
  Тут даже у следователя челюсть отвисла. Казалось, Жак сам рвется навстречу смерти. Я понимал, разумеется, что для него сейчас самое важное – ради безопасности Беллы скрыть, что есть второй такой нож. Покуда считается, что в деле фигурирует только один нож, на девушку едва ли падет подозрение. Он рыцарски защищал женщину, которую любил прежде. Но какой ценой! Тут только я понял, сколь легкомысленно поступил, поставив Пуаро перед почти неразрешимой задачей. Как можно снять подозрения с Жака Рено, не открыв всей правды?
  Мосье Отэ снова заговорил, на этот раз с особенной язвительностью:
  – Мадам Рено показала, что в тот вечер, когда было совершено преступление, этот нож лежал у нее на ночном столике. Но мадам Рено – мать! Думаю, вас не удивит, если я сочту весьма вероятным, что мадам Рено ошиблась и что, может быть, случайно вы прихватили нож с собой, когда уезжали в Париж. Не сомневаюсь, что вы попытаетесь мне возразить…
  Я заметил, как у Жака судорожно сжались кулаки закованных в наручники рук. На лбу у него выступили капли пота, и он, сделав над собой страшное усилие, хрипло выдавил:
  – Я не стану вам возражать. Это могло быть и так.
  Все присутствующие оцепенели. Мэтр Гросье вскочил с места:
  – Мой подзащитный перенес нервный шок! Я считаю, что он не способен отвечать за свои слова. Прошу зафиксировать…
  Следователь раздраженно прервал его. На миг мне показалось, что и он сомневается, в своем ли уме арестованный. Да, Жак Рено явно обрекал себя на гибель. Мосье Отэ подался вперед и впился в него испытующим взглядом.
  – Вполне ли вы понимаете, Рено, что на основании ваших ответов мне не остается ничего, как только предать вас суду?
  Бледное лицо Жака вспыхнуло, но он твердо выдержал взгляд следователя.
  – Мосье Отэ, клянусь, я не убивал отца.
  Однако сомнения, овладевшие было мосье Отэ, уже рассеялись. Он как-то неприятно хохотнул.
  – Конечно, конечно! Наши арестованные всегда невиновны! Вы сами вынесли себе приговор. Вы не можете защитить себя, у вас нет алиби… Только клянетесь, что не убивали. Но кто вам поверит? Разве что ребенок? Вы, вы убили отца, Рено… Убили жестоко и трусливо… Убили ради денег, ведь вы думали, что они достанутся вам. Ваша мать – косвенная соучастница преступления. Конечно, приняв во внимание ее материнские чувства, судьи окажут ей снисхождение. Ей, но не вам. И поступят совершенно справедливо! Ибо ваше деяние – ужасно! Ни суд людской, ни суд небесный не пощадят вас!
  Тут поток красноречия мосье Отэ, к его величайшему неудовольствию, был внезапно прерван. Дверь с шумом отворилась.
  – Господин следователь! Господин следователь! – Служитель даже заикался от волнения. – Там дама, она говорит… говорит…
  – Кто там еще? Что говорит? – загремел вне себя от гнева следователь. – Вы нарушаете закон! Я запрещаю! Решительно запрещаю!
  Но тут-то тоненькая девушка оттолкнула жандарма и переступила порог. Одета она была во все черное, лицо скрывала густая вуаль.
  Сердце у меня болезненно сжалось. Все-таки она пришла! Все мои усилия пошли прахом. Однако какое же благородство! Как бестрепетно совершила она этот роковой шаг!
  Девушка подняла вуаль… и я остолбенел. Это не Сандрильона, хоть и похожа на нее как две капли воды. Теперь, когда она была без светлого парика, в котором выступала на сцене, я понял, что именно ее фотографию нашел Пуаро в шкафу у Жака.
  – Вы следователь мосье Отэ? – спросила она.
  – Да, но я запрещаю…
  – Мое имя – Белла Дьювин. Я пришла признаться в том, что убила мосье Рено.
  
  Глава 26
  Я получаю письмо
  «Мой друг.
  Вы уже будете знать все, когда получите это письмо. Как я ни старалась, мне не удалось уговорить Беллу. Она решила покориться своей участи. Я устала бороться с нею.
  Теперь Вы знаете, что я обманывала Вас. Вы доверяли мне, а я платила Вам ложью. Возможно, Вы сочтете мое поведение непростительным, однако мне все-таки хотелось бы, прежде чем я навсегда уйду из Вашей жизни, просто рассказать Вам, как все это получилось. Если бы я знала, что Вы можете простить меня, мне было бы легче жить! Единственное, что я могу сказать в свое оправдание, – я делала все это не ради себя.
  Начну с того дня, когда мы с Вами встретились в поезде. Я тогда очень тревожилась о Белле. Она была в отчаянии. Она так любила Жака Рено и, кажется, на все готова была ради него. Когда он вдруг переменился к ней и почти перестал писать, она заподозрила, что он увлекся другой девушкой, и, как оказалось впоследствии, была совершенно права. Тогда Белла вбила себе в голову, что должна поехать в Мерлинвиль и повидать Жака. Она знала, что я не одобряю этой затеи, и постаралась улизнуть от меня. Когда я убедилась, что ее нет в поезде, то решила не возвращаться в Англию без нее. У меня было такое чувство, что, если я не вмешаюсь, произойдет что-то ужасное.
  Я дождалась следующего поезда из Парижа и встретила Беллу. Она решительно объявила мне, что едет в Мерлинвиль. Я пыталась отговорить ее, но из этого ничего не вышло. Она была взвинчена до крайности, кричала, что будет поступать так, как находит нужным, и что это не мое дело. Ну что ж, тогда я сказала, что умываю руки. В конце концов, я сделала все, что могла! Было уже поздно, и я пошла в гостиницу, а Белла отправилась в Мерлинвиль. Я никак не могла отделаться от ощущения, которое в романах называют предчувствием неминуемой беды.
  Настало утро, а Беллы все не было. Мы с ней заранее условились, что встретимся здесь, в гостинице. Я ждала весь день, но от нее не было никаких вестей. Тревога все больше овладевала мною. А из вечерних газет я узнала об убийстве в Мерлинвиле.
  Ужас охватил меня! Конечно, полной уверенности в том, что Белла замешана в преступлении, у меня не было, но напугана я была страшно. Я рисовала себе жуткую картину – вот Белла встречается с отцом Жака, рассказывает ему обо всем, он оскорбляет ее, ну и так далее. Дело в том, что мы обе ужасно вспыльчивы.
  Потом до меня дошел слух об этих иностранцах в масках, и я немного успокоилась. Однако я не могла понять, куда исчезла Белла, и потому тревожилась.
  К следующему утру я уже не находила себе места и решила поехать в Мерлинвиль и попытаться разузнать что-нибудь. Тут-то я и наткнулась на Вас. Что было потом, Вам известно… Когда я увидела покойника, поразительно похожего на Жака, да еще и одетого точно в такой же плащ, как у Жака, я все поняла! Ко всему прочему я узнала нож – о, этот злосчастный нож! – Жак подарил его Белле! Я была совершенно уверена, что на нем отпечатки пальцев Беллы. Не берусь описать страх и отчаяние, которые испытала я в ту минуту. Я видела только один выход – необходимо взять нож и как можно скорее бежать оттуда, пока никто не хватился. Я притворилась, что теряю сознание, Вы пошли за водой, а я взяла нож и спрятала его под одеждой.
  Я сказала Вам, что остановилась в гостинице «Отель дю Фар», а на самом деле отправилась прямиком в Кале, а оттуда первым пароходом в Англию. Этот проклятый нож я выбросила в море, где-то посередине между Англией и Францией. И тут только смогла наконец вздохнуть свободно.
  Беллу я нашла в Лондоне, в нашей квартире. На ней буквально лица не было. Я рассказала ей о том, что мне удалось сделать, и добавила, что теперь она в безопасности. Она посмотрела на меня пустым взглядом и вдруг принялась смеяться.
  Этот ее смех… от него кровь стыла в жилах! Я поняла: самое лучшее для нас сейчас – заняться делом. Она же просто тронется рассудком, если все время будет думать о том, что она натворила. К счастью, нам повезло, и мы сразу получили ангажемент.
  А потом я увидела Вас и Вашего друга в зрительном зале в Ковентри… Я чуть с ума не сошла. Должно быть, Вы заподозрили что-то, думала я, иначе зачем бы Вам нас выслеживать. Я решила, что должна узнать все – пусть даже самое плохое, только не эта неизвестность, – и пошла за Вами. Мною двигала храбрость, храбрость отчаяния. А потом, прежде чем я успела объяснить Вам все, я вдруг догадалась, что Вы подозреваете не Беллу, а меня. Или, может быть, думаете, что я Белла, ведь нож-то украла я.
  Ах, если бы Вы знали, что творилось в моей душе в ту минуту… возможно, Вы простили бы меня… Я была так напугана, сбита с толку, отчаяние владело мною… Тогда я поняла лишь одно – Вы стараетесь спасти именно меня… Я не знала, захотите ли Вы помочь ей, Белле… Скорее всего, нет, подумала я, ведь она – совсем другое дело! Я боялась рисковать. Мы с Беллой – близнецы, и я готова сделать для нее все, что в моих силах. Поэтому я ничего не сказала Вам, не призналась, что обманула Вас. Какая же я дрянь!.. Ну, вот и все. Этого более чем достаточно, наверное, подумаете Вы. Я должна была открыть Вам свою душу… Если бы мне это удалось…
  Как только в газетах появилось сообщение, что Жак Рено арестован, разразилась беда. Белла не стала ждать, как пойдет дело…
  Я так устала. Не могу больше писать…»
  Сначала она подписалась Сандрильоной, потом перечеркнула и вместо этого поставила «Далси Дьювин».
  Я по сей день храню это наспех написанное, испещренное помарками и закапанное слезами послание.
  Пуаро был рядом, когда я читал письмо. Листки выпали из моих рук, и я посмотрел в глаза Пуаро.
  – Так вы все время знали, что это была не Сандрильона?
  – Конечно, мой друг.
  – А почему же вы не сказали мне?
  – Во-первых, я и не предполагал, что вы можете так обмануться. Вы же видели фотографию. Конечно, сестры очень похожи, но не заметить разницы просто невозможно.
  – Но у той были светлые волосы?
  – Парик. Белла надевала его во время выступления, этот контраст придавал сестрам пикантность. Мыслимое ли дело, чтобы один из близнецов был блондином, другой – брюнетом?
  – А почему вы не сказали мне об этом в тот вечер, в Ковентри?
  – Вы так бесцеремонно обошлись со мной, mon ami, – сухо сказал Пуаро. – Вы же лишили меня возможности говорить.
  – Ну а потом?
  – Что потом? Ну, во-первых, меня очень задевало, что вы совсем не верите в мои способности. Кроме того, мне хотелось посмотреть, выдержат ли ваши чувства испытание временем – настоящая ли это любовь или очередное увлечение. Я вовсе не собирался надолго оставлять вас в неведении.
  Я кивнул. В его голосе звучало такое сочувствие и доброта, что я не мог держать на него зла. Повинуясь внезапному порыву, я нагнулся, поднял листки с пола и протянул Пуаро.
  – Возьмите, – сказал я. – Хочу, чтобы вы прочли.
  Он молча прочел и поднял взгляд на меня.
  – Что же вас тревожит, Гастингс?
  Никогда еще я не видел Пуаро в таком расположении духа. Его обычной насмешливости и в помине не было. Мне не пришлось даже делать над собой особых усилий, чтобы сказать то, что не давало мне покоя:
  – Она не говорит… не говорит… ну, в общем, безразличен я ей или нет.
  Пуаро полистал страницы.
  – Сдается мне, вы ошибаетесь, Гастингс.
  – Что? Откуда вы это взяли? – в волнении воскликнул я, подавшись вперед.
  Пуаро улыбнулся.
  – Да тут каждая строчка говорит о том, что вы ей небезразличны, mon ami.
  – Где же мне найти ее? Ведь в письме не указан обратный адрес. Только французская марка, и все.
  – Не волнуйтесь! Положитесь на старого Пуаро. Я найду ее, как только выдастся свободная минутка.
  
  Глава 27
  Рассказывает Жак Рено
  – Поздравляю, мосье Жак, – сказал Пуаро, сердечно пожимая руку молодого человека.
  Жак Рено навестил нас сразу же, как только его выпустили из тюрьмы. После этого он должен был вернуться в Мерлинвиль, к мадам Рено и Марте. Мосье Жака сопровождал Стонор, цветущий вид которого лишь подчеркивал болезненную бледность юноши, находившегося, во-видимому, на грани нервного расстройства. Он печально улыбнулся Пуаро и едва слышно сказал:
  – Я выдержал весь этот ужас, чтобы защитить ее, и вот все напрасно.
  – Как могли вы подумать, что девушка примет такую жертву? – сдержанно заметил Стонор. – Да она просто обязана была сказать правду. Она же понимала, что вас ждет гильотина.
  – Eh ma foi![199] Не миновать бы вам гильотины, – подхватил Пуаро, и в глазах его мелькнул насмешливый огонек. – Ведь на вашей совести была бы еще и смерть мэтра Гросье. Если бы вы продолжали упорствовать в своем молчании, беднягу непременно хватил бы удар.
  – Он туп как осел, хотя вполне благожелательный, – сказал Жак. – Как он меня раздражал! Вы ведь понимаете, я не мог доверить ему свою тайну. Но боже мой! Что же теперь будет с Беллой?
  – На вашем месте я бы не слишком расстраивался по этому поводу, – с искренним сочувствием сказал Пуаро. – Как правило, судьи весьма снисходительны к crime passionnel[200], особенно когда его совершает юная и прелестная особа. Ловкий адвокат откопает уйму смягчающих обстоятельств. Конечно, вам будет не очень-то приятно…
  – Это меня не волнует. Видите ли, мосье Пуаро, как бы то ни было, но я в самом деле чувствую себя виновным в смерти отца. Если бы не мои запутанные отношения с этой девушкой, он сейчас был бы жив и здоров. И еще моя проклятая оплошность – ведь я надел отцовский плащ. Не могу избавиться от чувства, что я виноват в его смерти. Наверное, сознание вины будет преследовать меня до конца моих дней.
  – Ну что вы, – сказал я, стараясь успокоить его.
  – Конечно, то, что Белла убила моего отца, ужасно, – сокрушенно продолжал Жак. – Но я дурно поступил с нею. Когда я встретил Марту и понял, что люблю ее, надо было написать Белле и честно во всем признаться. Но я так боялся скандала, боялся, что это дойдет до ушей Марты и она бог знает что может вообразить. Словом, я вел себя как трус, тянул, надеялся, что все само собой образуется. Просто плыл по течению, не понимая, какие страдания причиняю бедной девушке. Если бы жертвой пал я, а не отец, то свершился бы высший суд – я получил бы по заслугам. Как же отважно она призналась в своей вине! А ведь я готов был выдержать это испытание до конца, вы знаете.
  Он помолчал немного, потом взволнованно продолжал:
  – Не могу понять, зачем отец в ту ночь расхаживал в моем плаще. Зачем надел его прямо на нижнее белье? Может быть, он сбежал от этих иностранцев? А матушка, вероятно, ошиблась во времени, и грабители напали не в два часа. Или… или… она намеренно вводит вас с заблуждение, да? Неужели матушка могла подумать… подумать… что… заподозрить, что это я… это я…
  Но Пуаро поспешил разуверить его:
  – Нет-нет, мосье Жак. Пусть эта мысль не мучит вас. Что же до остального, потерпите еще день-два, и я все объясню вам. Это весьма запутанная история. А вы не могли бы подробно рассказать нам, что же все-таки случилось в тот страшный вечер?
  – Собственно, и рассказывать-то нечего. Я приехал из Шербура, как вам известно, чтобы попрощаться с Мартой, ведь мне предстояло ехать на край света. Было уже поздно, и я решил идти коротким путем – через поле для гольфа, откуда рукой подать до виллы «Маргерит». Я уже почти дошел, как вдруг…
  Он запнулся и судорожно сглотнул.
  – Да?
  – Я услышал какой-то странный и страшный крик. Он не был громок, точно кто-то задыхался или давился кашлем, но я замер от страха и с минуту стоял как вкопанный, потом обогнул живую изгородь. Ночь была лунная, и я увидел могилу и рядом человека, лежащего ничком. В спине у него торчал нож. А потом… потом… я поднял взгляд и увидел ее. Она смотрела на меня с ужасом, точно я привидение. Потом вскрикнула и бросилась прочь.
  Он замолчал, пытаясь совладать с собой.
  – Ну а потом? – как можно спокойней спросил Пуаро.
  – Право, не знаю. Я постоял еще, совершенно ошеломленный. Потом подумал, что надо поскорее убираться. Нет, мне и в голову не пришло, что могут заподозрить меня. Я испугался, что меня вызовут в качестве свидетеля и мне придется давать показания против Беллы. Как уже говорил, я дошел пешком до Сан-Бовэ, нанял автомобиль и вернулся в Шербур.
  В дверь постучали, и вошел посыльный с телеграммой, которую вручил Стонору. Секретарь вскрыл ее, прочел и тут же поднялся с кресла.
  – Мадам Рено пришла в сознание, – сказал он.
  – А! – Пуаро вскочил. – Немедленно отправляемся в Мерлинвиль!
  Мы поспешно собрались. Стонор по просьбе Жака согласился остаться, с тем чтобы помочь, если удастся, Белле Дьювин. Пуаро, Жак Рено и я отбыли в Мерлинвиль в автомобиле мосье Рено.
  Поездка заняла немногим более сорока минут. Когда мы подъезжали к вилле «Маргерит», Жак Рено бросил на Пуаро вопросительный взгляд:
  – Что, если вы отправитесь вперед и осторожно подготовите матушку к радостному известию?..
  – А вы тем временем лично подготовите мадемуазель Марту, правда? – откликнулся Пуаро, подмигнув Жаку. – Ну конечно, я и сам хотел вам предложить это.
  Жак Рено не стал упираться. Остановив машину, он выпрыгнул из нее и помчался к дому. А мы продолжали свой путь к вилле «Женевьева».
  – Пуаро, – сказал я, – вы помните, как мы впервые приехали сюда? И нас встретили известием, что мосье Рено убит?
  – О, конечно, отлично помню. Не так уж много времени прошло с тех пор. А сколько всяких событий, особенно для вас, mon ami!
  – Да, в самом деле, – вздохнул я.
  – Вы ведь воспринимаете их в основном сердцем, а не разумом, Гастингс. Я же подхожу к ним иначе. К мадемуазель Белле, будем надеяться, суд отнесется снисходительно. Правда, Жак Рено не может жениться сразу на обеих своих возлюбленных. Тут уж ничего не поделаешь… Я же подхожу к делу профессионально. Это преступление не отнесешь к разряду разумно спланированных и четко выполненных, то есть таких, от разгадки которых детектив получает истинное удовольствие. Mise en scene[201], разработанная Жоржем Конно, – в самом деле безукоризненна, но dénouement[202] – о нет! О ней этого никак не скажешь! В припадке гнева и ревности девушка совершает убийство – где уж тут порядок, где логика!
  Такой своеобразный подход к делу вызвал у меня невольную улыбку.
  Дверь нам отворила Франсуаза. Пуаро сказал, что должен немедленно повидать мадам Рено, и старая служанка проводила его наверх. Я же остался в гостиной. Вернулся Пуаро довольно скоро. Он был на редкость мрачен.
  – Vous voilà, Гастингс! Sacre tonnerre![203] Назревает скандал!
  – Что вы хотите сказать? – удивился я.
  – Вы не поверите, Гастингс, – задумчиво проговорил Пуаро, – но от женщин никогда не знаешь, чего ждать.
  – А вот и Жак с мадемуазель Мартой! – воскликнул я, глядя в окно.
  Пуаро выскочил из дома и перехватил их у входа.
  – Не ходите туда. Так будет лучше. Ваша матушка очень расстроена.
  – Знаю, знаю, – сказал Жак Рено. – И я должен сейчас же поговорить с ней.
  – Нет, прошу вас. Лучше не надо.
  – Но мы с Мартой…
  – Мадемуазель лучше остаться здесь. Если вы так уж настаиваете, разумнее будет, если с вами пойду я.
  Голос, внезапно раздавшийся откуда-то сверху позади нас, заставил всех вздрогнуть.
  – Благодарю за любезность, мосье Пуаро, но я намерена объявить свою волю.
  Мы обернулись и застыли в изумлении. По лестнице, тяжело опираясь на руку Леони, спускалась мадам Рено. Голова ее была забинтована. Девушка со слезами уговаривала свою госпожу вернуться в постель.
  – Мадам погубит себя. Доктор строго-настрого запретил вам подниматься!
  Но мадам Рено ее не слушала.
  – Матушка! – закричал Жак, бросаясь к ней.
  Но она властным жестом отстранила его.
  – Я тебе не мать! Ты мне не сын! С этой минуты я отрекаюсь от тебя.
  – Матушка! – снова крикнул ошеломленный молодой человек.
  Казалось, мадам Рено дрогнула – такая нестерпимая мука звучала в голосе Жака. Пуаро протянул было руку, как бы призывая их обоих успокоиться. Но мадам Рено уже овладела собою.
  – На твоих руках кровь отца. Ты виновен в его смерти. Ты ослушался его, ты пренебрег им, и все из-за этой особы. Ты жестоко обошелся с той, другой девушкой, и твой отец жизнью поплатился за это! Ступай прочь из моего дома! Завтра же я приму меры, чтобы ты ни гроша не получил из отцовского наследства. Устраивай свою жизнь как сумеешь, и пусть эта особа, дочь заклятого врага твоего отца, помогает тебе.
  Мадам Рено повернулась и медленно, с мучительным трудом стала подниматься по лестнице.
  Сцена была столь неожиданна и ужасна, что мы все стояли, точно громом пораженные. Жак, который и без того едва держался на ногах, пошатнулся. Мы с Пуаро бросились к нему.
  – Ему совсем худо, – шепнул Пуаро, обращаясь к Марте. – Куда бы перенести его?
  – Разумеется, к нам, на виллу «Маргерит». Мы с матушкой станем ухаживать за ним. Бедный Жак!
  Мы отвезли молодого человека на виллу «Маргерит». Он рухнул в кресло в полуобморочном состоянии. Пуаро пощупал его лоб и руки.
  – У него жар. Столь продолжительное напряжение дает себя знать. А тут еще такой удар… Надо уложить его в постель. Мы с Гастингсом позаботимся, чтобы послали за доктором.
  Появившийся вскоре доктор, осмотрев больного, заверил нас, что это всего лишь результат нервного перенапряжения. Тишина и полный покой, возможно, уже завтра принесут облегчение. Но следует оберегать больного от волнений, ибо в этом случае болезнь может принять дурной оборот. Желательно, чтобы ночью кто-нибудь подежурил у его постели.
  Итак, сделав все, что было в наших силах, мы оставили Жака на попечение Марты и мадам Добрэй и отправились в город. Привычное для нас обеденное время давно миновало, и оба мы отчаянно проголодались. В первом же ресторане мы утолили муки голода превосходным омлетом, за которым последовал не менее превосходный антрекот.
  – А теперь самое время подумать о ночлеге, – сказал Пуаро, прихлебывая черный кофе, завершивший нашу трапезу. – Как насчет нашего старого друга «Отель де Бен»?
  Недолго думая мы направились туда. Да, мосье могут быть предоставлены две отличные комнаты с видом на море. И тут Пуаро задал портье вопрос, немало меня удививший:
  – Скажите, английская леди, мисс Робинсон, уже прибыла?
  – Да, мосье. Она в маленькой гостиной.
  – Ага!
  – Пуаро! – воскликнул я, направляясь следом за ним по коридору. – Какая еще, черт побери, мисс Робинсон?
  Пуаро одарил меня лучезарной улыбкой.
  – Решил устроить ваше счастье, Гастингс.
  – Но я…
  – О господи, – сказал Пуаро, добродушно подталкивая меня в комнату. – Не думаете же вы, что я на весь Мерлинвиль раструблю имя Дьювин?
  И правда, навстречу нам поднялась Сандрильона. Я взял ее руку в свои. Мои глаза сказали ей все остальное.
  Пуаро кашлянул.
  – Mes enfants[204], – сказал он. – В данный момент у нас нет времени на сантименты. Нам еще предстоит потрудиться. Мадемуазель, удалось ли вам сделать то, о чем я вас просил?
  Вместо ответа Сандрильона вытащила из сумочки какой-то предмет, завернутый в бумагу, и молча протянула его Пуаро. Когда Пуаро развернул пакет, я вздрогнул – это был тот самый нож! Но ведь она, как я понял из ее письма, бросила его в море. Удивительно, до чего неохотно женщины расстаются со всякими пустяками, даже компрометирующими!
  – Très bien, mon enfant[205], – сказал Пуаро. – Вы меня очень порадовали. А теперь покойной ночи. Нам с Гастингсом надо еще поработать. Увидитесь с ним завтра.
  – Куда же вы идете? – спросила девушка, и глаза ее расширились.
  – Завтра вы обо всем узнаете.
  – Куда бы вы ни шли, я с вами.
  – Но, мадемуазель…
  – Я сказала, я с вами.
  Пуаро понял, что спорить бесполезно. Он сдался.
  – Пусть будет по-вашему, мадемуазель. Правда, ничего интересного не обещаю. Скорее всего, вообще ничего не произойдет.
  Девушка промолчала.
  Минут через двадцать мы пустились в путь. Было уже совсем темно. В воздухе чувствовалась давящая духота. Пуаро повел нас к вилле «Женевьева». Однако, когда мы дошли до виллы «Маргерит», он остановился.
  – Мне хотелось бы убедиться, что с Жаком Рено все в порядке. Пойдемте со мной, Гастингс. А вы, мадемуазель, пожалуйста, подождите здесь. Мадам Добрэй, может, чего доброго, оказаться не слишком любезной.
  Отворив калитку, мы пошли по дорожке к дому. Я указал Пуаро на освещенное окно второго этажа. На шторе четко вырисовывался профиль Марты Добрэй.
  – Ага! – воскликнул Пуаро. – Думаю, здесь-то мы и найдем молодого Рено.
  Дверь отворила мадам Добрэй. Она сообщила нам, что Жак все в том же состоянии и что если мы пожелаем, то сами можем убедиться в этом. Вслед за нею мы поднялись в спальню. Марта Добрэй сидела у стола и шила при свете настольной лампы. Увидев нас, она приложила палец к губам.
  Жак Рено спал тяжелым, беспокойным сном – голова его металась по подушке, лицо пылало жаром.
  – Что доктор, он придет еще? – шепотом спросил Пуаро.
  – Нет, пока мы не пошлем за ним. Но Жак спит, и это для него сейчас самое лучшее. Maman приготовила ему целебный отвар.
  И она снова принялась за вышивание, а мы тихонько вышли из комнаты. Мадам Добрэй проводила нас вниз. Теперь, когда мне стало известно ее прошлое, я смотрел на нее со все возрастающим интересом. Она стояла перед нами, опустив глаза, и на губах ее играла легкая загадочная улыбка. Я вдруг почувствовал безотчетный страх перед нею. Такой страх наводит на нас ослепительно красивая, но ядовитая змея.
  – Надеюсь, мы не слишком обеспокоили вас, мадам, – учтиво сказал Пуаро, когда она открывала нам дверь.
  – Ничуть, мосье.
  – Кстати, – сказал Пуаро, точно спохватившись, – мосье Стонор был сегодня в Мерлинвиле, не знаете ли?
  Я не мог понять, с какой стати задал Пуаро этот вопрос, по-моему, совершенно лишенный всякого смысла.
  – Насколько я знаю, нет, – сдержанно ответила мадам Добрэй.
  – Не беседовал ли он с мадам Рено?
  – Откуда мне знать, мосье?
  – Действительно, – сказал Пуаро. – Просто я подумал, что вы, может быть, видели, как он проходил или проезжал мимо, только и всего. Покойной ночи, мадам.
  – Отчего… – начал было я.
  – Оставьте ваши «отчего», Гастингс. Придет время – все узнаете.
  Вместе с Сандрильоной мы торопливо направились к вилле «Женевьева». Пуаро оглянулся на освещенное окно, в котором вырисовывался профиль Марты, склонившейся над вышиванием.
  – Его, во всяком случае, охраняют, – пробормотал он.
  Подойдя к дому, мы спрятались за кустами, слева от подъездной аллеи, откуда хорошо просматривался парадный вход, тогда как мы сами были надежно укрыты от посторонних взглядов. Дом был погружен в темноту, по-видимому, все уже спали. Окно спальни мадам Рено было как раз над нами, и я заметил, что оно открыто. Пуаро не спускал с него глаз.
  – Что нам предстоит делать? – шепотом спросил я.
  – Наблюдать.
  – Но…
  – Не думаю, что в ближайшие час или два что-нибудь случится, но…
  В этот миг раздался протяжный слабый крик:
  – Помогите!
  В окне на втором этаже, справа от входа, вспыхнул свет. Крик доносился оттуда. И мы увидели сквозь штору мелькающие тени, как будто там боролись два человека.
  – Mille tonneres![206] – закричал Пуаро. – Должно быть, она теперь спит в другой комнате!
  Он бросился к парадной двери и принялся бешено колотить в нее. Потом подскочил к дереву, что росло на клумбе, и ловко, точно кошка, вскарабкался на него. Я, разумеется, полез за ним, а он тем временем прыгнул в открытое окно. Оглянувшись, я увидел Далси позади себя.
  – Осторожнее! – крикнул я.
  – Кому вы говорите! – откликнулась она. – Для меня это детская забава.
  Я спрыгнул в комнату, когда Пуаро дергал дверь, пытаясь ее открыть.
  – Заперто с той стороны, – прорычал он. – Так скоро ее не высадишь!
  Крики между тем становились все слабее. В глазах Пуаро я увидел отчаяние. Мы с ним налегли плечами на дверь.
  В это время послышался спокойный негромкий голос Сандрильоны:
  – Опоздаете. Пожалуй, только я еще успею что-то сделать.
  Прежде чем я успел остановить ее, она исчезла за окном. Я бросился за ней и, к своему ужасу, увидел, что она висит, держась за край крыши, и, перебирая руками, продвигается к освещенному окну.
  – Боже мой! Она разобьется! – закричал я.
  – Вы что, забыли? Она же профессиональная акробатка, Гастингс. Само провидение послало ее нам сегодня! Об одном молю господа – только б она успела! Ах!
  Страшный крик разорвал тишину ночи в тот миг, когда Далси исчезла в проеме окна. Потом послышался ее уверенный голос:
  – Ну нет! От меня не уйдешь – у меня железная хватка!
  В тот момент дверь нашей комнаты осторожно отворилась, Пуаро, бесцеремонно оттолкнув Франсуазу, устремился по коридору к двери, возле которой толпились горничные.
  – Дверь заперта! Заперта изнутри, мосье!
  Из комнаты донесся глухой стук, точно упало что-то тяжелое. А в следующую минуту ключ повернулся, и дверь медленно отворилась. Сандрильона, белая как мел, пропустила нас в комнату.
  – Жива? – спросил Пуаро.
  – Да, я успела как раз вовремя. Еще немного, и было бы поздно.
  Мадам Рено, полулежа в постели, задыхаясь, ловила ртом воздух.
  – Едва не задушила, – чуть слышно прохрипела она.
  Далси подняла что-то с пола и протянула Пуаро. Это была свернутая в рулон лестница из шелковой веревки, очень тонкой и прочной.
  – Это чтобы спуститься из окна, пока мы стучали бы в дверь. А где она сама?
  Далси посторонилась. На полу лежало тело, накрытое чем-то темным, лица не было видно.
  – Мертва?
  Девушка кивнула.
  – Думаю, да. Должно быть, ударилась виском о каминную доску.
  – Да кто же это? – крикнул я.
  – Убийца мосье Рено, Гастингс, а если бы не мисс Дьювин, то и мадам Рено.
  Совершенно сбитый с толку, отказываясь хоть что-нибудь понять, я опустился на колени и поднял ткань – на меня смотрело прекрасное мертвое лицо Марты Добрэй!
  
  
  Глава 28
  Конец поездки
  Воспоминания об остальных событиях этой ночи смешались в моей голове. Пуаро нетерпеливо отмахивался от моих настойчивых расспросов. Он, казалось, был целиком поглощен перепалкой с Франсуазой, которую осыпал упреками за то, что она не дала ему знать, когда мадам Рено переменила спальню.
  Я схватил Пуаро за плечо и хорошенько тряхнул, рассчитывая хоть таким образом привлечь его внимание к своей скромной особе и заставить выслушать себя.
  – Но вы же сами должны были знать это, – пытался я усовестить его. – Вы ведь сегодня специально приезжали сюда, чтобы повидать мадам Рено!
  Пуаро соизволил наконец отвлечься на минуту от Франсуазы.
  – Тогда ее просто выкатили на кровати в будуар рядом со спальней, – нетерпеливо бросил он мне.
  – Но, мосье, – кричала Франсуаза, – мадам перешла в другую комнату сразу же после той ужасной ночи! Разве могла она остаться в спальне, где все это случилось?
  – Почему же вы мне не сказали? – надрывался Пуаро, стуча кулаком по столу и все больше распаляясь. – Почему, я спрашиваю вас… Почему?! Почему мне ничего не сказали? Вы просто выжили из ума! И Леони с Дениз тоже не лучше! Безмозглые курицы! Ваша тупость едва не стоила жизни мадам Рено! Если бы не эта отважная юная леди…
  Он задохнулся от гнева и, не находя больше слов, бросился к Далси, которая стояла у постели мадам Рено, и с чисто галльским пылом схватил девушку в объятия. Признаюсь, я почувствовал при этом легкий укол ревности.
  Из состояния заторможенности меня вывел властный окрик Пуаро, приказавшего мне тоном, не терпящим возражений, немедленно доставить к мадам Рено доктора, а затем вызвать полицию. И чтобы окончательно утвердить меня в сознании собственной никчемности, он добавил:
  – Вряд ли вам стоит возвращаться сюда. Я слишком занят и не могу уделить вам внимания. Что же до мадемуазель Дьювин, то я хочу, чтобы она ненадолго осталась здесь в качестве garde-malade[207].
  Я удалился, стараясь, сколько возможно, сохранить видимость собственного достоинства. Выполнив поручения Пуаро, я вернулся в гостиницу. Я ничего не понял из того, что произошло. Ночные события представлялись мне фантастическим нагромождением каких-то кошмаров. Пуаро не стал отвечать на мои вопросы. Казалось, он их просто не слышит. Обиженный и разозленный, я бросился в постель и заснул так, как может спать лишь безнадежно запутавшийся и смертельно усталый человек.
  Проснувшись, я увидел, что в открытые окна льется солнечный свет, а подле меня сидит одетый, как на парад, улыбающийся Пуаро.
  – Enfin[208]. Проснулся! Ну и соня вы, Гастингс! Ведь уже почти одиннадцать часов!
  Я охнул, схватившись за голову.
  – Какой страшный сон мне приснился! – сказал я. – Знаете, будто мы обнаружили труп Марты Добрэй в спальне мадам Рено, а вы будто сказали, что она убила мосье Рено.
  – Это не сон. Все это было на самом деле.
  – Но ведь мосье Рено убила Белла Дьювин!
  – О нет, Гастингс, она никого не убивала. Она так сказала, да, но только для того, чтобы спасти от гильотины Жака Рено, которого она любит.
  – Как?!
  – Вспомните, что говорил Жак Рено. Они одновременно появились на месте преступления, и каждый из них заподозрил другого. Помните, девушка в ужасе посмотрела на него и с криком бросилась прочь. Потом она узнает, что его обвиняют в преступлении. Она не может этого вынести и берет вину на себя, чтобы спасти его от верной смерти.
  Пуаро откинулся в кресле и знакомым жестом сложил вместе кончики пальцев.
  – Это дело не давало мне покоя, – задумчиво продолжал он. – Меня не покидало чувство, что перед нами хладнокровное, тонко продуманное преступление, совершенное убийцей, который использовал (весьма ловко!) план самого мосье Рено и тем самым сбил полицию со следа. Талантливый преступник (помните, что я недавно говорил вам по этому поводу), как правило, поступает в высшей степени просто.
  Я кивнул.
  – Ну вот, в соответствии с этой теорией, преступник должен был досконально знать все планы мосье Рено. А это сразу наводило на мысль о мадам Рено. Однако факты противоречили версии о ее виновности. Есть ли кто-то еще, кому могли быть известны планы мосье Рено? Да, есть. Марта Добрэй сама призналась, что подслушала разговор мосье Рено с бродягой. Если так, то она могла подслушать и другой разговор, тем более что мосье и мадам Рено столь опрометчиво обсуждали свои планы, сидя на скамейке подле сарая. Помните, вы и сами, сидя там, отлично слышали разговор Марты с Жаком.
  – Но зачем было Марте убивать мосье Рено, если только она действительно убила его? – возразил я.
  – Как зачем? А деньги? У Рено несколько миллионов, и после его смерти половина его огромного состояния (Марта и Жак были уверены в этом) должна перейти к сыну. Давайте посмотрим на сложившиеся обстоятельства глазами Марты Добрэй.
  Она подслушивает разговор мосье Рено с женой. До сих пор он худо-бедно служил источником дохода для матери и дочери, но теперь он намерен ускользнуть из их сетей. Сначала, возможно, она хотела только помешать ему улизнуть. Но потом ею овладела новая смелая мысль, которая ужаснула бы всякую другую девушку. Но ведь Марта – дочь Жанны Берольди! Она знает, что мосье Рено против их брака, что он непреклонен. Если Жак ослушается отца, он останется без гроша в кармане, что совсем не входит в планы мадемуазель Марты. И вообще, я сомневаюсь, была ли у Марты хоть капля чувства к Жаку. Она делала вид, что любит его, но на самом деле она холодна и расчетлива, как и ее мать. Подозреваю, кроме того, что она не была уверена, удастся ли ей удержать Жака. Ее красота ослепила, пленила его. Но если ее не будет рядом, – а она знала, что мосье Рено собирается надолго разлучить их, – он может охладеть к ней. Если же мосье Рено умрет и Жак унаследует половину его миллионов, свадьбу можно устроить не откладывая, тогда она сразу получит огромное богатство, а не жалкие несколько тысяч, которые удалось вытянуть из него. Она со своим незаурядным умом сразу поняла, как просто можно все сделать. Легко и просто. Рено продумал все обстоятельства своей мнимой смерти – ей остается только появиться в нужный момент и превратить фарс в жестокую реальность. И тут возникает второе обстоятельство, которое позволяет заподозрить Марту Добрэй. Нож! Жак Рено заказал три ножа. Один подарил матери, второй Белле Дьювин, а третий, скорее всего, Марте Добрэй.
  Итак, подводя итог, можно сказать, что против Марты Добрэй свидетельствуют четыре соображения:
  Первое – Марта Добрэй могла подслушать мосье Рено, когда он открыл свой план жене.
  Второе – Марте Добрэй смерть мосье Рено сулила прямые выгоды.
  Третье – Марта Добрэй – дочь печально известной мадам Берольди, которая, по моему мнению, и прямо и косвенно виновна в смерти своего мужа, хотя роковой удар и был нанесен рукой Жоржа Конно.
  Четвертое – Марта Добрэй – единственная, исключая самого Жака Рено, у которой наверняка мог находиться третий нож.
  Пуаро замолчал и откашлялся.
  – Конечно, когда я узнал о существовании Беллы Дьювин, я понял, что и она тоже могла бы убить мосье Рено. Однако эта версия не удовлетворяла меня, ибо, как уже говорил вам, профессионал, каковым я себя считаю, предпочитает встретить достойного соперника. Но, что делать, приходится считаться с фактами. Правда, маловероятно, чтобы Белла Дьювин разгуливала вокруг виллы с ножом в руках, но, несомненно, у нее могла возникнуть мысль отомстить Жаку. А когда она пришла и созналась в убийстве, казалось, все уже ясно. И все-таки… что-то меня беспокоило, mon ami, что-то было не так…
  И тогда я снова шаг за шагом пересмотрел все дело и пришел к тому же выводу, что и прежде. Если не Белла Дьювин, то только Марта Добрэй могла быть убийцей. Но у меня не было против нее ни одной улики!
  Тут вы как раз показали мне письмо мадемуазель Далси, и я понял, что надо делать. Первый нож украден Далси Дьювин и брошен в море, ибо она думала, что это нож ее сестры. А что, если это нож, который Жак подарил Марте Добрэй? Тогда нож Беллы Дьювин должен быть целехонек. Не посвящая вас в свои планы (не было времени на разговоры), я разыскал мадемуазель Далси, рассказал ей то, что счел необходимым, и попросил ее постараться найти нож среди вещей ее сестры. Представьте мою радость, когда она появилась здесь в качестве мисс Робинсон (как я и просил ее) с драгоценным подарком!
  А тем временем я принял меры, чтобы заставить мадемуазель Марту пойти в открытую. По моему настоянию мадам Рено отказалась от сына и объявила о своем намерении завтра же официально выразить свою волю, с тем чтобы лишить Жака даже самой незначительной доли наследства. Признаюсь, то был отчаянный шаг, но совершенно неизбежный, и мадам Рено готова была пойти на риск. Правда, к несчастью, она даже не упомянула о том, что спит теперь в другой комнате. Вероятно, она сочла само собой разумеющимся, что мне это известно. Все случилось так, как я предвидел. Марта Добрэй предприняла последний дерзкий ход, чтобы получить миллионы Рено, и… проиграла!
  – Чего я не в состоянии понять, – сказал я, – так это как она проникла в дом. Ведь мы ее не видели. Это просто немыслимо. Мы пошли к вилле «Женевьева», а она осталась дома. Как она могла опередить нас?
  – О, в том-то и дело, что ее уже не было на вилле «Маргерит», когда мы уходили оттуда. Пока мы говорили с ее матерью в холле, она выскользнула через черный ход. Тут она меня «обставила», как сказали бы американцы!
  – А как же тень на шторе? Мы же видели ее на пороге на виллу «Женевьева».
  – Eh bien, у мадам Добрэй как раз хватило времени, чтобы взбежать по лестнице и занять место Марты.
  – У мадам Добрэй?
  – Ну да. Одна из них молода, другая – почтенного возраста, одна златокудрая, другая – темноволосая, но силуэты на шторе совершенно одинаковы, потому что в профиль мать и дочь удивительно похожи. Даже я ничего не заподозрил, старый болван! Думал, что у нас полно времени, что она попытается проникнуть на виллу «Женевьева» позже. Да, в уме ей не откажешь, этой прелестной мадемуазель Марте!
  – Так она хотела убить мадам Рено?
  – Конечно. Тогда все состояние перешло бы к Жаку. По замыслу Марты, это должно было выглядеть как самоубийство, mon ami! На полу рядом с телом Марты Добрэй я нашел подушечку, пузырек с хлороформом и шприц, содержащий смертельную дозу морфия. Теперь вы поняли? Вначале хлороформ, потом, когда жертва потеряет сознание, укол иглы. К утру запах хлороформа выветрится, а шприц будет лежать так, точно он выпал из руки мадам Рено. Что сказал бы наш доблестный мосье Отэ? «Бедная женщина! Что я говорил вам? Слишком большая радость оказалась непосильной для нее! Разве я не говорил, что нисколько не удивлюсь, если у бедняжки помутится рассудок. Настоящая трагедия это дело Рено!»
  Однако, Гастингс, все пошло не так, как задумала мадемуазель Марта. Начать с того, что мадам Рено не спала, а ждала ее. Между ними начинается борьба. Но мадам Рено крайне слаба. У Марты Добрэй нет выбора. План с самоубийством провалился, но если Марта сможет своими цепкими руками задушить мадам Рено, бежать с помощью тонкой шелковой лестницы, пока мы пытаемся открыть дверь комнаты, и прежде нас вернуться на виллу «Маргерит», то будет трудно доказать ее вину. Однако она побеждена, и победитель не Эркюль Пуаро, а la petite acrobate[209] с ее железной хваткой.
  Я размышлял над тем, что рассказал мне Пуаро.
  – Когда вы впервые заподозрили Марту Добрэй, Пуаро? Когда она сказала, что слышала, как мосье Рено ссорился с бродягой?
  Пуаро улыбнулся.
  – Помните, мой друг, тот первый день, когда мы приехали в Мерлинвиль? И прелестную девушку, стоящую у калитки? Вы спросили, заметил ли я эту юную богиню, а я ответил, что заметил только девушку с тревожным взглядом. Такой она и представлялась мне все время с самого начала. Девушка с тревожным взглядом! О ком она беспокоилась? Не о Жаке Рено, ибо тогда она еще не знала, что он был в Мерлинвиле накануне вечером.
  – Кстати, – спохватился я, – как чувствует себя Жак Рено?
  – Гораздо лучше. Он все еще на вилле «Маргерит». А мадам Добрэй исчезла. Полиция разыскивает ее.
  – Как вы думаете, она была в сговоре с дочерью?
  – Этого мы никогда не узнаем. Мадам из тех, кто умеет хранить тайну. И вообще сомневаюсь, что полиция нападет на ее след.
  – А Жак Рено уже знает о?..
  – Нет еще.
  – Для него это будет страшным ударом.
  – Разумеется. И все же, знаете, Гастингс, сомневаюсь, что его сердце безраздельно принадлежит Марте Добрэй. До сих пор мы думали, что Белла Дьювин – лишь легкое увлечение, а по-настоящему Жак любит Марту Добрэй. А теперь я считаю, что все обстоит как раз наоборот. Марта Добрэй была необычайно хороша собой. Она поставила себе целью пленить Жака и преуспела в этом, но вспомните его странное поведение по отношению к его первой возлюбленной. Вспомните, ведь он готов был идти на гильотину, лишь бы не выдать ее. Есть у меня надежда, что когда он узнает правду, то содрогнется от ужаса, и чувство, которое он принимал за любовь, растает как дым.
  – А что Жиро?
  – А, этот… У него случился нервный припадок. Пришлось вернуться в Париж.
  И мы оба рассмеялись.
  Пуаро оказался настоящим пророком. Когда наконец доктор заверил нас, что Жак Рено достаточно окреп, Пуаро открыл ему страшную правду. Молодой человек был потрясен. Однако оправился он от этого удара скорее, чем можно было ожидать. Нежная забота мадам Рено помогла ему пережить эти трудные для него дни. Теперь мать и сын были неразлучны.
  Но Жаку предстояло еще одно открытие. Пуаро сообщил мадам Рено, что проник в ее тайну, и убедил ее не оставлять Жака в неведении относительно прошлого его отца.
  – Рано или поздно правда все равно выйдет наружу, мадам! Наберитесь мужества и расскажите ему все.
  С тяжелым сердцем мадам Рено согласилась, и Жак Рено узнал из ее уст о том, что отец, которого он так горячо любил, всю жизнь скрывался от правосудия.
  Пуаро предупредил вопрос, готовый сорваться с губ Жака Рено.
  – Не беспокойтесь, мосье Жак. Никто ничего не узнает. Насколько я понимаю, я не обязан посвящать полицию в мои открытия. Я ведь расследовал дело в интересах вашего отца, а не полиции. Возмездие в конце концов настигло его, и неважно теперь, кто он – мосье Рено или Жорж Конно.
  Разумеется, в деле Рено оставалось много загадок, которые ставили полицию в тупик, но Пуаро ухитрился так правдоподобно разъяснить их, что все сомнения понемногу рассеялись.
  Вскоре после того, как мы вернулись в Лондон, я заметил, что каминную доску в комнате Пуаро украшает превосходно выполненная фигурка английской гончей. В ответ на мой вопросительный взгляд Пуаро кивнул:
  – Mais, oui![210] Я получил свои пятьсот франков! Великолепный пес, правда? Я назвал его Жиро!
  Несколько дней спустя нас посетил Жак Рено. Лицо его выражало решимость.
  – Мосье Пуаро, я пришел проститься. Срочно отплываю в Южную Америку. Мой отец вложил в местную промышленность крупный капитал. Думаю начать новую жизнь.
  – Вы едете один, мосье Жак?
  – Со мною матушка и Стонор в качестве секретаря. Он любит колесить по свету.
  – И больше никто?
  Жак вспыхнул.
  – Вы говорите о?..
  – О девушке, которая столь преданно любит вас, что готова была отдать за вас жизнь.
  – Разве я смею просить ее? – пробормотал молодой человек. – После всего, что было, мог ли я прийти к ней и… Боже мой, ну что я ей скажу? Мне нет оправдания!
  – Les femmes[211]… У них на этот счет удивительный талант – они могут найти оправдание чему угодно.
  – Да, но… я вел себя как последний болван!
  – Мы все порой совершаем непроходимые глупости, – философски заметил Пуаро.
  Лицо Жака сделалось жестким.
  – Тут совсем другое. Я – сын своего отца. Разве кто-нибудь, узнав об этом, согласится связать со мною свою жизнь?
  – Да, вы – сын своего отца. Гастингс может подтвердить, что я верю в наследственность…
  – Ну вот, видите…
  – Нет, минутку. Я знаю одну женщину редкого мужества и выдержки, способную на великое чувство, готовую ради этого чувства пожертвовать собою…
  Жак поднял взгляд. Лицо его просветлело:
  – Моя матушка!
  – Да. И вы – ее сын. Поэтому идите к мадемуазель Белле. Скажите ей все. Ничего не таите. Увидите, что она вам ответит!
  Жак явно колебался.
  – Идите к ней, идите не как мальчик, а как мужчина. Да, над вами тяготеет проклятье прошлого, но удары судьбы вас не сломили, и вы с надеждой и верой вступаете в новую и, несомненно, прекрасную пору жизни. Просите мадемуазель Беллу разделить с вами эту жизнь. Вы любите друг друга, хотя, возможно, еще не осознаете этого. Вы подвергли свое чувство жестокому испытанию, и оно его выдержало. Ведь вы оба готовы были отдать жизнь друг за друга.
  А что же капитан Артур Гастингс, смиренный автор этих записок?
  Ходят слухи, что он вместе с семейством Рено обосновался на ранчо за океаном. Но чтобы достойно завершить это повествование, хочу вспомнить одно прекрасное утро в саду виллы «Женевьева».
  – Я не могу называть вас Белла, – сказал я, – ибо это имя вашей сестры. А Далси звучит как-то непривычно. Так что уж пусть будет Сандрильона. Помнится, она выходит замуж за принца. Я не принц, но…
  Она перебила меня:
  – А помните, что Сандрильона ему говорит? «Я не могу стать принцессой, ведь я Золушка, бедная служанка…»
  – Тут принц ее перебивает… – пустился я импровизировать. – Известно ли вам, что было дальше?
  – Хотелось бы знать!
  – «Черт побери», – говорит принц и целует Золушку!
  Я так вошел в роль принца, что немедленно последовал его примеру.
  
  
  Двойной грех
  Я зашел в квартиру моего друга Пуаро и обнаружил его в состоянии крайнего переутомления и острого раздражения. Причин для раздражения было более чем достаточно, поскольку любая богатая дама, забывшая где-то браслет или потерявшая котенка, не раздумывая, обращалась за помощью к великому Эркюлю Пуаро. В натуре моего славного друга странным образом сочетались спокойное фламандское трудолюбие и пылкое артистическое рвение. Благодаря преобладающему влиянию первого из этих врожденных свойств он расследовал множество малоинтересных для него дел.
  Он также мог удовольствоваться весьма скромным денежным или даже чисто духовным вознаграждением и взяться за расследование исключительно потому, что его заинтересовало предложенное дело. И в результате такой загруженности, как я уже сказал, он сильно переутомился. Он и сам признавал это, и мне не составило труда убедить его отправиться со мной в недельный отпуск на знаменитый курорт южного побережья в Эбермаут.
  Мы прекрасно провели там четыре дня, когда Пуаро вдруг подошел ко мне.
  – Mon ami, вы помните моего друга Джозефа Аэронса, импресарио?
  Немного подумав, я кивнул. Круг друзей Пуаро был очень широк и многообразен, и в него с равной легкостью попадали как мусорщики, так и герцоги.
  – Хорошо, Гастингс, Джозеф Аэронс сейчас находится в Чарлок-Бэй. У него там далеко не все благополучно, и есть одно дельце, которое, видимо, особенно тревожит его. Он просит меня заехать и повидаться с ним. Я думаю, mon ami, что я должен выполнить его просьбу. Джозеф Аэронс в прошлом не раз доказывал мне свою преданность, помогая в разных делах, и вообще он славный и надежный человек.
  – Ну конечно, если вы так считаете, – сказал я. – Я полагаю, Чарлок-Бэй тоже прекрасное местечко, и кстати, там мне еще не доводилось бывать.
  – Тогда мы соединим приятное с полезным, – сказал Пуаро. – Вы ведь не откажетесь узнать расписание поездов, правда?
  – Вероятно, нам придется сделать одну или две пересадки, – поморщившись, сказал я. – Вы же знаете, какие у нас железные дороги. Переезд с южного побережья Девона на северное может занять целый день.
  Однако, наведя справки, я выяснил, что мы сможем ограничиться только одной пересадкой и что расписание поездов составлено весьма удобно. Я поспешил в отель, чтобы сообщить эту новость Пуаро, но на обратном пути мне случайно бросилась в глаза реклама экскурсионного автобусного бюро:
  «Завтра. Однодневная экскурсия в Чарлок-Бэй. Отправление в 8.30 утра, маршрут проходит по самым живописным местам Девона».
  Разузнав некоторые подробности, я, вдохновленный новой идеей, вернулся в отель. К сожалению, мне трудно было убедить Пуаро воспользоваться этим автобусом.
  – Друг мой, откуда у вас эта любовь к экскурсионным автобусам? Разве вы не знаете, что поезда самый надежный вид транспорта? Шины у них не лопаются, моторы не ломаются. Вы не испытываете неудобства от чрезмерного изобилия свежего воздуха. Окна всегда можно закрыть и не бояться сквозняков.
  Я деликатно намекнул, что как раз изобилие свежего воздуха и кажется мне особенно привлекательным в поездке на открытом автобусе.
  – А если пойдет дождь? Ваш английский климат очень изменчив.
  – Но существует же складной верх или какие-то тенты. Кроме того, если пойдет сильный дождь, то экскурсия не состоится.
  – Ах! – воскликнул Пуаро. – Значит, нам остается уповать только на дождь.
  – Конечно, если вы так настроены и…
  – О, нет, нет, mon ami. Я вижу, что вы страстно мечтаете о таком путешествии. К счастью, я захватил с собой пальто и два теплых шарфа. – Он вздохнул. – Но будет ли у нас достаточно времени в Чарлок-Бэе?
  – Ну, я боюсь, нам придется переночевать там. Понимаете, маршрут проходит по Дартмутскому плато. Мы остановимся на ленч в Манкгемптоне. В Чарлок-Бэй нас доставят часам к четырем, и уже через час автобус отправляется обратно и вернется сюда в десять вечера.
  – Вот как! – сказал Пуаро. – Неужели есть люди, которые считают такую поездку удовольствием! Раз мы не поедем обратно, то нам, конечно, должны сделать скидку при покупке билета?
  – Мне кажется, это маловероятно.
  – Нужно проявить настойчивость.
  – Да ладно, Пуаро, не будьте мелочным.
  – Мой друг, это вовсе не мелочность, а разумный деловой подход. Если бы я был миллионером, то все равно предпочел бы платить только за то, что справедливо и разумно обосновано.
  Однако, как я и предвидел, попытки Пуаро получить скидку были обречены на неудачу. Служащий, который продавал билеты в экскурсионном бюро, был невозмутим и непреклонен. Он настаивал на том, что мы должны вернуться. И даже намекнул, что если мы хотим сойти с маршрута в Чарлок-Бэе, то должны внести дополнительную плату за такую привилегию.
  Потерпевший неудачу Пуаро заплатил требуемую сумму и вышел из офиса.
  – Ох уж эти англичане, они никогда не отличаются благоразумием в денежных вопросах, – недовольно проворчал он. – Вы заметили молодого человека, Гастингс, который оплатил полную стоимость билета, упомянув при этом, что собирается сойти с автобуса в Манкгемптоне?
  – Кажется, не заметил. На самом деле…
  – На самом деле вы во все глаза смотрели на очаровательную юную леди, которая взяла билет на место под номером пять, и мы в итоге будем ее соседями. Ах! Да, мой друг, я все понял. Именно из-за нее, когда я попытался заказать билеты на самые удобные и надежные места тринадцатое и четырнадцатое, которые находятся в середине салона, вы резко прервали меня, заявив, что лучше всего нам подойдут места третье и четвертое.
  – Право же, Пуаро… – вспыхнув, сказал я.
  – Золотисто-каштановые локоны… вечно эти золотисто-каштановые локоны!
  – Во всяком случае, она была более достойна внимания, чем какой-то там странный молодой парень.
  – Все зависит от точки зрения. Меня, например, больше заинтересовал тот молодой человек.
  Я быстро взглянул на Пуаро, удивленный его довольно многозначительным тоном.
  – Чем это? Что вы имеете в виду?
  – О, не стоит так волноваться. Допустим, я скажу, что он привлек мое внимание тем, что его попытки отрастить усы оказались весьма плачевными. – Пуаро любовно пригладил свои великолепные усы. – Выращивание усов, – проворковал он, – это целое искусство! Я сочувствую всем, кто пытается освоить его.
  Всегда трудно понять, когда Пуаро говорит серьезно, а когда просто развлекается. Я не стал продолжать этот разговор, поняв, что молчание в данном случае будет для меня наилучшим выходом.
  Следующее утро было ярким и солнечным. День обещал быть просто великолепным! Пуаро, однако, решил не рисковать. Помимо теплого костюма, он надел еще шерстяной жилет, пальто, два шарфа и плащ. И кроме того, захватил с собой пачку антигриппина, не преминув проглотить перед выходом две таблетки.
  Наш багаж состоял из пары небольших плоских чемоданов. У миловидной девушки, замеченной нами вчера, также имелся маленький чемодан, как, впрочем, и у молодого человека, который, как я и подозревал, и был объектом сочувствия Пуаро. У остальных экскурсантов вообще не было багажа. Водитель убрал в багажное отделение наши чемоданы, и мы заняли свои места в автобусе.
  Пуаро весьма злонамеренно, как мне думается, предложил мне занять крайнее место у окна, поскольку мне «вечно не хватает свежего воздуха», а сам занял среднее место рядом с нашей очаровательной соседкой. Вскоре, однако, он исправил ситуацию. Мужчина, занимавший следующее, шестое место, оказался крикливым парнем, склонным к игривым и неуместным шуточкам, и Пуаро тихо спросил девушку, не желает ли она поменяться с ним местами. Она с благодарностью приняла его предложение, а в результате этой перемены она вступила с нами в разговор, и вскоре мы все втроем уже мило и непринужденно беседовали.
  Она, очевидно, была совсем юной – ей никак не могло быть больше девятнадцати – и наивной, как ребенок. Вскоре она поведала нам о причине ее поездки. Судя по всему, она выполняла поручение своей тетушки, которая была владелицей замечательного антикварного магазинчика в Эбермауте.
  Ее тетушка после смерти своего отца жила в очень стесненных обстоятельствах и решила использовать свой небольшой капитал и большую домашнюю коллекцию, доставшуюся ей в наследство, чтобы начать свое дело. Дела у нее шли в высшей степени успешно, и вскоре ее магазин стал очень популярным. Наша новая знакомая, Мэри Дюрран, переехала к тетушке, чтобы освоить новое ремесло, и ей очень понравилось такое занятие, которое было гораздо предпочтительнее работы гувернанткой или компаньонкой в чужом доме.
  Пуаро, с интересом выслушав ее, одобрительно покачал головой.
  – Я уверен, мадемуазель, что вам будет сопутствовать удача, – галантно заметил он. – Но позвольте мне дать вам маленький совет. Не будьте слишком доверчивы, мадемуазель. В мире много мошенников и проходимцев, они могут оказаться даже в нашем автобусе. Осторожность никогда не помешает.
  Она смотрела на него приоткрыв рот, и Пуаро кивнул со знанием дела.
  – Поверьте мне, я не преувеличиваю. Кто знает? Даже я с моими мудрыми советами мог бы оказаться жестоким и коварным преступником.
  Глядя на удивленное личико нашей спутницы, он еще более озорно подмигнул ей.
  Мы остановились на ленч в Манкгемптоне, и, перекинувшись парой слов с официантом, Пуаро сумел организовать для нашей троицы отдельный столик возле окна. В большом внутреннем дворе скопилось порядка двадцати экскурсионных автобусов. Они съезжались сюда со всех концов страны. Гостиничная столовая была полна народа, и шум был весьма значительный.
  – Праздничное настроение здесь бьет просто через край, – сказал я, неодобрительно поглядывая вокруг.
  Мэри Дюрран согласилась:
  – Да, летом атмосфера в Эбермауте теперь совсем испортилась. Моя тетушка говорит, что прежде он был совершенно другим. Сейчас там столько приезжих, что с трудом можно прогуляться по улицам.
  – Зато это хорошо для бизнеса, мадемуазель.
  – Для нашего – не особенно. У нас продаются только редкие и ценные вещи. Мы не занимаемся дешевыми старинными безделушками. Клиенты моей тетушки живут в самых разных концах Англии. Если им хочется приобрести стол или стулья определенного стиля или старинный фарфор, они пишут ей, и рано или поздно она достает для них эти вещи. Именно так произошло и в данном случае.
  Мы заинтересованно смотрели на нее, и она продолжила объяснение. Некий американский джентльмен, мистер Д. Бэйкер Вуд, известен как знаток и коллекционер миниатюр. Недавно на антикварном рынке появился очень интересный набор миниатюр, и мисс Элизабет Пенн – тетушка Мэри – приобрела их. Она послала мистеру Буду описание миниатюр, указав их стоимость. Вскоре он сообщил, что готов на эту сделку, если миниатюры действительно подлинные, и просил, чтобы кто-то приехал на встречу с ним в Чарлок-Бэй. Поэтому мисс Дюрран и послали туда в качестве представителя фирмы.
  – Конечно, это очаровательные вещицы, – сказала она. – Но я не могу представить, чтобы кто-то согласился заплатить за них такие большие деньги. Пять сотен фунтов! Подумать страшно! Их авторство приписывают Косуэю. Если только я правильно запомнила. Я уже окончательно запуталась во всех этих вещах.
  Пуаро улыбнулся:
  – Вам пока еще не хватает опыта, не правда ли, мадемуазель?
  – У меня нет надлежащего образования, – с сожалением сказала Мэри. – Наше воспитание не предполагало знание антиквариата. Этому надо много учиться.
  Она вздохнула. Затем вдруг я увидел, что ее глаза удивленно расширились. Она сидела лицом к окну, и ее взгляд сейчас был направлен за окно во внутренний двор гостиницы. Поспешно пробормотав что-то, она встала из-за стола и почти выбежала из столовой. Она вернулась через пару минут, запыхавшаяся и смущенная.
  – О, извините, что я так неожиданно сорвалась с места. Но мне показалось, что один мужчина забирает мой чемоданчик из нашего автобуса. Я подбежала к нему, но оказалось, что он взял свой собственный багаж. Со мной частенько такое случается. Я чувствую себя такой глупой. Все выглядело так, будто я обвинила его в краже.
  Она рассмеялась при этой мысли. Пуаро, однако, даже не улыбнулся.
  – Кто был этот мужчина, мадемуазель? Опишите его мне.
  – Он был в коричневом костюме. Тощий и долговязый юноша с какими-то странными усиками.
  – Ага, – сказал Пуаро. – Наш вчерашний знакомый, Гастингс. Вы знаете этого молодого человека, мадемуазель? Вы встречали его прежде?
  – Нет, никогда. Но почему вы спрашиваете?
  – Неважно. Это довольно любопытно… только и всего.
  Он вновь погрузился в молчание и не принимал участия в дальнейшем разговоре до тех пор, пока мисс Дюрран не сказала нечто такое, что привлекло его внимание.
  – Позвольте, мадемуазель, как вы сказали?
  – Я сказала, что на обратном пути мне надо опасаться злодеев, о которых вы говорили. Насколько мне известно, мистер Вуд обычно расплачивается наличными. Если у меня с собой будет пятьсот фунтов в банкнотах, то я могу привлечь внимание каких-нибудь злодеев.
  Она рассмеялась, но Пуаро не поддержал ее. Вместо этого он спросил, в каком отеле она предполагает остановиться в Чарлок-Бэе.
  – В отеле «Анкор». Он маленький и недорогой, но вполне приличный.
  – Надо же! – сказал Пуаро. – Отель «Анкор». Именно там, Гастингс, вы, по-моему, и собирались остановиться. Какое удивительное совпадение! – Он подмигнул мне.
  – А вы долго пробудете в Чарлок-Бэе? – спросила Мэри.
  – Только одну ночь. Я еду туда по делу. Я уверен, мадемуазель, что вы не сможете угадать, какова моя профессия.
  Я видел, что Мэри мысленно перебрала несколько возможностей и отвергла их, вероятно, из чувства осторожности. Наконец она осмелилась предположить, что Пуаро работает фокусником. Его крайне позабавило такое предположение, и он с готовностью ухватился за него.
  – Ах! Какая замечательная идея! Вы полагаете, что я вытаскиваю кроликов из шляпы? Нет, мадемуазель. Моя профессия скорее связана с разгадыванием фокусов. Ведь фокусник заставляет вещи исчезать. А я, напротив, выясняю, куда подевались исчезнувшие вещи. – Он с таинственным видом склонился вперед, чтобы придать весомость своим словам. – Это тайна, мадемуазель, но я скажу вам по секрету, что я – частный детектив!
  Пуаро откинулся на спинку стула, удовлетворенный произведенным эффектом. Мэри Дюрран, точно завороженная, взирала на него. Но все дальнейшие разговоры были прерваны многоголосьем взревевших во дворе клаксонов, объявлявших всем пассажирам, что дорожные монстры готовы продолжить путь.
  Мы вдвоем с Пуаро вышли на улицу. Я заметил, что благодаря нашей очаровательной собеседнице завтрак прошел просто прекрасно. Пуаро согласился со мной.
  – Не спорю, она очаровательна. Но также и довольно глупа, вы не находите?
  – Глупа?
  – В этом нет ничего обидного. Девушка может быть рыжеволосой красавицей, но при этом оставаться глупой. Ее откровенность и доверчивость к двум незнакомым мужчинам являются просто верхом глупости.
  – Ну, возможно, она поняла, что мы вполне приличные люди.
  – Мой друг, ваше замечание по меньшей мере неразумно. Любой, кто знает свое – скажем так – ремесло, естественно, постарается произвести «приличное» впечатление. Помните, как она легкомысленно упомянула, что ей придется быть поосторожней, когда она получит пятьсот фунтов? Но ведь она уже имеет эти пятьсот фунтов.
  – В виде миниатюр.
  – Вот именно. В виде миниатюр. Между этими категориями товаров невелика разница, mon ami.
  – Но об этом не знает никто, кроме нас с вами.
  – И официанта, и людей за соседним столиком. И, вне всякого сомнения, еще группы людей в Эбермауте! Мадемуазель Дюрран, разумеется, очаровательна, но будь я на месте Элизабет Пенн, то первым делом я научил бы мою новую помощницу здравомыслию. – Он помолчал и затем добавил другим тоном: – Знаете, мой друг, пока мы все здесь спокойно завтракали, на редкость просто было бы изъять любой чемодан из этих экскурсионных автобусов.
  – Да бросьте вы, Пуаро, кто-то наверняка заметил бы такую попытку.
  – А что, можно было бы заметить, как кто-то забрал свой багаж? Это можно было сделать в открытой и непринужденной манере, и никто бы даже не стал вмешиваться.
  – Вы считаете… Пуаро, неужели вы намекаете… Но ведь тот парень в коричневом костюме… он ведь забрал свой собственный чемодан!
  Пуаро нахмурился:
  – Возможно, и так. И в то же время, Гастингс, довольно странно, почему он не забрал свой чемодан сразу, как только автобус прибыл на стоянку. Как вы могли заметить, его не было с нами за ленчем.
  – Если бы мисс Дюрран не сидела напротив окна, то она могла бы не заметить его, – задумчиво сказал я.
  – И поскольку чемодан оказался его, то это вообще не имело значения, – сказал Пуаро. – Ладно, давайте забудем об этом инциденте, mon ami.
  Тем не менее, когда мы заняли наши места в автобусе и тронулись в путь, Пуаро вновь воспользовался случаем, чтобы дать Мэри Дюрран очередные наставления об опасностях чрезмерной откровенности, которые она достаточно кротко выслушала, но, очевидно, восприняла их скорее как шутку.
  Мы прибыли в Чарлок-Бэй в четыре часа, и нам еще повезло, что удалось снять хороший номер в отеле «Анкор» – очаровательной старомодной гостинице.
  Пуаро сразу же распаковал предметы первой необходимости и начал приводить в порядок свои усы, готовясь нанести визит Джозефу Аэронсу, когда послышался стук в дверь. Я сказал: «Войдите», – и, к моему крайнему удивлению, на пороге появилась Мэри Дюрран со смертельно побледневшим лицом и полными слез глазами.
  – Я прошу прощения… но… но случилось самое ужасное. А вы ведь говорили, что вы детектив? – обратилась она к Пуаро.
  – Что же случилось, мадемуазель?
  – Я открыла мой чемодан. Миниатюры лежали в футляре из крокодиловой кожи… закрытом на ключ, разумеется. А теперь… смотрите!
  Она протянула нам небольшой квадратный футляр, отделанный крокодиловой кожей. Крышка висела свободно. Футляр был сломан; для этого понадобилась бы немалая сила. Следы взлома были вполне очевидны. Пуаро осмотрел его и кивнул.
  – А миниатюры? – спросил он, хотя мы оба отлично знали, каков будет ответ.
  – Исчезли. Их украли. Ох, что же мне теперь делать?
  – Не волнуйтесь, – сказал я. – Мой друг – Эркюль Пуаро. Вы, должно быть, слышали о нем. Если уж кто-то и может вернуть их вам, так именно он.
  – Месье Пуаро. Тот самый знаменитый месье Пуаро!
  Пуаро обладал достаточной долей тщеславия, чтобы порадоваться явному и глубокому уважению, прозвучавшему в ее голосе.
  – Да, дитя мое, – сказал он, – это я собственной персоной. Вы можете поручить мне разгадать ваше маленькое дело. Я сделаю все возможное. Но я боюсь… очень боюсь… что уже слишком поздно. Скажите мне, был ли также взломан и замок вашего чемодана?
  Она отрицательно покачала головой.
  – Позвольте, я сам осмотрю его.
  Мы прошли в ее номер, и Пуаро тщательно осмотрел чемодан. Очевидно было, что его открыли ключом.
  – Это было несложно. У чемоданных замков не так уж много вариантов. Eh bien, мы должны позвонить в полицию, а также должны как можно скорее связаться с мистером Бэйкером Вудом.
  Я отправился вместе с ним и спросил, что он имел в виду, сказав, что, возможно, уже слишком поздно.
  – Mon cher, я сказал сегодня, что могу разгадывать фокусы… могу обнаруживать исчезнувшие вещи… Но предположим, кто-то уже опередил меня. Вы не понимаете? Подождите минутку.
  Он исчез в телефонной будке. Минут через пять вышел оттуда с мрачным видом.
  – Случилось то, чего я боялся. Полчаса назад мистера Вуда навестила одна дама. Она сказала, что приехала по поручению Элизабет Пенн. Он был в восторге от этих миниатюр и тотчас заплатил требуемую сумму.
  – Полчаса назад… еще до того, как мы приехали сюда.
  Пуаро улыбнулся несколько загадочно:
  – Автобусы, конечно, имеют хорошую скорость, но, к примеру, легковой автомобиль из Манкгемптона мог бы прибыть сюда по меньшей мере на целый час раньше нас.
  – И что же нам теперь делать?
  – Мой добрый Гастингс, вас всегда интересует практическая сторона. Мы известим полицию и сделаем все, что сможем, для мисс Дюрран, и… да, я решительно считаю, что нам следует поговорить с мистером Д. Бэйкером Вудом.
  – Ей явно достанется от ее тетушки, – заметил Пуаро, когда мы подходили к отелю «Сисайд», где остановился мистер Вуд, – что будет вполне справедливо. Разве не глупо отправиться завтракать, оставив в чемодане вещи, оцененные в пятьсот фунтов?! И в то же время, mon ami, в этом дельце есть еще парочка странных обстоятельств. Например, зачем было взламывать этот футлярчик?
  – Чтобы вынуть миниатюры.
  – Но разве это не глупо? Скажем, наш вор решил пошуровать во время ленча в багажном отделении под предлогом того, что ему понадобилось забрать свои вещи. Разумеется, ему было бы проще открыть чемодан мисс Дюрран и изъять портфель, не открывая его.
  – Он хотел убедиться, что миниатюры на месте.
  Пуаро с сомнением взглянул на меня, но так как мы подошли к номеру мистера Вуда, то у нас больше не было времени на обсуждение.
  Мистер Бэйкер Вуд сразу вызвал у меня неприязненные чувства.
  Это был крупный развязный мужчина, слишком шикарно и безвкусно одетый, на пальце у него сверкал перстень с огромным бриллиантом. Он показался мне просто задиристым крикуном.
  Разумеется, он не заподозрил ничего дурного. С чего бы? Та женщина, как и было условлено, сказала, что принесла миниатюры. Исключительно качественные коллекционные образцы к тому же! Переписал ли он номера банкнот? Нет, конечно. И вообще, кто вы такой, мистер Пуаро, чтобы задавать все эти вопросы?
  – Я не спрошу вас больше ни о чем, кроме одной вещи. Опишите мне приходившую к вам женщину. Она была молода и красива?
  – Нет, сэр, вовсе нет. Несомненно, нет. Высокая седая женщина средних лет, с угреватым лицом и пробивающимися усиками. Чаровница? Ни в коем случае!
  – Пуаро, – воскликнул я, когда мы вышли в коридор. – Усики. Вы слышали?
  – У меня пока хороший слух, благодарю вас, Гастингс!
  – Но какой же он неприятный человек.
  – Да, его манеры оставляют желать лучшего.
  – Итак, мы сможем поймать этого вора, – заметил я. – Мы сможем узнать его.
  – Гастингс, вы наивны и простодушны, как дитя. Разве вы не знаете, что есть такая вещь, как алиби?
  – Вы считаете, что он обеспечил себе алиби?
  Ответ Пуаро был неожиданным:
  – Я искренне надеюсь на это.
  – Ваша проблема в том, – сказал я, – что вы любите все усложнять.
  – Совершенно верно, mon ami. Я не люблю, как это у вас говорится, подсадных уток!
  Пророчество Пуаро полностью подтвердилось. Наш попутчик в коричневом костюме оказался мистером Нортоном Кейном. В Манкгемптоне он сразу отправился в отель «Георг» и провел там весь день. Единственным свидетельством против него было заявление мисс Дюрран о том, что она во время нашего ленча видела, как он забирал свой багаж из автобуса.
  – Что само по себе вовсе не является подозрительным действием, – с задумчивым видом заметил Пуаро.
  После этого он вдруг замолчал и отказался от дальнейших обсуждений этого дела, сказав, что когда я давлю на него, то он думает в основном об усах, и что я поступил бы благоразумно, самостоятельно поразмыслив об этом деле.
  Я выяснил, однако, что он попросил Джозефа Аэронса, с которым провел вечер, как можно подробнее рассказать ему о мистере Бэйкере Вуде. Учитывая, что оба эти мужчины остановились в одном отеле, был шанс собрать хоть какие-то обрывки сведений. Но что бы там Пуаро ни выяснил, он хранил все при себе.
  Мэри Дюрран после многочисленных разговоров с полицией вернулась в Эбермаут первым утренним поездом. Мы позавтракали вместе с Джозефом Аэронсом, и после этого Пуаро объявил мне, что он разрешил, к общему удовольствию, проблемы своего приятеля импресарио и что мы можем возвращаться в Эбермаут, как только пожелаем.
  – Но только не автобусом, mon ami. На сей раз мы поедем поездом.
  – Вы опасаетесь дорожных издержек или встречи с очередной несчастной девицей?
  – Оба этих дела, Гастингс, могут случиться со мной и в поезде. Нет, я спешу вернуться в Эбермаут, поскольку хочу продолжить расследование нашего дела.
  – Нашего дела?
  – Ну, разумеется, мой друг. Мадемуазель Дюрран просила меня помочь ей. Если ее дело и передано в руки полиции, то из этого еще не следует, что я могу спокойно умыть руки. Я приехал сюда, чтобы оказать небольшую услугу моему старому приятелю, но никто никогда не сможет сказать, что Эркюль Пуаро бросил в беде незнакомого человека! – высокопарно закончил он, выпятив грудь.
  – Я думаю, ваш интерес возник еще раньше, – проницательно заметил я, – в экскурсионном бюро, когда вы впервые увидели того юношу с усиками. Хотя я не могу понять, почему вы обратили на него внимание.
  – Неужели, Гастингс? А могли бы. Ну что ж, пусть это останется моим маленьким секретом.
  Прежде чем покинуть Чарлок-Бэй, мы коротко переговорили с инспектором полиции, которому поручили вести это дело. Он уже разговаривал с мистером Нортоном Кейном и сказал Пуаро по секрету, что манеры этого юноши не произвели на него благоприятного впечатления. Он вел себя очень нервно, сначала говорил одно, потом отказывался от сказанного.
  – Но как именно провернули эту аферу, я не знаю, – признался инспектор. – Он мог передать эти вещицы своему сообщнику, который сразу же отправился сюда на машине. Правда, это всего лишь вариант. Мы должны найти и автомобиль и сообщника и потом еще припереть их к стенке.
  Пуаро задумчиво кивнул.
  – Вы полагаете, что именно так все и произошло? – поинтересовался я, когда мы сели в поезд.
  – Нет, мой друг, дело обстояло совсем иначе. Оно было задумано поумнее.
  – Может, поделитесь своими соображениями?
  – Еще не время. Вы же знаете мою слабость… я люблю хранить мои маленькие секреты до самого конца.
  – А скоро ли конец?
  – Теперь уже скоро.
  Мы прибыли в Эбермаут вечером, в начале седьмого, и Пуаро сразу отправился в магазинчик «Элизабет Пенн». Это заведение было уже закрыто, но Пуаро решительно позвонил в колокольчик, и вскоре сама Мэри открыла нам дверь и выразила удивление и радость при виде нас.
  – Пожалуйста, проходите и познакомьтесь с моей тетушкой, – сказала она.
  Она провела нас в заднюю комнату. Навстречу вышла пожилая дама; у нее были серебристо-седые волосы, нежно-розовый румянец и голубые глаза, и она очень походила на миниатюру. Ее довольно сутулую спину покрывала шаль из бесценных старинных кружев.
  – Неужели это знаменитый месье Пуаро? – спросила она тихим мелодичным голосом. – Мэри рассказала мне о вашем знакомстве. Вы действительно хотите помочь нам в этом деле? Что вы нам можете посоветовать?
  Пуаро внимательно посмотрел на нее и затем поклонился.
  – Мадам Пенн, эффект просто потрясающий. Но вам нужно действительно отрастить усы.
  Мисс Пенн охнула и отступила назад.
  – Вчера ваш магазин был закрыт, не так ли?
  – Утром я была здесь. А потом у меня разболелась голова, и я пошла прямо домой.
  – Не домой, мадам. Поскольку вашу головную боль вы пытались вылечить переменой воздуха, разве не так? Воздух в Чарлок-Бэе очень свежий и бодрящий, не так ли?
  Он направился к дверям. Помедлив на пороге, он сказал через плечо:
  – Вы же понимаете, что я все знаю. Вашу маленькую… комедию… пора прекратить.
  Его тон был угрожающим. Ее лицо стало мертвенно-бледным, она молча кивнула. Пуаро повернулся к девушке.
  – Мадемуазель, – мягко сказал он, – вы молоды и очаровательны. Но участие в такого рода делишках может привести к тому, что ваша красота и молодость пройдут за тюремными стенами… И я, Эркюль Пуаро, скажу вам, что это будет факт, достойный сожаления.
  Затем он вышел на улицу, и я, совершенно сбитый с толку, последовал за ним.
  – С самого начала, mon ami, я был заинтригован. Когда тот юноша заказал билет только до Манкгемптона, я увидел, что внимание этой девушки вдруг сосредоточилось на нем. Но почему? Он не принадлежал к тому типу мужчин, на который женщины обращают внимание. Когда мы отправились на экскурсию, я уже чувствовал: что-то должно случиться. Кто видел, что этот юноша пытался взять багаж? Мадемуазель и только мадемуазель, и вспомните, что она сама выбрала место напротив окна… такой выбор обычно несвойствен женщине.
  – И вот она приходит к нам с рассказом об ограблении… футляр взломан, что, как я уже говорил вам, было крайне неразумно.
  – И что же мы имеем в итоге? Мистер Бэйкер Вуд платит хорошие деньги за украденные вещи. Эти миниатюры должны вернуться к мисс Пенн. Она снова продаст их и выручит уже не пятьсот, а тысячу фунтов. Я навел справки и выяснил, что торговля у нее идет довольно вяло… магазинчик ее на грани банкротства. И я сказал себе… должно быть, тетушка и племянница сговорились…
  – То есть вы даже и не подозревали Нортона Кейна?
  – Mon ami! С его-то усиками? Преступник должен быть либо чисто выбрит, либо иметь отличные усы, которые можно при желании удалить. Но зато это была отличная возможность для хитроумной мисс Пенн… застенчивой и усохшей пожилой дамы с легким румянцем – такой мы видели ее. Но если она распрямится, наденет мужские ботинки, изменит свое лицо несколькими непривлекательными прыщами и – венчающее прикосновение – добавит несколько редких волосков на верхнюю губу… Что тогда? Мужеподобная женщина – скажет мистер Вуд, и переодетый мужчина – сказали бы мы.
  – Неужели она и правда была вчера в Чарлоке?
  – Безусловно. Возможно, вы помните, как говорили мне, что поезд отправляется отсюда в одиннадцать и прибывает в Чарлок-Бэй около двух часов дня. А обратный поезд, кстати, идет еще быстрее – тот, на котором мы приехали. Он отправляется из Чарлока в пять минут пятого и прибывает сюда в шесть пятьдесят. Естественно, в том футляре вообще не было миниатюр. Пустой, он был мастерски взломан. Мадемуазель Мэри нужно было только найти парочку простаков, которые благосклонно отнесутся к очаровательной красавице, попавшей в бедственное положение. Но один из этих простаков оказался совсем не прост… он оказался Эркюлем Пуаро!
  Едва ли я мог согласиться с подобным умозаключением. Я поспешно сказал:
  – Значит, когда вы говорили, что собираетесь помочь в беде постороннему человеку, вы умышленно обманывали меня. Да-да, именно так вы и поступили.
  – Я даже не думал обманывать вас, Гастингс. Я лишь позволил вам обмануться. Я говорил о мистере Бэйкере Вуде, который оказался в чужой стране. – Его лицо помрачнело. – Ах! Когда я думаю о вашем дорожном мошенничестве, о несправедливо завышенной цене… об одинаковой плате за билет только до Чарлока и туда, и обратно… мне чертовски хочется защитить этого туриста! Пусть манеры мистера Вуда малоприятны, пусть он, как вы бы сказали, не вызывает симпатии. Но он – турист! А мы, туристы, Гастингс, должны помогать друг другу. Вот я, например, всегда поддержу туристов!
  
  
  Приключение рождественского пудинга
  
  Предисловие автора
  Этой книге с таким аппетитным рождественским названием я могла бы дать еще подзаголовок. «Обед по заказу шеф-повара». А шеф-поваром буду я сама!
  В качестве основных блюд я предлагаю «Приключения рождественского пудинга» и «Тайну испанского сундука»; в качестве entrees[212] — «Неудачник» и «Сон». Для десерта же вполне подойдет рассказ «Потерянный ключ».
  «Тайна испанского сундука» — это бесспорно триумф Эркюля Пуаро. Он полагает, что это одно из хитроумнейших его расследований, не менее достойно он проявил себя и в рассказе «Неудачник».
  Самому же шеф-повару более всего пришелся по вкусу опус «Приключения рождественского пудинга». Эта история позволила мне предаться упоительным воспоминаниям о рождественских праздниках моего детства.
  После смерти отца мы с мамой всегда ездили на Рождество в гости к родным моего зятя[213]. Их имение находится на севере Англии. Для детей рождественские праздники в «Обни-Холл» были поистине волшебной сказкой. Там бывало все, что полагается для традиционного Рождества. В саду — самый настоящий водопад и ручей, ради которого был прорыт тоннель под подъездной аллеей. А разных вкусностей там бывало столько, что даже Гаргантюа[214] вряд ли мог их одолеть.
  Я была очень худенькой и болезненной на вид девочкой, но на самом деле здоровье у меня было превосходное, равно как и аппетит! В доме было несколько мальчишек, так мы с ними устраивали турнир: кто кого «переест» на праздничном обеде. К супу из устриц и к палтусу мы почти не притрагивались, зато накидывались на отварную и жареную индейку и на говяжий филей, каждый уминая по две порции. А потом подавали рождественский пудинг с изюмом, и сладкие пирожки[215], и бисквит со взбитыми сливками, и уйму прочих лакомств. Это притом, что мы весь день постоянно жевали шоколад. И представьте, чувствовали себя превосходно, ни у кого никогда не болел живот.
  Как это замечательно — когда тебе всего одиннадцать лет и ты готов съесть сколько угодно сладостей!
  Какой это был восхитительный денек, начиная с утреннего исследования чулочка с подарками у твоего изголовья, затем — торжественный поход в церковь и пение рождественских псалмов, после — рождественский обед и обмен подарками и, наконец, долгожданный ритуал зажигания елочных огней.
  Я бесконечно признательна добрейшей хозяйке дома, благодаря самоотверженным хлопотам которой я до сих пор, несмотря на свои почтенные лета, вспоминаю эти чудесные праздники.
  Позвольте же посвятить эту книгу поместью «Обни-Холл» и его славным гостеприимным обитателям.
  Счастливого Рождества всем моим читателям.
  
  Приключение рождественского пудинга
  
  1
  — Крайне сожалею, но… — начал Эркюль Пуаро.
  Его перебили. Перебили не то чтобы грубо или нетерпеливо, а очень даже вежливо и изящно, будто и не перебивая вовсе, а только пытаясь уберечь от непоправимой ошибки.
  — Пожалуйста, не отказывайте нам так вот сразу, мосье Пуаро. Это вопрос государственной важности. Ваше сотрудничество будет по достоинству оценено в самых высоких кругах.
  — Вы слишком добры, — замахал руками Пуаро, — но я никак не могу согласиться на ваше предложение. В это время года…
  И вновь его перебили.
  — Рождество! — внушительно произнес мистер Джесмонд. — Самое настоящее Рождество в английской глубинке.
  Пуаро вздрогнул. Мысль об английской глубинке в такое время года была ему совсем не по душе.
  — Старая Англия, традиции, Рождество! — расписывал мистер Джесмонд.
  — Но я-то не англичанин! — возразил Эркюль Пуаро. — На моей родине Рождество — развлечение для детей. Вот Новый год — это да, это мы празднуем.
  — О! — воскликнул мистер Джесмонд. — Рождество в Англии — это нечто грандиозное, и уверяю вас, в Кинге Лэйси вы убедитесь в этом как нигде еще. Такой очаровательный старинный особняк… Поверите ли, один из его флигелей — постройка четырнадцатого века!
  Пуаро поежился. Одна мысль об английских средневековых замках внушала ему ужас. Он еще не забыл тех страданий, которые ему пришлось испытать, живя в подобных особняках. Пуаро обвел взглядом свою уютную современную комнатку с батареями центрального отопления и последними техническими ухищрениями, исключающими малейший сквозняк, и несколько успокоился.
  — Зимой, — твердо сказал он, — я не покидаю Лондона.
  — Мне кажется, мосье Пуаро, вы не совсем понимаете, насколько серьезно наше положение.
  Мистер Джесмонд взглянул на своего спутника и снова повернулся к Пуаро.
  Спутник его до сих пор не сказал ничего, кроме вежливого и ни к чему не обязывающего «как поживаете?». Теперь он сидел, разглядывая свои начищенные ботинки, и его кофейного цвета лицо выражало крайнюю степень уныния. Это был молодой человек никак не старше двадцати трех лет и, без всякого сомнения, абсолютно несчастный.
  — Да-да, — сказал Эркюль Пуаро. — Разумеется, положение серьезное. Я понимаю. Мои симпатии всецело на стороне его светлости…
  — Положение крайне деликатное, — снова вмешался мистер Джесмонд.
  Пуаро перевел свой взгляд с молодого человека на его старшего спутника. Если бы кто захотел означить мистера Джесмонда одним словом, он бы выбрал «благоразумие».
  С головы до ног мистер Джесмонд являл собой одно сплошное благоразумие: костюм неброский, но отлично скроенный, голос приятный, хорошо поставленный и редко когда выходящий за рамки успокаивающего речитатива[216], волосы светло-каштановые и чуть поредевшие на висках, а лицо бледное и серьезное. Эркюль Пуаро общался с подобными мистерами Джесмондами и раньше, и не с одним даже, а, как минимум, с дюжиной, и каждый из них рано или поздно произносил эту фразу «положение крайне деликатное».
  — Полиция, — сказал Эркюль Пуаро, — способна проявлять значительную деликатность.
  Мистер Джесмонд решительно покачал головой.
  — Только не полиция, — сказал он. — Чтобы вернуть… э.., то, что нужно вернуть, ей почти неизбежно придется передать дело в суд, а мы так мало знаем… Да в общем-то и не знаем даже, мосье Пуаро, а только предполагаем.
  — Как я вас понимаю! — посочувствовал Эркюль Пуаро.
  Однако напрасно он рассчитывал, что посетители удовлетворятся его сочувствием. Они не нуждались в утешениях — они пришли за реальной помощью. Мистер Джесмонд снова вернулся к прелестям английского Рождества.
  — Вы знаете, этот обычай постепенно отмирает, — сказал он. — Старое доброе Рождество… Теперь люди проводят его в отелях. Но в Англии… В семейном кругу, с детьми, со всеми этими чулками для подарков, рождественской елкой, индейкой, пудингом с изюмом, с хлопушками! За окном снеговик…
  Последняя фраза заставила Пуаро вмешаться.
  — Чтобы вылепить снеговика, как-никак нужен снег, — строго напомнил он, — а он обычно не идет по заказу. Даже ради английского Рождества.
  — Как раз сегодня я говорил со своим другом, который работает в метеорологическом бюро, — сообщил мистер Джесмонд, — и он обнадежил меня, что, по всей вероятности, снег будет.
  Ему явно не стоило этого говорить. Эркюля Пуаро даже передернуло.
  — Снег в деревне! — фыркнул он. — Еще того отвратительнее. Огромный, холодный, каменный особняк.
  — Вовсе нет, — возразил мистер Джесмонд. — За последние десять лет все сильно переменилось. Сейчас там центральное отопление.
  — В Кинге Лэйси есть центральное отопление? — переспросил Эркюль Пуаро, начиная, кажется, колебаться.
  Мистер Джесмонд немедленно это почувствовал.
  — Да-да, отопительная система, — повторил он, — и горячая вода, и батареи в каждой комнате; уверяю вас, мосье Пуаро, Кинге Лэйси зимой — сплошной комфорт. Вам даже может показаться, что там слишком жарко.
  — Вот это уж вряд ли, — сказал Эркюль Пуаро.
  Мистер Джесмонд искусно переменил тему.
  — И только вы способны решить стоящую перед нами ужасную дилемму, — доверительно сообщил он.
  Эркюль Пуаро кивнул. Проблема и впрямь была не из приятных. Будущий властитель богатого и весьма могущественного, хоть и отдаленного, государства, единственный сын нынешнего ее правителя, прибыл в Лондон всего несколько недель назад. В его стране как раз был период смятения и беспокойства. Общественное мнение, единодушное в своей приверженности отцу, сохранившему исключительно восточный уклад жизни, довольно скептически оценивало его преемника, безрассудства которого слишком отдавали Европой и поэтому воспринимались с явным неодобрением.
  Совсем недавно, однако, было объявлено о его помолвке. Невестой стала его же кузина, юная особа, имевшая благоразумие не проявлять на родине усвоенных в Кембридже европейских замашек. После оглашения даты женитьбы молодой принц отправился в Англию, захватив с собой несколько великолепных фамильных драгоценностей, чтобы подыскать для них у Картье подходящую современную оправу. Среди них был и практически бесценный рубин, вынутый из старомодного громоздкого ожерелья и, стараниями лучших ювелиров Лондона, получивший новую жизнь. Все шло просто замечательно, и тут случилось несчастье.
  Никто, разумеется, не ожидал, что молодой человек отменного здоровья и живого темперамента станет вести жизнь затворника и не совершит нескольких милых чудачеств. Против этого никто не возражал. Подразумевалось, что юные принцы и должны вести себя именно таким образом. Прогуляться с мимолетной подружкой по Бонд-стрит и в знак признательности за приятно проведенный досуг одарить ее изумрудным браслетом или бриллиантовой брошкой считалось бы для принца поступком совершенно естественным и уместным; едва ли не проявлением сыновнего почтения, учитывая «кадиллаки», которыми его отец неизменно награждал полюбившихся ему танцовщиц Однако неблагоразумие принца простерлось значительно дальше. Польщенный интересом некой дамы, он ползал ей знаменитый рубин в новой оправе и, в довершение, оказался настолько недальновиден, что уступил ее просьбам позволить его надеть. Разумеется, только на ужин!
  Последствия оказались плачевными. Дама отлучилась от стола попудрить носик. Время шло — она не возвращалась. Покинув заведение через черный ход, она словно растворилась в воздухе. Существенным и удручающим обстоятельством было то, что рубин в новой оправе растворился вместе с нею.
  Факты были таковы, что никак не могли быть преданы огласке без самых гибельных последствий. Рубин был не просто рубин — это была бесценная историческая реликвия, и обстоятельства ее исчезновения казались столь неприглядными, что подобная огласка привела бы к серьезнейшим политическим катаклизмам.
  Но не тем человеком был мистер Джесмонд, чтобы изложить эти факты просто и ясно. Нет, они были тщательно запрятаны в потоках его красноречия. Кого именно представлял мистер Джесмонд, Эркюль Пуаро так и не понял, но за свою карьеру он повидал множество подобных господ. Мистер Джесмонд с равной вероятностью мог оказаться связанным и с Министерством внутренних дел, и Министерством дел внешних, и с какой-нибудь из общественных организаций поскромнее. Главное, он действовал в интересах Содружества[217]. Рубин должен был быть найден, и найти его — мягко настаивал мистер Джесмонд — мог только Эркюль Пуаро.
  — Возможно, — согласился тот, — но вы почти ничего не рассказали. Подозрения, предположения… Здесь практически не от чего оттолкнуться.
  — Ну полно вам, мосье Пуаро, уж конечно это в ваших силах. Ах, ну полно вам, право.
  — Но я не всегда добиваюсь успеха.
  Скромность была явно ложной. По тону великого сыщика было совершенно понятно, что взяться за дело и раскрыть его для Эркюля Пуаро означало практически одно и то же.
  — Его высочество так молод! — воскликнул мистер Джесмонд. — Ужасно, если вся его жизнь будет разрушена из-за простой неосторожности, присущей молодости.
  Пуаро с симпатией взглянул на убитого горем юношу.
  — Молодость — пора ошибок, — ободряюще сказал он, — и для обычного человека они бесследно проходят вместе с нею. Любящий отец выплачивает долги, семейный адвокат вызволяет из затруднений, молодой человек учится на своих ошибках, и все кончается тихо и мирно. В вашем положении дела обстоят хуже. Ваша приближающаяся женитьба…
  — Вот! Вот именно! — впервые открыл рот несчастный принц. — Понимаете, моя невеста очень, очень серьезная.
  И к жизни относится очень серьезно, и в Кембридже приобрела очень серьезные идеи. Моей стране нужно образование. Моей стране нужны школы. Моей стране много чего нужно. Все во имя прогресса — ну, вы понимаете — и демократии. Она хочет, чтобы все было по-другому, нежели при отце. Разумеется, она понимает, что в Лондоне меня ждут развлечения… Но не скандал же; О нет! В этом-то все и дело. Понимаете, этот рубин, он очень, очень древний. За ним тянется длинный след, целая история.
  Столько крови, столько смертей!
  — Смертей, — задумчиво повторил Эркюль Пуаро и посмотрел на мистера Джесмонда. — Надо надеяться, до этого не дойдет?
  Мистер Джесмонд издал странный звук — совсем как курица, собравшаяся было снести яйцо и вдруг передумавшая.
  — Да нет. Нет, конечно, — довольно сухо ответил он. — Уверен, ни о чем таком не может идти и речи.
  — Как знать, — возразил Эркюль Пуаро. — У кого бы ни был рубин сейчас, всегда могут найтись другие желающие завладеть им, и подобный пустяк вряд ли их остановит, друг мой.
  — Сомневаюсь в целесообразности подобной дискуссии, — произнес мистер Джесмонд совсем уже сухо. Это совершенно никуда нас не приведет.
  — Я, — сообщил Пуаро, внезапно приобретая страшный акцент, — я, как и политики, рассматривать все возможности.
  Мистер Джесмонд подозрительно взглянул на Пуаро.
  Потом, взяв себя в руки, сказал:
  — Итак, мосье Пуаро, могу я считать, что мы пришли к соглашению? Вы едете в Кингс Лэйси?
  — А как я объясню там свое появление?
  Мистер Джесмонд доверительно улыбнулся.
  — Это, думаю очень легко устроить, — сказал он. — Уверяю вас, все будет выглядеть вполне естественно. Семейство Лэйси совершенно вас очарует. Изумительные люди.
  — А вы не обманываете меня с отоплением?
  — О Боже мой, конечно нет! — вскричал, по-видимому, немало уязвленный мистер Джесмонд. — Клянусь, к вашим услугам будут все мыслимые удобства.
  — Tout confort moderne[218], — пробормотал Пуаро, мучаясь воспоминаниями. — Eh bien[219], — решился он. — Я согласен.
  
  
  2
  Воздух в гостиной Кингс Лэйси обволакивал сидящего у окна и разговаривающего с хозяйкой Эркюля Пуаро со всей нежностью двадцати градусов тепла. Миссис Лэйси проворно орудовала иголкой. С вышиванием крестиком или petit point[220] ее занятие не имело ничего общего. Сказать правду, она буднично и деловито подрубала кухонные полотенца, одновременно беседуя с гостем тихим, задумчивым и — как решил для себя Пуаро — совершенно очаровательным голосом.
  — Надеюсь, вам понравится наше общество, мосье Пуаро. Такой, знаете ли, тесный семейный круг. Только внучка и внук со своим приятелем, потом еще моя внучатая племянница Бриджит, кузина Диана — и Дэвид Уэлвин. Он всегда отмечает Рождество с нами. Я же говорю: чисто семейный круг. Но Эдвина Мокомб сказала, это именно то, что вам нужно. Такое старомодное Рождество.
  А уж старомоднее нас вы вряд ли кого найдете. Мой муж, представьте, вообще живет исключительно прошлым. Хочет, чтобы все так и оставалось, как тогда, когда он был двенадцатилетним мальчишкой. Всегда приезжает сюда проводить отпуск.
  Она улыбнулась своим мыслям.
  — Так что все будет как полагается: рождественская елка, и чулки с подарками, и суп из устриц, и индейка — даже дне: одна жареная, другая вареная, — и изюмный пудинг с сюрпризами. Вот только придется обойтись без шестипенсовиков: они же не серебряные больше. Но все сладости — обязательно! Пудинг, пирожки, миндальные орешки, засахаренные фрукты, имбирь… Боже мой, я, наверное, похожа сейчас на каталог «Фортнум энд Мейсон»!
  — Мадам, мой желудок внимает вам, затаив дыхание.
  — Подозреваю, к завтрашнему вечеру мы все получим ужасное несварение, — сказала миссис Лэйси. — По-моему, современный человек просто не приспособлен к поглощению такого количества пищи, правда?
  Раздавшиеся на улице взрывы хохота и громкие крики заставили ее смолкнуть. Миссис Лэйси выглянула в окно.
  — Хотела бы я знать, чем они там занимаются! Играют во что-нибудь, наверное. Знаете, я так боялась, что молодежи наше Рождество покажется скучным! Оказалось, ничего подобного, совсем даже наоборот. Ну, мои собственные сын с дочерью, те, конечно, смотрят на все это свысока. Глупости, говорят, все это, и к чему вообще поднимать такой шум из-за ерунды? Гораздо лучше, мол, отправиться куда-нибудь на танцы. А вот кто поменьше, так те просто в восторге.
  И потом, — практично добавила миссис Лэйси, — вы знаете, эти школьники, они же вечно голодные! Подозреваю, в школе их совершенно не кормят. А ведь прекрасно известно, что ребенок в таком возрасте ест чуть не за троих взрослых мужчин.
  Пуаро рассмеялся.
  — Мадам, вы и ваш муж были так добры, позволив мне участвовать в вашем семейном празднике!
  — Да что вы, мы очень вам рады! — воскликнула миссис Лэйси. — А если Горацио покажется вам чуточку неприветливым, не обращайте внимания: он всегда такой.
  Что ее муж, полковник Лэйси, думал и говорил в действительности, звучало несколько по-другому:
  — Ума не приложу, зачем тебе понадобилось, чтобы какой-то дурацкий иностранец путался здесь на Рождество.
  Неужели нельзя было притащить его в другое время? Терпеть не могу эту публику! Ну хорошо, хорошо, нас попросила Эдвина Мокомб. И где она его откопала, хотел бы я знать? К себе, заметь, она его почему-то не пригласила!
  — Ты прекрасно знаешь, что Эдвина всегда встречает Рождество в отеле «Клариджес».
  Полковник посмотрел на жену.
  — Ты что это задумала, Эм?
  — Задумала? — переспросила та, широко распахивая спои ярко-голубые глаза. — Ровным счетом ничего. Скажешь тоже.
  Полковник Лэйси разразился сочным оглушительным хохотом.
  — Меня не обманешь, Эм, — выдавил он наконец. — Когда ты выглядишь как сама невинность, это означает, что ты точно что-то задумала.
  Глядя на Эркюля Пуаро и вспоминая все это, миссис Лэйси продолжала:
  — Эдвина говорит, что вы наверняка сможете нам помочь… Я-то совершенно не представляю как, но она говорит, каким-то вашим друзьям, оказавшимся в.., в таком же положении, вы очень даже помогли. И вот я — да, вы ведь, наверное, и не догадываетесь, о чем я говорю?
  Пуаро подбодрил ее взглядом. У миссис Лэйси была гордая осанка, белоснежные волосы, розовые щеки, голубые глаза, смешной нос, решительный подбородок и почти семьдесят прожитых лет за плечами.
  — Мадам, если в моих силах вам помочь, я буду счастлив сделать это, — сказал Пуаро. — Насколько я понимаю, речь идет о крайне неудачном выборе молодой леди.
  Миссис Лэйси кивнула.
  — Да. Невероятно, что приходится.., то есть, что я решилась говорить об этом с вами. Ведь вы, что ни говори, совершенно чужой человек…
  — К тому же иностранец, — понимающе подсказал Пуаро.
  — Да, — согласилась миссис Лэйси. — Но, может, именно это в какой-то мере и облегчает дело. Так вот, Эдвина, похоже, считает, что вы можете знать об этом Десмонде Ли-Вортли что-нибудь — как бы это выразиться? — что-нибудь полезное.
  Пуаро помолчал немного, отдавая дань уважения ловкости мистера Десмонда и непринужденности, с какой он использовал леди Мокомб в своих целях.
  — Я так понимаю, репутация у этого юноши не очень хорошая? — деликатно начал он.
  — Не очень… Да она просто отвратительная! Но что толку говорить об этом Саре? Мне кажется, будет только хуже, ведь правда? Когда девушкам говорят, что у молодого человека скверная репутация, это.., это их только подстегивает!
  — Как вы правы, мадам, — вздохнул Пуаро.
  — В моей молодости (о Боже, как давно это было!), — продолжила миссис Лэйси, — нас тоже предупреждали о некоторых молодых людях, и это только повышало к ним интерес, так что если кому-то удавалось потанцевать с ними или остаться наедине в темной оранжерее…
  Она рассмеялась.
  — Вот потому-то я и не разрешаю Горацио заводить с ней эти опасные беседы, хотя он только об этом и думает.
  — Расскажите, — попросил Пуаро, — что именно вас беспокоит.
  — Наш сын погиб на войне[221], — начала миссис Лэйси. — Невестка умерла при рождении Сары, так что малышка осталась у нас и мы ее воспитали. Не знаю: может, мы были плохими воспитателями, но мы всегда считали, что должны предоставлять ей максимум свободы.
  — Думаю, это разумно, — заметил Пуаро. — Нельзя же идти против духа времени.
  — Да, — согласилась миссис Лэйси, — так мы и думали.
  Пуаро взглядом попросил ее продолжать.
  — В общем, Сара, как сейчас говорят, попала в дурную компанию. Ну из тех, что вечно отираются в кофейнях… Она не ходит на танцы, не появляется в обществе и вообще никак не развлекается. Сняла вместо этого отвратительную двухкомнатную квартиру в Челси, возле реки, носит, как это у них принято, какие-то нелепые костюмы и черные чулки — или вообще ярко-зеленые. Толстые такие… (Ужас, как, наверное, колются!) Совсем не умывается и, наверное, забыла уже, что такое расческа.
  — Са, c'est tout a fait naturelle[222], — заметил Пуаро. — Уж такая сейчас мода. С возрастом это пройдет.
  — Да, конечно, — согласилась миссис Лэйси. — Я бы и не стала волноваться из-за таких вещей. Но она связалась с этим Десмондом, а у него очень скверная репутация. И живет он, похоже, за счет девушек из богатых семей. Они просто голову теряют, когда его видят. Он едва не женился на дочке Хоупов, но ее родители сумели добиться в суде признания ее недееспособности или чего-то в этом роде. Ну Горацио тоже загорелся этой идеей.
  Говорит, что должен сделать это для ее же пользы. Лично я очень сомневаюсь, что это хорошая мысль, мосье Пуаро. Я имею в виду: тогда они попросту сбегут в какую-нибудь Шотландию, Ирландию или Аргентину и поженятся, а может, и этого делать не станут. Вероятно, я просто страшусь разговоров, но, в конце-то концов, ведь это все равно не выход, правда? Особенно если будет ребенок. Тогда ведь уже ничего не поделаешь, придется их благословить, а я совершенно уверена, что в большинстве таких случаев молодые люди вскоре разводятся. Девушка возвращается домой и годика через два выходит за какого-нибудь зануду, настолько положительного, что на него и смотреть-то тошно. Вот этим обычно все и заканчивается. В результате хуже всего приходится ребенку, которого воспитывает не родной отец, а отчим, уж каким бы там замечательным он ни был. Нет, думаю, раньше было куда лучше, в пору моей юности. Первый молодой человек, в которого вы влюблялись, обязательно оказывался не тем, кем надо… Помню, я ужасно увлеклась одним — как же его звали? Вот странно: не могу вспомнить имени. Фамилия-то была Тиббит, это точно. Ладно, пусть будет просто Тиббит. Конечно, отец тут же отказал ему от дома, но его приглашали на те же вечеринки, что и меня, и там мы могли и потанцевать, и поболтать…
  А иногда незаметно удирали и сидели в саду, или наши друзья устраивали пикники, куда могли поехать мы оба.
  Разумеется, все это было под запретом, безумно опасно и потому страшно увлекательно. Но тогда девушки не позволяли себе.., э.., того, что позволяют теперь. И, глядишь, по прошествии некоторого времени все эти Тиббиты куда-то исчезали. И знаете, когда я случайно встретила его через четыре года, я не то что вспомнить, а и представить себе не могла, что в нем можно было что-то найти.
  Ну уж до того скучен! Даже и поговорить оказалось не о чем.
  — О молодости всегда вспоминаешь как о лучшей поре жизни, — вздохнул сентиментальный Пуаро.
  — Ох, — спохватилась миссис Лэйси, — я, наверное, уже страшно надоела вам своей болтовней. Простите. Но, понимаете, я очень не хочу, чтобы Сара — а она такая милая! — выходила за Десмонда Ли-Вортли. Она так дружила с Дэвидом — с самого детства, что мы с Горацио надеялись, что они обязательно поженятся. А теперь он ей совершенно неинтересен — девочка просто околдована этим Ли-Вортли.
  — Я не совсем понимаю, мадам, — сказал Пуаро. — Мистер Ли-Вортли, он что, сейчас гостит у вас?
  — Это я постаралась, — сообщила миссис Лэйси. — Дай Горацио волю, он вообще запретил бы им видеться. Спасибо, времена не те, а то бы он заявился к бедняге домой и отделал его хлыстом. Он не хотел пускать Ли-Вортли на порог и хотел запретить Саре с ним встречаться. Я еле его отговорила. «Нет, — сказала я, — давай пригласим его сюда.
  Пусть отметит Рождество в кругу нашей семьи». Муж, конечно, объявил, что я с ума сошла. Но я сказала: «Во всяком случае, дорогой, надо попытаться. Пусть Сара посмотрит на него в своем доме, а мы будем с ним очень милы и вежливы, и — как знать? — может, она поймет, что он не так уж хорош, как ей показалось».
  — Думаю, мадам, в этом есть резон, — сказал Пуаро. — Вы мыслите весьма разумно. Разумнее, чем ваш муж.
  — Ох, надеюсь, что так, — неуверенно проговорила миссис Лэйси. — Но пока никаких сдвигов. Хотя, конечно, еще только два дня прошло.
  Внезапно на ее морщинистых щеках появились ямочки.
  — Я должна вам признаться, мосье Пуаро. Ничего не могу поделать — он мне и самой нравится! Нет, конечно, на самом-то деле он мне отвратителен — умом я это понимаю, — но обаяние у него есть, это точно. Я прекрасно понимаю Сару… Я-то уже стара, и у меня достаточно опыта, чтобы понять: добра от него не жди! И то мне нравится его общество.
  Хотя, думаю, — с некоторой мечтательностью продолжила миссис Лэйси, — какие-то положительные черты у него есть. Знаете, он спрашивал, можно ли взять с собой сестру. Бедняжка перенесла операцию, лежала в больнице. Он сказал, что ей будет очень грустно справлять Рождество в больничной палате, и попросил разрешения привезти ее. Сказал, что сам будет носить ей еду в комнату и все такое. По-моему, это очень мило с его стороны, мосье Пуаро, как вы думаете?
  — Кажется.., подобная заботливость не в его характере, — задумчиво проговорил тот.
  — Ох, не знаю. Семейные привязанности еще никому не мешали охотиться за приданым. А ведь Сара — я не сказала — будет очень богата, и не столько благодаря тому, что ей оставим мы — да это и будет всего ничего, потому что и деньги, и имение перейдут к нашему внуку Колину. Ее мать, — вот та была богата по-настоящему, и Сара унаследует все ее деньги, когда достигнет двадцати одного года. Сейчас ей только двадцать. Нет, я правда думаю, что со стороны Десмонда очень мило было вспомнить о сестре. И он вовсе не пытался представить ее как нечто необыкновенное. Она, кажется, машинистка — стенографирует там что-то в Лондоне. И, кстати, Десмонд держит свое слово и носит еду ей наверх. Не все время, разумеется, но довольно часто. Так что, что-то хорошее в нем безусловно есть. Но это не повод, — решительно добавила она, — чтобы Сара выходила за него замуж.
  — После всего услышанного, — сказал Пуаро, — я думаю, это и впрямь будет катастрофой.
  — Так как же, мосье Пуаро? — спросила миссис Лэйси. — Вы сумеете нам помочь?
  — Да, мадам, полагаю, что сумею. Но мне не хотелось бы слишком вас обнадеживать. Такие типы, как Десмонд обычно весьма изворотливы. Но не будем отчаиваться. Кое-что сделать можно. Я, во всяком случае, приложу все усилия — хотя бы в знак признательности за ваше любезное приглашение на рождественские торжества. А устраивать их в наше время, — добавил он, оглядевшись, — наверное, не так-то и просто.
  — И не говорите, — вздохнула миссис Лэйси и доверительно наклонилась к Пуаро. — А знаете, о чем я мечтаю? Чего бы мне действительно хотелось?
  — Скажите, мадам.
  — Я бы все отдала, чтобы жить в крохотной современной квартирке. Ну если не в квартирке, то в таком маленьком современном домике, с которым легко управляться, и чтобы он стоял где-нибудь здесь в парке и чтобы там была современная кухня и никаких длинных коридоров.
  — Весьма разумное пожелание, мадам.
  — Только не для меня, — вздохнула миссис Лейси. — Муж просто обожает этот дом. Ему нравится жить здесь. Он совершенно безразличен к неудобствам, он просто их не замечает, и он бы возненавидел, ну просто возненавидел этот маленький домик в парке.
  — Значит, вы жертвуете своей мечтой ради него?
  Миссис Лэйси взяла себя в руки.
  — Я не стала бы называть это жертвой, мосье Пуаро.
  Я выходила замуж с намерением создать счастливую семью.
  Все эти годы Горацио был мне хорошим мужем и подарил много счастья. Я хочу отплатить ему тем же.
  — Стало быть, вы останетесь здесь.
  — Ну, не так уж здесь и плохо, если честно.
  — Нет-нет, — поспешно сказал Пуаро. — Напротив: крайне, крайне уютно. Ваша система отопления и горячая вода — само совершенство.
  — Мы потратили кучу денег, чтобы как следует все устроить, — сказала миссис Лэйси. — Смогли, знаете ли, продать немного земли. К счастью, отсюда не видно, это с другой стороны парка. Уж чем это она им так понравилась, не пойму — по мне, так совершенно безобразный участок, где и смотреть-то не на что, — но заплатили за нее столько, что мы смогли устроить здесь все по высшему классу.
  — Но какая работа по дому, мадам!
  — Ну, с этим не так сложно. Хотя, конечно, в наши дни не приходится рассчитывать, что вас станут упрашивать взять на работу. У нас почти вся прислуга приходящая, из деревни. Две женщины приходят утром приготовить обед и прибраться, другие две являются вечером.
  На самом деле, оказывается, полно людей, которые хотят работать не полный день. Ну, а вот с Рождеством нам просто повезло. Моя старая добрая Росс приезжает помочь каждый год. Изумительная повариха, просто первоклассная. Уже десять лет как на пенсии, но, при необходимости, всегда тут как тут. Потом еще, конечно, Певерелл.
  — Ваш дворецкий?
  — Да. Он давно уже на пенсии и живет в маленьком домике неподалеку, но он очень нам предан и считает за привилегию прислуживать за рождественским столом. Ума не приложу, что с ним делать, мосье Пуаро. Просто ужас какой-то! Он такой старый, и у него так трясутся руки, что каждый раз, как он берет что-то тяжелое, мне кажется, что вот сейчас-то он точно уронит. Просто мучение наблюдать за ним. И сердце у него уже шалит, нужно все время следить, чтобы он не слишком утомлялся. А запрети я ему приходить, жутко обидится. Он приходит, идет прямо к столовому серебру, и начинается… Тут вам и «хм», и «ага», и «ну и ну», и что-то ворчит себе под нос, но за три дня, что он здесь, все снова начинает сверкать и блестеть. Да. Старый верный друг.
  Она улыбнулась Пуаро.
  — Так что, как видите, все полны решимости встретить Рождество как можно лучше. В том числе, кажется, и погода, — добавила она, выглядывая в окно. — Смотрите: снег пошел. А вот и дети! Познакомьтесь, мосье Пуаро.
  С должными церемониями Пуаро был представлен. Сначала внуку Колину и его школьному приятелю Майклу — славным парнишкам лет пятнадцати, один был светлый, другой темный. Потом — кузине Бриджит, черноволосой девчушке примерно того же возраста, обладающей, по-видимому, неистощимым запасом энергии.
  — А это моя внучка, Сара, — сообщила миссис Лэйси.
  Пуаро с любопытством поднял глаза. Сара оказалась очень привлекательной девушкой с копной рыжих волос.
  Пуаро решил, что держится она нервозно и немного вызывающе, но, несомненно, искренне привязана к своей бабушке.
  — А это мистер Ли-Вортли.
  Упомянутый джентльмен был облачен в грубую шерстяную фуфайку и обтягивающие голубые джинсы; у него были длинные волосы, и, похоже, он не слишком часто утруждал себя по утрам бритьем. Второй молодой человек с приятной улыбкой, представленный как Дэвид Уэлвин, был серьезен, спокоен и, судя по его виду, вообще не мыслил себе жизни без воды и мыла. В компанию входила еще и симпатичная, на первый взгляд очень застенчивая девушка, представленная как Диана Миддлтон.
  Подали чай. К нему прилагалось устрашающее количество сдобных булочек, сладких лепешек, сандвичей и пирогов с тремя видами начинки, по достоинству оцененных молодежью. Полковник Лэйси явился последним, невнятно пробормотал что-то вроде: «Чай? Ну-ну!» — и, получив из рук жены чашку, взял две булочки, затем с отвращением глянул на юного Ли-Вортли и уселся от него как можно подальше. Полковник был крупным мужчиной с мохнатыми бровями и красным обветренным лицом, он гораздо больше походил на простого фермера, нежели на хозяина поместья.
  — Снег, значит, — молвил он. — Кажется, Рождество удастся на славу.
  После чая компания распалась.
  — Наверняка пошли играться со своими магнитофонами, — сказала миссис Лэйси, глядя вслед удаляющемуся внуку — таким тоном, точно речь шла о простых оловянных солдатиках. — Прекрасно разбираются в технике, — тут же гордо добавила она. — Но важничают, конечно, ужасно.
  На самом же деле мальчики и Бриджит отправились на озеро проведать, насколько крепок лед и можно ли уже кататься на коньках.
  — Я хотел еще утром пойти, — пожаловался Колин, — да старый Ходжкинс не пустил. Вечно он всего боится.
  — Пойдем с нами, Дэвид, — мягко позвала Диана Миддлтон.
  Дэвид на секунду замялся, глядя на рыжую головку Сары. Девушка держала за руку Десмонда Ли-Вортли и глаз с него не сводила.
  — Да, — равнодушно пробормотал Дэвид. — Да, пойдем, конечно.
  Диана проворно подхватила его под руку, и они направились к дверям.
  — Пойдем с ними, Десмонд? — спросила Сара. — В доме так душно.
  — Охота была тащиться пешком! Я сейчас выведу машину, съездим посидим в «Пятнистом кабане».
  — Давай лучше поедем в Маркет Лэдбери, — немного замявшись, предложила Сара, — В «Белом олене» куда веселее.
  Ничто на свете не заставило бы ее признаться в том, что ей очень не хотелось появляться в местном трактире с Десмондом. В Кинге Лэйси это было как-то не принято. Сказать правду, женщины Кинге Лэйси вообще не ходили в трактир. У нее было смутное ощущение, что, явившись туда, она сильно подведет старого полковника и его жену.
  «Ну и что?» — возразил бы на это Десмонд. На какую-то долю секунды Сара почувствовала раздражение от этого воображаемого «ну и что». А то, что незачем огорчать таких милых стариков, как Эм с дедом, просто так, от нечего делать! Нет, правда, они ведь такие милые: разрешили ей жить своей жизнью и снимать комнату в Челси, не имея ни малейшего представления, зачем ей это.
  Тут, конечно, постаралась Эм. Дед — тот бы просто замучил нравоучениями.
  Сара не строила никаких иллюзий относительно того, как относится полковник к Десмонду. Понятно, что в Кинге Лэйси Десмонда пригласил не он. Это все Эм. Эм — просто душка, она всегда все понимает.
  Когда Десмонд отправился за своей машиной, Сара еще раз просунула голову в дверь гостиной.
  — Мы поехали в Маркет Лэдбери, — сообщила она. — Посидим немного в «Белом олене».
  Казалось, миссис Лэйси и не заметила вызова в голосе внучки.
  — Замечательно, дорогая, — мягко произнесла она, — отличная идея. Дэвид с Дианой отправились на озеро. Ну и слава Богу. Думаю, это было наитие — пригласить ее на Рождество. Такой ужас остаться вдовой в ее возрасте. Ей ведь всего двадцать два, ты знаешь. И уже вдова. Это ужасно. Но, сдается мне, недолго она ею пробудет.
  Сара испытующе посмотрела на бабушку.
  — Что это ты затеяла, Эм?
  — Бог мой, да ничего особенного, — весело отозвалась миссис Лэйси. — Я просто подумала, что она отлично подходит Дэвиду. Я, конечно, помню, что он без ума от тебя, дорогая, но это же абсолютно безнадежно. Я присмотрелась, и действительно: он совершенно не в твоем вкусе. Так что, по-моему, ему незачем так убиваться, когда рядом такая девушка, как Диана.
  — Ну и сводня же ты, бабуля! — воскликнула Сара.
  — Что поделаешь, милая, все старушки одинаковые.
  И потом, мне кажется, что Диана уже положила на него глаз. По-моему, они просто созданы друг для друга. Как ты считаешь?
  — Не уверена, — протянула Сара, — Диана.., какая-то она чопорная, что ли, — не знаю. Вообще уж она слишком серьезная, вот! Дэвид с ней со скуки помрет.
  — Ну ладно, посмотрим. В любом случае, тебе-то он больше не нужен, правда, дорогая?
  — Нет, конечно, — поспешно согласилась Сара и, внезапно решившись, спросила:
  — Эм, тебе ведь нравится Десмонд, правда?
  — Конечно, дорогая, он очень милый.
  — А дедушка его не любит.
  — А чего же ты от него ожидала! — резонно возразила миссис Лэйси. — Но думаю, он сменит гнев на милость, дай только время. Ему нужно привыкнуть. Не торопи его, дорогая. Старики страшно медлительны, а твой дед так еще и невероятно упрям.
  — Да мне все равно, что думает или говорит дед! — выпалила Сара. — Если захочу, все равно выйду за Десмонда.
  — Я знаю, милая, знаю. Но попробуй смотреть на вещи практичнее. Ты же понимаешь, что дед способен доставить тебе немало хлопот. Ты ведь пока несовершеннолетняя. Еще годик, и ты будешь полностью независима.
  Хотя, уверена, Горацио передумает гораздо раньше.
  — Ты ведь на моей стороне, правда? — воскликнула Сара, бросаясь бабушке на шею и горячо ее целуя.
  — Я хочу, чтобы ты была счастлива, — сказала миссис Лэйси. — А вот и твой молодой человек с машиной. Знаешь, а мне нравятся эти обтягивающие брюки, которые сейчас носит молодежь. Здорово смотрится — жаль только, сразу видно, если ноги кривые.
  — Странно, — подумала Сара, — действительно не совсем прямые. Как это я раньше не замечала?
  — Ну, езжайте, веселитесь, — сказала миссис Лэйси.
  Она проводила внучку взглядом до машины и, вспомнив про своего иностранного гостя, отправилась в библиотеку. Заглянув туда, она обнаружила, однако, что гость притомился и сладко спит. Миссис Лэйси улыбнулась и, тихонько затворив дверь, пошла на кухню совещаться с миссис Росс.
  — Что такое, моя красавица? — насмешливо поинтересовался Десмонд. — Семье не нравится, что их девочка собралась в бар? Тут у вас, похоже, вполне допотопные нравы.
  — А вот и нет! — фыркнула Сара, усаживаясь в автомобиль. — Никто и слова не сказал.
  — А что это за история с иностранцем? Он действительно детектив? Что он тут расследует?
  — Да нет, он просто приехал в гости, — сказала Сара. — Эдвина Мокомб, моя вторая бабка, попросила приютить беднягу. Его, кажется, давно уже отправили на пенсию.
  — В точности, как дряхлую, никуда не годную клячу, — усмехнулся Десмонд.
  — Кажется, он хотел посмотреть, как в Англии справляют Рождество, — рассеянно пояснила Сара.
  Десмонд презрительно рассмеялся.
  — Господи, какой идиотизм с этим Рождеством! Не представляю, как ты все это терпишь.
  Сара упрямо вскинула голову, отчего копна рыжих волос взметнулась.
  — А мне нравится! — с вызовом сказала она.
  — Да будет тебе, детка. Ну их всех, давай-ка завтра отправимся в Скарборо или еще куда.
  — Боюсь, у меня не получится.
  — А что такое?
  — Ну, это их расстроит.
  — Да брось ты. Ну, признайся, самой ведь тошно от этих забав.
  — Ну, может, и так, только… — начала было Сара и смолкла, со смутным чувством вины поняв, что в действительности очень даже ждет этого праздника. Но не признаваться же Десмонду, что ей все это нравится! Рождество, семья — это же ужас как несовременно! На какую-то долю секунды она вдруг пожалела, что Десмонд приехал именно на Рождество, а, если уж совсем честно, что вообще приехал. Встречаться с ним в Лондоне было почему-то куда интересней, чем здесь, у себя.
  Тем временем мальчики с Бриджит уже возвращались с озера, оживленно обсуждая катание на коньках. С неба медленно падали крупные снежинки, и, подняв голову, можно было убедиться, что скоро разразится самый настоящий снегопад.
  — Всю ночь будет идти, — заявил Колин. — Спорим, к утру на два фута навалит?
  Такая перспектива могла только радовать.
  — Давайте слепим снеговика, — предложил Майкл.
  — Бог мой, — удивился Колин, — последний раз я занимался этим, когда мне было.., ну ладно, когда мне было четыре года.
  — Но ведь это сложно, наверное, — сказала Бриджит. — Я имею в виду, что это надо уметь.
  — Мы можем вылепить статую мосье Пуаро! — озарило вдруг Колина. — И приделать ей большие черные усы. У нас как раз подходящие от маскарада остались.
  — Не представляю, — задумчиво проговорил Майкл, — как это он мог быть сыщиком. Ни за что не поверю, что он смог бы загримироваться!
  — Да уж, — хихикнула Бриджит, — а попробуйте представить, как он ползает с лупой, выискивает отпечатки или измеряет след ботинка!
  — Есть идея! — объявил Колин. — Давайте устроим для него представление.
  — Какое еще представление? — удивилась Бриджит.
  — Ну, разыграем убийство.
  — Вот это здорово! — загорелась Бриджит. — Заснеженный труп и все такое?
  — Точно. И бедняга наконец почувствует себя в привычной обстановке.
  Бриджит хихикнула.
  — Не знаю… А не слишком ли это будет?..
  — Да ладно. Нужно действовать, пока снег не растаял. Только представьте: тело и следы на снегу! Но надо все хорошенько обдумать, стащить у деда один из кинжалов и найти где-нибудь красную краску.
  Они остановились и, не обращая внимания на все более густо падающий снег, принялись возбужденно обсуждать детали.
  — В старой детской остались краски. Кармазин[223], наверное, подойдет.
  — Да нет, он чересчур красный, — возразила Бриджит. — Нужно добавить немного коричневого…
  — А кто будет трупом? — поинтересовался Майкл.
  — Чур, я! — выпалила Бриджит.
  — Слушай, — возмутился Колин, — это же была моя идея.
  — Нет-нет-нет, — взвизгнула Бриджит, — это должна быть я. Женские трупы выглядят гораздо лучше! Прекрасная незнакомка, погибшая в снегах.
  — Прекрасная незнакомка! Ха-ха! — развеселился Майкл.
  — И еще у меня черные волосы, — добавила Бриджит.
  — А это тут при чем?
  — Ну, они будут очень красиво смотреться на снегу, а кроме того, я надену свою красную пижаму.
  — Если ты наденешь красную пижаму, на ней никакой крови не разглядишь, — деловито заметил Майкл.
  — Зато она будет очень эффектно смотреться на снегу!
  И потом, там есть белая оторочка. Кровь вполне может быть и на ней. Ну разве не замечательно? Думаете, он купится?
  — Само собой, если тщательно продумать, — заявил Майкл. — На снегу будут только твои следы и еще следы, ведущие к твоему телу и обратно. Эти, конечно, должны быть мужскими. Он побоится затоптать их и потому не сразу догадается, что ты живая.
  — Ox! — неожиданно запнулся он, пораженный внезапной мыслью.
  Все выжидательно уставились на него.
  — А вдруг он обидится?
  — Да с какой стати? — весело возразила Бриджит. — В конце концов, для него же стараемся — должен понимать.
  Это будет такая рождественская шутка.
  — Знаете, а может, не стоит делать это в Рождество? — задумчиво проговорил Колин. — Деду это вряд ли понравится.
  — Тогда на следующий день, — предложила Бриджит.
  — Вот это будет в самый раз, — согласился Майкл.
  — И у нас будет больше времени на подготовку, — добавила Бриджит. — Нам еще столько надо успеть… Пойдемте посмотрим, что у нас есть.
  И вся троица поспешила к дому.
  
  
  3
  Вечер выдался хлопотный. Нужно было укрепить за картинами пучки остролиста[224], развесить по стенам ветки омелы[225], поставить в столовой рождественскую елку и украсить ее… Так что без дела никто не остался.
  — Сказать кому, не поверит, что такое возможно в двадцатом веке! — насмешливо шепнул Десмонд Саре.
  — Мы всегда так делаем, — защищаясь, ответила она.
  — Хорошенькое оправдание!
  — Не будь занудой, Десмонд. Мне нравится.
  — Сара, девочка моя, опомнись!
  — Нет, ну не то чтобы очень, но… немного.
  — Кто не боится снега и отправится на полночную службу? — спросила миссис Лэйси без двадцати двенадцать.
  — Только не я, — заявил Десмонд. — Пойдем, Сара.
  Решительно взяв ее за руку, он повел ее в библиотеку и включил там проигрыватель.
  — Всему есть предел, дорогая. Полночная служба!
  — Да, — согласилась Сара. — О да!
  Остальные, однако, весело хохоча и натягивая на ходу пальто, с громким топотом выскочили наружу, где снег шел уже сплошной пеленой. Мальчики, Бриджит, Дэвид, и Диана исчезли за дверью, и вскоре их смех замер где-то вдали: до церкви было минут десять хода.
  — Полночная служба! — фыркнул полковник Лэйси. — Когда я был молод, мне бы такое и в голову не пришло.
  Служба, тоже мне! Развлечение для дураков, да и только. О, прошу прощения, мосье Пуаро.
  Пуаро успокаивающе вскинул руки.
  — Нет, нет, что вы! Не обращайте на меня внимания.
  — Нет, вот заутреня, это я еще понимаю, — проворчал полковник. — Особенно воскресная. «Внемли хору ангелов» и все эти старые рождественские гимны. А потом — праздничный обед. Вот это дело, правда, Эм?
  — Конечно, дорогой. Но это для нас, стариков. Молодежи нравится полночная служба. И по-моему, очень даже хорошо, что они хотят ее посетить.
  — Сара и этот тип не хотят.
  — Думаю, милый, ты ошибаешься. Сара хотела. Просто она не решилась это сказать.
  — Хоть убей, не пойму, какое ей дело до того, что подумает этот тип?
  — Ну, она ведь совсем еще молоденькая, — умиротворяюще заметила миссис Лэйси.
  — Отправляетесь спать, мосье Пуаро? Спокойной вам ночи. Желаю хорошо отдохнуть.
  — А вы, мадам? Вы сами разве еще не ложитесь?
  — Да нет пока. Нужно еще подложить подарки в чулки. Ох, я знаю, что дети уже совсем взрослые, но им так нравятся эти чулки! Там безделушки, всякие забавные вещицы. Ничего особенного, но сколько радости!
  — Вы так много делаете, мадам, чтобы сделать Рождество настоящим праздником! — воскликнул Пуаро. — Примите мое искреннее восхищение.
  Он почтительно взял ее руку и галантно поцеловал.
  — Хм, — произнес полковник Лэйси, когда Пуаро удалился. — Удивительно напыщенный тип. Однако в женщинах разбирается.
  Миссис Лэйси озорно улыбнулась.
  — А ты заметил, Горацио, что я стояла как раз под омелой?[226] — спросила она с видом застенчивой девятнадцатилетней девочки.
  Эркюль Пуаро вошел в отведенную ему спальню. Это была большая комната, щедро снабженная отопительными батареями. Подойдя к просторной кровати с четырьмя столбиками, он увидел на подушке конверт. Вскрыв его, он вытащил лист бумаги, на котором корявыми печатными буквами было написано:
  
  «НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕ ЕШЬТЕ РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ПУДИНГ.
  ДОБРОЖЕЛАТЕЛЬ».
  
  Эркюль Пуаро уставился на записку. Его брови поднялись.
  — Загадка, — пробормотал он. — И неожиданная к тому же.
  
  
  4
  Рождественский обед состоялся в два часа пополудни и больше походил на самый настоящий пир. В камине весело потрескивали громадные поленья, но этот шум тонул в оглушительном и несмолкающем гвалте. Устричный суп исчез в мгновение ока; две огромные индейки, едва успев появиться, тут же отправились обратно на кухню, мгновенно превращенные в жалкие каркасы из костей. И вот наступил решающий момент: торжественное внесение рождественского пудинга! Разумеется, старый Певерелл, руки и колени которого заметно дрожали, что было естественно для его восьмидесяти лет, никого и близко к нему не подпустил. Миссис Лэйси сидела, нервно сцепив пальцы, и опасаясь, что Певерелл, того и гляди, упадет замертво на праздничный стол. Однако из двух зол: позволить ему умереть при исполнении почетной обязанности или же лишить его этого права, что было бы для него равносильно смерти, миссис Лэйси неизменно выбирала первое.
  Рождественский пудинг во всем своем великолепии вплыл в столовую на серебряном подносе, огромный, размером с футбольный мяч, с веточкой остролиста, венчающей его подобно триумфальному флагу, и с боков его лизали языки красновато-голубого пламени.
  Раздался дружный вздох восхищения. Только одну уступку удалось вырвать миссис Лэйси у верного Певерелла — не обходить с пудингом всех по очереди, а сразу водрузить его перед нею, чтобы она сама могла раздать его. Когда пудинг наконец благополучно достиг стола, миссис Лэйси облегченно вздохнула и быстро разложила куски, все еще исходящие красочными огненными языками, по тарелкам.
  — Загадывайте желание, мосье Пуаро, — закричала Бриджит. — Да скорее же, пока огонь не погас. Бабушка, милая, ну быстрее!
  Миссис Лэйси удовлетворенно откинулась на спинку стула. Операция «Пудинг» успешно завершилась. Каждый получил свою порцию, и даже огонь еще не потух. На мгновение наступила тишина: все молча загадывали свои желания.
  Никто не заметил того странного выражения, с которым Эркюль Пуаро уставился на свою тарелку. «Ни в коем случае не ешьте рождественский пудинг».
  Пуаро долго ломал голову, пытаясь постичь смысл этого зловещего предостережения. Оказавшаяся перед ним порция ничем не отличалась от тех, что получили остальные!
  Вздохнув и признав себя побежденным — а он просто ненавидел признаваться себе в этом, — Пуаро взялся за вилку.
  — Не желаете крема, мосье Пуаро?
  Пуаро желал.
  — Опять стянула мой лучший бренди, а, Эм? — добродушно заметил полковник с другого конца стола.
  Его жена подмигнула.
  — Миссис Росс потребовала самый лучший. Сказала, это весьма существенно.
  — Да ладно уж, — смирился полковник. — В конце концов, Рождество бывает раз в году, да и миссис Росс — великая женщина. Великая женщина и великий повар, — Это, м-м-м, точно! — подтвердил Колин с набитым ртом. — Потрясающий пудинг.
  Очень осторожно, почти с опаской, Эркюль Пуаро проглотил кусочек. Изумительно! Он поднес ко рту второй, и что-то негромко звякнуло о его тарелку. Пуаро осторожно потыкал это вилкой. Бриджит, сидевшая от него слева, поспешила на помощь.
  — Вам что-то досталось, мосье Пуаро, — сообщила она. — Интересно, что же?
  Пуаро осторожно очистил маленькую серебряную вещицу от налипшего на нее изюма.
  
  — О-о-о, — протянула Бриджит, — да это же холостяцкая пуговица! Мосье Пуаро досталась холостяцкая пуговица!
  Эркюль Пуаро сунул маленькую серебряную пуговицу в стоявший возле тарелки бокал с водой и поболтал там, смывая крошки.
  — Очень красивая, — заметил он.
  — Это значьт, что вы будете холостяком, мосье Пуаро, — поспешил объяснить ему Колин.
  — Очень на то похоже, — согласился Пуаро. — Я был холостяком долгие годы и вряд ли изменю этой привычке теперь.
  — Никогда не говорите «никогда», — заявил Майкл. — Я недавно прочел в газете, что один девяностопятилетний старик женился на двадцатидвухлетней девушке!
  — Это, конечно, обнадеживает, — согласился Эркюль Пуаро.
  Внезапно полковник Лэйси издал громкое восклицание. Его лицо побагровело, а рука метнулась ко рту.
  — Черт побери, Эмилин! — прорычал он. — И как ты только разрешаешь класть в пудинг стекло?
  — Стекло? — ошеломленно повторила миссис Лэйси.
  Полковник извлек изо рта довольно крупный предмет.
  — Мог ведь зуб сломать, — проворчал он, — или вообще проглотить. Тогда уж точно аппендицит бы пришлось удалять.
  Он бросил предмет в стакан с водой, поболтал там и снова вынул.
  — Боже правый! — воскликнул он. — Да это же красный камушек из хлопушки!
  И он высоко поднял свою находку.
  — Вы позволите?
  Эркюль Пуаро стремительно перегнулся через соседа и, взяв камень из рук мистера Лэйси, внимательно осмотрел.
  Это действительно был огромный красный камень цвета рубина. Кто-то за столом резко отодвинул свой стул, но тут же придвинул его обратно.
  — Фью! — присвистнул Майкл. — Вот было бы здорово, окажись он настоящим.
  — А может, он и есть настоящий, — с надеждой сказала Бриджит.
  — Не будь дурочкой, Бриджит. Да рубин таких размеров стоил бы жуть сколько тысяч фунтов. Ведь верно, мосье Пуаро?
  — Примерно столько, — согласился тот.
  — Но я не понимаю, — вмешалась миссис Лэйси, — как он мог попасть в пудинг?
  — Ox! — воскликнул вдруг Колин, которому разговоры нисколько не мешали поглощать пудинг. — Мне досталась долька апельсина. Это нечестно.
  — У Колина долька апельсина, а это означает свинью!
  Колин — жадная прожорливая свинья! — восхищенно вскричала Бриджит.
  — А у меня кольцо, — прорезался сквозь общий гам высокий чистый голос Дианы.
  — Хорошая примета, моя дорогая. Ты первая из нас выйдешь замуж.
  — А у меня.., у меня наперсток! — простонала Бриджит.
  — Бриджит будет старой девой, — принялись распевать мальчики. — Ура! Ура! Ура! Бриджит — старая дева.
  — А кому досталась монетка? — поинтересовался Дэвид. — В пудинге же была настоящая десятишиллинговая монетка, золотая. Я точно знаю — мне миссис Росс сказала.
  — Кажется, это я такой счастливчик, — заявил Десмонд Ли-Вортли.
  — Нет еще, но скоро будешь, — явственно расслышали бормотание полковника Лэйси сидевшие поближе.
  — И у меня кольцо, — объявил Дэвид.
  — Вот совпадение, правда? — добавил он, глядя на Диану.
  Веселье продолжалось, и никто не заметил, как Эркюль Пуаро небрежно и, словно бы думая о чем-то совершенно другом, уронил красный камень себе в карман.
  За пудингом последовали пирожки и рождественские сладости, после чего взрослые удалились на заслуженный отдых — перед чаепитием и торжественным зажжением рождественской елки. Эркюль Пуаро, однако, отказался от отдыха и вместо этого направился в огромную современную кухню.
  — Позвольте мне, — объявил он там, озираясь с самым сияющим видом, — от всей души поблагодарить повара за ту изумительную трапезу, которой я сейчас насладился!
  На секунду воцарилось молчание. Потом миссис Росс важно выступила вперед. Это была женщина с гордой осанкой и истинно королевскими манерами. Две тощие седенькие особы крутились возле мойки, и какая-то девушка со светлыми волосами металась от них к плите, но это, несомненно, были жалкие букашки. На кухне правила миссис Росс.
  — Рада, что вам понравилось, сэр, — благосклонно молвила она.
  — Понравилось? — вскричал Эркюль Пуаро, с чужеземной экзальтированностью целуя сложенные щепоткой пальцы и отщелкивая поцелуй к потолку. — Да вы гений, миссис Росс, просто гений! Никогда еще не едал такого изумительного обеда! Этот суп! — Пуаро даже причмокнул. — Эта начинка! Индейка с каштанами — незабываемо!
  Неповторимо! Уникально, в конце концов.
  — У вас хороший вкус, сэр, — с некоторым удивлением отметила миссис Росс. — Это действительно довольно редкий рецепт. Мне он достался от одного австрийского повара, с которым я работала много лет назад. — Что же до остального, — добавила она, — это всего-навсего качественная английская кухня.
  — Блаженны же англичане! — вскричал Эркюль Пуаро.
  — Весьма мило, что вы так считаете, сэр. Конечно, вы иностранец и привыкли, видно, к континентальным блюдам. Что ж, при желании я могла бы и их приготовить.
  — Уверен, миссис Росс, вы можете все! Так знайте же, что английская кухня — хорошая английская кухня, а не то, чем пичкают во второразрядных гостиницах и ресторанах — по достоинству ценится истинными гурманами и на континенте. Если не ошибаюсь, в начале девятнадцатого века в Лондон была снаряжена специальная комиссия, по возвращении во Францию представившая восторженный отчет о феномене английского пудинга. «Ничего подобного не сыщется во всей Франции! — говорилось там. — Посетить Лондон стоит уже единственно ради того, чтобы насладиться изысканностью и разнообразием английских пудингов».
  И король среди всех английских пудингов, — продолжал Пуаро, несомый на крыльях вдохновения, — это рождественский пудинг с изюмом, тот, который мы сейчас ели. Он был домашнего приготовления, не так ли? Ни в коем случае не покупной?
  — Боже упаси, нет, сэр. Я приготовила его лично по собственному рецепту, которому следую уже многие годы.
  Когда я приехала, миссис Лэйси пыталась было сказать, что уже заказала пудинг в лондонском магазине, чтобы сэкономить мое время. «Нет уж, мадам, — ответила я. — Оно конечно, очень с вашей стороны мило, но ни один покупной пудинг не сравнится с домашним».
  И заметьте, — продолжила миссис Росс, несколько оттаяв, — что он был съеден еще не отстоявшись! Настоящий рождественский пудинг готовят за несколько недель до праздника и дают ему отстояться. И, чем дольше до Рождества, тем лучше! Я помню, в детстве, когда мы по воскресеньям ходили в церковь, то всегда ждали молитвы, которая начинается с «Подай знак, о Господи, просвети нас», потому как эта молитва была как бы сигналом, что пора делать рождественские пудинги. Так оно всегда и было.
  В воскресенье мы слушали проповедь и знали, что на неделе мама обязательно займется пудингом. Так оно должно было бы быть и в этом году. Фактически же этот пудинг был изготовлен всего три дня назад — за день до вашего приезда, сэр. Все, что я успела, это по традиции заставить каждого побывать на кухне, помешать тесто и загадать желание. Таков обычай, сэр, и я никогда ему не изменяю.
  — Крайне интересно! — сказал Эркюль Пуаро. — Крайне. И что же, действительно все заходили?
  — Да, сэр. Все заходили. И юные джентльмены, и Бриджит, и этот господин из Лондона, и его сестра, и мистер Дэвид, и мисс Диана, то есть, конечно, миссис Миддлтон. Все месили тесто, а как же.
  — А сколько пудингов вы изготовили? Или этот шедевр единственный в своем роде?
  — О нет, сэр, всего их было четыре. Я сделала два больших и два поменьше. Один большой на сегодня, другой — к Новому году, а маленькие — для полковника и миссис Лэйси, когда гости разъедутся и они останутся одни.
  — Понимаю, понимаю, — проговорил Пуаро.
  — На самом-то деле, сэр, сегодня вы ели не тот пудинг, — сообщила вдруг миссис Росс.
  — Не тот? — нахмурился Пуаро. — Как это?
  — Видите ли, сэр, у нас есть большая праздничная форма для рождественского пудинга. Она китайская, с узорами омелы и остролиста, и, конечно, ее-то мы обычно и подаем на стол. Но с ней произошла неприятность. Анни оступилась, когда снимала пудинг с верхней полки, и выронила его. Форма, разумеется, разбилась вдребезги. Ну не подавать же было такой пудинг на стол? В нем могли оказаться осколки. Пришлось подать тот, что предназначался для Нового года, в самой обычной миске. Она, конечно, тоже симпатичная, но совсем не такая изысканная, как рождественская. Даже и не знаю, где теперь такую найдешь. Нынче такие уже и не делают. Все измельчало, в том числе и посуда. Бог ты мой, сэр, да что далеко ходить? Попробуйте купить обычную сковородку приличных размеров, чтобы в ней умещалось хотя бы восемь или десять яиц с беконом. Ах, теперь все не так, как прежде.
  — Не так, — согласился Пуаро. — Но только не сегодня.
  Сегодняшнее Рождество словно воскресило старые добрые времена.
  Миссис Росс вздохнула.
  — Приятно слышать, сэр. Но, конечно, теперь больше, чем когда-либо, приходится рассчитывать только на себя. Прислуга совершенно ничего не умеет. Эти современные девушки…
  Она немного понизила голос.
  — Нет, они очень стараются и хотят сделать как можно лучше, но в них не чувствуется школы, сэр, если вы понимаете, о чем я.
  — Да, времена меняются, — согласился Эркюль Пуаро, — и это порой печально.
  — Этот дом, сэр, — сказала миссис Росс, — он слишком велик для полковника с хозяйкой. Хозяйка, та понимает.
  Ютиться в одном крыле тоже ведь, знаете, не выход. Теперь дом, как говорится, оживает только под Рождество, когда собирается вся семья.
  — И мистера Ли-Вортли с сестрой, как я понимаю, здесь раньше не было?
  — Да уж, сэр, — сухо откомментировала миссис Росс, — не было. Очень, конечно, приятный джентльмен, но… довольно странное знакомство для мисс Сары, по нашим-то понятиям. Хотя, конечно, в Лондоне все по-другому.
  Сестру его жаль. Очень уж плоха, бедняжка. Перенесла операцию, вот ведь какое дело. Когда приехала, вроде еще ничего была, да всего и успела, что спуститься в кухню загадать на пудинге желание. Тут же слегла и с тех пор уже не встает с постели. Надо ей было подольше отлежаться после операции, я так думаю. Эти нынешние доктора выписывают из больницы раньше, чем вы успеваете встать на ноги!
  Да что там? Вот жена моего собственного племянника…
  И миссис Росс начала длинный и страстный монолог о современных больничных нравах, которые чрезвычайно пагубно отразились на ее родне, привычной к куда более тонкому и бережному уходу. Пуаро проявил должное сочувствие и поспешил откланяться.
  — Мне остается только поблагодарить вас за столь изысканное и великолепное пиршество. Позвольте мне в знак признательности…
  Пятифунтовая банкнота прошуршала из рук Пуаро в могучую длань миссис Росс, сопровождаемая вялым «ну что вы, сэр» и энергичным «я настаиваю».
  — Настаиваю, — повторил Эркюль Пуаро.
  — Что ж, очень вам благодарна, — заявила миссис Росс, принимая сей знак признательности как нечто совершенно должное. — Желаю вам, сэр, самого счастливого Рождества и благополучия в новом году.
  
  
  5
  Первый день Рождества закончился именно так, как они обычно и заканчиваются. Елку зажгли, восхитительный пирог, поданный к чаю, был встречен с ликованием, но остался почти нетронут. На ужин подали холодные закуски. И Пуаро, и хозяева дома отправились на покой пораньше.
  — Спокойной ночи, мосье Пуаро, — пожелала напоследок миссис Лэйси. — Надеюсь, вам понравилось.
  — Это был чудесный день, просто чудесный.
  — Но вы как будто чем-то озабочены.
  — Я все думаю про этот пудинг…
  — Возможно, он показался вам чуточку тяжеловатым? — деликатно предположила миссис Лэйси.
  — Нет-нет, я говорил вовсе не в гастрономическом смысле. Я размышляю о его значении.
  — Ну, разумеется, это же часть традиции, — слегка удивилась миссис Лэйси. — Доброй вам ночи, мосье Пуаро, надеюсь, вам не будут всю ночь сниться пудинги и сладкие пирожки.
  — Да уж, — пробормотал себе под нос Пуаро, раздеваясь, — могут и присниться! Хорошенькая задачка — этот рождественский пудинг. Что же здесь творится, чего я совершенно не понимаю?
  Он с досадой потряс головой:
  — Ну ладно, там увидим.
  Проделав необходимые приготовления, Пуаро с наслаждением погрузился в мягкие перины, матрацы и подушки — но только не в сон.
  Часа через два его терпение оказалось вознаграждено.
  Дверь спальни медленно отворилась, и Пуаро улыбнулся.
  Все шло, как он и ожидал. Он снова вспомнил чашку кофе, поданную ему этим предупредительным молодым человеком, Десмондом Ли-Вортли. Потом юноша ненадолго отвернулся и не видел, как Пуаро поставил ее на стол. Когда же он повернулся снова, Пуаро как ни в чем не бывало пил из нее, и молодой человек мог с удовлетворением — если не с чем похуже — наблюдать, как он выпил все до последней капли. Однако при мысли, что он пожертвовал крепким здоровым сном в пользу кого-то другого, усы Пуаро приподнялись в довольной улыбке.
  «Этот Дэвид очень милый юноша, — размышлял он про себя, — но слишком несчастен и озабочен… Вот уж кому точно не повредит хороший крепкий сон. А теперь посмотрим, чем все это кончится».
  Он лежал совершенно неподвижно, дыша ровно и глубоко, изредка позволяя себе — исключительно деликатно — всхрапывать.
  Кто-то подошел к кровати и склонился над ней. Затем, видимо удовлетворенный, этот кто-то выпрямился и направился к туалетному столику. Включив маленький фонарик, гость принялся исследовать аккуратно сложенные на столике вещи Эркюля Пуаро. Он осмотрел бумажник, потом осторожно выдвинул ящики стола, после чего расширил поле поисков до карманов висевшего на спинке стула костюма. Под конец он даже приблизился к кровати и с величайшей осторожностью пошарил под подушкой.
  Вытащив оттуда руку, он на несколько секунд застыл, недоумевая, видимо, что же предпринять дальше. Немного побродив по комнате, бесцельно заглядывая в вазы, гость зашел в ванную и вскоре оттуда вышел. Наконец, тихонько выругавшись, он вышел из комнаты.
  — Ага, — пробормотал Пуаро. — Нас постигло разочарование. Какая жалость! Ба! А какая самонадеянность! Неужели он мог подумать, что Эркюль Пуаро спрячет что-то так, что это можно найти?!
  И, повернувшись на другой бок, преспокойно заснул.
  На следующее утро его разбудил настойчивый стук в дверь.
  — Qui est la?[227] Да входите же, входите.
  Дверь открылась, и на пороге появился задыхающийся и раскрасневшийся Колин. За его спиной топтался Майкл.
  — Мосье Пуаро, мосье Пуаро!
  — Что? — осведомился Пуаро, усаживаясь в постели. — Уже чай? А, это ты, Колин. Что случилось?
  Однако Колин словно лишился дара речи. Казалось, он совершенно потрясен и растерян. Так оно, впрочем, и было. Ночной колпак Эркюля Пуаро оказался слишком сильным зрелищем для неокрепшего организма. Колин с трудом заставил себя заговорить.
  — Я подумал.., мосье Пуаро, вы поможете? Случилось нечто ужасное.
  — Что-то случилось? Но что же?
  — Это.., это Бриджит. Она там, на снегу. Мне кажется.., она такая бледная и неподвижная.., ох, лучше вам пойти туда самому. Я ужасно боюсь, что… По-моему, она мертвая.
  — Что? — вскричал Пуаро, отбрасывая одеяла. — Мадемуазель Бриджит! Мертвая!
  — Я думаю.., думаю, ее кто-то убил. Там кровь ц… ох, да пойдемте же.
  — Конечно! Конечно! Я иду немедленно.
  Из одежды Эркюль Пуаро благоразумно выбрал зимние ботинки и пальто на меховой подкладке, которое быстро накинул поверх пижамы.
  — Я иду, — повторил он, — иду сию секунду. Ты разбудил остальных?
  — Нет. Я пока никому, кроме вас, не сказал. Думал, так лучше. Дедушка и ба еще не вставали. Внизу накрывают завтрак, но я не стал говорить Певереллу. Она — Бриджит то есть — за домом, возле террасы. Почти под окнами библиотеки.
  — Понятно. Показывай дорогу. Я следом.
  Поспешно отвернувшись, чтобы скрыть восторженную ухмылку, Колин заспешил вниз по лестнице. Через боковую дверь они вышли в ясное и прохладное утро. Солнце висело еще совсем низко над горизонтом. Всю ночь валил густой снег, стихший только к утру, и всюду, сколько хватало глаз, теперь простирался белый толстый ковер. Мир выглядел чистым, белым и прекрасным.
  — Здесь! — выдохнул Колин, драматично поднимая руку. — Это.., здесь!
  Картина действительно была ошеломляющей. В нескольких ярдах от дома на снегу лежала Бриджит. Она была в алой пижаме и белой шерстяной шали, накинутой на плечи. На шали расползались большие алые пятна. Голова Бриджит была повернута набок, и лицо скрыто свесившимися черными волосами. Одна ее рука была подвернута под грудь, другая — выброшена вперед и, казалось, все еще царапает снег сведенными судорогой пальцами. В самом центре большого темно-красного пятна торчала рукоять курдского кинжала с кривым лезвием, который полковник Лэйси только вчера демонстрировал гостям.
  — Mon Dieu![228] — вырвалось у Пуаро. — Словно в каком-то чудовищном спектакле.
  Стоявший рядом Майкл издал странный сдавленный звук, тут же заглушенный Колином.
  — Да, — поспешно сказал он. — В этом есть что-то… нереальное, правда? Вы видите следы? Их ведь, наверное, нельзя трогать?
  — А следы… Да, конечно, их обязательно нужно сохранить.
  — Я так и думал, — сказал Колин. — Потому-то и не хотел, чтобы кто-то увидел все прежде вас. Я думал, вы знаете, что делать в таких случаях.
  — Да, конечно, — быстро согласился Пуаро, — Первым делом следует проверить, а не жива ли она еще?
  — Ну.., да.., разумеется, — несколько неуверенно пробормотал Майкл. — Понимаете, мы думали.., то есть мы не думали.
  — О, я вижу, вы благоразумный молодой человек. Вероятно, читали всякие детективы… Да, крайне важно, чтобы никто не трогал тело. Вот только как, в таком случае, можно быть уверенным, что это именно тело, а не все еще мадемуазель Бриджит? Не так ли? Благоразумие, конечно, достойно всяческого восхищения, но на первом месте должна быть обычная человечность. Нам следует позаботиться о враче — не правда ли? — прежде чем думать о полиции.
  — О да! Конечно, — подтвердил Колин, несколько сбитый с толку.
  — Мы.., мы подумали, что лучше позвать вас, прежде чем что-то предпринять, — поспешно вмешался Майкл.
  — Тогда вы оба останетесь здесь, — заявил Пуаро, — а я обойду с другой стороны, чтобы не затоптать следы. Просто замечательные отпечатки, не правда ли? Такие четкие…
  Следы мужчины и девушки, ведущие прямо к тому месту, где она лежит. Потом мужчина возвращается, а она — она уже нет.
  — Наверное, это следы убийцы! — затаив дыхание, предположил Колин.
  — Безусловно. Отпечатки ботинок убийцы. Длинная узкая ступня с довольно необычным рисунком. Думаю, их легко будет опознать. Очень интересно. Да, эти следы будут нам очень полезны.
  В этот момент из дома появились Десмонд Ли-Вортли с Сарой и присоединились к группе.
  — Чем это вы тут, черт возьми, занимаетесь? — осведомился Ли-Вортли в несколько театральной манере. — Я увидел вас из окна спальни. Что зде… Боже мои Это еще что? Это.., это похоже на…
  — Именно, — сказал Эркюль Пуаро. — Похоже на убийство, не так ли?
  Сара на миг задохнулась, но тут же бросила подозрительный взгляд на мальчиков.
  — Вы хотите сказать, кто-то убил эту девочку, эту — как ее — Бриджит? — выдавил Десмонд. — Да кому это нужно? Невероятно!
  — На свете полно невероятных вещей, — заметил Эркюль Пуаро. — Особенно, до завтрака. Так утверждает один из ваших классиков. Шесть невероятных вещей до завтрака. Оставайтесь, пожалуйста, все здесь, — добавил он и, сделав большой круг, приблизился к Бриджит.
  Когда он склонился над ней, Колин и Майкл чуть не лопнули от едва сдерживаемого смеха. Сара придвинулась к ним и прошипела:
  — Что это вы тут устроили, скажите на милость?
  — Ты только полюбуйся на Бриджит! — выдавил Колин. — Вот это класс! Даже не шелохнется!
  — Никогда не видел никого мертвее старушки Бриджит, — шепотом согласился Майкл.
  Эркюль Пуаро выпрямился.
  — Ужасно, — сказал он дрогнувшим голосом. — Просто ужасно.
  Не в силах бороться с одолевавшим их весельем, Колин и Майкл поспешно отвернулись.
  — Что.., что же нам теперь делать? — выдавил Майкл.
  — Здесь можно сделать только одно, — ответил Пуаро. — Вызвать полицию. Кто-нибудь из вас позвонит, или это сделать мне?
  — Думаю… — проговорил Колин, — думаю… Ты как, Майкл?
  — Ага. По-моему, самое время.
  Он шагнул вперед и тут, кажется, впервые почувствовал некоторый дискомфорт.
  — Я прошу прощения, — начал он. — Надеюсь, вы не обидитесь… Но.., это.., только шутка. Понимаете? Рождественский розыгрыш. Мы хотели.., хотели.., ну, в общем, представить все это как убийство.
  — Представить как убийство? Но тогда, значит, это… это…
  — Ну да, только спектакль, — подсказал Колин, — Ну, чтобы вы почувствовали себя как дома. Вот.
  — Ага, — протянул Эркюль Пуаро. — Понимаю. Розыгрыш, значит? Только сейчас ведь не первое апреля — нынче у нас двадцать шестое декабря.
  — Я понимаю, мы не должны были этого делать, — промямлил Колин, — но.., но.., вы же не обиделись, правда, мосье Пуаро?
  — Эй, Бриджит, — позвал он, — поднимайся давай. А то и впрямь насмерть замерзнешь.
  Распростертая на снегу фигура не пошевелилась.
  — Странно, — заметил Эркюль Пуаро. — Похоже, она тебя не слышит.
  Он задумчиво посмотрел на Колина.
  — Шутка, говоришь? А ты уверен, что это шутка?
  — Ну, еще бы, — ответил Колин, чувствуя себе совсем уже неуютно. — Мы правда не хотели ничего плохого, мосье Пуаро.
  — Почему же тогда мадемуазель Бриджит не поднимается?
  — Не знаю, — растерянно проговорил Колин.
  — Ну, ладно, Бриджит, хватит! — нетерпеливо прикрикнула Сара. — Прекрати лежать и строить из себя дурочку.
  — Мы п-правда очень сожалеем, — начиная заикаться, повторил Колин. — Очень. Извините нас.
  — Вам не за что извиняться, — странным тоном сказал Эркюль Пуаро.
  — Что вы хотите сказать? — изумился Колин и, повернувшись к Бриджит, принялся снова ее звать:
  — Бриджит!
  Бриджит! Да что же это такое? Почему она не встает? Почему продолжает лежать?
  Пуаро поманил Десмонда.
  — Вы, мистер Ли-Вортли, подойдите сюда.
  Десмонд повиновался.
  — Потрогайте ее пульс, — приказал Пуаро.
  Ли-Вортли нагнулся и дотронулся до запястья Бриджит.
  — У нее.., нет пульса! — Он испуганно посмотрел на Пуаро. — И рука совсем холодная. Господи! Да она и в самом деле мертва!
  Пуаро кивнул.
  — Да. В самом деле мертва. Кто-то превратил фарс в трагедию.
  — Но.., кто же?
  — Видите следы, которые ведут сюда и обратно? По-моему, просто удивительное сходство с теми, которые только что оставили вы, мистер Ли-Вортли.
  Молодой человек как ужаленный развернулся.
  — Да что за… Вы что, меня обвиняете? Меня? Вы с ума сошли! Зачем мне ее убивать?
  — Зачем? Я вот все думаю.., давайте-ка посмотрим…
  Он нагнулся и очень бережно разжал стиснутый кулачок Бриджит.
  У Десмонда перехватило дыхание. Не веря своим глазам, он ошеломленно уставился вниз. В ладошке Бриджит лежал большой красный камень.
  — Это же та дурацкая штука из пудинга! — воскликнул он.
  — Разве? — спросил Пуаро. — Вы уверены?
  — Конечно!
  Десмонд стремительно наклонился и выхватил камень из пальцев Бриджит.
  — Не стоило этого делать, — укоризненно проговорил Пуаро. — Лучше ничего не трогать до приезда полиции.
  — Я и не трогал тело! Эта штука.., она могла потеряться, а ведь это улика. Да, уверен: чем скорее здесь будет полиция, тем лучше. Я немедленно иду звонить.
  Он стремительно развернулся и побежал к дому. Сара подошла к Пуаро.
  — Я не понимаю, — прошептала она, — не понимаю.
  Ее лицо сильно побледнело, и она схватила Пуаро за рукав.
  — Что вы говорили.., о следах?
  — Взгляните сами, мадемуазель.
  Сара взглянула. Когда Десмонд Ли-Вортли по просьбе Пуаро подходил пощупать у девочки пульс, он оставил в точности те же отпечатки ботинок, что и человек, сопровождавший ее в последний путь.
  — Вы хотите сказать, это Десмонд? Чушь какая!
  Внезапно тишину прорезал рев автомобильного двигателя. Обернувшись, они успели заметить машину, на бешеной скорости удаляющуюся по шоссе.
  Сара прекрасно знала, чья это машина.
  — Это Десмонд, — объяснила она Пуаро. — Он.., он, наверное, отправился за полицией, вместо того чтобы звонить.
  Из дома выбежала Диана Миддлтон.
  — Что случилось? — спросила она, задыхаясь. — Десмонд ворвался в дом, прокричал что-то, будто Бриджит убита, и бросился к телефону. Оказалось, он сломан. Десмонд сказал, что видимо кто-то перерезал провода и ничего не остается, как ехать за полицией. Но зачем ему полиция?
  Пуаро показал рукой.
  — Бриджит? — Диана обвела присутствующих недоуменным взглядом. — Но разве это не шутка? Я же слышала что-то такое.., вчера вечером. Я думала, они хотели разыграть вас, мосье Пуаро?
  — Да, — согласился Пуаро, — они и думали, что разыгрывают. А теперь пойдемте все в дом. А то простудимся, до возвращения мистера Ли-Вортли здесь больше делать нечего.
  — Но, послушайте, — запротестовала Сара. — Нельзя же оставить тут Бриджит.., одну.
  — Боюсь, ей уже совершенно все равно, — сказал Пуаро. — Пойдемте. Это очень, очень печально, но мадемуазель Бриджит не поможет уже ничто. Поэтому давайте вернемся в тепло и, пожалуй, выпьем чаю или кофе.
  Все послушно двинулись за Пуаро в дом. Певерелл как раз собирался звонить к завтраку. Если его и удивило, что домочадцы появляются не из спален, а с улицы, а иностранец разгуливает в пальто поверх пижамы, он абсолютно ничем этого не показал. Даже в старости Певерелл оставался идеальным дворецким. Он ничего не замечал или замечал лишь то, что было велено. Поэтому, когда все вошли в столовую и расселись, он без лишних слов принялся разливать кофе.
  Когда каждый получил свою чашку и немного согрелся, Пуаро заговорил.
  — Я должен рассказать вам, — начал он, — одну небольшую историю. Я не могу открыть все ее обстоятельства, нет. Но я расскажу главное. Все это началось с приездом в Англию одного юного бесшабашного принца. Он привез с собой знаменитый драгоценный камень, с тем чтобы, вставив его в новую оправу, подарить девушке, на которой собирался жениться. К несчастью, предварительно он свел знакомство с очень привлекательной юной леди.
  Эту леди мало интересовал сам принц, зато очень интересовало то, что он привез, — интересовало настолько, что вскоре она исчезла, прихватив с собой украшение, веками принадлежавшее королевской семье. Молодой человек, естественно, в затруднении. Вдобавок он должен избегать скандала. Он решительно не может идти в полицию. И тогда он идет ко мне, Эркюлю Пуаро. «Найдите мне, — говорит он, — этот рубин». Eh bien, у этой юной леди есть друг, который замешан в нескольких весьма сомнительных делишках. Есть подозрение, что он участвовал в шантаже и вывозе драгоценностей за границу. Однако он очень осторожен, этот друг, и, кроме подозрений, предъявить ему совершенно нечего. И вот мне становится известно, что этот сообразительный джентльмен проводит Рождество здесь, в Кинге Лэйси. Естественно, юной леди, завладевшей рубином, решительно необходимо на какое-то время покинуть свет, чтобы избежать нежелательных претензий или вопросов. Проблема улаживается как нельзя лучше, стоит только ей изобразить из себя сестру нашего ловкого джентльмена и отправиться вместе с ним сюда.
  — О нет! — выдохнула Сара. — Только не сюда! Здесь же.., я!
  — И тем не менее, — сказал Пуаро. — В результате небольшой комбинации я тоже оказываюсь в числе гостей.
  Юная леди, предположительно только что вышедшая из больницы, попав сюда, стремительно набирает силы. И тут узнает о прибытии детектива, точнее даже, величайшего из всех детективов, то есть меня, Эркюля Пуаро. У юной леди немедленно случается — как его? — ухудшение.
  Она прячет рубин в первое подвернувшееся место и, снова отдавшись во власть болезни, уже не встает с постели. Ей совсем не к чему встречаться со мной, поскольку я, безусловно, видел ее фотографии. Разумеется, это очень и очень скучно, но ей приходится отсиживаться в своей комнате, а «брату» — носить ей еду.
  — Но рубин? — перебил его Майкл.
  — Думаю, что в момент моего прибытия леди находилась с вами на кухне, от души веселясь и загадывая желания на рождественском пудинге. Узнав, что я здесь, она просто вдавила рубин в пудинг. Разумеется, не в тот, что должны были подать на Рождество. О нет, она прекрасно знает, что рождественский пудинг помещен в праздничную форму. Она прячет рубин в другой, тот, который предназначен для Нового года. К тому времени она успела бы уехать, и, вне всякого сомнения, новогодний пудинг уехал бы вместе с ней. Однако здесь вмешивается случай. В рождественское утро праздничный пудинг роняют на пол, и форма разлетается вдребезги. Что тут делать? И славная миссис Росс заменяет его другим пудингом, который и подает на стол, — Бог мой! — проговорил Колин. — Вы хотите сказать, что камень, которым чуть не подавился на Рождество дедушка, был настоящим?
  — Именно, — подтвердил Пуаро, — и можете представить себе чувства мистера Ли-Вортли, когда он это обнаружил. Eh bien, что же происходит дальше? Я беру у полковника камень и якобы по рассеянности кладу его в карман, причем с таким видом, что просто не хочу сорить на полу.
  Однако мистер Ли-Вортли очень внимательно за мной следит. Когда я ложусь спать, он является ко мне в комнату и обыскивает ее. Потом обыскивает меня. Но рубина он не находит. Почему?
  — Потому, — выдохнул Майкл, — что вы уже отдали его Бриджит! Так вот оно что! Так вот почему — но тогда как же — то есть… Послушайте, что же все-таки произошло?
  Пуаро улыбнулся.
  — Пойдемте в библиотеку, — сказал он. — Там из окна открывается отличный вид на разгадку этой тайны.
  Все двинулись вслед за ним.
  — Посмотрите-ка еще раз на место преступления, — предложил Пуаро, указывая в окно.
  Ответом ему стал дружный вздох изумления. На снегу не было тела. На снегу не было вообще ничего, что напоминало бы о трагедии, кроме бессмысленных теперь следов.
  — Но ведь не привиделось же нам все это! — потрясенно выдавил Колин. — Я.., он.., неужели кто-то украл тело?
  — О! — подмигнул Пуаро. — Вы понимаете? Тайна Исчезнувшего Тела!
  Он сокрушенно покачал головой.
  — Не может быть! — вскричал Майкл. — Мосье Пуаро, вы же… О нет! Послушайте, он же все это время нас разыгрывал!
  Пуаро подмигнул снова.
  — Правильно, дитя мое, я тоже чуточку пошутил.
  Видите ли, я знал про ваш план и решил немного его подправить. А вот и мадемуазель Бриджит! Надеюсь, лежание на снегу не отразилось на вашем самочувствии?
  Никогда себе не прощу, если вы подхватите line fluxion de poitrine[229].
  Бриджит, укутанная в огромный шерстяной свитер, только рассмеялась.
  — Я отправил вам tisane[230] в комнату, — строго сказал Пуаро. — Вы все выпили?
  — Хватило и одного глотка! — поморщилась Бриджит. — Да все со мной в порядке, мосье Пуаро. Я хорошо справилась? Только вот рука до сих пор болит от этого вашего жгута, не надо было так сильно.
  — Вы были неподражаемы, дитя мое. Просто неподражаемы. Однако же остальные, кажется, все еще пребывают в тумане.
  Так вот, вчера вечером я заглянул к мадемуазель Бриджит. Я сказал ей, что мне известно о вашем маленьком complot[231], и спросил, не согласится ли она подыграть немного и мне. Она согласилась и справилась с задачей превосходно. Следы от ботинок мистера Ли-Вортли на снегу сделала, как вы, наверное, уже догадались, именно она.
  — И какой же в этом смысл, мосье Пуаро? — бросила Сара. — Зачем вам понадобилось отсылать Десмонда за полицией? Сомневаюсь, что ваши шуточки покажутся им забавными.
  Пуаро мягко покачал головой.
  — Но, мадемуазель, я и мысли не допускал, будто мистер Ли-Вортли отправится за полицией. Убийство — это как раз то, в чем ему меньше всего хотелось бы быть замешанным. У него просто сдали нервы. Увидев возможность завладеть рубином, он схватил его, заявил, что телефон сломан, и под этим предлогом сбежал. Подозреваю, теперь мы не скоро его увидим. Насколько я понимаю, он заранее подготовился к побегу из Англии. У него ведь собственный самолет, не так ли, мадемуазель?
  Сара кивнула.
  — Да, — проговорила она, — мы даже думали о том…
  Она смолкла.
  — Чтобы сбежать на нем вместе? — закончил за нее Пуаро. — Eh bien, очень хороший способ вывезти что-то за границу. Когда вы бежите с девушкой и это попадает в газеты, мало кому приходит в голову, что одновременно вы прихватываете с собой еще и бесценный рубин. О да, это очень хорошее прикрытие.
  — Я не верю, — твердо сказала Сара. — Ни единому вашему слову.
  — Тогда спросите у его сестры, — предложил Пуаро, кивком указывая через ее плечо.
  Сара резко обернулась и обнаружила в дверях кутающуюся в шубку молоденькую платиновую блондинку. Она мрачно ухмылялась и была, похоже, просто в ярости.
  — Сестра! — фыркнула она с коротким злым смешком. — Вы мне подобных свиней в родню не навязывайте! Я так понимаю, он сбежал? И оставил меня тут отдуваться. Замечательно! Особенно если учесть, что идея-то была его.
  Он все и придумал. Говорил, никакого риска. Никто, мол, не пойдет на скандал. Я всегда могу пригрозить, что скажу, будто Али подарил мне эту свою реликвию. Дез говорил, разделим все в Париже! А теперь бросил меня тут, как последняя сволочь! Убила бы! Так! — неожиданно добавила она. — Чем скорее я отсюда выберусь, тем лучше.
  Кто-нибудь вызовет даме такси?
  — У парадного ждет машина, чтобы отвезти вас на станцию, мадемуазель, — сообщил Пуаро.
  — Вы, кажется, все предусмотрели?
  — В основном да, — самодовольно отозвался Пуаро.
  Однако так легко отделаться ему не удалось. Когда он, проводив фальшивую мисс Ли-Вортли до машины, вернулся в комнату, на него тут же насел Колин.
  — Послушайте, мосье Пуаро, — хмуро начал он, — а к а к же рубин? Вы хотите сказать, что вот так, за здорово живешь, отпустили его с рубином?
  У Пуаро вытянулось лицо. Скрывая смущение, он принялся подкручивать свои усы.
  — Как же я мог забыть? — растерянно пробормотал он. — Я.., я обязательно его верну. Наверняка есть какие-нибудь способы. Я…
  — Ну ничего себе! — проговорил Майкл. — Позволить этому гаду сбежать с рубином!
  Бриджит оказалась проницательнее.
  — Он снова нас провел! — вскричала она. — Правда ведь, мосье Пуаро?
  — Что ж, мадемуазель, покажем им заключительный из наших фокусов? Посмотрите-ка в моем левом кармане…
  Бриджит сунула туда руку, вынула и с триумфальным кличем высоко подняла над головой огромный рубин, переливающийся всеми оттенками красного.
  — Ли-Вортли забрал у вас копию, — пояснил Пуаро. — Обычное стекло. Я привез ее из Лондона на случай, если понадобится подменить камень. Понимаете? Нам совсем не нужен скандал. Мосье Десмонд обнаружит, что рубин не совсем настоящий, только когда попытается сбыть его в Париже или Бельгии — ну, в общем, там, где у него есть нужные связи. Идеальный вариант. Все заканчивается наилучшим образом. Никаких скандалов! Мой принц получает свой камень, возвращается на родину и спокойно — надеюсь, что и счастливо — женится. И все довольны.
  — Кроме меня, — пробормотала Сара.
  Она сказала это так тихо, что никто, кроме Пуаро, ее не услышал. Он мягко покачал головой.
  — И это не так, мадемуазель Сара. Вы приобрели опыт. То, что он печальный, отнюдь не лишает его ценности. Поверьте, впереди вас ждет только счастье.
  — Это вы так считаете, — отозвалась Сара.
  — Но, послушайте, мосье Пуаро, — снова нахмурился Колин, — откуда же вы узнали о нашем розыгрыше?
  — Такая уж у меня работа — все знать! — сообщил Пуаро, подкручивая усы.
  — Да, но как вам это удалось? Не понимаю. Кто-то раскололся? Сказал вам?
  — Нет-нет, все было совсем не так.
  — Но тогда как же? Скажите!
  — Скажите, мосье Пуаро! — присоединились к нему остальные.
  — Нет, нет и нет, — запротестовал Пуаро, — ни за что.
  Если я объясню ход своих рассуждений, пропадет весь интерес. Это как с иллюзионистом, который объясняет секрет своих фокусов.
  — Ну, скажите, мосье Пуаро! Давайте. Скажите нам.
  — Вы очень этого хотите?
  — Да, да, ну пожалуйста.
  — Ох, но я правда не могу. Вы будете разочарованы.
  — Да нет же, мосье Пуаро. Ну, скажите! Как вы узнали?
  — Ну, хорошо. Понимаете, в тот день после чая я отдыхал в библиотеке, сидя у окна в кресле. Я задремал, а когда проснулся, вы как раз обсуждали свой план прямо под окном, а форточка была открыта…
  — Как? — возмущенно вскричал Колин, — и это все?
  Так просто!
  — Не правда ли? — улыбнулся Эркюль Пуаро. — Ну вот, теперь вы действительно разочарованы.
  — Ну, — протянул Майкл, — зато теперь мы и в самом деле все знаем.
  — Разве? — тихонько пробормотал Эркюль Пуаро. — А вот я, который как раз должен знать все, — я не знаю.
  Он вышел в холл, и, недовольно качая головой, чуть не в двадцатый раз вытащил из кармана уже основательно испачканный и помятый листок.
  
  «НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕ ЕШЬТЕ РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ПУДИНГ.
  ДОБРОЖЕЛАТЕЛЬ».
  
  Эркюль Пуаро сокрушенно покачал головой. Он, который мог объяснить все, не мог объяснить этого! Унизительно. Кто это написал? И зачем? До тех пор, пока он не выяснит это, у него не будет ни секунды покоя! Неожиданно что-то пискнуло у него под ногами, и, выйдя из задумчивости, Пуаро испуганно глянул вниз. На полу, в цветастом платьице, держа в одной руке щетку, а в другой — совок, сидело юное светловолосое создание и огромными круглыми глазами смотрело на бумажку в руке Пуаро.
  — О, сэр! — горестно простонало создание. — О, сэр.
  Пожалуйста, сэр.
  — Бог мой! — добродушно изумился Пуаро. — Кто ты, mon enfant[232]?
  — Анни Бэйтс, сэр. Пожалуйста. Я пришла помочь миссис Росс. Я не хотела, сэр, правда, ничего дурного не хотела. Я думала как лучше, сэр. Для вашего ж? добра то есть.
  На Пуаро нашло просветление. Он протянул ей бумажку.
  — Так это ты написала, Анни?
  — Я не хотела ничего дурного, сэр. Правда, не хотела.
  — Конечно нет, Анни, — улыбнулся ей Пуаро. — Но расскажи мне: зачем ты это сделала?
  — Ну, это все те двое, сэр. Мистер Ли-Вортли и его сестра. Только никакая она ему не сестра, это уж точно. У нас все так думали. И ничего она не болела. Сразу было видно. Мы думали — мы все думали, — что это очень странно, сэр. Я вам прямо скажу, сэр. Я была у нее в ванной — полотенца развешивала — и все слышала. У нее в комнате был он, и они разговаривали. Я их слышала слово в слово. «Этот сыщик, — сказал он, — этот Пуаро, который здесь появился… Надо с ним что-то делать. Необходимо избавиться от него как можно скорее». А потом, знаете, понизил голос и зловещим таким голосом спрашивает: «Ты куда его положила?» А она отвечает: «В пудинг». Ох, сэр, у меня сердце так подскочило, что я думала, прямо тут и выпрыгнет. Я решила, они хотят отравить вас пудингом. Я просто не знала, что и делать! Миссис Росс, она с такими, как я, и разговаривать не стала бы. Ну, мне и пришло в голову написать вам. Вот… Я и написала. И положила на подушку, чтобы вы сразу заметили, как будете ложиться.
  Анни остановилась, переводя дух.
  Пуаро некоторое время изучающе на нее смотрел.
  — Думаю, Анни, ты насмотрелась слишком много разных фильмов, — сказал он наконец. — Или, может, это телевидение так на тебя действует? Ну да ладно, главное, что у тебя очень доброе сердце и неплохая голова. Знаешь, что? Я пришлю тебе подарок, когда вернусь в Лондон.
  — О, сэр, спасибо! Огромное вам спасибо, сэр.
  — А что бы ты хотела получить, Анни?
  — А я могу загадать все что угодно, сэр? Совсем все?
  — В разумных пределах, — осмотрительно ответил Пуаро.
  — Ох, сэр, а можно мне косметичку? Такую же модную и шикарную, как была у сестры мистера Ли-Вортли, которая вовсе и не сестра?
  — Да, — ответил Пуаро. — Думаю, это можно. Интересно, — добавил он вполголоса. — В том музее, куда я недавно ходил, среди всех этих древностей из Вавилона или не помню уж откуда тоже была косметичка. Тысячи лет прошли, а женские сердца остаются все такими же.
  — Прошу прощения, сэр? — переспросила Анни.
  — Да нет, ничего. Я просто задумался. Ты получишь свою косметичку, дитя.
  — Ох! Вот спасибо-то, сэр! Нет, правда, огромное вам спасибо, сэр.
  И Анни в восторге удалилась. Пуаро смотрел ей вслед, удовлетворенно качая головой.
  — Что ж, — произнес он, — мне тоже пора. Здесь я уже не нужен.
  Неожиданно вокруг его плеч обвились чьи-то руки — Вот если бы вы вдруг на минуточку оказались под омелой… — сказала Бриджит.
  
  
  Эркюлю Пуаро понравилось. Ему очень понравилось. Он даже решил про себя, что это лучшее Рождество в его жизни.
  
  
  Тайна испанского сундука
  
  1
  Как всегда, минута в минуту, Эркюль Пуаро вошел в свой рабочий кабинет, где мисс Лемон уже дожидалась распоряжений на день.
  Каждый, кто впервые видел его секретаршу, поражался тому, что вся она состоит исключительно из острых углов, что, впрочем, вполне устраивало Пуаро, во всем предпочитавшего симметрию и прямые углы.
  Правда, если говорить о женской красоте, то здесь маленький бельгиец свое пристрастие не доводил до абсурда.
  Наоборот, он был скорее старомоден и, как исконный житель континента, предпочитал округлость и даже, если можно так выразиться, пикантную пышность форм. Женщина, считал он, должна быть женщиной. Ему нравились роскошные, экзотические красавицы с безукоризненным цветом лица. Одно время ходили слухи о его увлечении русской графиней, но это было очень давно. Безрассудства молодости.
  Что же касается мисс Лемон, то Пуаро просто не воспринимал ее как женщину. Для него она была некой безупречно работающей машиной. И действительно, мисс Лемон отличалась поистине устрашающей работоспособностью. Ей было сорок восемь, и природа милостиво обошлась с ней, начисто лишив всякого воображения.
  — Доброе утро, мисс Лемон.
  — Доброе утро, мосье Пуаро.
  Пуаро сел за письменный стол, а мисс Лемон, разложив перед ним аккуратными стопками утреннюю почту, снова уселась на свое место, держа наготове карандаш и блокнот.
  Но в это утро обычный распорядок был неожиданно нарушен. Пуаро принес с собой свежую газету, и его внимание вдруг привлек один заголовок. Огромные буквы буквально вопили:
  «ТАЙНА ИСПАНСКОГО СУНДУКА! ПОСЛЕДНИЕ НОВОСТИ!»
  — Вы, разумеется, просматривали утренние газеты, мисс Лемон?
  — Да, мосье Пуаро. Новости из Женевы не очень радуют.
  Пуаро досадливым жестом отмахнулся от новостей из Женевы.
  — Испанский сундук, — вслух размышлял он. — Вы можете мне сказать, мисс Лемон, что такое испанский сундук?
  — Полагаю, мосье Пуаро, что это модель сундука, впервые изготовленная в Испании.
  — Это-то понятно. А если более конкретно?
  — Мне кажется, они были очень популярны в елизаветинскую эпоху. Они очень вместительны, больших размеров, со множеством солидных медных замков и запоров. Если их регулярно чистить, то выглядят они очень неплохо. Моя сестра как-то купила такой сундук на распродаже. В прекрасном состоянии. Она душит в нем столовое белье.
  — Не сомневаюсь, что вся мебель в доме вашей сестры с прекрасном состоянии, — галантно склонив голову, произнес Пуаро.
  На это мисс Лемон не без грусти заметила, что нынешняя прислуга не знает, что такое «начищать рукавом».
  Пуаро посмотрел на нее с удивлением, но не стал выяснять, что означает столь странное выражение.
  Он снова пробежал глазами список невольных участников драмы: майор Рич, мистер и миссис Клейтон, командор Макларен, мистер и миссис Спенс. Для него это были всего лишь имена, не более. Но за ними стоят живые люди, с их переживаниями, люди, которых обуревают страсти, любовь, ненависть и страх. Драма, в которой ему, Пуаро, не доведется участвовать. А жаль. Шестеро гостей на званом ужине, в комнате, где у стены стоит вместительный испанский сундук. Шестеро гостей, пятеро из которых беседуют, наслаждаются холодными закусками, слушают музыку, танцуют, а шестой лежит заколотый на дне испанского сундука…
  «Эх, — подумал Пуаро. — Как бы сейчас воодушевился мой славный Гастингс! Дал бы волю своей фантазии!
  Сказал бы что-нибудь нелепое — ничего похожего на истинную причину! Дорогой Гастингс, как же мне его не хватает. А вместо него…» — Пуаро вздохнул и покосился на мисс Лемон, которая, вполне резонно заключив, что шеф не расположен сегодня ей диктовать, сняла крышку с пишущей машинки и ждала, пока он удалится, чтобы закончить кое-какие письма.
  Ее меньше всего волновал этот злосчастный испанский сундук, в котором был обнаружен труп.
  Пуаро вздохнул и стал изучать фотографию. Фотографии в газетах редко бывают удачными, а эта вообще никуда не годилась, сплошная чернота. И все-таки какое лицо!
  Миссис Клейтон, вдова убитого…
  И вдруг, повинуясь безотчетному порыву, Пуаро протянул газету мисс Лемон:
  — Взгляните на этот снимок. На лицо…
  Мисс Лемон послушно, но без всякого интереса посмотрела на фотографию.
  — Что вы скажете об этой женщине, мисс Лемон? Это миссис Клейтон.
  Мисс Лемон взяла газету, еще раз небрежно взглянула на фотографию и сказала:
  — Она немного похожа на жену управляющего банком в Кройдон-Хите.
  — Неужели! — воскликнул Пуаро. — Расскажите мне, пожалуйста, все, что вы знаете о жене управляющего банком в Кройдон-Хите.
  — О, это, пожалуй, не очень-то красивая история, мосье Пуаро.
  — Я так и думал. Ну прошу вас.
  — Ходило много разных слухов о миссис Адаме и молодом художнике. Потом мистер Адаме застрелился. Однако миссис Адаме выйти за художника не захотела, и он принял какой-то яд… Правда, его спасли. В конце концов миссис Адаме вышла замуж за молодого адвоката. Мне кажется, после этого был еще какой-то скандал, но мы уже уехали из Кройдон-Хита, поэтому, что там было дальше, я не знаю.
  Пуаро задумчиво кивнул головой.
  — Она была красива?
  — Строго говоря, красавицей ее не назовешь. Но в ней было что-то такое…
  — Вот именно. Что-то такое, что есть во всех искусительницах рода человеческого! В Елене Прекрасной, Клеопатре…
  Мисс Лемон с решительным видом заправила в машинку чистый лист бумаги.
  — Право, мосье Пуаро, я над этим не задумывалась.
  Глупости все это. Если бы люди серьезнее относились к своей работе, а не забивали голову всякой ерундой, было бы куда лучше.
  Расправившись таким образом со всеми человеческими пороками и слабостями, мисс Лемон опустила руки на клавиши машинки — ей не терпелось приступить наконец к работе.
  — Это ваша личная точка зрения, мисс Лемон, — заметил Пуаро. — Я понимаю, сейчас вы хотите лишь одного: чтобы вам не мешали заниматься делом. Но ведь ваша работа состоит не только в том, чтобы писать под диктовку письма, подшивать бумажки, отвечать на телефонные звонки… Это вы делаете безукоризненно. Но я-то имею дело не только с бумажками, но и с живыми людьми. И здесь мне тоже нужна ваша помощь.
  — Разумеется, мосье Пуаро, — почтительно ответила мисс Лемон. — Чем могу быть полезна?
  — Меня заинтересовало это преступление. Был бы весьма признателен, если бы вы просмотрели сообщения о нем во всех утренних газетах, а затем и в вечерних… Составьте мне точный перечень всех фактов.
  — Хорошо, мосье Пуаро.
  Пуаро с горестной усмешкой удалился в гостиную.
  «Поистине ирония судьбы, — сказал себе он. — После моего друга Гастингса эта мисс Лемон. Большего контраста не придумаешь. Дорогой Гастингс, с каким азартом он стал бы мне помогать! Представляю, как бы он сейчас бегал по комнате! Его неуемная фантазия порождала бы самые невероятные романтические ситуации. Он простодушно верил бы каждому слову, напечатанному в газетах. А этой бедняжке мисс Лемон мое поручение лишь в тягость, какой уж там азарт».
  Спустя несколько часов мисс Лемон явилась к нему с листком бумаги в руках.
  — Вот все интересующие вас сведения, мосье Пуаро.
  Только не уверена, что на них можно полагаться. Об одном и том же все пишут по-разному. Я бы не очень доверяла этим писакам.
  — Мне кажется, вы чересчур строги, мисс Лемон, — пробормотал Пуаро. — Простите великодушно за беспокойство, весьма вам признателен.
  Факты были поразительные и сразу наводили на определенный вывод. Майор Чарлз Рич, богатый холостяк, пригласил на вечеринку своих друзей. А именно, мистера и миссис Клейтон, мистера и миссис Спенс и капитана Макларена. Последний был близким другом майора и четы Клейтон. Что же касается супругов Спенс, то с ними все остальные познакомились сравнительно недавно. Арнольд Клейтон служил в Министерстве финансов, Джереми Спенс был рядовым чиновником из какого-то государственного учреждения. Майору Ричу было сорок восемь лет, Арнольду Клейтону — пятьдесят пять, Джереми Спенсу — тридцать семь. О миссис Клейтон сообщалось, что она была «моложе своего мужа». Ее муж в гостях не был — в последнюю минуту его срочно вызвали в Шотландию — он должен был выехать в тот же вечер поездом в 20.15 с вокзала Кингс-Кросс.
  Званый ужин в доме майора Рича прошел, как обычно проходят такие вечера. Гости веселились и наслаждались обществом друг друга. Это не было каким-то шумным сборищем ни тем более пьяной оргией. Разошлись все в 23.45.
  Гости, все четверо, уехали вместе на такси. Капитан Макпарен вышел у своего клуба, затем супруги Спенс подвезли Маргариту Клейтон до Кардиган-Гарденс — это у Слоун-стрит, — и поехали к себе в Челси.
  Ужасное открытие было сделано на следующее утро слугой майора Уильямом Берджесом. Берджес был приходящим слугой, а не жил в доме постоянно. В то утро он пришел чуть раньше, чтобы успеть прибраться в гостиной до того, как подать майору его утренний чай. Берджеса сразу насторожило странное пятно возле испанского сундука, резко выделявшееся на светлом ковре. Подняв крышку, Берджес заглянул внутрь и оказался в шоке от ужаса — там лежал мистер Клейтон с перерезанным горлом.
  Берджес, не помня себя, выбежал на улицу и окликнул полицейского.
  Таковы были факты. Сообщалось еще и о кое-каких деталях. Полиция немедленно известила о случившемся жену мистера Клейтона, которая была «сражена известием». В последний раз она видела мужа около шести часов вечера, когда он пришел домой. Естественно, раздраженный — его срочно вызывали телеграммой в Шотландию, по какому-то вопросу, связанному с землей, которой он там владел. Он настоял, чтобы жена отправилась в гости без него. Телеграмму принесли в клуб, где он находился вместе со своим другом, Маклареном. Друзья выпили по стаканчику, после чего мистер Клейтон сообщил Макларену о досадной новости. Взглянув на часы, он заторопился, сказав, что должен еще успеть заехать к майору Ричу и предупредить о том, что не сможет прийти. Он пытался дозвониться майору по телефону, но линия, должно быть, была повреждена.
  По словам слуги майора Рича, мистер Клейтон действительно заходил к майору примерно без пяти восемь. Хозяина дома не было, но он должен был с минуты на минуту вернуться. Мистер Клейтон согласился пройти в гостиную и написать записку, объяснив, что спешит на поезд, который отходит через двадцать минут с вокзала Кингс-Кросс.
  Проводив мистера Клейтона в гостиную, сам Берджес вернулся в кухню, где готовил canapes[233]. Он не слышал, когда вернулся хозяин, но минут десять спустя тот зашел на кухню и велел Берджесу бросить все и сбегать за турецкими сигаретами, которые любила миссис Спенс. Сигареты слуга отнес потом в гостиную. Мистера Клейтона там уже не было, и Берджес решил, что он уже ушел, поскольку торопился на поезд.
  Рассказ майора Рича был кратким. Когда он вернулся домой, Клейтона уже не было. Майор даже не подозревал, что тот заходил к нему. Никакой записки он тоже не оставил, и о его внезапном отъезде в Шотландию майор узнал только от его жены, когда все уже были в сборе.
  В вечерних газетах было еще два коротеньких сообщения. В первом говорилось, что «убитая горем» миссис Клейтон покинула свою квартиру в Кардиган-Гарденс и временно поселилась у друзей.
  Во втором же, помещенном в колонке последних новостей, сообщалось, что майору Ричу предъявлено обвинение в убийстве Арнольда Клейтона и он взят под стражу.
  — Взят под стражу, — повторил Пуаро, взглянув на мисс Лемон. — Собственно, этого и следовало ожидать.
  Тем не менее случай очень интересный! А вы как считаете?
  — Что ж, я полагаю, подобные вещи иногда случаются, — равнодушно ответила мисс Лемон.
  — Разумеется, случаются, и, представьте, довольно часто, почти каждый день. Но обычно такие происшествия вполне объяснимы, хотя это отнюдь не делает их менее отвратительными.
  — Да, история действительно неприятная.
  — Еще бы! Что уж тут приятного — валяться с перерезанным горлом на дне сундука! Но меня, признаться, особенно поразило странное поведение майора Рича.
  Мисс Лемон с брезгливой гримаской заметила:
  — Говорят, что они с миссис Клейтон очень близкие друзья… Правда, это только слухи, поэтому я не включила это в перечень фактов.
  — И правильно сделали. Однако подобное предположение напрашивается само собой… Так это все, что вы хотели сказать?
  Лицо мисс Лемон было по-прежнему невозмутимым и холодным. И Пуаро, вздохнув, в который раз вспомнил своего пылкого и мечтательного друга Гастингса. Обсуждать это дело с мисс Лемон было поистине нелегким испытанием.
  — Представьте себе на минуту майора Рича. Допустим, он влюблен в миссис Клейтон… Муж мешает ему, и он хочет от него избавиться. Хотя, если миссис Клейтон отвечает ему взаимностью, к чему тогда вообще что-либо затевать? Или, может, он был уверен, что мистер Клейтон не согласится на развод? Но хотя майор Рич отставной военный, а военные, как говорится, особым умом не блещут, не может же он быть полным идиотом?
  Мисс Лемон хранила молчание, полагая, что вопрос был чисто риторическим.
  — Ну так что же? — нетерпеливо спросил Пуаро. — Что вы думаете об этом?
  — Что я думаю? — Мисс Лемон даже вздрогнула.
  — Mais oui[234], именно вы!
  Мисс Лемон попыталась сосредоточиться. Не в ее стиле было предаваться размышлениям, если ее не просили об этом. Когда выдавалась свободная минутка, она предпочитала обдумывать, как еще можно улучшить и без того доведенную ею до совершенства систему делопроизводства.
  — Видите ли… — начала она и умолкла.
  — Скажите, что, по-вашему, могло произойти в тот вечер? Мистер Клейтон пишет в гостиной записку, майор Рич возвращается домой и…
  — Он видит у себя мистера Клейтона. Они… Я полагаю, между ними происходит ссора, и майор Рич бросается на него с ножом… Затем, испугавшись содеянного, он.., прячет труп в сундук. Ведь с минуты на минуту должны прийти гости…
  — Да-да, верно. Приходят гости. Труп лежит в сундуке. Вечер завершен, гости разъезжаются. А что потом?..
  — Потом майор Рич ложится спать… О!..
  — Ага! — воскликнул Пуаро. — Теперь вы понимаете?
  Вы убили человека, спрятали труп в сундуке, а потом преспокойно легли спать, ничуть не опасаясь, что слуга может обнаружить его утром?
  — Слуга мог и не заглянуть в сундук…
  — При том, что возле сундука огромное пятно крови?
  — Возможно, майор Рич в спешке его не заметил…
  — Не слишком ли это было бы беспечно с его стороны?
  — Он, очевидно, был очень расстроен, — сказала мисс Лемон.
  Пуаро в отчаянии развел руками.
  А мисс Лемон, воспользовавшись минутной паузой, выскользнула за дверь.
  
  
  2
  Тайна испанского сундука, строго говоря, не касалась Эркюля Пуаро. В данный момент он выполнял одно весьма деликатное поручение крупной нефтяной фирмы — возникли подозрения, что один из членов ее правления замешан в весьма сомнительных операциях. Поручение было сугубо конфиденциальным и сулило хорошее вознаграждение. Дело было довольно сложным и отнимало много времени, но при этом почти не требовало от Пуаро каких-либо физических усилий. Это было утонченное преступление, без трупов и крови. Преступление в экономической сфере.
  А за тайной испанского сундука скрывались события, полные драматизма, кипели страсти. Когда-то Пуаро предостерегал своего друга Гастингса избегать очень сильного влияния эмоций, но тот все равно был этому подвержен.
  Тогда Пуаро был особенно беспощаден к бедняге Гастингсу. А теперь он и сам ведет себя не лучше, думая о загадочных красавицах, роковых страстях, ревности, ненависти и прочей романтической ерунде. Пуаро не терпелось узнать об этом убийстве все. Что представляют собой майор Рич и его слуга Берджес, Маргарита Клейтон (хотя это, пожалуй, он уже знал) и покойный Арнольд Клейтон (Пуаро считал, что сведения о личности убитого наиболее важны для раскрытия преступления).., И что за человек, ближайший друг убитого — капитан Макларен, и конечно же неплохо бы побольше выяснить о чете Спенсов, с которыми все они познакомились совсем недавно.
  Но как это можно узнать?
  Весь остаток дня Пуаро только и думал об этом.
  Почему его так взволновало это убийство? Ну конечно — все слишком нелепо! Очень странная история. Необходимо все хорошенько осмыслить…
  Итак, скорее всего между мужчинами произошла ссора… Причина ясна — женщина. В состоянии аффекта один убивает другого. Да, такое вполне возможно, хотя было бы логичнее, если бы муж убил любовника. Однако здесь, все наоборот, любовник убивает мужа, причем убивает ударом кинжала! Оружие, прямо скажем, несколько необычное. Возможно, матушка майора Рича была итальянкой? Иначе как объяснить столь странный выбор орудия убийства? Как бы там ни было, убийство совершено кинжалом (или стилетом, как предпочитают называть его газеты), который в критический момент оказался под рукой. Затем труп прячут в сундук. Тут все ясно. Поскольку в гостиную мог войти слуга и до прихода гостей тоже оставались считанные минуты, разумнее всего было поступить именно так, как и поступил убийца, — спрятать труп в сундук.
  Вечер подходит к концу, гости разъезжаются, уходит слуга… Что же делает майор Рич? Как ни в чем не бывало ложится спать!
  Чтобы понять, почему он был так спокоен, необходимо узнать майора Рича поближе, узнать, что он за человек.
  Возможно, не выдержав напряжения этого вечера — ведь ему приходилось вести себя так, будто ничего не произошло, — он принял снотворное или успокоительное и сразу же заснул. И разумеется, проснулся позже обычного. Все может быть. А возможно, это случай для психиатра — подсознательное чувство вины заставляло убийцу желать, чтобы преступление было раскрыто? Все зависит от…
  В это время зазвонил телефон. Пуаро не хотел брать трубку, но телефон продолжал звонить, и он вспомнил, что мисс Лемон, передав ему письма на подпись, ушла домой, а Джордж, его камердинер, видимо, куда-то отлучился. Немного поколебавшись, Пуаро все-таки снял трубку.
  — Мосье Пуаро?
  — Да, я вас слушаю.
  — О, как я рада! — Пуаро удивленно моргал, вслушиваясь в мелодичный женский голос. — Говорит Эбби Четертон.
  — О, леди Четертон. Чем могу служить?
  — Тем, что немедленно, сейчас же приедете ко мне, на эту ужасную вечеринку, которую я затеяла. Не столько ради вечеринки, сколько ради одного очень важного дела.
  Вы мне нужны. Это очень-очень серьезно! Пожалуйста, не отказывайтесь! Я и слышать не хочу, что вы не можете…
  Но Пуаро вовсе не собирался отказываться. Правда, лорд Четертон, кроме того, что он был весьма родовитым аристократом и время от времени произносил в палате лордов скучнейшие речи, ничем знаменит не был, зато леди Четертон была, по мнению Эркюля Пуаро, украшением лондонского высшего света. Все, что она говорила или делала, мгновенно становилось сенсацией. Она была умна, красива, эффектна и излучала столько энергии, что ее хватило бы для запуска ракеты на Луну.
  — Вы мне нужны, — снова повторила леди Четертон. — Подкрутите щипцами ваши неподражаемые усы, мосье Пуаро, и немедленно приезжайте.
  Пуаро конечно же не мог собраться так быстро. Он тщательно оделся, потом долго расчесывал и подвивал усы и лишь после этого тронулся в путь.
  Дверь очаровательного особняка леди Четертон была открыта настежь, и оттуда доносился такой гул и рев, словно вы очутились у ворот зоологического сада, где с цепи сорвались все его обитатели. Леди Четертон, которая одновременно развлекала беседой двух послов, одного регбиста с мировым именем и евангелиста из США, увидев Пуаро, тут же направилась к нему.
  — Мосье Пуаро, как я рада вас видеть! Нет-нет, не пейте этот отвратительный мартини. У меня для вас найдется кое-что получше — шербет, достойный султанов Марокко. Он в моей гостиной наверху.
  И она быстро стала подниматься по лестнице, приглашая Пуаро следовать за нею. На секунду задержавшись, она бросила через плечо:
  — Я не могла отменить этот вечер, иначе кто-нибудь мог что-то заподозрить. Слугам я обещала хорошо заплатить, если будут держать язык за зубами. В конце концов никому не хочется, чтобы его дом превратился в осаждаемую репортерами крепость. А бедняжке и без того столько за эти дни досталось…
  Пройдя площадку второго этажа, леди Четертон принялась подниматься на третий. Запыхавшийся и несколько озадаченный Пуаро едва поспевал за нею.
  Наконец леди Четертон остановилась, кинула взгляд вниз через перила и распахнула одну из дверей.
  — Я привела его, Маргарет! — воскликнула она. — Вот он, собственной персоной! — И с торжествующим видом леди Четертон отступила в сторону, пропуская Пуаро. Затем коротко представила:
  — Маргарита Клейтон — мой самый-самый близкий друг. Вы должны непременно помочь ей, мосье Пуаро. Маргарита, это тот самый Эркюль Пуаро. Он сделает для тебя все, что ты попросишь. Не так ли, мой дорогой мосье Пуаро?
  И, не дождавшись ответа, который, по ее мнению, мог быть только один (ибо леди Четертон недаром слыла взбалмошной красавицей), она поспешила к двери, неосторожно громко бросив на ходу:
  — Я должна вернуться к этим ужасным гостям…
  Женщина, сидевшая на стуле у окна, поднялась и устремилась навстречу Пуаро. Он узнал бы ее, даже если бы леди Четертон и не назвала ее имени. Этот прекрасный высокий лоб, эти подобные темным крыльям полукружья волос на висках и широко расставленные глаза! Черное платье с высоким воротником, плотно облегающее фигуру, подчеркивало совершенство форм и матовую белизну кожи.
  Это было лицо, поражающее скорее своей оригинальностью, нежели красотой, — одно из тех не совсем пропорциональных лиц, какие можно увидеть на портретах итальянских примитивистов[235]. Да и во всем облике ее было что-то средневековое, какая-то пугающая чистота и невинность, которая куда как притягательней современной утонченной распущенности. Когда она заговорила, в голосе ее слышались наивность и детская непосредственность.
  — Эбби говорит, что вы просто волшебник. — Она серьезно и вопрошающе посмотрела на него.
  Какое-то время Пуаро внимательно рассматривал ее.
  Однако в его взгляде не было ничего, что позволяло бы заподозрить его в неделикатном любопытстве. Так врач смотрит на нового пациента.
  — Вы уверены, мадам, — наконец промолвил он, — что я могу вам помочь?
  Щеки ее порозовели.
  — Я не совсем вас понимаю…
  — Что именно вы хотите?
  — О! — Казалось, она была обескуражена. — Я была уверена, что вы знаете, кто я…
  — Я знаю, кто вы. Знаю, что ваш муж был убит и что майор Рич арестован по обвинению в убийстве.
  Ее румянец стал гуще.
  — Майор Рич не убивал моего мужа.
  — Почему вы так думаете? — быстро спросил Пуаро.
  Она вздрогнула и растерянно произнесла:
  — Простите, я не понимаю…
  — Я, наверное, смутил вас, задав не совсем обычный вопрос, ведь полиция, как правило, спрашивает: «Почему майор Рич убил Арнольда Клейтона?» Меня же гораздо больше интересует другое: «Почему вы уверены, что он его не убивал?»
  — Потому… — она запнулась, — потому что я очень хорошо знаю майора Рича.
  — Так, значит, вы хорошо знаете майора Рича, — спокойно повторил Пуаро. И после секундной паузы резко спросил:
  — Насколько хорошо?
  Он не знал, поняла ли она его вопрос. Про себя же подумал: «Либо она чересчур наивна и непосредственна, либо очень хитра и искушенна… И, по-видимому, не я первый пытаюсь это понять».
  — Насколько хорошо? — Она растерянно смотрела на него. — Лет пять, нет, почти шесть.
  — Я не это имел в виду… Вы должны понять, мадам, что я вынужден задавать вам неделикатные вопросы. Конечно, вы можете мне сказать не правду… Женщины иногда вынуждены говорить не правду. Им приходится защищаться, а ложь очень надежное оружие. Но есть три человека, мадам, которым женщина должна говорить правду: духовник, парикмахер и частный сыщик, если, разумеется, она ему доверяет. Вы доверяете мне, мадам?
  Маргарита Клейтон сделала глубокий вдох.
  — Да, — ответила она. — Доверяю. — А затем добавила:
  — Раз уж я должна доверять.
  — Прекрасно. Итак, вы хотите, чтобы я нашел убийцу вашего мужа?
  — Да.
  — Но это не самое главное, не так ли? Вы хотите, чтобы я снял всякие подозрения с майора Рича?
  Она благодарно кивнула.
  — Только это?
  Впрочем, вопрос этот был явно лишний. Маргарита Клейтон была из тех женщин, которые не способны одновременно думать о нескольких вещах.
  — А теперь, — сказал Пуаро, — прошу прощения за нескромный вопрос. Майор Рич был вашим возлюбленным?
  — Вы хотите сказать, были ли мы близки с ним? Нет — Но он был влюблен в вас?
  — Да.
  — А вы? Были ли вы влюблены в него?
  — Мне кажется, да.
  — Но вы не совсем в этом уверены, не так ли?
  — Нет, теперь.., теперь я уверена.
  — Так. Следовательно, вы не любили своего мужа?
  — Нет.
  — Вы откровенны, это хорошо. Большинство женщин попыталось бы сейчас объяснить мне свои чувства и тому подобное. Как давно вы замужем?
  — Одиннадцать лет.
  — Расскажите, что за человек был ваш муж?
  Она нахмурила лоб:
  — Это очень трудно. Он был очень сдержан… Я никогда не знала, о чем он думает. Все считали, что он очень талантлив. Я хочу сказать, у него на работе… Он.., как бы это сказать.., никогда не говорил о себе…
  — Он любил вас?
  — О да. Иначе он не принимал бы так близко к сердцу… — Она внезапно умолкла.
  — Внимание к вам других мужчин? Вы это хотели сказать? Он ревновал вас?
  — Затем, возможно, почувствовав, что эти слова нуждаются в пояснении, добавила:
  — Иногда он по несколько дней не разговаривал со мной…
  Пуаро задумчиво кивнул.
  — Вы впервые столкнулись с подобной трагедией?
  — Трагедией? — Она нахмурилась и покраснела. — Вы имеете в виду того бедного мальчика, который застрелился?
  — Да, — сказал Пуаро. — Именно его.
  — У меня и в мыслях не было, что он страдает… Мне было искренне жаль его, он был такой робкий, застенчивый и такой одинокий. У него, должно быть, нервы были не в порядке. А потом эти два итальянца и.., дуэль. Это было так глупо. Слава Богу, никто не погиб. Право, оба мне были совершенно безразличны. Да я и не скрывала этого.
  — Разумеется. Судьбе было угодно, чтобы вы просто повстречались им на пути. А там, где появляетесь вы, там неизбежно что-нибудь случается. Мне не впервой слышать о подобных историях. Мужчины теряют рассудок именно потому, что вы остаетесь к ним безразличны. Однако майор Рич вам не безразличен. И следовательно.., мы должны сделать все возможное…
  Он умолк. Наступила пауза.
  Она очень внимательно смотрела на него.
  — Хорошо. Теперь перейдем от действующих лиц к фактам. Мне известно лишь то, что пишут в газетах. Судя по их сообщениям, вашего мужа могли убить только два человека — майор Рич или его слуга.
  Она упрямо повторила:
  — Я знаю, что Чарлз его не убивал.
  — Следовательно, это сделал слуга. Так?
  Она растерянно посмотрела на Пуаро.
  — Получается, что так, но…
  — Но вы сомневаетесь в этом?
  — Это просто.., невероятно!
  — И тем не менее вполне возможно. Ваш муж, без сомнения, заходил в тот вечер к майору, ибо тело его обнаружено именно в его доме. Если верить тому, что говорит слуга, его мог убить только майор Рич. А если слуга лжет? Тогда скорее всего он сам убил его и спрятал труп в сундук до возвращения хозяина. С точки зрения убийцы, прекрасная возможность освободиться от улик. Ему остается лишь утром «заметить» пятно на ковре, а затем «обнаружить» труп. Подозрение неминуемо падет на майора Рича.
  — Но зачем ему было убивать Арнольда?
  — Вот именно, зачем? Явных мотивов для убийства у него нет, иначе полиция уже занялась бы этим. Возможно, ваш муж узнал о каких-то его неблаговидных делишках и собирался сообщить об этом майору. Ваш муж никогда не говорил с вами об этом Берджесе?
  Она покачала головой.
  — Как вы думаете, ваш муж рассказал бы все майору, если бы узнал что-то о его слуге?
  Она нахмурилась, размышляя.
  — Мне трудно сказать. Возможно, что нет. Я вам уже сказала: он был очень скрытен. Он никогда не был.., как бы это сказать.., не был болтлив.
  — Он был человеком в себе… Так, а что вы можете сказать о Берджесе?
  — Он из тех, кого почти не замечаешь. Хороший слуга. Очень опытный, хотя и недостаточно вышколен.
  — Сколько ему лет?
  — Тридцать семь или тридцать восемь. Во время войны он служил денщиком, хотя и не призывался в армию.
  — И как давно он служит у майора?
  — Полагаю, года полтора.
  — Вы не замечали ничего необычного в его отношении к вашему мужу?
  — Мы там не так часто бывали. Но нет, я ничего не замечала.
  — Расскажите мне поподробнее о том вечере. В котором часу должны были приехать гости?
  — Между восемью пятнадцатью и восемью тридцатью.
  — Что это была за вечеринка?
  — Как всегда у майора: напитки и легкая закуска, но очень хорошая. Гусиная печенка, гренки, лососина…
  Иногда Чарлз любит угощать рисом, приготовленным по особому рецепту, он узнал его, когда был на Ближнем Востоке. Но это, как правило, зимой. Потом мы обычно слушаем музыку — у Чарлза большая коллекция пластинок. Мой муж и Джок — большие любители классической музыки. Еще мы всегда танцевали. Спенсы заядлые танцоры. В тог вечер было очень уютно. Дружеская вечеринка в кругу хороших друзей. Чарлз умеет принимать гостей.
  — Стало быть, в тот вечер все было как обычно? Вы не заметили чего-нибудь такого, что бросилось бы вам в глаза? Чего-нибудь необычного?
  — Необычного? — Она на минуту задумалась, нахмурив лоб. — Как только вы спросили, я подумала… Нет, не помню. Но что-то было. — Она снова тряхнула головой. — Нет.
  Лично я ничего необычного в тот вечер не заметила. Нам было хорошо, все веселились и радовались жизни. — Она зябко поежилась. — Подумать только, что все это время…
  Пуаро предостерегающе поднял руку.
  — Постарайтесь не думать об этом… А то дело, по которому ваш муж был вызван в Шотландию.., что вы о нем знаете?
  — Знаю только, что возникли какие-то сложности по поводу продажи земельного участка, которым владел мой муж. Сделка состоялась, но потом, кажется, возникли какие-то обстоятельства.
  — Вспомните точно, что сказал вам муж в тот вечер.
  — Он вошел в комнату. В руках у него была телеграмма. Насколько мне помнится, он сказал: «Придется сегодня же выехать в Эдинбург. Ужасно обидно. Но завтра утром необходимо повидаться с Джонсоном… А я-то был уверен, что все пройдет без сучка без задоринки…» А затем спросил: «Хочешь, я позвоню Джоку, чтобы заехал за тобой?» — но я отказалась: «Глупости, я поеду на такси».
  Тогда он сказал, что Джок или Спенсы после ужина проводят меня. Я спросила, не собрать ли чемодан, но он сказал, что возьмет только самое необходимое и перекусит в клубе. Он ушел и.., больше я его не видела.
  Когда она произнесла последние слова, голос ее слегка дрогнул.
  Пуаро пристально посмотрел на нее.
  — Он показывал телеграмму?
  — Нет.
  — Жаль.
  — Почему жаль?
  Он оставил ее вопрос без ответа, а затем бодрым голосом промолвил:
  — А теперь перейдем к делу. Вы можете назвать мне фамилии стряпчих мистера Рича?
  Она назвала ему фамилии, и он записал адрес.
  — Вы не могли бы написать им коротенькую записку?
  Так мне будет проще с ними разговаривать. Да, и еще мне нужно повидать майора Рича…
  — Но он.., под стражей.., вот уже целую неделю.
  — Разумеется. Таковы порядки. Напишите такие же… м-м.., записки капитану Макларену и вашим друзьям Спенсам. Мне надо с ними тоже поговорить, и я бы не хотел, чтобы они сразу же выставили меня за дверь.
  Когда она передала ему записки, он сказал:
  — Еще одна просьба. Личное впечатление, конечно, очень важно, но мне бы очень хотелось знать и ваше мнение о мистере Макларене и Спенсах.
  — Джок наш давнишний друг. Я знаю его с детства.
  Поначалу он может показаться грубоватым, но он прекрасный человек и на него всегда можно положиться. Он не умеет вести всякие там светские беседы, но он никогда вас не подведет. Мы с Арнольдом всегда дорожили его советами.
  — И он, разумеется, тоже влюблен в вас? — В глазах Пуаро вспыхнули насмешливые искорки.
  — О да! — простодушно воскликнула Маргарита Клейтон. — Он всегда был в меня влюблен, и теперь это стало у него чем-то вроде привычки.
  — А Спенсы?
  — Они очень славные. Линда Спенс довольно умненькая. Арнольд любил с ней поболтать. И хорошенькая к тому же.
  — Вы с ней дружите?
  — С ней? Более или менее, не могу сказать, что она очень уж мне нравится. Понимаете… Она злая.
  — А ее муж?
  — О, Джереми! Он очень симпатичный, обожает музыку и неплохо разбирается в живописи. Мы с ним часто ходим на выставки…
  — Хорошо, в остальном я разберусь сам. — Пуаро взял ее руку в свои. — Надеюсь, мадам, вы не пожалеете о том, что обратились ко мне за помощью.
  — Почему я должна пожалеть об этом? — сказала она, чуть округлив глаза.
  — Кто знает? — загадочно промолвил Пуаро.
  «А сам-то я знаю?» — подумал он, спускаясь по лестнице. Вечеринка была в полном разгаре, но он благополучно избежал возможных встреч и выскользнул на улицу. «Нет, ничего я не знаю», — подумал он.
  Он размышлял о Маргарите Клейтон. Эта детская непосредственность, эта откровенная наивность… Не маска ли это? Ему снова вспомнились женщины средневековья.
  По поводу некоторых простодушных кротких красавиц среди историков до сих пор не прекращаются жаркие споры.
  Например, по поводу Марии Стюарт, королевы Шотландии. Знала ли она в ту ночь в Кирк О'Филдсе о том, что замышляется заговорщиками? Или она действительно была чиста и невинна, как дитя? Неужели ее приближенные не посвятили ее в свои планы? А возможно, она из тех по-детски наивных женщин, которые говорят себе: «Я ничего не знаю», — и искренне верят в это? Чары Маргариты Клейтон и его не оставили равнодушным. Тем не менее он не был уверен в ее полной непричастности…
  Такие женщины способны толкать других на преступные деяния. Они виновны не в том, что совершают преступление, а в том, что вдохновляют на него других.
  Нет, обычно не их нежная ручка заносит нож…
  Так что же Маргарита Клейтон?.. Нет, здесь пока ничего определенного…
  
  
  3
  Стряпчие майора Рича вряд ли могли чем-либо помочь Эркюлю Пуаро. Да он и не рассчитывал на это.
  Однако они деликатно намекнули, что вмешательство миссис Клейтон может лишь повредить их клиенту.
  Посещение конторы стряпчих было для Пуаро просто визитом вежливости. Он располагал достаточными связями в Министерстве внутренних дел и Отделе расследования, чтобы получить разрешение на свидание с заключенным.
  Инспектор Миллер, которому было поручено вести дело об убийстве Арнольда Клейтона, был, по мнению Пуаро, малоприятным субъектом. Однако на этот раз инспектор Миллер не был непреклонен, а был всего лишь снисходительно-ироничен.
  — У меня нет времени возиться с этой старой перечницей, — буркнул он своему помощнику, прежде чем принять сыщика. — Но хочешь не хочешь, а надо быть вежливым.
  — Неужели вы как фокусник, мосье Пуаро, сейчас извлечете из шляпы новые улики? — с наигранной веселостью сказал он, когда Пуаро вошел. — Хотя и без них как божий день ясно, что только майор Рич мог убить этого Клейтона.
  — Если, разумеется, не принимать во внимание слугу майора.
  — О, этого я готов вам уступить! В качестве возможного варианта. Хотя вам трудно будет что-либо доказать.
  Да и мотивов нет.
  — В этом никогда нельзя быть уверенным. Мотив — вещь весьма тонкая.
  — Он ничем не был связан с Клейтоном, у него никаких грешков в прошлом, с головой вроде бы тоже все в порядке… Вам этого недостаточно?
  — Я надеюсь предъявить вам доказательства, что Рич не совершал убийства.
  — Чтобы угодить даме, да? — Инспектор Миллер ехидно ухмыльнулся. — Она и за вас принялась, не так ли? Вот штучка, скажу я вам. Cherchez la iemme[236], экие существа мстительные. Она бы и сама это проделала, если бы ей представилась возможность.
  — Кинжалом? И в сундук? Побойтесь Бога, инспектор!
  — Не верите? Я знавал одну такую дамочку. Не моргнув глазом, она отправила на тот свет парочку муженьков, когда они в чем-то ей начали мешать. И всякий раз была «убита горем». Суд присяжных хотел было ее оправдать, но.., уж слишком вескими были доказательства.
  — Давайте, друг мой, не будем спорить. Я хотел бы полюбопытствовать относительно некоторых деталей. Ведь то, что пишут в газетах, — далеко не всегда соответствует истине.
  — Им тоже кушать хочется. Так что же вас интересует?
  — Точное время, когда наступила смерть.
  — Это сложно, поскольку тело было передано на экспертизу лишь утром следующего дня. Предполагается, что его убили часов за десять — тринадцать до вскрытия. Следовательно, между семью и девятью часами вечера… Рассечена яремная вена. Смерть, видимо, наступила мгновенно.
  — А оружие?
  — Что-то вроде итальянского стилета, небольшого, но острого как бритва. Никто не видел его в доме раньше, и неизвестно, как он туда попал. Но мы это обязательно узнаем. Необходимо лишь время и терпение.
  — А не могло случиться так, что в момент ссоры стилет просто мог оказаться под рукой?
  — Нет. Слуга утверждает, что никогда не видел его в доме майора.
  — Меня очень интересует телеграмма, — сказал Пуаро. — Та, которой Клейтон был вызван в Шотландию. Вызов действительно был?
  — Нет, его никто никуда не вызывал. — Никаких осложнений по поводу продажи земли или чего-то в этом роде не возникало. Сделка состоялась, и все шло обычным чередом.
  — Кто же тогда послал телеграмму? Я полагаю, телеграмма все-таки была?
  — Возможно. Однако вряд ли стоит верить тому, что говорит миссис Клейтон. Хотя… Клейтон то же самое сказал слуге и еще капитану Макларену.
  — В котором часу он с ним виделся?
  — Они вместе обедали в клубе. Примерно в девятнадцать пятнадцать. Затем Клейтон вызвал такси и поехал к майору Ричу. У него он был около восьми. А потом… — Тут инспектор Миллер лишь красноречиво развел руками.
  — И никто не заметил ничего необычного в поведении Рича в тот вечер?
  — Вы же знаете, как это бывает. Когда происходит убийство, всем тут же кажется, что они видели что-то эдакое, чего на самом деле совсем и не было. Миссис Спенс, например, утверждает, что майор был рассеян, отвечал невпопад, словно его что-то беспокоило. Я думаю, странно было бы не беспокоиться, когда у тебя труп в сундуке.
  Наверное, он изрядно поломал голову, думая, как бы от него поскорее избавиться.
  — Почему же в таком случае он этого не сделал?
  — Вот это-то меня и удивляет, черт побери. Запаниковал, должно быть. Хотя только круглый идиот решился бы оставить труп там, где мы его нашли. Он ведь мог легко от него избавиться. Ночного швейцара в доме нет. Подъехал бы на машине прямо к подъезду, сунул труп в багажник — машина большая, он вполне бы там уместился, — и за город, а там уже проще простого. Правда, кто-нибудь из соседей мог увидеть, как он засовывает труп в багажник. Но и здесь риск был невелик — домов рядом почти нет. К тому же его дом стоит в глубине двора. Часа в три ночи он мог бы спокойненько все это проделать. А что делает он? Ложится спать и спит чуть ли не до прихода полиции.
  — Он спал, как может спать только человек с чистой совестью.
  — Конечно, вы можете думать что угодно, но неужели вы действительно верите в его невиновность, мосье Пуаро?
  — На этот вопрос я вам не могу ответить. Сначала мне надо узнать, что за человек этот майор Рич.
  — Считаете, что по одному только виду можете отличить виновного от невиновного? Увы, к сожалению, это не так просто.
  — По внешнему виду, говорите? Да нет, хочу понять, действительно ли этот человек так глуп, как можно заключить из приведенных вами фактов.
  
  
  4
  Пуаро собирался повидаться с майором Ричем лишь после знакомства со всеми остальными участниками вечеринки.
  Начал он с капитана Макларена.
  Это был высокий, смуглый, не слишком общительный человек с суровым, изрезанным морщинами, однако приятным лицом. Он был застенчив, и его не так-то легко можно было вовлечь в беседу. Однако Пуаро это удалось.
  Вертя в руках записку Маргариты Клейтон, Макларен пробормотал:
  — Что ж, если Маргарита просит, чтобы я вам все рассказал, я к вашим услугам. Однако не уверен, что знаю больше того, что вам уже известно. Но раз Маргарита хочет… С тех пор как ей исполнилось шестнадцать, я никогда ни в чем ей не отказывал. Она умеет заставить вас сделать все, как ей нужно…
  — Да, я знаю, — промолвил Пуаро, а затем добавил:
  — Прежде всего ответьте мне на самый главный вопрос, только откровенно. Вы считаете, что Клейтона убил майор Рич?
  — Да. Маргарите я бы этого не сказал. Ведь она считает, что майор невиновен, но с вами я могу говорить начистоту. Черт побери, это же совершенно очевидно.
  — Они были врагами?
  — Что вы, напротив. Арнольд и Чарлз были лучшими друзьями. В этом-то вся загвоздка.
  — Возможно, отношения между майором Ричем и миссис Клейтон…
  Но Макларен не дал Пуаро закончить:
  — Ерунда! Все это гнусные сплетни… Абсолютная ложь!.. Миссис Клейтон и майор Рич всего лишь друзья. У Маргариты много друзей. Я тоже ее друг. Не помню уж сколько лет. С какой стати я бы вдруг стал это скрывать?
  Чарлз тоже ее друг.
  — Следовательно, вы считаете, что между ними не было более близких отношений?
  — Разумеется, считаю! — Макларен был вне себя от гнева и возмущения. — Советую вам не слушать то, что болтает эта драная кошка Линда Спенс. Она может наговорить что угодно.
  — Но, возможно, у мистера Клейтона все же зародились подозрения, что между его женой и майором Ричем существуют отношения более пылкие, чем дружба?
  — Нет, этого не было, можете мне поверить. Кто-кто, а я бы знал об этом. Мы с Арнольдом были близкими друзьями.
  — Расскажите, что он был за человек. Вы лучше, чем кто-либо, должны его знать.
  — Арнольд по натуре был скрытным и сдержанным.
  Он был очень умен и очень талантлив, я бы сказал, финансовый гений. Занимал видный пост в Министерстве финансов.
  — Да, я это уже слышал.
  — Он много читал. Коллекционировал марки. Очень любил музыку. Правда, танцевать он не любил, да и вообще не очень любил общество.
  — Как по-вашему, это был счастливый брак?
  Командор Макларен ответил не сразу. Казалось, вопрос заставил его призадуматься.
  — На такие вопросы нелегко отвечать… Мне кажется, да. Думаю, они были счастливы. Он по-своему был ей предан. Я уверен, она тоже его любила. Во всяком случае, разводиться они не собирались, если вас это интересует. Правда, в чем-то их вкусы расходились, но это пустяки.
  Пуаро кивнул головой. Он понимал, что большего от своего собеседника он вряд ли добьется.
  — А теперь расскажите мне все, что вы помните об этом вечере. Мистер Клейтон обедал с вами в клубе? Что он вам говорил?
  — Сказал, что должен немедленно уехать в Шотландию. Был очень этим раздосадован. Кстати, мы с ним не обедали. Он торопился на поезд. Мы заказали вино и пару бутербродов. Собственно, бутерброды заказывал он. Я пил только вино. Ведь я должен был ужинать у майора Рича в тот вечер.
  — Мистер Клейтон говорил что-нибудь о телеграмме?
  — Да.
  — Он случайно не показывал ее вам?
  — Нет.
  — Он говорил, что хочет по дороге на вокзал заехать к майору Ричу?
  — Так прямо — нет. Но сказал, что не уверен, сможет ли сам предупредить Рича о своем внезапном отъезде, а потом добавил: «Впрочем, Маргарита или вы объясните ему это. Позаботьтесь, чтобы Маргарита благополучно добралась домой». Он попрощался со мной и ушел. Ничего необычного я в этом не усмотрел.
  — Он не высказывал каких-либо сомнений в подлинности телеграммы?
  — А разве телеграмма была не настоящая? — испуганно воскликнул Макларен.
  — Очевидно, нет…
  — Странно… — Командор Макларен на мгновение словно окаменел, а затем, придя в себя, снова повторил:
  — Очень странно.., не понимаю, для чего кому-то понадобилось вызывать Арнольда в Шотландию.
  — Нам тоже очень хотелось бы это знать.
  И Пуаро ушел, предоставив капитану ломать голову над тем, что он услышал.
  
  
  5
  Супруги Спенсы жили в крохотном коттедже в Челси.
  Линда Спенс несказанно обрадовалась приходу Пуаро.
  — О, расскажите, расскажите мне, что с Маргаритой! Где она?
  — Этого, мадам, я не могу вам сказать.
  — Она прячется, да? О, Маргарита чертовски хитра.
  Но ей все равно придется давать показания на суде. От этого ей не отвертеться.
  Пуаро смотрел на Линду Спенс пытливым, изучающим взглядом. Он вынужден был признать, что она, пожалуй, весьма привлекательна — по современным меркам (в то время в моде были женщины, похожие на худосочных, неопрятных подростков). Но Пуаро не был поклонником подобного типа женщин — чуть растрепанные (вроде бы случайно) волосы, хитроватые назойливые глаза, на лице никаких следов косметики кроме кроваво-красной помады… На миссис Спенс был бледно-желтый свитер, доходивший ей почти до колен, и узкие черные брюки. В общем, не женщина, а какой-то сорванец.
  — А какое вы имеете к этому отношение? — спросила она, сгорая от любопытства. — Собираетесь спасать ее любовника? Вряд ли вам это удастся.
  — Следовательно, вы считаете, что убийца он?
  — Конечно. А кто же еще?
  «Ну, это еще надо доказать», — подумал Пуаро. И вместо того чтобы ответить, сам задал ей вопрос:
  — Каким он вам показался в тот вечер? Таким, как обычно, или вы заметили что-нибудь необычное?
  Линда с загадочным видом прищурила глаза:
  — Нет, он не был таким, как всегда. Он был... какой-то другой.
  — Какой же?
  — Разумеется, после того как ты хладнокровно зарезал человека…
  — Позвольте, ведь вы тогда еще этого не знали?
  — Разумеется, нет.
  — В таком случае, что же именно привлекло ваше внимание?
  — О, я не знаю. Но, вспоминая все уже потом, я пришла к выводу, что в нем было что-то странное.
  Пуаро вздохнул.
  — Кто из гостей приехал первым?
  — Мы с мужем. Потом Джок Макларен, а потом уже Маргарита.
  — От кого вы впервые услышали о том, что Клейтон уехал в Шотландию?
  — Об этом нам сказала Маргарита — сразу же как вошла. Она сказала Чарлзу: «Арнольд очень сожалеет, но он был вынужден сегодня вечером уехать в Эдинбург». А Чарлз ответил: «Какая жалость!» Джок начал извиняться: «Простите, я думал, вы уже знаете», — и мы стали пить коктейли.
  — Майор Рич не упоминал о том, что недавно виделся с мистером Клейтоном? Не говорил, что тот заходил к нему перед отъездом?
  — Насколько я помню, он ничего такого не говорил.
  — Вам не кажется странной вся эта история с телеграммой? — спросил Пуаро.
  — А что же здесь странного?
  — Ведь телеграммы из Эдинбурга не было. Там никто ничего о ней не знает.
  — Вот как! Мне и самой тогда показалось все это очень подозрительным.
  — У вас есть догадки?
  — По-моему, все яснее ясного.
  — А именно?
  — Ну будет вам! — протянула Линда Спенс. — Не прикидывайтесь простачком. Неизвестный злоумышленник убирает с дороги мужа. Путь свободен, во всяком случае на этот вечер.
  — Вы хотите сказать, что майор Рич и миссис Клейтон решили провести эту ночь вместе?
  
  — Разве это так уж невероятно? — Линда явно наслаждалась произведенным эффектом.
  — И кто-то из них сам послал телеграмму?
  — Меня бы это ничуть не удивило.
  — Вы считаете, что майор и миссис Клейтон были любовниками?
  — Я вам отвечу иначе: я ничуть не удивилась бы, если бы это оказалось так. Но утверждать не стану.
  — И мистер Клейтон подозревал их?
  — Арнольд был очень странным человеком. Очень замкнутым, лишнего слова из него не вытянешь. Но мне кажется, он знал. Он из тех, кто и виду не подаст. Все считали его сухарем, не способным на чувства. Но я уверена, что он был совсем не таким. Я не удивилась бы, если бы Арнольд зарезал майора. Мне кажется, Арнольд был дьявольски ревнив.
  — Вот как?!
  — Хотя скорее он убил бы Маргариту. Как Отелло…
  Вы знаете, Маргарита каким-то образом буквально привораживает мужчин.
  — Она красивая женщина, — осторожно заметил Пуаро.
  — Красивая — это еще не все. В ней есть что-то особое, от чего мужчины буквально сходят с ума. А она лишь смотрит на них эдакими невинно-удивленными глазами.
  От этого они и вовсе теряют голову.
  — Une femme fatale.[237]
  — Да, кажется, у французов так принято говорить.
  — Вы ее хорошо знаете?
  — Мой дорогой мосье Пуаро, она моя лучшая подруга, хотя я ей не верю ни на грош.
  — Понимаю, — пробормотал Пуаро и перевел разговор на Макларена.
  — О, Джок — старый верный пес! Он прелесть. Просто создан, чтобы быть другом дома. Он и Арнольд были закадычными друзьями. Мне кажется, Арнольд доверял ему больше, чем кому-либо. И разумеется, Джок был вечно на побегушках у Маргариты.
  — Мистер Клейтон и к нему ревновал свою жену?
  — Ревновать к Джоку? Что за глупость! Маргарита была искренне к нему привязана, но не давала и тени надежды на что-либо большее, чем дружба. Да я уверена, что ни одной женщине и в голову не пришло бы воспринимать его иначе!.. Даже сама не понимаю почему… Это, право, ужасно несправедливо, ведь Джок такой милый…
  Пуаро переключился на слугу майора, но кроме того, что Берджес отлично готовил коктейли, Линда ничего о нем сказать не могла. Она как-то вообще его не замечала. Тем не менее она сразу же сообразила, куда клонит ее собеседник.
  — Вы считаете, что ему так же легко было убить Арнольда, как и Чарлзу? Но это совершенно невероятно!
  — Жаль, что вы так думаете, мадам. А мне представляется невероятным, хотя вы и не согласитесь со мной, что мистера Клейтона убил майор Рич. Вернее, что он мог убить его подобным образом.
  — Вы имеете в виду кинжал? Да, это действительно не похоже на Чарлза. Скорее он размозжил бы ему чем-нибудь голову или задушил. Как вы считаете?
  — Вот мы и вернулись к Отелло. Да-да, Отелло… Вы мне подали неплохую мысль!
  — Неужели? Как интересно! Что же это за… — Но в эту минуту в прихожей послышался звук ключа, поворачиваемого в замке, и скрип открываемой двери. — А вот и Джереми. Вы, разумеется, жаждете поговорить и с ним.
  Вошел Джереми Спенс, щегольски одетый мужчина лет тридцати, приятной наружности. Вид у него был какой-то настороженный. Миссис Спенс, сказав, что у нее в духовке мясо, убежала на кухню, оставив мужчин вдвоем.
  В отличие от своей жены мистер Спенс оказался куда менее словоохотливым. Ему явно не хотелось быть замешанным в историю с убийством. Его ответы были подчеркнуто лаконичны. Они знакомы с Клейтонами совсем недавно, а майора Рича вообще мало знают. Он показался им приятным человеком. Насколько он помнит, Рич был абсолютно спокоен и весел в тот вечер. Между Клейтоном и Ричем всегда были хорошие отношения. Эта история кажется просто невероятной.
  На протяжении всей беседы мистер Спенс всем своим видом подчеркивал, что визит мосье Пуаро чересчур затянулся. Он, разумеется, был вежлив, но тон его был очень холоден.
  — Боюсь, — сказал Пуаро, — я слишком утомил вас своими расспросами?
  — Нас уже достаточно намучили молодчики из полиции. Мы выложили им все, что нам известно. А теперь… мне хотелось бы поскорее все забыть.
  — Сочувствую и вполне вас понимаю. Чрезвычайно неприятно быть замешанным в такой истории. Особенно когда от вас требуют, чтобы вы рассказали не только то, что знаете или видели, но и то, что думаете об этом.
  — В таких случаях лучше не думать.
  — Как же не думать? Ну хотя бы о том, что здесь не обошлось без Маргариты Клейтон? Ведь, возможно, она участвовала вместе с майором в убийстве своего мужа?
  — Да что вы такое говорите — Спенс явно был шокирован и возмущен. — Неужели у кого-то могло возникнуть такое нелепое подозрение?
  — Разве ваша жена не высказывала его вам?
  — О, Линда! Вы ведь знаете женщин. Обожают говорить всякие гадости друг о друге. Маргарите всегда от нее доставалось. Она слишком привлекательна, чтобы ей могли это простить. Но все это, конечно же домыслы. Мысль о том, что Маргарита и майор Рич заранее готовили убийство, по-моему, попросту нелепа!
  — Тем не менее такие случаи известны. И потом, этот кинжал… Вероятнее всего, что он принадлежал женщине.
  — Вы хотите сказать, что полиция располагает какими-то уликами против нас? Но это абсурд…
  — Я просто не в курсе, — искренне ответил Пуаро и поспешил откланяться.
  Судя по смятению, отразившемуся на лице Спенса, Пуаро понял, что у того будет над чем поразмышлять.
  
  
  6
  — Извините за резкость, мосье Пуаро, но не вижу, каким образом вы могли бы мне помочь.
  Пуаро пропустил мимо ушей эти слова, вглядываясь в человека, обвиняемого в убийстве Арнольда Клейтона.
  Майор был худощавым смуглым мужчиной. Судя по телосложению, довольно сильный. Чем-то он напомнил Пуаро гончую. Лицо узкое, с упрямым твердым подбородком, не выдавало ни мыслей, ни чувств. «Нарочно старается казаться грубее, чем есть на самом деле», — приметил Пуаро.
  — Я понимаю, что, посылая вас ко мне, миссис Клейтон руководствовалась наилучшими побуждениями. Но все это напрасно. Это еще больше повредит — и ей и мне.
  — Вы так считаете?
  Майор Рич опасливо оглянулся, но дежурный надзиратель был, как положено, на довольно большом от них расстоянии. Рич, понизив голос, ответил:
  — Им нужен мотив, подтверждающий их абсурдное обвинение. Вот они и попытаются доказать, что у нас с миссис Клейтон.., что-то было. Надеюсь, миссис Клейтон уже сказала вам о том, что это не так. Мы всего лишь друзья. Друзья, и не больше. С ее стороны было бы благоразумней не пытаться мне помочь. Как вы думаете?
  Эркюль Пуаро словно и не слышал этого вопроса.
  — Позвольте, вы сказали «абсурдное обвинение»? Оно не так уж и абсурдно.
  — Я не убивал Арнольда Клейтона.
  — Тогда при чем здесь «абсурдное»? Скажите — ложное. Но не «абсурдное». Наоборот, все это выглядит вполне правдоподобно. Да вы и сами это понимаете.
  — Ну не знаю, по-моему, предъявленное мне обвинение фантастически нелепо.
  — Можете повторять это сколько угодно, проку все равно будет мало. Нам следует найти более веский аргумент.
  — Я поручил своим поверенным пригласить опытного адвоката. Не понимаю, почему вы говорите «нам»?
  Пуаро неожиданно улыбнулся.
  — Ах, — воскликнул он с истинно галльской экспансивностью, — вы подсказали мне неплохую идейку! Отлично. Мне хотелось повидаться с вами, и очень хорошо, что я это сделал. Еще я основательно изучил вашу биографию.
  Вы блестяще окончили училище в Сэндхерсте и школу Генштаба и всегда были на хорошем счету. Как я понял, вы очень неглупый человек, майор Рич.
  — Какое это имеет отношение к моему делу?
  — Самое непосредственное. Человек с вашими способностями не мог совершить убийство столь примитивным способом. Отлично! Я абсолютно уверен, что вы невиновны. А что вы можете сказать о вашем слуге?
  — О Берджесе?
  — Ну да, о нем. Если Клейтона убили не вы, то это мог сделать Берджес. Такой вывод напрашивается сам собой. Но почему он убил его? Должна быть причина, мотив. Кому как не вам это знать. Вы же общались с ним каждый день. Так почему он убил Клейтона?
  — Ума не приложу. Признаться, мне тоже приходила в голову подобная мысль. В принципе, у него была возможность. У нас обоих была такая возможность. Но мне что-то не верится. Берджес просто не способен на подобное.
  — А что думают ваши поверенные?
  Губы майора Рича сжались в жесткую складку.
  — Мои поверенные заняты главным образом тем, что пытаются внушить мне, будто я всю жизнь страдал провалами памяти. Понимаете? То есть не могу отвечать за свои поступки, поскольку не помню, что делаю.
  — Раз так, то дела ваши совсем плохи, — мрачно произнес Пуаро. — А может быть, не вы, а Берджес страдает амнезией? А что, вполне возможно! Теперь о кинжале.
  Вам его показывали и, разумеется, спрашивали, не ваш ли он или не видели ли вы его прежде?
  — Нет, это не мой кинжал, и я никогда не видел его прежде.
  — Вы уверены, что никогда не видели?
  — Уверен! — Но в голосе майора прозвучало еле уловимое сомнение. — Это, в сущности, обыкновенная игрушка.., сувенир. Такую вещь можно увидеть где угодно.
  — Например, в гостиной у знакомой женщины. Скажем, у миссис Клейтон?
  — Вот это исключено!
  В эти слова было вложено столько гнева и возмущения, что дежурный надзиратель посмотрел в их сторону.
  — Очень хорошо. Разумеется, исключено. Только зачем же так кричать? И все же вы где-то видели этот кинжал, а… Или похожий на него?
  — Не уверен… Разве что в антикварной лавке…
  — Возможно. — Пуаро встал. — Разрешите откланяться.
  
  
  7
  «Теперь, — сказал себе Пуаро, — остался Берджес. Да, именно так: теперь можно заняться Берджесом».
  Со всеми остальными он поговорил, что-то узнал от них самих, что-то со слов их друзей. Но о Берджесе ему никто ничего вразумительного сказать не смог. Ничего такого, что позволило бы ему составить о нем представление. Увидев Берджеса, Пуаро понял, в чем тут дело.
  Лакей майора уже ждал Пуаро — ему позвонил Макларен.
  — Я Эркюль Пуаро.
  — Да, сэр.
  Почтительно придерживая дверь, Берджес дал Пуаро пройти в небольшую прихожую, а, затем, приняв у него пальто и шляпу, провел его в гостиную.
  — Итак, — сказал Пуаро, оглядываясь, — это произошло здесь.
  — Да, сэр.
  На редкость неприметный человечек. Бледный, хилый.
  Спина сутулая, локти острые и торчат как-то нелепо. Голос бесцветный и говорит с незнакомым Пуаро провинциальным акцентом. Должно быть, Восточная Англия, решил Пуаро.
  Значит, вот он каков, этот Берджес. Несколько нервный, но это мелочь, на которую даже не стоит обращать внимания. Трудно поверить, что этот тихоня способен на какие-либо решительные действия. Тем более на убийство…
  У Берджеса были блекло-голубые бегающие глазки, принято считать, что бегающий взгляд бывает у людей с нечистой совестью. Однако подчас самые отъявленные негодяи могут преспокойно смотреть вам прямо в лицо.
  — Что будет с этой квартирой? — спросил Пуаро.
  — Пока, сэр, я здесь присматриваю. Майор Рич распорядился выплачивать мне жалованье до тех пор, пока… пока…
  Берджес испуганно заморгал и опустил глаза.
  — Понимаю, пока… — кивнул головой Пуаро, а потом невозмутимо добавил:
  — Майор Рич, разумеется, предстанет перед судом. Думаю, в течение ближайших трех месяцев.
  Берджес затряс головой, не столько отрицая подобную возможность, сколько выражая свое искреннее огорчение.
  — Просто невероятно, сэр… — пробормотал он.
  — Невероятно, что он мог убить?
  — Да все это, сэр. И этот сундук…
  Берджес посмотрел в противоположный конец комнаты.
  — Так это и есть тот знаменитый испанский сундук?
  Пуаро увидел огромный сундук очень темного полированного дерева, усеянный медными шляпками гвоздей, с большим медным запором.
  — Замечательная вещь. — Пуаро подошел поближе.
  Сундук стоял у стены возле окна, рядом со шкафчиком для граммофонных пластинок. По другую сторону его была дверь в спальню. Она была полуоткрыта и наполовину загорожена ширмой из расписной кожи.
  — Это дверь в спальню майора Рича, — пояснил Берджес.
  Пуаро кивнул, продолжая внимательно осматривать комнату. На низеньких столиках стояли две колонки от стереофонического проигрывателя, к которым, как змеи, тянулись провода, несколько кресел, большой стол; стены украшали копии с японских гравюр. Это была красивая уютная комната, без всяких излишеств.
  Пуаро посмотрел на Уильяма Берджеса.
  — Когда вы сделали это.., э-э-э.., открытие, — начал он как можно осторожнее, — ощущение у вас было, должно быть, не из приятных?
  — Еще бы, сэр. Вовек этого не забуду. — Лакей, казалось, только и ждал вопроса — слова посыпались как горох. Видимо, ему казалось, что, чем больше он будет говорить об этом, тем скорее ему удастся забыть ту кошмарную картину.
  — Я прибирался в комнате, сэр, собрал стаканы и тарелки со стола. Смотрю — на полу две маслины, кто-то обронил. Ну я нагнулся — а рядом, смотрю, темное пятно. Ковра нет, он сейчас в чистке. Отдали, когда разрешила полиция. «Откуда это пятно?» — подумал я про себя, ну и говорю себе в шутку: «А что, если это кровь, черт побери?» И себе же отвечаю: «Откуда ей здесь взяться? Должно быть, что-то пролили». А потом вижу, что-то натекло из сундука вот с этой стороны, где щель. Я еще тогда подумал: «Черт возьми, что там может быть?» Поднял крышку — вот так (Берджес продемонстрировал, как он это сделал), смотрю — человек, лежит на боку, ноги поджал, словно во сне. А в горле у него торчит нож. В жизни этого не забуду, сэр. Меня словно кто обухом по голове хватил…
  Берджес перевел дух.
  — Я захлопнул крышку и бросился вон из дома. Надо, думаю, позвать полицейского. Мне повезло, я нашел его за углом.
  Пуаро вдумчиво разглядывал Берджеса. Что ж, если все это не правда, то Берджес неплохой актер. Однако, похоже, что все именно так и было.
  — А вы не подумали о том, что прежде следовало разбудить майора Рича?
  — Нет, сэр, мне это как-то в голову не пришло. Я был так ошарашен.., хотел поскорее убраться из дома… — Берджес сглотнул слюну, — и позвать кого-нибудь на помощь…
  Пуаро сочувственно кивнул.
  — Вы узнали в этом человеке мистера Клейтона? — спросил он.
  — По правде Говоря, сначала нет. Должно быть, от страха, сэр. Но потом, когда я привел полицейского, у меня сразу вырвалось: «Господи, да ведь это мистер Клейтон!» А полицейский спрашивает: «Какой такой мистер Клейтон?» Тогда я ему сказал, что он, мол, заходил к нам вчера вечером.
  — Ага, — промолвил Пуаро, — значит, он заходил… Вы помните точно время, когда это было?
  — Ну не так, чтобы до минутки, сэр. Примерно без четверти восемь…
  — Вы хорошо знали мистера Клейтона?
  — Он и миссис Клейтон довольно часто бывали у майора. А я у него полтора года служу.
  — Как вам показалось? Мистер Клейтон не был несколько странным в тот вечер?
  — Да нет, сэр. Разве что немного запыхался, и я подумал, что он, должно быть, торопится. Выяснилось, что он действительно опаздывает на поезд.
  — В руках у него был чемодан? Он ведь должен был уехать в Шотландию.
  — Нет, сэр, чемодана не было. Наверное, он оставил его в такси.
  — Он был очень огорчен, что не застал майора дома?
  — Да вроде бы нет. Просто сказал, что в таком случае оставит записку. Он прошел вот сюда, к столу, а я вернулся на кухню — мне надо было еще приготовить яйца с анчоусами[238]. Кухня у нас в конце коридора, оттуда почти ничего не слышно. Я и не слышал, когда он ушел и когда вернулся хозяин, да мне это было и ни к чему.
  — Что было потом?
  — Потом меня позвал майор Рич. Он стоял вот здесь, в дверях, сказал, что совсем забыл про турецкие сигареты для миссис Спенс, и велел мне быстренько за ними сбегать. Я принес их сюда, в гостиную, и положил на стол.
  Мистера Клейтона уже, ясное дело, не было, я тогда подумал, что он давно ушел, чтобы успеть на свой поезд.
  — И никто больше не приходил сюда? Пока отсутствовал майор Рич, а вы были на кухне?
  — Нет, сэр, никто.
  — Вы уверены в этом?
  — Как тут будешь уверен, сэр. Но, думаю, я услышал бы как звонят.
  Пуаро покачал головой. Действительно, разве можно быть уверенным? В любом случае, никто из остальных приглашенных не мог быть этим таинственным визитером.
  Макларен в это время был с приятелем в клубе; к Спенсам пришли друзья, а после их ухода они сразу отправились в гости к майору Ричу; Маргарита Клейтон болтала с подругой по телефону. И потом, разве кто-нибудь из них рискнул бы идти за Клейтоном в квартиру, где находился слуга и куда с минуты на минуту мог вернуться хозяин? Нет, их Пуаро не подозревал… Он все еще надеялся, что в последнюю минуту обнаружится таинственный незнакомец, кто-то из безупречного прошлого мистера Клейтона. Скажем, случайно увидел его на улице, прокрался за ним сюда и зарезал его кинжалом. А потом спрятал труп в сундуке и попросту ушел, никем не замеченный. В общем, настоящая мелодрама, такое встречается разве что в приключенческих романах. Словом, история под стать самому испанскому сундуку.
  Пуаро подошел к злополучному сундуку и стал открывать крышку. Она поднималась легко и бесшумно.
  — Сундук вымыт внутри, сэр. Я распорядился, — робко промолвил Берджес.
  Пуаро, наклонившись, заглянул внутрь и вдруг издал легкое восклицание. Нагнувшись еще ниже, он провел рукой по стенкам сундука.
  — Вот эти отверстия в задней стенке! И с этой стороны. Похоже, что их проделали совсем недавно.
  — Какие отверстия, сэр? — Слуга тоже заглянул в сундук. — Не знаю, сэр. Я их никогда раньше не замечал.
  — Они действительно почти незаметны. Их кто-то специально просверлил. Как вы думаете, зачем?
  — Не знаю, сэр. Может, тут завелся какой-нибудь жучок — из тех, что портят мебель.
  — Жучок? — пробормотал Пуаро. — Что-то непохоже.
  Он снова отошел в другой конец комнаты.
  — Когда вы вернулись с сигаретами, то не заметили никаких перемен в комнате? Скажем, передвинутого стула, стола или еще чего-нибудь?
  — Странно, сэр, теперь, когда вы это сказали, я вспомнил… Ширма, которой прикрывают дверь в спальню — чтобы не было сквозняков. Она была сдвинута немного влево.
  — Вот так? — Пуаро тут же передвинул ширму.
  — Еще левее, сэр… Вот так. — Ширма, ранее лишь наполовину скрывавшая сундук, теперь закрыла его почти полностью.
  — Как вы думаете, зачем была передвинута ширма?
  — Я ничего не думаю, сэр, «Еще одна мисс Лемон!» — невольно подумал Пуаро.
  Но тут Берджес неуверенно добавил:
  — Очевидно, чтобы легче было пройти в спальню, если дамы, например, захотят оставить там свои накидки.
  — Допускаю. Но могла быть и другая причина.
  Берджес вопросительно смотрел на Пуаро.
  — Ширма сейчас скрывает от нас сундук и ковер около сундука. Если бы майор Рич ударил ножом мистера Клейтона, то кровь сразу стала бы просачиваться через щели в дне сундука. Это мог бы кто-нибудь заметить, как заметили наутро вы. Поэтому ширму и передвинули.
  — Мне это не пришло в голову, сэр.
  — А какое здесь освещение, яркое или приглушенное?
  — Взгляните сами, сэр.
  Лакей ловко задернул шторы и зажег пару настольных ламп. Они бросали мягкий рассеянный свет, при котором едва ли можно было читать. Пуаро поднял голову, посмотрел на люстру.
  — Нет, сэр, люстра в тот вечер не горела. Мы ее вообще редко включаем.
  Пуаро окинул взглядом полутемную комнату.
  — Мне кажется, сэр, при таком освещении пятно трудно было бы заметить, — сказал слуга.
  — Пожалуй, вы правы. Итак, зачем же была передвинута ширма?
  Берджес зябко поежился.
  — Подумать только, сэр, что такой приятный джентльмен, как майор Рич, мог сделать такое.
  — Значит, вы даже не сомневаетесь, что это сделал майор Рич? А почему он мог это сделать, Берджес?
  — Он ведь был на войне. Может, его там ранили в голову. Говорят, такое бывает: спустя много лет что-то в мозгах разлаживается… Люди тогда сами не знают, что творят.
  И говорят, что близким да родственникам достается от них больше всех. Может, так оно и было?
  Пуаро посмотрел на Берджеса и, вздохнув, отвернулся.
  — Нет, — сказал он, — это было не так. — С проворством фокусника он сунул хрустящую бумажку Берджесу в руку.
  — О, благодарю вас, сэр, но, право, не стоит…
  — Вы очень помогли мне, — сказал Пуаро, — я вам очень признателен за то, что вы позволили мне осмотреть эту комнату, мебель и этот замечательный сундук. И за ваш рассказ о том вечере. Невероятное никогда не бывает столь уж невероятным. Запомните это. Я считал, что только двое могли совершить это убийство, но я ошибался. Был еще и третий. — Он еще раз окинул взглядом комнату и слегка повел плечами, словно от холода. — Раздвиньте шторы. Пусть здесь будет больше света и воздуха. Это необходимо. А еще тут не мешало бы устроить основательную уборку. Немало понадобится времени, чтобы эта комната очистилась от скверны — от духа ненависти, который все еще здесь витает.
  Берджес, разинув рот от удивления, молча подал Пуаро пальто и шляпу. Похоже, он совершенно ничего не понимал, а Пуаро, любивший говорить загадками, явно в веселом настроении, бодрым шагом покинул дом.
  
  
  8
  Придя домой, Пуаро позвонил инспектору Миллеру:
  — Кстати, инспектор, где чемодан Клейтона? Его жена сказала, что он захватил с собой чемодан.
  — Он оставил его в клубе у швейцара, а потом, должно быть, забыл взять.
  — Что в нем было?
  — Что берут с собой в таких случаях? Пижама, чистая сорочка, туалетные принадлежности.
  — Все как полагается.
  — А что, по-вашему, там должно было оказаться?
  Пуаро, видимо, не счел нужным ответить инспектору.
  — Теперь о стилете. Советую немедленно допросить женщину, убирающую квартиру миссис Спенс. Узнайте, видела ли она когда-нибудь у них что-либо похожее?
  — Миссис Спенс? — Инспектор даже присвистнул. — Вот вы куда гнете? Мы показывали кинжал Спенсам. Они клянутся, что никогда его не видели.
  — Спросите их снова.
  — Так по-вашему…
  — А потом сообщите мне, что они скажут на этот раз.
  — Вечно вы мудрите.
  — Прочтите «Отелло», Миллер. И вспомните персонажей этой трагедии. Мы пропустили одного из них.
  Пуаро повесил трубку, потом набрал номер леди Четертон. Телефон был занят.
  Через несколько минут он снова попытался дозвониться, но безуспешно. Тогда он призвал на помощь своего слугу Джорджа и велел ему звонить до тех пор, пока леди Четертон не ответит. Он знал, как она любит болтать по телефону.
  Пуаро опустился в кресло, осторожно снял свои лакированные туфли, пошевелил затекшими пальцами и откинулся на спинку.
  «Старею, — пробормотал он. — Быстро устаю… — Но тут же не без гордости воскликнул:
  — Но серые клеточки еще работают! Правда, не так, как прежде, но все-таки! «Отелло», да-да… Кто упомянул об этой пьесе? Ага, миссис Спенс. Чемодан… Ширма… В позе спящего человека…
  Все продумано! Заранее и до мельчайших подробностей.
  Убийца наверняка был очень доволен собой…»
  Вошел Джордж и доложил, что леди Четертон у телефона.
  — Это Эркюль Пуаро, мадам. Могу я побеседовать с вашей гостьей?
  — О, разумеется, мосье Пуаро. Вам удалось что-нибудь для нее сделать?
  — Пока нет, мадам, но я не теряю надежды.
  В трубке раздался нежный голос Маргариты Клейтон.
  — Мадам, когда я спросил вас, не заметили ли вы чего-либо необычного в гостиной в тот вечер, вы попытались что-то вспомнить, но не смогли. Может быть, вы имели в виду ширму?
  — Ширму? Ну да, конечно. Она была сдвинута.
  — Вы танцевали в тот вечер?
  — Немного.
  — С кем больше всего?
  — С Джереми Спенсом. Он прекрасный танцор. Чарлз тоже неплохо танцует, но не так хорошо, как Джереми.
  Чарлз танцевал с Линдой Спенс, а потом мы менялись.
  Джок Макларен вообще не танцует. Он ставил пластинки, те, что мы просили.
  — А потом вы все слушали классическую музыку?
  — Да.
  Наступила пауза. Ее нарушила Маргарита Клейтон:
  — Мосье Пуаро, что.., что все это значит? У вас есть новости для меня?
  — Мадам, вы когда-нибудь задумывались над чувствами людей, которые вас окружают?
  — Мне... мне кажется, да. — В ее голосе мелькнуло легкое удивление.
  — А мне кажется, нет, мадам. Я думаю, вы о них просто не имеете представления. В этом ваша трагедия.
  Однако к трагическому концу приходят другие, но не вы.
  Один человек сегодня упомянул в разговоре Отелло. Помните, я спросил, не ревновал ли вас муж, и вы мне ответили: «Возможно». Но ответили так беззаботно, как дитя. Так, наверное, ответила бы Дездемона, не подозревающая об опасности, которая ей грозит. Разумеется, она тоже знала, что существует такое чувство, как ревность, но она не понимала его, ибо сама никогда не испытывала ревности, да и вообще была не способна испытать ее. Я думаю, она не знала, что такое всепоглощающая страсть. Она любила мужа романтической любовью, восхищаясь им как героем, она питала чистое и невинное чувство привязанности к своему другу Кассио… Именно потому, что ей самой была неведома страсть, она и сводила мужчин с ума. Вы понимаете, о чем я говорю, мадам?
  На другом конце провода опять воцарилось молчание, а затем спокойный, нежный и чуть удивленный голос Маргариты Клейтон произнес:
  — Не совсем.., не совсем понимаю…
  Пуаро вздохнул, а затем уже обычным деловым тоном добавил:
  — Я буду у вас сегодня вечером.
  
  
  9
  Убедить в чем-то инспектора Миллера было довольно сложно. Но Эркюль Пуаро был не из тех, кто легко сдается. В итоге инспектор поворчал и уступил.
  — Только не понимаю, при чем здесь леди Четертон?
  — Ни при чем. Просто она предоставила убежище своей подруге, вот и все.
  — А Спенсы? Как вы узнали?
  — Значит, стилет принадлежит все-таки им? Я просто догадался. Джереми Спенс натолкнул меня на эту мысль.
  Когда я высказал предположение, что стилет принадлежит Маргарите Клейтон, он решительно заявил, что это не так. — Пуаро сделал паузу. — Что же они вам сказали? — спросил он не без любопытства.
  — Признались, что он очень похож на кинжальчик, который у них когда-то был. Но несколько недель тому назад он куда-то затерялся, и они о нем забыли. Полагают, его взял Рич.
  — Мистер Джереми действительно очень осторожный человек, — заметил Пуаро. И пробормотал себе под нос:
  — Затерялся несколько недель назад. Действительно, все было продумано заранее.
  — Что, что?
  — Да так… А вот мы и приехали, — сказал Пуаро.
  Такси остановилось у дома леди Четертон на Черитон-стрит. Пуаро расплатился с шофером.
  Маргарита Клейтон ждала их наверху. Лицо ее застыло, когда она увидела инспектора Миллера.
  — Я не думала…
  — Не думали, что я захвачу инспектора? Я ведь попросил разрешения прийти с другом.
  — Инспектор Миллер не входит в круг моих друзей.
  — О, это легко исправить, если вы, миссис Клейтон, захотите, чтобы справедливость восторжествовала. Ваш муж был убит…
  — Сейчас и попробуем выяснить, кто его убил, — быстро вмешался Пуаро. — Вы разрешите нам сесть, мадам?
  Маргарита Клейтон медленно опустилась на стоявший рядом с ней стул с высокой прямой спинкой и посмотрела на мужчин.
  — Прошу вас, — сказал Пуаро, обращаясь к ней и инспектору, — внимательно выслушать меня. Мне кажется, я знаю, что произошло в тот роковой вечер в гостиной у майора Рича… Мы все исходили из предположения, что только у двух человек имелась возможность спрятать труп в сундуке, а именно — у майора Рича и его слуги Уильяма Берджеса. Но мы ошибались — в тот вечер в гостиной был еще третий человек, у которого было не меньше возможностей проделать это.
  — Кто же? — иронически спросил Миллер. — Мальчишка-лифтер?
  — Нет. Сам Арнольд Клейтон.
  — Что? Убитый сам спрятал свое тело? Вы спятили, Пуаро!
  — Разумеется, не мертвое, а живое тело. Иными словами, он сам спрятался в сундуке. Такие фокусы проделывались и раньше, история знает их немало. Мертвая невеста из баллады «Ветка омелы», Якимо, задумавший бросить тень на честь Имогены, и так далее. Мне эта мысль пришла в голову, как только я увидел дыры, просверленные в стенке сундука, и к тому же просверленные совсем недавно. Зачем? Чтобы не задохнуться без воздуха. Почему ширма была сдвинута со своего обычного места? Чтобы спрятать сундук, чтобы тому, кто в нем находился, можно было время от времени поднимать крышку, расправлять затекшие члены и, разумеется, лучше слышать, о чем говорят в комнате.
  — Но зачем? — воскликнула Маргарита, широко раскрыв глаза. — Зачем Арнольду понадобилось прятаться в сундуке?
  — И это спрашиваете вы, мадам? Ваш муж был ревнив. Ревнив. И очень скрытен. «Человек в себе», — как выразилась ваша приятельница миссис Спенс. Его обуревала ревность, она становилась все сильнее, она терзала его. Была или не была его жена любовницей майора? Он терялся в догадках и жаждал узнать правду. Так возникла «телеграмма из Шотландии», телеграмма, которую никто не посылал и поэтому никто не видел. Свой дорожный чемоданчик он почему-то оставляет в клубе. Визит к майору, когда Клейтон уверен, что того нет дома… Он говорит слуге, что оставит записку, но, как только тот уходит, просверливает дыры в сундуке, передвигает ширму и залезает в сундук. Сегодня все прояснится, думал он. Возможно, его жена задержится после ухода последнего из гостей или же уйдет со всеми, а потом вернется! В этот вечер доведенный до отчаяния, истерзанный ревностью муж рассчитывал узнать правду…
  — Надеюсь, вы не станете утверждать, что он сам пырнул себя ножом? — В голосе Миллера зазвучала явная насмешка.
  — Нет, это сделал другой. Тот, кто знал, что он там.
  Это, бесспорно, было убийство. Заранее подготовленное и тщательно продуманное. Вспомним персонажи из «Отелло». Сейчас нас интересует Яго. Кто-то исподволь очень искусно внушает Клейтону мысль об измене. Честный Яго, верный друг, человек, которому доверяют! И Арнольд Клейтон верил своему Яго. Он позволил разжечь в себе ревность, довести ее до предела. Самому ли ему пришла в голову мысль спрятаться в сундуке или же ему рассказали о нечто подобном? Так или иначе, решение принято. А стилет, похищенный несколько недель назад у Спенсов, терпеливо ждет свою жертву. Наступает роковой вечер. Лампы льют приглушенный свет, играет проигрыватель, гости танцуют, а тот, кто не танцует, подбирает пластинки у столика рядом с испанским сундуком, спрятанным за сдвинутой ширмой. Скользнуть незаметно за ширму, поднять крышку, ударить кинжалом — рискованно, смело, но.., так просто!
  — Клейтон мог закричать!
  — Нет, ибо он спал, — ответил Пуаро. — По словам слуги, он лежал в позе спящего человека — точнее, одурманенного сильной дозой снотворного. И только один человек мог дать ему снотворное — тот, с кем он пил вино, перед тем как уйти из клуба.
  — Джок? — В голосе Маргариты Клейтон прозвучало искреннее, почти детское удивление. — Джок? Нет-нет!
  Добрый, славный Джок. Я знаю его целую вечность! Зачем ему было это делать?..
  Пуаро в упор посмотрел на нее.
  — Зачем, мадам, два итальянца дрались на дуэли? Зачем тот юноша лишил себя жизни? Джок Макларен не умеет выражать свои чувства словами. Он смирился с ролью преданного друга вашей семьи, но тут появляется майор Рич. Нет, это уж слишком! Еще одного соперника он вынести не может. В отуманенном ненавистью и страстью мозгу рождается план — безукоризненно продуманный план убийства — двойного убийства, ибо майора, без сомнения, признают виновным в смерти Клейтона. Убрав вашего мужа и майора Рича с дороги, он надеялся в дальнейшем получить вас. Он верит, что вы наконец оцените его, мадам. И вы бы это сделали, не так ли?
  Она смотрела на него округлившимися от ужаса глазами. Почти не отдавая себе отчета в том, что говорит, она едва слышно прошептала:
  — Да, возможно… Я не знаю…
  И тут в разговор вмешался инспектор:
  — Все это очень здорово, Пуаро. Но где доказательства?
  Все это может быть просто вашей фантазией.
  — Это правда.
  — Но все же, где доказательства? Где улики? Мы даже не можем предъявить ему обвинение.
  — Вы ошибаетесь. Я уверен, что Макларен сам сознается, как только вы ему все это расскажете. Сознается, если поймет, что миссис Клейтон все известно!..
  Помолчав, Пуаро добавил:
  — Ибо, узнав это, он поймет, что проиграл… Что столь безукоризненно исполненное убийство оказалось напрасным.
  
  
  Неудачник
  
  1
  Лили Маргрейв нервным движением расправила лежавшие на колене перчатки и украдкой взглянула на человека, сидевшего в просторном кресле напротив нее.
  Она, разумеется, слышала о знаменитом сыщике Эркюле Пуаро, но воочию видела его впервые, и его нелепая внешность отнюдь не оправдывала ее ожиданий. Неужели наделавшие столько шуму дела распутал этот потешный яйцеголовый человечек с огромными усами? Да и ведет он себя как-то несолидно. Сейчас, например, аккуратнейшим образом складывает пирамиды из цветных кубиков и, похоже, увлечен этой забавой куда больше, чем ее рассказом.
  Однако стоило ей замолчать, как человечек поднял голову и метнул на нее неожиданно острый взгляд.
  — Продолжайте, мадемуазель, прошу вас. Не думайте, что я отвлекся. Я весь внимание, поверьте.
  И как ни в чем не бывало снова занялся своей дурацкой пирамидой, а обескураженной Лили ничего не оставалось, как рассказывать дальше.
  Речь шла о чудовищном преступлении, но голос девушки был так ровен и бесстрастен, а повествование так лаконично, что казалось, будто ее весь этот ужас совершенно не трогает.
  — Надеюсь, — озабоченно сказала девушка, изложив все, что считала нужным, — я ничего не упустила.
  Пуаро в ответ энергично закивал и резким движением смешал кубики, потом откинулся на спинку кресла, сложил кончики пальцев и, уставившись в потолок, принялся подытоживать услышанное.
  — Итак, десять дней назад был убит сэр Рубен Эстуэлл.
  Позавчера в связи с этим был арестован его племянник, Чарлз Леверсон, против которого имелись весомые улики — вы поправите меня, мадемуазель, если я что-то напутаю.
  В день убийства сэр Рубен допоздна работал в своем кабинете на втором этаже, в так называемой Башне. Мистер Леверсон вернулся домой поздно ночью и открыл входную дверь своим ключом. Дворецкий, чья комната находится как раз под кабинетом, слышал, как молодой человек ссорился с дядюшкой. Вдруг раздался звук падения чего-то тяжелого и приглушенный крик. Дворецкий забеспокоился и уже хотел было подняться наверх и посмотреть, что там происходит, но услышал, как мистер Леверсон выходит из кабинета, весело насвистывая. Дворецкий успокоился и лег спать, но утром горничная обнаружила сэра Рубена мертвым возле письменного стола: ему проломили голову чем-то тяжелым. Насколько я понимаю, дворецкий не сразу сообщил об услышанном полиции. Впрочем, это-то как раз естественно, не так ли, мадемуазель?
  — Простите? — встрепенулась Лили, которую этот неожиданный вывод застал врасплох.
  — Согласитесь, мадемуазель, в подобных случаях всегда нужно принимать во внимание человеческую природу.
  В вашем рассказе — замечательном, кстати говоря, рассказе без единого лишнего слова — фигурируют просто персонажи, а мне всегда важно определить, что тот или иной человек собой представляет. Вот я и подумал, что этот дворецкий.., как, вы сказали, его зовут?
  — Его фамилия Парсонс.
  — Так вот, Парсонс, как всякий преданный слуга, всячески постарается не допустить вмешательства полиции в семейные дела его господ и наверняка сообщит не все, особенно если его откровения могут подвести кого-то из членов семьи. Он будет твердить, что убийство совершил случайный грабитель, и будет упрямо, вопреки всему, за это цепляться. Да, преданность старых слуг — любопытнейший феномен.
  Лучась улыбкой, Пуаро откинулся на спинку кресла.
  — Между тем, — продолжал он, — каждый из домочадцев был допрошен полицией. В том числе и мистер Леверсон, который заявил, что вернулся поздно и прошел к себе, не заходя к дядюшке.
  — Именно так он и сказал.
  — И никто не усомнился в его словах, — задумчиво пробормотал Пуаро, — кроме, разумеется, Парсонса. Тут на сцене появился инспектор из Скотленд-Ярда, Миллер, так вы его, кажется, называли? Мне с ним приходилось встречаться; ему, что называется, палец в рот не клади. Так вот, Миллер сразу приметил то, что упустил из виду местный инспектор: Парсонс явно нервничает и что-то недоговаривает. Eh bien[239], он поднажал на Парсонса. К тому времени уже было доказано, что никто из посторонних в ту ночь в дом не проникал, что убийцу надо искать среди своих, и бедняга Парсонс, перепуганный, был даже рад, что ему пришлось выложить все, что знал. Он до последнего старался не допустить скандала, но всему есть предел. Одним словом, инспектор Миллер выслушал дворецкого, задал пару вопросов, после чего лично провел кое-какие расследования. И собрал улики, очень и очень весомые.
  На шкафу в кабинете были обнаружены отпечатки окровавленных пальцев — и принадлежат эти отпечатки Чарлзу Леверсону. Горничная показала, что утром после убийства вынесла из комнаты мистера Леверсона тазик с водой, которая была розовой от крови. Он ей объяснил, что порезал палец, и порез у него действительно был, но уж очень маленький! Манжета на рубашке была замыта, но следы крови были обнаружены на рукаве пиджака. Он нуждался в деньгах, а по смерти сэра Рубена должен был унаследовать кругленькую сумму. Это очень серьезные улики, мадемуазель… И тем не менее вы пришли ко мне, — добавил он после некоторой паузы.
  — Я ведь уже объяснила вам, мосье Пуаро, что меня послала леди Эстуэлл, — пожала плечиками Лили. — У нее сложилось свое особое мнение…
  — А сами бы вы не пошли? — испытующе взглянул на нее Пуаро.
  Девушка промолчала.
  — Вы не ответили на мой вопрос.
  — Я в затруднительном положении, мосье Пуаро. — Лили снова принялась разглаживать перчатки. — Мне бы не хотелось обмануть доверие леди Эстуэлл. В сущности, я всего лишь ее компаньонка, но она всегда обращалась со мной скорее как с дочерью или с племянницей. Она очень добра ко мне, и мне очень бы не хотелось.., ну, создать у вас превратное представление, из-за которого вы отказались бы от дела.
  — Создать превратное представление у Эркюля Пуаро? — Он искренне развеселился. — Cela ne se fait pas.[240] Итак, насколько я могу судить, вы считаете, что это у леди Эстуэлл, так сказать, каприз, блажь? Признайтесь, так ведь?
  — Если вы настаиваете…
  — Настаиваю, мадемуазель.
  — По-моему, это просто смешно.
  — Даже так?
  — Я очень уважаю леди Эстуэлл…
  — Не сомневаюсь в этом, — ободряюще отозвался Пуаро. — Ни секунды не сомневаюсь.
  — Она, право же, чудесная женщина, очень добрая, но.., как бы это сказать.., не слишком умная. Образования она не получила, она ведь была актрисой перед тем, как выйти замуж за сэра Рубена, у нее полно всяких предрассудков и предубеждений. Если ей что-то пришло в голову, она будет стоять на своем, и никакие доводы на нее не подействуют. Стоило инспектору не очень тактично высказаться, она сразу же заявила, что подозревать мистера Леверсона — бред, до которого никто, кроме тупоголовых полицейских, не додумался бы, Чарлз на такое просто не способен.
  — Но при этом никаких аргументов?
  — Ни единого.
  — Вот как! Скажите на милость…
  — Я говорила ей, что бессмысленно идти к вам без всяких фактов, с одной убежденностью в невиновности мистера Леверсона.
  — Вы ей так и сказали? Очень интересно.
  Наметанным глазом Пуаро окинул Лили Маргрейв, отметив строгий черный костюм, дорогую крепдешиновую блузку с изящными оборочками и модную черную фетровую шляпку. Он оценил ее элегантность, красивое лицо с чуть выступающим подбородком и синие глаза с длинными ресницами. В поведении Пуаро что-то неуловимо изменилось; похоже, сейчас его больше интересовала сама гостья, чем дело, которое привело ее к нему.
  — Как мне представляется, мадемуазель, леди Эстуэлл дама неуравновешенная и истеричная?
  — Вот именно, — с готовностью подхватила девушка. — Она, как я уже сказала, очень добрая женщина, но убедить ее в чем бы то ни было — просто немыслимо.
  — Может быть, она тоже кого-то подозревает, — предположил Пуаро. — У таких эмоциональных натур иногда возникают странные, ничем не обоснованные подозрения.
  — Как вы догадались? Она и вправду твердит, что убийца — секретарь мистера Рубена, она терпеть его не может. А между тем полиция выяснила, что бедный мистер Трефюзис никак не мог этого сделать.
  — А доказательств у леди Эстуэлл опять-таки нет?
  — Разумеется. Одна «интуиция», — в голосе Лили Маргрейв явственно прозвучало пренебрежение.
  — Я вижу, мадемуазель, — улыбнулся Пуаро, — вы не верите в интуицию?
  — По-моему, это чушь, — отчеканила Лили.
  — Les femmes[241], — пробормотал Пуаро. — Они считают, что интуиция — оружие, которое им дал Господь. Вот только на одну верную догадку у них обычно приходится десять, которые ведут их по неверному пути.
  — Я знаю, — отозвалась девушка, — но я же вам сказала, что такое леди Эстуэлл. С ней не поспоришь.
  — И вы, мадемуазель, как девушка умная и рассудительная, предпочли не спорить и сделали то, о чем вас попросили: пришли ко мне и ввели меня au courant[242].
  Что-то в его голосе заставило Лили пристальнее взглянуть ему в глаза.
  — Конечно же мне известно, как вы заняты, — начала она извиняющимся тоном, — как дорога вам каждая минута…
  — Вы льстите мне, мадемуазель, — прервал ее Пуаро, — но, говоря по правде, в настоящее время у меня и впрямь несколько не терпящих отлагательств дел.
  — Этого я и боялась, — отозвалась Лили, вставая со стула. — Я передам леди Эстуэлл…
  Но Пуаро, похоже, вставать не собирался — он картинно откинулся в кресле и устремил на девушку немигающий взгляд.
  — Вы так торопитесь уйти, мадемуазель? Присядьте ненадолго, прошу вас.
  Кровь бросилась в лицо Лили и тут же отхлынула. Она нехотя вновь опустилась на стул.
  — Мадемуазель, вы так энергичны и решительны, — произнес Пуаро, — вам следует быть немного снисходительней к старому человеку вроде меня, которому не так-то просто на что-то решиться. Вы меня не поняли, сударыня. Я вовсе не говорил, что намерен отказать леди Эстуэлл.
  — Так вы приедете? — без всякого выражения спросила девушка. Она опустила глаза под пытливым взглядом собеседника.
  — Передайте леди Эстуэлл, мадемуазель, что я целиком и полностью в ее распоряжении. Я приеду в Монрепо, если не ошибаюсь, сегодня вечером.
  Пуаро встал, и посетительница поспешила последовать его примеру.
  — Я.., я скажу ей, мосье Пуаро. С вашей стороны очень любезно откликнуться на просьбу леди Эстуэлл, но только как бы ваши хлопоты не оказались напрасными.
  — Все может быть, хотя... как знать?
  Со своей обычной церемонной галантностью Пуаро проводил девушку до дверей и, вернувшись в гостиную, погрузился в глубокое раздумье. Потом решительно кивнув головой, открыл дверь и позвал слугу:
  — Джордж, друг мой, будьте любезны, приготовьте мне маленький саквояж. Я сегодня же отправляюсь за город.
  — Слушаюсь, сэр, — ответствовал Джордж. Слуга Эркюля Пуаро был типичнейшим англичанином — высоким, худым и бесстрастным.
  — Юные девушки, милейший мой Джордж, — весьма интересные создания, — разглагольствовал между тем Пуаро, удобно устроившись в кресле и закурив сигарету, — особенно, заметьте, если у нее есть голова на плечах. Попросить человека о какой-то услуге и исподволь настроить его так, чтобы ему не захотелось эту услугу оказывать — дело весьма и весьма деликатное. Она тонкая бестия, о да, но Эркюль Пуаро, милейший Джордж, не просто умен. Он мудр.
  — Да, вы мне говорили об этом, сэр.
  — Дело не в секретаре, — размышлял вслух Пуаро. — Его она всерьез не принимает. Она просто не хочет, чтобы, как говорится, «не будили лихо, пока оно тихо». А я, Эркюль Пуаро, его разбужу! В Монрепо происходит какая-то тайная драма, и это не могло меня не заинтриговать. Эта малышка очень старалась, но меня ей провести не удалось Любопытно, что у них там такое, очень любопытно.
  Возникшую после этих слов театральную паузу нарушил извиняющийся голос Джорджа:
  — А как насчет вечернего костюма, сэр?
  — Вы, как всегда, очень исполнительны, Джордж.
  Но… Работа и только работа, — в голосе Пуаро прозвучала легкая досада, — вы просто незаменимы, Джордж.
  
  
  2
  Когда поезд 16.55 из Лондона остановился на станции Эбботс Кросс, на перрон сошел расфранченный Эркюль Пуаро со свеженафабренными усами. Предъявив билет, он вышел за ограждение, где его встретил дюжий шофер.
  — Мистер Пуаро?
  — Да, это я, — улыбнулся в ответ маленький сыщик.
  — Прошу сюда, сэр. — И шофер распахнул дверцу роскошного «роллс-ройса».
  Дом был в каких-нибудь трех минутах езды от станции.
  Шофер, выскочив из машины, вновь распахнул дверцу, и Пуаро ступил на землю. У парадной двери его уже дожидался дворецкий.
  Прежде чем войти внутрь, Пуаро успел рассмотреть дом.
  Его оценивающему взгляду предстал массивный кирпичный особняк, не блещущий архитектурными изысками, от которого так и веяло надежностью и уютом.
  В прихожей дворецкий ловко освободил Пуаро от пальто и шляпы и, с вышколенной почтительностью понизив голос, произнес:
  — Ее сиятельство ожидают вас, сэр.
  По устланным мягким ковром ступеням Пуаро повели наверх. Его провожатый, без сомнения, и был тот самый Парсонс: преданный слуга, ни единым жестом не выдающий своих чувств. Поднявшись по лестнице, они свернули в коридор направо и, миновав какую-то дверь, оказались в небольшой прихожей, из которой вели еще две двери. Парсонс распахнул левую и звучно доложил:
  — Мосье Пуаро, миледи.
  Комната, в которую они попали, была не слишком просторна, да к тому же забита мебелью и множеством всяких безделушек. С дивана поднялась женщина в черном и двинулась навстречу Пуаро.
  — Мосье Пуаро, — поздоровалась она, протягивая руку и окидывая взглядом его франтовскую фигуру. Не обратив ни малейшего внимания на ответное «миледи» и явное намерение госта облобызать ей руку, она неожиданно стиснула его пальцы крепким пожатием и после долгой паузы заявила:
  — Люблю маленьких мужчин. У них, по крайней мере, голова на плечах.
  — Надо полагать, — осведомился Пуаро, — инспектор Миллер — мужчина рослый?
  — Миллер — самодовольный болван, — отрезала леди Эстуэлл. — Присаживайтесь, мосье Пуаро. Лили очень старалась отговорить меня, когда я решила послать за вами, но я не ребенок и сама знаю, что мне делать.
  — Что ж, это не каждому дано, — отозвался Пуаро, следуя за хозяйкой дома к дивану.
  Леди Эстуэлл удобно устроилась среди подушек лицом к сыщику.
  — Лили — очень славная девушка, но она уверена, что все знает лучше всех, а такие чаще всего ошибаются, поверьте моему опыту. Я, конечно, особым умом не блещу, что греха таить, но ошибаюсь куда реже других, потому что всегда полагаюсь на свою интуицию. Хотите, я вам скажу, кто убийца, мосье Пуаро? Женщины всегда чувствуют такие вещи!
  — А мисс Маргрейв тоже чувствует?
  — Что она вам наговорила? — вскинулась леди Эстуэлл.
  — Она ознакомила меня с обстоятельствами дела.
  — С обстоятельствами? Обстоятельства, конечно, против Чарлза, но поверьте, мосье Пуаро, он здесь ни при чем. Я знаю, что он ни при чем!
  Убежденность леди Эстуэлл могла хоть кого сбить с толку, но Пуаро не отступал.
  — Вы в этом твердо уверены, леди Эстуэлл?
  — Я уверена, что моего мужа убил Трефюзис, мосье Пуаро.
  — Почему же?
  — Что вы, собственно, хотите знать? Почему убил или почему я в этом уверена? Говорю вам, я это знаю! У меня так всегда. Мне все сразу становится ясно, и с этого меня уже не свернешь.
  — Мистер Трефюзис получил что-нибудь по завещанию сэра Рубена?
  — Ни пенни, — торжествующе отчеканила леди Эстуэлл. — И из этого следует, что Рубен его не любил и не доверял ему.
  — А долго он проработал у сэра Рубена?
  — Лет девять.
  — Это долгий срок, — вкрадчиво промурлыкал Пуаро. — Столько лет прослужить одному человеку… Да, мистер Трефюзис, должно быть, хорошо изучил своего хозяина.
  — К чему вы клоните? — нахмурилась леди Эстуэлл. — При чем здесь это?
  — Мне пришла в голову одна идейка, — пояснил Пуаро. — Не то чтобы блестящая, но нетривиальная — относительно того, как сказывается служба на личности человека.
  — Говорят, вы очень умный, — с некоторым сомнением обронила леди Эстуэлл, не сводя с Пуаро пристального взгляда.
  — Надеюсь, что смогу когда-нибудь убедить в этом и вас, мадам, — рассмеялся Пуаро, — но давайте вернемся к мотиву преступления. Расскажите, кто из ваших домашних был здесь в день трагедии.
  — Ну, Чарлз, само собой.
  — Он ведь, насколько я понимаю, племянник сэра Рубена, а не ваш?
  — Да. Единственный сын сестры Рубена. Она вышла замуж за довольно состоятельного человека, но он не пережил очередного краха на бирже, а вскоре умерла и она сама — вот тогда Чарлз и перебрался к нам. Ему тогда было двадцать три, и он собирался стать юристом, но после этого несчастья Рубен взял его к себе на службу.
  — Так он человек усердный, этот мосье Чарлз?
  — Приятно поговорить с таким догадливым человеком. — Леди Эстуэлл одобрительно кивнула. — В том-то и дело, что нет. Ни усердным, ни прилежным Чарлза никак не назовешь. Он вечно что-нибудь путал или забывал, и у них с дядюшкой бывали из-за этого жуткие свары. Конечно, ладить с Рубеном было нелегко. Сколько раз я ему говорила: «Ты что, забыл, каким сам был в молодости?»
  Он тогда был совсем другим, мосье Пуаро.
  — Все меняется, миледи, — отозвался Пуаро. — Таков закон природы.
  — И все же мне он никогда так не грубил, — вздохнула леди Эстуэлл. — Ну, а если и грубил, то всегда потом просил прощения. Бедный мой Рубен…
  — Так он, значит, был тяжелый человек? — осведомился Пуаро.
  — Ну, я-то умела с ним справляться, — похвалилась леди Эстуэлл с видом бесстрашной укротительницы тигров. — Но вот на слуг он рычал довольно часто — это, конечно, создавало кое-какие неудобства. Внушение тоже надо делать достойно, а Рубен этого не умел.
  — А как сэр Рубен распорядился своим наследством?
  — Половину мне, половину Чарлзу, — отозвалась, ни секунды не задумываясь, леди Эстуэлл. — Адвокаты, конечно, наводят тень на плетень, но на самом деле примерно так и будет.
  — Понятно. понятно, — пробормотал Пуаро. — Теперь, леди Эстуэлл, давайте поговорим о ваших домочадцах. Итак, в доме были вы сами, племянник сэра Рубена, мистер Чарлз Леверсон, секретарь, мистер Оуэн Трефюзис, и мисс Лили Маргрейв. Не могли бы вы поподробнее рассказать об этой юной особе?
  — А что бы вы хотели узнать о Лили?
  — Ну, например, как давно она у вас служит.
  — Около года. До нее у меня тоже были секретарши-компаньонки, но все они жутко действовали мне на нервы. Лили не такая. Она всегда была тактична и отличалась здравым смыслом, да и собой она очень хороша, а я люблю видеть вокруг красивые лица. У меня есть свои причуды, мосье Пуаро: я сразу решаю — либо человек мне нравится, либо нет.
  Едва я ее увидела, я сказала себе: «Это то, что надо».
  — Вам ее порекомендовали ваши знакомые, леди Эстуэлл?
  — Нет, она, кажется, пришла по объявлению. Да, точно, по объявлению.
  — Вам что-нибудь известно о ее родных, о семье?
  — Родители у нее, кажется, живут в Индии. Я о них толком ничего не знаю, но ведь с первого взгляда видно, что Лили — истинная леди. Разве не так, мосье Пуаро?
  — О, разумеется, разумеется.
  — Конечно, — продолжала леди Эстуэлл, — меня-то леди никак не назовешь. Я это знаю, и слуги знают, но я свои недостатки ни на ком не вымещаю. Я сразу вижу, что у кого за душой, а лучше Лили ко мне никто не относился.
  Она мне как дочь, мосье Пуаро, уж вы поверьте.
  Пуаро задумчиво протянул руку и симметрично разложил лежавшие на столике вещицы.
  — И что, сэр Рубен разделял ваши чувства? — поинтересовался он, не сводя глаз с изящных безделушек.
  — Мужчины все по-другому воспринимают, — отозвалась леди Эстуэлл после приметной паузы. — Но в общем они прекрасно ладили.
  — Спасибо, мадам, — поблагодарил Пуаро, улыбаясь в усы. — И больше в доме никого в ту ночь не было? Не считая слуг, конечно.
  — Был еще Виктор.
  — Виктор?
  — Ну да, брат мужа и его деловой партнер.
  — Он живет в вашем доме?
  — Нет, он просто приехал погостить. Последние несколько лет он живет в Западной Африке.
  — Ах, в Западной Африке, — пробормотал Пуаро. Из опыта общения с леди Эстуэлл он понял, что наводящие вопросы здесь ни к чему: почтенная дама сама с удовольствием все расскажет; остается только запастись терпением.
  — Говорят, это чудесное место, но, по-моему, мужчинам оно на пользу не идет. Они там слишком много пьют и теряют контроль над собой. У всех Эстуэллов характер кошмарный, но уж Виктор после возвращения из Африки стал просто невыносим. Он и меня-то иногда пугает.
  — Интересно, пугает ли он мисс Маргрейв? — пробормотал себе под нос Пуаро.
  — Лили? Ну, они не так часто видятся.
  Пуаро сделал кое-какие пометки в крошечной записной книжечке, затем вставил карандаш в петельку на развороте и убрал книжечку в карман.
  — Благодарю вас, леди Эстуэлл. Теперь, если вы не против, я хотел бы потолковать с Парсонсом.
  — Вызвать его сюда?
  Леди Эстуэлл потянулась к звонку, но Пуаро поспешил вмешаться:
  — Нет-нет, не беспокойтесь. Я сам к нему спущусь.
  Невозможность присутствовать при разговоре явно расстроила леди Эстуэлл, и Пуаро постарался принять таинственный вид.
  — Это важно, — произнес он с многозначительным видом и вышел, оставив хозяйку крайне заинтригованной.
  Парсонса он нашел в буфетной — тот чистил столовое серебро.
  — Я должен представиться, — заявил Пуаро, поклонившись. — Я — частный сыщик.
  — Да, сэр, — ответствовал Парсонс почтительным, но несколько прохладным тоном. — Мы, собственно, так и думали.
  — Меня пригласила леди Эстуэлл, — продолжал Пуаро. — Она не удовлетворена ходом расследования — далеко не удовлетворена.
  — Их сиятельство не раз говорили при мне об этом, — подтвердил Парсонс.
  — Короче говоря, — подытожил Пуаро, — вы все прекрасно знаете? Так ведь? Ну, тогда не будем терять времени на эти глупости. Будьте так добры, отведите меня к себе в спальню и подробно расскажите, что именно вы слышали в ночь убийства.
  Дворецкий занимал комнату на первом этаже, рядом с комнатой для слуг. Окна там были забраны решетками, в углу стоял сейф. Парсонс кивнул в сторону узкой кровати.
  — Я уже лег спать, сэр, в одиннадцать. Мисс Маргрейв тоже пошла к себе в спальню, а леди Эстуэлл с сэром Рубеном были в Башне.
  — Так леди Эстуэлл была с сэром Рубеном? Ну-ну, продолжайте.
  — Кабинет, сэр, прямо над моей комнатой. Оттуда слышен звук голосов, но слов, понятно, разобрать нельзя.
  Заснул я, пожалуй, где-то в половине двенадцатого, а около полуночи проснулся: входная дверь хлопнула — мистер Леверсон вернулся. Потом слышу наверху шаги и через минуту-другую — голос мистера Леверсона.
  Мне тогда показалось, сэр, что мистер Леверсон был… ну, не то чтобы пьян, но.., буен. Он просто кричал на сэра Рубена. До меня только отдельные слова доносились, так что понять, в чем дело, было нельзя, и тут вдруг вскрик и тяжелый удар. Тяжелый удар, — повторил Парсонс после паузы.
  — Если мне не изменяет память, в романах обычно пишут о глухом ударе, — задумчиво уточнил Пуаро.
  — Возможно, сэр, но я слышал тяжелый удар, — заявил Парсонс тоном, не допускающим возражений.
  — Тысяча извинений, — поспешил загладить неловкость Пуаро.
  — Не стоит, сэр. И вот после удара — голос мистера Леверсона. «Боже мои!» — кричит. — «Боже мой!», и больше ни слова, сэр.
  Прежняя сдержанность изменила Парсонсу. Теперь он, найдя благодарного слушателя, рассказывал ему с явным удовольствием.
  — Mon Dieu![243] — не замедлил подыграть Пуаро. — Представляю, какие чувства вы при этом испытывали!
  — Да, сэр, — согласился Парсонс, — истинная правда.
  Не то чтобы я в этом момент заподозрил что-то странное.
  Просто подумал, что надо проверить, все ли там наверху в порядке. Я тогда в темноте даже стул опрокинул.
  Так вот, открываю я дверь, прохожу через комнату для слуг и выхожу через другую дверь в коридор, откуда наверх черная лестница ведет. Стою, значит, я в нерешительности на площадке, и тут сверху голос мистера Леверсона, такой сердечный, веселый даже. «Ну, все хорошо, что хорошо кончается, — говорит. — Покойной ночи». И слышу, идет он по коридору к своей комнате и насвистывает.
  Тут я, понятно, сразу назад к себе пошел и спать лег.
  Ну, думаю, уронили что-нибудь на пол, только и всего.
  Сами посудите, сэр, как я мог подумать, что сэр Рубен убит, когда ему мистер Леверсон покойной ночи пожелал?
  — А вы уверены, что это был голос именно мистера Леверсона?
  По снисходительному взгляду Парсонса маленький бельгиец понял, что тут не может быть никаких сомнений.
  — У вас ко мне есть еще какие-либо вопросы, сэр?
  — Только один. Вам нравится мистер Леверсон?
  — Я.., простите, сэр?
  — Это же так просто. Вам нравится мистер Леверсон?
  Изумление Парсонса быстро перешло в смущение.
  — Общее мнение слуг, сэр… — выдавил он из себя и запнулся.
  — Бога ради, — подбодрил его Пуаро, — пусть это будет общее мнение.
  — Общее мнение таково, сэр, что мистер Леверсон — джентльмен симпатичный и не жадный, но, как бы это сказать.., не семи пядей во лбу.
  — Вот как! А знаете, Парсонс, я, еще не видя мистера Леверсона, составил о нем точно такое же представление.
  — Скажите на милость, сэр!
  — А что вы думаете — простите, каково общее мнение слуг — о секретаре?
  — Очень спокойный и выдержанный джентльмен, сэр.
  Старается никого ничем не стеснить.
  — Vraiment?[244] — отозвался Пуаро.
  — Их сиятельство, — произнес, откашлявшись, дворецкий, — иногда склонны к поспешным суждениям.
  — Так, значит, по общему мнению слуг преступление совершил мистер Леверсон?
  — Никто из нас не хочет в это верить, сэр, — признался Парсонс. — Мы.., по правде сказать, мы не думали, что он на такое способен.
  — Однако он весьма вспыльчив?
  — Если вы хотите знать, кто в этом доме самый что ни на есть вспыльчивый… — придвинулся поближе Парсонс.
  — Нет-нет! — протестующе поднял руку Пуаро. — Я хотел бы знать совсем другое — у кого в этом доме самый спокойный характер.
  Парсонс уставился на него, забыв закрыть рот.
  
  
  3
  Не тратя больше времени на ошеломленного дворецкого, Пуаро с любезным поклоном — в чем-чем, а в любезности ему нельзя было отказать — вышел из комнаты и направился в большой квадратный вестибюль. Там он постоял некоторое время в задумчивости, по-птичьи склонив голову к плечу, потом бесшумно подошел к одной из дверей и распахнул ее.
  С порога он увидел небольшую комнатушку, уставленную полками с книгами. В дальнем углу за огромным столом сидел худой, бледный молодой человек со слабым подбородком и в пенсне. Он что-то деловито писал.
  Минуту-другую Пуаро наблюдал за ним, затем нарушил тишину энергичным покашливанием:
  — Кх-м-м, кх-м…
  Молодой человек обернулся. Не похоже было, чтобы он сильно удивился, скорее, лицо его приняло озабоченное выражение.
  Маленький сыщик отвесил церемонный поклон.
  — Я имею честь беседовать с мистером Трефюзисом, не так ли? Прекрасно! Меня зовут Пуаро, Эркюль Пуаро.
  Возможно, вы обо мне слышали.
  — Э-э… Да… Да, конечно, — пробормотал молодой человек, явно смущенный столь пристальным вниманием.
  Оуэну Трефюзису было на вид тридцать с небольшим.
  При первом же взгляде на него Пуаро сразу понял, почему никто не принимал всерьез обвинений леди Эстуэлл. Аккуратный, чистенький мистер Оуэн Трефюзис был человеком обезоруживающе мягким, из тех, кем окружающие могут безнаказанно помыкать (что они частенько и делают), не рискуя нарваться на сопротивление.
  — Вас, разумеется, пригласила леди Эстуэлл, — нарушил наконец молчание секретарь. — Она об этом говорила.
  Могу ли я быть вам чем-нибудь полезен?
  Он держался вежливо, но сдержанно. Усевшись в предложенное ему кресло, Пуаро мягко спросил:
  — Леди Эстуэлл не делилась с вами своими подозрениями?
  — Насколько я могу судить, — слабо улыбнулся Оуэн Трефюзис, — она подозревает меня. Ерунда, конечно, но тем не менее. С тех пор она со мной практически не разговаривает, а если мы встречаемся в коридоре — вжимается в стену.
  В его поведении не было ни тени страха или фальши, а в голосе слышалось не столько возмущение, сколько изумление. Кивнув, Пуаро с обескураживающей прямотой подтвердил:
  — Между нами говоря, мне она сказала то же самое. Я с ней, конечно, не спорил — я уже давно взял за правило не спорить с уверенными в собственной правоте леди. Сами понимаете, толку от этого никакого.
  — Ну разумеется.
  — Я говорю только «да, миледи», «вы совершенно правы, миледи», «precisement[245], миледи». Эти слова ничего не значат, но тешат самолюбие и прекрасно успокаивают.
  Мое дело — вести расследование. Конечно, маловероятно, что преступление совершил не мистер Леверсон, а кто-то еще, но иногда случается и невероятное.
  — Я прекрасно вас понимаю. Можете мною располагать, я к вашим услугам.
  — Воn[246], — заключил Пуаро. — Рад, что мы поняли друг друга. А теперь расскажите мне, пожалуйста, о событиях того дня. Начиная с обеда, если можно.
  — Как вы уже, несомненно, знаете, Леверсона на обеде не было, — начал секретарь. — Он серьезно повздорил с дядюшкой и отправился обедать в гольф-клуб. Сэр Рубен, конечно, пребывал в скверном расположении духа.
  — Он и так-то был не слишком любезен, се Monsieur[247]? — позволил себе некоторую вольность Пуаро.
  — Сущий изверг! — рассмеялся Трефюзис. — За девять-то лет я его изучил досконально, мосье Пуаро. Исключительно трудный был человек. Если уж он впадал в ярость, то под руку ему лучше было не попадаться ни правому, ни виноватому. Но я в конце концов понял, как себя вести в подобных случаях, и просто пропускал его ругань мимо ушей. На самом-то деле он был человек незлой, но уж больно горячий и несдержанный. Главное, ему нельзя было перечить.
  — И что, остальные вели себя с ним так же благоразумно?
  — Леди Эстуэлл даже любила с ним сражаться, — пожал плечами Трефюзис. — Она нисколько сэра Рубена не боялась и за словом в карман не лезла. Потом они всегда мирились, ведь сэр Рубен был к ней очень привязан.
  — А в тот вечер они тоже ссорились?
  Секретарь покосился на Пуаро и, помешкав, ответил:
  — Думаю, что да. А почему вы спрашиваете?
  — Просто так.
  — Точно я ничего не знаю, — пояснил секретарь, — но, похоже, все шло к этому.
  — Кто еще был на обеде? — сменил тему Пуаро.
  — Мисс Маргрейв, мистер Виктор Эстуэлл и я.
  — И что было потом?
  — Мы перешли в гостиную, но сэр Рубен отправился к себе в кабинет. Он заявился минут через десять и задал мне выволочку за какую-то ерунду, не так составленное письмо, кажется. Я поднялся с ним в Башню и все исправил.
  Потом пришел мистер Виктор Эстуэлл и сказал, что ему надо кое-что обсудить с братом. Я оставил их вдвоем и спустился в гостиную к дамам.
  Примерно через четверть часа сэр Рубен бешено затрезвонил в колокольчик, и Парсонс сообщил, что меня немедленно требуют наверх. В дверях кабинета мистер Виктор Эстуэлл едва не сбил меня с ног. Видно было, что он вне себя, он вообще человек горячий. Думаю, он меня даже не заметил.
  — Сэр Рубен вам что-нибудь сказал по этому поводу?
  — Он сказал: «Виктор вконец свихнулся. Рано или поздно в запале он кого-нибудь прикончит».
  — Вот как! — протянул Пуаро. — А вы не знаете, в чем там было дело?
  — Понятия не имею.
  Это прозвучало чересчур поспешно и только укрепило уверенность Пуаро в том, что Трефюзис при желании мог бы поведать куда больше, чем говорил. Настаивать, однако, маленький бельгиец не стал.
  — И что же произошло потом? Продолжайте, прошу вас.
  — Часа полтора я работал с сэром Рубеном, а в одиннадцать пришла леди Эстуэлл, и сэр Рубен сказал, что я могу идти спать.
  — Что вы и сделали?
  — Да.
  — Вы не знаете, долго ли леди Эстуэлл оставалась в кабинете?
  — Понятия не имею. Ее комната на втором этаже, а моя на третьем, так что я не мог слышать, когда она прошла к себе.
  — Понятно. — Пуаро пару раз кивнул и поднялся. — А теперь, мосье, отведите меня в Башню.
  Вслед за секретарем он поднялся по широким ступеням на площадку второго этажа. Оттуда они прошли по коридору до обитой сукном двери, выходившей на черный ход и в короткий коридор, заканчивавшийся еще одной дверью. Открыв ее, они оказались на месте преступления.
  То была просторная, квадратная комната, около тридцати футов в длину и в ширину. Потолки в Башне были раза в два выше, чем в любом другом помещении Монрепо. На стенах висели мечи и ассегаи[248], а на столах было разложено множество заморских диковинок. В дальнем конце, в оконном проеме, стоял большой письменный стол, к которому Пуаро и направился.
  — Здесь нашли сэра Рубена?
  Трефюзис кивнул.
  — Насколько я помню, его ударили сзади?
  Секретарь снова кивнул.
  — Его убили одной из этих дикарских палиц, — пояснил он. — Дьявольски тяжелая штука. Смерть, должно быть, была мгновенной.
  — Это подтверждает, что убийство не было заранее обдуманным. Внезапная ссора, первое попавшееся под руку оружие…
  — Да, все против бедняги Леверсона.
  — Мертвец сидел, уронив голову на стол?
  — Нет, тело сползло на пол.
  — Вот как! — насторожился Пуаро. — Любопытно.
  — Почему любопытно? — удивился секретарь.
  — А вот почему. — И Пуаро указал на не правильной формы пятно на полированной поверхности стола. — Это кровь, mon ami[249].
  — Она могла просто брызнуть сюда, — предположил Трефюзис, — или стол могли испачкать, когда переносили тело.
  — Возможно, весьма возможно, — пробормотал Пуаро. — Других дверей здесь нет?
  — Есть еще выход на лестницу. — Трефюзис отодвинул синюю бархатную занавеску в ближайшем к двери углу комнаты. Оттуда уходила вверх маленькая витая лестница. — Прежний владелец был астрономом. Лестница ведет в башенку, где был установлен телескоп. Сэр Рубен приказал переоборудовать это помещение под спальню и иногда, если засиживался за работой допоздна, оставался там ночевать.
  Пуаро проворно взбежал по ступенькам. Круглая комнатка наверху была обставлена более чем скромно: раскладушка, стул и ночной столик. Убедившись, что другого выхода оттуда нет, Пуаро спустился к ожидавшему его Трефюзису.
  — Вы слышали, как мистер Леверсон вернулся домой?
  — Я к тому времени спал сном праведника, — покачал головой секретарь.
  Кивнув, Пуаро не спеша осмотрелся вокруг.
  — Eh bien![250] — заключил он. — Думаю, здесь нам больше делать нечего… Разве что не будете ли вы так любезны задернуть шторы?
  Трефюзис послушно задернул тяжелые черные занавески на окне в дальнем конце комнаты. Пуаро включил верхний свет под тяжелым алебастровым колпаком.
  — А настольной лампы здесь не было? — спросил он.
  Вместо ответа секретарь щелкнул выключателем мощной зеленой лампы, стоявшей на письменном столе. Пуаро выключил верхний свет, потом вновь зажег его.
  — C'est bien![251] Здесь я закончил.
  — Обед в половине восьмого, — негромко сказал секретарь.
  — Благодарю вас, мистер Трефюзис, за вашу исключительную любезность.
  — Всегда к вашим услугам.
  В задумчивости Пуаро отправился в отведенную ему комнату, где невозмутимый Джордж раскладывал хозяйские вещи.
  — Дорогой мой Джордж, — обратился к нему детектив, — надеюсь, за обедом мне посчастливится увидеть некоего джентльмена, который меня занимает все больше и больше. Этот человек недавно вернулся из тропиков — и, судя по всему, у него тропический темперамент. Человек, о котором Парсонс старается мне рассказать и которого Лили Маргрейв предпочитает не упоминать. Сэр Рубен и сам был с норовом, Джордж. Представьте, что бывает, когда два таких характера сталкиваются. Шерсть летит комьями, так это, кажется, у вас называется?
  — Правильнее было бы сказать «клочьями», сэр, и, кроме того, их не обязательно должно быть двое.
  — Вот как?
  — Совсем не обязательно, сэр. Вот моя тетушка Джемайма была уж на что остра на язык, как только не измывалась над своей сестрой. Ужас, что творилось, чуть со свету не сжила ее. Но если тетушке давали отпор — тут же успокаивалась. Ее приводила в ярость только безропотность.
  — Х-м. А вы знаете, в этом что-то есть.
  Последовало долгое молчание, прерванное деликатным покашливанием Джорджа:
  — Могу ли я быть вам чем-нибудь полезен, сэр?
  — Разумеется, — очнулся от раздумий Пуаро. — Вы можете разузнать, какого цвета платье было на мисс Лили Маргрейв в тот вечер и какая горничная ей прислуживала.
  Эти странные пожелания были выслушаны все с тем же невозмутимым видом.
  — Слушаюсь, сэр. К утру я все выясню.
  Пуаро подошел к камину и стал всматриваться в огонь.
  — Что бы я делал без вас, Джордж, — пробормотал он. — Вашу тетушку Джемайму я никогда не забуду.
  
  
  В тот вечер Пуаро так и не встретился с Виктором Эстуэллом. Тот сообщил по телефону, что дела вынуждают его задержаться в Лондоне.
  — Он, наверное, теперь ведет дела вашего покойного мужа? — поинтересовался Пуаро у леди Эстуэлл.
  — Виктор — компаньон фирмы, — пояснила та. — Он ездил в Африку, чтобы получить концессии[252] на разработку каких-то рудников. Рудников, я не ошибаюсь, Лили?
  — Да, леди Эстуэлл, рудников.
  — Там найдено то ли олово, то ли медь, то ли золото… Лили, вы должны это помнить, вы же все время спрашивали об этом Рубена. Аккуратнее, милочка, этак вы опрокинете вазу.
  — Здесь так жарко, когда горит камин, — пожаловалась девушка. — Можно.., можно я приоткрою окно?
  — Конечно, милая, — безмятежно отозвалась леди Эстуэлл.
  Под пристальным взглядом Пуаро Лили Маргрейв подошла к окну и распахнула его. Какое-то время она жадно вдыхала свежий вечерний воздух, потом вернулась за стол.
  — Значит, мадемуазель интересуется добычей полезных ископаемых? — мягко поинтересовался Пуаро.
  — Ну, это громко сказано, — принужденно улыбнулась девушка, — Я, конечно, прислушивалась к тому, что говорил сэр Рубен, но так толком ничего не поняла.
  — Ну, значит вы очень здорово притворялись, — отозвалась леди Эстуэлл. — Бедный Рубен даже решил, что у вас были какие-то свои причины вникать во все эти тонкости.
  Хотя Пуаро ни на мгновение не отвел взгляда от языков пламени, боковым зрением он увидел тень досады, мелькнувшую по лицу Лили Маргрейв, и ловко сменил тему. Когда же пришло время отправляться спать, Пуаро обратился к хозяйке дома:
  — Не могли бы вы уделить мне еще пару минут, мадам?
  Лили Маргрейв тотчас удалилась, а леди Эстуэлл выжидательно посмотрела на маленького сыщика.
  — В тот вечер вы последней видели сэра Рубена живым?
  Леди Эстуэлл кивнула и поспешно поднесла к глазам платок с черной каймой.
  — О, не волнуйтесь, прошу вас, не надо.
  — Стараюсь, мосье Пуаро, но это выше моих сил.
  — С моей стороны было чудовищной бестактностью затевать этот разговор.
  — Нет-нет, продолжайте. О чем вы хотели спросить?
  — Насколько я понимаю, когда вы поднялись в Башню и сэр Рубен отпустил мистера Трефюзиса, было около одиннадцати. Верно?
  — Верно. Около одиннадцати.
  — И как долго вы пробыли в кабинете?
  — Я ушла к себе без четверти двенадцать; помнится, я взглянула на часы.
  — Леди Эстуэлл, не могли бы вы рассказать мне, о чем вы беседовали с мужем?
  Вместо ответа леди Эстуэлл бессильно опустилась на диван и, потеряв всякое самообладание, заплакала навзрыд.
  — Мы по.., по.., повздорили, — всхлипывала она.
  — Из-за чего же? — почти нежным голосом поинтересовался Пуаро.
  — И... и... из-за всего сразу. В-все началось с Л-лили.
  Рубен ее невзлюбил — ни с того ни с сего — сказал, будто она рылась в его бумагах. Он требовал, чтобы я дала ей расчет, но я сказала, что она чудесная девушка и этого он от меня не дождется. А он.., он начал на меня орать, а я этого не выношу, ну, я и сказала ему все, что я о нем думала.., ну, не то чтобы я это думала на самом деле, мосье Пуаро… А он сказал, что вытащил меня из трущоб, женившись на мне… А я ему на это… Да какое это сейчас имеет значение? Никогда себе не прощу. Вы же знаете, как это бывает, мосье Пуаро. Я всегда считала, что после грозы воздух становится чище, и вот… Ну кто мог знать, что в тот же вечер его убьют? Бедный Рубен…
  Пуаро сочувственно внимал ее излияниям.
  — Я расстроил вас, — произнес он наконец, — и прошу меня простить. А теперь давайте поговорим без эмоций.
  Вы по-прежнему считаете, что вашего мужа убил мистер Трефюзис?
  — Женская интуиция, мосье Пуаро, — гордо выпрямилась леди Эстуэлл, — меня еще никогда не подводила.
  — Разумеется, разумеется. Но когда он это сделал?
  — Когда? После того, как я ушла, естественно.
  — Вы ушли от сэра Рубена без четверти двенадцать.
  Без пяти двенадцать появился мистер Леверсон. Вы хотите сказать, что за эти десять минут секретарь пробрался из своей спальни в Башню и убил сэра Рубена?
  — Во всяком случае, это не исключено.
  — Как многое другое. Да, убийство могло произойти в эти десять минут. Но — произошло ли?
  — Он-то сам уверяет, что спал без задних ног, — пожала плечами леди Эстуэлл, — да кто же ему поверит?
  — Но ведь никто не видел, чтобы он поднимался в кабинет, — напомнил Пуаро.
  — Ну и что! Все спали, потому никто и не видел! — торжествующе отозвалась леди Эстуэлл.
  — Как знать, — пробормотал себе под нос Пуаро. — Eh bien, — продолжил он после паузы, — желаю вам доброй ночи, леди Эстуэлл.
  
  
  4
  Джордж аккуратно поставил поднос с утренним кофе у постели хозяина.
  — В интересующий вас вечер, сэр, мисс Маргрейв была в платье из светло-зеленого шифона.
  — Благодарю вас, Джордж. На вас всегда можно положиться.
  — Мисс Маргрейв прислуживает младшая горничная, сэр. Ее зовут Гледис.
  — Спасибо, Джордж. Вам просто цены нет.
  — Вы преувеличиваете, сэр.
  — Чудесное утро, — произнес, глядя в окно, Пуаро, — но, похоже, никто не собирается вставать. Думаю, дорогой мой Джордж, Башня будет в нашем полном распоряжении для небольшого эксперимента.
  — Я вам понадоблюсь, сэр?
  — Не беспокойтесь, — заверил Пуаро, — эксперимент абсолютно безболезнен.
  Когда они вошли в Башню, шторы там были по-прежнему задернуты. Джордж уже взялся за шнур, но его остановил Пуаро.
  — Оставим все как есть. Зажгите только настольную лампу.
  Верный слуга повиновался.
  — Теперь, дорогой мой Джордж, сядьте на этот стул.
  Сделайте вид, что пишете. Tres bien.[253] Теперь я хватаю палицу, подкрадываюсь к вам сзади и бью вас по голове.
  — Да, сэр, — подтвердил Джордж.
  — Да, но после удара вы уже не должны писать, — уточнил Пуаро. — Сами понимаете, я не могу довести наш эксперимент до конца. Тем не менее мы должны соблюсти максимум правдоподобия. Я вроде бы бью вас по голове, и вы падаете замертво, вот так. Руки у вас расслаблены, тело обмякло. Позвольте я покажу вам нужную позу. Да нет же, не напрягайте мускулы! Джордж, — с тяжелым вздохом сказал, наконец, Пуаро, — вы замечательно гладите брюки, но воображение у вас отсутствует начисто. Вставайте. Давайте я.
  И Пуаро в свою очередь уселся за письменный стол.
  — Я пишу, — возвестил он. — Я весь поглощен этим. Вы хватаете палицу, подкрадываетесь ко мне сзади и бьете по голове. Трах! Перо выпадает, я падаю вперед, но не очень далеко — ведь стул низкий, а стол высокий, да, и падаю я на руки. Будьте так любезны, Джордж, вернуться к двери и, стоя там, сказать мне, что вы видите.
  — Гм-м…
  — Да, Джордж?
  — Я вижу вас, сэр, сидящим за столом.
  — Сидящим за столом?
  — Отсюда не так уж хорошо видно, сэр, — пояснил Джордж, — далековато, да и лампа сильно затенена. Позвольте, я зажгу верхний свет, сэр?
  Рука Джорджа потянулась к выключателю.
  — Никоим образом, — резко оборвал его Пуаро. — Обойдемся тем, что есть. Значит, я склонился над столом, вы стоите у двери. Теперь подходите, Джордж, подходите и положите мне руку на плечо.
  Джордж повиновался.
  — Обопритесь слегка на меня, Джордж, вы не вполне твердо держитесь на ногах. Ага! Voila![254]
  Обмякшее тело Эркюля Пуаро мастерски сползло вбок.
  — Я сваливаюсь на пол, вот так! — откомментировал он. — Мои предположения оправдались. А теперь нам предстоит заняться еще более важным делом.
  — Неужто, сэр?
  — Ну да. Мне необходимо как следует позавтракать. — Он от души рассмеялся собственной шутке. — Ни при каких обстоятельствах не следует забывать о желудке.
  Джордж неодобрительно промолчал, а Пуаро, весело посмеиваясь, направился вниз по лестнице. Он был доволен, все складывалось как нельзя лучше.
  После завтрака Пуаро познакомился с Гледис, младшей горничной. Его весьма интересовало, что она может сообщить о случившейся в их доме трагедии. Гледис сочувствовала Чарлзу, хотя и не сомневалась в его виновности.
  — Бедный молодой джентльмен, сэр, каково-то ему сейчас… Он ведь тогда не в себе был…
  — Они должны были ладить с мисс Маргрейв, — предположил Пуаро, — ведь они были почти сверстниками.
  — Куда там, мисс Лили на него свысока смотрела, — покачала головой Гледис. — Всякие там шуры-муры — ни-ни.
  — А ему она нравилась?
  — Так, между прочим пытался ухаживать, но — ничего серьезного, сэр. Вот мистер Виктор, он-то точно от нее без ума, — хихикнула Гледис.
  — Ah vraiment![255]
  — И еще как! — снова захихикала Гледис. — Он в нее с первого взгляда втюрился. Мисс Лили, она же и впрямь как лилия, верно, сэр? Высокая, с такими чудными золотистыми волосами!
  — Ей бы пошло зеленое вечернее платье, — промурлыкал Пуаро. — Есть такой оттенок зеленого…
  — Так есть у нее зеленое платье, сэр, — заверила Гледис. — Сейчас, конечно, она его не наденет, потому как траур, но в тот вечер, как сэр Рубен погиб, она как раз в нем была.
  — Причем ей подошел бы не темно-зеленый, а светлый, — предположил Пуаро.
  — Оно и есть светло-зеленое, сэр. Погодите минутку, я вам его принесу, посмотрите. Мисс Лили как раз собак выгуливать пошла.
  Пуаро кивнул. Он знал об этом не хуже Гледис. Он специально отправился на поиски горничной только после того, как убедился, что Лили в доме нет. Гледис убежала и вскоре вернулась с зеленым вечерним платьем на плечиках.
  — Exquis![256] — прошептал Пуаро, восхищенно вскинув руки. — Позвольте мне посмотреть его на свету.
  Взяв у Гледис плечики, он поспешил к окну, наклонился над платьем, потом отодвинул его на расстояние вытянутой руки.
  — Чудесное платье, — вынес он свой вердикт. — Просто восхитительное. Безмерно благодарен, что вы мне его показали.
  — Не стоит, сэр, — не без лукавства отозвалась Гледис. — Всем известно, что французы знают толк в дамских туалетах.
  — Вы очень любезны, — пробормотал Пуаро вслед удаляющейся Гледис и, опустив взгляд, улыбнулся. В правой руке у него были зажаты крохотные маникюрные ножницы, в левой — аккуратно отрезанный клочок зеленого шифона.
  — Ну, — пробормотал он, — остается самое неприятное.
  Вернувшись к себе, он вызвал Джорджа.
  — Джордж, друг мой, на туалетном столике вы найдете золотую булавку для галстука.
  — Да, сэр.
  — На умывальнике стоит раствор карболки. Прошу вас окунуть в него острие булавки.
  Джордж, уже давно отучившийся удивляться причудам хозяина, в точности исполнил приказание.
  — Все готово, сэр.
  — Tres bien! Теперь подойдите сюда. Я протяну вам указательный палец, а вы введете в него кончик булавки.
  — Извините, сэр, вы хотите, чтобы я уколол вас?
  — Вот именно, вы угадали. Нужно, чтобы выступила кровь, но не слишком сильно.
  
  Джордж взялся за хозяйский палец. Пуаро зажмурился и откинулся назад. Едва верный слуга выполнил приказ, раздался пронзительный вопль Пуаро.
  — Je vous remercie[257], Джордж, — сказал он, взяв себя в руки. — Уж если вы что-то делаете, то делаете на совесть.
  Достав из кармана клочок зеленого шифона, он аккуратно промокнул им палец.
  — Операция увенчалась полным успехом, — заметил он, любуясь результатом своих действий. — Вам это не интересно, Джордж? Ну и ну!
  Слуга неприметно бросил взгляд за окно.
  — Простите, сэр, — пробормотал он, — к дому только что подъехал некий джентльмен в большом автомобиле.
  — А-а! — произнес, вставая, Пуаро. — Неуловимый Виктор Эстуэлл. Пойду познакомлюсь с ним.
  Голос Виктора Эстуэлла Пуаро довелось услышать еще до того, как он увидел его обладателя. Из прихожей доносились громовые раскаты:
  — Да полегче ты, идиот! Там же внутри стекло! Черт возьми, Парсонс, не путайтесь под ногами! Ставь ящик, дубина!
  Пуаро проворно спустился по лестнице и вежливо поклонился громогласному крупному мужчине.
  — Кто вы такой, черт возьми? — прорычал великан.
  — Меня зовут Эркюль Пуаро, — еще раз склонил голову знаменитый детектив.
  — Господи! — прорычал Виктор Эстуэлл. — Так Нэнси все-таки послала за вами?
  Положив увесистую ладонь на плечо Пуаро, он повел его в гостиную.
  — Так вы, значит, и есть тот детектив, с которым все так носятся? — Он пытливо осмотрел Пуаро с ног до головы. — Прошу прощения за грубость. Шофер у меня — редкий тупица, а Парсонс, старый хрыч, всегда на нервы действует. Не переношу дураков, знаете ли, — произнес он извиняющимся тоном. — Но вас-то, мосье Пуаро, к ним никак не отнесешь, так ведь?
  Он весело расхохотался.
  — Тех, кто меня недооценивал, всегда постигало жестокое разочарование, — подтвердил Пуаро.
  — Вот оно как? Значит, Нэнси вытащила вас сюда — из-за этой своей придури насчет секретаря. Все это чистая блажь — Трефюзис мухи не обидит, разве что муха с ним сама со скуки сдохнет. Он и пить-то ничего не пьет, кроме чая. Вы только зря тратите время.
  — Время, потраченное на постижение природы человеческой, вряд ли можно считать потраченным впустую, — важно возразил Пуаро.
  — Постижение природы человеческой? — озадаченно пробормотал Виктор Эстуэлл. Затем он плюхнулся в кресло. — Могу я вам чем-нибудь помочь?
  — Да, вы могли бы рассказать о вашей ссоре с братом в тот вечер.
  — Это к делу не относится, — отрезал Виктор Эстуэлл, энергично помотав головой.
  — Как сказать…
  — К Чарлзу Леверсону наша ссора отношения не имела.
  — А леди Эстуэлл полагает, что Чарлз не имеет отношения к убийству.
  — Узнаю Нэнси!
  — Парсонс говорит, что слышал, как вернулся мистер Леверсон, но своими глазами он этого не видел — как, впрочем, и все остальные.
  — Вот тут вы ошибаетесь, — возразил Эстуэлл. — Я его видел.
  — Видели?
  — Ну да. Рубен задал Чарлзу взбучку — и поделом, а потом набросился на меня. Ну, пришлось сказать ему пару ласковых — я нарочно, чтобы его позлить, вступился за парня. Я собирался потом сам с Чарлзом переговорить и объяснить, что к чему. Поэтому спать я сразу не пошел, а оставил дверь в своей комнате открытой и сидел курил.
  Моя комната на третьем этаже, мосье Пуаро, а комната Чарлза по соседству.
  — Извините, что перебиваю а мистер Трефюзис тоже обитает на вашем этаже?
  — Да, — кивнул Эстуэлл. — Его комната рядом с моей.
  — Ближе к лестнице?
  — Наоборот.
  В глазах Пуаро загорелся зеленоватый огонек, а Виктор тем временем продолжал:
  — Так вот, я дожидался Чарлза. Входная дверь хлопнула примерно без пяти двенадцать, но Чарлз не появлялся еще минут десять, ну, а когда появился, я понял, что лучше его не трогать…
  При этих словах Эстуэлл многозначительно развел руками.
  — Понятно, — пробормотал Пуаро.
  — Он, бедняга, на ногах не стоял, — продолжал Эстуэлл, — да и выглядел ужасно. Я решил, что он здорово перебрал. Теперь-то я понимаю, почему он был таким — как-никак только что порешил человека.
  — А из Башни до вас ничего не доносилось? — поспешил с вопросом Пуаро.
  — Нет, но я ведь был в другом конце дома. Стены здесь толстые, оттуда даже пистолетного выстрела не услышишь.
  Пуаро кивнул.
  — Я спросил, не помочь ли ему добраться до постели, — рассказывал между тем Эстуэлл, — но ом сказал, что и сам справится, ввалился к себе в комнату и захлопнул дверь. Ну а я тоже пошел укладываться.
  Пуаро задумчиво созерцал ковер.
  — Вы понимаете, мосье Эстуэлл, — произнес он наконец, — что ваше свидетельство очень важно?
  — Конечно, хотя… Что в нем, собственно, такого?
  — Вы говорите, что между тем, как хлопнула входная дверь и Леверсон появился наверху, прошло минут десять.
  Сам он, насколько я понимаю, говорит, что, войдя в дом, сразу отправился спать. Но дело не только в этом. Как ни парадоксально, выдвинутое леди Эстуэлл обвинение, опровергнуть достаточно сложно, а ваше свидетельство создает Трефюзису алиби.
  — Каким образом?
  — Леди Эстуэлл говорит, что ушла от своего супруга без четверти двенадцать, а Трефюзис лег спать в одиннадцать. Совершить преступление он мог только между одиннадцатью сорока пятью и возвращением Чарлза Леверсона. А раз вы сидели с открытой дверью, он не мог пройти мимо вас незамеченным.
  — Это верно, — согласился Эстуэлл.
  — Другой лестницы в доме нет?
  — Нет, чтобы попасть в Башню, он должен был пройти мимо моей двери, а он не проходил, могу поклясться.
  И вообще, мосье Пуаро, я ведь вам уже говорил, он жуткий рохля и тихоня.
  — Да-да, — поспешил заверить Пуаро, — это я уже понял. И еще один вопрос: из-за чего вы поссорились с сэром Рубеном? — продолжил он после некоторой паузы.
  — А это абсолютно вас не касается, — побагровев, рявкнул Эстуэлл.
  — Я всегда предельно тактичен, — вкрадчивым голосом протянул Пуаро, глядя в потолок, — когда речь идет о даме.
  Виктор Эстуэлл вскочил как ужаленный.
  — Черт бы вас побрал, как вы… О чем это вы?
  — Я сразу подумал о мисс Лили Маргрейв.
  Несколько мгновений Эстуэлл не знал, что на это ответить, потом кровь отлила от его лица, и он с обреченным видом опустился на стул.
  — Не стоит мне с вами тягаться, мосье Пуаро. Да, мы поссорились из-за Лили. Рубен понес такое… Он, видите ли, раскопал, что она представила подложные рекомендации, в общем, что-то в этом роде. Глупость какую-то.
  Ну, а потом договорился до того, что она по ночам бегает на свидания к какому-то проходимцу. Тут я ему и выдал: сказал, что люди и за меньшее жизни лишались. Он сразу утихомирился. Рубен, когда я в раж входил, меня побаивался.
  — Ничего удивительного, — вежливо заметил Пуаро.
  — А к Лили Маргрейв я давно присматриваюсь, — совсем другим тоном произнес Эстуэлл. — Такую девушку еще поискать.
  Пуаро не ответил, что-то сосредоточенно обдумывая.
  Потом вдруг встрепенулся:
  — Пожалуй, мне стоит позволить себе небольшой променад. Здесь, кажется, есть гостиница?
  — Целых две, — уточнил Эстуэлл. — «Гольф» на взгорке, рядом с полем для игры в гольф, и «Митра» внизу, у станции.
  
  
  5
  Гостиница «Гольф» действительно находилась едва ли не на игровом поле, рядом со зданием гольф-клуба. Именно туда и направился первым делом Пуаро под видом «променада». И уже через три минуты после своего там появления беседовал с управляющей гостиницей, мисс Лэнгдон.
  — Весьма сожалею, что вынужден побеспокоить вас, мадемуазель, но я, видите ли, сыщик.
  Он всегда предпочитал брать быка за рога, и в данном случае это оказалось как нельзя кстати.
  — Сыщик? — с сомнением поглядела на него мисс Лэнгдон.
  — Да, но не из Скотленд-Ярда, — заверил ее Пуаро. — Сказать по правде, я даже не англичанин — возможно, вы это заметили. Я просто веду частное расследование обстоятельств смерти сэра Рубена Эстуэлла.
  — Да что вы говорите! — задохнулась мисс Лэнгдон, предвкушая новые подробности скандального дела.
  — Именно так, мадемуазель, — лучезарно улыбнулся Пуаро. — Но, сами понимаете, рассказать об этом можно только очень ответственному человеку, такому, как вы.
  Уверен, мадемуазель, вы сможете мне помочь. Скажите, не выходил ли кто-нибудь из гостиницы в вечер убийства?
  Он должен был вернуться около полуночи.
  Глаза мисс Лэнгдон округлились от ужаса.
  — Неужто?.. — выдохнула она.
  — …в вашем отеле жил убийца? Нет, но вполне возможно, кто-нибудь из постояльцев в тот вечер прогуливался в окрестностях Монрепо, а значит, мог что-то увидеть, что-то ничем не примечательное, но весьма важное для меня.
  Мисс Лэнгдон понимающе кивнула, всем своим видом демонстрируя, что знает толк в расследовании преступлений.
  — Понятно. Что ж, попробую вспомнить, кто у нас тогда останавливался.
  Наморщив лоб, она с глубокомысленным видом уставилась на собственные пальцы.
  — Капитан Свонн, мистер Элкинс, майор Блант, старый мистер Бенсон… Нет, сэр, по-моему, никто из них в тот вечер не выходил.
  — А если бы вышел, вы бы это заметили?
  — Непременно, сэр. Видите ли, такое нечасто случается. Джентльмены, конечно, иногда отправляются обедать в город, но чтобы выйти после обеда… Идти-то у нас в общем некуда.
  То была чистая правда. В качестве развлечений в Эбботс Кросс имелся только гольф.
  — Вы правы, — согласился Пуаро. — Итак, насколько вы помните, никто в тот вечер из гостиницы не выходил?
  — Капитан Ингленд с супругой обедали в другом месте.
  — Это не совсем то, что я имею в виду, — покачал головой Пуаро. — Попробую заглянуть в другую гостиницу — «Митра», кажется?
  — А, «Митра», — процедила мисс Лэнгдон. — Ну, оттуда мог выйти кто угодно. — В ее голосе явственно слышалось пренебрежение, и Пуаро поспешил откланяться.
  Спустя десять минут он излагал то же самое мисс Коул, особе довольно бесцеремонной. Да и гостиница, которой она управляла, была куда менее претенциозной и более дешевой, а располагалась у самого вокзала.
  — Да, выходил тут один джентльмен, около половины первого вернулся, кажется. Он и раньше в это время прогуливался, ну раз или два — это уж точно. Как же его звали-то? Выскочило из головы.
  Придвинув массивный гроссбух, она начала сосредоточенно перелистывать страницы.
  — Девятнадцатое, двадцатое, двадцать первое, двадцать второе. Ага, вот он. Нейлор, капитан Хамфри Нейлор.
  — А прежде он у вас останавливался? Вы хорошо его знаете?
  — Один раз, недели за две до того. Тогда он тоже вечером выходил, я точно помню.
  — Он приезжал играть в гольф?
  — Надо думать, — пожала плечами мисс Коул. — Большинство джентльменов за этим сюда и едут.
  — Вы совершенно правы, — согласился Пуаро. — Ну что ж, мадемуазель, разрешите выразить вам свою признательность и откланяться.
  В глубокой задумчивости он побрел назад, в Монрепо, время от времени доставая что-то из кармана и внимательно разглядывая.
  — Именно так и следует действовать, — бормотал он про себя, — и как можно скорее. При первом удобном случае.
  Вернувшись, он первым делом выяснил у Парсонса, где сейчас мисс Маргрейв. Известие о том, что она в маленьком кабинете занимается корреспонденцией леди Эстуэлл, казалось, вполне его устраивало.
  Когда он вошел в кабинет, Лили Маргрейв сидела за столом у окна и писала. Больше в комнате никого не было.
  Пуаро аккуратно прикрыл за собой дверь и подошел поближе.
  — Не будете ли вы так любезны, мадемуазель, уделить мне немного времени?
  — Конечно, — отложив бумаги, повернулась к нему Лили. — Чем могу быть вам полезна?
  — Насколько я понимаю, мадемуазель, в тот трагический вечер, после того как леди Эстуэлл поднялась к мужу, вы пошли спать. Так?
  Лили Маргрейв кивнула.
  — После этого вы случайно никуда не выходили?
  Девушка покачала головой.
  — Помнится, мадемуазель, вы сказали, что в тот вечер ни разу не заходили в Башню?
  — Не помню, чтобы я это говорила, но тем не менее это так. В тот вечер я в Башне не была.
  — Любопытно, — приподнял брови Пуаро.
  — Что вы имеете в виду?
  — Весьма любопытно, — пробормотал Пуаро. — В таком случае, как вы объясните вот это?
  Он вытащил из кармана клочок зеленого шифона и продемонстрировал его девушке.
  Выражение ее лица не изменилось, но Пуаро скорее почувствовал, чем услышал, как у нее перехватило дыхание.
  — Не понимаю, о чем вы, мосье Пуаро.
  — Ведь в тот вечер на вас было платье из зеленого шифона. Это, — он постучал пальцем по ткани от того платья.
  — И вы нашли его в Башне? Где именно? — резко опросила она.
  Эркюль Пуаро глянул на потолок.
  — Ну, пока что скажем просто в «Башне».
  Впервые в глазах девушки мелькнул страх. Она открыла рот, собираясь что-то сказать, но спохватилась. Пуаро заметил, как она вся напряглась, вцепившись в край стола побелевшими пальцами.
  — Неужто я в тот день и впрямь заходила в Башню? — пробормотала она в раздумье. — По правде сказать, мне так не кажется. Но если он там был все время, странно, что его не обнаружила полиция.
  — Полиции, — без ложной скромности заявил маленький бельгиец, — не приходит в голову то, что приходит Эркюлю Пуаро.
  — Может быть, — продолжала размышлять вслух Лили Маргрейв, — я забежала туда перед обедом, а может, накануне вечером… Я тогда была в том же платье. Да, я почти уверена, что это было за день до того вечера.
  — Не думаю, — беспристрастным тоном возразил Пуаро.
  — Почему?
  Детектив молча покачал головой.
  — Что вы имеете в виду? — прошептала девушка.
  Она подалась вперед, заглядывая ему в лицо. Кровь отхлынула от ее щек.
  — Вы не заметили, мадемуазель, пятен на этом кусочке? Это пятна крови.
  — Вы хотите сказать…
  — Я хочу сказать, мадемуазель, что вы были в Башне после убийства, а не до. Думаю, чтобы избежать худшего, вам стоит рассказать мне всю правду.
  Он гордо расправил плечи, устремив на собеседницу карающий перст.
  — Как вы узнали? — с трудом выдавила Лили.
  — Не имеет значения, мадемуазель. Эркюль Пуаро всегда все знает. Я знаю и о капитане Хамфри Нейлоре, и о том, что в тот вечер вы с ним встречались.
  Лили уронила голову на руки и залилась слезами Пуаро тут же оставил осуждающий тон.
  — Ну-ну, милочка, — промолвил он, похлопав девушку по плечу. — Не расстраивайтесь. Обмануть Эркюля Пуаро невозможно: поймите это, и все ваши тревоги останутся позади. А теперь вы расскажете папаше Пуаро все как есть, договорились?
  — Это совсем не то, что вы думаете, честное слово.
  Хамфри.., мой брат.., он и пальцем его не тронул.
  — Так это ваш брат? Вот оно что. Что ж, если вы хотите снять с него подозрения, вы должны рассказать обо всем без утайки.
  Лили выпрямилась и откинула волосы со лба. Помолчав, она заговорила тихим, но твердым голосом:
  — Я расскажу всю правду, мосье Пуаро. Теперь я вижу, что скрывать что бы то ни было бессмысленно. Мое настоящее имя — Лили Нейлор, а Хамфри — мой единственный брат. Несколько лет назад он нашел в Африке золотую жилу, вернее, точные приметы того, что там имеется золото. Я не могу вам как следует это объяснить, потому что совсем не разбираюсь в технических деталях, но в общих чертах произошло следующее Поскольку дело требовало больших вложений, Хамфри заручился письмами к сэру Рубену Эстуэллу, надеясь заинтересовать его своим проектом. Я и сейчас толком не знаю, как там все было.., кажется, сэр Рубен послал туда специалиста. Потом он заявил, что специалист дал отрицательное заключение, а брат просто ошибся. Хамфри вернулся в Африку, отправился в экспедицию куда-то в глубь континента, и надолго пропал. Все решили, что он погиб вместе со всей экспедицией.
  Вскоре после его отъезда для разработки некоего прииска «Мпала» была создана золотодобывающая компания.
  А брат, вернувшись в Англию, сразу заподозрил, что «Мпала» — это и есть открытое им месторождение. Сэр Рубен на первый взгляд не имел к компании никакого отношения, да и золото они вроде бы обнаружили сами. Но брата это не убеждало. Он был уверен, что сэр Рубен просто обвел его вокруг пальца.
  Брат все больше впадал в уныние… Родных у нас не осталось, и, поскольку мне все равно надо было как-то зарабатывать на жизнь, я решила наняться в этот дом и попробовать выяснить, есть ли какая-нибудь связь между сэром Рубеном и прииском «Мпала». По понятным причинам я скрыла свое имя и даже — откровенно признаюсь — представила фальшивые рекомендации.
  Видите ли, претенденток было очень много, в большинстве своем с большим опытом, чем у меня, поэтому я.., одним словом, мосье Пуаро, я написала письмо от имени герцогини Пертширской, которая только что уехала в Америку. Я надеялась, что титул герцогини произведет впечатление на леди Эстуэлл, и была права. Она тут же наняла меня.
  С тех пор я превратилась в презренную шпионку. К сожалению, сия отвратительная роль до самого последнего времени не дала абсолютно никакого результата: сэр Рубен умел хранить свои секреты. Но вернувшийся из Африки его брат Виктор был человеком менее скрытным, и вскоре я поняла, что подозрения Хамфри отнюдь не беспочвенны. Когда мой брат приехал сюда недели за две до убийства, я тайком с ним встретилась и пересказала все, что мне удалось выяснить благодаря Виктору. Брат воспрянул духом и заверил меня, что мы на верном пути.
  Но тут-то все наши планы и рухнули. Наверное, кто-то видел, как я выходила из дому, и сообщил об этом сэру Рубену. Он что-то заподозрил, проверил мои рекомендации и обнаружил подлог — как раз в день убийства. Думаю, он решил, что я охочусь за бриллиантами его супруги. Так или иначе, он хотел выставить меня из дому, несмотря на то, что согласился не предпринимать ничего по поводу рекомендаций. Леди Эстуэлл изо всех сил защищала меня.
  Девушка перевела дух. Пуаро с мрачным видом ждал продолжения.
  — Итак, мадемуазель, — подбодрил он, — наступил вечер убийства.
  С трудом сглотнув слюну. Лили кивнула.
  — Прежде всего, мосье Пуаро, должна вам сказать, что мой брат приехал сюда снова, и мы с ним договорились о встрече. Я действительно поднялась к себе в комнату, но в постель не ложилась. Выждав, пока, по моим представлениям, все в доме уснули, я спустилась вниз и вышла через боковую дверь. Я встретилась с Хамфри и сообщила ему, что произошло. А еще сказала, что, по-моему, нужные нам бумаги лежат у сэра Рубена в сейфе, в Башне. Мы условились, что ночью попытаемся их достать.
  Я должна была войти первой и убедиться, что путь свободен. Открывая боковую дверь, я услышала, как церковные часы бьют полночь. Я поднялась до середины лестницы, ведущей в Башню, когда услышала звук падения и чей-то крик: «Боже мой!» Через пару минут дверь кабинета открылась, и оттуда вышел Чарлз Леверсон. В лунном свете я прекрасно видела его лицо, но сама я как-то так съежилась, что в темноте он меня не заметил.
  Он стоял, пошатываясь, в лице ни кровинки, и, казалось, к чему-то прислушивался. Потом он собрался с духом, открыл дверь в кабинет и сказал что-то вроде того, что все в порядке и спокойной ночи. Голос у него при этом был веселый и жизнерадостный, но вот выражение лица… Он постоял еще немного и начал медленно подниматься.
  Я выждала какое-то время и подкралась к двери кабинета. Ясно было, что произошло что-то ужасное. В комнате было темно, горела только настольная лампа, сэр Рубен лежал на полу. Не знаю, как я решилась, но я заставила себя подойти и опустилась рядом с ним на колени. Я сразу поняла, что он мертв, что его ударили по затылку, и что это произошло совсем недавно: я дотронулась до его руки, она была теплая. Это было ужасно, мосье Пуаро, ужасно! — Лили содрогнулась, вновь представив себе ту страшную картину.
  — И что же? — спросил Пуаро, не отводя от нее пристального взгляда.
  — Я понимаю, о чем вы думаете, мосье Пуаро, — кивнула девушка. — Почему я не подняла весь дом на ноги?
  Конечно, мне следовало поступить именно так, но когда я стояла там на коленях, в голове у меня столько всего пронеслось — наша с сэром Рубеном ссора, мои тайные встречи с Хамфри, то, что утром меня должны были уволить — все это ставило меня в безвыходное положение. Полиция сочла бы, что я впустила в дом Хамфри и он убил сэра Рубена. Да, я видела, как из комнаты выходил Чарлз Леверсон, но мне бы все равно не поверили.
  Мне было так страшно, мосье Пуаро. Я стояла у тела сэра Рубена, и, чем больше размышляла, тем сильнее меня одолевал страх. Но тут я заметила связку ключей, выпавшую у него из кармана. Там был и ключ от сейфа, а комбинацию я уже знала — как-то леди Эстуэлл назвала ее при мне. Я открыла сейф, мосье Пуаро, и стала рыться в бумагах.
  В конце концов я нашла то, что искала. Хамфри оказался прав. К появлению прииска «Мпала» сэр Рубен имел самое непосредственное отношение, а Хамфри он попросту надул. Это только усугубляло ситуацию: у Хамфри имелся явный мотив для совершения преступления. Я сунула бумаги обратно в сейф, оставила ключ в замке и поднялась к себе наверх. Утром, когда горничная нашла тело, я сделала вид, что ошеломлена и напугана не меньше других.
  Помолчав, девушка жалобно взглянула на Пуаро:
  — Вы ведь верите мне, мосье Пуаро? Скажите, что верите!
  — Я верю вам, мадемуазель, — успокоил ее Пуаро. — Вы объяснили многое из того, что было для меня загадкой.
  Например, вашу твердую уверенность в том, что преступление совершил Чарлз Леверсон, и в то же время попытки всеми силами удержать меня от приезда сюда.
  — Я вас боялась, — честно призналась Лили. — Понятно, что леди Эстуэлл никак не могла знать, что убийство совершил Чарлз, а я.., я должна была молчать. Я так надеялась, что вы откажетесь.
  — Но именно ваша обеспокоенность и заставила меня согласиться, — сухо отозвался Пуаро.
  Лили бросила на него быстрый взгляд, и губы ее задрожали.
  — А теперь, мосье Пуаро.., что вы теперь собираетесь предпринять?
  — Относительно вас — ничего, мадемуазель. Я вам верю и принимаю ваши объяснения. Теперь мне нужно съездить в Лондон, повидать инспектора Миллера.
  — А потом?
  — Потом будет видно.
  За дверью Пуаро еще раз взглянул на зажатый в руке кусочек шифона.
  — Изобретательность Эркюля Пуаро достойна восхищения, — промурлыкал он.
  
  
  6
  Инспектор Миллер отнюдь не принадлежал к числу тех немногочисленных сыщиков в Скотленд-Ярде, которые с удовольствием сотрудничали с маленьким бельгийцем.
  Миллер любил повторять, что Пуаро незаслуженно переоценивают. Но сейчас он был в хорошем расположении духа, поскольку дело шло к завершению.
  — Что, работаете на леди Эстуэлл? Да, повезло вам, нечего сказать!
  — Так что же, все ясно и никаких сомнений?
  — Проще дела и быть не может, — подмигнул Миллер. — Ну разве когда убийцу схватят прямо на месте преступления.
  — Насколько я понимаю, мистер Леверсон дал показания?
  — Для него лучше бы было, если бы он вообще язык проглотил, — пожал плечами инспектор. — Твердит, будто сразу поднялся к себе и дядюшку не видел. Ничего умнее не мог придумать.
  — Да, все улики против него, — пробормотал Пуаро. — А какое он на вас производит впечатление, этот молодой Леверсон?
  — Сопляк сопляком.
  — Слабоват характером?
  Инспектор кивнул.
  — А не кажется ли вам странным, чтобы у человека с таким характером хватило.., как это у вас говорят.., души совершить такое преступление?
  — Духу, — поправил инспектор. — На первый взгляд и впрямь странно. Но я с подобными вещами часто сталкивался. Загоните слабака и неженку в угол, дайте ему выпить лишнего — и он кинется в бой очертя голову, куда там иным храбрецам.
  — Очень верное наблюдение. Вы совершенно правы.
  — Для вас-то это ничего не меняет, мосье Пуаро, — еще более размяк Миллер. — Вы свои денежки так и так получите, вам только надо делать вид, что вы их отрабатываете, чтобы ее сиятельство осталась довольна. Я ведь понимаю…
  — Слишком уж вы понятливы, — пробормотал Пуаро и удалился.
  На очереди у него был визит к поверенному Чарлза Леверсона — мистеру Мэйхью — очень худому и очень осторожному джентльмену. Он принял Пуаро весьма сдержанно, однако последний умел внушать доверие и уже минут через десять они беседовали вполне дружески.
  — Поймите, — убеждал Пуаро, — в этом деле я выступаю исключительно на стороне мистера Леверсона. Таково желание леди Эстуэлл: она уверена, что он невиновен.
  — Да-да, разумеется, — промямлил без особого воодушевления мистер Мэйхью.
  В глазах Пуаро мелькнула лукавая искорка.
  — Вы, кажется не слишком полагаетесь на мнение леди Эстуэлл? — поинтересовался он.
  — Она вполне способна назавтра убедить себя в обратном, — сухо отозвался, похоже, многое повидавший юрист.
  — Интуиция, конечно, не доказательство, — согласился Пуаро, — и, судя по ситуации, молодому человеку надеяться пока не на что.
  — Жаль, что он такого наговорил в полиции. Если он и дальше будет стоять на своем, ему не поздоровится.
  — А вам он тоже ничего другого не говорит? — поинтересовался Пуаро.
  — Ни слова, — кивнул Мэйхью. — Твердит, как попугай, одно и то же.
  — И потому вы ему не верите, — промурлыкал Пуаро. — Нет-нет, не возражайте, — поднял он руку, заметив протестующий жест собеседника, — я ведь вижу… В глубине души вы считаете, что он виновен. Но позвольте теперь мне, Эркюлю Пуаро, изложить вам обстоятельства дела.
  Молодой человек возвращается домой. Перед этим он выпил два-три коктейля, не говоря уж о виски с содовой. Ему.., как это у вас говорят.., море до колена. И настроение соответствующее. Он отпирает своим ключом дверь, нетвердым шагом поднимается в Башню, смотрит с порога в кабинет и при тусклом свете настольной лампы видит своего дядю, вроде бы склонившегося над бумагами.
  Как мы уже отметили, мосье Леверсону море до колена. Он входит и говорит дяде все, что он о нем думает. Он ведет себя вызывающе, выкрикивает неприятные вещи, но дядя молчит и не дает ему отпора. Это еще больше распаляет мистера Леверсона, он снова и снова выкрикивает разные неприятные слова, с каждым разом все громче, В конце концов упорное молчание дяди начинает ему казаться странным. Он подходит ближе, кладет сэру Рубену руку на плечо, и тот падает на пол.
  Хмель разом слетает с мосье Леверсона. Он наклоняется над сэром Рубеном, понимает, что произошло, и в ужасе смотрит на собственную руку, залитую чем-то красным.
  Он в ужасе и отдал бы все на свете, чтобы никто не услышал крики, только что срывавшиеся с его губ. Машинально он поднимает упавший стул, выходит из кабинета и прислушивается. Ему чудится внизу какой-то шум, и он тут же делает вид, что разговаривает с дядей через открытую дверь.
  Вокруг тишина. Уверенный, что ему просто послышалось, он пробирается к себе в комнату, и тут ему приходит на ум, что гораздо лучше будет сделать вид, будто он в тот вечер и близко не подходил к дядиному кабинету. Так он и поступает. Парсонс, заметьте, в тот момент не говорит о том, что он кое-что слышал. Когда же ему пришлось сказать правду, Леверсону уже было поздно менять показания. Он глуп и упрям, он просто повторяет свой рассказ.
  Разве это не похоже на правду, мосье?
  — Да, — согласился поверенный. — В вашем изложении это и впрямь звучит весьма правдоподобно.
  Пуаро встал со стула.
  — Когда вы увидите своего клиента, — сказал он, — спросите его, так ли все было, как я вам рассказал.
  На улице Пуаро остановил такси.
  — Харли-стрит, дом триста сорок восемь, — бросил он водителю.
  
  
  7
  Отъезд Пуаро в Лондон застал леди Эстуэлл врасплох, поскольку маленький бельгиец держал всех в полном неведении относительно своих планов. Но через сутки он вернулся, и Парсонс известил сыщика, что его немедленно желает видеть леди Эстуэлл. Хозяйка дома ждала Пуаро в своем будуаре. Она лежала на диване, опершись на подушки, и выглядела больной и измученной, гораздо хуже, чем при их первой встрече.
  — Значит, вы вернулись, мосье Пуаро?
  — Вернулся, миледи.
  — Ездили в Лондон?
  Пуаро кивнул.
  — Вы не сообщили мне, что уезжаете, — попеняла ему леди Эстуэлл.
  — Тысяча извинений, миледи. Я не должен был так поступать. La prochaine fois…[258].
  — В следующий раз вы сделаете то же самое, — нисколько не обольщаясь, прервала его леди Эстуэлл. — Сначала надо действовать, а все объяснения после. Вы ведь так считаете?
  В глазах Пуаро зажегся огонек.
  — По-моему, это и ваш девиз, миледи.
  — Иногда, — признала его собеседница. — Зачем вы ездили в Лондон, мосье Пуаро? Теперь-то можете мне рассказать?
  — Я встречался с доблестным инспектором Миллером и безупречным мистером Мэйхью.
  Леди Эстуэлл пытливо вгляделась в его лицо.
  — И что же вы теперь думаете? — протянула она.
  — Не исключено, что Чарлз Леверсон невиновен.
  — Ага! — подскочила леди Эстуэлл; подушки полетели на пол. — Значит, я была права!
  — Я сказал «не исключено», мадам, только и всего.
  Что-то в его голосе насторожило леди Эстуэлл. Опершись на локоть, она впилась в него пронзительным взглядом.
  — Я могу вам чем-нибудь помочь?
  — Да, леди Эстуэлл, — кивнул Пуаро. — Вы можете мне объяснить, почему вы подозреваете Оуэна Трефюзиса.
  — Я же вам говорила — я знаю, что это он, только и всего.
  — К сожалению, этого недостаточно, — сухо отозвался Пуаро. — Постарайтесь вернуться к тому трагическому вечеру, мадам, и припомнить все до мельчайших подробностей. Что вы заметили в поведении Трефюзиса? Я, Эркюль Пуаро, говорю вам: что-то там наверняка было.
  Леди Эстуэлл покачала головой.
  — Да я вообще не обращала на него внимания в тот вечер и уж, во всяком случае, не задумывалась о том, что он там делал…
  — Вы были поглощены чем-то другим?
  — Да.
  — Тем, что ваш муж настроен против Лили Маргрейв?
  — Так вы об этом уже знаете, мосье Пуаро?
  — Миледи, я знаю все, — с апломбом заявил маленький бельгиец.
  — Мне нравится Лили, мосье Пуаро, поймите, а Рубен поднял шум из-за какой-то там рекомендации. Я же не отрицаю, что она схитрила — схитрила, конечно, но и я когда-то подобное выделывала. С театральными администраторами иначе нельзя — чего я им только не плела…
  Лили хотела получить это место, ну и.., одним словом, решила сплутовать. Мужчины к таким вещам относятся слишком серьезно — даже смешно. Рубен устроил такой скандал, словно она по меньшей мере ограбила банк. Весь вечер у меня на душе кошки скребли. Понимаете, обычно мне удавалось в конце концов уломать Рубена, но иногда он, несмышленыш мой, упирался как осел, так что смотреть, что делает секретарь, мне было просто некогда. Да и вообще, кто на него смотрит, на Трефюзиса-то? Ну, болтается где-то поблизости, и пусть болтается…
  — Да, я тоже заметил, что мистер Трефюзис не из тех, кто привлекает всеобщее внимание и сражает наповал.
  — Вот именно, — леди Эстуэлл улыбнулась, — это вам не Виктор.
  — У мосье Виктора темперамент, прямо скажем, взрывоопасный.
  — Точнее не скажешь. Кажется, вот-вот взорвется, словно хлопушка.
  — То есть он человек вспыльчивый?
  — Да, если вожжа под хвост попадет, но бояться его не стоит. Громко лает, но не кусается.
  Пуаро уставился в потолок.
  — Так вы ничего не можете мне сообщить о том, почему вы подозреваете мистера Трефюзиса? — вкрадчиво пробормотал он, почти промурлыкал.
  — Я же вам говорю, мосье Пуаро, что я просто знаю — это он, и все тут. Женская интуиция…
  — Женская интуиция — не основание для смертного приговора.., и от виселицы никого не спасет. Леди Эстуэлл, раз вы и в самом деле уверены, что мистер Леверсон невиновен, и по-прежнему подозреваете секретаря, не соблаговолите ли принять участие в одном эксперименте?
  — В каком таком эксперименте? — опасливо спросила леди Эстуэлл.
  — Не позволите ли вы себя загипнотизировать?
  — Это еще зачем?
  — Если бы я сказал вам, мадам, — наклонился вперед Пуаро, — что ваша интуиция возникает на основе определенных фактов, запечатленных в вашем подсознании, вы бы, наверное, отнеслись к этому скептически. Поэтому скажу только, что наш эксперимент, возможно, сослужит добрую службу этому бедолаге, Чарлзу Леверсону. Ну согласны?
  — И кто же будет вводить меня в транс? — поинтересовалась леди Эстуэлл. — Неужто вы?
  — Мой друг, который, по-моему, как раз подъехал.
  Слышите шум мотора за окном?
  — И кто же он такой?
  — Некий доктор Казале с Харли-стрит.
  — И ему можно доверять? — осведомилась леди Эстуэлл.
  — Нет, он не шарлатан, мадам, если вы это имеете в виду. Ему вполне можно довериться.
  — Ну что ж, — вздохнула леди Эстуэлл, — на мой взгляд, все это вздор, но, если вам так угодно, почему бы не попробовать. По крайней мере, никто не скажет, что я ставила вам палки в колеса.
  — Тысяча благодарностей, миледи.
  С этими словами Пуаро исчез и вернулся через несколько минут с веселым круглолицым человечком в очках, совсем не похожим на гипнотизера.
  — Ну-ну, — леди Эстуэлл вдруг стало очень весело, — значит, сейчас мы с вами будем валять дурака? А что нужно делать?
  — Все очень просто, леди Эстуэлл, очень просто, — обнадежил человечек. — Откиньтесь, пожалуйста, на подушки — вот так, замечательно. Главное — не волноваться.
  — Да я совсем не волнуюсь, — оскорбилась леди Эстуэлл. — Интересно было бы посмотреть на того, кто попытался бы меня загипнотизировать против моего желания.
  Доктор Казале широко улыбнулся.
  — Но вы ведь согласились? Значит, все получится, — заявил он. — Выключите, пожалуйста, верхний свет, мосье Пуаро. Просто постарайтесь заснуть, леди Эстуэлл.
  Доктор подсел поближе к дивану.
  — Скоро настанет ночь. Вам хочется спать.., спать…
  Веки у вас тяжелеют, опускаются.., опускаются.., опускаются… Вы засыпаете…
  Он бубнил и бубнил монотонным, тихим, успокаивающим голосом, потом наклонился вперед и тихонько приподнял правое веко леди Эстуэлл. Удовлетворенно кивнув, он повернулся к Пуаро.
  — Все в порядке, — сказал он вполголоса. — Можно начинать?
  — Прошу вас.
  — Вы спите, леди Эстуэлл, — заговорил доктор резко и властно, — но слышите меня и можете отвечать на мои вопросы.
  Губы леди Эстуэлл чуть дрогнули, и она ответила тихим, ровным голосом:
  — Я вас слышу. Я могу отвечать на ваши вопросы.
  — Леди Эстуэлл, я хочу, чтобы вы вернулись в тот вечер, когда был убит ваш муж. Вы помните этот вечер?
  — Да.
  — Вы сидите за обеденным столом. Опишите мне, что вы видите и чувствуете.
  Спящая беспокойно зашевелилась.
  — Я очень расстроена. Я волнуюсь из-за Лили.
  — Мы знаем об этом. Расскажите, что вы видите.
  — Виктор скоро съест весь соленый миндаль. Ну и обжора! Завтра накажу Парсонсу, чтобы ставил блюдо на другой край стола.
  — Продолжайте, леди Эстуэлл.
  — Рубен сегодня не в настроении. Не думаю, что только из-за Лили. Должно быть, что-то не ладится с делами.
  Виктор как-то странно на него смотрит.
  — Расскажите нам о мистере Трефюзисе, леди Эстуэлл.
  — Левая манжета его рубашки обтрепалась. Он чересчур сильно смазывает голову бриолином. Дался же мужчинам этот бриолин, вечно от него пятна на чехлах для кресел в гостиной.
  Казале взглянул на Пуаро; тот подал знак продолжать.
  — Обед закончен, леди Эстуэлл, вы уже пьете кофе.
  Опишите мне, что происходит.
  — Кофе сегодня удался. Наш повар не так часто балует нас хорошим кофе. Лили все время смотрит в окно; что она там увидала? В комнату входит Рубен. Настроение у него отвратительное, и он напускается на бедного мистера Трефюзиса, ругает его на чем свет стоит. Мистер Трефюзис держит в руке нож для разрезания бумаг, большой, с острым лезвием. Он сжимает его так, что костяшки пальцев белеют. А теперь он так резко вонзает его в столешницу, что острие обламывается. Он держит этот обломанный нож — совсем как кинжал, которым хотят кого-то зарезать. Теперь они вместе уходят. На Лили ее зеленое вечернее платье; оно очень ей идет, она и впрямь как лилия. На следующей неделе надо будет отдать чехлы в чистку.
  — Одну минуту, леди Эстуэлл.
  Доктор перегнулся к Пуаро.
  — По-моему, мы нашли то, что искали, — прошептал он. — Этот нож для разрезания бумаги и убедил ее в том, что убийца — секретарь.
  — Давайте перейдем к Башне.
  Доктор кивнул и властным тоном продолжил:
  — Сейчас поздний вечер; вы с вашим супругом в Башне. Между вами произошла неприятная сцена, не так ли?
  Женщина вновь беспокойно зашевелилась.
  — Да, очень неприятная. Мы наговорили друг другу всяких гадостей.
  — Забудем об этом. Вы явственно видите комнату, занавески задернуты, горит свет.
  — Да, но не верхний. Только настольная лампа.
  — Вы собираетесь уходить и желаете вашему мужу покойной ночи.
  — Нет, я слишком зла.
  — Вы видите его в последний раз; скоро он будет убит.
  Знаете ли вы, кто его убил, леди Эстуэлл?
  — Знаю. Мистер Трефюзис.
  — Почему вы так думаете?
  — Из-за того, что занавеска в одном месте странно топорщилась.
  — Занавеска топорщилась?
  — Да.
  — Вы это явственно видели?
  — Да. Я даже хотела ее потрогать.
  — Там прятался человек? Мистер Трефюзис?
  — Да.
  — Откуда вы знаете?
  В ровном голосе впервые зазвучала неуверенность:
  — Я... я... из-за того ножа.
  Пуаро и доктор обменялись взглядами.
  — Я вас не понимаю, леди Эстуэлл. Вы говорите, что занавеска топорщилась, будто за ней кто-то прятался. Но вы ведь не видели, кто «это был?
  — Не видела.
  — Вы решили, что это мистер Трефюзис, из-за того, как он держал нож для разрезания бумаги?
  — Да.
  — Но ведь мистер Трефюзис поднялся к себе?
  — Да.., да, верно, он поднялся к себе.
  — Значит, он не мог прятаться за занавеской в оконной нише?
  — Нет… Нет, конечно, его там не было.
  — Он ведь незадолго до того пожелал вашему мужу покойной ночи?
  — Да, пожелал.
  — И больше вы его не видели?
  — Нет.
  Женщина начала метаться во сне, тихонько постанывая.
  — Скоро она очнется, — сказал доктор. — Что ж, по-моему, мы выяснили все, что хотели, а?
  Пуаро кивнул. Доктор склонился к леди Эстуэлл.
  — Вы просыпаетесь, — прошептал он ласково. — Вы просыпаетесь. Через минуту вы откроете глаза.
  Проснувшись, леди Эстуэлл села на диване и изумленно уставилась на доктора и Пуаро.
  — Я что, задремала?
  — Ну да, вы немножко вздремнули, леди Эстуэлл.
  — Это и есть ваш фокус?
  — Надеюсь, вы хорошо себя чувствуете? — спросил доктор вместо ответа.
  — Что-то я устала, — зевнула леди Эстуэлл.
  — Я попрошу принести вам сюда кофе, — сказал доктор, вставая, — а мы должны вас покинуть.
  — Ну, а как… Я что-нибудь сказала? — спросила леди Эстуэлл, когда доктор и Пуаро были уже у двери.
  — Ничего особенного, мадам, — улыбнулся Пуаро. — Вы сообщили, что чехлы для мебели в гостиной нуждаются в чистке.
  — Это верно, — добродушно рассмеялась леди Эстуэлл, — но ради этого не стоило меня вводить в гипноз. Что-нибудь еще? — Вы помните, что в тот вечер в гостиной мистер Трефюзис сломал нож для разрезания бумаги? — спросил Пуаро.
  — Ей-богу, не помню. Но очень может быть.
  — А как насчет занавески, которая странно топорщилась?
  Леди Эстуэлл наморщила лоб.
  — Кажется, я что-то припоминаю, — протянула она. — Нет... нет, не помню, хотя…
  — Не огорчайтесь, леди Эстуэлл, — поспешно сказал Пуаро. — Это не имеет значения — ровно никакого значения.
  Знаменитый детектив вместе с доктором тотчас поднялись в комнату Пуаро.
  — Ну что ж, — сказал доктор, — вот все и разъяснилось.
  Когда сэр Рубен поносил секретаря, тот стиснул нож для разрезания бумаги, всеми силами стараясь сдержаться и не ответить на брань. Леди Эстуэлл была полностью поглощена проблемой Лили Маргрейв, но ее подсознание все же отметило и.., не правильно истолковало.
  У нее возникла твердая убежденность в том, что Трефюзис хотел убить сэра Рубена. Теперь насчет занавески. Это интересно. Судя по тому, что вы мне рассказали о Башне, стол стоял у самого окна. На окне, конечно, были шторы?
  — Да, mon ami, черные бархатные шторы.
  — И в оконном проеме есть место, где можно спрятаться?
  — Пожалуй, да.
  — Значит, не исключено, что там кто-то прятался, — размышлял вслух доктор. — Но в таком случае это не мог быть Трефюзис, поскольку оба они видели, как он выходил из кабинета. Это не мог быть и Виктор Эстуэлл, поскольку Трефюзис столкнулся с ним в дверях, и это не могла быть Лили Маргрейв. Кто бы это ни был, он должен был там спрятаться до того, как в кабинет вошел сэр Рубен. Из того, что вы мне рассказали, это мог быть только капитан Хамфри Нейлор? Как вы считаете?
  — Вполне возможно, — признал Пуаро. — Обедал-то он в гостинице, но когда именно он оттуда ушел, установить невозможно. А вернулся примерно в половине первого.
  — Тогда это мог быть и он, — заключил доктор, — а раз так, значит, на него и падает подозрение. У него был мотив, а оружие оказалось под рукой. Но вы, похоже, с этим не согласны?
  — У меня есть другие идеи, — признался Пуаро. — Скажите, мосье le docteur[259], если предположить, что преступление совершила сама леди Эстуэлл, выдала бы она себя под гипнозом?
  — Так вот вы к чему клоните. — Доктор даже присвистнул. — Леди Эстуэлл? А ведь такое тоже возможно, мне это просто не приходило в голову. Она ушла от сэра Рубена последней, и после этого его живым никто не видел. Могла ли она не выдать себя под гипнозом? Вполне. Она до транса могла дать себе установку не рассматривать себя в связи с этим преступлением. Она бы вполне правдиво отвечала на все наши вопросы, а о себе просто бы умалчивала. Хотя в этом случае она вряд ли бы так настаивала на виновности мистера Трефюзиса.
  — Понимаю, — отозвался Пуаро. — Но я вовсе не считаю, что леди Эстуэлл могла совершить преступление.
  — Интересное дело, — сказал, помолчав, доктор. — Если исходить из того, что Чарлз Леверсон невиновен, подозреваемых предостаточно. Хамфри Нейлор, леди Эстуэлл и даже Лили Маргрейв.
  — Вы забыли еще одного, — с невозмутимым видом добавил Пуаро. — Виктора Эстуэлла. По его словам, он сидел у себя с открытой дверью в ожидании Чарлза Леверсона, но никто, кроме него самого, этого подтвердить не может.
  — Это тот «взрывоопасный» субъект? — поинтересовался доктор. — Тот, о котором вы мне говорили?
  — Он самый.
  — Ну, мне пора, — поднялся доктор. — Держите меня в курсе, договорились?
  После его ухода Пуаро звонком вызвал Джорджа:
  — Чашечку tisane[260], Джордж. Нужно успокоить нервы.
  — Слушаюсь, сэр. Сию минуту.
  Спустя десять минут перед Пуаро стояла дымящаяся чашка. Он с наслаждением вдохнул резко пахнущий пар и, прихлебывая настой, принялся рассуждать вслух:
  — Лису загоняют верхом на лошадях, с собаками, тут все дело в скорости. При охоте на оленя, как мне рассказывал мой друг Гастингс, приходится не один десяток метров ползти на животе. Но ни то, ни другое, дорогой мой Джордж, в этом случае нам не подходит. В нашем случае лучше брать пример с кошки. Она часами следит за мышиной норкой, в отдалении, ничем не выдавая своего присутствия, будучи все время начеку. Вот и нам нужно все время быть начеку.
  Вздохнув, Пуаро поставил чашку на блюдце.
  — Я рассчитывал пробыть здесь всего несколько дней.
  Завтра, дорогой мой Джордж, вы поедете в Лондон и привезете мне все необходимое. На две недели.
  — Слушаюсь, сэр.
  
  
  8
  Постоянное присутствие Эркюля Пуаро многих в Монрепо раздражало. Виктор Эстуэлл даже высказался по этому поводу своей невестке.
  — Ты просто не понимаешь, Нэнси, а я-то эту породу как свои пять пальцев знаю. Этого типа теперь отсюда за уши не оттащишь, еще бы, поди найди таких дураков — чтобы пожить с комфортом месячишко, и при этом еще сдирать по две гинеи в день.
  Леди Эстуэлл заявила в ответ, что предпочитает решать свои проблемы сама, без чьих-либо подсказок.
  Лили Маргрейв изо всех сил старалась скрыть свою тревогу. Какое-то время она не сомневалась, что Пуаро ей поверил, но постепенно ею снова овладел страх.
  Нельзя сказать, что Пуаро совсем ничего не предпринимал. На пятый день своего пребывания в Монрепо он прихватил в столовую альбом для снятия отпечатков пальцев.
  На первый взгляд ход показался бестактным, но своей цели он достиг, против дактилоскопии никто не осмелился протестовать. Виктор Эстуэлл высказался только после того, как Пуаро удалился в свою комнату.
  — Ну, убедилась, Нэнси? Он охотится за кем-то из нас.
  — Не болтай ерунды, Виктор.
  — Ну хорошо, а как еще это можно объяснить?
  — Мосье Пуаро знает, что делает, — с довольным видом заявила леди Эстуэлл и многозначительно посмотрела на Оуэна Трефюзиса.
  Когда на следующее утро Пуаро своей кошачьей походкой вошел в библиотеку, Трефюзис даже подскочил от неожиданности.
  — Прошу меня извинить, мосье Пуаро, — чопорно произнес он, — но вы нас всех держите в напряжении.
  — Неужели? — Маленький сыщик изобразил искреннее удивление.
  — Я полагаю, — продолжал секретарь, — что улики против Чарлза Леверсона неоспоримы. Но вы, по всей видимости, так не считаете.
  Пуаро, глядевший в окно, неожиданно повернулся к собеседнику.
  — Я должен вам кое-что сказать, мистер Трефюзис.
  Но это строго конфиденциально.
  — Слушаю вас.
  Пуаро, однако же, не торопился, словно колеблясь.
  Заговорил он, когда внизу хлопнула входная дверь, притом странным в такой ситуации громким голосом, заглушавшим шум шагов в прихожей.
  — Видите ли, мистер Трефюзис, в деле появились новые улики. Они доказывают, что когда Чарлз Леверсон в тот вечер вошел в Башню, сэр Рубен был уже мертв.
  — Что за улики? — уставился на него секретарь. — Почему же мы о них ничего не слышали?
  — Еще услышите, — с таинственным видом пообещал Пуаро. — А пока что в тайну посвящены только вы и я.
  Стремительно выйдя из библиотеки, Пуаро едва не столкнулся в прихожей с Виктором Эстуэллом.
  — Только что с прогулки, мосье?
  Эстуэлл кивнул.
  — Погода нынче ужасная, — сказал он, тяжело дыша. — Холодно и ветер.
  — А-а, — протянул Пуаро. — В таком случае я сегодня, пожалуй, откажусь от променада. Я как кот — люблю сидеть у огня и греться.
  — Са marche[261], Джордж, — потирая руки, поведал он вечером того же дня верному слуге. — Всех их мучит неизвестность, все они в напряжении! Играть в кошки-мышки очень утомительно, Джордж, но это здорово помогает…
  Завтра мы сделаем очередной ход.
  На следующий день Трефюзису пришлось поехать в Лондон. Тем же поездом ехал и Виктор Эстуэлл. Не успела за ними закрыться дверь, как Пуаро овладела жажда деятельности.
  — Скорее, Джордж, за работу. Если вдруг в эти комнаты вздумает направиться горничная, вам придется ее отвлечь. Поговорите с ней по душам в коридоре.
  Для начала Пуаро произвел тщательный обыск в комнате секретаря, не пропустив ни единого ящичка, ни единой полки. Потом он торопливо положил все на место и объявил, что закончил. Джордж, стоявший на страже у дверей, почтительно кашлянул.
  — Вы позволите, сэр?
  — Да, дружище?
  — Ботинки, сэр. Две пары коричневых ботинок стояли на второй полке, а лакированные туфли — на нижней. Вы их поставили наоборот.
  — Великолепно, Джордж! — всплеснул руками Пуаро — Но не волнуйтесь, уверяю вас, все это не имеет никакого значения. Мистер Трефюзис даже не обратит внимания на такую ерунду.
  — Вам виднее, сэр, — почтительно отозвался Джордж.
  — Замечать такие вещи может не всякий, — поощрительно похлопал верного слугу по плечу Пуаро. — Я всегда полагался на ваш профессионализм.
  
  Джордж ничего не ответил, и позже, когда та же сцена повторилась в комнате Виктора Эстуэлла, оставил без комментариев то обстоятельство, что белье последнего было разложено по ящикам как попало. Но, как выяснилось, прав был все-таки Джордж, а не Пуаро. В тот же вечер Виктор Эстуэлл влетел в гостиную, меча громы и молнии.
  — Слушайте, вы, хлыщ бельгийский, что вы себе позволяете? Кто вам разрешил рыться в моих вещах? Что, черт возьми, вы там думали найти? Вам это даром не пройдет! Навязали ищейку на мою голову!
  Пуаро, энергично жестикулируя, разразился покаянной речью, принося сотни, тысячи, миллионы извинений. Он был бестактен. Увы, его ввели в заблуждение, только поэтому он позволил себе подобную дерзость. В конце концов разгневанный джентльмен успокоился, все еще ворча себе под нос.
  Вечером, прихлебывая излюбленный tisane, Пуаро в очередной раз обнадежил Джорджа:
  — Дело движется, милейший Джордж, дело движется. Пятница, — добавил он задумчиво, — мой счастливый день.
  — В самом деле, сэр?
  — Вы, кстати, не суеверны, Джордж, друг мой?
  — Я не люблю, когда за столом оказывается тринадцать персон, сэр, и стараюсь не проходить под приставной лестницей. Никаких суеверий относительно пятницы у меня нет.
  — Прекрасно, поскольку именно на сегодня мы намечаем наше Ватерлоо.
  — Конечно, сэр.
  — Вы так воодушевлены, дорогой мой Джордж, что даже не спрашиваете, что я собираюсь делать.
  — Что же, сэр?
  — Сегодня, Джордж, я произведу последний тщательный обыск в Башне.
  И действительно, после завтрака Пуаро с разрешения леди Эстуэлл отправился на место преступления. На протяжении первой половины дня обитатели дома могли наблюдать, как он ползает там на четвереньках, как тщательно осматривает черные бархатные шторы и вскарабкивается на стулья, чтобы обследовать рамы висящих на стене картин. Тут уж и сама леди Эстуэлл почувствовала легкую тревогу и раздражение.
  — Признаюсь, он начинает действовать мне на нервы, — заявила она. — Что у него на уме? А уж от того, как он ползает по полу и что-то вынюхивает, у меня просто мороз по коже. Что он там ищет, хотела бы я знать? Лили, милая, сходите и посмотрите, чем он там занят. Хотя нет, пожалуй, побудьте лучше со мной.
  — Может быть, я схожу, леди Эстуэлл? — предложил секретарь, вставая из-за стола.
  — Сделайте одолжение, мистер Трефюзис.
  Оуэн Трефюзис вышел из комнаты и поднялся в Башню. Сначала ему показалось, что кабинет пуст, поскольку Эркюля Пуаро нигде не было видно. Трефюзис уже повернулся, чтобы уйти, но вдруг до его ушей донесся какой-то шорох. Подняв голову, он увидел Пуаро на винтовой лестнице, ведшей в спаленьку наверху.
  Маленький бельгиец стоял на четвереньках. Держа в левой руке лупу, он внимательнейшим образом разглядывал деревянную ступеньку.
  Вдруг, пробормотав что-то про себя, он сунул лупу в карман и поднялся на ноги, держа нечто между указательным и большим пальцем правой руки. И тут он увидел секретаря.
  — А, мистер Трефюзис! Я и не заметил, как вы вошли.
  Лицо Пуаро сияло торжеством и восторгом. Его словно подменили. Трефюзис смотрел на него, не скрывая удивления.
  — Что случилось, мосье Пуаро? Вы, кажется, чем-то обрадованы.
  — Вы правы, — напыщенным тоном изрек сыщик. — Наконец-то я нашел то, что искал с самого начала. Теперь у меня есть улика, которая не даст преступнику уйти от ответственности.
  — Так это был не Чарлз Леверсон? — приподнял брови Трефюзис.
  — Это был не Чарлз Леверсон, — подтвердил Пуаро. — До этой минуты я не был уверен, но теперь все прояснилось окончательно.
  Он сошел с лестницы и похлопал секретаря по плечу.
  — Мне необходимо немедленно уехать в Лондон. У меня к вам одна просьба. Будьте любезны, попросите леди Эстуэлл собрать всех в Башне ровно в девять вечера. Я наконец-то смогу рассказать, как все было на самом деле. Чему я очень и очень рад.
  И Пуаро вприпрыжку выбежал из кабинета. Трефюзис молча смотрел ему вслед.
  Через несколько минут Пуаро зашел в библиотеку и, увидев там Трефюзиса, спросил, не найдется ли у него небольшой коробочки.
  — К сожалению, я не захватил с собой ничего подобного, — пояснил он, — а у меня имеется чрезвычайно ценная вещица, которую необходимо надежно спрятать.
  Трефюзис достал из ящика стола коробочку, которая совершенно устроила Пуаро, и он рассыпался в благодарностях.
  Прижав к груди свое сокровище, Пуаро поспешил наверх и, встретив на лестничной площадке Джорджа, вверил тому коробку.
  — Внутри содержится очень ценная вещь, — сообщил он. — Джордж, любезнейший, положите ее в средний ящик моего туалетного столика, рядом со шкатулкой, где лежат жемчужные запонки.
  — Слушаюсь, сэр, — отозвался Джордж.
  — И не повредите, — предостерег Пуаро, — будьте осторожны. Внутри очень важная улика.
  — Не извольте беспокоиться, сэр.
  Пуаро сбежал по лестнице вниз и, схватив на ходу шляпу, выскочил из дома.
  
  
  9
  Возвращение Пуаро получилось менее эффектным: верный Джордж, в соответствии с полученными инструкциями, впустил хозяина через боковую дверь.
  — Все в Башне? — поинтересовался Пуаро.
  — Да, сэр.
  Последовал короткий приглушенный диалог, и Пуаро с видом победителя проследовал в кабинет, где меньше месяца назад произошло убийство, и окинул взглядом комнату. Там были все: леди Эстуэлл, Виктор Эстуэлл, Лили Маргрейв, секретарь и дворецкий. Парсонс нерешительно жался у двери.
  — Сэр Джордж сказал, что я нужен здесь, — нервно обратился Парсонс к Пуаро. — Не знаю, имею ли я право…
  — Все в порядке, — успокоил его детектив. — Останьтесь, прошу вас.
  Пуаро вышел на середину комнаты.
  — Это было весьма непростое дело, — начал он задумчиво. — Непростое потому, что теоретически сэра Рубена Эстуэлла мог убить кто угодно. Кто наследует его состояние? Чарлз Леверсон и леди Эстуэлл. Кто в тот вечер последним видел его в живых? Леди Эстуэлл. Кто с ним ругался? Опять-таки леди Эстуэлл.
  — Да что это вы несете? — возмутилась леди Эстуэлл. — Да как вы…
  — Но с сэром Рубеном в этот вечер поссорился еще один человек, — тем же задумчивым голосом продолжал Пуаро. — Еще один человек ушел от него, весь кипя от ярости.
  Если сэр Рубен был жив без четверти двенадцать, когда от него ушла его жена, то до прихода Чарлза Леверсона оставалось еще десять минут, десять минут, за которые кто-нибудь мог совершить убийство и незамеченным вернуться к себе на третий этаж.
  Виктор Эстуэлл вскочил со своего места.
  — Какого черта… — Он задыхался от бешенства.
  — Вы, мистер Эстуэлл, однажды в порыве гнева уже убили человека — в Африке.
  — Я вам не верю, — вдруг выкрикнула Лили Маргрейв.
  Она шагнула вперед, сжав кулачки. На щеках у нее выступил яркий румянец.
  — Я вам не верю, — повторила она.
  — Это правда, Лили, — выдавил из себя Виктор, — только эта ищейка кое-чего не знает. Тот, кого я прикончил, был местным колдуном. И на моих глазах принес в жертву пятнадцать невинных младенцев. Думаю, меня можно понять.
  Девушка подошла к Пуаро.
  — Мосье Пуаро, — сказала она, глядя ему в глаза, — вы ошибаетесь. Если человек чересчур вспыльчив, выходит из себя по пустякам, это вовсе не означает, что он может убить беззащитного. Я знаю, говорю вам, я точно знаю, что мистер Эстуэлл на такое не способен.
  Пуаро взглянул на нее с хитрой ухмылкой и слегка потрепал по руке.
  — Вот видите, мадемуазель, — промурлыкал он, — и вам не чужда интуиция. Так вы уверены в мистере Эстуэлле?
  — Мистер Эстуэлл прекрасный человек, — сказала она тихо. — Он не имеет ничего общего с махинациями своего брата относительно прииска. Он порядочный человек, и я.., я обещала выйти за него замуж.
  Виктор Эстуэлл, подойдя, взял ее за руку.
  — Богом клянусь, мосье Пуаро, — произнес он, — я не убивал брата.
  — Конечно нет, — отозвался Пуаро, окидывая взглядом помещение. — Видите ли, друзья мои, под гипнозом леди Эстуэлл упомянула, что занавеска в тот вечер в одном месте странно топорщилась.
  Все взгляды дружно устремились на окно.
  — Вы хотите сказать, что там прятался убийца? — воскликнул Эстуэлл. — Вот так номер!
  — Да! — мягко сказал Пуаро. — Только это была не оконная штора.
  Повернувшись, он указал на занавеску, прикрывавшую винтовую лестницу.
  — Накануне убийства сэр Рубен ночевал в спальне наверху. Он завтракал в постели и при этом давал какие-то указания вызванному туда мистеру Трефюзису. Уж не знаю, что мистер Трефюзис забыл тогда в спальне, но что-то явно забыл, поскольку вечером, уже пожелав сэру Рубену и леди Эстуэлл покойной ночи, он вспомнил об этом и поднялся в спальню. Думаю, супруги этого просто не заметили, поскольку между ними сразу же вспыхнула ссора, в разгар которой мистер Трефюзис и спустился из спальни обратно в кабинет.
  Слова, которые они бросали друг другу в лицо, никоим образом не были предназначены для чужих ушей, и мистер Трефюзис оказался в затруднительном положении.
  Опасаясь гнева сэра Рубена, мистер Трефюзис решил затаиться, а потом незаметно выскользнуть. Выходя из комнаты, леди Эстуэлл подсознательно отметила очертания его фигуры за занавеской.
  Когда леди Эстуэлл ушла, Трефюзис попытался улизнуть незамеченным, но не успел — сэр Рубен случайно повернул голову… И без того взвинченный, он напустился на секретаря, решив, что тот их просто подслушивал.
  Медам и месье, я кое-что знаю о человеческой психологии. С самого начала расследования я исключил из числа подозреваемых людей вспыльчивых, с тяжелым характером, ибо вспыльчивость сама по себе есть нечто вроде предохранительного клапана. Лающая собака не кусается.
  Нет, моим подозреваемым сразу оказался человек вежливый, воспитанный, человек терпеливый, умеющий держать себя в узде, человек, которым девять лет безбожно помыкали. Самое страшное напряжение — то, что длится годами, самая сильная обида — та, которая накапливается годами.
  Девять лет сэр Рубен измывался над своим секретарем, и девять лет тот молча сносил оскорбления. Но рано или поздно всякому терпению приходит конец. Пружина лопается. Так случилось и в тот вечер. Сэр Рубен, отведя душу, сел обратно за стол, но секретарь, вместо того чтобы покорно и смиренно удалиться, сорвал со стены тяжелую деревянную палицу и проломил голову человеку, который ни в чем не знал меры.
  Пуаро повернулся к остолбеневшему Трефюзису.
  — Вам было так просто организовать себе алиби. Мистер Эстуэлл считал, что вы были у себя в комнате, но ведь никто не видел, как вы туда поднимались. Убив сэра Рубена, вы хотели незаметно исчезнуть, но тут послышались чьи-то шаги, и вы спрятались обратно за занавеску. Вы были там, когда в кабинет вошел Чарлз Леверсон и когда появилась Лили Маргрейв. Очень не скоро вам удалось тихонько прокрасться по спящему дому к себе в спальню… Ну... сможете ли вы это отрицать?
  — Я... я никогда… — залепетал Трефюзис.
  — Прекратите! Что вы можете сказать? Две недели я ломал комедию, показывая вам, как кольцо постепенно сжимается вокруг вас. Отпечатки пальцев, следы, нарочитый обыск в вашей комнате — все это вселило в вас ужас.
  По ночам вы лежали без сна, гадая, не оставили ли где-нибудь отпечатков пальцев или следы ботинок.
  Вы снова и снова перебирали в уме события того вечера, прикидывая, все ли меры предосторожности были соблюдены, и в конце концов ваши нервы не выдержали: вы допустили промах. Я заметил страх в ваших глазах, когда поднял некий предмет на лестнице, где вы в тот вечер находились. И сразу устроил грандиозное представление с коробкой и передачей ее на хранение Джорджу.
  Пуаро обернулся к двери.
  — Джордж?
  — Слушаю, сэр, — вышел вперед верный слуга.
  — Будьте добры, расскажите дамам и господам, каковы были мои инструкции.
  — Положив коробку в указанное место, я должен был спрятаться в платяном шкафу, сэр. В половине четвертого дня в комнату вошел мистер Трефюзис, выдвинул ящик и достал коробку.
  — А в коробке, — продолжил Пуаро, — была самая обычная булавка. Я всегда говорю только правду: я действительно кое-что подобрал тогда на лестнице. У вас, у англичан, ведь есть поговорка: «Кто булавку найдет, к тому счастье придет». Вот ко мне счастье и пришло: я нашел убийцу.
  Он повернулся к секретарю.
  — Видите? — сказал он мягко. — Вы сами себя выдали.
  И тут Трефюзис сломался: он упал на стул и зарыдал, пряча лицо в ладонях.
  — У меня помутился рассудок, — простонал он. — Я был не в своем уме. Господи, но как же он измывался и унижал меня! Это было невыносимо. Сколько лет я терпел все это!.. — Я так и знала! — воскликнула леди Эстуэлл, вскакивая со своего стула. В глазах ее сияло торжество.
  — Я знала, что это его рук дело.
  — И были правы, — сказал Пуаро. — Факт остается фактом, как его ни называй. Ваша «интуиция», леди Эстуэлл, вас не обманула.
  
  
  Черная смородина
  Эркюль Пуаро обедал со своим другом Генри Бонингтоном в ресторане «Гэлант Эндивор» на шоссе Кингз Роуд в Челси.
  Мистер Бонингтон любил этот ресторан. Ему нравилась царящая там атмосфера праздности, ему нравилось, что там подают «простую английскую» пищу, а не «кучу непонятно как приготовленных блюд».
  Молли, симпатичная официантка, поздоровалась с ним, как со старым другом. Она гордилась тем, что помнила, какую пищу любят и не любят ее постоянные клиенты.
  — Добрый вечер, сэр, — произнесла она, когда мужчины уселись за угловым столиком. — Вам повезло. У нас сегодня индюшка с орехами — это ведь ваше любимое блюдо? К тому же есть прекрасный сыр «Стильтон». Вы начнете с супа или рыбы?
  Когда заказ был сделан, мистер Бонингтон со вздохом откинулся на стуле и развернул салфетку, посмотрев вслед удаляющейся Молли.
  — Она милая девушка, — с одобрением проговорил он. — В молодости она была красавица. Ее любили рисовать художники. Она понимает толк в пище, а это еще более важно. Как правило, женщины равнодушны к еде. Существует множество женщин, которые, отправившись с приятелем, который нравится, в ресторан, даже не заметят, что же она едят. Такая женщина закажет первое, что попадется.
  Эркюль Пуаро покачал головой:
  — Это ужасно.
  — Благодарение господу, мужчины не таковы! — самодовольно произнес мистер Бонингтон.
  — Все без исключения? — с подвохом спросил Пуаро.
  — Ну, разве что, когда они молоды, — уступил мистер Бонингтон. — Щенки. В наше время все молодые люди одинаковы никакой выдержки, никакого мужества. Я презираю молодых, а они, — добавил он подчеркнуто беспристрастно, — наверное, презирают меня. Возможно они правы! Но если послушать разговоры некоторых молодых, так можно заключить, что после шестидесяти никто не имеет права на жизнь. Послушаешь их, так задумаешься, сколько же из них помогло своим престарелым родственникам покинуть этот мир.
  — Вполне возможно, — сказал Эркюль Пуаро, — что именно так они и поступают.
  — Хорошенькие же у вас мысли, Пуаро. Похоже, эта работа в полиции лишила вас всяких идеалов.
  Эркюль Пуаро улыбнулся.
  — Тем не менее, — сказал он, — было бы интересно составить список людей за шестьдесят лет, скончавшихся в результате несчастного случая. Уверяю вас, это навело бы на весьма любопытные мысли. Но лучше, друг мой, расскажите о ваших проблемах. Как ваши дела?
  — Сплошные неприятности — сказал мистер Бонингтон. — Именно так теперь все обстоит в мире. Слишком много неприятностей. И слишком много красивых слов. Красивые слова помогают скрывать грязь и неприятности. Как густой мучной соус скрывает тот факт, что рыба под ним не лучшего качества! Дайте мне просто филе и никакого дерьмового соуса. В этот момент Молли принесла ему филе и он одобрительно заворчал.
  — Ты знаешь, что я люблю, моя девочка, — произнес он.
  — Ну, так ведь вы наш постоянный посетитель, не правда ли, сэр? Так что я должна это знать.
  Эркюль Пуаро спросил:
  — Так что же, люди всегда заказывают одно и то же? — Неужели они никогда не хотят перемен?
  — Только не джентльмены, сэр. Леди любят разнообразие, джентльмены всегда хотят одно и то же.
  — Ну, что я вам говорил? — проворчал Бонингтон. — Там, где речь идет о еде, на женщин полагаться — нельзя!
  Он оглядел ресторан.
  — Наш мир — презабавное место. Видите бородатого чудака там в углу? Молли скажет вам, что он всегда ужинает здесь по вторникам и четвергам. Он ходит сюда уже лет десять — в некотором роде местная достопримечательность. Но до сих пор никто не знает ни его имени, ни где он живет, ни чем он занимается. Довольно странно, если задуматься.
  Когда официантка принесла им порции индейки, мистер Бонингтон сказал:
  — Я вижу, что ваш Пунктуальный Старичок все еще, ходит суда.
  — Совершенно верно, сэр. Его дни вторник и четверг. Но на прошлой неделе он вдруг неожиданно пришел в понедельник! Это выбило меня из колен! Я решила, что, сама того не подозревая, перепутала числа и что это был вторник.. Но на следующий вечер он пришел как положено, так что, если так можно выразиться в понедельник у него было внеплановое посещение.
  — Интересное отклонение от привычки, — забормотал, Пуаро. — Что его побудило к этому, хотел бы я знать?
  — Сэр, если вас интересует мое мнение, то я думаю, что он был чем-то расстроен или обеспокоен.
  — Почему вы так решили? Он себя странно вел?
  — Нет, сэр, не то, чтобы странно. Он был такой же тихий, как всегда. Никогда слова не скажет, кроме «Добрый вечер». Нет, странным был его заказ.
  — Его заказ?
  — Боюсь, что вы, джентльмены, будете надо мной смеяться, — Молли покраснела. — Но когда джентльмен ходит сюда больше десяти лет, вы, естественно, хорошо знаете, что он любит, а что — нет. Он терпеть не мог пудинга с почками и черной смородины, и я не припомню, чтобы он заказывал густой суп. Но в тот понедельник он заказал густой томатный суп, бифштекс, пудинг с почками и пирог с черной смородиной! Похоже, что он просто не замечал, что заказывал!
  — Знаете ли, — произнес Эркюль Пуаро, — я все это нахожу весьма интересным.
  Молли удовлетворенно взглянула на них и удалилась.
  — Ну, Пуаро, — посмеиваясь, произнес Генри Бонингтон. — Хотелось бы услышать ваши выводы. В ваших лучших традициях.
  — Я бы предпочел сначала услышать ваши выводы.
  — Хотите сделать из меня Ватсона? Ладно, старик отправился к врачу, а врач поменял ему диету.
  — На густой томатный суп, бифштекс, пудинг с почками и пирог с черной смородиной? Не могу представить себе доктора, который мог бы дать такое предписание.
  — Напрасно не верите, старина. Доктора могут предписать все, что угодно.
  — Это единственное, что вам пришло в голову?
  Генри Бонингтон ответил:
  — Ну, если говорить серьезно, я думаю, что существует единственно возможное объяснение. Наш неизвестный друг был во власти каких-то сильных эмоций. Он был так поглощен своими проблемами, что, фигурально выражаясь, не замечал. что заказывал я что ел.
  Он помолчал минуту, а затем добавил:
  — Вы мне, конечно, сейчас скажете, что знаете, о чем думал этот человек. Вы, наверное, скажете, что он вынашивал план убийства.
  И он засмеялся над своим предположением.
  Эркюль Пуаро не смеялся. Он признавался впоследствии, что в тот момент был серьезно обеспокоен. И он клянет себя до сих пор, что не осознал тогда, чем все это может кончиться. Но друзья уверяют его, что предугадать развитие событий было невозможно.
  Недели через три Эркюль Пуаро и Бонингтон снова встретились на этот раз в метро.
  Они кивнули друг другу, держась за ремни в качающемся вагоне. На остановке «Пикадили Сэкес» многие вышли, и друзья смогли найти свободные места в углу вагона, где им никто не мешал.
  — Между прочим, — спросил Бонингтон, — помните того старика, на которого мы обратили внимание в «Гэлант Эндивор»? Не удивлюсь, если он уже ушел в мир иной. Он не был в ресторане целую неделю. Молли страшно расстроена по этому поводу.
  Эркюль Пуаро приподнялся со своего места, глаза его сверкали..
  — Неужели? — произнес он. — Неужели?
  Бонингтон сказал:
  — Помните, я выдвигал гипотезу, что старик ходил к врачу и тот предписал ему диету? Насчет диеты — это, конечно, чушь, но я не удивлюсь, если он действительно обращался к врачу и его заключение было для старика ударом. И поэтому он заказывал блюда из меню, не замечая, что заказывает. Потрясение было столь сильным, что он раньше времени покинул наш бренный мир. Врачи должны проявлять такт, когда сообщают диагноз пациентам.
  — Так они обычно и поступают, — заметил Пуаро.
  — Это моя остановка, — оказал мистер Бонингтон. — До свидания. Не думаю, что мы когда-нибудь узнаем хотя бы имя этого старика. Чудной мир!
  И он поспешил на выход.
  Эркюль Пуаро сидел нахмурившись. Похоже, он не находил этот мир чудным или забавным. Он пришел домой и дал указания своему преданному камердинеру Джорджу.
  Эркюль Пуаро водил пальцем по списку фамилий. Это был список людей, умерших в последнее время.
  Палец Пуаро остановился на одной фамилии.
  — Генри Гаскон. Шестьдесят девять лет. Что ж, начнем с него..
  Через несколько часов Эркюль Пуаро уже сидел в кабинете доктора Мак-Эндрю на Кингз Роуд. Доктор Мак-Эндрю был высоким рыжеволосым шотландцем с интеллигентным лицом.
  — Гаскон? — проговорят он. — Да, припоминаю. Старый эксцентричный чудак. Он жил один в одном из тех допотопных старых домов, которые сейчас сносят, чтобы очистить место для застройки новых кварталов. Он не был моим пациентом, но я его встречал и зная его. Первым почувствовал неладное молочник. Молоко в бутылках на крылечке скисло. В конце концов люди послали за полицией. Она взломали дверь и обнаружили старика. Он свалился с лестницы и сломал себе шею. На нем был старый халат с рваным поясом — возможно, он в нем запутался и упал.
  — Понятно, — сказал Эркюль Пуаро. — Это был просто несчастный случай. — Совершенно верно.
  — У него были родственники?
  — Племянник. Он приезжал проведать дядюшку раз в месяц. Его фамилия Рамзей, Джордж Рамзей. Он сам врач. Живет в Уимблдоне.
  — Сколько времени труп пролежал необнаруженным?
  — Ага! — сказал доктор Мак-Эндрю. — Вот мы и перешли к официальным вопросам. Не меньше сорока восьми часов и не больше семидесяти двух. Его нашли шестого утром. Но, как выяснилось, время смерти можно уточнить. В кармане халата покойного было найдено письмо, написанное третьего и отправленное из Уимблдона в тот же день после обеда. Судя по штемпелю, оно пришло в девять двадцать вечера. Это позволяет предположить, что смерть наступила третьего после девяти двадцати. Это соответствует состоянию его желудка и степени разложения трупа. Он ел за два часа до смерти. Я проводил вскрытие шестого утром. По моему заключению смерть произошла за шестьдесят часов до этого, что-нибудь около десяти часов вечера.
  — Похоже, все согласуется. Скажите, когда его последний раз видели в живых?
  — В тот же вечер третьего, то есть в четверг, его видели в семь часов на Кингз Роуд и он ужинал в ресторане «Гэлант Эндивор» в семь тридцать. Похоже, он всегда там ужиная по четвергам.
  — У него были другие родственники? Или только этот племянник?
  — У него был брат-близнец. Вся их история довольно странная. Они не встречались много лет. Видите ли, в юности Генри был артистом, правда, весьма бездарным. Второй брат, Энтони Гаскон, тоже был артистом, но, женившись на богачке, покончил с искусством. Братья по этому поводу поругались, и, насколько я понимаю, больше не встречались. Но самое странное, что они умерли в один день. Энтони Гаскон покинул этот бренный мир третьего числа в час пополудни. Я и раньше слышал историю о близнецах, умерших в один день в разных концах света. Возможно, это все просто совпадение, но таковы факты.
  — А жена второго брата жива?
  — Нет, она умерла несколько лет тому назад.
  — Где жил Энтони Гаскон?
  — У него был дом на Кингстон Хилл. По словам доктора Рамзея он жил затворником.
  Эркюль Пуаро задумчиво кивнул.
  Шотландец бросил на него проницательный взгляд.
  — Что у вас на уме, месье Пуаро? — грубовато спросил он. Я ответил на ваши вопросы. Это был мой долг, поскольку вы показали мне свое удостоверение. Но я нахожусь в неведении, что же случилось.
  Пуаро медленно проговорил:
  — Обычная смерть в результате несчастного случая, так вы сказали. Моя мысль не менее проста — его просто столкнули.
  Доктор Мак-Эндрю озадаченно взглянул на Пуаро.
  — Другими словами — убийство! У вас есть какие-нибудь основания это утверждать?
  — Нет, — ответил Пуаро, — только подозрения.
  — Но должно же быть что-нибудь… — настаивал его собеседник.
  Пуаро ничего не ответил.
  Мак-Эндрю сказал:
  — Если вы подозреваете племянника, мистера Рамзея, то должен предупредить вас, что вы идете по ложному следу. Рамзей играл в бридж в Уимблдоне с восьми тридцати до двенадцати ночи. Это выяснилось во время дознания.
  Пуаро пробормотал:
  — И, конечно, это было проверено. Полиция работает весьма тщательно. Доктор спросил:
  — Может быть, у вас есть что-нибудь против него?
  — До разговора с вами я вообще не знал о существовании такого человека.
  — Значит вы подозреваете кого-нибудь еще?
  — Нет-нет. Дело вовсе не в этом. В основе человеческого поведения лежат привычки. Это очень важно. А смерть мистера Гаскона нарушает цельную картину. Похоже, здесь что-то не так.
  — Я не совсем вас понимаю.
  Эркюль Пуаро улыбнулся. Он встала, и доктор тоже встал.
  — Видите ли, — произнес Мак-Эндрю, — оказать по правде, я не нахожу ничего подозрительного в смерти мистера Гаскона.
  Маленький бельгиец развел руками.
  — Я настойчивый человек. У меня есть идея в ничего в ее подтверждение. Кстати, доктор Мак-Эндрю, у Генри Гаскона были вставные зубы?
  — Нет, его зубы были в прекрасном состоянии. Весьма похвально в его возрасте.
  — Он за ними хорошо следил? Они были белые и вычищенные?
  — Да, я это отметил.
  — И никоим образом не окрашенные?
  — Нет. Не думаю, чтобы он курил, если вы это имеете в виду.
  — Я имел в виду не совсем это. Мой вопрос был задан с дальним прицелом, хотя, возможно, это и ложная версия! До свидания, доктор Мак-Эндрю, спасибо нам за вашу доброту и терпение.
  Он пожал доктору руку и удалился.
  — А теперь, — проговорил Пуаро, — проверим эту версию.
  Пуаро вошел в ресторан «Гэлант Эндивор» и уселся за тот же самый столик, за которым они когда-то обедали с Бонингтоном. Но обслуживала его не Молли. Молли, как сказала ему официантка, уехала в отпуск.
  Было еще только семь часов, народу в ресторане было немного, и Пуаро не составило труда втянуть официантку в разговор о старом мистере Гасконе.
  — Да, — говорила она. — Он приходил сюда в течение многих лет, но никто из официантов не знал, как его зовут. Мы прочли о расследовании в газете и там была фотография. «Посмотри-ка, — сказала я Молли, — похоже, это наш Пунктуальный Старичок», — мы здесь его так называли между собой.
  — Он ужинал здесь в день своей смерти, не так ли?
  — Совершенно верно. Это было в четверг, третьего числа. Он всегда ужинал здесь по четвергам. Его дни были вторник и четверг, и он был точен, как часы.
  — Я полагаю, что вы уже не помните, что он ел на ужин?
  — Дайте-ка припомнить. Это был суп с пряностями, да-да, точно, и пирог с говядиной. А, может, жареная баранина? Нет, конечно, это был пирог. И еще шарлотка с яблоками и черной смородиной. И, конечно, сыр. Подумать только, что в тот же вечер он упал с лестницы и погиб. Говорят, что он запутался в халате. Конечно, его одежда была жуткого вида: старомодная, местами разорванная, да и одевал ее он весьма небрежно. И все же, что-то было в его облике. В нем чувствовалась личность… О, у нас здесь бывает много интересных посетителей.
  Официантка удалилась.
  Эркюль Пуаро в одиночестве поглощал свою рыбу.
  Вооружившись рекомендациями от влиятельных лиц, Эркюль Пуаро без труда получил у районного следователя материалы дела о смерти мистера Гаскона.
  — Этот покойный Гаскон был забавной личностью, — заметил следователь, — одинокий эксцентричный старик. Но, похоже, его смерть привлекла к себе необычно большое внимание.
  Произнося все это, он с любопытством поглядывал на своего посетителя. Эркюль Пуаро тщательно подбирал слова.
  — Видите ли, месье, есть некоторые обстоятельства, возможно, связанные с этим делом, которые указывают на необходимость дополнительного расследования.
  — Хорошо, чем я могу вам помочь?
  — Насколько я понимаю, в вашей компетенции принимать решение: сохранять материалы по окончании следствия или нет. В кармане халата Генри Гаскона было найдено некое письмо, не так ли?
  — Совершенно верно.
  — Письмо от его племянника Джорджа Рамзея?
  — Именно так. Письмо было включено в материалы дела, что бы уточнить время смерти.
  — Это письмо сохранилось?
  Пуаро с волнением ожидал ответа следователя. Услышав, что письмо можно получить, он с облегчением вздохнул. Получив, на конец, этот документ, он внимательно изучил его. Письмо было написано перьевой ручкой весьма неразборчивым почерком. Оно гласило:
  
  «Дорогой дядя Генри!
  Я с сожалением должен сообщить вам, что я не добился успеха у дяди Энтони. Ваше предложение встретиться с ним не вызвало у него никакого энтузиазма. И он ничего мне не ответил на ваше пожелание забыть прошлые обиды. Конечно, он очень болен и постепенно теряет рассудок. Боюсь, что его конец близок. Похоже, он с трудом вспоминает, кто вы такой.
  Весьма сожалею, что я не справился с вашим поручением, но, уверяю вас, я сделал все, что мог.
  Ваш любящий племянник Джордж Рамзей».
  
  Само письмо было датировано третьим ноября. Пуаро взглянул на почтовый штемпель. Там было указано время шестнадцать тридцать.
  Он пробормотал:
  — Все идеально сходится.
  Теперь он отправился на Кингстон Хилл. После непродолжительной борьбы, в которой он использовал все свое добродушие и настойчивость, он добился беседы с Амелией Хил — кухаркой и домоправительницей покойного мистера Гаскона.
  Миссис Хил поначалу держала себя высокомерно и недоверчиво, но чарующая вежливость этого необычного иностранца дала плоды. Миссис Амелия Хил стала приветливой. Она обнаружила, как и многие женщины до нее, что рассказывают о своих несчастиях действительно заинтересованному и доброжелательному слушателю.
  Четырнадцать лет она вела хозяйство в доме мистера Гаскона, а это вовсе не легкая работа! Конечно, нет. Многие женщины спасовали бы перед той ношей, которую ей пришлось тащить на себе. Бедный старик был весьма эксцентричен и к тому же очень скуп — он был просто охвачен манией экономии, а ведь был очень богат. Но миссис Хил ему преданно служила и мирилась со всеми его чудачествами, и, вполне естественно, она рассчитывала на благодарность. Но нет, ничего подобного! Старик не изменил своего старого завещания, в котором оставлял все свои деньги жене, а в случае, если умрет раньше брата, то своему брату Генри. Это завещание было составлено много лет назад. Все это было не слишком-то красиво со стороны мистера Энтони.
  Постепенно Пуаро удалось увести разговор от неудовлетворенной алчности миссис Хил и задать интересующие его вопросы. Конечно, поступок мистера Энтони был бессердечен и несправедлив! Никто не может упрекнуть миссис Хил за ее негодование и обиду по этому поводу. Всем известно, что мистер Гаскон был скуп. Говорят даже, что покойный отверг помощь своего единственного брата. Возможно, миссис Хил что-нибудь об этом известно.
  — Вы спрашиваете о разговоре, ради которого сюда приезжал доктор Рамзей? — уточнила миссис Хил. — Насколько мне известно, разговор действительно шел о его брате, но я полагаю, что брат мистера Энтони просто хотел с ним помириться. Они поссорились много лет тому назад.
  — Я так понял, — спросил Пуаро, — что мистер Гаскон решительно отказался от примирения?
  — Совершенно верно, — кивнув, согласилась миссис Хил, — «Генри? — довольно неуверенно проговорил он. — Так что там с Генри? Не видел его целую вечность и не имею ни малейшего желания увидеть. Этот Генри — скандальный тип». Так оно все и было.
  И миссис Хил снова заговорила о своих печалях и горестях и бесчувственности адвоката покойного мистера Гаскона.
  Пуаро стоило немалого труда закончить этот разговор, не прервав его, и удалиться.
  И вот, сразу после ужина, он появился в резиденции доктора Джорджа Рамзея по адресу Уимблдон, шоссе Дорсет, Элмкрест.
  Доктор был дома. Пуаро провели в приемную, куда и спустился доктор Джордж Рамзей. Было очевидно, что Пуаро оторвал док тора от ужина.
  — Видите ли, доктор, я вовсе не пациент, — сказал Эркюль Пуаро. — И, возможно, мой визит к вам можно посчитать наглостью, но во всяком деле я предпочитаю решительность и прямоту. Не люблю юристов и их многоречивые окольные методы.
  Без сомнения, он заинтересовал доктора Рамзея. Доктор был чисто выбритым мужчиной среднего роста. У него была коричневая шевелюра и практически белесые ресницы, что придавало его взгляду что-то змеиное. Он производил впечатление человека живого и не без чувства юмора.
  — Юристы? — проговорил он, удивленно подняв брови. — Ненавижу их! Мой дорогой сэр, вы меня заинтриговали. Прошу вас, садитесь.
  Пуаро не замедлил воспользоваться приглашением. Он вручил доктору Рамзею свою визитную карточку с указанием профессии. Повтор заморгал своими белесыми ресницами.
  Пуаро наклонился вперед и конфиденциально сообщил доктору:
  — Большинство моих клиентов — женщины.
  — Вполне естественно, — подмигнув, ответил Джордж Рамзей.
  — Как вы сами признали, это вполне естественно, — согласился Пуаро. — Женщины не доверяют официальной полиции. Они предпочитают частное расследование. Они не хотят, чтобы их проблемы были обнародованы. Несколько дней тому назад у меня консультировалась пожилая дама. Она была очень опечалена судьбой своего мужа, с которым поссорилась много лет тому назад. Ее муж — ваш дядя, покойный мистер Гаскон.
  Джордж Рамзей побагровел:
  — Мой дядя? Что за чушь. Его жена умерла много лет тому назад.
  — Речь идет не об Энтони Гасконе, но о другом вашем дяде, Генри Гасконе.
  — Дядя Генри? Но он не был женат!
  — Вы ошибаетесь, он был женат. — Пуаро лгал, не краснея. — В этом нет никаких сомнений. Моя клиентка даже принесла с собой свидетельство о браке.
  — Это ложь! — закричал Джордж Рамзей. Его лицо стало цвета сливы. — Я не верю ни единому слову! Вы — наглый лжец!
  — Это ведь ужасно для вас, не правда ли? — сказал Пуаро. — Вы убили напрасно.
  — Убил? — голос Рамзея задрожал. Его прозрачные глаза смотрели на Пуаро с ужасом.
  — Кстати, — продолжал Пуаро. — Я вижу, вы снова ели пирог с черной смородиной. Это весьма неумная привычка. Говорят, что в ягодах черной смородины много витаминов, но иногда их употребление может быть смертельно опасно. Я полагаю, что в настоящем случае они помогут затянуть петлю на шее человека — вашей шее, доктор Рамзей.
  — Видите ли, друг мой, вы допустили ошибку, строя свои рассуждения на неверном предположении.
  Эркюль Пуаро лучезарно улыбнулся через стол своему другу мистеру Бонингтону, сопровождая свои объяснения жестикуляцией.
  — Находящийся в шоке человек никогда не будет делать того что он не делал раньше. В таком состоянии люди действуют рефлекторно, по привычке. Человек, который чем-то очень расстроен может прийти на ужин в пижаме, но это будет его пижама, а не чужая. Мужчина, который не любит густой суп, пудинг с почками и пирог с черной смородиной однажды вечером это все вдруг заказывает. Вы утверждаете, что он так поступает потому, что думает о чем-то своем. Но я утверждаю, что поглощенный своими мыслями человек автоматически закажет то, что заказывал всегда. Хорошо, какое же в этом случае возможно объяснение? Я не находил ответа и потому был обеспокоен. Здесь что-то было не так. А потом вы сообщили мне, что этот человек исчез. Впервые за долгие годы он пропустил свои традиционные вторник и четверг. Это мне еще больше не понравилось. У меня возникли подозрения. Если я был прав, то он должен был быть мертв. Я навел справки. Он действительно был мертв. Смерть его была весьма ловко и аккуратно обставлена. Другими словами, это была подпорченная рыба. прикрытая соусом!
  Его видели на Кингз Роуд в семь вечера. Он ужинал здесь, в ресторане в семь тридцать, за два часа до смерти. Все указывало на это — и содержание кишечника, и письмо в кармане халата. Слишком много соуса! Рыбу совсем не увидишь..
  Любящий племянник написал письмо, у любящего племянника алиби на время смерти. Смерть произошла очень просто — падение с лестницы. Несчастный случай? Или убийство? Все указывало на убийство.
  Любящий племянник — единственный родственник. Любящий племянник будет наследником… но есть ли, что наследовать? Ведь дядя был нищ, как церковная мышь.
  Но ведь есть еще второй брат. А он в свое время женился на очень богатой женщине. И этот брат живет в большом богатом доме на Кингстон Хилл, следовательно, можно предположить, что эта богатая жена завещала все свое состояние мужу. Явно наблюдается цепочка: жена-богачка оставляет деньги Энтони, от Энтони деньги переходят к Генри, а от него к Джорджу.
  — На словах все выглядит логично, — сказал мистер Бонингтон, — но каковы же были ваши действия?
  — Если суть дела ясна, все остальное — дело техники. Генри умер через два часа после приема пищи. По сути, это все, что смогло выяснить следствие. Но, вполне возможно, что этот «прием пищи» — обед, а вовсе не ужин. Поставьте себя на место Джорджа. Ему крайне нужны деньги. Энтони Гаскон умирает, но племянник. не извлекает из нее никакой выгоды. Деньги Энтони переходят к Генри, а он может жить еще долгие годы. Следовательно, Генри тоже должен умереть, и чем скорее, тем лучше. Но умереть он должен после Энтони и тогда, когда у Джорджа будет алиби. Привычка Генри ужинать в ресторане два раза в неделю и навела Джорджа на мысль о том, как организовать себе алиби. Джордж — человек осторожный, и, прежде чем действовать, он проверил выполнимость своего плана. Как-то в понедельник он посетил ресторан под видом своего дядюшки. Все прошло без сучка без задоринки. Все приняли его за дядю. Племянник удовлетворен проверкой. Осталось дождаться, когда дядя Энтони отойдет в мир иной. И вот — час настал. Второго ноября пополудни Джордж отправляет дяде Генри письмо, но датирует его третьим ноября. Он приезжает в город третьего утром, звонит Генри, договаривается о встрече и приводит свой план в действие. Резкий толчок и бедный дядя Генри летит вниз с лестницы.
  Джордж находит свое письмо и засовывает его в карман халата мистера Гаскона. В семь тридцать он уже в ресторане «Гэлант Эндивор». Борода, густые брови — полный маскарад. Ни у кого нет сомнений, что в семь тридцать мистер Генри Гаскон еще жив. Затем следует поспешное переодевание в туалете и племянник мчится в своей машине на полной скорости в Уимблдон на партию бриджа. Это идеальное алиби.
  Мистер Бонингтон взглянул на Пуаро.
  — А как же штемпель на письме?
  — Ну, это просто. Штемпель был запачкан. Почему? Потому что число на нем было переправлено со второго на третье черной краской. Вы бы никогда не обратили на это внимание, если бы не подозревали этого. И наконец — черные дрозды.
  — Черные дрозды?
  — Помните детскую загадку? Двадцать четыре черных дрозда занесли в пирог. Или, если вы хотите точности, ягоды черной смородины. Как вы понимаете, Джордж оказался не слишком хорошим актером. Он выглядел, как дядя, и ходил, как дядя, и разговаривал, как дядя, и у него были такие же борода и брови как у дяди, но он забыл, что надо еще есть, как дядя. Племянник заказывал еду по своему вкусу.
  Черная смородина окрашивает зубы. Но, хотя все считали, что Генри Гаскон ел в тот вечер пирог из черной смородины, его зубы не были окрашены. И среди содержимого его желудка не было черной смородины. Я это проверял сегодня утром. К тому же Джордж был столь глуп, что сохранил бороду и весь свой маскарадный костюм. О! Улик против него предостаточно. Я с ним сегодня встретился и напугал его. Это довершило дело. Кстати, он снова ел черную смородину. Весьма прожорливый тип — уделяет слишком большое внимание еде. И, если я не ошибаюсь, из-за этой прожорливости его и повесят.
  Официантка принесла им две порции пирога с яблоками и черной смородиной.
  — Унесите это, — сказал мистер Бонингтон. — Надо быть осторожным. Принесите мне маленькую порцию сагового пудинга.
  
  
  Сон
  Эркюль Пуаро рассматривал особняк с явным одобрением. Его глаза небрежно скользнули по соседствующим с ним магазинам, по большому фабричному зданию справа, по обшарпанному многоквартирному дому напротив и снова остановились на особняке.
  Нортвэй был истинным детищем прошлого века, в котором не имели обыкновения экономить ни времени, ни пространства. Это был породистый и надменный дом, привыкший, чтобы его окружала только бескрайняя зелень полей. Теперь же он оказался анахронизмом, затерянным в бушующем море современного Лондона и давно всеми забытым. И, спроси вы хоть пятьдесят человек подряд, вряд ли кто указал бы к нему дорогу.
  И лишь совсем немногие ответили бы, кому он принадлежит, хотя, назови вы имя владельца, вам тотчас бы сообщили, что это один из богатейших людей в мире. Однако с помощью денег можно унять самое жгучее любопытство, равно как и раздразнить его. Бенедикт Фарли, этот эксцентричный миллионер, предпочитал не афишировать выбор своей резиденции. Его вообще редко видели на людях. Изредка он появлялся на совете директоров, где его высокая худая фигура, резкий голос и хищно загнутый нос тут же наводили на собравшихся страх. Если бы не эти редкие появления, он вполне мог бы считаться персонажем, пусть хорошо всем знакомым, но вымышленным.
  Согласно слухам, он был то чудовищно скуп, то невероятно щедр, неизменно ходил в старом заштопанном халате — которому, по некоторым оценкам, шел уже двадцать восьмой год, — питался исключительно икрой и постными щами и ненавидел кошек. Все это было общеизвестно.
  Ровно столько же об этом человеке, к которому он сейчас направлялся, знал и Эркюль Пуаро. Письмо, лежавшее в кармане его пиджака, ситуации не меняло.
  Посвятив несколько минут молчаливому созерцанию этого памятника веку ушедшему, Пуаро поднялся по ступеням парадного и позвонил в дверь, одновременно сверяясь с наручными часами, заменившими наконец безнадежно устаревшую, хоть и горячо любимую луковицу с цепочкой. «Да-да, ровно двадцать один тридцать», — подтвердили часы. Пуаро, как всегда, был точен до минуты.
  После выверенной годами паузы дверь отворилась, и на фоне освещенного холла возник великолепный образчик потомственного дворецкого.
  — Мистер Бенедикт Фарли? — осведомился Пуаро.
  В ответ его окатили ледяным — вполне вежливым, но достаточно красноречивым — взглядом.
  «En gros et en de tail[262], — с уважением подумал Пуаро.
  — Вам назначено, сэр? — учтиво спросил дворецкий.
  — Да.
  — Ваше имя, сэр?
  — Мосье Эркюль Пуаро.
  Дворецкий наклонил голову и посторонился. Эркюль Пуаро вступил в дом, и дверь за ним закрылась.
  Однако прежде чем умелые руки приняли у Пуаро шляпу и трость, была улажена еще одна маленькая формальность.
  — Прошу извинить меня, сэр. Я должен попросить у вас письмо.
  Пуаро неторопливо извлек письмо из кармана и протянул его дворецкому. Тот только бросил на него взгляд и тут же с поклоном вернул. Эркюль Пуаро сунул письмо обратно в карман. Оно гласило:
  
  «Нортвэй, среда, восьмое
  Мосье Эркюлю Пуаро
  Дорогой сэр,
  Бенедикт Фарли желал бы воспользоваться вашим советом. Он будет очень рад, если завтра (в четверг) в двадцать тридцать вас не затруднит зайти по вышеуказанному адресу.
  Искренне ваш,
  Хьюсо Конворси
  (секретарь)
  Р. S. Пожалуйста, захватите это письмо с собой».
  
  Дворецкий ловко избавил Пуаро от шляпы, пальто и трости.
  — Не будете ли вы так любезны пройти в комнату мистера Конворси? — не то спросил, не то предложил он и двинулся вверх по широкой лестнице.
  Пуаро последовал за ним, одобрительно кивая при виде самых вычурных и пышных objets d'art[263]. Вкусы Пуаро всегда отдавали некоторой буржуазностью.
  На втором этаже дворецкий остановился и постучал в дверь.
  Брови Эркюля Пуаро едва заметно приподнялись. Это была первая фальшивая нота за вечер, ибо хороший дворецкий никогда не станет стучать в дверь, а перед Пуаро несомненно стоял не просто хороший, а самый что ни на есть лучший.
  Пуаро почувствовал, что эксцентричность миллионера уже начинает действовать ему на нервы.
  Изнутри что-то выкрикнули, и дворецкий, отворив дверь, объявил: «Тот самый джентльмен, сэр!»
  Пуаро молча отметил очередное попрание приличий и вошел внутрь. Он оказался в просторной комнате, обставленной просто, но на редкость деловито. Картотечные шкафы, бесконечные справочники, пара кресел и внушительных размеров рабочий стол, покрытый стопками аккуратно подшитых бумаг, — вот, пожалуй, и все, что там было. Углы комнаты терялись в полумраке — по той простой причине, что единственный источник освещения, а именно настольная лампа с зеленым абажуром, установленная на журнальном столике возле одного из кресел, была развернута таким образом, чтобы освещать любого, кто появлялся в дверях. Эркюль Пуаро зажмурился, поморгал и определил, что лампочка как минимум стопятидесятиватная. В кресле рядом с лампой покоилась худая фигура в заштопанном халате — сам Бенедикт Фарли. Его голова была по-птичьи выдвинута вперед; крючковатый нос только усиливал сходство. Ото лба поднимался белый пушистый хохолок, очень бы подошедший какаду. Глазки Бенедикта Фарли, лихорадочно блестевшие за толстыми стеклами очков, так и впились в посетителя.
  — Ну, — проговорил он наконец пронзительным резким голосом, периодически переходящим в какой-то скрип, — так это вы, что ли, Эркюль Пуаро?
  — К вашим услугам, — учтиво отозвался Пуаро и поклонился, держа одну руку на спинке кресла.
  — Садитесь. Да садитесь же! — раздраженно бросил старик.
  Эркюль Пуаро сел — и оказался прямо в центре ослепительного круга света, отбрасываемого лампой. Где-то там, в тени, старик, казалось, внимательно его рассматривал.
  — Ну, и откуда же это видно, что вы именно Эркюль Пуаро, а не кто-то еще? — раздраженно осведомился он. — Объясните, сделайте одолжение!
  Пуаро снова вытащил из кармана письмо и протянул его Фарли.
  — Да, — ворчливо согласился миллионер, — вижу. Оно самое. Так я все и велел Конворси написать.
  Он сложил листок и отдал его Пуаро.
  — Стало быть, вы и впрямь тот, за кого себя выдаете?
  — Уверяю вас, здесь нет никакого обмана, — ответил Пуаро, всплеснув руками.
  Бенедикт Фарли неожиданно захихикал.
  — Именно так и говорят фокусники перед тем, как вытащить кролика из шляпы. Это, понимаете ли, входит в программу.
  Пуаро промолчал.
  — Думаете небось: выживший из ума, подозревающий всех и вся старикашка? Правильно думаете. Не доверяй никому! Такое мое правило. Никому нельзя доверять, если вы богаты. Ни в коем случае!
  — Вы, кажется, хотели проконсультироваться со мной? — мягко напомнил Пуаро.
  Старик кивнул.
  — Да-да, все фокусники заранее предупреждают, прежде чем начать вынимать что-то из шляпы: «Хотите получить по максимуму — платите по максимуму». Заметьте, я еще не спросил, сколько вы берете. И не спрошу! Просто пришлете мне счет — как-нибудь переживу.
  Эти чертовы идиоты, поставщики то есть, думают, что могут впарить мне яйца по два и девять, когда на рынке им красная цена два и семь! Шайка мошенников! Со мной этот номер не проходит. Но лучший в своем деле — это совсем другое. Он своих денег стоит. Я, кстати, тоже лучший.
  Эркюль Пуаро не ответил. Он внимательно слушал, слегка склонив голову набок. Хотя лицо его оставалось бесстрастным, он чувствовал, что разочарован. Он не мог бы назвать причину. Бенедикт Фарли оправдывал все ожидания; он полностью соответствовал тому, что о нем говорили, и, однако, Пуаро был разочарован.
  «Фигляр! — с некоторой грустью подвел он итог своим наблюдениям. — Самый обыкновенный фигляр».
  Он общался со многими миллионерами, и с эксцентричными тоже, и почти всегда чувствовал скрытую в них силу, внутреннюю энергию, которую нельзя было не уважать. Если они носили старый халат, то делали это единственно потому, что им так нравилось. Халат же Бенедикта Фарли, как решил Пуаро, был только частью сценического образа. Да и сам Фарли был сплошным сценическим образом. Пуаро был совершенно уверен, что любое сказанное здесь слово говорилось исключительно для того, чтобы произвести эффект.
  — Вы хотели проконсультироваться со мной? — ровным голосом повторил он.
  Внезапно все поведение миллионера изменилось. Он подался вперед, его голос превратился в карканье.
  — Да! Да, я хочу знать, что вы можете сказать, хочу знать, что вы думаете! Всегда обращаться к лучшим! Это мое правило. Лучший врач — лучший детектив, это где-то посередине.
  — Пока, мосье, я еще не совсем улавливаю…
  — Естественно, — отрезал Фарли. — Я еще ничего и не рассказал.
  Он снова наклонился вперед и резко спросил:
  — Что вы знаете о снах, мосье Пуаро?
  Брови маленького человечка удивленно поднялись.
  Если он чего и ожидал, то уж точно не этого.
  — По этому вопросу, мистер Фарли, советую вам обратиться к «Книге снов» Наполеона — или к какому-нибудь модному психологу с Харли-стрит.
  — Я пробовал и то и другое, — тихо ответил Бенедикт Фарли.
  Последовала пауза. Потом миллионер снова заговорил.
  Сначала почти шепотом, потом все громче и громче:
  — Все тот же сон — ночь за ночью. Говорю вам, я боюсь… Он всегда тот же. Я у себя в комнате — это следующая дверь по коридору. Сижу за столом и что-то пишу.
  Там есть часы. Я смотрю на них и вижу, что они показывают двадцать восемь минут четвертого. Понимаете? Всегда то же самое время. И тогда, мосье Пуаро, я понимаю, что должен сделать это. Я не хочу — я боюсь Э10 делать — но я должен.
  Его голос поднялся уже почти до визга.
  — И что же именно вы должны сделать? — невозмутимо спросил Пуаро.
  — В двадцать восемь минут четвертого, — хрипло ответил Бенедикт Фарли, — я открываю второй справа ящик моего стола, вынимаю револьвер, который лежит там, заряжаю и подхожу к окну. А затем… затем…
  — Да?
  — Стреляю себе в висок, — прошептал Бенедикт Фарли.
  Повисла тишина.
  — Это и есть ваш сон? — спросил Пуаро.
  — Да.
  — И он повторяется каждую ночь?
  — Да.
  — А что происходит после выстрела?
  — Я просыпаюсь.
  Пуаро медленно и задумчиво кивнул.
  — Любопытства ради: вы и вправду держите револьвер в том самом ящике?
  — Да.
  — Зачем?
  — Я привык. Всегда следует быть готовым.
  — К чему?
  — Человек в моем положении должен быть начеку, — раздраженно сказал Фарли. — У богатых много врагов.
  Пуаро оставил эту тему. Помолчав немного, он сказал:
  — И все же, почему вы послали именно за мной?
  — Я скажу вам. Сначала я обратился к врачу — к трем, если уж быть точным.
  — И?
  — Первый сказал, что все дело в диете — этот был пожилой. Тот, что помоложе, представлял современную школу. Он уверял меня, что причина кроется в реальном событии, случившемся со мной в раннем детстве в двадцать восемь минут четвертого. И я настолько не хочу вспоминать это происшествие, что ассоциирую его с собственной смертью. Таково было его объяснение.
  — А третий? — поинтересовался Пуаро, Голос Бенедикта Фарли сорвался на злобный визг:
  — Молокосос! Он развил нелепейшую теорию. Утверждает, что я — да, да, я! — устал от жизни, и она так мне ненавистна, что я сплю и вижу, как бы с ней покончить.
  Однако, поскольку признать это означало бы признать полное свое фиаско как личности, в момент пробуждения я отказываюсь взглянуть правде в глаза. Во сне же мое истинное «я» прорывается наружу и делает то, чего мне действительно хочется, — убить себя.
  — Он считает, что в глубине души вы действительно хотите совершить самоубийство?
  — Но это чушь! Чушь! — яростно выкрикнул Бенедикт Фарли. — Я абсолютно счастлив! Я получил все, что хотел, все, что можно купить за деньги. Невозможно, невероятно даже представить себе такую дикость!
  Пуаро с интересом взглянул на Фарли, Что-то в его трясущихся руках и пронзительном срывающемся голосе говорило, что он протестует слишком уж яростно, словно пытаясь разубедить себя в том, в чем сам подозревает.
  Однако Пуаро ограничился только деловитым вопросом:
  — И зачем же вам я?
  Бенедикт Фарли успокоился так же внезапно, как только что вышел из себя. Он выразительно постучал пальцем по столу.
  — Есть и другая возможность. И если это так, вы должны знать. Вы знамениты, у вас были сотни случаев — самых невероятных, фантастических случаев, — и вы должны знать.
  — Знать что?
  Фарли снизил голос до шепота:
  — Предположим, кто-то хочет меня убить… Может ли он сделать это таким способом? Может он заставить меня видеть этот сон ночь за ночью?
  — Вы имеете в виду гипноз?
  — Да.
  Эркюль Пуаро задумался.
  — Думаю, это возможно, — сказал он наконец. — Но, опять же, подобный вопрос следует задавать скорее врачу.
  — В вашей практике не встречалось подобных случаев?
  — Боюсь, они слишком уж отличались от вашего.
  — Но вы понимаете, о чем я? Меня заставляют смотреть все тот же сон — ночь за ночью, ночь за ночью, — и однажды внушение оказывается сильнее меня — и я ему подчиняюсь. Делаю то, что мне так часто снилось: убиваю себя!
  Эркюль Пуаро медленно покачал головой.
  — Вы сомневаетесь, что такое возможно? — спросил Фарли.
  — Возможно? — переспросил Пуаро. — Я не стал бы употреблять этого слова.
  — Стало быть, вы считаете, что это невозможно? — настаивал Фарли.
  — Решительно невозможно.
  — Доктора говорят то же самое, — тихо пробормотал Фарли. — Но почему тогда я его вижу? Почему? Почему? — спросил он, снова переходя на крик.
  Эркюль Пуаро только покачал головой.
  — И вы совершенно уверены, что не сталкивались ни с чем подобным в своей практике? — снова спросил Бенедикт Фарли.
  — Никогда.
  — Это я и хотел узнать.
  Пуаро деликатно откашлялся.
  — Вы позволите мне один вопрос?
  — Что такое? Что еще? Спрашивайте что хотите.
  — Кого вы подозреваете в намерении убить вас?
  — Никого, — выкрикнул Фарли. — В том-то и дело, что никого.
  — Однако идея все же пришла вам в голову, — настаивал Пуаро.
  — Я только хотел узнать.., возможно ли это.
  — Что ж, весь мой опыт говорит: «Нет». Кстати, вас когда-нибудь гипнотизировали?
  — Разумеется, нет. Вы же не думаете, что я позволю ставить над собой какие-то дурацкие опыты?
  — Тогда, думаю, можно сказать, что ваша версия совершенно беспочвенна.
  — Но сон, глупец вы эдакий, сон!
  — Сон, конечно, удивительный, — задумчиво проговорил Пуаро и, помолчав, продолжил:
  — Я бы хотел осмотреть декорации этой драмы: стол, часы, револьвер…
  — Разумеется. Я провожу вас.
  Запахнув полы своего халата, старик приподнялся в кресле, но неожиданно, словно что-то внезапно вспомнив, рухнул обратно.
  — Нет, — сказал он. — Нечего там смотреть. А все, что можно было рассказать, я уже рассказал.
  — Но я бы хотел увидеть лично…
  — В этом нет необходимости, — отрезал Фарли. — Я выслушал ваше мнение. Этого достаточно.
  — Как вам угодно, — согласился Пуаро, пожимая плечами и поднимаясь. — Сожалею, мистер Фарли, что не смог оказаться вам Полезен.
  Бенедикт Фарли сосредоточенно смотрел куда-то в сторону.
  — Хватит с меня мошенников, — угрюмо проговорил он. — Я дал вам факты, вы не сумели ими воспользоваться, и кончим на этом. Можете прислать чек за консультацию.
  — Не премину сделать это, — сухо ответил Пуаро и направился к двери.
  — Погодите, — окликнул его миллионер. — Мне нужно письмо.
  — Письмо от вашего секретаря?
  — Да.
  Пуаро поднял брови. Сунув руку в карман, он вынул сложенный лист бумаги и протянул его старику. Тот внимательно осмотрел его, кивнул и положил рядом с собой на стол.
  Эркюль Пуаро снова повернулся к двери. Он был озадачен. Его деятельный ум снова и снова прокручивал услышанную историю. Однако теперь какое-то смутное беспокойство мешало течению его мысли. Что-то было не так, причем не с Бенедиктом Фарли, а именно с ним, Эркюлем Пуаро.
  Когда его рука уже касалась дверной ручки, он вспомнил. Он — Эркюль Пуаро! — совершил ошибку. Он повернулся.
  — Тысяча извинений! Я задумался над вашей проблемой и допустил оплошность. Это письмо, которое я вам отдал, — я по ошибке сунул руку в правый карман вместо левого…
  — Что? Что такое?
  — Письмо, которое я вам сейчас дал, — оно из моей прачечной по поводу испорченных воротничков.
  Пуаро с извиняющейся улыбкой сунул руку в левый карман.
  — Вот ваше письмо.
  Бенедикт Фарли выхватил его из протянутой руки Пуаро.
  — Какого черта? Вы вообще когда-нибудь думаете, что делаете? — взорвался он.
  Пуаро взял свою записку из прачечной, еще раз вежливо извинился и вышел из комнаты.
  Выйдя, он ненадолго задержался на лестничной площадке. Место для нее было отмерено на редкость щедро.
  Прямо перед Пуаро стояли большая старая деревянная скамья и длинный узкий стол, на котором лежали журналы.
  Чуть дальше были два кресла и столик с цветами. Все это немного напоминало приемную дантиста.
  Внизу в холле его ожидал дворецкий.
  — Вызвать вам такси, сэр?
  — Нет, благодарю вас. Вечер такой теплый, что я, пожалуй, пройдусь.
  На тротуаре Эркюль Пуаро постоял, выжидая, когда схлынет поток машин, и двинулся через оживленную улицу.
  Его брови были сосредоточенно сдвинуты.
  — Нет, — сказал он себе, — решительно ничего не понимаю. Во всем этом нет ни малейшего смысла. Печально признаваться себе в этом, но я, Эркюль Пуаро, совершенно сбит с толку.
  Так закончилось то, что можно бы было назвать первым актом драмы. Второй последовал через неделю и начался с телефонного звонка от некоего Стиллингфита, районного врача.
  С поразительной — тем более для врача! — развязностью он заявил:
  — Пуаро, это вы, старый плут? Стиллингфит на проводе.
  — Да, друг мой. Что случилось?
  — Я звоню из Нортвэй — ну, особняка Бенедикта Фарли.
  — Да? — Пуаро сразу оживился. — И как он?
  — Так себе. Мертв. Застрелился сегодня днем.
  Последовало молчание.
  — Ага, — выдавил наконец Пуаро.
  — Не слышу удивления. Успел уже что-то пронюхать, старый плут?
  — С чего вы взяли?
  — Обошлось, слава Богу, без дедукции, телепатии и прочей ерунды. Мы нашли записку недельной давности, в которой Фарли просит вас зайти.
  — Понятно.
  — Да, и еще тут у нас имеется чудовищно нудный полицейский инспектор… Ну, это-то понятно: приходится проявлять бдительность, когда какой-нибудь из этих денежных мешков простреливает себе башку. Так вот он очень интересуется, не можете ли вы пролить свет на это несчастье. Так что, если можете, чего бы вам не приехать?
  — Выезжаю немедленно.
  — Везет же вам, старина. Откуда ни возьмись — грязная работенка, а?
  Пуаро сдержанно повторил, что скоро будет.
  — Не желаете откровенничать по телефону? Ну и правильно. До скорого.
  Через пятнадцать минут Пуаро уже сидел в библиотеке особняка Нортвэй, расположенной в глубинах первого этажа. В комнате находились еще пятеро: инспектор Барнетт, доктор Стиллингфит, миссис Фарли — вдова миллионера, Джоан Фарли — его единственная дочь, и Хьюго Конворси, его личный секретарь. Инспектор Барнетт выглядел как человек военный — и рассудительный. Доктор Стиллингфит, манеры которого разительным образом отличались от его стиля вести телефонные разговоры, был высок, длиннолиц, на вид ему было лет тридцать. Миссис Фарли оказалась много моложе своего мужа. Это была привлекательная темноволосая женщина. Держалась она превосходно. Губы ее были твердо сжаты. А по выражению черных глаз совершенно нельзя было догадаться о том, какие чувства она сейчас испытывает. У Джоан Фарли были светлые волосы, веснушчатое лицо и — явно доставшиеся от отца — крупноватые нос и подбородок. Глаза умные и пытливые. Наружность Хьюго Конворси была вполне заурядной, но одет он был безупречно. Этот молодой человек, похоже, был очень неглуп и энергичен.
  После полагающихся приветствий Пуаро рассказал собравшимся об обстоятельствах своего визита к покойному и услышанной от него истории. Едва ли его рассказ мог показаться кому-то из них неинтересным.
  — Вот так история, никогда не слышал ничего подобного, — заявил инспектор. — Сон, значит? Вы что-нибудь знаете об этом, миссис Фарли?
  Та чуть наклонила голову.
  — Муж как-то упоминал об этом. Он был сильно встревожен. Я.., я сказала тогда, что это, видимо, несварение, и посоветовала сходить к доктору Стиллингфиту.
  Стиллингфит замотал головой.
  — Он не обращался ко мне. Насколько я понял из рассказа мосье Пуаро, он предпочел отправиться на Харли-стрит.
  — Кстати, я хотел проконсультироваться с вами, Стиллингфит, — сказал Эркюль Пуаро. — Мистер Фарли говорил, что обращался к трем специалистам. Что вы думаете об их выводах?
  Стиллингфит нахмурился.
  — Трудно сказать… Приходится учитывать, что в интерпретации Фарли выводы эти наверняка оказались существенно искажены. Он не был специалистом.
  — Вы хотите сказать, он неверно употребил термины?
  — Не совсем. Я имею в виду, что они объясняли ему свою точку зрения на профессиональном языке — он же, уловив общий смысл, излагал вам все уже своими словами.
  — Таким образом то, что он рассказал мне, некоторым образом отличалось от того, что говорили врачи?
  — Именно так все и обстоит. Он просто не совсем правильно их понял, если уж быть точным.
  Пуаро задумчиво кивнул.
  — Известно, к кому именно он обращался?
  Миссис Фарли отрицательно покачала головой.
  — Никто из нас и понятия не имел, что он вообще к кому-то обращался, — заметила Джоан Фарли.
  — А в а м он рассказывал о своем сне? — спросил Пуаро.
  Девушка тоже покачала головой.
  — А вам, мистер Конворси?
  — Нет, ни слова. Я, правда, написал под его диктовку письмо, но представления не имел, зачем ему понадобилась ваша консультация. Я думал, может, это связано с затруднениями в бизнесе.
  — Что ж, давайте перейдем к обстоятельствам смерти мистера Фарли.
  Инспектор вопрошающе посмотрел на миссис Фарли, потом на доктора Стиллингфита и, поскольку те безмолвствовали, взял эту задачу на себя:
  — Мистер Фарли имел обыкновение во второй половине дня работать у себя в комнате. Я так понимаю, предстояло серьезное слияние капиталов…
  Он вопросительно посмотрел на Хьюго Конворси.
  — «Объединенные перевозки», — туманно пояснил тот.
  — В связи с этим мистер Фарли согласился даже дать интервью двум представителям прессы. Он крайне редко делал нечто подобное — не чаще одного раза в пять лет, как я понял. Соответственно, в назначенное время, а именно в пятнадцать минут четвертого, прибыли два журналиста, один от «Ассошиэйтед Пресс», другой — от «Объединенных изданий». Им пришлось подняться на «второй этаж и подождать прямо у дверей комнаты мистера Фарли — обычное место ожидания для посетителей. В пятнадцать двадцать прибыл курьер из „Объединенных перевозок“ с какими-то неотложными бумагами. Его провели в комнату мистера Фарли, где он передал документы — из рук в руки. Затем мистер Фарли проводил его до дверей и с порога переговорил с репортерами.
  — Сожалею, джентльмены, что заставляю вас ждать, — сказал он, — но появились дела, не терпящие отлагательства. Я постараюсь управиться с ними как можно скорее.
  Джентльмены, мистер Адаме и мистер Стоддарт, заверили его, что прекрасно все понимают и подождут, сколько потребуется. Мистер Фарли вернулся в комнату, закрыл за собой дверь — и это был последний раз, когда его видели живым.
  — Продолжайте, — попросил Пуаро.
  — Немногим позже четырех присутствующий здесь мистер Конворси вышел из своей комнаты, соседствующей с покоями мистера Фарли, и был весьма удивлен, увидев, что репортеры все еще ждут. Поскольку ему все равно требовалась подпись мистера Фарли на некоторых письмах, мистер Конворси решился зайти к нему, чтобы заодно напомнить о назначенной встрече. Однако, зайдя в комнату, он, к своему удивлению, не сразу заметил мистера Фарли и даже подумал сначала, что его там нет. Потом он увидел ботинок, видневшийся из-за ножки стола (который расположен прямо перед окном). Он поспешно подошел ближе и обнаружил на полу мертвого мистера Фарли и лежащий поблизости револьвер.
  Мистер Конворси выбежал из комнаты и приказал дворецкому вызвать доктора Стиллингфита. По совету последнего, он также известил полицию.
  — Кто-нибудь слышал выстрел? — спросил Пуаро.
  — Нет. Движение на этой улице очень оживленное, а окно на лестнице было открыто. Совершенно невероятно, чтобы за всем этим шумом можно было различить выстрел.
  Пуаро задумчиво кивнул.
  — Когда, предположительно, он умер?
  — Я осмотрел тело, сразу как пришел, — сообщил Сталлингфит. — Это было примерно в шестнадцать тридцать две.
  К тому времени мистер Фарли был мертв по меньшей мере час.
  Пуаро помрачнел.
  — В таком случае, можно допустить, что его смерть наступила именно в то время, которое показывали часы из преследовавшего его сна, то есть в двадцать восемь минут четвертого?
  — Несомненно, — согласился Стиллингфит.
  — Отпечатки на револьвере? — спросил Пуаро.
  — Только его собственные.
  — А сам револьвер?
  — Тот самый, что он действительно держал во втором справа ящике стола, — вмешался инспектор. — Он все точно вам рассказал. Миссис Фарли опознала этот револьвер. И еще: в комнате только одна дверь — та, что выходит на лестницу. Репортеры, сидевшие прямо против нее, клянутся, что с того момента, как мистер Фарли разговаривал с ними, и до того, как немногим позже четырех в комнату вошел мистер Конворси, туда не заходил никто.
  — Таким образом, есть все основания полагать, что мистер Фарли совершил самоубийство?
  Инспектор Барнетт ответил слабой улыбкой:
  — Были бы, если бы не одно маленькое обстоятельство.
  — И какое же именно? — осведомился Пуаро.
  — Письмо, адресованное вам.
  Теперь уже улыбнулся Пуаро.
  — Понимаю… Раз в деле замешан Эркюль Пуаро, сама собой напрашивается мысль об убийстве.
  — Разумеется, — сухо отозвался инспектор. — Но после того, что вы нам рассказали…
  — Одну минуточку, — прервал его Пуаро. — Ваш муж когда-нибудь подвергался гипнозу? — неожиданно спросил он, повернувшись к миссис Фарли.
  — Никогда.
  — Но он изучал природу этого явления, не так ли?
  — Не думаю, — покачала головой миссис Фарли и, неожиданно теряя выдержку, разрыдалась. — Этот чудовищный сон! Какой ужас! Видеть его — ночь за ночью — а потом… Как будто его вынудили к этому.
  Пуаро вспомнил слова Бенедикта Фарли: «…делаю то, чего мне действительно хочется. Убиваю себя».
  — Вам никогда не казалось, что муж стремился уйти из жизни? — спросил он.
  — Нет.., разве.., иногда он вел себя так странно…
  Звонкий презрительный голос Джоан Фарли перебил ее:
  — Отец никогда бы не сделал этого. Он слишком себя любил.
  — Знаете, мисс Фарли, — заметил доктор Стиллингфит, — чаще всего с собой кончают совсем не те люди, которые угрожают это сделать. Потому-то самоубийства порой и кажутся настолько необъяснимыми.
  Пуаро встал.
  — Вы позволите мне осмотреть комнату, где случилась трагедия?
  — Конечно. Доктор Стиллингфит…
  Доктор проводил Пуаро наверх.
  Комната Бенедикта Фарли оказалась гораздо больше комнаты его секретаря и была обставлена с исключительной роскошью. Тут были и глубокие кожаные кресла, и мягкие ковры с густым ворсом, и великолепный письменный стол поистине необъятных размеров.
  Пуаро обошел его и остановился там, где возле самого окна на ковре виднелось темное пятно. Он снова вспомнил слова миллионера: «В двадцать восемь минут четвертого я открываю второй справа ящик моего стола, вынимаю револьвер, который лежит там, заряжаю и подхожу к окну. А затем.., затем.., стреляю себе в висок».
  Пуаро медленно кивнул.
  — Окно было открыто как сейчас? — спросил он.
  — Да. Но никто бы не смог уйти этим путем.
  Пуаро высунул голову наружу. На стене не было поблизости ни карниза, ни выступов, ни водосточных труб.
  Даже кошка не сумела бы выбраться этим путем. Напротив возвышалась глухая фабричная стена без каких-либо окон или отверстий.
  — Странный выбор обители для миллионера, — заметил Стиллингфит. — Ну и вид! Точно смотришь на тюремную стену.
  — Да, — согласился Пуаро, втягивая голову обратно. — Думаю, эта стена имеет большое значение, — добавил он, пристально изучая плотную кирпичную кладку.
  Стиллингфит с любопытством посмотрел на него.
  — Вы имеете в виду: в психологическом смысле?
  Пуаро, не отвечая, подошел к столу и рассеянно — по крайней мере, так казалось со стороны — взял со стола выдвижной захват, который обычно используется в черчении. Он нажал на ручку, и захват вышел на полную длину. Пуаро поднял инструментом обгоревшую спичку, лежавшую в нескольких футах от кресла, и бережно отправил ее в корзину для бумаг.
  — Когда вы кончите баловаться этой штукой… — раздраженно начал Стиллингфит.
  — Какое хитроумное приспособление, — пробормотал Пуаро, аккуратно положив захват на место. — А где находились миссис и мисс Фарли в момент.., смерти? — неожиданно спросил он.
  — Миссис Фарли отдыхала в своей комнате этажом выше. Мисс рисовала у себя в студии. Это на последнем этаже.
  Эркюль Пуаро принялся рассеянно постукивать пальцами по крышке стола. Он проделывал это довольно долго, после чего заявил:
  — Мне нужно поговорить с мисс Фарли. Не могли бы вы пригласить ее сюда на пару минут?
  — Если так нужно… — пожал плечами Стиллингфит и, бросив на Пуаро пытливый взгляд, вышел из комнаты.
  Через несколько минут дверь открылась, и в комнату вошла Джоан Фарли.
  — Не возражаете, мадемуазель, если я задам вам несколько вопросов?
  Девушка посмотрела на Пуаро твердым взглядом:
  — Конечно. Спрашивайте что хотите.
  — Вы знали, что отец держит в столе револьвер?
  — Нет.
  — А где находились вы и ваша мать — кстати сказать, она ведь вам не родная, не так ли?
  — Да, Луиза — вторая жена отца. Она всего на восемь лет старше меня. Так вы хотели спросить…
  — Где находились вы обе в прошлый четверг. Точнее, вечером прошлого четверга.
  Джоан задумалась.
  — В четверг? Дайте вспомнить… Ах да, мы ходили в театр. Смотрели «Смеющегося щенка».
  — Ваш отец не захотел пойти с вами?
  — Он никогда не ходил в театры.
  — А чем он обычно занимался по вечерам?
  — Сидел здесь и читал.
  — Он был не очень общительным человеком?
  Девушка посмотрела Пуаро прямо в глаза.
  — Мой отец, — спокойно ответила она, — был исключительно отталкивающей личностью. Никто из знавших его близко не мог чувствовать к нему ни малейшей приязни.
  — Это очень откровенное заявление, мадемуазель.
  — Всего лишь пытаюсь облегчить вашу задачу, мосье Пуаро. Я отлично понимаю, к чему вы ведете. Моя мачеха вышла за отца только ради денег. Ну а я живу здесь только потому, что у меня нет возможности жить в другом месте. У меня есть молодой человек, за которого я хочу выйти замуж. Он беден: отец постарался, чтобы он потерял работу. Он, понимаете ли, хотел, чтобы у нас был равный брак. Ничего себе условие, учитывая, что я его наследница!
  — Его состояние переходит к вам?
  — Да. Точнее говоря, он оставил мачехе, то есть Луизе, не облагаемые налогом четверть миллиона, еще по мелочи разным людям, но остальное переходит ко мне.
  Неожиданно она улыбнулась.
  — Так что, как видите, мосье Пуаро, у меня были все основания желать его смерти.
  — Я вижу только, мадемуазель, что вы унаследовали его ум.
  — Да, — задумчиво протянула она, — в этом ему нельзя было отказать. В нем всегда чувствовалась сила — поистине неистовая энергия, — но она вся ушла в злость и горечь — в нем не осталось человечности…
  — Grand Dieu[264], — тихо проговорил Пуаро, — но какой же я глупец!
  Джоан Фарли посмотрела в сторону двери.
  — Что-нибудь еще?
  — Только два маленьких вопроса. Вот этот захват, — показал он на стол, — он всегда был здесь?
  — Да. Отец пользовался им, когда брал что-нибудь с пола. Он не любил нагибаться.
  — И последнее. У вашего отца было хорошее зрение?
  Девушка удивленно посмотрела на Пуаро.
  — Совсем нет, он вообще ничего не видел. Я имею в виду, без очков. Это у него с детства.
  — А в очках?
  — О, с ними он видел все превосходно.
  — То есть читал газеты, и так далее?
  — Да.
  — Тогда у меня все, мадемуазель.
  Джоан Фарли вышла из комнаты.
  — До чего же я был глуп, — пробормотал Пуаро. — Оно все время находилось здесь, прямо у меня под носом. И именно поэтому я его проглядел!
  Он снова, высунулся из окна. Далеко внизу, в узком проходе между особняком и фабричной стеной, темнел какой-то небольшой предмет.
  Пуаро удовлетворенно кивнул и вышел из комнаты.
  Остальные все еще были в библиотеке. Пуаро обратился к секретарю:
  — Попрошу вас, мистер Конворси, подробно описать обстоятельства, при которых мистер Фарли обратился ко мне. Когда, например, он продиктовал вам письмо?
  — В среду вечером — в половине шестого, насколько я помню.
  — Были ли какие-нибудь особые распоряжения относительно его отправки?
  — Мистер Фарли сказал только, чтобы я сделал это лично.
  — Вы так и поступили?
  — Да.
  — Возможно, он просил вас передать какие-то распоряжения и дворецкому относительно моей персоны?
  — Да. Он велел передать Холмсу (так зовут дворецкого), что в половине десятого явится джентльмен. У него следует спросить имя, а также убедиться, что у него с собой письмо.
  — Весьма необычные предосторожности, вы не находите?
  Конворси пожал плечами.
  — Мистер Фарли… — осторожно сказал он, — и был весьма необычным человеком.
  — Какие-нибудь еще инструкции?
  — Да. Он велел мне взять выходной на тот вечер.
  — И вы взяли?
  — Да, сэр, сразу после обеда я отправился в кино.
  — И когда вернулись?
  — Примерно в четверть двенадцатого.
  — После этого вы еще виделись с мистером Фарли?
  — Нет.
  — А утром он не упоминал о нашей беседе?
  — Нет.
  Пуаро немного помолчал.
  — Когда я пришел, — сказал он, — меня провели совсем не в комнату мистера Фарли.
  — Да. Холмсу было предписано проводить вас в мою комнату.
  — Но почему в вашу? Вы можете это объяснить?
  Конворси покачал головой.
  — Я никогда не обсуждал распоряжений мистера Фарли, — сухо объяснил он. — Ему бы это совсем не понравилось.
  — А обычно он принимал посетителей в своей комнате?
  — Да, но, опять же, не всегда. Иногда и в моей.
  — Видимо, в таких случаях это было чем-то вызвано?
  Хьюго Конворси задумался.
  — Нет, едва ли — я как-то никогда не задумывался об этом.
  — Вы позволите, я вызову дворецкого? — спросил Пуаро, поворачиваясь к миссис Фарли.
  — Разумеется, мосье Пуаро.
  На звонок явился Холмс, как всегда безупречно корректный — воплощение учтивости.
  — Вы звонили, мадам?
  Миссис Фарли кивком указала на Пуаро. Холмс вежливо повернулся:
  — Да, сэр?
  — Какие инструкции вы получили, Холмс, касательно моего визита в среду вечером?
  Холмс откашлялся и сообщил:
  — После обеда мистер Конворси предупредил меня, что в девять тридцать прибудет джентльмен по имени Эркюль Пуаро. Мне следовало удостовериться, точно ли это тот джентльмен, спросив его имя и убедившись в наличии при нем письма. После чего я должен проводить его в комнату мистера Конворси.
  — Вы получили также и распоряжение постучать в дверь?
  На лице дворецкого отразилось явное неудовольствие.
  — Так было заведено. Я всегда должен был стучать в дверь, впуская посетителя. Пришедшего по какому-то делу, — уточнил он.
  — Вот-вот, это меня и смущало. Вы получали еще какие-нибудь распоряжения на мой счет?
  — Нет, сэр. Мистер Конворси сообщил мне то, что я только что передал вам, а потом сразу ушел.
  — Когда это было?
  — Без десяти минут девять, сэр.
  — После этого вы видели мистера Фарли?
  — Да, сэр, в девять я, как обычно, принес ему стакан горячей воды.
  — Мистер Фарли находился у себя или все еще в комнате мистера Конворси?
  — Он был в своей комнате, сэр.
  — Вы не заметили там ничего необычного?
  — Необычного? Нет, сэр.
  — А где в это время находились миссис и мисс Фарли?
  — В театре, сэр.
  — Благодарю вас, Холмс, это все.
  Дворецкий поклонился и вышел из комнаты. Пуаро повернулся к вдове миллионера:
  — Еще один вопрос, миссис Фарли… У вашего мужа было хорошее зрение?
  — Нет. Без очков — нет.
  — Он страдал сильной близорукостью?
  — О да, без своих очков он был практически беспомощен.
  — У него, вероятно, их было несколько?
  — Да.
  — Ага, — проговорил Пуаро, откидываясь на спинку кресла. — Думаю, это решает дело…
  В комнате царило молчание. Все смотрели на этого маленького человечка, самодовольно поглаживающего свои усы. На лице инспектора застыло недоумение, доктор Стиллингфит нахмурился. Конворси, вероятно, решительно ничего не понимал, миссис Фарли выглядела совершенно ошеломленной, а Джоан Фарли — заинтересованной.
  Тишину нарушила миссис Фарли.
  — Я не понимаю вас, мосье Пуаро, — раздраженно воскликнула она. — Этот сон…
  — Да, — сказал Пуаро. — Этот сон имеет огромное значение.
  Миссис Фарли поежилась.
  — Я никогда не верила во все эти сверхъестественные вещи, но теперь.., ночь за ночью видеть то, что потом…
  — Невероятно, — подтвердил Стиллингфит, — просто невероятно. Если бы я не знал вас, Пуаро, и если бы вы своими ушами не слышали про этот сон от старого осла…
  Он смущенно закашлялся и поспешил загладить свою грубость:
  — Прошу прощения, миссис Фарли. Если бы это рассказал не ваш муж…
  — Именно, — подтвердил Пуаро, внезапно открывая прищуренные до того и оказавшиеся вдруг очень зелеными глаза. — Если бы это рассказал не Бенедикт Фарли.
  Он остановился, оглядывая побледневшие лица своих слушателей.
  — Видите ли, в тот вечер некоторые вещи меня крайне озадачили. Во-первых, почему меня так настойчиво просили принести письмо с собой?
  — Чтобы удостовериться, что это вы, а не какой-то мошенник, — предположил Конворси.
  — Нет и еще раз нет, мой милый юноша. Это же просто нелепо. Должна была быть другая, более серьезная причина. Поскольку мистер Фарли не только попросил меня предъявить письмо, но и совершенно недвусмысленно потребовал, чтобы оно у него и осталось. Более того, он не уничтожил его, и сегодня оно обнаружилось среди его бумаг! Так зачем же он хранил его?
  — Он хотел, чтобы, если с ним что-то случится, мы узнали об этом странном сне! — прозвенел голос Джоан Фарли.
  Пуаро одобрительно кивнул.
  — Вы проницательны, мадемуазель. Это объясняет — точнее, только это и может объяснить, — зачем он хранил письмо. После его смерти сон должен был быть рассказан!
  Этот сон крайне важен. Жизненно важен, мадемуазель!
  Хорошо, — продолжил он, — пойдем дальше. Услышав рассказ мистера Фарли, я попросил его показать мне стол и револьвер. Он явно собирался сделать это, но неожиданно передумал. Почему же?
  На этот раз никто не спешил с ответом.
  — Я поставлю вопрос иначе. Что было в соседней комнате такого, чего я не должен был видеть?
  И опять никто не ответил на его вопрос.
  — Да, — сказал Пуаро, — это действительно трудно представить. И однако же, должна была быть причина, и причина серьезная, по которой мистер Фарли принял меня в комнате своего секретаря и наотрез отказался пустить в свою. Там было нечто, что он никак не мог позволить мне увидеть.
  Теперь я перейду к третьему необъяснимому факту, имевшему место тем вечером. Перед моим уходом мистер Фарли потребовал, чтобы я отдал ему то самое письмо. По невнимательности я отдал ему послание от своей прачки, лежавшее в другом кармане. Мистер Фарли внимательно осмотрел его и, видимо удовлетворенный, положил на стол. Уже выходя из комнаты, я обнаружил свою оплошность и вернулся, чтобы поменять письма. После чего покинул дом — признаюсь — в полном недоумении. Все вместе, и последнее происшествие в частности, казалось мне совершенно необъяснимым.
  Он по очереди оглядел присутствующих.
  — Вы не понимаете?
  — Чего я не понимаю, так это при чем тут ваша прачка, Пуаро, — буркнул Стиллингфит.
  — Моя прачка, — сказал Пуаро, — сыграла огромную роль. Эта презренная женщина, портящая мои воротнички, вероятно, впервые в своей жизни совершила нечто полезное. Ну конечно, вы понимаете. Это же очевидно.
  Мистер Фарли разглядывал это письмо. Чтобы обнаружить ошибку, достаточно было одного взгляда! И однако, он не заметил, что ему дали не то. Почему? Да потому, что он плохо его видел!
  — Так он был без очков? — догадался проницательный инспектор Барнетт.
  — Нет, — улыбнулся Пуаро. — В том-то и дело, что он был в очках. Вот это-то и интересно.
  Он наклонился вперед.
  — Сон мистера Фарли имеет огромное значение. Как вы знаете, ему снилось, что он совершает самоубийство.
  И через некоторое время он действительно совершил его.
  Точнее говоря, он был в своей комнате один и затем его обнаружили мертвым, с револьвером под рукой, хотя все это время никто не заходил в его комнату и не выходил оттуда. Что же это означает? Это означает — это просто обязано означать — самоубийство.
  — Ну да, — подтвердил Стиллингфит.
  Эркюль Пуаро покачал головой.
  — Ничего подобного, — сказал он. — Это было убийство. Весьма необычное и очень умно задуманное убийство.
  Он снова наклонился вперед, барабаня пальцами по столу. Его глаза сияли, и в них вспыхивали зеленые искорки.
  — Почему же мистер Фарли не позволил мне зайти в его комнату тем вечером? Что там было такого, чего мне нельзя было видеть? Так вот, друзья мои, я уверен, что там был сам Бенедикт Фарли!
  Он улыбнулся, глядя на вытянувшиеся лица слушателей.
  — Да-да, я не оговорился. Почему тот мистер Фарли, с которым я беседовал, не сумел различить два абсолютно разных письма? Да потому, mes amis[265], что это был человек с совершенно нормальным зрением, вынужденный надеть очки с сильными линзами. Человека с хорошим зрением такие очки превращают в почти что слепца. Я прав, доктор?
  — Ну, да. Разумеется, — пробормотал Стиллингфит.
  — Откуда еще в разговоре с мистером Фарли могло появиться у меня чувство, что я имею дело с фигляром, с актером, играющим свою роль? Представьте себе декорации. Полутемная комната, ослепляющая меня лампа с зеленым абажуром, мужская фигура… Что я вообще видел?
  Старый халат в заплатках, крючковатый нос (подделанный с помощью воска — удивительно все-таки полезная штука), хохолок седых волос и мощные линзы, скрывающие глаза. Откуда мы знаем, что мистер Фарли вообще видел этот сон? Только из разыгранного передо мной спектакля и со слов миссис Фарли. Какие есть основания полагать, что он держал в столе револьвер? Опять же рассказанная мне история и подтверждение миссис Фарли.
  Они сделали это вдвоем: миссис Фарли и Хьюго Конворси. Это он написал мне письмо, проинструктировал дворецкого, вышел — якобы в кино, — тут же вернулся, открыв дверь своим ключом, прошел в свою комнату, переоделся и сыграл роль Бенедикта Фарли.
  И вот мы подходим к сегодняшнему вечеру. Возможность, которой давно уже ждет мистер Конворси, наконец подворачивается. У дверей комнаты Бенедикта Фарли дожидаются двое свидетелей, готовых поклясться, что никто не заходил внутрь и не выходил оттуда. Конворси, выждав, когда на улице станет особенно шумно из-за проезжающих машин, высовывается из окна своей комнаты и захватом, который заранее взял со стола хозяина, дотягивается до окна его комнаты. В захвате зажат некий предмет. Бенедикт Фарли подходит к окну рассмотреть его. Тогда Конворси втягивает захват обратно и, когда Фарли высовывается из окна, стреляет в него из револьвера. Шум транспорта заглушает звук выстрела. Кроме того, вспомните: окно выходит на заводскую стену. Свидетелей просто не может быть. Потом Конворси выжидает примерно полчаса, берет какие-то бумаги и, спрятав между ними револьвер и сложенный захват, выходит из своей комнаты и заходит в соседнюю. Там он кладет захват на стол, оставляет на полу револьвер — предварительно прижав к нему пальцы покойника — и спешит наружу с известием о «самоубийстве» Бенедикта Фарли.
  Он же позаботился и о том, чтобы письмо было найдено и, как следствие, появился я со своей историей — историей, услышанной от самого мистера Фарли — о навязчивом сне, подталкивающем его к самоубийству. Он понимает, что кто-нибудь легковерный непременно вспомнит про гипноз. Но его расчет только лишний раз подтверждает, что рука, нажавшая на спусковой крючок, была рукой Бенедикта Фарли!
  Эркюль Пуаро перевел глаза на вдову и с удовлетворением обнаружил на ее смертельно побледневшем лице страх — и не просто страх, а самый настоящий ужас.
  — И в скором времени, — мягко закончил он, — неизбежно наступил бы счастливый финал… Четверть миллиона долларов и два сердца, бьющиеся в унисон.
  
  
  Доктор Джон Стиллингфит и Эркюль Пуаро обошли особняк Нортвэй и остановились. Справа от них возвышалась фабричная стена, слева и высоко над их головами находились окна комнат Бенедикта Фарли и Хьюго Конворси. Пуаро нагнулся и поднял с земли небольшой предмет — чучело черной кошки.
  — Voili[266], — сказал он. — Вот это и поднес Конворси к окну Бенедикта Фарли. Вы помните, тот ненавидел кошек? Естественно, он тут же ринулся к окну.
  — Но почему, ради всего святого, Конворси не вышел и не подобрал это?
  — А как он мог это сделать? Это значило бы навлечь на себя подозрения. И потом, наткнувшись на эту кошку, любой подумает, что какой-нибудь ребенок бродил здесь и просто ее бросил.
  — Да, — вздохнул Стиллингфит. — Вероятно, любой так и подумает. Но только не старый добрый Эркюль! Да знаете ли вы, старый плут, что я до самого последнего момента считал, будто вы собираетесь поразить нас какой-нибудь претенциозной «психологической» версией «подсказанного» убийства. Клянусь, эти двое думали так же! Однако и штучка же эта Фарли! Боже, как ее проняло! Конворси вполне мог бы отвертеться, не случись у нее истерики и не попытайся она попортить вашу красоту своими коготками. Хорошо еще, я успел вовремя.
  Он помолчал и добавил:
  — А вот девушка мне понравилась. И характер есть, и ум. Подозреваю, меня сочтут охотником за приданым, если…
  — Вы опоздали, друг мой. Место уже занято. Смерть ее отца открыла ей прямую дорогу к счастью.
  — И это напоминает мне о том, что как раз у нее-то были все мотивы избавиться от своего непривлекательного папаши.
  — Мотив и возможность, знаете ли, далеко не все, — возразил Пуаро. — Нужны еще преступные наклонности.
  — Эх, старина, и почему только вы сами не совершаете преступлений? — мечтательно проговорил Стиллингфит. — Готов поклясться, вам бы все отлично сошло с рук.
  Собственно говоря, это было бы даже слишком для вас просто. Я имею в виду, что дело оказалось бы немедленно закрыто ввиду явной и абсолютной безнадежности.
  — Такое, — сказал Эркюль Пуаро, — может прийти в голову только англичанину.
  
  
  Потерянный ключ
  
  — Черт побери! — сказала Пат.
  Все больше хмурясь, она с ожесточением перетряхивала содержимое шелкового мешочка, который именовала «театральной сумочкой». За ней с беспокойством наблюдали двое молодых людей и девушка, тоже стоявшие на лестничной площадке перед запертой дверью квартиры Патриции Гарнет.
  — Бесполезно, — наконец сказала Пат. — Его нет. Что же нам теперь делать?
  — Где же ты, моя отмычечка?.. — пробормотал Джимми Фолкнер, широкоплечий невысокий крепыш, с добрыми голубыми глазами.
  Пат сердито обернулась к нему:
  — Оставь свои шуточки, Джимми, мне совсем не до смеха.
  — Взгляни-ка еще разок, Пат, — предложил Донован Бейли. — Ключ, возможно, где-то на дне.
  У него была приятная, с этакой небрежной ленцой, манера говорить, что, впрочем, очень шло этому изысканно-сухощавому смуглому юноше.
  — А ты точно брала его с собой? — спросила Милдред Хоуп.
  — Конечно брала, — ответила Пат. — И по-моему, отдала кому-то из вас. — И она испытующе посмотрела на молодых людей. — Да-да, я попросила Донована положить его к себе.
  Но свалить все на Донована ей не удалось: тот решительно отверг ее обвинение, а Джимми его поддержал.
  — Я сам видел, как ты положила ключ в сумку, — сказал он.
  — Ну, значит, кто-то из вас выронил его, когда поднимал мою сумку. Ведь я раза два роняла ее.
  — Раза два! — ласково передразнил ее Донован. — Да раз десять, и к тому же везде и всюду ее забывала.
  — Удивляюсь, как только ты не растеряла все свое барахло! — усмехнулся Джимми.
  — Но как же нам все-таки попасть в квартиру? — спросила Милдред.
  Будучи девушкой рассудительной, она всегда говорила по существу, но — увы! — была далеко не так привлекательна, как взбалмошная Пат, которая вечно попадала в какие-нибудь истории.
  Некоторое время все четверо молча взирали на запертую дверь.
  — А привратник не может помочь? — спросил Джимми. — Нет ли у него что-нибудь вроде универсального ключа или еще какой-нибудь подходящей штуковины?
  Пат покачала головой. Ключа было всего два. Один висел у нее на кухне, другой был — вернее должен был быть — в злосчастной сумке.
  — Вот если бы квартира была на первом этаже... — мечтательно протянула Пат. — Можно было бы выдавить стекло и влезть... Ты не согласился бы стать домушником, а, Донован?
  Донован вежливо, но твердо отказался.
  — Квартира на пятом этаже — дохлый номер, — заметил Джимми.
  — А как насчет пожарной лестницы? — спросил Донован.
  — Нет такой, — сказала Пат.
  — Должна быть, — сказал Джимми. — В шестиэтажных домах должна быть пожарная лестница.
  — Мало ли что должна, а вот нету, — ответила Пат. — О Боже! Как же мне попасть в собственную квартиру?
  — А нет ли здесь — ну как его? — на чем лавочники доставляют в квартиру отбивные и брюссельскую капусту? — спросил Донован.
  — Подъемник для продуктов? — подхватила Пат. — У нас это всего лишь проволочная корзина. Постойте, знаю!
  Можно воспользоваться угольным лифтом.
  — Вот. Это мысль, — сказал Донован.
  — А если дверца лифта в квартиру Пат закрыта изнутри на задвижку? — скептически заметила Милдред.
  Но ее опасения тут же были отвергнуты.
  — Только не у Пат, — сказал Джимми. — Пат никогда ничего не запирает.
  — Нет, думаю, что не закрыта, — согласилась Пат. — Сегодня утром я выставляла ящик с мусором и помню, что дверцу не запирала. А потом я к ней вообще больше не подходила.
  — Так, — произнес Донован, — будем считать, что нам повезло. Тем не менее, дорогая Пат, я позволю себе заметить, что подобная небрежность недопустима. Как-нибудь дождешься, что к тебе залезут воры.
  В ответ на его брюзжание Пат и бровью не повела.
  — За мной, — крикнула она и помчалась по лестнице вниз.
  Остальные поспешили за ней. Пат провела их через темный закуток под лестницей, забитый детскими колясками, и открыла дверь в подвал. Они подошли к лифту, где стоял ящик с мусором. Донован вытащил ящик и осторожно ступил на открытую платформу лифта, сморщив при этом нос.
  — Немного воняет, — заметил он. — Но придется потерпеть. Я пущусь в это рискованное путешествие один, или кто-нибудь составит мне компанию?
  — Я пойду, — вызвался Джимми. — Если этот лифт выдержит двоих.
  — Не весишь же ты больше, чем тонна угля, — сказала Пат, которая никогда не была особенно сильна в системе мер и весов.
  — Сейчас мы выясним, выдержит или нет, — весело сказал Донован и взялся за веревку.
  Со скрипом и скрежетом платформа с Джимми и Донованом исчезла из виду.
  — Эта штуковина производит жуткий шум, — заметил Джимми, когда они оказались в полной темноте. — Что подумают жильцы других квартир?
  — Что это привидение или грабители, — отвечал Донован. — Да, тянуть эту веревку — работенка не из легких. А я-то думал, что у привратника Фрайаз Меншенз работка — не бей лежачего. Послушай, старичок, а ты считаешь этажи?
  — О Господи, совсем забыл!
  — Ладно, я считал, так что не промахнемся. Это четвертый. Следующий — наш.
  — Где мы и обнаружим, что Пат все-таки заперла дверцу изнутри, — проворчал Джимми.
  Но беспокоились они напрасно. Деревянная дверца распахнулась при первом же прикосновении, и Донован, а за ним и Джимми шагнули в густую, словно чернила, темноту кухни.
  — Для такой рискованной работенки нам пригодился бы фонарик, — сказал Донован. — Насколько я знаю Пат, у нее все разбросано по полу, и мы, прежде чем доберемся до выключателя, побьем кучу посуды. Ты подожди здесь, пока я не включу свет.
  И он начал осторожно, ощупью, пробираться по кухне; один раз он сдавленно вскрикнул: «Черт» — когда ударился об угол кухонного стола. Наконец он добрался до выключателя, и Джимми еще раз услышал из темноты: «О черт!»
  — Что там?
  — Свет почему-то не включается. Лампочка, верно, перегорела. Погоди минутку, я включу свет в гостиной.
  Дверь, ведущая в гостиную, была напротив, по другую сторону коридора. Джимми слышал, как Донован открыл ее, и вскоре до его ушей донеслись очередные ругательства. Он осторожно, боком, пересек кухню.
  — Что еще случилось?
  — Не знаю. Такое впечатление, что кто-то здесь все заколдовал: столы, стулья — все оказывается в таком месте, где их меньше всего ожидаешь встретить. Дьявол! Опять обо что-то ударился!
  Но тут, к счастью, Джимми нащупал выключатель. Раздался щелчок, вспыхнул свет, и молодые люди уставились друг на друга в немом испуге.
  Комната, где они находились, вовсе не была гостиной Пат. Они ошиблись квартирой.
  Первое, что сразу бросалось в глаза, — в комнате было гораздо больше мебели, чем в комнате Пат. Потому Донован и натыкался все время на столы и стулья. В центре комнаты стоял большой круглый стол, на окне — горшок с геранью. В общем, молодые люди поняли, что объяснить свое появление хозяину квартиры им будет весьма затруднительно. Все еще не придя в себя, они посмотрели на стол, где лежала небольшая стопка писем.
  — Миссис Эрнестина Грант, — выдохнул Донован, прочитав имя на одном из конвертов. — Господи спаси! Как ты думаешь, она не слышала, как мы вошли?
  — Просто чудо, что не услышала, — прошептал Джимми, — а то с ней бы удар приключился, как ты ругался и ломал мебель. Давай побыстрее отсюда сматываться!
  Они торопливо выключили свет и на цыпочках направились обратно к лифту. Когда они добрались до лифта, и вновь почувствовали под ногами шаткую его платформу, Джимми облегченно вздохнул.
  — Все-таки у миссис Эрнестины Грант есть определенные достоинства, — сказал он одобрительно. — Это ж надо — ее и пушками не разбудишь.
  — Теперь понятно, почему мы ошиблись этажом, — сказал Донован. — Ведь мы поднимались не с первого этажа, а из подвала.
  Он вновь взялся за веревку, и лифт быстро поднялся на следующий этаж.
  — На этот раз мы не ошиблись.
  — Искренне на это надеюсь, — ответил Джимми, выходя из лифта навстречу неизвестности. — Еще один такой вояж — и меня хватит удар.
  Но все обошлось без новых потрясений. Как только зажегся свет, перед ними оказалась кухня Пат. Через минуту они уже открывали дверь, чтобы впустить ожидавших их снаружи девушек.
  — Вас так долго не было, — заворчала Пат. — Мы с Милдред ждали целую вечность.
  — Да с нами тут приключилась история, — ответил Донован. — Слава Богу, в полицейский участок не попали.
  Пат прошла в гостиную, включила свет и, сбросив шаль, швырнула ее на диван. Рассказ Донована о том, что с ними произошло, она слушала очень внимательно.
  — Хорошо, что она вас не застукала. Наверняка какая-нибудь старая брюзга. Сегодня утром она написала мне записку — хотела о чем-то поговорить, скорее всего о том, как я ей мешаю игрой на пианино. Тем, кому мешает игра на пианино, не стоит снимать жилье в многоквартирном доме. Послушай, Донован, ты ведь поранил руку — она вся в крови. Иди в ванную, промой рану.
  Донован с удивлением посмотрел на свою руку и послушно вышел из комнаты. Через некоторое время он позвал Джимми.
  — Сильно поранился? — спросил тот, входя в ванную комнату.
  — Да совсем не поранился, — ответил Донован.
  В его голосе было нечто такое, что заставило Джимми с удивлением на него воззриться. Донован показал ему ладонь, и Джимми не увидел на ней ни одного пореза.
  — Странно, — нахмурившись, сказал он. — Было столько крови. Откуда же она взялась?
  И тут до него вдруг дошло то, о чем уже догадался его более сообразительный друг.
  — О Господи! — воскликнул он. — Это должно быть... из той квартиры. А ты уверен, что это была.., кровь? Может, краска?
  Донован покачал головой.
  — Это была кровь, — ответил он и поежился. Они посмотрели друг на друга и одновременно подумали об одном и том же. Джимми первым решил прервать молчание.
  — Послушай, — неуверенно начал он, — может нам следует снова.., ну, в общем, спуститься в ту квартиру и... посмотреть, что же, там случилось... Убедиться, все ли в порядке...
  — А как быть с девушками?
  — Давай пока ничего не будем им говорить. Пат переодевается — она вроде бы собирается готовить нам ужин.
  Мы вернемся еще до того, как они нас хватятся.
  — Ладно, пошли, — согласился Донован. — Жутко не хочется, но.., лучше сходить. Надеюсь, там не произошло ничего серьезного...
  Однако в его голосе не было никакой уверенности. Они снова взобрались на платформу и спустились этажом ниже.
  На этот раз они быстро достигли гостиной и включили свет.
  — Должно быть, именно здесь я.., я запачкался, — сказал Донован. — Ведь на кухне я ни до чего не дотрагивался.
  Приятели осмотрелись и недоумевающе нахмурились.
  Все выглядело таким опрятным, таким будничным, что невозможно было допустить и мысли о том, что тут произошла какая-то трагедия...
  Вдруг Джимми схватил приятеля за руку:
  — Смотри!
  Донован посмотрел туда, куда был нацелен дрожащий палец Джимми, и тоже вскрикнул. Из-под тяжелых репсовых портьер высовывалась нога — женская нога, обутая в лакированную туфлю.
  Джимми подошел к портьерам и рывком их раздвинул; в оконной нише на полу лежало скрюченное тело женщины. Возле него темнела небольшая лужица. Женщина была мертва — в этом не могло быть сомнений. Джимми хотел поднять ее, но Донован жестом его остановил.
  — Не трогай ее. Пока не приедет полиция, лучше ни к чему не прикасаться.
  — Полиция? Ну да.., конечно. Скверное дело, а, Донован? Кто она, как ты думаешь? Миссис Эрнестина Грант?
  — Похоже, что так. Во всяком случае, если в квартире есть кто-то еще, то он сохраняет поразительное спокойствие.
  — А нам-то что делать? — спросил Джимми. — Поднять шум, чтобы соседи вызвали полицию, или позвонить самим из квартиры Пат?
  — Думаю, лучше позвонить самим. Пошли, теперь можно выйти и через дверь. Не будем же мы всю ночь кататься на этом вонючем лифте.
  Джимми согласился. Когда они были уже у двери, он в нерешительности остановился.
  — Подожди. Тебе не кажется, что одному из нас нужно остаться здесь — подождать, пока не приедет полиция?
  — Да, пожалуй, ты прав. Давай, оставайся, а я побегу звонить.
  Он бегом поднялся по лестнице и нажал кнопку звонка. Дверь открыла раскрасневшаяся Пат. На ней был передник, который был ей очень к лицу. Ее глаза широко раскрылись от удивления.
  — Ты? Но как ты здесь ока... Донован, что это значит? Что-нибудь случилось?
  Он осторожно взял ее руки в свои.
  — Все в порядке, Пат... Только.., понимаешь, там трагедия, этажом ниже. Там в квартире мертвая женщина.
  — Ой! — От испуга она на мгновение потеряла дар речи. — Какой кошмар! У нее был приступ или что-нибудь в этом роде?
  — Нет. Похоже.., ну, словом, это больше похоже на убийство.
  — Ой, Донован!
  — Я понимаю, это так неприятно.
  Он все еще держал ее руки в своих. Она не отнимала их и даже слегка прильнула к нему. Милая Пат! Как он любил ее! Неужели он ей совсем безразличен? Иногда он думал, что нет, а иногда боялся, что Джимми Фолкнер... Вспомнив о Джимми, оставшимся наедине с убитой женщиной, он почувствовал угрызения совести.
  — Пат, дорогая, мы должны позвонить в полицию.
  — Мосье прав, — раздался голос из-за спины Донована. — А пока мы будем их ждать, может быть, я смогу вам быть полезен?
  Донован и Пат, услышав эти слова, выглянули на лестничную площадку. Несколькими ступенями выше стоял какой-то человек; он спустился и подошел к дверям. Оторопевшие от неожиданности. Пат и Донован молча его разглядывали. Незнакомец был невысок, с воинственно торчащими усами и яйцеобразной головой. На нем был великолепный халат и очень красивые вышитые домашние туфли.
  — Мадемуазель, — сказал он, обращаясь к Пат и галантно ей кланяясь, — я, как вам, возможно, известно, снимаю квартиру над вами. Мне нравится жить так высоко — простор, прекрасный вид из окна. Я снимаю квартиру под именем О'Коннора, но я не О'Коннор. И потому я осмелюсь предложить вам свои услуги. Прошу вас.
  И он с торжественным видом достал визитную карточку и вручил ее Пат.
  — Мосье Эркюль Пуаро! О! Тот самый мосье Пуаро? Знаменитый детектив? Вы и вправду поможете нам?
  — Да, я очень этого хочу, мадемуазель. Признаться, я хотел предложить вам свою помощь немного раньше.
  Пат посмотрела на него в недоумении.
  — Я слышал, как вы не могли попасть в свою квартиру. У меня есть целый набор отмычек, и мне бы ничего не стоило открыть вашу дверь. Но я боялся, что вы можете не правильно меня понять.
  Пат засмеялась.
  — А теперь, мосье, — обратился он к Доновану, — умоляю вас, скорее звоните в полицию. А я спущусь в ту квартиру.
  Пат отправилась с Пуаро. Джимми был на своем посту, и Пат представила ему знаменитого сыщика. Джимми вкратце поведал им, как они с Донованом попали в эту квартиру. Пуаро слушал очень внимательно.
  — Дверца на кухне была не заперта, вы сказали? Вы проникли туда, но свет не включался? — Продолжая говорить, он прошел в кухню и щелкнул выключателем. — Tiens! Voila ce qui est curieux! [Погодите! Вот это странно! (фр.)] — воскликнул он, как только вспыхнул свет. — Все в полном порядке. Любопытно.
  Тут он поднял палец, призывая к молчанию, и прислушался. Слабые звуки нарушали тишину; в них безошибочно можно было узнать храп спящего человека.
  — А! — сказал Пуаро. — Chambre de domestique [Комната для прислуги (фр.).]. — Он на цыпочках пересек кухню и вошел в маленькую темную буфетную, откуда еще одна дверь вела в комнату прислуги.
  Он открыл дверь и включил свет. Комната больше была похожа на собачью конуру, нежели на человеческое жилье. Почти все пространство занимала кровать, на которой спала розовощекая девушка. Ее рот был широко раскрыт, и она безмятежно храпела.
  Пуаро выключил свет и торопливо вышел.
  — Спит, — сказал он. — Не будем ее будить до приезда полиции.
  Он возвратился в гостиную, Донован уже был здесь.
  — В полиции сказали, что сейчас же выезжают, — сказал он. — И чтобы мы ничего не трогали.
  Пуаро кивнул:
  — А мы и не будем. Просто посмотрим, и все.
  Он двинулся в комнату. Милдред спустилась вместе с Донованом, и теперь все четверо стояли в дверях и, затаив дыхание, наблюдали за Пуаро.
  — Я вот что не могу понять, сэр, — обратился к нему Донован. — Я и близко к окну не подходил — как же кровь оказалась у меня на руке?
  — Мой юный друг, ответ прямо перед вами. Какого цвета скатерть? Красного, не так ли? А вы, несомненно, рукой дотрагивались до стола.
  — Да, так, значит... — Донован запнулся.
  Пуаро кивнул и наклонился над столом, указывая пальцем на темное пятно, расплывшееся на красной материи.
  — Именно здесь было совершено преступление, — торжественно объявил он. — Тело перенесли к окну потом.
  Он выпрямился и медленно обвел взглядом комнату.
  Он ничего не трогал руками, но молодым людям казалось, будто каждый предмет в этой комнате со спертым воздухом открывал его внимательному взгляду все свои тайны. Наконец Эркюль Пуаро удовлетворенно кивнул.
  — Ясно, — вполголоса сказал он.
  — Ясно что? — с любопытством спросил Донован.
  — Ясно то, что было, без сомнения, ясно и вам: в комнате чересчур много мебели.
  Донован печально усмехнулся.
  — Я действительно пообивал себе все бока, — признался он. — Конечно, здесь все совершенно не так, как в комнате Пат, и я никак не мог сориентироваться.
  — Не совсем все, — возразил Пуаро.
  Донован вопросительно посмотрел на него.
  — Я имею в виду, — мягко пояснил Пуаро, — что планировка квартир, расположенных одна над другой, такая же, и двери, и окна комнаты — расположены так же.
  — Кому нужны эти подробности? — спросила Милдред, и в ее голосе мелькнуло легкое разочарование.
  — Нужно всегда быть точным. Это моя, как любите говорить вы, англичане, маленькая слабость.
  На лестнице раздались шаги, и в квартиру вошли трое: полицейский инспектор, констебль и дежурный полицейский врач. Инспектор узнал Пуаро и почтительно поздоровался.
  Затем он обернулся к остальным.
  — Мне нужно допросить каждого из вас, — начал он. — Но в первую очередь...
  Пуаро перебил его:
  — У меня есть маленькое предложение: мы вернемся в квартиру мадемуазель Пат, и она займется тем, что намеревалась делать, — приготовлением омлета. У меня слабость к омлетам. Затем, мосье инспектор, когда вы закончите здесь свои дела, вы подниметесь к нам и спросите у молодых людей все, что вас интересует.
  Предложение было принято, и Пуаро в окружении своих новых знакомых поднялся в квартиру Пат.
  — Мосье Пуаро, вы просто душка, — сказала Пат. — И я постараюсь, чтобы омлет был очень вкусным. Я вроде бы очень неплохо готовлю омлеты.
  — Отлично. Когда-то, мадемуазель, я полюбил прелестную молодую англичанку, она была очень похожа на вас — но, увы! — не умела готовить. Так что, пожалуй, что ни делается, все к лучшему.
  В голосе Пуаро послышалась легкая грусть, и Джимми Фолкнер недоуменно на него посмотрел. Но они были в квартире Пат, и он, пересилив себя, настроился на мажорный лад. Трагедия, случившаяся этажом ниже, была уже почти забыта.
  Когда послышались шаги инспектора Раиса, они уже успели воздать должное омлету. Инспектора сопровождал врач. Констебля он оставил внизу.
  — Ну, мосье Пуаро, — сказал он, — дело, кажется, довольно простое и, честно говоря, едва ли вас заинтересует. Хотя могут возникнуть трудности с поимкой преступника. Я хотел бы услышать, как обнаружили труп.
  Джимми и Донован, дополняя друг друга, подробно изложили все, что произошло этим вечером. Инспектор с укоризненным видом повернулся к Пат.
  — Вы не должны оставлять дверцу лифта открытой, мисс. Ни в коем случае.
  — Никогда больше не оставлю, — заверила его Пат, вздрогнув. — А то кто-нибудь заберется и убьет меня, как ту бедную женщину.
  — Но там проникли в квартиру другим путем, — заметил инспектор.
  — Вы расскажете нам, что обнаружили, да? — спросил Пуаро.
  — Нам, собственно, запрещается... Но для вас, мосье Пуаро...
  — Precisement [Именно (фр.).], — сказал Пуаро. — А эти молодые люди — они не проболтаются.
  — К тому же это скоро попадет в газеты... — сдался инспектор. — Да в этом деле и нет ничего особо таинственного. Итак, убитая — действительно миссис Грант.
  Я вызвал для опознания привратника. Ей было лет тридцать пять. Когда ее застрелили, она сидела за столом.
  Возможно, кто-то, сидевший напротив нее. Она всем телом упала на стол — поэтому на скатерти следы крови.
  — И никто не слышал выстрела? — спросила Милдред.
  — Пистолет был с глушителем, так что услышать выстрел было невозможно. А вы слышали вопль, который издала прислуга, когда мы сообщили ей, что хозяйка мертва? Нет. Вот видите...
  — Кстати, она вам ничего не рассказала? — спросил Пуаро.
  — Вечером она была свободна. У нее был свой ключ.
  Домой она вернулась часов в десять. Все было тихо, и она подумала, что хозяйка уже легла спать.
  — Значит, она не заглядывала в гостиную?
  — Заглядывала. Она принесла письма, пришедшие с вечерней почтой, но не заметила ничего необычного — так же как мистер Фолкнер и мистер Бейли. Убийца очень тщательно укрыл тело за портьерами.
  — Странно, зачем ему это понадобилось?
  Голос Пуаро звучал очень спокойно, но было в его тоне нечто такое, что заставило инспектора перевести взгляд на знаменитого сыщика.
  — Не хотел, чтобы преступление было раскрыто до того, как он успеет ускользнуть.
  — Может быть, может быть, но, прошу вас, продолжайте, — Прислуга ушла в шесть вечера. Доктор определил, что смерть наступила четыре-пять часов назад. Ведь так?
  Доктор, видимо, человек немногословный, утвердительно кивнул.
  — Сейчас без четверти двенадцать. Время, когда произошло убийство, может быть определено, я думаю, с достаточной точностью.
  Он достал мятый листок бумаги.
  — Мы обнаружили это в кармане платья убитой. Можете взять его — отпечатков пальцев на нем нет.
  Пуаро разгладил листок. На нем было написано несколько слов аккуратными печатными буквами:
  
  БУДУ У ТЕБЯ СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ, В ПОЛОВИНЕ ВОСЬМОГО.
  ДЖ. Ф.
  
  — Слишком компрометирующий документ, чтобы его оставлять, — заметил Пуаро, возвращая листок.
  — Ну, он не знал, что листок у нее в кармане, — возразил инспектор. — Скорее всего, он полагал, что она его уничтожила. Все свидетельствует о том, что преступник — человек аккуратный. Мы обнаружили под телом пистолет — и опять никаких отпечатков. Все было очень тщательно протерто шелковым носовым платком.
  — Откуда вы знаете, что платок был из шелка? — поинтересовался Пуаро.
  — Да потому что мы нашли его, — с гордостью заявил инспектор. — Преступник, должно быть, нечаянно его обронил, когда задергивал портьеры.
  Инспектор продемонстрировал всем большой, отличного качества шелковый носовой платок белого цвета. В середине платка была метка. Пуаро сразу ее увидел и вслух прочел:
  — Джон Фрейзер.
  — Вот так, — продолжал инспектор. — Джон Фрейзер — Дж. Ф. в записке. Теперь мы знаем имя человека, которого нужно искать. И, осмелюсь доложить, когда мы выясним, что представляла собой покойная, с кем общалась, мы непременно найдем убийцу.
  — Сомневаюсь, — заметил Пуаро. — Нет, mon cher [Мой дорогой (фр.).], я не думаю, что вам удастся найти этого Джона Фрейзера.
  Странный он человек: аккуратный, поскольку метит платки и стирает отпечатки пальцев с пистолета, которым совершает преступление, — и при этом оставляет платок и записку на месте преступления.
  — Просто он очень нервничал, — сказал инспектор.
  — Возможно, — согласился Пуаро. — Да, возможно...
  А никто не видел, как он входил в здание?
  — В это время дня полно людей входит и выходит.
  Здесь много квартир. Я полагаю, — инспектор обратился сразу ко всем молодым людям, — никто из вас не видел, чтобы кто-нибудь выходил из той квартиры?
  Пат покачала головой:
  — Мы ушли раньше — около семи.
  — Ясно. — Инспектор поднялся.
  Пуаро проводил его до дверей.
  — Не окажете мне небольшую любезность? Вы не будете против, если я осмотрю квартиру убитой?
  — Ну конечно, мосье Пуаро. Я знаю, как вас ценят в нашем департаменте. Вот вам ключ, у меня есть запасной.
  Там никого нет. Прислуга ушла к родственникам: она слишком напугана, чтобы оставаться в квартире.
  — Благодарю вас, — сказал Пуаро и с задумчивым видом вернулся на свое место.
  — Вам что-то не нравится, мосье Пуаро? — спросил Джимми.
  — Да, очень не нравится.
  Донован с любопытством взглянул на него:
  — А что вас беспокоит?
  Пуаро не ответил, сосредоточенно что-то обдумывая, он вдруг нетерпеливо поежился.
  — Позвольте пожелать вам спокойной ночи, мадемуазель. Вы, должно быть, устали — вам ведь пришлось постоять у плиты...
  Пат засмеялась.
  — Ерунда, это ведь не то, что настоящий обед. Мы обедали в кафе. В маленьком уютном кафе в Сохо.
  — А потом, конечно же, пошли в театр?
  — Да. На «Черные очи Каролины».
  — О, лучше бы у нее были голубые глаза — как у вас, мадемуазель.
  Он с чувством поклонился, еще раз пожелав Пат и Милдред доброй ночи, поскольку Милдред осталась у Пат, которая заявила, что сойдет с ума от страха — если останется одна.
  Джимми и Донован вышли вместе с Пуаро. Когда дверь за ними закрылась и молодые люди собрались с ним проститься, Пуаро спросил:
  — Друзья мои, вы ведь слышали, что я сказал, что недоволен. Eh bien, это правда. И сейчас я намереваюсь провести маленькое расследование. Хотите принять в нем участие?
  Друзья с удовольствием согласились. Пуаро спустился первым и открыл дверь ключом, который дал ему инспектор. Войдя в квартиру, он, к удивлению своих спутников, направился не в гостиную, а прямиком на кухню. В маленькой нише, где была оборудована мойка, под раковиной стояло большое помойное ведро. Пуаро открыл крышку и, наклонившись, стал рыться в нем с неистовством рассвирепевшего терьера.
  Наконец, издав торжествующий вопль, он извлек оттуда маленький флакончик.
  — Voili, — произнес он. — Я обнаружил то, что искал. — Он осторожно понюхал пробку. — Увы, я enrhume [Простужен (фр.).] — у меня насморк.
  Донован взял у него из рук флакон, понюхал, но, не почувствовав никакого запаха, вытащил пробку и поднес флакон к носу, прежде чем Пуаро успел остановить его.
  Вдохнув, Донован рухнул на пол, словно мертвый. Пуаро, рванувшись вперед, едва успел его подхватить.
  — Сумасшедший! — воскликнул он. — Разве так можно? Быть таким безрассудным. Разве он не видел, как я осторожно обращался с ним. Мосье, э... Фолкнер, не так ли? Будете любезны, принесите сюда коньяк. Я видел его в гостиной.
  Джимми поспешно вышел. Когда он вернулся, Донован уже сидел. Ему пришлось выслушать небольшую лекцию о правилах предосторожности, когда имеешь дело с незнакомым веществом.
  — Я, пожалуй, пойду домой, — с трудом поднявшись на ноги, сказал Донован. — Если, конечно, вам не требуется моя помощь. Я что-то не очень хорошо себя чувствую.
  — Конечно, конечно, — согласился Пуаро. — Это лучшее, что вы можете сейчас сделать. Мосье Фолкнер, подождите меня здесь, я сейчас вернусь.
  Он проводил Донована до дверей и вышел с ним на лестницу. Несколько минут они разговаривали, стоя на лестничной площадке. Когда Пуаро наконец вернулся в квартиру, Джимми был в гостиной и с беспокойством озирался вокруг.
  — Итак, мосье Пуаро, что дальше?
  — Дальше ничего. Дело закончено.
  — Как?!
  — Я знаю все.
  Джимми смотрел на него во все глаза.
  — Тот маленький флакон, что вы обнаружили?..
  — Точно, маленький флакон.
  Джимми покачал головой:
  — Ничего не понимаю. Я сразу понял, что вас почему-то не устраивает обвинение, выдвинутое против этого.., как там его... Джона Фрейзера.
  — Вот именно, «этого», — тихо повторил Пуаро. — Я совсем не уверен в том, что он вообще существует...
  — Я вас не понимаю.
  — Это только имя — и все. Имя и фамилия, аккуратно выведенные на метке на носовом платке. На самом же деле такого человека нет.
  — А записка?
  — Вы заметили, что она была написана печатными буквами? А почему? Я скажу вам. Любой почерк можно идентифицировать, а текст, напечатанный на машинке, сверить с другими машинками — у каждой из них тоже свой «подчерк». Так вот, если бы эту записку писал настоящий Джон Фрейзер, он не писал бы печатными буквами! Нет, записка была написана с определенной целью — ее специально положили в карман убитой, чтобы пустить полицию по ложному следу.
  Джимми вопрошающе поднял брови.
  — Итак, — продолжал Пуаро, — вернемся к тому, что я сразу отметил для себя. Помните, я говорил, что у квартир, расположенных на разных этажах, одинаковая планировка. У них совпадает буквально все: расположение комнат, окон, дверей. И даже схема проводки — все выключатели у них на тех же самых местах.
  Джимми все еще не понимал... И мосье Пуаро продолжил:
  — Ваш друг Донован не подходил к окну — он запачкал руку в крови, опершись на стол! Но я сразу же задал себе вопрос: зачем ему понадобилось опираться на стол?
  Зачем ему нужно было бродить на ощупь в кромешной темноте? Ведь выключатель — вспомните, друг мой, — выключатель находится у двери. Почему, войдя в комнату, он сразу же не зажег свет? Это же первое, что сделал бы на его месте каждый. Он утверждал, что попытался включить свет в кухне, но что это ему не удалось. Но я включал свет на кухне — все было в полном порядке. Напрашивается вывод: а может, он просто не хотел включать свет? Если бы он его включил" сразу же стало бы очевидно, что вы находитесь в чужой квартире. И тогда не было бы повода войти в комнату.
  — К чему вы клоните, мосье Пуаро? Я не понимаю, что вы имеете в виду!
  — Я имею в виду это. — Пуаро показал ему ключ от замка.
  — Ключ от этой квартиры?
  — Нет, mon ami, ключ от квартиры мадемуазель Патриции, вытащенный мосье Донованом сегодня вечером из ее сумочки.
  — Но почему, зачем?
  — Parbleu! [Черт возьми! (фр.)] Да для того, чтобы иметь возможность сделать то, что он хотел, — попасть в квартиру миссис Грант и не вызвать при этом ни малейших подозрений. В том, что дверца угольного лифта на кухне не заперта, он убедился несколькими часами раньше.
  — Раньше?
  — Да-да, раньше.
  — Но где вы взяли ключ?
  Пуаро широко улыбнулся.
  — Я только что нашел его там, где и надеялся найти, — в кармане мосье Донована. Видите ли, тот эпизод с флаконом был моей маленькой хитростью, — мне просто нужно было на какое-то время отключить мосье Донована.
  Я рассчитывал на его любопытство, и он сделал то, что обязательно должен был сделать: вытащил пробку и понюхал содержимое. А хлорид этила — очень сильное анестезирующее; оно действует мгновенно. Это дало мне пару минут — пока он был в беспамятстве. И вот я извлекаю из его кармана две вещи, которые, я знал, будут там. Ключ и... — Он сделал глубокомысленную паузу, а затем продолжил:
  — Я к этому времени уже сильно сомневался в том, что тело было спрятано за портьерами только ради того, чтобы выиграть время. Нет, объяснение инспектора совершенно меня не устраивало, здесь крылось что-то другое. И тогда я подумал о почте, мой друг. О вечерней почте, которую доставляют примерно в половине десятого. Предположим, убийца не нашел того, что искал. Если это было письмо, то оно могло быть доставлено с вечерней почтой. Значит, ему обязательно нужно было вернуться обратно... Но тело не должна увидеть служанка, когда вечером войдет в комнату, потому что тогда квартира сразу же будет опечатана полицией. Вот он и прячет тело за портьерами, а ничего не подозревающая служанка как обычно кладет письма на стол.
  — Письма?
  — Да, письма. — Пуаро вытащил что-то из кармана. — Это вторая вещь, изъятая мною у мосье Донована.
  Он показал конверт с отпечатанным на машинке адресом и фамилией адресата: «Миссис Эрнестине Грант».
  — Но прежде чем мы ознакомимся с содержанием этого письма, я хотел бы задать вам один вопрос. Мосье Фолкнер, вы любите мадемуазель Патрицию? Или у вас к ней чисто дружеские Чувства?
  — Я чертовски люблю Пат. Но я никогда не надеялся на взаимность.
  — Вы думали, что она любит мосье Донована? Может быть, она и испытывала к нему какие-то чувства, но это было только в самом начале, мой друг. Вам нужно заставить ее забыть о случившемся и поддержать в беде.
  — В беде? — резко переспросил Джимми.
  — Да, в беде. Мы сделаем все возможное, чтобы ее имя не упоминалось в связи с этим делом, но вряд ли нам удастся вовсе избежать огласки. Дело в том, что она послужила мотивом.
  Он резко надорвал конверт, и содержимое выпало на стол. Краткое сопроводительное письмо было из нотариальной конторы:
  Мадам!
  Документ, присланный Вами, является подлинным, и факт заключения брака за пределами Англии ни в коей мере не лишает его законной силы.
  Старший нотариус Этен Сантаро.
  Пуаро развернул вложенный в письмо документ. Это было свидетельство о браке, заключенном между Донованом Бейли и Эрнестиной Грант восемь лет назад.
  — О Господи! — воскликнул Джимми. — Пат говорила, что получила записку от этой женщины с просьбой встретиться, но она и представить себе не могла, что речь пойдет о чем-нибудь подобном.
  Пуаро кивнул.
  — Мосье Донован знал об этом. Он зашел к жене прежде, чем подняться к Пат. По странной иронии судьбы несчастная женщина поселилась в том же доме, где жила ее соперница. И он, не дрогнув, убил жену, а затем отправился развлекаться. Она, видимо, сообщила ему, что послала свидетельство в нотариальную контору и вскоре ожидает получить ответ. Он скорее всего пытался ее уверить, что их брак недействителен...
  — Сегодня вечером он был в таком хорошем настроении... Вы ведь не позволите ему скрыться? — Джимми вздрогнул.
  — Ну куда он сможет скрыться, — серьезно ответил Пуаро. — Об этом даже не надо беспокоиться.
  — Я сейчас думаю только о Пат, — сказал Джимми. — Так вы считаете, она любила его?
  — Mon ami, это уже по вашей части, — тихо ответил Пуаро, — завоевать ее любовь и заставить забыть о прошлом... Я думаю, вы легко с этим справитесь.
  
  
  Большая Четверка
  
  
  Глава 1
  Нежданный гость
  Мне приходилось встречать людей, наслаждающихся переездом через пролив; людей, которые могли преспокойно сидеть в шезлонгах на палубе, а по прибытии ждать, пока судно не встанет на якорь, и затем без суеты собирать свои вещи и сходить на берег. Мне лично никогда такое не удавалось. С того самого момента, как я вступаю на борт, я чувствую, что у меня слишком мало времени для того, чтобы чем-то заняться. Я то и дело переставляю свои чемоданы с места на место, а если спускаюсь в салон, чтобы перекусить, то глотаю пищу непрожеванной, потому что меня не оставляет странное чувство, что судно вдруг прибудет на место именно тогда, когда я нахожусь внизу. Возможно, это всего лишь наследство, оставленное мне войной, когда было чрезвычайно важно занять местечко поближе к трапу, чтобы оказаться в числе первых сошедших на берег и не потерять ни одной драгоценной минуты короткого, не больше трех-пяти дней, отпуска.
  Вот и в это утро, когда я стоял у поручней и смотрел, как приближаются утесы Дувра, я восхищался пассажирами, сидевшими развалясь в шезлонгах и даже не поднимавшими глаз, чтобы бросить взгляд на свою родную землю. Но, возможно, дело было в том, что обстоятельства их прибытия отличались от моих. Без сомнения, многие из них всего лишь ездили в Париж на выходные, в то время как я провел последние полтора года на ранчо в Аргентине. Я там вполне преуспел, и мы с женой наслаждались свободной и легкой жизнью в Южной Америке, – но, тем не менее, в моем горле стоял комок, когда я смотрел на знакомый берег, видимый все отчетливее и отчетливее.
  Я высадился во Франции два дня назад, заключил несколько необходимых мне сделок и теперь находился на пути в Лондон. Мне предстояло провести там несколько месяцев – то есть у меня было достаточно времени, чтобы повидать старых друзей, и в особенности одного старого друга. Маленький человек с похожей на яйцо головой и зелеными глазами – Эркюль Пуаро! Я намеревался преподнести ему сюрприз. В моем последнем письме из Аргентины не было и намека на предстоящую поездку – хотя на самом-то деле все решилось второпях, из-за некоторой путаницы в делах, – и я провел немало времени, весело представляя восторг и изумление Пуаро при моем появлении.
  Он, как мне было известно, вряд ли мог оказаться далеко от своей квартиры. Прошли те времена, когда расследование какого-нибудь дела бросало его с одного конца Англии в другой. Слава его была велика, и он больше не позволял одному-единственному делу полностью поглощать все свое время. С течением времени он все более и более склонялся к тому, чтобы стать «детективом-консультантом», на манер врачей-специалистов с Харлей-стрит. Он всегда насмехался над восторгом публики, обращенным на людей-ищеек, великолепно маскировавшихся ради выслеживания преступников и останавливавшихся возле каждого следа ноги, чтобы измерить его.
  – Нет, друг мой Гастингс, – говаривал он обычно, – мы оставим это сыскным агентствам. Методы Эркюля Пуаро доступны лишь ему одному. Порядок и метод, и «маленькие серые клеточки». Сидя спокойно в своих креслах, мы видим вещи, незаметные другим, и не спешим с выводами, как знаменитый Джепп.
  Нет, мне ни к чему было опасаться, что Эркюль Пуаро отправился куда-то на охоту.
  Добравшись до Лондона, я оставил багаж в отеле и поехал прямиком по старому знакомому адресу. Сколько живых воспоминаний нахлынуло на меня! Я едва поздоровался со своей старой домовладелицей и тут же помчался вверх по лестнице, перепрыгивая ступеньки, и заколотил в дверь Пуаро.
  – Входите, входите, – послышался изнутри знакомый голос.
  Я шагнул через порог. Пуаро стоял лицом ко мне. В его руках был небольшой саквояж, и Пуаро уронил его, восторженно воскликнув:
  – Mon ami[267], Гастингс! Mon ami Гастингс!
  И, бросившись вперед, заключил меня в жаркие объятия. Наш разговор был несвязен и непоследователен. Восклицания, торопливые вопросы, незаконченные ответы, приветы от моей жены, объяснение причин моего путешествия – все перемешалось.
  – Полагаю, мои прежние комнаты уже давно заняты? – сказал я наконец, когда мы немного успокоились. – Мне бы хотелось снова жить в этом доме, рядом с вами.
  Лицо Пуаро внезапно изменилось.
  – Бог мой! Но это же chance épouvantable![268] Осмотритесь вокруг, друг мой.
  Я впервые обратил внимание на окружающую обстановку. Вдоль стены стояло множество сундуков доисторического вида. Рядом с ними расположились чемоданы, аккуратно выстроенные по росту – от большого к маленькому. Вывод мог быть только один.
  – Вы уезжаете куда-то?
  – Да.
  – Куда же?
  – В Южную Америку.
  – Что?!
  – Да, чудно вышло, не правда ли? Я еду в Рио и каждый день говорю себе, что не упомяну об этом в своих письмах, – и как же удивится мой добрый Гастингс, когда увидит меня!
  Пуаро посмотрел на часы:
  – Через час мне пора.
  – Мне казалось, вы всегда говорили, что вас ничто не заставит совершить длительное морское путешествие?
  Пуаро прикрыл глаза и вздрогнул.
  – Ох, не упоминайте об этом, друг мой. Мой врач… он заверил меня, что от этого никто еще не умирал… и в конце концов, это не повторится; видите ли, я никогда… никогда не вернусь.
  Он подтолкнул меня к креслу.
  – Садитесь, я вам расскажу, как все это случилось. Вы знаете, кто самый богатый человек в мире? Даже богаче Рокфеллера? Эйб Райланд.
  – Американский мыльный король?
  – Именно. Один из его секретарей предложил мне кое-что. Это связано с крупной компанией в Рио, там явно происходит большое надувательство. Он хотел, чтобы я расследовал это дело там, на месте. Я отказался. Я объяснил ему, что, если мне предоставят все факты, я могу дать ему заключение эксперта. Но он прикинулся, что не в состоянии этого сделать. Сказал, что факты мне предоставят лишь тогда, когда я прибуду на место. Ну, в другом случае на этом разговор бы и закончился. Диктовать условия Эркюлю Пуаро – это крайняя дерзость. Но предложенная мне сумма оказалась столь удивительной, что впервые в жизни я соблазнился простыми деньгами. Но меня привлекло в этом и другое – это вы, мой друг! В последние полтора года я был ужасно одиноким стариком. И я сказал себе – а почему бы и нет? Я начал уставать от бесконечного разгадывания всех этих глупых загадок. Славы мне уже достаточно. Почему бы не взять эти деньги и не устроиться где-нибудь поблизости от моего старого друга?
  Я был взволнован и тронут этими словами Пуаро.
  – Поэтому я принял предложение, – продолжил он, – и через час должен выехать, чтобы успеть на поезд к пароходу. Это одна из шуток судьбы, не так ли? Но поскольку предложенные деньги были уж слишком велики, у меня возникли кое-какие сомнения, и немного погодя я начал собственное расследование. Скажите мне, что обычно подразумевается под выражением «Большая Четверка»?
  – Полагаю, это выражение пошло от Версальской конференции, потом есть знаменитая голливудская «Большая Четверка», ну а теперь так называет себя начальство любой мало-мальски заметной фирмы…
  – Понимаю, – задумчиво произнес Пуаро. – Видите ли, я услышал это выражение при обстоятельствах, когда ни одно из ваших объяснений не годится. Похоже, это было сказано о некой банде международных преступников или о чем-то в этом роде… вот только…
  – Только – что? – спросил я, поскольку он замолчал.
  – Только мне представляется, что тут кроется нечто большего масштаба. Но это всего лишь моя догадка, не более того. Ах, но я же не закончил укладывать вещи! А время идет!
  – Не уезжайте, – попросил я. – Отмените свое путешествие, отправитесь позже, на одном пароходе со мной!
  Пуаро выпрямился и укоризненно посмотрел на меня.
  – Ах, вы не понимаете! Я дал слово, неужели не ясно… слово Эркюля Пуаро! И разве что вопрос жизни и смерти может остановить меня теперь!
  – Ну, а это едва ли может случиться, – печально пробормотал я. – Вот если только в одиннадцать «откроется дверь и войдет нежданный гость»…
  Я процитировал это с легким смешком, и мы замолчали, а в следующую секунду оба вздрогнули, поскольку из соседней комнаты донесся какой-то звук.
  – Что это? – воскликнул я.
  – Ma foi![269] – откликнулся Пуаро. – Это очень похоже на вашего «нежданного гостя» в моей спальне!
  – Но как мог кто-то попасть туда? Там нет двери, кроме как через эту комнату!
  – Окно! Но тогда это грабитель? Однако ему было бы нелегко туда забраться… я бы сказал, это почти невозможно.
  Я уже встал и направился к двери спальни, когда меня остановил шорох дверной ручки, поворачиваемой изнутри.
  Дверь медленно отворилась. В дверном проеме показался человек. С головы до ног он был покрыт пылью и грязью; его лицо выглядело худым и изможденным. Мгновение-другое он смотрел на нас, а потом покачнулся и упал. Пуаро поспешил к нему, потом обернулся ко мне и сказал:
  – Бренди… скорее!
  Я быстро налил в стакан немного бренди и подал ему. Пуаро ухитрился влить немного в рот незнакомцу, а затем мы вдвоем подняли «гостя» и перенесли на кушетку. Через несколько минут он открыл глаза и непонимающе огляделся вокруг.
  – Что вам нужно, мсье? – спросил Пуаро.
  Губы человека разжались, и он произнес ровным неживым голосом:
  – Мсье Эркюль Пуаро, Фаррауэй-стрит, четырнадцать.
  – Да-да, это я.
  Человек, похоже, не понял и просто повторил так же механически:
  – Мсье Эркюль Пуаро, Фаррауэй-стрит, четырнадцать…
  Пуаро попытался задать ему несколько вопросов. Иногда этот человек вообще не отвечал, иногда повторял слова Пуаро. Пуаро сделал мне знак, чтобы я подошел к телефону.
  – Пригласите доктора Риджвэя.
  К счастью, врач оказался дома; а поскольку жил он неподалеку, за углом, то уже через несколько минут ворвался в гостиную.
  Пуаро вкратце объяснил ему, что произошло, и врач начал осматривать нашего странного визитера, который, похоже, вовсе не осознавал чьего-либо присутствия.
  – Хм… – произнес доктор Риджвэй, закончив осмотр. – Любопытный случай.
  – Мозговая горячка? – предположил я.
  Доктор тут же негодующе фыркнул:
  – Мозговая горячка! Ха, мозговая горячка! Такой болезни не существует! Это выдумка романистов! Нет, этот человек перенес какое-то сильное потрясение. Он пришел сюда под воздействием навязчивой идеи – отыскать мсье Эркюля Пуаро, Фаррауэй-стрит, четырнадцать… И он механически повторял эти слова, не имея ни малейшего представления о том, что они значат.
  – Афазия? – энергично воскликнул я.
  Это предположение не вызвало у доктора негодующего фырканья, как предыдущее мое высказывание. Он не ответил, но протянул человеку лист бумаги и карандаш.
  – Посмотрим, что он будет с ними делать, – произнес врач.
  Несколько мгновений человек не делал ничего, потом вдруг принялся лихорадочно писать. Затем так же неожиданно остановился, и бумага с карандашом упали на пол. Доктор поднял их и покачал головой.
  – Ничего толкового. Одна лишь цифра 4, нацарапанная с десяток раз, и с каждым разом все крупнее. Полагаю, он хотел написать адрес – Фаррауэй-стрит, 14. Интересный случай… очень интересный. Вы не могли бы подержать его здесь до полудня? Я должен сейчас идти в больницу, но потом вернусь и займусь им. Это слишком интересный случай, чтобы упустить его.
  Я объяснил, что Пуаро уезжает, а я намеревался проводить его до Саутхэмптона.
  – Ну и ладно. Оставьте этого человека здесь. Он ничего не натворит. Он страдает от крайнего истощения. Он проспит, пожалуй, не меньше восьми часов. Я поговорю с вашей великолепной миссис Очаровашкой и попрошу ее присмотреть за ним.
  И доктор Риджвэй умчался со своей обычной стремительностью. Пуаро торопливо уложил остатки вещей, то и дело поглядывая на часы.
  – Ох уж это время, оно летит с невообразимой скоростью! Итак, Гастингс, вы не можете сказать, что я оставил вас бездельничать тут. Человек ниоткуда. Самая потрясающая из загадок! Кто он? Чем занимается? Ах, я отдал бы два года жизни за то, чтобы мой пароход отплывал завтра, а не сегодня! Ведь здесь остается нечто весьма любопытное… весьма интересное. Но для этого нужно время… время! Могут пройти дни… а то и месяцы, прежде чем он сможет сказать нам то, что собирался.
  – Я сделаю все, что в моих силах, Пуаро, – пообещал я. – Я постараюсь достойно заменить вас.
  – Да-а…
  Его реплика поразила меня, поскольку в его тоне прозвучало сомнение. Я взял тот лист бумаги, на котором рисовал больной.
  – Если бы я сочинял роман, – сказал я беспечно, – я бы начал с рассказа о нашем «госте» и назвал бы книгу «Тайна Большой Четверки». – Говоря так, я постучал пальцем по начерченным карандашом цифрам.
  И тут же я замер в изумлении, поскольку наш умирающий вдруг очнулся, сел и произнес очень отчетливо:
  – Ли Чанг Йен.
  Он выглядел как человек, внезапно пробудившийся от сна. Пуаро сделал предостерегающий жест, призывая меня к молчанию. Человек продолжал говорить. Он выговаривал слова медленно, высоким голосом, и что-то в его манере речи заставило меня подумать, что он цитирует на память некий письменный отчет или доклад.
  – Ли Чанг Йен. Его можно считать мозгом Большой Четверки. Он направляющая и организующая сила. Поэтому я обозначил его как Номер Первый. Номер Второй редко упоминается по имени. Он обозначается символом – латинская S, перечеркнутая вертикально двумя линиями, то есть знаком доллара, или же двумя полосками и звездой. Следовательно, предполагаем, что он американец и что он представляет собой силу денег. Похоже, можно не сомневаться в том, что Номер Третий – женщина и что она француженка. Вполне возможно, что она одна из сирен полусвета, но о ней ничего определенного не известно. Номер Четвертый…
  Голос говорившего затих, больной замолчал. Пуаро наклонился вперед.
  – Да-да, – энергично произнес он, – Номер Четвертый… что?
  Его глаза впились в лицо незнакомца. А того словно вдруг охватил неописуемый ужас; его черты исказились.
  – Истребитель, – выдохнул «гость». А потом, конвульсивно дернувшись, упал на спину в глубоком обмороке.
  – Mon Dieu![270] – прошептал Пуаро. – Так я был прав! Я был прав!
  – Вы думаете…
  Он перебил меня:
  – Давайте отнесем его на кровать в мою спальню. У меня не осталось ни одной лишней минуты, если я хочу успеть на поезд. Хотя и нельзя сказать, что я хочу на него успеть. Ох, если бы я мог опоздать на него, не мучаясь угрызениями совести! Но я дал слово. Идемте, Гастингс!
  Оставив нашего загадочного посетителя на попечение миссис Пирсон, мы помчались на вокзал и едва успели вскочить в поезд. Пуаро то надолго замолкал, то становился уж слишком разговорчив. То он сидел, уставясь в окно, как погруженный в мечтания человек, и не слыша ни слова из того, что я ему говорил, – то вдруг оживлялся и начинал сыпать инструкциями и постоянно твердил, что я должен ежедневно посылать ему радиограммы.
  Проехав Уокинг, мы погрузились в долгое молчание. Поезд вообще-то шел без остановок до самого Саутхэмптона; но вдруг он остановился перед светофором.
  – Ах! Sacre mille tonnerres![271] – неожиданно воскликнул Пуаро. – Я просто имбецил! Теперь я это вижу. Без сомнения, это святой охранитель остановил поезд! Прыгаем, Гастингс, прыгаем скорее, ну же!
  И в то же мгновение он распахнул дверь купе и выпрыгнул на пути.
  – Бросайте чемоданы и выскакивайте!
  Я повиновался. И как раз вовремя. Как только я очутился рядом с Пуаро, поезд тронулся.
  – Ну а теперь, Пуаро, – сказал я с изрядной долей раздражения, – может быть, вы объясните, что все это значит?
  – Это значит, друг мой, что я увидел свет.
  – Мне это ни о чем не говорит, – заметил я.
  – А должно бы, – ответил Пуаро. – Но я боюсь… я очень боюсь, что это не так. Если вы сумеете унести вот эти два чемодана, думаю, я как-нибудь справлюсь с остальным.
  
  Глава 2
  Человек из сумасшедшего дома
  К счастью, поезд притормозил неподалеку от станции. В результате небольшой прогулки мы очутились у гаража, где смогли нанять автомобиль, и получасом позже уже неслись обратно в Лондон. Тогда, и только тогда, Пуаро соизволил удовлетворить мое любопытство.
  – Вы все еще не понимаете? Я тоже не понимал. Но теперь понял. Гастингс, меня пытались убрать с дороги!
  – Что?!
  – Да! Это очевидно. Способ и время были выбраны с большим умом и проницательностью. Они боятся меня.
  – Кто «они»?
  – Те четыре гения, которые объединились, чтобы действовать вопреки закону. Китаец, американец, француженка и… и еще кто-то. Молите бога о том, чтобы мы вернулись вовремя, Гастингс!
  – Вы думаете, наш посетитель в опасности?
  – Я уверен в этом.
  По прибытии нас встретила миссис Пирсон. Отмахнувшись от ее изумленных вопросов, которыми она разразилась при виде Пуаро, мы сами принялись ее расспрашивать. Ответы прозвучали утешительно. Никто не приходил, и наш гость не давал о себе знать.
  Со вздохом облегчения мы поднялись наверх. Пуаро пересек гостиную и вошел в спальню. И тут же он позвал меня, причем в его голосе послышалось странное возбуждение:
  – Гастингс! Гастингс… он мертв!
  Я поспешил к Пуаро. Незнакомец лежал в той же позе, в какой мы оставили его, но он умер! Я помчался к доктору. Я знал, что Риджвэй еще не вернулся. Но я почти сразу нашел другого врача и привел его к Пуаро.
  – Он умер совсем недавно, бедняга. Вы что, подобрали бродягу?
  – Что-то в этом роде, – уклончиво ответил Пуаро. – Но от чего он умер, доктор?
  – Трудно сказать. Возможно, какая-то лихорадка. Тут есть признаки асфиксии… У вас тут не газовое освещение?
  – Нет, только электричество, больше ничего.
  – И оба окна широко открыты, н-да… Пожалуй, он мертв уже часа два, я так сказал бы. Вы сами известите кого положено?
  Доктор удалился. Пуаро сделал несколько звонков. В конце, к моему удивлению, он позвонил нашему старому другу инспектору Джеппу и попросил его прийти поскорее, если можно.
  Пуаро еще не закончил все разговоры, когда появилась миссис Пирсон с округлившимися глазами.
  – Там пришел человек из Ханвелла… из сумасшедшего дома! Можете себе представить? Можно ему войти?
  Мы изъявили согласие, и в гостиную вошел крупный, плотный человек в униформе.
  – Доброе утро, джентльмены, – бодро произнес он. – У меня есть причины быть уверенным, что к вам залетела одна из моих пташек. Сбежал прошлой ночью, вот что он сделал.
  – Он был здесь, – вежливо ответил Пуаро.
  – Но не удрал же он снова, а? – спросил санитар с некоторым опасением.
  – Он умер.
  Санитар явно испытал облегчение и ничуть не расстроился.
  – Ну, наверное, так даже лучше для всех.
  – Он был… э-э… опасен?
  – Вы имеете в виду, не был ли он одержим мыслью об убийстве? О, нет. Он был вполне безвреден. У него была острая мания преследования. Все тайные общества Китая стремились заставить его молчать! Да они все у нас такие.
  Я вздрогнул.
  – Как долго он находился в больнице взаперти? – спросил Пуаро.
  – Да уже два года.
  – Понятно, – тихо произнес Пуаро. – И никому не приходило в голову, что он может… может быть вполне разумен?
  Санитар позволил себе рассмеяться.
  – Если бы он был в своем уме, что бы он делал в доме для чокнутых лунатиков? Они все там утверждают, что они разумны, знаете ли.
  Пуаро промолчал. Он провел санитара во вторую комнату, чтобы тот взглянул на тело. Опознание не заняло много времени.
  – Да, это он… совершенно верно, – бездушно произнес санитар. – Чудной был парень, а? Ну, джентльмены, мне теперь лучше пойти и заняться необходимыми формальностями. Мы же не хотим оставлять вас надолго с трупом на руках. Если будет дознание, я надеюсь, вы на него придете. Всего доброго, сэр.
  И, неуклюже поклонившись, он ушел.
  Несколько минут спустя прибыл Джепп. Инспектор Скотленд-Ярда был бодр и энергичен, как всегда.
  – А вот и я, мсье Пуаро. Чем могу быть вам полезен? Вообще-то я думал, что вы сегодня отправляетесь на коралловые острова или еще куда-то в этом роде!
  – Дорогой Джепп, я хочу знать, приходилось ли вам когда-нибудь видеть этого человека.
  И Пуаро провел Джеппа в спальню. Инспектор в полном изумлении уставился на тело, лежащее на кровати.
  – Дайте-ка подумать… что-то в нем есть знакомое… а я горжусь своей памятью, вы знаете. Ох, господь милосердный, да это же Майерлинг!
  – И кто он таков… или кем он был – этот Майерлинг?
  – Парень из Секретной службы… не наш, не из Скотленд-Ярда. Пять лет назад отправился в Россию. Больше о нем ничего не слышали. Я вообще-то думал, что большевики его прихлопнули.
  – Все сходится, – сказал Пуаро, когда инспектор Джепп отбыл восвояси, – кроме того, что его смерть выглядит естественной.
  Он стоял, глядя на бездвижное тело, и недовольно хмурился. Порыв ветра взметнул оконные занавески, и Пуаро с внезапным вниманием посмотрел на них.
  – Полагаю, это вы открыли окна, Гастингс, когда уложили нашего гостя на постель?
  – Нет, я не открывал, – ответил я. – Насколько я помню, они были закрыты.
  Пуаро резко вскинул голову.
  – Закрыты… а теперь они распахнуты. Что это может означать?
  – Кто-то влез в окно, – предположил я.
  – Возможно, – согласился Пуаро, но он говорил с отсутствующим видом и без убеждения. Через минуту или две он сказал: – Вообще-то я думал не совсем об этом, Гастингс. Если бы открыли только одно окно, это не заинтриговало бы меня так сильно. Именно то, что открыты оба окна, поразило меня как нечто удивительное.
  Он поспешил в другую комнату.
  – Окна гостиной тоже открыты! А мы оставили их закрытыми. Ах!
  Он вернулся к мертвецу и наклонился над ним, чтобы изучить как следует уголки его губ. Потом вдруг посмотрел на меня.
  – Ему затыкали рот кляпом, Гастингс! Заткнули рот и отравили!
  – Боже милостивый! – воскликнул я, потрясенный. – Ну, я полагаю, при вскрытии это обнаружится.
  – Ничего там не обнаружится. Его убили, заставив вдохнуть пары синильной кислоты. Ее прижали к его носу… Затем убийца ушел, но сначала открыл все окна. Синильная кислота очень быстро испаряется, но ее нетрудно обнаружить, поскольку она пахнет горьким миндалем. Однако если тщательно устранить запах, который может пробудить подозрения относительно причин гибели, то смерть может выглядеть вполне естественной в глазах врачей. А ведь этот человек был тайным агентом, Гастингс. И пять лет назад пропал в России.
  – Последние два года он провел в сумасшедшем доме, – напомнил я. – Но где он был еще три года до этого?
  Пуаро покачал головой и схватил меня за руку.
  – Часы, Гастингс, посмотрите на часы!
  Я проследил за его взглядом, устремленным к каминной полке. Часы остановились ровно в четыре.
  – Mon ami, кто-то остановил их. Их завода должно было хватить еще на три дня. Это часы с восьмидневным заводом, улавливаете?
  – Но зачем бы кто-то стал это делать? Неужели надеялись таким образом запутать врача, чтобы он установил неправильное время смерти?
  – Нет-нет, подумайте хорошенько, друг мой. Тренируйте свои маленькие серые клеточки! Вы – Майерлинг. Возможно, вы что-то слышите… и вы отлично знаете, что ваше время подходит к концу. Вы успеваете только оставить какой-то знак. Четыре часа, Гастингс! Номер Четвертый, Истребитель… Ах! Идея!
  Он бросился в другую комнату и схватил телефон. И потребовал соединить его с Ханвеллом.
  – Психиатрическая больница? Я слышал, от вас сегодня сбежал один из больных? Что вы говорите? Погодите чуть-чуть, если вам нетрудно… Вы можете повторить? Ах! Parfaitement.
  Он повесил трубку и повернулся ко мне:
  – Вы слышали, Гастингс? У них никто не убегал!
  – Но тот человек, который приходил… санитар? – сказал я.
  – Сомневаюсь… очень в этом сомневаюсь.
  – Вы имеете в виду…
  – Это был Номер Четвертый – Истребитель.
  Я недоверчиво и ошеломленно уставился на Пуаро. Через минуту-другую, когда ко мне вернулся голос, я сказал:
  – Ну, во-первых, теперь вы узнаете его, где бы ни встретили. Это человек с запоминающейся внешностью.
  – Так ли это, mon ami? Думаю, нет. Мы видели человека неуклюжего, неотесанного, с красным лицом, густыми усами и грубым голосом. К этому моменту у него может не остаться ни одного из этих признаков… а что касается остального – глаза у него неуловимые, уши рассмотреть было невозможно, и к тому же у него фальшивые зубы. Опознание – совсем не такое легкое дело, как может показаться. В следующий раз…
  – Вы думаете, будет и следующий раз? – перебил я его.
  Лицо Пуаро помрачнело.
  – Это смертельная схватка, друг мой. Вы и я – с одной стороны, Большая Четверка – с другой. Они выиграли первый раунд; но их план – отправить меня подальше, чтобы убрать с дороги, – потерпел крах, и в будущем им придется считаться с Эркюлем Пуаро!
  
  Глава 3
  Мы узнаем кое-что о Ли Чанг Йене
  Еще день или два после появления у нас фальшивого служителя психиатрической больницы я надеялся, что он может вернуться, и отказывался хотя бы на минуту выйти из квартиры. Насколько я понимал, у него не было причин заподозрить, что мы раскрыли его маскировку. Он мог, думал я, вернуться, чтобы попытаться похитить тело, но Пуаро лишь смеялся над моими доводами.
  – Друг мой, – говорил он, – если вам хочется, вы можете ожидать – в надежде насыпать соли на хвост нашей маленькой птичке, но что до меня, я не стал бы тратить на это время.
  – Но почему же, Пуаро, – возражал я, – почему бы ему не рискнуть и не вернуться? Если он вернулся один раз – то, в общем, понятно зачем. Он намеревался уничтожить какие-то улики против себя – но ему не удалось ничего сделать, мы уже вернулись!
  Пуаро чисто по-галльски пожал плечами.
  – Вы не хотите взглянуть на дело глазами Номера Четвертого, Гастингс, – сказал он. – Вы говорите об уликах, но разве у нас есть какие-то свидетельства против него? Да, конечно, у нас есть труп, но мы не имеем даже доказательств того, что этот человек убит… Синильная кислота, попавшая в дыхательные пути, не оставляет следов. Далее, мы не найдем никого, кто видел бы человека, входившего в квартиру во время нашего отсутствия, и мы ничего не узнаем о том, где бывал наш покойный друг Майерлинг… Нет, Гастингс, Номер Четвертый не оставил следов, и он это знает. Его визит мы можем назвать разведывательной вылазкой. Возможно, он хотел сам убедиться в том, что Майерлинг мертв, но я думаю, куда более вероятно то, что он пришел взглянуть на Эркюля Пуаро и перекинуться словечком с тем единственным из своих врагов, кого он действительно должен бояться.
  Рассуждения Пуаро звучали, по обыкновению, самодовольно, однако я воздержался от возражений.
  – А что насчет дознания? – спросил я. – Полагаю, вы там объясните все и дадите полиции полное описание Номера Четвертого?
  – И к чему это приведет? Можем ли мы представить дознанию что-то такое, что произвело бы впечатление на коронера и жюри, состоящего из этих ваших твердолобых британцев? Разве есть хоть что-то стоящее в нашем описании Номера Четвертого? Нет, пусть сочтут, что данный случай – «случайная смерть», и, может быть, хотя и не слишком надеюсь на это, наш умный убийца похвалит себя за то, что выиграл у Эркюля Пуаро первый раунд.
  Пуаро был прав, как всегда. Мы больше не видели служителя сумасшедшего дома, а дознание, где показания давал я и куда Пуаро даже не явился, не вызвало интереса у публики.
  Поскольку Пуаро, предполагая отправиться в Южную Америку, завершил все дела до моего приезда, сейчас он ничего не расследовал; но, хотя он и проводил большую часть времени дома, я мало чего мог от него добиться. Он сидел, погрузившись в кресло, и весьма холодно встречал все мои попытки завести беседу.
  Но однажды утром, примерно через неделю после убийства, он спросил меня, не сочту ли я за труд сопровождать его во время одного необходимого для него визита. Я был только рад, потому что чувствовал: Пуаро совершает ошибку, пытаясь размышлять над происшедшим в одиночку, – и надеялся кое-что обсудить с ним. Но обнаружил, что он не склонен к разговору. Даже когда я спросил, куда мы отправляемся, он не ответил.
  Эркюлю Пуаро очень нравилось выглядеть загадочным. Он никогда не делился ни каплей сведений до самого последнего из возможных моментов. В данном случае, лишь когда мы благополучно проехали на автобусе и на двух поездах поочередно и прибыли в один из самых унылых южных лондонских пригородов, он снизошел наконец до объяснений.
  – Мы, Гастингс, намерены повидать того единственного в Англии человека, который действительно много знает о тайной жизни Китая.
  – В самом деле? И кто же это?
  – Человек, о котором вы никогда не слышали, – некий мистер Джон Инглз. Фактически он отставной государственный чиновник с весьма заурядным интеллектом, и его дом битком набит китайскими диковинами, которыми он утомляет своих друзей и родственников. Тем не менее меня заверили знающие люди, что предоставить те сведения, которые мне необходимы, способен лишь этот самый Джон Инглз.
  Несколько минут спустя мы уже поднимались по ступеням «Лавров», как назвал свою резиденцию мистер Инглз. Лично я не заметил ни одного лаврового куста поблизости и потому решил, что название виллы было придумано в соответствии с обычаем пригородов – называть дома как можно бессмысленнее.
  Нас встретил слуга-китаец с неподвижным лицом; он проводил нас к своему хозяину. Мистер Инглз оказался человеком плотного сложения, с желтоватой кожей и глубоко сидящими глазами, странно выглядевшими на его лице. Он встал поприветствовать нас, отложив при этом в сторону только что вскрытое письмо, которое держал в руке. На письмо он указал чуть позже, когда мы уже поздоровались.
  – Садитесь, прошу вас. Хэлси сообщает мне, что вам нужны кое-какие сведения и что я могу оказаться полезным в этом деле.
  – Это именно так, мсье. Я хочу спросить, знаете ли вы что-нибудь о человеке по имени Ли Чанг Йен?
  – Это странно… в самом деле, очень странно. Как вы умудрились услыхать о нем?
  – Так вы его знаете?
  – Я с ним встречался однажды. И я кое-что о нем знаю – хотя не так много, как хотелось бы. Но меня удивляет, что вообще хоть кто-то в Англии мог слышать о нем. Это в своем роде великий человек – крупный чиновник вроде мандарина, знаете ли, – но дело-то совсем не в этом. Есть серьезные основания предполагать, что именно он тот человек, кто стоит за всем этим.
  – За чем – «всем»?
  – Да за всем. Беспорядки по всему миру, волнения рабочих, которые не дают покоя государствам, революции. Нормальные люди, совсем не паникеры, отвечающие за свои слова, говорят, что за всеми этими случаями стоит некая сила и что цель ее – ни больше ни меньше, как разрушение мировой цивилизации. В России, как вы знаете, многие видят явные признаки того, что Ленин и Троцкий – всего лишь марионетки и их поступки (все до единого) диктуются чьим-то мозгом. У меня нет надежных доказательств, которые могли бы вас удовлетворить, но я совершенно уверен в том, что этот мозг принадлежит Ли Чанг Йену.
  – Ох, оставьте, – возмутился я. – Не слишком ли далеко вы заходите? Как может китаец дотянуться до России?
  Пуаро раздраженно глянул на меня и нахмурился.
  – Для вас, Гастингс, – сказал он, – все кажется избыточным, если превышает возможности вашего собственного воображения; что касается меня, я согласен с этим джентльменом. Но прошу вас, мсье, продолжайте!
  – Чего именно он надеется достичь посредством всех этих событий, я не могу сказать с уверенностью, – снова заговорил мистер Инглз. – Но я предполагаю, что его одолела та же болезнь, которой страдали величайшие умы от Акбара и Александра до Наполеона, – жажда власти и личного верховенства. Вплоть до недавних времен для завоевания были необходимы армии, однако в этом веке беспокойные люди вроде Ли Чанг Йена могут использовать другие средства. У меня есть доказательства, что в его распоряжении имеются неограниченные суммы для подкупа и пропаганды, и есть признаки того, что он завладел некоей научной силой, куда более мощной, чем мог бы вообразить мир.
  Пуаро слушал мистера Инглза с самым пристальным вниманием.
  – А в Китае? – спросил он. – На Китай тоже распространяются его интересы?
  Его собеседник энергично кивнул.
  – Да, – сказал он. – Хотя у меня нет доказательств, которые признал бы суд, я могу говорить на основании собственных знаний. Я лично знаком с каждым, кто хоть что-то представляет собой в сегодняшнем Китае, и поэтому заявляю вам: те люди, которые постоянно появляются на глазах у публики, значат очень мало или не значат вовсе ничего. Они марионетки, танцующие на веревочках, а руководит ими рука искусного мастера, и это рука Ли Чанг Йена. Он сегодня – главный направляющий мозг Востока. Мы не понимаем Восток… мы никогда его не поймем; но Ли Чанг Йен – его животворящий дух. Это не значит, что он стоит в свете рампы – о нет, ничего подобного; он вообще никогда не покидает свой дворец в Пекине. Но он дергает за ниточки – да, именно так, дергает за ниточки, и что-то происходит вдали от него.
  – Но неужели никто не пытается сразиться с ним? – спросил Пуаро.
  Мистер Инглз наклонился вперед, крепко сжав подлокотники кресла.
  – Четверо пытались за последние четыре года, – медленно проговорил он. – Люди сильные, честные, чрезвычайно умные. У каждого из них была возможность так или иначе нарушить планы китайца. – Он замолчал.
  – Ну, и?.. – спросил я.
  – Ну, они все умерли. Один из них написал статью, в которой упомянул имя Ли Чанг Йена в связи с беспорядками в Пекине, и через два дня его зарезали прямо на улице. Его убийцу так и не нашли. С двумя другими произошло нечто подобное. В речах или статьях, или просто в личной беседе каждый из них связал имя Ли Чанг Йена с бунтом или революцией, и в течение недели после столь неблагоразумных поступков они умерли. Одного отравили; второй умер от холеры, причем это был единственный случай, отнюдь не эпидемия. Еще одного якобы просто нашли мертвым в собственной постели. В последнем случае причины смерти вроде бы не были определены, однако врач, осматривавший тело, рассказал мне, что труп был обожжен и сморщен, как если бы сквозь него пропустили электрический заряд огромной силы.
  – А Ли Чанг Йен? – спросил Пуаро. – Само собой, к нему не вело никаких следов, но ведь должны быть какие-то признаки его связи с этими делами?
  Мистер Инглз передернул плечами:
  – Ох, признаки… Ну да, конечно. Мне в конце концов удалось отыскать человека, который согласился кое-что рассказать, – это был блестящий молодой химик, китаец, и он был из людей Ли Чанг Йена. Он пришел однажды ко мне, этот химик, и я увидел, что он находится на грани нервного срыва. Он намекнул мне на некие эксперименты, в которых он участвует и которые проводятся во дворце Ли Чанг Йена под руководством самого мандарина, – эксперименты на китайских кули, и в ходе этих экспериментов проявляется потрясающее равнодушие к жизни и страданиям людей. Нервы химика были до предела натянуты, он пребывал в состоянии хронического ужаса. Я уложил его в постель в комнате на верхнем этаже собственного дома, намереваясь расспросить как следует на другой день… и это, конечно, было глупостью с моей стороны.
  – Но как они его достали? – резко спросил Пуаро.
  – Этого я никогда не узнаю. Я проснулся в ту ночь и обнаружил, что дом охвачен огнем, и мне просто повезло, что я не погиб. Следствие установило, что огонь невиданной силы внезапно вспыхнул на верхнем этаже, и останки моего молодого химика превратились в пепел.
  По той горячности, с которой говорил мистер Инглз, я без труда догадался, что он оседлал любимого конька, и он тоже это осознал, потому что виновато рассмеялся.
  – Но, конечно же, – сказал он, – у меня нет никаких доказательств, и вы, как и все прочие, можете просто сказать, что я слегка свихнулся.
  – Напротив, – тихо возразил Пуаро, – мы имеем все причины верить вашей истории. Мы немало заинтересованы в сведениях о Ли Чанг Йене.
  – Очень странно, что вы знаете о нем. Я и вообразить не мог, что хотя бы одна душа в Англии о нем слышала. Мне бы очень хотелось узнать, как вы столкнулись с этим именем… если это не слишком нескромно с моей стороны.
  – Ничуть, мсье. Некий человек пришел ко мне домой. Он пребывал в состоянии шока, но сумел сказать достаточно, чтобы заинтересовать нас Ли Чанг Йеном. Он описал четверых людей – Большую Четверку – как организацию, о какой до сих пор никто не мог бы и помыслить. Номер Первый – это Ли Чанг Йен, Номер Второй – некий неведомый американец, Номер Третий – в равной мере неведомая француженка, Номер Четвертый может быть назван палачом организации – это Истребитель. Мой осведомитель умер. Скажите, мсье, вам вообще знакомо это выражение – Большая Четверка?
  – Не в связи с Ли Чанг Йеном. Нет, не могу сказать так. Но я слышал это или читал… и совсем недавно… в каком-то неожиданном контексте. А, вот что…
  Он встал и подошел к лаковому инкрустированному шкафчику для бумаг – то был самый изумительный экземпляр, какой мне когда-либо приходилось видеть. Вернулся он с письмом в руке.
  – Вот оно. Его прислал один старый моряк, с которым я однажды столкнулся в Шанхае. Старый нечестивец, закосневший в грехе… но, должен сказать, во хмелю он очень сентиментален. Я вообще-то принял это за пьяный бред…
  Он прочел вслух:
  – «Уважаемый сэр,
  Вы, возможно, и не помните меня, но Вы однажды помогли мне в Шанхае. Помогите мне еще раз! Мне необходимы деньги, чтобы покинуть эту страну. Я надеюсь, что хорошо спрятался здесь, но однажды они могут найти меня. Большая Четверка, я хочу сказать. Это вопрос жизни и смерти. У меня денег много, но я не осмеливаюсь взять их, поскольку боюсь навести их на свой след. Пришлите мне пару сотен в письме. Я верну их, не сомневайтесь, клянусь в этом. Ваш слуга, сэр,
  Джонатан Уэлли».
  Отправлено из бунгало Грантл, Хоппатон, Дартмур, – сказал мистер Инглз. – Боюсь, я воспринял это как примитивную попытку облегчить мой кошелек на пару сотен, только и всего. Если вам это может пригодиться… – Он протянул письмо Пуаро.
  – Je vous remercie[272], мсье, – ответил Пуаро. – Я немедленно отправляюсь в Хоппатон.
  – Бог мой, как это интересно! А если я поеду с вами? Вы ничего не имеете против?
  – Я буду очень рад вашему обществу, но мы должны выехать сейчас же. Иначе мы просто не доберемся в Дартмур до сумерек.
  Джон Инглз задержал нас не больше чем на две минуты, и вскоре мы уже сидели в поезде, отправлявшемся с вокзала в Паддингтоне на запад Англии. Хоппатон оказался маленькой деревушкой, приютившейся на самом краю вересковых пустошей. До него пришлось ехать на автомобиле – девять миль от Мортонхэмстеда. Было уже около восьми вечера, когда мы добрались туда; однако на дворе стоял июль, и света еще вполне хватало.
  Мы въехали на узкую улочку деревни и остановились, чтобы расспросить о дороге какого-то старого крестьянина.
  – «Гранитное бунгало», – задумчиво произнес старик, – то есть это вы ищете «Гранитное бунгало», так я понял?
  Мы заверили его, что он все понял правильно и нам нужен именно этот дом.
  Старый абориген показал на маленький серый коттедж в конце улицы.
  – Вон оно, это бунгало. Вы хотите повидать инспектора?
  – Какого инспектора? – резко спросил Пуаро. – Что вы имеете в виду?
  – Вы что же, и не слыхали об убийстве, что ли? Жуткое дело, говорят. Лужи крови, так мне рассказывали.
  – Mon Dieu! – пробормотал Пуаро. – Этот ваш инспектор… я должен немедленно его увидеть!
  Пять минут спустя мы уже представлялись инспектору Мидоузу. Инспектор поначалу держался напряженно, однако волшебное имя инспектора Джеппа из Скотленд-Ярда произвело свое впечатление, и Мидоуз оттаял.
  – Да, сэр, его убили сегодня утром. Ужасное дело! Они позвонили в Мортон, и я тут же приехал. Начать с того, что все выглядит уж очень загадочно. Старый человек – ему уже было около семидесяти, знаете ли… и любитель приложиться к бутылке, как я слышал… Он лежал на полу в гостиной. На голове у него была шишка, а горло перерезано от уха до уха. На полу море крови, как вы понимаете. Бетси Андрес, это женщина, которая ему готовила, сказала, что у ее хозяина было несколько маленьких китайских фигурок из нефрита, он ей объяснял, что они очень дорогие, – так вот, они исчезли. Так что все это выглядит как ограбление; но тут есть множество несоответствий и трудностей. У этого старика в доме жили два человека: эта самая Бетси Андрес, она из Хоппатона, и кто-то вроде лакея, Роберт Грант. Грант как раз ушел на ферму за молоком, он это делает каждый день, а Бетси вышла немножко поболтать с соседкой. Она отсутствовала всего около двадцати минут – между десятью и половиной одиннадцатого, – и преступление должно быть совершено именно в это время. Грант вернулся домой первым. Он вошел через заднюю дверь, та была открыта – в этих краях вообще никто не запирает двери… ну, во всяком случае днем, – и прошел в свою комнату, чтобы почитать газету и покурить. Ему и в голову не пришло, что могло случиться нечто необычное – так он утверждает. Потом пришла Бетси, заглянула в гостиную, увидела хозяина и завопила так, что могла бы и мертвого разбудить. Вот и все. Кто-то вошел в дом, пока эти двое отсутствовали, и прикончил старого беднягу. Но что меня сразу поразило, так это то, что убийца должен быть невероятно хладнокровен и знать местность. Ему ведь нужно было пройти по деревенской улице или как-то подобраться к дому через сады. Вокруг «Гранитного бунгало» сплошь стоят дома, вы же видите. Как же получилось, что никто не заметил постороннего?
  Инспектор демонстративно умолк.
  – Ага, я улавливаю вашу мысль, – сказал Пуаро. – И что дальше?
  – Ну, сэр, я сказал себе: подозрительно, это очень подозрительно. И начал рассуждать. Возьмем хоть эти нефритовые фигурки. Мог ли обычный грабитель вообще догадаться, что они дорого стоят? Да и в целом это же чистое безумие – совершать такое среди бела дня. Ну а представьте, старик позвал бы на помощь?
  – Я думаю, инспектор, – сказал мистер Инглз, – удар по голове был нанесен погибшему до того, как он умер?
  – Совершенно верно, сэр. Сначала его оглушили, то есть убийца оглушил, а уж потом перерезал ему горло. Это совершенно очевидно. Но как, черт побери, этот тип пришел и ушел? В таких маленьких деревушках чужаков замечают мгновенно. Это первым делом пришло мне в голову – никого постороннего тут не было! Уж это я проверил как следует. Накануне ночью шел дождь, и следы ног, ведущие в кухню и из нее, видны совершенно отчетливо. В гостиной нашлось только два типа следов (Бетси Андрес остановилась на пороге) – мистера Уэлли, который ходил в ковровых тапочках, и еще одного человека. Этот другой человек наступил на кровавое пятно, и я проследил за его кровавыми отпечатками… О, простите, сэр!
  – Ничего, ничего, – откликнулся заметно побледневший мистер Инглз с кривой улыбкой. – Повторение прилагательных вполне допустимо в таком случае.
  – Эти следы вели в кухню – но не выходили из нее. Это пункт первый. Далее. На дверном косяке комнаты Роберта Гранта было едва заметное пятно – пятно крови. Это пункт второй. Третий пункт появился, когда я взял ботинки Гранта – он их снял – и приложил к следам. Полное совпадение. Так что это – дело домашнее. Я сообщил Гранту о его правах и взял его под арест. И как вы думаете, что я нашел в его бумажнике? Крошечные нефритовые фигурки и справку о досрочном освобождении. Роберт Грант оказался Абрахамом Биггзом, пять лет назад осужденным за ограбление дома.
  Инспектор с торжествующим видом оглядел всех.
  – Ну, что вы на это скажете, джентльмены?
  – Думаю, – сказал Пуаро, – что все это выглядит довольно простым случаем… вообще-то просто удивительно простым. Этот Биггс, или Грант… он, должно быть, ужасно глуп и необразован, а?
  – Да, он именно таков – грубый, примитивный парень. Никакого представления о том, что могут значить следы ног и отпечатки пальцев.
  – Он явно не читает детективные романы! Ну что ж, инспектор, поздравляю вас. Мы можем взглянуть на место преступления, а?
  – Я вас туда сам провожу, сейчас же. Мне бы хотелось, чтобы вы увидели те следы ног.
  – Да, мне бы тоже хотелось на них посмотреть. Да-да, это очень интересно, очень остроумно…
  Мы все вместе направились к дому. Мистер Инглз с инспектором возглавляли шествие, а я чуть придержал Пуаро, чтобы поговорить с ним вне досягаемости ушей инспектора.
  – Что вы думаете на самом деле, Пуаро? Здесь есть что-то, чего не видно с первого взгляда?
  – Это отличный вопрос, друг мой. Уэлли в своем письме совершенно недвусмысленно сообщил, что Большая Четверка идет по его следу, а мы, вы и я, знаем, что Большая Четверка – это не бука, которой пугают детишек. Вроде бы все обстоятельства говорят за то, что этот человек, Грант, действительно совершил преступление. Но зачем он это сделал? Неужели ради маленьких нефритовых фигурок? Или же он – агент Большой Четверки? На мой взгляд, последнее предположение выглядит более обоснованно. Как бы ни были дороги статуэтки, человек такого типа едва ли может это понимать по-настоящему – и в любом случае он не станет из-за них совершать убийство (хотя эта мысль ошеломила бы инспектора). Нет, такой человек просто украл бы фигурки, вместо того чтобы так жестоко и бессмысленно убивать хозяина. Да-да… Боюсь, наш девонширский друг не использует свои маленькие серые клеточки. Он измерил отпечатки ботинок, но не потрудился привести все свои идеи в надлежащий порядок, используя правильный метод.
  
  
  Глава 4
  Значение бараньей ноги
  Инспектор достал из кармана ключ и отпер дверь «Гранитного бунгало». День стоял сухой и теплый, так что наши ноги едва ли могли оставить какие-то следы; тем не менее мы тщательно вытерли их, прежде чем войти в дом.
  Из полутьмы выступила женщина и заговорила с инспектором, он повернулся к ней, а нам бросил через плечо:
  – Вы пока осмотритесь тут, мсье Пуаро, вдруг увидите что-то интересное. Я приду минут через десять. Кстати, вот это – ботинок Гранта. Я принес его специально для вас, чтобы можно было все проверить на месте.
  Мы прошли в гостиную, а звук шагов инспектора затих в другой стороне. Вниманием Инглза мгновенно завладели китайские безделушки, стоявшие в углу на столе, и он направился к ним, чтобы рассмотреть как следует. Он, похоже, ничуть не интересовался действиями Пуаро. Я же, напротив, следил за своим другом затаив дыхание. Пол гостиной был покрыт темно-зеленым линолеумом, идеальным для любых отпечатков. Дверь в дальнем конце гостиной вела в маленькую кухню, а уже из кухни можно было пройти в буфетную (и к черному ходу), а также к маленькой спальне, которую занимал Роберт Грант. Пуаро, исследуя пол, непрерывно бормотал себе под нос нечто вроде комментариев:
  – Так, вот здесь лежало тело; это большое темное пятно и брызги вокруг хорошо отмечают место… Следы ковровых тапочек и ботинок девятого размера, как видите, но все перепутано. Затем две линии следов, ведущих к кухне и от нее; кем бы ни был убийца, он вошел с той стороны. Башмак у вас, Гастингс? Дайте-ка его мне… – Он тщательно сравнил ботинок со следами. – Да, это оставлено именно Робертом Грантом. Он вошел с кухни, убил старика и снова вышел в кухню. Он наступил на кровавое пятно: видите пятна, которые он оставил, когда выходил? В кухне, конечно, ничего не видно – туда уже успела заглянуть вся деревня. Он пошел в свою комнату… нет, сначала он еще раз вернулся на место преступления… Неужели затем, чтобы взять те маленькие нефритовые фигурки? Или он забыл что-то такое, что могло его выдать?
  – Возможно, он убил старика, когда вошел во второй раз? – предположил я.
  – Mais non[273], вы не желаете наблюдать! Один из следов, помеченных кровью и ведущих наружу, перекрыт следом, ведущим внутрь, в гостиную. Хотел бы я знать, зачем он вернулся… только после подумал о нефритовых статуэтках? Это все ужасно глупо… по-дурацки.
  – Ну, он мог просто растеряться.
  – N'est-ce pas?[274] Говорю же вам, Гастингс, все это противоречит рассудку. Это бросает вызов моим маленьким серым клеточкам. Давайте-ка заглянем в его спальню… ах, точно; здесь пятно крови на дверном косяке и тоже следы ног… кровавые следы. Следы Роберта Гранта, и только его – возле тела… Роберт Грант – единственный человек, который проходил мимо дома… Да, должно быть так.
  – А как насчет той пожилой женщины? – вдруг сказал я. – Она была одна в доме после того, как Грант отправился за молоком. Она могла убить хозяина, а потом уйти. Ее ноги не оставили следов, если она до того не выходила на улицу.
  – Отлично, Гастингс. Я рад, что эта идея посетила вас. Я как раз думал над этим и рассматривал такую возможность. Бетси Андрес – местная женщина, ее хорошо знают в округе. Она не может быть связана с Большой Четверкой; и, кроме того, старик Уэлли был крепким парнем, как ни посмотри. Это дело рук мужчины… да, мужчины, а не женщины.
  – Ну, я полагаю, вряд ли у Большой Четверки оказалось под рукой какое-то дьявольское приспособление, встроенное в потолок этой гостиной… ну, что-то такое, что автоматически спустилось и перерезало старику горло, а потом снова исчезло.
  – Вроде лестницы Иакова? Я знаю, Гастингс, что у вас чрезвычайно богатое воображение… но я умоляю вас держать его в рамках.
  Я стушевался, немало смущенный. Пуаро продолжал бродить туда-сюда, заглядывая в разные комнаты и шкафы, его лицо по-прежнему хранило выражение недовольства и разочарования. Внезапно он как-то странно по-собачьи взвизгнул на манер шпица. Я бросился к нему. Он стоял в кладовой в драматической позе. И держал в поднятой руке баранью ногу!
  – Дорогой Пуаро! – воскликнул я. – Что случилось? Уж не сошли ли вы вдруг с ума?
  – Посмотрите на эту баранину, умоляю вас! Но посмотрите на нее внимательно!
  Я рассмотрел ее так внимательно, как только мог, но ничего необычного в ней не заметил. Она выглядела вполне ординарной бараньей ногой. Именно это я и сказал. Пуаро бросил на меня уничижительный взгляд.
  – Но разве вы не видите вот это… и это… и это…
  Каждое «это» он иллюстрировал, тыча пальцем в совершенно безобидные крохотные льдинки на мясе.
  Пуаро только что обвинил меня в избытке воображения, но теперь я почувствовал, что он в своих фантазиях зашел куда дальше, чем я. Неужели он и в самом деле решил, что эти крохотные серебряные льдинки – кристаллы смертельного яда? Ничем другим я не мог объяснить себе его непонятное возбуждение.
  – Это мороженое мясо, – мягко объяснил я. – Импортное, вы же знаете. Из Новой Зеландии.
  Он мгновение-другое таращился на меня, а потом вдруг разразился странным хохотом.
  – Мой друг Гастингс просто великолепен! Он все знает… ну абсолютно все! Как это говорят… «ничего не пропустит и не упустит»! Это и есть мой друг Гастингс.
  Он бросил баранью ногу на большое блюдо, где она и лежала прежде, и вышел из кладовки. Потом выглянул в окно.
  – А, вон идет наш дорогой инспектор. Это кстати. Я уже увидел здесь все, что мне было нужно. – И он принялся с отсутствующим видом барабанить пальцами по столу, словно погрузившись в некие расчеты, а потом внезапно спросил: – Друг мой, какой сегодня день недели?
  – Понедельник, – с немалым изумлением ответил я. – А что…
  – Ах! Понедельник, вот как? Тяжелый день, верно? Совершать убийство в понедельник было большой ошибкой.
  Вернувшись в гостиную, он стукнул пальцем по стеклу барометра и взглянул на термометр.
  – Ясно, тихо, семьдесят градусов по Фаренгейту. Вполне обычный английский летний день.
  Инглз все еще изучал различные китайские вещицы.
  – Вас, похоже, не слишком интересует наше расследование, мсье? – сказал Пуаро.
  Инглз спокойно улыбнулся.
  – Видите ли, это не мое дело. Я во многом разбираюсь, но не в этом. А значит, я должен держаться в сторонке и не мешать. На Востоке я научился терпению.
  В гостиную стремительно ворвался инспектор, извиняясь за свое долгое отсутствие. Он настаивал на том, чтобы самому заново показать нам все следы, но нам удалось от этого отвертеться.
  – Я благодарен вам за вашу бесконечную любезность, инспектор, – сказал Пуаро, когда мы снова шли по деревенской улице. – Но у меня будет к вам еще одна просьба.
  – Вы, наверное, хотите взглянуть на труп, сэр?
  – О, бог мой, нет! Меня совершенно не интересует труп. Я хочу повидать Роберта Гранта.
  – Вы можете вернуться в Мортон со мной, сэр, и там поговорить с ним.
  – Отлично, я так и сделаю. Но я должен встретиться и поговорить с ним наедине.
  Инспектор задумчиво прикусил верхнюю губу.
  – Ну, насчет этого я не знаю, сэр…
  – Уверяю вас, если вы свяжетесь со Скотленд-Ярдом, вы получите полное одобрение.
  – Я, конечно, слышал о вас, сэр, и я знаю, что вы время от времени помогаете полиции. Но это лишь отдельные случаи…
  – И тем не менее это необходимо, – спокойно заявил Пуаро. – Это необходимо по той причине, что… что Грант – не убийца.
  – Что?! Но тогда кто же?
  – Убийца, как я представляю, был довольно молодым человеком. Он подъехал к «Гранитному бунгало» на двуколке, которую оставил прямо у двери. Он вошел в дом, совершил убийство, вышел и снова уехал. Он был без головного убора, а его одежда была сильно запачкана кровью.
  – Но… но тогда его заметила бы вся деревня!
  – Не при данных обстоятельствах.
  – Ну, возможно, если бы стояла ночь… но ведь преступление было совершено при дневном свете!
  Пуаро лишь улыбнулся в ответ.
  – Да еще и лошадь, и двуколка, сэр… Как вы можете утверждать подобное? Здесь проезжает не так уж много экипажей. И никто не заметил чего-то такого…
  – Обычными глазами, возможно, и не заметили; только внутренним взором.
  Инспектор многозначительно коснулся пальцем своего лба и усмехнулся, посмотрев на меня. Я был совершенно сбит с толку, но я верил в Пуаро. Дальнейшего обсуждения не последовало, и мы отправились в Мортон вместе с инспектором. Пуаро и меня допустили к Гранту, но во время беседы присутствовал констебль. Пуаро сразу приступил к делу.
  – Грант, я знаю, что вы не совершали этого преступления. Расскажите мне точно обо всем, что произошло, своими словами, как сумеете.
  Арестованный был человеком среднего роста с довольно неприятным выражением лица. С виду настоящий уголовник.
  – Богом клянусь, сэр, не делал я этого! – начал жаловаться Грант. – Кто-то подсунул эти стеклянные фигурки ко мне в бумажник! Это подтасовка, вот что это такое! Я, когда вернулся, сразу прошел в свою комнату, как я и говорил. Я и не знал ни о чем, пока Бетси не завизжала. Бог свидетель, я тут ни при чем!
  Пуаро встал.
  – Если вы не в состоянии сказать правду, закончим на этом.
  – Но послушайте…
  – Вы заходили в ту комнату… и вы знали, что хозяин мертв; и для вас не было неожиданностью, что добрая Бетси подняла ужасный шум.
  Грант смотрел на Пуаро, разинув рот.
  – Ну что, разве все было не так? Я не шутя вам говорю – и говорю совершенно честно, – что искренность – ваш единственный шанс.
  – Ну, тогда я рискну, пожалуй, – неожиданно сказал Грант. – Все так и было, как вы говорите. Я вошел в дом и направился прямиком к хозяину – а он там лежал мертвый на полу, и кругом кровища… Ну, я и решил смотать оттуда. Они бы сразу разнюхали, кто я таков, и уж точно сказали бы, что это я сделал. Я только и думал о том, чтобы сбежать… поскорее, пока его не нашли.
  – А нефритовые фигурки?
  Грант заколебался.
  – Ну, понимаете…
  – Вы их схватили вроде бы машинально, так ведь? Вы слышали, как ваш хозяин говорил об их ценности, и вы подумали, что вполне можете прибрать их к рукам. Ну, это я понимаю. А теперь скажите мне вот что. Вы взяли фигурки тогда, когда вошли в комнату во второй раз?
  – Не входил я туда второй раз! Мне и одного раза хватило!
  – Вы в этом уверены?
  – Уж конечно, уверен!
  – Хорошо. Теперь вот что. Когда вы освободились из тюрьмы?
  – Два месяца назад.
  – Как вы получили эту работу?
  – Да через одно из этих обществ помощи заключенным, знаете ведь про такие. Их парень встретил меня, когда я вышел.
  – Как он выглядел?
  – Ну, он не то чтобы был священником, но похож. Мягкая черная шляпа, и говорил так слащаво… У него еще один передний зуб сломан. Очкарик. Сандерсом его звали. Сказал, что надеется на мое исправление и что нашел мне хорошее место. Я и пошел по его рекомендации к старику Уэлли.
  Пуаро снова встал.
  – Благодарю вас. Теперь я все знаю. Наберитесь терпения. – Он задержался у выхода и добавил: – Сандерс подарил вам пару башмаков, верно?
  На лице Гранта отразилось изумление.
  – Ну да, подарил… А откуда вы-то об этом знаете?
  – Это моя работа – все знать, – серьезно ответил Пуаро.
  Обменявшись словом-другим с инспектором, мы втроем отправились в кабачок «Нежное сердце» и заказали яичницу с беконом и девонширский сидр.
  – Что-нибудь объясните нам? – с улыбкой спросил Инглз.
  – Да, теперь все вполне разъяснилось. Но, видите ли, мне было бы трудно доказать свою точку зрения. Уэлли был убит по приказу Большой Четверки – и не Грантом. Некий очень умный человек устроил Гранта на это место, заранее планируя сделать из него козла отпущения, – и это было бы совсем нетрудно, учитывая прошлое Гранта. Этот человек подарил Гранту пару башмаков – одну из двух совершенно одинаковых пар. А другую пару оставил себе. Совершить задуманное было чрезвычайно просто. Когда Гранта не было в доме, а Бетси болтала с кем-то в деревне (а она, видимо, каждый день этим занималась), убийца подъехал к дому, предварительно надев копию ботинок Гранта, вошел в кухню, сразу прошел в гостиную, оглушил старого Уэлли и перерезал ему горло. Потом он вернулся в кухню, снял ботинки, надел другую пару, которая была у него с собой, и, забрав с собой те башмаки, в которых было совершено преступление, спокойно вышел из дома и уехал.
  Инглз внимательно посмотрел на Пуаро.
  – В этом что-то есть, безусловно. Вот только почему его никто не заметил?
  – А! Вот тут-то и проявился большой ум Номера Четвертого, я убежден. Все его видели – и никто не заметил. Видите ли, он явился в тележке мясника!
  Я невольно вскрикнул:
  – Баранья нога?!
  – Совершенно верно, Гастингс, баранья нога. Все клянутся, что в это утро к «Гранитному бунгало» никто не подходил, и тем не менее я обнаружил в кладовке баранью ногу, еще не растаявшую. Был понедельник, следовательно, мясо должно было быть доставлено в то утро; ведь если бы его привезли в субботу, при нынешней теплой погоде льдинки не пережили бы воскресенье. А значит, кто-то подходил к бунгало, и это был такой человек, на чьей одежде пятна крови выглядели совершенно естественно и не привлекли внимания.
  – Черт побери, да он гений! – одобрительно воскликнул Инглз.
  – Да, он умен, этот Номер Четвертый.
  – Так же умен, как Эркюль Пуаро? – пробормотал я.
  Мой друг удостоил меня негодующего взгляда.
  – Есть вещи, которые вы не должны были бы себе позволять, Гастингс, – наставительно произнес он. – Разве я не спас уже невиновного человека от виселицы? Для одного дня этого вполне достаточно.
  
  
  Глава 5
  Исчезнувший ученый
  Я вообще-то не думаю, что инспектор Мидоуз полностью поверил в невиновность Гранта, или Биггза, несмотря на то что суд признал его непричастным к убийству Джонатана Уэлли. Обвинение, которое он выстроил против Гранта: справка из тюрьмы, украденные нефритовые фигурки, ботинки, которые совершенно точно совпадали со следами в гостиной убитого, – было, на его прямолинейный взгляд, слишком хорошо, чтобы его можно было опровергнуть; однако Пуаро, преодолев свою неприязнь к даче показаний, сумел убедить присяжных. Были вызваны двое свидетелей, видевших в тот понедельник возле бунгало Уэлли тележку мясника, а местный мясник показал, что сам он бывает в этой деревне лишь по вторникам и пятницам.
  Нашли также женщину, которая при расспросах вспомнила, что видела выходившего из бунгало мясника, но не смогла дать описания его внешности. У нее лишь сохранилось смутное впечатление, что тот был среднего роста, чисто выбрит и выглядел точь-в-точь как положено выглядеть мяснику. Услышав это рассуждение, Пуаро лишь с философским видом пожал плечами.
  – Именно это я и говорил вам, Гастингс, – сказал он мне после суда. – Он артист, этот человек. Он маскируется вовсе не при помощи фальшивой бороды и темных очков. Он изменяет свое лицо, да; но это лишь малая часть дела. Он на время становится другим человеком. Он живет в своей роли.
  Да, действительно, я вынужден был признать, что тот человек, который приходил к нам домой, выглядел в точности так, как я представлял себе служителя психиатрической больницы. Мне и в голову не пришло бы усомниться в его, так сказать, подлинности.
  Все это несколько обескураживало, и наши открытия в Дартмуре, похоже, ничем нам не помогли. Я сказал об этом Пуаро, однако он не соглашался признать, что мы ничуть не продвинулись вперед.
  – Мы продвинулись, – сказал он, – мы продвинулись. При каждом столкновении с этим человеком мы чуть-чуть больше узнаем об особенностях его ума и его методах. А он ничего не знает о нас и о наших планах.
  – Но тогда, Пуаро, – возразил я, – мы с ним в одинаковом положении! Я тоже не знаю, есть ли у вас какие-то планы, мне кажется, вы просто сидите на месте и ждете, чтобы он предпринял что-нибудь!
  Пуаро улыбнулся.
  – Mon ami, вы не меняетесь. Вы всегда остаетесь все тем же Гастингсом, настроенным по-боевому. Возможно, – добавил он, так как в эту минуту послышался стук в дверь, – у вас сейчас будет шанс. – И он рассмеялся, увидев мое разочарование: в гостиную вошел инспектор Джепп с каким-то человеком.
  – Добрый вечер, мсье, – сказал инспектор. – Позвольте представить вам капитана Кента из американской Секретной службы.
  Капитан Кент оказался высоким худым американцем со странно неподвижным лицом, выглядевшим так, словно его вырезали из дерева.
  – Рад познакомиться с вами, джентльмены, – пробормотал он, коротко пожимая нам руки.
  Пуаро подбросил в камин еще одно полено и придвинул ближе кресла для гостей. Я принес стаканы, виски и содовую. Капитан сделал большой глоток и одобрительно хмыкнул.
  – Законодательство вашей страны мне по душе, – заметил он.
  – Ну, перейдем к делу, – сказал Джепп. – Мсье Пуаро просил меня разузнать кое-что. Он по каким-то причинам интересовался, что кроется под названием «Большая Четверка», и просил в любое время дать ему знать, если я в своих служебных делах встречусь с этими словами. Я не обратил на это особенного внимания, но запомнил его слова, и когда присутствующий здесь капитан явился ко мне и изложил любопытную историю, я тут же сказал: «Нам нужно зайти к мсье Пуаро».
  Пуаро перевел взгляд на капитана Кента, и американец заговорил:
  – Возможно, мсье Пуаро, вам приходилось читать о том, что несколько торпедных лодок и миноносцев затонули, налетев на скалы у берегов Америки. Это случилось вскоре после японского землетрясения, и их гибель приписали шторму и сильной приливной волне. Ну, а совсем недавно в наши руки попались кое-какие люди… и с ними – кое-какие документы, проливающие совершенно новый свет на этот случай. В бумагах упоминается некая организация, именуемая «Большая Четверка», и дается весьма неполное описание некоего аппарата… Этот прибор или аппарат якобы способен накапливать огромное количество энергии и в виде узкого луча невероятной разрушительной силы посылать ее в любую заданную точку. Все это на первый взгляд казалось полным абсурдом, однако я переслал бумаги в штаб, чтобы там сами решили, чего они стоят, и один из наших высоколобых профессоров вроде бы ими заинтересовался. А потом до нас дошло известие, что один из ваших британских ученых выступил в научном обществе с докладом на сходную тему. Его коллеги по многим причинам не приняли доклад всерьез, тем более что звучало все слишком самоуверенно и фантастично, однако ваш ученый стоял на своем и заявил, что он накануне успеха в своих экспериментах.
  – Вот как? – воскликнул Пуаро, проявляя явный интерес.
  – Было решено, что мне следует приехать сюда и поговорить с этим джентльменом. Он весьма молод, этот Холлидей. Он один из ведущих ученых в данной области, и я должен был узнать у него, возможно ли вообще то, о чем он говорил.
  – Ну и как, это возможно? – не удержавшись, спросил я.
  – Вот как раз этого я и не знаю. Я не видел мистера Холлидея… и вряд ли мне удастся его увидеть, если учесть все обстоятельства.
  – По правде говоря, – коротко сказал инспектор Джепп, – Холлидей исчез.
  – Когда? – спросил Пуаро.
  – Два месяца назад.
  – О его исчезновении было заявлено?
  – Да, разумеется. Его жена, чрезвычайно взволнованная, пришла к нам. Мы сделали, что могли, но я заранее знал, что толку не будет.
  – Почему же?
  – Да потому, что в таких случаях всегда так… когда мужчина исчезает подобным образом, – и Джепп подмигнул.
  – Каким образом?
  – В Париже.
  – Так Холлидей исчез в Париже?
  – Да. Отправился туда по каким-то научным делам… ну, так он сказал. Конечно, он и должен был сказать что-то в этом роде. Но вы же знаете, что значит, когда мужчина пропадает в этом городе. То ли это дело рук местных головорезов, и тогда ему конец, то ли добровольное исчезновение… Ну, могу сказать, что искать его бесполезно. Веселый Париж и все такое, сами понимаете. Надоела ему семейная жизнь, к тому же повздорил с женой перед отъездом, – в общем, дело ясное.
  – Сомневаюсь, – задумчиво произнес Пуаро.
  Американец удивленно посмотрел на него.
  – Скажите, мистер, – протяжно произнес он, – что это за Большая Четверка?
  – Большая Четверка, – ответил Пуаро, – это международная организация, возглавляемая неким китайцем. Он известен как Номер Первый. Номер Второй – американец, Номер Третий – француженка. Номер Четвертый, Истребитель, – англичанин.
  – Француженка, вот как? – Американец присвистнул. – А Холлидей исчез в Париже. Возможно, тут и вправду что-то кроется. Как ее зовут?
  – Я не знаю. Я вообще ничего не знаю о ней.
  – Но у вас есть кое-какие предположения? – спросил его собеседник.
  Пуаро кивнул, выстраивая стаканы в аккуратный ряд на подносе. Он был большим любителем порядка.
  – А что насчет гибели тех кораблей? Может быть, Большая Четверка – это фокусы немцев?
  – Большая Четверка существует и действует сама по себе… и только для себя, мсье капитан. Их цель – мировое господство.
  Американец расхохотался во все горло, но вдруг умолк, глянув на мрачное и серьезное лицо Пуаро.
  – Вы смеетесь, мсье, – сказал Пуаро, грозя капитану пальцем. – Вы не понимаете… вы совсем не пользуетесь своими маленькими серыми клеточками, не заставляете свой мозг работать. Кто те люди, которые уничтожили часть вашего военно-морского флота, просто испытывая свою силу? Ведь это, мсье, было лишь испытанием нового энергетического оружия, которым они владеют.
  – Продолжайте, мсье, – весело и добродушно сказал Джепп. – Я прочел немало боевиков, но ни разу не встречал в них ничего подобного. Итак, вы слышали историю капитана Кента. Я могу быть еще чем-то вам полезен?
  – Да, дорогой друг. Вы можете дать мне адрес миссис Холлидей… а также помочь мне встретиться с ней.
  
  И следующий день застал нас в Четвинд-Лодж, неподалеку от деревеньки Чопхэм в Суррее.
  Миссис Холлидей приняла нас сразу. Это была высокая светловолосая женщина, нервная и подвижная. Рядом с ней в гостиной находилась очаровательная девочка лет пяти.
  Пуаро объяснил причину нашего визита.
  – О! Мсье Пуаро, я так рада, так признательна! Конечно же, я слышала о вас. Вы совсем не такой, как эти люди из Скотленд-Ярда, которые и не слушают, и не пытаются понять. И французская полиция такая же… даже хуже, я думаю. Они все совершенно уверены, что мой муж просто сбежал с какой-то женщиной. Но он не мог сделать ничего подобного! Его только одно интересует в жизни – работа! Половина наших ссор из-за этого и случалась. Он думает о работе гораздо больше, чем обо мне.
  – Ну, англичане все такие, – умиротворяющим тоном произнес Пуаро. – А если они не работают, они занимаются спортом. И ко всему этому относятся чрезвычайно серьезно. Но я прошу вас, мадам, припомнить настолько точно, насколько вы сумеете, и по порядку, все обстоятельства исчезновения вашего супруга.
  – Мой муж отправился в Париж во вторник, двадцатого июля. Он должен был встретиться и навестить нескольких человек в связи со своей работой, и среди них – мадам Оливер.
  Пуаро кивнул при упоминании знаменитой француженки, прославившейся в области химии, – своими блестящими достижениями она затмила славу мадам Кюри. Французское правительство удостоило ее немалого количества наград, и она была одной из наиболее известных личностей современности.
  – Он прибыл туда вечером и сразу же отправился в отель «Кастильон», на Рю де Кастильон. На следующее утро у него была назначена встреча с профессором Буржоне, и на эту встречу он явился. Он был таким же, как обычно. Они поговорили о своих делах и условились, что муж на следующий день приедет в лабораторию профессора, чтобы присутствовать при каком-то эксперименте. Муж пообедал в одиночестве в кафе «Роял», прогулялся, затем отправился с визитом к мадам Оливер в ее дом в Пасси. Там он тоже выглядел и держался как обычно. Он ушел оттуда около шести часов. Неизвестно, где и когда он ужинал – возможно, зашел в какой-нибудь ресторан. В гостиницу он вернулся около одиннадцати и сразу же прошел в свой номер, забрав пришедшие на его имя письма. На следующее утро он вышел из отеля и – больше его не видели.
  – Во сколько он ушел в тот день? У него ведь была назначена встреча в лаборатории профессора Буржоне, так? Он вышел вовремя?
  – Не знаю. Дело в том, что никто не видел, когда он покинул гостиницу. Но горничная, обслуживавшая номер, полагает, что он должен был уйти довольно рано.
  – Или же он мог выйти накануне вечером, сразу после того, как вернулся?
  – Не думаю. Его постель была разобрана, в ней явно спали, и ночной портье заметил бы, если бы кто-то вышел так поздно.
  – Очень верное замечание, мадам. Итак, мы можем принять, что он вышел из гостиницы ранним утром на следующий день – и это уже утешительно в определенном отношении. В такой час он едва ли мог стать жертвой нападения. А его багаж? Остался в гостинице?
  Миссис Холлидей, похоже, не хотелось отвечать на этот вопрос, но в конце концов она сказала:
  – Ну… он, должно быть, взял с собой только один маленький чемоданчик…
  – Хм, – задумчиво произнес Пуаро. – Хотел бы я знать, где он был тем вечером. Если мы узнаем это, мы можем узнать очень много. С кем он встречался – вот в чем загадка. Мадам, у меня нет необходимости вставать на точку зрения полиции; они всегда твердят только одно: «Cherchez la femme». Однако совершенно очевидно: тем вечером произошло нечто, изменившее планы вашего супруга. Вы говорите, он спросил о письмах, когда вернулся в отель. Он получил что-то?
  – Только одно, и, должно быть, то самое, которое я написала в день его отъезда из Англии.
  Пуаро еще с минуту пребывал в глубоких размышлениях, затем живо вскочил на ноги.
  – Хорошо, мадам, разгадка этой тайны лежит в Париже, и чтобы отыскать ее, я сам немедленно отправляюсь в этот город.
  – Но это произошло уже так давно, мсье!
  – Да-да. И тем не менее мы должны искать именно там.
  Он повернулся, чтобы выйти из комнаты, но замер, положив ладонь на дверную ручку.
  – Скажите мне, мадам, ваш муж никогда не произносил слов «Большая Четверка»?
  – Большая Четверка? – задумчиво повторила женщина. – Нет, я такого не слышала.
  
  
  Глава 6
  Женщина на ступенях
  Итак, это было все, что могла сказать миссис Холлидей. Мы поспешили обратно в Лондон и на следующее утро уже плыли на континент. Пуаро сказал с унылой улыбкой:
  – Друг мой, эта Большая Четверка заставила меня сняться с места! Я бегаю туда и сюда, совершенно так же, как наш старый друг, «человек-ищейка»!
  – Ну, возможно, вы встретитесь с ним в Париже, – заметил я, зная, что Пуаро имеет в виду некоего Жиро, одного из наиболее опытных парижских детективов, с которым он встречался в ходе предыдущих расследований.
  Пуаро скривил губы:
  – Искренне надеюсь, что нет. Он меня не любит, этот тип.
  – Похоже, нам предстоит довольно сложная задача? – спросил я. – Выяснить, что делал неизвестный англичанин в один из вечеров два месяца назад?
  – Очень сложная, mon ami. Но, как вы хорошо знаете, трудности лишь радуют сердце Эркюля Пуаро.
  – Вы думаете, его похитила Большая Четверка?
  Пуаро кивнул.
  Наше расследование поневоле вело нас по остывшим следам, и мы мало что узнали, кроме того, что уже рассказала нам миссис Холлидей. Пуаро долго беседовал с профессором Буржоне, и в течение этой беседы всячески пытался выяснить, упоминал ли Холлидей о своих планах на тот вечер, – но так ничего и не узнал.
  Следующей в нашем списке стояла прославленная мадам Оливер. Я ощущал сильное волнение, когда мы поднимались по ступеням ее виллы в Пасси. Мне всегда казалось весьма необычным и потрясающим, что женщина способна продвинуться так далеко в научном мире. Я привык думать, что для такой работы непременно необходим мужской мозг.
  Нам открыл дверь молодой парнишка, лет семнадцати или около того, смутно напомнивший мне псаломщика, столь чопорными и церемонными были его манеры. Пуаро заранее условился о встрече, поскольку мы знали, что мадам Оливер никого не принимает без предварительной договоренности – ведь практически все ее дни были заняты научными трудами.
  Нас провели в небольшой салон, и вскоре туда вошла хозяйка дома. Мадам Оливер оказалась очень высокой женщиной, и ее рост еще более подчеркивался длинным белым платьем и похожей на монашескую шапочкой, красовавшейся на голове. Лицо мадам было длинным и бледным, а прекрасные темные глаза сверкали почти фанатическим огнем. Вообще она куда больше напоминала древнюю жрицу, нежели современную француженку. На одной щеке у нее виднелся шрам, и я вспомнил, что ее муж и соратник погиб при взрыве в лаборатории три года назад и что сама она была ужасно обожжена. С тех пор она удалилась от света и с яростной энергией погрузилась в научные исследования. Нас она встретила с холодной вежливостью.
  – Меня уже неоднократно расспрашивала полиция, мсье. Я думаю, что едва ли могу чем-то вам помочь, поскольку полиции я помочь не смогла.
  – Мадам, я по возможности постараюсь не задавать вам лишних вопросов. Начнем с того, о чем вы беседовали с Холлидеем.
  Она посмотрела на Пуаро с веселым недоумением.
  – Ну разумеется, о работе! О его работе… а также о моей.
  – Он упоминал при вас о теории, которую недавно изложил в докладе, прочитанном в Британском научном обществе?
  – Конечно, упоминал. Он только о ней и говорил.
  – Его идеи были несколько фантастичны, не так ли? – небрежно спросил Пуаро.
  – Кое-кто так и подумал. Но я с этим не согласна.
  – Вы рассматривали их с практической стороны?
  – Только с практической. Направление моих собственных исследований в чем-то сходно с этими идеями, хотя и подразумевает другие результаты. Я занимаюсь гамма-лучами, излучаемыми веществом, известным под названием радий-С, – и при этом я натолкнулась на некоторые весьма интересные магнетические феномены. На деле у меня есть теория о подлинной природе сил, которые мы называем магнетизмом, но пока еще не пришло время познакомить мир с моими открытиями. Эксперименты и идеи мистера Холлидея чрезвычайно заинтересовали меня.
  Пуаро кивнул. Потом он задал вопрос, который меня удивил:
  – Мадам, где вы обсуждали все эти вопросы? Здесь, в гостиной?
  – Нет, мсье. В лаборатории.
  – Могу я взглянуть на нее?
  – Разумеется.
  Мадам Оливер направилась к двери, через которую вошла в салон. За дверью оказался небольшой коридор. Мы миновали еще две двери и очутились в большой лаборатории, сплошь заставленной лабораторной посудой и тиглями, а также сотнями приборов, о названии которых я не имел ни малейшего представления. Двое сотрудников были заняты какими-то опытами. Мадам Оливер представила их:
  – Мадемуазель Клауд, одна из моих ассистентов. – Высокая серьезная девушка поклонилась нам. – Мсье Генри, старый испытанный друг.
  Молодой человек, низкорослый и смуглый, коротко кивнул.
  Пуаро осмотрелся по сторонам. В лаборатории оказалось еще две двери, кроме той, через которую мы вошли. Одна из них, как объяснила мадам, вела в сад, другая – в меньшее помещение, также предназначенное для исследований. Пуаро выслушал все это, а затем изъявил готовность покинуть лабораторию.
  – Мадам, во время вашей беседы с мистером Холлидеем кто-нибудь присутствовал здесь?
  – Да, мсье. Оба мои ассистента находились в той комнате, за дверью.
  – Мог ли кто-нибудь подслушать ваш разговор… кто-нибудь посторонний?
  – Не думаю. Я почти уверена, что не мог. Все эти двери были заперты.
  – А мог кто-нибудь спрятаться в этом помещении?
  – Там в углу есть большой шкаф… Да нет, ваше предположение абсурдно!
  – Pas tout à fait[275], мадам. Еще одно: Холлидей упоминал о своих планах на вечер?
  – Он ничего такого не говорил, мсье.
  – Благодарю вас, мадам, и извините за то, что потревожили вас. Умоляю, не беспокойтесь – мы сами найдем дорогу к выходу.
  Мы добрались до холла. Через парадную дверь только что вошла с улицы какая-то леди. Она быстро взбежала по ступеням наверх, и я успел заметить лишь плотную вуаль, какую носили обычно французские вдовы.
  – Весьма необычный тип женщины, – заметил Пуаро, когда мы вышли.
  – Мадам Оливер? Да, она…
  – Mais non[276], не мадам Оливер! Cela va sans dire![277] Это совсем другое дело. Подобных гениев немного в мире. Нет, я имел в виду другую леди – ту, что так красиво пробежала по ступеням наверх.
  – Я не видел ее лица, – удивленно сказал я. – И не понимаю, как вы могли его рассмотреть. Да и она на нас не взглянула.
  – Потому я и говорю, что это весьма необычный тип женщины, – благодушно ответил Пуаро. – Женщина, которая входит в свой дом… а я уверен, что это ее дом, поскольку она отперла дверь своим ключом, – и бежит вверх по лестнице, даже не бросив взгляда на двух незнакомцев в холле и не пожелав выяснить, кто они такие, это весьма необычная женщина… это даже неестественное поведение! Черт побери! Что это?
  Он резко толкнул меня назад – и как раз вовремя. Прямо на дорожку грохнулось дерево, едва не задев нас. Пуаро уставился на него, бледный и ошеломленный.
  – Да ведь мы едва не погибли! Но это грубо, безусловно, слишком грубо… ведь у меня не было подозрений… до этого момента – ни малейших подозрений! Да, если бы не мой острый взгляд, если бы не моя кошачья реакция – мир мог лишиться Эркюля Пуаро! И вас тоже, друг мой… хотя это и не стало бы национальной катастрофой.
  – Спасибо, – холодно произнес я. – И что мы будем теперь делать?
  – Что делать? – воскликнул Пуаро. – Думать! Да, прямо сейчас и здесь мы начнем упражнять свои маленькие серые клеточки. Начнем с этого мистера Холлидея – а был ли он вообще в Париже? Да, был, профессор Буржоне, который знаком с ним лично, видел его и говорил с ним…
  – К чему, черт побери, вы ведете?! – воскликнул я.
  – Было утро пятницы. В последний раз его видели в пятницу вечером… но видели ли его?
  – Но портье…
  – Ночной портье – до того он не видел Холлидея. Вошел какой-то человек, скорее всего даже похожий на Холлидея – уж в этом мы можем довериться нашему Номеру Четвертому, – спросил письма, поднялся наверх, уложил маленький чемоданчик и наутро ускользнул. В течение всего вечера никто не видел Холлидея – да, никто, потому что он уже попал в руки своих врагов. Кто приходил к мадам Оливер, был ли он Холлидеем? Да, был, потому что, хотя она и не знала его в лицо, вряд ли кто-нибудь смог бы обмануть ее с профессиональной точки зрения. Он вошел сюда, поговорил с мадам, вышел. И что случилось потом?
  Схватив меня за руку, Пуаро буквально поволок меня назад.
  – Теперь, друг мой, вообразите, что сейчас день его исчезновения, и мы ищем следы. Вы ведь любите всякие следы, правда? Смотрите: вот они, следы мужчины, следы Холлидея… он идет быстро, и вдруг – ах! Мы видим другие следы позади, и этот человек тоже спешит… но это маленькие следы, женские… Смотрите, они перекрывают следы Холлидея – следы гибкой молодой женщины под вдовьей вуалью. Простите, мсье, говорит она, мадам Оливер послала меня… Он останавливается, поворачивается. И что дальше делает молодая женщина? Она не хочет, чтобы кто-нибудь заметил их вместе. Конечно, это просто случайность – что она догнала его как раз возле вон того прохода между домами, разделяющего два сада. Она ведет его по этой аллее. Справа – сад виллы мадам Оливер, слева – сад другой виллы… и именно из этого сада, отметьте для себя, упало дерево, чуть-чуть не на нас. Обе калитки – того и другого сада – ведут на аллею. И здесь – засада. Выскакивают люди, хватают Холлидея и тащат в тот странный дом.
  – Боже милостивый, Пуаро! – воскликнул я. – Вы воображаете, что видите все это?
  – Я вижу это в уме, друг мой. Так, и только так все могло произойти. Идемте, вернемся в дом.
  – Вы хотите снова увидеть мадам Оливер?
  Пуаро загадочно улыбнулся:
  – Нет, Гастингс, я хочу увидеть лицо той леди, что поднялась по ступеням наверх.
  – И что вы думаете, кто она? Родственница мадам Оливер?
  – Куда более вероятно, что она секретарь… и к тому же нанятый не слишком давно.
  Дверь открыл все тот же вежливый псаломщик.
  – Вы не могли бы сказать мне имя той леди, – спросил Пуаро, – леди в вуали вдовы, она вошла совсем недавно?
  – Мадам Вероне? Секретарь хозяйки?
  – Именно. Вы не могли бы оказать нам любезность и спросить ее, не уделит ли она нам минутку?
  Молодой человек исчез, но очень скоро вернулся.
  – Мне очень жаль. Мадам Вероне уже снова ушла.
  – Думаю, это не так, – негромко сказал Пуаро. – Назовите ей мое имя, а я мсье Эркюль Пуаро, и скажите, что для меня очень важно увидеть ее сию минуту, – или я прямиком отправлюсь в префектуру.
  Наш посланник снова исчез. На этот раз леди спустилась вниз. Она направилась в салон. Мы последовали за ней. Она повернулась и подняла вуаль. К немалому моему изумлению, я узнал в ней нашу старую противницу, графиню Русакову – русскую графиню, организовавшую одно из самых остроумных похищений драгоценностей в Лондоне.
  – Как только я заметила вас в холле, я сразу стала ожидать самого худшего, – горестным тоном произнесла графиня.
  – Дорогая графиня Русакова…
  Она покачала головой.
  – Инесса Вероне, так меня зовут теперь, – пробормотала она. – Испанка, вышедшая замуж за француза. Что вам от меня нужно, мсье Пуаро? Вы ужасный человек. Выжили меня из Лондона. Полагаю, вы расскажете великой мадам Оливер все обо мне и изгоните меня из Парижа? Мы, бедные русские, тоже должны как-то жить, знаете ли!
  – Нет, мадам, дело куда серьезнее, – сказал Пуаро, рассматривая ее. – Я предлагаю пойти на соседнюю виллу и освободить мистера Холлидея, если он еще жив. Я знаю все, как видите.
  Я увидел, как она внезапно побледнела. И закусила губу. А потом заговорила со своей обычной решительностью:
  – Он еще жив… но он не на той вилле. Идемте, мсье. Я заключаю с вами сделку. Свобода для меня – и жизнь для мистера Холлидея, а заодно для вас.
  – Принимаю, – кивнул Пуаро. – Я и сам хотел предложить то же самое. Кстати, вы работаете на Большую Четверку, мадам?
  И снова смертельная бледность залила ее лицо, но она не ответила на вопрос моего друга.
  Вместо этого она спросила:
  – Вы позволите мне позвонить? – и, подойдя к телефону, назвала номер. – Это номер той виллы, – пояснила она, – где находится в плену ваш друг. Вы можете сообщить его полиции – но гнездышко опустеет к тому моменту, как они туда явятся. Это вы, Андре? Да, это я, Инесса. Маленький бельгиец все знает. Отправьте Холлидея в отель и сматывайтесь.
  Она повесила трубку и с улыбкой повернулась к нам.
  – Вы поедете с нами в гостиницу, мадам.
  – Разумеется, именно этого я и ожидала.
  Я поймал такси, и мы все вместе поехали в отель. По лицу Пуаро я видел, что он сбит с толку. Все выглядело уж слишком просто. Наконец мы добрались до отеля. Нам навстречу вышел портье.
  – Там приехал какой-то джентльмен… он в вашем номере. Он выглядит очень больным. С ним приехала сиделка, но она уже ушла.
  – Все в порядке, – сказал Пуаро. – Этот человек – мой друг.
  Мы вместе поднялись по лестнице. В кресле у окна сидел изможденный молодой человек, выглядевший просто ужасно. Пуаро подошел к нему.
  – Вы – Джон Холлидей? – Человек кивнул. – Покажите мне вашу левую руку. У Джона Холлидея есть родинка под левым локтем.
  Человек засучил рукав. Родинка была на месте. Пуаро поклонился графине. Она повернулась и вышла из комнаты.
  Стакан бренди отчасти оживил Холлидея.
  – Бог мой… – прошептал молодой человек. – Я прошел через ад… через ад… Это просто демоны и дьяволы в человеческом облике… Моя жена… где она? Что она думает? Они твердили мне, что она поверит… поверит…
  – Она не поверила, – твердо сказал Пуаро. – Ее вера в вас ничуть не поколебалась. Она ждет вас… она и ваше дитя.
  – Слава богу… Я с трудом верю, что снова свободен.
  – Теперь, когда вы немного пришли в себя, мсье, я хотел бы выслушать вашу историю с самого начала.
  Холлидей посмотрел на него с каким-то странным выражением.
  – Я… ничего не помню, – сказал он.
  – Что?!
  – Вы когда-нибудь слышали о Большой Четверке?
  – Кое-что слышал, – сухо ответил Пуаро.
  – Вы не знаете того, что известно мне. Они обладают безграничной силой. Если я буду хранить молчание, я буду в безопасности… а если я скажу хоть слово – не только я сам, но и все, кто мне дорог, подвергнутся невыразимым страданиям. И это не предположения. Я знаю. И я… я ничего не помню.
  И, с трудом поднявшись, он вышел из комнаты.
  На лице Пуаро отразилась озадаченность.
  – Так, значит, вот оно как? – пробормотал он. – Большая Четверка снова выиграла. Что это у вас в руке, Гастингс?
  Я протянул ему.
  – Графиня написала перед уходом, – пояснил я.
  Пуаро развернул записку. Там было написано: «Au revoir[278] – I.V.».
  – Она подписалась своими инициалами… I.V. Возможно, это и случайность, но ее инициалы как раз и обозначают римскую четверку… Хотел бы я знать, Гастингс, хотел бы я знать…
  
  
  Глава 7
  Похитители радия
  В ночь своего освобождения Холлидей ночевал в отеле, в номере рядом с нашим, и всю ночь напролет я слышал, как он стонет и вскрикивает во сне. Без сомнения, то, что Холлидею пришлось испытать в плену, сильно повлияло на его нервы, и утром мы снова не смогли ничего от него добиться. Он лишь повторял свое заявление о безграничной силе, находящейся в распоряжении Большой Четверки, и говорил, что они обязательно страшно отомстят ему, если он скажет хоть слово.
  После ленча он отправился к своей жене в Англию, но мы с Пуаро остались в Париже. Я рвался действовать так или иначе, и благодушная неподвижность Пуаро раздражала меня.
  – Ради всего святого, Пуаро, – требовал я, – давайте же чем-нибудь займемся!
  – Блестяще, mon ami, блестяще! «Займемся чем-нибудь»! Чем именно? Умоляю, выражайтесь точнее!
  – Ну, разумеется, Большой Четверкой!
  – Cela va sans dire[279]. Но как вы намерены расправиться с ней?
  – Ну, с помощью полиции, – рискнул предположить я.
  Пуаро улыбнулся.
  – Полиция примет нас за фантазеров. Мы ничего не можем ей представить… ничего существенного. Мы должны ждать.
  – Ждать чего?
  – Ждать, пока они что-нибудь предпримут. Ну, например, вы, англичане, поголовно увлекаетесь и восхищаетесь боксом. Там как? Если один человек не двигается, это должен делать другой… и, позволяя противнику атаковать себя, боксер узнает кое-что о нем. Такова и наша игра – позволить другой стороне действовать и предпринимать атаки. А я не сомневаюсь в том, что атака последует. Начать с того, что они попытались удалить меня из Англии. Но потерпели неудачу. Затем в Дартмуре мы вмешались и спасли их жертву от виселицы. А вчера мы снова нарушили их планы. Можете быть уверены, они этого так не оставят.
  Пока я размышлял над его словами, раздался стук в дверь. Не ожидая ответа, в комнату вошел какой-то человек и закрыл дверь за собой. Человек был высоким, со слегка искривленным носом и желтоватым цветом лица. На нем было застегнутое до подбородка пальто и мягкая шляпа, надвинутая до самых глаз.
  – Извините меня, джентльмены, за несколько бесцеремонное вторжение, – произнес он мягким голосом, – но мое дело носит совершенно необычный характер.
  Улыбаясь, он подошел к столу и сел. Я готов был вскочить и вышвырнуть нахала, но Пуаро жестом остановил меня.
  – Как вы и сами сказали, мсье, ваше вторжение несколько бесцеремонно. Не будете ли вы любезны объяснить причину?
  – Мой дорогой мсье Пуаро, причина весьма проста. Вы раздражаете моих друзей.
  – Чем именно?
  – Да полно, полно, мсье Пуаро! Вы же это не всерьез спрашиваете? Вы это знаете так же хорошо, как и я.
  – Это, мсье, зависит от того, кто именно ваши друзья.
  Не говоря ни слова, посетитель достал из кармана пачку сигарет, открыл ее, вытряхнул четыре сигареты и бросил их на стол. Потом собрал их и снова сложил в пачку, а пачку спрятал в карман.
  – Ага! – сказал Пуаро. – Так вот оно как? И что ваши друзья предлагают?
  – Они предлагают, мсье, что вам следует применить ваши способности – весьма выдающиеся способности – к привычным для вас расследованиям и что вам следует вернуться в Лондон, чтобы решать проблемы дам высшего света.
  – Вполне мирная программа, – сказал Пуаро. – Но предположим, что я не соглашусь?
  Мужчина сделал красноречивый жест.
  – Нам будет чрезвычайно жаль, – сказал он. – Так же, как всем друзьям и поклонникам великого мсье Эркюля Пуаро. Но сожаления, даже самые искренние, не могут вернуть человека к жизни.
  – Весьма деликатно изложено, – сказал Пуаро, кивая. – А предположим, что я… соглашаюсь?
  – В таком случае я уполномочен предложить вам… некую компенсацию.
  Он вынул из кармана бумажник, достал десять банкнот и выложил их на стол. Каждая банкнота достоинством в десять тысяч франков.
  – Это всего лишь подтверждение наших добрых намерений, – произнес визитер. – Вы получите в десять раз больше.
  – Боже мой! – воскликнул я, вскакивая. – Вы осмеливаетесь думать…
  – Сядьте, Гастингс, – резко произнес Пуаро. – Совладайте со своей прекрасной и честной натурой и сядьте. Вам же, мсье, я скажу следующее. Что может помешать мне позвонить в полицию и передать вас в руки закона, пока мой друг придержит вас, чтобы вы не сбежали?
  – Ну, если вы считаете это разумным поступком – попробуйте, – холодно откликнулся наш визитер.
  – О! Вы только послушайте, Пуаро! – закричал я. – Нет, я этого не выдержу! Звоните в полицию, и покончим со всем этим!
  Вскочив, я бросился к двери и встал спиной к ней.
  – Это выглядит слишком очевидным, – пробормотал Пуаро, словно обсуждая что-то сам с собой.
  – Но вам не нравится очевидность, а? – сказал наш посетитель, улыбаясь.
  – Ну же, Пуаро! – настойчиво произнес я.
  – На вашу ответственность, друг мой.
  Как только он снял с телефона трубку, мужчина неожиданно совершенно по-кошачьи прыгнул на меня. Я был готов к схватке. В следующую секунду мы сцепились и начали топтаться по комнате. Вдруг я почувствовал, как он ослабел и покачнулся. Я поднажал. Он отступил. А потом случилось нечто совершенно неожиданное. Я вдруг почувствовал, что лечу вперед. Я врезался головой в стену и мешком свалился на пол. В следующую минуту я уже был на ногах, однако дверь успела захлопнуться за моим противником. Я бросился к ней – дверь была заперта снаружи на ключ. Я выхватил у Пуаро телефон.
  – Контора? Остановите человека, который сейчас выйдет! Высокий мужчина, в темном пальто, застегнутом наглухо, в мягкой шляпе. Его необходимо передать полиции!
  Через считаные минуты после бегства нашего визитера мы услышали шум в коридоре снаружи. Ключ повернулся, и дверь распахнулась настежь. Мы увидели управляющего гостиницы.
  – Тот человек… вы его схватили? – закричал я.
  – Нет, мсье. Никто не спускался вниз.
  – Вы упустили его!
  – Мы никого не упускали, мсье. Он просто не мог ускользнуть.
  – Ну, я думаю, кого-то вы все-таки видели, – сказал Пуаро обычным своим мягким тоном. – Возможно, мимо вас проходил кто-то из персонала гостиницы?
  – Только официант с подносом, мсье.
  – А! – сказал Пуаро, и в его голосе прозвучало удовлетворение.
  
  – Так вот почему он застегнул пальто до самого верха, – продолжил он задумчиво, когда взволнованные работники отеля наконец ушли.
  – Мне ужасно неловко, Пуаро, – пробормотал я, все еще переживая свою неудачу. – Я думал, я с ним справлюсь.
  – Ну, он применил трюк, который используется в японской борьбе, я так думаю. Не стоит огорчаться, mon ami. Все прошло по плану – по его плану. А я именно этого и хотел.
  – Что это? – вскрикнул я, заметив на полу что-то коричневое.
  Это оказался мягкий бумажник из коричневой кожи, и он явно вывалился из кармана нашего посетителя в тот момент, когда мы дрались. В бумажнике оказались два счета на имя мсье Феликса Лаона и сложенный листок бумаги, который заставил мое сердце забиться быстрее. Это была половина обычного листа для заметок, на котором кто-то нацарапал карандашом несколько слов, но слова эти показались мне необычайно важными!
  Я прочитал:
  – «Следующее совещание – в пятницу, в 11 утра, на Рю де Эшеле, 34».
  Внизу же стояла большая цифра 4.
  А ведь сегодня была пятница, и часы на каминной полке показывали 10.30.
  – Бог мой, какой шанс! – воскликнул я. – Судьба играет нам на руку! Мы должны отправиться сейчас же, немедленно! Надо же, какая удача!
  – Так вот зачем он приходил, – проворчал Пуаро. – Теперь понятно.
  – Что понятно? Идемте, Пуаро, нечего грезить наяву!
  Пуаро посмотрел на меня и медленно покачал головой, улыбаясь так, как это умел только он.
  – «Не зайдешь ли на чаек, молвил мухе паучок…» Это ведь ваша английская песенка, не так ли? Нет-нет… они, конечно, хитры, но не так, как Эркюль Пуаро.
  – Черт побери, к чему вы ведете, Пуаро?
  – Друг мой, я спрашивал себя о причинах этого утреннего визита. Неужели наш странный гость действительно рассчитывал подкупить меня? Или же, наоборот, он хотел напугать меня, чтобы я забыл о своем долге? Вряд ли. Но тогда зачем он явился? Теперь же мне ясен весь их план – очень хорошо рассчитанный, очень умный… Человек пришел якобы для того, чтобы предложить взятку или испугать… Затем следует неизбежная драка, которой он даже не пытается избежать, и это дает ему возможность совершенно естественным образом уронить на пол бумажник… И наконец – вот она, ловушка! Рю де Эшеле, в одиннадцать? Думаю, нет, друг мой. Никто не сможет с такой легкостью заманить в западню Эркюля Пуаро!
  – Бог ты мой… – выдохнул я.
  Пуаро нахмурился:
  – Но есть тут кое-что, чего я не понимаю.
  – И что же это такое?
  – Время, Гастингс… время. Если они хотели поймать меня, не лучше ли было сделать это попозже вечером? Почему такой ранний час? Не должно ли этим утром что-нибудь случиться? Нечто такое, о чем, по их мнению, Эркюлю Пуаро лучше не знать?
  Он покачал головой:
  – Посмотрим, посмотрим. Я буду сидеть вот здесь, друг мой. Мы не двинемся с места этим утром. Мы будем ждать событий.
  Ровно в половине двенадцатого нам принесли «голубой листок» местной почты. Пуаро вскрыл его, а затем протянул мне. Это была записка от мадам Оливер, всемирно прославленного ученого, у которой мы побывали вчера в связи с делом Холлидея. Она просила нас сейчас же прибыть в Пасси.
  Мы отправились, не задерживаясь ни минуты. Мадам Оливер пригласила нас все в тот же маленький салон. Я снова был поражен красотой и внутренней силой этой женщины с длинным монашеским лицом и горящими глазами – она была блестящей наследницей Кюри. Мадам сразу приступила к делу.
  – Мсье, вы вчера расспрашивали меня об исчезновении мистера Холлидея. Потом я узнала, что вы возвращались в мой дом и говорили с моим секретарем, Инессой Вероне. Она вышла из дома вместе с вами и до сих пор не вернулась.
  – И это все, мадам?
  – Нет, мсье, не все. Прошлой ночью в лабораторию проникли воры, они похитили некоторые очень важные бумаги. Возможно, грабители искали нечто куда более ценное, но, к счастью, им не удалось открыть большой сейф.
  – Мадам, позвольте изложить вам некоторые факты. Ваш исчезнувший секретарь, мадам Вероне, на самом деле графиня Русакова, опытная воровка, и именно она виновата в исчезновении мистера Холлидея. Как давно она у вас?
  – Пять месяцев, мсье. Ваши слова меня удивляют.
  – И тем не менее это правда. Те бумаги… их легко было отыскать? Или же вы предполагаете, что их местонахождение было указано похитителям кем-то домашним?
  – Как раз то и удивительно, что воры знали, где искать. Вы думаете, Инесса…
  – Да, я не сомневаюсь, они действовали по ее указаниям. Но что это за дорогая вещь, которую ворам не удалось добыть? Драгоценности?
  Мадам Оливер со слабой улыбкой покачала головой:
  – Нет, мсье, это нечто куда более ценное. – Она оглянулась, потом наклонилась вперед и, понизив голос, сказала: – Это радий, мсье.
  – Радий?
  – Да, мсье. Я сейчас зашла в некий тупик в своих экспериментах. У меня есть небольшое количество радия, моего собственного, – мне ссужали и куда большие количества для работы. Но хотя его количество и невелико, он стоит очень дорого, около миллиона франков.
  – И где он?
  – В свинцовом ящике в большом сейфе – этот сейф намеренно изготовлен так, что выглядит старым и ненадежным, однако это вершина искусства изготовления подобных хранилищ. Возможно, именно поэтому ворам не удалось вскрыть его.
  – Как давно вы владеете этим радием?
  – Всего несколько дней, мсье. И вскоре мои эксперименты будут завершены. Еще два дня – и все. Радий будет увезен отсюда.
  Глаза Пуаро вспыхнули.
  – И Инесса Вероне знает об этом? Бог мой… Тогда наши друзья-грабители вернутся! Ни слова обо мне никому, мадам! Но могу вас заверить, я сохраню для вас ваш радий. У вас есть ключ от той двери, что ведет из лаборатории в сад?
  – Да, мсье. Вот он. У меня есть дубликат. А вот этот ключ – от калитки в садовой стене, через нее можно выйти в проход между этой виллой и соседней.
  – Благодарю вас, мадам. Сегодня вечером отправляйтесь спать как обычно, ничего не бойтесь и положитесь на меня. Но ни слова никому – даже вашим ассистентам – мадемуазель Клауд и мсье Генри, так? Да, им в особенности – ни слова!
  Выходя из дома, Пуаро потирал руки, явно очень довольный.
  – Что мы теперь будем делать? – спросил я.
  – Теперь, Гастингс, мы покинем Париж… и отправимся в Англию!
  – Что?!
  – Мы уложим наши вещи, пообедаем и поедем на вокзал.
  – Но как же радий?
  – Я сказал, мы собираемся отправиться в Англию – но я не говорил, что мы туда прибудем. Подумайте немножко, Гастингс. Почти наверняка за нами следят, не отставая ни на шаг. Наши враги должны быть уверены, что мы возвращаемся в Англию, но они не поверят в это, пока не увидят собственными глазами, как мы вошли в поезд и как поезд тронулся с места.
  – Вы хотите сказать, мы спрыгнем с поезда в последнюю минуту?
  – Нет, Гастингс. Наши враги удовлетворятся лишь тогда, когда поезд уйдет.
  – Но он не остановится до самого Кале!
  – Он остановится, если за остановку заплатить.
  – Ох, будет вам, Пуаро… вы не можете оплатить остановку экспресса! Они просто откажутся!
  – Мой дорогой друг, вы никогда не замечали в поездах такие маленькие рукоятки… для экстренной остановки поезда? И над ними написано: «За ложное использование – штраф сто франков»?
  – О! Так вы собираетесь сорвать стоп-кран?
  – Или это сделает мой друг, Пьер Комб, а? А потом, пока он будет спорить с проводником и шумно скандалить, пока весь поезд будет с интересом за этим наблюдать, – мы с вами тихонечко исчезнем.
  Мы в точности выполнили план Пуаро. Пьер Комб, закадычный приятель Пуаро, прекрасно знавший методы моего маленького друга, все сделал как надо. Он сорвал стоп-кран сразу после того, как поезд миновал пригороды Парижа. Комб устроил спектакль в наилучшем французском стиле, а мы с Пуаро смогли покинуть поезд, и никто ничуть не заинтересовался этим. Затем нам нужно было основательно изменить нашу внешность. Пуаро имел все необходимое для этого в маленьком чемоданчике. В результате на свет появились два бродяги в грязных синих блузах. Мы пообедали в какой-то мрачной столовой и после того отправились обратно в Париж.
  Было уже почти одиннадцать вечера, когда мы снова очутились неподалеку от виллы мадам Оливер. Прежде чем скользнуть в проход между виллами, мы хорошенько осмотрелись по сторонам. Вокруг не было ни души. И мы могли быть совершенно уверены в том, что за нами никто не следил.
  – Я не думаю, что они уже там, – прошептал Пуаро, придвинувшись ко мне. – Возможно, они появятся только следующей ночью, – но они отлично знают, что радий будет здесь еще двое суток, не более того.
  С предельной осторожностью мы повернули ключ в замке садовой калитки. Она распахнулась совершенно бесшумно, и мы шагнули внутрь.
  А затем последовал абсолютно неожиданный удар. В одну минуту мы были окружены и связаны, а наши рты оказались заткнуты кляпами. Должно быть, нас ожидали по меньшей мере десять человек. Сопротивление было совершенно бесполезно. Нас, словно два узла с тряпьем, потащили куда-то. К моему огромному изумлению, тащили нас к дому, а не от него. Похитители своим ключом отперли дверь лаборатории и внесли нас туда. Один из мужчин остановился возле большого сейфа. Тот был распахнут настежь. Я почувствовал, как у меня по спине пробежали мурашки. Неужели они собираются затолкать нас в сейф и оставить медленно умирать от удушья?
  Однако, к моему удивлению, я увидел, что внутри сейфа находятся ступени, ведущие вниз, под пол. Нас протащили по узкой лестнице, и в конце концов мы очутились в большом подземном помещении. Там стояла женщина, высокая и импозантная. Ее лицо закрывала черная бархатная маска. Она отдавала приказы молча, жестами. Мужчины бросили нас на пол и ушли, оставив меня и Пуаро наедине с загадочной особой в маске. Но я не сомневался в том, кто она такова. Это была та самая неизвестная француженка – Номер Третий из Большой Четверки.
  Она опустилась рядом с нами на колени и вынула кляпы из наших ртов, но оставила нас связанными; потом выпрямилась и, глядя на нас в упор, внезапным быстрым жестом сняла маску.
  Это была мадам Оливер!
  – Мсье Пуаро, – сказала она низким насмешливым голосом. – Великий, удивительный, уникальный мсье Пуаро. Я вчера утром послала вам предостережение. Вы решили проигнорировать его… вы решили, что можете противостоять нам. И вот вы здесь!
  Ледяная злоба, прозвучавшая в ее словах, пробрала меня до мозга костей. Что-то было такое в ее пылающих огнем глазах… Она была сумасшедшей, да, сумасшедшей! Такое случается с гениями…
  Пуаро промолчал. Он просто смотрел на нее разинув рот.
  – Ну что ж, – мягко продолжила она, – это конец. Мы не можем допустить, чтобы в наши планы вмешивались. Возможно, у вас есть последнее желание?
  Ни разу в жизни, ни до того, ни после, я не ощущал себя так близко к смерти. Пуаро был великолепен. Он даже не моргнул и не побледнел, он просто смотрел на мадам Оливер с неослабевающим интересом.
  – Меня невероятно интересует ваша психология, мадам, – тихо произнес он. – Как жаль, что у меня мало времени на ее изучение! Да, у меня есть некое желание. Осужденные, насколько я знаю, всегда просят дать им возможность выкурить последнюю сигарету. Портсигар у меня с собой. Если вы позволите… – Он указал взглядом на веревки, стягивающие его руки.
  – О, конечно! – расхохоталась мадам Оливер. – Вы надеетесь, что я развяжу вам руки, не так ли? Вы умны, мсье Пуаро, я это знаю. Я не стану развязывать вас, нет… я сама найду ваши сигареты.
  Она встала на колени рядом с Пуаро, вытащила из его внутреннего кармана портсигар, взяла одну сигарету и вставила в рот моему другу.
  – А теперь – спичку, – произнесла она, вставая.
  – В этом нет необходимости, мадам.
  Что-то в его голосе заставило меня вздрогнуть. Мадам остановилась.
  – Не двигайтесь, мадам, умоляю вас. Вы пожалеете, если ослушаетесь. Вы хорошо знакомы со свойствами яда кураре? Южноамериканские индейцы постоянно пользуются им, они отравляют кураре свои стрелы. Одна маленькая царапинка означает смерть. Некоторые племена используют крохотные воздушные трубки – и я тоже обзавелся такими, их изготовили специально для меня, и с виду они ничуть не отличаются от обычных сигарет. Мне стоит только дунуть… Ах! Вы пытаетесь шагнуть! Не двигайтесь, мадам. Механизм этой сигареты чрезвычайно искусен. Один выдох – и крошечная стрелка, похожая на рыбью косточку, взлетает в воздух – чтобы найти свою цель. Вы ведь не хотите умереть, мадам. А потому я умоляю вас освободить моего друга Гастингса от пут. Я не могу пользоваться руками, но я могу повернуть голову… вот так… и вы в зоне обстрела. Не ошибитесь, прошу вас!
  Очень медленно, с трясущимися руками и с бешеной яростью в глазах, мадам Оливер наклонилась и выполнила приказ Пуаро. Я был свободен. Голос Пуаро отдавал приказания:
  – Теперь, Гастингс, вы свяжете эту леди. Вот так, хорошо. Надежно скрутили? Так, теперь освободите меня, пожалуйста. Очень удачно, что она отослала своих прихвостней. Если нам немножко повезет, мы сможем удрать отсюда незаметно.
  В следующую минуту Пуаро стоял рядом со мной. Он наклонился к леди:
  – Эркюль Пуаро не убивает просто так, мадам. Желаю вам доброй ночи.
  Поскольку рот мадам Оливер был заткнут кляпом, ответить она не смогла. Но бешеная, убийственная ненависть, исказившая ее лицо, испугала меня. Я искренне понадеялся, что нам никогда больше не придется встретиться с этой особой.
  Три минуты спустя мы уже вышли из виллы и торопливо пересекли сад. Снаружи за стеной никого не оказалось, и вскоре мы были уже далеко.
  И тут Пуаро взорвался:
  – Я заслужил все то, что эта женщина сделала со мной! Я просто тупой имбецил, жалкое животное, тридцать раз идиот! Я решил, что не попаду в их ловушку! А это была не просто ловушка… это была именно такая ловушка, в какую я только и мог угодить! Они знали, что я увижу подвох… и именно на это и рассчитывали! Этим все объясняется… та легкость, с какой они отпустили Холлидея… вообще все. Мадам Оливер – направляющий дух, а Вера Русакова всего лишь исполнитель, простой лейтенант. Мадам нуждалась в идеях Холлидея – а для того, чтобы заполнить смущавшие Холлидея бреши в его расчетах, у нее своего ума хватает. Да, Гастингс, теперь мы знаем, кто таков Номер Третий, – это женщина, являющаяся, возможно, величайшим ученым современного мира! Подумайте об этом. Великий ум на Востоке, наука на Западе… и еще некто, до сих пор нами не опознанный. Но мы должны это выяснить! Завтра мы вернемся в Лондон и займемся этим как следует.
  – Вы разве не собираетесь передать мадам Оливер в руки полиции?
  – Мне просто не поверят, Гастингс. Эта женщина – идол всей Франции. А мы не можем ничего доказать. Нам крупно повезет, если она не вздумает сдать в полицию нас.
  – Что?!
  – Подумайте хорошенько. Нас обнаружили ночью во владениях мадам, с ключом, который, как она поклянется, она нам не давала. Она застала нас возле сейфа, а мы связали ее и заткнули ей рот кляпом, после чего сбежали. Не обольщайтесь, Гастингс. Как это говорите вы, англичане… «не на ту ногу ботинок», да?
  
  
  Глава 8
  В доме врага
  После нашего приключения на вилле в Пасси мы поспешно вернулись в Лондон. Пуаро ожидали несколько писем. Он прочел одно из них с удивленной улыбкой, а затем протянул мне.
  – Прочтите это, mon ami!
  Я прежде всего посмотрел на подпись «Эйб Райланд» и вспомнил слова Пуаро: «самый богатый человек в мире». Письмо мистера Райланда было коротким и язвительным. Он выражал глубокое разочарование причинами, по которым Пуаро в последний момент отказался ехать в Южную Америку.
  – Это заставляет здорово подумать, а? – сказал Пуаро.
  – Ну, полагаю, вполне естественно, что он несколько раздражен.
  – Нет-нет, вы не понимаете. Вспомните слова Майерлинга, того человека, который пытался укрыться здесь у нас… но все же пал от руки врага: «Номер Второй изображается латинской буквой S с двумя вертикальными чертами – знаком доллара, а также двумя полосками со звездой. Это может означать, что он американец, а также, что он представляет собой силу денег». Добавьте к этим словам то, что Райланд предложил гигантскую сумму, искушая меня покинуть Англию, и… И что тогда, Гастингс?
  – Вы хотите сказать, – изумленно произнес я, – что подозреваете Эйба Райланда, мультимиллионера, в том, что он – Номер Второй в Большой Четверке?
  – Ваш блестящий ум ухватил идею, Гастингс. Да, я подозреваю его. Вы весьма выразительно произнесли слово «мультимиллионер»… но позвольте сказать вам вот что. Все это дело затеял человек, стоящий на вершине социальной пирамиды. А мистер Райланд обладает репутацией человека, не всегда чистоплотного в делах. То есть мы имеем в его лице человека даровитого и не слишком обремененного совестью, человека, у которого есть столько денег, сколько ему нужно, и есть вся та власть, которую они дают.
  В словах Пуаро, безусловно, что-то было… Я спросил, когда он проникся уверенностью относительно мистера Райланда.
  – Это не уверенность. Я не уверен. Я не могу быть уверенным. Друг мой, я бы отдал все за то, чтобы действительно знать. Если я докажу, что Эйб Райланд – действительно Номер Второй, мы сразу же намного приблизимся к цели.
  – Как я понял из этого, – сказал я, постучав пальцем по письму, – он как раз приезжает в Лондон. Вы не собираетесь явиться к нему с визитом и лично принести извинения?
  – Я просто обязан это сделать.
  Два дня спустя Пуаро вернулся домой невероятно возбужденным. Он схватил меня за руки, как делал только в минуты чрезвычайно сильного волнения.
  – Друг мой, изумительная возможность, беспрецедентно, такое никогда не повторится, само идет в руки! Но опасно, смертельно опасно. Я не вправе даже просить вас об этой попытке…
  Если Пуаро пытался напугать меня, он выбрал неверный путь, именно это я ему и сказал. Немного успокоившись, он изложил мне свой план.
  Похоже, этот самый Райланд вознамерился нанять секретаря-англичанина, человека с хорошими манерами, прилично выглядящего и знающего свет. Пуаро подумал, что я вполне могу занять этот пост.
  – Я бы предпочел сделать это сам, друг мой, – виновато объяснил он, – однако, видите ли, практически невозможно загримировать меня так, как это необходимо. Конечно, я очень хорошо говорю по-английски, кроме тех случаев, когда очень взволнован, – но едва ли настолько хорошо, чтобы обмануть тренированное ухо; и даже если я пожертвую своими усами, сомневаюсь, что во мне перестанут видеть Эркюля Пуаро.
  Я тоже в этом сомневался и заявил, что готов и весьма желаю принять участие в деле и проникнуть в дом Райланда.
  – Впрочем, могу поставить десять к одному, что он просто не наймет меня, – заметил я.
  – О, непременно наймет! Я устрою вам такие рекомендации, что он просто пальчики оближет! Вас порекомендует сам министр внутренних дел!
  Мне показалось, что это уж чересчур, однако Пуаро отмел все мои возражения.
  – Он это сделает, вот и все. Я расследовал для него одно небольшое дельце, которое вообще-то могло стать причиной очень большого скандала. Все было решено, к удовлетворению обеих сторон, и теперь, как у вас говорят, он просто клюет у меня с ладошки!
  Нашим первым шагом в этой авантюре стало приглашение гримера. Это был невысокий человечек с причудливой, несколько птичьей манерой держать голову склоненной набок – почти так же, как делал это сам Пуаро. Мастер некоторое время молча изучал меня, а затем приступил к работе. Когда через полчаса я посмотрел на себя в зеркало, то был ошеломлен. Ботинки особого фасона сделали меня по меньшей мере на два дюйма выше ростом, а пиджак, сшитый без моего ведома, заставлял меня выглядеть тощим, нескладным и худосочным. Мои брови каким-то волшебным образом изменились, придав лицу совершенно новое выражение, и еще мне за щеки были засунуты особые подушечки, изменившие очертания лица, а загар стал намного гуще. Мои усы исчезли, зато во рту сбоку появился золотой зуб.
  – Вас зовут Артур Невилл, – сообщил мне Пуаро. – Да храни вас господь, друг мой… потому что, боюсь, я посылаю вас в слишком опасное место.
  
  С сильно бьющимся сердцем я вошел в отель «Савой» в час, назначенный мистером Райландом, и спросил, как мне увидеть этого великого человека.
  Я подождал минуту-другую, после чего меня проводили наверх в его апартаменты.
  Райланд сидел за столом. Перед ним лежало развернутое письмо, которое, как я заметил краем глаза, пришло из канцелярии министра внутренних дел и было подписано лично министром. Я впервые в жизни видел американского миллионера, и, надо сказать, он произвел на меня впечатление. Райланд был высок и худощав, с выступающим вперед подбородком и слегка искривленным носом. Серые глаза под нависшими бровями сверкали холодом. У него были густые встрепанные волосы, в углу рта небрежно торчала длинная черная сигара (без которой, как я узнал позже, его вообще никогда не видели).
  – Садитесь, – рыкнул он.
  Я сел. Он постучал пальцами по лежавшему перед ним письму.
  – Если верить вот этому письмецу, вы в полном порядке, так что мне незачем искать кого-то еще. Скажите, вы хорошо разбираетесь в светских обычаях?
  Я ответил, что вполне.
  – Я хочу сказать, если я созову герцогов, графов и виконтов, ну, например, в загородном доме, который я тут недавно купил, вы сумеете рассадить их как полагается за обеденным столом?
  – О! Это совсем легко, – с улыбкой ответил я.
  Мы обменялись еще несколькими фразами, а затем я узнал, что принят на службу. Все, что было нужно мистеру Райланду, – так это секретарь, хорошо знакомый с английским обществом и его обычаями, а для других дел с ним приехали американский секретарь и стенографистка.
  Два дня спустя я отправился в Хэттон-Чейз, имение герцога Ломширского, – американский миллионер арендовал поместье на полгода.
  Мои обязанности оказались совсем несложными. В моей жизни был период, когда я работал личным секретарем весьма занятого делами члена парламента, так что я не мог сказать, будто роль мне незнакома. Мистер Райланд обычно приглашал на выходные множество гостей, но остальная часть недели проходила сравнительно спокойно. Я редко видел мистера Эпплбая, секретаря-американца, но он показался мне симпатичным человеком и вполне обыкновенным американцем, очень квалифицированным работником. Зато мисс Мартин, стенографистку, я видел гораздо чаще. Это была хорошенькая девушка лет двадцати трех – двадцати четырех, с золотисто-каштановыми волосами и карими глазами, которые при каждом подходящем случае вспыхивали озорством, но обычно она опускала их с притворной скромностью. Мне показалось, что она не слишком-то любит своего нанимателя, хотя, конечно, она никогда не позволяла себе даже намека на что-то в этом роде; однако пришло время, когда я неожиданно завоевал ее доверие.
  
  Я, само собой, осторожно изучал всех, кто жил в доме. Пара человек из прислуги были наняты недавно, как я понял, еще один лакей и несколько горничных. Дворецкий, экономка и повар принадлежали к штату самого герцога, который позволил им остаться в имении на время аренды. Горничных я сразу выбросил из поля зрения как фигуры незначительные; зато я очень внимательно наблюдал за Джеймсом, вторым лакеем. Однако было совершенно очевидно, что он всего лишь лакей, и ничего кроме лакея. Его вообще-то нанял дворецкий. Вот кто показался мне куда более подозрительным, так это Дейвс, личный слуга Райланда, которого он привез с собой из Нью-Йорка. Дейвс был по рождению англичанином и обладал безукоризненными манерами, но я все равно подозревал его.
  Я провел в Хэттон-Чейз уже три недели, но за это время не случилось ничего такого, что я мог бы счесть подтверждением своей теории. Я не видел никаких следов деятельности Большой Четверки. Мистер Райланд был человеком бьющей через край силы и энергии, яркой личностью, но я все более склонялся к мысли, что Пуаро ошибся, когда в своих предположениях связал этого миллионера с чудовищной организацией. Как-то вечером за обедом я даже услышал, как мистер Райланд упомянул Пуаро.
  – Великолепный маленький человечек, так о нем говорят. Но он лодырь. Откуда я это знаю? Я предложил ему выгодное дельце, а он отказался в последнюю минуту. Я больше не желаю слышать об этом мсье Эркюле Пуаро.
  В такие моменты я особенно ощущал надоевшие прокладки за щеками.
  А потом мисс Мартин рассказала мне весьма удивительную историю. Райланд в тот день уехал в Лондон, забрав с собой мистера Эпплбая. Мы с мисс Мартин после чая отправились погулять по саду. Мне очень нравилась эта девушка, она была так безыскусна, так естественна! Но я видел, что-то гнетет ее, и в конце концов ее прорвало.
  – Знаете что, майор Невилл, – сказала она, – я всерьез подумываю уволиться отсюда.
  Я, наверное, выглядел немало удивленным, потому что она торопливо продолжила:
  – О! Я знаю, это прекрасное место во всех отношениях. Большинство людей сочли бы меня дурой, раз я так поступаю. Но я не желаю выносить оскорбления, майор Невилл. Если кто-то обрушивается на меня с руганью, как извозчик, – это нестерпимо. Ни один джентльмен не должен так поступать.
  – Неужели Райланд ругается при вас?
  Она кивнула:
  – Конечно. Он всегда довольно раздражителен и легко выходит из себя. Ну, это естественно. Он работает дни напролет. Но впадать в такую ярость… и, собственно, совершенно без причины! Он выглядел так, словно готов был убить меня! И, как я уже сказала, без какой-либо причины!
  – Расскажете мне об этом? – спросил я, искренне заинтересованный.
  – Ну, как вы знаете, я вскрываю все письма мистера Райланда. Некоторые из них я передаю мистеру Эпплбаю, с другими разбираюсь самостоятельно, но все-таки предварительная сортировка лежит на мне. И еще время от времени приходят письма на голубой бумаге, помеченные в углу крошечной цифрой 4… Прошу прощения, вы что-то сказали?
  Я не сумел удержаться от приглушенного восклицания, но тут же поспешил покачать головой и попросил ее продолжить.
  – Ну, как я и говорю, время от времени приходят эти письма, и у меня строгий приказ: ни в коем случае не вскрывать их, а просто передавать мистеру Райланду. Конечно, я всегда именно так и делала. Но вчера утром пришло необычно большое количество разной почты, и я вскрывала письма в ужасной спешке. И по ошибке вскрыла одно из таких писем. Как только я обнаружила это, я тут же с извинениями передала его мистеру Райланду. К моему крайнему изумлению, он вдруг разъярился и разразился руганью. Я ужасно испугалась, я уже говорила вам об этом.
  – Любопытно, что же такого было в том письме? Из-за чего он взбесился?
  – Абсолютно ничего особенного… это и есть самое странное во всей истории. Я же прочла его, прежде чем поняла свою ошибку. Письмо было совсем коротким. Я запомнила его от слова до слова, и там не было совершенно ничего такого, что могло бы расстроить кого бы то ни было!
  – Неужели можете повторить целиком? – поддел я.
  – Да. – Девушка на мгновение замолчала, потом медленно заговорила, а я потихоньку записывал в это время: – «Дорогой сэр… Мне необходимо сказать, что недвижимость – самое важное сейчас. Если вы настаиваете на каменоломне, тогда семнадцать тысяч – разумная цена. Но все равно одиннадцать процентов комиссионных – лишнее, четырех будет вполне достаточно… Искренне ваш – Артур Левершем».
  Мисс Мартин продолжила:
  – Понятно, что речь идет о некоей недвижимости, которую мистер Райланд подумывает купить. Но, видите ли, я чувствую, что человек, способный впасть в такую ярость из-за пустяка, просто-напросто опасен. Мне бы хотелось знать, что вы об этом думаете, майор Невилл? Вы куда лучше меня знаете жизнь.
  Я постарался успокоить девушку, сказав ей, что мистер Райланд, возможно, страдает сильным расстройством желудка и оттого так вспыльчив. В конце концов она ушла, в общем, уже не такая огорченная. Но сам я вовсе не удовлетворился собственными объяснениями. Когда девушка скрылась из виду и я остался один, я раскрыл свою записную книжку и просмотрел записанное письмо. Что оно могло значить, это совершенно невинное с виду послание? Касалось ли оно финансовых дел Райланда, и миллионер попросту встревожился из-за того, что предполагаемая сделка могла сорваться? Такое объяснение было вполне возможно. Но я помнил о маленькой цифре 4, которой помечались конверты, и чувствовал, что наконец-то напал на нужный след.
  Весь тот вечер я ломал голову над письмом и большую часть следующего дня тоже – а потом вдруг пришла разгадка. Она оказалась совсем простой. Цифра 4 была ключом. Если прочитать в письме каждое четвертое слово, получается совершенно другое послание. «Чрезвычайно важно видеть вас каменоломня семнадцать одиннадцать четыре». Семнадцать должно было означать семнадцатое октября – то есть завтра; одиннадцать – это время; а четверка, видимо, служила подписью или же напоминала о загадочном Номере Четвертом, а может быть, служила, так сказать, фирменным знаком Большой Четверки вообще. Слово «каменоломня» также поддавалось разгадке. На территории поместья как раз имелась большая заброшенная каменоломня – примерно в полумиле от дома; это было весьма уединенное местечко, идеальное для тайных встреч.
  Несколько мгновений я боролся с искушением самому устроить там представление. То была бы особая честь для меня, как говорится, перо на шляпу, к тому же чего стоило удовольствие обыграть самого Пуаро!
  Но в конце концов я взял себя в руки. Дело было слишком серьезным, и я не имел права играть в одиночку, чтобы тем самым, возможно, снизить шансы на успех. Мы ведь впервые в этой гонке обошли врага. Мы должны сделать все наилучшим образом… И, как ни прискорбно было это признавать, я все же понимал, что у Пуаро голова соображает за двоих, даже лучше.
  Я написал Пуаро письмо, подробно изложив все факты и объяснив, насколько это важно для нас – подслушать то, что будет говориться на предполагаемой встрече. Если он желает предоставить все мне, я буду только рад, но все же я включил в письмо подробнейшие инструкции – как добраться со станции до каменоломни, на случай, если он сочтет необходимым присутствовать там лично.
  Я отнес письмо в деревню и лично отправил его. Живя в поместье, я мог связаться с Пуаро, написав ему, но мы решили, что ему не следует писать мне – на тот случай, если здесь кто-нибудь сует нос в письма.
  Весь вечер я пребывал в возбуждении. В доме в этот день не было ни единого гостя, и я работал с мистером Райландом в его кабинете. Я предвидел такую ситуацию, и именно поэтому не мог надеяться на то, что сумею встретить Пуаро на станции. Но я был совершенно уверен в том, что меня отпустят до одиннадцати часов.
  И в самом деле, в десять тридцать мистер Райланд посмотрел на часы и заявил, что «на сегодня довольно». Я понял намек и неторопливо удалился. Я поднялся наверх, словно направляясь в свою спальню, но тут же тихо спустился по другой лестнице, боковой, и выбрался в сад, не забыв накинуть темное пальто, чтобы скрыть свою белую рубашку.
  Я прошел по саду уже довольно далеко, когда случайно оглянулся через плечо. Мистер Райланд как раз в этот момент тоже выходил в сад – через окно своего кабинета. Он явно направлялся на свидание, назначенное ему в письме. Я тут же помчался во всю прыть. К каменоломне я прибежал, едва дыша. Вокруг вроде бы никого не было, и я спрятался в густых зарослях кустов, дожидаясь развития событий.
  Через десять минут, ровно в одиннадцать, появился Райланд – в надвинутой на глаза шляпе и с вечной сигарой, торчавшей изо рта. Он быстро огляделся по сторонам и спустился в каменоломню. Потом до меня донеслись голоса. Очевидно, другой человек – или люди, кто бы там ни был, пришли на встречу заранее. Я выполз из кустов и осторожно, дюйм за дюймом, изо всех сил стараясь не шуметь, начал спускаться вниз по крутой тропинке. Наконец между мной и говорившими остался только один большой валун. Скрываясь в темноте, я крадучись обогнул его – и обнаружил, что прямо мне в лоб смотрит черное дуло пистолета!
  – Руки вверх! – сдержанно произнес мистер Райланд. – Я вас жду.
  Он сидел в тени скалы, так что я не мог видеть его лица, но угроза, прозвучавшая в его голосе, не предвещала ничего хорошего. Потом я ощутил, как холодная сталь коснулась сзади моей шеи, и Райланд опустил свой пистолет.
  – Все в порядке, Джордж, – лениво протянул он. – Веди его сюда.
  Внутренне пылая гневом, я тем не менее вынужден был проследовать в тень, где невидимый Джордж (который, как я подозревал, был не кем иным, как безупречным Дейвсом), тщательно связал меня и заткнул мне рот кляпом.
  Райланд снова заговорил, и я едва узнал его голос, настолько холодно и злобно он прозвучал:
  – Похоже, вам двоим пришел конец. Вы слишком уж часто стали попадаться на пути Большой Четверки. Слышали когда-нибудь об оползнях? Тут был один около двух лет назад. А сегодня ночью случится второй. Я уже все подготовил. Что-то этот ваш друг не слишком пунктуален сегодня, а?
  Меня окатила волна ужаса. Пуаро! Через минуту он попадет в ловушку! А я бессилен предупредить его! Я могу лишь молиться о том, чтобы он решил предоставить это дело мне, а сам остался в Лондоне. Впрочем, если бы он решил приехать, он уже был бы здесь…
  С каждой минутой надежда возрастала.
  А потом разбилась вдребезги. Я услышал шаги – осторожные шаги, но можно было не сомневаться в том, что сюда кто-то идет. Я скорчился в невыразимой муке. Кто-то прошел по тропинке, остановился – и вот уже появился Пуаро собственной персоной; он чуть склонил голову набок и всматривался в темноту.
  Я услышал удовлетворенный рык, который испустил Райланд, поднимая свой пистолет. Он крикнул: «Руки вверх!» Дейвс прыгнул из тени и напал на Пуаро сзади. Западня захлопнулась.
  – Рады видеть вас, мистер Эркюль Пуаро, – злобно бросил американец.
  Самообладание Пуаро было выше всяких похвал. Он даже не вздрогнул. Но я видел, что он продолжает всматриваться в темноту.
  – Где мой друг? Он здесь?
  – Да, вы оба здесь, в ловушке… в руках Большой Четверки! – И Райланд расхохотался.
  – Ловушка? – переспросил Пуаро.
  – А что, до вас еще не дошло?
  – Я согласен с тем, что это ловушка… да, согласен, – мягко произнес Пуаро. – Но вы ошибаетесь, мсье. Это вы попали в нее, а не мы с моим другом.
  – Что? – Райланд поднял свой огромный пистолет, но я заметил его замешательство.
  – Если вы выстрелите, то совершите убийство при добром десятке свидетелей и будете за это повешены. Это местечко окружено, причем уже несколько часов назад, людьми из Скотленд-Ярда. Вам шах и мат, мистер Эйб Райланд.
  Он как-то странно свистнул, и вдруг, словно по волшебству, все вокруг ожило и наполнилось людьми. Они схватили Райланда и его лакея и разоружили их. Пуаро, обменявшись со старшим офицером несколькими словами, схватил меня за руки и увел прочь.
  Когда мы выбрались из каменоломни, он вдруг пылко обнял меня.
  – Вы живы!.. Вы не пострадали! Это чудесно. Как часто я проклинал себя за то, что позволил вам приехать сюда!
  – Я в полном порядке, – сообщил я, высвобождаясь из его рук. – Но я в некотором недоумении. Вы проникли в их планы, так?
  – Но я ждал чего-то подобного! Иначе зачем же я разрешил вам жить здесь? Ваше новое имя, ваша маскировка ни на минуту их не обманули, да у меня и цели такой не было.
  – Что?! – воскликнул я. – Вы мне этого не говорили!
  – Ах, Гастингс, я не раз повторял вам, ваша природа так прекрасна и так честна, что вас обмануть нетрудно, но вы никогда не сумеете обмануть других. Ну конечно же, они сразу вас разгадали и стали поступать именно так, как я и рассчитывал, – с математической точностью! А рассчитать это было бы нетрудно любому, кто должным образом использует свои маленькие серые клеточки… то есть вы были просто приманкой. Они подсунули вам девушку… Кстати, mon ami, это интересный психологический вопрос… волосы у нее рыжие?
  – Если вы имеете в виду мисс Мартин, – холодно произнес я, – то ее волосы изумительного золотисто-каштанового цвета, но…
  – Да, они épatant[280], эти люди! Они хорошо изучили вас. О! Да, друг мой, как ни жаль, но мисс Мартин – участница заговора… активная участница. Она повторила для вас письмо вместе со сказочкой о вспышке гнева мистера Райланда, вы записали текст, вы хорошенько подумали – а шифр был просто отличным, трудным, но не слишком, и у вас не возникло никаких подозрений, вы решили задачку и написали обо всем мне. Но чего они не знали – так это того, что я как раз и ждал подобного поворота событий. Я поспешил к Джеппу и все организовал. И теперь, как видите, победа за нами!
  Я был не слишком доволен поведением Пуаро и прямо так ему и сказал. Мы вернулись в Лондон на «молочном» поезде в самый ранний час утра, и то была самая неудобная поездка в моей жизни.
  
  Я только что вышел из ванны и предавался приятным мечтам о завтраке, когда услышал в гостиной голос инспектора Джеппа. Я поспешно накинул халат и направился туда.
  – Ну и подсунули вы нам на этот раз штучку! – говорил Джепп, когда я вошел. – Это уж слишком, мсье Пуаро, даже для вас. В первый раз за все время, что я вас знаю, вы так промахнулись.
  На лицо Пуаро стоило посмотреть. Джепп продолжал:
  – Мы устроили засаду, чтобы схватить эту вашу Черную Руку, – а это оказался всего лишь лакей!
  – Лакей? – изумленно выдохнул я.
  – Да, Джеймс, или как там его зовут. Он, похоже, поспорил у себя в лакейской… заявил, что проучит его милость – то есть вас, капитан Гастингс, – чтобы не шпионил в доме и не искал разных бандитов из Большой Четверки.
  – Это невозможно! – воскликнул я.
  – Вы не верите? Я притащил этого типа прямиком в Хэттон-Чейз и нашел настоящего Райланда в постели, мирно спящим, а дворецкий, и повар, и черт их знает кто там еще у них есть – все клянутся, что был такой спор. Довольно глупая шутка, должен сказать… ну да, и еще один лакей с ним был.
  – Так вот почему он держался в тени, – пробормотал Пуаро.
  Когда Джепп ушел, мы уставились друг на друга.
  – Мы знаем, Гастингс, – сказал наконец Пуаро. – Номер Второй из Большой Четверки – Эйб Райланд. Весь этот маскарад с лакеем был предпринят на случай возможного отступления. А сам этот лакей…
  – Ну? – шепнул я.
  – Номер Четвертый, – мрачно произнес Пуаро.
  
  
  Глава 9
  Тайна желтого жасмина
  В этом весь Пуаро – он заявил, что мы за это время раздобыли достаточно информации, чтобы проникнуть в умы наших противников, – но я-то предпочел, чтобы мы добились несколько более ощутимых результатов.
  С того момента, как мы впервые столкнулись с Большой Четверкой, она совершила уже два убийства, похитила Холлидея и чуть было не прикончила Пуаро и меня самого; поэтому едва ли можно было сказать, что мы ведем счет в этой игре.
  Пуаро весьма беспечно отнесся к моим жалобам.
  – Пока что, Гастингс, – сказал он, – смеются они. Это верно, но ведь это ваша пословица, не так ли: «Хорошо смеется тот, кто смеется последним»? Так что мы еще посмотрим, друг мой, мы посмотрим. Вы должны также помнить, – добавил он, – что мы имеем дело не с обычными преступниками, но со вторым по счету величайшим умом в мире.
  Я не стал доставлять ему удовольствие и спрашивать, кто же является первым. Я знал ответ, по крайней мере, я знал, что ответит Пуаро, а вместо этого я – вполне безуспешно – попытался вытянуть из него, какие шаги он намерен предпринять, чтобы выследить врага. Как обычно, он держал меня в полном неведении относительно своих планов, но я догадался, что он связался с кое-какими секретными агентами в Индии, Китае и России, и по некоторым его обмолвкам и похвальбам я понял, что он по крайней мере продвинулся в исследовании хода мысли противника.
  Пуаро почти полностью оставил свою практику, и я знаю, что в этот период он отказался от нескольких совершенно исключительных предложений. Вообще-то он время от времени начинал расследовать случаи, которые вызывали в нем интерес, но обычно бросал расследование в тот момент, когда выяснял, что данное дело никак не связано с Большой Четверкой.
  Занятая Эркюлем Пуаро позиция принесла немалую выгоду нашему другу инспектору Джеппу. Несомненно, он завоевал славу, раскрыв несколько случаев, которые он едва ли смог бы распутать самостоятельно, не получив от Пуаро доведенные до половины расследования.
  В ответ на это Джепп представлял нам во всех подробностях любое дело, которое, как он думал, могло бы заинтересовать маленького бельгийца, и когда ему в руки попал случай, который газеты назвали «Тайной Желтого Жасмина», он позвонил Пуаро и спросил, не хочет ли тот вникнуть в новую загадку.
  Именно в результате этого звонка через месяц после моих приключений в доме Эйба Райланда мы с Пуаро сидели вдвоем в купе поезда, уносящего нас от дымного и пыльного Лондона в маленький городок Маркет-Хэндфорд в Вустершире – именно там произошла трагедия.
  Пуаро сидел, забившись в угол купе.
  – И что же вы думаете об этом деле, Гастингс?
  Я не сразу ответил на его вопрос; я чувствовал, что тут следует проявить осторожность.
  – Ну, оно выглядит довольно запутанным, – я не спешил с выводами.
  – Да, верно, – довольным тоном бросил Пуаро.
  – Мне кажется, что наша поездка совершенно явственно обозначает то, что вы считаете смерть мистера Пэйнтера убийством… а не самоубийством и не результатом несчастного случая.
  – Нет-нет, вы неверно меня поняли, Гастингс. Даже если принять, что смерть мистера Пэйнтера наступила в результате несчастного случая, все равно остается слишком много непонятных обстоятельств, требующих объяснения.
  – Ну, я именно это и имел в виду, когда сказал, что дело запутанное.
  – Давайте рассмотрим все основные факты, методически и не спеша. Напомните их мне, Гастингс, в хронологическом порядке.
  Я сосредоточился, стараясь быть как можно более методичным и хронологичным.
  – Начнем с самого мистера Пэйнтера, – сказал я. – Человек пятидесяти пяти лет, богатый, можно сказать, любитель попутешествовать. За последние двенадцать лет он мало бывал в Англии, но вдруг устал от постоянных путешествий, купил небольшое имение в Вустершире, неподалеку от Маркет-Хэндфорда, и приготовился осесть там надолго. И первым делом он написал своему единственному родственнику, племяннику Джеральду Пэйнтеру, сыну его младшего брата, – и предложил тому приехать и поселиться в его доме в Крофтланде (именно так называлось то местечко), чтобы пожить рядом с дядей. Джеральд Пэйнтер, нищий молодой художник, с удовольствием принял приглашение и к тому моменту, когда произошла трагедия, жил с дядей уже около семи месяцев.
  – Ваш стиль изложения великолепен, – пробормотал Пуаро. – Мне все время казалось, что это говорит ожившая книга, а не мой друг Гастингс.
  Не обратив внимания на выпад Пуаро, я продолжил, стараясь оживить историю:
  – Мистер Пэйнтер держал в Крофтланде немалый штат – шесть слуг, да еще его личный слуга-китаец А Линг.
  – Слуга-китаец А Линг… – прошептал Пуаро.
  – В последний вторник мистер Пэйнтер после обеда пожаловался, что чувствует себя плохо, и одного из слуг отправили за врачом. Мистер Пэйнтер принял доктора в своем кабинете, отказавшись лечь в постель. Что произошло между ними, никто не знает, однако доктор Квентин, прежде чем уйти, повидал экономку, сказал, что сделал мистеру Пэйнтеру подкожный укол, поскольку сердце его пациента работало слишком плохо, и посоветовал не беспокоить хозяина, а потом задал несколько довольно странных вопросов о слугах – как давно они здесь, откуда прибыли и так далее.
  Экономка ответила на вопросы доктора, как сумела, хотя и была весьма ими озадачена. Ужасное открытие было сделано на следующее утро. Одна из горничных, спустившись вниз, почувствовала тошнотворный запах горящей плоти, и этот запах, похоже, исходил из кабинета хозяина. Горничная попыталась открыть дверь, но та оказалась заперта изнутри. С помощью Джеральда Пэйнтера и китайца дверь быстро взломали – и вошедших ожидало жуткое зрелище. Мистер Пэйнтер упал в газовый камин, и его лицо и голова обгорели до полной неузнаваемости.
  Конечно, в тот момент не возникло никаких подозрений, поскольку случившееся восприняли как несчастный случай. Если кого-то и следовало винить, то лишь доктора Квентина, давшего своему пациенту наркотическое средство и оставившего его в таком состоянии одного. Но потом последовало удивительное открытие.
  На полу нашли газету – она явно соскользнула с колен старого джентльмена. Когда ее рассмотрели как следует, увидели, что на ней что-то начерчено, это был слабый чернильный след. Письменный стол располагался рядом с креслом, в котором обычно сидел мистер Пэйнтер, а указательный палец погибшего оказался испачкан чернилами вплоть до второго сустава. Стало совершенно ясно, что мистер Пэйнтер, не в состоянии уже удержать перо, обмакнул в чернильницу палец и умудрился нацарапать два слова на газете, которая лежала у него на коленях, – но сами по себе эти слова выглядели совершенно бессмысленно и фантастично: «Желтый Жасмин»– вот и все.
  В Крофтланде растет множество кустов желтого жасмина вдоль стен дома, и потому все подумали, что умирающий, уже плохо соображая, почему-то вспомнил об этих цветах. Конечно же, газеты, вопреки здравому смыслу, раздули эту историю, окрестив ее «Тайной Желтого Жасмина», – несмотря на то, что эти слова явно не имели никакого смысла и значения.
  – Не имели значения, говорите? – сказал Пуаро. – Ну, без сомнения, если вы так считаете, так оно и должно быть.
  Я с сомнением посмотрел на него, но не увидел насмешки в его глазах.
  – А потом, – продолжил я, – произошло взволновавшее всех дознание.
  – Чувствую, как вы мысленно облизываетесь, – заметил Пуаро.
  – Нашлось кое-что, свидетельствующее против доктора Квентина. Начать с того, что он не был здешним постоянным врачом, он лишь временно замещал доктора Болито, который уехал на месяц в более чем заслуженный отпуск. Возникло предположение, что небрежность врача стала прямой причиной несчастного случая. Но показания врача вызвали нечто вроде сенсации. Оказалось, что мистер Пэйнтер жаловался на здоровье с самого момента своего приезда в Крофтланд. Доктор Болито навещал его время от времени, но когда доктор Квентин впервые увидел его пациента, он был озадачен некоторыми симптомами. Квентин лишь однажды видел мистера Пэйнтера до того самого вечера, когда за ним прислали сразу после обеда. Как только врач остался наедине с больным, тот рассказал ему удивительную историю. Прежде всего, объяснил он, он вовсе не чувствует себя плохо, но вкус поданного к обеду мяса с соусом карри показался ему странным и необычным. Отослав А Линга за какой-то мелочью, мистер Пэйнтер быстро сложил содержимое своей тарелки в чашку и теперь просит врача забрать эту еду и выяснить, все ли с ней в порядке.
  Вопреки заявлению мистера Пэйнтера, что он чувствует себя нормально, доктор отметил, что потрясение, вызванное мыслью о возможном присутствии яда, сильно повлияло на него и что сердце пациента работает с трудом. Поэтому врач предложил сделать укол – но не наркотического средства, а всего лишь сердечного.
  На этом, похоже, история и закончилась – если, конечно, не считать того странного факта, что в карри с тарелки мистера Пэйнтера, подвергнутом анализу, нашлось такое количество опиума в порошке, что его хватило бы на убийство двоих здоровых мужчин!
  Я замолчал.
  – И каковы ваши выводы, Гастингс? – негромко спросил Пуаро.
  – Ну, трудно сказать… Это может быть несчастным случаем… а то, что именно тем вечером кто-то пытался отравить Пэйнтера, вполне может оказаться простым совпадением.
  – Но вы так не думаете? Вы предпочитаете верить, что это – убийство?
  – А вы разве нет?
  – Друг мой, я вообще не рассуждаю подобным образом. Я не пытаюсь примирить свой ум с двумя противоположными ответами – убийство или несчастный случай; ответ найдется тогда, когда мы разрешим другую проблему… да, тайну «Желтого Жасмина». Кстати, вы тут кое-что пропустили.
  – Вы имеете в виду две линии, начерченные под прямым углом друг к другу, – едва заметные линии сразу под словами на газете? Я не думал, что они могут иметь какое-то значение.
  – Ваши мысли всегда уходят в сторону, Гастингс. Но давайте оставим загадку «Желтого Жасмина» и займемся загадкой карри.
  – Да, понимаю. Кто отравил соус? Почему? Тут возникает сразу сотня вопросов. Само собой, готовил карри А Линг. Но зачем ему убивать своего хозяина? Может быть, он член какого-то влиятельного китайского клана? О таких вещах пишут иногда. Клан Желтый Жасмин, возможно. Потом еще есть Джеральд Пэйнтер.
  И тут я замолчал.
  – Да, – произнес Пуаро, кивая. – Еще есть Джеральд Пэйнтер, как вы справедливо заметили. Он наследник своего дяди. Но в тот вечер он не обедал дома.
  – Он мог подложить яд в какие-то ингредиенты карри, – предположил я. – А потом позаботился о том, чтобы отсутствовать в нужный момент, ведь иначе и ему пришлось бы попробовать этот соус.
  Думаю, мои доводы произвели немалое впечатление на Пуаро. Он посмотрел на меня с куда большим вниманием, чем во время рассказа.
  – Он вернулся поздно, – продолжил я, развивая гипотетическую линию событий. – Увидел свет в кабинете своего дяди, вошел и, обнаружив, что план отравления не сработал, сунул старика в огонь.
  – Но мистер Пэйнтер, вовсе не дряхлый мужчина пятидесяти пяти лет, едва ли позволил бы сжечь себя, он стал бы сопротивляться, Гастингс. Ваша реконструкция неправдоподобна.
  – Ну хорошо, Пуаро! – воскликнул я. – У нас есть еще время, так что скажите, как вы все это себе представляете!
  Пуаро одарил меня улыбкой, выпятил грудь и торжественно начал:
  – Если мы рассматриваем данный случай как убийство, то сразу возникает вопрос: почему избран именно такой способ? Я лично вижу только одну причину: спутать опознание, сделать лицо жертвы совершенно неузнаваемым.
  – Что? – вскрикнул я. – Вы полагаете…
  – Минутку терпения, Гастингс. Я хотел лишь сказать, что я исследовал это предположение. Есть ли какие-нибудь основания думать, что тело принадлежит не мистеру Пэйнтеру? Может ли оно принадлежать кому-нибудь другому? Я исследовал два эти вопроса и в результате на оба ответил отрицательно.
  – Ох! – разочарованно произнес я. – А потом?
  Пуаро чуть прикрыл глаза.
  – А потом я сказал себе: поскольку тут есть что-то такое, чего я не понимаю, будет лучше, если я рассмотрю все подробности. Я не должен позволять себе слишком концентрировать мысли на Большой Четверке. А! Мы подъезжаем. Моя маленькая одежная щетка, куда же она задевалась? А, вот она… умоляю, друг мой, помогите мне почистить костюм, а потом я окажу вам такую же услугу.
  Да, – задумчиво произнес Пуаро, когда наконец оставил в покое одежную щетку. – Нельзя допускать, чтобы умом овладевала одна идея. А мне грозит именно эта опасность. Вообразите себе, друг мой, что даже сейчас, рассматривая данное дело, я подвергаюсь этой опасности! Те две линии, о которых вы упомянули, две линии под прямым углом друг к другу, – чем они могут быть, кроме незаконченной цифры 4?
  – О боже! Пуаро! – воскликнул я и расхохотался.
  – Да, разве это не абсурдно? Я везде вижу руку Большой Четверки. А! Вон и Джепп идет нас встречать!
  
  
  Глава 10
  Расследование в Крофтланде
  Инспектор Скотленд-Ярда и в самом деле ожидал нас на платформе и тепло приветствовал.
  – Ну, мсье Пуаро, хорошо, что вы приехали. Думаю, вам это дельце понравится. Вот уж загадка так загадка, верно?
  Я сразу понял, что Джепп полностью и окончательно запутался в деле и надеется на помощь Пуаро.
  Джепп ожидал нас с автомобилем, и мы поехали в Крофтланд. Там мы увидели приземистый белый дом, совершенно не претенциозный, весь опутанный вьющимися растениями, среди которых был и желтый жасмин, усыпанный похожими на яркие звездочки цветами. Джепп посмотрел на жасмин, и мы тоже.
  – Должно быть, чувствовал запах цветов, когда писал те слова, бедный малый, – сказал инспектор. – Галлюцинации, возможно… подумал, что он в саду.
  Пуаро улыбнулся Джеппу.
  – Так что же это было, дорогой Джепп? – спросил он. – Несчастный случай или убийство?
  Похоже было, что вопрос немного смутил инспектора.
  – Ну, если бы не этот фокус с карри, я бы голосовал за несчастный случай, без сомнения. Тут нет никакого смысла… совать живого человека головой в огонь… да он заорал бы на всю округу!
  – Ах! – вдруг вполголоса воскликнул Пуаро. – Какой же я дурак! Полный имбецил! Вы куда умнее меня, Джепп.
  Инспектор был явно ошарашен комплиментом – ведь обычно Пуаро хвалил только самого себя. Джепп покраснел и пробормотал что-то в том смысле, что лично он в этом очень сомневается.
  Он проводил нас через дом к той комнате, в которой произошла трагедия, – к кабинету мистера Пэйнтера. Кабинет оказался просторным, с низким потолком, с книжными стеллажами вдоль стен и большими кожаными креслами.
  Пуаро сразу же посмотрел на окно.
  – А что окно, оно было открыто? – спросил мой друг.
  – Вот тут тоже загвоздка, честно говоря, – ответил Джепп. – Когда доктор вышел из этой комнаты, он просто притворил дверь за собой. Но на следующее утро она оказалась запертой на ключ. Кто ее запер? Мистер Пэйнтер? А Линг утверждает, что окно было закрыто и заперто на задвижку. Доктор Квентин, наоборот, считает, что окно было лишь прикрыто, но поклясться в этом не может. Если бы мог – это было бы совсем другое дело. Если хозяин дома действительно был убит, то кто-то должен был войти в кабинет через дверь или через окно. Если через дверь – это дело рук кого-то из домашних; если через окно – это мог быть кто угодно. Когда слуги ворвались в кабинет, они первым делом открыли окно, и горничная, сделавшая это, считает, что оно не было заперто, но она очень плохой свидетель – вспомнит все что угодно, только намекни!
  – А что с ключом?
  – И тут тоже никакой ясности. Ключ нашли на полу среди обломков двери. Он мог вылететь из замочной скважины, мог быть подброшен любым из вошедших в кабинет людей, мог быть подсунут под дверь снаружи.
  – То есть по существу могло быть все, что угодно.
  – Попали в точку, мсье Пуаро. Так оно и есть.
  Пуаро с несчастным видом оглядывался по сторонам и хмурился.
  – Я не вижу никакого проблеска, – пробормотал он. – Вот только что… да, я уловил лучик, но тут же снова наступила тьма. Я не вижу главного… я не вижу мотива.
  – У молодого Джеральда Пэйнтера есть отличный мотивчик, – мрачно заметил Джепп. – Он был довольно диким существом в юности, могу вам сказать. И экстравагантным. Ну, вы знаете, каковы эти художники… никаких моральных устоев.
  – Мой дорогой Джепп, возможно ли, чтобы вы нарочно пускали мне пыль в глаза? Я отлично знаю, что вы подозреваете китайца. Но вы слишком хитры. Вы хотите, чтобы я помог вам, – и все равно ставите палки в колеса.
  Джепп взорвался хохотом.
  – В этом весь вы, мсье Пуаро. Да, я ставлю на китайца. Признаюсь. Похоже на то, что именно он нахимичил с карри, а уж если он раз попытался избавиться от своего хозяина, то почему бы ему не взяться за дело и во второй раз, сразу, в ту же ночь?
  – Я бы удивился, если бы он это сделал, – мягко сказал Пуаро.
  – Но меня все равно смущает мотив. Может быть, хотел отомстить за какую-то обиду?
  – Я бы удивился, – повторил Пуаро. – Ограбления не было? Ничего не пропало? Драгоценности, деньги, документы?
  – Нет… ну, то есть в буквальном смысле – нет.
  Я насторожился, Пуаро тоже.
  – Это, я полагаю, вряд ли было пропажей, – пояснил Джепп. – Но погибший старина вроде бы писал книгу. Мы узнали об этом только сегодня утром, когда пришло письмо от издателя с просьбой прислать рукопись. Похоже, она должна быть закончена к этому времени. Молодой Пэйнтер и я обыскали тут все, но ни следа рукописи не обнаружили, – наверное, он спрятал ее где-то в другом месте.
  Глаза Пуаро загорелись зеленым огнем, который я так хорошо знал…
  – Как она называлась, эта книга? – спросил он.
  – «Тайная Рука Китая», так было написано в письме издателя.
  – Ага! – воскликнул Пуаро, судорожно вздохнув. Потом быстро сказал: – Мне нужно увидеть этого китайца, А Линга.
  За китайцем послали, и через несколько минут он шаркающей походкой вошел в кабинет и уставился в пол, только покачивалась косичка на затылке. На бесстрастном лице не отражалось никаких чувств.
  – А Линг, – спросил Пуаро, – тебе жаль, что твой хозяин умер?
  – Моя очень жалей. Он хороший хозяин.
  – Ты знаешь, кто его убил?
  – Мой не знай. Моя говорил бы полиси, если знай.
  Последовали новые вопросы и ответы. А Линг, все с тем же бесстрастным выражением лица, описал, как он готовил карри. Повар не прикасался к этому соусу, заявил китаец, ни одна рука не притрагивалась к нему, только его собственная. Я не знал, понимает ли китаец, что его слова служат ему не на пользу. Но он настаивал также на том, что окно в сад было в тот вечер заперто на задвижку. Если оно оказалось открыто утром, тогда, должно быть, хозяин сам его открыл. Наконец Пуаро отпустил А Линга.
  – Да, вот еще что, А Линг, – окликнул Пуаро китайца, когда тот уже шагнул за порог. – Ты сказал, ты ничего не знаешь о желтом жасмине?
  – Нет, что моя может знать?
  – И ты ничего не знаешь о том, что было начерчено под этими словами?
  Пуаро, уже подошедший к двери, быстро наклонился и что-то начертил на пыльной поверхности маленького столика. Я оказался достаточно близко, чтобы рассмотреть, прежде чем Пуаро все стер. Вертикальная черта, потом линия под прямым углом к ней и наконец еще одна вертикальная, завершившая изображение большой четверки. Китайца словно током ударило. На одно краткое мгновение его лицо исказилось ужасом. А потом столь же внезапно снова обрело бесстрастность, и, повторив, что он ничего не знает, А Линг ушел.
  Джепп отправился на поиски молодого Пэйнтера, и мы с Пуаро остались одни.
  – Большая Четверка, Гастингс! – воскликнул Пуаро. – Снова Большая Четверка! Пэйнтер был вечным путешественником. В своей книге он, без сомнения, излагал чрезвычайно важные сведения, касающиеся Номера Первого, Ли Чанг Йена, руководителя и направляющего ума Большой Четверки!
  – Но кто… как…
  – Тише, сюда идут.
  Джеральд Пэйнтер оказался вежливым молодым человеком несколько субтильной внешности. Он носил мягкую каштановую бороду и оригинальный шелковый галстук. На вопросы Пуаро он отвечал с полной готовностью.
  – Я обедал у одних наших знакомых, по соседству, это семья Уичерли, – пояснил он. – Когда я вернулся домой? О, около одиннадцати. У меня свой ключ, видите ли. Все слуги уже отправились спать, и я, естественно, подумал, что дядя тоже лег. Вообще-то мне показалось, что я заметил этого бесшумного китайского плута А Линга – вроде он как раз выскользнул из холла, но думаю, что я, скорее всего, ошибся.
  – Когда вы в последний раз видели своего дядю, мистер Пэйнтер? Я имею в виду, до того, как переехали к нему жить.
  – О! Мне было тогда лет десять, не больше. Видите ли, он постоянно ссорился со своим братом, моим отцом.
  – Однако он без особого труда отыскал вас, так? Несмотря на то, что прошло довольно много лет?
  – Да, тут мне просто повезло, я увидел в газете объявление адвоката.
  Больше у Пуаро вопросов к племяннику не было.
  Следующим нашим действием стал визит к доктору Квентину. Рассказанная им история в основном была той же самой, что он излагал на дознании, и ему почти нечего было к ней добавить. Он принял нас в своем хирургическом кабинете, поскольку как раз закончил прием пациентов. Доктор выглядел интеллигентным человеком. Некоторая чопорность манер вполне сочеталась с его пенсне, но мне показалось, что он должен использовать только современные методы лечения.
  – Мне бы очень хотелось вспомнить, что там было с окном, – искренне сказал он. – Но это очень опасно – пытаться вникнуть в прошедшее, может появиться уверенность в том, чего никогда не бывало. Это вопрос психологии, не так ли, мсье Пуаро? Видите ли, я много читал о ваших методах и могу сказать, что бесконечно восхищаюсь вами. Да, полагаю, что почти наверняка именно китаец подсыпал опиум в карри, но ведь он никогда в этом не признается, и мы никогда не узнаем, зачем он это сделал. Но сунуть человека в огонь – нет, это не в характере нашего китайского приятеля, мне так кажется.
  Я вернулся к этому последнему пункту, когда мы с Пуаро, возвращаясь обратно, шли по главной улице Маркет-Хэндфорда.
  – Вы думаете, он в этом замешан? – спросил я. – Кстати, надеюсь, Джепп не забыл установить наблюдение за ним? (Инспектор как раз проследовал в полицейский участок по какому-то своему делу.) Эмиссары Большой Четверки обычно чрезвычайно увертливы.
  – Джепп не спускает глаз с них обоих, – мрачно ответил Пуаро. – Причем с того самого момента, как был обнаружен труп.
  – Ну, в любом случае мы знаем, что Джеральд Пэйнтер к этому не имеет никакого отношения.
  – Вы всегда знаете гораздо больше, чем я, Гастингс, и это становится утомительным.
  – Ах вы, старая лиса! – рассмеялся я. – Уж вы-то никогда лишнего слова не скажете!
  – Если быть честным, Гастингс, это дело в целом мне уже ясно во всех деталях, кроме слов «Желтый Жасмин», – и я начинаю думать, что вы, пожалуй, правы, утверждая, будто они вообще не имеют отношения к преступлению. Но если это так, вам следует подумать, кто в этой истории лжет. Я уже подумал. И еще…
  Внезапно он бросился в сторону и исчез в книжной лавке. Несколько минут спустя он вышел, прижимая к себе какой-то сверток. Потом к нам присоединился Джепп, и мы отправились в гостиницу.
  На следующее утро я проснулся поздно. Когда я спустился в предоставленную нам гостиную, то обнаружил, что Пуаро уже там, – он шагал взад-вперед, и его лицо искажала боль.
  – Не пытайтесь заговорить со мной! – возбужденно воскликнул он, взмахивая рукой. – Нет, до тех пор, пока я не буду знать, что все в порядке… что арест произведен. Ах! Дурной я психолог! Гастингс, если человек пишет предсмертную записку, то лишь потому, что это очень важно! Но все, что он сказал, – это «Желтый Жасмин». Да, возле дома растет желтый жасмин… но это ровным счетом ничего не значит! Однако что же могут означать эти слова? Именно то, что означают. Слушайте! – Он раскрыл небольшую книгу, которую держал в руке. – Друг мой, мне вдруг пришло в голову, что надо бы получше вникнуть в предмет. Что такое в точности желтый жасмин? И эта маленькая книжица объяснила мне все! Слушайте!
  Он прочел:
  – «Gelsemini Radix, желтый жасмин. Составные части: алкалоиды gelseminine C22H26N2O3, сильный яд, действующий на манер кониина; gelsemine C12H14NO2, действующий как стрихнин; gelsemic acid и так далее. Сильный депрессант, действующий на центральную нервную систему. В итоге парализует двигательные нервные окончания, в больших дозах вызывает головокружение и мышечную слабость. Может наступить смерть в результате паралича дыхательных центров».
  Вы понимаете, Гастингс? Я подозревал это с самого начала, когда Джепп заметил что-то насчет живого человека, которого сунули бы в огонь. Потом я осознал, что сожгли уже мертвого человека.
  – Но зачем? Какой в этом смысл?
  – Друг мой, если вы выстрелите в человека или ударите его ножом, когда он уже умер, или даже просто стукнете его по голове, следствие быстро установит, что повреждения нанесены после смерти. Но если голова человека превратилась в уголь, никто просто не станет искать других причин смерти, и решат, что человек, чудом избежавший отравления за обедом, едва ли будет отравлен позже. Так кто же лжет, спрашиваем мы снова. Я решил, что А Лингу следует верить…
  – Что?! – вскрикнул я.
  – Вы удивлены, Гастингс? А Линг знает о существовании Большой Четверки, это слишком очевидно, и также очевидно, что до того момента он никак не связывал эту банду с убийством своего хозяина. Если бы китаец был убийцей, его лицо не утратило бы привычного выражения, ведь он был бы готов к вопросу. Поэтому я решил, что А Линг говорит правду, и сосредоточил свое внимание на Джеральде Пэйнтере. Мне казалось, что Номер Четвертый мог бы с легкостью играть роль племянника.
  – Что?! – снова воскликнул я. – Номер Четвертый?
  – Нет, Гастингс, он не Номер Четвертый. Как только я прочитал в этой книге о желтом жасмине, я увидел правду. На самом-то деле она сама бросается в глаза.
  – Как обычно, – холодно заметил я, – в мои глаза она почему-то не бросается.
  – Потому что вы не пользуетесь своими маленькими серыми клеточками. У кого была возможность отравить карри?
  – У А Линга, конечно. Больше ни у кого.
  – Ни у кого? А как насчет врача?
  – Но это было бы после того.
  – Разумеется, после. В том карри, который был приготовлен для мистера Пэйнтера, не содержалось ни крошки опиума, но, поскольку врач пробудил в старом джентльмене подозрения, Пэйнтер не дотронулся до соуса и передал его доктору для исследования – что и входило в план Квентина. Доктор Квентин явился, забрал карри и сделал мистеру Пэйнтеру инъекцию – сердечного средства, как он утверждает, однако на самом деле это был желтый жасмин в смертельной дозе. Когда яд начал действовать, он ушел, предварительно открыв окно. Затем ночью он вернулся – через окно – и сунул мистера Пэйнтера в огонь. Он не обратил внимания на газету, упавшую на пол и прикрытую телом старого джентльмена. Пэйнтер знал, каким ядом его отравили, и приложил все усилия к тому, чтобы обвинить в своей смерти Большую Четверку. Для Квентина не составило труда насыпать порошок опиума в переданный ему карри, а уж потом передать его в лабораторию на исследование. Он изложил нам собственную версию его беседы со старым джентльменом и как бы случайно упомянул об инъекции сердечного средства – на случай, если кто-то заметит на коже убитого след укола. Так что поначалу возникли две версии: несчастный случай и возможное отравление карри А Лингом.
  – Но доктор Квентин не может ведь быть Номером Четвертым?
  – Полагаю, может. Можно не сомневаться в том, что настоящий доктор Квентин сейчас находится где-нибудь за границей. Номер Четвертый просто стал им на небольшое время. С доктором Болито он договорился в письмах, так что проблем не возникло.
  В эту минуту в нашу гостиную ворвался инспектор Джепп, красный как рак.
  – Вы его схватили? – тревожно спросил Пуаро.
  Джепп покачал головой, переводя дыхание.
  – Доктор Болито сегодня утром вернулся из отпуска – его вызвали телеграммой. Никто, правда, не знает, кто эту телеграмму отправил. А тот человек удрал еще ночью. Но мы его поймаем.
  Пуаро печально покачал головой.
  – Думаю, не поймаете, – сказал он и рассеянно начертил вилкой на столе большую четверку.
  
  
  Глава 11
  Шахматная задача
  Мы с Пуаро частенько обедали в одном маленьком ресторанчике в Сохо. И однажды вечером мы заметили за соседним столом одного нашего друга. Это был не кто иной, как инспектор Джепп, и, поскольку за нашим столом имелось свободное место, он присоединился к нам. Мы уже довольно давно его не видели.
  – Вы совсем не заходили к нам в последнее время, – сказал Пуаро с легкой укоризной в голосе. – Ни разу с тех пор, как мы занимались делом Желтого Жасмина, а это было почти месяц назад.
  – Я был на севере… потому и не заходил. Как ваши дела? Большая Четверка все еще сильна, а?
  Пуаро погрозил ему пальцем:
  – А! Вы насмехаетесь надо мной… но Большая Четверка существует, да.
  – О, я и не сомневаюсь в этом, только они не представляют собой пуп Вселенной, как вы это видите.
  – Друг мой, вы сильно заблуждаетесь. Эта самая Большая Четверка – это величайшая сила зла в мире на сегодняшний день. К чему они стремятся, никто не знает, но подобной преступной организации никогда не существовало. Сильнейший мозг Китая стоит во главе ее, и в ее составе – некий американский миллионер и некая французская ученая дама, а что касается четвертого…
  Джепп перебил его:
  – Я знаю… знаю. Вы на этом совсем свихнулись. Это становится вашей небольшой манией, мсье Пуаро. Давайте для разнообразия поговорим о чем-нибудь еще. Вы интересуетесь шахматами?
  – Я играю, да.
  – Вы знаете о вчерашнем происшествии? Матч между двумя игроками с мировым именем, и один из них умирает во время игры!
  – Да, мне попадалось упоминание об этом в газетах. Одним участником встречи был доктор Саваронов, русский чемпион; вторым – тем, что скончался от сердечной недостаточности, – блестящий молодой американец Гилмор Уилсон.
  – Совершенно верно. Саваронов несколько лет назад обыграл Рубинштейна и стал русским чемпионом. Об Уилсоне говорили, что он станет вторым Капабланкой.
  – Весьма любопытное происшествие, – пробормотал Пуаро. – Если я не ошибаюсь, вы как-то заинтересованы в этом случае?
  Джепп смущенно засмеялся.
  – Вы угадали, мсье Пуаро. Я озадачен. Уилсон был здоров как бык – никаких признаков сердечной болезни. Его смерть совершенно необъяснима.
  – Вы подозреваете, что доктор Саваронов просто устранил его? – воскликнул я.
  – Едва ли, – сухо ответил Джепп. – Я не думаю, что даже русский стал бы убивать другого человека лишь для того, чтобы не оказаться побежденным в шахматной игре… Да и вообще, насколько я сумел разобраться, тут вовсе не может быть речи о чем-то в этом роде. О докторе говорят, что он очень сильный игрок, его даже называют вторым Ласкером.
  Пуаро задумчиво кивнул.
  – Так какие у вас идеи? – спросил он. – Почему Уилсон был отравлен? Ведь вы, конечно, предполагаете отравление?
  – Само собой. Сердечная недостаточность означает, что ваше сердце вдруг перестает биться, – и так оно и было. Именно это заявил врач в тот момент, но затем в разговоре намекнул нам, что не слишком удовлетворен таким объяснением.
  – Когда состоится вскрытие?
  – Сегодня вечером. Смерть Уилсона была слишком внезапной. Он выглядел совершенно нормально и как раз собрался сделать ход – и вдруг упал замертво!
  – Существует слишком мало ядов, действующих подобным образом, – возразил Пуаро.
  – Я знаю. Надеюсь, вскрытие поможет нам разобраться. Но почему кому-то захотелось убрать Гилмора Уилсона, вот что мне хотелось бы знать! Он был совершенно безобидным и скромным молодым парнем. Он только что прибыл из Штатов и явно не мог иметь врагов в этой части мира.
  – Это выглядит просто невероятным, – проворчал я.
  – Ничуть, – с улыбкой сказал Пуаро. – Я вижу, Джепп уже выстроил свою теорию.
  – Да, мсье Пуаро. Я не верю, что яд предназначался для Уилсона… он предназначался для другого человека.
  – Для Саваронова?
  – Да. Саваронов сильно пострадал от большевиков во время этой их революции. Сообщали даже, что он убит. На самом же деле он бежал и в течение трех лет испытывал невообразимые страдания в самых диких районах Сибири. От пережитого он стал совершенно другим человеком, к тому же он очень болен. Его друзья и знакомые заявили, что с трудом узнали его. Волосы у него совершенно белые, он редко выходит из дома, живет один, с племянницей Соней Давиловой и русским слугой. Он снимает квартиру неподалеку от Вестминстера. Возможно, он до сих пор считает, что за ним следят. И он очень неохотно согласился на участие в матче. Несколько раз отказывался, и лишь когда газеты подняли шум вокруг его «неспортивного поведения», решился играть. Гилмор Уилсон несколько раз бросал ему вызов с упрямством истинного янки и в итоге добился своего. И теперь я спрашиваю вас, мсье Пуаро, почему Саваронов не хотел играть? Да потому, что не хотел привлекать к себе внимание. Не хотел, чтобы кто-то вышел на его след. Таково мое предположение – Гилмор Уилсон пострадал по ошибке.
  – А есть ли кто-нибудь такой, кто лично выигрывает от смерти Саваронова?
  – Ну, его племянница, наверное. Он недавно получил огромное состояние. Наследство от мадам Господжевой, чей муж был сахарным воротилой при старом режиме. Полагаю, они были когда-то близки, она упорно отказывалась верить слухам о его смерти и завещания не изменила.
  – Где проходил матч?
  – В квартире Саваронова. Он инвалид, как я вам уже говорил.
  – Много людей присутствовало?
  – По меньшей мере дюжина… или даже больше.
  Пуаро выразительно поморщился:
  – Мой бедный Джепп, ваша задача нелегка.
  – Если я буду точно знать, что Уилсон отравлен, я смогу ее решить.
  – А не приходило ли вам в голову, что если подлинной жертвой является Саваронов, то убийца может повторить попытку?
  – Конечно, приходило. Двое моих людей находятся в квартире Саваронова.
  – Они пригодятся, если кто-нибудь явится с бомбой под мышкой, – сухо заметил Пуаро.
  – А вы заинтересовались, мсье Пуаро, – сказал Джепп, подмигивая. – Хотите поехать в морг и взглянуть на тело Уилсона, пока врачи не занялись им? Кто знает, может быть, его галстучная булавка окажется сидящей косо и это даст вам ключ к разгадке тайны?
  – Мой дорогой Джепп, в течение всего обеда у меня просто пальцы чешутся, так хочется мне поправить булавку в вашем собственном галстуке. Вы позволите, да? О! Вот так гораздо приятнее для глаз. Да, пожалуй, съездим в морг.
  Я видел, что внимание Пуаро полностью поглощено этой новой проблемой. А поскольку он уже давным-давно не проявлял интереса к каким-либо происшествиям, я порадовался тому, что он снова вернулся в обычное состояние.
  Что касается меня самого, я испытывал глубокое сожаление, глядя на неподвижное тело и искаженное лицо незадачливого молодого американца, нашедшего смерть столь странным образом. Пуаро внимательно исследовал труп. Но на нем не было никаких отметин, кроме крошечного шрама на левой руке.
  – Врач сказал, это ожог, а не порез, – пояснил Джепп.
  Внимание Пуаро обратилось к содержимому карманов погибшего – констебль разложил все на столе специально для нас. Но там было совсем немного вещей: носовой платок, ключи, записная книжка, заполненная заметками, несколько незначительных писем. Но один предмет, стоявший особняком, вызвал у Пуаро горячий интерес.
  – Шахматная фигурка! – воскликнул он. – Белый слон! Он тоже был в кармане?
  – Нет, фигура была зажата в ладони. Нам пришлось потрудиться, чтобы высвободить слона из пальцев умершего. Нужно будет после вернуть фигурку доктору Саваронову. Она из его прекрасного набора – резная кость!
  – Позвольте мне возвратить фигуру. Это объяснит мой визит к нему.
  – Ага! – воскликнул Джепп. – Так вы хотите заняться этим случаем?
  – Не скрою, хочу. Вы весьма ловко возбудили мое любопытство.
  – Это замечательно. Выведет вас из задумчивости. Я вижу, капитан Гастингс тоже доволен.
  – Вполне, – рассмеялся я.
  Пуаро повернулся к трупу спиной.
  – Вы ничего не можете сказать мне еще о… о нем? – спросил он.
  – Вряд ли, – ответил Джепп.
  – И даже не скажете, что он был левшой?
  – Да вы чародей, мсье Пуаро! Как вы узнали? Он действительно был левшой. Но это не имеет никакого отношения к делу!
  – Безусловно, не имеет, – поспешил согласиться Пуаро, видя, что Джепп слегка раздражен. – Это просто маленькая шутка, ничего более. Видите ли, мне нравится подшучивать над вами.
  Мы ушли, достигнув полного взаимопонимания с инспектором.
  На следующее утро мы отправились к доктору Саваронову в Вестминстер.
  – Соня Давилова, – размышлял я вслух. – Симпатичное имя.
  Пуаро остановился и с отчаянием в глазах уставился на меня.
  – Вечно вы ищете романтику! Вы неисправимы. По заслугам вам будет, если Соня Давилова окажется нашим старым другом-врагом графиней Верой Русаковой!
  При упоминании о графине я нахмурился.
  – Да будет вам, Пуаро, вы же не подозреваете…
  – Нет, нет! Я пошутил! Большая Четверка совсем не так сильно заполонила мой мозг, как это кажется инспектору Джеппу.
  Дверь квартиры открыл для нас слуга со странным, совершенно неподвижным лицом. При взгляде на него невозможно было представить, что такая физиономия способна выразить хоть какое-нибудь чувство.
  Пуаро подал ему свою визитную карточку, на которой Джепп написал несколько слов, и нас провели в низкую длинную комнату, богато обставленную и полную всяческих диковин. На стенах висело несколько прекрасных икон, на полу лежал редкостный персидский ковер. На столе стоял самовар.
  Я как раз рассматривал одну из икон, которая, насколько я мог судить, представляла собой немалую ценность, когда краем глаза случайно заметил: Пуаро стоит на полу на четвереньках. Как ни великолепен был ковер в комнате, вряд ли он мог привлечь к себе такое пристальное внимание.
  – Не правда ли, исключительно прекрасный экземпляр? – спросил я.
  – А? О! Ковер? Нет, я смотрю не на ковер. Но ковер и в самом деле прекрасен, слишком хорош для того, чтобы глупейшим образом вбивать гвоздь в пол прямо сквозь него. Нет, Гастингс, – сказал он, поскольку я шагнул вперед, – сейчас гвоздя уже нет. Но дырка осталась.
  Неожиданно сзади послышался шум, заставивший меня обернуться, а Пуаро – резво вскочить на ноги. В дверях стояла девушка. Ее глаза, устремленные на нас, потемнели от подозрения. Девушка была среднего роста, с красивым, несколько угрюмым лицом, синими глазами и совершенно черными, коротко подстриженными волосами. Когда она заговорила, оказалось, что она обладает богатым, звучным голосом, совершенно не английским.
  – Боюсь, мой дядя не сможет увидеться с вами. Он очень болен.
  – Очень жаль, но, возможно, вы будете так добры и замените его. Вы ведь мадемуазель Давилова, не так ли?
  – Да, я Соня Давилова. Что вы хотите узнать?
  – Я провожу небольшое расследование того печального происшествия, что случилось прошлым вечером, – я имею в виду смерть мистера Гилмора Уилсона. Вы можете что-нибудь рассказать об этом?
  Глаза девушки широко раскрылись.
  – Он умер от сердечной недостаточности… во время игры в шахматы.
  – Полиция не слишком в этом уверена… в сердечной недостаточности, мадемуазель.
  Девушка испуганно вздрогнула.
  – Так, значит, это правда! – воскликнула она. – Иван был прав!
  – Кто такой Иван и почему вы говорите, что он был прав?
  – Иван – это тот человек, который встретил вас… и он уже говорил мне, что, по его мнению, Гилмор Уилсон умер не своей смертью… что его отравили по ошибке.
  – По ошибке?
  – Да, что яд был предназначен для моего дяди.
  Она уже забыла о вспыхнувшем было недоверии к нам и говорила горячо и пылко.
  – Но почему вы так считаете, мадемуазель? Кому могло понадобиться отравить доктора Саваронова?
  Они покачала головой:
  – Я не знаю. Я в совершенном недоумении. А мой дядя не доверяет мне. Возможно, это и естественно… Видите ли, он меня едва знает. Он видел меня, когда я была совсем ребенком, и больше мы не встречались до того момента, как я приехала к нему сюда, в Лондон. Но, насколько я знаю, он чего-то боится. У нас в России множество разных тайных организаций, и я однажды подслушала кое-что такое, что заставило меня думать – он боится одной из них. Скажите мне, мсье… – Она подошла поближе, ее голос упал до шепота: – Вы когда-нибудь слышали об организации, которая называется «Большая Четверка»?
  Пуаро едва не выскочил из собственного костюма. Его глаза от изумления округлились и выпучились.
  – Почему вы… что вы знаете о Большой Четверке, мадемуазель?
  – Это какая-то организация. Я слышала упоминание о ней и позже спросила дядю. Я никогда не видела, чтобы человек был так испуган. Он побелел и задрожал. Он боится их, мсье, чрезвычайно боится, я уверена! А они по ошибке убили этого американца Уилсона.
  – Большая Четверка, – пробормотал Пуаро. – Вечно эта Большая Четверка! Удивительное совпадение… Да, мадемуазель, ваш дядя в опасности. Я должен спасти его. А сейчас расскажите мне все в подробностях о трагическом вечере. Покажите мне шахматную доску, стол, как сидели игроки, – в общем, все покажите.
  Она отошла в глубь комнаты и выдвинула маленький столик. Его столешница представляла собой шахматную доску, составленную из серебряных и черных квадратов.
  – Этот столик был прислан моему дяде несколько недель назад в качестве подарка, с просьбой, чтобы он использовал его в ближайшем матче, в котором будет участвовать. Столик стоял в центре комнаты… вот так.
  Пуаро осмотрел столик со вниманием, которое показалось мне совершенно излишним. Он вообще, на мой взгляд, не вел никакого расследования. Многие из его вопросов были, по-моему, совершенно бесцельными, а о том, что действительно имело значение, он, похоже, и не собирался спрашивать. Я пришел к выводу, что внезапное упоминание о Большой Четверке полностью вывело его из равновесия.
  После минутного изучения самого столика и места, которое он занимал во время матча, Пуаро попросил показать ему шахматные фигуры. Соня Давилова принесла их в коробке. Пуаро небрежно глянул на них.
  – Красивый комплект, – пробормотал он с отсутствующим видом.
  И снова он не задал вопроса о том, какие во время матча подавались закуски или кто здесь присутствовал в тот момент!
  Я многозначительно кашлянул:
  – Вам не кажется, Пуаро, что…
  Он безапелляционно перебил меня:
  – Не кажется, друг мой. Предоставьте дело мне. Мадемуазель, в самом ли деле невозможно повидаться с вашим дядей?
  Слабая улыбка проскользнула по ее губам.
  – Он поговорит с вами, конечно же. Понимаете, это моя работа – первой разговаривать с незнакомыми.
  Она ушла. Я услышал тихие голоса в соседней комнате, а через минуту девушка вернулась и пригласила нас войти.
  Человек, лежавший в той комнате на кушетке, являл собой впечатляющую фигуру. Высокий, изможденный, с кустистыми бровями и белой бородой, с лицом, осунувшимся в результате перенесенных страданий, доктор Саваронов был, безусловно, яркой личностью. Я отметил особую форму его головы, ее необычайные размеры. Я, впрочем, знал, что великий шахматист и должен иметь большой по объему мозг. Я с легкостью понял, почему доктор Саваронов является вторым из величайших мастеров шахмат в мире.
  Пуаро поклонился.
  – Мсье доктор, могу я поговорить с вами наедине?
  Саваронов повернулся к племяннице:
  – Оставь нас, Соня.
  Девушка послушно исчезла.
  – Итак, сэр, в чем дело?
  – Доктор Саваронов, совсем недавно вам невероятно повезло. Но если бы вы… если бы вы внезапно умерли, кто наследует вам?
  – Я написал завещание в пользу моей племянницы, Сони Давиловой. Но вы же не предполагаете…
  – Я ничего не предполагаю, однако вы не видались со своей племянницей со времен ее раннего детства. Кто угодно мог бы сыграть ее роль.
  Похоже, предположение Пуаро поразило Саваронова. А Пуаро безмятежно продолжал:
  – Довольно об этом. Я просто предостерег вас, и все. А сейчас я хочу попросить вас описать мне игру, что состоялась в тот трагический вечер.
  – Что вы имеете в виду… как это – описать?
  – Ну, я сам не играю в шахматы, но понимаю, что есть различные варианты начала игры… Гамбит, так это называется?
  Доктор Саваронов едва заметно улыбнулся.
  – А! Теперь я вас понял. Уилсон начал дебютом Лопеца – это один из известнейших дебютов, он часто используется во время подобных соревнований.
  – И как долго вы играли до того, как произошла трагедия?
  – Должно быть, это был третий или четвертый ход, когда Уилсон вдруг упал на стол, абсолютно мертвый!
  Пуаро встал, собираясь уходить. Последний свой вопрос он задал небрежно, как будто это не имело никакого значения, – но я-то знал, что это не так:
  – Он что-нибудь ел или пил?
  – Виски с содовой, полагаю.
  – Благодарю вас, доктор Саваронов. Больше я не стану вас беспокоить.
  Иван ждал нас в холле, чтобы проводить. Пуаро задержался на пороге:
  – Квартира под вами… вы знаете, кто в ней живет?
  – Сэр Чарльз Кингуэлл, член парламента, сэр. Там недавно делали ремонт.
  – Спасибо.
  Мы вышли на улицу, залитую ярким зимним солнцем.
  – Ну, знаете ли, Пуаро, – взорвался я, – не думаю, что в этот раз вы были на высоте. Ваши вопросы были уж слишком не по делу.
  – Вы так думаете, Гастингс? – жалобно глянул на меня Пуаро. – Я был bouleversé[281], верно. А о чем бы вы спросили?
  Я тщательно обдумал вопрос, а потом изложил Пуаро свои соображения. Он выслушал меня вроде бы с большим интересом. Мой монолог длился, пока мы не добрались до дома.
  – Блестяще, весьма рассудительно, Гастингс, – сказал Пуаро, отпирая дверь и поднимаясь по лестнице впереди меня. – Но все это совершенно не нужно.
  – Не нужно! – ошеломленно закричал я. – Если этот человек был отравлен…
  – Ага! – воскликнул Пуаро, бросаясь к записке, которую он увидел на столе. – Это от Джеппа. Как я и думал. – Он бросил листок мне. Записка была короткой и деловой. Никаких следов яда не обнаружено, ничто не указывает на причину смерти.
  – Вот видите, – сказал Пуаро, – ваши вопросы не имели бы смысла.
  – Вы догадались об этом прежде?
  – «Предугадать задачу – значит почти решить ее», – озвучил Пуаро одну из актуальных проблем бриджа, которой я уделял немало времени. – Mon ami, если вы поступаете так, вам нет необходимости гадать.
  – Не отвлекайтесь на пустяки, – нетерпеливо сказал я. – Вы это предвидели?
  – Да.
  – Почему?
  Пуаро сунул руку в карман и выудил оттуда… белого слона!
  – Как! – воскликнул я. – Вы забыли вернуть фигуру доктору Саваронову?
  – Вы ошибаетесь, друг мой. Тот слон по-прежнему лежит у меня в левом кармане. Я прихватил его двойника из ящика с шахматным набором, который мадемуазель Давилова столь любезно позволила мне осмотреть. Множественное число от слова «слон» – «слоны-ы».
  Он протянул конечное «ы» с каким-то подвыванием. Я ничего не понимал.
  – Но зачем вы его взяли?
  – Я хотел выяснить, являются ли они абсолютно одинаковыми.
  Он поставил две фигурки на стол рядом.
  – Ну конечно же, они одинаковые, – сказал я. – Совершенно одинаковые.
  Пуаро, склонив голову набок, посмотрел на фигуры.
  – Выглядят они именно так, признаю. Но нельзя признавать за факт то, что не проверено. Прошу вас, принесите мои маленькие весы.
  С невероятной осторожностью он взвесил две шахматные фигурки, а потом повернулся ко мне, и его лицо торжествующе сияло.
  – Я был прав! Видите, я был прав! Невозможно обмануть Эркюля Пуаро!
  Он бросился к телефону и с нетерпением ждал, когда его соединят.
  – Джепп? А! Джепп, это вы… Говорит Эркюль Пуаро. Присмотрите за слугой, Иваном. Ни в коем случае не дайте ему ускользнуть. Да, да, именно это я и говорю.
  Он бросил трубку и повернулся ко мне.
  – Вы еще не понимаете, Гастингс? Я объясню. Уилсон не был отравлен, он был убит электрическим разрядом. Сквозь одну из этих шахматных фигур пропустили тонкую металлическую проволоку. Стол был подготовлен заранее и установлен на строго определенном месте. Когда слон очутился на одной из серебряных клеток, сквозь тело Уилсона прошел разряд, мгновенно убивший его. Единственным следом оказался электрический ожог на его руке… на левой руке, поскольку он был левшой. Стол был частью хитроумного устройства. Тот стол, который показали мне, был его копией, совершенно безобидным предметом. Им заменили оригинал сразу после убийства. Управлялся смертельный механизм из нижней квартиры, в которой, если вы помните, только что сделали ремонт. Но по крайней мере один из преступников должен был находиться в квартире Саваронова. Девушка – агент Большой Четверки, она хочет получить деньги Саваронова.
  – А Иван?
  – Я сильно подозреваю, что Иван – не кто иной, как прославленный Номер Четвертый.
  – Что?!
  – Да. Этот человек – непревзойденный актер. Он может принять любой облик, какой ему вздумается.
  Я обдумал происшествия последнего времени, вспоминая санитара из сумасшедшего дома, молодого мясника, фальшивого доктора – все они были одним и тем же человеком и ничуть не походили друг на друга.
  – Это изумительно, – сказал я наконец. – Все сходится. Саваронов подозревал заговор, именно поэтому он так не хотел участвовать в матче…
  Пуаро молча посмотрел на меня. Потом вдруг резко отвернулся и принялся шагать по комнате.
  – У вас случайно нет какой-нибудь книги по шахматам, друг мой? – внезапно спросил он.
  – Полагаю, найдется.
  Мне понадобилось некоторое время на поиски нужного томика, но в конце концов я его нашел и принес Пуаро, и тот сразу же уселся в кресло и принялся читать с неподдельным интересом.
  Примерно через четверть часа зазвонил телефон. Я снял трубку. Это был Джепп. Иван вышел из квартиры, неся большой узел. Он прыгнул в ожидавшее его такси – и началась охота. Иван явно старался оторваться от своих преследователей. Наконец ему показалось, что это удалось, и он поехал к большому пустующему дому в Хэмпстеде. Дом тут же окружили.
  Я пересказал все это Пуаро. Он лишь посмотрел на меня, как будто едва слыша, что я говорю. Он держал перед собой открытую книгу.
  – Послушайте-ка, друг мой… Вот это – дебют Лопеса. 1. e4 – e5; 2. Кf3 – Кc6; 3. Сb5… Далее возникает вопрос, какой ход лучше для черных. Здесь уже несколько вариантов. И именно третий ход белых убил Гилмора Уилсона, Сb5. Именно третий ход… Вам это о чем-нибудь говорит?
  Я не имел ни малейшего представления, о чем это он рассуждает, и так ему и сказал.
  – Представьте, Гастингс, вы сидите вот тут в кресле и слышите, что дверь внизу открылась и захлопнулась. Что вы подумаете?
  – Наверное, что кто-то вошел или вышел.
  – Да… но у вас всегда будут два возможных ответа: кто-то вышел – или кто-то вошел… А ведь это полностью противоположные вещи, Гастингс! Но если вы избираете неправильный ответ, вскоре появится небольшое логическое несоответствие и покажет вам, что вы взяли неверный след.
  – Что все это значит, Пуаро?
  Пуаро, преисполнившись энергии, вскочил на ноги.
  – Это значит, что я был полным идиотом. Быстрее, быстрее, в Вестминстер! Мы еще можем успеть!
  Мы поймали такси. Пуаро ничего не отвечал на мои взволнованные вопросы. Затем мы бегом взбежали по ступеням… На звонки и стук никто не отвечал, но, прижавшись ухом к двери, я услышал звучавшие в квартире доктора Саваронова приглушенные стоны.
  Портье в холле имел запасной ключ и после небольшой заминки согласился дать его нам.
  Пуаро сразу бросился в дальнюю комнату. Пахнуло хлороформом. На полу лежала Соня Давилова, связанная, с кляпом во рту и куском ваты, накрывшим часть лица. Пуаро отшвырнул его и попытался привести девушку в чувство. Вскоре прибыл врач, и Пуаро передал пострадавшую под его опеку, а сам отошел в сторону вместе со мной. Никаких следов доктора Саваронова в квартире не обнаружилось.
  – Что здесь произошло? – в полном недоумении спросил я.
  – Произошло как раз то, о чем мы с вами говорили: из двух возможных выводов я сделал неверный. Вы ведь слышали: я говорил, что любой девушке нетрудно было бы изобразить Соню Давилову, потому что они с дядей не виделись много лет?
  – Ну, и?..
  – Ну, и противоположное точно так же верно. Кому угодно нетрудно было бы притвориться ее дядей.
  – Что?!
  – Саваронов действительно погиб во время революции. Человек, делавший вид, что он сбежал из горнила революционных страстей, человек, изменившийся настолько, что «старые друзья с трудом его узнавали», человек, так удачно получивший в наследство огромное состояние…
  – Ну, ну… кто же он?
  – Номер Четвертый. Можно не сомневаться в том, что он испугался, когда Соня рассказала ему, как она подслушала его слова о Большой Четверке. Снова он проскользнул у меня сквозь пальцы! Он догадался, что в конце концов я выйду на правильный путь, так что отправил честного Ивана с узлом, чтобы отвлечь наше внимание, усыпил девушку – и сбежал, и теперь, без сомнения, уже успел превратить в наличные основную часть наследства русской благодетельницы.
  – Но… но тогда кто пытался его убить?
  – Никто не пытался убить его. Уилсон и был назначенной жертвой.
  – Но почему?
  – Друг мой, Саваронов был вторым по силе шахматистом мира. А Номер Четвертый, скорее всего, едва смог выучить несколько дебютов. Конечно, он не мог допустить, чтобы его разоблачили. Он сделал все для того, чтобы избежать встречи. Когда его попытки потерпели неудачу, судьба Уилсона была решена. Любой ценой нужно было скрыть то, что великий Саваронов вообще не умеет играть в шахматы. Уилсон обычно начинал дебютом Лопеса, и можно было почти с полной уверенностью сказать, что и в этот раз он использует именно его. Номер Четвертый подготовил смерть противника на третьем ходу, в тот момент, когда лишь начинается настоящая игра.
  – Но, мой дорогой Пуаро, – настойчиво продолжил я расспросы, – разве мы имеем дело с сумасшедшим? Я внимательно следил за вашими рассуждениями и признаю, что вы должны быть правы, однако убить человека лишь ради того, чтобы не выйти из роли? Уж наверное были куда более простые пути, зачем такие сложности? Он мог просто сказать, что врач запретил ему напрягаться!
  Пуаро наморщил лоб.
  – Certainement[282], Гастингс, – сказал он, – другие пути были, но не такие убедительные. Кроме того, вы исходите из предположения, что убийства всегда следует избегать, не так ли? Ну, а мысль Номера Четвертого работает иначе. Я поставил себя на его место, вы на это не способны. Я ощутил его мысли. Он наслаждался ролью гроссмейстера, начиная этот матч. Не сомневаюсь, он даже посещал шахматные турниры, чтобы изучить свою роль. Он сидел и хмурился, изображая работу мысли; он создавал впечатление, что строит великие планы, и все это время внутренне умирал со смеху. Он-то знал, что ему известны только два хода… и что ему просто нет надобности знать больше. И ему нравилось предвидеть ход событий и заставить человека стать своим собственным палачом в тот самый момент, когда того хотелось Номеру Четвертому… О да, Гастингс, я начинаю понимать нашего друга и его психологические особенности.
  Я вздрогнул.
  – Ну, предположим, вы правы, но я не понимаю, почему кто-то рискует, когда этого можно с легкостью избежать.
  – Риск! – фыркнул Пуаро. – Да где же тут риск? Разве Джепп разобрался в загадке? Нет, и если бы Номер Четвертый не совершил одну маленькую ошибку, он мог бы совершенно избежать риска.
  – Какую ошибку? – спросил я, хотя и подозревал уже, каким будет ответ.
  – Mon ami, он не учел серые клеточки Эркюля Пуаро.
  Пуаро обладает множеством достоинств, но скромность в их число не входит.
  
  
  Глава 12
  Западня с наживкой
  Была середина января, над Лондоном повис типичный английский день, сырой и грязный. Мы с Пуаро сидели в креслах, придвинутых к камину. Я заметил, что мой друг поглядывает на меня с лукавой улыбкой, в значении которой я ничуть не усомнился.
  – Пенни за ваши мысли, – весело сказал я.
  – Я думаю, друг мой, о том, что в середине лета, когда вы приехали, вы сказали, что намерены задержаться в этой стране на пару месяцев, не больше.
  – Разве я так говорил? – немножко фальшиво удивился я. – Не помню.
  Улыбка Пуаро стала шире.
  – Говорили, mon ami. С тех пор ваши планы изменились, не правда ли?
  – Э… ну, да.
  – И почему же?
  – Да будет вам, Пуаро, вы же не думаете, что я уеду и оставлю вас наедине с такой штукой, как Большая Четверка, а?
  Пуаро чуть заметно кивнул:
  – Я так и предполагал. Вы преданный друг, Гастингс. Мне на пользу ваше пребывание здесь. Но ваша жена… маленькая Синдерелла, как вы ее называете, что она говорит по этому поводу?
  – Не стану вникать в детали, конечно, однако она понимает. Уж она-то последняя, кто пожелал бы мне отвернуться от друга.
  – Да-да, она тоже преданный товарищ. Но дело, возможно, затянется.
  Я кивнул, несколько обескураженный.
  – Да, уже шесть месяцев, – пробормотал я, – и к чему мы пришли? Знаете, Пуаро, я не могу удержаться от мысли, что мы должны… ну, предпринять что-то.
  – Вы, как всегда, полны жажды действия, Гастингс! Но чего именно вы ждете от меня?
  Вопрос был нелегким, но я не собирался отступать.
  – Мы должны атаковать, – предположил я. – Что мы вообще сделали за все это время?
  – Больше, чем вам кажется, друг мой. Мы ведь установили личности Номера Второго и Номера Третьего, и мы не так уж мало узнали о способах и методах действия Номера Четвертого.
  Мне стало немного легче. Когда Пуаро сказал это, все показалось не таким уж безнадежным.
  – О да, Гастингс, мы сделали немало. Верно, конечно, то, что я не готов предъявить обвинение Райланду или мадам Оливер – кто бы мне поверил? Вы помните, я однажды подумал, что ловко загнал Райланда в угол? Тем не менее я изложил свои подозрения кое-где… на высоком уровне… да, я говорил с лордом Элдингтоном, которому помог в деле с украденными чертежами подводных лодок, я предоставил ему полную информацию о Большой Четверке… и хотя другие, возможно, усомнились бы в моих словах, он мне верит. Райланд, и мадам Оливер, и даже сам Ли Чанг Йен могут заниматься чем угодно, на них теперь направлено пристальное внимание.
  – А Номер Четвертый? – спросил я.
  – Как я только что говорил – я начинаю познавать и понимать его методы. Вы можете улыбаться, Гастингс, но проникнуть в суть человеческой личности, точно знать, как он поступит при тех или иных обстоятельствах, – это и есть начало успеха. Мы с ним вступили в схватку, и в то время как он постепенно раскрывается передо мной, я не даю ему возможности постичь меня. Уверяю вас, Гастингс, они с каждым днем все сильнее боятся меня – именно потому, что я бездействую.
  – Но они вообще не замечают нас, – возразил я. – Они больше не покушаются на вашу жизнь, не устраивают засад.
  – Да, – задумчиво сказал Пуаро, – и в целом меня это удивляет. Тем более что у них есть один-два способа добраться до нас, совершенно очевидных. Вы, надеюсь, понимаете, о чем я?
  – О какой-нибудь адской машине? – рискнул предположить я.
  Пуаро нетерпеливо и раздраженно прищелкнул языком.
  – Да нет же! Я взываю к вашему воображению, а вы не можете представить ничего более тонкого, нежели бомба в камине! Ох, мне нужно купить спичек, я прогуляюсь, пожалуй, несмотря на погоду. Простите, друг мой, но я никогда не поверю, чтобы вы одновременно читали «Будущее Аргентины», «Зеркало общества», «Разведение крупного рогатого скота», «Красную улику» и «Горный спорт»!
  Я расхохотался и признал, что мое внимание занято прежде всего «Красной уликой». Пуаро печально покачал головой.
  – Так поставьте остальные на полку! Никогда, никогда я не научу вас порядку и методу. Mon Dieu, для чего же существуют книжные полки?!
  Я извинился за беспорядок, и Пуаро, расставив по местам томики, ушел, оставив меня наслаждаться выбранной книгой.
  Тем не менее должен признать, что я почти заснул над ней, когда миссис Пирсон постучала в дверь, разбудив меня.
  – Вам телеграмма, капитан.
  Я вскрыл оранжевый конверт без особого интереса.
  И тут же окаменел.
  Телеграмма была от Бронсена, моего управляющего на южноамериканском ранчо, и гласила она следующее:
  «Миссис Гастингс исчезла вчера боюсь похищена какой-то бандой называющей себя Большой Четверкой предупредили о том что не следует заявлять в полицию но больше никаких известий Бронсен».
  Я выставил миссис Пирсон из комнаты и сел, ошеломленный, снова и снова перечитывая короткий текст. Синдерелла похищена! Она в руках проклятой Большой Четверки! Боже, что же мне делать?
  Пуаро! Я должен найти Пуаро. Он что-нибудь придумает. Он с ними как-нибудь справится. Он вернется через несколько минут. Я должен набраться терпения. Но Синдерелла, Синдерелла… в руках Большой Четверки!
  Снова раздался стук в дверь. Заглянула миссис Пирсон:
  – Вам записка, капитан… принес какой-то диковатый китаец. Он ждет внизу.
  Я выхватил записку из рук миссис Пирсон. Текст был коротким и деловым:
  «Если вы хотите еще когда-нибудь увидеть свою жену, немедленно отправляйтесь с человеком, доставившим вам это письмо. Не оставляйте никаких сообщений вашему другу, иначе ваша жена пострадает».
  Вместо подписи стояла большая цифра 4.
  Что я мог сделать? Что бы вы сделали на моем месте?
  У меня не оставалось времени на размышления. Я знал лишь одно: Синдерелла во власти этих дьяволов. Я должен повиноваться… Я не могу рискнуть даже волоском на голове любимой. Я должен пойти с этим китайцем, куда бы он меня ни повел. Да, это ловушка, она означает плен и даже, возможно, смерть, но речь идет о существе, дороже которого нет для меня в мире, и я не вправе колебаться…
  Больше всего меня злила невозможность оставить сообщение для Пуаро. Ведь если он пойдет по моему следу, все может еще и обойтись… Но рисковать? Безусловно, я находился под наблюдением, и все же я медлил. Конечно, китаец мог без труда подняться наверх и лично убедиться, что я выполнил приказ. Почему бы и нет? То, что он ждал внизу, лишь усиливало мои подозрения. Я уже видел столько проявлений могущества Большой Четверки, что едва ли не поверил в ее сверхъестественную природу. Насколько я понимал, даже маленькая служанка-судомойка запросто могла оказаться одним из их агентов.
  Нет, я не мог осмелиться на риск. Но кое-что я мог сделать – оставить телеграмму. Пуаро узнает, что Синдерелла исчезла и кто именно виновен в этом.
  Все это пронеслось в моей голове гораздо быстрее, чем можно пересказать, и меньше чем через минуту я уже надел шляпу и сбежал по лестнице вниз, где ждал меня провожатый.
  Посыльным, доставившим записку, оказался высокий китаец с бесстрастным лицом, одетый аккуратно, но очень бедно. Он поклонился мне и заговорил. Его английский был безупречен, однако в интонациях проскальзывала китайская напевность.
  – Вы – капитан Гастингс?
  – Да, – ответил я.
  – Верните мне записку, пожалуйста.
  Я предвидел такую просьбу и сразу же протянул ему листок. Но это было еще не все.
  – Вы сегодня получили телеграмму, не так ли? Совсем недавно. Из Южной Америки, верно?
  Я вновь изумился совершенству их шпионской сети… или же это было частью их плана. Бронсен мог отправить телеграмму под их нажимом. Они подождали, пока телеграмма дошла до меня, – и тут же нанесли следующий удар.
  Отрицать факт было бессмысленно.
  – Да, – сказал я. – Я действительно получил телеграмму.
  – Вы ее принесете, не так ли? Пожалуйста, принесите.
  Я стиснул зубы, но что я мог изменить? Я снова взбежал вверх по ступеням. По пути я подумал о том, чтобы довериться миссис Пирсон, ну, по крайней мере, просто сказать ей, что Синдерелла исчезла. Миссис Пирсон стояла на лестничной площадке, однако неподалеку от нее болталась маленькая девчонка-служанка, и я заколебался. Если она действительно шпионка… слова записки запрыгали перед моими глазами… «ваша жена пострадает…» Я, не произнеся ни слова, прошел в гостиную.
  Я взял телеграмму и уже собирался выйти, когда меня озарила идея. Разве я не могу оставить сообщение, которое будет непонятным для моих врагов, но многое скажет моему другу Пуаро? Я бросился к книжной полке и сбросил на пол четыре книги. Можно было не опасаться, что Пуаро оставит их без внимания. Они мгновенно привлекут его взгляд – и в особенности после его маленькой лекции о порядке на полках, ему это покажется подозрительным. Потом я взял совок и бросил на каминную решетку четыре куска угля. Я сделал все, что мог, – и молил бога о том, чтобы Пуаро правильно прочитал оставленные знаки.
  Я снова быстро спустился вниз. Китаец взял телеграмму, прочитал ее, спрятал в карман и кивком предложил мне следовать за ним.
  Он повел меня длинным, утомительным путем. Часть маршрута мы проехали на автобусе, потом довольно долго катили на трамвае, но постоянно двигались на восток. Мы оказывались в странных районах, о существовании которых я и не подозревал. И вот, как я понял, мы очутились неподалеку от доков, и я осознал, что меня завели в самое сердце Чайнатауна.
  Я невольно содрогнулся. А мой провожатый упорно шагал вперед, поворачивая в узкие улочки и проходные дворики, наконец остановился перед ветхим домом и постучал в дверь.
  Дверь мгновенно открыл другой китаец; он отступил в сторону, давая нам войти. Звук захлопнувшейся за моей спиной двери прозвучал для меня как удар молотка, вогнавшего последний гвоздь в крышку гроба. Я воистину очутился в руках врага.
  Теперь моим провожатым стал второй китаец. Следом за ним я спустился по нескольким расшатанным ступенькам в подвал, сплошь заставленный тюками и бочонками и пропитанный острым запахом восточных пряностей. Меня окружала атмосфера Востока – лживого, коварного, зловещего…
  Неожиданно мой проводник отодвинул в сторону два бочонка, и я увидел в стене вход в невысокий туннель. Китаец знаком показал, чтобы я шел первым. Туннель оказался довольно длинным, а заодно слишком низким, чтобы я мог выпрямиться во весь рост. Но потом он стал выше и шире, превратившись в нормальный коридор, и через несколько минут мы уже оказались в другом подвале.
  Мой китаец двинулся вперед и четырежды стукнул по стене. Большая секция стены тут же сдвинулась, открыв узкую дверь. Я вошел в нее – и, к немалому своему изумлению, очутился в некоем подобии дворца из арабских сказок. Низкая и длинная подземная палата была сплошь увешана роскошными восточными шелками, ярко освещена и наполнена ароматами духов и специй. Здесь стояло пять или шесть крытых шелком диванов, пол устилал роскошный китайский ковер ручной работы. В дальнем конце комнаты находился занавешенный альков. И вот из-за занавесей раздался голос:
  – Вы привели нашего уважаемого гостя?
  – Да, это так, он здесь, – ответил мой провожатый.
  – Пусть наш гость подойдет, – произнес голос.
  
  В то же самое мгновение занавеси раздвинулись в стороны, увлекаемые невидимыми руками, и я очутился перед роскошным, покрытым коврами диваном, на котором сидел высокий тощий восточный человек, одетый в расшитый халат; он до самых кончиков ногтей выглядел большим вельможей.
  – Прошу вас, капитан Гастингс, садитесь, – сказал он, делая рукой приглашающий жест. – Вы откликнулись на мое приглашение, как я вижу, и я этому рад.
  – Кто вы? – спросил я. – Ли Чанг Йен?
  – Разумеется, нет, я всего лишь скромнейший из его слуг. Я лишь выполняю его повеления, только и всего… так же, как делают это его слуги в других странах, например, в Южной Америке.
  Я шагнул вперед.
  – Где она? Что вы с ней сделали?
  – Она в надежном месте… там, где ее никто не отыщет. И ей пока что не причинили никакого вреда. Обратите внимание – я говорю «пока что».
  Я посмотрел в глаза этому дьяволу, и по спине пробежал мороз.
  – Чего вы хотите? – воскликнул я. – Денег?
  – Мой дорогой капитан Гастингс, нам совершенно ни к чему ваши скромные сбережения, уверяю вас. Нет, у нас к вам весьма интересное предложение. Думаю, ваш коллега не сказал вам о нем.
  – Видимо, – мрачно произнес я, – вы хотите вовлечь меня в ваши делишки. И вы начали с того, что заманили меня сюда. Ну, я шел с открытыми глазами. Делайте со мной все, что вам вздумается, только оставьте ее в покое. Она ничего не знает, и от нее вам не будет никакой пользы. Вы похитили ее, чтобы поймать меня, – ну, вот я здесь, все в порядке.
  Китаец с улыбкой смотрел на меня узкими раскосыми глазами.
  – Вы слишком спешите, – произнес он мурлыкающим тоном. – Пока что не все в порядке. На самом деле «поймать вас», как вы изволили выразиться, совсем не было нашей подлинной целью. Но с вашей помощью мы надеемся изловить вашего друга, мсье Эркюля Пуаро.
  – Боюсь, вам не удастся это сделать, – ответил я с коротким смешком.
  – Я предлагаю следующее, – продолжил китаец, как будто я ничего и не говорил. – Вы напишете мсье Эркюлю Пуаро письмо, такое письмо, которое заставит его поспешить сюда, чтобы присоединиться к вам.
  – Я не стану делать ничего подобного, – гневно бросил я.
  – Отказ может иметь нежелательные последствия.
  – К черту ваши последствия! – Противная дрожь проскользнула по моему позвоночнику, но я собрал все силы духа, чтобы встретить угрозу бестрепетно. – Нечего угрожать мне и запугивать меня! Оставьте эти штучки для своих трусов-китайцев.
  – Мои угрозы весьма реальны, капитан Гастингс. Я снова спрашиваю: вы напишете письмо?
  – Нет, не напишу, а вы не посмеете убить меня. За вами тут же начнет гоняться полиция.
  Мой собеседник быстро хлопнул в ладоши. Откуда ни возьмись появились два китайца и схватили меня за руки. Их хозяин что-то коротко сказал по-китайски, и они тут же потащили меня в угол комнаты. Один из китайцев резко остановился и отпустил меня, тут же я ощутил под ногами деревянный настил, который внезапно провалился. Но рука второго китайца удержала меня от падения в разверзшуюся пропасть. Там было темно, как в чернильнице, и я услышал шум бегущей воды.
  – Река, – сказал сидевший на диване бандит. – Подумайте хорошенько, капитан Гастингс. Если вы снова откажетесь, вы вниз головой полетите в вечность и встретите свою смерть в темных водах. В последний раз: вы напишете письмо?
  Я ничуть не храбрее большинства людей. Я честно признаюсь, что перепугался до смерти и впал в панику. Этот китайский дьявол не шутил, я был в этом уверен. А значит – прощай, старый добрый мир. Мой голос вопреки моему желанию слегка дрогнул, когда я ответил:
  – В последний раз нет! К чертям ваше письмо!
  И тут же я невольно закрыл глаза и прошептал короткую молитву.
  
  
  Глава 13
  Мышка попалась
  Вообще людям в жизни не часто приходится оказываться стоящими на краю вечности… Но когда я, находясь в подвале на окраине города, произнес те слова, я был полностью уверен, что это мои последние слова на бренной земле. Я собрался с силами, готовясь встретиться с черными стремительными водами, я уже чувствовал оглушающий ужас падения…
  Но, к моему удивлению, до моих ушей донесся низкий смех. Я открыл глаза. Повинуясь жесту человека на диване, мои стражи поволокли меня обратно и поставили перед своим хозяином.
  – Вы храбрый человек, капитан Гастингс, – сказал тот. – Мы на Востоке ценим храбрость. Но могу сказать, что я именно этого от вас и ожидал. И это приводит нас ко второму акту нашей маленькой драмы. Собственной смерти вы не боитесь… А как насчет смерти другого человека?
  – Что вы имеете в виду? – хрипло спросил я, и меня вновь охватил ужас.
  – Уверен, вы не забыли ту леди, что попалась к нам в руки… вашу Цветущую Розу.
  Я тупо смотрел на него, внутренне корчась от боли.
  – Думаю, капитан Гастингс, вы все же напишете это письмо. Посмотрите, у меня тут бланк телеграммы. Что я на нем напишу – зависит от вас, и мои слова будут означать жизнь или смерть для вашей жены.
  Я облился потом, по лбу побежали горячие струи, стекая прямо в глаза. А мой мучитель продолжил, любезно улыбаясь и говоря с абсолютной невозмутимостью:
  – Итак, капитан, перо ждет прикосновения вашей руки. Вам только и нужно, что написать несколько слов. Если же нет…
  – Если нет?.. – эхом повторил я.
  – Если нет, та леди, которую вы любите, умрет… и умрет медленно. Мой учитель, Ли Чанг Йен, в свободные часы развлекается тем, что изобретает новые и оригинальные методы пыток…
  – Боже! – воскликнул я. – Вы дьявол! Только не это… Вы не можете этого сделать!..
  – Может быть, рассказать вам о некоторых его изобретениях?
  И, не обращая внимания на мой протест, он заговорил – ровно, спокойно, его речь текла до тех пор, пока я с криком ужаса не зажал уши ладонями.
  – Я вижу, этого достаточно. Берите перо и пишите.
  – Вы не посмеете…
  – Ваши слова глупы, и вы сами это знаете. Берите перо и пишите.
  – И если я напишу?..
  – Вашу жену освободят. Телеграмма будет отправлена немедленно.
  – Откуда мне знать, что вы сдержите слово?
  – Я клянусь вам священными могилами моих предков. Более того, подумайте сами – зачем мне желать ее смерти? Она уже сыграла свою роль.
  – А… а Пуаро?
  – Мы будем держать его в надежном месте, пока не завершим свои операции. А после отпустим.
  – В этом вы тоже готовы поклясться могилами ваших предков?
  – Я уже дал вам клятву. Этого достаточно.
  Сердце мое куда-то упало. Я предавал своего друга… ради чего? На мгновение я заколебался… а потом ужасная альтернатива встала перед моими глазами подобно ночному кошмару. Синдерелла… моя любимая в руках желтых китайских дьяволов, умирающая от мучительной медленной пытки…
  Стон сорвался с моих губ. Я схватил перо. Возможно, тщательно подбирая слова, я смогу как-то предостеречь друга и Пуаро сможет избежать ловушки… Это оставалось единственной надеждой…
  Но и ее у меня не осталось. Голос китайца возвысился, хотя и звучал по-прежнему вежливо и обходительно:
  – Позвольте мне продиктовать вам…
  Он помолчал, сверяясь с заметками на листке бумаги, лежавшем рядом, и затем продиктовал мне следующее:
  – «Дорогой Пуаро, я думаю, что вышел на след Номера Четвертого. Днем пришел китаец и привел меня сюда благодаря фальшивой записке. К счастью, я вовремя разгадал его игру и ускользнул. Мы с ним поменялись ролями, и я проследил за ним – очень осторожно, и, смею думать, он ничего не заметил. Я нашел тут сообразительного парнишку, он доставит вам мое письмо. Дайте ему полукрону, хорошо? Я обещал именно такую сумму за доставку сообщения. Я сейчас слежу за домом, где скрылся китаец, и боюсь отойти. Я буду ждать вас до шести часов, а если вы не придете – попытаюсь сам проникнуть в дом. Конечно, шансов не слишком много, да и парнишка может не найти вас. Но если все-таки найдет – пусть проводит вас прямиком ко мне. И прикройте вы свои замечательные усы, ведь если из окон дома кто-то выглянет, вас могут узнать.
  Искренне ваш А.Г.»
  Каждое из слов, которые я писал, все глубже погружало меня в пучину отчаяния. Письмо было составлено чертовски умно. Именно такое я и написал бы сам. Все мои усилия, приложенные к тому, чтобы оставить знак в виде четырех книг, обесценивались – ведь в письме прямо говорилось, что явившийся днем китаец обманом увел меня из дома. Вот теперь и возникла настоящая ловушка, и я прекрасно понимал, как воспримет все это Пуаро. И время было рассчитано безупречно. Когда Пуаро получит мою записку, ему придется сразу же идти с «моим посыльным», выглядящим абсолютно невинно, и я знал, что мой друг так и поступит. Моя решимость и твердое намерение проникнуть в дом заставят его спешить. Он всегда самым нелепым образом недооценивал мои способности. И он сразу проникнется уверенностью, что я нарываюсь на неприятности, не понимая ситуации в целом, – и поторопится взять дело в свои руки.
  Но ничего нельзя было изменить. Я написал то, что было приказано. Хозяин подвала забрал у меня листок, прочел письмо, одобрительно кивнул головой и передал листок одному из молчаливых стражей – и страж тут же исчез за одной из шелковых занавесок, которая скрывала за собой дверь.
  Сидевший на диване китаец с улыбкой взял бланк телеграммы и что-то начертал на нем. Потом протянул бланк мне.
  Я прочитал: «Отправьте белую птицу в полет, скорее».
  Я вздохнул с облегчением.
  – Вы отправите это сейчас же? – спросил я.
  Он снова улыбнулся и покачал головой:
  – Когда мсье Эркюль Пуаро окажется в моих руках, не раньше.
  – Но вы обещали…
  – Если наш план почему-то не сработает, мне может понадобиться наша белая птица – чтобы убедить вас приложить новые усилия.
  Я побелел от гнева.
  – Боже мой! Если вы…
  Он взмахнул тонкой желтой рукой с длинными пальцами.
  – Успокойтесь, я вовсе не думаю, что нас ждет неудача. В то же мгновение, когда мсье Пуаро попадется, я сдержу свою клятву.
  – Если ваша клятва чего-то стоит.
  – Я поклялся вам священными могилами моих предков. Не бойтесь. Отдохните пока. Мои слуги в мое отсутствие сделают для вас все.
  Я остался один в этом странном подземном гнезде роскоши. Вернулся второй страж. Один из китайцев принес еду и питье и предложил мне, но я взмахом руки отказался от всего. Я был словно болен, на душе было тяжело…
  Потом вернулся хозяин, высокий и величественный в своем шелковом халате. Он принялся руководить операцией. По его приказу меня быстро отвели через подвал и туннель в тот самый дом, куда мы изначально зашли. Я очутился в комнате первого этажа. Окна здесь были закрыты ставнями, но сквозь щели нетрудно было увидеть улицу. Старый бродяга тащился по противоположной стороне, но когда я увидел, как он стрельнул глазами на окна дома, я понял, что это один из членов банды, стоящий на посту.
  – Все отлично, – сказал мой китайский друг, – Эркюль Пуаро попался на удочку. Он уже недалеко… и он один, если не считать мальчишки-провожатого. Итак, капитан Гастингс, вам осталось сыграть последний эпизод пьесы. Пока он не увидит вас, он не войдет в дом. Поэтому, когда он приблизится, вам придется выйти на крыльцо и пригласить его внутрь.
  – Что?! – вскрикнул я с отвращением.
  – И вы закончите свою роль в одиночку. Не забывайте, какова цена ошибки. Если Эркюль Пуаро заподозрит что-то неладное и не войдет в дом, ваша жена умрет семьюдесятью мучительными смертями! О, вот и он!
  Мое сердце отчаянно заколотилось, к горлу подступила тошнота, когда я посмотрел сквозь одну из щелей в ставне. В человеке, идущем по противоположной стороне улицы, я сразу узнал моего друга, хотя воротник его пальто был поднят, а нижнюю часть лица скрывал ядовито-желтый шарф. Но он не мог изменить свою походку, и никто в мире больше не держал яйцевидную голову так, как он, – склоненной чуть вперед и вбок.
  Да, это был Пуаро, идущий по моему зову навстречу судьбе, не подозревающий ничего дурного. Рядом с ним бежал типичный лондонский беспризорник, грязный и оборванный.
  Пуаро остановился, осмотрев через улицу дом, а мальчишка что-то горячо объяснял ему, показывая на дверь. Настало время для моего выхода. Я прошел в холл. По знаку высокого китайца один из слуг отпер дверь.
  – Помните о цене ошибки, – низким тихим голосом произнес мой враг.
  Я уже стоял на крыльце. Я кивнул Пуаро. Он поспешно зашагал через мостовую.
  – Ага! Так с вами все в порядке, друг мой! Я уже начал тревожиться. Вы ухитрились проникнуть внутрь? Так, значит, дом пуст?
  – Да, – произнес я, пытаясь придать своему голосу естественность. – Должно быть, из него есть другой выход, тайный. Давайте поищем его вместе.
  Я шагнул назад через порог. Безмятежный Пуаро собрался уже последовать за мной.
  И тут словно что-то щелкнуло в моей голове. Я отчетливо увидел, кем я стал – Иудой!
  – Назад, Пуаро! – закричал я. – Назад, если хотите спастись! Это ловушка! Не обращайте на меня внимания! Бегите!
  Я еще выкрикивал слова предостережения, когда руки моих стражей сжали меня, будто тиски. Один из китайцев прыгнул мимо меня, чтобы поймать Пуаро.
  Я успел увидеть, как этот бандит отпрянул назад, вскинув руки, а потом вдруг вокруг меня возник густой дым, лишивший меня дыхания, убивший меня…
  Я упал, задыхаясь… это была смерть…
  
  Медленно и мучительно возвращалось ко мне сознание, все мои чувства были ошеломлены. Первым, что я рассмотрел, оказалось лицо Пуаро. Мой друг сидел рядом и с тревогой смотрел на меня. Когда он увидел, что я открыл глаза, с его губ сорвалось радостное восклицание.
  – А, вы ожили!.. Вы пришли в себя! Все прекрасно! Мой друг… мой бедный друг!
  – Где это я? – с трудом выговорил я.
  – Где? Но оглядитесь!
  Я повернул голову. Да ведь это же наша квартира! И на решетке камина – четыре кусочка угля, тщательно уложенные мной.
  Пуаро проследил за моим взглядом.
  – Да-да, это была великолепная идея… и книги тоже. Знаете, если мне еще когда-нибудь скажут: «Этот ваш друг, этот Гастингс, он ведь не блестящего ума, так?» – я отвечу: «Вы ошибаетесь!» Да, ваша идея была блестящей, просто гениальной.
  – Вы поняли, что это значит?
  – Разве я идиот? Конечно, понял. Я получил необходимое предостережение и время для разработки плана. Каким-то образом Большая Четверка выманила вас из дома. С какой целью? Понятно, что не ради ваших прекрасных глаз… и не потому, что они боятся вас и хотят устранить с дороги. Нет, их цель была совершенно очевидна. Вы должны были послужить приманкой, чтобы завлечь в их когти великого Эркюля Пуаро. Но я давно готов к чему-то в этом роде. Я кое-что сделал в плане подготовки к дальнейшему, и вскоре, как я и ожидал, прибыл посыльный – такой невинный с виду уличный мальчишка. Что ж, я поверил его сказочке, поспешил следом за ним, и, к счастью, они позволили вам выйти на крыльцо дома. Я только того и боялся, что мне придется схватиться с ними прежде, чем я найду то местечко, где они спрятали вас, и что мне придется искать вас, возможно, тщетно… после того.
  – Схватиться с ними, вы сказали? – слабым голосом переспросил я. – В одиночку?
  – О, тут нет ничего особенного. Если человек готов к встрече – все остальное просто. Всегда готов, так, кажется, говорят скауты? А я был готов. Не так давно я оказал услугу одному известному химику, который во время войны работал с отравляющими газами. Он изготовил для меня маленькую бомбочку – простую в обращении и совсем легкую… бросаешь ее, она делает «пуф!» – и все вокруг затягивает дым, а люди теряют сознание. Я ее и бросил, тут же свистнул в маленький свисток – и в ту же минуту за дело принялись люди Джеппа, которые следили за мной и посыльным до самого этого дома, оставаясь незамеченными.
  – Но как вы сами умудрились не потерять сознание?
  – Еще одна маленькая удача. Наш друг Номер Четвертый (наверняка это он сочинил гениальное письмо от вашего имени) позволил себе маленькую колкость в адрес моих усов, а в результате я с легкостью спрятал под желтым шарфом респиратор.
  – Да, я помню, – воскликнул я, и вместе со словом «помню» на меня свалился невыносимый ужас, в одно мгновение вернувшийся из забытья. Синдерелла…
  Я со стоном откинулся назад.
  Должно быть, я снова на минуту-другую потерял сознание. А когда очнулся, почувствовал на губах вкус бренди – Пуаро старался влить его мне в рот.
  – Что еще, mon ami? Что? Скажите мне!
  Я медленно, с трудом, содрогаясь при каждом слове, рассказал ему все. Пуаро всплеснул руками.
  – Друг мой! Друг мой! Но как вы должны были страдать! А я ничего об этом не знал! Но успокойтесь, успокойтесь! Все в порядке!
  – Вы хотите сказать, что найдете ее? Но она в Южной Америке! И к тому времени, когда мы доберемся туда… нет, задолго до того, она уже будет мертва… и бог знает, как, каким ужасным способом придется ей умереть.
  – Нет, нет, вы не понимаете. Она в безопасности и чувствует себя прекрасно. Она ни одного мгновения не находилась в их руках.
  – Но я получил телеграмму от Бронсена…
  – Нет, нет, и это не так. Вы получили некую телеграмму из Южной Америки, и там стояло имя Бронсена – но это совсем другое дело. Скажите, разве вам не приходило в голову, что организация вроде Большой Четверки, имеющая «филиалы» по всему свету, без труда может нанести нам удар, похитив эту маленькую девочку, Синдереллу, которую вы так любите?
  – Нет, никогда, – ответил я.
  – Ну, зато мне пришло. Я ничего не сказал вам, поскольку не хотел вас расстраивать без надобности… но я принял необходимые меры. Письма вашей жены, которые приходили как бы с вашего ранчо, на самом деле написаны в некоем безопасном местечке, куда вашу супругу поместили около трех месяцев назад по моей просьбе.
  Я долго молча смотрел на него.
  – Вы в этом уверены?
  – Parbleu![283] Я знаю это. Они терзали вас ложью!
  Я отвернулся. Пуаро положил руку мне на плечо. И когда он заговорил, в его голосе прозвучало нечто такое, чего я прежде никогда не слышал:
  – Я знаю, вам не понравится, если я обниму вас или как-то иначе выражу свои чувства. Ну, я буду настоящим британцем. Я ничего не скажу… почти ничего. Только одно: в нашем последнем приключении вы доказали свою доблесть и честь, и счастлив человек, у которого есть такой друг, как у меня!
  
  
  Глава 14
  Крашеная блондинка
  Я был крайне разочарован результатами бомбовой атаки, предпринятой Пуаро в Чайнатауне. Начать с того, что глава банды сбежал. Когда Джепп, заслыша свисток Пуаро, ворвался в дом, он нашел в холле четверых лежащих без сознания китайцев, но человека, грозившего мне смертью, среди них не оказалось. Я вспомнил позже, что, когда меня вытолкнули за дверь, чтобы я заманил Пуаро в дом, этот человек держался где-то позади своих слуг. Видимо, при взрыве газовой бомбы он очутился вне опасной зоны и смог ускользнуть через один из многочисленных коридоров, ведших наружу.
  От тех четверых, что попались нам в руки, мы ничего не узнали. Проведенное полицией тщательное расследование не установило связи между ними и Большой Четверкой. Это были обычные жители китайского квартала, из самых бедных, и они совершенно не понимали, о каком таком Ли Чанг Йене их спрашивают. Китайский джентльмен нанял их на работу в доме возле реки, и они совершенно ничего не знали о его делах.
  К следующему дню я полностью оправился от воздействия газовой бомбы Пуаро, если не считать легкой головной боли. Мы вместе отправились в Чайнатаун и тщательно осмотрели дом, из которого меня сумел вызволить мой друг. Владение состояло из двух зданий, соединенных между собой подземным переходом. И первый, и верхние этажи обоих строений были заброшены и пусты, даже мебель там отсутствовала, разбитые окна закрывали прогнившие ставни. Джепп уже сунул нос в подвалы и нашел потайной ход в подземную палату, где я провел такие неприятные полчаса. Более тщательный осмотр подтвердил мои ночные впечатления. Шелка на стенах и диване, ковры на полу оказались редкостной ручной работы. И хотя я слишком мало знаю о китайском искусстве, я все же могу утверждать, что каждый предмет в том помещении был в своем роде совершенством.
  С помощью Джеппа и его людей мы как следует обыскали подземные апартаменты. Я лелеял серьезную надежду на то, что мы найдем какие-нибудь важные документы. Например, список особо важных агентов Большой Четверки или шифрованную записку о планах банды – но ничего подобного мы не нашли. Единственной бумагой, отыскавшейся под землей, был тот самый листок, с которым сверялся китаец, диктуя мне письмо к Пуаро. Там были записаны все подробности нашей жизни, даны определения характеров и слабостей, благодаря которым на нас можно воздействовать.
  Пуаро совершенно по-детски обрадовался находке. Лично я вообще не видел в ней смысла, тем более что составлявший записку человек грубо ошибся в некоторых из своих оценок. Я указал на это моему другу, когда мы вернулись домой.
  – Мой дорогой Пуаро, – сказал я, – теперь вы знаете, что враг думает о нас. В целом он явно преувеличивает силу вашего ума и до нелепости недооценивает мои мыслительные способности, но я совершенно не понимаю, какую мы можем извлечь пользу из этого.
  Пуаро противно хихикнул.
  – Вы не понимаете, Гастингс, да? Но ведь мы теперь можем подготовиться к новым атакам – мы можем вычислить их методы, зная их ошибки! Например, друг мой, мы будем помнить, что вам следует всегда хорошенько подумать, прежде чем начинать действовать. И если вы снова встретите рыжеволосую молодую леди, находящуюся в беде, вы должны посмотреть на нее… как это по-английски… с подозрением, так?
  Ну да, в записке высказывалось некое совершенно абсурдное упоминание о моей предполагаемой импульсивности, а также говорилось, что я в особенности чувствителен к чарам молодых леди с названным цветом волос. Я воспринял высказывание Пуаро на эту тему как дурной тон, однако, к счастью, мне было чем отразить удар.
  – А как насчет вас самого? – возразил я. – Вы не собираетесь излечиться от вашего «чрезмерного тщеславия»? От вашей «мелочной аккуратности»?
  Я цитировал записку и увидел, что мой друг не находит ничего приятного в этих определениях.
  – Но, Гастингс, можно не сомневаться – кое в чем они сами себя обманули! Со временем они убедятся в этом. Мы же кое-чему научились, а знать – это значит быть готовым.
  Эта фраза стала в последнее время чем-то вроде девиза Пуаро; он повторял ее так часто, что меня уже тошнило от этих слов.
  – Мы кое-что знаем, Гастингс, – продолжал он. – Да, мы кое-что знаем… и это к лучшему… но мы знаем недостаточно. Мы должны узнать больше.
  – Каким образом?
  Пуаро поудобнее устроился в кресле, поправил коробок спичек, который я небрежно бросил на стол, и замер в позе, которая была мне слишком хорошо знакома. Я понял, что он намерен высказаться.
  – Видите ли, Гастингс, мы выступили против четверых врагов; таким образом, мы вступили в схватку с четырьмя совершенно разными личностями. С Номером Первым мы ни разу не вступали в непосредственный контакт – до настоящего момента мы видели только его идеи… и, между прочим, Гастингс, скажу вам, что я начинаю отлично понимать ход его мысли… да, это мысль тонкая и типично восточная, и каждый заговор, каждая авантюра, виденная нами, задумана именно Ли Чанг Йеном. Номер Второй и Номер Третий настолько сильны, занимают настолько высокое положение, что в настоящее время недоступны для нас. Тем не менее то, что ставит их вне возможности для нашего нападения, с другой стороны, ставит и нас в безопасную позицию. Они слишком на виду, им приходится обдумывать каждый свой шаг. И таким образом мы приходим к последнему члену банды – то есть возвращаемся к человеку, известному нам под именем Номера Четвертого.
  Голос Пуаро слегка изменился, как всегда, когда он говорил об этой специфической фигуре.
  – Номер Второй и Номер Третий могут преуспеть, не сворачивая с собственного пути, пользуясь своей славой и твердым положением. Номер Четвертый преуспевает по прямо противоположным причинам – он преуспевает, шествуя путем тьмы. Кто он таков? Никто не знает. Как он выглядит? Тоже никому не известно. Сколько раз мы его видели, вы и я? Пять раз, не так ли? Но разве кто-то из нас может с уверенностью заявить, что узнает его при новой встрече?
  Я был вынужден отрицательно покачать головой, подумав о пяти совершенно разных людях, которые, невероятно представить, были одним и тем же человеком. Крепкий санитар из сумасшедшего дома, человек в плотно застегнутом пальто в Париже, лакей Джеймс, тихий молодой врач в деле о Желтом Жасмине и, наконец, русский профессор. Все эти люди ничуть не походили один на другого.
  – Нет, – безнадежно сказал я, – нам не от чего оттолкнуться.
  Пуаро улыбнулся.
  – Прошу вас, не стоит предаваться такому отчаянию. Кое-что о нем нам все-таки известно.
  – И что же? – скептически поинтересовался я.
  – Мы знаем, что это человек среднего роста и с волосами и кожей не слишком темными и не слишком светлыми. Если бы он был высоким или слишком смуглым, он никогда не смог бы преобразиться в бледного коренастого врача. Конечно, это детская задачка – прибавить к росту дюйм-другой, как в случае с Джеймсом или профессором. И точно так же он должен иметь короткий прямой нос. Увеличить нос посредством искусного грима с накладкой нетрудно, но большой нос не скроешь при моментальном преображении. И по той же причине он должен быть довольно молодым человеком, наверняка не старше тридцати пяти. Видите, мы уже имеем немало. Мужчина в возрасте от тридцати до тридцати пяти, среднего роста и сложения, владеющий техникой изменения внешности и с недостающими зубами или вовсе без собственных зубов.
  – Что?!
  – Это очевидно, Гастингс. Когда он был санитаром, его зубы были сломанными и потемневшими, в Париже они стали ровными и белыми, зубы доктора слегка выступали вперед, а у Саваронова были необычайно длинные клыки. А ведь ничто не меняет внешность так сильно, как зубы. Вы понимаете, к чему это нас приводит?
  – Не совсем, – осторожно ответил я.
  – О таких говорят, что их профессию легко определить по лицу.
  – Он преступник! – воскликнул я.
  – Он знаток искусства перемены внешности.
  – Это одно и то же.
  – Довольно опрометчивое заключение, Гастингс, и вас едва ли одобрили бы в театральных кругах. Разве вы до сих пор не поняли, что этот человек – актер или когда-то был актером?
  – Актер?
  – Ну разумеется! И его искусство всегда при нем. Теперь рассмотрим тот факт, что существует два типа актеров. Одни полностью погружаются в роль, а другие подстраивают роль под свою индивидуальность. Именно из второго типа актеров обычно получаются директора. Они лепят роль под себя. А актеры первого типа скорее согласятся играть мистера Ллойд Джорджа в разных мюзик-холлах или бородачей на заднем плане в театрах с постоянной труппой. И именно среди таких актеров мы должны искать наш Номер Четвертый. Он величайший артист, и он полностью преображается в каждой из ролей.
  Я почувствовал, что во мне пробуждается искренний интерес.
  – Так вы полагаете, мы сможем выследить его по старым театральным связям?
  – Ваши выводы всегда безупречны, Гастингс!
  – Было бы куда лучше, – холодно сказал я, – если бы эта идея осенила вас пораньше. Мы потеряли уйму времени.
  – Вы ошибаетесь, mon ami. Потеряно не больше времени, чем было необходимо. Мои агенты уже несколько месяцев заняты этим делом. Один из них – Иосиф Аарон. Вы его помните? Агенты составили для меня список людей, обладающих необходимой квалификацией – молодых мужчин в возрасте около тридцати, с более или менее невыразительной внешностью, особым даром играть характерные роли… более того, мужчин, покинувших сцену в течение последних трех лет.
  – Ну, и?.. – спросил я, заинтригованный.
  – Список, само собой, получился довольно длинным. Пришлось потратить некоторое время на его сокращение. И наконец мы выделили из него четыре имени. Вот они, друг мой.
  Он протянул мне лист бумаги. Я прочитал вслух:
  – «Эрнест Лутрелл. Сын приходского священника с севера. Постоянно имел неприятности из-за своего аморального поведения. Был исключен из средней школы. На сцену поступил в возрасте двадцати трех лет. (Далее следовал список ролей, которые он сыграл, с указанием даты и театра.) Увлекается наркотиками. Предполагается, что четыре года назад он уехал в Австралию. После отъезда из Англии – никаких следов. Сейчас ему 32 года. Рост – пять футов и десять с половиной дюймов, чисто бреется, волосы каштановые, нос прямой, сложение среднее, глаза серые. Далее. Джон Сент-Мур. Псевдоним. Подлинное имя неизвестно. Предполагается, что он – выходец из лондонской бедноты. На сцене – с детства. Играл в мюзик-холлах. О нем ничего не слышно уже три года. Возраст – около тридцати трех, рост – пять футов десять дюймов, строен, глаза голубые, волосы светлые. Далее. Остин Ли, псевдоним. Подлинное имя – Остин Фоли. Из хорошей семьи. Всегда стремился к актерству и во время учебы в Оксфорде играл постоянно. Отличился во время войны. Затем играл… (далее – список, включающий множество ролей в театрах с постоянной труппой). Энтузиаст криминологии. Около трех с половиной лет назад попал в автомобильную катастрофу, получил тяжелое нервное потрясение, больше на сцене не появлялся. О настоящем местопребывании ничего не известно. Возраст – тридцать пять, рост – пять футов девять с половиной дюймов, сложение среднее, глаза голубые, волосы светло-каштановые. Далее. Клод Даррел. Предполагается, что это подлинное имя. С происхождением неясности. Играл в мюзик-холлах, а также в театрах с постоянным составом. Судя по всему, не имел близких друзей. В 1919 году побывал в Китае. Вернулся через Америку. Сыграл несколько ролей в Нью-Йорке. Однажды вечером не явился на спектакль, и с тех пор о нем никто ничего не слышал. Нью-йоркская полиция считает это одним из наиболее загадочных исчезновений. Возраст – около тридцати трех, волосы темно-русые, глаза серые, среднего сложения. Рост – пять футов десять с половиной дюймов».
  – Очень интересно, – сказал я, кладя лист на стол. – И это результат работы в течение нескольких месяцев? Здесь четыре имени. Кого же вы склонны подозревать?
  Пуаро красноречиво взмахнул рукой.
  – Друг мой, в настоящий момент вопрос остается открытым. Сейчас я бы подчеркнул только тот факт, что из всех этих людей только Клод Даррел побывал в Китае и в Америке – факт, возможно, имеющий какое-то значение, но мы не должны позволять себе упираться в него. Это может оказаться всего лишь совпадением.
  – И каков наш следующий шаг? – с нетерпением спросил я.
  – Дело уже в ходу. Каждый день будет публиковаться некое тщательно составленное объявление. Друзей и родственников любого из четверых просят связаться с моим адвокатом, в объявлении дан телефон его конторы. В любой момент мы можем… А, телефон! Возможно, кто-то ошибся номером, как обычно, и мы просто выслушаем извинения, но возможно… да, это может быть… Вдруг уже что-то появилось?
  Я прошел через комнату и снял телефонную трубку.
  – Да-да. Квартира мсье Пуаро. Да, это капитан Гастингс. О, это вы, мистер Макнейл! (Макнейл и Ходгсон были адвокатами Пуаро.) Я скажу ему. Да, мы сейчас же приедем.
  Я повесил трубку и повернулся к Пуаро, горя от возбуждения:
  – Вот так, Пуаро, к ним пришла женщина. Подруга Клода Даррела. Мисс Флосси Монро. Макнейл хочет, чтобы вы приехали.
  – Едем немедленно! – воскликнул Пуаро, исчезая в своей спальне и снова появляясь со шляпой в руках.
  Такси быстро доставило нас к цели, и мы поспешно вошли в кабинет мистера Макнейла. В кресле перед столом адвоката сидела некая яркая леди, далеко не первой молодости. У нее были волосы неестественно желтого цвета, над ушами пышно вились кудряшки, глаза густо подведены, к тому же она не поскупилась на румяна и губную помаду.
  – А, вот и мсье Пуаро, – сказал мистер Макнейл. – Мсье Пуаро, это мисс… э-э… Монро, она оказалась настолько любезна, что готова поделиться с нами кое-какими сведениями.
  – Ах, как это замечательно! – воскликнул Пуаро.
  Он стремительно шагнул вперед и пылко схватил леди за руку.
  – Мадемуазель похожа на цветок, внезапно расцветший в этой пыльной и унылой старой конторе, – добавил он, не слишком заботясь о чувствах мистера Макнейла.
  Его слова возымели нужный эффект. Мисс Монро порозовела и смущенно улыбнулась.
  – О, будет вам, мистер Пуаро! – воскликнула она. – Я знаю, все французы такие любезники!
  – Мадемуазель, мы не молчим при виде красоты, как это делают англичане! Впрочем, я, видите ли, не француз – я бельгиец.
  – Я как-то бывала в Остенде, – сообщила мисс Монро.
  Пуаро мог бы сказать, что дело продвигается просто блестяще.
  – И вы можете нам рассказать что-то о мистере Клоде Дарреле? – продолжил Пуаро.
  – Да, в свое время я неплохо знала мистера Даррела, – пояснила леди. – Я увидела ваше объявление, а поскольку я сейчас ничем особым не занята, и все мое время в моем распоряжении, я и подумала: эй, они зачем-то ищут старину Клодди… Адвокаты, это не шутка… Может, ему повезло, может, он стал чьим-то наследником? Лучше сходить туда!
  Мистер Макнейл встал.
  – Ну что ж, мсье Пуаро, я, пожалуй, оставлю вас, чтобы вы могли поговорить наедине?
  – Вы очень любезны. Но… нет, погодите, у меня есть идея получше. Сейчас самое подходящее время для того, чтобы перекусить. Окажет ли мадемуазель нам такую честь, позволит ли пригласить ее на ленч?
  Глаза мисс Монро блеснули. Мне вдруг пришло в голову, что она совсем на мели и что перспектива плотно покушать ее обрадовала.
  Через несколько минут мы уже сидели в такси, направляясь в один из наиболее дорогих лондонских ресторанов. Там Пуаро заказал самый изысканный ленч, а потом повернулся к своей гостье:
  – А как насчет вина, мадемуазель? Что вы скажете о шампанском?
  Мисс Монро не сказала ничего… или сказала все своим взглядом.
  Ленч начался приятнейшим образом. Пуаро усердно наполнял бокал мадемуазель и постепенно перешел к теме, больше всего интересовавшей его.
  – Бедный мистер Даррел! Как жаль, что его нет сейчас с нами!
  – Да, в самом деле, – вздохнула мисс Монро. – Бедняга, хотела бы я знать, что с ним стало!
  – Вы, похоже, давненько его не видели?
  – Ох, сто лет уже… с самой войны. Он был забавным парнем, этот Клодди, очень таинственный, никогда ни словечка о себе не скажет! Но, конечно, это и естественно, раз он – потерявшийся наследник. Он наследует титул, мсье Пуаро?
  – Увы, нет, просто деньги, – бесстыдно заявил Пуаро. – Но, видите ли, может встать вопрос об идентификации. Поэтому и необходимо было найти кого-то, кто по-настоящему хорошо его знал. Вы ведь хорошо его знали, мадемуазель, не так ли?
  – Я все вам расскажу, мсье Пуаро, вы ведь настоящий джентльмен. Вы знаете, как правильно заказать ленч для леди… не то что все эти нынешние молодые ничтожества. Отъявленные негодяи, иначе я их и не называю. Ну, а вы француз, вы не будете шокированы. Ах, эти французы! Проказники, проказники! – Она погрозила Пуаро пальчиком. – Ну, в общем, мы с Клодди были тогда молоды… Чего тут было ожидать? И я до сих пор сохранила к нему добрые чувства. Хотя, должна сказать, он не слишком хорошо со мной обращался… нет, не слишком… он совсем нехорошо обращался со мной. Не так, как следует обращаться с леди. Ну, все они таковы, как только речь заходит о деньгах.
  – Нет-нет, мадемуазель, не нужно так говорить! – запротестовал Пуаро, снова наполняя ее бокал. – А вы могли бы описать мистера Даррела?
  – Да там и посмотреть-то было не на что, – задумчиво произнесла мисс Монро. – Невысокий, но и не коротышка, весьма хорошо сложен. Щеголеватый. Глаза голубовато-серые. Ну, наверное, довольно светлые волосы, мне кажется. Но какой он артист! Я ни разу в жизни не встречала кого-то, кто превзошел бы его в этом деле! Он бы прославился, если бы не зависть. Ах, мсье Пуаро, зависть… Вы не поверите, вы просто не сможете поверить, как актеры страдают от завистников! Вот я помню, однажды в Манчестере…
  Нам пришлось набраться терпения, чтобы выслушать долгую запутанную историю о некоей пантомиме и о бесчестном поведении ведущего актера. Затем Пуаро мягко вернул даму к прежней теме – к Клоду Даррелу.
  – Это очень интересно, мадемуазель, как и все, что вы можете вспомнить о мистере Дарреле. Женщины обладают особой наблюдательностью… они все видят, от них не ускользнет ни малейшая деталь в поведении примитивных мужчин. Я видел однажды, как женщина опознала мужчину среди дюжины других – и как ей это удалось? Она заметила, что он в моменты волнения особым образом почесывает нос. Разве мужчина способен вообще подумать о такой ерунде?
  – О, только не вы! – воскликнула мисс Монро. – Мне кажется, вы все замечаете. Вот теперь, когда я задумалась об этом, я вспомнила, что Клодди всегда за столом играл с хлебом… Он зажимал маленький кусочек между пальцами и постукивал им по столу, чтобы к нему прилипали крошки. Я видела это сотни раз. Да я его когда угодно узнаю по этому фокусу!
  – Ну вот, разве не об этом я говорил? Блестящая наблюдательность женщины! А вы когда-нибудь говорили с ним об этой его привычке, мадемуазель?
  – Нет, мсье Пуаро. Вы же знаете, каковы мужчины! Они не любят, когда вы замечаете подобные вещи – а уж в особенности не терпят, когда вы об этом заговариваете. Я ни разу не произнесла ни слова… но много раз улыбалась про себя, наблюдая за ним. Да бог с вами, он сам никогда и не подозревал за собой ничего подобного!
  Пуаро вежливо кивнул. Я заметил, что его собственная рука слегка вздрогнула, когда он протянул ее к бокалу.
  – И еще при идентификации часто встает вопрос о почерке, – небрежно заметил он. – Без сомнения, вы сохранили какое-нибудь письмо, написанное мистером Даррелом?
  Мисс Монро грустно покачала головой:
  – Он ни разу мне не писал. Никогда ни строчки, за всю жизнь.
  – Как жаль! – посочувствовал Пуаро.
  – Но я вот что вам скажу, – внезапно сказала мисс Монро, – у меня есть фотография, это может вам пригодиться?
  – У вас есть его фотография?!
  Пуаро чуть не подпрыгнул от волнения.
  – Ну, она довольно старая… ей лет восемь, не меньше.
  – Это ничего! Совершенно неважно, если даже она совсем старая и поблекшая! Ах, дорогая, но как же нам повезло! Вы позволите мне взглянуть на этот снимок, мадемуазель?
  – Конечно, почему же нет?
  – Возможно, вы даже позволите сделать копию? Это не займет много времени.
  – Пожалуйста, если хотите.
  Мисс Монро встала.
  – Ну, мне пора, – лукаво сообщила она. – Была очень рада познакомиться с вами и вашим другом, мсье Пуаро.
  – А фотография? Когда я могу взять ее у вас?
  – Я поищу ее сегодня вечером. Думаю, я знаю, где она лежит. И сразу пришлю ее вам.
  – Тысяча благодарностей, мадемуазель! Ваша любезность не имеет границ! Надеюсь, вскоре мы сможем еще раз пообедать вместе.
  – Как только вам того захочется, – ответила мисс Монро. – Я ничего не имею против.
  – О, погодите, я не уверен, что у меня есть ваш адрес…
  С величественным видом мисс Монро извлекла из своей сумочки визитную карточку и протянула ее Пуаро. Карточка была довольно замусоленной, а напечатанный на ней адрес зачеркнут, и поверх него карандашом написан новый.
  Потом, отвесив не один поклон в сторону Пуаро, леди наконец распрощалась с нами, и мы отправились домой.
  – Вы действительно думаете, что эта фотография так уж важна? – спросил я Пуаро.
  – Да, mon ami. Фотокамера не лжет. Фотоснимок можно увеличить и рассмотреть разные детали, которые в другом случае остались бы незамеченными. А деталей на снимках – тысячи! Например, мы можем рассмотреть форму ушей, а ведь на словах никто и никогда не опишет их вам достаточно определенно. О да, это настоящий шанс, он может направить нас на верный путь! И именно поэтому я намерен предпринять ряд предосторожностей…
  С этими словами он подошел к телефону и набрал хорошо известный мне номер – номер частного детективного агентства, с которым иной раз имел дело. Его инструкции были четкими и точными. Два детектива должны отправиться по адресу, который он продиктовал, и позаботиться о безопасности мисс Монро. Они должны следовать за ней постоянно, не спуская с леди глаз.
  Пуаро повесил трубку и вернулся ко мне.
  – Вы действительно думаете, что это необходимо, Пуаро? – спросил я.
  – Пожалуй. Можно не сомневаться, что за нами следили, а раз это так – они скоро узнают, с кем мы сегодня обедали. И вполне возможно, что Номер Четвертый почует опасность.
  Минут через двадцать телефон зазвонил. Я снял трубку и услышал резкий голос:
  – Это мистер Пуаро? Вам звонят из больницы Святого Иакова. К нам десять минут назад доставили молодую женщину. Дорожное происшествие. Мисс Флосси Монро. Она требует встречи с мистером Пуаро. Но вам следует поспешить. Она вряд ли протянет долго.
  Я повторил это моему другу. Он побледнел.
  – Скорее, Гастингс! Мы должны нестись как ветер!
  Такси доставило нас к больнице менее чем за десять минут. Мы сказали, что нам нужна мисс Монро, и нас немедленно проводили к нужной палате. Но в дверях нас встретила сестра в белом чепчике.
  Пуаро прочел все по ее лицу.
  – Умерла, да?
  – Да, шесть минут назад.
  Пуаро застыл на месте.
  Сестра, неверно истолковав его чувства, мягко заговорила:
  – Она не страдала, а под конец просто потеряла сознание. Ее сбила машина, знаете… и водитель даже не притормозил. Чудовищно, не правда ли? Надеюсь, кто-нибудь заметил номер.
  – Звезды играют против нас, – тихо сказал Пуаро.
  – Хотите взглянуть на нее?
  Медсестра отступила в сторону, мы вошли в палату.
  Бедняжка Флосси Монро, со всеми ее румянами и крашеными волосами… Она лежала так мирно, с улыбкой на губах…
  – Да, – пробормотал Пуаро, – звезды играют против нас… Но звезды ли это? – Он вскинул голову, словно пораженный внезапной идеей. – Звезды ли это, Гастингс? А если нет… если нет… О, друг мой, я клянусь вам, клянусь вот здесь, над телом несчастной женщины, – когда наступит час, я забуду о жалости!
  – Что вы имеете в виду? – спросил я.
  Но Пуаро повернулся к сиделке и начал ее расспрашивать. В итоге ему представили список вещей, найденных в сумочке погибшей. Пуаро, прочитав его, негромко вскрикнул.
  – Вы видите, Гастингс, вы видите?!
  – Что я вижу?
  – Здесь не упомянут ключ! Но у нее должен был быть ключ от квартиры! Да, ее просто хладнокровно убили, и тот человек, который первым склонился над телом на улице, украл из сумочки ключ. Но мы можем еще успеть. Вряд ли он сразу найдет то, что ему нужно.
  Другое такси привезло нас к дому Флосси Монро – запущенному многоквартирному зданию, окруженному такими же непривлекательными домами. Нам понадобилось некоторое время, чтобы попасть в квартиру мисс Монро, но по крайней мере мы могли быть уверены, что из дома за это время никто не выходил.
  Но вот наконец мы очутились внутри. И сразу стало ясно, что кто-то уже успел побывать здесь до нас. Содержимое комода и ящиков стола было вывалено на пол. Замки взломаны, маленькие столики перевернуты – тот, кто обшаривал квартиру погибшей, очень спешил.
  Пуаро принялся рыться в свалке. Внезапно он выпрямился и вскрикнул, держа что-то в руке. Это была фотографическая рамка – пустая.
  Пуаро медленно перевернул ее. На задней стороне красовалась маленькая круглая наклейка с ценой.
  – Она стоит четыре шиллинга, – заметил я.
  – Mon Dieu! Гастингс, раскройте глаза! Это новая, чистая этикетка! Ее наклеил тот человек, который вытащил из рамки фотографию, человек, опередивший нас, но знавший, что мы придем следом, и нарочно оставивший этот знак! Это был, увы, Клод Даррел, или Номер Четвертый!
  
  
  Глава 15
  Чудовищная катастрофа
  Именно после трагической смерти мисс Флосси Монро я начал замечать в Пуаро некоторые перемены. До этого времени его самоуверенность оставалась неколебимой. Однако в конце концов, похоже, начало сказываться длительное напряжение. Пуаро стал мрачным и задумчивым, его нервы были на пределе. В эти дни он стал настороженным, как кошка. Он всеми силами избегал разговоров о Большой Четверке и вроде бы даже взялся за обычную работу почти с прежним рвением. Тем не менее я знал, что он по-прежнему втайне занят этим большим делом. К нему то и дело приходили какие-то странного, отталкивающего вида славяне, и хотя он не удостаивал меня разъяснений по поводу своих таинственных действий, я понимал, что он готовит новую атаку или создает новое оружие с помощью этих отвратительных типов. Однажды, совершенно случайно, мне удалось заглянуть в его чековую книжку (он попросил меня проверить один маленький счет), и я заметил, что он выплатил огромную сумму – огромную даже для Пуаро, в последнее время сорившего деньгами, – некоему русскому, фамилия которого, похоже, включала в себя все до единой буквы алфавита.
  Но Пуаро не находил нужных ему зацепок. И лишь чаще и чаще повторял одну и ту же фразу:
  – Самая большая ошибка – недооценивать своего противника. Помните об этом, друг мой!
  Я понял, что он боится новых ловушек и стремится избежать их любой ценой.
  Так шли наши дела до конца марта, а затем однажды утром Пуаро сказал нечто весьма поразившее меня.
  – Сегодня, друг мой, я бы посоветовал вам надеть ваш лучший костюм. Мы отправляемся с визитом к министру внутренних дел.
  – В самом деле? Это замечательно! Он вам звонил, просит что-то расследовать?
  – Не совсем так. Встреча состоится по моей инициативе. Вы, может быть, помните, я говорил однажды, что как-то мне довелось оказать ему небольшую услугу. Он был в восторге и чрезвычайно высоко оценил мои способности, а теперь я хочу этим воспользоваться. Как вам известно, французский премьер мсье Дежардо сейчас в Лондоне, и по моей просьбе министр устроил так, что он будет присутствовать сегодня на нашем маленьком совещании.
  Достопочтенный Сидней Кроутер, министр внутренних дел Его Величества, был фигурой известной и популярной. Это был человек лет пятидесяти, с насмешливым выражением лица и проницательными серыми глазами; он встретил нас с добродушным дружелюбием, являвшимся одной из главных черт его характера.
  В кабинете, спиной к камину, стоял высокий худощавый человек с остроконечной черной бородкой и выразительным лицом.
  – Мсье Дежардо, – сказал Кроутер, – позвольте мне представить вам мсье Эркюля Пуаро, о котором вы, возможно, уже слышали.
  Француз поклонился и взмахнул рукой.
  – Разумеется, я слышал о мсье Пуаро, – вежливо произнес он. – А кто о нем не слышал?
  – Вы очень любезны, мсье, – сказал Пуаро, кланяясь, но его лицо порозовело от удовольствия.
  – Найдется ли у вас словечко и для старого друга? – послышался тихий голос из угла кабинета, и из-за высокого книжного шкафа вышел еще один человек.
  Это был наш давний знакомый, мистер Инглз.
  Пуаро с жаром пожал его руку.
  – А теперь, мсье Пуаро, – сказал Кроутер, – мы все к вашим услугам. Насколько я понял из нашего разговора по телефону, у вас есть некое чрезвычайно важное сообщение?
  – Да, мсье, это так. В мире в наши дни существует некая обширная организация – преступная организация. Ею руководят четыре человека, которых называют обычно Большой Четверкой. Номер Первый – это некий китаец по имени Ли Чанг Йен. Номер Второй – американский мультимиллионер Эйб Райланд. Номер Третий – некая француженка. Номер Четвертый… ну, у меня есть все основания полагать, что это английский актер Клод Даррел. Эти четверо объединились с целью разрушить существующий социальный порядок и заменить его анархией, чтобы стать диктаторами при новом строе.
  – Невероятно! – пробормотал француз. – Райланд ввязался в подобное дело? По-моему, идея слишком фантастична.
  – Потрудитесь выслушать, мсье. Я перечислю вам некоторые из деяний этой самой Большой Четверки.
  Излагаемые Пуаро факты захватили всеобщее внимание. Мне они были знакомы в деталях, и я заново вспомнил все наши пугающие приключения, слушая сухо звучащий голос Пуаро.
  Когда Пуаро умолк, мсье Дежардо молча посмотрел на мистера Кроутера. Тот ответил на его взгляд словами:
  – Да, мсье Дежардо, я думаю, мы должны признать существование Большой Четверки. Скотленд-Ярд поначалу склонен был отнестись к идее с насмешкой, но им пришлось убедиться, что мсье Пуаро прав в большинстве своих утверждений. Вот только вопрос об их целях остается открытым. Я не могу отделаться от ощущения, что мсье Пуаро… э-э… несколько преувеличивает.
  В качестве ответа Пуаро привел десяток ярких примеров. Меня просили не публиковать их даже теперь, и потому я промолчу, скажу лишь, что речь шла о невероятных катастрофах на подводных лодках, случившихся в определенное время, и о серии авиационных катастроф и вынужденных посадок. Пуаро утверждал, что это дело рук Большой Четверки, и в доказательство привел письменные показания нескольких ученых, из которых следовало, что для организации подобных диверсий Большая Четверка должна владеть научными секретами, неизвестными остальному миру.
  Это привело нас к тому самому вопросу, которого я и ждал от французского премьера.
  – Вы сказали, что третий член преступной организации – француженка. Вам известно ее имя?
  – Это имя всем хорошо известно, мсье. Номер Третий – не кто иной, как прославленная мадам Оливер.
  При упоминании знаменитой ученой дамы, преемницы мадам Кюри, мсье Дежардо чуть не вывалился из кресла, а его лицо побагровело от охватившего француза негодования.
  – Мадам Оливер! Это невозможно! Абсурд! Чушь! Это оскорбление нации!
  Пуаро слегка покачал головой и ничего не сказал.
  Дежардо несколько секунд пребывал в остолбенении. Затем его лицо прояснилось, он перевел взгляд на министра внутренних дел и многозначительно постучал себя пальцем по лбу.
  – Мсье Пуаро – великий человек, – сказал он. – Но даже великие люди иногда… ну, имеют свой маленький пунктик, не так ли? И начинают искать воображаемые заговоры в высоких сферах. Это общеизвестно. Вы со мной согласны, мистер Кроутер?
  Министр внутренних дел несколько минут молчал, ничего не отвечая. Затем заговорил медленно и серьезно.
  – Честно говоря, я не знаю, – сказал он. – Я всегда полностью доверял мсье Пуаро, но… Ну, тут нужно больше, чем вера.
  – И еще этот Ли Чанг Йен, – продолжил мсье Дежардо. – Кто вообще о нем когда-нибудь слыхал?
  – Я, – неожиданно для всех раздался голос мистера Инглза.
  Француз уставился на него, а мистер Инглз ответил ему безмятежным взглядом, в этот момент он еще сильнее, чем прежде, напоминал китайского идола.
  – Мистер Инглз, – пояснил министр внутренних дел, – величайший эксперт по внутренним делам Китая.
  – И вы слышали о Ли Чанг Йене?
  – Пока присутствующий здесь мсье Пуаро не явился ко мне с визитом, я воображал, что я – единственный англичанин, знающий об этом китайце. Не ошибитесь, мсье Дежардо, в Китае сейчас есть лишь один-единственный человек, на которого стоит обратить внимание, – Ли Чанг Йен. Он, возможно – я подчеркиваю: возможно, – обладает в настоящий момент самым блестящим умом в мире.
  Мсье Дежардо выглядел совершенно ошеломленным. Но вскоре он оживился.
  – Не исключаю, что в ваших словах что-то есть, мсье Пуаро, – холодно сказал он. – Но в том, что касается мадам Оливер, вы полностью ошибаетесь. Она подлинная дочь Франции и предана только науке и ничему, кроме науки.
  Пуаро пожал плечами и промолчал.
  Последовала пауза, длившаяся минуту или две, а затем мой невысокий друг встал, и, несмотря на всю эксцентричность его внешности, он выглядел преисполненным достоинства.
  – Я сказал все, господа… я предостерег вас. Я так и думал, что мне, скорее всего, не поверят. Но по крайней мере вы предупреждены. Мои слова осядут в ваших умах, и каждый новый факт будет подтверждать мои слова и укреплять вашу пошатнувшуюся веру в меня. Мне необходимо было высказаться сегодня… позже, может быть, я уже не смогу этого сделать.
  – Вы хотите сказать… – проговорил Кроутер, вопреки собственной воле поддавшись серьезности тона Пуаро.
  – Я хочу сказать, мсье, что с того момента, как я установил личность Номера Четвертого, моя жизнь не стоит и цента. Он постарается уничтожить меня любой ценой – не напрасно ведь его зовут Истребителем. Мсье, я прощаюсь с вами. Вам, мсье Кроутер, я вручаю этот ключ и этот запечатанный конверт. Я изложил все свои соображения по данному делу и все идеи по поводу того, как наилучшим образом встретить угрозу, которая в один прекрасный день может нависнуть над миром, и спрятал все это в некоем сейфе. В случае моей смерти, мсье Кроутер, я завещаю вам забрать эти бумаги и постараться извлечь из них пользу. А теперь, господа, всего доброго!
  Дежардо лишь холодно кивнул, но Кроутер вскочил и протянул руку моему другу:
  – Вы обратили меня в свою веру, мсье Пуаро. Да, все это выглядит фантастично, однако я верю, что вы говорили правду.
  Мистер Инглз вышел вместе с нами.
  – Что ж, встреча прошла неплохо, – заявил Пуаро, когда мы вышли наружу. – Я и не рассчитывал убедить Дежардо, но я по крайней мере уверен теперь, что, если умру, мои знания не умрут вместе со мной. И у меня появилась парочка новых последователей. Вот так!
  – Я всегда с вами, вы это знаете, – сказал Инглз. – Кстати, я еду в Китай, как только разберусь тут с делами.
  – Умно ли это?
  – Нет, – сухо ответил мистер Инглз. – Но это необходимо. Каждый должен делать то, что в его силах.
  – Ах, вы храбрый человек! – выразительно воскликнул Пуаро. – Если бы мы были не на улице, я бы обнял вас!
  Мне показалось, Инглз втайне порадовался тому, что мы именно на улице.
  – Не думаю, что в Китае я окажусь в большей опасности, чем вы, оставаясь в Лондоне, – проворчал он.
  – Да, похоже, что так, – согласился Пуаро. – Я лишь надеюсь, что их страсть к издевательствам не обратится заодно и на Гастингса, вот и все. Это бы меня сильно рассердило.
  Я прервал эту бодрую беседу замечанием, что я вообще-то не намерен позволять издеваться надо мной, и вскоре после этого Инглз покинул нас.
  Некоторое время мы шагали молча, а потом Пуаро вдруг нарушил тишину неожиданным замечанием:
  – Я думаю… я действительно думаю, что следует вовлечь в дело моего брата!
  – Вашего брата? – в изумлении воскликнул я. – Я и понятия не имел, что у вас есть брат!
  – Вы меня удивляете, Гастингс. Разве вы не знаете, что все прославленные детективы имели братьев, которые могли бы стать еще более прославленными, если бы не их врожденная леность?
  Пуаро имел привычку иной раз говорить совершенно специфическим тоном, благодаря чему невозможно было понять, шутит он или серьезен. Вот и теперь он применил этот свой фокус.
  – Как зовут вашего брата? – осторожно спросил я, пытаясь освоиться с новой идеей.
  – Ахилл Пуаро, – серьезно ответил мой друг. – Он живет в Бельгии, неподалеку от Спа.
  – И чем он занимается? – полюбопытствовал я, стараясь не проявить удивления по поводу склонности покойной мадам Пуаро к необычным именам.
  – Он не занимается ничем. Он, как я уже сказал, предается исключительно лени. Но его способности едва ли ниже моих собственных… а о них говорят, что они необычайны.
  – Он похож на вас внешне?
  – В общем да. Но он не так хорош собой. И он не носит усов.
  – Он старше вас или моложе?
  – Ему довелось появиться на свет в один день со мной.
  – Близнецы! – воскликнул я.
  – Совершенно верно, Гастингс. Вы с безупречной легкостью пришли к правильному выводу. Но вот и наш дом. Давайте-ка сегодня займемся тем маленьким дельцем… я имею в виду ожерелье герцогини.
  Однако вопрос с ожерельем герцогини пришлось отложить – нас ожидало еще одно новое дело.
  Домовладелица миссис Пирсон немедленно доложила нам, что пришла какая-то медсестра и ждет мсье Пуаро.
  Медсестра сидела в кресле у окна – приятная женщина средних лет в темно-голубой униформе. Ей, похоже, трудно было приступить к рассказу, но Пуаро сумел быстро завоевать ее доверие, и она заговорила:
  – Видите ли, мсье Пуаро, я прежде никогда не сталкивалась с чем-либо подобным. Меня от Ларкской сестринской общины направили в некий дом в Хертфордшире. К старому джентльмену, мистеру Темплтону. Это очень приятный дом, и люди там приятные. Жена, миссис Темплтон, намного моложе супруга, и еще с ними живет его сын от первого брака. Я не знаю, хорошо ли ладят между собой молодой человек и его мачеха. Он, видите ли… его не назовешь полностью нормальным. Не то чтобы совсем уж придурковатый, но определенно слишком тупой. Ну, болезнь пожилого мистера Темплтона с самого начала показалась мне очень загадочной. Временами он вроде как бывал совершенно здоров, а потом вдруг у него начинался желудочный приступ с болями и тошнотой. А врач, похоже, считал, что все в порядке, он ничего мне не говорил. Но я поневоле об этом раздумывала. А потом…
  Она замолчала и сильно покраснела.
  – Произошло нечто, пробудившее в вас подозрения? – спросил Пуаро.
  – Да.
  Но, похоже, ей было трудно продолжить рассказ.
  – Я обнаружила, что и слуги об этом сплетничают…
  – О болезни мистера Темплтона?
  – О, нет! О… о другом…
  – О миссис Темплтон?
  – Да.
  – Миссис Темплтон и доктор, возможно?..
  На такие вещи у Пуаро был сверхъестественный нюх. Сиделка бросила на него благодарный взгляд и продолжила:
  – Они действительно сплетничали. А однажды я сама увидела их вместе… в саду…
  Больше она ничего не добавила. Но наша клиентка была настолько взволнована, незачем было расспрашивать, что именно она заметила. Несомненно, увиденного ей было достаточно, чтобы сделать собственные выводы о ситуации в доме.
  – Приступы становились все сильнее и сильнее. Доктор Тревес сказал, что это вполне естественно, и что этого следовало ожидать, и что мистер Темплтон едва ли проживет долго. Но я никогда прежде не видела ничего подобного – а я уже много лет работаю сиделкой. На мой взгляд, это было слишком уж похоже на… на…
  Она помолчала, колеблясь.
  – На отравление мышьяком? – подсказал Пуаро.
  Она кивнула.
  – И еще он, я имею в виду пациента, сказал как-то раз нечто непонятное, странное. Он сказал: «Они меня достанут, эти четверо. Они меня достанут».
  – А? – вскрикнул Пуаро.
  – Да, он именно это произнес, мсье Пуаро. У него в тот момент был сильный приступ боли, конечно, и он едва ли осознавал, что вообще говорит что-то.
  – «Они меня достанут, эти четверо», – задумчиво повторил Пуаро. – Как вы думаете, кого он подразумевал под «четырьмя»?
  – Вот уж этого я не могу сказать, мсье Пуаро. Я подумала, он, возможно, имел в виду жену, сына и доктора, и, возможно, мисс Кларк, компаньонку миссис Темплтон. Как раз четверо получается, правда? Он мог решить, что они сговорились против него.
  – Вполне вероятно, вполне вероятно, – озабоченным тоном пробормотал Пуаро. – А как насчет пищи? Вы принимаете необходимые меры предосторожности?
  – Я делаю все, что могу. Но, конечно, иной раз миссис Темплтон сама подает ему обед, и еще у меня же есть выходные дни.
  – Да, верно. И ваши подозрения недостаточно тверды, чтобы вы могли обратиться в полицию?
  На лице сиделки отразился ужас, едва она услышала слова Пуаро.
  – О! Нет… Но я вот что сделала, мсье Пуаро. У мистера Темплтона был недавно особо сильный приступ после того, как он съел суп. Я собрала со дна тарелки остатки в пузырек и, когда сегодня мне дали выходной, чтобы я могла навестить больную матушку, забрала его с собой. Мистер Темплтон с утра неплохо себя чувствовал.
  Она достала из сумки маленький флакон с темной жидкостью и подала его Пуаро.
  – Блестяще, мадемуазель. Мы немедленно отправим это на анализ. Если вы вернетесь сюда, ну скажем, через час, я смогу сообщить вам, обоснованны ли ваши подозрения.
  Узнав у посетительницы, как ее зовут и в каком медицинском учреждении она училась, Пуаро отпустил сиделку. Затем написал записку и, приложив ее к бутылочке, вызвал прислугу, чтобы отправить все в лабораторию. Пока мы ожидали результатов, Пуаро развлекался тем, что, к немалому моему удивлению, взялся за проверку личности медицинской сестры.
  – Да-да, друг мой, – пояснил он, обращаясь ко мне. – Я должен быть осторожен. Не забывайте, что Большая Четверка идет по нашему следу.
  Однако вскоре он убедился в том, что сиделка по имени Мейбл Палмер действительно направлена в дом Темплтона Ларкской общиной по запросу супруги больного.
  – Пока что все в порядке, – сказал Пуаро, подмигнув мне. – А вот и сиделка Палмер возвращается, а заодно и результаты из лаборатории несут.
  Действительно, они прибыли одновременно.
  И медсестра, и я с нетерпением ждали, пока Пуаро прочитает отчет лаборатории.
  – Там есть мышьяк? – едва слышно спросила сиделка.
  Пуаро покачал головой, складывая лист бумаги.
  – Нет.
  Мы оба были невероятно удивлены.
  – Мышьяка там нет, – продолжил Пуаро. – Но там есть сурьма. И по этому поводу мы немедленно отправляемся в Хертфордшир. Молите бога, чтобы мы успели.
  Было решено, что проще всего будет, если Пуаро представится как детектив, кем он в действительности и являлся, а поводом для его посещения и расспросов миссис Темплтон станет некая служанка, недавно работавшая в доме и уволенная; имя девушки сообщила нам сиделка Палмер. Якобы ту девицу подозревают в краже драгоценностей по прежнему месту службы.
  Было уже довольно поздно, когда мы прибыли в Элмстед (так называлось поместье). Мы подождали минут двадцать после того, как сиделка вошла, чтобы не возникло лишних вопросов по поводу нашего одновременного появления.
  Миссис Темплтон, высокая, смуглая женщина, с беспокойным взглядом и манерными движениями, согласилась принять нас. Я заметил, что, когда Пуаро сообщил о роде своих занятий, она как-то резко, с шипением, вдохнула, как будто ее это поразило, но с готовностью ответила на все его вопросы об уволенной горничной. А затем, чтобы испытать леди, Пуаро принялся рассказывать длинную историю о случае с отравлением, который ему якобы довелось недавно расследовать. В истории фигурировала неверная жена. Глаза Пуаро во время рассказа не отрывались от лица миссис Темплтон, и ей, как она ни старалась, не удалось скрыть все нарастающее волнение. Внезапно она что-то пробормотала и поспешила вон из комнаты.
  Но мы недолго оставались одни. Почти сразу в гостиную вошел коренастый человек с короткими рыжими усами и в пенсне.
  – Доктор Тревес, – представился он. – Миссис Темплтон попросила меня принести за нее извинения. Она, знаете ли, не слишком хорошо себя чувствует. Волнение за мужа и прочее в этом роде. Я предписал ей бром и постель. Но она надеется, что вы останетесь разделить с нами скромную трапезу, а я постараюсь уговорить вас. Мы здесь слыхали о вас, мсье Пуаро, и мы надеемся воспользоваться случаем и получить удовольствие от вашего визита. А, вот и Микки!
  В гостиную, волоча ноги, вошел молодой человек. У него было необычайно круглое лицо и высоко поднятые брови, придающие ему глупый вид – как будто он постоянно пребывал в удивлении. Он неловко ухмылялся, когда мы пожимали друг другу руки. Это, понятно, был приемный сын хозяйки.
  Вскоре мы направились в столовую. Доктор Тревес вышел ненадолго – чтобы откупорить какое-то вино, я думаю, – и неожиданно физиономия юноши поразительным образом изменилась. Он наклонился вперед, таращась на Пуаро.
  – Вы приехали из-за отца, – заявил он, кивая головой, – уж я-то знаю. Я знаю многое, но никто об этом не догадывается. Матушка будет счастлива, когда отец умрет и она сможет выйти замуж за доктора Тревеса. Вы знаете, она мне не родная мать. Я ее не люблю. Она хочет, чтобы отец умер.
  Сцена вышла чудовищная. К счастью, прежде чем Пуаро успел хоть что-то произнести, доктор вернулся, и мы принялись беседовать о разных вещах.
  А потом вдруг Пуаро с глухим стоном откинулся на спинку стула. Его лицо исказилось от боли.
  – Боже мой, сэр, что с вами? – воскликнул доктор.
  – Спазм. Я к ним привык. Нет-нет, мне не требуется ваша помощь, доктор. Если можно, я бы прилег на минутку-другую где-нибудь наверху.
  Его просьба была немедленно удовлетворена, и я проводил своего друга наверх, где он, испуская громкие стоны, повалился на кровать.
  В первые минуты я и вправду решил, что ему плохо, но быстро сообразил, что Пуаро – как это уже случалось – разыгрывает комедию и что ему просто нужно остаться одному наверху, поблизости от спальни больного хозяина дома.
  Поэтому я оказался вполне готов к тому, что, как только мы с Пуаро остались наедине, он вскочил на ноги.
  – Быстрее, Гастингс, в окно! Там снаружи плющ. Мы можем выбраться, пока нас не заподозрили.
  – Выбраться?
  – Да, мы должны немедленно бежать из этого дома! Вы обратили на него внимание за обедом?
  – На доктора?
  – Нет, на молодого Темплтона! Он играл с кусочком хлеба. Помните, что рассказала нам Флосси Монро незадолго до смерти? Этот ее Клод Даррел имел привычку постукивать кусочком хлеба по столу, собирая на него крошки. Гастингс, это заговор, и этот юноша, который выглядит полным глупцом, – наш заклятый враг Номер Четвертый! Скорее!
  Я не стал тратить время на споры. Пусть все это выглядело слишком невероятным, все равно лучше было не медлить. Мы как можно более тихо и осторожно спустились вниз, цепляясь за стебли плюща, и прямиком помчались к городку и железнодорожной станции. Мы как раз успели на последний поезд в 8.34, который прибывал в Лондон около одиннадцати вечера.
  – Заговор, – задумчиво сказал Пуаро. – Кто в него вовлечен, хотел бы я знать? Я подозреваю, что все семейство Темплтон состоит на службе у Большой Четверки. Неужели они намеревались просто заманить нас в ловушку и прихлопнуть? Или тут что-то посложнее? Может быть, они собирались играть комедию, чтобы поддерживать мой интерес какое-то время, а сами пока… что? Что им нужно было сделать? Хотел бы я знать…
  Всю дорогу он пребывал в глубокой задумчивости.
  Когда мы добрались до нашей квартиры, он остановил меня у двери гостиной.
  – Внимание, Гастингс! Что-то мне это подозрительно… Позвольте, я войду первым.
  Он так и сделал и, к моему недоумению, не стал нажимать на электрический выключатель пальцем, а использовал для этого старую галошу. Затем он обошел гостиную, как настороженный кот, внимательно всматриваясь, ни к чему не прикасаясь, явно ожидая подвоха. Я некоторое время наблюдал за ним, послушно стоя на пороге.
  – Но все же в порядке, Пуаро, – сказал я наконец, потеряв терпение.
  – Похоже на то, друг мой, похоже. Но следует убедиться.
  – Вздор, – буркнул я. – Я разожгу камин в любом случае и закурю трубку. А, наконец-то я вас поймал! Спички последним брали вы и не вернули их в держатель, как обычно! А меня за это постоянно ругаете!
  Я протянул руку к спичкам. Я еще слышал предостерегающий крик Пуаро… увидел, как он метнулся ко мне… моя рука коснулась спичечного коробка…
  Затем – вспышка голубого огня… рвущий уши грохот… и темнота.
  Я очнулся и увидел знакомое лицо нашего старого друга, доктора Риджвэя, склонившегося надо мной. Выражение кратковременной радости скользнуло в его глазах.
  – Лежите, не двигайтесь, – мягко сказал он. – С вами все в порядке. Это был взрыв.
  – А Пуаро? – пробормотал я с трудом.
  – Вы у меня дома. Все в порядке.
  – Пуаро? – повторил я. – Что с Пуаро?
  Он понял, что мне необходимо все знать, и дальнейшее увиливание от ответа пользы не принесет.
  – Вы каким-то чудом уцелели, но Пуаро… нет.
  С моих губ сорвался яростный крик:
  – Но он не умер? Не умер?!
  Риджвэй склонил голову, его лицо исказилось страданием.
  С энергией отчаяния я оттолкнулся от постели и сел.
  – Пуаро может умереть, – прошептал я. – Но его дух жив. Я закончу его работу! Смерть Большой Четверке!
  А потом я упал на спину и потерял сознание.
  
  
  Глава 16
  Умирающий китаец
  Даже теперь мне трудно писать о тех мартовских днях.
  Пуаро – уникальный, неподражаемый Эркюль Пуаро – мертв! Это была воистину дьявольская идея – соединить заряд взрывчатки со спичечным коробком, который, без сомнения, привлек бы его взгляд, и Пуаро поспешил бы положить вещицу на место… и таким образом вызвал бы взрыв. Но так уж случилось, что катастрофу вызвал я и мучился теперь бесплодным раскаянием. Как и сказал доктор Риджвэй, я лишь чудом не погиб, получив только легкую контузию.
  Хотя мне и казалось, что я очнулся почти сразу же после взрыва, на самом деле прошло больше двадцати четырех часов, прежде чем я вернулся к жизни. И только к вечеру следующего дня я смог с трудом дойти на подгибающихся ногах до соседней комнаты и горестно взглянуть на простой сосновый гроб, содержавший в себе останки одного из самых замечательных людей, каких когда-либо знал этот мир.
  С того самого момента, как ко мне вернулось сознание, я думал об одном: отомстить за смерть Пуаро, начать безжалостную охоту на Большую Четверку.
  Я был уверен, что доктор Риджвэй придерживается той же идеи, однако, к моему удивлению, добрый целитель оказался куда как равнодушен к ней.
  – Возвращайтесь в Южную Америку, – таков был его совет, повторяемый при каждом удобном случае. Я спросил, почему он считает попытку мести бессмысленной. И со всей присущей ему вежливостью и мягкостью доктор пояснил: если уж Пуаро, неподражаемый, великий Пуаро потерпел неудачу, что может сделать обычный человек вроде меня?
  Но я стоял на своем. Если оставить в стороне вопрос о том, обладал ли я достаточной квалификацией для подобного дела (и между прочим, замечу, что я далеко не полностью был согласен с его точкой зрения по этому поводу), я, в конце-то концов, так долго работал с Пуаро, что полностью постиг его методы и чувствовал себя способным продолжить расследование с того места, на котором остановился Пуаро; и вообще для меня это стало вопросом чести. Моего друга подло убили. Мог ли я спокойно вернуться в Южную Америку, не сделав хотя бы попытки поставить убийц перед судом?
  Я объяснил все это и многое другое доктору Риджвэю, который выслушал меня с полным вниманием.
  – И тем не менее, – сказал он, когда я умолк, – мой совет остается прежним. Я искренне убежден, что и сам мсье Пуаро, будь он здесь, настаивал бы на вашем возвращении. И я умоляю вас, Гастингс, – умоляю его именем – оставить эти безумные идеи и вернуться на ваше ранчо.
  На это можно было ответить лишь одним-единственным образом, и он, печально покачав головой, не добавил больше ни слова.
  Прошел месяц, прежде чем я окончательно встал на ноги. К концу апреля я добился встречи с министром внутренних дел.
  Поведение мистера Кроутера весьма напоминало поведение доктора Риджвэя. Министр отнесся к моим замыслам отрицательно и в то же время старался меня утешить. Вместо того чтобы поблагодарить меня за предложенную помощь в расследовании, он твердо отказался от моих услуг. Бумаги, переданные ему на хранение моим другом, оставались у него, и министр заверил меня, что он предпринимает все необходимые меры, чтобы справиться с надвигающейся угрозой.
  И этим мне поневоле пришлось удовлетвориться. Мистер Кроутер закончил встречу настоятельным требованием: он хотел, чтобы я вернулся в Южную Америку. В целом я счел наш разговор совершенно непродуктивным.
  Думаю, мне следовало бы описать похороны Пуаро. Это была торжественная и трогательная церемония, а количество присланных венков оказалось просто невообразимым. Цветы прислали и люди высшего общества, и бедняки, и вся страна, приютившая моего друга-бельгийца, скорбела вместе со мной. Я же, стоя на краю могилы, искренне страдал, вспоминая различные приключения и все те счастливые дни, которые мы провели вместе с Пуаро.
  К началу мая у меня был готов план кампании. Я понял, что не могу сделать ничего лучше, кроме как следовать схеме Пуаро и продолжать сбор информации о Клоде Дарреле. Поэтому я дал объявление в несколько утренних газет. И вот как-то раз, сидя в маленьком ресторанчике в Сохо, я просматривал газеты, ища отклик на свой призыв, и вдруг увидел небольшую заметку, повергшую меня в ужас.
  В ней очень коротко сообщалось о таинственном исчезновении мистера Джона Инглза с борта парохода «Шанхай» вскоре после его выхода из марсельского порта. Хотя погода была отличной, высказывалось предположение, что данный джентльмен каким-то образом упал за борт. В конце заметки упоминалось, что мистер Инглз долгое время служил в Китае и имел немалые заслуги.
  Новость была весьма неприятной. Я увидел в смерти мистера Инглза зловещий знак. Ни на одно мгновение я не поверил в предположение о несчастном случае. Инглз был убит, и его смерть лишь доказывала могущество проклятой Большой Четверки.
  Пока я сидел там, ошеломленный новым ударом, и так и эдак обдумывая происшедшее, я вдруг обратил внимание на поразительное поведение человека, сидевшего напротив меня. До этого мгновения я не обращал на него внимания. Это был худощавый темноволосый мужчина средних лет, с болезненным цветом лица, с небольшой остроконечной бородкой. Он сел за мой стол так тихо, что я почти не заметил его появления.
  Но то, что он сделал теперь, было странно, чтобы не сказать больше. Наклонившись вперед, он намеренно насыпал соль на мою тарелку – четырьмя маленькими кучками по краю.
  – Извините меня, – произнес он унылым голосом, – но предложить незнакомцу соль означает развеять его печали, так говорят в некоторых странах. Конечно, может оказаться, что это бессмысленно. Но я надеюсь, что это не так. Я надеюсь, вы будете рассудительны.
  Потом он с многозначительным видом повторил операцию с солью, на этот раз насыпав ее на свою тарелку. Символ 4 был настолько ясен, что об ошибке и речи не шло. Я внимательно всмотрелся в незнакомца. Он ничем не напоминал ни молодого Темплтона, ни лакея Джеймса, ни других сыгранных им персонажей – и все же я ничуть не сомневался, что передо мной сам устрашающий Номер Четвертый. Лишь в его голосе мне послышалось нечто напоминающее незнакомца в плотно застегнутом пальто, посетившего нас с Пуаро в Париже.
  Я огляделся по сторонам, не зная, что делать. Прочитав мои мысли, Номер Четвертый улыбнулся и мягко покачал головой.
  – Я бы вам этого не советовал, – заметил он. – Помните, что случилось из-за ваших необдуманных действий в Париже? Позвольте заверить вас, что у меня всегда наготове путь к отступлению. Ваши идеи всегда несколько простоваты, капитан Гастингс, если можно так сказать.
  – Вы дьявол! – воскликнул я, задыхаясь от гнева. – Вы чертово отродье!
  – Пылко… как всегда, пылко. Ваш уже оплаканный друг сказал бы сейчас, что человек, сохраняющий спокойствие, всегда имеет большое преимущество.
  – И вы еще осмеливаетесь упоминать его! – закричал я. – Вы, убивший его так подло! И вы явились сюда…
  Он перебил меня:
  – Я пришел сюда с целями абсолютно мирными. Чтобы посоветовать вам вернуться в Южную Америку. Если вы уедете, дело на том и кончится – в том, что касается Большой Четверки. Вас и ваших близких больше никогда не потревожат. Даю вам слово.
  Я презрительно расхохотался.
  – А если я откажусь повиноваться вашему наглому приказу?
  – Едва ли это можно назвать приказом. Это скорее… ну скажем, предостережение. – В его тоне прозвучала холодная угроза. – Первое предупреждение, – пояснил он уже мягко. – Вы проявите настоящую мудрость, если не пренебрежете им.
  И тут же, прежде чем я успел заметить его намерение, он встал и быстро скользнул к выходу. В следующую секунду я уже вскочил и бросился за ним, но, к несчастью, не сумел разминуться с необычайно толстым человеком, загородившим проход между моим столом и соседним. К тому времени, когда я наконец проскочил мимо, преследуемый уже проходил сквозь двери, и тут, как назло, передо мной возникло новое препятствие в виде официанта с огромным подносом, полным тарелок, – он налетел на меня совершенно неожиданно. В общем, когда я добрался до выхода, я не обнаружил и следа человека с темной бородкой.
  Официант рассыпался в извинениях, толстяк безмятежно уселся за стол и принялся заказывать ленч – ничто не указывало на то, что кто-то из них действовал целенаправленно. Все выглядело как случайность. И тем не менее у меня сложилось другое мнение. Я слишком хорошо знал, что агенты Большой Четверки вездесущи.
  Нечего и говорить, что я не обратил ни малейшего внимания на их предупреждение. Я должен был или победить, или погибнуть. На свои объявления я получил всего два ответа. И ни один из них не содержал в себе хоть сколько-нибудь ценной информации. Оба сообщения пришли от актеров, в то или иное время игравших на сцене вместе с Клодом Даррелом. Но эти люди не были знакомы с Даррелом достаточно близко и не могли пролить света на его происхождение или нынешнее местопребывание.
  И от Большой Четверки не было никаких известий, пока не прошло десять дней. А на одиннадцатый я шел через Гайд-парк, погруженный в мысли, когда меня окликнули глубоким голосом с иностранным акцентом:
  – Капитан Гастингс, не так ли?
  Большой лимузин притормозил у тротуара. Из него выглянула женщина, одетая в изысканное черное платье, с изумительными жемчугами на шее. Я сразу узнал леди, знакомую мне сначала под именем графини Веры Русаковой, а затем под различными псевдонимами в роли агента Большой Четверки. Пуаро по тем или иным причинам всегда испытывал к графине тайную нежность. Что-то в ее пышной и яркой внешности привлекало маленького мужчину. Графиня была, как он не раз восклицал в приступах восторга, редчайшей женщиной. То, что она выступала против нас, на стороне наших злейших врагов, ничуть не меняло его суждения.
  – Ах, да не смотрите вы на меня так! – сказала графиня. – Я должна сказать вам кое-что важное. И не пытайтесь меня арестовать, это было бы слишком глупо. Вы всегда были глуповаты… да-да, именно так! Вы и теперь глупец, потому что не приняли во внимание наше предостережение. Я принесла вам второе. Немедленно уезжайте из Англии. Вы все равно ничего не сможете здесь сделать… это я вам честно говорю. Вам не довести дела до конца.
  – В таком случае, – упрямо сказал я, – мне кажется весьма странным, что вы так тревожитесь из-за меня и упорно хотите выгнать из этой страны.
  Графиня пожала плечами – великолепные плечи, великолепный жест!
  – Если говорить обо мне, я и это считаю глупостью. Но главари, видите ли, боятся, что какие-то ваши слова или поступки могут помочь тем, кто сообразительнее вас. А потому – вас следует выслать.
  Графиня, похоже, была весьма лестного мнения о моих способностях. Я подавил раздражение. Без сомнения, она появилась на моем пути лишь затем, чтобы рассердить меня и дать мне понять, что я ровно ничего не значу.
  – Конечно, было бы совсем нетрудно… э-э… устранить вас, – продолжила она, – но я бываю иной раз ужасно сентиментальна. Я просила за вас. У вас ведь где-то есть милая маленькая женушка, так? И вашему бедному маленькому другу, который погиб, было бы приятно знать, что вас не убили. Он мне всегда нравился, вы это знаете. Он был умен… весьма умен! Если бы он не выступил один против тех четверых, он мог бы многого достичь, я уверена. Я открыто это признаю – он был моим учителем! Я послала венок на его похороны в знак моего восхищения – огромный венок из алых роз. Алые розы хорошо отражают мой характер.
  Я выслушал все это молча со все нарастающим отвращением.
  – Вы похожи на мула, когда он прижимает уши и начинает брыкаться. Ну, я вам передала предупреждение. Помните, что третье предупреждение вы получите из рук Истребителя…
  Она кивнула шоферу, и автомобиль двинулся с места и быстро покатил вперед. Я машинально запомнил номер, но вовсе не надеялся, что он приведет меня к чему-то. Большая Четверка никогда не бывала небрежной в деталях.
  Я, словно протрезвев, пошел домой. Из потока слов, пролитого графиней, следовало одно. Моей жизни угрожала серьезная опасность. И хотя я вовсе не намеревался прекращать борьбу, я понял, что теперь мне придется каждый шаг делать с большой осторожностью.
  Пока я обдумывал все эти события и искал наилучшую линию поведения, зазвонил телефон. Я пересек комнату и снял трубку:
  – Да, алло… Кто это говорит?
  Я услышал резкий голос:
  – Вам звонят из госпиталя Святого Юлиана. У нас тут китаец, его ударили ножом на улице, и он попал к нам. Он при смерти. Мы позвонили именно вам потому, что нашли у него в кармане обрывок бумаги с вашим именем и адресом.
  Я был в крайнем изумлении. Однако после мгновенного раздумья я сказал, что, пожалуй, приеду прямо сейчас. Госпиталь Святого Юлиана находился, насколько я знал, неподалеку от доков, и мне пришло в голову, что китаец, возможно, сошел с какого-то корабля.
  И только когда я уже ехал в госпиталь, меня пронзило внезапное подозрение. А что, если это ловушка? Кто бы ни был этот китаец, здесь мог приложить руку Ли Чанг Йен. Я припомнил западню с мнимым отравлением. И если звонок – еще одна уловка моих врагов?
  По некотором размышлении я решил, что в любом случае от визита в госпиталь вреда быть не может. Возможно, это и не имеет отношения к заговору. Конечно, умирающий китаец мог сообщить мне нечто такое, что завело бы меня прямо в руки Большой Четверки, но, если я буду осторожен и внимателен и притворюсь доверчивым остолопом, я могу узнать кое-что полезное.
  Как только я прибыл в госпиталь Святого Юлиана и назвал себя, меня тут же провели в травматическое отделение к постели пострадавшего. Он лежал абсолютно неподвижно, глаза были закрыты, и лишь едва заметное дыхание давало понять, что он еще жив. Возле постели стоял врач, держа руку на пульсе китайца.
  – Он едва жив, – прошептал доктор. – Вы его знаете?
  Я покачал головой.
  – Никогда его не видел.
  – Тогда почему у него в кармане были ваше имя и адрес? Вы ведь капитан Гастингс, так?
  – Да, но я понимаю в этом деле не больше вашего.
  – Удивительно. Из его документов ясно, что он служил в доме некоего Инглза, отставного государственного служащего. А, так вы с ним знакомы? – быстро произнес врач, поскольку я остолбенел, услышав произнесенное имя.
  Слуга Инглза! Тогда я наверняка видел его прежде. Вот только я так и не научился отличать одного китайца от другого. Должно быть, он вместе с Инглзом отправился в Китай, а после гибели хозяина вернулся в Англию с каким-то сообщением – может быть, даже и для меня. Я понял, что узнать это сообщение не просто необходимо, а жизненно важно.
  – Он в сознании? – спросил я. – Он может говорить? Мистер Инглз был моим старым другом, и я думаю, этот бедняга принес мне какое-то известие от него. Видите ли, мистер Инглз пропал дней десять назад, и предполагают, что он упал за борт.
  – Он в сознании, но я сомневаюсь, что он сможет что-то сказать. Знаете, он потерял чертовски много крови. Конечно, я могу ввести ему дополнительную дозу стимулятора, но вообще-то мы уже сделали все, что было в наших силах.
  Тем не менее он сделал китайцу подкожное вливание, а я стоял возле постели, надеясь, несмотря ни на что, услышать нечто важное… увидеть некий знак… что-то, что может оказаться для меня весьма ценным в погоне за врагами. Но минуты шли, а знака не было.
  Внезапно меня осенила зловещая идея. А что, если я уже в ловушке? Предположим, что этот китаец лишь притворился слугой Инглза, а на самом деле он один из агентов Большой Четверки? Разве я не читал столько раз о китайских жрецах, способных симулировать смерть? Или, предположим, у Ли Чанг Йена есть группа фанатиков, готовых умереть по его приказу, лишь бы добиться нужного результата? Мне следовало быть настороже…
  И как раз в то самое мгновение, когда все эти мысли мелькали в моей голове, умирающий пошевелился. Он что-то неразборчиво пробормотал. Потом я заметил, как его глаза приоткрылись, и он бросил на меня взгляд. Он ничем не показал, что узнал меня, но я почувствовал, что он хочет говорить со мной. Будь он врагом или другом, я должен был его выслушать.
  Я наклонился над кроватью, но отрывистые звуки, издаваемые умирающим, не имели для меня никакого смысла. Мне показалось, что я уловил что-то вроде «хенд», но к чему это относилось, было непонятно. Потом я разобрал еще одно слово – и это было слово «ларго». Я изумленно уставился на китайца, потом услышанное как-то само собой связалось в моем уме.
  – Ларго Генделя? – спросил я.
  Веки китайца слабо дрогнули, словно подтверждая мою догадку, и умирающий произнес еще одно итальянское слово – «карроза». Еще два или три слова по-итальянски донеслись до моих ушей, а потом китаец вздрогнул и вытянулся.
  Врач оттолкнул меня в сторону. Все было кончено. Пострадавший умер.
  Я вышел на улицу, недоумевая.
  Ларго Генделя и «карроза». Если я не ошибался, слово «карроза» означало «экипаж». Что могли значить эти простые слова? Умерший был китайцем, а не итальянцем, так почему же он говорил по-итальянски? Ведь если он служил у Инглза, он должен был неплохо знать английский? Все это выглядело совершенно загадочно. Я размышлял над происшедшим всю дорогу до дома. Ох, если бы Пуаро был здесь, он бы с блеском разрешил проблему.
  Я отпер дверь своим ключом и не спеша прошел в квартиру. На столе я увидел конверт и весьма осторожно распечатал его. Но, едва начав читать, я просто остолбенел.
  Это было сообщение от адвокатской фирмы.
  «Дорогой сэр (так оно начиналось).
  По требованию нашего покойного клиента, мистера Эркюля Пуаро, мы пересылаем Вам прилагаемое письмо. Письмо было передано нам за неделю до гибели мистера Пуаро с инструкцией, что в случае его преждевременной кончины мы должны послать его Вам через определенное время.
  Искренне Ваши, и так далее».
  Я повертел запечатанный конверт. Определенно его надписывал Пуаро. Я слишком хорошо знал его почерк. С тяжелым сердцем я надорвал конверт и прочитал:
  «Mon cher ami![284]
  Когда вы получите эту записку, меня уже не будет в живых. Не стоит лить обо мне слезы, лучше выполните мои распоряжения. Немедленно по получении письма возвращайтесь в Южную Америку. И не упрямьтесь. Я требую, чтобы вы пустились в это путешествие, совсем не из сентиментальности. Это необходимо. Это часть плана Эркюля Пуаро! Говорить больше нет необходимости – в особенности такому сообразительному человеку, как мой друг Гастингс.
  Смерть Большой Четверке! Приветствую вас, друг мой, с того света!
  Всегда Ваш – Эркюль Пуаро».
  Я читал и перечитывал это удивительное послание. Одно было мне совершенно ясно. Этот потрясающий человек был настолько предусмотрителен, что даже собственная смерть не могла нарушить его планы! Я всегда был исполнителем – он был созидающим гением. Можно не сомневаться, за морем меня ждут подробные инструкции к действию. А тем временем мои враги, убежденные в том, что я послушался их приказа, и думать обо мне забудут. Я смогу вернуться, не вызвав ни малейших подозрений, и произвести опустошение в их рядах.
  Ничто не препятствовало моему немедленному отъезду. Я отправил несколько телеграмм, собрал вещи и через неделю уже плыл в Буэнос-Айрес на «Ансонии».
  Как только судно вышло из залива, стюард принес мне записку. Он пояснил, что конверт передал ему высокий джентльмен в меховом пальто, сошедший на берег как раз перед тем, как подняли трап.
  Я вскрыл конверт. В нем лежала краткая записка:
  «Вы поступили мудро».
  Вместо подписи стояла большая цифра 4.
  Теперь я мог позволить себе язвительную улыбку!
  Море было почти спокойным. Я вполне удовлетворительно поужинал, отбросив все заботы, как и большинство пассажиров, и сыграл пару партий в бридж. Потом я отправился в свою каюту и уснул мертвым сном, как всегда сплю во время морских путешествий.
  Я проснулся от того, что кто-то настойчиво тряс меня. Удивленный и недоумевающий, я сел на постели и увидел перед собой одного из штурманов. Когда я проснулся, он вздохнул с облегчением.
  – Слава богу, наконец-то я вас разбудил! Надо признать, нелегкая это работенка! Вы всегда так спите?
  – В чем дело? – спросил я, все еще ничего не понимая и даже не до конца проснувшись. – Что-то случилось?
  – Я думаю, вы должны это знать лучше меня, – сухо ответил офицер. – Мы получили секретный приказ Адмиралтейства. Вы должны перейти на эсминец, он ждет вас.
  – Что?! – воскликнул я. – Посреди океана?!
  – Да, это выглядит загадочно, но меня это не касается. Они специально прислали какого-то молодого человека, он займет ваше место, а мы все поклялись соблюдать тайну. Может, все-таки встанете и оденетесь?
  Не в силах скрыть изумление, я выполнил его просьбу. Шлюпка уже ждала, и меня доставили на эсминец. Там меня встретили весьма обходительно, однако никаких объяснений я не услышал. У командира был приказ: доставить меня в определенную точку на побережье Бельгии. Больше он ничего не знал.
  Все это выглядело как странный сон. Лишь одна мысль твердо угнездилась в моей голове: то, что происходит, является частью плана Пуаро. Я решил довериться судьбе, положившись на его волю. На берегу меня ждал автомобиль, и вскоре я уже мчался по широким фламандским долинам. Ночь я провел в маленькой гостинице в Брюсселе. На следующий день путешествие продолжилось. Теперь окрестности стали лесистыми, вокруг поднялись холмы. Я понял, что мы направляемся к Арденнам, и вдруг вспомнил, что Пуаро говорил как-то: в Спа живет его брат.
  Но мы ехали не в Спа. Мы свернули с шоссе, углубились в горные леса и наконец добрались до маленькой деревушки, неподалеку от которой, высоко на склоне, покрытом лесом, стояла уединенная белая вилла. Автомобиль остановился перед зеленой дверью виллы.
  Дверь распахнулась, едва я вышел из машины. Пожилой слуга поклонился мне.
  – Мсье капитан Гастингс? – спросил он по-французски. – Мсье ожидают. Не соизволите ли последовать за мной?
  Он провел меня через холл и распахнул дальнюю дверь, отступая в сторону, чтобы пропустить меня.
  Я слегка зажмурился, поскольку окна комнаты выходили на запад, и ее заливало послеполуденное солнце. Наконец мои глаза освоились с ярким светом, и я увидел человека, распахнувшего объятия мне навстречу.
  Это был… нет, это невозможно… но… да!
  – Пуаро! – закричал я и на этот раз не стал уклоняться от его рук. Мы обнялись.
  – Ну да, это я, это действительно я! Не так-то просто убить великого Эркюля Пуаро!
  – Но, Пуаро…
  – A ruse de guerre[285], друг мой, a ruse de guerre. Все готово для решительного шага!
  – Но вы могли бы сказать мне!
  – Нет, Гастингс, не мог. Никогда, ни за что вы не смогли бы хорошо сыграть роль на моих похоронах. А так – все было великолепно. У Большой Четверки не осталось ни малейших сомнений.
  – Но что мне пришлось пережить…
  – Не думайте, что я такой уж бесчувственный. Я предпринял все это лишь ради вашей же безопасности. Я был готов рискнуть собственной жизнью, но я не мог позволить себе постоянно рисковать вашей. И после взрыва меня осенила блестящая идея. Добрый Риджвэй помог мне осуществить ее. Я мертв, вы возвращаетесь в Южную Америку… Но, друг мой, вы могли не захотеть вернуться домой! И потому я оставил письмо у своих адвокатов… Ну, это все пустая болтовня. Вы здесь, несмотря ни на что, и это великолепно. И мы с вами затаимся до тех пор, пока не настанет момент – момент победы над Большой Четверкой!
  
  
  Глава 17
  Номер Четвертый проделывает фокус
  Из нашего тихого убежища в Арденнах мы наблюдали за событиями в мире. Мы получали множество газет, и еще для Пуаро каждый день доставляли пухлый конверт, явно содержащий в себе нечто вроде отчета по делу. Пуаро никогда не показывал мне этих бумаг, но по его настроению и поведению нетрудно было догадаться, содержались в них хорошие новости или наоборот. Впрочем, он ни на секунду не усомнился в том, что наш план должен увенчаться только успехом и никак иначе.
  – В недавнем прошлом меня постоянно пугала возможность вашей гибели прямо на пороге моего дома, Гастингс, – сказал он как-то. – И это заставляло меня нервничать – как кошку перед прыжком, так ведь у вас говорят? Но теперь я всем доволен. Даже если они обнаружат, что прибывший в Южную Америку капитан Гастингс – самозванец (а я не думаю, что это обнаружат – ведь едва ли они станут посылать агента, знающего вас лично), – они всего лишь подумают, что вы пытаетесь обмануть их с присущей вам изобретательностью, и не станут предпринимать серьезных усилий для ваших поисков. В самом главном – в моей смерти – они полностью убеждены. И они двинутся вперед и начнут реализовывать свои планы.
  – А потом? – пылко спросил я.
  – А потом, mon ami, произойдет великое воскрешение Эркюля Пуаро! В одиннадцатом часу я воскресну, повергну их в смятение и одержу победу в моей неподражаемой манере!
  Я понял, что тщеславие Пуаро – нечто такое, что выдержит без ущерба для себя любые испытания. Я напомнил, что раз-другой победа доставалась нашему противнику. Но мне бы следовало знать, что невозможно притушить восхищение Эркюля Пуаро его собственным методом.
  – Видите ли, Гастингс, это вроде маленького карточного фокуса. У вас четыре валета, вы их разделяете – один наверху колоды, второй внизу, и так далее. Потом вы снимаете карты, тасуете – и оп! – валеты снова лежат все вместе. Это и есть моя цель. Так я и действую – то против одного члена Большой Четверки, то против другого. Но дайте только мне собрать их всех вместе, как валетов в колоде карт, и я прихлопну их одним удачным ходом!
  – А как вы предполагаете собрать их вместе? – спросил я.
  – Я просто выжду подходящий момент. Я буду лежать, затаившись, пока они не сочтут себя готовыми нанести удар.
  – Может понадобиться много времени, – пробормотал я.
  – Он, как всегда, нетерпелив, мой добрый Гастингс! Но – нет, это будет недолго. Тот единственный человек, которого они боялись, то есть я, убрался с их пути. Я даю им самое большее два месяца.
  Его слова «убрался с их пути» вдруг заставили меня вспомнить об Инглзе и его трагической гибели, и я сообразил, что до сих пор не рассказал Пуаро о китайце, умершем в госпитале Святого Юлиана.
  Пуаро выслушал мою историю с предельным вниманием.
  – Значит, слуга Инглза? И те несколько слов, что он произнес, были итальянскими? Интересно…
  – Именно поэтому я заподозрил, что китаец мог быть подослан Большой Четверкой.
  – Ваше рассуждение ошибочно, Гастингс. Заставьте работать свои маленькие серые клеточки! Если бы ваши враги хотели обмануть вас, они обязательно учли бы то, что китаец должен говорить по-английски, хотя и плохо. Нет, послание было настоящим. Повторите-ка еще раз, что вы слышали?
  – Сначала он упомянул о Ларго Генделя, а потом сказал что-то вроде «карроза» – это ведь экипаж, карета, правильно?
  – И больше ничего?
  – Ну, в самом конце он пробормотал нечто похожее на «кара», но на кого он ее призывал, я не понял… и какое-то женское имя. Зия, думаю. Но вряд ли это может иметь значение.
  – Ошибаетесь, Гастингс. Кара Зия – это очень важно, действительно очень важно!
  – Я не понимаю…
  – Мой дорогой друг, вы никогда не поймете… просто потому, что англичане не знают географии.
  – Географии? – воскликнул я. – При чем тут география?!
  – Думаю, точнее бы объяснил мсье Томас Кук[286].
  Как обычно, Пуаро отказался дать дальнейшие пояснения – это одна из его самых неприятных привычек. Но я обратил внимание, что он заметно повеселел после нашего разговора, как будто что-то выиграл.
  Дни текли, приятные, хотя и слегка однообразные. На вилле нашлось множество книг, окрестности были просто изумительны и манили погулять, но я иной раз немного нервничал из-за нашей бездеятельности и из-за непоколебимой безмятежности Пуаро. Ничто не тревожило нашего покоя, и так все и шло до конца июня, и вот наконец пришли новости о Большой Четверке.
  Однажды утром к вилле подкатил автомобиль, и это было настолько необычным для нас событием, что я поспешил вниз, чтобы удовлетворить свое любопытство. Я увидел, как Пуаро разговаривает с симпатичным человеком примерно моих лет, с виду похожим на крестьянина.
  Пуаро представил его мне:
  – Это капитан Харви, Гастингс, один из наиболее известных сотрудников вашей разведки.
  – Ну, боюсь, не так уж я и известен, – со смехом произнес молодой человек.
  – Лучше сказать – неизвестен тем, кому не следует о вас знать, – уточнил Пуаро. – Большинство знакомых капитана Харви считают его очень милым, но довольно безмозглым молодым человеком, который интересуется только травлей лисиц да танцами.
  Тут уж и я рассмеялся.
  – Ну ладно, перейдем к делу, – сказал Пуаро. – Значит, вы считаете, что время настало?
  – Мы уверены в этом, сэр. Китай сейчас оказался в политической изоляции. Что там происходит, никому не известно. Никаких новостей оттуда нет, ни по телеграфу, ни иными путями… После социального взрыва – полное молчание!
  – Ли Чанг Йен проявил себя. А остальные?
  – Эйб Райланд неделю назад прибыл в Англию, а вчера отправился на континент.
  – А мадам Оливер?
  – Мадам Оливер прошлой ночью выехала из Парижа.
  – В Италию?
  – Да, сэр, в Италию. Насколько мы понимаем, они оба направляются именно в то место, которое вы назвали… хотя откуда вам стало известно…
  – Ах, мне тут как раз и нечем особо похвастать! Это работа Гастингса. Он, видите ли, скрывает свой ум, но его ум глубок!
  Харви посмотрел на меня с уважением, и я ощутил некоторую неловкость.
  – Итак, все на ходу, – сказал Пуаро. Он теперь был абсолютно серьезен и даже слегка побледнел. – Время пришло. Вы все подготовили?
  – Все ваши приказы в точности выполнены. Правительства Италии, Франции и Англии поддерживают вас, и мы работаем синхронно со всеми разведслужбами.
  – Это, по сути, что-то вроде новой Антанты, – сухо заметил Пуаро. – Я рад, что наконец сумели убедить Дежардо. Что ж, начнем… точнее, я начну. Вы, Гастингс, останетесь здесь – да, прошу вас! Поверьте, друг мой, так будет лучше… я не шучу.
  Я верил, но вовсе не собирался оставаться в тылу. Короткий спор с Пуаро завершился в мою пользу.
  Лишь когда мы очутились в поезде, мчащем нас к Парижу, мой друг признал, что вообще-то доволен моей настойчивостью.
  – Потому что вы – часть игры, Гастингс. Важная часть! Без вас я могу и проиграть. Тем не менее я чувствовал, что моя обязанность – попытаться избавить вас от опасности.
  – Так, значит, нас ждет опасность?
  – Mon ami, там, где Большая Четверка, всегда опасно!
  Прибыв в Париж, мы тут же отправились на другой вокзал, и только тогда Пуаро сообщил о конечной цели нашего путешествия. Мы ехали в Больцано, итальянский Тироль.
  Когда Харви зачем-то вышел из экипажа, я, воспользовавшись случаем, спросил Пуаро, почему он сказал, будто это я разведал место встречи Большой Четверки.
  – Потому что так оно и было, друг мой. Я не знаю, как Инглзу удалось раздобыть такие сведения, но он это сделал, и он послал к нам своего слугу. Мы направляемся, mon ami, в Карерси, хотя теперь итальянцы называют это место Лаго ди Карецца. Теперь вы понимаете, чем обернулась ваша «Кара Зия», а также «карроза» и «ларго»… Генделя приплело сюда ваше неуемное воображение.
  – Карерси? – переспросил я. – Никогда о нем не слышал!
  – Я всегда говорил вам, что англичане не знают географии. А ведь это – хорошо известный, прекрасный курорт, в четырех тысячах футов над уровнем моря, в самом сердце Доломитовых Альп.
  – И это и есть тихий уголок, который Большая Четверка избрала для сбора?
  – Скорее там их штаб-квартира. Знак сбора подан, и они намерены теперь исчезнуть с глаз всего мира и отдавать приказы из своей горной цитадели. Там уже провели разведку. Вокруг городка – множество каменных карьеров и разработок минералов, и практически все компании (а в основном там представлены небольшие итальянские фирмы) на самом деле принадлежат Эйбу Райланду. Готов поклясться, что там есть огромные подземные пещеры, вход в которые найти практически невозможно. И оттуда руководители организации могут по радио отдавать приказы своим последователям, которых уже тысячи в каждой стране. А потом из-под скал в Доломитах восстанут над миром новые диктаторы. То есть я хочу сказать, восстали бы, если бы не Эркюль Пуаро.
  – Вы в это действительно верите, Пуаро? А как насчет армий и всего государственного аппарата цивилизованных стран?
  – А как насчет России, Гастингс? Это будет новая Россия, только в необозримо бо́льших масштабах… К тому же у нас возникает дополнительная угроза: в своих экспериментах мадам Оливер зашла даже дальше, чем рассчитывала. Я уверен, что она довольно преуспела в освобождении энергии атома и может использовать ее в своих целях. Успешными были и ее опыты с атмосферным азотом, а еще она работала над передачей энергии без проводов – и в результате получен луч огромной разрушающей силы, который можно направить на любой желаемый объект. Вообще-то никому в точности не известно, что еще может эта леди, но можно не сомневаться: может она куда больше, чем предполагает ученый мир. Она гений, эта женщина – мадам Кюри ничто рядом с ней. Добавьте к ее гениальности практически неограниченные средства Эйба Райланда и мозги Ли Чанг Йена, величайшего из всех известных в истории преступного ума, создающего планы, – и пожалуйста, цивилизации конец!
  Слова Пуаро заставили меня глубоко задуматься. Хотя мой друг любил использовать в своей речи преувеличения, он при этом вовсе не был паникером. И я впервые осознал, в какую отчаянную и безнадежную борьбу мы ввязались.
  Харви вскоре вернулся, и мы поехали дальше.
  В середине дня мы добрались до Больцано. Оттуда мы должны были ехать на машинах. Несколько больших синих автомобилей стояли на центральной площади города, и мы втроем сели в один из них. Пуаро, несмотря на дневную жару, поднял воротник пальто и закутался в шарф. Только и видно было, что глаза да кончики ушей.
  Я не знал, было ли это попыткой маскировки, или же просто Пуаро боялся схватить простуду. Мы ехали около двух часов. Это было воистину прекрасное путешествие. Первую половину пути мы мчались вверх и вниз по горному серпантину с искрящимися водопадами по одну сторону дороги. Потом мы выбрались в плодородную долину, протянувшуюся на несколько миль, а затем, поднимаясь, стремясь теперь уже только вверх и вверх, дорога завела нас в густые сосновые леса, и мы уже видели над собой заснеженные каменистые вершины. В целом местность была дикой и чарующей. Потом последовало несколько крутых поворотов дороги, по-прежнему шедшей среди сосен, и внезапно перед нами возник большой отель – конечный пункт нашей поездки.
  Для нас был заказан номер, и Харви проводил меня и Пуаро прямиком туда. Окна наших комнат выходили на каменистые вершины поодаль и ведущие к ним длинные склоны, поросшие соснами.
  Пуаро всмотрелся в ближайший склон.
  – Так это здесь? – негромко спросил он.
  – Да, – ответил Харви. – Это место называют лабиринтом Фельсена – видите, там самым беспорядочным образом нагромождены валуны и между ними вьется тропинка? Справа от них – карьер. Но мы думаем, что вход в подземное убежище – в лабиринте Фельсена.
  Пуаро кивнул.
  – Идемте, друг мой, – обратился он ко мне. – Спустимся вниз и посидим на террасе, полюбуемся на солнце.
  – Вы думаете, это будет мудрым поступком? – спросил я.
  Он лишь пожал плечами.
  Солнце здесь было великолепным – вообще-то говоря, оно было для меня даже слишком ярким. Мы вместо чая выпили кофе со сливками, потом поднялись к себе и распаковали свой скудный багаж. Пуаро пребывал в особом настроении, впав в своего рода мечтательность. Раз-другой он покачал головой в ответ на собственные мысли и глубоко вздохнул.
  Меня весьма заинтересовал некий мужчина, вышедший вместе с нами из поезда в Больцано; его ожидал частный автомобиль с шофером. Он был маленького роста, и мое внимание привлекло то, что он был почти так же закутан, как Пуаро. И более того, вдобавок к пальто и шарфу он нацепил огромные синие очки. Я был убежден, что это – представитель Большой Четверки. Но Пуаро, похоже, не проникся моей идеей; однако позже, когда я выглянул из окна своей спальни и увидел этого же самого человека гуляющим вокруг отеля, Пуаро признал, что, возможно, в моем предположении что-то есть.
  Я настаивал, чтобы мой друг не спускался к ужину, однако он решил по-своему. Мы вошли в ресторанный зал довольно поздно, и нас проводили к столику возле окна. Как только мы сели, наше внимание привлек чей-то вскрик и грохот бьющегося фарфора. Большое блюдо зеленой фасоли опрокинулось на человека, сидевшего за столиком по соседству с нами.
  Прибежал старший официант и рассыпался в извинениях.
  Вскоре, когда нам подавали суп, Пуаро заговорил с официантом:
  – Какое неприятное происшествие, в самом деле. Но вашей вины тут нет.
  – Мсье все видел? Да, я тут ни при чем. Тот джентльмен вдруг как подпрыгнет на стуле – я даже подумал, что у него что-то вроде приступа. Я ничего не мог поделать!
  Я увидел, как глаза Пуаро засияли так хорошо знакомым мне зеленым светом; когда официант удалился, мой друг сказал негромко:
  – Вы видите, Гастингс, эффект появления Пуаро – живого и невредимого!
  – Вы полагаете…
  Я не успел продолжить, потому что ощутил на колене руку Пуаро, и он взволнованно прошептал:
  – Смотрите, Гастингс, смотрите! Что он делает с хлебом! Номер Четвертый!
  В этом и вправду можно было не сомневаться. Человек, сидевший за соседним столом, был чрезвычайно бледен, а его пальцы машинально постукивали по столу кусочком хлеба.
  Я внимательно рассмотрел его. Его лицо, гладко выбритое и довольно полное, выглядело нездорово, под глазами залегли тени, от носа к углам рта бежали глубокие складки. Ему могло быть от тридцати пяти до сорока пяти. Он ничем не напоминал ни один из тех персонажей, в роли которых мы уже видели Номер Четвертый. Да, если бы не его странная привычка играть с кусочком хлеба, о которой он явно и не подозревал, я с готовностью поклялся бы, что человека, сидящего неподалеку, я вижу впервые в жизни.
  – Он узнал вас, – пробормотал я. – Вам не следовало спускаться.
  – Мой великолепный Гастингс, я три месяца назад сыграл свою собственную смерть именно ради этой цели!
  – Чтобы поразить Номера Четвертого?
  – Чтобы поразить его в тот момент, когда ему придется или действовать мгновенно, или вообще отказаться от действия. К тому же, заметьте, у нас немалое преимущество – он не догадывается, что мы его опознали. Он думает, что он в безопасности в своем новом гриме. Как я благодарен Флосси Монро, рассказавшей нам о его интересной привычке!
  – И что теперь будет? – спросил я.
  – А что может быть? Он увидел того единственного человека, которого по-настоящему боится, чудесным образом восставшего из гроба, и увидел именно сейчас, когда планы Большой Четверки готовы осуществиться. Мадам Оливер и Эйб Райланд сегодня обедали здесь, и предполагается, что они уехали в Кортину. Только мы знаем, что они скрылись в своем тайном убежище. Что мне известно? – вот вопрос, который сейчас задает себе Номер Четвертый. Он не смеет рисковать. Меня необходимо остановить любой ценой. Следовательно, позволим ему попытаться остановить Эркюля Пуаро! Я буду готов к этому.
  Как только Пуаро умолк, человек за соседним столиком встал и ушел из ресторана.
  – Он отправился подготовиться к операции, – безмятежно произнес Пуаро. – Не выпить ли нам кофе на террасе, друг мой? Думаю, это было бы приятно. Я только поднимусь наверх и накину пальто.
  Я вышел на террасу, слегка встревоженный. Пуаро не до конца убедил меня. Однако, пока я рядом и настороже, ничего не может с нами случиться. Я решил сохранять ежесекундную бдительность.
  Прошло минут пять, прежде чем Пуаро присоединился ко мне. Испытывая привычный страх перед холодом, он закутался по самые уши. Он сел рядом со мной и с удовольствием отхлебнул кофе.
  – Только в Англии кофе такой отвратительный, – заметил он. – На континенте понимают, как важен для пищеварения хорошо приготовленный кофе.
  Едва он договорил, как на террасе показался тот человек с соседнего столика. Без малейших колебаний он подошел к нам и сел рядом.
  – Надеюсь, вы не будете возражать, если я к вам присоединюсь, – сказал он по-английски.
  – Ничуть, мсье, – ответил Пуаро.
  Я почувствовал себя неуверенно. Конечно, мы находились на террасе отеля, вокруг нас было множество людей, и тем не менее мне все это не нравилось. Я чувствовал близость опасности.
  Номер Четвертый тем временем совершенно естественно болтал о чем попало. Просто невозможно было поверить, что он – вовсе не беззаботный турист. Он спокойно рассказывал об экскурсии на автомобилях по окрестностям курорта.
  Потом он достал из кармана трубку и начал ее раскуривать. Пуаро достал свой портсигар. Как только он поднес сигарету к губам, наш навязчивый собеседник наклонился вперед, протягивая горящую спичку.
  – Позвольте предложить вам огня…
  И в то самое мгновение в отеле вдруг погас свет. Послышался звон разбившегося стекла, и тут же что-то едкое брызнуло мне в нос, я задохнулся…
  
  
  Глава 18
  В лабиринте Фельсена
  Вряд ли я потерял сознание больше чем на минуту. Придя в себя, я обнаружил, что меня тащат двое мужчин. Они крепко держали меня под руки, быстро волоча мое тело куда-то, а во рту у меня был кляп. Вокруг царила кромешная тьма, но я понял, что мы еще пробираемся через гостиницу и не вышли наружу. Вокруг слышались голоса людей, на всех языках требовавших объяснить, что, черт побери, произошло с электричеством. Те, кто захватил меня в плен, заставили меня спуститься по нескольким ступенькам. Затем мы промчались по подвальному коридору, затем – сквозь какую-то дверь – похоже, мы выскочили наружу через черный ход отеля. А в следующее мгновение уже очутились среди сосен.
  Я мельком заметил другую фигуру – человека, находившегося точно в таком же положении, как и я, и понял, что Пуаро тоже стал жертвой наглого налета.
  Благодаря своей беспредельной дерзости Номер Четвертый на этот раз выиграл. Он, насколько я понял, использовал анестетик мгновенного действия, возможно хлорэтан, – разбил пузырек перед нашим носом, а потом, воспользовавшись суматохой из-за погасшего света, его сообщники, сидевшие, наверное, за соседним столиком, запихнули нам в рот по кляпу и стремительно утащили из гостиницы, пока никто не опомнился.
  Я не в силах описать последовавший за этим час. Мы неслись через лес, как лошади на бегах, и при этом все время в гору. Наконец мы добрались до большой прогалины на склоне, и тут я увидел прямо перед нами фантастическое нагромождение валунов и обломков скал.
  Это наверняка был тот самый лабиринт Фельсена, о котором говорил капитан Харви. И вправду, через минуту-другую мы уже пробирались через его изгибы. Это местечко походило на изобретение самого дьявола.
  Потом мы вдруг остановились. Гигантская скала преградила нам путь. Один из бандитов наклонился и вроде бы что-то толкнул – и тут же огромная масса камня повернулась без единого звука, открыв небольшое отверстие в горе.
  В него мы и углубились. Поначалу туннель был узким, но вскоре расширился, и мы, прошагав совсем немного, очутились в обширной каменной пещере, освещенной электричеством. Тут нас избавили от кляпов. По знаку Номера Четвертого, смотревшего на нас с выражением насмешливого торжества, нас обыскали и вытащили все до последней мелочи из карманов, включая и маленький автоматический пистолет Пуаро.
  Я ощутил укол в самое сердце, когда пистолет со стуком упал на стол. Мы были разбиты – безнадежно разбиты противником, превосходящим нас численно. Это был конец.
  – Добро пожаловать в штаб-квартиру Большой Четверки, мистер Пуаро, – издевательским тоном сказал Номер Четвертый. – Для меня невыразимое удовольствие снова увидеть вас. Но стоило ли возвращаться с того света ради этой встречи?
  Пуаро промолчал. А я не смел поднять на него глаза.
  – Пойдемте, – продолжил Номер Четвертый. – Ваше появление будет, пожалуй, сюрпризом для моих коллег.
  Он показал на узкую дверь в стене. Мы прошли через нее и оказались в другой пещере. В дальнем конце стоял стол, а вокруг него четыре стула. Самый дальний стул был пуст, но на его спинке красовалась шапка китайского мандарина. На втором сидел куривший сигару мистер Эйб Райланд. На третьем, откинувшись на высокую спинку, сидела женщина с монашеским лицом и горящими глазами – мадам Оливер. Номер Четвертый занял свое место.
  Мы стояли перед Большой Четверкой.
  Ни разу до этого момента я не ощущал с такой полнотой присутствия Ли Чанг Йена, как в тот момент, глядя на пустой стул, увенчанный шапкой. Находясь далеко-далеко в Китае, этот человек руководил каждым шагом чудовищной организации.
  Мадам Оливер негромко вскрикнула, увидев нас. Райланд, более владеющий собой, лишь пыхнул сигарой и приподнял густые брови.
  – Мсье Эркюль Пуаро, – медленно проговорил Райланд. – Это приятный сюрприз. Вы нас здорово провели. Мы-то были уверены, что вы упокоились с миром. Ну, неважно, игра подходит к концу.
  В его последних словах прозвенела сталь. Мадам Оливер промолчала, но ее глаза вспыхнули еще ярче, и мне очень не понравилась змеиная улыбка, тронувшая ее губы.
  – Добрый вечер, мадам и мсье, – тихо произнес Пуаро.
  Что-то незнакомое, совершенно неожиданное послышалось мне в его голосе, я не был к этому готов и невольно посмотрел на своего друга. Он выглядел совершенно спокойным. Но его внешность неуловимо изменилась…
  А потом позади нас зашуршали занавески, скрывавшие дверь, и вошла графиня Вера Русакова.
  – А! – воскликнул Номер Четвертый. – Наш бесценный преданный лейтенант! Тут некий ваш старый друг, дорогая леди.
  Графиня повернулась со своей обычной стремительностью.
  – Боже милостивый! – закричала она азартно. – Маленький человечек! Ох, да у него, пожалуй, девять жизней, как у кошки! Ох, маленький человек, зачем вы во все это впутались?
  – Мадам, – сказал Пуаро с поклоном, – я, как великий Наполеон, подошел к краю поля битвы во главе больших отрядов.
  Пока он говорил, я увидел, как в глазах графини вспыхнуло подозрение, и в тот же самый момент я осознал то, что до того лишь подсознательно ощущал.
  Человек, стоявший рядом со мной, не был Эркюлем Пуаро.
  Он был очень похож на моего друга, невероятно похож. У него была точно такая же яйцевидная голова, такая же важная осанка, слегка располневшая фигура. Но голос был другим, а глаза – не зеленые, а темные, и, конечно же, усы… Что такое произошло с его знаменитыми усами?
  Мои размышления были прерваны графиней. Мадам Русакова шагнула вперед, ее голос зазвенел от возбуждения.
  – Вас обманули! Этот человек – не Эркюль Пуаро!
  Номер Четвертый пробормотал что-то недоверчивым тоном, но графиня наклонилась вперед и дернула Пуаро за усы. Они остались у нее в руке, и тогда истина предстала со всей очевидностью. Потому что верхнюю губу стоявшего перед ней человека уродовал шрам, совершенно менявший его лицо.
  – Не Эркюль Пуаро? – переспросил Номер Четвертый. – Но тогда кто это?
  – Я знаю! – неожиданно для себя самого воскликнул я и тут же умолк, проклиная себя за несдержанность.
  Но человек, которого все принимали за моего друга, повернулся ко мне и одобрительно кивнул:
  – Скажите им, если хотите. Теперь это уже неважно. Обман удался.
  – Это Ахилл Пуаро, – медленно сказал я. – Брат-близнец Эркюля Пуаро.
  – Невероятно, – резко бросил Райланд. Он явно был потрясен не менее остальных.
  – План Эркюля Пуаро блестяще осуществился, – безмятежно сказал Ахилл Пуаро.
  Номер Четвертый шагнул вперед и заговорил зловеще, угрожающе:
  – Осуществился, вот как? – Он почти рычал. – Вы хотя бы понимаете, что не пройдет и нескольких минут, как вы умрете? Умрете!
  – Да, – серьезно ответил Ахилл Пуаро. – Я это понимаю. А вот вы не понимаете, что человек может с охотой отдать жизнь за успех своего дела. Множество таких людей погибли во время войны. И я готов умереть ради спокойствия в мире.
  Я вдруг подумал, что он мог бы спросить меня – хочу ли я того же самого… Но потом вспомнил, как Пуаро настаивал, чтобы я не вмешивался во всю эту историю, и сразу смирился.
  – И какую же пользу ваша смерть может принести миру? – язвительно поинтересовался Райланд.
  – Я вижу, вы не понимаете истинного смысла плана Пуаро. Начать с того, что ваше убежище раскрыто уже несколько месяцев назад, и практически все постояльцы гостиницы, гостиничная прислуга и прочие являются детективами или агентами разведслужбы. Этот район плотно окружен. Даже если из пещер есть несколько выходов на поверхность, вам не сбежать. Пуаро лично руководит операцией на поверхности. Мои ботинки сегодня вечером были смазаны маслом аниса, как раз перед тем, как я спустился на террасу, чтобы занять место своего брата. Ищейки сразу пошли по моему следу. Они безошибочно приведут людей к нужной скале в лабиринте Фельсена, к той, за которой скрыт вход в пещеры. Так что вы можете делать с нами, что вам вздумается, сеть все равно наброшена. Вам не уйти.
  Мадам Оливер внезапно расхохоталась.
  – Вы ошибаетесь! Путь бегства существует, и мы, как Самсон в древности, одновременно уничтожим и своих врагов. Что вы сказали, друг мой?
  Райланд внимательно всматривался в Ахилла Пуаро.
  – А если он лжет? – хрипло проговорил американский миллионер.
  Пуаро пожал плечами:
  – Через час рассветет. Тогда вы сможете убедиться в правдивости моих слов. Те, кто гонится за вами, наверняка уже добрались до входа в лабиринт Фельсена.
  Он еще не договорил, когда послышался отдаленный грохот, и в то же мгновение в помещение вбежал человек, что-то бессвязно выкрикивая. Райланд вскочил и выбежал из подземной комнаты. Мадам Оливер прошла в другой конец помещения и открыла дверь, которой я до сих пор не замечал. За дверью находилась лаборатория – надо полагать, оборудованная ничуть не хуже той, что я видел в Париже. Номер Четвертый тоже куда-то умчался, но тут же вернулся, держа в руке пистолет Пуаро. Он вручил оружие графине.
  – Конечно, бежать им некуда, – мрачно сказал бандит. – Но лучше вам иметь при себе вот это.
  И снова исчез.
  Графиня подошла к нам и некоторое время молча рассматривала моего сотоварища. Вдруг она рассмеялась.
  – А вы очень умны, мсье Ахилл Пуаро, – насмешливо сказала графиня.
  – Мадам, давайте поговорим по-деловому. К счастью, они оставили нас наедине. Назовите вашу цену.
  – Я вас не понимаю. Какую цену?
  – Мадам, вы можете помочь нам сбежать отсюда. Вы знаете тайные выходы из этих пещер. Я спрашиваю, какова цена?
  Она снова рассмеялась.
  – Больше, чем вы в состоянии предложить, маленький человек. Пожалуй, всех денег мира не хватит на это!
  – Мадам, я вовсе не имел в виду деньги. Я человек умственного труда. И тем не менее остается верным то, что все на свете имеет свою цену. В обмен на нашу жизнь и свободу я готов исполнить ваше заветное желание.
  – Значит, вы чародей?
  – Можете называть меня так, если вам нравится.
  Графиня внезапно перестала дурачиться и заговорила с болью в голосе:
  – Глупец! Мое заветное желание! Разве вы можете отомстить за меня моим врагам? Разве вы можете вернуть мне молодость, и красоту, и радость в душе? Разве вы можете оживить умерших?
  Ахилл Пуаро смотрел на нее внимательно и как-то странно.
  – Выберите одно из трех, мадам.
  Она злобно расхохоталась.
  – Возможно, вы предложите мне эликсир жизни? Ну, тогда мы можем поторговаться. Когда-то у меня было дитя. Верните мне его – и вы получите свободу!
  – Мадам, я согласен. Это честная сделка. Ваш ребенок возвратится к вам. Клянусь честью… клянусь честью самого Эркюля Пуаро.
  И снова эта непонятная женщина рассмеялась – и смеялась на этот раз долго и безудержно.
  – Дорогой мсье Пуаро, боюсь, я заманила вас в ловушку. Весьма любезно с вашей стороны пообещать отыскать моего малыша, но, видите ли, я случайно знаю, что вас ждет неудача, так что сделка принесет выгоду только одной из сторон.
  – Мадам, я клянусь вам Святыми Небесами, я верну вам ваше дитя.
  – Я уже спросила вас прежде, мсье Пуаро, можете ли вы оживить умерших?
  – Так, значит, ваш ребенок…
  – Умер? Да.
  Он шагнул вперед и взял ее за руку:
  – Мадам, я… я, говорящий с вами, уже поклялся вам. Я возвращу к жизни умершего.
  Она ошеломленно уставилась на него.
  – Вы мне не верите. Я докажу истинность своих слов. Принесите мне мою записную книжку, она там, на столе.
  Графиня вышла из комнаты и вернулась с книжкой в левой руке. Но все это время она продолжала крепко держать пистолет, не ослабляя бдительности. Я чувствовал, что блеф Ахилла Пуаро имеет очень мало шансов на успех. Графиня Вера Русакова отнюдь не была дурочкой.
  – Откройте книжку, мадам. Там есть кармашек на обложке. Да, там… в нем фотография. Посмотрите на нее.
  Графиня с растерянным видом извлекла из кармашка маленький моментальный снимок. Едва взглянув на него, женщина вскрикнула и пошатнулась, словно мгновенно потеряла силы.
  – Где? Где? Скажите мне! Где?..
  – Вспомните о нашей сделке, мадам.
  – Да-да, конечно же, я вас выведу! Скорее, пока они не вернулись!
  Схватив Ахилла Пуаро за руку, графиня молча потащила его вон из подземной комнаты. Я последовал за ними. Из второй комнаты графиня увлекла нас в туннель, которым мы пришли сюда, но он буквально через несколько шагов раздвоился, и она повернула направо. Снова и снова она сворачивала в боковые ходы, но ни разу не замедлила шаг, явно не сомневаясь, что идет верной дорогой, лишь спешила все сильнее.
  – Только бы нам успеть, – задыхаясь, бросила она. – Нам надо выбраться наружу до взрыва.
  Мы неслись со всех ног. Я понял, что туннель шел сквозь всю гору, и мы должны были выйти из него с противоположной стороны, в другую долину. Пот заливал лицо, но я не отставал.
  А потом я заметил вдали отблеск дневного света. Он все приближался и приближался. Я увидел зелень листвы. Мы раздвинули ветки густого кустарника, пробивая себе дорогу. Мы снова были на воле, и нежный свет восходящего солнца окрашивал все вокруг в розоватые тона.
  Пуаро говорил о том, что все выходы из пещер перекрыты – и это оказалось правдой. Едва мы ступили на склон горы, рядом с нами возникли три человека, но, узнав Пуаро, удивленно вскрикнули.
  – Скорее, – крикнул мой товарищ. – Скорее… нельзя терять время…
  Но время уже истекло. Земля дрогнула и завибрировала у нас под ногами, раздался ужасающий грохот, и, похоже, целая гора взлетела в воздух. Мы полетели вверх тормашками.
  
  Я наконец очнулся. Я лежал в незнакомой комнате, на незнакомой постели. У окна сидел какой-то человек. Он встал и подошел ко мне.
  Это был Ахилл Пуаро… Да нет же, это был…
  Слишком хорошо знакомый мне ироничный голос рассеял последние мои сомнения.
  – Ну конечно же, друг мой, это я. Брат Ахилл отправился домой – в страну мифов. Это все время был я. Не только Номер Четвертый умеет играть. Белладонна в глаза, принесение в жертву усов, и самый настоящий шрам, который появился два месяца назад во время взрыва… я не смог бы его подделать, ведь Номер Четвертый слишком хорошо разбирается в таких вещах. И последний мазок – ваша уверенность в том, что у меня есть брат-близнец Ахилл Пуаро! Ваша помощь в данном случае оказалась просто бесценной, и половина успеха по заслугам принадлежит вам! Ведь это и было главным: заставить их поверить, что Эркюль Пуаро остался снаружи и командует войсками. А все остальное было чистой правдой – насчет оцепления и прочего.
  – Но почему вы и в самом деле не послали вместо себя кого-нибудь другого?
  – И позволил бы вам в одиночку встретиться с опасностью? Хорошенького же вы обо мне мнения! Кроме того, я сразу рассчитывал на помощь графини.
  – Но как, черт побери, вам удалось ее убедить? История об умершем ребенке выглядела не слишком убедительно… хотя и растрогала даму.
  – Графиня оказалась куда проницательнее вас, друг мой. Сначала и она поверила в мою маскировку, но почти сразу же угадала правду. Когда она сказала: «Вы очень умны, мсье Ахилл Пуаро», я понял, что она уже все знает. Именно в тот момент, и никак иначе, я и должен был разыграть свою козырную карту.
  – Но что значила чушь о возвращении жизни мертвым?
  – Буквально то самое и значила… понимаете, ее ребенок давно уже был в наших руках.
  – Что?!
  – Но само собой! Вы же знаете мой девиз – «Будь готов!» Как только я узнал, что графиня Русакова связалась с Большой Четверкой, я провел самое тщательное исследование всей ее жизни. Я узнал, что у нее был ребенок, которого якобы убили, но я обнаружил также, что в этой истории концы с концами не сходятся, и захотел выяснить, в чем тут дело. В результате мне удалось отыскать мальчика, и я, заплатив приличную сумму, заполучил его. Бедный парнишка к тому времени просто умирал от голода. Я поместил его в надежное местечко под присмотр к добрым людям и сфотографировал его в новом окружении. И потому, когда настал подходящий момент, я имел наготове маленький козырь!
  – Вы великолепны, Пуаро, просто великолепны!
  – Я сделал это с удовольствием, потому что восхищаюсь графиней. Мне было бы жаль, если бы она погибла при взрыве.
  – Я почти боюсь спрашивать… что случилось с Большой Четверкой?
  – Все тела к настоящему моменту опознаны. Вот только Номер Четвертый узнать нельзя, ему оторвало голову. Мне бы хотелось… да, мне бы действительно хотелось, чтобы его голова осталась на месте. Я предпочел бы полную уверенность… Но тут уж ничего не поделаешь. Гляньте-ка сюда.
  Он протянул мне газету с подчеркнутым заголовком одной из статей. В статье говорилось о самоубийстве Ли Чанг Йена, одного из руководителей недавней революции.
  – Мой великий противник, – серьезно сказал Пуаро. – Нам не суждено было встретиться лицом к лицу. Когда он получил сообщение о разгроме его соратников, то нашел самый простой выход для себя. Великий ум, друг мой, великий ум! Но мне все-таки хотелось бы увидеть лицо человека, бывшего Номером Четвертым… Ведь если предположить, что… Но я просто поддаюсь порыву воображения. Он мертв. Да, mon ami, мы с вами восстали против Большой Четверки и победили ее. Теперь вы вернетесь домой к вашей очаровательной жене, а я… я буду отдыхать. Величайшее дело моей жизни завершено. Все остальное покажется теперь пустяком. Нет, лучше на отдых. Возможно, я начну выращивать овощи и постигать сущность кабачков. Я даже могу жениться и осесть возле кухонной плиты!
  Он искренне рассмеялся при этой мысли, но я вроде бы уловил в его смехе легкое смущение… и проникся надеждой… маленькие мужчины всегда восхищаются пышными, яркими женщинами…
  – Женюсь и остепенюсь, – повторил Пуаро. – Кто знает?
  
  
  Убийство Роджера Экройда
  Посвящается Панки[287], любительнице традиционного детектива, где расследуется убийство, а подозрение падает на всех по очереди!
  
  Глава 1
  Доктор Шеппард завтракает
  Миссис Феррар умерла в ночь на четверг. За мной прислали в пятницу, семнадцатого сентября, в восемь часов утра. Помощь опоздала – она умерла за несколько часов до моего прихода.
  Я вернулся домой в начале десятого и, открыв дверь своим ключом, нарочно замешкался в прихожей, вешая шляпу и плащ, которые я предусмотрительно надел, ибо в это раннее осеннее утро было прохладно. Откровенно говоря, я был порядком взволнован и расстроен, и хотя вовсе не предвидел событий последующих недель, однако тревожное предчувствие надвигающейся беды охватило меня. Слева из столовой донесся звон чайной посуды, сухое покашливание и голос моей сестры Каролины:
  – Джеймс, это ты?
  Вопрос был явно неуместен: кто бы это мог быть, если не я? Откровенно говоря, в прихожей я замешкался именно из-за моей сестры Каролины. Согласно мистеру Киплингу[288], девиз семейства мангуст гласит: «Пойди и узнай». Если Каролина решит завести себе герб, я посоветую ей заимствовать девиз у мангуст. Первое слово можно будет и опустить: Каролина умеет узнавать все, не выходя из дома. Не знаю, как ей это удается. Подозреваю, что ее разведка вербуется из наших слуг и поставщиков. Если же она выходит из дома, то не с целью получения информации, а с целью ее распространения. В этом она тоже крупный специалист.
  Поэтому я и задержался в прихожей: что бы я ни сказал Каролине о кончине миссис Феррар, это неизбежно станет известно всей деревне в ближайшие полчаса. Как врач я обязан соблюдать тайну и давно уже приобрел привычку скрывать от сестры, что бы ни случилось, если только это в моих силах. Однако это не мешает ей быть в курсе всего, но моя совесть чиста – я тут ни при чем.
  Муж миссис Феррар умер ровно год назад, и Каролина упорно утверждает – без малейших к тому оснований, – что он был отравлен женой. Она презрительно пропускает мимо ушей мое неизменное возражение, что умер он от острого гастрита, чему способствовало неумеренное употребление алкоголя. Между симптомами гастрита и отравления мышьяком есть некоторое сходство, и я готов это признать, но Каролина обосновывает свое обвинение совсем иначе. «Вы только на нее посмотрите!» – говорит она.
  Миссис Феррар была женщина весьма привлекательная, хотя и не первой молодости, а ее платья, даже и совсем простые, превосходно сидели на ней. Но ведь сотни женщин покупают свои туалеты в Париже и необязательно при этом должны приканчивать своих мужей.
  Пока я стоял так и размышлял, в прихожую снова донесся голос Каролины. Теперь в нем слышались резкие ноты:
  – Что ты там делаешь, Джеймс? Почему не идешь завтракать?
  – Иду, дорогая, – поспешно ответил я. – Вешаю пальто.
  – За это время ты мог бы повесить их десяток.
  Что верно, то верно, она была совершенно права. Войдя в столовую, я чмокнул Каролину в щеку, сел к столу и принялся за заметно остывшую яичницу с грудинкой.
  – У тебя был ранний вызов, – заметила Каролина.
  – Да, – сказал я. – «Королевская лужайка». Миссис Феррар.
  – Я знаю, – сказала моя сестра.
  – Откуда?
  – Мне сказала Энни.
  Энни – наша горничная. Милая девушка, но неизлечимая болтунья.
  Мы замолчали. Я ел яичницу. Каролина слегка морщила свой длинный нос, кончик его задергался: так бывает у нее всегда, если что-нибудь взволнует или заинтересует ее.
  – Ну? – не выдержала она.
  – Скверно. Меня поздно позвали. Вероятно, она умерла во сне.
  – Знаю, – снова сказала сестра.
  Тут уж я рассердился:
  – Ты не можешь этого знать. Я узнал об этом только там и ни с кем еще не говорил. Может быть, твоя Энни – ясновидящая?
  – Я узнала это не от Энни, а от молочника. А он – от кухарки миссис Феррар.
  Как я уже сказал, Каролине не требуется выходить из дома, чтобы быть в курсе всех событий. Она может не двигаться с места – новости сами прилетят к ней.
  – Так отчего же она умерла? Разрыв сердца?
  – Разве молочник тебе не сообщил? – саркастически осведомился я.
  Но Каролина не понимает сарказма.
  – Он не знает, – серьезно объяснила она.
  Я решил, что поскольку Каролина так или иначе все равно скоро узнает, то почему бы не сказать ей?
  – Она умерла от слишком большой дозы веронала[289]. Последнее время у нее была бессонница. Видимо, она была неосторожна.
  – Чушь, – сказала Каролина. – Она сделала это сознательно. И не спорь!
  Странно, что когда вы втайне что-то подозреваете, то стоит кому-нибудь высказать подобное же предположение вслух, как вам непременно захочется его опровергнуть. Я негодующе возразил:
  – Вот опять ты не даешь себе труда поразмыслить! С какой стати миссис Феррар кончать жизнь самоубийством? Вдова, еще молодая, богатая, превосходное здоровье. Нелепость! Ей бы жить да жить!
  – Вовсе нет. Даже ты должен был заметить, как она изменилась за последние полгода. Комок нервов. И ты сам только что признал, что у нее была бессонница.
  – Каков же твой диагноз? – холодно спросил я. – Несчастная любовь, я полагаю?
  Моя сестра покачала головой.
  – Угрызения совести! – изрекла она со смаком. – Ты же не верил мне, что она отравила своего мужа. А я теперь совершенно в этом убеждена.
  – По-моему, ты нелогична. Уж если женщина пойдет на убийство, у нее хватит хладнокровия воспользоваться его плодами, не впадая в такую сентиментальность, как раскаяние.
  – Может, и есть такие женщины, – покачала головой Каролина, – но не миссис Феррар. Это были сплошные нервы. Она не умела страдать и захотела освободиться. Любой ценой. Мучилась от того, что сотворила. Мне очень жаль ее.
  Не думаю, чтобы Каролина испытывала сострадание к миссис Феррар, пока та была жива. Но теперь, когда та уже не могла больше носить парижские платья, Каролина была готова пожалеть ее. Я твердо заявил Каролине, что она несет вздор. Я был тем более тверд, что в душе отчасти соглашался с нею. Однако не годится, чтобы Каролина узнавала истину по какому-то наитию свыше. Ведь она не замедлит поделиться своим открытием со всей деревней, и все подумают, что оно основано на моем медицинском заключении. Жизнь порой бывает очень нелегка.
  – Вздор, – ответила Каролина на мои возражения. – Вот увидишь, она оставила письмо, в котором признается во всем.
  – Она не оставляла никаких писем, – ответил я резко, не сознавая, к чему приведут мои слова.
  – А, – сказала Каролина, – значит, ты об этом справлялся? В глубине души, Джеймс, ты со мной согласен! Ах ты, мой милый старый притворщик!
  – В подобных случаях необходимо рассмотреть и возможность самоубийства, – возразил я.
  – Будет следствие?
  – Может быть. Но если я смогу с полной ответственностью заявить, что это несчастный случай, вероятно, следствия не будет.
  – А ты можешь? – спросила Каролина проницательно. Вместо ответа я встал из-за стола.
  
  Глава 2
  Кингз-Эббот и его обитатели
  Прежде чем рассказывать дальше, следует, пожалуй, дать представление о нашей, так сказать, местной географии. Наша деревня Кингз-Эббот – самая обыкновенная деревня. Наш город – Кранчестер – расположен в девяти милях. У нас большая железнодорожная станция, маленькая почта и два конкурирующих универсальных магазина. Молодые люди покидают деревню при первой возможности, но зато у нас изобилие старых дев и офицеров в отставке. Наши увлечения и развлечения можно охарактеризовать одним словом – сплетни.
  В Кингз-Эбботе есть только два богатых дома. Один – «Королевская лужайка» – унаследован миссис Феррар от ее покойного мужа. Другой – «Папоротники» – принадлежит Роджеру Экройду. Экройд всегда интересовал меня как законченный образчик деревенского сквайра[290], похож на одного из тех румяных, спортивного склада джентльменов, которые непременно появляются на фоне зеленой лужайки в первом действии старомодных музыкальных комедий и поют песенку о том, что собираются поехать в Лондон. Теперь на смену музыкальным комедиям пришли ревю, и деревенские сквайры вышли из моды. Впрочем, Экройд, разумеется, вовсе не деревенский сквайр, а весьма преуспевающий фабрикант вагонных колес. Ему пятьдесят лет, он краснолиц и добродушен. Большой друг священника, щедро жертвует на приход (хотя в домашней жизни чрезвычайно скуп), шефствует над крикетными матчами, юношескими клубами, обществом инвалидов, короче говоря, он душа нашей мирной деревни Кингз-Эббот.
  Когда Роджеру Экройду шел двадцать второй год, он влюбился в красивую женщину по фамилии Пейтен, лет на пять-шесть старше его, и женился на ней. Она была вдовой с ребенком. История этого брака коротка и печальна. Миссис Экройд оказалась алкоголичкой, и через четыре года после брака алкоголь свел ее в могилу.
  Вторично он не женился. Когда миссис Экройд умерла, ее сыну было семь лет. Теперь ему двадцать пять. Экройд всегда относился к нему как к родному сыну, но тот – юноша легкомысленный и причиняет немало беспокойства своему отчиму. Тем не менее мы все в Кингз-Эбботе очень любим Ральфа Пейтена хотя бы уж за одно то, что он так красив.
  Как я уже говорил, в нашей деревне любят посплетничать. Все скоро заметили, что между Экройдом и миссис Феррар существует симпатия, которая стала особенно бросаться в глаза после смерти ее мужа, и все были убеждены, что по окончании траура миссис Феррар станет миссис Роджер Экройд, и одобряли это.
  Жена Роджера Экройда умерла от запоя, а Эшли Феррар был известным пьяницей, и было бы только справедливо, что две жертвы собственных супругов возместят друг другу былые страдания.
  Феррары поселились у нас года полтора назад. Но Экройд жил в ореоле сплетен в течение уже многих лет. Каждая экономка в поместье Экройда (а они сменялись часто) вызывала живейшее подозрение у Каролины и ее приятельниц. В течение пятнадцати лет деревня ждала, что Экройд женится на одной из своих экономок. Последняя из них, мисс Рассел, царила в течение пяти лет, то есть вдвое дольше своих предшественниц, и если бы не появление миссис Феррар, Экройд вряд ли избежал бы ее когтей. Правда, надо иметь в виду еще одно обстоятельство: приезд из Канады овдовевшей невестки с дочерью. Миссис Экройд, вдова Сесила, беспутного младшего брата Экройда, поселилась в «Папоротниках» и, по словам Каролины, поставила мисс Рассел на место.
  Не знаю, что означает «на место», но знаю, что мисс Рассел ходит теперь с поджатыми губами и выражает глубокое сочувствие «бедняжке миссис Экройд», живущей из милости у своего деверя: «Хлеб благодеяний горек, не так ли? Я была бы в полном отчаянии, если бы не могла сама зарабатывать себе на жизнь».
  Не знаю, какие чувства испытывала миссис Сесил Экройд к миссис Феррар. Брак Экройда явно противоречил ее интересам. При встречах с миссис Феррар она была всегда очень мила, чтобы не сказать – слащава. По словам Каролины, это еще ничего не доказывало.
  Вот что занимало умы у нас в Кингз-Эбботе последние годы. Мы обсуждали дела Экройда со всех мыслимых точек зрения. Разумеется, в этих рассуждениях занимала свое место и миссис Феррар. И вот теперь, когда мы уже прикидывали, сколько потратить на свадебные подарки, вдруг разразилась трагедия.
  Я совершил обход, думая обо всем этом и еще о многом другом. Тяжелобольных у меня, к счастью, не было, и мои мысли постоянно возвращались к загадочной смерти миссис Феррар. Было ли это самоубийством? Но если так, она должна была бы оставить какое-то объяснение своего поступка. Насколько мне известно, так поступают женщины в подобных обстоятельствах. Они любят объяснять свои поступки. Им приятен свет рампы. Когда я видел ее в последний раз? Меньше недели назад. В ее поведении не было ничего странного, принимая во внимание… ну, принимая во внимание все.
  Затем я вдруг вспомнил, что видел ее не далее как вчера, хотя и не говорил с ней. Она шла рядом с Ральфом Пейтеном, и я очень удивился, потому что не ожидал увидеть его в Кингз-Эбботе. Я был уверен, что он окончательно рассорился с отчимом – он не бывал здесь без малого шесть месяцев. Они шли рука об руку, и она что-то ему взволнованно говорила. Я могу с уверенностью сказать, что именно в тот момент меня впервые охватило предчувствие беды. Ничего определенного, лишь смутное предчувствие того, как все сложится в дальнейшем. Этот странный tête-à-tête между Ральфом Пейтеном и миссис Феррар произвел на меня гнетущее впечатление. Я все еще думал об этом, когда неожиданно столкнулся с Роджером Экройдом.
  – Шеппард! – воскликнул он. – Вот вас-то мне и надо! Ужасное происшествие.
  – Вы, значит, слышали?
  Он кивнул. Было видно, что ему тяжело: его румяные щеки ввалились, и он, казалось, сразу постарел.
  – Все гораздо хуже, чем вы думаете, – сказал он сдержанно. – Послушайте, Шеппард, мне нужно поговорить с вами. Вы свободны?
  – К сожалению, нет. Я еще должен навестить больных, а в двенадцать у меня начнется прием.
  – Ну, тогда днем… или лучше приходите вечером обедать. В полвосьмого. Это вас устроит?
  – Да, вполне. Но в чем дело? Опять Ральф?
  Не знаю, почему я сказал это, разве что очень уж часто причиной бывал Ральф. Экройд уставился на меня непонимающим взглядом. Я почувствовал: случилось что-то неладное. Мне еще не доводилось видеть его таким подавленным.
  – Ральф? – сказал он рассеянно. – Нет, дело не в Ральфе. Ральф в Лондоне… А, дьявол! Вон идет мисс Ганнет. Она начнет болтать об этом ужасном происшествии. Итак, до вечера, Шеппард. Жду вас в половине восьмого.
  Я кивнул и озадаченно посмотрел ему вслед. Ральф в Лондоне? Но он же был здесь накануне. Значит, он уехал в тот же вечер или сегодня утром. Но Экройд говорил так, как будто Ральф и не появлялся в Кингз-Эбботе. Дальше мне размышлять не пришлось. На меня накинулась мисс Ганнет, жаждавшая информации. Мисс Ганнет во многом напоминает мою сестру, но ей не хватает того безошибочного чутья, которое придает величие манерам Каролины.
  Мисс Ганнет задыхалась от волнения и любопытства. Бедняжка миссис Феррар! Какая жалость! Злые языки утверждают, что она была наркоманка. Как жестоки люди! Но весь ужас в том, что ведь дыма без огня не бывает… И говорят, что мистер Экройд узнал об этом и порвал их помолвку – помолвлены-то они были! Конечно, вам об этом известно – вы ведь доктор! – но доктора всегда молчат. И все это – сверля меня глазами, стараясь ничего не упустить, стараясь что-то прочесть на моем лице. По счастью, жизнь в обществе Каролины научила меня сохранять невозмутимое спокойствие и давать ничего не значащие ответы.
  Я выразил мисс Ганнет одобрение за ее отвращение к сплетням. Это была неплохая контратака. Пока почтенная мисс собиралась с мыслями, я пошел дальше, продолжая раздумывать.
  Дома меня ожидало несколько пациентов. Когда (как я думал) последний из них ушел, я решил, что можно пойти поработать в саду перед ленчем, но в приемной оказалась еще одна пациентка.
  Я был удивлен, не знаю почему, – вероятно, потому, что мисс Рассел, экономка Экройда, производит впечатление человека железного здоровья. Ее трудно представить себе больной. Это высокая красивая женщина, только очень уж строгой внешности. Суровый взгляд, крепко сжатые губы. Будь я младшей горничной или судомойкой, постарался бы скрыться при одном ее приближении.
  – Доброе утро, доктор Шеппард, – сказала она. – Я хочу, чтобы вы взглянули на мое колено.
  Я взглянул, но, по правде говоря, ничего не увидел. То, что мисс Рассел сообщила мне о стреляющей боли, в устах любой другой женщины показалось бы выдумкой. На минуту мне пришло в голову, что она изобрела эту боль в колене, чтобы выведать у меня обстоятельства смерти миссис Феррар. Но вскоре я убедился, что, по крайней мере в этом, я ошибся. Мисс Рассел лишь мимоходом упомянула об этой трагедии, однако она была склонна остаться и поболтать.
  – Ну, благодарю вас за примочку, доктор, – сказала она наконец, – хотя и не верю, что от нее будет какая-нибудь польза.
  Я тоже не верил, но, конечно, запротестовал. Вреда примочка принести не могла, а знамя своей профессии надо держать высоко.
  – Не верю я в микстуры и порошки. – Мисс Рассел кинула презрительный взгляд на мою аптечку. – Вред один! Кокаин, например.
  – Ну, что касается этого…
  – Этот порок очень распространен в светском обществе.
  Безусловно, мисс Рассел знает о светском обществе куда больше меня, и спорить с ней я не стал.
  – Скажите мне, доктор, – начала мисс Рассел, – вот если вы – раб этой дурной привычки, возможно ли от нее избавиться?
  На такой вопрос коротко не ответишь. Я прочел ей небольшую лекцию, которую она внимательно выслушала.
  Меня не оставляло подозрение, что ее интересует миссис Феррар.
  – Или, например, веронал… – добавил я.
  Но, как ни странно, веронал ее не интересовал. Она заговорила со мной о редких ядах, которые трудно выявить.
  – А, – сказал я, – вы читаете детективные романы?
  Этого она не отрицала.
  – Главное в детективном романе, – сказал я, – это раздобыть редкий яд, о котором никто отродясь не слыхал, предпочтительно из Южной Америки. Не это ли вы имеете в виду?
  – Да. А они вправду существуют?
  Я покачал головой.
  – Боюсь, что нет. А впрочем, кураре[291]… – И я начал довольно пространно рассказывать ей о свойствах кураре.
  Но она, казалось, потеряла интерес и к этой теме. Потом спросила, есть ли яды в моей аптечке, и когда я отрицательно покачал головой, то явно упал в ее глазах.
  Когда прозвучал гонг, призывающий к завтраку, она сказала, что ей пора домой, и я проводил ее до двери. Забавно было думать, что эта строгая мисс, отчитав судомойку, возвращается к себе в комнату и берется за какую-нибудь «Тайну седьмого трупа» или за что-либо еще в таком же роде.
  
  
  Глава 3
  Человек, который выращивал тыквы
  За столом я сообщил Каролине, что буду обедать в «Папоротниках». Это ее отнюдь не огорчило.
  – Чудесно. И все узнаешь. Кстати, что с Ральфом?
  – С Ральфом? – удивленно спросил я. – Ничего.
  – А почему же он остановился в «Трех кабанах», а не в «Папоротниках»?
  – Экройд сказал мне, что Ральф в Лондоне, – ответил я, от удивления отступив от своего правила не говорить лишнего, но я ни на минуту не усомнился в точности сделанного мне сообщения. Раз Каролина говорит: Ральф остановился в гостинице – значит, так оно и есть.
  – О! – произнесла Каролина, и я заметил, что кончик ее носа задрожал. – Он приехал вчера утром и еще не уехал. Вчера вечером у него было свидание с девушкой.
  Это меня не удивило. У Ральфа, насколько я мог судить, почти каждый вечер свидание с какой-нибудь девушкой. Но странно, что он выбрал для этого Кингз-Эббот, не довольствуясь веселой столицей.
  – С одной из официанток? – спросил я.
  – Нет. В этом-то все и дело. Он ушел на свидание, а с кем – неизвестно. (Горькое признание для Каролины.) Но я догадываюсь! – продолжала моя неукротимая сестра. (Я терпеливо ждал.) – Со своей кузиной!
  – С Флорой Экройд? – удивленно воскликнул я. Флора Экройд в действительности совсем не родственница Ральфу Пейтену, но мы привыкли считать его практически родным сыном Экройда, так что и их воспринимаем как родственников.
  – Да, с Флорой Экройд.
  – Но почему же, если он захотел увидеться с ней, то просто не пошел в «Папоротники»?
  – Тайная помолвка, – объяснила Каролина с наслаждением. – Экройд об этом и слышать не хочет. Вот они и встречаются тайком.
  Теория Каролины показалась мне маловероятной, но я не стал возражать, и мы заговорили о нашем новом соседе, который снял недавно коттедж, носивший название «Лиственница», соседний с нашим. К великой досаде Каролины, ей почти ничего не удалось узнать об этом господине, кроме того, что он иностранец, что фамилия у него Порротт и что он любит выращивать тыквы. Признаться, фамилия его звучит несколько странно. Питается он, как все люди, молоком, мясом и овощами, иногда треской, но ни один из поставщиков не мог ничего о нем сообщить. Словом, наша доморощенная разведка потерпела крах. Каролину же интересует, откуда он, чем занимается, женат ли, какую фамилию носила в девичестве его мать, есть ли у него дети и тому подобное. По-моему, анкету для паспорта придумал кто-то вроде моей сестры.
  – Милая Каролина, – сказал я, – его профессия очевидна. Парикмахер. Посмотри на его усы.
  Каролина возразила, что в таком случае у него вились бы волосы, как у всех парикмахеров. Я перечислил ей всех известных мне парикмахеров с прямыми волосами, но это ее не убедило.
  – Никак не могу разобрать, что он за человек, – огорченно сказала она. – Я попросила у него на днях лопату, и он был очень любезен, но я от него ничего не могла добиться. На мой прямой вопрос, не француз ли он, он ответил, что нет. Больше мне почему-то не захотелось его ни о чем расспрашивать.
  Я почувствовал большой интерес к нашему таинственному соседу: человек, который сумел заставить Каролину замолчать и отправил ее восвояси несолоно хлебавши, должен быть незаурядной личностью.
  – У него, – мечтательно заметила Каролина, – есть пылесос новейшей конструкции…
  Я прочел в ее взгляде предвкушение нового визита и дальнейших расспросов и поспешил спастись в саду. Мне очень нравится возиться в саду. Я был поглощен выпалыванием одуванчиков, когда услышал предостерегающий крик, и какое-то тяжелое тело, просвистев у меня над ухом, упало к моим ногам. Это была тыква.
  Я сердито оглянулся. Слева над забором появилась голова. Яйцевидный череп, частично покрытый подозрительно темными волосами, гигантские усы, пара внимательных глаз. Наш таинственный сосед – мистер Порротт. Он рассыпался в извинениях:
  – Тысячу раз прошу прощения, мсье. Мне нет оправдания. Несколько месяцев я выращивал тыквы. Сегодня вдруг они взбесили меня. Я посылаю их – увы, не только мысленно, но и физически – куда-нибудь подальше. Хватаю ту, что покрупнее. Бросаю через забор. Мсье, я пристыжен. Я прошу прощения.
  Его извинения меня обезоружили. Тем более что проклятый овощ в меня не попал. Оставалось только пожелать, чтобы подобные упражнения нашего соседа не превратились в привычку, что вряд ли будет способствовать нашей дружбе. Странный этот человек прочел, казалось, мои мысли.
  – О нет, – вскричал он, – не страшитесь! Для меня это не привычка. Но представьте себе, мсье, что человек трудился во имя некой цели, работал не покладая рук, чтобы иметь возможность удалиться на покой и заняться тем, о чем всегда мечталось. И вот он обнаруживает, что тоскует о прежних трудовых буднях, о прежней работе, от которой, казалось ему, он был рад избавиться.
  – Да, – задумчиво сказал я, – по-моему, это частое явление. Взять, например, меня: год назад я получил наследство, которое давало мне возможность осуществить свою давнишнюю мечту. Я всегда стремился поглядеть на мир, попутешествовать. Наследство, как я сказал, получено год назад, а я все еще здесь.
  – Цепи привычки, – кивнул наш сосед. – Мы трудимся, чтобы достичь некой цели, а достигнув ее, чувствуем, что нас тянет к прежнему труду, и заметьте, мсье, моя работа была интересна. Интереснейшая работа в мире.
  – Да? – не без любопытства спросил я. Дух Каролины был силен во мне в эту минуту.
  – Изучение природы человека, мсье!
  Совершенно ясно – парикмахер на покое. Кому секреты человеческой природы открыты больше, чем парикмахеру?
  – И еще у меня был друг – друг, который много лет не разлучался со мной. Хотя его тупоумие иной раз меня просто пугало, он был очень дорог мне. Его наивность и прямолинейность были восхитительны! А возможность изумлять его, поражать моими талантами – как мне всего этого не хватает!
  – Он умер? – спросил я сочувственно.
  – О нет. Он живет и процветает, но – в другом полушарии. Он теперь в Аргентине.
  – В Аргентине! – вздохнул я завистливо.
  Я всегда мечтал побывать в Южной Америке. Я снова вздохнул и заметил, что мистер Порротт смотрит на меня с симпатией. Видимо, чуткий коротышка.
  – Думаете туда поехать, э? – спросил он.
  Я покачал головой и вздохнул:
  – Я мог бы поехать… год тому назад. Но был глуп. Нет, хуже! Я поддался алчности и рискнул синицей ради журавля в небе.
  – Понимаю, – сказал мистер Порротт. – Вы занялись биржевыми спекуляциями.
  Я печально кивнул, однако торжественная серьезность усатого коротышки втайне меня позабавила.
  – Нефтяные поля на Поркьюпайне?[292] – внезапно спросил он.
  Я невольно вздрогнул.
  – По правде сказать, я подумывал и об этих акциях, но в конце концов предпочел золотые прииски в Западной Австралии.
  Наш сосед глядел на меня с непонятным выражением.
  – Судьба! – наконец изрек он.
  – Какая судьба? – спросил я с досадой.
  – То, что я поселился рядом с человеком, который подумывал о нефтяных полях в Поркьюпайне и приисках в Западной Австралии. Скажите, какие волосы вам особенно нравятся, каштановые?
  У меня даже рот раскрылся, и мистер Порротт расхохотался.
  – Нет-нет, я не сумасшедший. Успокойтесь. Конечно, вопрос глупый, но видите ли, мой друг, о котором я упомянул, был молод, считал всех женщин ангелами, а большинство их – красавицами. Но вы человек в годах, врач и знаете, сколько в нашей жизни глупости и тщетности. Ну поскольку мы соседи, умоляю вас принять и презентовать вашей сестре мою лучшую тыкву. – Изящным движением он нырнул за забор и снова возник с гигантской тыквой в руках, которую я и принял с надлежащими изъявлениями благодарности. – Поистине, – весело воскликнул он, – я не зря прожил это утро! Я познакомился с человеком, который напоминает мне моего далекого друга. Кстати, у меня к вам вопрос. Вы, вероятно, знакомы со всеми здешними жителями. Кто этот молодой человек с темными волосами, темными глазами и красивыми чертами лица? У него этакая горделивая посадка головы и веселая улыбка.
  Портрет не оставлял места для сомнений.
  – Это, вероятно, капитан Ральф Пейтен, – ответил я.
  – Но прежде я его здесь не видел.
  – Да, он здесь давно не бывал. Он сын, то есть приемный сын мистера Экройда из «Папоротников».
  – Как я не догадался! – с досадой воскликнул мой собеседник. – Мистер Экройд столько раз говорил о нем.
  – Вы знакомы с мистером Экройдом? – удивленно спросил я.
  – Мы встречались в Лондоне, когда я еще практиковал. Я просил его ничего не говорить здесь о моей профессии, предпочитаю инкогнито.
  – Понимаю, – сказал я.
  Меня позабавил его снобизм. Но маленький человечек улыбался невозмутимо и почти величественно.
  – Я не гоняюсь за дешевой известностью. Я даже не стал исправлять местную версию моей фамилии.
  – Ах так! – сказал я несколько растерянно.
  – Капитан Ральф Пейтен, – задумчиво продолжал мистер Порротт. – Он помолвлен с очаровательной мисс Флорой, племянницей мистера Экройда!
  – Кто вам это сказал? – удивленно спросил я.
  – Мистер Экройд. Неделю тому назад. Он очень доволен, он давно желал этого, насколько я мог понять. Он даже несколько нажал на молодого человека. Что было неразумно. Молодые люди должны жениться по собственной склонности, а не по выбору своих отчимов, от которых они ждут наследства.
  Я окончательно растерялся. Хотя Экройд – человек, готовый оказывать покровительство людям более низкого происхождения, все же он вряд ли стал бы откровенничать с парикмахером и обсуждать с ним брак своей племянницы. Я пришел к заключению, что едва ли Порротт – парикмахер. Чтобы скрыть смущение, я заговорил наугад:
  – Почему вы обратили внимание на Ральфа Пейтена? Из-за его красивой наружности?
  – Не только. Хотя, конечно, для англичанина он очень красив, как греческий бог, по выражению ваших великосветских романисток. Нет, в этом юноше есть что-то непонятное для меня.
  Последние слова были сказаны задумчивым тоном и произвели на меня какое-то странное впечатление. Порротт словно бы взвешивал этого мальчика, исходя из чего-то мне неизвестного. В этот момент сестра окликнула меня, и я ушел под этим впечатлением.
  Каролина была в шляпке и, видимо, только что вернулась с прогулки. Она начала без предисловий:
  – Я встретила мистера Экройда.
  – Ну и? – спросил я.
  – Разумеется, остановилась перекинуться словом, но он спешил. (Без сомнения, встреча с Каролиной для Экройда была столь же неприятна, как и с мисс Ганнет. Даже, пожалуй, неприятнее, потому что от Каролины труднее отделаться.) Я его сразу спросила о Ральфе. Он очень удивился – он не знал, что мальчик здесь. Он даже сказал, что я, верно, ошиблась. Я, представляешь!
  – Смешно, – сказал я, – он должен бы лучше знать тебя.
  – Тогда он сказал мне, что Ральф и Флора помолвлены.
  – Я знаю, – перебил я со скромной гордостью.
  – От кого?
  – От нашего соседа.
  Каролина, видимо, заколебалась, точно шарик рулетки между двумя номерами, но тут же преодолела искушение:
  – Я сказала мистеру Экройду, что Ральф остановился в «Трех кабанах».
  – Каролина, – сказал я, – тебе никогда не приходило в голову, что твоя манера все рассказывать может наделать много бед?
  – Чепуха! – сказала моя сестра. – Люди должны все знать. Я считаю, что это мой долг. Мистер Экройд был мне очень благодарен.
  – Ну-у, – произнес я, за неимением ничего лучшего.
  – Он, по-моему, пошел прямо в «Три кабана», но Ральфа там не нашел.
  – Неужели?
  – Да, потому что, когда я возвращалась лесом…
  – Лесом? – удивился я.
  Каролине хватило совести покраснеть.
  – Такой чудесный день! Я решила прогуляться. Леса так прекрасны в их осеннем уборе!
  Каролина не любит леса в любом уборе, считая, что там сыро и на голову сыплется всякая дрянь. Нет, в лес ее завлек инстинкт мангусты: это единственное место в Кингз-Эбботе, где можно поговорить с кем-нибудь, не боясь чужих ушей. Лес, кстати, граничит с «Папоротниками».
  – Ну, словом, я шла лесом и услышала голоса… – Каролина умолкла.
  – Ну?
  – Один я сразу узнала – это был голос Ральфа Пейтена, а второй был женский. Конечно, я не собиралась подслушивать…
  – Конечно, – вставил я саркастически.
  – Но что мне было делать? – продолжала Каролина, не заметив моего сарказма. – Женщина что-то сказала, я не расслышала что, а Ральф ответил сердито: «Моя милая, разве не ясно, что старик наверняка оставит меня без гроша? За последние годы я ему изрядно надоел. И теперь достаточно пустяка, чтобы все полетело к черту, а нам с тобой нужна звонкая монета. Я буду богат, когда старик окочурится. Он скаред, но денег у него куры не клюют. И я не хочу, чтобы он изменил свое завещание. Не надо волноваться и не надо вмешиваться, я все улажу». Это его подлинные слова. Я помню точно. К несчастью, в этот момент я наступила на сухой сучок, и они сразу начали шептаться и ушли. Я, конечно, не могла бежать за ними и поэтому не знаю, с какой женщиной он был.
  – Вот досада! – сказал я. – Но ты, наверное, поспешила в «Три кабана», почувствовала себя дурно и прошла в буфет, чтобы подкрепиться капелькой коньяка, а заодно убедиться, на месте ли обе официантки.
  – Это не официантка, – твердо сказала Каролина, – я бы сказала, что это Флора Экройд, только…
  – Только в этом нет никакого смысла, – докончил я.
  Моя сестра начала перебирать окрестных девушек, рассматривая все «за» и «против». Воспользовавшись паузой, я бежал.
  Я решил зайти в «Три кабана», так как Ральф, вероятно, уже вернулся. Я близко знал Ральфа. И понимал его лучше, чем кто-либо другой в Кингз-Эбботе: я знал его мать, и мне было ясно многое, чего другие в нем не понимали. В некотором отношении он был жертвой наследственности. Он не унаследовал роковой склонности своей матери, но у него был слабый характер. Как справедливо заметил мой утренний знакомец, он был необычайно красив. Высокого роста и безукоризненного сложения, темноволосый, как и его мать, с красивым смуглым лицом и веселой улыбкой, Ральф Пейтен был рожден, чтобы очаровывать, что ему легко удавалось. Ветреный, эгоистичный, он не отличался твердыми принципами, но тем не менее был на редкость обаятелен и имел преданных друзей. Обладал ли я влиянием на мальчика? Я полагал, что да.
  В «Трех кабанах», узнав, что капитан как раз вернулся, я вошел к нему в номер, не постучав. На минуту я заколебался, вспомнив о том, что слышал и видел, но опасения, что он мне не слишком обрадуется, оказались напрасными.
  – Доктор Шеппард! Как приятно! – Он шагнул мне навстречу, протягивая руку. Улыбка осветила его лицо. – Вы единственный человек в этом проклятом месте, кого я рад видеть.
  – Чем провинилось это место? – удивился я.
  – Долгая история. – Он досадливо рассмеялся. – Мои дела плохи, доктор. Можно предложить вам выпить?
  – Спасибо, не откажусь.
  Он позвонил и бросился в кресло.
  – Сказать правду, я черт знает как запутался. Не пойму, что и делать.
  – А что случилось? – спросил я сочувственно.
  – Мой отчим, черт его дери.
  – Что же он сделал?
  – Он еще ничего не сделал. Вопрос в том, что он сделает.
  Вошел официант и принял заказ. Когда он принес его и ушел, Ральф некоторое время хмуро молчал, сгорбившись в кресле.
  – Вы очень встревожены? – спросил я.
  – Да. На сей раз мне придется довольно туго.
  Необычная серьезность его тона убедила меня в том, что он говорит правду. Должно было произойти что-то из ряда вон выходящее, чтобы Ральф стал серьезен.
  – Если нужна моя помощь… – осторожно начал я.
  Но он решительно покачал головой:
  – Вы очень добры, доктор, но я не имею права впутывать вас в эти дела – я должен справиться с ними один. – И, помолчав, добавил слегка изменившимся голосом: – Да, один.
  
  
  Глава 4
  Обед в «Папоротниках»
  Около половины восьмого я позвонил у парадного входа в «Папоротники». Дверь с похвальной быстротой открыл дворецкий Паркер. Вечер был чудесный, и я пришел пешком. Пока Паркер помогал мне снять пальто, через большой квадратный холл с пачкой бумаг прошел секретарь Экройда – Реймонд, очень приятный молодой человек.
  – Добрый вечер, доктор. Вы к нам обедать? Или это профессиональный визит?
  Последний вопрос был вызван моим черным чемоданчиком, который я поставил у вешалки.
  Я объяснил, что одна из моих пациенток в интересном положении и моя помощь может понадобиться в любую минуту – поэтому я вышел из дома во всеоружии. Мистер Реймонд направился к кабинету Экройда. В дверях оглянулся:
  – Проходите в гостиную. Дамы спустятся через минуту. Я передам эти бумаги мистеру Экройду и скажу ему, что вы пришли.
  С появлением Реймонда Паркер удалился, и я оказался в холле один. Поправив галстук перед большим зеркалом и подойдя к двери в гостиную, я взялся за ручку. В это время изнутри донесся какой-то звук, который я принял за стук опущенной оконной рамы[293]. Отметил я это машинально, не придав звуку в тот момент никакого значения.
  В дверях я чуть не столкнулся с мисс Рассел, выходившей из комнаты. Мы оба извинились. Впервые я взглянул на экономку как на женщину и решил, что в молодости она была очень красива – да, собственно, и осталась такой. В ее темных волосах не было и следа седины, а когда на лице у нее играл румянец, как сейчас, оно утрачивало суровость.
  Мне вдруг пришло в голову, что она только что вернулась – дышала прерывисто, словно быстро бежала.
  – Боюсь, что я пришел немного рано, – сказал я.
  – О нет, доктор Шеппард, только что пробило половину восьмого. – Она остановилась и прибавила: – Я… я не знала, что вас ждут сегодня к обеду. Мистер Экройд меня не предупредил.
  Мне показалось, что мой приход был ей почему-то неприятен. Но вот почему?
  – Как ваше колено? – осведомился я.
  – Спасибо. Без изменений. Я должна идти. Мистер Экройд сейчас спустится… Я… я зашла сюда проверить цветы в вазах. – Она поспешно вышла.
  Я подошел к окну, удивляясь, зачем ей понадобилось объяснять свое присутствие в этой комнате. Тут я заметил то, что мог бы вспомнить и раньше: вместо окон в гостиной были выходившие на террасу стеклянные двери. Следовательно, звук, который я услышал, не был стуком опущенной рамы.
  Без определенной цели, а больше чтобы отвлечься от тяжелых мыслей, я старался отгадать, что это был за звук. Треск углей в камине? Нет, не похоже. Резко задвинутый ящик бюро? Нет, не то.
  И тут мой взгляд упал на столик со стеклянной крышкой: если не ошибаюсь, это называется витриной. Я подошел к столику и стал рассматривать, что там лежало. Я увидел несколько серебряных предметов, детский башмачок Карла Первого[294], китайские статуэтки из нефрита и разнообразные африканские диковинки. Мне захотелось поближе рассмотреть одну из нефритовых фигурок – я поднял крышку. Она выскользнула у меня из пальцев и упала. Я узнал стук, который услышал раньше. Чтобы убедиться в этом, я несколько раз поднял и опустил крышку. Потом опять открыл витрину и стал рассматривать безделушки. Когда Флора Экройд вошла в комнату, я все еще стоял, наклонясь над столиком.
  Многие недолюбливают Флору, но все ею восхищаются. Со своими друзьями она очаровательна. У нее светло-золотистые скандинавские волосы, глаза синие-синие, как воды норвежского фиорда, ослепительно белая кожа с нежным румянцем, стройная мальчишеская фигура, прямые плечи и узкие бедра. Усталому медику приятно встретиться с таким воплощением здоровья.
  Безыскусная английская девушка. А мое мнение, хотя оно и старомодно, что найти что-нибудь лучше – трудно.
  Флора присоединилась ко мне и немедленно выразила еретические сомнения в подлинности башмачка.
  – К тому же, по-моему, – продолжала она, – крайне глупо ценить вещи за то, что они кому-то принадлежали. Вот перо, которым Джордж Элиот[295] написала «Мельницу на Флоссе», – ведь это просто перо. Если вам так интересна Джордж Элиот, не лучше ли купить дешевое издание «Мельницы на Флоссе» и перечитать эту книгу?
  – А вы, мисс Флора, наверное, не читаете подобного старья?
  – Ошибаетесь, доктор. Я люблю «Мельницу на Флоссе».
  Приятно было услышать это: меня просто пугает, что читают современные девушки, да еще делают вид, будто получают удовольствие.
  – Вы не поздравляете меня, доктор? – продолжала Флора. – Или вы не слышали? – Она показала на свою левую руку. На среднем пальце блестело изящное кольцо с жемчужиной. – Я выхожу замуж за Ральфа. Дядя очень доволен – я остаюсь в семье!
  Я взял ее за обе руки.
  – Моя дорогая, – сказал я, – надеюсь, вы будете очень счастливы.
  – Мы помолвлены уже месяц, – спокойно продолжала Флора, – но объявлено это было только вчера. Дядя собирается отдать нам Кросс-Стоун, как только приведет его в порядок, и мы будем там пытаться вести хозяйство. Но на деле, конечно, всю зиму будем охотиться, сезон проводить в Лондоне, а летом – путешествовать на яхте. Я люблю море. И конечно, буду примерной прихожанкой и буду посещать все собрания клуба матерей.
  В эту минуту вошла миссис Экройд с многословными извинениями. Стыдно признаться, но я не выношу миссис Экройд. Это сплошные цепочки, зубы и кости. Крайне неприятная дама. У нее маленькие бесцветные глазки, и, как бы ни были слащавы ее слова, глазки сохраняют хитрое, расчетливое выражение.
  Я подошел к ней, оставив Флору у окна. Миссис Экройд протянула мне для пожатия комплект костлявых пальцев и колец и начала болтать. Слышал ли я о помолвке Флоры? Так удачно для всех. Милые птенчики влюбились с первого взгляда. Такая пара! Он такой черный, а она такая светлая!
  – Ах, дорогой доктор, какая это радость для материнского сердца! – Миссис Экройд вздохнула от всего материнского сердца, буравя меня своими глазками. – Я подумала… Вы такой давнишний друг нашего дорогого Роджера. Мы знаем, как он доверяет вашему мнению. Мне так трудно, как бедной вдове Сесила. Все эти скучные дела – деньги, приданое… Я убеждена, что Роджер собирается дать Флоре приданое, но вы знаете, каков он в денежных делах – большой оригинал, как, впрочем, все капитаны индустрии. Вот я и подумала – не могли бы вы позондировать его на этот счет. Флора и я считаем вас старым другом, хотя и знакомы с вами всего два года.
  Появление нового лица укротило поток красноречия миссис Экройд, чему я был очень рад. Я не люблю вмешиваться в чужие дела, и у меня не было ни малейшего желания говорить с Экройдом о приданом Флоры. Еще миг, и я бы прямо так и ответил миссис Экройд.
  – Вы ведь знакомы с майором Блентом, доктор?
  Гектора Блента знают многие – хотя бы как охотника за крупной дичью; он настрелял ее по всяким богом забытым местам какое-то неслыханное количество. Стоит упомянуть его фамилию, и сразу кто-нибудь скажет: «Блент? Тот самый знаменитый охотник?» Его дружба с Экройдом всегда меня удивляла – так они не похожи. Гектор Блент лет на пять моложе Экройда. Подружились они еще в юности, и, хотя пути их разошлись, дружба эта сохранилась. Раз в два года Блент проводит неделю в «Папоротниках», а гигантская голова с на редкость ветвистыми рогами, гипнотизирующая вас в прихожей, постоянно напоминает о нем.
  Шаги Блента, который вошел в гостиную, звучали, как всегда, мягко и вместе с тем четко. Он среднего роста, плотного телосложения. Лицо у него медно-красное и удивительно непроницаемое. Выражение серых глаз такое, словно он наблюдает нечто происходящее за тысячи километров отсюда. Говорит он мало, отрывисто и неохотно.
  – Здравствуйте, Шеппард, – сказал он и, встав у камина, устремил свой взор поверх наших голов в Тимбукту, где, видимо, происходило нечто весьма интересное.
  – Майор, – сказала Флора, – объясните мне, что означают эти африканские штучки. Вы, наверное, знаете.
  Говорят, Гектор Блент – женоненавистник, однако к Флоре он подошел весьма поспешно. Они наклонились над витриной.
  Я испугался, что миссис Экройд опять заведет речь о приданом, и поспешил пересказать содержание статьи о душистом горошке во вчерашней «Дейли мейл». Миссис Экройд плохо разбирается в садоводстве, но она из тех женщин, которые никогда не говорят «не знаю», и мы смогли поддерживать разговор до появления Экройда и его секретаря. И тут Паркер доложил, что обед подан.
  За столом я сидел между миссис Экройд и Флорой. Другим соседом миссис Экройд был Блент, дальше сидел Джеффри Реймонд.
  Проходил обед невесело. Экройд был явно озабочен и почти ничего не ел. Блент, как обычно, молчал, только Реймонд, я и миссис Экройд пытались вести беседу. Как только обед подошел к концу, Экройд взял меня под руку и повел к себе в кабинет.
  – Сейчас подадут кофе, – сказал он, – и нас больше не будут тревожить, я предупредил Реймонда, чтобы нам не мешали.
  Я внимательно, хотя и украдкой, поглядел на него. Он, несомненно, был сильно взволнован. Нетерпеливо расхаживал по кабинету, а когда Паркер внес кофе, сел в кресло перед камином.
  Этот кабинет очень уютен: книжные шкафы по стенам, большие кожаные кресла, письменный стол у окна с аккуратными стопками бумаг, круглый столик с журналами и газетами.
  – У меня опять боли после еды, – заметил Экройд, беря чашку. – Дайте-ка мне еще ваших таблеток.
  Мне показалось, что он хочет, чтобы наш разговор сочли медицинским, и я ответил ему в тон:
  – Я так и полагал, а потому захватил их с собой.
  – Весьма признателен. Так давайте их!
  – Они у меня в чемоданчике в холле. Сейчас схожу за ними.
  Но Экройд остановил меня:
  – Не затрудняйтесь. Паркер принесет ваш чемоданчик. Будьте так добры, Паркер!
  Когда дворецкий вышел, я хотел было снова заговорить, но Экройд поднял руку:
  – Погодите, разве вы не видите, в каком я состоянии?
  Это я видел. И был встревожен, словно что-то предчувствуя. Помолчав, Экройд сказал:
  – Проверьте, пожалуйста, закрыто ли окно?
  Удивляясь, я встал и подошел к окну. Тяжелые бархатные занавеси были спущены, но верхняя рама поднята.
  Паркер вернулся с чемоданчиком, пока я был у окна.
  – Готово, – сказал я, выходя из-за занавесок.
  – Вы задвинули шпингалеты?
  – Конечно. Но что с вами, Экройд?
  Дверь уже закрылась за Паркером, не то бы я промолчал.
  – Я в ужасном состоянии, – ответил он после минутного молчания. – Бросьте эти чертовы таблетки! Я о них заговорил только для Паркера. Слуги так дьявольски любопытны. Сядьте здесь. Но прежде посмотрите, закрыта ли дверь?
  – Да. Нас никто не может услышать. Успокойтесь же.
  – Шеппард, никто не знает, что я перенес за последние сутки. Все рушится вокруг меня. Это дело с Ральфом – последняя капля. Но об этом мы пока говорить не будем. О другом… о другом!.. Я не знаю, что делать, а решать надо быстро.
  – Да что случилось?
  Экройд молчал. Казалось, ему трудно было начать. Но когда он заговорил, его слова были для меня полной неожиданностью – меньше всего я ждал этого вопроса.
  – Шеппард, вы лечили Эшли Феррара?
  – Да.
  – Вы не подозревали… вам не приходило в голову… что… что его отравили?
  Я помолчал, но потом решился: Роджер Экройд – не Каролина.
  – Признаюсь вам, – сказал я, – тогда я ничего не подозревал, но потом… пустая болтовня моей сестры навела меня на эту мысль. С тех пор я не могу от нее избавиться. Но основания для таких подозрений у меня нет.
  – Его отравили, – сказал Экройд глухо.
  – Кто? – резко спросил я.
  – Его жена.
  – Откуда вы это знаете?
  – Она сама призналась мне.
  – Когда?
  – Вчера! Боже мой, вчера! Как будто десять лет прошло! Вы понимаете, Шеппард, все это должно остаться между нами. Мне нужен ваш совет, я не знаю, что мне делать.
  – Вы можете рассказать мне все? – спросил я. – Как, когда миссис Феррар покаялась вам? Я ничего не могу понять.
  – Дело обстояло так. Три месяца тому назад я просил миссис Феррар стать моей женой. Она отказала мне. Потом я снова сделал ей предложение, и она согласилась, но запретила мне объявлять об этом до конца ее траура. Вчера я зашел к ней: срок траура уже истек, и ничто не мешало нам объявить о нашей помолвке. Я и раньше замечал, что последние дни она была какая-то странная. А тут вдруг без малейшего повода в ней словно надломилось что-то, и она… она рассказала мне все. Как она ненавидела это животное – своего мужа, как она полюбила меня и… и то, что она сделала. Яд! Мой бог, преднамеренное убийство!
  Ужас и отвращение были написаны на его лице. Вероятно, то же прочла и миссис Феррар. Экройд не из тех влюбленных, которые готовы простить все во имя любви. Он в основе своей добропорядочный обыватель, и это признание должно было безнадежно оттолкнуть его.
  – Да, – продолжал он тихим, монотонным голосом, – она призналась во всем. И оказывается, кто-то знал об этом – шантажировал ее, вымогал крупные суммы. Это чуть не свело ее с ума.
  – Кто же это?
  Вдруг перед моими глазами возникли склоненные друг к другу головы миссис Феррар и Ральфа Пейтена. Мне на секунду стало нехорошо. Если предположить!.. Но нет, невозможно. Я вспомнил открытое лицо Ральфа, его дружеское рукопожатие сегодня утром. Нелепость!
  – Она не назвала его имени, – медленно проговорил Экройд. – Она даже не сказала, что это мужчина. Но, конечно…
  – Конечно, – согласился я. – Но вы никого не заподозрили?
  Экройд не отвечал – он со стоном уронил голову на руки.
  – Не может быть, – наконец сказал он. – Безумие – предполагать подобное. Даже вам я не признаюсь, какое дикое подозрение мелькнуло у меня. Но одно я вам все-таки скажу: ее слова заставили меня предположить, что это кто-то из моих домашних… Нет, невозможно! Очевидно, я не так ее понял.
  – Что же вы сказали ей?
  – Что я мог сказать? Она, разумеется, увидела, какой это для меня удар. И ведь ее признание сделало меня сообщником преступления! Она поняла все это быстрее, чем я сам. Она попросила у меня сутки срока и заставила дать слово, что пока я ничего предпринимать не буду. И наотрез отказалась назвать мне имя шантажиста. Она, вероятно, боялась, что я отправлюсь прямо к нему и превращу его в котлету, а тогда все выйдет наружу. Она сказала, что до истечения суток я узнаю, какое решение она приняла. Боже мой! Клянусь вам, Шеппард, мне и в голову не приходило, что она задумала. Самоубийство! И по моей вине!
  – Нет, нет. Вы преувеличиваете. Не вы виновны в ее смерти.
  – Вопрос в том, что мне делать? Бедняжка умерла. Нужно ли ворошить прошлое?
  – Я склонен согласиться с вами.
  – Но есть и другое. Как мне добраться до негодяя, который довел ее до гибели? Он знал о ее преступлении и жирел на нем, как гнусный стервятник. Она заплатила страшной ценой, а он останется безнаказанным?
  – Понимаю, – медленно сказал я. – Вы хотите найти его и покарать. Но тогда придется примириться с оглаской.
  – Да. Я думал и об этом. И никак не могу решиться.
  – Я согласен с вами, что негодяй должен быть наказан, но следует взвесить и все последствия.
  Экройд вскочил и забегал по комнате. Потом снова сел.
  – Послушайте, Шеппард. Остановимся пока на этом. Если она не выскажет своего желания, пусть все останется как есть.
  – Выскажет? – переспросил я с изумлением.
  – У меня глубокое убеждение, что она должна была оставить мне прощальное слово. Это бездоказательно, но я верю.
  Я покачал головой, но спросил:
  – Она вам ничего не написала?
  – Я убежден, что написала, Шеппард! И более того, я чувствую, что, добровольно выбрав смерть, она желала, чтобы все открылось: она жаждала хоть из гроба отомстить этому человеку. Я верю, что, если бы мы увиделись еще раз, она бы назвала мне его имя и попросила поквитаться с ним. Вы согласны со мной?
  – Да, в некотором отношении. Если, как вы выразились, она выскажет свое желание…
  Я замолчал: дверь бесшумно отворилась, Паркер внес на подносе письма.
  – Вечерняя почта, сэр, – сказал он, подавая поднос Экройду, и, собрав кофейные чашки, так же бесшумно вышел.
  Я поглядел на Экройда. Он сидел неподвижно, уставившись на длинный голубой конверт. Остальные письма рассыпались по полу.
  – Ее почерк, – шепнул он. – Она опустила это письмо вчера вечером, перед тем как… как… – Он разорвал конверт, затем резко обернулся ко мне: – Вы уверены, что заперли окно?
  – Конечно, – удивленно ответил я. – А что?
  – Весь вечер у меня ощущение, что за мной кто-то следит… Что это?
  Мы оба быстро обернулись. Нам показалось, что дверь скрипнула. Я подошел и распахнул ее. За дверью никого не было.
  – Нервы… – пробормотал Экройд. Он развернул письмо и начал негромко читать вслух: – «Мой дорогой, мой любимый Роджер! Жизнь за жизнь. Я понимаю. Я прочла это сегодня на твоем лице. И вот я выбираю единственный открытый для меня путь. Тебе же я завещаю покарать человека, который превратил мою жизнь в ад. Я отказалась назвать тебе его имя, но я сделаю это сейчас. У меня нет ни детей, ни близких, так что не бойся огласки. Если можешь, Роджер, мой дорогой, мой любимый, прости меня за то, что я собиралась обмануть тебя, – ведь когда настало время, я не смогла…»
  Экройд собирался перевернуть листок и остановился.
  – Шеппард, простите меня, но я должен прочитать это письмо один, – глухо сказал он. – Оно написано мне, и только мне. – Он снова вложил письмо в конверт. – Потом, когда я буду один…
  – Нет! – импульсивно вскричал я. – Прочтите его теперь.
  Экройд удивленно посмотрел на меня.
  – Простите, – поправился я, покраснев. – Я не хотел сказать – вслух. Просто прочтите его, пока я еще здесь, я подожду.
  Но Экройд покачал головой:
  – Нет, потом.
  Однако, сам не понимая почему, я продолжал настаивать:
  – Прочтите хотя бы его имя.
  Экройд по натуре упрям. Чем больше его убеждаешь, тем сильнее он упирается. Все мои уговоры не привели ни к чему.
  Было без двадцати минут девять, когда Паркер принес письма. И когда я ушел от Экройда без десяти девять, письмо все еще оставалось непрочитанным. У двери меня охватило сомнение, и я оглянулся – все ли я сделал, что мог? Да, кажется, все. Покачав головой, я вышел, притворив за собой дверь.
  И вздрогнул от неожиданности: передо мной стоял Паркер. Он смутился, и мне пришло в голову, что он подслушивал у дверей. Жирное, елейное лицо и явно подленькие глазки.
  – Мистер Экройд просил меня передать вам, чтобы его ни в коем случае не беспокоили, – холодно сказал я.
  – Слушаю, сэр… Мне… мне показалось, что звонили.
  Это была настолько явная ложь, что я не стал ничего отвечать. Паркер проводил меня до передней и подал мне пальто. Я вышел в ночь. Луна зашла, было темно и тихо. Когда я миновал сторожку, часы на деревенской церкви пробили девять. Я свернул налево к деревне и чуть не столкнулся с человеком, шагавшим мне навстречу.
  – В «Папоротники» сюда, мистер? – спросил незнакомец.
  Я взглянул на него. Воротник поднят, шляпа нахлобучена на глаза. Лица почти не было видно, но все же оно показалось мне молодым. Голос хриплый, простонародный.
  – Вот ворота парка, – сказал я.
  – Спасибо, мистер, – ответил он и после паузы добавил, что было совершенно излишне: – Я тут впервые.
  Он прошел в ворота, а я поглядел ему вслед. Странно: голос показался мне знакомым, но я не мог припомнить, где его слышал. Через десять минут я уже был дома. Каролина сгорала от любопытства – почему я вернулся так рано, и мне пришлось несколько уклониться от истины, описывая вечер. У меня осталось неприятное ощущение, что она, несмотря на мои уклончивые ответы, о чем-то догадывается.
  В десять часов я зевнул и предложил ложиться спать. Каролина согласилась. Была пятница, а по пятницам я завожу часы, что я и проделал, пока Каролина проверяла, заперты ли двери.
  В четверть одиннадцатого, когда я поднимался в спальню, в приемной зазвонил телефон. Я сбежал вниз и взял трубку.
  – Что? – сказал я. – Что? Конечно, сейчас иду! – Я кинулся наверх, схватил свой чемоданчик, уложил в него еще бинты. – Звонил Паркер, – закричал я Каролине, – из «Папоротников»! Там только что обнаружили, что Роджер Экройд убит.
  
  
  Глава 5
  Убийство
  Я мгновенно вывел автомобиль из гаража и помчался в «Папоротники». Выскочил из машины и позвонил. Никто не отворял, и я позвонил снова. Звякнула цепочка, на пороге, как всегда невозмутимый, стоял Паркер. Я оттолкнул его и вошел в холл.
  – Где он? – резко спросил я.
  – Прошу прощения, сэр?
  – Ваш хозяин. Мистер Экройд. Что вы так стоите? Вы сообщили полиции?
  – Полиции, сэр? Вы сказали – полиции? – Паркер поглядел на меня как на сумасшедшего.
  – Что с вами, Паркер? Если, как вы сообщили, ваш хозяин убит…
  Паркер вытаращил глаза:
  – Убит? Хозяин? Что вы такое говорите, сэр?
  Тут уж я, в свою очередь, уставился на него.
  – Вы же позвонили мне пять минут назад и сказали, что мистера Экройда нашли убитым?
  – Я, сэр? Что вы? Разве такое можно себе позволить!
  – Вы хотите сказать, что все это глупая шутка? С мистером Экройдом ничего не случилось?
  – Простите, сэр. Но тот, кто звонил вам, назвался моим именем?
  – Вот слово в слово, что мне было сказано: «Это доктор Шеппард? Говорит Паркер, дворецкий из „Папоротников“. Будьте добры, сэр, приезжайте поскорее. Мистера Экройда убили».
  Мы с Паркером тупо смотрели друг на друга.
  – Дурная шутка, сэр, – сказал он наконец возмущенно. – Повернется же язык сказать такое!
  – Где мистер Экройд? – спросил я вдруг.
  – Все еще в кабинете, сэр. Дамы уже легли, а майор Блент и мистер Реймонд в бильярдной.
  – Я все-таки загляну к нему. Я знаю, что он не хотел, чтобы его беспокоили, но эта странная выходка меня волнует. Мне бы хотелось убедиться, что с ним ничего не случилось.
  – Понимаю, сэр. Меня это тоже беспокоит. Вы разрешите дойти с вами до дверей кабинета, сэр?
  – Конечно, – сказал я. – Идемте.
  Мы прошли направо, вошли в небольшой коридорчик, где была лестница в спальню Экройда, и я постучал в дверь кабинета. Никакого ответа. Я повернул ручку, но дверь была заперта.
  – Позвольте мне, сэр, – сказал Паркер и очень ловко для человека его возраста и сложения опустился на одно колено и припал глазом к скважине.
  – Ключ в замке, сэр, – сказал он, выпрямляясь. – Мистер Экройд запер дверь и, возможно, заснул.
  Я нагнулся к скважине – дворецкий не ошибся.
  – Возможно, – сказал я. – Но, Паркер, я попробую разбудить вашего хозяина. А то у меня сердце будет не на месте. – Говоря это, я дернул за ручку, потом крикнул: – Экройд! Экройд, откройте на минутку!
  Ответа не последовало. Я оглянулся на Паркера.
  – Мне не хотелось бы поднимать тревогу в доме, – сказал я.
  Дворецкий притворил дверь в холл.
  – Я думаю, этого достаточно, сэр. Бильярдная, кухня и спальни дам в другом конце здания.
  Я кивнул и заколотил кулаками в дверь. Затем нагнулся к замочной скважине и крикнул:
  – Экройд! Экройд! Это я, Шеппард! Впустите меня!
  По-прежнему тишина. В запертой комнате никаких признаков жизни. Мы с Паркером переглянулись.
  – Паркер, – сказал я, – сейчас я взломаю дверь. То есть мы взломаем ее под мою ответственность.
  – Если вы считаете нужным, сэр… – сказал Паркер с сомнением в голосе.
  – Считаю. Я очень тревожусь за мистера Экройда.
  Я оглянулся, выбрал стул потяжелее, и мы с Паркером начали взламывать дверь. Еще одно усилие – она поддалась, и мы шагнули за порог.
  Экройд сидел в кресле перед камином в той же позе, в какой я его оставил. Голова его свесилась набок, а над воротничком поблескивала витая металлическая рукоятка.
  Мы подошли ближе. Я услышал, как ахнул дворецкий.
  – Сзади ткнули, – пробормотал он, – страшное дело!..
  Он вытер потный лоб носовым платком и осторожно протянул руку к рукоятке кинжала.
  – Не трогайте! – резко сказал я. – Немедленно вызовите полицию. Потом сообщите мистеру Реймонду и майору Бленту.
  – Слушаю, сэр. – Паркер торопливо вышел, продолжая утирать пот.
  Я сделал то немногое, что требовалось, но постарался не изменять положения тела и совсем не касался кинжала. Трогать его было незачем. Было ясно, что Экройд мертв, и довольно давно.
  За дверью раздался голос Реймонда, полный ужаса и недоверия:
  – Что? Невозможно! Где доктор?
  Он ворвался в кабинет, остановился как вкопанный и побелел. Отстранив его, в комнату вошел Гектор Блент.
  – Бог мой, – раздался из-за его спины голос Реймонда, – значит, это правда!
  Блент шел не останавливаясь, пока не приблизился к креслу. Он наклонился к телу, но я удержал его, думая, что он, как и Паркер, хочет вытащить кинжал из раны.
  – Ничего нельзя трогать, – объяснил я. – До полиции все должно оставаться так, как есть.
  Блент понимающе кивнул. Лицо его было, как всегда, непроницаемо, но мне показалось, что под этой маской спокойствия я заметил признаки волнения. Джеффри Реймонд подошел к нам и через плечо Блента поглядел на тело.
  – Ужасно, – сказал он тихо. Он, казалось, овладел собой, но я заметил, что руки у него дрожали, когда он протирал стекла пенсне. – Ограбление, я полагаю, – сказал он. – Но как убийца проник сюда? Через окно? Что-нибудь пропало? – Он подошел к письменному столу.
  – Вы думаете, это грабеж? – спросил я.
  – Что же еще? О самоубийстве ведь не может быть и речи.
  – Никто не мог бы заколоть себя таким образом, – сказал я с уверенностью. – Это убийство, сомнения нет. Но мотив?
  – У Роджера не было врагов, – сказал Блент негромко. – Значит – грабитель. Но что он искал? Все как будто на месте. – Он окинул взглядом комнату.
  – На письменном столе все в порядке, – сказал Реймонд, перебирая бумаги. – И в ящиках тоже. Очень загадочно.
  – На полу какие-то письма, – заметил Блент.
  Я посмотрел. Три письма валялись там, где их уронил Экройд, но синий конверт миссис Феррар исчез. Я открыл было рот, но тут раздался звонок, из холла донеслись голоса, и через минуту Паркер ввел нашего инспектора мистера Дейвиса и полицейского.
  – Добрый вечер, джентльмены, – сказал инспектор. – Какое несчастье! Такой добрый человек, как мистер Экройд! Дворецкий сказал, что он убит. Это не могло быть несчастной случайностью или самоубийством, доктор?
  – Нет, исключено, – сказал я.
  – Плохо. – Он склонился над телом. – Никто не касался его? – спросил он резко.
  – Я только удостоверился, что никаких признаков жизни нет. Это было нетрудно. Положения тела я не менял.
  – Так. И судя по всему, убийца скрылся – то есть пока. Теперь расскажите мне все. Кто нашел тело?
  Я рассказал все как можно подробнее, стараясь ничего не упустить.
  – Вам звонили, говорите вы? Дворецкий?
  – Я не звонил, – твердо произнес Паркер. – Я весь вечер не подходил к телефону. Это подтвердят и другие.
  – Странно. А голос был похож на голос Паркера, доктор?
  – Ну как бы вам сказать? Я не обратил внимания. Видите ли, у меня не возникло сомнений.
  – Естественно. Ну, так. Вы приехали сюда, взломали дверь и нашли бедного мистера Экройда. Давно ли он умер, доктор?
  – Не менее получаса тому назад. Может быть, больше.
  – Дверь была заперта изнутри, вы говорите. А окно?
  – Я сам закрыл и запер его по просьбе мистера Экройда.
  Инспектор подошел к окну и откинул занавесь.
  – Теперь, во всяком случае, оно открыто! – воскликнул он.
  Действительно, нижняя рама была поднята. Инспектор посветил на подоконник фонариком.
  – Он вылез из окна, – сказал инспектор. – И влез тоже. Смотрите.
  На подоконнике явственно виднелись следы. Следы ребристых резиновых подметок. Один след был обращен носком внутрь комнаты, другой, частично перекрывавший первый, – наружу.
  – Ясно как день, – сказал инспектор. – Что-нибудь ценное пропало?
  – Нет, насколько нам удалось установить, – покачал головой Реймонд. – В этой комнате мистер Экройд ничего ценного не хранил.
  – Хм, – сказал инспектор. – Он заметил, что окно открыто. Влез. Увидел мистера Экройда в кресле, а он, быть может, спал. Нанес удар сзади, потерял голову и улизнул. Но оставил следы. Найти его будет нетрудно. Никто не замечал какого-нибудь бродягу в окрестностях за последнее время?
  – Ах! – воскликнул я вдруг.
  – В чем дело, доктор?
  – Сегодня вечером, выходя из ворот, я встретил незнакомого человека. Он спросил меня, как пройти в «Папоротники».
  – Когда это было, доктор?
  – Ровно в девять. Я слышал бой часов, выходя из ворот.
  – Не могли бы вы описать его?
  Я сообщил все, что знал.
  – Кто-нибудь сходный с этим описанием звонил у парадного? – спросил инспектор дворецкого.
  – Нет, сэр. За весь вечер никто не подходил к дому.
  – А с черного хода?
  – Не думаю, сэр, но я спрошу.
  – Спрашивать буду я, благодарю вас, – остановил его инспектор. – Сперва мне бы хотелось точнее установить время. Кто и когда последний раз видел мистера Экройда живым?
  – Я, по всей вероятности, – сказал я. – Ушел я отсюда без… дайте подумать… примерно без десяти девять. Он просил меня сказать, чтобы его не беспокоили, и я предупредил Паркера.
  – Да, сэр, – почтительно подтвердил дворецкий.
  – Мистер Экройд был, несомненно, жив в половине десятого, – сказал Реймонд. – Я слышал, как он разговаривал здесь.
  – С кем?
  – Этого я не знаю. Тогда я думал, что там у него доктор Шеппард. Я хотел было поговорить с мистером Экройдом о документах, заняться которыми он мне поручил, но, услышав голоса, вспомнил, что он просил не мешать его разговору с доктором, и ушел. А теперь оказывается, что к этому времени доктора там уже не было?
  – Четверть десятого я был уже дома, – подтвердил я. – И оставался там до этого телефонного звонка.
  – Кто же был с ним в половине десятого? – спросил инспектор. – Не вы, мистер… э… мистер?..
  – Майор Блент, – подсказал я.
  – Майор Гектор Блент? – переспросил инспектор, и в голосе его прозвучало уважение.
  Блент молча кивнул.
  – По-моему, мы вас уже видели здесь, сэр. Я не сразу узнал вас, но вы гостили у мистера Экройда год назад в мае?
  – В июне, – поправил Блент.
  – Ах да, в июне. Но, возвращаясь к моему вопросу, не вы ли были с мистером Экройдом в половине десятого?
  Блент покачал головой:
  – После обеда я его не видел.
  – А вы, сэр, ничего не расслышали из разговора? – обратился инспектор к Реймонду.
  – Расслышал несколько фраз, которые – я ведь считал, что мистер Экройд разговаривает с доктором Шеппардом, – показались мне несколько странными. Мистер Экройд вроде бы сказал: «Обращения к моему кошельку были столь часты за последнее время, что эту просьбу я удовлетворить не смогу…» Тут я ушел и больше ничего не слышал, но очень удивился, потому что доктор Шеппард…
  – …не имеет обыкновения просить взаймы ни для себя, ни для других, – докончил я.
  – Требование денег… – задумчиво произнес инспектор. – Возможно, в этом разгадка. Вы говорите, Паркер, – обратился он к дворецкому, – что никого не впускали через парадный вход?
  – Никого, сэр.
  – Следовательно, сам мистер Экройд впустил этого незнакомца. Но я не понимаю… – Инспектор на минуту задумался. – Однако ясно одно, – продолжал он, – в половине десятого мистер Экройд был еще жив и здоров. Это последнее, что нам о нем известно.
  Паркер смущенно кашлянул. Инспектор строго взглянул на него:
  – Ну?
  – Прошу прощения, сэр. Но мисс Флора видела его после.
  – Мисс Флора?
  – Да, сэр. Примерно без четверти десять. Она мне сказала, что мистер Экройд не хочет, чтобы его тревожили.
  – По его поручению?
  – Не совсем так, сэр. Я нес поднос с виски и содовой, а мисс Флора как раз вышла из кабинета и остановила меня.
  Инспектор очень внимательно посмотрел на Паркера.
  – Но вас же уже предупреждали, что мистер Экройд не желает, чтобы его тревожили?
  Паркер начал запинаться. Руки у него дрожали.
  – Да, сэр. Да, сэр. Именно так, сэр.
  – Но вы все-таки собирались войти?
  – Я позабыл, сэр. То есть я хочу сказать, что я всегда в это время приношу виски с содовой, сэр, и спрашиваю, не будет ли еще приказаний. И я полагал… в общем, я как-то не подумал…
  Тут впервые до моего сознания дошло, что Паркер подозрительно взволнован. Его буквально трясло, как в лихорадке.
  – Хм, – сказал инспектор. – Я должен немедленно поговорить с мисс Экройд. Когда я вернусь, осмотрю комнату. Пока тут ничего не трогать. На всякий случай запру окно и дверь.
  После этого он направился в холл, а мы за ним. Вдруг он остановился, взглянул на лестницу в спальню и сказал через плечо:
  – Джонс, останьтесь-ка тут. И никого в эту комнату не впускайте.
  – С вашего позволения, сэр, – почтительно сказал Паркер. – Если вы запрете дверь в холл, то сюда никто войти не сможет. Лестница ведет только в спальню мистера Экройда и его ванную. Другого выхода оттуда нет. Прежде была дверь в верхний коридор, но мистер Экройд приказал ее заложить. Ему нравилось чувствовать, что его личные комнаты отгорожены от остального дома.
  Для того чтобы было нагляднее, я набросал план правого крыла дома. Маленькая лестница ведет, как и сказал Паркер, в большую спальню (переделанную из двух смежных), к которой примыкают ванная и уборная.
  Инспектор с одного взгляда убедился, что Паркер прав, и, едва мы вышли, запер дверь, а ключ сунул себе в карман. Потом вполголоса отдал какое-то распоряжение полицейскому, и тот удалился.
  – Надо заняться этими следами, – объяснил инспектор. – Но прежде мне необходимо поговорить с мисс Экройд. Она последняя видела своего дядю живым. Она знает, что случилось?
  Реймонд отрицательно покачал головой.
  – Не будем пока ей ничего говорить, так ей будет легче отвечать на мои вопросы. Скажите только, что произошла кража и я прошу ее одеться и спуститься вниз.
  Реймонд отправился выполнять распоряжение.
  – Мисс Экройд сейчас спустится. Я передал ей все, что вы просили, – сказал он, вернувшись.
  Минуты через три появилась Флора в розовом кимоно. Она казалась встревоженной.
  – Добрый вечер, мисс Экройд, – сказал инспектор. – Мы подозреваем попытку ограбления, и я нуждаюсь в вашей помощи. Это бильярдная? Пойдемте туда.
  Флора спокойно опустилась на широкий диван у стены и посмотрела на инспектора:
  – Я не понимаю. Что украдено? Что вы от меня хотите?
  – Дело вот какого рода, мисс Экройд. Паркер говорит, что видел, как вы вышли из кабинета вашего дяди примерно без четверти десять. Это так?
  – Да. Я заходила пожелать ему доброй ночи.
  – И время названо точно?
  – Да, кажется. Но я не вполне уверена, могло быть и чуть позднее.
  – Ваш дядя был один или нет?
  Флора покачала головой:
  – Один. Доктор Шеппард уже ушел.
  – Вы не заметили, было ли открыто окно?
  – Не знаю. Шторы были спущены.
  – Так-так. Ваш дядя вел себя как обычно?
  – По-моему, да.
  – Вы не скажете, какой именно произошел между вами разговор?
  Флора помолчала, видимо, припоминая.
  – Я вошла и сказала: «Спокойной ночи, дядя. Я ложусь. Как-то я устала сегодня». Он что-то буркнул в ответ, а я… я подошла и поцеловала его. Он похвалил мое платье, сказал, что оно мне к лицу, и отослал меня, сославшись на занятость. И я ушла.
  – А говорил он что-нибудь о том, чтобы его не беспокоили?
  – Ах да! Я забыла. Он сказал: «Передай Паркеру, что мне ничего сегодня не потребуется, пусть он меня не беспокоит». Я встретила Паркера у дверей и передала ему приказание дяди.
  – Так-так, – сказал инспектор.
  – Но что же было украдено?
  – Мы еще не вполне уверены, – с расстановкой сказал инспектор.
  В глазах Флоры появилось испуганное выражение. Она вскочила с дивана.
  – В чем дело? Вы что-то от меня скрываете?
  Блент бесшумно встал между ней и инспектором. Она, как бы ища поддержки, протянула к нему руки. Он взял их и погладил, успокаивая ее, как ребенка, и тихо проговорил:
  – У меня плохая весть для вас, Флора. Плохая для всех нас… Ваш дядя Роджер…
  – Дядя? Что?
  – Это будет для вас тяжелым ударом. Бедный Роджер умер.
  Флора отшатнулась от него. Ее глаза расширились от ужаса. Она прошептала:
  – Но когда? Когда?
  – Боюсь, что вскоре после того, как вы ушли от него, – угрюмо сказал Блент.
  Флора поднесла руку к горлу, вскрикнула и потеряла сознание. Я успел подхватить бедняжку, и мы с майором отнесли ее в спальню. Потом я попросил его разбудить миссис Экройд и сообщить печальную весть. Флора скоро пришла в себя, и, поручив ее заботам матери, я поспешил вниз.
  
  
  Глава 6
  Тунисский кинжал
  Я встретил инспектора у двери кухни.
  – Ну, как она, доктор? – спросил он.
  – Уже пришла в себя. С ней ее мать.
  – Отлично. А я допросил слуг. Все утверждают, что к черному входу никто не подходил. Не могли бы вы поточнее описать вашего незнакомца?
  – Боюсь, что нет, – сказал я с сожалением. – Ведь уже стемнело, а у него был поднят воротник, шляпа нахлобучена на глаза.
  – Хм, – сказал инспектор. – Похоже, хотел скрыть лицо. Вы уверены, что не видели его прежде?
  Я ответил, что нет, но не очень уверенно. Я припомнил вдруг, что голос показался мне знакомым, и нерешительно сообщил об этом инспектору.
  – Вы говорите, голос у него был грубый, простонародный?
  Я подтвердил. Но тут мне стало казаться, что грубость была как бы преувеличенной. Может быть, он прятал не только лицо?
  – Вы не откажетесь пойти со мной в кабинет, доктор? Мне надо задать вам один-два вопроса.
  Я изъявил согласие.
  – Теперь нас не побеспокоят, да и не подслушают тоже, – сказал он мрачно. – Объясните мне, что это за шантаж.
  – Шантаж? – воскликнул я в крайней растерянности.
  – Паркеру пригрезилось? Или в этом что-то есть?
  – Если Паркер говорил о шантаже, – медленно промолвил я, – значит, он подслушивал у замочной скважины.
  – Более чем вероятно, – кивнул Дейвис. – Я наводил справки о том, чем занимался Паркер в этот вечер. Дело в том, что его поведение мне не понравилось. Он что-то знает. Когда я начал расспрашивать, он перепугался и наплел мне о каком-то шантаже.
  Я мгновенно принял решение.
  – Я рад, что вы об этом заговорили, – сказал я. – Сначала я не знал, как мне лучше поступить, а потом решил открыть вам все и только искал удобного случая. – И тут я сообщил ему все, что произошло в этот вечер, – все, что описано здесь.
  Инспектор изредка прерывал меня вопросами.
  – Ничего подобного мне слышать еще не приходилось, – сказал он, когда я кончил. – И вы говорите, что письмо исчезло? Скверно, скверно. Вот то, чего нам недоставало, – мотив. Вы говорите, что мистер Экройд намекнул, будто он подозревает кого-то из своих домашних? Довольно расплывчато!
  – А может быть, это сам Паркер? – предположил я.
  – Возможно. Он явно подслушивал у двери, когда вы вышли. И потом мисс Экройд встретила его, когда он намеревался войти в кабинет. Предположим, что он вошел, как только она ушла. Заколол Экройда, запер дверь изнутри, вылез в окно и вошел в дом через боковую дверь, которую открыл заранее. Правдоподобно?
  – За исключением одного, – медленно сказал я. – Если Экройд прочел письмо сразу после моего ухода, он не стал бы сидеть час, размышляя. Он тут же вызвал бы Паркера, обвинил бы его и поднял шум. Экройд был человек решительного склада, не забывайте.
  – Но он мог и не прочесть письма. Ведь в половине десятого с ним кто-то был. Если этот посетитель явился сразу после вас, а потом вошла мисс Экройд пожелать дяде доброй ночи, он, возможно, до десяти часов еще не взялся за письмо.
  – А телефонный звонок?
  – Звонил, конечно, Паркер. А затем, подумав про запертую дверь, открытое окно, решил все отрицать. Вот так!
  – Пожалуй, – протянул я с сомнением.
  – Ну, про телефонный звонок мы выясним. Если окажется, что звонили отсюда, значит, Паркер. Конечно, это он. Но молчите, иначе мы вспугнем его раньше времени. А для отвода глаз сделаем вид, будто нас интересует ваш незнакомец.
  Он встал из-за письменного стола и подошел к неподвижной фигуре в кресле перед камином.
  – Оружие должно помочь нам, – заметил он. – Похоже, это какая-то редкостная диковинка.
  Он нагнулся, внимательно рассматривая рукоятку, и удовлетворенно хмыкнул. Потом очень осторожно извлек лезвие из раны. По-прежнему зажимая кинжал так, чтобы не коснуться рукоятки, он поставил его в фарфоровую вазу, украшавшую каминную полку.
  – Да, – заметил он, кивая. – Настоящее произведение искусства. Наверное, других таких существует немного.
  Да, это было красивое оружие. Тонкое сужающееся лезвие и изящная витая рукоятка.
  Инспектор осторожно прикоснулся к лезвию и одобрительно хмыкнул.
  – Чертовски острая штука! – воскликнул он. – Этим кинжалом и ребенок может заколоть взрослого мужчину. Опасная игрушка, если не держать ее под замком.
  – Можно мне теперь как следует осмотреть тело? – спросил я.
  Он кивнул:
  – Валяйте.
  Я произвел тщательный осмотр трупа.
  – Ну? – спросил инспектор, когда я кончил.
  – Пока обойдемся без медицинских терминов. Удар был нанесен правой рукой сзади. Смерть наступила мгновенно. Судя по выражению лица, удар был внезапен. Возможно, он умер, не зная, кто его убийца.
  – Дворецкие умеют ходить, как кошки, – заметил Дейвис. – Все довольно ясно. Посмотрите на рукоятку!
  Я посмотрел.
  – Полагаю, для вас они незаметны, но я их вижу совершенно отчетливо. – Он понизил голос: – Отпечатки пальцев рук, – и отступил на шаг, проверяя, какое впечатление произвели эти слова.
  – Я так и думал, – сказал я кротко.
  Не понимаю, почему меня следует считать непроходимым идиотом. В конце концов, я читаю газеты, детективные романы. Вот если бы на рукоятке были отпечатки пальцев ног – другое дело: я бы выразил безграничное изумление и восторг.
  Инспектор, казалось, рассердился на меня за отсутствие ожидаемой реакции. Он взял фарфоровую вазу с кинжалом и предложил мне пройти в бильярдную.
  – Может быть, мистер Реймонд что-нибудь знает о кинжале, – объяснил он.
  Мы вышли, заперли за собой дверь и направились в бильярдную, где и нашли Джеффри Реймонда. Инспектор протянул ему кинжал:
  – Вы когда-нибудь видели этот кинжал, мистер Реймонд?
  – Но… ведь это… да, да, этот кинжал был подарен мистеру Экройду майором Блентом. Марокканский, нет – тунисский. Так его закололи этим кинжалом? Какая невероятная история! Просто не верится. Но второго такого кинжала нет… не может быть. Пригласить майора? – Не дожидаясь ответа, он убежал.
  – Симпатичный юноша, – сказал инспектор. – Очень честное, открытое лицо.
  Я согласился. За те два года, которые Реймонд работал секретарем у Экройда, я ни разу не видел его в дурном настроении. И к тому же он зарекомендовал себя как отличный секретарь.
  Через минуту Реймонд вернулся вместе с майором.
  – Я прав! – воскликнул он. – Это тот кинжал.
  – Но майор еще не видел его, – возразил инспектор.
  – Я узнал его, как только вошел в кабинет, – сказал майор.
  – Но промолчали? – с подозрением воззрился на него инспектор.
  – Момент был неподходящий, – спокойно ответил майор. – Болтовня не вовремя приносит зачастую много бед.
  – Вы абсолютно уверены, что это тот самый кинжал, сэр?
  – Да. Ни малейшего сомнения. – Майор невозмутимо встретил взгляд инспектора.
  Тот наконец что-то буркнул, отвел взгляд и протянул майору вазу с кинжалом.
  – А где он обычно хранился? Вам известно, сэр?
  – В витрине с редкостями в гостиной, – вмешался Реймонд.
  – Что? – воскликнул я.
  Все посмотрели на меня.
  – Пустяки, – объяснил я смущенно. – Дело в том, что, когда я пришел сюда сегодня вечером, я услышал, как крышка витрины в гостиной захлопнулась.
  – Как это понять – вы слышали? И что захлопнулась именно эта крышка? – недоверчиво и даже подозрительно спросил инспектор.
  Пришлось объяснять. Долгое, скучное объяснение, которого я с громадным удовольствием избежал бы.
  – Когда вы рассматривали витрину, кинжал был на месте? – спросил инспектор, выслушав меня до конца.
  – Не знаю, – сказал я. – Я не заметил кинжала, но, может, он и лежал там.
  – Позовем экономку, – сказал инспектор и позвонил. Через несколько минут Паркер привел мисс Рассел.
  – Я как будто к витрине не подходила, – ответила она на вопрос инспектора. – Я проверяла, не увяли ли цветы в вазах. Да, вспомнила: крышка витрины была открыта, что не положено, и я закрыла ее, проходя мимо. – Она воинственно посмотрела на инспектора.
  – Так-так, – сказал тот. – А не припомните ли вы, этот кинжал был тогда на месте?
  – Не знаю. – Мисс Рассел равнодушно посмотрела на кинжал. – Я не глядела, я торопилась уйти, так как господа могли войти в любую минуту.
  – Благодарю вас, – сказал инспектор.
  В его голосе было некоторое колебание, как будто ему хотелось продолжить вопросы, но мисс Рассел, сочтя его слова за разрешение уйти, вышла из комнаты.
  – Внушительная дама, а? – заметил инспектор, глядя ей вслед. – Ну-ка дайте сообразить. Судя по вашим словам, доктор, эта витрина стоит перед окном.
  – Да, у левого окна, – ответил за меня Реймонд.
  – И это окно было открыто?
  – Да. И второе тоже.
  – Не думаю, чтобы была особая нужда дальше копаться в этом. Кто-то мог забрать кинжал в любой момент, и то, когда он его забрал, не имеет ни малейшего значения. Утром я возвращусь с начальником полиции, мистер Реймонд. А до тех пор оставлю ключ от этой двери у себя. Я хочу, чтобы полковник Мелроз увидел все как есть. Он, кажется, сейчас отсутствует и вернется только завтра утром.
  Инспектор взял вазу с кинжалом.
  – Это надо завернуть поосторожнее, – заметил он. – Важнейшая улика! Причем во многих отношениях.
  Когда несколько минут спустя мы с Реймондом вышли из бильярдной, он вдруг тихо рассмеялся и дернул меня за рукав. Инспектор Дейвис протягивал Паркеру свою записную книжку и спрашивал, как она ему нравится.
  – Слишком уж явно, – шепнул Реймонд. – Так, значит, подозревается Паркер! А не снабдить ли нам инспектора набором и наших отпечатков пальцев?
  Он взял со стола две визитные карточки, вытер их носовым платком и передал одну из них мне. Затем, ухмыльнувшись, протянул их инспектору.
  – Сувениры, – сказал он. – Номер один – доктор Шеппард, номер два – ваш покорный слуга. От майора Блента пришлем поутру.
  Юность жизнерадостна. Даже зверское убийство его друга и хозяина не могло надолго удручить Джеффри Реймонда. Может быть, так и следует. Не знаю. Сам я давно утратил подобную эластичность.
  Когда я вернулся домой, час был весьма поздний, и я надеялся, что Каролина легла. Какая наивность!
  Она ожидала меня с горячим какао и, пока я пил, извлекала из меня все подробности, но о шантаже я ничего ей не сказал, ограничившись описанием фактов, связанных с убийством.
  – Полиция подозревает Паркера, – сказал я, поднявшись. – Против него, кажется, набралось порядочно улик.
  – Паркер! – фыркнула моя сестрица. – Скажите на милость! Чушь! Этот инспектор – круглый идиот. Паркер! Выдумают тоже! Так я и поверила! – И с этим несколько расплывчатым заявлением она удалилась на покой.
  
  
  Глава 7
  Я узнаю профессию моего соседа
  Свой утренний обход я совершил с непростительной быстротой. Единственным оправданием могло послужить то, что все мои пациенты уже выздоравливали.
  Когда я подошел к дому, Каролина ждала меня на пороге.
  – У нас Флора Экройд, – возбужденно зашептала она.
  – Что? – Я постарался скрыть свое изумление.
  – Она очень хочет видеть тебя. Ждет уже больше часа.
  Флора сидела на диванчике у окна нашей маленькой гостиной. Она была в трауре и нервно сплетала и расплетала пальцы. Ее лицо поразило меня своей бледностью. Но заговорила она спокойно, как всегда.
  – Доктор Шеппард, я пришла просить у вас помощи.
  – Конечно, дорогая, он вам поможет, – пообещала Каролина.
  Не думаю, чтобы присутствие Каролины было желательно Флоре. Она, конечно, предпочитала поговорить со мной наедине, но, не желая терять время, сразу перешла к делу.
  – Не можете ли вы проводить меня к вашему соседу?
  – К моему соседу? – изумленно переспросил я.
  – К этому смешному иностранцу? – воскликнула Каролина.
  – Да. Вы ведь знаете, кто он?
  – Нам казалось, что это парикмахер, ушедший на покой.
  Голубые глаза Флоры широко раскрылись.
  – Да ведь это же Эркюль Пуаро! Тот самый частный сыщик, бельгиец! Говорят, он чудо какое-то. Ну, просто сыщик из детективного романа. Год назад удалился от дел и поселился здесь. Дядя знал, кто он, но обещал никому не говорить, потому что мсье Пуаро не хотел, чтобы его беспокоили.
  – Так вот кто он такой… – с расстановкой сказал я.
  – Вы же слышали о нем, конечно?
  – Я тупею с возрастом, как часто сообщает мне об этом Каролина, и отстаю от жизни, но об Эркюле Пуаро я тем не менее слышал.
  – Подумать только! – воскликнула Каролина.
  Не знаю, к чему это относилось – возможно, к тому, что на этот раз она потерпела явное поражение, не разведав раньше всех про нашего соседа.
  – Вы хотите пойти к нему? – с недоумением спросил я. – Но зачем?
  – Чтобы он расследовал это убийство, – отрезала Каролина. – Не задавай глупых вопросов, Джеймс!
  Я не задавал глупых вопросов. Каролина не всегда знает, к чему я клоню.
  – Вы не доверяете инспектору Дейвису? – спросил я.
  – Конечно! – сказала Каролина. – Как и я!
  Можно было подумать, что убили дядю Каролины.
  – Но почему вы думаете, что он согласится? – спросил я. – Ведь, по вашим словам, он удалился на покой.
  – В том-то и дело, – сказала Флора. – Мне надо убедить его.
  – А вы уверены, что поступаете правильно? – спросил я на этот раз очень серьезно.
  – Разумеется, – сказала Каролина. – Я сама с ней пойду, если она захочет.
  – Я предпочла бы пойти с доктором, мисс Шеппард, – напрямик сказала Флора. Она поняла, что никакими намеками Каролину не проймешь. – Видите ли, – пояснила она, тактично смягчая свою прямолинейность, – доктор Шеппард нашел тело и сможет сообщить мосье Пуаро все детали.
  – Да, конечно, – неохотно согласилась Каролина. – Понимаю.
  Я прошелся по комнате из угла в угол.
  – Флора, – сказал я очень серьезно, – послушайтесь моего совета: не вмешивайте в это дело сыщика.
  Флора вскочила, возмущенно покраснев.
  – Я знаю, почему вы так говорите! Но потому-то я и хочу пойти туда. Вы боитесь, а я – нет! Я знаю Ральфа лучше, чем вы.
  – При чем тут Ральф? – спросила Каролина.
  Мы оба пропустили ее вопрос мимо ушей.
  – Ральф, может быть, слабохарактерен, – продолжала Флора. – Может быть, он наделал массу глупостей в прошлом. Может быть, даже каких-то дурных дел… Но убить он не мог.
  – Нет, нет! – воскликнул я. – Я о нем не думал…
  – Так почему же вы вчера заходили в «Три кабана»? – спросила Флора. – После того, как было найдено тело дяди?
  Я растерялся – ведь я надеялся, что мое посещение прошло незамеченным.
  – Откуда вам это известно? – спросил я.
  – Я ходила туда утром: узнала от слуг, что Ральф там…
  – А вы не знали, что он был в Кингз-Эбботе? – перебил я.
  – Нет. Я очень удивилась и не поняла, что это значит. Я пошла туда и спросила о нем. Мне сообщили то же, вероятно, что и вам: он ушел около девяти часов вечера… и… и… не вернулся. – Она вызывающе посмотрела на меня и опять вспыхнула: – Ну и что же из этого? Он мог уехать куда угодно… В Лондон.
  – И оставить свой багаж? – спросил я мягко.
  Флора топнула ногой:
  – Все равно. Есть какое-нибудь простое объяснение всему.
  – И поэтому вы собираетесь обратиться к Эркюлю Пуаро? Не лучше ли оставить все как есть? Вспомните, ведь полиция пока не подозревает Ральфа. Они идут совсем по другому следу.
  – Как раз нет! – воскликнула Флора. – Они подозревают его. Сегодня из Кранчестера приехал какой-то инспектор Рэглан – отвратительный, похожий на хорька человечек. Я узнала, что он побывал в «Трех кабанах» еще до меня, и мне рассказали, о чем он спрашивал; он явно подозревает Ральфа.
  – Значит, со вчерашнего вечера произошли перемены, – задумчиво проговорил я. – Рэглан, следовательно, не думает, как Дейвис, что это Паркер?
  – Еще чего – Паркер! – презрительно фыркнула моя сестра.
  Флора подошла, положила руку мне на плечо:
  – Доктор Шеппард! Пойдемте к мсье Пуаро. Он узнает правду.
  – Милая Флора, – сказал я, ласково погладив ее руку, – вы уверены, что нам нужна именно правда?
  – Вы сомневаетесь, а я нет. Я знаю Ральфа лучше, чем вы.
  – Конечно, это не он! – вставила, не выдержав, Каролина. – Ральф, может быть, и легкомысленный, но очень милый, хорошо воспитанный мальчик.
  Мне хотелось напомнить Каролине, что многие известные убийцы казались милыми и хорошо воспитанными, но присутствие Флоры меня удержало. Раз она решила твердо, мне оставалось только сопровождать ее, и мы тут же направились к соседу, не дожидаясь очередного заявления моей сестрицы с ее любимым «конечно!».
  Дверь открыла старуха в гигантском бретонском чепце. Мсье Пуаро был дома. Нас провели в чистенькую гостиную, и минуты две спустя появился мой вчерашний знакомец.
  – Господин доктор! – сказал он, улыбаясь. – Мадемуазель!
  Он поклонился Флоре.
  – Возможно… – начал я, – вы слышали о вчерашней трагедии.
  – О да. Ужасно! – Улыбка сбежала с его лица. – Позвольте мне выразить вам мое сочувствие, мадемуазель. Чем могу служить?
  – Мисс Экройд хочет, чтобы вы… чтобы вы…
  – Нашли убийцу, – сказала Флора твердым голосом.
  – Понимаю, – ответил Пуаро. – Но ведь это сделает полиция.
  – Они могут ошибиться, – сказала Флора. – По-моему, они на неправильном пути. О, мсье Пуаро, помогите нам! Если… если дело в деньгах…
  Пуаро жестом прервал ее:
  – О нет, умоляю, мадемуазель! Я не хочу сказать, что деньги меня не интересуют, – в его глазах вспыхнули веселые искорки, – я всегда их ценил и ценю. Но вы должны понять одно, мадемуазель. Если я возьмусь за это дело, я дойду до конца. Хорошая собака не бросает следа, учтите! И в конце концов вы можете пожалеть, что не положились на местную полицию.
  – Мне нужна правда. – Флора посмотрела ему в глаза.
  – Вся правда?
  – Вся правда.
  – Тогда я согласен. И надеюсь, что вы не пожалеете об этих словах. Что ж, расскажите мне все обстоятельства.
  – Пусть лучше доктор Шеппард расскажет, – сказала Флора. – Он знает больше меня.
  Мне пришлось пересказать все изложенное выше. Пуаро слушал, изредка задавал вопросы и упорно смотрел в потолок. Я закончил на том, как мы с инспектором ушли из «Папоротников».
  – А теперь, – сказала Флора, – расскажите ему все о Ральфе.
  Я заколебался, но подчинился ее повелительному взгляду.
  – Вы зашли в эту гостиницу, в эти «Три кабана», возвращаясь домой? – спросил Пуаро, когда я окончил. – Почему же?
  Я помолчал, взвешивая ответ.
  – Я решил, что следует сообщить Ральфу о смерти отчима. По пути домой я сообразил, что в «Папоротниках» никто, пожалуй, кроме мистера Экройда, не знал, что Ральф приехал из Лондона.
  – Так. И вы пошли туда только поэтому?
  – Только поэтому, – сказал я сухо.
  – А не для того, чтобы – как бы это сказать? – успокоиться по поводу се jeune home[296].
  – Успокоиться?
  – Я думаю, мсье, что вы понимаете мою мысль, хотя делаете вид, будто она вам неясна. Ведь вам было бы очень приятно узнать, что весь вечер капитан Пейтен не покидал гостиницы?
  – Вовсе нет, – сказал я резко.
  Пуаро укоризненно покачал головой.
  – В вас нет ко мне того доверия, как у мисс Флоры, но дело не в этом. Нам важно, что капитан Пейтен исчез при обстоятельствах, которые требуют объяснения. Я не скрою, все это выглядит скверно для него. Но возможна и какая-то совсем невинная причина.
  – Именно об этом я и твержу! – горячо воскликнула Флора.
  Пуаро предложил немедленно отправиться в полицию. Он попросил меня пойти с ним и представить его инспектору, а Флоре посоветовал вернуться домой.
  Инспектор Дейвис стоял у входа в участок с весьма обескураженным видом. С ним были начальник полиции графства полковник Мелроз и инспектор Рэглан из Кранчестера, которого я легко узнал по описанию Флоры, назвавшей его «хорьком».
  Я был знаком с Мелрозом и представил ему Пуаро, объяснив положение вещей. Намерение Флоры привлечь к делу Пуаро явно пришлось Мелрозу не по нутру, а инспектор Рэглан буквально почернел, что, по-видимому, слегка улучшило настроение Дейвиса.
  – Дело-то ведь ясное, – буркнул Рэглан, – и в любителях у нас нет никакой нужды. Мне кажется, любой дурак мог оценить обстановку еще вчера, и мы бы не потеряли зря двенадцать часов.
  Он покосился на Дейвиса, но тот сохранял невозмутимость.
  – Близкие мистера Экройда вольны, естественно, предпринимать любые шаги, – сказал полковник. – Но мы не можем позволить, чтобы на ход официального расследования оказывалось давление. Я, конечно, знаю заслуги мсье Пуаро, – добавил он любезно.
  – Что поделать? Полиция себя не рекламирует, – сказал Рэглан.
  Положение спас Пуаро:
  – Я, признаться, удалился от дел. Хотел дожить свои дни на покое. И ненавижу всякую гласность. Поэтому, если мне удастся чем-нибудь помочь, горячо прошу, чтобы мое имя не упоминалось.
  Чело инспектора Рэглана немного прояснилось.
  – Мне известны ваши поразительные удачи, – заметил полковник, оттаивая.
  – У меня большой опыт, – спокойно сказал Пуаро, – но большинством своих успехов я обязан полиции. Я преклоняюсь перед вашей английской полицией. Если инспектор Рэглан разрешит ему помогать, это будет большой честью и удовольствием для меня.
  Лицо инспектора Рэглана стало почти любезным. Полковник Мелроз отвел меня в сторону.
  – Насколько я слышал, этот господин действительно творил чудеса, – сказал он тихо. – Мы, понятно, не хотели бы прибегать к помощи Скотленд-Ярда. Рэглан держится очень уверенно, но я… э-э… не во всем с ним согласен, я лично знаком с людьми, которых это касается. Этот Пуаро за лаврами как будто, правда, не гонится… Как, по-вашему, он поработает с нами негласно?
  – Конечно. И к вящей славе инспектора Рэглана, – заключил я торжественно.
  – Итак, – громко сказал полковник, – мы должны посвятить вас в то, как развивались последние события, мсье Пуаро.
  – Благодарю вас. Мой друг доктор Шеппард сказал, что подозрение падает на дворецкого.
  – Вздор! – немедленно откликнулся Рэглан. – Эти слуги высокого класса так трусливы, что ведут себя подозрительно без всяких причин, дай только повод.
  – Отпечатки пальцев? – напомнил я.
  – Не Паркера, – сказал инспектор Рэглан и добавил со слабой улыбкой: – И не ваши, доктор, и не мистера Реймонда.
  – А у капитана Ральфа Пейтена, – тихо спросил Пуаро, – сняты отпечатки пальцев?
  Я почувствовал восхищение тем, как он взял быка за рога, и в голосе Рэглана послышалось уважение:
  – А вы, я вижу, не теряете времени, мсье Пуаро. Работать с вами будет удовольствием. Мы, конечно, возьмем у него отпечатки, как только разыщем его.
  – Я уверен, что вы ошибаетесь, инспектор, – горячо сказал полковник Мелроз. – Я знал Ральфа Пейтена еще мальчиком. Он не может пасть так низко, не может стать убийцей!
  – Возможно, – сказал Рэглан ничего не выражающим тоном.
  – Почему вы его подозреваете? – спросил я.
  – Ушел в тот вечер из гостиницы около девяти часов. Его видели возле «Папоротников» около половины десятого. С тех пор его никто не видел. Серьезные денежные затруднения, насколько нам известно. Вот его ботинки, на них ребристые резиновые подошвы. Таких ботинок у него две пары. Я захватил их, чтобы сравнить с отпечатками на подоконнике.
  – Мы сейчас поедем туда, – сказал полковник Мелроз. – Вы и мсье Пуаро поедете с нами?
  Мы приняли приглашение и отправились в «Папоротники» на автомобиле полковника. Инспектор торопился скорее добраться до окна и вылез у сторожки, откуда к террасе и окну кабинета ведет тропинка.
  – Пойдете с инспектором, мсье Пуаро, или прямо в кабинет? – спросил полковник.
  Пуаро выбрал последнее.
  Дверь открыл Паркер. Держался он почтительно и спокойно, словно вполне оправился от своих вчерашних страхов. Полковник Мелроз отпер дверь, и мы вошли в кабинет.
  – Здесь все как было вчера, мсье Пуаро. Только вынесено тело.
  – Где его нашли?
  Как можно точнее я описал позу Экройда. Кресло еще стояло перед камином. Пуаро подошел и сел в него.
  – Этот голубой конверт, о котором вы упоминали, где он был, когда вы уходили?
  – Мистер Экройд положил его на столик справа.
  – Все остальное, кроме конверта, осталось на месте?
  – Насколько я могу судить – да.
  – Полковник Мелроз, не будете ли вы так любезны сесть в это кресло? Спасибо. А вы, господин доктор, покажите мне, пожалуйста, точное положение кинжала.
  Мы исполнили его просьбу, а он отошел к дверям.
  – Значит, с порога рукоятка была хорошо видна. И вы и Паркер заметили ее сразу?
  – Да.
  Пуаро направился к окну.
  – Электрический свет в комнате был, следовательно, включен, когда вы нашли тело? – спросил он, не оборачиваясь.
  Я подтвердил это и подошел к нему. Он рассматривал следы.
  – Узор на подошвах ботинок капитана Пейтена совпадает с этими отпечатками, – сказал он, отошел на середину комнаты и окинул все быстрым опытным взглядом. – Вы наблюдательный человек, доктор Шеппард? – спросил он вдруг.
  – Да, – сказал я удивленно, – так мне кажется…
  – Я вижу, что в камине горел огонь. Когда вы взломали дверь кабинета, пламя угасло или горело ярко?
  Я смущенно усмехнулся:
  – Право, не заметил. Может быть, мистер Реймонд или майор…
  – Надо действовать методично, – с улыбкой покачал головой Пуаро. – Я напрасно задал вам этот вопрос. От вас не ускользнет ничего, когда речь идет о пациенте, у мистера Реймонда я смогу узнать, не случилось ли чего с бумагами. Каждому свое. Чтобы узнать о камине, мне следует обратиться к тому, кто им занимается. Вы разрешите? – Он позвонил.
  Через минуту появился Паркер.
  – Кто-то звонил, сэр? – спросил он неуверенно.
  – Входите, Паркер, – сказал полковник Мелроз. – Этот джентльмен хочет задать вам несколько вопросов.
  Паркер перевел почтительный взгляд на Пуаро.
  – Паркер, когда вы с доктором Шеппардом взломали вчера дверь и нашли вашего хозяина мертвым, огонь в камине горел ярко?
  – Нет, огонь почти угас, сэр, – тотчас ответил Паркер.
  – Ага! – сказал Пуаро почти с торжеством. – А теперь, мой добрый Паркер, посмотрите вокруг: все ли здесь осталось в том же виде, как было в тот момент?
  Взгляд дворецкого обежал комнату и задержался на окнах.
  – Шторы были спущены, сэр. Горел электрический свет.
  – Так, – одобрительно кивнул Пуаро. – Еще что-нибудь?
  – Да, сэр. Это кресло было немного выдвинуто.
  Он указал на кресло с высокой спинкой, стоявшее в углу между окном и дверью. (Я прикладываю план кабинета.)
  
  – Покажите мне – как?
  Дворецкий отодвинул кресло от стены на добрых два фута и повернул его так, что сиденье оказалось обращенным к двери.
  – Voilá ce qui est curieux![297] – пробормотал Пуаро. – Кто захочет сидеть в таком положении? А кто поставил его на место? Вы, мой друг?
  – Нет, сэр, – сказал Паркер. – Я был слишком взволнован смертью мистера Экройда и всем прочим.
  – И не вы, доктор?
  Я отрицательно покачал головой.
  – Когда я вернулся с полицией, сэр, – добавил Паркер, – оно стояло на своем месте. Я это хорошо помню.
  – Любопытно, – повторил Пуаро.
  – Вероятно, Реймонд или Блент отодвинули его, – предположил я. – Но какое это может иметь значение?
  – Никакого, – сказал Пуаро и добавил тихо: – Потому-то это и интересно.
  – Извините меня, – сказал полковник и вышел с дворецким.
  – Вы думаете, Паркер говорит правду? – спросил я.
  – О кресле – да. В остальном – не знаю. Во всех подобных случаях, мсье, всегда есть одна общая черта.
  – Какая же? – с интересом спросил я.
  – Все причастные к ним что-то скрывают.
  – И я тоже? – улыбнулся я.
  Пуаро внимательно посмотрел на меня.
  – Думаю, что и вы, – сказал он. – Вы сообщили мне все, что знаете об этом молодом человеке – о Ральфе Пейтене? – Я покраснел, и он улыбнулся. – Не бойтесь, я не буду настаивать. В свое время я и так узнаю.
  – Мне хотелось бы разобраться в ваших методах, – сказал я поспешно, стараясь скрыть свое замешательство. – Почему, например, вас заинтересовал камин?
  – Очень просто. Вы уходите от мистера Экройда… без десяти девять, не так ли?
  – Да.
  – Окно закрыто, дверь отперта. В четверть одиннадцатого, когда найдено тело, дверь заперта, а окно открыто. Кто его открыл? Ясно, что это мог сделать только сам мистер Экройд по одной из двух причин: либо потому, что в комнате стало жарко – но раз огонь угасал, а вчера погода была холодной, эта причина отпадает, – либо потому, что он кого-то впустил в комнату этим путем. А если это так, значит, он впустил лицо ему известное, поскольку раньше он настаивал на том, чтобы окно было заперто.
  – Звучит очень просто, – сказал я.
  – Все можно сделать простым, если аккуратно расположить факты. Нас теперь интересует, кто был с ним в половине десятого. Судя по всему – тот, кого он впустил через окно. И хотя мисс Флора видела мистера Экройда позже, не узнав, кто был этот посетитель, мы не раскроем тайны. Окно могло остаться открытым после его ухода, и этим воспользовался убийца. Или посетитель мог вернуться. А вот и полковник.
  – Мы выяснили, доктор, откуда вам звонили тогда в двадцать два пятнадцать, – сказал возбужденно полковник. – Не отсюда, а из автомата на станции Кингз-Эббот. А в двадцать два двадцать три отходит поезд на Ливерпуль[298].
  
  
  Глава 8
  Инспектор Рэглан исполнен уверенности
  Мы переглянулись.
  – Вы, конечно, наведете справки на станции? – спросил я.
  – Естественно, но на результаты не надеемся. Вы ведь знаете, какова наша станция.
  Я знал: Кингз-Эббот – просто деревушка, но ее станция – важный железнодорожный узел. Здесь останавливается большинство экспрессов, перецепляются вагоны, составы переводятся с одной ветки на другую. Имеются три телефона-автомата. В это время один за другим подходят три местных поезда, чтобы их пассажиры могли пересесть на ливерпульский экспресс, который прибывает в 22.23. Все кипит, и шансы на то, что кем-нибудь будет замечено, кто именно звонил из одной из трех телефонных будок или сел в вагон экспресса, весьма незначительны.
  – Но к чему этот телефонный звонок вообще? – спросил полковник Мелроз. – Бессмыслица какая-то! Для чего?
  Пуаро симметрично расставлял фарфоровые безделушки на шкафчике.
  – Нет, смысл в этом непременно есть, – возразил он через плечо.
  – Но какой же?
  – Когда мы это узнаем, мы узнаем все. Очень любопытное и загадочное дело. – Пуаро произнес последние слова как-то особенно. Я почувствовал, что он смотрит на это дело под особым углом зрения, но что он видел, я не знал. Он прошел к окну и выглянул в сад. – Вы говорите, доктор, было девять часов, когда вы встретились с незнакомцем у ворот в парке? – спросил он, не оборачиваясь.
  – Да, – ответил я. – Как раз били куранты на колокольне.
  – Сколько времени потребовалось бы ему, чтобы дойти до дома, до этого окна, например?
  – Самое большее – пять минут. Две-три минуты, если бы он пошел не по дороге, а по тропинке.
  – Но для этого ему требовалось кое-что знать. Это означало бы, что он бывал здесь прежде и знает обстановку.
  – Верно, – согласился полковник Мелроз.
  – Не могли бы мы выяснить, был ли у мистера Экройда на прошлой неделе кто-нибудь посторонний?
  – Я думаю, на это может ответить Реймонд, – сказал я.
  – Или Паркер, – добавил полковник Мелроз.
  – Ou tous les deux[299], – улыбаясь, заключил Пуаро.
  Полковник пошел искать Реймонда, а я позвонил. Мелроз вернулся с секретарем. Джеффри Реймонд был свеж и весел, как всегда. Он пришел в восторг, когда его познакомили с Пуаро.
  – Вот уж не думал, что вы живете среди нас инкогнито, мсье Пуаро. Интересно посмотреть, как вы работаете… А это зачем?
  Пуаро стоял слева от двери. Теперь он неожиданно отошел в сторону, и я увидел, что, пока я поворачивался к звонку, он быстро переставил кресло в положение, указанное Паркером.
  – Хотите, чтобы я сидел тут, пока вы будете брать у меня анализ крови? – весело спросил Реймонд. – Для чего?
  – Мистер Реймонд, вчера, когда нашли тело мистера Экройда, это кресло было выдвинуто так. Кто-то поставил его на место. Вы?
  – Нет, не я, – без малейшего колебания ответил секретарь. – Я даже не помню, где оно стояло, но раз вы утверждаете… Значит, кто-то другой. И уничтожил ценную улику? Жаль, жаль!
  – Это не имеет значения, – ответил сыщик. – Я, собственно, хотел спросить у вас, мистер Реймонд, другое: не появлялся ли у мистера Экройда на прошлой неделе какой-нибудь незнакомец?
  Секретарь задумался, нахмурив брови. И во время этой паузы вошел Паркер.
  – Нет, – сказал Реймонд, – не припоминаю. А вы, Паркер?
  – Прошу прощения, сэр?
  – Не приходил ли к мистеру Экройду на той неделе кто-нибудь незнакомый?
  Дворецкий ответил не сразу: он размышлял.
  – Только тот молодой человек, что приходил в среду, сэр, – сказал он наконец. – От «Куртиса и Трауга», если не ошибаюсь.
  Реймонд нетерпеливо отмахнулся:
  – Помню. Но этот джентльмен имел в виду не таких незнакомцев. – Он повернулся к Пуаро: – Мистер Экройд собирался приобрести диктофон. Он помог бы нам в работе. По его просьбе фирма прислала своего представителя. Но из этого ничего не вышло. Мистер Экройд не стал покупать.
  – Не могли бы вы описать мне этого молодого человека, мой добрый Паркер? – обратился Пуаро к дворецкому.
  – Блондин, сэр, невысокого роста. В хорошем синем костюме. Очень приличный молодой человек для его положения.
  Пуаро обернулся ко мне:
  – Человек, с которым вы встретились, доктор, был высок, не так ли?
  – Да, – ответил я, – не ниже шести футов.
  – Значит, это не он, – решил Пуаро. – Благодарю вас, Паркер.
  – Приехал мистер Хэммонд, – обратился Паркер к Реймонду. – Он спрашивает, не нужны ли его услуги, и хочет поговорить с вами, сэр.
  – Иду! – Реймонд поспешно вышел из комнаты.
  – Семейный поверенный, – пояснил начальник полиции в ответ на вопросительный взгляд Пуаро.
  – У этого молодого человека очень деловой вид, – пробормотал Пуаро. – У него сейчас хлопот полон рот.
  – Мистер Экройд, мне кажется, был им очень доволен.
  – И как долго он работает здесь?
  – Почти два года, насколько я помню.
  – Он, без сомнения, крайне добросовестно относится к своим обязанностям. Но как он развлекается? Le sport?[300]
  – У личных секретарей вряд ли остается много времени для развлечений, – улыбнулся полковник Мелроз. – Реймонд, по-моему, играет в гольф. А летом в теннис.
  – И он не посещает гонки? Как это у вас… забыл… лошадиные гонки?
  – Скачки? Вряд ли они его интересуют.
  Пуаро кивнул и, казалось, утратил интерес к теме. Он снова окинул взглядом комнату.
  – Пожалуй, я осмотрел здесь все, – сказал он.
  Я тоже поглядел по сторонам.
  – Если бы эти стены могли говорить… – вздохнул я.
  – Языка мало, – сказал Пуаро, – им нужны еще глаза и уши. Но не будьте так уверены, что эти мертвые предметы всегда молчат. – Он потрогал верх шкафчика. – Со мной они – кресла, столы – иногда говорят. – Он повернулся к двери.
  – Но что же, – вскричал я, – они сказали вам сегодня?
  Он оглянулся через плечо и лукаво поднял бровь.
  – Открытое окно. Запертая дверь. Кресло, которое, судя по всему, двигалось само. И у всех трех предметов я спрашиваю: почему? И не нахожу ответа. – Он покачал головой, выпятил грудь и, часто мигая, посмотрел на нас.
  Он выглядел до нелепости уверенным в себе. Я вдруг подумал, что, может быть, не такой уж он великий сыщик. Не возникла ли его репутация в результате ряда счастливых совпадений? Наверное, полковник Мелроз подумал то же самое, потому что он нахмурился и отрывисто спросил:
  – Вас еще что-нибудь интересует, мсье Пуаро?
  – Может, вы будете так добры показать мне витрину, откуда был взят кинжал, и я больше не стану злоупотреблять вашей любезностью.
  Мы прошли в гостиную, но по дороге полковник остановился, заговорил о чем-то с констеблем и, извинившись, покинул нас, а витрину показал Пуаро я. Он раза два хлопнул крышкой, открыл стеклянную дверь и вышел на террасу. Я последовал за ним.
  Навстречу нам из-за угла дома вышел инспектор Рэглан, мрачный, но довольный.
  – Вот вы где, мсье Пуаро! – сказал он. – Ну, долго возиться нам не придется. Жаль, однако, неплохой молодой человек, но сбился с пути.
  Лицо Пуаро вытянулось. Он сказал – очень мягко:
  – Боюсь, что в таком случае моя помощь вам не потребуется.
  – В следующий раз, может быть, – великодушно успокоил его инспектор. – Хоть в этом мирном уголке убийство – большая редкость.
  Взгляд Пуаро светился восхищением.
  – Вы удивительно предприимчивы, – сказал он. – Могу ли я спросить, как вы действовали?
  – Конечно, – ответил инспектор. – Для начала – метод. Вот что я всегда говорю – метод!
  – А! – вскричал Пуаро. – Это и мой девиз: метод, порядок и серые клеточки.
  – Клеточки? – не понял инспектор.
  – Серые клеточки мозга, – пояснил бельгиец.
  – А, конечно. Полагаю, что мы все ими пользуемся.
  – В большей или меньшей степени, – пробормотал Пуаро. – И затем еще психология преступника – следует изучать ее.
  – А! Так и вы поддались на эту психоаналитическую болтовню? Ну а я не из нынешних красавчиков…
  – Полагаю, миссис Рэглан с этим не согласится, – вставил Пуаро с легким поклоном.
  Рэглан, растерявшись, поклонился в ответ.
  – Вы не так поняли! – Инспектор улыбнулся до ушей. – В тонкостях чужого языка разобраться не так-то просто. Я только хотел объяснить вам, как берусь за дело. Во-первых, метод. В последний раз мистера Экройда видела живым его племянница, Флора, без четверти десять, не так ли? Первый факт.
  – Допустим.
  – Это так. В половине одиннадцатого, по словам доктора, мистер Экройд был мертв не менее получаса. Вы это подтверждаете, доктор?
  – Конечно, – сказал я. – Может быть, и больше.
  – Очень хорошо. Это дает нам четверть часа, за которые должно было быть совершено убийство. Я сделал список всех обитателей дома и проверил, что они делали в этот промежуток времени – между девятью часами сорока пятью минутами и десятью.
  Рэглан протянул Пуаро аккуратно исписанный лист. Я стал читать из-за его плеча. На листке четким почерком значилось следующее:
  Майор Блент. – В бильярдной с мистером Реймондом. (Тот подтверждает.)
  Мистер Реймонд. – В бильярдной. (См. выше.)
  Миссис Экройд. – 9.45. Смотрела игру на бильярде. 9.55 – легла спать. (Бленд и Реймонд видели, как она поднималась по лестнице.)
  Мисс Экройд. – Из кабинета дяди поднялась к себе. (Подтверждает Паркер, также горничная Элзи Дейл.)
  Слуги: Паркер. – Прошел прямо в свою комнату. (Подтверждено экономкой мисс Рассел, которая спустилась поговорить с ним примерно в 9.47 и оставалась не меньше 10 минут.)
  Мисс Рассел. – См. выше, в 9.45 говорила наверху с горничной Элзи Дейл.
  Урсула Борн (горничная). – У себя в комнате до 9.55, затем – в общей комнате для слуг.
  Миссис Купер (кухарка). – В общей комнате для слуг.
  Глэдис Джоунс (вторая горничная). – В общей комнате для слуг.
  Элзи Дейл. – Наверху в спальне. Ее видели там мисс Рассел и мисс Флора Экройд.
  Мэри Фрипп (судомойка). – В общей комнате для слуг.
  Кухарка служит здесь семь лет, Урсула Борн – восемнадцать месяцев, а Паркер – немногим больше года. Остальные поступили недавно. Если не считать Паркера (тут что-то не так), никто из слуг подозрения не вызывает.
  – Очень полный список, – сказал Пуаро, возвращая его инспектору, и прибавил серьезно: – Я убежден, что Паркер не убивал.
  – Моя сестра тоже убеждена, а она обычно бывает права, – вмешался я, но на мои слова никто не обратил внимания.
  – Ну, это о тех, кто в доме, – продолжал инспектор. – Теперь мы доходим до очень серьезного момента. Женщина в сторожке – Мэри Блек, – опуская занавески вчера вечером, видела, как Ральф Пейтен прошел в ворота и направился к дому.
  – Она в этом уверена? – спросил я резко.
  – Совершенно. Она хорошо знает его. Он шел очень быстро и свернул на тропинку, ведущую к террасе.
  – В котором часу? – невозмутимо спросил Пуаро.
  – Ровно в двадцать пять минут десятого.
  После некоторого молчания инспектор заговорил:
  – Все ясно. Все совпадает. В двадцать пять минут десятого капитан Ральф Пейтен прошел мимо сторожки. В девять тридцать Джеффри Реймонд слышит, как кто-то просит денег, а мистер Экройд отказывает. Что происходит дальше? Капитан Пейтен уходит тем же путем, как и пришел, – через окно. Он идет по террасе обескураженный и рассерженный. Он подходит к открытому окну гостиной. Предположим, что это происходит без четверти десять. Мисс Флора Экройд прощается с дядей. Майор Блент, мистер Реймонд и мисс Экройд – в бильярдной. Гостиная пуста. Пейтен проникает туда, берет из витрины кинжал и возвращается к окну кабинета. Снимает ботинки, влезает внутрь и… ну, детали излишни. Затем обратно – и уходит. Он боится вернуться в гостиницу, идет на станцию, звонит оттуда.
  – Зачем? – вкрадчиво спросил Пуаро.
  Я вздрогнул от неожиданности.
  Маленький бельгиец, весь напрягшись, наклонился вперед. Его глаза горели странным зеленоватым огнем. На мгновение инспектор Рэглан растерялся.
  – Трудно сказать, зачем он это сделал, – сказал он наконец. – Но убийцы часто поступают странно. Служи вы в полиции, так знали бы это! Самые умные из них совершают глупейшие ошибки. Но пойдемте, я покажу вам эти следы.
  Взяв у констебля ботинки, принесенные из гостиницы, Рэглан направился к окну кабинета и приложил их к следам на подоконнике.
  – Те же самые, – сказал он уверенно. – То есть это не та пара – в той он ушел. Но эта пара совершенно идентична той, только старая – взгляните, как сношены подметки.
  – Но ведь таких ботинок сколько угодно в продаже, – сказал Пуаро.
  – Конечно. Я бы не так оценил эти следы, если бы не все остальное.
  – Какой глупый молодой человек капитан Ральф Пейтен, – сказал Пуаро задумчиво. – Оставить столько следов своего присутствия.
  – Ночь была сухая, – сказал инспектор. – Он не оставил следов на террасе и на дорожке, но, к несчастью для него, земля кое-где на тропинке была сырой. Вот сами взгляните.
  В нескольких ярдах от террасы дорожку пересекала тропинка, и там, на размокшей земле, были видны следы. Среди них – следы резиновых подметок. Пуаро прошел несколько шагов и неожиданно спросил:
  – А женские следы вы заметили?
  – Конечно, – рассмеялся инспектор. – Но здесь проходило несколько женщин и мужчина. Это же самый короткий путь к дому. И узнать, кому принадлежит каждый след, практически невозможно. Но, в конце концов, важны следы на подоконнике. А дальше идти бесполезно – дорога мощеная, – сказал инспектор.
  Пуаро кивнул, но глаза его были устремлены на маленькую беседку слева от нас. К ней вела посыпанная гравием тропинка. Пуаро подождал, пока инспектор не скрылся в доме, и посмотрел на меня.
  – Вас послал господь, чтобы заменить мне моего Гастингса, – сказал он с улыбкой. – Я замечаю, что вы не покидаете меня. А не исследовать ли нам, доктор Шеппард, эту беседку? Она меня интересует.
  Мы подошли к беседке, и он отворил дверь. Внутри было почти темно. Две-три скамейки, набор для крокета[301], несколько сложенных шезлонгов. Я с удивлением посмотрел на моего нового друга. Он ползал по полу на четвереньках, иногда покачивая головой, словно был чем-то недоволен. Потом присел на корточки.
  – Ничего, – пробормотал он. – Ну, возможно, что нечего было и ждать. Но это могло бы значить так много… – Он умолк и словно оцепенел. Затем протянул руку к скамейке и что-то снял с сиденья.
  – Что это? – вскричал я. – Что вы нашли?
  Он улыбнулся и раскрыл кулак. На ладони лежал кусочек накрахмаленного полотна. Я взял его, с любопытством осмотрел и вернул.
  – Что вы об этом скажете, мой друг? – спросил Пуаро, внимательно глядя на меня.
  – Обрывок носового платка, – ответил я, пожав плечами.
  Он нагнулся и поднял ощипанное птичье перо, похоже гусиное.
  – А это что? – вскричал он с торжеством.
  Я в ответ мог только поглядеть на него с удивлением. Он сунул перо в карман и снова посмотрел на лоскуток.
  – Обрывок носового платка? – произнес он задумчиво. – Может быть, вы и правы. Но вспомните – хорошие прачечные не крахмалят платков. – И, спрятав белый лоскуток в карман, бросил на меня торжествующий взгляд.
  
  
  Глава 9
  Пруд с золотыми рыбками
  Мы подошли к дому. Инспектора нигде не было видно. Пуаро остановился на террасе, поглядел по сторонам и сказал одобрительно:
  – Une belle propriété![302] Кто его унаследует?
  Его слова поразили меня. Как ни странно, вопрос о наследстве не приходил мне в голову. Пуаро снова внимательно поглядел на меня:
  – Новая для вас мысль? Вы об этом не подумали, а?
  – Да, – признался я. – Жаль!
  Он посмотрел на меня с любопытством.
  – Хотел бы я знать, что скрывается за вашим восклицанием, – сказал он. – Нет-нет, – прервал он мой ответ, – inutile![303] Вы все равно не скажете мне того, о чем подумали.
  – Все что-то прячут, – процитировал я его, улыбаясь.
  – Именно.
  – Вы все еще так считаете?
  – Убежден в этом более, чем когда-либо, мой друг. Но не так-то просто скрывать что-нибудь от Эркюля Пуаро. У него дар узнавать. Прекрасный день, давайте погуляем, – добавил он, поворачивая в сторону сада.
  Мы прошли по тропинке вдоль живой изгороди из тиса, мимо цветочных клумб. Тропинка вилась вверх по лесистому склону холма; на вершине его была небольшая вырубка, и там стояла скамейка, откуда открывался великолепный вид на нашу деревеньку и на пруд внизу, в котором плавали золотые рыбки.
  – Англия очень красива, – сказал Пуаро. Он улыбнулся и прибавил вполголоса: – А также английские девушки. Тсс, мой друг, взгляните вниз на эту прелестную картину.
  Только теперь я заметил Флору. Она приближалась к пруду, что-то напевая. На ней было черное платье, а лицо сияло от радости. Неожиданно она закружилась, раскинув руки и смеясь, ее черное платье развевалось. Из-за деревьев вышел человек – Гектор Блент. Девушка вздрогнула, выражение ее лица изменилось.
  – Как вы меня напугали! Я вас не видела.
  Блент не ответил и молча смотрел на нее.
  – Что мне в вас нравится, – насмешливо сказала Флора, – так это ваше умение поддерживать оживленную беседу.
  Мне показалось, что Блент покраснел под своим загаром. Когда он заговорил, голос его звучал необычно смиренно:
  – Никогда не умел разговаривать. Даже в молодости.
  – Наверное, это было очень давно, – сказала Флора серьезно, но я уловил смешок в ее голосе. Блент, впрочем, мне кажется, не уловил.
  – Да, – подтвердил он, – давно.
  – И каково чувствовать себя Мафусаилом?[304] – осведомилась она.
  Ирония стала явной, но Блент следовал ходу своих мыслей.
  – Помните того типа, который продал душу дьяволу? Чтобы стать молодым. Об этом есть опера[305].
  – Вы имеете в виду Фауста?
  – Да. Чудная история. Кое-кто поступил бы так же, если б мог.
  – Послушать вас – подумаешь, что вы уже дряхлый старик! – вскричала Флора полусмеясь, полусердито.
  Блент промолчал, затем, не глядя на Флору, сообщил ближайшему дереву, что ему пора возвращаться в Африку.
  – Еще экспедиция? Стрелять дичь?
  – Полагаю – да. Как обычно, знаете ли… Пострелять то есть.
  – А эта оленья голова в холле – ваша добыча?
  Блент кивнул и, покраснев, пробормотал:
  – Вы хорошие шкуры любите? Если да, я всегда… для вас…
  – Пожалуйста! – вскрикнула Флора. – Вы серьезно? Не забудете?
  – Не забуду, – сказал Гектор Блент. И прибавил в неожиданном порыве общительности: – Мне пора ехать. Я для такой жизни не гожусь. Я неотесан и никогда не знаю, что надо говорить в обществе. Да, пора мне.
  – Но вы же не уедете так сразу? – вскричала Флора. – Пока у нас такое несчастье. Ах, если вы уедете… – Она отвернулась.
  – Вы хотите, чтобы я остался? – просто и многозначительно спросил Блент.
  – Мы все…
  – Я говорю только о вас, – напрямик спросил он.
  Флора медленно обернулась и посмотрела ему в глаза.
  – Да, я хочу, чтобы вы остались, – сказала она. – Если… если от этого что-то зависит.
  – Только от этого и зависит, – сказал Блент.
  Они замолчали и молча присели на каменную скамью у пруда. Казалось, оба не знают, что сказать.
  – Такое… такое прелестное утро, – вымолвила наконец Флора. – Я так счастлива, несмотря на… на все. Это, верно, очень дурно?
  – Только естественно, – сказал Блент. – Ведь вы познакомились со своим дядей всего два года назад? Конечно, ваше горе не может быть глубоким. И так лучше, чем лицемерить.
  – В вас есть что-то ужасно приятное, успокоительное, – сказала Флора. – С вами все выглядит так просто.
  – Обычно все и бывает просто, – сказал Блент.
  – Не всегда, – голос Флоры упал.
  Я увидел, что Блент отвел свой взгляд от побережья Африки и взглянул на нее. Вероятно, он по-своему объяснил перемену ее тона, так как произнес довольно резко:
  – Не волнуйтесь же так. Из-за этого молодого человека, я хотел сказать. Инспектор – осел. Все знают, что подозревать Ральфа нелепо. Посторонний. Грабитель. Единственно возможное объяснение.
  – Это ваше искреннее мнение? – Она повернулась к нему.
  – А вы разве не так думаете?
  – Я… О, конечно! – Снова молчание. Затем Флора торопливо заговорила: – Я объясню вам, почему я так счастлива сегодня. Вы сочтете меня бессердечной, но все же я хочу сказать вам. Сегодня был поверенный дяди – Хэммонд. Он сообщил условия завещания. Дядя оставил мне двадцать тысяч фунтов. Только подумайте, двадцать тысяч!
  – Это имеет для вас такое значение? – Блент удивленно посмотрел на девушку.
  – Такое значение? В этом – все! Свобода… Жизнь… Не надо будет терзаться из-за грошей, лгать.
  – Лгать? – резко перебил Блент.
  Флора смутилась.
  – Ну-у, – произнесла она неуверенно. – Притворяться благодарной за поношенные вещи, которыми стремятся облагодетельствовать вас богатые родственники. За прошлогодние пальто, юбки и шляпки.
  – Я не знаток дамских туалетов. Всегда считал, что вы одеваетесь очень элегантно.
  – Но мне это немалого стоит. Впрочем, не будем говорить о неприятном. Я так счастлива. Я свободна. Могу делать что хочу. Могу не… – Она не договорила.
  – Не делать чего? – быстро спросил Блент.
  – Забыла, пустяки.
  В руке Блента была палка. Он начал шарить ею в пруду.
  – Что вы делаете, майор Блент?
  – Там что-то блестит. Вроде золотой броши. Я замутил воду, теперь не видно.
  – Может быть, это корона? – предположила Флора. – Вроде той, которую видела в воде Мелисанда.
  – Мелисанда, – задумчиво пробормотал Блент. – Это, кажется, из оперы?[306]
  – Да. Вы, по-видимому, хорошо знакомы с операми.
  – Меня туда иногда водят, – печально ответил Блент. – Странное представление об удовольствии – хуже туземных барабанов.
  Флора рассмеялась.
  – Я припоминаю про эту Мелисанду, – продолжал Блент, – ее муж ей в отцы годился. – Он бросил в пруд камешек и резко повернулся к Флоре. – Мисс Экройд, могу я чем-нибудь помочь, в смысле Пейтена? Я понимаю, как это должно вас тревожить.
  – Благодарю вас, ничем, – холодно сказала Флора. – С Ральфом все кончится хорошо. Я наняла лучшего сыщика в мире. Он займется этим.
  
  Я все время чувствовал неловкость нашего положения. Строго говоря, мы не подслушивали – им стоило только взглянуть вверх, чтобы увидеть нас. Все же я бы уже давно привлек их внимание, если бы мой спутник не помешал мне – он явно хотел, чтобы мы остались незамеченными. Теперь, однако, он встал и откашлялся.
  – Прошу прощения, – громко сказал он, – я не могу скрывать свое присутствие здесь и позволять мадемуазель столь незаслуженно расхваливать меня. Я должен принести вам свои извинения.
  Он быстро спустился к пруду, я – за ним.
  – Это мсье Эркюль Пуаро, – сказала Флора. – Вы, несомненно, слышали о нем.
  Пуаро поклонился.
  – Я слышал о майоре Бленте и рад познакомиться с вами, мсье. Мне хотелось бы кое-что узнать от вас.
  Блент вопросительно посмотрел на него.
  – Когда в последний раз вы видели мсье Экройда живым?
  – За обедом.
  – И после этого не видели и не разговаривали с ним?
  – Не видел. Слышал его голос.
  – Каким образом?
  – Я вышел на террасу…
  – Простите, в котором часу?
  – Около половины десятого. Ходил взад-вперед и курил. Под окном гостиной. Голос Экройда доносился из кабинета…
  Пуаро нагнулся и поднял с дорожки крошечную водоросль.
  – Но ведь в эту часть террасы – под окном гостиной – голоса из кабинета доноситься не могут, – пробормотал Пуаро. Он не глядел на Блента, но, к моему удивлению, тот покраснел.
  – Я доходил до угла, – нехотя объяснил майор.
  – А, вот как?.. – сказал Пуаро, деликатно давая понять, что это требует дальнейших объяснений.
  – Мне показалось, что в кустах мелькнула женская фигура. Что-то белое. Вероятно, ошибся. Вот тут, стоя на углу террасы, я услышал, как Экройд разговаривает с этим своим секретарем.
  – С мистером Джеффри Реймондом?
  – Да. Так мне тогда показалось. Наверно, ошибся.
  – Мистер Экройд называл его по имени?
  – Нет.
  – Так почему же вы подумали?
  – Я думал, что это Реймонд, – покорно объяснил Блент, – так как он сказал, что собирается отнести Экройду какие-то бумаги. Просто не пришло в голову, что это мог быть кто-то еще.
  – Вы не помните, что именно вы слышали?
  – Боюсь, нет. Что-то обыкновенное, совсем неважное. Всего несколько слов. Я тогда думал о другом.
  – Это не имеет значения, – пробормотал Пуаро. – А вы не придвигали кресло к стене, когда вошли в кабинет, после того как было найдено тело?
  – Кресло? Нет. С какой стати?
  Пуаро пожал плечами, но не ответил. Он повернулся к Флоре:
  – Я хотел бы узнать кое-что и у вас, мадемуазель. Когда вы рассматривали содержимое витрины с доктором Шеппардом, кинжал лежал на своем месте или нет?
  Флора вскинула голову.
  – Инспектор Рэглан меня об этом уже спрашивал, – раздраженно сказала она. – Я сказала ему и повторяю вам – я абсолютно уверена: кинжала там не было. Инспектор же думает, что кинжал был там и Ральф тайком выкрал его позднее, и он не верит мне. Думает, что я утверждаю это, чтобы выгородить Ральфа.
  – А разве не так? – спросил я серьезно.
  – И вы, доктор Шеппард! – Флора даже ногой топнула. – Это невыносимо.
  – Вы были правы, майор, в пруду что-то блестит, – тактично перевел разговор на другую тему Пуаро. – Попробуем достать.
  Он опустился на колени и, обнажив руку по локоть, осторожно опустил ее в воду. Но, несмотря на все его предосторожности, вода замутилась, и он, ничего не вытащив, огорченно поглядел на свою испачканную илом руку. Я предложил ему носовой платок. Он принял его, рассыпаясь в благодарностях. Блент поглядел на часы.
  – Скоро подадут второй завтрак, – сказал он. – Пора возвращаться.
  – Вы позавтракаете с нами, мсье Пуаро? – спросила Флора. – Я хочу познакомить вас с мамой. Она… она очень привязана к Ральфу.
  Пуаро поклонился:
  – С величайшим удовольствием, мадемуазель.
  – И вы тоже, доктор Шеппард?
  Я замялся.
  – Ах, пожалуйста!
  Мне хотелось остаться, и я перестал отнекиваться. Мы направились к дому. Флора и Блент шли впереди.
  – Какие волосы! – тихо сказал Пуаро, глядя на Флору. – Настоящее золото. Какая будет пара – она и темноволосый капитан Пейтен. Не правда ли?
  Я вопросительно посмотрел на него, но он старательно стряхивал микроскопические капельки воды с рукава. Он чем-то напомнил мне кота – зеленые глаза и эта привычка постоянно приводить себя в порядок.
  – Перепачкались, и все даром, – заметил я сочувственно. – Что же все-таки там, в пруду?
  – Хотите посмотреть? – спросил Пуаро и кивнул в ответ на мой удивленный взгляд. – Мой дорогой друг, – продолжал он с мягким укором, – Эркюль Пуаро не станет рисковать своим костюмом, если не может достигнуть цели. Это было бы нелепо и смешно. Я не бываю смешон.
  – Но у вас в руке ничего не было, – запротестовал я.
  – Бывают случаи, когда следует проявлять некоторую скрытность. Вы, доктор, все ли говорите своим пациентам? Думаю, нет. И со своей уважаемой сестрой вы тоже не всем делитесь, не так ли? Прежде чем показать пустую руку, я просто переложил свою находку в другую. Вот. – Он протянул мне левую руку.
  На ладони лежало женское обручальное кольцо. Я взял его и прочел надпись внутри: «От Р. Март 13».
  Я посмотрел на Пуаро, но он тщательно изучал в зеркальце свои усы. Я, казалось, перестал для него существовать. Я понял, что он не собирается давать объяснений.
  
  
  Глава 10
  Горничная
  Мы встретили миссис Экройд в холле в обществе сухого старичка с решительным подбородком и острым взглядом серых глаз. Все в его наружности безошибочно определяло профессию – юрист.
  – Мистер Хэммонд согласился позавтракать с нами, – сказала миссис Экройд. – Вы знакомы с майором Блентом, мистер Хэммонд? И с милым доктором Шеппардом? Он тоже близкий друг бедного Роджера. И… – Она замолчала, с недоумением глядя на Пуаро.
  – Это мсье Пуаро, мама. Я говорила тебе о нем утром.
  – Ах да, – неуверенно сказала миссис Экройд. – Ну конечно, дорогая! Он обещал найти Ральфа?
  – Он обещал найти убийцу дяди, – сказала Флора.
  – О боже мой! – вскричала ее мать. – Ради бога! Мои бедные нервы! Такой ужас. Я просто уверена, что это несчастная случайность. Роджер так любил возиться со всякими редкостями. Его рука дрогнула, или еще что-нибудь.
  Эта теория была встречена вежливым молчанием. Пуаро подошел к поверенному, и они, негромко переговариваясь, отошли к окну. Я направился было к ним, но остановился в нерешительности.
  – Я мешаю? – спросил я.
  – Отнюдь нет! – воскликнул Пуаро. – Вы и я, доктор, работаем вместе! Не знаю, что бы я делал без вас. А сейчас я хотел бы кое-что узнать у любезного мистера Хэммонда.
  – Вы выступаете в интересах капитана Ральфа Пейтена, насколько я понял? – осторожно спросил поверенный.
  – Нет, в интересах правосудия, – сказал Пуаро. – Мисс Экройд просила меня расследовать смерть ее дяди.
  Мистер Хэммонд, казалось, несколько растерялся.
  – Я не могу поверить в причастность капитана Пейтена к этому преступлению, – сказал он, – невзирая ни на какие косвенные улики. Одного факта, что он сильно нуждался в деньгах…
  – А он нуждался в деньгах? – прервал его Пуаро.
  Поверенный пожал плечами.
  – Это было хроническое состояние дел Ральфа Пейтена, – сказал он сухо. – Деньги текли у него как вода. Он постоянно обращался к своему отчиму.
  – Как давно? В последний год, например?
  – Не знаю. Мистер Экройд со мной об этом не говорил.
  – О, понимаю, мистер Хэммонд, если не ошибаюсь, вам известны условия завещания мистера Экройда?
  – Разумеется. Я приехал сегодня главным образом из-за этого.
  – Поскольку я действую по поручению мисс Экройд, я надеюсь, мистер Хэммонд, вы не откажетесь ознакомить меня с ними?
  – Они очень просты. Если отбросить специфическую терминологию и выплату некоторых небольших сумм…
  – Например? – прервал Пуаро.
  – Тысячу фунтов экономке, мисс Рассел, – с оттенком удивления в голосе ответил поверенный, – пятьдесят фунтов кухарке, Эмме Купер, пятьсот фунтов секретарю, мистеру Джеффри Реймонду. Затем больницам…
  – Благотворительность меня пока не интересует.
  – Да, конечно. Доход с десяти тысяч акций в пожизненное пользование миссис Экройд. Мисс Флоре Экройд двадцать тысяч без условий. Остальное – включая недвижимость и акции фирмы – приемному сыну, Ральфу Пейтену.
  – Мистер Экройд обладал большим состоянием?
  – Весьма. Капитан Пейтен будет очень богатым человеком.
  Наступило молчание. Пуаро и Хэммонд обменялись взглядами.
  – Мистер Хэммонд! – донесся от камина жалобный голос миссис Экройд.
  Поверенный направился к ней. Пуаро отвел меня в нишу окна.
  – Чудесные ирисы, – сказал он громко. – Они восхитительны, не правда ли? – И, сжав мне руку, тихо добавил: – Вы действительно хотите помочь мне в этом расследовании?
  – Конечно, – сказал я горячо. – Очень хочу. Вы представить себе не можете, как скучна моя жизнь. Вечная рутина.
  – Хорошо. Значит, будем действовать сообща. Скоро к нам подойдет майор Блент; ему явно не по себе с любезной мамочкой. Я хочу кое-что узнать у него, не подавая вида. Понимаете? Вопросы придется задавать вам.
  – Какие? – спросил я испуганно.
  – Заговорите о миссис Феррар – это прозвучит вполне естественно. Спросите майора, был ли он здесь, когда умер ее муж. Вы понимаете? И незаметно понаблюдайте за его лицом. C'est compris?[307]
  Больше он ничего не успел сказать, так как его пророчество оправдалось – майор подошел к нам. Я пригласил его прогуляться по террасе. Пуаро остался в холле.
  – Как за один день все изменилось! – заметил я. – Помню, я был здесь в прошлую среду – на этой же террасе. Роджер был в отличном настроении. А теперь – прошло три дня – Экройд мертв, бедняжка миссис Феррар – мертва… Вы были с ней знакомы? Ну конечно!..
  Блент кивнул.
  – Видели вы ее в этот приезд?
  – Ходил к ней с Экройдом. В прошлый вторник, кажется. Очаровательная женщина, но что-то странное было в ней. Скрытная. Никогда нельзя было понять, что она думает.
  Я встретил взгляд его серых глаз. Ничего. Я продолжал:
  – Полагаю, вы встречались с ней и раньше?
  – Прошлый раз, когда я был здесь, она и ее муж только что поселились тут. – Он помолчал и добавил: – Странно, как она изменилась за этот промежуток времени.
  – В каком смысле изменилась? – спросил я.
  – Постарела лет на десять.
  – Вы были здесь, когда умер ее муж? – спросил я как можно небрежнее.
  – Нет. Но, если верить слухам, лучшее, что он мог сделать, – умереть. Может, это звучит грубо, но зато – правда.
  – Эшли Феррар не был идеальным мужем, – согласился я осторожно.
  – Негодяй, как я понимаю, – сказал Блент.
  – Нет, просто человек, которому богатство было не по плечу.
  – Деньги? Все беды происходят из-за денег или их отсутствия.
  – А у вас?
  – Я счастливец. Мне достаточно того, что у меня есть.
  – Действительно счастливец.
  – Хотя сейчас мне туговато. Год назад получил наследство и, как дурак, вложил деньги в мыльный пузырь.
  Я выразил сочувствие и рассказал о такой же своей беде. Тут прозвучал гонг, и мы пошли завтракать. Пуаро отвел меня в сторону.
  – Eh bien?[308]
  – Он ни в чем не замешан, я уверен, – сказал я.
  – Ничего… неожиданного?
  – Год назад он получил наследство, – сказал я, – но что из этого? Готов поклясться, что это честный, очень прямой человек.
  – Несомненно, несомненно. Не волнуйтесь так. – Пуаро снисходительно успокаивал меня, словно ребенка.
  Мы прошли в столовую. Казалось невероятным, что прошли всего сутки с тех пор, как я в последний раз сидел за этим столом.
  Когда мы кончили, миссис Экройд отвела меня в дальний угол комнаты и посадила на диван рядом с собой.
  – Мне немного обидно, – проговорила она расстроено и достала носовой платочек, явно не предназначенный для того, чтобы им утирали слезы. – Обидно потому, что Роджер, оказывается, так мало мне доверял. Эти двадцать тысяч следовало оставить мне… а не Флоре. Можно, кажется, доверить матери интересы ее ребенка.
  – Вы забываете, миссис Экройд, что Флора – кровная родственница Экройда, его племянница. Будь вы его сестрой, а не невесткой, тогда другое дело.
  – Я – вдова бедного Сесила, и с моими чувствами должны были считаться, – сказала она, осторожно проводя по ресницам платочком. – Но Роджер в денежных делах всегда был странен, если не сказать – прижимист. Это было крайне тяжело и для меня, и для Флоры. Он даже не обеспечивал бедную девочку карманными деньгами. Он оплачивал ее счета, но, вы знаете, с такой неохотой! Всегда спрашивал, зачем ей эти тряпки. Как типично для мужчины, не правда ли? Но… Забыла, что я собиралась сказать. Ах да! У нас не было ни гроша, знаете ли, Флору, надо признаться, это страшно раздражало. Да, что уж тут скрывать. Хотя, конечно, она очень любила дядю. Роджер был весьма странен в денежных делах. Он даже отказался купить новые полотенца, хотя я ему говорила, что старые все в дырах. Какая девушка стерпит такое. И вдруг, – миссис Экройд сделала характерный для нее скачок в разговоре, – оставить такие деньги, тысячу фунтов – вообразить только! – этой женщине.
  – Какой женщине?
  – Этой Рассел. Я всегда говорила, что она какая-то странная, но Роджер ничего и слышать не хотел, утверждал, что у нее сильный характер, что он ее уважает. Он всегда твердил о ее независимости, о ее моральных качествах. Я лично считаю ее подозрительной личностью. Она пыталась женить Роджера на себе, но я быстро положила этому конец. Ну, конечно, она меня возненавидела с тех пор, ведь я ее сразу раскусила.
  Я не знал, как ускользнуть от миссис Экройд, и обрадовался, когда мистер Хэммонд подошел попрощаться. Я поднялся тоже.
  – Как вы предпочитаете: чтобы судебное следствие проводилось здесь или в «Трех кабанах»?
  У миссис Экройд даже рот раскрылся от неожиданности.
  – Следствие? Но ведь оно же не понадобится?
  Мистер Хэммонд сухо кашлянул и пробормотал:
  – Неизбежно, при данных обстоятельствах.
  – Разве доктор Шеппард не может устроить?..
  – Мои возможности ограниченны, – сухо сказал я.
  – Но если смерть была результатом несчастного случая…
  – Он был убит, миссис Экройд, – сказал я грубо. Она ахнула. – О несчастном случае не может быть и речи.
  Миссис Экройд растерянно посмотрела на меня. Меня раздражало то, что казалось мне глупой боязнью мелких неудобств.
  – Если будет расследование, мне… мне ведь не надо будет отвечать на вопросы? Нет?
  – Не знаю. Скорее всего, мистер Реймонд возьмет это на себя, он знает все обстоятельства и может выполнить все формальности.
  Поверенный наклонил голову в знак согласия.
  – Я думаю, вам нечего опасаться, миссис Экройд, – сказал он. – Вас избавят от всего неприятного. Теперь о деньгах. Если вам нужна какая-нибудь сумма в данный момент, я могу это для вас устроить. Наличные, для карманных расходов, имею я в виду, – добавил он в ответ на ее вопрошающий взгляд.
  – Вряд ли это понадобится, – заметил подошедший Реймонд. – Вчера мистер Экройд взял из банка сто фунтов.
  – Сто фунтов?
  – Да. Жалованье прислуге и другие расходы. Их еще не трогали.
  – Где эти деньги? В его письменном столе?
  – Нет. Он хранил их у себя в спальне. В картонке из-под воротничков, чтобы быть точнее. Смешно, правда?
  – Я думаю, – сказал поверенный, – нам следует до моего отъезда удостовериться, что деньги там.
  – Конечно, – сказал секретарь. – Я вас провожу… Ах да, забыл… Дверь заперта.
  Паркер сообщил, что инспектор Рэглан в комнате экономки, снова допрашивает прислугу. Через несколько минут он пришел с ключом, и мы прошли через коридорчик и поднялись по лестнице в спальню Экройда. В комнате было темно, занавески задернуты, постель приготовлена на ночь – все оставалось как накануне. Инспектор отдернул занавески, лучи солнца проникли в окно, и Реймонд подошел к бюро.
  – Он хранил деньги в открытом ящике. Подумать только! – произнес инспектор.
  – Мистер Экройд доверял слугам, – с жаром сказал секретарь, покраснев.
  – Конечно, конечно, – быстро согласился инспектор.
  Реймонд открыл ящик, вынул круглую кожаную коробку из-под воротничков и достал из нее толстый бумажник.
  – Вот деньги, – сказал он, показывая пухлую пачку банкнот. – Здесь вся сотня, я знаю, так как мистер Экройд положил ее сюда на моих глазах перед тем, как начал переодеваться к обеду, и больше ее никто, конечно, не касался.
  Хэммонд взял пачку и пересчитал деньги. Внезапно он посмотрел на секретаря.
  – Сто фунтов, вы сказали? Но здесь только шестьдесят.
  Реймонд ошалело уставился на него.
  – Невозможно! – вскричал он, выхватил пачку из рук поверенного и пересчитал ее снова, вслух.
  Хэммонд оказался прав. В пачке было шестьдесят фунтов.
  – Но… я не понимаю, – растерянно сказал секретарь.
  – Вы видели, как мистер Экройд убирал эти деньги вчера, одеваясь к обеду? – спросил Пуаро. – Вы уверены, что он не отложил часть их?
  – Уверен. Он даже сказал: «Сто фунтов неудобно оставлять в кармане – слишком толстая пачка».
  – Тогда все очень просто, – сказал Пуаро, – либо он отдал сорок фунтов кому-то вечером, либо они украдены.
  – Именно так, – сказал инспектор и повернулся к миссис Экройд. – Кто из слуг мог быть здесь вчера вечером?
  – Вероятно, горничная, перестилавшая постель.
  – Кто она? Что вы о ней знаете?
  – Она здесь недавно. Простая, хорошая деревенская девушка.
  – Надо выяснить это дело, – заметил инспектор. – Если мистер Экройд сам заплатил деньги, это может пролить некоторый свет на убийство. Остальные слуги тоже честные, как вам кажется?
  – Думаю, что да.
  – Ничего раньше не пропадало?
  – Нет.
  – Никто из них не собирался уходить?
  – Уходит старшая горничная.
  – Когда?
  – Кажется, вчера она предупредила об уходе.
  – Вас?
  – О нет, слугами занимается мисс Рассел.
  Инспектор задумался на минуту, затем кивнул и сказал:
  – Видимо, мне следует поговорить с мисс Рассел, а также с горничной Дейл.
  Пуаро и я прошли с ним в комнату экономки; она встретила нас с присущим ей хладнокровием.
  Элзи Дейл проработала в «Папоротниках» пять месяцев. Славная девушка, расторопная, порядочная. Хорошие рекомендации. Не похоже, чтобы она могла присвоить чужое. А старшая горничная? Тоже превосходная девушка. Спокойная, вежливая. Отличная работница.
  – Так почему же она уходит? – спросил инспектор.
  – Я тут ни при чем, – поджав губы, ответила мисс Рассел. – Мистер Экройд вчера днем был очень ею недоволен. Она убирала его кабинет и перепутала бумаги у него на столе. Он очень рассердился, и она попросила расчет. Так она объяснила мне. Но, может быть, вы поговорите с ней сами?
  Инспектор согласился. Я уже обратил внимание на эту служанку, когда она подавала завтрак. Высокая девушка с густыми каштановыми волосами, туго стянутыми в пучок на затылке, и очень спокойными серыми глазами. Она пришла по звонку экономки и остановилась перед нами, устремив на нас прямой открытый взгляд.
  – Вы Урсула Борн? – спросил инспектор.
  – Да, сэр.
  – Вы собираетесь уходить?
  – Да, сэр.
  – Почему?
  – Я перепутала бумаги на столе мистера Экройда. Он очень рассердился, и я сказала, что мне лучше отказаться от места. Тогда он велел мне убираться вон, и поскорее.
  – Вы вчера были в спальне мистера Экройда? Убирали там?
  – Нет, сэр. Это обязанность Элзи. Я в эту часть дома никогда не захожу.
  – Я должен сообщить вам, моя милая, что из спальни мистера Экройда исчезла крупная сумма денег.
  Спокойствие изменило ей. Она покраснела.
  – Ни о каких деньгах я не знаю. Если вы считаете, что я их взяла и за это мистер Экройд меня уволил, то вы ошибаетесь.
  – Я вас в этом не обвиняю, милая, не волнуйтесь так!
  – Вы можете обыскать мои вещи, – холодно и презрительно сказала девушка. – Я не брала этих денег.
  Внезапно вмешался Пуаро.
  – Мистер Экройд уволил вас, или, если хотите, вы взяли расчет вчера днем? – спросил он.
  Девушка молча кивнула.
  – Сколько времени длился этот разговор?
  – Разговор?
  – Да, между вами и мистером Экройдом?
  – А… Я… я не знаю.
  – Двадцать минут? Полчаса?
  – Примерно.
  – Не дольше?
  – Во всяком случае, не дольше получаса.
  – Благодарю вас, мадемуазель.
  Я с любопытством посмотрел на него. Он осторожно переставлял безделушки на столе. Его глаза сияли.
  – Пока все, – сказал инспектор.
  Урсула Борн ушла. Инспектор повернулся к мисс Рассел:
  – Сколько времени она работает здесь? Есть ли у вас копии ее рекомендаций?
  Не ответив на первый вопрос, мисс Рассел подошла к бюро, вынула из ящика пачку бумаг, выбрала одну и передала инспектору.
  – Хм, – сказал он, – на вид все в порядке. Мисс Ричард Фоллиот, «Марби Грендж». Кто эта Фоллиот?
  – Вполне почтенная дама, – ответила мисс Рассел.
  – Так, – сказал инспектор, возвращая бумагу, – посмотрим теперь другую, Элзи Дейл.
  Элзи Дейл оказалась крупной блондинкой с приятным, хотя и глуповатым лицом. Она охотно отвечала на вопросы и очень расстроилась из-за пропажи денег.
  – Она тоже производит хорошее впечатление, – сказал инспектор, когда Элзи ушла. – А как насчет Паркера?
  Мисс Рассел опять поджала губы и ничего не ответила.
  – У меня ощущение, что он не совсем то, чем кажется, – задумчиво продолжал инспектор. – Только не представляю, как он мог это сделать. Он был занят после обеда, а потом у него прочное алиби – я этим специально занимался. Благодарю вас, мисс Рассел. На этом мы пока и остановимся. Весьма вероятно, что мистер Экройд сам отдал кому-то деньги.
  Экономка сухо попрощалась с нами, и мы ушли.
  – Интересно, – сказал я, когда мы с Пуаро вышли из дома, – какие бумаги могла перепутать девушка, если это привело Экройда в такое бешенство? Может быть, в них ключ к тайне?
  – Секретарь говорит, что на письменном столе не было важных бумаг, – спокойно сказал Пуаро.
  – Да, но… – Я умолк.
  – Вам кажется странным, что Экройд пришел в ярость из-за таких пустяков?
  – Да, пожалуй.
  – Но такие ли это пустяки?
  – Мы, конечно, не знаем, что это за бумаги, но Реймонд говорит…
  – Оставим пока мсье Реймонда. Что вы скажете о ней?
  – О ком? О старшей горничной?
  – Да, о старшей горничной, Урсуле Борн.
  – Она кажется симпатичной девушкой, – с запинкой ответил я.
  Пуаро повторил мои слова, но подчеркнул второе слово:
  – Она кажется симпатичной девушкой.
  Затем, немного помолчав, он вынул из кармана листок и протянул мне. Это оказался список, который инспектор утром передал Пуаро.
  – Взгляните, друг мой. Вот сюда.
  Проследив за указующим перстом Пуаро, я увидел, что против имени Урсулы Борн стоит крестик.
  – Может быть, вы не заметили, мой друг, но в этом списке есть одно лицо, чье алиби никем не подтверждается. Урсула Борн.
  – Не думаете же вы?..
  – Доктор Шеппард, я ничего не смею думать. Урсула Борн могла убить мистера Экройда, но, признаюсь, я не вижу мотива, а вы?
  Он пристально посмотрел на меня. Так пристально, что я смутился, и он повторил свой вопрос.
  – Никакого мотива, – сказал я твердо.
  Пуаро опустил глаза, нахмурился и пробормотал:
  – Поскольку шантажист – мужчина, следовательно, это не она.
  – Но… – Я запнулся.
  – Что? – Он круто повернулся ко мне. – Что вы сказали?
  – Ничего, только, строго говоря, миссис Феррар в своем письме упомянула человека, а не мужчину. Но мы, Экройд и я, приняли это как нечто само собой разумеющееся.
  Пуаро бормотал, не слушая меня:
  – Но тогда, возможно… да, конечно, возможно, но тогда… Ах, я должен привести в порядок мои мысли! Метод, порядок – вот сейчас они мне особенно необходимы. Все должно располагаться в нужном порядке, иначе я пойду по неверному следу. Где это – «Марби»? – неожиданно спросил он, снова обернувшись ко мне.
  – За Кранчестером.
  – Как далеко?
  – Миль четырнадцать.
  – Вы не смогли бы съездить туда? Скажем, завтра?
  – Завтра воскресенье… Да, смогу. А зачем?
  – Поговорить с этой миссис Фоллиот об Урсуле Борн.
  – Хорошо, но мне это не совсем приятно.
  – Сейчас не время колебаться – от этого может зависеть жизнь человека.
  – Бедный Ральф, – вздохнул я. – Но ведь вы верите в его невиновность?
  – Хотите знать правду? – серьезно спросил Пуаро.
  – Конечно.
  – Тогда слушайте, мой друг: все указывает на него.
  – Что? – воскликнул я.
  – Да, – кивнул Пуаро. – Этот глупый инспектор – а он глуп как пробка – все сводит к нему. Я ищу истину – и истина каждый раз подводит меня к Ральфу Пейтену. Мотив, возможность, средства. Но я сделаю все, что от меня зависит, я обещал мадемуазель Флоре. А эта малютка верит. Глубоко верит.
  
  
  Глава 11
  Пуаро наносит визит
  Мне было немного не по себе, когда на следующее утро я позвонил у ворот «Марби Грендж». Я не очень-то понимал, что надеялся узнать Пуаро. Он поручил это дело мне. Почему? Потому ли, что ему – как при попытке расспросить майора Блента – хотелось самому оставаться в тени? Если в первом случае это желание было понятно, то на этот раз оно казалось совершенно бессмысленным. Мои размышления были прерваны появлением подтянутой горничной. Да, миссис Фоллиот дома. Оказавшись в гостиной, я с любопытством огляделся в ожидании хозяйки дома. Старинный фарфор, гравюры, скромные портьеры и чехлы на мебели – короче говоря, дамская гостиная в лучшем смысле слова. Я оторвался от созерцания гравюры Бартолоччи[309], когда в гостиную вошла миссис Фоллиот – высокая шатенка с приятной улыбкой.
  – Доктор Шеппард? – неуверенно спросила она.
  – Да, разрешите представиться, – ответил я. – Прошу извинить за непрошеный визит, но мне хотелось бы получить кое-какие сведения о вашей бывшей горничной, Урсуле Борн.
  При упоминании этого имени любезная улыбка слетела с уст миссис Фоллиот, и от ее манер повеяло холодом. Она казалась смущенной, даже растерянной.
  – Урсула Борн? – повторила она с явным колебанием.
  – Да, может быть, вы забыли, кто это?
  – Я… Нет, помню превосходно.
  – Она ушла от вас около года назад, если не ошибаюсь?
  – Да. О да. Именно так.
  – Вы были ею довольны? Сколько времени она пробыла у вас?
  – Ну… год, может быть, два, я точно не помню… Она… Она очень добросовестная. Вы будете ею довольны. Я не знала, что она уходит из «Папоротников».
  – Вы не могли бы рассказать мне о ней?
  – Рассказать?
  – Ну да. Откуда она? Из какой семьи? То, что вам известно.
  – Не имею ни малейшего представления.
  – Где она служила до вас?
  – Боюсь, я не помню. – Миссис Фоллиот начала сердиться. Она откинула голову – движение почему-то показалось мне знакомым. – Все эти вопросы необходимы?
  – Конечно, нет, – ответил я, удивленный ее поведением. – Я не думал, что вам это неприятно. Простите.
  Ее гнев прошел, она снова смутилась.
  – О нет. Уверяю вас, я охотно отвечу на ваши вопросы. Только мне показалось странным… Да, немного странным… Только и всего.
  Преимущество профессии врача в том, что мы привыкли распознавать, когда люди нам лгут. Все поведение миссис Фоллиот показывало, что она не хочет отвечать на мои вопросы. Очень не хочет. Она была взволнована и чувствовала себя неловко – здесь скрывалась какая-то тайна. Эта женщина явно не умела и не любила лгать, а потому смущалась так, что даже ребенок понял бы, что она лжет.
  Но не менее ясно было и то, что больше она мне ничего не скажет. Какая бы тайна ни окружала Урсулу Борн, от миссис Фоллиот мне ее не узнать. Потерпев поражение, я снова извинился, взял шляпу и ушел.
  Заглянув к некоторым пациентам, я вернулся домой к шести часам. Каролина сидела за столом с еще не убранной чайной посудой. На ее лице было хорошо знакомое мне выражение торжества: либо она что-то от кого-то узнала, либо что-то кому-то сообщила. Я подумал: «Что именно?»
  – У меня был очень интересный день, – начала Каролина, как только я опустился в кресло и протянул ноги к камину.
  – Вот как? Мисс Ганнет заглянула попить чайку?
  Мисс Ганнет – одна из наших главных разносчиц сплетен.
  – Попробуй еще, – с невероятным самодовольством предложила Каролина.
  Я попробовал еще и еще, перебирая одного за другим всех, кого Каролина числила в своей разведке, но каждую мою догадку сестра с торжествующим видом отметала в сторону, отрицательно покачивая головой. В конце концов она по собственному почину открыла тайну:
  – Заглянул мсье Пуаро! Ну, что ты об этом думаешь?
  Подумал я о многом, но Каролине, разумеется, ничего не сказал.
  – Зачем он приходил?
  – Повидаться со мной, конечно. Он сказал, что, будучи так близко знаком с моим братом, он взял на себя смелость познакомиться с его очаровательной сестрой… с твоей очаровательной сестрой… Ну, ты понимаешь, что я хочу сказать.
  – О чем же он говорил? – спросил я.
  – Он рассказывал мне о себе и о раскрытых им преступлениях. Ты знаешь этого князя Павла Мавританского, того, который женился на танцовщице?
  – И что?
  – Я недавно читала о ней очень интригующую статью в «Светском калейдоскопе». Там намекалось, что на самом деле эта танцовщица – русская великая княжна, дочь царя, которой удалось спастись от большевиков. Так вот, мсье Пуаро открыл тайну загадочного убийства, к которому их припутали. Князь Павел был исполнен благодарности.
  – А булавку с изумрудом величиной с голубиное яйцо он ему подарил? – спросил я с издевкой.
  – Об этом он ничего не говорил, а что?
  – Ничего. Просто мне казалось, что так принято. Так, во всяком случае, бывает в детективных романах; у суперсыщика вся комната непременно усыпана рубинами, жемчужинами и изумрудами, полученными от благодарных клиентов королевской крови.
  – Во всяком случае, очень интересно было услышать рассказ из уст непосредственного участника событий, – самодовольно заметила моя сестра.
  Я не мог не восхититься проницательностью мсье Пуаро, который безошибочно выбрал из своей практики случай, наиболее интересный для старой девы, живущей в деревне.
  – А сообщил он тебе, действительно ли эта танцовщица – великая княжна? – осведомился я.
  – Он не имел права, – внушительно ответила Каролина.
  Я подумал, насколько Пуаро погрешил против истины, беседуя с моей сестрой, и решил, что на словах он, скорее всего, был абсолютно правдив, в основном ограничиваясь красноречивыми пожатиями плеч и движением бровей.
  – И теперь, – заметил я, – он тебя купил на корню?
  – Не будь вульгарен, Джеймс! Где ты набрался подобных выражений?
  Каролина сдвинула очки на лоб и смерила меня взглядом.
  – Скорее всего, от единственного звена, соединяющего меня с миром, – от моих пациентов. К сожалению, среди них нет особ королевской крови и загадочных русских эмигрантов.
  – Ты стал очень раздражителен, Джеймс. Печень, верно, не в порядке. Прими-ка вечером пилюли.
  Увидав меня в домашней обстановке, вы нипочем не догадались бы, что я – врач. Назначением всех лекарств – и себе и мне – занимается Каролина.
  – К черту печень, – сказал я с досадой. – А об убийстве вы, что ж, не говорили совсем?
  – Ну, разумеется, говорили, Джеймс. О чем еще у нас сейчас можно говорить? Мне удалось кое-что растолковать мсье Пуаро, и он был очень признателен. Сказал, что я – прирожденный детектив и у меня поразительная интуиция по части психических особенностей человеческой натуры. – Каролина была в эту минуту до удивления похожа на кошку, всласть налакавшуюся сливок. Казалось, она вот-вот замурлычет. – Он очень много говорил о серых клеточках мозга и о том, как они работают. У него самого, сказал он, они в превосходном состоянии.
  – Ну, еще бы, – ядовито заметил я. – Излишней скромностью он, безусловно, не страдает.
  – Не люблю, когда ты говоришь пошлости, Джеймс. Мсье Пуаро считает так: нужно как можно скорее разыскать Ральфа и убедить его, что он должен пойти и дать показания. Он говорит, что его исчезновение может произвести очень неблагоприятное впечатление на судебном расследовании.
  – А ты ему что на это сказала?
  – Признала, что он прав, – важно ответила Каролина. – И со своей стороны сообщила ему, какие здесь уже пошли толки.
  – Каролина, – спросил я резко, – ты рассказала мсье Пуаро о том, что ты тогда подслушала в лесу?
  – Конечно, рассказала, – невозмутимо объявила она.
  Я вскочил и зашагал из угла в угол.
  – Ты хотя бы отдаешь себе отчет в том, что ты творишь? – воскликнул я. – Ты затягиваешь петлю на шее у Ральфа Пейтена, это же ясно как белый день!
  – Вовсе нет, – невозмутимо возразила Каролина. – Я очень удивилась, узнав, что ты не рассказал ему этого сам.
  – Я сознательно не обмолвился об этом ни словом. Я очень привязан к Ральфу.
  – Я тоже. Потому и считаю, что ты городишь чепуху. Я не верю, что это сделал Ральф, и, значит, правда никак не может ему повредить, и мы должны оказывать мсье Пуаро всяческую помощь. Ну подумай сам, ведь возможно, что в тот вечер Ральф был с этой самой девушкой, и тогда у него прекрасное алиби.
  – Если у него прекрасное алиби, – возразил я, – тогда почему он не явится и не докажет это?
  – Возможно, боится скомпрометировать девушку, – глубокомысленно заметила Каролина. – Но если мсье Пуаро удастся добраться до нее, он разъяснит ей, что это ее долг – прийти и очистить Ральфа от подозрений.
  – Я вижу, ты уже сочинила целую романтическую небылицу. Ты просто начиталась разной дряни, Каролина. Я тебе давно это говорил. – Я снова сел. – Пуаро тебя еще о чем-нибудь спрашивал?
  – Только о пациентах, которые были у тебя на приеме в то утро.
  – О пациентах? – недоверчиво повторил я.
  – Ну да. Сколько их было, кто они такие.
  – И ты смогла ему на это ответить?
  – А почему бы нет? – горделиво ответила моя сестра. – Мне из окна виден вход в приемную. И у меня превосходная память, гораздо лучше твоей.
  – Да, куда уж мне, – пробормотал я машинально.
  Моя сестра продолжала, загибая пальцы:
  – Старуха Беннет – раз, мальчик с фермы, нарыв на пальце, – два, Долли Грейвс, с занозой, – три, этот американец, стюард с трансатлантического парохода, – четыре… Да, еще Джордж Эванс со своей язвой, и наконец… – Многозначительная пауза.
  – Ну?
  Каролина закончила с торжеством, в лучшем стиле, прошипев, как змея, благо «с» тут хватало:
  – Мисс Рассел!
  Каролина откинулась на спинку стула и многозначительно поглядела на меня, а когда Каролина многозначительно смотрит на вас – от этого никуда не деться.
  – Не понимаю, – слукавил я, – что у тебя на уме? Почему бы мисс Рассел и не зайти показать больное колено?
  – Чушь! Колено! – изрекла Каролина. – Как бы не так! Не то ей было нужно.
  – А что же?
  Каролина была вынуждена признать, что это ей неизвестно.
  – Но можешь быть уверен: он к этому и подбирается. Я говорю про мсье Пуаро. Что-то с ней не так, и он это знает.
  – То же самое мне вчера сказала миссис Экройд! – заметил я. – В мисс Рассел что-то настораживает.
  – А-а! – загадочно произнесла Каролина. – Миссис Экройд! Еще одна такая!
  – Какая – такая?
  Но Каролина отказалась объяснить свои слова, а только, многозначительно кивнув, собрала вязанье и отправилась к себе наверх облачиться в лиловую шелковую блузу с медальоном на золотой цепочке – переодеться к обеду, как она выразилась.
  Я смотрел на огонь и обдумывал слова Каролины. Действительно ли Пуаро приходил узнать о мисс Рассел или это были обычные фантазии Каролины? В то утро, во всяком случае, в поведении мисс Рассел не было ничего подозрительного. Хотя… Я вспомнил, как она расспрашивала о наркотиках, а потом перевела разговор на яды. Но при чем это? Экройд же не был отравлен. И все-таки странно…
  Сверху донесся голос Каролины:
  – Джеймс, ты опаздываешь к столу!
  Я подбросил угля в камин и покорно поднялся по лестнице: мир в доме дороже всего.
  
  
  Глава 12
  За столом
  Судебное расследование происходило в понедельник.
  Я не собирался описывать его подробно – это было бы повторением изложенного. По договоренности с полицией процедура была сведена к минимуму. Я дал показания о причине смерти и примерном времени, когда она могла наступить. Судья выразил сожаление по поводу отсутствия Ральфа Пейтена, но особенно этого не подчеркивал. Потом Пуаро и я имели короткую беседу с инспектором Рэгланом. Инспектор был настроен мрачно.
  – Скверно, мистер Пуаро, – сказал он. – Я пытаюсь быть объективным. Я здешний, часто встречался с капитаном Пейтеном в Кранчестере и был бы рад, если бы он оказался невиновен, но дело выглядит скверно, что ни говори. Если он ни в чем не виноват, почему он скрывается? Против него имеются улики, но ведь он мог бы дать объяснения. Почему он их не дает?
  За словами инспектора крылось гораздо больше, чем я знал в то время. Приметы Ральфа были сообщены во все порты и на железнодорожные станции Англии. Полиция была начеку. Его квартира в Лондоне находилась под наблюдением, так же как и те дома, которые он имел обыкновение посещать. Трудно было предположить, что Ральфу удастся ускользнуть при таких обстоятельствах. При нем не было багажа и, насколько известно, не было и денег.
  – Я не нашел никого, – продолжал инспектор, – кто видел бы Ральфа на станции в тот вечер, хотя тут его все знают и не могли бы не заметить. Из Ливерпуля тоже ничего нет.
  – Вы думаете, он отправился в Ливерпуль? – спросил Пуаро.
  – Не исключено. Звонок со станции за три минуты до отхода ливерпульского экспресса должен же что-нибудь означать?
  – Да, если он не был сделан с целью сбить нас с толку.
  – Это мысль! – с жаром воскликнул инспектор. – Вы так объясняете этот звонок?
  – Мой друг, – серьезно сказал Пуаро, – я не знаю. Но вот что я думаю: разгадав этот звонок, мы разгадаем убийство.
  – Вы и раньше это говорили, – заметил я, с любопытством глядя на Пуаро.
  Он кивнул.
  – Снова и снова возвращаюсь я к этому звонку, – буркнул он.
  – А по-моему, этот звонок ни с чем не связан, – сказал я.
  – Я бы не стал заходить так далеко, – запротестовал инспектор, – но должен признаться, что, по-моему, мсье Пуаро придает чрезмерное значение этому звонку. У нас есть данные поинтереснее – отпечатки пальцев на кинжале, например.
  В речи Пуаро вдруг резко проявился иностранец, как это случалось с ним всякий раз, когда он волновался.
  – Мсье инспектор, – сказал он, – берегитесь тупой… comment dire?[310] – маленькой улицы, которая никуда не ведет.
  Инспектор Рэглан уставился на него в недоумении, но я был догадливее.
  – Тупика, хотите вы сказать?
  – Да, да, тупой улицы, которая никуда не ведет. Эти отпечатки – они тоже могут никуда не вести.
  – Не вижу, как это может быть, – ответил инспектор. – Вы намекаете, что они фальшивые? Я о таких случаях читал, хотя на практике с этим не сталкивался. Но фальшивые или настоящие – они все-таки должны нас куда-нибудь привести!
  Пуаро в ответ только развел руками.
  Затем инспектор показал нам увеличенные снимки этих отпечатков и погрузился в технические объяснения петель и дуг.
  – Признайте же, – сказал он, раздраженный рассеянным видом, с каким слушал его Пуаро, – что это отпечатки, оставленные кем-то, кто был в доме в тот вечер.
  – Бесспорно! – сказал Пуаро, кивая.
  – Ну так я снял отпечатки у всех, живущих в доме. У всех, понимаете? Начиная со старухи и кончая судомойкой.
  – Не думаю, чтобы миссис Экройд польстило, что ее назвали старухой. Она явно расходует на косметику немалые суммы.
  – Вы снимали отпечатки и у меня, – заметил я сухо.
  – Ну да. И ни один из них даже отдаленно не напоминает эти. Таким образом, остается альтернатива: Ральф Пейтен или ваш таинственный незнакомец, доктор. Когда мы доберемся до этой пары…
  – Будет потеряно драгоценное время, – перебил Пуаро.
  – Я вас не понимаю, мсье Пуаро.
  – Вы говорите, что сняли отпечатки у всех в доме, мсье инспектор? Уверены?
  – Конечно.
  – У всех без исключения?
  – Решительно у всех.
  – У живых и у мертвых?
  Инспектор не сразу понял, потом сказал с расстановкой:
  – Вы хотите сказать…
  – У мертвых, мсье инспектор.
  Инспектор застыл в недоумении.
  – Я убежден, – спокойно сказал Пуаро, – что эти отпечатки на кинжале принадлежат самому мистеру Экройду. Проверьте! Тело еще не захоронено.
  – Но почему? С какой стати? Вы же не предполагаете самоубийства?
  – О нет. Убийца был в перчатках или завернул рукоятку во что-нибудь. Нанеся удар, он взял руку своей жертвы и прижал пальцы к рукоятке кинжала.
  – Но для чего?
  – Чтобы еще больше запутать это запутанное дело, – пожал плечами Пуаро.
  – Ну я этим займусь. Но что подало вам такую мысль?
  – Когда вы были так любезны показать мне рукоятку с отпечатками пальцев – я, признаюсь, ничего не понимаю в петлях и дугах, но положение этих отпечатков показалось мне несколько неестественным: я бы так не держал кинжал при ударе. А вот если закинуть руку через плечо…
  Инспектор уставился на маленького бельгийца. Пуаро с беззаботным видом смахнул пылинку с рукава.
  – Ну, – сказал инспектор, – это мысль. Да, я этим займусь, только не очень надейтесь, что это что-то даст. – Он говорил любезно, но несколько снисходительно.
  Когда он ушел, Пуаро посмотрел на меня смеющимися глазами.
  – В следующий раз я постараюсь помнить о его amour propre[311]. Ну а теперь, мой добрый друг, что вы скажете о маленькой семейной встрече?
  «Маленькая семейная встреча» произошла через полчаса в «Папоротниках»: во главе стола восседал Пуаро, словно председатель какого-то мрачного сборища. Слуг не было, так что нас оказалось шестеро: миссис Экройд, Флора, майор Блент, молодой Реймонд, Пуаро и я.
  Когда все собрались, Пуаро встал и поклонился.
  – Месье, медам, я попросил вас собраться с определенной целью. – Он помолчал. – Для начала я хочу обратиться с горячей просьбой к мадемуазель.
  – Ко мне? – спросила Флора.
  – Мадемуазель, вы помолвлены с капитаном Ральфом Пейтеном. Если он доверился кому-нибудь, то только вам. Умоляю вас, если вам известно его местопребывание, убедите его не скрываться больше. Минуточку, – остановил он Флору, которая хотела что-то сказать, – ничего не говорите, пока не подумаете хорошенько. Мадемуазель, с каждым днем его положение становится для него опаснее. Если бы он не скрылся, какими бы полными ни были улики против него, он мог бы дать им объяснение. Но его молчание, его бегство – что они означают? Только одно – признание вины. Мадемуазель, если вы действительно верите в его невиновность, убедите его вернуться, пока не поздно.
  Флора побелела как полотно.
  – Пока не поздно… – пробормотала она.
  Пуаро наклонился, не спуская с нее глаз.
  – Послушайте, мадемуазель, – сказал он очень мягко, – вас просит об этом старый папа Пуаро, который много видел и много знает. Я не пытаюсь поймать вас в ловушку, мадемуазель. Но не могли бы вы довериться мне и сказать, где скрывается Ральф Пейтен?
  Флора встала.
  – Мсье Пуаро, – сказала она и поглядела ему в глаза, – клянусь вам, клянусь всем, что есть для меня святого, я не знаю, где Ральф. Я не видела его и не получала от него никаких известий со… со дня убийства. – Она села.
  Пуаро молча поглядел на нее, затем резко ударил ладонью по столу.
  – Bien![312] Значит, так, – сказал он. Лицо его стало жестким. – Теперь я обращаюсь к остальным. Миссис Экройд, майор Блент, доктор Шеппард, мистер Реймонд, все вы друзья Ральфа Пейтена. Если вы знаете, где он скрывается, скажите.
  Наступило долгое молчание. Пуаро по очереди поглядел на каждого из нас.
  – Умоляю вас, – произнес он тихо, – доверьтесь мне.
  Снова молчание. Его нарушила наконец миссис Экройд.
  – Я считаю, – плаксиво заговорила она, – что отсутствие Ральфа странно, очень странно. Скрываться в такое время! Мне кажется, за этим что-то есть. Я рада, Флора, дитя мое, что ваша помолвка не была объявлена официально.
  – Мама! – гневно вскричала Флора.
  – Провидение! – заявила миссис Экройд. – Я глубоко верю в провидение – божество, творящее наши судьбы, как поэтично выразился Шекспир[313].
  – Но вы же не предполагаете, что провидение сотворило это само, без посторонней помощи? – рассмеялся Реймонд.
  Он, как я понимаю, просто хотел разрядить обстановку, но миссис Экройд взглянула на него с укором и достала носовой платочек.
  – Флора избавлена от массы неприятностей. Ни на минуту я не усомнилась в том, что дорогой Ральф неповинен в смерти бедного Роджера. Я не думаю о нем плохо. Ведь у меня с детства такое доверчивое сердце. Я не верю дурному ни о ком. Но, конечно, следует помнить, что Ральф еще мальчиком попадал под бомбежку. Говорят, это иногда сказывается много лет спустя. Человек не отвечает за свои действия. Понимаете, не может взять себя в руки…
  – Мама! – вскрикнула Флора. – Не думаешь же ты, что Ральф…
  – Действительно, миссис Экройд… – сказал майор Блент.
  – Я не знаю, что и думать, – простонала миссис Экройд. – Это невыносимо! Если Ральфа признают виновным, к кому отойдет поместье?
  Реймонд резко отодвинул стул. Майор Блент остался невозмутим, но очень внимательно поглядел на миссис Экройд.
  – Это как при контузии… – упрямо продолжала миссис Экройд. – Притом Роджер был скуп с ним – из лучших побуждений, разумеется. Я вижу, вы все против меня, но я считаю исчезновение Ральфа очень странным и рада, что помолвка Флоры не была объявлена.
  – Она будет объявлена завтра, – громко сказала Флора.
  – Флора! – в ужасе вскричала ее мать.
  – Будьте добры, – обратилась Флора к секретарю, – пошлите объявление в «Таймс» и в «Морнинг пост».
  – Если вы уверены, что это благоразумно, мисс Экройд, – ответил тот.
  Флора импульсивно повернулась к Бленту.
  – Вы понимаете, – сказала она, – что мне остается делать? Я же не могу бросить Ральфа в беде. Правда?
  Она долго, пристально смотрела на Блента, и наконец он кивнул.
  Миссис Экройд разразилась визгливыми протестами, но Флора оставалась непоколебимой. Наконец заговорил Реймонд:
  – Я ценю ваши побуждения, мисс Экройд, но не поступаете ли вы опрометчиво? Подождите день-два.
  – Завтра, – звонко сказала Флора. – Мама, бессмысленно вести себя так. Какой бы я ни была, я верна своим друзьям.
  – Мсье Пуаро, – всхлипнула миссис Экройд, – сделайте же что-нибудь!
  – Все это ни к чему, – вмешался Блент. – Мисс Флора совершенно права. Я целиком на ее стороне.
  Флора протянула ему руку.
  – Благодарю вас, майор Блент, – сказала она.
  – Мадемуазель, – сказал Пуаро, – позвольте старику выразить свое восхищение вашим мужеством и преданностью друзьям. И надеюсь, вы поймете меня правильно, когда я попрошу вас, настойчиво попрошу, отложить это объявление на день или два.
  Флора нерешительно взглянула на него, а он продолжал:
  – Поверьте, я прошу вас об этом в интересах Ральфа Пейтена столько же, сколько и в ваших, мадемуазель. Вы хмуритесь. Вы не понимаете, как это может быть. Но уверяю вас, это так! Вы передали это дело в мои руки и не должны теперь мне мешать.
  – Мне это не по душе, – немного помолчав, сказала девушка, – но будь по-вашему. – И она снова села.
  – А теперь, месье и медам, – быстро заговорил Пуаро, – я продолжу. Поймите одно, я хочу докопаться до истины. Истина, сколь бы ни была она ужасна, неотразимо влечет к себе ум и воображение того, кто к ней стремится. Я уже немолод, мои способности, возможно, уже не те, что прежде… – Он явно ожидал, что за этим последует взрыв возражений. – Вполне вероятно, что это дело будет последним, которое я расследую. Но Эркюль Пуаро не из тех, кто терпит поражение. Повторяю: я намерен узнать истину. И я ее узнаю, вопреки вам всем.
  Он бросил последние слова нам в лицо как обвинение. Я думаю, что все мы немного смутились – все, кроме Реймонда, тот остался совершенно невозмутимым.
  – Что вы хотите этим сказать – «вопреки нам всем»? – спросил он, слегка подняв брови.
  – Но… именно это, мсье. Все находящиеся в этой комнате скрывают от меня что-то. – И он поднял руку в ответ на ропот протеста. – Да, да, я знаю, что говорю. Может быть, это нечто неважное, пустяки, по-видимому не имеющие отношения к делу, но, как бы то ни было, каждый из вас что-то скрывает. Я не прав?
  Его взгляд – и вызывающий, и обвиняющий – скользнул по нашим лицам. И все опустили глаза. Да, и я тоже.
  – Вы мне ответили, – сказал Пуаро со странным смешком. Он встал. – Я взываю ко всем вам. Скажите мне правду, всю правду! – И после паузы: – Ни у кого нет желания что-нибудь сказать?
  Он снова рассмеялся, негромко и резко.
  – C'est dommage[314], – сказал он и ушел.
  
  Глава 13
  Гусиное перо
  Вечером после обеда я по просьбе Пуаро отправился к нему. Каролина проводила меня завистливым взглядом: как бы ей хотелось сопровождать меня! Я был принят очень гостеприимно. Пуаро поставил на маленький столик бутылку ирландского виски (которое я не выношу), сифон с содовой и стакан. Сам он пил шоколад, свой любимый напиток. Он вежливо осведомился о здоровье моей сестры, отозвавшись о ней как о весьма незаурядной женщине.
  – Боюсь, вы вскружили ей голову, – сказал я сухо.
  – О, я люблю иметь дело с экспертом, – сказал он со смешком, но не объяснил, что, собственно, имеет в виду.
  – Во всяком случае, вы получили полный набор местных сплетен – как имеющих основание, так и необоснованных.
  – А также ценные сведения, – добавил он спокойно.
  – То есть?
  Он покачал головой и сам перешел в атаку:
  – А почему вы мне не все рассказали? В такой деревушке, как ваша, каждый шаг Ральфа Пейтена не может быть неизвестен. Ведь не одна ваша сестра могла пройти тогда через лес.
  – Разумеется, – буркнул я. – Ну а ваш интерес к моим больным?
  Он снова засмеялся.
  – Только к одному из них, доктор, только к одному.
  – К последнему? – предположил я.
  – Мисс Рассел очень меня интересует, – ответил он уклончиво.
  – Вы согласны с миссис Экройд и моей сестрой, что в ней есть что-то подозрительное? – спросил я. – Моя сестра ведь это сообщила вам вчера? И притом без всяких оснований!
  – Пожалуй.
  – Без малейших оснований.
  – Les femmes![315] – философски изрек Пуаро. – Они изумительны! Они измышляют… и они оказываются правыми. Конечно, это не совсем так. Женщины бессознательно замечают тысячи мелких деталей, бессознательно сопоставляют их – и называют это интуицией. Я хорошо знаю психологию, я понимаю это.
  У него был такой важный, такой самодовольный вид, что я чуть не прыснул со смеху. Он отхлебнул шоколаду и тщательно вытер усы.
  – Хотелось бы мне знать, что вы на самом деле обо всем этом думаете! – не выдержал я.
  – Вы этого хотите? – Он поставил чашку.
  – Да.
  – Вы видели то же, что и я. И выводы наши должны совпадать, не так ли?
  – Кажется, вы смеетесь надо мной, – сдержанно сказал я. – Конечно, у меня нет вашего опыта в подобных делах.
  Пуаро снисходительно улыбнулся.
  – Вы похожи на ребенка, который хочет узнать, как работает машина. Вы хотите взглянуть на это дело не глазами домашнего доктора, а глазами сыщика, для которого все здесь чужие и одинаково подозрительны.
  – Вы правы, – согласился я.
  – Так я прочту вам маленькую лекцию. Первое: надо получить ясную картину того, что произошло в тот вечер, ни на минуту не забывая одного – ваш собеседник может лгать.
  – Какая подозрительность! – усмехнулся я.
  – Но необходимая, уверяю вас. Итак, первое: доктор Шеппард уходит без десяти девять. Откуда я это знаю?
  – От меня.
  – Но вы могли и не сказать правды, или ваши часы могли быть неверны. Но Паркер тоже говорит, что вы ушли без десяти девять. Следовательно, это утверждение принимается, и мы идем дальше. В девять часов у ворот «Папоротников» вы натыкаетесь на какого-то человека, и тут мы подходим к тому, что назовем загадкой Таинственного незнакомца. Откуда я знаю, что это было так?
  – Я вам сказал… – начал я опять.
  – Ах, вы сегодня не очень сообразительны, мой друг, – нетерпеливо прервал меня Пуаро. – Вы знаете, что это было так, но откуда мне-то это знать? Но я могу сказать вам, что вы не галлюцинировали – служанка мисс Ганнет встретила вашего Таинственного незнакомца за несколько минут до вас, и он спросил у нее дорогу в «Папоротники». Поэтому мы можем признать его существование. О нем нам известно следующее: он действительно чужой здесь, и за чем бы он ни шел в «Папоротники», в этом не было ничего тайного, раз он дважды спрашивал дорогу туда.
  – Да, – сказал я, – понимаю.
  – Я постарался узнать о нем побольше. Он заходил в «Три кабана» пропустить стаканчик, и, по словам официантки, у него сильный американский акцент, да и сам он сказал, что только что из Штатов. А вы не заметили его американского акцента?
  – Пожалуй, – сказал я после минутного молчания, стараясь припомнить все подробности, – какой-то акцент был, но очень легкий.
  – Précisément[316]. Далее то, что я подобрал в беседке. – Он протянул мне стержень гусиного пера.
  Я взглянул и вдруг вспомнил что-то известное мне из книг. Пуаро, наблюдавший за выражением моего лица, кивнул:
  – Да. Героин. Наркоманы носят его в таких стержнях и вдыхают через нос.
  – Диаморфин гидрохлорид, – машинально пробормотал я.
  – Такой метод приема этого наркотика очень распространен по ту сторону океана. Еще одно доказательство того, что этот человек либо из Канады, либо из Штатов.
  – А почему вас вообще заинтересовала беседка?
  – Мой друг, инспектор считает, что тропинкой пользовались только те, кто хотел пройти к дому ближним путем, но я, как только увидел беседку, понял: всякий назначивший в беседке свидание тоже пойдет по этой тропинке. По-видимому, можно считать установленным, что незнакомец не подходил ни к парадной двери, ни к черному входу. Следовательно, кто-то мог выйти к нему из дома. В таком случае что может быть удобнее этой беседки? Я обыскал ее в надежде найти что-нибудь, какой-нибудь ключ к разгадке, и нашел два: обрывок батиста и гусиное перо.
  – А что означает кусочек батиста?
  – Вы не используете свои серые клеточки, – осуждающе произнес Пуаро и добавил сухо: – Обрывок батиста говорит сам за себя.
  – Но не мне, – ответил я и переменил тему: – Значит, этот человек прошел в беседку, чтобы с кем-то встретиться. С кем?
  – В том-то и вопрос. Вы помните, что миссис Экройд и ее дочь приехали из Канады?
  – Обвиняя их сегодня в сокрытии правды, вы именно это имели в виду?
  – Может быть. Теперь другое. Что вы думаете о рассказе старшей горничной?
  – Каком рассказе?
  – О ее увольнении. Полчаса – не слишком большой срок, чтобы уволить прислугу? А эти важные бумаги правдоподобны? И вспомните: хотя она утверждает, что с полдесятого до десяти была в своей комнате, у нее нет алиби.
  – Вы меня окончательно сбили с толку, – сказал я.
  – А для меня все проясняется. Но теперь – ваши теории.
  – Я кое-что набросал, – сказал я смущенно и достал из кармана листок бумаги.
  – Но это же великолепно! У вас есть метод. Я слушаю.
  Я смущенно начал читать:
  – Прежде всего, с точки зрения логики…
  – Именно это всегда говорил мой бедный Гастингс, – перебил меня Пуаро, – но, увы, на деле это у него никак не получалось.
  – Пункт первый. Слышали, как мистер Экройд с кем-то говорил в половине десятого. Пункт второй. В какой-то момент того вечера Ральф Пейтен проник в кабинет через окно, на что указывают следы его ботинок. Пункт третий. Мистер Экройд нервничал в этот вечер и впустил бы только знакомого. Пункт четвертый. В половине десятого у мистера Экройда просили денег. Мы знаем, что Ральф Пейтен в этот момент в них нуждался. Эти четыре пункта показывают, что в девять тридцать с мистером Экройдом был Ральф. Но мы знаем, что без четверти десять Экройд был еще жив, следовательно, его убил не Ральф. Ральф оставил окно открытым. Затем этим путем вошел убийца.
  – А кто же убийца? – осведомился Пуаро.
  – Этот американец. Он мог быть сообщником Паркера, а Паркер, возможно, шантажировал миссис Феррар и мог из подслушанного разговора заключить, что его карты раскрыты, сообщить об этом своему сообщнику и передать ему кинжал для убийства.
  – Это, безусловно, теория, – признал Пуаро, – решительно, у вас есть кое-какие клеточки. Однако еще многое остается необъясненным… Телефонный звонок, отодвинутое кресло…
  – Вы действительно считаете положение этого кресла столь существенным? – прервал я.
  – Необязательно, оно могло быть отодвинуто случайно, а Реймонд или Блент могли бессознательно поставить его на место, они были взволнованы. Ну а исчезнувшие сорок фунтов?
  – Отданы Экройдом Ральфу. Он мог отказать, а потом передумать, – предположил я.
  – Все-таки один пункт остается необъясненным. Почему Блент так уверен, что в девять тридцать с Экройдом был Реймонд?
  – Он это объяснил, – сказал я.
  – Вы так считаете? Хорошо, оставим это. Лучше скажите мне, почему Ральф Пейтен исчез?
  – На это ответить труднее, – сказал я, раздумывая. – Буду говорить как врач. Вероятно, у Ральфа сдали нервы. Если он вдруг узнал, что его дядя был убит через несколько минут после того, как они расстались – возможно, после бурного объяснения, – он мог перепугаться и удрать. Такие случаи известны: порой ни в чем не повинные люди ведут себя как преступники.
  – Это правда, но нельзя упускать из виду…
  – Я знаю, что вы хотите сказать: мотива. После смерти дяди Ральф становится наследником солидного состояния.
  – Это один мотив, – согласился Пуаро.
  – Один?
  – Mais oui[317]. Разве вы не понимаете, что перед нами три различных мотива? Ведь кто-то забрал голубой конверт с письмом. Это один мотив. Шантаж! Ральф Пейтен мог быть тем человеком, который шантажировал миссис Феррар. Вспомните: по словам Хэммонда, Ральф последнее время не обращался к дяде за помощью. Создается впечатление, что он получал деньги откуда-то еще… Притом он явно что-то натворил и боялся, что это дойдет до ушей его дяди. И, наконец, тот, который вы только что упомянули.
  – Боже мой! – Я был потрясен. – Все против него!
  – Разве? – сказал Пуаро. – В этом мы с вами расходимся. Три мотива – не слишком ли много? Я склонен думать, что, несмотря ни на что, Ральф Пейтен невиновен.
  
  Глава 14
  Миссис Экройд
  После вышеприведенного разговора дело, по моим впечатлениям, перешло в новую фазу. Его можно разделить на две части, четко отличающиеся одна от другой. Первая часть – от смерти Экройда вечером в пятницу до вечера следующего понедельника. Это последовательный рассказ о всех событиях, как они раскрывались перед Пуаро. Все это время я был рядом с Пуаро. Я видел то, что видел он. Я старался, как мог, угадать его мысли. Теперь я знаю: мне это не удалось. Хотя Пуаро показывал мне все свои находки – как, например, обручальное кольцо, он скрывал те существеннейшие выводы, которые он из них делал. Как я узнал позднее, эта скрытность крайне характерна для него. Он не скупился на предположения и намеки, но дальше этого не шел.
  Итак, до вечера понедельника мой рассказ мог бы быть рассказом самого Пуаро. Я был Ватсоном этого Шерлока. Но с понедельника наши пути разошлись. Пуаро работал один. Хотя я и слышал о его действиях (в Кингз-Эбботе все становится известным), но он уже не делился со мной своими намерениями. Да и у меня были другие занятия. Вспоминая этот период, я вижу перед собой что-то пестрое, чередующееся. Все приложили руку к раскрытию тайны. Это походило на головоломку, в которую каждый вкладывал свой кусочек – кто-то что-то узнал, кто-то что-то открыл… Но на этом их роль и кончалась. Только Пуаро смог поставить эти разрозненные кусочки на свои места. Некоторые из этих открытий казались в тот момент бессмысленными и не относящимися к делу. Вопрос о черных сапогах, например… Но это потом… Чтобы вести рассказ в хронологическом порядке, я должен начать с того, что утром в понедельник меня потребовала к себе миссис Экройд.
  Так как час был очень ранний, а меня просили прийти немедленно, я тотчас кинулся в «Папоротники», ожидая найти ее при смерти.
  Она приняла меня в постели – для сохранения декорума. Протянула мне костлявую руку и указала на стул у кровати.
  – Ну-с, миссис Экройд, что с вами? – спросил я бодро, поскольку именно этого пациент ждет от врача.
  – Я разбита, – ответила миссис Экройд слабым голосом. – Абсолютно разбита. Это шок из-за смерти бедного Роджера, ведь реакция, как говорят, наступает не сразу.
  Жаль, что врач в силу своей профессии не всегда может говорить то, что думает. Меня так и подмывало ответить: «Вздор!» Вместо этого я предложил бром. Миссис Экройд согласилась принимать бром. Первый ход в игре был сделан. Разумеется, я не поверил, что за мной послали из-за шока, вызванного смертью Экройда. Но миссис Экройд абсолютно не способна подойти к делу прямо, не походив вокруг да около. Меня очень интересовало, зачем я ей понадобился.
  – А потом – эта сцена… вчера, – продолжала больная и замолчала, ожидая моей реплики.
  – Какая сцена?
  – Доктор! Неужели вы забыли? Этот ужасный французишка… или он бельгиец? Ну, словом, сыщик. Он был так груб со всеми нами! Это меня совсем потрясло. Сразу после смерти Роджера!
  – Весьма сожалею, миссис Экройд.
  – Не понимаю, какое он имел право так кричать на нас. Как будто я не знаю, что мой долг – ничего не скрывать! Я сделала для полиции все, что было в моих силах!
  – О, конечно. – Я начал понимать, в чем дело.
  – Кто может сказать, что я забыла о своем гражданском долге? Инспектор Рэглан был вполне удовлетворен. С какой стати этот выскочка-иностранец поднимает такой шум? Не понимаю, для чего Флоре понадобилось вмешивать его в наши дела. И ни слова мне не сказав! Пошла и сделала. Флора слишком самостоятельна. Я знаю жизнь, я ее мать. Она обязана была предварительно посоветоваться со мной. (Я выслушал все это в молчании.) Что у него на уме? Вот что я хочу знать. Он действительно воображает, будто я что-то скрываю? Он… он буквально обвинил меня вчера.
  Я пожал плечами.
  – Какое это имеет значение? – сказал я. – Раз вы ничего не скрываете, его слова не имеют отношения к вам.
  Миссис Экройд, по своему обыкновению, зашла с другой стороны.
  – Слуги ужасны, – начала она. – Сплетничают между собой. А потом эти сплетни расходятся дальше, хотя они и необоснованны.
  – Слуги сплетничают? – переспросил я. – О чем?
  Миссис Экройд бросила на меня такой пронзительный взгляд, что я смутился.
  – Я думала, что вам-то уж это известно, доктор. Вы же все время были с мсье Пуаро!
  – Совершенно верно.
  – Ну, так вы должны все знать. Эта Урсула Борн – ее ведь уволили. И в отместку она готова всем напакостить. Все они скроены на один лад. Раз вы были там, вы знаете точно, что она сказала. Я боюсь, чтобы это не было неверно истолковано. В конце концов, мы же не обязаны пересказывать полиции всякую мелочь? Бывают семейные обстоятельства… не связанные с убийством. Но если эта девушка разозлилась, она могла такого наговорить!
  У меня хватило проницательности понять, что за этими излияниями скрывалась подлинная тревога. Пуаро был отчасти прав: из шести сидевших тогда за столом по крайней мере миссис Экройд действительно старалась что-то скрыть. От меня зависело узнать – что именно. Я сказал резко:
  – На вашем месте, миссис Экройд, я бы рассказал все.
  Она вскрикнула:
  – О, доктор, как вы можете! Будто… будто я…
  – В таком случае что вас останавливает?
  – Ведь я все могу объяснить совершенно просто. – Миссис Экройд достала кружевной платочек и прослезилась. – Я надеялась, доктор, что вы объясните мсье Пуаро – иностранцам порой так трудно понять нас! Никто не знает, что мне приходилось сносить. Мученичество – вот чем была моя жизнь. Я не люблю говорить дурно о мертвых, но что было, то было. Самый ничтожный счет Роджер проверял так, как будто он бедняк, а не богатейший человек в графстве, как сообщил вчера мистер Хэммонд. – Миссис Экройд приложила платочек к глазам.
  – Итак, – сказал я ободряюще, – вы говорили о счетах?
  – Ах эти ужасные счета! Некоторые из них мне не хотелось показывать Роджеру – есть вещи, которых мужчины не понимают. Он сказал бы, что это ненужные траты, а счета все накапливались…
  Она умоляюще посмотрела на меня, как бы ища сочувствия.
  – Обычное свойство счетов, – согласился я.
  – Уверяю вас, доктор, – уже другим, сварливым тоном сказала она, – я измучилась, лишилась сна! И ужасное сердцебиение. А потом пришло письмо от одного шотландского джентльмена… вернее, два письма от двух шотландских джентльменов: мистера Брюса Макферсона и Колина Макдональда. Такое совпадение!
  – Не сказал бы, – заметил я сухо.
  – Шотландцы, но, подозреваю, с предками-семитами. От десяти фунтов до десяти тысяч и без залога – под простую расписку! Я ответила одному из них, но возникли затруднения…
  Она замолчала. Было ясно, что мы приблизились к наиболее скользкому обстоятельству, но я еще не встречал человека, которому столь трудно было бы высказаться напрямик.
  – Видите ли, – пробормотала миссис Экройд, – ведь это вопрос ожидаемого наследства, не так ли? И хотя я была уверена, что Роджер обеспечит меня, я не знала этого твердо. Я подумала: если я загляну в копию его завещания, не из вульгарного любопытства, конечно, а чтобы иметь возможность привести в порядок свои дела… – Она искоса посмотрела на меня. Обстоятельство действительно было скользкое, но, к счастью, всегда можно найти слова, которые задрапируют неприкрытую неприглядность факта. – Я могу доверить это только вам, дорогой доктор, – торопливо продолжала миссис Экройд. – Я знаю, вы не истолкуете ложно мои слова и объясните все мсье Пуаро. В пятницу днем… – Она опять умолкла и судорожно глотнула.
  – Ну и… – снова подбодрил я ее. – Значит, в пятницу?..
  – Никого не было дома… так я думала… Мне надо было зайти в кабинет Роджера… То есть я хочу сказать, что зашла туда не тайком – у меня было дело. А когда я увидела все эти бумаги на столе, меня вдруг словно осенило, и я подумала: а вдруг Роджер хранит свое завещание в одном из этих ящиков? Я так импульсивна! Это у меня с детства. Все делаю под влиянием минуты. А он – большая небрежность с его стороны – оставил ключи в замке верхнего ящика.
  – Понимаю, понимаю, – помог я ей, – и вы обыскали его. Что же вы нашли?
  Миссис Экройд снова издала какой-то визгливый звук, и я сообразил, что был недостаточно дипломатичен.
  – Как ужасно это звучит! Все было совсем не так!
  – Конечно, конечно, – поспешно сказал я. – Просто я неудачно выразился, извините.
  – Мужчины так нелогичны! На месте дорогого Роджера я бы не стала скрывать условий своего завещания. Но мужчины так скрытны! Приходится из самозащиты прибегать к небольшим хитростям.
  – А результат небольших хитростей? – спросил я.
  – Я же вам рассказываю. Только я добралась до нижнего ящика, как вошла Борн. Крайне неловко! Конечно, я задвинула ящик и указала ей на невытертую пыль. Но мне не понравился ее взгляд. Держалась она достаточно почтительно, но взгляд! Чуть ли не презрение, если вы понимаете, что я имею в виду. Эта девушка мне никогда не нравилась, хотя работала неплохо, не отказывалась, как другие, носить передник и чепчик, почтительно говорила «мадам», без излишней конфузливости могла сказать: «Их нет дома», когда открывала дверь вместо Паркера. И у нее не булькало внутри, как у некоторых горничных, когда они прислуживают за столом… Да, о чем это я?
  – Вы говорили, что, несмотря на ряд ценных качеств Урсулы Борн, она вам не нравилась.
  – Вот именно. Она какая-то странная, непохожая на других. Слишком уж образованна, по-моему. В наши дни никак не угадаешь, кто леди, а кто нет.
  – Что же случилось дальше? – спросил я.
  – Ничего. То есть вошел Роджер. А я думала – он ушел на прогулку. Он спросил: «В чем дело?», а я сказала: «Ничего, я зашла взять „Панч“». Взяла журнал и вышла. А Борн осталась. Я слышала – она спросила Роджера, может ли он поговорить с ней. Я пошла к себе и легла. Я очень расстроилась. – Она помолчала. – Вы объясните мсье Пуаро. Вы сами видите – все это пустяки. Но когда он так настойчиво стал требовать, чтобы от него ничего не скрывали, я вспомнила про этот случай. Борн могла наплести об этом бог знает что. Но вы ему объясните, верно?
  – Это все? – спросил я. – Вы мне все сказали?
  – Да-а, – протянула миссис Экройд и твердо добавила: – Да!
  Но я уловил легкое колебание и понял, что она скрывает еще что-то. Мой следующий вопрос был порожден гениальным вдохновением, и только:
  – Миссис Экройд, это вы открыли крышку витрины?
  Ответом мне был такой багровый румянец, что его не смогли скрыть ни румяна, ни пудра.
  – Откуда вы узнали? – пролепетала она.
  – Так, значит, это сделали вы?
  – Да… я… Видите ли, там есть предметы из старого серебра, очень интересные. Я перед этим читала одну книгу и наткнулась на снимок крохотной вещицы, за которую на аукционе дали огромную сумму. Этот снимок был похож на одну штучку из нашей витрины. Я хотела захватить ее с собой, когда поеду в Лондон, чтобы… чтобы оценить. Ведь окажись она и вправду такой большой ценностью, какой бы это был сюрприз для Роджера!
  Я принял объяснения миссис Экройд в молчании и даже не спросил, зачем ей понадобилось действовать столь тайно.
  – А почему вы оставили крышку открытой, – спросил я, – по рассеянности?
  – Мне помешали, – ответила миссис Экройд. – Я услышала шаги на террасе и едва успела подняться наверх, как Паркер пошел отворять вам дверь.
  – Вероятно, вы услышали шаги мисс Рассел, – задумчиво сказал я.
  Миссис Экройд сообщила мне один крайне интересный факт. Каковы были на самом деле ее намерения в отношении серебряных редкостей Экройда, это меня интересовало мало. Заинтересовал меня другой факт – то, что мисс Рассел действительно должна была войти в гостиную с террасы. Следовательно, когда мне показалось, что она запыхалась, я был прав. Где же она была? Я вспомнил беседку и обрывок накрахмаленного батиста.
  – Интересно, крахмалит ли мисс Рассел свои носовые платки? – воскликнул я машинально.
  Удивленный взгляд миссис Экройд привел меня в себя, и я встал.
  – Вам удастся объяснить все это Пуаро, как вы думаете? – с тревогой спросила миссис Экройд.
  – О, конечно! Без всяких сомнений.
  Я наконец ушел, предварительно выслушав от миссис Экройд дополнительные оправдания ее поступков.
  Пальто мне подавала старшая горничная, и, внимательно вглядевшись в ее лицо, я заметил, что глаза у нее заплаканы.
  – Почему, – спросил я, – вы сказали, что в пятницу мистер Экройд вызвал вас к себе в кабинет? Я узнал, что вы сами просили у него разрешения поговорить с ним.
  Она опустила глаза. Потом ответила неуверенно:
  – Я все равно собиралась уйти.
  Больше я ничего не сказал, но, открывая мне дверь, она неожиданно спросила тихо:
  – Простите, сэр, что-нибудь известно о капитане Пейтене?
  Я покачал головой и вопросительно посмотрел на нее.
  – Ему надо возвратиться, – сказала она. – Обязательно надо возвратиться. – Она подняла на меня умоляющий взгляд. – Никто не знает, где он? – спросила она.
  – А вы? – резко спросил я.
  – Нет. – Она покачала головой. – Я ничего о нем не знаю. Только… всякий, кто ему друг, сказал бы ему, что он должен вернуться.
  Я помедлил, ожидая, что она добавит еще что-нибудь. Следующий вопрос был для меня полной неожиданностью:
  – Как считается, когда произошло убийство? Около десяти?
  – Да, полагают так. От без четверти десять до десяти.
  – Не раньше? Не раньше, чем без четверти десять?
  Я с любопытством посмотрел на нее; она явно хотела услышать утвердительный ответ.
  – Об этом не может быть и речи, – сказал я. – Без четверти десять мисс Экройд видела своего дядю еще живым.
  Она отвернулась, плечи ее поникли.
  «Красивая девушка, – думал я, едучи домой, – очень красивая». Я застал Каролину дома и в отличном настроении: Пуаро снова посетил ее и ушел незадолго до моего возвращения, и она порядком важничала.
  – Я помогаю ему в этом деле, – объяснила она.
  Я почувствовал тревогу. С Каролиной и так сладу нет, а что будет, если ее инстинкт ищейки встретит такое поощрение?
  – Ты ищешь таинственную девицу Ральфа Пейтена? – спросил я.
  – Это я, может быть, сделаю для себя, – ответила Каролина, – но сейчас я выполняю особое поручение мсье Пуаро.
  – А именно?
  – Он хочет знать, какого цвета были сапоги Ральфа – черные или коричневые, – торжественно возвестила Каролина.
  Я в недоумении уставился на нее. Теперь я понимаю, что проявил тогда непостижимую тупость. Я никак не мог сообразить, при чем тут цвет сапог.
  – Коричневые ботинки, – сказал я. – Я их видел.
  – Не ботинки, Джеймс, сапоги. Мсье Пуаро хочет знать, какого цвета была пара сапог, которые у Ральфа были в гостинице, – коричневого или черного? От этого многое зависит.
  Можете считать меня тупицей, но я все-таки ничего не понял.
  – И как же ты это узнаешь? – только и спросил я.
  Каролина ответила, что это легко. Наша Энни дружит с горничной мисс Ганнет – Кларой. А Клара – возлюбленная коридорного из «Трех кабанов». Мисс Ганнет взялась помочь, она отпустила Клару до вечера, и скоро все будет сделано…
  Когда мы садились за стол, Каролина заметила с притворным равнодушием:
  – Да, по поводу этих сапог Ральфа Пейтена…
  – Ну, – сказал я, – так что же?
  – Мсье Пуаро думал, что сапоги Ральфа, скорее всего, коричневые. Он ошибся – они черные. – И Каролина удовлетворенно покачала головой, очевидно чувствуя, что взяла верх над Пуаро.
  Я ничего не ответил. Я все еще старался понять, какое отношение к убийству может иметь цвет сапог Ральфа Пейтена.
  
  
  Глава 15
  Джеффри Реймонд
  В этот же день я смог еще раз убедиться в правильности тактики, которую избрал Пуаро. Он хорошо знал человеческую натуру: страх и сознание вины вырвали правду у миссис Экройд. Она не выдержала первая.
  Когда я вернулся домой после обхода, Каролина сообщила мне, что к нам только что заходил Реймонд.
  – Он хотел видеть меня? – спросил я, вешая пальто в прихожей.
  Каролина маячила у меня за спиной.
  – Нет, он искал мсье Пуаро. Он не застал его дома и подумал, что он у нас или ты знаешь, где он.
  – Не имею ни малейшего представления.
  – Я уговаривала его подождать, но он сказал, что снова заглянет к нему через полчаса, и ушел. Такая жалость! Мсье Пуаро пришел почти тут же.
  – К нам?
  – Нет, к себе.
  – Откуда ты знаешь?
  – Окно в кухне, – последовал лаконичный ответ.
  Мне показалось, что мы исчерпали тему, но Каролина придерживалась другого мнения.
  – Разве ты не пойдешь туда?
  – Куда?
  – К мсье Пуаро, разумеется.
  – Моя дорогая Каролина, – сказал я, – зачем?
  – Мистер Реймонд очень хотел его видеть. Ты можешь узнать, зачем он ему понадобился.
  Я поднял брови.
  – Любопытство не входит в число моих пороков, – заметил я холодно. – Я могу неплохо прожить и не пытаясь узнать, что делают или думают мои соседи.
  – Вздор, Джеймс, – сказала моя сестра. – Тебе так же хочется узнать это, как и мне. Только ты не так честен, как я, тебе всегда необходимо притворяться.
  – Ну, знаешь, Каролина! – сказал я и ушел к себе в приемную.
  Десять минут спустя Каролина постучалась и вошла: она держала в руках какую-то банку.
  – Не мог бы ты, Джеймс, – сказала она, – отнести эту баночку желе из мушмулы[318] мсье Пуаро? Я ему обещала. Такого он никогда не пробовал.
  – А почему ты не пошлешь Энни? – спросил я холодно.
  – Она мне нужна. – Каролина посмотрела на меня, я – на нее.
  – Хорошо, – сказал я, вставая. – Но я просто оставлю эту дрянь у дверей, понятно?
  Моя сестра удивленно подняла брови.
  – Конечно, – сказала она. – А разве кто-нибудь просит тебя о чем-либо другом?
  Победа осталась за Каролиной.
  – Но если ты все же увидишь мсье Пуаро, – сказала она, когда я выходил, – может, заодно сообщишь ему о сапогах?
  Это был очень меткий выстрел. Мне страшно хотелось разрешить загадку сапог. Когда старушка в бретонском чепце открыла мне дверь, я неожиданно для себя спросил, дома ли мсье Пуаро.
  Пуаро с явным удовольствием поспешил мне навстречу.
  – Садитесь, мой добрый друг, – сказал он. – Большое кресло? Может быть, вот это – маленькое! Не слишком ли жарко в комнате?
  Жарко было невыносимо, но я воздержался от какого-либо замечания. Окна были закрыты, камин пылал.
  – Англичане помешаны на свежем воздухе, – объявил Пуаро. – Свежий воздух неплох на улице, где ему и надлежит быть. Но зачем впускать его в дом? Впрочем, оставим эти пустяки. У вас что-то ко мне есть, да?
  – Две вещи, – сказал я. – Во-первых – это от моей сестры. – Я передал ему баночку с желе.
  – Как любезно со стороны мадемуазель Каролины! Она помнит свое обещание. А второе?
  – Некоторые сведения. – И я рассказал ему о моем разговоре с миссис Экройд.
  Он слушал с интересом, но без особого энтузиазма.
  – Это расчищает путь, – сказал он, – и подтверждает показания экономки. Та, если вы помните, сказала, что крышка витрины была открыта, и, проходя мимо, она закрыла ее.
  – А ее утверждение, что она пошла в гостиную, чтобы поглядеть, в порядке ли цветы?
  – О, мы ведь к этому никогда серьезно не относились, мой друг. Это был явный предлог, придуманный второпях, чтобы объяснить ее присутствие там, хотя вряд ли бы оно удивило вас. Я считал возможным объяснить ее волнение тем, что она открывала витрину, но теперь придется искать ему другое объяснение.
  – Да, – сказал я. – С кем она встречалась и почему?
  – Вы полагаете, она выходила, чтобы встретиться с кем-нибудь?
  – Да.
  – Я тоже, – кивнул Пуаро задумчиво.
  – Между прочим, – помолчав, сказал я, – моя сестра просила передать вам, что сапоги Ральфа Пейтена были черными, а не коричневыми.
  Говоря это, я внимательно наблюдал за ним и заметил, как мне показалось, промелькнувшую в его глазах досаду. Но впечатление это было мимолетным.
  – Она абсолютно уверена, что они не коричневые?
  – Абсолютно.
  – Так, – сказал Пуаро и вздохнул. – Очень жаль. – Он казался обескураженным, но ничего не объяснил и переменил тему разговора: – Эта экономка, мисс Рассел, она приходила к вам в пятницу утром. Не будет ли нескромностью спросить, о чем вы говорили, исключая, конечно, сугубо медицинские вопросы?
  – Конечно, нет, – сказал я. – Когда профессиональная часть разговора была закончена, мы несколько минут потолковали о ядах, о том, насколько трудно или легко их обнаружить, и еще о наркомании и наркоманах.
  – И конкретно о кокаине?
  – Откуда вы знаете? – спросил я с некоторым удивлением.
  Вместо ответа он достал из папки с газетами «Дейли бюджет» от пятницы 16 сентября и показал мне статью о тайной торговле кокаином. Это была очень мрачная статья, бьющая на эффект.
  – Вот что заставило ее думать о кокаине, мой друг, – сказал он.
  Я намеревался расспросить его дальше, потому что мне не все было ясно, но в этот момент доложили о Джеффри Реймонде. Он вошел, как всегда оживленный и любезный, и поздоровался с нами.
  – Как поживаете, доктор? Мсье Пуаро, я уже заходил к вам, но не застал.
  Я несколько неуверенно поднялся и спросил, не помешает ли мое присутствие их беседе.
  – Только не мне, доктор, – сказал Реймонд, садясь по приглашению Пуаро. – Дело в том, что я пришел признаваться.
  – En vérité?[319] – спросил Пуаро, вежливо проявляя интерес.
  – Конечно, это пустяки, но дело в том, что со вчерашнего дня меня мучит совесть. Вы, мсье Пуаро, обвинили нас в том, что мы что-то скрываем, и, каюсь, я действительно кое-что утаивал.
  – Что же именно, мсье Реймонд?
  – Да как я уже сказал, пустяки, в сущности: я запутался в долгах, и это наследство оказалось весьма своевременным. Пятьсот фунтов полностью выводят меня из затруднений, и даже еще кое-что остается. – Он сообщил это нам с виноватой улыбкой и той милой откровенностью, в которой таился секрет его обаяния. – Понимаете, как это получилось. Трудно признаваться полиции, что тебе отчаянно нужны деньги. Бог знает, что они вообразят! Но я вел себя как болван: ведь с без четверти десять я был с Блентом в бильярдной, так что у меня железное алиби и бояться мне нечего. Но после вашего обвинения меня все время мучила совесть, и я решил облегчить душу. – Он встал и, улыбаясь, посмотрел на нас.
  – Вы очень мудрый молодой человек, – сказал одобрительно Пуаро. – Когда от меня что-нибудь скрывают, я начинаю думать, что это что-то скверное. Вы поступили правильно.
  – Я рад, что очищен от подозрений, – рассмеялся Реймонд. – Ну что ж, пойду.
  – Так вот, значит, в чем дело, – заметил я, когда дверь за ним закрылась.
  – Да, – согласился Пуаро, – пустяк, но не будь он в бильярдной – кто знает? В конце концов, столько преступлений совершалось ради куда менее значительных сумм, чем пятьсот фунтов! Все зависит от того, сколько человеку нужно. Все относительно, не так ли? Вам не приходило в голову, мой друг, обратить внимание на то, сколько людей обогатилось со смертью мистера Экройда? Миссис Экройд, мисс Флора, мистер Реймонд, экономка – словом, все, кроме майора Блента.
  Он таким странным тоном произнес это имя, что я удивился.
  – Я не совсем вас понял, – пробормотал я.
  – Двое из тех, кого я обвинил в скрытности, уже сказали мне правду.
  – Вы думаете, майор Блент тоже что-то скрывает?
  – Тут уместно вспомнить одну поговорку. Недаром говорят, что каждый англичанин всегда скрывает одно – свою любовь. Но майор Блент, как бы ни старался, ничего скрыть не умеет.
  – Иногда, – сказал я, – мне кажется, что мы поспешили с одним заключением.
  – С каким же?
  – Мы решили, что тот, кто шантажировал миссис Феррар, непременно является и убийцей Экройда. Может быть, мы ошибаемся.
  – Очень хорошо, – энергично кивнул Пуаро, – я ждал, не выскажете ли вы такого предположения. Конечно, это возможно. Но нам следует помнить одно: письмо исчезло. Хотя, как вы и говорите, отсюда необязательно следует, что его взял убийца. Когда вы нашли тело, письмо мог незаметно взять Паркер.
  – Паркер?
  – Да, я все время возвращаюсь к Паркеру – не как к убийце, он не убивал. Но кто больше всех подходит для роли шантажиста? Паркер мог узнать подробности смерти мистера Феррара от слуг в «Королевской лужайке». Во всяком случае, ему было бы легче получить подобные сведения, чем такому случайному гостю, как Блент, например.
  – Паркер мог взять письмо, – согласился я. – Что письма нет, я заметил гораздо позднее.
  – Когда именно? До прихода Реймонда и Блента или после?
  – Не помню, – сказал я, размышляя. – До… нет, пожалуй, после. Да, определенно – после.
  – Это дает три возможности, – задумчиво сказал Пуаро. – Но Паркер наиболее вероятен. Мне хочется проделать с ним небольшой опыт. Можете вы пойти со мной в «Папоротники»?
  Я согласился, и мы отправились. Пуаро спросил мисс Экройд.
  – Мадемуазель, – начал он, когда Флора вышла к нам, – я хочу доверить вам небольшую тайну. Я не вполне уверен в невиновности Паркера и хочу с вашей помощью проделать маленький опыт. Хочу восстановить некоторые из его действий в тот вечер. Но как объяснить ему? А, придумал! Мне якобы надо выяснить, можно ли с террасы услышать голоса в коридорчике. Не будете ли вы так любезны позвонить Паркеру?
  Дворецкий появился, почтительный, как всегда.
  – Звонили, сэр?
  – Да, мой добрый Паркер. Я задумал небольшой опыт и попросил майора Блента занять место на террасе, у окна кабинета. Хочу проверить, могли ли долететь туда голоса – ваши и мисс Экройд. Воспроизведем всю эту маленькую сценку. Я попрошу вас войти с подносом… Или что там у вас было в тот вечер в руках?
  Дворецкий испарился, а мы перешли в коридорчик и стали перед дверью кабинета. Вскоре в холле раздалось позвякивание, и в дверях показался Паркер с подносом, на котором стояли сифон, графин с виски и два стакана.
  – Одну минуту, – поднял руку Пуаро, он был явно в большом возбуждении. – Надо все повторить точно – это маленький опыт по моему методу.
  – Иностранный метод, сэр? Называется реконструкцией преступления? – спросил Паркер и стал невозмутимо ждать дальнейших указаний Пуаро.
  – А наш добрый Паркер разбирается в этих вещах, – воскликнул тот, – он человек начитанный! Но умоляю вас – точнее. Вы вошли из холла – так, а мадемуазель была где?
  – Здесь, – сказала Флора и встала перед дверью кабинета.
  – Именно так, сэр, – подтвердил Паркер.
  – Я только что затворила дверь, – объяснила Флора.
  – Да, мисс, ваша рука была еще на ручке, – сказал Паркер.
  – Тогда allez[320] – разыграем всю сцену! – воскликнул Пуаро.
  Флора встала у двери, ведущей в кабинет, и положила руку на ручку двери, а Паркер вошел с подносом из холла и остановился у порога. Флора заговорила:
  – Паркер, мистер Экройд не желает, чтобы его сегодня беспокоили. Так, правильно? – добавила она вопросительно.
  – Насколько мне помнится – да, мисс Флора, – сказал Паркер, – только как будто вы употребили еще слово «вечером» – «сегодня вечером». – Повысив голос, он театрально ответил: – Слушаю, мисс. Я запру двери?
  – Да, пожалуйста.
  Паркер вышел, Флора по лестнице последовала за ним.
  – Это все? – спросила она через плечо.
  – Восхитительно! – Пуаро потер руки. – Кстати, Паркер, вы уверены, что на подносе было два стакана? Для кого предназначался второй?
  – Я всегда приносил два стакана, сэр, – ответил Паркер. – Еще что-нибудь потребуется?
  – Ничего, благодарю вас.
  Паркер с достоинством удалился. Пуаро в хмурой задумчивости остановился в холле. Флора подошла к нам:
  – Ваш опыт удался? Я не совсем поняла…
  Пуаро ласково улыбнулся ей.
  – Этого и не требовалось, – сказал он. – Но припомните – у Паркера действительно было тогда два стакана на подносе?
  Флора нахмурилась.
  – Точно не помню, но, кажется, два. В этом… в этом и была цель вашего опыта?
  – Можно сказать и так, – ответил Пуаро, взял ее руку и погладил. – Всегда интересно узнать, говорят ли мне правду.
  – Паркер говорил правду?
  – Пожалуй, да, – задумчиво промолвил Пуаро.
  Когда мы возвращались в деревню, я спросил с любопытством:
  – Зачем вы задали этот вопрос о двух стаканах?
  Пуаро пожал плечами:
  – Надо же сказать что-нибудь. Этот вопрос годился не хуже любого другого. (Я с удивлением посмотрел на него.) Во всяком случае, друг мой, – сказал он, – я знаю теперь то, что хотел узнать. На этом мы пока и остановимся.
  
  
  Глава 16
  Вечер за маджонгом[321]
  В этот вечер у нас была игра в маджонг. Это незатейливое развлечение пользуется большой популярностью в Кингз-Эбботе. Гости являются сразу после обеда и, не раздеваясь, пьют кофе. Позже – чай с бутербродами и пирожными.
  На этот раз нашими гостями были мисс Ганнет и полковник Картер. Во время игры мы обмениваемся немалым количеством сплетен, что основательно мешает игре. Прежде мы играли в бридж, но бридж с болтовней пополам – самая немыслимая смесь, и мы решили, что маджонг куда спокойнее. Раздраженным восклицаниям – почему, во имя всего святого, партнер не пошел с нужной карты! – был положен конец, и, хотя мы по-прежнему позволяем себе высказывать разные критические замечания, атмосфера заметно разрядилась.
  – Холодный вечерок, э, Шеппард? – заметил полковник, встав спиной к камину. – Он напомнил мне афганские перевалы.
  – Неужели? – осведомился я вежливо.
  – Весьма таинственная история – убийство этого бедняги Экройда, – продолжал полковник, пригубив чашечку кофе. – Чертовски много за этим кроется – вот что я вам скажу. Между нами говоря, Шеппард, поговаривают о каком-то шантаже. – Полковник бросил на меня заговорщический взгляд, который, по-видимому, должен был означать: «Мы-то с вами знаем жизнь». – Тут, без сомнения, замешана женщина – поверьте мне на слово.
  Каролина и мисс Ганнет присоединились к нам. Мисс Ганнет взяла чашку, а Каролина достала ящичек с маджонгом и высыпала косточки на стол.
  – Перемывание косточек, – шутливо сказал полковник. – Перемывание косточек, как говаривали мы в Шанхайском клубе.
  И я, и Каролина придерживаемся того мнения, что полковник никогда не бывал в Шанхайском клубе, так как вообще не бывал нигде восточнее Индии, да и там во время Первой мировой войны служил в интендантских частях, но полковник – вылитый вояка, а мы в Кингз-Эбботе терпимы к маленьким слабостям.
  – Начнем? – сказала Каролина.
  Мы уселись за стол. Несколько минут царила тишина – каждый втайне надеялся построить свою часть стены быстрее остальных.
  – Начинай, Джеймс, – сказала Каролина, – ты – Восточный ветер.
  Я выкинул косточку. Некоторое время раздавались только монотонные возгласы: «три бамбука», «два круга», «панг» и «ах, нет, не панг» – последнее со стороны мисс Ганнет, обладавшей привычкой забирать косточки, на которые она не имела права.
  – Я сегодня утром видела Флору Экройд, – сказала мисс Ганнет. – Панг! Ах, нет, не панг. Я ошиблась.
  – Четыре круга, – сказала Каролина. – А где вы ее видели?
  – …Но она меня не видела.
  Это было сказано с той многозначительностью, которая особенно присуща жителям таких маленьких поселков, как наш.
  – А! – сказала Каролина с интересом. – Чао.
  – По-моему, – отвлеклась мисс Ганнет, – теперь принято говорить «чи», а не «чао».
  – Чушь, – отрезала Каролина. – Я всегда говорю «чао».
  – В Шанхайском клубе объявляют «чао», – вставил полковник, и мисс Ганнет была повержена на обе лопатки.
  – Вы что-то хотели рассказать о Флоре Экройд? – спросила Каролина после того, как мы минуты две в молчании предавались игре. – Она была одна?
  – Отнюдь нет, – ответила мисс Ганнет, и обе дамы обменялись понимающими взглядами, несущими взаимную информацию.
  – В самом деле? – промолвила Каролина не без интереса. – Вот оно что! Впрочем, это меня совсем не удивляет!
  – Ваш ход, мисс Каролина, – заметил полковник, который любил иной раз принять вид человека, равнодушного к сплетням, хотя знал, что этим он никого не проведет.
  – Если хотите знать мое мнение… – начала мисс Ганнет. – Вы положили один бамбук, дорогая? Ах нет, круг! Теперь вижу. Так если хотите знать мое мнение, то Флоре везет прямо-таки необыкновенно.
  – Как так, мисс Ганнет? – спросил полковник. – Беру зеленого дракона к пангу. Почему вы считаете, что мисс Флоре – какая очаровательная девушка – необыкновенно повезло?
  – Может быть, я ничего не понимаю в расследовании преступлений, – заявила мисс Ганнет тоном, свидетельствовавшим, что она понимает решительно все. – Но одно я знаю твердо: первый вопрос, который в этих случаях всегда возникает, это – «кто последний видел покойного живым?» И на этого человека глядят с подозрением. А Флора Экройд и есть этот человек. И для нее это может обернуться очень скверно. И что бы там ни говорили, а Ральф Пейтен прячется, чтобы отвлечь от нее подозрения.
  – Но послушайте, – мягко запротестовал я, – не считаете же вы, что молоденькая девушка способна преспокойно заколоть своего дядю?
  – Не знаю, не знаю, – ответила мисс Ганнет, – я недавно читала в книге о парижском преступном мире, что некоторые из самых закоренелых преступниц – молодые девушки с ангельскими личиками.
  – Так то же во Франции! – возразила Каролина.
  – Вот именно! – подхватил полковник. – Да, кстати! Мне вспомнился прелюбопытнейший случай, странная история, передававшаяся на индийских базарах из уст в уста…
  История полковника оказалась неимоверно длинной и неинтересной. Разве может история, произошедшая в Индии много лет назад, соперничать с позавчерашними событиями в Кингз-Эбботе?!
  Но тут, к счастью, Каролина собрала маджонг и тем положила конец повествованию полковника. После легкой перебранки, возникающей, когда я начинаю поправлять арифметические ошибки в несколько приблизительных подсчетах Каролины, мы начали новую партию.
  – Переход ветров, – объявила Каролина. – Кстати, у меня есть кое-какие соображения насчет Ральфа. Три иероглифа. Только я пока помолчу.
  – Вот как, дорогая? – сказала мисс Ганнет. – Панг. А как насчет сапог? Они действительно были черные?
  – Именно, – сказала Каролина.
  – А почему это имеет значение, как вы думаете? – спросила мисс Ганнет.
  Каролина поджала губы и покачала головой с таким видом, будто ей-то это все понятно.
  – Панг, – сказала мисс Ганнет, – ах, нет, не панг. Наверное, доктор, который неразлучен с мсье Пуаро, знает все тайны.
  – Далеко не все, – сказал я.
  – Джеймс так скромен, – сказала Каролина. – Закрытый конг.
  Полковник присвистнул. На минуту сплетни были забыты.
  – И еще из собственного ветра! – воскликнул он. – Да два панга из драконов! Плохи наши дела. У мисс Каролины крупные комбинации.
  Несколько минут мы играли, не отвлекаясь посторонними разговорами.
  – А этот мсье Пуаро – он и правда такой великий сыщик? – нарушил молчание полковник.
  – Из самых великих, каких когда-либо знал мир, – торжественно ответствовала Каролина. – Он прибыл сюда инкогнито, чтобы избежать публичности.
  – Чао, – сказала мисс Ганнет. – Большая честь для нашего скромного селения! Между прочим, Клара, моя горничная, очень дружна с Элзи, горничной в «Папоротниках», и как вы думаете, что та ей сказала? Украдена крупная сумма. И она, то есть Элзи, думает, что к этому причастна старшая горничная. Она уходит в конце месяца и все плачет по ночам. Верно, связана с бандитской шайкой! Такая странная девушка! Всегда одна, не завела здесь подруг, что очень противоестественно и подозрительно, на мой взгляд, а свободные дни проводит неизвестно где и с кем. Я как-то раз попробовала расспросить ее о семье, но она была чрезвычайно дерзка – внешне почтительна, но уклончива, не ответила ни на один мой вопрос.
  Мисс Ганнет перевела дух, и полковник, не интересовавшийся проблемами прислуги, поспешил заметить, что в Шанхайском клубе предпочитали живую игру.
  Несколько минут мы играли не отвлекаясь.
  – Эта мисс Рассел! – сказала Каролина. – Она явилась сюда в пятницу утром будто бы для того, чтобы Джеймс ее осмотрел. А по-моему, чтобы выведать, где хранятся яды. Пять иероглифов.
  – Чао, – сказала мисс Ганнет. – Только подумать! Но, возможно, вы правы.
  – Кстати о ядах, – начал полковник. – А? Что? Я не пошел? А! Восемь бамбуков.
  – Маджонг! – объявила мисс Ганнет.
  Каролина была весьма раздосадована.
  – Еще бы один красный дракон, – вздохнула она, – и у меня был бы маджонг из одних драконов с собственным ветром!
  – Я с самого начала держал пару из красных драконов, – заметил я.
  – В этом ты весь, Джеймс! – с упреком произнесла Каролина. – Дух игры тебе совершенно чужд.
  Сам я считал, что сыграл очень недурно. Собери Каролина такой маджонг, мне пришлось бы заплатить ей приличную сумму. А маджонг мисс Ганнет был самым дешевым, как не замедлила указать Каролина.
  Новый переход ветров, и мы молча начали новую партию.
  – А собиралась я сказать вам, – прервала молчание Каролина, – о моих соображениях насчет Ральфа Пейтена.
  – Да-да, дорогая, – сказала мисс Ганнет с интересом. – Чао!
  – Открывать чао в самом начале – признак слабости, – сурово заметила Каролина. – Надо подбирать дорогие комбинации.
  – Я знаю, – ответила мисс Ганнет. – Но вы хотели сказать что-то про Ральфа Пейтена.
  – А, да. Ну, так я догадалась, где он.
  Мы все воззрились на нее.
  – Очень, очень интересно, мисс Каролина, – сказал полковник Картер. – Вы сами догадались?
  – Ну, не совсем. Сейчас я вам все расскажу. Вы знаете большую карту графства у нас в холле? – Все хором заявили, что знают. – Так вот, на днях мсье Пуаро, уходя, остановился около нее и сказал что-то о Кранчестере: это, мол, единственный большой город вблизи от нас. Что верно, то верно. А когда он ушел, меня вдруг осенило!
  – Что осенило?
  – Что он имел в виду: Ральф, конечно, там.
  В этот момент я опрокинул стойку с моими костяшками. Моя сестра рассеянно упрекнула меня, поглощенная своей теорией.
  – В Кранчестере, мисс Каролина? – спросил полковник. – Не может быть! Так близко?
  – Вот именно! – торжествуя, воскликнула она. – Теперь ясно, что он не уехал на поезде. Он пешком дошел до Кранчестера. И я думаю, что он и теперь там, и никому не придет в голову искать его так близко.
  Я выставил несколько соображений против, но Каролину, когда она заберет себе что-нибудь в голову, трудно сбить с ее позиций.
  – И вы полагаете, мсье Пуаро пришел к такому же выводу? – задумчиво произнесла мисс Ганнет. – Такое странное совпадение! Я сегодня ходила гулять по Кранчестерской дороге, а он проехал навстречу в автомобиле.
  Мы все переглянулись.
  – Ах! – вдруг воскликнула мисс Ганнет. – У меня уже давно маджонг, а я и не заметила.
  Каролина тут же отвлеклась от своих теоретических изысканий, поспешив указать мисс Ганнет, что маджонг из разных мастей и почти из одних чао не стоит почти ничего. Мисс Ганнет невозмутимо ее выслушала и забрала выигранные фишки.
  – Конечно, дорогая, я понимаю вашу мысль, – сказала она. – Но ведь это зависит от того, какие кости получаешь со сдачи, не правда ли?
  – Если не ставить себе задачи собирать дорогие комбинации, то их не собрать никогда! – не отступала Каролина.
  – Ну, каждый ведь играет как умеет, – сказала мисс Ганнет и посмотрела на свои фишки. – В конце-то концов, я пока в выигрыше.
  На это Каролине возразить было нечего.
  Новый переход ветров, и игра была продолжена.
  Энни внесла чай. Каролина и мисс Ганнет находились в легком раздражении, как это часто бывает в разгаре игры. Мисс Ганнет задумалась над тем, какую кость выбросить.
  – Попробуйте играть чу-уточку быстрее, дорогая! – воскликнула Каролина. – У китайцев кости стучат, как дождик.
  Несколько минут мы играли, как китайцы.
  – А вы сидите и помалкиваете, Шеппард, – добродушно заметил полковник. – Хитрец. Закадычный друг великого сыщика, а ни слова о том, что и как.
  – Джеймс – странное создание, – сказала Каролина, бросив на меня укоризненный взгляд. – Он просто не в состоянии ничем поделиться.
  – Уверяю вас, что мне ничего не известно. Пуаро скрытен.
  – Благоразумный человек, – сказал полковник со смешком. – Не выбалтывает зря, что у него на уме. Ну да эти иностранцы замечательные мастаки, и хитрых приемов у них хоть отбавляй.
  – Панг, – с тихим торжеством сказала мисс Ганнет, – и маджонг.
  Атмосфера накалилась еще больше.
  Разумеется, было досадно, что мисс Ганнет объявила три маджонга кряду, и Каролина выместила свое раздражение на мне:
  – Ты, Джеймс, сидишь, как собака на сене, и ничего не хочешь рассказать!
  – Но, моя дорогая! – запротестовал я. – Мне, право, нечего рассказать… о том, что тебя интересует.
  – Вздор! – сказала Каролина. – Должен же ты знать хоть что-нибудь интересное.
  Я не ответил. Я был взволнован и ошеломлен. Мне приходилось слышать о совершенном маджонге – пришедшем со сдачи, но я никогда не надеялся получить его. Теперь со скрытым торжеством я выложил свои кости и объявил:
  – Как говорят в Шанхайском клубе – тинхо, совершенный маджонг! – И я выложил тинхо на стол.
  Глаза полковника полезли на лоб.
  – Клянусь честью, – воскликнул он, – какая неслыханная удача! За всю жизнь ни разу не видел такого!
  И тут, спровоцированный Каролиной и опьянев от торжества, я не выдержал:
  – Хоть что-нибудь интересное? Ладно. А что вы скажете об обручальном кольце с датой и буквой Р?
  Я пропускаю сцену, которая последовала за этими словами. Мне пришлось рассказать, как было найдено это сокровище и какая именно дата стояла внутри.
  – Тринадцатое марта, – сказала Каролина. – Ага! Ровно шесть месяцев тому назад!
  В конце концов из хаоса взволнованных догадок и предположений возникли три теории.
  Первая. Теория полковника Картера: Ральф тайно женился на мисс Флоре. Первое и наиболее простое решение.
  Вторая. Мисс Ганнет: Роджер Экройд был тайно женат на миссис Феррар.
  Третья. Моей сестры: Роджер Экройд женился на мисс Рассел, своей экономке.
  Четвертая супертеория была выдвинута Каролиной, когда мы ложились спать.
  – Помяни мое слово, – неожиданно сказала она. – Джеффри Реймонд и Флора поженились.
  – Но тогда была бы буква Д – Джеффри, а не Р.
  – Необязательно! Иные девушки называют мужчин по фамилии, а ты слышал, какие намеки делала мисс Ганнет насчет поведения Флоры.
  Строго говоря, никаких намеков я не слышал, но промолчал из уважения к таланту Каролины читать между строк.
  – А Гектор Блент? – рискнул я. – Уж если кто-нибудь…
  – Чушь! Может, он и влюблен в нее, но, поверь, девушка не влюбится в человека, который ей в отцы годится, если рядом красивый секретарь. Может, она и поощряет майора, но пользуется им как ширмой. Девушки очень коварны. Но одно ты запомни, Джеймс Шеппард: Флора Экройд равнодушна к Ральфу и никогда не была влюблена в него.
  Я послушно запомнил.
  
  
  Глава 17
  Паркер
  На следующее утро до меня вдруг дошло, что под влиянием тинхо я был нескромен. Правда, Пуаро не просил меня молчать о находке кольца. Но, с другой стороны, насколько мне было известно, он сам об этом в «Папоротниках» никому не говорил. А теперь уже новость, как пожар, распространилась по всему поселку. Я чувствовал себя очень неловко и ждал упреков Пуаро.
  Похороны миссис Феррар и Роджера Экройда были назначены на одиннадцать утра. Это была печальная и торжественная церемония. Все обитатели «Папоротников» присутствовали на ней.
  По окончании церемонии Пуаро взял меня под руку и предложил проводить его до дома. Его угрюмый вид напугал меня. Я подумал, что моя нескромность дошла до его ушей, но вскоре выяснилось, что мысли у него заняты совсем иным.
  – Послушайте, – сказал он. – Мы должны действовать. С вашей помощью я собираюсь допросить одного свидетеля и нагнать на него такого страху, что вся правда выйдет наружу.
  – О ком вы говорите? – спросил я в крайнем удивлении.
  – О Паркере! Я пригласил его к себе домой к двенадцати часам.
  – Вы думаете, что это он шантажировал миссис Феррар?
  – Либо это, либо…
  – Либо что? – спросил я после некоторой паузы.
  – Мой друг, я скажу вам только одно: надеюсь, это был он.
  Его серьезность и что-то прятавшееся за ней заставили меня умолкнуть.
  Когда мы пришли, Паркер уже ждал в гостиной.
  – Здравствуйте, Паркер, – любезно поздоровался Пуаро с дворецким, который почтительно встал при его появлении. – Одну минуту! – Он стал снимать пальто.
  – Позвольте мне, сэр. – Паркер кинулся помочь ему.
  Пуаро одобрительно наблюдал, как он аккуратно складывает пальто и перчатки на стул у двери.
  – Благодарю вас, любезный Паркер, – сказал он. – Садитесь. Я буду говорить довольно долго. Как вы полагаете, зачем я пригласил вас сегодня?
  – Мне думается, сэр, – Паркер сел, почтительно наклонил голову и кашлянул, – что вы желаете задать мне несколько вопросов о покойном хозяине… в приватном, так сказать, порядке.
  – Précisément, – просиял Пуаро. – Вы часто занимались шантажом?
  – Сэр! – Дворецкий вскочил.
  – Не волнуйтесь так, и не к чему ломать комедию, изображая из себя безупречно честного человека, – хладнокровно сказал Пуаро.
  – Сэр, я… никогда… никогда… не был…
  – Так оскорблен! – подсказал Пуаро. – Но тогда, мой уважаемый Паркер, почему вы, как только услышали слово «шантаж», все время стремились подслушать, что говорилось в кабинете вашего покойного хозяина в тот вечер?
  – Я… я не…
  – У кого вы служили до мистера Экройда? – вдруг резко прервал его Пуаро.
  – У кого служил?
  – Да, кто был вашим хозяином до мистера Экройда?
  – Майор Эллерби, сэр…
  – Вот именно – майор Эллерби, – перебил его Пуаро. – Он был наркоманом, не так ли? Вы путешествовали с ним. На Бермудских островах[322] он оказался замешанным в скандале. С убийством. Дело замяли, но вы знали о нем. Сколько заплатил вам майор Эллерби за молчание?
  Паркер смотрел на Пуаро, разинув рот. Он был в полной растерянности. У него даже щеки обвисли.
  – Как видите, я навел справки, – продолжал Пуаро ласково. – Вы получили тогда солидную сумму за свой шантаж, и майор Эллерби продолжал вам платить до самой смерти. А теперь расскажите о вашей последней попытке.
  На Паркера было жалко смотреть, но он молчал.
  – Отпираться бесполезно. Эркюль Пуаро знает. О майоре Эллерби я сказал правду, не так ли?
  Паркер через силу кивнул. Его лицо посерело.
  – Но мистера Экройда я пальцем не тронул! Правда, сэр! И я так боялся, что то дело выйдет наружу, – простонал он. – Клянусь, я… я не убивал его, сэр! – Голос у него сорвался на крик.
  – Я склонен поверить вам, мой друг, – сказал Пуаро, – у вас не хватило бы духу. Но мне нужна правда.
  – Я вам все скажу, сэр, все. Это верно – я пытался подслушивать в тот вечер. Я уже услышал кое-что, а мистер Экройд отослал меня и заперся с доктором. Я сказал полиции правду. Я услышал слово «шантаж» и…
  Он, смешавшись, замолчал.
  – И вы подумали, что, быть может, сумеете извлечь из этого что-нибудь полезное для себя? – невозмутимо подсказал Пуаро.
  – Э… ну да… Я подумал: если мистера Экройда шантажируют, так почему бы и мне не попользоваться.
  На лице Пуаро появилось странное выражение.
  – А раньше, до этого вечера, у вас были причины полагать, что мистера Экройда шантажируют?
  – Нет, сэр. Я очень удивился. Такой добропорядочный джентльмен.
  – Что же вам удалось подслушать?
  – Почти ничего, сэр. Не везло. Я должен был выполнять свои обязанности, а когда мне удавалось подкрасться к кабинету, что-нибудь, как назло, мешало. Сначала меня чуть было не поймал с поличным доктор, потом в холле мне встретился мистер Реймонд, а когда я шел с подносом – мисс Флора.
  Пуаро уставился на дворецкого, словно проверяя его искренность. Паркер посмотрел ему прямо в глаза.
  – Надеюсь, вы верите мне, сэр. Я все время боялся, что полиция докопается до этого дела с майором Эллерби и меня заподозрят.
  – Eh bien, – сказал Пуаро после долгой паузы, – я склонен верить вам. Но у меня еще одна просьба: покажите мне вашу чековую книжку, у вас ведь она есть?
  – Да, сэр. Она, кстати, у меня с собой.
  Без всякого смущения он достал из кармана тоненькую зеленую книжечку, протянул Пуаро, и тот ее перелистал.
  – А! Вы купили на пятьсот фунтов акций Национального сберегательного банка в этом году?
  – Да, сэр. Мне удалось скопить чуть больше тысячи фунтов на службе… э… у моего покойного хозяина майора Эллерби, и, кроме того, однажды мне повезло. Вы помните, сэр, на дерби[323] первым пришел аутсайдер? А я поставил на него двадцать фунтов.
  – Прощайте. – Пуаро протянул ему книжку. – Мне кажется, вы сказали правду. Если я ошибаюсь – тем хуже для вас, друг мой.
  Как только за Паркером закрылась дверь, Пуаро надел пальто.
  – Опять собрались куда-то? – спросил я.
  – Мы с вами навестим добрейшего мистера Хэммонда.
  – Вы верите истории Паркера?
  – Она правдоподобна. Если только он не первосортный актер, то, похоже, искренне верит, что жертва шантажа – сам мистер Экройд. А если так, значит, он ничего не знает о миссис Феррар.
  – Но в таком случае – кто?
  – Précisément! Кто? Но наш визит к Хэммонду, во всяком случае, должен либо полностью обелить Паркера, либо…
  – Либо?
  – У меня сегодня скверная привычка не кончать фраз, – извинился Пуаро, – вы уж меня простите.
  – Кстати, – сказал я смущенно, – придется и мне покаяться. Боюсь, я нечаянно проговорился о кольце.
  – О каком кольце?
  – Которое вы нашли в пруду с золотыми рыбками.
  – А! – Пуаро улыбнулся.
  – Надеюсь, вы не сердитесь? Я поступил легкомысленно.
  – Нисколько, мой друг, нисколько. Я ведь не брал с вас слово молчать. Вы могли рассказывать, если вам хотелось. Она заинтересовалась – ваша сестра?
  – Каролина? Еще бы! Сенсация! Столько возникло теорий!
  – Однако все так просто и очевидно. Истина бросается в глаза, не правда ли?
  – Разве? – сказал я сухо.
  Пуаро рассмеялся.
  – Умный человек держит свои соображения при себе, верно? – заметил он. – Но вот мы и добрались до конторы мистера Хэммонда.
  Поверенный был у себя в кабинете и приветствовал нас в своей обычной суховато-официальной манере. Пуаро сразу перешел к делу.
  – Мсье, мне хотелось бы получить от вас некоторые сведения, если, конечно, я не злоупотребляю вашей любезностью. Вы были поверенным покойной миссис Феррар из «Королевской лужайки»?
  Я заметил, что Хэммонд удивлен, но профессиональная привычка одержала верх, и лицо его снова стало непроницаемым.
  – Да, все ее дела проходили через мои руки.
  – Отлично. Но сперва я попрошу вас выслушать доктора Шеппарда. Мой друг, вы не откажетесь рассказать о вашем последнем разговоре с мистером Экройдом в его кабинете?
  – Конечно, нет, – ответил я и принялся излагать события того памятного вечера.
  Хэммонд слушал меня с величайшим вниманием.
  – Вот и все, – сказал я, закончив свое повествование.
  – Шантаж, – задумчиво произнес поверенный.
  – Вы удивлены? – спросил Пуаро.
  Поверенный снял пенсне и тщательно протер его носовым платком.
  – Нет, не удивлен, – сказал он наконец. – Пожалуй, нет. В течение некоторого времени я подозревал нечто подобное.
  – Вот поэтому я и пришел к вам. Полагаю, только вы, мсье, можете назвать точные суммы, которые были выплачены.
  – Не вижу причины скрывать их, – сказал Хэммонд, немного помолчав. – За последний год миссис Феррар продала некоторые ценные бумаги. Полученные деньги были положены на ее счет в банке, а не вложены в другие акции. После смерти мужа она жила уединенно и тихо, получая большой доход, и мне было ясно, что эти деньги нужны ей для какой-то особой цели. Я как-то спросил ее об этом, и она ответила, что поддерживает бедных родственников мужа. Я не стал больше расспрашивать, но до сих пор полагал, что деньги выплачивались какой-нибудь женщине, с которой был связан Эшли Феррар. Мне не приходило в голову, что в этом могла быть замешана сама миссис Феррар.
  – А сумма? – спросил Пуаро.
  – Выплачено было не менее двадцати тысяч фунтов.
  – Двадцать тысяч! – воскликнул я. – За один год?
  – Миссис Феррар была очень богата, – сухо заметил Пуаро, – а за убийство полагается немалая кара.
  – Могу я чем-либо еще быть вам полезен? – спросил Хэммонд.
  – Благодарю вас, это все, – сказал Пуаро, поднимаясь. – Извините, что побеспокоил вас.
  – Нисколько.
  Мы распрощались и вышли.
  – А теперь о нашем друге Паркере, – сказал Пуаро. – С двадцатью тысячами в руках продолжал бы он служить? Je ne pense pas[324]. Конечно, он мог положить деньги на другое имя, но я склонен поверить тому, что он нам говорил. Если он мошенник, то мелкий. Без воображения. Тогда у нас остаются – Реймонд или… ну… майор Блент.
  – Только не Реймонд, – запротестовал я. – Мы же знаем, что даже пятьсот фунтов были для него серьезной проблемой.
  – По его словам – да.
  – Что же касается Гектора Блента…
  – Я могу сообщить вам кое-что о милейшем майоре. Я обязан наводить справки, и я их навел. Так вот, наследство, о котором он упомянул, составляло около двадцати тысяч фунтов. Ну, что вы об этом скажете?
  Я был так потрясен, что не сразу нашелся.
  – Невозможно! Такой известный человек, как Блент!
  – Кто знает? – пожал плечами Пуаро. – Во всяком случае, это человек с воображением. Хотя, признаюсь, мне трудно представить себе его в роли шантажиста. Но есть еще возможность, о которой вы ни разу не подумали, мой друг.
  – Какая же?
  – Камин. Экройд мог сам уничтожить письмо после вашего ухода.
  – Едва ли, – медленно сказал я, – хотя, конечно, не исключено. Он мог передумать.
  Мы поравнялись с моим домом, и я, желая доставить удовольствие Каролине, внезапно решил пригласить Пуаро разделить с нами трапезу. Однако женщинам угодить трудно. Оказалось, что у нас на двоих две бараньи отбивные (прислуга наслаждается требухой с луком). Две же отбивные на троих могут вызвать замешательство.
  Впрочем, Каролину смутить трудно. Не моргнув глазом, она объяснила Пуаро, что, невзирая на насмешки доктора Шеппарда, строго придерживается вегетарианской диеты, разразилась восторженным панегириком во славу земляных орехов (которых никогда не пробовала) и принялась уничтожать гренки, сопровождая этот процесс едкими замечаниями об опасностях животной пищи. А лишь с едой было покончено и мы сели у камина покурить, она без дальнейших околичностей набросилась на Пуаро:
  – Вы еще не нашли Ральфа Пейтена?
  – Где я мог найти его, мадемуазель?
  – В Кранчестере, – многозначительно сказала Каролина.
  – В Кранчестере? Но почему? – с недоумением спросил Пуаро.
  Я объяснил ему – не без ехидства:
  – Один из наших частных сыщиков видел вас вчера в автомобиле на Кранчестерской дороге.
  Пуаро уже оправился от замешательства и весело рассмеялся:
  – Ах это! Обычное посещение дантиста. Мой зуб болит. Я еду. Моему зубу становится легче. Я хочу вернуться. Дантист говорит – нет, лучше его извлечь. Я спорю, он настаивает. Он побеждает. Этот зуб больше болеть не будет.
  Каролина сморщилась от досады, словно проколотый воздушный шар. Мы заговорили о Ральфе Пейтене.
  – Он человек слабохарактерный, но не порочный, – сказал я.
  – Да, да, – пробормотал Пуаро, – но где кончается слабохарактерность и…
  – Вот именно, – вмешалась Каролина. – Возьмите Джеймса – никакой силы воли. Если бы не я…
  – Милая Каролина, – сказал я раздраженно, – нельзя ли не переходить на личности?
  – Но ты слаб, Джеймс, – невозмутимо ответила Каролина, – я на восемь лет старше тебя… Ох! Ну ничего, пусть мсье Пуаро знает…
  – Я бы никогда не догадался, мадемуазель, – сказал Пуаро, отвешивая галантный поклон.
  – …на восемь лет старше и всегда считала своей обязанностью присматривать за тобой. При плохом воспитании бог знает что из тебя вышло бы!
  – Я мог бы, к примеру, жениться на обаятельной авантюристке, – пробормотал я мечтательно, пуская кольца дыма к потолку.
  – Ну если говорить об авантюристках… – Она не договорила.
  – Да? – спросил я с некоторым любопытством.
  – Ничего, но я могла бы назвать кое-кого, и даже не пришлось бы ходить особенно далеко. Джеймс утверждает, – она повернулась к Пуаро, – что вы подозреваете в убийстве кого-то из домашних. Могу сказать только: вы ошибаетесь!
  – Мне было бы весьма неприятно! – вздохнул Пуаро. – Это… как вы говорите? – не моя профессия.
  – Насколько мне известны факты, из домашних убить могли только Ральф или Флора.
  – Но, Каролина…
  – Джеймс, не перебивай меня, пожалуйста. Я знаю, что говорю, Паркер встретил ее снаружи. Он не слышал, чтобы дядя ей что-нибудь сказал, – она могла его уже убить.
  – Каролина!
  – Я не говорю, что она его убила, Джеймс. Я говорю, что она могла это сделать. И вообще, хотя Флора из нынешних девиц, которые не уважают старших и думают, будто знают все лучше всех, никогда не поверю, что она способна убить даже курицу. Но факт остается фактом: у мистера Реймонда, майора Блента, миссис Экройд и даже у этой мисс Рассел (это ей повезло!) есть алиби. У всех, кроме Ральфа и Флоры! А что бы вы ни говорили, я ни за что не поверю, что это Ральф. Мальчик, которого мы знаем с детства!
  Пуаро помолчал, наблюдая за дымком своей сигареты. Потом заговорил – мягким, вкрадчивым тоном, производившим странное впечатление, так он был не похож на его обычный быстрый говорок.
  – Возьмем человека – обыкновенного человека, не помышляющего ни о каком убийстве. Но у него слабый характер. Долгое время эта слабость не проявляется – может даже никогда не проявиться, и тогда он сойдет в могилу уважаемым членом общества. Но предположим – что-то случилось. У него затруднения… Или он узнает секрет, от которого зависит чья-то жизнь. Первым его поползновением будет исполнить свой гражданский долг. И вот тут-то проявится эта слабость. Ведь перед ним откроется возможность получить большие деньги. Ему нужны деньги, а это так просто! Только молчать. Это начало. Жажда денег все растет. Ему нужно еще и еще. Он ослеплен блеском золота, опьянен легкостью наживы. Он становится жадным и от жадности теряет чувство меры. Мужчину можно выжимать до бесконечности, но не женщину. Потому что женщина всегда стремится сказать правду. Сколько мужей, изменявших женам, унесли в могилу свой секрет! Сколько жен, обманувших мужей, разбивали свою жизнь, швыряя правду в лицо мужьям! Доведенные до крайности, потеряв голову – о чем они, bien entendu[325], потом жалеют, – они забывают о чувстве самосохранения и говорят правду, испытывая глубочайшее, хотя и минутное, удовлетворение. Вот что, я думаю, произошло в этом случае. Нажим был слишком велик и… принес смерть курочке, которая несла золотые яйца. Но это не конец. Человеку, о коем мы говорим, грозит разоблачение. А это уже не тот человек, каким он был, скажем, год назад. Его моральные принципы поколеблены. Он загнан, он хватается за любые средства, чтобы избежать разоблачения. И вот – кинжал наносит удар.
  Он замолчал. Мы сидели словно в оцепенении. Не берусь передать, какое впечатление произвели на нас его слова. Его беспощадный анализ, ясность его видения испугали нас обоих.
  – Потом, – продолжал он негромко, – когда опасность минует, он станет опять самим собой – нормальным, добрым. Но если понадобится – он снова нанесет удар.
  Каролина наконец пришла в себя.
  – Вы говорили о Ральфе, – сказала она. – Может, вы правы, может, нет, но нельзя осуждать человека, не выслушав его.
  Зазвонил телефон. Я вышел в переднюю и снял трубку.
  – Слушаю, – сказал я. – Да, это доктор Шеппард. – Минуты две я слушал, потом коротко ответил и повесил трубку.
  Вернувшись в гостиную, я сказал:
  – Пуаро, в Ливерпуле задержали некоего Чарлза Кента. Его считают тем незнакомцем, который был в «Папоротниках» в тот вечер. Меня вызывают в Ливерпуль для его опознания.
  
  Глава 18
  Чарлз Кент
  Полчаса спустя Пуаро, инспектор Рэглан и я уже сидели в вагоне ливерпульского поезда. Инспектор был возбужден.
  – Хоть в шантаже разберемся, – говорил он с надеждой. – Это прожженный тип, насколько я понял по телефону. К тому же наркоман. С ним хлопот не будет. Если откроется хоть какой-нибудь мотив, нет ничего невероятного в том, что он убил мистера Экройда. Но в этом случае почему скрывается Ральф Пейтен? Все это какой-то запутанный клубок. Между прочим, вы были правы, Пуаро: оказалось, что это отпечатки пальцев мистера Экройда. Мне эта мысль тоже приходила в голову, но я от нее отказался как от маловероятной.
  Я усмехнулся про себя. Инспектору явно не хотелось признаваться, что он сплоховал.
  – А этого человека еще не арестовали? – спросил Пуаро.
  – Нет, задержали по подозрению, – ответил Рэглан.
  – А что он говорит?
  – Почти ничего, – с усмешкой ответил инспектор. – Видать, стреляный воробей. Не столько говорит, сколько ругается.
  В Ливерпуле, к моему удивлению, Пуаро ожидал восторженный прием. Старший инспектор Хейз, оказывается, работал когда-то с ним и, видимо, составил преувеличенное впечатление о его талантах.
  – Ну, теперь, когда приехал мсье Пуаро, мы быстро во всем разберемся! – весело сказал он. – А я думал, вы ушли на покой, мсье.
  – Ушел, ушел, мой добрый Хейз. Но покой – это так скучно! Вы представить себе не можете, как однообразно и уныло тянутся дни.
  – Пожалуй, представляю. Значит, вы приехали взглянуть на нашу находку? А это доктор Шеппард? Как вы думаете, сэр, вам удастся его опознать?
  – Не уверен, – сказал я с сомнением.
  – Как вы его задержали? – осведомился Пуаро.
  – По описанию, которое нам прислали, хотя оно и мало что давало. У этого типа американский акцент, и он не отрицает, что был вблизи Кингз-Эббота в тот вечер. Но только спрашивает, какого черта мы лезем в его дела, и посылает нас куда подальше.
  – А мне можно его увидеть? – спросил Пуаро.
  Старший инспектор многозначительно подмигнул:
  – Я рад, что вы здесь, сэр. Вам все можно. О вас недавно справлялся инспектор Джепп из Скотленд-Ярда, он слышал, что вы занимаетесь этим делом. А вы не могли бы сказать мне, где скрывается капитан Пейтен?
  – Думаю, что пока это преждевременно, – спокойно ответил Пуаро, и я закусил губу, чтобы сдержать улыбку: он неплохо вышел из положения.
  Побеседовав еще немного, мы отправились посмотреть на задержанного. Это был молодой человек лет двадцати трех. Высокий, худой, руки дрожат, волосы темные, но глаза голубые, бегающий взгляд. И ощущение большой физической силы, но уже идущей на ущерб. Раньше мне казалось, что человек, которого я встретил, кого-то мне напомнил, но если это был действительно он, значит, я ошибся. Этот малый не напомнил мне никого.
  – Ну, Кент, встаньте, – сказал Хейз. – К вам посетители. Узнаете кого-нибудь из них?
  Кент угрюмо посмотрел на нас, но ничего не ответил. Его взгляд скользнул по нашим лицам и задержался на мне.
  – Ну, что скажете, сэр? – обратился Хейз ко мне.
  – Рост тот же. По общему облику возможно, что он. Утверждать не могу.
  – Что все это значит? – буркнул Кент. – Что вы мне шьете? Выкладывайте. Что, по-вашему, я сделал?
  – Это он, – кивнул я. – Узнаю его голос.
  – Мой голос узнаете? Где же вы его слышали?
  – В прошлую пятницу перед воротами «Папоротников». Вы меня спросили, как пройти туда.
  – Да? Я спросил?
  – Вы это признаете? – вмешался инспектор Рэглан.
  – Ничего я не признаю. Пока не узнаю, почему меня задержали.
  – Вы эти дни не читали газет? – впервые заговорил Пуаро.
  Глаза Кента сузились.
  – Ах вот оно что! Я знаю: в «Папоротниках» пристукнули какого-то старикашку. Хотите пришить это мне?
  – Вы были там, – спокойно сказал Пуаро.
  – А вам, мистер, откуда это известно?
  – Отсюда. – Пуаро вынул что-то из кармана и протянул Кенту.
  Это был стержень гусиного пера, который мы нашли в беседке. Лицо Кента изменилось, он невольно потянулся к перу.
  – Героин, – сказал Пуаро. – Нет, мой друг, стержень пуст. Он лежал там, где вы его уронили в тот вечер, – в беседке.
  Чарлз Кент поглядел на Пуаро.
  – А вы, заморская ищейка, больно много на себя берете. Напрягите память: по газетам, старичка прикончили около десяти.
  – Совершенно верно, – согласился Пуаро.
  – Нет, вы мне прямо скажите, так это или не так? Это все, что мне требуется.
  – Вам ответит вот этот джентльмен. – Пуаро кивнул на инспектора Рэглана.
  Тот замялся, посмотрел на Хейза, перевел взгляд на Пуаро и только тогда, словно получив разрешение, сказал:
  – Да. Между без четверти десять и десятью.
  – Тогда зря вы меня тут держите, – сказал Кент. – В двадцать пять минут десятого меня в «Папоротниках» уже не было. Можете справиться в «Собаке и свистке» – это салун в миле по Кранчестерской дороге. Я там, помнится, скандал учинил примерно без четверти десять. Ну что?
  Рэглан что-то записал в свой блокнот.
  – Ну? – спросил Кент.
  – Мы наведем справки, – сказал Рэглан. – Если это правда, вам ничто не грозит. А зачем все же вы приходили в «Папоротники»?
  – На свидание.
  – С кем?
  – Не ваше дело!
  – Повежливей, любезный, – с угрозой сказал инспектор.
  – К чертям! Ходил туда по своему делу. Раз я ушел до убийства, вас мои дела не касаются.
  – Ваше имя Чарлз Кент? – спросил Пуаро. – Где вы родились?
  – Чистокровный британец, – ухмыльнулся тот.
  – Да, – задумчиво заметил Пуаро, – полагаю, что так. И родились вы, думается мне, в Кенте.
  – Это еще почему? – вытаращил на него глаза тот. – Из-за фамилии? Что же, по-вашему, каждый Кент так уж в Кенте и родился?
  – При некоторых обстоятельствах, безусловно, – с расстановкой произнес Пуаро. – При некоторых обстоятельствах – вы понимаете?
  Голос Пуаро звучал так многозначительно, что это удивило обоих полицейских. Кент багрово покраснел – казалось, он сейчас бросится на Пуаро. Но он только отвернулся с деланым смешком. Пуаро удовлетворенно кивнул и вышел. Мы – за ним.
  – Мы проверим это заявление, – сказал инспектор, – но мне кажется, он говорит правду. Все же ему придется сказать, что он делал в «Папоротниках». Я думаю, это наш шантажист, хотя, если ему верить, убийцей он быть не может. При аресте у него обнаружено десять фунтов – сумма относительно крупная. Я думаю, что те сорок фунтов попали к нему, хотя номера и не совпадают. Но он, разумеется, первым делом обменял деньги. Мистер Экройд, видимо, дал ему денег, и он поспешил распорядиться ими. А какое отношение к делу имеет то, что он родился в Кенте?
  – Никакого. Так, одна из моих идей, – сказал Пуаро. – Я ведь этим знаменит – идеями.
  – Вот как? – с недоумением промолвил Рэглан.
  Старший инспектор расхохотался.
  – Я не раз слышал, как инспектор Джепп говорил о мсье Пуаро и его идейках. Слишком фантастичны для меня, говорил он, но что-то в них всегда есть.
  – Вы смеетесь надо мной, – сказал Пуаро с улыбкой, – но ничего. Хорошо смеется тот, кто смеется последним. – И, важно поклонившись, он направился к выходу.
  Потом мы с ним позавтракали вместе в гостинице. Теперь я знаю, что в тот момент ему уже было ясно все. Последний штрих лег на полотно, и картина стала полной. Но в то время я этого не подозревал. Меня сбила с толку его чрезмерная самоуверенность: я думал, что все загадочное для меня загадочно и для него. Большой загадкой оставалось посещение Чарлзом Кентом «Папоротников». Сколько ни ломал я себе голову, я не мог найти ответа на этот вопрос. Наконец я решил спросить Пуаро, что думает на этот счет он. Пуаро ответил без запинки:
  – Mon ami[326], я не думаю, я знаю. Но, боюсь, вам будет неясно, если я скажу, что он приехал туда потому, что он – уроженец Кента.
  – Безусловно неясно, – сказал я с досадой, уставившись на него.
  – О! – произнес Пуаро сочувственно. – Ну да ничего. Есть у меня одна маленькая идея.
  
  Глава 19
  Флора Экройд
  Когда на следующий день я возвращался с обхода, меня окликнул инспектор Рэглан. Я остановил машину, и он вскочил на подножку.
  – Доброе утро, доктор Шеппард. Алиби подтвердилось.
  – Чарлза Кента?
  – Чарлза Кента. Салли Джонс, официантка в «Собаке и свистке», хорошо его помнит – выбрала его фотографию из пяти похожих. Он вошел в бар без четверти десять, а это добрая миля от «Папоротников». По словам Салли, у него было много денег, и ей это показалось странным – столько денег у человека, чьи сапоги в таком плачевном состоянии. Вот они, эти сорок фунтов!
  – Он все еще не хочет объяснить свой приход в «Папоротники»?
  – Упрям как бык. Я звонил Хейзу в Ливерпуль.
  – Эркюль Пуаро говорит, что ему известно, почему Кент приходил туда в тот вечер.
  – Неужели? – воскликнул инспектор, оживившись.
  – Да, – не без ехидства ответил я. – Потому что он родился в Кенте.
  И с удовлетворением увидел недоумение инспектора. Не одному же мне чувствовать себя дураком!
  Рэглан уставился на меня. Потом по его хитроватому лицу расползлась усмешка, и он постучал себя по лбу:
  – Винтика не хватает. Я давно это подозревал. Бедный старикан! То-то он ушел от дел и поселился здесь. Это у них в роду. У него племянник тоже того.
  – У Пуаро? – удивился я.
  – Да. Он вам не говорил? Смирный вроде, но полный псих, бедняга.
  – А вам-то кто это сообщил?
  – Да ваша сестра, мисс Шеппард, – усмехнулся инспектор.
  Каролина неподражаема. Она не успокоится, пока не выведает все о семье каждого. К несчастью, я никогда не мог внушить ей, что, узнав что-либо, следует держать это при себе, как того требует простая порядочность.
  – Садитесь, инспектор, – сказал я, отворяя дверцу машины. – Отправимся к Пуаро и ознакомим нашего бельгийского друга с последними новостями.
  – Пожалуй. В конце-то концов, пусть он и не в себе немножко, но про отпечатки на кинжале сообразил. Кент – конечно, у него пунктик. Но вдруг за этим есть что-то полезное?
  Пуаро принял нас с обычной любезной улыбкой. Он выслушал инспектора, изредка кивая.
  – Похоже, он чист, – угрюмо заключил инспектор. – Человек не может одновременно и совершать убийство, и выпивать в баре за милю от своей жертвы.
  – Вы его выпустите? – спросил Пуаро.
  – Что же нам остается делать? Мы не можем задержать его по обвинению в шантаже. Ни одной, черт побери, улики! – Инспектор с досадой бросил спичку в камин.
  Пуаро поднял ее и положил в специально отведенную для этого коробочку. Но сделал он это машинально: чувствовалось, что мысли его далеко. Потом сказал:
  – На вашем месте я бы пока не выпускал этого Кента.
  – Что-что? – Рэглан выпучил глаза.
  – Я бы пока не стал его выпускать.
  – Но ведь он же непричастен к убийству. Так или нет?
  – Вероятно, так, но не наверняка.
  – Но я только что сказал вам…
  – Mais oui, mais oui[327], я слышал, – перебил его Пуаро. – Я не глух и не глуп, слава богу. Но вы подходите к этой проблеме не под тем… как это… углом.
  – Я вас не понимаю, – растерянно сказал инспектор, – мы знаем, что Экройд был жив без четверти десять. Согласны?
  Пуаро внимательно поглядел на него и с улыбкой покачал головой.
  – Я не согласен ни с чем, что не доказано.
  – Но у нас есть доказательства – показания мисс Экройд.
  – Какие? Что она ходила попрощаться с дядей? Но я – я не всегда верю тому, что мне говорят девушки, пусть даже самые очаровательные.
  – Но, черт возьми, Паркер видел, как она вышла оттуда.
  – Нет! – неожиданно резко сказал Пуаро. – Этого он как раз не видел. Я убедился в этом, произведя небольшой опыт, помните, доктор? Паркер видел ее перед дверью. Она держала руку на ручке. Он не видел, как она выходила из кабинета.
  – Где же она еще могла быть?
  – Может быть, на лестнице.
  – На лестнице?
  – В этом и заключается моя маленькая идея.
  – Но лестница ведет только в спальню мистера Экройда.
  Инспектор все еще недоумевал:
  – Но если она была в спальне своего дяди, что тут такого? Зачем бы она стала это скрывать?
  – А! В том-то и вопрос. Смотря по тому, что она там делала, не так ли?
  – Вы имеете в виду… деньги? Но, черт побери, не мисс же Экройд взяла эти сорок фунтов!
  – Я ничего не имею в виду. Но вспомните: жизнь здесь была не из легких и для матери, и для дочери. Неоплаченные счета, постоянная нужда в карманных деньгах. Роджер Экройд, как выясняется, был мелочен в денежных делах. Девушка могла оказаться в тяжелом положении из-за сравнительно небольшой суммы! И вот что произошло: она взяла деньги, стала спускаться по лестнице, услышала позвякивание стаканов и поняла, что Паркер направляется в кабинет. Если он увидит ее на лестнице, это покажется ему странным, и, когда денег хватятся, он вспомнит. Она кидается к двери кабинета и даже берется за ручку, чтобы было видно, что она только что вышла оттуда. Появляется Паркер. Она говорит ему первое, что приходит в голову, – повторяет распоряжение, отданное Экройдом раньше, и уходит.
  – Но ведь потом-то она должна была понять, что от ее слов зависит многое? – возразил Рэглан. – Что надо открыть правду?
  – Потом, – холодно продолжал Пуаро, – мадемуазель Флора попала в трудное положение. Ей ведь сказали только, что явилась полиция, обнаружен грабеж. Ее первая мысль, естественно, о присвоенных ею деньгах, и она повторяет свою историю. Затем узнает о смерти дяди. Она в панике. Падает в обморок. А современные девушки не так-то легко падают в обморок. Перед ней дилемма: либо не отступать от прежних показаний, либо признаться во всем. А признаваться в воровстве молодой девушке нелегко – особенно перед теми, чьим уважением она дорожит.
  – Я не верю! – Рэглан стукнул кулаком по столу. – Это невозможно! И вы… вы давно это знали?
  – Подозревал с самого начала, – признался Пуаро. – Я был убежден, что мадемуазель Флора что-то скрывает. Чтобы убедиться, я при докторе проделал опыт, о котором вам рассказал.
  – И сказали при этом, что хотите проверить Паркера, – с горечью укорил я его.
  – Но, mon ami, – начал оправдываться Пуаро, – иной раз надо же что-то сказать!
  Инспектор встал.
  – Нам остается одно, – заявил он, – немедленно ее допросить. Вы поедете со мной в «Папоротники», мсье Пуаро?
  – Разумеется. Доктор Шеппард подвезет нас на своей машине?
  Я охотно согласился.
  Мы осведомились о мисс Экройд, и нас провели в гостиную; у окна сидели Флора и Блент.
  – Здравствуйте, мисс Экройд, – сказал инспектор. – Не могли бы мы побеседовать с вами наедине?
  Блент тотчас встал и направился к двери.
  – В чем дело? – взволнованно спросила Флора. – Не уходите, майор Блент. Он может остаться, не правда ли? – обратилась она к инспектору.
  – Как вам угодно, мисс, – сухо сказал инспектор, – но я бы предпочел задать вам эти вопросы наедине; думаю, так будет лучше и для вас.
  Флора пристально поглядела на него. Я заметил, что она побледнела. Она повернулась к Бленту:
  – Я хочу, чтобы вы остались. Пожалуйста. Я очень вас прошу – независимо от того, что намерен сообщить мне инспектор, я хочу, чтобы вы тоже услышали это.
  Рэглан пожал плечами:
  – Ну, дело ваше. Так вот, мисс Экройд, мсье Пуаро высказал предположение. Он утверждает, что вы не были в кабинете вашего дяди в прошлую пятницу вечером, и не видели вашего дядю, и не прощались с ним, когда услышали шаги Паркера, а были в это время на лестнице, ведущей в спальню вашего дяди.
  Флора вопросительно посмотрела на Пуаро, он кивнул.
  – Мадемуазель, когда несколько дней назад мы все сидели за столом, я умолял вас быть со мной откровенной. То, чего не говорят папе Пуаро, он узнает сам. Скажите правду. Поймите, я хочу вам помочь. Вы взяли эти деньги?
  Наступило молчание. Потом Флора заговорила:
  – Мсье Пуаро прав. Я взяла эти деньги. Украла. Я воровка. Да, жалкая, мелкая воровка. И я рада, что вы это знаете, – все эти дни я жила как в бреду, как в каком-то страшном сне… – Она села и закрыла лицо руками, голос ее дрожал. – Вы не представляете себе, как тяжела была моя жизнь здесь: вечная необходимость изворачиваться, лгать из-за счетов, обещать заплатить, обманывать – как я противна себе! Это нас и сблизило с Ральфом – мы оба слабы! Я понимала его и жалела – я и сама такая, – мы не умеем стоять на своих ногах, мы жалкие, презренные существа! – Она поглядела на Блента и вдруг топнула ногой: – Почему вы так смотрите на меня, как будто не верите? Да, я воровка! Но, по крайней мере, я не лгу сейчас. И я вовсе не юная бесхитростная простушка, какой, по-вашему, полагается быть девушке. Вы, конечно, больше не захотите меня видеть. И пусть! Я себя ненавижу, презираю! Но одному вы поверить должны: если бы, сказав правду, я облегчила положение Ральфа, я бы ее сказала. Но с самого начала я понимала, что это будет только хуже для него, увеличит улики, а моя ложь ему не вредила.
  – Ральф, – сказал Блент, – понимаю, всегда Ральф.
  – Ничего вы не понимаете, – как-то надломленно и беспомощно сказала вдруг Флора, – и никогда не поймете. – Она повернулась к инспектору: – Я признаюсь во всем. Мне были необходимы деньги. В тот вечер я совсем не видела дядю после обеда. А по поводу денег – делайте со мной что хотите! Хуже уже все равно не будет! – И, закрыв лицо руками, она выбежала из комнаты.
  – Значит, так, – сказал инспектор тупо, явно не зная, что делать дальше.
  – Инспектор Рэглан, – вдруг спокойно заговорил Блент, – эти деньги были вручены мне самим мистером Экройдом для особой цели. Мисс Экройд к ним не прикасалась – она лжет, чтобы помочь капитану Пейтену. Я готов показать это под присягой. – И кивнув, он вышел.
  Пуаро кинулся за ним и задержал его в холле.
  – Мсье, умоляю вас, одну минутку.
  – Что такое, сэр? – хмуро и нетерпеливо спросил Блент.
  – Дело в том, – торопливо заговорил Пуаро, – что ваша выдумка меня не обманула. Деньги взяла мисс Флора, но с вашей стороны это было благородно… Мне это понравилось. Вы быстро соображаете и быстро действуете.
  – Весьма признателен, но ваше мнение меня не интересует, – холодно прервал его Блент и хотел уйти, однако Пуаро, не обидевшись, удержал его за рукав.
  – Нет, вы должны меня выслушать. Тогда за столом я говорил о том, что вы все что-то скрываете. Так вот: я с самого начала знал, что скрываете вы. Мадемуазель Флора… Вы ведь любите ее всем сердцем. И полюбили с первой минуты, как увидели, не так ли? Нет, будем говорить об этом! Почему в Англии о любви упоминают так, будто ее надо стыдиться? Вы любите мадемуазель Флору и стараетесь скрыть это от всех. Прекрасно, так и следует, но послушайте совета Эркюля Пуаро – не скрывайте ее от мадемуазель Флоры!
  Блент на протяжении этой речи несколько раз пытался уйти, но последние слова, казалось, приковали его к месту.
  – Что вы хотите сказать? – спросил он резко.
  – Вы думаете, она любит капитана Пейтена, но я, Эркюль Пуаро, говорю вам: нет! Она согласилась на брак с ним, чтобы угодить дяде и спастись от невыносимой жизни здесь. Он ей нравится – между ними большая симпатия и взаимопонимание, но любит она не Ральфа Пейтена.
  – Что вы мелете, черт побери! – воскликнул Блент. Я заметил, как он покраснел под загаром.
  – Вы были слепы, мсье! Но пока на капитана Пейтена падает подозрение, она не может отречься от него – эта малютка умеет быть верной друзьям и долгу.
  Я почувствовал, что мне пора вмешаться, чтобы помочь благому делу.
  – Моя сестра говорила мне на днях, – сказал я, – что Флора совершенно равнодушна к Ральфу. А моя сестра никогда не ошибается в такого рода вещах.
  Но Блент не обратил никакого внимания на мои слова. Он смотрел только на Пуаро.
  – Вы действительно так думаете?.. – Он умолк в растерянности.
  Он был из тех людей, которым не всегда легко облечь свою мысль в слова. Пуаро этим недостатком не страдал.
  – Если вы сомневаетесь, спросите ее сами, мсье. Или теперь… после этого случая с деньгами?..
  – Вы можете предположить, – сердито фыркнул Блент, – что я поставлю ей это в вину? Роджер всегда был тяжел в денежных делах. Она запуталась и боялась сказать ему. Бедная девочка! Бедная, одинокая девочка!
  – По-моему, мадемуазель Флора прошла в сад… – задумчиво пробормотал Пуаро, взглянув на стеклянную дверь.
  – Я был неслыханным болваном, – сказал Блент отрывисто. – Странный у нас произошел разговор – как в какой-нибудь скандинавской пьесе. Но вы хороший человек, мсье Пуаро. Благодарю вас. – И, пожав руку Пуаро так, что тот скривился от боли, Блент вышел через веранду в сад.
  – Не таким уж неслыханным, а просто влюбленным болваном, – заметил Пуаро, осторожно растирая руку.
  
  
  Глава 20
  Мисс Рассел
  Инспектор Рэглан перенес основательное потрясение. Рыцарская ложь Блента обманула его не больше, чем нас. На обратном пути он не переставая жаловался:
  – Но ведь это меняет все дело, мосье Пуаро. Вы это понимаете?
  – Да, видимо, так, да, полагаю, что так. Но я, правду сказать, уже с некоторых пор об этом догадывался!
  Инспектор Рэглан, для которого что-то прояснилось всего полчаса назад, молча покосился на него и продолжал:
  – Значит, все эти алиби – чепуха! Полная чепуха! Опять начинать сначала. Узнать, что каждый из них делал с восьми тридцати до полдесятого, – вот от чего мы должны танцевать теперь. Вы были правы по поводу этого Кента – мы его пока попридержим. Дайте сообразить. Без четверти десять он в «Собаке и свистке». Он мог добраться туда за четверть часа, если бежал сломя голову. Возможно, что это его голос слышал мистер Реймонд, когда кто-то просил денег у мистера Экройда. Но ясно одно – звонил доктору не он; станция в полумиле от «Папоротников», в другом направлении, и в полутора милях от «Собаки и свистка», а он был в гостинице до четверти одиннадцатого. Черт бы побрал этот звонок – вечно мы на него натыкаемся!
  – Да, – согласился Пуаро, – это любопытно.
  – Хотя возможно, что звонил капитан Пейтен. Влез в окно, увидел своего дядю, заколотого кинжалом, испугался, что обвинят его, и убежал. Это вполне возможно, не так ли?
  – Но зачем ему было звонить?
  – Подумал, что, может быть, старик еще жив, хотел поскорее вызвать к нему врача, но не выдавая при этом себя. Неплохая теория, а? – Инспектор немного воспрянул духом. Он так явно был доволен собой, что наши слова были бы излишни.
  Мы подъехали к моему дому, и я кинулся в приемную, где меня уже давно ждали пациенты, а Пуаро отправился с инспектором в участок.
  Отпустив последнего пациента, я прошел в чуланчик, где у меня устроена мастерская. Я очень горжусь своим самодельным радиоприемником. Каролина ненавидит мою мастерскую, куда запрещен вход Энни с ее щетками и тряпками – мне дороги мои инструменты. Я разбирал механизм у будильника, который считался абсолютно испорченным, когда дверь приотворилась и в щель просунулась голова Каролины.
  – Ты, конечно, здесь, – с явным неодобрением сказала она. – Мсье Пуаро хочет тебя видеть.
  – Что ж, – сказал я кисло (от неожиданности я упустил пружинку), – если он хочет меня видеть, пригласи его сюда.
  – Сюда?
  – Вот именно!
  Каролина удалилась, негодующе фыркнув. Вскоре она появилась снова вместе с Пуаро и ушла, хлопнув дверью.
  – Ага, мой друг, – сказал Пуаро, подходя и потирая руки, – от меня не так-то просто избавиться, а?
  – Кончили с инспектором? – спросил я.
  – Пока да. А вы приняли всех пациентов?
  – Да.
  Пуаро уселся на стул, склонив свою яйцевидную голову набок, и поглядел на меня с таким видом, словно предвкушал добрую шутку.
  – Ошибаетесь, – улыбнулся он, – вам придется принять еще одного пациента.
  – Уж не вас ли? – с удивлением воскликнул я.
  – О нет, мое здоровье в превосходном состоянии. Правду сказать, это маленькая complot[328]. Мне необходимо увидеть кое-кого, но я не хочу, чтобы об этом узнала вся деревня и принялась судачить, как только дама переступит мой порог, ибо это мисс Рассел! И она, кстати, уже лечилась у вас.
  – Мисс Рассел! – воскликнул я.
  – Précisément. Мне крайне необходимо поговорить с ней. Я послал ей записочку и назначил свидание в вашей приемной. Вы на меня не в претензии?
  – Наоборот, – сказал я, – особенно если мне будет позволено присутствовать.
  – Ну разумеется! Это же ваша приемная!
  – Вы знаете, – сказал я, – меня все это крайне интригует. При каждом открытии меняется вся картина – как в калейдоскопе. Вот, например, к чему нам понадобилась мисс Рассел?
  – Но ведь это очевидно, – пробормотал Пуаро, удивленно подняв брови.
  – Вот опять, – проворчал я. – По-вашему, тут все очевидно, а я – как в тумане.
  – Вы смеетесь надо мной, – добродушно погрозил мне пальцем Пуаро. – Возьмите разговор с мадемуазель Флорой. Инспектор был удивлен, а вы – нет.
  – Да мне и в голову не приходило, что она украла деньги! – запротестовал я.
  – Это, быть может, да. Но я наблюдал за вами, и вы не были, как инспектор Рэглан, полны удивления и недоверия.
  – Пожалуй, вы правы, – сказал я после минутного размышления. – Мне все время казалось, что Флора что-то скрывает, так что это открытие подсознательно не было для меня такой неожиданностью, как для бедняги инспектора.
  – Да! Бедняге придется заново пересмотреть все свои выводы. Я воспользовался его замешательством и добился от него исполнения одной моей просьбы. – Пуаро достал из кармана исписанный листок и прочел вслух: – «Полиция в течение нескольких дней разыскивала капитана Ральфа Пейтена, племянника мистера Экройда, владельца „Папоротников“, трагически погибшего в прошлую пятницу. Капитан Пейтен был задержан в Ливерпуле при посадке на корабль, отплывающий в Америку». Это, мой друг, появится в завтрашних газетах.
  Пуаро аккуратно сложил листок.
  Я уставился на него в полной растерянности.
  – Но… но это же неправда. Он не в Ливерпуле.
  Пуаро ласково мне улыбнулся:
  – Как вы сообразительны! Нет, он не был задержан в Ливерпуле. Инспектору Рэглану очень не хотелось помещать эту заметку, тем более что я не дал ему никаких объяснений. Но я убедил его, что последствия ее будут очень важны, и он уступил мне, сложив с себя всякую ответственность.
  Я уставился на Пуаро. Он улыбнулся.
  – Не понимаю, – сказал я, – что это вам даст?
  – Не вредно иногда прибегать к услугам серых клеточек, – серьезно ответил Пуаро. Он встал и подошел к моему рабочему столу. – Так вы, оказывается, любитель механики, – сказал он, осмотрев весь этот хаос.
  У каждого человека есть свой конек. Я тут же продемонстрировал Пуаро мой самодельный радиоприемник. Ободренный его вниманием, я показал ему еще некоторые из моих изобретений – пустячки, но полезные в хозяйстве.
  – Нет, решительно вы по призванию не врач, а изобретатель, – сказал Пуаро. – Но я слышу звонок – пришла ваша пациентка. Пойдемте в приемную.
  Остатки былой красоты этой женщины уже поразили меня однажды. В то утро я был поражен снова. Высокая, прямая, одетая просто, во все черное, она держалась, как всегда, с достоинством; большие темные глаза ее блестели, обычно бледные щеки были покрыты румянцем. Да, несомненно, в юности она была на редкость хороша.
  – Доброе утро, мадемуазель, – сказал Пуаро. – Присядьте, пожалуйста. Доктор Шеппард был так любезен, что уступил мне свою приемную для небольшой беседы с вами.
  Мисс Рассел села, сохраняя невозмутимость. Если она и ощущала некоторую тревогу, это никак не проявлялось внешне.
  – Все это, знаете ли, как-то странно, – сказала она.
  – Мисс Рассел, я должен вам кое-что сообщить!
  – Вот как?
  – Чарлз Кент арестован в Ливерпуле.
  На ее лице не дрогнул ни единый мускул. Она только чуть пошире открыла глаза и с легким вызовом спросила:
  – Ну и что?
  И вот тут-то я понял, почему мне показалось, что Чарлз Кент кого-то напоминает своей вызывающей манерой держаться. Два голоса – один грубый, хриплый, другой старательно благовоспитанный – обладали загадочно одинаковым тембром и интонацией. В тот вечер у ворот «Папоротников» незнакомец напомнил мне мисс Рассел. Потрясенный, я поглядел на Пуаро, и он чуть заметно кивнул мне, а в ответ на вопрос мисс Рассел развел руками – типично французский жест.
  – Я подумал, что это может вас заинтересовать. Только и всего.
  – С какой стати? Кто он такой, этот Кент?
  – Это, мадемуазель, тот человек, который был в «Папоротниках» в вечер убийства.
  – Неужели?
  – На его счастье, у него алиби. Без пятнадцати десять он был в пивной за милю отсюда.
  – Повезло ему, – заметила мисс Рассел.
  – Но мы пока не знаем, зачем и к кому он приходил в «Папоротники».
  – В этом я, к сожалению, ничем вам помочь не могу. Я ничего не слышала об этом посещении. Если это все… – Она хотела подняться, но Пуаро удержал ее:
  – Нет, еще не все. Сегодня утром выяснилось, что мистер Экройд был убит не без четверти десять, а раньше: в промежутке между без десяти девять, когда доктор Шеппард покинул его, и без пятнадцати десять.
  Я увидел, как кровь отлила от ее лица, она покачнулась.
  – Но мисс Экройд говорила… мисс Экройд говорила…
  – Мисс Экройд призналась, что она лгала. В этот вечер она не заходила в кабинет.
  – И значит?
  – И значит, возможно, что Чарлз Кент – именно тот, кого мы ищем. Он был в «Папоротниках». Неизвестно, что он там делал…
  – Я могу сказать, что он там делал. Он не трогал мистера Экройда, он даже к кабинету не подходил. Это не он! – Железное самообладание было сломлено. Ужас и отчаяние были написаны на ее лице. – Мсье Пуаро! Мсье Пуаро, поверьте мне!
  Пуаро встал и ласково погладил ее по плечу:
  – Ну конечно, конечно. Я верю. Но мне надо было заставить вас говорить, понимаете?
  Она посмотрела на него с недоверием.
  – А это правда – то, что вы сказали?
  – То, что Чарлза Кента подозревают в убийстве? Да, это верно. И вы одна можете спасти его, рассказав, зачем он приезжал в «Папоротники».
  – Он приходил ко мне, – тихо и быстро заговорила она. – Я вышла к нему… в…
  – В беседку, я знаю.
  – Откуда?
  – Мадемуазель, Эркюль Пуаро обязан знать все. Я знаю также, что вы выходили еще раньше и оставили в беседке записку, назначив время свидания.
  – Да. Когда он написал, что ему надо меня видеть, я побоялась встретиться с ним в доме и в своем ответе предложила прийти в беседку. Потом, опасаясь, как бы он не ушел, не дождавшись меня, оставила там записку, что приду в десять минут десятого. Я вышла с запиской через стеклянную дверь гостиной, чтобы кто-нибудь из прислуги не заметил меня, а возвращаясь, встретилась с доктором Шеппардом и испугалась, что ему может показаться странным, почему я так спешила, запыхалась… – Она умолкла.
  – Продолжайте, – сказал Пуаро. – Вы встретились с Кентом в десять минут десятого. О чем вы говорили?
  – Мне трудно… Видите ли…
  – Мадемуазель, – прервал ее Пуаро, – мне необходимо знать всю правду. Обещаю вам, что все сказанное здесь останется между нами. Я отвечаю и за доктора Шеппарда. Я помогу вам. Кент – ваш сын?
  Она кивнула. Ее щеки вспыхнули.
  – Об этом никто не знает. Это случилось давно, очень давно… в Кенте. Я не была замужем…
  – И дали ему фамилию по названию графства? Понимаю.
  – Я работала. Я платила за его воспитание. Он не знал, что я – его мать. Но он сбился с пути – пил, потом стал наркоманом. Я с трудом оплатила ему билет в Канаду. Года два о нем не было никаких вестей. Потом он каким-то образом узнал, что я – его мать. Начал писать, требовать денег. А когда вернулся в Англию, написал, что приедет ко мне в «Папоротники».
  Я не хотела, чтобы он приехал открыто: меня считают такой… такой респектабельной. Если бы возникли подозрения, мне пришлось бы оставить работу. Тогда я написала ему эту записку.
  – А утром пришли к доктору?
  – Да. Я подумала, может, это излечимо. Он был неплохим мальчиком, пока не стал наркоманом.
  – Понимаю, – сказал Пуаро. – Что же было дальше? Он пришел?
  – Да. Он ждал меня в беседке. Был очень груб, грозил мне. Я принесла ему деньги, какие у меня были, потом мы немного поговорили, и он ушел.
  – Когда?
  – Минут двадцать – двадцать пять десятого. Когда я вернулась домой, еще не было половины.
  – Куда он пошел из беседки?
  – Туда же, откуда пришел. Прямо по дорожке к воротам.
  Пуаро кивнул.
  – А вы? Что сделали вы?
  – Я вернулась в дом. По террасе ходил майор Блент и курил, и я вошла через боковую дверь. Было ровно половина десятого.
  Пуаро сделал какую-то пометку в своем блокноте.
  – Это, пожалуй, все, – сказал он задумчиво.
  – Я… я должна рассказать все это инспектору Рэглану?
  – Может быть, но пока торопиться не надо. Будем соблюдать надлежащий порядок. Чарлзу Кенту еще не предъявлено обвинение в убийстве. Могут возникнуть обстоятельства, которые сделают ваше признание ненужным.
  – Вы были очень добры ко мне, мсье Пуаро, – сказала мисс Рассел, поднимаясь. – Очень! Спасибо вам. Вы… вы мне верите, что Чарлз не причастен к убийству?
  – Совершенно очевидно, что человек, говоривший с мистером Экройдом в половине десятого, не мог быть вашим сыном. Не теряйте мужества, мадемуазель. Все будет хорошо.
  Мисс Рассел ушла. Мы остались с Пуаро вдвоем.
  – Значит, так, – сказал я. – Каждый раз мы возвращаемся к Ральфу Пейтену. Как вы догадались, что Кент приходил к мисс Рассел? Заметили сходство?
  – Я связал ее с этим неизвестным задолго до того, как увидел его, – как только мы нашли перо. Оно указывало на наркотики, и я вспомнил, что вы говорили мне о разговоре с мисс Рассел у вас в приемной. Затем я нашел статью о кокаине в газете за то же число. Все было ясно. Она получила в это утро известие от какого-то наркомана, прочла статью и пришла к вам, чтобы кое-что выяснить. Она заговорила о кокаине, потому что статья была об этом, но, когда вы проявили слишком живой интерес, быстро перевела разговор на детективные романы и таинственные яды. Я заподозрил существование брата или сына – словом, какого-то родственника. Но мне пора. Время перекусить.
  – Останьтесь у нас, – предложил я.
  – Не сегодня, – покачал головой Пуаро, и глаза его весело блеснули. – Мне бы не хотелось обрекать мадемуазель Каролину на вегетарианскую диету два дня подряд!
  «Ничто не ускользает от Эркюля Пуаро», – подумал я.
  
  Глава 21
  Заметка в газете
  Каролина, конечно, видела мисс Рассел у дверей приемной, и я подготовил длинное объяснение о больном колене экономки, но оказалось, что она не была расположена задавать вопросы, ибо считала, что ей известны истинные мотивы появления мисс Рассел, а мне – нет.
  – Ей надо было самым бессовестным образом выведать у тебя все, что можно, Джеймс! – сказала Каролина. – И не прерывай меня, я верю, что ты этого не заметил, – мужчины так наивны! Ей известно, что ты пользуешься доверием мсье Пуаро, и она хочет разнюхать. Знаешь, что я думаю, Джеймс?
  – Представления не имею. Ты додумываешься до самых невероятных вещей.
  – Твой сарказм неуместен. Мисс Рассел знает о смерти мистера Экройда больше, чем ей угодно в этом признаться.
  И Каролина с торжеством откинулась в кресле.
  – Ты в самом деле так думаешь? – спросил я рассеянно.
  – Как ты туп сегодня, Джеймс. Как неживой. Опять печень?
  И наш разговор перешел на сугубо интимные темы.
  Заметка Пуаро появилась в газетах на следующий день. Преследуемые ею цели мне не были известны, но Каролина была потрясена.
  Она начала с того, что, жертвуя истиной, заявила, будто всегда это утверждала. Я поднял брови, но спорить не стал. Каролина все-таки ощутила, видимо, укол совести, так как добавила:
  – Может, я и не называла Ливерпуля, но все же говорила, что Ральф постарается уехать в Америку. Как Криппен.
  – Без особого успеха, – напомнил я.
  – Бедный мальчик! Все-таки его поймали. Твой долг, Джеймс, позаботиться о том, чтобы Ральфа не повесили.
  – Что, по-твоему, я могу сделать?
  – Но ты же врач, правда? И Ральфа знаешь с детства. Душевное расстройство – вот на что надо опираться! Я читала, что в тюремной больнице им совсем неплохо. – Слова Каролины напомнили мне кое-что.
  – Я не знал, что у Пуаро есть душевнобольной племянник, – сказал я вопросительным тоном.
  – Не знал? Мне он все рассказал. Бедный мальчик! Семейное несчастье! До сих пор его не помещали в больницу, но дело заходит так далеко, что, вероятно, скоро придется это сделать.
  – Полагаю, ты уже полностью осведомлена о всех семейных делах Пуаро! – воскликнул я, накалившись до предела.
  – Да, конечно, – ответила Каролина с тихим самодовольством. – Для нормальных людей излить кому-нибудь душу – всегда большое облегчение.
  – Когда это делается по внутреннему побуждению, но облегчить душу под немилосердным нажимом – дело другое.
  Каролина только поглядела на меня с видом христианской мученицы на римской арене.
  – Ты слишком замкнут, Джеймс, – сказала она. – Терпеть не можешь говорить о своих делах или делиться с кем-нибудь и думаешь, будто остальные люди похожи на тебя. Я вовсе ничего ни из кого не выжимаю. Вот, например, если мсье Пуаро зайдет сегодня, как он собирался, я ведь не спрошу его, кто приехал к нему на рассвете.
  – Так рано? – спросил я.
  – Очень рано. Еще до молочника. Я просто выглянула из окна – штора почему-то колыхалась. Это был мужчина. Приехал на автомобиле. Весь закутанный. Я не разглядела его лица. Но все равно я догадалась, кто это, и ты увидишь, что я не ошиблась.
  – Так кто же?
  Каролина понизила голос до таинственного шепота:
  – Эксперт из Скотленд-Ярда!
  – Что? – сказал я ошеломленно. – Помилосердствуй, Каролина!
  – Вот увидишь, Джеймс, что я права. Эта Рассел в то утро не зря расспрашивала тебя о ядах. Роджер Экройд мог быть отравлен.
  – Какой вздор! – Я расхохотался. – Ты не хуже меня знаешь, что он убит ударом кинжала в шею.
  – После смерти, Джеймс. Чтобы сбить полицию с толку.
  – Милая моя, я осматривал тело, я знаю, что говорю. Рана была нанесена не после смерти – наоборот: смерть последовала от колотой ножевой раны – заруби себе это на носу!
  Каролина вместо ответа приняла таинственный вид. Это меня окончательно рассердило, и я спросил:
  – Будь добра, Каролина, скажи – есть у меня диплом врача?
  – Может быть, и есть! То есть я знаю, что он у тебя есть, но у тебя нет воображения.
  – Все досталось на твою долю, – сказал я сухо.
  Забавно было наблюдать за маневрами Каролины, когда явился Пуаро. Не задавая прямых вопросов, она любыми способами наводила разговор на таинственного незнакомца. Смеющиеся глаза Пуаро говорили мне, что он видит ее игру насквозь. Но он оставался важно-непроницаемым, и она в конце концов сложила оружие. Насладившись этой игрой, Пуаро встал и предложил мне пройтись.
  – Мне полезно худеть. А потом, может быть, мисс Каролина предложит нам чаю?
  – С радостью! А ваш… э… гость не зайдет?
  – Вы очень любезны. Нет, он отдыхает. Вы скоро с ним познакомитесь.
  – Ваш старинный приятель, как мне кто-то говорил? – Каролина сделала еще одно героическое усилие.
  – Да? – рассеянно пробормотал Пуаро. – Ну, нам пора.
  Наша прогулка, как я и ожидал, привела нас к «Папоротникам». Я уже привык к методам Пуаро – поступки, по виду ничем не связанные между собой, на деле вытекали один из другого.
  – У меня есть для вас небольшое поручение, мой друг. Сегодня вечером я собираюсь устроить маленькое совещание у себя. Вы придете?
  – Разумеется, – сказал я.
  – Отлично. Кроме того, мне нужны обитатели этого дома, то есть миссис Экройд, мадемуазель Флора, майор Блент, мистер Реймонд. Пригласите их от моего имени к девяти часам.
  – С удовольствием. Но почему вы не хотите сами?
  – Чтобы избежать вопросов «почему?», «зачем?». Они захотят узнать, что у меня на уме. А я, как вы знаете, не люблю заранее давать объяснения. (Я улыбнулся.) Мой друг Гастингс называл меня устрицей. Он был не прав. Я сообщаю все факты, но каждый может объяснить их по-своему.
  – Когда я должен это сделать?
  – Окажите любезность, пригласите их сейчас.
  Мы уже подошли к дому.
  – А вы не зайдете?
  – Я – нет. Я немного прогуляюсь по парку, а через четверть часа встретимся у ворот.
  Кивнув, я отправился выполнять его просьбу. Дома оказалась только миссис Экройд, встретившая меня весьма любезно.
  – Я очень благодарна вам, доктор, за то, что вы так тактично разъяснили мсье Пуаро это недоразумение. Но жизнь – поистине сплошное испытание. Вы, конечно, слышали о Флоре?
  – Что именно? – спросил я осторожно.
  – Новая помолвка. Флора и Гектор Блент. Конечно, не такая хорошая партия, как Ральф. Но ведь счастье – самое главное в жизни, и Гектор по-своему человек весьма достойный. А Флоре нужен муж, на которого можно положиться, не вертопрах. Вы читали об аресте Ральфа?
  – Да. Читал.
  – Ужасно! – Миссис Экройд вздрогнула и закрыла глаза. – Джеффри Реймонд принял это так близко к сердцу, звонил в Ливерпуль. Но в полицейском участке ему ничего не объяснили. Заявили даже, что Ральфа вообще не арестовывали. Мистер Реймонд теперь утверждает, что все это ошибка… Как это говорится?.. Газетная утка. Я запретила упоминать об этом в присутствии слуг. Но какой позор! Что, если Флора вышла бы за него замуж? – Миссис Экройд вновь закрыла глаза от переполнявших ее чувств.
  Я ждал, когда получу возможность выполнить поручение Пуаро, но миссис Экройд заговорила снова:
  – Вы ведь были здесь вчера с этим невыносимым инспектором Рэгланом? Он просто зверь! Так напугал Флору, что она сказала, будто взяла деньги из спальни бедного Роджера. А ведь все так просто! Милой девочке понадобились деньги, она не хотела беспокоить дядю – он сам не велел, – и, зная, где они лежат, она взяла их в долг.
  – Это говорит Флора? – спросил я.
  – Мой дорогой доктор! Современные девушки так впечатлительны! И вам ли не знать про гипноз! Инспектор кричал: «Кража, кража!» – и у бедной девочки возникла ассоциация – или, может быть, это комплекс? – я всегда путаю эти слова, – и она поверила, будто и правда украла их. Но я сразу поняла все. Впрочем, отчасти это недоразумение меня даже радует, оно все ускорило, я хочу сказать: они объяснились – Флора и Гектор. Вы знаете, одно время я начинала бояться, что между Флорой и Реймондом что-то завязывается. Вообразите, какой ужас! Какой-то секретарь, без гроша в кармане, без связей! – Голос миссис Экройд сорвался на визг.
  – Для вас это было бы тяжелым ударом, – сказал я. – У меня к вам поручение от мсье Пуаро.
  – Ко мне? – тревожно спросила миссис Экройд.
  Я поспешил ее успокоить, объяснив, чего хочет Пуаро.
  – Конечно, – с некоторым сомнением произнесла миссис Экройд, – раз мсье Пуаро приглашает, мы, по-видимому, должны прийти. Но зачем? Хотелось бы знать наперед.
  Я, полный искренности, заверил ее, что не знаю сам.
  – Хорошо, – хмуро сказала она наконец, – я скажу остальным, и мы придем к девяти.
  Я распрощался и направился на условленную встречу.
  – Боюсь, что прошло больше четверти часа, – сказал я, подходя к Пуаро, – но, когда эта дама начнет трещать, попробуйте-ка вставить хоть слово.
  – Не беда, – сказал Пуаро, – я неплохо провел время, парк великолепен.
  Мы зашагали к дому. К нашему удивлению, дверь нам открыла сама Каролина, видимо высматривавшая нас. Она приложила палец к губам. Щеки ее пылали от волнения.
  – Здесь, – шепнула она, – Урсула Борн, старшая горничная из «Папоротников». Она в ужасном состоянии, ей нужен мсье Пуаро. Я сделала что могла – провела ее в столовую, дала ей чашку чаю. Просто сердце сжимается, на нее глядя.
  – Она в столовой? – переспросил Пуаро.
  – Проходите, – сказал я и распахнул дверь.
  Урсула Борн сидела у стола, уткнувшись лицом в сложенные на коленях руки. Она подняла голову. Глаза ее опухли от слез.
  – Урсула Борн… – пробормотал я.
  – Нет, – сказал Пуаро, подходя к ней. – Это не Урсула Борн, дитя мое, не правда ли? А Урсула Пейтен? Миссис Ральф Пейтен?
  
  Глава 22
  Рассказ Урсулы
  Несколько секунд девушка молча смотрела на Пуаро. Потом, окончательно потеряв самообладание, кивнула и зарыдала. Каролина кинулась к ней, обняла, похлопала по плечу.
  – Полно, полно, дорогая, – принялась она утешать ее. – Все будет хорошо. Вот увидите. Все образуется.
  Несмотря на любопытство и любовь к сплетням, Каролина очень добра. На минуту даже заявление Пуаро было забыто перед горем девушки. Но вот Урсула выпрямилась, вытерла глаза.
  – Как глупо, – пробормотала она. – И непростительно.
  – Нет, дитя мое, мы понимаем, что пришлось вам перенести за последние дни, – мягко сказал Пуаро.
  – Для вас это было тяжким испытанием, – вставил я.
  – И вдруг я узнаю, что вам все известно, – продолжала Урсула. – Откуда вы узнали? Вам сказал Ральф?
  Пуаро покачал головой.
  – Вы, конечно, понимаете, почему я пришла. Вот из-за этого…
  Она вынула измятую газетную вырезку, и я узнал заметку Пуаро.
  – Ральф арестован. Значит, все бесполезно. Мне незачем больше скрывать.
  – Не всегда можно верить газетам, мадемуазель, – пробормотал Пуаро; у него был пристыженный вид. – Но все-таки вам лучше быть откровенной; нам нужна правда.
  Девушка посмотрела на него с сомнением.
  – Вы не доверяете мне, – сказал Пуаро. – И тем не менее вы ко мне пришли. Почему?
  – Потому что я не верю… Ральф не мог этого сделать, – прошептала она. – И еще потому, что вы очень умны и узнаете правду, и еще…
  – Да?
  – Мне кажется, вы добры.
  Пуаро энергично закивал:
  – И правильно, да-да. Послушайте, я искренне верю, что ваш муж невиновен, но дело принимает скверный оборот. И чтобы спасти его, я должен знать все до последней мелочи, даже если это может показаться новой уликой против него.
  – Как верно вы понимаете! – прошептала Урсула.
  – А теперь расскажете мне все без утайки, не так ли? Все с самого начала.
  – Надеюсь, вы меня не выпроводите за дверь, – сказала Каролина, удобно устраиваясь в кресле. – Во-первых, я хочу знать, почему эта девочка разыгрывала из себя горничную?
  – Разыгрывала? – переспросил я.
  – Конечно. Почему, дитя мое? На пари?
  – Чтобы жить, – отрезала Урсула. И начала рассказ, который я изложу здесь своими словами.
  Она была седьмым ребенком в семье обедневшего ирландского джентльмена. После смерти отца дочерям пришлось задуматься о куске хлеба. Урсуле не нравилась профессия, единственно доступная для девушки без специального образования, – профессия гувернантки при маленьком ребенке, а практически няньки, и она решила стать горничной. Старшая ее сестра, которая вышла замуж за капитана Фоллиота, дала ей рекомендацию. (К ней-то я и обращался за справками, и причина ее смущения стала мне теперь ясна.) Но Урсуле было бы неприятно, если бы ее прозвали «барышней-горничной», тем более что поступила она на службу по рекомендации сестры, – ей хотелось доказать, что она на своем месте. В «Папоротниках», несмотря на некоторую отчужденность, дававшую порой пищу для перемывания косточек, она зарекомендовала себя хорошо – была расторопна, добросовестна, умела.
  – Мне нравилась моя работа, – объяснила она. – И притом у меня оставалось много свободного времени.
  А потом она встретилась с Ральфом Пейтеном, и между ними завязался роман, завершившийся тайным браком, на который она пошла, в сущности, против воли – Ральф убедил ее, что отчим не разрешит ему жениться на девушке без гроша за душой. Лучше, говорил он, обвенчаться тайно и преподнести отчиму эту новость при более благоприятных обстоятельствах. Так Урсула Борн стала Урсулой Пейтен. Ральф заверял ее, что подыщет себе работу, расплатится с долгами и, получив возможность содержать жену и став независимым от отчима, раскроет тайну.
  Но для людей типа Ральфа Пейтена начать новую жизнь легче на словах, чем на деле. Он надеялся, что ему удастся убедить отчима, не подозревавшего о его женитьбе, уплатить его долги и помочь ему снова стать на ноги. Но Экройд, узнав о величине его долгов, не только совсем рассвирепел, но и наотрез отказался сделать для него хоть что-нибудь. Прошло несколько месяцев, и Ральф получил от отчима приглашение в «Папоротники». Роджер Экройд не стал ходить вокруг да около. Он всегда мечтал о том, чтобы Ральф женился на Флоре, и без обиняков предложил ему этот брак.
  И вот тут обнаружилась слабохарактерность Ральфа. Как всегда, он пошел по линии наименьшего сопротивления. Насколько я понял, ни Флора, ни Ральф не пытались разыгрывать из себя влюбленных. Для них обоих это была чисто деловая сделка. Роджер Экройд продиктовал свои условия – они их приняли. Флора надеялась обрести независимость, деньги, большую свободу действий. Положение Ральфа, разумеется, было сложнее. Но он был по уши в долгах и решил не упускать свой шанс: его долги будут уплачены, он может начать все сначала. Он был не из тех людей, которые умеют заглядывать далеко вперед, но, по-видимому, у него была смутная надежда, что по истечении какого-то приличного срока его помолвку с Флорой можно будет расторгнуть. И он и Флора просили, чтобы помолвку держали пока в секрете. Ральф главным образом хотел скрыть ее от Урсулы, инстинктивно чувствуя, как противен должен быть этот обман такой честной и волевой натуре.
  А потом наступил кризис: с обычным для него упрямым самодурством Роджер Экройд решил объявить о помолвке, сказав об этом только Флоре, на что та апатично согласилась. Урсулу это сообщение потрясло. Она вызвала Ральфа на свидание в лес, и часть их разговора услышала моя сестра. Ральф умолял ее сохранить в тайне их брак еще некоторое время. Урсула самым решительным образом отказалась – она собиралась сообщить о нем мистеру Экройду, и как можно скорее. Муж и жена расстались в ссоре.
  Урсула сдержала слово и в тот же день объяснилась с Роджером Экройдом. Разговор был бурным, хотя Роджера Экройда собственное несчастье, несомненно, занимало гораздо больше. Но его возмутил обман. Гнев его был обращен главным образом на Ральфа, но досталось и Урсуле. Он считал, что она сознательно «окрутила» приемного сына богатого человека. Оба наговорили друг другу непростительных слов.
  В тот же вечер, тайком выскользнув из дома через боковую дверь, Урсула встретилась, как было условлено, с Ральфом в беседке. Разговор свелся к взаимным обвинениям. Он упрекал ее в том, что своей несвоевременной откровенностью она погубила его будущее, она его – в лживости. Они расстались. Через полчаса было найдено тело Экройда. С тех пор Урсула не видела Ральфа и не получала от него никаких известий.
  Слушая это повествование, я начинал все больше и больше понимать, какими последствиями могли быть чреваты эти события. Останься Экройд в живых, он неминуемо изменил бы завещание. Его смерть была крайне своевременной и для Ральфа, и для Урсулы Пейтен. Неудивительно, что она помалкивала.
  Мои размышления прервал голос Пуаро, и серьезность его сказала мне, что мой друг прекрасно понимает, чем может обернуться эта совокупность фактов.
  – Мадемуазель, я должен задать вам один вопрос, от которого, возможно, зависит все: когда именно вы расстались с капитаном Ральфом Пейтеном в беседке? Не торопитесь. Подумайте, чтобы ответ ваш был точным.
  Урсула горько усмехнулась:
  – Вы думаете, я не вспоминала это десятки раз? Я пошла в беседку ровно в половине десятого. По террасе прохаживался майор Блент, и я пошла в обход через кусты. Было примерно тридцать три минуты десятого, когда я пришла в беседку. Ральф уже ждал меня. Я пробыла с ним не больше десяти минут; когда я вернулась в дом, было без четверти десять.
  Я понял, почему она так настойчиво расспрашивала меня в тот день. Если бы оказалось, что Экройд был убит раньше, до без четверти десять! Очевидно, та же мысль заставила Пуаро задать следующий вопрос:
  – Кто первым ушел из беседки?
  – Я.
  – А Ральф оставался там?
  – Да, но не думаете же вы?..
  – Мадемуазель, что я думаю, не имеет значения. Что вы сделали, вернувшись в дом?
  – Прошла в свою комнату.
  – И долго там оставались?
  – До десяти часов.
  – Кто-нибудь может это подтвердить?
  – Подтвердить? Что я была у себя? Нет… А… понимаю, могут подумать… могут подумать…
  В ее глазах мелькнул ужас.
  Пуаро закончил за нее:
  – Что это вы проникли в кабинет через окно и убили мистера Экройда? Да, это могут подумать.
  – Разве только идиоты! – негодующе воскликнула Каролина и погладила девушку по плечу.
  – Ужасно! – Урсула закрыла лицо руками. – Ужасно!..
  – Успокойтесь, дорогая! – воскликнула Каролина. – Мсье Пуаро так не думает. А ваш муж, откровенно говоря, упал в моем мнении. Бежать так трусливо, бросив вас на произвол судьбы!
  – Нет! – энергично запротестовала Урсула. – Ральф не бежал бы, чтобы спасти себя. Я теперь все понимаю. Он тоже мог подумать, что я убила его отчима.
  – Ну нет, – возразила Каролина. – Он не мог подумать такое.
  – Я была с ним так жестока и холодна в тот вечер. Не хотела его слушать, не хотела верить, что он меня любит. Говорила ему злые, жестокие слова – первое, что приходило в голову. Я так старалась ударить его побольнее!
  – Это было для него только полезно, – заявила Каролина. – Если вы сказали что-то обидное мужчине, пусть это вас не тревожит. Мужчины слишком самодовольны, они просто не верят, что вы говорите серьезно, если это что-то нелестное для них.
  – Когда убийство было открыто, – взволнованно продолжала Урсула, – и он не появился, я была вне себя. У меня на миг закралось даже сомнение… Но я знала, что он не мог… Только я хотела, чтобы он сам заявил о своей невиновности. Я знала, что он очень привязан к доктору Шеппарду, и подумала: может, доктору известно, где он. – Она повернулась ко мне: – Вот почему я заговорила с вами тогда. Я думала, вдруг вы сможете передать ему…
  – Я? – воскликнул я.
  – Откуда Джеймс мог знать, где он? – резко спросила Каролина.
  – Конечно, это было маловероятно, – согласилась Урсула, – но Ральф много говорил о вас как о своем лучшем друге.
  – Моя дорогая, – сказал я, – я не имею ни малейшего представления о том, где находится сейчас Ральф Пейтен.
  – Это правда, – сказал Пуаро.
  – Но… – Урсула удивленно указала на газетную вырезку.
  – Ах, это! – сказал, слегка смутившись, Пуаро. – А, bagatelle[329], мадемуазель! Я уверен, что Ральф Пейтен не арестован.
  – Так, значит… – медленно начала девушка.
  – Мне хотелось бы выяснить одно обстоятельство, – быстро перебил ее Пуаро. – В тот вечер на капитане Пейтене были ботинки или сапоги?
  – Не помню, – покачала головой Урсула.
  – Жаль. А впрочем, вы могли и не заметить. Ну хорошо, мадам, никаких больше вопросов. – Он шутливо погрозил ей пальцем. – И не надо мучиться. Ободритесь и доверьтесь Эркюлю Пуаро.
  
  
  Глава 23
  Небольшое совещание у Пуаро
  – А теперь, – сказала Каролина, – девочка отправится наверх и приляжет. Не беспокойтесь, милочка, мсье Пуаро сделает для вас все, что можно.
  – Мне бы нужно вернуться в «Папоротники», – неуверенно сказала Урсула, но Каролина решительно пресекла ее возражения:
  – Чепуха! Сейчас вы на моем попечении и пока останетесь здесь. Верно, мсье Пуаро?
  – Так будет лучше всего, – согласился тот. – А вечером я попрошу мадемуазель… прошу прощения… мадам присутствовать на моем маленьком совещании. Ее присутствие крайне необходимо.
  Каролина кивнула и вышла вместе с Урсулой. Когда дверь за ними закрылась, Пуаро сказал, усаживаясь в кресло:
  – Все идет прекрасно, обстановка проясняется.
  – Но становится все более и более тяжелой для Ральфа Пейтена, – заметил я угрюмо.
  Пуаро кивнул:
  – Да, но этого и следовало ожидать, не так ли?
  Я поглядел на него, несколько сбитый с толку этим замечанием.
  Он сидел, откинувшись на спинку кресла, закрыв глаза. Внезапно он тяжело вздохнул и покачал головой.
  – Что такое? – спросил я.
  – Бывают минуты, когда я тоскую по моему другу, живущему теперь в Аргентине, – сказал он. – Всегда, когда я работал, он был рядом и часто помогал мне. У него был дар натыкаться на истину, не замечая ее, и часто его глупые выводы открывали мне эту истину. Кроме того, у него была полезная привычка вести записки, и это было интересно.
  – Если в этом дело… – Я смущенно кашлянул.
  – Да, так что? Что вы хотели сказать? – У Пуаро заблестели глаза.
  – Видите ли, я читал некоторые рассказы капитана Гастингса и подумал, почему бы не попробовать самому что-нибудь в этом роде. Пожалуй, это единственный случай в моей жизни… Жаль было бы упустить.
  Произнося эту речь, я смущался все больше и больше. Пуаро вскочил. Я в ужасе подумал, что он собирается расцеловать меня, по своему французскому обычаю, но он, к счастью, воздержался.
  – Но ведь это великолепно! Вы записывали свои впечатления от этого дела по мере его развития?
  Я кивнул.
  – Épatant![330] – вскричал Пуаро. – Дайте мне их сию же минуту.
  Я не был готов к такому настоятельному требованию и стал напряженно пытаться вспомнить некоторые детали.
  – Но… – запинаясь, сказал я, – вам придется меня простить, я иногда… э… переходил на личности.
  – О, понимаю. Вы говорили обо мне как о смешном, а может быть, порой и нелепом человеке. Это не имеет значения. Гастингс тоже не всегда был вежлив. А я выше подобных пустяков.
  Все еще охваченный сомнением, я порылся в ящиках письменного стола и протянул ему растрепанную пачку. Предполагая возможность издания рукописи, я разделил ее на главы. Накануне вечером я довел ее до второго посещения мисс Рассел. Таким образом, Пуаро получил двадцать глав. На этом мы попрощались.
  Мне пришлось посетить пациента, жившего довольно далеко, и я вернулся в девятом часу. Меня ждал горячий ужин и сообщение, что Пуаро и моя сестра перекусили вместе в полвосьмого и Пуаро удалился в мою мастерскую дочитывать рукопись.
  – Надеюсь, Джеймс, – сказала моя сестра, – что ты в своих записках был осторожен, говоря обо мне?
  У меня отвисла челюсть. Я вовсе не был осторожен.
  – Впрочем, это не имеет значения, – сказала Каролина, правильно истолковав мое молчание. – У мсье Пуаро свой взгляд на вещи, он понимает меня лучше, чем ты.
  Я прошел в мастерскую, Пуаро сидел у окна, рукопись лежала аккуратной стопочкой перед ним. Он положил на нее руку и заговорил.
  – Eh bien, – сказал он, – поздравляю вас, вы очень скромны!
  – О! – сказал я растерянно.
  – И очень сдержанны, – прибавил он.
  Я снова сказал:
  – О!
  – Гастингс писал не так. На каждой странице без конца встречалось слово «я». Что он думал, что он делал. Но вы – вы оставляете себя на заднем плане, в тени. Только раз или два вы пишете о себе – в сценах домашней жизни, так сказать.
  Я слегка покраснел, подметив лукавые искорки в его глазах.
  – Но все-таки что вы об этом думаете? – спросил я нервно.
  – Хотите слышать мое откровенное мнение?
  – Конечно.
  Пуаро оставил свою шутливую манеру.
  – Очень подробный и обстоятельный отчет, – сказал он любезно. – Вы сообщили все факты точно и аккуратно, хотя и проявили надлежащую скромность касательно вашей роли.
  – И этот отчет вам помог?
  – Да, могу сказать – значительно помог. Пойдемте ко мне приготовлять сцену для моего маленького представления.
  Каролина была в холле. Вероятно, она надеялась, что ее тоже пригласят, но Пуаро тактично вышел из положения.
  – Мне бы очень хотелось пригласить и вас, мадемуазель, – сказал он с сожалением в голосе, – но это было бы неделикатно. Ведь все те, что придут сегодня, – подозреваемые. Среди них я найду убийцу мистера Экройда.
  – Вы правда верите в это? – спросил я с сомнением.
  – А вы, я вижу, не верите, – сухо сказал Пуаро. – Еще не научились ценить Эркюля Пуаро.
  В этот момент по лестнице спустилась Урсула.
  – Вы готовы, дитя мое? – спросил Пуаро. – Прекрасно. Мы сейчас пойдем ко мне. Мадемуазель Каролина, поверьте, я готов вам служить всегда и во всем.
  Мы ушли. Каролина стояла на крыльце с видом собаки, которую не взяли на прогулку.
  В гостиной Пуаро все было уже приготовлено. На столе стояли различные сиропы, бокалы и рюмки, а также блюдо с бисквитами. Из соседней комнаты принесли несколько стульев. Пуаро сновал по комнате, то передвигая стулья, то переставляя лампу, потом поправил ковер. Он старался сделать так, чтобы свет падал на стулья, а другой конец комнаты, где, как я решил, будет сидеть он сам, оставался в полумраке.
  Мы с Урсулой молча следили за ним.
  Вскоре раздался звонок.
  – Это они! – объявил Пуаро. – Отлично! Все готово.
  Дверь открылась, и вошли гости из «Папоротников».
  – Мадам, мадемуазель! – приветствовал Пуаро миссис Экройд и Флору. – Вы очень добры, что пришли. Майор Блент, мистер Реймонд!
  Секретарь был весел, как всегда.
  – Что тут затевается? – рассмеялся он. – Опыты с научной машиной? Нам наденут манжеты на руки и по предательским ударам пульса определят убийцу? Говорят, такая штука есть.
  – Я читал о чем-то в этом роде, – ответил Пуаро, – но я старомоден, обхожусь серыми клеточками. А теперь начнем. Но сперва, – он взял Урсулу за руку и вывел вперед, – позвольте представить вам миссис Ральф Пейтен: они поженились в марте.
  – Ральф! В марте! – взвизгнула миссис Экройд. – Чепуха! Не может быть! – Она уставилась на Урсулу, словно видела ее впервые. – На Борн? Мсье Пуаро, я вам не верю!
  Урсула покраснела и собиралась что-то сказать, но ей помешала Флора, которая быстро подошла к ней и взяла под руку.
  – Не обижайтесь, что мы удивлены, – сказала она, – ведь вы и Ральф хорошо хранили тайну. Поздравляю от всей души.
  – Вы очень добры, мисс Экройд, – тихо произнесла Урсула. – Вы имеете право сердиться, Ральф вел себя недопустимо, особенно по отношению к вам.
  – Забудьте это, – ответила Флора, ласково погладив ее по руке. – У Ральфа не было другого выхода. На его месте я, верно, поступила бы так же. Правда, он мог бы довериться мне, я бы его не выдала.
  Пуаро постучал пальцами по столу и значительно кашлянул.
  – Заседание начинается, – сказала Флора. – Мсье Пуаро намекает, что нам не следует болтать. Но все же скажите мне только одно – где Ральф? Ведь вы должны знать?
  – Но я не знаю! – вскричала, чуть не плача, Урсула. – В том-то и дело, что не знаю!
  – Разве его не арестовали в Ливерпуле? – спросил Реймонд. – Ведь это было в газетах.
  – Он не в Ливерпуле, – коротко ответил Пуаро.
  – Короче говоря, никто не знает, где он, – заметил я.
  – Кроме Эркюля Пуаро, э?.. – сказал Реймонд.
  – Меня? Я знаю все, – серьезно ответил на его шутливое замечание Пуаро. – Не забывайте это.
  Джеффри Реймонд поднял брови.
  – Все? – Он присвистнул. – Сильно сказано!
  – Вы действительно догадываетесь, где прячется Ральф Пейтен? – спросил я недоверчиво.
  – Не догадываюсь – знаю, друг мой.
  – В Кранчестере? – рискнул я.
  – Нет, – торжественно ответил Пуаро, – не в Кранчестере.
  Он не прибавил больше ничего и жестом пригласил гостей сесть. Тут дверь отворилась, вошли еще двое – Паркер и мисс Рассел – и сели возле двери.
  – Все в сборе, кворум, – удовлетворенно произнес Пуаро, и я заметил беспокойное выражение, появившееся на всех лицах: верно, всем, как и мне, показалось, что захлопнулась ловушка.
  Пуаро, держа в руках лист бумаги, важно прочел:
  – Миссис Экройд, мисс Флора Экройд, майор Блент, мистер Джеффри Реймонд, миссис Ральф Пейтен, Джон Паркер, Элизабет Рассел. – Он положил бумагу на стол.
  – И что все это значит? – спросил Реймонд.
  – Это список лиц, подозреваемых в убийстве, – ответил Пуаро. – Вы все имели возможность убить мистера Экройда.
  Миссис Экройд ахнула и вскочила:
  – Я не хочу, я не хочу! Я вернусь домой!
  – Вы не пойдете домой, мадам, – строго сказал Пуаро, – пока не выслушаете меня. – Он помолчал, откашлялся и продолжал: – Я начну сначала. Когда мисс Экройд попросила меня расследовать это дело, я отправился в «Папоротники» с добрейшим доктором Шеппардом. Я прошел с ним по террасе, где на подоконнике мне показали следы. Оттуда инспектор Рэглан повел меня по тропинке, ведущей к сторожке. Я увидел беседку и, тщательно обследовав ее, нашел кусочек накрахмаленного батиста и пустой стержень гусиного пера. Обрывок батиста немедленно ассоциировался у меня с передником горничной. Когда инспектор Рэглан показал мне список обитателей дома, я заметил, что у старшей горничной, Урсулы Борн, нет алиби. По ее словам, она была в своей комнате с половины десятого до десяти. А что, если это она была в беседке и с кем-то встречалась? А мы знаем от доктора Шеппарда, что в тот вечер он встретил у ворот какого-то незнакомца. На первый взгляд могло показаться, что проблема решена, что этот неизвестный человек был с Урсулой Борн в беседке. На это указывало и гусиное перо. Этот стержень заставил меня подумать о наркомане, приехавшем из-за океана, где героин распространен гораздо шире. Незнакомец, которого встретил доктор Шеппард, говорил с легким американским акцентом, что подтверждало это заключение. Но тут я заметил, что время не совпадало. Урсула Борн не могла попасть в беседку до половины десятого, а этот человек должен был прийти туда в самом начале десятого. Конечно, я мог предположить, что он ждал в беседке полчаса. С другой стороны, вполне возможно, что в беседке за этот вечер произошло два свидания. Когда я пришел к такому выводу, я тут же обратил внимание на несколько многозначительных фактов: экономка, мисс Рассел, утром посетила доктора Шеппарда и проявила интерес к возможностям излечения от наркомании. Связав это с гусиным пером, я пришел к заключению, что этот человек приходил к экономке, а не к Урсуле Борн. С кем же виделась Урсула? Я недолго пребывал в неизвестности. Сперва я нашел обручальное кольцо с датой и надписью «от Р.», потом узнал, что Ральфа Пейтена видели в двадцать пять минут десятого на тропинке, ведущей к беседке, и, наконец, услышал о разговоре в лесу между Ральфом и неизвестной девушкой. Таким образом, я привел все факты в порядок: тайный брак, объявление о помолвке в день трагедии, бурный разговор в лесу, свидание в беседке вечером. Отсюда вытекало, что Ральф и Урсула Борн (или Пейтен) имели все основания желать смерти мистера Экройда, а также неожиданно вскрылось еще и то, что в кабинете мистера Экройда в половине десятого Ральф быть не мог. Тут мы приходим к следующему и самому интересному моменту преступления – кто же был в кабинете с мистером Экройдом в половине десятого? Не Ральф Пейтен – он был в беседке со своей женой. Не Чарлз Кент – он уже ушел. Кто же? Я задал себе дерзкий вопрос: а был ли с ним кто-нибудь?
  Последние слова Пуаро торжествующе кинул нам, как вызов, наклонившись вперед, а затем откинулся на спинку стула с таким видом, словно нанес кому-то решающий удар.
  На Реймонда это, однако, не произвело впечатления. Он мягко возразил:
  – Кажется, вы хотите представить меня лжецом, мсье Пуаро, но мои показания ведь имеют подтверждение, исключая, пожалуй, лишь то, какие именно слова были произнесены. Вспомните: майор Блент тоже слышал, что мистер Экройд с кем-то разговаривал. Он был на террасе и, хотя слов разобрать не мог, голоса слышал ясно.
  Пуаро кивнул.
  – Я этого не забыл, – спокойно сказал Пуаро, – но у Блента создалось впечатление, что мистер Экройд говорил с вами.
  На секунду Реймонд растерялся, но тут же нашелся:
  – Блент знает теперь, что он ошибся.
  – Безусловно, – подтвердил майор.
  – Однако вначале он почему-то подумал так, – задумчиво произнес Пуаро. – О нет! – Он протестующе поднял руку. – Я знаю, что вы мне скажете. Но этого недостаточно. Надо найти другое объяснение. Скажем так: с самого начала меня поразило одно – характер слов, услышанных мистером Реймондом. Меня изумило, что никто этого не заметил – не заметил ничего странного.
  Он помолчал, потом негромко процитировал:
  – «Обращения к моему кошельку были столь часты за последнее время, что эту просьбу я удовлетворить не смогу…» Вам ничего не кажется в этом странным?
  – Ничего, – сказал Реймонд. – Диктуя мне письма, он часто пользовался чуть ли не этой самой фразой.
  – Вот именно! – вскричал Пуаро. – Об этом-то я и говорю. Возможна ли такая фраза в обычной разговорной речи? Вот если бы он диктовал письмо…
  – Читал письмо вслух, хотите вы сказать, – медленно произнес Реймонд. – Пусть так. Но читал-то он его все-таки кому-то.
  – Но почему? Какие у вас данные, что в комнате был еще кто-то? Вспомните: слышен был только голос мистера Экройда.
  – Но ведь никто, если он в своем уме, не стал бы читать подобное письмо себе вслух?
  – Вы все забываете одно обстоятельство, – мягко сказал Пуаро. – Вы забываете про молодого человека, приезжавшего в предыдущую среду.
  Все поглядели на Пуаро.
  – Ну да, – подсказал он, – в среду. Сам он не представляет собой ничего интересного, но зато его фирма…
  – Фирма «Диктофон»! – ахнул Реймонд. – Теперь я понял. Диктофон! Вы об этом подумали?
  – Да, – кивнул Пуаро. – Мистер Экройд собирался приобрести диктофон. Я обратился за справкой в эту фирму и узнал, что он его приобрел. Почему он это скрыл от вас, я не знаю.
  – Хотел сделать мне сюрприз, – пробормотал Реймонд. – Он, как ребенок, любил удивлять людей неожиданностями. Смаковал предстоящую шутку, может быть, играл, как с новой игрушкой. Да, похоже, так. Вы правы, такая фраза в разговоре невозможна.
  – Понятно также, – добавил Пуаро, – почему майор Блент решил, что в кабинете – вы. Обрывки слов, долетавшие до него, были явной диктовкой, и у него создалось впечатление, что диктуют вам. Тем более что его внимание было отвлечено белой фигурой, мелькнувшей в кустах. Он решил, что это была мисс Экройд, хотя на самом деле он, конечно, видел белый передник Урсулы, пробиравшейся в беседку.
  – Хотя ваше заключение блестяще – я бы до этого никогда не додумался, – но оно ничего не меняет, – сказал Реймонд, оправившись от изумления. – В девять тридцать мистер Экройд был жив, раз он диктовал в диктофон. Кент к тому времени уже ушел. Что касается Ральфа… – Он поглядел на Урсулу.
  – Ральф и я, – ответила она твердо, хотя ее щеки пылали, – расстались без четверти десять. Он не подходил к дому, я уверена. Больше всего на свете он боялся встречи с отчимом.
  – Я не сомневаюсь, что вы говорите правду, – сказал Реймонд. – Я всегда был уверен в невиновности капитана Пейтена. Но надо помнить о том, какие вопросы будут задаваться на суде. Он попал в тяжелое положение, но если бы он перестал скрываться…
  – Это ваше мнение? – перебил Пуаро. – Вы считаете, что ему следует явиться?
  – Конечно, если вы знаете, где он.
  – Я замечаю, что вы не верите моим словам. Но повторяю еще раз – я знаю все: и что означали следы на подоконнике и телефонный звонок, и где скрывается Ральф Пейтен…
  – Где же он? – резко спросил Блент.
  – Неподалеку, – с улыбкой ответил Пуаро.
  – В Кранчестере? – спросил я.
  – Вы постоянно спрашиваете меня об этом, – повернулся ко мне Пуаро. – Кранчестер, кажется, стал у вас idée fixe[331]. Нет-нет, он не в Кранчестере. Он… вот.
  Пуаро драматически протянул руку. Все обернулись. В дверях стоял Ральф Пейтен.
  
  Глава 24
  Рассказ Ральфа Пейтена
  Для меня это была нелегкая минута, и я плохо помню, что произошло дальше. Когда я несколько оправился, Ральф держал за руку свою жену и улыбался мне. Пуаро тоже улыбался, красноречиво грозя мне пальцем.
  – Разве я не говорил вам по меньшей мере раз тридцать, что бесполезно скрывать что-нибудь от Эркюля Пуаро? Что он все равно узнает правду. – Он повернулся к остальным: – Помните, недавно нас было шестеро за столом, и я обвинил всех пятерых, что они что-то скрывают от меня? Четверо признались – то есть все, кроме доктора Шеппарда. Но у меня были свои подозрения. Доктор Шеппард заходил в «Три кабана» в тот вечер, надеясь увидеть капитана Пейтена. Он его не застал, но предположим, что он встретил его на улице по дороге домой. Доктор Шеппард был другом капитана Пейтена, он только что побывал на месте преступления и знал, что обстоятельства складываются против капитана. Может быть, он даже знал больше, чем было известно…
  – Знал, – сказал я покаянно. – Я думаю, мне следует признаться во всем. Я видел Ральфа днем. Сперва он не хотел довериться мне, но потом рассказал о своем браке и о положении, в которое попал. Когда было обнаружено убийство, я сразу понял: как только эти факты станут известны, подозрение неминуемо падет либо на Ральфа, либо на девушку, которую он любит. Вечером я высказал ему эти соображения. Мысль о том, что ему придется давать показания и они могут навлечь подозрения на его жену, заставила его… – Я запнулся.
  Ральф докончил за меня.
  – Смыться, – сказал он лаконично. – Видите ли, расставшись со мной, Урсула пошла домой. Мне пришло в голову, что она могла еще раз встретиться с моим отчимом. Днем он вел себя оскорбительно, и я подумал: ведь он мог довести ее до такого состояния, что, не отдавая себе отчета, она…
  Он умолк. Урсула отняла у него свою руку и отшатнулась.
  – Ты подумал это, Ральф? Ты мог подумать, что я?..
  – Вернемся к преступным действиям доктора Шеппарда, – сухо прервал Пуаро. – Доктор Шеппард обещал капитану Пейтену свою помощь, и ему удалось спрятать его от полиции.
  – Где? В своем доме? – спросил Реймонд.
  – О нет! – сказал Пуаро. – Задайте себе тот же вопрос, который задал я себе: где милейший доктор мог скрыть этого молодого человека? Где-то поблизости, надо полагать. Я думаю о Кранчестере. Отель? Нет. Пансион? Тоже нет. Так где же? А! Лечебница. Приют для умалишенных. Я проверяю свою теорию. Изобретаю душевнобольного племянника и советуюсь с мадемуазель Каролиной. Она сообщает мне адреса двух лечебниц, куда ее брат кладет своих пациентов. Я навожу справки и узнаю, что в одну из них доктор привез пациента в субботу утром. Мне было нетрудно установить, что это был капитан Пейтен, хотя и записанный под другой фамилией. После некоторых формальностей мне позволили увезти его. Рано утром вчера он приехал сюда.
  – Эксперт Каролины… – пробормотал я, удрученно глядя на Пуаро. – И подумать только, что я не догадался!
  – Теперь вы понимаете, почему я говорил, что вы были слишком сдержанны в ваших записках, – шепнул мне Пуаро. – То, что там написано, – правда, но вся ли правда там написана, мой друг?
  Я был слишком уничтожен, чтобы возражать.
  – Доктор Шеппард вел себя как мой истинный друг, – сказал Ральф. – Он не бросил меня в беде, он поступил так, как ему подсказывала совесть. Однако мсье Пуаро доказал мне, что он был не прав. Мне следовало явиться, а не прятаться, но в лечебнице не дают газет, и я просто не знал, что происходит.
  – Доктор и тут проявил образцовую сдержанность, – заметил Пуаро, – но я, я узнаю́ маленькие тайны. Это моя профессия.
  – Но расскажите же, Ральф, что случилось с вами в ту ночь? – нетерпеливо спросил Реймонд.
  – Вы уже все знаете, – ответил Ральф. – Мне почти нечего добавить. Я ушел из беседки примерно без четверти десять и бродил по дороге, стараясь собраться с мыслями и решить, что мне делать. Я понимаю, что у меня нет алиби, но клянусь вам: я не подходил к кабинету и не видел отчима ни живым, ни мертвым. Мне бы хотелось, чтобы вы мне поверили, а прочие пусть думают что хотят.
  – Нет алиби? – пробормотал Реймонд. – Скверно. Я, конечно, вам верю, но… все же это скверно.
  – Почему же? Это крайне упрощает дело, – весело сказал Пуаро. (Мы все с недоумением уставились на него.) – Вы меня понимаете? Нет? Так вот: чтобы спасти капитана Пейтена, настоящий убийца должен признаться. – Он посмотрел на нас с сияющей улыбкой. – О да, да, я говорю серьезно. Вы заметили, я не пригласил инспектора Рэглана. На это была причина: я не хотел открывать ему того, что известно мне. Во всяком случае, сегодня. – Его голос, манера говорить внезапно изменились, в них прозвучала угроза. – Я, говорящий с вами, знаю, что убийца мистера Экройда здесь, в этой комнате. Я говорю с убийцей. Утром инспектор Рэглан узнает правду. Вы понимаете?
  Наступила напряженная тишина. Ее нарушила служанка – она принесла ему телеграмму. Пуаро ее вскрыл. И тут вдруг громко и резко прозвучал голос майора Блента:
  – Вы говорите, что убийца среди нас. А вы знаете, кто?
  Пуаро прочел телеграмму. Смял ее в руке.
  – Теперь знаю точно. – Он постучал пальцем по листку бумаги.
  – Что это? – спросил Реймонд.
  – Радиограмма с парохода, идущего в Соединенные Штаты.
  Наступила мертвая тишина.
  Пуаро поднялся, сделал общий поклон.
  – Месье и медам, мое совещание окончено. Помните: утром инспектор Рэглан узнает правду.
  
  Глава 25
  Вся правда
  Пуаро жестом задержал меня. Я покорно подошел к камину и задумался, машинально шевеля поленья носком башмака. Я был в полном недоумении. Впервые я совсем не понимал, куда клонит Пуаро; я даже подумал было, что он разыграл комедию, дабы блеснуть своими талантами, однако тут же отбросил эту мысль: в его словах была неподдельная угроза, глубокая убежденность. Но мне все еще казалось, что он идет по ложному следу.
  Когда последний из гостей ушел, Пуаро подошел к камину.
  – Ну, мой друг, – сказал он спокойно, – а вы что скажете?
  – Не знаю, что и думать, – сказал я откровенно. – В чем смысл всего этого? Зачем ждать до утра, а не пойти к Рэглану сразу? Зачем понадобилось вам предупреждать преступника?
  Пуаро сел, достал портсигар с русскими папиросками и минуты две молча курил. Потом сказал:
  – Подумайте, используйте свои серые клеточки. Я никогда не действую без причины.
  После некоторого колебания я сказал:
  – Прежде всего приходит в голову следующее: вы сами не знаете виновного, но уверены, что он – один из присутствовавших сегодня здесь. Вашей целью было добиться признания.
  Пуаро одобрительно кивнул:
  – Неглупая мысль, но это не так.
  – Или вы хотели убедить его, что вам все известно, и таким образом заставить выйти в открытую – необязательно путем признания. Он может попытаться заставить вас замолчать – пока вы не начали утром действовать, – заставить тем же способом, каким он заставил мистера Экройда.
  – Ловушка – и я в качестве приманки! Merci, mon ami[332], но я не настолько героичен.
  – Тогда я отказываюсь вас понимать. Ведь вы рискуете, предупреждая убийцу. Вы даете ему возможность спастись.
  – Он не может спастись, – серьезно сказал Пуаро. – У него есть только один выход, но это – не путь к свободе.
  – Вы вправду считаете, что один из присутствовавших здесь – убийца? – спросил я недоверчиво.
  – Да, мой друг.
  – Кто же?
  Несколько минут Пуаро молчал. Потом бросил окурок в камин и задумчиво заговорил:
  – Я проведу вас тем путем, которым прошел сам. Шаг за шагом я проведу вас, и вы убедитесь, что факты указывают, неопровержимо указывают только на одного человека. В самом начале мое внимание привлекли два факта и одно небольшое расхождение во времени. Первый факт – телефонный звонок. Будь Ральф Пейтен убийцей, этот звонок не имел бы ни малейшего смысла, следовательно, решил я, он не убийца. Я удостоверился, что никто из находившихся в доме в роковой вечер не мог позвонить сам, и вместе с тем я был убежден, что именно среди них должен я искать преступника. Следовательно, звонил сообщник. Этот вывод меня не очень удовлетворил, но пока я остановился на нем. Потом я стал искать мотив звонка. Это было трудно. Я мог исходить только из его результата. А результат звонка – в том, что убийство было открыто в тот же вечер, а не утром, как, вероятнее всего, должно было бы произойти. Так или не так?
  – Да-а… Пожалуй, вы правы: после распоряжения мистера Экройда вряд ли кто-нибудь вошел бы в кабинет до утра.
  – Très bien[333]. Дело продвигается. Но многое еще остается неясным. Зачем понадобилось, чтобы убийство было открыто вечером? Вот единственный ответ, который я нашел на этот вопрос: убийце надо было оказаться на месте, когда взломают двери, или хотя бы проникнуть в кабинет тотчас после этого. И тут мы подходим ко второму факту – к креслу, отодвинутому от стены. Инспектор Рэглан отмахнулся от него как от пустяка, я же считал это фактом первостепенного значения. Будь у нас сейчас план кабинета, так точно воспроизведенный вами в рукописи, вы бы увидели, что кресло, будучи поставлено в положение, указанное Паркером, оказалось бы на прямой линии между дверью и окном.
  – Окном? – невольно переспросил я.
  – Да, мне тоже сперва пришла в голову эта мысль, но я быстро отбросил ее: ведь хотя у этого кресла и высокая спинка, оно заслоняет лишь нижнюю часть окна. Однако вспомните, mon ami, что как раз перед окном стоит круглый столик с журналами и книгами. Вот этот столик действительно был скрыт креслом, и тут я впервые заподозрил истину.
  Предположим, что на этом столике было что-то, не предназначенное для всеобщего обозрения. Что-то, оставленное там убийцей. Я еще не догадывался, что это могло быть, но уже знал об этом предмете много интересного. Например: убийца не мог унести его сразу после совершения преступления, и в то же время ему было совершенно необходимо убрать это «что-то», как только преступление будет открыто. И вот – телефонный звонок, дающий убийце возможность оказаться на месте вовремя.
  Идем дальше. До прибытия полиции на месте преступления были четверо: вы сами, Паркер, майор Блент и мистер Реймонд. Паркера я отбросил сразу, так как он наверняка мог рассчитывать и без звонка оказаться на месте в нужный момент. Кроме того, именно он рассказал мне об отодвинутом кресле. Паркер, таким образом, очищался от подозрений в убийстве, но не в шантаже – я все еще считал возможным, что он шантажировал миссис Феррар. Реймонд и Блент оставались под подозрением, так как, если бы прислуга нашла труп рано утром, и тот и другой могли бы не успеть скрыть предмет, находившийся там на круглом столе. Так что же это был за предмет? Вы слышали, какое я дал объяснение обрывку разговора, долетевшему на террасу? Лишь только я узнал, что в доме побывал представитель некой фирмы, мысль о диктофоне прочно вошла в мое сознание. Вы слышали, что я сказал здесь полчаса назад? Вы помните, все, казалось, согласились с моими выводами, но никто, по-видимому, не осознал одного важного факта: если мистер Экройд в этот вечер диктовал в диктофон, почему диктофон не был найден?
  – Об этом я не подумал! – сказал я.
  – Мы теперь знаем, что мистером Экройдом был приобретен диктофон, но среди его вещей диктофона обнаружено не было. Следовательно, если что-то было взято со столика, скорее всего, это был диктофон. Но тут возникает новая сложность. Взять диктофон, когда внимание всех присутствующих занято убитым, не столь уж трудно, но диктофон не носовой платок – его не сунешь в карман. Следовательно, его куда-то спрятали.
  Вы видите, куда я клоню? Фигура убийцы начинает обретать форму. Лицо, одним из первых попавшее на место преступления, но которое могло и не попасть туда, если бы преступление было обнаружено только утром, лицо, имевшее возможность спрятать куда-то диктофон.
  – Но зачем, – перебил я его, – надо было убирать диктофон? С какой стати?
  – Вы вроде мистера Реймонда. Вы считаете, что в девять тридцать мистер Экройд говорил в диктофон. Но вспомните, в чем заключается смысл этого полезного изобретения? В него диктуют, не так ли? А позже секретарь или машинистка включают его, и голос звучит снова.
  – Вы думаете?.. – ахнул я.
  Пуаро кивнул:
  – Да. В девять тридцать мистера Экройда уже не было в живых. Говорил диктофон, а не человек.
  – Который включил убийца? Но, значит, он был там в этот момент?
  – Возможно. Но не следует исключать применение какого-нибудь приспособления – вроде часового механизма. Однако в этом случае у нас к воображаемому портрету убийцы прибавляются еще две черты: это человек, знавший о приобретении диктофона мистером Экройдом и обладавший необходимыми познаниями в механике. Вся эта картина уже сложилась у меня в уме, когда возник вопрос о следах на подоконнике. Здесь открывались три возможности. Во-первых, следы могли действительно принадлежать Ральфу Пейтену. Он в этот вечер был в «Папоротниках», мог влезть в кабинет через окно и найти своего отчима мертвым. Это одна гипотеза.
  Во-вторых, была не исключена возможность, что следы оставил кто-то, у кого на ботинках такие же подметки, как у Ральфа Пейтена. Но ни у кого из обитателей дома таких ботинок не было, а у Чарлза Кента, как мы узнали от официантки в «Собаке и свистке», на ногах были стоптанные сапоги.
  В-третьих, эти следы могли быть оставлены со специальной целью бросить подозрение на Ральфа Пейтена. Чтобы проверить это последнее заключение, необходимо было удостовериться в существовании некоторых фактов. Одна пара ботинок, принадлежащих капитану Пейтену, была изъята полицией из его номера в «Трех кабанах». Ни сам капитан Пейтен, ни кто-либо еще не мог носить эту пару в тот вечер, потому что она находилась у коридорного. Согласно теории, выдвинутой полицией, Ральф надел вторую идентичную пару. Я узнал, что у него действительно было две пары ботинок. Если мое третье предположение было правильным, то убийца в этот вечер носил ботинки Ральфа, откуда следует, что у Ральфа была с собой еще какая-нибудь обувь. Трудно предположить, чтобы он привез с собой три одинаковые пары ботинок – третья пара, скорее всего, должна была оказаться сапогами. Я попросил вашу сестру навести для меня справки – выяснить цвет сапог. Откровенно признаюсь, что вопрос о цвете был поставлен лишь для того, чтобы скрыть цель моих расспросов.
  Вы знаете, какие результаты дали наведенные ею справки. Выяснилось, что у Ральфа Пейтена действительно были с собой сапоги. Поэтому вот первый вопрос, который я ему задал, когда он приехал ко мне вчера утром: во что он был обут в тот роковой вечер? Капитан Пейтен без замедления ответил, что на нем были сапоги, и указал на свои ноги – на них были эти самые сапоги, поскольку с тех пор у него не было возможности сменить обувь.
  Таким образом, мы получаем еще одно слагаемое для определения убийцы: это должен быть человек, имевший возможность унести ботинки Ральфа Пейтена из «Трех кабанов» в тот день.
  Он умолк, затем продолжал, слегка повысив голос:
  – И, наконец, последнее. Это должен был быть человек, имевший возможность взять кинжал из витрины. Вы скажете, что такая возможность была у любого из живущих в доме, но я хочу обратить ваше особое внимание на тот факт, что мисс Флора Экройд была абсолютно уверена, что кинжала уже не было в витрине, когда она ее рассматривала. – Он снова немного помолчал. – Давайте же теперь, когда все, в общем, ясно, подведем итог. Это был человек, который заходил в «Три кабана» в тот роковой день; человек, настолько близкий к мистеру Экройду, что знал о приобретении им диктофона; человек, обладавший некоторыми познаниями в механике; человек, имевший возможность взять кинжал из витрины до прихода мисс Флоры; человек, у которого было куда спрятать диктофон – чемоданчик, например, – и, наконец, человек, остававшийся на несколько минут один в кабинете, пока Паркер вызывал полицию, после того как преступление было открыто. Короче говоря – доктор Шеппард.
  
  Глава 26
  И ничего, кроме правды
  На несколько мгновений воцарилась мертвая тишина. Затем я рассмеялся.
  – Вы сошли с ума! – сказал я.
  – Нет, – уверенно произнес Пуаро, – я не сошел с ума. Маленькое несоответствие во времени с самого начала обратило мое внимание на вас.
  – Несоответствие во времени? – переспросил я, не понимая.
  – Ну да! Вы помните – все, не исключая и вас, были согласны, что от сторожки до дома пять минут ходьбы. И еще меньше, если пойти напрямик к террасе. Вы же ушли из дома без десяти девять – по вашим собственным словам и по словам Паркера. Однако, когда вы проходили мимо сторожки, пробило девять. Ночь была холодная – в такую погоду человек спешит. Почему же вам понадобилось десять минут на пятиминутное дело? С самого начала я заметил, что, только по вашим словам, вы заперли окно в кабинете. Экройд попросил вас об этом, но не проверял, что вы делали там, за шторой. Предположим, что окно в кабинете осталось незапертым. Хватило бы у вас времени за эти десять минут обежать дом, переодеть башмаки, влезть в окно, убить Экройда и оказаться у ворот в девять часов? Я отверг эту теорию, потому что человек в таком нервном состоянии, в каком находился в тот вечер Экройд, не мог бы не услышать, как вы влезаете в окно, и схватка была бы неминуема. Но если вы убили Экройда до ухода, когда стояли рядом с его креслом? Тогда вам надо было выйти из подъезда, забежать в беседку, вынуть башмаки Ральфа из чемоданчика, который вы захватили с собой, надеть их и пройти через грязь. Затем, оставляя следы на подоконнике, вы забираетесь в кабинет, запираете дверь изнутри, бежите назад в беседку, надеваете собственные башмаки и мчитесь к воротам. Я проделал все эти действия, когда вы заходили к миссис Экройд, чтобы пригласить ее сюда, – они заняли как раз десять минут. Затем – домой с обеспеченным алиби, поскольку вы завели диктофон на половину десятого.
  – Мой милый Пуаро, – сказал я голосом, который мне самому показался неестественным и чужим, – вы слишком долго ломали голову над этим делом. С какой стати стал бы я убивать Экройда?
  – Ради безопасности. Это вы шантажировали миссис Феррар. Кому, как не лечащему врачу, было знать, отчего умер мистер Феррар? При нашей первой встрече вы упомянули о наследстве, доставшемся вам год назад. Я наводил справки, но ничего о нем не узнал. Вам просто надо было как-то объяснить двадцать тысяч фунтов, полученные от миссис Феррар. Ее деньги не пошли вам впрок. Вы потеряли их на спекуляциях, а потом завинтили пресс слишком крепко, и миссис Феррар нашла выход, неожиданный для вас. Узнай Экройд правду, он бы вас не пощадил, и для вас все было бы кончено.
  – А телефонный звонок? – спросил я, не сдаваясь. – Вероятно, и для него вы подобрали правдоподобное объяснение?
  – Когда я узнал, что вам и вправду звонили со станции, это меня, признаться, порядком смутило. Я ведь думал, что вы просто сочинили звонок. Это было очень хитро, поскольку давало вам предлог для появления в «Папоротниках» и возможность спрятать диктофон, от которого зависело ваше алиби. Когда я расспрашивал вашу сестру о пациентах, приходивших к вам в пятницу утром, у меня были лишь смутные подозрения о том, как вы устроили этот звонок. Я вовсе не думал о мисс Рассел. Ее посещение было счастливым совпадением, отвлекшим ваше внимание от истинной цели моих расспросов. Я нашел то, что искал. Среди ваших пациентов в то утро был стюард трансатлантического парохода, уезжавший в Ливерпуль с вечерним экспрессом. Что могло быть удобнее? Позвонит, а через несколько часов будет далеко в море – ищи его. В субботу отплывал «Орион». Я узнал имя стюарда, послал ему радиограмму. Вы видели, как сегодня я получил от него ответ.
  Он протянул мне телеграмму. Я прочел: «Правильно. Доктор Шеппард просил меня занести записку пациенту и позвонить с вокзала об ответе. Я позвонил и сказал, как было поручено: „Ответа не будет“».
  – Неплохо задумано, – сказал Пуаро. – Звонок действительно был, и ваша сестра слышала его и видела, как вы подошли к телефону. Но о том, что именно было сказано, сообщил только один человек – вы сами.
  Я зевнул.
  – Все это очень интересно, но лежит в сфере фантазии, а не подлинной жизни.
  – Вы думаете? Помните, что я сказал: утром инспектор Рэглан узнает правду. Но ради вашей сестры я готов предоставить вам возможность другого выхода. Большая доза снотворного, например. Вы понимаете? Но капитан Ральф Пейтен должен быть оправдан, за va sans dire[334]. Для этого вы могли бы закончить вашу весьма интересную рукопись, отказавшись от прежней скрытности и умолчаний.
  – Ваши предположения просто неисчерпаемы. Вы кончили?
  – Нет, пожалуй, вы мне напомнили еще об одном. С вашей стороны было бы крайне неумно попытаться заставить меня замолчать тем способом, какой вы применили к мистеру Экройду. Имейте в виду, что такие штучки бессильны против Эркюля Пуаро.
  – Мой дорогой Пуаро, – сказал я с легкой улыбкой, – кто бы я ни был, я не дурак. Ну что ж, – добавил я, слегка зевнув, – мне пора домой. Благодарю вас за чрезвычайно интересный и поучительный вечер.
  Пуаро тоже встал и проводил меня своим обычным вежливым поклоном.
  
  Глава 27
  Заключение
  Пять часов утра. Я очень устал, закончил мою работу. У меня болит рука – так долго я писал. Неожиданный конец для моей рукописи. Я думал опубликовать ее как историю одной из неудач Пуаро. Странный оборот принимают иногда обстоятельства.
  С той минуты, когда я увидел взволнованно беседующих миссис Феррар и Ральфа Пейтена, у меня появилось ощущение надвигающейся катастрофы. Я решил, что она рассказала ему все. Я ошибся, но эта мысль не оставляла меня до тех пор, пока Экройд в кабинете в тот вечер не открыл мне правды.
  Бедняга Экройд. Я рад, что пытался дать ему возможность избежать такого конца, – я даже уговаривал его прочесть письмо, пока еще не поздно. Впрочем, нет, буду честен: ведь подсознательно я понимал, что с таким упрямым человеком, как он, это лучший способ заставить его не прочесть письма. Интересно другое, в тот вечер он смутно ощущал опасность, но я у него никаких подозрений не вызывал.
  Кинжал был неожиданным озарением. Я принес с собой одну подходящую штучку, но, увидев кинжал в витрине, решил, что лучше использовать оружие, которое никак со мной не связано.
  Наверное, я сразу решил убить его. Лишь только я услышал о смерти миссис Феррар, как тут же почувствовал уверенность, что она ему все рассказала перед смертью. Найдя его в таком волнении, я подумал, что, возможно, он знает правду, но не верит, хочет дать мне возможность оправдаться. Поэтому я вернулся домой и принял меры предосторожности. Если его волнение оказалось бы связанным только с Ральфом, что ж, они ничему бы не помешали. Диктофон он отдал мне за два дня перед этим для регулировки. В нем что-то не ладилось, и я убедил его не отсылать аппарат назад, а дать мне для починки. Я добавил к нему свое приспособленьице и захватил с собой в чемоданчике. В общем, я доволен собой как писателем. Можно ли придумать что-нибудь более изящное: «Было без двадцати минут девять, когда Паркер принес письма. И когда я ушел от Экройда без десяти девять, письмо все еще оставалось непрочитанным. У двери меня охватило сомнение, и я оглянулся – все ли я сделал, что мог?»
  Ни слова лжи, как вы видите. А поставь я многоточие после первой фразы? Заинтересовало бы кого-нибудь, что произошло за эти десять минут?
  Когда, уже стоя у двери, я обернулся и в последний раз окинул все взглядом, осмотр удовлетворил меня. Все было готово. И на круглом столике стоял диктофон, заведенный на девять тридцать. (Приспособление, которое я сделал для этого, было довольно хитроумным, построенным по принципу будильника.) А кресло я поставил так, что диктофон не был виден от двери.
  Должен признаться, что встреча с Паркером у самых дверей напугала меня, что я честно и записал. А потом, когда тело было найдено и я послал Паркера звонить в полицию, – какой точный выбор слов: «Я сделал то немногое, что требовалось». А требовались совсем пустяки – сунуть диктофон в чемоданчик и поставить кресло на место. Мне и в голову не приходило, что Паркер заметит эту перестановку. В состоянии такого волнения логически он не должен был видеть ничего, кроме трупа. Но вот что значит глаз квалифицированного слуги! Этого я не учел.
  Жаль, не знал я заранее, что Флора будет утверждать, будто видела своего дядю живым без четверти десять. Это привело меня в крайнее недоумение. Впрочем, мне на протяжении всего этого дела не раз приходилось недоумевать. Ведь создавалось впечатление, что все так или иначе приложили к нему руку.
  Больше всего я боялся Каролины. Мне все казалось, что кто-кто, а она догадается. Как странно, что она в тот день заговорила о моей «слабохарактерности».
  Но она никогда не узнает правды. Как сказал Пуаро, остается один выход… Я могу положиться на него. Он и инспектор Рэглан сумеют сохранить все в тайне. Мне не хотелось бы, чтобы Каролина узнала. Она любит меня, и, кроме того, она горда… Моя смерть будет ударом для нее, но любое горе утихает…
  Когда я кончу писать, мне останется запечатать рукопись и адресовать ее Пуаро… А затем – что выбрать? Веронал? Это было бы своего рода возмездием. Хотя за смерть миссис Феррар я не считаю себя ответственным. Она была прямым следствием ее поступков. Мне не жаль ее.
  Себя мне тоже не жаль. Значит, пусть будет веронал.
  Досадно только – зачем понадобилось Эркюлю Пуаро, уйдя на покой, поселиться здесь выращивать тыквы?
  
  Тайна «Голубого поезда»
  
  Глава 1
  Человек с седыми волосами
  Было около полуночи, когда он пересек площадь Согласия. Несмотря на красивое меховое пальто, в которое была облачена его тощая фигура, в нем ощущалось нечто удручающе мелкое и незначительное.
  Маленький человечек с крысиной физиономией… На первый взгляд казалось, что такой мужчина не способен снискать известность в какой бы то ни было сфере. Однако пришедший к подобному выводу совершил бы ошибку. Ибо этот невзрачный и неприметный тип играл важную роль в судьбах мира. В империи, где правили крысы, он был их королем.
  Даже в этот поздний час в посольстве ожидали его возвращения. Но у него еще оставалось дело, о котором посольство не было официально осведомлено. Лицо с тонким, слегка горбатым носом белело в свете луны. Отец маленького человечка был польским евреем, портным-поденщиком, и наверняка дело, заставившее его сына покинуть дом в столь поздний час, ему не пришлось бы по душе.
  Мужчина вышел к Сене, перешел через мост и очутился в одном из парижских кварталов, пользующихся весьма дурной репутацией. В одном из высоких ветхих зданий он поднялся на четвертый этаж и едва успел постучать, как дверь открыла женщина, явно его поджидавшая. Не поздоровавшись с посетителем, она помогла ему снять пальто и проводила в безвкусно обставленную гостиную. Затененное розовыми абажурами электрическое освещение смягчало, но не скрывало грубо наложенный макияж и монгольские черты лица женщины. Не было сомнения ни в профессии Ольги Демировой, ни в ее национальности.
  – Все в порядке, малютка?
  – Все в порядке, Борис Иванович.
  – Не думаю, чтобы за мной следили, – кивнув, пробормотал визитер. Однако в его голосе слышалось беспокойство. Подойдя к окну, он слегка раздвинул занавеси, внимательно посмотрел на темную улицу и резко отшатнулся. – На противоположном тротуаре стоят двое. Мне кажется… – Не договорив, он начал грызть ногти, как делал всегда в минуты волнения.
  Русская девушка отрицательно покачала головой:
  – Они были там еще до вашего прихода.
  – И все-таки, по-моему, они наблюдают за этим домом.
  – Возможно, – равнодушно согласилась Ольга.
  – Но тогда…
  – Что из того? Даже если они знают, то последуют отсюда не за вами.
  На губах гостя мелькнула злая усмешка.
  – Это верно, – признал он и добавил после паузы: – Чертов американец может позаботиться о себе не хуже любого другого.
  – Очевидно.
  Борис снова подошел к окну и ухмыльнулся:
  – Крутые ребята. Боюсь, они хорошо известны полиции. Ну-ну, желаю братцам апашам[335] удачной охоты!
  Ольга Демирова снова покачала головой:
  – Если американец такой, как о нем говорят, то паре трусливых апашей с ним не справиться. – Она немного помолчала. – Любопытно…
  – Что?
  – Ничего особенного. Только этим вечером по улице дважды прошел какой-то человек с седыми волосами.
  – Ну и что?
  – Проходя мимо этих двоих, он уронил перчатку. Один из них поднял ее и передал ему. Избитый прием.
  – Вы полагаете, этот седой их нанял?
  – Вполне возможно.
  Борис встревожился:
  – Вы уверены, что с пакетом все в порядке? К нему никто не прикасался? Об этом слишком много болтали… – Он снова принялся грызть ногти.
  – Судите сами.
  Ольга склонилась над камином и быстро разгребла угли. Под ними, среди скомканных газет, лежал продолговатый пакет, завернутый в грязный газетный лист. Она подняла его и протянула визитеру.
  – Изобретательно, – с одобрением кивнул тот.
  – Квартиру обыскивали дважды. Даже вспороли матрац на моей кровати.
  – Как я и говорил, было слишком много болтовни, – пробормотал Борис. – Не стоило так долго торговаться из-за цены.
  Он развернул газету. Внутри находился маленький пакетик в коричневой бумаге. Проверив его содержимое, быстро завернул снова.
  В этот момент позвонили в дверь.
  – Американец пунктуален, – заметила Ольга, бросив взгляд на часы.
  Она вышла из комнаты и вскоре вернулась вместе с высоким широкоплечим мужчиной явно американского происхождения. Вновь пришедший перевел взгляд с девушки на мужчину и вежливо спросил:
  – Мсье Краснин?
  – Он самый, – ответил Борис. – Должен извиниться за… за неудобное место встречи. Но необходимо соблюдать секретность. Я не могу допустить, чтобы мое имя связывали с этой историей.
  – В самом деле? – тем же вежливым тоном осведомился американец.
  – Вы ведь дали мне слово, не так ли, что никакие подробности сделки не станут известны? Это одно из условий… продажи.
  Американец кивнул и равнодушно произнес:
  – Это мы уже обсуждали. А теперь, может быть, вы покажете товар?
  – У вас при себе деньги? Я имею в виду наличные?
  – Да, – ответил американец, не делая, однако, попытки их достать.
  После недолгого колебания Краснин указал на лежащий на столе сверток.
  Американец взял его, развернул обертку, поднес содержимое пакетика к лампе и внимательно его обследовал. Удовлетворенный результатом, вынул из кармана плотный кожаный бумажник, извлек из него пачку банкнот и протянул русскому, который тщательно их пересчитал.
  – Все в порядке?
  – Да. Благодарю вас, мсье.
  Американец небрежно сунул в карман коричневый пакетик и поклонился Ольге:
  – Доброй ночи, мадемуазель. Доброй ночи, мсье Краснин, – и вышел, закрыв за собой дверь.
  Мужчина и женщина посмотрели друг на друга. Борис облизнул пересохшие губы.
  – Интересно, удастся ли ему добраться до своего отеля? – пробормотал он.
  Словно сговорившись, оба подошли к окну. Они успели увидеть, как американец вышел из дома, повернул налево и, не оборачиваясь, быстро зашагал по улице. Две тени, выскользнув из подъезда напротив, бесшумно последовали за ним. Вскоре все трое растворились в ночи.
  – Доберется туда целым и невредимым, – сказала Ольга Демирова. – Можете не бояться – или не надеяться, как вам будет угодно.
  – Почему вы так думаете? – с любопытством спросил Краснин.
  – Человек, сумевший сделать столько денег, не может быть дураком, – пояснила Ольга. – Кстати, о деньгах… – Она многозначительно посмотрела на Краснина. – Моя доля, Борис Иванович.
  Тот неохотно протянул ей две купюры. Не проявляя никаких эмоций, Ольга поблагодарила кивком и спрятала деньги в чулок.
  – И вы нисколько не сожалеете, Ольга Васильевна? – с интересом осведомился Краснин.
  – Сожалею? О чем?
  – О том, что только что было в вашем распоряжении. Большинство женщин с ума сходят от подобных вещиц.
  Ольга задумчиво кивнула:
  – Да, вы правы, но я не страдаю этой манией. Любопытно… – Она умолкла.
  – О чем вы?
  – Я уверена, американцу ничего не грозит. Но потом…
  – Что – потом?
  – Он, конечно, отдаст их какой-то женщине. Вот мне и любопытно, что произойдет тогда… – Тряхнув головой, Ольга снова взглянула в окно и внезапно вскрикнула: – Смотрите, он снова идет – тот человек, о котором я говорила!
  Оба посмотрели вниз. Стройный элегантный мужчина неторопливо шагал по улице. На нем были плащ и цилиндр. Когда он проходил под фонарем, свет упал на выбивающиеся из-под шляпы густые седые волосы.
  
  Глава 2
  Мсье маркиз
  Человек с седыми волосами шел своей дорогой не спеша и, казалось, не реагируя на окружающее. Напевая себе под нос, он свернул направо, потом налево и внезапно застыл как вкопанный, внимательно прислушался. До него донесся какой-то звук – может, лопнувшей шины, а может, и выстрела. На губах мужчины мелькнула странная улыбка, и он двинулся дальше той же неторопливой походкой.
  За углом его внимание привлекла оживленная сцена: представитель закона что-то записывал в блокнот, рядом с ним стояли двое запоздалых прохожих.
  Седой мужчина вежливо поинтересовался у одного из них:
  – Что-нибудь случилось?
  – Двое апашей напали на пожилого американского джентльмена.
  – Они не причинили ему вреда?
  – Нет. – Прохожий рассмеялся. – У американца в кармане оказался револьвер. Прежде чем апаши успели к нему приблизиться, он начал стрелять и едва не уложил обоих. Они пустились бежать, а полиция, как обычно, прибыла слишком поздно.
  Кратко поблагодарив прохожего, седой мужчина продолжил свою ночную прогулку. Вскоре он пересек Сену и очутился в более фешенебельном районе, а еще минут через двадцать остановился возле дома на тихой аристократической улице.
  Магазин – а это был именно он – выглядел скромно и непритязательно. Д. Папополус, торговец антиквариатом, был настолько известен, что не нуждался в рекламе; к тому же большинство осуществляемых им деловых операций происходило отнюдь не за прилавком. Мсье Папополус располагал превосходной квартирой с окнами на Елисейские Поля, и было вполне разумно предположить, что в такой час его легче застать там, чем в магазине. Однако человек с седыми волосами, явно уверенный в успехе, окинул быстрым взглядом пустынную улицу и нажал неприметную кнопку звонка.
  Его уверенность оправдалась. Дверь открылась, и в проеме возник смуглолицый субъект с золотыми серьгами в ушах.
  – Добрый вечер, – поздоровался седоволосый. – Ваш хозяин здесь?
  – Хозяин здесь, но он не принимает посетителей по ночам, – последовал ворчливый ответ.
  – Думаю, меня примет. Скажите ему, что пришел его друг, маркиз.
  Слуга распахнул дверь, позволяя визитеру войти.
  Человек, назвавшийся маркизом, говоря, прикрывал лицо ладонью. Когда слуга вернулся с сообщением, что мсье Папополус будет счастлив принять посетителя, в облике последнего произошло существенное изменение. Очевидно, слуга не отличался наблюдательностью или был отлично вышколен, так как не показал удивления при виде черной атласной маски на лице визитера. Подойдя к двери в конце коридора, он открыл ее и с почтением доложил:
  – Мсье маркиз.
  Антиквар, поднявшийся навстречу странному гостю, выглядел весьма импозантно. В Деметриусе Папополусе ощущалось что-то древнее и патриархальное. У него был высокий куполообразный лоб и красивая седая борода. Всем своим благостным обликом он напоминал священнослужителя.
  – Мой дорогой друг! – приветствовал антиквар гостя по-французски мелодичным, елейным голосом.
  – Должен извиниться за поздний визит, – начал посетитель.
  – Вовсе нет, – возразил Папополус. – Ночь – весьма интересное время. Возможно, вечер у вас был тоже интересный?
  – Не у меня лично, – ответил маркиз.
  – Не у вас лично, – повторил старик. – Да-да, конечно. Есть новости, а?
  И искоса, отнюдь не благожелательно, глянул на собеседника.
  – Новостей нет. Попытка потерпела неудачу. Впрочем, иного я и не ожидал.
  – Вы правы, – кивнул Папополус. – Это было слишком грубо… – и взмахнул рукой, выражая свое крайнее отвращение к грубости в любой форме.
  Надо признать, что ни в самом антикваре, ни в товарах, с которыми он имел дело, не было ничего грубого. Он был хорошо известен при большинстве европейских дворов, и короли дружески обращались к нему по имени – Деметриус. Репутация в высшей степени осмотрительного человека вкупе с благородной внешностью помогла ему осуществлять весьма сомнительные сделки.
  – Лобовая атака… – Папополус покачал головой. – Иногда это срабатывает, но очень редко.
  Седовласый пожал плечами:
  – Это экономит время, а неудача не стоит ничего – или почти ничего. Другой план сработает непременно.
  Антиквар внимательно посмотрел на него:
  – Я полагаюсь на вашу… э-э… репутацию.
  Маркиз улыбнулся:
  – Думаю, ваше доверие не будет обмануто.
  – У вас уникальные возможности, – не без зависти заметил старик.
  – Я сам их создаю, – отозвался посетитель. Он встал, взял плащ, небрежно брошенный на спинку стула, и добавил: – Буду информировать вас, мсье Папополус, через обычные каналы, но в ваших приготовлениях не должно быть никаких заминок.
  – В моих приготовлениях заминок не бывает, – оскорбленно заявил тот.
  Мужчина в маске улыбнулся и, не прощаясь, вышел из комнаты, закрыв за собою дверь.
  Несколько секунд хозяин магазина задумчиво поглаживал белоснежную бороду, потом направился к другой двери, открывающейся внутрь. Когда он повернул ручку, молодая женщина, которая стояла прижав ухо к замочной скважине, буквально влетела в комнату. Папополус не проявил ни удивления, ни беспокойства. Очевидно, это было для него вполне естественным.
  – Ну, Зия? – сказал он.
  – Я не слышала, как он ушел, – объяснила Зия – красивая, стройная девушка с темными блестящими глазами, настолько похожая на Деметриуса Папополуса, что в них без труда можно было опознать отца и дочь. И недовольно добавила: – Жаль, что нельзя одновременно подсматривать и подслушивать через замочную скважину.
  – Мне это тоже нередко досаждало, – с величавой простотой отозвался антиквар.
  – Так это и был маркиз? – поинтересовалась Зия. – Он всегда носит маску, папа?
  – Всегда.
  Последовала пауза.
  – Полагаю, это рубины? – спросила дочь.
  Отец кивнул.
  – Что ты о нем думаешь, малышка? – осведомился он с веселым блеском в черных, похожих на бусины глазах.
  – О маркизе?
  – Да.
  – Я думаю, – медленно ответила Зия, – что редко встретишь англичанина, так хорошо говорящего по-французски.
  – Ах вот оно что! – протянул Папополус, как обычно не высказывая своего мнения, но глядя на дочь с одобрением.
  – Еще я думаю, – продолжила она, – что у него голова странной формы.
  – Чересчур массивная, – согласился отец. – Но парик всегда создает такое впечатление.
  Посмотрев друг на друга, оба улыбнулись.
  
  Глава 3
  «Огненное сердце»
  Руфус ван Олдин прошел через вращающиеся двери «Савоя» и направился к регистрационному столу. Дежурный клерк приветствовал его с почтительной улыбкой:
  – Рад видеть вас снова, мистер ван Олдин.
  Американский миллионер небрежно кивнул в ответ.
  – Все в порядке? – осведомился он.
  – Да, сэр. Майор Найтон наверху, в ваших апартаментах.
  Ван Олдин снова кивнул.
  – Есть какая-нибудь почта?
  – Все отправили наверх, мистер ван Олдин. О, подождите минуту! – Клерк извлек из ящика письмо и пояснил: – Только что прибыло.
  Руфус ван Олдин взял письмо, и при виде изящного женского почерка его лицо внезапно изменилось – резкие черты смягчились, а жесткая складка рта расслабилась. Миллионер сразу стал другим человеком. С письмом в руке и улыбкой на губах он направился к лифту.
  За письменным столом в гостиной его апартаментов сидел молодой человек, сортируя корреспонденцию с проворством, которое дается только долгой практикой. При виде ван Олдина он быстро поднялся.
  – Здравствуйте, Найтон!
  – Рад вас видеть, сэр. Хорошо провели время?
  – Как сказать… – неопределенно отозвался миллионер. – В наши дни Париж стал довольно захудалым городом. Тем не менее я получил то, зачем туда ездил, – и он довольно мрачно улыбнулся.
  – Вы всегда получаете то, что вам нужно, – рассмеялся секретарь.
  – Верно, – согласился ван Олдин небрежным тоном, словно признавая широко известный факт. Сбросив тяжелое пальто, он подошел к столу. – Что-нибудь спешное?
  – Не думаю, сэр. В основном ничего особенного. Правда, я еще не все разобрал.
  Ван Олдин молча кивнул. Он редко выражал одобрение или недовольство. Его методы общения с наемными служащими были просты – он давал им испытательный срок и быстро увольнял оказавшихся недостаточно расторопными. Людей ван Олдин подбирал весьма нетрадиционным способом. Так с Найтоном он познакомился на швейцарском курорте два месяца тому назад. Парень ему приглянулся, он навел справки о его военном прошлом и нашел в нем объяснение легкой хромоты отставного майора. Найтон не скрывал, что ищет работу, и, смущаясь, спросил у миллионера, не знает ли тот о каком-нибудь вакантном месте. Ван Олдин с усмешкой припомнил, как был ошарашен молодой человек, когда он предложил ему пост своего секретаря.
  – Но… но у меня нет никакого опыта в бизнесе, – запинаясь, произнес Найтон.
  – Это не имеет значения, – ответил ван Олдин. – Бизнесом у меня уже занимаются три секретаря. Но я собираюсь в Англию на следующие полгода, и мне нужен англичанин, который… ну, знает все ходы и выходы и мог бы, так сказать, ввести меня в общество.
  До сих пор у ван Олдина не было оснований раскаиваться в своем выборе. Найтон оказался смышленым и находчивым, обладая притом необходимым обаянием.
  Секретарь указал на три-четыре письма, лежащие сверху.
  – Возможно, вам стоит взглянуть на них, сэр, – предложил он. – Верхнее касается соглашения с Колтоном.
  Но Руфус ван Олдин протестующе поднял руку.
  – Сегодня я не стану этим заниматься, – заявил он. – Письма могут подождать до утра. Кроме этого. – Миллионер посмотрел на письмо, которое держал в руке, и на его губах вновь мелькнула странная улыбка.
  – От миссис Кеттеринг? – понимающе осведомился Ричард Найтон. – Она звонила вчера и сегодня. Кажется, ей очень нужно вас повидать.
  – Вот как?
  Улыбка исчезла с лица миллионера. Он вскрыл конверт и вынул сложенный лист бумаги. Во время чтения письма его лицо постепенно мрачнело, губы плотно сжались, а брови сдвинулись – эти зловещие признаки хорошо знали на Уолл-стрит. Найтон, тактично отвернувшись, продолжал разбирать письма. Пробормотав ругательство, ван Олдин стукнул кулаком по столу.
  – Я не стану этого терпеть! – буркнул он себе под нос. – Бедная девочка, хорошо, что старик отец в состоянии ее защитить.
  Несколько минут миллионер, нахмурившись, мерил шагами комнату. Найтон все еще возился с корреспонденцией. Внезапно ван Олдин остановился и поднял со стула пальто.
  – Вы опять уходите, сэр?
  – Да. Хочу повидаться с дочерью.
  – А если позвонят от Колтона?..
  – Пошлите их к черту! – рявкнул миллионер.
  – Хорошо, – бесстрастно ответил секретарь.
  Надев пальто и нахлобучив шляпу, ван Олдин направился к двери, но задержался, уже взявшись за ручку.
  – Вы славный парень, Найтон, – сказал он. – У вас хватает ума не беспокоить меня, когда я взбешен.
  Тот молча улыбнулся.
  – Рут – мое единственное дитя, – продолжал ван Олдин, – и никто не знает, как много она для меня значит. – Внезапно его лицо осветила улыбка, и он сунул руку в карман. – Хотите увидеть кое-что, Найтон?
  Снова подойдя к секретарю, миллионер вынул из кармана коричневый пакет и развернул обертку, скрывавшую красный бархатный футляр с инициалами, увенчанными короной. Он открыл футляр, и секретарь затаил дыхание. На слегка потускневшей белой подкладке пламенели алые как кровь рубины.
  – Господи, сэр! – воскликнул Найтон. – Неужели они настоящие?
  Ван Олдин весело рассмеялся:
  – Неудивительно, что вы об этом спрашиваете. Среди этих рубинов три крупнейших в мире. Их носила русская императрица Екатерина. Тот, что в центре, известен как «Огненное сердце». Он абсолютно совершенен – в нем нет ни единого изъяна.
  – Должно быть, они стоят целое состояние, – пробормотал секретарь.
  – Четыреста или пятьсот тысяч долларов, – небрежно сообщил миллионер, – не учитывая их исторической ценности.
  – И вы просто так носите их в кармане?
  Ван Олдин снова засмеялся:
  – Как видите. Это мой маленький подарок Рути.
  Секретарь понимающе улыбнулся:
  – Теперь мне ясно, почему миссис Кеттеринг названивала сюда два дня.
  Но ван Олдин покачал головой:
  – Тут вы не правы. Она ничего не знает о рубинах – это мой сюрприз. – Он закрыл футляр и начал его заворачивать, продолжая: – Как мало может сделать человек для тех, кого любит, Найтон! Я могу купить для Рут значительную часть нашей планеты, но это не пойдет ей на пользу. Я могу надеть ей на шею эти камни и дать ей минуту-две радости, но… – Миллионер покачал головой. – Когда женщина несчастлива в семейной жизни…
  Он не договорил, но секретарь сочувственно кивнул. Ему лучше других была известна репутация достопочтенного[336] Дерека Кеттеринга. Ван Олдин тяжко вздохнул. Положив пакет в карман пальто, он кивнул Найтону и вышел из комнаты.
  
  Глава 4
  На Керзон-стрит
  Достопочтенная миссис Дерек Кеттеринг проживала на Керзон-стрит. Дворецкий, открыв дверь, узнал Руфуса ван Олдина и позволил себе улыбнуться в знак скромного приветствия. Затем проводил миллионера в большую гостиную на втором этаже.
  Сидевшая у окна женщина вскочила с радостным возгласом:
  – Вот так удача, папа! А я весь день звонила майору Найтону, пытаясь связаться с тобой, но он не знал точно, когда ты вернешься.
  Рут Кеттеринг было двадцать восемь лет. Не будучи красивой и даже хорошенькой в полном смысле этого слова, она выглядела эффектно благодаря цветовой гамме. Ван Олдина в свое время дразнили «рыжиком», а волосы Рут имели великолепный золотисто-каштановый оттенок, оттеняемый темными глазами и черными как смоль ресницами (впрочем, последнее достигалось не без помощи косметики). Она была высокой, стройной и грациозной. С первого взгляда ее лицо напоминало Мадонну Рафаэля, но, присмотревшись, можно было заметить те же линии подбородка и челюсти, что и у Руфуса ван Олдина, свидетельствующие о твердости и решительности. Это подходило мужчине, но в значительно меньшей степени женщине. С раннего детства Рут привыкла поступать по-своему, и каждый, кто становился на ее пути, очень скоро понимал, что дочь Руфуса ван Олдина никогда никому не уступает.
  – Найтон сообщил мне, что ты ему звонила, – сказал ван Олдин. – Я прибыл из Парижа всего полчаса назад. Ну, что там у тебя с Дереком?
  Рут Кеттеринг покраснела от злости.
  – Это невыносимо! Переходит всякие границы! – воскликнула она. – Он, кажется, просто не слышит ни единого моего слова! – В ее голосе звучали нотки не только гнева, но и недоумения.
  – Меня он выслушает, – мрачно заверил миллионер.
  – За последний месяц я едва его видела. Он всюду бывает с этой женщиной.
  – С какой женщиной?
  – Мирей. Ты знаешь о ней – она танцует в «Парфеноне».
  Ван Олдин молча кивнул.
  – На прошлой неделе я побывала в Леконбери, – продолжала Рут. – Говорила с лордом Леконбери – он мне очень сочувствовал и пообещал задать Дереку хорошую взбучку.
  – Ох! – Руфус ван Олдин тяжело вздохнул.
  – Что ты имеешь в виду, папа?
  – Именно то, о чем ты подумала, Рути. Не стоит рассчитывать на старого Леконбери. Конечно, бедняга попытался тебя успокоить. Имея сына и наследника, женатого на дочери одного из богатейших людей в Штатах, он, естественно, не хочет никаких осложнений. Но все знают, что старик уже одной ногой в могиле, так что едва ли его слова могут как-то повлиять на Дерека.
  – А ты не мог бы что-нибудь предпринять, папа? – после небольшой паузы спросила Рут.
  – Мог бы, – ответил миллионер. – Я мог бы предпринять многое, но польза будет только от одного. Тебе хватит мужества, Рути?
  Она удивленно уставилась на него, и он кивнул в ответ:
  – Хватит ли у тебя смелости признать перед всем миром, что ты совершила ошибку? Из этой ситуации есть только один выход, Рути, – освободиться и начать жизнь заново.
  – Ты имеешь в виду…
  – Развод.
  – Развод?!
  Ван Олдин криво усмехнулся:
  – Ты так произнесла это слово, Рут, будто никогда его не слышала. Хотя твои друзья разводятся чуть ли не каждый день.
  – Знаю, но… – Она умолкла, закусив губу.
  Ее отец понимающе кивнул:
  – Ты, как и я, Рут, не любишь терять то, что имеешь. Но жизнь научила меня, как научит и тебя, что иногда это единственный выход. Я мог бы найти несколько способов вернуть тебе Дерека, но все в итоге кончилось бы тем же самым. Он испорчен до мозга костей, Рут. Я очень раскаиваюсь в том, что позволил тебе выйти за него замуж. Но ты твердо намеревалась заполучить его, да и он вроде бы решил образумиться… Однажды я уже помешал тебе, малышка…
  Произнося последнюю фразу, миллионер не смотрел на дочь. Иначе он бы увидел, как ее лицо покрылось гневным румянцем.
  – Что верно, то верно, – сказала она.
  – Ну, я оказался слишком мягкосердечным, чтобы сделать это вторично. Не могу выразить, как я об этом жалею. Последние годы, Рут, у тебя была нелегкая жизнь.
  – Да уж, приятной ее не назовешь, – согласилась та.
  – Вот почему я говорю тебе, что это нужно прекратить! – Он хлопнул по столу ладонью. – Если у тебя еще остались какие-нибудь чувства к этому парню, вырви их с корнем! Смотри в лицо фактам. Дерек Кеттеринг женился на тебе только ради твоих денег. Поэтому избавься от него как можно скорее.
  Рут Кеттеринг уставилась в пол.
  – Предположим, он не согласится? – спросила она, не поднимая головы.
  Ван Олдин удивленно посмотрел на нее:
  – Его мнения никто не будет спрашивать.
  Рут покраснела и закусила губу:
  – Да, конечно… Я просто имела в виду… – Она умолкла.
  Отец не сводил с нее внимательного взгляда:
  – О чем ты?
  Рут медлила, тщательно подбирая слова:
  – Он может не сдаться без сопротивления.
  Миллионер воинственно выпятил подбородок:
  – Хочешь сказать, что он будет оспаривать обвинение? Ну и пусть! Но ты не права. Любой адвокат, к которому Дерек обратится, скажет, что у него нет ни единого шанса.
  – А ты не думаешь… – она колебалась, – что он… ну, просто из злости на меня может… осложнить ситуацию?
  Миллионер покачал головой:
  – Маловероятно. Для этого ему нужны конкретные факты.
  Миссис Кеттеринг не ответила. Ван Олдин резко взглянул на нее:
  – Тебя что-то беспокоит, Рут?
  – Ничего. – Но ее голос звучал неубедительно.
  – Ты боишься огласки, не так ли? Предоставь это мне. Я все устрою так, что не будет никакой шумихи.
  – Хорошо, папа, если ты действительно считаешь, что это наилучший выход.
  – Неужели ты все еще привязана к этому парню, Рут?
  – Нет.
  На сей раз ответ был вполне уверенным. Ван Олдин казался удовлетворенным. Он потрепал дочь по плечу:
  – Все будет в порядке, девочка. Не волнуйся. А теперь давай забудем об этом. Я привез тебе подарок из Парижа.
  – Подарок? Что-нибудь интересное?
  – Надеюсь, тебе понравится, – улыбнулся отец.
  Он вынул пакет из кармана пальто и протянул дочери. Она быстро развернула его, открыла футляр и восторженно вскрикнула. Рут Кеттеринг любила драгоценности.
  – Как чудесно, папа!
  – Недурные камешки, верно? – довольно осведомился миллионер. – Тебе они нравятся?
  – Нравятся? Да они просто великолепны! Как ты их раздобыл?
  Ван Олдин улыбнулся:
  – Это мой секрет. Конечно, пришлось покупать их тайно – они хорошо известны. Видишь этот большой камень посредине? Возможно, ты слышала о нем – это историческое «Огненное сердце».
  – «Огненное сердце»! – повторила миссис Кеттеринг. Вынув камни из футляра, она прижала их к груди.
  Миллионер наблюдал за ней. Он думал о женщинах, носивших эти драгоценности. Страсть, отчаяние, ревность… Подобно другим знаменитым драгоценным камням, «Огненное сердце» оставило за собой след трагедий и насилий, но в руках Рут Кеттеринг оно словно лишилось своей пагубной силы. Эта женщина западного мира, с ее хладнокровием и самообладанием, как будто являла собой отрицание бурных страстей, зависти и ненависти.
  Положив камни назад в футляр, Рут подбежала к отцу и обняла его:
  – Спасибо, спасибо, спасибо, папа! Они чудесны! Ты всегда делаешь мне самые замечательные подарки.
  – Это естественно, – улыбнулся он. – Ты ведь все, что у меня есть, Рути.
  – Ты останешься пообедать, папа?
  – Вряд ли. Ты ведь куда-то собиралась, не так ли?
  – Да, но я могу легко это отложить. Не так уж это интересно.
  – Нет, – покачал головой ван Олдин. – Занимайся своими делами, а я займусь своими – у меня их полно. Увидимся завтра, дорогая. Может быть, если я тебе позвоню, встретимся у Гэлбрейтов?
  Господа Гэлбрейт, Гэлбрейт, Катбертсон и Гэлбрейт были лондонскими поверенными ван Олдина.
  – Хорошо, папа. – Поколебавшись, она спросила: – Надеюсь, эта история не помешает мне отправиться на Ривьеру?
  – Когда ты уезжаешь?
  – Четырнадцатого.
  – Тогда все будет в порядке. Такие дела быстро не делаются. Кстати, Рут, на твоем месте я бы не брал эти рубины за границу. Оставь их в банке.
  Миссис Кеттеринг кивнула.
  – Не хочу, чтобы тебя ограбили и убили из-за «Огненного сердца», – шутливо добавил миллионер.
  – Однако ты носил его в кармане пальто, – с улыбкой отозвалась его дочь.
  – Да…
  Легкая неуверенность в его голосе привлекла внимание Рут.
  – О чем ты думаешь, папа?
  Миллионер улыбнулся:
  – Просто вспомнил одно маленькое приключение в Париже.
  – Приключение?
  – Да, в ту ночь, когда я купил эти вещицы, – он указал на футляр.
  – Расскажи!
  – Не о чем особенно рассказывать, Рути. Какие-то апаши попытались на меня напасть, но я выстрелил, и они сбежали. Вот и все.
  Она с гордостью взглянула на него:
  – Ты у меня отважный, папа.
  – Еще бы!
  Ван Олдин нежно поцеловал дочь и вышел. Вернувшись в «Савой», он отдал распоряжение Найтону:
  – Свяжитесь с человеком по фамилии Гоби – вы найдете его адрес в моей личной книге. Он должен быть здесь завтра утром, в половине десятого.
  – Да, сэр.
  – Также я хочу повидать мистера Кеттеринга. Достаньте мне его хоть из-под земли. Попытайтесь спросить о нем в его клубе – короче говоря, устройте мне встречу с ним завтра около полудня. Такие, как он, рано не встают.
  Секретарь понимающе кивнул. После этого ван Олдин поручил себя заботам своего слуги. Нежась в горячей ванне, он думал о разговоре с дочерью. В целом миллионер был удовлетворен. Он был достаточно умен, чтобы давно примириться с неизбежностью развода. Рут согласилась с этим предложением более охотно, чем он рассчитывал. Все же, несмотря на ее уступчивость, ван Олдин ощущал смутное беспокойство. Что-то в поведении дочери казалось ему не вполне естественным.
  – Возможно, у меня разыгралось воображение, – нахмурившись, пробормотал он, – но я готов держать пари, что она не все мне рассказала.
  
  Глава 5
  Полезный джентльмен
  Руфус ван Олдин едва закончил скудный завтрак, состоявший из кофе и поджаренного тоста, – большего он себе не позволял, – когда в комнату вошел Найтон.
  – Мистер Гоби ожидает внизу, сэр.
  Миллионер посмотрел на часы. Ровно половина десятого.
  – Пусть поднимется, – кратко приказал он.
  Через пару минут в комнате появился мистер Гоби – маленький пожилой человечек, одетый весьма убого. Его глаза постоянно обшаривали помещение, ни разу не задержавшись на собеседнике.
  – Доброе утро, Гоби, – поздоровался миллионер. – Садитесь.
  – Благодарю вас, мистер ван Олдин. – Посетитель опустился на стул, положив руки на колени и устремив взгляд на радиатор.
  – У меня есть для вас работа.
  – Да, мистер ван Олдин?
  – Как вы, возможно, знаете, моя дочь замужем за достопочтенным Дереком Кеттерингом.
  Мистер Гоби перевел взгляд с радиатора на левый ящик письменного стола и позволил себе таинственно улыбнуться. Он знал очень многое, но не любил в этом признаваться.
  – По моему совету она намерена подать заявление о разводе. Разумеется, этим займутся адвокаты. Но по личным причинам я хочу обладать самой полной информацией.
  Пожилой человечек посмотрел на карниз и осведомился:
  – О мистере Кеттеринге?
  – Да.
  – Очень хорошо, сэр. – Гоби поднялся.
  – Когда вы приготовите ее для меня?
  – Вы торопитесь, сэр?
  – Я всегда тороплюсь, – ответил миллионер.
  Посетитель понимающе улыбнулся каминной решетке:
  – Если, скажем, сегодня к двум часам дня, сэр?
  – Отлично! Всего хорошего, Гоби.
  – До свидания, мистер ван Олдин.
  – Очень полезный человек, – заметил миллионер, когда пожилой мужчина удалился и в комнату вошел секретарь. – В своей области первоклассный специалист.
  – А какова его область?
  – Информация. Дайте ему сутки, и он выложит перед вами все подробности частной жизни архиепископа Кентерберийского.
  – Действительно, полезная личность, – улыбнулся Найтон.
  – Во всяком случае, мне он пару раз принес немалую пользу, – сказал ван Олдин. – Ну, Найтон, я готов к работе.
  Следующие несколько часов были посвящены делам. В половине первого телефонный звонок возвестил о прибытии мистера Кеттеринга. Найтон посмотрел на ван Олдина и правильно истолковал его кивок.
  – Пожалуйста, попросите мистера Кеттеринга подняться.
  Секретарь собрал бумаги и удалился. Он и посетитель столкнулись в дверях, и Дерек Кеттеринг шагнул в сторону, пропуская Найтона. Потом вошел, закрыв за собою дверь.
  – Доброе утро, сэр. Слышал, вы хотели меня видеть.
  В его ленивом голосе с ироническими нотками ван Олдину всегда слышалось необъяснимое очарование. Он внимательно посмотрел на зятя. Тридцатичетырехлетний Дерек Кеттеринг был худощав, со смуглым узким лицом, в котором до сих пор оставалось нечто мальчишеское.
  – Входи, – кратко отозвался тесть. – Присаживайся.
  Кеттеринг небрежно опустился в кресло и снисходительно улыбнулся.
  – Давно мы не встречались, сэр, – дружелюбно заметил он. – По-моему, года два. Вы уже видели Рут?
  – Видел вчера вечером, – ответил ван Олдин.
  – Она недурно выглядит, не так ли? – беспечно произнес Дерек.
  – Не знал, что у тебя есть возможность об этом судить, – сухо отозвался тесть.
  Дерек поднял брови.
  – О, мы иногда встречаемся в ночном клубе, – тем же легкомысленным тоном объяснил он.
  – Я не собираюсь бродить вокруг да около, – резко заявил ван Олдин. – Я посоветовал Рут подать на развод.
  Кеттеринг усмехнулся:
  – Как круто! Не возражаете, если я закурю, сэр? – Он тут же зажег сигарету, выпустил облачко дыма, затем поинтересовался: – Что ответила Рут?
  – Она со мной согласилась.
  – Да неужели?
  – Больше тебе нечего сказать? – спросил миллионер.
  Дерек стряхнул пепел в камин.
  – Думаю, вы понимаете, что она совершает большую ошибку, – рассеянно проговорил он.
  – С твоей точки зрения – безусловно, – мрачно заметил ван Олдин.
  – Ну-ну, не будем переходить на личности. Я действительно в этот момент думал не о себе, а о Рут. Вы ведь знаете, мой бедный старик долго не протянет – все доктора это утверждают. Рут лучше подождать пару лет, пока я стану лордом, а она – хозяйкой Леконбери. Ведь ради этого она за меня и вышла.
  – Я не стану терпеть твою наглость! – рявкнул тесть.
  Дерек Кеттеринг улыбнулся, ничуть не тронутый этой вспышкой.
  – Согласен с вами – эта идея устарела, – сказал он. – В наши дни титул ничего не значит. И все же Леконбери – превосходное старинное поместье, а мы, в конце концов, одно из старейших семейств в Англии. Рут будет очень досадно, если она со мной разведется и в Леконбери вместо нее станет хозяйничать другая женщина.
  – Я говорю серьезно, – предупредил ван Олдин.
  – Я тоже, – отозвался его зять. – С финансами у меня скверно, а после развода будет и того хуже. Если Рут терпела меня десять лет, что ей стоит потерпеть еще чуть-чуть? Даю честное слово, что старик не проживет больше полутора лет, и, как я уже говорил, будет обидно, если Рут не получит то, ради чего вышла за меня замуж.
  – По-твоему, моя дочь вышла за тебя из-за твоего титула и положения?
  На сей раз в смехе Дерека не слышалось особого веселья.
  – А по-вашему, это был брак по любви? – спросил он.
  – В Париже десять лет назад ты говорил совсем другое, – медленно произнес миллионер.
  – В самом деле? Вполне возможно. Рут была красива, как ангел или святая, шагнувшая из церковной ниши. У меня были прекрасные идеи покончить с прошлым, остепениться и зажить семейной жизнью в лучших английских традициях с обожающей меня красавицей женой. – Он снова горько усмехнулся. – Полагаю, вы мне не верите?
  – Я не сомневаюсь, что ты женился на Рут ради денег, – равнодушно ответил ван Олдин.
  – А она вышла за меня ради любви? – иронически осведомился Дерек.
  – Разумеется, – кивнул ван Олдин.
  Несколько секунд Кеттеринг молча смотрел на него, потом задумчиво ухмыльнулся:
  – Вижу, вы и впрямь в это верите. Как и я в свое время. Но уверяю вас, мой дорогой тесть, что у меня очень скоро открылись глаза.
  – Не знаю, на что ты намекаешь, – отрезал тот, – и не интересуюсь этим. Ты обошелся с Рут чертовски скверно.
  – Согласен, – беспечно кивнул Дерек, – но она вся в отца. Под бело-розовой мякотью тверда как гранит. Мне говорили, что вы всегда отличались жесткостью, но Рут покруче вас. Вы хоть одного человека любите больше, чем себя, а она – никого и никогда не полюбит.
  – Довольно! – рявкнул миллионер. – Я пригласил тебя, чтобы сообщить о своих намерениях честно и откровенно. Моя дочь должна быть счастлива, и я об этом позабочусь.
  Кеттеринг поднялся и встал у камина, бросив сигарету в очаг.
  – Интересно, что вы под этим подразумеваете? – спокойно осведомился он.
  – А то, что тебе лучше и не пробовать защищаться в суде.
  – Это угроза?
  – Можешь понимать, как тебе будет угодно, – отрезал ван Олдин.
  Дерек придвинул стул к столу и сел напротив тестя:
  – А предположим, я просто ради интереса буду защищаться?
  Миллионер пожал плечами:
  – Тебе не на что опереться. Спроси своих адвокатов – они тебе все растолкуют. О твоем поведении судачил весь Лондон.
  – Очевидно, Рут взбрыкнула из-за Мирей. Глупо. Я ведь не возражаю против ее друзей.
  – О чем ты? – резко спросил ван Олдин.
  Кеттеринг рассмеялся:
  – Вижу, сэр, вы не все знаете и к тому же предубеждены, что вполне естественно.
  Взяв шляпу и трость, он направился к двери, но, остановившись, сделал последний выпад:
  – Давать советы не по моей части, однако в данном случае я бы посоветовал, чтобы между отцом и дочерью было побольше откровенности. – И прежде чем его собеседник успел вскочить на ноги, быстро вышел, закрыв за собою дверь.
  – Что, черт возьми, он имел в виду? – пробормотал ван Олдин, снова опускаясь на стул.
  Его опять охватило беспокойство. По-видимому, он и в самом деле чего-то не знал. Подняв телефонную трубку, миллионер попросил соединить его с домом дочери.
  – Алло! Это Мэйфер 81907? Миссис Кеттеринг дома? Ушла на ленч? Когда вернется? Не знаете? Нет, спасибо, передавать ничего не нужно. – Он сердито опустил трубку на рычаг.
  
  В два часа дня ван Олдин нетерпеливо расхаживал по комнате, поджидая Гоби. Последний появился в десять минут третьего.
  – Ну? – резко встретил его миллионер.
  Однако маленький человечек предпочитал не спешить. Сев за стол, он вынул довольно потрепанную записную книжку и начал читать монотонным голосом. Ван Олдин внимательно слушал с возрастающим удовлетворением. Наконец Гоби умолк и выжидательно посмотрел на мусорную корзину.
  – Хм! – произнес миллионер. – Звучит убедительно. Дело разрешится в мгновение ока. Полагаю, свидетельства из отеля надежны?
  – Абсолютно, – ответил Гоби, злорадно глядя на позолоченное кресло.
  – К тому же по части финансов он на мели. Говорите, пытался получить ссуду? Да он уже выкачал практически все возможное под залог будущего наследства. Как только распространятся сведения о разводе, ему не занять ни цента. Более того, все его долговые обязательства выкупят какие-нибудь ловкие воротилы и начнут на него давить. Он у нас в руках, Гоби! Теперь ему не вырваться! – Ван Олдин стукнул кулаком по столу. Лицо его было мрачным и в то же время торжествующим.
  – Информация выглядит удовлетворительно, – тонким голоском подтвердил Гоби.
  – А сейчас мне нужно заглянуть на Керзон-стрит, – сказал хозяин дома. – Очень вам признателен, Гоби. Вы молодчина.
  На губах маленького человечка мелькнула довольная улыбка.
  – Благодарю вас, мистер ван Олдин. Я старался изо всех сил.
  Однако миллионер не сразу отправился на Керзон-стрит. Сначала побывал в Сити, где у него состоялись две деловые встречи, еще больше улучшившие его настроение. Оттуда поехал на метро до Даун-стрит. Когда он уже шел по Керзон-стрит, из дома 160 вышел мужчина и двинулся ему навстречу. На какой-то момент ван Олдину показалось, что это Дерек Кеттеринг, – рост и фигура были похожи. Но когда они оказались на тротуаре рядом, он увидел, что этот человек ему незнаком. Впрочем, не совсем незнаком – его лицо пробудило смутные воспоминания и ассоциировалось с чем-то весьма неприятным. Миллионер тщетно напряг память и, раздраженно тряхнув головой, двинулся дальше. Он терпеть не мог пребывать в недоумении.
  Рут Кеттеринг явно поджидала отца. Когда он вошел, она подбежала к нему и поцеловала:
  – Ну, папа, как дела?
  – Превосходно, – ответил тот, – но мне нужно поговорить с тобой, Рут.
  Почти инстинктивно он ощутил изменение, произошедшее в дочери, – радость встречи сменило напряженное ожидание. Рут села в большое кресло.
  – О чем, папа? – спросила она.
  – Сегодня утром я виделся с твоим мужем.
  – Ты виделся с Дереком?
  – Да. Он наговорил мне кучу дерзостей, но, уходя, добавил кое-что, чего я не понял. Посоветовал, чтобы между нами было побольше откровенности. Что он под этим подразумевал, Рути?
  Миссис Кеттеринг беспокойно шевельнулась в кресле:
  – Не знаю, папа.
  – Думаю, знаешь, – возразил ван Олдин. – Когда зашел разговор о его подружках, Дерек заявил, что не возражает против твоих друзей. Кого он имел в виду?
  – Не знаю, – повторила дочь.
  Миллионер опустился на стул, сурово сжав губы.
  – Слушай, Рут, я не собираюсь бросаться в омут с завязанными глазами. Я вовсе не уверен, что твой муженек не намеревается осложнить дело. У меня имеются средства заткнуть ему рот, но я должен знать, есть ли необходимость их использовать. Кого он подразумевал под твоими друзьями?
  Миссис Кеттеринг пожала плечами:
  – У меня много друзей. Не знаю, кого из них он имел в виду.
  – Знаешь, – уверенно повторил отец. Теперь он говорил с дочерью, как с конкурентом по бизнесу. – Выражусь яснее: кто этот мужчина?
  – Какой мужчина?
  – Тот, на которого намекал Дерек. Один из твоих друзей. Тебе не о чем беспокоиться, малышка. Я знаю, что тут нет ничего серьезного, но мы должны учитывать, как это будет выглядеть на суде. Там умеют извращать факты. Я хочу знать, кто этот мужчина и насколько близко ты с ним дружна.
  Рут молчала, нервно сплетая пальцы рук.
  – Ну же, девочка, – смягчившись, подбодрил он ее. – Не бойся своего старого папу. Я ведь никогда не бывал с тобой слишком суров, даже тогда, в Париже… Черт! – Миллионер вдруг остановился, словно пораженный громом, затем пробормотал: – Так вот кто это был. То-то мне показалось знакомым его лицо!
  – Не понимаю, папа. О ком ты говоришь?
  Ван Олдин подошел к дочери и стиснул ее запястье:
  – Выходит, Рут, ты снова встречаешься с этим типом?
  – С каким еще типом?
  – С тем самым, из-за которого у нас с тобой давным-давно были неприятности. Ты отлично знаешь, кого я имею в виду.
  – Ты говоришь… – она заколебалась, – о графе де ля Роше?
  – Граф де ля Рош! – фыркнул ван Олдин. – Я ведь уже тогда предупреждал тебя, что этот парень – обыкновенный мошенник. И хотя ты по уши в него влюбилась, мне удалось вырвать тебя из его когтей.
  – Удалось, – с горечью промолвила Рут. – И я вышла замуж за Дерека Кеттеринга.
  – Ты сама этого хотела, – напомнил миллионер. Она молча пожала плечами. – А теперь, – продолжал ван Олдин, – ты снова с ним встречаешься, несмотря на все мои предупреждения. Сегодня он был в этом доме. Я встретил его на улице, но не сразу узнал.
  К Рут Кеттеринг вернулось самообладание.
  – Ты не прав, папа, насчет Армана… я хотела сказать, графа де ля Роша. О, я знаю, в молодости у него были досадные инциденты – Арман сам мне о них рассказывал, – но… он всегда любил меня. Когда ты разлучил нас в Париже, это разбило его сердце, и теперь…
  Ее прервал возмущенный возглас отца:
  – Так, значит, ты влюблена в этого субъекта? Ты, моя дочь? О боже! – Он всплеснул руками. – И как только женщины могут быть такими безнадежными дурами!
  
  Глава 6
  Мирей
  Дерек Кеттеринг так стремительно вылетел из апартаментов ван Олдина, что столкнулся с леди, идущей по коридору. Он извинился, она приняла его извинения с ободряющей улыбкой и двинулась дальше, произведя на него приятное впечатление спокойным лицом и красивыми серыми глазами.
  Несмотря на свойственную Дереку беспечность, разговор с тестем потряс его куда сильнее, чем он стремился показать. После ленча, съеденного в одиночестве, Кеттеринг направился в роскошную квартиру, которую занимала дама, известная под именем Мирей. Опрятная горничная-француженка встретила его приветливой улыбкой:
  – Входите, мсье, мадам отдыхает.
  Горничная проводила Дерека в продолговатую комнату, обставленную в восточном стиле. Мирей лежала на диване, опираясь на многочисленные подушки различных оттенков янтаря, гармонирующих с ее кожей цвета желтоватой охры. Танцовщица обладала великолепной фигурой, и, хотя ее лицо под слоем косметики было слегка осунувшимся, оно отличалось своеобразным шармом. Оранжевые губы призывно улыбались Кеттерингу.
  Он поцеловал ее и устало опустился на стул:
  – Что поделываешь? Наверное, только встала?
  Улыбка танцовщицы стала еще шире.
  – Нет, – ответила она. – Я работала, – и махнула длинной белой рукой в сторону фортепиано, на котором в беспорядке лежали ноты, добавив: – Здесь был Эмброуз – играл мне свою новую оперу.
  Кеттеринг рассеянно кивнул. Его нисколько не интересовал Клод Эмброуз и его оперное воплощение ибсеновского «Пер Гюнта». Впрочем, Мирей интересовалась этим всего лишь в качестве уникальной возможности выступить в роли Анитры[337].
  – Чудесный танец, – проворковала она. – Я вложу в него всю страсть пустыни. Буду танцевать увешанная драгоценностями… Кстати, mon ami, вчера я видела на Бонд-стрит изумительную черную жемчужину. – И сделала паузу, многозначительно глядя на собеседника.
  – Девочка моя, – вздохнул Кеттеринг, – сейчас со мной бесполезно говорить о черных жемчужинах. Что касается меня, то, как говорится, дело сделано, быть беде.
  Моментально прореагировав на его тон, танцовщица села; ее большие черные глаза расширились.
  – О чем ты, Дерек? – спросила она, произнося его имя на французский лад – с ударением на последнем слоге. – Что произошло?
  – Мой почтенный тесть, – ответил он, – готовится взяться за дело всерьез.
  – О чем ты?
  – Иными словами, хочет, чтобы Рут со мной развелась.
  – Как глупо! – воскликнула Мирей. – Почему она должна хотеть развестись с тобой?
  – Главным образом из-за тебя, chèrie[338], – усмехнулся Кеттеринг.
  Мирей пожала плечами.
  – Все равно это глупо, – заметила она.
  – Даже очень глупо, – согласился он.
  – Ну и что ты намерен делать? – спросила Мирей.
  – Девочка моя, а что я могу сделать? С одной стороны, человек с неограниченным количеством денег, а с другой – с неограниченным количеством долгов. Не может быть сомнений в том, кто одержит верх.
  – Странные люди эти американцы, – задумчиво промолвила Мирей. – Ведь твоя жена тебя совсем не любит.
  – Так как же нам теперь быть? – проговорил Дерек. Мирей вопросительно посмотрела на него. Он подошел к ней и взял ее за обе руки: – Ты останешься со мной?
  – Что ты имеешь в виду? После…
  – Да, – кивнул Кеттеринг. – После того, как кредиторы накинутся на меня, словно волки на овец. Я очень люблю тебя, Мирей. Неужели ты меня бросишь?
  Она высвободила руки:
  – Ты же знаешь, я обожаю тебя, Дерек.
  Ответ прозвучал уклончиво, и Кеттеринг это почувствовал.
  – Итак, крысы бегут с тонущего корабля?
  – О, Дерек!..
  – Говори прямо! – рассердился он. – Ты бросишь меня, не так ли?
  Мирей вновь пожала плечами:
  – Я действительно без ума от тебя, mon ami. Ты просто очарователен – un beau garçon[339], но ce n'est pas pratique[340].
  – Ты – роскошь, которую могут позволить себе только богачи, верно?
  – Если ты предпочитаешь так ставить вопрос… – Она откинулась на подушки. – Все равно я обожаю тебя, Дерек.
  Он подошел к окну и встал к ней спиной. Вскоре танцовщица приподнялась на локте и с любопытством посмотрела на него:
  – О чем ты думаешь, mon ami?
  Кеттеринг обернулся со странной усмешкой, от которой ей стало не по себе:
  – Как ни странно, дорогая, я думаю о женщине.
  – О другой женщине? – Казалось, Мирей не в состоянии представить себе подобное.
  – О, не беспокойся, это всего лишь воображаемый портрет. Портрет леди с серыми глазами.
  – Когда ты ее встретил? – резко спросила танцовщица.
  Дерек иронически усмехнулся:
  – Я столкнулся с этой леди в коридоре отеля «Савой».
  – Ну и о чем вы с ней говорили?
  – Насколько помню, я сказал: «Прошу прощения», а она ответила: «Ничего» – или что-то в этом роде.
  – А потом?
  Кеттеринг пожал плечами:
  – Потом ничего. На этом инцидент был исчерпан.
  – Не понимаю ни одного твоего слова, – заявила Мирей.
  – Портрет леди с серыми глазами, – задумчиво пробормотал Дерек. – Пожалуй, хорошо, что я никогда не встречу ее снова.
  – Почему?
  – Она могла бы принести мне несчастье. Женщины часто так делают.
  Мирей соскользнула с дивана и подошла к нему, обвив его шею гибкой, как змея, рукой.
  – Какой ты глупый, Дерек, – промурлыкала она. – Ты beau garçon, и я тебя обожаю, но я решительно не создана для бедности. Все очень просто – ты должен договориться с женой.
  – Боюсь, это не относится к сфере реалистической политики, – сухо заметил Кеттеринг.
  – Что-что? Ничего не понимаю.
  – Ван Олдин, дорогая, не потерпит никаких договоров. Он из тех людей, которые, приняв решение, не отступают от него.
  – Я слышала о нем, – кивнула танцовщица. – Он очень богат, не так ли? Едва ли не самый богатый человек в Америке. Несколько дней назад в Париже он купил прекраснейший в мире рубин – его называют «Огненное сердце».
  Дерек не ответил, и Мирей мечтательно продолжала:
  – Такой чудесный камень должен был бы принадлежать женщине вроде меня. Я люблю драгоценности. Как бы мне хотелось носить такой рубин, как «Огненное сердце»! – Вздохнув, она вновь стала практичной. – Ты не разбираешься в таких вещах, mon ami, ведь ты всего лишь мужчина. Думаю, ван Олдин подарит эти рубины своей дочери. Она его единственный ребенок?
  – Да.
  – Значит, когда он умрет, она унаследует его деньги и будет очень богатой.
  – Она уже богатая, – сухо промолвил Кеттеринг. – Отец выделил ей два миллиона в качестве приданого.
  – Два миллиона? Но ведь это огромные деньги! А если она внезапно умрет, все достанется тебе?
  – В теперешней ситуации – да, – медленно проговорил Дерек. – Насколько мне известно, Рут не составила завещания.
  – Mon Dieu![341] – воскликнула танцовщица. – Так, если бы она умерла, все проблемы были бы решены?!
  Наступила пауза, после которой Кеттеринг громко расхохотался:
  – Я в восторге от твоего практичного ума, Мирей, но боюсь, твоему желанию не суждено осуществиться. У моей жены отличное здоровье.
  – Eh bien[342], – заметила Мирей, – бывают и несчастные случаи.
  Дерек быстро взглянул на нее, но промолчал.
  – Но ты прав, mon ami, – продолжала она, – мы не должны полагаться на случайности. Однако, мой маленький Дерек, больше не должно быть разговоров о разводе. Твоей жене следует оставить эту идею.
  – А если она не согласится?
  Глаза танцовщицы превратились в щелочки.
  – Думаю, что согласится, милый. Твоя жена из тех, которым не нравятся публичные скандалы. Ей будет не по себе, если ее друзья прочитают в газетах об одной-двух связанных с ней историях.
  – Что ты имеешь в виду? – резко осведомился Кеттеринг.
  Мирей рассмеялась, откинув голову назад:
  – Parbleu![343] Я имею в виду джентльмена, который именует себя графом де ля Рошем. Мне все о нем известно. Помни, что я парижанка. Он был ее любовником, прежде чем она вышла за тебя, не так ли?
  Дерек стиснул ее плечо.
  – Это грязная ложь! – заявил он. – Пожалуйста, не забывай, что ты говоришь о моей жене.
  Его слова слегка отрезвили танцовщицу.
  – Вы, англичане, странные люди, – пожаловалась она. – Хотя, возможно, ты прав. Американки слишком холодны для таких историй. Но ты ведь не станешь отрицать, что она была влюблена в графа до того, как вы поженились, и что ее отцу пришлось вмешаться, чтобы прекратить этот роман. Бедная мадемуазель пролила много слез, но подчинилась. Однако ты должен знать не хуже меня, Дерек, что теперь все изменилось. Она видится с ним почти каждый день, а четырнадцатого числа собирается к нему в Париж.
  – Откуда тебе все это известно? – удивился Кеттеринг.
  – У меня есть друзья в Париже, мой дорогой Дерек, которые близко знакомы с графом. Все договорено заранее – можешь мне поверить. Твоя жена говорит, что едет на Ривьеру, но в действительности граф встретит ее в Париже, и… кто знает!
  Дерек стоял неподвижно.
  – Если ты умен, – настаивала танцовщица, – то прижмешь ее к стенке. Ведь ты можешь здорово осложнить ей жизнь.
  – Ради бога, заткнись! – рявкнул Кеттеринг. – Прикуси свой грязный язык!
  Мирей с громким смехом бросилась на диван. Кеттеринг взял пальто, шляпу и вышел из квартиры, хлопнув дверью. Танцовщица продолжала смеяться, сидя на диване. Она была довольна собой.
  
  Глава 7
  Письма
  «Миссис Сэмюэл Харфилд шлет наилучшие пожелания мисс Кэтрин Грей и хочет сообщить ей, что при сложившихся обстоятельствах мисс Грей может не знать…»
  Бойко начав писать, миссис Харфилд внезапно остановилась, столкнувшись с затруднением, непреодолимым для многих, – необходимостью изъясняться в третьем лице.
  После минутного колебания она разорвала лист и начала писать заново:
  «Дорогая мисс Грей! Высоко оценивая то, как Вы исполняли свои обязанности по отношению к моей кузине Эмме (чья недавняя кончина явилась тяжелым ударом для всех нас), я не могу не чувствовать…»
  Миссис Харфилд снова остановилась и отправила очередной лист в мусорную корзину. Только после четырех фальстартов ей удалось создать удовлетворивший ее вариант. Запечатав конверт, она наклеила марку и написала адрес: «Мисс Кэтрин Грей. Литл-Крэмптон. Сент-Мэри-Мид. Кент». На следующее утро письмо уже лежало на подносе в гостиной леди, которой было адресовано, рядом с более важным на вид посланием в длинном голубом конверте.
  Кэтрин Грей сначала вскрыла письмо миссис Харфилд. Окончательная версия выглядела следующим образом:
  «Дорогая мисс Грей! Мой муж и я хотим выразить Вам благодарность за услуги, оказанные Вами моей бедной кузине Эмме. Ее смерть была для нас тяжелым ударом, хотя мы, разумеется, понимали, что ее разум в последнее время сильно ослабел. Условия последнего завещания Эммы выглядят крайне странно, и никакой суд, конечно, не признает подобное завещание действительным. Не сомневаюсь, что Вы, с присущим Вам здравым смыслом, уже это осознали. Мой муж считает, что эти вопросы лучше решить лично, а не в суде. Мы будем рады снабдить Вас наилучшими рекомендациями, дабы Вы могли получить аналогичное место, и надеемся, что Вы не откажетесь принять маленький подарок. Искренне Ваша
  Мэри Энн Харфилд».
  Кэтрин Грей прочитала письмо, улыбнулась и прочла его снова. Казалось, послание ее позабавило. Потом она взяла второе письмо, быстро просмотрела его и отложила, глядя перед собой. На сей раз она не улыбалась. Если бы кто-то наблюдал за ней, ему было бы нелегко определить, какие эмоции скрываются за этим спокойным, задумчивым взглядом.
  Кэтрин Грей было тридцать три года. Она происходила из хорошей семьи, но ее отец разорился, и ей уже в ранней молодости пришлось зарабатывать на жизнь. Кэтрин только исполнилось двадцать три, когда она поступила компаньонкой к старой миссис Харфилд.
  По общему мнению, миссис Харфилд обладала трудным характером, поэтому компаньонки у нее появлялись и исчезали с поразительной быстротой. Они приходили полными надежд, а уходили, как правило, в слезах. Но с того момента, как Кэтрин Грей перешагнула порог Литл-Крэмптона, там воцарился мир. Никто не знал, как ей это удалось. Говорят, что заклинателями змей рождаются, а не становятся. Кэтрин Грей родилась с талантом управляться со старыми леди, собаками, маленькими мальчиками и делала это без всякого напряжения.
  В двадцать три года Кэтрин была спокойной девушкой с красивыми глазами. Через десять лет стала спокойной женщиной с такими же серыми глазами, смотрящими на мир с безмятежностью, которую ничто не могло поколебать. Более того, она родилась с чувством юмора, сохранявшимся и поныне.
  Когда Кэтрин сидела за столом, глядя перед собой, послышался звонок в дверь, сопровождаемый энергичным стуком дверного молотка. В следующую минуту горничная открыла дверь и доложила, слегка запыхавшись:
  – Доктор Харрисон.
  Крупный мужчина средних лет вошел в комнату бодрым шагом, вполне гармонирующим с недавней атакой на дверь.
  – Доброе утро, мисс Грей.
  – Доброе утро, доктор Харрисон.
  – Я явился так рано, – объяснил доктор, – предупредить, что вы можете получить весточку от кузины миссис Харфилд, именующей себя миссис Сэмюэл, – весьма зловредной особы.
  Кэтрин молча протянула ему письмо миссис Сэмюэл Харфилд. Ей было забавно наблюдать за тем, как доктор читал послание, сдвинув косматые брови и неодобрительно фыркая. Окончив чтение, он бросил письмо на стол:
  – Черт знает что! Можете не портить себе нервы, дорогая, – все это не стоит выеденного яйца. Рассудок миссис Харфилд был ничуть не слабее нашего с вами, так что не позволяйте им морочить вам голову. Вся болтовня насчет суда – чистой воды блеф. У них нет никаких шансов, поэтому они и пудрят вам мозги. Только не позволяйте им себя задобрить. Не вбивайте себе в голову, будто вы должны отказаться от денег, или еще какую-нибудь щепетильную чушь.
  – О щепетильности не может быть и речи, – ответила Кэтрин. – Эти люди – дальние родственники мужа миссис Харфилд и никогда не обращали на нее никакого внимания.
  – Вы разумная женщина, – одобрил доктор. – Я ведь знаю лучше других, что в последние десять лет у вас была нелегкая жизнь. Так что вы имеете полное право наслаждаться сбережениями покойной леди независимо от их суммы.
  Кэтрин задумчиво улыбнулась.
  – От их суммы, – повторила она. – А вы случайно не знаете, какова эта сумма?
  – Полагаю, достаточная для годового дохода около пятисот фунтов.
  – Так и я думала, – кивнула Кэтрин. – А теперь прочтите это.
  Она протянула ему письмо, извлеченное из длинного голубого конверта. Прочитав его, доктор с изумлением воскликнул:
  – Быть не может!
  – Миссис Харфилд была одним из первых акционеров «Мортолдс». Лет сорок назад она, должно быть, имела годовой доход в восемь-десять тысяч. Уверена, что она никогда не тратила больше четырех сотен в год. Миссис Харфилд отличалась крайней бережливостью, и мне всегда казалось, что ей приходится экономить каждый пенни.
  – И все это время набегали солидные проценты. Дорогая моя, вы будете очень богатой женщиной.
  – Да, – снова кивнула Кэтрин. Тон ее был абсолютно безразличным, словно она говорила о ком-то другом.
  – Ну, примите мои поздравления. – Поднявшись, доктор ткнул пальцем в послание миссис Сэмюэл Харфилд: – Не беспокойтесь из-за этой женщины и ее мерзкого письма.
  – Не такое уж оно мерзкое, – возразила Кэтрин Грей. – При сложившихся обстоятельствах оно выглядит вполне естественно.
  – Иногда у меня возникают на ваш счет серьезнейшие подозрения, – заметил доктор.
  – Почему?
  – Из-за вещей, которые вы считаете вполне естественными.
  Кэтрин рассмеялась.
  
  За ленчем доктор Харрисон сообщил жене новости, приведшие ее в радостное возбуждение.
  – Выходит, у старой миссис Харфилд была куча денег! Хорошо, что она оставила их Кэтрин Грей. Эта девушка – святая!
  Доктор скорчил гримасу:
  – Мне всегда казалось, что со святыми нелегко иметь дело. Кэтрин Грей чересчур человечна для святой.
  – Просто она святая с чувством юмора, – подмигнула мужу миссис Харрисон. – И хотя ты вряд ли это замечал, она очень недурна собой.
  – Кэтрин Грей? – искренне удивился доктор. – Конечно, у нее довольно красивые глаза.
  – Ох уж эти мужчины! – воскликнула его жена. – Слепы, как летучие мыши! У Кэтрин есть все качества настоящей красавицы. Ей не хватает только подходящей одежды.
  – А что не так с ее одеждой? По-моему, она всегда очень приятно выглядит.
  Миссис Харрисон тяжко вздохнула, а доктор поднялся, готовясь к обходу пациентов.
  – Ты бы заглянула к ней, Полли, – предложил он.
  – Обязательно, – быстро отозвалась она.
  Миссис Харрисон нанесла визит Кэтрин Грей около трех.
  – Я так рада за вас, дорогая, – сказала она, тепло пожимая ей руку. – И все в деревне будут очень рады.
  – Спасибо, – поблагодарила Кэтрин. – Хорошо, что вы пришли, – я как раз хотела спросить вас о Джонни.
  – О Джонни? Ну…
  Джонни был младшим сыном миссис Харрисон. В следующую минуту она пустилась обстоятельно рассказывать о его гландах и аденоидах. Кэтрин слушала с сочувствующим видом. Привычки умирают с трудом. Последние десять лет слушание занимало солидную часть ее времени. «Не помню, дорогая, рассказывала ли я вам о флотском бале в Портсмуте? Когда лорд Чарльз восхищался моим платьем?» И Кэтрин приходилось вежливо отвечать: «Думаю, что да, миссис Харфилд, но я все уже забыла. Может быть, расскажете еще раз?» После чего старая леди начинала подробнейшее повествование с многочисленными коррективами и паузами, во время которых воскрешалась в памяти очередная деталь. Хотя Кэтрин слушала вполуха, она всегда умудрялась абсолютно машинально говорить в паузах то, чего от нее ожидала старая леди…
  Теперь так же привычно слушала миссис Харрисон.
  Через полчаса гостья внезапно спохватилась:
  – Что это я все время о своем! Ведь я пришла поговорить о вас и ваших планах.
  – Вряд ли у меня есть какие-нибудь планы.
  – Но не собираетесь же вы оставаться здесь!
  Нотки ужаса в ее голосе заставили Кэтрин улыбнуться:
  – Нет, мне бы хотелось попутешествовать. Я ведь почти нигде не бывала.
  – Должно быть, вам было тяжело сидеть все эти годы как взаперти.
  – Не знаю, – промолвила Кэтрин. – Это давало мне ощущение свободы. – Она слегка покраснела при виде изумленного лица собеседницы. – Наверное, это звучит глупо. Конечно, в чисто физическом смысле свободы у меня было немного…
  – Еще бы! – вставила миссис Харрисон, припоминая, что Кэтрин редко располагала такой полезной вещью, как выходной день.
  – Но, будучи занятой физически, чувствуешь себя свободной духовно. Это прекрасное ощущение.
  Миссис Харрисон покачала головой:
  – Что-то не пойму вас.
  – Поняли бы, оказавшись на моем месте. Тем не менее мне хочется перемен, хочется… ну, чтобы что-нибудь произошло. Нет, не со мной. Я имею в виду, что хотела бы находиться в центре интересных событий, даже оставаясь наблюдателем. Ведь в Сент-Мэри-Мид почти ничего не происходит.
  – Что верно, то верно, – охотно согласилась миссис Харрисон.
  – Сначала я поеду в Лондон, – продолжала Кэтрин. – Мне нужно повидать адвокатов. А потом, пожалуй, отправлюсь за границу.
  – Вот и отлично!
  – Но, конечно, прежде всего…
  – Да?
  – Мне нужно обзавестись одеждой.
  – Именно это я и сказала сегодня утром Артуру! – торжествующе воскликнула миссис Харрисон. – Знаете, Кэтрин, вы бы выглядели настоящей красавицей, если бы немного постарались.
  Мисс Грей рассмеялась.
  – Не думаю, чтобы вам удалось сделать из меня красавицу, – вполне искренне отозвалась она. – Но, конечно, я бы с удовольствием носила хорошую, дорогую одежду. Простите, боюсь, что я слишком много говорю о себе.
  Миссис Харрисон устремила на нее проницательный взгляд.
  – Должно быть, вам это в новинку, – сухо заметила она.
  
  Перед отъездом из деревни Кэтрин пошла проститься со старой мисс Вайнер. Она была на два года старше миссис Харфилд, и ее мысли в основном были заняты тем, как ей удалось пережить покойную подругу.
  – Вы бы никогда не подумали, что я переживу Эмму Харфилд, верно? – торжествующе осведомилась мисс Вайнер. – Мы с ней вместе учились в школе. И вот теперь ее нет, а я жива! Кто бы мог подумать!
  – Вы ведь всегда едите за ужином черный хлеб, не так ли? – машинально промолвила Кэтрин.
  – Странно, что вы это помните, дорогая. Да, если бы Эмма Харфилд каждый вечер съедала ломтик черного хлеба и принимала немного стимулирующего, она могла бы быть сейчас среди нас. – С триумфом кивнув, старая леди внезапно вспомнила о событии в жизни гостьи. – Я слышала, вы унаследовали много денег? Ну-ну! Не тратьте их попусту. Вы собираетесь в Лондон повеселиться? Отлично, только не думайте, что вы выйдете замуж, – это вам не удастся. Вы не из тех, которые привлекают мужчин. А кроме того, вы уже не первой молодости. Сколько вам лет?
  – Тридцать три, – ответила Кэтрин.
  – Это еще куда ни шло, – с сомнением произнесла мисс Вайнер. – Хотя, конечно, первую свежесть вы уже потеряли.
  – Боюсь, что да, – согласилась Кэтрин, которую очень забавлял этот разговор.
  – Но все равно вы очень славная девушка, – великодушно добавила мисс Вайнер. – Уверена, любой мужчина поступил бы разумнее, женившись на вас, чем на одной из этих современных пустышек, которые демонстрируют свои ножки в куда большей степени, чем было предназначено их Создателем. До свидания, дорогая. Надеюсь, вы хорошо проведете время, хотя в этой жизни все редко оказывается таким, каким выглядит с первого взгляда.
  Ободренная этими пророчествами, Кэтрин удалилась.
  Половина деревни пришла проводить ее на железнодорожную станцию, включая ее горничную Элис, которая принесла ей букетик ноготков и плакала, не стесняясь.
  – Таких, как она, немного, – всхлипывала Элис, когда поезд наконец отбыл. – Когда Чарли ушел от меня к этой девчонке с молочной фермы, мисс Грей была так добра ко мне! Хотя она была строгая насчет пыли и прочего, но всегда замечала, если я лишний раз все вытру. Ради нее я была бы готова, чтобы меня на кусочки разрезали. Она настоящая леди!
  Так произошел отъезд Кэтрин из Сент-Мэри-Мид.
  
  
  Глава 8
  Леди Тэмплин пишет письмо
  – Ну и ну! – сказала леди Тэмплин.
  Она отложила континентальный выпуск «Дейли мейл» и устремила взгляд на голубые воды Средиземного моря. Над ее головой нависала золотистая ветка мимозы, эффектно дополняя очаровательную картину – золотоволосая леди в неглиже, которое ей очень шло. В том, что золотистыми волосами, как и бело-розовой кожей, она была обязана косметике, сомневаться не приходилось, но голубые глаза являлись даром природы, и в свои сорок четыре года леди Тэмплин все еще могла считаться красавицей.
  Однако сейчас очаровательная леди Тэмплин думала, как ни странно, не о своей внешности, а о более серьезных делах.
  Леди Тэмплин была хорошо известна на Ривьере, а ее вечеринки на вилле «Маргарита» пользовались заслуженной славой. Она обладала солидным жизненным опытом и состояла в браке уже четвертый раз. Первый брак оказался опрометчивым, и леди редко о нем упоминала. Правда, супругу хватило ума быстро отойти в мир иной, и его вдова вышла замуж за богатого фабриканта пуговиц. Он тоже скончался после трех лет супружеской жизни – как говорили, после пирушки с веселыми собутыльниками. Его сменил виконт Тэмплин, сумевший надежно поместить Розали в те высокие сферы, куда она так жаждала попасть. Она сохранила титул в четвертом браке, на сей раз предпринятом исключительно ради удовольствия. Мистер Чарльз Эванс, молодой человек двадцати семи лет, обладал смазливой внешностью и обаятельными манерами, а также любил спорт и умел ценить удовольствия, не имея при этом ни гроша за душой.
  Леди Тэмплин была вполне удовлетворена жизнью, но иногда ее слегка тревожили мысли о деньгах. Пуговичный фабрикант оставил вдове солидное состояние, но, как любила повторять леди Тэмплин, «учитывая то и это…» («то» было падением курса акций вследствие войны, а «это» – мотовством покойного лорда Тэмплина), она все еще была достаточно обеспечена. Но являться всего лишь достаточно обеспеченной едва ли соответствовало темпераменту Розали Тэмплин.
  Поэтому, прочитав один из разделов сводки новостей этим январским утром, она широко открыла голубые глаза и издала малосодержательное восклицание «Ну и ну!». Кроме самой леди, на балконе находилась только ее дочь, достопочтенная Ленокс Тэмплин. Ленокс была бельмом на глазу леди Тэмплин – девушка выглядела старше своих лет и отличалась полным отсутствием такта и причудливым, сардоническим чувством юмора, нередко ставившим мать, мягко выражаясь, в неудобное положение.
  – Подумать только, дорогая! – продолжала леди Тэмплин.
  – Что там такое?
  Розали Тэмплин протянула дочери «Дейли мейл» и указала дрожащим от возбуждения пальцем на заинтересовавший ее абзац.
  Ленокс в отличие от матери прочитала его без всяких признаков волнения и вернула ей газету.
  – Ну и что? – отреагировала она. – Такое случается постоянно. Скаредные старухи в деревнях всегда умирают, оставляя миллионные состояния их скромным компаньонкам.
  – Знаю, дорогая, – кивнула ее мать, – и думаю, что состояние в действительности не так велико, – газеты не отличаются точностью. Но даже если уменьшить его вдвое…
  – Какая разница, – прервала Ленокс, – если его все равно оставили не нам?
  – Вообще-то да, – согласилась леди Тэмплин, – но эта девушка, Кэтрин Грей, – моя кузина. Одна из вустерширских Греев, которые жили в Эджуорте. Представляешь, моя кузина!
  – Допустим, – промолвила Ленокс.
  – И я подумала… – продолжала леди Тэмплин.
  – Не удастся ли нам чем-нибудь поживиться, – закончила Ленокс с кривой усмешкой, которую ее мать всегда находила непонятной.
  – О, дорогая, – сказала леди Тэмплин с ноткой упрека. Впрочем, эта нотка едва слышалась, так как Розали Тэмплин привыкла к откровенности дочери и к тому, что она именовала «неудобной манерой выражать свои мысли». И повторила, сдвинув искусно подведенные брови: – Я подумала, нельзя ли… О, Чабби, дорогой, доброе утро! Собираешься поиграть в теннис?
  В ответ Чабби лучезарно улыбнулся, заметив:
  – Ты отлично выглядишь в этой персиковой штуковине. – После чего прошел мимо супруги и падчерицы, начав спускаться по ступенькам.
  – Какой милашка! – вздохнула леди Тэмплин, с любовью глядя вслед мужу. – Так о чем я говорила? Ага! – Она снова переключилась на дела. – Я подумала…
  – Ради бога, выкладывай. Ты уже третий раз это говоришь.
  – Я подумала, дорогая, что было бы неплохо написать Кэтрин и пригласить ее к нам сюда. Естественно, она никогда не бывала в свете, и ей было бы приятно, если бы ее ввел в общество кто-нибудь из родственников. Это пошло бы на пользу и ей, и нам.
  – Сколько ты намерена из нее выкачать? – осведомилась Ленокс.
  Мать укоризненно посмотрела на нее:
  – Разумеется, мы должны прийти к какому-нибудь финансовому соглашению. Учитывая то и это – войну, твоего бедного отца…
  – А теперь еще и Чабби, – подхватила Ленокс. – Он дорогая игрушка.
  – Насколько я помню, Кэтрин была славной девочкой, – продолжала леди Тэмплин, следуя своим мыслям. – Спокойная, скромная, не красавица и не охотница за мужчинами.
  – Значит, за Чабби можно не беспокоиться? – съехидничала Ленокс.
  Леди Тэмплин бросила на нее протестующий взгляд:
  – Чабби никогда бы…
  – Не сомневаюсь, – перебила ее Ленокс. – Он слишком хорошо знает, с какой стороны хлеб намазан маслом.
  – Как же ты бестактна, дорогая, – вздохнула мать.
  – Сожалею, – буркнула дочь.
  Леди Тэмплин подобрала «Дейли мейл», сумочку и несколько писем.
  – Я сейчас же напишу дорогой Кэтрин, – заявила она, – и напомню ей о давно минувших днях в Эджуорте. – И она ушла в дом, энергично поблескивая глазами.
  В отличие от миссис Сэмюэл Харфилд, строчки легко соскальзывали с ее пера. Розали Тэмплин без пауз и усилий исписала четыре листа и, прочитав текст, не изменила ни слова.
  
  Кэтрин получила ее письмо на следующее утро после прибытия в Лондон. Прочитав послание (текст и то, что оставалось между строк), она положила его в сумочку и отправилась на условленную встречу с поверенными миссис Харфилд.
  Фирма была одной из старейших в Линкольнс-Инн-Филдс[344], и после нескольких минут ожидания Кэтрин проводили в кабинет старшего партнера – любезного пожилого мужчины с проницательными голубыми глазами и отеческими манерами.
  Минут двадцать они обсуждали завещание миссис Харфилд и различные юридические формальности, затем Кэтрин протянула адвокату письмо миссис Сэмюэл.
  – Полагаю, лучше показать его вам, – сказала она, – хотя оно абсолютно нелепо.
  Адвокат прочитал письмо с легкой улыбкой:
  – Довольно неуклюжая попытка, мисс Грей. Едва ли есть надобность объяснять вам, что эти люди не имеют никаких прав на наследство, а если они попытаются опротестовать завещание, то никакой суд их не поддержит.
  – Я так и думала.
  – Человеческая натура не всегда склонна к благоразумию. На месте миссис Сэмюэл Харфилд я бы скорее взывал к вашему великодушию.
  – Это один из вопросов, которые я собиралась с вами обсудить. Мне бы хотелось выделить этим людям определенную сумму.
  – Вы не обязаны это делать.
  – Знаю.
  – И они не поймут ваших намерений. Возможно, даже сочтут попыткой откупиться от них, хотя это не помешает им взять деньги.
  – Тут ничего не поделаешь.
  – Советую вам, мисс Грей, выкинуть эту идею из головы.
  Кэтрин покачала головой:
  – Знаю, вы абсолютно правы, но все же мне бы хотелось это сделать.
  – Они возьмут деньги и будут продолжать оскорблять вас.
  – Пускай, если им от этого легче. Каждый развлекается по-своему. В конце концов, они были единственными родственниками миссис Харфилд, и, хотя презирали ее, как бедную родственницу, не уделяя ей ни малейшего внимания при ее жизни, мне кажется несправедливым оставить их ни с чем.
  Несмотря на сопротивление адвоката, Кэтрин настояла на своем и вскоре вышла на лондонские улицы с приятной уверенностью, что может свободно тратить деньги и строить любые планы на будущее. Первым делом она посетила ателье знаменитой портнихи.
  Ее приняла худощавая пожилая француженка, похожая на мечтательную герцогиню.
  – Я бы хотела, если можно, полностью отдать себя в ваши руки, – простодушно обратилась к ней Кэтрин. – Всю мою жизнь я была очень бедной и совсем не разбираюсь в одежде, но теперь получила наследство и хочу выглядеть хорошо одетой.
  Француженка была очарована. Ее творческая натура сегодня утром была оскорблена визитом аргентинской мясной королевы, настаивающей на моделях, абсолютно не подходящих к ее пышной и броской красоте. Она окинула Кэтрин внимательным взглядом:
  – Да-да, с большим удовольствием. У мадемуазель превосходная фигура – ей лучше всего подойдут самые простые линии. К тому же она très anglaise[345]. Некоторые дамы обиделись бы на такое замечание, но только не мадемуазель. Не существует типа восхитительнее, чем une belle anglaise[346].
  Манеры мечтательной герцогини внезапно были отброшены.
  – Клотильда, Виржини! – крикнула она манекенщицам. – Быстро, малютки, tailleur gris clair[347] и robe de soirée, «Soupir d'automne»[348]. Марсель, дитя мое, крепдешиновый костюмчик мимозного оттенка.
  Это было очаровательное утро. Марсель, Клотильда и Виржини со скучающе-презрительным видом медленно прохаживались вокруг, покачиваясь и изгибаясь, в освященной временем традиции манекенщиц. Герцогиня стояла рядом с Кэтрин, делая записи в маленькой книжице.
  – Отличный выбор, мадемуазель. У мадемуазель великолепный goút[349]. Мадемуазель не найдет ничего лучше этих костюмов, если она, как я полагаю, собирается на Ривьеру этой зимой.
  – Дайте-ка мне еще раз взглянуть на розовато-лиловое вечернее платье, – попросила Кэтрин.
  Виржини снова прошлась по кругу.
  – Пожалуй, это самое красивое из всех, – сказала Кэтрин, разглядывая изысканные складки ткани, переливающейся оттенками лилового, серого и голубого. – Как вы его назвали?
  – «Soupir d'automne». Да-да, это платье как раз для вас.
  Эти слова отозвались печальным эхом в ушах Кэтрин, когда она вышла из ателье. Осень – это как раз для нее, которая никогда не знала весны и лета и уже не узнает их. То, что она потеряла за годы рабства в Сент-Мэри-Мид, больше к ней не вернется.
  «Я просто идиотка! – сердито подумала Кэтрин. – Что еще мне нужно? Почему месяц назад я была более довольна жизнью, чем теперь?»
  Она вынула из сумочки пришедшее утром письмо леди Тэмплин. Кэтрин была далеко не глупа. Она отлично поняла все нюансы послания и причину внезапной вспышки привязанности к давно забытой кузине. Леди Тэмплин жаждала ее общества не ради родственных чувств, а ради выгоды. Ну а почему бы и нет? Это будет выгодно для обеих сторон.
  «Поеду», – решила Кэтрин.
  В этот момент она находилась на Пикадилли и зашла в бюро путешествий Кука, чтобы уладить все дела. Ей пришлось подождать несколько минут. Человек, с которым был занят клерк, также собирался на Ривьеру. Кэтрин почувствовала, что все собираются туда. Ну что ж, впервые в жизни она сделает то же, что и все.
  Мужчина впереди нее резко повернулся, и Кэтрин заняла его место. Она делала заказ клерку, но половина ее мыслей была занята другим. Лицо отошедшего от стола мужчины показалось ей смутно знакомым. Где она могла его видеть? Внезапно Кэтрин вспомнила – это произошло сегодня утром в «Савое», возле ее номера. Она столкнулась с ним в коридоре. Странное совпадение, что они встретились дважды в один день. Почувствовав непонятную тревогу, Кэтрин обернулась. Мужчина, стоя в дверях, смотрел на нее. Кэтрин внезапно ощутила озноб – ее охватило предчувствие неминуемой трагедии…
  Здравый смысл помог ей справиться с этим ощущением и сосредоточить внимание на том, что говорил клерк.
  
  Глава 9
  Отвергнутое предложение
  Дерек Кеттеринг редко выходил из себя. Спокойная беспечность была основной чертой его характера, что не раз оказывалось полезным в трудных ситуациях. Даже сейчас, выйдя из квартиры Мирей, он быстро остыл. Ему требовалось хладнокровие, так как теперешняя ситуация была труднее случавшихся с ним прежде. Возникли непредвиденные факторы, с которыми он в данный момент не знал как справиться.
  Дерек шагал по улице, задумчиво сдвинув брови. В его поведении не чувствовалось обычного беззаботного легкомыслия. Он тщательно обдумывал выходы из положения. Кеттеринг был не так глуп, как мог показаться на первый взгляд. Сейчас ему представлялись возможными несколько вариантов – в особенности один из них. Если он и отверг его, то лишь на минуту. Отчаянные ситуации требуют отчаянных мер. Дерек знал цену своему тестю. Война между ним и Руфусом ван Олдином могла иметь лишь один исход. Проклиная власть денег, Кеттеринг свернул с Сент-Джеймс-стрит на Пикадилли и направился в сторону Пикадилли-Серкус. Проходя мимо бюро господ Томаса Кука и сыновей, он замедлил шаг, но продолжал идти дальше, напряженно думая. Наконец Дерек принял решение, повернулся так резко, что едва не налетел на пару пешеходов, идущую следом, и быстро двинулся в обратном направлении. На сей раз он вошел в бюро Кука.
  Клиентов не было, и им занялись сразу же.
  – Я хочу поехать в Ниццу на будущей неделе. Что вы мне посоветуете?
  – Какого числа вы собираетесь выехать, сэр?
  – Четырнадцатого. Какой поезд самый лучший?
  – Разумеется, «Голубой поезд». Вы избежите утомительных таможенных процедур в Кале.
  Дерек кивнул. Он и сам хорошо это знал.
  – Четырнадцатое уже скоро, – пробормотал клерк, – а на «Голубой поезд» все билеты обычно заказаны заранее.
  – Посмотрите, может, осталась хоть одна полка, – попросил Дерек. – Если нет… – Он не окончил фразу и загадочно улыбнулся.
  Клерк исчез, но вскоре возвратился.
  – Все в порядке, сэр, осталось еще три полки. Одну из них я зарезервирую для вас. Ваша фамилия?
  – Пейветт, – ответил Дерек и назвал адрес своей квартиры на Джермин-стрит.
  Кивнув, клерк записал фамилию, вежливо попрощался с посетителем и перенес внимание на следующего клиента.
  – Я хотела бы выехать в Ниццу четырнадцатого числа. Если можно, «Голубым поездом».
  Дерек резко обернулся.
  Какое странное совпадение! Он вспомнил слова, сказанные им Мирей: «Портрет леди с серыми глазами… Я никогда не встречу ее снова». Но вот встретил, и более того – она собирается на Ривьеру в один день с ним!
  Кеттеринг вздрогнул – в какой-то степени он был суеверен. Ведь сказал же, хоть и полушутя, что эта женщина может принести ему несчастье. А что, если это правда? Стоя в дверях, он наблюдал, как незнакомка разговаривает с клерком. На сей раз память его не подвела. Эта женщина – леди в полном смысле слова. Не первой молодости и не так уж хороша собой, но что-то в ней есть, и эти серые глаза, возможно видящие слишком много… Выйдя на улицу, Дерек понял, что боится сероглазой незнакомки. Им овладело предчувствие беды.
  Вернувшись к себе на Джермин-стрит, Кеттеринг вызвал слугу.
  – Возьмите этот чек, Пейветт, и отправляйтесь в бюро Кука на Пикадилли. На ваше имя там заказаны билеты – получите их и принесите сюда.
  – Хорошо, сэр. – Пейветт удалился.
  Дерек подошел к столику для писем. Все то же самое – счета, мелкие и крупные, подлежащие срочной оплате. Требования были все еще вежливыми. Но он знал, что этот тон быстро изменится, если… если определенные факты получат огласку.
  Кеттеринг мрачно опустился в массивное кожаное кресло. Он понимал, что оказался в западне, а все способы выбраться из нее выглядят не слишком уж многообещающими.
  Вошел Пейветт и скромно кашлянул.
  – Вас хочет видеть джентльмен, сэр, – майор Найтон.
  – Найтон? Вот как? – Дерек выпрямился в кресле, внезапно насторожившись. – Любопытно, откуда ветер дует? – пробормотал он себе под нос.
  – Проводить его сюда, сэр? – спросил слуга.
  Кеттеринг молча кивнул. Но Найтона, когда тот вошел в комнату, встретил радушно:
  – С вашей стороны это очень любезно – заглянуть ко мне.
  Он сразу заметил, что секретарь тестя нервничает. Поручение, с которым он пришел, ему было явно неприятно. Отвечал Найтон почти машинально, отказался от выпивки и вообще вел себя чопорнее обычного. Дерек сделал вид, будто только что обратил на это внимание.
  – Ну, – весело осведомился он, – что хочет от меня мой уважаемый тесть? Насколько я понимаю, вы явились по его приказанию?
  Секретарь не улыбнулся.
  – Да, – осторожно подтвердил он. – Я… мне бы хотелось, чтобы мистер ван Олдин выбрал для этой цели кого-нибудь другого.
  Кеттеринг поднял брови в насмешливом испуге:
  – Неужели все обстоит так скверно? Уверяю вас, Найтон, я не так уж чувствителен.
  – Да, – неуверенно произнес тот, – но… – и не договорил.
  Дерек внимательно посмотрел на него.
  – Валяйте! – подбодрил он секретаря. – Я прекрасно понимаю, что поручения моего дорогого тестя не всегда бывают приятными.
  Найтон откашлялся и заговорил официальным тоном, стараясь избавиться от чувства неловкости:
  – Я уполномочен мистером ван Олдином сделать вам определенное предложение.
  – Предложение? – Кеттеринг не смог скрыть удивления. Этого он никак не ожидал. Поэтому сначала предложил гостю сигарету, потом закурил сам и наконец, откинувшись на спинку кресла, не без иронии пробормотал: – Предложение? Звучит любопытно.
  – Могу я продолжать?
  – Разумеется. Простите мое удивление, но все выглядит так, будто мой дорогой тесть слегка смягчился после нашей утренней беседы. Это как-то не вяжется с его образом сильного человека, Наполеона финансов и так далее. Очевидно, обнаружил, что его позиция не так надежна, как ему казалось?
  Найтон вежливо выслушал этот легкомысленный насмешливый монолог, но на его бесстрастном лице не появилось никаких эмоций.
  – Я постараюсь изложить вам его предложение как можно более кратко, – спокойно сказал он, когда Дерек умолк.
  – Ну, выкладывайте.
  – Дело заключается в следующем, – продолжил секретарь, не глядя на собеседника. – Как вам известно, миссис Кеттеринг намерена подать заявление о разводе. Если оно не будет опротестовано, в тот день, когда развод вступит в силу, вы получите сто тысяч.
  Дерек, зажигавший в этот момент погасшую сигарету, застыл как вкопанный.
  – Сто тысяч? – воскликнул он. – Долларов?
  – Фунтов.
  Последовала пауза, длившаяся минимум две минуты. Кеттеринг задумчиво нахмурился. Сто тысяч фунтов… Это означало Мирей и продолжение приятной, беззаботной жизни. Кроме того, говорило о том, что миллионеру что-то стало известно. Ван Олдин не будет платить такие деньги просто так.
  Дерек встал и подошел к камину.
  – А если я откажусь от столь щедрого предложения? – с холодной, ироничной вежливостью осведомился он.
  Найтон сделал протестующий жест.
  – Могу лишь повторить, мистер Кеттеринг, – серьезно проговорил он, – что я выполняю это поручение без всякого удовольствия.
  – Не расстраивайтесь, это не ваша вина, – успокоил его Дерек. – Но вы можете ответить на мой вопрос?
  Секретарь поднялся.
  – В случае вашего отказа, – сказал он с еще большей неохотой, – мистер ван Олдин поручил мне передать вам, что он намерен разорить вас дотла.
  Кеттеринг поднял брови.
  – Ну-ну! – произнес он тем же легкомысленным, насмешливым тоном. – Полагаю, это не составит для него труда. Я определенно не смог бы долго сопротивляться американскому мультимиллионеру. Сто тысяч фунтов! Если собираешься кого-то подкупить, то лучше делать это как следует. Предположим, я отвечу вам, что соглашусь на его предложение за двести тысяч. Что тогда?
  – Я передам ваше пожелание мистеру ван Олдину, – бесстрастно вымолвил Найтон. – Это и есть ваш ответ?
  – Как ни странно, нет, – усмехнулся Дерек. – Можете передать моему тестю, чтобы он отправлялся к черту со своими взятками. Вам все ясно?
  – Абсолютно. – Секретарь слегка покраснел. – Позвольте сказать вам, мистер Кеттеринг, что я рад такому ответу.
  Дерек промолчал. Когда Найтон вышел из комнаты, он пару минут не двигался с места, погруженный в свои мысли. Потом на его губах мелькнула странная улыбка.
  – Ничего не поделаешь, – тихо пробормотал он.
  
  Глава 10
  В «Голубом поезде»
  – Папа!
  Миссис Кеттеринг вздрогнула. Этим утром ее нервы были не совсем в порядке. Изящно одетая в норковое манто и красную лакированную шляпку, она задумчиво бродила по переполненному перрону вокзала Виктория. Появление отца было для нее неожиданным.
  – Я напугал тебя, Рут?
  – Просто я не знала, что ты придешь, папа. Ты ведь попрощался со мной вчера вечером и сказал, что утром у тебя совещание.
  – Так оно и есть, – кивнул ван Олдин, – но ты для меня важнее сотни чертовых совещаний. Мне хотелось еще раз взглянуть на тебя, так как теперь мы долго не увидимся.
  – Хорошо, что ты пришел, папа. Я бы хотела, чтобы ты поехал со мной.
  – А что бы ты сказала, если бы я так и сделал?
  Вопрос был всего лишь шуткой, поэтому ван Олдина удивило, что щеки Рут внезапно покраснели. Ему даже показалось, что в ее глазах мелькнул испуг. Она нервно рассмеялась:
  – На секунду я подумала, что ты и в самом деле решил ехать со мной.
  – А ты была бы довольна?
  – Конечно! – с преувеличенной горячностью воскликнула дочь.
  – Рад это слышать.
  – На самом деле, папа, это не так уж долго, – продолжила Рут. – Ведь ты приедешь ко мне в будущем месяце.
  – Иногда меня так и тянет пойти к какому-нибудь медицинскому светиле на Харли-стрит и заставить его сказать, что мне срочно необходимы солнце и перемена климата.
  – Не будь таким лентяем, – упрекнула его Рут. – Через месяц там будет куда приятнее, чем сейчас. К тому же в Лондоне у тебя полно неотложных дел.
  – Ты права, – вздохнул ван Олдин. – Лучше садись в поезд, Рут. Где твой вагон?
  Миссис Кеттеринг рассеянно взглянула на поезд. У двери одного из пульмановских вагонов стояла высокая худощавая женщина в черном – ее горничная. Она шагнула в сторону, когда хозяйка подошла к ней.
  – Я положила ваш несессер под сиденье, мадам, на случай, если он вам понадобится. Мне взять пледы или вы сами их попросите?
  – Нет-нет, мне не нужен плед. Лучше займите ваше место, Мейсон.
  – Да, мадам. – Горничная удалилась.
  Ван Олдин вошел в вагон вместе с Рут. Она нашла свое место, а отец положил ей на столик газеты и журналы. Место напротив было уже занято, и американец бросил беглый взгляд на попутчицу дочери. У него осталось мимолетное впечатление от ее красивых серых глаз и аккуратного дорожного костюма. После этого он обменялся с Рут несколькими фразами, типичными для проводов на вокзале.
  Услышав свисток, миллионер взглянул на часы:
  – Ну, я, пожалуй, пойду. До свидания, дорогая. Не волнуйся, я обо всем позабочусь.
  – О, папа!
  Ван Олдин резко обернулся. В голосе Рут ему послышались абсолютно несвойственные ей интонации. Это было похоже на крик отчаяния. Она импульсивно рванулась к нему, но в следующую секунду овладела собой.
  – До следующего месяца, – весело попрощалась Рут.
  Через две минуты поезд тронулся.
  Рут сидела неподвижно, закусив губу и пытаясь сдержать набежавшие слезы. Внезапно она ощутила ужасное одиночество. Ее вдруг охватило жгучее желание выпрыгнуть из вагона и вернуться, пока еще не стало слишком поздно. Впервые она, всегда такая спокойная и уверенная, чувствовала себя словно лист, гонимый ветром. Если бы только ее отец знал… Что бы он сказал ей?
  Это настоящее безумие! Первый раз в жизни она до такой степени поддалась эмоциям, что совершила глупый и опрометчивый поступок. Как истинная дочь ван Олдина, Рут отлично понимала собственную глупость и осуждала себя. Но она походила на отца и в другом отношении – обладая той же железной решимостью добиваться своего и приняв решение, не считалась ни с какими препятствиями. Рут с пеленок отличалась упрямством и своеволием, воспитание только развило в ней эти качества, и сейчас они полностью овладели ею. Жребий брошен – теперь нужно идти до конца.
  Рут вскинула голову, встретившись взглядом с женщиной, сидящей напротив. Ей внезапно почудилось, будто попутчица читает ее мысли. Она увидела в ее серых глазах понимание и сочувствие.
  Но это было лишь мимолетное впечатление. Лица обеих женщин вновь стали благовоспитанно безразличными. Миссис Кеттеринг взяла журнал, а Кэтрин Грей отвернулась к окну и стала смотреть на бесконечные унылые улицы и пригородные здания.
  Рут становилось все труднее сосредоточить внимание на странице журнала. Ее преследовали дурные предчувствия. Какой же дурой она оказалась! Подобно всем хладнокровным и уверенным в себе людям, если она и теряла самоконтроль, то полностью. Неужели уже слишком поздно? Если бы можно было с кем-то поговорить, попросить у кого-нибудь совета!.. До сих пор Рут никогда не испытывала подобного желания, с презрением относясь к одной мысли о том, чтобы положиться на чье-то мнение, но сейчас… Что с ней происходит? Паника? Да, это наиболее подходящее слово. Она, Рут Кеттеринг, полностью охвачена паникой.
  Рут украдкой взглянула на попутчицу. Если бы среди ее знакомых была вот такая приятная, спокойная и симпатичная женщина, то с нею она могла бы посоветоваться. Но нельзя же довериться посторонней! Мысленно усмехнувшись подобной идее, Рут снова уткнулась в журнал. Нужно взять себя в руки. В конце концов, она добровольно приняла решение. Много ли счастья было в ее жизни до сих пор? «Почему же я не должна быть счастлива? – с тоской подумала женщина. – Ведь никто никогда не узнает…»
  Казалось, не прошло и получаса, как они добрались до Дувра. Рут не боялась качки, но не любила холод, поэтому была рада очутиться в отдельной каюте, которую забронировала телеграфом. И хотя Рут никогда этого не признавала, но в некотором смысле была суеверной и принадлежала к категории людей, которых волнуют совпадения. Высадившись с парома в Кале и обосновавшись в двойном купе «Голубого поезда» со своей горничной, Рут отправилась в вагон-ресторан, где с удивлением обнаружила, что сидит за одним столиком с попутчицей из пульмановского вагона. Женщины улыбнулись друг другу.
  – Любопытное совпадение, – заметила миссис Кеттеринг.
  – В самом деле, – согласилась Кэтрин.
  Официант подлетел к ним с поразительной скоростью, характерной для Международной компании спальных вагонов, и поставил на столик две тарелки супа. К тому времени как суп сменился омлетом, женщины уже непринужденно болтали друг с другом.
  – Как чудесно погреться на солнце! – вздохнула Рут.
  – Не сомневаюсь, что это потрясающее ощущение.
  – Вы хорошо знаете Ривьеру?
  – Нет, это моя первая поездка.
  – Подумать только!
  – А вы, наверное, бываете там каждый год?
  – Практически да. Январь и февраль в Лондоне просто ужасны.
  – Я всегда жила в сельской местности. Там эти месяцы тоже не слишком вдохновляют. Повсюду сплошная грязь.
  – И что побудило вас внезапно решиться на такое путешествие?
  – Деньги, – ответила Кэтрин. – Десять лет я была платной компаньонкой, которой хватало денег только на крепкие деревенские башмаки, а теперь унаследовала состояние, хотя вам оно едва ли покажется очень большим.
  – Интересно, почему вы так думаете?
  Кэтрин рассмеялась:
  – Сама не знаю. Очевидно, впечатления возникают сами по себе. Вы почему-то кажетесь мне одной из богатейших женщин в мире. Но я, по-видимому, ошибаюсь.
  – Нет, не ошибаетесь. – Рут внезапно стала серьезной. – Я хотела бы услышать и другие ваши впечатления обо мне.
  – Но…
  Рут быстро продолжала, не обращая внимания на смущение собеседницы:
  – Пожалуйста, не думайте об условностях! Мне хочется это знать. Когда мы отъехали от вокзала Виктория, я посмотрела на вас и почувствовала, что вы… ну, догадываетесь, что творится у меня в голове.
  – Уверяю вас, я не умею читать чужие мысли, – улыбнулась Кэтрин.
  – Пожалуйста, просто расскажите, о чем вы тогда подумали.
  Настойчивость и искренность, прозвучавшие в голосе Рут, подействовали на Кэтрин.
  – Хорошо, расскажу, только не сочтите меня дерзкой. Я подумала, что вы чем-то очень расстроены, и пожалела вас.
  – Вы правы, у меня большие неприятности. Я… мне бы хотелось рассказать вам о них, если вы не возражаете.
  «О господи! – подумала Кэтрин. – Везде одно и то же! В Сент-Мэри-Мид мне все постоянно обо всем рассказывали, и здесь происходит то же самое, хотя я совсем не хочу слушать про чужие неприятности!»
  – Ладно, рассказывайте, – вежливо согласилась она.
  Они только что закончили ленч. Рут залпом допила кофе, поднялась и сказала, не обращая внимания на то, что Кэтрин еще не притронулась к своей чашке:
  – Пройдем в мое купе.
  Собственно говоря, это были два одноместных купе, соединенные дверью. Во втором из них сидела худощавая горничная, которую Кэтрин видела на вокзале Виктория, держа в руке алый сафьяновый кейс с инициалами «Р.В.К.». Миссис Кеттеринг открыла дверь, соединяющую купе, и, войдя в свое, опустилась на полку. Кэтрин села рядом.
  – У меня неприятности, и я не знаю, что мне делать, – начала Рут. – Я влюблена в одного человека. Мы полюбили друг друга еще в молодости, но нас разлучили грубо и несправедливо. Теперь мы встретились вновь.
  – Да?
  – Сейчас я еду к нему. Конечно, вы считаете это неправильным, но вам неизвестны все обстоятельства. Мой муж просто невыносим! Он ужасно обращался со мной.
  – Да? – повторила Кэтрин.
  – Но мне не по себе из-за того, что я обманула отца – он провожал меня сегодня на вокзале Виктория. Папа хочет, чтобы я развелась с мужем, и, конечно, понятия не имеет, что я… ну, собираюсь встретиться с этим человеком. Он бы счел это крайне глупым.
  – А вы так не считаете?
  – Ну… пожалуй, да. – Рут Кеттеринг посмотрела на свои дрожащие руки. – Но теперь уже поздно отступать.
  – Почему?
  – Мы с моим… другом уже обо всем договорились, и это разбило бы его сердце.
  – Не верьте этому, – сказала практичная Кэтрин. – Сердца так легко не разбиваются.
  – Он подумал бы, что мне не хватило смелости.
  – То, что вы намерены сделать, кажется мне очень глупым, – откровенно заявила Кэтрин. – Думаю, вы сами это понимаете.
  Рут Кеттеринг закрыла лицо руками:
  – Не знаю… Но с момента отъезда я чувствую, что со мной должно произойти нечто ужасное и что мне от этого не спастись. – Она судорожно стиснула руку Кэтрин. – Наверное, вы считаете меня сумасшедшей, но я уверена, что это скоро случится.
  – Не думайте об этом, – посоветовала Кэтрин. – Постарайтесь успокоиться. Если хотите, можете отправить вашему отцу телеграмму из Парижа, и он сразу же приедет к вам.
  Лицо Рут прояснилось.
  – Конечно, хочу. Милый старый папа! Странно, до сегодняшнего дня я не понимала, как сильно его люблю. – Она выпрямилась и вытерла глаза носовым платком. – Я действительно вела себя очень глупо. Большое спасибо, что позволили мне поговорить с вами. Сама не знаю, почему я вдруг впала в такое странное, истерическое состояние. – Рут поднялась с полки. – Но теперь со мной все в порядке. Очевидно, просто было необходимо с кем-нибудь поговорить.
  Кэтрин тоже встала.
  – Я рада, что вам стало лучше, – сказала она, стараясь говорить как можно естественнее, так как понимала, что приступ доверия обычно сменяется смущением. – Я должна вернуться в свое купе, – тактично добавила она.
  Кэтрин вышла в коридор одновременно с горничной. Последняя, появившись из соседней двери, обернулась к ней, и на лице ее внезапно отразилось явное удивление. Кэтрин также обернулась, но тот, кто вызвал такой интерес у горничной, скрылся в купе, и коридор снова опустел. Кэтрин направилась в свое купе, находящееся в соседнем вагоне. Когда она проходила мимо последнего купе, дверь открылась, и на момент появилось женское лицо, после чего дверь закрылась опять. Такое лицо было нелегко забыть, и Кэтрин, несомненно, узнала бы его, если бы увидела снова. Красивое, овальное, смуглое лицо с щедро, хотя и искусно наложенным макияжем. Ей показалось, что она уже где-то его видела.
  Добравшись до своего купе без приключений, Кэтрин некоторое время сидела, размышляя о доверии, оказанном ей женщиной в норковом манто, о том, кто она и чем закончится ее история.
  «Если я помешала кому-то сделать глупость, то полагаю, что поступила правильно, – думала Кэтрин. – Но кто знает? По-видимому, эта женщина всю жизнь была прожженной эгоисткой, так что такая передряга могла бы пойти ей на пользу – по крайней мере, внесла бы какое-то разнообразие в ее существование. Впрочем, я вряд ли увижу ее снова. Она уж точно не хотела бы меня увидеть. Так всегда бывает, когда позволяешь себе пооткровенничать с посторонними людьми».
  Кэтрин надеялась, что за обедом ее не посадят на то же самое место, подумав не без юмора, что это создало бы неловкую ситуацию для обеих женщин. Затем откинула голову на подушку, чувствуя себя усталой. Они уже добрались до Парижа, и долгий объезд его по окружной дороге с бесконечными остановками был очень утомительным. Когда поезд прибыл наконец на Лионский вокзал, Кэтрин с облегчением вышла из вагона и прошлась взад-вперед по платформе. Холодный воздух действовал освежающе после натопленного вагона. Она с улыбкой заметила, что ее приятельница в норковом манто по-своему решила проблему возможной неловкости за обедом. Ее горничной передали через окошко корзину из вагона-ресторана.
  Когда поезд тронулся и звонки возвестили о начале обеда, Кэтрин направилась в ресторан с чувством облегчения. Ее вечерним соседом за столиком оказался маленький человечек, по виду иностранец, с большими вощеными усами и яйцевидной головой, которую он слегка склонял набок. Кэтрин взяла с собой книгу и заметила, как глаза маленького человечка с усмешкой задержались на ней.
  – Вижу, мадам, вы читаете roman policier[350]. Вам нравятся такие книги?
  – Они меня развлекают, – призналась Кэтрин.
  Человечек понимающе кивнул:
  – Мне говорили, что они популярны. Интересно, почему? Я задаю вам этот вопрос, так как изучаю человеческую натуру.
  Кэтрин все сильнее забавлял этот разговор.
  – Возможно, они создают иллюзию, будто вы живете жизнью, полной приключений, – предположила она.
  Человечек серьезно кивнул:
  – Пожалуй, в этом что-то есть.
  – Конечно, каждый понимает, что в действительности такие вещи никогда не случаются, – продолжала Кэтрин, но он резко возразил:
  – Иногда случаются, мадемуазель! Во всяком случае, со мной.
  Она с интересом посмотрела на него.
  – В один прекрасный день они могут произойти и с вами, – добавил человечек.
  – Едва ли, – улыбнулась Кэтрин. – До сих пор со мной не случалось ничего подобного.
  Он наклонился вперед:
  – А вы хотели бы этого?
  Вопрос озадачил Кэтрин, и она не нашлась что ответить.
  – Возможно, это моя фантазия, – продолжал маленький человечек, усердно протирая салфеткой одну из вилок, – но мне кажется, что вы жаждете интересных событий. Eh bien, мадемуазель, я всегда замечал одну вещь: каждый получает то, что хочет. Так что кто знает? – Он скорчил комичную гримасу. – Быть может, вы получите больше, чем хотели.
  – Это пророчество? – весело спросила Кэтрин, поднимаясь из-за стола.
  Человечек покачал головой.
  – Я никогда не пророчествую, – напыщенно ответил он. – Конечно, у меня привычка всегда оказываться правым, но я этим не похваляюсь. Желаю вам доброй ночи, мадемуазель!
  Кэтрин направилась к себе, с улыбкой вспоминая нового знакомого. Проходя мимо открытой двери купе леди в норковом манто, она увидела, что проводник стелет там постель. Сама леди стояла, глядя в окно. Дверь во второе купе была открыта, и Кэтрин заметила, что горничной в нем нет. На сиденье громоздились пледы и чемоданы.
  Ее собственная постель оказалась уже приготовленной, поэтому, чувствуя себя утомленной, Кэтрин сразу легла и около половины десятого погасила свет.
  Она не знала, сколько прошло времени, когда внезапно проснулась. Посмотрев на часы, увидела, что они остановились. Ее охватила непонятная тревога, усиливающаяся с каждой секундой. Наконец Кэтрин встала, накинула на плечи халат и вышла в коридор. Казалось, весь поезд погрузился в сон. Опустив окно, она постояла возле него несколько минут, вдыхая прохладный ночной воздух и тщетно пытаясь успокоиться. В итоге решила пройти в конец вагона и спросить у проводника точное время, чтобы правильно поставить стрелки своих часов. Однако маленькое сиденье проводника пустовало. Поколебавшись, Кэтрин перешла в соседний вагон. Глядя в длинный, тускло освещенный коридор, она с удивлением увидела мужчину, положившего руку на дверь купе леди в норковом манто. Вернее, ей показалось, что это ее купе. Возможно, она ошиблась. Мужчина стоял спиной к ней в неуверенной позе. Потом он медленно повернулся, и Кэтрин со странным чувством обреченности узнала в нем человека, которого видела дважды – в коридоре отеля «Савой» и в бюро Кука. Наконец он открыл дверь и вошел, закрыв ее за собой.
  В голове у Кэтрин мелькнула мысль: не тот ли это мужчина, о котором говорила ее новая приятельница и ради встречи с которым она ехала в этом поезде? Однако тут же решила, что просто фантазирует и, по-видимому, перепутала купе.
  Она вернулась в свой вагон. А минут через пять после этого поезд замедлил скорость. Потом раздалось жалобное шипение тормозов, и еще через несколько секунд состав прибыл в Лион.
  
  
  Глава 11
  Убийство
  На следующее утро Кэтрин разбудил яркий солнечный свет. Она рано пошла завтракать, но не встретила никого из вчерашних знакомых. Когда же вернулась в купе, ее постель убирал проводник – темноволосый мужчина с меланхоличным лицом и обвисшими усами.
  – Мадам повезло, – заметил он. – Солнце светит вовсю. Пассажиры всегда разочарованы, если прибывают пасмурным утром.
  – Я тоже была бы разочарована, – отозвалась Кэтрин.
  – Мы сильно запаздываем, мадам, – предупредил проводник перед уходом. – Я сообщу вам, когда мы будем подъезжать к Ницце.
  Кэтрин кивнула. Она села у окна, очарованная солнечным пейзажем. Пальмы, синее море, ярко-желтая мимоза – все это было внове для женщины, которая четырнадцать лет видела только скучные английские зимы.
  Когда поезд прибыл в Канн, Кэтрин вышла прогуляться по перрону. Ее интересовала леди в норковом манто, и она заглянула в окно ее купе. Шторки были все еще задернуты – единственные во всем поезде. Это удивило Кэтрин, но, проходя по коридору, она увидела, что двери сдвоенного купе закрыты и заперты. Леди в норковом манто явно не принадлежала к тем, кто встает рано.
  Вскоре к ней подошел проводник предупредить, что через несколько минут они прибывают в Ниццу. Кэтрин дала ему чаевые, проводник поблагодарил ее, но не ушел. Он выглядел как-то странно. Сначала Кэтрин подумала, что чаевых оказалось недостаточно, но потом поняла, что причина более серьезна. Лицо проводника было смертельно бледным, он весь дрожал и выглядел так, словно опасался за свою жизнь. Внезапно проводник сказал:
  – Мадам извинит меня, но ожидает ли она, что друзья встретят ее в Ницце?
  – Возможно, – ответила Кэтрин. – А в чем дело?
  Но проводник всего лишь покачал головой, пробормотал нечто неразборчивое и удалился. Снова проводник появился, лишь когда поезд остановился на станции, и он начал передавать ей вещи через окно.
  Кэтрин в растерянности стояла на перроне, но тут к ней подошел светловолосый молодой человек с довольно простодушным лицом и неуверенно спросил:
  – Мисс Грей, не так ли?
  Кэтрин ответила утвердительно, после чего молодой человек ангельски улыбнулся и представился:
  – Я Чабби – муж леди Тэмплин. Наверное, она упоминала обо мне, хотя, может быть, забыла. У вас есть billet de bagages?[351] Я потерял мой, когда приехал сюда в этом году, так вы не представляете, какой поднялся шум. Французы – жуткие бюрократы!
  Кэтрин достала билет и уже собралась следовать за Чабби, когда вкрадчивый голос шепнул ей на ухо:
  – Одну минуту, мадам, если вы не возражаете.
  Обернувшись, Кэтрин увидела перед собой субъекта, чью невзрачную фигуру компенсировал пышный мундир с золотыми галунами.
  – Нужно соблюсти определенные формальности, – объяснил субъект. – Не будет ли мадам так любезна пройти со мной? Полицейские правила… – Он воздел руки к небу. – Абсурд, конечно, но ничего не поделаешь.
  Мистер Чабби Эванс понял в этом монологе далеко не все, так как его французский оставлял желать лучшего.
  – Все французы таковы, – проворчал он, будучи одним из тех стойких британских патриотов, которые, оказавшись в другой стране, начинают возмущаться ее коренными жителями. – Вечно у них какие-то дурацкие выдумки. Хотя раньше они не задерживали людей на станции – это что-то новенькое. Думаю, вам лучше пойти с ним.
  Кэтрин последовала за своим провожатым. К ее удивлению, они направились к запасному пути, на который перевели один из вагонов уже отошедшего «Голубого поезда». Провожатый предложил ей войти в вагон и, двинувшись впереди нее по коридору, открыл дверь одного из купе. Внутри находились напыщенного вида чиновник и невзрачная личность, оказавшаяся клерком. Чиновник вежливо встал и поклонился Кэтрин:
  – Прошу извинения, мадам, но необходимо соблюсти некоторые формальности. Надеюсь, мадам говорит по-французски?
  – Думаю, что вполне сносно, мсье, – ответила Кэтрин.
  – Отлично. Пожалуйста, садитесь, мадам. Я комиссар полиции, моя фамилия Ко. – Он выпятил грудь, и Кэтрин постаралась сделать вид, что это сообщение произвело на нее впечатление.
  – Вы хотите видеть мой паспорт? – спросила она. – Вот он.
  Комиссар внимательно посмотрел на нее:
  – Благодарю вас, мадам. – Он взял паспорт и откашлялся. – Но в действительности я хотел бы получить кое-какую информацию.
  – Информацию?
  Комиссар медленно кивнул:
  – О леди, которая была вашей попутчицей. Вчера вы сидели с ней за одним столиком во время ленча.
  – Боюсь, что не могу ничего о ней сообщить. Мы немного побеседовали за ленчем, но она для меня абсолютно посторонняя. Я никогда ее раньше не видела.
  – Тем не менее, – настаивал комиссар, – после ленча вы отправились вместе с ней в ее купе и разговаривали там некоторое время?
  – Да, это верно, – подтвердила Кэтрин.
  Комиссар ободряюще глядел на нее, словно ожидая продолжения:
  – Ну, мадам?
  – Ну, мсье? – отозвалась Кэтрин.
  – Не могли бы вы сообщить мне содержание вашего разговора?
  – Могла бы, – ответила Кэтрин, – но пока что не вижу причины этого делать.
  Она ощутила чисто британское раздражение. Иностранный полицейский чиновник казался ей довольно бесцеремонным.
  – Не видите причины? – воскликнул комиссар. – Уверяю вас, мадам, такая причина существует.
  – Тогда, возможно, вы сообщите мне ее?
  Комиссар задумчиво поскреб подбородок.
  – Причина очень простая, мадам, – заговорил он наконец. – Леди, о которой идет речь, найдена этим утром мертвой в своем купе.
  – Мертвой? – ахнула Кэтрин. – Что с ней случилось? Сердечный приступ?
  – Нет, – ответил комиссар мечтательным тоном. – Ее убили.
  – Убили?! – воскликнула Кэтрин.
  – Так что вы понимаете, мадам, почему мы стараемся получить любую возможную информацию.
  – Но ее горничная…
  – Горничная исчезла.
  – О! – Кэтрин умолкла, собираясь с мыслями.
  – Так как проводник видел вас разговаривающей с этой леди в ее купе, он, естественно, сообщил об этом полиции. Поэтому мы задержали вас, мадам, в надежде узнать какие-нибудь сведения.
  – Очень жаль, – сказала Кэтрин, – но я даже не знала ее фамилии.
  – Ее фамилия Кеттеринг. Это мы выяснили по паспорту и наклейкам на багаже. Если мы…
  В дверь купе постучали. Мсье Ко нахмурился и приоткрыл ее.
  – В чем дело? – недовольно спросил он. – Я не хочу, чтобы мне мешали.
  В отверстие просунулась яйцевидная голова соседа Кэтрин за обеденным столиком. На его лице сияла улыбка.
  – Меня зовут Эркюль Пуаро, – представился он.
  – Не может быть! – воскликнул комиссар. – Тот самый Эркюль Пуаро?
  – Тот самый, – подтвердил пришедший. – Помню, однажды мы с вами встречались, мсье Ко, в парижской Сюрте[352], хотя вы, несомненно, позабыли меня.
  – Вовсе нет, мсье, – горячо возразил комиссар. – Входите, прошу вас. Вы уже знаете о…
  – Да, знаю, – перебил его Эркюль Пуаро. – Я пришел узнать, не могу ли быть вам чем-нибудь полезен.
  – Вы оказали бы нам честь, – быстро ответил комиссар. – Позвольте представить вам, мсье Пуаро… – он заглянул в паспорт, который все еще держал в руке, – мадам… э-э… мадемуазель Грей.
  Пуаро улыбнулся Кэтрин.
  – Странно, не так ли, – обратился он к ней, – что мои слова сбылись так быстро?
  – Увы, мадемуазель очень мало что может нам сообщить, – вздохнул комиссар.
  – Я объяснила, – сказала Кэтрин, – что эта бедная леди была мне абсолютно незнакома.
  Пуаро кивнул.
  – Но ведь она говорила с вами, не так ли? – мягко спросил он. – И у вас создалось определенное впечатление?
  – Полагаю, что да, – задумчиво промолвила Кэтрин.
  – И это впечатление…
  – Да, мадемуазель, – энергично подхватил комиссар, – каково было ваше впечатление?
  Кэтрин казалось, что она обманывает оказанное ей доверие, но в ее ушах звучало страшное слово «убийство», так что она не осмелилась что-либо утаить. Слишком многое от этого зависело. Поэтому передала слово в слово свой разговор с покойной.
  – Любопытно, не так ли, мсье Пуаро? – заметил комиссар. – Имеет ли это отношение к преступлению?
  – Полагаю, это не могло быть самоубийством? – с сомнением спросила Кэтрин.
  – Нет, – уверенно ответил комиссар. – Ее задушили отрезком черного шнура.
  Кэтрин содрогнулась, а мсье Ко виновато развел руками:
  – Весьма неприятно. Боюсь, что наши грабители поездов более жестоки, чем ваши.
  – Это ужасно!
  – Да-да, но вам хватит мужества, мадемуазель. Увидев вас, я сразу подумал: «Мадемуазель очень мужественная». Вот почему попрошу вас сделать кое-что малоприятное, но, уверяю вас, это необходимо.
  Кэтрин с испугом посмотрела на него. Комиссар снова развел руками:
  – Я собираюсь попросить вас, мадемуазель, оказать мне любезность и сопроводить меня в соседнее купе.
  – Это обязательно? – тихо спросила Кэтрин.
  – Кто-то должен ее опознать, – объяснил комиссар, – а так как горничная исчезла… – он многозначительно кашлянул, – то вы, очевидно, чаще других видели покойную с тех пор, как она села в поезд.
  – Хорошо, – спокойно сказала Кэтрин. – Раз это необходимо…
  Она поднялась, и Пуаро одобрительно кивнул.
  – Мадемуазель весьма благоразумна, – проговорил он. – Могу я сопровождать вас, мсье Ко?
  – Разумеется, дорогой мсье Пуаро.
  Они все вышли в коридор, и комиссар отпер дверь купе убитой. Шторки на дальней стороне окна были отодвинуты, пропуская свет. Женщина лежала на полке слева в такой естественной позе, что можно было подумать, будто она спит. Тело покрывали одеяла, а голова была повернута к стене, поэтому виднелись только темно-рыжие локоны. Мсье Ко осторожно повернул тело так, чтобы было видно лицо. Кэтрин отпрянула и впилась ногтями в ладони. Тяжелый удар обезобразил черты почти до неузнаваемости. Пуаро издал резкий возглас.
  – Когда это сделали? – спросил он. – До смерти или после?
  – Доктор говорит, что после, – ответил комиссар.
  – Странно. – Пуаро сдвинул брови и повернулся к Кэтрин: – Будьте храброй, мадемуазель, и посмотрите на нее еще раз. Вы уверены, что это именно та женщина, с которой вы разговаривали вчера в поезде?
  У Кэтрин была хорошая нервная система. Напрягшись, она устремила взгляд на неподвижную фигуру, потом наклонилась и приподняла руку мертвой женщины.
  – Я уверена, – ответила она наконец. – Лицо слишком изуродовано, чтобы его узнать, но телосложение и волосы точно такие же, а кроме того, я заметила это… – Кэтрин указала на крошечную родинку на запястье убитой, – когда говорила с ней.
  – Bon[353], – одобрил Пуаро. – Вы превосходный свидетель, мадемуазель. Таким образом, вопрос о личности отпадает, но тем не менее это странно. – Он озадаченно нахмурился, глядя на тело.
  Мсье Ко пожал плечами.
  – Очевидно, убийца пришел в ярость, – предположил он.
  – Если бы ее сбили с ног, это было бы понятно, – принялся размышлять вслух Пуаро, – но человек, который задушил ее, подкрался сзади и застиг жертву врасплох. Сдавленный крик, хриплое бульканье – больше ничего не было слышно, а потом этот страшный удар по лицу. Зачем? Убийца надеялся, что если лицо обезобразить, то ее не опознают? Или он так сильно ее ненавидел, что не мог удержаться от удара, хотя она уже была мертва?
  Кэтрин вздрогнула, и Пуаро виновато посмотрел на нее.
  – Вы не должны позволять мне расстраивать вас, мадемуазель, – мягко произнес он. – Для вас это все непривычно и ужасно, а для меня, увы, старая история. Прошу вас, подождите еще минуту.
  Стоя у двери, Кэтрин и комиссар наблюдали, как детектив осматривает купе – аккуратно сложенную на краю полки одежду покойной, висящее на крюке тяжелое меховое пальто и красную лакированную шляпку, брошенную в сетку. Потом он перешел в смежное купе, в котором Кэтрин видела сидящую горничную. Здесь постель не была приготовлена. На полке лежали три или четыре сложенных пледа, шляпная коробка и пара чемоданов. Пуаро внезапно повернулся к Кэтрин.
  – Вы были здесь вчера, – сказал он. – Не замечаете никаких изменений? Может быть, чего-то не хватает?
  Кэтрин окинула внимательным взглядом оба купе.
  – Да, – ответила она, – не хватает алого сафьянового кейса с инициалами «Р.В.К.». Это мог быть большой футляр для драгоценностей. Я видела его в руках горничной.
  – Ага! – воскликнул детектив.
  – Конечно, я не разбираюсь в таких вещах, – продолжала Кэтрин, – но, по-моему, все достаточно ясно, раз и горничная, и футляр исчезли.
  – Вы имеете в виду, что футляр украла горничная? – спросил комиссар. – Нет, мадемуазель, этого не могло быть по очень веской причине.
  – По какой же?
  – Горничная осталась в Париже.
  Комиссар повернулся к Пуаро.
  – Я бы хотел, чтобы вы услышали показания проводника, – сказал он. – Они наводят на размышления.
  – Мадемуазель, несомненно, также желала бы их услышать, – заметил детектив. – Вы не возражаете, мсье комиссар?
  – Нет, если вы этого хотите, – ответил мсье Ко, хотя ему это было явно не по душе. – Вы здесь все закончили?
  – Пожалуй. Еще один момент.
  Перевернув пледы, Пуаро поднес один из них к окну и что-то с него снял.
  – Что это? – резко осведомился Ко.
  – Четыре темно-рыжих волоса. – Пуаро склонился над убитой. – Да, они принадлежат мадам.
  – Ну и что? Вы считаете это важным?
  Пуаро положил плед на полку.
  – На этой стадии трудно определить, что важно, а что нет. Но мы должны обращать внимание даже на самые незначительные факты.
  Они вернулись в первое купе, куда через пару минут пришел проводник.
  – Ваше имя Пьер Мишель? – спросил комиссар.
  – Да, мсье комиссар.
  – Я хочу, чтобы вы повторили этому джентльмену, – он указал на Пуаро, – то, что рассказали мне о происшедшем в Париже.
  – Хорошо, мсье комиссар. Когда мы отбыли с Лионского вокзала, я пришел стелить постели, думая, что мадам обедает, но она заказала в купе корзину из ресторана. Мадам сказала мне, что ей пришлось оставить горничную в Париже, поэтому я должен постелить только на одной полке. Она забрала корзину в смежное купе и сидела там, пока я разбирал постель, а потом попросила не будить ее рано утром, так как ей хочется поспать. Я ответил, что все понял, и мадам пожелала мне доброй ночи.
  – А вы сами не заходили в смежное купе?
  – Нет, мсье.
  – Значит, не могли заметить, был ли там среди багажа алый сафьяновый футляр?
  – Нет, мсье.
  – А мог ли кто-нибудь прятаться в смежном купе?
  Проводник задумался.
  – Дверь была открыта наполовину, – сказал он. – Если бы за ней стоял человек, я бы его не заметил, но его увидела бы мадам, когда вошла туда.
  – Вот именно, – кивнул детектив. – Что еще вы можете нам сообщить?
  – Пожалуй, это все, мсье. Больше я ничего не припоминаю.
  – А что произошло этим утром?
  – Как велела мадам, я не стал ее беспокоить. Только перед прибытием в Канн рискнул постучать в дверь. Не получив ответа, открыл ее. Леди лежала на полке и казалась спящей. Я коснулся ее плеча, чтобы разбудить, а потом…
  – А потом увидели, что случилось, – закончил за него Пуаро. – Très bien[354]. Думаю, я узнал все, что хотел.
  – Надеюсь, мсье комиссар, я не пренебрег своими обязанностями? – с беспокойством спросил проводник. – Чтобы такое произошло в «Голубом поезде»! Это ужасно!
  – Успокойтесь, – посоветовал ему комиссар. – Мы будем стараться по возможности избегать огласки, если только это не повредит интересам правосудия. Не думаю, чтобы вы были повинны в какой-либо небрежности.
  – И мсье комиссар сообщит об этом компании?
  – Разумеется, – нетерпеливо отозвался Ко. – Это все, вы свободны.
  Проводник удалился.
  – Согласно медицинскому заключению, – заговорил комиссар, – леди, очевидно, скончалась перед прибытием поезда в Лион. Тогда кто же убийца? Из слов мадемуазель ясно, что мадам во время путешествия должна была встретиться с мужчиной, о котором она ей рассказывала. То, что леди избавилась от горничной, выглядит многозначительным. Быть может, этот человек сел в поезд в Париже и она прятала его в смежном купе? Если так, то, возможно, они поссорились и он убил ее в приступе гнева. Это одна версия. Другая, на мой взгляд, более вероятная. Убийцей был грабитель, едущий в поезде, который прокрался по коридору, не замеченный проводником, прикончил свою жертву и скрылся с красным сафьяновым футляром, в котором, несомненно, хранилось нечто ценное. По-видимому, убийца сошел с поезда в Лионе. Мы уже телеграфировали на тамошний вокзал с просьбой сообщить подробное описание всех, кого видели покидающими поезд.
  – Или же он мог доехать до Ниццы, – предположил Пуаро.
  – Мог, – согласился комиссар, – но это было бы для него очень рискованно.
  Помолчав минуты две, маленький бельгиец проговорил:
  – В последнем случае убийца – обычный грабитель, орудующий в поездах.
  Комиссар пожал плечами:
  – Кто знает? Мы должны отыскать горничную. Возможно, красный футляр у нее. Если так, то убийца – мужчина, о котором мадам рассказывала мадемуазель Грей, и это преступление на почве страсти. Но вариант с грабителем кажется мне более вероятным. В последнее время эти бандиты окончательно обнаглели.
  Пуаро внезапно посмотрел на Кэтрин.
  – А вы, мадемуазель, ничего не слышали и не видели ночью? – поинтересовался он.
  – Ничего, – ответила Кэтрин.
  Пуаро повернулся к комиссару:
  – Думаю, мы можем больше не задерживать мадемуазель.
  Комиссар кивнул.
  – Надеюсь, мадемуазель оставит нам свой адрес?
  Кэтрин сообщила ему название виллы леди Тэмплин.
  Пуаро отвесил ей вежливый поклон.
  – Вы позволите мне повидать вас еще раз, мадемуазель? – спросил он. – Или у вас так много друзей, что для меня не останется времени?
  – Напротив, – отозвалась Кэтрин. – У меня будет вполне достаточно времени, и я с удовольствием увижусь с вами снова.
  – Отлично. – Пуаро дружески кивнул. – Это будет roman policier a nous[355]. Мы вместе расследуем это дело.
  
  
  Глава 12
  На вилле «Маргарита»
  – Так вы действительно оказались в самой гуще событий! – с завистью воскликнула леди Тэмплин. – Как это волнующе, дорогая! – Она широко открыла фарфоровые голубые глаза и слегка вздохнула.
  – Надо же, настоящее убийство! – алчно произнес мистер Эванс.
  – Конечно, Чабби понятия не имел, в чем дело, – продолжала леди Тэмплин. – Он просто не мог понять, зачем вы понадобились полиции. Какая удача, дорогая моя! Думаю, этим можно воспользоваться… – Простодушие в ее голубых глазах сменилось расчетливостью.
  Кэтрин стало немного не по себе. Они только что закончили ленч, и она окинула взглядом трех человек, сидящих с ней за столом, – леди Тэмплин, полную практичных планов, мистера Эванса, сияющего наивным восторгом, и Ленокс со странной кривой улыбкой на смуглом лице.
  – Действительно повезло, – заметил Чабби. – Хотел бы я быть вместе с вами и поглядеть на… на все это. – В его голосе слышалась чисто детская досада.
  Кэтрин ничего не ответила. Полиция не требовала от нее хранить молчание, да и утаить факты от хозяйки дома не представлялось возможным. Но Кэтрин об этом сожалела.
  – Да, – промолвила леди Тэмплин, внезапно пробудившись от грез, – думаю, кое-что можно предпринять. Маленький, аккуратный отчет свидетельницы, написанный с чисто женской точки зрения. «Когда я беседовала с покойной, мне и в голову не приходило…» – что-то в этом роде.
  – Чепуха! – отрезала Ленокс.
  – Вы и понятия не имеете, – увлеченно продолжала леди Тэмплин, – как хорошо платят газеты за пикантные новости! Разумеется, если у автора безупречное положение в обществе. Лучше не пишите ничего сами, дорогая Кэтрин, а сообщите мне основные факты, и я все устрою. Мистер де Хэвиленд – мой близкий друг. Мы с ним отлично друг друга понимаем. Он очаровательный человек – совсем не похож на репортера. Как вам нравится эта идея, Кэтрин?
  – Предпочитаю не делать ничего подобного, – без обиняков заявила та.
  Леди Тэмплин была явно обескуражена столь бескомпромиссным отказом. Вздохнув, она перешла к выяснению подробностей:
  – Говорите, это была очень яркая на вид женщина? Интересно, кто она? Вы не слышали ее имени?
  – Его упоминали, – призналась Кэтрин, – но я не запомнила. Понимаете, я была очень расстроена.
  – Еще бы! – вставил мистер Эванс. – Для вас это наверняка было жутким потрясением.
  Кэтрин не назвала бы имени, даже если бы помнила его. Назойливые расспросы леди Тэмплин пробудили в ней дух противоречия. Не лишенная наблюдательности Ленокс заметила это и предложила Кэтрин подняться посмотреть ее комнату. Оставив гостью там, перед уходом она сказала:
  – Не обращайте внимания на маму. Если бы она могла, то вытянула бы несколько пенни даже из своей умирающей бабушки.
  Спустившись, Ленокс застала мать и отчима обсуждающими прибывшую родственницу.
  – Выглядит она вполне презентабельно, – заметила леди Тэмплин. – И одета недурно. Этот серый костюм – того же фасона, что и у Глэдис Купер[356] в фильме «Пальмы в Египте».
  – А ты обратила внимание на ее глаза? – вмешался мистер Эванс.
  – При чем тут ее глаза, Чабби? – сердито отозвалась леди Тэмплин. – Мы говорим о важных вещах!
  – Ну да, конечно, – надулся Эванс, прячась в свою скорлупу.
  – Она не кажется мне очень… уступчивой, – промолвила леди Тэмплин, с трудом найдя нужное слово.
  – Как говорится в книгах, у нее все инстинкты настоящей леди, – с усмешкой сказала Ленокс.
  – Конечно, она несколько ограниченная, – размышляла вслух леди Тэмплин. – Полагаю, в подобных обстоятельствах это неизбежно.
  – Наверняка ты изо всех сил постараешься расширить ее кругозор, – снова усмехнулась Ленокс, – но у тебя ничего не выйдет. Ты же видела, как она уперлась передними копытами, прижала уши и отказалась двигаться с места.
  – Как бы то ни было, – с надеждой произнесла леди Тэмплин, – она не кажется мне скупой. Некоторые, внезапно разбогатев, придают деньгам слишком много значения.
  – О, ты легко получишь от нее то, что тебе нужно, – отозвалась Ленокс. – В конце концов, именно это и имеет значение, не так ли? Вот почему она здесь.
  – Она моя кузина, – с достоинством напомнила леди Тэмплин.
  – Вот как, кузина? – опять встрепенулся мистер Эванс. – Полагаю, я могу называть ее по имени?
  – Совершенно неважно, как ты ее будешь называть, Чабби, – заметила леди Тэмплин.
  – Отлично! Тогда я буду звать ее Кэтрин, – заявил тот и с надеждой спросил: – Как ты думаешь, она играет в теннис?
  – Конечно нет, – ответила леди Тэмплин. – Я же говорила тебе, что она была компаньонкой, а компаньонки не играют ни в теннис, ни в гольф, разве что в гольф-крокет, но вообще-то, полагаю, они целыми днями сматывают шерсть и моют собак.
  – Господи! Неужели? – воскликнул мистер Эванс.
  Ленокс снова поднялась в спальню Кэтрин.
  – Могу я вам помочь? – довольно небрежно осведомилась она. Получив отказ, уселась на край кровати, задумчиво уставилась на гостью и, немного помолчав, спросила: – Зачем вы приехали? Я имею в виду, к нам. Мы ведь не из вашего теста.
  – Просто хочу, чтобы меня ввели в общество.
  – Не болтайте ерунды, – быстро отреагировала Ленокс, разглядев тень улыбки на губах собеседницы. – Вы отлично знаете, что я имею в виду. Вы оказались совсем не такой, как я думала. И одеты вполне прилично. – Она вздохнула. – А мне никакая одежда не идет. Я родилась неуклюжей. Жаль, потому что я люблю красивые платья.
  – Я тоже их люблю, – призналась Кэтрин, – но до недавних пор от этого не было никакого толку. Вам нравятся эти фасоны?
  Некоторое время они с увлечением обсуждали одежду Кэтрин.
  – Мне нравитесь вы, – неожиданно призналась Ленокс. – Я пришла предупредить, чтобы вы не попадались на удочку маме, но теперь вижу, что в этом нет необходимости. Вы, конечно, очень искренняя, прямодушная и так далее, но отнюдь не дурочка. О черт! Что там еще?
  Из холла донесся жалобный голос леди Тэмплин:
  – Ленокс, только что звонил Дерек. Он хочет вечером прийти к обеду. Как ты думаешь, нам не подадут что-нибудь неподходящее, вроде перепелок?
  Дочь успокоила ее и вернулась в комнату Кэтрин. Ее лицо казалось менее угрюмым.
  – Я рада, что придет старина Дерек, – сказала она. – Вам он понравится.
  – Кто такой Дерек?
  – Сын лорда Леконбери, женатый на богатой американке. Женщины по нему с ума сходят.
  – Почему?
  – Все потому же – смазливый и непутевый. Они из-за него теряют голову.
  – А вы?
  – Иногда я тоже, – откровенно поделилась Ленокс. – Но чаще мне хочется выйти замуж за симпатичного сельского священника, жить в деревне и выращивать овощи в парниках. Лучше за ирландского священника – тогда я смогла бы охотиться. – Помолчав, она вернулась к прежней теме: – В Дереке есть что-то странное. В его семье все были немного чокнутые – отчаянные игроки и тому подобное. В старину они проигрывали своих жен и свои поместья, да и вообще вытворяли невесть что из простого интереса. Из Дерека вышел бы отличный разбойник с большой дороги – веселый и бесшабашный. – Девушка направилась к двери. – Спуститесь, когда вам захочется.
  Оставшись одна, Кэтрин задумалась. Она чувствовала себя не в своей тарелке. Страшное происшествие в поезде и то, как восприняли это ее новые знакомые, тяжело на нее подействовало. Кэтрин долго размышляла об убитой женщине и жалела ее, хотя не могла сказать, что Рут ей понравилась, так как чувствовала: основной ее чертой был безжалостный эгоизм.
  Кэтрин позабавило и слегка обидело холодно-пренебрежительное отношение к ней Рут после их разговора. Она не сомневалась, что эта женщина приняла какое-то решение, но не знала, какое именно. Так или иначе смерть сделала его бессмысленным. Странно, что это роковое путешествие окончилось жестоким убийством. Внезапно Кэтрин припомнила небольшой факт, о котором, возможно, следовало сообщить полиции и который на какое-то время ускользнул из ее памяти. Было ли это важно? Ей показалось, что она видела мужчину, входящего в купе убитой, но понимала, что могла ошибиться. Это могло быть соседнее купе, а тот человек явно не был грабителем, орудующим в поездах. Кэтрин хорошо его помнила, так как видела до этого случая еще дважды – в «Савое» и в бюро Кука. Нет, она, безусловно, ошиблась. Он не входил в купе убитой, и, пожалуй, хорошо, что она ничего не сказала полиции, так как это могло бы причинить ему неприятности.
  Через некоторое время Кэтрин спустилась к остальным на террасу. Слушая вполуха болтовню леди Тэмплин, она смотрела сквозь ветки мимозы на голубизну Средиземного моря и радовалась, что приехала сюда. Все-таки здесь куда лучше, чем в Сент-Мэри-Мид.
  Вечером Кэтрин надела розово-лиловое платье, именуемое «Soupir d'automne», и, улыбнувшись своему отражению в зеркале, стала спускаться, впервые в жизни испытывая чувство робости.
  Большинство гостей леди Тэмплин уже прибыли, и в комнате было шумно, как всегда на ее приемах. Чабби подбежал к Кэтрин, предложил ей коктейль и тут же взял под свою опеку.
  – А, вот и вы, Дерек! – воскликнула леди Тэмплин, когда дверь открылась, впустив последнего гостя. – Наконец-то мы сможем что-нибудь поесть. Я безумно голодна!
  Кэтрин посмотрела в сторону двери и вздрогнула. Значит, это был Дерек! Как ни странно, она не чувствовала удивления, зная, что снова встретится с человеком, которого видела уже трижды благодаря цепочке совпадений. Ей показалось, что и он узнал ее, так как на момент прекратил отвечать леди Тэмплин и потом явно с усилием заставил себя продолжать разговор. Все направились к столу, и Кэтрин обнаружила, что их с Дереком посадили рядом. Он сразу же повернулся к ней с обаятельной улыбкой и сказал:
  – Я знал, что скоро вас встречу, но никак не предполагал, что это произойдет здесь. Один раз в «Савое», другой у Кука, а бог троицу любит. Только не говорите, что вы не помните меня или что не обратили на меня внимания. Я вижу, вы меня узнали.
  – Да, узнала, – ответила Кэтрин. – Но это не третий, а четвертый раз. Я видела вас в «Голубом поезде».
  – В «Голубом поезде»? – В поведении Дерека что-то изменилось, хотя Кэтрин не понимала, что именно. Казалось, будто он получил внезапный отпор.
  – Что там был за шум сегодня утром? – осведомился он беспечным тоном. – Кажется, кто-то умер?
  – Да, – медленно отозвалась Кэтрин. – Кто-то умер.
  – В поезде умирать не следует, – легкомысленно заметил Дерек. – Это вызывает всевозможные юридические и международные осложнения, а поезду дает лишний предлог для опоздания.
  – Мистер Кеттеринг? – Толстая американская леди, сидящая напротив, наклонилась вперед и проговорила с характерным акцентом: – Думаю, вы меня не помните, но вы мне показались удивительно красивым мужчиной.
  Дерек ответил ей, а Кэтрин сидела словно оглушенная.
  Кеттеринг! Теперь она вспомнила фамилию убитой. Какая ирония судьбы! Рядом с ней сидел человек, которого она видела прошлой ночью входящим в купе своей жены. И вот теперь он весело болтает, ничего не зная о постигшей ее судьбе. В том, что Дерек ничего не знал, сомневаться не приходилось.
  Слуга наклонился к нему, передал ему записку и что-то шепнул на ухо. Извинившись перед леди Тэмплин, Кеттеринг прочитал записку. На его лице отразилось изумление.
  – Чертовски странно! Боюсь, Розали, мне придется вас покинуть. Префект полиции хочет срочно меня видеть. Не знаю почему.
  – Ваши грехи вас нашли, – заметила Ленокс.
  – Очевидно, – согласился Дерек. – Наверное, это какая-то чепуха, но я должен отправиться в префектуру. И как только старик посмел оторвать меня от обеда? Ему понадобится серьезная причина, чтобы оправдаться. – Смеясь, он поднялся и направился к двери.
  
  Глава 13
  Ван Олдин получает телеграмму
  Пятнадцатого февраля после полудня густой желтоватый туман опустился на Лондон. Руфус ван Олдин в связи с плохой погодой работал за двоих, сидя в своих апартаментах в «Савое». Найтон был в восторге. В последнее время ему бывало нелегко заставить шефа сосредоточиться на делах, а когда он рисковал настаивать, миллионер резко пресекал его попытки. Но сейчас Ван Олдин, казалось, погрузился в работу с удвоенной энергией, и секретарь вовсю этим пользовался. Всегда тактичный, он пришпоривал босса так ненавязчиво, что тот ни о чем не подозревал.
  Тем не менее в самый разгар деловой активности ван Олдина не переставал беспокоить один вроде бы незначительный факт. Причиной послужило случайное замечание Найтона. Факт этот все глубже проникал в сознание миллионера, покуда не вынудил его подчиниться терзавшему его беспокойству.
  Ван Олдин слушал Найтона с обычным выражением пристального внимания, хотя в действительности ни одно слово секретаря не доходило до его ума. Однако он машинально кивал, и Найтон брался за следующий документ. Когда все бумаги были рассортированы, миллионер наконец заговорил:
  – Вы не могли бы повторить мне это, Найтон?
  Секретарь выглядел растерянным.
  – Вы имеете в виду это, сэр? – Он поднял написанный мелким почерком доклад компании.
  – Нет-нет, ваш рассказ о том, как вы вчера вечером видели в Париже горничную Рут. Этого не может быть. Наверное, вы ошиблись.
  – Я не мог ошибиться, сэр. Ведь я говорил с ней.
  – Ну, тогда расскажите мне все еще раз.
  Найтон повиновался.
  – Я все уладил с Бартхаймерсом, – начал он, – и вернулся в «Риц» собрать свои вещи перед обедом, чтобы успеть к девятичасовому поезду с Северного вокзала. У регистрационного стола увидел женщину, в которой узнал горничную миссис Кеттеринг. Я подошел к ней и спросил, не остановилась ли миссис Кеттеринг в «Рице»?..
  – Да-да, – прервал его ван Олдин. – Она ответила, что Рут поехала на Ривьеру, а ее отправила в «Риц» ожидать там дальнейших распоряжений.
  – Совершенно верно, сэр.
  – Это очень странно. Быть может, горничная ей надерзила?
  – В таком случае, – возразил секретарь, – миссис Кеттеринг выплатила бы ей определенную сумму и отправила назад в Англию, но никак не в «Риц».
  – Верно, – пробормотал миллионер.
  Он хотел что-то добавить, но сдержался. Хотя ван Олдин и привязался к Найтону, и доверял ему, обсуждать с ним личные дела дочери вряд ли было правильным. Его и так обидела неискренность Рут, а эта случайная информация пробудила в нем дурные предчувствия.
  Почему дочь избавилась от горничной в Париже? С какой целью она так поступила?
  Пару минут он размышлял о том, какие странные бывают совпадения. Разве могла Рут предположить, что ее горничная в Париже первым делом наткнется на секретаря ее отца? Вот таким образом тайное становится явным.
  При этой мысли миллионер вздрогнул. Выходит, здесь была какая-то тайна? Ему не хотелось задавать себе этот вопрос, так как он хорошо знал ответ: граф де ля Рош.
  Ван Олдин испытывал горечь, думая, что его дочь одурачил подобный субъект, но он был вынужден признать, что она находится в хорошей компании, – многие неглупые женщины из высшего общества так же легко поддавались обаянию графа. Мужчины видели его насквозь, но женщины – нет.
  Сейчас миллионер подыскивал фразу, которая рассеяла бы подозрения, возможно возникшие у секретаря.
  – Рут всегда быстро меняет свои намерения, – заметил он и беспечно осведомился: – А горничная никак не объяснила… э-э… причины этого внезапного изменения плана?
  Найтон постарался, чтобы его голос звучал как можно более естественно:
  – Она сказала, сэр, что миссис Кеттеринг неожиданно встретила друга.
  – Вот как? Мужчину или женщину?
  Тренированный слух секретаря уловил в этом вопросе нотку напряжения.
  – По-моему, сэр, она имела в виду мужчину.
  Ван Олдин кивнул. Его худшие опасения начали оправдываться. Он поднялся со стула и стал мерить шагами комнату, что всегда делал в минуты волнения.
  – Единственное, чего не в состоянии сделать мужчина, – это заставить женщину прислушаться к голосу разума! – взорвался миллионер, будучи не в силах сдерживать свои чувства. – Похоже, разум у них вообще отсутствует! А еще говорят о женском инстинкте, когда всем известно, что женщина становится легкой добычей для любого мошенника! Даже одна из десяти не в состоянии распознать негодяя и становится жертвой первого попавшегося смазливого парня с хорошо подвешенным языком. Если бы я настоял на своем…
  Его прервал мальчик-слуга, принесший телеграмму. Ван Олдин вскрыл ее, и его лицо внезапно побелело как мел. Ухватившись рукой за спинку стула, чтобы не упасть, он взмахом руки отпустил мальчика.
  Найтон с тревогой встал со стула:
  – В чем дело, сэр?
  – Рут!.. – хрипло пробормотал ван Олдин.
  – Миссис Кеттеринг?
  – Она погибла!
  – Несчастный случай в поезде?
  Ван Олдин покачал головой:
  – Нет. Судя по телеграмме, произошло ограбление. Они не использовали этого слова, Найтон, но мою бедную девочку убили.
  – Боже мой, сэр!
  Ван Олдин постучал указательным пальцем по телеграмме:
  – Ее прислала полиция Ниццы. Я должен ехать туда первым же поездом.
  Найтон действовал, как всегда, оперативно. Он быстро взглянул на часы:
  – В пять часов с Виктории, сэр.
  – Хорошо. Вы поедете со мной. Сообщите моему слуге Арчеру и упакуйте ваши вещи. Позаботьтесь здесь обо всем. Я иду на Керзон-стрит.
  Зазвонил телефон, и секретарь взял трубку:
  – Да, а кто его спрашивает? – Он обернулся к ван Олдину: – Это мистер Гоби, сэр.
  – Гоби? Сейчас я не могу его принять. Хотя погодите, у нас еще достаточно времени. Скажите, чтобы его проводили сюда.
  Ван Олдин был сильным человеком. Он уже успел восстановить свое железное самообладание. Не многие заметили бы, что с ним что-то не так, когда он здоровался с мистером Гоби.
  – Меня поджимает время, Гоби. Вы хотите сообщить что-нибудь важное?
  Мистер Гоби кашлянул:
  – Вы пожелали, чтобы вам докладывали о местопребывании мистера Кеттеринга, сэр.
  – Ну?
  – Вчера утром мистер Кеттеринг покинул Лондон и отбыл на Ривьеру.
  – Что?!
  Что-то в его голосе удивило мистера Гоби. Достойный джентльмен отказался от обычной манеры никогда не смотреть на собеседника и бросил быстрый взгляд на миллионера.
  – Каким поездом он поехал? – поинтересовался ван Олдин.
  – «Голубым поездом», сэр. – Гоби снова кашлянул и обратился к часам на каминной полке: – Мадемуазель Мирей, танцовщица из «Парфенона», выехала тем же поездом.
  
  Глава 14
  Рассказ Эйды Мейсон
  – У меня не хватает слов, мсье, чтобы передать весь ужас и отчаяние, в которые нас повергла эта трагедия. Позвольте выразить вам наше глубокое и искреннее сочувствие, – обратился к ван Олдину судебный следователь Карреж.
  Комиссар Ко выразил соболезнование невнятным бормотанием. Однако ван Олдин резким жестом отмахнулся от ужаса, отчаяния и сочувствия. Эта сцена происходила в полицейском суде Ниццы. Кроме Каррежа, комиссара и ван Олдина, в помещении присутствовало еще одно лицо.
  – Необходимы быстрые действия, мсье ван Олдин, – заговорил этот человек.
  – О! – воскликнул комиссар. – Я ведь еще не представил вас! Это мсье Эркюль Пуаро, о котором вы, мсье ван Олдин, несомненно, слышали. Хотя он уже несколько лет как удалился от дел, но до сих пор пользуется известностью как один из величайших в мире детективов.
  – Рад с вами познакомиться, мсье Пуаро, – отозвался ван Олдин. – Вы действительно удалились от дел?
  – Да, мсье. Теперь я наслаждаюсь жизнью. – Маленький человечек сопроводил эту фразу красноречивым жестом.
  – Случайно мсье Пуаро также ехал в «Голубом поезде», – объяснил комиссар, – и любезно согласился предоставить в наше распоряжение свой богатый опыт.
  Миллионер внимательно посмотрел на знаменитого детектива.
  – Я очень богат, мсье Пуаро, – неожиданно сказал он. – Считается, будто богачи думают, что они могут купить все и всех. Это не так. Однако в своей области я значительное лицо и вправе попросить о любезности другое значительное лицо.
  Детектив одобрительно кивнул:
  – Хорошо сказано, мсье ван Олдин. Я полностью к вашим услугам.
  – Благодарю вас, – кивнул миллионер. – Могу лишь сказать, что, обратившись ко мне в любое время, вы не найдете меня неблагодарным. А теперь к делу, джентльмены.
  – Я предлагаю, – начал Карреж, – допросить горничную, Эйду Мейсон. Насколько я понимаю, она здесь?
  – Да, – ответил ван Олдин. – Мы подобрали ее в Париже. Она очень расстроилась, узнав о смерти хозяйки, но излагает свою историю достаточно связно.
  – Тогда побеседуем с ней, – решил следователь.
  Он позвонил в звонок на письменном столе, и через несколько минут в комнату вошла Эйда Мейсон.
  Она была строго одета в черное – даже сменила серые дорожные перчатки на черные замшевые, – а кончик ее носа заметно покраснел. Окинув тревожным взглядом кабинет судебного следователя, горничная увидела отца своей хозяйки и как будто немного успокоилась. Карреж гордился своей обходительностью и делал все возможное, чтобы не напугать лишний раз свидетельницу. В этом ему помогал Пуаро, выступавший в качестве переводчика, – его дружелюбное поведение ободряло англичанку.
  – Ваше имя Эйда Мейсон, не так ли?
  – При крещении меня назвали Эйда Битрис, сэр, – чопорно ответила горничная.
  – Отлично. Мы понимаем, Мейсон, что вы очень расстроены случившимся.
  – Конечно, сэр. Я служила у многих леди, и они, надеюсь, всегда были мною довольны. Мне и в голову не приходило, что с моей хозяйкой может такое произойти. Разумеется, я читала о подобных историях в воскресных газетах и знала, что в этих иностранных поездах… – Горничная внезапно умолкла, сообразив, что разговаривает не с англичанином.
  – Ну, давайте поговорим об этом деле, – сказал следователь. – Насколько я понимаю, во время вашего отъезда из Лондона не было речи о том, что вы останетесь в Париже?
  – Нет, сэр. Мы должны были ехать прямо в Ниццу.
  – А вы бывали раньше с вашей хозяйкой за границей?
  – Нет, сэр. Я ведь прослужила у нее всего два месяца.
  – В начале путешествия ваша хозяйка вела себя как обычно?
  – Она казалась немного расстроенной и все время раздражалась – ей было нелегко угодить.
  Карреж кивнул:
  – И когда же вы впервые услышали, что остаетесь в Париже?
  – На Лионском вокзале, сэр. Моя хозяйка собиралась прогуляться по платформе. Но, выйдя в коридор, она вскрикнула и вернулась в купе вместе с джентльменом. Хозяйка закрыла дверь между ее и моим купе, так что я ничего не видела и не слышала, пока она не открыла ее снова и не сказала, что ее планы изменились. Миссис Кеттеринг дала мне денег, велела сойти с поезда и отправиться в отель «Риц», где ее хорошо знают и предоставят мне комнату. Там я должна была дожидаться ее распоряжений телеграфом. Едва я успела собрать вещи и спрыгнуть на перрон, как поезд отошел. Все делалось в спешке.
  – А где был тот джентльмен, когда миссис Кеттеринг давала вам указания?
  – Стоял в смежном купе, сэр, глядя в окно.
  – Вы можете описать его нам?
  – Понимаете, сэр, я едва его видела. Он почти все время стоял спиной ко мне. Высокий темноволосый джентльмен в синем пальто и серой шляпе – вот и все, что я могу сказать.
  – Он был одним из пассажиров поезда?
  – Не думаю, сэр. По-моему, он пришел на вокзал повидать миссис Кеттеринг. Конечно, я могу и ошибаться – возможно, он тоже ехал в поезде. – Мейсон казалась слегка взволнованной этим предположением.
  – Так! – Карреж быстро сменил тему: – Ваша хозяйка попросила проводника не будить ее утром. Как по-вашему, это было на нее похоже?
  – Да, сэр. Хозяйка никогда не завтракала и плохо спала по ночам, поэтому любила отсыпаться утром.
  – Среди багажа был красный сафьяновый футляр, не так ли? – продолжал следователь. – С драгоценностями вашей хозяйки?
  – Да, сэр.
  – Вы взяли его с собой в «Риц»?
  – Футляр с драгоценностями в «Риц»? – испуганно переспросила Мейсон. – Конечно нет, сэр!
  – Значит, вы оставили его в купе?
  – Да, сэр.
  – Не знаете, у вашей хозяйки с собой было много драгоценностей?
  – Достаточно, сэр. Это меня тревожило из-за разных историй об ограблениях за границей. Конечно, драгоценности были застрахованы, но все равно это большой риск. Хозяйка говорила мне, что одни рубины стоят несколько сотен тысяч фунтов.
  – Рубины? – внезапно вмешался ван Олдин. – Какие рубины?
  Мейсон повернулась к нему:
  – Думаю, те, которые вы не так давно подарили ей, сэр.
  – Господи! – воскликнул ван Олдин. – Неужели она взяла их с собой? Я же просил ее оставить рубины в банке.
  Мейсон скромно кашлянула, что, очевидно, входило в профессиональный арсенал средств горничной. На сей раз кашель ясно выражал, что ее хозяйка любила поступать по-своему.
  – Рут, должно быть, помешалась! – пробормотал ван Олдин. – Что ей могло прийти в голову?
  Карреж в свою очередь многозначительно кашлянул, заставив ван Олдина обратить внимание на него.
  – Думаю, на данный момент этого достаточно, – сказал он горничной. – Если вы пройдете в соседнюю комнату, мадемуазель, вам зачитают вопросы и ответы, а вы подпишете протокол.
  Мейсон вышла в сопровождении клерка, а ван Олдин обернулся к следователю:
  – Ну?
  Карреж выдвинул ящик стола, достал оттуда письмо и передал его ван Олдину.
  – Это нашли в сумочке мадам.
  «Chere amie[357], – говорилось в письме. – Обещаю тебе быть благоразумным и осмотрительным – хотя это тяжко для влюбленного. Оставаться в Париже, по-видимому, было бы неосторожно, но Иль-д'Ор[358] вдалеке от мира, поэтому можешь не сомневаться: оттуда ничего не просочится. Как это похоже на тебя и твою чуткость – проявлять такой интерес к книге о знаменитых драгоценностях, над которой я работаю! Ты предоставляешь мне колоссальную привилегию видеть и трогать эти исторические рубины. Я посвящу отдельную главу „Огненному сердцу“. Мое сокровище! Скоро я постараюсь компенсировать тебе все эти печальные годы разлуки и пустоты.
  Обожающий тебя
  Арман».
  
  Глава 15
  Граф де ля Рош
  Ван Олдин молча прочитал письмо. Его лицо побагровело от гнева. Трое мужчин видели, как на его лбу вздулись вены, а большие руки невольно сжались в кулаки. Без единого слова он вернул письмо следователю. Карреж уставился на свой стол, взгляд комиссара Ко был устремлен в потолок, а Эркюль Пуаро старательно счищал пылинку с рукава пиджака. Никто из них не смотрел на миллионера.
  Наконец судебный следователь, памятуя о своих обязанностях, затронул неприятную тему:
  – Возможно, мсье, вам известно, кто… э-э… автор этого письма?
  – Известно, – мрачно буркнул ван Олдин.
  – И кто же это?
  – Негодяй, именующий себя графом де ля Рошем.
  Последовала пауза. Затем Пуаро наклонился вперед, поправил линейку на столе следователя и обратился к миллионеру:
  – Мы понимаем, мсье ван Олдин, как вам тяжело говорить об этих делах, но уверяю вас, сейчас не время что-либо скрывать. Чтобы правосудие свершилось, мы должны знать все. Если вы немного подумаете, то осознаете, что это так.
  Помолчав пару минут, миллионер нехотя кивнул:
  – Вы правы, мсье Пуаро. Как бы мне ни было тяжело, я не вправе ничего утаивать.
  Комиссар облегченно вздохнул, а следователь откинулся на спинку стула, поправил пенсне на длинном тонком носу и сказал:
  – Может быть, вы сообщите нам, мсье ван Олдин, все, что вам известно об этом джентльмене?
  – Это началось одиннадцать или двенадцать лет назад в Париже. Моя дочь тогда была молоденькой девушкой, полной глупых романтических идей. Тайком от меня она познакомилась с этим графом де ля Рошем. Возможно, вы слышали о нем?
  Комиссар и Пуаро кивнули.
  – Он называет себя графом, – продолжал ван Олдин, – но вряд ли у него есть права на этот титул.
  – Вы не найдете его имени в «Готском альманахе»[359], – подтвердил комиссар.
  – Я в этом не сомневался, – заметил миллионер. – Этот человек – смазливый прохвост, обладающий роковым очарованием для женщин. Рут влюбилась в него, но я вскоре положил конец этой истории. Ведь этот субъект ничем не лучше простого мошенника.
  – Вы абсолютно правы, – согласился комиссар. – Граф де ля Рош нам хорошо известен. Мы бы с удовольствием упрятали его за решетку, но, ma foi[360], это нелегко. Негодяй хитер и имеет дело только с дамами из высшего общества. Если он вытягивает из них деньги под фальшивым предлогом или при помощи шантажа, они, естественно, не обращаются в суд. Им совсем не хочется выглядеть глупо в глазах света, а граф к тому же имеет поразительную власть над женским полом.
  – Верно, – мрачно согласился убитый горем отец. – Ну, как я говорил, мне удалось быстро прекратить их отношения. Я объяснил Рут, что собой представляет этот человек, и ей пришлось мне поверить. Примерно через год она познакомилась с Дереком Кеттерингом и вышла за него замуж. Однако всего неделю назад я с удивлением узнал, что моя дочь возобновила знакомство с графом де ля Рошем. Она часто встречалась с ним в Лондоне и Париже. Я упрекнул ее в неосмотрительности, так как могу сообщить вам, джентльмены, что, по моему настоянию, Рут подала заявление о разводе с мужем.
  – Интересно, – негромко заметил Пуаро, глядя в потолок.
  Ван Олдин покосился на него:
  – Я объяснил ей, как глупо продолжать видеться с графом в таких обстоятельствах. Мне показалось, что она со мной согласилась.
  Судебный следователь деликатно кашлянул.
  – Однако, согласно этому письму… – начал он.
  Миллионер выпятил подбородок:
  – Знаю. Нет смысла бродить вокруг да около. Приходится смотреть в лицо фактам. Очевидно, Рут договорилась встретиться в Париже с графом де ля Рошем. Однако после моего предупреждения написала графу, предложив изменить место встречи.
  – Иль-д'Ор, – задумчиво промолвил комиссар, – находятся как раз напротив Йера – это идиллическое и уединенное место.
  – Господи, и как только Рут могла оказаться настолько глупой?! – с горечью воскликнул ван Олдин. – Вся эта болтовня о работе над книгой о драгоценностях! Должно быть, он с самого начала охотился за рубинами.
  – Существует несколько знаменитых рубинов, – пояснил Пуаро, – ранее являвшихся коронными драгоценностями России, они уникальны по своим качествам, а их стоимость поистине сказочная. Ходили слухи, что рубины недавно перешли во владение какого-то американца. Можем ли мы сделать вывод, мсье, что их приобрели вы?
  – Да, – ответил ван Олдин. – Я приобрел их в Париже дней десять тому назад.
  – Простите, мсье, вы какое-то время вели переговоры об их покупке?
  – Чуть более двух месяцев. А что?
  – По-видимому, об этом стало известно, – предположил детектив. – По следам подобных драгоценностей всегда идет целая толпа.
  Лицо миллионера исказила судорога.
  – Я вспомнил, как пошутил с Рут, подарив ей рубины: сказал, чтобы она не брала их с собой на Ривьеру, так как я не хочу, чтобы ее из-за них ограбили и убили. Никогда не думал, что так оно и случится!
  Последовало сочувственное молчание.
  – Давайте расположим факты по порядку, – бесстрастно призвал Пуаро. – Согласно нашей теперешней теории, они таковы. Граф де ля Рош знает, что вы купили эти драгоценности. Он с легкостью убеждает мадам Кеттеринг взять камни с собой. Следовательно, это и есть тот человек, которого Мейсон, по ее словам, видела в поезде в Париже.
  Остальные трое молча кивнули.
  – Мадам удивляется при виде его, но он быстро справляется с ситуацией, – продолжил детектив. – Мейсон отсылают в отель, а из вагона-ресторана заказывают корзину с обедом. Мы знаем от проводника, что он приготовил постель в первом купе, но не входил во второе, а там вполне мог кто-то скрываться. Никто не знает о присутствии графа в поезде, кроме мадам, – он постарался, чтобы даже горничная не видела его лица. Она могла нам сообщить только то, что мужчина был высоким и темноволосым. Итак, они остаются одни, и поезд мчится в ночи. Не должно быть ни криков, ни борьбы, так как ваша дочь считает этого человека своим возлюбленным. – Он обернулся к ван Олдину: – Смерть, мсье, очевидно, была почти мгновенной. Мы не будем на этом задерживаться. Граф забирает драгоценности, а поезд вскоре прибывает в Лион.
  Следователь одобрительно кивнул:
  – Конечно. Проводник там не выходил, так что убийце не составило труда незаметно покинуть поезд и отправиться другим назад в Париж или куда ему вздумалось. Скорее всего, преступление сочли бы делом рук обычного железнодорожного грабителя, если бы не письмо, найденное в сумочке мадам. О графе никто бы не упомянул.
  – С его стороны было оплошностью не обыскать сумочку, – заметил комиссар. – Он, несомненно, думал, что мадам уничтожила письмо. Хранить его было крайне неосмотрительно.
  – И все же, – промолвил Пуаро, – граф должен был предвидеть подобную неосмотрительность.
  – Что вы имеете в виду?
  – Нам ведь известно, что он знает женщин fond[361]. Как же он не смог предвидеть, что мадам сохранит это письмо?
  – Да, в этом что-то есть, – с сомнением произнес следователь. – Но в таких обстоятельствах человек не владеет собой и не в состоянии мыслить логически. Mon Dieu! – с чувством добавил он. – Если бы преступники всегда действовали разумно, как тогда мы их ловили бы?
  Детектив улыбнулся.
  – Дело мне кажется ясным, – продолжил Карреж, – но с доказательствами будет нелегко. Граф – скользкий тип, и если горничная его не опознает…
  – Что очень маловероятно, – вставил Пуаро.
  – Верно. – Следователь потер подбородок. – Тут нас ожидают трудности.
  – Если он в самом деле совершил преступление… – начал детектив.
  – Вы сказали «если»? – удивленно перебил его комиссар.
  – Да, мсье Ко, я сказал «если».
  Комиссар резко взглянул на него, затем сказал:
  – Вы правы. Мы слишком торопимся. Возможно, у графа имеется алиби. Тогда мы будем выглядеть глупо.
  – К слову сказать, – отозвался Пуаро, – хотя это не имеет значения. Естественно, если он совершил преступление, то обеспечил себе алиби. Человек с опытом графа не пренебрегает предосторожностями. Нет, я сказал «если» по вполне определенной причине.
  – По какой же?
  Маленький бельгиец многозначительно указал вверх пальцем:
  – По причине психологии.
  – Что-что? – недоуменно переспросил комиссар.
  – Психологически версия выглядит неубедительно. Граф – негодяй? Да. Мошенник? Да. Охотник за женщинами? Да. Намерен украсть драгоценности мадам? Снова да. Но способен ли такой человек на убийство? Я отвечаю: нет! Человек типа графа всегда труслив – он предпочитает не рисковать. Как говорят англичане, он ведет нечестную игру, но убийство – тысячу раз нет! – И Пуаро неудовлетворенно покачал головой.
  Однако судебный следователь был не склонен с ним согласиться.
  – Всегда наступает день, когда такие люди теряют голову и заходят слишком далеко, – рассудительно заметил он. – Несомненно, это имело место и в нашем деле. Мне не хочется возражать вам, мсье Пуаро…
  – Я всего лишь высказал свое мнение, – поспешил объяснить тот. – Разумеется, дело в ваших руках, и вы можете поступать, как считаете нужным.
  – Меня вполне удовлетворяет версия, что убийца – граф де ля Рош, – заявил Карреж. – Вы согласны со мной, мсье комиссар?
  – Абсолютно.
  – А вы, мсье ван Олдин?
  – Да, – ответил миллионер. – Этот человек – законченный мерзавец.
  – Боюсь, нам будет нелегко его поймать, – заметил следователь, – но мы сделаем все от нас зависящее. Сейчас же отправим телеграфом все необходимые инструкции.
  – Позвольте мне избавить вас от лишних хлопот, – предложил Пуаро.
  Все уставились на него. Маленький человечек очаровательно улыбнулся.
  – Моя профессия – все знать, – объяснил он. – Граф – благоразумный человек. В настоящее время он находится в Антибе, на арендованной им вилле «Марина».
  
  Глава 16
  Пуаро обсуждает дело
  Все с уважением посмотрели на Пуаро. Маленький человечек, несомненно, выигрывал с большим счетом. Комиссар рассмеялся, но его смех звучал не слишком искренне.
  – Вы учите нас нашему ремеслу! – воскликнул он. – Мсье Пуаро знает больше, чем полиция!
  Детектив с притворной скромностью устремил взгляд в потолок.
  – Все выяснять – всего лишь мое маленькое хобби, – пояснил он. – Естественно, у меня есть на это время. Я ведь не обременен делами.
  Комиссар покачал головой:
  – Что касается меня… – И он выразительным жестом изобразил заботы, лежащие на его плечах.
  Пуаро внезапно обратился к ван Олдину:
  – Вы согласны с этой точкой зрения, мсье? Вы уверены, что убийца – граф де ля Рош?
  – Вроде бы все указывает на это… Да, пожалуй, уверен.
  Несколько осторожный ответ заставил судебного следователя с любопытством взглянуть на американца. Почувствовав этот изучающий взгляд, миллионер тряхнул головой, словно отгоняя назойливую мысль.
  – А как насчет моего зятя? – спросил он. – Вы сообщили ему новости? Насколько я понял, он в Ницце.
  – Разумеется, мсье. – Поколебавшись, комиссар скромно осведомился: – Вам, конечно, известно, мсье ван Олдин, что мсье Кеттеринг также был одним из пассажиров «Голубого поезда» в ту ночь?
  Миллионер кивнул:
  – Я узнал об этом перед отъездом из Лондона.
  – Он утверждает, – продолжал комиссар, – будто понятия не имел, что его жена едет тем же поездом.
  – Еще бы! – мрачно усмехнулся ван Олдин. – Ему бы пришлось скверно, если бы он столкнулся с ней там.
  Трое мужчин вопросительно посмотрели на него.
  – Никто не знает, с чем приходилось мириться моей бедной девочке! – с горечью произнес миллионер. – Дерек Кеттеринг ехал в поезде не один – с ним была леди.
  – Вот как?
  – Да, танцовщица Мирей.
  Следователь и комиссар посмотрели друг на друга и кивнули, словно подтверждая то, о чем говорили раньше. Карреж откинулся на спинку стула и возвел глаза к потолку.
  – Любопытно, – пробормотал он и снова кашлянул. – Ходили кое-какие слухи…
  – Эта дама пользуется известностью, – негромко добавил Пуаро.
  Побагровев, ван Олдин стукнул кулаком по столу.
  – Мой зять – отъявленный негодяй! – воскликнул он, переводя взгляд с одного лица на другое. – Конечно, он достаточно смазлив и обладает обходительными манерами. Я тоже попался на эту удочку. Полагаю, Дерек притворился убитым горем, когда вы сообщили ему новость, – если только это было для него новостью.
  – Он был совершенно ошеломлен.
  – Проклятый лицемер! – проворчал миллионер. – Небось изображал мировую скорбь?
  – Н-нет, – осторожно ответил комиссар. – Я бы так не сказал. Как по-вашему, мсье Карреж?
  Следователь соединил кончики пальцев и полузакрыл глаза.
  – Шок, изумление, ужас – да, – проговорил он. – Но не великую скорбь.
  – Позвольте спросить, мсье ван Олдин, – снова взял слово Эркюль Пуаро, – принесет ли финансовую выгоду мсье Кеттерингу смерть его жены?
  – Она принесет ему два миллиона, – ответил ван Олдин.
  – Долларов?
  – Фунтов. Я перевел эту сумму на имя Рут, когда она вышла замуж. У нее нет детей, и она не оставила завещания, так что деньги отойдут к мужу.
  – С которым она собиралась разводиться, – пробормотал Пуаро. – Ну да… précisément[362].
  Комиссар быстро взглянул на него.
  – Вы имеете в виду… – начал он.
  – Я ничего не имею в виду, – перебил его Пуаро. – Я всего лишь констатирую факты.
  Ван Олдин посмотрел на детектива с возрастающим интересом.
  Маленький человечек поднялся и вежливо поклонился судебному следователю:
  – Не думаю, что могу быть вам еще чем-нибудь полезен, мсье. Был бы вам признателен, если бы вы держали меня в курсе дела.
  – Ну разумеется.
  Ван Олдин тоже встал:
  – Я вам больше не нужен?
  – Нет, мсье, мы получили все сведения, в которых нуждались в данный момент.
  – Тогда я пройдусь немного с мсье Пуаро. Конечно, если он не возражает.
  – Я польщен, мсье, – с поклоном отозвался маленький человечек.
  Ван Олдин зажег большую сигару, сначала предложив такую же Пуаро, но тот отказался, закурив одну из своих миниатюрных сигарет. Обладавший сильным характером, миллионер уже выглядел более или менее нормально. Пару минут он шагал молча, потом поинтересовался:
  – Насколько я понял, мсье Пуаро, вы уже не занимаетесь вашей профессией?
  – Вы правы, мсье. Я наслаждаюсь жизнью.
  – И все же в этом деле вы помогаете полиции?
  – Мсье, если врач идет по улице и происходит несчастный случай, разве он говорит: «Я удалился от дел и буду продолжать прогулку», когда рядом с ним человек истекает кровью? Если бы я уже находился в Ницце и полиция обратилась ко мне с просьбой о помощи, мне бы пришлось отказаться. Но это дело сам Господь возложил на меня.
  – Да, вы были на месте преступления, – задумчиво произнес миллионер. – Вы осматривали купе, не так ли?
  Пуаро кивнул.
  – И то, что вы там обнаружили, несомненно, навело вас на размышления?
  – Возможно, – ответил детектив.
  – Надеюсь, вы понимаете, куда я клоню, – продолжил ван Олдин. – По-моему, виновность графа де ля Роша абсолютно очевидна, но я не дурак. Последний час я наблюдал за вами и понял, что по какой-то причине вы не согласны с этой теорией.
  Пуаро пожал плечами:
  – Я могу ошибаться.
  – Теперь мы добрались до услуги, о которой я хочу вас попросить. Не согласитесь ли вы заняться этим делом для меня?
  – Для вас лично?
  – Вот именно.
  Некоторое время Пуаро молчал.
  – Вы понимаете, о чем просите? – осведомился он наконец.
  – Думаю, что да, – ответил ван Олдин.
  – Отлично! Тогда я согласен. Но в таком случае вы должны откровенно отвечать на все мои вопросы.
  – Само собой разумеется.
  Поведение детектива внезапно изменилось. Он стал энергичным и деловитым.
  – Это вы посоветовали вашей дочери подать заявление о разводе?
  – Да.
  – Когда?
  – Дней десять тому назад. Я получил от нее письмо с жалобами на поведение мужа и заявил ей, что развод – единственный выход из положения.
  – На что конкретно жаловалась ваша дочь?
  – Ее мужа часто видели в обществе леди, пользующейся дурной славой, – Мирей, о которой мы говорили.
  – Ага, танцовщица. И мадам Кеттеринг возражала? Она очень любила мужа?
  – Я бы так не сказал, – поколебавшись, ответил миллионер.
  – Вы имеете в виду, что страдало не ее сердце, а ее гордость?
  – Можно сказать и так.
  – Насколько я понял, брак был несчастливым с самого начала?
  – Дерек Кеттеринг испорчен до мозга костей, – заявил ван Олдин. – Он не способен сделать женщину счастливой.
  – Как говорят англичане, никудышный парень?
  Американец кивнул.
  – Très bien! Вы советуете мадам подать заявление о разводе, она соглашается, и вы консультируетесь с вашими адвокатами. Когда эти новости дошли до мистера Кеттеринга?
  – Я сам послал за ним и сообщил о своих намерениях.
  – И что же он сказал? – поинтересовался Пуаро.
  Лицо миллионера помрачнело.
  – Он был чертовски дерзок.
  – Простите за нескромный вопрос, мсье, но не упоминал ли он о графе де ля Роше?
  – Он не называл его имени, но дал понять, что знает об этой истории.
  – Могу я узнать, каково в настоящий момент финансовое положение мистера Кеттеринга?
  – Откуда мне знать? – после недолгого колебания отозвался ван Олдин.
  – Мне кажется весьма вероятным, что вы постарались получить сведения на этот счет.
  – Ну, вы правы. Я выяснил, что Кеттеринг на мели.
  – А сейчас он унаследовал два миллиона фунтов? La vie[363] – странная штука, верно?
  Миллионер резко взглянул на него:
  – Что вы имеете в виду?
  – Размышляю, – ответил Пуаро. – Философствую. Но вернемся к нашей проблеме. Полагаю, мистер Кеттеринг не намеревался сдаться без борьбы?
  Ван Олдин помолчал пару минут.
  – Мне точно не известно о его намерениях, – наконец сказал он.
  – А вы еще с ним общались?
  – Нет, – ответил ван Олдин после очередной паузы.
  Пуаро остановился, снял шляпу и протянул руку:
  – Желаю вам всего хорошего, мсье. Я не могу ничего для вас сделать.
  – О чем вы? – сердито осведомился американец.
  – Если вы не говорите правды, я бессилен вам помочь.
  – Не понимаю, что вы имеете в виду.
  – Думаю, понимаете. Могу заверить вас, мсье ван Олдин, что я умею хранить тайны.
  – Хорошо, – вздохнул миллионер. – Признаю, что солгал. У меня был еще один контакт с зятем.
  – Да?
  – Точнее, я послал к нему моего секретаря, майора Найтона, через которого предложил ему сто тысяч фунтов наличными, если развод пройдет без осложнений.
  – Солидная сумма, – заметил Пуаро. – И что же ответил ваш зять?
  – Передал мне, чтобы я убирался к черту.
  – Ага! – произнес Пуаро без всяких эмоций, поскольку в этот момент был занят сопоставлением фактов. Потом сказал: – Мсье Кеттеринг заявил полиции, что не видел своей жены и не говорил с ней во время пути из Англии на Ривьеру. Вы склонны верить ему, мсье?
  – Да, – кивнул миллионер. – Он, безусловно, старался бы не попадаться ей на глаза.
  – Почему?
  – Потому что с ним была женщина.
  – Мирей?
  – Да.
  – Как вы об этом узнали?
  – Человек, которому я поручил наблюдать за ним, сообщил мне, что они оба выехали этим поездом.
  – Понятно, – кивнул Пуаро. – В таком случае он действительно едва ли стал бы приближаться к мадам Кеттеринг. – И он погрузился в размышления.
  Ван Олдин не стал их прерывать.
  
  Глава 17
  Аристократический джентльмен
  – Вы бывали раньше на Ривьере, Жорж? – спросил Пуаро своего слугу на следующее утро.
  Джордж был стопроцентным англичанином, с несколько деревянными чертами лица.
  – Да, сэр. Я был здесь два года назад, когда служил у лорда Эдуарда Фрэмптона.
  – А сегодня вы здесь с Эркюлем Пуаро, – задумчиво промолвил его хозяин. – Ваша карьера быстро прогрессирует!
  Слуга не прореагировал на это замечание.
  – Коричневый костюм, сэр? – осведомился он после небольшой паузы. – Сегодня холодный ветер.
  – Там на жилете жирное пятно, – напомнил Пуаро. – Morceau de filet de sole a la Jeanette, попавший на него во время ленча в «Рице» в прошлый вторник.
  – Пятна уже нет, сэр, – с упреком сообщил слуга. – Я удалил его.
  – Très bien! – кивнул Пуаро. – Я вами доволен, Жорж.
  – Благодарю вас, сэр.
  Последовала очередная пауза.
  – Предположим, мой дорогой Жорж, – мечтательным тоном заговорил наконец Пуаро, – что вы родились в той же социальной сфере, как и ваш бывший хозяин, лорд Эдуард Фрэмптон, и, не имея ни гроша за душой, женились на очень богатой женщине, но жена захотела с вами развестись по веской причине. Как бы вы поступили?
  – Я постарался бы, сэр, убедить ее изменить свое намерение, – подумав, ответил Джордж.
  – Мирными или насильственными методами?
  Слуга казался шокированным.
  – Простите, сэр, – сказал он, – но аристократ не может вести себя как уличный торговец из Уайтчепела[364]. Он никогда не поступает низко.
  – В самом деле, Жорж? Любопытно… Ну, возможно, вы и правы.
  Послышался стук в дверь. Джордж подошел и приоткрыл ее на пару дюймов. Обменявшись с посетителем негромкими фразами, он вернулся к Пуаро:
  – Записка, сэр.
  Она оказалась от мсье Ко, комиссара полиции. Детектив прочитал:
  «Мы собираемся допросить графа де ля Роша. Судебный следователь очень просит Вас присутствовать».
  – Мой костюм, Жорж! Я должен спешить.
  Через четверть часа Пуаро, безупречно выглядевший в коричневом костюме, вошел в кабинет судебного следователя. Комиссар Ко был уже там, он и мсье Карреж вежливо поздоровались с пришедшим.
  – Мы несколько обескуражены, – сообщил комиссар. – Выяснилось, что граф прибыл в Ниццу за день до убийства.
  – Если это правда, то вам придется отказаться от вашей версии, – отреагировал детектив.
  Следователь прочистил горло.
  – Мы не должны доверять этому алиби без тщательной проверки, – заявил он, нажимая кнопку звонка.
  В следующую минуту в кабинет вошел высокий темноволосый мужчина, изысканно одетый и с довольно надменным выражением лица. Граф выглядел настолько аристократично, что казалось чистой ересью вспоминать о его отце, торговавшем хлебом и фуражом в Нанте, хотя это и соответствовало действительности. Глядя на этого человека, можно было поклясться, что его многочисленные предки погибли на гильотине во время Французской революции.
  – Вот и я, господа, – высокомерно произнес граф. – Могу ли я узнать, почему вы хотели меня видеть?
  – Пожалуйста, садитесь, мсье, – любезно предложил судебный следователь. – Мы расследуем обстоятельства смерти мадам Кеттеринг.
  – Смерти мадам Кеттеринг? Не понимаю.
  – Кажется, вы были… хм… знакомы с этой дамой, мсье?
  – Разумеется, я был с ней знаком. Ну и что из того?
  Вставив в глаз монокль, граф окинул комнату холодным взглядом, задержавшимся на Пуаро, который взирал на него с простодушным, невинным восхищением, польстившим его тщеславию.
  Карреж откинулся на спинку стула и кашлянул:
  – Возможно, вы не знаете, мсье… – он сделал паузу, – что мадам Кеттеринг убили.
  – Убили? Mon Dieu, какой ужас!
  Удивление и горе были разыграны настолько хорошо, что выглядели абсолютно естественными.
  – Мадам Кеттеринг задушили между Парижем и Лионом, – продолжил следователь, – а ее драгоценности украли.
  – Чудовищно! – воскликнул граф. – Полиция должна принять меры против этих грабителей поездов! В наши дни никто не может чувствовать себя в безопасности!
  – В сумочке мадам, – добавил Карреж, – мы обнаружили ваше письмо к ней. Кажется, она договорилась с вами о встрече?
  Граф пожал плечами и развел руками:
  – Что пользы утаивать? Мы с вами светские люди. Строго между нами, так оно и было.
  – Вы встретили мадам в Париже и поехали с ней дальше? – поинтересовался следователь.
  – Таков был первоначальный план, но мадам пожелала его изменить. Я должен был встретиться с ней в Йере.
  – А вы не встретились с мадам в поезде на Лионском вокзале четырнадцатого вечером?
  – Утром того дня я прибыл в Ниццу. Поэтому то, что вы предполагаете, невозможно.
  – Разумеется, – согласился Карреж. – Вы можете рассказать нам о том, где были вечером и ночью четырнадцатого числа?
  Граф немного подумал, потом, пожав плечами, сообщил:
  – Обедал в Монте-Карло, в «Кафе де Пари». Потом отправился в казино и выиграл несколько тысяч франков. Вернулся домой около часу ночи.
  – Простите, мсье, но как вы вернулись?
  – На своем двухместном автомобиле.
  – С вами кто-нибудь был?
  – Никого.
  – Вы можете предъявить свидетелей, подтверждающих ваше заявление?
  – Сомневаюсь, что мои друзья видели меня там в тот вечер. Я обедал один.
  – Когда вы вернулись на вашу виллу, вас впустил слуга?
  – Я открыл дверь ключом.
  Следователь вновь нажал кнопку звонка на своем столе. Дверь открылась, и вошел курьер.
  – Приведите горничную Мейсон, – велел ему мсье Карреж.
  – Хорошо, мсье следователь.
  Вскоре появилась Эйда Мейсон.
  – Будьте любезны, мадемуазель, посмотрите на этого джентльмена. Как по-вашему, это он входил в купе вашей хозяйки в Париже?
  Женщина окинула внимательным взглядом графа, которому, как показалось Пуаро, стало не по себе.
  – Трудно сказать, сэр, – наконец проговорила Мейсон. – Может, да, а может, и нет. Я ведь видела того джентльмена только со спины. Вроде бы это он.
  – Но вы не уверены?
  – Нет, – неохотно подтвердила Мейсон.
  – А этого джентльмена вы видели раньше на Керзон-стрит?
  Женщина покачала головой:
  – Я не видела тех, кто приходил на Керзон-стрит, – объяснила она, – если только они не гостили там.
  – Хорошо, можете идти, – резко сказал следователь. Он был явно разочарован.
  – Одну минуту, – вмешался Пуаро. – Если вы не возражаете, я хотел бы задать мадемуазель один вопрос.
  – Разумеется, мсье Пуаро.
  – Что стало с билетами? – обратился детектив к горничной.
  – С билетами, сэр?
  – Да, с билетами из Лондона в Ниццу.
  – У хозяйки был ее билет на поезд из Лондона. Все остальные были у меня.
  – И что же с ними произошло?
  – Я отдала их проводнику французского поезда, сэр. Он сказал, что так положено. Надеюсь, сэр, я поступила правильно?
  – Да-да, абсолютно правильно. Просто нужно уточнить все детали.
  Комиссар и следователь с любопытством смотрели на Пуаро. Мейсон неуверенно переминалась с ноги на ногу, покуда Карреж не отпустил ее кивком. Детектив что-то написал на клочке бумаги и передал его следователю. Тот прочитал написанное, и чело его прояснилось.
  – Ну, джентльмены, – высокомерно осведомился граф, – долго мне еще здесь оставаться?
  – Разумеется, нет, – быстро отозвался Карреж, стараясь говорить дружелюбно. – Теперь ваша роль в этом деле абсолютно ясна. Учитывая письмо мадам, нам, естественно, пришлось вас расспросить.
  Граф поднялся, взял стоящую в углу изящную трость и удалился с легким кивком.
  – Так-то вот, – проговорил следователь. – Вы были совершенно правы, мсье Пуаро. Пускай он лучше думает, что его не подозревают. Двое моих людей будут следовать за ним днем и ночью, а мы тем временем проверим его алиби. Мне оно кажется не слишком надежным.
  – Возможно, – задумчиво согласился детектив.
  – Я попросил мсье Кеттеринга прийти сюда сегодня утром, – продолжал следователь. – Сомневаюсь, что нам удастся многое у него узнать, но есть одно-два подозрительных обстоятельства… – Он умолк, потирая переносицу.
  – А именно? – поинтересовался Пуаро.
  – Ну… – Карреж кашлянул. – Эта мадемуазель Мирей, с которой, как говорят, он путешествовал, остановилась в одном отеле, а мсье Кеттеринг – в другом. Мне это кажется… э-э… несколько странным.
  – Выглядит так, – заметил Ко, – будто они старались соблюдать осторожность.
  – Вот именно! – торжествующе подхватил следователь. – А по какой причине?
  – Чрезмерная осторожность подозрительна, не так ли? – вставил Пуаро.
  – Точно.
  – Думаю, мы могли бы задать парочку вопросов мсье Кеттерингу, – пробормотал детектив.
  Карреж отдал распоряжение, и спустя минуты две Дерек Кеттеринг, беспечный как всегда, вошел в кабинет.
  – Доброе утро, мсье, – вежливо поздоровался следователь.
  – Доброе утро, – отозвался Дерек. – Вы посылали за мной. Появились какие-нибудь новости?
  – Пожалуйста, садитесь, мсье.
  Кеттеринг опустился на стул, бросив на стол шляпу и трость.
  – Ну? – нетерпеливо осведомился он.
  – Пока что у нас нет свежей информации, – осторожно произнес Карреж.
  – Интересно, – сухо промолвил Дерек. – Вы послали за мной, чтобы сообщить мне это?
  – Естественно, нам казалось, вы хотели бы быть в курсе хода расследования, – строго заметил следователь.
  – Даже если нет никаких новостей?
  – Мы также хотим задать вам несколько вопросов.
  – Задавайте.
  – Вы вполне уверены, что не виделись и не говорили с вашей женой в поезде?
  – Вполне. Я уже говорил вам это.
  – Очевидно, у вас на то были свои причины.
  Дерек с подозрением уставился на него.
  – Я… не… знал… что… она… в поезде, – сказал он, старательно отделяя одно слово от другого, будто обращаясь к слабоумному.
  – В самом деле?
  Дерек нахмурился:
  – Не понимаю, куда вы клоните. Знаете, что я думаю, мсье Карреж?
  – Любопытно…
  – Что французскую полицию здорово переоценили. У вас, безусловно, должны быть сведения о бандах, промышляющих в поездах. Возмутительно, что подобное могло произойти в train de luxe[365], а полиция не в состоянии в этом разобраться.
  – Не беспокойтесь, мсье, мы во всем разберемся.
  – Насколько я понимаю, мадам Кеттеринг не оставила завещания, – внезапно вмешался Пуаро, соединив кончики пальцев и внимательно глядя в потолок.
  – Не думаю, чтобы она когда-нибудь этим занималась, – сказал Кеттеринг. – А что?
  – А то, что вы унаследовали недурное состояньице, – пояснил детектив.
  Хотя он смотрел вверх, однако заметил, как лицо вдовца залила краска.
  – Кто вы такой и что вы имеете в виду? – спросил Дерек.
  Маленький человечек снял ногу с ноги и перевел взгляд с потолка на молодого человека.
  – Меня зовут Эркюль Пуаро, – спокойно ответил он, – и я, возможно, величайший детектив в мире. Так вы действительно уверены, что не видели в поезде вашу жену и не говорили с ней?
  – Что значат эти вопросы? Вы намекаете, что я… убил ее? – Кеттеринг внезапно расхохотался. – Мне не стоило выходить из себя – это слишком нелепо. Если бы я убил Рут, мне было бы незачем красть ее драгоценности, верно?
  – Верно, – с пристыженным видом кивнул Пуаро. – Я об этом не подумал.
  – Если когда-нибудь существовало абсолютно ясное дело об убийстве и ограблении, так оно перед вами, – заявил Дерек. – Бедную Рут убили из-за этих проклятых рубинов. Должно быть, преступник знал, что она взяла их с собой. Кажется, из-за этих камней убивали и раньше.
  Пуаро выпрямился на стуле. Его глаза блеснули зеленоватым огнем. Он походил на сытого, ухоженного кота.
  – Еще один вопрос, мсье, – произнес он. – Когда вы в последний раз видели вашу жену?
  – Дайте вспомнить. – Кеттеринг задумался. – Должно быть… да, более трех недель тому назад. Боюсь, что не могу назвать более точной даты.
  – Не важно, – сухо произнес Пуаро. – Это все, что я хотел знать.
  – Я могу идти? – с нетерпением спросил Дерек, глядя на следователя.
  Тот вопросительно посмотрел на Пуаро и получил от него ответ едва заметным покачиванием головы.
  – Да, мсье Кеттеринг, – вежливо ответил он. – Думаю, нам больше незачем вас задерживать. Желаю вам доброго дня.
  Дерек сухо попрощался и вышел, захлопнув за собою дверь.
  Пуаро сразу же наклонился вперед.
  – Скажите, – резко спросил он, – когда вы говорили об этих рубинах мсье Кеттерингу?
  – Никогда, – ответил Карреж. – Мы сами узнали о них от мсье ван Олдина только вчера во второй половине дня.
  – Да, но о них упоминалось в письме графа.
  Следователь выглядел оскорбленным.
  – Разумеется, я не рассказывал об этом письме Кеттерингу, – с обидой проговорил он. – При данных обстоятельствах это было бы весьма неосмотрительно.
  Пуаро постучал по столу.
  – Тогда как же Кеттеринг узнал о них? – мягко осведомился он. – Мадам не могла ему рассказать, так как он не видел ее три недели. Кажется невероятным, чтобы о рубинах упомянули мсье ван Олдин или его секретарь, – их беседы с Кеттерингом касались совсем иных тем, а в газетах о камнях не было ни слова. – Детектив поднялся, взял шляпу, трость и пробормотал: – И тем не менее наш джентльмен знает о них все. Это весьма любопытно.
  
  Глава 18
  Дерек за ленчем
  От следователя Дерек Кеттеринг отправился в «Негреско», где заказал пару коктейлей, быстро разделался с ними и мрачно уставился на ослепительную синеву моря. Его взгляд машинально скользнул по другим посетителям – скучной, удручающе неинтересной компании скверно одетых людей. Однако это впечатление быстро изменилось, когда за один из столиков неподалеку села женщина в причудливом оранжево-черном платье и шляпке, затенявшей лицо. Дерек заказал третий коктейль, снова посмотрел на море и внезапно вздрогнул. Хорошо знакомый аромат духов защекотал его ноздри, и, подняв взгляд, он увидел, что оранжево-черная леди стоит рядом с ним. Теперь ее лицо было хорошо видно, и он сразу узнал Мирей, улыбающуюся хорошо знакомой соблазнительной улыбкой.
  – Ты рад меня видеть, не так ли, Дерек? – спросила она, садясь напротив него. – Ну так поздоровайся со мной, дурачок.
  – Действительно, нежданная радость, – отозвался Кеттеринг. – Когда ты уехала из Лондона?
  Мирей пожала плечами:
  – День или два назад.
  – А как же «Парфенон»?
  – Я… как ты это говоришь… послала их подальше.
  – Неужели?
  – Ты не слишком любезен, Дерек.
  – А ты ожидала другого?
  Мирей зажгла сигарету и несколько минут молча курила.
  – Возможно, ты считаешь неблагоразумным так скоро проявлять свои чувства?
  Дерек уставился на нее, затем пожал плечами и спросил:
  – Ты пришла сюда на ленч?
  – Mais oui[366]. Хотела перекусить в твоем обществе.
  – Очень жаль, но у меня важная встреча, – отреагировал Дерек.
  – Mon Dieu! Вы, мужчины, совсем как дети! – воскликнула танцовщица. – Ты ведешь себя словно избалованный ребенок с того дня, когда с мрачным видом выбежал из моей лондонской квартиры. Ах, mais c'est inouї!
  – Не знаю, о чем ты говоришь, милая моя, – промолвил Дерек. – Мы ведь выяснили в Лондоне, что крысы бегут с тонущего корабля, так что нам с тобой обсуждать больше нечего.
  Несмотря на беспечный тон, его лицо выглядело усталым и напряженным. Мирей внезапно наклонилась к нему.
  – Тебе меня не обмануть, – шепнула она. – Я знаю, что ты сделал ради меня.
  Кеттеринг бросил на нее резкий взгляд. Что-то в ее голосе привлекло его внимание.
  – Не бойся, я умею молчать, – продолжала между тем Мирей. – Ты был просто великолепен! Какая поразительная отвага! Хотя это я подала тебе идею, сказав тогда в Лондоне, что иногда происходят несчастные случаи. Тебе не грозит опасность? Полиция тебя не подозревает?
  – Какого черта…
  – Ш-ш! – Она предостерегающе подняла тонкую руку оливкового цвета со сверкающим на мизинце крупным изумрудом. – Ты прав. Мне не следовало говорить об этом в общественном месте. Больше мы не будем этого касаться, но теперь все наши огорчения подошли к концу – нас ожидает чудесная жизнь вдвоем.
  Дерек неожиданно расхохотался хриплым, неприятным смехом.
  – Значит, крысы возвращаются? Конечно, два миллиона все меняют! Мне следовало это предвидеть. – Он горько усмехнулся. – Ты поможешь мне их истратить, не так ли, Мирей? Никто лучше тебя не знает, как это сделать.
  – Тише! – зашипела танцовщица. – Что с тобой происходит, Дерек? Смотри – на тебя уже стали оборачиваться.
  – Я объясню тебе, что со мной происходит. Я покончил с тобой, Мирей. Слышишь? Покончил навсегда!
  Однако танцовщица восприняла это совсем не так, как он ожидал. Пару минут она молча смотрела на него, потом ласково улыбнулась:
  – Ну, ты просто ребенок! Сердишься на меня только потому, что я практична. Разве я не говорила всегда, что обожаю тебя? – И снова наклонилась вперед: – Посмотри на меня – это я, Мирей, говорю с тобой. Ты ведь знаешь, что не можешь жить без меня. Я любила тебя раньше, а теперь буду любить в сто раз сильнее. Я сделаю твою жизнь чудесной. Второй такой, как Мирей, тебе не найти.
  Их взгляды встретились. Заметив, что Дерек побледнел и затаил дыхание, танцовщица удовлетворенно улыбнулась. Она отлично знала, какую власть имеет над мужчинами.
  – Значит, все решено, – добавила Мирей. – Надеюсь, Дерек, ты угостишь меня ленчем?
  – Нет. – Он поднялся. – Я уже говорил тебе, что у меня важная встреча.
  – Ты пригласил на ленч другую женщину? Вот еще! Никогда этому не поверю.
  – Я пригласил вон ту леди.
  Дерек быстро направился к молодой женщине в белом платье, которая только что вошла.
  – Вы позволите мне пригласить вас на ленч, мисс Грей? – слегка запыхавшись, обратился он к ней. – Если помните, мы встречались у леди Тэмплин.
  С минуту Кэтрин задумчиво смотрела на него выразительными серыми глазами.
  – Благодарю вас. С большим удовольствием, – ответила она наконец.
  
  Глава 19
  Неожиданная гостья
  Граф де ля Рош только что окончил dejener[367], состоящий из omelette fines herbes[368], entrecote bearnaise и savarin au rhum[369].
  Аккуратно вытерев великолепные черные усы салфеткой, он поднялся из-за стола и прошел через гостиную виллы, с одобрением подмечая небрежно разбросанные тут и там objets d'art[370]. Табакерка Людовика XV, атласная туфля Марии-Антуанетты и прочие исторические безделушки служили элементами мизансцены, являясь, как граф объяснял гостям, семейными реликвиями. Выйдя на террасу, он устремил невидящий взгляд на Средиземное море. Де ля Рош был не в том настроении, чтобы наслаждаться красотами пейзажа. Тщательно разработанный план рассыпался на мелкие кусочки, и теперь приходилось обдумывать новые схемы. Растянувшись в плетеном кресле с сигаретой в тонких белых пальцах, он погрузился в размышления.
  Вскоре Иполит, его лакей, принес кофе и спиртные напитки. Граф выбрал превосходный старый коньяк.
  Когда лакей собирался удалиться, де ля Рош задержал его легким жестом. Иполит остановился в почтительной позе. Черты его лица едва ли были располагающими, однако это компенсировалось безупречными манерами. Сейчас он являл собой воплощение уважительного внимания.
  – Возможно, – сказал граф, – что в ближайшие несколько дней в дом будут приходить посторонние и стараться завести знакомство с вами и Мари. Не исключено, что они станут задавать вам вопросы, касающиеся меня.
  – Да, мсье.
  – Может быть, это уже произошло?
  – Нет, мсье.
  – Вы уверены, что поблизости не вертелись какие-нибудь незнакомцы?
  – Здесь никого не было, мсье.
  – Отлично, – сухо произнес де ля Рош. – Тем не менее я не сомневаюсь, что они придут и начнут расспрашивать.
  Иполит выжидающе посмотрел на хозяина.
  – Как вам известно, – медленно продолжал граф, не глядя на него, – я прибыл сюда утром в прошлый вторник. Не забывайте об этом, если полиция или еще кто-нибудь вас спросят. Я прибыл во вторник четырнадцатого, а не в среду пятнадцатого – понятно?
  – Абсолютно, мсье.
  – Когда дело касается дамы, необходимо соблюдать осторожность. Не сомневаюсь, Иполит, что вы сумеете быть осторожным.
  – Сумею, мсье.
  – А Мари?
  – Она тоже. Я ручаюсь за нее.
  – Тогда все в порядке, – закончил разговор граф.
  Когда Иполит вышел, он стал задумчиво потягивать черный кофе. Иногда хмурился, иногда качал головой, а пару раз кивнул. Посреди этих размышлений вновь появился лакей:
  – К вам дама, мсье.
  – Дама?
  Де ля Рош был удивлен. Не то чтобы визит дамы был необычным явлением на вилле «Марина», однако в данный момент он не понимал, кто это может быть.
  – Думаю, она незнакома с мсье, – услужливо подсказал Иполит.
  Граф выглядел все более заинтригованным.
  – Проводите ее сюда, – приказал он.
  Спустя минуту на террасу шагнуло чудесное видение в оранжево-черном платье, распространявшее аромат экзотических цветов.
  – Мсье граф де ля Рош?
  – К вашим услугам, мадемуазель, – поклонился тот.
  – Меня зовут Мирей. Возможно, вы слышали обо мне.
  – Кто же не был очарован танцами мадемуазель Мирей! Они великолепны!
  Женщина приняла комплимент с машинальной улыбкой.
  – Простите мне мое бесцеремонное появление… – начала она.
  – Пожалуйста, садитесь, мадемуазель, – перебил ее граф, учтиво придвигая ей стул. Не забывая о галантных манерах, он внимательно наблюдал за гостьей. Де ля Рош знал о женщинах почти все. Правда, у него не было опыта с дамами типа Мирей, которые, как и он, принадлежали к категории хищников. Граф понимал, что в разговоре с танцовщицей ему придется употребить все свое искусство. Перед ним была парижанка, и весьма проницательная. Тем не менее он сразу же понял, что женщина чем-то сильно рассержена, а рассерженные дамы часто забывают об осторожности, что может стать источником прибыли для мужчины, сохраняющего хладнокровие. И граф добавил: – С вашей стороны очень любезно, мадемуазель, почтить своим присутствием это убогое жилище.
  – У нас есть общие друзья в Париже, – сообщила Мирей. – Они говорили мне о вас, но сегодня я пришла к вам по другой причине. С тех пор как я прибыла в Ниццу, слышала о вас кое-что.
  – Вот как?
  – Я буду резкой, – предупредила танцовщица, – но не сомневайтесь, я забочусь о вашем же благе. В Ницце ходят слухи, мсье, будто вы убили английскую леди – мадам Кеттеринг.
  – Я убил мадам Кеттеринг? Боже! Какая нелепость! – Он произнес это скорее лениво, чем сердито, понимая, что тем самым провоцирует ее на дальнейшую откровенность.
  – Тем не менее так говорят, – настаивала Мирей.
  – Людям нравится сплетничать, – равнодушно промолвил граф. – Принимать всерьез такие дикие обвинения ниже моего достоинства.
  – Вы не понимаете! – Танцовщица наклонилась вперед, блеснув темными глазами. – Это не праздная болтовня на улицах. Речь идет о полиции.
  – О полиции? – Де ля Рош сразу насторожился.
  Мирей энергично кивнула:
  – Да-да. Как вы понимаете, у меня везде имеются друзья. Сам префект… – Она оставила фразу неоконченной, красноречиво пожав плечами.
  – Кто же не забывает об осторожности рядом с прелестной женщиной? – галантно заметил граф.
  – В полиции считают, что вы убили мадам Кеттеринг. Но они ошибаются.
  – Конечно, ошибаются, – охотно согласился де ля Рош.
  – Да, но вы не знаете правду, а я знаю.
  Он с любопытством посмотрел на нее:
  – Вы имеете в виду, что знаете, кто убил мадам Кеттеринг?
  – Да, – снова кивнула Мирей.
  – И кто же?
  – Ее муж. – Негромкий голос танцовщицы дрожал от гнева и возбуждения.
  Граф откинулся на спинку стула. Его лицо стало непроницаемым.
  – Позвольте спросить, мадемуазель, откуда вам это известно?
  – Откуда? – Мирей со смехом вскочила на ноги. – Он сам говорил мне об этом. Кеттеринг был разорен, опозорен. Только смерть жены могла его спасти. Он ехал тем же поездом, но она об этом не знала. Что это, по-вашему, означает? Только то, что муж прокрался к ней ночью и… О! – Она закрыла глаза. – Я словно вижу, как это случилось!
  Де ля Рош кашлянул.
  – Возможно, – пробормотал он. – Но в таком случае, мадемуазель, он не стал бы красть рубины.
  – А, эти драгоценности!.. – вздохнула женщина, и ее взгляд затуманился.
  Граф с любопытством смотрел на танцовщицу, в сотый раз удивляясь магическому влиянию драгоценных камней на прекрасный пол.
  – И что же вы от меня хотите, мадемуазель? – поинтересовался он, переводя беседу в практическое русло.
  Мирей вновь стала деловитой и настороженной:
  – Это очень просто. Вы пойдете в полицию и скажете им, что это преступление совершил Кеттеринг.
  – А если они мне не поверят? Если потребуют доказательств? – Он смотрел на нее в упор.
  Танцовщица тихо засмеялась, расправив складки на платье.
  – Пошлите их ко мне, мсье, – сказала она. – Я предоставлю им необходимые доказательства. – И, выполнив свою задачу, быстро удалилась.
  Граф смотрел ей вслед, приподняв брови.
  – Она в ярости, – пробормотал он. – Что же ее так взбесило? Но мадемуазель играет слишком грубо. Неужели в самом деле верит, что Кеттеринг убил свою жену? Во всяком случае, ей хочется, чтобы и я, и полиция в это поверили.
  Граф улыбнулся своим мыслям. Он вовсе не намеревался идти в полицию. Судя по его улыбке, де ля Рош видел массу других, более приятных возможностей.
  Однако вскоре его чело затуманилось. Мирей заявила, что полиция подозревает его. Может быть, это правда, а может быть, и нет. Разгневанная женщина такого типа едва ли заботится о строгой достоверности своих заявлений. С другой стороны, она легко могла приобрести, так сказать, информацию для внутреннего пользования. В таком случае – граф плотно сжал губы – нужно принять меры предосторожности.
  Вернувшись в дом, он снова спросил Иполита, уверен ли тот, что к дому не приближался никто из посторонних. Лакей еще раз это подтвердил. Поднявшись к себе в спальню, граф направился к стоящему у стены старому бюро, опустил крышку и нащупал холеными пальцами пружину позади одного из отделений для бумаг. Сразу же выдвинулся потайной ящичек, в котором лежал маленький коричневый пакет. Он вытащил его и взвесил на ладони. Потом с легкой гримасой вырвал один волос из головы, положил его на край ящичка и тщательно закрыл его. Держа пакет в руке, граф спустился вниз и направился к гаражу, где стоял алый двухместный автомобиль. Через десять минут он уже ехал в Монте-Карло, где провел несколько часов в казино, а затем прогулялся по городу. Потом снова сел в машину и поехал в направлении Ментоны. Еще ранее граф обратил внимание на неприметный серый автомобиль, следующий за ним на некотором расстоянии. Теперь он вновь его заметил, и на его губах мелькнула улыбка. Дорога шла вверх. Граф надавил на акселератор. Маленький красный автомобиль был изготовлен по специальному заказу и обладал куда более мощным мотором, чем можно было судить по его внешнему виду. Он сразу же рванулся вперед.
  Через некоторое время де ля Рош оглянулся – серый автомобиль отстал. Окутанная пылью, красная машина мчалась по дороге. Скорость стала рискованной, но граф был первоклассным водителем. Теперь он ехал по извилистому спуску с холма. Вскоре красная машина замедлила скорость и наконец остановилась возле почты. Граф быстро вышел, открыл ящичек для инструментов, вынул оттуда коричневый пакет и поспешил в здание. Через две минуты он уже снова ехал в сторону Ментоны. Когда туда прибыл серый автомобиль, граф пил английский пятичасовой чай на террасе одного из отелей.
  Позднее он вернулся в Монте-Карло, пообедал там и добрался домой к одиннадцати ночи. Иполит вышел ему навстречу с обеспокоенным выражением лица:
  – Наконец-то мсье прибыли! Вы случайно не звонили мне?
  Граф покачал головой.
  – Тем не менее в три часа мне позвонили от вашего имени и передали ваше распоряжение явиться к вам в Ниццу в «Негреско».
  – И вы повиновались?
  – Разумеется, мсье, но в «Негреско» о вас ничего не слышали. Вас там не было.
  – А в это время Мари, несомненно, отправилась за покупками?
  – Совершенно верно, мсье.
  – Ладно, это не имеет значения. Просто какая-то ошибка.
  Граф поднялся наверх, улыбаясь своим мыслям.
  В спальне он запер дверь и быстро огляделся. Все выглядело как обычно. Заглянул в шкафы и ящики стола, потом кивнул. Вещи лежали так же, как и прежде, но не совсем. В комнате явно произвели тщательный обыск.
  Де ля Рош подошел к бюро и нажал на потайную пружину. Ящик открылся, но волоска на месте не было.
  – Наша французская полиция просто превосходна! – пробормотал он. – От них ничто не ускользает.
  
  Глава 20
  Кэтрин заводит подругу
  На следующее утро Кэтрин и Ленокс сидели на террасе виллы «Маргарита». Несмотря на разницу в возрасте, между ними возникло нечто вроде дружбы. Если бы не Ленокс, жизнь на вилле была бы для Кэтрин невыносимой. Убийство Рут Кеттеринг служило постоянной темой разговоров. Леди Тэмплин выжимала все возможное из связи гостьи с этим делом. Никакие отповеди Кэтрин не могли на нее подействовать. Ленокс избрала позицию стороннего наблюдателя, забавляясь маневрами матери и одновременно сочувствуя Кэтрин. Ситуацию не улучшало поведение Чабби, чей наивный восторг был неиссякаем. Кэтрин он представил всем и каждому следующим образом: «Это мисс Грей. Вы слышали об убийстве в „Голубом поезде“? Она находилась в самой гуще событий! Имела долгую беседу с Рут Кеттеринг за несколько часов до убийства! Везет же некоторым, верно?»
  Несколько замечаний подобного рода вынудили Кэтрин к непривычно резкому для нее протесту, на что Ленокс, когда они остались наедине, лениво заметила:
  – Не привыкла к эксплуатации, а? Тебе еще многому предстоит научиться, Кэтрин.
  – Я жалею, что вышла из себя. Обычно этого не делаю.
  – Когда-нибудь нужно выпускать пар. Чабби просто осел – он абсолютно безобидный. Мама, конечно, случай потяжелее, ты можешь огрызаться на нее хоть до второго пришествия – с нее все равно как с гуся вода. Она будет только широко раскрывать свои голубые глаза, не обращая на тебя никакого внимания.
  Кэтрин никак не прокомментировала эти дочерние наблюдения, и Ленокс заговорила снова:
  – Я похожа на Чабби. Мне тоже нравятся загадочные убийства, а так как я знаю Дерека, то это особенно интересно.
  Кэтрин молча кивнула.
  – Значит, вчера он пригласил тебя на ленч, – задумчиво продолжала Ленокс. – Тебе он нравится, Кэтрин?
  – Не знаю, – отозвалась та после паузы.
  – Дерек очень привлекателен.
  – Пожалуй.
  – Так что тебе в нем не нравится?
  Кэтрин не дала прямого ответа:
  – Он говорил о смерти жены и сказал, что не станет притворяться, будто это явилось для него чем-нибудь, кроме колоссальной удачи.
  – Полагаю, это тебя шокировало, – усмехнулась Ленокс и добавила довольно странным тоном: – А вот ты ему нравишься.
  – Он угостил меня превосходным ленчем, – улыбнулась Кэтрин.
  Но Ленокс не пожелала отвлекаться от темы:
  – Я поняла это в тот вечер, когда Дерек приходил сюда. Он так на тебя смотрел! Хотя ты вовсе не в его вкусе – совсем наоборот. Очевидно, это как религия – постигается в определенном возрасте.
  – Мадемуазель просят к телефону, – сообщила Мари, появляясь в окне гостиной. – Мсье Эркюль Пуаро хочет поговорить с ней.
  – Черт бы его побрал! Ладно, Кэтрин, иди флиртовать с твоим детективом.
  Взяв трубку, Кэтрин услышала характерные интонации голоса Пуаро:
  – Это мадемуазель Грей? Bon. Мадемуазель, я должен передать вам просьбу мсье ван Олдина, отца мадам Кеттеринг. Он очень хочет побеседовать с вами либо на вилле «Маргарита», либо в его отеле – как вы предпочтете.
  Подумав, Кэтрин решила, что визит на виллу «Маргарита» едва ли доставит удовольствие ван Олдину. Леди Тэмплин начнет приветствовать его чересчур восторженно, так как никогда не упускает случая завести знакомство с миллионером. Поэтому ответила, что приедет в Ниццу.
  – Превосходно, мадемуазель. Я заеду за вами. Скажем, минут через сорок пять.
  Пуаро прибыл точно в назначенное время, и они сразу же выехали.
  – Ну, мадемуазель, как успехи?
  Посмотрев в слегка прищуренные глаза собеседника, Кэтрин утвердилась в своем первом впечатлении, что в Эркюле Пуаро есть нечто весьма привлекательное.
  – Я имею в виду наш с вами roman policier, – пояснил детектив. – Ведь я обещал вам, что мы вместе будем расследовать это дело. А я всегда выполняю свои обещания.
  – Вы очень любезны, – отозвалась она.
  – Вы посмеиваетесь надо мной, но вам хочется узнать, как идет расследование, верно?
  Кэтрин призналась, что это так, и Пуаро кратко описал ей графа де ля Роша.
  – Вы думаете, это он убил ее? – задумчиво спросила она.
  – Это всего лишь версия, – осторожно ответил Пуаро.
  – Но вы сами в нее верите?
  – Я бы так не сказал. А что думаете вы?
  Кэтрин покачала головой:
  – Я абсолютно не разбираюсь в таких вещах, но мне кажется…
  – Да? – подбодрил ее детектив.
  – Ну, судя по вашему описанию, граф не производит впечатления человека, способного на убийство.
  – Отлично! – воскликнул Пуаро. – Выходит, вы согласны со мной, так как я говорил то же самое. – Он внимательно посмотрел на нее. – Скажите, вы встречались с Дереком Кеттерингом?
  – Встречалась у леди Тэмплин, а вчера была с ним на ленче.
  – Mauvais sujet[371], – покачал головой детектив, – но женщинам такие нравятся. – Подмигнув Кэтрин, которая рассмеялась, он продолжил: – На такого обращаешь внимание где угодно. Несомненно, вы заметили его в «Голубом поезде»?
  – Да, заметила.
  – В вагоне-ресторане?
  – Нет. Я видела его только один раз – входящим в купе жены.
  Пуаро кивнул.
  – Странное дело, – пробормотал он. – Помнится, вы говорили, мадемуазель, что проснулись и посмотрели в окно в Лионе. Вы не видели, чтобы с поезда сошел высокий брюнет, похожий на графа де ля Роша?
  Кэтрин покачала головой.
  – Не думаю, чтобы я вообще кого-то видела, – ответила она. – Молодой парень в пальто и фуражке вышел из вагона, но, по-моему, он просто хотел прогуляться по платформе. Толстый бородатый француз в пальто поверх пижамы выходил выпить чашку кофе. Больше я никого не видела, кроме проводников.
  – Понимаете, – объяснил Пуаро, – дело в том, что у графа де ля Роша есть алиби. А алиби – ужасная вещь, которая всегда вызывает серьезнейшие подозрения. Ну вот мы и прибыли!
  Когда они поднялись в апартаменты ван Олдина, их встретил Найтон. Пуаро представил его Кэтрин.
  – Я сообщу мистеру ван Олдину, что мисс Грей здесь, – сказал секретарь после обычного обмена любезностями.
  Он удалился в соседнюю комнату, оттуда послышались негромкие голоса, а затем появился ван Олдин и направился к Кэтрин с протянутой рукой, окидывая ее при этом проницательным взглядом.
  – Рад с вами познакомиться, мисс Грей, – спокойно сказал он. – Мне не терпится услышать то, что вы можете рассказать о Рут.
  Простота поведения миллионера произвела впечатление на Кэтрин. Она чувствовала, что этот человек испытывает искреннее горе, казавшееся еще более ощутимым благодаря отсутствию внешних признаков.
  Ван Олдин придвинул гостье стул:
  – Пожалуйста, садитесь и расскажите мне все.
  Пуаро и Найтон скромно удалились в другую комнату.
  Кэтрин просто и естественно пересказала миллионеру слово в слово свой разговор с Рут Кеттеринг. Ван Олдин слушал молча, откинувшись на спинку стула и прикрыв ладонью глаза. А когда она закончила, тихо произнес:
  – Благодарю вас, дорогая.
  С минуту оба молчали. Кэтрин казалось, что любые выражения сочувствия были бы неуместны.
  – Я вам очень признателен, мисс Грей, – заговорил миллионер совсем другим тоном. – Думаю, вы облегчили душу бедной Рут в последние часы ее жизни. Теперь я хочу спросить вас кое о чем. Вы знаете – мсье Пуаро рассказывал вам – о негодяе, с которым связалась моя девочка. Рут говорила вам об этом человеке – это с ним она собиралась встретиться. Вам не кажется, что она могла изменить намерения после разговора с вами?
  – Право, не знаю. Она, безусловно, приняла какое-то решение и казалась повеселевшей.
  – Рут не говорила, где именно она собиралась встретиться с этим мерзавцем – в Париже или Йере?
  Кэтрин покачала головой:
  – Нет, ничего об этом не говорила.
  – Это важный момент, – задумчиво произнес ван Олдин. – Ну, время покажет.
  Он встал и открыл дверь в смежную комнату. Оттуда вошли Пуаро и Найтон.
  Кэтрин отклонила приглашение миллионера на ленч. Найтон проводил ее вниз и усадил в поджидающий автомобиль. Вернувшись, он застал Пуаро и ван Олдина, занятых разговором.
  – Если бы мы только знали, какое решение приняла Рут, – размышлял вслух миллионер. – Это могло быть любое из полудюжины. Она могла решить сойти с поезда в Париже и отправить мне телеграмму или ехать на юг Франции и там объясниться с графом. Мы блуждаем в потемках. Но горничная утверждает, что Рут была удивлена и испугана появлением графа на вокзале в Париже. Ясно, что это не было частью заранее обдуманного плана. Вы согласны со мной, Найтон?
  Секретарь вздрогнул:
  – Прошу прощения, мистер ван Олдин. Я не слышал вас.
  – Замечтались, а? – усмехнулся ван Олдин. – На вас это не похоже. Кажется, девушка вскружила вам голову.
  Найтон покраснел.
  – Она действительно очень приятная девушка, – задумчиво добавил миллионер. – Вы обратили внимание на ее глаза?
  – Любой мужчина обратил бы на них внимание, – ответил Найтон.
  
  Глава 21
  На теннисном корте
  Прошло несколько дней. Однажды утром, когда Кэтрин вернулась после прогулки в одиночестве, Ленокс с усмешкой ей сообщила:
  – Тебе звонил твой молодой человек, Кэтрин.
  – Кого ты так называешь?
  – Твоего нового поклонника – секретаря Руфуса ван Олдина. Кажется, ты произвела на него впечатление. Ты разбиваешь сердца одно за другим, Кэтрин. Сначала Дерек Кеттеринг, а теперь молодой Найтон. Забавно, что я хорошо его помню. Он лежал в военном госпитале, который мама устроила здесь. Тогда мне было лет восемь.
  – Он был серьезно ранен?
  – Если я правильно помню, у него было пулевое ранение в ногу – довольно скверное. По-моему, доктора там что-то напутали. Они утверждали, что хромоты не останется, но, уезжая отсюда, он все еще с трудом ковылял.
  В этот момент к ним присоединилась леди Тэмплин.
  – Ты уже рассказала Кэтрин о майоре Найтоне? – спросила она. – Какой славный парень! Сначала я не могла его вспомнить – ведь в госпитале их было так много, – а теперь он у меня словно перед глазами.
  – Раньше Найтон был слишком незначительным, чтобы его запоминать, – усмехнулась Ленокс. – А теперь совсем другое дело – ведь он секретарь американского миллионера.
  – Дорогая! – укоризненно промолвила леди Тэмплин.
  – А зачем звонил майор? – поинтересовалась Кэтрин.
  – Спрашивал, не хотела ли ты сходить сегодня на теннис. Если да, то он заедет за тобой на машине. Мы с мамой охотно согласились от твоего имени. Покуда ты будешь кокетничать с секретарем миллионера, Кэтрин, я могу попытать счастья с его боссом. Кажется, ему около шестидесяти, так что он сразу положит глаз на симпатичную юную девушку вроде меня.
  – Я бы хотела познакомиться с мистером ван Олдином, – серьезно сказала леди Тэмплин. – О нем столько говорят. Эти грубые богачи с Дикого Запада так привлекательны!..
  – Майор Найтон подчеркнул, что предложение исходит от мистера ван Олдина, – добавила Ленокс. – Он столько раз это повторил, что я сразу что-то заподозрила. Вы с Найтоном были бы отличной парой, Кэтрин. Благословляю вас, дети мои!
  Кэтрин засмеялась и поднялась наверх переодеться.
  Найтон прибыл вскоре после ленча и мужественно выдержал восторги леди Тэмплин.
  Когда они с Кэтрин ехали в сторону Канна, он заметил:
  – Леди Тэмплин поразительно мало изменилась.
  – Внешне или по поведению?
  – И так, и так. Ей, должно быть, хорошо за сорок, но она все еще очень красивая женщина.
  – Пожалуй, – согласилась Кэтрин.
  – Я очень рад, что вы согласились поехать, – продолжал Найтон. – Мсье Пуаро тоже собирается быть там. Какой удивительный маленький человечек! Вы хорошо его знаете, мисс Грей?
  Она покачала головой:
  – Я встретила его в поезде по пути сюда. Я читала детективный роман и сказала, что такого не бывает в реальной жизни. Конечно, я понятия не имела, кто он.
  – Мсье Пуаро замечательный человек, – медленно проговорил Найтон, – и совершил немало замечательных дел. У него поразительный дар добираться до самой сути, причем никто до самого конца не знает, о чем он думает. Как-то я гостил в одном доме в Йоркшире, когда там были украдены драгоценности леди Клэнрейвон. На первый взгляд это казалось обычным ограблением, но местная полиция оказалась в тупике. Я посоветовал обратиться к Эркюлю Пуаро, объяснив, что только он может им помочь, но они предпочли Скотленд-Ярд.
  – Ну и чем все кончилось? – полюбопытствовала Кэтрин.
  – Драгоценности так и не нашли, – сухо ответил Найтон.
  – Вы действительно верите в него?
  – Разумеется. Граф де ля Рош очень хитер и всегда выходил сухим из воды. Но думаю, в Эркюле Пуаро он найдет достойного противника.
  – Значит, – задумчиво спросила Кэтрин, – вы думаете, что это сделал граф де ля Рош?
  – Конечно. – Найтон с удивлением посмотрел на нее. – А вы в этом сомневаетесь?
  – Нет-нет, – поспешно отозвалась Кэтрин, – если только это не было обычным ограблением в поезде.
  – Такое тоже не исключено, – согласился секретарь, – но граф мне кажется наиболее вероятной персоной.
  – Однако у него есть алиби.
  – О, алиби! – Лицо Найтона осветила привлекательная мальчишеская улыбка. – Вы сами признались, что читаете детективные истории, мисс Грей. Тогда должны знать, что тот, у кого имеется железное алиби, всегда вызывает наибольшие подозрения.
  – И вы думаете, в настоящей жизни происходит то же самое? – улыбаясь, спросила Кэтрин.
  – Почему бы и нет? Беллетристика основана на фактах.
  – Только она их сильно приукрашивает.
  – Возможно. Как бы то ни было, будь я преступником, то не хотел бы, чтобы по моему следу шел Эркюль Пуаро.
  – Я тоже, – засмеялась Кэтрин.
  У корта их встретил детектив. Так как день был теплым, он облачился в белый парусиновый костюм с белой камелией в петлице.
  – Bonjour[372], мадемуазель, – поздоровался Пуаро. – Я выгляжу очень по-английски, не так ли?
  – Вы выглядите чудесно, – тактично ответила Кэтрин.
  – Вы смеетесь надо мной, – добродушно сказал детектив. – Но это не важно. Папа Пуаро всегда смеется последним.
  – А где мистер ван Олдин? – поинтересовался Найтон.
  – Он подойдет, когда мы займем места. По правде говоря, друг мой, ваш шеф не слишком мною доволен. Ох уж эти американцы – отдых, покой не для них! Мистер ван Олдин хотел бы, чтобы я гонялся за преступниками по всем переулкам Ниццы.
  – И мне этот способ кажется недурным, – заметил Найтон.
  – Вы не правы, – возразил Пуаро. – В таких делах важна не энергия, а хитрость. На теннисе можно встретить кого угодно – это весьма полезно. А вот и мистер Кеттеринг.
  Дерек подошел к ним. Он выглядел встревоженным и сердитым, словно что-то его расстроило, и довольно сдержанно поздоровался с Найтоном. Только Пуаро, казалось, не ощущал напряжения в атмосфере и непринужденно болтал, щедро раздавая комплименты.
  – Вы удивительно хорошо говорите по-французски, мистер Кеттеринг, – заметил он. – Настолько хорошо, что при желании могли бы сойти за француза. Среди англичан такое встречается редко.
  – Я этому завидую, – сказала Кэтрин. – Чувствую, мой французский звучит чудовищно по-английски.
  Они заняли свои места, и Найтон сразу же увидел своего босса, подающего ему знаки с другой стороны корта. Он отошел поговорить с ним.
  – Мне нравится этот молодой человек, – промолвил Пуаро, лучезарно улыбаясь вслед удаляющемуся секретарю. – А вам, мадемуазель?
  – Мне тоже.
  – А вам, мсье Кеттеринг?
  На языке у Дерека явно вертелся дерзкий ответ, но он сдержался, словно в прищуренных глазах маленького бельгийца его что-то насторожило.
  – Найтон – отличный парень, – отозвался он, тщательно подбирая слова.
  На момент Кэтрин показалось, что детектив выглядит разочарованным.
  – Он ваш большой поклонник, мсье Пуаро, – сказала она и передала ему слова Найтона. Ее позабавило то, как маленький человечек выпятил грудь с притворно скромным выражением лица, неспособным обмануть никого.
  – Это напомнило мне, мадемуазель, – внезапно сказал он, – про одно дельце, о котором я хотел с вами поговорить. Когда вы беседовали в поезде с этой бедной леди, то, по-видимому, уронили портсигар.
  Кэтрин выглядела удивленной.
  – Не думаю, – ответила она.
  Пуаро вынул из кармана портсигар из мягкой голубой кожи с золотым инициалом «К».
  – Это не мой, – покачала головой Кэтрин.
  – О, тысяча извинений! Несомненно, портсигар принадлежал самой мадам, а «К» означает «Кеттеринг». Мы сомневались, так как у нее в сумочке был другой портсигар, и казалось странным, что у нее их два. – Он внезапно обернулся к Дереку: – Полагаю, вы не знаете, принадлежал этот портсигар вашей жене или нет?
  Дерек казался сбитым с толку.
  – Н-не знаю, – запинаясь, ответил он. – Думаю, что да.
  – А он случайно не ваш?
  – Конечно нет. Если бы он был мой, то вряд ли находился бы у моей жены.
  Лицо Пуаро стало бесхитростным, как у ребенка.
  – Я подумал, что вы могли обронить его, когда были в купе вашей жены, – простодушно объяснил он.
  – Меня никогда там не было. Я уже дюжину раз повторял это полиции.
  – Тысяча извинений, – виновато произнес Пуаро. – Просто мадемуазель упоминала, что видела, как вы туда входили.
  Он умолк со смущенным видом.
  Кэтрин посмотрела на Дерека. Его лицо побледнело, но, возможно, ей это только показалось. Он рассмеялся, и его смех звучал достаточно естественно.
  – Вы ошиблись, мисс Грей. Со слов полиции я понял, что мое купе находилось через дверь или две от купе моей жены, хотя тогда я об этом не подозревал. Должно быть, вы видели меня входящим в мое собственное купе. – Дерек быстро встал, заметив приближающихся ван Олдина и Найтона. – Мне придется вас покинуть, – сказал он. – Общества моего тестя я не вынесу ни за какие деньги.
  Ван Олдин вежливо поздоровался с Кэтрин, но явно пребывал в дурном настроении.
  – Вижу, вы любите наблюдать за игрой в теннис, мсье Пуаро, – проворчал он.
  – Очень люблю, – безмятежно подтвердил тот.
  – Хорошо, что вы во Франции, – заметил миллионер. – Мы, в Штатах, сделаны из другого теста. Для нас дела важнее удовольствий.
  Пуаро отнюдь не выглядел оскорбленным. Он дружески улыбнулся разгневанному собеседнику:
  – Умоляю вас, не сердитесь. У каждого свои методы. Мне нравится сочетать полезное с приятным. – Глянув на Найтона и Кэтрин, которые оживленно беседовали, детектив удовлетворенно кивнул и тихо добавил: – Я здесь не только для развлечения, мсье ван Олдин. Обратите внимание на высокого седобородого старика с желтоватым лицом, который сидит напротив нас.
  – Ну и что?
  – Это мсье Папополус.
  – Грек?
  – Совершенно верно. Широко известный торговец антиквариатом, имеющий маленький магазин в Париже, но полиция подозревает, что он занимается еще кое-чем.
  – Чем же?
  – Скупкой краденых товаров, особенно драгоценностей. Ему известно все, касающееся изменения формы или оправы драгоценных камней. Он имеет дело с самыми высокопоставленными особами Европы и самым низкопробным отребьем преступного мира.
  Миллионер посмотрел на Пуаро с внезапно пробудившимся интересом.
  – Ну и?.. – протянул он с новыми нотками в голосе.
  – И вот я, Эркюль Пуаро, – детектив драматическим жестом ударил себя в грудь, – спрашиваю себя: зачем мсье Папополус неожиданно прибыл в Ниццу?
  На ван Олдина его слова произвели впечатление. На какое-то время он усомнился в Пуаро, подозревая, что маленький человечек всего лишь позер. Теперь же вернулся к первоначальному мнению.
  – Я должен извиниться перед вами, мсье, – прямо заявил миллионер.
  Пуаро отмахнулся от извинений.
  – Ба! – воскликнул он. – Это не имеет значения. Лучше послушайте, какие у меня для вас новости.
  Ван Олдин выжидающе посмотрел на него.
  – Я знал, что это вас заинтересует, – кивнул детектив. – Как вам известно, граф де ля Рош находился под наблюдением после беседы с судебным следователем. На следующий день полиция во время его отсутствия обыскала виллу «Марина».
  – И нашла что-нибудь? Держу пари, что нет.
  Пуаро отвесил легкий поклон:
  – Ваша проницательность вас не подвела, мсье ван Олдин. Они не нашли ничего подозрительного. Этого и следовало ожидать. Граф де ля Рош, как гласит ваша выразительная идиома, не вчера родился. Он весьма хитрый джентльмен с большим опытом в делах такого рода.
  – Продолжайте, – потребовал миллионер.
  – Разумеется, возможно, что у графа не было никаких предметов компрометирующего свойства, которые следовало скрывать. Но мы не должны пренебрегать и другой возможностью. Если ему было что скрывать, то где это спрятано? Не в его доме – полиция произвела тщательный обыск. Не при нем лично, так как он знает, что его могут арестовать в любую минуту. Остается его автомобиль. Как я сказал, граф находился под наблюдением. В тот день он отправился в Монте-Карло, а оттуда поехал в Ментону. Его машина очень мощная – он оторвался от преследователей, которые примерно на четверть часа потеряли его из виду.
  – И вы думаете, в это время он что-то спрятал на обочине? – не без иронии спросил ван Олдин.
  – Только не на обочине. Ce n'est pas pratique[373]. Но я сделал маленькое предложение мсье Каррежу, который любезно его одобрил. В каждом почтовом отделении поблизости поместили человека, знающего графа в лицо. Потому что, мсье, лучший способ спрятать вещь – это отправить ее по почте.
  – Ну? – снова нетерпеливо спросил миллионер.
  – Ну voilà![374] – Пуаро театральным жестом извлек из кармана коричневый пакет и развязал тесемку. – В течение пятнадцатиминутного интервала наш достойный джентльмен отправил вот это.
  – По какому адресу? – резко спросил миллионер.
  Пуаро покачал головой:
  – К сожалению, это нам ничего не даст. Пакет был адресован в одну из маленьких газетных лавок в Париже, где письма и посылки за небольшую плату хранятся до востребования.
  – Да, но что внутри? – с нетерпением осведомился ван Олдин.
  Пуаро развернул коричневую бумагу, которая прикрывала квадратную картонную коробочку, и огляделся вокруг.
  – Подходящий момент, – шепнул он. – Все взгляды устремлены на корт. Смотрите, мсье! – и на мгновение поднял крышку коробочки.
  У миллионера вырвался возглас изумления. Лицо его побелело как мел.
  – Боже мой! – ахнул он. – Рубины!
  Детектив положил коробочку в карман и безмятежно улыбнулся. Застывший от удивления ван Олдин внезапно вышел из транса и так стиснул ему руку, что маленький человечек поморщился от боли.
  – Это великолепно! Вам нет равных, мсье Пуаро!
  – Пустяки, – скромно отозвался тот. – Для этого нужно лишь не забывать о порядке и методе, быть готовым к любым случайностям.
  – Полагаю, теперь граф де ля Рош арестован? – полюбопытствовал ван Олдин.
  – Нет.
  На лице миллионера отразилось удивление.
  – Но почему? Что еще вам нужно?
  – У графа все еще железное алиби.
  – Чушь какая-то!
  – Да, – кивнул Пуаро. – Я тоже думаю, что это чушь, но, к сожалению, мы должны это доказать.
  – А тем временем он от вас ускользнет.
  Детектив покачал головой:
  – Нет, граф этого не сделает. Он не может пожертвовать своим положением в обществе. Любой ценой ему нужно выкрутиться.
  Однако ван Олдин не был удовлетворен.
  – Но я не понимаю…
  Пуаро поднял руку:
  – Дайте мне еще минуту, мсье. У меня есть маленькая идея. Многие смеялись над идеями Эркюля Пуаро – и оказывались не правы.
  – Ладно, валяйте, – кивнул миллионер. – Что за идея?
  – Я зайду к вам в отель завтра в одиннадцать утра, – после небольшой паузы сказал детектив. – А до тех пор никому ничего не рассказывайте.
  
  Глава 22
  Мсье Папополус завтракает
  Мсье Папополус завтракал. Напротив него сидела его дочь Зия.
  В дверь гостиной постучали, вошел посыльный и вручил Папополусу карточку. Тот взглянул на нее, поднял брови и передал дочери.
  – Эркюль Пуаро, – промолвил антиквар, задумчиво теребя левое ухо. – Интересно…
  Отец и дочь посмотрели друг на друга.
  – Я видел его вчера на теннисе, – продолжал Папополус. – Мне это не слишком нравится, Зия.
  – Однажды он оказал тебе большую услугу, – напомнила ему дочь.
  – Это верно, – признал Папополус. – К тому же я слышал, что он удалился от дел.
  Отец с дочерью беседовали на родном языке. Обернувшись к посыльному, антиквар сказал по-французски:
  – Faites monter ce monsieur[375].
  Через несколько минут щегольски одетый Эркюль Пуаро вошел в комнату, весело помахивая тростью:
  – Мой дорогой мсье Папополус!
  – Мой дорогой мсье Пуаро!
  – И мадемуазель Зия! – Детектив отвесил ей низкий поклон.
  – Простите, что мы продолжаем завтракать, – извинился антиквар, наливая себе очередную чашку кофе. – Ваш визит… хм!.. несколько ранний.
  – Это весьма прискорбно, – отозвался Пуаро, – но меня вынудили обстоятельства.
  – Значит, вы по делу? – осведомился грек.
  – И по очень серьезному. По делу о гибели мадам Кеттеринг.
  – Дайте подумать… – Папополус невинно уставился в потолок. – Это леди, которая умерла в «Голубом поезде», не так ли? Я читал об этом в газетах, но там не было и намека на преступление.
  – В интересах правосудия этот факт предпочли не упоминать, – пояснил детектив.
  Последовала пауза.
  – Чем же я могу вам помочь, мсье Пуаро? – вежливо осведомился торговец.
  – Voilà, – отозвался тот. – Я как раз к этому подхожу. – И, вынув из кармана коробочку, которую показывал в Канне, открыл ее, высыпал на стол рубины, одновременно внимательно наблюдая за стариком.
  Но на лице антиквара не дрогнул ни один мускул. Он принялся внимательно разглядывать драгоценности, затем вопрошающе посмотрел на детектива.
  – Они великолепны, не так ли? – осведомился Пуаро.
  – Превосходны, – согласился Папополус.
  – Сколько, по-вашему, они стоят?
  На сей раз лицо грека слегка дрогнуло.
  – Вам действительно необходимо это знать, мсье Пуаро? – спросил он.
  – Вы весьма проницательны, мсье Папополус. Нет, в этом нет нужды. Они ведь никак не стоят, скажем, пятьсот тысяч долларов.
  Антиквар рассмеялся, и детектив присоединился к нему.
  – Как образцы подделки, – сказал Папополус, передавая камни Пуаро, – они в самом деле великолепны. Не будет ли с моей стороны нескромностью спросить вас, мсье, откуда они у вас?
  – От такого старого друга, как вы, у меня нет секретов, – ответил детектив. – Они находились у графа де ля Роша.
  Брови антиквара красноречиво полезли вверх.
  – Вот как? – пробормотал он.
  Детектив наклонился к собеседнику с притворно простодушным видом.
  – Я собираюсь выложить карты на стол, мсье Папополус, – сказал он. – Оригиналы этих драгоценностей были украдены у мадам Кеттеринг в «Голубом поезде». Но меня заботит не возвращение рубинов – это дело полиции. Я работаю не на полицию, а на мсье ван Олдина, и мне нужен тот, кто убил мадам Кеттеринг. Драгоценности меня интересуют лишь в той степени, в какой они могут вывести на след этого человека. Вы меня понимаете?
  Последние три слова прозвучали весьма многозначительно. На лице антиквара ничего не отразилось.
  – Продолжайте, – спокойно проговорил он.
  – Мне кажется возможным, мсье, что драгоценности перейдут из рук в руки в Ницце, если только уже не перешли.
  – Понятно, – кивнул Папополус, задумчиво потягивая кофе. Сейчас он выглядел еще более величаво и патриархально, чем обычно.
  – И я подумал, – продолжал Пуаро, – какая удача, что мой старый друг мсье Папополус сейчас в Ницце! Он мне поможет.
  – Чем же? – холодно поинтересовался грек.
  – Я решил, что вы здесь, несомненно, по делу.
  – Вовсе нет, – возразил Папополус. – Я приехал сюда по совету врача поправить здоровье. – И он глухо закашлял.
  – Очень жаль это слышать, – с неискренним сочувствием вздохнул детектив. – Но продолжим. Когда русский великий князь, австрийская эрцгерцогиня или итальянский принц желают избавиться от фамильных драгоценностей, к кому они обращаются? К вам, не так ли? Вы известны во всем мире осмотрительностью, с которой устраиваются подобные дела.
  Грек поклонился:
  – Вы мне льстите.
  – Осмотрительность – великая вещь, – заметил Пуаро, вознагражденный кривой улыбкой собеседника. – Но я тоже умею быть осмотрительным и хранить молчание.
  Их взгляды встретились.
  – И тогда я сказал себе, – продолжал Пуаро, тщательно подбирая слова. – Если рубины перешли из рук в руки в Ницце, мсье Папополус должен был об этом слышать. Он ведь знает обо всем, что происходит в мире драгоценностей.
  Антиквар молча взял с блюдца круассан.
  – Как вы понимаете, – настаивал детектив, – полиция здесь ни при чем. Это личное дело.
  – Конечно, ходят разные слухи, – осторожно признал Папополус.
  – А именно?
  – Существует какая-нибудь причина, по которой я должен сообщить их вам?
  – Думаю, да, – ответил Пуаро. – Возможно, вы помните, что семнадцать лет тому назад одно очень… э-э… значительное лицо оставило вам в залог некий предмет. Этот предмет внезапно исчез, и вы оказались в весьма затруднительном положении.
  Пуаро краем глаза посмотрел на девушку. Она внимательно слушала, отодвинув чашку с блюдцем, опираясь локтями на стол и подперев подбородок ладонями.
  – Тогда я как раз был в Париже, – все еще глядя на Зию, продолжал детектив. – Вы обратились ко мне за помощью и сказали, что если я смогу вернуть вам этот… предмет, то заслужу вашу бесконечную признательность. Eh bien! Я вернул его вам.
  Папополус тяжко вздохнул.
  – Это был самый неприятный эпизод в моей карьере, – пробормотал он.
  – Семнадцать лет – большой срок, – задумчиво произнес Пуаро, – но думаю, я прав, мсье, считая, что ваша нация ничего не забывает.
  – Греки? – иронически усмехнулся антиквар.
  – Я имел в виду не греков.
  После долгой паузы старик гордо выпрямился.
  – Вы правы, мсье, – спокойно сказал он. – Я еврей, и наша нация ничего не забывает.
  – Значит, вы поможете мне?
  – Что касается драгоценностей, мсье, тут я бессилен. – Старик, как и только что детектив, осторожно выбирал слова. – Я ничего не слышал и ничего не знаю. Но, возможно, сумею дать вам хороший совет, если вы интересуетесь скачками.
  – При определенных обстоятельствах – да, – ответил Пуаро, пристально глядя на него.
  – На ипподроме в Лоншане есть лошадь, которая, по-моему, достойна внимания. Конечно, я не могу ничего утверждать – такие новости поступают не из первых рук.
  Антиквар умолк, не сводя глаз с Пуаро, словно старался убедиться, что последний правильно его понимает.
  – Ну разумеется, – кивнул тот.
  – Кличка лошади, – продолжил Папополус, откинувшись назад и соединив кончики пальцев, – Маркиз. Думаю, хотя и не уверен, что это английская лошадь. Как по-твоему, Зия?
  – Пожалуй, – кивнула девушка.
  Пуаро быстро поднялся:
  – Благодарю вас, мсье. Великое дело – получить то, что англичане именуют «подсказкой из конюшни». Au revoir[376], мсье, тысяча благодарностей. – Он обернулся к девушке: – Au revoir, мадемуазель Зия. Мне кажется, будто я видел вас в Париже только вчера. Вы выглядите так, словно прошло максимум два года.
  – Между шестнадцатью и тридцатью тремя годами большая разница, – печально промолвила Зия.
  – Только не в вашем случае, – галантно возразил детектив. – Быть может, вы и ваш отец как-нибудь отобедаете со мной вечером?
  – С большим удовольствием, – согласилась Зия.
  – Тогда мы это устроим, – пообещал Пуаро. – А теперь je me sauve[377].
  Он шагал по улице, что-то напевая себе под нос, бодро помахивая тростью и улыбаясь своим мыслям. Зайдя на почту, детектив отправил шифрованную телеграмму. Ему пришлось потратить некоторое время, чтобы вспомнить код. В телеграмме, адресованной инспектору Джеппу в Скотленд-Ярд, говорилось о пропавшей булавке для галстука, но ее расшифрованный текст выглядел следующим образом:
  «Телеграфируйте мне обо всем, что вам известно о человеке по прозвищу Маркиз».
  
  Глава 23
  Новая теория
  Ровно в одиннадцать Пуаро появился в отеле ван Олдина, застав миллионера в одиночестве.
  – Вы пунктуальны, мсье, – улыбнулся ван Олдин, поднимаясь ему навстречу.
  – Я всегда пунктуален, – ответил детектив. – Без порядка и метода… – Он оборвал фразу. – Возможно, я уже говорил вам об этом. Давайте лучше перейдем к цели моего визита.
  – Вашей маленькой идее?
  – Вот именно. И прежде всего я хотел бы еще раз побеседовать с горничной, Эйдой Мейсон. Она здесь?
  – Да, здесь.
  – Отлично!
  Ван Олдин с любопытством посмотрел на гостя, потом позвонил и отправил посыльного на поиски Мейсон.
  Пуаро приветствовал горничную с обычной вежливостью, безотказно действующей на людей этого класса:
  – Доброе утро, мадемуазель. Пожалуйста, садитесь, если позволит мсье.
  – Да-да, садитесь, – кивнул миллионер.
  – Благодарю вас, сэр, – чопорно отозвалась горничная и села на край стула. Она выглядела еще более угрюмой и костлявой, чем прежде.
  – Я пришел задать вам еще несколько вопросов, – продолжал детектив. – Мы должны добраться до сути дела. Я вынужден снова вернуться к этому человеку в поезде. Вам показали графа де ля Роша, и вы заявили, что это мог быть он, хотя вы в этом не уверены.
  – Я же говорила, сэр, что не видела лица этого джентльмена. Вот почему мне нелегко его опознать.
  Пуаро энергично кивнул:
  – Да-да, я понимаю ваши затруднения. Вы сказали, мадемуазель, что прослужили у мадам Кеттеринг два месяца. Насколько часто в течение этого времени вы видели ее мужа?
  Мейсон задумалась.
  – Только дважды, сэр, – наконец ответила она.
  – Вблизи или издали?
  – Ну, сэр, один раз он приходил на Керзон-стрит. Я была наверху, глянула через перила и увидела его внизу в холле. Понимаете, сэр, мне было немного любопытно знать, что… – Мейсон покраснела и скромно кашлянула.
  – А в другой раз?
  – Я была в парке с Энни – другой служанкой, сэр, – и она показала мне хозяина, идущего с иностранной леди.
  Пуаро снова кивнул:
  – Скажите, Мейсон, откуда вы знаете, что человек, которого вы видели разговаривающим с вашей хозяйкой в купе на Лионском вокзале, не был ее мужем?
  – Не думаю, сэр, что это мог быть он.
  – Но вы в этом не уверены? – настаивал Пуаро.
  – Ну… мне такое не приходило в голову, сэр. – Мейсон была явно расстроена этим предположением.
  – Вы ведь слышали, что мистер Кеттеринг тоже ехал этим поездом. Что могло быть более естественным, чем то, если бы он шел по коридору и столкнулся с вашей хозяйкой?
  – Но джентльмен, который говорил с хозяйкой, пришел снаружи, сэр. Он был в пальто и шляпе.
  – Да, мадемуазель, но подумайте немного. Поезд только что прибыл на Лионский вокзал. Многие пассажиры вышли прогуляться по перрону. Ваша хозяйка тоже собиралась это сделать и с этой целью надела пальто, верно?
  – Да, сэр, – согласилась горничная.
  – Значит, ее муж мог сделать то же самое. В поезде топили, но снаружи было холодно. Он надевает пальто и шляпу, прогуливается рядом с поездом и, заглянув в освещенное окно, внезапно видит мадам Кеттеринг. До тех пор он и понятия не имел, что она тоже едет этим поездом. Естественно, мсье Кеттеринг поднимается в вагон и идет к ее купе. Она удивленно вскрикивает при виде его и закрывает дверь между двумя смежными купе, так как их разговор, возможно, примет сугубо личный характер.
  Откинувшись на спинку стула, Пуаро наблюдал за эффектом, произведенным этим предположением. Никто лучше его не знал, что представителей класса, к которому принадлежит Мейсон, не следует торопить. Ей нужно дать время избавиться от собственных предвзятых идей.
  – Ну, сэр, может, так оно и было, – минуты через три проговорила горничная. – Просто я об этом не думала. Хозяин тоже высокий и темноволосый, да и фигура у него похожая. При виде пальто и шляпы я решила, что джентльмен пришел снаружи. Конечно, это мог быть хозяин, но я снова в этом не уверена.
  – Большое вам спасибо, мадемуазель. Больше не буду вас задерживать. Хотя погодите. – Пуаро вынул из кармана портсигар, который уже показывал Кэтрин. – Это портсигар вашей хозяйки?
  – Нет, сэр, но…
  На лице Мейсон внезапно отразилось удивление. Какая-то идея явно пробивала себе дорогу в запутанном лабиринте ее мыслей.
  – Да? – подбодрил ее детектив.
  – Мне кажется, сэр, хотя я опять-таки не уверена, что это портсигар, который хозяйка купила в подарок хозяину.
  – Вот как? – небрежным тоном произнес Пуаро.
  – Но я, конечно, не знаю, подарила она его ему или нет.
  – Разумеется. Думаю, это все, мадемуазель. Желаю вам доброго дня.
  Эйда Мейсон скромно удалилась, бесшумно закрыв за собою дверь.
  Детектив с легкой улыбкой посмотрел на ван Олдина. Миллионер выглядел ошарашенным.
  – Вы думаете… думаете, это был Дерек? – запинаясь, спросил он. – Но ведь все указывает в ином направлении. Драгоценности были у графа.
  – Нет.
  – Но ведь вы сами рассказали…
  – Что я вам рассказал?
  – Историю о драгоценностях. Вы показали их мне.
  – Нет.
  Ван Олдин уставился на Пуаро:
  – Вы хотите сказать, что не показывали мне рубины?
  – Вот именно.
  – Вчера на теннисе?
  – Не показывал.
  – Кто из нас двоих сумасшедший, мсье Пуаро, вы или я?
  – Никто, – ответил детектив. – Вы задаете мне вопрос, а я отвечаю на него. Вы спрашиваете, показывал ли я вам вчера драгоценности, и я отвечаю – нет. То, что я показал вам, мсье ван Олдин, было первоклассной подделкой, которую даже эксперт не сразу отличит от оригинала.
  
  Глава 24
  Пуаро дает совет
  Миллионеру понадобилось несколько минут, чтобы осознать услышанное. Он ошеломленно уставился на собеседника. Маленький бельгиец вежливо кивнул:
  – Это меняет положение, не так ли?
  – Подделка! – Ван Олдин наклонился к детективу. – И вы все время это подозревали? Вы никогда не верили, что убийца – граф де ля Рош?
  – У меня были определенные сомнения, – спокойно ответил Пуаро. – И я говорил вам о них. Ограбление с насилием и убийством… – Он энергично покачал головой. – Нет, это не вписывается в картину. Это не соответствует личности графа.
  – Но вы верите, что он собирался украсть рубины?
  – Безусловно. Тут сомнений быть не может. Сейчас я изложу вам ситуацию так, как ее себе представляю. Узнав о рубинах, граф составил план их похищения. Он выдумал романтическую историю о книге, над которой якобы работает, чтобы убедить вашу дочь взять драгоценности с собой, а сам приготовил точные дубликаты с целью подменить ими оригиналы. Мадам, ваша дочь, не была экспертом по драгоценностям. Возможно, прошло бы много времени, прежде чем она узнала бы о происшедшем. Но и в таком случае я не думаю, чтобы она подала в суд на графа. Слишком многое всплыло бы на поверхность. Ведь у него есть ее письма. С точки зрения де ля Роша, план был абсолютно безопасен – возможно, ему уже приходилось проделывать нечто подобное. К тому же это вполне гармонирует с его личностью.
  – Да, но… – Ван Олдин вопрошающе посмотрел на собеседника. – Что же произошло в действительности?
  Тот пожал плечами:
  – Все очень просто. Кто-то опередил графа.
  Последовала длительная пауза. Казалось, миллионер обдумывает услышанное.
  – Давно вы подозреваете моего зятя, мсье Пуаро? – без обиняков осведомился он.
  – С самого начала. У него имелись мотив и возможности. Все считали само собой разумеющимся, что мужчина, зашедший в купе мадам в Париже, был граф де ля Рош. Я и сам так думал. Потом вы случайно упомянули, что как-то приняли графа за вашего зятя. Это подсказало мне, что они одинакового роста, у них похожие телосложение и цвет волос. Мне пришли в голову любопытные идеи. Горничная недолго прослужила у вашей дочери. Было маловероятно, чтобы она хорошо знала мистера Кеттеринга в лицо, так как он не проживал на Керзон-стрит; к тому же мужчина в купе старался не поворачиваться к ней лицом.
  – Вы считаете, что он… убил ее? – хрипло спросил ван Олдин.
  Пуаро быстро поднял руку:
  – Нет-нет, я этого не утверждаю. Однако такое весьма вероятно. Он был на мели, ему угрожало разорение. Оставался единственный выход.
  – Но зачем ему брать драгоценности?
  – Чтобы выдать преступление за обычное ограбление в поезде. Иначе подозрение могло бы сразу пасть на него.
  – Если так, то что он сделал с рубинами?
  – Это еще предстоит выяснить. Существует несколько возможностей. В Ницце есть человек, который в состоянии нам помочь, – тот, которого я показал вам на теннисе. – Детектив поднялся.
  Ван Олдин тоже встал и положил руку на плечо маленького человечка.
  – Найдите убийцу Рут, – с чувством произнес он. – Это все, о чем я вас прошу.
  Бельгиец выпрямился.
  – Предоставьте это Эркюлю Пуаро, – напыщенно произнес он, – и не бойтесь – я узнаю правду.
  Стряхнув пылинку со шляпы, детектив ободряюще улыбнулся миллионеру и вышел. Тем не менее, покуда он спускался по лестнице, выражение его лица становилось все менее уверенным. Наконец он пробормотал себе под нос:
  – Все это прекрасно, но впереди большие трудности.
  Выйдя из отеля, Пуаро внезапно остановился. У подъезда стоял автомобиль, в котором сидела Кэтрин Грей, а Дерек Кеттеринг, стоя рядом, что-то ей говорил. Вскоре машина тронулась с места, а Дерек остался на тротуаре, глядя ей вслед. На лице его застыло странное выражение. Внезапно он пожал плечами, глубоко вздохнул и повернулся, обнаружив рядом с собой Эркюля Пуаро. Кеттеринг невольно вздрогнул. Двое мужчин посмотрели друг на друга. Взгляд Пуаро был спокойным и неподвижным, в глазах Дерека светился беспечный вызов.
  – Симпатичная девушка, верно? – с усмешкой произнес он, слегка подняв брови. Его поведение казалось абсолютно естественным.
  – Да, – задумчиво отозвался детектив, – это хорошая характеристика мадемуазель Кэтрин. Правда, слишком английская, но ведь и мадемуазель – типичная англичанка.
  Дерек промолчал.
  – Как вы сказали, она sympathique[378], не так ли?
  – Да, – сказал Дерек. – Таких, как она, немного. – Он произнес это тихо, словно обращаясь к самому себе.
  Пуаро многозначительно хмыкнул. Потом заговорил негромким и серьезным голосом, еще незнакомым Дереку:
  – Простите старика, мсье, если он скажет кое-что, кажущееся вам дерзким. Есть одна английская поговорка: «Прежде чем обзаводиться новой любовью, лучше расстаться со старой».
  Кеттеринг сердито посмотрел на него:
  – Какого черта вы под этим подразумеваете?
  – Вы сердитесь, как и следовало ожидать, – безмятежно произнес Пуаро. – А подразумеваю я то, мсье, что поблизости находится еще одна машина с леди. Если вы обернетесь, то увидите ее.
  Дерек повиновался. Лицо его потемнело от гнева.
  – Мирей, черт бы ее побрал! – проворчал он. – Сейчас я…
  Детектив быстро его остановил.
  – Не уверен, что вы собираетесь поступить разумно, – предупредил он. В его глазах вспыхнули зеленые огоньки.
  Но Дерек не обращал на него внимания, потеряв голову от злости.
  – Я окончательно порвал с ней, и она это отлично знает! – воскликнул он.
  – Вы порвали с ней, но порвала ли она с вами?
  Кеттеринг неожиданно рассмеялся:
  – Можете не сомневаться, Мирей по своей воле никогда не порвет с двумя миллионами фунтов!
  Пуаро поднял брови.
  – Ваша точка зрения весьма цинична, – заметил он.
  – Разве? – Дерек невесело улыбнулся. – Я прожил достаточно, мсье, чтобы понять, что все женщины похожи друг на друга. – Внезапно его лицо смягчилось. – Все, кроме одной. – Он с вызовом встретил взгляд детектива и добавил, кивнув в сторону Кап-Мартена: – Вон той.
  – Ах! – вздохнул Пуаро.
  Этот возглас был точно рассчитан на то, чтобы спровоцировать вспышку бурного темперамента собеседника.
  – Я знаю, что вы хотите сказать, – быстро заговорил Дерек. – Что мой образ жизни делает меня недостойным ее, что я не имею права даже думать о ней. Я и сам знаю, что так говорить недостойно, когда мою жену убили всего несколько дней назад…
  Он сделал паузу, чтобы перевести дыхание, и Пуаро, воспользовавшись этим, заметил жалобным тоном:
  – Но ведь я вообще ничего не сказал.
  – Ну так скажете.
  – Что именно?
  – Что у меня нет ни малейшего шанса жениться на Кэтрин.
  – Нет, – возразил детектив. – Я этого не скажу. Конечно, репутация у вас неважная, но с женщинами ничего не знаешь наперед. Обладай вы безупречным характером и строгими моральными принципами… eh bien, тогда я сомневался бы в вашем успехе. Понимаете, мораль – это достойно, но не романтично. Впрочем, вдовы ее ценят.
  Кеттеринг уставился на него, потом круто повернулся и направился к поджидающему автомобилю.
  Пуаро с интересом смотрел ему вслед. Он видел, как прекрасное видение высунулось из машины и заговорило.
  Однако Дерек не остановился – всего лишь приподнял шляпу и зашагал дальше.
  – Ça ó est[379], – промолвил Эркюль Пуаро. – Думаю, пора возвращаться chez moi[380].
  Он застал невозмутимого Джорджа гладящим брюки.
  – День был утомительным, Жорж, но не лишенным интереса, – сообщил Пуаро.
  Лицо слуги не изменило деревянного выражения.
  – В самом деле, сэр?
  – Личность преступника, Жорж, очень интересная вещь. Многие убийцы обладают колоссальным обаянием.
  – Я всегда слышал, сэр, что доктор Криппен[381] был очень приятным джентльменом. Однако это не помешало ему разрезать жену на мелкие кусочки.
  – Ваши примеры всегда удачны, Жорж.
  Слуга не успел ответить, так как в этот момент зазвонил телефон. Пуаро поднял трубку:
  – Алло. Да, это Эркюль Пуаро.
  – Это Найтон. Вы не подождете минутку, мсье? С вами хочет поговорить мистер ван Олдин.
  Последовала пауза, затем послышался голос миллионера:
  – Это вы, мсье Пуаро? Я просто хотел сообщить вам, что Мейсон сама пришла ко мне, – она все обдумала и теперь почти уверена, что мужчина в Париже был Дерек Кеттеринг. Ей сразу почудилось в нем что-то знакомое, но тогда она не могла сообразить, что именно.
  – Благодарю вас, мсье ван Олдин, – отозвался детектив. – Это значительно продвинет расследование.
  Он положил трубку и пару минут стоял неподвижно со странной улыбкой на лице. Джорджу пришлось обратиться к нему дважды, чтобы получить ответ.
  – Как? Что вы сказали? – переспросил Пуаро.
  – Подать ленч здесь, сэр, или вы куда-нибудь пойдете?
  – Ленча не будет ни здесь, ни в другом месте, – ответил бельгиец. – Я лягу в постель и выпью tisane[382]. Произошло то, чего я ожидал, а когда ожидания сбываются, это всегда пробуждает эмоции.
  
  Глава 25
  Вызов
  Когда Дерек Кеттеринг проходил мимо автомобиля, Мирей высунулась из окошка:
  – Дерек, я должна поговорить с тобой…
  Но он приподнял шляпу и, не останавливаясь, прошел мимо.
  В отеле консьерж встал из-за стола и обратился к нему:
  – Вас ожидает джентльмен, мсье.
  – Кто он? – спросил Кеттеринг.
  – Мсье не назвал своего имени, но сказал, что у него важное дело и что он вас подождет.
  – И где же он ждет?
  – В малом салоне, мсье. Он предпочел его комнате отдыха, так как салон, по его словам, удобнее для приватной беседы.
  Дерек кивнул и двинулся в указанном направлении.
  В малом салоне сидел только один посетитель, который при виде Кеттеринга встал и поклонился с чисто иностранным изяществом. И хотя Дерек только однажды видел графа де ля Роша, он без труда узнал его и сердито нахмурился. Какая удивительная наглость!
  – Граф де ля Рош, не так ли? – осведомился Кеттеринг. – Боюсь, вы зря потратили время, придя сюда.
  – Надеюсь, что нет, – любезно отозвался граф, сверкнув зубами в улыбке.
  Но очаровательные манеры графа не действовали на представителей одного с ним пола. Все мужчины без исключения питали к нему глубокую неприязнь. Дерек уже ощущал желание вышвырнуть визитера из комнаты. Удерживала только мысль, что скандал при данных обстоятельствах был бы крайне нежелателен. Его вновь заинтересовало, что могла найти Рут в этом субъекте. Обычный фат, если не хуже. Он с отвращением посмотрел на наманикюренные руки графа.
  – Я пришел по одному небольшому делу, – сообщил де ля Рош. – Думаю, вам лучше меня выслушать.
  Кеттерингу вновь захотелось дать ему пинка, но он опять сдержался. Намек на угрозу в голосе графа не пропал даром, только Дерек истолковал его по-своему. Существовал ряд причин, по которым ему стоило выслушать посетителя.
  Он сел и нетерпеливо забарабанил пальцами по столу:
  – Ну, в чем состоит ваше дело?
  Однако играть в открытую было не в духе графа.
  – Позвольте, мсье, принести вам соболезнования по поводу недавней утраты.
  – Еще одна подобная наглость, и вы вылетите отсюда через это окно! – спокойно сказал Кеттеринг и кивком указал на окно рядом с графом.
  Тот на всякий случай отодвинулся.
  – Я пришлю вам моих друзей, мсье, если вы этого желаете, – надменно произнес граф.
  Дерек расхохотался:
  – Дуэль? Мой дорогой граф, я не настолько принимаю вас всерьез! Но мне доставит удовольствие вышвырнуть вас пинком на Променад д'Англе.
  Обижаться явно не входило в намерения графа. Он всего лишь поднял брови и процедил:
  – Англичане – варвары.
  – Так что вы хотели мне сказать? – снова повторил Дерек.
  – Я буду откровенен и сразу же перейду к делу. Надеюсь, это удовлетворит нас обоих. – Граф вновь любезно улыбнулся.
  – Выкладывайте, – кратко произнес Дерек.
  Де ля Рош соединил кончики пальцев, поднял глаза к потолку и тихо проговорил:
  – Вы унаследовали много денег, мсье.
  – А вам какое до этого дело?
  Граф выпрямился:
  – Мсье, мое имя запятнано! Меня подозревают… обвиняют в грязном преступлении.
  – Обвинение исходит не от меня, – холодно отозвался Кеттеринг. – Будучи заинтересованным лицом, я не выражал своего мнения на этот счет.
  – Я не виновен, – продолжал де ля Рош. – Клянусь небом. – И он указал пальцем вверх.
  – Насколько мне известно, делом занимается судебный следователь мсье Карреж, – вежливо намекнул Дерек.
  Граф не обратил на это внимания.
  – Я не только подозреваюсь в преступлении, которого не совершал, но также испытываю сильную нужду в деньгах. – И он многозначительно кашлянул.
  Кеттеринг поднялся со стула.
  – Я этого ждал, – усмехнулся он. – От меня вы не получите ни пенни, грязный шантажист! Моя жена мертва, и никакой скандал, который вы в состоянии устроить, ей не может повредить. Она наверняка писала вам глупые письма. Если бы я сейчас выкупил их у вас за кругленькую сумму, вы, безусловно, утаили бы одно или два. Вот что я скажу вам, мсье де ля Рош: шантаж – преступное занятие, как в Англии, так и во Франции. Это мой ответ. Всего хорошего!
  – Одну минуту! – Граф протянул руку, останавливая Дерека, который уже повернулся, чтобы выйти из комнаты. – Вы глубоко заблуждаетесь, мсье. Надеюсь, я джентльмен, и письма, которые писала мне леди, останутся для меня священными. – Он гордо вскинул голову, не обращая внимания на издевательский смех Кеттеринга. – Я собирался сделать вам предложение совсем иного свойства. Как я уже говорил, я крайне нуждаюсь в деньгах, и совесть может побудить меня сообщить полиции определенные сведения.
  Дерек медленно повернулся:
  – Что вы имеете в виду?
  Улыбка графа стала еще шире.
  – Едва ли необходимо вдаваться в подробности, – промурлыкал он. – Недаром говорят: ищите того, кому выгодно это преступление. Как я только что упомянул, вы унаследовали крупную сумму.
  Кеттеринг презрительно усмехнулся:
  – Если это все…
  Но граф покачал головой:
  – Это не все, мой дорогой сэр. Я бы не пришел к вам, если бы не имел более точной и подробной информации. Быть арестованным и судимым за убийство, мсье, весьма неприятно.
  Дерек подошел ближе. Его лицо выражало такой бешеный гнев, что граф невольно отступил на пару шагов.
  – Вы угрожаете мне? – осведомился Кеттеринг.
  – Больше вы не услышите об этом ни слова, – заверил его граф.
  – С более наглым блефом я еще никогда не сталкивался!
  Де ля Рош снова поднял тонкую белую руку:
  – Вы ошибаетесь, это не блеф. Дабы убедить вас, я добавлю следующее. Моя информация приобретена у одной леди, которая располагает неопровержимыми доказательствами, что вы совершили убийство.
  – И кто же эта леди?
  – Мадемуазель Мирей.
  Дерек отшатнулся, словно его ударили.
  – Мирей, – пробормотал он.
  Граф быстро ухватился за то, что счел своим преимуществом.
  – Я прошу лишь всего сотню тысяч франков. Сущая безделица.
  – Что-что? – рассеянно переспросил Дерек.
  – Я сказал, мсье, что безделица в сумме сто тысяч франков удовлетворит… мою совесть.
  Казалось, Кеттеринг взял себя в руки. Он внимательно посмотрел на графа:
  – Вы хотите получить ответ теперь же?
  – Если вы будете так любезны, мсье.
  – Тогда вот он. Можете убираться ко всем чертям! Понятно?
  Оставив графа онемевшим от изумления, Дерек повернулся на каблуках и вылетел из комнаты.
  Выйдя на улицу, он остановил такси и поехал в отель Мирей. Осведомившись о ней, он узнал, что танцовщица только что пришла. Дерек протянул консьержу свою визитку:
  – Передайте это мадемуазель и спросите, может ли она принять меня.
  Спустя краткий промежуток времени Дереку предложили следовать за коридорным.
  Аромат экзотических духов ударил ему в нос, едва он перешагнул порог апартаментов танцовщицы. Комната была полна гвоздик, орхидей и мимозы. Мирей в кружевном пеньюаре стояла у окна.
  Она двинулась ему навстречу, протянув руки:
  – Я знала, что ты придешь, Дерек.
  Кеттеринг отодвинул цепкие руки Мирей и сурово посмотрел на нее:
  – Почему ты прислала ко мне графа де ля Роша?
  Она уставилась на него с изумлением, показавшимся ему искренним.
  – Я прислала к тебе графа де ля Роша? Зачем?
  – Очевидно, для шантажа, – мрачно отозвался Дерек.
  Внезапно Мирей улыбнулась и кивнула:
  – Ну конечно! Этого следовало ожидать. Именно так и должен был поступить ce type la[383]. Но я его не посылала, Дерек.
  Он устремил на нее пронизывающий взгляд, словно пытаясь прочитать ее мысли.
  – Мне очень стыдно, но я все тебе расскажу, – продолжала Мирей. – В тот день я просто обезумела от гнева. Мой характер не из терпеливых. Я хотела отомстить тебе, поэтому отправилась к графу де ля Рошу и посоветовала ему пойти в полицию и кое-что рассказать. Но не бойся, Дерек. Я еще не совсем потеряла голову. Доказательства есть только у меня, так что полиция ничего не сможет сделать, пока я не заговорю, понимаешь?
  Она придвинулась ближе, но Дерек грубо ее отстранил. Танцовщица стояла тяжело дыша и по-кошачьи прищурившись.
  – Будь осторожен, Дерек. Ведь ты вернулся ко мне, не так ли?
  – Я никогда к тебе не вернусь, – твердо ответил он.
  – Вот как?
  Сейчас Мирей более чем когда-либо походила на кошку. Ее веки слегка дрогнули.
  – У тебя есть другая женщина? Та, которую ты в тот день пригласил на ленч?
  – Я собираюсь просить эту леди стать моей женой.
  – Эту чопорную англичанку?! Думаешь, я с этим смирюсь? – Ее гибкое тело сотрясала гневная дрожь. – Помнишь, Дерек, наш разговор в Лондоне? Ты сказал, что тебя может спасти только смерть твоей жены, и выразил сожаление, что она здорова. Именно тогда тебе в голову пришла мысль о несчастном случае – вернее, о чем-то посерьезнее.
  – Полагаю, – с презрением проговорил Кеттеринг, – ты передала этот разговор графу де ля Рошу?
  Мирей засмеялась:
  – Разве я дура? По-твоему, полиция поверит подобной истории? Я дам тебе последний шанс. Ты бросишь эту англичанку и вернешься ко мне. Тогда, cheri[384], я никому не пророню ни словечка.
  – Ни словечка о чем?
  Она снова рассмеялась:
  – Ты думал, что никто тебя не видел…
  – О чем ты?
  – О том, что я тебя видела, mon ami. Я видела, как ты выходил в ту ночь из купе твоей жены перед тем, как поезд прибыл в Лион. И я знаю нечто большее. Я знаю, что, когда ты вышел оттуда, она была мертва.
  Дерек молча уставился на нее, потом медленно повернулся и, слегка пошатываясь, вышел из комнаты.
  
  Глава 26
  Предупреждение
  – Итак, – сказал Пуаро, – мы добрые друзья и не имеем секретов друг от друга.
  Кэтрин обернулась и посмотрела на него. Она еще не слышала, чтобы его голос звучал так серьезно.
  Они сидели в одном из садов Монте-Карло. Кэтрин приехала туда со своими друзьями, и по прибытии они почти сразу же наткнулись на Пуаро и Найтона. Леди Тэмплин тотчас же завладела Найтоном и обрушила на него поток воспоминаний, большая часть которых, как подозревал секретарь, была вымышлена.
  Они удалились вдвоем, причем леди Тэмплин держала молодого человека за руку. Найтон пару раз бросил взгляд через плечо, и в глазах Пуаро блеснули насмешливые искорки.
  – Конечно, мы друзья, – отозвалась Кэтрин.
  – С самого начала мы почувствовали друг к другу симпатию, – продолжал детектив.
  – Когда вы сказали мне, что roman policier может произойти в реальной жизни.
  – И я был прав, не так ли? – Он поднял указательный палец. – Мы с вами оказались в самом центре одного из них. Для меня это естественно – таково мое métier[385], – но для вас совсем другое дело. Для вас все обстоит по-иному.
  Кэтрин внимательно взглянула на него. Казалось, Пуаро предупреждает ее о какой-то невидимой угрозе.
  – Почему вы говорите, что я в самом центре этой истории? Да, я разговаривала с миссис Кеттеринг незадолго до ее гибели, но теперь… теперь все кончено. Я больше не связана с этим делом.
  – Ах, мадемуазель, мадемуазель! Разве мы можем утверждать, что навсегда покончили с тем или с этим?
  Кэтрин с вызовом посмотрела на собеседника:
  – Вы пытаетесь что-то мне сообщить? Но я плохо понимаю намеки. Предпочитаю, чтобы со мной говорили прямо.
  Пуаро устремил на нее печальный взгляд.
  – Ah, mais c'est anglais ça[386], – промолвил он, – видеть все в черном и белом, четко и определенно. Но жизнь не такова, мадемуазель. Некоторые вещи еще не существуют, но уже отбрасывают тени! – И, приложив ко лбу шелковый носовой платок, сменил тему: – Пожалуй, я рассуждаю излишне поэтично. Давайте говорить только о фактах. Скажите, что вы думаете о майоре Найтоне?
  – Майор мне очень нравится, – ответила Кэтрин. – По-моему, он очаровательный человек.
  Детектив вздохнул.
  – В чем дело? – удивилась Кэтрин.
  – Вы ответили так искренне. Если бы вы равнодушно произнесли: «Он приятный джентльмен», я был бы куда больше удовлетворен.
  Кэтрин молчала. Ей стало немного не по себе.
  – И все же, кто знает? – мечтательным тоном продолжал Пуаро. – У женщин столько способов скрывать свои чувства – искренность вполне может оказаться одним из них. – Он снова вздохнул.
  – Не понимаю… – начала Кэтрин.
  – Вы не понимаете, почему я так назойлив, мадемуазель? – прервал ее Пуаро. – Я старый человек и иногда – хотя не очень часто – сталкиваюсь с людьми, чье благополучие мне дорого. Вы сами сказали, что мы друзья, мадемуазель. Поэтому я просто хочу видеть вас счастливой.
  Некоторое время Кэтрин молча глядела перед собой. У нее был кретоновый солнечный зонтик, и она что-то задумчиво рисовала его наконечником на гравии.
  – Я спросил вас о майоре Найтоне, а теперь задам вам еще один вопрос. Нравится ли вам мистер Дерек Кеттеринг?
  – Я его едва знаю, – отозвалась Кэтрин.
  – Это не ответ.
  – А по-моему, ответ.
  Пуаро посмотрел на девушку, удивленный резкостью ее голоса, потом медленно и серьезно кивнул:
  – Возможно, вы правы, мадемуазель. Понимаете, я достаточно повидал на своем веку и четко усвоил две вещи. Хорошего мужчину может погубить любовь к дурной женщине, но случается и обратное – плохого мужчину может погубить любовь хорошей женщины.
  – Погубить? – недоуменно переспросила Кэтрин.
  – Я имею в виду, с его точки зрения. Преступлению нужно посвящать себя целиком, как и любому другому занятию.
  – Вы пытаетесь предостеречь меня, – тихо произнесла Кэтрин. – Против кого?
  – Я не могу заглянуть к вам в сердце, мадемуазель, а если бы и мог, то не думаю, чтобы вы мне это позволили. Поэтому скажу только одно. Некоторые мужчины обладают странной притягательностью для женщин.
  – Граф де ля Рош? – улыбнулась Кэтрин.
  – Есть и другие – более опасные, чем граф де ля Рош. Они привлекают дерзостью и бесшабашностью. Я вижу, что вы увлечены, мадемуазель, но надеюсь, это не перешло в нечто большее. Человек, о котором я говорю, способен испытывать достаточно искренние эмоции, но в то же время…
  – Да?
  Пуаро встал со скамейки и посмотрел на нее, потом произнес тихо и медленно:
  – Возможно, вы могли бы полюбить вора, мадемуазель, но не убийцу. – Потом резко повернулся и зашагал прочь.
  Детектив слышал, как девушка глубоко вздохнула, но даже не обернулся. Он сказал все, что хотел, и оставил ее переваривать последнюю недвусмысленную фразу.
  Выйдя из казино, Дерек Кеттеринг увидел Кэтрин, сидящую на скамейке в одиночестве, и присоединился к ней.
  – Я играл, но неудачно, – с усмешкой поведал он. – Проиграл почти все, что при мне было.
  Она с беспокойством посмотрела на него и сразу ощутила в его поведении нечто новое – какое-то скрытое возбуждение, обнаруживающее себя множеством едва заметных признаков.
  – Думаю, вы игрок по натуре. Вас привлекает сам дух игры.
  – Игрок во все дни и во всех отношениях? Пожалуй, вы правы. А вы не находите ничего стимулирующего в том, чтобы поставить на кон все, что имеете?
  И хотя Кэтрин считала себя спокойной и солидной, слова Дерека вызвали у нее легкое ответное возбуждение.
  – Я хочу поговорить с вами, – продолжал Кеттеринг. – Кто знает, представится ли мне такая возможность еще раз? Предполагают, будто я убил мою жену… Нет, пожалуйста, не прерывайте меня. Конечно, это абсурд. – Помолчав, он заговорил вновь: – Имея дело с полицией и местными властями, я вынужден соблюдать… ну, определенные приличия. Но с вами я предпочитаю не притворяться. Я хотел жениться ради денег, когда повстречал Рут ван Олдин. В ней было что-то от Мадонны, и я… ну, у меня были благие намерения, но все кончилось горьким разочарованием. Выходя за меня замуж, моя жена была влюблена в другого мужчину. Она никогда меня не любила. О, я нисколько не жалуюсь – это была вполне респектабельная сделка. Рут хотела получить Леконбери, а мне были нужны деньги. Неприятности возникли лишь потому, что в жилах Рут текла американская кровь. Не испытывая ко мне никаких чувств, она требовала, чтобы я постоянно ходил перед ней на задних лапках. Она постоянно напоминала, что купила меня и я принадлежу ей. В результате я стал вести себя с ней отвратительно. Мой тесть может рассказать вам об этом, и он будет абсолютно прав. В момент смерти Рут я находился на грани катастрофы. – Он неожиданно рассмеялся. – Это неудивительно, когда имеешь дело с таким человеком, как Руфус ван Олдин.
  – А потом? – тихо спросила Кэтрин.
  – Потом? – Дерек пожал плечами. – Рут была убита – очень кстати.
  Он снова засмеялся, и это так болезненно подействовало на Кэтрин, что она поморщилась.
  – Понимаю, замечание отдает дурным вкусом, – сказал Кеттеринг, – но это чистая правда. А теперь я собираюсь добавить кое-что еще. С того момента, когда я впервые увидел вас, я понял, что вы для меня единственная женщина в мире. Я… я боялся вас. Думал, вы можете навлечь на меня беду.
  – Беду? – резко переспросила Кэтрин.
  Дерек пристально посмотрел на нее:
  – Что вас так удивило? О чем вы подумали?
  – О том, что говорили мне люди.
  Кеттеринг неожиданно усмехнулся:
  – Люди могут многое наговорить вам обо мне, дорогая моя, и большей частью это будет правда. В том числе то, о чем я вам никогда не стану рассказывать. Я действительно играл, притом не всегда честно. Но с прошлым покончено. Поверьте только одному. Я торжественно клянусь вам, что не убивал мою жену. – Он произнес эту фразу достаточно серьезно, и все же в ней ощущалось нечто театральное. Но, встретив взгляд Кэтрин, добавил: – В тот день я солгал. Я заходил в купе моей жены.
  Кэтрин негромко вскрикнула.
  – Трудно объяснить, почему я это сделал, но попытаюсь. Вероятно, поступил так под влиянием импульса. Понимаете, я в какой-то степени шпионил за Рут. В поезде не попадался ей на глаза. Мирей уверяла меня, что Рут собирается встретиться в Париже с графом де ля Рошем. Насколько я понял, это не соответствовало действительности. Мне было стыдно, и я решил воспользоваться случаем – объясниться с ней раз и навсегда. Поэтому открыл дверь и вошел. – Дерек сделал паузу.
  – Да? – мягко подтолкнула его Кэтрин.
  – Рут лежала на полке и спала, отвернувшись к стене, – я мог видеть только ее затылок. Конечно, можно было ее разбудить. Но внезапно я подумал: а что, собственно, мы можем сказать друг другу, кроме того, что уже говорили сто раз? Рут выглядела так мирно и спокойно. Я вышел из купе, стараясь двигаться бесшумно.
  – Почему же вы лгали об этом полиции? – спросила Кэтрин.
  – Потому что я не круглый дурак. С самого начала всем было понятно, что у меня идеальный мотив для убийства. Если бы я сразу признался, что был в купе Рут незадолго до того, как ее убили, то погубил бы себя раз и навсегда.
  – Понимаю.
  Но понимала ли она на самом деле? Кэтрин этого не знала. Она ощущала магнетическую притягательность личности Дерека, и все-таки что-то ее удерживало…
  – Кэтрин…
  – Я…
  – Вы знаете, что я люблю вас. А вы… вы любите меня?
  – Я… я не знаю.
  В отчаянии Кэтрин оглянулась, словно в поисках помощи. И вдруг она увидела высокого блондина, быстро, хотя и чуть прихрамывая, идущего к ним по дорожке, – майора Найтона. На ее щеках вспыхнул румянец.
  А когда Кэтрин обратилась к нему, в ее голосе прозвучали искренняя теплота и облегчение.
  Дерек нахмурился – его лицо стало мрачнее тучи.
  – Леди Тэмплин боится проиграть? – беспечно осведомился он. – Придется объяснить ей мою систему.
  Он круто повернулся и зашагал прочь, оставив их вдвоем. Кэтрин снова села. Ее сердце билось быстро и неровно, но, пока она говорила обычные банальности сидевшему рядом довольно робкому на вид секретарю, к ней вернулось самообладание.
  Внезапно Кэтрин с ужасом осознала, что Найтон начинает открывать ей душу, как только что сделал Дерек, но совершенно в иной манере.
  Бедняга запинался от волнения. Фразы давались ему с трудом, а красноречие в них отсутствовало начисто.
  – С того момента, как я вас увидел… Мне не следовало говорить об этом так скоро, но мистер ван Олдин в любой момент может уехать, и другого случая у меня не будет… Вообще с моей стороны это самонадеянность… У меня есть кое-какие средства, но весьма небольшие… Нет-нет, пожалуйста, не отвечайте сразу! Я знаю, каков будет ваш ответ. Но если мне придется внезапно уехать, я хочу, чтобы вы знали, что я… люблю вас.
  Кэтрин была потрясена и тронута этим монологом, произнесенным умоляющим голосом.
  – Еще я хочу сказать, что, если… если вы когда-нибудь попадете в беду, я сделаю все, что могу…
  Найтон стиснул руку девушки, потом отпустил ее и, не оборачиваясь, зашагал в сторону казино.
  Кэтрин сидела неподвижно, глядя ему вслед. Сначала Дерек Кеттеринг, потом Ричард Найтон… Они так не похожи друг на друга. В Найтоне ощущается доброта и надежность. Что же касается Дерека…
  Внезапно она испытала очень странное ощущение: почувствовала, что уже не в одиночестве сидит на скамейке в саду казино, кто-то стоит рядом с ней, и этот кто-то – убитая женщина, Рут Кеттеринг. Ей казалось, будто Рут изо всех сил пытается что-то сообщить. Впечатление было настолько ярким, что его оказалось нелегко отогнать. Кэтрин была уверена, что миссис Кеттеринг старается передать ей нечто очень важное. Потом видение потускнело, и она поднялась, ощущая легкую дрожь. Что же именно Рут так хотела ей сообщить?
  
  
  Глава 27
  Разговор с Мирей
  Расставшись с Кэтрин, Найтон отправился на поиски Эркюля Пуаро, который в зале рулетки бодро делал минимальные ставки на четные номера. Когда секретарь подошел к нему, выпал номер тридцать три, и от фишек детектива ничего не осталось.
  – Не повезло, – посочувствовал Найтон. – Хотите поставить снова?
  Пуаро покачал головой:
  – Не сейчас.
  – Игра увлекает вас? – полюбопытствовал майор.
  – Только не рулетка.
  Найтон бросил на него быстрый взгляд. На лице секретаря отразилось беспокойство.
  – Вы очень заняты, мсье Пуаро? – неуверенно поинтересовался он. – Я бы хотел спросить вас кое о чем.
  – Я к вашим услугам. Может, нам лучше выйти? На солнце беседовать приятнее.
  Они вместе вышли из казино, и Найтон сделал глубокий вдох.
  – Я очень люблю Ривьеру, – сказал он. – Впервые побывал здесь двенадцать лет назад, во время войны, когда меня отправили в госпиталь леди Тэмплин. После Фландрии это казалось раем.
  – Могу себе представить, – отозвался Пуаро.
  – Кажется, что война была так давно! – задумчиво произнес Найтон.
  Некоторое время они шли молча.
  – Вас что-то тревожит? – неожиданно спросил детектив.
  Секретарь с удивлением посмотрел на него.
  – Вы правы, – признался он. – Хотя не понимаю, как вы об этом узнали.
  – Это проявляется слишком явно, – сухо пояснил Пуаро.
  – А я и не догадывался, что мои мысли так легко прочитать.
  – Физиогномика – составная часть моей профессии, – с достоинством сообщил маленький человечек.
  – Я все расскажу вам, мсье Пуаро. Вы слышали о танцовщице Мирей?
  – Chere amie мсье Дерека Кеттеринга?
  – Да. Как вы понимаете, мсье ван Олдин, естественно, предубежден против нее. Она обратилась к нему с просьбой о встрече. Он велел мне ответить кратким отказом, что я, разумеется, и сделал. Но сегодня утром Мирей пришла в отель и прислала наверх свою визитку, утверждая, что ей срочно нужно повидать мистера ван Олдина по очень важному делу.
  – Вы заинтересовали меня, – заметил детектив.
  – Мистер ван Олдин пришел в бешенство и хотел отправить к ней посыльного с требованием немедленно убраться из отеля, но я рискнул с ним не согласиться. Мне показалось весьма вероятным, что эта женщина может сообщить нам ценную информацию. Она ведь тоже была в «Голубом поезде» и могла видеть или слышать что-то важное. Вы согласны со мной, мсье Пуаро?
  – Да, – сухо ответил тот. – Позволю себе заметить, что мсье ван Олдин повел себя крайне глупо.
  – Я рад, что вы так считаете, – кивнул секретарь. – Так вот, позиция мистера ван Олдина показалась мне настолько неразумной, что я тайком от него спустился вниз и побеседовал с леди.
  – Eh bien?
  – Трудность заключалась в том, что она настаивала на личном разговоре с мистером ван Олдином. Я, как мог, смягчил его ответ – честно говоря, изложил его совсем в иной форме. Сказал, что мистер ван Олдин слишком занят, чтобы принять ее, но она может передать любое сообщение через меня. Однако Мирей не согласилась и ушла, ничего не сообщив. Но у меня создалось сильное впечатление, что эта женщина что-то знает.
  – Это серьезно, – спокойно отреагировал детектив. – Вам известно, где она остановилась?
  – Да. – Найтон сообщил название отеля.
  – Отлично, – кивнул Пуаро. – Отправимся туда немедленно.
  На лице секретаря отразилось сомнение.
  – А как же мистер ван Олдин? – неуверенно спросил он.
  – Мсье ван Олдин – упрямый человек, – сухо отозвался Пуаро, – а я не спорю с упрямцами. Я действую, полностью их игнорируя. Мы сейчас же повидаемся с этой леди. Я скажу ей, что вы присланы ван Олдином в качестве его представителя, и не вздумайте это опровергать!
  Найтон все еще колебался, но детектив не обращал на него внимания.
  В отеле им сообщили, что мадемуазель у себя, и Пуаро послал к ней визитки, свою и Найтона с карандашной пометкой: «От мистера ван Олдина».
  Вскоре пришел ответ, что мадемуазель согласна их принять.
  Когда их проводили в апартаменты танцовщицы, Пуаро сразу же взял на себя инициативу.
  – Мадемуазель, – заговорил он с низким поклоном, – мы здесь по поручению мсье ван Олдина.
  – Вот как? А почему он не пришел сам?
  – Он нездоров, – солгал Пуаро. – Подхватил на Ривьере простуду, но я и его секретарь, майор Найтон, уполномочены действовать от его имени. Если, конечно, мадемуазель не предпочтет ждать недели две.
  Если Пуаро хоть в чем-нибудь был уверен, так это в том, что для женщины с темпераментом Мирей слово «ждать» является анафемой.
  – Eh bien, мсье, я все расскажу! – воскликнула она. – Я долго терпела, и чего ради? В результате меня оскорбили! Он думает, что Мирей можно выбросить, как старую перчатку? Еще никогда мужчины не уставали от меня – это я устаю от них!
  Танцовщица мерила шагами комнату, ее стройная фигура дрожала от ярости. Когда маленький столик попался на ее пути, она толкнула его ногой, и он разлетелся на куски, ударившись о стену.
  – Вот как я с ним поступлю! – крикнула танцовщица. – И вот так! – Подняв стеклянную вазу с лилиями, она швырнула ее в камин.
  Ваза ударилась о решетку и разлетелась вдребезги.
  Найтон взирал на нее с холодным британским неодобрением. Ему было не по себе. Пуаро, судя по веселым искоркам в его глазах, наоборот, вовсю наслаждался сценой.
  – Великолепно! – воскликнул он. – У мадемуазель потрясающий темперамент!
  – Я артистка, – заявила Мирей, – а у всех артистов бурный темперамент. Я предупреждала Дерека, но он не пожелал меня слушать. – Внезапно она резко повернулась к детективу: – Это правда, что он собирается жениться на той английской мисс?
  Пуаро кашлянул:
  – On m'a dit[387], что он страстно в нее влюблен.
  Мирей подбежала к ним.
  – Так знайте, это он убил свою жену! – крикнула она. – Дерек и раньше говорил мне, что собирается это сделать. Он оказался в тупике и нашел самый легкий выход.
  – Вы утверждаете, что мсье Кеттеринг убил свою жену?
  – Да, да, да! Разве я уже не сказала вам это?
  – Полиция, – заметил Пуаро, – потребует доказательств такого… э-э… заявления.
  – Говорю вам, я видела его выходящим из ее купе в ту ночь.
  – Когда именно?
  – Перед тем, как поезд прибыл в Лион.
  – И вы повторите такое показание под присягой, мадемуазель?
  Это был совсем другой Пуаро – властный и решительный.
  – Да.
  Последовала пауза. Мирей тяжело дышала – ее взгляд, вызывающий и одновременно испуганный, переходил с одного лица на другое.
  – Это серьезное дело, мадемуазель, – заметил детектив. – Вы сознаете, насколько оно серьезно?
  – Разумеется.
  – Отлично, – кивнул Пуаро. – Тогда вы должны понимать, мадемуазель, что нельзя терять времени. Не согласитесь ли вы немедленно сопроводить нас в офис судебного следователя?
  Мирей была застигнута врасплох. Она колебалась, но, как и предвидел детектив, не могла найти лазейки, чтобы ускользнуть.
  – Хорошо, – сказала танцовщица. – Вот только возьму пальто.
  Оставшись вдвоем, Пуаро и Найтон обменялись взглядами.
  – Нужно… как это у вас говорят… ковать железо, пока горячо, – шепнул маленький бельгиец. – У мадемуазель взрывной темперамент, но через час она, возможно, пожалеет о своей вспышке и захочет выйти из игры. Мы должны предотвратить это любой ценой.
  Мирей вернулась закутанная в бархатную пелерину песочного цвета, отороченную мехом леопарда. Она и сама походила на пантеру, готовую к прыжку. В ее глазах все еще сверкали гнев и решимость.
  Они застали комиссара Ко и судебного следователя вдвоем. Пуаро представил Мирей, которую вежливо попросили повторить ее заявление. Она это сделала, рассказав – почти теми же словами, которые использовала в разговоре с Пуаро и Найтоном, но с куда большей сдержанностью – о своем разговоре с Кеттерингом и о том, как видела его выходящим из купе жены.
  – Весьма необычная история, мадемуазель, – медленно произнес Карреж. Откинувшись на спинку стула, он поправил пенсне и внимательно посмотрел на танцовщицу. – Так вы утверждаете, что мсье Кеттеринг заранее сообщил вам о своем намерении совершить преступление?
  – Да. Он сказал, что его жена слишком здорова. Если она должна умереть, то только от несчастного случая, который он постарается устроить.
  – Вы сознаете, мадемуазель, – строго спросил следователь, – что таким образом становитесь соучастницей преступного замысла?
  – Я? Ни в коей мере, мсье. Я ведь не принимала его слова всерьез. Я знаю мужчин, мсье, – они болтают обо всем, что им приходит на ум. Представляете, что бы произошло, если бы все их слова стали воспринимать au pied de la lettre?[388]
  Следователь поднял брови:
  – Значит, вы посчитали угрозы мсье Кеттеринга всего лишь праздной болтовней? Могу я спросить, мадемуазель, что заставило вас отказаться от лондонского ангажемента и отправиться на Ривьеру?
  Мирей посмотрела на него томными черными глазами.
  – Я хотела быть с человеком, которого люблю, – просто ответила она. – Разве это не естественно?
  – Мсье Кеттеринг выразил пожелание, чтобы вы сопровождали его в Ниццу? – вмешался Пуаро.
  Казалось, танцовщица затрудняется дать ответ. Поколебавшись, она произнесла с высокомерным равнодушием:
  – В таких вещах я следую собственным желаниям, мсье.
  То, что эта фраза не является ответом, поняли все трое мужчин. Однако они не стали на это указывать.
  – Когда вы убедились, что мсье Кеттеринг убил свою жену?
  – Я уже говорила вам, что видела, как он вышел из купе жены перед прибытием поезда в Лион. Дерек выглядел как загнанный зверь – я никогда не забуду выражения его лица, хотя тогда не поняла, в чем дело. – Мирей театрально всплеснула руками. – Но потом, когда поезд выехал из Лиона и я узнала, что мадам Кеттеринг мертва, мне все стало ясно!
  – Но тем не менее вы не обратились в полицию, мадемуазель, – мягко заметил комиссар.
  Мирей свысока посмотрела на него, явно наслаждаясь своей ролью:
  – Вы хотели, чтобы я предала моего возлюбленного? Никакая женщина так не поступила бы!
  – Однако теперь… – начал комиссар.
  – Теперь другое дело. Он предал меня! По-вашему, я должна была молча это стерпеть?
  – Да-да, разумеется, – успокаивающе произнес следователь. – А сейчас, мадемуазель, пожалуйста, прочтите ваши показания, проверьте, нет ли в тексте ошибок, и подпишите их.
  Мирей не стала тратить время на чтение.
  – Все верно, – кивнула она и поднялась. – Я вам больше не нужна, господа?
  – В настоящее время нет, мадемуазель.
  – И Дерека арестуют?
  – Немедленно.
  Она злобно рассмеялась, плотнее завернулась в меха и прошипела:
  – Он должен был хорошенько подумать, прежде чем оскорблять меня!
  – Одна маленькая деталь, мадемуазель… – Пуаро виновато кашлянул.
  – Да?
  – Что заставляет вас думать, будто мадам Кеттеринг была мертва, когда поезд выехал из Лиона?
  Мирей уставилась на него:
  – Но ведь она действительно была мертва!
  – Разве?
  – Конечно! Я…
  Она внезапно умолкла. Внимательно наблюдавший на ней Пуаро заметил, как ее взгляд стал настороженным.
  – Мне так сказали. Все это говорят.
  – Вот как? – произнес Пуаро. – А я и не знал, что об этом факте упоминали за пределами кабинета судебного следователя.
  Танцовщица встревожилась.
  – В воздухе носятся разные слухи, – проговорила она. – Кто-то мне об этом сказал – не помню, кто именно. – И она направилась к выходу.
  Мсье Ко бросился открыть ей дверь, но в это время снова прозвучал вкрадчивый голос Пуаро:
  – А драгоценности? Не могли бы вы рассказать нам о них, мадемуазель?
  – Какие еще драгоценности?
  – Рубины Екатерины Великой. Коль скоро вы слышали так много, то, возможно, вам известно и о них.
  – Я ничего не знаю ни о каких драгоценностях, – огрызнулась Мирей и вышла, закрыв за собой дверь.
  Мсье Ко вернулся к своему стулу, а следователь вздохнул.
  – Настоящая фурия, – заметил он, – но diablement chic![389] Интересно, говорила ли она правду? По-моему, да.
  – Какое-то количество правды в ее рассказе, безусловно, присутствует, – отозвался Пуаро. – Это подтверждает и мисс Грей. Она выглядывала в коридор незадолго до прибытия поезда в Лион и видела, как мсье Кеттеринг входил в купе своей жены.
  – Его вина не подлежит сомнению, – заявил комиссар и со вздохом добавил: – Очень жаль!
  – Что вы имеете в виду? – поинтересовался Пуаро.
  – Засадить за решетку графа де ля Роша было целью моей жизни, и я думал, что на сей раз нам это удастся. Теперешняя версия удовлетворяет меня куда меньше.
  Следователь почесал нос.
  – Если что-нибудь пойдет не так, мы окажемся в весьма неловком положении, – предупредил он. – Кеттеринг – представитель аристократии. Эта история попадет в газеты, и если мы ошибаемся… – Он красноречиво пожал плечами.
  – А что, по-вашему, он сделал с драгоценностями? – спросил комиссар.
  – Конечно, он взял их в качестве ложной улики, – ответил Карреж. – Они причиняют ему только одни неудобства, тем более что от них очень нелегко избавиться.
  Пуаро улыбнулся:
  – У меня имеется одна идея относительно драгоценностей. Скажите, мсье, что вам известно о человеке по прозвищу Маркиз?
  Комиссар возбужденно наклонился вперед.
  – Маркиз? – переспросил он. – Вы думаете, он замешан в этом деле?
  – Я спрашиваю, что вы о нем знаете.
  Комиссар скорчил выразительную гримасу.
  – Мы знаем о нем не так много, как хотели бы, – с сожалением признал он. – Маркиз, так сказать, орудует за кулисами. Грязную работу выполняют для него подручные. Но мы не сомневаемся, что он выходец не из преступной среды, а из высшего общества.
  – Француз?
  – Вроде бы да. По крайней мере, мы так считаем. Но не уверены в этом. Он действовал и во Франции, и в Англии, и в Америке. Прошлой осенью в Швейцарии произошла серия ограблений, которые приписывали ему. По всем отзывам, он grand seigneur[390], одинаково безупречно говорит по-французски и по-английски, но его происхождение остается тайной.
  Детектив кивнул и поднялся, собираясь уходить.
  – Больше вы ничего не можете нам сообщить, мсье Пуаро? – попытал счастья комиссар.
  – В настоящее время нет, – ответил тот, – но, возможно, в отеле меня ожидают новости.
  Карреж выглядел раздосадованным.
  – Если Маркиз в этом замешан… – начал он.
  – То это сводит на нет все наши версии, – закончил за него комиссар.
  – Ваши, но не мои, – возразил Пуаро. – С моими версиями все, по-моему, отлично согласуется. Au revoir, мсье! Если ко мне поступит важная информация, я немедленно с вами свяжусь.
  Когда Пуаро возвращался в отель, лицо его было серьезным. В его отсутствие пришла телеграмма. Вынув из кармана нож для бумаг, он вскрыл ее. Телеграмма была длинной, и Пуаро прочитал ее дважды, прежде чем спрятал в карман.
  Наверху Джордж ожидал своего хозяина.
  – Я устал, Жорж, очень устал. Не закажете ли вы для меня чашку шоколада?
  Шоколад был заказан и доставлен, слуга поставил его на маленький столик. А когда собрался уйти, Пуаро неожиданно его спросил:
  – Кажется, Жорж, вы хорошо знаете английскую аристократию?
  Слуга улыбнулся:
  – Пожалуй, сэр.
  – Очевидно, вы считаете, Жорж, что все преступники – выходцы из низших классов?
  – Не всегда, сэр. С одним из младших сыновей герцога Дивайзского произошло несколько неприятных историй. Ему пришлось уйти из Итона из-за подозрения в краже, да и потом он неоднократно причинял беспокойство. Полиция не приняла точку зрения, будто это клептомания. Умный был джентльмен, но порочный до мозга костей. Герцог отправил его в Австралию, и я слышал, что там его осудили, правда, под другим именем. Невероятно, но факт, сэр. А ведь молодой джентльмен отнюдь не нуждался в деньгах.
  Пуаро кивнул, пробормотав:
  – Страсть к возбуждению и, возможно, какой-то небольшой изъян в психике. Интересно…
  Он вынул из кармана телеграмму и снова ее прочитал.
  – Или возьмем дочь леди Мэри Фокс, – продолжал слуга, на которого нахлынули воспоминания. – Она обманывала торговцев, и дело доходило до скандалов. Я мог бы назвать еще несколько подобных случаев, произошедших в лучших семьях.
  – У вас богатый опыт, Жорж, – вздохнул детектив. – Удивительно, что, прослужив столько лет в титулованных семействах, вы снизошли до меня. Очевидно, с вашей стороны это тоже любовь к возбуждению.
  – Не совсем, сэр, – возразил Джордж. – Я случайно прочел в «Светской хронике», что вы были приняты в Букингемском дворце. Как раз тогда я подыскивал себе новое место. Там говорилось, что его величество был с вами очень любезен и высоко отзывался о ваших способностях.
  – Да, – промолвил Пуаро. – Всегда хорошо знать причину. – И, помолчав, спросил: – Вы звонили мадемуазель Папополус?
  – Да, сэр. Она и ее отец с удовольствием отобедают с вами вечером.
  Пуаро допил шоколад, аккуратно поставил чашку и блюдце в самый центр подноса и негромко заговорил, обращаясь скорее к самому себе, чем к слуге:
  – Белка, мой дорогой Жорж, собирает орехи. Она запасается ими осенью, чтобы воспользоваться ими позже. Чтобы добиться успеха, Жорж, люди должны извлекать пользу из примеров, которые подают им представители мира животных. Лично я всегда так делал. Был кошкой, наблюдающей за мышиной норкой. Я был собакой, идущей по следу. Также был и белкой, мой славный Жорж. Я запасал один за другим маленькие факты. А сейчас отправлюсь в мою кладовую и выну оттуда орех, который положил туда… дайте вспомнить… семнадцать лет назад. Вы понимаете меня, Жорж?
  – Мне бы в голову не пришло, что орехи сохраняются так долго, сэр, – ответил Джордж, – хотя я знаю, что с консервированием возможны любые чудеса.
  Пуаро посмотрел на него и улыбнулся.
  
  
  Глава 28
  Пуаро в роли белки
  Он отправился на обед с запасом в три четверти часа. И сделал это намеренно. Автомобиль доставил его не сразу в Монте-Карло, а в дом леди Тэмплин в Кап-Мартене, где он спросил мисс Грей. Леди переодевались, и его попросили подождать в малой гостиной, куда минуты через три-четыре к нему вышла Ленокс Тэмплин.
  – Кэтрин еще не готова, – сказала она. – Могу я передать ей ваше сообщение или вы предпочитаете ждать, пока она спустится?
  С минуту Пуаро молча смотрел на нее, как бы размышляя. Очевидно, от ответа на этот простой вопрос многое зависело.
  – Нет, – отозвался он наконец. – Пожалуй, мне не стоит дожидаться мадемуазель Кэтрин. Моя задача может оказаться нелегкой…
  Ленокс вежливо подождала объяснений, слегка приподняв брови.
  – У меня есть новости, – продолжал детектив. – Не могли бы вы сообщить вашей подруге, что мсье Кеттеринг арестован сегодня вечером по обвинению в убийстве его жены?
  – Вы хотите, чтобы я передала это Кэтрин? – Дыхание Ленокс стало учащенным, как будто она только что бежала, а лицо – напряженным и бледным.
  – Если вы будете настолько любезны, мадемуазель.
  – Что вас беспокоит? – спросила девушка. – Думаете, Кэтрин расстроится? По-вашему, она влюблена в него?
  – Не знаю, мадемуазель. Признаюсь в этом откровенно. Как правило, я знаю все, но в данном случае… Возможно, вы более осведомлены, чем я.
  – Верно, – согласилась Ленокс, – но я не собираюсь ничего вам рассказывать. – Несколько секунд она молчала, сдвинув темные брови, потом все-таки полюбопытствовала: – Вы считаете, что он сделал это?
  Пуаро пожал плечами:
  – Так утверждает полиция.
  – Увиливаете от ответа, не так ли? – Ленокс снова нахмурилась. – Значит, тут есть что скрывать.
  – Вы давно знаете Дерека Кеттеринга? – мягко поинтересовался детектив.
  – С детства, – сердито буркнула девушка.
  Пуаро молча кивнул.
  Ленокс придвинула стул и села, опершись локтями на стол и поддерживая лицо ладонями.
  – Что у них есть против Дерека? – задала она вопрос, глядя на собеседника через стол. – Полагаю, мотив? Возможно, он унаследовал деньги после смерти жены?
  – Два миллиона.
  – А если бы она не умерла, он был бы разорен?
  – Да.
  – Но этого мало, – заявила Ленокс. – Я знаю, что Дерек ехал тем же поездом, но само по себе это еще ничего не значит.
  – В купе миссис Кеттеринг был найден портсигар с инициалом «К», не принадлежащий ей, а два человека видели Дерека Кеттеринга входящим и выходящим из ее купе перед прибытием поезда в Лион.
  – Кто эти люди?
  – Ваша подруга мисс Грей и мадемуазель Мирей, танцовщица.
  – А что говорит сам Дерек? – допытывалась Ленокс.
  – Он отрицает, что вообще входил в купе жены, – ответил Пуаро.
  – Дурак! – резко воскликнула девушка. – Говорите, перед прибытием в Лион? А кто-нибудь знает, когда… когда она умерла?
  – Заключение медиков не всегда бывает точным, – сказал Пуаро. – Они склонны полагать, что смерть наступила до приезда в Лион. А нам известно, что спустя несколько минут после отбытия поезда из Лиона миссис Кеттеринг была мертва.
  – Откуда вы это знаете?
  На губах Пуаро мелькнула странная улыбка.
  – Кое-кто еще заходил в ее купе и обнаружил ее мертвой.
  – И этот «кое-кто» не поднял тревогу?
  – Нет.
  – Почему?
  – Без сомнения, у него были на то причины.
  Девушка сердито взглянула на него:
  – И вы их знаете?
  – Полагаю, что да.
  Ленокс глубоко задумалась. Пуаро молча наблюдал за ней. Когда она наконец подняла голову, на ее щеках появился легкий румянец, а глаза ярко блестели.
  – Вы считаете, что ее убил кто-то из пассажиров, но это вовсе не обязательно. Что могло помешать убийце зайти в вагон, когда поезд стоял в Лионе? Он мог войти в купе Рут Кеттеринг, задушить ее, взять рубины и незаметно скрыться. Так что, возможно, ее убили во время стоянки в Лионе. В таком случае она была жива, когда Дерек вошел к ней в купе, и мертва, когда ее обнаружил тот другой, кого вы упомянули.
  Пуаро откинулся на спинку стула и втянул в себя воздух, потом посмотрел на девушку, трижды кивнул и с шумом выдохнул.
  – Мадемуазель, – проговорил он, поднимаясь, – сказанное вами совершенно справедливо. Я брел ощупью в потемках, а вы указали мне свет. Этот момент меня озадачивал, а вы сделали его абсолютно ясным.
  – А Дерек? – не унималась Ленокс.
  – Кто знает? – Детектив пожал плечами. – Но я скажу вам следующее, мадемуазель: я, Эркюль Пуаро, не удовлетворен. Может быть, этим вечером я узнаю кое-что еще. По крайней мере, попытаюсь это сделать.
  – Вы с кем-то встречаетесь?
  – Да.
  – С кем-то, кому что-то известно?
  – Может быть известно. В таких делах лучше проверять все. Au revoir, мадемуазель.
  Ленокс проводила его до двери.
  – Я… помогла вам? – спросила она.
  Пуаро обернулся к стоящей на пороге девушке, и его лицо смягчилось.
  – Да, мадемуазель, помогли. Если на душе у вас будет скверно, вспоминайте это.
  Когда машина тронулась, маленький бельгиец, нахмурившись, погрузился в размышления, но его глаза светились зеленоватым блеском, который всегда был предвестником триумфа.
  
  Он опоздал на несколько минут и обнаружил, что мсье Папополус с дочерью уже прибыли. Пуаро рассыпался в извинениях и превзошел самого себя в мелких знаках внимания. Этим вечером грек выглядел особенно величаво, напоминая патриарха, ведущего безупречную жизнь. Зия казалась необычайно красивой и, видимо, пребывала в хорошем настроении. Обед проходил весьма приятно. Пуаро был в ударе. Он шутил, рассказывал анекдоты, делал комплименты Зии Папополус и вспоминал интересные эпизоды своей карьеры. Меню было изысканным, а вино – первосортным.
  В конце обеда антиквар вежливо поинтересовался:
  – Как насчет моего совета? Вы поставили на эту лошадь?
  – Я связался с… э-э… моим букмекером, – ответил Пуаро.
  Мужчины посмотрели друг на друга.
  – Лошадь пользуется известностью?
  – Нет, – покачал головой детектив. – Как говорят наши друзья англичане, это темная лошадка.
  – Хм! – задумчиво произнес Папополус.
  – А теперь отправимся в казино и попытаем счастья в рулетке, – весело предложил Пуаро.
  В казино старик куда-то отошел, а он и Зия сделали ставки.
  Пуаро не везло, но Зия вскоре выиграла несколько тысяч франков.
  – Пожалуй, теперь самое время остановиться, – сухо заметила она.
  Глаза детектива блеснули.
  – Великолепно! – воскликнул он. – Вы истинная дочь своего отца, мадемуазель Зия. Знать, когда надо остановиться, – это подлинное искусство. – Он окинул взглядом помещение. – Что-то нигде не вижу вашего отца. Пойду за вашим плащом, мадемуазель, и мы отправимся в сад.
  Однако Пуаро не сразу пошел в гардероб. Его острый взгляд подметил кое-что перед уходом Папополуса, теперь он хотел выяснить, куда подевался хитрый грек. И нашел его в большом вестибюле. Старик стоял у колонны, беседуя с только что прибывшей дамой. Это была Мирей.
  Скользнув вдоль стены, Пуаро пристроился с другой стороны колонны, где его не могла видеть увлеченная беседой пара. Вернее, говорила главным образом танцовщица, старик ограничивался краткими замечаниями и выразительными жестами.
  – Повторяю, мне нужно время, – настаивала Мирей. – Дайте мне время, и я достану деньги.
  Грек пожал плечами:
  – Ждать сейчас несколько затруднительно.
  – Только самую малость! – взмолилась танцовщица. – Неделю, десять дней – это все, о чем я прошу. Не сомневайтесь, вы получите деньги.
  С тревогой оглянувшись, Папополус вдруг увидел рядом с собой невинно улыбающегося Пуаро.
  – Ah! Vous voilà[391], мсье Папополус. Я искал вас. Вы позволите мне немного прогуляться с мадемуазель Зией в саду? Добрый вечер, мадемуазель. – Он низко поклонился Мирей. – Тысяча извинений за то, что я не сразу вас заметил.
  Танцовщица восприняла его приветствие с явным раздражением. Нарушенный tête-á-tête[392] пришелся ей не по душе. Быстро поняв намек и получив разрешение Папополуса, Пуаро сразу же отошел.
  Он принес Зии ее плащ, и они вдвоем вышли в сад.
  – Здесь происходят самоубийства, – вспомнила Зия.
  Маленький бельгиец пожал плечами:
  – Так говорят. Люди глупы, не так ли, мадемуазель? Так приятно есть, пить, дышать свежим воздухом. Глупо бросать все это из-за отсутствия денег или сердечных неприятностей. L'amour[393] причиняет немало трагедий.
  Зия рассмеялась.
  Пуаро погрозил ей пальцем:
  – Не смейтесь над любовью, мадемуазель. Ведь вы так молоды и красивы.
  – Не забывайте, что мне тридцать три года, мсье, – вздохнула Зия. – Я говорю откровенно, так как лгать не имеет смысла. Как вы сказали моему отцу, прошло ровно семнадцать лет с тех пор, как вы оказали нам услугу в Париже.
  – Когда я смотрю на вас, мне кажется, что прошло гораздо меньше, – галантно заметил Пуаро. – Вы были почти такой же, как сейчас, мадемуазель, – может, чуть худее, чуть бледнее и чуть серьезнее. Вам было шестнадцать, и вы только что вернулись из пансиона. Уже не совсем petite pansionnaire[394], но еще не вполне женщина. Вы были очаровательны, мадемуазель Зия. Несомненно, другие тоже так думали.
  – В шестнадцать лет люди простодушны и глуповаты, – промолвила Зия.
  – Возможно, – согласился Пуаро. – Они верят всему, что им говорят, не так ли? – Если он и заметил быстрый взгляд, искоса брошенный на него девушкой, то не подал виду и продолжил мечтательным тоном: – Это было странное дело. Ваш отец, мадемуазель, так никогда и не понял его истинную подоплеку.
  – Разве?
  – Когда он потребовал у меня объяснений, я сказал ему: «Я вернул вам то, что вы потеряли, избавив вас от скандала. Вы не должны задавать вопросов». Знаете, мадемуазель, почему я так сказал?
  – Понятия не имею, – холодно отозвалась девушка.
  – Потому что я сочувствовал маленькой pansionnaire – такой худенькой, бледной и серьезной.
  – Не понимаю, о чем вы, – буркнула Зия.
  – В самом деле, мадемуазель? Вы уже забыли Антонио Пиреццио? – Пуаро едва услышал испуганный возглас, чуть громче вздоха. – Он устроился работать помощником в магазине, но этого было мало для его целей. Помощник вправе поднять глаза на хозяйскую дочь, особенно если он молод, красив и обладает хорошо подвешенным языком. А так как они не могли все время тратить на любовь, то иногда беседовали на разные темы, в том числе об интересной вещице, временно находящейся в распоряжении мсье Папополуса. Но, по вашим же словам, мадемуазель, молодость глупа и доверчива. И вот однажды хозяйская дочь показала помощнику эту вещицу и место, где она хранится. А потом произошла катастрофа – вещица исчезла. Бедная маленькая pansionnaire – в каком ужасном положении она оказалась! Бедняжка не знала, как поступить, – рассказать обо всем или нет? Но тут появляется отличный парень Эркюль Пуаро, и произошло чудо – все устроилось само собой. Вещица была возвращена, и никто не задал лишних вопросов.
  Зия свирепо уставилась на него:
  – Выходит, вы все это время знали… Кто вам рассказал? Антонио?
  Он покачал головой:
  – Никто ничего мне не рассказывал. Я обо всем догадался. И догадка оказалась верной, не так ли, мадемуазель? Понимаете, если не умеешь догадываться, не стоит становиться детективом.
  Несколько минут девушка шла молча.
  – Ну и что вы намерены делать? – наконец спросила она. – Рассказать моему отцу?
  – Разумеется, нет.
  Зия с любопытством посмотрела на него:
  – Вам что-то от меня нужно?
  – Мне нужна ваша помощь, мадемуазель.
  – Почему вы думаете, что я в состоянии вам помочь?
  – Не думаю, а всего лишь надеюсь.
  – А если я откажусь, вы обо всем сообщите отцу?
  – Конечно нет! Выбросьте эту мысль из головы, мадемуазель! Я не шантажист и не собираюсь грозить вам разоблачением вашей тайны.
  – Значит, если я откажусь вам помочь… – медленно начала Зия.
  – Ничего не поделаешь – мне придется с этим смириться.
  – Тогда почему… – Она не договорила.
  – Сейчас я объясню вам почему. Женщины, мадемуазель, как правило, великодушны. Если они в состоянии оказать услугу тому, кто оказал услугу им, то делают это. Однажды я проявил великодушие в отношении вас, мадемуазель. Я мог заговорить, но промолчал.
  Последовала очередная пауза.
  – Отец на днях дал вам совет.
  – Это было весьма любезно с его стороны.
  – Не думаю, что я могу что-то к этому добавить, – медленно произнесла Зия.
  Если Пуаро и был разочарован, то не показал этого. Ни один мускул не дрогнул на его лице.
  – Eh bien! – весело сказал он. – Тогда поговорим о чем-нибудь другом.
  Они продолжили беседу, но девушка выглядела рассеянной, отвечала машинально, часто невпопад. Когда они вернулись к казино, она, казалось, приняла решение.
  – Мсье Пуаро…
  – Да, мадемуазель?
  – Я… я бы хотела помочь вам… если бы могла.
  – Вы очень любезны, мадемуазель.
  Наступила новая пауза. Детектив не торопил девушку – он хотел дать ей время подумать.
  – В конце концов, – собралась с духом Зия, – почему бы мне не рассказать вам об этом. Мой отец всегда осторожен – следит за каждым своим словом. Но я знаю, что с вами в этом нет надобности. Вы сказали нам, что ищете только убийцу и что драгоценности вас не интересуют. Я вам верю. Вы были правы, догадавшись, что мы в Ницце из-за рубинов. Их передали здесь согласно плану. Сейчас они у отца. Он подал вам намек насчет нашего таинственного клиента.
  – Маркиза? – негромко уточнил Пуаро.
  – Да, Маркиза.
  – А вы когда-нибудь видели Маркиза, мадемуазель Зия?
  – Один раз, – ответила она. – Но не слишком хорошо – только через замочную скважину.
  – Это всегда затруднительно, – посочувствовал детектив, – но тем не менее вы его видели. Вы бы узнали его при встрече?
  Зия покачала головой:
  – Он был в маске.
  – Молод или стар?
  – У него седые волосы. Возможно, это парик. Но я не думаю, что он стар. У него молодые и голос, и походка.
  – Голос? – задумчиво переспросил Пуаро. – А его голос вы бы узнали, мадемуазель Зия?
  – Возможно, – ответила девушка.
  – Он вас интересовал, если вы подсматривали за ним в замочную скважину?
  Зия кивнула:
  – Мне было любопытно. О нем много говорили – ведь он не обычный вор, а скорее романтическая фигура.
  – Пожалуй, – согласился детектив.
  – Но я не об этом хотела вам рассказать, – добавила Зия. – Просто я подумала об одном маленьком факте, который… ну, может оказаться для вас полезным.
  – Да? – подбодрил ее Пуаро.
  – Как я говорила, рубины передали отцу в Ницце. Я не видела того, кто их передавал, но…
  – Да?
  – Но знаю, что это была женщина.
  
  
  Глава 29
  Письмо из дома
  «Дорогая Кэтрин!
  Живя среди друзей из высшего света, Вы едва ли заинтересуетесь нашими новостями, но так как я всегда считала Вас разумной девушкой, то, возможно, богатство не так уж вскружило Вам голову. Здесь в общем-то все по-прежнему. Были неприятности из-за второго священника, который скандально пьянствует. На мой взгляд, он ничем не отличается от католика. Все жаловались на него викарию, но Вы ведь знаете нашего викария – сплошное христианское милосердие и ни капли твердости. В последнее время у меня была масса огорчений с прислугой. Эта девчонка Энни никуда не годится – юбки до колена и при этом не носит шерстяных чулок. К тому же никто из них не желает слушать, что им говорят. Меня сильно мучил ревматизм, и доктор Харрисон посоветовал мне съездить в Лондон, обратиться к тамошнему специалисту. Как я ему и говорила, пришлось потратить три гинеи плюс железнодорожные расходы, хотя, дождавшись среды, я смогла купить дешевый обратный билет. У лондонского доктора вытянулось лицо, и он стал бродить вокруг да около, пока я ему не сказала: „Я простая женщина, доктор, и люблю, когда со мной говорят прямо. Это рак или нет?“ Конечно, ему пришлось ответить, что это рак, но что при должном уходе я могу протянуть год и не очень страдать от боли. Впрочем, я уверена, что сумею терпеть боль не хуже любой другой христианки. Порой жизнь кажется мне очень одинокой, так как большинство моих друзей умерли или уехали. Я бы очень хотела, дорогая, чтобы Вы оказались в Сент-Мэри-Мид. Если бы Вы не унаследовали целое состояние и не попали в высшее общество, я бы предложила Вам жалованье вдвое больше того, которое платила Вам бедная Эмма, чтобы Вы приехали и ухаживали за мной, но что толку желать невозможного. Однако, если Ваши дела сложатся скверно, а такое ведь тоже может быть… Я наслушалась историй о фальшивых аристократах, которые женятся на богатых девушках, завладевают их деньгами, а потом бросают их бедными как церковные крысы. Конечно, Вы слишком благоразумны, чтобы с Вами произошло нечто подобное, но кто знает. Вы ведь до сих пор не были избалованы вниманием мужчин, так что теперь у Вас легко может закружиться голова. В таком случае помните, дорогая, что здесь для Вас всегда найдется дом, а я хоть женщина прямая, но сердце у меня доброе. Искренне Ваша
  Амелия Вайнер.
  P.S. Я нашла в газете упоминание о Вас и Вашей кузине, виконтессе Тэмплин, вырезала заметку и спрятала ее. В воскресенье я молилась о том, чтобы Господь уберег Вас от гордости и тщеславия».
  Кэтрин дважды прочитала послание, потом отложила его и устремила взгляд в окно своей спальни на голубые воды Средиземного моря. Она ощущала странный комок в горле. На нее внезапно нахлынула тоска по Сент-Мэри-Мид. Все эти повседневные глупые мелочи казались до боли знакомыми и родными. Ей захотелось уронить голову на руки и как следует выплакаться.
  Вошедшая в этот момент Ленокс удержала ее от этого.
  – Привет, Кэтрин, – поздоровалась она. – Что это с тобой?
  – Ничего, – ответила Кэтрин, спешно убирая в сумочку письмо мисс Вайнер.
  – Ты выглядишь как-то странно, – заметила Ленокс. – Надеюсь, ты ничего не имеешь против того, что я позвонила твоему приятелю мсье Пуаро и пригласила его с нами на ленч в Ницце. Я сказала, что ты хочешь его видеть, так как подумала, что ради меня он не придет.
  – Значит, на самом деле тебе хочется увидеть его? – уточнила Кэтрин.
  – Да, – кивнула Ленокс. – Я от него без ума. Никогда еще не встречала мужчину, чьи глаза были бы зелеными, как у кота.
  – Ладно, – рассеянно отозвалась Кэтрин. Последние несколько дней были весьма утомительными. Арест Дерека Кеттеринга был основной темой разговоров, и тайна «Голубого поезда» обсуждалась со всех сторон.
  – Я заказала машину, – сообщила Ленокс, – и что-то наврала маме – не помню, что именно, но она все равно ничего не запомнила. Если бы мама знала, куда мы собираемся, то отправилась бы с нами и стала бы донимать мсье Пуаро.
  Когда Кэтрин и Ленокс прибыли в «Негреско», детектив их уже поджидал.
  Он был преисполнен истинно галльской вежливости и осыпал девушек столькими комплиментами, что они не могли удержаться от смеха. Тем не менее трапеза получилась невеселой: Кэтрин казалась рассеянной, а фразы Ленокс перемежались длительными паузами. Когда они сидели на террасе, потягивая кофе, она неожиданно спросила:
  – Как идут дела? Вы знаете, что я имею в виду.
  Пуаро пожал плечами.
  – Идут своим ходом, – ответил он.
  – И вы просто позволяете им идти подобным образом?
  Детектив печально взглянул на Ленокс:
  – Вы молоды и потому торопитесь, но есть три вещи, которые нельзя торопить, – le bon Dieu, природу и стариков.
  – Чепуха! – отрезала девушка. – Вы не старик.
  – Рад это слышать.
  – А вот и майор Найтон! – воскликнула Ленокс. Кэтрин быстро оглянулась и тут же повернула голову назад. – Он с мистером ван Олдином, – продолжила Ленокс. – Я хочу кое о чем спросить майора. Сейчас вернусь.
  Оставшись вдвоем с Кэтрин, Пуаро наклонился вперед и негромко произнес:
  – Вы distraite[395], мадемуазель. Ваши мысли блуждают где-то далеко?
  – Не дальше Англии. – Повинуясь внезапному импульсу, она вынула письмо, полученное утром, и протянула его детективу: – Это первая весточка, пришедшая из прежней жизни. Почему-то она причинила мне боль.
  Пуаро прочитал письмо и вернул его Кэтрин:
  – Значит, вы собираетесь вернуться в Сент-Мэри-Мид?
  – Вовсе нет! Зачем мне это делать?
  – Очевидно, я ошибся, – сказал Пуаро. – Прошу меня извинить – я на одну минуту.
  Он направился туда, где Ленокс Тэмплин разговаривала с ван Олдином и Найтоном. Американец выглядел утомленным и постаревшим. Он приветствовал Пуаро кратким кивком, не проявив других признаков внимания.
  Когда миллионер отвернулся, чтобы ответить Ленокс, Пуаро отозвал его секретаря в сторону.
  – Мсье ван Олдин выглядит плохо, – заметил он.
  – Вас это удивляет? – отозвался Найтон. – Скандал с арестом Дерека Кеттеринга стал последней каплей. Он даже сожалеет о том, что просил вас выяснить правду.
  – Мистер ван Олдин возвращается в Англию? – спросил Пуаро.
  – Мы собираемся выехать послезавтра.
  – Хорошая новость. – Поколебавшись, детектив бросил взгляд на террасу, где сидела Кэтрин. – Я хотел бы, чтобы вы сообщили об этом мисс Грей.
  – О чем именно?
  – О том, что вы… я имею в виду, что мсье ван Олдин возвращается в Англию.
  Найтон выглядел озадаченным, но молча повернулся и направился к Кэтрин.
  Пуаро удовлетворенно кивнул и подошел к Ленокс и американцу. Через пару минут они присоединились к остальным. Какое-то время беседа была общей, потом миллионер и его секретарь ушли. Пуаро тоже собрался уходить.
  – Тысяча благодарностей за ваше гостеприимство, – поблагодарил он девушек. – Ленч был поистине очаровательным. Ma foi, я в этом нуждался. – Он выпятил грудь и постучал по ней ладонью: – Теперь я чувствую себя львом! Ах, мадемуазель Кэтрин, вы не видели меня таким, каким я иногда могу быть! Вы видели мягкого и добродушного старика, но есть и другой Эркюль Пуаро. Сейчас он отправляется угрожать, нападать, сеять ужас в сердцах тех, кто будет его слушать! – И маленький бельгиец самодовольно посмотрел на девушек.
  Казалось, его слова произвели на них впечатление, хотя Ленокс закусила губу, а уголки рта Кэтрин подозрительно вздрагивали.
  – И я добьюсь успеха, – серьезно добавил детектив. Он отошел на несколько шагов, когда голос Кэтрин заставил его повернуться:
  – Я хочу сказать вам, мсье Пуаро, что вы были абсолютно правы. Я собираюсь вернуться в Англию как можно скорее.
  Он посмотрел на нее, слегка покрасневшую под его изучающим взглядом:
  – Понимаю.
  – Не думаю, чтобы вы понимали, – возразила Кэтрин.
  – Мне известно куда больше, чем вы думаете, – спокойно произнес Пуаро.
  Он отошел со странной улыбкой на губах, сел в поджидающий его автомобиль и поехал в Антиб.
  
  На вилле «Марина» Иполит, лакей графа де ля Роша, с деревянным выражением лица протирал граненое стекло на столе своего хозяина. Сам граф отбыл на весь день в Монте-Карло. Случайно выглянув в окно, Иполит увидел быстро приближающегося к парадной двери визитера настолько необычной внешности, что лакей при всем своем опыте затруднялся отнести его к какой-либо определенной категории посетителей. Окликнув свою жену Мари, которая возилась в кухне, он привлек ее внимание к тому, кого назвал «ce type la».
  – Неужели опять полиция? – с беспокойством спросила Мари.
  – Взгляни сама, – ответил Иполит.
  Мари посмотрела в окно.
  – Слава богу, это явно не полицейский, – облегченно вздохнула она.
  – Вообще-то они не так уж нас тревожили, – заметил Иполит. – Если бы не предупреждение мсье графа, я бы никогда не догадался, что тот незнакомец в винном магазине был из полиции.
  Послышался звонок, и Иполит с важным видом распахнул дверь:
  – К сожалению, мсье графа нет дома.
  Маленький человечек с большими усами безмятежно улыбнулся:
  – Я это знаю. Вы Иполит Флавель, не так ли?
  – Да, мсье.
  – И у вас есть жена, Мари Флавель?
  – Да, мсье, но…
  – Я бы хотел побеседовать с вами обоими, – пояснил незнакомец, ловко прошмыгнув мимо слуги в холл. – Ваша жена, по-видимому, на кухне. Я пройду туда.
  Прежде чем Иполит успел перевести дыхание, посетитель выбрал нужную дверь в холле и проследовал по коридору на кухню, где Мари уставилась на него разинув рот.
  – Voilà, – сказал незнакомец, опускаясь в деревянное кресло. – Я Эркюль Пуаро.
  – Да, мсье?
  – Вам незнакомо это имя?
  – Никогда его не слышал, – заявил Иполит.
  – Позвольте заметить, что вы недостаточно образованы. Это имя – одно из величайших в мире. – Пуаро вздохнул и скрестил руки на груди.
  Иполит и Мари с тревогой смотрели на него. Они не знали, что и думать об этом неожиданном и весьма странном визитере.
  – Что желает мсье? – машинально осведомился лакей.
  – Я желаю знать, почему вы лгали полиции.
  – Мсье! – воскликнул Иполит. – Я никогда не делал ничего подобного!
  Пуаро покачал головой:
  – Вы сделали это семь раз. Давайте посмотрим. – Он вынул из кармана записную книжку и заглянул в нее. – Да, как минимум в семи случаях. Сейчас я их вам перечислю. – И спокойным, вежливым голосом описал упомянутые семь случаев. Иполит был ошарашен.
  – Но я хочу побеседовать не об этих былых оплошностях, – продолжал Пуаро. – Просто, мой дорогой друг, избавьтесь от привычки считать себя слишком умным. Меня интересует одна конкретная ложь – ваше заявление, будто граф де ля Рош прибыл на эту виллу утром четырнадцатого января.
  – Но, мсье, это правда. Он прибыл сюда во вторник утром, четырнадцатого числа. Не так ли, Мари?
  Женщина энергично кивнула:
  – Да-да, я отлично помню. Так оно и было.
  – И что же вы подали в тот день на завтрак вашему доброму хозяину? – осведомился Пуаро.
  – Я… – Мари умолкла, пытаясь собраться с мыслями.
  – Странно, – заметил Пуаро, – как люди запоминают одно и забывают другое.
  Внезапно он наклонился вперед и стукнул кулаком по столу, сердито сверкнув глазами:
  – Вы лжете и думаете, что об этом никто не узнает. Но об этом знают двое – le bon Dieu… – Он указал рукой на небо, а затем откинулся на спинку кресла, опустил веки и скромно добавил: – И Эркюль Пуаро.
  – Уверяю вас, мсье, что вы ошибаетесь. Мсье граф выехал из Парижа в понедельник вечером…
  – Верно, – перебил Пуаро. – Скорым поездом. Не знаю, где он прервал свое путешествие, и, возможно, вам это тоже неизвестно, но сюда он прибыл не во вторник, а в среду утром.
  – Мсье ошибается, – упрямо повторила Мари.
  Детектив поднялся.
  – Тогда пусть действует закон, – проговорил он. – А жаль.
  – О чем вы, мсье? – с беспокойством спросила Мари.
  – Вы будете арестованы, как сообщники в убийстве миссис Кеттеринг – английской леди.
  – В убийстве?!
  Лицо лакея побелело как мел, колени задрожали. Мари уронила скалку и заплакала:
  – Но это невозможно. Я думала…
  – Так как вы настаиваете на своем заявлении, больше не о чем говорить. Думаю, вы оба поступаете глупо.
  Пуаро повернулся к двери, но остановился, услышав взволнованный голос лакея:
  – Подождите, мсье! Я и понятия ни о чем таком не имел. Думал, что тут просто замешана дама. Из-за женщин и раньше случались неприятности с полицией. Но убийство – совсем другое дело.
  – У меня не хватает на вас терпения! – крикнул детектив. Повернувшись, он погрозил кулаком Иполиту. – Неужели я должен торчать здесь целый день, пререкаясь с парой недоумков? Мне нужна правда. Если вы не сообщите мне ее, пеняйте на себя. Спрашиваю в последний раз: когда мсье граф прибыл на виллу «Марина» – во вторник или в среду?
  – В среду, – признался Иполит, а Мари молча кивнула.
  Пуаро окинул их взглядом:
  – Вы поступили разумно, дети мои. В противном случае вам грозили бы очень серьезные неприятности. – Он покинул виллу «Марина», улыбаясь своим мыслям, и пробормотал: – Одна догадка подтвердилась. Теперь проверим другую.
  
  Было шесть часов вечера, когда Мирей принесли визитку Эркюля Пуаро. Некоторое время она молча смотрела на нее, потом кивнула. Войдя, детектив застал ее шагающей взад-вперед по комнате.
  – Что теперь? – яростно осведомилась танцовщица. – Неужели вам не надоело меня мучить? Разве вы не заставили меня предать моего бедного Дерека? Что же вам еще нужно?
  – Только один маленький вопрос, мадемуазель. Когда поезд выехал из Лиона и вы вошли в купе миссис Кеттеринг…
  – Что-что?
  Пуаро посмотрел на нее с мягким укором и начал снова:
  – Когда вы вошли в купе миссис Кеттеринг…
  – Я туда не входила!
  – И обнаружили ее…
  – Ничего подобного не было!
  – Ah, sacre![396] – рявкнул Пуаро с такой свирепостью, что Мирей отшатнулась. – Вы собираетесь мне лгать? Я знаю, что произошло, так же хорошо, как если бы сам находился там! Вы вошли в купе мадам и обнаружили ее мертвой. Лгать мне опасно. Будьте осторожны, мадемуазель!
  Танцовщица отвела взгляд.
  – Я не… – неуверенно начала она и тут же умолкла.
  – Меня интересует лишь одно, – сказал Пуаро. – Вы нашли то, что искали, или…
  – Или – что?
  – Или до вас там побывал кто-то еще?
  – Больше я не отвечу ни на один вопрос! – крикнула танцовщица. Вырвавшись из рук пытавшегося ее удержать Пуаро, она бросилась на пол и забилась в истерике.
  Вбежала перепуганная горничная. Эркюль Пуаро пожал плечами, поднял брови и спокойно вышел из комнаты.
  Он выглядел удовлетворенным.
  
  
  Глава 30
  Мисс Вайнер выносит приговор
  Кэтрин выглянула в окно спальни мисс Вайнер. Шел нескончаемый мелкий дождь. Из окна была видна часть сада с дорожкой, ведущей к воротам, и аккуратными клумбами по обеим ее сторонам, где позднее должны были расцвести голубые гиацинты, гвоздики, затем розы.
  Мисс Вайнер лежала на большой викторианской кровати. Отодвинув поднос с остатками завтрака, она читала письма и делала едкие комментарии по поводу их содержания.
  Кэтрин также держала в руке письмо, читая его вторично. Оно было отправлено из отеля «Риц» в Париже:
  «Дорогая мадемуазель Кэтрин!
  Надеюсь, Вы пребываете в добром здравии и английская зима оказалась не слишком тягостной. Что касается меня, то я продолжаю усердно вести расследование. Не думайте, что я здесь на отдыхе. Очень скоро я приеду в Англию и рассчитываю на удовольствие увидеть Вас вновь. По прибытии в Лондон я напишу Вам. Вы ведь не забыли, что в этом деле мы с Вами коллеги? Заверяю Вас, мадемуазель, в моих искренних чувствах и глубочайшем почтении.
  Эркюль Пуаро».
  Кэтрин слегка нахмурилась. Казалось, будто письмо озадачило и заинтриговало ее.
  – Просьба о пожертвовании на пикник для мальчиков из церковного хора, – послышался голос мисс Вайнер. – Я не внесу ни пенни, если из списка не исключат Томми Сондерса и Элберта Дайкса. Вы не представляете, что эти мальчишки вытворяли в церкви в воскресенье! Томми спел «Спаси нас, Боже» и больше рта не раскрывал, а если Элберт не сосал мятную конфету, значит, у меня уже не тот нюх, что был прежде.
  – Они действительно невыносимы, – согласилась Кэтрин.
  Она вскрыла второе письмо и неожиданно покраснела. Ей показалось, что голос миссис Вайнер стал звучать издалека.
  Когда Кэтрин пришла в себя, мисс Вайнер триумфально завершала очередной монолог:
  – «Вовсе нет, – сказала я ей. – Мисс Грей – кузина леди Тэмплин».
  – Вы защищали меня? Это очень любезно с вашей стороны.
  – Можете называть это и так, если хотите. Хоть эта женщина и жена викария, она просто злобная и завистливая кошка. Намекать, что вы купили себе путь в высшее общество!
  – Возможно, это не так уж далеко от истины.
  – Достаточно посмотреть на вас, – продолжала мисс Вайнер. – Разве вы вернулись заносчивой леди, разряженной в пух и прах? Нет, вы такая же скромная, как и прежде, в шерстяных чулках и крепких ботинках. Только вчера я говорила об этом Эллен. «Посмотри-ка на мисс Грей, – сказала я ей. – Она вращалась в высшем свете, но не задирает юбку до колен, как ты, и не носит нелепые туфли и шелковые чулки, на которых от одного взгляда петли спускаются!»
  Кэтрин улыбнулась – приспособиться к предубеждениям мисс Вайнер было явно непросто.
  – Для меня было колоссальным облегчением, что вы не зазнались, – не унималась старая леди. – Только вчера я просматривала газетные вырезки, которых у меня несколько, с упоминанием о леди Тэмплин и ее военном госпитале, но я не смогла их найти. Может, вы поищете, дорогая, у вас зрение получше моего. Вырезки лежат в коробке в ящике бюро.
  Кэтрин посмотрела на письмо, которое держала в руке, и хотела ответить, но передумала. Подойдя к бюро, она нашла коробку с вырезками и начала их просматривать. Со времени возвращения в Сент-Мэри-Мид Кэтрин все сильнее восхищалась мужеством и стоицизмом старой леди. Она чувствовала, что мало чем может помочь своей приятельнице, но знала по опыту, как подобные мелочи важны для стариков.
  – Вот одна, – вскоре сказала Кэтрин. – «Виконтесса Тэмплин, которая устроила на своей вилле в Ницце офицерский госпиталь, только что стала жертвой сенсационного ограбления – ее драгоценности похищены. Среди них несколько знаменитых фамильных изумрудов семейства Тэмплин».
  – Возможно, это были всего лишь стразы, – заметила мисс Вайнер. – Дамы из высшего общества часто носят их вместо настоящих драгоценностей.
  – А вот и другая вырезка, – продолжала Кэтрин. – Фотография с подписью: «Виконтесса Тэмплин со своей маленькой дочерью Ленокс».
  – Дайте-ка взглянуть, – попросила мисс Вайнер. – Лица девочки почти не видно. Может, это и к лучшему. У красивых матерей часто бывают уродливые дети. Очевидно, фотограф понял, что лучше снимать ребенка со стороны затылка.
  Кэтрин рассмеялась.
  – «Одна из самых очаровательных хозяек на Ривьере в этом сезоне – виконтесса Тэмплин, владелица виллы в Кап-Мартене, – прочитала она текст следующей вырезки. – Ее кузина мисс Грей, недавно самым романтическим образом унаследовавшая крупное состояние, сейчас гостит у нее там».
  – Эту вырезку я и искала, – обрадовалась мисс Вайнер. – Наверное, в какой-нибудь газете, которую я пропустила, была ваша фотография. Знаете, из тех, что часто печатают. Мисс такая-то в таком-то месте, обычно с поднятой ногой и тростью-сиденьем.
  Кэтрин не ответила. Она разгладила вырезку пальцем, и на ее лице отразилось недоумение и беспокойство. Вынув из конверта второе письмо, Кэтрин снова перечитала его.
  – Мисс Вайнер, – обратилась она к приятельнице, – один мой друг, с которым я познакомилась на Ривьере, очень хочет приехать сюда, чтобы повидаться со мной.
  – Мужчина? – осведомилась мисс Вайнер.
  – Да.
  – И кто же он?
  – Секретарь мистера ван Олдина, американского миллионера.
  – Как его зовут?
  – Найтон. Майор Найтон.
  – Хм, секретарь миллионера… И хочет сюда приехать. Я должна кое-что сказать вам, Кэтрин, для вашего же блага. Хотя вы славная и разумная девушка, но каждая женщина раз в жизни совершает глупость. Десять к одному, что этот человек охотится за вашими деньгами. – Она жестом остановила Кэтрин, собравшуюся что-то возразить. – Я ожидала чего-нибудь в таком роде. Что собой представляет секретарь миллионера? В девяти случаях из десяти это молодой человек, которому нравится легкая жизнь, с приятными манерами и вкусом к роскоши, но не обладающий ни умом, ни предприимчивостью. А если есть на свете более легкая работа, чем служба секретарем у миллионера, так это женитьба на богатой женщине ради ее денег. Я не говорю, что мужчина не может в вас влюбиться, но вы уже не первой молодости и не красавица, хотя у вас приятный цвет лица. Поэтому не стройте из себя дурочку, а если вы твердо вознамерились это сделать, то по крайней мере позаботьтесь, чтобы ваши деньги оставались при вас. Ну вот, я выложила все, что хотела. Вам есть что сказать?
  – Нет, – отозвалась Кэтрин. – Но вы не будете возражать, если он приедет навестить меня?
  – Я умываю руки, – заявила миссис Вайнер. – Свой долг я исполнила, а все, что случится потом, будет на вашей совести. Вы хотите пригласить его на ленч или на обед? Эллен может приготовить неплохой обед, если только ей в голову не полезет разная дурь.
  – Думаю, ленча будет достаточно, – отозвалась Кэтрин. – Это очень любезно с вашей стороны, мисс Вайнер. Майор Найтон просит позвонить ему – я так и сделаю и скажу, что мы будем рады, если он придет к нам на ленч. Он приедет из города на машине.
  – Эллен сносно готовит жаркое с помидорами, – сказала мисс Вайнер. – Не блестяще, но лучше других. Правда, пироги у нее не получаются, зато маленькие пудинги выходят неплохо. У Эббота можно купить недурной стилтон[397]. Я слышала, что джентльмены любят стилтон. К тому же у нас осталось много отцовского вина, возможно, есть даже бутылка мозельского игристого.
  – Нет-нет, мисс Вайнер, в этом нет надобности.
  – Чепуха, девочка! Ни один джентльмен не будет счастлив, если не выпьет за едой. Если вы думаете, что он предпочитает виски, так у нас есть еще довоенное. Поэтому делайте, что я вам говорю, и не спорьте. Ключ от винного погреба в третьем снизу ящике туалетного столика, во второй паре чулок с левой стороны.
  Кэтрин послушно направилась в указанное место.
  – Вторая пара, – напомнила мисс Вайнер. – В первой лежат мои бриллиантовые серьги и филигранная брошь.
  – А почему бы вам не хранить их в шкатулке? – удивилась Кэтрин.
  Мисс Вайнер презрительно фыркнула:
  – Нет уж, благодарю покорно! Помню, как мой бедный отец установил сейф на нижнем этаже. Он радовался, как ребенок, и сказал моей матери: «Теперь, Мэри, будешь приносить мне каждый вечер свою шкатулку с драгоценностями, и я буду запирать их на ночь». Моя мать была тактичной женщиной – она знала, что джентльмены любят поступать по-своему, и поэтому стала приносить отцу шкатулку по вечерам. Однажды ночью в дом забрались грабители и, естественно, первым делом занялись сейфом. Отец хвастался им перед всей деревней – можно было подумать, что он хранил там все алмазы царя Соломона. Воры обчистили сейф – забрали серебряную посуду, подарочное золотое блюдо и шкатулку. – Она тяжко вздохнула и продолжила: – Отец жутко разволновался из-за драгоценностей. У матери был венецианский гарнитур, несколько превосходных камей, бледно-розовые кораллы и два кольца с большими бриллиантами. Ну, ей пришлось признаться, что, будучи женщиной разумной, она прятала драгоценности в паре корсетов и что они там и остались.
  – Значит, шкатулка была пустой?
  – Конечно нет, – ответила мисс Вайнер, – иначе она бы слишком мало весила. Моя мать была очень толковой женщиной, она хранила в шкатулке пуговицы – обувные в верхнем отделении, брючные в среднем, а все прочие – в нижнем. Как ни странно, отец очень рассердился. Он сказал, что не любит, когда его обманывают… Но я слишком заболталась. Позвоните вашему другу, а потом выберите хороший кусок мяса и скажите Эллен, чтобы не надевала дырявые чулки, когда будет прислуживать за ленчем.
  – Разве ее зовут Эллен, а не Хелен, мисс Вайнер? Я думала…
  Мисс Вайнер закрыла глаза:
  – Я могу произносить букву «х» не хуже других, дорогая, но Хелен – неподходящее имя для прислуги. В наши дни матери из низших классов называют детей как попало.
  
  Дождь прекратился, когда Найтон подъехал к коттеджу. Бледные лучи солнца золотили волосы Кэтрин, встречающей гостя в дверях. Он подошел к ней быстрой, почти мальчишеской походкой:
  – Надеюсь, я вас не побеспокоил. Я просто должен был повидать вас снова. Ваша приятельница не возражала?
  – Входите и познакомьтесь с ней, – пригласила Кэтрин. – Она часто тревожится понапрасну, но вы скоро убедитесь, что у нее добрейшая душа.
  Мисс Вайнер величаво восседала в гостиной при полном наборе камей, столь удачно спасенных от грабителей. Она приветствовала Найтона с достоинством и чопорной вежливостью, которая обескуражила бы многих мужчин. Однако обаятельные манеры Найтона действовали безотказно, и минут через десять мисс Вайнер заметно оттаяла. Ленч протекал весело, а Эллен (или Хелен) в новой паре шелковых чулок без единой спущенной петли прислуживала за столом выше всяких похвал. По окончании трапезы Кэтрин и Найтон отправились на прогулку, а вернувшись, пили чай tête-à-tête, так как мисс Вайнер прилегла отдохнуть.
  Когда гость отбыл, Кэтрин поднялась наверх. Мисс Вайнер окликнула ее, и она вошла к ней в спальню.
  – Ваш друг уехал?
  – Да. Спасибо, что позволили пригласить его.
  – Не за что меня благодарить. По-вашему, я одна из тех скаредных старух, которые ничего не делают для других?
  – По-моему, вы просто чудо, – сказала Кэтрин.
  Мисс Вайнер фыркнула, но явно была довольна. Когда Кэтрин уходила, она снова позвала ее:
  – Кэтрин!
  – Да?
  – Я была не права насчет вашего молодого человека. Когда мужчина хочет подольститься к женщине, он может быть любезным, галантным и очаровательным. Но когда мужчина влюблен по-настоящему, он не может не выглядеть как баран. Именно так и выглядел ваш приятель каждый раз, когда смотрел на вас. Так что я беру свои слова обратно – это настоящая любовь.
  
  Глава 31
  Мистер Ааронс за ленчем
  – Ах! – удовлетворенно воскликнул мистер Джозеф Ааронс. Сделав большой глоток из пивной кружки, он со вздохом поставил ее на стол, вытер пену с губ, улыбнулся сидящему напротив Эркюлю Пуаро и сказал: – Дайте мне отборный кусок мясного филе с кружкой хорошего пива – и можете оставить себе все ваши французские закуски, омлеты и перепелки. Но дайте настоящий кусок филе!
  Пуаро, только что исполнивший это требование, снисходительно улыбнулся.
  – Впрочем, против жаркого и пудинга с почками я тоже ничего не имею, – продолжал мистер Ааронс. – Яблочный пирог? Да, пожалуйста, мисс, и кувшинчик сливок.
  Трапеза продолжалась. Наконец мистер Ааронс, вздохнув в очередной раз, отложил ложку и вилку, готовясь закусить сыром, прежде чем приступить к другим делам.
  – У вас ко мне какая-то просьба, не так ли, мсье Пуаро? – заметил он. – Буду рад помочь вам всем, что в моих силах.
  – Это очень любезно с вашей стороны, – промолвил Пуаро. – Я сказал себе: «Если нужно узнать что-либо, касающееся актерской профессии, лучше всего обратиться к моему старому другу, мистеру Джозефу Ааронсу, которому известно об этом решительно все».
  – Вы не так уж далеки от истины, – благодушно отозвался Ааронс. – Независимо от того, идет ли речь о прошлом, настоящем или будущем, Джо Ааронс именно тот человек, который вам нужен.
  – Prècisèment. Я хотел спросить вас, мсье Ааронс, что вы знаете о молодой женщине по фамилии Кидд?
  – Кидд? Китти Кидд?
  – Совершенно верно.
  – Смышленая особа. Пение, танцы, мужские роли… Она недурно зарабатывала и никогда не оставалась без ангажемента. Не только в мужских, но и в характерных ролях ей почти не было равных.
  – Я так и слышал, – кивнул Пуаро. – Но она давно не выступала, верно?
  – Да. Уехала во Францию и связалась там с каким-то надутым аристократом. Думаю, она навсегда рассталась со сценой.
  – И давно?
  – Дайте подумать… Три года назад. Это была большая потеря – можете мне поверить.
  – Она была умна?
  – Умна, как целый воз обезьян.
  – А вы не знаете имени человека, с которым она связалась в Париже?
  – Нет. Помню только, что он был то ли граф, то ли маркиз. Да, кажется, маркиз.
  – И вы с тех пор ничего о ней не слышали?
  – Ничего. Даже случайно никогда с ней не сталкивался. Держу пари, она торчит на каком-нибудь модном заграничном курорте, а может, уже стала маркизой. Китти не обведешь вокруг пальца.
  – Понятно, – задумчиво произнес Пуаро.
  – Простите, что больше ничего не могу вам сообщить, мсье, – сказал Ааронс. – Я бы хотел быть вам полезен. Вы ведь однажды здорово мне помогли.
  – Да, но теперь мы квиты – вы тоже меня выручили.
  – Услуга за услугу! – усмехнулся Ааронс.
  – Должно быть, у вас интересная профессия, – заметил Пуаро.
  – Так себе, – уклончиво ответил артист. – Если стойко переносить превратности судьбы, то жить можно. Вообще-то я справляюсь, но приходится смотреть в оба. Никто не знает, что потребует публика в следующий раз.
  – В последние несколько лет на переднем плане танцы, – заметил Пуаро.
  – Я никогда не видел этот русский балет, но людям он нравится. Для меня это чересчур изысканно.
  – На Ривьере я познакомился с одной танцовщицей – мадемуазель Мирей.
  – Мирей? Та еще штучка, судя по отзывам. Ее всегда кто-нибудь субсидирует, но танцевать она умеет – я видел ее, так что знаю, о чем говорю. Сам я с ней дела не имел, и слава богу – характер у нее жуткий.
  – Да, – задумчиво кивнул Пуаро. – Могу себе представить.
  – Они называют это темпераментом! – продолжал Ааронс. – Моя жена была танцовщицей до того, как вышла за меня, но, к счастью, никакого «темперамента» у нее нет. Дома это лишнее, мсье Пуаро.
  – Согласен с вами, друг мой. В семье темперамент неуместен.
  – Женщина должна быть доброй, ласковой и хорошей кухаркой, – заявил мистер Ааронс.
  – Мирей недолго выступала перед публикой, не так ли? – спросил Пуаро.
  – Около двух с половиной лет, – ответил мистер Ааронс. – Ее открыл какой-то французский герцог. Я слышал, что сейчас ей покровительствует бывший премьер-министр Греции. Эти ребята умеют вкладывать деньги без лишнего шума.
  – Для меня это новость, – признался детектив.
  – Мирей не из тех, кто упускает свой шанс. Говорят, молодой Кеттеринг убил свою жену из-за нее. Не знаю, так ли это. Однако он угодил в тюрьму, и ей пришлось быстренько подыскать ему замену. Я слышал, она носит рубин размером с голубиное яйцо. Не то чтобы я когда-нибудь видел голубиные яйца, но так всегда пишут в романах.
  – Рубин размером с голубиное яйцо, – повторил Пуаро. Его глаза стали зелеными, как у кота. – Интересно!
  – Мне рассказывал об этом один мой друг, – объяснил Ааронс. – Конечно, это может быть всего лишь цветное стекло. Все женщины одинаковы – любят похваляться своими драгоценностями. Мирей утверждает, что на этом рубине лежит проклятие – она называет его «Огненное сердце».
  – Но если я правильно помню, – заметил Пуаро, – рубин «Огненное сердце» – центральный камень в ожерелье.
  – То-то и оно! Я же говорю, что женщины постоянно лгут про свои драгоценности. Мирей носит одиночный камень на платиновой цепочке, но десять против одного, что это стекло!
  – Нет, – покачал головой Пуаро. – Я не думаю, что это стекло.
  
  Глава 32
  Кэтрин и Пуаро обмениваются мнениями
  Пуаро и Кэтрин сидели друг против друга за столиком в «Савое».
  – А вы изменились, мадемуазель, – неожиданно сказал детектив.
  – В каком смысле?
  – Мадемуазель, эти нюансы трудно объяснить.
  – Я постарела?
  – Да, вы стали старше. Но я не имею в виду седину и морщины. Когда я увидел вас впервые, мадемуазель, вы только наблюдали жизнь со стороны. У вас был спокойный, заинтересованный вид зрителя, сидящего в партере и смотрящего пьесу.
  – А теперь?
  – Теперь вы уже не зритель. Возможно, я скажу глупость, но вы похожи на спортсмена, участвующего в напряженной игре.
  – Моя старая леди иногда бывает трудноватой, – улыбнулась Кэтрин, – но уверяю вас, я не веду с ней борьбу не на жизнь, а на смерть. Вы должны как-нибудь приехать и познакомиться с ней, мсье. По-моему, вы сумеете оценить ее мужество и силу духа.
  Последовала пауза, во время которой официант проворно подал им цыпленка en casserole[398]. Когда он отошел, Пуаро спросил:
  – Я рассказывал вам о моем друге Гастингсе? Он называет меня человеком-устрицей. Eh bien, мадемуазель, в вас я нашел достойного соперника. Вы больше меня предпочитаете играть в одиночку.
  – Чепуха! – отмахнулась Кэтрин.
  – Эркюль Пуаро никогда не говорит чепухи. Все так и есть.
  Снова наступило молчание.
  – После возвращения вы видели кого-нибудь из наших друзей по Ривьере, мадемуазель? – поинтересовался наконец Пуаро.
  – Я видела майора Найтона.
  – Вот как?
  Что-то в прищуренных глазах детектива заставило Кэтрин опустить взгляд.
  – Значит, мистер ван Олдин в Лондоне?
  – Да.
  – Нужно постараться повидать его завтра или послезавтра.
  – У вас есть для него новости?
  – Почему вы так думаете?
  – Я… просто спросила.
  Пуаро внимательно посмотрел на нее:
  – Вижу, мадемуазель, вам хочется о многом спросить меня. Почему бы и нет? Разве дело «Голубого поезда» не наш с вами roman policier?
  – Я действительно должна спросить вас кое о чем.
  – Eh bien?
  Кэтрин с внезапной решимостью вскинула голову:
  – Что вы делали в Париже, мсье Пуаро?
  Детектив улыбнулся:
  – Я нанес визит в русское посольство.
  – Куда-куда?
  – Вижу, это ничего вам не говорит. Но я не буду человеком-устрицей, выложу карты на стол, чего устрицы никогда не делают. Вы подозреваете, что я не удовлетворен обвинением против Дерека Кеттеринга, не так ли?
  – В Ницце мне казалось, что вы покончили с этим делом…
  – Вы недоговариваете, мадемуазель, но я заранее все признаю. Мое расследование привело Дерека Кеттеринга за решетку. Если бы не я, судебный следователь до сих пор тщетно пытался бы повесить это преступление на графа де ля Роша. Eh bien, мадемуазель, я не сожалею о содеянном. Моя обязанность – выяснить правду, и этот путь вел прямиком к мистеру Кеттерингу. Но является ли это концом? Полиция считает, что да, но я, Эркюль Пуаро, не удовлетворен. – Помолчав, он неожиданно спросил: – Скажите, мадемуазель, вы не получали весточки от мадемуазель Ленокс?
  – Только одно короткое письмо. Думаю, она обижена на меня за то, что я вернулась в Англию.
  Пуаро кивнул:
  – Я беседовал с ней в тот вечер, когда арестовали Кеттеринга. Разговор был интересным во многих отношениях. – Он снова замолчал, и Кэтрин не прерывала его мыслей. – Я собираюсь затронуть деликатную тему, мадемуазель, – сказал наконец детектив. – Мне кажется – поправьте меня, если я ошибаюсь, – что одна женщина любит Дерека Кеттеринга. Ради нее хочу надеяться, что я прав, а полиция заблуждается. Вы знаете, кого я имею в виду?
  – Думаю, да, – ответила Кэтрин после долгой паузы.
  Пуаро наклонился вперед:
  – Повторяю, мадемуазель, я не удовлетворен. Основные факты указывают на мсье Кеттеринга. Но одну вещь не приняли в расчет.
  – Какую?
  – Изуродованное лицо жертвы. Я сотню раз спрашивал себя, мадемуазель: стал бы такой человек, как Кеттеринг, наносить такие страшные удары уже после совершения убийства? С какой целью это могло быть сделано? Соответствовало ли это характеру Кеттеринга? Ответ на эти вопросы, мадемуазель, в высшей степени неудовлетворительный. Снова и снова я пытаюсь понять – почему? И вот единственные предметы, которые в состоянии помочь мне решить эту проблему. – Он вынул из кармана записную книжку и извлек из нее нечто зажатое между большим и указательным пальцем. – Помните, мадемуазель, как я снял эти волосы с пледа в купе?
  Кэтрин наклонилась, внимательно разглядывая волосы.
  Пуаро медленно кивнул:
  – Как я вижу, они ни о чем вам не говорят, мадемуазель. И все же, мне кажется, вы многое понимаете.
  – У меня есть кое-какие любопытные идеи, – отозвалась Кэтрин. – Вот почему я спросила вас, что вы делали в Париже, мсье.
  – Когда я написал вам…
  – Из «Рица».
  На губах Пуаро мелькнула странная улыбка.
  – Да, из «Рица». Иногда я люблю роскошь – когда за нее платят миллионеры.
  – Русское посольство… – Кэтрин нахмурилась. – Не понимаю, при чем тут оно.
  – Оно не имеет прямого отношения к делу, мадемуазель. Я пришел туда за определенной информацией, повидал там одного субъекта и пригрозил ему. Да, мадемуазель, я, Эркюль Пуаро, пригрозил ему!
  – Полицией?
  – Нет. Куда более смертоносным оружием – прессой.
  Кэтрин улыбнулась и покачала головой:
  – Вы не собираетесь снова превратиться в устрицу, мсье Пуаро?
  – Нет-нет, я не намерен ничего скрывать. Я подозревал, что этот человек играл активную роль в продаже драгоценностей ван Олдину. Обвинив его в этом, я смог вытянуть из него всю историю. Я узнал, где именно были переданы драгоценности, и о человеке, который ходил в это время взад-вперед по улице, – мужчине с седыми волосами, но с легкой, упругой походкой молодого человека. Мысленно я присвоил ему прозвище – мсье Маркиз.
  – А теперь вы приехали в Лондон повидать мистера ван Олдина?
  – Не только для этого. У меня были и другие дела. В Лондоне я встречался еще с двумя людьми – театральным агентом и врачом с Харли-стрит. От каждого из них я получил определенные сведения. Сложите все это воедино, мадемуазель, и вы поймете то, что понимаю я.
  – Каким образом?
  – Я скажу вам кое-что, мадемуазель. Меня постоянно тревожило сомнение, были ли ограбление и убийство совершены одним и тем же лицом. Долгое время я не был в этом уверен.
  – А сейчас?
  – Сейчас я знаю.
  Последовала очередная пауза. Затем Кэтрин подняла голову. Ее глаза сияли.
  – Я не так умна, как вы, мсье Пуаро. Половина из того, что вы мне рассказали, кажется мне ведущим в никуда. Мои идеи пришли, так сказать, совсем с другой стороны…
  – Но так всегда и бывает, – спокойно отозвался детектив. – Зеркало показывает правду, но все смотрят в него с разных мест.
  – Возможно, мои идеи нелепы и полностью отличаются от ваших, но…
  – Да?
  – Это поможет вам чем-нибудь?
  Пуаро взял у нее газетную вырезку, прочитал текст и серьезно кивнул:
  – Как я говорил, мадемуазель, люди смотрят в зеркало под разным углом зрения, но оно отражает одно и то же.
  Кэтрин поднялась:
  – Мне нужно спешить, иначе я опоздаю на поезд. Мсье…
  – Да, мадемуазель?
  – Это… не продлится долго? Я чувствую, что не смогу вынести… – Ее голос дрогнул.
  Пуаро ласково похлопал девушку по руке:
  – Бодритесь, мадемуазель. Сейчас не время выходить из строя – конец уже близок.
  
  Глава 33
  Еще одна теория
  – Вас хочет видеть мсье Пуаро, сэр.
  – Черт бы его побрал! – выругался ван Олдин.
  Найтон сочувственно промолчал.
  Ван Олдин поднялся со стула и начал ходить взад-вперед.
  – Полагаю, вы уже видели утренние газеты?
  – Я заглянул в них, сэр.
  – Все еще не унимаются?
  – Боюсь, что да, сэр.
  Миллионер снова сел и прижал ладонь ко лбу.
  – Если бы я мог себе такое представить! – простонал он. – Лучше бы я никогда не поручал этому маленькому бельгийцу выяснить правду. Все, что я хотел, – это найти убийцу Рут.
  – Но вам бы не хотелось, чтобы ваш зять вышел сухим из воды?
  Ван Олдин вздохнул:
  – Я бы предпочел сам осуществить правосудие.
  – Не думаю, что это было бы разумным шагом, сэр.
  – Кто знает… Вы уверены, что этот тип хочет меня видеть?
  – Да, мистер ван Олдин. Он очень настаивал.
  – Ладно, если ему так нужно, пусть приходит этим утром.
  Пуаро был весел и жизнерадостен. Казалось, он не замечал отсутствия сердечности в поведении миллионера и непринужденно болтал о пустяках. Детектив объяснил, что приехал в Лондон посетить своего врача, и назвал имя известного хирурга.
  – Нет-нет, pas la guerre[399]. Это память о моей службе в полиции – пуля апаша. – Он коснулся левого плеча и весьма убедительно поморщился. – Я всегда считал вас везучим человеком, мсье ван Олдин. Вы не соответствуете нашим популярным представлениям об американских миллионерах, вечно страдающих диспепсией.
  – Я достаточно крепок, – отозвался ван Олдин. – Веду простую жизнь, ем здоровую пищу и не слишком много.
  – Вы недавно виделись с мисс Грей, не так ли? – невинно осведомился Пуаро у секретаря.
  – Да, однажды или дважды, – слегка покраснев, ответил Найтон.
  – Забавно, но вы ни разу не упоминали, что видели ее, – с удивлением заметил ван Олдин.
  – Я не думал, что вам это интересно, сэр.
  – Мне очень нравится эта девушка, – промолвил миллионер.
  – Жаль, что она снова похоронила себя в Сент-Мэри-Мид, – вздохнул Пуаро.
  – С ее стороны это очень благородно! – горячо воскликнул Найтон. – Не многие способны похоронить себя в глуши, чтобы ухаживать за сварливой старухой, перед которой у них нет никаких обязательств.
  – Я умолкаю, – слегка прищурившись, сказал Пуаро. – Но повторю: мне жаль, что так получилось. А теперь, мсье, давайте перейдем к делу. – Двое мужчин посмотрели на него с некоторым удивлением. – Вас не должно шокировать или встревожить то, что я собираюсь сказать. Предположим, мсье ван Олдин, что Дерек Кеттеринг все-таки не убивал свою жену.
  – Что?!
  Оба изумленно уставились на него.
  – Я сказал: предположим, что мсье Кеттеринг не убивал свою жену.
  – Вы сошли с ума, Пуаро! – воскликнул ван Олдин.
  – Нет, – покачал головой детектив. – Я не сумасшедший. Возможно, несколько эксцентричен – по крайней мере, некоторые так считают, – но в том, что касается моей профессии, у меня, так сказать, «все дома». Я спрашиваю вас, мсье ван Олдин, были бы вы рады или опечалены, если бы то, что я предположил, оказалось правдой?
  Последовала недоуменная пауза.
  – Естественно, я был бы рад, – ответил наконец миллионер. – Это всего лишь предположение или оно подкреплено какими-нибудь фактами?
  Пуаро посмотрел в потолок.
  – Есть некоторый шанс, – спокойно произнес он, – что убийца все-таки граф де ля Рош. Во всяком случае, мне удалось опровергнуть его алиби.
  – Каким образом?
  Пуаро скромно пожал плечами:
  – У меня свои методы. Немного ума, немного такта – и дело сделано.
  – Но ведь рубины, которые были у графа, оказались фальшивыми, – напомнил ван Олдин.
  – Да. И если граф совершил убийство, то только ради рубинов. Но вы не учитываете один момент, мсье ван Олдин. Кто-то мог похитить рубины раньше графа.
  – Вы действительно верите в эту чушь? – осведомился миллионер.
  – Доказательств у меня нет, – ответил Пуаро. – Пока это только теория, но ее стоит расследовать. Вы должны поехать со мной на юг Франции, чтобы разобраться во всем на месте.
  – Вы в самом деле считаете, что это необходимо? Я имею в виду мою поездку.
  – Думаю, вы желаете того же, что и я. – В голосе Пуаро прозвучали нотки упрека, которые не остались не замеченными собеседником.
  – Да-да, конечно, – кивнул ван Олдин. – Когда вы намерены выехать, мсье Пуаро?
  – Вы сейчас очень заняты, сэр, – напомнил Найтон.
  Но миллионер отмахнулся от возражений – он уже принял решение.
  – Это дело важнее всех прочих. Хорошо, мсье Пуаро, пусть будет завтра. Каким поездом?
  – Думаю, мы поедем «Голубым поездом», – ответил детектив и улыбнулся.
  
  Глава 34
  Снова «Голубой поезд»
  «Поезд миллионеров», как его иногда называли, осуществил поворот на рискованной скорости. Ван Олдин, Найтон и Пуаро сидели молча. Найтон с миллионером занимали два смежных купе, как Рут Кеттеринг и ее горничная во время рокового путешествия. Купе Пуаро находилось дальше по коридору.
  Путешествие было нелегким для ван Олдина, пробуждая в нем мучительные воспоминания. Пуаро и Найтон иногда тихо обменивались фразами, не желая его беспокоить.
  Когда поезд наконец завершил медленный объезд по окружной дороге и прибыл на Лионский вокзал, Пуаро внезапно развил бурную деятельность. Ван Олдин понимал, что одной из целей путешествия поездом была попытка реконструировать преступление. Детектив сам играл все роли. Он по очереди был то горничной, поспешно закрывшейся в своем купе, то миссис Кеттеринг, с удивлением и беспокойством узнавшей своего мужа, то Дереком Кеттерингом, обнаружившим, что его жена едет тем же поездом. Пуаро проверял различные возможности – например, как лучше спрятаться во втором купе.
  Внезапно он схватил ван Олдина за руку, словно ему в голову пришла какая-то идея.
  – Mon Dieu, об этом я не подумал! Мы должны прервать наше путешествие в Париже. Давайте побыстрее сойдем с поезда.
  Схватив чемоданы, он поспешил по коридору. Ошеломленные, ван Олдин и Найтон послушно последовали за ним. Мнение миллионера о талантах Пуаро снова начало меняться в худшую сторону. У выхода с перрона их остановили. Билеты остались у проводника, о чем они позабыли.
  Пуаро пустился в сбивчивые объяснения, но они не произвели никакого впечатления на бесстрастного чиновника.
  – Давайте покончим с этим, – прервал ван Олдин. – Как я понимаю, вы спешите, мсье Пуаро. Ради бога, оплатим проезд до Кале и займемся тем, что у вас на уме.
  Но красноречие Пуаро внезапно иссякло, и он словно окаменел. Рука, взметнувшаяся кверху выразительным жестом, застыла в воздухе, как парализованная.
  – Я был глупцом, – просто сказал он. – Ma foi, теперь я все чаще теряю голову. Давайте вернемся и спокойно продолжим наше путешествие. Если нам повезет, мы не опоздаем на поезд.
  Они успели как раз вовремя. Поезд тронулся, когда Найтон последним из троих вскочил в вагон вместе с чемоданом.
  Проводник с упреками помог им отнести багаж назад в купе. Ван Олдин молчал, но был явно рассержен странным поведением детектива.
  – Сумасбродная затея, – заметил он, оставшись на пару минут наедине с Найтоном. – Этот человек утратил хватку. До сих пор он вел себя разумно, а теперь мечется туда-сюда, словно испуганный кролик. Ничего хорошего из этого не выйдет.
  Вернувшись, Пуаро рассыпался в извинениях и выглядел настолько пристыженным, что любые резкие слова казались излишними. Ван Олдин молча кивнул, воздержавшись от едких замечаний.
  Они пообедали в вагоне-ресторане, после чего Пуаро предложил удивленным спутникам собраться в купе ван Олдина.
  Миллионер с любопытством посмотрел на него:
  – Вы что-то скрываете от нас, мсье?
  – Я? – Пуаро широко открыл глаза. – Что за мысль!
  Ван Олдин промолчал, но он не был удовлетворен.
  Проводнику сказали, что постели стелить не нужно. Удивление, которое он мог почувствовать, свели на нет щедрые чаевые, которые дал ему ван Олдин. Трое мужчин сидели молча. Детектив нервно ерзал.
  – Майор Найтон, – обратился он к секретарю, – дверь вашего купе заперта? Я имею в виду дверь в коридор.
  – Да, я сам только что ее запер.
  – Вы уверены? – настаивал Пуаро.
  – Если хотите, я схожу проверить, – улыбнулся Найтон.
  – Нет-нет, не беспокойтесь. Я посмотрю сам. – Пуаро прошел в смежное купе и вернулся через несколько секунд. – Все, как вы сказали. Простите суетливого старика. – Он закрыл дверь между купе и снова занял место в правом углу.
  Часы текли один за другим. Трое мужчин подремывали, просыпаясь, когда вагон трясло. Возможно, еще никогда пассажиры, уплатившие за спальные места в роскошном поезде, не отказывались пользоваться дорогостоящими удобствами. Время от времени Пуаро посматривал на часы, кивал и снова начинал клевать носом. Один раз он поднялся с полки, открыл дверь в соседнее купе, заглянул туда и вернулся, покачав головой.
  – В чем дело? – шепнул Найтон. – Вы ожидаете, что что-то произойдет?
  – У меня разыгрались нервы, – признался Пуаро. – Я как кошка на раскаленной крыше. Каждый звук заставляет меня подпрыгивать.
  Найтон зевнул.
  – Самое неудобное путешествие из всех, в каких мне приходилось бывать, – пробормотал он. – Полагаю, вы знаете, что делаете, мсье Пуаро.
  Секретарь и ван Олдин дремали, когда детектив, взглянув на часы в четырнадцатый раз, наклонился и постучал по плечу миллионера.
  – Э? В чем дело?
  – Через пять-десять минут, мсье, мы прибудем в Лион.
  – Боже мой! – Лицо ван Олдина в тусклом свете казалось бледным и изможденным. – Должно быть, как раз в это время убили бедняжку Рут.
  Он сидел, глядя перед собой. Его губы слегка дрогнули при воспоминании об ужасной трагедии.
  Тормоза заскрипели, поезд замедлил ход и остановился. Миллионер опустил окно и выглянул наружу.
  – Если ваша новая теория верна и убийцей был не Дерек, то именно здесь этот мужчина покинул поезд?
  К его удивлению, Пуаро покачал головой.
  – Нет, – задумчиво отозвался он. – Никакой мужчина не покидал поезда, но я думаю, это могла сделать женщина.
  Найтон с шумом втянул в себя воздух.
  – Женщина? – резко переспросил ван Олдин.
  – Да, женщина, – кивнув, сказал Пуаро. – Возможно, вы не помните, мсье ван Олдин, но мисс Грей в своих показаниях упоминала, что какой-то паренек в пальто и фуражке спустился на платформу – очевидно, прогуляться. Я думаю, этот паренек в действительности был женщиной.
  – Но кто же это?
  На лице миллионера отразилось сомнение, однако детектив ответил серьезно и уверенно:
  – Ее имя – вернее, имя, под которым она была известна много лет, – Китти Кидд, но вы, мсье ван Олдин, знали ее как Эйду Мейсон.
  Найтон вскочил на ноги.
  – Что?! – воскликнул он.
  Пуаро повернулся к нему:
  – Пока я не забыл… – Он вынул что-то из кармана и протянул секретарю: – Позвольте предложить вам сигарету из вашего же портсигара. С вашей стороны было неосторожностью уронить его, когда вы сели в поезд на окружной дороге в Париже.
  Найтон застыл, молча уставившись на него. Внезапно он резко дернулся, но Пуаро предупреждающе поднял руку.
  – Нет-нет, не двигайтесь, – вкрадчиво произнес он. – Дверь в соседнее купе открыта, и с этого момента вы находитесь под прицелом. Я отпер дверь в коридор, когда мы выехали из Парижа, и наши друзья из полиции заняли места в смежном купе. Надеюсь, вы знаете, что французская полиция давно разыскивает вас, майор Найтон. Или лучше называть вас мсье Маркиз?
  
  Глава 35
  Объяснения
  – Объяснения?
  Пуаро улыбнулся. Он сидел за столом напротив ван Олдина в апартаментах последнего в «Негреско». Вид у миллионера был ошеломленный, хотя он явно испытывал облегчение. Пуаро откинулся на спинку стула, закурил одну из своих миниатюрных сигарет и задумчиво уставился в потолок:
  – Хорошо, я дам вам объяснения. С самого начала меня озадачила одна деталь – изуродованное лицо. При расследовании убийства нередко сталкиваешься с подобными вещами, и сразу же возникает вопрос о личности жертвы. Естественно, этот вопрос прежде всего пришел мне в голову. Действительно ли убитая женщина была миссис Кеттеринг? Но такой путь не приводил ни к чему, так как показания мисс Грей были уверенными и вполне надежными, поэтому я отмел эту идею. Убитая, безусловно, была Рут Кеттеринг.
  – А когда вы начали подозревать горничную?
  – Не сразу, но один довольно странный момент привлек к ней мое внимание. Горничная заявила, будто портсигар, найденный в вагоне, был подарен миссис Кеттеринг ее мужу. Учитывая отношения между ними, это казалось в высшей степени маловероятным и пробудило у меня сомнение в правдивости показаний Эйды Мейсон. Подозрительным также являлся тот факт, что она прослужила у своей хозяйки всего два месяца. Правда, горничная вроде бы не могла иметь отношения к преступлению, так как она сошла с поезда в Париже, а миссис Кеттеринг видели после этого живой несколько человек, но…
  Пуаро склонился вперед и с многозначительным видом поднял указательный палец:
  – Но я хороший детектив, поэтому всегда подозреваю всех и все. Я никогда никому не верю на слово. Я задал себе вопрос: откуда нам известно, что Эйда Мейсон действительно сошла с поезда в Париже? Казалось, на этот вопрос имелся вполне удовлетворительный ответ, благодаря свидетельству вашего секретаря, майора Найтона – постороннего человека, чьи показания должны быть полностью беспристрастными, – и словам покойной, сказанным проводнику. Но последние я решил пока не принимать во внимание, так как мне в голову пришла странная и, казалось бы, абсолютно фантастическая идея. Если бы она оказалась правдой, то показания проводника ничего бы не стоили.
  Я сосредоточился на главном препятствии моей теории – заявлении майора Найтона, будто он видел Эйду Мейсон в «Рице» после того, как поезд отбыл из Парижа. Оно выглядело достаточно убедительным, но, тщательно изучив факты, я отметил два момента. Первый – что, по странному совпадению, майор Найтон тоже находился у вас на службе всего два месяца. Второй – что начальная буква его фамилии, очевидно, К, хотя она и не произносится[400]. Предположим – только предположим, – что это его портсигар нашли в вагоне. Тогда, если он и Эйда Мейсон были сообщниками и она узнала портсигар, когда мы показали его ей, ее поведение выглядело вполне естественным. Сначала сбитая с толку, она быстро изобретает правдоподобную теорию, указывающую на виновность мистера Кеттеринга. Bien entendu[401], это не было первоначальной идеей. На роль козла отпущения предназначался граф де ля Рош, хотя Эйда Мейсон должна была опознать его без особой уверенности на случай, если у него окажется алиби. Если вы воскресите в памяти этот эпизод, то припомните одну многозначительную деталь. Разговаривая с Мейсон, я предположил, что мужчина, которого она видела, был не граф де ля Рош, а Дерек Кеттеринг. В тот момент она казалась неуверенной, но, когда я вернулся в отель, вы позвонили мне и сообщили, что горничная пришла к вам и сказала, что как следует подумала и теперь убеждена, будто видела мистера Кеттеринга. Я ожидал чего-то в таком роде. Могло существовать лишь одно объяснение внезапной уверенности горничной. Покинув ваш отель, она с кем-то посоветовалась и действовала в соответствии с полученными указаниями. Кто же дал ей эти указания? Майор Найтон. Был еще один маленький пункт, который мог не значить ничего или же, напротив, означать очень многое. Как-то в разговоре Найтон упомянул кражу драгоценностей в йоркширском доме, где он гостил. Возможно, это было всего лишь совпадение, а возможно – еще одно маленькое звено в цепи.
  – Но я не могу понять одного, мсье Пуаро. Должно быть, я очень туп, иначе я бы понял это раньше. Кто был тот мужчина, вошедший в вагон в Париже? Дерек Кеттеринг или граф де ля Рош?
  – Это проще всего. Не было никакого мужчины. Mille tonnerres[402], неужели вы не понимаете, как ловко это было проделано? Кто говорил, что в купе был мужчина? Только Эйда Мейсон. А мы верили Эйде Мейсон, благодаря утверждению Найтона, что она осталась в Париже.
  – Но сама Рут говорила проводнику, что оставила горничную в Париже, – возразил ван Олдин.
  – Я как раз к этому подхожу. С одной стороны, слова миссис Кеттеринг это подтверждают, но, с другой стороны, это не так, потому что мертвые не могут говорить. Мы слышали это не от миссис Кеттеринг, а от проводника вагона, что совсем другое дело.
  – Значит, вы думаете, что этот человек лгал?
  – Вовсе нет. Он говорил то, что считал правдой. Но женщина, сообщившая ему, что оставила свою горничную в Париже, была не миссис Кеттеринг.
  Миллионер изумленно уставился на него.
  – Мсье ван Олдин, Рут Кеттеринг была мертва, прежде чем поезд прибыл на Лионский вокзал в Париже. Это Эйда Мейсон в весьма приметной одежде ее хозяйки заказала корзину с обедом и сообщила проводнику о якобы оставшейся в Париже горничной.
  – Не может быть!
  – Очень даже может, мсье. Женщины в наши дни выглядят так похоже друг на друга, что их различают скорее по одежде, чем по лицу. Эйда Мейсон была одного роста с вашей дочерью. Неудивительно, что проводник принял горничную за мисс Кеттеринг, увидев ее в роскошном меховом пальто и надвинутой на глаза красной лакированной шляпке, из-под которой только над ушами выбивались темно-рыжие локоны. Не забывайте, что раньше он не разговаривал с вашей дочерью. Правда, проводник видел горничную, когда она передавала ему билеты, но у него осталось лишь смутное впечатление о худощавой особе в черном. Будь он посообразительнее, то смог бы подметить, что хозяйка и горничная до странности похожи друг на друга, но крайне маловероятно, что такое пришло ему в голову. Помните, что Эйда Мейсон, или Китти Кидд, была актрисой, способной быстро изменять внешность и тембр голоса. Нет-нет, не было никакого риска, что проводник узнает горничную в одежде хозяйки, зато существовала опасность, что, обнаружив труп, он поймет, что это не та женщина, с которой он разговаривал накануне. Теперь становится понятной причина изуродованного лица. Эйда Мейсон больше всего боялась, что Кэтрин Грей зайдет к ней в купе после того, как поезд выедет из Парижа, поэтому она приняла соответствующие меры, заказав корзину с обедом и запершись в купе.
  – Но кто убил Рут? И когда?
  – Прежде всего, не забывайте, что преступление задумали и осуществили двое сообщников – Найтон и Эйда Мейсон. В тот день Найтон был в Париже по вашим делам. Он сел на поезд где-то на окружной дороге. Наверное, миссис Кеттеринг удивилась при виде его, но, безусловно, ничего не заподозрила. Возможно, Найтон привлек ее внимание к чему-то за окном, а когда она отвернулась, чтобы посмотреть, накинул ей на шею шнур – и все было кончено за несколько секунд. Дверь купе заперта, преступники принялись за работу. Мейсон и Найтон сняли верхнюю одежду с тела, закатали его в плед и положили на сиденье в смежном купе среди чемоданов и сумок. Потом Найтон спрыгнул с поезда, взяв с собой футляр с рубинами. Так как преступление должны были счесть совершенным почти двенадцатью часами позднее, он был в полной безопасности, а его показания и разговор мнимой миссис Кеттеринг с проводником обеспечивали надежное алиби его сообщнице.
  На Лионском вокзале Эйда Мейсон получила корзину с обедом и, запершись в туалете, быстро надела одежду хозяйки, добавив накладные темно-рыжие локоны и немного грима, чтобы походить на нее как можно больше. Когда проводник приходил постелить постель, она сообщила ему приготовленную заранее историю об оставшейся в Париже горничной и, покуда он был занят постелью, стояла, глядя в окно, спиной к коридору и проходящим по нему людям. Это была разумная предосторожность, ибо, как нам известно, среди них оказалась мисс Грей, которая, как и остальные, была готова поклясться, что миссис Кеттеринг в это время была еще жива.
  – Продолжайте, – сказал ван Олдин.
  – Перед прибытием в Лион Эйда Мейсон перенесла тело хозяйки на ее полку, аккуратно сложила на краю полки ее одежду, потом переоделась в мужской костюм и стала готовиться покинуть поезд. Когда Дерек Кеттеринг вошел в купе жены и, как ему показалось, увидел ее спящей на полке, сцена уже была оборудована, а Эйда Мейсон пряталась в смежном купе, ожидая подходящего момента, чтобы незаметно сойти с поезда. Как только проводник спустился на перрон в Лионе, она, уже в мужской одежде, сошла следом за ним, как будто для того, чтобы подышать свежим воздухом. Улучив момент, когда на нее никто не смотрит, Мейсон быстро перешла на другую платформу, вернулась первым же поездом в Париж и отправилась в отель «Риц». Ее имя значилось в регистрационной книге, так как им воспользовалась другая сообщница Найтона, заказав номер накануне. Мейсон оставалось только спокойно дожидаться там вашего прибытия. Драгоценностей у нее нет и не было. Ваш секретарь, находясь вне подозрений, привозит их в Ниццу, нисколько не опасаясь разоблачения. О передаче рубинов мсье Папополусу было условлено заранее, и Мейсон, выждав подходящий момент, вручила их греку. Все было спланировано безупречно, что и следовало ожидать от такого мастера своего дела, как Маркиз.
  – Вы в самом деле считаете, что Найтон – знаменитый преступник, которого разыскивают уже несколько лет?
  Пуаро кивнул:
  – Одним из главных достижений джентльмена, именуемого Маркизом, были располагающие манеры. Вы сами пали жертвой его обаяния, мсье ван Олдин, наняв его секретарем после поверхностного знакомства.
  – Я мог бы поклясться, что Найтон не набивался мне в секретари! – воскликнул миллионер.
  – Это было так хитро проделано, что обмануло даже такого знатока человеческой натуры, как вы.
  – Но я покопался в его прошлом. У парня была безупречная биография.
  – Да-да, это входило в его игру. В качестве Ричарда Найтона его жизнь действительно была безупречной. Хорошее происхождение, хорошие связи, воинские подвиги – короче говоря, выше подозрений. Однако когда я собирал по крохам сведения о таинственном Маркизе, то нашел немало сходных моментов с биографией мистера Найтона. Ваш секретарь говорил по-французски как француз; он бывал в Америке, Англии и Франции примерно в то же время, когда там орудовал Маркиз. Последний раз о Маркизе слышали в связи с кражами драгоценностей в Швейцарии, а ведь именно там вы познакомились с майором Найтоном, и именно тогда пошли слухи, что вы ведете переговоры о приобретении знаменитых рубинов.
  – Но почему убийство? – озадаченно спросил ван Олдин. – Опытный вор мог бы похитить драгоценности, не засовывая при этом голову в петлю.
  Пуаро покачал головой:
  – Это не первое убийство на его совести. Маркиз – прирожденный убийца, к тому же он предпочитает не оставлять свидетелей, а мертвые, как известно, не говорят.
  Маркиз испытывал страсть к знаменитым историческим драгоценностям. Он заранее подготовился к преступлению, заняв место вашего секретаря и устроив свою сообщницу горничной к вашей дочери, для которой, как он догадался, и предназначались рубины. И хотя план был тщательно разработан, Маркиз попытался достичь цели более коротким способом, наняв пару апашей, чтобы они напали на вас в Париже той ночью, когда вы купили драгоценности. Попытка провалилась, что, думаю, не слишком его удивило. Свой основной план он считал абсолютно безопасным. Никакое подозрение не могло пасть на Ричарда Найтона. Но, как и у всех великих людей – а Маркиз был великим человеком, – у него имелись свои слабости. Он по-настоящему влюбился в мисс Грей и, подозревая, что ей нравится Дерек Кеттеринг, не смог противостоять искушению свалить преступление на него при первой же удобной возможности. А теперь, мсье ван Олдин, я собираюсь рассказать вам нечто весьма любопытное. Мисс Грей отнюдь не склонна к воображению, но она твердо уверена, что ощущала присутствие вашей дочери рядом с собой в саду казино в Монте-Карло после долгой прогулки с Найтоном. Она не сомневалась, что миссис Кеттеринг старается о чем-то сообщить, и внезапно ей пришла в голову мысль: покойная пыталась сказать, что ее убийца – Найтон! Тогда эта идея выглядела настолько фантастичной, что мисс Грей ни с кем ею не поделилась. Но она была настолько убеждена в ее правильности, что вела себя соответственно – не отвергала ухаживания Найтона и притворялась, будто не сомневается в виновности Дерека Кеттеринга.
  – Удивительно! – воскликнул ван Олдин.
  – Да, очень странно. Подобные явления невозможно объяснить. Кстати, был еще один момент, который сильно меня озадачивал. Ваш секретарь заметно прихрамывал – последствия раны, полученной на войне. Однако Маркиз, безусловно, не хромал. Но мисс Ленокс Тэмплин однажды случайно упомянула, что хромота Найтона удивляла хирурга, лечившего его в госпитале ее матери. Это наводило на мысль о притворстве. Будучи в Лондоне, я отправился к этому хирургу и выяснил несколько медицинских подробностей, подтверждавших мое предположение. Позавчера я специально назвал имя хирурга в присутствии Найтона. Было бы естественным, если бы ваш секретарь сказал, что лечился у него во время войны, но он промолчал, и эта маленькая деталь окончательно убедила меня, что моя версия преступления правильна. К тому же мисс Грей показала мне газетную вырезку, где говорилось о краже в госпитале леди Тэмплин во время пребывания там Найтона. Мадемуазель поняла, что я иду по тому же следу, что и она, когда я написал ей из «Рица» в Париже.
  Мое расследование там протекало не без осложнений, но я получил то, что хотел, – доказательство, что Эйда Мейсон прибыла туда утром после преступления, а не накануне вечером.
  Последовала длительная пауза, затем миллионер протянул Пуаро руку через стол.
  – Думаю, вы понимаете, что это для меня означает, мсье, – хрипло сказал он. – Утром я пришлю вам чек, но никакие чеки не могут выразить мою благодарность за то, что вы для меня сделали. Вам не найти равных во всем мире.
  Детектив поднялся, выпятив грудь.
  – Я всего лишь Эркюль Пуаро, – скромно отозвался он. – Все же в своей области я не меньшая величина, чем вы в своей. Я очень счастлив, что смог оказать вам услугу. А теперь мне нужно устранить последствия неудобного путешествия. Как жаль, что со мной нет моего верного Жоржа!
  В гостиной отеля Пуаро встретил почтенного мсье Папополуса и его дочь Зию.
  – А я думал, вы покинули Ниццу, мсье Пуаро, – заметил грек, пожимая дружески протянутую руку детектива.
  – Меня вынудило вернуться дело, мсье Папополус.
  – Дело?
  – Вот именно. Кстати, о деле – надеюсь, ваше здоровье улучшилось, друг мой?
  – Значительно улучшилось. Завтра мы возвращаемся в Париж.
  – Рад слышать приятные новости. Полагаю, вы не окончательно разорили греческого экс-премьера?
  – Я?
  – Насколько я понял, вы продали ему чудесный рубин, который – строго entre nous[403] – носит мадемуазель Мирей, танцовщица?
  – Да, это так, – неохотно признал антиквар.
  – Рубин, похожий на знаменитое «Огненное сердце»?
  – Между ними есть определенное сходство, – осторожно ответил грек.
  – Вы непререкаемый авторитет в области драгоценностей, мсье Папополус. Поздравляю вас. Мне жаль, мадемуазель Зия, что вы так быстро возвращаетесь в Париж. Я надеялся еще раз повидаться с вами теперь, когда покончил со своим делом.
  – Не будет ли нескромным спросить, что это за дело? – осведомился антиквар.
  – Вовсе нет. Мне только что удалось отправить Маркиза за решетку.
  На благородных чертах старика мелькнула тень.
  – Маркиз… – пробормотал он. – Почему это слово кажется мне таким знакомым? Нет, не могу вспомнить.
  – Разумеется, не можете, – кивнул Пуаро. – Я имел в виду знаменитого преступника и похитителя драгоценностей. Он недавно был арестован за убийство английской леди, мадам Кеттеринг.
  – В самом деле? Как интересно!
  Последовал вежливый обмен прощаниями, и, когда Пуаро удалился, Папополус повернулся к дочери.
  – Зия, – с чувством произнес он, – этот человек – дьявол!
  – А мне он нравится.
  – Мне самому он нравится, – признался антиквар. – Но все равно он сущий дьявол.
  
  Глава 36
  У моря
  Мимоза почти отцвела. Теперь ее запах стал слегка неприятным. Розовая герань украшала балюстраду виллы леди Тэмплин, а многочисленные гвоздики внизу источали густой сладкий аромат. Средиземное море сверкало голубизной. Пуаро сидел на террасе с Ленокс Тэмплин. Он только что рассказал ей ту же историю, которую два дня назад поведал ван Олдину. Ленокс слушала его с напряженным вниманием, сдвинув брови; ее глаза были печальными.
  – А Дерек? – просто спросила она, когда Пуаро умолк.
  – Вчера его освободили.
  – И он уехал? Куда?
  – Он отбыл из Ниццы вчера вечером.
  – В Сент-Мэри-Мид?
  – Да, в Сент-Мэри-Мид.
  Последовала пауза.
  – Я ошибалась насчет Кэтрин, – проговорила Ленокс. – Мне казалось, она его не любит.
  – Мисс Грей очень сдержанная и никому не доверяет.
  – Мне она могла бы довериться, – сердито возразила девушка.
  – Да, могла бы, – кивнул Пуаро. – Но мадемуазель Кэтрин провела бо́льшую часть жизни слушая, а тем, кто привык слушать, не всегда легко говорить – они держат при себе свои горести и радости.
  – Я была глупа, – вздохнула Ленокс. – Мне казалось, что она влюблена в Найтона. Полагаю, я думала так, потому что… ну, я надеялась…
  Пуаро дружески сжал ее руку.
  – Бодритесь, мадемуазель, – мягко произнес он.
  Ленокс посмотрела на море, и ее не слишком привлекательное лицо на момент обрело трагическую красоту.
  – Все равно бы ничего не вышло, – сказала она наконец. – Я чересчур молода для Дерека, да и он похож на ребенка, который никогда не повзрослеет. Ему больше подходят похожие на Мадонну. – После очередной длительной паузы Ленокс внезапно повернулась к Пуаро и спросила: – Но я ведь вам помогла, мсье Пуаро?
  – Да, мадемуазель. Вы подали мне первый намек на истину, заметив, что убийца не обязательно должен был путешествовать этим поездом. До этого момента я не мог понять, как произошло преступление.
  Девушка глубоко вздохнула:
  – Я очень рада – хоть что-то мне удалось.
  Издалека донесся протяжный гудок паровоза.
  – Это проклятый «Голубой поезд», – промолвила Ленокс. – Поезда – неугомонная штука, верно, мсье Пуаро? Люди убивают и умирают, а они продолжают ездить своим маршрутом. Я болтаю вздор, но вы понимаете, что я имею в виду.
  – Да, понимаю. Жизнь похожа на поезд, мадемуазель. Она продолжается несмотря ни на что, и это хорошо.
  – Почему?
  – Потому что поезд рано или поздно прибывает в конечный пункт путешествия, а на этот счет, мадемуазель, в вашем языке есть поговорка.
  – Путешествия оканчиваются встречей влюбленных. – Ленокс рассмеялась. – Ко мне это не относится.
  – Относится, мадемуазель. Вы очень молоды – моложе, чем сами о себе думаете. Доверяйте поезду, ибо его ведет le bon Dieu.
  Паровоз загудел снова.
  – Доверяйте поезду, мадемуазель, – повторил Пуаро, – и доверяйте Эркюлю Пуаро – он знает все.
  
  Квартира на четвертом этаже
  – Черт возьми! – сказала Пэт.
  С усиливающимся раздражением она перерывала содержимое своей шелковой косметички, которую величала вечерней сумочкой. Два молодых человека и девушка обеспокоенно следили за ее действиями. Все они стояли перед закрытой дверью квартиры Патриции Гарнетт.
  – Ничего хорошего, – сказала Патриция. – Его здесь нет. И что же нам теперь делать?
  – Что за жизнь без отмычки? – пробормотал Джимми Фолкнер.
  Он был невысоким широкоплечим парнем с веселыми голубыми глазами.
  Пэт сердито набросилась на него:
  – Тебе бы все шутить, Джимми. А дело-то серьезное.
  – Проверь все еще разок, Пэт, – посоветовал Донован Бэйли. – Он, должно быть, где-то на дне.
  У этого темноволосого парня был приятный голос, вполне соответствующий его облику.
  – Если ты вообще не забыла его, – добавила Милдред Хоуп.
  – Разумеется, я брала его с собой, – сказала Пэт. – Мне кажется, я давала ключ кому-то из вас двоих, – обвинительным тоном заявила она. – Я отдала его Доновану, решив, что у него ключ будет в большей сохранности.
  Но ей не удалось так легко найти козла отпущения. Донован решительно отклонил ее обвинение, а Джимми поддержал его:
  – Я сам видел, как ты положила его в сумочку.
  – Что ж, тогда кто-то из вас выронил его, когда поднимал мою сумку. Я ведь пару раз роняла ее.
  – Пару раз! – воскликнул Донован. – Да ты роняла ее по меньшей мере дюжину раз и, кроме того, забывала везде, где только можно.
  – Да уж, вообще странно, как в ней еще что-то осталось, – поддержал его Джимми.
  – Вопрос в том, как нам войти в квартиру, – заметила Милдред.
  Она была благоразумной и практичной девушкой, которая говорила по существу, но ей было далеко до привлекательности безалаберной и порывистой Пэт.
  Все вчетвером они тупо уставились на закрытую дверь.
  – А что, если нам обратиться к привратнику? – предложил Джимми. – Возможно, у него есть запасной ключ или что-то в этом роде.
  Пэт отрицательно покачала головой. Есть только два ключа от этой двери. Один висит в квартире на кухне, а второй был – или должен был быть – в этой злополучной сумочке.
  – Вот если бы моя квартира была на первом этаже, – жалобно сказала Пэт, – мы могли бы разбить окно или сделать еще что-то подобное. Донован, ты вполне мог бы стать вором-форточником, ведь правда?
  Тот вежливо, но решительно отказался выступить в роли вора-форточника.
  – Было бы лучше, даже если бы ты жила на пятом, последнем этаже, – сказал Джимми.
  – А как насчет пожарной лестницы? – спросил Донован.
  – В этом доме ее нет.
  – Странно, что нет, – сказал Джимми. – Пятиэтажное здание достаточно высокое, чтобы иметь пожарную лестницу.
  – Осмелюсь сказать, – с иронией заметила Пэт, – что размышления об отсутствующей лестнице сейчас по меньшей мере бесполезны. Как же мне все-таки попасть в квартиру?
  – А нет ли здесь чего-то вроде… как бишь его… – сказал Донован, – ну такого подъемного устройства, с помощью которого торговцы доставляют в квартиры клиентов разные продукты?
  – Грузовой лифт, – сказала Пэт. – О да, но это просто подъемник для корзин. Ой, подождите… я вспомнила. Есть еще грузовой лифт для подъема угля!
  – А что, это хорошая идея, – поддержал ее Донован.
  Милдред безнадежно махнула рукой.
  – Он, должно быть, заперт, – сказала она. – Я имею в виду, что он закрыт на задвижку в кухне Пэт.
  – Ты сама не веришь в то, что говоришь, – возразил Донован.
  – Только не в кухне Пэт, – усмехнулся Джимми. – У нее вечно все нараспашку.
  – Да, по-моему, он открыт. Сегодня утром я выбрасывала туда что-то в мусорный ящик и, уверена, потом не запирала лифт. Кажется, я вообще к нему больше не подходила.
  – Итак, – сказал Донован, – сей факт может оказаться нам очень полезным нынче вечером, однако все же, милая Пэт, позволь мне заметить, что такой небрежностью ты каждую ночь отдаешь себя на милость грабителей… причем им не нужно даже пролезать в форточку, как кошкам.
  Пэт проигнорировала его предостережение.
  – Пошли скорей! – воскликнула она и быстро побежала вниз по лестнице.
  Остальные последовали за ней. Они прошли в какой-то темный отсек, заполненный детскими колясками, который примыкал к большому подвалу, и в конце концов Пэт подвела своих приятелей к шахте правого лифта. Там стоял мусорный ящик. Донован вынес его и осторожно вступил на платформу подъемника. Он сморщил нос.
  – Не слишком приятные здесь ароматы, – заметил он. – Что вы думаете? Я один должен пуститься в авантюру или кто-то все же поедет со мной?
  – Я поеду, – сказал Джимми. – Будем надеяться, что этот лифт выдержит меня, – с сомнением добавил он.
  – Ты не можешь весить намного больше, чем тонна угля, – успокоила его Пэт, которая никогда не была особенно сильна в определении мер и весов.
  – Во всяком случае, мы скоро все выясним, – насмешливо заметил Донован, начиная тянуть веревку.
  Под скрежет они исчезли в шахте лифта.
  – Какой противный звук издает это сооружение, – заметил Джимми, когда они поднимались по темному стволу шахты. – Что могут подумать обитатели других квартир?
  – Наверное, они думают о привидениях или грабителях, – заметил его приятель. – Надо же, как тяжело тянуть эту веревку. Я и не предполагал, что у привратника многоквартирных домов так много работы. Джимми, старина, надеюсь, ты считаешь этажи?
  – О боже! Нет. Я совсем забыл об этом.
  – Ладно, я считал. Сейчас мы проехали третий. Следующий будет наш.
  – И сейчас… я думаю, – проворчал Джимми, – мы обнаружим, что Пэт все-таки заперла дверцы.
  Но их страх оказался безосновательным. Деревянная дверь легко подалась, и они вступили в чернильную темноту кухни.
  – Нам следовало бы запастись фонарем для этой безумной затеи, – воскликнул Донован. – Насколько я знаю, у Пэт вечно все раскидано по полу, и мы можем передавить кучу посуды, прежде чем я доберусь до выключателя. Постой пока на месте, Джимми, я сейчас включу свет.
  Он осторожно продвигался вперед и лишь раз яростно помянул черта, ударившись об угол стола. Когда он добрался до выключателя, из темноты комнаты вновь донеслись его проклятия.
  – Что случилось? – спросил Джимми.
  – Свет не включается. Наверное, лампочка перегорела. Я попробую зажечь свет в гостиной.
  Дверь в гостиную была напротив кухни, на другой стороне коридора. Джимми услышал, как Донован вошел туда, и сразу же до него донеслось приглушенное чертыханье. Он решил, что ему тоже надо пробраться в гостиную, и начал осторожно продвигаться по кухне.
  – Что там у тебя?
  – Я не знаю. Мне кажется, что по ночам комнаты точно заколдованы. Похоже, тут все стоит не на своих местах. Стулья и столы попадаются там, где ты меньше всего рассчитываешь наткнуться на них. О дьявол! Вот опять!
  Но в этот момент Джимми, к счастью, добрался до выключателя и включил свет. В следующее мгновение двое молодых людей уже смотрели друг на друга в безмолвном ужасе.
  Эта гостиная была совсем не похожа на комнату Пэт. Они ошиблись этажом.
  В этой комнате было раз в десять больше вещей, чем в квартире Пэт, что и объясняло смущение Донована, без конца натыкавшегося на столы и стулья. Посередине стоял круглый стол, покрытый сукном, а на подоконнике зеленела герань. Молодые люди сразу поняли, что с владелицей такой гостиной они вряд ли найдут общий язык. В молчаливом ужасе они уставились на стол, где лежала небольшая стопка писем.
  – Миссис Эрнестина Грант, – прошептал Донован, поднимая конверт, – о боже! Как ты думаешь, она услышала нас?
  – Просто чудо, что она не услышала тебя, – сказал Джимми. – Учитывая, как ты чертыхался, натыкаясь на всю эту мебель. Ради бога, давай поживее уберемся отсюда.
  Они поспешно выключили свет и на цыпочках вернулись к лифту. Джимми с облегчением вздохнул, когда они без приключений оказались на платформе лифта.
  – Мне нравится, когда у женщин такой здоровый и крепкий сон, – одобрительно заметил он. – Миссис Эрнестина Грант все же не лишена достоинств.
  – Я все понял, – сказал Донован. – Я имею в виду, понятно, почему мы просчитались с этажами. Мы не учли подвальный этаж.
  Он вновь взялся за веревку, и лифт пополз вверх.
  – Я всей душой надеюсь, что на сей раз все правильно, – сказал Джимми, выходя в очередное темное помещение.
  Без труда найдя выключатель, они зажгли свет и обнаружили, что стоят на кухне Пэт. Быстро открыв входную дверь, они впустили девушек.
  – Ну вы и копуши, – проворчала Пэт. – Мы с Милдред ждем вас тут целую вечность.
  – У нас было одно приключение, – оправдывался Донован. – Нас могли бы уже сдать в полицию как опасных преступников.
  Пройдя в гостиную, Пэт включила свет и бросила на диван свою кофту. Она с интересом слушала рассказ Донована об их приключении.
  – Слава богу, что она не застукала вас, – заметила Пэт. – Я уверена, что она – старая ворчунья. Сегодня утром я получила от нее записку… ей зачем-то понадобилось поговорить со мной… наверное, хотела выразить недовольство моей игрой на пианино. Людям, которых раздражает, когда у них над головой играют на пианино, не стоит жить в многоквартирных домах… По-моему, Донован, ты порезал руку. Смотри, она вся в крови. Иди и промой рану под краном.
  Донован удивленно посмотрел на руку. Он вышел из комнаты и вскоре позвал к себе Джимми.
  – Эй, что там у тебя? – откликнулся тот. – Неужели ты серьезно поранил руку?
  – Ничего я не поранил.
  Голос Донована звучал так странно, что Джимми с удивлением взглянул на него. Тот протянул ему вымытую руку, и Джимми увидел, что на ней нет ни малейшей царапины.
  – Странно, – нахмурясь, сказал он. – Она была вся в крови. Откуда же тогда кровь? – И тут он вдруг понял то, о чем уже догадался его более сообразительный приятель. – Клянусь Юпитером, – воскликнул он, – видимо, ты испачкался в той квартире. – Он помедлил, обдумывая, что бы это могло значить. – Ты уверен, что это была… э-э… кровь, а не краска?
  Донован мотнул головой.
  – Это точно была кровь, – сказал он и вздрогнул.
  Они обменялись взглядами. Очевидно, мысли их работали в одном направлении.
  – Мне кажется… – сказал Джимми, – ты считаешь, что мы должны… в общем… опять спуститься туда… и разузнать, в чем дело. Убедиться, все ли там в порядке, да?
  – Только как быть с девушками?
  – Мы ничего им не скажем. Пэт решила похозяйничать и соорудить нам омлет. Я полагаю, что все не так страшно, как нам кажется.
  Однако в его голосе не было уверенности. Они вошли в лифт и спустились на один этаж. Без приключений они миновали кухню и включили свет в гостиной.
  – Должно быть, я испачкался где-то здесь, – сказал Донован. – На кухне я ни до чего не дотрагивался.
  Он огляделся. Джимми сделал то же самое, и оба они озадаченно нахмурились. Аккуратно прибранная комната выглядела такой обычной, что трудно было даже подумать о каком-то преступлении, да еще с кровопролитием.
  Вдруг Джимми вздрогнул и схватил за руку своего приятеля.
  – Гляди!
  Посмотрев, куда указывает Джимми, Донован испуганно вскрикнул. Из-под тяжелых репсовых штор высовывалась… женская нога в блестящей кожаной туфельке.
  Джимми подошел к шторам и резко раздвинул их. В оконной нише на полу лежало скорчившееся женское тело, рядом с которым поблескивала темная липкая лужица. Не было ни малейших сомнений в том, что женщина мертва. Джимми попытался поднять ее, но Донован остановил его:
  – Лучше не делать этого. Ее нельзя трогать до прихода полиции.
  – Полиции? О да, конечно. Мне кажется, Донован, что все это какой-то страшный сон. Кто же она такая, как ты думаешь? Она и есть миссис Эрнестина Грант?
  – Похоже на то. В любом случае если в этой квартире и есть кто-то еще, то они ведут себя на редкость тихо.
  – Что мы будем теперь делать? – спросил Джимми. – Побежим в участок или позвоним в полицию из квартиры Пэт?
  – Думаю, нам лучше позвонить туда. Пойдем, сейчас мы уже можем выйти через входную дверь. Не будем же мы всю ночь кататься туда-сюда в этом вонючем лифте.
  Джимми согласился с ним. Когда они выходили из двери, он нерешительно остановился.
  – Послушай, тебе не кажется, что одному из нас надо остаться здесь… просто чтобы присмотреть за ситуацией… пока не приедет полиция?
  – Да, я думаю, ты прав. Если хочешь, оставайся, а я сбегаю наверх и позвоню.
  Пэт открыла ему дверь – очаровательная, раскрасневшаяся, в кухонном передничке. Она удивленно распахнула глаза:
  – Ты? Но как… Донован, что это значит? В чем дело?
  Он успокаивающе взял ее за руки:
  – Все в порядке, Пэт… Только мы… мы сделали довольно неприятное открытие этажом ниже. Мы обнаружили там мертвую женщину.
  – Ох! – потрясенно выдохнула она. – Какой ужас. У нее был удар или что-то в этом роде?
  – Нет. Судя по всему… ну… в общем, скорее похоже на то, что ее убили.
  – Ой, Донован!
  – Я понимаю. Это звучит дико.
  Он все еще держал ее за руки. Она не стремилась освободиться, а наоборот – прижалась к нему. Милая Пэт… Как же он любил ее… А любит ли она его хоть немного? Иногда ему казалось, что любит. А иногда он боялся, что Джимми Фолкнер… Вспомнив, что Джимми ждет внизу, он виновато произнес:
  – Пэт, милая, мы должны позвонить в полицию.
  – Месье прав, – произнес раздавшийся сбоку голос. – И тем временем, пока мы ждем их прибытия, я, возможно, смогу оказать вам небольшую помощь.
  Они стояли в дверях квартиры Пэт и, удивленно обернувшись, вглядывались в темную лестничную клетку. На лестнице, ведущей на пятый этаж, кто-то стоял. Человек спустился на несколько ступенек, и они смогли рассмотреть его.
  Молодые люди внимательно разглядывали маленького мужчину с жуткими усиками и яйцевидной головой. На нем был великолепный халат и украшенные вышивкой мягкие комнатные туфли. Он галантно поклонился Патриции.
  – Мадемуазель! – сказал он. – Я, как вам, может быть, известно, живу в квартире над вами. Мне нравится жить на верхних этажах… больше воздуха… чудесный вид на Лондон. Моя квартира снята на имя мистера О’Коннора. Но я не ирландец. У меня другое имя. Именно поэтому я рискнул предложить вам свои услуги. Позвольте представиться.
  Эффектно вытащив визитную карточку, он протянул ее Пэт. Она прочла.
  – Месье Эркюль Пуаро. О! – Она затаила дыхание: – Сам месье Пуаро! Известный сыщик! И вы действительно хотите нам помочь?
  – Именно таково мое намерение, мадемуазель. Я чуть не предложил вам свою помощь еще раньше этим вечером.
  Пэт выглядела озадаченной.
  – Я слышал ваше обсуждение по поводу того, как вам попасть в квартиру. Я умею очень ловко действовать отмычкой. Безусловно, мне не составило бы труда открыть вашу дверь, но я не решился выйти к вам с таким предложением. Вы могли бы заподозрить меня в каких-то дурных намерениях.
  Пэт рассмеялась.
  – Итак, месье, – сказал Пуаро, обращаясь к Доновану, – я прошу вас, позвоните в полицию, а я спущусь в квартиру потерпевшей.
  Пэт отправилась с ним и представила Джимми месье Пуаро. Юноша рассказал сыщику, в какую они с Донованом попали переделку. Детектив внимательно выслушал его.
  – Дверца лифта не была заперта? Значит, вы проникли в кухню, но не смогли зажечь свет. – Говоря это, он направился в сторону кухни и нажал на выключатель. – Voilà се qui est curieux![404] – сказал он, когда на кухне вспыхнул яркий свет. – Сейчас со светом все в порядке. Интересно… – Он поднял палец, призывая всех помолчать. Откуда-то доносилось тихое, но явственное похрапывание. – Так, – сказал Пуаро, – la chambre de domestique.
  Он на цыпочках прошел по кухне к дверям маленькой кладовой. Открыв дверь, зажег свет. Комнатка напоминала собачью конуру, в которой кровать занимала почти все помещение. И в этой постели мирно похрапывала розовощекая девушка, лежа на спине и приоткрыв рот.
  Пуаро выключил свет и попятился к выходу.
  – Не стоит ее пока будить, – сказал он. – Мы дадим ей поспать до прихода полиции.
  Он направился в гостиную. Там к ним присоединился Донован.
  – Полицейские будут здесь с минуты на минуту, они просили… – он перевел дух, – чтобы мы ничего не трогали.
  Пуаро понимающе кивнул.
  – Мы и не тронем, – сказал он. – Нам достаточно будет просто посмотреть.
  Он вошел в комнату. Милдред спустилась вместе с Донованом, и теперь все четверо молодых людей стояли в дверях гостиной и, затаив дыхание, с интересом следили за действиями Пуаро.
  – Я не могу понять только одного, сэр, – сказал Донован. – Я даже не подходил к этому окну… как же мне удалось испачкать руку в крови?
  – Мой юный друг, ответ на ваш вопрос очевиден. Какого цвета эта скатерть? Красного, не так ли? А вы, несомненно, опирались рукой на стол.
  – Да, опирался. А что? – Он нерешительно замолчал.
  Пуаро кивнул. Склонившись над столом, он показал рукой на пятно, темневшее на красной скатерти.
  – Преступление было совершено именно здесь, – заметил он. – А потом тело перенесли к окну.
  Пуаро выпрямился и медленно обвел глазами комнату. Он не сходил с места и ничего не трогал, но тем не менее всем показалось, будто каждый предмет в этом душном, заставленном помещении раскрывал свои тайны его проницательному взгляду. Наконец Эркюль Пуаро с удовлетворенным видом кивнул головой.
  – Понятно, – произнес он с легким вздохом.
  – Что вам понятно? – с любопытством спросил Донован.
  – Мне понятно то, – сказал Пуаро, – что вы также, несомненно, заметили… эта комната напоминает склад мебели.
  Донован печально улыбнулся.
  – Я то и дело натыкался на нее, – признался он. – Естественно, я не мог понять, в чем дело, ведь комната Пэт выглядит совсем иначе.
  – Не совсем, – заметил Пуаро.
  Донован заинтригованно посмотрел на него.
  – Я имею в виду, – примирительным тоном сказал тот, – что определенные вещи всегда строго фиксированы. Наши квартиры расположены в одном стояке дома, и поэтому двери, окна и камины в них расположены на одних и тех же местах.
  – Разве такие подробности столь важны? – спросила Милдред. Она с легким неодобрением поглядывала на Пуаро.
  – Описание всегда должно быть предельно точным. Считайте, что это… как у вас говорится… мой маленький пунктик…
  С лестницы донеслись шаги, и в квартиру вошли три человека – инспектор полиции, констебль и судебный врач. Инспектор сразу узнал Пуаро и почтительно поприветствовал его. Затем он повернулся к остальным.
  – Мне нужны будут показания каждого из вас, – заявил он, – но для начала…
  Пуаро прервал его:
  – У меня есть маленькое предложение. Мы можем пока вернуться в верхнюю квартиру, и мадемуазель сделает нам то, что собиралась… приготовит нам омлет. Что касается меня, то я обожаю омлеты. А вы, господин инспектор, когда освободитесь, подниметесь к нам и зададите вопросы.
  Тот согласно кивнул, и Пуаро вместе с молодыми людьми ушел наверх.
  – Месье Пуаро, – сказала Пэт, – по-моему, вы просто прелесть. И я приготовлю для вас дивный омлет. Я действительно очень хорошо делаю омлеты.
  – Отлично. Когда-то, мадемуазель, я был влюблен в одну молодую англичанку, которая очень походила на вас… но увы – она не умела готовить. Хотя, пожалуй, все это было к лучшему.
  Его голос прозвучал немного печально, и Джимми с интересом взглянул на него.
  Как только они оказались в квартире Пэт, Пуаро всеми силами пытался создать приятную и веселую атмосферу. И вскоре мрачная трагедия, произошедшая этажом ниже, была почти забыта.
  Омлет уже был съеден и по достоинству оценен к тому времени, когда послышались шаги инспектора Райса. Он пришел в сопровождении врача, оставив констебля охранять нижнюю квартиру.
  – Итак, месье Пуаро, – сказал он, – все выглядит ясно и понятно… такое дело вам вряд ли придется по вкусу, хотя у нас, возможно, возникнут определенные трудности с обнаружением преступника. Я хотел бы только услышать о том, как было обнаружено тело.
  Донован и Джимми пересказали все события этого вечера. Инспектор укоризненно посмотрел на Пэт.
  – Вам не следует, мисс, оставлять дверцы лифта открытыми. Действительно не следует.
  – Теперь уж не буду, – с дрожью в голосе откликнулась Пэт. – Кто-то может забраться сюда и убить меня, как ту несчастную женщину с третьего этажа.
  – Да, хотя преступник проник в ее квартиру другим путем, – заметил инспектор.
  – Вы ведь не откажетесь рассказать нам то, что вам удалось выяснить? – спросил Пуаро.
  – Не знаю, должен ли я делать это… но, зная вас, месье Пуаро…
  – Précisement[405], – сказал Пуаро. – А эти молодые люди… они благоразумно не станут никому и ни о чем рассказывать.
  – В любом случае газетчики скоро обо всем пронюхают, – заметил инспектор. – В сущности, в таком деле нет ничего секретного. Умершая женщина, несомненно, миссис Грант. Я пригласил консьержа для ее опознания. Ей было около тридцати пяти. Она сидела за столом и была убита выстрелом из пистолета маленького калибра человеком, который, возможно, сидел напротив нее. Она упала на стол, что объясняет появление пятна на скатерти.
  – И никто не слышал выстрела? – спросила Милдред.
  – Пистолет был с глушителем. Поэтому никто ничего не слышал. Кстати, вы не слышали, как вопила служанка, когда мы сообщили ей, что ее хозяйка мертва? Нет. Вот видите, это тоже доказывает, как мала вероятность того, что кто-то слышал выстрел.
  – И что же вам рассказала служанка?
  – Сегодня у нее был свободный вечер. У нее был свой ключ от входной двери. Она пришла домой около десяти вечера. Все было спокойно. Она решила, что ее хозяйка уже спит.
  – Значит, она не заглядывала в гостиную?
  – Заглядывала. Она зашла туда положить вечернюю почту, но не заметила ничего необычного… впрочем, как и мистер Фолкнер с мистером Бэйли. Как вы видели, убийца весьма ловко спрятал тело за шторами.
  – А вы не подумали, зачем он так старался? – спросил Пуаро, однако таким тоном, который заставил инспектора встрепенуться.
  – Не хотел, чтобы преступление обнаружили до того, как он успеет скрыться.
  – Возможно, возможно… Но продолжайте ваш рассказ.
  – Служанка ушла из дома в пять часов. Наш врач определил время смерти… Она наступила примерно четыре-пять часов назад. Я прав, не так ли?
  Врач, который был явно немногословным человеком, подтвердил его слова кивком головы.
  – Сейчас половина двенадцатого. Я думаю, что реальное время убийства мы сможем определить весьма точно. – Он вытащил какой-то скомканный листок бумаги. – Мы обнаружили это в кармане платья убитой. Вы можете смело взять его. На нем нет никаких отпечатков пальцев.
  Пуаро разгладил листок, на котором заглавными буквами было напечатано несколько слов.
  Я ЗАЙДУ К ВАМ СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ В ПОЛОВИНЕ ВОСЬМОГО.
  Д. Ф.
  – Компрометирующий документ остался на месте преступления, – заметил Пуаро, возвращая записку инспектору.
  – Ну, наверное, он не знал, что она положила записку в карман, – сказал инспектор. – Должно быть, преступник решил, что миссис Грант уничтожила записку. Хотя у нас есть свидетельства того, что он был осмотрительным человеком. Револьвер, из которого он стрелял, мы обнаружили под телом убитой. И на нем также не было никаких отпечатков. Они были тщательно стерты шелковым платком.
  – Как вы узнали, – сказал Пуаро, – что это был именно шелковый платок?
  – Просто мы нашли его, – с торжествующим видом заявил инспектор. – Должно быть, убийца выронил платок, когда задергивал шторы.
  Он выложил на стол большой белый носовой платок хорошего качества. Указующий жест инспектора был явно излишним, поскольку Пуаро сразу увидел вышитые на нем буквы.
  – «Джон Фрезер», – прочел Пуаро.
  – Точно так, – сказал инспектор, – Джон Фрезер… или Д. Ф. из нашей записки. Нам известно имя этого человека, и я полагаю, что когда мы выясним немного больше об убитой женщине и найдем ее родственников или знакомых, то быстро выйдем на его след.
  – Я не сомневаюсь, – сказал Пуаро, – вернее, я почти не сомневаюсь, mon cher, что вам будет нелегко найти вашего Джона Фрезера. Он весьма странный субъект… аккуратный, поскольку пометил свои платки и протер револьвер, которым совершил преступление… в то же время небрежный, поскольку тут же потерял свой платок и даже не стал искать записку, которая могла стать уликой против него.
  – Слишком разнервничался, наверное, – предположил инспектор.
  – Может быть и так, – признал Пуаро. – Да, все возможно. А никто не видел, как он входил в дом?
  – Здесь бывает слишком много разных людей. Ведь это же многоквартирный дом. Я полагаю, никто из вас, – инспектор обратился к молодым людям, – не видел, чтобы кто-то выходил из той квартиры?
  Пэт отрицательно мотнула головой.
  – Мы ушли раньше… около семи часов.
  – Понятно. – Инспектор встал. Пуаро проводил его к дверям.
  – Не позволите ли вы мне в виде одолжения осмотреть место преступления?
  – Ну конечно, месье Пуаро. Я знаю, как к вам относятся в нашем управлении. Я оставлю вам ключ. У меня есть второй. В квартире никого не будет. Служанка отправилась к каким-то родственникам: она слишком напугана, чтобы оставаться в этой квартире.
  – Благодарю вас, – сказал Пуаро.
  – Вас что-то не устраивает, месье Пуаро? – спросил Джимми, заметив, что тот чем-то озабочен.
  – Да, – сказал Пуаро, – не устраивает.
  Донован заинтересованно посмотрел на него:
  – А что… ну, чем вы недовольны?
  Пуаро не спешил с ответом. Он, нахмурившись, помолчал, обдумывая что-то, а затем вдруг с каким-то раздраженным видом пожал плечами.
  – Я хочу пожелать вам доброй ночи, мадемуазель. Должно быть, вы устали. Сегодня вам пришлось много стряпать… не правда ли?
  Пэт рассмеялась:
  – Только омлет. Обед я не готовила. Донован и Джимми зашли за нами, и мы отправились в одно милое местечко в Сохо.
  – А потом вы наверняка пошли в театр?
  – Да. На «Карие глаза Каролины».
  – Ах! – сказал Пуаро. – Лучше бы они были голубыми… голубые девичьи глаза.
  Приложив руку к сердцу, он еще раз пожелал доброй ночи Пэт, а заодно и Милдред, которая по просьбе подруги согласилась у нее переночевать, поскольку Пэт честно призналась, что смертельно боится оставаться одна в квартире после таких жутких событий.
  Оба молодых человека последовали за Пуаро. Когда дверь за ними закрылась, они уже было собрались проститься с ним, как вдруг Пуаро опередил их:
  – Мои юные друзья, вы слышали, что меня кое-что не устраивает? Eh bien, все верно… я недоволен. Я собираюсь сейчас провести небольшое частное расследование. Не желаете ли вы составить мне компанию?
  Спустившись на третий этаж, Пуаро открыл дверь ключом, выданным ему инспектором. Войдя в квартиру, он, к удивлению его спутников, направился совсем не в гостиную. Он сразу прошел на кухню. В маленькой нише, где находилась раковина, стояло большое железное ведро для мусора. Пуаро открыл его и, согнувшись в три погибели, начал копаться в его содержимом с усердием голодного терьера.
  Джимми и Донован изумленно наблюдали за ним.
  Наконец он выпрямился с торжествующим возгласом, в высоко поднятой руке держа маленький закупоренный пузырек.
  – Я нашел, что искал. – Он осторожно принюхался к своей находке. – Увы! У меня заложен нос… я подхватил насморк.
  Донован взял у него пузырек и тоже обнюхал его, но не почувствовал никакого запаха. Он вытащил пробку и, прежде чем Пуаро успел издать предостерегающий крик, поднес горлышко пузырька прямо к носу.
  Донован упал как подкошенный. Бросившийся к нему Пуаро отчасти смягчил его падение.
  – Что за дурацкая идея, – воскликнул он, – вынимать пробку с таким глупым безрассудством! Разве он не видел, как я осторожно принюхивался к нему? Месье… Фолкнер… не так ли? Не будете ли вы так любезны принести мне немного бренди? Я видел графин в гостиной.
  Джимми поспешно вышел, но к тому времени, когда вернулся, Донован уже очнулся и заявил, что чувствует себя нормально. Ему пришлось выслушать от Пуаро краткую лекцию о необходимости соблюдения осторожности при исследовании неизвестных и, возможно, ядовитых жидкостей.
  – По-моему, мне лучше пойти домой, – сказал Донован, неуверенно поднимаясь на ноги. – Конечно, если я вам больше не нужен. У меня еще какая-то слабость.
  – Безусловно, это лучшее, что вы сейчас можете сделать, – сказал Пуаро. – Месье Фолкнер, надеюсь, уделит мне еще немного времени. Я сейчас вернусь.
  Он проводил Донована до двери и вышел с ним на лестницу. Там они поговорили о чем-то пару минут. Вернувшись в квартиру, Пуаро обнаружил, что Джимми стоит в гостиной с озадаченным видом, приглядываясь к обстановке.
  – Итак, месье Пуаро, – сказал он, – что вы собираетесь делать дальше?
  – Ничего. Расследование закончено.
  – Что?
  – Я все выяснил… уже.
  Джимми пристально взглянул на него:
  – Благодаря найденному вами пузырьку?
  – Вот именно. Благодаря пузырьку.
  Джимми с сомнением покачал головой:
  – Я абсолютно ничего не понимаю. По тем или иным причинам я понял, что вас не устраивают улики, обвиняющие этого Джона Фрезера, кем бы он в итоге ни оказался.
  – Кем бы он ни оказался… – с усмешкой повторил Пуаро. – Если он вообще существует… то я буду очень удивлен.
  – Ничего не понимаю.
  – Он не более чем имя… имя, старательно вышитое на носовом платке!
  – А как же записка?
  – Разве вы не заметили, что она была напечатана? Но почему? Я объясню вам. По почерку можно узнать человека, да и происхождение этой записки не так сложно установить, как вам может показаться, однако, если бы реальный Джон Фрезер писал такую записку, эти два момента вряд ли волновали бы его! Нет, эту записку написали и положили в карман убитой женщины специально для того, чтобы мы нашли ее. И Джон Фрезер тут совершенно ни при чем, он не существует.
  Джимми смотрел вопросительно.
  – Итак, – продолжал Пуаро. – Я вернусь к тому моменту, который сразу насторожил меня. Вы слышали, как я говорил о том, что определенные вещи в комнате всегда находятся на одних и тех же местах. Я привел три примера. Но мог упомянуть и четвертый… электрический выключатель, мой друг.
  Джимми по-прежнему смотрел на Пуаро с недоумением.
  – Ваш приятель Донован и близко не подходил к окну… он испачкал руку в крови, опершись на стол! Но я сразу спросил себя: зачем он подходил к столу? Что он искал, блуждая по темной комнате? Напомню вам, мой друг, что выключатели обычно находятся у двери. Почему же, войдя в комнату, он не стал искать выключатель, чтобы включить свет? Казалось бы, такое действие было бы самым естественным и разумным. Согласно его словам, он пытался включить свет на кухне, но не смог. Однако, когда я щелкнул выключателем, свет тут же зажегся. А что, если ему и не нужен был свет? Если бы он сразу зажег его, то вы бы обнаружили, что попали в чужую квартиру. И тогда у вас не было бы повода идти в гостиную.
  – К чему вы клоните, месье Пуаро? Я не понимаю. Что вы имеете в виду? – Пуаро показал ему ключ от американского автоматического дверного замка. – Это ключ от квартиры миссис Грант?
  – Нет, mon ami, это ключ от квартиры мадемуазель Патриции. Месье Донован Бэйли вытащил его из ее сумочки во время вашей вечерней прогулки.
  – Но зачем… зачем?
  – Parbleu![406] Затем, чтобы осуществить задуманный план: ему нужно было пробраться в эту квартиру таким образом, чтобы не вызвать подозрений. Он заранее позаботился о том, чтобы дверца лифта осталась открытой.
  – Где вы нашли ключ Пэт?
  Пуаро расплылся в широкой улыбке:
  – Я нашел его только что… там, где и ожидал… в кармане месье Донована. Видите ли, тот пузырек, который я якобы нашел, был своеобразной ловушкой. Месье Донован попался в нее. Он поступил так, как я и предполагал… вынул пробку и понюхал содержимое пузырька. А в нем был хлористый этил, очень сильное обезболивающее, используемое для кратковременного наркоза. Понюхав его, ваш друг ненадолго потерял сознание, чего я и добивался. Я извлек из его карманов две вещи, которые, по моим предположениям, должны были находиться там. Во-первых, вот этот ключ, а во-вторых… – Не закончив фразу, он перешел к следующей: – Я спрашивал в свое время инспектора, как он может объяснить то, что тело было спрятано за шторами. Чтобы выиграть время? Нет, причины были более важными. И тогда мне пришла в голову одна простая мысль… почта, мой друг. Вечернюю почту разносят примерно в половине десятого. Допустим, убийца не нашел в этой квартире то, что рассчитывал найти, – возможно, письмо, которое должны были доставить с вечерней почтой. Тогда ему необходимо было бы вернуться сюда. Но служанка не должна была обнаружить труп, иначе она тут же вызвала бы полицию, поэтому преступник прячет его за шторами. И ничего не подозревающая служанка, как обычно, кладет письма на стол.
  – Вот эти письма?
  – Да, эти письма. – Пуаро выудил что-то из кармана. – А вот этот конверт я вынул из кармана месье Донована, когда он был без сознания. – Он показал Джимми письмо, адресованное миссис Эрнестине Грант. – Однако, прежде чем мы с вами посмотрим содержимое этого конверта, месье Фолкнер, я хочу задать вам один вопрос. Любите ли вы мадемуазель Патрицию?
  – Да, я очень люблю ее… но мне казалось, что у меня нет ни малейшего шанса…
  – Вы считали, что она благоволит к месье Доновану? Возможно, он начинал ей нравиться… Но это было плохое начало, мой друг. И вы сможете помочь ей забыть его… поможете ей пережить неприятности.
  – Неприятности? – резко спросил Джимми.
  – Да, неприятности. Мы должны сделать все возможное, чтобы оградить ее от них, но мы не всесильны, и проблемы все-таки останутся. Видите ли, она в какой-то степени была виновницей всего произошедшего.
  Он вскрыл пухлый конверт, который держал в руках. Содержимое выпало на пол. Сопроводительное письмо, присланное из адвокатской конторы, было коротким.
  «Мадам,
  присланный вами документ является вполне законным, и тот факт, что бракосочетание состоялось за границей, ни в коей мере не лишает его юридической силы.
  Искренне ваш…»
  Пуаро развернул документ. Это было свидетельство о браке между Донованом Бэйли и Эрнестиной Грант, который был зарегистрирован восемь лет назад.
  – О боже! – воскликнул Джимми. – Пэт же говорила, что получила записку от этой женщины с просьбой о встрече, но ей и в голову не приходило, что за этим скрывается нечто важное.
  Пуаро кивнул.
  – А Донован знал… он навестил сегодня свою жену перед тем, как подняться этажом выше… Кстати, не странно ли, что несчастная женщина сняла квартиру в одном подъезде со своей соперницей… Он хладнокровно убивает жену, а потом отправляется развлекаться. Она, должно быть, сообщила ему, что отослала свидетельство о браке своему адвокату и ожидает ответа. Наверняка он пытался внушить ей, что их брак недействителен.
  – К тому же мне показалось, что весь вечер у него было отличное настроение… Месье Пуаро, вы же не позволите ему сбежать? – Джимми слегка вздрогнул.
  – Бегство его не спасет, – мрачно сказал Пуаро. – Вам нечего бояться.
  – Я беспокоюсь главным образом о Пэт, – сказал Джимми. – Вы не думаете… что она действительно любила…
  – Мои ami, это уже ваши трудности, – мягко сказал Пуаро. – Заставить ее обратить внимание на вас и помочь ей забыть эту историю. Я не думаю, что это окажется слишком сложно.
  
  
  Неудачник
  
  
  1
  Лили Маргрейв нервным движением расправила лежавшие на колене перчатки и украдкой взглянула на человека, сидевшего в просторном кресле напротив нее.
  Она, разумеется, слышала о знаменитом сыщике Эркюле Пуаро, но воочию видела его впервые, и его нелепая внешность отнюдь не оправдывала ее ожиданий. Неужели наделавшие столько шуму дела распутал этот потешный яйцеголовый человечек с огромными усами? Да и ведет он себя как-то несолидно. Сейчас, например, аккуратнейшим образом складывает пирамиды из цветных кубиков и, похоже, увлечен этой забавой куда больше, чем ее рассказом.
  Однако стоило ей замолчать, как человечек поднял голову и метнул на нее неожиданно острый взгляд.
  — Продолжайте, мадемуазель, прошу вас. Не думайте, что я отвлекся. Я весь внимание, поверьте.
  И как ни в чем не бывало снова занялся своей дурацкой пирамидой, а обескураженной Лили ничего не оставалось, как рассказывать дальше.
  Речь шла о чудовищном преступлении, но голос девушки был так ровен и бесстрастен, а повествование так лаконично, что казалось, будто ее весь этот ужас совершенно не трогает.
  — Надеюсь, — озабоченно сказала девушка, изложив все, что считала нужным, — я ничего не упустила.
  Пуаро в ответ энергично закивал и резким движением смешал кубики, потом откинулся на спинку кресла, сложил кончики пальцев и, уставившись в потолок, принялся подытоживать услышанное.
  — Итак, десять дней назад был убит сэр Рубен Эстуэлл.
  Позавчера в связи с этим был арестован его племянник, Чарлз Леверсон, против которого имелись весомые улики — вы поправите меня, мадемуазель, если я что-то напутаю.
  В день убийства сэр Рубен допоздна работал в своем кабинете на втором этаже, в так называемой Башне. Мистер Леверсон вернулся домой поздно ночью и открыл входную дверь своим ключом. Дворецкий, чья комната находится как раз под кабинетом, слышал, как молодой человек ссорился с дядюшкой. Вдруг раздался звук падения чего-то тяжелого и приглушенный крик. Дворецкий забеспокоился и уже хотел было подняться наверх и посмотреть, что там происходит, но услышал, как мистер Леверсон выходит из кабинета, весело насвистывая. Дворецкий успокоился и лег спать, но утром горничная обнаружила сэра Рубена мертвым возле письменного стола: ему проломили голову чем-то тяжелым. Насколько я понимаю, дворецкий не сразу сообщил об услышанном полиции. Впрочем, это-то как раз естественно, не так ли, мадемуазель?
  — Простите? — встрепенулась Лили, которую этот неожиданный вывод застал врасплох.
  — Согласитесь, мадемуазель, в подобных случаях всегда нужно принимать во внимание человеческую природу.
  В вашем рассказе — замечательном, кстати говоря, рассказе без единого лишнего слова — фигурируют просто персонажи, а мне всегда важно определить, что тот или иной человек собой представляет. Вот я и подумал, что этот дворецкий… как, вы сказали, его зовут?
  — Его фамилия Парсонс.
  — Так вот, Парсонс, как всякий преданный слуга, всячески постарается не допустить вмешательства полиции в семейные дела его господ и наверняка сообщит не все, особенно если его откровения могут подвести кого-то из членов семьи. Он будет твердить, что убийство совершил случайный грабитель, и будет упрямо, вопреки всему, за это цепляться. Да, преданность старых слуг — любопытнейший феномен.
  Лучась улыбкой, Пуаро откинулся на спинку кресла.
  — Между тем, — продолжал он, — каждый из домочадцев был допрошен полицией. В том числе и мистер Леверсон, который заявил, что вернулся поздно и прошел к себе, не заходя к дядюшке.
  — Именно так он и сказал.
  — И никто не усомнился в его словах, — задумчиво пробормотал Пуаро, кроме, разумеется, Парсонса. Тут на сцене появился инспектор из Скотленд-Ярда, Миллер, так вы его, кажется, называли? Мне с ним приходилось встречаться; ему, что называется, палец в рот не клади. Так вот, Миллер сразу приметил то, что упустил из виду местный инспектор: Парсонс явно нервничает и что-то недоговаривает. Eh bien,[407] он поднажал на Парсонса. К тому времени уже было доказано, что никто из посторонних в ту ночь в дом не проникал, что убийцу надо искать среди своих, и бедняга Парсонс, перепуганный, был даже рад, что ему пришлось выложить все, что знал. Он до последнего старался не допустить скандала, но всему есть предел. Одним словом, инспектор Миллер выслушал дворецкого, задал пару вопросов, после чего лично провел кое-какие расследования. И собрал улики, очень и очень весомые.
  На шкафу в кабинете были обнаружены отпечатки окровавленных пальцев и принадлежат эти отпечатки Чарлзу Леверсону. Горничная показала, что утром после убийства вынесла из комнаты мистера Леверсона тазик с водой, которая была розовой от крови. Он ей объяснил, что порезал палец, и порез у него действительно был, но уж очень маленький! Манжета на рубашке была замыта, но следы крови были обнаружены на рукаве пиджака. Он нуждался в деньгах, а по смерти сэра Рубена должен был унаследовать кругленькую сумму. Это очень серьезные улики, мадемуазель… И тем не менее вы пришли ко мне, — добавил он после некоторой паузы.
  — Я ведь уже объяснила вам, мосье Пуаро, что меня послала леди Эстуэлл, — пожала плечиками Лили. — У нее сложилось свое особое мнение…
  — А сами бы вы не пошли? — испытующе взглянул на нее Пуаро.
  Девушка промолчала.
  — Вы не ответили на мой вопрос.
  — Я в затруднительном положении, мосье Пуаро. — Лили снова принялась разглаживать перчатки. — Мне бы не хотелось обмануть доверие леди Эстуэлл. В сущности, я всего лишь ее компаньонка, но она всегда обращалась со мной скорее как с дочерью или с племянницей. Она очень добра ко мне, и мне очень бы не хотелось… ну, создать у вас превратное представление, из-за которого вы отказались бы от дела.
  — Создать превратное представление у Эркюля Пуаро? — Он искренне развеселился. — Cela ne se fait pas.[408] Итак, насколько я могу судить, вы считаете, что это у леди Эстуэлл, так сказать, каприз, блажь? Признайтесь, так ведь?
  — Если вы настаиваете…
  — Настаиваю, мадемуазель.
  — По-моему, это просто смешно.
  — Даже так?
  — Я очень уважаю леди Эстуэлл…
  — Не сомневаюсь в этом, — ободряюще отозвался Пуаро. — Ни секунды не сомневаюсь.
  — Она, право же, чудесная женщина, очень добрая, но… как бы это сказать… не слишком умная. Образования она не получила, она ведь была актрисой перед тем, как выйти замуж за сэра Рубена, у нее полно всяких предрассудков и предубеждений. Если ей что-то пришло в голову, она будет стоять на своем, и никакие доводы на нее не подействуют. Стоило инспектору не очень тактично высказаться, она сразу же заявила, что подозревать мистера Леверсона — бред, до которого никто, кроме тупоголовых полицейских, не додумался бы, Чарлз на такое просто не способен.
  — Но при этом никаких аргументов?
  — Ни единого.
  — Вот как! Скажите на милость…
  — Я говорила ей, что бессмысленно идти к вам без всяких фактов, с одной убежденностью в невиновности мистера Леверсона.
  — Вы ей так и сказали? Очень интересно.
  Наметанным глазом Пуаро окинул Лили Маргрейв, отметив строгий черный костюм, дорогую крепдешиновую блузку с изящными оборочками и модную черную фетровую шляпку. Он оценил ее элегантность, красивое лицо с чуть выступающим подбородком и синие глаза с длинными ресницами. В поведении Пуаро что-то неуловимо изменилось; похоже, сейчас его больше интересовала сама гостья, чем дело, которое привело ее к нему.
  — Как мне представляется, мадемуазель, леди Эстуэлл дама неуравновешенная и истеричная?
  — Вот именно, — с готовностью подхватила девушка. — Она, как я уже сказала, очень добрая женщина, но убедить ее в чем бы то ни было — просто немыслимо.
  — Может быть, она тоже кого-то подозревает, — предположил Пуаро. — У таких эмоциональных натур иногда возникают странные, ничем не обоснованные подозрения.
  — Как вы догадались? Она и вправду твердит, что убийца — секретарь мистера Рубена, она терпеть его не может. А между тем полиция выяснила, что бедный мистер Трефюзис никак не мог этого сделать.
  — А доказательств у леди Эстуэлл опять-таки нет?
  — Разумеется. Одна «интуиция», — в голосе Лили Маргрейв явственно прозвучало пренебрежение.
  — Я вижу, мадемуазель, — улыбнулся Пуаро, — вы не верите в интуицию?
  — По-моему, это чушь, — отчеканила Лили.
  — Les femmes,[409] — пробормотал Пуаро. — Они считают, что интуиция — оружие, которое им дал Господь. Вот только на одну верную догадку у них обычно приходится десять, которые ведут их по неверному пути.
  — Я знаю, — отозвалась девушка, — но я же вам сказала, что такое леди Эстуэлл. С ней не поспоришь.
  — И вы, мадемуазель, как девушка умная и рассудительная, предпочли не спорить и сделали то, о чем вас попросили: пришли ко мне и ввели меня au courant.[410]
  Что-то в его голосе заставило Лили пристальнее взглянуть ему в глаза.
  — Конечно же мне известно, как вы заняты, — начала она извиняющимся тоном, — как дорога вам каждая минута…
  — Вы льстите мне, мадемуазель, — прервал ее Пуаро, — но, говоря по правде, в настоящее время у меня и впрямь несколько не терпящих отлагательств дел.
  — Этого я и боялась, — отозвалась Лили, вставая со стула. — Я передам леди Эстуэлл…
  Но Пуаро, похоже, вставать не собирался — он картинно откинулся в кресле и устремил на девушку немигающий взгляд.
  — Вы так торопитесь уйти, мадемуазель? Присядьте ненадолго, прошу вас.
  Кровь бросилась в лицо Лили и тут же отхлынула. Она нехотя вновь опустилась на стул.
  — Мадемуазель, вы так энергичны и решительны, — произнес Пуаро, — вам следует быть немного снисходительней к старому человеку вроде меня, которому не так-то просто на что-то решиться. Вы меня не поняли, сударыня. Я вовсе не говорил, что намерен отказать леди Эстуэлл.
  — Так вы приедете? — без всякого выражения спросила девушка. Она опустила глаза под пытливым взглядом собеседника.
  — Передайте леди Эстуэлл, мадемуазель, что я целиком и полностью в ее распоряжении. Я приеду в Монрепо, если не ошибаюсь, сегодня вечером.
  Пуаро встал, и посетительница поспешила последовать его примеру.
  — Я… я скажу ей, мосье Пуаро. С вашей стороны очень любезно откликнуться на просьбу леди Эстуэлл, но только как бы ваши хлопоты не оказались напрасными.
  — Все может быть, хотя… как знать?
  Со своей обычной церемонной галантностью Пуаро проводил девушку до дверей и, вернувшись в гостиную, погрузился в глубокое раздумье. Потом решительно кивнув головой, открыл дверь и позвал слугу:
  — Джордж, друг мой, будьте любезны, приготовьте мне маленький саквояж. Я сегодня же отправляюсь за город.
  — Слушаюсь, сэр, — ответствовал Джордж. Слуга Эркюля Пуаро был типичнейшим англичанином — высоким, худым и бесстрастным.
  — Юные девушки, милейший мой Джордж, — весьма интересные создания, разглагольствовал между тем Пуаро, удобно устроившись в кресле и закурив сигарету, — особенно, заметьте, если у нее есть голова на плечах. Попросить человека о какой-то услуге и исподволь настроить его так, чтобы ему не захотелось эту услугу оказывать — дело весьма и весьма деликатное. Она тонкая бестия, о да, но Эркюль Пуаро, милейший Джордж, не просто умен. Он мудр.
  — Да, вы мне говорили об этом, сэр.
  — Дело не в секретаре, — размышлял вслух Пуаро. — Его она всерьез не принимает. Она просто не хочет, чтобы, как говорится, «не будили лихо, пока оно тихо». А я, Эркюль Пуаро, его разбужу! В Монрепо происходит какая-то тайная драма, и это не могло меня не заинтриговать. Эта малышка очень старалась, но меня ей провести не удалось Любопытно, что у них там такое, очень любопытно.
  Возникшую после этих слов театральную паузу нарушил извиняющийся голос Джорджа:
  — А как насчет вечернего костюма, сэр?
  — Вы, как всегда, очень исполнительны, Джордж.
  Но… Работа и только работа, — в голосе Пуаро прозвучала легкая досада, — вы просто незаменимы, Джордж.
  
  
  2
  Когда поезд 16.55 из Лондона остановился на станции Эбботс Кросс, на перрон сошел расфранченный Эркюль Пуаро со свеженафабренными усами. Предъявив билет, он вышел за ограждение, где его встретил дюжий шофер.
  — Мистер Пуаро?
  — Да, это я, — улыбнулся в ответ маленький сыщик.
  — Прошу сюда, сэр. — И шофер распахнул дверцу роскошного «роллс-ройса».
  Дом был в каких-нибудь трех минутах езды от станции.
  Шофер, выскочив из машины, вновь распахнул дверцу, и Пуаро ступил на землю. У парадной двери его уже дожидался дворецкий.
  Прежде чем войти внутрь, Пуаро успел рассмотреть дом.
  Его оценивающему взгляду предстал массивный кирпичный особняк, не блещущий архитектурными изысками, от которого так и веяло надежностью и уютом.
  В прихожей дворецкий ловко освободил Пуаро от пальто и шляпы и, с вышколенной почтительностью понизив голос, произнес:
  — Ее сиятельство ожидают вас, сэр.
  По устланным мягким ковром ступеням Пуаро повели наверх. Его провожатый, без сомнения, и был тот самый Парсонс: преданный слуга, ни единым жестом не выдающий своих чувств. Поднявшись по лестнице, они свернули в коридор направо и, миновав какую-то дверь, оказались в небольшой прихожей, из которой вели еще две двери. Парсонс распахнул левую и звучно доложил:
  — Мосье Пуаро, миледи.
  Комната, в которую они попали, была не слишком просторна, да к тому же забита мебелью и множеством всяких безделушек. С дивана поднялась женщина в черном и двинулась навстречу Пуаро.
  — Мосье Пуаро, — поздоровалась она, протягивая руку и окидывая взглядом его франтовскую фигуру. Не обратив ни малейшего внимания на ответное «миледи» и явное намерение госта облобызать ей руку, она неожиданно стиснула его пальцы крепким пожатием и после долгой паузы заявила:
  — Люблю маленьких мужчин. У них, по крайней мере, голова на плечах.
  — Надо полагать, — осведомился Пуаро, — инспектор Миллер — мужчина рослый?
  — Миллер — самодовольный болван, — отрезала леди Эстуэлл. Присаживайтесь, мосье Пуаро. Лили очень старалась отговорить меня, когда я решила послать за вами, но я не ребенок и сама знаю, что мне делать.
  — Что ж, это не каждому дано, — отозвался Пуаро, следуя за хозяйкой дома к дивану.
  Леди Эстуэлл удобно устроилась среди подушек лицом к сыщику.
  — Лили — очень славная девушка, но она уверена, что все знает лучше всех, а такие чаще всего ошибаются, поверьте моему опыту. Я, конечно, особым умом не блещу, что греха таить, но ошибаюсь куда реже других, потому что всегда полагаюсь на свою интуицию. Хотите, я вам скажу, кто убийца, мосье Пуаро? Женщины всегда чувствуют такие вещи!
  — А мисс Маргрейв тоже чувствует?
  — Что она вам наговорила? — вскинулась леди Эстуэлл.
  — Она ознакомила меня с обстоятельствами дела.
  — С обстоятельствами? Обстоятельства, конечно, против Чарлза, но поверьте, мосье Пуаро, он здесь ни при чем. Я знаю, что он ни при чем!
  Убежденность леди Эстуэлл могла хоть кого сбить с толку, но Пуаро не отступал.
  — Вы в этом твердо уверены, леди Эстуэлл?
  — Я уверена, что моего мужа убил Трефюзис, мосье Пуаро.
  — Почему же?
  — Что вы, собственно, хотите знать? Почему убил или почему я в этом уверена? Говорю вам, я это знаю! У меня так всегда. Мне все сразу становится ясно, и с этого меня уже не свернешь.
  — Мистер Трефюзис получил что-нибудь по завещанию сэра Рубена?
  — Ни пенни, — торжествующе отчеканила леди Эстуэлл. — И из этого следует, что Рубен его не любил и не доверял ему.
  — А долго он проработал у сэра Рубена?
  — Лет девять.
  — Это долгий срок, — вкрадчиво промурлыкал Пуаро. — Столько лет прослужить одному человеку… Да, мистер Трефюзис, должно быть, хорошо изучил своего хозяина.
  — К чему вы клоните? — нахмурилась леди Эстуэлл. — При чем здесь это?
  — Мне пришла в голову одна идейка, — пояснил Пуаро. — Не то чтобы блестящая, но нетривиальная — относительно того, как сказывается служба на личности человека.
  — Говорят, вы очень умный, — с некоторым сомнением обронила леди Эстуэлл, не сводя с Пуаро пристального взгляда.
  — Надеюсь, что смогу когда-нибудь убедить в этом и вас, мадам, рассмеялся Пуаро, — но давайте вернемся к мотиву преступления. Расскажите, кто из ваших домашних был здесь в день трагедии.
  — Ну, Чарлз, само собой.
  — Он ведь, насколько я понимаю, племянник сэра Рубена, а не ваш?
  — Да. Единственный сын сестры Рубена. Она вышла замуж за довольно состоятельного человека, но он не пережил очередного краха на бирже, а вскоре умерла и она сама — вот тогда Чарлз и перебрался к нам. Ему тогда было двадцать три, и он собирался стать юристом, но после этого несчастья Рубен взял его к себе на службу.
  — Так он человек усердный, этот мосье Чарлз?
  — Приятно поговорить с таким догадливым человеком. — Леди Эстуэлл одобрительно кивнула. — В том-то и дело, что нет. Ни усердным, ни прилежным Чарлза никак не назовешь. Он вечно что-нибудь путал или забывал, и у них с дядюшкой бывали из-за этого жуткие свары. Конечно, ладить с Рубеном было нелегко. Сколько раз я ему говорила: «Ты что, забыл, каким сам был в молодости?»
  Он тогда был совсем другим, мосье Пуаро.
  — Все меняется, миледи, — отозвался Пуаро. — Таков закон природы.
  — И все же мне он никогда так не грубил, — вздохнула леди Эстуэлл. Ну, а если и грубил, то всегда потом просил прощения. Бедный мой Рубен…
  — Так он, значит, был тяжелый человек? — осведомился Пуаро.
  — Ну, я-то умела с ним справляться, — похвалилась леди Эстуэлл с видом бесстрашной укротительницы тигров. — Но вот на слуг он рычал довольно часто — это, конечно, создавало кое-какие неудобства. Внушение тоже надо делать достойно, а Рубен этого не умел.
  — А как сэр Рубен распорядился своим наследством?
  — Половину мне, половину Чарлзу, — отозвалась, ни секунды не задумываясь, леди Эстуэлл. — Адвокаты, конечно, наводят тень на плетень, но на самом деле примерно так и будет.
  — Понятно, понятно, — пробормотал Пуаро. — Теперь, леди Эстуэлл, давайте поговорим о ваших домочадцах. Итак, в доме были вы сами, племянник сэра Рубена, мистер Чарлз Леверсон, секретарь, мистер Оуэн Трефюзис, и мисс Лили Маргрейв. Не могли бы вы поподробнее рассказать об этой юной особе?
  — А что бы вы хотели узнать о Лили?
  — Ну, например, как давно она у вас служит.
  — Около года. До нее у меня тоже были секретарши-компаньонки, но все они жутко действовали мне на нервы. Лили не такая. Она всегда была тактична и отличалась здравым смыслом, да и собой она очень хороша, а я люблю видеть вокруг красивые лица. У меня есть свои причуды, мосье Пуаро: я сразу решаю — либо человек мне нравится, либо нет.
  Едва я ее увидела, я сказала себе: «Это то, что надо».
  — Вам ее порекомендовали ваши знакомые, леди Эстуэлл?
  — Нет, она, кажется, пришла по объявлению. Да, точно, по объявлению.
  — Вам что-нибудь известно о ее родных, о семье?
  — Родители у нее, кажется, живут в Индии. Я о них толком ничего не знаю, но ведь с первого взгляда видно, что Лили — истинная леди. Разве не так, мосье Пуаро?
  — О, разумеется, разумеется.
  — Конечно, — продолжала леди Эстуэлл, — меня-то леди никак не назовешь. Я это знаю, и слуги знают, но я свои недостатки ни на ком не вымещаю. Я сразу вижу, что у кого за душой, а лучше Лили ко мне никто не относился.
  Она мне как дочь, мосье Пуаро, уж вы поверьте.
  Пуаро задумчиво протянул руку и симметрично разложил лежавшие на столике вещицы.
  — И что, сэр Рубен разделял ваши чувства? — поинтересовался он, не сводя глаз с изящных безделушек.
  — Мужчины все по-другому воспринимают, — отозвалась леди Эстуэлл после приметной паузы. — Но в общем они прекрасно ладили.
  — Спасибо, мадам, — поблагодарил Пуаро, улыбаясь в усы. — И больше в доме никого в ту ночь не было? Не считая слуг, конечно.
  — Был еще Виктор.
  — Виктор?
  — Ну да, брат мужа и его деловой партнер.
  — Он живет в вашем доме?
  — Нет, он просто приехал погостить. Последние несколько лет он живет в Западной Африке.
  — Ах, в Западной Африке, — пробормотал Пуаро. Из опыта общения с леди Эстуэлл он понял, что наводящие вопросы здесь ни к чему: почтенная дама сама с удовольствием все расскажет; остается только запастись терпением.
  — Говорят, это чудесное место, но, по-моему, мужчинам оно на пользу не идет. Они там слишком много пьют и теряют контроль над собой. У всех Эстуэллов характер кошмарный, но уж Виктор после возвращения из Африки стал просто невыносим. Он и меня-то иногда пугает.
  — Интересно, пугает ли он мисс Маргрейв? — пробормотал себе под нос Пуаро.
  — Лили? Ну, они не так часто видятся.
  Пуаро сделал кое-какие пометки в крошечной записной книжечке, затем вставил карандаш в петельку на развороте и убрал книжечку в карман.
  — Благодарю вас, леди Эстуэлл. Теперь, если вы не против, я хотел бы потолковать с Парсонсом.
  — Вызвать его сюда?
  Леди Эстуэлл потянулась к звонку, но Пуаро поспешил вмешаться:
  — Нет-нет, не беспокойтесь. Я сам к нему спущусь.
  Невозможность присутствовать при разговоре явно расстроила леди Эстуэлл, и Пуаро постарался принять таинственный вид.
  — Это важно, — произнес он с многозначительным видом и вышел, оставив хозяйку крайне заинтригованной.
  Парсонса он нашел в буфетной — тот чистил столовое серебро.
  — Я должен представиться, — заявил Пуаро, поклонившись. — Я — частный сыщик.
  — Да, сэр, — ответствовал Парсонс почтительным, но несколько прохладным тоном. — Мы, собственно, так и думали.
  — Меня пригласила леди Эстуэлл, — продолжал Пуаро. — Она не удовлетворена ходом расследования — далеко не удовлетворена.
  — Их сиятельство не раз говорили при мне об этом, — подтвердил Парсонс.
  — Короче говоря, — подытожил Пуаро, — вы все прекрасно знаете? Так ведь? Ну, тогда не будем терять времени на эти глупости. Будьте так добры, отведите меня к себе в спальню и подробно расскажите, что именно вы слышали в ночь убийства.
  Дворецкий занимал комнату на первом этаже, рядом с комнатой для слуг. Окна там были забраны решетками, в углу стоял сейф. Парсонс кивнул в сторону узкой кровати.
  — Я уже лег спать, сэр, в одиннадцать. Мисс Маргрейв тоже пошла к себе в спальню, а леди Эстуэлл с сэром Рубеном были в Башне.
  — Так леди Эстуэлл была с сэром Рубеном? Ну-ну, продолжайте.
  — Кабинет, сэр, прямо над моей комнатой. Оттуда слышен звук голосов, но слов, понятно, разобрать нельзя.
  Заснул я, пожалуй, где-то в половине двенадцатого, а около полуночи проснулся: входная дверь хлопнула — мистер Леверсон вернулся. Потом слышу наверху шаги и через минуту-другую — голос мистера Леверсона.
  Мне тогда показалось, сэр, что мистер Леверсон был… ну, не то чтобы пьян, но… буен. Он просто кричал на сэра Рубена. До меня только отдельные слова доносились, так что понять, в чем дело, было нельзя, и тут вдруг вскрик и тяжелый удар. Тяжелый удар, — повторил Парсонс после паузы.
  — Если мне не изменяет память, в романах обычно пишут о глухом ударе, — задумчиво уточнил Пуаро.
  — Возможно, сэр, но я слышал тяжелый удар, — заявил Парсонс тоном, не допускающим возражений.
  — Тысяча извинений, — поспешил загладить неловкость Пуаро.
  — Не стоит, сэр. И вот после удара — голос мистера Леверсона. «Боже мои!» — кричит. — «Боже мой!», и больше ни слова, сэр.
  Прежняя сдержанность изменила Парсонсу. Теперь он, найдя благодарного слушателя, рассказывал ему с явным удовольствием.
  — Mon Dieu![411] — не замедлил подыграть Пуаро. Представляю, какие чувства вы при этом испытывали!
  — Да, сэр, — согласился Парсонс, — истинная правда.
  Не то чтобы я в этом момент заподозрил что-то странное.
  Просто подумал, что надо проверить, все ли там наверху в порядке. Я тогда в темноте даже стул опрокинул.
  Так вот, открываю я дверь, прохожу через комнату для слуг и выхожу через другую дверь в коридор, откуда наверх черная лестница ведет. Стою, значит, я в нерешительности на площадке, и тут сверху голос мистера Леверсона, такой сердечный, веселый даже. «Ну, все хорошо, что хорошо кончается, — говорит. — Покойной ночи». И слышу, идет он по коридору к своей комнате и насвистывает.
  Тут я, понятно, сразу назад к себе пошел и спать лег.
  Ну, думаю, уронили что-нибудь на пол, только и всего.
  Сами посудите, сэр, как я мог подумать, что сэр Рубен убит, когда ему мистер Леверсон покойной ночи пожелал?
  — А вы уверены, что это был голос именно мистера Леверсона?
  По снисходительному взгляду Парсонса маленький бельгиец понял, что тут не может быть никаких сомнений.
  — У вас ко мне есть еще какие-либо вопросы, сэр?
  — Только один. Вам нравится мистер Леверсон?
  — Я… простите, сэр?
  — Это же так просто. Вам нравится мистер Леверсон?
  Изумление Парсонса быстро перешло в смущение.
  — Общее мнение слуг, сэр… — выдавил он из себя и запнулся.
  — Бога ради, — подбодрил его Пуаро, — пусть это будет общее мнение.
  — Общее мнение таково, сэр, что мистер Леверсон — джентльмен симпатичный и не жадный, но, как бы это сказать… не семи пядей во лбу.
  — Вот как! А знаете, Парсонс, я, еще не видя мистера Леверсона, составил о нем точно такое же представление.
  — Скажите на милость, сэр!
  — А что вы думаете — простите, каково общее мнение слуг — о секретаре?
  — Очень спокойный и выдержанный джентльмен, сэр.
  Старается никого ничем не стеснить.
  — Vraiment?[412] — отозвался Пуаро.
  — Их сиятельство, — произнес, откашлявшись, дворецкий, — иногда склонны к поспешным суждениям.
  — Так, значит, по общему мнению слуг преступление совершил мистер Леверсон?
  — Никто из нас не хочет в это верить, сэр, — признался Парсонс. Мы… по правде сказать, мы не думали, что он на такое способен.
  — Однако он весьма вспыльчив?
  — Если вы хотите знать, кто в этом доме самый что ни на есть вспыльчивый… — придвинулся поближе Парсонс.
  — Нет-нет! — протестующе поднял руку Пуаро. — Я хотел бы знать совсем другое — у кого в этом доме самый спокойный характер.
  Парсонс уставился на него, забыв закрыть рот.
  
  
  3
  Не тратя больше времени на ошеломленного дворецкого, Пуаро с любезным поклоном — в чем-чем, а в любезности ему нельзя было отказать — вышел из комнаты и направился в большой квадратный вестибюль. Там он постоял некоторое время в задумчивости, по-птичьи склонив голову к плечу, потом бесшумно подошел к одной из дверей и распахнул ее.
  С порога он увидел небольшую комнатушку, уставленную полками с книгами. В дальнем углу за огромным столом сидел худой, бледный молодой человек со слабым подбородком и в пенсне. Он что-то деловито писал.
  Минуту-другую Пуаро наблюдал за ним, затем нарушил тишину энергичным покашливанием:
  — Кх-м-м, кх-м…
  Молодой человек обернулся. Не похоже было, чтобы он сильно удивился, скорее, лицо его приняло озабоченное выражение.
  Маленький сыщик отвесил церемонный поклон.
  — Я имею честь беседовать с мистером Трефюзисом, не так ли? Прекрасно! Меня зовут Пуаро, Эркюль Пуаро.
  Возможно, вы обо мне слышали.
  — Э-э… Да… Да, конечно, — пробормотал молодой человек, явно смущенный столь пристальным вниманием.
  Оуэну Трефюзису было на вид тридцать с небольшим.
  При первом же взгляде на него Пуаро сразу понял, почему никто не принимал всерьез обвинений леди Эстуэлл. Аккуратный, чистенький мистер Оуэн Трефюзис был человеком обезоруживающе мягким, из тех, кем окружающие могут безнаказанно помыкать (что они частенько и делают), не рискуя нарваться на сопротивление.
  — Вас, разумеется, пригласила леди Эстуэлл, — нарушил наконец молчание секретарь. — Она об этом говорила.
  Могу ли я быть вам чем-нибудь полезен?
  Он держался вежливо, но сдержанно. Усевшись в предложенное ему кресло, Пуаро мягко спросил:
  — Леди Эстуэлл не делилась с вами своими подозрениями?
  — Насколько я могу судить, — слабо улыбнулся Оуэн Трефюзис, — она подозревает меня. Ерунда, конечно, но тем не менее. С тех пор она со мной практически не разговаривает, а если мы встречаемся в коридоре — вжимается в стену.
  В его поведении не было ни тени страха или фальши, а в голосе слышалось не столько возмущение, сколько изумление. Кивнув, Пуаро с обескураживающей прямотой подтвердил:
  — Между нами говоря, мне она сказала то же самое. Я с ней, конечно, не спорил — я уже давно взял за правило не спорить с уверенными в собственной правоте леди. Сами понимаете, толку от этого никакого.
  — Ну разумеется.
  — Я говорю только «да, миледи», «вы совершенно правы, миледи», «precisement,[413] миледи». Эти слова ничего не значат, но тешат самолюбие и прекрасно успокаивают.
  Мое дело — вести расследование. Конечно, маловероятно, что преступление совершил не мистер Леверсон, а кто-то еще, но иногда случается и невероятное.
  — Я прекрасно вас понимаю. Можете мною располагать, я к вашим услугам.
  — Воn,[414] — заключил Пуаро. — Рад, что мы поняли друг друга. А теперь расскажите мне, пожалуйста, о событиях того дня. Начиная с обеда, если можно.
  — Как вы уже, несомненно, знаете, Леверсона на обеде не было, — начал секретарь. — Он серьезно повздорил с дядюшкой и отправился обедать в гольф-клуб. Сэр Рубен, конечно, пребывал в скверном расположении духа.
  — Он и так-то был не слишком любезен, се Monsieur?[415] — позволил себе некоторую вольность Пуаро.
  — Сущий изверг! — рассмеялся Трефюзис. — За девять-то лет я его изучил досконально, мосье Пуаро. Исключительно трудный был человек. Если уж он впадал в ярость, то под руку ему лучше было не попадаться ни правому, ни виноватому. Но я в конце концов понял, как себя вести в подобных случаях, и просто пропускал его ругань мимо ушей. На самом-то деле он был человек незлой, но уж больно горячий и несдержанный. Главное, ему нельзя было перечить.
  — И что, остальные вели себя с ним так же благоразумно?
  — Леди Эстуэлл даже любила с ним сражаться, — пожал плечами Трефюзис. — Она нисколько сэра Рубена не боялась и за словом в карман не лезла. Потом они всегда мирились, ведь сэр Рубен был к ней очень привязан.
  — А в тот вечер они тоже ссорились?
  Секретарь покосился на Пуаро и, помешкав, ответил:
  — Думаю, что да. А почему вы спрашиваете?
  — Просто так.
  — Точно я ничего не знаю, — пояснил секретарь, — но, похоже, все шло к этому.
  — Кто еще был на обеде? — сменил тему Пуаро.
  — Мисс Маргрейв, мистер Виктор Эстуэлл и я.
  — И что было потом?
  — Мы перешли в гостиную, но сэр Рубен отправился к себе в кабинет. Он заявился минут через десять и задал мне выволочку за какую-то ерунду, не так составленное письмо, кажется. Я поднялся с ним в Башню и все исправил.
  Потом пришел мистер Виктор Эстуэлл и сказал, что ему надо кое-что обсудить с братом. Я оставил их вдвоем и спустился в гостиную к дамам.
  Примерно через четверть часа сэр Рубен бешено затрезвонил в колокольчик, и Парсонс сообщил, что меня немедленно требуют наверх. В дверях кабинета мистер Виктор Эстуэлл едва не сбил меня с ног. Видно было, что он вне себя, он вообще человек горячий. Думаю, он меня даже не заметил.
  — Сэр Рубен вам что-нибудь сказал по этому поводу?
  — Он сказал: «Виктор вконец свихнулся. Рано или поздно в запале он кого-нибудь прикончит».
  — Вот как! — протянул Пуаро. — А вы не знаете, в чем там было дело?
  — Понятия не имею.
  Это прозвучало чересчур поспешно и только укрепило уверенность Пуаро в том, что Трефюзис при желании мог бы поведать куда больше, чем говорил. Настаивать, однако, маленький бельгиец не стал.
  — И что же произошло потом? Продолжайте, прошу вас.
  — Часа полтора я работал с сэром Рубеном, а в одиннадцать пришла леди Эстуэлл, и сэр Рубен сказал, что я могу идти спать.
  — Что вы и сделали?
  — Да.
  — Вы не знаете, долго ли леди Эстуэлл оставалась в кабинете?
  — Понятия не имею. Ее комната на втором этаже, а моя на третьем, так что я не мог слышать, когда она прошла к себе.
  — Понятно. — Пуаро пару раз кивнул и поднялся. — А теперь, мосье, отведите меня в Башню.
  Вслед за секретарем он поднялся по широким ступеням на площадку второго этажа. Оттуда они прошли по коридору до обитой сукном двери, выходившей на черный ход и в короткий коридор, заканчивавшийся еще одной дверью. Открыв ее, они оказались на месте преступления.
  То была просторная, квадратная комната, около тридцати футов в длину и в ширину. Потолки в Башне были раза в два выше, чем в любом другом помещении Монрепо. На стенах висели мечи и ассегаи,[416] а на столах было разложено множество заморских диковинок. В дальнем конце, в оконном проеме, стоял большой письменный стол, к которому Пуаро и направился.
  — Здесь нашли сэра Рубена?
  Трефюзис кивнул.
  — Насколько я помню, его ударили сзади?
  Секретарь снова кивнул.
  — Его убили одной из этих дикарских палиц, — пояснил он. — Дьявольски тяжелая штука. Смерть, должно быть, была мгновенной.
  — Это подтверждает, что убийство не было заранее обдуманным. Внезапная ссора, первое попавшееся под руку оружие…
  — Да, все против бедняги Леверсона.
  — Мертвец сидел, уронив голову на стол?
  — Нет, тело сползло на пол.
  — Вот как! — насторожился Пуаро. — Любопытно.
  — Почему любопытно? — удивился секретарь.
  — А вот почему. — И Пуаро указал на не правильной формы пятно на полированной поверхности стола. — Это кровь, mon ami.[417]
  — Она могла просто брызнуть сюда, — предположил Трефюзис, — или стол могли испачкать, когда переносили тело.
  — Возможно, весьма возможно, — пробормотал Пуаро. — Других дверей здесь нет?
  — Есть еще выход на лестницу. — Трефюзис отодвинул синюю бархатную занавеску в ближайшем к двери углу комнаты. Оттуда уходила вверх маленькая витая лестница. — Прежний владелец был астрономом. Лестница ведет в башенку, где был установлен телескоп. Сэр Рубен приказал переоборудовать это помещение под спальню и иногда, если засиживался за работой допоздна, оставался там ночевать.
  Пуаро проворно взбежал по ступенькам. Круглая комнатка наверху была обставлена более чем скромно: раскладушка, стул и ночной столик. Убедившись, что другого выхода оттуда нет, Пуаро спустился к ожидавшему его Трефюзису.
  — Вы слышали, как мистер Леверсон вернулся домой?
  — Я к тому времени спал сном праведника, — покачал головой секретарь.
  Кивнув, Пуаро не спеша осмотрелся вокруг.
  — Eh bien![418] — заключил он. — Думаю, здесь нам больше делать нечего… Разве что не будете ли вы так любезны задернуть шторы?
  Трефюзис послушно задернул тяжелые черные занавески на окне в дальнем конце комнаты. Пуаро включил верхний свет под тяжелым алебастровым колпаком.
  — А настольной лампы здесь не было? — спросил он.
  Вместо ответа секретарь щелкнул выключателем мощной зеленой лампы, стоявшей на письменном столе. Пуаро выключил верхний свет, потом вновь зажег его.
  — C'est bien![419] Здесь я закончил.
  — Обед в половине восьмого, — негромко сказал секретарь.
  — Благодарю вас, мистер Трефюзис, за вашу исключительную любезность.
  — Всегда к вашим услугам.
  В задумчивости Пуаро отправился в отведенную ему комнату, где невозмутимый Джордж раскладывал хозяйские вещи.
  — Дорогой мой Джордж, — обратился к нему детектив, — надеюсь, за обедом мне посчастливится увидеть некоего джентльмена, который меня занимает все больше и больше. Этот человек недавно вернулся из тропиков и, судя по всему, у него тропический темперамент. Человек, о котором Парсонс старается мне рассказать и которого Лили Маргрейв предпочитает не упоминать. Сэр Рубен и сам был с норовом, Джордж. Представьте, что бывает, когда два таких характера сталкиваются. Шерсть летит комьями, так это, кажется, у вас называется?
  — Правильнее было бы сказать «клочьями», сэр, и, кроме того, их не обязательно должно быть двое.
  — Вот как?
  — Совсем не обязательно, сэр. Вот моя тетушка Джемайма была уж на что остра на язык, как только не измывалась над своей сестрой. Ужас, что творилось, чуть со свету не сжила ее. Но если тетушке давали отпор — тут же успокаивалась. Ее приводила в ярость только безропотность.
  — Х-м. А вы знаете, в этом что-то есть.
  Последовало долгое молчание, прерванное деликатным покашливанием Джорджа:
  — Могу ли я быть вам чем-нибудь полезен, сэр?
  — Разумеется, — очнулся от раздумий Пуаро. — Вы можете разузнать, какого цвета платье было на мисс Лили Маргрейв в тот вечер и какая горничная ей прислуживала.
  Эти странные пожелания были выслушаны все с тем же невозмутимым видом.
  — Слушаюсь, сэр. К утру я все выясню.
  Пуаро подошел к камину и стал всматриваться в огонь.
  — Что бы я делал без вас, Джордж, — пробормотал он. — Вашу тетушку Джемайму я никогда не забуду.
  * * *
  В тот вечер Пуаро так и не встретился с Виктором Эстуэллом. Тот сообщил по телефону, что дела вынуждают его задержаться в Лондоне.
  — Он, наверное, теперь ведет дела вашего покойного мужа? — поинтересовался Пуаро у леди Эстуэлл.
  — Виктор — компаньон фирмы, — пояснила та. — Он ездил в Африку, чтобы получить концессии[420] на разработку каких-то рудников. Рудников, я не ошибаюсь, Лили?
  — Да, леди Эстуэлл, рудников.
  — Там найдено то ли олово, то ли медь, то ли золото… Лили, вы должны это помнить, вы же все время спрашивали об этом Рубена. Аккуратнее, милочка, этак вы опрокинете вазу.
  — Здесь так жарко, когда горит камин, — пожаловалась девушка. Можно… можно я приоткрою окно?
  — Конечно, милая, — безмятежно отозвалась леди Эстуэлл.
  Под пристальным взглядом Пуаро Лили Маргрейв подошла к окну и распахнула его. Какое-то время она жадно вдыхала свежий вечерний воздух, потом вернулась за стол.
  — Значит, мадемуазель интересуется добычей полезных ископаемых? — мягко поинтересовался Пуаро.
  — Ну, это громко сказано, — принужденно улыбнулась девушка, — Я, конечно, прислушивалась к тому, что говорил сэр Рубен, но так толком ничего не поняла.
  — Ну, значит вы очень здорово притворялись, — отозвалась леди Эстуэлл. — Бедный Рубен даже решил, что у вас были какие-то свои причины вникать во все эти тонкости.
  Хотя Пуаро ни на мгновение не отвел взгляда от языков пламени, боковым зрением он увидел тень досады, мелькнувшую по лицу Лили Маргрейв, и ловко сменил тему. Когда же пришло время отправляться спать, Пуаро обратился к хозяйке дома:
  — Не могли бы вы уделить мне еще пару минут, мадам?
  Лили Маргрейв тотчас удалилась, а леди Эстуэлл выжидательно посмотрела на маленького сыщика.
  — В тот вечер вы последней видели сэра Рубена живым?
  Леди Эстуэлл кивнула и поспешно поднесла к глазам платок с черной каймой.
  — О, не волнуйтесь, прошу вас, не надо.
  — Стараюсь, мосье Пуаро, но это выше моих сил.
  — С моей стороны было чудовищной бестактностью затевать этот разговор.
  — Нет-нет, продолжайте. О чем вы хотели спросить?
  — Насколько я понимаю, когда вы поднялись в Башню и сэр Рубен отпустил мистера Трефюзиса, было около одиннадцати. Верно?
  — Верно. Около одиннадцати.
  — И как долго вы пробыли в кабинете?
  — Я ушла к себе без четверти двенадцать; помнится, я взглянула на часы.
  — Леди Эстуэлл, не могли бы вы рассказать мне, о чем вы беседовали с мужем?
  Вместо ответа леди Эстуэлл бессильно опустилась на диван и, потеряв всякое самообладание, заплакала навзрыд.
  — Мы по… по… повздорили, — всхлипывала она.
  — Из-за чего же? — почти нежным голосом поинтересовался Пуаро.
  — И… и… из-за всего сразу. В-все началось с Л-лили.
  Рубен ее невзлюбил — ни с того ни с сего — сказал, будто она рылась в его бумагах. Он требовал, чтобы я дала ей расчет, но я сказала, что она чудесная девушка и этого он от меня не дождется. А он… он начал на меня орать, а я этого не выношу, ну, я и сказала ему все, что я о нем думала… ну, не то чтобы я это думала на самом деле, мосье Пуаро… А он сказал, что вытащил меня из трущоб, женившись на мне… А я ему на это… Да какое это сейчас имеет значение? Никогда себе не прощу. Вы же знаете, как это бывает, мосье Пуаро. Я всегда считала, что после грозы воздух становится чище, и вот… Ну кто мог знать, что в тот же вечер его убьют? Бедный Рубен…
  Пуаро сочувственно внимал ее излияниям.
  — Я расстроил вас, — произнес он наконец, — и прошу меня простить. А теперь давайте поговорим без эмоций.
  Вы по-прежнему считаете, что вашего мужа убил мистер Трефюзис?
  — Женская интуиция, мосье Пуаро, — гордо выпрямилась леди Эстуэлл, меня еще никогда не подводила.
  — Разумеется, разумеется. Но когда он это сделал?
  — Когда? После того, как я ушла, естественно.
  — Вы ушли от сэра Рубена без четверти двенадцать.
  Без пяти двенадцать появился мистер Леверсон. Вы хотите сказать, что за эти десять минут секретарь пробрался из своей спальни в Башню и убил сэра Рубена?
  — Во всяком случае, это не исключено.
  — Как многое другое. Да, убийство могло произойти в эти десять минут. Но — произошло ли?
  — Он-то сам уверяет, что спал без задних ног, — пожала плечами леди Эстуэлл, — да кто же ему поверит?
  — Но ведь никто не видел, чтобы он поднимался в кабинет, — напомнил Пуаро.
  — Ну и что! Все спали, потому никто и не видел! — торжествующе отозвалась леди Эстуэлл.
  — Как знать, — пробормотал себе под нос Пуаро. — Eh bien, — продолжил он после паузы, — желаю вам доброй ночи, леди Эстуэлл.
  
  
  4
  Джордж аккуратно поставил поднос с утренним кофе у постели хозяина.
  — В интересующий вас вечер, сэр, мисс Маргрейв была в платье из светло-зеленого шифона.
  — Благодарю вас, Джордж. На вас всегда можно положиться.
  — Мисс Маргрейв прислуживает младшая горничная, сэр. Ее зовут Гледис.
  — Спасибо, Джордж. Вам просто цены нет.
  — Вы преувеличиваете, сэр.
  — Чудесное утро, — произнес, глядя в окно, Пуаро, — но, похоже, никто не собирается вставать. Думаю, дорогой мой Джордж, Башня будет в нашем полном распоряжении для небольшого эксперимента.
  — Я вам понадоблюсь, сэр?
  — Не беспокойтесь, — заверил Пуаро, — эксперимент абсолютно безболезнен.
  Когда они вошли в Башню, шторы там были по-прежнему задернуты. Джордж уже взялся за шнур, но его остановил Пуаро.
  — Оставим все как есть. Зажгите только настольную лампу.
  Верный слуга повиновался.
  — Теперь, дорогой мой Джордж, сядьте на этот стул.
  Сделайте вид, что пишете. Tres bien.[421] Теперь я хватаю палицу, подкрадываюсь к вам сзади и бью вас по голове.
  — Да, сэр, — подтвердил Джордж.
  — Да, но после удара вы уже не должны писать, — уточнил Пуаро. — Сами понимаете, я не могу довести наш эксперимент до конца. Тем не менее мы должны соблюсти максимум правдоподобия. Я вроде бы бью вас по голове, и вы падаете замертво, вот так. Руки у вас расслаблены, тело обмякло. Позвольте я покажу вам нужную позу. Да нет же, не напрягайте мускулы! Джордж, — с тяжелым вздохом сказал, наконец, Пуаро, — вы замечательно гладите брюки, но воображение у вас отсутствует начисто. Вставайте. Давайте я.
  И Пуаро в свою очередь уселся за письменный стол.
  — Я пишу, — возвестил он. — Я весь поглощен этим. Вы хватаете палицу, подкрадываетесь ко мне сзади и бьете по голове. Трах! Перо выпадает, я падаю вперед, но не очень далеко — ведь стул низкий, а стол высокий, да, и падаю я на руки. Будьте так любезны, Джордж, вернуться к двери и, стоя там, сказать мне, что вы видите.
  — Гм-м…
  — Да, Джордж?
  — Я вижу вас, сэр, сидящим за столом.
  — Сидящим за столом?
  — Отсюда не так уж хорошо видно, сэр, — пояснил Джордж, — далековато, да и лампа сильно затенена. Позвольте, я зажгу верхний свет, сэр?
  Рука Джорджа потянулась к выключателю.
  — Никоим образом, — резко оборвал его Пуаро. — Обойдемся тем, что есть. Значит, я склонился над столом, вы стоите у двери. Теперь подходите, Джордж, подходите и положите мне руку на плечо.
  Джордж повиновался.
  — Обопритесь слегка на меня, Джордж, вы не вполне твердо держитесь на ногах. Ага! Voila![422]
  Обмякшее тело Эркюля Пуаро мастерски сползло вбок.
  — Я сваливаюсь на пол, вот так! — откомментировал он. — Мои предположения оправдались. А теперь нам предстоит заняться еще более важным делом.
  — Неужто, сэр?
  — Ну да. Мне необходимо как следует позавтракать. — Он от души рассмеялся собственной шутке. — Ни при каких обстоятельствах не следует забывать о желудке.
  Джордж неодобрительно промолчал, а Пуаро, весело посмеиваясь, направился вниз по лестнице. Он был доволен, все складывалось как нельзя лучше.
  После завтрака Пуаро познакомился с Гледис, младшей горничной. Его весьма интересовало, что она может сообщить о случившейся в их доме трагедии. Гледис сочувствовала Чарлзу, хотя и не сомневалась в его виновности.
  — Бедный молодой джентльмен, сэр, каково-то ему сейчас… Он ведь тогда не в себе был…
  — Они должны были ладить с мисс Маргрейв, — предположил Пуаро, — ведь они были почти сверстниками.
  — Куда там, мисс Лили на него свысока смотрела, — покачала головой Гледис. — Всякие там шуры-муры — ни-ни.
  — А ему она нравилась?
  — Так, между прочим пытался ухаживать, но — ничего серьезного, сэр. Вот мистер Виктор, он-то точно от нее без ума, — хихикнула Гледис.
  — Ah vraiment![423]
  — И еще как! — снова захихикала Гледис. — Он в нее с первого взгляда втюрился. Мисс Лили, она же и впрямь как лилия, верно, сэр? Высокая, с такими чудными золотистыми волосами!
  — Ей бы пошло зеленое вечернее платье, — промурлыкал Пуаро. — Есть такой оттенок зеленого…
  — Так есть у нее зеленое платье, сэр, — заверила Гледис. — Сейчас, конечно, она его не наденет, потому как траур, но в тот вечер, как сэр Рубен погиб, она как раз в нем была.
  — Причем ей подошел бы не темно-зеленый, а светлый, — предположил Пуаро.
  — Оно и есть светло-зеленое, сэр. Погодите минутку, я вам его принесу, посмотрите. Мисс Лили как раз собак выгуливать пошла.
  Пуаро кивнул. Он знал об этом не хуже Гледис. Он специально отправился на поиски горничной только после того, как убедился, что Лили в доме нет. Гледис убежала и вскоре вернулась с зеленым вечерним платьем на плечиках.
  — Exquis![424] — прошептал Пуаро, восхищенно вскинув руки. — Позвольте мне посмотреть его на свету.
  Взяв у Гледис плечики, он поспешил к окну, наклонился над платьем, потом отодвинул его на расстояние вытянутой руки.
  — Чудесное платье, — вынес он свой вердикт. — Просто восхитительное. Безмерно благодарен, что вы мне его показали.
  — Не стоит, сэр, — не без лукавства отозвалась Гледис. — Всем известно, что французы знают толк в дамских туалетах.
  — Вы очень любезны, — пробормотал Пуаро вслед удаляющейся Гледис и, опустив взгляд, улыбнулся. В правой руке у него были зажаты крохотные маникюрные ножницы, в левой — аккуратно отрезанный клочок зеленого шифона.
  — Ну, — пробормотал он, — остается самое неприятное.
  Вернувшись к себе, он вызвал Джорджа.
  — Джордж, друг мой, на туалетном столике вы найдете золотую булавку для галстука.
  — Да, сэр.
  — На умывальнике стоит раствор карболки. Прошу вас окунуть в него острие булавки.
  Джордж, уже давно отучившийся удивляться причудам хозяина, в точности исполнил приказание.
  — Все готово, сэр.
  — Tres bien! Теперь подойдите сюда. Я протяну вам указательный палец, а вы введете в него кончик булавки.
  — Извините, сэр, вы хотите, чтобы я уколол вас?
  — Вот именно, вы угадали. Нужно, чтобы выступила кровь, но не слишком сильно.
  Джордж взялся за хозяйский палец. Пуаро зажмурился и откинулся назад. Едва верный слуга выполнил приказ, раздался пронзительный вопль Пуаро.
  — Je vous remercie,[425] Джордж, — сказал он, взяв себя в руки. — Уж если вы что-то делаете, то делаете на совесть.
  Достав из кармана клочок зеленого шифона, он аккуратно промокнул им палец.
  — Операция увенчалась полным успехом, — заметил он, любуясь результатом своих действий. — Вам это не интересно, Джордж? Ну и ну!
  Слуга неприметно бросил взгляд за окно.
  — Простите, сэр, — пробормотал он, — к дому только что подъехал некий джентльмен в большом автомобиле.
  — А-а! — произнес, вставая, Пуаро. — Неуловимый Виктор Эстуэлл. Пойду познакомлюсь с ним.
  Голос Виктора Эстуэлла Пуаро довелось услышать еще до того, как он увидел его обладателя. Из прихожей доносились громовые раскаты:
  — Да полегче ты, идиот! Там же внутри стекло! Черт возьми, Парсонс, не путайтесь под ногами! Ставь ящик, дубина!
  Пуаро проворно спустился по лестнице и вежливо поклонился громогласному крупному мужчине.
  — Кто вы такой, черт возьми? — прорычал великан.
  — Меня зовут Эркюль Пуаро, — еще раз склонил голову знаменитый детектив.
  — Господи! — прорычал Виктор Эстуэлл. — Так Нэнси все-таки послала за вами?
  Положив увесистую ладонь на плечо Пуаро, он повел его в гостиную.
  — Так вы, значит, и есть тот детектив, с которым все так носятся? — Он пытливо осмотрел Пуаро с ног до головы. — Прошу прощения за грубость. Шофер у меня — редкий тупица, а Парсонс, старый хрыч, всегда на нервы действует. Не переношу дураков, знаете ли, — произнес он извиняющимся тоном. — Но вас-то, мосье Пуаро, к ним никак не отнесешь, так ведь?
  Он весело расхохотался.
  — Тех, кто меня недооценивал, всегда постигало жестокое разочарование, — подтвердил Пуаро.
  — Вот оно как? Значит, Нэнси вытащила вас сюда — из-за этой своей придури насчет секретаря. Все это чистая блажь — Трефюзис мухи не обидит, разве что муха с ним сама со скуки сдохнет. Он и пить-то ничего не пьет, кроме чая. Вы только зря тратите время.
  — Время, потраченное на постижение природы человеческой, вряд ли можно считать потраченным впустую, — важно возразил Пуаро.
  — Постижение природы человеческой? — озадаченно пробормотал Виктор Эстуэлл. Затем он плюхнулся в кресло. — Могу я вам чем-нибудь помочь?
  — Да, вы могли бы рассказать о вашей ссоре с братом в тот вечер.
  — Это к делу не относится, — отрезал Виктор Эстуэлл, энергично помотав головой.
  — Как сказать…
  — К Чарлзу Леверсону наша ссора отношения не имела.
  — А леди Эстуэлл полагает, что Чарлз не имеет отношения к убийству.
  — Узнаю Нэнси!
  — Парсонс говорит, что слышал, как вернулся мистер Леверсон, но своими глазами он этого не видел — как, впрочем, и все остальные.
  — Вот тут вы ошибаетесь, — возразил Эстуэлл. — Я его видел.
  — Видели?
  — Ну да. Рубен задал Чарлзу взбучку — и поделом, а потом набросился на меня. Ну, пришлось сказать ему пару ласковых — я нарочно, чтобы его позлить, вступился за парня. Я собирался потом сам с Чарлзом переговорить и объяснить, что к чему. Поэтому спать я сразу не пошел, а оставил дверь в своей комнате открытой и сидел курил.
  Моя комната на третьем этаже, мосье Пуаро, а комната Чарлза по соседству.
  — Извините, что перебиваю а мистер Трефюзис тоже обитает на вашем этаже?
  — Да, — кивнул Эстуэлл. — Его комната рядом с моей.
  — Ближе к лестнице?
  — Наоборот.
  В глазах Пуаро загорелся зеленоватый огонек, а Виктор тем временем продолжал:
  — Так вот, я дожидался Чарлза. Входная дверь хлопнула примерно без пяти двенадцать, но Чарлз не появлялся еще минут десять, ну, а когда появился, я понял, что лучше его не трогать…
  При этих словах Эстуэлл многозначительно развел руками.
  — Понятно, — пробормотал Пуаро.
  — Он, бедняга, на ногах не стоял, — продолжал Эстуэлл, — да и выглядел ужасно. Я решил, что он здорово перебрал. Теперь-то я понимаю, почему он был таким — как-никак только что порешил человека.
  — А из Башни до вас ничего не доносилось? — поспешил с вопросом Пуаро.
  — Нет, но я ведь был в другом конце дома. Стены здесь толстые, оттуда даже пистолетного выстрела не услышишь.
  Пуаро кивнул.
  — Я спросил, не помочь ли ему добраться до постели, — рассказывал между тем Эстуэлл, — но ом сказал, что и сам справится, ввалился к себе в комнату и захлопнул дверь. Ну а я тоже пошел укладываться.
  Пуаро задумчиво созерцал ковер.
  — Вы понимаете, мосье Эстуэлл, — произнес он наконец, — что ваше свидетельство очень важно?
  — Конечно, хотя… Что в нем, собственно, такого?
  — Вы говорите, что между тем, как хлопнула входная дверь и Леверсон появился наверху, прошло минут десять.
  Сам он, насколько я понимаю, говорит, что, войдя в дом, сразу отправился спать. Но дело не только в этом. Как ни парадоксально, выдвинутое леди Эстуэлл обвинение, опровергнуть достаточно сложно, а ваше свидетельство создает Трефюзису алиби.
  — Каким образом?
  — Леди Эстуэлл говорит, что ушла от своего супруга без четверти двенадцать, а Трефюзис лег спать в одиннадцать. Совершить преступление он мог только между одиннадцатью сорока пятью и возвращением Чарлза Леверсона. А раз вы сидели с открытой дверью, он не мог пройти мимо вас незамеченным.
  — Это верно, — согласился Эстуэлл.
  — Другой лестницы в доме нет?
  — Нет, чтобы попасть в Башню, он должен был пройти мимо моей двери, а он не проходил, могу поклясться.
  И вообще, мосье Пуаро, я ведь вам уже говорил, он жуткий рохля и тихоня.
  — Да-да, — поспешил заверить Пуаро, — это я уже понял. И еще один вопрос: из-за чего вы поссорились с сэром Рубеном? — продолжил он после некоторой паузы.
  — А это абсолютно вас не касается, — побагровев, рявкнул Эстуэлл.
  — Я всегда предельно тактичен, — вкрадчивым голосом протянул Пуаро, глядя в потолок, — когда речь идет о даме.
  Виктор Эстуэлл вскочил как ужаленный.
  — Черт бы вас побрал, как вы… О чем это вы?
  — Я сразу подумал о мисс Лили Маргрейв.
  Несколько мгновений Эстуэлл не знал, что на это ответить, потом кровь отлила от его лица, и он с обреченным видом опустился на стул.
  — Не стоит мне с вами тягаться, мосье Пуаро. Да, мы поссорились из-за Лили. Рубен понес такое… Он, видите ли, раскопал, что она представила подложные рекомендации, в общем, что-то в этом роде. Глупость какую-то.
  Ну, а потом договорился до того, что она по ночам бегает на свидания к какому-то проходимцу. Тут я ему и выдал: сказал, что люди и за меньшее жизни лишались. Он сразу утихомирился. Рубен, когда я в раж входил, меня побаивался.
  — Ничего удивительного, — вежливо заметил Пуаро.
  — А к Лили Маргрейв я давно присматриваюсь, — совсем другим тоном произнес Эстуэлл. — Такую девушку еще поискать.
  Пуаро не ответил, что-то сосредоточенно обдумывая.
  Потом вдруг встрепенулся:
  — Пожалуй, мне стоит позволить себе небольшой променад. Здесь, кажется, есть гостиница?
  — Целых две, — уточнил Эстуэлл. — «Гольф» на взгорке, рядом с полем для игры в гольф, и «Митра» внизу, у станции.
  
  
  5
  Гостиница «Гольф» действительно находилась едва ли не на игровом поле, рядом со зданием гольф-клуба. Именно туда и направился первым делом Пуаро под видом «променада». И уже через три минуты после своего там появления беседовал с управляющей гостиницей, мисс Лэнгдон.
  — Весьма сожалею, что вынужден побеспокоить вас, мадемуазель, но я, видите ли, сыщик.
  Он всегда предпочитал брать быка за рога, и в данном случае это оказалось как нельзя кстати.
  — Сыщик? — с сомнением поглядела на него мисс Лэнгдон.
  — Да, но не из Скотленд-Ярда, — заверил ее Пуаро. — Сказать по правде, я даже не англичанин — возможно, вы это заметили. Я просто веду частное расследование обстоятельств смерти сэра Рубена Эстуэлла.
  — Да что вы говорите! — задохнулась мисс Лэнгдон, предвкушая новые подробности скандального дела.
  — Именно так, мадемуазель, — лучезарно улыбнулся Пуаро. — Но, сами понимаете, рассказать об этом можно только очень ответственному человеку, такому, как вы.
  Уверен, мадемуазель, вы сможете мне помочь. Скажите, не выходил ли кто-нибудь из гостиницы в вечер убийства?
  Он должен был вернуться около полуночи.
  Глаза мисс Лэнгдон округлились от ужаса.
  — Неужто?.. — выдохнула она.
  — …в вашем отеле жил убийца? Нет, но вполне возможно, кто-нибудь из постояльцев в тот вечер прогуливался в окрестностях Монрепо, а значит, мог что-то увидеть, что-то ничем не примечательное, но весьма важное для меня.
  Мисс Лэнгдон понимающе кивнула, всем своим видом демонстрируя, что знает толк в расследовании преступлений.
  — Понятно. Что ж, попробую вспомнить, кто у нас тогда останавливался.
  Наморщив лоб, она с глубокомысленным видом уставилась на собственные пальцы.
  — Капитан Свонн, мистер Элкинс, майор Блант, старый мистер Бенсон… Нет, сэр, по-моему, никто из них в тот вечер не выходил.
  — А если бы вышел, вы бы это заметили?
  — Непременно, сэр. Видите ли, такое нечасто случается. Джентльмены, конечно, иногда отправляются обедать в город, но чтобы выйти после обеда… Идти-то у нас в общем некуда.
  То была чистая правда. В качестве развлечений в Эбботс Кросс имелся только гольф.
  — Вы правы, — согласился Пуаро. — Итак, насколько вы помните, никто в тот вечер из гостиницы не выходил?
  — Капитан Ингленд с супругой обедали в другом месте.
  — Это не совсем то, что я имею в виду, — покачал головой Пуаро. Попробую заглянуть в другую гостиницу — «Митра», кажется?
  — А, «Митра», — процедила мисс Лэнгдон. — Ну, оттуда мог выйти кто угодно. — В ее голосе явственно слышалось пренебрежение, и Пуаро поспешил откланяться.
  Спустя десять минут он излагал то же самое мисс Коул, особе довольно бесцеремонной. Да и гостиница, которой она управляла, была куда менее претенциозной и более дешевой, а располагалась у самого вокзала.
  — Да, выходил тут один джентльмен, около половины первого вернулся, кажется. Он и раньше в это время прогуливался, ну раз или два — это уж точно. Как же его звали-то? Выскочило из головы.
  Придвинув массивный гроссбух, она начала сосредоточенно перелистывать страницы.
  — Девятнадцатое, двадцатое, двадцать первое, двадцать второе. Ага, вот он. Нейлор, капитан Хамфри Нейлор.
  — А прежде он у вас останавливался? Вы хорошо его знаете?
  — Один раз, недели за две до того. Тогда он тоже вечером выходил, я точно помню.
  — Он приезжал играть в гольф?
  — Надо думать, — пожала плечами мисс Коул. — Большинство джентльменов за этим сюда и едут.
  — Вы совершенно правы, — согласился Пуаро. — Ну что ж, мадемуазель, разрешите выразить вам свою признательность и откланяться.
  В глубокой задумчивости он побрел назад, в Монрепо, время от времени доставая что-то из кармана и внимательно разглядывая.
  — Именно так и следует действовать, — бормотал он про себя, — и как можно скорее. При первом удобном случае.
  Вернувшись, он первым делом выяснил у Парсонса, где сейчас мисс Маргрейв. Известие о том, что она в маленьком кабинете занимается корреспонденцией леди Эстуэлл, казалось, вполне его устраивало.
  Когда он вошел в кабинет, Лили Маргрейв сидела за столом у окна и писала. Больше в комнате никого не было.
  Пуаро аккуратно прикрыл за собой дверь и подошел поближе.
  — Не будете ли вы так любезны, мадемуазель, уделить мне немного времени?
  — Конечно, — отложив бумаги, повернулась к нему Лили. — Чем могу быть вам полезна?
  — Насколько я понимаю, мадемуазель, в тот трагический вечер, после того как леди Эстуэлл поднялась к мужу, вы пошли спать. Так?
  Лили Маргрейв кивнула.
  — После этого вы случайно никуда не выходили?
  Девушка покачала головой.
  — Помнится, мадемуазель, вы сказали, что в тот вечер ни разу не заходили в Башню?
  — Не помню, чтобы я это говорила, но тем не менее это так. В тот вечер я в Башне не была.
  — Любопытно, — приподнял брови Пуаро.
  — Что вы имеете в виду?
  — Весьма любопытно, — пробормотал Пуаро. — В таком случае, как вы объясните вот это?
  Он вытащил из кармана клочок зеленого шифона и продемонстрировал его девушке.
  Выражение ее лица не изменилось, но Пуаро скорее почувствовал, чем услышал, как у нее перехватило дыхание.
  — Не понимаю, о чем вы, мосье Пуаро.
  — Ведь в тот вечер на вас было платье из зеленого шифона. Это, — он постучал пальцем по ткани от того платья.
  — И вы нашли его в Башне? Где именно? — резко опросила она.
  Эркюль Пуаро глянул на потолок.
  — Ну, пока что скажем просто в «Башне».
  Впервые в глазах девушки мелькнул страх. Она открыла рот, собираясь что-то сказать, но спохватилась. Пуаро заметил, как она вся напряглась, вцепившись в край стола побелевшими пальцами.
  — Неужто я в тот день и впрямь заходила в Башню? — пробормотала она в раздумье. — По правде сказать, мне так не кажется. Но если он там был все время, странно, что его не обнаружила полиция.
  — Полиции, — без ложной скромности заявил маленький бельгиец, — не приходит в голову то, что приходит Эркюлю Пуаро.
  — Может быть, — продолжала размышлять вслух Лили Маргрейв, — я забежала туда перед обедом, а может, накануне вечером… Я тогда была в том же платье. Да, я почти уверена, что это было за день до того вечера.
  — Не думаю, — беспристрастным тоном возразил Пуаро.
  — Почему?
  Детектив молча покачал головой.
  — Что вы имеете в виду? — прошептала девушка.
  Она подалась вперед, заглядывая ему в лицо. Кровь отхлынула от ее щек.
  — Вы не заметили, мадемуазель, пятен на этом кусочке? Это пятна крови.
  — Вы хотите сказать…
  — Я хочу сказать, мадемуазель, что вы были в Башне после убийства, а не до. Думаю, чтобы избежать худшего, вам стоит рассказать мне всю правду.
  Он гордо расправил плечи, устремив на собеседницу карающий перст.
  — Как вы узнали? — с трудом выдавила Лили.
  — Не имеет значения, мадемуазель. Эркюль Пуаро всегда все знает. Я знаю и о капитане Хамфри Нейлоре, и о том, что в тот вечер вы с ним встречались.
  Лили уронила голову на руки и залилась слезами Пуаро тут же оставил осуждающий тон.
  — Ну-ну, милочка, — промолвил он, похлопав девушку по плечу. — Не расстраивайтесь. Обмануть Эркюля Пуаро невозможно: поймите это, и все ваши тревоги останутся позади. А теперь вы расскажете папаше Пуаро все как есть, договорились?
  — Это совсем не то, что вы думаете, честное слово.
  Хамфри… мой брат… он и пальцем его не тронул.
  — Так это ваш брат? Вот оно что. Что ж, если вы хотите снять с него подозрения, вы должны рассказать обо всем без утайки.
  Лили выпрямилась и откинула волосы со лба. Помолчав, она заговорила тихим, но твердым голосом:
  — Я расскажу всю правду, мосье Пуаро. Теперь я вижу, что скрывать что бы то ни было бессмысленно. Мое настоящее имя — Лили Нейлор, а Хамфри — мой единственный брат. Несколько лет назад он нашел в Африке золотую жилу, вернее, точные приметы того, что там имеется золото. Я не могу вам как следует это объяснить, потому что совсем не разбираюсь в технических деталях, но в общих чертах произошло следующее Поскольку дело требовало больших вложений, Хамфри заручился письмами к сэру Рубену Эстуэллу, надеясь заинтересовать его своим проектом. Я и сейчас толком не знаю, как там все было… кажется, сэр Рубен послал туда специалиста. Потом он заявил, что специалист дал отрицательное заключение, а брат просто ошибся. Хамфри вернулся в Африку, отправился в экспедицию куда-то в глубь континента, и надолго пропал. Все решили, что он погиб вместе со всей экспедицией.
  Вскоре после его отъезда для разработки некоего прииска «Мпала» была создана золотодобывающая компания.
  А брат, вернувшись в Англию, сразу заподозрил, что «Мпала» — это и есть открытое им месторождение. Сэр Рубен на первый взгляд не имел к компании никакого отношения, да и золото они вроде бы обнаружили сами. Но брата это не убеждало. Он был уверен, что сэр Рубен просто обвел его вокруг пальца.
  Брат все больше впадал в уныние… Родных у нас не осталось, и, поскольку мне все равно надо было как-то зарабатывать на жизнь, я решила наняться в этот дом и попробовать выяснить, есть ли какая-нибудь связь между сэром Рубеном и прииском «Мпала». По понятным причинам я скрыла свое имя и даже — откровенно признаюсь — представила фальшивые рекомендации.
  Видите ли, претенденток было очень много, в большинстве своем с большим опытом, чем у меня, поэтому я… одним словом, мосье Пуаро, я написала письмо от имени герцогини Пертширской, которая только что уехала в Америку. Я надеялась, что титул герцогини произведет впечатление на леди Эстуэлл, и была права. Она тут же наняла меня.
  С тех пор я превратилась в презренную шпионку. К сожалению, сия отвратительная роль до самого последнего времени не дала абсолютно никакого результата: сэр Рубен умел хранить свои секреты. Но вернувшийся из Африки его брат Виктор был человеком менее скрытным, и вскоре я поняла, что подозрения Хамфри отнюдь не беспочвенны. Когда мой брат приехал сюда недели за две до убийства, я тайком с ним встретилась и пересказала все, что мне удалось выяснить благодаря Виктору. Брат воспрянул духом и заверил меня, что мы на верном пути.
  Но тут-то все наши планы и рухнули. Наверное, кто-то видел, как я выходила из дому, и сообщил об этом сэру Рубену. Он что-то заподозрил, проверил мои рекомендации и обнаружил подлог — как раз в день убийства. Думаю, он решил, что я охочусь за бриллиантами его супруги. Так или иначе, он хотел выставить меня из дому, несмотря на то, что согласился не предпринимать ничего по поводу рекомендаций. Леди Эстуэлл изо всех сил защищала меня.
  Девушка перевела дух. Пуаро с мрачным видом ждал продолжения.
  — Итак, мадемуазель, — подбодрил он, — наступил вечер убийства.
  С трудом сглотнув слюну. Лили кивнула.
  — Прежде всего, мосье Пуаро, должна вам сказать, что мой брат приехал сюда снова, и мы с ним договорились о встрече. Я действительно поднялась к себе в комнату, но в постель не ложилась. Выждав, пока, по моим представлениям, все в доме уснули, я спустилась вниз и вышла через боковую дверь. Я встретилась с Хамфри и сообщила ему, что произошло. А еще сказала, что, по-моему, нужные нам бумаги лежат у сэра Рубена в сейфе, в Башне. Мы условились, что ночью попытаемся их достать.
  Я должна была войти первой и убедиться, что путь свободен. Открывая боковую дверь, я услышала, как церковные часы бьют полночь. Я поднялась до середины лестницы, ведущей в Башню, когда услышала звук падения и чей-то крик: «Боже мой!» Через пару минут дверь кабинета открылась, и оттуда вышел Чарлз Леверсон. В лунном свете я прекрасно видела его лицо, но сама я как-то так съежилась, что в темноте он меня не заметил.
  Он стоял, пошатываясь, в лице ни кровинки, и, казалось, к чему-то прислушивался. Потом он собрался с духом, открыл дверь в кабинет и сказал что-то вроде того, что все в порядке и спокойной ночи. Голос у него при этом был веселый и жизнерадостный, но вот выражение лица… Он постоял еще немного и начал медленно подниматься.
  Я выждала какое-то время и подкралась к двери кабинета. Ясно было, что произошло что-то ужасное. В комнате было темно, горела только настольная лампа, сэр Рубен лежал на полу. Не знаю, как я решилась, но я заставила себя подойти и опустилась рядом с ним на колени. Я сразу поняла, что он мертв, что его ударили по затылку, и что это произошло совсем недавно: я дотронулась до его руки, она была теплая. Это было ужасно, мосье Пуаро, ужасно! — Лили содрогнулась, вновь представив себе ту страшную картину.
  — И что же? — спросил Пуаро, не отводя от нее пристального взгляда.
  — Я понимаю, о чем вы думаете, мосье Пуаро, — кивнула девушка. Почему я не подняла весь дом на ноги?
  Конечно, мне следовало поступить именно так, но когда я стояла там на коленях, в голове у меня столько всего пронеслось — наша с сэром Рубеном ссора, мои тайные встречи с Хамфри, то, что утром меня должны были уволить — все это ставило меня в безвыходное положение. Полиция сочла бы, что я впустила в дом Хамфри и он убил сэра Рубена. Да, я видела, как из комнаты выходил Чарлз Леверсон, но мне бы все равно не поверили.
  Мне было так страшно, мосье Пуаро. Я стояла у тела сэра Рубена, и, чем больше размышляла, тем сильнее меня одолевал страх. Но тут я заметила связку ключей, выпавшую у него из кармана. Там был и ключ от сейфа, а комбинацию я уже знала — как-то леди Эстуэлл назвала ее при мне. Я открыла сейф, мосье Пуаро, и стала рыться в бумагах.
  В конце концов я нашла то, что искала. Хамфри оказался прав. К появлению прииска «Мпала» сэр Рубен имел самое непосредственное отношение, а Хамфри он попросту надул. Это только усугубляло ситуацию: у Хамфри имелся явный мотив для совершения преступления. Я сунула бумаги обратно в сейф, оставила ключ в замке и поднялась к себе наверх. Утром, когда горничная нашла тело, я сделала вид, что ошеломлена и напугана не меньше других.
  Помолчав, девушка жалобно взглянула на Пуаро:
  — Вы ведь верите мне, мосье Пуаро? Скажите, что верите!
  — Я верю вам, мадемуазель, — успокоил ее Пуаро. — Вы объяснили многое из того, что было для меня загадкой.
  Например, вашу твердую уверенность в том, что преступление совершил Чарлз Леверсон, и в то же время попытки всеми силами удержать меня от приезда сюда.
  — Я вас боялась, — честно призналась Лили. — Понятно, что леди Эстуэлл никак не могла знать, что убийство совершил Чарлз, а я… я должна была молчать. Я так надеялась, что вы откажетесь.
  — Но именно ваша обеспокоенность и заставила меня согласиться, — сухо отозвался Пуаро.
  Лили бросила на него быстрый взгляд, и губы ее задрожали.
  — А теперь, мосье Пуаро… что вы теперь собираетесь предпринять?
  — Относительно вас — ничего, мадемуазель. Я вам верю и принимаю ваши объяснения. Теперь мне нужно съездить в Лондон, повидать инспектора Миллера.
  — А потом?
  — Потом будет видно.
  За дверью Пуаро еще раз взглянул на зажатый в руке кусочек шифона.
  — Изобретательность Эркюля Пуаро достойна восхищения, — промурлыкал он.
  
  6
  Инспектор Миллер отнюдь не принадлежал к числу тех немногочисленных сыщиков в Скотленд-Ярде, которые с удовольствием сотрудничали с маленьким бельгийцем.
  Миллер любил повторять, что Пуаро незаслуженно переоценивают. Но сейчас он был в хорошем расположении духа, поскольку дело шло к завершению.
  — Что, работаете на леди Эстуэлл? Да, повезло вам, нечего сказать!
  — Так что же, все ясно и никаких сомнений?
  — Проще дела и быть не может, — подмигнул Миллер. — Ну разве когда убийцу схватят прямо на месте преступления.
  — Насколько я понимаю, мистер Леверсон дал показания?
  — Для него лучше бы было, если бы он вообще язык проглотил, — пожал плечами инспектор. — Твердит, будто сразу поднялся к себе и дядюшку не видел. Ничего умнее не мог придумать.
  — Да, все улики против него, — пробормотал Пуаро. — А какое он на вас производит впечатление, этот молодой Леверсон?
  — Сопляк сопляком.
  — Слабоват характером?
  Инспектор кивнул.
  — А не кажется ли вам странным, чтобы у человека с таким характером хватило… как это у вас говорят… души совершить такое преступление?
  — Духу, — поправил инспектор. — На первый взгляд и впрямь странно. Но я с подобными вещами часто сталкивался. Загоните слабака и неженку в угол, дайте ему выпить лишнего — и он кинется в бой очертя голову, куда там иным храбрецам.
  — Очень верное наблюдение. Вы совершенно правы.
  — Для вас-то это ничего не меняет, мосье Пуаро, — еще более размяк Миллер. — Вы свои денежки так и так получите, вам только надо делать вид, что вы их отрабатываете, чтобы ее сиятельство осталась довольна. Я ведь понимаю…
  — Слишком уж вы понятливы, — пробормотал Пуаро и удалился.
  На очереди у него был визит к поверенному Чарлза Леверсона — мистеру Мэйхью — очень худому и очень осторожному джентльмену. Он принял Пуаро весьма сдержанно, однако последний умел внушать доверие и уже минут через десять они беседовали вполне дружески.
  — Поймите, — убеждал Пуаро, — в этом деле я выступаю исключительно на стороне мистера Леверсона. Таково желание леди Эстуэлл: она уверена, что он невиновен.
  — Да-да, разумеется, — промямлил без особого воодушевления мистер Мэйхью.
  В глазах Пуаро мелькнула лукавая искорка.
  — Вы, кажется не слишком полагаетесь на мнение леди Эстуэлл? — поинтересовался он.
  — Она вполне способна назавтра убедить себя в обратном, — сухо отозвался, похоже, многое повидавший юрист.
  — Интуиция, конечно, не доказательство, — согласился Пуаро, — и, судя по ситуации, молодому человеку надеяться пока не на что.
  — Жаль, что он такого наговорил в полиции. Если он и дальше будет стоять на своем, ему не поздоровится.
  — А вам он тоже ничего другого не говорит? — поинтересовался Пуаро.
  — Ни слова, — кивнул Мэйхью. — Твердит, как попугай, одно и то же.
  — И потому вы ему не верите, — промурлыкал Пуаро. — Нет-нет, не возражайте, — поднял он руку, заметив протестующий жест собеседника, — я ведь вижу… В глубине души вы считаете, что он виновен. Но позвольте теперь мне, Эркюлю Пуаро, изложить вам обстоятельства дела.
  Молодой человек возвращается домой. Перед этим он выпил два-три коктейля, не говоря уж о виски с содовой. Ему… как это у вас говорят… море до колена. И настроение соответствующее. Он отпирает своим ключом дверь, нетвердым шагом поднимается в Башню, смотрит с порога в кабинет и при тусклом свете настольной лампы видит своего дядю, вроде бы склонившегося над бумагами.
  Как мы уже отметили, мосье Леверсону море до колена. Он входит и говорит дяде все, что он о нем думает. Он ведет себя вызывающе, выкрикивает неприятные вещи, но дядя молчит и не дает ему отпора. Это еще больше распаляет мистера Леверсона, он снова и снова выкрикивает разные неприятные слова, с каждым разом все громче, В конце концов упорное молчание дяди начинает ему казаться странным. Он подходит ближе, кладет сэру Рубену руку на плечо, и тот падает на пол.
  Хмель разом слетает с мосье Леверсона. Он наклоняется над сэром Рубеном, понимает, что произошло, и в ужасе смотрит на собственную руку, залитую чем-то красным.
  Он в ужасе и отдал бы все на свете, чтобы никто не услышал крики, только что срывавшиеся с его губ. Машинально он поднимает упавший стул, выходит из кабинета и прислушивается. Ему чудится внизу какой-то шум, и он тут же делает вид, что разговаривает с дядей через открытую дверь.
  Вокруг тишина. Уверенный, что ему просто послышалось, он пробирается к себе в комнату, и тут ему приходит на ум, что гораздо лучше будет сделать вид, будто он в тот вечер и близко не подходил к дядиному кабинету. Так он и поступает. Парсонс, заметьте, в тот момент не говорит о том, что он кое-что слышал. Когда же ему пришлось сказать правду, Леверсону уже было поздно менять показания. Он глуп и упрям, он просто повторяет свой рассказ.
  Разве это не похоже на правду, мосье?
  — Да, — согласился поверенный. — В вашем изложении это и впрямь звучит весьма правдоподобно.
  Пуаро встал со стула.
  — Когда вы увидите своего клиента, — сказал он, — спросите его, так ли все было, как я вам рассказал.
  На улице Пуаро остановил такси.
  — Харли-стрит, дом триста сорок восемь, — бросил он водителю.
  
  7
  Отъезд Пуаро в Лондон застал леди Эстуэлл врасплох, поскольку маленький бельгиец держал всех в полном неведении относительно своих планов. Но через сутки он вернулся, и Парсонс известил сыщика, что его немедленно желает видеть леди Эстуэлл. Хозяйка дома ждала Пуаро в своем будуаре. Она лежала на диване, опершись на подушки, и выглядела больной и измученной, гораздо хуже, чем при их первой встрече.
  — Значит, вы вернулись, мосье Пуаро?
  — Вернулся, миледи.
  — Ездили в Лондон?
  Пуаро кивнул.
  — Вы не сообщили мне, что уезжаете, — попеняла ему леди Эстуэлл.
  — Тысяча извинений, миледи. Я не должен был так поступать. La prochaine fois…[426]
  — В следующий раз вы сделаете то же самое, — нисколько не обольщаясь, прервала его леди Эстуэлл. — Сначала надо действовать, а все объяснения после. Вы ведь так считаете?
  В глазах Пуаро зажегся огонек.
  — По-моему, это и ваш девиз, миледи.
  — Иногда, — признала его собеседница. — Зачем вы ездили в Лондон, мосье Пуаро? Теперь-то можете мне рассказать?
  — Я встречался с доблестным инспектором Миллером и безупречным мистером Мэйхью.
  Леди Эстуэлл пытливо вгляделась в его лицо.
  — И что же вы теперь думаете? — протянула она.
  — Не исключено, что Чарлз Леверсон невиновен.
  — Ага! — подскочила леди Эстуэлл; подушки полетели на пол. — Значит, я была права!
  — Я сказал «не исключено», мадам, только и всего.
  Что-то в его голосе насторожило леди Эстуэлл. Опершись на локоть, она впилась в него пронзительным взглядом.
  — Я могу вам чем-нибудь помочь?
  — Да, леди Эстуэлл, — кивнул Пуаро. — Вы можете мне объяснить, почему вы подозреваете Оуэна Трефюзиса.
  — Я же вам говорила — я знаю, что это он, только и всего.
  — К сожалению, этого недостаточно, — сухо отозвался Пуаро. Постарайтесь вернуться к тому трагическому вечеру, мадам, и припомнить все до мельчайших подробностей. Что вы заметили в поведении Трефюзиса? Я, Эркюль Пуаро, говорю вам: что-то там наверняка было.
  Леди Эстуэлл покачала головой.
  — Да я вообще не обращала на него внимания в тот вечер и уж, во всяком случае, не задумывалась о том, что он там делал…
  — Вы были поглощены чем-то другим?
  — Да.
  — Тем, что ваш муж настроен против Лили Маргрейв?
  — Так вы об этом уже знаете, мосье Пуаро?
  — Миледи, я знаю все, — с апломбом заявил маленький бельгиец.
  — Мне нравится Лили, мосье Пуаро, поймите, а Рубен поднял шум из-за какой-то там рекомендации. Я же не отрицаю, что она схитрила — схитрила, конечно, но и я когда-то подобное выделывала. С театральными администраторами иначе нельзя — чего я им только не плела…
  Лили хотела получить это место, ну и… одним словом, решила сплутовать. Мужчины к таким вещам относятся слишком серьезно — даже смешно. Рубен устроил такой скандал, словно она по меньшей мере ограбила банк. Весь вечер у меня на душе кошки скребли. Понимаете, обычно мне удавалось в конце концов уломать Рубена, но иногда он, несмышленыш мой, упирался как осел, так что смотреть, что делает секретарь, мне было просто некогда. Да и вообще, кто на него смотрит, на Трефюзиса-то? Ну, болтается где-то поблизости, и пусть болтается…
  — Да, я тоже заметил, что мистер Трефюзис не из тех, кто привлекает всеобщее внимание и сражает наповал.
  — Вот именно, — леди Эстуэлл улыбнулась, — это вам не Виктор.
  — У мосье Виктора темперамент, прямо скажем, взрывоопасный.
  — Точнее не скажешь. Кажется, вот-вот взорвется, словно хлопушка.
  — То есть он человек вспыльчивый?
  — Да, если вожжа под хвост попадет, но бояться его не стоит. Громко лает, но не кусается.
  Пуаро уставился в потолок.
  — Так вы ничего не можете мне сообщить о том, почему вы подозреваете мистера Трефюзиса? — вкрадчиво пробормотал он, почти промурлыкал.
  — Я же вам говорю, мосье Пуаро, что я просто знаю — это он, и все тут. Женская интуиция…
  — Женская интуиция — не основание для смертного приговора… и от виселицы никого не спасет. Леди Эстуэлл, раз вы и в самом деле уверены, что мистер Леверсон невиновен, и по-прежнему подозреваете секретаря, не соблаговолите ли принять участие в одном эксперименте?
  — В каком таком эксперименте? — опасливо спросила леди Эстуэлл.
  — Не позволите ли вы себя загипнотизировать?
  — Это еще зачем?
  — Если бы я сказал вам, мадам, — наклонился вперед Пуаро, — что ваша интуиция возникает на основе определенных фактов, запечатленных в вашем подсознании, вы бы, наверное, отнеслись к этому скептически. Поэтому скажу только, что наш эксперимент, возможно, сослужит добрую службу этому бедолаге, Чарлзу Леверсону. Ну согласны?
  — И кто же будет вводить меня в транс? — поинтересовалась леди Эстуэлл. — Неужто вы?
  — Мой друг, который, по-моему, как раз подъехал.
  Слышите шум мотора за окном?
  — И кто же он такой?
  — Некий доктор Казале с Харли-стрит.
  — И ему можно доверять? — осведомилась леди Эстуэлл.
  — Нет, он не шарлатан, мадам, если вы это имеете в виду. Ему вполне можно довериться.
  — Ну что ж, — вздохнула леди Эстуэлл, — на мой взгляд, все это вздор, но, если вам так угодно, почему бы не попробовать. По крайней мере, никто не скажет, что я ставила вам палки в колеса.
  — Тысяча благодарностей, миледи.
  С этими словами Пуаро исчез и вернулся через несколько минут с веселым круглолицым человечком в очках, совсем не похожим на гипнотизера.
  — Ну-ну, — леди Эстуэлл вдруг стало очень весело, — значит, сейчас мы с вами будем валять дурака? А что нужно делать?
  — Все очень просто, леди Эстуэлл, очень просто, — обнадежил человечек. — Откиньтесь, пожалуйста, на подушки — вот так, замечательно. Главное — не волноваться.
  — Да я совсем не волнуюсь, — оскорбилась леди Эстуэлл. — Интересно было бы посмотреть на того, кто попытался бы меня загипнотизировать против моего желания.
  Доктор Казале широко улыбнулся.
  — Но вы ведь согласились? Значит, все получится, — заявил он. Выключите, пожалуйста, верхний свет, мосье Пуаро. Просто постарайтесь заснуть, леди Эстуэлл.
  Доктор подсел поближе к дивану.
  — Скоро настанет ночь. Вам хочется спать… спать…
  Веки у вас тяжелеют, опускаются… опускаются… опускаются… Вы засыпаете…
  Он бубнил и бубнил монотонным, тихим, успокаивающим голосом, потом наклонился вперед и тихонько приподнял правое веко леди Эстуэлл. Удовлетворенно кивнув, он повернулся к Пуаро.
  — Все в порядке, — сказал он вполголоса. — Можно начинать?
  — Прошу вас.
  — Вы спите, леди Эстуэлл, — заговорил доктор резко и властно, — но слышите меня и можете отвечать на мои вопросы.
  Губы леди Эстуэлл чуть дрогнули, и она ответила тихим, ровным голосом:
  — Я вас слышу. Я могу отвечать на ваши вопросы.
  — Леди Эстуэлл, я хочу, чтобы вы вернулись в тот вечер, когда был убит ваш муж. Вы помните этот вечер?
  — Да.
  — Вы сидите за обеденным столом. Опишите мне, что вы видите и чувствуете.
  Спящая беспокойно зашевелилась.
  — Я очень расстроена. Я волнуюсь из-за Лили.
  — Мы знаем об этом. Расскажите, что вы видите.
  — Виктор скоро съест весь соленый миндаль. Ну и обжора! Завтра накажу Парсонсу, чтобы ставил блюдо на другой край стола.
  — Продолжайте, леди Эстуэлл.
  — Рубен сегодня не в настроении. Не думаю, что только из-за Лили. Должно быть, что-то не ладится с делами.
  Виктор как-то странно на него смотрит.
  — Расскажите нам о мистере Трефюзисе, леди Эстуэлл.
  — Левая манжета его рубашки обтрепалась. Он чересчур сильно смазывает голову бриолином. Дался же мужчинам этот бриолин, вечно от него пятна на чехлах для кресел в гостиной.
  Казале взглянул на Пуаро; тот подал знак продолжать.
  — Обед закончен, леди Эстуэлл, вы уже пьете кофе.
  Опишите мне, что происходит.
  — Кофе сегодня удался. Наш повар не так часто балует нас хорошим кофе. Лили все время смотрит в окно; что она там увидала? В комнату входит Рубен. Настроение у него отвратительное, и он напускается на бедного мистера Трефюзиса, ругает его на чем свет стоит. Мистер Трефюзис держит в руке нож для разрезания бумаг, большой, с острым лезвием. Он сжимает его так, что костяшки пальцев белеют. А теперь он так резко вонзает его в столешницу, что острие обламывается. Он держит этот обломанный нож — совсем как кинжал, которым хотят кого-то зарезать. Теперь они вместе уходят. На Лили ее зеленое вечернее платье; оно очень ей идет, она и впрямь как лилия. На следующей неделе надо будет отдать чехлы в чистку.
  — Одну минуту, леди Эстуэлл.
  Доктор перегнулся к Пуаро.
  — По-моему, мы нашли то, что искали, — прошептал он. — Этот нож для разрезания бумаги и убедил ее в том, что убийца — секретарь.
  — Давайте перейдем к Башне.
  Доктор кивнул и властным тоном продолжил:
  — Сейчас поздний вечер; вы с вашим супругом в Башне. Между вами произошла неприятная сцена, не так ли?
  Женщина вновь беспокойно зашевелилась.
  — Да, очень неприятная. Мы наговорили друг другу всяких гадостей.
  — Забудем об этом. Вы явственно видите комнату, занавески задернуты, горит свет.
  — Да, но не верхний. Только настольная лампа.
  — Вы собираетесь уходить и желаете вашему мужу покойной ночи.
  — Нет, я слишком зла.
  — Вы видите его в последний раз; скоро он будет убит.
  Знаете ли вы, кто его убил, леди Эстуэлл?
  — Знаю. Мистер Трефюзис.
  — Почему вы так думаете?
  — Из-за того, что занавеска в одном месте странно топорщилась.
  — Занавеска топорщилась?
  — Да.
  — Вы это явственно видели?
  — Да. Я даже хотела ее потрогать.
  — Там прятался человек? Мистер Трефюзис?
  — Да.
  — Откуда вы знаете?
  В ровном голосе впервые зазвучала неуверенность:
  — Я… я… из-за того ножа.
  Пуаро и доктор обменялись взглядами.
  — Я вас не понимаю, леди Эстуэлл. Вы говорите, что занавеска топорщилась, будто за ней кто-то прятался. Но вы ведь не видели, кто это был?
  — Не видела.
  — Вы решили, что это мистер Трефюзис, из-за того, как он держал нож для разрезания бумаги?
  — Да.
  — Но ведь мистер Трефюзис поднялся к себе?
  — Да… да, верно, он поднялся к себе.
  — Значит, он не мог прятаться за занавеской в оконной нише?
  — Нет… Нет, конечно, его там не было.
  — Он ведь незадолго до того пожелал вашему мужу покойной ночи?
  — Да, пожелал.
  — И больше вы его не видели?
  — Нет.
  Женщина начала метаться во сне, тихонько постанывая.
  — Скоро она очнется, — сказал доктор. — Что ж, по-моему, мы выяснили все, что хотели, а?
  Пуаро кивнул. Доктор склонился к леди Эстуэлл.
  — Вы просыпаетесь, — прошептал он ласково. — Вы просыпаетесь. Через минуту вы откроете глаза.
  Проснувшись, леди Эстуэлл села на диване и изумленно уставилась на доктора и Пуаро.
  — Я что, задремала?
  — Ну да, вы немножко вздремнули, леди Эстуэлл.
  — Это и есть ваш фокус?
  — Надеюсь, вы хорошо себя чувствуете? — спросил доктор вместо ответа.
  — Что-то я устала, — зевнула леди Эстуэлл.
  — Я попрошу принести вам сюда кофе, — сказал доктор, вставая, — а мы должны вас покинуть.
  — Ну, а как… Я что-нибудь сказала? — спросила леди Эстуэлл, когда доктор и Пуаро были уже у двери.
  — Ничего особенного, мадам, — улыбнулся Пуаро. — Вы сообщили, что чехлы для мебели в гостиной нуждаются в чистке.
  — Это верно, — добродушно рассмеялась леди Эстуэлл, — но ради этого не стоило меня вводить в гипноз. Что-нибудь еще? — Вы помните, что в тот вечер в гостиной мистер Трефюзис сломал нож для разрезания бумаги? — спросил Пуаро.
  — Ей-богу, не помню. Но очень может быть.
  — А как насчет занавески, которая странно топорщилась?
  Леди Эстуэлл наморщила лоб.
  — Кажется, я что-то припоминаю, — протянула она. — Нет… нет, не помню, хотя…
  — Не огорчайтесь, леди Эстуэлл, — поспешно сказал Пуаро. — Это не имеет значения — ровно никакого значения.
  Знаменитый детектив вместе с доктором тотчас поднялись в комнату Пуаро.
  — Ну что ж, — сказал доктор, — вот все и разъяснилось.
  Когда сэр Рубен поносил секретаря, тот стиснул нож для разрезания бумаги, всеми силами стараясь сдержаться и не ответить на брань. Леди Эстуэлл была полностью поглощена проблемой Лили Маргрейв, но ее подсознание все же отметило и… не правильно истолковало.
  У нее возникла твердая убежденность в том, что Трефюзис хотел убить сэра Рубена. Теперь насчет занавески. Это интересно. Судя по тому, что вы мне рассказали о Башне, стол стоял у самого окна. На окне, конечно, были шторы?
  — Да, mon ami, черные бархатные шторы.
  — И в оконном проеме есть место, где можно спрятаться?
  — Пожалуй, да.
  — Значит, не исключено, что там кто-то прятался, — размышлял вслух доктор. — Но в таком случае это не мог быть Трефюзис, поскольку оба они видели, как он выходил из кабинета. Это не мог быть и Виктор Эстуэлл, поскольку Трефюзис столкнулся с ним в дверях, и это не могла быть Лили Маргрейв. Кто бы это ни был, он должен был там спрятаться до того, как в кабинет вошел сэр Рубен. Из того, что вы мне рассказали, это мог быть только капитан Хамфри Нейлор? Как вы считаете?
  — Вполне возможно, — признал Пуаро. — Обедал-то он в гостинице, но когда именно он оттуда ушел, установить невозможно. А вернулся примерно в половине первого.
  — Тогда это мог быть и он, — заключил доктор, — а раз так, значит, на него и падает подозрение. У него был мотив, а оружие оказалось под рукой. Но вы, похоже, с этим не согласны?
  — У меня есть другие идеи, — признался Пуаро. — Скажите, мосье le docteur,[427] если предположить, что преступление совершила сама леди Эстуэлл, выдала бы она себя под гипнозом?
  — Так вот вы к чему клоните. — Доктор даже присвистнул. — Леди Эстуэлл? А ведь такое тоже возможно, мне это просто не приходило в голову. Она ушла от сэра Рубена последней, и после этого его живым никто не видел. Могла ли она не выдать себя под гипнозом? Вполне. Она до транса могла дать себе установку не рассматривать себя в связи с этим преступлением. Она бы вполне правдиво отвечала на все наши вопросы, а о себе просто бы умалчивала. Хотя в этом случае она вряд ли бы так настаивала на виновности мистера Трефюзиса.
  — Понимаю, — отозвался Пуаро. — Но я вовсе не считаю, что леди Эстуэлл могла совершить преступление.
  — Интересное дело, — сказал, помолчав, доктор. — Если исходить из того, что Чарлз Леверсон невиновен, подозреваемых предостаточно. Хамфри Нейлор, леди Эстуэлл и даже Лили Маргрейв.
  — Вы забыли еще одного, — с невозмутимым видом добавил Пуаро. Виктора Эстуэлла. По его словам, он сидел у себя с открытой дверью в ожидании Чарлза Леверсона, но никто, кроме него самого, этого подтвердить не может.
  — Это тот «взрывоопасный» субъект? — поинтересовался доктор. — Тот, о котором вы мне говорили?
  — Он самый.
  — Ну, мне пора, — поднялся доктор. — Держите меня в курсе, договорились?
  После его ухода Пуаро звонком вызвал Джорджа:
  — Чашечку tisane,[428] Джордж. Нужно успокоить нервы.
  — Слушаюсь, сэр. Сию минуту.
  Спустя десять минут перед Пуаро стояла дымящаяся чашка. Он с наслаждением вдохнул резко пахнущий пар и, прихлебывая настой, принялся рассуждать вслух:
  — Лису загоняют верхом на лошадях, с собаками, тут все дело в скорости. При охоте на оленя, как мне рассказывал мой друг Гастингс, приходится не один десяток метров ползти на животе. Но ни то, ни другое, дорогой мой Джордж, в этом случае нам не подходит. В нашем случае лучше брать пример с кошки. Она часами следит за мышиной норкой, в отдалении, ничем не выдавая своего присутствия, будучи все время начеку. Вот и нам нужно все время быть начеку.
  Вздохнув, Пуаро поставил чашку на блюдце.
  — Я рассчитывал пробыть здесь всего несколько дней.
  Завтра, дорогой мой Джордж, вы поедете в Лондон и привезете мне все необходимое. На две недели.
  — Слушаюсь, сэр.
  
  8
  Постоянное присутствие Эркюля Пуаро многих в Монрепо раздражало. Виктор Эстуэлл даже высказался по этому поводу своей невестке.
  — Ты просто не понимаешь, Нэнси, а я-то эту породу как свои пять пальцев знаю. Этого типа теперь отсюда за уши не оттащишь, еще бы, поди найди таких дураков — чтобы пожить с комфортом месячишко, и при этом еще сдирать по две гинеи в день.
  Леди Эстуэлл заявила в ответ, что предпочитает решать свои проблемы сама, без чьих-либо подсказок.
  Лили Маргрейв изо всех сил старалась скрыть свою тревогу. Какое-то время она не сомневалась, что Пуаро ей поверил, но постепенно ею снова овладел страх.
  Нельзя сказать, что Пуаро совсем ничего не предпринимал. На пятый день своего пребывания в Монрепо он прихватил в столовую альбом для снятия отпечатков пальцев.
  На первый взгляд ход показался бестактным, но своей цели он достиг, против дактилоскопии никто не осмелился протестовать. Виктор Эстуэлл высказался только после того, как Пуаро удалился в свою комнату.
  — Ну, убедилась, Нэнси? Он охотится за кем-то из нас.
  — Не болтай ерунды, Виктор.
  — Ну хорошо, а как еще это можно объяснить?
  — Мосье Пуаро знает, что делает, — с довольным видом заявила леди Эстуэлл и многозначительно посмотрела на Оуэна Трефюзиса.
  Когда на следующее утро Пуаро своей кошачьей походкой вошел в библиотеку, Трефюзис даже подскочил от неожиданности.
  — Прошу меня извинить, мосье Пуаро, — чопорно произнес он, — но вы нас всех держите в напряжении.
  — Неужели? — Маленький сыщик изобразил искреннее удивление.
  — Я полагаю, — продолжал секретарь, — что улики против Чарлза Леверсона неоспоримы. Но вы, по всей видимости, так не считаете.
  Пуаро, глядевший в окно, неожиданно повернулся к собеседнику.
  — Я должен вам кое-что сказать, мистер Трефюзис.
  Но это строго конфиденциально.
  — Слушаю вас.
  Пуаро, однако же, не торопился, словно колеблясь.
  Заговорил он, когда внизу хлопнула входная дверь, притом странным в такой ситуации громким голосом, заглушавшим шум шагов в прихожей.
  — Видите ли, мистер Трефюзис, в деле появились новые улики. Они доказывают, что когда Чарлз Леверсон в тот вечер вошел в Башню, сэр Рубен был уже мертв.
  — Что за улики? — уставился на него секретарь. — Почему же мы о них ничего не слышали?
  — Еще услышите, — с таинственным видом пообещал Пуаро. — А пока что в тайну посвящены только вы и я.
  Стремительно выйдя из библиотеки, Пуаро едва не столкнулся в прихожей с Виктором Эстуэллом.
  — Только что с прогулки, мосье?
  Эстуэлл кивнул.
  — Погода нынче ужасная, — сказал он, тяжело дыша. — Холодно и ветер.
  — А-а, — протянул Пуаро. — В таком случае я сегодня, пожалуй, откажусь от променада. Я как кот — люблю сидеть у огня и греться.
  — Са marche,[429] Джордж, — потирая руки, поведал он вечером того же дня верному слуге. — Всех их мучит неизвестность, все они в напряжении! Играть в кошки-мышки очень утомительно, Джордж, но это здорово помогает…
  Завтра мы сделаем очередной ход.
  На следующий день Трефюзису пришлось поехать в Лондон. Тем же поездом ехал и Виктор Эстуэлл. Не успела за ними закрыться дверь, как Пуаро овладела жажда деятельности.
  — Скорее, Джордж, за работу. Если вдруг в эти комнаты вздумает направиться горничная, вам придется ее отвлечь. Поговорите с ней по душам в коридоре.
  Для начала Пуаро произвел тщательный обыск в комнате секретаря, не пропустив ни единого ящичка, ни единой полки. Потом он торопливо положил все на место и объявил, что закончил. Джордж, стоявший на страже у дверей, почтительно кашлянул.
  — Вы позволите, сэр?
  — Да, дружище?
  — Ботинки, сэр. Две пары коричневых ботинок стояли на второй полке, а лакированные туфли — на нижней. Вы их поставили наоборот.
  — Великолепно, Джордж! — всплеснул руками Пуаро — Но не волнуйтесь, уверяю вас, все это не имеет никакого значения. Мистер Трефюзис даже не обратит внимания на такую ерунду.
  — Вам виднее, сэр, — почтительно отозвался Джордж.
  — Замечать такие вещи может не всякий, — поощрительно похлопал верного слугу по плечу Пуаро. — Я всегда полагался на ваш профессионализм.
  Джордж ничего не ответил, и позже, когда та же сцена повторилась в комнате Виктора Эстуэлла, оставил без комментариев то обстоятельство, что белье последнего было разложено по ящикам как попало. Но, как выяснилось, прав был все-таки Джордж, а не Пуаро. В тот же вечер Виктор Эстуэлл влетел в гостиную, меча громы и молнии.
  — Слушайте, вы, хлыщ бельгийский, что вы себе позволяете? Кто вам разрешил рыться в моих вещах? Что, черт возьми, вы там думали найти? Вам это даром не пройдет! Навязали ищейку на мою голову!
  Пуаро, энергично жестикулируя, разразился покаянной речью, принося сотни, тысячи, миллионы извинений. Он был бестактен. Увы, его ввели в заблуждение, только поэтому он позволил себе подобную дерзость. В конце концов разгневанный джентльмен успокоился, все еще ворча себе под нос.
  Вечером, прихлебывая излюбленный tisane, Пуаро в очередной раз обнадежил Джорджа:
  — Дело движется, милейший Джордж, дело движется. Пятница, — добавил он задумчиво, — мой счастливый день.
  — В самом деле, сэр?
  — Вы, кстати, не суеверны, Джордж, друг мой?
  — Я не люблю, когда за столом оказывается тринадцать персон, сэр, и стараюсь не проходить под приставной лестницей. Никаких суеверий относительно пятницы у меня нет.
  — Прекрасно, поскольку именно на сегодня мы намечаем наше Ватерлоо.
  — Конечно, сэр.
  — Вы так воодушевлены, дорогой мой Джордж, что даже не спрашиваете, что я собираюсь делать.
  — Что же, сэр?
  — Сегодня, Джордж, я произведу последний тщательный обыск в Башне.
  И действительно, после завтрака Пуаро с разрешения леди Эстуэлл отправился на место преступления. На протяжении первой половины дня обитатели дома могли наблюдать, как он ползает там на четвереньках, как тщательно осматривает черные бархатные шторы и вскарабкивается на стулья, чтобы обследовать рамы висящих на стене картин. Тут уж и сама леди Эстуэлл почувствовала легкую тревогу и раздражение.
  — Признаюсь, он начинает действовать мне на нервы, — заявила она. Что у него на уме? А уж от того, как он ползает по полу и что-то вынюхивает, у меня просто мороз по коже. Что он там ищет, хотела бы я знать? Лили, милая, сходите и посмотрите, чем он там занят. Хотя нет, пожалуй, побудьте лучше со мной.
  — Может быть, я схожу, леди Эстуэлл? — предложил секретарь, вставая из-за стола.
  — Сделайте одолжение, мистер Трефюзис.
  Оуэн Трефюзис вышел из комнаты и поднялся в Башню. Сначала ему показалось, что кабинет пуст, поскольку Эркюля Пуаро нигде не было видно. Трефюзис уже повернулся, чтобы уйти, но вдруг до его ушей донесся какой-то шорох. Подняв голову, он увидел Пуаро на винтовой лестнице, ведшей в спаленьку наверху.
  Маленький бельгиец стоял на четвереньках. Держа в левой руке лупу, он внимательнейшим образом разглядывал деревянную ступеньку.
  Вдруг, пробормотав что-то про себя, он сунул лупу в карман и поднялся на ноги, держа нечто между указательным и большим пальцем правой руки. И тут он увидел секретаря.
  — А, мистер Трефюзис! Я и не заметил, как вы вошли.
  Лицо Пуаро сияло торжеством и восторгом. Его словно подменили. Трефюзис смотрел на него, не скрывая удивления.
  — Что случилось, мосье Пуаро? Вы, кажется, чем-то обрадованы.
  — Вы правы, — напыщенным тоном изрек сыщик. — Наконец-то я нашел то, что искал с самого начала. Теперь у меня есть улика, которая не даст преступнику уйти от ответственности.
  — Так это был не Чарлз Леверсон? — приподнял брови Трефюзис.
  — Это был не Чарлз Леверсон, — подтвердил Пуаро. — До этой минуты я не был уверен, но теперь все прояснилось окончательно.
  Он сошел с лестницы и похлопал секретаря по плечу.
  — Мне необходимо немедленно уехать в Лондон. У меня к вам одна просьба. Будьте любезны, попросите леди Эстуэлл собрать всех в Башне ровно в девять вечера. Я наконец-то смогу рассказать, как все было на самом деле. Чему я очень и очень рад.
  И Пуаро вприпрыжку выбежал из кабинета. Трефюзис молча смотрел ему вслед.
  Через несколько минут Пуаро зашел в библиотеку и, увидев там Трефюзиса, спросил, не найдется ли у него небольшой коробочки.
  — К сожалению, я не захватил с собой ничего подобного, — пояснил он, а у меня имеется чрезвычайно ценная вещица, которую необходимо надежно спрятать.
  Трефюзис достал из ящика стола коробочку, которая совершенно устроила Пуаро, и он рассыпался в благодарностях.
  Прижав к груди свое сокровище, Пуаро поспешил наверх и, встретив на лестничной площадке Джорджа, вверил тому коробку.
  — Внутри содержится очень ценная вещь, — сообщил он. — Джордж, любезнейший, положите ее в средний ящик моего туалетного столика, рядом со шкатулкой, где лежат жемчужные запонки.
  — Слушаюсь, сэр, — отозвался Джордж.
  — И не повредите, — предостерег Пуаро, — будьте осторожны. Внутри очень важная улика.
  — Не извольте беспокоиться, сэр.
  Пуаро сбежал по лестнице вниз и, схватив на ходу шляпу, выскочил из дома.
  
  9
  Возвращение Пуаро получилось менее эффектным: верный Джордж, в соответствии с полученными инструкциями, впустил хозяина через боковую дверь.
  — Все в Башне? — поинтересовался Пуаро.
  — Да, сэр.
  Последовал короткий приглушенный диалог, и Пуаро с видом победителя проследовал в кабинет, где меньше месяца назад произошло убийство, и окинул взглядом комнату. Там были все: леди Эстуэлл, Виктор Эстуэлл, Лили Маргрейв, секретарь и дворецкий. Парсонс нерешительно жался у двери.
  — Сэр Джордж сказал, что я нужен здесь, — нервно обратился Парсонс к Пуаро. — Не знаю, имею ли я право…
  — Все в порядке, — успокоил его детектив. — Останьтесь, прошу вас.
  Пуаро вышел на середину комнаты.
  — Это было весьма непростое дело, — начал он задумчиво. — Непростое потому, что теоретически сэра Рубена Эстуэлла мог убить кто угодно. Кто наследует его состояние? Чарлз Леверсон и леди Эстуэлл. Кто в тот вечер последним видел его в живых? Леди Эстуэлл. Кто с ним ругался? Опять-таки леди Эстуэлл.
  — Да что это вы несете? — возмутилась леди Эстуэлл. — Да как вы…
  — Но с сэром Рубеном в этот вечер поссорился еще один человек, — тем же задумчивым голосом продолжал Пуаро. — Еще один человек ушел от него, весь кипя от ярости.
  Если сэр Рубен был жив без четверти двенадцать, когда от него ушла его жена, то до прихода Чарлза Леверсона оставалось еще десять минут, десять минут, за которые кто-нибудь мог совершить убийство и незамеченным вернуться к себе на третий этаж.
  Виктор Эстуэлл вскочил со своего места.
  — Какого черта… — Он задыхался от бешенства.
  — Вы, мистер Эстуэлл, однажды в порыве гнева уже убили человека — в Африке.
  — Я вам не верю, — вдруг выкрикнула Лили Маргрейв.
  Она шагнула вперед, сжав кулачки. На щеках у нее выступил яркий румянец.
  — Я вам не верю, — повторила она.
  — Это правда, Лили, — выдавил из себя Виктор, — только эта ищейка кое-чего не знает. Тот, кого я прикончил, был местным колдуном. И на моих глазах принес в жертву пятнадцать невинных младенцев. Думаю, меня можно понять.
  Девушка подошла к Пуаро.
  — Мосье Пуаро, — сказала она, глядя ему в глаза, — вы ошибаетесь. Если человек чересчур вспыльчив, выходит из себя по пустякам, это вовсе не означает, что он может убить беззащитного. Я знаю, говорю вам, я точно знаю, что мистер Эстуэлл на такое не способен.
  Пуаро взглянул на нее с хитрой ухмылкой и слегка потрепал по руке.
  — Вот видите, мадемуазель, — промурлыкал он, — и вам не чужда интуиция. Так вы уверены в мистере Эстуэлле?
  — Мистер Эстуэлл прекрасный человек, — сказала она тихо. — Он не имеет ничего общего с махинациями своего брата относительно прииска. Он порядочный человек, и я… я обещала выйти за него замуж.
  Виктор Эстуэлл, подойдя, взял ее за руку.
  — Богом клянусь, мосье Пуаро, — произнес он, — я не убивал брата.
  — Конечно нет, — отозвался Пуаро, окидывая взглядом помещение. Видите ли, друзья мои, под гипнозом леди Эстуэлл упомянула, что занавеска в тот вечер в одном месте странно топорщилась.
  Все взгляды дружно устремились на окно.
  — Вы хотите сказать, что там прятался убийца? — воскликнул Эстуэлл. Вот так номер!
  — Да! — мягко сказал Пуаро. — Только это была не оконная штора.
  Повернувшись, он указал на занавеску, прикрывавшую винтовую лестницу.
  — Накануне убийства сэр Рубен ночевал в спальне наверху. Он завтракал в постели и при этом давал какие-то указания вызванному туда мистеру Трефюзису. Уж не знаю, что мистер Трефюзис забыл тогда в спальне, но что-то явно забыл, поскольку вечером, уже пожелав сэру Рубену и леди Эстуэлл покойной ночи, он вспомнил об этом и поднялся в спальню. Думаю, супруги этого просто не заметили, поскольку между ними сразу же вспыхнула ссора, в разгар которой мистер Трефюзис и спустился из спальни обратно в кабинет.
  Слова, которые они бросали друг другу в лицо, никоим образом не были предназначены для чужих ушей, и мистер Трефюзис оказался в затруднительном положении.
  Опасаясь гнева сэра Рубена, мистер Трефюзис решил затаиться, а потом незаметно выскользнуть. Выходя из комнаты, леди Эстуэлл подсознательно отметила очертания его фигуры за занавеской.
  Когда леди Эстуэлл ушла, Трефюзис попытался улизнуть незамеченным, но не успел — сэр Рубен случайно повернул голову… И без того взвинченный, он напустился на секретаря, решив, что тот их просто подслушивал.
  Медам и месье, я кое-что знаю о человеческой психологии. С самого начала расследования я исключил из числа подозреваемых людей вспыльчивых, с тяжелым характером, ибо вспыльчивость сама по себе есть нечто вроде предохранительного клапана. Лающая собака не кусается.
  Нет, моим подозреваемым сразу оказался человек вежливый, воспитанный, человек терпеливый, умеющий держать себя в узде, человек, которым девять лет безбожно помыкали. Самое страшное напряжение — то, что длится годами, самая сильная обида — та, которая накапливается годами.
  Девять лет сэр Рубен измывался над своим секретарем, и девять лет тот молча сносил оскорбления. Но рано или поздно всякому терпению приходит конец. Пружина лопается. Так случилось и в тот вечер. Сэр Рубен, отведя душу, сел обратно за стол, но секретарь, вместо того чтобы покорно и смиренно удалиться, сорвал со стены тяжелую деревянную палицу и проломил голову человеку, который ни в чем не знал меры.
  Пуаро повернулся к остолбеневшему Трефюзису.
  — Вам было так просто организовать себе алиби. Мистер Эстуэлл считал, что вы были у себя в комнате, но ведь никто не видел, как вы туда поднимались. Убив сэра Рубена, вы хотели незаметно исчезнуть, но тут послышались чьи-то шаги, и вы спрятались обратно за занавеску. Вы были там, когда в кабинет вошел Чарлз Леверсон и когда появилась Лили Маргрейв. Очень не скоро вам удалось тихонько прокрасться по спящему дому к себе в спальню… Ну… сможете ли вы это отрицать?
  — Я… я никогда… — залепетал Трефюзис.
  — Прекратите! Что вы можете сказать? Две недели я ломал комедию, показывая вам, как кольцо постепенно сжимается вокруг вас. Отпечатки пальцев, следы, нарочитый обыск в вашей комнате — все это вселило в вас ужас.
  По ночам вы лежали без сна, гадая, не оставили ли где-нибудь отпечатков пальцев или следы ботинок.
  Вы снова и снова перебирали в уме события того вечера, прикидывая, все ли меры предосторожности были соблюдены, и в конце концов ваши нервы не выдержали: вы допустили промах. Я заметил страх в ваших глазах, когда поднял некий предмет на лестнице, где вы в тот вечер находились. И сразу устроил грандиозное представление с коробкой и передачей ее на хранение Джорджу.
  Пуаро обернулся к двери.
  — Джордж?
  — Слушаю, сэр, — вышел вперед верный слуга.
  — Будьте добры, расскажите дамам и господам, каковы были мои инструкции.
  — Положив коробку в указанное место, я должен был спрятаться в платяном шкафу, сэр. В половине четвертого дня в комнату вошел мистер Трефюзис, выдвинул ящик и достал коробку.
  — А в коробке, — продолжил Пуаро, — была самая обычная булавка. Я всегда говорю только правду: я действительно кое-что подобрал тогда на лестнице. У вас, у англичан, ведь есть поговорка: «Кто булавку найдет, к тому счастье придет». Вот ко мне счастье и пришло: я нашел убийцу.
  Он повернулся к секретарю.
  — Видите? — сказал он мягко. — Вы сами себя выдали.
  И тут Трефюзис сломался: он упал на стул и зарыдал, пряча лицо в ладонях.
  — У меня помутился рассудок, — простонал он. — Я был не в своем уме. Господи, но как же он измывался и унижал меня! Это было невыносимо. Сколько лет я терпел все это!.. — Я так и знала! — воскликнула леди Эстуэлл, вскакивая со своего стула. В глазах ее сияло торжество.
  — Я знала, что это его рук дело.
  — И были правы, — сказал Пуаро. — Факт остается фактом, как его ни называй. Ваша «интуиция», леди Эстуэлл, вас не обманула.
  
  Осиное гнездо
  Джон Харрисон вышел из дома и немного постоял на веранде, поглядывая в сад. Это был высокий мужчина с худым изнуренным мертвенно-бледным лицом. Вид у него обычно был довольно суровый, но, когда, как сейчас, эти грубые черты смягчала улыбка, он казался очень даже привлекательным.
  Джон Харрисон любил свой сад, а он никогда не выглядел лучше, чем теперь, этим августовским, по-летнему расслабляющим вечером. Вьющиеся розы были еще прекрасны; душистый горошек пропитывал воздух своим сладким ароматом.
  Хорошо знакомый скрипучий звук заставил Харрисона резко повернуть голову. Кто это, интересно, прошел через садовую калитку? В следующее мгновение на его лице появилось выражение крайнего удивления, поскольку щеголеватый мужчина, вышагивающий по дорожке, был последним, кого он ожидал встретить в этих краях.
  – Какая приятная неожиданность, – воскликнул Харрисон, – месье Пуаро!
  И действительно, навстречу ему шел знаменитый Эркюль Пуаро.
  – Именно так, – сказал он. – Как-то раз вы, помнится, сказали мне: «Если вам доведется заехать в наши края, милости прошу ко мне в гости». И вот я здесь.
  – Я очень рад, – сердечно сказал Харрисон. – Присаживайтесь, и давайте выпьем чего-нибудь.
  Проводив Пуаро на веранду, он гостеприимно показал на сервировочный столик с богатым выбором спиртных напитков.
  – Благодарю, – сказал Пуаро, опускаясь в плетеное кресло. – У вас ведь, полагаю, нет в запасе наливочки? Нет, нет. Я думаю, нет. Тогда налейте мне просто немного содовой без виски. – И когда перед ним появился бокал, он добавил огорченно: – Увы, мои усы совсем потеряли форму. Во всем виновата эта жара!
  – И что же привело вас в наше тихое местечко? – спросил Харрисон, опускаясь в другое кресло. – Вы приехали на отдых?
  – Нет, mon ami, пo делу.
  – По делу? В нашу сонную глухомань?
  Пуаро с важным видом кивнул:
  – Именно так, мой друг, разве вы не понимаете, что преступникам не нужна толпа свидетелей?
  Рассмеявшись, Харрисон сказал:
  – Да, полагаю, мое замечание было довольно глупым. И все-таки какое загадочное преступление вы здесь расследуете? Или мой вопрос неуместен?
  – Почему же, вполне уместен, – сказал детектив. – Я даже предпочел бы, чтобы вы задали его.
  Харрисон заинтересованно посмотрел на него. Он уловил какой-то намек в ответе своего гостя.
  – Значит, вы не отрицаете, что расследуете преступление, – нерешительно продолжил он, – серьезное преступление?
  – Да, серьезней просто не бывает.
  – Вы имеете в виду…
  – Убийство.
  Харрисон был совершенно потрясен тем, как Пуаро произнес это слово. Детектив неотрывно смотрел на своего собеседника, и его взгляд показался Харрисону таким странным, что он даже растерялся, не зная, что и сказать.
  – Но я не слышал ни о каком убийстве, – неуверенно заметил Харрисон.
  – Правильно, – сказал Пуаро, – вы и не могли слышать о нем.
  – Кто же был убит?
  – Пока еще… – сказал Пуаро, – никто.
  – Что?..
  – Именно поэтому я и сказал, что вы не могли слышать о нем. Я расследую преступление, которое еще не совершено.
  – Но послушайте, это же полная бессмыслица.
  – Вовсе нет. Если можно заранее разгадать план убийства, то, несомненно, это гораздо лучше, чем после того, как оно совершилось. Возможно даже… немножко подумав… удастся и предотвратить его.
  Харрисон пристально смотрел на него.
  – Вы, наверное, шутите, месье Пуаро.
  – Помилуйте, я говорю вполне серьезно.
  – Вы и правда думаете, что кто-то собирается совершить убийство? Что за нелепая мысль!
  Эркюль Пуаро ответил на его вопрос, проигнорировав последнее восклицание:
  – Если только мы не сумеем помешать ему. Да, mon ami, именно так обстоит дело.
  – Мы?
  – Совершенно верно. Мне понадобится ваше содействие.
  – Так вот почему вы заехали сюда?
  Пуаро пристально посмотрел на него, и вновь нечто неопределимое вызвало у Харрисона легкое беспокойство.
  – Я приехал сюда, месье Харрисон, из дружеских побуждений… просто вы мне симпатичны. – И вдруг он добавил совершенно иным тоном: – Я вижу, месье Харрисон, что в вашем саду обосновались осы. Вы собираетесь уничтожить их гнездо?
  Такая перемена темы заставила Харрисона озадаченно нахмуриться. Он проследил за устремленным в сад взглядом Пуаро и растерянно сказал:
  – На самом деле у меня действительно есть такое намерение. А вернее, у молодого Лэвингтона. Вы помните Клода Лэвингтона? Он также был на том обеде, где мы с вами познакомились. Он зайдет ко мне сегодня вечером, чтобы разобраться с этим гнездом. Мне даже подумать страшно о таком деле.
  – М-да, – сказал Пуаро. – И как же он собирается бороться с этим?
  – Опрыскает гнездо бензином. Его садовый опрыскиватель более удобный, чем мой, и он обещал принести его.
  – Но ведь есть и другой способ? – спросил Пуаро. – Если не ошибаюсь, можно использовать и цианистый калий?
  Харрисон несколько удивился.
  – Ну да, только это очень опасное вещество. Не стоит разводить в саду такую отраву.
  Пуаро понимающе кивнул:
  – Да, это смертельный яд. – Он сделал паузу, а потом повторил мрачным тоном: – Смертельный яд.
  – Вполне подходящий, если решить избавиться от тещи, не правда ли? – со смехом заметил Харрисон.
  Но эта шутка не рассеяла мрачного настроения Пуаро.
  – Так вы, месье Харрисон, точно знаете, что месье Лэвингтон собирается уничтожить осиное гнездо именно бензином?
  – Конечно, знаю. А почему вы вдруг спросили об этом?
  – У меня есть некоторые сомнения. Сегодня днем я был в Барчестере и заходил в аптеку. Одну из покупок мне пришлось отметить в регистрационном журнале. И я обратил внимание на последнюю запись. Она сообщала о том, что Клод Лэвингтон купил цианистый калий.
  Харрисон изумленно взглянул на Пуаро.
  – Странно, – сказал он. – Лэвингтон на днях говорил мне, что он даже не думает использовать этот химикат; на самом деле он даже сказал, что столь сильный яд вообще не следовало бы продавать для таких целей.
  Пуаро посмотрел в сад.
  – Вы хорошо относитесь к Лэвингтону? – спросил он на редкость спокойным голосом.
  Его собеседник вздрогнул. Казалось, этот вопрос застал его врасплох.
  – Я… э-э… в общем, хорошо, разумеется. Он кажется мне вполне приятным человеком. С чего бы мне не любить его?
  – Разумеется, не с чего, – успокаивающе пояснил Пуаро. – Мне просто было интересно, какие у вас отношения. – И поскольку Харрисон задумчиво молчал, он продолжил: – Мне также интересно, хорошо ли он относится к вам.
  – На что вы намекаете, месье Пуаро? Я никак не возьму в толк, что у вас на уме.
  – Ладно, я буду с вами предельно откровенным. Вы ведь собираетесь жениться, месье Харрисон, на мисс Молли Дин. Ваша невеста очень обаятельная и красивая девушка. До помолвки с вами она была помолвлена с Клодом Лэвингтоном. Но рассталась с ним, отдав предпочтение вам.
  Харрисон утвердительно кивнул.
  – Я не спрашиваю, почему она так поступила: видимо, у нее были на то основания. Но, по правде говоря, было бы вполне естественно предположить, что Лэвингтон не смог забыть ее или смириться с этой отставкой.
  – Вы ошибаетесь, месье Пуаро. Клянусь, вы ошибаетесь. Лэвингтон – глубоко порядочный человек. Он мужественно воспринимает такие повороты судьбы. Он всегда был удивительно любезен со мной… и всячески пытался показать свое дружеское расположение.
  – И вы не заметили в этом ничего особенного? Вы только что использовали слово «удивительно», однако вы не выглядите удивленным.
  – Что вы имеете в виду, Пуаро?
  – Я имею в виду, – сказал Пуаро, придав своему голосу уже совершенно иной оттенок, – что человек может долго скрывать свою ненависть, дожидаясь подходящего случая.
  – Ненависть? – Харрисон с сомнением покачал головой и рассмеялся.
  – Англичане бывают исключительно бестолковыми, – заметил Пуаро. – Они полагают, что сами сумеют обмануть кого угодно, но никто не сможет обмануть их. Порядочный человек… славный парень… могут ли они заподозрить его в дурном намерении? Они могли бы еще жить и жить, но порой безвременно умирают из-за такой вот глупой самонадеянности.
  – Вы пытаетесь предостеречь меня, – тихо сказал Харрисон. – Наконец-то я понял… что так смущало меня в вашем поведении. Вы полагаете, что я должен опасаться Клода Лэвингтона. И вы пришли сюда, чтобы предостеречь меня…
  Пуаро кивнул.
  Харрисон вдруг вскочил с кресла:
  – Да вы сошли с ума, месье Пуаро! Это же Англия. Подобные отношения здесь просто недопустимы. Отвергнутые поклонники вовсе не вынашивают планы мести, ожидая удобного случая, чтобы всадить нож в спину или подсыпать отраву в чай своего соперника. И вы заблуждаетесь насчет Клода Лэвингтона. Этот парень не убьет и мухи.
  – Жизнь мух меня совершенно не волнует, – спокойно сказал Пуаро. – И, говоря, что месье Лэвингтон не убил бы и мухи, вы, однако, упускаете из виду, что именно сегодня он собирается лишить жизни семейство ос.
  Харрисон не сразу нашелся что ответить. Детектив, в свою очередь, тоже вскочил на ноги. Он приблизился к своему приятелю и положил руку ему на плечо. Вдруг, совсем разволновавшись, он довольно сильно встряхнул этого высокого мужчину, вынудив его нагнуться, и прошипел ему на ухо:
  – Очнитесь же, мой друг, пошевелите мозгами. И посмотрите… посмотрите, куда я показываю. Взгляните на основание того дерева на берегу. Вы видите, осы возвращаются домой мирно отдохнуть после трудового дня? Им невдомек, что всего через час они будут уничтожены. Никто не может сообщить им об этом. Среди них, очевидно, нет детектива, подобного Эркюлю Пуаро. А я говорю вам, месье Харрисон, что пришел сюда не просто так. Благодаря моей профессии я многое знаю об убийствах. И я могу раскрыть план убийства, даже если оно еще не осуществлено. Когда месье Лэвингтон собирался травить ваших ос?
  – Лэвингтон никогда бы не…
  – В какое время?
  – Часов в девять. Но говорю же вам, вы заблуждаетесь. Лэвингтон никогда бы не смог…
  – Ох уж мне эти англичане! – пылко воскликнул Пуаро. Схватив свои шляпу и трость, он решительно направился к выходу из сада, но приостановился и бросил через плечо: – Я не намерен спорить с вами. Это может только разозлить меня. Но надеюсь, вы понимаете, что я вернусь сюда к девяти часам?
  Харрисон хотел было что-то ответить, но Пуаро не дал ему такой возможности:
  – Я знаю все, что вы можете сказать: «Лэвингтон никогда бы не смог…» Да, возможно, Лэвингтон никогда бы не смог! И все-таки я вернусь сюда к девяти часам. О да, это развлечет меня… так и решим… мне будет приятно посмотреть на разорение осиного гнезда. Еще одна ваша английская забава!
  Пуаро быстро проследовал по дорожке и вышел из сада через скрипучую калитку. Оказавшись на улице, он заметно снизил скорость. Его волнение улеглось, и на лице проступило печальное и озабоченное выражение. Достав из кармашка часы, он взглянул на циферблат. Стрелки показывали десять минут девятого.
  – Осталось три четверти часа, – пробормотал он. – Не знаю, стоит ли мне ждать.
  Шаги его совсем замедлились; казалось, еще немного – и он вообще остановится и повернет назад. Его явно одолевало какое-то смутное дурное предчувствие. Однако, решительно отогнав эти мысли, он продолжил путь к центру городка. Лицо его было по-прежнему озабоченным, и разок-другой он расстроенно покачал головой, словно был не вполне доволен своими действиями.
  До девяти часов оставалось еще несколько минут, когда он вновь подходил к знакомой калитке. Стоял ясный и тихий вечер; легкий ветерок едва шевелил листья деревьев. В этом спокойствии, пожалуй, было нечто слегка зловещее, как в затишье перед бурей…
  И все-таки Пуаро лишь немного прибавил шагу. Его вдруг охватило чувство необъяснимой тревоги. Он сам не понимал, чего он боится.
  В этот самый момент садовая калитка открылась, и Клод Лэвингтон быстро вышел на дорогу. Увидев Пуаро, он вздрогнул от неожиданности.
  – О… э-э… добрый вечер.
  – Добрый вечер, месье Лэвингтон. Вы пришли пораньше?
  Лэвингтон непонимающе уставился на него:
  – Я не вполне понимаю, что вы имеете в виду.
  – Вы уже закончили бороться с осами?
  – Да нет, собственно говоря, даже и не начинал.
  – О, – мягко сказал Пуаро, – значит, вы не стали разорять осиное гнездо. Что же вы тогда делали?
  – Да так, просто посидел немного и перекинулся парой слов со стариной Харрисоном. На самом деле мне нужно спешно идти, месье Пуаро. Я даже не представлял, что вы можете объявиться в наших краях.
  – У меня, знаете ли, были здесь кое-какие дела.
  – А-а, понятно. Вы сможете найти Харрисона на веранде. Извините, я не могу задерживаться.
  Он поспешно ушел. Пуаро проводил его взглядом. Беспокойный молодой человек, внешне симпатичный, но слабовольный!
  – Итак, будем искать Харрисона на веранде, – пробормотал Пуаро. – Интересно… – Войдя в калитку, он направился по дорожке к дому. Харрисон сидел в кресле у стола. Он не двинулся с места и даже не повернул головы, когда Пуаро подошел к нему. – Ах! Mon ami, – воскликнул Пуаро, – с вами все в порядке, не правда ли?
  После довольно продолжительного молчания Харрисон вдруг заговорил.
  – Что вы сказали? – спросил он каким-то странным голосом.
  – Я спросил, все ли у вас хорошо?
  – Хорошо? Да, я в полном порядке. А что, разве я плохо выгляжу?
  – Вы не испытываете никаких болезненных последствий? Отлично.
  – Болезненных последствий? С чего бы?
  – Выпив раствор хозяйственной соды.
  Харрисон вдруг встрепенулся:
  – Хозяйственная сода? О чем это вы?
  – Я бесконечно сожалею, – с покаянным видом ответил Пуаро, – но мне пришлось подсунуть хозяйственную соду вам в карман.
  – Вы подсунули что-то в мой карман? Но зачем, черт возьми?
  Харрисон пристально смотрел на него. Пуаро заговорил спокойным тоном, точно лектор, снисходящий до уровня непонятливых учеников:
  – К числу достоинств или недостатков профессии детектива, как вы понимаете, можно отнести то, что она вынуждает нас соприкасаться с криминальными элементами. И эти криминальные элементы, или преступники, могут порой научить нас некоторым очень важным и любопытным вещам. Мне довелось как-то познакомиться с одним вором-карманником… Я заинтересовался его делом, поскольку он не делал того, в чем его на тот раз обвиняли, и в результате моего вмешательства его оправдали. И он, в свою очередь, решил отблагодарить меня единственным доступным ему путем: он раскрыл мне кое-какие тайны своего ремесла.
  Так уж случилось, и теперь я при желании могу легко забраться в чужой карман так, что человек этого даже не заметит. Я кладу одну руку ему на плечо и изображаю сильное волнение, отвлекая его внимание, и в итоге он ничего не чувствует… А тем временем мне удается ловко опустошить его карман и подложить в него хозяйственную соду.
  Понимаете, – мечтательно продолжил Пуаро, – если человеку нужно умудриться быстро и незаметно подсыпать яд в стакан, то он, несомненно, должен держать его в правом кармане пиджака – больше просто негде. Я знал, что найду там яд. – Он сунул руку в карман и вытащил пакетик с несколькими белыми комковатыми кристаллами. – Исключительно опасно, – пробурчал он, – держать их в такой ненадежной упаковке.
  Спокойно и без всякой спешки Пуаро вынул из другого кармана бутылочку. Высыпав туда кристаллы, он поставил ее на стол и наполнил простой водой. Затем осторожно закрыл пробкой и слегка встряхнул бутылочку, чтобы кристаллы скорее растворились. Харрисон, точно зачарованный, следил за ним.
  Получив необходимый раствор, Пуаро направился к осиному гнезду. Там он откупорил бутылочку и, отстранившись, вылил ядовитую жидкость на осиное гнездо, после чего отступил на пару шагов, чтобы понаблюдать за результатом.
  Некоторые залетавшие в гнездо осы тут же выбирались обратно и, немного подрожав, замирали в неподвижности. Остальные выползали из гнезда, только чтобы умереть. Пуаро понаблюдал за ними пару минут и, удовлетворенно кивнув головой, пошел обратно на веранду.
  – Быстрая смерть, – промолвил он, – очень быстрая смерть.
  Харрисон наконец обрел дар речи.
  – Как же вы обо всем узнали?
  Пуаро смотрел прямо перед собой.
  – Я уже говорил, что заметил имя Клода Лэвингтона в аптечном журнале. Но я не сказал вам, что вскоре после этого случайно встретил его. Он поведал мне, что купил цианистый калий по вашей просьбе – для уничтожения осиного гнезда. Это сразу показалось мне немного странным, мой друг, поскольку я вспомнил, как на упомянутом вами обеде вы превозносили достоинства бензина и осуждали использование цианида, считая его применение опасным и излишним.
  – Продолжайте.
  – Мне были известны и еще некоторые сведения. Недавно я видел одну влюбленную парочку – Клода Лэвингтона и Молли Дин – и незаметно понаблюдал за ними. Не знаю, какая ссора изначально развела их и бросила девушку в ваши объятия, но я понял, что они помирились.
  – Продолжайте.
  – Я узнал и кое-что еще, мой друг. На днях я проходил по Харли-стрит и заметил, как вы выходили из дома одного известного врача. Я знаю, по каким заболеваниям специализируется этот доктор, и заметил, с каким настроением вы вышли после его консультации. Такое выражение лица я видел только раз или два в жизни, но ошибиться тут было трудно. У вас было лицо человека, которому вынесли смертный приговор. Я прав, не так ли?
  – Совершенно правы. Он дал мне два месяца.
  – Вы не заметили меня, мой друг, поскольку были поглощены иными мыслями. И по вашему лицу я понял еще кое-что… Помните, сегодня я говорил вам о том, какие чувства люди пытаются скрывать. Я увидел ненависть в ваших глазах, мой друг. Вы даже не пытались скрыть ее, думая, что вас никто не видит.
  – Продолжайте, – бросил Харрисон.
  – Да мне, собственно, мало что осталось добавить. Я приехал сюда, случайно нашел имя Лэвингтона в аптечном журнале, как я уже говорил, потом встретил его и пришел сюда к вам. Я расставил вам ловушки. Вы отрицали, что просили Лэвингтона купить цианид, или, вернее, вы выразили удивление, узнав о его покупке. Поначалу вы были потрясены моим появлением, но вскоре, придя в себя, сообразили, что его можно отлично использовать, и решили усилить мои подозрения. Со слов самого Лэвингтона я знал, что он должен зайти к вам в половине девятого. Вы же сообщили мне о девяти часах, полагая, что мне лучше прийти, когда все уже будет кончено. Вот так я обо всем и догадался.
  – Зачем вы пришли? – воскликнул Харрисон. – Если бы вы только не пришли!..
  Пуаро решительно выпрямил спину.
  – Я уже говорил вам, – сказал он, – расследование убийства – это моя работа.
  – Убийства? Самоубийства, вы хотите сказать.
  – Нет. – Голос Пуаро стал резким и звонким. – Я говорю именно об убийстве. Ваша смерть была бы быстрой и легкой, но ни один человек не пожелал бы себе той смерти, которую вы уготовили для Лэвингтона. Он покупает яд; он навещает вас в вашем уединении. А потом вы вдруг умираете, и вот в вашем бокале обнаруживают остатки цианида, а Лэвингтона обвиняют в убийстве. Таков был ваш план.
  Харрисон вновь простонал:
  – Зачем вы пришли? Ну зачем вы пришли?
  – Я уже объяснил вам, но есть и другая причина. Вы мне симпатичны. Послушайте, mon ami, вы умирающий человек, вы потеряли любимую девушку, но вы не утратили доброго имени – вы не стали убийцей. Скажите же мне теперь: вы все еще недовольны, что я пришел?
  Какое-то время Харрисон пребывал в молчаливой неподвижности, но потом вдруг гордо расправил плечи. Выражение его лица резко изменилось, на нем проявилось небывалое чувство собственного достоинства – он победил свое собственное низменное «я». Он решительно положил руку на стол.
  – Слава богу, что вы пришли, – воскликнул он. – О да, слава богу, что вы пришли!
  
  
  Тайна испанского сундука
  
  
  1
  Как всегда, минута в минуту, Эркюль Пуаро вошел в свой рабочий кабинет, где мисс Лемон уже дожидалась распоряжений на день.
  Каждый, кто впервые видел его секретаршу, поражался тому, что вся она состоит исключительно из острых углов, что, впрочем, вполне устраивало Пуаро, во всем предпочитавшего симметрию и прямые углы.
  Правда, если говорить о женской красоте, то здесь маленький бельгиец свое пристрастие не доводил до абсурда.
  Наоборот, он был скорее старомоден и, как исконный житель континента, предпочитал округлость и даже, если можно так выразиться, пикантную пышность форм. Женщина, считал он, должна быть женщиной. Ему нравились роскошные, экзотические красавицы с безукоризненным цветом лица. Одно время ходили слухи о его увлечении русской графиней, но это было очень давно. Безрассудства молодости.
  Что же касается мисс Лемон, то Пуаро просто не воспринимал ее как женщину. Для него она была некой безупречно работающей машиной. И действительно, мисс Лемон отличалась поистине устрашающей работоспособностью. Ей было сорок восемь, и природа милостиво обошлась с ней, начисто лишив всякого воображения.
  — Доброе утро, мисс Лемон.
  — Доброе утро, мосье Пуаро.
  Пуаро сел за письменный стол, а мисс Лемон, разложив перед ним аккуратными стопками утреннюю почту, снова уселась на свое место, держа наготове карандаш и блокнот.
  Но в это утро обычный распорядок был неожиданно нарушен. Пуаро принес с собой свежую газету, и его внимание вдруг привлек один заголовок. Огромные буквы буквально вопили:
  «ТАЙНА ИСПАНСКОГО СУНДУКА! ПОСЛЕДНИЕ НОВОСТИ. »
  — Вы, разумеется, просматривали утренние газеты, мисс Лемон?
  — Да, мосье Пуаро. Новости из Женевы не очень радуют.
  Пуаро досадливым жестом отмахнулся от новостей из Женевы.
  — Испанский сундук, — вслух размышлял он. — Вы можете мне сказать, мисс Лемон, что такое испанский сундук?
  — Полагаю, мосье Пуаро, что это модель сундука, впервые изготовленная в Испании.
  — Это-то понятно. А если более конкретно?
  — Мне кажется, они были очень популярны в елизаветинскую эпоху. Они очень вместительны, больших размеров, со множеством солидных медных замков и запоров. Если их регулярно чистить, то выглядят они очень неплохо. Моя сестра как-то купила такой сундук на распродаже. В прекрасном состоянии. Она душит в нем столовое белье.
  — Не сомневаюсь, что вся мебель в доме вашей сестры с прекрасном состоянии, — галантно склонив голову, произнес Пуаро.
  На это мисс Лемон не без грусти заметила, что нынешняя прислуга не знает, что такое «начищать рукавом».
  Пуаро посмотрел на нее с удивлением, но не стал выяснять, что означает столь странное выражение.
  Он снова пробежал глазами список невольных участников драмы: майор Рич, мистер и миссис Клейтон, командор Макларен, мистер и миссис Спенс. Для него это были всего лишь имена, не более. Но за ними стоят живые люди, с их переживаниями, люди, которых обуревают страсти, любовь, ненависть и страх. Драма, в которой ему, Пуаро, не доведется участвовать. А жаль. Шестеро гостей на званом ужине, в комнате, где у стены стоит вместительный испанский сундук. Шестеро гостей, пятеро из которых беседуют, наслаждаются холодными закусками, слушают музыку, танцуют, а шестой лежит заколотый на дне испанского сундука…
  «Эх, — подумал Пуаро. — Как бы сейчас воодушевился мой славный Гастингс! Дал бы волю своей фантазии!
  Сказал бы что-нибудь нелепое — ничего похожего на истинную причину! Дорогой Гастингс, как же мне его не хватает. А вместо него…» — Пуаро вздохнул и покосился на мисс Лемон, которая, вполне резонно заключив, что шеф не расположен сегодня ей диктовать, сняла крышку с пишущей машинки и ждала, пока он удалится, чтобы закончить кое-какие письма.
  Ее меньше всего волновал этот злосчастный испанский сундук, в котором был обнаружен труп.
  Пуаро вздохнул и стал изучать фотографию. Фотографии в газетах редко бывают удачными, а эта вообще никуда не годилась, сплошная чернота. И все-таки какое лицо!
  Миссис Клейтон, вдова убитого…
  И вдруг, повинуясь безотчетному порыву, Пуаро протянул газету мисс Лемон:
  — Взгляните на этот снимок. На лицо…
  Мисс Лемон послушно, но без всякого интереса посмотрела на фотографию.
  — Что вы скажете об этой женщине, мисс Лемон? Это миссис Клейтон.
  Мисс Лемон взяла газету, еще раз небрежно взглянула на фотографию и сказала:
  — Она немного похожа на жену управляющего банком в Кройдон-Хите.
  — Неужели! — воскликнул Пуаро. — Расскажите мне, пожалуйста, все, что вы знаете о жене управляющего банком в Кройдон-Хите.
  — О, это, пожалуй, не очень-то красивая история, мосье Пуаро.
  — Я так и думал. Ну прошу вас.
  — Ходило много разных слухов о миссис Адаме и молодом художнике. Потом мистер Адаме застрелился. Однако миссис Адаме выйти за художника не захотела, и он принял какой-то яд… Правда, его спасли. В конце концов миссис Адаме вышла замуж за молодого адвоката. Мне кажется, после этого был еще какой-то скандал, но мы уже уехали из Кройдон-Хита, поэтому, что там было дальше, я не знаю.
  Пуаро задумчиво кивнул головой.
  — Она была красива?
  — Строго говоря, красавицей ее не назовешь. Но в ней было что-то такое…
  — Вот именно. Что-то такое, что есть во всех искусительницах рода человеческого! В Елене Прекрасной, Клеопатре…
  Мисс Лемон с решительным видом заправила в машинку чистый лист бумаги.
  — Право, мосье Пуаро, я над этим не задумывалась.
  Глупости все это. Если бы люди серьезнее относились к своей работе, а не забивали голову всякой ерундой, было бы куда лучше.
  Расправившись таким образом со всеми человеческими пороками и слабостями, мисс Лемон опустила руки на клавиши машинки — ей не терпелось приступить наконец к работе.
  — Это ваша личная точка зрения, мисс Лемон, — заметил Пуаро. — Я понимаю, сейчас вы хотите лишь одного: чтобы вам не мешали заниматься делом. Но ведь ваша работа состоит не только в том, чтобы писать под диктовку письма, подшивать бумажки, отвечать на телефонные звонки… Это вы делаете безукоризненно. Но я-то имею дело не только с бумажками, но и с живыми людьми. И здесь мне тоже нужна ваша помощь.
  — Разумеется, мосье Пуаро, — почтительно ответила мисс Лемон. — Чем могу быть полезна?
  — Меня заинтересовало это преступление. Был бы весьма признателен, если бы вы просмотрели сообщения о нем во всех утренних газетах, а затем и в вечерних… Составьте мне точный перечень всех фактов.
  — Хорошо, мосье Пуаро.
  Пуаро с горестной усмешкой удалился в гостиную.
  «Поистине ирония судьбы, — сказал себе он. — После моего друга Гастингса эта мисс Лемон. Большего контраста не придумаешь. Дорогой Гастингс, с каким азартом он стал бы мне помогать! Представляю, как бы он сейчас бегал по комнате! Его неуемная фантазия порождала бы самые невероятные романтические ситуации. Он простодушно верил бы каждому слову, напечатанному в газетах. А этой бедняжке мисс Лемон мое поручение лишь в тягость, какой уж там азарт».
  Спустя несколько часов мисс Лемон явилась к нему с листком бумаги в руках.
  — Вот все интересующие вас сведения, мосье Пуаро.
  Только не уверена, что на них можно полагаться. Об одном и том же все пишут по-разному. Я бы не очень доверяла этим писакам.
  — Мне кажется, вы чересчур строги, мисс Лемон, — пробормотал Пуаро. Простите великодушно за беспокойство, весьма вам признателен.
  Факты были поразительные и сразу наводили на определенный вывод. Майор Чарлз Рич, богатый холостяк, пригласил на вечеринку своих друзей. А именно, мистера и миссис Клейтон, мистера и миссис Спенс и капитана Макларена. Последний был близким другом майора и четы Клейтон. Что же касается супругов Спенс, то с ними все остальные познакомились сравнительно недавно. Арнольд Клейтон служил в Министерстве финансов, Джереми Спенс был рядовым чиновником из какого-то государственного учреждения. Майору Ричу было сорок восемь лет, Арнольду Клейтону — пятьдесят пять, Джереми Спенсу — тридцать семь. О миссис Клейтон сообщалось, что она была «моложе своего мужа». Ее муж в гостях не был — в последнюю минуту его срочно вызвали в Шотландию он должен был выехать в тот же вечер поездом в 20.15 с вокзала Кингс-Кросс.
  Званый ужин в доме майора Рича прошел, как обычно проходят такие вечера. Гости веселились и наслаждались обществом друг друга. Это не было каким-то шумным сборищем ни тем более пьяной оргией. Разошлись все в 23.45.
  Гости, все четверо, уехали вместе на такси. Капитан Макпарен вышел у своего клуба, затем супруги Спенс подвезли Маргариту Клейтон до Кардиган-Гарденс — это у Слоун-стрит, — и поехали к себе в Челси.
  Ужасное открытие было сделано на следующее утро слугой майора Уильямом Берджесом. Берджес был приходящим слугой, а не жил в доме постоянно. В то утро он пришел чуть раньше, чтобы успеть прибраться в гостиной до того, как подать майору его утренний чай. Берджеса сразу насторожило странное пятно возле испанского сундука, резко выделявшееся на светлом ковре. Подняв крышку, Берджес заглянул внутрь и оказался в шоке от ужаса — там лежал мистер Клейтон с перерезанным горлом.
  Берджес, не помня себя, выбежал на улицу и окликнул полицейского.
  Таковы были факты. Сообщалось еще и о кое-каких деталях. Полиция немедленно известила о случившемся жену мистера Клейтона, которая была «сражена известием». В последний раз она видела мужа около шести часов вечера, когда он пришел домой. Естественно, раздраженный — его срочно вызывали телеграммой в Шотландию, по какому-то вопросу, связанному с землей, которой он там владел. Он настоял, чтобы жена отправилась в гости без него. Телеграмму принесли в клуб, где он находился вместе со своим другом, Маклареном. Друзья выпили по стаканчику, после чего мистер Клейтон сообщил Макларену о досадной новости. Взглянув на часы, он заторопился, сказав, что должен еще успеть заехать к майору Ричу и предупредить о том, что не сможет прийти. Он пытался дозвониться майору по телефону, но линия, должно быть, была повреждена.
  По словам слуги майора Рича, мистер Клейтон действительно заходил к майору примерно без пяти восемь. Хозяина дома не было, но он должен был с минуты на минуту вернуться. Мистер Клейтон согласился пройти в гостиную и написать записку, объяснив, что спешит на поезд, который отходит через двадцать минут с вокзала Кингс-Кросс.
  Проводив мистера Клейтона в гостиную, сам Берджес вернулся в кухню, где готовил canapes.[430] Он не слышал, когда вернулся хозяин, но минут десять спустя тот зашел на кухню и велел Берджесу бросить все и сбегать за турецкими сигаретами, которые любила миссис Спенс. Сигареты слуга отнес потом в гостиную. Мистера Клейтона там уже не было, и Берджес решил, что он уже ушел, поскольку торопился на поезд.
  Рассказ майора Рича был кратким. Когда он вернулся домой, Клейтона уже не было. Майор даже не подозревал, что тот заходил к нему. Никакой записки он тоже не оставил, и о его внезапном отъезде в Шотландию майор узнал только от его жены, когда все уже были в сборе.
  В вечерних газетах было еще два коротеньких сообщения. В первом говорилось, что «убитая горем» миссис Клейтон покинула свою квартиру в Кардиган-Гарденс и временно поселилась у друзей.
  Во втором же, помещенном в колонке последних новостей, сообщалось, что майору Ричу предъявлено обвинение в убийстве Арнольда Клейтона и он взят под стражу.
  — Взят под стражу, — повторил Пуаро, взглянув на мисс Лемон. Собственно, этого и следовало ожидать.
  Тем не менее случай очень интересный! А вы как считаете?
  — Что ж, я полагаю, подобные вещи иногда случаются, — равнодушно ответила мисс Лемон.
  — Разумеется, случаются, и, представьте, довольно часто, почти каждый день. Но обычно такие происшествия вполне объяснимы, хотя это отнюдь не делает их менее отвратительными.
  — Да, история действительно неприятная.
  — Еще бы! Что уж тут приятного — валяться с перерезанным горлом на дне сундука! Но меня, признаться, особенно поразило странное поведение майора Рича.
  Мисс Лемон с брезгливой гримаской заметила:
  — Говорят, что они с миссис Клейтон очень близкие друзья… Правда, это только слухи, поэтому я не включила это в перечень фактов.
  — И правильно сделали. Однако подобное предположение напрашивается само собой… Так это все, что вы хотели сказать?
  Лицо мисс Лемон было по-прежнему невозмутимым и холодным. И Пуаро, вздохнув, в который раз вспомнил своего пылкого и мечтательного друга Гастингса. Обсуждать это дело с мисс Лемон было поистине нелегким испытанием.
  — Представьте себе на минуту майора Рича. Допустим, он влюблен в миссис Клейтон… Муж мешает ему, и он хочет от него избавиться. Хотя, если миссис Клейтон отвечает ему взаимностью, к чему тогда вообще что-либо затевать? Или, может, он был уверен, что мистер Клейтон не согласится на развод? Но хотя майор Рич отставной военный, а военные, как говорится, особым умом не блещут, не может же он быть полным идиотом?
  Мисс Лемон хранила молчание, полагая, что вопрос был чисто риторическим.
  — Ну так что же? — нетерпеливо спросил Пуаро. — Что вы думаете об этом?
  — Что я думаю? — Мисс Лемон даже вздрогнула.
  — Mais oui,[431] именно вы!
  Мисс Лемон попыталась сосредоточиться. Не в ее стиле было предаваться размышлениям, если ее не просили об этом. Когда выдавалась свободная минутка, она предпочитала обдумывать, как еще можно улучшить и без того доведенную ею до совершенства систему делопроизводства.
  — Видите ли… — начала она и умолкла.
  — Скажите, что, по-вашему, могло произойти в тот вечер? Мистер Клейтон пишет в гостиной записку, майор Рич возвращается домой и…
  — Он видит у себя мистера Клейтона. Они… Я полагаю, между ними происходит ссора, и майор Рич бросается на него с ножом… Затем, испугавшись содеянного, он… прячет труп в сундук. Ведь с минуты на минуту должны прийти гости…
  — Да-да, верно. Приходят гости. Труп лежит в сундуке. Вечер завершен, гости разъезжаются. А что потом?..
  — Потом майор Рич ложится спать… О!..
  — Ага! — воскликнул Пуаро. — Теперь вы понимаете?
  Вы убили человека, спрятали труп в сундуке, а потом преспокойно легли спать, ничуть не опасаясь, что слуга может обнаружить его утром?
  — Слуга мог и не заглянуть в сундук…
  — При том, что возле сундука огромное пятно крови?
  — Возможно, майор Рич в спешке его не заметил…
  — Не слишком ли это было бы беспечно с его стороны?
  — Он, очевидно, был очень расстроен, — сказала мисс Лемон.
  Пуаро в отчаянии развел руками.
  А мисс Лемон, воспользовавшись минутной паузой, выскользнула за дверь.
  
  
  2
  Тайна испанского сундука, строго говоря, не касалась Эркюля Пуаро. В данный момент он выполнял одно весьма деликатное поручение крупной нефтяной фирмы — возникли подозрения, что один из членов ее правления замешан в весьма сомнительных операциях. Поручение было сугубо конфиденциальным и сулило хорошее вознаграждение. Дело было довольно сложным и отнимало много времени, но при этом почти не требовало от Пуаро каких-либо физических усилий. Это было утонченное преступление, без трупов и крови. Преступление в экономической сфере.
  А за тайной испанского сундука скрывались события, полные драматизма, кипели страсти. Когда-то Пуаро предостерегал своего друга Гастингса избегать очень сильного влияния эмоций, но тот все равно был этому подвержен.
  Тогда Пуаро был особенно беспощаден к бедняге Гастингсу. А теперь он и сам ведет себя не лучше, думая о загадочных красавицах, роковых страстях, ревности, ненависти и прочей романтической ерунде. Пуаро не терпелось узнать об этом убийстве все. Что представляют собой майор Рич и его слуга Берджес, Маргарита Клейтон (хотя это, пожалуй, он уже знал) и покойный Арнольд Клейтон (Пуаро считал, что сведения о личности убитого наиболее важны для раскрытия преступления)… И что за человек, ближайший друг убитого — капитан Макларен, и конечно же неплохо бы побольше выяснить о чете Спенсов, с которыми все они познакомились совсем недавно.
  Но как это можно узнать?
  Весь остаток дня Пуаро только и думал об этом.
  Почему его так взволновало это убийство? Ну конечно — все слишком нелепо! Очень странная история. Необходимо все хорошенько осмыслить…
  Итак, скорее всего между мужчинами произошла ссора… Причина ясна женщина. В состоянии аффекта один убивает другого. Да, такое вполне возможно, хотя было бы логичнее, если бы муж убил любовника. Однако здесь, все наоборот, любовник убивает мужа, причем убивает ударом кинжала! Оружие, прямо скажем, несколько необычное. Возможно, матушка майора Рича была итальянкой? Иначе как объяснить столь странный выбор орудия убийства? Как бы там ни было, убийство совершено кинжалом (или стилетом, как предпочитают называть его газеты), который в критический момент оказался под рукой. Затем труп прячут в сундук. Тут все ясно. Поскольку в гостиную мог войти слуга и до прихода гостей тоже оставались считанные минуты, разумнее всего было поступить именно так, как и поступил убийца, — спрятать труп в сундук.
  Вечер подходит к концу, гости разъезжаются, уходит слуга… Что же делает майор Рич? Как ни в чем не бывало ложится спать!
  Чтобы понять, почему он был так спокоен, необходимо узнать майора Рича поближе, узнать, что он за человек.
  Возможно, не выдержав напряжения этого вечера — ведь ему приходилось вести себя так, будто ничего не произошло, — он принял снотворное или успокоительное и сразу же заснул. И разумеется, проснулся позже обычного. Все может быть. А возможно, это случай для психиатра — подсознательное чувство вины заставляло убийцу желать, чтобы преступление было раскрыто? Все зависит от…
  В это время зазвонил телефон. Пуаро не хотел брать трубку, но телефон продолжал звонить, и он вспомнил, что мисс Лемон, передав ему письма на подпись, ушла домой, а Джордж, его камердинер, видимо, куда-то отлучился. Немного поколебавшись, Пуаро все-таки снял трубку.
  — Мосье Пуаро?
  — Да, я вас слушаю.
  — О, как я рада! — Пуаро удивленно моргал, вслушиваясь в мелодичный женский голос. — Говорит Эбби Четертон.
  — О, леди Четертон. Чем могу служить?
  — Тем, что немедленно, сейчас же приедете ко мне, на эту ужасную вечеринку, которую я затеяла. Не столько ради вечеринки, сколько ради одного очень важного дела.
  Вы мне нужны. Это очень-очень серьезно! Пожалуйста, не отказывайтесь! Я и слышать не хочу, что вы не можете…
  Но Пуаро вовсе не собирался отказываться. Правда, лорд Четертон, кроме того, что он был весьма родовитым аристократом и время от времени произносил в палате лордов скучнейшие речи, ничем знаменит не был, зато леди Четертон была, по мнению Эркюля Пуаро, украшением лондонского высшего света. Все, что она говорила или делала, мгновенно становилось сенсацией. Она была умна, красива, эффектна и излучала столько энергии, что ее хватило бы для запуска ракеты на Луну.
  — Вы мне нужны, — снова повторила леди Четертон. — Подкрутите щипцами ваши неподражаемые усы, мосье Пуаро, и немедленно приезжайте.
  Пуаро конечно же не мог собраться так быстро. Он тщательно оделся, потом долго расчесывал и подвивал усы и лишь после этого тронулся в путь.
  Дверь очаровательного особняка леди Четертон была открыта настежь, и оттуда доносился такой гул и рев, словно вы очутились у ворот зоологического сада, где с цепи сорвались все его обитатели. Леди Четертон, которая одновременно развлекала беседой двух послов, одного регбиста с мировым именем и евангелиста из США, увидев Пуаро, тут же направилась к нему.
  — Мосье Пуаро, как я рада вас видеть! Нет-нет, не пейте этот отвратительный мартини. У меня для вас найдется кое-что получше — шербет, достойный султанов Марокко. Он в моей гостиной наверху.
  И она быстро стала подниматься по лестнице, приглашая Пуаро следовать за нею. На секунду задержавшись, она бросила через плечо:
  — Я не могла отменить этот вечер, иначе кто-нибудь мог что-то заподозрить. Слугам я обещала хорошо заплатить, если будут держать язык за зубами. В конце концов никому не хочется, чтобы его дом превратился в осаждаемую репортерами крепость. А бедняжке и без того столько за эти дни досталось…
  Пройдя площадку второго этажа, леди Четертон принялась подниматься на третий. Запыхавшийся и несколько озадаченный Пуаро едва поспевал за нею.
  Наконец леди Четертон остановилась, кинула взгляд вниз через перила и распахнула одну из дверей.
  — Я привела его, Маргарет! — воскликнула она. — Вот он, собственной персоной! — И с торжествующим видом леди Четертон отступила в сторону, пропуская Пуаро. Затем коротко представила:
  — Маргарита Клейтон — мой самый-самый близкий друг. Вы должны непременно помочь ей, мосье Пуаро. Маргарита, это тот самый Эркюль Пуаро. Он сделает для тебя все, что ты попросишь. Не так ли, мой дорогой мосье Пуаро?
  И, не дождавшись ответа, который, по ее мнению, мог быть только один (ибо леди Четертон недаром слыла взбалмошной красавицей), она поспешила к двери, неосторожно громко бросив на ходу:
  — Я должна вернуться к этим ужасным гостям…, Женщина, сидевшая на стуле у окна, поднялась и устремилась навстречу Пуаро. Он узнал бы ее, даже если бы леди Четертон и не назвала ее имени. Этот прекрасный высокий лоб, эти подобные темным крыльям полукружья волос на висках и широко расставленные глаза! Черное платье с высоким воротником, плотно облегающее фигуру, подчеркивало совершенство форм и матовую белизну кожи.
  Это было лицо, поражающее скорее своей оригинальностью, нежели красотой, — одно из тех не совсем пропорциональных лиц, какие можно увидеть на портретах итальянских примитивистов.[432] Да и во всем облике ее было что-то средневековое, какая-то пугающая чистота и невинность, которая куда как притягательней современной утонченной распущенности. Когда она заговорила, в голосе ее слышались наивность и детская непосредственность.
  — Эбби говорит, что вы просто волшебник. — Она серьезно и вопрошающе посмотрела на него.
  Какое-то время Пуаро внимательно рассматривал ее.
  Однако в его взгляде не было ничего, что позволяло бы заподозрить его в неделикатном любопытстве. Так врач смотрит на нового пациента.
  — Вы уверены, мадам, — наконец промолвил он, — что я могу вам помочь?
  Щеки ее порозовели.
  — Я не совсем вас понимаю…
  — Что именно вы хотите?
  — О! — Казалось, она была обескуражена. — Я была уверена, что вы знаете, кто я…
  — Я знаю, кто вы. Знаю, что ваш муж был убит и что майор Рич арестован по обвинению в убийстве.
  Ее румянец стал гуще.
  — Майор Рич не убивал моего мужа.
  — Почему вы так думаете? — быстро спросил Пуаро.
  Она вздрогнула и растерянно произнесла:
  — Простите, я не понимаю…
  — Я, наверное, смутил вас, задав не совсем обычный вопрос, ведь полиция, как правило, спрашивает: «Почему майор Рич убил Арнольда Клейтона?» Меня же гораздо больше интересует другое: «Почему вы уверены, что он его не убивал?»
  — Потому… — она запнулась, — потому что я очень хорошо знаю майора Рича.
  — Так, значит, вы хорошо знаете майора Рича, — спокойно повторил Пуаро. И после секундной паузы резко спросил:
  — Насколько хорошо?
  Он не знал, поняла ли она его вопрос. Про себя же подумал: «Либо она чересчур наивна и непосредственна, либо очень хитра и искушенна… И, по-видимому, не я первый пытаюсь это понять».
  — Насколько хорошо? — Она растерянно смотрела на него. — Лет пять, нет, почти шесть.
  — Я не это имел в виду… Вы должны понять, мадам, что я вынужден задавать вам неделикатные вопросы. Конечно, вы можете мне сказать не правду… Женщины иногда вынуждены говорить не правду. Им приходится защищаться, а ложь очень надежное оружие. Но есть три человека, мадам, которым женщина должна говорить правду: духовник, парикмахер и частный сыщик, если, разумеется, она ему доверяет. Вы доверяете мне, мадам?
  Маргарита Клейтон сделала глубокий вдох.
  — Да, — ответила она. — Доверяю. — А затем добавила:
  — Раз уж я должна доверять.
  — Прекрасно. Итак, вы хотите, чтобы я нашел убийцу вашего мужа?
  — Да.
  — Но это не самое главное, не так ли? Вы хотите, чтобы я снял всякие подозрения с майора Рича?
  Она благодарно кивнула.
  — Только это?
  Впрочем, вопрос этот был явно лишний. Маргарита Клейтон была из тех женщин, которые не способны одновременно думать о нескольких вещах.
  — А теперь, — сказал Пуаро, — прошу прощения за нескромный вопрос. Майор Рич был вашим возлюбленным?
  — Вы хотите сказать, были ли мы близки с ним? Нет — Но он был влюблен в вас?
  — Да.
  — А вы? Были ли вы влюблены в него?
  — Мне кажется, да.
  — Но вы не совсем в этом уверены, не так ли?
  — Нет, теперь… теперь я уверена.
  — Так. Следовательно, вы не любили своего мужа?
  — Нет.
  — Вы откровенны, это хорошо. Большинство женщин попыталось бы сейчас объяснить мне свои чувства и тому подобное. Как давно вы замужем?
  — Одиннадцать лет.
  — Расскажите, что за человек был ваш муж?
  Она нахмурила лоб:
  — Это очень трудно. Он был очень сдержан… Я никогда не знала, о чем он думает. Все считали, что он очень талантлив. Я хочу сказать, у него на работе… Он… как бы это сказать… никогда не говорил о себе…
  — Он любил вас?
  — О да. Иначе он не принимал бы так близко к сердцу… — Она внезапно умолкла.
  — Внимание к вам других мужчин? Вы это хотели сказать? Он ревновал вас?
  — Затем, возможно, почувствовав, что эти слова нуждаются в пояснении, добавила:
  — Иногда он по несколько дней не разговаривал со мной…
  Пуаро задумчиво кивнул.
  — Вы впервые столкнулись с подобной трагедией?
  — Трагедией? — Она нахмурилась и покраснела. — Вы имеете в виду того бедного мальчика, который застрелился?
  — Да, — сказал Пуаро. — Именно его.
  — У меня и в мыслях не было, что он страдает… Мне было искренне жаль его, он был такой робкий, застенчивый и такой одинокий. У него, должно быть, нервы были не в порядке. А потом эти два итальянца и… дуэль. Это было так глупо. Слава Богу, никто не погиб. Право, оба мне были совершенно безразличны. Да я и не скрывала этого.
  — Разумеется. Судьбе было угодно, чтобы вы просто повстречались им на пути. А там, где появляетесь вы, там неизбежно что-нибудь случается. Мне не впервой слышать о подобных историях. Мужчины теряют рассудок именно потому, что вы остаетесь к ним безразличны. Однако майор Рич вам не безразличен. И следовательно… мы должны сделать все возможное…
  Он умолк. Наступила пауза.
  Она очень внимательно смотрела на него.
  — Хорошо. Теперь перейдем от действующих лиц к фактам. Мне известно лишь то, что пишут в газетах. Судя по их сообщениям, вашего мужа могли убить только два человека — майор Рич или его слуга.
  Она упрямо повторила:
  — Я знаю, что Чарлз его не убивал.
  — Следовательно, это сделал слуга. Так?
  Она растерянно посмотрела на Пуаро.
  — Получается, что так, но…
  — Но вы сомневаетесь в этом?
  — Это просто… невероятно!
  — И тем не менее вполне возможно. Ваш муж, без сомнения, заходил в тот вечер к майору, ибо тело его обнаружено именно в его доме. Если верить тому, что говорит слуга, его мог убить только майор Рич. А если слуга лжет? Тогда скорее всего он сам убил его и спрятал труп в сундук до возвращения хозяина. С точки зрения убийцы, прекрасная возможность освободиться от улик. Ему остается лишь утром «заметить» пятно на ковре, а затем «обнаружить» труп. Подозрение неминуемо падет на майора Рича.
  — Но зачем ему было убивать Арнольда?
  — Вот именно, зачем? Явных мотивов для убийства у него нет, иначе полиция уже занялась бы этим. Возможно, ваш муж узнал о каких-то его неблаговидных делишках и собирался сообщить об этом майору. Ваш муж никогда не говорил с вами об этом Берджесе?
  Она покачала головой.
  — Как вы думаете, ваш муж рассказал бы все майору, если бы узнал что-то о его слуге?
  Она нахмурилась, размышляя.
  — Мне трудно сказать. Возможно, что нет. Я вам уже сказала: он был очень скрытен. Он никогда не был… как бы это сказать… не был болтлив.
  — Он был человеком в себе… Так, а что вы можете сказать о Берджесе?
  — Он из тех, кого почти не замечаешь. Хороший слуга. Очень опытный, хотя и недостаточно вышколен.
  — Сколько ему лет?
  — Тридцать семь или тридцать восемь. Во время войны он служил денщиком, хотя и не призывался в армию.
  — И как давно он служит у майора?
  — Полагаю, года полтора.
  — Вы не замечали ничего необычного в его отношении к вашему мужу?
  — Мы там не так часто бывали. Но нет, я ничего не замечала.
  — Расскажите мне поподробнее о том вечере. В котором часу должны были приехать гости?
  — Между восемью пятнадцатью и восемью тридцатью.
  — Что это была за вечеринка?
  — Как всегда у майора: напитки и легкая закуска, но очень хорошая. Гусиная печенка, гренки, лососина…
  Иногда Чарлз любит угощать рисом, приготовленным по особому рецепту, он узнал его, когда был на Ближнем Востоке. Но это, как правило, зимой. Потом мы обычно слушаем музыку — у Чарлза большая коллекция пластинок. Мой муж и Джок — большие любители классической музыки. Еще мы всегда танцевали. Спенсы заядлые танцоры. В тог вечер было очень уютно. Дружеская вечеринка в кругу хороших друзей. Чарлз умеет принимать гостей.
  — Стало быть, в тот вечер все было как обычно? Вы не заметили чего-нибудь такого, что бросилось бы вам в глаза? Чего-нибудь необычного?
  — Необычного? — Она на минуту задумалась, нахмурив лоб. — Как только вы спросили, я подумала… Нет, не помню. Но что-то было. — Она снова тряхнула головой. — Нет.
  Лично я ничего необычного в тот вечер не заметила. Нам было хорошо, все веселились и радовались жизни. — Она зябко поежилась. — Подумать только, что все это время…
  Пуаро предостерегающе поднял руку.
  — Постарайтесь не думать об этом… А то дело, по которому ваш муж был вызван в Шотландию… что вы о нем знаете?
  — Знаю только, что возникли какие-то сложности по поводу продажи земельного участка, которым владел мой муж. Сделка состоялась, но потом, кажется, возникли какие-то обстоятельства.
  — Вспомните точно, что сказал вам муж в тот вечер.
  — Он вошел в комнату. В руках у него была телеграмма. Насколько мне помнится, он сказал: «Придется сегодня же выехать в Эдинбург. Ужасно обидно. Но завтра утром необходимо повидаться с Джонсоном… А я-то был уверен, что все пройдет без сучка без задоринки…» А затем спросил: «Хочешь, я позвоню Джоку, чтобы заехал за тобой?» — но я отказалась: «Глупости, я поеду на такси».
  Тогда он сказал, что Джок или Спенсы после ужина проводят меня. Я спросила, не собрать ли чемодан, но он сказал, что возьмет только самое необходимое и перекусит в клубе. Он ушел и… больше я его не видела.
  Когда она произнесла последние слова, голос ее слегка дрогнул.
  Пуаро пристально посмотрел на нее.
  — Он показывал телеграмму?
  — Нет.
  — Жаль.
  — Почему жаль?
  Он оставил ее вопрос без ответа, а затем бодрым голосом промолвил:
  — А теперь перейдем к делу. Вы можете назвать мне фамилии стряпчих мистера Рича?
  Она назвала ему фамилии, и он записал адрес.
  — Вы не могли бы написать им коротенькую записку?
  Так мне будет проще с ними разговаривать. Да, и еще мне нужно повидать майора Рича…
  — Но он… под стражей… вот уже целую неделю.
  — Разумеется. Таковы порядки. Напишите такие же… м-м… записки капитану Макларену и вашим друзьям Спенсам. Мне надо с ними тоже поговорить, и я бы не хотел, чтобы они сразу же выставили меня за дверь.
  Когда она передала ему записки, он сказал:
  — Еще одна просьба. Личное впечатление, конечно, очень важно, но мне бы очень хотелось знать и ваше мнение о мистере Макларене и Спенсах.
  — Джок наш давнишний друг. Я знаю его с детства.
  Поначалу он может показаться грубоватым, но он прекрасный человек и на него всегда можно положиться. Он не умеет вести всякие там светские беседы, но он никогда вас не подведет. Мы с Арнольдом всегда дорожили его советами.
  — И он, разумеется, тоже влюблен в вас? — В глазах Пуаро вспыхнули насмешливые искорки.
  — О да! — простодушно воскликнула Маргарита Клейтон. — Он всегда был в меня влюблен, и теперь это стало у него чем-то вроде привычки.
  — А Спенсы?
  — Они очень славные. Линда Спенс довольно умненькая. Арнольд любил с ней поболтать. И хорошенькая к тому же.
  — Вы с ней дружите?
  — С ней? Более или менее, не могу сказать, что она очень уж мне нравится. Понимаете… Она злая.
  — А ее муж?
  — О, Джереми! Он очень симпатичный, обожает музыку и неплохо разбирается в живописи. Мы с ним часто ходим на выставки…
  — Хорошо, в остальном я разберусь сам. — Пуаро взял ее руку в свои. Надеюсь, мадам, вы не пожалеете о том, что обратились ко мне за помощью.
  — Почему я должна пожалеть об этом? — сказала она, чуть округлив глаза.
  — Кто знает? — загадочно промолвил Пуаро.
  «А сам-то я знаю?» — подумал он, спускаясь по лестнице. Вечеринка была в полном разгаре, но он благополучно избежал возможных встреч и выскользнул на улицу. «Нет, ничего я не знаю», — подумал он.
  Он размышлял о Маргарите Клейтон. Эта детская непосредственность, эта откровенная наивность… Не маска ли это? Ему снова вспомнились женщины средневековья.
  По поводу некоторых простодушных кротких красавиц среди историков до сих пор не прекращаются жаркие споры.
  Например, по поводу Марии Стюарт, королевы Шотландии. Знала ли она в ту ночь в Кирк О'Филдсе о том, что замышляется заговорщиками? Или она действительно была чиста и невинна, как дитя? Неужели ее приближенные не посвятили ее в свои планы? А возможно, она из тех по-детски наивных женщин, которые говорят себе: «Я ничего не знаю», — и искренне верят в это? Чары Маргариты Клейтон и его не оставили равнодушным. Тем не менее он не был уверен в ее полной непричастности…
  Такие женщины способны толкать других на преступные деяния. Они виновны не в том, что совершают преступление, а в том, что вдохновляют на него других.
  Нет, обычно не их нежная ручка заносит нож…
  Так что же Маргарита Клейтон?.. Нет, здесь пока ничего определенного…
  
  3
  Стряпчие майора Рича вряд ли могли чем-либо помочь Эркюлю Пуаро. Да он и не рассчитывал на это.
  Однако они деликатно намекнули, что вмешательство миссис Клейтон может лишь повредить их клиенту.
  Посещение конторы стряпчих было для Пуаро просто визитом вежливости. Он располагал достаточными связями в Министерстве внутренних дел и Отделе расследования, чтобы получить разрешение на свидание с заключенным.
  Инспектор Миллер, которому было поручено вести дело об убийстве Арнольда Клейтона, был, по мнению Пуаро, малоприятным субъектом. Однако на этот раз инспектор Миллер не был непреклонен, а был всего лишь снисходительно-ироничен.
  — У меня нет времени возиться с этой старой перечницей, — буркнул он своему помощнику, прежде чем принять сыщика. — Но хочешь не хочешь, а надо быть вежливым.
  — Неужели вы как фокусник, мосье Пуаро, сейчас извлечете из шляпы новые улики? — с наигранной веселостью сказал он, когда Пуаро вошел. — Хотя и без них как божий день ясно, что только майор Рич мог убить этого Клейтона.
  — Если, разумеется, не принимать во внимание слугу майора.
  — О, этого я готов вам уступить! В качестве возможного варианта. Хотя вам трудно будет что-либо доказать.
  Да и мотивов нет.
  — В этом никогда нельзя быть уверенным. Мотив — вещь весьма тонкая.
  — Он ничем не был связан с Клейтоном, у него никаких грешков в прошлом, с головой вроде бы тоже все в порядке… Вам этого недостаточно?
  — Я надеюсь предъявить вам доказательства, что Рич не совершал убийства.
  — Чтобы угодить даме, да? — Инспектор Миллер ехидно ухмыльнулся. — Она и за вас принялась, не так ли? Вот штучка, скажу я вам. Cherchez la femme,[433] экие существа мстительные. Она бы и сама это проделала, если бы ей представилась возможность.
  — Кинжалом? И в сундук? Побойтесь Бога, инспектор!
  — Не верите? Я знавал одну такую дамочку. Не моргнув глазом, она отправила на тот свет парочку муженьков, когда они в чем-то ей начали мешать. И всякий раз была «убита горем». Суд присяжных хотел было ее оправдать, но… уж слишком вескими были доказательства.
  — Давайте, друг мой, не будем спорить. Я хотел бы полюбопытствовать относительно некоторых деталей. Ведь то, что пишут в газетах, — далеко не всегда соответствует истине.
  — Им тоже кушать хочется. Так что же вас интересует?
  — Точное время, когда наступила смерть.
  — Это сложно, поскольку тело было передано на экспертизу лишь утром следующего дня. Предполагается, что его убили часов за десять — тринадцать до вскрытия. Следовательно, между семью и девятью часами вечера… Рассечена яремная вена. Смерть, видимо, наступила мгновенно.
  — А оружие?
  — Что-то вроде итальянского стилета, небольшого, но острого как бритва. Никто не видел его в доме раньше, и неизвестно, как он туда попал. Но мы это обязательно узнаем. Необходимо лишь время и терпение.
  — А не могло случиться так, что в момент ссоры стилет просто мог оказаться под рукой?
  — Нет. Слуга утверждает, что никогда не видел его в доме майора.
  — Меня очень интересует телеграмма, — сказал Пуаро. — Та, которой Клейтон был вызван в Шотландию. Вызов действительно был?
  — Нет, его никто никуда не вызывал. — Никаких осложнений по поводу продажи земли или чего-то в этом роде не возникало. Сделка состоялась, и все шло обычным чередом.
  — Кто же тогда послал телеграмму? Я полагаю, телеграмма все-таки была?
  — Возможно. Однако вряд ли стоит верить тому, что говорит миссис Клейтон. Хотя… Клейтон то же самое сказал слуге и еще капитану Макларену.
  — В котором часу он с ним виделся?
  — Они вместе обедали в клубе. Примерно в девятнадцать пятнадцать. Затем Клейтон вызвал такси и поехал к майору Ричу. У него он был около восьми. А потом… — Тут инспектор Миллер лишь красноречиво развел руками.
  — И никто не заметил ничего необычного в поведении Рича в тот вечер?
  — Вы же знаете, как это бывает. Когда происходит убийство, всем тут же кажется, что они видели что-то эдакое, чего на самом деле совсем и не было. Миссис Спенс, например, утверждает, что майор был рассеян, отвечал невпопад, словно его что-то беспокоило. Я думаю, странно было бы не беспокоиться, когда у тебя труп в сундуке.
  Наверное, он изрядно поломал голову, думая, как бы от него поскорее избавиться.
  — Почему же в таком случае он этого не сделал?
  — Вот это-то меня и удивляет, черт побери. Запаниковал, должно быть. Хотя только круглый идиот решился бы оставить труп там, где мы его нашли. Он ведь мог легко от него избавиться. Ночного швейцара в доме нет. Подъехал бы на машине прямо к подъезду, сунул труп в багажник — машина большая, он вполне бы там уместился, — и за город, а там уже проще простого. Правда, кто-нибудь из соседей мог увидеть, как он засовывает труп в багажник. Но и здесь риск был невелик — домов рядом почти нет. К тому же его дом стоит в глубине двора. Часа в три ночи он мог бы спокойненько все это проделать. А что делает он? Ложится спать и спит чуть ли не до прихода полиции.
  — Он спал, как может спать только человек с чистой совестью.
  — Конечно, вы можете думать что угодно, но неужели вы действительно верите в его невиновность, мосье Пуаро?
  — На этот вопрос я вам не могу ответить. Сначала мне надо узнать, что за человек этот майор Рич.
  — Считаете, что по одному только виду можете отличить виновного от невиновного? Увы, к сожалению, это не так просто.
  — По внешнему виду, говорите? Да нет, хочу понять, действительно ли этот человек так глуп, как можно заключить из приведенных вами фактов.
  
  4
  Пуаро собирался повидаться с майором Ричем лишь после знакомства со всеми остальными участниками вечеринки.
  Начал он с капитана Макларена.
  Это был высокий, смуглый, не слишком общительный человек с суровым, изрезанным морщинами, однако приятным лицом. Он был застенчив, и его не так-то легко можно было вовлечь в беседу. Однако Пуаро это удалось.
  Вертя в руках записку Маргариты Клейтон, Макларен пробормотал:
  — Что ж, если Маргарита просит, чтобы я вам все рассказал, я к вашим услугам. Однако не уверен, что знаю больше того, что вам уже известно. Но раз Маргарита хочет… С тех пор как ей исполнилось шестнадцать, я никогда ни в чем ей не отказывал. Она умеет заставить вас сделать все, как ей нужно…
  — Да, я знаю, — промолвил Пуаро, а затем добавил:
  — Прежде всего ответьте мне на самый главный вопрос, только откровенно. Вы считаете, что Клейтона убил майор Рич?
  — Да. Маргарите я бы этого не сказал. Ведь она считает, что майор невиновен, но с вами я могу говорить начистоту. Черт побери, это же совершенно очевидно.
  — Они были врагами?
  — Что вы, напротив. Арнольд и Чарлз были лучшими друзьями. В этом-то вся загвоздка.
  — Возможно, отношения между майором Ричем и миссис Клейтон…
  Но Макларен не дал Пуаро закончить:
  — Ерунда! Все это гнусные сплетни… Абсолютная ложь!.. Миссис Клейтон и майор Рич всего лишь друзья. У Маргариты много друзей. Я тоже ее друг. Не помню уж сколько лет. С какой стати я бы вдруг стал это скрывать?
  Чарлз тоже ее друг.
  — Следовательно, вы считаете, что между ними не было более близких отношений?
  — Разумеется, считаю! — Макларен был вне себя от гнева и возмущения. Советую вам не слушать то, что болтает эта драная кошка Линда Спенс. Она может наговорить что угодно.
  — Но, возможно, у мистера Клейтона все же зародились подозрения, что между его женой и майором Ричем существуют отношения более пылкие, чем дружба?
  — Нет, этого не было, можете мне поверить. Кто-кто, а я бы знал об этом. Мы с Арнольдом были близкими друзьями.
  — Расскажите, что он был за человек. Вы лучше, чем кто-либо, должны его знать.
  — Арнольд по натуре был скрытным и сдержанным.
  Он был очень умен и очень талантлив, я бы сказал, финансовый гений. Занимал видный пост в Министерстве финансов.
  — Да, я это уже слышал.
  — Он много читал. Коллекционировал марки. Очень любил музыку. Правда, танцевать он не любил, да и вообще не очень любил общество.
  — Как по-вашему, это был счастливый брак?
  Командор Макларен ответил не сразу. Казалось, вопрос заставил его призадуматься.
  — На такие вопросы нелегко отвечать… Мне кажется, да. Думаю, они были счастливы. Он по-своему был ей предан. Я уверен, она тоже его любила. Во всяком случае, разводиться они не собирались, если вас это интересует. Правда, в чем-то их вкусы расходились, но это пустяки.
  Пуаро кивнул головой. Он понимал, что большего от своего собеседника он вряд ли добьется.
  — А теперь расскажите мне все, что вы помните об этом вечере. Мистер Клейтон обедал с вами в клубе? Что он вам говорил?
  — Сказал, что должен немедленно уехать в Шотландию. Был очень этим раздосадован. Кстати, мы с ним не обедали. Он торопился на поезд. Мы заказали вино и пару бутербродов. Собственно, бутерброды заказывал он. Я пил только вино. Ведь я должен был ужинать у майора Рича в тот вечер.
  — Мистер Клейтон говорил что-нибудь о телеграмме?
  — Да.
  — Он случайно не показывал ее вам?
  — Нет.
  — Он говорил, что хочет по дороге на вокзал заехать к майору Ричу?
  — Так прямо — нет. Но сказал, что не уверен, сможет ли сам предупредить Рича о своем внезапном отъезде, а потом добавил: «Впрочем, Маргарита или вы объясните ему это. Позаботьтесь, чтобы Маргарита благополучно добралась домой». Он попрощался со мной и ушел. Ничего необычного я в этом не усмотрел.
  — Он не высказывал каких-либо сомнений в подлинности телеграммы?
  — А разве телеграмма была не настоящая? — испуганно воскликнул Макларен.
  — Очевидно, нет…
  — Странно… — Командор Макларен на мгновение словно окаменел, а затем, придя в себя, снова повторил:
  — Очень странно… не понимаю, для чего кому-то понадобилось вызывать Арнольда в Шотландию.
  — Нам тоже очень хотелось бы это знать.
  И Пуаро ушел, предоставив капитану ломать голову над тем, что он услышал.
  
  5
  Супруги Спенсы жили в крохотном коттедже в Челси.
  Линда Спенс несказанно обрадовалась приходу Пуаро.
  — О, расскажите, расскажите мне, что с Маргаритой!
  Где она?
  — Этого, мадам, я не могу вам сказать.
  — Она прячется, да? О, Маргарита чертовски хитра.
  Но ей все равно придется давать показания на суде. От этого ей не отвертеться.
  Пуаро смотрел на Линду Спенс пытливым, изучающим взглядом. Он вынужден был признать, что она, пожалуй, весьма привлекательна — по современным меркам (в то время в моде были женщины, похожие на худосочных, неопрятных подростков). Но Пуаро не был поклонником подобного типа женщин — чуть растрепанные (вроде бы случайно) волосы, хитроватые назойливые глаза, на лице никаких следов косметики кроме кроваво-красной помады… На миссис Спенс был бледно-желтый свитер, доходивший ей почти до колен, и узкие черные брюки. В общем, не женщина, а какой-то сорванец.
  — А какое вы имеете к этому отношение? — спросила она, сгорая от любопытства. — Собираетесь спасать ее любовника? Вряд ли вам это удастся.
  — Следовательно, вы считаете, что убийца он?
  — Конечно. А кто же еще?
  «Ну, это еще надо доказать», — подумал Пуаро. И вместо того чтобы ответить, сам задал ей вопрос:
  — Каким он вам показался в тот вечер? Таким, как обычно, или вы заметили что-нибудь необычное?
  Линда с загадочным видом прищурила глаза:
  — Нет, он не был таким, как всегда. Он был… какой-то другой.
  — Какой же?
  — Разумеется, после того как ты хладнокровно зарезал человека…
  — Позвольте, ведь вы тогда еще этого не знали?
  — Разумеется, нет.
  — В таком случае, что же именно привлекло ваше внимание?
  — О, я не знаю. Но, вспоминая все уже потом, я при-; шла к выводу, что в нем было что-то странное.
  Пуаро вздохнул.
  — Кто из гостей приехал первым?
  — Мы с мужем. Потом Джок Макларен, а потом уже Маргарита.
  — От кого вы впервые услышали о том, что Клейтон уехал в Шотландию?
  — Об этом нам сказала Маргарита — сразу же как вошла. Она сказала Чарлзу: «Арнольд очень сожалеет, но он был вынужден сегодня вечером уехать в Эдинбург». А Чарлз ответил: «Какая жалость!» Джок начал извиняться: «Простите, я думал, вы уже знаете», — и мы стали пить коктейли.
  — Майор Рич не упоминал о том, что недавно виделся с мистером Клейтоном? Не говорил, что тот заходил к нему перед отъездом?
  — Насколько я помню, он ничего такого не говорил.
  — Вам не кажется странной вся эта история с телеграммой? — спросил Пуаро.
  — А что же здесь странного?
  — Ведь телеграммы из Эдинбурга не было. Там никто ничего о ней не знает.
  — Вот как! Мне и самой тогда показалось все это очень подозрительным.
  — У вас есть догадки?
  — По-моему, все яснее ясного.
  — А именно?
  — Ну будет вам! — протянула Линда Спенс. — Не прикидывайтесь простачком. Неизвестный злоумышленник убирает с дороги мужа. Путь свободен, во всяком случае на этот вечер.
  — Вы хотите сказать, что майор Рич и миссис Клейтон решили провести эту ночь вместе?
  — Разве это так уж невероятно? — Линда явно наслаждалась произведенным эффектом.
  — И кто-то из них сам послал телеграмму?
  — Меня бы это ничуть не удивило.
  — Вы считаете, что майор и миссис Клейтон были любовниками?
  — Я вам отвечу иначе: я ничуть не удивилась бы, если бы это оказалось так. Но утверждать не стану.
  — И мистер Клейтон подозревал их?
  — Арнольд был очень странным человеком. Очень замкнутым, лишнего слова из него не вытянешь. Но мне кажется, он знал. Он из тех, кто и виду не подаст. Все считали его сухарем, не способным на чувства. Но я уверена, что он был совсем не таким. Я не удивилась бы, если бы Арнольд зарезал майора. Мне кажется, Арнольд был дьявольски ревнив.
  — Вот как?!
  — Хотя скорее он убил бы Маргариту. Как Отелло…
  Вы знаете, Маргарита каким-то образом буквально привораживает мужчин.
  — Она красивая женщина, — осторожно заметил Пуаро.
  — Красивая — это еще не все. В ней есть что-то особое, от чего мужчины буквально сходят с ума. А она лишь смотрит на них эдакими невинно-удивленными глазами.
  От этого они и вовсе теряют голову.
  — Une femme fatale.[434]
  — Да, кажется, у французов так принято говорить.
  — Вы ее хорошо знаете?
  — Мой дорогой мосье Пуаро, она моя лучшая подруга, хотя я ей не верю ни на грош.
  — Понимаю, — пробормотал Пуаро и перевел разговор на Макларена.
  — О, Джок — старый верный пес! Он прелесть. Просто создан, чтобы быть другом дома. Он и Арнольд были закадычными друзьями. Мне кажется, Арнольд доверял ему больше, чем кому-либо. И разумеется, Джок был вечно на побегушках у Маргариты.
  — Мистер Клейтон и к нему ревновал свою жену?
  — Ревновать к Джоку? Что за глупость! Маргарита была искренне к нему привязана, но не давала и тени надежды на что-либо большее, чем дружба. Да я уверена, что ни одной женщине и в голову не пришло бы воспринимать его иначе!.. Даже сама не понимаю почему… Это, право, ужасно несправедливо, ведь Джок такой милый…
  Пуаро переключился на слугу майора, но кроме того, что Берджес отлично готовил коктейли, Линда ничего о нем сказать не могла. Она как-то вообще его не замечала. Тем не менее она сразу же сообразила, куда клонит ее собеседник.
  — Вы считаете, что ему так же легко было убить Арнольда, как и Чарлзу? Но это совершенно невероятно!
  — Жаль, что вы так думаете, мадам. А мне представляется невероятным, хотя вы и не согласитесь со мной, что мистера Клейтона убил майор Рич. Вернее, что он мог убить его подобным образом.
  — Вы имеете в виду кинжал? Да, это действительно не похоже на Чарлза. Скорее он размозжил бы ему чем-нибудь голову или задушил. Как вы считаете?
  — Вот мы и вернулись к Отелло. Да-да, Отелло… Вы мне подали неплохую мысль!
  — Неужели? Как интересно! Что же это за… — Но в эту минуту в прихожей послышался звук ключа, поворачиваемого в замке, и скрип открываемой двери. — А вот и Джереми. Вы, разумеется, жаждете поговорить и с ним.
  Вошел Джереми Спенс, щегольски одетый мужчина лет тридцати, приятной наружности. Вид у него был какой-то настороженный. Миссис Спенс, сказав, что у нее в духовке мясо, убежала на кухню, оставив мужчин вдвоем.
  В отличие от своей жены мистер Спенс оказался куда менее словоохотливым. Ему явно не хотелось быть замешанным в историю с убийством. Его ответы были подчеркнуто лаконичны. Они знакомы с Клейтонами совсем недавно, а майора Рича вообще мало знают. Он показался им приятным человеком. Насколько он помнит, Рич был абсолютно спокоен и весел в тот вечер. Между Клейтоном и Ричем всегда были хорошие отношения. Эта история кажется просто невероятной.
  На протяжении всей беседы мистер Спенс всем своим видом подчеркивал, что визит мосье Пуаро чересчур затянулся. Он, разумеется, был вежлив, но тон его был очень холоден.
  — Боюсь, — сказал Пуаро, — я слишком утомил вас своими расспросами?
  — Нас уже достаточно намучили молодчики из полиции. Мы выложили им все, что нам известно. А теперь… мне хотелось бы поскорее все забыть.
  — Сочувствую и вполне вас понимаю. Чрезвычайно неприятно быть замешанным в такой истории. Особенно когда от вас требуют, чтобы вы рассказали не только то, что знаете или видели, но и то, что думаете об этом.
  — В таких случаях лучше не думать.
  — Как же не думать? Ну хотя бы о том, что здесь не обошлось без Маргариты Клейтон? Ведь, возможно, она участвовала вместе с майором в убийстве своего мужа?
  — Да что вы такое говорите — Спенс явно был шокирован и возмущен. Неужели у кого-то могло возникнуть такое нелепое подозрение?
  — Разве ваша жена не высказывала его вам?
  — О, Линда! Вы ведь знаете женщин. Обожают говорить всякие гадости друг о друге. Маргарите всегда от нее доставалось. Она слишком привлекательна, чтобы ей могли это простить. Но все это, конечно же домыслы. Мысль о том, что Маргарита и майор Рич заранее готовили убийство, по-моему, попросту нелепа!
  — Тем не менее такие случаи известны. И потом, этот кинжал… Вероятнее всего, что он принадлежал женщине.
  — Вы хотите сказать, что полиция располагает какими-то уликами против нас? Но это абсурд…
  — Я просто не в курсе, — искренне ответил Пуаро и поспешил откланяться.
  Судя по смятению, отразившемуся на лице Спенса, Пуаро понял, что у того будет над чем поразмышлять.
  
  6
  — Извините за резкость, мосье Пуаро, но не вижу, каким образом вы могли бы мне помочь.
  Пуаро пропустил мимо ушей эти слова, вглядываясь в человека, обвиняемого в убийстве Арнольда Клейтона.
  Майор был худощавым смуглым мужчиной. Судя по телосложению, довольно сильный. Чем-то он напомнил Пуаро гончую. Лицо узкое, с упрямым твердым подбородком, не выдавало ни мыслей, ни чувств. «Нарочно старается казаться грубее, чем есть на самом деле», — приметил Пуаро.
  — Я понимаю, что, посылая вас ко мне, миссис Клейтон руководствовалась наилучшими побуждениями. Но все это напрасно. Это еще больше повредит — и ей и мне.
  — Вы так считаете?
  Майор Рич опасливо оглянулся, но дежурный надзиратель был, как положено, на довольно большом от них расстоянии. Рич, понизив голос, ответил:
  — Им нужен мотив, подтверждающий их абсурдное обвинение. Вот они и попытаются доказать, что у нас с миссис Клейтон… что-то было. Надеюсь, миссис Клейтон уже сказала вам о том, что это не так. Мы всего лишь друзья. Друзья, и не больше. С ее стороны было бы благоразумней не пытаться мне помочь. Как вы думаете?
  Эркюль Пуаро словно и не слышал этого вопроса.
  — Позвольте, вы сказали «абсурдное обвинение»? Оно не так уж и абсурдно.
  — Я не убивал Арнольда Клейтона.
  — Тогда при чем здесь «абсурдное»? Скажите — ложное. Но не «абсурдное». Наоборот, все это выглядит вполне правдоподобно. Да вы и сами это понимаете.
  — Ну не знаю, по-моему, предъявленное мне обвинение фантастически нелепо.
  — Можете повторять это сколько угодно, проку все равно будет мало. Нам следует найти более веский аргумент.
  — Я поручил своим поверенным пригласить опытного адвоката. Не понимаю, почему вы говорите «нам»?
  Пуаро неожиданно улыбнулся.
  — Ах, — воскликнул он с истинно галльской экспансивностью, — вы подсказали мне неплохую идейку! Отлично. Мне хотелось повидаться с вами, и очень хорошо, что я это сделал. Еще я основательно изучил вашу биографию.
  Вы блестяще окончили училище в Сэндхерсте и школу Генштаба и всегда были на хорошем счету. Как я понял, вы очень неглупый человек, майор Рич.
  — Какое это имеет отношение к моему делу?
  — Самое непосредственное. Человек с вашими способностями не мог совершить убийство столь примитивным способом. Отлично! Я абсолютно уверен, что вы невиновны. А что вы можете сказать о вашем слуге?
  — О Берджесе?
  — Ну да, о нем. Если Клейтона убили не вы, то это мог сделать Берджес. Такой вывод напрашивается сам собой. Но почему он убил его? Должна быть причина, мотив. Кому как не вам это знать. Вы же общались с ним каждый день. Так почему он убил Клейтона?
  — Ума не приложу. Признаться, мне тоже приходила в голову подобная мысль. В принципе, у него была возможность. У нас обоих была такая возможность. Но мне что-то не верится. Берджес просто не способен на подобное.
  — А что думают ваши поверенные?
  Губы майора Рича сжались в жесткую складку.
  — Мои поверенные заняты главным образом тем, что пытаются внушить мне, будто я всю жизнь страдал провалами памяти. Понимаете? То есть не могу отвечать за свои поступки, поскольку не помню, что делаю.
  — Раз так, то дела ваши совсем плохи, — мрачно произнес Пуаро. — А может быть, не вы, а Берджес страдает амнезией? А что, вполне возможно! Теперь о кинжале.
  Вам его показывали и, разумеется, спрашивали, не ваш ли он или не видели ли вы его прежде?
  — Нет, это не мой кинжал, и я никогда не видел его прежде.
  — Вы уверены, что никогда не видели?
  — Уверен! — Но в голосе майора прозвучало еле уловимое сомнение. Это, в сущности, обыкновенная игрушка… сувенир. Такую вещь можно увидеть где угодно.
  — Например, в гостиной у знакомой женщины. Скажем, у миссис Клейтон?
  — Вот это исключено!
  В эти слова было вложено столько гнева и возмущения, что дежурный надзиратель посмотрел в их сторону.
  — Очень хорошо. Разумеется, исключено. Только зачем же так кричать? И все же вы где-то видели этот кинжал, а… Или похожий на него?
  — Не уверен… Разве что в антикварной лавке…
  — Возможно. — Пуаро встал. — Разрешите откланяться.
  
  7
  «Теперь, — сказал себе Пуаро, — остался Берджес. Да, именно так: теперь можно заняться Берджесом».
  Со всеми остальными он поговорил, что-то узнал от них самих, что-то со слов их друзей. Но о Берджесе ему никто ничего вразумительного сказать не смог. Ничего такого, что позволило бы ему составить о нем представление. Увидев Берджеса, Пуаро понял, в чем тут дело.
  Лакей майора уже ждал Пуаро — ему позвонил Макларен.
  — Я Эркюль Пуаро.
  — Да, сэр.
  Почтительно придерживая дверь, Берджес дал Пуаро пройти в небольшую прихожую, а, затем, приняв у него пальто и шляпу, провел его в гостиную.
  — Итак, — сказал Пуаро, оглядываясь, — это произошло здесь.
  — Да, сэр.
  На редкость неприметный человечек. Бледный, хилый.
  Спина сутулая, локти острые и торчат как-то нелепо. Голос бесцветный и говорит с незнакомым Пуаро провинциальным акцентом. Должно быть, Восточная Англия, решил Пуаро.
  Значит, вот он каков, этот Берджес. Несколько нервный, но это мелочь, на которую даже не стоит обращать внимания. Трудно поверить, что этот тихоня способен на какие-либо решительные действия. Тем более на убийство…
  У Берджеса были блекло-голубые бегающие глазки, принято считать, что бегающий взгляд бывает у людей с нечистой совестью. Однако подчас самые отъявленные негодяи могут преспокойно смотреть вам прямо в лицо.
  — Что будет с этой квартирой? — спросил Пуаро.
  — Пока, сэр, я здесь присматриваю. Майор Рич распорядился выплачивать мне жалованье до тех пор, пока… пока…
  Берджес испуганно заморгал и опустил глаза.
  — Понимаю, пока… — кивнул головой Пуаро, а потом невозмутимо добавил:
  — Майор Рич, разумеется, предстанет перед судом. Думаю, в течение ближайших трех месяцев.
  Берджес затряс головой, не столько отрицая подобную возможность, сколько выражая свое искреннее огорчение.
  — Просто невероятно, сэр… — пробормотал он.
  — Невероятно, что он мог убить?
  — Да все это, сэр. И этот сундук…
  Берджес посмотрел в противоположный конец комнаты.
  — Так это и есть тот знаменитый испанский сундук?
  Пуаро увидел огромный сундук очень темного полированного дерева, усеянный медными шляпками гвоздей, с большим медным запором.
  — Замечательная вещь. — Пуаро подошел поближе.
  Сундук стоял у стены возле окна, рядом со шкафчиком для граммофонных пластинок. По другую сторону его была дверь в спальню. Она была полуоткрыта и наполовину загорожена ширмой из расписной кожи.
  — Это дверь в спальню майора Рича, — пояснил Берджес.
  Пуаро кивнул, продолжая внимательно осматривать комнату. На низеньких столиках стояли две колонки от стереофонического проигрывателя, к которым, как змеи, тянулись провода, несколько кресел, большой стол; стены украшали копии с японских гравюр. Это была красивая уютная комната, без всяких излишеств.
  Пуаро посмотрел на Уильяма Берджеса.
  — Когда вы сделали это… э-э-э… открытие, — начал он как можно осторожнее, — ощущение у вас было, должно быть, не из приятных?
  — Еще бы, сэр. Вовек этого не забуду. — Лакей, казалось, только и ждал вопроса — слова посыпались как горох. Видимо, ему казалось, что, чем больше он будет говорить об этом, тем скорее ему удастся забыть ту кошмарную картину.
  — Я прибирался в комнате, сэр, собрал стаканы и тарелки со стола. Смотрю — на полу две маслины, кто-то обронил. Ну я нагнулся — а рядом, смотрю, темное пятно. Ковра нет, он сейчас в чистке. Отдали, когда разрешила полиция. «Откуда это пятно?» — подумал я про себя, ну и говорю себе в шутку: «А что, если это кровь, черт побери?» И себе же отвечаю: «Откуда ей здесь взяться? Должно быть, что-то пролили». А потом вижу, что-то натекло из сундука вот с этой стороны, где щель. Я еще тогда подумал: «Черт возьми, что там может быть?» Поднял крышку — вот так (Берджес продемонстрировал, как он это сделал), смотрю — человек, лежит на боку, ноги поджал, словно во сне. А в горле у него торчит нож. В жизни этого не забуду, сэр. Меня словно кто обухом по голове хватил…
  Берджес перевел дух.
  — Я захлопнул крышку и бросился вон из дома. Надо, думаю, позвать полицейского. Мне повезло, я нашел его за углом.
  Пуаро вдумчиво разглядывал Берджеса. Что ж, если все это не правда, то Берджес неплохой актер. Однако, похоже, что все именно так и было.
  — А вы не подумали о том, что прежде следовало разбудить майора Рича?
  — Нет, сэр, мне это как-то в голову не пришло. Я был так ошарашен… хотел поскорее убраться из дома… — Берджес сглотнул слюну, — и позвать кого-нибудь на помощь…
  Пуаро сочувственно кивнул.
  — Вы узнали в этом человеке мистера Клейтона? — спросил он.
  — По правде Говоря, сначала нет. Должно быть, от страха, сэр. Но потом, когда я привел полицейского, у меня сразу вырвалось: «Господи, да ведь это мистер Клейтон!» А полицейский спрашивает: «Какой такой мистер Клейтон?» Тогда я ему сказал, что он, мол, заходил к нам вчера вечером.
  — Ага, — промолвил Пуаро, — значит, он заходил… Вы помните точно время, когда это было?
  — Ну не так, чтобы до минутки, сэр. Примерно без четверти восемь…
  — Вы хорошо знали мистера Клейтона?
  — Он и миссис Клейтон довольно часто бывали у майора. А я у него полтора года служу.
  — Как вам показалось? Мистер Клейтон не был несколько странным в тот вечер?
  — Да нет, сэр. Разве что немного запыхался, и я подумал, что он, должно быть, торопится. Выяснилось, что он действительно опаздывает на поезд.
  — В руках у него был чемодан? Он ведь должен был уехать в Шотландию.
  — Нет, сэр, чемодана не было. Наверное, он оставил его в такси.
  — Он был очень огорчен, что не застал майора дома?
  — Да вроде бы нет. Просто сказал, что в таком случае оставит записку. Он прошел вот сюда, к столу, а я вернулся на кухню — мне надо было еще приготовить яйца с анчоусами.[435] Кухня у нас в конце коридора, оттуда почти ничего не слышно. Я и не слышал, когда он ушел и когда вернулся хозяин, да мне это было и ни к чему.
  — Что было потом?
  — Потом меня позвал майор Рич. Он стоял вот здесь, в дверях, сказал, что совсем забыл про турецкие сигареты для миссис Спенс, и велел мне быстренько за ними сбегать. Я принес их сюда, в гостиную, и положил на стол.
  Мистера Клейтона уже, ясное дело, не было, я тогда подумал, что он давно ушел, чтобы успеть на свой поезд.
  — И никто больше не приходил сюда? Пока отсутствовал майор Рич, а вы были на кухне?
  — Нет, сэр, никто.
  — Вы уверены в этом?
  — Как тут будешь уверен, сэр. Но, думаю, я услышал бы как звонят.
  Пуаро покачал головой. Действительно, разве можно быть уверенным? В любом случае, никто из остальных приглашенных не мог быть этим таинственным визитером.
  Макларен в это время был с приятелем в клубе; к Спенсам пришли друзья, а после их ухода они сразу отправились в гости к майору Ричу; Маргарита Клейтон болтала с подругой по телефону. И потом, разве кто-нибудь из них рискнул бы идти за Клейтоном в квартиру, где находился слуга и куда с минуты на минуту мог вернуться хозяин? Нет, их Пуаро не подозревал… Он все еще надеялся, что в последнюю минуту обнаружится таинственный незнакомец, кто-то из безупречного прошлого мистера Клейтона. Скажем, случайно увидел его на улице, прокрался за ним сюда и зарезал его кинжалом. А потом спрятал труп в сундуке и попросту ушел, никем не замеченный. В общем, настоящая мелодрама, такое встречается разве что в приключенческих романах. Словом, история под стать самому испанскому сундуку.
  Пуаро подошел к злополучному сундуку и стал открывать крышку. Она поднималась легко и бесшумно.
  — Сундук вымыт внутри, сэр. Я распорядился, — робко промолвил Берджес.
  Пуаро, наклонившись, заглянул внутрь и вдруг издал легкое восклицание. Нагнувшись еще ниже, он провел рукой по стенкам сундука.
  — Вот эти отверстия в задней стенке! И с этой стороны. Похоже, что их проделали совсем недавно.
  — Какие отверстия, сэр? — Слуга тоже заглянул в сундук. — Не знаю, сэр. Я их никогда раньше не замечал.
  — Они действительно почти незаметны. Их кто-то специально просверлил. Как вы думаете, зачем?
  — Не знаю, сэр. Может, тут завелся какой-нибудь жучок — из тех, что портят мебель.
  — Жучок? — пробормотал Пуаро. — Что-то непохоже.
  Он снова отошел в другой конец комнаты.
  — Когда вы вернулись с сигаретами, то не заметили никаких перемен в комнате? Скажем, передвинутого стула, стола или еще чего-нибудь?
  — Странно, сэр, теперь, когда вы это сказали, я вспомнил… Ширма, которой прикрывают дверь в спальню — чтобы не было сквозняков. Она была сдвинута немного влево.
  — Вот так? — Пуаро тут же передвинул ширму.
  — Еще левее, сэр… Вот так. — Ширма, ранее лишь наполовину скрывавшая сундук, теперь закрыла его почти полностью.
  — Как вы думаете, зачем была передвинута ширма?
  — Я ничего не думаю, сэр, «Еще одна мисс Лемон!» — невольно подумал Пуаро.
  Но тут Берджес неуверенно добавил:
  — Очевидно, чтобы легче было пройти в спальню, если дамы, например, захотят оставить там свои накидки.
  — Допускаю. Но могла быть и другая причина.
  Берджес вопросительно смотрел на Пуаро.
  — Ширма сейчас скрывает от нас сундук и ковер около сундука. Если бы майор Рич ударил ножом мистера Клейтона, то кровь сразу стала бы просачиваться через щели в дне сундука. Это мог бы кто-нибудь заметить, как заметили наутро вы. Поэтому ширму и передвинули.
  — Мне это не пришло в голову, сэр.
  — А какое здесь освещение, яркое или приглушенное?
  — Взгляните сами, сэр.
  Лакей ловко задернул шторы и зажег пару настольных ламп. Они бросали мягкий рассеянный свет, при котором едва ли можно было читать. Пуаро поднял голову, посмотрел на люстру.
  — Нет, сэр, люстра в тот вечер не горела. Мы ее вообще редко включаем.
  Пуаро окинул взглядом полутемную комнату.
  — Мне кажется, сэр, при таком освещении пятно трудно было бы заметить, — сказал слуга.
  — Пожалуй, вы правы. Итак, зачем же была передвинута ширма?
  Берджес зябко поежился.
  — Подумать только, сэр, что такой приятный джентльмен, как майор Рич, мог сделать такое.
  — Значит, вы даже не сомневаетесь, что это сделал майор Рич? А почему он мог это сделать, Берджес?
  — Он ведь был на войне. Может, его там ранили в голову. Говорят, такое бывает: спустя много лет что-то в мозгах разлаживается… Люди тогда сами не знают, что творят.
  И говорят, что близким да родственникам достается от них больше всех. Может, так оно и было?
  Пуаро посмотрел на Берджеса и, вздохнув, отвернулся.
  — Нет, — сказал он, — это было не так. — С проворством фокусника он сунул хрустящую бумажку Берджесу в руку.
  — О, благодарю вас, сэр, но, право, не стоит…
  — Вы очень помогли мне, — сказал Пуаро, — я вам очень признателен за то, что вы позволили мне осмотреть эту комнату, мебель и этот замечательный сундук. И за ваш рассказ о том вечере. Невероятное никогда не бывает столь уж невероятным. Запомните это. Я считал, что только двое могли совершить это убийство, но я ошибался. Был еще и третий. — Он еще раз окинул взглядом комнату и слегка повел плечами, словно от холода. — Раздвиньте шторы. Пусть здесь будет больше света и воздуха. Это необходимо. А еще тут не мешало бы устроить основательную уборку. Немало понадобится времени, чтобы эта комната очистилась от скверны — от духа ненависти, который все еще здесь витает.
  Берджес, разинув рот от удивления, молча подал Пуаро пальто и шляпу. Похоже, он совершенно ничего не понимал, а Пуаро, любивший говорить загадками, явно в веселом настроении, бодрым шагом покинул дом.
  
  8
  Придя домой, Пуаро позвонил инспектору Миллеру:
  — Кстати, инспектор, где чемодан Клейтона? Его жена сказала, что он захватил с собой чемодан.
  — Он оставил его в клубе у швейцара, а потом, должно быть, забыл взять.
  — Что в нем было?
  — Что берут с собой в таких случаях? Пижама, чистая сорочка, туалетные принадлежности.
  — Все как полагается.
  — А что, по-вашему, там должно было оказаться?
  Пуаро, видимо, не счел нужным ответить инспектору.
  — Теперь о стилете. Советую немедленно допросить женщину, убирающую квартиру миссис Спенс. Узнайте, видела ли она когда-нибудь у них что-либо похожее?
  — Миссис Спенс? — Инспектор даже присвистнул. — Вот вы куда гнете? Мы показывали кинжал Спенсам. Они клянутся, что никогда его не видели.
  — Спросите их снова.
  — Так по-вашему…
  — А потом сообщите мне, что они скажут на этот раз.
  — Вечно вы мудрите.
  — Прочтите «Отелло», Миллер. И вспомните персонажей этой трагедии. Мы пропустили одного из них.
  Пуаро повесил трубку, потом набрал номер леди Четертон. Телефон был занят.
  Через несколько минут он снова попытался дозвониться, но безуспешно. Тогда он призвал на помощь своего слугу Джорджа и велел ему звонить до тех пор, пока леди Четертон не ответит. Он знал, как она любит болтать по телефону.
  Пуаро опустился в кресло, осторожно снял свои лакированные туфли, пошевелил затекшими пальцами и откинулся на спинку.
  «Старею, — пробормотал он. — Быстро устаю… — Но тут же не без гордости воскликнул:
  — Но серые клеточки еще работают! Правда, не так, как прежде, но все-таки! „Отелло“, да-да… Кто упомянул об этой пьесе? Ага, миссис Спенс. Чемодан… Ширма… В позе спящего человека…
  Все продумано! Заранее и до мельчайших подробностей.
  Убийца наверняка был очень доволен собой…»
  Вошел Джордж и доложил, что леди Четертон у телефона.
  — Это Эркюль Пуаро, мадам. Могу я побеседовать с вашей гостьей?
  — О, разумеется, мосье Пуаро. Вам удалось что-нибудь для нее сделать?
  — Пока нет, мадам, но я не теряю надежды.
  В трубке раздался нежный голос Маргариты Клейтон.
  — Мадам, когда я спросил вас, не заметили ли вы чего-либо необычного в гостиной в тот вечер, вы попытались что-то вспомнить, но не смогли. Может быть, вы имели в виду ширму?
  — Ширму? Ну да, конечно. Она была сдвинута.
  — Вы танцевали в тот вечер?
  — Немного.
  — С кем больше всего?
  — С Джереми Спенсом. Он прекрасный танцор. Чарлз тоже неплохо танцует, но не так хорошо, как Джереми.
  Чарлз танцевал с Линдой Спенс, а потом мы менялись.
  Джок Макларен вообще не танцует. Он ставил пластинки, те, что мы просили.
  — А потом вы все слушали классическую музыку?
  — Да.
  Наступила пауза. Ее нарушила Маргарита Клейтон:
  — Мосье Пуаро, что… что все это значит? У вас есть новости для меня?
  — Мадам, вы когда-нибудь задумывались над чувствами людей, которые вас окружают?
  — Мне… мне кажется, да. — В ее голосе мелькнуло легкое удивление.
  — А мне кажется, нет, мадам. Я думаю, вы о них просто не имеете представления. В этом ваша трагедия.
  Однако к трагическому концу приходят другие, но не вы.
  Один человек сегодня упомянул в разговоре Отелло. Помните, я спросил, не ревновал ли вас муж, и вы мне ответили: «Возможно». Но ответили так беззаботно, как дитя. Так, наверное, ответила бы Дездемона, не подозревающая об опасности, которая ей грозит. Разумеется, она тоже знала, что существует такое чувство, как ревность, но она не понимала его, ибо сама никогда не испытывала ревности, да и вообще была не способна испытать ее. Я думаю, она не знала, что такое всепоглощающая страсть. Она любила мужа романтической любовью, восхищаясь им как героем, она питала чистое и невинное чувство привязанности к своему другу Кассио… Именно потому, что ей самой была неведома страсть, она и сводила мужчин с ума. Вы понимаете, о чем я говорю, мадам?
  На другом конце провода опять воцарилось молчание, а затем спокойный, нежный и чуть удивленный голос Маргариты Клейтон произнес:
  — Не совсем… не совсем понимаю…
  Пуаро вздохнул, а затем уже обычным деловым тоном добавил:
  — Я буду у вас сегодня вечером.
  
  9
  Убедить в чем-то инспектора Миллера было довольно сложно. Но Эркюль Пуаро был не из тех, кто легко сдается. В итоге инспектор поворчал и уступил.
  — Только не понимаю, при чем здесь леди Четертон?
  — Ни при чем. Просто она предоставила убежище своей подруге, вот и все.
  — А Спенсы? Как вы узнали?
  — Значит, стилет принадлежит все-таки им? Я просто догадался. Джереми Спенс натолкнул меня на эту мысль.
  Когда я высказал предположение, что стилет принадлежит Маргарите Клейтон, он решительно заявил, что это не так. — Пуаро сделал паузу. — Что же они вам сказали? — спросил он не без любопытства.
  — Признались, что он очень похож на кинжальчик, который у них когда-то был. Но несколько недель тому назад он куда-то затерялся, и они о нем забыли. Полагают, его взял Рич.
  — Мистер Джереми действительно очень осторожный человек, — заметил Пуаро. И пробормотал себе под нос:
  — Затерялся несколько недель назад. Действительно, все было продумано заранее.
  — Что, что?
  — Да так… А вот мы и приехали, — сказал Пуаро.
  Такси остановилось у дома леди Четертон на Черитон-стрит. Пуаро расплатился с шофером.
  Маргарита Клейтон ждала их наверху. Лицо ее застыло, когда она увидела инспектора Миллера.
  — Я не думала…
  — Не думали, что я захвачу инспектора? Я ведь попросил разрешения прийти с другом.
  — Инспектор Миллер не входит в круг моих друзей.
  — О, это легко исправить, если вы, миссис Клейтон, захотите, чтобы справедливость восторжествовала. Ваш муж был убит…
  — Сейчас и попробуем выяснить, кто его убил, — быстро вмешался Пуаро. — Вы разрешите нам сесть, мадам?
  Маргарита Клейтон медленно опустилась на стоявший рядом с ней стул с высокой прямой спинкой и посмотрела на мужчин.
  — Прошу вас, — сказал Пуаро, обращаясь к ней и инспектору, внимательно выслушать меня. Мне кажется, я знаю, что произошло в тот роковой вечер в гостиной у майора Рича… Мы все исходили из предположения, что только у двух человек имелась возможность спрятать труп в сундуке, а именно — у майора Рича и его слуги Уильяма Берджеса. Но мы ошибались — в тот вечер в гостиной был еще третий человек, у которого было не меньше возможностей проделать это.
  — Кто же? — иронически спросил Миллер. — Мальчишка-лифтер?
  — Нет. Сам Арнольд Клейтон.
  — Что? Убитый сам спрятал свое тело? Вы спятили, Пуаро!
  — Разумеется, не мертвое, а живое тело. Иными словами, он сам спрятался в сундуке. Такие фокусы проделывались и раньше, история знает их немало. Мертвая невеста из баллады «Ветка омелы», Якимо, задумавший бросить тень на честь Имогены, и так далее. Мне эта мысль пришла в голову, как только я увидел дыры, просверленные в стенке сундука, и к тому же просверленные совсем недавно. Зачем? Чтобы не задохнуться без воздуха. Почему ширма была сдвинута со своего обычного места? Чтобы спрятать сундук, чтобы тому, кто в нем находился, можно было время от времени поднимать крышку, расправлять затекшие члены и, разумеется, лучше слышать, о чем говорят в комнате.
  — Но зачем? — воскликнула Маргарита, широко раскрыв глаза. — Зачем Арнольду понадобилось прятаться в сундуке?
  — И это спрашиваете вы, мадам? Ваш муж был ревнив. Ревнив. И очень скрытен. «Человек в себе», — как выразилась ваша приятельница миссис Спенс. Его обуревала ревность, она становилась все сильнее, она терзала его. Была или не была его жена любовницей майора? Он терялся в догадках и жаждал узнать правду. Так возникла «телеграмма из Шотландии», телеграмма, которую никто не посылал и поэтому никто не видел. Свой дорожный чемоданчик он почему-то оставляет в клубе. Визит к майору, когда Клейтон уверен, что того нет дома… Он говорит слуге, что оставит записку, но, как только тот уходит, просверливает дыры в сундуке, передвигает ширму и залезает в сундук. Сегодня все прояснится, думал он. Возможно, его жена задержится после ухода последнего из гостей или же уйдет со всеми, а потом вернется! В этот вечер доведенный до отчаяния, истерзанный ревностью муж рассчитывал узнать правду…
  — Надеюсь, вы не станете утверждать, что он сам пырнул себя ножом? — В голосе Миллера зазвучала явная насмешка.
  — Нет, это сделал другой. Тот, кто знал, что он там.
  Это, бесспорно, было убийство. Заранее подготовленное и тщательно продуманное. Вспомним персонажи из «Отелло». Сейчас нас интересует Яго. Кто-то исподволь очень искусно внушает Клейтону мысль об измене. Честный Яго, верный друг, человек, которому доверяют! И Арнольд Клейтон верил своему Яго. Он позволил разжечь в себе ревность, довести ее до предела. Самому ли ему пришла в голову мысль спрятаться в сундуке или же ему рассказали о нечто подобном? Так или иначе, решение принято. А стилет, похищенный несколько недель назад у Спенсов, терпеливо ждет свою жертву. Наступает роковой вечер. Лампы льют приглушенный свет, играет проигрыватель, гости танцуют, а тот, кто не танцует, подбирает пластинки у столика рядом с испанским сундуком, спрятанным за сдвинутой ширмой. Скользнуть незаметно за ширму, поднять крышку, ударить кинжалом рискованно, смело, но… так просто!
  — Клейтон мог закричать!
  — Нет, ибо он спал, — ответил Пуаро. — По словам слуги, он лежал в позе спящего человека — точнее, одурманенного сильной дозой снотворного. И только один человек мог дать ему снотворное — тот, с кем он пил вино, перед тем как уйти из клуба.
  — Джок? — В голосе Маргариты Клейтон прозвучало искреннее, почти детское удивление. — Джок? Нет-нет!
  Добрый, славный Джок. Я знаю его целую вечность! Зачем ему было это делать?..
  Пуаро в упор посмотрел на нее.
  — Зачем, мадам, два итальянца дрались на дуэли? Зачем тот юноша лишил себя жизни? Джок Макларен не умеет выражать свои чувства словами. Он смирился с ролью преданного друга вашей семьи, но тут появляется майор Рич. Нет, это уж слишком! Еще одного соперника он вынести не может. В отуманенном ненавистью и страстью мозгу рождается план — безукоризненно продуманный план убийства — двойного убийства, ибо майора, без сомнения, признают виновным в смерти Клейтона. Убрав вашего мужа и майора Рича с дороги, он надеялся в дальнейшем получить вас. Он верит, что вы наконец оцените его, мадам. И вы бы это сделали, не так ли?
  Она смотрела на него округлившимися от ужаса глазами. Почти не отдавая себе отчета в том, что говорит, она едва слышно прошептала:
  — Да, возможно… Я не знаю…
  И тут в разговор вмешался инспектор:
  — Все это очень здорово, Пуаро. Но где доказательства?
  Все это может быть просто вашей фантазией.
  — Это правда.
  — Но все же, где доказательства? Где улики? Мы даже не можем предъявить ему обвинение.
  — Вы ошибаетесь. Я уверен, что Макларен сам сознается, как только вы ему все это расскажете. Сознается, если поймет, что миссис Клейтон все известно!..
  Помолчав, Пуаро добавил:
  — Ибо, узнав это, он поймет, что проиграл… Что столь безукоризненно исполненное убийство оказалось напрасным.
  
  Загадка Эндхауза
  
  
  Глава 1
  Отель «Мажестик»
  – Из всех приморских городов на юге Англии Сент-Лу, по-моему, самый привлекательный. Он с полным основанием зовется жемчужиной морских курортов и поразительно напоминает Ривьеру. Мне кажется, что побережье Корнуолла по своей прелести ничуть не уступает югу Франции.
  Все это я сказал своему другу Эркюлю Пуаро.
  – Вы прочитали это вчера на карточке меню в вагоне-ресторане, мой друг. Ваше замечание не оригинально.
  – Разве вы не согласны?
  Он задумчиво улыбался и молчал. Я повторил вопрос.
  – Ох, тысяча извинений, Гастингс! Я мысленно отправился странствовать, и представьте, в те самые края, о которых вы только что упоминали.
  – На юг Франции?
  – Вот именно. Я ведь провел там всю прошлую зиму и сейчас вспоминал кое-какие события.
  Я знал, о чем он говорит. Об убийстве в голубом экспрессе, совершенном при запутанных и таинственных обстоятельствах. Пуаро решил эту загадку с той изумительной проницательностью, которая никогда ему не изменяла.
  – Как жаль, что меня не было с вами, – от всей души посетовал я.
  – Мне тоже жаль, – ответил Пуаро. – Ваш опыт был бы просто неоценим.
  Я покосился на него. Многолетняя практика научила меня не доверять его комплиментам, но на сей раз он, казалось, говорил совершенно искренне. Да и почему бы ему, в конце концов, не быть искренним? Я и в самом деле отлично разбираюсь в его методах.
  – И больше всего мне не хватало вашего живого воображения, Гастингс, – мечтательно продолжал Пуаро. – Небольшая разрядка бывает просто необходима. Мой лакей Жорж – восхитительный человек. Иногда я позволяю себе обсуждать с ним кое-какие вопросы. Но он начисто лишен воображения.
  Его замечание показалось мне абсолютно неуместным.
  – Скажите, Пуаро, – заговорил я, – неужели вас никогда не тянет вернуться к прежним занятиям? Ваша бездеятельная жизнь…
  – Устраивает меня как нельзя лучше, мой друг. Греться на солнышке – что может быть прелестнее? В зените славы спуститься с пьедестала – можно ли представить себе жест более величественный? Обо мне говорят: «Вот Эркюль Пуаро… великий… неповторимый! Подобного ему никогда не бывало и не будет». Ну что ж. Я доволен. Я больше ничего не прошу. Я человек скромный.
  Что до меня, я бы, пожалуй, воздержался от слова «скромный». Тщеславие Пуаро, на мой взгляд, нисколько не уменьшилось с годами. Приглаживая усы, он откинулся в кресле и прямо-таки замурлыкал от самодовольства.
  Мы сидели на одной из террас отеля «Мажестик». Это самый большой из здешних отелей. Он расположен у моря и окружен парком. В парке, раскинувшемся внизу, чуть ли не на каждом шагу растут пальмы. Море отливало густой синевой, солнце сверкало с тем искренним пылом, с каким и положено сверкать августовскому солнцу (англичанам, увы, не часто доводится видеть такую картину). Неистово жужжали пчелы – словом, большей идиллии нельзя себе представить.
  Мы приехали накануне вечером и собирались провести здесь неделю, поистине восхитительную, если судить по первому утру.
  Я поднял газету, выпавшую у меня из рук, и снова погрузился в чтение. Политическая ситуация была неопределенной и малоинтересной. Был опубликован длинный отчет о нашумевшей мошеннической проделке городских властей, а в общем ничего волнующего.
  – Любопытная штука эта попугайная болезнь, – заметил я, перевертывая страницу.
  – Очень любопытная.
  – В Лидсе, оказывается, еще два смертных случая.
  – Весьма прискорбно.
  Я перевернул страницу.
  – А о кругосветном перелете Сетона по-прежнему ничего нового. Отчаянный народ эти летчики. Его самолет-амфибия «Альбатрос», должно быть, замечательное изобретение. Жаль будет, если бедняга отправится к праотцам. Правда, надежда еще есть. Он мог добраться до какого-нибудь острова в Тихом океане.
  – Жители Соломоновых островов, кажется, все еще каннибалы? – любезно осведомился Пуаро.
  – Славный, должно быть, парень. Когда вспоминаешь о таких, чувствуешь, что быть англичанином, в конце концов, не так уж и плохо.
  – Не так обидны поражения в Уимблдоне?[436] – заметил Пуаро.
  – Я не имел в виду… – начал я.
  Изящным жестом мой друг прервал мои извинения.
  – Что до меня, – объявил он, – я хоть и не амфибия, как самолет бедняги Сетона, но я космополит. И англичанами, как вам известно, я восхищаюсь глубоко и неизменно. Как основательно они, например, читают дневные газеты!
  Мое внимание привлекли политические новости.
  – Наш министр внутренних дел, кажется, попал в хорошую переделку, – заметил я со смешком.
  – Бедняга! Ему приходится несладко. Так несладко, что он ищет помощи в самых невероятных местах.
  Я удивленно посмотрел на него.
  Чуть улыбаясь, Пуаро вынул из кармана свою утреннюю корреспонденцию, аккуратно перевязанную резинкой, вытащил из пачки одно письмо и перебросил его мне.
  – Должно быть, не застало нас вчера, – заметил он.
  Я пробежал его с радостным волнением.
  – Но, Пуаро, – воскликнул я, – ведь это очень лестно!
  – Вы думаете, мой друг?
  – Он отзывается о ваших способностях в самых горячих выражениях.
  – Он прав, – ответил Пуаро, скромно опуская глаза.
  – Просит вас взять на себя расследование… называет это личным одолжением…
  – Именно так. Вы можете не повторять мне все это. Дело в том, что я тоже прочел это письмо, мой милый Гастингс.
  – Какая жалость! – воскликнул я. – Как раз когда мы собирались отдохнуть…
  – О нет, успокойтесь, о том, чтобы уехать, не может быть и речи.
  – Но ведь министр говорит, что дело не терпит отлагательства.
  – Возможно, он прав… а может быть, и нет. Эти политические деятели так легко теряют голову: я своими глазами видел в палате депутатов в Париже…
  – Так-то оно так, но нам все же следует приготовиться. Лондонский экспресс уже ушел, он отходит в двенадцать. А следующий…
  – Да успокойтесь же, успокойтесь, Гастингс, умоляю вас. Вечные волнения, вечная суматоха. Мы не едем нынче в Лондон… и завтра тоже.
  – Но ведь этот вызов…
  – Не имеет ко мне никакого отношения. Я не служу в английской полиции. Меня просят заняться делом в качестве частного эксперта. Я отказываюсь.
  – Отказываетесь?
  – Ну, разумеется. Я отвечаю с безукоризненной вежливостью, приношу свои извинения, свои сожаления, объясняю, что очень сочувствую, но – увы! Я удалился от дел, я конченый человек.
  – Но это же неправда! – воскликнул я с жаром.
  Пуаро потрепал меня по колену.
  – Мой верный друг… преданный друг… К слову сказать, вы не так уж ошибаетесь. Голова у меня еще работает, как прежде, и метод и логика – все при мне. Но раз уж я ушел от дел, мой друг, то я ушел! Конец. Я не театральная звезда, которая десятки раз прощается с публикой. Я заявляю с полным беспристрастием: пусть испробует свои силы молодежь. Как знать, может быть, они чего-нибудь достигнут. Я в этом сомневаюсь, но это возможно. И уж во всяком случае, они вполне могут справиться с этим примитивным и нудным делом, которое волнует министра.
  – Да, но какая честь, Пуаро!
  – Что до меня, я выше этого. Министр внутренних дел, будучи человеком здравомыслящим, понимает, что все будет в порядке, если ему удастся заручиться моей помощью. Но что поделаешь? Ему не повезло. Эркюль Пуаро уже распутал свое последнее дело.
  Я посмотрел на него. В глубине души я сожалел о его упорстве. Такое дело могло бы добавить новый блеск даже к его всемирной славе. В то же время я не мог не восхищаться его непреклонностью.
  Неожиданно у меня мелькнула новая мысль.
  – Одного не пойму, – усмехнувшись, проговорил я, – как вы не боитесь. Делать такие категорические заявления – это же попросту искушать богов.
  – Не существует, – ответил он, – человека, который поколебал бы решение Эркюля Пуаро.
  – Так-таки и не существует?
  – Вы правы, мой друг, такими словами не следует бросаться. Ну в самом деле, я же не говорю, что, если пуля ударит в стену возле моей головы, я не стану разузнавать, в чем дело. В конце концов, я человек.
  Я улыбнулся. Дело в том, что за минуту до этого на террасу упал маленький камешек. Продолжая говорить, Пуаро наклонился и подобрал его.
  – Да, всего лишь человек. И даже если этот человек сейчас вроде спящей собаки… Ну что ж! Собака может и проснуться. У вас ведь есть пословица: спящую собаку лучше не будить.
  – Совершенно верно, – заметил я. – Надеюсь, если завтра утром вы обнаружите кинжал возле вашей подушки, преступнику не поздоровится.
  Он кивнул, но как-то рассеянно.
  К моему изумлению, он вдруг встал и спустился с террасы. В этот момент на дорожке показалась девушка, торопливо шагавшая в нашу сторону.
  Мне показалось, что она недурна собой, впрочем, я не успел ее рассмотреть, так как мое внимание отвлек Пуаро. Он шел, не глядя под ноги, споткнулся о корень и упал. Мы с девушкой – Пуаро свалился у самых ее ног – помогли ему подняться. Я, разумеется, был занят только моим другом, однако краем глаза заметил темные волосы, озорное личико и большие синие глаза.
  – Тысяча извинений, – смущенно пробормотал Пуаро. – Мадемуазель, вы необычайно любезны. Я весьма сожалею… Уф-ф! Моя нога… какая боль! Нет, нет, ничего особенного, просто подвернулась лодыжка. Через несколько минут все будет в порядке. Но если бы вы помогли мне, Гастингс… вы, а вот с той стороны – мадемуазель, если она будет столь необыкновенно любезна. Я стыжусь просить ее об этом.
  Мы с девушкой, поддерживая Пуаро с двух сторон, быстро втащили его на террасу и усадили в кресло. Я предложил сходить за доктором, но Пуаро категорически воспротивился.
  – Говорю вам, это пустяки. Просто подвернулась лодыжка. Минутку больно, и все уже прошло. – Он поморщился. – Вы сами увидите, через одну маленькую минутку я обо всем забуду. Мадемуазель, я благодарен вам тысячу раз. Вы чрезвычайно любезны. Присядьте, прошу вас.
  Девушка опустилась на стул.
  – Это, конечно, не серьезно, – сказала она, – но показаться доктору не мешает.
  – Мадемуазель, заверяю вас, все это пустяки. В вашем приятном обществе боль уже проходит.
  Девушка рассмеялась.
  – Вот и чудесно!
  – А как насчет коктейля? – поинтересовался я. – Сейчас почти самое время.
  – Ну что ж… – она замялась. – Спасибо, с удовольствием.
  – Мартини?
  – Да, пожалуйста, сухой мартини.
  Я вышел. Когда я возвратился, заказав коктейли, Пуаро с девушкой оживленно болтали.
  – Вы представляете, Гастингс, – проговорил он, – тот дом – ну, самый крайний, мы им так восхищались – принадлежит мадемуазель.
  – Да что вы? – удивился я, хотя никак не мог припомнить, когда же это я восхищался этим домом. По чести говоря, я его даже не заметил. – У него такой мрачный и внушительный вид, – добавил я, – наверно, оттого, что он стоит на отшибе.
  – Он так и называется: «Эндхауз», – сообщила девушка. – Я его люблю, но он совсем развалина. Дунь – и рассыплется.
  – Вы последняя представительница старинного рода, мадемуазель?
  – Да ну, какой там род. Впрочем, Бакли живут здесь уже лет двести-триста. Мой брат умер три года назад, так что я действительно последняя в семье.
  – Печально. И вы живете в доме одна, мадемуазель?
  – О, я ведь тут почти не бываю! А если приезжаю, у меня всегда собирается теплая компания.
  – Как это современно! А я-то уж представил себе вас в таинственном и сумрачном особняке, над которым тяготеет фамильное проклятие.
  – Какая прелесть! У вас, наверное, очень богатое воображение. Нет, надо мной ничто не тяготеет. А если в доме и завелся призрак, он хорошо ко мне относится. За три последних дня я трижды избежала верной смерти. Можно подумать, что меня заколдовали.
  – Избежали смерти? – встрепенулся Пуаро. – Это любопытно.
  – Да нет, ничего особенного, чистая случайность.
  Вдруг она резко наклонила голову – мимо пролетела оса.
  – Противные осы! Здесь, наверное, близко гнездо.
  – Пчелы и осы… вы их не любите, мадемуазель? Они вас когда-нибудь жалили?
  – Нет… просто действует на нервы, когда они проносятся у самого лица.
  – Пчелка в чепчике[437], – проговорил Пуаро. – Ваша английская поговорка.
  Принесли коктейли. Мы подняли фужеры и обменялись обычными, ничего не значащими фразами.
  – А я ведь и в самом деле шла сюда на коктейль, – сказала мисс Бакли. – Наши, наверно, удивляются, куда я запропастилась.
  Пуаро откашлялся и поставил фужер.
  – Чего бы я не дал за чашку густого, хорошего шоколада, – вздохнул он. – Но в Англии его не делают. Однако и у вас есть приятные обычаи. Молодые девушки… их шляпки надеваются и снимаются… так легко… так мило…
  Девушка удивленно посмотрела на него.
  – Что вы имеете в виду? А как же им сниматься?
  – Вы говорите так, ибо вы молоды… да, очень молоды, мадемуазель. А для меня самым естественным кажется тщательно уложенная высокая прическа… вот так… и шляпка, прикрепленная множеством булавок, здесь, здесь, здесь. – И он с ожесточением вонзил в воображаемую шляпку четыре воображаемые булавки.
  – Но это же неудобно!
  – Еще бы! Конечно! – воскликнул Пуаро. Ни одна светская страдалица не произнесла бы этих слов с большим чувством. – При сильном ветре это было мучительно… у вас начиналась мигрень.
  Мисс Бакли стащила свою простую широкополую фетровую шляпку и бросила ее рядом с собой.
  – А теперь мы делаем вот так. – Она засмеялась.
  – И это разумно и мило, – с легким поклоном ответил Пуаро.
  Я посмотрел на девушку с интересом. Растрепанные темные волосы придавали ей сходство с эльфом. Да и не только волосы. Круглое выразительное личико, огромные синие глаза и еще что-то – притягательное и необычное. Какая-то отчаянность? Под глазами у девушки запали темные тени.
  Терраса, на которой мы обычно сидели, пустовала. Публика собиралась на другой террасе, она находилась сразу же за углом, там, где скалистый берег обрывисто спускался к морю.
  Из-за этого угла и показался сейчас краснолицый человек, который шел вразвалку, сжав руки в кулаки. От него веяло чем-то лихим и бесшабашным – типичный моряк.
  – Понять не могу, куда она запропастилась? – Он изумлялся так громко, что его без труда можно было расслышать. – Ник! Ник!
  Мисс Бакли встала.
  – Я так и знала, что они будут волноваться. Ау, Джордж! Вот она я!
  – Живее, детка! Фредди до смерти хочется выпить…
  Он с нескрываемым любопытством взглянул на Пуаро. Мой друг, должно быть, сильно отличался от большинства знакомых Ник.
  Девушка сделала широкий жест рукой, как бы представляя их друг другу.
  – Капитан третьего ранга Челленджер – м-м…
  К моему удивлению, Пуаро и не подумал прийти к ней на помощь. Вместо того чтобы назвать себя, он встал и, склонившись в церемонном поклоне, забормотал:
  – Из английского военно-морского флота?.. Я преклоняюсь перед английским флотом.
  Сентенции такого рода обычно ставят англичан в тупик. Капитан Челленджер покраснел, и Ник Бакли взяла инициативу в свои руки.
  – Пошли, Джордж. Хватит считать ворон. А где же Фредди с Джимом?
  Она улыбнулась Пуаро:
  – Спасибо за коктейль. Надеюсь, с лодыжкой все обойдется.
  Кивнув мне, она взяла моряка под руку, и они скрылись за углом.
  – Так, стало быть, это один из приятелей мадемуазель, – задумчиво проговорил Пуаро. – Из ее теплой компании. Что же мы можем сказать? Каково ваше просвещенное мнение, Гастингс? Подходит он под вашу категорию «славного парня»?
  Я замялся, пытаясь понять, какой смысл, по мнению Пуаро, я вкладываю в эти слова, затем довольно неуверенно согласился:
  – Он показался мне симпатичным… м-да… если можно судить по первому впечатлению.
  – Занятно… – проговорил Пуаро.
  Девушка забыла у нас свою шляпу. Пуаро нагнулся, поднял ее и стал рассеянно вертеть на пальце.
  – Он испытывает к ней нежные чувства? Как по-вашему, Гастингс?
  – Но, дорогой мой Пуаро! Откуда же мне знать? Погодите-ка, дайте сюда шляпу. Она понадобится даме. Я отнесу ее.
  Он не обратил внимания на мои слова и так же медленно продолжал вертеть шляпку на пальце.
  – Погодите. Это меня забавляет.
  – Полноте, Пуаро.
  – Вы правы, друг мой, я старею и впадаю в детство. Не правда ли?
  Он так точно передал мою мысль, что мне стало не по себе. Пуаро хмыкнул и, наклонившись вперед, приложил палец к носу.
  – Но нет, я все же не настолько слабоумен, как вам кажется! Мы возвратим эту шляпку – вне всякого сомнения, – только позже! Мы отнесем ее в Эндхауз и, таким образом, сможем еще раз повидать прелестную мисс Ник.
  – Пуаро, – проговорил я, – мне кажется, что вы влюбились.
  – А она хорошенькая, а?
  – Да вы ведь сами видели. Чего же спрашивать?
  – Увы, я не могу судить. По мне, сейчас все молодое прекрасно. Молодость… молодость… Вот трагедия моего возраста. Но вы… Я взываю к вам. Ваш вкус, конечно, устарел – вы слишком долго прожили в Аргентине. Вас приводят в восторг образчики пятилетней давности, но все-таки вы современнее меня. Итак, она хорошенькая? Она может нравиться?
  – Я бы сказал, даже очень. Но почему вас так заинтересовала эта леди?
  – Она меня заинтересовала?
  – Гм… сами вспомните, о чем вы только что говорили.
  – Вы заблуждаетесь, мой друг. Леди, возможно, и заинтересовала меня, однако ее шляпка интересует меня гораздо больше.
  Я вытаращил на него глаза, но он и бровью не повел.
  – Да, Гастингс, именно шляпка, – кивнул он и протянул ее мне. – Вы догадались почему?
  – Шляпка славненькая, – проговорил я в замешательстве. – Однако вполне обыкновенная. Многие девушки носят такие.
  – Таких они не носят.
  Я посмотрел на нее повнимательнее.
  – Видите, Гастингс?
  – Очень гладкий светло-коричневый фетр. Хороший фасон…
  – Я не просил ее описывать. Мне уже ясно, что вы ничего не замечаете. Уму непостижимо, бедный вы мой Гастингс, как редко вам случается хоть что-то заметить. Вы каждый раз заново поражаете меня. Но поглядите же, мой милый дурачина, здесь можно обойтись и без извилин – достаточно глаз. Глядите же… глядите…
  И тут я наконец заметил то, к чему Пуаро пытался привлечь мое внимание. Шляпка медленно крутилась на его пальце, а палец был просунут в дырочку. Увидев, что я сообразил, в чем дело, он протянул мне шляпку. Дырочка была маленькая, аккуратная и абсолютно круглая, но я не мог себе представить, в чем же ее назначение, если таковое вообще имелось.
  – Вы обратили внимание, как мадемуазель Ник отшатнулась от пчелы? Пчелка в чепчике – дырка в шляпке.
  – Но не могла же пчела проделать этакую дырку.
  – Вот именно, Гастингс! Какая проницательность! Не могла. А пуля могла, мой дорогой!
  – Пуля?!
  – Ну да. Вот такая.
  Он протянул руку, показывая что-то маленькое, лежавшее на его ладони.
  – Пуля, мой друг. Вот что упало на террасу во время нашей беседы. Пуля!
  – Так, значит?..
  – Так, значит, сантиметр-другой, и дырка была бы не в шляпке, а в голове. Теперь вы поняли, что меня заинтересовало? Вы были правы, друг мой, когда советовали мне не зарекаться. Да… все мы люди! О! Но он совершил непростительную ошибку, этот несостоявшийся убийца, когда спустил курок в дюжине ярдов от Эркюля Пуаро! Вот уж воистину не повезло! Теперь вы поняли, для чего нам нужно проникнуть в Эндхауз и поближе познакомиться с мадемуазель Ник? За три дня она трижды избежала верной смерти. Это ее слова. Мы не можем медлить, Гастингс. Опасность очень велика.
  
  
  Глава 2
  Эндхауз
  – Пуаро, – сказал я. – Я только что думал…
  – Очаровательное занятие, мой друг. Не гнушайтесь им и впредь.
  Мы завтракали, сидя друг против друга за маленьким столиком у окна.
  Я продолжал:
  – Стреляли, очевидно, где-то очень близко. А выстрела мы не слышали.
  – Вы, конечно, уверены, что в мирной тишине, нарушаемой только плеском морских волн, мы обязательно должны были его услышать?
  – Во всяком случае, это странно.
  – Ничуть. Есть звуки, с которыми свыкаешься так быстро, что их вообще не замечаешь. Все это утро, друг мой, по заливу носились быстроходные моторные лодки. Сперва вы жаловались на шум, а вскоре попросту перестали его замечать. Но в самом деле, покуда такая лодка находится в море, можно строчить из пулемета, и то не будет слышно.
  – Пожалуй, верно.
  – О! Поглядите-ка, – вполголоса произнес Пуаро. – Мадемуазель и ее друзья. Похоже, они собираются здесь завтракать. Стало быть, мне придется возвратить шляпку. Но это несущественно. Разговор достаточно серьезен для того, чтобы начать его и без предлога.
  Он торопливо вскочил, быстро прошел через зал и с поклоном протянул шляпку мисс Бакли, которая усаживалась за стол со своими приятелями.
  Их было четверо: Ник Бакли, капитан третьего ранга Челленджер и еще какой-то мужчина с дамой. С того места, где мы сидели, их почти невозможно было разглядеть. Временами до нас долетал громовой хохот моряка. Он казался простым и добродушным малым и понравился мне с первого взгляда.
  За завтраком мой друг был молчалив и рассеян. Он крошил хлеб, издавал какие-то невнятные восклицания и выстраивал в симметричном порядке все, что стояло на столе. Я попытался было завязать разговор, но вскоре махнул рукой.
  Пуаро давно уже покончил с сыром, но продолжал сидеть за столом. Однако, как только компания мисс Бакли вышла из зала и устроилась за столиком в салоне, он вдруг поднялся, твердым шагом промаршировал к ним и без всяких предисловий обратился к Ник:
  – Не уделите ли вы мне чуточку внимания, мадемуазель?
  Девушка нахмурилась. Да и неудивительно. Она, конечно, испугалась, что чудаковатый маленький иностранец окажется слишком докучливым знакомым. Я представил себе, как в ее глазах выглядит поведение моего друга, и от души ей посочувствовал.
  Довольно неохотно она отошла от столика.
  Пуаро принялся что-то тихо и торопливо говорить ей. При первых же его словах на ее лице появилось удивленное выражение.
  А я тем временем стоял как неприкаянный. По счастью, Челленджер, заметивший мое смущение, с готовностью пришел мне на помощь, предложив сигарету и заговорив о разных пустяках. Мы с ним сразу оценили друг друга и почувствовали взаимную симпатию. Мне кажется, я был для него более подходящей компанией, чем мужчина, с которым он только что завтракал.
  Теперь я наконец смог разглядеть и его собеседника. Это был щеголевато одетый красавец, высокого роста, белокурый, с крупным носом. Держался он высокомерно, томно растягивал слова и, что мне больше всего не понравилось, был какой-то очень уж холеный.
  Я перевел взгляд на женщину. Она сняла шляпку и сидела в большом кресле прямо напротив меня. «Усталая мадонна» – вот определение, которое лучше всего к ней подходило. Ее белокурые, почти льняные волосы, разделенные прямым пробором, были гладко начесаны на уши и собраны узлом на затылке. Измученное лицо было мертвенно-бледным и в то же время удивительно привлекательным. В светло-серых, с большими зрачками глазах застыло странное выражение отрешенности. Женщина внимательно разглядывала меня. Внезапно она заговорила:
  – Присядьте… пока ваш друг не кончит там с Ник.
  Ее голос звучал как-то делано-томно и принужденно, но была в нем неуловимая прелесть – этакая звучная, ленивая красота. Мне подумалось, что я никогда еще не встречал такого усталого существа. Усталого не телом, а душой, как будто она вдруг открыла, что все на этом свете пусто и ничтожно.
  – Мисс Бакли очень любезно помогла нынче утром моему другу, когда он подвернул лодыжку, – пояснил я, принимая ее приглашение.
  – Ник рассказывала мне. – Она подняла на меня глаза, и я увидел в них прежнее отрешенное выражение. – Все обошлось, не так ли?
  Я почувствовал, что краснею.
  – Да. Пустячное растяжение.
  – А… рада слышать, что Ник не высосала всю эту историю из пальца. Ведь наша маленькая Ник – прирожденная лгунья. Нечто непостижимое, просто талант.
  Я не нашелся что ответить. Мое смущение, кажется, забавляло ее.
  – Ник – моя старая подруга, – заметила она. – А что касается лояльности, то я всегда считала, что это очень скучная добродетель. Она в цене главным образом у шотландцев, так же как бережливость и соблюдение дня воскресного. И потом, Ник действительно лгунья, правда, Джим? Какая-то необыкновенная история с тормозами. Джим говорит, что это чистый вымысел.
  – Я кое-что смыслю в автомобилях, – сочным голосом проговорил блондин, слегка кивнув в сторону окна.
  За окном среди автомобилей, стоявших у гостиницы, выделялся один – длинный и красный. Неправдоподобно длинный и неправдоподобно красный. Блестящий удлиненный капот пускал ослепительные солнечные зайчики. Словом, это был суперавтомобиль.
  Меня вдруг осенило:
  – Ваш?
  – Мой.
  Я чуть было не брякнул: «Ну еще бы!»
  В эту минуту к нам присоединился Пуаро. Я встал, он взял меня под руку и, торопливо поклонившись остальным, поспешно уволок в сторонку.
  – Дело сделано, мой друг. В половине седьмого мы навещаем мадемуазель в Эндхаузе. К этому времени она уже вернется с прогулки. Вернется… Ну, разумеется, вернется в целости и сохранности.
  На его лице я заметил беспокойство, а в голосе тревогу.
  – Что вы ей сказали?
  – Попросил назначить мне свидание, и как можно скорее. Она немного поколебалась, как и следовало ожидать. Она подумала… я буквально читал ее мысли: «Кто он такой, этот человечек? Невежа? Выскочка? Кинорежиссер?» Если бы у нее была возможность, она бы отказала мне, но это трудно. Когда тебя захватывают вот так, врасплох, проще согласиться. Она рассчитывает вернуться к половине седьмого. Ну что ж!
  Я заметил, что дело, стало быть, на мази, но Пуаро отнесся к моим словам холодно. Он не находил себе места: ни дать ни взять тот пес, который принюхивается, откуда ветер дует. Весь день он крутился по гостиной, бурчал себе под нос, то и дело переставлял и передвигал с места на место безделушки. А если я с ним заговаривал, махал руками и тряс головой.
  Кончилось тем, что ровно в шесть мы вышли.
  – Подумать только, – проговорил я, спускаясь с террасы. – Стрелять у самого отеля! Только безумец мог решиться на такое!
  – Я с вами не согласен. При определенных условиях риск был совсем невелик. Начнем с того, что сад необитаем. Люди, живущие в отелях, – сущие овцы. Принято сидеть на террасе и любоваться заливом – ну что ж, все собираются на террасе с видом на море. И только я, будучи оригиналом, сижу на той, что выходит в парк. Но ведь и я ничего не увидел. Вы заметили, в парке есть где укрыться – деревья, пальмы, кустарник. Стой себе преспокойненько и жди, покуда мадемуазель не пройдет мимо. А она должна была пройти. Идти улицей гораздо дальше. Мадемуазель Ник Бакли, она ведь из тех, что вечно опаздывают и бегут кратчайшей дорогой.
  – И все же это страшный риск. Его могли заметить, а на случайность тут не свалишь.
  – Да, на этот раз уж не случайность… нет!
  – Вы что-нибудь имеете в виду?
  – Нет, ничего… одна идейка. Возможно, она подтвердится, а может быть, и нет. Пока что мы ее оставим и возвратимся к тому, о чем я говорил, – к необходимому условию.
  – В чем же оно состоит?
  – Право же, Гастингс, вы могли бы сказать это сами.
  – Мне не хочется лишать вас удовольствия продемонстрировать, насколько вы умнее меня.
  – Что за сарказм! Ирония! Ну ладно… Вот что бросается в глаза: мотивы преступления не очевидны. Иначе, что и говорить, риск был бы чересчур велик. Пошли бы разговоры: «Мне кажется, это такой-то. А где такой-то был во время выстрела?» Э, нет, убийца – вернее, тот, кто хотел им стать, – конечно же, скрывается в тени. И вот это-то меня и пугает, Гастингс! Да, я боюсь, боюсь даже сейчас! Я успокаиваю себя: «Их ведь там четверо». Я говорю себе: «Пока они все вместе, ничего не случится». Я говорю себе: «Это было бы безумием». И все время боюсь. А эти «случайности»… Мне хочется разузнать о них поподробнее.
  Он резко повернул назад.
  – У нас еще есть время. Идемте улицей. Парк ничего нам не дает. Обследуем обычный путь.
  Мы вышли из центральных ворот отеля, повернули направо и поднялись по крутому холму. На его вершину вела узкая дорога, и надпись на изгороди гласила: «Только к Эндхаузу».
  Мы воспользовались этим указанием, и через несколько сотен ярдов дорога круто повернула и уперлась в ветхие, давно не крашенные ворота.
  За воротами, по правую руку от входа, стоял домик. Он занятно контрастировал с воротами и запущенной подъездной аллеей. Домик был окружен опрятным, ухоженным садиком, оконные рамы и переплеты были недавно окрашены, на окнах висели чистые, яркие занавески.
  Какой-то человек в выгоревшей норфолкской куртке возился у клумбы. Когда ворота скрипнули, он выпрямился и глянул в нашу сторону. Это был мужчина лет шестидесяти, ростом не меньше шести футов, крепко сбитый, с загорелым, обветренным лицом и почти совершенно лысый. Его голубые глаза оживленно поблескивали. Он показался мне симпатичным малым.
  – Добрый день, – приветствовал он нас, когда мы проходили мимо.
  Я ответил ему и, шагая дальше, все еще чувствовал на спине его пытливый взгляд.
  – Хотелось бы знать… – задумчиво произнес Пуаро.
  И замолчал, так и не соизволив сообщить мне, что именно ему хотелось бы узнать.
  Эндхауз оказался большим, угрюмым домом, который почти совершенно скрывался за деревьями; их ветви касались самой крыши. Нам сразу бросилось в глаза, что дом запущен. Прежде чем позвонить, Пуаро окинул его оценивающим взглядом. Потребовалось приложить поистине геркулесово усилие, чтобы старомодный звонок издал хоть какой-то звук, зато, раз задребезжав, он еще долго заливался унылым, жалобным звоном.
  Нам отворила женщина средних лет. «Приличная особа в черном» – вот слова, которые приходили на ум при взгляде на эту респектабельную, в меру угрюмую и предельно безразличную ко всему горничную.
  Мисс Бакли, сообщила она, еще не возвращалась. Пуаро объяснил, что нам назначено свидание, и не без труда добился, чтобы нас впустили в дом. Женщины такого типа обычно не слишком доверяют иностранцам, и я льщу себя надеждой, что именно моя внешность заставила ее смягчиться. Наконец нас провели в гостиную, где нам предстояло ожидать возвращения мисс Бакли.
  Вот где совсем не чувствовалось уныния. Комната – правда, довольно запущенная – выходила на море и была залита солнечным светом. На фоне тяжеловесной мебели времен королевы Виктории разительно выделялось несколько дешевеньких вещей – ультрамодерн. Парчовые гардины выцвели, зато чехлы были новенькие и яркие, а диванные подушки словно пылали чахоточным румянцем. На стенах висели фамильные портреты. Я подумал, что некоторые из них, должно быть, по-настоящему хороши. Рядом с граммофоном валялось несколько пластинок. Стоял небольшой приемничек; книг в комнате почти не было; на край дивана кто-то бросил развернутую газету. Пуаро поднял ее и, поморщившись, положил назад. Это была местная «Уикли геральд энд директори». Однако что-то заставило его снова взять ее в руки, и, пока он просматривал там какую-то заметку, дверь отворилась и в комнату вошла Ник Бакли.
  – Эллен, несите лед! – крикнула она, обернувшись, и уже после этого заговорила с нами: – Ну, вот и я… а тех всех я спровадила. Сгораю от любопытства. Неужели я та самая героиня, которую никак не могут разыскать киношники? У вас был такой торжественный вид, – добавила она, обращаясь к Пуаро, – что ничего другого я просто и подумать не могла. Ну сделайте же мне какое-нибудь заманчивое предложение.
  – Увы, мадемуазель… – попытался было заговорить Пуаро.
  – Только не говорите, что все наоборот, – взмолилась она, – что вы пишете миниатюры и одну из них хотите мне всучить. Впрочем, нет, с такими усами… да еще живет в «Мажестике», где кормят отвратительно, а цены самые высокие во всей Англии… нет, это попросту исключено.
  Женщина, отворявшая нам дверь, принесла лед и поднос с бутылками. Не переставая болтать, Ник ловко смешала коктейли. Мне кажется, непривычная молчаливость Пуаро в конце концов привлекла ее внимание. Наполняя фужеры, она вдруг остановилась и резко бросила:
  – Ну, хорошо…
  – Вот этого-то мне и хочется, мадемуазель: пусть все будет хорошо. – Он взял у нее фужер. – Ваше здоровье, мадемуазель, здоровье и долголетие.
  Девушка была не глупа. Его многозначительный тон не ускользнул от нее.
  – Что-нибудь… случилось?
  – Да, мадемуазель. Вот…
  Он протянул руку. На его ладони лежала пуля. Девушка взяла ее, недоуменно нахмурившись.
  – Известно вам, что это такое?
  – Да, конечно. Это пуля.
  – Именно так. Мадемуазель, сегодня утром возле вашего уха пролетела вовсе не оса… а эта пуля.
  – Вы хотите сказать… что какой-то оголтелый идиот стрелял в парке возле отеля?
  – Похоже на то.
  – Черт возьми! – чистосердечно изумилась Ник. – Выходит, я и вправду заколдована. Значит, номер четыре.
  – Да, – согласился Пуаро. – Это четвертый. И я прошу вас рассказать об остальных трех… случайностях.
  Девушка удивленно взглянула на него.
  – Я хочу полностью убедиться, что это были… случайности.
  – Господи! Ну конечно! А что же еще?
  – Соберитесь с духом, мадемуазель. Вас ждет большое потрясение. Вы не подумали, что кто-то покушается на вашу жизнь?
  Вместо ответа Ник покатилась со смеху. Предположение Пуаро, кажется, здорово ее позабавило.
  – Волшебная идея! Ну, милый вы мой, кто ж это станет на меня покушаться? Я ведь не очаровательная юная наследница, после которой останутся миллионы. Я бы не прочь, чтоб кто-нибудь и в самом деле попытался меня убить, – это, должно быть, захватывающее ощущение, только, боюсь, напрасная надежда!
  – Вы мне расскажете о тех случайностях, мадемуазель?
  – Конечно, да только это все пустяки. Так, чепуха какая-то. У меня над кроватью висит тяжелая картина. Ночью она свалилась. Совершенно случайно я услыхала, что где-то в доме хлопает дверь, пошла посмотреть, где, и запереть ее… и таким образом спаслась. Она бы мне, наверно, угодила в голову. Вот вам и номер первый.
  Пуаро не улыбнулся.
  – Дальше, мадемуазель. Перейдем ко второму.
  – О, этот и вовсе ерундовый! Здесь, в скалах, есть крутая тропка. Я хожу по ней к морю купаться. Там есть такая скала, с которой можно нырять. Так вот, когда я шла по этой тропке, откуда-то сверху сорвался валун и прогрохотал на волосок от меня. А третье – это уже совсем из другой оперы. У автомобиля что-то стряслось с тормозами – не знаю точно что, мне говорили в гараже, да я не поняла. Во всяком случае, если бы я выехала из ворот и спустилась с холма, тормоза бы не сработали, и я наверняка врезалась бы в ратушу и превратилась в лепешку. В конечном счете у города оказалась бы щербатая ратуша, а от меня осталось бы мокрое место. Но так как я всегда что-нибудь забываю, мне пришлось повернуть назад и врезаться всего-навсего в живую изгородь.
  – А можете вы мне сказать, что именно было неисправно?
  – Спросите в гараже Мотта. Там знают. По-моему, была отвинчена какая-то пустяковина. Я уже думала, не напроказил ли там чего мальчик Эллен. У моей горничной, у той, что отворяла вам дверь, есть маленький сынишка. Мальчишки ведь любят возиться с машинами. Эллен, конечно, клянется, что он и близко не подходил. А мне все кажется, что бы там Мотт ни говорил: в машине просто что-то разболталось.
  – Где вы держите машину, мадемуазель?
  – В сарае за домом.
  – Вы его запираете?
  Ник удивленно раскрыла глаза.
  – Ох! Ну конечно нет!
  – И каждый может незаметно подойти к машине и вытворять все, что угодно?
  – Вообще-то да… пожалуй. Да только это глупо.
  – Нет, это не глупо, мадемуазель. Вы все еще не понимаете. Вам грозит опасность, серьезная опасность. Это говорю вам я. Я! Вы знаете, кто я такой?
  – Кто-о? – замирая, прошептала Ник.
  – Я Эркюль Пуаро.
  – О! – отозвалась та каким-то разочарованным тоном. – Ну еще бы…
  – Вам известно это имя, а?
  – Конечно.
  Девушка съежилась. В ее глазах появилось загнанное выражение. Пуаро сверлил ее пронзительным взглядом.
  – Вы чем-то смущены. Я делаю из этого вывод, что вы не читали посвященных мне книг.
  – Да нет… собственно говоря, не все. Но фамилию я, конечно, слышала.
  – Вы вежливая маленькая лгунья, мадемуазель. – (Я вздрогнул, вспомнив слова, которые слышал нынче днем в отеле.) – Я забыл, вы ведь еще ребенок – откуда вам знать? Как мимолетна слава! Вот мой друг – он вам расскажет.
  Ник посмотрела на меня. Я откашлялся, немного смущенный.
  – Мсье Пуаро… м-м… был знаменитым сыщиком, – объяснил я.
  – Ах, мой друг! – воскликнул Пуаро. – И это все, что вы можете сказать? Ну, каково? Скажите, что я единственный, непревзойденный, величайший сыщик всех времен!
  – В этом нет необходимости, – заметил я сухо. – Вы уже сами все сказали.
  – Так-то оно так, но мне пришлось поступиться своей скромностью. Человек не должен сам себе петь дифирамбы.
  – Зачем же пса держать, а лаять самому? – не без ехидства посочувствовала Ник. – Да, кстати, кто же пес? Я полагаю, доктор Ватсон?
  – Моя фамилия Гастингс, – сказал я сухо.
  – Битва при… – подхватила Ник. – 1066 год. Кто сказал, что я не образованна? Нет, это ужас до чего здорово! Значит, вы думаете, что кто-то в самом деле хочет со мной разделаться? До чего интересно! Жаль только, в жизни ничего такого не бывает. Разве что в книгах. Мсье Пуаро, вы похожи на хирурга, придумавшего какую-то новую операцию, или на врача, который обнаружил неизвестную болезнь и хочет, чтобы она была у каждого встречного.
  – Черт побери! – загремел Пуаро. – Да будете ли вы говорить серьезно? Вы, нынешняя молодежь, бываете вы хоть когда-нибудь серьезны? Славная получилась бы шуточка, если бы вас нашли в саду возле отеля с этакой аккуратненькой маленькой дырочкой – только не в шляпке, а в голове. Вы бы тогда не стали смеяться, а?
  – Сеанс сопровождался потусторонним хохотом, – сказала Ник. – Нет, серьезно, мсье Пуаро, я вам очень благодарна и все такое, но, честное слово, это какое-то совпадение.
  – Упряма как черт!
  – Которому я и обязана своим именем. Моего дедушку подозревали в том, что он продал душу черту. Его иначе и не называли здесь, как Старый Ник[438]. Он был зловредный старикан, но страшно занятный. Я его обожала. Ездила с ним повсюду, и нас так и звали: его – Старый Ник, а меня – Молодая Ник. А по-настоящему меня зовут Магдала.
  – Редкое имя.
  – Да. Оно у нас как бы фамильное. В семействе Бакли пропасть Магдал. Во-он там висит одна. – Она кивнула на один из портретов.
  – А! – отозвался Пуаро. Потом, взглянув на портрет, висевший над камином, осведомился: – Ваш дедушка, мадемуазель?
  – Он самый. Правда, хорош? Джим Лазарус хотел купить картину, но я не продала. Старый Ник – моя слабость.
  – А! – Пуаро немного помолчал и очень серьезно проговорил: – Вернемся к нашей теме. Послушайте, мадемуазель. Я заклинаю вас, не будьте легкомысленны. Вам грозит опасность. Сегодня в вас стреляли из маузера…
  – Из маузера? – Она была поражена.
  – Да, а почему это вас удивляет? У кого-то из ваших знакомых есть маузер?
  Она усмехнулась:
  – У меня, например.
  – У вас?
  – Ну да, папин. Он привез его с войны. С тех пор он тут и валяется. На днях я его видела в этом ящике.
  Она показала на старинную конторку. Внезапно, словно ее что-то осенило, девушка подошла к конторке и выдвинула ящик. Потом как-то растерянно оглянулась. И в голосе ее прозвучала новая нотка.
  – Ох ты! – сказала она. – А ведь его нет!..
  
  
  Глава 3
  Случайности
  Вот тут-то наконец и наступил перелом. До сих пор их разговор больше походил на препирательство. Целая пропасть разделяла их поколения. Известность Пуаро, его репутация не значили для нее ровно ничего. Ведь нынешняя молодежь знает только сегодняшний день и сегодняшних знаменитостей. Потому и предостережения ни капельки ее не испугали. Для нее Пуаро был просто старым чудаком-иностранцем с забавной склонностью к мелодраме.
  Такое отношение обескураживало Пуаро хотя бы потому, что било по его тщеславию. Он ведь не уставал твердить, что Эркюля Пуаро знает весь мир. И вдруг нашелся человек, который его не знал! Я не мог не позлорадствовать, хотя и видел, что мы топчемся на месте.
  Однако с той минуты, как мы узнали об исчезновении револьвера, все изменилось. Ник больше не считала эту историю забавной шуточкой. Она сохранила свой небрежный тон – такова уж была сила привычки, но поведение ее стало совсем другим. Девушка отошла от конторки, присела на ручку кресла и сосредоточенно нахмурилась.
  – Странно, – сказала она.
  Пуаро налетел на меня как вихрь:
  – Помните, Гастингс, как я упомянул об одной идейке? Так вот, она подтвердилась. Допустим, мадемуазель убита и ее находят в саду. Она может пролежать там несколько часов – по этой дороге мало кто ходит. И возле ее руки – он выпал, вот и все – лежит ее собственный револьвер. Достойная мадам Эллен, конечно, его опознает, и тут уж, разумеется, пойдут припоминать: угнетенное состояние, бессонница…
  Ник поежилась:
  – А ведь верно. Я сейчас до смерти издергана. Все твердят мне, что я стала нервная. Да… говорить бы стали…
  – И подтвердили бы таким образом версию о самоубийстве. Кстати, оказалось бы, что единственные отпечатки пальцев на револьвере принадлежат мадемуазель – словом, все было бы как нельзя более просто и убедительно.
  – Веселенькое дельце! – сказала Ник, но я был рад отметить, что «дельце», по-видимому, не слишком ее веселило.
  – Не правда ли? – невозмутимо подхватил Пуаро. – Но воля ваша, мадемуазель, этому пора положить конец. Четыре неудачи – отлично, однако пятая попытка может окончиться успешнее.
  – Ну что ж, заказывайте катафалк на резиновом ходу, – вполголоса проговорила Ник.
  – Но мы этого не допустим – мой друг и я, – вот почему мы здесь.
  Меня растрогало это «мы». Обычно Пуаро начисто забывает о моем существовании.
  – Да, – подтвердил я. – Вам незачем тревожиться, мисс Бакли. Мы защитим вас.
  – Это очень мило, – сказала Ник. – Ну история, скажу я вам… Прямо дух захватывает.
  Она держалась все так же беспечно и независимо, однако в ее глазах мелькала тревога.
  – И первое, что мы сделаем, – заявил Пуаро, – это сядем и все обсудим.
  Он сел и дружелюбно улыбнулся.
  – Начнем с традиционного вопроса, мадемуазель. У вас есть враги?
  Ник огорченно покачала головой.
  – Боюсь, что нет, – сказала она виновато.
  – Ладно. Значит, эта версия отпадает. Теперь вопрос совсем как из кинофильма или детективного романа: кому выгодна ваша смерть?
  – Ума не приложу, – сказала Ник. – В том-то и дело, что это совершенно бессмысленно. Кроме этой старой развалюхи-дома… и он заложен-перезаложен, крыша протекает… и вряд ли на моем участке найдут угольные залежи или что-нибудь в этом роде.
  – Так он заложен, вот как?
  – Пришлось заложить. Шесть лет назад умер дедушка, потом брат. Похороны за похоронами… Это меня и подкосило.
  – А ваш отец?
  – Он вернулся с войны инвалидом и в девятнадцатом умер от воспаления легких. А мама умерла, когда я была совсем маленькая. С самого детства я жила в этом доме с дедушкой. С папой он не ладил – и неудивительно… И отец решил, что самое лучшее – подкинуть меня дедушке, а сам отправился искать счастья по свету. К Джеральду – это мой брат – дедушка тоже не благоволил. Не сомневаюсь, что он не ладил бы и со мной, будь я мальчишкой. Мое счастье, что я девочка. Дед говорил, что я пошла в его породу и унаследовала его дух. – Она рассмеялась. – По-моему, он был старый греховодник, каких свет не видел. Только ужасно везучий! Здесь говорили, что он превращает в золото все, к чему ни прикоснется. Правда, он играл и спустил все, что нажил. После его смерти остался, собственно, лишь этот дом да участок. Мне тогда было шестнадцать лет, а Джеральду двадцать два. Через три года Джеральд погиб в автомобильной катастрофе, и дом достался мне.
  – А после вас, мадемуазель? Кто ваш ближайший родственник?
  – Мой кузен Чарлз. Чарлз Вайз. Он адвокат здесь, в городе. Вполне порядочный и положительный, но страшно нудный. Дает мне добрые советы и пытается обуздать мою склонность к расточительству.
  – И ведет все ваши дела, э…
  – Ну… если вам угодно это так назвать. Собственно, вести-то нечего. Оформил для меня закладную и уговорил сдать флигель.
  – Да, флигель! Я как раз собирался о нем спросить. Стало быть, вы его сдаете?
  – Да… одним австралийцам. Неким Крофтам. Люди они очень милые, сердечные и тому подобное. По мне, так даже чересчур. Вечно таскают мне всякую всячину: то сельдерей, то ранний горох. Ужасаются, что я так запустила сад. По правде говоря, они немного надоедливые… по крайней мере он. Какой-то приторный. А жена у него калека, бедняжка, и не встает с дивана. Но самое главное, они платят ренту, а это очень здорово.
  – И давно они тут?
  – Уже с полгода.
  – Понятно. Ну а кроме этого кузена… он, кстати, с отцовской или с материнской стороны?
  – С материнской. Мою мать звали Эми Вайз.
  – Хорошо. Да, я хотел спросить, кроме этого вашего кузена, есть у вас еще какая-нибудь родня?
  – Очень дальняя, в Йоркшире, тоже Бакли.
  – И больше никого?
  – Никого.
  – Вам должно быть одиноко.
  Ник с удивлением взглянула на него.
  – Одиноко? Вот уж нет! Вы ведь знаете, я тут подолгу не живу. Все больше в Лондоне. А с родственниками обычно одна морока. Во все суются, вмешиваются. Нет, одной веселей.
  – О, вы, я вижу, очень современная девушка! Беру назад свои слова. Теперь о ваших домочадцах.
  – Как это сказано! Мои домочадцы – это Эллен. Да еще ее муж, он смотрит за садом, и, надо сказать, довольно плохо. Я плачу им буквально гроши, но разрешаю держать в доме ребенка. Когда я здесь, Эллен меня обслуживает, а если у меня собираются гости, мы нанимаем кого-нибудь ей в помощь. Кстати, в понедельник я устраиваю вечеринку. Ведь начинается регата[439].
  – В понедельник… а нынче у нас суббота. Так-так. А что вы можете рассказать о ваших друзьях, мадемуазель? Например, о тех, с которыми вы сегодня завтракали.
  – Ну, Фредди Райс – эта блондинка, пожалуй, самая близкая моя подруга. Ей пришлось хлебнуть лиха. Муж у нее был настоящая скотина – пьяница, наркоман и вообще подонок, каких мало. Год или два тому назад она не выдержала и ушла от него. И с тех пор так никуда и не прибьется. Молю бога, чтобы она получила развод и вышла за Джима Лазаруса.
  – Лазарус? Антикварный магазин на Бонд-стрит?
  – Он самый. Джим – единственный сын. Денег, конечно, куры не клюют. Вы видели его автомобиль? Джим, правда, еврей, но ужасно порядочный. Он обожает Фредди. Они все время вместе. До конца недели пробудут в «Мажестике», а в понедельник – ко мне.
  – А муж миссис Райс?
  – Этот скот? Да его и след простыл. Никто не знает, куда он девался. Фредди попала в глупейшее положение. Нельзя же развестись с человеком, который неизвестно где находится.
  – Разумеется.
  – Бедняжка Фредди! Ей так не повезло! – задумчиво заметила Ник. – Один раз дело чуть было не выгорело, она его разыскала, поговорила с ним, и он сказал, что совершенно ничего не имеет против, да у него, видите ли, нет с собой денег, чтобы уплатить женщине, с которой можно было бы разыграть для полиции сцену измены. И кончилось тем, что Фредди выложила деньги, а он их взял – да и был таков. С тех пор о нем ни слуху ни духу. Довольно подло, как по-вашему?
  – Силы небесные! – воскликнул я.
  – Мой друг шокирован, – заметил Пуаро. – Вы должны щадить его чувства. Понимаете, он из другой эпохи. Он только что вернулся из далеких краев, где его окружали широкие, безбрежные просторы и так далее, и так далее, и ему еще предстоит осилить язык наших дней.
  – Да что же здесь особенного? – удивилась Ник, делая большие глаза. – Я думаю, ни для кого не секрет, что такие люди существуют. Но все равно, по-моему, это низость. Бедненькая Фредди попала тогда в такую передрягу, что не знала, куда и приткнуться.
  – Да-а, история не из красивых. Ну а второй ваш друг? Милейший капитан Челленджер?
  – Джордж? Мы знакомы испокон веков, во всяком случае, не меньше пяти лет. Он симпатяга, Джордж.
  – И хочет, чтобы вы вышли за него замуж, э…
  – Намекает временами. Рано утром или после второго стакана портвейна.
  – Но вы неумолимы.
  – Ну а что толку, если мы поженимся? Я без гроша, он – тоже. Да и зануда он порядочная, как говорится, доброй старой школы. К тому же ему стукнуло сорок.
  Я даже вздрогнул.
  – Конечно, он уже стоит одной ногой в могиле, – заметил Пуаро. – Меня это не задевает, не беспокойтесь, мадемуазель, я дедушка, я никто. Ну а теперь мне бы хотелось поподробнее узнать о ваших несчастных случаях. Скажем, о картине.
  – Она уже висит… на новом шнуре. Хотите посмотреть?
  Мы вышли вслед за ней из комнаты. В спальне, над самым изголовьем, висела написанная маслом картина в тяжелой раме.
  – С вашего позволения, мадемуазель, – пробормотал Пуаро и, сняв ботинки, взобрался на кровать. Он осмотрел шнур и картину, осторожно взвесил ее на руках и, поморщившись, спустился на пол.
  – Да, если такая штука свалится на голову, это не слишком приятно. Ну а тот старый шнур был такой же?
  – Да, только на этот раз я выбрала потолще.
  – Вас можно понять. А вы осмотрели место разрыва? Концы перетерлись?
  – По-моему, да. Я, собственно, не приглядывалась. Мне было просто ни к чему.
  – Вот именно. Вам это было ни к чему. Однако мне очень бы хотелось взглянуть на этот шнур. Он в доме?
  – Я его тогда не снимала. Должно быть, тот, кто привязывал новый, выбросил его.
  – Досадно. Мне бы хотелось на него посмотреть.
  – Так вы все-таки думаете, что это не случайность? Уверена, что вы ошибаетесь.
  – Возможно. Не берусь судить. А вот неисправные тормоза не случайность. Камень, свалившийся с обрыва… Да, кстати, вы не могли бы показать мне это место?
  Мы вышли в сад, и Ник подвела нас к обрыву. Внизу под нами синело море. Неровная тропка спускалась к скале. Ник показала нам, откуда сорвался камень, и Пуаро задумчиво кивнул. Потом он спросил:
  – Как можно попасть в ваш сад, мадемуазель?
  – Есть главный вход – это где флигель. Потом калитка для поставщиков, как раз посередине дороги. На этой стороне, у края обрыва, есть еще одна калитка. Отсюда начинается извилистая дорожка, которая ведет от берега к отелю «Мажестик». Ну и, конечно, в парк отеля можно попасть прямо через дыру в заборе. Именно так я шла сегодня утром. Самый короткий путь – до города быстрее не дойдешь.
  – А ваш садовник… он где обычно работает?
  – По большей части бьет баклуши на огороде или сидит под навесом, там, где горшки с рассадой, и притворяется, что точит ножницы.
  – То есть по ту сторону дома? Выходит, если бы кто-нибудь прошел сюда и столкнул вниз камень, его почти наверняка бы не заметили?
  Девушка вздрогнула.
  – Вы в самом деле думаете?.. У меня просто не укладывается в голове. По-моему, все это не всерьез.
  Пуаро снова вынул из кармана пулю и посмотрел на нее.
  – Вполне серьезная вещь, мадемуазель, – сказал он мягко.
  – Так это был какой-то сумасшедший.
  – Возможно. Очень увлекательная тема для разговора в гостиной после обеда. В самом деле, все ли преступники ненормальны? Я склонен полагать, что да. Но это уж забота врачей. Передо мной стоят другие задачи. Я должен думать не о виновных, а о безвинных, не о преступниках, а о жертвах. Сейчас меня интересуете вы, мадемуазель, а не тот неизвестный, что хотел вас убить. Вы молоды, красивы, солнце светит, мир прекрасен, у вас впереди жизнь, любовь. Вот о чем я думаю, мадемуазель. А скажите, эти ваши друзья, миссис Райс и мистер Лазарус… давно они тут?
  – Фредди в наших краях уже со среды. Дня два она гостила у каких-то знакомых возле Тэвистока. Вчера приехала сюда. А Джим в это время, по-моему, тоже крутился где-то поблизости.
  – А капитан Челленджер?
  – Он в Девонпорте. Когда ему удается вырваться, приезжает сюда на машине – обычно на субботу и воскресенье.
  Пуаро кивнул. Мы уже возвращались к дому. Все замолчали. Потом Пуаро вдруг спросил:
  – У вас есть подруга, на которую вы могли бы положиться?
  – Фредди.
  – Нет, кто-нибудь другой.
  – Не знаю, право. Наверное, есть. А что?
  – Я хочу, чтобы вы пригласили ее к себе… немедленно.
  – О!
  Ник немного растерялась. С минуту она раздумывала, потом сказала нерешительно:
  – Разве что Мегги, она, наверно, согласилась бы…
  – Кто это – Мегги?
  – Одна из моих йоркширских кузин. У них большая семья: ее отец священник. Мегги примерно моих лет, и я ее обычно приглашаю к себе летом погостить. Но в ней нет изюминки – слишком уж она безгрешная. С этакой прической, которая сейчас вдруг случайно вошла в моду. Словом, я рассчитывала обойтись в этом году без нее.
  – Ни в коем случае. Ваша кузина именно то, что нужно. Я представлял себе как раз кого-то в этом роде.
  – Ну что ж, – вздохнула Ник. – Пошлю ей телеграмму. Мне просто не приходит в голову, кого еще я могла бы сейчас поймать. Все уже с кем-то сговорились. Но она-то приедет, если только не намечается пикник церковных певчих или празднество матерей. Только я, по правде сказать, не понимаю, что она, по-вашему, должна делать?
  – Вы можете устроить так, чтобы она ночевала в вашей комнате?
  – Думаю, что да.
  – Ваша просьба не покажется ей странной?
  – О, Мегги ведь не рассуждает! Она только исполняет – истово, по-христиански, с верой и рвением. Значит, договорились, я ей телеграфирую, чтобы приезжала в понедельник.
  – А почему не завтра?
  – Воскресным поездом? Она подумает, что я при смерти. Нет, лучше в понедельник. И вы расскажете ей, что надо мной нависла ужасная опасность?
  – Посмотрим. А вы все шутите? Ваше мужество меня радует.
  – Это хоть отвлекает, – сказала Ник.
  Что-то в ее тоне поразило меня, и я с любопытством взглянул на девушку. Мне показалось, что она о чем-то умалчивает. К этому времени мы уже вернулись в гостиную. Пуаро барабанил пальцами по газете.
  – Читали, мадемуазель? – спросил он вдруг.
  – Здешний «Геральд»? Так, мельком. Они тут каждую неделю печатают прогноз приливов, вот я и заглянула.
  – Ясно. Да, между прочим, вы когда-нибудь писали завещание?
  – Полгода назад. Как раз перед операцией.
  – Что вы сказали? Операцией?
  – Да, перед операцией аппендицита. Кто-то сказал, что надо написать завещание. Я написала и чувствовала себя такой важной персоной.
  – И каковы были условия?
  – Эндхауз я завещала Чарлзу. Все остальное – Фредди, но там не так уж много оставалось. Подозреваю, что… – как это говорится? – пассив превысил бы актив.
  Пуаро рассеянно кивнул.
  – Я должен вас покинуть. До свидания, мадемуазель. Остерегайтесь.
  – Чего?
  – У вас есть голова на плечах. Да в этом, собственно, и вся загвоздка, что мы не знаем, чего остерегаться. И все-таки не падайте духом. Через несколько дней я докопаюсь до правды.
  – А пока избегайте яда, бомб, выстрелов из-за угла, автомобильных катастроф и отравленных стрел, какими пользуются южноамериканские индейцы, – одним духом выпалила Ник.
  – Не насмехайтесь над собой, – остановил ее Пуаро.
  Возле дверей он задержался.
  – Кстати, – спросил он, – какую цену предлагал мсье Лазарус за портрет вашего деда?
  – Пятьдесят фунтов.
  – О!
  Он пристально вгляделся в темное, угрюмое лицо над камином.
  – Но я уже говорила вам, что не захотела продать старика.
  – Да, да, – задумчиво проговорил Пуаро. – Я вас понимаю.
  
  
  Глава 4
  Здесь что-то есть!
  – Пуаро, – сказал я, как только мы вышли на дорогу, – мне кажется, я должен сообщить вам одну вещь.
  – Какую, мой друг?
  Я передал ему, что говорила миссис Райс по поводу неисправных тормозов.
  – Вот как! Это становится интересным. Встречаются, конечно, тщеславные истерички, которые жаждут привлечь к себе внимание и сочиняют невероятные истории о том, как они были на волосок от смерти. Это известный тип. Они доходят до того, что сами наносят себе тяжелые увечья, лишь бы подтвердить свою правоту.
  – Неужели вы думаете…
  – Что мадемуазель Ник из их числа? Об этом не может быть и речи. Вы обратили внимание, Гастингс, нам стоило немалых трудов даже убедить ее в том, что ей грозит опасность. И она до самого конца делала вид, что подсмеивается и не верит. Она из нынешнего поколения, эта крошка. И все же это очень любопытно – то, что сказала миссис Райс. Почему она об этом заговорила? Допустим даже, что она сказала правду, но с какой целью? Без всякой видимой причины – так не к месту.
  – Вот именно, – подхватил я. – Она ведь просто притянула это за уши.
  – Любопытно. Очень любопытно. А я люблю, когда вдруг появляются такие любопытные подробности. От них многое зависит. Они указывают путь.
  – Куда?
  – Вы попали не в бровь, а в глаз, мой несравненный Гастингс. Куда? Вот именно, куда? Как ни печально, но мы узнаем это только в конце пути.
  – Скажите, Пуаро, для чего вы заставили ее пригласить эту кузину?
  Пуаро остановился и в возбуждении погрозил мне пальцем.
  – Подумайте! – воскликнул он. – Хоть немного пораскиньте мозгами. В каком мы положении? Мы связаны по рукам и ногам! Выследить убийцу, когда преступление уже совершено, – это очень просто! Во всяком случае, для человека с моими способностями. Убийца, так сказать, уже оставил свою подпись. Ну а сейчас преступление еще не совершено – мало того, мы хотим его предотвратить. Расследовать то, что еще не сделано, – вот уж поистине нелегкая задача. Что нам сейчас важнее всего? Уберечь мадемуазель от опасности. А это не легко. Нет, это просто трудно, Гастингс. Мы не можем ходить за ней по пятам, мы даже не можем приставить к ней полисмена в больших ботинках. Или остаться на ночь в спальне молодой леди. Препятствий в этом деле хоть отбавляй. Но кое-что все-таки в наших силах. Мы можем поставить некоторые препоны на пути убийцы. Предостеречь мадемуазель, это во-первых. Устроить так, чтобы рядом с ней был совершенно беспристрастный свидетель, – во-вторых. А обойти две такие преграды сумеет только очень умный человек.
  Он помолчал и продолжал уже совсем другим тоном:
  – Но вот чего я боюсь, Гастингс…
  – Чего же?
  – Что он и в самом деле очень умный человек. Ах, до чего неспокойно у меня на душе!
  – Вы меня пугаете, Пуаро! – воскликнул я.
  – Я и сам напуган. Вы помните эту газету, «Уикли геральд»? Угадайте, в каком месте она была сложена? Именно там, где находилась маленькая заметка, гласившая: «Среди гостей отеля „Мажестик“ находятся мсье Эркюль Пуаро и капитан Гастингс». Теперь допустим – только допустим, – что кто-нибудь прочел эту заметку. Мое имя известно – его знают все…
  – Мисс Бакли не знала, – заметил я, ухмыльнувшись.
  – Она не в счет, ветрогонка. Человек серьезный – преступник – знает его. Он сразу забеспокоится. Насторожится. Начнет задавать себе вопросы. Три неудачных покушения на жизнь мадемуазель, и вдруг в этих краях появляется Эркюль Пуаро. «Случайность?» – спрашивает он себя. И боится, что не случайность. Ну как по-вашему, что ему лучше делать?
  – Притаиться и замести следы, – предположил я.
  – Да, возможно… или, наоборот, если он и в самом деле храбрый человек, бить немедленно, не теряя времени. Прежде чем я начну расспросы. Паф! – и мадемуазель мертва. Вот что бы сделал храбрый человек.
  – Но почему не допустить, что заметку читала сама мисс Бакли?
  – Потому что мисс Бакли ее не читала. Она и бровью не повела, когда я назвал свою фамилию. Значит, мое имя было ей совершенно незнакомо. Кроме того, она сама сказала, что брала газету, только чтобы посмотреть прогноз приливов. Ну а на той странице таблицы не было.
  – Значит, вы думаете, кто-нибудь из живущих в доме…
  – …или имеющих туда доступ. Последнее не трудно, так как дверь открыта настежь, и я не сомневаюсь, что друзья мисс Бакли приходят и уходят, когда им вздумается.
  – У вас есть какие-то догадки? Подозрения?
  Пуаро в отчаянии вскинул руки.
  – Никаких. Как я и предполагал, мотив не очевиден. Вот почему преступник чувствует себя в безопасности и смог отважиться сегодня утром на такую дерзость. На первый взгляд ни у кого как будто нет оснований желать гибели нашей маленькой Ник. Имущество? Эндхауз? Он достается кузену, который вряд ли особенно заинтересован в этом старом, полуразрушенном доме, к тому же обремененном закладными. Для него это даже не родовое поместье. Он ведь не Бакли, вы помните. Мы с ним, конечно, повидаемся, с этим Чарлзом Вайзом, но подозревать его, по-моему, нелепо… Затем мадам, любимая подруга, – мадонна с загадочным и отрешенным взглядом.
  – Вы это тоже почувствовали? – изумился я.
  – Какова ее роль в этом деле? Она сказала вам, что ее подруга лгунья. Мило, не так ли? Зачем ей было это говорить? Из опасения, что Ник может о чем-то рассказать? Например, об этой истории с автомобилем? Или про автомобиль она упомянула для примера, а сама боится чего-то другого? И правда ли, что кто-то повредил тормоза, и если да, то кто?.. Далее, мсье Лазарус, красивый блондин. К чему мы здесь можем придраться? Роскошный автомобиль, куча денег. Может ли он быть замешан в это дело? Капитан Челленджер…
  – О нем не беспокойтесь, – поспешно вставил я. – Я за него ручаюсь. Он настоящий джентльмен.
  – Он, разумеется, хорошей школы, как вы это называете. По счастью, я, как иностранец, не заражен вашими предрассудками и они не мешают мне вести расследование. Однако я признаю, что не вижу связи между капитаном Челленджером и этим делом. По чести говоря, мне кажется, что такой связи нет.
  – Ну еще бы! – воскликнул я с жаром.
  Пуаро внимательно посмотрел на меня.
  – Вы очень странно влияете на меня, Гастингс. У вас такое необыкновенное «чутье», что меня так и подмывает им воспользоваться. Ведь вы один из тех поистине восхитительных людей, чистосердечных, доверчивых, честных, которых вечно водят за нос всякие мерзавцы. Такие, как вы, вкладывают сбережения в сомнительные нефтяные разработки и несуществующие золотые прииски. Сотни подобных вам дают мошеннику его хлеб насущный. Ну ладно, я займусь этим Челленджером. Вы пробудили во мне подозрения.
  – Не городите вздора, мой друг! – воскликнул я сердито. – Человек, который столько бродил по свету, сколько я…
  – Не научился ничему, – грустно закончил Пуаро. – Неправдоподобно, но факт.
  – И вы думаете, что такой простодушный дурачок, каким вы меня изображаете, смог бы добиться успеха на ранчо в Аргентине?
  – Не распаляйтесь, мой друг. Вы добились большого успеха… вы и ваша жена.
  – Белла всегда следует моим советам, – заметил я.
  – Столь же умна, сколь и очаровательна, – сказал Пуаро. – Не будем ссориться, мой друг. Посмотрите-ка, что это перед нами? Гараж Мотта. По-моему, это тот самый, о котором говорила мадемуазель. Несколько вопросов – и мы выясним это дельце…
  В гараже Пуаро объяснил, что ему порекомендовала обратиться сюда мисс Бакли, и, представившись таким образом, стал расспрашивать, на каких условиях можно взять напрокат автомобиль. Потом, как бы невзначай, затронул вопрос о неисправностях, которые мисс Бакли обнаружила на днях в своей машине.
  Не успел он заговорить об этом, как хозяина словно прорвало. Случай неслыханный в его практике, заявил он. И принялся объяснять нам разные технические тонкости, в которых я, увы, не разбираюсь, а Пуаро, по-моему, и того меньше. Но кое-что мы все-таки поняли. Автомобиль был выведен из строя умышленно – сделать это можно было легко и быстро.
  – Так вот оно что, – проговорил Пуаро, когда мы двинулись дальше. – Малютка Ник оказалась права, а богатый мсье Лазарус – нет. Гастингс, друг мой, все это необыкновенно интересно.
  – А куда мы идем сейчас?
  – На почту, и если не опоздаем, отправим телеграмму.
  – Телеграмму? – оживился я.
  – Да, телеграмму, – ответил Пуаро, думая о чем-то своем.
  Почта была еще открыта. Пуаро написал и отправил телеграмму, но не счел нужным сообщить мне ее содержание. Я видел, что он ждет моих вопросов, и крепился что было сил.
  – Какая досада, что завтра воскресенье, – заметил он на обратном пути. – Мы сможем встретиться с мсье Вайзом лишь в понедельник утром.
  – Вы могли бы зайти к нему домой.
  – Разумеется. Но как раз этого мне бы хотелось избежать. Для начала я предпочитаю получить у него чисто профессиональную консультацию и таким образом составить мнение о нем.
  – Ну что ж, – заметил я, подумав. – Пожалуй, так и в самом деле лучше.
  – Всего один самый бесхитростный вопрос, и мы уже сможем судить о многом. Так, например, если сегодня в половине первого мсье Вайз был у себя в конторе, то в парке отеля «Мажестик» стрелял не он.
  – А не проверить ли нам алиби и тех троих, что завтракали с мисс Бакли?
  – Это гораздо сложнее. Любой из них мог на несколько минут отделиться от компании и незаметно выскользнуть из салона, курительной, гостиной, библиотеки, быстро пробраться в парк, выстрелить и немедленно вернуться. Но в данный момент, мой друг, мы даже не уверены, что знаем всех действующих лиц нашей драмы. Возьмем, к примеру, респектабельную Эллен и ее пока еще не знакомого нам супруга. Оба они живут в доме и, вполне возможно, имеют зуб против нашей маленькой мадемуазель. Во флигеле тоже живут какие-то австралийцы. Могут быть и другие друзья и приятели мисс Бакли, которых она не подозревает, а потому и не назвала. Меня не оставляет чувство, что за всем этим кроется что-то еще, до сих пор нам совершенно неизвестное. Я думаю, мисс Бакли знает больше, чем говорит.
  – Вам кажется, что она чего-то недоговаривает?
  – Да.
  – Хочет кого-то выгородить?
  Пуаро решительно потряс головой:
  – Нет, и еще раз нет. Я убежден, что в этом смысле она была совершенно искренна. Об этих покушениях она нам рассказала все, что знала. Но есть что-то другое; по ее мнению, не относящееся к делу. И вот об этом-то мне и хотелось бы узнать. Ибо – и я говорю это без малейшего хвастовства – голова у меня устроена куда лучше, чем у этой малютки. Я, Эркюль Пуаро, могу увидеть связь там, где мисс Бакли ее не видит. И таким образом напасть на след. Ибо я – признаюсь вам со всей откровенностью и смирением – не вижу в этом деле ни малейшего просвета. И пока не забрезжит передо мной какая-либо причина, я так и буду бродить в темноте. Здесь что-то обязательно должно быть, какой-то фактор, от меня ускользающий. Какой? Я непрестанно задаю себе этот вопрос. В чем же здесь дело?
  – Узнаете, – утешил я его.
  – Если не будет слишком поздно, – сказал он хмуро.
  
  
  Глава 5
  Мистер и миссис Крофт
  Вечером в отеле танцевали. Мисс Бакли, обедавшая здесь с друзьями, весело помахала нам рукой.
  На ней было длинное, до полу, вечернее платье из легкого алого шифона, красиво оттенявшее ее белые плечи, шею и дерзко посаженную темную головку.
  – Очаровательный чертенок, – заметил я.
  – И как не похожа на свою подругу, – проговорил Пуаро.
  Фредерика Райс была в белом. Она танцевала вяло, с томной грацией, которая резко контрастировала с оживленностью Ник.
  – Необыкновенно хороша, – сказал вдруг Пуаро.
  – Наша Ник?
  – Нет, та, вторая. Что она таит в себе? Добро? Зло? Или просто несчастна? Попробуй угадай. Она непроницаема. А может быть, за этой маской вообще ничего нет. Одно бесспорно, друг мой, эта женщина – с огоньком.
  – Что вы имеете в виду? – с любопытством спросил я.
  Он, улыбаясь, покачал головой:
  – Рано или поздно узнаете, друг мой. Попомните мои слова.
  К моему удивлению, он встал. Ник танцевала с Джорджем Челленджером. Фредерика и Лазарус только что кончили танцевать и сели за столик. Немного погодя Лазарус встал и вышел. Миссис Райс осталась одна. Пуаро направился прямо к ней. Я последовал за ним.
  Он начал сразу, без обиняков:
  – Разрешите? – Он положил руку на спинку стула и тут же сел. – Мне очень нужно поговорить с вами, пока ваша подруга танцует.
  – Да? – Ее голос прозвучал холодно, безразлично.
  – Не знаю, рассказывала ли вам ваша приятельница. Если нет, то расскажу я. Сегодня кто-то пытался ее убить.
  В широко раскрытых серых глазах отразились ужас и изумление, огромные черные зрачки стали еще больше.
  – Как – убить?
  – Кто-то выстрелил в мадемуазель Бакли здесь, в парке.
  Она вдруг улыбнулась, снисходительно и недоверчиво.
  – Это вам Ник сказала?
  – Нет, мадам. Случилось так, что я это видел собственными глазами. Вот пуля.
  Он протянул ей пулю, и женщина слегка отстранилась.
  – Так, значит… значит…
  – Вы сами видите, что это не фантазия мадемуазель. Ручаюсь, что нет. Мало того. В последнее время произошло несколько очень странных случаев. Вы, конечно, слышали… хотя нет. Ведь вы приехали только вчера?
  – Да… вчера.
  – А перед этим гостили, кажется, у каких-то друзей? В Тэвистоке, если не ошибаюсь.
  – Да.
  – Интересно, как их зовут, ваших друзей?
  Она подняла брови.
  – А почему я, собственно, должна говорить об этом? – холодно спросила она.
  – О, тысяча извинений, мадам. – Пуаро разом превратился в олицетворенное простодушие и наивное удивление. – Я был непозволительно бестактен. Мне почему-то пришло в голову, что, может быть, вы встретили там и моих друзей – у меня ведь тоже есть друзья в Тэвистоке, их фамилия Бьюкенен.
  Миссис Райс покачала головой.
  – Не помню таких. Едва ли я их встречала. – Ее ответ прозвучал вполне дружелюбно. – Впрочем, довольно толковать о посторонних людях. Вернемся лучше к Ник. Так кто же в нее стрелял? И почему?
  – Кто – я еще не выяснил. Пока не выяснил, – ответил Пуаро. – Но я это узнаю. О, непременно узнаю! Я, видите ли, сыщик. Меня зовут Эркюль Пуаро.
  – Прославленное имя.
  – Мадам слишком любезна.
  – Как вы считаете, что я должна делать? – медленно проговорила она.
  Кажется, она поставила в тупик нас обоих. Мы ждали чего угодно, только не этого вопроса.
  – Беречь вашу подругу, мадам, – ответил Пуаро.
  – Хорошо.
  – Вот и все.
  Он встал, торопливо поклонился, и мы вернулись к своему столику.
  – Не слишком ли вы раскрываете карты, Пуаро? – заметил я.
  – А что мне оставалось делать, мой друг? Я не имею права рисковать. Худо ли, хорошо ли, я должен был использовать все шансы. Во всяком случае, мы выяснили одно: миссис Райс не была в Тэвистоке. Где она была? Со временем узнаем. Ничто не скроется от Эркюля Пуаро. Смотрите-ка, красавчик Лазарус вернулся. Она рассказывает ему. Он смотрит на нас. А он не глуп, этот тип. Вы обратили внимание на форму его черепа? Ах, если бы я только знал…
  – Что именно? – спросил я, так и не дождавшись продолжения.
  – То, о чем я узнаю в понедельник, – ответил он уклончиво.
  Я взглянул на него, но промолчал. Он вздохнул.
  – Вы стали нелюбопытны, мой друг. В былые времена…
  – Есть удовольствия, без которых вы вполне можете обойтись, – сухо сказал я.
  – Вы говорите об удовольствии…
  – Оставлять мои вопросы без ответа.
  – А вы насмешник!
  – Вот именно.
  – Ну что ж, ну что ж, – забормотал Пуаро. – Немногословный сильный мужчина, столь любимый романистами эпохи Эдуарда[440].
  В его глазах вспыхнул хорошо знакомый мне огонек.
  Ник поравнялась с нашим столиком. Оставив партнера, она подлетела к нам, словно яркая птичка.
  – Последний танец на краю могилы, – радостно сообщила она.
  – Новое ощущение, мадемуазель?
  – Ага. И здорово интересно.
  Помахав нам рукой, она убежала.
  – Лучше бы она этого не говорила, – сказал я в задумчивости. – Танец на краю могилы. Не нравится мне это.
  – И я вас понимаю. Слишком уж близко к правде. Она смела, наша малышка. Смела, этого у нее не отнимешь. Беда только, что сейчас ей нужна вовсе не смелость. Благоразумие, а не смелость – вот что нам нужно!
  
  Наступило воскресенье. Было около половины двенадцатого. Мы сидели на террасе перед отелем. Пуаро неожиданно встал:
  – Идемте-ка, мой друг. Устроим небольшой эксперимент. Я только что своими глазами видел, как мсье Лазарус и мадам отправились куда-то на автомашине вместе с мадемуазель. Путь свободен.
  – Свободен для чего?
  – Увидите.
  Мы спустились с террасы и через небольшой газон прошли к калитке, от которой начиналась извилистая дорожка. Она вела к морю. Спускаясь по дорожке, мы повстречали парочку купальщиков. Смеясь и болтая, они прошли мимо нас.
  Когда парочка скрылась из виду, Пуаро подошел к маленькой, неприметной калитке. Петли ее изрядно проржавели. Полустершаяся надпись гласила: «Эндхауз. Частная собственность». Вокруг не видно было ни одного живого существа. Мы осторожно открыли калитку.
  Вскоре мы оказались на лужайке перед домом. Здесь тоже не было ни души. Пуаро подошел к краю обрыва и взглянул вниз. Потом он направился к дому. Выходящие на террасу двери были открыты, и мы беспрепятственно проникли в гостиную. Пуаро не стал здесь задерживаться. Он отворил дверь и вышел в холл. Затем начал подниматься по лестнице, а я последовал за ним. Он вошел прямо в спальню Ник, присел на краешек кровати, кивнул мне и подмигнул.
  – Вы видите, как это просто, мой друг. Никто не видел, как мы вошли. Никто не увидит, как мы уйдем. И без всяких помех мы могли бы провернуть какое-нибудь маленькое дельце. Например, растеребить этот шнур, так чтобы картина висела на честном слове. Теперь допустим, кто-нибудь случайно оказался перед домом и видел нас. Опять же ничего страшного, так как все знают, что мы друзья хозяйки.
  – То есть вы хотите сказать, что здесь орудовал кто-то из своих?
  – Именно так. Не психопат, свалившийся невесть откуда, а кто-нибудь из людей, близких к дому.
  Он направился к двери. Мы молча вышли и начали спускаться. Кажется, мы оба были взволнованны.
  На повороте лестницы мы вдруг остановились. Какой-то человек шел нам навстречу. Остановился и он. Лицо его оставалось в тени, но, судя по позе, он совершенно растерялся. Наконец он окликнул нас, громко и вызывающе:
  – Какого дьявола вам тут нужно, хотелось бы мне знать?
  – А! – отозвался Пуаро. – Мсье… Крофт, если не ошибаюсь.
  – Не ошибаетесь. Только за каким…
  – Не лучше ли нам побеседовать в гостиной?
  Он послушно повернулся и стал спускаться с лестницы.
  В гостиной, притворив дверь, Пуаро поклонился:
  – Придется самому представиться: Эркюль Пуаро, к вашим услугам.
  Лицо Крофта немного прояснилось.
  – А, так вы тот самый сыщик, – сказал он, словно что-то припоминая. – Я читал про вас.
  – В «Сент-Лу геральд»?
  – Чего? Нет, еще там, в Австралии. Вы ведь француз, да?
  – Бельгиец. Но это не имеет значения. Мой друг, капитан Гастингс.
  – Очень приятно. Ну а в чем дело-то? Зачем вы тут? Что-нибудь не слава богу?
  – Да как вам сказать…
  Австралиец кивнул. Это был человек не первой молодости, почти совершенно лысый, но великолепно сложенный. Его грубоватое, я бы даже сказал – какое-то первобытное, лицо с тяжелой челюстью и пронизывающими голубыми глазами было по-своему красивым.
  – Вот послушайте-ка, – начал он. – Я тут принес несколько помидоров и огурцов для маленькой мисс Бакли. Работничек-то ее ведь пальцем о палец не ударит, бездельник. Мы с матерью так просто из себя выходим, ну и стараемся, конечно, помочь по-соседски. А помидоров у нас хоть отбавляй. Вошел я, как всегда, вот в эту дверь, выкладываю кошелку и только собрался уходить, как вдруг послышалось мне, словно бы кто-то ходит наверху и голоса мужские. Чудно, думаю. Вообще-то у нас тихо тут, да только мало ли чего? А вдруг жулики? Я и решил: схожу проведаю, что и как. Гляжу – вы двое спускаетесь с лестницы. Тут я маленько удивился. А вот теперь оказывается, что вы сыщик, да еще этакая знаменитость. Случилось что-нибудь?
  – Все очень просто, – улыбаясь, объяснил Пуаро. – Недавно ночью произошел несчастный случай, порядком напугавший мадемуазель. На ее кровать упала картина. Она вам не рассказывала?
  – Говорила. Чудом спаслась.
  – Так вот, чтобы ничего такого больше не случилось, я обещал ей принести цепочку. Она сказала мне, что уезжает утром, но я могу прийти снять мерку. Вот, как видите, проще некуда.
  И Пуаро развел руками с детским простодушием и обаятельнейшей улыбкой.
  Крофт облегченно перевел дух.
  – И только-то?
  – Да, вы напрасно испугались. Мы с другом самые что ни на есть мирные граждане.
  – Постойте-ка, это не вас я видел вчера? – спросил вдруг Крофт. – Вчера вечером. Вы проходили мимо нашего домика.
  – Да, да, а вы работали в саду и были так учтивы, что поздоровались с нами.
  – Было дело. Ну-ну… Так вы, значит, тот самый мсье Эркюль Пуаро, про которого я столько слыхал. А вы не заняты сейчас, мсье Пуаро? А то я пригласил бы вас на утреннюю чашку чая, как водится у нас, у австралийцев, и познакомил со своей старухой. Она про вас читала все, что только было напечатано в газетах.
  – Очень любезно с вашей стороны, мсье Крофт. Мы совершенно свободны и будем в восторге.
  – Вот и славно.
  – А вы как следует сняли мерку, Гастингс? – повернулся ко мне Пуаро.
  Я заверил его, что все в порядке, и мы последовали за нашим новым знакомым.
  Крофт любил поговорить; мы в этом скоро убедились. Он рассказал нам о своих родных местах где-то близ Мельбурна, о том, как мыкался в молодые годы, как повстречал свою жену и они вместе принялись за дело и как добились-таки наконец успеха и разбогатели.
  – И мы сразу же задумали пуститься в путь, – рассказывал он. – Нам всегда хотелось вернуться на родину. Сказано – сделано. Приехали сюда, попробовали найти женину родню – она ведь из здешних мест, да не сыскали никого. Потом махнули на континент. Париж, Рим, итальянская опера, Флоренция – и все такое. В Италии мы и попали в железнодорожную катастрофу. Жену, бедняжку, так покалечило – ужас. И за что ей такое наказание? Возил ее по лучшим докторам, и все твердят одно: ждать, и больше ничего. Ждать и лежать в постели. У нее, понимаете, что-то с позвоночником.
  – Какое несчастье!
  – Ужас, правда? А что поделаешь? Судьба! И вот запало ей почему-то в голову сюда приехать. Причудилось ей – если обзаведемся своим домишком, то все пойдет на лад. Пересмотрели кучу разных развалюх, и вот повезло наконец. Тихо, спокойно, на отшибе – ни тебе автомобилей, ни граммофонов по соседству. Я его сразу снял, без разговоров.
  Мы были уже у самого флигеля. Крофт громко и протяжно крикнул: «Куи!»[441] «Куи!» – послышалось в ответ.
  – Входите, – пригласил нас мистер Крофт.
  Вслед за хозяином мы прошли через открытую настежь дверь, поднялись по невысокой лесенке и оказались в уютной спальне. На диване лежала полная женщина средних лет, с красивыми седыми волосами и очень ласковой, приветливой улыбкой.
  – Знаешь, кого я к тебе веду, мать? – спросил мистер Крофт. – Экстра-класс, всемирно известный сыщик мсье Эркюль Пуаро зашел поболтать с тобой.
  – У меня просто нет слов, – воскликнула миссис Крофт, горячо пожимая руку Пуаро, – просто нет слов, чтобы выразить, как я рада! Я ведь читала и о голубом экспрессе, и о том, как вы там случайно оказались, и разные ваши другие истории. Кажется, с тех пор как у меня болит спина, я перечитала все на свете детективные романы. Вот уж когда времени-то не замечаешь. Берт, голубчик, скажи Эдит, чтобы приготовила чай.
  – Ладно, мать, – ответил мистер Крофт и вышел.
  – Эдит у нас вроде сиделки, – пояснила миссис Крофт. – Приходит по утрам, прибирает меня. С прислугой мы не связываемся. А Берт у нас и за стряпуху, и за горничную – на все руки. Но он не жалуется, даже рад, что не сидит без дела. Да и в саду еще возится.
  – А вот и мы! – воскликнул мистер Крофт, появляясь в дверях с подносом. – Ох, мать, ну и праздник у нас нынче!
  – Надолго вы сюда, мсье Пуаро? – спросила миссис Крофт, наклоняясь над маленьким чайником.
  – Да вот хочу немного отдохнуть, мадам.
  – А мне помнится, я где-то читала, что вы уж не работаете… совсем ушли на отдых.
  – Стоит ли верить всему, что пишут газеты, мадам?
  – Ваша правда. Так вы и теперь ведете разные дела?
  – Когда мне попадается что-нибудь интересное.
  – Ну а сейчас вы ничего такого не распутываете? – спросил мистер Крофт, проницательно взглянув на Пуаро. – Может, и отдых-то у вас только для отвода глаз?
  – Не задавай нескромных вопросов, Берт, – сказала миссис Крофт, – а то мсье Пуаро больше к нам не придет. Мы люди маленькие, мсье Пуаро, и нам очень лестно, что вы и ваш друг зашли к нам. Вы просто представить себе не можете, как это нам приятно.
  Ее искренняя, простодушная радость растрогала меня до глубины души.
  – А с картиной-то, и верно, нехорошо получилось, – заметил мистер Крофт.
  – Чуть насмерть не убило бедную девочку, – взволнованно подхватила миссис Крофт. – А уж непоседа она – ну просто ртуть. Приедет сюда, и весь дом оживает. Я слышала, недолюбливают ее в здешних местах. Так уж заведено в английском захолустье. Если девушка живая и веселая, ее осуждают. Мудрено ли, что она здесь не засиживается? И этому ее долгоносому кузену нипочем не уговорить ее поселиться тут навсегда – скорей уж… не знаю что…
  – Не сплетничай, Милли, – остановил ее муж.
  – Ага! – воскликнул Пуаро. – Так вот откуда ветер дует! Ну что ж, поверим женскому чутью. Стало быть, мсье Чарлз Вайз влюблен в нашу юную приятельницу?
  – С ума сходит, – сказала миссис Крофт. – Да она не пойдет за провинциального адвоката. И я ее не осуждаю. Какой-то он ни рыба ни мясо. Ей бы лучше выйти за этого симпатичного моряка, как бишь его, за Челленджера. Совсем неплохая партия. Правда, он старше, но это не беда. Прибиться ей надо, вот что. А то мечется как неприкаянная всюду, даже на континент ездила, и все одна и одна или с этой своей чудачкой миссис Райс. А ведь она славная девушка, мсье Пуаро, можете мне поверить. И все-таки я за нее тревожусь. Какой-то у нее вид в последнее время стал несчастливый, словно изводит ее что-то. И я волнуюсь. Верно, Берт?
  Мистер Крофт неожиданно встал.
  – Не стоит об этом, Милли, – проговорил он. – Хотите взглянуть на австралийские снимки, мсье Пуаро?
  Мы просидели еще минут десять, толкуя о разных пустяках.
  – Славные люди, – сказал я Пуаро. – Простые, без претензий. Типичные австралийцы.
  – Понравились вам?
  – А вам?
  – Они очень приветливы… очень дружелюбны.
  – Так в чем же дело? Я вижу, вас что-то не устраивает?
  – Я бы сказал, чуточку слишком типичны, – в раздумье произнес Пуаро. – Кричат «Куи!», суют австралийские снимки – немного пересаливают, а?
  – Ох и подозрительный же вы, старый чертяка!
  – Ваша правда, мой друг. Я подозреваю всех… и во всем. Я боюсь, Гастингс, боюсь.
  
  
  Глава 6
  Визит к мистеру Вайзу
  Пуаро признавал только французский завтрак. Он всегда повторял, что не в силах видеть, как я поглощаю бекон и яйца. А потому булочки и кофе подавали ему прямо в постель, и я мог беспрепятственно начинать день традиционным английским беконом, яйцами и джемом.
  В понедельник утром я заглянул к нему, перед тем как сойти в столовую. Он сидел на постели в каком-то невиданном халате.
  – Здравствуйте, Гастингс. А я как раз собирался позвонить. Сделайте милость, распорядитесь, чтобы эту записку отнесли в Эндхауз и немедленно вручили мисс Бакли.
  Я протянул руку за запиской. Он посмотрел на меня и вздохнул.
  – Ах, Гастингс, Гастингс, ну что вам стоит сделать пробор не сбоку, а посредине. Насколько симметричнее стала бы ваша внешность. А усы! Если они вам так уж необходимы, почему вам не завести себе настоящие, красивые усы вроде моих.
  Ужаснувшись в душе, я твердой рукой взял у него записку и вышел.
  Нам доложили о приходе мисс Бакли, когда мы оба были уже в гостиной. Пуаро попросил провести ее к нам.
  Вошла она с довольно оживленным видом, но мне почудилось, что круги у нее под глазами стали темнее. Она протянула Пуаро телеграмму.
  – Ну вот, – сказала Ник. – Надеюсь, вы довольны?
  Пуаро прочел вслух:
  – «Приезжаю сегодня пять тридцать. Мегги».
  – Мой страж и защитник, – заметила Ник. – Только, знаете, зря вы это. У нее ведь голова совсем не варит. Благочестивые дела – пожалуй, единственное, на что она способна. И она совершенно не понимает шуток. Фредди в сто раз быстрее распознала бы убийцу. А о Джиме Лазарусе и говорить не приходится. По-моему, никому еще не удавалось его раскусить.
  – А капитан Челленджер?
  – Кто? Джордж? Он не видит дальше своего носа. Но зато уж когда увидит – только держись. Если играть в открытую, ему цены нет, Джорджу.
  Она сняла шляпку и продолжала:
  – Я велела впустить человека, о котором вы пишете. Как это все таинственно! Он будет подключать диктофон или что-нибудь в этом роде?
  Пуаро покачал головой.
  – Нет, нет, никакой техники. Просто меня заинтересовал один пустячок, и мне хотелось узнать мнение этого человека.
  – Ну ладно, – сказала Ник. – Вообще-то презабавная история.
  – Вы думаете? – тихо спросил Пуаро.
  Она стояла к нам спиной и смотрела в окно, а когда повернулась, на ее лице не осталось и тени обычного вызывающего выражения. Лицо ее по-детски сморщилось, словно от боли: она отчаянно старалась не расплакаться.
  – Нет, – ответила она. – Ни капли не забавно. Я боюсь… боюсь. У меня просто поджилки трясутся. А я-то всегда считала себя храброй.
  – Так оно и есть, дитя мое, мы с Гастингсом восхищены вашим мужеством.
  – Уверяю вас! – с жаром воскликнул я.
  – Нет, – покачала головой Ник. – Я трусиха. Ждать – вот что самое ужасное. Все время думать: не случится ли еще что-нибудь? И как? И ждать – когда.
  – Я понимаю – вы все время в напряжении.
  – Ночью я выдвинула кровать на середину комнаты. Закрыла окна, заперла на задвижку двери. Сюда я пришла по дороге. Я не могла… ну просто не могла заставить себя идти парком. Вдруг сдали нервы – и конец. А тут еще это…
  – Что вы имеете в виду, мадемуазель?
  Она ответила не сразу:
  – Да, собственно, ничего. По-моему, это то самое, что в газетах называют перенапряжением современной жизни. Слишком много коктейлей, слишком много сигарет, слишком много всего остального. Просто у меня сейчас какое-то дурацкое состояние. Самой смешно.
  Она опустилась в кресло и съежилась в нем, нервно сжимая руки.
  – А вы ведь что-то скрываете от меня, мадемуазель. Что у вас случилось?
  – Ничего, правда же, ничего.
  – Вы мне чего-то недосказали.
  – Все до последней мелочи, – с жаром ответила она.
  – Насчет случайностей… покушений – все.
  – А что же остается?
  – То, что у вас на душе… ваша жизнь…
  – А разве можно рассказать… – медленно произнесла она.
  – Ага! – торжествуя, воскликнул Пуаро. – Так я был прав.
  Она покачала головой. Он не спускал с нее внимательного взгляда.
  – Чужая тайна? – подсказал он с понимающим видом.
  Мне показалось, что у нее чуть дрогнули веки. Но в ту же секунду она вскочила.
  – Нет, как хотите, мсье Пуаро, а я вам выложила все, что знаю насчет этого идиотского дела. И если вы думаете, что мне известно больше или что я подозреваю кого-нибудь, – вы ошибаетесь. Я потому и схожу с ума, что у меня нет ни малейших подозрений. Я же не дура. Я понимаю, что если эти «случайности» не были случайными, то их подстроил кто-то находящийся здесь поблизости, кто-нибудь, кто… знает меня. И самое ужасное то, что я не могу себе представить… ну вот просто никак, кто бы это мог быть.
  Она опять подошла к окну. Пуаро сделал мне знак молчать. Он, очевидно, рассчитывал, что теперь, когда девушка потеряла над собой контроль, она проговорится.
  Но она заговорила уже совсем другим, мечтательно-отрешенным тоном:
  – Вы знаете, у меня всегда было странное желание. Я люблю Эндхауз. В нем все овеяно такой драматической атмосферой. И мне всегда хотелось поставить там пьесу. Каких только пьес я не ставила там в своем воображении! А вот теперь там словно бы и в самом деле разыгрывается драма. Только я ее не ставлю – я в ней участвую! Да еще как участвую! Я, наверно, тот самый персонаж, который умирает в первом акте.
  У нее дрогнул голос.
  – Э, нет, мадемуазель! – воскликнул Пуаро. – Так не пойдет. Это уже истерика.
  Она обернулась и подозрительно посмотрела на него.
  – Это Фредди сказала вам, что я истеричка? – спросила она. – Она говорит, что со мной это случается по временам. Да только ей не всегда можно верить. Фредди, знаете ли, бывает иногда… ну, словом, не в себе.
  Мы помолчали, и вдруг Пуаро задал совершенно неожиданный вопрос:
  – А что, мадемуазель, вам когда-нибудь делали предложения насчет Эндхауза?
  – То есть хотел ли его кто-нибудь купить?
  – Вот именно.
  – Никогда.
  – А вы бы продали его за хорошую цену?
  Ник задумалась.
  – Нет, едва ли. Разве что за какую-нибудь непомерную сумму, когда отказываться было бы просто глупо.
  – Вот именно.
  – А вообще я не хочу продавать Эндхауз – я его люблю.
  – Я вас прекрасно понимаю.
  Ник медленно пошла к дверям.
  – Да, кстати, сегодня вечером фейерверк. Вы придете? Обед в восемь. Фейерверк в половине десятого. Из моего сада его отлично видно.
  – Я буду в восторге.
  – Конечно, я имею в виду вас обоих.
  – Очень благодарен, – ответил я.
  – Для поднятия духа нет ничего лучше вечеринки, – проговорила она со смешком и вышла.
  – Бедное дитя, – сказал Пуаро.
  Он взял шляпу и аккуратно смахнул с нее невидимую пылинку.
  – Вы куда-то собираетесь? – спросил я.
  – Ну да, нам ведь необходимо посоветоваться с юристом, мой друг.
  – Ах да, конечно, понимаю.
  – Иного я и не ожидал от человека с таким блистательным умом.
  Контора господ Вайза, Треваниона и Уинарда находилась на главной улице города. Мы поднялись на второй этаж и вошли в комнату, где три клерка что-то усердно строчили за своими столами. Пуаро осведомился, может ли он повидать мистера Чарлза Вайза.
  Один из клерков, сняв телефонную трубку, пробормотал несколько слов и, получив, должно быть, утвердительный ответ, сообщил, что мистер Вайз нас сейчас примет. Мы прошли вслед за ним по коридору, он постучал в дверь и, отступив, пропустил нас в кабинет шефа.
  Мистер Вайз поднялся из-за большого, заваленного бумагами стола.
  Это был высокий молодой человек с бледным, невыразительным лицом и в очках. Его блеклые, неопределенного цвета волосы заметно редели на висках.
  Пуаро явился во всеоружии. По счастливой случайности, у него оказался с собой недописанный контракт, и он хотел попросить у мистера Вайза совета по поводу некоторых пунктов.
  Мистер Вайз, выражаясь обдуманно и точно, быстро сумел развеять сомнения моего друга и разъяснить ему некоторые туманные формулировки.
  – Премного обязан, – пробормотал Пуаро. – Я ведь иностранец, и все эти юридические дела и выражения представляют для меня большую трудность.
  Мистер Вайз поинтересовался, кто рекомендовал его мсье Пуаро.
  – Мисс Бакли, – ответил тот не задумываясь. – Ваша кузина, не правда ли? Обворожительная молодая леди. Я случайно обмолвился о своих затруднениях, и она посоветовала мне обратиться к вам. Я заходил сюда в субботу днем, примерно около половины первого, но не застал вас.
  – Да, вспоминаю. Я рано ушел в субботу.
  – Ваша кузина, должно быть, чувствует себя очень одинокой в своем огромном доме. Она ведь живет там одна?
  – Совершенно верно.
  – А не скажете, мистер Вайз, есть ли надежда, что ее дом когда-нибудь будет продаваться?
  – По-моему, никакой.
  – Дело в том, что я спрашиваю не из праздного любопытства. У меня есть причина. Я сам подыскиваю домик вроде этого. Климат Сент-Лу меня очаровал. Говоря откровенно, дом выглядит весьма запущенным, из чего я заключаю, что хозяева стеснены в средствах. Вот я и подумал, что мадемуазель, может быть, согласится его продать.
  – Ни о чем подобном не может быть и речи. – Чарлз Вайз решительно потряс головой. – Моя кузина всей душой привязана к этому дому. Я убежден, что она не расстанется с ним ни при каких обстоятельствах. Ведь Эндхауз – ее родовое поместье.
  – Я понимаю, однако…
  – Нет, это полностью исключено. Я знаю свою кузину. Она фанатично привязана к дому.
  Через несколько минут мы снова были на улице.
  – Итак, мой друг, – заговорил Пуаро, – какое впечатление произвел на вас мсье Чарлз Вайз?
  Я задумался.
  – Да, собственно, никакого, – ответил я наконец. – На редкость бесцветный субъект.
  – Вы хотите сказать, что в нем нет индивидуальности?
  – Вот именно. Таких людей обычно не узнаешь на улице.
  – Да, внешность у него не примечательная. А скажите, вам не бросились в глаза какие-либо несообразности во время нашей беседы?
  – Да, кое-что, – медленно выговорил я. – Насчет продажи Эндхауза.
  – Вот именно. Могли бы вы назвать отношение мадемуазель к своему дому «фанатической привязанностью»?
  – Слишком сильно сказано.
  – Вы правы. А мистеру Вайзу, между прочим, не свойственны сильные выражения. Его обычная, официальная позиция приближается скорее к «недо-», чем к «пере-». И тем не менее он сказал, что мадемуазель фанатично привязана к дому своих предков.
  – Когда мы разговаривали с ней сегодня утром, у меня создалось совсем другое впечатление, – заметил я. – По-моему, то, что она говорила, было вполне разумно. К дому она, конечно, привязана, как был бы привязан любой на ее месте, но, право же, не больше.
  – А это значит, что один из них лжет, – задумчиво проговорил Пуаро.
  – Вайза трудно заподозрить во лжи.
  – Для человека, которому приходится лгать, – неоспоримое преимущество, – заметил Пуаро. – Да уж, держится он что твой Георг Вашингтон. Ну а вы не обратили внимания еще на одно обстоятельство?
  – Что вы имеете в виду?
  – То, что в половине первого в субботу Вайза не было в конторе.
  
  
  Глава 7
  Беда
  Первым же человеком, которого мы встретили этим вечером в Эндхаузе, была сама Ник. Она кружилась по залу в роскошном кимоно с драконами.
  – Вы? Всего-навсего?
  – Мадемуазель, я убит!
  – Ох, простите, и в самом деле вышло грубо. Но понимаете, я жду, что принесут платье. Ведь обещали же, клялись, негодяи!
  – А! Речь идет о туалете! Так нынче будут танцы?
  – Ну да! И мы пойдем танцевать сразу же после фейерверка. То есть я так предполагаю, – закончила она упавшим голосом.
  А через минуту она снова хохотала.
  – Никогда не вешать носа. Вот мой девиз. Не думай о беде, и никакой беды не будет. Я сегодня опять взяла себя в руки. Буду радоваться и веселиться.
  На лестнице послышались шаги. Ник обернулась.
  – А вот и Мегги. Знакомься, Мегги, это сыщики, которые оберегают меня от таинственного убийцы. Проводи их в гостиную и послушай, что они тебе расскажут.
  Мы пожали друг другу руки, и по совету Ник Мегги повела нас в гостиную. Она мне понравилась с первого взгляда. Я думаю, меня особенно привлек ее спокойный, рассудительный вид. Тихая девушка, красивая, но не на нынешний лад и, уж конечно, никак не шикарная. На ней было черное старенькое вечернее платье. Мегги не была знакома с ухищрениями косметики; ее голубые глаза смотрели открыто, голос звучал приятно и неторопливо.
  Она заговорила первая:
  – Ник рассказала мне поразительные вещи. Она, конечно, преувеличивает. Кому придет в голову ее обижать? Разве у нее могут быть враги?
  В голосе девушки отчетливо звучало недоверие. Взгляд, который она устремила на Пуаро, едва ли мог польстить моему другу. Я подумал, что девушкам вроде Мегги иностранцы всегда внушают подозрение.
  – И тем не менее я уверяю вас, мисс Бакли, все это правда, – негромко ответил Пуаро.
  Она промолчала, но на ее лице оставалось прежнее выражение недоверия.
  – Ник сегодня сама не своя. Не могу понять, что с ней творится, – сказала Мегги через некоторое время. – Она какая-то одержимая. К беде такое веселье.
  От этих слов по спине у меня забегали мурашки. Что-то в ее интонации поразило мой слух.
  – Вы шотландка, мисс Бакли? – не удержавшись, спросил я.
  – Мама была шотландка, – ответила она.
  Я заметил, что Мегги смотрит на меня гораздо милостивее, чем на моего друга, и подумал, что моим словам она придает больше значения.
  – Ваша кузина держится превосходно, – сказал я. – Она решила быть такой же, как всегда.
  – Да, наверно, только так и можно, – ответила Мегги. – То есть я хочу сказать, что совершенно незачем выставлять напоказ свои чувства. Только расстроишь всех. – Она помолчала и добавила тихо: – Я очень люблю Ник. Она всегда была так добра ко мне.
  На этом наш разговор оборвался, ибо в комнату вплыла Фредерика Райс. На ней был небесно-голубой туалет, в котором она выглядела необычайно хрупкой и воздушной. Вскоре пожаловал и Лазарус, а вслед за ним впорхнула Ник. Она была одета в черное бальное платье и закутана в ярко-красную китайскую шаль изумительной красоты.
  – Привет, друзья! – воскликнула она. – Как насчет коктейля?
  Мы выпили, и Лазарус, словно приветствуя ее, приподнял фужер.
  – Потрясающая шаль, Ник, – сказал он ей. – Старинная, конечно?
  – Да, прапрадедушка Тимоти привез из какого-то путешествия.
  – Красавица, просто красавица. Другой такой вам больше не найти.
  – Теплая, – сказала Ник. – Очень пригодится, когда мы пойдем смотреть фейерверк. И к тому же яркая. Я ненавижу черный цвет.
  – А правда, – удивилась Фредерика, – я, кажется, ни разу не видела тебя в черном. Зачем ты его сшила?
  – Да так, сама не знаю, – досадливо отмахнулась Ник, однако я заметил, что у нее как-то странно, словно от боли, скривились губы. – Мало ли что мы делаем?
  Мы перешли в столовую. Появился некий таинственный лакей, нанятый, очевидно, специально для нынешнего торжества. Еда оказалась довольно безвкусной, зато шампанское было отменным.
  – А Джорджа нет как нет, – сказала Ник. – Какая досада, что ему пришлось вчера вечером вернуться в Плимут. Но я надеюсь, что рано или поздно он сможет вырваться. К танцам-то он, во всяком случае, поспеет. Для Мегги у меня тоже есть кавалер. Он, правда, не ахти какой интересный, зато представительный.
  В окно ворвался слабый рокочущий звук.
  – Проклятые моторки, – заметил Лазарус. – До чего они мне надоели.
  – А это вовсе не моторка, а гидросамолет, – сказала Ник.
  – Охотно верю.
  – Еще бы вам не верить. Звук ведь совсем другой.
  – Когда вы заведете собственный «мот»[442], Ник?
  – Когда соберусь с деньгами, – ответила она смеясь.
  – И тогда, надо думать, сразу отправитесь в Австралию, как эта девушка, как бишь ее?
  – О, я бы с удовольствием!
  – Я преклоняюсь перед ней, – томно проговорила миссис Райс. – Какая выдержка! И в одиночку!
  – Я преклоняюсь перед всеми летчиками, – подхватил Лазарус. – Если бы Майклу Сетону удалось облететь вокруг света, он стал бы героем дня, и с полным правом. Чертовски жаль, что он попал в беду. Для Англии это невозместимая потеря.
  – Но может быть, с ним ничего еще и не случилось, – сказала Ник.
  – Не думаю. Сейчас уже не больше шанса на тысячу. Бедняга шальной Сетон.
  – Его всегда называли шальной Сетон, верно? – спросила Фредерика.
  Лазарус кивнул.
  – У них в семье все были с причудами, – ответил он. – Дядюшка, сэр Мэтью Сетон, тот, что скончался на прошлой неделе, и вовсе рехнулся.
  – Тот сумасшедший миллионер с птичьими заповедниками? – осведомилась Фредерика.
  – Ну да. Он все скупал острова. И был ужасным женоненавистником. Наверное, в молодости его бросила какая-нибудь девушка, и он нашел себе утеху в естествознании.
  – Но почему вы решили, что Майкла Сетона нет в живых? – не унималась Ник. – По-моему, еще рано терять надежду.
  – Да ведь вы с ним знакомы! – воскликнул Лазарус. – А я и забыл.
  – Мы с Фредди встречали его в прошлом году в Ле-Туке, – сказала Ник. – Он прелесть, правда, Фредди?
  – Не спрашивай меня, голубчик. Это ведь был не мой, а твой трофей. По-моему, ты с ним как-то даже поднималась в воздух?
  – Да, в Скарборо. Это было потрясающе.
  – Вам приходилось когда-нибудь летать, капитан Гастингс? – учтиво обратилась ко мне Мегги.
  Я сознался, что все мое знакомство с воздушным транспортом ограничивается путешествием в Париж и обратно.
  Внезапно Ник вскрикнула и вскочила.
  – Телефон! Не ждите меня – уже и так поздно, а я наприглашала массу гостей.
  Она вышла. Я взглянул на часы, они показывали ровно девять. Принесли десерт и портвейн. Пуаро и Лазарус толковали об искусстве. Лазарус утверждал, что на картины сейчас нет никакого спроса. Затем они принялись обсуждать новый стиль мебели и убранства комнат.
  Я попытался завязать беседу с Мегги Бакли, но девушка оказалась неразговорчивой. Она с готовностью отвечала, но ни разу не подхватила нить разговора, а тянуть ее в одиночку было для меня непосильной задачей.
  Фредерика Райс, положив локти на стол, задумчиво курила, и дым от сигареты плавал вокруг ее белокурой головки. Она была похожа на замечтавшегося ангела.
  В двадцать минут десятого в дверь заглянула Ник.
  – Всем приготовиться! – возвестила она. – Зверинец прибывает.
  Мы послушно встали со своих мест. Ник встречала гостей. Она пригласила человек двенадцать, в основном малоинтересную публику. К моему удивлению, Ник оказалась отличной хозяйкой. Отбросив новомодные манеры, она приветствовала каждого гостя со старинным радушием. Среди приглашенных был и Чарлз Вайз.
  Вскоре все мы перешли в ту часть сада, откуда открывался вид на море и гавань. Для стариков принесли несколько кресел, остальные ждали стоя. В небо, сверкая, взлетела первая ракета.
  Вдруг я услышал чей-то знакомый громкий голос и, обернувшись, увидел, что Ник здоровается с мистером Крофтом.
  – Как жаль, что миссис Крофт не может быть с нами, – говорила она ему. – Ее хоть на носилках надо было принести.
  – Такая уж она у меня невезучая, бедняжка. Но жаловаться нипочем не станет – золотой характер… Ба! До чего хорош! – Последнее относилось к огненному ливню, вдруг посыпавшемуся с небес.
  До новолуния оставалось три дня, поэтому вечер был темный, да к тому же еще холодный, как почти все наши летние вечера. Мегги Бакли, стоявшая около меня, вздрогнула.
  – Сбегаю за жакетом, – шепнула она.
  – Позвольте мне.
  – Не надо, вы не найдете.
  Она направилась к дому. В этот момент ее окликнула Фредерика:
  – Захватите и мой, Мегги. Он у меня в комнате.
  – Она не слышала, – сказала Ник. – Я сама тебе принесу. Заодно захвачу меховую накидку. Эта шаль, оказывается, не такая уж теплая. А тут еще ветер, как назло.
  С моря и в самом деле тянуло пронизывающим ветерком.
  Вспыхнули огненные картины и стали медленно спускаться в воду.
  Я разговорился с пожилой дамой, стоявшей неподалеку. Она учинила мне подробный допрос по поводу моей жизни, карьеры, вкусов и предполагаемого срока пребывания в Сент-Лу.
  Бам! Небо расцветилось фонтанами зеленых звезд. Они превратились в голубые, потом в красные, потом в серебряные. Бам! Еще и еще один.
  – Сперва «Ах!», а потом будет «Ох!», – внезапно услышал я возле самого уха шепот Пуаро. – Не кажется ли вам, что это зрелище становится однообразным? А трава, между прочим, совершенно мокрая! Б-р-рр! Я еще поплачусь за это. И ни малейшей возможности раздобыть подходящий целебный настой из трав!
  – Простудитесь? В такой дивный вечер?
  – Дивный вечер! Дивный вечер! Ну еще бы, раз дождь не льет как из ведра. Если не хлещет ливень, для вас это всегда дивный вечер. Но поверьте мне, мой друг, если бы здесь был хоть крохотный термометр, он убедил бы вас…
  – Ну ладно, – согласился я. – Я тоже не прочь надеть пальто.
  – Очень благоразумно. Ведь вы приехали из теплых краев.
  – Я принесу и ваше.
  Пуаро каким-то кошачьим движением оторвал от земли одну ногу, потом другую.
  – Боюсь, что ноги промокли. Как вы думаете, сумею я здесь раздобыть галоши?
  Я едва сдержал улыбку.
  – Ни малейшей надежды. Поймите, их никто больше не носит.
  – Тогда я иду домой, – объявил Пуаро. – Я не желаю получить насморк из-за каких-то дурацких гайфоксовских зрелищ[443]. Или еще, чего доброго, подхватить воспаление легких.
  Мы уже шли к дому, а он никак не мог угомониться и негодующе бурчал себе под нос. С мола до нас донесся громкий треск – там зажглась еще одна картина – кажется, корабль с огромной надписью: «Привет нашим гостям».
  – В душе мы все дети, – задумчиво изрек Пуаро. – Фейерверки, бал, игры со стрельбой и даже фокусник, который обманывает нас, как бы внимательно мы за ним ни следили… Что с вами?
  Это восклицание относилось ко мне, так как я внезапно схватил его за руку и указал на что-то лежавшее прямо перед нами.
  Мы находились в сотне ярдов от дома, а прямо перед нами, неподалеку от распахнутой двери, на земле, съежившись, лежал кто-то закутанный в алую китайскую шаль.
  – Боже мой! – прошептал Пуаро. – Боже мой!
  
  
  Глава 8
  Красная шаль
  Наверное, мы простояли так меньше минуты, но мне показалось, что прошел час. Мы оцепенели от ужаса. Потом Пуаро сбросил мою руку и, словно деревянный, двинулся вперед.
  – Случилось-таки, – пробормотал он, и я не в силах описать боль и горечь, звучавшие в его голосе. – Никакие предосторожности… ничто не помогло. Преступник, жалкий преступник – зачем я не охранял ее лучше? Я должен был предвидеть. Я должен был ни на секунду не спускать с нее глаз.
  – Не взваливайте всю вину на себя, – сказал я.
  Язык мой словно прирос к гортани и плохо слушался меня.
  Пуаро лишь сокрушенно покачал головой. Потом он опустился на колени рядом с телом.
  И тут на нас обрушилась новая неожиданность.
  Мы услышали голос Ник, веселый и звонкий, и в ту же минуту в освещенном проеме окна возник ее силуэт.
  – Не сердись, что я так задержалась, Мегги, – говорила она. – Я…
  Вдруг она оборвала речь на полуслове, словно задохнувшись.
  Пуаро охнул и перевернул лежащее на траве тело. Я ринулся к нему.
  Передо мной было мертвое лицо Мегги Бакли.
  Через минуту Ник была уже возле нас.
  Она пронзительно вскрикнула:
  – Мегги! Ой! Мегги! Не может…
  Пуаро все еще осматривал тело. Наконец он очень медленно поднялся на ноги.
  – Она… она… – Ник не могла справиться со своим голосом.
  – Да, она мертва, мадемуазель.
  – Но почему же, почему? Кому понадобилось ее убивать?
  Он ответил ей не задумываясь и очень твердо:
  – Никто не собирался убивать ее, мадемуазель. Убить хотели вас. Убийцу ввела в заблуждение красная шаль.
  У Ник вырвался тяжелый стон.
  – Ну отчего же, отчего не меня! – вне себя выкрикнула она. – Так было бы во сто раз лучше. Я не хочу теперь, не хочу больше жить! Я рада, счастлива была бы умереть.
  Она в отчаянии вскинула руки и пошатнулась. Я быстро подхватил ее.
  – Уведите ее в дом, Гастингс, – распорядился Пуаро. – А потом позвоните в полицию.
  – В полицию?
  – Ну да! Скажите им, что здесь застрелили человека. А после этого оставайтесь с мадемуазель. Не покидайте ее ни под каким видом.
  Я понимающе кивнул и, поддерживая девушку, которая еле передвигала ноги, повел ее в гостиную. Уложив Ник на диван, я подсунул ей под голову подушку и кинулся в холл, чтобы позвонить.
  Столкнувшись нос к носу с Эллен, я слегка вздрогнул. Она стояла возле самых дверей с каким-то неописуемым выражением на респектабельном постном лице. У нее дрожали руки, глаза лихорадочно блестели, и она поминутно облизывала пересохшие губы. Едва увидев меня, она сразу заговорила:
  – Что-нибудь… случилось, сэр?
  – Случилось, – отрезал я. – Где телефон?
  – Но ведь… никакой беды, сэр?
  – Произошел несчастный случай, – уклончиво ответил я. – Один человек пострадал. Я должен позвонить.
  – А кто этот человек, сэр?
  Она буквально ела меня глазами.
  – Мисс Бакли. Мисс Мегги Бакли.
  – Мисс Мегги? Мисс Мегги? И вы уверены, что не ошиблись… то есть уверены, что это именно мисс Мегги?
  – Совершенно уверен, – ответил я. – А в чем дело?
  – Да ни в чем. Я подумала, что, может быть, это какая-нибудь другая дама, например… миссис Райс.
  – Послушайте, – перебил я ее, – где у вас телефон?
  – Вот здесь, в маленькой комнате, сэр.
  Она открыла дверь и указала на аппарат.
  – Спасибо, – ответил я. И, заметив, что она не собирается уходить, добавил: – Мне больше ничего не нужно, благодарю вас.
  – Если вам нужен доктор Грэхем…
  – Нет, нет, – ответил я. – Мне никто не нужен. Идите, пожалуйста.
  Она удалилась очень неохотно и так медленно, как только позволяли приличия. Скорее всего, она осталась подслушивать за дверью, но тут уж я ничего не мог поделать. К тому же рано или поздно она бы и так все узнала.
  Я связался с полицией и сообщил о случившемся. Потом уже по собственному почину позвонил доктору Грэхему, о котором упоминала Эллен. Его номер я разыскал в телефонной книге. Мне пришло в голову, что если он не в силах помочь бедняжке Мегги, то Ник, во всяком случае, нуждается в помощи врача. Он обещал прийти немедленно. Я повесил трубку и вернулся в холл.
  Если Эллен и подслушивала, то она умудрилась молниеносно исчезнуть. Когда я вышел в холл, там не было ни души. Я вернулся в гостиную и увидел, что Ник пытается приподняться.
  – Не могли бы вы принести мне немного бренди?
  – Разумеется.
  Я торопливо прошел в столовую, нашел бутылку и вернулся к девушке. Несколько крохотных глотков вернули ее к жизни. Щеки ее слегка порозовели. Я поправил подушку.
  – Как все ужасно! – Она вздрогнула, как от озноба. – Все, все ужасно!
  – Я знаю, милая, знаю!
  – Нет, вы не знаете, не можете знать. И как нелепо! Если б это была я. Все бы уже кончилось.
  – Не надо так убиваться, – заметил я.
  Но она только качала головой и все повторяла:
  – Если б вы знали! Если б вы только знали!
  Неожиданно она начала плакать.
  Она всхлипывала отчаянно и тихо, как ребенок. Я подумал, что выплакаться ей сейчас, пожалуй, важнее всего, и не стал мешать ее слезам.
  Когда первая волна горя немного улеглась, я потихоньку прошел к окну и выглянул наружу. За несколько минут до этого я слышал громкие крики. Теперь гости уже все собрались возле дома и выстроились полукругом около места, где разыгралась трагедия, а Пуаро, словно сказочный страж, не давал им подойти ближе.
  Потом я увидел двух человек в мундирах. Они широко шагали по траве. Прибыла полиция.
  Я тихо вернулся и сел возле дивана. Ник повернула ко мне заплаканное лицо.
  – Мне нужно что-то делать?
  – Ничего, милая. Все сделает Пуаро. Предоставьте это ему.
  После небольшой паузы она снова заговорила:
  – Бедная Мегги! Бедная душечка Мегги… Такая добрая, за всю жизнь и мухи не обидела. И надо же, чтобы это случилось с ней! У меня такое чувство, словно я сама ее убила… ведь это я позвала ее сюда.
  Я грустно покачал головой. Мыслимое ли дело предугадать будущее? Когда Пуаро потребовал, чтобы Ник пригласила к себе подругу, приходило ли ему в голову, что он тем самым подписал смертный приговор какой-то незнакомой девушке?
  Мы замолчали. Мне мучительно хотелось узнать, что происходит там, за дверями, но я честно выполнял указания Пуаро и словно прирос к своему месту.
  Казалось, прошли долгие часы, прежде чем дверь наконец отворилась и в комнату вошли Пуаро с полицейским инспектором. С ними был еще один человек, как видно, доктор Грэхем. Он сразу же направился к Ник.
  – Ну как вы себя чувствуете, мисс Бакли? Ужасное потрясение, правда? – Он пощупал у нее пульс. – Могло быть хуже.
  Потом он обратился ко мне:
  – Вы ей что-нибудь давали?
  – Немного бренди, – ответил я.
  – Со мной все в порядке, – отважно заявила Ник.
  – И вы можете ответить на несколько вопросов?
  – Конечно.
  Инспектор кашлянул и выступил вперед. На лице Ник мелькнуло слабое подобие улыбки.
  – На этот раз я не нарушала правил уличного движения, – сказала она.
  Я догадался, что им уже приходилось встречаться.
  – Ужасное несчастье, мисс Бакли, – заговорил инспектор. – Искренне вам сочувствую. Однако, как уверяет меня знаменитый мистер Пуаро, – а сотрудничество с ним для нас, разумеется, большая честь, – позавчера утром возле отеля «Мажестик» кто-то стрелял и в вас.
  Ник кивнула.
  – Я думала, что это оса, – пояснила она. – Но оказалось, что я ошиблась.
  – А перед этим тоже произошло несколько подозрительных случаев?
  – Да… во всяком случае, уж очень странно, почему они так быстро следовали один за другим.
  Она коротко рассказала о каждом.
  – Вы правы. А как вышло, что шаль оказалась на вашей кузине?
  – Мы пришли за ее жакетом – в саду было довольно холодно. Я бросила шаль здесь, на диван, поднялась наверх и надела свою накидку из нутрии, ту, что сейчас на мне. Я захватила еще плед для моей подруги, миссис Райс, из ее комнаты. Вот он лежит на полу у окна. Потом Мегги крикнула мне, что никак не найдет свой жакет, – она искала свой твидовый жакет, у нее ведь нет мехового. Я посоветовала ей посмотреть внизу. Она спустилась вниз и снова крикнула, что не может найти его. Тогда я сказала, что он, наверно, остался в машине и что я принесу ей что-нибудь свое. Но она ответила, что не стоит, она просто накинет мою шаль, если та мне не нужна. Я отвечала, что, конечно, да, только шаль ведь не очень теплая. Но Мегги сказала: а, пустяки, после Йоркшира ей у нас почти не холодно, просто хочется что-нибудь набросить. И тогда я крикнула: «Ну ладно, я спущусь через минуту!» А когда спустилась… когда спустилась…
  Она не могла продолжать.
  – Ну перестаньте же так убиваться, мисс Бакли. Ответьте мне еще на один только вопрос… Вы слышали выстрел – или два выстрела?
  – Нет, только треск фейерверка и хлопанье петард.
  – В том-то и дело! – воскликнул инспектор. – Когда вокруг творится такое, выстрела ни за что не услышишь. Я думаю, бесполезно спрашивать, есть ли у вас какие-нибудь подозрения?
  – Никаких, – ответила Ник. – Представить себе не могу…
  – Иначе и быть не может, – подхватил инспектор. – Маньяк, одержимый манией убийства, – вот как я объясняю это дело. Паршивая история. Ну, я, пожалуй, больше не стану сегодня беспокоить вас. Не могу выразить, как я огорчен.
  Доктор Грэхем сделал шаг вперед.
  – Я бы не советовал вам оставаться здесь, мисс Бакли. Мы как раз говорили об этом с мсье Пуаро. Я могу вам порекомендовать отличную лечебницу. Ведь после такого потрясения вам необходим полный покой.
  Но Ник смотрела не на него, а на Пуаро.
  – И все дело… только в потрясении? – спросила она.
  Пуаро подошел поближе.
  – Я хочу, чтобы вы чувствовали себя в безопасности, дитя мое. И сам хочу знать, что вы в безопасности. У вас будет сиделка – милая, деловитая, без всяких фантазий. Всю ночь она будет сидеть возле вас. Если вы проснетесь и вскрикнете, она будет тут как тут. Понимаете?
  – Я-то понимаю, – ответила Ник. – А вы – нет. Я ведь уже не боюсь. И мне все равно – так или иначе. Если кто-то хочет меня убить – пусть.
  – Т-с-с, – попытался я остановить ее. – Это нервы.
  – Да вы же не знаете. Никто из вас не знает.
  – Поверьте мне, мсье Пуаро дает вам превосходный совет, – вкрадчивым тоном стал убеждать ее доктор. – Я бы отвез вас в своем автомобиле. И мы бы дали вам что-нибудь такое, чтобы вы могли как следует поспать. Ну, соглашайтесь же.
  – Мне все равно, – сказала Ник. – Делайте как хотите, мне безразлично.
  Пуаро положил руку на руку девушки.
  – Я понимаю, мадемуазель, я знаю, что вы сейчас чувствуете. Взгляните, я стою перед вами, убитый и опозоренный. Я обещал быть вашим защитником и не смог сдержать слова. Я потерпел неудачу. Я жалок. Но верьте, это поражение не дает мне покоя. Если бы вы знали, как я страдаю, вы обязательно простили бы меня.
  – Конечно, – все так же безучастно отозвалась Ник. – И незачем вам взваливать вину на себя. Я уверена: вы сделали все, что могли. И никто бы тут не помог и не сделал бы больше. Не огорчайтесь, не надо.
  – Вы очень великодушны, мадемуазель.
  – Да нет, я…
  Она не договорила. Дверь распахнулась, и в комнату влетел Джордж Челленджер.
  – Что тут произошло? – закричал он. – Я только что приехал. Возле ворот полиция, толкуют, что кто-то умер. Что это все значит? Да скажите же мне, ради бога. Это… Ник?
  В его голосе прозвучала невыносимая мука. Я вдруг сообразил, что Пуаро и доктор совершенно загородили от него девушку. Прежде чем кто-нибудь успел сказать хоть слово, он снова заговорил:
  – Скажите мне… ведь это невозможно… Ник умерла?
  – Нет, мой друг, – ласково ответил ему Пуаро. – Она жива.
  И он отступил так, чтобы Челленджер смог увидеть девушку.
  С минуту он оторопело разглядывал ее. Потом зашатался, как пьяный, бормоча:
  – Ник… Ник…
  И вдруг рухнул на колени перед диваном, закрыл лицо руками, и мы услышали его сдавленный голос:
  – Ник, родная, я подумал, что вас нет в живых.
  Ник попыталась сесть.
  – Ну будет, Джордж. Бросьте валять дурака. Я цела и невредима.
  Он поднял голову и растерянно огляделся.
  – Но ведь кто-то умер? Так сказал полицейский.
  – Мегги, – ответила Ник. – Бедная душенька Мегги… Ох…
  Ее лицо свела судорога. Пуаро и доктор подошли к девушке, помогли ей подняться и, поддерживая с обеих сторон, увели из комнаты.
  – Вам надо как можно скорее лечь, – говорил ей доктор. – Я отвезу вас сейчас в своей машине. Я уже попросил миссис Райс собрать для вас все необходимое.
  Они вышли. Челленджер схватил меня за руку.
  – Ничего не понимаю. Куда они ее повели?
  Я объяснил.
  – А! Ясно. Ну а теперь расскажите же мне, ради бога, обо всем. Какая ужасная трагедия! Бедная девушка!..
  – Вам надо выпить, – ответил я. – А то вы сам не свой.
  – А, ерунда!
  Мы перешли в столовую.
  – Понимаете, – объяснил он мне, подкрепляясь почти не разбавленным виски, – я ведь решил, что это Ник.
  Я понимал. Ни разу в жизни я не встречал влюбленного, который скрывал бы свои чувства так неумело, как капитан Джордж Челленджер.
  
  
  Глава 9
  От А до К
  Едва ли я когда-нибудь забуду эту ночь. Пуаро впал в такое самоуничижение, что я не на шутку встревожился. Он неустанно шагал по комнате, призывая хулу на свою голову и оставляя без малейшего внимания все мои благие попытки его утихомирить.
  – Так вот что значит слишком возомнить о себе! Я наказан, да, я, Эркюль Пуаро, наказан. Я слишком полагался на себя…
  – Ну что вы, – перебил я его.
  – Но кто предположил бы… кто мог предположить такую беспримерную наглость? А я-то думал, что принял все меры предосторожности. Предупредил убийцу…
  – Предупредили убийцу?
  – Ну конечно. Я ведь привлек к себе его внимание. Дал ему понять, что подозреваю… кого-то. Я сделал все – во всяком случае, я так думал, – чтобы он не осмелился на новое покушение. Я оградил мадемуазель кордоном. Но он все-таки проскользнул через него. Дерзко, чуть ли не на наших глазах! И это несмотря на то, что все мы были настороже! И все-таки добился своего!
  – Но ведь не добился же! – напомнил я.
  – Чистая случайность! В моих глазах это одно и то же. Унесена жизнь человека, а чья – безразлично.
  – Конечно, – ответил я. – Я не то хотел сказать.
  – Хотя, с другой стороны, вы были правы. Но это еще в десять раз хуже. Ибо убийца дальше, чем когда-либо, от своей цели. Вы поняли, мой друг? Ситуация изменилась, но к худшему. Теперь уж может получиться так, что оборвется не одна, а две жизни.
  – Вы этого не допустите, – решительно сказал я.
  Он остановился и стиснул мою руку.
  – Спасибо, мой друг, спасибо! Вы все еще полагаетесь на старика, все еще верите в него. Вы вливаете и в меня новое мужество. Эркюль Пуаро больше не подведет. Второго убийства не будет. Я еще исправлю свою ошибку. Я ведь не сомневаюсь, что в мою обычно безупречную систему вкралась какая-то ошибка, что я допустил какой-то логический просчет. Я все начну сначала. Да, я начну с самого начала. И на сей раз уже не промахнусь.
  – Стало быть, вы считаете, – заговорил я, – что жизнь Ник Бакли по-прежнему в опасности?
  – Друг мой, зачем же я, по-вашему, послал ее в лечебницу?
  – Так дело вовсе не в потрясении?
  – Потрясение! Ба! От потрясения с тем же успехом, да что я говорю, с гораздо большим, можно оправиться и дома. Какое уж там веселье – полы, покрытые зеленым линолеумом, болтовня сиделок, еда на подносах и непрестанное мытье. Нет, нет, я думал о ее безопасности, и больше ни о чем. Я откровенно поговорил с доктором. Он со мной согласился и все устроит. К мисс Бакли не будут пускать никого, даже самых близких ее друзей. Мы с вами – единственное исключение. Ну а другие… «Распоряжение доктора» – вот что им скажут. Очень удобно и не подлежит обсуждению.
  – Так-то оно так, – заметил я. – Да только…
  – Что – только, Гастингс?
  – Это не может длиться вечно.
  – Замечание весьма справедливое. Но мы хотя бы сможем немного осмотреться. Кроме того, я думаю, вы поняли, что изменяется самый характер нашей деятельности.
  – Как так?
  – Ну, если раньше мы должны были прежде всего обеспечить безопасность мадемуазель, то наша нынешняя задача намного проще и куда привычней. Нам надо всего-навсего выследить убийцу.
  – И это, по-вашему, проще?
  – Еще бы. Убийца, как я выразился на днях, уже поставил свою подпись под преступлением. Сейчас он играет в открытую.
  – А вы не думаете… – Я замялся. – Вам не кажется, что прав полицейский инспектор? Что это дело рук маньяка, который рыщет по округе, одержимый манией убийства?
  – Я никогда еще не был так убежден в обратном.
  – И вы действительно думаете…
  – …Что убийца кто-то из близких друзей мадемуазель? – договорил за меня Пуаро. Он был очень серьезен. – Да, я думаю именно так, мой друг.
  – Но ведь теперь такая возможность почти что исключается. Мы все были вместе…
  Он перебил меня:
  – А вы можете поручиться, что, когда мы стояли там, у обрыва, никто ни разу не отошел? Можете вы назвать хотя бы одного человека, который все время был у вас на глазах?
  – Да нет, – ответил я, пораженный его словами, – пожалуй, не могу. Там было темно. И все мы переходили с места на место. Я видел временами миссис Райс, Лазаруса, вас, Крофта, Вайза… но так, чтобы все время, – нет.
  Пуаро кивнул:
  – В том-то и дело. А речь ведь идет всего о нескольких минутах. Две девушки идут к дому. Незаметно ускользнув, убийца прячется за растущим посреди лужайки платаном и видит, как из дома выходит мисс Бакли, во всяком случае, он думает, что это мисс Бакли. Она проходит на расстоянии фута от него, и он стреляет три раза подряд.
  – Три раза? – воскликнул я.
  – Ну да. На сей раз он действовал наверняка. Мы нашли в теле три пули.
  – Но ведь это было рискованно, правда?
  – Во всяком случае, он рисковал гораздо меньше, чем если бы стрелял один раз. Выстрел из маузера не очень громок. К тому же он несколько напоминает треск фейерверка и отлично сливался со всем окружающим шумом.
  – Вы нашли револьвер? – спросил я.
  – Нет. И мне кажется, что именно это – неоспоримое доказательство того, что здесь замешан кто-то из своих. Мы ведь уже установили, что револьвер мисс Бакли первоначально был похищен с одной-единственной целью – придать ее смерти видимость самоубийства.
  – Да.
  – Это единственное правдоподобное объяснение, верно? Однако на сей раз, как вы, наверно, заметили, преступник и не пытался инсценировать самоубийство. Он знает, что нас больше не обмануть. Иными словами, ему известно, что мы знаем и чего не знаем.
  Подумав, я не мог не признать логичности его доводов.
  – Куда же он, по-вашему, дел револьвер?
  Пуаро пожал плечами:
  – Трудно сказать. Однако море соблазнительно близко. Хороший бросок – и револьвера как не бывало. Мы, разумеется, можем лишь строить догадки, но я на его месте сделал бы только так.
  От его деловитого тона у меня мороз пробежал по коже.
  – А… вы думаете, он понял, что убил не того, кого хотел?
  – Уверен, что да. Ему пришлось проглотить неприятную пилюлю. Да еще следить за своим лицом и ничем не выдать разочарования, а это было не так-то просто.
  Тут мне вдруг вспомнилась странная реакция горничной Эллен, и я описал Пуаро ее необычное поведение. Он оживился.
  – Так вы говорите, она была удивлена тем, что убили именно Мегги?
  – До чрезвычайности.
  – Любопытно! А самый факт убийства ее ничуть не поразил? Ну что ж, тут есть над чем поразмыслить. Что она собой представляет, эта Эллен? Такая тихая и по-английски респектабельная? Возможно ли, что она… – Он замолчал.
  – Если принять в расчет все эти «несчастные случаи», – заметил я, – то… мне кажется, что сбросить с обрыва тяжелый валун мог только мужчина.
  – Не обязательно. Это зависит от того, как лежал камень. Не сомневаюсь, что его мог сдвинуть кто угодно.
  Пуаро снова принялся расхаживать по комнате.
  – Мы можем подозревать каждого из тех, кто был вчера вечером в Эндхаузе. Впрочем, нет. Эти гости, которых пригласила мадемуазель… Мне кажется, они здесь ни при чем. По-моему, большинство из них просто знакомые, причем совсем не близкие.
  – Там был и Чарлз Вайз, – напомнил я.
  – Да, и нам не следует о нем забывать. Логически на него падает самое большое подозрение. – В отчаянии махнув рукой, он опустился в кресло, стоящее против моего. – Ну вот, мы снова возвращаемся к тому же! Мотив! Если мы хотим разобраться в преступлении, надо выяснить мотив. И вот тут-то я все время становлюсь в тупик. Кому понадобилось расправиться с мадемуазель? Я позволил себе унизиться до нелепейших предположений. Я, Эркюль Пуаро, пал до самых постыдных фантазий. Я позаимствовал образ мышления бульварного детектива. Дедушка – Старый Ник, якобы проигравший свое состояние! Полно, да проиграл ли он его? – спрашиваю я себя. А может быть, он его спрятал где-нибудь в Эндхаузе? Или зарыл в саду? И с этой задней мыслью (стыд и позор!) я справился у мадемуазель, не предлагал ли ей кто-нибудь продать дом.
  – А знаете, Пуаро, – заметил я, – мысль не такая уж пустая. В ней что-то есть.
  Пуаро застонал:
  – Ну как же! Я был уверен, что вы уцепитесь за это при вашем романтическом и несколько банальном складе ума. Зарытые сокровища – куда как привлекательно.
  – Но я все-таки не понимаю, почему бы…
  – Да потому, что самое прозаическое объяснение почти всегда бывает наиболее вероятным, мой друг. Затем я подумал об отце мадемуазель… и деградировал еще больше. Он много путешествовал. А что, если он украл драгоценность, сказал я себе, ну, например, глаз какого-нибудь идола. И его выследили фанатичные жрецы. Да, я, Эркюль Пуаро, скатился до такого!.. Правда, насчет отца у меня были и другие предположения. Более вероятные и не столь позорные. Допустим, что во время своих странствий он вторично женился. В таком случае мсье Чарлз Вайз уже не является ближайшим наследником. Но это нас опять же заводит в тупик, ибо мы снова сталкиваемся все с тем же затруднением – наследовать-то фактически нечего!
  – Я не пренебрег ни одной возможностью, – продолжал Пуаро. – Вы помните, как мадемуазель Ник случайно упомянула о том, что Лазарус предложил ей продать портрет ее деда? Так вот, в субботу я вызвал эксперта и попросил его осмотреть портрет. Это о нем я писал в то утро мадемуазель. Ведь если бы оказалось, что картина стоит несколько тысяч фунтов…
  – Неужели вы думаете, что такой богатый человек, как молодой Лазарус…
  – А он богат? Наружность ведь ни о чем не говорит. Случается, что и старинная фирма с роскошными выставочными залами, на вид процветающая, держится на подгнивших корнях. И что же делает в таких случаях владелец? Ходит и плачется на тяжелые времена? О нет, он покупает новый, шикарный автомобиль. Сорит деньгами немного больше, чем обычно. Живет несколько более открыто. Ибо, поймите, кредит – это все! А потом вдруг, глядь, миллионное дело прогорает из-за того, что не хватило нескольких тысяч фунтов наличных денег.
  Я открыл было рот, чтобы возразить ему, но он перебил меня:
  – Э, знаю, все знаю. Притянуто за уши, но все лучше, чем мстительные жрецы и зарытые в земле клады. Я хоть придерживаюсь каких-то реальных фактов. А мы ничем не можем пренебрегать – ничем из того, что могло бы приблизить нас к истине.
  Он начал бережно расставлять стоящие перед ним на столе предметы. Потом вновь заговорил – серьезно и на сей раз спокойно:
  – Мотив! Ну что ж, вернемся к мотиву и будем рассуждать хладнокровно и по порядку. Прежде всего: что может послужить мотивом для убийства? Какие побуждения толкают человека на то, чтобы отнять жизнь у себе подобного?
  Мы не будем говорить сейчас о мании убийства, так как я глубоко убежден, что к нашему делу она не имеет отношения. Мы исключим также убийство под влиянием аффекта. Речь идет об убийстве, обдуманном и хладнокровном. Какие же побуждения толкают человека на подобное убийство?
  Первое из них – выгода. А кто же выгадывает от смерти мадемуазель Бакли прямым или косвенным путем? Ну, мы могли бы назвать Чарлза Вайза. Он унаследует имущество, которое с финансовой точки зрения наследовать, возможно, и не стоит. Впрочем, он мог бы выкупить дом из заклада, построить на участке маленькие виллы и в результате нажить небольшую сумму. Все это возможно. Эндхауз может также представлять для него известную ценность, если он испытывает к дому глубокую привязанность, какую чувствуют, например, к родовому гнезду. Есть люди, у которых этот инстинкт очень силен, я знаю случаи, когда он доводил до преступлений. Но ведь у мсье Вайза не может быть таких мотивов.
  А кроме него, единственный человек, которому хоть что-нибудь достанется после мадемуазель Бакли, – это ее подруга, мадам Райс. Однако сумма слишком уж ничтожна. Насколько мне известно, больше нет никого, кто выиграл бы от смерти Ник.
  Иные мотивы? Ненависть или любовь, превратившаяся в ненависть. Преступление на почве страсти. Вспомним утверждение наблюдательной мадам Крофт о том, что и Чарлз Вайз и капитан Челленджер влюблены в нашу молодую леди.
  – Я бы сказал, что последнее наблюдали и мы с вами, – заметил я с улыбкой.
  – Да… Он не стремится скрывать свои чувства, честный моряк. Что же касается Вайза, то мы поверим мадам Крофт на слово. Что, если мистер Вайз, почувствовав, что ему предпочли другого, и будучи жестоко уязвлен, предпочел убить свою кузину, лишь бы не видеть ее чужой женой?
  – Уж очень мелодраматично, – сказал я с недоверием.
  – Вы бы сказали, что это не по-английски. Согласен. Но ведь и у англичан есть чувства. В особенности у людей такого типа, как Вайз. Он сдержанный молодой человек. Из тех, кто не выворачивает свою душу наизнанку. Такие люди нередко обуреваемы сильными страстями. Капитана Челленджера я никогда не заподозрю в убийстве на эмоциональной почве. Нет, это совершенно не тот тип. Но Вайз – вполне возможно. Хотя такое объяснение меня не совсем удовлетворяет.
  Ревность – вот вам еще одна причина. Я отделяю ее от предыдущего мотива, так как она не всегда возникает на любовной почве. Одни могут завидовать богатству, другие – превосходству в чем-либо. У вашего великого Шекспира зависть толкнула Яго на гениальнейшее с профессиональной точки зрения преступление.
  – В чем же его гениальность? – поинтересовался я.
  – Черт возьми! Да в том, что оно совершено чужими руками. Вы можете представить в наши дни преступника, на которого нельзя надеть наручники, так как он ничего не сделал сам? Однако мы отвлеклись. Может ли ревность, любой вид ревности быть поводом для этого преступления? Кто может позавидовать мадемуазель? Другая женщина? Мы знаем только мадам Райс, и, насколько нам известно, между ними не существует соперничества. Но это опять-таки всего лишь «насколько нам известно» и вовсе не исключено.
  Последняя причина – страх. Может быть, мадемуазель Ник случайно узнала чужую тайну? А вдруг ей известны какие-нибудь обстоятельства, которые, обнаружившись, могли погубить чью-то жизнь? Если да, мы можем смело сказать, что ей самой об этом неизвестно. Но тем не менее это возможно. И в таком случае мы попадаем в очень тяжелое положение. Ибо хотя ключ к разгадке находится в руках мадемуазель, но ведь она-то об этом не знает, а стало быть, и нам не может рассказать.
  – И вы считаете такую версию реальной?
  – Гипотеза. Пришлось додуматься и до такого – уж очень трудно подыскать мало-мальски приемлемую версию. А ведь только отвергнув все прочие версии, мы сможем сказать о той единственной, которая у нас останется: вот в чем здесь дело.
  Он долго молчал. Потом вдруг встрепенулся, пододвинул к себе лист бумаги и принялся писать.
  – Что вы там пишете? – полюбопытствовал я.
  – Составляю список, мой друг. Список людей, окружавших мисс Бакли. Если моя теория правильна, то в этом списке должно быть имя убийцы.
  Он писал минут двадцать, потом пододвинул ко мне несколько листков.
  – Ну вот, мой друг. Что вы об этом скажете?
  Вот что там было написано:
  «А – Эллен.
  Б – Ее муж, садовник.
  В – Их ребенок.
  Г – Мистер Крофт.
  Д – Миссис Крофт.
  Е – Миссис Райс.
  Ж – Мистер Лазарус.
  З – Капитан Челленджер.
  И – Мистер Чарлз Вайз.
  Заметки:
  А – Эллен.
  Подозрительные обстоятельства. Ее поведение и слова в тот момент, когда она узнала об убийстве. Ей было проще, чем остальным, подстроить «несчастный случай», а также узнать о существовании пистолета. Но она вряд ли могла испортить автомобиль, да и в целом, по-видимому, недостаточно умна и изобретательна для того, чтоб совершить такое преступление.
  Мотивы. Никаких… разве только ненависть, возникшая после какого-нибудь неизвестного нам эпизода.
  Примечание. Расспросить о ее прошлом и отношениях с Н.Б.
  
  Б – Ее муж.
  То же, что и предыдущее. Скорее, чем Эллен, мог повредить тормоза.
  Примечание. Поговорить.
  
  В – Ребенок.
  По-видимому, вне подозрений.
  Примечание. Расспросить. Может дать ценные сведения.
  
  Г – Мистер Крофт.
  Единственное подозрительное обстоятельство – то, что мы встретили его на лестнице, ведущей в спальню. Немедленно дал вполне правдоподобное объяснение. Но мы не знаем, говорил ли он правду! О прошлом ничего не известно.
  Мотивы. Никаких.
  
  Д – Миссис Крофт.
  Подозрительные обстоятельства. Никаких.
  Мотивы. Никаких.
  
  Е – Миссис Райс.
  Подозрительные обстоятельства. Имела полную свободу действий. Попросила Н.Б. принести плед. Умышленно пыталась создать впечатление, что Н.Б. – лгунья и ее рассказам о „несчастных случаях“ нельзя верить. Во время несчастных случаев не была в Тэвистоке.
  Мотивы. Выгода? Весьма незначительная. Ревность? Возможно, но мы не располагаем никакими данными. Страх? Тоже возможно, но нам об этом ничего не известно.
  Примечание. Побеседовать с Н.Б. и попытаться выяснить какие-нибудь новые обстоятельства. Возможно, что-то связанное с браком Ф.Р.
  
  Ж – Мистер Лазарус.
  Подозрительные обстоятельства. Имел полную свободу действий. Предложил купить картину. Говорил, что тормоза в автомобиле исправны (если верить утверждению Ф.Р.). Не исключено, что приехал в эти края раньше пятницы.
  Мотивы. Никаких, кроме возможности нажиться на картине. Страх? Едва ли.
  Примечание. Выяснить, когда Дж.Л. появился в Сент-Лу. Выяснить финансовое положение фирмы «Аарон Лазарус и сын».
  
  З – Капитан Челленджер.
  Подозрительные обстоятельства. Всю предшествующую неделю провел в окрестностях Сент-Лу, располагая возможностями для того, чтобы подстроить «несчастные случаи». Прибыл через полчаса после убийства.
  Мотивы. Никаких.
  
  И – Мистер Вайз.
  Подозрительные обстоятельства. Не был в конторе во время выстрела возле отеля. Имел возможность действовать бесконтрольно. Сомнительное утверждение по поводу продажи Эндхауза. Сдержанный темперамент. Вполне мог знать о револьвере.
  Мотивы. Выгода? Незначительна. Любовь или ненависть? Для человека с его темпераментом – возможно. Страх? Едва ли.
  Примечание. Выяснить, кто владелец закладной. Выяснить положение фирмы Вайза.
  
  К – ?
  Возможно, что существует также какой-нибудь неизвестный нам К, который так или иначе связан с одним из лиц, перечисленных выше. Например, с А, или с Г и Д, или с Е.
  Существование К: 1) Бросает свет на странное поведение Эллен после убийства (впрочем, возможно, что ее радостное возбуждение – следствие интереса к смерти, присущее женщинам ее типа). 2) Может явиться причиной приезда Крофтов, поселившихся во флигеле. 3) Может дать основание Ф.Р. для ревности или страха перед раскрытием какой-то тайны».
  Пока я читал, Пуаро не спускал с меня глаз.
  – Очень по-английски, правда? – с гордостью спросил он. – Я больше похож на англичанина, когда пишу, чем когда разговариваю.
  – Отлично сделано! – с жаром воскликнул я. – Здесь все как на ладони.
  – М-да! – произнес он задумчиво и отобрал у меня листки. – Причем особенно бросается в глаза одно имя – Чарлз Вайз. У него самые блестящие возможности. Мы предоставили ему целых два мотива, на выбор. Будь это скачки, мы бы поставили на него, не так ли?
  – Да, он, конечно, выглядит наиболее подозрительным.
  – Но вы бы выбрали того, кто выглядит наименее подозрительным. И это, конечно, оттого, что вы прочли слишком много детективных романов. В реальной жизни в девяти случаях из десяти наиболее подозрительным выглядит сам преступник.
  – Но разве мы имеем дело с одним из таких случаев?
  – Здесь есть одно лишь обстоятельство, которое свидетельствует об обратном, – дерзость преступления. Это мне бросилось в глаза с самого начала, и я понял: так вести себя может лишь тот, чья цель не очевидна для окружающих.
  – Да, вы сперва так говорили.
  – И сейчас так говорю.
  Внезапно он скомкал исписанные листки и бросил их на пол.
  – Нет, – возразил он в ответ на мое протестующее восклицание. – Этот список нам ничего не дает. Он, правда, помог мне привести в порядок мои мысли. Последовательность и метод. Стадия первая: точно и аккуратно расположить все факты. Далее следует…
  – Что?
  – Психологическая стадия. Здесь надо пошевелить мозгами. А знаете, Гастингс, ложитесь-ка спать.
  – Ни в коем случае, – ответил я. – Пока вы не ляжете, я буду с вами.
  – Какая преданность! Но воля ваша, Гастингс, не будете же вы помогать мне думать. А я хочу заняться именно этим.
  Я покачал головой.
  – А вдруг вам захочется обсудить со мной какой-нибудь вопрос?
  – Верно, верно… вы настоящий друг. Но, бога ради, сядьте хотя бы в это кресло.
  На это предложение я согласился. Вскоре комната поплыла и провалилась. Последняя картина, которая сохранилась в моей памяти: Пуаро, аккуратно складывающий скомканные листки бумаги в мусорную корзинку.
  
  
  Глава 10
  Тайна Ник
  Проснулся я уже при свете дня. Пуаро сидел на прежнем месте. И поза его была все та же, только выражение лица переменилось, и глаза отливали кошачьим зеленым блеском. Мне хорошо было известно это выражение. Я с усилием распрямился и почувствовал, что весь одеревенел. Людям моего возраста не следует спать в креслах. Одно было хорошо: я пробудился не в блаженном состоянии дремотной лени, а бодрым, со свежей головой.
  – Пуаро! – воскликнул я. – Вы что-то придумали.
  Он кивнул и, наклонившись вперед, похлопал рукой по столу.
  – А ну-ка, ответьте мне на три вопроса, Гастингс. Почему мадемуазель Ник плохо спала в последнее время? Зачем она купила черное платье, если она никогда не носит черного? Почему она сказала вчера: «Мне теперь незачем жить»?
  Я оторопел. На мой взгляд, все это не имело никакого отношения к делу.
  – Ну отвечайте же, отвечайте, Гастингс!
  – Э… э, что касается первого, она ведь сама говорила, что нервничает.
  – Совершенно верно. А по какой причине?
  – Черное платье… что ж… всякому хочется какой-то перемены.
  – Для женатого человека вы плоховато разбираетесь в женской психологии. Если женщина думает, что какой-то цвет ей не к лицу, она ни за что не станет его носить.
  – Ну а последнее, ее слова… вполне естественны после такого страшного удара.
  – Ни капли, мой друг. Если бы она была поражена ужасом, стала бы укорять себя в смерти двоюродной сестры – все это было бы вполне естественно. Но она ведь реагировала иначе. Она говорила о жизни, как о чем-то надоевшем, утратившем для нее цену. Прежде она не высказывала таких взглядов. Она держалась с вызовом – верно; бравировала – тоже верно; потом выдержка ей изменила, и она испугалась. Заметьте, испугалась, ибо дорожила жизнью и не хотела умирать. Но чтобы жизнь ей надоела? Нет. Еще перед обедом я не заметил ничего подобного. Произошел психологический сдвиг. И это очень любопытно, Гастингс. Что же могло так на нее повлиять?
  – Потрясение, вызванное смертью кузины.
  – Ой ли? Оно, конечно, развязало ей язык. Однако перемена могла наступить и раньше. Что же еще могло ее вызвать?
  – Ума не приложу.
  – А вы подумайте. Пошевелите мозгами.
  – Право же…
  – Когда, по-вашему, мы с вами наблюдали ее в последний раз?
  – Пожалуй, за обедом.
  – Вот именно. Потом мы видели лишь, как она встречала гостей, занимала их разговором – словом, играла вполне официальную роль. А что было в конце обеда?
  – Она пошла звонить, – вспомнил я, подумав.
  – Ну, слава богу! Вот наконец-то. Она пошла звонить и долго отсутствовала. Не меньше двадцати минут. Для телефонного разговора совсем немало. С кем она говорила? О чем? Был ли это действительно телефонный разговор? Нам с вами просто необходимо выяснить, что произошло за эти двадцать минут. Ибо я убежден, что именно здесь находится ключ к разгадке.
  – Да полно вам!
  – Ну да, ну да. Я с самого начала говорил, что мадемуазель что-то скрывает. По ее мнению, это не связано с убийством, но мне, Эркюлю Пуаро, видней. Здесь обязательно должна быть связь. Ведь с самого начала я чувствовал отсутствие какого-то звена. Будь оно на месте, мне все было бы ясно. А раз уж мне не ясно – ну что ж, значит, отсутствующее звено и есть ключ к тайне. Не сомневаюсь, что я прав. Я должен получить ответ на те три вопроса. И тогда… тогда уж я начну понимать.
  – Ну ладно, – сказал я, потягиваясь. – Мне просто необходимо помыться и побриться.
  Приняв ванну и переодевшись, я сразу почувствовал себя лучше. Перестало ныть уставшее, затекшее за ночь тело. Подходя к столу, я ощутил, что чашка горячего кофе приведет меня в нормальное состояние.
  Я заглянул в газету, но в ней не было ничего, если не считать сообщения о смерти Майкла Сетона. Теперь уже не оставалось никаких сомнений в том, что отважный пилот погиб. Мне пришло в голову, что завтра, может быть, на газетных листках замелькают новые заголовки: «Загадочная трагедия. Девушка, убитая во время фейерверка». Что-нибудь в этом роде.
  Как только я позавтракал, к моему столику подошла Фредерика Райс. На ней было простенькое платье из черного марокена с белым гофрированным воротничком. Она казалась еще красивее, чем всегда.
  – Мне нужно повидать мсье Пуаро, капитан Гастингс. Он уже встал, не знаете?
  – Он сейчас в гостиной, – ответил я. – Пойдемте, я вас провожу.
  – Благодарю.
  – Надеюсь, – заговорил я, когда мы вышли из столовой, – вы не слишком плохо спали?
  – Это было ужасно, – произнесла она задумчиво. – Но я ведь ее не знала, бедняжку. Иное дело, если бы это случилось с Ник.
  – Вы никогда с ней прежде не встречались?
  – Один раз… в Скарборо. Ник приводила ее к ленчу.
  – Ужасный удар для родителей, – заметил я.
  – Да, страшный.
  Но ее голос прозвучал без всякого выражения. Я подумал, что она, наверно, просто эгоистка. Все, что ее не касалось, было для нее не очень реально.
  Пуаро уже позавтракал и читал утреннюю газету. Он встал и приветствовал Фредерику с присущей ему галльской учтивостью.
  – Мадам, – проговорил он. – Я в восторге!
  И пододвинул ей кресло.
  Она поблагодарила его едва заметной улыбкой и села. Сидела она очень прямо, облокотившись на ручки кресла и глядя перед собой. Она не торопилась начать разговор. В ее спокойствии и отрешенности было что-то пугающее.
  – Мсье Пуаро, – сказала она наконец. – Мне кажется, можно не сомневаться в том, что вчерашняя печальная история связана с тем, о чем мы с вами говорили. То есть… что в самом деле убить хотели Ник.
  – Я бы сказал, что это бесспорно, мадам.
  Фредерика слегка нахмурилась.
  – Ник словно заколдовали, – сказала она.
  Что-то странное почудилось мне в ее голосе.
  – Говорят, людям выпадает до поры до времени счастливая полоса, – заметил Пуаро.
  – Возможно. Во всяком случае, судьбе противиться не стоит.
  Теперь в ее голосе звучала только усталость. После небольшой паузы она опять заговорила:
  – Я должна попросить у вас прощения, мсье Пуаро. У вас и у Ник. До вчерашнего вечера я вам не верила. Я не могла себе представить, что опасность так серьезна.
  – В самом деле, мадам?
  – Теперь я понимаю, что все должно быть тщательно расследовано. Я догадываюсь, что и ближайшие друзья Ник тоже окажутся под подозрением. Смешно, конечно, но ничего не поделаешь. Я ведь права, мсье Пуаро?
  – Вы очень умны, мадам.
  – На днях вы спрашивали меня о Тэвистоке. Поскольку рано или поздно вы сами выясните правду, скрывать ее бесполезно. Я не ездила в Тэвисток.
  – Вот как, мадам?
  – В начале прошлой недели мы с мистером Лазарусом приехали сюда на автомобиле. Нам не хотелось давать повода для лишних толков, и мы остановились в деревушке, которая называется Шеллакомб.
  – Милях в семи отсюда, если не ошибаюсь?
  – Да, около того.
  – Могу я позволить себе нескромный вопрос, мадам?
  – А они существуют… в наше время?
  – Вы, может быть, и правы. Как давно вы с мсье Лазарусом стали друзьями?
  – Я встретила его полгода назад.
  – И… он вам нравится?
  Фредерика пожала плечами:
  – Он богат.
  – О-ля-ля! – воскликнул Пуаро. – Вы говорите кошмарные вещи.
  Его слова, казалось, ее немного позабавили.
  – Лучше уж я сама их скажу, чем буду ждать, пока вы скажете за меня.
  – А… да, конечно. Позвольте мне еще раз повторить, что вы необыкновенно умны, мадам.
  – Вы скоро выдадите мне диплом, – заметила Фредерика и встала.
  – Так это все, что вы хотели мне сказать, мадам?
  – По-моему, да. Я собиралась проведать Ник и отнести ей цветы.
  – Вы очень любезны. Благодарю вас за откровенность, мадам.
  Она бросила на него испытующий взгляд, как будто хотела что-то добавить, но передумала и вышла из комнаты, слабо улыбнувшись мне, когда я распахнул перед ней дверь.
  – Умна, бесспорно умна, – заметил Пуаро. – Но и Эркюль Пуаро не глуп.
  – Что вы имеете в виду?
  – Что с ее стороны очень мило тыкать мне в глаза богатством мсье Лазаруса.
  – Должен признать, что это показалось мне довольно мерзким.
  – Мой друг, вы верны себе: ваши чувства столь же справедливы, сколь неуместны. Ведь в данном случае речь идет вовсе не о хорошем тоне. Коль скоро у мадам Райс есть преданный дружок, который богат и может обеспечить ее чем угодно, стоит ли ей убивать свою любимую подругу из-за каких-то жалких грошей?
  – О! – сказал я.
  – Вот именно: «О!»
  – Почему вы позволили ей пойти в лечебницу?
  – А при чем тут я? Разве это Эркюль Пуаро мешает мадемуазель Ник видеться с друзьями? Помилуйте! Это все доктора и сиделки. Ох уж эти мне несносные сиделки! Вечно они носятся с правилами, предписаниями, распоряжениями врача…
  – А вдруг они ее пропустят? Если Ник станет настаивать?
  – Милый Гастингс, они не пустят никого, кроме меня и вас. Так что давайте-ка поскорей собираться.
  Дверь распахнулась, и в гостиную влетел Джордж Челленджер. Его загорелое лицо пылало негодованием.
  – Послушайте, мсье Пуаро, – заговорил он. – Что это все значит? Звоню в эту проклятую лечебницу. Спрашиваю, как здоровье Ник и когда я смогу с ней повидаться. И вдруг оказывается, доктор не разрешает к ней никого пускать. В чем дело, хотел бы я знать?! Короче, это ваша работа? Или Ник и в самом деле заболела от потрясения?
  – Мсье, уверяю вас, что не я устанавливаю правила для лечебниц. Я бы никогда не осмелился. А что, если позвонить милейшему доктору – как бишь его? – ах да, доктору Грэхему?
  – Звонил уже. Он говорит, что она чувствует себя именно так, как следовало ожидать, – обычная белиберда. Я-то знаю их штуки: у меня у самого дядя – врач. Гарли-стрит. Нервные болезни. Психоанализ и все прочее. Он мне рассказывал, как они отшивают родственников и друзей своих пациентов всякими утешительными словечками. Знаем, как это делается. Я не верю, что Ник не в состоянии никого видеть. Мне кажется, это ваших рук дело, мсье Пуаро.
  Пуаро одарил его благожелательнейшей улыбкой. Я всегда замечал, что он особенно благоволит к влюбленным.
  – Теперь выслушайте меня, мой друг, – заговорил он. – Если к ней пустят хотя бы одного, нельзя будет отказать и другим. Верно? Или все, или никого. Хотим мы с вами, чтобы мадемуазель была в безопасности? Безусловно. Так вот, вы сами видите, что следует сказать: никого.
  – Понятно! – с расстановкой выговорил Челленджер. – Но ведь тогда…
  – Т-с-с! Ни слова больше. Забудем даже то, что было сказано. Осторожность и неусыпная бдительность – вот что от нас сейчас требуется.
  – Я не из болтливых, – негромко ответил моряк.
  Он направился к двери и на минуту задержался у порога.
  – На цветы никакого эмбарго, так ведь? Если, конечно, они не белые?
  Пуаро улыбнулся.
  – Ну а сейчас, – сказал он мне, едва захлопнулась дверь за пылким Челленджером, – пока в цветочном магазине происходит неожиданная встреча мсье Челленджера с мадам, а может быть, еще и с мсье Лазарусом, мы с вами спокойно отправимся в лечебницу.
  – И зададим три вопроса? – спросил я.
  – Да. Зададим. Хотя, если на то пошло, ответ я уже знаю…
  – Как? – воскликнул я.
  – Да очень просто.
  – Когда же вы его узнали?
  – За завтраком, Гастингс. Меня вдруг озарило.
  – Так расскажите!
  – Нет, вы услышите его от мадемуазель. – И чтобы отвлечь меня от этих мыслей, он подтолкнул ко мне распечатанный конверт.
  Это было сообщение эксперта, обследовавшего по просьбе Пуаро портрет старого Николаса Бакли. Он решительно утверждал, что картина стоит никак не больше двадцати фунтов.
  – Ну, одно дело с плеч долой, – заметил Пуаро.
  – В этой мышеловке – пусто, – сказал я, вспомнив одну из его давнишних метафор.
  – О! Так вы помните? Вы правы, в этой мышеловке пусто. Двадцать фунтов – а мсье Лазарус предложил пятьдесят. Непростительная ошибка для столь проницательного на вид молодого человека! Но полно, полно, время не ждет.
  Лечебница была расположена на вершине холма над заливом. Нас встретил санитар в белом халате и отвел в маленькую комнатку на первом этаже, куда вскоре вошла проворная сиделка.
  Она взглянула на Пуаро и, как мне показалось, с трудом сдержала улыбку – по-видимому, доктор Грэхем, давая ей инструкции, достаточно ярко описал наружность маленького сыщика.
  – Мисс Бакли спала превосходно, – сообщила она. – Вы к ней подниметесь?
  Мы нашли Ник в приветливой солнечной комнате. Она лежала на узкой железной кровати и казалась похожей на утомленного ребенка. Вид у нее был измученный, апатичный, лицо бледное, а глаза подозрительно покраснели.
  – Как хорошо, что вы пришли, – равнодушно сказала она.
  Пуаро взял ее руку в свои:
  – Мужайтесь, мадемуазель. Жить всегда из-за чего-нибудь да стоит.
  Ник испуганно посмотрела на Пуаро:
  – Ох!
  – Вы мне расскажете о том, что вас тревожило в последнее время, мадемуазель? Или я должен догадаться? И вы позволите выразить вам мое глубочайшее сочувствие?
  Она вспыхнула:
  – Так вы все знаете? Впрочем, теперь это безразлично. Все равно я его уже никогда больше не увижу.
  У нее задрожал голос.
  – Мужайтесь, мадемуазель.
  – Ничего от него не осталось, от моего мужества. Все выдохлось за эти недели. Надеялась, надеялась, даже в последнее время, вопреки всему все равно надеялась…
  Я ничего не мог понять.
  – Пожалейте беднягу Гастингса, – заметил Пуаро. – Он ведь не знает, о чем мы говорим.
  Она взглянула на меня тоскливыми глазами.
  – Майкл Сетон, летчик, – сказала она. – Мы были помолвлены…
  
  Глава 11
  Мотив
  Я был как громом поражен.
  – Так вы об этом говорили? – спросил я, повернувшись к Пуаро.
  – Да, мой друг. Я уже знал сегодня утром.
  – Откуда? Как вы догадались? За завтраком вы вдруг сказали, что вас осенило.
  – Так оно и было, мой друг. Я посмотрел на первую страницу газеты, вспомнил вчерашний разговор за обеденным столом и понял все.
  Он снова повернулся к Ник.
  – Так вы узнали еще вчера?
  – Вчера. По радио. Я сказала, что иду звонить. Мне хотелось выслушать новость одной, когда… если… – Она судорожно глотнула. – И я услышала…
  – Я понимаю, понимаю. – Он взял ее за руку.
  – Это был какой-то кошмар! А тут еще эти гости… Не знаю, как я выдержала. Я была как во сне. Делала все, что полагается, а сама словно видела себя со стороны. Это было такое странное чувство…
  – Да, да, я понимаю.
  – Ну а потом, когда я пошла за пледом, я вдруг не выдержала и расплакалась. Я, правда, быстро взяла себя в руки. Тут еще Мегги что-то кричала мне о своем жакете. Потом она наконец взяла мою шаль и вышла, а я немного попудрилась и подрумянилась и тоже вышла. И увидела ее мертвую…
  – Я понимаю, страшное потрясение.
  – Да нет, не в этом дело! Я разозлилась! Мне было жаль, что это не я! Я хотела умереть – и на тебе, осталась жить, да еще, может быть, надолго. А Майкл умер – утонул где-то в Тихом океане.
  – Бедное дитя.
  – Я не хочу, вы слышите, не хочу жить! – крикнула она вне себя.
  – Я знаю… знаю. Для каждого из нас приходит время, когда смерть кажется заманчивей жизни. Но это проходит – и горе проходит, и грусть. Я понимаю, что вы сейчас не можете мне поверить. И незачем такому старику, как я, все это говорить. Пустые разговоры, все, что я говорю сейчас, – для вас пустые разговоры.
  – Вы думаете, я забуду и выйду за кого-нибудь другого? Никогда!
  Она сидела на кровати вся раскрасневшаяся, стиснув руки, и, право же, была необыкновенно хороша.
  – Нет, что вы, – ласково ответил Пуаро. – Я ничего подобного не думаю. Вам выпало большое счастье, мадемуазель. Вас полюбил отважный человек, герой. Как вы с ним познакомились?
  – В Ле-Туке, в сентябре прошлого года. Почти год тому назад.
  – А ваша помолвка произошла…
  – Вскоре после Рождества. Но мы должны были ее скрывать.
  – Почему же?
  – Из-за дяди Майкла, старого сэра Мэтью. Он любил птиц и ненавидел женщин.
  – Но одно другому не мешает!
  – Нет, я совсем не то хотела сказать. Просто он был большой чудак. Считал, что женщины губят мужчин. А Майкл от него во всем зависел. Сэр Мэтью страшно гордился Майклом, дал ему денег на постройку «Альбатроса» и обещал покрыть все расходы, связанные с кругосветным перелетом. Этот перелет был их самой заветной мечтой – его и Майкла. В случае удачи сэр Мэтью обещал выполнить любое его желание. И даже если бы дядюшка заартачился, это было бы не так уж страшно. Майкл стал бы… ну, чем-то вроде мировой знаменитости, и рано или поздно дядюшке пришлось бы с ним помириться.
  – Да, да, понятно.
  – Но Майкл сказал: если что-то станет известно раньше времени, все пропало. Нам надо было держать нашу помолвку в строжайшей тайне. И я молчала. Никому ни слова не сказала, даже Фредди.
  Пуаро застонал.
  – Ну что вам стоило рассказать мне?
  Ник удивленно посмотрела на него:
  – А зачем? Какая же здесь связь с этими таинственными покушениями? Нет, я дала Майклу слово, и я его сдержала. Но что это была за мука – все время думать, волноваться, сходить с ума! И еще удивлялись, что я стала нервная! А я ничего не могла объяснить.
  – Я понимаю.
  – Он ведь уже один раз пропадал. Тогда он летел в Индию над пустыней. Это было ужасно, но потом все обошлось. Оказывается, у него что-то случилось с самолетом, но он все уладил и полетел дальше. И я все время убеждала себя, что и на этот раз все будет так же. Все говорили, что его нет в живых, а я твердила себе, что с ним ничего не случилось. И вот вчера…
  У нее оборвался голос.
  – Значит, вы до вчерашнего дня надеялись?..
  – Не знаю. Скорее всего, просто отказывалась верить. Самое ужасное, что ни с кем нельзя было поделиться.
  – Воображаю себе. И вы ни разу не проговорились, ну, скажем, мадам Райс?
  – По совести говоря, иногда чуть не срывалось с языка.
  – А как по-вашему, она не догадывалась?
  – Едва ли. – Ник задумалась. – Она ни разу ничего такого не сказала. Иногда, правда, намекала. Насчет того, что мы с ним очень подружились, ну, словом, в этом духе.
  – А вам не пришло в голову все рассказать мадам Райс после смерти дядюшки мсье Сетона? Вы знаете, что он умер на прошлой неделе?
  – Знаю. Ему делали операцию или что-то в этом роде. Тогда я, очевидно, могла бы рассказать кому угодно. Но это было бы довольно некрасиво, правда? Я хочу сказать, что это могло показаться хвастовством – именно сейчас, когда газеты только и пишут что о Майкле Сетоне. Слетятся репортеры, начнут брать интервью. Дешевая шумиха. И Майклу это было бы противно.
  – Согласен с вами. Но я имел в виду, что вы могли бы, не объявив об этом публично, лишь поделиться с кем-нибудь из друзей.
  – Одному человеку я намекнула, – сказала Ник. – Мне… я решила, что так будет честнее. Но я не знаю, насколько он меня понял.
  Пуаро кивнул.
  – Вы в хороших отношениях с вашим кузеном, мсье Вайзом? – спросил он, довольно неожиданно меняя тему.
  – С Чарлзом? Что это вы о нем вспомнили?
  – Да так, простое любопытство.
  – Чарлз хорошо относится ко мне. Но он, конечно, страшный сухарь. Сидит здесь как гриб. Мне кажется, что он меня не одобряет.
  – Ох, мадемуазель, мадемуазель! А я слыхал, что он у ваших ног.
  – Ну, втюриться-то можно и в того, кого не одобряешь. Чарлзу кажется, что мой образ жизни достоин порицания. Он осуждает меня за коктейли, цвет лица, друзей, разговоры. Но в то же время он не в силах противиться моим чарам. Мне кажется, его не оставляет надежда перевоспитать меня.
  Она помолчала, потом в ее глазах мелькнула чуть заметная искорка.
  – А из кого же вы выкачивали местную информацию?
  – Только не выдавайте меня, мадемуазель. Мы немного побеседовали с мадам Крофт, австралийской леди.
  – Что ж, с ней приятно поболтать, когда есть время. Славная старушенция, но страшно сентиментальна. Любовь, семья, дети… ну, вы понимаете, все в таком духе.
  – Я тоже старомоден и сентиментален, мадемуазель.
  – Да что вы! Я бы сказала, что из вас двоих сентиментален скорее капитан Гастингс.
  Я побагровел от возмущения.
  – Он в ярости, – заметил Пуаро, от души наслаждаясь моим замешательством. – Но вы не ошиблись, мадемуазель. Нет, не ошиблись.
  – Ничего подобного, – сказал я сердито.
  – Он превосходный, исключительный человек. Временами мне это страшно мешает.
  – Не городите вздора, Пуаро.
  – Начнем с того, что он нигде и ни в коем случае не хочет видеть зла, а если уж увидит, то не способен скрыть свое справедливое возмущение. У него редкая, прекрасная душа. И не вздумайте мне перечить, мой друг. Я знаю, что говорю.
  – Вы оба были очень добры ко мне, – мягко сказала Ник.
  – Да, да, мадемуазель. О чем тут говорить. Нам предстоит сделать гораздо больше. Так вот, пока что вы останетесь здесь, будете выполнять мои приказы и делать то, что я вам велю. Положение таково, что вы должны мне полностью повиноваться.
  Ник устало вздохнула:
  – Я сделаю все, что хотите. Мне все равно.
  – Вы не будете некоторое время встречаться с друзьями.
  – Ну что ж. Я никого не хочу видеть.
  – Ваша роль будет пассивной, наша – активной. Ну а теперь я вас покину, мадемуазель. Не стану мешать вашему горю.
  Он направился к двери и, уже взявшись за ручку, обернулся и спросил:
  – Между прочим, вы как-то говорили, что написали завещание. Где же оно?
  – Да где-нибудь валяется.
  – В Эндхаузе?
  – Ну да.
  – Вы положили его в сейф? Заперли в письменном столе?
  – Не помню. Где-то лежит. – Она нахмурилась. – Я ведь ужасная неряха. Большая часть бумаг и всякие документы лежат в библиотеке в письменном столе. В том же столе почти все счета. И там же, наверное, завещание. А может, у меня в спальне.
  – Вы мне даете разрешение на обыск?
  – Пожалуйста, можете осматривать все, что угодно.
  – Спасибо, мадемуазель. Не премину воспользоваться.
  
  Глава 12
  Эллен
  Пока мы не вышли из больницы, Пуаро не сказал ни слова. Но как только за нами закрылась дверь, он схватил меня за руку и воскликнул:
  – Видите, Гастингс? Видите? О! Черт побери! Я не ошибся. Я был прав. Я все время чувствовал, что чего-то не хватает, что из мозаики вывалился какой-то кусочек. А без него потеряла смысл и картина.
  Я никак не мог разделить его ликования. На мой взгляд, мы не сделали никаких сногсшибательных открытий.
  – До самой последней минуты я не мог сообразить, в чем дело, – продолжал Пуаро. – Впрочем, чему тут удивляться. Одно дело знать, что здесь упущено какое-то звено, другое – выяснить, что это за звено. Ах! Это гораздо труднее!
  – Вы хотите сказать, что это имеет прямое отношение к преступлению?
  – Ну да! Неужели вы сами не видите?
  – Говоря откровенно, нет.
  – Возможно ли? Но мы ведь выяснили то, чего так долго не могли доискаться, – мотив! Тот самый неведомый мотив, который мы никак не могли нащупать.
  – Может, я просто туп, но я все-таки не могу взять в толк, на что вы намекаете. Вы имеете в виду ревность?..
  – Ревность? Нет, дорогой мой. Самую заурядную и, можно сказать, обязательную причину всех преступлений. Деньги, мой друг, деньги.
  Я вытаращил на него глаза.
  Он продолжал, но уже более спокойно.
  – Послушайте же, мой друг! Сэр Мэтью Сетон умер чуть больше недели назад. А он был миллионером, одним из богатейших людей в Англии.
  – Да, но ведь…
  – Погодите. За нами никто не гонится. У него был племянник, которого он обожал и которому оставил все свое огромное состояние. В этом мы можем не сомневаться.
  – Но…
  – Еще бы, что-то отойдет другим наследникам, что-то достанется птицам, но основной капитал все равно получил бы Майкл Сетон. В прошлый вторник газеты сообщили, что Майкл Сетон исчез, а со среды начинаются покушения на мадемуазель. Нельзя ли в таком случае предположить, что перед вылетом Майкл Сетон написал завещание и оставил все своей невесте?
  – Но это же не больше чем догадка.
  – Догадка, не спорю. Но она обязательно должна подтвердиться. Иначе все лишается смысла. На карту поставлено огромное состояние, а не какие-то жалкие гроши.
  Я задумался. Выводы Пуаро казались мне слишком скоропалительными, но в глубине души я не мог с ним не согласиться. Он обладал каким-то сверхъестественным чутьем. Но все же я считал, что многое еще нужно проверить.
  – А что, если о помолвке никто не знал? – возразил я.
  – Ба! Кто-нибудь да знал. В таких случаях всегда кто-то знает. А если не знает, так догадывается. Сама мадемуазель признает, что у мадам Райс появились какие-то подозрения. Возможно, у нее нашлись и средства узнать все наверняка.
  – Каким образом?
  – Ну, во-первых, Майкл Сетон, очевидно, переписывался с мадемуазель. Они ведь были помолвлены. А наша молодая леди, мягко говоря, небрежна. Она бросает вещи где попало. И очевидно, ни разу в жизни не пользовалась ключом. Так что удостовериться было вполне возможно.
  – В таком случае Фредерика Райс могла узнать и о завещании самой мисс Бакли.
  – Безусловно. Видите, дорогой Гастингс, как сузился круг? Вы помните мой список от А до К? Сейчас в нем только двое. Слуги отпали сами собой, капитан Челленджер – тоже, даже невзирая на то, что ему потребовалось целых полтора часа, чтобы проехать в машине тридцать миль от Плимута до Сент-Лу. Я исключаю даже долгоносого мсье Лазаруса, предложившего пятьдесят фунтов за картину, которая от силы стоит двадцать, хотя, между прочим, если поразмыслить, то это странно и совсем не в его духе. Я также вычеркиваю этих слишком приветливых австралийцев. И в моем списке остаются двое.
  – Номер первый – Фредерика Райс, – медленно проговорил я.
  Передо мной возникли ее золотые волосы, тонкое бледное лицо.
  – Да. Несомненно. Как бы небрежно ни составила мадемуазель свое завещание, там ясно сказано, что основная наследница – мадам Райс. Ей досталось бы все, кроме Эндхауза. Так что если бы вчера вечером застрелили не мадемуазель Мегги, а мадемуазель Ник, мадам Райс была бы сегодня богатой женщиной.
  – Невозможно поверить!
  – Вы не верите, что красивая женщина может оказаться убийцей? Вот предрассудок, из-за которого так часты недоразумения с присяжными. Но я не стану спорить. Подозрение падает не только на нее.
  – На кого же еще?
  – На Чарлза Вайза.
  – Но ведь ему завещан только дом.
  – Он может этого не знать. Разве он составлял для мадемуазель завещание? Едва ли. Оно тогда бы у него и хранилось, а не «валялось где-то там», как выразилась мадемуазель. Как видите, вполне возможно, что Вайз ничего не знает о завещании. Он может думать, что завещания вообще не существует, и считать себя в таком случае наследником мадемуазель как самый близкий родственник.
  – А знаете, – заметил я. – Мне кажется, это куда правдоподобнее.
  – У вас романтический склад ума, Гастингс. В романах то и дело попадаются злодеи стряпчие. А если у стряпчего к тому же еще бесстрастное лицо, значит, он почти наверняка злодей. Должен признаться, что в некоторых отношениях Вайз более подходящая фигура, чем мадам. Он скорее мог узнать о револьвере и воспользоваться им.
  – И сбросить с обрыва валун.
  – Возможно. Хотя я уже говорил, что многое зависело от того, как лежал камень. Уже тот факт, что он упал на минуту раньше и не задел мадемуазель, наталкивает на мысль, что здесь действовала женщина. Испортить тормоза, казалось бы, скорее пришло в голову мужчине – хотя в наше время многие женщины разбираются в механизмах не хуже мужчин. Зато, с другой стороны, есть некоторые обстоятельства, которые заставляют меня усомниться в виновности мсье Вайза.
  – Какие же?
  – Ему было труднее, чем мадам, узнать о помолвке мадемуазель Ник. Есть и еще одно немаловажное обстоятельство: преступник вел себя довольно безрассудно.
  – Что вы имеете в виду?
  – До вчерашнего вечера никто не мог быть уверен в гибели Майкла Сетона. А действовать наудачу, ничего не зная наверняка, совершенно несвойственно таким законникам, как Вайз.
  – Вы правы, – согласился я. – Так сделала бы женщина.
  – Вот именно. Чего хочет женщина, того хочет бог. Так они все считают.
  – Просто поразительно, как уцелела Ник. Можно сказать, чудом.
  Тут я вдруг вспомнил странную интонацию, с которой Фредерика сказала: «Ник заколдована». Мне сделалось не по себе.
  – Да, – задумчиво отозвался Пуаро. – Чудо, к которому я не причастен. А это унизительно.
  – Воля провидения, – тихо ответил я.
  – Ах, мой друг, зачем же взваливать на плечи господа бога бремя человеческих грехов? Вот вы сейчас прочувственно и набожно сказали: воля провидения, и вам даже в голову не пришло, что тем самым вы обвинили господа бога в убийстве мисс Мегги Бакли.
  – Бог с вами, Пуаро!
  – Именно так, мой друг. Но я-то не намерен сидеть сложа руки и повторять: господь бог сам распоряжается, а я не стану вмешиваться. Нет! Я убежден, что господь создал Эркюля Пуаро именно для того, чтобы он вмешивался. Таково мое ремесло.
  Мы шли берегом, медленно поднимаясь по извилистой дорожке, и наконец, открыв калитку, очутились во владениях мисс Бакли.
  – Уф-ф! – перевел дух Пуаро. – До чего же крутой подъем! Мне жарко. У меня даже усы обвисли. Так вот, как я вам только что сказал, я защищаю интересы безвинных. Мадемуазель Ник, которую хотели убить. Мадемуазель Мегги, которую убили.
  – Против Фредерики Райс и Чарлза Вайза?
  – Нет, что вы, Гастингс! Никакой предвзятости. Я лишь сказал, что в данную минуту на одного из них падает подозрение. Вот и все.
  Мы подошли к газону около дома и увидели мужчину, работавшего на косилке. У него было длинное тупое лицо и тусклые глаза. Тут же стоял мальчуган лет десяти с уродливой, но смышленой физиономией.
  Я удивился, как это мы не слышали шума работающей косилки, однако предположил, что садовник, который показался мне не слишком усердным, должно быть, отдыхал от трудов и кинулся работать, только заслышав наши голоса.
  – Доброе утро, – сказал Пуаро.
  – Доброе утро, сэр.
  – Как я догадываюсь, вы садовник. Муж той мадам, что служит в доме.
  – Это мой папа, – сообщил мальчуган.
  – Все верно, сэр, – ответил человек. – А вы, стало быть, заграничный джентльмен, который на самом деле сыщик. Слышно что-нибудь о молодой хозяйке, сэр?
  – Я только что от нее. Она спала спокойно и чувствует себя неплохо.
  – К нам поставили полисменов, – сообщил мальчуган. – А леди убили вон там, возле ступенек. Я один раз видел, как режут свинью, да, пап?
  – Э? – флегматично отозвался тот.
  – Папа часто резал свиней, когда работал на ферме. Да, пап? Я видел, мне понравилось.
  – Ребятишки любят глядеть, как режут свиней, – сказал мужчина, словно утверждая незыблемый закон природы.
  – А леди убили из револьвера, во как! – продолжал мальчик. – Ей горло не резали!
  Мы двинулись к дому, и я рад был убраться подальше от кровожадного дитяти.
  Дверь в гостиную была открыта. Мы вошли, и на звонок Пуаро появилась Эллен в опрятном черном платье. Увидев нас, она не выказала удивления.
  Пуаро объяснил, что с разрешения мисс Бакли мы обыщем дом.
  – Очень хорошо, сэр.
  – Полицейские уже закончили свои дела?
  – Они сказали, что видели все, что хотели, сэр. С раннего утра бродили тут по саду. Не знаю, нашли что или нет.
  Она хотела выйти, но Пуаро остановил ее вопросом:
  – Вы были очень удивлены вчера, когда узнали об убийстве мисс Бакли?
  – Да, очень, сэр. Мисс Мегги такая славная. Я просто не представляю, каким же надо быть злодеем, чтобы поднять на нее руку.
  – Выходит, если бы убили кого-нибудь другого, вы не были бы так удивлены, э?
  – Я не пойму, о чем вы, сэр?
  – Когда вчера вечером я вошел в холл, – заговорил я, – вы сразу же спросили, нет ли какой беды. Разве вы ожидали чего-нибудь подобного?
  Она молчала и теребила пальцами уголок передника. Наконец, покачав головой, прошептала:
  – Вы джентльмены, вам не понять.
  – Нет, нет, я пойму, – ответил Пуаро. – Даже если вы скажете что-нибудь совсем невероятное.
  Она поколебалась, но, видимо, решила ему довериться.
  – Видите ли, сэр, – заговорила она, – у нас в доме нехорошо.
  Ее слова удивили меня и вызвали неприятное чувство к Эллен. Но Пуаро, казалось, не нашел в ее ответе ничего необычного.
  – Вы хотите сказать, что это старый дом? – спросил он.
  – Нехороший дом, сэр.
  – Давно вы здесь?
  – Шесть лет, сэр. Но я служила здесь и в девушках. На кухне, судомойкой. Еще при старом сэре Николасе. И тогда было то же самое.
  Пуаро внимательно посмотрел на женщину.
  – В старых домах, – заметил он, – бывает иногда что-то зловещее.
  – В том-то и дело, сэр! – с жаром воскликнула Эллен. – Зловещее. Дурные мысли, да и дела такие же. Это как сухая гниль, сэр, которую нипочем не выведешь. Вот словно бы носится что в воздухе. Я всегда знала, что здесь когда-нибудь случится нехорошее.
  – Ну что ж, вы оказались правы.
  – Да, сэр.
  В ее ответе я уловил то затаенное удовлетворение, какое испытывает человек, когда сбываются его дурные предсказания.
  – Однако вы не думали, что это случится с мисс Мегги.
  – Да, сэр, воистину не думала. Ей-то уж наверняка никто зла не желал.
  Мне показалось, что мы напали на след. Но, к моему удивлению, Пуаро перескочил на совершенно новую тему:
  – А вы не слышали выстрелов?
  – Где же их расслышишь во время фейерверка? Такой треск кругом.
  – Вы не пошли его смотреть?
  – Нет, я еще не кончила прибирать после обеда.
  – Вам помогал лакей?
  – Нет, сэр, он вышел в сад взглянуть на фейерверк.
  – Но вы не вышли.
  – Нет, сэр.
  – Почему же?
  – Мне хотелось закончить уборку.
  – Вы не любите фейерверков?
  – Да нет, не в этом дело, сэр. Но их ведь собирались пускать два вечера, и мы с Уильямом отпросились на следующий вечер и хотели сходить в город и поглядеть оттуда.
  – Понятно. А слышали вы, как мадемуазель Мегги искала свой жакет и не могла его найти?
  – Я слышала, как мисс Ник побежала наверх, сэр, и как мисс Мегги кричала ей из передней, что не найдет чего-то, а после сказала: «Ну ладно, возьму шаль…»
  – Пардон, – перебил ее Пуаро. – И вы не предложили поискать жакет или посмотреть, не забыли ли его в автомобиле?
  – Я была занята работой, сэр.
  – Да, верно… А молодые леди к вам, разумеется, не обратились, так как считали, что вы любуетесь фейерверком?
  – Да, сэр.
  – Так, значит, в прежние годы вы ходили на него глядеть?
  Ее бледные щеки вдруг вспыхнули.
  – Я не пойму, к чему вы клоните, сэр. Нам всегда разрешают выходить в сад. И если в нынешнем году у меня не было такого желания и мне захотелось управиться с работой и лечь, то это, полагаю, мое дело.
  – Ну конечно, конечно. Я не хотел вас обидеть. Вы могли делать все, что вам угодно. Перемена всегда приятна.
  Он помолчал и добавил:
  – Между прочим, не смогли бы вы мне помочь еще в одном небольшом деле? Это ведь очень старый дом. Вы не слыхали, есть здесь тайник?
  – М-м… тут есть какая-то скользящая панель, вот в этой самой комнате. Мне, помнится, ее показывали, когда я была девушкой. Да только не помню где. Или в библиотеке? Нет, не скажу наверняка.
  – За ней мог бы спрятаться человек?
  – Да что вы, сэр! Этакий шкафчик вроде ниши. Квадратный фут, никак не больше.
  – О! Я имел в виду совсем другое.
  Она снова покраснела.
  – Если вы думаете, что я где-то пряталась, так вы ошиблись! Я слышала, как мисс Ник сбежала по лестнице и выбежала из дома и как она закричала, и я пошла в прихожую узнать, не… случилось ли чего. И это истинная правда, сэр. Истинная правда!
  
  Глава 13
  Письма
  Распростившись с Эллен, Пуаро повернулся ко мне. Вид у него был довольно озабоченный.
  – Вот интересно: слышала она выстрелы? По-моему, да. Она их услыхала, открыла кухонную дверь. А когда Ник побежала по лестнице и выскочила в сад, Эллен вышла в прихожую узнать, в чем дело. Все это вполне естественно. Но почему она не пошла глядеть на фейерверк? Вот что я хотел бы узнать.
  – Зачем вы стали спрашивать ее о тайнике?
  – Так, чистая фантазия. Мне подумалось, что мы, возможно, не разделались еще с К.
  – С К?
  – Ну да. Он стоит последним в моем списке. Наш вымышленный незнакомец. Допустим, что вчера он – я полагаю, мы имеем дело с мужчиной – пришел сюда, чтобы встретиться с Эллен. Он прячется в тайнике. Мимо него проходит девушка, которую он принимает за Ник. Он идет следом за ней и стреляет. Нет, это абсурд. К тому же тайника не существует. То, что Эллен не захотела уйти из кухни, – чистая случайность. Полно, давайте-ка лучше поищем завещание.
  В гостиной не оказалось никаких документов. Мы перешли в библиотеку, полутемную комнату, выходящую окнами на подъездную аллею. В ней стояло большое старинное бюро орехового дерева.
  Мы довольно долго изучали его содержимое. Там царила полная неразбериха. Счета, перемешанные с долговыми расписками. Письма пригласительные, письма с требованиями вернуть долг, письма друзей.
  – Сейчас мы наведем здесь идеальный порядок, – непререкаемо заявил Пуаро.
  Через полчаса он с удовлетворенным видом откинулся на спинку стула и оглядел дело наших рук. Все было аккуратно рассортировано, надписано, разложено по местам.
  – Ну, теперь все в порядке. Нет худа без добра. Нам так внимательно пришлось их разбирать, что мы, конечно, ничего не пропустили.
  – Ваша правда. Хотя, впрочем, ничего и не нашли.
  – Разве что это.
  Он перебросил мне письмо. Оно было написано крупным, размашистым, очень неразборчивым почерком.
  «Милочек!
  Вечеринка была – прелесть. Но сегодня мне что-то не по себе. Ты умница, что не притрагиваешься к этой дряни: никогда не начинай, дорогая. Бросить потом чертовски трудно. Приятелю я написала, чтоб поскорей возобновил запас. Какая гнусность наша жизнь!
  Твоя Фредди».
  – Февраль этого года, – задумчиво заметил Пуаро. – Я с первого взгляда понял, что она принимает наркотики.
  – Да что вы? Мне и в голову не приходило!
  – Этого трудно не заметить. Достаточно взглянуть ей в глаза. А эта удивительная смена настроений! То она взвинчена, возбуждена, то вдруг безжизненная, вялая.
  – Пристрастие к наркотикам влияет ведь и на нравственность, не так ли? – сказал я.
  – Неизбежно. Но я не считаю мадам Райс настоящей наркоманкой. Она из начинающих.
  – А Ник?
  – Не вижу ни малейших признаков. Если она и посещает иногда такие вечеринки, то не для того, чтобы принимать наркотики, а лишь ради забавы.
  – Рад слышать.
  Я вдруг вспомнил, как Ник сказала, что Фредерика иногда бывает не в себе. Пуаро кивнул и постучал пальцами по письму.
  – Вне всякого сомнения, она имела в виду именно это. Ну что ж, здесь мы вытащили пустой номер, как у вас говорят. Теперь поднимемся в комнату мадемуазель.
  В комнате Ник стоял письменный стол, но в нем было довольно пусто. И снова никаких признаков завещания. Мы нашли паспорт на машину и оформленный по всем правилам сертификат месячной давности на получение дивиденда. Иными словами, ничего интересного для нас.
  Пуаро вздохнул – он был возмущен.
  – Молодые девицы! Как их воспитывают нынче? Не учат ни порядку, ни методичности! Она очаровательна, наша мадемуазель Ник, но ведь она ветрогонка. Право же, ветрогонка.
  Он знакомился теперь с содержимым комода.
  – Но, Пуаро, – сказал я с некоторым замешательством, – это нижнее белье.
  – Ну и что ж, мой друг?
  – А вам не кажется, что мы, так сказать, не имеем…
  Он рассмеялся:
  – Нет, право же, мой бедный Гастингс, вы человек Викторианской эпохи. Будь здесь мадемуазель, она сказала бы то же самое. Наверное, она бы заметила, что у вас мозги набекрень. В наши дни молодые леди не стыдятся своего белья. Лифчики и панталоны перестали быть постыдной тайной. Изо дня в день на пляже все эти одеяния сбрасываются в двух шагах от нас. Да почему бы и нет?
  – Я все-таки не понимаю, зачем вы это делаете?
  – Послушайте, мой друг. Можно не сомневаться, что мадемуазель Ник не держит свои сокровища под замком. А где же ей прятать то, что не предназначено для посторонних глаз, как не под чулками и нижними юбками? Ого! А это что такое?
  Он показал мне пачку писем, перевязанную выцветшей розовой ленточкой.
  – Если не ошибаюсь, любовные письма мсье Майкла Сетона.
  Он хладнокровно развязал ленточку и начал раскрывать конверты.
  Мне стало стыдно за него.
  – Нет, так не делают, Пуаро! – воскликнул я. – Что это вам, игра?
  – А я ведь не играю, мой друг. – Его голос стал вдруг жестким и властным. – Я выслеживаю убийцу.
  – Да, но читать чужие письма…
  – Может быть, бесполезно, а может быть, и нет. Я ничем не должен пренебрегать, мой друг. Между прочим, мы могли бы читать вместе. Две пары глаз увидят больше, чем одна. И пусть вас утешает мысль, что преданная Эллен, возможно, знает их наизусть.
  Все это мне было не по душе. Однако я понимал, что в положении Пуаро нельзя быть щепетильным. Я постарался заглушить голос совести, вспомнив в утешение прощальные слова Ник: «Можете осматривать все, что угодно».
  Письма были написаны в разное время, начиная с прошлой зимы.
  «1 января
  Ну вот и Новый год, родная, и я полон самых лучших замыслов. Я так счастлив, что ты меня любишь, я просто поверить боюсь своему счастью. Вся моя жизнь стала другой. Мне кажется, мы оба знали это – с той самой первой встречи. С Новым годом, хорошая моя девочка.
  Навсегда твой Майкл».
  «8 февраля
  Любимая моя!
  Как мне хотелось бы видеть тебя чаще. Идиотское положение, правда? Я ненавижу эти мерзкие уловки, но я ведь рассказал тебе, как обстоят дела. Я знаю, как тебе противно лгать и скрытничать. Мне тоже. Но мы и в самом деле могли бы все погубить. У дяди Мэтью настоящий пунктик насчет ранних браков, которые губят мужскую карьеру. Как будто ты могла бы погубить мою карьеру, ангел мой милый!
  Не падай духом, дорогая. Все будет хорошо.
  Твой Майкл».
  «2 марта
  Я знаю, что не должен был писать тебе два дня подряд. Но не могу. Вчера в самолете я думал о тебе. Я пролетал над Скарборо. Милое, милое, милое Скарборо, самое чудесное место на свете. Родная моя, ты и не знаешь, как я люблю тебя.
  Твой Майкл».
  «18 апреля
  Любимая!
  Все решено. Окончательно. Если я выйду победителем (а я им буду), то с дядей Мэтью можно будет взять твердую линию, а не понравится – его дело. Ты прелесть, что интересуешься моим длинным описанием „Альбатроса“.
  Как я мечтаю полетать с тобой на нем. Дай срок! Бога ради, не тревожься обо мне. Все это и вполовину не так опасно, как кажется. Я просто не могу погибнуть теперь, когда знаю, что ты меня любишь. Все будет хорошо, голубонька, поверь мне.
  Майкл».
  «20 апреля
  Ты ангел, я верю каждому твоему слову и вечно буду хранить твое письмо. Я не стою такого счастья. Как не похожа ты на всех остальных! Я обожаю тебя!
  Твой Майкл».
  На последнем письме не было даты.
  «Ну все, любимая, завтра в полет. Жду не дождусь, волнуюсь и абсолютно убежден в успехе. Мой „Альбатрос“ в полной готовности. Старик меня не подведет.
  Не падай духом, дорогая, и не тревожься. Конечно, я иду на риск, но ведь вся наша жизнь – риск. Между прочим, кто-то сказал, что мне следовало бы написать завещание. (Тактичный парень, что и говорить, но у него были хорошие намерения.) Я написал завещание на половинке почтового листка и отослал старому Уитфилду. Заходить в контору у меня не было времени. Мне как-то рассказали, что один человек написал в завещании всего три слова: „Все моей матери“, и оно было признано вполне законным. Мое не очень отличается от этого, но я был умник и запомнил, что твое настоящее имя Магдала. Двое ребят засвидетельствовали завещание.
  Не принимай все эти мрачные разговоры по поводу завещаний близко к сердцу, ладно? Я буду цел и невредим. Пошлю тебе телеграмму из Индии, из Австралии и т.д. Будь мужественной. Все кончится благополучно. Ясно? Спокойной ночи и да благословит тебя бог.
  Майкл».
  Пуаро снова сложил письма в пачку.
  – Видите, Гастингс? Мне надо было их прочесть, чтоб убедиться. Все оказалось так, как я предсказывал.
  – А вы не могли убедиться как-нибудь иначе?
  – Нет, мой дорогой, чего не мог, того не мог. Я использовал единственный путь. И мы получили очень ценное свидетельство.
  – Какое же?
  – Теперь мы убедились, что Майкл оставил все своей невесте, и это написано на бумаге и может быть известно каждому, кто прочитал письмо. А когда письма прячут так небрежно, их может прочитать любой.
  – Эллен?
  – Почти наверняка. Мы проведем с ней маленький эксперимент перед уходом.
  – А завещания нет как нет.
  – Да, странно. Впрочем, скорее всего, оно заброшено на книжный шкаф или лежит в какой-нибудь китайской вазе. Надо будет заставить мадемуазель порыться в памяти. Во всяком случае, здесь больше нечего искать.
  Когда мы сошли вниз, Эллен стирала пыль в прихожей.
  Проходя мимо, Пуаро весьма любезно с ней простился.
  В дверях он обернулся и спросил:
  – Я полагаю, вам известно, что мисс Бакли была помолвлена с пилотом Майклом Сетоном?
  Она изумилась:
  – Что? С тем самым, о котором так шумят в газетах?
  – Да, с ним.
  – Вот уж не думала. И в мыслях не было. Помолвлен с мисс Ник!
  – Полнейшее и искреннее удивление, – заметил я, когда мы вышли из дому.
  – На вид вполне.
  – Возможно, так оно и есть, – предположил я.
  – А эта пачка писем, несколько месяцев провалявшаяся под бельем? Нет, мой друг.
  «Ну да, конечно, – подумал я. – Однако не каждый из нас Эркюль Пуаро. Не все суют нос, куда их не просят». Но я промолчал.
  – Эта Эллен – какая-то загадка, – говорил Пуаро. – Мне это не нравится. Я здесь чего-то не могу понять.
  
  Глава 14
  Исчезнувшее завещание
  Мы тут же вернулись в лечебницу.
  Ник посмотрела на нас с некоторым удивлением.
  – Да, да, мадемуазель, – сказал Пуаро, отвечая на ее вопросительный взгляд. – Я словно попрыгунчик. Хоп – и снова выскочил. Ну-с, для начала я сообщу вам, что разобрал ваши бумаги. Теперь они в образцовом порядке.
  – Пожалуй, это уже почти необходимо, – сказала Ник, не удержавшись от улыбки. – А вы очень аккуратны, мсье Пуаро?
  – Пусть вам ответит мой друг Гастингс.
  Девушка вопросительно взглянула на меня.
  Я рассказал о некоторых маленьких причудах Пуаро – вроде того, что тосты следовало бы делать из квадратных булочек, а яйца должны быть одинаковой величины, о его нелюбви к гольфу, как к игре «бесформенной и бессистемной», с которой его примиряло только существование лунок! Под конец припомнил то знаменитое дело, которое Пуаро распутал благодаря своей привычке выстраивать в симметричном порядке безделушки на каминной доске.
  Пуаро улыбался.
  – Гастингс тут состряпал целую историю, – заметил он, когда я кончил. – Но в общем это правда. Вы представляете, мадемуазель, никак не могу убедить его делать пробор не сбоку, а посередине. Взгляните, что у него за вид, какой-то кособокий, несимметричный.
  – Так, значит, вы и меня не одобряете, мсье Пуаро? – сказала Ник. – У меня ведь тоже пробор сбоку. А Фредди, которая делает его посередине, наверно, пользуется вашим расположением.
  – На днях он ею просто восхищался, – коварно вставил я. – Теперь я понял, в чем причина.
  – Довольно, – проговорил Пуаро. – Я здесь по серьезному делу. Ваше завещание, мадемуазель. В доме его не оказалось.
  – О! – Ник нахмурилась. – Но разве это так уж важно? Я все-таки еще жива. А завещания играют роль лишь после смерти человека, верно?
  – Верно-то верно. Но все-таки оно меня интересует. У меня с ним связаны некоторые идейки. Подумайте, мадемуазель. Попробуйте вспомнить, куда вы его положили или где видели его в последний раз?
  – Едва ли я его положила в какое-то определенное место, – сказала Ник. – Я никогда не кладу вещи на место. Наверное, сунула в какой-нибудь ящик.
  – А вы не могли случайно положить его в тайник?
  – Куда, куда?
  – Ваша горничная Эллен говорит, что у вас в гостиной или в библиотеке есть какой-то тайник за панелью.
  – Чушь, – ответила Ник. – Впервые слышу. Эллен так говорила?
  – Ну конечно. Она, кажется, служила в Эндхаузе, когда была молодой девушкой, и кухарка показывала ей тайник.
  – Впервые слышу. Я думаю, что дедушка не мог не знать о нем, но он мне ничего не говорил. А он бы обязательно рассказал. Мсье Пуаро, а вы убеждены, что она не сочинила всю эту историю?
  – Отнюдь не убежден, мадемуазель! Мне кажется, в ней есть нечто странное, в этой вашей Эллен.
  – О! Странной я бы ее не назвала. Уильям – слабоумный, их сын – противный звереныш, однако Эллен вполне нормальна. Она воплощенная респектабельность.
  – Вчера вечером вы разрешили ей выйти из дому и поглядеть на фейерверк?
  – Конечно. Они всегда ходят. А убирают после.
  – Но ведь она осталась дома.
  – Да ничего подобного.
  – Откуда вам известно, мадемуазель?
  – Э… да, пожалуй, ниоткуда. Я ее отпустила, она сказала спасибо… Ясное дело, я решила, что она пойдет.
  – Наоборот, она осталась в доме.
  – Но… Боже мой, как странно!
  – Вам кажется, что это странно?
  – Еще бы. Я убеждена, что она никогда раньше так не делала. Она объяснила вам, что случилось?
  – Ничуть не сомневаюсь, что настоящей причины она мне не открыла.
  Ник вопросительно взглянула на него:
  – А это имеет какое-то значение?
  Пуаро развел руками:
  – Право, не знаю, мадемуазель. Любопытно. Вот все, что я пока могу сказать.
  – Теперь еще новое дело с этим тайником, – задумчиво заговорила Ник. – Странная какая-то история… и неправдоподобная. Она вам показала эту нишу?
  – Она сказала, что не помнит места.
  – Уверена, что все это вздор.
  – Весьма возможно.
  – Эллен, бедняжка, должно быть, выживает из ума.
  – Да, у нее явная склонность к фантазиям. Она еще говорила, что Эндхауз недобрый дом.
  Ник поежилась.
  – А вот в этом она, может быть, и права, – медленно выговорила она. – Мне и самой временами так кажется. В нем испытываешь какое-то странное чувство…
  Ее глаза расширились и потемнели. В них появилось обреченное выражение. Пуаро поспешил переменить разговор:
  – Мы уклонились от темы, мадемуазель. Завещание. Последняя воля и завещание Магдалы Бакли.
  – Я так и написала, – не без гордости сказала Ник. – Я написала так и велела уплатить все долги и издержки. Я вычитала все это в одной книге.
  – Вы, стало быть, писали не на бланке?
  – Нет, у меня не было времени. Я торопилась в больницу, к тому же мистер Крофт сказал, что с бланками мороки не оберешься. Лучше написать простое завещание и не ввязываться во всякие формальности.
  – Мсье Крофт? Так он был при этом?
  – Конечно. Ведь это он меня и надоумил. Сама я ни за что бы не додумалась. Он мне сказал, что если я умру без завещания, то государство почти все загребет себе, а это все-таки обидно.
  – Как он любезен, этот превосходный Крофт!
  – Да, очень, – с жаром подтвердила Ник. – И он привел Эллен и ее мужа, чтобы они были свидетелями. О господи! Что я за идиотка!
  Мы удивленно посмотрели на нее.
  – Я просто законченная идиотка. Заставила вас шарить по всему Эндхаузу. Оно же у Чарлза! У Чарлза Вайза, моего кузена.
  – О! Вот оно в чем дело!
  – Мистер Крофт сказал, что завещания положено хранить у адвоката.
  – Он совершенно прав, этот милейший Крофт.
  – Мужчины бывают иногда полезны, – заметила Ник. – У адвоката или в банке, вот что он мне сказал. И я решила, что лучше у Чарлза. Мы сунули его в конверт и тут же отослали.
  Со вздохом облегчения она откинулась на подушки.
  – Мне очень жаль, что я была такая дура. Но теперь, слава богу, все в порядке. Завещание у Чарлза, и, если вы действительно хотите с ним познакомиться, Чарлз, конечно, его покажет.
  – Если на то будет ваша санкция, – с улыбкой произнес Пуаро.
  – Какая глупость!
  – О нет, простая осмотрительность, мадемуазель.
  – А по-моему, глупость. – Она взяла со столика, стоявшего у изголовья, листок бумаги. – Так что же надо писать? Покажите гончей зайца?
  – Как?
  Он был так изумлен, что я невольно рассмеялся.
  Затем он начал диктовать, и Ник послушно писала под его диктовку.
  – Благодарю, мадемуазель, – сказал он, принимая у нее листок.
  – Мне совестно, что я вам задала столько хлопот. Но я, правда, забыла. Знаете, как это бывает, вдруг раз – и выскочит из головы.
  – У человека с последовательным и методическим складом ума так не бывает.
  – Как бы мне не пришлось лечиться, – сказала Ник. – Вы прямо развиваете у меня комплекс неполноценности.
  – Ни в коем случае. До свидания, мадемуазель. – Он обвел взглядом комнату. – Ваши цветы очаровательны.
  – Правда? Красную гвоздику принесла Фредди, розы – Джордж, а лилии – Джим Лазарус. А вот еще…
  Она сняла обертку с большой корзинки винограда.
  Пуаро изменился в лице.
  – Вы его уже пробовали? – спросил он, бросаясь к ней.
  – Нет. Еще нет.
  – Не трогайте его. Вы не должны есть ничего из того, что вам приносят знакомые. Ничего. Вы поняли, мадемуазель?
  – О господи!
  Она впилась в него глазами, и краска медленно отхлынула от ее щек.
  – Я поняла. Вы думаете… что с тем делом еще не покончено? Вам кажется, они все еще не угомонились? – прошептала она.
  Он взял ее за руку:
  – Не думайте об этом. Здесь вы в безопасности. Только помните – не пробовать ничего.
  Мы вышли, но ее бледное испуганное лицо долго еще стояло у меня перед глазами.
  Пуаро взглянул на часы:
  – Прекрасно. Мы как раз успеем захватить мсье Вайза в его конторе, прежде чем он отправится обедать.
  Как только мы появились, нас почти сразу же провели к Чарлзу Вайзу.
  Молодой адвокат поднялся нам навстречу. Он, как всегда, был сух и официален.
  – Доброе утро, мсье Пуаро. Чем могу служить?
  Пуаро без предисловий протянул ему записку Ник. Тот взял ее, прочел и, продолжая держать в руках, растерянно уставился на нас.
  – Прошу прощения. Но я, право же, ничего не понимаю.
  – Разве мадемуазель Бакли пишет недостаточно ясно?
  – В этом письме, – он постучал по письму ногтем, – она просит меня дать вам завещание, которое в феврале сего года она написала и отдала мне на хранение.
  – Да, мсье.
  – Но, дорогой мой сэр, мне никто ничего не передавал!
  – Как!
  – Насколько мне известно, моя кузина вообще не делала завещания. Я, во всяком случае, для нее такового не составлял.
  – Как я понял, мадемуазель Бакли сама написала его на листке почтовой бумаги и отослала вам по почте.
  Адвокат покачал головой:
  – В таком случае мне остается лишь сказать, что до моей конторы оно не дошло.
  – Но, право же, мсье Вайз…
  – Я не получал никакого завещания, мсье Пуаро.
  Воцарилось молчание, затем Пуаро встал.
  – Ну что ж, мсье Вайз, тогда наш разговор окончен. По-видимому, произошло какое-то недоразумение.
  – Да, явное недоразумение.
  Он тоже встал.
  – Всего доброго, мсье Вайз.
  – Всего доброго, мсье Пуаро.
  – Ну вот и все, – заметил я, когда мы снова очутились на улице.
  – Именно так.
  – Вы думаете, он лжет?
  – Попробуй угадай. Его ничем не прошибешь, даже той кочергой, которую он проглотил, если судить по его осанке. Одно мне ясно: он будет намертво держаться за свое. Он не получал никакого завещания. И с этого его уж никуда не сдвинешь.
  – Но ведь у Ник должно быть извещение о доставке.
  – Эта малютка, да разве она станет забивать себе голову такими вещами? Отправила, и дело с концом. Вот и все. К тому же в тот день ее клали в больницу на операцию аппендицита. Я думаю, ей было не до этого.
  – Что же нам теперь делать?
  – Черт возьми, мы повидаемся с мсье Крофтом. Возможно, он что-нибудь вспомнит. Ведь вся эта история, можно сказать, его рук дело.
  – Ему это ни с какой стороны не выгодно, – заметил я с сомнением.
  – Да, я не представляю, чем бы он здесь мог поживиться. Возможно, что он просто хлопотун, из тех, кто обожает устраивать дела своих соседей.
  Я был уверен, что мистер Крофт таков и есть. Доброжелательный всезнайка, способный натворить немало бед в нашем мире.
  Мы застали его в кухне. Он был без пиджака и что-то помешивал в кипящей кастрюльке. По флигельку распространялся дразнящий, аппетитный запах.
  Он с готовностью отставил свою стряпню, явно сгорая от желания потолковать об убийстве.
  – Минуточку, – проговорил он. – Идемте наверх. Матери тоже ведь любопытно. Она нам не простит, если мы будем разговаривать внизу. Куи, Милли! К тебе идут двое друзей.
  Миссис Крофт сердечно поздоровалась с нами и засыпала нас вопросами о Ник. Она мне нравилась гораздо больше мужа.
  – Бедная девочка, – говорила она. – Так, стало быть, она в больнице, вот оно что. Еще бы ей не заболеть после такого потрясения! Жуткое дело, мсье Пуаро, просто кошмар. Подумать только, взяли и застрелили ни в чем не повинную девушку. Вспомнить страшно. И ведь не в какой-нибудь богом забытой глуши, а в самом центре Англии. Я глаз нынче не сомкнула, всю ночь не спала.
  – А мне теперь страх как боязно уходить из дому и бросать тебя здесь, старушка, – сказал ее супруг, который, надев пиджак, присоединился к нам. – Как вспомню, что вчера вечером ты оставалась здесь одна-одинешенька, так прямо мороз по коже.
  – Да я тебя и не пущу, – сказала миссис Крофт. – А вечером-то и подавно. Вообще мне не терпится уехать поскорей из здешних мест. Мне уж тут не будет так, как прежде. Бедная Ник Бакли теперь, наверное, и ночевать-то никогда не сможет в этом доме.
  Нам было не так-то просто добраться до цели своего визита. Мистер и миссис Крофт говорили без умолку и проявляли ко всему живейший интерес. Приедет ли родня той бедной девушки? Когда похороны? Будет ли следствие? Что думает полиция? Напала ли она на след? И правда ли, что в Плимуте задержали какого-то человека?
  Получив ответ на все свои вопросы, они принялись уговаривать нас позавтракать вместе с ними. Нас спасло только измышление Пуаро о том, что мы торопимся на завтрак к начальнику полиции.
  Но вот, воспользовавшись мимолетной паузой, Пуаро спросил о завещании.
  – А как же, – сказал мистер Крофт. Задумчиво наморщив лоб, он дергал за шнурок от шторы, то поднимая, то опуская ее. – Помню все как есть. Мы, кажется, тогда только приехали. Да, я все помню. Аппендицит – вот что сказал ей доктор.
  – А может, у нее и не было-то ничего, – вмешалась миссис Крофт. – Дай только волю этим докторам – они кого угодно искромсают. Это ведь был не такой случай, когда во что бы то ни стало надо оперировать. У нее было несварение желудка да еще что-то такое, а они ее послали на рентген да и говорят, что лучше, дескать, избавиться. Вот и отправилась она, голубушка, в какую-то паршивую больницу.
  – А я просто спросил ее, оставила ли она завещание. Так, больше шутки ради…
  – Ну и…
  – И она его прямо при мне написала. Хотела было взять на почте бланк, да я ей отсоветовал. С ними, случается, хлопот не оберешься, мне как-то рассказывал один человек. А потом, у нее двоюродный брат – адвокат. Когда она поправилась бы – а я ведь в том не сомневался, – он бы выправил ей документ по всей форме. Я это так просто, ради предосторожности.
  – Кто был свидетелем?
  – Кто? Да Эллен, ее горничная, с мужем.
  – Ну а потом? Что же вы сделали с завещанием?
  – О, мы послали его Вайзу. Этому адвокату.
  – Вы точно знаете?
  – Да, мистер Пуаро, голубчик, я сам ведь посылал. Опустил прямо в ящик, в тот, что висит у калитки.
  – Но мистер Вайз сказал, что он не получил завещания…
  Крофт с изумлением взглянул на Пуаро.
  – Что же, его на почте, что ли, потеряли? Да ведь такого не бывает.
  – Во всяком случае, вы уверены, что отправили его?
  – Еще бы не уверен! – с жаром воскликнул Крофт. – Да я когда угодно готов в этом поклясться.
  – Ну хорошо, – заметил Пуаро. – По счастью, все это не так уж важно. Мадемуазель пока еще не на краю могилы.
  – Ну вот, – заметил он, когда мы удалились на почтительное расстояние от флигелька. – Так кто же из них лжет? Мсье Крофт? Или мсье Вайз? Признаться, я не вижу причин, по которым мог бы лгать мсье Крофт. Что ему за выгода удерживать у себя завещание, написанное к тому же по его собственному совету? Нет, то, что он сказал, вполне правдоподобно и в точности совпадает с рассказом мадемуазель. И все-таки…
  – Да?
  – И все-таки я рад, что мсье Крофт занимался стряпней, когда мы пришли. На уголке газеты, которая лежала на кухонном столе, остались превосходные следы двух жирных пальцев – большого и указательного. Мне удалось незаметно оторвать этот уголок. Мы отошлем его нашему доброму приятелю, инспектору Джеппу из Скотленд-Ярда. И может статься, что они ему небезызвестны.
  – Как так?
  – Да понимаете ли, Гастингс, меня не покидает ощущение, что наш добряк мсье Крофт что-то уж слишком хорош. Ну а теперь, – добавил он, – завтрак. Я падаю от голода.
  
  
  Глава 15
  Странное поведение Фредерики
  В конце концов оказалось, что выдумка Пуаро насчет начальника полиции была не так уж далека от истины. Вскоре после ленча нас навестил полковник Уэстон.
  Это был высокий, довольно приятной наружности мужчина с военной выправкой. Он с должным уважением относился к подвигам Пуаро, о которых был, по-видимому, порядочно наслышан.
  – Какая редкая удача, что вы оказались с нами, мсье Пуаро, – уже в который раз повторял он.
  Он боялся только одного – как бы не пришлось обратиться за помощью в Скотленд-Ярд. Ему во что бы то ни стало хотелось распутать тайну и задержать преступника без участия Ярда. Вот почему его так восхитило союзничество Пуаро.
  Мой друг, по-видимому, был с ним совершенно откровенен.
  – Дурацкое, запутанное дело, – говорил полковник. – В жизни не встречал ничего подобного. Надеюсь, что за девушку можно пока не опасаться. Но ведь не будете же вы всю жизнь держать ее в лечебнице!
  – В том-то и дело, мсье полковник. Нам остается только один выход.
  – Какой же?
  – Захватить преступника.
  – Если ваши предположения справедливы, это будет не так-то просто. Улики! Дьявольски трудно будет раздобыть улики.
  Он помрачнел и задумался.
  – Да, с этими случаями, которые нельзя расследовать обычными методами, всегда приходится возиться. Вот если бы нам удалось заполучить револьвер…
  – Он, надо полагать, на дне морском. Конечно, если у преступника есть голова на плечах.
  – Э! – произнес полковник Уэстон. – Это случается не так уж часто. Каких только глупостей не вытворяют люди! Уму непостижимо. Я говорю не об убийствах, а об обычных уголовных делах. Такая дурость непроходимая, что просто диву даешься.
  – Но надо полагать, они не все на одном уровне.
  – Да… возможно. Если окажется, что это Вайз, нам под него не подкопаться: он человек осторожный, дельный – юрист. Вайз себя не выдаст. Вот женщина – другое дело. Десять против одного, что она сделает еще попытку. У женщин нет терпения.
  Он встал.
  – С завтрашнего утра начнется следствие. Следователь будет работать вместе с нами и постарается все, что возможно, держать в тайне. Нам не нужна сейчас огласка.
  Он направился к выходу, но что-то вспомнил и вернулся.
  – Вот ведь голова! Забыл именно то, что интереснее всего для вас и о чем сам же хотел с вами посоветоваться.
  Он снова сел, вытащил из кармана исписанный клочок бумаги и отдал его Пуаро.
  – Мои полисмены нашли это, когда прочесывали участок неподалеку от того места, где все вы любовались фейерверком. По-моему, это единственное, что может хоть в чем-то нам помочь.
  Пуаро расправил бумажку. Буквы были крупные и расползались в разные стороны.
  «…сейчас же нужны деньги. Если не ты… что случится. Предупреждаю тебя».
  Пуаро нахмурился. Он два раза перечитал написанное.
  – Интересно, – сказал он. – Я могу это взять?
  – Конечно. Здесь не осталось отпечатков пальцев. Я буду рад, если это вам как-то пригодится.
  Полковник Уэстон снова встал.
  – Мне, право же, пора. Так, значит, завтра следствие. Да, кстати, вас не включили в число свидетелей – только капитана Гастингса. Мы не хотим, чтобы газетчики пронюхали о том, что в этом деле участвуете вы.
  – Понятно. Между прочим, что слышно о родственниках той несчастной девушки?
  – Ее отец и мать сегодня приезжают из Йоркшира. Поезд прибудет около половины шестого. Бедняги! Я им сочувствую от всей души. Завтра они увезут тело.
  Он покачал головой.
  – Скверная история. Мне она не по душе, мсье Пуаро.
  – Кому же она может быть по душе, мсье полковник? Вы правильно сказали, скверная история.
  После его ухода Пуаро снова осмотрел клочок бумаги.
  – Важная нить? – спросил я его.
  Он пожал плечами:
  – Как знать? Немного смахивает на шантаж. У одного из тех, кто вчера вечером был с нами, кто-то весьма бесцеремонно вымогает деньги. Не исключено, конечно, что это потерял кто-то из незнакомых.
  Он принялся рассматривать записку в маленькую лупу.
  – Вам не кажется, Гастингс, что вы уже где-то видели этот почерк?
  – Он мне немного напоминает… ах! Ну, конечно, записку миссис Райс.
  – Да, – с расстановкой вымолвил Пуаро. – Сходство есть. Бесспорное сходство. Но я все же не думаю, что это почерк мадам Райс.
  В дверь кто-то постучал.
  – Войдите! – сказал Пуаро.
  Это оказался капитан Челленджер.
  – Я на минутку, – пояснил он. – Хотел узнать, насколько вы продвинулись вперед.
  – Черт возьми! – ответил Пуаро. – Сейчас мне кажется, что я заметно отодвинулся назад. Я как бы наступаю пятясь.
  – Скверно. Но вы, наверно, шутите, мсье Пуаро. Вас все так хвалят. Вы, говорят, ни разу в жизни не терпели поражения.
  – Это неверно, – возразил Пуаро. – Я потерпел жестокую неудачу в Бельгии в 1893 году. Помните, Гастингс? Я вам рассказывал. Дело с коробкой шоколада.
  – Помню, – ответил я и улыбнулся.
  Дело в том, что, рассказывая мне эту историю, Пуаро просил меня сказать: «коробка шоколада», если мне когда-нибудь почудится, что он заважничал. И до чего же он был уязвлен, когда уже через минуту после того, как он обратился ко мне с этой просьбой, я произнес магическое заклинание.
  – Ну, знаете ли, – отозвался Челленджер. – Такие давние дела не в счет. Вы намерены докопаться до самой сути, верно?
  – Во что бы то ни стало. Слово Эркюля Пуаро. Я та ищейка, что не бросает следа.
  – Прекрасно. И что-то уже вырисовывается?
  – Я подозреваю двоих.
  – Мне, очевидно, не следует спрашивать, кто они?
  – Я все равно вам не скажу! Вы сами понимаете, я ведь могу ошибаться.
  – Мое алиби, надеюсь, не вызывает сомнений? – спросил Челленджер; в глазах у него зажегся смешливый огонек.
  Пуаро снисходительно улыбнулся загорелому моряку:
  – Вы выехали из Девонпорта около половины девятого. Сюда прибыли в пять минут одиннадцатого, то есть через двадцать минут после убийства. Однако от Сент-Лу до Девонпорта всего тридцать миль с небольшим, дорога хорошая, и у вас обычно уходило на этот путь не больше часа. Как видите, ваше алиби вообще никуда не годится.
  – Так я же…
  – Поймите, я проверяю все. Как я уже сказал, ваше алиби не годится. Но алиби – это еще не все. Мне кажется, что вы не прочь жениться на мадемуазель Ник?
  Моряк покраснел.
  – Я всегда хотел на ней жениться, – сказал он хрипло.
  – Совершенно верно. Точно – мадемуазель Ник была помолвлена с другим человеком. Возможно, для вас это достаточное основание, чтобы отправить его на тот свет. Но в этом уже нет необходимости – он умер как герой.
  – Так это правда, что Ник была помолвлена с Майклом Сетоном? Сегодня утром по городу прошел такой слушок.
  – Да. Удивительно, как быстро распространяются всякие вести. Значит, вы прежде ничего такого не подозревали?
  – Я знал, что Ник с кем-то помолвлена, – она сказала мне об этом два дня назад. Но я не мог догадаться, кто он.
  – Майкл Сетон. Между нами, если не ошибаюсь, он оставил ей весьма круглое состояние. О! Это, разумеется, вовсе не причина для того, чтобы лишать ее жизни, – во всяком случае, с вашей точки зрения. Сейчас она оплакивает возлюбленного, но ведь не век же ей плакать. Она молода. И мне кажется, мсье, что вы ей очень симпатичны.
  Челленджер заговорил не сразу.
  – Если бы это случилось… – прошептал он.
  Раздался негромкий стук в дверь. Это была Фредерика Райс.
  – А я ищу вас, – обратилась она к Челленджеру. – И мне сказали, что вы здесь. Я хотела узнать, не получили ли вы мои часы.
  – Ох, ну конечно, я заходил за ними нынче утром.
  Он вынул из кармана часики и отдал ей. Они были довольно необычной формы – круглые, словно шар, на простой ленточке из черного муара. Я вспомнил, что на руке у Ник видел какие-то очень похожие.
  – Надеюсь, что теперь они будут идти лучше.
  – Они мне надоели. Вечно в них что-то ломается.
  – Их делают для красоты, а не для пользы, мадам, – заметил Пуаро.
  – А разве нельзя совместить то и другое?
  Она обвела нас взглядом.
  – Я помешала совещанию?
  – Ни в коем случае, мадам. Мы толковали о сплетнях, а не о преступлении. Мы удивлялись, как быстро распространяются слухи, – все уже знают, что мадемуазель Ник была помолвлена с этим отважным пилотом.
  – Так Ник и вправду была помолвлена с Майклом Сетоном? – воскликнула Фредерика.
  – Вас это удивляет, мадам?
  – Немного. Сама не знаю почему. Я, конечно, видела, что он очень увлекся ею прошлой осенью. Они часто бывали вместе. Но позже, после Рождества, они как будто охладели друг к другу. Насколько мне известно, они даже не встречались.
  – Это была их тайна. Они хорошо ее хранили.
  – А! Наверное, из-за старого сэра Мэтью. Мне кажется, он и в самом деле стал выживать из ума.
  – И вы ни о чем не догадывались, мадам? Такая близкая подруга…
  – Ник – очень скрытный дьяволенок, когда захочет, – чуть слышно прошептала Фредерика. – Так вот почему она так нервничала в последнее время! Да, а на днях она сказала мне такую вещь, что я вполне могла бы догадаться.
  – Ваша приятельница очень привлекательна, мадам.
  – Старик Джим Лазарус одно время тоже так считал, – вставил Челленджер и довольно некстати захохотал.
  – А, Джим… – Фредерика пожала плечами, но мне показалось, она была задета.
  Она повернулась к Пуаро.
  – А что, мсье Пуаро, вы не… – Вдруг она смолкла, покачнулась, ее лицо стало еще бледней.
  Она не отрываясь глядела на середину стола.
  – Вам дурно, мадам?
  Я пододвинул кресло, помог ей сесть. Покачав головой, она шепнула: «Все в порядке» – и уронила голову на руки. Мы смотрели на нее, чувствуя себя весьма неловко.
  Наконец она выпрямилась.
  – Боже, какая глупость! Джордж, голубчик, у вас такой испуганный вид. Давайте лучше поговорим об убийстве. Это так интересно. Вы уже напали на след, мсье Пуаро?
  – Пока еще рано говорить, мадам, – уклончиво ответил тот.
  – Но вы ведь уже сделали какие-то выводы? Не так ли?
  – Возможно. Однако мне не хватает еще очень многих улик.
  – О!
  Ее голос звучал неуверенно. Внезапно она встала.
  – Голова болит. Пожалуй, мне надо лечь. Может быть, завтра меня пропустят к Ник.
  Она быстро вышла из комнаты. Челленджер насупился.
  – Никогда не поймешь, что на уме у этой женщины. Ник, может быть, ее и любит, но сомневаюсь, чтобы Фредерика отвечала ей тем же. Женщины, кто их разберет? Все «милая» да «милая», а сама небось думает: «Чтоб тебя черти взяли». Вы куда-то уходите, мсье Пуаро?
  Пуаро встал и тщательно счищал со шляпы пятнышко.
  – Да, я собрался в город.
  – Я сейчас свободен. Можно мне с вами?
  – Конечно. Буду очень рад.
  Мы вышли. Пуаро извинился и вернулся в комнату.
  – Забыл трость, – пояснил он.
  Челленджер поморщился. Трость Пуаро с чеканным золотым набалдашником и в самом деле была несколько криклива.
  Первым долгом Пуаро направился в цветочный магазин.
  – Я хочу послать цветы мадемуазель Ник, – объявил он.
  Он оказался привередливым клиентом.
  Но вот наконец выбрана роскошная золоченая корзина, отдано распоряжение наполнить ее оранжевыми гвоздиками и обвязать лентой с большим голубым бантом.
  Продавец дал ему карточку, и мой друг начертал на ней: «С приветом от Эркюля Пуаро».
  – Сегодня утром я тоже послал ей цветы, – заметил Челленджер. – А можно было фрукты.
  – Бессмысленно! – воскликнул Пуаро.
  – Как?
  – Я сказал, что это бесполезно. Съестное – под запретом.
  – Кто это вам сказал?
  – Я говорю. Я ввел такой порядок. Мадемуазель уже поставлена в известность. И все поняла.
  – Силы небесные! – охнул Челленджер.
  Он, видимо, порядком напугался и не сводил с Пуаро вопросительного взгляда.
  – Так вот оно что. Вы все еще… боитесь?
  
  
  Глава 16
  Беседа с мистером Уитфилдом
  Следствие оказалось скучной процедурой, чистой формальностью. Сперва установили тождество убитой. Потом я дал показания о том, как было найдено тело. После этого сообщили результаты вскрытия и был объявлен недельный перерыв.
  Дневные газеты ухватились за это убийство, которое тотчас же вытеснило примелькавшиеся заголовки: «Сетон все еще не найден», «Судьба исчезнувшего пилота».
  Сейчас, когда Сетон был мертв, а его памяти отдано должное, потребовалась новая сенсация. «Тайна Сент-Лу» словно манна небесная свалилась на газетчиков, ломавших голову над тем, чем бы заполнить августовские номера.
  Дав показания и благополучно увильнув от репортеров, я встретился с Пуаро, и мы отправились к преподобному Джайлсу Бакли с супругой.
  Родители Мегги оказались очаровательной парой. Это были бесхитростные старики, совершенно лишенные светского лоска.
  В миссис Бакли, женщине волевой, высокой и белокурой, без труда можно было узнать уроженку Шотландии. Ее низенький седоволосый супруг держался с трогательной скромностью. Бедняги были совершенно ошеломлены нежданным несчастьем, лишившим их нежно любимой дочери, «нашей Мегги», как они говорили.
  – Я до сих пор просто не могу осознать, – говорил мистер Бакли. – Такое милое дитя, мсье Пуаро. Тихая, бескорыстная, самоотверженная. Кому она помешала?
  – Гляжу на телеграмму и ничего понять не могу, – рассказывала миссис Бакли. – Ведь только что, накануне утром, мы ее провожали.
  – Пути господни неисповедимы, – тихо сказал ее муж.
  – Полковник Уэстон был очень добр, – продолжала рассказывать миссис Бакли. – Он нас заверил, что делается все, чтобы найти этого человека. Он не иначе как сумасшедший. Другого объяснения не придумаешь.
  – Я не могу выразить, мадам, как я сочувствую вам и вашей утрате и как восхищаюсь вашим мужеством.
  – А разве Мегги вернется к нам, если я поддамся горю? – грустно ответила миссис Бакли.
  – Я преклоняюсь перед женой, – сказал священник. – У меня нет такой веры, такого мужества. Я так растерян, мсье Пуаро.
  – Я знаю, знаю.
  – Вы ведь самый знаменитый сыщик, мсье Пуаро? – спросила миссис Бакли.
  – Так говорят, мадам.
  – Нет, это действительно так, я знаю. Даже в нашу глухую деревушку дошли слухи о вас. И вы взялись выяснить правду, мсье Пуаро?
  – Я не успокоюсь, пока не сделаю этого, мадам.
  – Она откроется вам, мсье Пуаро, – дрогнувшим голосом сказал священник. – Зло не может остаться безнаказанным.
  – Зло никогда не остается безнаказанным, мсье. Но наказание не всегда бывает явным.
  – Как вас понять, мсье Пуаро?
  Но Пуаро лишь покачал головой.
  – Бедная маленькая Ник, – проговорила миссис Бакли. – Мне никого так не жаль, как ее. Я получила от нее письмо, она так страшно убивается, бедняжка. Говорит, что из-за нее погибла Мегги, – ведь она сама ее сюда вызвала.
  – Это у нее просто болезненная впечатлительность, – сказал мистер Бакли.
  – Да, но представляю, каково ей. Мне хотелось бы ее повидать. Как это странно, что к ней не допускают даже родственников.
  – Там очень строгие доктора и сиделки, – уклончиво заметил Пуаро. – К тому же у них раз навсегда установлены правила. А сверх всего они, конечно, опасаются, что ее слишком взволнует свидание с вами.
  – Может быть, и так, – с сомнением в голосе произнесла миссис Бакли. – Но я не вижу ничего хорошего в лечебницах. Ник было бы куда полезнее, если бы они отпустили ее со мной и я бы поскорее увезла ее отсюда.
  – Возможно, так было бы лучше, но боюсь, что она не согласится. А как давно вы не виделись с мадемуазель Бакли?
  – С прошлой осени. Она была в Скарборо. Мегги ездила к ней туда на денек, а потом Ник ее проводила и ночевала у нас. Она славная, но не могу сказать, что мне по сердцу ее друзья. И ее образ жизни… Впрочем, разве она в этом виновата? Ведь ее, бедняжку, никогда никто не воспитывал.
  – Странный какой-то этот Эндхауз, – задумчиво заметил Пуаро.
  – Я его не люблю, – сказала миссис Бакли. – И прежде не любила. Есть в этом доме что-то недоброе. А старого сэра Николаса я просто терпеть не могла. Меня от него в дрожь бросало.
  – Боюсь, что он нехороший человек, – подтвердил ее муж. – Хотя в нем чувствовалось своеобразное обаяние.
  – Ну, на меня-то уж оно не действовало, – сказала миссис Бакли. – А этот дом, он просто какой-то зловещий. Лучше бы мы никогда не отпускали сюда нашу Мегги.
  – Ах! Лучше бы… – Мистер Бакли грустно покачал головой.
  – Ну что ж, – заговорил Пуаро. – Не стану больше вам докучать. Я хотел лишь выразить свое глубокое соболезнование.
  – Вы очень добры к нам, мсье Пуаро. И мы вам искренне благодарны за все, что вы делаете.
  – Вы возвращаетесь в Йоркшир… когда же?
  – Завтра. Печальное путешествие. Всего доброго, мсье Пуаро, и еще раз спасибо.
  – Чудесные, простые люди, – сказал я, когда мы вышли.
  Пуаро кивнул:
  – Да, просто сердце разрывается. Такая бессмысленная, нелепая трагедия. Эта девушка… Я не могу себе простить. И я, Эркюль Пуаро, был там и не предотвратил преступления!
  – Его никто не смог бы предотвратить.
  – Вы говорите не подумав, Гастингс. Обыкновенный человек не смог бы, но какой прок быть Эркюлем Пуаро и обладать столь тонко организованным мозгом, если я стану пасовать там, где пасуют все остальные.
  – Ну, если так, тогда конечно… – ответил я.
  – Да, только так. Я обескуражен, убит… и опозорен.
  Я подивился странному сходству между уничижением Пуаро и тщеславием простых смертных, однако благоразумно воздержался от замечаний.
  – Ну а теперь, – сказал он, – в путь. В Лондон.
  – В Лондон?
  – Ну да. Мы вполне успеваем к двухчасовому. Здесь воцарился мир. Мадемуазель в лечебнице, цела и невредима. Ее никто не тронет. Сторожевые псы могут взять отпуск. Мне нужно получить кое-какую информацию.
  В Лондоне мы первым долгом отправились к поверенным покойного капитана Сетона мистерам Уитфилду и Парджайтеру. Пуаро условился о встрече заранее. И хотя было уже начало седьмого, нас вскоре принял глава фирмы, мистер Уитфилд.
  Мистер Уитфилд обладал внушительной внешностью и изысканными манерами. На столе перед ним лежало письмо от начальника полиции и одного крупного должностного лица из Скотленд-Ярда.
  – Все это очень необычно и выходит за рамки правил, мсье… ах да, мсье Пуаро, – проговорил он, протирая очки.
  – Именно так, мсье Уитфилд. Но ведь убийство – такой факт, который выходит за рамки правил и, рад заметить, считается не слишком обычным.
  – Согласен, согласен. Однако я не вижу такой уж близкой связи между этим убийством и завещанием моего покойного клиента.
  – Я другого мнения.
  – О! Вы другого мнения. Ну что ж, при данных обстоятельствах и учитывая, что сэр Генри также убедительно просит об этом, я буду… гм… счастлив сделать все, что в моих силах.
  – Вы были официальным поверенным покойного капитана Сетона?
  – Всей их семьи, мой дорогой сэр. Мы ведем их дела – я хочу сказать, наша фирма ведет их дела – уже сто лет.
  – Превосходно. Покойный сэр Мэтью Сетон оставил завещание?
  – Мы приготовили для него завещание.
  – И как он распорядился своим имуществом?
  – Он сделал несколько пожертвований, одно из них в пользу музея естественной истории, однако основную часть своего большого – я сказал бы, очень большого – состояния он передал в безусловное владение капитану Майклу Сетону. У сэра Мэтью не было других близких родственников.
  – Очень большое состояние, говорите вы?
  – Покойный сэр Мэтью был вторым богачом Англии, – сдержанно отозвался мистер Уитфилд.
  – Он придерживался, кажется, несколько странных воззрений?
  Мистер Уитфилд устремил на Пуаро суровый взгляд.
  – Миллионеру позволительно быть эксцентричным, мсье Пуаро. От него этого даже ожидают.
  Пуаро смиренно принял эту отповедь и задал следующий вопрос:
  – Как я понял, он умер неожиданно?
  – Совершенно неожиданно. Сэр Мэтью обладал завидным здоровьем. Однако у него оказалась раковая опухоль, о которой не подозревали врачи. Появились метастазы, и сэра Мэтью пришлось без промедлений оперировать. Операция, как это и всегда бывает в таких случаях, прошла вполне успешно. Но сэр Мэтью умер.
  – И его состояние перешло к капитану Сетону?
  – Именно так.
  – Перед тем как покинуть Англию, капитан Сетон, насколько мне известно, написал завещание?
  – Да, если это можно так назвать, – с нескрываемым пренебрежением ответил мистер Уитфилд.
  – Оно законно?
  – Вполне. Воля завещателя выражена ясно, завещание должным образом засвидетельствовано. О да, оно законно.
  – Но вы его не одобряете?
  – Мой дорогой сэр, а для чего же существуем мы? Вот этого я никогда не мог понять. Мне самому довелось однажды составить весьма несложное завещание. Но, побывав в руках у моего поверенного, оно наполнилось головоломными формулировками и разбухло до устрашающих размеров.
  Суть в том, – продолжал мистер Уитфилд, – что капитану Сетону в те времена завещать было почти что нечего… Он целиком зависел от тех денег, которые выплачивал ему дядя. По-видимому, он считал, что ему нет смысла ломать над этим голову.
  «И правильно считал», – шепнул я про себя.
  – А каковы условия этого завещания? – осведомился Пуаро.
  – Он оставляет все, чем владеет в день смерти, в полное распоряжение своей нареченной супруги мисс Магдалы Бакли. Меня он назначает душеприказчиком.
  – Стало быть, мисс Бакли наследует?
  – Мисс Бакли, безусловно, наследует.
  – А если бы она скончалась в прошлый понедельник?
  – Поскольку капитан Сетон скончался раньше понедельника, то деньги перешли бы к наследнику мисс Бакли, а в случае, если б она не оставила завещания, к ее ближайшему родственнику. Должен сказать, – с нескрываемым удовольствием добавил мистер Уитфилд, – что налог на наследство достиг бы в этом случае неслыханных размеров. Неслыханных! Три смерти, не забудьте, дорогой сэр, три смерти, одна за другой. – Он потряс головой. – Неслыханно!
  – Но что-нибудь все же осталось бы? – кротко осведомился Пуаро.
  – Мой дорогой сэр, я уже говорил, что сэр Мэтью был вторым богачом Англии.
  Пуаро встал.
  – Я очень благодарен вам за информацию, мистер Уитфилд.
  – Не стоит, не стоит. Да, кстати, вскоре я свяжусь с мисс Бакли, я даже думаю, мое письмо уже отправлено. Я буду очень рад помочь ей, чем смогу.
  – Молодой леди, – заметил Пуаро, – будет очень полезен совет дельного юриста.
  – Боюсь, что ее окружат охотники за приданым, – качая головой, промолвил мистер Уитфилд.
  – Это, должно быть, неизбежно, – согласился Пуаро. – Всего доброго, мсье.
  – Всего доброго, мсье Пуаро. Я рад, что был вам полезен. Ваше имя… кгм!.. небезызвестно мне.
  Он произнес это с милостивым видом человека, делающего лестное признание.
  – Все оказалось в точности как вы предсказывали, Пуаро, – заметил я, выйдя из конторы.
  – Вы могли в этом не сомневаться, мой друг. Единственный возможный вариант. Ну а сейчас мы с вами отправляемся в «Чеширский сыр», где инспектор Джепп ждет нас к раннему обеду.
  Инспектор Джепп из Скотленд-Ярда поджидал нас в условленном месте. Он встретил Пуаро с распростертыми объятиями.
  – Сто лет не виделись, а, мсье Пуаро? А я-то думал, вы растите тыквы где-нибудь на природе.
  – Пробовал, Джепп, пробовал. Но даже когда выращиваешь тыквы, никуда не спрячешься от убийств.
  Он вздохнул. Я знал, о чем он вспоминает, – о странном деле в Ферили-Парк. Я очень сожалел, что был тогда в других краях.
  – Ба, и капитан Гастингс тут! – проговорил Джепп. – Как поживаете, сэр?
  – Благодарю, отлично.
  – Так, значит, новые убийства? – игриво продолжал Джепп.
  – Вы угадали… новые убийства.
  – А вешать голову не годится, старина, – заметил Джепп. – Пусть даже вы кое в чем и не в силах разобраться. Что ж тут такого, в ваши годы нельзя рассчитывать, что каждый раз попадешь в яблочко, как бывало. Все мы с годами изнашиваемся. Пора, знаете ли, уступать дорогу молодым.
  – И все же старый пес не обманет, – тихо ответил Пуаро. – У него есть сноровка. Он не бросит след на полпути.
  – Э! Мы ведь толкуем не о собаках, а о людях.
  – Да велика ли разница?
  – А это как посмотреть. Ну и силен же он, а, капитан Гастингс? Всегда был такой. С виду не изменился, только волосы малость поредели на макушке, зато вот метелки вымахали почище прежнего.
  – Э? – удивился Пуаро. – О чем это он?
  – Восхищается вашими усами, – успокоительно ответил я.
  – О да, они великолепны. – Пуаро самодовольно расправил усы.
  Джепп оглушительно захохотал.
  – Так вот, – заговорил он немного погодя, – я провернул ваши делишки. Помните те отпечатки пальцев, что вы мне прислали…
  – Ну-ну? – встрепенулся Пуаро.
  – Пустой номер. Кто бы ни был этот господин, в наших руках он не побывал. Хотя, с другой стороны, я связался с Мельбурном – там не знают человека с такой внешностью или под такой фамилией.
  – Ага!
  – Так что, в конце концов, с ним, может, что-то и не ладно. Только он не из наших. Теперь насчет второго дела, – продолжал Джепп.
  – Что же?
  – У «Лазаруса и сына» хорошая репутация. Сделки ведутся честно, по всем правилам. Конечно, пальца в рот им не клади, но это уж другой вопрос. В делах иначе невозможно. Но у них все чисто. Хотя они и сплоховали в смысле финансов.
  – Да что вы?
  – По ним чувствительно ударило падение спроса на картины. И на старинную мебель. Входит в моду всякая современная дребедень, которую привозят с континента. В прошлом году фирма построила новое помещение, ну и… как я уже сказал, считайте, что в долгу, как в шелку.
  – Я вам очень обязан.
  – Пустое. Вы ведь знаете, что собирать такие сведения не по моей части. Но я поставил себе за правило выискивать все, что вам интересно. Мы всегда можем получить информацию.
  – Мой милый Джепп, что я стал бы делать без вас?
  – О, можете быть спокойны! Всегда рад услужить старому другу. В старину вам, бывало, перепадали от меня недурные дела, а?
  Я сообразил, что таким образом Джепп выражает Пуаро свою признательность за то, что тот распутал многие дела, оказавшиеся не по зубам инспектору.
  – Да, добрые были времена.
  – Я и сейчас порой не прочь поболтать с вами. Может, ваши методы и устарели, но голова у вас работает как надо.
  – Ну а последний мой вопрос? Насчет доктора Мака Эллистера?
  – А, этот-то! Он по дамской части. Только не гинеколог. Он лечит нервы. Предписывает спать среди пурпурных стен и под оранжевым потолком, толкует о каком-то либидо – и не велит его обуздывать. По-моему, он порядочный шарлатан, но к дамам у него подход. Они к нему так и льнут. Он часто ездит за границу, кажется, ведет какую-то еще медицинскую работу в Париже.
  – Что еще за доктор Мак Эллистер? – изумился я. Эта фамилия была мне совершенно незнакома. – Откуда он взялся?
  – Доктор Мак Эллистер – дядя капитана Челленджера, – пояснил Пуаро. – Помните, он говорил о своем дяде-докторе.
  – Ох, и дотошный же вы человек! – воскликнул я. – Вы что, решили, что он оперировал сэра Мэтью?
  – Он не хирург, – заметил Джепп.
  – Мой друг, – возразил Пуаро, – я люблю до всего допытываться. Эркюль Пуаро хорошая ищейка, а хорошая ищейка всегда идет по следу. В том прискорбном случае, когда след пропадает, она обнюхивает все вокруг в поисках чего-нибудь не очень приятного. Таков и Эркюль Пуаро. И часто – ох как часто! – он находит.
  – Наша профессия не из приятных, – заметил Джепп. – Это стильтон?[444] Не возражаю… Нет, неприятная профессия. А вам еще хуже, чем мне: вы ведь не официальное лицо – вам куда чаще доводится пролезать тайком.
  – Я не маскируюсь, Джепп. Я никогда не маскировался.
  – Да вам бы и не удалось, – воскликнул Джепп, – вы ведь единственный в своем роде! Кто раз увидел – в жизни не забудет.
  Пуаро взглянул на него с сомнением.
  – Только шутка, – пояснил Джепп. – Не обращайте внимания. Стаканчик портвейна?
  Вечер протекал в полном согласии. Вскоре мы погрузились в воспоминания. Один случай, другой, третий… Мне, признаться, было приятно вспомнить прошлое. Добрые были деньки. Каким старым и опытным чувствовал я себя сейчас!
  Бедняга Пуаро! Судя по всему, орешек оказался ему не по зубам – у него уж не те силы. Я чувствовал, что он потерпит неудачу и что убийца Мегги Бакли выйдет сухим из воды.
  – Мужайтесь, друг мой, – проговорил Пуаро, хлопая меня по плечу. – Еще не все потеряно. И не сидите с похоронным видом, прошу вас.
  – Не беспокойтесь. Со мной все в порядке.
  – Со мною тоже. И с Джеппом.
  – Мы все в полном порядке, – радостно возвестил Джепп.
  И мы расстались, весьма довольные друг другом.
  
  На следующее утро мы вернулись в Сент-Лу. Едва мы прибыли в отель, Пуаро позвонил в лечебницу и попросил к телефону Ник.
  Внезапно он изменился в лице и чуть не выронил трубку.
  – Как? Что это значит? Повторите, прошу вас.
  Минуту или две он молча слушал, потом сказал:
  – Да, да, я немедленно приеду.
  Он повернулся ко мне – лицо его побледнело.
  – И зачем только я уезжал, Гастингс? Боже мой! Зачем я уезжал?
  – Что же случилось?
  – Мадемуазель Ник опасно больна. Отравление кокаином. Добрались все-таки. Боже мой! Боже мой! Зачем я уезжал?
  
  
  Глава 17
  Коробка шоколадных конфет
  По дороге в лечебницу Пуаро не умолкая что-то шептал и бормотал себе под нос. Он не мог простить себе того, что случилось.
  – Я должен был предвидеть, – вздыхал он. – Я должен был предвидеть. Хотя что я мог сделать? Ведь я и так принял все меры предосторожности. Она была недосягаема. Кто же ослушался меня?
  Нас проводили в комнату на первом этаже, а через несколько минут туда явился доктор Грэхем. Он заметно побледнел и осунулся.
  – Все обойдется, – сообщил он. – Можно уже не беспокоиться. Самое трудное было установить, какое количество этой дряни она проглотила.
  – Что это было?
  – Кокаин.
  – Она останется в живых?
  – Да, да, она останется в живых.
  – Но как это произошло? Как смогли до нее добраться? К ней кого-нибудь впустили? – Пуаро чуть ли не подпрыгивал от возбуждения.
  – Никого.
  – Не может быть.
  – Уверяю вас.
  – Но ведь…
  – Это была коробка шоколадных конфет.
  – О черт. Я же ей говорил, чтобы она не ела ничего, кроме того, что ей дают в больнице.
  – Мне об этом неизвестно. Шоколадные конфеты – большой соблазн для девушки. Слава богу, что она съела всего одну.
  – Они все были отравлены?
  – Нет, не все. Одну съела мисс Бакли, в верхнем слое были обнаружены еще две. Все остальные были совершенно безвредны.
  – Как был положен яд?
  – Чрезвычайно примитивным способом. Разрезали конфету пополам, примешивали к начинке кокаин и снова склеивали шоколадом. Дилетантская, так сказать, кустарная работа.
  Пуаро горестно вздохнул:
  – Ах, если б я знал, если б я знал!.. Могу я повидать мадемуазель?
  – Через час, очевидно, сможете, – ответил врач. – Не падайте духом, дружище. Она не умрет.
  Весь следующий час мы пробродили по улицам Сент-Лу. Я изо всех сил старался успокоить Пуаро, доказывая ему, что в конце концов все обошлось, несчастья не случилось.
  Но он только качал головой и время от времени повторял:
  – Я боюсь, Гастингс, я боюсь…
  Он говорил это таким странным тоном, что меня и самого охватил страх.
  Неожиданно он схватил меня за руку:
  – Послушайте, мой друг. Здесь все не так. Я заблуждался с самого начала.
  – Вы хотите сказать, что не деньги…
  – Нет, в этом-то я не ошибся. Деньги, конечно, деньги. Я говорю о тех, кого мы подозревали, об этих двоих. Уж слишком здесь все неприкрыто… слишком в лоб… Напрашивается еще какой-то поворот. Определенно здесь должно быть еще что-то.
  Внезапно он вскипел:
  – Ах! Эта крошка! Разве я ей не запретил? Разве не сказал: «Не прикасаться ни к чему, принесенному извне»? И она меня ослушалась, меня, Эркюля Пуаро! Мало ей было четыре раза уйти от смерти? Ей захотелось попробовать в пятый! О! Это неслыханно!
  Но вот наконец мы вернулись в больницу. Нас почти сразу же проводили наверх.
  Ник сидела в постели. Ее зрачки были неестественно расширены, руки судорожно вздрагивали. Она казалась чрезвычайно возбужденной.
  – Ну вот вам опять, – прошептала она.
  Ее вид тронул Пуаро до глубины души. Он откашлялся и взял ее за руку.
  – Ах, мадемуазель, мадемуазель!
  – Мне было б ровным счетом наплевать, – сказала она с вызовом. – Пусть бы они меня прикончили. Мне так все опротивело, так опротивело!
  – Бедная малютка!
  – И все-таки что-то во мне восстает против этого.
  – Спортивный дух. Вы молодец.
  – Как видите, меня не уберегла даже ваша хваленая больница.
  – Если б вы повиновались приказу, мадемуазель…
  Она взглянула на него с легким удивлением:
  – Я так и делала.
  – Вам было ясно сказано: не ешьте ничего, принесенного извне.
  – Я и не ела.
  – А шоколадные конфеты?
  – Но это же совсем другое дело. Ведь их прислали вы.
  – Как вы сказали, мадемуазель?
  – Вы их прислали.
  – Я? Никогда. Я ничего подобного не присылал.
  – Как же не присылали, если там лежала ваша карточка?
  – Что-о?
  Ник порывисто повернулась к столику. Сиделка поспешила к ней на помощь.
  – Вы ищете ту карточку, которая была в коробке?
  – Да, пожалуйста, сестра.
  Сиделка вышла. Через минуту она вернулась с карточкой.
  – Вот она.
  У нас с Пуаро перехватило дыхание. На карточке стояла та же надпись, какую сделал Пуаро, отправляя корзину цветов: «С приветом от Эркюля Пуаро». И росчерк был таким же пышным.
  – Черт побери!
  – Вот видите, – укоризненно проговорила Ник.
  – Я этого не писал! – воскликнул Пуаро.
  – Как?
  – И все же, – прошептал Пуаро, – и все же это моя рука.
  – Я знаю. Точно такая карточка пришла с оранжевой гвоздикой. Я ни минуты не сомневалась, что конфеты от вас.
  Пуаро покачал головой:
  – Где уж тут сомневаться! Ах, дьявол! Умный, жестокий, дьявол! Додуматься до такого! Нет, он просто гений, он гений, этот человек. «С приветом от Эркюля Пуаро»?! Так просто, но это надо было предусмотреть. А я… не предусмотрел. Я проморгал этот ход.
  Ник заметалась на кровати.
  – Не надо волноваться, мадемуазель. Вы не виноваты, вы ни в чем не виновны. Это я во всем виноват, я жалкий идиот! Я должен был предвидеть этот ход. Да, да, я должен был его предвидеть.
  Пуаро уронил голову на грудь. Он был воплощенное отчаяние.
  – Мне, право же, кажется… – заговорила сиделка.
  Все это время она топталась рядом, неодобрительно поглядывая на нас.
  – А? Да, да, я ухожу. Мужайтесь, мадемуазель. Это моя последняя ошибка. Я опозорен, я убит! Меня провели, одурачили, как школьника. Но больше этого не повторится. Нет, не повторится. Даю вам слово. Идемте, Гастингс.
  Прежде всего он встретился с сестрой-хозяйкой. Незачем говорить, что она была в отчаянии.
  – Нечто невероятное, мсье Пуаро, нечто совершенно невероятное. Чтобы у меня в больнице произошла такая вещь!
  Пуаро был само сочувствие и тактичность. Он как мог утешал ее и принялся расспрашивать, при каких обстоятельствах была принесена роковая передача.
  Сестра-хозяйка полагала, что об этом следовало бы поговорить с санитаром, дежурившим в то время.
  Этот человек, по фамилии Худ, оказался глуповатым, но честным на вид парнем лет двадцати двух. Он нервничал и был напуган, однако Пуаро сумел его успокоить.
  – За вами нет никакой вины, – сказал он ласково. – Я просто хочу, чтобы вы подробно рассказали мне, когда и как была принесена эта передача.
  Дежурный, казалось, был озадачен.
  – Трудно сказать, сэр, – проговорил он, собираясь с мыслями. – Много народу ходит к нам, справляются насчет больных или оставляют им что-нибудь передать.
  – Сиделка говорит, что ее принесли вчера вечером, – заметил я. – Часов в шесть.
  Лицо парнишки прояснилось.
  – А, вот теперь припоминаю, сэр. Ее принес джентльмен.
  – С худым лицом, со светлыми волосами?
  – Волосы светлые… а вот насчет худого лица не скажу.
  – Неужели Чарлз Вайз принес бы ее сам? – тихо спросил я Пуаро.
  Мне и в голову не пришло, что санитар тоже может знать эту фамилию. Но он вдруг сказал:
  – Нет, это был не мистер Вайз. Мистера Вайза я знаю. Тот джентльмен, что приходил, был выше ростом, красивый такой и приехал в большом автомобиле.
  – Лазарус! – воскликнул я.
  Пуаро метнул на меня предостерегающий взгляд. Я прикусил язык.
  – Итак, – проговорил Пуаро, – этот джентльмен приехал в большом автомобиле и оставил передачу. Она предназначалась для мисс Бакли?
  – Да, сэр.
  – Что же вы с ней сделали?
  – Я ее не трогал, сэр. Санитарка унесла ее наверх.
  – Это понятно. Однако вы все же притрагивались к коробке, когда брали у джентльмена, не правда ли?
  – А! Ну конечно, сэр. Я ее взял и положил на стол.
  – На какой стол? Покажите мне его, сделайте милость.
  Санитар провел нас в вестибюль. Входная дверь была открыта. Возле нее стоял длинный мраморный стол, на котором лежали письма и свертки.
  – Сюда кладут все, что приносят, сэр. А санитарки уж разносят потом по палатам.
  – Вы не помните, в какое время была оставлена та передача?
  – Наверно, в полшестого, сэр, или чуть-чуть попозже. Помнится, только что пришла почта, а ее всегда приносят около половины шестого. День выдался довольно хлопотливый, много народу перебывало, и цветы приносили, и навещали больных.
  – Благодарю вас, – сказал Пуаро. – Ну а теперь нам, очевидно, надо повидаться с той санитаркой, которая относила передачу.
  Оказалось, что это одна из стажерок – крохотное существо с пушистыми волосами, захлебывающееся от возбуждения. Она помнила, что взяла сверток в шесть часов, когда явилась на дежурство.
  – В шесть часов, – тихо повторил Пуаро. – Выходит, около двадцати минут он пролежал на столе в вестибюле.
  – Простите?
  – Нет, ничего, мадемуазель. Продолжайте. Вы отнесли его мисс Бакли?
  – Ну да, и не только его. Там была эта коробка, потом еще цветы, душистый горошек, по-моему, от мистера и миссис Крофт. Я взяла все сразу и отнесла. Ах да, для мисс Бакли был еще один пакет, он пришел по почте. И самое чудное, что в нем тоже оказалась коробка конфет.
  – Как? Еще одна коробка?
  – Да, прямо совпадение. Мисс Бакли развязала оба свертка и говорит: «Вот жалость-то! Ничего этого мне не разрешают есть». Потом открыла коробки, чтобы посмотреть, одинаковые конфеты или нет, а в одной лежит ваша карточка. Тут мисс Бакли и говорит: «Эта чистая, – на вашу, – а это нечистая. Унесите ее прочь, а то я еще, чего доброго, перепутаю». И вот, нате вам! Ну кто бы мог подумать! Прямо как у Эдгара Уоллеса, правда?
  Пуаро прервал ее болтовню.
  – Две коробки, вы говорите? – сказал он. – Кто же прислал вторую?
  – Там ничего не было написано.
  – Ну а которую же из них якобы прислал я? Ту, что пришла по почте, или другую?
  – Ой, господи, теперь, наверно, не вспомню. Может, подняться и узнать у мисс Бакли?
  – Если вы будете так любезны…
  Санитарка бегом поднялась по лестнице.
  – Две коробки, – бурчал Пуаро. – Вот и разберись тут.
  Вернулась запыхавшаяся санитарка.
  – Мисс Бакли точно не помнит. Она сначала развернула оба свертка, а потом уж открыла коробки. Но ей кажется, что та коробка не с почты.
  – Как вы сказали? – в замешательстве переспросил Пуаро.
  – Ту коробку, которая была от вас, прислали не по почте. Во всяком случае, она так думает, хотя и не может сказать наверняка.
  – Черт! – воскликнул Пуаро, когда мы вышли из больницы. – Кто-нибудь может хоть что-то сказать наверняка? В детективных романах – сколько угодно, а вот в жизни, в настоящей жизни, всегда все перепутано. Да что там! Разве я, я сам могу хоть за что-нибудь поручиться? Нет, нет… и тысячу раз нет.
  – Лазарус, – проговорил я.
  – Да, вот еще сюрприз, не правда ли?
  – Вы будете с ним говорить?
  – Всенепременно. Мне интересно, как он станет вести себя. Да, кстати, неплохо было бы преувеличить серьезность положения мадемуазель. Ей не повредит, если мы распустим слух, что она на пороге смерти. Вы меня поняли? Мрачное, торжественное лицо… Вот так, восхитительно! Вылитый гробовщик. Превосходно, лучше некуда.
  Нам не пришлось долго разыскивать Лазаруса. Он стоял возле отеля, склонившись над капотом своей машины.
  Пуаро сразу же направился к нему.
  – Вчера вечером, мсье Лазарус, вы оставили коробку шоколадных конфет для мадемуазель, – без предисловий начал он.
  Лазарус взглянул на него с некоторым удивлением:
  – Ну и что же?
  – С вашей стороны это весьма любезно.
  – Конфеты, собственно, были не от меня, а от Фредди, от миссис Райс. Она попросила меня их захватить.
  – А! Вот как.
  – Я ехал на автомобиле, ну и завез, конечно.
  – Я понимаю вас.
  Наступила довольно продолжительная пауза, после чего Пуаро задал новый вопрос:
  – А где сейчас мадам Райс?
  – Думаю, что в салоне.
  Фредерика пила чай. Когда мы вошли, она с озабоченным видом повернулась к нам и спросила:
  – Что это за слухи насчет болезни Ник?
  – Весьма загадочная история, мадам. Скажите, вы ей посылали вчера коробку шоколадных конфет?
  – Посылала. Ведь она просила меня их купить.
  – Она просила вас купить их для нее?
  – Ну да.
  – Но к ней ведь никого не пускают. Как же вы с ней увиделись?
  – Я с ней не виделась. Она мне позвонила.
  – О! И что же она вам сказала?
  – Спросила, не куплю ли я для нее двухфунтовую коробку фуллеровских конфет.
  – И ее голос звучал… еле слышно?
  – Нет… вовсе нет. Довольно громко. Только как-то непривычно. Сперва я ее даже не узнала.
  – Пока она не назвала себя?
  – Да.
  – А вы уверены, мадам, что это действительно была ваша подруга?
  Фредерика опешила.
  – Я… я… а как же? Кто же это еще мог быть?
  – Вопрос существенный, мадам.
  – Неужели вы думаете…
  – Мадам, вы могли бы поклясться, что это был голос вашей подруги, если, конечно, забыть о том, что она назвала свое имя?
  – Нет, – медленно ответила Фредерика. – Нет, не могла бы. Голос был совсем не похож. Я решила, что из-за телефона или, может быть, из-за болезни.
  – Если б она не назвала себя, вы бы ее узнали?
  – Нет, нет, наверно, не узнала бы. Кто это был, мсье Пуаро? Кто это был?
  – Именно это я и стремлюсь узнать.
  Его угрюмое лицо, по-видимому, навело ее на тревожные мысли. Она прошептала:
  – Ник… разве… что-нибудь случилось?
  Пуаро кивнул:
  – Она больна, опасно больна. Конфеты были отравлены, мадам.
  – Те, что прислала я? Но это невозможно… нет, это невозможно!
  – Не так уж невозможно, коль скоро мадемуазель при смерти.
  – Боже мой!
  Она закрыла лицо руками, а когда снова подняла голову, я увидел, что она бледна как смерть.
  – Не понимаю, – пробормотала она, – ничего не понимаю. Все могу понять, только не это. Их не могли отравить. Кроме меня и Джима, к ним никто не прикасался. Вы делаете какую-то ужасную ошибку, мсье Пуаро.
  – Не я ее делаю, хотя в коробке и лежала карточка с моей фамилией.
  Она растерянно уставилась на него.
  – Если мадемуазель Ник умрет… – Пуаро не договорил и сделал угрожающий жест рукой.
  Она тихо вскрикнула.
  Он повернулся к ней спиной и, взяв меня под руку, направился в гостиную.
  – Ничего, ну ровно ничего не понимаю! – воскликнул он, швыряя на стол шляпу. – Хоть бы какой-нибудь просвет! Я словно малое дитя! Кому выгодна смерть мадемуазель? Мадам Райс. Кто покупает конфеты, не отрицает этого, сочиняет небылицы о телефонном звонке, которые не лезут ни в какие ворота? Мадам Райс. Слишком уж просто, слишком глупо. А она не глупа… о нет!
  – Да, но тогда…
  – Но ведь она кокаинистка, Гастингс. Я убежден, что это так. Здесь не может быть никакого сомнения. А в конфетах оказался кокаин. И что значит эта фраза: «Все могу понять, только не это»? Это же надо как-то объяснить! Ну а лощеный мсье Лазарус – какова его роль? Что ей известно, этой мадам Райс? Она что-то знает. Но мне не удается заставить ее говорить. Она не из тех, кто может проболтаться с перепугу. И все же она что-то знает, Гастингс. Действительно ли ей кто-то звонил или она это выдумала? И если не выдумала, чей это был голос? Можете мне поверить, Гастингс. Все это очень темная история… м-да, очень темная.
  – Перед рассветом всегда темнеет, – сказал я, чтобы хоть как-нибудь его утешить.
  Он покачал головой.
  – А та, вторая коробка, которую прислали по почте? Ее ведь тоже нельзя сбросить со счетов, так как мадемуазель не совсем уверена, в какой был яд. Вот еще досада!
  Он тяжело вздохнул.
  Я хотел было что-то сказать, но он перебил меня:
  – Нет, нет. Довольно с меня пословиц. Я больше не вынесу. И если вы мне друг, истинный, преданный друг…
  – Конечно! – воскликнул я с жаром.
  – Тогда сходите и купите мне колоду игральных карт.
  В первую минуту я оторопел, потом холодно ответил:
  – Хорошо.
  Я ни минуты не сомневался, что он просто решил меня спровадить под благовидным предлогом.
  Однако я ошибся. Заглянув около десяти часов вечера в гостиную, я увидел Пуаро, поглощенного постройкой карточного домика. И тут я вспомнил: это был его испытанный способ успокаивать нервы.
  – А, вспомнили, – сказал он, улыбнувшись. – Нужно уметь действовать безошибочно. Эту карту на эту, вот так, каждую точно на свое место, тогда они не рухнут под тяжестью верхних этажей. На втором третий, потом еще выше… Знаете что, Гастингс, идите-ка спать. Оставьте меня наедине с моим карточным домиком. Я прочищаю мозги.
  Часов в пять утра меня разбудили, растолкав самым бесцеремонным образом. У моей кровати стоял сияющий Пуаро.
  – То, что вы сказали, мой друг, – проговорил он, – было очень верно. Да, да, в высшей степени справедливо. Больше того, просто гениально.
  Я щурился от света и спросонок ничего не мог понять.
  – «Перед рассветом всегда темнеет» – вот что вы мне сказали. Темнота и в самом деле сгустилась, но теперь наступил рассвет.
  Я посмотрел в окно. Он был совершенно прав.
  – Да нет, не там, Гастингс. В голове. Мозги. Рассудок.
  Он помолчал, затем тихо произнес:
  – Дело в том, Гастингс, что мадемуазель скончалась.
  – Что! – крикнул я. Мою сонливость как рукой сняло.
  – Т-с-с… т-с-с. Да, это так. Не в самом деле, разумеется, но это можно организовать. Всего на двадцать четыре часа. Я договорюсь с доктором и сестрами. Вы меня поняли, Гастингс? Убийца наконец добился своего. Четыре раза он предпринимал бесплодные попытки. Но пятая ему удалась. И теперь мы посмотрим, что произойдет… Это будет очень интересно.
  
  
  Глава 18
  Лицо в окне
  События следующего дня припоминаются мне крайне смутно. Как на беду, у меня с самого утра начался приступ лихорадки. С тех пор как я подцепил малярию, приступы бывают у меня в самое неподходящее время.
  В результате все, что произошло в этот день, запечатлелось в моей памяти в виде какого-то кошмара, а Пуаро, иногда забегавший в мою спальню, представлялся мне неким фантастическим клоуном, который периодически появляется на арене.
  Мне кажется, он был наверху блаженства. Его растерянность и отчаяние были неподражаемы. Не знаю, как ему удалось осуществить тот план, в который он посвятил меня на рассвете. Факт тот, что он его осуществил.
  Едва ли это было легким делом. Замысел Пуаро от начала до конца строился на обмане и всевозможных увертках. Беспардонная ложь претит натуре англичанина, а Пуаро потребовал от посвященных в его план поистине чудовищной лжи.
  Прежде всего ему необходимо было обратить в свою веру доктора Грэхема. Заручившись его поддержкой, он должен был обеспечить себе помощь сестры-хозяйки и еще кое-кого из больничных служащих. И это тоже был, конечно, адский труд. По-видимому, дело решил авторитет доктора Грэхема.
  Затем еще оставался начальник полиции со своими полицейскими.
  Замыслу Пуаро противостоял весь бюрократический, чиновничий аппарат. И все же ему удалось наконец вырвать согласие у полковника Уэстона. Полковник категорически заявил, что снимает с себя всякую ответственность. Пуаро, и только Пуаро, отвечает за распространение ложных слухов. Пуаро согласился. Он согласился бы на все, что угодно, только бы ему не мешали осуществить его план.
  Почти весь день я просидел в глубоком кресле, закутав ноги пледом, и дремал. Каждые два-три часа ко мне врывался Пуаро и докладывал о ходе событий.
  – Ну, как дела, мой друг? Как я вам соболезную. Впрочем, возможно, что все к лучшему. Фарс скорее моя, чем ваша стихия. Я только что заказал венок – огромный, изумительный венок. Лилии, мой друг, великое множество лилий. «С искренней скорбью. От Эркюля Пуаро». О! Что за комедия!
  И он исчез.
  – Имел весьма трогательную беседу с мадам Райс, – сообщил Пуаро при очередном набеге на мою спальню. – Вся в трауре, что, кстати, ей весьма к лицу. Ее несчастная подруга! Какая трагедия! Я сочувственно вздыхаю. Она была так весела, так жизнерадостна. Немыслимо представить ее мертвой. Я соглашаюсь. О да, смерть просто насмехается над нами. Старые, никому не нужные остаются, а она забирает таких, как Ник!.. О-ля-ля! И я опять вздыхаю.
  – Вы прямо наслаждаетесь, – сказал я слабым голосом.
  – Вовсе нет. Ведь это часть моего плана. Чтобы успешно разыграть комедию, в нее надо вложить душу. Ну а покончив с ритуалом, мадам переходит к более насущным делам. Всю ночь ей не давала спать мысль о конфетах. Ведь это невозможно. Невозможно! «Мадам, это возможно, – отвечаю я. – Вы можете познакомиться с результатами анализа». Тогда она спрашивает, и голос ее звучит при этом весьма нетвердо: «Так вы сказали, это был кокаин?» Я подтверждаю. И она говорит: «Ах, боже мой! Я ничего не понимаю».
  – Возможно, так оно и есть.
  – Что ей грозит опасность, она отлично понимает. Она умна. Я уже говорил вам. Итак, она в опасности и знает это.
  – И все-таки мне кажется, что в первый раз за все время вы не верите в ее виновность.
  Пуаро нахмурился и притих.
  – Вы угодили в самую точку, Гастингс. Да, у меня такое впечатление, что все как будто поползло по швам. Что было характерно для всех предыдущих покушений? Тонкость, верно? А в этот раз? Какая уж тут тонкость! Все грубо, примитивно. Нет, здесь что-то не так.
  Он сел за стол.
  – Итак, рассмотрим факты. Есть три варианта. Первый: конфеты, купленные мадам и доставленные в больницу мсье Лазарусом, отравлены. В этом случае виновен либо кто-нибудь из них двоих, либо оба вместе. А телефонный звонок, якобы от мадемуазель Ник, – явная и примитивная выдумка. Такое толкование напрашивается сразу, оно самое очевидное.
  Вариант второй: отравленные конфеты были в другой коробке, той, что пришла по почте. Ее мог прислать кто угодно. Любой из обозначенных в нашем списке, от А и до К. Вы помните, список был очень обширен. Но если именно в этой коробке были отравленные конфеты, то телефонный звонок представляется совершенной бессмыслицей! К чему было тогда усложнять дело еще одной коробкой?
  Я обессиленно покачал головой. При температуре тридцать девять градусов любое усложнение кажется ненужным и абсурдным.
  – Вариант третий, – продолжал Пуаро. – Коробку с отравленными конфетами подсунули вместо доброкачественной, которую купила мадам. В этом случае звонок по телефону – вполне оправданный и остроумный ход. Тогда мадам играет роль – как это говорят у вас? – козла отпущения. Она должна таскать каштаны из огня. Такой вариант наиболее логичен, но, увы, его труднее всего привести в исполнение. Нельзя же быть уверенным, что сможешь подменить конфеты как раз в нужный момент? А что, если дежурный сразу же понесет коробку наверх? Да здесь есть сто и одна случайность, которая может опрокинуть все планы. Нет, это было бы бессмысленной затеей.
  – Для всех, кроме Лазаруса, – проговорил я.
  Пуаро взглянул на меня:
  – Вас лихорадит, друг мой. Поднимается температура?
  Я кивнул:
  – Поразительно, как даже самый незначительный жар обостряет умственную деятельность. Вы сейчас сделали гениальнейшее по своей простоте замечание. Оно так просто, что даже не пришло мне в голову. А любопытная, однако, вырисовывается ситуация. Мсье Лазарус, сердечный друг мадам, изо всех сил старается накинуть ей петлю на шею! При такой ситуации становятся возможными весьма любопытные вещи. Вот только сложно… очень уж все это сложно.
  Я закрыл глаза. Я был доволен, что так отличился, но мне не хотелось думать о сложном. Я хотел спать.
  Мне кажется, Пуаро продолжал говорить, но я его уже не слышал. Его голос звучал смутно, убаюкивающе.
  
  В следующий раз я увидел Пуаро уже в конце дня.
  – Моя затея обернулась неожиданным барышом для владельцев цветочных магазинов, – заявил Пуаро. – Все заказывают венки. Мсье Крофт, мсье Вайз, капитан Челленджер…
  Я почувствовал укол совести.
  – Послушайте, Пуаро. Ему надо все рассказать. Бедняга с ума сойдет от горя. Так не годится.
  – Вы всегда питали к нему слабость, Гастингс.
  – Да, он мне нравится. Он очень славный парень. Вы должны посвятить его в тайну.
  Пуаро покачал головой:
  – Нет, мой друг. Я не делаю исключений.
  – Неужели вы хоть на минуту допускаете, что он замешан в эту историю?
  – Я не делаю исключений.
  – Подумайте, как он страдает.
  – Наоборот, я лучше буду думать о радостном сюрпризе, который я ему готовлю. Считать возлюбленную мертвой и обнаружить, что она жива! Неповторимое, потрясающее ощущение.
  – Вы упрямый старый черт. Не выдаст он вашего секрета.
  – Как знать.
  – Он человек чести. Я в этом убежден.
  – В таком случае ему еще труднее соблюсти тайну. Соблюдение тайны – искусство, требующее многократной и виртуозной лжи, и больших артистических способностей, и умения наслаждаться этой комедией от всей души. Сумеет он лицемерить, ваш капитан Челленджер? Если он таков, как вы говорите, безусловно нет.
  – Так вы ему не расскажете?
  – Я категорически отказываюсь рисковать ради сантиментов. Игра идет не на жизнь, а на смерть, мой друг. К тому же страдания закаляют характер. Во всяком случае, так говорили многие ваши знаменитые проповедники и, если не ошибаюсь, даже один епископ.
  Я больше не пытался его уговаривать. Было ясно, что его решение непреклонно.
  – К обеду я не стану переодеваться, – бормотал он. – Я ведь раздавленный горем старик. Такова моя роль, понимаете? От моей самоуверенности не осталось и следа. Я сломлен. Я потерпел неудачу. Я почти не притронусь к обеду – все останется на тарелке. Вот как мне это представляется. А в своей комнате я съем несколько бриошей и шоколадных эклеров – если они заслуживают такого названия, – которые я предусмотрительно купил в кондитерской. А вы?
  – Пожалуй, надо принять еще хинину, – сказал я грустно.
  – Увы, мой бедный Гастингс. Однако мужайтесь, к утру все пройдет.
  – Охотно верю. Эти приступы обычно продолжаются не больше суток.
  Я не слыхал, как он вернулся. Должно быть, я уснул.
  Проснувшись, я увидел, что он сидит за столом и пишет. Перед ним лежал какой-то смятый и расправленный листок бумаги. Я узнал в нем тот самый список от А до К, который Пуаро когда-то составил, а потом смял и отшвырнул.
  Он кивнул мне в ответ на мой невысказанный вопрос:
  – Да, это тот самый, мой друг, я его восстановил. Теперь я штудирую его под другим углом зрения. Я составляю перечень вопросов, касающихся лиц, которые стоят в моем списке. Вопросы самые разные, часто совсем не связанные с преступлением. Я просто перечисляю факты, неизвестные или непонятные мне, и пытаюсь объяснить их.
  – И много вы успели?
  – Я кончил. Хотите послушать? У вас достанет сил?
  – Конечно. Я чувствую себя гораздо лучше.
  – Вот и хорошо. Прекрасно, я прочитаю вам свои записи. Не сомневаюсь, кое-что в них покажется вам ребячеством.
  Он откашлялся.
  – А. Эллен. – Почему она осталась в доме и не пошла смотреть фейерверк? Судя по словам мадемуазель и высказанному ею удивлению, этот поступок явно необычен. Что, по ее мнению, должно было или могло произойти? Не впустила ли она кого-нибудь (например, К) в дом? Правда ли то, что она рассказывала о тайнике? Если в доме действительно есть нечто подобное, то почему она не может вспомнить где? (Мадемуазель, кажется, убеждена в обратном, а ведь мадемуазель обязательно должна была бы знать.) Если Эллен солгала, то зачем? Читала ли она любовные письма Майкла Сетона или ее удивление, когда она узнала о помолвке, было искренним?
  Б. Ее муж. – Так ли он глуп, как кажется? Посвящен ли он в то, что известно его жене? (Если ей вообще что-нибудь известно.) Вполне ли он вменяем?
  В. Ребенок. – Является ли его интерес к кровопролитию естественным инстинктом, присущим детям этого возраста и развития, или же этот интерес патологичен? Если это патология, не унаследована ли она от одного из родителей? Стрелял ли он когда-нибудь из игрушечного револьвера?
  Г. Кто такой мистер Крофт? – Откуда он приехал? Действительно ли он послал по почте завещание? Какую цель он мог преследовать, оставив завещание у себя?
  Д. То же, что и предыдущее. – Кто такие мистер и миссис Крофт? Скрываются ли они по какой-либо причине, и если да, то по какой? Имеют ли они какое-нибудь отношение к семейству Бакли?
  Е. Мадам Райс. – Знала ли она о помолвке Ник и Майкла Сетона? Была ли это всего лишь догадка или она прочла их переписку? (Во втором случае ей бы стало известно, что мадемуазель – наследница Сетона.) Знала ли мадам Райс, что и она сама наследует имущество мадемуазель? (Последнее мне представляется вероятным. Мадемуазель могла рассказать ей о своем завещании, добавив, возможно, что она от этого немного выиграет.) Есть ли хоть доля правды в намеке Челленджера на то, что Лазарус был увлечен мадемуазель Ник? (Этим можно было бы объяснить известную натянутость в отношениях между двумя подругами, которая, по-видимому, установилась в последние месяцы.) Кто этот «приятель», упомянутый в записке мадам, который снабжает ее наркотиками? Может быть, К? Чем объяснить ее недавний обморок? Был ли он вызван чем-нибудь, что она услышала, или же чем-то, что она увидела? Правдив ли ее рассказ о телефонном звонке и просьбе купить шоколадные конфеты или она беззастенчиво лжет? Что она имела в виду, говоря: «Я все могу понять, только не это»? Если она сама не виновата, то что она скрывает?
  Как видите, – внезапно перебил себя Пуаро, – вопросам, касающимся мадам, буквально нет предела. Она загадка от начала до конца. И это вынуждает меня сделать вывод. Мадам Райс либо сама виновата, либо же знает – или, скажем, думает, что знает, – истинного преступника. Только вот не ошибается ли она? Знает она или просто подозревает? И как мне заставить ее говорить? – Он вздохнул. – Ну что ж, я возвращаюсь к своему списку.
  Ж. Мистер Лазарус. – Любопытно, что у меня фактически нет к нему ни одного вопроса, если не считать самого тривиального: не подложил ли он отравленные конфеты? После чего у меня остается всего один, абсолютно не относящийся к делу вопрос. Я все же записал его. Зачем мсье Лазарус предложил пятьдесят фунтов за картину, которая стоит всего двадцать?
  – Он хотел оказать Ник услугу, – предположил я.
  – Он сделал бы это иначе. Ведь он делец. А дельцы не покупают вещи, которые можно продать только с убытком. Если бы ему хотелось оказать любезность мадемуазель, он одолжил бы ей денег как частное лицо.
  – Как бы там ни было, но это не связано с преступлением.
  – Ваша правда… и все-таки мне это очень любопытно. Я ведь изучаю психологию.
  Теперь перейдем к З.
  З. Капитан Челленджер. – Почему мадемуазель Ник рассказала ему, что она с кем-то помолвлена? Что ее вынудило? Ведь никому другому она не рассказала. Может быть, он сделал ей предложение? Каковы его отношения с дядей?
  – С дядей?
  – Да, с доктором Маком Эллистером. К слову сказать, довольно темная личность. Но я продолжаю. Возможно ли, что, прежде чем о гибели Майкла Сетона было объявлено официально, какие-то сведения просочились в адмиралтейство частным порядком?
  – Я не совсем понимаю, к чему вы клоните? Пусть даже Челленджер узнал о смерти Сетона раньше всех, все равно это не причина для убийства любимой девушки.
  – Вполне согласен. Все, что вы говорите, абсолютно логично. Но я же вам сказал, это всего лишь факты, которые мне хотелось бы выяснить. Я по-прежнему остаюсь ищейкой, которой приходится обнюхивать всякие малоприятные предметы. Однако продолжим.
  И. Мсье Вайз. – Как объяснить его слова о фанатической привязанности его кузины к Эндхаузу? Какую цель мог он преследовать, утверждая это? Получил ли он завещание или не получил? Да и вообще, честный он человек или нет?
  И наконец, К. Точным здесь остается то же, что и прежде, – огромный вопросительный знак. Существует ли он на самом деле или… Боже мой! Что с вами, мой друг?
  С внезапным криком я вскочил со стула и дрожащей рукой указал на окно.
  – Лицо! – закричал я. – Я видел в окне чье-то лицо. Ужасное! Его уже нет, но я его видел!
  Пуаро бросился к окну, распахнул его и выглянул наружу.
  – Здесь никого нет, – заметил он с сомнением. – Вы уверены, что оно вам не почудилось, Гастингс?
  – Я убежден. Кошмарное лицо.
  – Здесь, правда, есть балкон. Если кому-то захотелось подслушать наш разговор, он без труда мог бы сюда добраться. Что вы имели в виду, когда назвали его лицо ужасным, Гастингс?
  – Бледное, с вытаращенными глазами, почти нечеловеческое.
  – Это все ваша лихорадка, мой друг. Лицо – допустим. Неприятное лицо – тоже возможно. Но почти нечеловеческое – это уж слишком. У вас создалось такое впечатление, потому что лицо было прижато к стеклу; к тому же вы никак не ожидали его там увидеть.
  – Это было ужасное лицо, – упрямо твердил я.
  – Оно не показалось вам… знакомым?
  – Ни в коем случае.
  – Гм… а между тем это вполне возможно. Вы едва ли смогли бы узнать человека при таких обстоятельствах. Интересно, да… очень интересно…
  Он задумчиво складывал свои записки.
  – По крайней мере одно хорошо. Если даже этот человек подслушивал наш разговор, то, к счастью, мы с вами ни разу не упомянули, что мадемуазель Ник жива и здорова. Что бы он там ни подслушал, этого он все равно не узнал.
  – Признайтесь все же, – заметил я, – что результаты вашего, э-э… блестящего маневра до сих пор были несколько огорчительны. Ник мертва, а никаких ошеломляющих событий не последовало.
  – Еще рано. Я ведь назначил двадцать четыре часа. Вот завтра, если я не ошибаюсь, кое-что должно произойти. Иначе… иначе – я заблуждаюсь от начала и до конца. Существует такая вещь, как почта. Я возлагаю большие надежды на завтрашнюю почту.
  
  Проснувшись утром, я почувствовал, что очень ослабел, но лихорадка прошла. Мне захотелось есть. Мы с Пуаро позавтракали в гостиной.
  – Ну-с, – ехидно спросил я, глядя, как он раскладывает полученные письма. – Почта не обманула ваших ожиданий?
  Пуаро промолчал. Он только что вскрыл два конверта, и тот и другой явно со счетами. Я отметил, что, вопреки привычке, мой друг не хорохорится и выглядит довольно угнетенным.
  Затем я занялся своими письмами. В первом из них я нашел извещение о спиритическом сеансе.
  – Ну что ж, – заметил я, – если остальные пути заведут нас в тупик, придется обращаться к спиритам. Я и то удивляюсь, почему столь редко прибегают к этому способу. Подумайте, душа жертвы возвращается на землю и называет своего убийцу. Чем вам не доказательство?
  – Это едва ли помогло бы нам, – рассеянно ответил Пуаро. – Не думаю, что Мегги Бакли знала, кто в нее стрелял. Если бы даже она смогла заговорить, она не сообщила бы нам ничего существенного. Ба! Вот забавно!
  – О чем вы?
  – Вы говорите мне о голосах с того света, и в ту же минуту я распечатываю это письмо.
  Он кинул его на мой конец стола. Письмо было от миссис Бакли. Вот что она писала:
  «Приход Ленгли
  Дорогой мсье Пуаро! Вернувшись домой, я нашла здесь письмо, написанное моей несчастной девочкой после приезда в Сент-Лу. Боюсь, в нем не окажется ничего интересного для вас, но я подумала, что, может быть, вы захотите на него взглянуть.
  Благодарю вас за участие, искренне Ваша
  Джин Бакли».
  Читая вложенное ею письмецо, я почувствовал, что у меня сдавило горло. Письмо было таким будничным, не омраченным даже тенью надвигающейся беды.
  Вот что там было написано:
  «Дорогая мама!
  Я жива и здорова, доехала благополучно. До самого Экзетера в вагоне было только двое пассажиров.
  Здесь чудесная погода: Ник выглядит здоровой и веселой, пожалуй, чуточку возбуждена, но я все же не понимаю, зачем она прислала мне такую телеграмму. По-моему, ничего бы не случилось, если бы я приехала во вторник.
  Пока кончаю. Сейчас мы идем пить чай к соседям. Они австралийцы и снимают здесь флигель. Ник говорит, что они симпатичные зануды. У нее будут гостить миссис Райс и мистер Лазарус. Он торгует предметами искусства. Сейчас я брошу письмо в ящик у калитки, и почтальон успеет его захватить. Завтра напишу еще.
  Твоя любящая дочь
  Мегги.
  P.S. Ник говорит, что у нее все же была причина послать такую телеграмму. После чая она мне расскажет. Она какая-то странная и очень нервничает».
  – Голос с того света, – тихо заметил Пуаро. – Но он… не говорит нам ровно ничего.
  – Ящик возле калитки, – почему-то вдруг вспомнил я. – Это ведь тот самый, в который Крофт якобы опустил завещание.
  – Якобы… м-да. Любопытно. Ох как любопытно!
  – А в остальных письмах нет ничего интересного?
  – Ничего. И это меня очень огорчает, Гастингс. Я брожу в потемках. По-прежнему в потемках. Я ничего не понимаю.
  Зазвонил телефон. Пуаро подошел и взял трубку.
  В ту же минуту лицо его переменилось. Он держался очень сдержанно, и все же я заметил, что он донельзя взволнован.
  Его собственное участие в разговоре сводилось к репликам, по которым совершенно невозможно было догадаться, о чем идет речь.
  Но вот, проговорив: «Прекрасно. Благодарю вас», он положил трубку и вернулся ко мне. Его глаза блестели от возбуждения.
  – Ну, что я говорил вам, мой друг? События начались.
  – Что же случилось?
  – Это звонил мсье Вайз. Он сообщает, что сегодня утром получил по почте завещание, подписанное его двоюродной сестрой мисс Бакли и датированное двадцать пятым февраля сего года.
  – Что? Завещание?
  – Конечно.
  – Нашлось-таки!
  – И в самый подходящий момент, не так ли?
  – Вы думаете, он сказал вам правду?
  – То есть не думаю ли я, что все это время он скрывал завещание у себя? Не знаю, дело темное. Одно несомненно: я говорил вам, что, если мадемуазель Ник будут считать умершей, начнутся всякие события, и вот вам, пожалуйста, – они начались!
  – Поразительно, – сказал я. – Вы оказались правы. Это, наверно, то завещание, где Фредерика Райс объявлена наследницей?
  – Мсье Вайз ни словом не обмолвился о содержании документа. Он не способен на такое легкомыслие. Все же я думаю, что вряд ли это какое-нибудь другое завещание. Вайз говорит, что оно засвидетельствовано Эллен Уилсон и ее мужем.
  – Итак, мы снова возвращаемся к тому же, – заметил я. – Фредерика Райс.
  – Загадка!
  – Фредерика Райс, – рассеянно пробурчал я про себя. – Красивое имя.
  – Да уж получше того, которым окрестили ее друзья. Фредди, – он скорчил гримасу, – нечего сказать, имя… для молодой дамы.
  – От Фредерики мало уменьшительных, – пояснил я. – Это не то что Маргарет, где их с полдюжины, если не больше: Мегги, Марго, Мэдж, Пегги…
  – Верно. Ну что, Гастингс, как ваше настроение? Повеселее стало?
  – Что за вопрос! А скажите… вы именно этого и ожидали?
  – М-м… не совсем. У меня не было точного плана. Я говорил лишь, что когда мы познакомимся с определенным результатом, то сможем выяснить и средства, при помощи которых этот результат был достигнут.
  – Да, – сказал я с уважением.
  – О чем это я собирался сказать, как раз когда зазвонил телефон? – задумчиво бормотал Пуаро. – Ах да, насчет письма от мадемуазель Мегги. Мне хочется еще раз взглянуть на него. Помнится, когда я его читал, какая-то фраза показалась мне немного странной.
  Я взял письмо и протянул ему.
  Он погрузился в чтение, а я расхаживал по комнате и смотрел в окно, наблюдая, как яхты бороздят залив.
  Внезапно он вскрикнул. Я вздрогнул и обернулся. Обхватив голову руками, Пуаро раскачивался взад и вперед, являя собой воплощенное отчаяние.
  – О-о! – простонал он. – Но я же был слеп… слеп!
  – Что случилось?
  – Сложно, я вам говорил? Запутано? О нет. Простота, сама простота. А я, ничтожество, я ничего, ничего не понял.
  – Силы небесные, Пуаро, какой же это свет вас вдруг озарил?
  – Стойте… стойте… ни слова больше. Я должен собраться с мыслями. Все перестроить в свете этого поразительного открытия.
  Он схватил список вопросов и принялся читать его, бесшумно шевеля губами. Раз или два он энергично кивнул.
  Потом он отложил листки, откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Я уже начал думать, что он спит.
  Но вот он вздохнул и открыл глаза.
  – Все так, – сказал он. – Все сошлось. Все эти неувязки, приводившие меня в недоумение. Все, что казалось мне несколько неправдоподобным, теперь встало на свои места.
  – Иными словами, вам все известно?
  – Почти. Все важное. В некоторых отношениях мои выводы были правильны. Кое в чем смехотворно далеки от истины. Однако теперь все прояснилось. Сегодня я посылаю телеграмму с двумя вопросами… хотя ответ на них я знаю и сейчас. Он здесь! – Пуаро постучал себя по лбу.
  – Ну а потом, когда придет ответ? – спросил я с нетерпением.
  Он вдруг вскочил.
  – Мой друг, вы помните, как мадемуазель Ник говорила, что ей всегда хотелось поставить в Эндхаузе пьесу? Так вот, сегодня в Эндхаузе состоится спектакль. Но режиссером будет Эркюль Пуаро. Для мадемуазель Ник в нем тоже отведена роль. – Внезапно он ухмыльнулся. – Видите ли, это будет пьеса с привидениями. Да, с привидениями. В Эндхаузе никогда еще не бывало привидения. А нынче оно там появится.
  Я открыл было рот, но он перебил меня:
  – Нет, больше я вам ничего не скажу. Сегодня мы поставим нашу комедию и установим истину. А пока мне надо бежать. Дела… дела…
  И он поспешно вышел.
  
  
  Глава 19
  Пуаро ставит пьесу
  Прелюбопытная компания собралась этим вечером в Эндхаузе. Днем я почти не видел Пуаро. Обедал он где-то в городе, а мне оставил записку с просьбой к девяти часам быть в Эндхаузе. Вечерний костюм, добавлял он, не обязателен.
  Все это было похоже на довольно нелепый сон.
  Как только я пришел, меня ввели в столовую, и, оглядевшись, я сообразил, что здесь находятся все лица, включенные Пуаро в его список, начиная от А и кончая И. Отсутствовал лишь К, по той основательной причине, что, подобно миссис Гаррис[445], такого человека «отродясь-то не бывало».
  Здесь была даже миссис Крофт, полулежавшая в каком-то подобии инвалидного кресла. Она улыбнулась мне и кивнула.
  – Не ожидали, а? – спросила она весело. – Прямо скажу вам, для меня это большая перемена. Пожалуй, я начну теперь кое-куда выбираться помаленьку. Это все мсье Пуаро придумал. Садитесь тут, капитан Гастингс. Не по душе мне почему-то это дело, да вот мистер Вайз очень уж настаивал.
  – Мистер Вайз? – спросил я с некоторым удивлением.
  Чарлз Вайз стоял возле камина. Пуаро что-то негромко и серьезно говорил ему.
  Я обвел взглядом комнату. Да, здесь собрались все. Впустив меня в дом (я опоздал на минуту или на две), Эллен заняла свое место на стуле возле двери. На другом стуле, напряженно выпрямившись и тяжело сопя, сидел ее супруг. Их сын Альфред крутился около родителей.
  Остальные расположились вокруг стола. Фредерика в черном платье, рядом с ней Лазарус, а по другую сторону стола Джордж Челленджер и Крофт. Я сел в сторонке, около миссис Крофт. Но вот, в последний раз кивнув собеседнику, Чарлз Вайз занял место во главе стола, а Пуаро скромно уселся около Лазаруса.
  По-видимому, режиссер, как величал себя Пуаро, не собирался играть видную роль в своем спектакле. Вести его предстояло Чарлзу Вайзу, и я с любопытством спрашивал себя, какие же сюрпризы заготовил ему Пуаро.
  Молодой адвокат откашлялся и встал. На вид он был такой же, как всегда, бесстрастный, чопорный и сухой.
  – Наша сегодняшняя встреча, – заговорил он, – происходит в нарушение всех правил. Однако нас вынуждают к тому особые обстоятельства, при которых произошла смерть моей кузины мисс Бакли. Конечно, будет сделано вскрытие, ибо не приходится сомневаться, что она была отравлена ядом, который ей подсунули. Но это дело полиции, и я не вижу необходимости касаться этих вопросов. Не сомневаюсь, что и полиция предпочтет, чтобы я их не касался.
  В обычных случаях волю усопшего объявляют после похорон, однако, идя навстречу настойчивому пожеланию мсье Пуаро, я собираюсь прочесть завещание мисс Бакли до этой печальной церемонии. Точнее, я собираюсь огласить его здесь и сейчас. Вот почему вы все приглашены сюда. Как я только что говорил, обстоятельства чрезвычайны и оправдывают отклонение от прецедента.
  Само завещание попало ко мне в руки несколько необычным образом. Хотя оно датировано февралем этого года, я получил его по почте только сегодня утром. Однако оно, бесспорно, написано рукой моей кузины. В этом у меня нет никаких сомнений. И, невзирая на то, что документ составлен не по форме, он должным образом засвидетельствован.
  Вайз помолчал и снова откашлялся.
  Все не сводили глаз с его лица.
  Из длинного конверта он вытащил исписанный листок бумаги. Мы увидели, что это обыкновенный почтовый бланк Эндхауза.
  – Завещание не велико, – сообщил Вайз.
  И после приличествующей случаю паузы начал читать:
  – «Завещание и последняя воля Магдалы Бакли. Настоящим велю оплатить все расходы, связанные с моими похоронами и погребением. Кузена моего Чарлза Вайза назначаю своим душеприказчиком. Все, чем я владею в день смерти, завещаю Мильдред Крофт в знак благодарности за те ничем неоценимые услуги, которые она оказала моему отцу, Филиппу Бакли.
  Подписано: Магдала Бакли.
  Свидетели: Эллен Уильсон, Уильям Уильсон».
  Я был ошеломлен. Наверное, точно так же были поражены все остальные. Лишь миссис Крофт спокойно и задумчиво кивала головой.
  – Все так и есть, – сказала она тихо. – Правда, мне не хотелось особенно болтать… Филипп Бакли жил в Австралии, и если б не я… ну, да ладно, не стоит об этом. Тайна пусть тайной и остается. Хотя она знала – я имею в виду Ник. Наверное, отец ей рассказал. Мы приехали сюда, чтобы взглянуть на это место. Мне всегда было интересно, что же это за Эндхауз, про который нам столько рассказывал Филипп Бакли. И вдруг оказывается, ей, голубушке, про все известно, и она просто не знает, как нас отблагодарить. Сначала она хотела, чтобы мы поселились вместе с ней в доме. Право! Только мы не согласились. Тогда она настояла на том, чтоб мы жили в этом флигеле, но, между прочим, никакой платы с нас не брала, ни пенни. Мы, правда, делали вид, что платим ей, чтоб люди не болтали, да только она все нам возвращала. А теперь еще это! Нет уж, пусть мне не говорят, что нет на свете благодарности! Вот доказательство.
  Все были так потрясены, что не могли сказать ни слова. Пуаро взглянул на Вайза:
  – Вы слышали что-нибудь об этом?
  Вайз покачал головой:
  – Я знал, что Филипп Бакли жил в Австралии. Но я никогда не слышал, чтобы он был замешан в какую-нибудь нехорошую историю.
  Он вопросительно посмотрел на миссис Крофт.
  Та отрицательно покачала головой.
  – Нет, вы не вытянете из меня ни слова. Я раньше ничего не говорила и впредь буду молчать. Эта тайна со мной и умрет.
  Вайз промолчал. Он лишь постукивал тихонько карандашом по столу.
  – Я полагаю, мистер Вайз, – заговорил Пуаро, слегка наклоняясь в его сторону, – что как ближайший родственник вы могли бы оспаривать это завещание. Насколько мне известно, на карту поставлено колоссальное состояние, а когда завещание писалось, его еще и в помине не было.
  Вайз холодно посмотрел на него:
  – Завещание абсолютно законно. Я и не подумаю оспаривать завещание моей кузины.
  – Вы честный малый, – одобрительно сказала миссис Крофт. – Я позабочусь, чтобы вы не пострадали.
  Чарлза передернуло от ее щедрого, но несколько бестактного посула.
  – Ну, мать, – заговорил мистер Крофт, и, несмотря на все старание скрыть радость, в голосе его прозвучали ликующие нотки. – Вот сюрприз так уж сюрприз! А мне Ник ничего не говорила.
  – Славная девочка, – прошептала миссис Крофт, прикладывая к глазам носовой платок. – Как бы мне хотелось, чтобы она могла видеть нас сейчас. Кто знает, может быть, она и видит.
  – Возможно, – согласился Пуаро.
  И вдруг его осенило.
  – Идея! – Он окинул взглядом комнату. – Мы как раз очень удобно расположились вокруг стола. Давайте проведем спиритический сеанс.
  – Сеанс? – переспросила миссис Крофт. – Но, право… – Она была несколько шокирована.
  – Да, да, это будет необыкновенно интересно. Ведь Гастингс превосходный медиум. («К чему это он еще меня припутал?» – подумал я.) Нам представляется редкая возможность получить послание из иного мира! Я чувствую, что обстоятельства благоприятны. Вы тоже чувствуете это, Гастингс?
  – Да, – отозвался я, решительно вступая в игру.
  – Прекрасно, я так и знал. Ну, быстро, свет.
  Он проворно вскочил и погасил лампы. Это было так неожиданно, что если бы кто-нибудь и захотел протестовать, то просто не успел бы. К тому же никто из присутствующих, по-моему, еще не оправился от изумления, вызванного завещанием.
  В комнате было не совсем темно. Вечер был теплым, окна оставили открытыми, шторы не задернули. И в комнату просачивался слабый свет. Через минуту или две я начал различать смутные очертания мебели. Я не имел ни малейшего понятия, что мне полагается делать, и от души клял Пуаро за то, что он вовремя не дал мне инструкций.
  На всякий случай я закрыл глаза и шумно задышал.
  Вскоре Пуаро встал и на цыпочках приблизился к моему стулу. Вернувшись на место, он прошептал:
  – О да, он уже в трансе. Скоро начнется.
  Когда сидишь в темноте да еще ждешь чего-то, тебя невольно охватывает невыносимое предчувствие беды. У меня, конечно, просто разыгрались нервы, как, впрочем, и у всех остальных. Но я-то хоть догадывался о том, что должно произойти, мне заранее было известно самое главное, о чем другие и не подозревали.
  И все же у меня екнуло сердце, когда я увидел, что дверь в гостиную начала тихо отворяться. Она открывалась совершенно бесшумно, ее, как видно, смазали, и это производило жуткое впечатление. Вот она медленно распахнулась, прошла минута, другая. Нам показалось, что в открытую дверь ворвался порыв холодного ветра. Наверно, это был просто сквозняк или потянуло ветерком из распахнутых окон, но мы ощутили тот леденящий холод, о котором обязательно упоминается во всех рассказах о привидениях.
  И вдруг все мы увидели призрак. В дверях белела смутная неясная фигура. Ник Бакли!..
  Она двинулась к нам так медленно и бесшумно, словно легко плыла по воздуху, и от этого в самом деле казалась потусторонним существом.
  Тут я понял, какой большой актрисы лишился мир. Когда-то ей хотелось поставить в Эндхаузе спектакль и сыграть в нем главную роль. Сейчас она играла эту роль, и я видел, что она упивается ею. Она играла вдохновенно.
  Ник подплывала к нам все ближе, и вдруг тишина разорвалась.
  Из инвалидного кресла подле меня раздался сдавленный крик. Мистер Крофт издал какой-то звук, напоминавший бульканье. Челленджер испуганно выругался. Вайз, как мне показалось, отодвинулся на своем стуле, а Лазарус, напротив, подался вперед. И лишь Фредерика была безмолвна и неподвижна.
  И вдруг нас полоснул пронзительный вопль. Это кричала вскочившая со стула Эллен.
  – Это она! Это она к нам воротилась. Она идет! Убитые, они всегда приходят. Это она! Это она!
  Щелкнул выключатель, зажегся свет.
  Пуаро смотрел на нас, улыбаясь, как цирковой артист после удачно исполненного номера. А посредине комнаты стояла Ник, закутанная в белое покрывало.
  Первой пришла в себя Фредерика. Она нерешительно протянула руку и дотронулась до подруги.
  – Ник, ты… живая!
  Она сказала это чуть ли не шепотом.
  Ник засмеялась и шагнула вперед.
  – О да, – ответила она. – Вполне живая. Я очень благодарна вам за то, что вы сделали для моего отца, миссис Крофт. Только боюсь, что вы пока не сможете воспользоваться преимуществами этого завещания.
  – О господи, – шептала миссис Крофт, корчась в своем инвалидном кресле. – Господи! Забери меня отсюда, Берт. Увези меня. Я просто пошутила, дорогая… я пошутила, вот и все. Честное слово.
  – Странные шутки, – сказала Ник.
  Дверь снова отворилась, и кто-то вошел так тихо, что я даже не услышал его шагов. К моему удивлению, это оказался Джепп. Он мельком кивнул Пуаро, словно отвечая на какой-то вопрос, потом вдруг просиял и шагнул к инвалидному креслу.
  – Хелло-ло-ло! – воскликнул он. – Кого я вижу! Старая знакомая! Милли Мертон собственной персоной. И снова за свое, моя дорогуша?
  Не обращая внимания на протестующие вопли миссис Крофт, он повернулся к нам и начал объяснять:
  – По части подлогов она не знает себе равных, Милли Мертон. Мы слышали, что, когда они смывались в последний раз, их машина попала в аварию. И что же? Милли снова за свое. Спину сломала, а все не оставляет своих фокусов. Артистка, настоящая артистка.
  – Так это завещание поддельное? – воскликнул изумленный Вайз.
  – А как по-вашему? – презрительно сказала Ник. – Неужели вы думаете, что я написала такое дурацкое завещание? Вам я оставила Эндхауз, Чарлз, остальное Фредерике.
  При этих словах она перекрестилась, шагнула к подруге, и тут… Да, как раз в это мгновение все и произошло. Над подоконником полыхнул огонь, просвистела пуля, затем послышался еще один выстрел, раздался стон, и за окном что-то упало. В следующую секунду мы увидели, что Фредерика стоит посреди комнаты, а по ее руке стекает тоненькая струйка крови.
  
  Глава 20
  К
  Все это произошло так внезапно, что в первую минуту ни один из нас не мог сообразить, что случилось. Потом Пуаро яростно вскрикнул и бросился к дверям. За ним устремился Челленджер. Вскоре они вернулись, неся на руках безжизненное тело какого-то мужчины. Когда его осторожно опустили в большое кожаное кресло и я увидел его лицо, я невольно вскрикнул:
  – Лицо… лицо в окне!
  Это был тот самый человек, который накануне вечером заглядывал к нам в комнату. Я сразу узнал его. И понял, что Пуаро был прав, когда назвал преувеличением мои слова о якобы «нечеловеческом» лице.
  И все же было в нем нечто такое, что подтверждало мое впечатление. Это было лицо конченого человека, человека, отвергнувшего все человеческое.
  Бледное, безвольное, порочное, оно казалось застывшей маской, давно лишенной одухотворенности живого лица. По его щеке ползла струйка крови. Фредерика медленно направилась к креслу.
  – Вы ранены, мадам? – спросил Пуаро, становясь между ней и незнакомцем.
  Она покачала головой:
  – Пустяки, плечо поцарапано.
  Мягко отстранив Пуаро, она наклонилась над креслом.
  Незнакомец открыл глаза и встретился с ее взглядом.
  – Ну, в этот раз я, кажется, добрался до тебя, – глухо и злобно прохрипел он. И вдруг заговорил жалобно, словно ребенок: – Ах, Фредди, я ведь не хотел. Я не хотел. Ты всегда со мной по-хорошему…
  – Не надо, будет…
  Она опустилась на колени.
  – Я не хотел…
  Он уронил голову и не договорил.
  Фредерика взглянула на Пуаро.
  – Да, мадам, он мертв, – мягко проговорил мой друг.
  Тогда она медленно встала и, продолжая глядеть на умершего, с состраданием коснулась рукой его лба. Потом вздохнула и повернулась к нам.
  – Это был мой муж, – сказала она тихо.
  – К, – прошептал я.
  Пуаро услышал мой шепот и кивнул.
  – Да, я все время чувствовал, что здесь есть К, – заметил он вполголоса. – Вы помните, я с самого начала говорил.
  – Это был мой муж, – повторила Фредерика.
  В ее голосе звучала смертельная усталость. Она опустилась в кресло, которое принес ей Лазарус.
  – Теперь, пожалуй, я могу все рассказать, – проговорила она. – Это был… совершенно опустившийся человек. Наркоман. Он и меня приучил к наркотикам. С того самого дня, как я ушла от него, я что есть сил стараюсь вытравить из себя это. И кажется… теперь почти излечилась. Но это было трудно. Нечеловечески трудно. Вы и представить не можете как! А он не оставлял меня в покое. Откуда-то появлялся, требовал денег, грозил. Он как бы шантажировал меня. Если я не давала денег, он говорил, что застрелится. Он вечно угрожал мне этим. А потом начал грозить, что убьет меня. Он был способен на что угодно. Невменяемый… безумный…
  Мне кажется, что это он застрелил Мегги Бакли, – продолжала Фредерика. – Он, конечно, не собирался ее убивать. Наверное, он принял ее за меня. Мне, очевидно, не следовало молчать. Но ведь, в конце концов, все это были лишь догадки. И потом эти странные случаи с Ник… я решила, что, пожалуй, ошиблась. Мало ли кто мог оказаться виновником. Но вот однажды на столе у мсье Пуаро я вдруг увидела обрывок бумаги, исписанный рукой моего мужа. Это был кусочек письма, которое я недавно получила. Тогда я поняла, что мсье Пуаро напал на след. С этого дня мне оставалось только ждать.
  Но я до сих пор не понимаю, что получилось с конфетами. Ему незачем было покушаться на Ник. Да я и не пойму, как бы ему это удалось. Тут какая-то загадка.
  Она закрыла лицо руками, потом уронила их и с трогательной простотой добавила:
  – Вот и все.
  
  Глава 21
  На сцене Л
  К ней быстрыми шагами подошел Лазарус.
  – Милая… Милая моя… – пробормотал он.
  Пуаро отступил к буфету, налил в стакан вина и подал Фредерике. Она выпила и, улыбаясь, вернула ему стакан.
  – Теперь все в порядке, – сказала она. – Так что же… что же мы станем делать?
  Она посмотрела на Джеппа, однако инспектор лишь покачал головой:
  – Я в отпуске, миссис Райс. Оказываю услугу старому приятелю, и только. А этим делом ведает местная полиция.
  Она взглянула на Пуаро:
  – А местной полицией ведает мсье Пуаро?
  – О! Помилуйте, мадам! Я только скромный консультант.
  – Мсье Пуаро, – сказала Ник, – нельзя ли просто замять это дело?
  – Вы этого хотите, мадемуазель?
  – Да, хочу. Если на то пошло, эта история касается главным образом меня. А на меня теперь уже не будет покушений.
  – Вы правы. На вас больше не будет покушений.
  – Вы думаете о Мегги? Но, мсье Пуаро, ее ведь не вернуть. А если вы предадите все это огласке, то лишь заставите безмерно страдать Фредерику, а она этого не заслужила.
  – Вы говорите, она этого не заслужила?
  – Ох, ну конечно! Я же вам с самого начала говорила, что ее муж мерзавец. Сегодня вы убедились, каков он. Но он ведь умер. Так и кончим на этом. Пусть полицейские ищут убийцу Мегги. Они его не найдут, и дело с концом.
  – Итак, замять эту историю. Я верно понял вас, мадемуазель?
  – О да, пожалуйста! Ну согласитесь, пожалуйста, ради бога, согласитесь, милый мсье Пуаро.
  Пуаро медленно обвел нас глазами.
  – Ну, что вы все скажете?
  – Согласен, – сказал я твердо, встретив его взгляд.
  – Я тоже, – проговорил Лазарус.
  – Лучше и не придумаешь, – одобрил Челленджер.
  – Забудем все, что здесь сегодня было. – Это весьма решительное заявление исходило от Крофта.
  – Еще бы! Вам только этого и надо, – с усмешкой заметил Джепп.
  – Не гневайтесь на меня, милочка, – процедила Мильдред, обращаясь к Ник.
  Та бросила на нее презрительный взгляд.
  – Эллен?
  – Мы с Уильямом словечка никому не скажем, сэр. Лишнее болтать – только делу вредить.
  – А вы, мсье Вайз?
  – Такую историю замять невозможно, – сказал Чарлз Вайз. – Все эти факты следует сообщить в надлежащую инстанцию.
  – Чарлз! – выкрикнула Ник.
  – Мне очень жаль, дорогая. Но я смотрю на это дело с точки зрения закона.
  Пуаро вдруг рассмеялся:
  – Итак, семеро против одного. Наш славный Джепп соблюдает нейтралитет.
  – Я в отпуске, – заявил Джепп с ухмылкой. – Я не в счет.
  – Семеро против одного. Один только мсье Вайз становится… на сторону закона и порядка! А знаете, мсье Вайз, вы человек с характером!
  Вайз пожал плечами:
  – Ситуация предельно ясная. Это единственный путь.
  – О да, вы честный человек. Итак, я примыкаю к меньшинству. Я тоже за правду.
  – Мсье Пуаро! – воскликнула Ник.
  – Мадемуазель, вы сами втянули меня в это дело. Я занимаюсь им по вашему желанию. Теперь уже вы не заставите меня молчать.
  Он угрожающе поднял указательный палец – хорошо знакомый мне жест.
  – Садитесь все, я расскажу вам правду.
  Повинуясь его властному тону, мы молча сели, выжидательно взирая на него.
  – Слушайте! Вот у меня здесь список – список лиц, как-либо связанных с преступлением. Я обозначил их буквами – последняя буква К. Эта буква символизировала некое неизвестное нам лицо. К – это незнакомец, причастный к преступлению через одного из известных нам лиц. До нынешнего вечера я не знал, кто такой К, но был уверен, что он существует. События этого вечера доказали мою правоту.
  Однако вчера я вдруг понял, что допустил серьезную ошибку. Я сделал одно упущение. И я добавил новую букву к списку. Букву Л.
  – Еще один неизвестный? – не без иронии спросил Вайз.
  – Не совсем так. Буквой К я обозначил неизвестную нам особу. Если бы появился еще один незнакомец, он просто стал бы вторым К. Иное дело Л. Л – это человек, который с самого начала должен был попасть в мой список, но не попал туда по недосмотру.
  Он наклонился к Фредерике:
  – Вы можете не беспокоиться, мадам. Ваш муж не повинен в преступлении. Мадемуазель Мегги была убита Л.
  Пуаро кивнул Джеппу. Тот выступил вперед и заговорил таким тоном, каким, наверно, некогда давал показания в суде:
  – Действуя согласно полученной информации, я в начале вечера занял указанный мне пост, для чего тайно проник в дом при содействии мсье Пуаро. Я спрятался за портьерой в гостиной. Когда все собрались в этой комнате, в гостиную вошла некая молодая дама и включила свет. Она направилась к камину и открыла маленькую нишу, находившуюся за панельной обшивкой, которая, как выяснилось, приводилась в движение посредством пружины. Из этой ниши она извлекла револьвер и, держа его в руке, вышла из комнаты. Я последовал за ней и, слегка приоткрыв дверь, наблюдал за ее дальнейшими действиями. В прихожей находились пальто и накидки, оставленные только что пришедшими гостями. Молодая дама тщательно вытерла револьвер платком и опустила его в карман серой накидки, являющейся собственностью миссис Райс…
  – Ложь! Все до последнего слова ложь.
  Это кричала Ник.
  Пуаро указал на нее рукой.
  – Вот! – сказал он. – Вот кто был Л! Это мадемуазель Ник застрелила свою кузину Мегги Бакли.
  – Вы что, с ума сошли? – крикнула Ник. – Зачем мне было убивать Мегги?
  – Чтобы унаследовать деньги, оставленные ей Майклом Сетоном! Ее тоже звали Магдала Бакли, и с ней-то он и был помолвлен, а не с вами.
  – Вы… вы…
  Ее всю трясло, она была не в силах говорить. Пуаро повернулся к Джеппу.
  – Вы позвонили в полицию?
  – Да, полицейские уже ждут в прихожей. У них есть ордер на арест.
  – Да вы тут все сошли с ума! – высокомерно воскликнула Ник. Она кинулась к Фредерике.
  – Фредди, дай мне свои часы… на память, ладно?
  Фредерика медленно отстегнула часики и отдала их Ник.
  – Спасибо. Ну а теперь… пожалуй, пора кончать с этой нелепейшей комедией.
  – Замысел которой принадлежит вам, и постановка также осуществлена вами. Только вам не следовало приглашать на главную роль Эркюля Пуаро. Это была ваша ошибка, мадемуазель, весьма серьезная ошибка.
  
  Глава 22,
  и последняя
  – Вы ждете объяснений?
  До чего же мне были знакомы и эта удовлетворенная улыбка, и напускное смирение.
  Мы перешли в гостиную. Теперь нас было меньше. Слуги тактично удалились, а Крофтов попросили проследовать в полицию. Остались Фредерика, Лазарус, Челленджер, Вайз и я.
  – Итак, – начал Пуаро. – Признаюсь, я был одурачен, целиком и полностью одурачен. Как метко говорит ваша пословица, малютка Ник вертела мною как хотела. Ах, мадам, как правы были вы, когда сказали, что ваша подруга умная маленькая лгунья! Ах, как вы были правы!
  – Ник всегда лгала, – сдержанно отозвалась Фредерика. – Поэтому я и не верила рассказам о ее чудесных спасениях.
  – А я… я – слабоумный! – ей поверил!
  – А разве в самом деле ничего такого не было? – спросил я. Должен сознаться, что в голове у меня царил полный сумбур.
  – Все ее «случаи» были подстроены – умнейший ход! – чтобы создать нужное впечатление.
  – Какое же?
  – Что ее жизнь в опасности. Но я забегаю вперед. А всю эту историю, воссозданную мною постепенно и по кусочкам, лучше рассказывать сначала. Итак, живет на свете девушка по имени Ник Бакли, молодая и красивая, не слишком щепетильная и одержимая фанатической привязанностью к своему дому.
  Вайз кивнул:
  – Я же вам говорил.
  – И были правы. Мадемуазель Ник любила Эндхауз. Но у нее не было денег. Дом заложен. Ей нужны деньги, ей до зарезу нужны деньги, и она никак не может их достать. В Ле-Туке она знакомится с молодым Сетоном, и он увлекается ею. Она знает, что он почти наверняка унаследует имущество своего дяди, а дядюшка – миллионер. Ну, думает она, взошла моя звезда. Но его увлечение не серьезно. Ему с ней весело, и только. Они встречаются в Скарборо, он катает ее в своем самолете, вдруг… все рушится. Он знакомится с Мегги и влюбляется в нее с первого взгляда.
  Мадемуазель Ник потрясена. Ей предпочли – и кого? – кузину Мегги, которую она даже хорошенькой не считала! Но молодой Сетон смотрит на Мегги совсем другими глазами. Для него она единственная на свете. Происходит тайная помолвка. О ней знает, должен знать, только один человек. И этот человек – мадемуазель Ник. Бедняжка Мегги счастлива, что хоть кому-то может открыться. Она, конечно же, читает кузине отрывки из писем жениха. Таким образом мадемуазель узнает о завещании. Это пока что проходит мимо ее внимания. Но застревает в памяти.
  И вдруг скоропостижно умирает сэр Мэтью Сетон, и сразу же вслед за тем возникают слухи об исчезновении Майкла Сетона. И в голове нашей молодой леди созревает чудовищный план. Сетону неизвестно, что ее тоже зовут Магдала. Он знает ее только как Ник. Можно не сомневаться, что завещание его предельно неофициально – там названо имя, и все. Но ведь в глазах света Сетон ее приятель! Его имя связывают именно с ней. И если она объявит, что они были помолвлены, это ни в ком не вызовет удивления. Но для того, чтобы ей это удалось, необходимо устранить Мегги.
  Времени у нее в обрез. Она уславливается с Мегги, что та погостит у нее несколько дней. Затем устраивает свои «несчастные случаи». Перерезает шнур от картины. Приводит в негодность тормоза. Что касается валуна, то он, возможно, свалился сам по себе, а она лишь добавила от себя, что находилась в это время на дорожке.
  И тут… ей попадается в газете мое имя. Я же говорил вам, Гастингс, Эркюля Пуаро знают все. И у нее хватает наглости сделать меня своим сообщником. Она простреливает шляпку, и пуля падает у моих ног. Восхитительная комедия. И я клюю на эту наживку! Я верю, что ей грозит опасность! Прекрасно. Таким образом она заручается поддержкой очень ценного свидетеля. Я играю ей на руку, предложив вызвать к себе подругу. Воспользовавшись этим, она телеграфирует Мегги, чтобы та приехала днем раньше.
  Как ей легко осуществить свой план! Оставив нас за обеденным столом и узнав по радио, что смерть Сетона установлена, она начинает действовать. У нее достаточно времени, чтобы взять письма Сетона к Мегги, просмотреть их и отобрать те, что отвечают ее цели. Затем она прячет их в своей комнате. Ну а позже она и Мегги оставляют нас любоваться фейерверком и идут в дом. Ник дает кузине свою шаль. Потом она тихонько подкрадывается к ней и стреляет, сразу же бросается в дом и прячет револьвер в тайнике, о котором, как она думает, никто не знает. Потом бежит на второй этаж и ждет там, пока не раздаются голоса. Тело найдено. Теперь ее выход.
  Она бросается вниз и выбегает из дверей.
  Ах, как она сыграла эту роль!
  Неповторимо! Да, что и говорить, спектакль был хоть куда. Горничная Эллен сказала, что в Эндхаузе есть что-то зловещее. Я склонен с нею согласиться. Именно он вдохновил мадемуазель Ник.
  – Но что же вышло с этими конфетами? – спросила Фредерика. – Я до сих пор не понимаю, как все это получилось.
  – Конфеты были частью все того же плана. Ведь если после смерти Мегги не прекращаются попытки убить Ник, это со всей определенностью доказывает, что Мегги была убита по ошибке. Выждав нужное время, она звонит мадам Райс и просит принести ей коробку шоколадных конфет.
  – Так это все-таки она звонила?
  – В том-то и дело! Самое простое объяснение чаще всего и бывает самым верным, не правда ли? Она немного изменила голос, и дело сделано, сомнение посеяно. Теперь, когда вас спросят, с кем вы говорили, вы уже не сможете ответить с полной уверенностью. Затем приходит коробка, и все опять же очень просто. Она начиняет три конфеты кокаином – кокаин она незаметно пронесла с собой в больницу, – съедает одну конфету и заболевает… впрочем, не так уж сильно. Она отлично знает, сколько надо принять кокаина и как преувеличить симптомы отравления.
  А тут еще карточка – моя карточка! О! Черт! Какая дерзость! Взять мою собственную карточку, ту самую, что я прислал с цветами. Просто, не так ли? Но поди угадай…
  Мы помолчали, потом Фредерика спросила:
  – Зачем она положила револьвер в карман моей накидки?
  – Я так и думал, что вы об этом спросите, мадам. Скажите, вам никогда не приходило в голову, что с некоторых пор мадемуазель Ник чувствует к вам неприязнь? Вам не казалось иногда, что она, может быть, вас ненавидит?
  – Трудно сказать, – в раздумье проговорила Фредерика. – В наших отношениях не было искренности. Когда-то она, правда, любила меня.
  – А что, мсье Лазарус, – вы сами понимаете, сейчас не время для ложной скромности, – между вами и мадемуазель Ник были какие-нибудь отношения?
  – Да нет, – ответил Лазарус, качая головой. – Одно время я ею немного увлекался. Потом остыл, сам не знаю почему.
  – Вот, вот, – проговорил Пуаро, глубокомысленно качая головой. – В этом была ее трагедия. Ею увлекались… и остывали. Вместо того чтобы влюбиться в нее еще сильней, вы полюбили ее подругу. И тогда она возненавидела мадам за то, что у нее есть опора – богатый поклонник. Зимой, когда она писала завещание, она хорошо относилась к подруге. Но позже все переменилось.
  Теперь она вспомнила об этом завещании. Она ведь не знала, что Крофты его перехватили, что оно не дошло до места назначения. У мадам – во всяком случае, в глазах света – появилась причина желать ее смерти. Поэтому мадемуазель Ник и позвонила мадам, попросив ее купить шоколадные конфеты. Сегодня вечером здесь было бы оглашено завещание, где основной наследницей названа мадам… а чуть попозже в кармане у нее нашли бы револьвер, тот самый, из которого была убита Мегги Бакли. А если б его нашла сама мадам, она могла очернить себя, сделав попытку от него избавиться.
  – Как она, должно быть, ненавидела меня! – прошептала Фредерика.
  – Да, мадам. Вы обладали тем, что ей было не дано: даром завоевать и сохранить любовь.
  – Я, очевидно, глуп, – вмешался Челленджер, – но до меня все еще не доходит, что вышло с завещанием?
  – Вот как? Ну что же, сейчас я объясню, хотя это уже совсем другая и, кстати, очень несложная история. Крофты скрываются от полиции. Мадемуазель Ник предстоит операция. У нее нет завещания. Крофты решают рискнуть. Они убеждают ее написать завещание и обещают отправить его по почте. Теперь, если с мадемуазель что-то случится… если она умрет… они заменят ее завещание мастерски сделанной фальшивкой, в которой будет сказано, что мадемуазель отказывает все свое имущество миссис Крофт, и будет ссылка на Австралию и на Филиппа Бакли, который, как известно Крофтам, бывал в этой стране.
  Но операция проходит благополучно, и фальшивка оказывается бесполезной. Во всяком случае, на время. Затем начинаются покушения на жизнь мадемуазель. Крофты снова навостряют уши. Наконец я объявляю, что мадемуазель умерла. Соблазн слишком велик. Крофты немедля отсылают мистеру Вайзу поддельное завещание. К слову сказать, они, конечно, считали ее много богаче, чем она есть на самом деле. Им ведь было неизвестно, что дом заложен.
  – Больше всего мне хотелось бы узнать, мсье Пуаро, – сказал Лазарус, – как вам удалось догадаться? Когда у вас появились первые подозрения?
  – Увы, стыдно сказать. Поздно… слишком поздно. Правда, меня и раньше кое-что смущало. Кое-что вызывало сомнения. И прежде всего постоянные несоответствия между тем, что говорила мадемуазель Ник, и тем, что говорили остальные. К несчастью, я каждый раз верил ей.
  Но наступила минута, когда я прозрел. Мадемуазель Ник допустила ошибку. Она переиграла. Когда я посоветовал ей пригласить к себе подругу, она обещала сделать это и скрыла от меня, что мадемуазель Мегги уже приглашена. Ей показалось, что так все будет выглядеть естественнее, но она ошиблась.
  Дело в том, что сразу после приезда в Эндхауз Мегги Бакли написала домой письмо, а в письме этом была одна невинная фраза, которая меня озадачила.
  «…Не понимаю, зачем она прислала мне такую телеграмму. По-моему, ничего бы не случилось, если б я приехала во вторник». Что значило это упоминание о вторнике? Оно могло значить только одно. Мегги и так, без всякой телеграммы, собралась приехать сюда во вторник. Но в таком случае мадемуазель Ник мне солгала или скрыла от меня правду.
  Тут я впервые за все время посмотрел на нее с другой точки зрения. Я взглянул на все ее утверждения критически. Вместо того чтобы принять их на веру, я сказал себе: «А что, если это ложь?» Я вспомнил все несоответствия и подумал: «А что, если каждый раз лгала именно мадемуазель Ник, а не другие?»
  Я сказал себе: «Будем рассуждать проще. Посмотрим, что действительно случилось? Каковы бесспорные факты?» И увидел, что бесспорным является только один факт – убийство Мегги Бакли. И больше ничего! Но кто же мог желать смерти Мегги Бакли?
  И тогда я подумал еще об одном: мне вспомнились досужие размышления Гастингса, в которые он пустился за несколько минут до этого. Он говорил, что от имени Маргарет есть много уменьшительных: Мегги, Марго и т.д. И у меня вдруг мелькнула мысль: интересно, а как же полное имя мадемуазель Мегги?
  В следующую минуту разом я понял все! Предположим, что ее тоже зовут Магдала. Это фамильное имя, так говорила мне мадемуазель Ник. Стало быть, существуют две Магдалы Бакли. Допустим…
  Я перебрал в уме письма Майкла Сетона. Ну что ж, ничего невозможного. Там есть упоминание о Скарборо – так ведь и Мегги была в Скарборо вместе с Ник. Об этом говорила ее мать.
  Кроме того, становилось понятным одно обстоятельство, которое прежде смущало меня. Почему так мало писем? Если уж девушка хранит письма возлюбленного, она хранит их все. Почему она отобрала именно эти? Есть ли в них что-то особенное?
  И я вспомнил, что в них ни разу не названо ее имя. Они начинаются по-разному, но всегда с какого-нибудь ласкового обращения.
  В них была и еще одна деталь, которую я должен был заметить сразу, так как она буквально лезла в глаза.
  – Какая же?
  – А вот какая. Двадцать седьмого февраля мадемуазель Ник делали операцию. Одно из писем Майкла Сетона датировано вторым марта, и там нет ни слова о том, что он встревожен ее болезнью, что он вообще чем-то встревожен. Мне давно следовало понять, что письма были адресованы совершенно другому лицу.
  Тогда я просмотрел список своих вопросов. Но на этот раз я рассмотрел их совсем с другой точки зрения.
  И за очень немногими исключениями ответы оказались ясными и убедительными. Я ответил и еще на один вопрос, который возник у меня раньше. Зачем мадемуазель Ник купила себе черное платье? Ответ на него мог быть только один – она хотела быть одетой так же, как кузина, дабы красная шаль окончательно довершила их сходство. Такое объяснение правдоподобно и убедительно, а всякое другое – нет. Ибо никакая девушка не станет покупать себе траур, не убедившись в смерти возлюбленного. Это противоестественно.
  После этого я поставил собственный спектакль. И случилось то, на что я рассчитывал! Ник Бакли с невероятной горячностью отрицала существование тайника. Она заявила, что в доме его нет. Но если бы тайник существовал – а у Эллен, по-моему, не было никаких причин его выдумывать, – Ник обязательно должна была знать о нем. К тому же почему она так горячилась? Не потому ли, что спрятала в тайнике револьвер с намерением кому-нибудь его подбросить и таким образом обвинить этого человека?
  Я дал ей понять, что подозрение падает на мадам. Именно это и отвечало ее расчетам. Как я предвидел, она не удержалась от искушения добавить к остальным еще одно, решающее доказательство. К тому же так было безопаснее и для нее самой. Ведь Эллен в любой момент могла найти тайник и спрятанный в нем револьвер.
  Мы все собрались в столовой. Мадемуазель Ник в гостиной одна, ждет своего выхода. Ей кажется, что наступила минута, когда она без всякого риска может взять револьвер из тайника и положить его в карман накидки, принадлежащей мадам. Но на этот раз она наконец просчиталась…
  Фредерика вздрогнула.
  – Нет, все-таки я не жалею, что дала ей часы, – сказала она.
  – И правильно, мадам.
  Она бросила на него быстрый взгляд.
  – Вы и об этом знаете?
  – А как же Эллен? – вмешался я. – Знала она о чем-нибудь или хотя бы догадывалась?
  – Ни о чем. Мы с нею беседовали. Она решила остаться в тот вечер дома, так как, по ее собственным словам, почувствовала что-то неладное. По-видимому, Ник слишком усердно уговаривала ее пойти поглядеть фейерверк. Эллен догадывалась о неприязни, которую Ник питала к мадам. Эллен сама говорила мне, что она «нутром чуяла недоброе». Правда, она думала, что несчастье случится с мадам. Уж кому-кому, а ей-то отлично был известен нрав ее хозяйки, этой «шалой девчонки», как она выразилась.
  – Ну что ж, – тихо сказала Фредерика. – Пусть будет так. Шалая девчонка. Такой она для нас и останется… во всяком случае, для меня.
  Пуаро взял ее руку и бережно поднес к губам.
  Чарлз Вайз резко выпрямился на стуле.
  – Неприятная, крайне неприятная история, – заметил он вполголоса. – Придется, наверное, позаботиться о защитнике.
  – Мне кажется, в этом не будет необходимости, – тихо ответил Пуаро. – Если, конечно, я не ошибся в своих предположениях.
  Он неожиданно повернулся к Челленджеру.
  – Ведь вы именно там прячете свой товар, в дамских часиках, верно?
  – Я… я… – запинаясь, пробормотал моряк. Он совершенно растерялся.
  – Только не старайтесь меня одурачить, разыгрывая рубаху-парня. Если вы провели Гастингса, то со мной это вам не удастся. Между прочим, это дело – я имею в виду торговлю наркотиками, – оно действительно оказалось прибыльным для вас и вашего дядюшки с Гарли-стрит?
  – Мсье Пуаро! – Челленджер встал.
  Мой друг безмятежно взирал на него снизу вверх.
  – Ведь вы и есть тот услужливый «приятель». Отрицайте это, если вам угодно. Но вот вам мой совет: если вы не хотите иметь дело с полицией, вам лучше исчезнуть.
  И, к моему глубочайшему изумлению, Челленджер так и сделал. Его как ветром сдуло. Разинув рот, я глядел ему вслед.
  Пуаро рассмеялся:
  – Я говорил вам, мой друг. Ваш инстинкт всегда вас подводит. Просто удивительно.
  – Так кокаин… его прятали в часах?.. – начал я.
  – Конечно же. Поэтому-то мадемуазель Ник и удалось так легко пронести его в больницу. А так как свой запас она израсходовала на конфеты, то она попросила у мадам ее часики с нетронутой порцией.
  – Вы хотите сказать, что она не может без него обойтись?
  – Нет, нет, она не наркоманка. Так, иногда, забавы ради. Однако на этот раз у нее была другая цель. На этот раз доза будет вполне достаточной.
  У меня перехватило дыхание.
  – Неужели?..
  – Да, для нее это лучший выход. Лучше уж это, чем веревка палача. Но т-с-с! Не надо говорить об этом при мсье Вайзе, ибо для него законность и порядок превыше всего. Формально я ничего не знаю. Я могу только догадываться, что там находится, в этих часиках.
  – Ваши догадки всегда правильны, мсье Пуаро, – сказала Фредерика.
  – Мне пора, – проговорил Чарлз Вайз и вышел. На лице его застыло выражение холодного неодобрения.
  Пуаро взглянул на Фредерику, потом на Лазаруса.
  – Значит, вы собираетесь пожениться, э?
  – И как можно скорее.
  – Поверьте мне, мсье Пуаро, – заговорила Фредерика, – я вовсе не такая кокаинистка, как вы считаете. Я уже свела свою порцию до крошечной дозы. А сейчас, когда меня ждет счастье, я смогу, наверное, и вовсе обойтись без часов.
  – Надеюсь, что вы будете счастливы, мадам, – мягко сказал Пуаро. – Вам пришлось многое пережить. Но, несмотря ни на что, вы добры и отзывчивы.
  – Я постараюсь, чтобы Фредерике было хорошо, – сказал Лазарус. – Дела у меня далеко не блестящи, но я надеюсь выкарабкаться. А нет – Фредерика согласна и на бедность… вдвоем со мной.
  Фредерика улыбнулась и кивнула.
  – Однако уже поздно, – сказал Пуаро, взглянув на часы.
  Мы встали.
  – Странный вечер провели мы с вами в этом странном доме, – продолжал Пуаро. – Эллен была права, когда назвала его «недобрый дом».
  Он посмотрел на портрет старого сэра Николаса. Потом вдруг взял Лазаруса за руку и отвел в сторону.
  – Прошу прощения, – сказал он. – Из всех моих вопросов один все же остался без ответа. Скажите, почему вы предложили за картину пятьдесят фунтов? Я был бы очень рад это узнать, потому что, понимаете… приятно, когда выяснено все до конца.
  Некоторое время Лазарус смотрел на моего друга, сохраняя бесстрастное выражение на лице. Потом улыбнулся.
  – Видите ли, мсье Пуаро, – сказал он. – Я делец.
  – Именно так.
  – Картина стоит двадцать фунтов, и ни пенни больше. Я знал, что, если предложу Ник пятьдесят, она тут же заподозрит, что я даю ей слишком мало, и позовет оценщика. Тот, конечно, скажет, что я предложил намного больше, чем она стоит. В следующий раз, когда я снова предложу ей продать мне какую-нибудь картину, она уже не станет меня проверять.
  – Ну и?..
  – Картина, которая висит на противоположной стене, стоит не меньше пяти тысяч фунтов, – сухо ответил Лазарус.
  – О! – Пуаро с облегчением вздохнул. – Ну теперь я знаю все, – сказал он радостно.
  
  
  Смерть лорда Эджвера
  
  
  Глава 1
  В театре
  У людей короткая память. Сейчас уже кажется, что убийство Джорджа Альфреда Сент-Винсент Марша, четвертого барона Эджвера, столь ужаснувшее и взволновавшее общество, произошло давным-давно. Его сменили новые сенсации.
  Имя моего друга Эркюля Пуаро никогда не упоминалось публично в связи с этим делом. Должен сказать, что такова была его воля. Он предпочел остаться в тени. Лавры пожинали другие, и это его вполне устраивало. Более того, сам Пуаро был почему-то совершенно убежден в том, что дело это раскрыл не он. Мой друг и сегодня утверждает, что на путь истинный его направила случайно услышанная им фраза, которую произнес на улице какой-то прохожий.
  Тем не менее разгадкой тайны мы обязаны гению Эркюля Пуаро. Если бы не он, вряд ли истинный убийца был бы найден.
  Именно поэтому я считаю, что пришло время черным по белому изложить все, что мне известно. Я досконально знаю все детали дела, а кроме того, меня – не стану скрывать – просила рассказать о нем одна прелестная дама.
  Я часто вспоминаю тот день, когда мы собрались в безупречно убранной гостиной Пуаро и мой маленький друг, меряя шагами одну и ту же полоску на ковре, наповал сразил нас неопровержимыми доказательствами. Как и Пуаро, я начну свое повествование с театрального представления, которое видел в Лондоне в июне прошлого года.
  Весь город был тогда без ума от Карлотты Адамс. Годом раньше она дала несколько выступлений, которые принесли ей огромный успех. Теперь же у нее был трехнедельный ангажемент, и мы присутствовали на предпоследнем выступлении.
  Карлотта Адамс, уроженка Америки, обладала изумительным талантом разыгрывать смешные сценки, не пользуясь косметикой, не прибегая к помощи партнеров и без декораций. Она с одинаковой легкостью говорила на любом языке (или заставляла вас так думать). Скетч «Вечер в заграничном отеле» был уморительным. На сцене один за другим появлялись американские туристы, немецкие туристы, английские семьи среднего достатка, дамы сомнительной репутации, обнищавшие русские аристократы, томные и учтивые официанты.
  Грустные скетчи сменялись веселыми, и наоборот. На чешку, умирающую в больнице, невозможно было смотреть без комка в горле. Минутой позже вы до слез хохотали над тем, как зубной врач манипулирует над своей жертвой, дружески с ней беседуя.
  Заканчивалась программа номером, который Карлотта Адамс назвала «Имитации».
  В нем снова проявился ее недюжинный ум. Черты ее лица, совершенно лишенного косметики, как бы растворялись, и перед зрителями вдруг возникало лицо известного политика, или знаменитой актрисы, или светской красавицы. Каждый ее персонаж произносил небольшой монолог, и эти монологи были составлены чрезвычайно тонко. Они подчеркивали все слабости избранных ею людей.
  Одной из последних она имитировала Сильвию Уилкинсон – талантливую молодую американскую актрису, хорошо известную в Лондоне. Номер был продуман замечательно. Банальности, слетавшие с ее уст, наполнялись удивительно мощным чувством, и вам помимо вашей воли начинало казаться, что каждое сказанное ею слово обладает глубоким смыслом. Ее голос, изысканно смодулированный, с хрипловатой трещинкой, завораживал. Сдержанные жесты, исполненные непередаваемой значительности, фигура, как бы колеблемая невидимым ветром, и даже полное ощущение редкой физической красоты – как ей это удавалось, я понять не могу!
  Я всегда был поклонником несравненной Сильвии Уилкинсон и восторгался ее драматическими ролями, а тем, кто считал, что она красавица, но не актриса, я возражал, что у нее прекрасные сценические способности.
  Было немного жутковато слышать этот знакомый, с мрачными провалами голос, который так часто волновал меня, видеть, как медленно сжимаются и разжимаются пальцы ее руки, как разлетаются волосы, когда она откидывала назад голову – этим жестом она всегда заканчивала эмоционально насыщенную сцену.
  Сильвия Уилкинсон была одной из тех актрис, которые, выходя замуж, оставляют сцену для того только, чтобы через несколько лет вернуться назад.
  Тремя годами раньше она вышла замуж за богатого, но странного лорда Эджвера. По слухам, она оставила его вскоре после свадьбы. Как бы то ни было, через полтора года она уже снималась в Америке, а в этом сезоне появилась в Лондоне, в пьесе, имевшей большой успех.
  Наблюдая за умно построенным, хотя и достаточно едким представлением Карлотты Адамс, я вдруг задумался над тем, как к нему относятся люди, которых она имитирует. Льстит ли им такого рода слава – и реклама? Или их раздражает демонстрация самого сокровенного, что у них есть, – профессиональных приемов? Ведь Карлотта Адамс ставила себя в положение фокусника, который говорит о трюках соперника: «Ну, это давно устарело. И делается очень просто. Хотите, покажу?»
  Я решил, что если бы объектом такой пародии был я, то она не доставила бы мне никакого удовольствия. Конечно, я бы скрыл раздражение, но был бы очень недоволен. Надо обладать поистине безграничной широтой взглядов и неистощимым чувством юмора, чтобы веселиться, глядя на столь безжалостное разоблачение.
  Едва я успел прийти к такому выводу, как изумительный, хрипловатый смех, звучащий со сцены, эхом отозвался позади меня.
  Я резко повернулся. Прямо за мной, подавшись вперед, сидела леди Эджвер, больше известная как Сильвия Уилкинсон – предмет происходившего на сцене.
  Мне сразу же стало ясно, что я ошибся в своих выводах. В ее глазах сияло выражение удовольствия и восторга, прелестные губы дрожали от смеха.
  Когда «имитация» закончилась, она громко зааплодировала, повернувшись к своему спутнику, высокому и красивому, как греческий бог, чье лицо было мне знакомо больше по экрану, чем по сцене. Это был Брайан Мартин, самый популярный в то время киноактер, снимавшийся с Сильвией Уилкинсон в нескольких фильмах.
  – По-моему, потрясающе! – сказала леди Эджвер.
  Он рассмеялся.
  – Сильвия, ты и впрямь в восторге.
  – Но ведь она просто молодец! И намного лучше, чем я думала!
  Шутливого ответа Брайана Мартина я не расслышал. Карлотта Адамс перешла к следующей имитации.
  А то, что случилось позднее, я всегда буду считать очень интересным совпадением.
  После театра Пуаро и я отравились ужинать в «Савой».
  Неподалеку от нашего столика сидели леди Эджвер, Брайан Мартин и двое незнакомых мне людей. Я указал на них Пуаро, и в этот момент к пустовавшему соседнему столику подошла и заняла свои места еще одна пара. Лицо женщины было мне знакомо, но, как ни странно, я несколько мгновений не мог сообразить, кто она.
  И вдруг я понял, что это Карлотта Адамс! Мужчины я не знал. Он был хорошо одет, с жизнерадостным, но каким-то бесцветным лицом. Я таких недолюбливаю.
  Карлотта Адамс была одета в очень простое черное платье. Ее лицо было незапоминающимся – одним из тех подвижных, живых лиц, которые почти все время кого-то изображают. Оно легко принимало чужие черты, но своих, узнаваемых, у него не было.
  Я поделился своими наблюдениями с Пуаро. Он внимательно выслушал меня и, склонив к плечу свою яйцевидную голову, цепким взглядом охватил два столика, к которым я привлек его внимание.
  – Стало быть, это и есть леди Эджвер? Да-да, припоминаю, я видел ее на сцене. Она belle femme[446].
  – И хорошая актриса.
  – Возможно.
  – Вы в этом не уверены?
  – Видите ли, мой друг, все зависит от обстоятельств. Если она играет главную роль в пьесе и все действие вращается вокруг нее, тогда она играет хорошо. Но я сомневаюсь, что она может сыграть как надо маленькую роль или даже то, что называют характерной ролью. Пьеса должна быть написана о ней и для нее. Мне кажется, что она принадлежит к тем женщинам, которых интересуют только они сами.
  Он помолчал и неожиданно добавил:
  – Таких людей всю жизнь караулит несчастье.
  – Несчастье? – удивленно переспросил я.
  – Кажется, я удивил вас, друг мой. Да, несчастье. Потому что такая женщина видит только одно – себя. Она не замечает горя и бед, которые ее окружают, тех противоборствующих идей и поступков, которые составляют жизнь. Нет, они видят только свою дорогу. Поэтому рано или поздно их постигает несчастье.
  Мне стало интересно. Честно говоря, я бы до такого вряд ли додумался.
  – Ну а другая? – спросил я.
  – Мисс Адамс?
  Пуаро перевел взгляд на ее столик.
  – А что бы вы хотели о ней услышать? – улыбаясь, спросил он.
  – Только то, что вы о ней думаете.
  – А разве я сегодня вечером играю роль прорицательницы, которая гадает по ладони и рассказывает, кто есть кто?
  – Но у вас это получается лучше, чем у кого-либо другого, – возразил я.
  – Как мило, что вы верите в меня, Гастингс. Я тронут. Но разве вам неизвестно, что каждый из нас – загадка, клубок противоположных страстей, желаний и склонностей. Mais oui, c'est vrai[447]. Мы делаем свои маленькие выводы и в девяти случаях из десяти оказываемся не правы.
  – Только не Эркюль Пуаро, – сказал я, улыбаясь.
  – Даже Эркюль Пуаро! О, я отлично знаю, что вы всегда считали меня тщеславным, но уверяю вас, я человек скромный.
  Я рассмеялся.
  – Вы – скромный!
  – Совершенно верно. Правда, должен сознаться, что своими усами я действительно немного горжусь. Ничего подобного им я в Лондоне не видал.
  – В этом отношении, – сухо отозвался я, – вы можете быть совершенно спокойны. Вторых таких нет. Итак, вы не рискуете вынести суждение о Карлотте Адамс?
  – Elle est artiste[448], – просто ответил Пуаро. – Этим все сказано, не так ли?
  – Однако вы не считаете, что ее подстерегает опасность?
  – Она нас всех подстерегает, – сурово сказал Пуаро. – Несчастье всегда терпеливо ждет своего часа. А что касается вашего вопроса, то скорее всего мисс Адамс ждет удача. Вы, конечно, заметили, что она еврейка?
  Я этого не заметил, но теперь, после слов Пуаро, я увидел, что в ее лице действительно есть что-то семитское. Пуаро кивнул.
  – Значит, она удачлива. Хотя следует сказать, что есть такая дорога, на которой и ее может постигнуть несчастье – мы ведь говорим о несчастье.
  – Что вы имеете в виду?
  – Любовь к деньгам. Таких, как она, любовь к деньгам может лишить благоразумия и осторожности.
  – Такое может случиться с каждым, – сказал я.
  – Вы правы, но вы или я, во всяком случае, помнили бы об опасности. Мы бы взвешивали «за» и «против». А если человек слишком любит деньги, то все остальное остается как бы в тени.
  Его серьезность рассмешила меня.
  – Королева цыганок Эсмеральда сегодня в хорошей форме, – поддразнил я его.
  – Психология людей очень интересна, – спокойно продолжал Пуаро, – невозможно интересоваться преступлениями, не интересуясь психологией. Профессионала занимает не сам акт убийства, а то, что лежит за ним. Вы меня понимаете, Гастингс?
  Я заверил его, что понимаю.
  – Я замечал, Гастингс, что, когда мы работаем над каким-нибудь делом вместе, вы всегда побуждаете меня к физическим действиям. Вам хочется, чтобы я измерял отпечатки подошв, разглядывал сигаретный пепел и ползал бы по полу в поисках доказательств. Мне никак не удается убедить вас, что если удобно устроиться в кресле и закрыть глаза, то решить любую проблему становится гораздо легче.
  – Только не мне, – сказал я. – Когда я удобно устраиваюсь в кресле и закрываю глаза, со мной всякий раз происходит одно и то же.
  – Знаю, – кивнул Пуаро, – это странно! В такие минуты мозг должен работать с особой четкостью, а никак не спать. Умственная деятельность – это так интересно, так стимулирует! Функционирование маленьких серых клеточек доставляет интеллектуальное наслаждение. Они, и только они, выводят нас из тумана к правде…
  Честно говоря, я всегда переключаю свое внимание на что-нибудь другое, как только Пуаро упоминает о маленьких серых клеточках. Я столько раз о них слышал!
  На сей раз мое внимание было направлено на четырех сидевших неподалеку людей, и когда я почувствовал, что монолог Пуаро приближается к концу, то заметил с усмешкой:
  – Вы неотразимы, Пуаро. Прелестная леди Эджвер не в силах оторвать от вас взгляда.
  – Должно быть, кто-то объяснил ей, кто я такой, – ответил Пуаро, безуспешно напуская на себя скромный вид.
  – Скорее это ваши знаменитые усы, – сказал я, – она потрясена их красотой.
  Пуаро нежно коснулся усов рукой.
  – Да, они уникальны, – констатировал он. – Ах, мой друг, – цитирую вас – «зубная щетка», которую носите вы, – какой это ужас – какое варварство – какое насилие над природой! Ступите на верный путь, пока не поздно, умоляю вас!
  – Смотрите-ка, – воскликнул я, пропуская возгласы Пуаро мимо ушей, – она встает! Кажется, она собирается подойти к нам. Брайан Мартин старается ее удержать, но она его не слушает.
  И действительно, Сильвия Уилкинсон, поднявшись со своего места, решительно направилась к нашему столику. Пуаро встал и поклонился. Я тоже встал.
  – Мсье Эркюль Пуаро? – раздался мягкий, хрипловатый голос.
  – К вашим услугам.
  – Мсье Пуаро, я хотела бы с вами поговорить. Мне нужно с вами поговорить.
  – Прошу вас, мадам, садитесь.
  – Нет-нет, только не здесь. Я хочу поговорить с вами конфиденциально. Мы сейчас поднимемся в мой номер.
  – Подожди, Сильвия, – возразил очутившийся рядом с ней Брайан Мартин. Он принужденно рассмеялся. – Мы ведь ужинаем. И мсье Пуаро тоже.
  Но Сильвию Уилкинсон не так-то легко было сбить с намеченного пути.
  – Ну и что? – недоуменно спросила она. – Пусть ужин отнесут ко мне наверх. Пожалуйста, Брайан, позаботься об этом. Да, и еще…
  Она сделала несколько шагов вслед за мистером Мартином, который отправился выполнять ее поручение, и стала с жаром что-то ему говорить. По тому, как он хмурился и качал головой, мне казалось, что он не хочет с ней соглашаться, но она усилила натиск, и в конце концов он, пожав плечами, уступил.
  В продолжение этого разговора она несколько раз взглянула в сторону, где сидела Карлотта Адамс, и я подумал, что, может быть, сказанное ею имеет отношение к мисс Адамс.
  Добившись своего, Сильвия с сияющим видом вернулась к нам.
  – Пойдемте, – сказала она, одарив ослепительной улыбкой нас обоих.
  То, что у нас могли быть другие планы, ей просто не пришло в голову. Она безмятежно направилась к выходу.
  – Как удачно я вас здесь встретила, мсье Пуаро, – сказала она, подходя к лифту. – Я как раз сидела и думала, что мне делать, и вдруг увидела вас, совсем близко! Тут я и подумала: «Вот кто подскажет мне, что делать».
  Она повернулась к лифтеру и бросила:
  – Третий.
  – Если я могу вам помочь… – начал Пуаро.
  – Конечно, можете! Мне говорили, что вы самый замечательный человек на свете. Кто-то ведь должен вывести меня из тупика, в котором я очутилась, и я чувствую, что это сделаете вы.
  Мы вышли на третьем этаже, проследовали за ней по коридору, и Сильвия Уилкинсон распахнула дверь одного из самых роскошных номеров «Савоя».
  Бросив белую меховую накидку на стул и крошечную вечернюю сумочку на стол, она опустилась на другой стул и воскликнула:
  – Мсье Пуаро, я должна любым путем отделаться от своего мужа!
  
  
  Глава 2
  За ужином
  Пуаро остолбенел, но быстро пришел в себя.
  – Мадам, – сказал он, и глаза его блеснули, – «отделаться от мужа» я вам помочь не могу. Это не моя специальность.
  – Конечно-конечно, я знаю.
  – Вам нужен адвокат.
  – А вот тут вы ошибаетесь. С адвокатами я уже намучилась. И с честными и с жуликами – ни от кого из них толку нет. Они только и знают, что твердят о законах, а чутья у них никакого.
  – Вы убеждены в том, что у меня оно есть?
  Она засмеялась.
  – Мне о вас говорили, мсье Пуаро, что вы на сто метров под землей видите.
  – Comment?[449] На сто метров? Не понимаю.
  – Ну, в общем, вы – то, что мне надо.
  – Мадам, плохо ли, хорошо ли работает мой мозг… хотя отбросим притворство – он всегда работает хорошо, однако ваше дело не мой жанр.
  – Не понимаю почему. Я должна решить проблему!
  – Ах проблему!
  – Да, и трудную, – продолжала Сильвия Уилкинсон. – По-моему, вы не из тех, кто боится трудностей.
  – Вы очень проницательны, мадам. Но тем не менее за сбор материала для развода я не возьмусь. Это неприятно – ce metier-la[450].
  – Дорогой мой, я не прошу вас за кем-то следить. Это бесполезно. Но я должна, должна от него отделаться, и я уверена, что вы сможете подсказать мне, как это сделать.
  Несколько мгновений Пуаро медлил с ответом. Когда же он заговорил, в его голосе зазвучали новые ноты.
  – Прежде всего скажите мне, мадам, почему вам так необходимо «отделаться» от лорда Эджвера?
  Ответ последовал без промедления.
  – Ну разумеется, потому что я хочу снова выйти замуж. Какая еще может быть причина?
  Ее большие синие глаза взирали на нас простодушно и бесхитростно.
  – Почему же вы не разведетесь с ним?
  – Вы не знаете моего мужа, мсье Пуаро. Он… он… – она поежилась, – не знаю, как и объяснить. Он странный человек – не такой, как другие.
  Немного помолчав, она продолжила:
  – Ему вообще нельзя было жениться – ни на ком. Я знаю, о чем говорю. Мне трудно описать его, но он – странный. Знаете, первая жена от него сбежала. Оставила трехмесячного ребенка. Он отказался дать ей развод, и она умерла в бедности где-то за границей. Потом он женился на мне. Но я… меня надолго не хватило. Я его боялась. Поэтому и уехала от него в Штаты. У меня нет оснований для развода, а если бы даже и были, он бы и бровью не повел. Он… он какой-то одержимый.
  – Но в Америке есть штаты, где вас бы развели.
  – Есть, но такой вариант мне не подходит – я ведь собираюсь жить в Англии.
  – В Англии?
  – Да.
  – А кто тот человек, за которого вы хотите выйти замуж?
  – В этом-то все и дело. Герцог Мертонский.
  Я едва не вскрикнул. Перед герцогом Мертонским капитулировало несчетное количество мамаш с дочерьми на выданье. Этот молодой человек монашеских наклонностей, ярый католик, по слухам, находился всецело под влиянием своей матери, грозной вдовствующей герцогини. Жизнь он вел самую аскетичную, собирал китайский фарфор и, как говорили, отличался утонченным вкусом. Все были уверены, что женщины его не интересуют.
  – Я просто с ума схожу по нему, – проворковала Сильвия. – Он такой необыкновенный, а Мертонский замок такой восхитительный! Наш роман – самый романтичный из всех, какие можно себе представить. И он ужасно красивый – как мечтательный монах.
  Она сделала паузу.
  – Когда я выйду замуж, то брошу сцену. Она мне будет не нужна.
  – А пока что, – сухо сказал Пуаро, – лорд Эджвер преграждает вам путь к осуществлению этой романтической мечты.
  – Да, и меня это очень беспокоит. – Она откинулась на спинку стула и задумчиво произнесла: – Конечно, если бы мы были в Чикаго, мне стоило бы только пальцем шевельнуть – и он бы исчез, но у вас здесь, по-моему, нанимать кого-то для таких поручений не принято.
  – У нас здесь принято считать, – ответил, улыбаясь, Пуаро, – что каждый человек имеет право на жизнь…
  – Ну, не знаю. Мне кажется, вы отлично обошлись бы без кое-каких ваших политических деятелей, и лорд Эджвер – поверьте мне – тоже не стал бы большой потерей, скорее наоборот.
  В дверь постучали, и официант внес ужин. Сильвия Уилкинсон снова обратилась к нам, не обращая на него ни малейшего внимания:
  – Но я не прошу вас убивать его, мсье Пуаро.
  – Мерси, мадам.
  – Я думала, может быть, вы поговорите с ним – как-нибудь особенно. Сможете убедить его, чтобы он дал мне развод. Я уверена, у вас это получится.
  – Боюсь, мадам, вы переоцениваете силу моего воздействия.
  – Но что-нибудь вы можете придумать, мсье Пуаро!
  Она наклонилась к нему, и ее синие глаза вновь широко распахнулись.
  – Вы ведь хотите, чтобы я была счастлива?
  Ее голос был мягким, едва слышным и непередаваемо соблазнительным.
  – Я хочу, чтобы все были счастливы, – осторожно ответил Пуаро.
  – Да, но я не имею в виду всех. Я имею в виду только себя.
  – Иначе вы не можете, мадам.
  Он улыбнулся.
  – Вы считаете меня эгоисткой?
  – Я этого не говорил, мадам.
  – Но, наверное, вы правы. Понимаете, я просто не могу быть несчастной! Когда мне плохо, это даже отражается на моей игре. А я буду несчастной, пока он не согласится на развод – или не умрет. – На самом деле, – задумчиво продолжала она, – было бы лучше, если бы он умер. Тогда я бы чувствовала себя по-настоящему свободной.
  Она взглянула на Пуаро, ожидая поддержки.
  – Вы поможете мне, мсье Пуаро, правда? – Она встала, подхватив меховую накидку и еще раз просительно взглянула на него. В коридоре раздались звуки голосов. Дверь распахнулась.
  – А если вы откажетесь… – сказала она.
  – Что тогда, мадам?
  Она рассмеялась.
  – Тогда мне придется вызвать такси, поехать и пристукнуть его самой.
  Смеясь, она скрылась в соседней комнате, а в номер вошли Брайан Мартин не с кем иной, как с Карлоттой Адамс, ее спутником и той парой, которая ужинала в ресторане с ним и Сильвией Уилкинсон. Их представили нам как мистера и миссис Уилдберн.
  – Добрый вечер, – произнес Брайан. – А где Сильвия? Я хочу сообщить ей, что мне удалось выполнить ее просьбу.
  В дверях спальни, держа в руке тюбик помады, показалась Сильвия.
  – Ты ее привел? Чудесно! Мисс Адамс, я в полном восторге от вашего представления! Мы должны, должны познакомиться! Идемте, посидите со мной, пока я буду делать лицо. Не хочу выглядеть такой уродиной.
  Карлотта Адамс последовала за ней. Брайан Мартин уселся на стул.
  – Итак, мсье Пуаро, – сказал он, – вы тоже попались? Наша Сильвия уже убедила вас, что вы должны отстаивать ее интересы? Соглашайтесь поскорее. Она не понимает слова «нет».
  – Возможно, ей его никто не говорил.
  – Сильвия очень интересный персонаж, – продолжал Брайан Мартин. Он устроился на стуле поудобнее и лениво пустил сигаретный дым к потолку. – Для нее не существует никаких табу. Нравственность для нее – пустой звук. При этом она вовсе не безнравственна в узком смысле слова, нет! Она безнравственна широко. Для нее в жизни существует только одно – то, чего хочет Сильвия.
  Он рассмеялся.
  – Мне кажется, она и убить может – вполне жизнерадостно, и чрезвычайно обидится потом, когда ее поймают и захотят повесить. А поймают ее непременно: она феноменально глупа. Убить для нее – значит приехать на такси, сказать, кто она, и застрелить.
  – Интересно, почему вы мне это рассказываете? – тихо осведомился Пуаро.
  – Что?
  – Вы хорошо знаете ее, мсье?
  – Знал.
  Он снова засмеялся, и мне показалось, что ему не слишком весело.
  – Вы согласны со мной? – повернулся он к остальным.
  – О, Сильвия действительно эгоистка, – согласилась миссис Уилдберн, – но актриса такой и должна быть. Если она хочет сохранить себя как личность.
  Пуаро молчал, не отрывая глаз от лица Брайана Мартина, и в его взгляде была странная, не вполне понятная мне задумчивость.
  В этот момент в комнату вплыла Сильвия, а за ней показалась Карлотта Адамс. Вероятно, Сильвия «сделала себе лицо» (что за странное выражение), каким хотела, но я мог поклясться, что оно оставалось точно таким же, и лучше его «сделать» было никак невозможно.
  Ужинали мы весело, хотя мне порой казалось, что в воздухе носится нечто, не поддающееся моему пониманию.
  Сильвия Уилкинсон не относилась к числу тонких натур. Она была молодой женщиной, которая не способна испытывать двух чувств одновременно. Ей захотелось поговорить с Пуаро, и она сделала это без промедления. Теперь она пребывала в прекрасном расположении духа. Я был уверен, что Карлотту Адамс она пригласила к себе под влиянием момента, как ребенок, которого насмешил человек, удачно его копирующий.
  Из этого следовало, что «нечто в воздухе» не имело отношения к Сильвии Уилкинсон. К кому же? – задавал я себе вопрос.
  Я по очереди вгляделся в гостей. Брайан Мартин? Он, безусловно, вел себя неестественно, но на то он и кинозвезда, сказал себе я. Напыщенный и тщеславный человек, слишком привыкший к позе, чтобы легко с ней расстаться.
  А вот Карлотта Адамс вела себя абсолютно естественно – тихая девушка с приятным, ровным голосом. Теперь, когда мне представился случай, я внимательно рассмотрел ее вблизи. Мне показалось, что ей присуще своеобразное обаяние – обаяние незаметности. Оно заключалось в отсутствии каких бы то ни было резких или раздражающих нот. Она мягко сливалась со своим окружением. Внешность у нее тоже была незаметной. Пушистые темные волосы, блеклые голубые глаза, бледное лицо и подвижный, нервный рот. Приятное лицо, но вряд ли бы вы легко узнали его, если бы, скажем, встретили Карлотту Адамс в другом платье.
  Судя по всему, благосклонность и комплименты Сильвии доставляли ей удовольствие, в чем нет ничего удивительного, подумал я, и в этот самый момент произошло нечто, заставившее меня изменить свой поспешный вывод.
  Карлотта Адамс посмотрела на сидевшую напротив Сильвию, которая отвернулась к Пуаро, и в ее бледно-голубых глазах появилось любопытное, оценивающее выражение. Она внимательно изучала нашу хозяйку, и в то же время я отчетливо читал в ее взгляде враждебность.
  Возможно, я ошибся. А может быть, в ней говорила профессиональная зависть. Сильвия была знаменитой актрисой, поднявшейся на самый верх. Карлотта же только начала взбираться по лестнице.
  Рассмотрел я и трех других членов нашей компании. Мистер и миссис Уилдберн – что сказать о них? Он был высоким, мертвенно-бледным мужчиной, она пухлой, экспансивной блондинкой. Они производили впечатление состоятельных людей, интересовавшихся всем, что касалось театра. Проще говоря, они не хотели говорить ни о чем другом. Поскольку я возвратился в Англию недавно, они не нашли во мне интересного собеседника, и в конце концов миссис Уилдберн предпочла забыть о моем существовании.
  Последним был молодой человек с круглым, добродушным лицом, который вошел в ресторан с Карлоттой Адамс. У меня с самого начала возникли подозрения, что он не так трезв, как хотел бы казаться. Когда он начал пить шампанское, мои подозрения подтвердились.
  Он определенно страдал от глубокого чувства вины. Все начало ужина он провел в скорбном молчании. Позднее он излил мне свою душу, явно принимая меня за своего старинного друга.
  – Я хочу сказать, – говорил он, – что это не так. Не так, дорогой мой!
  Оставляю в стороне некоторую нечленораздельность его речи.
  – Я хочу сказать, – продолжал он, – я вас спрашиваю? Вот, например, девушка – прямо скажем – лезет не в свое дело. Все портит. Конечно, я ей ничего этого не говорил. Она не такая. Пуританские, знаете ли, родители… «Мэйфлауэр»… все такое. Да чего там – порядочная девушка! Но я хочу сказать… о чем я говорил?
  – Что все непросто, – примирительно сказал я.
  – Вы правы, непросто! Непросто! Чтобы здесь поужинать, я занял деньги у своего портного. Золотой человек! Сколько же я ему за эти годы задолжал! Нас с ним это сблизило. Нет ничего дороже истинной близости, правда, дорогой мой? Вы и я. Вы и я. А, собственно, кто вы такой?
  – Моя фамилия Гастингс.
  – Да что вы! Никогда бы не подумал. Я был уверен, что вас зовут Спенсер Джонс. Дружище Спенсер Джонс. Встретил его в «Итоне и Харроу» и занял пятерку. То есть насколько одно лицо похоже на другое – вот что я хочу сказать! Да если б мы были китайцами, мы бы вообще себя от других не отличали!
  Он печально закивал головой, но потом приободрился и выпил еще шампанского.
  – И все-таки, – заявил он, – я не негр какой-нибудь!
  Эта истина так его обрадовала, что он переключился на более светлые мысли.
  – Чаще думайте о хорошем, – принялся убеждать он меня. – Я всегда говорю: чаще думайте о хорошем. Совсем скоро, когда мне стукнет семьдесят или семьдесят пять, я буду богатым человеком. Когда умрет мой дядя. Тогда я смогу заплатить портному.
  И на его лице заиграла счастливая улыбка.
  Как это ни странно, мне он понравился. У него было круглое лицо и до смешного маленькие усы, как будто кто-то уронил каплю туши на большой лист бумаги.
  Я заметил, что Карлотта Адамс поглядывает в его сторону, а когда он заулыбался, она поднялась и сказала, что ей пора.
  – Как мило, что вы пришли, – сказала Сильвия. – Я обожаю все делать экспромтом, а вы?
  – Боюсь, что нет, – ответила мисс Адамс, – я обычно все тщательно продумываю заранее. Это помогает избежать… ненужных волнений.
  Что-то в ее тоне мне не понравилось.
  – Результаты говорят в вашу пользу, – засмеялась Сильвия. – Давно не испытывала такого удовольствия, как на вашем сегодняшнем представлении.
  Лицо мисс Адамс просветлело.
  – Вы очень добры, – искренне произнесла она, – честно говоря, мне очень приятно слышать это от вас. Мне необходима поддержка. Она всем нам необходима.
  – Карлотта, – произнес молодой человек с черными усами, – протяни тете Сильвии ручку, скажи спасибо, и пойдем.
  Чеканный шаг, которым он двинулся к выходу, был чудом его волевых усилий. Карлотта быстро пошла за ним.
  – Что-что? – удивилась Сильвия. – Тут кто-то, кажется, назвал меня тетей Сильвией? Я его не успела рассмотреть.
  – Дорогая, – вступила миссис Уилдберн, – не обращайте на него внимания. Какие надежды он подавал в Драматическом обществе, когда учился в Оксфорде! Сейчас в это трудно поверить. Тяжело видеть молодой талант загубленным! Но нам с Чарльзом тоже пора.
  И чета Уилдбернов удалилась. Брайан Мартин ушел вместе с ними.
  – Итак, мсье Пуаро?
  Он улыбнулся ей.
  – Eh bien[451], леди Эджвер?
  – Бога ради, не называйте меня этим именем! Я хочу его забыть! Вы, должно быть, самый черствый человек в Европе!
  – Нет, напротив, я вовсе не черствый.
  Пуаро тоже отдал дань шампанскому, даже чрезмерную, подумал я.
  – Значит, вы поедете к моему мужу? И уговорите его сделать по-моему?
  – Я к нему поеду, – осторожно пообещал Пуаро.
  – А если он вам откажет – наверняка так и будет, – вы придумаете что-нибудь очень умное. Все считают вас самым умным человеком в Англии, мсье Пуаро.
  – Значит, когда я черствый, мадам, вы упоминаете Европу. Но когда вы хотите похвалить мой ум, то говорите лишь об Англии.
  – Если вы это провернете, я скажу о вселенной.
  Пуаро протестующе поднял руку.
  – Мадам, я ничего не обещаю. Я встречусь с вашим мужем в интересах психологии.
  – Мне только приятно, что вы считаете его психом, но умоляю вас: заставьте его – ради меня! Мне так нужна эта новая любовь!
  И она мечтательно добавила:
  – Представьте только, какую она произведет сенсацию!
  
  
  Глава 3
  Человек с золотым зубом
  Через несколько дней, когда мы сели завтракать, Пуаро протянул мне только что распечатанное письмо.
  – Взгляните, друг мой, – сказал он. – Что вы об этом думаете?
  Письмо было от лорда Эджвера и в сухих официальных выражениях извещало, что Пуаро ждут завтра к одиннадцати часам.
  Должен признаться, я был поражен. Я не принял всерьез обещания Пуаро, данного им в веселой и легкомысленной обстановке, и уж никак не предполагал, что он предпринимает для выполнения этого обещания какие-то конкретные шаги.
  Мои мысли не были загадкой для Пуаро, обладающего редкой проницательностью, и его глаза засветились.
  – Нет-нет, mon ami, это было не только шампанское.
  – Я не это имел в виду…
  – Нет-нет, вы думали про себя: бедный старичок, на него подействовала обстановка, он раздает обещания, которых не выполнит – и не собирается выполнять. Но, друг мой, обещания Эркюля Пуаро священны!
  И он гордо выпрямился, произнося последнюю фразу.
  – Конечно, конечно, – поспешил сказать я. – Просто я думал, что вы согласились вследствие… э-э… определенного воздействия.
  – Я делаю выводы вне всякой зависимости от того, что вы называете «воздействием», Гастингс. Ни самое лучшее и самое сухое шампанское, ни самая соблазнительная и златокудрая женщина не в состоянии воздействовать на выводы, к которым приходит Эркюль Пуаро. Нет, друг мой, мне стало интересно – вот и все.
  – Вам интересен новый роман Сильвии Уилкинсон?
  – Не совсем. Ее, как вы говорите, новый роман – явление очень заурядное. Он всего лишь ступень в успешной карьере очень красивой женщины. Если бы у герцога Мертонского не было ни титула, ни состояния, то его сходство с мечтательным монахом совершенно не волновало бы эту даму. Нет, Гастингс, меня интересует психологическая основа. Внутренняя жизнь. Я с удовольствием рассмотрю лорда Эджвера вблизи.
  – Неужели вы надеетесь выполнить ее поручение?
  – Pourquoi pas?[452] У каждого есть уязвимое место. Психологический интерес вовсе не помешает мне исполнять возложенную на меня задачу. Я люблю упражнять свой ум.
  Я было испугался, что сейчас последует монолог о маленьких серых клеточках, но, к счастью, этого не произошло.
  – Итак, завтра в одиннадцать мы отправляемся на Риджентгейт, – сказал я.
  – Мы? – Брови Пуаро удивленно поползли вверх.
  – Пуаро! – вскричал я. – Неужели вы собираетесь туда один? А как же я?
  – Если бы это было преступление, загадочный случай отравления, убийство – то, что обычно приводит вас в трепет… но улаживание спора?..
  – Ни слова больше! – решительно заявил я. – Мы едем вместе.
  Пуаро тихо рассмеялся, и в этот момент нам доложили о приходе посетителя.
  Им, к нашему глубокому удивлению, оказался Брайан Мартин.
  При дневном свете он выглядел старше. Он был по-прежнему красив, но красота эта несла на себе печать вырождения. У меня мелькнула мысль, не принимает ли он наркотики. В нем чувствовалось нервное напряжение, которое вполне могло подтвердить мою догадку.
  – Доброе утро, мсье Пуаро, – жизнерадостно приветствовал он моего друга. – Я вижу, вы и капитан Гастингс не спешите с завтраком. Это замечательно. Но потом вы, наверное, будете очень заняты.
  Пуаро дружески улыбнулся ему.
  – Нет, – сказал он, – сейчас я практически ничем важным не занят.
  – Оставьте! – засмеялся Брайан. – Скотленд-Ярд не спешит к вам за консультацией? А деликатные расследования для королевской семьи? Вы меня разыгрываете.
  – Вы смешиваете реальность с вымыслом, мой друг, – улыбнулся Пуаро. – Уверяю вас, в данный момент я безработный, хотя в пособии пока не нуждаюсь. Dieu merci[453].
  – Значит, мне везет, – снова рассмеялся Брайан. – Может быть, вы согласитесь сделать кое-что для меня.
  Пуаро пытливо взглянул на него.
  – У вас затруднения? – спросил он после недолгого молчания.
  – Не знаю, что вам ответить. И да и нет.
  На сей раз смех у него получился довольно принужденный. Продолжая внимательно на него смотреть, Пуаро указал на стул. Молодой человек сел. Он очутился напротив нас, поскольку я занял место рядом с Пуаро.
  – А теперь, – сказал Пуаро, – нам бы хотелось услышать, что вас тревожит.
  Но Брайан Мартин по-прежнему медлил.
  – Беда в том, что я не могу рассказать все, что следовало бы. – Он поколебался. – Это нелегко. Все началось в Америке.
  – В Америке? Вот как?
  – Я случайно заметил. Ехал в поезде и обратил внимание на одного человека. Некрасивый, маленького роста, в очках, бритый и с золотым зубом.
  – О! С золотым зубом!
  – Совершенно верно. В этом вся соль.
  Пуаро закивал головой.
  – Я начинаю понимать. Продолжайте.
  – Вот. Я его заметил. Ехал я, кстати, в Нью-Йорк. Через полгода я оказался в Лос-Анжелесе, и там он снова попался мне на глаза. Не знаю почему, но я его узнал. Однако ничего особенного в этом не было.
  – Продолжайте.
  – Месяцем позже мне понадобилось съездить в Сиэтл, и не успел я там выйти из вагона, как опять наткнулся на него, только теперь у него была борода.
  – Это становится любопытным.
  – Правда? Конечно, я тогда не думал, что это имеет какое-то отношение ко мне, но когда я снова встретил его в Лос-Анжелесе без бороды, в Чикаго с усами и другими бровями и в горной деревушке, одетого бродягой, – тут уж я удивился.
  – Естественно.
  – И в конце концов… конечно, трудно было в это поверить, но и сомневаться тоже было трудно… я догадался, что за мной следят.
  – Поразительно.
  – Правда? Тогда я решил в этом убедиться. И точно – где бы я ни был, всегда поблизости болтался этот человек, в разных обличиях. К счастью, я всегда мог узнать его из-за зуба.
  – Да, золотой зуб пришелся очень кстати.
  – Вот именно.
  – Простите, мистер Мартин, но вы когда-нибудь говорили с этим человеком? Спрашивали, почему он вас так настойчиво преследует?
  – Нет. – Актер заколебался. – Раз или два я хотел к нему подойти, но потом передумал. Мне казалось, что я его просто спугну и ничего не добьюсь. И если бы они узнали, что я его заметил, то пустили бы по моему следу другого человека, которого мне труднее было бы распознать.
  – En effet[454] – кого-нибудь без этого ценного золотого зуба.
  – Совершенно верно. Возможно, я ошибался, но так уж я решил.
  – Мистер Мартин, вы только что сказали «они». Кого вы имеете в виду?
  – Никого конкретно. Наверное, я не совсем удачно выразился. Но не исключено, что какие-то загадочные «они» действительно существуют.
  – У вас есть основания так полагать?
  – Нет.
  – Вы хотите сказать, что не представляете себе, кто и с какой целью считает нужным вас преследовать?
  – Нет. Впрочем…
  – Continuez[455], – подбодрил его Пуаро.
  – У меня есть одна идея. Но это всего лишь предположение…
  – Предположения могут быть весьма полезны, мсье.
  – Оно связано с происшествием, случившимся в Лондоне два года назад. Достаточно заурядным, но необъяснимым и хорошо мне памятным. Я много размышлял о нем, и поскольку так и не смог найти ему объяснения, то подумал, что, может быть, эта слежка связана с ним – хотя понятия не имею, как и почему.
  – Возможно, мне удастся это понять?
  – Да, но, видите ли… – Брайан Мартин вновь заколебался, – дело в том, что я не могу вам всего рассказать сейчас – разве что через день или два.
  Понуждаемый к дальнейшим объяснениям вопросительным взглядом Пуаро, он выпалил:
  – Понимаете, это связано с некой девушкой.
  – Ah! Parfaitement![456] Англичанкой?
  – Да… Как вы догадались?
  – Очень просто. Вы не можете рассказать мне всего сейчас, но надеетесь сделать это через день или два. Это означает, что вы хотите заручиться согласием молодой особы. Стало быть, она в Англии. Кроме того, она определенно находилась в Англии в то время, когда за вами следили, потому что, если бы она была в Америке, вы бы обратились к ней тогда же. Следовательно, если последние полтора года она находится в Англии, она скорее всего англичанка. Логично, не правда ли?
  – Вполне. А теперь скажите, мсье Пуаро, если я получу ее разрешение, вы займетесь этим делом?
  Воцарилось молчание. По всей вероятности, Пуаро мысленно принимал решение. Наконец он произнес:
  – Почему вы пришли ко мне прежде, чем переговорили с ней?
  – Я подумал… – Он замялся. – Я хотел убедить ее, что… нужно все выяснить… и чтобы это сделали вы. Ведь если этим делом займетесь вы, то никто ничего не узнает?..
  – Как получится, – спокойно ответил Пуаро.
  – Что вы имеете в виду?
  – Если это связано с преступлением…
  – Нет-нет, уверяю вас…
  – Вряд ли вы можете быть уверены. Вы можете просто не знать.
  – Но вы займетесь этим – для нас?
  – Разумеется. – Он помолчал еще и спросил: – Скажите, а этот человек, который за вами следил… сколько ему лет?
  – О, совсем немного. Не больше тридцати.
  – Вот как! – воскликнул Пуаро. – Потрясающе! Все гораздо интереснее, чем я предполагал!
  Я в недоумении посмотрел на него. Брайан Мартин тоже. Боюсь, что мы оба ничего не поняли. Брайан перевел взгляд на меня и вопросительно поднял брови. Я покачал головой.
  – Да, – пробормотал Пуаро, – все гораздо интереснее.
  – Может быть, он и постарше, – неуверенно сказал Брайан, – но мне показалось…
  – Нет-нет, я уверен, что ваше наблюдение верно, мистер Мартин. Очень интересно. Чрезвычайно интересно.
  Обескураженный загадочными высказываниями Пуаро, Брайан Мартин замолчал, не зная, как ему вести себя дальше, и решил, что лучше всего будет перевести разговор на другое.
  – Забавный вчера получился ужин, – начал он. – Сильвия Уилкинсон, должно быть, самая деспотичная женщина на свете.
  – Она очень целенаправленна, – сказал Пуаро, – и ничего не видит, кроме своей цели.
  – Что вовсе не мешает ей жить, – подхватил Брайан. – Не понимаю, как ей все сходит с рук.
  – Красивой женщине многое сходит с рук, – заметил Пуаро, и глаза его блеснули. – Вот если бы у нее был поросячий нос, дряблая кожа и тусклые волосы – тогда бы ей пришлось гораздо хуже.
  – Вы, конечно, правы, – согласился Брайан, – но иногда меня это приводит в бешенство. При том, что я ничего не имею против Сильвии. Хотя и уверен, что у нее не все дома.
  – А по-моему, она в полном порядке.
  – Я не совсем это имел в виду. Свои интересы она отстаивать умеет, и в делах ее тоже не проведешь. Я говорил с точки зрения нравственности.
  – Ах, нравственности!
  – Она в полном смысле слова безнравственна. Добро и зло для нее не существуют.
  – Да, я помню, вы что-то похожее говорили вчера.
  – Вы только что сказали: преступление.
  – Да, мой друг?
  – Так вот, я бы ничуть не удивился, если бы Сильвия пошла на преступление.
  – А ведь вы хорошо ее знаете, – задумчиво пробормотал Пуаро. – Вы много снимались вместе, не так ли?
  – Да. Я, можно сказать, знаю ее как облупленную и уверен, что она может убить, глазом не моргнув.
  – Она, наверное, вспыльчива?
  – Наоборот. Ее ничем не прошибешь. И если бы кто-то стал ей мешать, она бы его ликвидировала без всякой злости. И обвинять ее не в чем – с точки зрения нравственности. Просто она решила бы, что человек, мешающий Сильвии Уилкинсон, должен исчезнуть.
  Последние слова он произнес с горечью, которой прежде не было. Интересно, о чем он вспоминает, подумал я.
  – Вы считаете, что она способна на убийство?
  Пуаро не спускал с него взгляда.
  Брайан глубоко вздохнул.
  – Уверен, что да. Может быть, вы вспомните мои слова, и очень скоро… Понимаете, я ее знаю. Ей убить – все равно что чай утром выпить. Я в этом не сомневаюсь, мсье Пуаро.
  – Вижу, – тихо сказал Пуаро.
  Брайан поднялся со стула.
  – Я ее знаю, – повторил он, – как облупленную.
  Минуту он постоял, хмурясь, затем продолжил совсем другим тоном:
  – Что касается дела, о котором мы говорили, мсье Пуаро, то я с вами свяжусь через несколько дней. Вы возьметесь за него?
  Пуаро несколько мгновений молча смотрел на своего посетителя.
  – Возьмусь, – произнес он наконец. – Оно кажется мне… интересным.
  Последнее слово он произнес как-то странно.
  Я спустился с Брайаном Мартином вниз. На пороге он спросил:
  – Вы поняли, почему вашему другу было интересно, сколько тому человеку лет? Я имею в виду, что интересного в том, что ему тридцать? Я не понял.
  – Я тоже, – признался я.
  – Не вижу смысла. Может, он пошутил?
  – Нет, – ответил я. – Пуаро так не шутит. Поверьте мне, для него это действительно было важно.
  – Почему, мне не понятно, видит бог. Рад, что вам тоже. Обидно сознавать себя остолопом.
  И он ушел. Я вернулся к Пуаро.
  – Почему вы так обрадовались, когда он сказал вам, сколько лет его преследователю? – спросил я.
  – Вы не понимаете? Бедный Гастингс! – Он улыбнулся и, покачав головой, спросил в свою очередь: – Что вы думаете о его просьбе – в общем?
  – Но у нас так мало материала. Я затрудняюсь… Если бы мы знали больше…
  – Даже при том, сколько мы знаем, неужели вы не сделали некоторых выводов, друг мой?
  Телефонный звонок спас меня от позора, и мне не пришлось признаваться, что никаких выводов я не сделал. Я взял трубку и услышал женский голос, внятный и энергичный.
  – Говорит секретарь лорда Эджвера. Лорд Эджвер сожалеет, но он не сможет встретиться с мсье Пуаро завтра утром. У него возникла необходимость выехать завтра в Париж. Он мог бы уделить мсье Пуаро несколько минут сегодня днем, в четверть первого, если его это устраивает.
  Я объяснил ситуацию Пуаро.
  – Разумеется, мы поедем сегодня, мой друг.
  Я повторил это в телефонную трубку.
  – Очень хорошо, – отозвался энергичный голос. – В четверть первого сегодня днем.
  И в ухе у меня раздался щелчок.
  
  
  Глава 4
  Беседа с лордом Эджвером
  Я отправился с Пуаро в дом к лорду Эджверу на Риджентгейт в состоянии приятного волнения. Хотя я не разделял склонности Пуаро к «психологии», те несколько фраз, которыми леди Эджвер описала своего мужа, возбудили мое любопытство. Мне не терпелось составить о нем собственное впечатление.
  Хорошо построенный, красивый и чуть мрачноватый дом выглядел очень внушительно. Цветов или каких-нибудь прочих глупостей у его окон не наблюдалось.
  Дверь перед нами распахнул вовсе не седовласый пожилой дворецкий, что соответствовало бы фасаду дома, а самый красивый молодой человек из всех, кого я когда-либо видел. Высокий, белокурый, он мог бы служить скульптору моделью для статуи Гермеса или Аполлона. Но, несмотря на такую внешность, голос у него был женственно-мягкий, что сразу возбудило во мне неприязнь. Кроме того, он странным образом напомнил мне кого-то, причем виденного совсем недавно, но я никак не мог вспомнить, кого именно.
  Мы попросили проводить нас к лорду Эджверу.
  – Сюда, пожалуйста.
  Он провел нас через холл, мимо лестницы, к двери в конце холла. Открыв ее, он доложил о нас тем самым мягким голосом, который я инстинктивно невзлюбил.
  Комната, в которую мы вошли, была чем-то вроде библиотеки. Стены ее скрывались за рядами книг, мебель была темной, простой, но красивой, стулья – с жесткими спинками и не слишком удобные.
  Навстречу нам поднялся лорд Энджвер – высокий мужчина лет пятидесяти. У него были темные волосы с проседью, худое лицо и желчный рот. Чувствовалось, что перед нами человек злой и с тяжелым характером. Его взгляд таил в себе что-то непонятное. Да, глаза определенно странные, решил я.
  Он принял нас сухо.
  – Мсье Эркюль Пуаро? Капитан Гастингс? Прошу садиться.
  Мы сели. В комнате стоял холод. Из единственного окошка пробивался слабый свет, и сумрак усугублял ледяную атмосферу. Лорд Эджвер взял со стола письмо, и я узнал почерк моего друга.
  – Мне, разумеется, известно ваше имя, мсье Пуаро. Как и всем.
  Пуаро отметил комплимент наклоном головы.
  – Но мне не совсем ясна ваша роль в этом деле. Вы написали, что хотели бы видеть меня по просьбе, – он сделал паузу, – моей жены.
  Последние два слова он произнес с видимым усилием.
  – Совершенно верно, – ответил мой друг.
  – Но насколько я знаю, вы занимаетесь… преступлениями, мсье Пуаро.
  – Проблемами, лорд Эджвер. Хотя, конечно, существуют и проблемы преступлений. Но есть и другие.
  – Что вы говорите! И какую же из них вы усматриваете в данном случае?
  В его словах звучала неприкрытая издевка, но Пуаро оставался невозмутим.
  – Я имею честь говорить с вами от имени леди Эджвер. Как вам известно, она хотела бы получить… развод.
  – Я прекрасно это знаю, – холодно отозвался лорд Эджвер.
  – Она просила меня обсудить этот вопрос с вами.
  – Нам нечего обсуждать.
  – Значит, вы отказываете ей?
  – Отказываю? Разумеется, нет.
  Чего-чего, а такого поворота событий Пуаро не ждал. Мне редко приходилось видеть своего друга застигнутым врасплох, но сейчас был тот самый случай. На него смешно было смотреть. Он открыл рот, всплеснул руками, и брови его поползли вверх. Он походил на карикатуру из юмористического журнала.
  – Comment?[457] – вскричал он. – Что вы сказали? Вы не отказываете?
  – Не понимаю, чем я вас так удивил, мсье Пуаро.
  – Ecoutez[458], вы хотите развестись с вашей женой?
  – Конечно, хочу. И она это отлично знает. Я написал ей.
  – Вы написали ей об этом?
  – Да. Полгода назад.
  – Но тогда я не понимаю. Я ничего не понимаю.
  Лорд Эджвер молчал.
  – Насколько мне известно, вы в принципе против развода.
  – Мне кажется, мои принципы совершенно вас не касаются, мсье Пуаро. Да, я не развелся со своей первой женой. Мои убеждения не позволили мне этого сделать. Второй мой брак, если говорить откровенно, был ошибкой. Когда жена предложила мне развестись, я отказался наотрез. Полгода назад я получил от нее письмо, где она просила меня о том же. Насколько я понял, она собралась снова выйти замуж – за какого-то актера или кого-то еще в этом роде. Мои взгляды к тому времени изменились, о чем я и написал ей в Голливуд. Поэтому мне совершенно непонятно, зачем она послала вас ко мне. Уж не из-за денег ли?
  И губы его снова искривились.
  – Крайне, крайне любопытно, – пробормотал Пуаро. – Чего-то я здесь совершенно не понимаю.
  – Так вот, что касается денег, – продолжал лорд Эджвер. – Я не собираюсь брать на себя никаких финансовых обязательств. Жена оставляет меня по своей воле. Если она хочет выйти замуж за другого, пожалуйста, я дам ей свободу, но я не считаю, что должен ей хотя бы пенни, и она ничего не получит.
  – О финансовых обязательствах речи нет…
  Лорд Эджвер поднял брови.
  – Стало быть, Сильвия выходит за богатого, – насмешливо заключил он.
  – Чего-то я здесь не понимаю, – бормотал Пуаро. Ошеломленный, он даже сморщился от напряжения, пытаясь понять, в чем дело. – Леди Эджвер говорила мне, что много раз пыталась воздействовать на вас через адвокатов.
  – Это правда, – сухо подтвердил лорд Эджвер. – Через английских адвокатов, через американских адвокатов, каких угодно адвокатов – вплоть до откровенных мошенников. В конце концов, как я уже сказал, она написала мне сама.
  – Но прежде вы ей отказывали?
  – Да.
  – А получив ее письмо, передумали. Что заставило вас передумать, лорд Эджвер?
  – Во всяком случае, не то, что я в нем прочитал, – резко ответил он. – К тому времени у меня переменились взгляды, вот и все.
  – Какая внезапная перемена!
  Лорд Эджвер промолчал.
  – Какие именно обстоятельства способствовали ей?
  – Это мое дело, мсье Пуаро, и я предпочел бы не вдаваться в подробности. Достаточно сказать, что постепенно я пришел к выводу, что действительно лучше будет разорвать этот – простите за откровенность – унизительный союз. Мой второй брак был ошибкой.
  – То же самое говорит ваша жена, – тихо произнес Пуаро.
  – В самом деле?
  В его глазах появился странный блеск, который исчез почти мгновенно.
  Он встал, давая понять, что встреча закончена, и, прощаясь, немного оттаял.
  – Простите, что я потревожил вас так внезапно. Мне необходимо быть завтра в Париже.
  – О, не стоит извинений.
  – Спешу на распродажу предметов искусства. Присмотрел там маленькую статуэтку – безукоризненная в своем роде вещь. Возможно, немного macabre[459], но у меня давняя слабость к macabre. Я человек с необычными вкусами.
  Снова эта странная улыбка. Я взглянул на книги, стоявшие на ближайшей ко мне полке. Мемуары Казановы, книга о маркизе де Саде, другая – о средневековых пытках.
  Я вспомнил, как поежилась Сильвия Уилкинсон, говоря о муже. Она не притворялась. И я задумался над тем, что же представляет из себя Джордж Альфред Сент-Винсент Марш, четвертый барон Эджвер.
  Он учтиво простился с нами и тронул рукой звонок. Греческий бог – дворецкий – поджидал нас в холле. Закрывая за собой дверь в библиотеку, я оглянулся и едва не вскрикнул.
  Учтиво улыбающееся лицо преобразилось. Я увидел оскаленные зубы и глаза, полные злобы и безумной ярости.
  Теперь мне стало абсолютно ясно, почему от лорда Эджвера сбежали обе жены. И оставалось только поражаться железному самообладанию этого человека, в течение всей беседы с нами сохранявшего спокойствие!
  Когда мы достигли входной двери, распахнулась дверь справа от нее. На пороге появилась девушка, которая непроизвольно отпрянула, увидев нас.
  Это было высокое, стройное создание с темными волосами и бледным лицом. Ее глаза, темные и испуганные, на мгновение встретились с моими. Затем она, как тень, скользнула обратно в комнату и затворила за собой дверь.
  В следующую секунду мы оказались на улице. Пуаро остановил такси, мы уселись в него и отравились в «Савой».
  – Да, Гастингс, – сказал он. – Беседа была совсем не такой, как я ожидал.
  – Пожалуй. Какой необычный человек этот лорд Эджвер!
  И я рассказал, что увидел, когда закрывал дверь в библиотеку. Слушая меня, Пуаро медленно и понимающе кивал.
  – Я считаю, он очень близок к безумию, Гастингс. Не удивлюсь, если окажется, что он – скопище пороков и что под этой ледяной внешностью прячутся весьма жестокие инстинкты.
  – Нет ничего странного в том, что от него сбежали обе жены!
  – Вот именно.
  – Пуаро, а вы заметили девушку, когда мы выходили? Темноволосую, с бледным лицом.
  – Заметил, друг мой. Молодая леди показалась мне испуганной и несчастной.
  Его голос был серьезен.
  – Как вы думаете, кто это?
  – У него есть дочь. Возможно, это она.
  – Да, она выглядела очень испуганной, – медленно сказал я. – Такой дом – мрачное место для молоденькой девушки.
  – Вы правы. Однако мы уже приехали, мой друг. Поспешим обрадовать миледи хорошими новостями!
  Сильвия была у себя в номере, о чем нам сообщил служащий отеля в ответ на нашу просьбу позвонивший ей по телефону. Она попросила нас подняться. Мальчик-слуга довел нас до двери.
  Отворила ее опрятно одетая пожилая дама в очках и с аккуратно причесанными седыми волосами. Из спальни раздался голос Сильвии, с той самой характерной хрипотцой.
  – Это мсье Пуаро, Эллис? Скажи, чтобы он сел. Я только наброшу на себя какие-нибудь лохмотья.
  Лохмотьями оказалось прозрачное неглиже, открывавшее больше, чем скрывало. Выйдя к нам, Сильвия нетерпеливо спросила:
  – Ну?
  – Все в порядке, мадам.
  – То есть… как?
  – Лорд Эджвер ничего не имеет против развода.
  – Что?
  Либо ее изумление было искренним, либо она в самом деле была замечательной актрисой.
  – Мсье Пуаро! Вы это сделали! С первого раза! Да вы гений! Но как, как вам это удалось?
  – Мадам, я не могу принимать незаслуженные комплименты. Полгода назад ваш муж написал вам, что решил согласиться с вашим требованием.
  – О чем вы говорите? Написал мне? Куда?
  – Насколько я понимаю, вы в то время находились в Голливуде.
  – Но я не получала никакого письма! Должно быть, оно затерялось где-то. О господи, а я все эти месяцы голову себе ломала, чуть с ума не сошла!
  – Лорд Эджвер полагает, что вы хотите выйти замуж за актера.
  – Правильно. Так я ему написала. – Она улыбнулась, как довольный ребенок, но тут же встревоженно спросила: – Вы ведь не сказали ему про герцога?
  – Нет-нет, успокойтесь. Я человек осмотрительный. Это было бы ни к чему, правда?
  – Конечно! Мой муж ужасно мелочный. Если бы он узнал, что я выхожу за Мертона, он бы решил, что это для меня слишком жирно, и наверняка постарался бы все испортить. Актер – другое дело. И все равно я удивлена. Очень. А ты, Эллис?
  Пока Сильвия разговаривала с Пуаро, ее горничная то исчезала в спальне, то вновь появлялась, собирая разбросанную по стульям одежду. Я думал, что она не прислушивается к беседе, но оказалось, она совершенно в курсе событий.
  – Я тоже, миледи. Похоже, лорд Эджвер сильно переменился с тех пор, как мы его знали, – презрительно сказала горничная.
  – Похоже, что да.
  – Вы не можете понять этой перемены? Она удивляет вас?
  – Да, конечно. Но, по крайней мере, мне теперь не надо волноваться. Какая разница, почему он передумал, если он наконец-то передумал?
  – Это может не интересовать вас, мадам, но интересует меня.
  Сильвия не обратила на слова Пуаро никакого внимания.
  – Главное, я теперь свободна!
  – Еще нет, мадам.
  Она нетерпеливо взглянула на него.
  – Ну, буду свободна. Какая разница?
  Но Пуаро, судя по выражению его лица полагал, что разница есть.
  – Герцог сейчас в Париже, – сказала Сильвия. – Я должна немедленно дать ему телеграмму. Представляю, что будет с его мамашей!
  Пуаро встал.
  – Рад, мадам, что все получилось, как вы хотели.
  – До свидания, мсье Пуаро, и огромное вам спасибо.
  – Я ничего не сделал.
  – А кто принес мне хорошие вести? Я ужасно вам благодарна. Правда.
  – Вот так! – сказал мне Пуаро, когда мы вышли из номера. – Никого не видит, кроме себя. Ей даже не любопытно, почему письмо лорда Эджвера до нее не дошло! Вы сами видели, Гастингс, как у нее развито деловое чутье. Но интеллекта – ноль! Что ж, господь бог не дает всего разом.
  – Разве что Эркюлю Пуаро… – ввернул я.
  – Веселитесь, мой друг, веселитесь, – невозмутимо отозвался Пуаро, – а я, пока мы будем идти по набережной, приведу в порядок свои мысли.
  Я скромно молчал, предоставив оракулу возможность заговорить первым.
  – Это письмо, – вновь начал он, когда мы прошли вдоль реки некоторое расстояние, – оно меня интригует. У этой проблемы есть четыре разгадки, мой друг.
  – Четыре?
  – Да. Первая: письмо пропало на почте. Это в самом деле случается. Но нечасто. Совсем нечасто! Если бы на нем был неверный адрес, оно бы уже давно вернулось к лорду Эджверу. Нет, я не склонен верить такой разгадке, хотя и она может быть верной.
  Разгадка вторая. Наша красавица лжет, утверждая, что не получила письма. Это вполне вероятно. Она, если ей выгодно, может сказать что угодно, любую ложь – и абсолютно искренне. Но я не понимаю, Гастингс: какую выгоду она преследует в данном случае? Если она знала, что он согласен с ней развестись, зачем было посылать к нему меня? Это нелогично!
  Разгадка третья. Лжет лорд Эджвер. А если кто-то из них лжет, то скорее он, чем она. Но я не вижу смысла и в этой лжи. Зачем придумывать письмо, якобы посланное полгода назад? Почему бы просто-напросто не отвергнуть мое предложение? Нет, я склонен думать, что он действительно писал ей, – хотя почему он вдруг так переменился, я понять не могу.
  Таким образом, мы приходим к разгадке четвертой: кто-то похитил письмо. И тут, Гастингс, перед нами открывается область очень интересных предположений, потому что письмо могло быть похищено как в Англии, так и в Америке.
  Похититель явно не хотел расторжения этого брака, Гастингс. Я бы многое дал, чтобы узнать, что за всей этой историей кроется. А за ней что-то кроется – готов поклясться.
  Он помолчал и медленно добавил:
  – Что-то, о чем я еще почти не имею представления.
  
  
  Глава 5
  Убийство
  Следующим днем было тридцатое июня.
  Ровно в половине десятого утра нам передали, что инспектор Джепп ждет нас внизу.
  – Ah, ce bon Japp[460], – сказал Пуаро. – Интересно, что ему понадобилось в такую рань?
  – Ему нужна помощь, – раздраженно ответил я. – Он запутался в каком-нибудь деле и прибежал к вам.
  Я не разделяю снисходительности Пуаро к Джеппу. И не потому даже, что мне неприятна бесцеремонность, с которой он эксплуатирует мозг Пуаро, – в конце концов, Пуаро любит умственную работу, и Джепп ему в какой-то мере льстит. Меня возмущает лицемерие Джеппа, делающего вид, что ему от Пуаро ничего не надо. Я люблю в людях прямоту. Когда я высказал все это Пуаро, он рассмеялся.
  – Вы из породы бульдогов, Гастингс! Помните, Джеппу нужно заботиться о своей репутации, вот он и сохраняет хорошую мину. Это так естественно.
  Но я полагал, что это всего лишь глупо, о чем и сообщил Пуаро. Он не согласился со мной.
  – Внешняя форма – это, конечно, bagatelle[461], но она имеет для людей большое значение, потому что поддерживает amour propre[462].
  Лично я считал, что небольшой комплекс неполноценности только украсил бы Джеппа, но спорить не имело смысла. Кроме того, мне хотелось поскорее узнать, с чем Джепп пожаловал.
  Он дружески приветствовал нас обоих.
  – Я вижу, вы собираетесь завтракать. Куры еще не научились нести для вас одинаковые яйца, мсье Пуаро?
  В свое время Пуаро пожаловался, что яйца бывают и крупными и мелкими, а это оскорбляет его чувство симметрии.
  – Пока нет, – улыбаясь, ответил Пуаро. – Но что вас привело сюда так рано, мой дорогой Джепп?
  – Рано? Только не для меня. Мой рабочий день начался по крайней мере два часа тому назад. А к вам меня привело… убийство.
  – Убийство?
  Джепп кивнул.
  – Вчера вечером в своем доме на Риджентгейт был убит лорд Эджвер. Его заколола жена.
  – Жена? – вскрикнул я.
  Мне сразу вспомнилось, что говорил нам Брайан Мартин предыдущим утром. Неужели он обладал пророческим предвидением? Я вспомнил также, с какой легкостью Сильвия говорила о том, что ей необходимо «отделаться» от лорда Эджвера. Брайан Мартин называл ее безнравственной. Да, ей подходит такое определение. Бездушна, эгоистична и глупа. Он был совершенно прав.
  Пока эти мысли носились у меня в голове, Джепп продолжал:
  – Да. Она актриса, причем известная. Сильвия Уилкинсон. Вышла за него замуж три года назад. Но они не ужились, и она от него ушла.
  Пуаро смотрел на него озадаченно и серьезно.
  – Почему вы предполагаете, что его убила она?
  – Это не предположение. Ее опознали. Да она и не думала ничего скрывать. Подъехала на такси…
  – На такси? – невольно переспросил я, настолько слова Джеппа совпадали с тем, что она говорила в тот вечер в «Савое».
  – …Позвонила и спросила лорда Эджвера. Было десять часов. Дворецкий сказал, что пойдет доложить. «Не стоит, – совершенно спокойно говорит она. – Я – леди Эджвер. Он, наверное, в библиотеке?» После чего проходит прямо в библиотеку и закрывает за собой дверь.
  Дворецкому это, конечно, показалось странным, но мало ли что… И он опять спустился вниз. Минут через десять он услышал, как хлопнула дверь. Так что она недолго там пробыла. В одиннадцать он запер дверь на ночь. Заглянул в библиотеку, но там было темно, и он подумал, что хозяин лег спать. Тело обнаружила служанка сегодня утром. Заколот ударом в затылок, в то место, где начинаются волосы.
  – А крик? Неужели никто не слыхал?
  – Говорят, что нет. У этой библиотеки толстые двери. К тому же на улице всегда шумно. Смерть после такого удара наступает очень быстро. Поражается продолговатый мозг – так, кажется, сказал врач. Если попасть в нужную точку, то мгновенно.
  – Это означает, что необходимо точно знать, куда направлять удар. А для этого необходимо иметь определенные познания в медицине.
  – Да, вы правы. Очко в ее пользу. Но – десять к одному – ей просто повезло. Некоторым людям удивительно везет.
  – Хорошенькое везение, если ее за него повесят.
  – Да… Конечно, глупо было открыто приезжать, называться и прочее.
  – Странно, весьма странно.
  – Может, она не собиралась его убивать? Они поссорились, она схватила перочинный нож и стукнула его.
  – Это был перочинный нож?
  – Да, или что-то похожее – по мнению врача. Но что бы это ни было, мы ничего не нашли. Орудие убийства она забрала с собой. Не оставила в ране.
  Пуаро недовольно покачал головой.
  – Нет, мой друг, все было иначе. Я знаю эту даму. Она не способна на импульсивный поступок такого рода. Кроме того, она вряд ли носит в сумочке перочинный нож. Мало кто из женщин это делает, и, уж конечно, не Сильвия Уилкинсон.
  – Вы говорите, что знаете ее, мсье Пуаро?
  – Да, знаю.
  И он замолчал, хотя Джепп выжидательно смотрел на него.
  – Вы о чем-то умалчиваете, мсье Пуаро, – не выдержал Джепп.
  – А! – воскликнул Пуаро. – Кстати! Что привело вас ко мне? Думаю, что не одно только желание скоротать время за беседой со старым товарищем. Разумеется, нет! У вас есть стопроцентное убийство. У вас есть преступник. У вас есть мотив – между прочим, какой именно мотив?
  – Она хотела выйти замуж за другого. Говорила об этом неделю назад при свидетелях. Грозилась убить его, тоже при свидетелях. Собиралась поехать к нему на такси и пристукнуть.
  – О! – сказал Пуаро. – Вы замечательно информированы! Вам кто-то очень помог.
  Мне показалось, что в глазах его был вопрос, но Джепп предпочел не раскрывать карты.
  – У нас есть свои источники, мсье Пуаро, – спокойно ответил он.
  Пуаро кивнул и потянулся за газетой. Джепп, вероятно, просматривал ее, ожидая нас, и небрежно отбросил газету при нашем появлении. Пуаро механически сложил ее посредине и аккуратно разгладил. Он не отрывал глаз от газеты, но мысли его явно витали где-то далеко.
  – Вы не ответили, – сказал он наконец. – Если все идет гладко, зачем вы пришли ко мне?
  – Потому что я знаю, что вчера утром вы были у лорда Эджвера.
  – Понятно.
  – Как только я об этом узнал, то сказал себе: это неспроста. Лорд Эджвер хотел видеть мсье Пуаро. Почему? Что он подозревал? Чего боялся? Надо побеседовать с мсье Пуаро, прежде чем принимать меры.
  – Что вы подразумеваете под «мерами»? Арест леди Эджвер, полагаю?
  – Совершенно верно.
  – Вы еще не видели ее?
  – Ну что вы, разумеется, видел. Первым делом у нее в «Савое». Не мог же я допустить, чтобы она упорхнула.
  – А! – сказал Пуаро. – Значит, вы…
  Он вдруг умолк, и в его глазах, которые до этого невидяще смотрели в газету, появилось новое выражение. Он поднял голову и произнес другим тоном:
  – Так что же она сказала, друг мой? Что она сказала?
  – Я все сделал как положено: предложил ей сделать заявление, предупредил и так далее – английская полиция играет честно.
  – Порой даже слишком. Но продолжайте. Что все-таки сказала миледи?
  – Закатила истерику – вот что она сделала. Каталась по кровати, ломала руки и под конец рухнула на пол. О, она хорошо притворялась – в этом ей не откажешь. Сыграно было на славу.
  – А-а, – вкрадчиво протянул Пуаро, – значит, у вас сложилось впечатление, что истерика была фальшивой?
  Джепп грубовато подмигнул.
  – А как вы думаете? Меня этими трюками не проведешь. Такие, как она, в обморок не падают. Никогда! Хотела меня провести. Но я-то видел, что ей все это доставляет большое удовольствие.
  – Да, – задумчиво произнес Пуаро. – Скорее всего вы правы. Что было дальше?
  – Дальше? Она очнулась – вернее, сделала вид – и принялась стонать и лить слезы, а ее притвора-горничная начала совать ей под нос нюхательную соль – и наконец она достаточно пришла в себя, чтобы потребовать адвоката. Сначала истерика, а через минуту – адвокат, разве это естественно, я вас спрашиваю?
  – В данном случае вполне естественно, – спокойно отозвался Пуаро.
  – Потому что она виновна и знает это?
  – Вовсе нет. Просто такое поведение соответствует ее темпераменту. Сначала она показывает вам, как, по ее представлению, должна играться роль жены, неожиданно узнающей о смерти мужа. Удовлетворив актерский инстинкт, она посылает за адвокатом – так подсказывает ей здравый смысл. То, что она устраивает сцену и играет роль, не является доказательством ее вины, а просто доказывает, что она – прирожденная актриса.
  – Все равно она виновна. Точно вам говорю.
  – Вы очень уверены, – сказал Пуаро. – Наверное, вы правы. Значит, она не сделала никакого заявления? Совсем никакого?
  Джепп ухмыльнулся.
  – Заявила, что слова не скажет без адвоката. Горничная ему позвонила. Я оставил у нее двух своих людей и поехал к вам. Подумал, может, вы мне подскажете, что происходит, прежде чем я начну действовать.
  – И тем не менее вы уверены.
  – Конечно! Но я люблю, чтобы у меня было как можно больше фактов. Вокруг этого дела, как вы понимаете, поднимется большой шум. Оно будет во всех газетах. А газеты – сами знаете…
  – Кстати о газетах, – прервал его Пуаро. – Что вы скажете об этом, дорогой друг? Сегодняшнюю газету вы читали невнимательно.
  И он ткнул пальцем в раздел светских новостей. Джепп прочел вслух:
  Сэр Монтегю Корнер дал ужин вчера вечером в своем особняке у реки в Чизвике. Среди гостей были сэр Джордж и леди дю Фис, известный театральный критик мистер Джеймс Блант, сэр Оскар Хаммерфельд, возглавляющий киностудию «Овертон», мисс Сильвия Уилкинсон (леди Эджвер) и другие.
  На мгновение Джепп лишился дара речи, но быстро пришел в себя.
  – Ну и что? Это было послано в газету заранее. Вот увидите – выяснится, что миледи там на самом деле не было или что она появилась поздно, часов в одиннадцать. Заметка в газете – не Евангелие, ей верить нельзя. Уж кто-кто, а вы, мсье Пуаро, знаете это лучше других.
  – Да, конечно. Но это показалось мне любопытным…
  – Такие совпадения не редкость. Вернемся к делу, мсье Пуаро. Я на собственном горьком опыте много раз убеждался, что вы – человек скрытный. Но сейчас вы мне поможете? Расскажете, почему лорд Эджвер посылал за вами?
  Пуаро покачал головой.
  – Лорд Эджвер не посылал за мной. Я сам хотел его видеть.
  – Вот как? Почему?
  Пуаро некоторое время молчал.
  – Я отвечу на ваш вопрос, – произнес он наконец, – но в том виде, в котором сочту нужным.
  Джепп застонал, и я невольно почувствовал к нему симпатию. Пуаро иногда делается невыносим.
  – Прошу вас разрешить мне позвонить одному человеку, – продолжал Пуаро, – с тем чтобы пригласить его сюда.
  – Какому человеку?
  – Брайану Мартину.
  – Актеру? Какое он имеет к этому отношение?
  – Я думаю, – сказал Пуаро, – что он сможет рассказать вам много интересного – а возможно, и полезного. Пожалуйста, Гастингс, помогите мне.
  Я открыл телефонный справочник. Молодой актер жил в квартире неподалеку от Сент-Джеймского парка.
  – Виктория 494999.
  Через несколько минут я услышал сонный голос Брайана Мартина.
  – Алло, кто говорит?
  – Что мне ему сказать? – прошептал я, прикрывая ладонью микрофон.
  – Скажите, что лорд Эджвер убит, – подсказал Пуаро, – и что я сочту за честь, если он согласится немедленно приехать сюда.
  Я слово в слово повторил сказанное Пуаро. На другом конце провода Брайан Мартин сдавленно вскрикнул.
  – Боже мой! Значит, она это сделала! Я сейчас приеду.
  – Что он сказал? – спросил меня Пуаро.
  Я ответил.
  – А-а, – сказал Пуаро и довольно улыбнулся. – Значит, она это сделала! Вот оно что! Все, как я и предполагал.
  Джепп с удивлением посмотрел на него.
  – Не пойму я вас, мсье Пуаро. Сначала вы говорите со мной так, будто не верите, что она это сделала. А выходит, вы это знали с самого начала?
  Пуаро только улыбнулся.
  
  
  Глава 6
  Вдова
  Брайан Мартин сдержал слово. Менее чем через десять минут он вошел в нашу гостиную. Пока мы его ждали, Пуаро говорил на посторонние темы, и, как Джепп ни старался, он не смог вытянуть из него ничего интересного.
  Видно было, что известие потрясло молодого актера. Он был бледен, как мел.
  – Какой ужас, мсье Пуаро, – сказал он, пожимая нам руки, – какой ужас! Я не могу опомниться! И в то же время нельзя сказать, что я чересчур удивлен. Мне давно казалось, что что-нибудь в этом духе может произойти. Помните, я только вчера вам об этом говорил?
  – Mais oui, mais oui[463], – подтвердил Пуаро. – Я прекрасно помню, что вы мне вчера говорили. Позвольте представить вам инспектора Джеппа, который ведет это дело.
  Брайан Мартин бросил на Пуаро укоризненный взгляд.
  – Я понятия не имел, – пробормотал он, – вам следовало предупредить меня.
  И он холодно кивнул инспектору.
  – Не понимаю, зачем вы попросили меня приехать, я не имею к этому ни малейшего отношения, – добавил он.
  – Мне кажется, имеете, – мягко возразил Пуаро. – Когда происходит убийство, следует забывать о своих антипатиях.
  – Нет-нет. Я играл вместе с Сильвией. Я хорошо ее знаю. Да и вообще, она мой друг.
  – Тем не менее, как только вам стало известно об убийстве лорда Эджвера, вы, не колеблясь, пришли к выводу, что убила его она, – холодно заметил Пуаро.
  Актер вздрогнул.
  – Вы хотите сказать?.. – Казалось, его глаза сейчас выскочат из орбит. – Вы хотите сказать, что я не прав? Что это не ее рук дело?
  – Не беспокойтесь, мистер Мартин, это сделала она, – вмешался Джепп.
  Молодой человек обессиленно прислонился к спинке стула.
  – Я чуть было не подумал, что совершил ужасную ошибку, – пробормотал он.
  – В подобного рода делах дружеские чувства не должны быть помехой на пути к истине, – решительно заявил Пуаро.
  – Так-то оно так, но…
  – Друг мой, вы действительно хотите стать на сторону женщины, совершившей убийство? Убийство – самое страшное из всех преступлений!
  Брайан Мартин вздохнул.
  – Вы не понимаете. Сильвия – не обычная преступница. Она… она не видит разницы между добром и злом. Она не может отвечать за свои поступки.
  – Это решат присяжные, – сказал Джепп.
  – Успокойтесь, – мягко произнес Пуаро. – Не думайте, что ваши слова будут рассматривать как обвинение. С обвинением выступили другие. Но вы должны рассказать нам то, что вам известно. Это ваш долг перед обществом.
  Брайан Мартин вздохнул.
  – Пожалуй, вы правы, – сказал он. – Что я должен рассказать?
  Пуаро взглянул на Джеппа.
  – Вы когда-нибудь слыхали, чтобы леди Эджвер – хотя, наверное, лучше будет называть ее Сильвией Уилкинсон – отпускала угрозы в адрес своего мужа?
  – Да, несколько раз.
  – Что она говорила?
  – Что если он не даст ей развода, то она его «прикончит».
  – Может быть, она шутила?
  – Нет. Думаю, она говорила вполне серьезно. Однажды она сказала, что сядет в такси, поедет к нему домой и убьет. Вы это тоже слышали, правда, мсье Пуаро?
  И он с надеждой взглянул на моего друга.
  Пуаро кивнул.
  Джепп продолжал задавать вопросы.
  – Мистер Мартин, нам известно, что она хотела получить свободу, чтобы выйти замуж за другого человека. Вы знаете, кто он?
  Брайан кивнул.
  – Кто же?
  – Это… герцог Мертонский.
  – Герцог Мертонский?! – Инспектор присвистнул. – Она высоко метила! Еще бы… Один из самых богатых людей в Англии.
  Брайан кивнул совсем уж удрученно.
  Мне было не вполне понятно отношение Пуаро к происходящему. Он полулежал в кресле, сплетя пальцы и кивая в такт разговору головой, как человек, который поставил пластинку и с удовольствием слушает знакомый мотив.
  – Ее муж отказался дать ей развод?
  – Категорически.
  – Вы это точно знаете?
  – Да.
  – А вот теперь настает мой черед, – неожиданно вмешался Пуаро. – Леди Эджвер попросила меня съездить к ее мужу и попытаться склонить его к разводу. Мы должны были увидеться с ним сегодня утром.
  Брайан Мартин покачал головой.
  – У вас бы ничего не вышло, – уверенно возразил он. – Эджвер ни за что бы не согласился.
  – Вы так думаете? – благожелательно спросил его Пуаро.
  – Я уверен. И Сильвия это в глубине души тоже знала. На самом деле она не верила, что у вас что-нибудь получится. Она давно потеряла надежду. Ее муж был в отношении развода маньяком.
  Пуаро улыбнулся, и его глаза сделались совершенно зелеными.
  – Милый молодой человек, вы ошибаетесь, – ласково проговорил он. – Я виделся с лордом Эджвером вчера, и он согласился на развод.
  Брайан Мартин чуть не упал со стула. Он смотрел на Пуаро круглыми от изумления глазами.
  – Вы… вы… виделись с ним вчера? – заикаясь, пробормотал он.
  – В четверть первого.
  Пуаро был, как всегда, точен.
  – И он согласился на развод?
  – Он согласился на развод.
  – Вам следовало сразу же сообщить об этом Сильвии! – с упреком воскликнул молодой человек.
  – Я так и поступил.
  – Что? – воскликнули Мартин и Джепп одновременно.
  Пуаро улыбнулся.
  – Это несколько портит мотив, не так ли? – осведомился он. – А теперь, мистер Мартин, позвольте мне обратить ваше внимание вот на это.
  И он показал ему газетную заметку.
  Брайан прочитал ее, но без особого интереса.
  – Вы полагаете, что это ее алиби? – спросил он. – Насколько я понимаю, лорда Эджвера застрелили вчера вечером?
  – Он был заколот, а не застрелен, – сказал Пуаро.
  Мартин медленно опустил газету.
  – Боюсь, что у нее нет шансов, – с сожалением произнес он. – Сильвия не была на этом обеде.
  – Откуда вы знаете?
  – Не помню точно. Кто-то мне сказал.
  – Жаль, – задумчиво протянул Пуаро.
  Джепп взглянул на него с любопытством.
  – Я вас опять не понимаю. Теперь вам как будто хочется, чтобы она оказалась невиновной.
  – Нет-нет, дорогой Джепп. Я более последователен, чем вам кажется. Но, по правде говоря, это дело в том виде, в каком вы его преподносите, возмущает мой ум.
  – Что вы имеете в виду – возмущает ваш ум? Мой ум оно не возмущает.
  Я представил себе, какой ответ просится Пуаро на язык, но он сдержался.
  – Перед нами молодая женщина, которая хочет, как вы сказали, избавиться от своего мужа. Этот пункт у меня возражений не вызывает. Она и мне откровенно заявила то же самое. Eh bien[464], какие же шаги она предпринимает? Она несколько раз громко и внятно, в присутствии свидетелей, повторяет, что хочет его убить. Затем в один прекрасный вечер она отправляется к нему домой, говорит дворецкому, кто она, закалывает мужа и возвращается домой. Как это назвать, друг мой? Есть в этом хоть капля здравого смысла?
  – Да, она поступила довольно глупо.
  – Глупо? Да это полный идиотизм!
  – Ну, – сказал Джепп, поднимаясь, – полиции только лучше, когда преступник теряет голову. Мне пора в «Савой».
  – Вы позволите мне сопровождать вас?
  Джепп не возражал, и мы отправились в отель вместе. Брайан Мартин расстался с нами неохотно. Он нервничал, был чрезвычайно возбужден и настойчиво просил сообщать ему, как будут развиваться события.
  – Нервный малый, – охарактеризовал его Джепп.
  Пуаро согласился.
  В вестибюле «Савоя» мы столкнулись с мужчиной, на котором было написано, что он адвокат. Вместе мы поднялись наверх к номеру Сильвии Уилкинсон.
  – Что? – лаконично спросил Джепп у одного из своих людей.
  – Она потребовала дать ей телефон.
  – Куда звонила? – быстро спросил Джепп.
  – К Джею. Заказывала траур.
  Джепп тихонько выругался, и мы вошли в номер.
  Овдовевшая леди Эджвер мерила перед зеркалом шляпки. На ней было что-то газовое, черно-белое, и она приветствовала нас ослепительной улыбкой.
  – Мсье Пуаро, как мило, что вы тоже пришли. Мистер Моксон, – это адвокату, – как хорошо, что вы здесь. Садитесь рядом со мной и говорите, на какие вопросы я обязана отвечать. Вот этот человек считает, что я сегодня утром была у Джорджа и убила его.
  – Вчера вечером, мадам, – сказал Джепп.
  – Вы сказали, что сегодня в десять часов.
  – Мадам, когда я беседовал с вами сегодня, было только девять.
  Сильвия широко открыла глаза.
  – Надо же! – изумленно произнесла она. – Разбудить меня так рано, можно сказать, на рассвете!
  – Одну минуту, инспектор, – тягучим адвокатским голосом сказал мистер Моксон, – когда все-таки произошло это… э-э… трагическое… непоправимое… событие?
  – Вчера, около десяти часов вечера, сэр.
  – Ну, тогда все в порядке, – вмешалась Сильвия. – Я была в гостях… ой! – Она прикрыла ладонью рот. – Может, мне не надо было этого говорить?
  И она робко посмотрела на адвоката.
  – Если вчера в десять часов вечера вы находились… э-э… в гостях, леди Эджвер, то я… э-э… не вижу препятствий к тому, чтобы вы объявили об этом инспектору… нет, не вижу…
  – Правильно, – сказал Джепп. – Я и просил вас всего-навсего рассказать, где вы были вчера вечером.
  – Ничего подобного. Вы спрашивали что-то про десять часов. И вообще, меня так поразило это известие!.. Я тут же потеряла сознание, мистер Моксон.
  – Где вы были в гостях, леди Эджвер?
  – В Чизвике, у сэра Монтегю Корнера.
  – Когда вы туда отправились?
  – Ужин был назначен на половину девятого.
  – Значит, вы уехали туда…
  – Около восьми. Но сначала я заехала на минутку в гостиницу «Пиккадилли Палас», чтобы попрощаться с приятельницей из Америки, которая туда возвращается, – с миссис Ван Дузен. В Чизвик я приехала без пятнадцати девять.
  – Когда вы оттуда уехали?
  – Примерно в половине двенадцатого.
  – Вы поехали прямо сюда?
  – Да.
  – На такси?
  – Нет, в своей машине. Я взяла ее напрокат в агентстве Даймлера.
  – Во время обеда вы куда-нибудь выходили?
  – М-м… я…
  – Значит, выходили?
  Он был похож на терьера, преследующего крысу.
  – Не понимаю, что вы имеете в виду. Во время обеда меня позвали к телефону.
  – Кто вам звонил?
  – По-моему, меня разыграли. Какой-то голос спросил: «Это леди Эджвер?» Я ответила: «Да». И тогда там засмеялись и повесили трубку.
  – Вы выходили из дому, чтобы поговорить по телефону?
  Глаза Сильвии расширились от удивления.
  – Конечно, нет.
  – Как долго вас не было за столом?
  – Минуты полторы.
  Из Джеппа как будто выпустили воздух. Я был убежден, что он не поверил ни единому ее слову, но у него не было ничего, что опровергало бы или подтверждало сказанное ею.
  Холодно попрощавшись, он удалился.
  Мы тоже поднялись, но она обратилась к Пуаро:
  – Мсье Пуаро, я хочу вас кое о чем попросить.
  – К вашим услугам, мадам.
  – Пошлите от меня телеграмму герцогу в Париж. Он остановился в «Крийоне». Надо известить его! Я не хотела бы посылать телеграмму сама. Я сейчас должна быть безутешной вдовой – неделю, а то и две, наверное.
  – Давать телеграмму нет необходимости, мадам, – сказал Пуаро. – Завтра он все прочтет в газетах.
  – Ну какая же вы умница! Конечно! Не надо телеграммы. Раз все так замечательно устроилось, я должна вести себя очень осторожно. Как настоящая вдова, с достоинством, понимаете? Это я смогу. Еще я хотела послать венок из орхидей. Они, по-моему, самые дорогие. Наверное, я должна буду присутствовать на похоронах, как вы думаете?
  – Сначала вам придется присутствовать на дознании, мадам.
  – Да, действительно. – Она ненадолго задумалась. – Мне ужасно не нравится этот… из Скотленд-Ярда. Как он меня напугал! Мсье Пуаро…
  – Да?
  – Похоже, мне сильно повезло, что я передумала и все-таки поехала в Чизвик.
  Пуаро, направившийся было к двери, резко обернулся.
  – Что вы сказали, мадам? Вы передумали?
  – Да. Я собиралась остаться дома. У меня вчера страшно болела голова.
  Пуаро глотнул. Казалось, ему вдруг стало трудно дышать.
  – Вы… вы говорили об этом кому-нибудь?
  – Да, конечно. Мы пили чай большой компанией, и потом все принялись уговаривать меня ехать куда-то на коктейль. Но я сказала «нет». Я сказала, что у меня раскалывается голова, что я иду домой и что на ужин к сэру Монтегю тоже не поеду.
  – Почему вы передумали, мадам?
  – Потому что Эллис меня чуть не съела. Как занудила, что я должна там быть, раз обещала! У старика Корнера большие связи, к тому же он с причудами, легко обижается. Но мне теперь все равно. Когда я выйду за Мертона, он мне будет не нужен. Но Эллис считает, что надо быть осторожной, что неизвестно, когда это все произойдет… наверное, она права. В общем, я поехала.
  – Вы должны быть очень благодарны Эллис, мадам, – серьезно сказал Пуаро.
  – Что верно, то верно. Вряд ли бы я так легко отделалась от этого… инспектора.
  Она засмеялась – в отличие от Пуаро, который тихо заметил:
  – Да, тут есть над чем поломать голову.
  – Эллис! – позвала Сильвия.
  Из соседней комнаты показалась горничная.
  – Мсье Пуаро говорит, что мне очень повезло, что я послушалась тебя и поехала к сэру Монтегю.
  Эллис едва удостоила Пуаро взглядом.
  – Раз дали слово, значит, надо его держать, – угрюмо сказала она. – А вы, миледи, слишком часто подводите своих знакомых. Люди этого не прощают. Могут сделать какую-нибудь гадость.
  Сильвия снова надела шляпу, которую примеряла, когда мы вошли.
  – Ненавижу черный цвет, – вздохнула она. – Никогда его не ношу. Но настоящая вдова, конечно, обязана быть в черном. Шляпы все кошмарные. Эллис, позвони в другой магазин. Совершенно нечего надеть!
  Мы с Пуаро тихонько выскользнули из номера.
  
  
  Глава 7
  Секретарша
  В тот день мы еще раз встретились в Джеппом. Буквально через час после того, как мы расстались с Сильвией Уилкинсон, Джепп вновь появился у нас, швырнул шляпу на стол и с горечью сообщил, что его теория рухнула.
  – Вы опросили свидетелей? – сочувственно спросил Пуаро.
  Джепп уныло кивнул.
  – И либо лгут двенадцать человек, либо она невиновна, – проворчал он.
  – Скажу вам откровенно, мсье Пуаро, – продолжал он, – я ожидал, что ее будут выгораживать, но я не думал, что лорда Эджвера мог убить кто-то еще. У нее одной был хоть какой-то повод для убийства.
  – Не знаю, не знаю… Mais continuez[465].
  – Так вот, я ожидал, что ее будут выгораживать. Вы знаете эту театральную публику – они всегда защищают своих. Но тут дело обстоит иначе. На обеде были сплошь важные шишки, никто из них с ней не дружит, и некоторые из них видели друг друга первый раз в жизни. На их показания можно положиться. Я надеялся, что, может быть, она исчезала из-за стола хотя бы на полчаса. Ей это было бы нетрудно сделать, пошла бы «попудрить нос», например… Но нет, ее действительно позвали к телефону, однако дворецкий все время был при ней – кстати, все было так, как она говорила. Он слышал, как она сказала: «Да, я леди Эджвер», – и на другом конце повесили трубку. Странная история, между прочим. Хотя к этой, конечно, отношения не имеет.
  – Возможно, и нет, но это действительно интересно. Кстати, кто звонил, мужчина или женщина?
  – Она говорит, что как будто бы женщина.
  – Странно, – в задумчивости произнес Пуаро.
  – Но речь не об этом, – нетерпеливо перебил его Джепп. – Давайте вернемся к главному. Все происходило так, как она рассказывала. Она приехала туда без пятнадцати девять, уехала в половине двенадцатого и без пятнадцати двенадцать была дома. Я видел шофера, который ее возит, он давно работает в агентстве Даймлера. К тому же в отеле видели, как она приехала.
  – Все очень убедительно.
  – А как быть с теми двумя, которые видели ее в доме лорда Эджвера? Ведь ее опознал не только дворецкий. Секретарша лорда Эджвера видела ее тоже. Они оба клянутся всеми святыми, что женщина, приходившая в десять часов, – леди Эджвер.
  – Дворецкий там давно служит?
  – Около полугода. Кстати, красивый парень.
  – Весьма. Eh bien, мой друг, если он служит там всего полгода, он не мог узнать леди Эджвер, поскольку никогда ее не видел.
  – Но он видел ее на экране и на фотографиях в газетах. И главное – секретарша узнала ее. Она работает у лорда Эджвера шесть лет, и она абсолютно уверена, что это была леди Эджвер.
  – Мне хотелось бы повидать эту секретаршу, – сказал Пуаро.
  – Что ж, поехали хоть сейчас.
  – Благодарю вас, друг мой. Я с радостью принимаю ваше приглашение. Надеюсь, оно распространяется и на Гастингса?
  Джепп ухмыльнулся.
  – А как же? Куда хозяин, туда и пес, – пошутил он (на мой взгляд, весьма безвкусно).
  – Это похоже на дело Элизабет Каннинг, – продолжал Джепп. – Помните его? Когда толпы свидетелей с обеих сторон присягали, что в одно и то же время видели цыганку Мэри Скваерс в двух противоположных концах Англии. Честные, надежные свидетели, все без исключения. А она такая уродина, что спутать ее ни с кем невозможно. Там так ничего и не выяснили. И у нас примерно то же. Разные группы людей готовы присягнуть, что леди Эджвер была в двух местах одновременно. Кто из них говорит правду?
  – Разве это трудно будет выяснить?
  – Так вы считаете… но эта женщина – мисс Кэррол – действительно знала леди Эджвер. Она долго жила с ней в одном доме и ошибиться не могла.
  – Мы это скоро выясним.
  – Кто унаследует титул? – спросил я.
  – Племянник, капитан Рональд Марш. По слухам, изрядный мот.
  – Когда, по мнению врача, наступила смерть? – спросил Пуаро.
  – Чтобы сказать точно, придется подождать вскрытия. Посмотреть, далеко ли уполз обед.
  Джепп не умел или не считал нужным выражаться более деликатно.
  – Но скорее всего в десять. Последний раз его видели живым в начале десятого, когда он выходил из столовой. Виски и содовую дворецкий отнес ему в библиотеку. В одиннадцать, когда дворецкий отправился спать, света в библиотеке не было, значит, скорее всего он был мертв – вряд ли бы он стал сидеть в темноте.
  Пуаро согласно кивнул. Через несколько мгновений мы подъехали к дому, окна которого были плотно зашторены.
  Дверь открыл красавец-дворецкий.
  Джепп вошел первым, за ним Пуаро и я. Дверь открывалась влево, поэтому дворецкий стоял у стены с той же стороны. Пуаро был справа от меня, и поскольку он ниже, чем я, дворецкий увидел его, только когда мы вошли в холл. Я в тот момент оказался рядом с дворецким и увидел, что он испуганно вздрогнул и посмотрел на Пуаро с плохо скрытым ужасом. Я мысленно отметил про себя этот факт.
  Джепп проследовал в столовую, находившуюся справа, и позвал туда дворецкого.
  – Вот что, Элтон, – сказал он, – я прошу вас снова рассказать, что вам известно. Та дама пришла в десять часов вечера?
  – Леди Эджвер? Да, сэр.
  – Как вы ее узнали? – спросил Пуаро.
  – Она сказала мне свое имя, сэр, а кроме того, я видел ее фотографии в газетах. В кино я ее тоже видел.
  Пуаро кивнул.
  – Как она была одета?
  – Она была в черном, сэр. Уличное черное платье, маленькая черная шляпка. Жемчужное ожерелье и серые перчатки.
  Пуаро вопросительно посмотрел на Джеппа.
  – Вечернее платье из белой тафты и горностаевая накидка, – коротко сообщил тот.
  Дворецкий продолжил рассказ, который полностью совпал с тем, что нам уже было известно от Джеппа.
  – Кто-нибудь еще приходил вчера вечером к вашему хозяину? – спросил Пуаро.
  – Нет, сэр.
  – Какой в двери замок?
  – Автоматический, сэр. Перед тем как лечь спать, я обычно запираю дверь еще и на засов. Обычно я делаю это в одиннадцать, но вчера мисс Адела была в Опере, поэтому я засова не трогал.
  – Как была заперта дверь сегодня утром?
  – На засов, сэр. Мисс Адела заперла ее, вернувшись из театра.
  – Когда она пришла? Вы знаете?
  – Примерно без четверти двенадцать, сэр.
  – Следовательно, примерно до двенадцати часов снаружи дверь можно было открыть только с помощью ключа, а изнутри – простым поворотом ручки?
  – Да, сэр.
  – Сколько в доме ключей?
  – Один – у лорда Эджвера, второй – из шкафа в холле – мисс Адела взяла вчера с собой. Я не знаю, есть ли другие ключи.
  – Значит, больше их ни у кого нет?
  – Нет, сэр. Мисс Кэррол всегда звонит.
  Пуаро сказал, что он узнал все, что хотел, и мы отправились к секретарше. Она сидела у письменного стола и что-то сосредоточенно писала.
  Мисс Кэррол оказалась миловидной, энергичной женщиной лет сорока пяти. В ее светлых волосах мелькала седина. Сквозь пенсне на нас смотрели проницательные голубые глаза. Когда она заговорила, я узнал внятный, громкий голос, звучавший накануне в телефонной трубке.
  – А, мсье Пуаро, – сказала она, когда Джепп представил нас друг другу. – Так это с вами лорд Эджвер попросил меня связаться вчера утром.
  – Совершенно верно, мадемуазель.
  Мне показалось, что Пуаро смотрит на нее с удовольствием. Еще бы: она была воплощением аккуратности.
  – Итак, инспектор Джепп? – спросила мисс Кэррол. – Чем еще я могу быть вам полезна?
  – Скажите, вы абсолютно уверены, что вчера вечером сюда приходила леди Эджвер?
  – Вы спрашиваете меня об этом уже в третий раз. Разумеется, я уверена. Я ее видела.
  – Где вы видели ее, мадемуазель?
  – В холле. Она сказала несколько слов дворецкому и затем прошла по холлу в библиотеку.
  – Где вы находились в это время?
  – Наверху. И смотрела вниз.
  – Вы убеждены, что это была она?
  – Да. Я хорошо видела ее лицо.
  – Может быть, эта дама была просто похожа на жену лорда Эджвера?
  – Ну что вы, такое лицо, как у Сильвии Уилкинсон, в мире одно.
  – У лорда Эджвера были враги? – неожиданно спросил Пуаро.
  – Чепуха! – ответила мисс Кэррол.
  – Что значит чепуха, мадемуазель?
  – То, что в наше время у людей врагов не бывает. По крайней мере, у англичан.
  – Однако лорда Эджвера убили.
  – Это сделала его жена, – сказала мисс Кэррол.
  – Значит, жена не враг?
  – Эта история – из ряда вон. Я никогда не слышала, чтобы случалось что-нибудь подобное, во всяком случае, в нашем кругу.
  Очевидно, по мнению мисс Кэррол, убийства совершаются исключительно пьяными представителями низших слоев.
  – Сколько в доме ключей от входной двери?
  – Два, – не задумываясь ответила мисс Кэррол. – Один всегда находился у лорда Эджвера, другой – в шкафу в холле, им пользуются те, кто возвращается домой поздно. Был еще третий, но его потерял капитан Марш. Вопиющее легкомыслие!
  – Капитан Марш часто бывает в доме?
  – Последние три года он живет отдельно, но прежде жил здесь.
  – Почему он уехал отсюда? – спросил Джепп.
  – Не знаю. Наверное, не ужился с дядей.
  – Мне кажется, вам известно больше, мадемуазель, – мягко сказал Пуаро.
  Она бросила на него быстрый взгляд.
  – Я не из тех, кто любит сплетничать, мсье Пуаро.
  – Но вы наверняка знаете, насколько правдивы слухи о том, что между лордом Эджвером и его племянником существовали серьезные разногласия.
  – Они вовсе не были серьезными. Просто с лордом Эджвером было нелегко ладить.
  – Даже вы так считали?
  – Я говорю не о себе. У меня никогда не было конфликтов с лордом Эджвером. Он мне полностью доверял.
  – А капитану Маршу?.. – Пуаро мягко, но настойчиво подталкивал ее к дальнейшим откровениям.
  Мисс Кэррол пожала плечами.
  – Он был слишком расточительным. У него появились долги. Потом с ним произошла еще какая-то неприятная история – не знаю толком, какая именно. Они поссорились. Лорд Эджвер отказал ему от дома. Вот и все.
  И она замолчала, всем своим видом давая понять, что больше мы от нее ничего не услышим.
  Комната, где мы с ней беседовали, располагалась на втором этаже. Когда мы выходили оттуда, Пуаро взял меня за локоть.
  – Одну минуту. Пожалуйста, Гастингс, задержитесь здесь, а я спущусь с Джеппом вниз. Следите за нами, пока мы не войдем в библиотеку, и потом присоединяйтесь к нам.
  Я уже давно не задаю Пуаро вопросов, начинающихся со слова «почему». Как поется в солдатской песне, «не размышляй, а выполняй и, если надо, умирай». Слава богу, в моем случае до «умирай» дело еще не доходило. Решив, что Пуаро хочет проверить, не следит ли за ним дворецкий, я остался наверху у лестничных перил.
  Пуаро и Джепп спустились к входной двери и на мгновение исчезли из моего поля зрения. Затем я увидел, как они медленно прошли по холлу и скрылись за дверями библиотеки. Подождав несколько минут на случай, если появится дворецкий, и никого не дождавшись, я тоже спустился вниз и вошел в библиотеку.
  Тело, разумеется, было убрано. Шторы на окнах были задернуты. Горел свет. Пуаро с Джеппом стояли посреди комнаты и оглядывали ее.
  – Ровным счетом ничего, – сказал Джепп.
  И Пуаро с улыбкой отозвался:
  – Увы! Ни пепла от сигареты, ни следов, ни перчаток, ни даже еле уловимого аромата духов. Ничего из того, что так легко и кстати обнаруживает сыщик в детективном романе.
  – В этих романах полицейские всегда слепы, как кроты, – ухмыльнулся в ответ Джепп.
  – Я однажды нашел улику, – мечтательно сказал Пуаро, – но поскольку длина ее исчислялась не сантиметрами, а превышала метр, никто не хотел в нее верить.
  Я вспомнил обстоятельства того дела и засмеялся. Затем я вспомнил о возложенной на меня миссии и сказал:
  – Все в порядке, Пуаро, насколько я мог видеть, никто за вами не следил.
  – Что за глаза у моего друга! – восхищенно произнес Пуаро. – Скажите, милый Гастингс, вы заметили, что в зубах у меня была роза?
  – У вас в зубах была роза? – переспросил я в смятении, а Джепп гулко захохотал.
  – Да. Я вдруг решил изобразить Кармен, – невозмутимо ответил Пуаро.
  У меня мелькнула мысль, что либо он, либо я сошел с ума.
  – Значит, вы ее не заметили, Гастингс?
  В голосе Пуаро не было укора.
  – Нет, – ответил я, глядя на него с изумлением, – но ведь я не мог видеть вашего лица!
  – Ничего страшного, – мягко успокоил меня он.
  Уж не смеются ли они надо мной, подумал я.
  – Так, – заключил Джепп. – Здесь больше делать нечего. Надо бы еще раз побеседовать с дочкой, а то она была слишком плоха прежде, и я от нее ничего не добился.
  Он позвонил, и в библиотеку вошел дворецкий.
  – Спросите мисс Марш, не уделит ли она нам сейчас несколько минут.
  Дворецкий вышел, и некоторое время спустя перед нами появилась… мисс Кэррол.
  – Адела спит, – сказала она. – Бедная девочка, для нее это ужасное потрясение. После вашего ухода я дала ей снотворное, и она заснула, но часа через два, наверное, будет в состоянии отвечать на вопросы.
  Джепп сказал, что его это устраивает.
  – Впрочем, она знает ровно столько же, сколько я, – уверенно продолжала мисс Кэррол.
  – Какого вы мнения о дворецком? – спросил Пуаро.
  – Он мне не нравится, но почему – сама не знаю.
  Мы прошли к входной двери.
  – Вчера вечером вы стояли здесь, мадемуазель? – неожиданно спросил Пуаро, указав рукой на лестницу.
  – Да. А в чем дело?
  – Вы видели, как леди Эджвер прошла через холл в библиотеку?
  – Да.
  – И вы отчетливо видели ее лицо?
  – Конечно.
  – Но вы не могли видеть ее лица, мадемуазель. С того места, где вы стояли, вы могли видеть только ее затылок.
  Пуаро определенно застал ее врасплох. Она покраснела от досады.
  – Затылок, голос, походка… Какая разница? Я не могла ошибиться. У меня нет ни малейшего сомнения, что это была Сильвия Уилкинсон, и хуже ее женщины нет!
  И, резко повернувшись, мисс Кэррол стала подниматься по лестнице.
  
  Глава 8
  Версии
  Джепп распрощался с нами. Пуаро и я свернули в Риджентс-парк и уселись на скамью в тихой аллее.
  – Теперь я понимаю, какая роза была у вас в зубах, – смеясь сказал я, – но в тот момент, признаюсь, мне показалось, что вы сошли с ума.
  Пуаро кивнул с серьезным видом.
  – Теперь вы видите, Гастингс, что мисс Кэррол – опасный свидетель. Она опасна, потому что неточна. Помните, с какой уверенностью она заявила, что видела лицо той женщины? Я сразу подумал, что это невозможно. Если бы она выходила из библиотеки– другое дело, но она направлялась в библиотеку! Пришлось проделать этот маленький опыт, который подтвердил мои подозрения, я поймал ее в ловушку, и она сразу же изменила показания.
  – Но не изменила своего мнения, – возразил я. – Согласитесь, что по голосу и походке человек распознается безошибочно.
  – Нет!
  – Полно, Пуаро, ничто не отличает человека так, как походка и голос.
  – Правильно. Поэтому их легче всего подделать.
  – Вы думаете…
  – Вспомните, как совсем недавно мы сидели в театре…
  – Карлотта Адамс? Но ведь она гениальная актриса!
  – Изобразить знаменитость не так уж трудно. Но она, конечно, необычайно талантлива. Думаю, что она могла бы обойтись без рампы и без большого расстояния между ней и зрителями…
  Меня вдруг как громом ударило.
  – Пуаро! – воскликнул я. – Неужели вы считаете, что… нет, таких совпадений не бывает!
  – Смотря как на это взглянуть, Гастингс. Если принять определенную точку зрения, то никакого совпадения здесь нет.
  – Но к чему Карлотте Адамс убивать лорда Эджвера? Она с ним даже не знакома!
  – Откуда вы знаете, что она с ним не знакома? Мне это неизвестно. Между ними могли существовать отношения, о которых мы понятия не имеем. Хотя моя версия несколько иная.
  – Значит, у вас есть версия?
  – Да. Мысль о том, что в этом деле замешана Карлотта Адамс, возникла у меня в самом начале.
  – Но Пуаро…
  – Подождите, Гастингс, давайте рассмотрим факты. Леди Эджвер с полной откровенностью обсуждает отношения, сложившиеся между ней и мужем, и заходит так далеко, что даже грозится его убить. Это слышим не только мы с вами. Это слышит официант, это слышит – наверняка не впервые – горничная, это слышит Брайан Мартин, и, я полагаю, это слышит сама Карлотта Адамс. И есть люди, которым они все это пересказывают. В тот же вечер Карлотта Адамс так прекрасно изображает Сильвию, что все наперебой спешат сообщить ей об этом. А у кого есть повод для убийства лорда Эджвера? У его жены.
  Теперь представьте, что есть еще кто-то, кто хочет, чтобы лорд Эджвер умер. Он получает возможность подставить вместо себя леди Эджвер. В тот день, когда Сильвия Уилкинсон объявляет, что у нее болит голова и что она весь вечер проведет дома, этот человек решается осуществить свой план.
  Необходимо, чтобы свидетели видели, как Сильвия Уилкинсон входит в дом своего мужа. Пожалуйста, ее видят. Более того, она говорит, кто она. Ah! c'est un peu trop, ça![466] Тут даже ребенок заподозрил бы неладное.
  И еще одно обстоятельство. Мелкое, но… Женщина, приехавшая к лорду Эджверу, была в черном. А Сильвия Уилкинсон не носит черного. Мы с вами слышали, как она говорила это. Представим теперь, что женщина, приехавшая тогда к лорду Эджверу, не была Сильвией Уилкинсон, что она выдавала себя за Сильвию Уилкинсон. Убила ли она лорда Эджвера?
  Был ли еще кто-то третий, кто пробрался в этот дом и убил лорда Эджвера? Если да, то сделал ли он это до или после визита «леди Эджвер»? Если после, то о чем эта женщина говорила с лордом Эджвером? Как она объяснила свое появление? Она могла обмануть дворецкого, который ее не знал, или секретаршу, которая видела ее издали, но она не могла обмануть мужа. Или она увидела перед собой мертвеца? Может быть, лорда Эджвера убили до ее прихода, между девятью и десятью?
  – Подождите, Пуаро! – воскликнул я. – У меня голова идет кругом.
  – Успокойтесь, мой друг. Мы всего лишь выбираем версию. Это все равно что выбирать пиджак. Вот этот хорошо сидит? Нет, у него морщит рукав. А этот? Уже лучше, но маловат. Следующий велик. И так далее, до тех пор, пока мы не найдем пиджак, сидящий безукоризненно, то есть правду.
  – Кто, по вашему мнению, способен на такой дьявольский план? – спросил я.
  – Сейчас слишком рано делать выводы. Нужно хорошенько разобраться, у кого были причины желать смерти лорда Эджвера. Например, есть племянник, который унаследовал титул. Но это слишком очевидно. И несмотря на догматичное утверждение мисс Кэррол, у лорда Эджвера могли быть враги. Он произвел на меня впечатление человека, который заводит их с большой легкостью.
  – Да, – согласился я, – вы правы.
  – Убийца был уверен в собственной безопасности. Вспомните, Гастингс, если бы Сильвия Уилкинсон не передумала в последний момент, у нее бы не было алиби. Она находилась бы в своем номере в «Савое», и это было бы трудно доказать. Ее бы арестовали, судили – возможно, повесили бы.
  Я поежился.
  – Но я никак не могу разгадать одну загадку, – продолжал Пуаро. – Стремление поставить под удар Сильвию Уилкинсон очевидно, но чем тогда объясняется телефонный звонок? Почему кто-то позвонил ей в Чизвик и, узнав, что она там, повесил трубку? Звонок последовал в половине десятого, почти наверняка до убийства. Похоже, кто-то хотел убедиться в ее присутствии там, прежде чем совершить… что? Намерения звонившего кажутся мне в свете моих выводов – я не подберу другого слова – хорошими. Звонивший не мог быть убийцей, которому столь важно было бросить подозрение на Сильвию. Кто же он тогда? Мне кажется, что перед нами две группы не связанных между собой обстоятельств.
  Я недоуменно потряс головой.
  – Возможно, это совпадение.
  – Не может все быть совпадением! Полгода назад пропало письмо. Почему? Здесь слишком много необъяснимых вещей, и что-то наверняка связывает их воедино.
  Он вздохнул и продолжал:
  – Эта история, с которой к нам приходил Брайан Мартин…
  – Ну уж она-то с убийством лорда Эджвера вовсе никак не связана.
  – Вы слепы, Гастингс, слепы и неразумны. Разве вы не видите за всем этим единый замысел? Замысел пока непонятный, но – я уверен – объяснимый.
  Я подумал, что Пуаро настроен слишком оптимистично. Мне совсем не казалось, что этот замысел будет когда-нибудь разгадан. По правде говоря, я совершенно растерялся.
  – Нет, не может быть! – сказал я после раздумья. – Я не верю, что это Карлотта Адамс! Она показалась мне такой… такой порядочной девушкой!
  Но уже произнося это, я вспомнил слова Пуаро о любви к деньгам. Не она ли лежала в корне того, что казалось немыслимым? В тот вечер Пуаро был в ударе. Он сказал, что Сильвию подстерегает опасность – следствие ее эгоизма. Он сказал, что Карлотту может погубить жадность.
  – Я не думаю, что убийство совершила она, Гастингс. Она слишком спокойна и рассудительна для такого поступка. Возможно, она даже не знала, что замышляется убийство. Ее роль могла быть вполне невинной… Но тогда…
  Он замолчал и нахмурился.
  – Все равно она оказалась сообщницей. Она увидит сегодняшние газеты и поймет…
  Пуаро хрипло вскрикнул:
  – Скорей, Гастингс, скорей! Я был глуп! Такси! Скорей!
  Я смотрел на него в недоумении.
  Он отчаянно жестикулировал.
  – Такси! Скорее!
  Мы прыгнули в проезжавшее мимо такси.
  – Вы знаете ее адрес?
  – Кого? Карлотты Адамс?
  – Ну, конечно. Скорей, Гастингс, скорей! Дорога каждая минута. Разве вы не понимаете?
  – Нет, – признался я.
  Пуаро беззвучно выругался.
  – Телефонный справочник? Ее там нет. В театр!
  В театре нам не хотели давать адрес Карлотты Адамс, но Пуаро был настойчив. Оказалось, что она живет в доме неподалеку от Слоун-сквер. Мы поспешили туда. Пуаро был как в лихорадке.
  – Только бы успеть, Гастингс, только бы успеть!
  – К чему такая спешка? Объясните мне, в чем дело?
  – Дело в том, что я тупица. Да, я был слишком туп, чтобы понять очевидное. Боже мой, только бы не опоздать!
  
  Глава 9
  Вторая смерть
  Хотя я не догадывался, почему Пуаро так взволнован, я знал его достаточно хорошо, чтобы понять, что у него есть на то основания.
  Когда мы подъехали к дому, где жила Карлотта Адамс, Пуаро первым выскочил из машины, заплатил таксисту и вбежал в вестибюль. Судя по списку жильцов, нужная нам квартира находилась на третьем этаже.
  Пуаро, не дожидаясь стоявшего на одном из верхних этажей лифта, поспешил наверх.
  Он постучал, затем позвонил. Прошло несколько томительных минут. Наконец дверь отворила скромно одетая женщина средних лет с волосами, собранными в пучок на затылке. Глаза ее были подозрительно красными.
  – Мисс Адамс? – нетерпеливо спросил Пуаро.
  Женщина вздрогнула.
  – Разве вы не слыхали?
  – Не слыхал?.. Чего?
  Она побледнела, и я понял, что то, чего боялся Пуаро, свершилось.
  Женщина медленно покачала головой.
  – Она умерла. Ночью, во сне. Это ужасно.
  Пуаро прислонился к дверному косяку.
  – Не успел… – прошептал он.
  Его волнение было настолько очевидным, что женщина посмотрела на него более внимательно.
  – Простите, сэр, вы были ее другом? Я не помню, чтобы вы раньше к ней приходили.
  Пуаро уклонился от прямого ответа.
  – У вас был врач? Что он сказал?
  – Что она выпила слишком много снотворного. Какое несчастье! Она была совсем молодой, и такая милая. До чего же опасны эти таблетки. Врач сказал, что это веронал.
  Пуаро неожиданно выпрямился. К нему возвращалась его обычная решительность.
  – Я должен войти в квартиру, – сказал он.
  Женщина заколебалась и взглянула на него с подозрением.
  – Наверное, не стоит… – начала она.
  Но Пуаро был настроен решительно. Чтобы добиться своего, он избрал единственно верный в данной ситуации способ.
  – Вы должны впустить меня, – сказал он. – Я сыщик. Мне необходимо ознакомиться с обстоятельствами смерти вашей хозяйки.
  Женщина прерывисто вздохнула и посторонилась, чтобы мы могли пройти.
  С этого момента Пуаро взял бразды правления в свои руки.
  – То, что я вам сказал, – внушительно произнес он, – не подлежит разглашению. Все должны думать, что смерть мисс Адамс – результат несчастного случая. Прошу вас, назовите фамилию и адрес врача, которого вы вызывали.
  – Доктор Хит, Карлайл-стрит, 17.
  – Ваше имя, пожалуйста.
  – Алиса Беннет.
  – Я вижу, вы были очень привязаны к мисс Адамс, уважаемая мисс Беннет.
  – О да, сэр. Она была такая милая. Совсем непохожа на других актрис. Я работала у нее и в прошлом году, когда она сюда приезжала. Она была настоящей леди. Воспитанная, и одевалась так деликатно.
  Пуаро слушал ее внимательно и с сочувствием. Куда только девалось его волнение! Он, по всей вероятности, понял, что теперь для получения нужных сведений ему лучше проявить мягкость.
  – Для вас, мисс Беннет, это наверняка был страшный удар, – сказал он.
  – О, сэр, еще бы! Я принесла ей чай в полдесятого, как обычно, а она спит – так мне показалось. Я поставила поднос, подошла к окну и стала раздвигать занавески. Одно кольцо застряло, я дернула посильнее, и оно как взвизгнет! Я оборачиваюсь и вижу, что она все спит. При таком-то шуме! И тут меня прямо как ударило. Странно, думаю, она лежит, неестественно как-то. Я подошла, тронула ее за руку, а уж она холодная! Я и закричала.
  Глаза ее наполнились слезами.
  – Да, да, – сочувственно произнес Пуаро. – Представляю, как это было ужасно. Скажите, мисс Адамс часто принимала снотворное?
  – Она иногда пила что-то от головной боли. Такие маленькие таблетки в бутылочке. Но прошлым вечером – так доктор сказал – она выпила другое лекарство.
  – К ней кто-нибудь приходил вчера вечером?
  – Нет, сэр. Вчера вечером ее не было дома.
  – Она говорила вам, куда собирается?
  – Нет, сэр. Она ушла около семи часов.
  – А-а! Как она была одета?
  – В черное платье, сэр. Черное платье и черная шляпка.
  Мы с Пуаро обменялись взглядами.
  – На ней были украшения?
  – Только нитка жемчуга, которую она всегда носила, сэр.
  – И перчатки – серые перчатки?
  – Да, сэр. Перчатки она взяла серые.
  – Так! Вспомните теперь, пожалуйста, какое у нее было настроение? Грустное? Веселое? Может быть, она нервничала?
  – По-моему, она была очень в духе, сэр. Все время улыбалась, как будто вспоминала что-то веселое.
  – Во сколько она вернулась домой?
  – В начале первого, сэр.
  – И была по-прежнему в хорошем настроении?
  – Она выглядела очень усталой, сэр.
  – Но не грустной? Не расстроенной?
  – Нет, по-моему, она была очень довольна. У нее был такой вид, будто она добилась, чего хотела. Она начала звонить по телефону, но передумала. Сказала, что позвонит завтра.
  – Вот как! – Глаза Пуаро возбужденно заблестели. Он подался вперед и спросил с деланым безразличием: – Вы слышали имя человека, которому она звонила?
  – Нет, сэр. Она назвала номер и стала ждать, и, наверное, телефонистка сказала: «Одну минуту», – как они обычно делают, сэр, – и она сказала «хорошо», а потом зевнула и говорит: «Знаете, я передумала, я очень устала». Положила трубку и начала раздеваться.
  – А номер вы не запомнили? Хотя бы часть? Это может быть очень важно.
  – Нет, сэр, не запомнила. Я же не прислушивалась специально. Но я точно помню, что это был номер района Виктория.
  – Она что-нибудь ела или пила перед тем, как лечь спать?
  – Выпила стакан горячего молока, как обычно.
  – Кто подогрел и принес молоко?
  – Я, сэр.
  – И в этот вечер никто из посторонних в квартиру не заходил?
  – Никто, сэр.
  – А днем?
  – Тоже никто. Мисс Адамс обедала и пила чай в городе. Она вернулась в шесть часов.
  – Когда принесли молоко? Молоко, которое она пила перед сном.
  – Днем. Рассыльный приносит его в четыре часа и оставляет у порога. Но сэр, я уверена, что молоко было хорошее. Я его сама пила с чаем сегодня утром. И доктор точно сказал, что эту гадость она приняла сама.
  – Возможно, я ошибаюсь, – сказал Пуаро. – Да, возможно, я ошибаюсь. Нужно переговорить с врачом. Видите ли, у мисс Адамс были враги. В Америке все совсем по-другому…
  Он выжидательно замолчал и был вознагражден.
  – Ох, сэр, знаю. Я читала и про Чикаго, и про гангстеров. До чего же страшно там жить. О чем думает тамошняя полиция, не знаю. Насколько у нас спокойнее!
  Пуаро с удовольствием предоставил говорить Алисе Беннет, поскольку ее расхожие домыслы спасали его от необходимости давать дальнейшие объяснения.
  Его взгляд остановился на небольшом чемоданчике, скорее даже портфеле, который лежал на одном из стульев.
  – Мисс Адамс брала с собой этот портфель, когда уходила из дому вчера вечером?
  – Она его брала утром, сэр. В шесть часов она приходила без него, а потом принесла опять, когда совсем вернулась.
  – Отлично! Вы позволите мне открыть его?
  Алиса Беннет позволила бы ему что угодно. Как большинство подозрительных и осторожных женщин, она начинала безгранично доверять человеку, которому удавалось расположить ее к себе.
  Портфель не был заперт. Пуаро открыл его. Я подошел ближе и заглянул ему через плечо.
  – Вы видите, Гастингс, вы видите? – возбужденно прошептал он.
  Содержимое портфеля и вправду было красноречивым.
  Мы увидели коробку с гримом, два предмета, я определил их как вкладыши в туфли, которые увеличивали на несколько сантиметров рост, пару серых перчаток и завернутый в папиросную бумагу великолепный золотистый парик, по цвету точно совпадавший с волосами Сильвии Уилкинсон и причесанный так же, как причесывалась она: с пробором посередине и с локонами внизу.
  – Вы и сейчас сомневаетесь, Гастингс? – спросил Пуаро.
  Возможно, до этого момента я действительно сомневался. Но только не теперь.
  Пуаро закрыл портфель и снова обратился к горничной:
  – Вы знаете, с кем мисс Адамс ужинала вчера вечером?
  – Нет, сэр.
  – Вы знаете, с кем она обедала и пила чай?
  – Про чай не скажу, но обедала она, по-моему, с мисс Драйвер.
  – Мисс Драйвер?
  – Да. Это ее близкая подруга. У нее шляпный магазин на Моффат-стрит, рядом с Бонд-стрит. «Женевьева» называется.
  Пуаро записал адрес подруги под адресом врача.
  – И еще одно, мадам. Вы можете вспомнить что-нибудь, все равно что, из сделанного или сказанного мисс Адамс по приходе домой вчера в шесть часов, что сейчас кажется вам необычным или настораживающим?
  Горничная задумалась.
  – Нет, сэр, – сказала она наконец, – ничего такого я не припоминаю. Я спросила, будет ли она пить чай, а она ответила, что уже пила.
  – Значит, она сказала, что уже пила чай? – прервал ее Пуаро. – Продолжайте, пожалуйста.
  – И потом до самого ухода она писала письма.
  – Письма? Вы знаете кому?
  – Да, сэр. В общем-то, это было одно письмо – ее сестре в Вашингтон. Она писала сестре два раза в неделю, обязательно. Она собиралась опустить его, когда будет выходить, чтобы успеть к последней выемке, но забыла.
  – Значит, оно до сих пор здесь?
  – Нет, сэр. Я сама его опустила. Она о нем вспомнила, когда ложилась спать, и я сказала, что наклею еще одну марку и сбегаю, опущу его в экспресс-ящик, чтобы оно поскорей дошло.
  – Так. А почта далеко?
  – За углом, сэр.
  – Вы запирали дверь, когда уходили?
  Беннет с испугом посмотрела на него.
  – Нет, сэр. Я просто затворила ее, как обычно, когда выхожу на почту.
  Пуаро хотел было еще что-то спросить, но воздержался.
  – Хотите взглянуть на нее, сэр? – спросила горничная, всхлипывая. – Она такая красивая лежит!
  Мы проследовали за ней в спальню.
  На лице Карлотты Адамс застыло выражение удивительного покоя. Она казалась гораздо моложе, чем в тот вечер в «Савое». Усталый ребенок.
  Пуаро посмотрел на нее долгим взглядом, в котором я прочитал странное, непонятное мне чувство. Он перекрестился.
  – J'ai fait un serment[467], Гастингс, – произнес он, когда мы спустились по лестнице.
  Я не спросил его, в чем он поклялся. Об этом было легко догадаться. Через несколько минут он сказал:
  – Одно только меня утешает. Я не мог ее спасти. К тому времени, когда я узнал о смерти лорда Эджвера, она уже была мертва. От этого мне немного легче. Значительно легче.
  
  Глава 10
  Мэри Драйвер
  Нашим следующим шагом было посещение врача, адрес которого дала нам горничная.
  Он оказался суетливым пожилым человеком с осторожными манерами. О Пуаро он был наслышан и сказал, что счастлив видеть его во плоти.
  – Чем могу быть вам полезен, мсье Пуаро? – спросил он после этой преамбулы.
  – Господин доктор, сегодня утром вас вызывали в квартиру некой мисс Адамс…
  – Ах, да, да. Бедная девушка! К тому же незаурядная актриса. Я дважды видел ее представления. Крайне печально, что все кончилось таким образом. Не понимаю пристрастия современной молодежи к наркотикам.
  – Вы считаете, что она принимала наркотики?
  – Категорически утверждать это я, как профессионал, не берусь. Во всяком случае, она не кололась. Следов иглы я не обнаружил. Следовательно, она их глотала. Горничная говорила мне, что она хорошо засыпала и без снотворного, но горничные часто ошибаются. Скорее всего она принимала веронал не каждый вечер, но в том, что она его принимала, можно не сомневаться.
  – Почему вы так думаете?
  – А вот, посмотрите… Одну минуту… куда я ее засунул?
  Он искал что-то в своем чемоданчике.
  – Ага, вот она!
  И он достал маленькую черную сафьяновую сумочку.
  – Я забрал ее с собой, чтобы горничная не переложила в ней что-нибудь ненароком. Тут есть что предъявить на дознании.
  Открыв сумочку, он извлек из нее крошечную золотую шкатулку, на которой рубинами были выложены инициалы К.А. Это была чрезвычайно дорогая безделушка. Врач открыл ее, и мы увидели, что она почти доверху наполнена белым порошком.
  – Веронал, – коротко пояснил он. – Поглядите, что написано внутри.
  Внутри, на крышке шкатулки, было выгравировано:
  К.А от Д., Париж, 10 ноября.
  Приятных сновидений.
  – Десятое ноября, – задумчиво сказал Пуаро.
  – Совершенно верно. А сейчас июнь. Следовательно, мы можем предположить, что она принимала веронал по крайней мере полгода, но поскольку год не указан, то срок может быть гораздо больше.
  – Д., Париж, – нахмурясь, произнес Пуаро.
  – Вам это что-нибудь говорит? Кстати, я не спросил: какое вы имеете к этому делу отношение? Думаю, вами движет не праздное любопытство. Вы, вероятно, хотите знать, не самоубийство ли это? Здесь я вам помочь не сумею. Да и вряд ли кто-нибудь сумеет. Горничная утверждает, что вчера у нее было прекрасное настроение. Похоже, что это был несчастный случай, я, во всяком случае, склонен думать так. Веронал на каждого действует по-своему. Один может выпить его хоть пригоршню и останется жив, а другому достаточно щепотки, чтобы отойти в мир иной. Поэтому он так и опасен. Не сомневаюсь, что дознание придет к выводу «смерть в результате несчастного случая».
  – Можно мне осмотреть сумочку мадмуазель Адамс?
  – Разумеется, пожалуйста.
  Пуаро выложил на стол ее содержимое. Тонкий носовой платок с инициалами К.М.А. в углу, пудреница, губная помада, фунтовая банкнота и немного серебра, пенсне.
  К пенсне Пуаро отнесся с особым вниманием. Оно было простым, строгим, в золотой оправе.
  – Любопытно, – заметил Пуаро. – Я не знал, что мисс Адамс носила очки. Может быть, они ей были нужны для чтения?
  Врач взял пенсне в руки.
  – Нет, – твердо сказал он, – эта вещь не для чтения, а для повседневного пользования, кстати, с очень сильными стеклами. Ее хозяин наверняка очень близорукий человек.
  – А вы не знаете, мисс Адамс?..
  – Я ее не лечил. До этого несчастья я был в ее квартире всего один раз – меня вызывали, когда у горничной нарывал палец. Мисс Адамс вышла тогда к нам на минуту, и очков на ней, ручаюсь, не было.
  Пуаро поблагодарил врача, и мы откланялись.
  С лица моего друга не сходило выражение недоумения.
  – Возможно, я действительно ошибаюсь, – проговорил он.
  – Вы имеете в виду переодевание?
  – Нет-нет. То, что она переодевалась, у меня сомнений не вызывает. Я имею в виду ее смерть. Подумайте: веронал у нее был. Возможно, она так переутомилась прошлым вечером, что боялась не уснуть и прибегла к его помощи.
  Тут он, к большому удивлению прохожих, остановился как вкопанный и энергично ударил себя кулаком одной рукой по ладони другой.
  – Нет, нет, нет, нет! – закричал он. – Почему этот несчастный случай произошел в столь подходящий момент? Это не несчастный случай! И не самоубийство! Нет, она сыграла свою роль и этим подписала себе смертный приговор! Веронал мог быть выбран только потому, что убийце было известно о том, что она его время от времени употребляет. Но тогда убийца – кто-то, кто знал ее очень хорошо. Кто такой Д.? Я бы многое отдал, чтобы узнать, кто он, Гастингс.
  – Пуаро! – одернул его я, поскольку он всецело был занят своими рассуждениями. – Идемте! На нас оглядываются.
  – Да? Пожалуй, вы правы. Хотя меня совершенно не волнует, смотрят на меня прохожие или нет. Это не мешает течению моей мысли.
  – Они уже начинали смеяться, – пробормотал я.
  – Это не имеет значения.
  Я не мог с ним согласиться, потому что больше всего на свете боюсь обратить на себя внимание окружающих. Пуаро же боится только одного: как бы жара или влажность не повлияли на форму его знаменитых усов.
  – Давайте возьмем такси, – предложил Пуаро и замахал тростью. Остановившемуся возле нас шоферу он дал адрес магазина «Женевьева» на Моффат-стрит.
  «Женевьева» оказалась одним из тех заведений, где в витрине выставлена одна невыразительная шляпа и один поблекший шарф и где вам нужно подняться на второй этаж по отдающей затхлостью лестнице, чтобы наконец-то попасть в магазин.
  Очутившись перед дверью с надписью «Женевьева. Входите смелее!», мы подчинились команде и вошли в маленькую комнату, полную шляп, где нас встретила крупная блондинка с недоверчивым взглядом.
  – Мисс Драйвер? – спросил Пуаро.
  – Не знаю, сможет ли она вас принять. А вы по какому делу?
  – Пожалуйста, передайте мисс Драйвер, что ее хочет видеть друг мисс Адамс.
  Но белокурой красавице не пришлось выполнять его поручения.
  Черный бархатный занавес справа от нас разлетелся в обе стороны, и перед нами предстало маленькое энергичное существо с ярко-рыжими волосами.
  – В чем дело? – спросила она.
  – Вы мисс Драйвер?
  – Да. Что вы сейчас сказали о Карлотте?
  – Вы уже знаете печальную новость?
  – Какую печальную новость?
  – Мисс Адамс умерла во сне ночью. Приняла слишком большую дозу веронала.
  Девушка широко открыла глаза.
  – Какой ужас! – воскликнула она. – Бедная Карлотта! Не могу поверить! Вчера еще она стояла передо мной живая и невредимая!
  – Тем не менее это правда, мадемуазель, – сказал Пуаро. – И в связи с этим я хотел бы сказать вам вот что: сейчас около часа дня. Я и мой друг приглашаем вас пообедать вместе. Мне нужно задать вам несколько вопросов.
  Девушка оглядела его с головы до ног. Она явно была не робкого десятка и чем-то напоминала мне фокстерьера.
  – Кто вы? – требовательно спросила она.
  – Меня зовут Эркюль Пуаро. Это мой друг, капитан Гастингс.
  Я поклонился.
  Она перевела глаза на меня.
  – Я о вас слышала, – сухо сказала она. – Пойдемте. Дороти! – обратилась она к блондинке.
  – Да, Мэри?
  – Миссис Лестер придет на примерку той шляпы а-ля Роза Декрат, которую мы для нее делаем. Попробуйте другие перья. Пока, я скоро буду.
  Она схватила маленькую черную шляпку, повесила ее на ухо, несколько раз стукнула себя пуховкой по носу и коротко бросила Пуаро:
  – Пошли!
  Через пять минут мы сидели в ресторанчике на Довер-стрит. Пуаро сделал заказ, и перед нами уже стояли коктейли.
  – Итак, – сказала Мэри Драйвер. – Объясните: что все это значит? В какую историю она попала?
  – Значит, она попала в историю, мадемуазель?
  – Кто, собственно, задает вопросы, вы или я?
  – Я полагал, что их буду задавать я, – улыбнулся Пуаро. – Насколько мне известно, вы с мисс Адамс были большими подругами.
  – Верно.
  – В таком случае прошу вас, мадемуазель, принять мои уверения в том, что все свои действия я предпринимаю в интересах вашей покойной подруги.
  Последовала минутная пауза, во время которой Мэри Драйвер обдумывала сказанное Пуаро. В конце концов она утвердительно кивнула головой.
  – Я вам верю. Продолжайте. Что вы хотите знать?
  – Правда ли, мадемуазель, что вчера ваша подруга обедала с вами?
  – Да.
  – Она говорила вам, какие у нее планы на вечер?
  – Конкретно о вечере она не говорила.
  – Но что-то все же сказала?
  – Да. Она говорила о чем-то, что, наверное, вас и интересует. Учтите, это был секрет.
  – Разумеется.
  – Так, дайте подумать. Наверное, лучше мне все рассказать своими словами.
  – Прошу вас, мадемуазель.
  – Карлотта была очень возбуждена. С ней это редко бывает. Она не из тех, кто волнуется. Ничего определенного она не говорила, потому что дала кому-то слово, но она явно что-то замышляла. Какой-то, я думаю, колоссальный розыгрыш.
  – Розыгрыш?
  – Это ее слово. Правда, она не сказала, когда, где и каким образом. Но… – Она нахмурилась. – Понимаете, она вовсе не любительница розыгрышей и прочих не слишком умных шуток. Она серьезная, тихая, трудолюбивая девушка. То есть мне кажется, что ее кто-то уговорил. И я думаю… учтите, она этого не сказала…
  – Да-да, понимаю. Что вы подумали?
  – Я подумала… да я просто уверена, что каким-то образом это связано с деньгами. У меня сложилось впечатление, что она заключила пари и была абсолютно уверена, что выиграет. В то же время это не совсем верно. Карлотта не заключает пари. Я, во всяком случае, такого не помню. Но, как бы то ни было, она рассчитывала получить деньги, это точно.
  – Она говорила об этом?
  – Не-е-ет. Просто сказала, что очень скоро сможет позволить себе все, что угодно. Говорила, что теперь ее сестра, которая живет в Америке, получит возможность навестить ее в Париже. Карлотта обожала свою младшую сестру. Она у нее слабовата здоровьем и любит музыку. Вот все, что я знаю. Вас это интересовало?
  Пуаро кивнул.
  – Да. Это подтверждает мою теорию. Но, правду сказать, я надеялся на большее. Я предполагал, что мисс Адамс дала слово молчать. Но я надеялся, что, как женщина, она сочла возможным поделиться секретом с лучшей подругой.
  – Я пыталась разузнать у нее, в чем дело, – призналась мисс Драйвер, – но она только отшучивалась и пообещала рассказать все в другой раз.
  Пуаро помолчал и затем спросил:
  – Вам известно имя лорда Эджвера?
  – Какого лорда Эджвера? Которого убили? Это о нем напечатано в сегодняшних газетах?
  – Да. Как вы думаете, мисс Адамс была с ним знакома?
  – Не думаю. Да нет, не была. Хотя погодите…
  – Да, мадемуазель… – с готовностью подхватил Пуаро.
  – Сейчас-сейчас… – Она нахмурилась и сдвинула брови, припоминая что-то. – Вспомнила! Она однажды говорила о нем. И со злостью!
  – Со злостью?
  – Да. Она сказала… как это… что нельзя позволять таким черствым и жестоким людям ломать чужие жизни. Она сказала… вы подумайте!.. что всем было бы только лучше, если бы он умер.
  – Когда она это говорила, мадемуазель?
  – Примерно месяц назад.
  – Почему речь зашла о лорде Эджвере?
  После бесплодных попыток что-нибудь вспомнить Мэри Драйвер покачала головой.
  – Не знаю, – сказала она. – Она упомянула его имя, а вот почему… может быть, в газетах что-то было? Помню только, меня удивило, что Карлотта с такой ненавистью говорит о человеке, с которым даже незнакома.
  – В самом деле, странно, – задумчиво протянул Пуаро. – Скажите, мисс Адамс принимала веронал?
  – Первый раз слышу.
  – Вы когда-нибудь видели у нее в сумочке маленькую золотую шкатулку с рубиновыми инициалами К.А.?
  – Маленькую золотую шкатулку? Я уверена, что нет.
  – Не знаете ли вы, где мисс Адамс была в ноябре прошлого года?
  – Сейчас скажу. В конце ноября она ездила в Штаты, а перед этим была в Париже.
  – Одна?
  – Конечно, одна! Извините… может быть, вы не это имели в виду. Почему-то стоит упомянуть Париж, как всем сразу мерещится что-то гадкое. А на самом деле это такой красивый, чинный город! Карлотта была не из тех, с кем туда ездят на уик-энды.
  – А теперь, мадемуазель, я собираюсь задать вам очень важный вопрос. Был ли в жизни мисс Адамс мужчина, к которому она относилась иначе, чем к другим?
  – Нет, – твердо ответила Мэри. – Сколько я ее помню, она целиком была поглощена своей работой и заботами о младшей сестре. Чувство долга было у нее развито очень сильно, она ощущала себя главой семейства. Поэтому я и отвечаю на ваш вопрос «нет» – строго говоря, «нет».
  – Вот как! А говоря не слишком строго?
  – Я бы не удивилась, если бы узнала, что – недавно! – она обратила на кого-то особое внимание.
  – О!
  – Предупреждаю, это всего лишь догадки. Я сужу по ее поведению. Она изменилась, стала не то чтобы мечтательной, а какой-то задумчивой. И выглядела иначе. Ох, это невозможно объяснить, женщины это чувствуют. Хотя, конечно, я могла и ошибаться.
  Пуаро кивнул.
  – Благодарю вас, мадемуазель. И теперь последнее. У кого из друзей мисс Адамс имя начинается на Д.?
  – Д., – задумчиво повторила Мэри. – Д.? Нет, не знаю.
  
  
  Глава 11
  Эгоистка
  Не думаю, что Пуаро ожидал другого ответа на свой вопрос. Тем не менее он печально покачал головой и задумался. Мэри Драйвер положила локти на стол и подалась вперед.
  – Мсье Пуаро, – сказала она, – а мне вы что-нибудь расскажете?
  – Прежде всего позвольте поблагодарить вас, мадемуазель, – сказал Пуаро, – за точные и исчерпывающие ответы на мои вопросы. Вы, определенно, очень умны. Да, я вам кое-что расскажу – но не слишком много. Я изложу вам некоторые факты.
  Он помолчал немного и затем спокойно продолжил:
  – Вчера вечером в своем доме, в библиотеке, был убит лорд Эджвер. Около десяти часов его посетила дама, которой, как я полагаю, была ваша подруга мисс Адамс, назвавшая себя дворецкому леди Эджвер. Для придания себе сходства с настоящей леди Эджвер, которой, как вы, вероятно, знаете, является актриса Сильвия Уилкинсон, она загримировалась и надела парик. Мисс Адамс (если это действительно была она) находилась в доме всего несколько минут и ушла в начале одиннадцатого, но домой возвратилась после полуночи. Перед тем как лечь спать, она выпила слишком большую дозу веронала. Теперь, мадмуазель, вам, наверное, ясно, что меня интересовало, когда я задавал вам вопросы.
  Мэри глубоко вздохнула.
  – Да, – сказала она, – теперь ясно. Я думаю, вы правы, мсье Пуаро. В том смысле, что это была Карлотта. Могу добавить, что вчера она купила у меня новую шляпу.
  – В самом деле?
  – Да. Она сказала, что ей нужна шляпа, которая закрывала бы левую половину лица.
  Здесь я хотел бы сделать маленькое отступление, поскольку не знаю, когда эта история будет опубликована. Каких только шляп женщины не носили на моем веку! Я помню колпаки, которые так надежно прятали лица, что нечего было надеяться узнать своих приятельниц. Помню шляпки, надвигавшиеся на самые брови и, наоборот, лишь чудом державшиеся на затылке, береты и многое другое. В том июне, когда происходили описываемые события, шляпы напоминали перевернутые суповые тарелки, их полагалось вешать на одно ухо, оставляя противоположную половину лица и часть волос полностью открытыми для обозрения.
  – Но ведь сейчас шляпы обычно носят, сдвинув вправо? – спросил Пуаро.
  Маленькая модистка кивнула.
  – Да, но мы продаем и такие, которые удобнее носить, сдвинув влево, – пояснила она, – потому что есть люди, которым кажется, что в профиль они лучше выглядят справа, или те, кто привык делать пробор слева.
  – Скажите, а у Карлотты был повод закрывать именно эту часть лица?
  Я вспомнил, что входная дверь дома у Риджентгейт открывалась влево, следовательно, дворецкий видел входящего с этой стороны. Я вспомнил также, что у Сильвии Уилкинсон возле левого глаза есть маленькая родинка.
  Взволнованный, я сообщил об этом Пуаро, и он одобрительно кивнул.
  – Да, да, да! Vous avez parfaitement raison[468], Гастингс. Поэтому она и купила шляпу.
  – Мсье Пуаро! – Мэри неожиданно выпрямилась. – Я надеюсь, вы… вы не думаете, что… что это сделала Карлотта? Ну, убила его. Вы ведь так не думаете? Да, она говорила о нем со злостью, но…
  – Нет, я этого не думаю. Однако любопытно, что она о нем так говорила. Интересно бы узнать почему. Что он сделал – что она знала о нем?
  – Не могу вам сказать… Только она его не убивала. Она… она была слишком… благородной, чтобы так поступить.
  – Вы очень точно выразились, мадемуазель. Вы учитываете психологию. Согласен с вами. Это было убийство не благородное, а медицински обоснованное.
  – Медицински обоснованное?
  – Убийца точно знал, куда нужно ударить, чтобы поразить жизненно важный центр у основания черепа.
  – Уж не врач ли он? – задумчиво сказала Мэри.
  – У мисс Адамс были знакомые врачи? Я имею в виду, был ли какой-нибудь врач, с которым она дружила?
  Мэри покачала головой.
  – Не знаю. Если и был, то не здесь.
  – Другой вопрос. Мисс Адамс носила пенсне?
  – Пенсне? Никогда!
  Перед моим мысленным взором возник странный образ: пахнущий карболкой врач с близорукими глазами, в очках с сильными стеклами. Бред!
  – Между прочим, мисс Адамс была знакома с киноактером Брайаном Мартином?
  – Да, конечно! Она мне говорила, что знает его с детства. Но мне кажется, они виделись нечасто. Так, от случая к случаю. Она говорила, что он порядком зазнался.
  Взглянув на часы, Мэри вскрикнула:
  – Господи, мне надо бежать! Я вам чем-нибудь помогла, мсье Пуаро?
  – Безусловно. Ваша помощь понадобится мне и в будущем.
  – Всегда можете на нее рассчитывать. Мы должны узнать, кто придумал этот дьявольский план.
  Она быстро пожала нам руки, сверкнула неожиданной улыбкой и исчезла с характерной для нее стремительностью.
  – Интересная личность, – сказал Пуаро, расплачиваясь по счету.
  – Мне она понравилась, – отозвался я.
  – Приятно встретить сообразительную женщину.
  – Хотя и не слишком чувствительную, – добавил я. – Смерть подруги отнюдь не вывела ее из равновесия.
  – Да, она не из тех, кто льет слезы, – сухо заметил Пуаро.
  – Вы узнали от нее то, что хотели?
  Он отрицательно покачал головой.
  – Нет. Я надеялся – очень надеялся – получить ключ к разгадке, узнать, кто такой Д., подаривший ей шкатулку. Мне это не удалось. К сожалению, Карлотта Адамс была скрытной девушкой. Она не сплетничала о друзьях и держала в тайне свои любовные похождения, если таковые у нее были. С другой стороны, человек, толкнувший ее на розыгрыш, мог быть вовсе не другом, а всего лишь знакомым, который наверняка уверил ее, что действует из «спортивного интереса», и намекнул на деньги. Он мог видеть шкатулку, которую она носила с собой, и, воспользовавшись случаем, узнать, что в ней находится.
  – Но каким образом он заставил ее выпить веронал? И когда?
  – Некоторое время дверь в квартиру была незаперта – помните, когда служанка выходила на почту? Хотя такое объяснение меня не удовлетворяет. Слишком многое зависело бы тогда от случая. Однако пора за работу. У нас есть еще два ключа.
  – Какие?
  – Первый – это телефонный звонок по номеру «Виктория». Мне кажется вполне вероятным, что Карлотта Адамс, вернувшись домой, захотела сообщить о своем успехе. С другой стороны, непонятно, где она находилась между началом одиннадцатого и полуночью. Возможно, встречалась в это время с инициатором розыгрыша. В таком случае она могла звонить просто кому-нибудь из друзей.
  – А второй ключ?
  – О! На него я рассчитываю больше. Письмо, Гастингс! Письмо к сестре. Я надеюсь – всего лишь надеюсь, – что в нем она черным по белому описала все, как есть. Это не значит, что она нарушила обещание молчать, – ведь сестра прочтет письмо не раньше чем через неделю, да и в другой стране.
  – Если бы вы оказались правы!
  – Не будем обольщаться надеждами, Гастингс. У нас есть шанс – и только. Теперь нам надо всерьез взяться за другой конец.
  – Что вы подразумеваете под другим концом?
  – Проверку всех, кто хоть мало-мальски заинтересован в смерти лорда Эджвера.
  Я пожал плечами.
  – Кроме племянника и жены…
  – И человека, за которого жена собралась замуж, – добавил Пуаро.
  – Вы имеете в виду герцога? Он в Париже.
  – Разумеется. Но вы не можете отрицать, что он – лицо заинтересованное. Кроме того, есть еще дворецкий, слуги… У них могли быть свои счеты с хозяином. И все же я считаю, что прежде всего нам нужно еще раз переговорить с мадемуазель Сильвией Уилкинсон. Она не так уж глупа, и у нее бывают интересные идеи.
  Мы снова отправились в «Савой». Окруженная коробками, горами папиросной бумаги и роскошными черными одеяниями, свисавшими со спинок всех имевшихся в комнате стульев, Сильвия серьезно и отрешенно мерила перед зеркалом очередную черную шляпку.
  – О, мсье Пуаро! Пожалуйста, садитесь. Если, конечно, найдете куда. Эллис, помоги!
  – Мадам, вы прелестно выглядите.
  Сильвия серьезно взглянула на него.
  – Я не хотела бы казаться лицемеркой, мсье Пуаро, но все-таки следует соблюдать приличия, как вы думаете? То есть я хочу сказать, что осторожность не помешает. О, кстати! Я получила дивную телеграмму от герцога.
  – Из Парижа?
  – Да, из Парижа. Очень сдержанную, конечно, ничего, кроме соболезнований, но между строк многое угадывается.
  – Желаю счастья, мадам.
  – Мсье Пуаро! – Она сжала руки, и голос ее дрогнул. Мне показалось, что я вижу ангела, дарящего нас неземным откровением. – Я много думала. Это ведь самое настоящее чудо! Все мои беды кончились. Никакой волокиты с разводом! Никаких хлопот! Мой путь свободен! Мне просто молиться хочется.
  Я боялся вздохнуть. Пуаро смотрел на нее, слегка наклонив к плечу голову. Она была абсолютно серьезна.
  – Значит, вы это видите в таком свете, мадам?
  – Все произошло, как я хотела, – продолжала Сильвия восторженным шепотом, – сколько раз я думала: вот бы Эджвер умер! И пожалуйста – он умер. Как будто на небе меня услышали!
  Пуаро прокашлялся.
  – Боюсь, я воспринимаю это иначе, мадам. Вашего мужа кто-то убил.
  Она кивнула.
  – Ну да, конечно.
  – А вам не приходило в голову задуматься над тем, кто это сделал?
  Она смотрела на Пуаро во все глаза.
  – Разве это имеет значение? То есть… какое это ко мне имеет отношение? Мы с герцогом сможем пожениться не позже чем через полгода.
  Пуаро сдержался, но с трудом.
  – Да, мадам, разумеется. Но если оставить это в стороне, вам не приходило в голову спросить себя, кто убил вашего мужа?
  – Нет. – Видно было, что она искренне удивлена.
  – Вас это не интересует?
  – Честно говоря, не очень, – призналась она. – Думаю, что полиция разберется. Она в таких делах знает толк.
  – Говорят, что да. Я, кстати, тоже собираюсь в этом разобраться.
  – Вы? Как забавно!
  – Почему забавно?
  – Ну, не знаю…
  Она перевела взгляд на спинку стула позади Пуаро, протянула руку, набросила на себя атласный жакет и повернулась к зеркалу.
  – Вы ничего не имеете против? – спросил Пуаро, и глаза его засветились.
  – Я? Конечно, нет, мсье Пуаро. Вы такой умный. Я вам желаю удачи.
  – Мадам, мне хотелось бы услышать не только ваши пожелания. Мне хотелось бы услышать ваше мнение.
  – Мнение? – рассеянно переспросила Сильвия, поворачиваясь к зеркалу в профиль. – О чем?
  – Кто, по-вашему, убил лорда Эджвера?
  Сильвия повела плечами и взяла со стула ручное зеркало.
  – Понятия не имею!
  – Мадам! – оглушительно рявкнул Пуаро. – Как вы думаете, кто убил вашего мужа?
  На сей раз он добился своего. Сильвия озадаченно посмотрела на него и сказала:
  – Адела, наверное.
  – Кто такая Адела?
  Но она уже отключилась.
  – Эллис, присборь-ка вот тут, на правом плече. Что, мсье Пуаро? Адела – это его дочь. Нет, Эллис, на правом плече. Теперь лучше. О, мсье Пуаро, вам пора идти? Я вам ужасно за все благодарна. Я имею в виду развод, хотя он в конце концов оказался не нужен. Я всегда буду помнить – вы были просто великолепны!
  Впоследствии я видел Сильвию Уилкинсон всего дважды. Один раз – на сцене, и один раз – напротив за обеденным столом. Но, вспоминая о ней, я всегда вижу ее перед зеркалом, полностью поглощенную шляпками и платьями, и слышу, как она рассеянно бросает слова, определившие все последующие действия Пуаро. Какое упоение собой, какое блаженное самолюбование!
  – Epatant[469], – с уважением произнес Пуаро, когда мы вновь очутились на Стрэнд.
  
  
  Глава 12
  Дочь
  Дома на столе нас ждало письмо, принесенное посыльным. Пуаро вскрыл конверт с присущей ему аккуратностью, прочел и рассмеялся.
  – Как это говорят… «помяни черта»? Вот, взгляните, Гастингс.
  И он протянул мне листок бумаги, в углу которого значился адрес Риджентгейт, 17.
  Письмо было написано характерным, очень ровным почерком, разобрать который совсем не так просто, как может на первый взгляд показаться. Я прочел:
  «Дорогой сэр! Насколько мне известно, вы утром были у нас в доме вместе с инспектором. Сожалею, что не смогла побеседовать с вами. Не уделите ли вы мне несколько минут в любое удобное для вас сегодня время? Искренне ваша, Адела Марш».
  – Любопытно, – заметил я. – Почему она хочет вас видеть?
  – Вас удивляет, что она хочет меня видеть? Вы не слишком вежливы, друг мой.
  Пуаро любит пошутить некстати, что меня, честно говоря, раздражает.
  – Мы поедем к ней сейчас же, – заключил он и, любовно смахнув со шляпы воображаемую соринку, водрузил ее на голову.
  Мне идея Сильвии Уилкинсон о том, что лорда Эджвера убила его дочь, показалась абсурдной. Такое мог предположить лишь совершенно безмозглый человек. Я поделился своими мыслями с Пуаро.
  – Безмозглый, безмозглый… Что за этим стоит? Развивая свою мысль, Гастингс, вы бы могли, наверное, добавить, что у Сильвии Уилкинсон куриные мозги, выразив таким образом свое мнение о ее умственных способностях. Но давайте тогда рассмотрим курицу. Она существует и размножается, не правда ли? А это признак высокой природной организации. Прелестная леди Эджвер не знает ни истории, ни географии, ни, скажем, классической литературы – sans doute[470]. Если при ней произнести имя Лао-цзы, она подумает, что речь идет о чьем-то пекинесе, и вполне возможно, что Мольер в ее воображении ассоциируется с maison de couture[471]. Но как только дело доходит до выбора туалетов или удачного замужества, или устройства собственной карьеры – ей нет равных! Я не стал бы спрашивать философа о том, кто убил лорда Эджвера, потому что с точки зрения философа убийство – это путь к достижению максимальной выгоды для максимального числа людей, а поскольку конкретно определить это трудно, философы редко становятся убийцами. Но мнение «безмозглой» леди Эджвер может быть весьма ценным, поскольку она стоит на земле обеими ногами и руководствуется знанием худших сторон человеческой натуры.
  – Возможно, в этом что-то есть, – согласился я.
  – Nous void[472], – сказал Пуаро. – Мне тоже любопытно знать, почему мисс Марш так срочно хочет меня видеть.
  – Естественное желание! – не удержался я. – Вы же сами объяснили четверть часа назад. Естественное желание увидеть неповторимое и уникальное вблизи.
  – А вдруг это вы произвели на нее неизгладимое впечатление, мой друг? – спросил Пуаро, дергая за ручку звонка.
  Передо мной всплыло удивленное лицо девушки, стоящей на пороге своей комнаты. Я хорошо запомнил эти горящие темные глаза на бледном лице. Их взгляд невозможно было забыть.
  Нас провели наверх, в гостиную, куда через несколько минут вошла и Адела Марш.
  Внутренняя напряженность, которую я ощутил в ней раньше, теперь усилилась. Эта высокая, худая, бледная девушка с лицом, на котором глаза по-прежнему горели мрачным огнем, казалась существом необыкновенным.
  Она была совершенно спокойна, что, учитывая ее юность, было просто удивительным.
  – Я очень благодарна вам, мсье Пуаро, за то, что вы так быстро откликнулись на мое письмо, – сказала она. – Сожалею, что мы не встретились утром.
  – Вы спали?
  – Да. Мисс Кэррол – секретарша моего отца – настояла на этом. Она очень добра ко мне.
  В ее голосе прозвучало еле уловимое, удивившее меня недовольство.
  – Чем я могу быть вам полезен, мадемуазель? – спросил Пуаро.
  Она минуту помедлила и затем спросила:
  – За день до того, как мой отец был убит, вы приходили к нему.
  – Да, мадемуазель.
  – Почему? Он… посылал за вами?
  Пуаро не спешил с ответом. Казалось, он колеблется. Теперь я понимаю, что он делал это намеренно, и расчет его оказался верен. Он хотел заставить ее говорить, а она, как он догадался, была нетерпелива. Ей все нужно было скорей.
  – Он чего-то боялся? Почему вы молчите? Вы должны мне сказать! Я должна знать! Кого он боялся? Что он вам сказал?
  Я не зря подозревал, что ее спокойствие – деланое. Она начинала нервничать, и ее руки, лежащие на коленях, заметно дрожали.
  – Разговор, происходивший между лордом Эджвером и мной, был конфиденциальным, – сказал наконец Пуаро.
  Она не отрывала взгляда от его лица.
  – Значит, вы говорили о… чем-то, связанном с нашей семьей? Ну зачем, зачем вы мучаете меня? Почему вы ничего не говорите? Мне нужно знать… понимаете, нужно!
  Пуаро вновь отрицательно покачал головой, что, разумеется, усилило ее волнение.
  – Мсье Пуаро! – Она выпрямилась. – Я его дочь. Я имею право знать, чего мой отец боялся за день до смерти. Несправедливо держать меня в неведении! К тому же это несправедливо и по отношению к нему.
  – Вы так сильно любили своего отца, мадемуазель? – мягко спросил Пуаро.
  Она отшатнулась, будто ее ударили.
  – Любила его? – прошептала она. – Любила его? Я?.. я…
  Тут ее покинули остатки самообладания, и она расхохоталась, неудержимо и громко, чуть не упав со стула.
  Этот истерический смех не остался незамеченным. Дверь распахнулась, и в гостиную вошла мисс Кэррол.
  – Адела, дорогая моя, это никуда не годится, – твердо сказала она. – Успокойтесь, прошу вас. Слышите? Сейчас же прекратите.
  Ее строгость и настойчивость возымели эффект. Адела начала смеяться тише, затем смолкла, вытерла глаза и снова уселась прямо.
  – Простите, – тихо сказала она, – со мной такое в первый раз.
  Мисс Кэррол продолжала пристально смотреть на нее.
  – Не беспокойтесь, мисс Кэррол, все в порядке. Фу, как глупо…
  И она вдруг улыбнулась странной, горькой улыбкой, исказившей ее лицо.
  – Он спросил меня, – сказала она громко, отчетливым голосом, глядя прямо перед собой, – сильно ли я любила своего отца.
  Мисс Кэррол не то кашлянула, не то вздохнула, скрывая замешательство, а Адела продолжала, пронзительно и зло:
  – Интересно, что мне сейчас лучше сказать, правду или ложь? Наверное, правду. Нет, я не любила своего отца. Я его ненавидела.
  – Адела, дорогая…
  – К чему притворяться? Вы не испытывали к нему ненависти, потому что он не смел вас тронуть! Вы из тех немногих, с кем он считался. Вы на него работали, а он платил вам жалование. Его странности и вспышки ярости вас не касались – вы их игнорировали. Я знаю, что вы скажете – мы все должны мириться с недостатками друг друга. Вы жизнерадостны и равнодушны. Вы очень сильная женщина. Может быть, вы даже не человек. Но вы в любой момент могли уйти отсюда навсегда. А я не могла. Я его дочь.
  – Послушайте, Адела, не стоит так взвинчивать себя. Отцы и дочери часто не ладят между собой. Но чем меньше об этом говорить, тем лучше, поверьте мне.
  Адела повернулась к ней спиной.
  – Мсье Пуаро, – сказала она, обращаясь к моему другу, – я ненавидела своего отца. Я рада, что он умер. Это означает, что я свободна. Свободна и независима. Я не считаю, что нужно разыскивать убийцу. Я допускаю, что у него были достаточно веские основания, которые его оправдывают.
  Пуаро внимательно слушал.
  – Руководствоваться таким принципом опасно, мадемуазель.
  – А что, если кого-нибудь повесят, мой отец воскреснет?
  – Нет, – сухо ответил Пуаро, – но это может спасти жизни других невинных людей.
  – Не понимаю.
  – Тот, кто совершает убийство, мадмуазель, почти всегда убивает снова – иногда снова и снова.
  – Я вам не верю. Нормальный человек на это не способен.
  – Вы считаете, что на это способен только маньяк? Ошибаетесь! Первое убийство совершается, быть может, после тяжких сомнений. Затем возникает угроза разоблачения – и второе убийство дается уже легче. Третье происходит, если у убийцы возникает хотя бы малейшее подозрение. И постепенно в нем просыпается гордость художника – ведь это metier[473], убивать. Он едва ли не получает от этого удовольствие.
  Девушка спрятала лицо в ладонях.
  – Ужасно. Ужасно. Я вам не верю.
  – А если я скажу вам, что это уже произошло? Что для того чтобы спасти себя, убийца уже совершил второе преступление?
  – Что вы говорите, мсье Пуаро? – вскрикнула мисс Кэррол. – Другое убийство? Где? Кто?
  Пуаро покачал головой.
  – Это была всего лишь иллюстрация. Прошу прощения.
  – Теперь я понимаю. Хотя в первое мгновение я действительно подумала… Вы сделали это, чтобы я перестала говорить чушь.
  – Я вижу, вы на моей стороне, мадемуазель, – сказал Пуаро с легким поклоном.
  – Я против смертной казни, – вмешалась мисс Кэррол, – но во всем остальном я тоже на вашей стороне. Общество необходимо защищать.
  Адела встала и поправила растрепавшиеся волосы.
  – Извините, – сказала она. – Я, кажется, вела себя очень глупо. Вы по-прежнему отказываетесь сказать мне, почему мой отец приглашал вас?
  – Приглашал? – изумилась мисс Кэррол.
  Тут Пуаро вынужден был раскрыть карты.
  – Я всего лишь размышлял, насколько наша беседа может считаться конфиденциальной. Ваш отец не приглашал меня. Я хотел увидеться с ним по просьбе клиента. Этим клиентом была леди Эджвер.
  – Ах вот что!
  На лице у девушки появилось странное выражение. Сначала мне показалось, что это разочарование. Потом я понял, что это облегчение.
  – Меня мучили глупые мысли, – медленно произнесла она. – Я думала, мой отец считал, будто ему угрожает какая-то опасность.
  – Знаете, мсье Пуаро, – сказала мисс Кэррол, – я просто похолодела, когда вы сейчас предположили, что эта женщина совершила второе убийство.
  Пуаро не ответил ей. Он обратился к девушке:
  – Вы считаете, что его убила леди Эджвер, мадемуазель?
  Она покачала головой.
  – Нет. Не могу себе этого представить. Она слишком… слишком ненастоящая.
  – А я не представляю, кто еще мог это сделать, – сказала мисс Кэррол. – У таких женщин нет никаких моральных устоев.
  – Это совсем необязательно была она, – возразила Адела. – Она могла прийти, поговорить с ним и уйти, а настоящий убийца, какой-нибудь сумасшедший, пробрался в дом после.
  – Все убийцы – психически неполноценные, я в этом уверена, – сказала мисс Кэррол. – У них неправильно функционируют железы внутренней секреции.
  В этот момент отворилась дверь, и в комнату вошел мужчина, который в нерешительности остановился, увидав нас.
  – Извините, – сказал он. – Я не знал, что здесь кто-то есть.
  Адела механически произнесла:
  – Знакомьтесь, мой кузен лорд Эджвер – мсье Эркюль Пуаро. Не беспокойся, Роджер, ты нам не мешаешь.
  – Правда, Дела? Как поживаете, мсье Пуаро? Ваши маленькие серые клеточки заняты разгадкой нашей семейной трагедии?
  Я попытался вспомнить, где мы виделись. Это круглое, симпатичное, пустое лицо, глаза, под которыми набрякли небольшие мешки, маленькие усы, похожие на остров в середине моря.
  Ну конечно! Это был спутник Карлотты Адамс в тот вечер, когда мы ужинали у Сильвии Уилкинсон.
  Капитан Рональд Марш. Нынешний лорд Эджвер.
  
  
  Глава 13
  Племянник
  Новый лорд Эджвер оказался наблюдательным человеком. От него не укрылось, что я слегка вздрогнул.
  – Вот вы и вспомнили! – добродушно сказал он. – Маленький интимный ужин у тети Сильвии. По-моему, я тогда слегка перебрал и тешил себя надеждой, что этого никто не заметил.
  Пуаро распрощался с Аделой Марш и мисс Кэррол.
  – Я провожу вас, – сказал Рональд так же добродушно.
  И он первым стал спускаться по лестнице, не переставая говорить.
  – Интересная штука жизнь. Вчера тебя вышибают из дома, а сегодня ты сам делаешься в нем хозяином. Ведь мой покойный, никем не оплакиваемый дядюшка вышиб меня отсюда три года назад. Хотя вы об этом, наверное, знаете, мсье Пуаро?
  – Да, мне это известно, – сдержанно ответил Пуаро.
  – Естественно. Такого рода события не проходят незамеченными. Настоящие сыщики всегда о них узнают.
  Он ухмыльнулся и распахнул дверь в столовую.
  – Давайте выпьем по одной.
  Пуаро отказался. Я тоже. Рональд налил себе, продолжая говорить.
  – За убийство! – бодро провозгласил он. – В течение одной короткой ночи я из безнадежного должника превратился в богатого покупателя. Вчера я был разорен, сегодня же на меня свалилось состояние. Да здравствует тетя Сильвия!
  Он осушил свой стакан и обратился к Пуаро уже иным тоном:
  – Но если говорить серьезно, мсье Пуаро, что вы здесь делаете? Четыре дня тому назад тетя Сильвия трагически вопрошала: «Кто избавит меня от подлого тирана?» – и – о небо! – она от него избавлена! Надеюсь, это не ваших рук дело? Бывший великий сыщик, а ныне идеальный преступник Эркюль Пуаро!
  Пуаро улыбнулся.
  – Я здесь потому, что меня просила прийти мисс Марш.
  – Типичный уклончивый ответ. Нет, мсье Пуаро, чем вы здесь на самом деле занимаетесь? Насколько я понимаю, вас почему-то интересует смерть моего дяди.
  – Меня всегда интересует убийство, лорд Эджвер.
  – Но вы его не совершали. Похвальная осторожность. Вам следует поучить осторожности тетю Сильвию. Осторожности и элементарной маскировке. Не удивляйтесь, что я называю ее тетя Сильвия. По-моему, это остроумно. Помните, как она опешила, когда я ее так назвал в тот вечер? Бедняжка, она понятия не имела, кто я.
  – En vérité?[474]
  – Ну да! Я был изгнан за три месяца до того, как она сюда въехала.
  Его лицо слегка омрачилось, но он быстро взял себя в руки и продолжал:
  – Красивая женщина. Но никакой утонченности! Действует, мягко выражаясь, прямолинейно.
  Пуаро пожал плечами.
  – Может быть.
  Рональд взглянул на него с любопытством.
  – Вы, кажется, не думаете, что это сделала она. Значит, она и вас окрутила?
  – Я большой поклонник красоты, – ровным голосом ответил Пуаро. – И фактов.
  Последнее слово он произнес без всякого нажима.
  – Фактов? – резко переспросил его собеседник.
  – Вы, вероятно, не знаете, лорд Эджвер, что прошлым вечером, в то время когда ее здесь якобы видели, леди Эджвер была в гостях в Чизвике.
  Рональд выругался.
  – Значит, она все-таки поехала! До чего же по-женски! В шесть часов она клянется, что ни в коем случае туда не поедет, а минут этак через десять – не больше, я полагаю, – передумывает! Вот и надейся на женские клятвы, когда планируешь убийство! Они погубили не один хитроумный бандитский план. Нет, мсье Пуаро, я не изобличаю себя. Вы думаете, я не понимаю, что у вас на уме? Кто Главный Подозреваемый? Естественно, всем известная Паршивая Овца – Плохой Племянник.
  Он хихикнул.
  – Поберегите свои серые клеточки, мсье Пуаро, не бегайте и не расспрашивайте, был ли я поблизости от тети Сильвии, когда она божилась, что никакие в мире силы не заставят ее выйти вечером из номера. Я вам сам скажу: был! Поэтому сразу задайте себе вопрос: уж не гадкий ли племянник побывал здесь вчера вечером в златокудром парике и парижской шляпке?
  И он удовлетворенно оглядел нас обоих. Пуаро слушал его очень внимательно, склонив, по обыкновению, голову набок. Я чувствовал себя не в своей тарелке.
  – У меня был повод – спорить не стану. Более того, я собираюсь сделать вам подарок в виде сообщения громадной важности. Я приходил к дяде вчера утром. Зачем? Просить денег. Да, ешьте на здоровье, просить денег! И ушел ни с чем. А сегодня утром все газеты сообщили о смерти лорда Эджвера. Кстати, хорошее название для книги – Смерть лорда Эджвера.
  Он выжидательно посмотрел на моего друга, но тот по-прежнему молчал.
  – Ей-богу, мсье Пуаро, ваше внимание мне льстит. Капитан Гастингс сидит с таким видом, будто перед ним призрак. Расслабьтесь, мой дорогой. Сейчас я разряжу обстановку. Итак, на чем мы остановились? На Плохом Племяннике, который пытается очернить Тетю, Жену Дяди. Племянник, прославившийся в свое время исполнением женских ролей, достигает вершины сценического перевоплощения. Сообщив дворецкому нежным, девическим голоском, что он леди Эджвер, племянник мелкими шажками семенит в библиотеку. Все довольны, никаких подозрений. «Сильвия», – восклицает любящий дядя. «Джордж», – пищу я, бросаюсь ему на шею и аккуратно протыкаю ее перочинным ножом. Остальные детали – чисто медицинского свойства, их можно опустить. Псевдодама удаляется домой и крепко засыпает после хлопотливого, полного трудов дня.
  Он встал, смеясь налил себе еще виски с содовой и медленно вернулся на свое место.
  – Убедительно, да? Но тут-то мы и подходим к сути. Какое разочарование! Как неприятно сознавать, что вам морочили голову! Потому что теперь, мсье Пуаро, пора поговорить об алиби.
  И он осушил стакан.
  – Я питаю слабость к алиби, – признался он. – Всякий раз, когда читаю детективный роман, я жду, когда герои начнут выкладывать свои алиби. У меня оно – лучше не бывает. Тройной еврейской пробы. Проще говоря, мистер, миссис и мисс Дортхаймер. Очень богаты и очень любят музыку. В Ковент-Гардене у них своя ложа. И в эту ложу они приглашают потенциальных женихов. Я, мсье Пуаро, – потенциальный жених, и не худший из тех, кто согласился бы их осчастливить. Нравится ли мне опера? Честно говоря, нет. Но мне очень нравится обед, которым кормят до театра на Гроувнер-сквер, и ужин, который следует после. Оба бывают превосходны. И пусть мне приходится танцевать с Рахилью Дортхаймер, пусть у меня потом два дня ноет рука! Так-то вот, мсье Пуаро. Когда дядюшка истекал кровью, я, сидя в ложе, нашептывал любезности в отягощенное бриллиантами ушко черноволосой Рахили, и ее длинный еврейский нос сентиментально вздрагивал. Благодаря чему я сейчас могу быть с вами совершенно откровенным.
  Он откинулся на спинку стула.
  – Надеюсь, вам не было скучно. Есть ли у вас какие-нибудь вопросы?
  – Поверьте, лорд Эджвер, мне скучно не было, – ответил Пуаро. – И раз вы так добры, то ответьте, пожалуйста, на один маленький вопрос.
  – С удовольствием.
  – Давно ли вы знакомы с мисс Карлоттой Адамс?
  Чего-чего, а этого молодой человек явно не ожидал. Выражение его лица резко изменилось.
  – Зачем вам это нужно знать? Какое это имеет отношение к тому, о чем мы с вами говорили?
  – Мне просто любопытно. Что касается остального, то вы так подробно обо всем рассказали, что у меня нет необходимости задавать вам вопросы.
  Рональд пристально посмотрел на него, словно дружелюбие Пуаро было ему не по вкусу и он предпочел бы, чтоб тот был более подозрительным.
  – С Карлоттой Адамс? Сейчас скажу. Около года. Или немного больше. Я познакомился с ней в прошлом году, когда она выступала здесь в первый раз.
  – Вы хорошо ее знали?
  – Неплохо. Карлотта не из тех, кого можно так уж хорошо знать. Она довольно скрытная.
  – Но она вам нравилась?
  Рональд недоуменно взглянул на него.
  – Почему вас это интересует? Потому что вы нас тогда видели вместе? Да, она мне очень нравится. Она не злая, умеет внимательно слушать, когда говорит мужчина, так что он даже начинает чувствовать себя человеком!
  Пуаро кивнул.
  – Понимаю. Значит, вы будете огорчены.
  – Огорчен? Чем?
  – Известием о ее смерти.
  – Что? – Рональд вскочил на ноги. – Карлотта умерла?
  У него был совершенно ошеломленный вид.
  – Вы шутите, мсье Пуаро. Когда мы в последний раз виделись, она была абсолютно здорова.
  – Когда это было? – спросил Пуаро.
  – Позавчера, кажется. Точно не помню.
  – Tout de même[475], она умерла.
  – Наверное, это был несчастный случай? Какой? Автомобильная катастрофа?
  Пуаро поглядел в потолок.
  – Нет. Она выпила слишком большую дозу веронала.
  – О-о! Понятно… Бедная… Какой кошмар.
  – N'est-ce pas?[476]
  – Ужасно жаль. И у нее так все хорошо складывалось! Она собиралась забрать к себе сестру из Америки. Черт! Не могу выразить, до чего мне ее жалко!
  – Да, – сказал Пуаро. – Жаль умирать, когда ты молод, когда не хочешь умирать, когда перед тобой вся жизнь и у тебя есть все, ради чего стоит жить.
  Рональд посмотрел на него с удивлением.
  – Боюсь, что я вас не совсем понимаю, мсье Пуаро.
  – Не понимаете?
  Пуаро встал и протянул ему на прощание руку.
  – Я всего лишь выразил свои мысли – возможно, чересчур эмоционально. Потому что мне тяжело видеть, как юность лишают права на жизнь. Я принимаю это близко к сердцу, лорд Эджвер. Всего хорошего.
  – М-м… э-э… до свиданья, – озадаченно протянул Рональд.
  Открывая дверь, я чуть не столкнулся с мисс Кэррол.
  – Ах! Мсье Пуаро, мне сообщили, что вы еще не ушли. Я хотела бы сказать вам два слова. Может быть, пройдем ко мне в комнату? Я насчет Аделы, – продолжила она, когда мы очутились в ее святилище и она плотно затворила дверь.
  – Да, мадемуазель?
  – Она наговорила вам много чепухи. Да-да, не спорьте со мной, чепухи! Я это называю именно так, и я права. Она не в себе!
  – Конечно, она перевозбуждена, – примирительно сказал Пуаро.
  – Но… по правде говоря… у нее было не слишком счастливое детство. Об этом нужно сказать откровенно. Лорд Эджвер был… своеобразным человеком, мсье Пуаро. Таким людям нельзя доверять воспитание детей. Если называть вещи своими именами, то Адела его смертельно боялась.
  Пуаро кивнул.
  – Вы меня ничуть не удивили, мадемуазель.
  – Он был своеобразным человеком. Он… как бы это поточнее выразиться… ему нравилось, когда его боялись. Он получал от этого какое-то мрачное удовольствие.
  – Понимаю.
  – Он был очень начитан и умен. Но что-то в нем было… на меня это не распространялось, но все равно… И то, что от него ушла жена – я имею в виду его вторую жену, – мне кажется вполне закономерным. При том, что она мне не нравится. Я об этой женщине очень низкого мнения. Кстати, выйдя за лорда Эджвера, она получила все, на что могла рассчитывать, и даже больше. Потом она от него ушла, и все это, как говорится, пережили. Но Адела не могла от него уйти! А он то забывал о ее существовании, то вдруг вспоминал, и тогда… Мне иногда казалось… не знаю, должна ли я это говорить…
  – Должны, должны, мадемуазель…
  – В общем, мне иногда казалось, что он мстил ей за мать – его первую жену. Насколько я знаю, она была тихой, слабой женщиной. Мне ее всегда было жаль. Я бы не стала ничего этого вам рассказывать, мсье Пуаро, если бы не выходка Аделы и ее слова о том, что она ненавидела отца, – согласитесь, это может показаться странным тому, кто не знает, как обстоит дело.
  – Благодарю вас, мадемуазель. Мне думается, что такому мужчине, как лорд Эджвер, вообще не нужно было заводить семью.
  – Конечно!
  – А он не собирался жениться в третий раз?
  – Как он мог? Его жена жива.
  – Дав свободу ей, он становился свободным сам.
  – По-моему, с него было достаточно первых двух жен, – сухо сказала мисс Кэррол.
  – Значит, он никогда не думал о третьем браке? Вы уверены, что у него никого не было на примете, мадмуазель? Подумайте…
  Мисс Кэррол вспыхнула.
  – Не понимаю, почему вас так это интересует. Разумеется, у него никого не было!
  
  
  Глава 14
  Пять вопросов
  – Почему вы спрашивали мисс Кэррол, не собирался ли лорд Эджвер жениться в третий раз? – спросил я не без любопытства, когда мы ехали домой.
  – В какой-то момент, мой друг, такое предположение показалось мне вполне вероятным.
  – Почему?
  – Я не знаю, чем объяснить volte-face[477] убеждений лорда Эджвера относительно развода. Что-то здесь нечисто, друг мой.
  – Да, – сказал я, – вы наверняка правы.
  – Смотрите, Гастингс. Лорд Эджвер подтвердил все, что сообщила нам его жена. Она действительно посылала к нему всевозможных адвокатов, но он был непоколебим. А потом вдруг согласился!
  – Или говорит, что согласился, – напомнил ему я.
  – Совершенно верно, Гастингс! Вы очень точно заметили. Или говорит, что согласился. У нас нет доказательств, что он написал то письмо. Допустим, мсье лжет. По неизвестной пока причине вводит нас в заблуждение. Но если представить, что он его написал, то тогда напрашивается вывод, что у него появилась причина это сделать. А каким здесь может быть простейший вывод? Конечно, тот, что он встретил женщину, на которой захотел жениться. Возможно, в этом кроется причина его неожиданного согласия. Так что мисс Кэррол я спрашивал неспроста.
  – Мисс Кэррол отвергла эту идею категорически, – сказал я.
  – Да. Мисс Кэррол… – задумчиво проговорил Пуаро.
  – Что вы хотите сказать? – раздраженно спросил я.
  Пуаро считает, что сомнение лучше и понятнее всего выражает новая интонация.
  – Какая у нее могла быть причина лгать нам?
  – Aucune, aucune[478]. Но, знаете, по-моему, ей нельзя особенно доверять.
  – Вы думаете, она лжет? Но почему? Мне кажется, она человек прямой.
  – В том-то и дело. Иногда трудно бывает отличить заведомую ложь от заведомой неточности.
  – Что вы имеете в виду?
  – Обмануть намеренно – это одно. Но быть настолько уверенной в правоте своих идей и фактов, что не замечать деталей, – это, мой друг, черта очень честных людей. Заметьте, что однажды она уже солгала нам, сказав, что видела лицо Сильвии Уилкинсон, хотя она никак не могла его видеть! А объясняется это просто. Она смотрит вниз и видит в холле Сильвию Уилкинсон. Ей и в голову не приходит, что она может обознаться. Она знает, что это Сильвия Уилкинсон. Она говорит, что отчетливо видела ее лицо, потому что уверена в своей правоте, а следовательно, детали значения не имеют. Мы указываем ей, что она не могла видеть лица пришедшей женщины. В самом деле? А какое имеет значение, видела она ее лицо или нет, – ведь это была Сильвия Уилкинсон! И так с любым другим вопросом. Она знает. И отвечает, исходя из своего знания, а не из логики действительных фактов. К уверенному свидетелю нужно всегда относиться с подозрением, друг мой. Гораздо лучше полагаться на свидетеля, который не помнит точно, не уверен, роется в памяти: ага! вот как это было…
  – Пуаро! – взмолился я. – Вы опрокидываете все мои представления о свидетелях.
  – Она высмеяла мою идею о том, что лорд Эджвер вновь собирался жениться, только потому, что ей это никогда не приходило в голову. Она даже не дала себе труда вспомнить, было ли хоть что-нибудь, что могло бы указать на такую возможность. К сожалению, от нее мы ничего нового не узнали.
  – Она нимало не смутилась, когда вы сказали ей, что она не могла видеть лица Сильвии Уилкинсон, – вспомнил я.
  – Вот именно! Поэтому я и решил, что она не лжет, а заблуждается искренне. Я пока не вижу повода для намеренной лжи… если только… да, это идея!
  – Какая? – нетерпеливо спросил я.
  Но Пуаро лишь покачал головой.
  – Мне только сейчас пришло в голову… Но нет, это слишком неправдоподобно.
  И он замолчал.
  – По-моему, мисс Кэррол очень привязана к девушке.
  – Да. Она очень решительно вмешалась в наш разговор. Кстати, Гастингс, как вам понравилась достопочтенная мисс Адела Марш?
  – Мне жаль ее, по-настоящему жаль.
  – У вас доброе сердце, Гастингс, оно всегда готово посочувствовать грустным красавицам.
  – А какое у вас впечатление?
  – Конечно, она несчастна, – согласился Пуаро.
  – Надеюсь, вы понимаете, – взволнованно сказал я, – насколько бессмысленно предположение Сильвии Уилкинсон о том, что она… имеет отношение к убийству.
  – Ее алиби наверняка безупречно. Хотя Джепп мне еще не сообщил, какое оно.
  – Пуаро, неужели вы хотите сказать, что вам недостаточно было увидеть ее и поговорить с ней? Вам еще нужно алиби?
  – Eh bien, мой друг, а что мы вынесли из встречи с ней? Мы предполагаем, что ей нелегко жилось, она призналась, что ненавидела отца и что радуется его смерти, ее чрезвычайно волнует тот факт, что мы виделись с ее отцом за день до смерти, – и после этого вы говорите, что она не нуждается в алиби?
  – Да сама ее откровенность доказывает, что она невиновна! – стоял на своем я.
  – Откровенность, видимо, характерная черта всей семьи, – усмехнулся Пуаро. – С какой помпой открыл нам свои карты новый лорд Эджвер!
  – Да уж, – улыбнулся и я. – Он нашел оригинальный способ.
  – Как это у вас говорится – на ходу подошвы рвет?
  – Подметки, – исправил я. – У нас, наверное, был глупый вид.
  – Вот еще! Вы, может быть, и выглядели глупо, но я нет. Напротив, друг мой, я полностью контролировал происходящее, и мне удалось застать его врасплох.
  – Вы так думаете? – ехидно спросил я, поскольку считал, что ничего подобного не случилось.
  – Уверен! Я слушаю, слушаю, а потом задаю вопрос о совершенно постороннем предмете – и куда девается апломб храброго мсье? Вы не наблюдательны, Гастингс.
  – Мне показалось, что известие о смерти Карлотты Адамс вызвало у него неподдельный ужас.
  – Как знать… может быть, и неподдельный.
  – Интересно, почему он рассказывал о событиях того вечера с таким цинизмом? Считал, что это остроумно?
  – Возможно. У вас, англичан, вообще своеобразные представления о юморе. Но не исключено, что он делал это намеренно. Если факты скрывать, они вызовут удвоенное подозрение. Если о них громогласно сообщить, то им могут придать меньшее значение, чем они того заслуживают.
  – Например, его ссора с дядей?
  – Совершенно верно. Он знает, что о ней рано или поздно станет известно, и сам спешит оповестить нас о ней.
  – Он не так глуп, как кажется.
  – Он совсем неглуп! И когда дает себе труд раскинуть мозгами, они у него отлично работают. Он понимает, в каком очутился положении, и, как я уже сказал, спешит выложить свои карты. Вы играете в бридж, Гастингс. Скажите, в каком случае так поступают?
  – Вы сами играете в бридж, – усмехнулся я, – и знаете, что игрок поступает так, когда все взятки его и он хочет сэкономить время и скорей перейти к следующей раздаче.
  – Совершенно верно, друг мой. Но есть и другой случай, я несколько раз сталкивался с ним, особенно когда играл с дамами. Представьте себе, что дама открывает карты, говорит «все остальные мои», собирает карты и начинает снова сдавать. Возможно даже, что остальные игроки не увидят в этом никакого подвоха, особенно если они не слишком опытны. Чтобы разобраться, в чем подвох, нужно подумать, и не исключено, что посреди следующей раздачи кто-то из игроков сообразит: «Да, но ей обязательно пришлось бы убить четвертую бубну своего партнера, а значит, зайти с маленькой трефы. И в таком случае взятку сыграла бы моя девятка!»
  – Значит, вы думаете…
  – Я думаю, Гастингс, что чрезмерная бравада подозрительна. И еще я думаю, что нам пора ужинать. Une petite omelette, n'est-ce pas?[479] А потом, часов в девять, мы нанесем еще один визит.
  – Куда?
  – Сначала – ужин, Гастингс. И пока нам не подадут кофе, мы даже думать не будем об этом деле. Когда человек ест, мозг должен служить желудку.
  И Пуаро сдержал свое слово. Мы отправились в маленький ресторанчик в Сохо, где его хорошо знали, и превосходно отужинали омлетом, камбалой, цыпленком и ромовой бабой, к которой Пуаро питал особую слабость.
  Когда мы приступили к кофе, Пуаро дружески улыбнулся мне.
  – Дорогой Гастингс, – сказал он. – Я завишу от вас гораздо больше, чем вы полагаете.
  Признаюсь, его неожиданные слова смутили и обрадовали меня. Он никогда не говорил мне ничего подобного прежде. Иногда, в глубине души, я чувствовал себя уязвленным, потому что он делал все, чтобы поставить под сомнение мои умственные способности.
  И хотя я был далек от мысли, что его собственные способности начали потихоньку угасать, мне вдруг пришло в голову, что моя помощь действительно нужна ему больше, чем ему казалось раньше.
  – Да, – мечтательно продолжал он, – вы сами не сознаете, как это получается, но вы все чаще и чаще подсказываете мне правильный путь.
  Я боялся верить своим ушам.
  – Ну что вы, Пуаро, – пробормотал я. – Мне очень лестно… Вероятно, я так или иначе научился чему-то от вас…
  Он отрицательно покачал головой.
  – Mais non, ce n'est pas ça[480]. Вы ничему не научились.
  – Как? – изумленно спросил я.
  – Не удивляйтесь. Все правильно. Никто ни у кого не должен учиться. Каждый человек должен развивать до предела свои возможности, а не копировать кого-то другого. Я не хочу, чтобы вы стали ухудшенным Пуаро. Я хочу, чтобы вы были непревзойденным Гастингсом! Впрочем, вы и есть непревзойденный Гастингс. Вы классически, совершенно нормальны.
  – Нормален? Надеюсь, что да, – сказал я.
  – Нет-нет, я о другом. Вы изумительно уравновешенны. Вы – само здравомыслие. Понимаете, что это для меня значит? Когда преступник замышляет преступление, он непременно хочет обмануть. Кого же? Некоего нормального человека, образ которого имеется у него в голове. Возможно, такого существа вовсе нет в природе, и это математическая абстракция. Но вы приближаетесь к ней настолько близко, насколько это возможно. Бывают моменты, когда на вас нисходит вдохновение, когда вы поднимаетесь выше нормального уровня, моменты – надеюсь, вы поймете меня правильно, – когда вы спускаетесь в самые таинственные глубины глупости, но в целом вы поразительно нормальны. В чем здесь моя выгода? Да в том, что в ваших мыслях я, как в зеркале, вижу то, во что преступник хочет заставить меня поверить. Это невероятно помогает мне и дает интереснейшие идеи.
  Не могу сказать, чтобы я хорошо его понял. Мне показалось, что в его словах было мало лестного. Но, как бы то ни было, он поспешил рассеять мои сомнения.
  – Я неудачно выразился, – быстро добавил он. – Вы обладаете способностью понимать ход мысли преступника, чего мне не дано. Вы показываете мне, какой реакции ждет от меня преступник. Такая проницательность – редкий дар.
  – Проницательность… – задумался я, – да, пожалуй, проницательность мне свойственна.
  Я взглянул на него через стол. Он курил одну из своих тонких сигарет и смотрел на меня чуть ли не с обожанием.
  – Милый Гастингс, – улыбнулся он. – Я вами восхищаюсь.
  Я был польщен, но сконфужен и решил поскорее перевести разговор на другую тему.
  – Итак, – деловито сказал я, – вернемся к нашему делу.
  – Согласен. – Пуаро откинул назад голову и, прищурив глаза, выпустил сигаретный дым.
  – Je me pose des questions[481], – сказал он.
  – Да? – с готовностью подхватил я.
  – Вы, без сомнения, тоже?
  – Конечно, – ответил я и, так же как и он, прищурившись и откинув голову, спросил: – Кто убил лорда Эджвера?
  Пуаро немедленно открыл глаза, выпрямился и энергично затряс головой.
  – Нет-нет. Ничего подобного. Разве это вопрос? Вы же не читатель детективного романа, который подозревает по очереди всех героев, без разбора. Правда, однажды я и сам вынужден был так поступить.
  Но это был особый случай. Я вам о нем как-нибудь расскажу, потому что горжусь им. На чем мы остановились?
  – На вопросах, которые вы себе задаете, – сухо отозвался я.
  Меня так и подмывало сказать, что я необходим Пуаро исключительно как слушатель, перед которым он может хвастать, но я сдержался. Если ему захотелось порассуждать, пусть.
  – Очевидно, пришла пора их выслушать, – сказал я.
  Этой фразы было достаточно для его тщеславия. Он вновь откинулся на спинку кресла и с удовольствием начал:
  – Первый вопрос мы уже обсуждали. Почему лорд Эджвер изменил свои взгляды на развод? По этому поводу у меня возникло несколько идей. Одну из них вы знаете.
  Второй вопрос, который я себе задаю – Что случилось с тем письмом? Кто был заинтересован в том, чтобы лорд Эджвер и его жена оставались формально связанными друг с другом?
  Третий – Что означало выражение его лица, которое вы заметили, обернувшись вчера утром при выходе из библиотеки? У вас есть на это ответ, Гастингс?
  Я покачал головой.
  – Нет, я в полном недоумении.
  – Вы уверены, что вам не померещилось? Иногда, Гастингс, ваше воображение бывает un peu vif[482].
  – Нет-нет, – энергично возразил я. – Я уверен, что не ошибся.
  – Bien[483]. В таком случае этот факт требует объяснения. А четвертый мой вопрос касается пенсне. Ни Сильвия Уилкинсон, ни Карлотта Адамс не носили очки. Что тогда эти очки делали в сумочке мисс Адамс?
  И, наконец, пятый вопрос. Кому и зачем понадобилось звонить в Чизвик Сильвии Уилкинсон?
  Вот, друг мой, вопросы, которые не дают мне покоя. Если бы я мог на них ответить, то чувствовал бы себя гораздо лучше. Если бы мне всего лишь удалось создать теорию, более или менее их объясняющую, мое amour propre[484] успокоилось бы.
  – Есть еще и другие вопросы, – сказал я.
  – Какие именно?
  – Кто был инициатором розыгрыша? Где находилась Карлотта Адамс до и после десяти часов вечера? Кто такой Д., подаривший ей шкатулку?
  – Это слишком очевидные вопросы, – заявил Пуаро. – Им недостает тонкости. Это лишь то, чего мы не знаем. Это вопросы, касающиеся фактов. О них мы можем узнать в любой момент. Мои же вопросы, Гастингс, – психологического порядка. Маленькие серые клеточки…
  – Пуаро, – в отчаянии прервал его я, – вы говорили, что хотите нанести сегодня еще один визит?
  Пуаро взглянул на часы.
  – Вы правы, – сказал он. – Надо позвонить и спросить, удобно ли нам сейчас прийти.
  Он вышел и через несколько минут вернулся.
  – Пойдемте, – сказал он. – Все в порядке.
  – Куда мы направляемся? – спросил я.
  – В Чизвик, к сэру Монтегю Корнеру. Мне хочется побольше узнать о том телефонном звонке.
  
  Глава 15
  Сэр Монтегю Корнер
  Было около десяти часов, когда мы подъехали к дому сэра Монтегю Корнера в Чизвике, у реки. Это был большой дом, стоящий в глубине парка. Нас впустили в холл, отделанный изумительными панелями. В открытую справа дверь видна была столовая с длинным полированным столом, на котором горели свечи.
  – Сюда, пожалуйста.
  Дворецкий провел нас по широкой лестнице в большую комнату на втором этаже, окна которой выходили на реку.
  – Мсье Эркюль Пуаро, – объявил дворецкий.
  Эта была красивая, благородных пропорций комната, и неяркие лампы под глухими абажурами придавали ей что-то старомодное. В одном углу у открытого окна стоял стол для игры в бридж, и вокруг него сидели четыре человека. Когда мы вошли, один из них поднялся нам навстречу.
  – Счастлив познакомиться с вами, мсье Пуаро.
  Я с интересом посмотрел на сэра Монтегю Корнера. У него было характерное еврейское лицо, очень маленькие умные глаза и хорошо подобранная накладка. Он был невысокого роста – около ста семидесяти сантиметров. Держался сэр Монтегю просто.
  – Позвольте представить вам мистера и миссис Уилдберн.
  – Мы уже знакомы, – сказала миссис Уилдберн, одарив нас улыбкой.
  – И мистера Росса.
  Росс оказался молодым человеком лет двадцати двух с симпатичным лицом и светлыми волосами.
  – Я помешал вашей игре. Миллион извинений, – сказал Пуаро.
  – Не беспокойтесь. Мы не успели начать. Мы как раз собирались сдавать карты. Кофе, мсье Пуаро?
  Пуаро отказался от кофе, но, когда был предложен коньяк, он согласился. Коньяк нам подали в старинных бокалах.
  Пока мы его пили, сэр Монтегю занимал нас беседой.
  Он говорил о японских гравюрах, китайских лаковых миниатюрах, персидских коврах, французских импрессионистах, о современной музыке и о теории Эйнштейна.
  Окончив говорить, он благожелательно улыбнулся нам. Видно было, что он очень доволен своей лекцией. В полумраке комнаты он казался сказочным джинном, которого окружали изысканно красивые вещи.
  – Прошу прощения, сэр Монтегю, – начал Пуаро, – но я не смею больше злоупотреблять вашей добротой. Мне пора объяснить, почему я решился вас потревожить.
  Сэр Монтегю помахал рукой, напоминавшей птичью лапку.
  – Не стоит торопиться. Время бесконечно.
  – Я всегда думаю об этом, бывая в вашем доме, – вздохнула миссис Уилдберн. – Здесь так прекрасно!
  – Я бы за миллион фунтов не согласился жить в Лондоне, – сказал сэр Монтегю. – Тут нас окружает почти забытая атмосфера старины и покоя, которой всем так не хватает сегодня.
  Мне вдруг пришло в голову, что, если кто-нибудь действительно предложит сэру Монтегю миллион фунтов, атмосфера старины и покоя может потерять для него свою привлекательность, но дальше свою еретическую мысль я развить не посмел.
  – В конце концов, что такое деньги? – с тихим презрением спросила миссис Уилдберн.
  – Да… – сказал мистер Уилдберн и, опустив руку в карман брюк, рассеянно забренчал монетами.
  – Арчи! – с упреком сказала миссис Уилдберн.
  – Пардон, – сказал мистер Уилдберн, и бренчание прекратилось.
  – Боюсь, что в такой атмосфере непростительно говорить о преступлении, – извиняющимся голосом сказал Пуаро.
  – Отчего же, – милостиво помахал ему сэр Монтегю, – преступление может быть художественно безупречным. Сыщик может быть художником. Я, разумеется, не имею в виду полицию. Сегодня ко мне приходил полицейский инспектор. Странный человек. Например, он никогда прежде не слыхал о Бенвенуто Челлини.
  – Он, наверное, приходил из-за Сильвии Уилкинсон? – с нескрываемым любопытством спросила миссис Уилдберн.
  – Мисс Уилкинсон очень повезло, что она находилась в вашем доме прошлым вечером, – заметил Пуаро.
  – Кажется, да, – отозвался сэр Монтегю. – Я пригласил ее, поскольку знал, что она хороша собой и талантлива, и в надежде, что смогу помочь ей советом. Она собирается возглавить собственное дело. Но, похоже, я помог ей в чем-то совершенно ином.
  – Сильвия всегда была удачливой, – сказала миссис Уилдберн. – Она так хотела отделаться от Эджвера, и пожалуйста, нашелся кто-то, избавивший ее от хлопот. Теперь она выйдет за молодого герцога Мертонского. Все только об этом и говорят. Его мать в ужасе.
  – На меня мисс Уилкинсон произвела благоприятное впечатление, – сказал сэр Монтегю, – она сделала несколько чрезвычайно тонких замечаний о греческом искусстве.
  Подавив улыбку, я представил себе, как Сильвия говорит «да», «нет» и «удивительно» хрипловатым, чарующим голосом. Сэр Монтегю принадлежал к мужчинам, полагающим, что женщина умна, если она внимательно слушает их замечания.
  – Эджвер был, мягко выражаясь, оригиналом, – сказал мистер Уилдберн. – У него наверняка были враги.
  – Мсье Пуаро, – вмешалась миссис Уилдберн, – правда, что его ударили перочинным ножом прямо в основание мозга?
  – Совершеннейшая правда, мадам. Убийца был аккуратен и точен, я бы сказал, научно точен.
  – В вашем голосе слышится удовлетворение художника, – заметил сэр Монтегю.
  – А теперь, – сказал Пуаро, – позвольте мне перейти к сути моего визита. Когда леди Эджвер сидела за обеденным столом, ее позвали к телефону. Меня очень интересует все связанное с этим телефонным звонком. Вы позволите мне задать несколько вопросов вашим слугам?
  – Разумеется! Пожалуйста, Росс, нажмите вон ту кнопку.
  Через несколько минут в комнату вошел пожилой высокий, похожий на священника дворецкий. Сэр Монтегю ввел его в курс дела, и дворецкий с выражением почтительного внимания повернулся к Пуаро.
  – Кто снял трубку, когда раздался звонок? – начал Пуаро.
  – Я, сэр. Телефон стоит в коридоре, ведущем в холл.
  – Звонивший попросил позвать леди Эджвер или мисс Сильвию Уилкинсон?
  – Леди Эджвер, сэр.
  – Что было дословно сказано?
  Дворецкий на секунду задумался.
  – Насколько я помню, сэр, я сказал «алло», и голос спросил меня: «Это „Чизвик“ 43434?» Я ответил: «Да». Тогда меня попросили не класть трубку, и уже другой голос спросил: «Это „Чизвик“ 43434?» Когда я ответил утвердительно, голос спросил: «Леди Эджвер сейчас здесь?» Я ответил: «Да, здесь». Тогда голос произнес: «Мне хотелось бы поговорить с ней, если возможно». Я вернулся в столовую и передал эту просьбу леди Эджвер. Леди Эджвер встала, и я провел ее к телефону.
  – А потом?
  – Леди Эджвер взяла трубку и сказала: «Алло, кто говорит?» Затем она сказала: «Да, это я, леди Эджвер». Я повернулся, чтобы уйти, но тут леди Эджвер окликнула меня и сказала, что на другом конце повесили трубку. Она услышала смех и короткие гудки. Леди Эджвер спросила, известно ли мне, кто звонил. Я ответил, что нет. Это все, сэр.
  Пуаро нахмурился.
  – Вы на самом деле полагаете, мсье Пуаро, что этот звонок как-то связан с убийством? – спросила миссис Уилдберн.
  – Затрудняюсь ответить, мадам. Но это странное происшествие.
  – Некоторые люди развлекаются такими звонками, я сама была их жертвой.
  – C'est toujours possible, Madame[485].
  Он снова обратился к дворецкому:
  – Кто звонил – мужчина или женщина?
  – По-моему, дама, сэр.
  – Какой у нее был голос – высокий или низкий?
  – Низкий, сэр. И отчетливый. – Он помедлил. – Возможно, я ошибаюсь, сэр, но мне показалось, что это была иностранка. Очень уж она напирала на «р».
  – Но в таком случае это мог быть и шотландский акцент, Дональд, – с улыбкой сказала Россу миссис Уилдберн.
  Росс засмеялся.
  – Невиновен! – заявил он. – Я сидел за столом.
  Пуаро в последний раз попытал счастья с дворецким:
  – Вы могли бы узнать этот голос, если бы услышали его снова?
  Дворецкий задумался.
  – Не знаю, сэр. Может быть, да. Думаю, что да.
  – Благодарю вас, друг мой.
  – Благодарю вас, сэр.
  Он поклонился и вышел из комнаты. Архиепископ, а не дворецкий, восхищенно подумал я.
  Сэр Монтегю, вжившийся в роль старомодно учтивого хозяина, принялся уговаривать нас остаться и сыграть в бридж. Я почтительно отказался – ставки были для меня слишком высоки. Молодой Росс тоже вздохнул с облегчением, когда его место за столом занял Пуаро. Мы с Россом ограничились наблюдением за игрой остальных. Партия завершилась крупными выигрышами Пуаро и сэра Монтегю.
  После этого мы поблагодарили хозяина и откланялись. Росс вышел вместе с нами.
  – Странный старичок, – сказал Пуаро, когда мы шли по парку.
  Ночь была теплой, поэтому мы решили идти пешком, пока не поймаем такси, и не стали вызывать его по телефону.
  – Да, странный старичок, – повторил Пуаро.
  – Очень богатый старичок, – с чувством сказал Росс.
  – Судя по всему, да.
  – Я ему почему-то нравлюсь, – заметил Росс. – Надеюсь, он не скоро во мне разочаруется. Сами понимаете, что значит поддержка такого человека.
  – Вы актер, мистер Росс?
  Росс погрустнел от нашей неосведомленности и ответил утвердительно, прибавив невзначай, что получил недавно прекрасные отзывы на игру в какой-то мрачной русской пьесе.
  Когда Пуаро и я, как могли, успокоили его, Пуаро спросил невинным голосом:
  – Вы, кажется, были знакомы с Карлоттой Адамс?
  – Нет. Я прочел о ее смерти в сегодняшней газете. Перебрала наркотиков, или что-то вроде того… Никогда не понимал этого пристрастия!
  – Да, печальная история. А ведь она была очень умна!
  – Наверное.
  Как истинный актер, он интересовался только собой и своей карьерой.
  – Вы бывали на ее представлениях? – спросил я.
  – Нет. Такого рода вещи не в моем вкусе. Сегодня все от них без ума, но я уверен, что это ненадолго.
  – А вот и такси! – воскликнул Пуаро и махнул тростью.
  – Я, пожалуй, дойду до метро, – сказал Росс. – От Хаммерсмит до моего дома прямая линия.
  И он вдруг нервно засмеялся.
  – Интересный вчера получился ужин!
  – Да?
  – Нас, оказывается, было тринадцать человек. Кто-то в последнюю минуту не смог прийти. Это обнаружилось, только когда мы уходили.
  – А кто встал из-за стола первым? – спросил я.
  Он снова издал нервный смешок.
  – Я.
  
  Глава 16
  Обмен мнениями
  Вернувшись домой, мы обнаружили там Джеппа.
  – Решил напоследок заглянуть к вам, мсье Пуаро, – жизнерадостно сказал он.
  – Отличная идея, мой добрый друг, как дела?
  – По чести говоря, плоховато, – сразу сник Джепп. – Может, вы мне поможете?
  – У меня есть одна-две идеи, которыми я готов с вами поделиться.
  – Вы и ваши идеи, Пуаро! Чудной вы все-таки человек. Не подумайте только, что я не хочу их выслушать. У вас под куполом кое-что есть!
  На этот, с позволения сказать, комплимент Пуаро реагировал довольно сухо.
  – Меня прежде всего интересуют идеи насчет раздвоения ее светлости, если они у вас есть. Что скажете, мсье Пуаро? Кто двойник?
  – Именно об этом я и хочу с вами поговорить.
  И Пуаро спросил Джеппа, слыхал ли он о Карлотте Адамс.
  – Что-то слышал, но точно не помню.
  Пуаро объяснил.
  – Ах эта! Актриса! Но почему вы взялись за нее?
  Пуаро рассказал о шагах, предпринятых нами, и о заключении, к которому мы пришли.
  – Чтоб мне провалиться! Похоже, вы правы. Платье, шляпа, перчатки и светлый парик… Да, так оно и было. Ну, Пуаро, вы даете! Чистая работа! Хотя я не вижу доказательств, что ее убрали. По-моему, тут вы перебарщиваете. Тут я с вами не согласен. Это уже из области фантастики. У меня опыта больше, чем у вас, и я не верю, что всем этим из-за кулис управляет какой-то злодей. К его светлости приходила Карлотта Адамс – я согласен, но насчет ее смерти у меня две своих идеи. Она к нему приходила сама по себе – скорее всего шантажировать, ведь она намекала, что вот-вот разживется деньгами. Они поискрили в контактах. Он уперся, она уперлась, и она его прикончила, а когда вернулась домой, то тут до нее дошло, что случилось. Она не собиралась его убивать. И я считаю, что она выпила веронал осознанно, для нее это был самый легкий выход.
  – Вы считаете, что этим можно объяснить все случившееся?
  – Ну, конечно, много фактов мы еще не знаем, но это неплохая рабочая гипотеза. А вторая идея – это то, что розыгрыш и убийство между собой не связаны. Произошло хотя и удивительное, но совпадение.
  Я знал, что Пуаро с ним не согласен, но он только сказал уклончиво:
  – Mais oui, c'est possible[486].
  – Или вот еще что: розыгрыш планировался безобидный, но кто-то узнал о нем и решил приспособить к своим планам. Тоже неплохая идея.
  Он помолчал и добавил:
  – Но мне лично больше нравится идея номер один. А что связывало его светлость с этой актрисой, мы разберемся.
  Пуаро рассказал ему о письме, которое горничная отослала в Америку, и Джепп согласился, что из него много можно будет узнать.
  – Я сейчас же этим займусь, – пообещал он, сделав запись в блокноте. – Я так держусь за идею, что убила она, потому что не могу больше никого найти, – объяснил он, кладя блокнот в карман. – Вот капитан Марш, теперешняя его светлость. У него повод – лучше не надо! К тому же плохая репутация. Еле-еле сводит концы с концами, а по натуре транжир. Но самое главное, вчера утром он поругался с дядей, о чем, кстати, сам мне и рассказал, даже обидно. Он вполне подошел бы. Но у него на вчерашний вечер алиби. Ходил в Оперу с Дортхаймерами. Богатые евреи. Гроувнер-сквер. Я проверял. Он у них обедал, потом они поехали в театр, потом ужинали в ресторане.
  – А мадемуазель?
  – Вы имеете в виду дочь? Ее тоже не было дома. Она обедала с людьми по фамилии Картью-Вест. Они возили ее в Оперу, а после проводили домой. Вернулась без четверти двенадцать. Так что она тоже отпадает. Есть еще дворецкий. Чем-то он мне не нравится. Уж больно смазлив. Что-то в нем есть подозрительное. И к лорду Эджверу на службу попал непонятно как. Я его сейчас проверяю. Но повода для убийства не вижу.
  – Никаких новых фактов?
  – Есть несколько. Трудно сказать, важные они или нет. Например, пропал ключ лорда Эджвера.
  – Ключ от входной двери?
  – Да.
  – Это действительно интересно.
  – Как я уже сказал, это может значить очень много, а может не значить ничего. Но еще интереснее, по-моему, то, что лорд Эджвер получил вчера по чеку деньги – небольшую сумму, кстати, около ста фунтов. Деньги были во французских банкнотах, потому что сегодня он должен был ехать в Париж. Так вот, эти деньги тоже пропали.
  – Кто вам об этом сообщил?
  – Мисс Кэррол. В банк ходила она. Она сказала мне об этом, и я обнаружил, что денег нет.
  – Где они были вчера вечером?
  – Мисс Кэррол не знает. Она принесла их ему в половине четвертого. Они лежали в банковском конверте. Он в это время сидел в библиотеке. Взял конверт и положил рядом с собой на стол.
  – Это в самом деле наводит на размышления. Дело осложняется.
  – Или упрощается. Кстати, рана…
  – Да?
  – Врач говорит, что это необычный перочинный нож. Похоже, но лезвие другой формы. И страшно острое.
  – Но это не бритва?
  – Нет.
  Пуаро задумался.
  – Новый лорд Эджвер большой шутник, – продолжал Джепп. – Он считает, что быть под подозрением очень смешно. Не успокоился, пока не услыхал, что мы его и вправду подозревали. Тоже интересно, кстати.
  – Может, это говорит о его уме?
  – Или о нечистой совести. Смерть дяди была пределом его мечтаний. Он переехал в дом лорда Эджвера, между прочим.
  – А где он жил прежде?
  – Мартин-стрит, Сент-Джордж-роуд. Паршивое место.
  – Запишите, пожалуйста, Гастингс.
  Я удивился, но записал. Мне было непонятно, зачем нужен старый адрес, если Рональд уже переехал на Риджентгейт.
  – Думаю, это дело рук Карлотты Адамс, – сказал Джепп, поднявшись. – Здорово вы насчет нее сообразили, мсье Пуаро! Но, конечно, вы ведь ходите по театрам, развлекаетесь. Поэтому и идеи у нас разные. Жаль, что нет явного повода, но мы немного покопаем и что-нибудь найдем, я уверен.
  – Есть еще один человек, у которого мог быть повод и которого вы не учитываете, – заметил Пуаро.
  – Кто он такой, сэр?
  – Джентльмен, который, как говорят, хочет жениться на супруге лорда Эджвера. Я имею в виду герцога Мертонского.
  – Да, у него, я думаю, был повод, – со смехом ответил Джепп. – Но герцоги обычно не убивают. И он в Париже.
  – Значит, вы не рассматриваете его всерьез как подозреваемого?
  – А вы, мсье Пуаро?
  И, продолжая смеяться над абсурдностью этой идеи, Джепп вышел из комнаты.
  
  Глава 17
  Дворецкий
  Следующий день мы провели в бездействии, но Джепп действовал вовсю. К нам он пришел уже около пяти, красный от злости.
  – Меня надули!
  – Это невозможно, друг мой, – ласково возразил Пуаро.
  – Нет, правда! Этому (тут он употребил непечатное выражение) дворецкому удалось от меня улизнуть.
  – Он исчез?
  – Да. Смылся. А я-то, кретин, даже не особенно его подозревал!
  – Успокойтесь, прошу вас, успокойтесь.
  – Вам хорошо говорить. А что бы вы запели, если бы начальство вам устроило разнос? Да, он проворный малый. И не в первый раз так смывается. Стреляный воробей.
  Джепп вытер лоб и обессиленно замолк. Пуаро издавал какие-то утешительные звуки, похожие на квохтание курицы, снесшей яйцо. Я, лучше знающий английский национальный характер, твердой рукой налил в стакан виски с содовой и поставил его перед сникшим инспектором. При виде стакана Джепп слегка приободрился.
  – Что ж, – сказал он, – это, пожалуй, не повредит.
  Еще через несколько минут действительность перестала казаться ему слишком мрачной.
  – Знаете, я и сейчас не уверен, что он убийца. Подозрительно, конечно, что он удрал, но у него на то могли быть и другие причины. Я вам говорил, что занялся им вплотную. Он, похоже, был завсегдатаем двух-трех ночных клубов, в которые порядочные люди не ходят. И здесь все не так просто. Нам еще придется как следует поработать. Очень темная личность.
  – Tout de même[487], это еще не значит, что он убийца.
  – Вот именно! За ним, может, и много грехов, но совсем не обязательно убийство. Нет, это, конечно, была Адамс. Хотя у меня до сих пор нет доказательств. Сегодня мои люди прочесали ее квартиру, но ничего не нашли. Она была осмотрительной. Почти никаких писем – только те, в которых говорится о делах. Аккуратно сложены, пронумерованы. Два письма от сестры из Вашингтона. Ничего подозрительного. Кое-что из драгоценностей – солидная, старая работа, ничего современного или чересчур дорогого. Дневника она не вела. Банковская и чековая книжки тоже ни о чем не говорят. Можно подумать, что у нее вообще не было личной жизни!
  – Замкнутый характер, – в задумчивости произнес Пуаро. – Нам это, конечно, осложняет дело.
  – Я разговаривал с ее горничной. Сведений – ноль. Разговаривал с барышней, у которой шляпный магазин, – они вроде бы дружили.
  – О! И какое у вас мнение о мисс Драйвер?
  – Смышленая мисс. Но помощи и от нее никакой. Должен вам сказать, что меня это не удивляет. Сколько пропавших барышень я разыскивал на своем веку, и их родственники и друзья всегда говорят одно и то же: «Милая, добрая, с мужчинами не общалась». И всегда ошибаются. Это же неестественно! Девушки должны общаться с мужчинами. Если, конечно, с ними все в порядке. Никто не запутывает полицию так, как преданные друзья и родственники.
  Он перевел дыхание, а я подлил ему еще.
  – Спасибо, капитан Гастингс. Пожалуй, это не повредит. И вот так всегда. Крутишься, как заведенный. Она обедала и ужинала по крайней мере с десятком молодых людей, но откуда мне знать, к кому из них она была неравнодушна? Ее видели с теперешним лордом Эджвером, с актером Брайаном Мартином, с другими – но что толку? Ваша идея, что за ней кто-то стоит, мсье Пуаро, по-моему, не годится. Она наверняка действовала сама по себе, вот увидите. Я сейчас выясняю, что ее связывало с лордом Эджвером. Надо будет съездить в Париж. На шкатулке написано Париж, и лорд Эджвер туда ездил несколько раз прошлой осенью на аукционы – так говорит мисс Кэррол. На завтра назначено дознание. Но его, конечно, отсрочат, и я еще наверняка успею на дневной пароход.
  – Дорогой Джепп, меня восхищает ваша энергия!
  – А вы все ленитесь. Сидите себе и думаете! Пользуетесь услугами… как это… маленьких серых клеточек. Нет, мсье Пуаро, надо шевелиться! Под лежачий камень вода не течет.
  В комнату вошла наша горничная.
  – Мистер Брайан Мартин, сэр. Вы его примете?
  – Мне пора, мсье Пуаро, – поднялся Джепп. – Я вижу, у вас от театральных знаменитостей отбоя нет.
  Пуаро скромно пожал плечами, и Джепп захихикал.
  – Вы, наверное, миллионер, мсье Пуаро? Что вы делаете с деньгами?
  – Коплю. И раз уже мы заговорили о деньгах – как лорд Эджвер распорядился своими?
  – Все досталось его дочери. Мисс Кэррол – пятьсот фунтов. Других распоряжений нет. Очень простое завещание.
  – Когда он его написал?
  – После того, как от него ушла жена, – примерно два года назад. Он позаботился о том, чтобы она не получила ничего, как видите.
  – Мстительный человек, – пробормотал Пуаро про себя.
  – Пока! – бодро сказал Джепп и отбыл.
  Вместо него в комнату вошел Брайан Мартин. Он был безукоризненно одет и выглядел совершенно неотразимым. В то же время мне показалось, что он осунулся и погрустнел.
  – Боюсь, что заставил себя ждать, мсье Пуаро, – виновато произнес он. – Тем более что я вообще зря вас побеспокоил.
  – En vérité?[488]
  – Да. Я говорил с той девушкой – спорил, просил, уговаривал. Все напрасно! Она категорически запретила мне обращаться к вам за помощью. Так что, боюсь, ничего у нас не получится. Ради бога, простите, что напрасно отнимал у вас время…
  – Du tout – du tout[489], – добродушно ответил Пуаро. – Я этого ожидал.
  – Как? – удивленно спросил Брайан. – Вы этого ожидали?
  – Mais oui[490]. Когда вы сказали, что должны сначала заручиться согласием вашей знакомой, я сразу подумал, что все кончится именно этим.
  – Значит, у вас есть на этот счет теория?
  – У сыщика, мсье Мартин, всегда есть теория. Это входит в его профессию. Сам я не назвал бы ее теорией. Я бы сказал, что у меня есть некая идея. Это первая стадия.
  – А вторая стадия?
  – Если моя идея оказывается верной – тогда я знаю! Как видите, все очень просто.
  – А вы не могли бы поделиться вашей теорией – или идеей – со мной?
  – Нет. Скажу только, что она возникла у меня, как только вы упомянули о золотом зубе.
  Брайан ошеломленно смотрел на него.
  – Ничего не понимаю, – сказал он. – Намекните хотя бы!
  Пуаро улыбнулся и покачал головой.
  – Давайте поговорим о чем-нибудь еще.
  – Да, но сначала… ваш гонорар… позвольте мне…
  Пуаро нетерпеливо помахал рукой.
  – Pas un sou![491] Я ничего для вас не сделал.
  – Но я отнял у вас время…
  – Когда дело меня интересует, я денег не беру, а ваше дело кажется мне чрезвычайно интересным.
  – Рад слышать, – кисло улыбнулся актер. Вид у него был самый несчастный.
  – Ну-ну, – примирительно сказал Пуаро. – Не будем больше об этом.
  – По-моему, я столкнулся на лестнице с полицейским из Скотленд-Ярда?
  – Да. Это был инспектор Джепп.
  – Было довольно темно, и я не сразу сообразил. Между прочим, он приходил ко мне и расспрашивал о бедной Карлотте Адамс.
  – Вы ее хорошо знали – мисс Адамс?
  – Не очень. Хотя мы познакомились еще в Америке, когда были детьми. Здесь я с ней тоже несколько раз виделся, но нельзя сказать, чтобы мы дружили. Мне ее искренне жаль.
  – Она вам нравилась?
  – Да. С ней было удивительно легко разговаривать.
  – Она умела откликаться на чужие беды – мне тоже так показалось.
  – Полиция, по-моему, считает, что это было самоубийство? Я инспектору ничем помочь не сумел. Карлотта всегда была очень скрытной.
  – Не думаю, что это было самоубийство.
  – Да, скорее несчастный случай.
  Мы помолчали. Затем Пуаро с улыбкой произнес:
  – Дело об убийстве лорда Эджвера становится все более интригующим, не правда ли?
  – Совершенно необъяснимая история! Вы знаете… у вас есть идея, кто это сделал? Раз это точно была не Сильвия?
  – Полиция всерьез подозревает одного человека.
  – В самом деле? Кого?
  – Сбежал дворецкий. Вы понимаете, что его исчезновение – это почти признание.
  – Дворецкий? Вы меня удивляете!
  – Очень красивый мужчина. Il vous ressemble un peu[492].
  И Пуаро поклонился, давая понять, что это комплимент.
  Ну конечно! Теперь я понял, почему лицо дворецкого показалось мне знакомым, когда я его впервые увидел.
  – Вы мне льстите, – засмеялся Брайан Мартин.
  – Ничего подобного! Разве все девушки – служанки, машинистки, девицы из хороших семей, продавщицы – не без ума от мсье Брайана Мартина? Хоть одна из них может устоять против него?
  – Может, и не одна, – ответил Мартин вставая. – Что ж, спасибо, мсье Пуаро. Еще раз простите, что потревожил вас.
  Он пожал нам обоим руки, и я вдруг заметил, что он как будто постарел и еще больше осунулся.
  Снедаемый любопытством, я едва дождался, пока за ним закрылась дверь, и нетерпеливо обратился к Пуаро:
  – Вы действительно предполагали, что он откажется от вашей помощи в расследовании тех странных вещей, которые случились с ним в Америке?
  – Конечно. Вы не ослышались, Гастингс.
  – Но следовательно… следовательно, вы знаете, кто та девушка, которую он пытался уговорить? – сделал я логический вывод.
  Он улыбнулся.
  – У меня есть идея, мой друг. Как уже сказано, она возникла при упоминании о золотом зубе, и если я прав, то тогда я знаю, кто эта девушка, знаю, почему она не разрешила мистеру Мартину обратиться ко мне за помощью, и вообще знаю, в чем все дело, – как могли бы знать и вы, если бы только воспользовались мозгом, который вам дал Всевышний, хотя иногда у меня, признаюсь, возникает страшная мысль, что Он вас по недосмотру обошел.
  
  Глава 18
  Соперник
  Я не вижу смысла подробно описывать оба дознания: по поводу смерти лорда Эджвера и Карлотты Адамс. По делу Карлотты Адамс был вынесен вердикт «смерть в результате несчастного случая», а другое дознание было отсрочено, когда были представлены медицинское заключение и результаты опознания. Анализ содержимого желудка показал, что смерть лорда Эджвера наступила не меньше чем через час после обеда, скорее всего в течение следующего часа, то есть между десятью и одиннадцатью.
  Тот факт, что Карлотта Адамс изображала Сильвию Уилкинсон, огласке предан не был. Газеты сообщили приметы находящегося в бегах дворецкого, и общественное мнение склонялось к тому, что это и есть убийца. Его свидетельство о посещении лорда Эджвера Сильвией Уилкинсон представлялось всем злонамеренной ложью. Аналогичные показания секретарши тоже не были оглашены. Об убийстве лорда Эджвера писали все газеты, но информация была крайне скудна.
  Тем временем Джепп трудился не покладая рук. Мне было немного обидно, что Пуаро занял такую пассивную позицию. Меня – уже не впервые – стало мучить подозрение, что он сдает, и доводы, которые он приводил в свою защиту, не казались мне убедительными.
  – В моем возрасте не пристало суетиться, – говорил он.
  – Но дорогой мой Пуаро, вы не должны думать о себе, как о старике, – возражал я.
  Я чувствовал, что ему необходима поддержка, и решил прибегнуть к методу внушения, который так моден сегодня.
  – Вы по-прежнему полны сил, – серьезно продолжал я. – Вы в расцвете сил, Пуаро! Стоит вам только выйти из дому, как в этом деле не останется ни одной загадки.
  Пуаро ответил, что он предпочитает разгадывать загадки, сидя дома.
  – Но это невозможно, Пуаро!
  – Вернее, возможно только на определенной стадии.
  – Поймите, мы ничего не делаем! Все делает Джепп!
  – Меня это совершенно устраивает!
  – А меня нет! Я хочу, чтобы все делали вы.
  – Я так и поступаю.
  – Что же вы делаете?
  – Жду.
  – Чего?
  – Pour que mon chien de châsse me rapporte le giblier[493], – ответил Пуаро, и глаза его весело блеснули.
  – То есть, вы хотите сказать…
  – Я хочу сказать, что, когда держишь собаку, нет смысла лаять самому. Джепп принесет мне результат той «физической энергии», которой вы так восхищаетесь. В его распоряжении – множество средств, которыми я не располагаю. Вне всякого сомнения, он скоро добудет интересные сведения.
  И Джепп на самом деле настойчиво и методично шел к цели. В Париже он ничего не добился, но еще через два дня появился у нас довольный собой.
  – Мы продвигаемся вперед, – сообщил он, – медленно, но верно.
  – Поздравляю вас, друг мой. Что произошло?
  – Я узнал, что некая дама, блондинка, сдала в девять часов вечера – того самого вечера – портфель в камеру хранения Юстона. Мы предъявили служащему портфель мисс Адамс, и он тут же узнал его – портфель американский и потому отличается от наших.
  – Ага! Юстон! Ближайший к Риджентгейт вокзал. Стало быть, она поехала туда, загримировалась в туалете и затем сдала портфель в камеру хранения. Когда его забрали?
  – Служащий говорит, что в половине одиннадцатого. Та же дама.
  Пуаро кивнул.
  – Но это еще не все. У меня есть основания считать, что в одиннадцать часов Карлотта Адамс была в «Лайонз Корнер-хаус» на Стрэнд.
  – Ah, c'est très bien, ça![494] Как вам удалось это узнать?
  – Можно сказать, случайно. В одной газете было упомянуто о маленькой золотой шкатулке с рубиновыми инициалами. Молодой журналист написал статью об актрисах, которые увлекаются наркотиками. Для чувствительных читательниц. Роковая шкатулка с ядом, юное существо, перед которым были открыты все дороги. И размышления о том, где она могла провести свой последний вечер, что чувствовала и прочее.
  Статью прочла официантка из «Корнер-хаус» и вспомнила, что женщина, которую она обслуживала в тот вечер, держала в руках как раз такую шкатулку. Официантка запомнила инициалы К.А. Ну, конечно, она пришла в большое волнение и стала советоваться со всеми друзьями, сообщить ли в газету, – а вдруг ей что-нибудь заплатят?
  Об этом довольно быстро узнал молодой журналист, и в сегодняшнем «Столичном сплетнике» будет душераздирающее продолжение. Последние часы жизни талантливой актрисы. Несостоявшаяся встреча с мужчиной. И солидный довесок об официантке, которая сердцем почувствовала, что с ее сестрой и подругой творится неладное. В общем, вы представляете, мсье Пуаро.
  – А почему это так быстро достигло ваших ушей?
  – Мы всегда были в хороших отношениях со «Сплетником». А вчера тот же шустрый молодой журналист беседовал со мной совсем по другому поводу и, между прочим, рассказал об официантке. Я сразу же помчался в «Корнер-хаус»…
  Да, вот как надо работать. Мне стало жаль Пуаро. Джепп узнавал все из первых рук, упуская, возможно, ценнейшие детали, а Пуаро довольствовался новостями не первой свежести.
  – Я говорил с официанткой. По-моему, все ясно. Она не узнала Карлотту Адамс на фотографии, но сразу заявила, что лица той женщины толком не разглядела. Та, по ее словам, была молодая, с темными волосами, стройная, очень хорошо одетая. На голове одна из этих современных шляп. Отчего бы женщинам не смотреть на лица попристальней, а на шляпы порассеянней?
  – Лицо мисс Адамс было непросто запомнить, – сказал Пуаро. – Оно так легко менялось!
  – Вам виднее. Я в это не вдавался. Официантка говорит, что платье на той женщине было черное. В «Корнер-хаус» она пришла с портфелем. На это официантка обратила особое внимание, ее удивило, что такая хорошо одетая женщина пришла с портфелем. Она заказала яичницу и кофе, но на самом деле просто тянула время, ждала кого-то – так показалось официантке. Она все время поглядывала на часы. Потом официантка принесла ей счет – и вот тут увидела шкатулку. Женщина достала ее из сумочки и поставила на стол. Она открывала и закрывала ее и при этом как-то мечтательно улыбалась. Официантка запомнила шкатулку очень хорошо, потому что вещица была очень красивая. Заплатив по счету, мисс Адамс еще немного посидела, потом взглянула на часы в последний раз, вздохнула, встала и ушла.
  Пуаро нахмурился.
  – Это было свидание, – пробормотал он. – Свидание с кем-то, кто не пришел. Увиделась ли Карлотта Адамс с этим человеком после? Или, не встретившись с ним, она отправилась домой и попыталась дозвониться ему? Но как мне узнать?..
  – Это ваша теория, мсье Пуаро. Таинственный Злодей-Невидимка. Этот Злодей-Невидимка – миф. Я не говорю, что она там никого не ждала. Может, и ждала. Она могла заранее назначить там кому-то свидание, уверенная, что встреча с его сиятельством пройдет так, как она хочет. Мы знаем, что вместо этого произошло. Она потеряла голову и убила его. Но она не из тех, кто теряет голову надолго. Она переодевается на вокзале, забирает портфель и отправляется на свидание. Но тут у нее начинается, как говорят врачи, «реакция». До нее доходит весь ужас свершившегося. А когда и друг ее не приходит, это ее добивает. Ведь это мог быть кто-то, знавший, куда она отправляется! Она чувствует, что пропала. И вынимает шкатулку со снотворным. Выпить чуть больше, чем обычно, – и все кончено. Во всяком случае, ее не повесят. Я все это вижу так ясно, как ваш нос, мсье Пуаро.
  Рука Пуаро нерешительно тронула нос, затем спустилась к усам и нежно их погладила.
  – Какие у вас есть доказательства, что Злодей-Невидимка существует? Никаких! – Джепп упрямо гнул свою линию. – Я еще не выяснил, какая связь между его сиятельством и Адамс, но это вопрос времени. Да, Париж меня разочаровал, но в последний раз он был там девять месяцев назад, а это большой срок. Я там оставил человека, ему есть над чем потрудиться. Глядишь, и найдет что-нибудь, хотя вы так не считаете.
  И поднявшись, Джепп спросил:
  – Не угодно ли чего приказать?
  Пуаро улыбнулся ему.
  – Приказать? Нет. Посоветовать могу.
  – Что именно? Говорите прямо.
  – Советую вам опросить водителей такси и узнать, кто из них возил пассажира – а скорей всего двух – от Ковент-Гардена до Риджентгейт в вечер убийства. Приблизительно без двадцати одиннадцать.
  Джепп хищно прищурился, сразу сделавшись похожим на умного терьера.
  – Так вот куда вы клоните, – сказал он. – Что ж, поищем таксиста, не повредит. Вы иногда дело говорите.
  Как только за ним закрылась дверь, Пуаро встал и с величайшей энергией принялся чистить свою шляпу.
  – Не тратьте времени на вопросы, друг мой, – произнес он, – а принесите-ка мне лучше бензина. У меня на жилете пятно.
  Я выполнил его просьбу.
  – В кои-то веки мне не нужно задавать вопросов, – сказал я. – Все и так понятно. Но вы уверены, что?..
  – Друг мой, в данный момент я занят исключительно туалетом. Позвольте заметить, кстати, что мне не слишком нравится ваш галстук.
  – Отличный галстук! – возразил я.
  – Был когда-то. На нем – как и на мне, что явствует из ваших намеков, – сказывается возраст. Умоляю вас, наденьте другой и вычистите правый рукав.
  – Мы собираемся нанести визит королю Георгу? – саркастически поинтересовался я.
  – Нет. Но сегодня утром я прочел в газете, что герцог Мертонский возвратился в Мертон-хаус. Насколько мне известно, он – из первых английских аристократов. Я собираюсь засвидетельствовать ему свое почтение.
  Кем-кем, а социалистом Пуаро назвать невозможно.
  – Но в самом деле, почему мы должны ехать к герцогу Мертонскому?
  – Я хочу его видеть.
  Больше я от него ничего не добился. Когда наконец мой внешний вид пришел в соответствие со вкусами Пуаро, мы вышли из дома.
  Лакей, встретивший нас в Мертон-хаус, спросил, ожидает ли нас герцог. Пуаро ответил отрицательно. Лакей взял у него визитную карточку и после недолгого отсутствия вернулся с сообщением, что его светлость, к сожалению, слишком занят в настоящее время. Пуаро немедленно уселся на стул.
  – Très bien[495], – сказал он. – Я подожду. Если понадобится, я подожду несколько часов.
  К счастью, эта жертва не потребовалась. Чтобы поскорее избавиться от назойливого посетителя (как я полагаю), Пуаро был допущен в общество джентльмена, которого так хотел видеть.
  Герцогу было двадцать семь лет. Худой и узкогрудый, он не производил внушительного впечатления. У него были неопределенного цвета волосы, заметно редевшие на висках, маленький, желчный рот и рассеянный, скучающий взгляд. По стенам комнаты, в которую нас провели, висели распятия и картины религиозного содержания. На широкой книжной полке сплошь книги по теологии. Он гораздо больше походил на болезненного молодого продавца из галантерейного магазина, чем на герцога. Насколько я помнил, образование он получил дома, ибо в детстве часто болел. И это был человек, влюбившийся в Сильвию Уилкинсон с первого взгляда! Невероятно! Нас он встретил сухо, чтобы не сказать – враждебно.
  – Возможно, вам знакомо мое имя, – скромно спросил Пуаро.
  – Никогда его не слышал.
  – Я изучаю психологию преступлений.
  Герцог молчал. Перед ним на столе лежало незаконченное письмо, и он нетерпеливо постукивал по нему ручкой.
  – С какой целью вы хотели меня видеть? – холодно осведомился он.
  Пуаро сидел напротив него, спиной к окну. Герцог сидел лицом к свету.
  – В настоящее время я занят расследованием обстоятельств, связанных со смертью лорда Эджвера.
  Ни один мускул не дрогнул на бледном, бесстрастном лице.
  – В самом деле? Я не был с ним знаком.
  – Но вы, по-моему, знаете его жену, мисс Сильвию Уилкинсон.
  – Да.
  – Вам известно, конечно, что у нее, как подозревают, была причина желать смерти своего мужа.
  – Ни о чем подобном я не слыхал.
  – В таком случае я спрошу вас прямо, ваша светлость. Правда ли, что вы в ближайшем будущем намерены жениться на мисс Сильвии Уилкинсон?
  – Когда я соберусь на ком-нибудь жениться, об этом будет объявлено в газетах. Я считаю ваш вопрос дерзостью. – Он встал. – Всего доброго.
  Пуаро тоже поднялся. Вид у него был жалкий. Понурив голову, он проговорил, заикаясь:
  – Я не хотел… я… Je vous demande pardon…[496]
  – Всего доброго, – повторил герцог несколько громче.
  На сей раз Пуаро сдался. Он безнадежно махнул рукой, и мы вышли. Это был позорный уход.
  Мне было искренне жаль Пуаро. Куда девалась его обычная напыщенность! Герцог Мертонский низвел великого сыщика до уровня жалкой мошки.
  – Неудачный визит, – сочувственно сказал я. – Какой высокомерный тип этот герцог! А для чего вы на самом деле хотели его видеть?
  – Я хотел выяснить, действительно ли они с Сильвией Уилкинсон собираются пожениться.
  – Но ведь она говорила!..
  – О! Она говорила. Но, как вы понимаете, она скажет все, что угодно, лишь бы добиться своей цели. А вдруг она решила выйти за него замуж, а он, бедняга, об этом и не подозревал?
  – Что ж, вы получили от него весьма резкий ответ.
  – Я получил ответ, который он дал бы репортеру. Да. – Пуаро хмыкнул. – Но теперь я знаю! Я знаю, как обстоит дело.
  – Откуда вы знаете? Вы поняли это из разговора с ним?
  – Вовсе нет. Вы видели, что перед ним лежало письмо?
  – Да.
  – Знаете, когда я был молод и служил в бельгийской полиции, то пришел к выводу, что нужно не только разбирать любой почерк, но и уметь читать написанное вверх ногами. Хотите знать, что было в его письме? «Моя дорогая, как ужасно, что нам придется ждать столько долгих месяцев! Сильвия, мой прекрасный, обожаемый ангел, я не могу выразить, что ты для меня значишь! Ты, так много страдавшая! Твоя нежная душа…»
  – Пуаро! – прервал его я, возмущенный до крайности.
  – Тут он как раз остановился. «Твоя нежная душа – только мне она понятна».
  Я был в ужасе, а он, как ребенок, гордился удавшейся проделкой.
  – Пуаро! – воскликнул я. – Читать чужое письмо! Личное! Вы не можете этого делать!
  – Чепуха, Гастингс. Как это я «не могу делать» то, что сделал пять минут назад?
  – Вы… вы играете не по правилам.
  – Я просто не играю. Вы это знаете. Убийство – не игра. Это серьезно. И вообще, Гастингс, не употребляйте этого выражения – играть не по правилам. Оно устарело. Да-да! Молодежь смеется, когда слышит его. Прелестные девушки засмеют вас, если вы скажете «играть не по правилам». Нужно говорить: «Это неспортивно!»
  Я молчал, подавленный тем, что Пуаро отнесся к моим упрекам столь легкомысленно.
  – Зачем вам это было нужно? – спросил я. – Стоило вам только сказать, что вы были у лорда Эджвера по поручению Сильвии Уилкинсон, как он сразу же изменил бы к вам отношение.
  – Но я не мог этого сделать! Сильвия Уилкинсон моя клиентка, а я не имею права обсуждать дела клиента с третьим лицом. Говорить о них было бы неэтично.
  – Неэтично?
  – Разумеется.
  – Но она собирается выйти за него замуж!
  – Это не означает, что у нее нет от него секретов. Ваши представления о браке, Гастингс, тоже устарели. Нет, я не мог сделать того, что вы предлагаете. Я должен помнить о своей профессиональной этике. Этика – великая вещь.
  – Рад, что вы так считаете.
  
  Глава 19
  Сильная личность
  Посещение, которого мы удостоились на следующее утро, было, как мне кажется, одним из самых удивительных событий расследуемого дела.
  Я находился в своей комнате, когда передо мной с сияющими глазами возник Пуаро.
  – Друг мой, к нам пришли.
  – Кто же?
  – Вдовствующая герцогиня Мертонская.
  – Какая неожиданность. А что ей нужно?
  – Если вы спуститесь со мной вниз, друг мой, то сами узнаете.
  Я не заставил себя упрашивать. В гостиную мы вошли вместе.
  Герцогиня была маленькой женщиной с орлиным носом и властным взглядом. Несмотря на рост, никто не решился бы назвать ее коренастой. Одета она была в старомодное черное платье, и это лишь усиливало впечатление, что перед нами гранд-дама. Чувствовалось, что она человек решительный, почти жестокий. То, чего не хватало ее сыну, в ней было предостаточно. Силой воли она обладала невероятной, я почти физически ощущал излучаемую ею энергию. Ничего удивительного, что эта женщина подавляла всех, с кем общалась.
  Достав лорнет, она рассмотрела сначала меня, затем моего спутника и обратилась к нему:
  – Вы мсье Эркюль Пуаро?
  Голос ее звучал внятно и повелительно. Ему нельзя было не повиноваться.
  – К вашим услугам, герцогиня.
  Она посмотрела на меня.
  – Это капитан Гастингс, мой друг и неизменный помощник.
  В ее глазах мелькнуло было сомнение, но затем она кивнула в знак согласия и уселась на стул, предложенный ей Пуаро.
  – Я пришла посоветоваться с вами по поводу очень деликатного дела и прошу все, что вы узнаете, держать в тайне.
  – Разумеется, мадам.
  – Я слышала о вас от леди Ярдли. Из того, с какой благодарностью она о вас говорила, я заключила, что вы – единственный человек, который может мне помочь.
  – Будьте покойны, мадам, я сделаю все, что в моих силах.
  Она еще помедлила, но потом, окончательно решившись, перешла к делу с такой ошеломляющей простотой, которая, как ни странно, напомнила мне Сильвию Уилкинсон в тот памятный вечер в «Савое».
  – Мсье Пуаро, нужно предотвратить женитьбу моего сына на актрисе Сильвии Уилкинсон.
  Если Пуаро и удивился, то не подал вида. Он внимательно смотрел на герцогиню и молчал.
  – Не могли бы вы пояснить, мадам, чего именно вы ждете от меня? – спросил он наконец.
  – Это не так просто. Я считаю, что этот брак будет ужасной ошибкой. Он погубит моего сына.
  – Вы так полагаете, мадам?
  – Я в этом уверена. Мой сын – идеалист. Он почти ничего не знает о жизни. Ему никогда не нравились девушки нашего круга. Он считает, что они глупы и легкомысленны. Но когда он познакомился с этой женщиной… Конечно, она очень хороша собой, не спорю, и умеет вскружить мужчине голову. Моего сына она просто околдовала. Я надеялась, что рано или поздно эта страсть пройдет, она, по счастью, была замужем. Но теперь, когда она свободна…
  У нее перехватило дыхание.
  – Они собираются пожениться через несколько месяцев. На карту поставлено счастье моего сына. Это нужно предотвратить, мсье Пуаро, – решительно заключила она.
  Пуаро пожал плечами.
  – Скорее всего вы правы, мадам. Трудно поверить, что ваш сын и Сильвия Уилкинсон созданы друг для друга. Но что тут можно поделать?
  – Вот вы и сделайте что-нибудь.
  Пуаро медленно покачал головой.
  – Нет-нет, вы должны мне помочь!
  – Боюсь, это невозможно, мадам. Ваш сын наверняка не желает слушать ничего, что направлено против этой женщины. К тому же я почти уверен, что и сказать было бы нечего. Вряд ли в ее прошлом удастся найти что-либо компрометирующее. Она была… осторожна, скажем так.
  – Я знаю, – устало произнесла герцогиня.
  – О! Значит, вы уже провели небольшое расследование?
  Она слегка покраснела под его пристальным взглядом.
  – Я пойду на все, чтобы помешать этому браку, – с вызовом ответила она, – на все!
  Помолчав, она добавила:
  – Деньги для меня значения не имеют. Назначьте себе гонорар сами. Но этот брак нужно расстроить. И сделать это должны вы.
  Пуаро вновь покачал головой.
  – Дело не в деньгах. Я не могу согласиться на ваше предложение по причине, которую сейчас объясню. Но кроме того, я считаю, что сделать здесь ничего невозможно. Я вынужден отказать вам в своей помощи, мадам, но не будете ли вы так снисходительны, чтобы выслушать мой совет?
  – Какой совет?
  – Не противоречьте своему сыну! В его возрасте решения принимаются самостоятельно. Его выбор не совпадает с вашим, но это не значит, что вы правы. Если это обернется для него несчастьем – будьте готовы к несчастью. Помогите ему, когда он будет нуждаться в вашей помощи. Но не настраивайте его против себя!
  – Вы ничего не поняли.
  Она встала. Губы ее дрожали.
  – Напротив, мадам, я отлично понял. Я, Эркюль Пуаро, способен понять материнское сердце, как никто другой. И я еще раз говорю вам: будьте терпеливы. Будьте терпеливы, спокойны, скройте свои чувства. Кто знает, может быть, эта женитьба расстроится сама по себе. Сопротивление только ожесточит вашего сына!
  – Прощайте, мсье Пуаро, – холодно сказала она. – Вы меня разочаровали.
  – Очень сожалею, мадам, но я не могу помочь вам. Вы поставили меня в трудное положение. Видите ли, я уже имею честь помогать леди Эджвер.
  – О, все ясно. – Ее голос был как лезвие ножа. – Вы из лагеря противника. Этим, вероятно, и объясняется тот факт, что леди Эджвер до сих пор не арестована за убийство мужа.
  – Что, мадам?
  – Мне кажется, вы слышали, что я сказала. Почему ее не арестовали? Ее там видели в тот вечер. Она пришла к нему в кабинет. Кроме нее, к нему никто не входил, а наутро его нашли мертвым. Но ее все же не арестовывают. Наша полиция насквозь продажна.
  Трясущимися руками она повязала на шею шарф и, едва заметно кивнув, вышла из комнаты.
  – Ух! – воскликнул я. – Вот ведьма! Но я от нее в восторге, а вы?
  – Вы в восторге от того, что она хочет переделать Вселенную по своему разумению?
  – По-моему, она всего лишь заботится о сыне.
  Пуаро кивнул.
  – Вы правы, Гастингс, но подумайте, неужели герцогу так уж противопоказано жениться на Сильвии Уилкинсон?
  – Не думаете же вы, что она его любит!
  – Нет. По всей видимости, нет. Но она влюблена в его общественное положение. Она будет играть свою роль с охотой. Это вовсе не катастрофа. С таким же успехом герцог мог жениться на девушке своего круга, которая вышла бы за него из тех же соображений, и никто не поднимал бы вокруг этого шума.
  – Да, но…
  – А представьте, что он женился бы на девушке, которая его страстно любит. Что в этом хорошего? Сколько вокруг мужей, чьи любящие жены превращают их жизнь в ад? Они устраивают компрометирующие их сцены ревности, претендуют на все их время и внимание. Нет, такие жены вовсе не подарок.
  – Пуаро, – сказал я. – Вы неисправимый старый циник.
  – Ничего подобного, я всего лишь размышляю. Если хотите знать, я целиком на стороне доброй мамочки.
  Я не мог удержаться от смеха, услышав, как он характеризует заносчивую герцогиню.
  – Почему вы смеетесь? Я серьезно. Здесь есть над чем поразмыслить.
  – Не вижу, какой могла бы быть ваша роль, – сказал я.
  Пуаро пропустил мое замечание мимо ушей.
  – Вы заметили, Гастингс, как хорошо осведомлена герцогиня? И как мстительно настроена? Она все знает о Сильвии Уилкинсон.
  – Да уж, она гораздо больше прокурор, чем адвокат, – сказал я, улыбаясь.
  – Откуда ей это известно?
  – Сильвия рассказала герцогу, герцог – ей, – предположил я.
  – Может быть, однако…
  Раздался телефонный звонок, и я снял трубку. Затем я несколько раз и с разными промежутками времени сказал «да». Положив наконец трубку, я возбужденно повернулся к Пуаро.
  – Звонил Джепп. Во-первых, вы, как всегда, «молодчага». Во-вторых, он получил телеграмму из Америки. В-третьих, он нашел таксиста. В-четвертых, он спрашивает, не хотите ли вы заехать к нему и послушать его беседу с таксистом. В-пятых, вы снова «молодчага», и он, оказывается, был убежден, что разгадка близка, с того самого момента, когда вы предположили, что всем этим руководит кто-то неизвестный. Я не стал говорить ему, что у нас только что была посетительница, которая считает, что полиция продажна.
  – Значит, Джепп склоняется к теории Злодея-Невидимки? – пробормотал Пуаро. – Забавно, что это произошло в то время, когда у меня возникла другая теория.
  – Какая?
  – Теория, по которой причина убийства не имеет отношения к самому лорду Эджверу. Представьте себе кого-то, кто ненавидит Сильвию Уилкинсон, причем так сильно, что готов послать ее на казнь за «убийство» мужа. C'est une idée, ça![497]
  Он со вздохом поднялся.
  – Пойдемте, Гастингс, послушаем, что скажет Джепп.
  
  Глава 20
  Таксист
  Джепп допрашивал пожилого человека с клочковатыми усами, в очках, с хриплым и одновременно жалобным голосом.
  – А, вот и вы, – сказал Джепп. – По-моему, все окончательно прояснилось. Этот человек – его фамилия Джобсон – 29 июня посадил на Лонг Акр в свою машину двух пассажиров.
  – Верно, – отозвался Джобсон. – Хороший был вечер, лунный. Джентльмен и барышня остановили меня у станции метро.
  – Они были в вечерних туалетах?
  – Да. Он в белом жилете, она в белом платье с вышитыми птичками. Наверное, ходили в Оперу.
  – Который был час?
  – Начало двенадцатого.
  – Что случилось дальше?
  – Дальше они велели мне ехать на Риджентгейт к дому, который укажут. И сказали, чтобы я поторапливался. Все пассажиры это говорят. Как будто мне выгодно тянуть время! Чем скорее отвезешь одних и посадишь других, тем лучше. Но они почему-то об этом не думают. А если, не дай бог, произойдет несчастный случай, я же буду и виноват.
  – Погодите, – нетерпеливо прервал его Джепп. – При чем здесь несчастный случай? Его ведь не было?
  – Н-не было, – неохотно подтвердил таксист, которого Джепп лишал возможности излить душу. – Чего не было, того не было. Я доехал до Риджентгейт минут за семь, не больше, и тут джентльмен постучал в стекло и велел остановиться. Примерно у дома № 8. Потом они с барышней вышли, барышня перешла улицу и пошла назад по противоположной стороне, а он остался стоять рядом с машиной и сказал мне, что надо подождать. Минут пять он стоял спиной ко мне, руки в карманах, и смотрел в ту сторону, куда она ушла, а потом буркнул что-то – я не разобрал – и пошел туда же. Я не спускал с него глаз, потому что не хотел, чтобы меня надули. Бывало такое. Он поднялся на крыльцо одного из домов на противоположной стороне и вошел туда.
  – Просто толкнул дверь и вошел?
  – Нет, у него был ключ.
  – Какой был номер дома?
  – То ли 17, то ли 19. Я решил подождать еще, хотя это уже выглядело подозрительно. Минут через пять они вышли оба, вернулись в машину и сказали, чтобы я ехал назад к Ковент-Гарден. Вышли они немного раньше, расплатились – честно скажу – щедро, и я подумал, что все в порядке. Хотя теперь вижу, что нет.
  – Вам ничего не грозит, – успокоил его Джепп. – Взгляните-ка на эти фотографии и подумайте, нет ли среди них той самой барышни.
  Перед таксистом разложили фотографии похожих между собой девушек. Я с интересом заглянул через его плечо.
  – Вот она, – сказал Джобсон, без колебаний указывая на снимок Аделы Марш в вечернем платье.
  – Вы уверены?
  – Да. Бледная, темные волосы.
  – Теперь мужчина.
  Перед ним разложили другой набор фотографий. Он долго и внимательно разглядывал их, затем покачал головой.
  – Не знаю. Точно сказать не могу. Может, этот, а может, и этот.
  И таксист указал на два снимка молодых людей того же типа, что и Рональд Марш, оставив без внимания его самого.
  Когда Джобсон вышел, Джепп бросил фотографии на стол.
  – Неплохо. Жаль, конечно, что он не совсем четко распознал его светлость. Фотография старая, семилетней давности, но другой я достать не смог. Да, лучше бы он был поточнее. Впрочем, и так все ясно. Два алиби – одним ударом. Это вы хорошо сообразили, месье Пуаро.
  Пуаро потупился.
  – Когда я узнал, что мисс Марш и ее двоюродный брат одновременно были в Опере, мне подумалось, что они могли провести вместе один из антрактов. Их спутники, разумеется, считали, что они не покидали театра, но получасовой антракт позволяет съездить на Риджентгейт и вернуться. Как только новый лорд Эджвер пустился в подробности своего алиби, я решил, что он это делает неспроста.
  – Подозрительный стреляный воробей, вот вы кто, – сказал Джепп с нежностью. – Правильно, так и надо, иначе в этой жизни пропадешь. Его светлость – тот, кто нам нужен. Глядите сюда.
  И он протянул нам лист бумаги.
  – Телеграмма из Америки. Они связались с мисс Люси Адамс. Письмо пришло сегодня утром. Оригинал она отдавать не хотела, да в этом и нет необходимости, но она охотно разрешила снять с него копию. Вот, читайте, о большем и мечтать нельзя.
  Пуаро впился глазами в телеграмму. Я тоже заглянул ему через плечо:
  Передаем текст письма, полученного Люси Адамс, от 29 июня, обратный адрес: Лондон, Роуздью-мэншнз, 8. Начало: «Милая сестренка, прости, что так сумбурно написала на прошлой неделе, но я совсем замоталась. Все замечательно! Рецензии прекрасные, сборы полные, и все очень ко мне добры. У меня появились здесь друзья, и думаю, что в будущем году приеду в Лондон месяца на два. Русская балерина зрителям нравится, и американка в Берлине тоже, но наибольший успех по-прежнему имеют сцены „В заграничной гостинице“. Я так волнуюсь, что сама не понимаю, что пишу. Сейчас я объясню тебе почему, но сначала докончу о том, как меня принимают. Мистер Хергшаймер страшно мил и даже собирается свести меня с сэром Монтегю Корнером, который может все. На днях я познакомилась с Сильвией Уилкинсон, и она сказала, что в восторге от того, как я ее изображаю, – и это уже прямо связано с тем, что я собираюсь тебе рассказать. Она мне не слишком нравится, потому что один человек рассказывал мне недавно, как она с ним некрасиво обошлась, но об этом в другой раз. Ты, наверное, знаешь, что она замужем за лордом Эджвером? О нем я тоже наслышана, и поверь мне, он очень неприятный человек. Своего племянника Рональда Марша – помнишь, я тебе о нем писал, – он буквально выгнал из дома и перестал выплачивать ему содержание. Он сам рассказал об этом, и мне его было ужасно жаль. Ему понравилось мое представление, и он говорит: „Сам бы лорд Эджвер ничего не заметил. Беретесь выиграть для меня пари?“ Я рассмеялась и говорю: „За сколько?“ Люси, дорогая, ответ меня просто потряс: „За десять тысяч долларов“. Подумай, десять тысяч долларов, только чтобы помочь кому-то выиграть глупое пари! „За такие деньги, – сказала я, – можно разыграть хоть самого короля в Букингемском дворце, и пусть меня привлекут к суду за оскорбление Его Величества“. После чего мы все обсудили в деталях.
  Через неделю напишу подробно, и ты узнаешь, удался мне этот номер или нет. Но в любом случае, дорогая Люси, я получу десять тысяч долларов! Люси, сестренка моя драгоценная, представляешь, что это для нас значит?! Все, мне пора „на розыгрыш“. Целую тебя много-много раз, милая сестренка. Твоя Карлотта».
  Пуаро положил письмо на стол. Я видел, что оно его глубоко тронуло. Реакция Джеппа была совершенно иной.
  – Он у нас в руках, – возбужденно сказал Джепп.
  – Да, – отозвался Пуаро тусклым голосом.
  Джепп посмотрел на него с недоумением.
  – Вы недовольны, мсье Пуаро?
  – Отчего же… Просто я себе это иначе представлял.
  И он обвел нас тоскливым взглядом.
  – Но скорее всего так оно и было, – проговорил он как бы про себя, – да, скорее всего так.
  – Именно так! Вы с самого начала так считали!
  – Нет-нет, вы меня не поняли.
  – Разве вы не говорили, что за всем этим кроется некто, а девушка ничего не подозревала?
  – Да-да.
  – Чего же вы еще хотите?
  Пуаро вздохнул и не ответил.
  – Странный вы человек, мсье Пуаро. Ничто вас не радует. А ведь какая удача, что мисс Адамс написала это письмо!
  Пуаро оживился.
  – Да, этого убийца предусмотреть не мог. Когда мисс Адамс согласилась взять десять тысяч долларов, она подписала себе смертный приговор: убийца полагал, что принял все меры предосторожности, но она, в своей невинности, его перехитрила. Мертвые говорят. Да, порой и мертвые говорят.
  – Я никогда не думал, что она действовала в одиночку, – заявил Джепп и даже не покраснел.
  – Да-да, – рассеянно отозвался Пуаро.
  – Что ж, пора за дело!
  – Вы собираетесь арестовать капитана Марша – то есть лорда Эджвера?
  – Конечно! Он изобличен.
  – Вы правы.
  – Почему вас это так угнетает, мсье Пуаро? Потому что вы любите только трудности? Перед вами доказательства вашей собственной правоты, но вы все равно недовольны. Или они вам кажутся сомнительными?
  Пуаро покачал головой.
  – Интересно, была ли мисс Марш его сообщницей? – продолжал Джепп. – Похоже, что да, раз она ездила с ним домой из театра. А если нет, почему он взял ее с собой? Но скоро мы от них самих это услышим.
  – Мне можно присутствовать? – робко спросил Пуаро.
  – Разумеется! Я ваш должник.
  И он поднес к глазам телеграмму. Я отозвал Пуаро в сторону.
  – В чем дело, друг мой?
  – Не знаю, Гастингс, но мне ужасно не по себе. Все складывается как нельзя лучше, и в то же время что-то здесь не то! Я не знаю чего-то важного! Звенья выстроились в цепочку, мои догадки подтвердились, но говорю вам – что-то здесь не то.
  И он удрученно замолчал. Я не знал, чем его утешить.
  
  Глава 21
  Рассказывает Рональд
  Мне тоже трудно было понять Пуаро. Ведь он сам все предсказал!
  Всю дорогу до Риджентгейт он сидел хмурый, уставившись в одну точку и не обращая внимания на похвалы, которыми щедро осыпал себя Джепп. Наконец Пуаро вздохнул и очнулся от своего забытья.
  – По крайней мере, – задумчиво произнес он, – послушаем, что он нам скажет.
  – Чем меньше он будет говорить, тем лучше для него, – сказал Джепп. – Знаете, сколько людей попало на виселицу только потому, что им хотелось сделать заявление? И ведь нельзя сказать, что мы их не предупреждаем. Полиция всегда ведет честную игру. Но чем больше они виноваты, тем больше и охотнее лгут. Они не знают, что вранье всегда нужно согласовывать с адвокатом.
  И Джепп вздохнул.
  – Адвокаты и коронеры – злейшие враги полиции. Сколько раз коронеры путали мне самые ясные дела – не сосчитать, сколько виновных упущено по их милости! Адвокаты – те все-таки получше. Им хоть платят за то, чтобы они болтали языком и все выворачивали наизнанку.
  Прибыв на Риджентгейт, мы осведомились, в клетке ли птичка. Услыхав, что лорд Эджвер «завтракает с семьей», Джепп спросил, можем ли мы побеседовать с ним одни. Нас проводили в библиотеку.
  Через несколько минут в комнату вошел Рональд. Игравшая на его лице улыбка застыла, когда он увидел нас.
  – Здравствуйте, инспектор, – сказал он с деланой непринужденностью, – что случилось?
  Джепп сказал то, что ему предписано говорить в подобных обстоятельствах.
  – Та-а-ак, – протянул Рональд.
  Он придвинул к себе стул, сел и достал из кармана портсигар.
  – Инспектор, я хочу сделать заявление.
  – Как сочтете нужным, милорд.
  – Значит, вы считаете, что это будет с моей стороны глупостью… И все-таки я ее совершу. «У меня нет причин бояться правды», как говорят герои романов.
  Джепп молчал с непроницаемым видом.
  – Видите вон тот симпатичный столик и кресло у стены? – продолжал молодой человек. – Вашему помощнику удобно будет там стенографировать.
  Не думаю, чтобы Джепп часто сталкивался с подобной заботливостью. Предложение лорда Эджвера было принято.
  – Итак, начнем, – сказал Рональд. – Обладая зачатками ума, я подозреваю, что мое роскошное алиби рухнуло. И над его обломками вьется дымок. Да простят меня простодушные Дортхаймеры. Скорее всего вы нашли таксиста. Угадал?
  – Нам известно все, что вы делали в тот вечер, – сказал Джепп бесстрастным голосом.
  – Преклоняюсь перед Скотленд-Ярдом, но должен заметить, что если бы я замыслил что-нибудь противоправное, то не поехал бы прямо к нужному дому на такси и не заставил бы шофера ждать. Вам это не приходило в голову? Ага! Я вижу, что это приходило в голову мсье Пуаро.
  – Совершенно верно, – подтвердил Пуаро.
  – Преступник ведет себя не так, – продолжал Рональд. – Он приклеивает рыжие усы, надевает очки в роговой оправе и отпускает таксиста на соседней улице. Хорошо также пересесть на метро… ну и так далее, не буду углубляться. Мой защитник за несколько тысяч гиней сделает это значительно лучше. И придет к выводу, что это было неумышленное преступление. Я сидел в такси, и вдруг меня охватило непреодолимое желание… в общем, вы представляете.
  Так вот, я собираюсь сказать вам правду. Мне позарез были нужны деньги. Не думаю, что вас удивило это признание. Я должен был достать их в течение дня во что бы то ни стало, иначе мне грозили слишком крупные неприятности. Пришлось идти к дяде. Он не испытывал ко мне нежных чувств, но я надеялся, что честь семьи для него не пустой звук. У людей в возрасте бывает такая слабость. На мою беду дядя, в лучших традициях современности, оказался циником.
  Мне оставалось только сделать хорошую мину при плохой игре и попытаться занять у Дортхаймера, хотя я понимал, что это бесполезно. А жениться на его дочери я не мог. К тому же она слишком разумная девушка, чтобы за меня выйти. И тут я совершенно случайно встречаю в театре свою двоюродную сестру. Мы с ней редко виделись, но она всегда бывала ко мне добра, когда мы жили в одном доме. Я ей все рассказал – она и так слышала уже кое-что от отца. Знаете, что она мне предложила? Взять ее жемчуг, который достался ей от матери.
  Он замолчал, и мне показалось, что он на самом деле борется с волнением. Или слишком хорошо притворяется.
  – Короче говоря, я согласился, да благословит ее бог. Я решил заложить этот жемчуг и поклялся, что выкуплю его, даже если для этого мне придется работать. Но жемчуг был дома, на Риджентгейт, и мы подумали, что лучше всего будет немедленно за ним съездить. Такси подвернулось буквально через секунду.
  Мы остановились на противоположном конце Риджентгейт, чтобы в доме никто не услышал шума мотора, и Адела оставшееся расстояние прошла пешком. У нее был ключ, и она собиралась тихонько войти, взять жемчуг и вернуться с ним ко мне. Вряд ли кто-нибудь мог ее увидеть – разве что горничная. Мисс Кэррол, дядина секретарша, ложится спать в половине десятого, а сам он наверняка находился в библиотеке.
  Дела ушла. Я стоял на тротуаре, курил и время от времени поглядывал, не идет ли она обратно. Теперь я подхожу к тому, чему вы можете не поверить, но это уж как хотите. Мимо меня прошел какой-то человек. Я посмотрел ему вслед и, к своему удивлению, заметил, что он входит в дом № 17. По крайней мере, мне почудилось, что в дом № 17, но я стоял довольно далеко. Меня это удивило по двум причинам. Во-первых, он открыл дверь своим ключом, а во-вторых, мне показалось, что это был один известный актер.
  Я так удивился, что решил выяснить, в чем дело. Так получилось, что у меня тоже был свой ключ. Я потерял его три года назад или думал, что потерял, а недавно снова на него наткнулся и, когда в то утро шел к дяде, собирался ключ вернуть. Но в пылу спора позабыл. А когда вечером переодевался, чтобы идти в театр, машинально переложил ключ из одного кармана в другой вместе с остальными мелочами.
  Сказав водителю, чтобы ждал, я почти бегом устремился к дому № 17, поднялся по ступенькам на крыльцо и открыл дверь своим ключом. Холл был пуст. Ничто не указывало на то, что в нем за секунду до меня кто-то находился. Я подождал немного и направился к библиотеке. Если бы вошедший был там, с дядей, я услышал бы их голоса, но за дверью было тихо.
  И вдруг до меня дошло, как глупо я себя веду. Тот человек наверняка вошел в соседний дом. Риджентгейт по вечерам освещена тускло, и я обознался. Я чувствовал себя полным идиотом. Я сам себе не мог вразумительно объяснить, почему я побежал за этим прохожим. А теперь я стоял у дяди в доме, перед дверью в библиотеку, из которой он каждую минуту мог выйти – как бы я ему объяснил тогда свое появление? В хорошенькую историю я бы впутал Аделу, да и без того крику бы хватило – а все потому, что мне этот человек показался подозрительным, что-то в его повадке было вороватое… По счастью, меня никто не видел, и нужно было, пока не поздно, убираться подобру-поздорову чем скорее, тем лучше.
  Я на цыпочках подошел к входной двери, и в то же время по лестнице, держа в руках футляр с жемчугом, спустилась Адела.
  Она, конечно, удивилась, увидав меня в холле, но я все ей объяснил, когда мы вышли из дому.
  Потом мы поехали в театр и даже успели к началу следующего акта. Никто не заподозрил, что мы уезжали. Вечер был жаркий, и во время антракта многие выходили на улицу подышать.
  Рональд замолчал.
  – Я знаю, что вы сейчас спросите, – продолжил он через несколько мгновений. – Почему я вам сразу всего не рассказал? На это я вам скажу: а вы бы на моем месте, имея весьма солидный повод для убийства, стали бы распространяться о том, что были на месте преступления чуть ли не в самый его момент?
  Я, попросту говоря, струсил. Даже если бы нам поверили, мы оба, и я и Адела, завязли бы в этом деле. А мы не имели к нему ни малейшего отношения – мы никого не видели и ничего не слышали. К чему впутывать нас, если его наверняка убила тетя Сильвия? Я рассказал вам о моих денежных затруднениях и о ссоре с дядей, потому что вы бы обязательно об этом разнюхали, а если бы я это от вас скрыл, вы отнеслись бы ко мне с большим подозрением и, возможно, более тщательно проверили бы мое алиби. А так я рассудил, что своей откровенностью притуплю вашу бдительность. Я знал, что Дортхаймеры искренне считали, будто я все время был в Ковент-Гардене. То, что я один антракт провел со своей двоюродной сестрой, не вызвало у них подозрений.
  Адела тоже готова была подтвердить, что была со мной и что мы никуда не уезжали.
  – Мисс Марш согласилась… помочь вам?
  – Да. Как только я узнал, что произошло, я бросился к ней. Я умолял ее молчать о нашей поездке на Риджентгейт. Она была со мной, а я был с ней во время последнего антракта в Ковент-Гардене, и мы немного прошлись, вот и все. Она меня правильно поняла и согласилась.
  Рональд снова помолчал.
  – Понимаю, какое впечатление на вас производит то, что я все скрыл тогда. Но теперь я сказал правду. Хотите, назову вам фамилию человека, который ссудил мне деньги под залог жемчуга, и дам его адрес? А если вы спросите Аделу, она подтвердит каждое мое слово.
  Он взглянул на Джеппа, но тот по-прежнему сидел с непроницаемым видом.
  – Значит, вы считаете, что вашего дядю убила Сильвия Уилкинсон, лорд Эджвер? – спросил он.
  – Что же в этом удивительного? После того, как ее опознал дворецкий.
  – А как насчет вашего пари с мисс Адамс?
  – Пари с мисс Адамс? С Карлоттой Адамс? Какое она имеет к этому отношение?
  – Вы отрицаете, что предлагали ей десять тысяч долларов за то, чтобы она явилась в дом к вашему дяде под видом Сильвии Уилкинсон?
  Рональд вздрогнул.
  – Предлагал ей десять тысяч долларов? Чушь! Над вами кто-то подшутил. Откуда мне было взять десять тысяч? Боюсь, что вы слышали звон… Что, она сама это утверждает? Ах черт… забыл. Она ведь умерла.
  – Да, – тихо сказал Пуаро, – она умерла.
  Рональд смотрел то на него, то на Джеппа. От его спокойствия не осталось и следа. Он побледнел, в глазах у него заметался испуг.
  – Не понимаю, – пробормотал он. – Но я сказал вам сущую правду. Конечно, вы мне не верите, никто из вас…
  И тут, к моему изумлению, Пуаро сделал шаг вперед.
  – Ошибаетесь, – произнес он. – Я вам верю.
  
  Глава 22
  Странное поведение Эркюля Пуаро
  Мы вернулись домой.
  – Но почему… – начал я.
  Обе руки Пуаро, бешено вращаясь, взлетели в воздух. Своей эксцентричностью этот жест превзошел все, которые я наблюдал прежде.
  – Умоляю вас, Гастингс, не сейчас, не сейчас!
  И, схватив шляпу, он нахлобучил ее себе на голову так, будто никогда не слыхал о методе и порядке, и вылетел на улицу. Через час, когда пришел Джепп, его все еще не было.
  – Малыш гуляет? – поинтересовался Джепп.
  Я кивнул.
  Джепп уселся в кресло и вытер платком лоб. День был жаркий.
  – Скажите, капитан, какая муха его укусила? – спросил он. – Я чуть со стула не упал, когда ваш дружок промаршировал к нему и сказал: «Я вам верю». Как в мелодраме! Хоть убейте, не пойму!
  Я признался, что понимаю не больше, чем он.
  – А потом повернулся и вышел, – не мог успокоиться Джепп. – Вам-то он что сказал?
  – Ничего, – ответил я.
  – Совсем ничего?
  – Абсолютно ничего. Когда я хотел его спросить, он только помотал головой, и я решил, что лучше подождать до дома. Но когда мы вернулись сюда, он мне двух слов сказать не дал. Замахал руками, схватил шляпу и был таков.
  Мы взглянули друг на друга, и Джепп многозначительно постучал себя пальцем по лбу.
  – Тронулся… – шепнул он.
  В кои-то веки я готов был с ним согласиться. Джепп и раньше частенько поговаривал, что Пуаро, как он выражался, «того», правда, в тех случаях, когда просто не понимал, к чему тот клонит в своих рассуждениях. Но теперь и я вынужден был признать, что не понимаю Пуаро. «Того» он или не «того», но он сделался подозрительно непоследовательным. Не успела его же собственная теория с блеском подтвердиться, как он от нее отказался.
  Это могло обескуражить даже самого горячего его поклонника. Я удрученно покачал головой.
  – Он всегда был со странностями, – продолжал Джепп. – Все видел по-своему. Он гений, не спорю, но недаром говорят, что все гении ненормальные и в любую минуту могут совсем рехнуться. Ему хочется, чтобы все было трудно. Простой случай ему не годится, он хочет мучиться. Он слишком далек от реальности и все время играет сам с собой в какую-то игру. Как старушка, которая раскладывает пасьянс. Если он не сходится, она начинает передергивать. А с ним наоборот. Он передергивает, если пасьянс слишком быстро сходится. Чтобы было потруднее! И докажите мне, что я не прав.
  Я не нашелся что ему возразить. Я был слишком взволнован и расстроен, чтобы спокойно рассуждать, тем более что и мне самому поведение Пуаро казалось странным. А поскольку я был очень привязан к моему эксцентричному другу, я волновался гораздо больше, чем могло показаться со стороны.
  Мрачное молчание было прервано появлением Пуаро. Я с радостью отметил, что теперь он был совершенно спокоен. Аккуратно сняв шляпу, он положил ее вместе с тростью на стол и уселся на свое обычное место.
  – Вы здесь, дорогой Джепп. Какая удача! Я как раз думал о том, что должен как можно скорее повидаться с вами.
  Джепп молча смотрел на него, так как понимал, что это всего лишь вступление, и ждал продолжения. Оно не заставило себя ждать.
  – Ecoutez[498], Джепп, – спокойно произнес Пуаро. – Мы не правы. Мы все не правы. И как это ни тяжко, нужно признать, что мы совершили ошибку.
  – Не волнуйтесь, Пуаро, – примирительно сказал Джепп.
  – При чем здесь волнение? Я глубоко удручен.
  – Чем? Тем, что этот молодой человек понесет заслуженное наказание?
  – Нет. Тем, что я внушил вам эту идею. Да-да, я, Эркюль Пуаро! Я привлек ваше внимание к Карлотте Адамс, я посоветовал выяснить, о чем она писала сестре. Я направлял каждый ваш шаг!
  – Эти шаги я предпринял бы и сам, – брюзгливо отозвался Джепп. – Вы всего лишь немного меня опередили.
  – Cela se peut[499]. Но меня это не утешает. Если мои идеи нанесут вам – вашей репутации – вред, я себе этого никогда не прощу!
  Джепп слушал его с веселым изумлением, и мне показалось, что он углядел в высказываниях Пуаро не слишком благородные мотивы. Он подозревал, что Пуаро завидует ему, столь удачно разрешившему сложную задачу!
  – Не волнуйтесь, – повторил он. – Я не стану скрывать, что кое-чем обязан вам в этом деле.
  И он подмигнул мне.
  – Оставьте! Я за похвалами не гонюсь! – Пуаро даже языком прищелкнул от нетерпения. – Более того, хвалить здесь некого и не за что. У вас под ногами пропасть, и виноват в этом я, Эркюль Пуаро!
  Он замолк с выражением глубокого горя на лице. Джепп не выдержал и расхохотался во все горло. Пуаро надулся.
  – Простите, мсье Пуаро, – Джепп вытер глаза. – Но у вас такой вид, будто наступил конец света. Давайте не углубляться. Я все беру на себя. Процесс будет шумным, тут вы правы. Но будьте уверены, я сделаю все, чтобы этого молодчика признали виновным. Не исключено, конечно, что умный адвокат спасет его светлость от виселицы, – присяжные у нас сердобольные. Но и в этом случае мне хуже не станет. Всем будет ясно, что мы поймали убийцу, а повесят его или нет – это уж другое дело. А если вдруг в суд явится младшая помощница горничной, зарыдает и скажет, что убила она, – что ж, я выпью таблетку и не буду жаловаться на вас. Вот так.
  Пуаро смотрел на него с тихой грустью.
  – Как вы уверены! Как вы всегда уверены! Вы никогда не сомневаетесь, никогда не спрашиваете себя: а прав ли я? Никогда не размышляете, не говорите себе: это слишком просто!
  – И прекрасно себя чувствую! А вот вы, простите за резкость, каждый раз слетаете на этих вопросах с катушек. Почему дело не может быть простым? Что в этом плохого?
  Пуаро вздохнул и безнадежно покачал головой.
  – C'est fini![500] Я больше ничего не скажу.
  – Вот и хорошо! – с облегчением произнес Джепп. – Вернемся к нашим баранам. Хотите, расскажу, чем я занимался?
  – Разумеется!
  – Я нанес визит достопочтенной Аделе, и она слово в слово повторила рассказ его светлости. Может быть, они работают в паре, но сомневаюсь. Скорее всего он ее обманул. К тому же она в него явно влюблена. Вся затряслась, когда узнала, что он арестован.
  – Правда? А секретарша – мисс Кэррол?
  – Вроде бы не особенно удивилась. Хотя кто ее знает…
  – А жемчуг? – спросил я. – Выдумка это или правда?
  – Чистая правда. Он отнес его в заклад на следующее утро. Но сути это не меняет. Я думаю, что он решился на убийство в театре. Он был в отчаянии, не знал, как поступить, и в тот момент, когда он увидел свою двоюродную сестру, у него в голове возник план. В принципе он был к нему готов – вот почему у него оказался ключ. Я не верю, что он его «вдруг» нашел и «машинально» положил в карман. Так вот, он говорит с кузиной и понимает, что ее тоже можно использовать, чтобы подтвердить потом свою невиновность. Он строит ей глазки, намекает на жемчуг, она ловится на эту удочку, и они уезжают из театра. Как только она заходит в дом, он следует за ней и прямиком направляется в библиотеку. Возможно, лорд Эджвер задремал в кресле. Как бы то ни было, он расправляется с ним в течение нескольких секунд и выходит в холл. Наверное, он хотел опередить свою кузину и выйти из дома раньше ее, чтобы она застала его на улице, у такси. Таксист тоже мог не заметить, что он заходит в дом, они ведь подъехали с противоположной стороны, и таксист сидел спиной к дому. Для него наш герой делал вид, что прогуливается туда-сюда в ожидании дамы.
  На следующий день Марш, разумеется, закладывает жемчуг. Пусть думают, что он без гроша! Затем, когда о преступлении становится известно, он запугивает девушку, и они решают сообщить, что провели антракт вместе, в театре.
  – Тогда почему они этого не сделали? – спросил Пуаро, глядя на него в упор.
  Джепп пожал плечами.
  – Он передумал. Или решил, что ей такое не под силу. Она ведь нервная.
  – Да, – задумчиво произнес Пуаро, – нервная. А не кажется вам, – добавил он после недолгого раздумья, – что капитану Маршу значительно проще было бы съездить на Риджентгейт одному? Тихонько открыть дверь своим ключом, убить дядю и вернуться в театр. Зачем ему понадобился таксист под окном и нервная девушка, которая в любую минуту может спуститься по лестнице, а потом и выдать его?
  Джепп ухмыльнулся.
  – Это мы с вами так поступили бы. Но и вы и я немного поумнее, чем капитан Рональд Марш.
  – Вы уверены? А мне показалось, что он умен.
  – Но уж никак не умнее Эркюля Пуаро! Я, например, в этом уверен.
  И Джепп рассмеялся, хотя Пуаро смотрел на него с неприязнью.
  – Если он невиновен, то зачем он подбил Карлотту Адамс на этот фокус? – продолжал Джепп. – Этот фокус нужен был только для одного – чтобы защитить настоящего убийцу.
  – Тут я с вами совершенно согласен.
  – Ну, наконец-то.
  – Может быть, он действительно говорил с ней, – задумчиво произнес Пуаро, – в то время как на самом деле… Нет, это глупо. Кстати, как вы объясняете ее смерть?
  Джепп прокашлялся.
  – Несчастный случай. Я все-таки считаю, что несчастный случай, хотя и очень уж своевременный. Доказательств, что Марш имеет к этому отношение, у меня нет. После театра алиби у него бесспорное. Он был с Дортхаймерами в ресторане до начала второго, а она легла спать значительно раньше. Нет, я думаю, что ему невероятно повезло, как это иногда случается с преступниками. Если бы она осталась жива, он придумал бы, что с ней делать. Прежде всего он бы ее запугал. Наверняка внушил бы, что ее арестуют за соучастие в убийстве, если она расскажет правду. А потом запросто заткнул бы ей рот новой кругленькой суммой.
  – И вы считаете… – Пуаро, не мигая, смотрел перед собой, – и вы считаете, что мисс Адамс послала бы на смерть другую женщину, в то время как сама располагала бы доказательствами ее невиновности?
  – Сильвию Уилкинсон не повесили бы. Все гости сэра Монтегю Корнера располагали теми же доказательствами.
  – Но убийца этого не знал! Он рассчитывал, что Сильвию Уилкинсон повесят, а Карлотта Адамс будет молчать.
  – До чего же вы любите поговорить, мсье Пуаро! Вы прямо-таки убеждены, что капитан Марш – невинный барашек. Неужели вы поверили в его историю о человеке, который проскочил в дом вслед за Аделой?
  Пуаро пожал плечами.
  – А вы знаете, кто, по его словам, это был?
  – Наверное, я мог бы догадаться.
  – Он говорит, что это был актер Брайан Мартин. Как вам это нравится? Человек, который даже не был знаком с лордом Эджвером!
  – Тем более капитан Марш должен был удивиться, увидев его входящим в дом лорда Эджвера, да еще со своим ключом.
  – Ха! – презрительно выдохнул Джепп. – К вашему сведению, Брайана Мартина не было в тот вечер в Лондоне. Он ужинал с одной юной дамой в Моулси. В Лондон они вернулись после полуночи.
  – Меня это не удивляет, – спокойно отозвался Пуаро. – А юная дама тоже актриса?
  – Нет. Она хозяйка шляпного магазина. И не кто иная, как подружка мисс Адамс – мисс Драйвер. Надеюсь, вы согласитесь, что ее показания не вызывают подозрений.
  – Соглашусь.
  – То-то же. И хватит сопротивляться, – снова засмеялся Джепп. – Наспех придуманная история – вот что это такое. Никто не входил в дом № 17 и в соседний дом тоже. А из этого следует, что его светлость лжет.
  Пуаро грустно покачал головой.
  Джепп, дружески улыбаясь, поднялся со своего стула.
  – Ну хватит, хватит, мсье Пуаро, все ясно.
  – Что такое «Д., Париж, ноябрь»?
  Джепп пожал плечами.
  – Какая-нибудь старая история. Неужели девушка не могла получить полгода назад подарок, который не связан с преступлением? Будьте благоразумны.
  – Полгода назад, – пробормотал Пуаро, и неожиданно глаза его засверкали. – Dieu, que je suis bête![501]
  – Что он говорит? – спросил у меня Джепп.
  – Слушайте! – Пуаро тоже встал со своего места и даже легонько ткнул пальцем Джеппа в грудь. – Почему горничная мисс Адамс не узнала шкатулку? Почему ее не узнала мисс Драйвер?
  – Что вы имеете в виду?
  – Потому что шкатулка появилась у мисс Адамс совсем недавно! Возможно, кто-то хочет, чтобы мы считали, будто она получила ее в ноябре. Но она получила ее недавно, а не тогда! Ее купили только что! Джепп, друг мой, умоляю вас, проверьте это! Перед нами новая версия! Ее купили не здесь, а за границей. Может, в Париже. Если бы ее купили здесь, кто-то из ювелиров сообщил бы нам. Ее фотографии и описание помещались в газетах. Да-да, Париж. Скорее всего Париж. Умоляю вас, выясните это. Мне очень, очень нужно знать, кто такой Д.
  – Ладно, – добродушно ответил Джепп. – Хотя меня эта идея, честно говоря, не слишком вдохновляет. Но я постараюсь выяснить. Дополнительная информация не помешает.
  И он вышел от нас в отличном расположении духа.
  
  
  Глава 23
  Письмо
  – А теперь пойдемте обедать, – сказал Пуаро и, улыбаясь, взял меня под руку. – У меня появилась надежда, – пояснил он.
  Я был рад, что он снова стал похож на себя, хотя и был по-прежнему убежден в виновности Рональда Марша. Мне подумалось, что в глубине души Пуаро согласен со мной и Джеппом, а просьба найти покупателя шкатулки – всего лишь последняя попытка достойно выйти из затруднительной ситуации.
  За ресторанный столик мы уселись в самом благодушном настроении.
  Увидев, что в противоположном конце зала обедают Брайан Мартин и Мэри Драйвер, я не слишком удивился. Из того, что рассказал Джепп, вполне следовало, что у них может быть роман.
  Они нас тоже заметили, и Мэри помахала рукой.
  Когда мы приступили к кофе, Мэри, оставив своего спутника, подошла к нам. Она, как всегда, была полна бодрости и выглядела очень эффектно.
  – Можно мне присесть и поговорить с вами минутку, мсье Пуаро?
  – Разумеется, мадемуазель. Счастлив видеть вас. Отчего бы и мистеру Мартину к нам не присоединиться?
  – Я велела ему оставаться на месте. Видите ли, я хочу поговорить с вами о Карлотте.
  – Да, мадемуазель?
  – Вы спрашивали, не было ли у нее особых отношений с кем-нибудь из мужчин?
  – Да-да.
  – Я все это время думала. Понимаете, иногда трудно вспомнить сразу какие-то слова и обмолвки, на которые в свое время не обращаешь особого внимания. Так вот, я все думала, вспоминала и пришла к выводу.
  – Да, мадемуазель?
  – Я думаю, что ей нравился – или начинал нравиться – Рональд Марш. Тот самый, который унаследовал титул.
  – Почему вы так считаете, мадемуазель?
  – Во-первых, однажды Карлотта в самых общих чертах заговорила со мной о том, что, если человеку все время не везет, он меняется в худшую сторону. Что даже порядочный человек начинает поступать некрасиво. В общем, «виноват не он, виноваты обстоятельства» – первое, чем дурачит себя женщина, когда влюбляется в мужчину. Столько раз я слышала эту песню! И при всем своем уме Карлотта не нашла ничего лучшего, как повторить ее, будто только что родилась. «Ага, тут дело нечисто», – подумала я. Имени она не называла – разговор шел «абстрактный», но почти сразу же она упомянула о Рональде Марше и о том, как к нему несправедливы родственники. Поскольку она сказала это как-то вскользь, между прочим, я не связала ее слова с тем, что она только что говорила, но теперь я… не знаю. Мне кажется, она с самого начала имела в виду Рональда. Как вы думаете, мсье Пуаро?
  И она серьезно посмотрела на моего друга.
  – Я думаю, мадемуазель, что вы, вероятно, снабдили меня весьма ценными сведениями.
  – Замечательно! – И Мэри захлопала в ладоши.
  Пуаро благосклонно смотрел на нее.
  – Вы, по всей видимости, не слыхали еще, что джентльмен, о котором вы говорите, Рональд Марш – лорд Эджвер, – только что арестован.
  – О! – изумилась она. – Значит я со своими догадками немного опоздала.
  – Нет, мадемуазель, я узнал о них своевременно. Благодарю вас.
  – Ну как, Пуаро? – сказал я, когда Мэри вернулась за столик к Брайану Мартину. – Еще одно подтверждение, что вы ошибаетесь?
  – Напротив, Гастингс. Подтверждение того, что я прав.
  Несмотря на этот геройский ответ, я подумал, что его наверняка точит сомнение.
  В последующие дни он ни разу не упомянул о деле Эджвера. Если я заговаривал о нем, Пуаро отвечал односложно, не выказывая никакого интереса. Другими словами, он умыл руки, поскольку вынужден был признать, что правильной была его первая версия, а не та, которая зародилась в его эксцентричной голове позднее, и что Рональд Марш виновен в смерти дяди. Но, будучи Пуаро, он не мог открыто этого заявить и предпочитал делать вид, что ему все равно.
  Именно так я воспринимал тогда происходящее и, казалось, был прав. Он совершенно не интересовался тем, как продвигается дело в суде, хотя и узнавать было особенно нечего. Он занимался другими делами и, повторяю, проявлял полнейшее равнодушие к делу Эджвера.
  Прошло целых две недели со времени событий, описанных мной в предыдущей главе, прежде чем я понял, что оценивал поведение своего друга совершенно неправильно.
  Мы завтракали, и у тарелки Пуаро, как обычно, лежала стопка писем. Когда он стал перебирать их своими ловкими пальцами, я вдруг услышал радостное восклицание. В руках у него был конверт с американской маркой.
  Он открыл его специальным маленьким ножичком, и я внимательно следил за ним, поскольку мне хотелось узнать, что его так взволновало. Внутри было письмо с довольно увесистым приложением.
  Прочитав письмо дважды, Пуаро взглянул на меня.
  – Хотите посмотреть, Гастингс?
  И он протянул его мне. Вот что писала Люси Адамс:
  «Дорогой мсье Пуаро! Ваше доброе, полное сострадания письмо чрезвычайно тронуло меня. Я не нахожу себе места! Мало того, что случилось такое ужасное горе, – я все время слышу какие-то оскорбительные намеки, касающиеся Карлотты, самой доброй и нежной сестры, какую только можно себе представить. Нет, мсье Пуаро, она не принимала наркотики, в этом я уверена. Она их ужасно боялась и много раз говорила мне об этом. Если она и сыграла какую-то роль в смерти того несчастного человека, то совершенно невинную, и ее письмо ко мне – тому доказательство. Я посылаю его вам, поскольку вы об этом просите. Мне очень тяжело расставаться с последним письмом, которое она мне написала, но я знаю, что вы сохраните его и впоследствии отдадите мне обратно, а если оно поможет, как вы пишете, решить загадку ее смерти – тем более оно должно быть у вас.
  Вы спрашиваете, кого из друзей она упоминала в своих письмах особенно часто. Она писала о многих, но никого не выделяла особо. Мне кажется, чаще всего она виделась с Брайаном Мартином, которого мы знали много лет, с Мэри Драйвер и с капитаном Рональдом Маршем.
  Я очень хотела бы вам помочь. Вы так добры. По-моему, вы понимаете, что мы с Карлоттой значили друг для друга. Искренне ваша, Люси Адамс.
  P.S. Только что приходил человек из полиции. Он хотел забрать письмо, но я сказала, что уже отослала его вам. Это, конечно, неправда, но мне почему-то хочется, чтобы вы прочли его первым. Кажется, оно нужно Скотленд-Ярду как доказательство виновности убийцы. Отдайте его им, но умоляю – сделайте так, чтобы они вернули мне его когда-нибудь. Понимаете, это ведь последние слова Карлотты, обращенные ко мне».
  – Значит, вы написали ей, – сказал я, откладывая письмо. – Зачем вам это понадобилось, Пуаро? И почему вы попросили ее прислать оригинал письма Карлотты Адамс?
  Он оторвался от приложенных к письму Люси Адамс страничек.
  – Честно говоря, не знаю, Гастингс. Но у меня была странная надежда, что оригинал поможет объяснить необъяснимое.
  – Но текст остается текстом! Карлотта Адамс отдала письмо горничной, горничная опустила его в почтовый ящик. Все просто. И текст читается совершенно естественно.
  Пуаро вздохнул.
  – Знаю-знаю. В этом и состоит трудность. Потому что письмо, каким мы его прочитали, Гастингс, неправдоподобно!
  – Чушь!
  – Да-да, уверяю вас! Ведь ясно же, что некоторые вещи должны происходить – они вытекают одна из другой, подчиняясь логике событий. А это письмо… оно не согласуется с тем, что происходило. Здесь какая-то неувязка. Но кто в ней виновен: письмо или Эркюль Пуаро? Вот в чем вопрос.
  – Неужели вы допускаете возможность, что виноват Эркюль Пуаро? – спросил я, стараясь не выходить за рамки приличий.
  Пуаро бросил на меня взгляд, исполненный укоризны.
  – Да, порой я ошибаюсь – но не теперь! А следовательно, если письмо кажется неправдоподобным, оно неправдоподобно. Оно содержит в себе некий факт, ускользнувший от нашего внимания. И я намерен выяснить, какой именно.
  После чего он, вооружившись лупой, вернулся к оригиналу, передавая прочитанные листки мне. Я ничего примечательного в них не находил. Они были исписаны твердым, разборчивым почерком и слово в слово соответствовали тому, что мы читали в телеграфном сообщении.
  Пуаро глубоко вздохнул.
  – Все подлинно… и написано одной рукой, никаких подчисток. И тем не менее, как я уже сказал, оно неправдоподобно…
  Он замолчал и протянул руку за листками. Я отдал их ему, и он снова занялся их изучением.
  И вдруг я услышал крик.
  К тому времени я уже встал из-за стола и, подойдя к окну, разглядывал серое, предвещавшее дождь небо, но его крик заставил меня обернуться.
  Пуаро буквально дрожал от возбуждения. Его глаза светились зеленым кошачьим блеском, палец, которым он указывал мне на что-то, трясся.
  – Видите, Гастингс? Скорее… посмотрите сюда!
  Я подбежал к нему. На столе были разложены листки письма, но я по-прежнему не увидел в них ничего необычного.
  – Смотрите же! Все листки имеют ровные края – они одинарные. Но у этого один край немного поврежден – он был оторван. Понимаете, что я имею в виду? Это был двойной лист, а значит, одна страница письма отсутствует.
  Вид у меня был, я полагаю, преглупый.
  – Но как это может быть? Письмо в таком случае должно было потерять смысл.
  – Нет-нет! Оно приобрело новый смысл, вот в чем была идея. Прочтите и вы поймете.
  Я склонился к письму.
  – Видите? – говорил Пуаро. – Листок кончается на том месте, где она говорит о капитане Марше. Она жалеет его, и дальше: «Ему понравилось мое представление, и он…» – тут листок кончается, и на следующем мы читаем: «говорит: „Сам бы лорд Эджвер ничего не заметил…“» Но между ними был еще один лист! И «он» следующей страницы – не обязательно «он» предыдущей. В действительности – это совсем другой человек. Он-то и предложил ей пари. Заметьте, имени здесь нет. Ах, c'est epatant![502] Каким-то образом убийца завладевает письмом и видит, что оно с головой его выдает. Первая мысль – избавиться от письма, но затем он читает его вновь и видит, что оно может сослужить ему хорошую службу. Он вырывает одну страницу, и письмо превращается в обвинение против другого человека – человека, который был заинтересован в смерти лорда Эджвера. Это был просто подарок, бесценный сюрприз!
  Признаюсь, я смотрел на Пуаро с восхищением, хотя нельзя сказать, что он убедил меня в своей правоте. Разве не могла Карлотта писать на листке, половина которого была оторвана раньше? Но Пуаро был так счастлив, что у меня не хватило духа подсказать ему столь прозаическое объяснение. И, в конце концов, он мог быть прав.
  Тем не менее я не мог не обратить его внимания на вопрос, который естественно возникал из этой теории.
  – Но каким образом этот человек, кто бы он ни был, завладел письмом? Мисс Адамс сама вынула его из сумочки и отдала горничной. Так, по крайней мере, утверждает горничная.
  – Значит, мы должны предположить две возможности. Либо горничная лжет, либо в течение вечера Карлотта Адамс виделась с убийцей.
  Я согласно кивнул.
  – Мне кажется, что вероятнее второе. Нам до сих пор неизвестно, где находилась Карлотта Адамс после того, как она ушла из дома, и перед тем, как сдала портфель на Юстонском вокзале. Я думаю, что в это время она встретилась с убийцей в заранее условленном месте – возможно, они вместе поужинали. Он дал ей последние наставления. Может быть, она несла письмо в руке, собираясь опустить его. Может быть, она положила его возле своей тарелки в ресторане. Он видит адрес и настораживается. Затем незаметно кладет письмо в карман, находит повод выйти из зала, открывает его, читает, отрывает страницу и либо вновь потихоньку кладет его на стол, либо отдает ей со словами, что она обронила его. Как это произошло, не так важно, но два вывода для меня очевидны. Карлотта Адамс виделась с убийцей до или после убийства (у нее было время и после «Корнер-хаус»), а кроме того, я полагаю – возможно, ошибочно, – что тогда же убийца подарил ей золотую шкатулку. Если я прав, то убийца – Д.
  – Не понимаю, при чем здесь золотая шкатулка.
  – Послушайте, Гастингс. Карлотта Адамс не принимала веронал. Так утверждает Люси Адамс, да и я полагаю, что это правда. Она была спокойной, здоровой девушкой, не расположенной к подобного рода пристрастиям. Ни друзья, ни горничная не видели у нее прежде этой шкатулки. Почему же тогда она оказалась у нее в сумочке? Потому что кто-то хотел создать видимость, что она принимала веронал, причем достаточно долго, по крайней мере полгода. Представим себе, что она встретилась с убийцей после убийства. Он наливает ей вина, предлагает отпраздновать выигрыш пари, и она не знает, что в ее вине столько веронала, что она уже никогда не проснется.
  – Ужасно, – сказал я, вздрогнув.
  – Да уж чего хорошего, – сухо отозвался Пуаро.
  – Вы собираетесь рассказать об этом Джеппу? – спросил я через минуту-другую.
  – Не сейчас. Что я ему скажу? И что мне ответит наш милый Джепп? «Очередной миф! Она просто взяла лист, половина которого уже была оторвана». C'est tout[503].
  Я виновато опустил глаза.
  – Мне нечего будет возразить ему, потому что это действительно могло быть так. Но я знаю, что это не так, потому что не должно быть так.
  Он замолчал и мечтательно улыбнулся.
  – Подумайте, Гастингс, если бы это был аккуратный человек, человек порядка и метода, он бы отрезал страницу, а не оторвал ее. И мы ничего бы не заметили. Ничего!
  – Значит, мы можем предположить, что он – человек безалаберный, – сказал я, улыбаясь.
  – Нет-нет. Он скорее всего спешил. Видите, как неаккуратно оторвано? Да, у него наверняка было мало времени.
  И, помолчав, Пуаро добавил:
  – Я думаю, вам ясно, что у этого Д. – прекрасное алиби.
  – Не понимаю, какое у него вообще может быть алиби, если сначала он убивал лорда Эджвера на Риджентгейт, а потом встречался с Карлоттой Адамс?
  – В том-то все и дело, – ответил Пуаро. – Ему нужно неопровержимое алиби, и он, без сомнения, о нем позаботился. И еще одно: действительно ли его имя начинается с «Д», или это первая буква прозвища, которое было ей известно?
  И добавил после паузы:
  – Человек, имя или прозвище которого начинается с «Д». Мы должны найти его, Гастингс, мы должны найти его.
  
  Глава 24
  Новости из Парижа
  Следующий день начался с неожиданного посещения.
  Мне стало жаль Аделу Марш, как только я ее увидел. Ее большие темные глаза казались еще темнее и больше, чем прежде. Под ними залегли черные круги, как будто она провела бессонную ночь. Тяжело было видеть столь измученное, несчастное лицо у совсем молоденькой девушки, почти ребенка. Пуаро усадил ее в кресло.
  – Я пришла к вам, мсье Пуаро, потому что не знаю, как быть дальше. Если бы вы знали, как мне тяжело!
  – Да, мадемуазель, – серьезно, с сочувствием произнес Пуаро.
  – Я знаю, что вы сказали Рональду в тот день. Я имею в виду, когда его арестовали. – Она поежилась. – Он говорил, что вы вдруг подошли к нему, как раз когда он сказал, что ему наверняка никто не верит, и сказали: «Я вам верю». Это правда, мсье Пуаро?
  – Правда, мадемуазель, именно так я и поступил.
  – Понимаю, но я хотела спросить, правда ли, что вы действительно так думаете? То есть вы верите ему?
  От волнения она вся подалась вперед, крепко сжав руки.
  – Да, мадемуазель, – спокойно ответил Пуаро. – Я верю, что ваш кузен не убивал лорда Эджвера.
  – О! – Ее щеки порозовели, а глаза раскрылись еще шире. – Значит… значит, вы считаете, что это сделал кто-то другой?
  – Естественно, у меня есть кое-какие идеи… или, лучше сказать, соображения.
  – А вы не скажете мне? Ну пожалуйста, пожалуйста!
  Пуаро покачал головой.
  – Боюсь, что это было бы… нечестно.
  – Значит, вы подозреваете кого-то определенного?
  Но Пуаро снова всего лишь покачал головой.
  – Если бы я только знала немного больше! – умоляла девушка. – Мне сразу стало бы легче. И, возможно, я смогла бы вам помочь. Да, я в самом деле могла бы вам помочь.
  Против ее молящих глаз трудно было устоять, но Пуаро продолжал качать головой.
  – Герцогиня Мертонская по-прежнему убеждена, что это была моя мачеха, – задумчиво произнесла Адела и исподтишка посмотрела на Пуаро.
  Он невозмутимо молчал.
  – Но я не могу этого себе представить.
  – Какого вы о ней мнения? О вашей мачехе?
  – Я ее почти не знаю. Когда отец женился на ней, я училась в школе, в Париже. Когда я вернулась домой, она отнеслась ко мне, можно сказать, хорошо – то есть она почти не замечала меня. Мне она показалась очень глупой и… корыстной.
  Пуаро кивнул.
  – Вы упомянули о герцогине Мертонской. Вы часто видитесь с ней?
  – Да. Она очень добра ко мне. Последние две недели я много бывала у нее. Все это так ужасно – сплетни, репортеры, Рональд в тюрьме. – Она вздрогнула. – Мне казалось, что у меня нет друзей. Но герцогиня отнеслась ко мне как к родной, и он тоже славный – я имею в виду ее сына.
  – Он вам нравится?
  – По-моему, он застенчив, суховат, с ним трудно найти общий язык. Но его мать так много рассказывает о нем, что мне кажется, будто я его хорошо знаю.
  – Понятно. Скажите, мадемуазель, вы очень привязаны к своему кузену?
  – К Рональду? Конечно! Он… мы мало виделись последние два года, но раньше он жил с нами, и я… я его просто обожала. Он все время шутил, дурачился. Он был единственной отдушиной в нашем мрачном доме.
  Пуаро сочувственно кивал, и тем сильнее шокировал меня его следующий вопрос:
  – Вы не хотите, чтобы его повесили?
  – Нет, нет! – Девушка буквально задрожала. – Ни в коем случае! О! Если бы это только была… моя мачеха! Это наверняка она. Так говорит герцогиня.
  – Ах! Если бы только капитан Марш остался в такси!.. Так?
  – Да. То есть… что вы хотите сказать? – Она нахмурилась. – Я не понимаю.
  – Если бы он не пошел за тем человеком… Кстати, вы слышали, как кто-то входил в дом?
  – Нет.
  – Что вы сделали, когда оказались в доме?
  – Я побежала наверх – за жемчугом.
  – Ну да. И вам понадобилось некоторое время, чтобы взять и принести его.
  – Да. Я не сразу нашла ключ от шкатулки с драгоценностями.
  – Разумеется. Чем сильнее спешишь, тем медленнее все делаешь. Итак, прошло некоторое время, прежде чем вы спустились вниз и увидели в холле своего кузена?
  – Да. Он шел от библиотеки. – Она с усилием глотнула.
  – Понимаю. Вы удивились, – сочувственно сказал Пуаро.
  – Да. – Она с благодарностью посмотрела на него. – Он меня испугал. Я вдруг услыхала за спиной его голос: «Спасибо, Дела», – и чуть не упала.
  – Да, – мягко произнес Пуаро. – Как я уже заметил, жаль, что он не остался на улице. Тогда таксист мог бы подтвердить, что он не входил в дом.
  Она кивнула, и из глаз ее прямо на подол платья брызнули слезы. Она встала, и Пуаро взял ее за руку.
  – Вы хотите, чтобы я спас его, так?
  – Да, да! Ну пожалуйста! Вы не представляете…
  Она стояла перед ним, стараясь сдержать слезы, сцепив пальцы рук.
  – Вам нелегко жилось, мадемуазель, – мягко произнес Пуаро. – Я понимаю. Очень нелегко. Гастингс, вы не посадите мадемуазель в такси?
  Я вышел с Аделой на улицу и поймал ей такси. К тому времени она взяла себя в руки и премило поблагодарила меня.
  Когда я вернулся назад, Пуаро ходил взад и вперед по комнате, мрачно сдвинув брови.
  Я был рад, когда зазвонивший телефон отвлек его от размышлений.
  – Кто говорит? Джепп? Bonjour, mon ami[504].
  – У него есть новости? – спросил я, подходя ближе к телефону.
  После нескольких восклицаний Пуаро сказал:
  – Да, а кто за ней приходил? Они знают?
  Полученный ответ явно обескуражил моего друга. Его лицо смешно вытянулось.
  – Вы уверены?
  …
  – Нет, это всего лишь неожиданно.
  …
  – Да, мне необходимо вновь все обдумать.
  …
  – Comment?[505] Что?
  …
  – И тем не менее я оказался прав. Да, деталь, как вы выразились.
  …
  – Нет, я по-прежнему так считаю. И прошу вас справиться еще в ресторанах неподалеку от Риджентгейт, Юстона, Тоттенхем Корт-роуд и, наверное, Оксфорд-стрит.
  …
  – Да, мужчина и женщина. И еще в районе Стрэнд, около полуночи. Comment? Что?
  …
  – Конечно я знаю, что капитан Марш был с Дортхаймерами. Но на свете, кроме капитана Марша, есть и другие люди.
  …
  – Говорить, что я упрям как баран… неприлично. Tout de même[506], помогите мне в этом, прошу вас.
  Он положил трубку.
  – Ну что? – нетерпеливо спросил я.
  – Золотая шкатулка действительно была куплена в Париже, Гастингс, в известном магазине, который специализируется на такого рода вещах. Магазин получил письменный заказ от некой леди Акерли – письмо было подписано «Констанс Акерли». Естественно, такой дамы не существует в природе. Письмо было получено магазином за два дня до убийства. «Леди Акерли» просила выложить из рубинов ее инициалы и сделать надпись. Заказ надлежало выполнить срочно, за ним должны были заехать на следующий день. То есть накануне убийства.
  – И его забрали?
  – Да, и заплатили наличными.
  – Кто приезжал за ним? – возбужденно спросил я, чувствуя, что мы близки к разгадке.
  – Женщина, Гастингс.
  – Женщина? – удивленно переспросил я.
  – Да! Женщина – маленького роста, пожилая и в пенсне.
  Мы посмотрели друг на друга в полном недоумении.
  
  Глава 25
  Обед
  Насколько я помню, мы обедали с Уилдбернами в отеле «Кларидж» на следующий день.
  И Пуаро, и я отправились туда без всякой охоты. Это было уже шестое приглашение, которые мы получили от миссис Уилдберн, настойчивой и любящей знаменитостей дамы. Невозмутимо снося отказы, она в конце концов предложила нам на выбор такое количество дней и часов, что мы вынуждены были капитулировать и решили, что чем скорее мы пройдем через это испытание, тем лучше.
  После получения вестей из Парижа Пуаро сделался очень замкнутым и на все мои вопросы отвечал одно и то же:
  – Здесь есть что-то, чего я не понимаю.
  И несколько раз я слышал, как он тихонько бормотал:
  – Пенсне. Пенсне в Париже. Пенсне в сумочке Карлотты Адамс.
  В каком-то смысле я даже был рад, что мы приняли приглашение миссис Уилдберн. Я надеялся, что Пуаро немного развлечется.
  Среди приглашенных был Дональд Росс, радостно нас приветствовавший. Мы оказались с ним рядом за столом, поскольку дам оказалось меньше, чем мужчин.
  Напротив нас сидела Сильвия Уилкинсон, а слева от нее – и справа от миссис Уилдберн – молодой герцог Мертонский.
  Мне почудилось (возможно, я ошибался), что ему было немного не по себе. Вряд ли ему, с его консервативными, я бы даже сказал – реакционными взглядами, пришлась по вкусу компания, в которой он оказался. По прихоти судьбы ему довелось жить в наши дни, а не в Средние века, и его страсть к суперсовременной Сильвии Уилкинсон казалась одной из тех анахроничных шуток, которые природа любит играть с людьми.
  Глядя на прелестную Сильвию и слушая ее изумительный, хрипловатый голос, придававший очарование самым банальным высказываниям, я этому не удивлялся. Но со временем можно привыкнуть и к изумительной красоте, и к чарующему голосу! У меня мелькнула мысль, что, возможно, уже сейчас луч здравого смысла пробивается через пелену его всепоглощающей любви. Это пришло мне в голову после маленького инцидента, если не сказать – унизительного gaffe[507], допущенного Сильвией.
  Кто-то (не помню кто), рассказывая о вышедшей недавно в Париже книге модной поэтессы, заметил, что «от нее веет ароматом Сафо», и это привлекло внимание Сильвии. «Что там в Париже? – тут же переспросила она. – „Сафо“? Не понимаю, почему все сходят с ума от этих духов? Мне кажется, что у них слишком резкий запах».
  Как это иногда бывает во время общего разговора, именно в эту минуту все смолкли, и слова Сильвии прозвучали в полной тишине. Дональд Росс поперхнулся. Миссис Уилдберн громко заговорила о русской опере, и сидевшие рядом поспешно подхватили эту тему. Одна только Сильвия безмятежно поглядывала вокруг, совершенно не подозревая, что сказала глупость.
  Тогда-то я и обратил внимание на герцога. Он стиснул зубы, покраснел и даже как будто немного отодвинулся от Сильвии. Не исключено, что в этот момент он впервые понял, что жениться на Сильвии Уилкинсон значит быть готовым к неприятным сюрпризам.
  Я тоже обратился к своей соседке слева и задал первый пришедший мне в голову вопрос: «Кто эта забавная женщина в красном на противоположном конце стола?» На что моя соседка ответила, что это ее сестра. Пробормотав извинения, я повернулся к Россу и заговорил с ним, но он отвечал в основном междометиями.
  Отвергнутый с обеих сторон, я в отчаянии обвел стол глазами и вдруг заметил Брайана Мартина. Он, наверное, пришел позже других, поскольку, когда мы садились обедать, его не было. Теперь он оживленно беседовал с какой-то хорошенькой блондинкой.
  Я давно не видел его вблизи и был поражен происшедшей с ним переменой к лучшему. Его лицо разгладилось, он помолодел на несколько лет и выглядел спокойным и отдохнувшим. У него, казалось, было отличное настроение, он весело смеялся, рассказывая что-то своей визави.
  Однако наблюдать за ним долго я не смог, поскольку моя грузная соседка меня простила и благосклонно позволила мне выслушать длинный монолог о том, какой прелестный благотворительный концерт она организовала для «бедных деток».
  Пуаро ушел раньше других, так как у него была назначена встреча. Он расследовал загадочное исчезновение ботинок бельгийского посла и должен был прибыть в посольство в половине третьего. Прощаться с миссис Уилдберн он предоставил мне, и я долго ждал своей очереди, поскольку все устремилось к ней одновременно с возгласом «Дорогая!», и в этот момент кто-то тронул меня за плечо.
  Это был Дональд Росс.
  – Разве мсье Пуаро уже ушел? А я-то хотел с ним поговорить.
  Я объяснил ему, почему Пуаро пришлось уехать раньше.
  Дональд растерянно молчал. Взглянув на него внимательнее, я заметил, что он расстроен. Он был бледен, и в глазах у него появилось странное, неуверенное выражение.
  – Вы хотели поговорить с ним о чем-то конкретном? – спросил я.
  – Не знаю, – медленно ответил он.
  Я не мог скрыть своего удивления. Он покраснел.
  – Понимаю, что это звучит глупо. Но дело в том, что произошло нечто из ряда вон выходящее. Что-то, чего я не понимаю. Я… мне хотелось бы услышать мнение мсье Пуаро по этому поводу. Потому что я не знаю, как быть… Я не стал бы его беспокоить, но…
  У Росса был такой жалкий вид, что я поспешил успокоить его:
  – Пуаро непременно нужно было уехать, но я знаю, что он вернется домой не позже пяти. Почему бы вам не позвонить или не зайти в это время?
  – Спасибо. Знаете, я, пожалуй, так и поступлю. В пять часов?
  – На всякий случай позвоните сначала, – сказал я.
  – Хорошо. Я позвоню. Спасибо, Гастингс. Возможно… возможно, это очень важно.
  Я кивнул и повернулся к миссис Уилдберн, которая продолжала одаривать гостей ласковыми словами и вялыми рукопожатиями.
  Исполнив свой долг, я вышел из зала и почувствовал, как кто-то берет меня под руку.
  – Не бегите так! – произнес веселый голос.
  Это была Мэри Драйвер – хорошенькая и прекрасно одетая.
  – Добрый день! – сказал я. – Где вы прятались?
  – В том же зале, что и вы, за соседним столом.
  – Я не заметил. Как дела в магазине?
  – Отлично, благодарю вас.
  – Суповые тарелки пользуются успехом?
  – Суповые тарелки, как вы нетактично выразились, пользуются успехом. Когда они всем порядком надоедят, придется придумать что-нибудь другое. Например, пузырь, который будет крепиться ко лбу с помощью пера.
  – Какой ужас! – сказал я.
  – Вовсе нет. Мы должны помочь страусам. Они уже давно живут на пособие по безработице.
  И она засмеялась.
  – До свидания. Я решила немного отдохнуть от магазина и сейчас поеду за город.
  – Правильно сделаете, – одобрил ее я. – В городе сегодня ужасно душно.
  Я тоже прогулялся по парку и вернулся домой около четырех. Пуаро еще не было. Он появился без двадцати пять с сияющими глазами и довольной улыбкой.
  – Судя по всему, Холмс, – сказал я, – вы нашли посольские ботинки.
  – Они должны были сыграть не последнюю роль в контрабанде кокаина. Очень остроумная затея. Последний час я провел в дамской парикмахерской. Там была одна шатенка, которая наверняка покорила бы ваше сердце.
  Пуаро почему-то уверен, что я неравнодушен к шатенкам, а я считаю ниже своего достоинства спорить.
  Раздался телефонный звонок.
  – Наверное, это Дональд Росс, – сказал я, подходя к телефону.
  – Дональд Росс?
  – Да, молодой человек, с которым мы познакомились в Чизвике. Вы ему зачем-то нужны.
  Я снял трубку.
  – Алло, говорит капитан Гастингс.
  – О, это вы? – раздался голос Росса. – Мсье Пуаро уже пришел?
  – Да, только что. Хотите поговорить с ним или приедете?
  – У меня всего несколько слов. Наверное, я могу сказать их и по телефону.
  Когда трубку взял Пуаро, я стоял так близко, что слышал приглушенный голос Росса.
  – Мсье Пуаро? – Голос звучал взволнованно и нетерпеливо.
  – Да.
  – Простите, что беспокою вас, но мне кажется очень странной одна вещь. Она связана со смертью лорда Эджвера.
  Рука Пуаро, сжимавшая трубку, напряглась.
  – Продолжайте, пожалуйста.
  – Вам это может показаться полнейшим вздором…
  – Нет-нет, говорите.
  – Мне это пришло в голову, когда сегодня за обедом речь зашла о Париже…
  Я услышал очень слабый звонок.
  – Одну секунду, – сказал Росс и, видимо, положил трубку рядом с аппаратом.
  Мы молча ждали – Пуаро с трубкой в руке, я – стоя рядом с ним.
  Прошло две минуты… три… четыре… пять.
  Пуаро беспокойно пошевелился и взглянул на часы. Затем он опустил трубку на рычаг, снова поднял ее и вызвал телефонную станцию. Через несколько минут он повернулся ко мне.
  – Трубка у Росса по-прежнему снята, но он не отвечает. Быстрее, Гастингс, найдите в телефонной книге его адрес. Мы немедленно едем к нему!
  
  Глава 26
  Париж?
  Через несколько минут мы уже сидели в такси. Пуаро был мрачен.
  – Я боюсь, Гастингс, – признался он, – я боюсь.
  – Но не считаете же вы… – Я остановился.
  – Мы имеем дело с человеком, который уже дважды нанес смертельный удар. Он, не колеблясь, решится на третий. Он вертится, как крыса, спасая свою жизнь. Росс опасен, следовательно, от Росса нужно избавиться.
  – Неужели то, что он собирается сказать, было так важно? – недоуменно спросил я. – По-моему, он так не считал.
  – Значит, он ошибался. То, что он собирался сказать, было, я думаю, крайне важно.
  – Но как и кому об этом могло стать известно?
  – Вы сами сказали, что он говорил с вами там, в «Кларидже», в присутствии множества людей. Какое безумие! Почему, ну почему вы не привели его с собой? Надо было защитить его, проследить, чтобы никто не приближался к нему прежде, чем я его выслушаю!
  – Но мне и в голову не пришло… откуда я знал… – заикаясь, произнес я.
  – Простите, Гастингс. Вам не в чем себя винить. Я – даже я – не мог бы этого предвидеть. Убийца хитер, как тигр, и так же жесток. Ах! Мне кажется, мы никогда не приедем.
  Но мы наконец приехали. Росс жил в Кенсингтоне, на втором этаже большого дома. Дверь в вестибюль была отворена, широкая лестница вела наверх.
  – Как легко войти сюда незамеченным! – воскликнул Пуаро, поднимаясь в квартиру Росса.
  На площадке второго этажа мы увидели узкую дверь, запиравшуюся автоматически. К ней кнопкой была приколота визитная карточка Росса.
  Мы прислушались. Было совершенно тихо.
  Я толкнул дверь, и, к моему удивлению, она открылась.
  Мы вошли внутрь и оказались в узком холле. Прямо перед нами была гостиная, дверь в которую была отворена, слева еще одна комната.
  Сначала мы направились в гостиную, представлявшую собой часть некогда большого зала. Она была неброско, но уютно обставлена. На маленьком столике в углу стоял телефон, рядом с ним лежала снятая трубка. В комнате никого не было.
  Пуаро быстро, но внимательно осмотрелся и покачал головой.
  – Это не здесь. Пойдемте, Гастингс.
  Мы вернулись в холл и прошли в соседнюю комнату. Это была крохотная столовая. Спиной к двери сидел, вернее, лежал, уронив голову на стол, Росс.
  Пуаро склонился над ним.
  – Мертв. Заколот ударом в голову, – побледнев, как полотно, прошептал он.
  * * *
  События этого дня очень долго преследовали меня потом, как ночной кошмар. Я никак не мог избавиться от тяжелейшего чувства вины.
  Когда вечером мы остались с Пуаро одни и я начал поносить себя за легкомыслие и беспечность, Пуаро остановил меня:
  – Нет, друг мой, нет, не вините себя. Какие у вас могли возникнуть подозрения? Вы так доверчивы!
  – А у вас они возникли бы?
  – Я – другое дело. Я всю жизнь имею дело с убийцами и знаю, что каждый раз желание убить становится сильнее и сильнее, пока наконец самый тривиальный повод…
  Он подавленно замолчал.
  После того как мы обнаружили труп Росса, Пуаро совершенно ушел в себя. Со странным равнодушием наблюдал он за действиями вызванной нами полиции, за допросом жильцов дома. В глазах его стоял немой вопрос. Вот и сейчас, когда он заговорил, в глазах его появилось то же вопросительное выражение.
  – У нас нет времени посыпать голову пеплом, Гастингс, – тихо сказал он, – нет времени размышлять, что произошло бы, если… Бедному Дональду Россу было что нам рассказать, а насколько это было серьезно, мы можем судить по тому, что его убили. Поскольку нам уже никогда не удастся его выслушать, то остается одно – догадаться. Мы должны догадаться, что его так удивило, и у нас есть ключ.
  – Париж? – спросил я.
  – Да, Париж.
  Он встал и принялся ходить по комнате.
  – Париж фигурировал в этом деле много раз, но, к сожалению, в обстоятельствах, друг с другом не связанных. «Париж» написано на золотой шкатулке. Париж, ноябрь прошлого года. Тогда там находилась Карлотта Адамс. Возможно, Росс тоже? Может быть, она была там с кем-то, кого Росс знал? Кого он видел с мисс Адамс и при каких обстоятельствах?
  – Теперь мы никогда не узнаем, – сказал я.
  – Ошибаетесь, узнаем! Должны узнать! Возможности человеческого мозга поистине безграничны, Гастингс! Что еще нам известно о Париже в связи с этим делом? Пожилая, маленького роста женщина в пенсне забрала шкатулку из магазина. Знал ли ее Росс? Герцог Мертонский находился в Париже в день убийства. Париж, Париж, Париж. Лорд Эджвер собирался в Париж – вот еще одна линия! Что, если его убили, потому что кто-то не хотел, чтобы он туда ехал?
  Он сел и сосредоточенно нахмурился, весь во власти своих размышлений.
  – Что же произошло за обедом? – пробормотал он. – Вероятнее всего, случайно услышанное им слово или фраза навела его на мысль о том, что он обладает какими-то важными сведениями, которым он до этого не придавал значения. Кто-нибудь упоминал в разговоре Францию, Париж? Я имею в виду – из сидевших рядом с вами, Гастингс?
  – Упоминал, в связи с вышедшей там книгой.
  И я рассказал о gaffe Сильвии Уилкинсон.
  – Возможно, в этом и кроется разгадка, – задумчиво произнес Пуаро. – Слово «Париж» в сочетании с чем-то еще. Но с чем? Куда он в это время смотрел? И о чем говорил?
  – О шотландских предрассудках.
  – А на кого смотрел?
  – Точно сказать не могу, но, по-моему, на тот конец стола, где сидела миссис Уилдберн.
  – Кто сидел рядом с ней?
  – Герцог Мертонский, потом Сильвия Уилкинсон и какой-то мужчина, которого я не знаю.
  – Герцог. Возможно, он смотрел на герцога, когда прозвучало слово «Париж». Герцог в день убийства находился в Париже… а вдруг нет? Вдруг Росс вспомнил что-то свидетельствовавшее, что Мертона не было в Париже?
  – Пуаро!
  – Да, конечно, вы – и не только вы – сочтете такое предположение абсурдным. Скажите, у герцога был повод для убийства? Был, и еще какой! Почему же абсурдно предполагать, что он его совершил? Потому что он богат, занимает высокое положение в обществе, надменен? Его алиби ни у кого сомнения не вызывает, хотя, живя в большом отеле, алиби легко можно фальсифицировать. Чтобы съездить в Лондон и вернуться, нужно не так много времени. Скажите, Гастингс, Росс как-нибудь прореагировал на упоминание о Париже?
  – Да, я теперь припоминаю, что он как будто поперхнулся.
  – А как он говорил потом с вами? Растерянно? Смущенно?
  – Да, именно так.
  – Précisément[508]. Ему в голову приходит идея. Нелепая! Абсурдная! И тем не менее он не торопится высказать ее вслух. Сначала он хочет переговорить со мной. Но увы, к тому времени, когда он это решает, меня уже нет.
  – Если бы только он сказал мне что-нибудь еще! – простонал я.
  – Да, если бы… Кто был рядом в это время?
  – Да в общем, все. Все прощались с миссис Уилдберн. Я не заметил, чтобы к нам кто-то прислушивался.
  Пуаро вновь поднялся.
  – А если я ошибался? – пробормотал он, снова принимаясь мерить шагами комнату. – С самого начала ошибался?
  Я сочувственно наблюдал за ним, хотя понятия не имел, о чем он думает. «Улитка, а не человек», – говорил о нем Джепп и был совершенно прав. Я знал только, что сейчас он находится в противоречии с самим собой.
  – По крайней мере, к этому убийству Рональд Марш отношения не имеет, – заметил я.
  – Очко в его пользу, – рассеянно отозвался мой друг, – но сейчас меня занимает не он.
  И Пуаро опять сел.
  – Нет, я не мог во всем ошибаться. Помните, Гастингс, как однажды я задал себе пять вопросов?
  – Помню, но смутно.
  – Вот эти вопросы: Почему лорд Эджвер согласился на развод? Что произошло с письмом, которое, по его словам, он написал своей жене и которое она, по ее словам, не получила? Чем объяснить выражение ярости на его лице, которое вы заметили, выходя от него? Почему в сумочке Карлотты Адамс лежало пенсне? Почему кто-то позвонил леди Эджвер в Чизвик и повесил трубку?
  – Да, теперь я вспомнил, – сказал я.
  – Гастингс, все это время я руководствовался некой идеей. Идеей того, кто за всем этим стоял. Злодей-невидимка. На три вопроса я ответы нашел, и они согласуются с моей идеей. Но два вопроса до сих пор остаются без ответа. А это означает, что либо я ошибался и это не может быть тот человек, либо ответы на эти два вопроса слишком очевидны. Как вы полагаете, Гастингс? В чем здесь дело?
  Поднявшись, он подошел к своему письменному столу, отпер его и вынул письмо, которое Люси Адамс прислала ему из Америки. Джепп согласился оставить его у Пуаро еще на несколько дней. Разложив листки перед собой, Пуаро в несчетный раз принялся их изучать.
  Время шло. Я зевнул и взялся за книгу. Хотя Пуаро уже доказал, что «он» – совсем не обязательно Рональд Марш, кто такой «он» – понять из письма все равно было невозможно.
  Я переворачивал страницу за страницей.
  Возможно, я задремал…
  И услышал, как Пуаро вскрикнул. Сон сразу улетучился.
  Пуаро смотрел на меня с непередаваемым выражением, его глаза светились зеленым блеском.
  – Гастингс, Гастингс!
  – Что случилось?
  – Помните, я говорил, что, если бы убийца был человеком аккуратным, человеком порядка и метода, он бы отрезал, а не оторвал страницу?
  – Да.
  – Я ошибался. Он человек порядка и метода. Страницу нужно было оторвать, а не отрезать! Посмотрите сами!
  Я посмотрел.
  – Ну, как, вам понятно?
  Я покачал головой.
  – Вы хотите сказать, что он спешил?
  – Спешил он или нет, значения не имеет. Неужели вы не понимаете, друг мой? Страницу нужно было оторвать…
  Я снова покачал головой.
  – Я был слеп и глуп, – прошептал Пуаро. – Но теперь… теперь… я знаю, что делать!
  
  Глава 27
  Кое-что о пенсне
  Он вскочил на ноги.
  Я тоже вскочил, ничего не понимая, но готовый помочь.
  – Поехали! Сейчас только девять часов. Не слишком позднее время для визита.
  Мы чуть ли не бегом спустились вниз по лестнице.
  – Куда мы едем?
  – На Риджентгейт.
  Я решил, что правильнее всего будет молчать. Расспрашивать Пуаро в такие минуты бесполезно. Он находился в состоянии сильнейшего возбуждения. Пока мы ехали в такси, его пальцы выбивали на коленях дробь. Куда девалась его обычная невозмутимость!
  Я вновь обдумал про себя каждое слово из письма Карлотты Адамс. К тому времени я уже знал его наизусть. Что имел в виду Пуаро, говоря про оторванную страницу? Я не понимал! Почему страницу нужно было оторвать? В чем тут был смысл?
  Дверь нам открыл новый дворецкий. Пуаро сказал ему, что хочет видеть мисс Кэррол, и, пока дворецкий вел нас наверх, я в двадцатый раз подумал: куда мог деваться «греческий бог»? Он как сквозь землю провалился. Неожиданно по спине у меня прошел холодок. Что, если его тоже нет в живых?..
  Вид мисс Кэррол, собранной, энергичной и, уж конечно, здравомыслящей, отвлек меня от этих фантастических размышлений. Она явно не ожидала нашего визита и посмотрела на моего друга с большим удивлением.
  – Рад видеть вас, мадемуазель, – сказал Пуаро, склоняясь над ее рукой. – Я боялся, что вас здесь больше нет.
  – Адела упросила меня остаться, – ответила мисс Кэррол. – И согласитесь, в такое время бедной девочке действительно необходима поддержка. Как минимум ей нужен буфер. А я, смею вас уверить, могу быть отличным буфером, мсье Пуаро.
  У ее рта резко проступили складки, и я подумал, что с репортерами и прочей любопытствующей публикой она наверняка не церемонится.
  – Мадемуазель, я всегда восхищался вашей энергией и силой воли. Мне кажется, мадемуазель Марш этих качеств недостает…
  – Она мечтательница, – сказала мисс Кэррол. – Совершенно непрактична и всегда была такой. К счастью, ей не приходится зарабатывать себе на жизнь.
  – Вы правы.
  – Я полагаю, однако, что вы пришли сюда не для того, чтобы поговорить о практичности или непрактичности. Чем могу быть вам полезна, мсье Пуаро?
  Вряд ли Пуаро понравился столь резкий переход к делу. Он предпочел бы приступить к нему исподволь, незаметно. Но с мисс Кэррол это было невозможно. Она строго смотрела на него через стекла пенсне.
  – Мне необходимы точные сведения по некоторым вопросам, и я уверен, что могу полностью положиться на вашу память.
  – Я была бы никудышным секретарем, если бы вы не могли этого сделать, – холодно ответила мисс Кэррол.
  – Ездил ли лорд Эджвер в ноябре прошлого года в Париж?
  – Да, ездил.
  – Не можете ли вы сказать точно, когда?
  – Мне нужно посмотреть.
  Она выдвинула ящик стола, достала небольшую тетрадь и, перелистав ее, ответила:
  – Лорд Эджвер уехал в Париж третьего ноября и вернулся седьмого. Кроме того, он уезжал туда двадцатого ноября. Вернулся четвертого декабря. Что-нибудь еще?
  – Да. С какой целью он туда ездил?
  – В первый раз – чтобы взглянуть на статуэтки, которые должны были через некоторое время продавать на аукционе. Во второй раз у него, насколько мне известно, никакой определенной цели не было.
  – Мисс Марш ездила вместе с ним?
  – Мисс Марш никогда и никуда не ездила вместе с ним, мсье Пуаро. Лорду Эджверу это просто не приходило в голову. В ноябре прошлого года она еще находилась в монастыре, в Париже, но я не думаю, чтобы он ее навестил – во всяком случае, я бы очень удивилась, если бы он это сделал.
  – А сами вы никогда не сопровождали его?
  – Нет.
  Она с подозрением взглянула на него и спросила:
  – Почему вы задаете мне эти вопросы, мсье Пуаро? Что вам нужно знать?
  Вместо ответа Пуаро миролюбиво произнес:
  – Мне кажется, мисс Марш очень расположена к своему кузену.
  – Не понимаю, какое это имеет отношение к вам, мсье Пуаро.
  – Она недавно приходила ко мне. Вам известно об этом?
  – Нет, – с удивлением отозвалась мисс Кэррол. – Что ей было нужно?
  – Она говорила мне о том, что очень расположена к своему кузену, хотя и не такими именно словами.
  – В таком случае почему вы спрашиваете меня?
  – Потому что я хотел бы знать ваше мнение.
  На сей раз мисс Кэррол не стала уклоняться от ответа.
  – По моему мнению, она даже чересчур к нему расположена.
  – Вам не нравится нынешний лорд Эджвер?
  – Я этого не говорила. Мы с ним разные люди, вот и все. Он легкомысленный человек. У него есть обаяние, не спорю. Он может вскружить девушке голову. Но мне было бы гораздо спокойнее, если бы ей нравился человек посерьезнее.
  – Например, герцог Мертонский.
  – Я не знакома с герцогом. Но он, безусловно, относится к обязанностям, которые налагает на него положение в обществе, весьма серьезно. Впрочем, он неравнодушен к этой женщине… несравненной мисс Уилкинсон.
  – Его мать…
  – О, я тоже думаю, что его мать предпочла бы, чтобы он женился на Аделе. Но что могут матери? Сыновья никогда не хотят жениться на девушках, которые нравятся их матерям.
  – Как вы думаете, кузен мисс Марш испытывает к ней какие-нибудь чувства?
  – Какое это имеет значение теперь, когда он арестован?
  – Значит, вы полагаете, что его признают виновным?
  – Нет. Я считаю, что это сделал не он.
  – И тем не менее его могут признать виновным?
  Мисс Кэррол не ответила.
  Пуаро встал.
  – Не смею вас больше задерживать… Скажите, пожалуйста, вы были знакомы с Карлоттой Адамс?
  – Нет, но я видела ее на сцене. Очень интересно.
  – Да… – Пуаро задумался. – Но нам пора. Куда я положил свои перчатки?
  Перчатки оказались на столе мисс Кэррол, и, протянув руку, чтобы взять их, Пуаро рукавом задел пенсне мисс Кэррол, которое упало на пол. Пуаро поднял его и, рассыпавшись в извинениях, вернул мисс Кэррол.
  – Простите, что напрасно побеспокоил вас, – еще раз повторил он, прощаясь, – но у меня была надежда, что разгадка связана с пребыванием лорда Эджвера в Париже. Вот почему я расспрашивал вас о Париже. Слабая надежда, конечно, но мадемуазель Марш была так убеждена, что ее кузен непричастен к убийству!.. Всего доброго, мадемуазель.
  Мы уже были в дверях, когда позади раздался голос мисс Кэррол:
  – Мсье Пуаро, это не мое пенсне! Я ничего не вижу!
  – Что? – Пуаро с изумлением посмотрел на нее и вдруг, стукнув себя по лбу, произнес: – Какой же я олух! Когда я нагнулся, чтобы поднять ваше пенсне, мое собственное пенсне выпало у меня из кармана, и, наверное, я перепутал его с вашим. Они так похожи!
  Пуаро и мисс Кэррол обменялись пенсне, и мы окончательно откланялись.
  – Пуаро, – сказал я, когда мы очутились на улице. – Вы не носите пенсне.
  Он с восторгом посмотрел на меня.
  – Великолепно! Какая сообразительность!
  – Это было пенсне из сумочки Карлотты Адамс?
  – Совершенно верно.
  – Почему вы решили, что оно может принадлежать мисс Кэррол?
  Пуаро пожал плечами:
  – Она единственная из всех, кто связан с этим делом, носит пенсне.
  – И все-таки это не ее пенсне, – задумчиво сказал я.
  – Так она утверждает.
  – До чего же вы подозрительны!
  – Вовсе нет. Возможно, она сказала правду. Думаю, что она сказала правду. Иначе она вряд ли бы заметила, что я подменил пенсне. Они действительно очень похожи.
  Мы неторопливо шли вдоль улицы. Я предложил взять такси, но Пуаро покачал головой.
  – Мне нужно подумать, друг мой, а ходьба меня успокаивает.
  Я не возражал. Вечер был душным, и я не спешил домой.
  – Ваши расспросы о Париже были всего лишь отвлекающим маневром? – с любопытством спросил я.
  – Не совсем.
  – Но мы по-прежнему ничего не знаем о Д., – задумчиво продолжал я. – Как странно, что ни у кого из связанных с этим делом людей ни имя, ни фамилия не начинается с Д… кроме… как странно!.. Кроме Дональда Росса. А он мертв.
  – Да, – грустно сказал Пуаро. – Он мертв.
  Я вспомнил, как совсем недавно мы шли вместе с ним к метро, вспомнил еще кое-что и едва не споткнулся.
  – Господи боже мой, Пуаро! – воскликнул я. – Вы понимаете?
  – Что, друг мой?
  – То, о чем говорил тогда Росс? Их было тринадцать. И первым из-за стола поднялся он.
  Пуаро не ответил, и мне стало не по себе, как бывает всякий раз, когда сбываются дурные приметы.
  – Удивительно, – тихо произнес я. – Согласитесь, что это удивительно.
  – М-м?
  – Я сказал, что это удивительно – насчет Росса и тринадцати человек за столом. Пуаро, о чем вы думаете?
  К моему глубокому удивлению и, должен признаться, неудовольствию, Пуаро вдруг охватил приступ хохота. На глазах у него выступили слезы, и он буквально согнулся пополам, не в силах совладать с этим пароксизмом веселья.
  – Что это вас так насмешило? – неприязненно спросил я.
  – Ох-ох-ох, – стонал Пуаро. – Ничего. Я всего лишь вспомнил загадку, которую на днях услышал. Ответьте, Гастингс, кто это: две ноги, перья и лает, как собака?
  – Курица, кто же еще, – вяло отозвался я. – Эту загадку я слышал еще от своей няни.
  – Вы слишком хорошо информированы, Гастингс. Вам следовало сказать: «Не знаю». А я бы сказал: «Курица», – а вы бы сказали: «Но курица не лает, как собака», – а я бы сказал: «Я это специально вставил, чтобы труднее было догадаться». Что, если у инициала Д. – такое же объяснение?
  – Чепуха!
  – Для большинства людей да, но кое для кого… Ах, если бы мне было у кого спросить…
  Мы шли мимо большого кинотеатра, из которого как раз в это время выходили после очередного сеанса люди, оживленно обсуждавшие свои дела, своих знакомых противоположного пола, свою работу и лишь изредка – только что увиденный фильм.
  Переходя Юстон-роуд, мы услышали разговор какой-то пары.
  – Прелесть, что за фильм, – вздохнула девушка. – А Брайан Мартин как хорош! Я ни одной его картины не пропускаю. Помнишь, как он проскакал по самому краю обрыва?
  Ее спутник был настроен скептически.
  – Сюжет глупый. Если бы у них хватило ума сразу расспросить Эллис – а сообразить было совсем нетрудно…
  Дальнейшее я не расслышал. Дойдя до тротуара, я обернулся и увидел, что Пуаро стоит посреди дороги и на него с противоположных сторон едут два автобуса. Я инстинктивно закрыл глаза руками. Раздался леденящий душу визг тормозов, затем громыхнула сочная шоферская речь. Пуаро, сохраняя достоинство, ступил на тротуар. У него был вид лунатика.
  – Вы сошли с ума? – спросил его я.
  – Нет, друг мой. Просто… просто я понял. Там, в тот самый момент.
  – Который мог бы стать последним в вашей жизни, – заметил я.
  – Это не важно. Ах, друг мой, я был глух, слеп, глуп! Теперь я вижу ответы на все свои вопросы, да-да, на все пять. Все понятно. И так просто, по-детски просто!
  
  Глава 28
  Пуаро задает вопросы
  Прогулка получилась необычной.
  Весь оставшийся путь до дома Пуаро провел в глубокой задумчивости, тихо восклицая что-то время от времени. Я расслышал только, как однажды он сказал «свечи», а в другой раз «douzaine»[509]. Если бы я был сообразительнее, то, наверное, уже тогда мог бы догадаться, что к чему. Но, к сожалению, этого не произошло.
  Как только мы вошли в дом, он бросился к телефону и позвонил в «Савой».
  – Зря стараетесь, – сказал я, усмехаясь.
  Пуаро, как я не раз говорил ему, никогда не знает, что происходит вокруг.
  – Она занята в новой пьесе, – продолжал я, – и сейчас наверняка в театре. Еще только половина одиннадцатого.
  Но Пуаро не слушал меня. Он предпочел говорить со служащим гостиницы, который явно сообщил ему то же самое, что и я.
  – Вот как? В таком случае я хотел бы переговорить с горничной леди Эджвер.
  Через несколько минут их соединили.
  – Это горничная леди Эджвер? Говорит Пуаро. Мсье Эркюль Пуаро. Вы помните меня?
  ………
  – Прекрасно. Случилось нечто очень важное. Не могли бы вы сейчас ко мне приехать?
  ………
  – Да, очень важное. Пожалуйста, запишите адрес.
  Он повторил адрес дважды и повесил трубку.
  – О чем это вы говорили? – спросил я с любопытством. – У вас действительно есть какие-то новые сведения?
  – Нет, Гастингс, новые сведения я получу от нее.
  – О ком?
  – О некой персоне.
  – Вы хотите сказать, о Сильвии Уилкинсон?
  – Нет, что касается ее, то о ней у меня сведений достаточно. Можно сказать, я знаю о ней все.
  – О ком же тогда?
  Но Пуаро только одарил меня одной из своих нестерпимо снисходительных улыбок и принялся лихорадочно приводить в порядок комнату.
  Горничная приехала через десять минут. Невысокого роста, одетая в черное, она нервничала, не зная, как себя вести.
  Пуаро устремился ей навстречу.
  – О, вы пришли! Вы очень, очень добры. Пожалуйста, присядьте, мадемуазель… Эллис, если я не ошибаюсь?
  – Да, сэр, Эллис.
  Она уселась на стул, который придвинул ей Пуаро, и, сложив на коленях руки, взглянула на нас. Ее маленькое, бескровное личико было спокойно, тонкие губы упрямо сжаты.
  – Для начала скажите, пожалуйста, мисс Эллис, как давно вы служите у леди Эджвер?
  – Три года, сэр.
  – Я так и предполагал. Ее дела известны вам хорошо.
  Эллис не ответила, выражая всем своим видом неодобрение.
  – Я хотел сказать, что вы наверняка знаете, кто ее враги.
  Эллис сжала губы еще плотнее.
  – Женщины всегда стараются ее чем-нибудь уколоть, сэр. Они чуть ли не все ее ненавидят. Зависть, сэр.
  – Значит, женщины ее не любят?
  – Нет, сэр. Она слишком красивая. И всегда добивается своего. А в театре все друг другу завидуют.
  – Но что касается мужчин?..
  По ее лицу скользнула кислая улыбка.
  – Ими она вертит, как хочет, сэр, и с этим ничего не поделаешь.
  – Согласен, – тоже улыбнулся Пуаро. – Но и с ними у нее, по всей видимости, возникают иногда…
  Он не договорил и уже другим тоном задал новый вопрос:
  – Вы знаете киноактера Брайана Мартина?
  – О да, сэр!
  – Хорошо?
  – Даже очень хорошо, сэр.
  – Наверное, я не ошибусь, если скажу, что чуть меньше года назад мистер Брайан Мартин был сильно влюблен в вашу хозяйку.
  – По уши, сэр. И уж если вы меня спрашиваете, то я считаю, что он и сейчас в нее влюблен.
  – Он надеялся тогда, что она выйдет за него замуж?
  – Да, сэр.
  – А как она к этому относилась?
  – Она думала об этом, сэр. Я считаю, если бы его светлость согласился на развод, она бы за него тогда вышла.
  – А потом, я полагаю, на сцене появился герцог Мертонский?
  – Да, сэр. Он путешествовал по Штатам. Это была любовь с первого взгляда.
  – И надежды Брайана Мартина лопнули, как мыльный пузырь?
  Эллис кивнула.
  – Мистер Мартин, конечно, зарабатывает очень прилично, – пояснила она, – но герцог, в придачу к деньгам, еще и родом из самой высшей знати. А для ее светлости это очень важно. Если она выйдет за герцога, то будет здесь одной из первых дам.
  В голосе Эллис было столько спесивой гордости, что я даже развеселился.
  – Стало быть, мистера Мартина она… как это говорится… отшила. И как он это перенес? Плохо?
  – Ужасно, сэр.
  – Ага!
  – Один раз даже грозил ей пистолетом. А какие устраивал сцены! Прямо вспомнить страшно. И пить начал. Я думала, он с ума сойдет.
  – Но потом ему стало легче.
  – Похоже, что да, сэр. Но он все равно часто приходил. И взгляд у него сделался такой… тяжелый. Я предупреждала ее светлость, но она только смеялась. Уж очень ей лестно чувствовать свою силу, сэр.
  – Совершенно с вами согласен, – сказал Пуаро.
  – Правда, в последнее время мы его реже стали видеть. Я думаю, это добрый знак. Хорошо бы он совсем успокоился!
  – Да уж, – отозвался Пуаро, и что-то в его тоне насторожило горничную.
  – Но ведь ей ничего не угрожает, сэр? – встревоженно спросила она.
  – Боюсь, что ей угрожает серьезная опасность, – сурово ответил Пуаро, – но она ее сама накликала.
  Его рука, которой он постукивал по каменной полке, задела вдруг вазу с цветами, та опрокинулась, и вода из нее залила лицо и волосы Эллис. Пуаро редко бывает неуклюжим, и я подумал, что он, должно быть, очень взволнован. Пуаро был безутешен. Не переставая извиняться, он побежал за полотенцем и осторожно помог горничной вытереться. Затем в руках его мелькнула банкнота, и он, нежно поддерживая горничную за локоть, проводил ее до порога. На прощание он еще раз поблагодарил ее за то, что она согласилась приехать.
  – Но сейчас еще не так уж поздно, – сказал он, взглянув на часы. – Вы вернетесь в гостиницу раньше, чем леди Эджвер.
  – О, это не имеет значения, сэр. Во-первых, она поехала ужинать после спектакля, а во-вторых, она не требует, чтобы я обязательно ее дожидалась. Когда ей это нужно, она меня предупреждает.
  Я предполагал, что на этом наше общение с горничной закончится, но Пуаро неожиданно произнес:
  – Простите меня, мадемуазель, но, по-моему, вы хромаете.
  – Признаться, у меня побаливают ноги, сэр.
  – Мозоли? – понимающе шепнул Пуаро.
  Выяснилось, что он прав, и горничная получила много полезных советов от товарища по несчастью.
  Наконец она ушла.
  – Ну что, Пуаро, что? – спросил я, сгорая от любопытства.
  – На сегодняшний вечер – все, мой друг. Завтра утром мы позвоним Джеппу и попросим его зайти. Мы также позвоним мистеру Брайану Мартину. Я думаю, ему есть что нам рассказать. Кроме того, я ему должен и хотел бы завтра расплатиться.
  – Вот как?
  Я искоса взглянул на него и увидел, что на его лице играет странная улыбка.
  – Кого-кого, – воскликнул я, – а Брайана Мартина в убийстве лорда Эджвера заподозрить невозможно! Особенно после того, что мы сейчас узнали. Не мог же он быть влюблен в Сильвию до такой степени! Убить мужа, чтобы она могла выйти замуж за другого, – согласитесь, на это не способен ни один мужчина!
  – Какое глубокое и точное суждение!
  – Оставьте ваш сарказм, – сказал я с некоторым раздражением, – и покажите лучше, что это вы все время вертите в руках?
  – Пенсне дражайшей Эллис, – ответил Пуаро и жестом фокусника поднес его к моим глазам. – Она его оставила у нас.
  – Ничего подобного! Когда она уходила, пенсне было у нее на носу.
  Пуаро нежно улыбнулся.
  – Вы заблуждаетесь, Гастингс. На носу у нее действительно было пенсне, но это пенсне мы не так давно обнаружили в сумочке Карлотты Адамс.
  У меня перехватило дыхание.
  
  Глава 29
  Пуаро рассказывает
  Звонить на следующее утро Джеппу было поручено мне. Голос у него был, прямо скажем, безрадостный.
  – Это вы, капитан Гастингс? Ну, что он там еще затеял?
  Я передал ему приглашение Пуаро.
  – Зайти к вам в одиннадцать? А почему бы и нет? Может, он скажет что-нибудь интересное об убийстве Росса? Честно говоря, я бы от какой-нибудь идейки не отказался. Загадочная история! Ни одной ниточки, ни одного ключа!
  – Мне кажется, ему есть чем поделиться, – ответил я. – Уж очень у него довольный вид.
  – Чего нельзя сказать обо мне. Ладно, капитан Гастингс, я буду.
  Следующий мой звонок был Брайану Мартину. Ему я, следуя инструкции Пуаро, сказал, что Пуаро удалось узнать нечто, наверняка представляющее интерес для мистера Мартина. Когда он спросил меня, что именно, я ответил, что не знаю, поскольку Пуаро ничего мне не рассказывал.
  – Хорошо, – отозвался Брайан после долгой паузы. – Я приеду.
  И повесил трубку.
  Затем Пуаро, к моему удивлению, позвонил Мэри Драйвер и тоже попросил ее приехать. Он был сосредоточен, почти суров, и я воздержался от вопросов.
  Первым приехал Брайан Мартин. Он прекрасно выглядел, но, как мне показалось, был несколько скован. Мэри Драйвер появилась почти тотчас же. Она удивилась, увидав его, но и он явно не ожидал встретить ее у нас.
  Пуаро предложил им сесть и взглянул на часы.
  – Инспектор Джепп сейчас приедет, – сказал он.
  – Инспектор Джепп? – резко переспросил Брайан.
  – Да, я пригласил и его – неофициально, как друга.
  – Понятно.
  Брайан погрузился в молчание. Мэри бросила на него быстрый взгляд и отвернулась. Она тоже думала о чем-то своем.
  Через минуту в комнату вошел Джепп. Он, по моему мнению, также не ожидал встречи с нашими гостями, но вида не подал и приветствовал Пуаро со своей обычной шутливостью.
  – Ну, мсье Пуаро, что все это значит? У вас возникла очередная гениальная идея?
  – Ничего гениального, – ласково улыбнулся ему Пуаро. – Я всего-навсего хочу поделиться с вами одной историей – такой простой, что мне стыдно, как это я ее проглядел. Если позволите, я расскажу все по порядку, с самого начала.
  Джепп вздохнул и посмотрел на часы.
  – Если это займет не больше часа, – сказал он.
  – Успокойтесь, друг мой, это займет гораздо меньше времени, – ответил Пуаро. – Насколько я понимаю, вам хотелось бы знать, кто убил лорда Эджвера, кто убил Карлотту Адамс и кто убил Дональда Росса, не так ли?
  – Последнее мне действительно хотелось бы знать, – уклончиво ответил Джепп.
  – Выслушайте меня, и вы узнаете все. Я буду скромен. («Как бы не так!» – невольно подумал я.) Я не стану ничего скрывать и откровенно, шаг за шагом, расскажу вам, как меня одурачили, как я послушно позволил себя одурачить, как беседа с моим другом Гастингсом и случайное замечание абсолютно незнакомого человека указали мне правильный путь.
  Он сделал паузу, прокашлялся и приступил к тому, что я называю «чтением лекции».
  – Начну с ужина в «Савое». Леди Эджвер сказала, что хочет переговорить со мной конфиденциально. Ей необходимо было избавиться от мужа. В конце нашей беседы она – на мой взгляд, весьма осторожно – заявила, что, если будет надо, она сама поедет к лорду Эджверу на такси и убьет его. Это услыхал Брайан Мартин, который вошел тогда в номер леди Эджвер.
  Он повернулся к актеру.
  – Что скажете? Так это было или нет?
  – Это слышали все, – ответил Брайан Мартин. – Уилдберны, Марш, Карлотта – все.
  – Согласен, совершенно с вами согласен. Но должен заметить, что у меня не было возможности забыть сказанное леди Эджвер. На следующее утро мистер Брайан Мартин специально приезжал сюда, чтобы напомнить мне об этом.
  – Ничего подобного! – вскричал Брайан Мартин. – Я приезжал…
  Пуаро жестом остановил его.
  – Вы приезжали якобы затем, чтобы рассказать мне небылицу, насквозь лживую историю о том, что за вами якобы следят. Ею даже ребенка невозможно провести! Откуда вы ее выкопали? Из какого-нибудь старого фильма? Девушка, согласием которой вы должны заручиться, человек, которого вы узнали по золотому зубу… Боже правый! Друг мой, кто из молодых людей вставляет себе сейчас золотые зубы, тем более в Америке? Золотые зубы безнадежно устарели! Да и вообще вся история была нелепой! Но, только прикрывшись ею, вы осмелились заговорить о том, ради чего приехали. Вы стали настраивать меня против леди Эджвер, иначе говоря, готовить почву к тому моменту, когда она убьет своего мужа.
  – Не понимаю, о чем вы, – прошептал смертельно бледный Брайан.
  – Вы ни на минуту не допускаете, что лорд Эджвер согласится на развод, и полагаете, что я поеду к нему на следующий день. Но вам неизвестно, что планы лорда Эджвера изменились. Я еду к нему в то же утро, и он соглашается на развод. У леди Эджвер нет больше повода убивать своего мужа! Более того, он сообщает мне, что известил о своем согласии леди Эджвер письменно. Леди Эджвер тем не менее утверждает, что этого письма она не получала. Следовательно, она лжет, либо ее муж лжет, либо… кто-то перехватил письмо. Кто?
  И тогда я задаю себе вопрос: почему мистер Мартин утруждает себя приездом ко мне и распространением небылиц? Что им движет? У меня возникает предположение, мсье, что совсем недавно вы были безумно влюблены в леди Эджвер. Лорд Эджвер говорил, что его жена собиралась выйти замуж за актера. Что ж, так оно, наверное, и было, но затем она передумала. К тому времени, когда приходит письмо лорда Эджвера с согласием на развод, она уже собирается выйти за другого – не за вас! Так что у вас была веская причина, чтобы перехватить это письмо.
  – Я никогда…
  – Вы получите возможность сказать все, что хотите. А пока не перебивайте меня, пожалуйста.
  Итак, как чувствовали себя вы – избалованный идол, ни у кого не встречавший отказа? Думаю, что вас охватила бессильная ярость, стремление причинить леди Эджвер непоправимое зло. И если бы ее обвинили в убийстве – возможно, даже повесили, – вы могли бы считать, что добились своего.
  – Боже милостивый! – воскликнул Джепп.
  Пуаро повернулся к нему.
  – Да-да, у меня возникла именно эта идея. И не случайно. Карлотта Адамс чаще всего виделась с двумя мужчинами: капитаном Маршем и Брайаном Мартином. Из этого вполне можно было сделать вывод, что на розыгрыш ее толкнул Брайан Мартин, богатый человек, для которого десять тысяч долларов не слишком крупная сумма. Мне с самого начала представлялось маловероятным, чтобы мисс Адамс поверила, будто Рональд Марш заплатит ей десять тысяч. Она была в курсе его финансовых затруднений. Брайан Мартин, безусловно, был более подходящей кандидатурой.
  – Но я не… послушайте, я никогда… – прохрипел актер.
  – Когда пришла телеграмма из Вашингтона с текстом письма мисс Адамс к сестре – o la-la! – я был очень разочарован. Получалось, что я ошибся в своих рассуждениях. Но позднее я сделал открытие. Получив само письмо, я выяснил, что в нем отсутствует одна страница. Значит, «он» совсем необязательно был капитаном Маршем!
  К тому же у меня было еще одно доказательство. Арестованный капитан Марш упрямо твердил, что видел, как Брайан Мартин входил в дом лорда Эджвера. Но ему, человеку, обвиненному в убийстве, никто не верил. Кроме того, у мистера Мартина было алиби. Естественно! Этого следовало ожидать! Если убийство совершил мистер Мартин, хорошее алиби было ему крайне необходимо! Это алиби подтвердил только один человек – мисс Мэри Драйвер.
  – Что вы хотите сказать? – вмешалась мисс Драйвер.
  – Ничего, мадемуазель, – улыбаясь, ответил Пуаро, – кроме того, что в тот же день я встретил вас в ресторане, где вы обедали с мистером Мартином, и вы не поленились подойти ко мне и постараться убедить меня в том, что вашей подруге нравился Рональд Марш, а вовсе не Брайан Мартин, в чем я был убежден.
  – Ничего подобного! – заявил актер.
  – Вы могли не догадываться об этом, мсье, – спокойно возразил ему Пуаро, – но я думаю, что прав я. Именно этим, как ничем другим, объясняется ее неприязнь к леди Эджвер. Она невзлюбила ее из-за вас! Вы ведь рассказывали ей, как с вами обошлась леди Эджвер?
  – М-м… да… я… должен был рассказать кому-то, а она мне…
  – Сочувствовала. Да, она сочувствовала другим, я это тоже заметил. Итак, что же происходит дальше? Арестовывают Рональда Марша, и у вас гора падает с плеч. Вам не о чем больше беспокоиться. Хотя ваш план и не удался из-за того, что леди Эджвер в последнюю минуту все же поехала на ужин к сэру Монтегю Корнеру, козлом отпущения оказались не вы. Но затем, во время обеда, вы слышите, как Дональд Росс, этот симпатичный, но, в сущности, глуповатый юноша, говорит Гастингсу нечто доказывающее, что вы все-таки в опасности.
  – Нет, нет, нет, – простонал актер. По его лицу градом катился пот. Он смотрел на Пуаро с ужасом. – Честное слово, я ничего не слышал, я ни в чем не замешан…
  И тут мы все испытали потрясение.
  – Да, это так, – спокойно согласился Пуаро. – Теперь, я надеюсь, вы достаточно наказаны за то, что посмели дурачить меня – Эркюля Пуаро!
  Мы дружно охнули, а Пуаро безмятежно продолжал:
  – Видите, я показываю вам все свои ошибки. Гастингс знает, что я задавал себе пять вопросов и на три из них легко нашел ответы. Кто перехватил письмо? Наверняка Брайан Мартин. Другой вопрос – что заставило лорда Эджвера радикально изменить свои взгляды и согласиться на развод? Я полагал, что либо он снова хотел жениться, либо стал жертвой шантажа. У лорда Эджвера были своеобразные вкусы. Возможно, кто-то докопался до каких-нибудь фактов его биографии, которые если и не позволили бы его жене требовать развода по английским законам, грозили бы ему скандалом. Думаю, этим и воспользовалась леди Эджвер. Лорд Эджвер предпочел избежать скандала и уступить. Но он не считал нужным скрывать свою ярость, когда думал, что его никто не видит, – этим и объясняется выражение его лица, которое случайно подметил Гастингс. Это же объясняет и ту поспешность, с которой он сказал «во всяком случае, не из-за того, что было в ее письме», хотя я не успел еще и предположить, что дело как раз в нем.
  Оставались два вопроса. Первый: почему в сумочке мисс Адамс оказалось не принадлежавшее ей пенсне? И второй: почему кто-то звонил леди Эджвер в дом сэра Монтегю? Брайана Мартина я с этими вопросами соединить никак не мог и вынужден был прийти к выводу, что либо я заблуждаюсь относительно мистера Мартина, либо задаю не те вопросы. В отчаянии я еще раз очень внимательно перечитал письмо мисс Адамс и кое-что нашел. Да, я нашел кое-что новое!
  Смотрите, вот это письмо. Видите, как оторвана страница? Неровно, как это часто бывает. Представьте теперь, что в последнем слове была еще одна буква, «а»…
  Понимаете? Да-да, вы правы. Карлотта Адамс написала не «он», а «она». Розыгрыш придумала женщина!
  Я составил список всех женщин, которые имели какое-либо отношение к этому делу. Помимо Сильвии Уилкинсон, их оказалось четверо: Адела Марш, мисс Кэррол, мисс Драйвер и герцогиня Мертонская.
  Из этих четверых меня больше всего интересовала мисс Кэррол. Она носит пенсне, она находилась в ту ночь в доме лорда Эджвера, и она дала неточные показания, стремясь очернить леди Эджвер. Кроме того, она чрезвычайно энергична, собрана и способна на решительный поступок. Повод был мне неясен, но в конце концов, она работала у лорда Эджвера не один год, и у нее мог быть повод, о котором нам ничего не известно.
  Я также не мог исключить из этого списка и мисс Аделу Марш. Она сама призналась мне, что ненавидела отца. Она нервная, импульсивная девушка. Что, если в тот вечер она, очутившись в доме, заколола отца, а затем хладнокровно отправилась в свою комнату за жемчугом? Представляете, в какой она пришла ужас, когда обнаружила в холле горячо любимого кузена, который последовал за ней, вместо того чтобы оставаться на улице?
  Этим легко объяснить ее волнение в последующие дни, но его так же легко объяснить ее невиновностью и страхом, что убийство все-таки совершил ее кузен. Кроме того, я обратил внимание на одну мелочь. Как вы помните, на золотой шкатулке, найденной у мисс Адамс, стоял инициал Д., а я слышал, как кузен мисс Марш называл ее «Дела». В ноябре прошлого года она еще жила в Париже и могла встретиться там с Карлоттой Адамс.
  Вы можете сказать, что нелепо было включать в этот список герцогиню Мертонскую. Но когда она приходила ко мне, я понял, что имею дело с человеком фанатического склада. Для нее вся жизнь сосредоточилась в сыне, и она вполне могла возненавидеть женщину, которая вознамерилась «погубить» его, до такой степени, чтобы организовать против нее заговор.
  Теперь мисс Мэри Драйвер…
  Он замолчал и посмотрел на Мэри. Она не отвела взгляда.
  – Что у вас против меня? – спросила она.
  – Ничего, мадемуазель, кроме того, что вы – друг Брайана Мартина и что ваша фамилия начинается с Д.
  – Маловато.
  – Но это не все. Вы обладаете умом и силой воли, которых хватило бы на то, чтобы совершить преступление. Остальные слабее вас.
  Мэри закурила сигарету.
  – Продолжайте! – весело сказала она.
  – Действительно ли у Брайана Мартина было алиби или нет – вот что меня занимало. Если да, кто тогда вошел в дом, как утверждает Рональд Марш? И тут я вспомнил, что дворецкий лорда Эджвера очень похож на мистера Мартина. Его-то и видел капитан Марш. Я подумал, что, возможно, дело обстояло так: дворецкий обнаруживает, что его хозяин убит. На столе у него он находит конверт с французскими банкнотами на сумму, соответствующую ста фунтам. Он забирает деньги, выскальзывает из дома, оставляет их на хранение какому-нибудь дружку и возвращается назад, открыв дверь ключом лорда Эджвера. На следующий день труп обнаруживает служанка. Дворецкий считает, что ему ничто не грозит, поскольку убежден, что хозяина убила леди Эджвер, а деньги его дружок наверняка поменял на фунты еще до того, как их пропажа была обнаружена. Однако, когда выясняется, что у леди Эджвер алиби, и Скотленд-Ярд начинает интересоваться его биографией, он предпочитает исчезнуть.
  Джепп одобрительно кивнул.
  – Но что касается пенсне, ясности у меня по-прежнему не было. Если его владелицей была мисс Кэррол, то тогда все сходилось. Она могла перехватить письмо, а обсуждая детали розыгрыша с Карлоттой Адамс или встретившись с ней в вечер убийства, могла случайно или в волнении обронить пенсне, а та могла его подобрать.
  Но пенсне, как я выяснил, не принадлежало мисс Кэррол. Мы с Гастингсом возвращались домой, я был расстроен неудачей и пытался привести в порядок свои мысли. И вот тогда случилось чудо.
  Сначала Гастингс стал вспоминать происшедшее в определенной последовательности. Он обратил мое внимание на то, что Дональд Росс, один из тринадцати ужинавших у сэра Монтегю гостей, встал из-за стола первым. Я был слишком занят своими размышлениями и не обратил на слова Гастингса особого внимания, хотя и отметил механически, что, строго говоря, первой из-за стола поднялась леди Эджвер, которую позвали к телефону. Росс же встал первым из-за стола, когда окончился ужин. Подумав о леди Эджвер, я вспомнил детскую загадку, которая, как мне казалось, понравилась бы леди Эджвер – это был ее уровень. В шутку я загадал ее Гастингсу, но ему, как королеве Виктории, было не смешно. Потом я стал думать, кто бы мог рассказать мне об отношениях Брайана Мартина и Сильвии Уилкинсон. От нее я бы, разумеется, ничего не узнал. И тут, когда мы переходили дорогу, оказавшийся рядом прохожий сказал простую фразу.
  Он сказал своей спутнице, что кто-то там должен был «сразу же расспросить Эллис». И мне все стало ясно.
  Он оглядел нас.
  – Да-да, пенсне, телефонный звонок, низенькая дама, забравшая шкатулку из парижского магазина. Ну конечно же, Эллис, горничная мисс Уилкинсон. Я быстро сложил в уме все остальное: свечи – тусклое освещение – миссис Ван Дузен – и я понял!
  
  Глава 30
  Как это было
  Пуаро снова оглядел нас.
  – Итак, друзья, – тихо сказал он, – позвольте мне рассказать вам, что же на самом деле произошло в ту ночь.
  Карлотта Адамс уходит из дома в семь часов. Она садится в такси и едет в «Пиккадилли Палас».
  – Что? – вырвалось у меня.
  – В «Пиккадилли Палас». Несколькими часами раньше она, назвавшись миссис Ван Дузен, сняла там номер. На ней очки с толстыми стеклами, которые, как мы все знаем, сильно меняют внешность. Как я сказал, она снимает номер и говорит, что едет вечерним поездом к пароходу в Ливерпуль и что багаж ее уже ушел. В восемь тридцать в гостиницу прибывает леди Эджвер. Ее проводят в номер «миссис Ван Дузен», где они меняются платьями, и Карлотта Адамс – а не леди Эджвер! – в светлом парике, платье из белой тафты и горностаевой накидке отбывает в Чизвик. Да-да, это возможно! Я был в доме сэра Монтегю вечером. Обеденный стол освещается только свечами, лампы притушены, Сильвию Уилкинсон никто близко не знает. Все видят золотые кудри, слышат знаменитый голос… О, это было совсем нетрудно! А если бы затея не удалась и кто-нибудь заметил бы «подмену» – что ж, это леди Эджвер тоже предусмотрела. Надев темный парик, пенсне и платье Карлотты, она берет портфель, платит по счету, садится в такси и едет на Юстонский вокзал. В туалете она снимает парик и сдает портфель в камеру хранения. Прежде чем отправиться на Риджентгейт, она звонит в Чизвик и просит позвать к телефону леди Эджвер. Так они договорились с Карлоттой. Если все в порядке и «подмену» не обнаружили, Карлотта должна просто сказать: «Да, это леди Эджвер». Стоит ли говорить, что мисс Адамс ни о чем не подозревала. Слова эти для Сильвии Уилкинсон означали, что ее путь свободен. Услыхав их, она едет на Риджентгейт. Там она сообщает дворецкому свое имя, проходит в библиотеку и совершает первое убийство. Разумеется, ей неизвестно, что с лестничной площадки ее видит мисс Кэррол. Она полагает, что единственным обвинением против нее станут показания дворецкого (который, как вы помните, никогда не видел ее, и к тому же на ней шляпа, закрывающая часть лица), а они будут опровергнуты показаниями двенадцати известных, имеющих вес в обществе людей.
  Выйдя из дома, она возвращается на Юстонский вокзал, забирает портфель и снова превращается в шатенку. Теперь ей нужно скоротать время до возвращения Карлотты Адамс из Чизвика. Они договорились встретиться в определенное время. Леди Эджвер отправляется в «Корнер-хаус», сидит там, поглядывая на часы, поскольку время тянется медленно, и готовится ко второму убийству. Она кладет в сумочку Карлотты, которую та тоже отдала ей, золотую шкатулку, изготовленную в Париже. Возможно, она находит письмо Карлотты к сестре именно тогда. Возможно, это произошло раньше. Как бы то ни было, она видит на конверте адрес, и у нее возникают подозрения. Она вскрывает конверт и убеждается, что ее подозрения оправданны.
  Возможно, первое ее побуждение – уничтожить письмо. Но почти сразу же она понимает, что может распорядиться им значительно лучше. Если оторвать у письма одну страницу, то оно читается как обвинение против Рональда Марша, человека, у которого был веский повод желать смерти лорда Эджвера. Даже если бы у Рональда было неоспоримое алиби, письмо все равно оставалось бы обвинением против мужчины – для этого нужно было оторвать всего одну букву в слове «она». Она так и поступает, затем кладет письмо обратно в конверт и прячет его в сумочку.
  Наконец ей пора уходить, и она направляется к «Савою». Как только она видит, что к гостинице подъезжает ее машина, в которой сидит Карлотта Адамс, она ускоряет шаг, входит в вестибюль одновременно с Карлоттой и поднимается по лестнице наверх. Она скромно одета, и ее вряд ли кто замечает.
  Наверху она проходит в свой номер, куда только что вошла и Карлотта. Горничная спит у себя. Они снова меняются платьями, и тут, наверное, леди Эджвер предлагает Карлотте Адамс бокал вина – чтобы отметить удавшуюся шутку. В бокале – веронал. Она поздравляет свою жертву и обещает прислать ей чек завтра утром. Карлотта Адамс отправляется домой. Ей очень хочется спать. Она пытается позвонить кому-то – возможно, мистеру Мартину или капитану Маршу, поскольку у них обоих номера телефонов «Виктория», но не в состоянии этого сделать. Она слишком устала. Веронал делает свое дело. Она ложится спать – чтобы никогда не проснуться. Второе преступление тоже совершается, как задумано.
  Теперь что касается третьего преступления. Миссис Уилдберн дает обед. Сэр Монтегю Корнер упоминает о разговоре, который у него был с леди Эджвер в тот вечер, когда произошло убийство. Казалось бы, ничего особенного. Но Немезида уже занесла карающий меч над головой леди Эджвер. Говоря о вышедшей в Париже книге, кто-то упоминает Сафо, а для нее «Сафо» – всего лишь название модных духов, о чем она и оповещает присутствующих.
  Но напротив нее сидит молодой человек, бывший на ужине в Чизвике и слышавший, как «леди Эджвер» беседовала с сэром Монтегю о греческой литературе. Карлотта Адамс была образованной, начитанной девушкой. Молодой человек в недоумении смотрит на леди Эджвер и вдруг понимает, что перед ним – другая женщина. Он потрясен. Он не знает, что и думать. Ему необходимо посоветоваться. Он вспоминает обо мне и обращается к Гастингсу.
  Их разговор слышит леди Эджвер. Она достаточно умна и сообразительна, чтобы понять, что она каким-то образом выдала себя. Зная, что раньше пяти я домой не вернусь, она без двадцати пять приезжает к Россу. Он очень удивлен, но не испуган. Молодой, полный сил мужчина не боится женщины. Он проводит ее в столовую. Она сплетает какую-нибудь историю. Возможно, падает на колени или бросается ему на шею. А затем наносит удар – быстро и точно, как прежде. Наверное, он даже не успел вскрикнуть. И тоже умолк навеки.
  Мы потрясенно молчали. Наконец Джепп хрипло спросил:
  – Так значит… их всех убила она?
  Пуаро кивнул.
  – Но почему, если он был согласен на развод?!
  – Да потому, что герцог Мертонский – один из столпов английского католицизма. Он ни за что на свете не женился бы на женщине, муж которой жив. Он тоже человек фанатического склада. Она могла бы выйти за него, только если бы осталась вдовой. Я не сомневаюсь, что она, так или иначе, пыталась повлиять на него в отношении развода, но у нее ничего не вышло.
  – Зачем же тогда она послала к лорду Эджверу вас?
  – Ah, parbleu![510] – Голос Пуаро задрожал от ярости, и даже его безупречный английский претерпел изменения. – Так меня задурачить! Сделать меня свидетелем, что у нее не было повода для убийства! Да, у нее хватило наглости превратить меня, Эркюля Пуаро, в свое послушновое оружие! Увы, ей это удалось. О, этот странный ум, детский и изощренный одновременно! Она хорошая актриса. Она превосходно сыграла удивление, когда я сообщил ей, что ее муж писал, что согласен на развод. Было ли ей хоть немного жаль кого-нибудь из своих жертв? Могу поклясться, что нет!
  – Я говорил вам, какая она! – закричал Брайан Мартин. – Я предупреждал вас! Я знал, что она задумала его убить, я это чувствовал! И я боялся, что ей это сойдет с рук. Она умная! Она хитрая, умная дура! Да, я хотел, чтобы ее поймали! Я хотел, чтобы ее повесили!
  Его лицо побагровело, дыхание осеклось.
  – Ну-ну-ну, – сказала, взяв его за руку, Мэри Драйвер. У нее был голос няни, успокаивающей ребенка.
  – А как насчет шкатулки с инициалом Д. и прочим? – спросил Джепп.
  – Она заказала ее письмом и послала за ней в Париж свою горничную Эллис. Разумеется, Эллис всего лишь забрала шкатулку и расплатилась. Что внутри, она не знала. Кроме того, леди Эджвер позаимствовала у Эллис ее пенсне, которое помогло ей изменить внешность. Она случайно оставила его в сумочке Карлотты Адамс – это была ее единственная ошибка.
  И все это я понял, когда переходил дорогу. Конечно, я остановился! Водитель автобуса был крайне невежлив, ну да бог с ним. Эллис! Пенсне Эллис! Эллис, забирающая шкатулку из магазина! Эллис, а следовательно, Сильвия Уилкинсон. Возможно, она позаимствовала у Эллис не только пенсне, но и еще кое-что…
  – Что именно?
  – Педикюрный ножичек для срезания мозолей…
  Я поежился.
  Новую томительную паузу прервал Джепп.
  – Мсье Пуаро, это правда? – спросил он с надеждой в голосе.
  – Правда.
  Затем голос подал Брайан Мартин, и в этих словах, по моему мнению, отразился он весь.
  – Послушайте, – брюзгливо произнес он, – но при чем здесь я? Меня-то вы зачем сюда вызвали? Чтобы испугать до смерти?
  – Чтобы наказать вас за дерзость, мсье, – холодно ответил Пуаро. – Как вы посмели затевать глупые игры с Эркюлем Пуаро?!
  И тут раздался смех. Мэри Драйвер хохотала от души.
  – Так тебе и надо, Брайан! – сказала она, отсмеявшись, и повернулась к моему другу. – Не могу выразить, до чего я рада, что это не Ронни Марш! Он мне всегда нравился. И я счастлива – да, счастлива, что вы нашли человека, который ответит за смерть Карлотты! Что же касается Брайана, то… видите ли, мсье Пуаро, я собираюсь за него замуж. И если он надеется, что сможет жениться и разводиться каждые два-три года, как это принято в Голливуде, то совершает самую большую ошибку в своей жизни. Он женится на мне раз и навсегда.
  Пуаро взглянул на ее решительно вскинутый подбородок, на пламенеющие волосы и вздохнул.
  – Не удивлюсь, если все будет так, как вы сказали, мадемуазель. Я уже говорил, вы способны на многое. Даже на то, чтобы приручить кинозвезду.
  
  Глава 31
  Человеческий документ
  Через день или два после описываемых событий мне пришлось срочно выехать в Аргентину, поэтому о суде над Сильвией Уилкинсон и о вынесенном ей смертном приговоре я узнал из газет. К моему удивлению, она вовсе не пыталась защищаться и сникла, как только ей предъявили обвинение, основанное на выводах Пуаро. Пока она могла гордиться своей хитростью и играть избранную роль, она не теряла хладнокровия, но когда ее разоблачили, она испугалась как ребенок, и тут уже было не до игры. На первом же допросе она призналась во всем.
  Как я уже говорил, в последний раз я видел ее на обеде у миссис Уилдберн. Но когда я вспоминаю о ней, то всегда вижу, как она примеряет траур перед зеркалом в «Савое» с серьезным, отрешенным лицом. Я уверен, что в тот момент она не играла, а вела себя абсолютно естественно. Ее план удался, и ей больше не о чем было беспокоиться. Кроме того, я уверен, что ни одну из трех своих жертв ей не было жаль.
  В заключение привожу здесь документ, который она распорядилась передать Пуаро после ее смерти. Он как нельзя лучше характеризует эту очаровательную, но совершенно бессовестную женщину.
  «Дорогой мсье Пуаро! Я долго думала и решила написать вам, потому что знаю, что вы иногда пишете рассказы о делах, которые расследуете. Наверное, у вас никогда не было документа, написанного героем вашего рассказа. К тому же я хочу, чтобы как можно больше людей знало, как я это сделала. Я до сих пор считаю, что придумала все очень хорошо. Если бы не вы, все получилось бы, как я хотела. Я, конечно, сердита на вас, но вы ведь тоже старались, как и я, так что тут ничего не поделаешь. Надеюсь, что вы покажете это письмо всем-всем! Обещаете? Я хочу, чтобы меня помнили. Если говорить откровенно, без притворства, то таких, как я, больше нет. Тут все так считают.
  Все началось в Америке, когда я познакомилась с Мертоном. Я сразу поняла, что он женится на мне, только если я буду вдовой. К сожалению, у него какое-то допотопное отношение к разводу. Я пыталась его переубедить, но у меня это не получилось, к тому же я боялась особенно на него давить, он ведь со странностями.
  Скоро мне стало ясно, что моему мужу надо умереть, но я не знала, как это устроить. В Штатах с этим намного легче, но он-то жил здесь! Чего я только не придумывала, но все было не то! И как раз тогда я пошла смотреть выступление Карлотты Адамс. У меня сразу возникла эта идея. С ее помощью я могла получить алиби! В тот же вечер я познакомилась и с вами и подумала, что было бы очень здорово послать вас к Эджверу насчет развода. Я нарочно говорила, что убью его, потому что давно заметила: когда человек говорит правду, но уж как-нибудь очень по-глупому, никто ему не верит. Я это часто проделывала, когда подписывала контракты. Да и вообще казаться глупее, чем ты есть на самом деле, довольно выгодно. Когда мы встретились с Карлоттой Адамс во второй раз, я предложила ей разыграть моих друзей, и она сразу согласилась. Я сказала, что, если она пойдет вместо меня в гости и никто ничего не заметит, я заплачу ей десять тысяч долларов. Она была в восторге и даже подкинула мне несколько идей – например, что нам лучше поменяться платьями. Но мы не могли сделать это у меня в номере из-за Эллис, а у нее дома – из-за ее горничной. Она, конечно, не понимала почему, а объяснить я ей не могла, поэтому просто сказала „нет“. Наверное, она считала, что это глупо с моей стороны, но согласилась, и мы договорились снять номер в „Пиккадилли Палас“. Я взяла у Эллис ее пенсне.
  Конечно, я очень быстро поняла, что от нее тоже нужно будет избавиться. С одной стороны, мне было ее жаль, но с другой стороны, эти ее „имитации“ были слишком дерзкими. Если бы „моя“ мне не была нужна, я была бы ею очень недовольна. Веронал у меня был, потому что я его иногда принимала, так что с этим проблем не возникло. К тому же мне в голову пришла очень интересная мысль. Я решила, что будет лучше, если все будут думать, что она пила веронал все время. Здорово, правда? На следующий день я обедала в „Ритце“ и на их бумаге написала письмо в парижский магазин, где мне делали как-то золотую шкатулку, и заказала такую же с инициалами Карлотты Адамс и надписью. Я подумала, что если поставить какой-нибудь инициал и написать, например, „Париж, ноябрь“, то это всех еще больше запутает. Эллис съездила в Париж и забрала шкатулку. Зачем мне эта вещица, она, конечно, не знала.
  В тот вечер все шло так, как я задумала. Еще раньше, когда Эллис была в Париже, я взяла из ее педикюрного набора маленький ножичек. Она ничего не заметила, потому что после я положила его назад. Один доктор из Сан-Франциско показал мне в свое время, куда его надо воткнуть. Он говорил о спинномозговых и мозговых пункциях и сказал, что нужно быть очень осторожным, потому что иначе можно попасть в продолговатый мозг, где сосредоточены важные нервные центры, а это вызовет мгновенную смерть. Я заставила его несколько раз показать мне это место – так, на всякий случай, вдруг когда-нибудь пригодится. Ему я сказала, что мне это нужно для съемок.
  Со стороны Карлотты Адамс было очень непорядочно писать о нашем уговоре сестре. Она обещала, что никому не расскажет.
  Но зато как гениально я сообразила оторвать страницу, да еще с „а“ в придачу! Честно говоря, этим я горжусь больше, чем всем остальным. Все всегда считали меня глупой, но такое может придумать только очень умный человек, правда ведь?
  Я все продумала правильно, и, когда пришел тот человек из Скотленд-Ярда, я повела себя ровно так, как планировала, и осталась собой довольна. Я даже была готова к тому, что он меня арестует, но не боялась; я же знала, что мне ничто не угрожает, все гости сэра Монтегю подтвердили бы, что я была с ними. А узнать, что вместо меня там была Карлотта, не мог никто. Так я считала.
  После этого мне стало так хорошо, так легко! Удача была на моей стороне, и я чувствовала, что все кончится замечательно. Старая герцогиня по-прежнему не желала меня видеть, но Мертон был ужасно мил. Он собирался жениться на мне, как только пройдут несколько месяцев траура, и ни о чем не догадывался.
  Не знаю, была ли я еще когда-нибудь так счастлива, как в те дни. А уж когда арестовали племянника Эджвера, я и вовсе успокоилась и очень гордилась тем, что вырвала ту страницу из письма Карлотты Адамс.
  С Дональдом Россом мне просто не повезло. Я и теперь не совсем понимаю, что его так взволновало. Пусть „Сафо“ не только духи, но и какая-то женщина (что за имя, кстати!) – ну так что из этого?
  Вы, наверное, сами знаете, что, когда удача от вас отворачивается, бороться с этим бесполезно. Хотя с Дональдом Россом все тоже прошло гладко. А ведь я должна была торопиться, и у меня было не так уж много времени все как следует обдумать. Я даже не успела сделать себе алиби!
  Эллис, конечно, рассказала мне, что вы посылали за ней, но я решила, что она была вам нужна из-за Брайана Мартина. Откуда мне было знать, что у вас на уме? Вы не спрашивали ее ни о Париже, ни о шкатулке. Наверное, вы понимали, что, если она повторит это мне, я догадаюсь, к чему вы клоните. А так меня просто застали врасплох. Я не могла в это поверить! Не представляю, как вам удалось все узнать.
  Но я чувствовала, что все пропало. Когда удача отворачивается от тебя, тут уж ничего не поделаешь. Мне ведь просто не повезло, правда? Неужели вам совсем меня не жалко? Я всего лишь хотела быть счастливой. И потом, если бы не я, вы не имели бы к этому делу никакого отношения. Откуда мне было знать, что вы такой умный? Вы совсем не кажетесь умным.
  Вы удивитесь, но моя красота совершенно не пострадала. Несмотря на этот ужасный суд и все мерзости, которые тот человек, который сидел напротив, говорил про меня.
  Я побледнела и похудела, но мне это идет. Тут все говорят, что я очень храбрая. Сейчас, по-моему, перестали вешать на площади? Жаль.
  Я уверена, что таких убийц, как я, еще никогда не было.
  Наверное, мне пора с вами попрощаться. Это очень странно. Мне кажется, я чего-то не понимаю. Завтра ко мне придет священник.
  Простившая вас (потому что я должна прощать своих врагов, правда?)
  Сильвия Уилкинсон».
  P.S. Как вы думаете, мою статую выставят в Музее мадам Тюссо?»
  
  Черный кофе
  (Агата Кристи, Чарльз Осборн)
  
  
  Глава 1
  Эркюль Пуаро сидел в своей маленькой уютной квартирке в доме с названием «Уайтхолл» и с удовольствием завтракал. Стоял май 1934 года, утро выдалось солнечное и прекрасное, и, наверное, от этого горячий шоколад со свежайшей бриошью показались вкуснее обычного. Пуаро, обычно не отступавший от правил, на этот раз попросил еще чашечку и еще бриошь. Сам же, в ожидании Джорджа, взялся за утреннюю почту, которая лежала перед ним на том же столе.
  Пуаро любил аккуратность. Почта была заранее подготовлена. Конверты лежали стопками, ровно вскрытые специальным, походившим на крохотный меч ножиком, когда-то, давным-давно, подаренным ко дню рождения Гастингсом. В первой стопке лежало ненужное – по большей части конверты с рекламными предложениями. В другой – письма, на которые нужно было отвечать. Разбирать их Пуаро решил после завтрака и уж никак не раньше десяти. Он всегда говорил, что ни один уважающий себя профессионал не принимается за работу раньше десяти утра. Другое дело, конечно, когда ведешь расследование. Как-то раз они с Гастингсом, помнится, выехали из дома затемно, и только ради того, чтобы...
  Однако Пуаро не собирался предаваться воспоминаниям о счастливом прошлом. Их последнее с Гастингсом дело давно было закрыто, международная преступная организация под названием «Большая четверка» прекратила свое существование, а Гастингс, старый добрый друг Гастингс, уехал с женой в Аргентину и с тех пор жил там на ранчо. Правда, как раз сейчас, несколько дней назад, он вернулся в Лондон, но по делам и ненадолго, а уж поработать им снова вместе вряд ли еще доведется. Настроение у Пуаро, несмотря на бриошь и солнце в окнах, упало. Конечно, выйдя в отставку, он мог теперь себе позволить браться только за те дела, какие были ему интересны. Но без Гастингса он скучал, без Гастингса пропадал элемент игры, не было зрителя, лучше всех умевшего оценить выдающийся ум Пуаро. Кроме того, интересные дела в последнее время напрочь исчезли. То ли у преступников иссякло воображение, то ли в мире вообще не осталось больше ни загадок, ни тайн, одни только негодяи, которыми движет единственно жажда насилия или наживы, но на них тратить время он, Эркюль Пуаро, считал ниже своего достоинства.
  Тут мысли его прервал Джордж, который вошел безмолвно, с чашкой вожделенного шоколада на подносе. Вожделенного даже не потому, что Пуаро хотелось еще раз насладиться сладким густым вкусом, а потому, что ему невольно захотелось продлить, пусть на несколько минут, солнечное весеннее утро, отодвинув тем самым наступление унылого дня, не сулившего ничего хорошего, кроме прогулки в парке и похода в Сохо, в любимый ресторанчик, где он снова пообедает в одиночестве, а на обед выберет для начала – «что у нас там сегодня?» – возможно, pвte [511], потом морской язык, потом...
  Тут Пуаро наконец заметил, что Джордж, поставив перед ним чашку, не удалился, как у них было заведено, в кухню, а остался стоять рядом и что-то ему говорит. Безупречный, невозмутимый Джордж, британец до мозга костей, лучший в мире слуга – Пуаро, прожив с ним под одной крышей не один год, ценил Джорджа больше всех на свете. Молчаливый и не любопытный, Джордж знал все о том, что происходит в семействах высшего света Лондона, а в аккуратности и педантичности уступал разве что самому детективу. Пуаро не раз говорил ему: «Вы, Джордж, великолепно гладите брюки, но с воображением у вас... Воображения у вас нет». Впрочем, воображения Эркюлю Пуаро хватило бы на двоих, так что умение выгладить брюки он считал даром куда более ценным. Да, с Джорджем ему в высшей степени повезло.
  – ...И я взял на себя смелость, сэр, пообещать, что вы перезвоните ему сегодня утром, – продолжал Джордж.
  – Прошу прощения, дорогой Джордж, – отозвался Пуаро. – Я немного отвлекся. Кажется, вы сказали, вчера мне кто-то звонил?
  – Да, сэр. Когда вы с миссис Оливер ушли в театр, сэр. Записки я вам не оставил, потому что спектакль был поздний.
  – Кто же меня спрашивал?
  – Джентльмен по имени сэр Клод Эмори, сэр. Номер телефона я записал – это, кажется, где-то в Саррее. Он сказал, что дело весьма деликатное, и просил, если вам сначала ответит не он, то чтобы вы не называли своего имени и о деле разговаривали только с ним.
  – Благодарю, Джордж. Положите номер около аппарата, – сказал Пуаро. – Я сначала полистаю «Таймс». Сейчас еще рано звонить, даже по деликатному делу.
  Джордж, кивнув головой, удалился, а Пуаро медленно допил шоколад и со свежей газетой в руках вышел на балкон.
  Пробежав глазами колонки, он отложил ее в сторону. Новости в международном разделе были, как всегда, ужасны. В Германии Гитлер принял чудовищный закон, подчинявший суды его партии, в Болгарии и, что еще печальнее, в его родной Бельгии к власти пришли фашисты; а на шахте близ Монса, судя по предварительным сведениям, в результате взрыва погибли сорок два человека. Новости местные оказались пусть немного, но лучше. Например, теннисисткам наконец удалось сломить упрямство властей и добиться для себя разрешения выступать в Уимблдоне в шортах. Некрологи Пуаро читать не стал – умершие в тот день были либо его ровесниками, либо – что еще хуже – моложе.
  Отложив газету, Пуаро пристроил поудобнее ноги на скамеечке и качнулся в плетеной качалке. Сэр Клод Эмори, повторил про себя Пуаро. Имя показалось ему знакомым. Он явно его где-то слышал, но где? Кто такой этот сэр Клод? Политик? Адвокат? Чиновник? Сэр Клод Эмори. Эмори.
  Пуаро решил было вернуться в комнату, но передумал. Так приятно было немного погреться на ласковом утреннем солнце. Днем, когда начнет припекать, на балконе не посидишь.
  – Вот станет жарко, – пробормотал Пуаро себе под нос, – тогда и пойду загляну в «Кто есть кто?». Чудесная книга – в ней есть все, кто хоть сколько-нибудь заметен в обществе, значит, должен быть и сэр Клод. А если его там нет? – На это маленький детектив лишь выразительно пожал плечами. Он был сноб и титулы уважал. Если же в книге, удостоившей своим вниманием скромную персону самого Пуаро, сэр Клод Эмори помянут не только из-за титула, то в таком случае он явно заслуживает, чтобы великий сыщик занялся его делом.
  Внезапно дунул сквозняк, и его дуновение, а также разгоревшееся любопытство все-таки прогнали Пуаро с балкона. Он прошел в библиотеку, открыл шкаф со справочниками и достал толстый том в красном переплете с золотыми тиснеными буквами: «Кто есть кто?». Полистав страницы, Пуаро быстро нашел, что искал, и вслух прочел:
  – «Эмори, сэр Клод (Герберт); рыцарь, посв. 1927; род. 24 ноября 1878. Мать Элен Грэм (ум. 1929); образование: Веймутская грам. школа, Королевский колл., Лондон. Физические исследовательские лаборатории «Дженерал электрик», 1905; КВС Фармборо (радиоволны), 1916; научно-исследовательский институт Министерства авиации, Свонедж, 1921; обнаружил новый принцип ускорения частиц в линейных ускорителях, 1924; «Медаль Монро» за заслуги в области физики; публикации: в различных научных журналах. Адрес: «Эббот-Клив» близ Маркет-Клив, Саррей. Телефон: Маркет-Клив 314. Клуб: «Атеней».
  – Ну конечно, – промурлыкал себе под нос Пуаро, – известный ученый..
  Теперь он вспомнил, где слышал это имя. Несколько месяцев назад, когда Пуаро удалось разыскать кое-какие документы, пропажа которых грозила скомпрометировать само Правительство Ее Величества, он беседовал с одним из членов Кабинета. Разговор зашел и о том, что правила, принятые в нынешних министерствах, никоим образом не обеспечивают безопасности важных бумаг.
  – Вот, например, – сказал тогда член правительства, – сэр Клод Эмори занимается разработкой научной идеи, невероятно важной для страны, особенно в случае войны. Но он и слышать не желает о том, чтобы работать в лаборатории, где и сам он, и его изобретение находились бы под соответствующей охраной. Работает у себя, в своем загородном доме. О какой безопасности тут может идти речь! Просто ужас!
  – Странно, – пробормотал Пуаро, возвращая книгу на место, – неужели сэр Клод решил нанять меня для охраны? Эркюля Пуаро не интересуют ни военные тайны, ни секретное оружие. Но если сэр Клод...
  В соседней комнате зазвонил телефон, и Пуаро услышал голос Джорджа.
  Минуту спустя Джордж появился в библиотеке.
  – Звонит сэр Клод Эмори, сэр, – сказал он.
  Пуаро подошел к аппарату.
  – Алло. Эркюль Пуаро слушает, – произнес он в трубку.
  – Пуаро? Мы с вами не встречались, хотя общие знакомые у нас есть наверняка. Меня зовут Эмори, Клод Эмори...
  – Разумеется, мне приходилось о вас слышать, сэр Клод, – ответил Пуаро.
  – Послушайте, Пуаро. У меня возникла чертовски сложная ситуация. Или, правильнее будет сказать, кажется, возникла. Не знаю, не уверен. Дело в том, что я занимался расчетами ускорения элементарных частиц. Не буду входить в детали, но в Министерстве обороны эту работу считают делом чрезвычайной важности. Теперь работа закончена, я вывел формулу, благодаря которой можно получить новое чертовски мощное взрывчатое вещество. Но в последнее время у меня появились основания подозревать, будто мою формулу пытается похитить кто-то из моих же домашних. Большего сказать не могу, но был бы очень признателен, если бы вы согласились приехать ко мне в качестве гостя на выходные в «Эббот-Клив». Я хотел бы вас попросить взять мои бумаги, отвезти в Лондон и передать одному человеку из Министерства. По ряду причин я не могу вызвать курьера. Мне нужен человек совершенно незаметный, не имеющий отношения к науке, но при этом достаточно умный...
  Пуаро перестал на минуту слушать и посмотрелся в зеркало, оглядев свою лысую, похожую на яйцо голову, тщательно напомаженные закрученные усы, и подумал, что до сих пор еще никто не догадался назвать Эркюля Пуаро незаметным. Однако мысль о встрече с известным ученым, а заодно возможность прокатиться на день-другой по хорошей погоде за город и еще раз снискать благодарность правительства, всего лишь доставив из Саррея в Уайтхолл бумаги, конечно, важные, но мало кому интересные, показалась ему заманчивой.
  – Дорогой сэр Клод, буду рад вам помочь, – перебил он собеседника. – Если вы не против, я мог бы приехать утром в субботу и уехать с бумагами в понедельник в любое удобное для вас время. Очень рад с вами познакомиться.
  Странно, подумал Пуаро, положив трубку. Было понятно, если бы такими расчетами заинтересовалась иностранная разведка, но чтобы члены семьи... Впрочем, за два дня он там на месте во всем разберется.
  – Джордж, – позвал Пуаро, – отнесите, пожалуйста, в чистку мое теплое твидовое пальто и обеденный костюм. Они мне будут нужны в пятницу, в субботу я на два дня уезжаю за город.
  Он сказал это так, словно собрался навсегда уехать в степи Центральной Азии.
  Потом повернулся к телефону и набрал другой номер.
  – Дорогой Гастингс, – сказал он, – не хотели ли бы вы ненадолго забыть про Лондон и про дела? Весной в Саррее...
  
  
  Глава 2
  Дом сэра Клода Эмори с названием «Эббот-Клив» располагался в двадцати пяти милях юго-восточнее Лондона, неподалеку от маленького городка, точнее, непомерно разросшейся деревни Маркет-Клив, в крохотном, насчитывавшем всего несколько акров, поместье Эмори. Это был большой, красивый, хотя и не вошедший в реестр исторических зданий, особняк времен королевы Виктории. Он стоял в низине среди холмов, местами поросших лесом. К парадным дверям дома, петляя среди деревьев и частого кустарника, подходила посыпанная гравием подъездная дорога. С другой стороны был сад, немного запущенный, дальше – травянистая лужайка и поднимавшийся вверх уступами склон.
  В пятницу, спустя два дня после телефонного разговора с Эркюлем Пуаро, сэр Клод Эмори сидел в своем небольшом, но отлично оборудованном кабинете, который располагался в восточном крыле на первом этаже дома. Начинало смеркаться. Прошло уже несколько минут с тех пор, как стихли звуки гонга, в который ударил к обеду Тредвелл, дворецкий Эмори, человек с безупречными манерами и непроницаемым лицом. Столовая в доме находилась в противоположном конце здания.
  При звуках гонга сэр Клод не поднялся с места, а продолжал сидеть, барабаня пальцами по столу, что у него служило признаком крайнего волнения. Ему было за пятьдесят, и в прямых волосах его, зачесанных назад, так что открывался высокий лоб, давно появилась седина. Обычно холодный, взгляд его проницательных голубых глаз сейчас был полон тревоги и недоумения.
  В дверь негромко постучали, и в кабинет вошел Тредвелл.
  – Прошу прощения, сэр Клод. Я лишь хотел узнать, слышали ли вы гонг...
  – Да, да, Тредвелл, не извиняйтесь. Будьте любезны, скажите всем, что я сейчас приду. Скажите, что я разговариваю по телефону. Мне в самом деле нужно позвонить. Начинайте без меня.
  Тредвелл молча удалился, а сэр Клод, глубоко вздохнув, придвинул к себе аппарат. Он достал из ящика письменного стола записную книжку, быстро нашел нужную страницу и поднял трубку. Услышав голос телефонистки, он сказал:
  – Говорят из Маркет-Клив три-один-четыре. Соедините меня с Лондоном...
  Сэр Клод назвал номер и в ожидании звонка откинулся на спинку кресла. Пальцы нервно барабанили по столу.
  
  Через несколько минут сэр Клод Эмори сел на свое место во главе стола, за которым уже сидели шесть человек. Справа от сэра Клода сидели его племянница Барбара и единственный сын Ричард Эмори. Дальше, за Ричардом – гостивший в доме итальянец доктор Карелли. Напротив сэра Клода – его сестра Кэролайн, незамужняя пожилая леди, которая вот уже несколько лет, с тех пор, как умерла леди Эмори, вела в доме хозяйство. Слева – его секретарь Эдвард Рейнор и невестка, жена Ричарда, Люсия.
  Разговор не клеился. Кэролайн хотела было по долгу хозяйки занять гостя светской болтовней, но доктор Карелли вежливо дал понять, что это отнюдь не обязательно. Кэролайн повернулась к Эдварду, но этот обычно милый, прекрасно воспитанный молодой человек в ответ на какое-то ее пустячное замечание резко вскинулся и ответил что-то совсем не к месту. Сэр Клод также не внес оживления и сидел молча, глядя на всех холодно и отчужденно. Мрачный Ричард Эмори не отрывал глаз от тарелки. Один раз он взглянул на жену, но взгляд его был полон тревоги и беспокойства. В хорошем расположении духа пребывала только Барбара, которая и поддержала тетку легко и непринужденно.
  Тредвелл стал уже подавать десерт, и тут неожиданно для всех сэр Клод сказал, обращаясь к дворецкому, но так, чтобы его было хорошо слышно:
  – Тредвелл, будьте любезны, позвоните в гараж в Маркет-Клив и попросите их выслать к восьми пятнадцати на станцию машину с шофером, пусть он встретит лондонский поезд. С этим поездом при-едет человек, которого я жду.
  – Разумеется, сэр Клод, – ответил Тредвелл и вышел.
  Он уже подошел к дверям, когда Люсия, вдруг невнятно пробормотав какие-то извинения, вскочила и выбежала из комнаты, едва не сбив при этом с ног дворецкого.
  Стремглав выскочив в холл, она побежала по коридору в большую комнату в задней части дома. Комната эта, скорее удобная, чем элегантная, служила в доме одновременно гостиной и библиотекой. Два французских окна выходили из нее на зеленый склон к террасам, еще одна дверь вела в смежный с ней кабинет сэра Клода. С одной стороны был камин, где на полке стояли старинные часы, несколько пустячных украшений и ваза, в которой лежали бумажки для растопки.
  Из мебели здесь был большой книжный шкаф, несколько стульев, кресло, письменный стол, на котором стоял телефонный аппарат, кофейный столик, диван, еще один стол, с граммофоном и граммофонными пластинками, стол с книгами и еще один, круглый, на котором красовался в сверкающем медном горшке большой цветок. Вся мебель была не новая, но и не настолько старая, чтобы считаться антиквариатом.
  Люсия – двадцатипятилетняя красавица с темными, густыми, доходившими до плеч волосами, с карими глазами, искренняя и непосредственная – встала с несчастным видом посреди комнаты. Потом, не зная, куда деваться, рассеянно двинулась к окну, приоткрыла штору и стала смотреть в сгущавшиеся сумерки. Она тихонько вздохнула, прижалась лбом к стеклу и так и осталась стоять, о чем-то задумавшись.
  Из холла послышался громкий голос мисс Эмори, разлетевшийся по всему дому.
  – Люсия, Люсия, где ты? – звала она.
  Не прошло и минуты, как мисс Эмори – немного суетливая пожилая дама на несколько лет старше брата – появилась в дверях. Она подошла, подхватила Люсию под руку и увлекла ее на диван.
  – Успокойся, дорогая. Давай-ка сядем, – сказала она. – Сейчас ты возьмешь себя в руки, и все будет в порядке.
  Люсия села и в ответ слабо улыбнулась благодарной улыбкой.
  – Да, конечно, – сказала она. – Я уже почти успокоилась.
  Произношение у нее было безупречное – может быть, чересчур безупречное, – но едва заметные непривычные интонации выдавали в ней иностранку.
  – Мне стало нехорошо, и я испугалась, что вот-вот потеряю сознание, – продолжала Люсия. – Как глупо. Никогда еще со мной такого не было. Сама не понимаю, в чем дело. Пожалуйста, вернитесь в столовую, тетя Кэролайн. Я сейчас приду, только приведу себя в порядок. – Наткнувшись на задумчивый взгляд мисс Эмори, Люсия открыла сумочку и достала носовой платок. – Сейчас, – сказала она. – Вот я уже и в порядке.
  Кэролайн недоверчиво посмотрела на нее.
  – Дорогая, у тебя весь вечер неважный вид, – произнесла она, с тревогой вглядываясь в лицо Люсии.
  – Неужели?
  – Да, – ответила мисс Эмори и придвинулась ближе. – Уж не простудилась ли ты, милая? – с тревогой произнесла она. – В Англии тепло коварное. Это тебе не Италия. Италия прекрасная страна, я сама о ней часто вспоминаю.
  – Ах, Италия, – задумчиво повторила Люсия и рассеянно положила сумочку на диван. – Италия....
  – Понимаю, деточка, понимаю. Ты, должно быть, страшно скучаешь по дому. Здесь у нас все другое – и нравы, и погода. К тому же тебе наверняка все время холодно. Итальянцы...
  – Нет. Нисколько я не скучаю! – воскликнула Люсия с горячностью, удивившей мисс Эмори. – Нет!
  – Не волнуйся так, деточка, нет ничего дурного в том, что порой человек скучает по дому...
  – Нет, – повторила Люсия. – Я ненавижу Италию. И всегда ненавидела. Я счастлива быть здесь с вами. Совершенно счастлива!
  – Это очень мило с твоей стороны, дорогая, – сказала Кэролайн, – хотя, по-моему, ты говоришь так исключительно из вежливости. Правда, мы все делали всё возможное, чтобы ты чувствовала себя здесь как дома, и тем не менее скучать по своим так естественно. А без матери...
  – Прошу вас, пожалуйста, – перебила ее Люсия, – не нужно о матери.
  – Хорошо, конечно, дорогая, если тебе не хочется, я не буду. Я не хотела тебя огорчить. Может быть, тебе принести нюхательной соли? Она у меня есть в комнате.
  – Нет, спасибо, – ответила Люсия. – Мне уже лучше. Не беспокойтесь.
  – Никакого беспокойства, – твердо сказала Кэролайн. – У меня прекрасная соль, очень милого розового оттенка в очень милом флакончике. И очень резкая. Соль аммония. Или аммиака? Никак не могу запомнить. Но аммиака она или аммония, это тебе не соль для ванны.
  Люсия ласково ей улыбнулась в ответ и ничего не ответила. Мисс Эмори поднялась и так и стояла, раздумывая, идти ей за «милым флакончиком» или нет. Машинально она поправила подушки.
  – Да, наверное, ты простыла, – решила Кэролайн. – Утром ты выглядела совершенно здоровой. Впрочем, наверное, все оттого, что ты переволновалась, когда приехал твой друг. Этот твой соотечественник, доктор Карелли. Он появился так неожиданно, правда? Наверное, это произвело на тебя слишком сильное впечатление.
  За разговором она не заметила, как в комнату вошел Ричард, и не поняла, отчего вдруг Люсия снова сникла, оперлась на подушки и зябко повела плечами.
  – Дорогая моя, в чем дело? – воскликнула мисс Эмори. – Опять обморок?
  Ричард прикрыл за собой дверь и подошел к дивану. Это был красивый тридцатилетний молодой человек, светловолосый, среднего роста и довольно крепкого сложения.
  – Тетя Кэролайн, прошу вас, вы не дообедали, – сказал он, обращаясь к мисс Эмори. – Люсии сейчас станет лучше. Я побуду с ней.
  – Ах, это ты, Ричард. Что ж, вероятно, тогда мне в самом деле лучше вернуться, – сказала Кэролайн, нерешительно направилась к двери, но, сделав два шага, остановилась. – Ты ведь знаешь отца, – сказала она Ричарду, – и знаешь, до чего он не любит неожиданных гостей. Особенно посторонних. А уж этого-то никак не назовешь другом семьи.
  Она снова повернулась к Люсии.
  – Я лишь хотела сказать – мы ведь об этом и говорили, не так ли, дорогая? – я не поняла, каким образом доктор Карелли оказался в Маркет-Клив, если не знал даже, что ты в Англии. Но конечно, тебе, когда вы с ним случайно встретились в деревне, уже ничего не оставалось, кроме как его пригласить. Ты ведь этого не ожидала, не так ли?
  – Конечно, не ожидала, – сказала Люсия.
  – Мир в самом деле очень тесен. Я всю жизнь это говорю, – продолжала мисс Эмори. – Но у твоего друга лицо довольно приятное.
  – Вы так думаете?
  – Конечно. Сразу видно, что он иностранец, – сказала мисс Эмори, – и тем не менее лицо приятное. К тому же он хорошо говорит по-английски.
  – Да, очень хорошо.
  Мисс Эмори явно хотелось что-то понять.
  – Ты и впрямь не знала, – спросила она, – о том, что он в Англии?
  – Даже не догадывалась! – горячо сказала Люсия.
  Ричард не сводил с жены пристальных глаз.
  – Приятный для тебя сюрприз, – сказал он жене.
  Она бросила на него быстрый взгляд и ничего не ответила. Мисс Эмори просияла.
  – Наверняка, – сказала она. – Вы давно знакомы с ним, дорогая? Должно быть, дома вы с ним дружили? Ну, разумеется, должны были дружить.
  – Никогда, мы никогда не дружили, – ответила Люсия, и слова ее прозвучали неожиданно горько.
  – Ах, вот как. Значит, просто знакомый. И тем не менее остался обедать. Я всю жизнь говорю, что все иностранцы несколько бесцеремонны. О-о, разумеется, я не имею в виду тебя, дорогая, – покраснев, перебила себя Кэролайн. – Я хотела сказать... Ведь ты у нас наполовину англичанка. – Она вопросительно взглянула на племянника и добавила: – Теперь можно даже сказать, она совсем англичанка, не правда ли, дорогой?
  Ричард ничего не ответил и молча пошел открывать дверь, еще раз давая понять, что Кэролайн пора вернуться к обеденному столу.
  – Хорошо, – сказала мисс Эмори и снова нерешительно двинулась к выходу. – Если, по-вашему, я больше ничем не могу быть полезна...
  – Да, вот именно, ничем, – сказал Ричард, даже не попытавшись смягчить резкость, и решительно распахнул перед ней дверь.
  Мисс Эмори обреченно махнула рукой, робко улыбнулась Люсии и вышла.
  Ричард же, с облегчением вздохнув, плотно закрыл дверь и вернулся к жене.
  – Какая болтушка, – жалобно произнес он. – Я уже думал, она никогда не уйдет.
  – Она хотела мне помочь, Ричард.
  – Разумеется. И опять перестаралась.
  – По-моему, она меня полюбила, – почти шепотом сказала Люсия.
  – Что? Да, конечно, – рассеянно произнес Ричард.
  Он не сводил с жены пристальных глаз. Некоторое время оба молчали. Потом, наклонившись к ней, Ричард спросил:
  – Ты уверена, что и моя помощь тебе не нужна?
  С вымученной улыбкой Люсия ответила:
  – Мне не нужна ничья помощь, спасибо, Ричард. Возвращайся в столовую. Мне уже лучше.
  – Нет, – ответил он. – Я останусь с тобой.
  – Мне хочется побыть одной.
  Ричард обошел диван сзади.
  – Удобно ли тебе? Хочешь, подложу подушку под голову?
  – Мне и так удобно. Только... душно. Не мог бы ты открыть окно?
  Ричард подошел к окну и загремел задвижкой.
  – Черт! – воскликнул он. – Старик поставил здесь на окно замок. Без ключа теперь не открыть.
  Люсия зябко поежилась.
  – Пусть, – сказала она. – Ничего страшного.
  Ричард оставил задвижку в покое и сел за стол, подперев голову руками.
  – Замечательный человек наш старик. Все изобретает и изобретает, – сменил он тему.
  – Да, – откликнулась Люсия. – И наверняка заработал немало денег.
  – Наверное, – мрачно сказал Ричард. – Только он как раз работает не ради денег. Ученые все на один манер. Им интересны идеи, на остальное плевать. Ускорение частиц, черт побери!
  – Твой отец великий человек.
  – Вряд ли в Англии найдется еще один физик такого уровня, – мрачно согласился Ричард. – Но было бы очень мило, если бы он хоть иногда вспоминал, что в доме, кроме него, есть и другие люди. – Ричард все больше раздражался. – Меня он ни в грош не ставит.
  – Знаю, – кивнула Люсия. – Он держит тебя при себе, ты дома как пленник. Зачем он заставил тебя уйти из армии?
  – Наверное, – сказал Ричард, – хотел, чтобы в конце концов я пошел по его стопам. Он никак не может понять, что толку из этого все равно не выйдет. У меня нет и не было таких способностей, как у него. – Вместе со стулом Ричард придвинулся ближе к дивану и снова подпер голову. – Господи, Люсия, иногда я просто прихожу в отчаяние. Денег у него много, конечно, но ведь он все до последнего пенса тратит на эксперименты. Ты-то думала, что он нам даст что-нибудь в счет моего наследства и отпустит.
  Люсия резко выпрямилась.
  – Опять деньги! – горько воскликнула она. – Все только вокруг них и вертится. Деньги!
  – Но без них я ничего не могу! – воскликнул Ричард. – Я как муха в паутине! Муха!
  Люсия сочувственно взглянула на мужа.
  – Ричард! – проговорила она. – Я тоже...
  Ричард бросил на нее тревожный взгляд и хотел было что-то сказать, но Люсия не дала себя перебить.
  – Я тоже ничего не могу. Но мы должны что-то придумать.
  Неожиданно она поднялась, подошла к мужу, положила ладони ему на плечи и взмолилась:
  – Ради всего святого, Ричард, увези меня, пока не поздно!
  – Увезти? – спросил он глухо. – Куда?
  – Куда хочешь, – пылко ответила Люсия. – Куда угодно! Только подальше от этого дома. Главное быть подальше от этого дома! Я боюсь, Ричард. Я боюсь. Здесь слишком много теней... – Она оглянулась с таким страхом, словно действительно боялась увидеть тень. – Слишком много...
  Ричард остался сидеть.
  – Куда уедешь без денег? – с трудом проговорил Ричард. И, глядя в лицо жене, горько добавил: – Не очень приятно оказаться замужем за человеком, у которого нет ни гроша, правда, Люсия?
  Люсия отшатнулась.
  – О чем ты говоришь? – воскликнула она. – Что ты хочешь этим сказать?
  Ричард молча смотрел на нее, и лицо его было холодно и бесстрастно.
  – Что с тобой сегодня происходит, Ричард? – спросила Люсия. – Ты сам на себя не похож...
  Ричард резко поднялся.
  – Я?!
  – Да. Что происходит?
  – То, что... – Он проглотил комок. – Ничего. Все в порядке.
  Он повернулся к двери, но Люсия не дала ему уйти.
  – Ричард, дорогой... – сказала она. Он убрал от себя ее руки. – Ричард! – повторила Люсия.
  Муж смотрел на нее сверху вниз, заложив руки за спину.
  – Думаешь, я окончательный идиот? – спросил он. – Думаешь, я не заметил, как этот твой старый друг сунул тебе записку?
  – Ты хочешь сказать... ты подумал, будто...
  Он резко ее перебил:
  – Почему ты выбежала из-за стола? Ничего тебе не было плохо. Ты просто придумала предлог. Ты хотела остаться одна, чтобы прочесть эту свою драгоценную записочку. Не могла дождаться конца обеда. Тебе не терпелось, потому ты и стараешься от всех избавиться. Сначала от тети Кэролайн, теперь от меня.
  Глаза его, полные боли и гнева, оставались холодны.
  – Ричард, – ахнула Люсия, – ты сошел с ума. Что за глупости! Ты не можешь думать, будто у меня с Карелли что-то есть! Ведь не можешь? Не можешь, правда? Дорогой мой, Ричард, дорогой, для меня есть только ты. Никого, кроме тебя. Ты не можешь этого не понимать.
  Ричард не сводил с нее глаз.
  – Что было в этой записке? – спокойно спросил он.
  – Ничего... ничего.
  – Тогда покажи.
  – Я... не могу, – сказала Люсия. – Я ее порвала.
  Ричард холодно улыбнулся.
  – Нет, не порвала. Покажи, – потребовал он.
  Люсия ответила не сразу, глядя мужу в глаза.
  – Ричард, – сказала она, – неужели ты мне не веришь?
  – Я отберу ее у тебя силой, – процедил он, стиснув зубы, и сделал шаг вперед. – Я, я не знаю, что я сделаю...
  Он протянул к ней руку, и Люсия от неожиданности отшатнулась, глядя так, словно взглядом хотела его остановить. Неожиданно он отвернулся.
  – Нет, – сказал он, словно обращаясь к себе самому, – есть вещи, которых делать нельзя.
  Он не отводил глаз от ее лица.
  – Но, клянусь богом, если так, то я все узнаю сам от Карелли.
  Люсия схватила его за руку.
  – Ричард, не делай этого. Не нужно. Не нужно, прошу тебя. Нет!
  – Испугалась за своего возлюбленного, не так ли? – осклабился Ричард.
  – Он мне не возлюбленный, – с горечью проговорила Люсия.
  Ричард взял жену за плечи.
  – Может быть, и нет... Пока, – сказал он. – Вероятно, Карелли...
  Тут в холле раздались голоса, он замолчал и, сделав над собой явное усилие, отошел к камину, где достал портсигар, зажигалку и закурил. Дверь в библиотеку открылась, голоса стали громче. Люсия, бледная, стиснув руки, без сил опустилась на стул, где прежде сидел муж.
  В библиотеку вошли вместе мисс Эмори и Барбара, в высшей степени современная особа двадцати одного года от роду. Швырнув походя сумочку на диван, Барбара подошла к Люсии.
  – Приветик, ты в порядке? – спросила она.
  
  Глава 3
  Люсия с трудом заставила себя улыбнуться.
  – Да, дорогая, спасибо, – ответила она. – Я в полном порядке. В полном порядке.
  Барбара с улыбкой взглянула на свою прекрасную черноволосую свояченицу.
  – Уже порадовала Ричарда? Он потрясен? – спросила она. – Ведь все дело в этом, правда?
  – Порадовала? Потрясен? Не понимаю, о чем ты, – пробормотала Люсия.
  Барбара сложила руки, словно баюкая младенца. В ответ Люсия только печально улыбнулась и отрицательно покачала головой, а мисс Эмори в ужасе всплеснула руками.
  – Барбара, что ты себе позволяешь! – возмущенно воскликнула она.
  – Что такого особенного, – сказала Барбара. – Дети у всех могут родиться.
  Тетушка взглянула на нее сердито.
  – Что теперь себе позволяют девушки! Бог знает что такое, – сказала она, ни к кому не обращаясь. – В твои годы я в жизни не говорила о материнстве с такой бесцеремонностью, да мне тогда никто бы и не позволил.
  Тут хлопнула дверь, и она, оглянувшись, увидела, что Ричард вышел.
  – Видишь, Ричард смущен, – сказала она племяннице, – а виновата ты.
  – Знаешь, тетя Кэролайн, – отозвалась та, – я, конечно, все понимаю, ты викторианка, тебе пришлось прожить при ней лет двадцать, не меньше. Что ж, ты у нас человек своего времени. Но я-то, позволю тебе напомнить, я-то человек своего!
  – Может быть, я и викторианка, но есть вещи... – начала было Кэролайн, но Барбара фыркнула и перебила:
  – Обожаю викторианцев. Разумеется, детей находят в капусте. Подумать только. Какая прелесть!
  Барбара порылась в сумочке, нашла сигареты, зажигалку и закурила. Потом хотела было что-то добавить, но мисс Эмори остановила ее жестом:
  – Перестань, пожалуйста. Я тревожусь за бедную девочку, а ты пытаешься выставить меня на посмешище.
  Неожиданно Люсия закрыла лицо руками и заплакала. Прижав к глазам платок, она едва сквозь рыдания проговорила:
  – Вы все ко мне так добры. Ко мне никто никогда так не относился, как вы. Я так рада, что я здесь с вами, я так благодарна, я не могу...
  – Успокойся, детка, успокойся, – мисс Эмори бросилась к ней, обняла и погладила по плечу. – Успокойся, моя дорогая. Я понимаю, о чем ты – всю жизнь прожить за границей, это нелегко, даже подумать страшно. Совсем другое воспитание... Континентальные взгляды на этот счет весьма своеобразны. Но не нужно, не нужно...
  Люсия встала, нерешительно посмотрела на мисс Эмори. Та подвела ее к дивану, усадила, устроила поудобнее среди подушек и опустилась рядом.
  – Разумеется, тебе трудно, дорогая. Но возьми себя в руки и попытайся привыкнуть. Конечно, весной в Италии хорошо, особенно на озерах. Я всю жизнь это говорю. Конечно, и лето там провести неплохо. Но жить!.. Не нужно, не нужно плакать, детка.
  – Вот что ей, по-моему, действительно нужно, так это выпить чего-нибудь покрепче, – предложила Барбара, садясь на кофейный столик и придирчиво, но дружелюбно рассматривая Люсию. – Что за дом у нас, тетя Каролайн. Мы отстали от жизни лет на сто. Коктейль не из чего сочинить! До обеда виски и шерри и после обеда бренди. Бедный Ричард не может даже сделать себе «Манхэттен». А Люсии сейчас очень бы не помешал «Бокал сатаны».
  Мисс Эмори пришла в ужас:
  – «Бокал сатаны»?! Это еще что такое?
  – Такой коктейль. И, если доме есть все, что нужно, делается очень просто, – ответила Барбара. – Наливаешь бренди пополам с ментоловым ликером и добавляешь немного красного перца. Без перца не то. Потом смешиваешь. Совершенно бесподобно, эффект гарантирован.
  – Барбара, разве ты не знаешь, я неодобрительно отношусь к алкоголю, – сказала мисс Эмори, пожав плечами. – Мой отец говорил...
  – Уж не знаю, что он там говорил, – перебила Барбара, – но выпивал наш дражайший дед в день бутылки по три, не меньше. Кто об этом не знает?
  На мгновение Кэролайн вспыхнула и едва удержалась от резкости, но сдержалась и с улыбкой ответила:
  – Джентльмены – это совсем другое дело.
  Однако юная Барбара и на этот счет придерживалась иных взглядов.
  – Ничего не другое дело, – сказала она. – Во всяком случае, лично я не понимаю, с какой стати позволять им быть другим делом. Они всю жизнь этим пользовались. – Барбара извлекла из сумочки зеркальце, пудреницу и губную помаду. – Ну-ка посмотрим, как мы выглядим, – сказала она себе.
  Что-то там привело ее в ужас.
  – О боже! – сказала она и принялась яростно красить губы.
  – Прошу тебя, Барбара, – сказала тетка, – зачем так намазывать губы, да еще ярко-красной помадой? Она такая вызывающая...
  – Надеюсь, – сказала Барбара. – Зря она, что ли, стоит семь шиллингов и шесть пенсов.
  – Семь шиллингов и шесть пенсов! Что за безумие, столько денег на...
  – На «Стойкий поцелуй», тетя Кэролайн.
  – Как ты сказала?
  – На помаду. Помада называется «Стойкий поцелуй».
  Тетка сердито шмыгнула носом.
  – Я еще понимаю, намазать губы, когда холодно или ветер, чтобы не потрескались. Чем-нибудь жирным, например ланолином. Ланолин у меня есть. А помада...
  – Дорогая тетя Кэролайн, если хочешь, могу подарить эту помаду тебе. В конце концов, лучше уж подарить, чем потерять где-нибудь в такси. – С этими словами она убрала помаду в сумочку.
  Мисс Эмори взглянула на племянницу с недоумением.
  – Что ты хочешь этим сказать, в каком такси? Не понимаю, – она пожала плечами.
  Барбара поднялась с места, подошла к диванчику и встала у Люсии за спиной, облокотившись на спинку.
  – Ничего страшного, зато Люсия меня поняла, правда, солнышко? – сказала она, слегка пощекотав ей шейку.
  Люсия Эмори рассеянно перевела на нее взгляд.
  – Прости, я не слушала, – отозвалась она. – Что ты сказала?
  Кэролайн вспомнила наконец, чего ради пришла.
  – Знаешь ли, дорогая, – сказала она Люсии, – меня всерьез беспокоит твое самочувствие. – Кэролайн перевела взгляд на Барбару. – Ей нужно принять что-нибудь профилактическое. Что у нас есть? Лучше всего, конечно, соль. Но, к сожалению, оказалось, что утром Элен, когда вытирала пыль, разбила мой флакон.
  Барбара, поджав губы, поразмышляла.
  – Знаю! – наконец воскликнула она. – Ты забыла? Больничный склад!
  – Какой еще больничный склад? Что ты сегодня болтаешь? Какой склад!
  Барбара села на стул рядом с теткой.
  – Помнишь ящик, который оставила Эдна?
  Мисс Эмори просветлела.
  – Ах да, конечно! – И, повернувшись к Люсии, добавила: – Жаль, ты не успела познакомиться с Эдной. Это моя старшая племянница, сестра Барбары. Они с мужем уехали в Индию месяца за три до твоего появления. Эдна очень способная девочка...
  – Очень, – согласилась Барбара. – Только что родила двойню. А так как капуста в Индии, кажется, не растет, то, наверное, она нашла их под каким-нибудь развесистым манговым деревом.
  Мисс Эмори позволила себе улыбнуться.
  – Ну, хватит, Барбара. Я хотела сказать, что Эдна во время войны выучилась на фармацевта. И работала в госпитале, в войну он у нас размещался в городской ратуше. А потом, после войны и до самого замужества, она продолжала работать, но уже в больнице графства. Про микстуры и пилюли она знает все. В Индии ей это пригодится. Но о чем бишь я? Ах да! Перед отъездом она оставила целый ящик лекарств. А что нам было делать со всеми этими ее бутылочками?
  – Я прекрасно помню, что она нам сказала с ними делать, – отозвалась Барбара. – Она, перед тем как переехать к мужу, упаковала все лекарства в ящик. И сказала нам их рассортировать и отправить в больницы, а мы забыли или, по крайней мере, сделали вид, что забыли. Ящик убрали на шкаф. Даже Эдна заглянула в него только раз, уже когда собиралась в Индию. Так что там он и стоит, – Барбара махнула рукой в сторону шкафа. – Так никто ничего и не рассортировал.
  Барбара придвинула стул к книжному шкафу, взобралась и сняла сверху большой черный ящик из жести.
  – Пожалуйста, дорогая, не беспокойся, – пролепетала Люсия.
  Барбара не обратила на нее никакого внимания, сняла ящик и поставила на стол.
  – Ну, – сказала она, – по крайней мере, я его хоть сняла.
  Она заглянула внутрь.
  – Господи, да тут целая аптека, – ахнула она и принялась вынимать одну бутылочку за другой. – Йод, бальзам Фрайра, что-то непонятное: «Микст. Кард. Ко», касторовое масло, – она скривилась. – А вот что-то интересненькое!
  Барбара достала несколько запечатанных склянок из темного стекла.
  – Атропин, морфин, стрихнин, – прочла она на этикетках. – Берегитесь, тетушка Кэролайн, теперь, если вы меня рассердите, я подсыплю вам в кофе стрихнину, и вы умрете в страшных мучениях.
  Барбара устрашающе потрясла склянкой, а Кэролайн отмахнулась от нее со смехом.
  – Да, но для Люсии ничего нет, – проговорила Барбара, складывая бутылки и склянки обратно. Она еще держала в руке склянку с морфином, когда Тредвелл открыл дверь и в библиотеку один за другим вошли Эдвард Рейнор, доктор Карелли и сэр Клод Эмори. Первым вошел секретарь, молодой человек неприметного вида лет двадцати восьми – двадцати девяти. Он подошел к Барбаре и с любопытством взглянул на ящик.
  – Что, мистер Рейнор, интересуетесь ядами? – спросила она, не прекращая своего занятия.
  Следом за ним к столу подошел и доктор Карелли, очень смуглый темноволосый человек лет около сорока. Одетый в прекрасно сшитый костюм, ухоженный, обходительный, он прекрасно говорил по-английски, с едва заметным акцентом.
  – Что это у вас здесь такое, мисс Эмори? – спросил он.
  Сэр Клод, который о чем-то беседовал с Тредвеллом, задержался у двери.
  – Вы все поняли? – громко спросил он.
  – Безусловно, сэр.
  Тредвелл вышел, а сэр Клод приблизился к остальным. Не обратив никакого внимания на предмет общего интереса, он сказал:
  – Надеюсь, доктор Карелли, вы меня извините, если я уйду к себе? Мне необходимо написать еще несколько писем. Рейнор, не могли бы вы пойти со мной?
  Сэр Клод вошел в кабинет, и Эдвард Рейнор направился следом. Когда дверь захлопнулась, Барбара вдруг выронила из рук склянку.
  
  Глава 4
  Доктор Карелли быстро нагнулся, поднял ее и хотел было вернуть. Но взгляд его упал на этикетку, и невольно доктор воскликнул:
  – Ого, что это! Морфин! – Потом взял другую, которая все еще лежала неубранная на столе: – Стрихнин! Позвольте узнать, дорогие леди, откуда у вас такие смертельно опасные штучки? – И Карелли с интересом заглянул в ящик.
  Барбара взглянула на холеного итальянца с неприязнью.
  – Наследие войны, – коротко бросила она с ехидной усмешкой.
  Кэролайн заволновалась и подошла к доктору.
  – Не хотите ли вы сказать, доктор, будто здесь и впрямь яды? Яды опасны для жизни. А этот ящик стоит на шкафу уже несколько лет, и ничего. Нет-нет, здесь у нас безвредные препараты, иначе быть не может.
  – Прошу прощения, – сухо отозвался доктор Карелли, – половины содержимого этих склянок хватило бы отправить на тот свет человек двенадцать. И вы называете это безвредными препаратами? Тогда я не понимаю, что такое вредное.
  – О господи! – в ужасе выдохнула Кэролайн и тяжело опустилась на стул.
  – Вот, например, – продолжал Карелли, обращаясь ко всем троим одновременно. Он взял в руки еще одну склянку и медленно прочел: – «Стрихнина гидрохлорид». Семь-восемь этих крошечных таблеток, и смерть обеспечена. Довольно неприятная смерть, между прочим. Даже в высшей степени неприятная. – Он достал из ящика еще одну. – «Атропина сульфат». Отравление атропином напоминает отравление трупным ядом. Тоже довольно мучительная смерть.
  Отложив атропин, он достал третью.
  – Так, а это что такое? – сказал он, тщательнее, чем прежде, выговаривая слова. – «Гиоцина гидробромид». Звучит безобидно, не так ли? Но должен вас огорчить, милая мисс Эмори, половины этих крошечных белых таблеток хватит, чтобы... – Он сделал выразительный жест. – Никаких мучений. Человек просто быстро уснет. Скорый сон без сновидений. Вечный сон [512].
  Он подошел к Люсии, держа склянку в вытянутой руке так, словно предлагал ей проверить на себе справедливость этих слов. Губы его улыбались, но взгляд оставался холодным.
  Люсия завороженно смотрела на склянку. Она потянулась к ней, повторила, словно под гипнозом:
  – Скорый сон без сновидений... – прошептала она.
  Доктор Карелли с любопытством взглянул на Кэролайн. Потрясенная, она молчала. Пожав плечами, со склянкой в руке Карелли отошел.
  Дверь открылась, и появился Ричард. Ни слова не говоря, он сел за письменный стол. Следом за ним вошел Тредвелл с подносом, на котором стояли кофейник и чашки. Тредвелл поставил поднос на столик, а Люсия принялась разливать кофе.
  Барбара взяла две чашки, одну отнесла Ричарду, села и отхлебнула кофе, пока он не остыл. Доктор Карелли тем временем складывал склянки в ящик.
  – Знаете, доктор, – сказала Кэролайн, – своими разговорами про все эти сны без сновидений и страшные смерти вы меня до полусмерти напугали. Полагаю, вы так хорошо знаете яды, потому что вы итальянец?
  – Дорогая леди, – рассмеялся Карелли, – вы несправедливы к итальянцам. Разве ваши слова не non sequitur [513]? Почему итальянец должен разбираться в ядах лучше, чем англичанин? Насколько я знаю, яды, как говорится, оружие женщин, а не мужчин. Или, быть может, вы вспомнили об итальянке? Быть может, вам даже пришло на ум имя Борджиа? Не так ли, а?
  Он отнес чашку Кэролайн, вернулся к столику и взял себе.
  – Лукреция Борджиа, это чудовище! Да, если говорить честно, я вспомнила именно о ней, – призналась тетушка Кэролайн. – В детстве она мне снилась в кошмарах. Я представляла ее себе очень бледной и, как наша дорогая Люсия, высокой и черноволосой.
  Доктор Карелли протянул Кэролайн сахарницу. Она отрицательно покачала головой, взяла у него из рук сахарницу и сама поставила на поднос. Ричард отодвинул чашку, взял со стола журнал и принялся его перелистывать. Кэролайн продолжала:
  – Да, тогда мне снились кошмары. Как будто я в комнате, где сидят только взрослые и ребенок только я одна, все что-то пьют из прекрасных кубков. Потом входит красивая женщина – как ни странно, действительно похожая на тебя, Люсия, – и протягивает кубок мне. По ее улыбке я понимаю, что пить нельзя, но почему-то не могу отказаться. Она будто гипнотизирует взглядом, я пью, в горле начинает жечь, я задыхаюсь. Потом, конечно, я просыпалась.
  Доктор Карелли подошел к дивану, шутливо поклонился Люсии и сказал:
  – Дорогая Лукреция, пощадите нас, бедных.
  Люсия на шутку не отозвалась. Она не слушала. Повисло молчание. Доктор, чему-то улыбнувшись, отошел, допил кофе, поставил чашку. Барбара оглядела собравшихся, залпом проглотила свой кофе. Всеобщая мрачность ей надоела.
  – Как насчет музыки? – предложила она и направилась к граммофону. – Ну-ка, что тут у нас? А-а, это замечательная пластинка, сама купила позавчера. – Пританцовывая, Барбара принялась напевать. – «Айки... у-у-у, это еще что, ну и ну». А это?
  – Ах, Барбара, дорогая, что за вульгарные песенки! – Мисс Эмори даже поднялась и сама заглянула в пластинки. – Здесь же есть куда более приятные вещи. Хочешь легонького, пожалуйста, вот тебе Мак-Кормак. «Священный город» – замечательное сопрано, не помню, правда, кто поет. И вот это... «Мельба» обычно выпускает приличные вещи... А-а... О-о! Да! Гендель, «Ларго».
  – Прошу тебя, тетя! Не хватало сейчас только Генделя, – возмутилась Барбара. – Нет уж, если тебе непременно нужно что-нибудь тяжеленькое, то вот тебе итальянские оперы. Вот в них вы должны разбираться, доктор. Идите-ка помогите.
  Карелли подошел к столу, и они втроем склонились над пластинками. Ричард все еще листал журнал.
  Люсия встала и медленно, будто бы бесцельно, приблизилась к жестяному ящику. Убедившись, что никто на нее не смотрит, она достала склянку с наклейкой «Гиоцина гидробромид» и высыпала в ладонь почти все ее содержимое. В этот момент открылась дверь кабинета, на пороге появился Эдвард Рейнор. Незамеченный Люсией, он смотрел, как она положила склянку обратно и отошла к кофейному столику.
  Из кабинета донесся голос сэра Клода. Что именно он сказал, никто в столовой не разобрал, кроме секретаря, который повернулся и ответил:
  – Да, конечно, сэр Клод. Сейчас я принесу кофе.
  Он шагнул было к столику, но остановился, услышав новый вопрос:
  – А где письмо Маршаллу?
  – Ушло с дневной почтой, сэр Клод.
  – Рейнор, я ведь предупредил!.. Пожалуйста, идите сюда, – загремел ученый.
  – Прошу прощения, сэр, – сказал секретарь, вернулся в кабинет, и дверь снова закрылась.
  Люсия, оглянувшаяся на голос, не поняла, что Рейнор заметил, чем она занималась. Стоя спиной к мужу, она высыпала все таблетки себе в чашку и присела на край дивана.
  Неожиданно граммофон ожил и заиграл фокстрот. Ричард отложил журнал, одним глотком допил кофе и сел рядом с женой.
  – Ловлю тебя на слове. Я решился. Мы уедем.
  Люсия с удивлением взглянула на мужа.
  – Ричард, – тихо сказала она, – ты это серьезно? Уедем? Но мне показалось, ты говорил... А как же?.. Откуда ты возьмешь деньги?
  – Есть много способов добыть денег, – хмуро ответил Ричард.
  – Что ты хочешь этим сказать? – с тревогой спросила Люсия.
  – Я хочу сказать, что если человек любит свою жену так, как я тебя, он что-нибудь непременно придумает. Непременно.
  – Мне больно тебя слушать, Ричард, – сказала Люсия. – Значит, ты мне так и не поверил, ты решил купить мою любовь за...
  Она замолчала, и тут дверь кабинета снова открылась и снова появился Эдвард Рейнор. Он подошел к столику, взял в руки чашку, Люсия при этом отодвинулась в угол, а Ричард задумчиво встал у камина и загляделся в огонь.
  Барбара, пританцовывая под музыку, хотела было пригласить кузена на танец. Но вид у него был до того мрачный, что она отвернулась к Рейнору.
  – Не хотите ли потанцевать, мистер Рейнор? – спросила она.
  – С удовольствием, мисс Эмори, – отозвался секретарь. – Но сначала я отнесу кофе сэру Клоду.
  Неожиданно Люсия поднялась.
  – Мистер Рейнор, – торопливо сказала она, – вы взяли не ту чашку. Это мой кофе.
  – Неужели? – сказал Рейнор. – Прошу прощения.
  Люсия взяла со стола другую чашку и забрала свою из рук Эдварда.
  – Пожалуйста.
  Она загадочно улыбнулась сама себе, поставила свою чашку на стол и снова села.
  Секретарь, повернувшись ко всем спиной, достал из кармана несколько таблеток и бросил их в чашку. Не успел он сделать и двух шагов, как его снова остановила Барбара:
  – Ну пожалуйста, потанцуйте со мной, мистер Рейнор. Я пригласила бы доктора Карелли, но он просто умирает от желания потанцевать с Люсией.
  Рейнор собрался было что-то сказать, когда его опередил Ричард.
  – Не спорьте с ней, Рейнор, – посоветовал он, – спорить с ней себе дороже. Отдайте-ка чашку. Я вполне способен вас в этом заменить.
  Рейнор неохотно отдал чашку. Ричард помедлил мгновение и шагнул в кабинет. Барбара с Рейнором перевернули пластинку и закружились в вальсе. Доктор Карелли улыбнулся и подошел к Люсии, которая с удрученным видом все еще так и сидела в углу дивана.
  – Мисс Эмори пригласила меня провести у вас все выходные, – сказал он. – Очень мило с ее стороны.
  Люсия подняла на него глаза и не сразу ответила:
  – Она очень добрый человек.
  – Здесь вообще очень милый дом, – продолжал Карелли, подходя ближе. – Как-нибудь покажите его мне. Меня очень интересует архитектура этого периода.
  Тем временем Ричард вышел из кабинета. Не взглянув на доктора и жену, он подошел к ящику и принялся просматривать содержимое.
  – Мисс Эмори расскажет вам о нем лучше меня, – ответила Люсия. – Я не успела еще его изучить.
  Оглянувшись и увидев, что Ричард занят лекарствами, Барбара танцует с Рейнором, а мисс Эмори дремлет и никто на них не смотрит, Карелли опустился на диван рядом с Люсией и тихо, но твердо сказал:
  – Вы уже сделали то, о чем я просил?
  – Пожалейте меня, – c отчаянием прошептала Люсия.
  – Вы сделали то, о чем я сказал? – еще тверже повторил вопрос Карелли.
  – Я... я... – Люсия замялась, поднялась, пошатнулась, резко повернулась и быстро пошла прочь. Взявшись за ручку двери, которая вела в коридор, она попыталась ее открыть, но дверь не поддалась.
  – Что-то случилось с защелкой! – воскликнула она, оглянувшись. – Я не могу открыть.
  – Что-что? – удивилась Барбара, продолжая танцевать.
  – Я не могу открыть дверь, – повторила Люсия.
  Барбара и Рейнор прекратили танцевать и подошли к двери. Ричард снял иглу и тоже к ним присоединился. Все пытались открыть дверь по очереди, но все безуспешно. Карелли и проснувшаяся мисс Эмори наблюдали за ними с нескрываемым изумлением.
  Из кабинета, никем не замеченный, появился сэр Клод с кофейной чашкой в руках.
  – Странно! – воскликнул Рейнор, оставив попытки справиться с ручкой. – Похоже, ее заклинило.
  – Нет, не заклинило. Она заперта. Заперта снаружи, – громко сказал сэр Клод, и все вздрогнули от неожиданности.
  Мисс Эмори поднялась со своего места, подошла к брату и что-то хотела сказать, но сэр Клод опередил ее вопрос.
  – Это я велел ее запереть, – сказал он.
  Под изумленными взглядами сэр Клод подошел к столику и положил в кофе сахар.
  – Я должен вам кое-что сказать. Ричард, будь любезен, позвони Тредвеллу.
  Ричард раскрыл было рот, но заколебался, промолчал, подошел и нажал кнопку возле камина.
  – Прошу вас, все сядьте, – сказал сэр Клод, указывая на диван и стулья.
  Доктор Карелли, вскинув брови, первый подошел к стулу. Его примеру последовали Люсия и Рейнор, Ричард же, покачав головой, снова отошел к камину. Мисс Эмори вместе с племянницей расположились на диване.
  Когда все устроились, сэр Клод развернул кресло так, чтобы ему было всех видно, и тоже сел.
  Дверь открылась, и вошел Тредвелл.
  – Вы звонили, сэр Клод?
  – Да, Тредвелл. Вы позвонили по тому номеру, который я вам дал?
  – Да, сэр.
  – Ответ был положительный?
  – Конечно, положительный, сэр.
  – Значит, машина уже выехала на станцию?
  – Да, сэр. Шофер успеет.
  – Очень хорошо, Тредвелл, – сказал сэр Клод. – Заприте нас.
  – Хорошо, сэр, – ответил Тредвелл и удалился.
  И все услышали, как в замке снова поворачивается ключ.
  – Клод, – воскликнула мисс Эмори, – ради всего святого, что Тредвелл...
  – Тредвелл выполняет мое указание, Кэролайн, – сурово сказал сэр Клод.
  – Не мог бы ты объяснить, что происходит? – холодно спросил отца Ричард.
  – Именно это я и собираюсь сделать, – ответил сэр Клод. – Пожалуйста, выслушайте меня спокойно. Вы уже убедились, что обе двери, – он показал на двери, которые вели в коридор и холл, – заперты на замок. Из кабинета есть только один выход, через эту комнату. Окна тоже заперты. – Развернувшись вместе с креслом в сторону Карелли, он как бы между прочим добавил: – Замки новые, патентованные, никто в доме, кроме меня, не умеет с ними обращаться. – И вновь обратился ко всем: – Таким образом, комната превратилась в мышеловку. – Он взглянул на часы. – Сейчас без десяти девять. Минут в пять десятого появится крысолов.
  – Крысолов? – в полном недоумении переспросил Ричард. – Какой крысолов, отец?
  – Детектив, – сухо ответил ученый и сделал глоток из чашки.
  
  
  Глава 5
  Все оцепенели.
  Люсия негромко вскрикнула, муж внимательно на нее посмотрел. Мисс Эмори ахнула, Барбара воскликнула «черт возьми!», а Эдвард Рейнор пробормотал нечто нечленораздельное, что-то вроде «но послушайте, сэр Клод». И только доктор Карелли остался спокоен.
  Сэр Клод поудобнее устроился в своем кресле, держа чашку в правой, блюдце в левой руке.
  – Кажется, мне удалось произвести на вас впечатление, – довольно отметил он, глядя на выражения их лиц. Он допил кофе и, скривившись, поставил чашку на столик. – Что-то и кофе у нас сегодня какой-то горький.
  Мисс Эмори оскорбилась и собралась ответить, но ее опередил Ричард, которому явно было не до защиты достоинств кофе и чести хозяйки дома.
  – Какой детектив? – спросил он отца.
  – Его зовут Эркюль Пуаро. Он бельгиец, – ответил сэр Клод.
  – Но зачем? – настойчиво спросил Ричард. – Зачем ты его пригласил?
  – Хороший вопрос, – с неприязненной улыбкой ответил сэр Клод. – Тут мы подходим к главному. Как вам почти всем известно, несколько лет назад я занялся исследованиями в области ядерной физики. Я открыл новое взрывчатое вещество. Сила его такова, что все известные до сих пор виды взрывчатки по сравнению с ним просто детские игрушки. Это вам известно...
  Карелли вскочил.
  – Я не знал! – взволнованно воскликнул он. – Очень интересно!
  – Вот как, доктор Карелли? – Сэр Клод произнес эти обычные слова так многозначительно, что Карелли растерянно опустился на место.
  – Как я уже сказал, – продолжал сэр Клод, – сила «эморита» – так я назвал новое вещество – такова, что одна бомба, начиненная им, способна уничтожить сотни тысяч человек.
  – Какой ужас! – Люсия содрогнулась.
  – Дорогая Люсия, – улыбнулся ей свекор, – истина не может быть ужасна, она может быть только интересной.
  – Но почему, – спросил Ричард, – ты заговорил об этом сейчас?
  – В последнее время у меня несколько раз был повод убедиться в том, что кто-то слишком заинтересовался моими расчетами. И несколько дней назад я попросил месье Пуаро оказать мне услугу: при-ехать сюда в субботу, провести с нами два дня и в понедельник лично отвезти бумаги в Лондон.
  – Но, Клод, это нелепо! – возмутилась тетушка Кэролайн. – Это в высшей степени оскорбительно для всех нас. Ведь не мог же ты всерьез подумать, будто...
  – Я еще не закончил, Кэролайн, – перебил ее брат. – Уверяю вас, в моих словах ничего нелепого, к сожалению, нет. Повторяю, несколько дней назад я просил месье Пуаро приехать в субботу, но мне пришлось переменить свои планы и вызвать его сегодня. Я решил сделать это потому... – Сэр Клод умолк. Он обвел глазами лица собравшихся и сказал медленно, осторожно подбирая слова: – Потому что сегодня, – он еще раз окинул всех взглядом, – выведенная мной формула, записанная на обычном листке из блокнота, исчезла из сейфа в кабинете почти перед самым обедом. Ее украл кто-то из вас!
  Все ахнули, потом заговорили разом.
  – Исчезла! – первая воскликнула Кэролайн.
  – Как! Из сейфа? Это невозможно! – воскликнул Рейнор.
  Удивился даже доктор Карелли, который слушал хозяина дома крайне внимательно. Сэр Клод повысил голос, и все стихли.
  – Я привык верить фактам, – сказал он. – Я положил листок в сейф в двадцать минут восьмого и вышел. После меня в кабинет вошел Рейнор.
  Секретарь вспыхнул то ли от гнева, то ли от смущения.
  – Сэр Клод, я протестую... – начал было он.
  Сэр Клод успокаивающе поднял руку.
  – Рейнор недолго пробыл в кабинете, где что-то писал, почти сразу следом за ним вошел доктор Карелли. Рейнор поздоровался с ним и вышел, а доктор Карелли остался.
  – Я протестую, я... – теперь вспыхнул Карелли, но ученый вновь поднял руку, призывая к тишине.
  – Рейнор сидел за столиком возле двери, его видели моя сестра Кэролайн и Барбара, которые как раз проходили мимо и заглянули в дверь, а доктор Карелли даже не вошел, а просто постоял в дверях и ушел вместе с дамами, дамы же в кабинет не входили.
  Барбара взглянула на тетку и сказала:
  – Боюсь, дядя Клод, у вас не совсем точные сведения. Я тоже в числе подозреваемых. Помнишь, тетя Кэролайн? Ты попросила меня посмотреть, не забыла ли ты в кабинете спицы. Ты не могла вспомнить, где их оставила.
  Сэр Клод продолжал, словно не заметив слов племянницы:
  – Следующим, кто вошел в кабинет, был Ричард. Он вошел один и оставался в комнате несколько минут.
  – Боже мой! – ахнул Ричард. – Отец, не мог же ты подумать, будто твою чертову формулу стащил я? Быть не может!
  Глядя сыну в лицо, сэр Клод задумчиво сказал:
  – Этот листок бумаги стоит дорого.
  – Вот оно что, – спокойно произнес сын. – У меня долги. Ты подумал о моих долгах, не так ли?
  Сэр Клод ничего не ответил, изучая взглядом собравшихся.
  – Как я уже сказал, Ричард находился в кабинете несколько минут. Второй раз он зашел, столкнувшись с Люсией, которая только-только вошла. Еще через несколько минут прозвучал гонг, но Люсия опоздала к обеду. Я застал ее здесь одну около сейфа.
  – Отец! – воскликнул Ричард, протягивая руку к жене, словно пытаясь ее защитить.
  – Повторяю, около сейфа. Она была очень взволнована, а когда я спросил, что случилось, она ответила, будто ей стало нехорошо. Я предложил стакан вина, но она отказалась, сказав, что ей уже лучше, и ушла в столовую. Я хотел было последовать за ней, но не знаю почему, повинуясь какому-то внутреннему порыву, подошел и заглянул в сейф. Конверт, в котором лежал листок, исчез.
  Наступила тишина. Никто не произнес ни слова. Теперь серьезность происшествия, кажется, поняли все.
  Потом Ричард спросил:
  – Как тебе удалось узнать о том, кто где и когда был?
  – Думал, спрашивал, рассуждал. Что-то я видел сам, что-то узнал от Тредвелла.
  – Насколько я понимаю, Тредвеллу и прочим слугам ты веришь, Клод, – горько произнесла мисс Эмори. – И подозреваешь только членов семьи.
  – Гостя тоже, – уточнил сэр Клод. – Да, Кэролайн, дело обстоит именно так. С тех пор, как я положил в сейф конверт, и до того, как я обнаружил пропажу, никто из слуг сюда не входил. – Он оглядел всех по очереди и добавил: – Надеюсь, теперь всем все ясно. Сейчас конверт находится у того, кто его украл. После обеда столовую обыскали самым тщательным образом. Тредвелл ничего не нашел, и потому я, разумеется, предпринял меры, чтобы никто отсюда не вышел.
  Повисла напряженная тишина, которую прервал вопрос доктора Карелли:
  – Вы хотите, сэр Клод, чтобы мы позволили себя обыскать?
  – Я этого не сказал, – отозвался сэр Клод и посмотрел на часы. – Без двух минут девять. Эркюль Пуаро уже прибыл в Маркет-Клив, где сейчас его и встречают. Ровно в девять Тредвелл выключит основной рубильник. На одну минуту мы останемся в темноте. Если свет снова зажжется и листок останется у вора, я передам дело в чужие руки. Тогда им займется Пуаро. Но если через минуту листок будет здесь, – сэр Клод хлопнул ладонью по столу, – я откажусь от услуг детектива и скажу, что просто ошибся.
  – Это невозможно, – сказал Ричард. Он обвел глазами всех в комнате. – Я считаю, что нас нужно обыскать, всех. Думаю, так будет лучше.
  – Я тоже, – немедленно поддержал его Рейнор.
  Ричард Эмори вопросительно посмотрел на доктора Карелли. Итальянец с улыбкой пожал плечами.
  – Что ж, я тоже, – согласился он.
  – Люсия? – Ричард повернулся к жене.
  – Нет, Ричард, нет, – тихо сказала она. – Твой отец знает, что делает.
  Ричард онемел.
  – Так как, Ричард? – сказал сэр Клод.
  Ричард только тяжело вздохнул.
  – Хорошо, пусть будет по-твоему, – наконец сказал он и посмотрел на Барбару, которая тоже кивнула в знак согласия.
  Сэр Клод устало откинулся в кресле.
  – Что-то у меня до сих пор привкус во рту от этого кофе, – вяло сказал он и зевнул.
  Наступила полная тишина, начали бить часы. Сэр Клод медленно повернулся к сыну. С последним ударом погас свет, и комната погрузилась в полную темноту.
  Кто-то вздохнул, кто-то из женщин тихо вскрикнул, потом послышался голос мисс Эмори, которая сказала:
  – Все это мне не нравится...
  – Помолчи, Кэролайн, – перебила ее Барбара, – не мешай слушать.
  Несколько секунд стояла напряженная тишина, в которой послышался только чей-то вздох и шелестение бумаги. Потом снова наступила тишина, потом звякнул какой-то металлический предмет, раздался грохот, словно упал стул, потом вскрик Люсии:
  – Сэр Клод! Пожалуйста, сэр Клод! Это невыносимо!
  В комнате по-прежнему было темно. Кто-то тяжело вздохнул, кто-то постучал в дверь.
  – Пожалуйста! – снова простонала Люсия.
  И словно в ответ на ее слова свет наконец загорелся.
  Ричард машинально отзвался на стук и пытался открыть дверь. Эдвард Рейнор стоял возле опрокинутого стула. Люсия полулежала в кресле, близкая к обмороку.
  Сэр Клод с закрытыми глазами сидел, откинувшись на спинку.
  Рейнор вдруг показал на стол.
  – Смотрите! – крикнул он. – Конверт!
  На столе перед сэром Клодом лежал длинный конверт.
  – Слава тебе, господи! – воскликнула Люсия. – Слава тебе, господи!
  В дверь снова постучали, и она медленно распахнулась. Все повернули головы. На пороге появился Тредвелл, который объявил о прибытии нового гостя.
  Все глаза теперь были обращены к нему. Это был маленький человечек едва пяти футов ростом, однако явно исполненный чувства собственного достоинства. Голову, похожую на яйцо, он держал набок, словно принюхивающийся терьер. Большие усы были напомажены и закручены, как у военного. Одет он был в высшей степени аккуратно.
  – Эркюль Пуаро к вашим услугам, – сказал незнакомец и поклонился.
  Ричард Эмори протянул ему руку.
  – Очень рад, месье Пуаро, – сказал он.
  – Сэр Клод? – задал вопрос Пуаро. – Впрочем, нет, вы, конечно, еще слишком молоды. Тогда вы, наверное, сын? – Он пожал Ричарду руку и прошел в комнату. Следом за ним на пороге появился еще один прибывший, высокий, с военной выправкой человек средних лет. Пуаро представил и его:
  – Познакомьтесь, мой коллега, капитан Гастингс.
  – Какая милая комната, – сказал Гастингс, тоже пожимая Ричарду руку.
  Ричард повернулся к Пуаро.
  – Прошу прощения, месье Пуаро, – сказал он, – но боюсь, вы приехали напрасно. Никакой необходимости в ваших услугах больше нет.
  – Вот как? – удивился Пуаро.
  – Именно так. Очень жаль, что вам пришлось тащиться из Лондона. Но конечно, расходы, я имею в виду... э-э... это все мы уладим...
  – Понимаю, – сказал Пуаро, – однако на данный момент меня интересует отнюдь не оплата расходов.
  – Нет? Но тогда... э-э...
  – Тогда что, хотели вы сказать? Я отвечу. Одна мелочь и, разумеется, совершенно несущественная. Меня пригласил ваш отец. И хотелось бы знать, почему он не может сказать мне об этом сам?
  – А-а... да. Прошу прощения. – Ричард повернулся к отцу. – Отец, пожалуйста, скажи месье Пуаро, что надобность в его услугах отпала.
  Сэр Клод не отозвался.
  – Отец! – воскликнул Ричард, торопливо подходя к креслу. Наклонился и отпрянул. – Доктор Карелли! – позвал он, глядя на итальянца широко раскрытыми глазами.
  Побледнев, мисс Эмори поднялась со стула. Карелли быстро подошел к креслу и пощупал пульс. Нахмурился, приложил руку к сердцу, покачал головой.
  Медленно подошел Пуаро и внимательно посмотрел на неподвижное тело.
  – Н-да-а, боюсь, – проговорил он, – очень боюсь...
  – Чего вы боитесь? – резко спросила Барбара, тоже вставая.
  – Боюсь, сэр Клод пригласил меня слишком поздно, мадемуазель, – ответил он, глядя ей прямо в лицо.
  
  Глава 6
  Услышав слова Пуаро, все остолбенели. Доктор Карелли еще раз осмотрел тело и выпрямился.
  – Кажется, ваш отец мертв, – подтвердил он.
  Ричард недоверчиво уставился на Карелли.
  – Господи, да что же это? – наконец проговорил он. – Сердце?
  – М-м... может быть, и сердце, – неуверенно ответил тот.
  Кэролайн едва не упала в обморок, Барбара нежно положила руку ей на плечо. К ним подошел Эдвард Рейнор.
  – Надеюсь, этот человек действительно врач? – спросил он.
  – Да. Но он итальянец, – сдавленно произнесла Барбара, усаживая тетку.
  Пуаро энергично тряхнул головой, коснулся своих роскошных усов и улыбнулся ей с легким упреком:
  – К вашим услугам, мадемуазель, – детектив, но бельгиец. Впрочем, иногда и мы, иностранцы, оказываемся в состоянии отвечать за свои слова.
  Барбара смутилась. Несколько минут в комнате все молчали, и только Барбара о чем-то шепталась с Рейнором. Неожиданно Люсия подошла к Пуаро, взяла его под руку и отвела в сторону.
  – Месье Пуаро, – еле слышно прошептала она. – Прошу вас, останьтесь! Не позволяйте им себя отослать!
  Пуаро пристально посмотрел ей в лицо.
  – Следует ли понимать, что это ваше личное приглашение, мадам?
  – Да, – сказала Люсия, оглянувшись на тело сэра Клода. – Здесь что-то не так. У моего свекра было здоровое сердце. Совершенно здоровое, уверяю вас. Пожалуйста, месье Пуаро, вы должны выяснить, что произошло.
  Доктор Карелли и Ричард стояли не шелохнувшись. Ричард еще не успел прийти в себя.
  – Мистер Эмори, – заговорил итальянец, – нужно послать за вашим врачом. Полагаю, у вас есть свой врач?
  Ричард наконец очнулся.
  – Что?.. А-а, да! Конечно, у нас есть врач. Доктор Грэм. Молодой Кеннет Грэм. В деревне. Поклонник Барбары. Прошу прощения, это не к месту, не так ли? – Он взглянул на Барбару. – Ты не помнишь номера телефона?
  – Маркет-Клив, пять, – машинально отозвалась та.
  Ричард подошел к телефону, поднял трубку и назвал номер. Он стоял и ждал, пока соединят, а Рейнор тем временем вспомнил о том, что он секретарь.
  – Должен ли я заказать машину для месье Пуаро? – спросил он.
  Пуаро извиняющимся жестом поднял было обе руки, но его опередила Люсия.
  – Месье Пуаро остается... по моей просьбе, – сказала она, обращаясь ко всем сразу.
  С трубкой в руках Ричард с изумлением уставился на жену.
  – Что это значит? – резко спросил он.
  – Он должен остаться, – чуть не плача повторила Люсия.
  Мисс Эмори пришла в смятение, Барбара обменялась тревожными взглядами с Рейнором, доктор Карелли задумчиво посмотрел на неподвижное тело знаменитого ученого, и Гастингс, который до этого рассеянно разглядывал переплеты в книжном шкафу, быстро повернулся, чтобы видеть реакцию каждого.
  Ричард хотел было что-то сказать, но тут его наконец соединили.
  – А-а... что? Доктор Грэм? Кеннет, говорит Ричард Эмори. У отца что-то случилось с сердцем. Ты не мог бы приехать? Немедленно... Боюсь, сделать ничего нельзя... Да, умер... Нет... Да, боюсь, это так... Спасибо.
  Он положил трубку на место, подошел к жене и тихо произнес:
  – Ты сошла с ума? Что ты наделала? Ты что, не понимаешь, что от сыщика нужно избавиться?
  Люсия, потрясенная, поднялась с места.
  – Что ты хочешь этим сказать? – прошептала она.
  Говорили они так тихо, что никто ничего не разобрал.
  – Разве ты не слышала, что сказал отец? Кофе был горький.
  Люсия не сразу поняла смысл слов.
  – Кофе был горький, – повторила она.
  Она непонимающе посмотрела на Ричарда, вскрикнула от ужаса и зажала себе рот.
  – Поняла? Ну что? – сказал Ричард. И шепотом добавил: – Его отравили. Кто-то из нас. Тебе нужен чудовищный скандал?
  – О господи, – пробормотала Люсия, глядя перед собой невидящим взглядом. – Боже всемогущий!
  Ричард повернулся к Пуаро.
  – Месье Пуаро... – неуверенно начал он и замолчал.
  – Да, месье? – Пуаро поднял брови.
  Ричард решился:
  – Месье Пуаро, боюсь, я не совсем понимаю, для чего моя жена попросила вас задержаться. Никакое расследование уже не нужно.
  Пуаро помолчал, затем с приятной улыбкой сказал:
  – Верно ли я понял, что вы не хотите искать вора, укравшего документ? Мне уже соизволила сообщить об этом мадемуазель, – он показал на Барбару.
  С упреком взглянув на сестру, Ричард ответил:
  – Но документ вернули.
  – Неужели? – спросил Пуаро, и улыбка его стала светлее и приятнее.
  Маленький человечек двинулся к столу, несколько пар глаз завороженно следили за каждым его движением. Он взял в руки конверт, о котором из-за смерти хозяина дома успели забыть.
  – Что значит «неужели»? – сказал Ричард.
  Пуаро лихо подкрутил усы и стряхнул с рукава несуществующую пылинку.
  – Ничего особенного. Просто мне в голову пришла одна из моих нелепых идей, – не сразу ответил он. – Видите ли, когда-то я слышал забавнейшую историю. Про пустую бутылку, где не было ничего...
  – Простите, но это странно... – сказал Ричард.
  Пуаро взял со стола конверт и произнес:
  – Мне только захотелось взглянуть... – Он внимательно посмотрел на Ричарда, который забрал у него конверт и открыл.
  – Здесь ничего нет! – воскликнул Ричард.
  Одним жестом он скомкал конверт и швырнул на стол, повернулся к жене, которая отошла в сторону, потом нерешительно проговорил:
  – Что ж, если так, то, пожалуй, всех нас следует обыскать... мы...
  Он медленно обвел глазами всех, поочередно остановившись на растерянных лицах тетки и Барбары. Эдвард Рейнор кипел негодованием, доктор Карелли стоял спокойно. И только Люсия снова отвела взгляд в сторону.
  – Месье, лучше послушайте моего совета, – предложил Пуаро. – Ничего не делайте до тех пор, пока не приедет врач. Но скажите, – он указал в сторону кабинета, – куда ведет эта дверь?
  – Там кабинет отца, – ответил Ричард.
  Пуаро подошел, заглянул и довольный вернулся обратно.
  – Понятно, – пробормотал он и добавил, обращаясь к одному только Ричарду: – Eh bien, месье. Понятно. Теперь, если кому-то захочется отсюда уйти, задерживать их нет никакого смысла.
  Все вдруг ожили и зашевелись. Первым двинулся с места Карелли.
  – Однако надеюсь, вам всем понятно, что уезжать из дома не следует, – продолжал Пуаро, глядя только на итальянца.
  – За этим я прослежу, обещаю, – сказал Ричард.
  Барбара с Рейнором вышли вместе, следом за ними Карелли, а мисс Эмори подошла и склонилась над телом брата.
  – Бедный милый Клод, – прошептала она. – Бедный милый Клод.
  Глаза ее наполнились слезами.
  – Я так рада, что догадалась приготовить сегодня морской язык. Это было его любимое блюдо.
  – Надеюсь, вы найдете в этом утешение, – сказал Пуаро, стараясь при этих словах сохранять торжественность и серьезность.
  Он помог ей дойти до дверей. Поколебавшись, следом вышел Ричард, потом его жена. Пуаро и Гастингс остались в библиотеке одни вместе с телом сэра Клода Эмори.
  
  Глава 7
  Едва комната опустела, Гастингс заинтересованно спросил:
  – Ну, и что вы на это скажете?
  В ответ Пуаро сказал только:
  – Закройте, пожалуйста, дверь, Гастингс.
  Гастингс прикрыл дверь, а Пуаро задумчиво покачал головой и еще раз обследовал комнату. Осмотрел кресло, столы, обежал глазами пол. Вдруг он наклонился возле упавшего стула, где сидел Эдвард Рейнор, и поднял небольшой предмет.
  – Вы что-то нашли? – спросил Гастингс.
  – Ключ, – отвечал Пуаро. – Похоже на ключ от сейфа. Он в кабинете. Будьте любезны, Гастингс, проверьте, не подойдет ли.
  Гастингс взял у Пуаро ключ и отправился в кабинет. А Пуаро еще раз наклонился над телом, ощупал карманы брюк, достал связку ключей и внимательно осмотрел каждый.
  – Ключ подходит, – сказал вернувшийся Гастингс. – Кажется, я догадываюсь, что произошло. Наверное, сэр Клод обронил ключ и...
  Он умолк, не окончив фразы. Пуаро с сомнением покачал головой.
  – Нет-нет, mon ami, вряд ли. Дайте-ка его сюда, пожалуйста.
  Он взял из рук Гастингса ключ и, озадаченно хмурясь, сравнил с ключами, вынутыми из кармана.
  – Дубликат, – сказал он, возвратив связку на место и повернувшись к Гастингсу. – Сделан довольно грубо, но тем не менее задачу свою выполнил.
  – Но ведь это означает, что!.. – взволнованно воскликнул Гастингс.
  Пуаро жестом его остановил.
  В замке повернулся ключ, дверь в коридор медленно открылась, и на пороге появился Тредвелл.
  – Прошу прощения, сэр, – сказал Тредвелл, прикрывая за собой дверь. – Хозяин велел не отпирать эту дверь до вашего приезда. Хозяин...
  Он увидел тело сэра Клода и оторопел.
  – Боюсь, он мертв, – сказал Пуаро. – Позвольте узнать ваше имя.
  – Тредвелл, сэр, – дворецкий подошел к креслу. – Бедный сэр Клод, бедный сэр Клод, – прошептал он. Потом повернулся к Пуаро: – Простите, сэр, но он умер слишком внезапно. Могу ли я спросить, что произошло? Он... его убили?
  – Почему вы так подумали? – спросил Пуаро.
  Дворецкий понизил голос:
  – Сегодня здесь творились странные вещи, сэр.
  – Вот как, – сказал Пуаро и переглянулся с Гастингсом. – Сделайте одолжение, расскажите о них нам.
  – Даже не знаю, с чего начать. Я... В первый раз мне показалось, будто что-то не так, перед самым чаем, когда появился этот итальянец.
  – Итальянец?
  – Доктор Карелли, сэр.
  – Он появился неожиданно?
  – Да, сэр. Он друг миссис Эмори, и мисс Эмори пригласила его остаться на обед. Но если хотите знать мое мнение, сэр...
  – Разумеется, продолжайте, пожалуйста, – подбодрил его Пуаро, потому что дворецкий неожиданно замолчал.
  – Надеюсь, вы понимаете, сэр, не в моих правилах сплетничать о том, что происходит в доме, но сейчас, когда сэр Клод...
  Он снова умолк.
  – Я вас понимаю, – сочувственно произнес Пуаро. – Вы наверняка были к нему привязаны. – Тредвелл согласно кивнул. – Сэр Клод пригласил меня, чтобы сообщить нечто важное. И теперь вы должны рассказать все, что вам известно, потому что он мертв.
  – Видимо, так... – вздохнул Тредвелл и заговорил: – Когда мисс Эмори пригласила итальянца к обеду, мне показалось, будто миссис Эмори это неприятно. Я видел, какое у нее стало лицо.
  – А вам доктор Карелли понравился или нет?
  – Доктор Карелли, сэр, не принадлежит к нашему кругу, – несколько заносчиво отозвался дворецкий.
  Пуаро не совсем понял, что он имеет в виду, и вопросительно взглянул на Гастингса, но тот только улыбнулся и отвел глаза. Дворецкий остался совершенно серьезен.
  – Иными словами, в появлении доктора Карелли вы усмотрели нечто странное?
  – Безусловно, сэр. В его появлении все было странно. Потом, почти сразу, что-то произошло, хозяин велел запереть двери и выслать за вами машину. Миссис Эмори за этот вечер просто вся извелась. Она даже ушла из-за стола. Мистер Ричард очень расстроился.
  – Вот как! Ушла из-за стола? Не сюда ли она ушла?
  – Именно сюда, сэр, – ответил Тредвелл.
  Пуаро снова осмотрел комнату. Взгляд его остановился на сумочке, забытой Люсией.
  – Кто-то из дам оставил сумочку, – сказал он, взяв ее в руки.
  Тредвелл подошел поближе.
  – Это сумочка миссис Эмори, – твердо сказал он.
  – Да, – кивнул и Гастингс. – Я видел, как она положила ее на стол, а потом вышла из комнаты.
  – Положила, а потом вышла, – задумчиво повторил Пуаро. – Забавно.
  Он положил сумочку на диван и нахмурился.
  – Что касается запертых дверей, сэр, – продолжил Тредвелл, решив, что пауза затянулась. – Хозяин сказал...
  – Да, да, да. Вы непременно об этом расскажете, – перебил его Пуаро. – Но сначала пройдемте сюда, – сказал он, показывая на дверь, которая вела в переднюю часть дома.
  Тредвелл направился к двери, Пуаро следом, а Гастингс с важностью в голосе громко сказал:
  – Мне, наверное, лучше остаться здесь.
  Пуаро мгновенно оглянулся:
  – Нет-нет, пожалуйста, Гастингс, идемте с нами.
  – Разве не лучше будет, если...
  – Мне нужна ваша помощь, друг мой, – торжественно и серьезно произнес Пуаро.
  – О, если так, то конечно...
  Все трое вышли. Не прошло и нескольких секунд, как дверь в коридор осторожно приоткрылась, и появилась Люсия. С порога она оглядела комнату – осторожно, будто ожидала кого-то увидеть, потом быстро подошла к круглому столу и взяла чашку с кофе, который так и стоял перед сэром Клодом. Лицо у нее помрачнело и стало словно на несколько лет старше. Люсия застыла, не зная, что делать. Вдруг из кабинета тихо вернулся Пуаро.
  – Позвольте, мадам, – сказал он.
  Люсия вздрогнула от неожиданности.
  Пуаро подошел и спокойно, словно только из вежливости, взял у нее из рук чашку.
  – Я... я... зашла за сумочкой, – выдохнула Люсия.
  – А-а, ну конечно. Где-то я ее только что видел. Ах да, вот она.
  Пуаро подошел к дивану, взял сумочку и протянул Люсии.
  – Благодарю вас, – рассеянно произнесла она.
  – Не за что, мадам.
  Люсия неуверенно улыбнулась и ушла. Пуаро постоял, подумал, снова взял чашку, осмотрел, обнюхал и достал из кармана пузырек. Отлив немного кофе, он завернул крышку, убрал в карман и принялся пересчитывать чашки:
  – Раз, два, три, четыре, пять, шесть. Шесть.
  Лоб его пересекла недоуменная складка, но тут же глаза загорелись тем самым светом, который всегда загорался в его глазах в минуты крайнего возбуждения. Пуаро быстро подошел к кабинету, хлопнул дверью, а сам шмыгнул к окну и спрятался за занавеской. Вскоре дверь в коридор снова открылась, и снова в библиотеке появилась Люсия. Она вошла осторожнее, чем в прошлый раз, тревожно огляделась. Подошла к столу, взяла чашку, обвела взглядом комнату.
  Взгляд ее остановился на цветке. Люсия подошла и быстро спрятала чашку в цветочный горшок. Все это время она старалась не выпускать из виду обе двери. Потом взяла другую чашку, поставила перед сэром Клодом и быстро направилась к выходу, но дверь вдруг открылась, и на пороге появился Ричард в сопровождении высокого светловолосого человека лет около тридцати с приятным, но, пожалуй, чересчур надменным лицом. В руках у него была медицинская сумка.
  – Люсия! – вздрогнув от неожиданности, воскликнул Ричард. – Что ты тут делаешь?
  – Я... я забыла сумочку, – ответила она. – Здравствуйте, доктор Грэм. Прошу прощения, – пролепетала Люсия и выскользнула из комнаты.
  Пока Ричард изумленно смотрел жене вслед, Пуаро незаметно покинул свое укрытие, сделав вид, будто только что появился из кабинета.
  – А-а, месье Пуаро. Позвольте вам представить. Пуаро, доктор Грэм. Кеннет Грэм.
  Отвесив церемонный поклон, доктор направился к неподвижному телу сэра Эмори и склонился над ним под пристальным взглядом Ричарда. Эркюль Пуаро, на которого перестали обращать внимание, двинулся по комнате, снова пересчитывая чашки:
  – Раз, два, три, четыре, пять, – бормотал он себе под нос. – Пять!
  Глаза его загорелись живым блеском, на губах заиграла одна из самых обаятельных улыбок. Пуаро достал из кармана пузырек, посмотрел на свет и медленно покачал головой.
  Доктор Грэм закончил тем временем осмотр.
  – Боюсь, – сказал он, – я не могу подписать свидетельство о смерти. Насколько мне известно, в последнее время сэр Клод чувствовал себя прекрасно. Маловероятно, чтобы у него вдруг случился сердечный приступ. Нет-нет, для начала нужно проверить, что он сегодня ел и пил.
  – Бог мой, ты что? Что ты такое говоришь? – сказал Ричард, и в голосе его зазвенела тревога. – Он ел и пил то же, что остальные. Предполагать, будто...
  – Ничего я не предполагаю, – твердо сказал доктор Грэм. – Я лишь хочу напомнить, что при неожиданной смерти по закону положено проводить дознание. На дознании же коронер непременно поинтересуется причиной смерти. А я не в состоянии ответить на этот вопрос, я не понимаю, отчего он умер. Могу помочь только тем, что договорюсь, чтобы вскрытие провели утром в срочном порядке. Завтра я вернусь и буду все знать.
  Доктор быстро направился прочь, Ричард, пытавшийся что-то возразить, последовал за ним. Пуаро склонился над телом человека, чей встревоженный голос он слышал еще несколько часов назад.
  – Что же вы хотели сказать мне, друг мой? Я должен это узнать. Что вас насторожило? – бормотал он себе под нос, задумчиво глядя в лицо сэра Клода. – Может быть, вы поняли, кто вор, или что ваша жизнь в опасности? Но так или иначе, вы обратились за помощью к Пуаро. И пусть теперь слишком поздно, я доведу дело до конца.
  Задумчиво покачав головой, Пуаро хотел было уйти, но тут появился Тредвелл.
  – Капитан Гастингс в своей комнате. Если позволите, я провожу вас в вашу. Они обе рядом, наверху. А еще, поскольку вы с дороги, осмелюсь предложить легкий ужин. Где столовая, я покажу.
  Пуаро благодарно кивнул.
  – Благодарю вас, Тредвелл, – сказал он. – К сожалению, сначала я вынужден поговорить с мистером Эмори. До тех пор, пока мы не узнаем результатов вскрытия, библиотеку нужно держать на замке. Не могли бы вы проводить меня к нему?
  – Разумеется, сэр, – ответил Тредвелл, и они вместе вышли из библиотеки.
  
  Глава 8
  На следующее утро, когда Гастингс, хорошо выспавшийся и отдохнувший, спустился к завтраку, в столовой не оказалось ни души. Беспечно расположившись перед накрытым столом, он спросил Тредвелла, где все. Невозмутимый, как всегда, Тредвелл дал полный отчет. Мистер Рейнор спустился рано, а потом пошел разбираться с бумагами сэра Клода, мистер и миссис Эмори позавтракали у себя, мисс Барбара Эмори только выпила чашку кофе и отправилась загорать в сад, где находится и сейчас, а мисс Кэролайн Эмори, сославшись на легкую головную боль, тоже завтракала в спальне, и потому Тредвелл с ней тоже еще не встречался.
  – А не попадался ли вам на глаза месье Пуаро, Тредвелл? – спросил Гастингс и в ответ услышал, что Пуаро поднялся раньше всех и отправился в деревню.
  – Насколько я понял месье, у него там срочное дело.
  После обильного завтрака из яичницы с беконом, тостов с колбасой и чашки кофе Гастингс вернулся к себе в свою уютную комнату на втором этаже, откуда открывался прекрасный вид на сад и на загоравшую в шезлонге Барбару Эмори. Зрелище было настолько приятное, что Гастингс им залюбовался и любовался до тех пор, пока Барбара не ушла в дом. Тогда он взялся за «Таймс», просмотрев на всякий случай страницу некрологов, но сообщения о смерти сэра Клода Эмори там еще не успели напечатать.
  Бесцельно полистав странички, Гастингс принялся за чтение колонки редактора. Через полчаса его разбудил Пуаро.
  – Ах, mon cher, так-то вы заняты нашим делом, – хохотнул он.
  – Между прочим, Пуаро, я действительно думал о деле, но потом, кажется, задремал.
  – Что же в этом плохого, друг мой? – примирительно сказал Пуаро. – Ведь и я, я тоже думал. Но я успел кое-что предпринять и жду с минуты на минуту телефонного звонка, который либо подтвердит мои подозрения, либо нет.
  – И что же... вернее, кого вы подозреваете, Пуаро? – заинтересовался Гастингс.
  Пуаро выглянул в окно, помолчал и печально сказал:
  – Нет, дорогой друг, сейчас я не готов отвечать на такой вопрос, игра только начинается. Скажу лишь, что тут, как на сеансе иллюзиониста, зрителей обманула быстрота рук.
  – Ах, Пуаро, – воскликнул Гастингс, – иногда ваша страсть к загадкам попросту раздражает! На мой взгляд, вы просто обязаны сказать мне хотя бы, кого вы подозреваете в краже. В конце концов, тогда и от меня было бы больше пользы...
  Легким движением руки Пуаро остановил этот поток возмущений. Его лицо приобрело совершенно невинное выражение, и он задумчиво посмотрел в окно.
  – Вы сердитесь лишь потому, что вы в замешательстве, Гастингс. И не понимаете, почему, если у меня уже есть подозреваемый, я не берусь за дело всерьез, так?
  – Э-э... да, примерно так, – сознался Гастингс.
  – Догадываюсь, как бы вы поступили на моем месте, – самодовольно заявил Пуаро. – Догадываюсь. Но я не люблю двигаться на ощупь, не люблю – как говорите вы, англичане – искать иголку в стоге сена. Я предпочитаю выждать. А вот почему на сей раз я предпочитаю выждать... eh bien, Эркюль Пуаро достаточно умен, чтобы понять, что тут вчера произошло. Достаточно.
  – Послушайте, Пуаро! – воскликнул Гастингс. – Знаете, я, кажется, готов заплатить, чтобы хоть раз в жизни увидеть, как вы сядете в лужу. Самомнения у вас на десятерых!
  – Не злитесь, дорогой Гастингс, не злитесь, – примирительно сказал Пуаро. – Иногда вы разговариваете со мной так, будто мы злейшие враги. Самомнение – увы! – это оборотная сторона таланта!
  При этих словах маленький сыщик вздохнул, до того смешно надув щеки, что Гастингс не выдержал и расхохотался.
  – В жизни не встречал такого хвастуна, как вы, Пуаро, – проговорил он.
  – А много ли вы встречали гениев? Талант не скроешь, и в первую очередь от себя. Но ближе к делу, друг мой. Должен признаться, я попросил мистера Ричарда Эмори встретиться с нами в двенадцать в библиотеке. Говорю «с нами», ибо рассчитываю на вашу помощь, Гастингс, вы мне очень понадобитесь.
  – Всегда рад быть вам полезен, Пуаро, – ответил его преданный друг.
  
  В двенадцать часов в библиотеке, откуда еще ночью тело сэра Клода Эмори увезли в морг, Пуаро вместе с Гастингсом беседовали с Ричардом Эмори. Вернее, Гастингс слушал и наблюдал, удобно устроившись на диване, а Пуаро задавал один за одним вопросы, стараясь как можно точнее воспроизвести все события предыдущего вечера. Наконец Ричард, который сидел за столом на месте отца, сказал:
  – Кажется, больше мне нечего добавить. Надеюсь, я ответил достаточно подробно?
  – Безусловно, месье Эмори, безусловно, – ответил Пуаро, облокачиваясь на подлокотник кресла. – Теперь у меня есть ясная tableau [514].
  Он прикрыл глаза, словно пытаясь лучше представить себе происшедшее.
  – Во главе стола сидит ваш отец, сэр Клод. Свет гаснет, раздается стук в дверь... Да, очень драматичная сцена.
  – Хорошо, – произнес Ричард, сделав движение встать, – если это все...
  – Остался сущий пустяк, – перебил его Пуаро, протягивая руку, словно пытаясь удержать.
  Неохотно Ричард снова опустился на стул.
  – Что еще?
  – Вы еще не рассказали о том, что произошло до того, месье Эмори.
  – До?
  – Да, сразу после обеда.
  – Ах, сразу!.. Ничего не произошло. Мы вышли из столовой. Отец вместе с секретарем, секретарь – это Эдвард Рейнор, прошли в кабинет. Остальные остались здесь.
  Пуаро улыбнулся Ричарду сияющей улыбкой.
  – И чем же вы тут занимались?
  – О, да просто болтали. И почти все время слушали граммофон.
  Пуаро задумчиво помолчал.
  – И не произошло ничего особенного?
  – Абсолютно ничего, – поспешно ответил Ричард.
  Пристально глядя в лицо собеседнику, Пуаро спросил:
  – Когда принесли кофе?
  – После обеда.
  Пуаро покрутил пальцами в воздухе.
  – Как его подали? Кто разливал? Раздал ли дворецкий чашки или поставил на стол?
  – Не помню точно, – сказал Ричард.
  Пуаро тихо вздохнул и снова задумался.
  – Кофе пили все? – спросил он.
  – Да, думаю, да. Кроме Рейнора. Он кофе не пьет.
  – А сэру Клоду кофе отнесли в кабинет?
  – Кажется, да, – раздраженно ответил Ричард. – Это что, действительно так важно?
  Пуаро поднял обе руки в извиняющемся жесте.
  – Прошу прощения. Я просто пытаюсь восстановить картину. В конце концов, мы ведь все заинтересованы в том, чтобы вернуть пропавший листок, не так ли?
  – Наверное, – угрюмо проговорил Ричард, но, взглянув на Пуаро, у которого брови при этих словах взлетели вверх, поспешно произнес: – Разумеется, разумеется, заинтересованы!
  Пуаро отвел глаза в сторону.
  – Хорошо. А теперь скажите мне, когда именно сэр Клод вышел из кабинета?
  – Когда они обнаружили, что дверь заперта.
  – Они?
  – Да. Рейнор и кто-то еще.
  – Могу ли я узнать, кто первый захотел уйти?
  – Моя жена. Она весь вечер себя неважно чувствовала, – сказал Ричард.
  – Бедняжка, – голос Пуаро был полон искреннего сочувствия. – Надеюсь, сегодня ей лучше? Попозже я непременно задам несколько вопросов и ей.
  – Боюсь, это невозможно, – сказал Ричард. – Моя жена не в состоянии встретиться с вами, а тем более отвечать на вопросы. В конце концов, она рассказала бы вам то же самое, что и я.
  – Возможно, возможно, – закивал Пуаро. – Однако женщины, месье Эмори, зачастую намного наблюдательнее мужчин. Возможно, в таком случае я могу поговорить с мисс Эмори?
  – Мисс Эмори слегла, – поспешно сказал Ричард. – Смерть отца оказалась для нее слишком тяжелым ударом.
  – Понимаю, – задумчиво отозвался Пуаро.
  Наступило молчание. Ричард явно чувствовал себя не в своей тарелке. Он резко поднялся и подошел к окну.
  – Пора проветрить, – сказал он. – Здесь очень жарко.
  – Англичане все одинаковы, – Пуаро улыбнулся. – Вам всегда хочется все проветрить, будто мало ветра на улице. Непременно нужно, чтобы он гулял еще и по дому.
  – Надеюсь, это не означает, что вы возражаете?
  – Я? Нет, что вы, конечно нет. Я уже приспособился к здешним привычкам. Меня давно самого принимают за англичанина. – Сидевший в стороне на диване Гастингс при этом не удержался от улыбки. – Кстати, прошу прощения, разве окно не заперто?
  – Заперто, – отозвался Ричард. – Но отцовские ключи у меня.
  С этими словами он достал из кармана связку ключей, отомкнул замок и широко распахнул окно.
  Пуаро пересел на табурет подальше от свежего воздуха и зябко повел плечами, а Ричард встал возле окна, набрав полную грудь свежего воздуха, глядя в сад. Потом, очевидно приняв для себя какое-то решение, подошел к Пуаро.
  – Месье Пуаро, – проговорил он. – Не буду ходить вокруг да около. Мне известно, что моя жена попросила вас остаться, но вчера был тяжелый день, у нее была истерика, и она не понимала, что делает. За то, что здесь происходит, отвечаю я, а я честно вам скажу: мне наплевать, кто взял этот листок. Отец был человек не бедный. Последнее его открытие стоит, конечно, немало, но мне хватит и того, что есть, и я не стану притворяться, будто я очень заинтересован в поимке вора. В мире хватает взрывчатки и без этого открытия.
  – Понятно, – задумчиво пробормотал себе под нос Пуаро.
  – Иными словами, я думаю, – продолжал Ричард, – что лучше оставить все как есть.
  Брови Пуаро взлетели вверх, изобразив крайнее изумление.
  – Вы хотите, чтобы я уехал? – спросил он. – Чтобы я прекратил расследование?
  – Да, вот именно. – Ричард Эмори старался не смотреть в лицо Пуаро.
  – Но, – настойчиво сказал детектив, – кто бы ни украл этот листок, ведь он наверняка сделал это не для того, чтобы его выбросить, не так ли?
  – Конечно, – согласился Ричард и отвернулся от Пуаро. – Тем не менее...
  Медленно и серьезно Пуаро произнес:
  – Вы не можете не понимать, что... как бы это сказать... на вашу семью ляжет позорное пятно.
  – Позорное пятно? – вскинулся Ричард.
  – Пятеро, – сказал Пуаро, – всего пятеро человек имели возможность выкрасть конверт. И до тех пор, пока не станет известно, кто вор, подозрение будет лежать на всех.
  При этих словах в библиотеку вошел Тредвелл.
  – Я... Но я... – выдавил из себя Ричард и замолчал.
  – Прошу прощения, сэр, – сказал дворецкий, обращаясь к Эмори. – Прибыл доктор Грэм, и он хочет вас видеть.
  – Сейчас иду, – отозвался Ричард и, обрадовавшись возможности прервать неприятный разговор, быстро направился к двери. Однако в дверях повернулся и сухо попрощался: – Прошу прощения, месье Пуаро.
  Когда дверь за ними закрылась, Гастингс взволнованно вскочил с дивана.
  – Послушайте, Пуаро! – воскликнул он. – Неужели вы не понимаете, его отравили!
  – Что, дорогой мой, как вы сказали?
  – Конечно! Отравили! – торжествующе повторил Гастингс и энергично затряс головой.
  
  Глава 9
  Пуаро прищурился.
  – Потрясающе, как вы догадались, дорогой Гастингс? Какой острый блестящий ум! Какой стремительный вывод!
  – Послушайте, Пуаро, – обиделся Гастингс, – что это за тон? Не хотите же вы сказать, что старик умер от сердечного приступа? Мысль об убийстве напрашивается сама собой. Правда, Ричард Эмори так этого и не понял – вот у кого весьма средние умственные способности. Он до сих пор ничего не понял.
  – Вы так думаете, друг мой?
  – Конечно. Я наблюдал за ним вчера, когда доктор Грэм отказался выдать свидетельство о смерти и настаивал на вскрытии.
  Пуаро тихонько вздохнул.
  – Да, да, – примирительно сказал он. – Но сейчас доктор Грэм приехал как раз с тем, чтобы сообщить результаты. И через несколько минут мы узнаем, кто прав.
  Он хотел было добавить что-то еще, но замолчал, отошел к камину и поправил вазу с бумажками. Гастингс снисходительно улыбнулся.
  – Послушайте, Пуаро, аккуратность у вас стала просто маниакальной.
  – Вас это раздражает? – спросил Пуаро, критически оглядывая результат.
  Гатсингс хмыкнул.
  – Разумеется, нет.
  Пуаро поднял палец.
  – Гастингс! – сказал он, качая им в такт словам. – Запомните, симметрия должна быть во всем. А также порядок и аккуратность, и особенно в этом нуждаются маленькие серые клеточки.
  – Вы опять! Ну нет, только не про маленькие серые клеточки! – взмолился Гастингс. – Скажите лучше сразу, к какому выводу они вас привели на этот раз.
  Пуаро удобно устроился на диване и, по-кошачьи прищурив свои зеленые глаза, посмотрел на приятеля.
  – Если бы вы наконец последовали моему примеру и попытались привести в порядок, а также в действие те, что есть у вас, то, возможно, и вам все давно стало было бы понятно. Как мне, – самодовольно добавил он. – Но если хотите, – великодушно предложил Пуаро, – в ожидании доктора я готов послушать, к каким выводам пришли вы, друг мой.
  – Во-первых, – охотно откликнулся Гастингс, – ключ, который вы нашли под стулом секретаря, с самого начала показался мне очень подозрительным.
  – Неужели?
  – Безусловно, – кивнул Гастингс. – Даже в высшей степени подозрительным. Но в целом я склоняюсь к мысли, что преступление совершил итальянец.
  – Ах вот как! – пробормотал Пуаро. – Загадочный доктор Карелли.
  – Вот именно, загадочный, – подтвердил Гастингс. – Это слово подходит к нему как нельзя более. Что ему здесь понадобилось, в глухой английской деревне? Я вам отвечу. Он охотился за расчетами сэра Клода. Он наверняка работает на иностранную разведку. Вы понимаете, что это означает.
  – Конечно, дорогой мой, – улыбнулся в ответ Пуаро. – В конце концов, я тоже иногда посещаю кинематограф.
  – Если вскрытие подтвердит, что сэр Клод действительно был отравлен, Карелли становится подозреваемым номер один. Вспомните Борджиа. Яд вполне в духе итальянцев. Как бы он не сбежал!
  – Никуда он не побежит, мой друг, – покачал головой Пуаро.
  – Откуда, господи боже, у вас такая уверенность? – изумился Гастингс.
  Пуаро откинулся в кресле и знакомым жестом сложил кончики пальцев.
  – Разумеется, я не могу все знать, – сказал он. – И не могу быть уверенным. Но я так думаю.
  – Почему?
  – Как вы считаете, дорогой коллега, где сейчас находится украденный листок? – ответил вопросом на вопрос Пуаро.
  – Откуда же мне знать?
  Пуаро помолчал, словно предоставляя Гастингсу возможность самому найти ответ, и, не вытерпев, великодушно предложил:
  – Подумайте, друг мой. Соберитесь с мыслями. Разложите по полочкам. Наведите порядок. В порядке секрет успеха.
  В ответ Гастингс озадаченно потряс головой.
  – В доме есть только одно место, где он может быть, – подсказал детектив.
  – Да ради всего святого, где же оно? – вопросил Гастингс, и в голосе его послышалось явное страдание.
  – Разумеется, в этой комнате, – торжествующе заявил Пуаро, улыбнувшись, будто Чеширский кот.
  – Бог мой, что вы хотите этим сказать?
  – Давайте, Гастингс, вернемся к фактам. Со слов доброго старого Тредвелла мы знаем, что сэр Клод предпринял все меры предосторожности, чтобы листок нельзя было вынести отсюда. Следовательно, когда он сообщил гостям о своем небольшом сюрпризе, то есть о том, что их ждет, листок еще оставался у вора. Что, по-вашему, вор должен был сделать в такой ситуации? Узнав о нашем приезде, он вряд ли рискнул бы оставить его у себя. Оставались два выхода. Либо вернуть его так, как предложил сэр Клод, либо под покровом темноты попытаться спрятать его за одну минуту. Коли он не сделал первого, то, значит, сделал второе. Voila! [515] Видите, Гастингс, все просто.
  – Господи, Пуаро, – Гастингс пришел в необыкновенное волнение. – Наверное, вы правы.
  Он вскочил и подошел к письменному столу.
  – Вижу, что моя мысль вам пришлась по душе. Но в доме есть человек, которому найти здесь украденный листок гораздо легче, чем нам.
  – Кто это?
  Пуаро энергично подкрутил усы.
  – Да тот, кто спрятал его, parbleu! [516] – воскликнул он, сопроводив свои слова жестом фокусника, который вынул из шляпы кролика.
  – Вы хотите сказать...
  – Я хочу сказать, – терпеливо пояснил Пуаро, – что рано или поздно вор попытается забрать добычу. И потому один из нас должен все время находиться здесь.
  В это мгновение кто-то тихо и осторожно взялся за ручку двери. Пуаро замолчал и, махнув рукой Гастингсу, вместе с ним укрылся за граммофоном.
  
  Глава 10
  Дверь открылась, и в комнату крадучись вошла Барбара Эмори. Она взяла стул у стены, подставила к шкафу и достала ящик с лекарствами. Неожиданно Гастингс чихнул. Барбара вздрогнула и уронила ящик.
  – О, – Барбара явно пришла в смятение, – я не заметила, что здесь кто-то есть.
  Гастингс ринулся вперед, поднял ящик и передал Пуаро.
  – Позвольте мне, мадемуазель, – сказал маленький сыщик. – Этот ящик слишком тяжелый для ваших ручек.
  Он поставил ящик на стол.
  – Вы храните здесь какую-то свою коллекцию, мадемуазель? Птичьи яйца? Или, быть может, ракушки?
  – Не хочется вас разочаровывать, месье Пуаро, – с нервным смешком отвечала Барбара, – но здесь вещи куда более прозаичные. Порошки и пилюли.
  – У вас такой здоровый вид, мадемуазель, что вам вряд ли нужна вся эта чепуха.
  – Мне не нужна, – согласилась Барбара. – А Люсии нужна. У нее с утра ужасно болит голова.
  – Бедняжка, – посочувствовал Пуаро, и в голосе у него было искреннее сочувствие. – Так это она попросила вас принести лекарства?
  – Да, – сказала Барбара. – Я уже дала ей аспирин, но аспирин не помог, и она попросила что-нибудь посильнее. Я решила отнести ей весь ящик... И уже отнесла бы, если бы не вы.
  – Если бы не мы... – задумчиво повторил Пуаро, опершись о ящик. – А что изменилось здесь из-за нашего присутствия, мадемуазель?
  – Вы и сами видите. Во-первых, этот ящик еще здесь, – фыркнула Барбара. – И наша тетушка, например, раскудахталась, как старая курица! А Ричард! Чертов зануда! Толку от него! Когда женщина больна, толку от мужчин вообще не дождешься.
  Пуаро понимающе кивнул.
  – Конечно, конечно. – Он еще раз кивнул в знак согласия, провел пальцем по жестяной крышке и бегло взглянул себе на руки. – Должен сказать, мадемуазель, вам очень повезло со слугами, – прокашлявшись, вдруг сказал он без всякого перехода.
  – Со слугами? – удивилась Барбара.
  Пуаро показал на крышку:
  – Смотрите. Ни пылинки. Каждый раз забираться на стул, чтобы вытереть пыль там, где никто не видит... Не в каждом доме такие старательные слуги.
  – Действительно, – согласилась Барбара. – Вчера и я этому удивилась.
  – Так вы снимали ящик вчера?
  – Да, после обеда. Здесь лекарства, которые когда-то сложила для отправки в больницу моя сестра.
  – Что ж, давайте-ка и мы на них посмотрим, – сказал Пуаро и начал вынимать из ящика пузырьки и склянки, прочитывая этикетки, а брови его удивленно взлетали вверх. – Стрихнин... атропин... Прелестная коллекция, мадемуазель, прелестная. Ого! Гиоцин, и эта склянка почти пустая!
  – Что? – ахнула Барбара. – Как пустая? Вчера всё тут было полное, все скляночки. Я точно помню.
  – Voila! – Пуаро поднял склянку и снова положил на место. – Любопытно. Очень любопытно. Рассказывайте, рассказывайте... Как вы их назвали? Скляночки?.. Скляночки вчера были полные? А где именно они были и кто их видел, мадемуазель?
  – Ну-у, когда я сняла ящик, я поставила его на стол... Потом пришел доктор Карелли. Он тоже заглянул в ящик и объяснил, что это за лекарства, потом...
  Барбара замолчала, потому что открылась дверь и вошла Люсия. При свете дня ее бледное, гордое лицо казалось измученным, в уголках рта залегли горькие складки. Барбара кинулась к ней.
  – Дорогая моя, тебе не нужно было вставать. Я сейчас бы принесла лекарство.
  – Мне уже лучше, голова почти не болит, – сказала Люсия, не сводя глаз с лица Пуаро. – Я спустилась, потому что мне нужно поговорить с вами, месье.
  – Но, милая моя, тебе, наверное, лучше...
  – Барбара, пожалуйста...
  – Как хочешь, тебе виднее
  Барбара направилась прочь из комнаты, а Гастингс ринулся вперед, чтобы распахнуть перед ней дверь. Люсия опустилась на стул.
  – Месье Пуаро... – неуверенно начала она и замолчала.
  – Я весь к вашим услугам, мадам, – вежливо отозвался сыщик.
  – Месье Пуаро, – снова сказала Люсия, и голос у нее задрожал, – вчера вечером я обратилась к вам с просьбой. Я просила вас остаться в доме... Я просила. Но сегодня я поняла, что ошиблась.
  – Вы уверены, мадам? – спокойно спросил Пуаро.
  – Вполне. Вчера я переволновалась, перенервничала. Я благодарна вам за то, что вы взялись за дело, но теперь я прошу вас уехать.
  – Да? C’est comme зa! [517] – себе под нос пробормотал Пуаро. Вслух же сказал только: – Понимаю, мадам.
  – Значит, мы договорились? – Люсия поднялась.
  – Не совсем, мадам, – Пуаро подошел ближе. – Если вы помните, вчера вы выразили сомнение в том, что ваш свекор умер естественной смертью.
  – Я была вне себя, – сказала Люсия. – И не отдавала себе отчета в том, что говорю.
  – Значит, теперь у вас нет таких подозрений?
  – Ни малейших, – твердо ответила она.
  Пуаро приподнял брови и молча смотрел на Люсию.
  – Почему вы так смотрите на меня, месье Пуаро? – с тревогой спросила молодая женщина.
  – Потому, мадам, что иногда трудно заставить пса взять след. Но если он его взял, то уж пойдет по следу во что бы то ни стало. Если он хороший пес. А я, мадам, не просто хороший, лучше меня не бывает.
  Люсия пришла в страшное волнение:
  – Нет! Вы должны уехать! Умоляю вас, ведь это я ваша нанимательница. Вы не понимаете, сколько горя вы можете принести, если останетесь!
  – Горя? – переспросил Пуаро. – Лично вам, мадам?
  – Всем нам, месье Пуаро. Я больше ничего не могу сказать, только прошу поверить мне на слово. Я ведь поверила вам сразу, едва вас увидела. Пожалуйста...
  Она замолчала, потому что открылась дверь и вошли Ричард и доктор Грэм. Вид у Ричарда был встревоженный.
  – Люсия! – воскликнул он от неожиданности, увидев жену.
  – Что случилось, Ричард? – Она взволнованно бросилась к мужу. – Что произошло? Я ведь вижу: что-то произошло? Что?
  – Ничего страшного, дорогая, – попытался он успокоить жену. – Пожалуйста, оставь нас на минутку одних.
  Люсия не сводила с него испуганных глаз.
  – Но я...
  Она не закончила фразы, потому что Ричард твердо подвел ее к выходу и открыл дверь.
  – Пожалуйста, – настойчиво повторил он.
  Повернувшись в последний раз, Люсия бросила на него взгляд, и в глазах ее был страх.
  
  Глава 11
  Доктор Грэм положил на кофейный столик свою сумку и сел на диван.
  – Боюсь, месье Пуаро, дела наши плохи.
  – Плохи? Значит ли это, что вам удалось установить истинную причину смерти сэра Клода?
  – Удалось. Сэр Клод умер от отравления каким-то сильным ядом растительного происхождения, – сказал доктор Грэм.
  – Например, гиоцином? – позволил себе предположить Пуаро, поднимая ящик с лекарствами.
  – Не «например, гиоцином», а именно гиоцином, – произнес доктор Грэм, несколько изумленный проницательностью детектива.
  Пуаро отошел в сторонку, поставил ящик на стол возле граммофона и склонился над ним. Любопытствуя, Гастингс подошел поближе, а Ричард Эмори присел на диван рядом с доктором.
  – Что все это значит? – спросил он.
  – Во-первых, это значит, что нужно вызвать полицию, – ответил доктор Грэм.
  – Боже мой! – ужаснулся Ричард. – Это невозможно. Постарайся как-нибудь это замять.
  Доктор Грэм внимательно посмотрел на приятеля и заговорил, медленно и осторожно подбирая слова.
  – Дорогой Ричард, – сказал он. – Поверь, мне и самому очень тяжело, и я, как никто, сочувствую твоему горю. Все это ужасно, и особенно потому, что при сложившихся обстоятельствах самоубийство исключено.
  Ричард ответил не сразу.
  – Ты хочешь сказать, отца убили? – дрогнувшим голосом спросил он.
  Доктор Грэм не ответил и лишь молча кивнул головой.
  – Убийство! – воскликнул Ричард. – Ради всего святого, что же теперь будет?
  Доктор Грэм торопливо, стараясь говорить исключительно деловым тоном, сказал:
  – Мне придется известить коронера. Дознание назначат, скорее всего, на завтра.
  – Ты... Ты хочешь сказать, делом займется полиция? Неужели ничего нельзя сделать?
  – Нет. И ты должен меня понять, Ричард.
  – Но почему, почему ты не предупредил...
  Ричард был в отчаянии.
  – Ричард, послушай. Возьми себя в руки. Ты не можешь не понимать: то, что я сделал, – мой долг, – перебил его доктор Грэм. – В конце концов, чем быстрее полиция возьмется за расследование, тем лучше.
  – Боже мой! – воскликнул Ричард.
  – Ричард, я все понимаю. Поверь, понимаю. Для тебя это ужасный удар. Но мне нужно еще кое о чем тебя спросить. Ты сейчас способен отвечать?
  Доктор Грэм старался теперь говорить как можно мягче и спокойнее.
  Ричард сделал над собой усилие.
  – Что ты хочешь узнать?
  – Во-первых, – сказал доктор Грэм, – я хочу знать, что твой отец вчера ел и пил?
  – Дай подумать. То же, что и все. Суп, жареную камбалу, котлеты, фруктовый салат.
  – Что он пил?
  На мгновение Ричард задумался.
  – Они с теткой пили бургундское. Рейнор, кажется, тоже. Я виски с содовой. Доктор Карелли... да, доктор пил белое вино.
  – А-а, этот загадочный доктор Карелли, – пробормотал Грэм. – Прости, Ричард, но ты хорошо знаешь этого человека?
  Гастингс, чтобы лучше услышать ответ, подошел поближе.
  Ричард сказал:
  – Ничего я о нем не знаю. До вчерашнего дня я вообще не знал о его существовании.
  – Но ведь он друг твоей жены, – сказал доктор.
  – Возможно.
  – Но она-то его знает?
  – Послушай, они просто когда-то были знакомы.
  Грэм прищелкнул языком и покачал головой.
  – Надеюсь, ты попросил его пока не уезжать? – спросил он.
  – Разумеется, – Ричард пожал плечами. – Я предупредил, что ему лучше остаться здесь до тех пор, пока не выяснится, куда подевался листок из сейфа. Я даже послал за его вещами в гостиницу.
  – Он не спорил?
  – Нет, он сразу согласился.
  – Гм, – только и сказал доктор Грэм и обежал взглядом комнату. – А комната?.. – спросил он.
  Ему ответил Пуаро:
  – Комната была заперта. Тредвелл сам запер обе двери и отдал ключи мне. Здесь все как было вчера, только стулья сдвинуты.
  Взгляд доктора Грэма упал на кофейный столик.
  – Это та самая чашка? – спросил он, показывая рукой на чашку, которая стояла перед местом, где сидел сэр Клод.
  Он поднял ее и понюхал.
  – Ричард, – повторил он вопрос, – твой отец пил из этой чашки? Я должен ее забрать. Нужно проверить на яд.
  И он открыл свою сумку.
  Ричард вскочил.
  – Не думаешь же ты... – начал было он и умолк.
  – Маловероятно, – сказал доктор Грэм, – что сэра Клода кто-то мог отравить во время обеда. И очень даже вероятно, что яд подлили в кофе.
  Ричард вскочил и шагнул к доктору.
  – Я... я... – попытался было сказать он, но замолчал, в отчаянии махнул рукой и шагнул в сад прямо через французское окно.
  Доктор Грэм достал из сумки небольшую коробку и тщательно упаковал чашку.
  – Отвратительное дело, – сказал он. – На месте Ричарда я тоже пришел бы в ужас. Газеты непременно раздуют историю из знакомства леди Эмори с этим итальянцем. А грязь прилипает, месье Пуаро. Грязь прилипает. Бедняжка Люсия. Она наверняка ни при чем. Скорее всего, он действительно просто случайный знакомый и вел себя прилично. Иностранцы, когда им что-нибудь нужно, бывают чертовски сообразительны. Разумеется, мне не следует высказывать вслух предположения, но ведь ничего другого и быть не могло.
  – Вина итальянца кажется вам очевидной, не так ли? – спросил Пуаро, обменявшись взглядами с Гастингсом.
  Доктор Грэм пожал плечами:
  – Что тут думать? Сэр Клод сделал важное открытие. В его доме вдруг появился человек, которого толком никто не знает. Иностранец. Итальянец. Яд...
  – Да! Новый Борджиа, – воскликнул Пуаро.
  – Простите?
  – Ничего, ничего.
  Доктор Грэм закрыл сумку и собрался уходить.
  – Пожалуй, мне пора.
  – До свидания, месье доктор, – сказал Пуаро и пожал протянутую руку.
  В дверях доктор Грэм задержался и обернулся.
  – До свидания, месье Пуаро. Надеюсь, вы возьмете на себя труд проследить, чтобы до приезда полиции никто ничего здесь не трогал? Это очень важно.
  – Не беспокойтесь. Все понимаю и прослежу.
  Когда дверь за ним закрылась, Гастингс сухо сказал:
  – Не хотелось бы мне здесь заболеть, Пуаро. Во-первых, по дому гуляет отравитель, а во-вторых, что-то я не очень доверяю этому молодому человеку.
  Пуаро насмешливо взглянул на друга, который с мрачным видом уставился на кофейный столик.
  – Надеюсь, у нас будет возможность попасть домой раньше, чем кто-то здесь успеет подхватить простуду.
  Он подошел к камину и нажал на кнопку звонка.
  – А теперь, дорогой Гастингс, за работу.
  – Что вы собираетесь делать? – спросил тот.
  – Мы, я имею в виду нас с вами, собираемся побеседовать с Чезаре Борджиа.
  И лукаво подмигнул капитану.
  Вошел Тредвелл.
  – Вы звонили, сэр?
  – Да, Тредвелл. Не будете ли вы любезны попросить доктора Карелли спуститься к нам?
  – Разумеется, сэр.
  Тредвелл ушел, а Пуаро подошел к столу, где стояли лекарства.
  – Думаю, будет лучше, если мы вернем ящик на место. Главное – порядок и аккуратность.
  Пуаро вручил ящик Гастингсу, а сам взобрался на стул.
  – Вечная страсть к симметрии и порядку. Но ей-богу же, Пуаро, на этот раз, чтобы убрать ящик, у вас есть еще кое-какие причины, – проворчал Гастингс.
  – Что вы имеете в виду, друг мой? – спросил Пуаро.
  – Я-то все понял. Вы просто не хотите заранее пугать этого Карелли. В конце концов, кто вчера заглядывал в ящик? Разумеется, не он один, но и он тоже. Так что если Карелли увидит снятый ящик, он может насторожиться, ведь так, Пуаро?
  Пуаро потрепал Гастингса по макушке.
  – До чего вы проницательны, друг мой Гастингс, – сказал он и водрузил ящик на место.
  – Я слишком хорошо вас знаю. И нечего передо мной притворяться.
  Пуаро провел пальцем по краю шкафа, и в лицо Гастингсу полетела пыль.
  – А вот это мне и было нужно! – брезгливо поморщившись, весело воскликнул Пуаро. – Кажется, я поторопился хвалить прислугу. Сколько пыли! Надо бы протереть тут всё мокрой тряпкой.
  – Вы же не горничная, Пуаро, – рассмеялся Гастингс.
  – К сожалению, нет, – печально промолвил Пуаро. – Я всего-навсего сыщик.
  – Ну, на шкафу-то искать как раз нечего, так что спускайтесь.
  – Раз вы говорите – нечего...
  Пуаро не договорил и вдруг словно окаменел.
  – Что такое? – нетерпеливо вопросил Гастингс. – Спускайтесь же, Пуаро. Доктор Карелли может войти в любую минуту. Вы же не хотите, чтобы он застал вас на стуле?
  – Вы правы, мой друг, – согласился Пуаро и медленно спустился на пол. Вид у него при этом был чрезвычайно торжественный.
  – Что, черт возьми, произошло? – взорвался Гастингс.
  – Мне пришла в голову одна мысль, – ответил маленький детектив, рассеянно глядя в пространство.
  – Какая мысль?
  – Пыль, Гастингс. Пыль, – сказал Пуаро, и голос его прозвучал очень странно.
  Открылась дверь, и в библиотеку вошел доктор Карелли. Церемонно раскланявшись с Пуаро, он заговорил по-французски:
  – Ah, Monsieur Poirot, vous voulez me questionner? [518]
  Вежливый Пуаро ответил по-итальянски:
  – Si, signor dottore, si lei permette.
  – Ah, lei parla Italiano?
  – Si, ma preffero parlare in Francese [519].
  – Alors, qu‘est-ce que vous voulez me demander? [520]
  – Послушайте, – раздраженно перебил их Гастингс. – О чем, черт возьми, вы говорите?
  – Наш бедный Гастингс не владеет иностранными языками, – улыбнулся Пуаро. – Я и забыл. Что ж, давайте перейдем на английский.
  – Прошу прощения. Разумеется, – дружелюбно согласился Карелли. – Очень рад, что вы пригласили меня, месье Пуаро. Я уже и сам хотел просить о беседе.
  – В самом деле? – Пуаро жестом пригласил доктора сесть.
  Карелли сел на стул, сам маленький детектив удобно устроился в кресле, Гастингс развалился на диване.
  – Да, – продолжал доктор. – Дело в том, что в Лондоне у меня остались весьма срочные дела.
  – Вот как, – сказал Пуаро.
  – Да, именно. Вчера я оказался в безвыходном положении. Исчез очень важный документ. Я был единственный посторонний в доме. Разумеется, я не только решил остаться и позволить себя обыскать, я настаивал, чтобы меня обыскали. Как человек чести, я просто не мог поступить иначе.
  – Понимаю, – согласно кивнул Пуаро. – Что же изменилось сегодня?
  – Сегодня другое дело, – ответил Карелли. – Как я уже сказал, в Лондоне у меня срочные дела.
  – И вы хотели бы уехать?
  – Именно.
  – Что ж, звучит вполне разумно, – произнес Пуаро. – Согласны, Гастингс?
  Гастингс ничего не сказал, но всем видом своим дал понять, что не видит в этой просьбе ничего разумного.
  – Надеюсь, одного вашего слова будет достаточно, чтобы Ричард Эмори позволил мне покинуть дом, – продолжал Карелли. – Я не хотел бы никаких неприятностей.
  – Всегда к вашим услугам, месье доктор, – кивнул Пуаро. – Но не могли бы вы сначала помочь мне прояснить некоторые детали?
  – Буду счастлив, – ответил Карелли.
  Пуаро на минуту задумался.
  – Скажите, вы давно дружны с мадам Эмори? – спросил он.
  – Мы очень старые друзья, – сказал Карелли и вздохнул. – Я очень обрадовался, когда неожиданно встретил ее здесь, в этой глухой деревне.
  – Неожиданно? – переспросил Пуаро.
  – Совершенно неожиданно, – ответил Карелли, метнув на него быстрый взгляд.
  – Совершенно неожиданно, – повторил Пуаро. – Как странно!
  Повисло несколько натянутое молчание, доктор пристально посмотрел на Пуаро, но промолчал.
  – Скажите, а вы никогда не интересовались последними научными достижениями? – продолжал задавать вопросы Пуаро.
  – Разумеется, интересовался. Всегда. Я врач.
  – Конечно. Но врачи, как правило, интересуются только открытиями в своей области. Новыми вакцинами, микробами, излучениями и так далее, это понятно. Но, скажем, взрывчатые вещества врачу ни к чему, не так ли?
  – В науке интересно все, – не согласился доктор Карелли. – Любое открытие означает еще одну победу человеческого разума над природой. Как бы она ни сопротивлялась, человек все равно раскрывает ее тайны.
  В знак согласия Пуаро кивнул.
  – Говорите вы замечательно. Очень романтично. Но вот мой друг Гастингс указал мне недавно на то, что я всего лишь навсего скромный сыщик и все оцениваю исключительно с практической точки зрения. Меня интересует другое: открытие сэра Клода наверняка стоит немалых денег, не так ли?
  – Возможно, – высокомерно пожал плечами Карелли. – Об этом я не задумывался.
  – По-видимому, вы человек высоких идеалов. И кроме того, состоятельный. Путешествия – дорогое удовольствие.
  – Хочется лучше знать мир, в котором живешь, – сухо сказал доктор.
  – Конечно, – согласился Пуаро. – И людей, которые его населяют. Люди – странные существа, а некоторые люди – особенно. Взять, к примеру, нашего вора, до чего он странный.
  – Согласен, – кивнул Карелли – в высшей степени странный.
  – Он у нас не только вор, но и шантажист.
  – Что значит шантажист? – насторожился Карелли.
  – Шантажист – это человек, который занимается шантажом, – пожал плечами Пуаро.
  Возникла неловкая пауза.
  – Но мы удалились от главной темы, – вновь заговорил Пуаро, – от смерти сэра Клода Эмори.
  – От смерти сэра Клода? Почему это у нас стало главной темой?
  – Ах, ну да, – спохватился Пуаро. – Вы ведь еще не знаете. Мне очень жаль, но сэр Клод умер отнюдь не от сердечного приступа. Он умер от яда.
  Говоря это, он не спускал пристального взгляда с итальянца, стараясь не упустить ни одного самого незаметного движения.
  – Понятно, – только и сказал Карелли, одобрительно кивнув головой.
  – Вы нисколько не удивлены? – спросил Пуаро.
  – Честно говоря, нет. Я и сам заподозрил это еще вчера.
  – Что ж, в таком случае дело приобретает более серьезный оборот. Боюсь, – сказал Пуаро, и голос его приобрел твердость, – вам лучше пока не уезжать, доктор Карелли.
  Карелли подался вперед.
  – Вы что же, связываете смерть сэра Клода с пропажей бумаги?
  – Безусловно, – отвечал Пуаро. – А вы разве нет?
  – Вы хотите сказать, что никто в доме, никто, кроме вора, не был заинтересован в смерти главы семьи? Но что означает его смерть почти для всех? Я отвечу, месье Пуаро. Она означает для них свободу. Свободу и то, о чем вы и сами сейчас упомянули – деньги. Старый Эмори был тиран и во всем том, что не касалось работы, человек ничтожный.
  – Вы узнали об этом вчера, месье доктор? – как бы между прочим спросил Пуаро.
  – А что, если так? – отозвался Карелли. – У меня есть глаза. Я смотрю и вижу. Как минимум трое из домашних вполне могли хотеть его смерти. – Карелли поднялся и взглянул на каминные часы. – Впрочем, ко мне это не имеет ни малейшего отношения.
  Гастингс заинтересованно подался вперед.
  – Очень жаль, я надеялся на вашу помощь, месье Пуаро.
  – Очень жаль, месье доктор, – сказал Пуаро, – но ничем не могу помочь.
  – Я вам еще нужен? – спросил Карелли.
  – На данный момент нет.
  Доктор Карелли направился к двери.
  – Могу еще кое-что вам сказать, месье Пуаро, – сказал он, глядя прямо в глаза детективу. – Женщина, если ее загоняют в угол, может стать очень опасной.
  Пуаро вежливо поклонился. Карелли насмешливо отвесил поклон и вышел.
  
  
  Глава 12
  Дверь за Карелли закрылась, а Гастингс, потеряв дар речи, продолжал смотреть ему вслед.
  – Послушайте, Пуаро, – наконец проговорил он. – Как вы думаете, что он хотел этим сказать?
  Пуаро пожал плечами.
  – Ничего особенного, пустые слова.
  – Нет, Пуаро, – не согласился Гастингс. – По-моему, он на что-то намекал.
  – Позвоните, пожалуйста, Тредвеллу, Гастингс, – вместо ответа попросил маленький детектив.
  Гастингс нажал на кнопку.
  – Что вы собираетесь делать? – не успокоившись, спросил он.
  Пуаро, как всегда, слукавил.
  – Увидите сами, дорогой друг. Терпение – высшая добродетель.
  Тредвелл вошел с привычным вопросом:
  – Вы звонили, сэр?
  Пуаро улыбнулся своей сияющей улыбкой.
  – А-а, Тредвелл! Не соизволите ли вы передать мой нижайший поклон мисс Кэролайн Эмори и попросить уделить мне несколько минут?
  – Разумеется, сэр.
  – Благодарю вас.
  Едва дождавшись, когда дворецкий закроет за собой дверь, Гастингс воскликнул:
  – Но, Пуаро, бедная старушка слегла. Ей плохо, зачем ее-то тревожить?
  – Мой дорогой Гастингс знает все на свете! Вы уверены в том, что она слегла?
  – А-а... разве нет?
  Пуаро дружески потрепал его по плечу.
  – Именно это я и хочу выяснить.
  – Понимаю, конечно... – в растерянности произнес Гастингс. – Но вы разве забыли? Ричард Эмори сказал, что она слегла.
  Детектив спокойно посмотрел другу в лицо.
  – Гастингс, – проговорил он, – в доме произошло убийство. И как же ведут себя близкие убитого? Лгут! Лгут и лгут. Почему вдруг мадам Эмори ни с того ни с сего решила от меня избавиться? Почему и месье Эмори тоже решил от меня избавиться? Почему он не захотел, чтобы я встретился с мадемуазель Эмори? Что она может сказать такого, чего я, на его взгляд, не должен узнать? Послушайте, Гастингс, здесь что-то происходит. Не только банальное, подлое убийство. Здесь происходит еще одна драма.
  Он говорил бы дальше, но тут появилась мисс Эмори.
  – Месье Пуаро, – начала она, прикрывая за собой дверь, – Тредвелл сказал, вы хотели меня видеть.
  – Да, мадемуазель, – с поклоном ответил Пуаро. – Я хотел бы задать вам всего несколько вопросов. Не будете ли вы любезны сесть? – Он помог ей опуститься в кресло. Кэролайн с тревогой посмотрела на сыщика. – Безусловно, я понимаю, что вы выбиты из колеи, и вам нехорошо.
  Устроившись за столом напротив мисс Эмори, Пуаро изобразил на лице искреннее сочувствие.
  – Не буду скрывать, для меня это был удар, – вздохнула Кэролайн. – Ужасный удар. Но я всегда говорила, что нельзя терять голову ни при каких обстоятельствах. За слугами, знаете ли, нужен глаз. Вы же знаете, что такое слуги, месье Пуаро, – затараторила она. – Похороны для них развлечение. По-моему, они вообще все больше любят похороны, чем свадьбы. А наш дорогой доктор Грэм... Он такой умный, так умеет помочь. Очень хороший врач и без ума от Барбары. На мой взгляд, Ричард напрасно относится к нему без должного внимания, но... О чем это я? Ах да, о докторе Грэме. Он молод. Но год назад у меня случился неврит, и он с ним быстро справился. Я нечасто болею. Нынешняя молодежь куда болезненней нас. Люсия вчера едва не упала в обморок за обедом, ей пришлось даже выйти из-за стола. Нервы у бедняжки неважные. Но что ожидать от женщины, если у нее в жилах итальянская кровь. Хотя, насколько я помню, когда украли бриллиантовое колье, она отнеслась к этому довольно спокойно...
  Мисс Эмори замолчала, переводя дух, и Пуаро, который тем временем достал портсигар и собрался закурить, не преминул воспользоваться паузой:
  – У мадам Эмори украли бриллиантовое колье? Когда же это произошло, мадемуазель?
  На минуту Кэролайн задумалась.
  – Дайте вспомнить. Кажется... Да, конечно! Два месяца назад, как раз примерно в то время, когда Ричард и Клод поссорились.
  Пуаро взглянул на свою сигарету.
  – Вы позволите мне закурить, мадемуазель? – спросил он и, получив в ответ очаровательную улыбку, полез в карман за спичками. Прикурив сигарету, он вопросительно взглянул на мисс Эмори, но пожилая леди молчала, и Пуаро подсказал: – Кажется, вы заговорили о ссоре.
  – Пустяки, – отмахнулась Кэролайн. – Просто Ричард наделал долгов. Но кто, скажите, в молодости не делал долгов? Впрочем, нет, Клод не делал. Клод всегда был очень положительный, даже студентом. Потом, разумеется, он стал тратить очень много, но все на эксперименты. Я ему, знаете ли, даже говорила, что он слишком мало дает Ричарду. Ну и, да, примерно два месяца назад они страшно из-за этого поссорились, к тому же пропало колье, а Люсия еще и отказалась вызывать полицию, и все это было очень некстати. Все было так глупо! А все нервы, нервы!
  – Вам действительно не мешает дым, мадемуазель? – спросил Пуаро, показывая на сигарету.
  – Ах нет, нисколько, – сказала Кэролайн и с нажимом добавила: – На мой взгляд, джентльмену положено курить.
  Сигарета погасла, и Пуаро снова потянулся за спичками, которые лежали на столе.
  – А не кажется ли вам, что это несколько необычно? – спросил он как бы между прочим. – Молодые красивые женщины редко спокойно относятся к пропаже украшений.
  Он снова прикурил и убрал две обгоревшие спички в коробок, а коробок в карман.
  – Да, конечно. Я тогда именно так и подумала, – согласилась мисс Эмори. – Очень необычно. Но Люсия мало интересуется украшениями... Ах, боже мой, что же я все время болтаю о том, что вам-то совершенно не интересно, месье Пуаро!
  – Не скажите, мадемуазель, – успокоил ее маленький сыщик. – Вы рассказываете чрезвычайно интересные вещи. Но ответьте мне вот на какой вопрос: вчера вечером, когда мадам Эмори стало плохо, она поднялась к себе наверх?
  – Нет, – ответила Кэролайн. – Она пришла прямо сюда, в эту комнату. Я усадила ее на диван, потом пришел Ричард, и я вернулась в столовую. Эти, знаете ли, молодые люди, месье Пуаро! Конечно, теперь мужчины не так романтичны, как в мое время. О боже, помню, я была знакома с одним молодым человеком по имени Алоизиус Джоунз. Мы с ним часто играли в крокет. Бедный глупенький... бедный! Ах, я опять отвлеклась от темы. Я говорила про Ричарда и Люсию. Очень милая пара, вам не кажется, месье Пуаро? Они познакомились в Италии – на озерах, на прекрасных озерах Италии – в ноябре прошлого года. Они полюбили друг друга с первого взгляда. И через неделю поженились. Она сирота и жила одна-одинешенька. Печально, хотя иногда мне кажется, что для нас это просто счастье. Если бы у нас вдруг оказалась куча родственников-итальянцев, это было бы несколько утомительно, не так ли? В конце концов, вы же знаете, что такое иностранцы! Они... О! – Мисс Эмори смутилась и замолчала. – Прошу прощения, месье Пуаро, прошу прощения!
  – Ничего, ничего, – проворчал Пуаро, искоса взглянув на Гастингса.
  – Какая бестактность с моей стороны, – суетливо добавила мисс Эмори. – Я не хотела... Разумеется, вы совсем другое дело. Во время войны про ваших соотечественников говорили «Les braves Belges» [521].
  – Пожалуйста, не корите себя, мадемуазель, – поспешил утешить ее Пуаро.
  Он помолчал, словно упоминание о войне подсказало ему нечто важное.
  – Насколько я понимаю, – сказал он наконец, – да, вот именно... Насколько я понимаю, ящик с лекарствами стоит у вас здесь с войны. И вчера вы его в первый раз открыли, не так ли?
  – Да, так. Конечно.
  – А как именно это произошло?
  Мисс Эмори помолчала.
  – Как это произошло? Ах, ну да, конечно. Вспомнила! Я сказала, что мне нужна нюхательная соль, а Барбара сняла ящик, а потом вошли джентльмены, и доктор Карелли испугал меня своими рассказами до полусмерти.
  Гастингс наконец заинтересовался разговором.
  – Вы хотите сказать, что об этих лекарствах рассказал вам доктор Карелли? Значит ли это, что он их рассматривал?
  – Конечно, – кивнула мисс Эмори. – Он достал какую-то пробирочку с самым невинным названием... кажется, бромид – я его принимала от морской болезни – и сказал, что ее содержимого достаточно, чтобы отправить на тот свет двенадцать человек!
  – Гиоцина гидробромид? – уточнил Пуаро.
  – Простите?
  – Доктор Карелли сказал это про препарат, который называется гиоцина гидробромид?
  – Да, вот именно, – обрадовалась мисс Эмори. – До чего вы умны! Потом ее взяла Люсия и еще повторила за доктором что-то про сон без сновидений. Знаете, не люблю я современную поэзию. Сплошное уныние. Я всегда говорила, с тех пор, как умер лорд Теннисон, ни одно стихотворение...
  – О боже, – вырвалось у Пуаро.
  – Прошу прощения?
  – Ничего, ничего, я просто вспомнил лорда Теннисона. Но, прошу вас, продолжайте. Что же было дальше?
  – Дальше?
  – Вы рассказывали про вчерашний вечер. Вы были здесь, в этой комнате...
  – Ах да. Да! Барбара решила поставить невероятно вульгарную песенку. То есть, я хотела сказать, поставить пластинку. К счастью, я успела ее остановить.
  – Разумеется, – пробормотал Пуаро. – А пробирочка, которую брал в руки доктор, была ли она полная?
  – Да, – без колебаний ответила Кэролайн. – Я хорошо это запомнила, потому что, когда он прочел нам эту цитату про сон без сновидений, он поднял ее и сказал, что половины было бы достаточно.
  Мисс Эмори поднялась и в волнении заходила по комнате. Пуаро пришлось тоже встать.
  – Знаете, месье Пуаро, мне все же не нравится этот человек. Этот доктор Карелли. Что-то есть в нем такое... какая-то неискренность... какой-то он скользкий. Я, конечно, никогда бы не призналась в этом Люсии, все говорят, он ее друг, но мне он не нравится. Видите ли, Люсия очень доверчивая. По-моему, этот доктор подружился с ней, только чтобы попасть к нам в дом и выкрасть бумагу Клода.
  Пуаро взглянул на нее с улыбкой.
  – Значит, вы уверены, что ее украл доктор Карелли?
  Мисс Эмори с изумлением воззрилась на Пуаро.
  – Дорогой месье Пуаро! Кто же еще мог это сделать? Он здесь единственный посторонний. По вполне понятным причинам мой брат не захотел публично выводить на чистую воду гостя и потому дал ему возможность незаметно вернуть бумагу на место. Думаю, он поступил в высшей степени деликатно. В высшей степени!
  – Безусловно, – тактично кивнул Пуаро.
  Он дружески положил руку ей на плечо, что мисс Эмори явно пришлось не по душе.
  – А теперь, мадемуазель, – сказал он, убирая руку, – мне хотелось бы провести с вашей помощью один небольшой эксперимент. Где вы вчера сидели, когда погас свет?
  – Здесь! – Кэролайн показала на диван.
  – Тогда не будете ли вы любезны сесть туда еще раз?
  Кэролайн подошла к дивану и села.
  – А теперь, мадемуазель, попытайтесь напрячь воображение. Прошу вас, закройте глаза.
  Мисс Эмори послушно закрыла глаза.
  – Благодарю вас. Теперь попытайтесь представить, будто сейчас вчерашний вечер. Гасят свет. Вы ничего не видите, но все слышите. Итак, сосредоточьтесь и устремитесь назад.
  Последнюю фразу мисс Эмори восприняла, вероятно, буквально. Она так стремительно откинулась к спинке дивана, что Пуаро вздрогнул.
  – Нет, нет, мадемуазель, я имел в виду мысленно. Мысленно устремитесь назад, во вчерашний день. Что вы услышали? Что вы слышали, когда погас свет?
  Пуаро говорил так настойчиво и серьезно, что мисс Эмори действительно попыталась сосредоточиться. Она крепко зажмурилась, помолчала и неуверенно произнесла:
  – Вздохи. Короткие вздохи. Потом... упал стул, потом что-то звякнуло, что-то, видимо, металлическое...
  – Вот такой звук? – спросил Пуаро. Он достал из кармана ключ и бросил на пол.
  Ключ упал беззвучно. Мисс Эмори подождала и сказала:
  – Ничего не слышу.
  – Тогда, может быть, такой?
  Пуаро поднял ключ и швырнул его на кофейный столик.
  – Да, точь-в-точь такой же звук! Как вчера. Даже странно!
  – Прошу вас, мадемуазель, продолжайте!
  – Потом голос Люсии, она просила Клода прекратить это. Потом раздался стук в дверь.
  – И все? Вы уверены, что это все?
  – Да, думаю, да... Хотя погодите! В самом начале был еще один странный звук, словно рвался шелк. Наверное, кто-то зацепился в темноте за что-то платьем, и ткань треснула.
  – И как вы думаете, кто же?
  – Скорее всего, Люсия. Барбара сидела рядом со мной, так что она вряд ли.
  – Любопытно, – сказал Пуаро.
  – Теперь действительно все, – заявила мисс Эмори. – Можно мне открыть глаза?
  – О да, конечно, мадемуазель... А кто налил сэру Клоду кофе? Вы?
  – Нет, кофе налила Люсия.
  – Вы не помните, в какой момент это произошло?
  – Кажется, сразу после того, как доктор закончил рассказывать о лекарствах.
  – Миссис Эмори сама отнесла кофе в кабинет?
  Кэролайн задумалась.
  – Нет, – наконец решила она.
  – Нет? Тогда кто же?
  – Не знаю. Не помню... Дайте подумать. Ах да, конечно! Люсия налила кофе для Клода и поставила чашку рядом со своей. Точно! Мистер Рейнор взял ее чашку и понес, а Люсия вернула его уже от двери и сказала, что чашка не та, что было очень глупо, потому что кофе в них был одинаковый, черный, без сахара.
  – Значит, это месье Рейнор отнес кофе в кабинет?
  – Да... По крайней мере... О нет, кофе отнес Ричард. Он взял чашку у мистера Рейнора, потому что Барбаре захотелось потанцевать.
  – Вот как! Значит, кофе в кабинет отнес месье Эмори.
  – Да, именно так, – подтвердила Кэролайн.
  – Ага! – воскликнул Пуаро. – А скажите мне, что до этого момента делал месье Эмори? Тоже танцевал?
  – Нет! Он упаковывал лекарства. Аккуратно складывал обратно в ящик.
  – Понятно, понятно. Значит, сэр Клод выпил свой кофе в кабинете?
  – Может быть, пригубил. Из кабинета он вышел с чашкой в руках. – Кэролайн задумалась, вспоминая. – Он еще пожаловался на вкус. Сказал, что кофе горький. Но уверяю вас, месье Пуаро, это был прекрасный кофе. Смесь нескольких хороших сортов. Я всегда заказываю ее в Лондоне, в Военно-морском универмаге. У них, знаете ли, есть хороший отдел на улице Виктории. Недалеко от вокзала. Очень удобно. И я...
  Она замолчала, потому что в дверь заглянул Эдвард Рейнор.
  – Я помешал? – поинтересовался он. – Прошу прощения. Я хотел поговорить с месье Пуаро, но могу зайти и попозже.
  – Нет, не уходите. Мы с мисс Эмори уже закончили. Боюсь, я вас утомил.
  Мисс Эмори поднялась.
  – Очень жаль, я не смогла сказать ничего полезного, – извиняющимся тоном произнесла она и направилась к двери.
  Поднялся и Пуаро.
  – Вы сказали очень много, мадемуазель. Вы даже не представляете себе, до чего много.
  И он распахнул перед ней дверь.
  
  Глава 13
  Выпроводив мисс Эмори, Пуаро повернулся к секретарю.
  – Итак, месье Рейнор. Послушаем, с чем вы пришли.
  Он жестом пригласил секретаря сесть.
  Рейнор сел на стул и честно сказал:
  – Мистер Эмори сообщил мне последние новости. О причине смерти сэра Клода. Просто невероятно, месье.
  – Для вас это неожиданность?
  – Разумеется. Мне и в голову не пришло бы ждать чего-то подобного.
  Пуаро подошел и протянул ключ.
  – Вы когда-нибудь уже видели этот ключ, месье Рейнор?
  Секретарь взял ключ, повертел в руках, а Пуаро тем временем внимательно следил за его лицом.
  – Очень похоже на ключ от сейфа в кабинете, – с недоумением заключил Рейнор. – Но, насколько я понял со слов мистера Эмори, ключ от сейфа был в той же связке, что остальные ключи.
  Он вернул ключ обратно.
  – Вы правы, ключ от сейфа, который принадлежал сэру Клоду, лежал у него в кармане. Вы видите дубликат, – сказал Пуаро и добавил медленно и выразительно: – Вчера этот дубликат оказался под стулом, на котором сидели вы.
  Рейнор спокойно встретил его взгляд.
  – Если вы полагаете, будто его уронил я, вы ошибаетесь.
  Пуаро молча разглядывал его лицо. Потом, словно придя к какому-то выводу, удовлетворенно кивнул.
  – Я вам верю, – сказал он.
  Пуаро быстро заходил по комнате, потирая руки.
  – Давайте же перейдем к делу. Вы, месье Рейнор, были личным секретарем сэра Клода, не так ли?
  – Совершенно верно.
  – В таком случае вам наверняка многое известно о его работе?
  – Конечно. У меня неплохое образование, и я не раз принимал участие в его экспериментах.
  – Тогда, может быть, вам известен какой-либо факт, который мог бы пролить свет на это дело?
  Рейнор вынул из кармана конверт.
  – Разве что это. – Он поднялся и протянул конверт Пуаро. – Кроме всего прочего, в мои обязанности секретаря входило просматривать почту. Это письмо пришло два дня назад.
  Пуаро прочел вслух:
  – «Вы пригрели змею на груди». На груди? – удивился он и повернулся к Гастингсу. – «Опасайтесь Сельмы Готц и ее семейки. Ваша тайна раскрыта. Будьте настороже». Подписано: «Внимательный». Гм, романтично и красочно. Вам должно нравиться, Гастингс, вы любите такой стиль, – и Пуаро протянул листок другу.
  – Хотел бы я знать, – сказал Эдвард Рейнор, – кто такая эта Сельма Готц.
  Пуаро откинулся на спинку кресла и сложил горсткой кончики пальцев.
  – Могу удовлетворить ваше любопытство, месье. Сельма Готц была одна из самых известных и ловких шпионок в мире. Кроме того, она была редкая красавица. За свою жизнь она успела поработать на Италию, Францию, Германию и даже, кажется, на Россию. Она была удивительная женщина.
  В изумлении Рейнор отступил назад и резко спросил:
  – Вы сказали «была»?
  – Да, была, – подтвердил Пуаро. – Она умерла в ноябре прошлого года в Генуе.
  Гастингс прочел письмо и, недоуменно покачав головой, отдал Пуаро.
  – Тогда это письмо фальшивка! – воскликнул секретарь.
  – Любопытно, – пробормотал Пуаро, еще раз заглянув в листок. – «Опасайтесь Сельмы Готц и ее семейки». Дело в том, что у Сельмы Готц осталась дочь. Тоже красавица, месье. После смерти матери она исчезла.
  Он свернул письмо и положил в карман.
  – Но не может же это быть... – начал было Рейнор и умолк.
  – Кто? Что же вы замолчали, месье?
  Рейнор повернулся к маленькому детективу.
  – Я подумал про горничную миссис Эмори. Они приехали вместе. Очень симпатичная девушка. Виттория Муцио. Может быть, это она дочь Сельмы Готц?
  – Хорошая мысль, – похвалил Пуаро.
  – Если хотите, я пришлю ее к вам, – предложил Рейнор и повернулся, чтобы уйти.
  Пуаро поднялся.
  – Нет, нет, погодите. Не нужно пока ее тревожить. Сначала мне хотелось бы поговорить с мадам Эмори. Возможно, она что-то знает об этой девушке.
  – Наверное, вы правы, – согласился секретарь. – Я немедленно иду к ней.
  Секретарь удалился с видом человека, который решил все вопросы.
  Гастингс взволнованно воскликнул:
  – Так вот в чем дело, Пуаро! Карелли и эта итальянка работали вместе. Наверное, они работали на итальянскую разведку. Согласны?
  Пуаро даже не обратил внимания на этот возглас. Он глубоко ушел в свои мысли.
  – Пуаро? Что скажете? Я сказал, наверняка этот Карелли работал на пару с горничной.
  – Что же еще вы могли сказать, друг мой?
  Гастингс оскорбился.
  – Вот как! Хорошо, а что думаете вы? – обиженно спросил он.
  – Для начала мне нужно узнать ответы на некоторые вопросы, дорогой Гастингс. Почему два месяца назад у мадам Эмори пропало ожерелье? Почему она не захотела обратиться в полицию? Почему?..
  Он замолчал, потому что в библиотеку вошла Люсия Эмори. В руках у нее была сумка.
  – Мне сказали, месье Пуаро, что вы хотите меня видеть. Я не ошиблась?
  – Нет, мадам. Мне хотелось бы задать вам несколько несложных вопросов. Не хотите ли вы присесть? – Он показал на стул.
  Люсия подошла к столу, а Пуаро повернулся к Гастингсу.
  – Друг мой, здесь замечательный сад. Взгляните, – и он повлек капитана к французскому окну. Гастингс явно не желал никуда уходить, но, несмотря на любезный тон, маленький детектив был тверд. – Прогуляйтесь, мой друг. Полюбуйтесь красотами природы. Никогда не теряйте возможности полюбоваться природой. – И с этими словами он вытолкнул Гастингса в окно.
  Гастингс неохотно перешагнул через подоконник. Однако день был хороший и солнечный, капитан быстро перестал обижаться и решил с пользой провести время, то есть подышать свежим воздухом. Спустившись вниз по газону, он направился к зеленой изгороди, за которой открывались деревья.
  Он шел вдоль кустов и вдруг услышал чей-то разговор. Гастингс узнал голоса Барбары Эмори и доктора Грэма, которые сидели на скамье рядом с ним по другую сторону изгороди. В надежде узнать что-нибудь полезное для Пуаро, что имело бы отношение к исчезновению бумаги или смерти сэра Клода, Гастингс решился подслушать.
  – ...совершенно понятно. Он считает, что деревенский врач не самая лучшая партия для его красавицы кузины. Это и есть основная причина, по которой нам обоим не слишком хочется встречаться, – произнес доктор Грэм.
  – Ах, знаю, Ричард иногда такой упрямый и ведет себя, будто ему не тридцать, а шестьдесят, – отозвалась Барбара. – Но не нужно обижаться, Кенни. Я вообще стараюсь не обращать на него внимания.
  – Хорошо, я попытаюсь, – сказал доктор Грэм. – Но послушай, Барбара, я хотел встретиться здесь так, чтобы никто нас не видел и не слышал, по другой причине. Во-первых, мне нужно тебе сказать, что твоего дядю вчера отравили. Сомнений тут быть не может.
  – Неужели? – довольно вяло поинтересовалась Барбара.
  – Тебя это не удивляет?
  – Предположим, удивляет. В конце концов, людей травят не каждый день и не в каждом доме, не так ли? Но, если честно, я ничуточки не огорчилась. Наоборот, я почти обрадовалась.
  – Барбара!
  – Знаешь, только не притворяйся, будто ты не ожидал этого от меня услышать, Кенни. Мы с тобой о нем разговаривали не раз, правда? Ему ни до кого не было дела. Его интересовали только его дурацкие опыты. Как он обращался с Ричардом! Как холодно встретил Люсию! А ведь она такая милая и такая прекрасная пара для Ричарда.
  – Барбара, дорогая, мне необходимо задать тебе один вопрос. Обещаю, все, что бы ты ни сказала, не пойдет дальше меня. И, если понадобится, я сумею тебя защитить. Только скажи мне, известно ли тебе что-нибудь такое – неважно что, – что имеет отношение к смерти твоего дяди? Нет ли у тебя причин подозревать, например, будто Ричард запутался в долгах и потому решился на убийство?
  – Не желаю продолжать этот разговор, Кенни. Я-то думала, тебе хочется понежничать со мной, мне и в голову не пришло, что ты вдруг станешь обвинять моего кузена в убийстве!..
  – Дорогая, я его и не обвиняю. Но согласись, что-то здесь не так. Ричард не хотел звать полицию! Мысль о том, что убийцу могут найти, его чуть ли не испугала. Расследования, разумеется, не избежать, он это понимает и злится на меня, ведь я все-таки известил полицию. Но в конце концов, я только исполнил свой долг. С какой стати я должен был написать, будто причина смерти сердечный приступ? Господи боже, да сэр Клод был совершенно здоров, он же был у меня на осмотре всего недели две назад.
  – Кенни, я больше ничего не хочу слушать. Я иду в дом. Возвращайся через сад, хорошо? Поговорим в другой раз.
  – Барбара, я только хотел...
  Но Барбара уже шла к дому, и доктору Грэму оставалось лишь испустить глубокий тоскливый вздох, похожий на стон. Гастингс, не желая, чтобы его заметили, припустил за кустами обратно.
  
  Глава 14
  А в это время в библиотеке маленький детектив, выпроводив Гастингса, плотно прикрыл окно и повернулся к Люсии Эмори.
  Люсия с тревогой посмотрела на Пуаро.
  – Насколько я поняла, месье Пуаро, вы хотели расспросить меня о горничной? Она очень славная девушка. Я уверена, за ней нет ничего плохого.
  – Мадам, – сказал Пуаро, – я хотел поговорить с вами вовсе не о горничной, а о вас.
  Люсия встревожилась еще больше.
  – Но мистер Рейнор сказал...
  – Должен признаться, я намеренно ввел мистера Рейнора в заблуждение, и у меня есть на то причины, – перебил Пуаро.
  – Что же это за причины? – настороженно спросила она.
  – Мадам, – начал разговор Пуаро, – вчера вы сделали мне огромный комплимент. Вы сказали, что доверились мне, едва только увидели.
  – И что же?
  – И я прошу вас довериться мне и сейчас.
  – Что вы имеете в виду?
  Пуаро взглянул на собеседницу с самым серьезным видом.
  – Мадам, у вас есть все, что только может пожелать женщина, – у вас есть молодость, красота, семья, любовь. У вас нет только исповедника. Позвольте же старому Пуаро предложить на эту роль себя.
  Люсия хотела было что-то ответить, но Пуаро не дал ей сказать.
  – Хорошенько подумайте, прежде чем отказываться, мадам. Я остался здесь ради вас. Остался, чтобы защитить ваши интересы. Чем я сейчас и занимаюсь.
  – Самое лучшее, что вы могли бы сделать в моих интересах, это уехать, месье! – с неожиданной горячностью воскликнула Люсия.
  – Знает ли уже мадам о том, что скоро здесь будет полиция? – невозмутимо спросил Пуаро.
  – Полиция?
  – Да.
  – Но зачем? Почему полиция?
  – Потому что врачи установили причину смерти сэра Клода. Сэр Клод был вчера отравлен.
  Люсия скорее испугалась, чем удивилась.
  – О нет! Нет! Только не это!
  – Да, мадам, именно это. Так что, как видите, у вас почти не осталось времени на раздумья. Сейчас я защищаю ваши интересы. Но вскоре, возможно, я буду защищать только интересы правосудия.
  Люсия посмотрела на Пуаро так, словно решала, насколько можно поверить этому странному маленькому человечку. Наконец она собралась с духом.
  – Что же, по-вашему, я должна сделать? – спросила она дрогнувшим голосом.
  Пуаро сел и внимательно посмотрел ей в глаза.
  – Вопрос в том, что вы захотите сделать, – пробормотал он себе под нос, а вслух мягко сказал: – Вам всего лишь нужно рассказать мне правду, мадам.
  – Я... Но я... – не сразу откликнулась молодая женщина, невольно протянув к Пуаро руки, словно ища защиты. Потом губы ее твердо сжались. – Месье Пуаро, я не понимаю, что вы имеете в виду.
  Взгляд Пуаро стал пронзительным.
  – Вот как! Вы предпочитаете беседовать в таком тоне? Тогда приношу свои извинения.
  Сделав над собой усилие, Люсия взяла себя в руки, хотя больше всего на свете ей захотелось вскочить и убежать.
  – Скажите, что именно вас интересует, и я отвечу на любой вопрос, – холодно сказала она.
  – Прекрасно! – воскликнул маленький детектив. – Вы решили посостязаться в уме с Эркюлем Пуаро? Хорошо же. Но запомните, мадам, – он хлопнул ладонью по столу, – правда все равно выйдет наружу. И, возможно, при куда менее приятных для вас обстоятельствах.
  – Мне скрывать нечего, – с вызовом сказала Люсия.
  Пуаро достал из кармана письмо, которое принес Эдвард Рейнор, и протянул Люсии.
  – Несколько дней тому назад сэр Клод получил это письмо, – сказал он.
  Люсия пробежала его глазами.
  – Ну и что же? – почти спокойно спросила она, возвращая письмо обратно.
  – Вам когда-нибудь приходилось слышать имя Сельмы Готц?
  – Никогда в жизни! Кто это?
  – Это женщина, которая умерла в ноябре прошлого года в Генуе.
  – Вот как?
  – Возможно, вы там с нею встречались, – как бы невзначай бросил Пуаро, убирая письмо в карман. – Я даже уверен в том, что вы встречались.
  – Никогда в жизни не была в Генуе.
  – А если бы кто-то сказал, что видел вас там?
  – Тогда... тогда я сказала бы, что этот человек ошибся.
  – Но, насколько мне известно, вы познакомились с мужем именно в Генуе, – не отступал Пуаро.
  – Это Ричард вам сказал? Какая нелепость! Мы познакомились в Милане.
  – Женщина, с которой вы были в Генуе...
  Люсия сердито перебила:
  – Месье Пуаро, я не была в Генуе!
  – Ах, пардон! Да, вы так и сказали. Но согласитесь, мадам, это очень странно.
  – Что же здесь странного?
  Прикрыв глаза, Пуаро откинулся в кресле.
  – Расскажу вам одну небольшую историю, – промурлыкал он в ответ и достал из кармана записную книжку. – У меня есть один знакомый, который занимается тем, что делает фотопортреты для некоторых лондонских журналов. Портреты – как бы это сказать? – разных титулованных особ, например, на пляже в Лидо. Он, как вы уже поняли, фотограф. – Пуаро полистал записную книжку. – В прошлом году в ноябре этот мой знакомый оказался в Генуе, где узнал одну даму с репутацией в высшей степени скандальной. В тот раз она называла себя баронесса де Гирс и везде появлялась с очень известным французским дипломатом. О них ходили разные слухи, но дама этим мало смущалась, ее интересовал только дипломат. Это умный, но увлекающийся и неосмотрительный человек. – Пуаро умолк и как бы между прочим спросил: – Я еще вас не утомил, мадам?
  – Нисколько, но я не понимаю, к чему вы клоните?
  Пуаро снова заглянул в книжку.
  – Обещаю, сейчас мы подойдем к сути дела. Вернувшись из Генуи, мой знакомый показал мне один снимок. Фотографию баронессы де Гирс. Я совершенно согласен: баронесса была une tres belle femme [522], и понять увлечение дипломата очень легко.
  – Это все?
  – Нет, мадам. Видите ли, дело в том, что на фотографии баронесса была не одна. Мой знакомый снял ее в тот момент, когда она прогуливалась по набережной вместе с дочерью, а дочь ее оказалась так хороша, мадам, что, увидев это лицо, вряд ли его кто-то забудет. – Пуаро поклонился самым галантным образом. – Конечно же, я узнал вас, едва переступил порог.
  Люсия затаила дыхание.
  – О! – выдохнула она, но сумела с собой справиться и рассмеялась. – Дорогой месье Пуаро, здесь просто досадная ошибка. Я прекрасно помню баронессу и ее дочь. Теперь я поняла, в чем дело. Дочь как раз малоинтересная особа, а мать была женщина блистательная. Я почти влюбилась в нее, и несколько раз мы действительно гуляли вместе. Ей, похоже, льстила моя восторженность. Вот вам и объяснение. Ваш знакомый ошибся, приняв меня за ее дочь.
  Люсия почти в изнеможении откинулась на спинку стула. Пуаро медленно кивнул головой, будто бы соглашаясь, и она вздохнула с облегчением.
  Вдруг, резко вскинувшись, Пуаро сказал:
  – Но мне показалось, вы сказали, что никогда не были в Генуе.
  От неожиданности Люсия задохнулась, на лице ее был ужас, она молча следила за тем, как он убирает записную книжку во внутренний карман пиджака.
  – Но ведь фотографии у вас нет, – наконец полувопросительно проговорила она.
  – Нет, – признался Пуаро. – Фотографии у меня нет. Мне было известно лишь, под каким именем Сельма Готц жила в Генуе. Остальное – и знакомый, и фотография – всего-навсего моя невинная выдумка.
  Люсия вскочила, и в глазах ее полыхнул гнев.
  – Вы подстроили мне ловушку! – крикнула она.
  Пуаро только пожал плечами.
  – Да, мадам, – согласился он. – Но боюсь, вы сами не оставили мне иного выбора.
  Люсия заходила по комнате.
  – Какое это имеет отношение к смерти сэра Клода? – негромко произнесла она, словно обращаясь к себе самой.
  Пуаро сделал вид, будто не расслышал, и равнодушно стряхнул с пиджака пылинку. Вместо ответа он спросил сам:
  – А правда ли, мадам, что недавно у вас пропало дорогое бриллиантовое ожерелье?
  Люсия замерла.
  – Я спрашиваю, – процедила она, стиснув зубы, – какое это имеет отношение к смерти сэра Клода?
  Пуаро охотно объяснил:
  – Украденное ожерелье, украденная формула. И то, и другое, мадам, дорого стоит.
  Люсия задохнулась от негодования.
  – К чему вы клоните?
  – Я клоню, мадам, к тому, что хотел бы услышать от вас правду. Сколько от вас потребовал доктор Карелли... в прошлый раз?
  Люсия отвернулась.
  – Я... Я больше не желаю отвечать на ваши вопросы, – сказала она почти шепотом.
  – Вы боитесь?
  Пуаро поднялся и подошел к ней, но Люсия вновь отвернулась, отрицательно качнув головой.
  – Нет, – сказала она. – Я ничего не боюсь. Я просто не понимаю, о чем вы. С какой стати я должна была что-то платить доктору Карелли?
  – Чтобы купить его молчание, – отвечал Пуаро. – Эмори семья известная, и вряд ли вы им признались в том, кто ваша мать.
  Люсия молча смотрела на Пуаро. Потом села и в отчаянии закрыла лицо руками
  – Ричард знает? – наконец еле слышно выдохнула она.
  – Пока нет, мадам, – медленно отозвался Пуаро.
  – Не говорите! Пожалуйста, не говорите ему, месье Пуаро! – взмолилась молодая женщина. – Он так гордится своей семьей, так гордится семейной честью! Я не должна была выходить за него замуж! Но я была так несчастна. Я ненавидела свою жизнь, которую вынуждена была вести из-за матери. Все было унизительно! Но что я могла поделать? А когда она умерла, я наконец оказалась свободна. Свободна от лжи, от всех этих интриг. Я встретилась с Ричардом. Никогда со мной такого не случалось. Ричард вошел в мою жизнь, я полюбила его, и он захотел на мне жениться. Как я могла сказать ему, чья я дочь? Почему я должна была это говорить?
  – А потом, – тихо подхватил Пуаро, – вы случайно где-то столкнулись с Карелли и он принялся вас шантажировать?
  – Да, но у меня нет своих сбережений. Я продала ожерелье, чтобы дать ему денег. Я думала, на этом закончится. Но вчера он снова приехал. Он все знал про исследования и знал, что сэр Клод их закончил.
  – И он велел вам выкрасть расчеты?
  Люсия кивнула:
  – Да.
  – Вы сделали это? – Пуаро подошел ближе.
  – Вы не поверите... теперь вы мне не поверите, – сокрушенно покачала головой Люсия.
  Пуаро посмотрел на нее с жалостью.
  – Не волнуйтесь, дитя мое. Я вам верю. Не бойтесь старого Пуаро, договорились? Наберитесь мужества и расскажите все до конца. Это вы взяли бумагу?
  – Нет. Не я. Не я! – горячо воскликнула она. – Но я хотела. Я сняла отпечаток с ключа от сейфа, и Карелли сделал дубликат.
  Пуаро достал из кармана ключ.
  – Этот?
  – Да, все оказалось очень просто. Карелли принес дубликат. Я вошла в кабинет, но никак не могла решиться открыть сейф. Тут появился сэр Клод. Вот и все, это правда, клянусь!
  – Я вам верю, мадам, – сказал Пуаро.
  Он сунул ключ обратно в карман, сел в кресло, сложил кончики пальцев и на минуту задумался.
  – Но все же вы не отказались от предложения сэра Клода выключить свет.
  – Я не могла допустить, чтобы меня обыскали, – пояснила Люсия. – В сумочке лежали ключ и записка от Карелли.
  – Что же вы с ними сделали?
  – Когда погас свет, я забросила ключ как можно дальше. В ту сторону, – и она показала в сторону стула, на котором в тот вечер сидел Эдвард Рейнор.
  – А с запиской?
  – С запиской я не знала, что делать, а потом сунула в книгу. – Люсия поднялась, подошла к столу, взяла в руки книгу и пролистала страницы. – Да, вот она. Хотите прочесть?
  Она протянула ему небольшой листок бумаги.
  – Нет, мадам, она ваша.
  Люсия разорвала послание Карелли на мелкие клочья и ссыпала в сумку. Глядя на нее, Пуаро вдруг спросил:
  – Еще один вопрос, мадам. Вы случайно вчера в темноте ни за что не зацепились платьем?
  – Платьем? Нет, – удивилась Люсия.
  – Но может быть, вы услышали похожий звук?
  Люсия задумалась.
  – Знаете, теперь, когда вы сказали, – проговорила она после некоторого молчания, – мне кажется, да. Но это была не я. Или мисс Эмори, или Барбара.
  – Что ж, оставим это, – не стал настаивать Пуаро. – А теперь я хотел бы выяснить вот что. Кто налил кофе сэру Клоду?
  – Я.
  – И это вы поставили его чашку на стол рядом со своей?
  – Да.
  Пуаро поднялся и, опершись руками о стол, наклонился к Люсии. Потом спросил в упор:
  – В которую из них вы насыпали гиоцин?
  Люсия вскинула голову.
  – Как вы узнали? – растерянно спросила она.
  – Узнавать подобные вещи моя работа, мадам. Так в какую же?
  – В свою, – еле слышно произнесла она.
  – Зачем?
  – Затем... Затем, что я хотела умереть. Ричард заподозрил, будто у меня связь... связь с доктором Карелли. Он даже не представляет себе, насколько он близок к истине. Я ненавижу Карелли. Я не сумела раздобыть ему бумаги и думала, теперь он все расскажет. У меня оставался только один выход... я хотела умереть. Погрузиться в сон без сновидений и никогда не проснуться... так он и сказал.
  – Кто сказал?
  – Карелли.
  – Н-да-а, я начинаю понимать... – медленно проговорил Пуаро.
  Он показал рукой на чашку, которая стояла на столе.
  – В таком случае вот эта чашка ваша, не так ли? Вы из нее не пили?
  – Нет.
  – Почему же вы передумали?
  – Ричард пообещал увезти меня... далеко, за границу, сказал, что достанет денег. Он вернул меня к жизни, дал мне надежду...
  – Понятно. Послушайте меня внимательно, мадам, – строго произнес Пуаро. – Сегодня утром доктор Грэм взял чашку, которая вчера стояла перед сэром Клодом, и отвез ее на анализ.
  – Да, и?
  – В ней ничего не обнаружено, кроме кофе... – Пуаро умолк, не договорив.
  Люсия отвела взгляд.
  – Да-а... естественно.
  – Так это ваша чашка? – еще раз настойчиво повторил Пуаро.
  Люсия молча смотрела прямо перед собой. Потом, мельком взглянув на маленького детектива, воскликнула:
  – Почему вы так смотрите на меня? Вы хотите меня испугать?
  – Повторяю, – произнес Пуаро – утром чашку, которая стояла вчера перед сэром Клодом, увезли на анализ. Предположим, это действительно была та самая. – Он поднялся, отошел и достал из цветочного горшка спрятанную там чашку. – Но тогда это чья? Что, если бы они забрали эту?
  Люсия встала, закрыв руками лицо.
  – Вы все знаете! – воскликнула она.
  Пуаро подошел.
  – Мадам, – сказал он, и голос у него стал еще строже. – Если бы они ее увезли, они и тогда не нашли бы ничего, кроме кофе. Но я вчера вечером отлил несколько капель из той чашки, которая действительно стояла перед сэром Клодом. И там-то и был обнаружен гиоцин. Что скажете?
  Люсия покачнулась, но все же взяла себя в руки. Ответила она не сразу.
  – Вы правы, – наконец произнесла она. – Совершенно правы. Я убила его. – Голос ее зазвенел. – Я убила его! Я подсыпала таблетки ему. – Она подняла чашку, которая стояла на столе. – Здесь ничего нет, это просто кофе!
  Она подняла чашку, намереваясь выпить, но метнувшийся к ней Пуаро успел остановить ее руку у самых губ. Они молча смотрели друг на друга, и вдруг Люсия разрыдалась. Пуаро с трудом забрал чашку из ее побелевших пальцев.
  – Мадам!
  – Зачем вы меня остановили? – прорыдала Люсия.
  – Мадам, жизнь так прекрасна, – сказал он. – Зачем спешить с ней расстаться?
  – Я... я...
  Горько рыдая, Люсия упала на диван.
  – Вы сказали правду, – тихо и ласково заговорил Пуаро. – Вы подсыпали яд себе. Тут я вам верю. Но гиоцин оказался не только у вас. Говорите правду. Кто бросил таблетки в кофе сэра Клода?
  Люсия в ужасе подняла глаза.
  – Нет, нет, вы ошибаетесь. Он этого не делал. Я убила его, я! – крикнула она.
  – Кто не делал? Кого вы прикрываете, мадам? Скажите!
  – Говорят же вам, он этого не делал!
  В дверь постучали.
  – Наверное, полиция, – сказал Пуаро. – У нас мало времени. Обещаю, мадам, я спасу вас...
  – Но это я убила его, – голос ее сорвался.
  – ...и спасу его, – будто не слыша продолжил Пуаро. – Спасу вашего мужа!
  – Боже мой, – растерянно прошептала Люсия.
  В комнату вошел дворецкий.
  – Инспектор Джепп из Скотленд-Ярда, – произнес он, обращаясь к Пуаро.
  
  Глава 15
  Минут пятнадцать спустя инспектор Скотленд-Ярда Джепп и его помощник, молодой констебль по имени Джонсон, закончили предварительный осмотр библиотеки. Джефф, плотный, румяный грубоватый и добродушный человек средних лет, тихо болтал с Пуаро и Гастингсом, который успел вернуться из своей ссылки на лоно природы.
  – Вот, – Джепп повернулся к подошедшему констеблю, – это и есть мистер Пуаро. Сколько я тебе про него рассказывал! Мы с ним не раз хорошо поработали. Встретились мы давно, когда мистер Пуаро еще служил в бельгийской полиции. Тогда мы вели дело о подложных документах в Эберкромби, так, Пуаро? Начали в Эберкромби, закончили в Брюсселе. Славные были денечки! А помните Барона? Ну был жулик! Провел всю полицию всей Европы. Но в Антверпене-то мы его накрыли, и тоже благодаря мистеру Пуаро!
  Джепп повернулся к Пуаро.
  – Потом мы снова встретились в Лондоне, так, Пуаро? Вы уже вышли в отставку. Но дело о том загадочном происшествии в Стайлзе раскрыли, помните? В последний раз мы виделись года два назад, так? Когда вывели на чистую воду этого итальянца. Неожиданный сюрприз, Пуаро, неожиданный. Но я так обрадовался, когда увидел тут вашу черепушку, чтоб мне провалиться!
  – Черепушку? – недоуменно переспросил Пуаро, так и не выучивший лондонские словечки.
  – Голову, я хотел сказать, вашу лысую голову, старик, – ухмыльнулся Джепп. – Что ж, поработаем еще разок, а?
  – Но, дорогой мой Джепп, не забудьте про маленькие слабости, – улыбнулся в ответ Пуаро.
  – Лукавый старый бродяга, вот вы кто! – И Джепп хлопнул Пуаро по плечу. – Послушайте, а эта миссис Эмори, с которой вы тут болтали, когда я вошел, а она ведь прехорошенькая. Жена Ричарда Эмори, так? Спорим, вы отвели с ней душу, старый пес!
  Инспектор громко хохотнул и уселся за стол.
  – Так или иначе, – продолжал он, развалившись в кресле, – это дельце как раз для вас. Ваш изощренный ум только такие и любит. А я терпеть не могу отравления. Не за что ухватиться. Ходи да выясняй, что он там ел, что пил, кто подал, кто подышал на то, что кто-то подал, и так далее. Впрочем, как раз это доктор Грэм уже выяснил. Яд подсыпали в кофе. И доза была такая, что сэр Клод должен был умереть почти сразу. Это мы еще все прочтем в экспертизе, но дело-то надо раскрыть.
  Джепп поднялся.
  – Ладно, с этой комнатой мы закончили. Нужно поговорить с мистером Ричардом Эмори, потом с доктором Карелли. Похож он на одного нашего клиента. Всякое может быть, всякое может быть.
  Он направился к двери:
  – Вы с нами, Пуаро?
  – Разумеется, – сказал Пуаро и поднялся.
  – Ну и капитан Гастингс, конечно, тоже, – хмыкнул Джепп. – Он у вас будто тень, а, Пуаро?
  Пуаро многозначительно взглянул на друга.
  – По-моему, Гастингсу больше хочется остаться здесь, – ответил он.
  – Да, пожалуй, я лучше останусь, – понял его мысль Гастингс.
  – Как хотите, – Джепп явно удивился.
  Втроем – Пуаро, Джепп и констебль – они удалились из комнаты. И тут же через французское окно из сада вошла Барбара. Она была в розовой блузке и светлых брюках.
  – Ах, вот вы где, дорогой мой. Послушайте, а кто это свалился нам на голову? – спросила она, устраиваясь на диване. – Неужели полицейские?
  – Да, – ответил Гастингс, присаживаясь рядом. – Инспектор Скотленд-Ярда Джепп. Пошел поговорить с вашим кузеном, задать ему несколько вопросов.
  – Наверное, он и меня захочет о чем-нибудь спросить, как вы думаете?
  – Представления не имею. Но вам в любом случае не о чем беспокоиться, – успокоил Гастингс.
  – О, я и не думала беспокоиться, – удивилась Барбара. – Наоборот, мне очень даже интересно! Так и тянет немножко поморочить им головы. Просто так, чтобы пощекотать нервы. Обожаю щекотать нервы, а вы?
  Гастингс недоуменно вскинул брови.
  – Я... Понятия не имею. Впрочем, по-моему, нет.
  Барбара насмешливо улыбнулась.
  – Знаете, вы для меня загадка. Вы откуда?
  – Э-э, несколько лет я прожил в Южной Америке.
  – Я так и знала! – воскликнула она. И приложила ладонь козырьком к глазам. – На широких просторах Южной Америки! Так вот почему вы так восхитительно старомодны.
  Гастингс обиделся.
  – Прошу прощения, – сухо проговорил он.
  – Ах, но мне это так нравится, – торопливо добавила Барбара. – Вы здесь дорогой гость, самый дорогой гость.
  – Что вы называете старомодным?
  – А-а, это когда... – Барбара на секунду задумалась. – Вот скажите, вы верите во всю эту чепуху: во все эти приличия, честность, в ложь во благо, ну и так далее?
  – Разумеется, – удивился Гастингс. – А вы разве нет?
  – Я? Значит, вы думали, что я, как все, буду говорить, будто смерть бедного дядюшки Клода большое несчастье?
  – А разве нет? – Гастингс был шокирован.
  – Господи! – воскликнула Барбара. Она вскочила с дивана и присела на краешек кофейного столика. – Да насколько мне известно, в этом доме в жизни не происходило более счастливого события. Вы не представляете себе, что это был за отвратительный скряга. Не представляете себе, как он нами помыкал!
  Она замолчала, чтобы немного успокоиться.
  – Я... я... я думаю, вы... – смущенно пробормотал Гастингс, но Барбара не дала ему договорить.
  – Нет, вам не нравится честность. Хотя вы, кажется, только что сказали, что нравится. Значит, вам больше понравилось бы, если бы я оделась в черное, а не вот в это, и ходила и причитала: «Бедный дядюшка Клод! Он нас так любил!»?
  – Разумеется! – воскликнул Гастингс.
  – Зачем же притворяться? Могу себе представить, какой вы, если с вами познакомиться поближе. Но я-то хочу сказать только одно: жизнь слишком коротка, чтобы терять время еще и на ложь и притворство. Я знаю, в глубине души все у нас радуются его смерти. Никто меня в этом не разубедит. Даже тетушка Кэролайн. Она, бедняжка, терпела его дольше всех нас.
  Неожиданно Барбара успокоилась.
  – Знаете, что мне пришло в голову, – уже тише сказала она. – Если подойти к делу с научной точки зрения, то отравить его должна была именно тетушка Кэролайн. Никакой это был не сердечный приступ. Ничего похожего. Так вот, логическая цепочка выстраивается сама собой: тетя Кэролайн столько лет сдерживала все свои обиды, в ней развился тяжелейший комплекс...
  – Что ж, теоретически вполне возможно, – осторожно поддакнул Гастингс.
  – Но кто же тогда стянул листок? – не обращая внимания, перебила себя Барбара. – Все говорят, итальянец. Но лично я подозреваю Тредвелла.
  – Дворецкого? Бог ты мой! Почему?
  – Потому что он не входил в кабинет!
  На лице Гастингса отразилось откровенное недоумение.
  – Я иду от обратного, – пояснила Барбара. – Я выбираю того, на кого меньше всего можно подумать. Он, скорее всего, и есть убийца. В самых хороших книжках именно так и бывает. А на Тредвелла-то уж точно никто не подумает.
  – Никто, кроме вас, – с улыбкой уточнил Гастингс.
  – Да, кроме меня.
  Барбара поднялась и как-то нерешительно улыбнулась.
  – Как странно... – вдруг пробормотала она себе под нос.
  – Что именно?
  Гастингс тоже поднялся.
  – Да так, вспомнила кое о чем. Пойдемте-ка лучше в сад. Мне здесь не нравится.
  И она шагнула к открытому окну.
  – Боюсь, я не смогу составить вам компанию, – сказал Гастингс.
  – Почему?
  – Я должен остаться здесь.
  – Знаете, эта комната явно вызывает в вас какие-то особенные чувства. Помните, вчера? Все сидят потрясенные, только что узнав про кражу, и вот входите вы и говорите: «Какая милая комната, мистер Эмори», и у всех сразу отлегло. Вы оба такие забавные, на вас так было интересно смотреть. Этот удивительный маленький человечек – пять футов четыре дюйма, не больше, но какое чувство собственного достоинства! И вы, такой милый.
  – Что ж, на первый взгляд Пуаро действительно может показаться даже смешным, – согласился Гастингс. – А сколько у него всяких маленьких странностей. Например, он совершенно не выносит беспорядка. Если что-то не так стоит, если где-то лежит пылинка, если у кого-то сбился галстук, тогда он невыносимо страдает.
  – Как вы не похожи, – засмеялась Барбара.
  – У него, знаете ли, даже метод основан на аккуратности, – продолжал Гастингс. – Порядок и метод – два его идола. Он довольно скептически относится к явным уликам, вроде следов под окном или остатков пепла. Сами по себе, сказал бы он вам, эти улики никогда не дадут ключ к решению, истинная работа свершается изнутри. А потом постучал бы себя по лысине и с ужасным самодовольством добавил: «Серые клеточки... знаете ли, маленькие серые клеточки. Никогда не забывайте о них, mon ami!»
  – Ах какой он прелесть! – воскликнула Барбара. – Но вы еще больше, с этой вашей «милой комнатой»!
  – Но это действительно милая комната, – несколько раздраженно возразил Гастингс.
  – Лично мне она такой не кажется, – сказала Барбара.
  Она взяла Гастингса за руку и потащила к окну.
  – Хватит с вас здесь торчать, хватит. Идемте!
  – Вы не понимаете, – заупирался Гастингс, отнимая руку. – Я пообещал Пуаро.
  – Вы пообещали месье Пуаро, что не уйдете из этой комнаты? – удивилась Барбара. – Но с какой стати?
  – Этого я не могу вам сказать.
  – О! – Барбара помолчала, потом обошла Гастингса сзади. – «Мальчик был на пылающем корабле...» – сменила она тон.
  – Что вы сказали? – изумился Гастингс.
  – «Хотя все уже бодро плыли к земле», – с завываниями продолжала декламировать она. – Ну что, идете вы или нет?
  – Я просто вас не понимаю, – сердито отозвался Гастингс.
  – Ну зачем вам меня понимать? Нет, вы и в самом деле прелесть! – Барбара взяла его под руку. – Идемте, и я вас соблазню. Вы самый, самый замечательный.
  – Не тяните меня за штанину.
  – Буду, – не отступила Барбара. – Я от вас без ума. Вы положительный и старомодный.
  Она снова потянула его к окну, и на этот раз Гастингс сдался.
  – А вы удивительная, – сказал он. – Вы не похожи ни на одну девушку, которых я знал.
  – Очень рада слышать. Добрый знак, – сказала Барбара, останавливаясь в оконном проеме и глядя Гастингсу прямо в глаза.
  – Добрый знак?
  – Да, вы мне дали повод надеяться.
  Гастингс покраснел, а Барбара весело рассмеялась и вытолкнула его в сад.
  
  Глава 16
  Библиотека оставалась пустой недолго. После ухода Барбары с Гастингсом не прошло и минуты, как дверь распахнулась и вошла мисс Эмори с рабочей сумкой в руках. Она подошла к дивану, положила сумку и, встав на колени, принялась шарить в щели между сиденьем и спинкой. В этот момент на пороге появился доктор Карелли – в шляпе и с небольшим чемоданом. При виде мисс Эмори он остановился и забормотал извинения.
  Смутившись, мисс Эмори поднялась.
  – Я искала спицу, – зачем-то объяснила она, наконец нащупав ее в щели и взмахнув находкой. – Завалилась.
  Тут она заметила чемодан.
  – Вы собираетесь нас покинуть, доктор Карелли?
  Карелли положил чемодан и шляпу на стул.
  – Не смею больше злоупотреблять вашим гостеприимством, – ответил он.
  Мисс Эмори явно обрадовалась.
  – Что ж, если вы так считаете, – начала было она, но тут же, вспомнив обо всех печальных и сложных обстоятельствах, прибавила: – Впрочем, пожалуй, едва ли это теперь можно сделать, избежав утомительных формальностей...
  Мисс Эмори нерешительно замолчала.
  – Формальности я уже уладил, – бодро произнес Карелли.
  – В таком случае, если вы считаете, что вам пора...
  – Пора, пора.
  – Тогда я вызову машину, – твердо заявила мисс Эмори и направилась было к кнопке звонка.
  – Нет, нет, – не менее твердо остановил ее доктор. – Это я тоже уже уладил.
  – Но ведь вам пришлось самому снести чемодан, – ужаснулась мисс. – Что за слуги у нас! У них, видите ли, после смерти Клода руки опустились! – Мисс Эмори села и достала вязанье. – Руки опустились, мысли разбежались. Никто не умеет держаться. Странно, не так ли, доктор?
  Карелли явно занервничал.
  – Очень странно, – рассеянно отозвался он, поглядывая в сторону телефона.
  Мисс Эмори, продолжая болтать, взялась за вязание.
  – Надеюсь, вы успеете к поезду на двенадцать пятнадцать. Можете даже особенно не торопиться. Излишняя спешка только мешает. Я всегда говорила, кто суетится...
  – Вы правы, – не дослушал Карелли, – времени у меня, думаю, вполне достаточно. Но... нельзя ли воспользоваться телефоном?
  Кэролайн вскинула голову.
  – О да, конечно, – сказала она и снова склонилась над вязаньем. Ей и в голову не пришло, что Карелли желает поговорить без свидетелей.
  – Благодарю вас, – процедил Карелли, направляясь к столу, где принялся листать справочник, будто отыскивая номер. Потом бросил нетерпеливый взгляд в сторону Кэролайн. – Мне показалось, вас позвала племянница, – сказал он.
  Но мисс Эмори лишь перенесла на племянницу разговор, а занятия своего не прекратила.
  – Ах, Барбара! – воскликнула она. – Такая славная девочка. Ей, знаете ли, приходится вести здесь довольно печальную жизнь. Впрочем, осмелюсь предположить, теперь ее жизнь наверняка изменится. – Кэролайн мечтательно подняла глаза. – Конечно, я делала все, что в моих силах. Но девушкам нужно развлекаться хоть иногда. И никакой «Пчелиный воск» этого не заменит.
  На лице доктора Карелли к раздражению добавилось замешательство.
  – Пчелиный воск? – переспросил он.
  – Да!.. Или «Мед»? Ах, это какие-то витамины. По крайней мере, на банке написано «витамины»: A, B, C и D. Короче говоря, все, кроме одного, который принимают для профилактики бери-бери. Но, по-моему, если живешь в Англии, это уже лишнее. Такого здесь, слава богу, нет. Кажется, бери-бери – болезнь, которой болеют шлифовальщики риса, и это где-то в колониях. Очень интересно. Я и мистера Рейнора заставила их пить каждое утро, я имею в виду «Пчелиный воск» – каждое утро после завтрака. Он такой бледный, бедняжка. Я хотела, чтобы и Люсия пила, но она отказалась. – Мисс Эмори неодобрительно покачала головой. – Подумать только, когда я была молоденькой девушкой, мне строго-настрого запрещали есть карамельки из-за этого «Воска», то есть «Меда». Времена меняются. Да, времена меняются.
  Доктор Карелли прикладывал все усилия, чтобы не выйти из себя.
  – Да, да, мисс Эмори, – сказал он как можно вежливее.
  Он нервно походил по комнате и наконец решился действовать напрямую.
  – По-моему, вас зовет племянница.
  – Зовет племянница?
  – Да. Вы разве не слышите?
  Мисс Эмори честно прислушалась.
  – Н-нет, нет, – призналась она. – Как странно. – Она свернула вязанье. – У вас, должно быть, очень тонкий слух. Не то чтобы я плохо слышала. Мне, знаете ли, говорили, что...
  Она уронила клубок. Карелли нагнулся и поднял.
  – Благодарю вас, – сказала она. – У всех Эмори, знаете ли, очень хороший слух. – Она поднялась с дивана. – Мой отец сохранил и слух, и зрение до глубокой старости. В восемьдесят лет он читал без очков.
  Она снова уронила клубок, и снова Карелли нагнулся и протянул его ей.
  – Ах, большое спасибо. Он был удивительный человек, доктор. Я имею в виду отца. Совершенно удивительный. Спал на перине под балдахином, спальня у него никогда не проветривалась. Ночной воздух, говорил он, вреден для здоровья. К несчастью, потом у него случился приступ подагры, а в то время при нем была одна молоденькая сиделка, так вот она настояла, чтобы открыли форточку, и вот от этого мой бедный отец и умер.
  Она в третий раз уронила клубок. На этот раз Карелли вложил ей клубок в руку и решительно повел к двери. Мисс Эмори продолжала болтать и на ходу:
  – Не люблю я больничных сиделок, доктор. Обо всех сплетничают, все время пьют чай и только и делают, что раздражают слуг.
  – Очень справедливое наблюдение, очень справедливое, – поспешно согласился с ней доктор и распахнул дверь.
  – Благодарю вас, – произнесла мисс Эмори, подталкиваемая в спину твердой рукой.
  Карелли захлопнул дверь и бросился к телефону.
  – Говорят из Маркет-Клив, три-один-четыре. Соедините меня с Лондоном... Сохо, восемь-восемь-пять-три... нет, пять-три, да... Что?.. Перезвоните?.. Хорошо.
  Он положил трубку, постоял, нетерпеливо покусывая ногти. Потом прошел в кабинет. В эту минуту в библиотеке появился Рейнор. Оглядевшись, он как бы бесцельно подошел к камину, постоял, потрогал вазу с бумажками. В этот момент, хлопнув дверью, вернулся Карелли, и Рейнор оглянулся.
  – Не знал, что вы там, – удивился секретарь.
  – Я жду звонка – объяснил Карелли.
  – Ах, вот оно что!
  Помолчав, Карелли спросил:
  – Вы не знаете, когда приехали полицейские?
  – По-моему, минут двадцать назад. Вы уже видели их?
  – Только издалека.
  – Приехал инспектор из Скотленд-Ярда, – сказал Рейнор. – Он, кажется, был где-то здесь неподалеку по другому делу, потому его и попросили заглянуть сюда, помочь местной полиции.
  – Повезло, – заключил Карелли.
  – Конечно.
  В этот момент зазвонил телефон. Рейнор машинально шагнул к аппарату, но Карелли ринулся наперерез.
  – Прошу прощения, думаю, это звонят мне. – Он поднял на Рейнора вопросительный взгляд. – Не могли бы вы...
  – Разумеется, дорогой доктор, – мгновенно сообразил секретарь. – Конечно, я выйду.
  Рейнор вышел, а Карелли схватился за трубку.
  – Алло, – ровным голосом произнес он. – Мигель?.. Да?.. Нет, черт побери, нет. Это было невозможно... Ты не понимаешь, старика вчера отравили... Выезжаю немедленно... Здесь Джепп... Джепп, помнишь инспектора из Скотленд-Ярда?.. Нет, меня не видел... Тоже надеюсь... В том же месте, сегодня в девять тридцать... Отлично.
  Карелли положил трубку и собрался удалиться. Он уже взялся за чемоданчик, надел шляпу и шагнул к распахнутому окну. Но едва занес ногу над подоконником, как столкнулся с Эркюлем Пуаро.
  – Прошу прощения, – сказал итальянец.
  – Ничего страшного, – вежливо ответил Пуаро, загораживая собой проход.
  – Вы не позволите пройти?
  – Нет. Извините, но это невозможно, – невозмутимо проговорил Пуаро. – Совершенно невозможно.
  – Я требую.
  – Ничего не могу поделать, – дружелюбно улыбнулся Пуаро.
  Неожиданно Карелли вдруг рванулся вперед. Маленький детектив резко отступил в сторону, сделал какое-то едва заметное точное движение и, одновременно перехватив чемодан, бросил Карелли прямо в объятия инспектора Джеппа, который уже возник у него за спиной.
  – Привет, а это еще кто? – изумился Джепп. – Ба-а, да провалиться мне – Тонио!
  Пуаро добродушно рассмеялся и отошел в сторону.
  – Я так и подумал, дорогой Джепп, что имя этого джентльмена вам должно быть известно.
  – Мне-то известно не только его имя. Мне известно о нем все, – удовлетворенно кивнул головой Джепп. – Тонио вообще личность знаменитая. Так ведь, Тонио? Спорим, от месье Пуаро ты такого не ожидал. Как вы называете эти приемчики, Пуаро? Джиу-джитсу? Бедняга Тонио.
  Пуаро открыл на столе чемоданчик. Карелли рявкнул:
  – У вас против меня ничего нет, Джепп! Вы не имеет права меня задерживать.
  – Что ты говоришь, – проворчал Джепп. – Спорим, это ты стащил формулу и прикончил старого джентльмена. – Он повернулся к Пуаро. – Такие бумажки его специальность, и я нисколько не удивлюсь, если сейчас при нем окажется краденый листок, иначе с чего бы ему бежать.
  – Согласен, – сказал Пуаро.
  Джепп обыскал карманы Карелли, а Пуаро тем временем внимательно изучал содержимое чемодана.
  – Ну? – наконец, не выдержав, спросил Джепп.
  – Ничего, – спокойно ответил маленький детектив, закрывая крышку. – Абсолютно ничего. Я разочарован.
  – Думали, самые умные, так? – хмыкнул Карелли. – А вот нет. Но могу вам сказать...
  Тихо и твердо Пуаро его перебил:
  – Разумеется, но вряд ли это пойдет вам на пользу.
  Карелли оторопел.
  – Вы о чем? – воскликнул он.
  – Месье Пуаро прав, – сказал Джепп. – Вам лучше пока придержать язык.
  Он подошел к двери и крикнул в коридор:
  – Джонсон!
  Молодой констебль сунул голову в дверь.
  – Соберите-ка здесь всю семейку. Мне нужны все.
  – Есть, сэр, – ответил Джонсон и исчез из виду.
  – Я протестую! Я...
  Карелли задохнулся от негодования. Вдруг он подхватил чемоданчик и бросился к окну. Рванувшийся наперерез Джепп сгреб итальянца в охапку и швырнул на диван, выхватив чемодан.
  – Спокойно, тебе никто ничего не сделал, – рявкнул он насмерть перепугавшемуся Карелли.
  Пуаро подошел к окну.
  – Прошу вас, не уходите, месье Пуаро, – окликнул его в спину Джепп, ставя чемодан на кофейный столик. – Сейчас здесь будет интересно.
  – Нет-нет, дорогой мой, я никуда и не собираюсь, – уверил его Пуаро. – Я просто постою у окна. И совершенно с вами согласен, этот общий сбор действительно может оказаться в высшей степени интересным.
  
  Глава 17
  Постепенно собрались все. Карелли с мрачным видом сидел на диване, Пуаро прикрывал спиной окно. Из сада под ручку вернулись Барбара с Гастингсом. Гастингс встал рядом с Пуаро, а Барбара прошла к дивану и села рядом с Карелли.
  Пуаро сказал шепотом:
  – Гастингс, было бы очень полезно, если бы вы запомнили, кто где попытается сесть.
  – Полезно? В каком смысле?
  – В психологическом, друг мой, – ограничился таким объяснением Пуаро.
  Гастингс повернулся лицом к двери и принялся следить. Вошла Люсия, прошла и села на стул справа от стола. Появился Ричард под руку с теткой, которая тут же устроилась на стуле. Ричард же встал возле граммофонного столика, откуда ему было хорошо видно жену. Пришел Эдвард Рейнор, расположился сзади за креслом, облокотившись на спинку. Последним вошел констебль Джонсон, который поплотнее закрыл дверь и встал рядом, словно на страже.
  Ричард представил инспектору тех, кого он еще не видел.
  – Моя тетя, мисс Эмори. Моя кузина, мисс Барбара Эмори.
  Барбара кивнула головой и тотчас спросила:
  – Отчего такой переполох, инспектор?
  Джепп не удостоил ее вопрос вниманием.
  – Та-ак, кажется, все в сборе, не так ли? – проговорил он, направляясь к камину.
  Растерянная и немного встревоженная Кэролайн повернулась к племяннику.
  – Не понимаю, – сказала она, – чего от нас хочет этот джентльмен?
  – Я должен тебе кое-что сказать, – ответил Ричард. – Видишь ли, тетя Кэролайн... Видите ли, – повторил он, обращаясь ко всем сразу, – сегодня утром при вскрытии было установлено, что отец умер не от сердечного приступа. Его отравили.
  – Что? – громко воскликнул Рейнор.
  Мисс Эмори от ужаса вскрикнула.
  – Его отравили гиоцином, – продолжал Ричард.
  Рейнор вздрогнул.
  – Гиоцином? – переспросил он. – Но... – и умолк, глядя в лицо Люсии.
  К нему шагнул инспектор Джепп.
  – В чем дело, мистер Рейнор?
  Секретарь смутился.
  – Нет, нет, ничего. Я видел только... Но... – нерешительно проговорил он и снова замолчал.
  – Извините, нам необходимо знать все, что касается вчерашнего вечера, – настойчиво проговорил Джепп. – Вы же хотели что-то сказать.
  – Нет-нет, поверьте, – заупрямился секретарь. – То есть я имею в виду, что всему наверняка есть разумное объяснение.
  – Всему чему, мистер Рейнор?
  Рейнор все еще колебался.
  – Я видел лишь, – не сразу выговорил Рейнор, – как миссис Эмори высыпала в ладонь таблетки.
  – Когда?
  – Вчера вечером. Я как раз вышел из кабинета. Все стояли у граммофона. Стояли спиной. А миссис Эмори взяла склянку... кажется, это была склянка с гиоцином... и высыпала себе в ладонь почти все.
  – Почему вы молчали об этом раньше? – спросил Джепп.
  Люсия хотела что-то сказать, но инспектор остановил ее:
  – Одну минуту, миссис Эмори. Сейчас я хочу выслушать мистера Рейнора.
  – Я забыл, – сказал Рейнор. – И вспомнил только теперь, когда услышал, что сэра Клода отравили. Разумеется, это совпадение. Понимаю. В конце концов, миссис Эмори могла отсыпать себе и другое лекарство. Склянка в ящике не одна.
  Джепп повернулся к Люсии.
  – Ну, мадам, теперь что скажете вы?
  – Мне понадобилось снотворное, – с трудом выдавила из себя она.
  – Вы точно видели, сколько таблеток взяла мадам? – снова повернулся к Рейнору инспектор.
  – Мне показалось, что много, – ответил тот.
  – Сколько нужно таблеток, чтобы уснуть, мадам? Одна, две. Что вы сделали с остальными?
  – Я... не помню... – не сразу ответила Люсия.
  Она хотела было что-то добавить, но тут вскочил Карелли.
  – Видите, инспектор? Вот вам и убийца!
  Барбара вскочила с дивана, метнувшись в другой край комнаты. Гастингс же подошел и встал с ней рядом.
  – Я все расскажу, вы хотели правду, инспектор, так получите. Я приехал сюда специально встретиться с этой женщиной. Она сама послала за мной. Сказала, что хочет добыть расчеты взрывчатки и продать. Да, признаю, в прошлом я действительно занимался подобными операциями.
  – Не похоже на полное признание, – Джепп встал между ним и Люсией. – Все это мы и так знаем. – Он повернулся к Люсии. – Что скажете вы, мадам?
  Побледнев как полотно, Люсия поднялась. Ричард невольно шагнул к ней.
  – Я не позволю... – начал было он, но инспектор остановил его:
  – Погодите, сэр.
  Карелли заговорил снова:
  – Посмотрите на эту женщину. Кто-нибудь из вас знает хоть, кто она такая? Так я вам скажу. Это дочь Сельмы Готц. Дочь самой опасной женщины в мире!
  – Это неправда, Ричард! – крикнула Люсия. – Неправда! Не слушай его...
  – Я тебе все кости переломаю! – рявкнул Ричард.
  Джепп преградил дорогу, заслонив собой Карелли.
  – Успокойтесь, сэр. Пожалуйста, возьмите себя в руки, – потребовал он. – Нужно выяснить все до конца. Итак, миссис Эмори, мы слушаем.
  Наступило молчание. Люсия хотела заговорить и не смогла.
  – Я... я... – голос ее прервался.
  Она посмотрела на мужа, потом повернулась к Пуаро и умоляюще протянула к нему руки.
  – Наберитесь мужества, мадам, – посоветовал Пуаро. – Доверьтесь мне еще раз. Скажите. Скажите им все как есть. Наступил момент, когда лгать больше нельзя. Пора сказать правду.
  Люсия молча смотрела ему в глаза, но он лишь повторил:
  – Наберитесь мужества, мадам. Si, si. Вы храбрая женщина. Не бойтесь.
  И он вновь отошел к окну.
  Люсия заговорила не сразу. Она долго молчала, потом глухо произнесла:
  – Это правда. Да, я действительно дочь Сельмы Готц. Но я никогда не просила этого человека сюда приехать и никогда не предлагала ему купить расчеты сэра Клода. Он приехал сам, чтобы шантажировать меня.
  – Шантажировать! – Ричард не поверил своим ушам.
  Он двинулся к жене. Люсия повернулась и посмотрела ему в лицо.
  – Он сказал, что расскажет тебе о моей матери, если я не добуду расчетов, но я их не брала. Наверное, он сам украл их. Возможность у него была. Он был какое-то время один в кабинете. Теперь-то я понимаю, он нарочно хотел, чтобы я взяла гиоцин и отравилась, и тогда все подумали бы на меня. Он просто загипнотизировал меня тогда...
  Голос у нее прервался, и Люсия, уткнувшись мужу в плечо, разрыдалась.
  – Люсия, дорогая...
  Ричард обнял ее за плечи. К ним подошла мисс Эмори и тоже, стараясь утешить, обняла невестку. Ричард повернулся к инспектору:
  – Инспектор, мне нужно сказать вам несколько слов наедине.
  Ни слова не говоря, Джепп перевел взгляд на Ричарда, потом коротко кивнул Джонсону, и тот распахнул дверь.
  – Хорошо, – сказал Джепп. – Выслушаем и вас.
  Мисс Эмори в обнимку с Люсией вышли в коридор, Барбара с Гастингсом в сад. Рейнор, перед тем как удалиться, подошел к Ричарду.
  – Весьма сожалею, мистер Эмори, весьма.
  Последним, прихватив чемодан и шляпу, вышел Карелли.
  – Не спускай глаз с этого пройдохи и миссис Эмори, – приказал Джепп констеблю. – Чтобы никаких неожиданностей, понял?
  – Понял, сэр, – коротко ответил констебль и следом за Карелли вышел из комнаты.
  – Прошу извинить меня, мистер Эмори, но после того, что сказал Карелли, я вынужден принять меры предосторожности. Месье Пуаро, я хотел бы просить вас присутствовать при нашем разговоре в качестве свидетеля.
  Ричард стоял с видом человека, принявшего решение. Он набрал в грудь побольше воздуха и твердым голосом произнес:
  – Инспектор!
  – Да, сэр, слушаю вас.
  Тщательно, медленно выговаривая слова, Ричард сказал:
  – Думаю, наступила пора сознаться. Это я убил отца.
  Джепп улыбнулся.
  – Боюсь, не покатит, сэр.
  Ричард изумленно поднял брови.
  – Простите?
  – Я хочу сказать: нет, сэр, не пойдет. Вы влюблены в жену. Понимаю: любовь, молодость, недавно поженились и все такое. Но, честно говоря, стоит ли совать голову в петлю? Она просто скверная женщина. Хотя красавица, согласен.
  – Инспектор Джепп! – гневно воскликнул Ричард.
  – Не за что вам на меня сердиться, – невозмутимо отвечал Джепп. – Я говорю как есть, вон и Пуаро скажет то же самое. Прошу прощения, сэр, долг есть долг, а убийство есть убийство. Вот и все.
  Он с достоинством отвесил поклон и удалился.
  Ричард повернулся к Пуаро, который молча наблюдал за этой сценой.
  – Значит, месье Пуаро, вы намерены сказать то же самое?
  Пуаро вынул из кармана портсигар и достал сигарету. Вместо ответа он спросил:
  – Скажите, месье Эмори, когда вы в первый раз заподозрили свою жену?
  – Я никогда... – заговорил Ричард, но Пуаро перебил, потянувшись к столу за коробком спичек:
  – Прошу вас, месье Эмори. Правду и одну только правду! Вы подозревали ее, я знаю. Вы заподозрили ее еще до моего приезда. Потому-то вы так и стремились меня выпроводить. Не отрицайте. Обмануть Эркюля Пуаро невозможно.
  Он прикурил, положил коробок на стол и улыбнулся Ричарду, казавшемуся рядом с ним огромным.
  – И все-таки вы ошибаетесь, – упрямо повторил Ричард. – Очень ошибаетесь. Я ни в чем ее не подозревал.
  – Кроме того, не забывайте, что и против вас тоже можно составить дело, – развивал свою мысль маленький детектив, усаживаясь в кресло. – Вы тоже держали в руках лекарства, именно вы отнесли отцу кофе, вы запутались в долгах. Да-да, вас тоже можно было заподозрить.
  – Инспектор Джепп, кажется, придерживается другого мнения.
  – Ах, Джепп! У инспектора хорошо развит здравый смысл, – улыбнулся Пуаро. – И он не смотрит на вас глазами влюбленной женщины.
  – Влюбленной женщины?
  – Позвольте дать вам урок психологии, – проговорил Пуаро. – Вчера вечером, когда мы приехали, ваша жена попросила меня остаться и найти убийцу. Как вы считаете, стала бы она это делать, если бы была виновна?
  – Вы... вы хотите сказать...
  – Я хочу сказать, – перебил Пуаро – что не успеет сегодня зайти солнце, как вы будете на коленях просить у нее прощения.
  – Что вы такое говорите?
  – Возможно, я говорю чересчур много, – согласился Пуаро, вставая. – А теперь, месье, доверьтесь мне. Доверьтесь Эркюлю Пуаро.
  – Неужели вы сумеете ее спасти? – спросил Ричард, и в голосе его звучало отчаяние.
  Пуаро отвечал в высшей степени торжественно:
  – Я дал слово... хотя не представлял, насколько трудно его будет сдержать. Видите ли, у нас очень мало времени, нужно что-то предпринять, и срочно. Пообещайте в точности выполнить все, что я скажу, не задавая вопросов и не считаясь с хлопотами. Обещаете?
  – Хорошо, – довольно неохотно согласился Ричард.
  – Вот и прекрасно. А теперь послушайте. Предложение мое довольно простое и вполне выполнимое. Собственно говоря, оно продиктовано просто-напросто здравым смыслом. Мне нужно, чтобы вы потребовали полного обыска дома. Прибудут полицейские, их прибудет много, и обыщут все. Для вас и для всех членов семьи это создаст определенные неудобства, и потому на время вы все отсюда уедете.
  – Уедем? – Ричард едва верил своим ушам.
  – Таково мое предложение. Далеко уехать, конечно, вам не позволят. Но говорят, у вас в Маркет-Клив неплохая гостиница. Снимите комнаты. Вы останетесь под рукой, вас можно будет найти в любой момент.
  – Когда я должен об этом сказать?
  Пуаро улыбнулся ему лучезарной улыбкой.
  – Немедленно, – сказал он. – Немедленно.
  – Но ведь это будет выглядеть очень странно.
  – Нисколько, – маленький детектив еще раз ободряюще улыбнулся. – Это примут всего лишь – как вы это говорите? – за душевный порыв. Все подумают, что дом стал вам ненавистен, вы не в состоянии здесь оставаться. И воспримут как должное, вот увидите.
  – А как быть с инспектором Джеппом?
  – С инспектором Джеппом я все улажу сам.
  – Я все же не понимаю, чего мы добьемся, – сказал Ричард.
  – Разумеется, не понимаете, – с довольным видом подтвердил Пуаро. И пожал плечами. – Вам это совершенно необязательно. Важно, чтобы понимал я. Я, Эркюль Пуаро. Этого достаточно. – Он взял Ричарда за плечи. – Идите и сделайте, что я сказал. Кстати, если вам это так неприятно, пусть все организационные вопросы возьмет на себя Рейнор. Идите, идите!
  И он почти вытолкал Ричарда в коридор.
  Оглянувшись через плечо, Ричард бросил на Пуаро встревоженный взгляд и ушел.
  – Ох эти англичане! До чего же упрямые, – проворчал Пуаро.
  Он подошел к окну и выглянул в сад.
  – Мадемуазель Барбара! – крикнул он.
  
  Глава 18
  Барбара заглянула в окно.
  – Что такое? Неужели еще что-то случилось?
  Пуаро улыбнулся самой обворожительной улыбкой.
  – Ах, мадемуазель. Я лишь хотел узнать, не могли бы вы на несколько минут одолжить мне моего друга?
  Барбара капризно поджала губки.
  – Как! Вы хотите отнять у меня самого дорогого гостя?
  – Очень ненадолго, мадемуазель, обещаю.
  – Что ж, тогда, так и быть, одолжу. – Барбара оглянулась на сад и крикнула: – Дорогой мой, идите сюда, вы нужны месье Пуаро.
  – Благодарю вас. – Пуаро еще раз улыбнулся и отвесил поклон.
  Барбара вернулась в сад, и через несколько секунд появился Гастингс. Вид у него был пристыженный.
  – Что вы скажете в свое оправдание? – Пуаро сделал вид, будто сердится.
  Гастингс виновато улыбнулся.
  – Не прячьтесь за улыбочками, – продолжал Пуаро в том же тоне. – Я оставил вас здесь стеречь важную улику, и что же узнал через пять минут? Что вы уже прогуливаетесь по саду с очаровательной молодой леди. Нет, mon cher, как только на сцене появляется хорошенькая девушка, на вас совершенно нельзя положиться, все ваши благие намерения тотчас оказываются забыты. Zut alors! [523]
  Овечья улыбка на лице Гастингса увяла. От смущения он вспыхнул.
  – Послушайте, я страшно виноват, Пуаро. Я вышел всего на секунду, а потом заглянул в окно, увидел вас и подумал, что ничего страшного.
  – Вам просто стыдно было показаться мне на глаза, – заявил Пуаро. – Знаете, Гастингс, вполне вероятно, что из-за вас свершилось непоправимое. Когда я вошел, я столкнулся с Карелли. Одному богу известно, чем он тут занимался, вдруг подбросил какую-нибудь улику?
  – Послушайте, Пуаро, мне действительно очень жаль, – еще раз извинился Гастингс. – Очень и очень жаль.
  – Если непоправимого все еще не случилось, то благодарить нужно счастливый случай, а никак не вас. А теперь, mon ami, наступил момент, когда мы оба должны как следует напрячь все наши серые клеточки.
  И Пуаро, сделав вид, будто собирается потрепать приятеля по щеке, залепил ему основательную оплеуху.
  – Хорошо же! – воскликнул Гастингс. – Я готов приступить к делу.
  – Ничего хорошего, друг мой, – возразил Пуаро. – Наоборот. Все плохо. Хуже некуда. – Вид у него стал встревоженный. – Темно. Темно, как вчера вечером.
  На минуту Пуаро задумался.
  – Но... Да, кажется... Неплохая мысль. Блеск! Да, пожалуй, начнем отсюда!
  Совершенно озадаченный, Гастингс проговорил:
  – Ради бога, о чем вы?
  Очень серьезно Пуаро спросил:
  – Почему умер сэр Клод, Гастингс? Ответьте на этот вопрос. Почему умер сэр Клод?
  Гастингс вытаращил глаза.
  – Но ведь это уже известно?
  – Разве? Вы так уверены?
  – Э-э... да, – проговорил Гастингс, хотя не слишком уверенно. – Он умер... потому что его отравили.
  Пуаро нетерпеливо отмахнулся:
  – Это понятно. Но почему его отравили?
  Гастингс честно задумался.
  – Скорее всего, потому, что вор думал...
  Пуаро медленно покачивал головой в такт словам.
  – Вор думал, что его найдут...
  Он снова замолчал, глядя на лысину Пуаро.
  – Попытайтесь же представить себе, Гастингс, то, о чем вор не подумал.
  – Не могу, – признался Гастингс.
  Пуаро заходил по комнате, воздев руки, словно призывая Гастингса к вниманию.
  – Гастингс, дорогой, позвольте мне напомнить вам факты в той последовательности, в которой они произошли, или, по крайней мере, в какой должны были произойти.
  Гастингс сел и приготовился слушать.
  – Вчера вечером, сидя в своем кресле, умирает сэр Клод. – Пуаро подошел к креслу и тоже сел. Потом задумчиво повторил: – Вот именно, умирает, сидя в своем кресле. При этом в комнате не происходит ничего подозрительного. Все склоняются к мысли о том, что он умер от сердечного приступа. О его бумагах забыли, и уж несколько дней никто бы о них даже не вспомнил. А потом всех интересовало бы в первую очередь завещание. А спустя еще некоторое время, после похорон, оказалось бы, что последняя его работа так и осталась не завершена. Понимаете, что это означает, Гастингс?
  – Да.
  – Что?
  Гастингс удивился.
  – Да, что? – повторил он.
  – Время. Для вора это означает время. Он успел бы спокойно спрятать похищенный конверт. И ни в ком не вызвать никаких подозрений. Даже если бы в конце концов об исчезновении последней формулы стало известно, вор все равно остался бы в безопасности.
  – Да, конечно... Конечно, я тоже так думаю, – неуверенно подтвердил Гастингс.
  – Разумеется, иначе быть не может! – вскричал Пуаро. – Или я не Эркюль Пуаро! Но смотрите, какой напрашивается вывод. Убийство сэра Клода было спланировано заранее и не было совершено из-за случайно сложившихся обстоятельств. Нет, оно было хорошо продумано и тщательно подготовлено. Подготовлено. Теперь понимаете?
  – Нет, – с простодушным чистосердечием признал Гастингс. – Поймите, я в этом не разбираюсь. Я знаю только одно: сейчас мы сидим в библиотеке. Вот и все.
  – И совершенно правы, друг мой, – сказал Пуаро. – Мы в библиотеке. Но сейчас не утро, а вечер. Свет гаснет. Планы нашего вора рушатся.
  Выпрямившись, Пуаро поднял палец, словно призывая Гастингса проникнуться всей важностью происходящего.
  – Сэр Клод, который не должен был бы подходить к сейфу до следующего утра, по какой-то случайности все же обнаружил пропажу. И, как сказал он сам, соорудил ловушку. Вор попался, как крыса. Однако вор – он же убийца – знает то, о чем не догадывается сэр Клод. Он знает, что через несколько минут сэр Клод уснет навсегда. У него... или у нее... остается одна задача – за ту минуту, в течение которой в комнате будет темно, спрятать бумагу. Закройте глаза, Гастингс, я тоже закрою. Темно, нам ничего не видно. Но все слышно. Повторите, Гастингс, повторите точно, у вас великолепная память, повторите все, что нам перечислила мисс Эмори.
  Гастингс закрыл глаза.
  – Вздохи...
  Пуаро кивнул.
  – Короткие вздохи, – медленно, с трудом припоминая болтовню Кэролайн, проговорил Гастингс и снова задумался. – Упал стул, потом звякнул металлический предмет, наверное, ключ.
  – Совершенно верно. Упал ключ. Дальше.
  – Вскрик Люсии. Она просила сэра Клода включить свет. Потом стук в дверь... О! Погодите! В самом начале был еще один звук, будто разорвался шелк.
  Гастингс открыл глаза.
  – Вот именно! Будто разорвался шелк, – воскликнул Пуаро.
  Он поднялся, в волнении заходил по комнате, подошел к столу, потом к камину.
  – Все это произошло здесь, за одну минуту, ту самую минуту, на которую выключили свет. Все осталось здесь. Но все-таки не услышали ничего такого...
  Он остановился возле камина и машинально поправил вазу с бумажками.
  – Да оставьте же наконец в покое эту вазу, Пуаро! Сколько можно.
  Пуаро повернулся к другу.
  – Что вы сказали? – произнес он. – Действительно, – и Пуаро в недоумении уставился на вазу. – Действительно, я уже поправил ее полчаса назад. Тем не менее сейчас она стоит так, что мне снова захотелось это сделать. – Он разволновался. – Почему, Гастингс? Что это означает?
  – Потому что она опять стоит криво, – уныло ответил Гастингс. – А у вас мания.
  – Как будто разорвался шелк! – воскликнул Пуаро. – Нет, Гастингс! Не шелк. Но звук действительно похож. – Он все еще смотрел на вазу. – Это рвалась бумага! – медленно проговорил он и взял вазу в руки.
  Волнение его передалось и Гастингсу.
  – Что там такое?
  Гастингс вскочил и бросился к Пуаро. Пуаро подошел к дивану, вытряхнул содержимое и принялся рыться в бумажных трубочках.
  – Возьмите, Гастингс, эту. И вот эту.
  Гастингс развернул трубочки.
  – С19 N23, – прочел он вслух.
  – Да! Она здесь!
  – Послушайте, но ведь это потрясающе!
  – Быстро, сворачивайте быстрее! – приказал Пуаро, и Гастингс немедленно повиновался. – Ах, какой вы медлительный, – рассердился Пуаро. – Быстрее!
  Схватив бумажки, он бросил их в вазу и бросился к камину.
  Гастингс стоял обескураженный. Пуаро сиял.
  – Вам опять непонятно, что я делаю? Но скажите, Гастингс, что это тут у нас? – он показал на вазу.
  Гастингс пожал плечами и ответил как можно ироничнее:
  – Разумеется, бумажки для растопки.
  – Нет, mon ami, не бумажки. Здесь сыр.
  – Сыр?!
  – Вот именно, мой друг, сыр.
  – Послушайте, Пуаро, – ядовито проговорил Гастингс. – Вы уверены, что с вами все в порядке? Я имею в виду, голова у вас не болит?
  Пуаро не обратил на колкость никакого внимания.
  – Для чего человеку сыр, Гастингс? Не знаете? Я отвечу. Для мышеловки. Нужно только дождаться, пока появится мышь.
  – А мышь...
  – Мышь появится, друг мой, – уверенно заявил Пуаро. – Будьте спокойны. Я уже ее вспугнул, и долго ждать она не решится.
  Не успел Гастингс ничего сказать на это загадочное заявление, как дверь открылась, и в библиотеку вошел Рейнор.
  – Ах, и вы здесь, месье Пуаро, – сказал секретарь. – И капитан Гастингс. Вас обоих хотел видеть инспектор Джепп.
  
  Глава 19
  – Сейчас идем, – ответил Пуаро.
  Вместе с Гастингсом они направились к выходу. Рейнор направился к камину. У двери Пуаро неожиданно развернулся на каблуках и посмотрел на секретаря.
  – А кстати, мистер Рейнор, – сказал он, возвращаясь к столу. – Вы случайно не знаете, не заходил ли сюда сегодня доктор Карелли?
  – Заходил, – ответил Рейнор. – Когда я вошел, он был здесь.
  – Вот как, – с довольным видом произнес детектив. – И чем же он занимался?
  – Кажется, разговаривал по телефону.
  – То есть в тот момент, когда вы вошли, он разговаривал?
  – Нет, именно в тот момент его не было, но он тут же появился из кабинета.
  Пуаро на минуту задумался.
  – А не могли бы вы вспомнить, где при этом стояли вы?
  Рейнор неопределенно повел рукой в сторону камина.
  – По-моему, где-то здесь.
  – А не слышали ли вы, о чем разговаривал Карелли?
  – Нет, – ответил секретарь. – Он ясно дал понять, что хочет поговорить без свидетелей, и я вышел.
  – Понятно.
  Пуаро, видимо, заколебался. Потом достал из карман блокнот, карандаш, вырвал страничку и написал несколько слов.
  – Гастингс! – позвал он. – Будьте любезны, передайте инспектору Джеппу. – И он протянул листок.
  Гастингс с поручением удалился, и Рейнор спросил:
  – Можно ли узнать, что вы там написали?
  Пуаро спокойно убрал блокнот и карандаш обратно в карман.
  – Записку инспектору Джеппу. Я ему написал, что, возможно, через несколько минут сообщу ему имя убийцы.
  – Неужели? Вы уже знаете, кто это? – взволнованно спросил секретарь.
  Пуаро ответил не сразу. Рейнор завороженно смотрел на маленького детектива.
  – Да, думаю, знаю... В конце концов, – произнес Пуаро, – я вспомнил об одном своем недавнем деле. Разумеется, я о нем и не забывал, убийство лорда Эджвера трудно забыть, но я наконец увидел сходство. В тот раз я – я, Эркюль Пуаро! – едва не потерпел поражение, настолько бессмысленным все казалось сначала. Видите ли, месье Рейнор, порой весьма среднего ума человек способен совершить преступление, а потом отступить, испугаться и даже не воспользоваться его плодами. Будем же надеяться, что убийца сэра Клода человек достаточно умный, высокомерный, самодовольный и не сумеет устоять перед соблазном.
  Пуаро воодушевился, глаза его заблестели.
  – Не совсем понимаю, – проговорил Рейнор. – Вы хотите сказать, что сэра Клода убила не миссис Эмори?
  – Разумеется, нет, – быстро отозвался Пуаро. – Об этом я и написал инспектору. Бедная леди достаточно настрадалась. Хватит ее мучить допросами.
  Рейнор как будто задумался.
  – Тогда готов спорить, наверняка Кареллли! Я не ошибся? – воскликнул он.
  Пуаро игриво помахал пальчиком.
  – Месье Рейнор, позвольте мне оставить мои маленькие секреты при себе до конца, – он достал платок и отер лоб. – Mon Dieu, как сегодня жарко! – пожаловался он.
  – Хотите что-нибудь выпить? – спросил Рейнор. – За всем этим я совершенно забыл о гостеприимстве. Давно пора что-нибудь вам предложить.
  Пуаро просиял.
  – Вы очень любезны. С вашего позволения, я с удовольствием выпил бы виски.
  – Конечно. Одну минуту.
  Рейнор вышел, а Пуаро подошел к окну и постоял там, глядя в сад и вдыхая свежий воздух. Потом подошел к дивану, поправил подушки, потом заглянул в вазу на камине. Вскоре вернулся Рейнор с подносом, на котором стояли два стакана виски и графин с содовой. Пуаро тронул рукой каминную полку, потом показал на графин.
  – Какая красота, достойно антиквара, – сказал он.
  – Разве? – равнодушно произнес Рейнор. – Я в этом не разбираюсь. Что ж, давайте выпьем, – предложил он и поставил поднос на кофейный столик.
  – Благодарю, – пробормотал Пуаро.
  – За удачу, – Рейнор пригубил виски.
  Пуаро отвесил легкий поклон и поднял стакан.
  – За вас, друг мой. Но позвольте же мне рассказать вам о ходе своих рассуждений. Первое, что я понял...
  Он неожиданно замолчал, резко оглянувшись, словно вдруг что-то услышал. Посмотрел на дверь, перевел взгляд на Рейнора, прижал палец к губам, всем видом показывая, будто кто-то за дверью есть.
  Рейнор понимающе кивнул. На цыпочках оба подошли к двери, и Пуаро знаком велел секретарю оставаться на месте, а сам резко распахнул дверь и выскочил в коридор. И мгновенно вернулся весьма смущенный.
  – Удивительно, – сказал он. – Я готов был поклясться, что там кто-то есть. Что ж, иногда и я ошибаюсь. Хотя очень редко. Votre sante [524], мой друг.
  И он залпом осушил стакан.
  – Эх! – воскликнул Рейнор и тоже выпил.
  – Прошу прощения? – удивился Пуаро.
  – Ничего. Просто гора с плеч, вот и все.
  Пуаро отошел к столу и поставил стакан.
  – Знаете ли, месье Рейнор, – признался он, – честно говоря, я так до конца и не привык к этому вашему любимому напитку. Вкус у него неприятный. Горький.
  Он подошел к креслу и сел.
  – Разве? Извините. Мне он горьким не кажется. – Рейнор поставил стакан на кофейный столик. – По-моему, вы собирались что-то рассказать, или я ошибся?
  Пуаро удивился.
  – Рассказать? О чем бы это? Выскочило из головы. Ах, конечно, про ход своих рассуждений. Voyons! [525] Видите ли, в расследовании одна мелочь цепляется за другую. Вот так мы и движемся. Если детали укладываются в картинку, merveille! [526] Хорошо! Можно идти дальше. А если нет, мы говорим: «Да? Это странно! Здесь чего-то не хватает, потеряно какое-то звено». И присматриваемся повнимательнее. Ищем. В итоге маленькая, несущественная деталь, прежде выпадавшая из общей картинки, становится на место. – Пуаро помахал над головой пальцем. – Более того, она оказывается очень важной. Очень!
  – Д-да, понимаю, – с сомнением произнес Рейнор.
  Пуаро так потряс пальцем, что Рейнор отшатнулся.
  – Запомните! Горе детективу, который говорит: «Это пустяк, который не имеет значения. Который ни во что не укладывается, не подходит. Выбросить его из головы». Такой детектив непременно потерпит поражение. Значение имеет все, нет никаких пустяков. – Пуаро неожиданно замолчал и покачал головой. – Ага, теперь я вспомнил, о чем хотел рассказать. Как раз про несколько таких незначительных деталей. Например, про пыль.
  Рейнор вежливо улыбнулся.
  – Про пыль?
  – Именно. Про пыль, – повторил Пуаро. – Недавно мой друг Гастингс указал мне на то, что я детектив, а не горничная. Он думал, будто высказался очень умно, но я в этом не уверен. У детектива много общего с горничной. Чем занимается горничная? Она заглядывает во все темные углы, проходит там щеткой и извлекает на свет все, что скрыто от глаз. Разве у детектива другая задача?
  Рейнор равнодушно кивнул:
  – Очень интересная мысль, месье Пуаро. – Он сел за стол. – Но... неужели это все, что вы хотели сказать?
  – Не совсем. – Пуаро подался вперед. – Вам не удалось насыпать мне пыли в глаза, месье Рейнор, потому что не было никакой пыли. Понимаете?
  Секретарь взглянул на него с интересом.
  – Нет, боюсь, что нет.
  – Не было пыли. На ящике с лекарствами. И мадемуазель Барбара запомнила это совершенно отчетливо. А пыль должна была быть. Когда я взобрался на стул, – Пуаро показал, куда он подставлял стул, – наверху все было покрыто толстым слоем пыли. И вот тогда я понял...
  – Что вы поняли?
  – Понял, что ящик уже снимали. Что тому, кто решил отравить сэра Клода Эмори, вчера вечером незачем было приближаться к лекарствам, потому что яд был уже у него. Иными словами, вам вчера было незачем туда подходить, потому что яд вы добыли в более удобное для себя время. А чашку его в руках вы держали.
  Рейнор вежливо улыбнулся.
  – Бог мой! Вы хотите сказать, что обвиняете в убийстве сэра Клода меня?
  – А вы станете это отрицать?
  Рейнор ответил не сразу.
  – Нет, – после долгого молчания сказал он, и голос у него обрел твердость, – не стану. Зачем? Я горжусь тем, что сделал. План был без сучка без задоринки. Мне просто не повезло. Сэр Клод заглянул в сейф по глупой случайности. Раньше он этого не делал никогда.
  – И вы не боитесь в этом признаться? – сонно спросил Пуаро.
  – С какой стати? Вы такой милый. С вами приятно поговорить, – рассмеялся Рейнор. Потом посерьезнел снова и продолжил: – Да, все чуть было не рухнуло. Но я тем и горжусь, что сумел превратить поражение в победу. – На лице его появилась гордость. – Сообразить за секунду, куда и как спрятать бумагу, почти невозможно, не правда ли? Хотите, скажу, где она сейчас?
  Пуаро явно клонило в сон, и он с трудом прошептал:
  – Я... я не совсем понимаю...
  – Вы совершили одну мелкую ошибку, месье Пуаро, – осклабился Рейнор. – Вы недооценили мой ум. Вы подумали, будто я поверил вашей болтовне про беднягу Карелли. Но человек с вашими мозгами, месье, не мог всерьез решить, будто Карелли... Да что тут говорить! Как видите, я играю по-крупному. Этот клочок бумаги, вернее, теперь это четыре клочка бумаги, стоит тысяч пятьдесят. – Он откинулся на спинку. – Только подумайте, что человек вроде меня способен сделать с пятьюдесятью тысячами в кармане.
  – Не... не хочу... об этом... даже... думать... – заплетающимся языком еле выговорил Пуаро.
  – Что ж, как угодно. А мне эта мысль нравится. Все имеют право на собственную точку зрения.
  Пуаро подался вперед и изо всех сил попытался встать.
  – Не будет по-вашему. Я, Эркюль Пуаро, не позволю...
  Он снова замолчал, не в силах договорить фразу, и беспомощно откинулся в кресле.
  – Вы, Эркюль Пуаро, не сделаете ничего. – Холодно рассмеявшись, секретарь сказал: – Вам ведь даже не пришло в голову, отчего у виски такой горький вкус, не так ли? Видите ли, дорогой мой месье Пуаро, дело в том, что я взял из ящика не одну, а несколько склянок с гиоцином. И вам досталось даже больше, чем сэру Клоду.
  – Ah mon Dieu, – только и смог вздохнуть Пуаро и слабым голосом попытался позвать: – Гастингс! Гастин...
  Голос его замер, Пуаро снова упал в кресло, глаза закрылись.
  Рейнор поднялся, отбросив в сторону стул, и подошел к Пуаро.
  – Не спите, месье Пуаро, не спите, – сказал он. – Вам ведь хочется увидеть, где лежит бумага, не так ли?
  Он подождал, но глаза Пуаро остались закрыты.
  – Скорый сон без сновидений, вечный сон, как сказал дорогой наш доктор Карелли, – сухо произнес Рейнор.
  Он подошел к камину, снял вазу, достал несколько свернутых клочков бумаги и сунул в карман. Потом направился к окну, по дороге на секунду задержался возле Пуаро.
  – Прощайте, дорогой месье Пуаро. – И повернулся было, чтобы уйти.
  Вдруг за спиной у него раздался бодрый голос Пуаро:
  – А конверт вам не нужен?
  Рейнор подпрыгнул, как ужаленный. В этот момент из сада в библиотеку вошел инспектор. Рейнор нерешительно отступил было назад, потом рванулся к окну, пытаясь прорваться. Занес ногу над подоконником, но перед ним мгновенно вырос констебль Джонсон, а сзади налетел Джепп.
  Пуаро поднялся и с удовольствием потянулся.
  – Ну, дорогой инспектор, – спросил он, – все ли вы успели услышать?
  Джепп, на пару с констеблем оттащив Рейнора подальше от окна, отдуваясь сказал:
  – Все до последнего слова. Получили вашу записку, Пуаро, и рванули с констеблем в сад. Оттуда отлично слышно, – он показал на окошко. – А теперь посмотрим, что тут у него лежит.
  Джепп запустил руку в карман Рейнора, достал свернутые клочки бумаги и небрежно бросил их на кофейный столик. Кроме них, в кармане оказалась пустая склянка.
  – Ха-ха! Склянка из-под гиоцина! Пустая.
  Из коридора появился Гастингс со стаканом виски в руках.
  – А вот и Гастингс, – улыбнулся Пуаро, принимая у него стакан. – Поняли? – он повернулся к Рейнору со своей самой приятной улыбкой. – Мне не понравилась роль, которую вы отвели мне в вашей комедии. И я заставил вас сыграть в своей. Я написал инспектору, что нужно сделать. Потом упростил вам задачу, пожаловавшись на жару. Я знал, что вы попытаетесь предложить мне выпить. Вы ведь хотели угостить меня виски, не так ли? Остальное было просто. Когда я выглянул в коридор, там меня уже ждал Гастингс. Я поменял стаканы и вернулся. И вот, пожалуйста, комедия окончена.
  Пуаро вернул Гастингсу стакан.
  – Свою роль я сыграл, кажется, неплохо, – довольно заявил он.
  Какое-то время они с Рейнором молча изучали друг друга.
  Потом секретарь сказал:
  – Я боялся вас с той самой секунды, когда вы переступили порог. Мой план должен был сработать. За эту паршивую формулу я получил бы тысяч пятьдесят, если не больше. Но, увидев вас, я усомнился в себе. Возможно, я поторопился, отправив на тот свет этого надутого старого дурака.
  – Я уже сказал, что вы отнюдь не глупы, – отозвался Пуаро.
  С довольным видом он снова уселся в кресло. Джепп встал перед секретарем.
  – Эдвард Рейнор, вы арестованы за умышленное убийство сэра Клода Эмори. Предупреждаю, все, что вы скажете, может быть использовано против вас.
  И знаком приказал констеблю увести Рейнора.
  
  Глава 20
  Рейнор в сопровождении констебля вышел из библиотеки, едва не задев плечом мисс Эмори. Та изумленно проводила их взглядом. Пуаро поднялся ей навстречу.
  – Месье Пуаро, – ахнула она, – неужели? Неужели же моего несчастного брата убил мистер Рейнор?
  – Боюсь, это именно так, мадемуазель, – сказал Пуаро.
  Мисс Эмори едва не потеряла дар речи.
  – О-о! – воскликнула она. – Не верю своим ушам! Какая низость! А мы-то считали его членом семьи. «Пчелиный воск», знаете ли, и все такое...
  Она резко шагнула к двери и едва не столкнулась с Ричардом, который вышел оттуда навстречу. Из сада появилась Барбара.
  – Мир перевернулся! – воскликнула Барбара. – Эдвард Рейнор! Никогда бы не подумала. Не могу поверить. Догадаться, что это он, мог только ужасно умный человек. Интересно, кто бы это мог быть?
  Она многозначительно взглянула на Пуаро, но тот отвесил легкий поклон в сторону инспектора и проговорил:
  – Дело вел инспектор Джепп, мадемуазель.
  Джепп просиял.
  – Знаете, что я вам скажу, Пуаро? Хороший вы человек. И настоящий джентльмен.
  Поклонившись всем сразу, Джепп быстро направился к выходу, по дороге забрав из рук изумленного Гастингса стакан с виски.
  – Позвольте забрать это с собой, Гастингс. Это улика!
  – Как, убийцу дяди Клода нашел инспектор Джепп? – недоверчиво переспросила у Пуаро Барбара. – Это же вы нашли!
  Пуаро встал рядом с Гастингсом и приобнял его за плечи.
  – Мадемуазель, – сказал он – на самом деле честь открытия принадлежит Гастингсу. Именно он произнес ту самую гениальную фразу, которая и направила меня на верный путь. Уведите-ка его в сад и заставьте рассказать все в подробностях.
  Он подтолкнул Гастингса к Барбаре и выпроводил обоих.
  Ричард тоже собрался было что-то сказать, но тут опять открылась дверь, и в библиотеку вошла Люсия. Увидев мужа, она вздрогнула.
  – Ричард, – робко произнесла она.
  Ричард оглянулся.
  – Люсия!
  Люсия сделала несколько шагов и остановилась.
  – Я... – начала она и снова умолкла.
  Ричард двинулся к ней.
  – Ты...
  Оба были взволнованы, обоим было неловко. Вдруг Люсия, перехватив взгляд Пуаро, шагнула к нему, протянув руки:
  – Месье Пуаро, чем я могу вас отблагодарить?
  Пуаро взял ее руки в свои.
  – Вот, мадам, и закончились ваши беды, – сказал он.
  – Убийца пойман. Но мои беды... все ли они позади? – горько сказала Люсия.
  Пуаро посмотрел ей в лицо.
  – Да, что-то вид у вас и впрямь не очень счастливый, дитя мое.
  – Не знаю, буду ли когда-нибудь снова счастлива.
  – Почему же нет? – И Пуаро подмигнул: – Доверьтесь старому Пуаро.
  Усадив Люсию на стул, он взял четыре обрывка, которые лежали на кофейном столике, и вручил Ричарду:
  – Месье, позвольте мне с удовольствием вернуть вам открытие сэра Клода! Клочки можно склеить, так что формула будет... как это у вас говорится?.. как новенькая.
  – Господи, я ведь о ней забыл! – воскликнул Ричард. – Видеть ее не хочу. Эта формула дорого обошлась нам. Она стоила жизни отцу и едва не погубила нас.
  – Что ты собираешься с ней делать? – спросила Люсия.
  – Не знаю. А что бы ты хотела?
  – Не знаю, позволил бы ты? – прошептала Люсия, поднимаясь и подходя к мужу.
  – Она твоя. Можешь делать с ней все что угодно, – и он ссыпал клочки бумаги жене в ладонь.
  – Спасибо, Ричард, – проговорила Люсия.
  Она подошла к камину, бросила их туда, взяла спички и подожгла.
  – В мире и так слишком много страданий. Незачем их умножать.
  – Мадам, вы бросили открытие сэра Клода в огонь с такой легкостью, словно оно стоит не десятки тысяч фунтов, а несколько пенсов. Я восхищен.
  – Теперь оно превратилось в пепел. – Люсия вздохнула. – Как и моя жизнь.
  Пуаро расхохотался.
  – Oh, la, la! Пора нам всем заказывать панихиду, – весело воскликнул он. – Но нет, мне, пожалуй, еще рановато. Я еще не разлюбил смеяться, радоваться, петь и танцевать. Послушайте-ка меня, дети мои, – сказал Пуаро, обращаясь уже к ним обоим. – Почему мадам повесила нос? Потому что она думает: ах, я обманула мужа! Почему повесил нос месье? Потому что он думает: ах, я усомнился в жене! Но единственное, чего вы хотите оба, – это броситься друг другу в объятия.
  Люсия неуверенно шагнула к мужу.
  – Ричард... – тихо начала она.
  – Мадам, – остановил ее Пуаро, – послушайте меня. Боюсь, сэр Клод заподозрил в намерении выкрасть расчетыы именно вас. Несколько недель назад некто... Наверняка кто-то из бывших сообщников Карелли, подобные люди всегда стараются сделать друг другу гадость... Скажем так: некто прислал анонимное письмо, где упоминалось имя вашей матери. Но ваш муж, глупенькое мое дитя, услышав, в чем вас обвиняют, попытался взять убийство на себя... Да, он даже надеялся убедить в этом инспектора Джеппа... И это он сделал затем, чтобы спасти вас.
  Люсия вскрикнула и влюбленно посмотрела на Ричарда.
  – А вы, месье, – продолжал Пуаро, – тоже должны знать, что полчаса назад ваша жена уверяла меня, будто убийца она, потому что она испугалась, как бы не заподозрили вас.
  – Люсия, – с нежностью проговорил Ричард, подходя к ней.
  – Поскольку вы англичане, вряд ли вы станете обниматься в моем присутствии, не так ли? – улыбнулся Пуаро и собрался уйти.
  Люсия подала ему руку:
  – Я никогда не забуду вас, месье, никогда.
  – Я вас тоже, мадам.
  Пуаро галантно поцеловал ей руку.
  – Пуаро, – произнес Ричард. – Не знаю даже, что сказать. Вы спасли мою жизнь и мою любовь. Нет слов...
  – Не терзайте себя, друг мой, – сказал Пуаро. – Я счастлив, что был вам полезен.
  Ричард обнял Люсию за плечи, и, не в силах оторвать глаз друг от друга, молодая пара вышла в сад.
  Пуаро произнес им в спину:
  – Благословляю вас, mes enfantes! [527] Кстати, если в саду вы увидите мадемуазель Барбару, попросите ее вернуть наконец капитана Гастингса. Нам пора в Лондон.
  Взгляд его упал на камин.
  – А-а! – досадливо поморщился он, подошел и поправил вазу с бумажками. – Voila! Порядок восстановлен.
  И с видом величайшего удовлетворения направился к двери.
  
  Убийство в Месопотамии
  Посвящается археологам, моим многочисленным друзьям по Ираку и Сирии
  События, описанные ниже, происходили примерно четыре года назад. Обстоятельства, по-моему, требуют, чтобы публике было представлено их честное изложение. Имеют место совершенно дикие, абсолютно нелепые слухи с намеками на то, что скрываются важные свидетельские показания и другая подобного рода чепуха. Эти ложные толки особенно характерны для американской прессы.
  Вполне естественно, что в этой ситуации было бы желательно, чтобы отчет о случившемся не исходил от кого-либо из сотрудников экспедиции, то есть от тех лиц, которых можно было бы заподозрить в необъективности. Поэтому-то я и предложил взять на себя эту задачу мисс Эми Ледеран. Без сомнения, она именно тот человек, которому надлежит это сделать: в высшей степени профессионал, лишена предубеждений, так как не была прежде связана с экспедицией университета Питтстауна в Ираке, к тому же наблюдательный и мыслящий очевидец.
  Не так-то легко было уговорить мисс Ледеран приняться за дело – пожалуй, это оказалось одним из самых трудных занятий за всю мою врачебную практику. А после того, как труд ее был завершен, мисс Ледеран проявила странное нежелание дать мне ознакомиться с рукописью. Я догадался, что отчасти причиною тому были критические замечания, сделанные ею относительно моей дочери – Шийлы. Я быстро разделался с этим, уверив ее, что дети ныне запросто нападают на родителей в печати и родителям даже приятно, когда дети получают свою долю. Кроме того, она крайне стеснялась своей литературной неопытности. Она уповала на то, что я «поправлю грамматику и прочее». Я, напротив, отказался изменить хотя бы слово. Стиль мисс Ледеран, на мой взгляд, энергичен, индивидуален и вполне уместен. Если она называет Эркюля Пуаро в одном абзаце «Пуаро», а в следующем – «мистер Пуаро», то такие вариации не только интересны, но и заставляют задуматься. В одном случае она, так сказать, «следит за формой» (а госпитальные сестры большие ревнители этикета), в другом – ее чисто по-человечески интересует то, о чем она рассказывает: церемонии и расшаркивания – забыты!
  Единственное, что я сделал, – это позволил себе написать первую главу, чему поспособствовало письмо, любезно предоставленное мне одной из знакомых мисс Ледеран. Это по сути дела фронтиспис – беглый набросок портрета рассказчицы.
  
  Глава 1
  Фронтиспис
  В Багдаде, в холле гостиницы «Тигрис палас» госпитальная сестра заканчивала письмо. Ее автоматическая ручка быстро скользила по бумаге.
  …Так вот, дорогая, кажется, и все мои новости. Надо сказать, это великолепно – посмотреть немного мир, однако Англия для меня всегда благодарение. Грязь и беспорядок в Багдаде – ты бы не поверила, и никакой романтики, как бы ты могла себе представить по «Тысяче и одной ночи»! Конечно, он красив, но в основном набережная, а сам город – просто ужас; и совсем нет приличных магазинов. Майор Келси походил со мной по базарам, и, разумеется, нельзя отрицать, они оригинальны. Только сплошной мусор и звон медной посуды, до головной боли. И ничего, что бы мне захотелось купить, ведь нельзя поручиться, что это чисто. И надо быть очень осторожной с медной посудой из-за яри-медянки.
  Я напишу тебе и дам знать, если что-нибудь получится с работой, о которой говорил доктор Райлли. Он сказал, что этот джентльмен, из Америки, сейчас в Багдаде и, может быть, заглянет ко мне днем. Речь о его жене – у нее «причуды», как сказал доктор Райлли. Больше он ничего не сказал, но тебе, дорогая, известно, что это обычно значит (я надеюсь, не настоящая D.T.[528]).
  Конечно, Райлли ничего не сказал, но у него было такое выражение… ты понимаешь, что я имею в виду? Этот доктор Лейднер – археолог и раскапывает где-то в пустыне какой-то холм для американского музея.
  Итак, дорогая, пора заканчивать. А то, что ты рассказала мне о маленьком Стабинзе, просто уморительно! А что сказала старшая сестра?
  Пока все.
  Всегда твоя Эми Ледеран.
  Положив письмо в конверт, она адресовала его сестре Кершоу, больница Св. Кристофера, Лондон.
  Едва она надела на авторучку колпачок, к ней подошел местный мальчишка:
  – Джентльмен приходить, видеть вас, доктор Лейднер.
  Сестра Ледеран обернулась. Она увидела человека среднего роста, немного сутуловатого, с каштановой бородой и спокойными усталыми глазами.
  Доктор Лейднер увидел шатенку лет тридцати пяти с прямой уверенной осанкой. Он увидел добродушное лицо со слегка выпуклыми голубыми глазами. «Именно так и должна выглядеть медицинская сестра по уходу за нервными больными, – подумал он. – Жизнерадостная, здоровая, опытная, деловитая».
  «Сестра Ледеран подойдет», – решил он.
  
  Глава 2
  Введение Эми Ледеран
  Я далека от мысли, что я – писатель, да я, собственно, и не умею писать. Я занялась этим просто потому, что меня попросил доктор Райлли; почему-то, когда доктор Райлли просит вас о чем-нибудь, то отказать ему невозможно.
  – Доктор, – говорила я, – какой же из меня литератор.
  – Глупости, – сказал он. – Если хотите, считайте, что вы пишете историю болезни.
  Что ж, конечно, можно взглянуть на дело и так. Доктор Райлли продолжал. Он сказал, что необходимо неприкрашенное простое описание случая в Телль-Яримьяхе.
  – Если с ним выступит одна из заинтересованных сторон, это будет неубедительно. Так или иначе скажут, что оно пристрастно.
  И, конечно, это была правда, чистая правда. Я все это пережила и при этом была, так сказать, посторонним человеком.
  – Почему бы вам самому не написать, доктор? – спросила я.
  – Я не был на месте событий. Вы – были. Кроме того, – добавил он со вздохом, – моя дочь мне не позволит.
  Так эта девица помыкает им, прямо стыд. Мне так и хочется об этом сказать, когда вижу, как сверкают его глаза. Это самое слабое место доктора Райлли. Никогда не поймешь, шутит он или нет. Он всегда говорит обо всем ровным меланхолическим тоном, но почти всегда за этим что-то кроется.
  – Что ж, – сказала я задумчиво, – должно быть, я смогу.
  – Конечно, сможете.
  – Только я не совсем понимаю, как к этому приступить.
  – О, это хорошо известно. Начать надо с начала, продолжить до конца и в заключение закончить.
  – Я даже не знаю, где и что было началом, – задумчиво произнесла я.
  – Поверьте мне, сестра, начать не так трудно, как потом остановиться. По крайней мере, со мной всегда так, когда приходится выступать с речью. Меня надо хватать за фалды и удерживать изо всех сил.
  – Вы шутите, доктор.
  – Совершенно серьезно. Ну, теперь все?
  Одна вещь еще беспокоила меня, и после минутного замешательства я сказала:
  – Знаете, доктор, боюсь, у меня может получиться… ну, немного тенденциозно, в какой-то степени с личным оттенком.
  – Боже мой, женщина, чем больше тут будет вашей личности, тем лучше! В этой истории живые люди, не манекены. Будьте пристрастной, будьте злой, будьте такой, какой вам нравится. Пишите по-своему. В конце концов, мы всегда сможем выкинуть куски, которые искажают истину. За дело! Вы женщина разумная и дадите разумный, здравый рассказ.
  Вот как это было, и я пообещала приложить все силы.
  Итак, я приступаю, но, как я уже сказала доктору, трудно понять, с чего же именно начать.
  Полагаю, надо сказать пару слов о себе. Мне тридцать два года, зовут Эми Ледеран. Обучалась в больнице Св. Кристофера, потом два года работала акушеркой. Какое-то время работала частным образом. Четыре года работала в клинике мисс Бендикс на Девоншир-плейс. Выехала в Ирак с миссис Келси. Я ухаживала за ней, когда у нее родился ребенок. А когда она уезжала с мужем в Багдад, ее там уже ждала няня, которая несколько лет работала у ее друзей. Дети у них выросли, им надо было идти в школу, и они уезжали домой. Няня согласилась после их отъезда перейти к миссис Келси. Миссис Келси была еще довольно слаба, и ее очень беспокоила предстоящая поездка с таким маленьким ребенком, поэтому майор Келси договорился со мной, чтобы я поехала с ними и присматривала за женой и за ребенком. Они обещали оплатить мне проезд домой, если никому не потребуется медицинская сестра на обратную дорогу.
  Нет необходимости описывать семью Келси; ребенок просто загляденье, миссис Келси – довольно милая, хотя и немного капризная.
  Мне очень понравилось путешествие. Я никогда еще не совершала таких больших поездок по морю.
  Доктора Райлли я встретила на пароходе. Этот черноволосый длиннолицый человек с низким печальным голосом говорил всякие смешные вещи. Думаю, ему нравилось морочить мне голову, скажет какую-нибудь несусветицу и смотрит – клюну я или нет. Он работал хирургом в местечке под названием Хассаньех, в полутора сутках езды от Багдада.
  Я пробыла около недели в Багдаде, когда случайно наткнулась на него на улице, и он спросил, когда я ухожу от семейства Келси. Я сказала, что смешно меня об этом спрашивать, потому что Райты (вторая семья, о которой я упоминала) уезжают домой раньше, чем предполагали, и их сестра могла явиться хоть сейчас.
  Он сказал, что слышал о Райтах и именно поэтому обратился ко мне.
  – Дело в том, что у меня, возможно, найдется для вас работа.
  – Больной?
  Он поморщился, как бы задумавшись.
  – Вряд ли это можно назвать болезнью. Это дама, у которой скорее просто «причуды».
  – Ой! – сказала я.
  (Обычно под этим кроется пьянство или наркотики!)
  Доктор Райлли в объяснения не вдавался. Он был очень осторожен.
  – Да, – сказал он. – Некая миссис Лейднер. Муж – американец, точнее американский швед. Он руководит крупными раскопками.
  И доктор объяснил, что экспедиция ведет раскопки на месте большого ассирийского города, что-то вроде Ниневии. И хотя экспедиция размещалась не очень далеко от Хассаньеха, это было достаточно уединенное место, а доктора Лейднера уже некоторое время беспокоило здоровье его жены.
  – Он особенно не откровенничал, но кажется, у нее приступы каких-то страхов на нервной почве.
  – Она одна остается целый день с местными? – спросила я.
  – Нет, при ней там неплохая компания, человек семь или восемь. Я не представляю себе, чтобы она бывала одна в доме. Но, по всей видимости, миссис Лейднер сама довела себя до тяжелого состояния. На плечах Лейднера огромное количество работы, а он с ума сходит из-за жены, мучается, что она в таком состоянии. Он считает, что ему будет легче, если он будет знать, что она под наблюдением надежного опытного человека.
  – А что сама миссис Лейднер об этом думает?
  Доктор Райлли серьезно заверил:
  – Миссис Лейднер – совершенно очаровательная дама. Конечно, у нее всегда семь пятниц на неделе, но в целом она поддерживает его идею. – И добавил: – Она странная женщина. Масса увлечений, и, как мне кажется, невиданная лгунья. Но Лейднер, по-видимому, чистосердечно верит в то, что она на всю жизнь чем-то напугана.
  – Что она сама сказала вам, доктор?
  – О, она ко мне не обращалась! Я ей не подхожу по каким-то причинам. Лейднер сам пришел ко мне с этим предложением. Ну и как вы относитесь к этой идее? Вы бы посмотрели страну перед тем, как ехать домой, – они будут вести раскопки еще два месяца. А раскопки – довольно интересное занятие.
  С минуту я раздумывала и наконец решилась.
  – Что же, – сказала я, – пожалуй, я могла бы взяться за это.
  – Великолепно, – сказал доктор Райлли, поднимаясь. – Лейднер сейчас в Багдаде. Я скажу, чтобы он зашел, и надеюсь, вы с ним поладите.
  Доктор Лейднер приехал в гостиницу в тот же день. Это был человек средних лет, он был взволнован и держался несколько неуверенно. В нем была какая-то мягкость и благородство и вместе с тем – беспомощность.
  Он казался очень преданным своей жене, но довольно плохо представлял себе, что с ней.
  – Видите ли, – с растерянным видом говорил он, теребя бороду (позже я узнала, что это было ему свойственно), – моя жена, право же, в очень возбужденном состоянии. Я крайне беспокоюсь за нее.
  – Она физически здорова? – спросила я.
  – Да, я думаю, да. Нет, я бы не сказал, что с нею что-то случилось в физическом смысле. Но она, как бы это сказать, выдумывает всякое. Понимаете?
  – Что именно? – спросила я.
  Но он уклонился от прямого ответа.
  – Она доводит себя совершенно не из-за чего… Я действительно не вижу оснований для ее страхов, – рассеянно пробормотал он.
  – Страхов? Каких, доктор Лейднер?
  – А просто, знаете ли, всякие ужасы на нервной почве, – неопределенно ответил он.
  «Почти наверняка это – наркотики, – подумала я. – А он не понимает, в чем дело. Многие мужья не понимают. Задумались бы, почему их жены так раздражительны и отчего у них происходит резкая смена настроений».
  Я спросила, одобряет ли сама миссис Лейднер мой приезд.
  Его лицо прояснилось.
  – К моему удивлению, да. К моему приятному удивлению. Она сказала, что это очень хорошая мысль. Сказала, что будет чувствовать себя намного безопаснее.
  Это слово необычайно меня поразило. Безопаснее. Довольно странное она употребила слово. Я начала подозревать, что у миссис Лейднер психическое заболевание.
  Он продолжал прямо-таки с юношеским задором:
  – Уверен, что вы с ней прекрасно поладите. Она ведь на самом деле очаровательная женщина. – Он подкупающе улыбнулся. – Луиза предчувствует, что вы будете для нее величайшим утешением. И я ощутил то же самое, когда увидел вас. Вы выглядите, если позволите, человеком здравомыслящим, пышущим здоровьем. Без сомнения, вы то, что нужно для Луизы.
  – Что же, попробуем, доктор Лейднер, – бодро сказала я. – Надеюсь, что смогу быть полезной вашей жене. Может быть, ее раздражают местные и цветные?
  – Господи, что вы! – Он покачал головой, повеселев от этой мысли. – Моей жене очень нравятся арабы, она ценит их простоту и чувство юмора. Это у нее только второй сезон – мы женаты меньше двух лет, – но она уже может довольно сносно объясняться по-арабски.
  Я помолчала с минуту, потом сделала еще одну попытку:
  – Неужели вы, доктор Лейднер, не можете мне ничего сказать о причине страхов вашей жены?
  Он замялся. Затем медленно произнес:
  – Я надеюсь, что она скажет вам это сама.
  Вот и все, что я смогла вытянуть из него.
  
  Глава 3
  Разговоры
  Условились, что я поеду в Телль-Яримьях на следующей неделе.
  Миссис Келси обосновывалась у себя дома в Алвияхе, и я была рада, что могла снять с ее плеч некоторые заботы на первых порах.
  За это время я несколько раз слышала об экспедиции Лейднера. Знакомый миссис Келси, молодой командир эскадрильи, удивленно вытянул губы и воскликнул:
  – Красотка Луиза! Так вот где она теперь! – Он повернулся ко мне. – Это мы ее так прозвали, вот и стала она Красоткой Луизой.
  – Оттого, что такая красивая? – спросила я.
  – Разве только по ее собственной оценке. Она-то уж, конечно, так и считает.
  – Ну, не будь язвой, Джон, – сказала миссис Келси. – Ты знаешь, что не только она так считает. Многие в нее без памяти влюблены.
  – Может быть, вы и правы. У нее зубы немножечко длинноваты, но она не лишена привлекательности.
  – Ты сам терял голову из-за нее, – смеясь сказала миссис Келси.
  Командир эскадрильи покраснел и смущенно признал:
  – Впрочем, она пользуется успехом. А что касается Лейднера, он землю готов целовать, по которой она ходит, да и вся экспедиция молится на нее! И это принимается как должное.
  – Сколько же их там? – спросила я.
  – Народ у него всякого сорта, – с готовностью доложил молодой офицер. – Англичанин-архитектор, француз-священник из Карфагена[529], он занимается надписями – таблетки[530] и прочее. Потом – мисс Джонсон. Она тоже англичанка, так сказать, специалист по мелким поручениям. Маленький полный мужчина выполняет фотографические работы, кажется, Карл Рейтер. Он американец. И чета Меркадо. Бог знает какой они национальности, итальяшки какие-нибудь, наверное! Она довольно молода – этакое змееподобное существо, – вот уж кто ненавидит Красотку Луизу! Есть еще пара юнцов, вот и вся компания, в целом милая, хотя есть и люди со странностями. Так ведь, Пенниман? – обратился он к пожилому мужчине, который сидел в задумчивости, вертя пенсне.
  Тот вздрогнул и поднял глаза.
  – Да-да, в самом деле очень милая. Если брать по отдельности. Конечно, у Меркадо есть странности…
  – У него такая неестественная борода, – вмешалась миссис Келси, – удивительно жидкая.
  Майор Пенниман продолжал, не обращая внимания на то, что его перебили:
  – Юноши – оба симпатичные. Американец довольно молчалив, а молодой англичанин говорит, пожалуй, слишком много. Смешно, обычно бывает наоборот. Сам Лейднер – изумительный человек, такой скромный, непритязательный. Да, по отдельности все они люди приятные. Но что ни говори, а когда я в последний раз ездил к ним, у меня создалось странное впечатление, что что-то там не так. Не знаю, что именно… Может быть, я придумываю, но все они показались мне неестественными. Была какая-то странная напряженная атмосфера. Может быть, лучше всего пояснить это тем, что все передавали масло друг другу слишком уж вежливо.
  Немного смущаясь, так как вообще не люблю вылезать со своим мнением, я сказала:
  – Если людей долго держать взаперти, то они действуют друг другу на нервы. Я знаю это по своему больничному опыту.
  – Это верно, – сказал майор Келси. – Но сезон только начинается. Не мал ли срок, чтобы наступило подобное раздражение?
  – Экспедиция – это, пожалуй, как наша жизнь здесь в миниатюре. Там свои группировки, и соперничество, и зависть.
  – Похоже, будто у них в этом году больше новых людей, – сказал майор Келси.
  – Дайте подумать. – Командир эскадрильи принялся считать по пальцам. – Молодой Коулман – новенький, как и Рейтер. Эммотт – был в прошлом году, как и Меркадо. Отец Лавиньи – новый человек. Он приехал вместо доктора Берда, который заболел в этом году и не смог выехать. Кэри – несомненно, бывалый человек. Он тут с самого начала, уже пять лет. Мисс Джонсон ездит почти столько же лет, как и Кэри.
  – Я всегда думал, что они очень дружно живут там, в Телль-Яримьяхе, – заметил майор Келси. – Они были похожи на счастливое семейство. Это удивительно, если задуматься о человеческой природе! Я надеюсь, сестра Ледеран согласна со мной?
  – Да, не могу отрицать, что вы правы, – сказала я. – Ссоры, насколько мне известно, возникают в больницах чаще всего из-за чепухи, например, из-за недоразумения с чашкой чая.
  – Да, в замкнутом обществе люди становятся мелочными, – сказал майор Пенниман. – Но все равно у меня такое ощущение, что есть в данном случае еще что-то. Лейднер такой мягкий, непритязательный человек, удивительно тактичный. Ему всегда удавалось сохранять в экспедиции мир и хорошие отношения. И все же я действительно почувствовал тогда какое-то напряжение.
  Миссис Келси засмеялась.
  – И вы не понимаете, в чем тут дело? Да это прямо в глаза бросается!
  – Что вы имеете в виду?
  – Миссис Лейднер, конечно.
  – Ну будет, Мэри, – сказал ее муж. – Она очаровательная женщина и уж никак не вздорная.
  – Я не говорила, что она вздорная. Но она – причина раздора.
  – Каким это образом? И зачем ей это?
  – Зачем? Зачем? Просто ей стало скучно. Она не археолог, всего лишь жена одного из них. Ей надоело быть в стороне от событий, вот она и устроила себе собственную драму; развлекается тем, что сталкивает людей.
  – Мэри, ты же ничего не знаешь. Ты просто придумываешь.
  – Конечно. Я придумываю! Вот увидите, что я права. Красотка Луиза отнюдь не Мона Лиза. Она, может быть, делает это и без злого умысла, но ей нравится смотреть, что из этого получается.
  – Она предана Лейднеру.
  – Осмелюсь сказать, что я имею в виду не вульгарные интрижки. Но она allumeuse, эта женщина.
  – Женщины так мило отзываются друг о друге, – сказал майор Келси.
  – Я понимаю. Язва, язва, язва – вот что вы, мужчины, говорите в таких случаях. Но мы обычно не ошибаемся в отношении представительниц своего пола.
  – Тем не менее, – задумчиво проговорил майор Пенниман, – даже если мы предположим, что весьма нелестные догадки миссис Келси верны, я не думаю, что они вполне объясняют ощущение напряжения, очень похожее на чувство, испытываемое перед грозой. У меня было впечатление, что вот-вот разразится буря.
  – Полно, не пугайте сестру, – сказала миссис Келси. – Она собирается через три дня туда ехать.
  – О, меня трудно испугать, – смеясь сказала я.
  Тем не менее я задумалась над этими разговорами. Странное слово доктора Лейднера «безопаснее» снова пришло мне в голову. Не тайный ли страх его жены, беспричинный или вполне обоснованный, действовал на всех в партии? Или это реально существующее напряжение (или, может быть, неизвестная причина его) действовало ей на нервы?
  Я посмотрела слово allumeuse[531], которое употребила миссис Келси, в словаре, но так и не добралась до его смысла.
  
  Глава 4
  Я прибываю в Хассаньех
  Три дня спустя я уехала из Багдада… Мне было жалко покидать миссис Келси и девочку, которая была этакой маленькой куколкой и замечательно развивалась, набирая за неделю полагающееся количество унций. Майор Келси отвез меня на вокзал и дождался отхода поезда. Я должна была прибыть в Киркук на следующее утро, и там меня должны были встретить.
  Спала я плохо. Я никогда не сплю хорошо в поезде. У меня был беспокойный сон. Однако на следующее утро, когда я выглянула в окно, стоял прекрасный день, и я почувствовала интерес к людям, которых мне предстояло увидеть.
  Пока я стояла в нерешительности и осматривалась, я увидела молодого человека, направляющегося ко мне. У него было круглое розовое лицо; в жизни не видела никого более похожего на молодого человека из книжек мистера П.Г. Вудхауса[532].
  – Хэлло, лоо, лоо! – сказал он. – Это вы медсестра Ледеран? Вы, должно быть. Можно догадаться. Ха-ха-ха! Моя фамилия Коулман. Меня послал доктор Лейднер. Как вы себя чувствуете? А, значит, вы завтракали? Это ваше имущество? Я вижу, совсем скромное, да? У миссис Лейднер – четыре чемодана, сундук, не считая картонки для шляп, патентованной подушки, того, другого, пятого, десятого. Я не заговорил вас? Идемте в старый автобус.
  Снаружи нас ждал так называемый, как я узнала позднее, «станционный фургон». Он был немного похож на экипаж-линейку, немного на грузовик, немного на трамвай. Мистер Коулман помог мне в него забраться и объяснил, что лучше сесть рядом с шофером, чтобы меньше трясло.
  Тряска! Я удивляюсь, как весь этот аппарат не развалился на куски. Ничего похожего на дорогу, какой-то проселок со сплошными рытвинами и ямами. Прославленный Восток в чистом виде! Как подумаю о великолепных магистралях Англии, начинает тянуть домой.
  Мистер Коулман со своего сиденья позади меня все время кричал мне в ухо.
  – Дорога в довольно хорошем состоянии, – в очередной раз крикнул он, когда нас так подкинуло на сиденьях, что мы чуть не стукнулись о потолок, и, очевидно, был совершенно серьезен.
  – Очень хорошо встряхивается печень, – добавил он. – Вам следует это знать, сестра.
  – Стимулирование печени мало мне поможет, если будет раскроена голова, – колко заметила я.
  – Вы бы поездили здесь после дождя. Заносы – блистательные. То и дело летаешь из стороны в сторону.
  Я не стала отвечать.
  Вскоре нам пришлось переправляться через реку. Это совершалось на таком разваливающемся пароме, что, к моему удивлению – слава богу, – мы все-таки перебрались. Но окружающие, кажется, не нашли в этом ничего особенного.
  Чтобы добраться до Хассаньеха, нам потребовалось четыре часа. Неожиданно для меня это оказался большой город, и с другого берега реки он выглядел очень неплохо; совершенно белый, с минаретами – он был прямо как в сказке. Но другим он стал, когда миновали мост и въехали в него; ужасный запах, развалины, грязь, беспорядок.
  Мистер Коулман проводил меня к доктору Райлли, сказав, что доктор ждет меня на ленч.
  Доктор Райлли был, как всегда, мил, и дом у него тоже был милый, с ванной, и все в нем было такое свежее, новое. Я с наслаждением приняла ванну и, когда привела себя в порядок и спустилась вниз, чувствовала себя великолепно.
  Ленч был уже готов. Мы вошли. Доктор извинился за дочь, которая, как он сказал, всегда опаздывает. Мы только что покончили с очень вкусным блюдом – яйцо в соусе, когда она вошла, и доктор Райлли представил ее:
  – Сестра, это моя дочь Шийла.
  Она поздоровалась со мной за руку, выразила надежду, что я хорошо доехала, наспех сняла шляпу, холодно кивнула мистеру Коулману и села.
  – Билл, – спросила она, – что у нас нового?
  Он начал ей говорить о каком-то вечере, который должен состояться в клубе, а я стала присматриваться к ней.
  Не могу сказать, чтобы я ее хорошо рассмотрела; занятие для меня слишком непривычное. Девица довольно бесцеремонная, но интересная. Черные волосы и голубые глаза, бледное лицо и накрашенные губы. Речь у нее была спокойная, но не лишена саркастичности, что меня немного раздражало. У меня под началом как-то стажировалась одна девица, работала она неплохо, я это признаю, но ее манеры постоянно меня сердили.
  Насколько я могла заметить, мистер Коулман был увлечен ею – неужели такое возможно! Он немного заикался, и речь его стала еще более идиотской, чем прежде. Он напомнил мне большую глупую собаку, пытающуюся угодить хозяину и виляющую хвостом.
  После ленча доктор Райлли отправился в больницу, а мистеру Коулману надо было кое-что достать в городе, и мисс Райлли спросила, не хочу ли я немного посмотреть город или предпочту остаться дома. Она сказала, что мистер Коулман зайдет за мной через час.
  – Здесь есть что посмотреть? – спросила я.
  – Есть несколько живописных уголков, – сказала мисс Райлли, – но не знаю, понравятся ли они вам, уж очень грязные.
  То, что она сказала, несколько покоробило меня. Я никогда не считала, что живописность может сочетаться с грязью.
  Кончилось тем, что она повела меня в клуб, довольно приличный. Он выходил на реку, и там были английские газеты и журналы.
  Когда мы вернулись домой, мистера Коулмана еще не было, так что мы сели и поболтали немного. Это было не так-то просто.
  Она спросила, знакома ли я уже с миссис Лейднер.
  – Нет, – сказала я. – Только с ее мужем.
  – О, – сказала она. – Интересно, что вы о ней думаете?
  Я ничего на это не ответила, а она продолжала:
  – Мне очень нравится доктор Лейднер. Все его любят. Я подумала, что это все равно что сказать: «Мне не нравится его жена».
  Я опять промолчала, а она резко спросила:
  – Что с ней? Вам доктор Лейднер не говорил?
  Я не собиралась разводить сплетни о пациентке, даже еще не увидев ее, и сказала уклончиво:
  – Насколько я поняла, она несколько переутомилась и нуждается в уходе.
  Она засмеялась неприятно, резко.
  – Боже мой, – сказала она. – Девять человек ухаживают за ней. Неужели этого недостаточно?
  – Я думаю, им надо заниматься своей работой, – заметила я.
  – Заниматься работой? Конечно, они должны заниматься работой. Но прежде всего Луиза. О, она представляет себе это очень хорошо.
  «Да, – отметила я про себя, – не любите вы ее».
  – Все-таки, – продолжала мисс Райлли, – не понимаю, чего она хочет от профессиональной госпитальной сестры. Я-то думала, что любительская опека ей больше по вкусу, чем кто-нибудь, кто будет запихивать ей градусник в рот, считать пульс и сводить все к простой реальности.
  Должна признаться, меня это заинтересовало.
  – Вы считаете, что с ней ничего не случилось? – спросила я.
  – Конечно, с ней ничего не случилось. Эта женщина здорова как бык. «Бедная Луиза не спала», «У нее черные круги под глазами». Да нарисовала она их синим карандашом! На все готова, лишь бы привлечь внимание, чтобы все вертелись вокруг нее, носились с ней.
  В этом, разумеется, уже что-то есть. У меня было много таких (с чем только не сталкиваются медсестры!) больных, страдающих ипохондрией, которым доставляло наслаждение заставлять домочадцев уплясывать вокруг них. И если врач или сестра говорили такому: «Вы абсолютно здоровы!» – они, конечно, не верили этому, и их неподдельному возмущению не было предела.
  Вполне возможно, что миссис Лейднер – случай такого рода. Естественно, муж в первую очередь введен в заблуждение. Мужья, как я заметила, очень легковерны, когда дело касается болезней. Но все-таки кое-что не сходилось с тем, что я слышала ранее. При чем, например, тут слово «безопаснее»?
  Смешно, до чего крепко это слово засело у меня в голове. Размышляя об этом, я спросила:
  – А что, миссис Лейднер нервная женщина? Ее не нервирует, например, что она живет вдали ото всех?
  – Что же тут нервничать! Боже! Их там десять человек! К тому же у них есть охрана из-за этих древностей. Нет, нет, она не нервная… ни в малейшей степени…
  Казалось, ее поразила какая-то мысль, и она с минуту помолчала, медленно проговорив затем:
  – Странно, что вы об этом спросили.
  – Почему?
  – Мы с лейтенантом Джервисом ездили туда на днях. Было утро. Почти все были на раскопках. Она сидела и писала письмо и, я думаю, не услышала, как мы подошли. Бой, который обычно сопровождает гостей, отсутствовал, и мы прошли на веранду сами. Миссис Лейднер, по-видимому, увидела тень лейтенанта Джервиса на стене и громко закричала. Извинилась, конечно. Сказала, подумала, что это какой-то чужой человек. Немного странно это. Даже если это был чужой человек, зачем же поднимать шум?
  Я задумчиво кивнула.
  Мисс Райлли замолчала, потом вдруг снова заговорила:
  – Не знаю, что с ними случилось в этом году. У всех у них заскоки какие-то. Джонсон ходит хмурая, рта не раскрывает. Дейвид слова лишнего не скажет. Билла, конечно, не уймешь, но, кажется, остальным от его болтовни еще хуже. Кэри ходит с таким видом, словно вот-вот что-то случится. И все они следят друг за другом, как будто бы… как будто бы… О, я даже не знаю, не знаю, что сказать, но это странно.
  «Что-то необыкновенное, – подумала я, – если два таких непохожих человека, как мисс Райлли и майор Пенниман, обратили на это внимание».
  Тут как раз с шумом вошел мистер Коулман. С шумом – было очень подходящее выражение. Если бы он тут же высунул язык и завилял вдруг появившимся хвостом, вы бы даже не удивились.
  – Хэлло, ло, ло, – крикнул он. – Самый лучший в мире покупатель – это я! Вы показали сестре все красоты города?
  – Они не произвели на нее впечатления, – сухо сказала мисс Райлли.
  – Это не ее вина, – горячо возразил он. – Такое захиревшее местечко, и на все про все одна лошадь!
  – Никакого уважения к древности. Не могу понять, Билл, как ты попал в археологи?
  – Не упрекайте меня за это. Все упреки моему опекуну. Он – ученая птица, член совета колледжа – пасется среди книг в комнатных тапочках, вот какой он человек. Такой подарок, как я, для него своего рода потрясение.
  – Я считаю, страшно глупо из-под палки заниматься делом, которое тебе безразлично, – колко сказала девушка.
  – Не из-под палки, Шийла, вовсе не из-под палки, старушка. Старик спросил меня, собираюсь ли я заняться делом, я сказал, что нет, вот он и схлопотал для меня здесь сезонную работу.
  – Неужели ты в самом деле не имеешь представления о том, чем бы тебе хотелось заняться?
  – Конечно, имею. По-моему, идеально было бы совсем не работать, иметь кучу денег, а время посвящать мотогонкам.
  – Это же чушь какая-то, – сказала мисс Райлли, голос ее прозвучал довольно сердито.
  – О, я понимаю, что об этом не может быть и речи, – бодро произнес мистер Коулман. – Поэтому, если мне все же приходится чем-то заниматься, меня мало волнует чем, лишь бы только не просиживать целыми днями за столом офиса. Я охотно согласился посмотреть мир. Была не была, сказал я и отправился в путь.
  – Представляю, какая от тебя польза!
  – Вот тут вы не правы. Я могу стоять на раскопках и с кем угодно кричать: «Иллялах!»[533]. Сказать по правде, я неплохо рисую. В школе я упражнялся в подделке почерков. Я могу классно подделывать документы и подписи, и мне еще не поздно этим заняться. Если мой «Роллс-Ройс» обрызгает вас грязью, когда вы будете ожидать автобус, знайте, что я преступил закон.
  – Вы не думаете, что нам пора отправляться, вместо того чтобы без конца разглагольствовать? – холодно сказала мисс Райлли.
  – До чего ж мы не гостеприимны, а, сестра?
  – Я уверена, сестра Ледеран хочет поскорее устроиться на месте.
  – Вы всегда во всем уверены, – с усмешкой отпарировал Коулман.
  «Пожалуй, верно, – подумала я. – Самоуверенная дерзкая девица».
  – Может быть, нам лучше отправиться, мистер Коулман, – сухо сказала я.
  – Вы правы, сестра.
  Я попрощалась за руку с мисс Райлли, поблагодарила ее, и мы двинулись в путь.
  – Чертовски красивая девушка Шийла, – сказал мистер Коулман. – Но вечно отчитывает нашего брата.
  Мы выехали из города и вскоре оказались на своего рода проселочной дороге среди зеленых хлебов. Она была очень тряская, вся в ухабах.
  После получаса езды мистер Коулман указал на большой холм впереди, на берегу реки, и сказал:
  – Телль-Яримьях…
  Было видно, как там, словно муравьи, копошатся черные фигурки.
  Пока я смотрела, они вдруг все побежали вниз по склону холма.
  – Фидес[534], – сказал мистер Коулман. – Время прекращать работу. Мы заканчиваем за час до захода солнца.
  Здание экспедиции находилось немного в стороне от реки.
  Водитель заехал за угол, проскользнул под узкой аркой, и вот мы на месте.
  Дом был выстроен так, что образовывал внутренний двор. Вначале существовала только его южная часть и небольшая пристройка с востока. Экспедиция достроила здание с двух других сторон. Поскольку план дома в дальнейшем представит интерес, я привожу здесь его грубый набросок. Вход во все комнаты был со двора, туда же выходили и окна. Исключение составляло первоначальное, южное здание, где были окна также и с видом наружу. Эти окна, однако, были закрыты с внешней стороны решеткой. Лестница в юго-западном углу вела на плоскую крышу с парапетом, проходящим по всей длине южной стороны здания, которая была выше остальных трех.
  Мистер Коулман провел меня вкруговую вдоль восточной стороны двора на большую открытую веранду, занимающую центр южного здания. Он распахнул дверь, и мы вошли в комнату, где несколько человек сидели вокруг чайного стола.
  – Тру-ру-ру, тру-ру-ру, – протрубил мистер Коулман, – вот и Сара Гэмп![535]
  Дама, которая сидела во главе стола, поднялась и вышла поздороваться со мной.
  Это было мое первое знакомство с Луизой Лейднер.
  
  Глава 5
  Телль-Яримьях
  Я должна признаться, что моей первой реакцией на встречу с миссис Лейднер было удивление. Создается определенный образ человека, когда много слышишь о нем. В моем воображении миссис Лейднер была темноволосой, всегда чем-то недовольной женщиной. Раздражительной, готовой сорваться. К тому же я ожидала, что она, говоря откровенно, несколько вульгарна.
  Она совершенно не была похожа на то, что я себе представляла. Начнем с того, что у нее были очень светлые волосы. Она была не шведка, как ее муж, но вполне могла сойти за нее по внешнему виду. Блондинка скандинавского типа, каких не часто встретишь. Миссис Лейднер была не молода. Я бы сказала, между тридцатью и сорока. Лицо – худощавое, среди белокурых волос можно было заметить седину. Глаза ее, несмотря на это, были восхитительны. Да, это были редкие глаза, их действительно можно было назвать фиолетовыми. Они были очень большими, под ними – легкие тени. Она была худенькой, хрупкой, и я бы сказала, что выглядела она очень утомленной и была в то же время очень живой, хотя это и звучит нелепо, но это именно то впечатление, которое у меня возникло. Я почувствовала к тому же, что она леди во всех отношениях. А это кое-что значит, даже в наши времена. Она протянула руку и улыбнулась. У нее был низкий, мягкий голос, американская медлительность речи.
  – Очень рада, что вы приехали, сестра. Не выпьете ли чаю? Или вы хотите сначала взглянуть на свою комнату?
  Я сказала, что попью чаю, и она познакомила меня с людьми за столом.
  – Это мисс Джонсон, вот мистер Рейтер. Миссис Меркадо, мистер Эммотт. Отец Лавиньи. Мой муж скоро будет. Присаживайтесь сюда, между отцом Лавиньи и мисс Джонсон.
  Я поступила, как мне было предложено, и мисс Джонсон принялась болтать со мной, расспрашивая о поездке и тому подобное.
  Она мне понравилась. Напомнила старшую сестру, с которой я работала, когда проходила испытательный срок: мы все обожали ее и ради нее работали изо всех сил.
  Насколько я могу судить, ей было лет пятьдесят, несколько мужеподобная внешность, коротко подстриженные волосы с проседью. У нее оказался неожиданно приятный низкий голос. Лицо – некрасивое, в щербинках, с до смешного курносым носом, который она имела привычку раздраженно потирать, если что-то беспокоило ее или сбивало с толку. Она носила твидовый пиджак, сшитый прямо как на мужчину, и такую же юбку. Уже через минуту она сказала мне, что родилась в Йоркшире.
  Отца Лавиньи я нашла несколько встревоженным. Это был высокий мужчина с большой черной бородой и в пенсне. Я слышала, как миссис Келси говорила, что здесь есть французский монах, и теперь заметила, что отец Лавиньи был в рясе из какого-то белого шерстяного материала. Это меня порядком удивило, ибо я всегда считала, что, когда уходят в монастырь, оттуда уже не выходят…
  Миссис Лейднер разговаривала с ним в основном по-французски, но со мной он говорил на приличном английском. Я заметила, что его проницательный быстрый взгляд переходит с одного лица на другое.
  Напротив меня сидели еще трое. Мистер Рейтер был дородный, достаточно молодой мужчина в очках. У него были довольно длинные вьющиеся волосы и очень круглые голубые глаза. Я подумала, что он, наверное, был очаровательным младенцем, но теперь… Теперь он даже немного напоминал свинью. Другой молодой человек с гладкими волосами был коротко подстрижен. У него было вытянутое, несколько смешное лицо и очень хорошие зубы, и когда он улыбался, выглядел очень привлекательно. Говорил он мало, часто просто кивал, когда с ним разговаривали, или отвечал односложно. Как и мистер Рейтер, он был американец. И, наконец, миссис Меркадо, которую я не могла как следует рассмотреть, потому что, как ни взгляну в ее сторону, вижу ее жадный, направленный на меня взгляд, что несколько смущало, если не сказать большего. Можно было подумать, что медицинская сестра – это какой-то невиданный зверь, так она меня разглядывала. Какая невоспитанность!
  Она была молода, лет двадцати пяти, смуглая, изящная, если вы понимаете, что я имею в виду. До некоторой степени привлекательная, но с довольно сильным влиянием того, что моя мама называла «примесью негритянской крови». На ней был очень яркий пуловер, и ногти покрашены в тот же цвет.
  Чай был очень хорош – крепко заварен, – не то что жиденькое китайское пойло, которое всегда пила миссис Келси и которое было для меня настоящей пыткой.
  На столе были тосты и джем, тарелка карамели и нарезанный кекс. Мистер Эммотт любезно мне все это передавал. Тихий, тихий, но замечал, когда моя тарелка становилась пустой.
  Вскоре с шумом появился мистер Коулман и занял место по другую сторону мисс Джонсон. Казалось, на его нервы ничто не действовало. Он говорил без умолку.
  Миссис Лейднер зевнула и бросила усталый взгляд в его направлении, но это не дало никакого эффекта. Впрочем, так же как и то, что миссис Меркадо, к которой он чаще всего обращался со своими речами, была больше занята разглядыванием меня и отделывалась от него небрежными репликами.
  Как раз когда мы заканчивали чаепитие, с раскопок пришли доктор Лейднер и мистер Меркадо.
  Доктор Лейднер любезно поздоровался со мной. Я видела, как его озабоченный взгляд быстро обратился на лицо жены, и он, кажется, был успокоен тем, что прочитал на нем. Затем он сел на другом конце стола, а мистер Меркадо уселся на свободное место рядом с миссис Лейднер. Это был высокий, худой, невеселый мужчина, намного старше своей жены, с болезненным цветом лица и жидкой, бесформенной бородой. Я была рада, когда он появился, потому что жена его перестала пялить на меня глаза и переключила внимание на него, следя за ним с тревогой, которую я посчитала необычной. Он же рассеянно помешивал чай и молчал. Кусочек кекса лежал нетронутым на его тарелке.
  Однако еще одно место было не занято. Но вот отворилась дверь, и вошел мужчина.
  Как только я увидела Ричарда, я поняла, что это красивейший мужчина из всех, которых мне приходилось видеть, – и тут же засомневалась, так ли это. Сказать, что мужчина красив, и в то же время сказать, что краше в гроб кладут, – явное противоречие, и все же это было так. Его голова, казалось, представляла собой кожу, сильно натянутую на череп, но на красивый череп. Острые очертания челюсти, виска и лба проступали так отчетливо, что он напоминал мне бронзовую скульптуру. С худого загорелого лица смотрели два ярчайших и самых синих, какие я когда-либо видела, глаза. Он был от меня примерно в шести футах[536], и ему, по-моему, было около сорока лет.
  – Это наш архитектор, – представил его мне доктор Лейднер.
  Тот приятно промурлыкал что-то с невнятным английским произношением и сел рядом с миссис Меркадо.
  – Боюсь, что чай немного остыл, – сказала миссис Лейднер.
  – О, не стоит беспокоиться, миссис Лейднер. Это за то, что я опоздал. Мне хотелось закончить составление плана тех стен.
  – Джема, мистер Кэри? – спросила миссис Меркадо.
  Мистер Рейтер подвинул вперед тосты. И я вспомнила, как майор Пенниман сказал: «Лучше всего пояснить это тем, что все передавали масло друг другу слишком уж вежливо».
  Да, было что-то не совсем обычное в этом…
  Оттенок официальности…
  Вы бы не сказали, что здесь собрались люди, которые давно знают друг друга, а некоторые знакомы уже несколько лет.
  
  Глава 6
  Первый вечер
  После чая миссис Лейднер повела меня посмотреть комнату.
  Пожалуй, сейчас самое время дать описание расположения комнат. Оно было очень простым, и в нем легко разобраться, если обратиться к плану. По обе стороны большого открытого портика, или веранды, – двери, ведущие в две основные комнаты. Та, что справа, – в столовую, где мы пили чай, та, что с другой стороны, – в точно такую же комнату (я назвала ее общей комнатой), которая использовалась в качестве гостиной и была своего рода неофициальной рабочей комнатой, то есть определенная часть чертежей (кроме строго архитектурных) делалась здесь, и наиболее мелкие тонкие кусочки керамики тоже приносили сюда. Через общую комнату был проход в так называемую комнату древностей, куда приносили все находки с раскопок и хранили их на полках и в специальных ящиках, а также складывали на больших скамьях и столах. Из этой комнаты выхода, кроме как через общую комнату, не было.
  Рядом с комнатой древностей была спальня миссис Лейднер, вход в которую был со двора. Эта комната, как и другие в этой, южной, части дома, имела два зарешеченных окна, выходящих на вспаханные поля. Под углом к комнате миссис Лейднер примыкала комната доктора Лейднера, но без двери между ними. Это была первая комната в восточной стороне здания. Далее шла комната, предназначавшаяся для меня. За ней – комната мисс Джонсон и комнаты миссис Меркадо и мистера Меркадо. Далее следовали две так называемые ванные.
  (Когда я употребила упомянутое название в присутствии доктора Райлли, он посмеялся надо мной и сказал, что это не то ванная, не то не ванная! Все-таки, когда вы привыкли к настоящему водопроводу, кажется странным называть ванными две грязные комнаты с лужеными сидячими ваннами, грязную воду в которые доставляют в жестяных банках из-под керосина.)
  Вся эта сторона здания была пристроена доктором Лейднером к настоящему арабскому дому. Спальни были у всех одинаковые, в каждой по окну и по двери во двор. В северной части здания находились чертежная, лаборатория и фотографические комнаты.
  Вернемся к веранде. Расположение комнат с другой стороны было очень похожим. Из столовой дверь вела в служебную комнату – офис. Здесь хранились документы, составлялся каталог, печатали на машинке. Соответственно комнате миссис Лейднер располагалась комната отца Лавиньи; он использовал ее также для расшифровки всего того, что называют таблетками.
  В юго-западном углу находилась лестница на крышу. По западной стороне первыми шли кухонные помещения, затем четыре маленьких спальни, занимаемые молодыми людьми – Кэри, Эммоттом, Рейтером и Коулманом.
  На северо-западе находилась фотолаборатория с сообщающейся с ней темной комнатой. Далее – лаборатория и за ней под большой аркой единственный вход внутрь здания, через который мы и прибыли. С внешней стороны находились помещения для обслуживающего персонала – местных жителей, караульное помещение для солдат – и конюшни, в том числе и для лошадей-водовозов. Чертежная располагалась справа от арки, занимая остающуюся часть северной стороны.
  Я достаточно подробно обрисовала план дома, чтобы не было надобности возвращаться к нему позднее.
  Как я сказала, миссис Лейднер сама провела меня по зданию и в конце концов поселила меня в моей комнате, выразив надежду, что я буду чувствовать себя удобно и ни в чем не буду нуждаться.
  Комната была довольно мила, хотя и просто обставлена: кровать, комод, умывальник и стул.
  – Бой приносит теплую воду перед ленчем и обедом, естественно, и утром. Если вам потребуется вода в какое-то другое время, выйдите наружу, хлопните в ладоши и, когда подойдет бой, скажите jib mai, har[537]. Как, запомните?
  Я сказала, что да, и, немного запинаясь, повторила фразу.
  – Правильно. И уверенным громким голосом. Арабы не воспринимают ничего, сказанного «обычным английским голосом».
  – Языки – забавная вещь, – сказала я. – Кажется, что не может быть такой массы языков.
  Миссис Лейднер улыбнулась.
  – В Палестине есть храм, в котором молитва господня написана, насколько я помню, на девяноста различных языках.
  – Что вы! Я должна написать об этом моей старой тете. Ей будет интересно, – сказала я.
  Миссис Лейднер потрогала кувшин и таз, машинально немного подвинула мыльницу.
  – Я надеюсь, у вас здесь все будет благополучно, и вы не будете скучать, – сказала она.
  – Я редко скучаю, – заверила я ее. – Жизнь не настолько длинна, чтобы скучать.
  Она не ответила, продолжала, задумавшись, забавляться с умывальником. Вдруг она остановила взгляд своих темно-фиолетовых глаз на моем лице.
  – Что именно сказал вам, сестра, мой муж?
  Известно, что отвечают на такие вопросы.
  – Я поняла с его слов, что вы немного переутомились, вот и все, – бойко сказала я. – И что вы просто хотите, чтобы кто-то заботился о вас и избавил от лишних хлопот.
  Она задумчиво наклонила голову.
  – Да, – сказала она, – это совершенно верно.
  Это было несколько загадочно, но я не собиралась расспрашивать. Вместо этого я сказала:
  – Я надеюсь, вы позволите мне помочь вам, в чем потребуется, по дому. Вы не должны давать мне бездельничать.
  Она слегка улыбнулась:
  – Спасибо, сестра.
  Затем она села на кровать и, к некоторому моему удивлению, начала довольно обстоятельный допрос. Я говорю «к некоторому удивлению», потому что с первого взгляда на нее я определила, что миссис Лейднер – леди. А леди, судя по моему опыту, очень редко проявляют интерес к частной жизни людей.
  Но миссис Лейднер, казалось, стремилась узнать все, касающееся меня. Где я училась и когда. Отчего меня потянуло на Восток. Почему доктор Райлли меня рекомендовал. Она далее спросила меня, бывала ли я в Америке и нет ли у меня в Америке родственников. Один или два вопроса, которые она мне задала, показались мне совершенно бессмысленными, но их значение я поняла позже.
  Затем ее поведение вдруг переменилось. Она улыбнулась теплой лучезарной улыбкой и ласково сказала, что она очень рада моему приезду и что я буду для нее поддержкой.
  Она встала с кровати и сказала:
  – Вы не хотите подняться на крышу и посмотреть на закат? Он в это время тут восхитителен.
  Я охотно согласилась.
  Когда мы выходили из комнаты, она спросила:
  – Много ли народу было в багдадском поезде? Не было ли каких-нибудь мужчин?
  Я ответила, что как-то не особенно обращала внимание. Что были двое французов в вагоне-ресторане накануне вечером, еще была группа из трех человек, которые, как я поняла из их разговора, имели отношение к трубопроводу.
  Она кивнула, издав какой-то невнятный звук, как вздох облегчения.
  Мы поднялись на крышу.
  Там сидела на парапете миссис Меркадо, а доктор Лейднер наклонился, рассматривая груды разложенных рядами камней и керамики. Тут были крупные вещи, которые он называл жерновами, пестами, долотами, каменными топорами, были еще осколки керамики со странными узорами на них, каких я никогда не видела прежде.
  – Проходите сюда! – крикнула миссис Меркадо. – Правда, очень красиво?
  Действительно, закат был красивый. Хассаньех, с заходящим позади него солнцем, казался каким-то сказочным, а река Тигр выглядела в своих берегах фантастической, не реальной рекой.
  – Разве это не красота, Эрик? – сказала миссис Лейднер.
  Доктор поднял рассеянный взгляд.
  – Очаровательно, очаровательно, – пробормотал он, продолжая сортировать черепки.
  Миссис Лейднер улыбнулась.
  – Археологов интересует только то, что лежит у них под ногами. Небо, небесные светила для них не существуют, – сказала она.
  – Есть такие странные люди, – заметила, хихикнув, миссис Меркадо. – Вы скоро в этом убедитесь, сестра. – Она помолчала немного и добавила: – Мы так рады, что вы приехали. Мы так переживаем за нашу милую миссис Лейднер, ведь правда, Луиза?
  – В самом деле? – Ее голос прозвучал неодобрительно.
  – Да-да, сестра. Ей в самом деле очень нехорошо. Всякие тревоги и отклонения. Знаете, когда мне говорят о человеке «у него просто нервы», я всегда говорю, что ничего не может быть хуже. Нервы – это сердце и центр всякого человека, разве не так?
  «Кошка, кошка», – подумала я.
  – Вам не нужно теперь обо мне беспокоиться, Мэри, – сухо сказала миссис Лейднер. – Сестра будет ухаживать за мной.
  – Конечно, конечно, – с улыбкой подтвердила я.
  – Несомненно, теперь будет все иначе, – сказала миссис Меркадо. – Мы все чувствовали, что ей надо обратиться к врачу или что-нибудь делать. Нервы у нее расшатаны, никудышные нервы, верно, Луиза?
  – Да, и до такой степени, что, кажется, я вам действую на нервы своими нервами, – сказала миссис Лейднер. – Давайте лучше поговорим о чем-нибудь более интересном, чем мои противные хвори.
  Я поняла тогда, что миссис Лейднер относится к тем женщинам, которые легко наживают себе врагов. В ее тоне ощущалась какая-то равнодушная грубость (нет, я не упрекаю ее за это), которая вызвала румянец на бледных щеках миссис Меркадо. Она еще было попыталась сказать что-то, но миссис Лейднер поднялась и пошла к своему мужу на другую сторону крыши. Сомневаюсь, чтобы он слышал, как она подошла, лишь когда она положила ему на плечо свою руку, он быстро повернулся. На его лице были любовь и как бы нетерпеливый вопрос.
  Миссис Лейднер слегка кивнула головой. Вскоре рука в руке они дошли до конца парапета и вместе стали спускаться по лестнице вниз.
  – Как он ей предан, правда? – сказала миссис Меркадо.
  – Да, – сказала я, – приятно смотреть.
  – Что вы на самом деле о ней думаете? – спросила она меня, слегка понизив голос.
  – Да ничего особенного, – решительно сказала я. – Просто, мне кажется, немного утомлена.
  Ее глаза продолжали буравить меня, как это было за чаем.
  – Вы работали в психиатрической клинике? – спросила она.
  – Нет, – сказала я. – Господи, почему вы об этом спрашиваете?
  Миссис Меркадо немного помолчала.
  – Вы знаете, какой она бывает странной? Доктор Лейднер вам рассказывал? – поинтересовалась она.
  Я против сплетен о своих больных. С другой стороны, по своему опыту знаю, что зачастую трудно узнать всю правду от родственников, а пока не узнаешь правды, работаешь наугад, и от этого мало пользы. Конечно, когда распоряжается врач – другое дело. Он сообщает все, что вам необходимо знать. Но в данном случае лечащего врача не было. Доктора Райлли никогда сюда в качестве врача не приглашали. Нет, я не была уверена, что доктор Лейднер рассказал мне все, что мог бы рассказать. Часто инстинкт заставляет мужа быть сдержанным – честь ему и хвала, замечу я. Но все-таки чем больше бы я знала, тем лучше могла бы определить, какой линии поведения мне придерживаться. Миссис Меркадо (я отнесла ее мысленно к породе злобных кошачьих) явно умирала от желания поговорить. И, откровенно говоря, как по-человечески, так и по работе, мне хотелось услышать, что она скажет. Можете считать это кумушничеством, как хотите.
  – Как я понимаю, миссис Лейднер не совсем нормально себя вела? – сказала я.
  Миссис Меркадо неприятно рассмеялась.
  – Не совсем нормально? Я бы так не сказала. Пугала она нас до смерти. Раз ночью ей пальцы стучали в окно. Потом кисть, отделенная от руки. Дошло до того, что желтое лицо прижалось к стеклу, а когда она подбежала к окну, там никого не оказалось. Ну, скажу я вам, от этого забегают по спине мурашки.
  – Может быть, чьи-то шутки, – предположила я.
  – Да нет, выдумывает она все это. Вот три дня назад в обед в деревне, почти за милю отсюда, где идут взрывные работы, раздались взрывы. Она вскочила да как завопит. Доктор Лейднер кинулся к ней и повел себя самым возмутительным образом. «Ничего страшного, дорогая, ничего страшного», – твердил он, не переставая. Мне кажется, сестра, что мужчины таким образом потакают женским истерическим выходкам. Жаль, куда это годится? Выдумкам не следует потворствовать.
  – Не следует, если это действительно выдумки, – сухо сказала я.
  – А что же это еще?
  Я не ответила, потому что не знала, что сказать. Странное дело. Ну, взрывы и крики – это естественно для любого человека в нервозном состоянии. Но эта история с померещившимся лицом и кистью руки – нечто другое. Мне представлялось, что здесь одно из двух: либо миссис Лейднер сочинила это (точно так же, как ребенок, рассказывающий небылицы о чем-нибудь, чтобы сделать себя центром внимания), либо кто-то ее разыгрывает. Такого рода шутку какой-нибудь не лишенный воображения малый вроде мистера Коулмана мог посчитать очень забавной. Я решила получше к нему присмотреться. Нервнобольного можно напугать так до потери рассудка.
  Миссис Меркадо сказала, искоса поглядывая на меня:
  – Не кажется ли вам, сестра, что так она выглядит интереснее? Женщина, с которой постоянно что-то случается?
  – И много ли с ней всякого такого происходило? – спросила я.
  – Ну, первый ее муж погиб во время войны, когда ей было только двадцать. Я думаю, это очень трогательно и романтично, не так ли?
  – Это просто один из способов самовозвеличения, – сказала я сухо.
  – Ой, сестра! Как вы это точно заметили! Это ведь и на самом деле так. Сколько слышишь, как женщины говорят: «Если бы только Дональд – или Артур, или как там его еще звали – был жив». А я себе думаю, а если бы и был, то был бы скорее всего полным, скучным, раздражительным человеком среднего возраста, вот и все.
  Стало темнеть, и я предложила спуститься вниз. Миссис Меркадо согласилась и спросила, не хочу ли я посмотреть лабораторию.
  – Мой муж находится там, работает.
  Я сказала, что очень бы хотела, и мы отправились туда. На столе горела лампа, но никого не было. Миссис Меркадо показала мне кое-какие инструменты и несколько медных украшений, которые были в обработке, а также несколько костей, покрытых воском.
  – Где же Джозеф? – забеспокоилась миссис Меркадо.
  Мы заглянули в чертежную, где работал Кэри. Он едва поднял голову, когда мы вошли, и я была поражена чрезвычайно напряженным выражением его лица. И я вдруг подумала: «Этот человек дошел до предела. Вот-вот у него будет все валиться из рук». И я вспомнила, что еще кто-то отмечал такую же его напряженность.
  Когда мы выходили, я обернулась, чтобы еще раз взглянуть на него. Он склонился над бумагой, и эти сильно выпирающие «как на мертвой голове» кости уж очень были заметны. Может быть, это и чересчур, но мне подумалось, что он словно рыцарь в стародавние времена, который собирается на битву и знает, что ему суждено погибнуть.
  И вновь я ощутила какую-то необычную и совершенно необъяснимую силу обаяния этого человека.
  Мы нашли мистера Меркадо в общей комнате. Он объяснял какой-то новый способ обработки миссис Лейднер. Она сидела на простом деревянном стуле и вышивала тонким шелком цветы, и я еще раз была поражена ее необыкновенно хрупкой неземной внешностью. Она скорее была похожа на сказочное существо, чем на что-то из плоти и крови.
  – Ах, вот где ты, Джозеф! – воскликнула миссис Меркадо. – А мы думали найти тебя в лаборатории.
  Он подскочил испуганный и смущенный, как будто появление жены нарушило какую-то магию.
  – Я… Мне… мне надо скорей идти, – заикаясь проговорил он. – Я как раз посредине… посредине этого… – Он не закончил фразу и направился к двери.
  Миссис Лейднер сказала ему вслед своим нежным певучим голосом:
  – Вы должны дорассказать мне как-нибудь в другой раз. Это так интересно.
  Она взглянула на нас, улыбнулась очень доброжелательно, но с отсутствующим видом и снова склонилась над вышиваньем.
  Через несколько минут она сказала:
  – Вон там, сестра, есть немного книг. У нас довольно хорошие книги. Выбирайте и присаживайтесь.
  Я подошла к книжной полке. Миссис Меркадо постояла минуту-две, потом повернулась и вышла. Когда она проходила мимо меня, я увидела ее лицо, мне не понравилось его выражение. Оно было перекошено от ярости.
  Невольно я вспомнила кое-что из того, что говорила о миссис Лейднер миссис Келси. Мне не хотелось думать, что это правда, потому что миссис Лейднер мне понравилась, но я была озадачена тем, что в ее словах не было и намека на правду.
  Я не думаю, что только она была тому виной, но факт оставался фактом: ни милый агли[538] мисс Джонсон, ни обыкновенная маленькая злючка миссис Меркадо никак не могли спорить с ней ни внешностью, ни обаянием. И вообще, мужчины есть мужчины во всех частях света. Я в своей работе часто сталкиваюсь с этим. Меркадо был мелкой рыбешкой, и я считаю, что миссис Лейднер было, в сущности, наплевать на его обожание, но его жену это задевало. Если я не ошибаюсь, это ей было даже очень не безразлично, и она с удовольствием подложила бы миссис Лейднер свинью, если б могла.
  Я смотрела на сидящую миссис Лейднер, как она занимается вышиванием прелестных цветов, такая далекая, отсутствующая. Я почему-то почувствовала, что мне надо предупредить ее. Мне показалось, что она, наверное, не представляет себе, насколько глупыми и жестокими могут быть ревность и ненависть и как мало надо для того, чтобы их вызвать.
  И тут я сказала себе: «Эми Ледеран, ты – дура. Миссис Лейднер не девочка. Ей почти сорок, если даже не уже сорок, и она должна знать о жизни все, что следует».
  И вместе с тем мне казалось, что все равно она, может быть, не знает. Такой у нее странный, невинный взгляд.
  Я попыталась представить себе, какая у нее была жизнь. Я знала, что замужем за доктором Лейднером она всего лишь два года. А как сказала миссис Меркадо, первый ее муж умер почти пятнадцать лет назад.
  Я подошла и устроилась около нее с книгой, но ненадолго. Вскоре мне уже пришлось идти мыть руки перед едой. Ужин был отличный – какое-то совершенно блестящее кэрри[539]. Все рано пошли спать, и я была рада этому, потому что устала.
  Доктор Лейднер прошел со мной в мою комнату, чтобы убедиться, что у меня есть все необходимое.
  Он тепло пожал мне руку и с чувством сказал:
  – Вы понравились ей, сестра. Она сразу к вам привыкла. Я очень рад. Чувствую, что теперь все наладится.
  Его горячность была прямо мальчишеской.
  Я тоже чувствовала, что миссис Лейднер расположилась ко мне, и мне это было приятно.
  Но я не вполне разделяла его уверенность. Я почему-то чувствовала, что все намного сложнее, чем он себе представляет.
  Было что-то, чего я не могла уловить. Но я ощущала это что-то в атмосфере экспедиции.
  У меня была удобная кровать, но я плохо спала из-за всего этого. Я слишком много думала.
  У меня не выходили из головы строчки стихотворения Китса[540], которые мне приходилось учить еще ребенком. Я никак не могла их как следует вспомнить, и это действовало мне на нервы. Это было стихотворение, которое я всегда ненавидела, наверное, из-за того, что мне надо было его выучить, хотела я того или нет. Но почему-то, когда я проснулась в темноте, я впервые увидела в нем некоторую красоту. «Зачем, о рыцарь, бродишь ты печален (как это?) – бледен, одинок?..» Мне в первый раз представилось лицо рыцаря, и это было лицо мистера Кэри – мрачное, напряженное, бронзовое от загара лицо, как у тех бедных молодых людей, которые мне запомнились, когда я девочкой во время войны… и я пожалела его, а потом я снова уснула и увидела, что Belle Dame sans Merci[541] была миссис Лейднер, и она клонилась вбок на лошади, а в руках у нее была вышивка с цветами, и потом лошадь споткнулась, и вокруг оказались кости, покрытые воском. Я проснулась вся в мурашках и сказала себе, что мне на ночь ни в коем случае нельзя есть кэрри.
  
  
  Глава 7
  Человек у окна
  Я думаю, что нужно сразу пояснить, что в этой истории не будет местного колорита. Я ничего не понимаю в археологии и не считаю, чтобы мне этого так уж хотелось. Выкапывать людей и города, которые захоронены или разрушены, для меня занятие бессмысленное. Мистер Кэри, бывало, говорил мне, что я не обладаю характером археолога, и я нисколько не сомневаюсь, что он был абсолютно прав.
  В первое утро после моего приезда мистер Кэри спросил, не хочу ли я пойти посмотреть дворец, который он планирует, как он выразился. Хотя как можно планировать вещи, которые существовали давным-давно? Я это отказываюсь понимать! Итак, я сказала, что хочу, и, честно говоря, меня это немного заинтересовало. Как выяснилось, этому дворцу было почти три тысячи лет.
  Я задумалась, какими же были дворцы в те времена, может быть, что-то похожее на гробницу Тутанхамона, которую я видела на фотографиях. Но не поверите, не на что было смотреть, кроме грязи! Всего-навсего грязные стены из какого-то ила около двух футов высоты. Мистер Кэри привел меня сюда и принялся рассказывать, какой здесь был большой двор, и какие всякие апартаменты, и верхний этаж, и разные другие помещения, которые выходили на центральный двор. А я все думала: «Ну откуда это ему известно», – но, конечно, из вежливости молчала. Прямо скажу, это было полное разочарование. Все раскопки теперь представлялись мне просто грязью. Ни мрамора, ни золота – ничего красивого. Дом моей тетки в Криклвуде произвел бы более сильное впечатление в качестве руин! А эти древние ассирийцы, или как там их, еще называли себя царями. Когда мистер Кэри завершил показ своих «дворцов», он передал меня отцу Лавиньи, который показал мне остальную часть холма. Я слегка побаивалась отца Лавиньи: монах, иностранец, такой низкий голос и все прочее. Но он оказался довольно любезным, хотя и рассеянным. Иногда я чувствовала, что мы почти одинаково далеки ото всего этого.
  Миссис Лейднер позднее объяснила мне это. Она сказала, что отца Лавиньи интересуют только «письменные документы», как она выразилась. Они все писали на глине, эти странные люди, к тому же языческими значками, но вполне осмысленно. Были даже школьные, как она сказала, таблетки, или плитки, – урок учителя на одной стороне, а работа ученика на обратной. Признаюсь, это было мне очень интересно, это кажется таким человечным, если вы понимаете, что я имею в виду.
  Отец Лавиньи прошелся со мной по месту проведения работ и показал мне, что было храмами или дворцами, а что было частными домами, а также место, которое, как он сказал, было древним Аккадским кладбищем[542]. Разговаривал он смешно, как-то разбросанно, скажет что-нибудь об одном и вдруг переходит на другую тему.
  – Странно, что вы сюда приехали, – сказал он. – Значит, миссис Лейднер действительно больна?
  – Не могу сказать, что больна, – осторожно ответила я.
  – Она странная женщина, – добавил он. – Я думаю, опасная женщина.
  – Что вы хотите этим сказать? Опасная? Чем опасная? – спросила я.
  – Я думаю, она жестокая, – сказал он. – Да, я думаю, что она именно жестокая.
  – Простите, – возмутилась я, – вы говорите глупости.
  – Вы не знаете женщин так, как я. – И он покачал головой.
  Смешно, подумала я, монах – и говорит такие вещи. Но я тут же сообразила, что он мог немало всякого услышать на исповеди. И все же я засомневалась, потому что не была уверена, исповедуют ли монахи, возможно, только священники исповедуют. Нет, он, конечно, монах: эта длинная ряса, подметающая мусор, четки и все такое.
  – Да, она может быть жестокой, – сказал он в задумчивости. – Я в этом совершенно уверен. И все же, несмотря на то, что она такая крепкая – как камень, как мрамор, – все же она боится. Чего она боится?
  Это, подумала я, все бы мы хотели знать.
  Возможно, муж все же знает, но вряд ли кто-нибудь еще, кроме него.
  Он внезапно глянул на меня своими блестящими черными глазами.
  – Странно здесь? Вы не считаете, что странно? Или вполне естественно?
  – Не вполне естественно, – сказала я в раздумье. – Довольно прилично, что касается устройства, но нет чувства полного спокойствия.
  – Мне как-то не по себе. Мне кажется, – у него вдруг усилился акцент, – мне кажется, что что-то готовится. Доктор Лейднер тоже не совсем спокоен. Значит, и его что-то волнует.
  – Здоровье его жены?
  – Наверное. Но и что-то еще. Есть, как бы это сказать, какое-то напряжение.
  Да, совершенно точно, именно напряжение.
  На этом закончился тогда наш разговор, потому что подошел доктор Лейднер. Он показал мне только что вскрытую могилу ребенка. Довольно трогательно: маленькие косточки, несколько горшков и какие-то маленькие крапинки, которые доктор Лейднер определил как ожерелье из бисера.
  А рабочие меня рассмешили. Никогда не видела такую массу пугал – все в длинных юбках, в лохмотьях, а головы повязаны, как будто у них зубы болят. И когда они ходили взад и вперед, нося корзины с землей, они пели – по крайней мере, я думаю, что это считалось пением, – страшно монотонное пение, которое продолжалось без перерыва снова и снова. Я заметила, у многих были ужасные глаза – покрытые какими-то выделениями, а у нескольких человек наполовину слепые. Я только подумала, какие это жалкие люди, как доктор Лейднер сказал:
  – Неплохо выглядит эта партия мужчин, не правда ли?
  Вот ведь до чего странно устроен мир, как два разных человека могут видеть в одной и той же вещи каждый свое. Я не очень ясно выразилась, но вы можете понять, что я имею в виду.
  Спустя некоторое время доктор Лейднер объявил, что он возвращается домой выпить чашку чая. Мы вместе пошли обратно, и он рассказывал мне всякую всячину. И когда он объяснял, все было совсем иначе. Я как будто видела все, что должно было тут быть, – улицы и дома; он показал мне печи, в которых пекли хлеб, и сказал, что арабы и в наше время пользуются почти такими же печами.
  Мы возвратились в дом и обнаружили, что миссис Лейднер уже встала. Она выглядела сегодня лучше – не такая осунувшаяся и слабая. Почти тут же подали чай, и доктор Лейднер рассказал ей, что происходило утром на раскопках. Потом он пошел обратно на работу, а миссис Лейднер спросила меня, не хочу ли я посмотреть некоторые сделанные ими находки. Конечно, я сказала «да», и она повела меня в комнату древностей. Там лежало много всего, в основном, как мне показалось, битых горшков или еще чего-то, что было отремонтировано и склеено. Все это можно бы выбросить, подумала я.
  – Ой-ё-ёй, – сказала я. – Как жалко, что все они такие битые, правда? И стоит ли их хранить?
  Миссис Лейднер слегка улыбнулась.
  – Смотрите, чтобы Эрик вас не услышал. Горшки его интересуют больше всего, ведь это такая древность – им может быть не менее семи тысяч лет.
  И она объяснила, что некоторые из них из самого глубокого раскопа у основания холма, что тысячи лет назад они разбились и были починены битумом, что показывает, что люди тогда ценили свои вещи так же, как и в наше время.
  – А теперь, – сказала она, – я покажу вам кое-что поинтереснее. – И она сняла с полки коробку и показала мне красивый золотой кинжал с темно-синими камнями на рукоятке.
  Я вскрикнула от удовольствия.
  Миссис Лейднер засмеялась.
  – Да, всем нравится золото! Кроме моего мужа.
  – Почему же доктор Лейднер не любит его?
  – Ну, начнем с того, что оно дорого обходится. Рабочим, которые его найдут, надо платить по весу золота.
  – Господи! – воскликнула я. – Это почему же?
  – О, это так принято. Прежде всего это предотвращает кражи. Видите ли, если они все же совершат кражу, предмет уже не будет представлять собой археологическую ценность, останется только стоимость металла. Они могут переплавить его. Так что мы заботимся об их честности, – улыбнулась она.
  Она сняла еще один поднос и показала очень красивую золотую застольную чашу с узором на ней из голов баранов.
  Я снова вскрикнула.
  – Красиво, не правда ли? Это из могилы правителя. Мы находили и другие царские могилы, но большинство из них были разграблены. Эта чаша – наша лучшая находка. Одна из красивейших когда-либо где-либо найденных. Древний Аккад. Уникум.
  Вдруг, нахмурившись, миссис Лейднер поднесла чашу к глазам и поцарапала слегка ногтем.
  – Вот странно! На ней воск. Кто-то заходил сюда со свечой. – Она отколупнула маленькую вощинку и поставила чашу на место.
  Потом она показала мне какие-то своеобразные маленькие терракотовые фигурки, но большинство из них были просто непристойны. Отвратительны были эти древние люди.
  Когда мы вернулись к портику, миссис Меркадо сидела и полировала ногти. Она, любуясь, держала руки перед собой. Я подумала про себя, что ничего более идиотского, чем этот оранжево-красный цвет, и представить себе нельзя.
  Миссис Лейднер принесла с собой из комнаты древностей очень тоненькое маленькое блюдце, разбитое на кусочки, и стала его склеивать. Я последила за ней с минуту и спросила, не нужна ли ей помощь.
  – О да. Тут еще много есть. – Она достала целую груду битой керамики, и мы принялись за работу.
  Я вскоре освоилась, и она похвалила мои способности. Я полагаю, что у большинства медсестер ловкие пальцы.
  – Какие все занятые! – сказала миссис Меркадо. – Я чувствую себя ужасной бездельницей. Конечно, я бездельница.
  – Ну и что же, если вам так нравится. – В голосе миссис Лейднер было полное равнодушие.
  В двенадцать был ленч. После этого доктор Лейднер и мистер Меркадо обрабатывали керамику, поливая ее раствором соляной кислоты. Один горшок стал восхитительного темно-фиолетового цвета, а на другом проступил рисунок рогов быка. Прямо колдовство какое-то. Вся засохшая грязь, которую ничем не отмоешь, как бы вспенилась и улетучилась.
  Мистер Кэри и мистер Коулман пошли на раскопки, а мистер Рейтер отправился в фотолабораторию.
  – Ты чем будешь заниматься? – спросил доктор Лейднер жену. – Я думаю, немножко отдохнешь?
  Я поняла, что миссис Лейднер обычно ложится днем отдыхать.
  – Я отдохну часок, потом, может быть, немного пройдусь.
  – Хорошо. Сестра тоже пойдет с тобой?
  – Конечно, – сказала я.
  – Нет, нет, – возразила миссис Лейднер. – Я люблю прогуливаться одна. Сестра не должна чувствовать, что она настолько связана службой, что ей не разрешается упускать меня из поля зрения.
  – О, – сказала я, – но мне хотелось бы пойти.
  – Но, право, я бы предпочла, чтобы вы не ходили, – довольно твердо заявила она, совершенно не допуская возражений. – Мне надо время от времени бывать одной. Мне это необходимо.
  Я, конечно, не настаивала. Но когда я сама отправилась немножко отдохнуть, меня вдруг осенило: как это миссис Лейднер с ее болезненными страхами отправляется прогуливаться в одиночестве, без всякой охраны.
  Когда в половине четвертого я вышла из комнаты, двор был пуст, если не считать боя у большой медной ванны, который мыл керамику, и мистера Эммотта, который разбирал и складывал ее. Когда я подошла к ним, через арку вошла миссис Лейднер. Она выглядела живее, чем мне ее приходилось видеть прежде. Глаза у нее блестели, она была в приподнятом, почти веселом настроении.
  Из лаборатории вышел доктор Лейднер и присоединился к ней. Он показывал ей большое блюдо с нарисованными на нем рогами быка.
  – Доисторические слои чрезвычайно продуктивны, – сказал он. – Сезон пока идет успешно. Находка того захоронения в начале – это настоящая удача. Единственный, кто мог бы пожаловаться, – это отец Лавиньи. Таблеток у нас пока что кот наплакал.
  – Он, кажется, не очень-то много поработал и с теми, что у нас есть, – сухо сказала миссис Лейднер. – Эпиграфист он, может быть, хороший, но страшно ленив. Спит целыми днями.
  – Недостает нам Берда, – сказал доктор Лейднер. – А этот человек несколько поражает меня своей неортодоксальностью, хотя, конечно, я не настолько компетентен, чтобы судить. Но один-два его перевода были, мягко говоря, странными. Я вряд ли, например, могу поверить, что он прав с надписями на кирпиче, и все же ему виднее.
  После чая миссис Лейднер спросила, не хочу ли я пройтись к реке. Я подумала, возможно, она опасается, что обидела меня, не взяв с собой ранее.
  Я решила показать ей, что не обидчива, и сразу приняла приглашение.
  Стоял восхитительный вечер. Дорожка вела нас между полями ячменя, потом среди цветущих фруктовых деревьев. Наконец мы вышли к берегу Тигра. Сразу слева от нас был Телль, где рабочие пели свою странную монотонную песню. Немного правее было большое водоподъемное колесо, оно издавало странный стонущий звук. Он вначале заставлял меня стискивать зубы. Но потом я полюбила его, и он стал действовать на меня успокаивающе. За водяным колесом находилась деревня, из которой было большинство рабочих.
  – Довольно красиво, не правда ли? – сказала миссис Лейднер.
  – Очень умиротворяюще, – сказала я. – Мне кажется забавным быть настолько далеко ото всего.
  – Далеко ото всего, – повторила миссис Лейднер. – Да, здесь, по крайней мере, можно чувствовать себя в безопасности.
  Я внимательно посмотрела на нее, но, думаю, она скорее говорила сама с собой, чем со мной, и не сознавала, что я ее слушаю.
  Мы пошли домой.
  Вдруг миссис Лейднер сжала мне руку с такой силой, что я чуть не закричала.
  – Кто это там, сестра? Что он делает?
  Впереди, на некотором расстоянии от нас, как раз там, где дорожка проходила около экспедиционного дома, стоял мужчина. Одет он был по-европейски, и казалось, что он стоит на цыпочках и пытается заглянуть в одно из окон.
  Пока мы присматривались к нему, он оглянулся, увидел нас и сразу же пошел по дорожке в нашу сторону. Я почувствовала, что миссис Лейднер стала еще сильнее сжимать мою руку.
  – Сестра, – шептала она. – Сестра…
  – Ничего страшного, моя дорогая, ничего страшного, – увещевающе проговорила я.
  Мужчина прошел вперед, миновав нас. Это был житель Ирака, и, как только миссис Лейднер увидела его вблизи, она со вздохом расслабилась.
  – А, так он житель Ирака, – сказала она.
  Мы пошли дальше своей дорогой. Проходя мимо, я взглянула на окна. Они были не только закрыты на засовы, но были еще и слишком высоко от земли, чтобы можно было заглянуть вовнутрь: уровень земли здесь был ниже, чем во внутреннем дворе.
  – Наверное, простое любопытство, – сказала я.
  Миссис Лейднер кивнула.
  – Только и всего. Но минуту назад я подумала… – И она вдруг замолкла.
  «Что же вы подумали? – засело у меня в голове. – Что вы подумали?
  Но теперь я знала, что миссис Лейднер боялась определенного существа из плоти и крови – человека.
  
  
  Глава 8
  Ночная тревога
  Какие же события за неделю, которая прошла со времени моего прибытия в Телль-Яримьях, следует отметить? Это решить нелегко.
  Оглядываясь назад, сейчас, когда я знаю все, я могла бы отметить великое множество свидетельств и признаков, на которые тогда не обращала внимания.
  Однако для того, чтобы рассказать все как следует, по порядку, я попытаюсь восстановить то мое состояние, в котором я, озадаченная, встревоженная, все больше сознающая, что что-то не так, находилась в то время.
  Но одно было совершенно ясно и тогда – странное чувство напряжения и скованности не придумали. Оно было неподдельным. Даже Билл Коулман, лишенный особой чувствительности, высказался по этому поводу.
  – Это местечко сидит у меня в печенках, – услышала я его слова. – Здесь собралась такая мрачная компания.
  Это он Дейвиду Эммотту говорил, второму помощнику. Я испытывала симпатию к мистеру Эммотту и его неразговорчивость не считала признаком недружелюбия. Что-то в нем казалось очень прочным и в атмосфере, где было непонятно, кто что думает и чувствует, внушало спокойствие.
  – Да, – ответил он мистеру Коулману. – В прошлом году такого не было. – Но он не стал распространяться и ничего больше не сказал.
  – Чего я не могу понять, так зачем все это нужно? – удрученно сказал мистер Коулман.
  Эммотт пожал плечами, но ничего не ответил.
  У меня был разговор с мисс Джойсон, проливающий кое на что свет. Мне она очень нравилась. Она была умела, практична и сообразительна. У нее существовал, это несомненно, своеобразный культ героя в отношении мистера Лейднера. Поэтому она рассказала мне историю его жизни, начиная с юношеских лет. Она знала все площадки, где он вел раскопки, и их результаты. Я почти готова поклясться, что она могла бы цитировать все его лекции, которые он когда-либо прочел. Она считала его, как она сказала, превосходнейшим полевым археологом.
  – И он такой простой. Совершенно не от мира сего. Он не знает значения слова тщеславие. Только по-настоящему великий человек может быть таким простым.
  – Несомненно, – сказала я. – Большим людям ни к чему важничать.
  – И он к тому же такой веселый. Я не в силах передать вам, как мы, бывало, развлекались… он, Ричард Кэри и я – мы с первых лет здесь. Компания у нас подобралась удачная. Ричард Кэри работал с ним еще в Палестине. Они дружат что-то около десяти лет. А я знаю его – семь.
  – Красивый мужчина мистер Кэри, – сказала я.
  – Да, я думаю, да, – неожиданно резко произнесла она.
  – Только он такой немного тихий, ведь верно?
  – Раньше он не был таким, – быстро сказала мисс Джонсон. – Лишь после…
  – После?.. – подхватила я.
  – Да, – мисс Джонсон как-то особенно повела плечами, – мало ли что меняется в наше время.
  Я не ответила. Я надеялась, что она продолжит, – и она продолжила, предварив свой рассказ легкой усмешкой и делая вид, что серьезно к этому не относится.
  – Боюсь, что я старая женщина и несколько консервативна. Но мне кажется, что, если жена археолога по-настоящему не интересуется его работой, разумнее ей не сопровождать экспедицию. Часто это ведет к трениям.
  – Миссис Меркадо… – робко заметила я.
  – Ну что вы! – немедленно отмела она мое предположение. – Нет, я имею в виду миссис Лейднер. Она прелестная женщина, и можно понять, почему доктор Лейднер, попросту говоря, прямо рехнулся из-за нее. Нельзя не видеть, что она здесь не к месту. Она как-то все выбивает из колеи.
  Так, значит, мисс Джонсон, как и миссис Келси, считает, что именно миссис Лейднер – причина напряженности обстановки. Но какое же это имеет отношение к собственным страхам миссис Лейднер?
  – Это выводит его из равновесия, – убежденно продолжала мисс Джонсон. – Я, конечно, преданный, но ревнивый старый пес. И мне не нравится видеть его таким усталым и издерганным. Все его помыслы должны быть направлены на работу и не отвлекаться на жену и ее глупые страхи! Если нервы не позволяют ей ездить в отдаленные места, ей надо оставаться в Америке. Терпеть не могу людей, которые приезжают, а потом только и делают, что ворчат! – Видно, испугавшись, что она сказала больше, чем следует, она продолжала: – Конечно, я ее как женщину обожаю. Она восхитительна, и она может сводить мужчин с ума, если захочет.
  И этим тема была исчерпана.
  А я подумала: вечно – одно и то же, как только собираются вместе женщины, обязательно возникает ревность. Совершенно очевидно, что мисс Джонсон недолюбливает жену шефа (что может быть естественно), и я вряд ли ошибусь, если скажу, что миссис Меркадо просто ненавидит ее.
  И еще один человек, который не любит миссис Лейднер, – это Шийла Райлли. Она несколько раз приезжала на раскопки, один раз на машине и два раза с каким-то молодым человеком на лошади – разумеется, я имела в виду на двух лошадях. У меня даже возникло подозрение, что она питает слабость к молчаливому молодому американцу. Когда он дежурил на раскопках, она, бывало, оставалась поболтать с ним. И по-моему, он тоже был увлечен ею.
  Однажды миссис Лейднер высказалась, на мой взгляд, довольно необдуманно, по этому поводу за ленчем.
  – Девица доктора Райлли продолжает охотиться за Дейвидом, – сказала она, слегка посмеиваясь. – Бедный Дейвид, она выслеживает вас даже на раскопках! До чего глупы девчонки!
  Мистер Эммотт не ответил, но сквозь загар на его лице проступил румянец. Он поднял голову и взглянул ей прямо в глаза. Очень любопытен был этот прямой, твердый взгляд с каким-то вызовом.
  Она вяло улыбнулась и стала смотреть в сторону.
  Я слышала, как отец Лавиньи что-то пробормотал, но когда я осведомилась:
  – Простите, что?.. – он только покачал головой и повторять не стал. В тот же день мистер Коулман сказал мне:
  – Собственно говоря, мне сначала миссис Лейднер не нравилась. Она, бывало, готова была перегрызть мне горло, как только я открывал рот. Но теперь я стал ее лучше понимать. Одна из самых добрых женщин, каких я встречал. Ловишь себя на том, что несешь всякую чушь, сам не знаешь о чем. Она вот напала на Шийлу, ну и что ж, Шийла не раз была с ней чертовски груба. Что самое плохое в Шийле – это невоспитанность. А характер, что у дьявола.
  Этому можно было верить. Доктор Райлли избаловал ее.
  – Конечно, она может позволить себе проявлять характер, поскольку она единственная в округе молодая девушка. Но это не оправдывает то, как она разговаривает с миссис Лейднер, как будто миссис Лейднер ее двоюродная бабка. Миссис Лейднер отнюдь не какая-нибудь кляча, она чертовски интересная женщина. Пожалуй, как те сказочные красавицы, что выходят из болот и заманивают светом. Да, – с горечью добавил он, – никогда вы не услышите, чтобы Шийла кого-нибудь заманила. У нее все только одно – отчитывать парней.
  Я чуть не забыла еще о двух инцидентах, совершенно различных по характеру.
  Один произошел, когда я пошла в лабораторию принести ацетон, чтобы снять с пальцев клей после ремонта керамики. Мистер Меркадо сидел в углу, голова на руках, и я вообразила, что он спит. Я взяла нужную мне бутылку и ушла.
  В тот же вечер, к моему великому удивлению, миссис Меркадо напала на меня.
  – Вы бутылку с ацетоном брали из лаборатории?
  – Да, – сказала я, – брала.
  – Вы прекрасно знаете, что в комнате древностей всегда стоит ацетон, – довольно сердито сказала она.
  – Правда? Я не знала.
  – Я думаю, вы знали! Просто вам захотелось пошпионить. Знаю я, какие бывают медицинские сестры.
  Я широко раскрыла от удивления глаза.
  – Не понимаю, о чем это вы, миссис Меркадо, – сказала я с возмущением. – Уверяю вас, я ни за кем не собиралась шпионить.
  – Ах нет! Конечно, нет. Вы что думаете, я не знаю, зачем вы здесь?
  Право, я подумала, что она, должно быть, выпила. Я ушла прочь, не говоря ни слова. Но мне показалось это очень странным.
  Во втором событии не было ничего особенного. Я пыталась подманить куском хлеба хорошенького щенка. Однако он, как все арабские собаки, был очень осторожен. Он был убежден, что я задумала что-то нехорошее. Он ускользнул. Я за ним – за арку, за угол дома. Я настолько резко свернула, что налетела на отца Лавиньи и еще одного человека, которые стояли вместе. В следующий момент я поняла, что человек этот был тот самый, которого мы заметили с миссис Лейднер, когда он пытался заглянуть в окно.
  Я извинилась, и отец Лавиньи улыбнулся. Попрощавшись с этим человеком, он повернулся и пошел со мной в дом.
  – Вы знаете, – сказал он, – мне очень стыдно. Я занимаюсь восточными языками, но никто из рабочих меня не понимает! Унизительно, как вы думаете? Я проверял свой арабский на этом человеке, он горожанин. Хотел посмотреть, не пойдут ли у меня дела лучше, – но все безуспешно. Лейднер говорит, что я плохо говорю по-арабски.
  Вот и все. Но у меня мелькнула мысль: странно, что тот же самый человек продолжает околачиваться вокруг дома.
  В эту ночь у нас была паника.
  Было, должно быть, два часа ночи. Я сплю чутко, как и следует медсестрам. Я проснулась и сидела на кровати, когда моя дверь открылась.
  – Сестра, сестра!
  Это был голос миссис Лейднер, тихий, настойчивый. Я чиркнула спичкой и зажгла свечу. Миссис Лейднер стояла у дверей в длинном синем халате, казалось, она онемела от ужаса.
  – Кто-то… кто-то в комнате рядом с моей… Я слышала, как он скреб по стене.
  Я вскочила с постели и подошла к ней.
  – Ничего страшного, – сказала я, – вы со мной, не бойтесь, дорогая.
  – Будите Эрика, – прошептала она.
  Я кивнула, выбежала и постучала мистеру Лейднеру. Через минуту он был с нами. Миссис Лейднер сидела у меня на кровати, она прерывисто дышала.
  – Я слышала его, – сказала она. – Я слышала, как он скреб по стене.
  – Кто-то в комнате древностей? – вскрикнул доктор Лейднер и выбежал вон.
  А я отметила, насколько по-разному эти двое отреагировали. Страх у миссис Лейднер был только за себя, а доктор Лейднер сразу забеспокоился о дорогих его сердцу сокровищах.
  – Комната древностей! – перевела дух миссис Лейднер. – Ну, конечно! Какая я глупая!
  Одернув и затянув на себе халат, она позвала меня с собой. Не осталось и следа от ее панического страха.
  Мы пришли в комнату древностей и обнаружили там доктора Лейднера и отца Лавиньи. Последний тоже услышал шум, поднялся, чтобы узнать, в чем дело, и ему показалось, что он видел свет в комнате древностей. Он замешкался, надевая шлепанцы и отыскивая фонарь, и никого не обнаружил, когда добрался сюда. Дверь к тому же была должным образом закрыта, как и полагается в ночное время.
  Пока он убеждался, что ничего не взято, к нему подошел доктор Лейднер.
  Ничего больше выяснить было нельзя. Наружная дверь под аркой была заперта. Караульные клялись, что никто не мог пробраться снаружи, но так как они наверняка крепко спали, это было неубедительно. Ни следов, ни отметин незваный гость не оставил.
  Возможно, что миссис Лейднер разбудил шум, созданный отцом Лавиньи, когда он снимал с полок ящики, чтобы убедиться, что все в порядке.
  С другой стороны, отец Лавиньи был уверен, что слышал шаги под своим окном и видел мерцающий свет, возможно, от фонаря, в комнате древностей.
  Больше никто ничего не видел и не слышал.
  Этот инцидент имеет значение в моем повествовании, потому что он побудил миссис Лейднер высказать мне на следующий день все, что у нее накопилось.
  
  
  Глава 9
  Рассказ миссис Лейднер
  Мы завершили ленч. Миссис Лейднер, как обычно, отправилась в свою комнату отдохнуть. Я уложила ее в кровать со множеством подушек, подала книгу и уже вышла из комнаты, когда она меня окликнула:
  – Не уходите, сестра. Я кое-что хочу вам рассказать.
  Я вернулась в комнату.
  – Прикройте дверь.
  Я повиновалась.
  Она встала с кровати и стала ходить взад-вперед по комнате. Можно было понять, что она решается на что-то, и я не хотела мешать ей. Она явно была в нерешительности.
  Наконец она, казалось, собралась с духом, повернулась ко мне и сказала:
  – Присядьте.
  Я, едва дыша, села за стол.
  – Вы, должно быть, теряетесь в догадках, что здесь происходит? – взволнованно начала она.
  Я кивнула, не произнеся ни слова.
  – Я решилась рассказать вам все! Я должна рассказать кому-то, иначе сойду с ума.
  – Да, – сказала я. – Я думаю, в любом случае это правильно. Нелегко разобраться, что лучше сделать, когда тебя держат в неведении.
  Она прекратила беспокойно шагать и посмотрела мне в лицо.
  – Знаете, чего я боюсь?
  – Какого-то человека, – сказала я.
  – Да, но я сказала не «кого», я сказала – «чего».
  Я ждала.
  – Я боюсь, что меня убьют! – сказала она.
  Вот теперь все ясно. Я старалась не проявлять особой заинтересованности. Она, по-моему, была близка к истерике.
  – Господи, – сказала я. – Так в этом-то и все дело, да?
  Тогда она начала смеяться. Она смеялась и смеялась – и слезы бежали по ее лицу.
  – Как вы это сказали! – Она задыхалась. – Как вы сказали, в этом…
  – Полно, полно, – сказала я. – Так не годится.
  Я говорила отчетливо и требовательно. Я заставила ее сесть в кресло, прошла к умывальнику, намочила холодной водой губку и обтерла ей лоб и виски.
  – Хватит глупостей, – сказала я. – Расскажите мне спокойно по порядку обо всем, что здесь происходит.
  Это утихомирило ее. Она уселась прямее и заговорила своим обычным голосом.
  – Вы, сестра, – сокровище, – сказала она. – Я чувствую себя с вами, словно мне пять лет. Я вам сейчас все расскажу.
  – Вот и хорошо, – сказала я. – Время у нас есть, не спешите.
  Она стала рассказывать медленно, неторопливо.
  – Девушкой двадцати лет я вышла замуж за молодого человека из Госдепартамента. Шел 1918 год.
  – Я знаю, – сказала я. – Миссис Меркадо мне рассказывала. Он был убит в войну.
  Но миссис Лейднер покачала головой.
  – Это она так думает. Все так думают. На самом деле все не совсем так. Я была патриоткой до фанатизма, полной энтузиазма сестрой милосердия, в общем – идеалисткой. Несколько месяцев спустя после замужества я обнаружила – благодаря совершенно непредвиденному обстоятельству, – что мой муж – шпион, на жалованье у Германии. Я узнала, что информация, поставленная им, привела к потоплению американского транспорта и гибели сотен людей. Не знаю, как бы поступили другие на моем месте… Но расскажу вам, что сделала я. Я сразу пошла к своему отцу, который служил в военном департаменте, и рассказала ему всю правду. Да, Фредерик был убит – но он был убит в Америке – расстрелян как шпион.
  – Боже, боже! – воскликнула я. – Какой ужас!
  – Да, – сказала она. – Это было ужасно. Он был такой добрый… благовоспитанный… И в то же время… Но я ни минуты не колебалась. Может быть, я была не права.
  – Трудно сказать, – сказала я. – Уверяю вас, что не знаю, что бы я сделала.
  – То, что я вам говорю, никогда не было известно за пределами Государственного департамента. Официально мой муж ушел на фронт и был убит. Меня очень жалели и были очень добры, как ко вдове военного.
  В ее голосе была горечь, а я понимающе кивала.
  – Многие хотели жениться на мне, но я всегда отказывала. Слишком тяжел был для меня удар. Я не чувствовала, что смогла бы кому-то снова довериться.
  – Да, я могу представить подобное состояние.
  – А потом я дрогнула. Я очень полюбила одного молодого человека. И случилась поразительная вещь! Я получила анонимное письмо от Фредерика, в нем говорилось, что, если я когда-нибудь выйду замуж за другого мужчину, он меня убьет!
  – От Фредерика? От вашего умершего мужа?
  – Да. Разумеется, я подумала сначала, что сошла с ума или грежу… В конце концов пошла к отцу. Он рассказал мне правду. Мой муж не был расстрелян. Он бежал – но его побег не принес ему ничего хорошего. Несколько недель спустя он попал в железнодорожную катастрофу, и его тело было обнаружено среди прочих. Мой отец скрыл от меня факт его бегства, а поскольку он все равно умер, отец не видел причины рассказывать мне что-нибудь о нем.
  Но письмо, которое я получила, открыло совершенно новые возможности. Может быть, это было свидетельство того, что мой муж все еще жив?
  Мой отец занимался этим делом очень тщательно, и он заявил, что, насколько смертный может быть уверен, тело Фредерика, которое было похоронено, было телом Фредерика. Произошла некоторая степень обезображивания, так что он не мог утверждать с абсолютной железной определенностью, но он снова и снова повторял свое торжественное заверение в том, что Фредерик мертв и что это письмо было жестоким злонамеренным обманом.
  Подобные вещи случались не раз. Если я, казалось, готова была сблизиться с каким-нибудь из мужчин, я получала письмо с угрозой.
  – Почерк вашего мужа?
  – Трудно сказать. У меня не было его писем. Я могла судить только по памяти, – медленно сказала она.
  – Не было ли намеков или особых словечек, употребление которых помогло бы удостовериться, что это действительно он?
  – Нет. Были у нас кое-какие, например, имена уменьшительные, которыми мы называли друг друга. Если бы хоть одно из них было бы упомянуто, тогда бы я была совершенно уверена.
  – Да, – сказала я задумчиво. – Странно, не похоже, значит, что писал ваш муж. Но мог ли быть это кто-нибудь другой?
  – Есть такая вероятность. У Фредерика был младший брат, к моменту нашей свадьбы ему было лет десять-двенадцать. Он боготворил Фредерика, и Фредерик был предан ему. Его звали Уильям. Что теперь с этим мальчиком, я не знаю. Мне представляется возможным, что он мог посчитать меня виновницей гибели брата. А он фанатично обожал Фредерика, он даже ревновал его ко мне… И, кто знает, не он ли это все выдумал в качестве наказания?
  – Возможно, – сказала я. – Поразительно, как в детской памяти запечатлеваются потрясения.
  – Я знаю, этот мальчик мог посвятить свою жизнь мести.
  – Ну и что же дальше?
  – Больше нечего рассказывать. Я встретила Эрика три года назад. Я и не собиралась выходить замуж, но Эрик заставил меня изменить решение. До самого дня свадьбы я ожидала письма с угрозой. Оно не пришло. Кто бы ни был автор, я решила, что он либо умер, либо устал от своего жестокого развлечения. Через два дня после свадьбы я получила вот это.
  Придвинув к себе небольшой «дипломат», который был на столе, она открыла его, вынула письмо и передала мне.
  Чернила слегка выцвели. Оно было написано почерком, похожим на женский с наклоном влево.
  Вы не послушались. Теперь вам не скрыться. Вы должны быть женой только Фредерика Боснера! Вам придется умереть.
  – Я была напугана, но не настолько, как могла бы. То, что со мной был Эрик, позволило мне чувствовать себя защищенной. Потом, месяцем позже, я получила второе письмо.
  Я не забыл. Обдумываю свой план. Вы должны умереть. Почему вы не послушались?
  – Ваш муж знает об этом?
  Миссис Лейднер ответила медленно:
  – Он знает, что мне угрожают. Когда пришло второе письмо, я показала ему оба. Он был склонен считать, что все это мистификация. Он подумал также, что, может быть, кто-то хочет меня шантажировать, создавая видимость того, что мой муж жив. – Она сделала паузу и продолжила: – Несколько дней спустя, после того как я получила второе письмо, мы едва избежали гибели от отравления газом. Кто-то вошел в квартиру после того, как мы уснули, и включил газ. К счастью, я проснулась и вовремя почувствовала запах. Тогда я потеряла самообладание. Я рассказала Эрику, что меня уже давно преследуют, я сказала, что, без сомнения, этот сумасшедший, кто бы он ни был, в самом деле задумал меня убить. Мне кажется, что впервые я действительно подумала, что это Фредерик. За его мягкостью всегда угадывалось что-то жестокое.
  Эрик все же, по-моему, был меньше встревожен, чем я. Он хотел пойти в полицию. Естественно, я и слышать об этом не хотела. В конечном счете мы пришли к тому, что я буду сопровождать его сюда и что будет разумно не возвращаться мне летом в Америку, а остаться в Лондоне или Париже.
  Мы осуществили наш план, и все прошло нормально. Я ощутила уверенность, что теперь все будет в порядке. В конце концов, между нами и моим врагом половина земного шара.
  А потом, немногим более трех недель назад, я получила письмо с маркой Ирака.
  Она дала мне третье письмо.
  Вы думали, что сможете убежать. Вы ошиблись. Вы не будете мне лгать и жить. Я вам всегда так говорил. Смерть наступит очень скоро.
  – А неделю назад – это! Просто лежало здесь на столе. Оно даже по почте не шло.
  Я взяла у нее листок бумаги. На нем была небрежно написана только одна фраза.
  Я приехал.
  Она пристально смотрела на меня.
  – Понимаете? Он собирается меня убить. Это может быть Фредерик – может быть Уильям, – но он собирается меня убить. – Она перешла на высокие тона, голос ее дрожал.
  – Ну-ну, держите себя в руках, – стала я ее уговаривать. – Мы все будем оберегать вас. У вас есть нюхательная соль?
  Она кивнула в сторону умывальника, и я дала ей хорошую порцию.
  – Вот и хорошо, – сказала я, когда щеки у нее порозовели.
  – Да, теперь мне получше. Но, сестра, вы понимаете, почему я в таком состоянии? Когда я увидела, как тот человек заглядывает ко мне в окно, я подумала: он пришел… Даже когда приехали вы, я испытывала сомнение. Я подумала: а вдруг вы переодетый мужчина…
  – Надо же!
  – Ах, я понимаю, что это абсурд. Но вы могли быть в сговоре с ним, могли быть и не сестрой милосердия вовсе.
  – Но это же чушь!
  – Да, может быть. Но я схожу с ума.
  Осененная внезапной мыслью, я спросила:
  – Вы бы, я думаю, узнали своего мужа?
  – Я даже не знаю. Прошло больше пятнадцати лет, я могу и не узнать его в лицо, – медленно ответила она.
  Потом ее затрясло.
  – Я видела его однажды ночью… Но это было мертвое лицо. Сначала – стук в окно: тук-тук-тук. А потом я увидела лицо, мертвое лицо, страшно бледное, ухмыляющееся сквозь оконное стекло. Я закричала… А мне потом сказали, что там ничего не было!
  Я вспомнила рассказ миссис Меркадо.
  – Вы не думаете, – нерешительно сказала я, – что вам это привиделось?
  – Я уверена, что нет!
  У меня не было такой уверенности в этом. Существуют кошмары, которые вполне вероятны в подобных обстоятельствах, их легко можно принять за происходящее наяву. Однако я никогда не пререкаюсь с больными. Я, как могла, успокоила миссис Лейднер и обратила ее внимание на то, что если какой-нибудь незнакомый человек и появится поблизости, то это, несомненно, будет сейчас же известно.
  Я покинула ее, думаю, немного успокоенную, отправилась на поиски доктора Лейднера и рассказала ему о нашем разговоре.
  – Рад, что она вам все рассказала, – просто сказал он. – Это страшно меня беспокоило. Я был уверен, что все эти лица и стуки в окно ее чистая выдумка. Но я не знал, как лучше поступить. Что вы думаете обо всем этом?
  Мне не совсем были понятны какие-то новые нотки в его голосе, но я ответила достаточно быстро.
  – Возможно, – сказала я, – эти письма просто злобный, жестокий розыгрыш.
  – Да, весьма вероятно. Но нам-то что делать? Они сводят ее с ума. Не знаю, что и придумать.
  Я тоже не знала. Я подумала, что, может быть, здесь замешана женщина. Было в этих письмах что-то такое женское. Миссис Меркадо не выходила у меня из головы.
  Предположим, она как-то случайно узнала подробности первого замужества миссис Лейднер. Она могла бы удовлетворить свою ненависть, терроризируя эту женщину.
  Мне не очень хотелось высказывать такое предположение доктору Лейднеру. Трудно предугадать, как этот человек воспримет сказанное.
  – Ну ладно, – бодро сказала я, – будем надеяться на лучшее. Мне кажется, миссис Лейднер повеселела, хотя бы от того, что просто поделилась со мной. Это, вы знаете, всегда помогает, сдерживающе действует на нервы.
  – Я очень рад, что она вам рассказала, – повторил он. – Это хороший признак. Он свидетельствует о том, что вы ей нравитесь. Я ума не приложу, что еще сделать, чтобы ей было лучше.
  Меня так и подмывало спросить, не считает ли он нужным дать знать в местную полицию, но впоследствии я была рада, что не сделала этого.
  И вот что произошло затем. Утром на следующий день мистер Коулман собирался в Хассаньех за заработной платой рабочим. Он также забирал все наши письма, чтобы отправить их авиапочтой.
  Письма, как было принято, опускались в деревянный ящик на окне столовой. Вечером в последнюю минуту мистер Коулман вытаскивал их, раскладывал по стопкам и стягивал резинками.
  И вдруг он вскрикнул.
  – Что такое? – спросила я.
  – Наша красотка Луиза в самом деле тронулась. – Он с усмешкой протянул мне письмо. – Написала письмо кому-то на 42-ю улицу, Париж, Франция. Я думаю, что здесь что-то не так, а вы? Вам не трудно отнести его к ней и спросить, что она на самом деле имеет в виду? Она только что отправилась спать.
  Я взяла письмо, побежала с ним к миссис Лейднер, и она внесла поправку в адрес.
  Я впервые увидела почерк миссис Лейднер и задумалась, где же я его видела раньше, потому что он был мне несомненно знаком.
  Только к полуночи меня вдруг осенило.
  Он был чрезвычайно похож на почерк тех писем, только крупнее и гораздо более неровный.
  Новые мысли возникли у меня в голове. А что, если миссис Лейднер написала эти письма сама?
  И, может быть, доктор Лейднер уже догадывается об этом?
  
  Глава 10
  В субботу днем
  Миссис Лейднер рассказала мне свою историю в пятницу.
  В субботу утром почувствовался спад напряжения в обстановке.
  Миссис Лейднер обращалась со мной особенно бесцеремонно и явно избегала всякой возможности разговора тет-а-тет. Это не было для меня сюрпризом. С подобным мне случалось сталкиваться не раз. Люди во внезапном порыве доверительности рассказывают сестрам всякое такое, а потом испытывают из-за этого неловкость и жалеют об этом. Такова уж человеческая натура.
  Я была очень осторожна, чтобы ни малейшим намеком не напомнить ей о том, что она рассказывала.
  Я по возможности старалась говорить о самых общих вещах.
  Мистер Коулман, забравшись прямо с рюкзаком на спине в машину, утром уехал в Хассаньех. У него было еще несколько поручений от членов экспедиции. Был день выдачи рабочим денег, и ему надо было поехать в банк и привезти деньги в монетах малого достоинства. Все это требовало времени, и он собирался вернуться не ранее чем после обеда. Я сильно подозревала, что у него состоится ленч с Шийлой Райлли.
  После обеда в день выдачи денег работа на раскопках практически прекращалась, так как в три тридцать начиналась выплата.
  Маленький бой Абдулла, обязанностью которого было мыть горшки, расположился, как обычно, посреди двора и опять же, как обычно, принялся за свою странную заунывную песню. Доктор Лейднер и мистер Эммотт до возвращения мистера Коулмана занялись кое-какой работой с керамикой, а мистер Кэри ушел на раскопки.
  Миссис Лейднер ушла отдохнуть к себе в комнату. Я, как обычно, уложила ее и ушла к себе, захватив с собой книгу, потому что мне спать не хотелось. Было без четверти час, и часа два прошли вполне спокойно. Я читала «Убийство в частной клинике». Действительно, захватывающая история, хотя думаю, что автору плохо известно, как работают частные клиники! Мне, во всяком случае, подобные частные клиники что-то не попадались. Я даже вознамерилась написать автору и внести поправки в отношении некоторых моментов.
  Когда я наконец отложила книгу (оказывается, рыжая ее даже не заподозрила) и взглянула на часы, то очень удивилась, узнав, что уже без двадцати три.
  Я встала, поправила форменное платье и вышла во двор.
  Абдулла продолжал работать щеткой и петь свою заунывную песню, а Дейвид Эммотт сортировал вымытые горшки и те, что были побиты, складывал в ящики до предстоящего ремонта. Я направилась к ним, а доктор Лейднер как раз в этот момент спустился по лестнице с крыши.
  – Неплохой денек, – весело сказал он. – Я немного навел порядок там, наверху. Луиза будет довольна. Она недавно жаловалась, что невозможно прогуляться. Пойду сообщу ей приятную новость.
  Он подошел к двери жены, постучал и вошел.
  Прошло не более полутора минут, и он вышел.
  Я случайно взглянула на дверь, когда он появился. Это было что-то ужасное. Вошел он туда жизнерадостным, веселым человеком. А вышел оттуда как пьяный, шатающийся, с изменившимся от испуга лицом.
  – Сестра… – позвал он необычно хриплым голосом. – Сестра…
  Я тотчас поняла, что что-то случилось, и побежала к нему. Он выглядел ужасно: лицо было серым и подергивалось, и я поняла, что он вот-вот упадет.
  – Моя жена… – сказал он. – Моя жена… О боже…
  Я побежала в комнату. Тут у меня перехватило дыхание. Миссис Лейднер страшной грудой лежала у кровати.
  Я наклонилась к ней. Она была мертва, мертва уже, должно быть, не менее часа. Причина смерти была совершенно ясна – ужасающей силы удар по голове как раз над правым виском. Она, вероятно, встала с кровати, и ей тут же нанесли удар.
  Я не стала ее трогать, так как ничем не могла помочь.
  Я быстро оглядела комнату, не может ли что дать ключ к разгадке, но, кажется, все было на месте. Окна закрыты и заперты, и не было места, где бы убийца мог спрятаться. Очевидно, побывав здесь, он сразу ушел.
  Я вышла и прикрыла за собой дверь.
  Доктор Лейднер лежал в коллапсе. Рядом с ним был Дейвид Эммотт. Он поднял ко мне бледное вопрошающее лицо.
  Тихо, в нескольких словах я рассказала ему, что случилось.
  Как я всегда и считала, он оказался превосходным человеком, надежной опорой в несчастье. Он был абсолютно спокоен и владел собой. Его голубые глаза были широко раскрыты, но в остальном он оставался неизменен.
  Он с минуту подумал и сказал:
  – Я полагаю, нам надо как можно скорее уведомить полицию. Билл, вероятно, вот-вот вернется. Что делать с Лейднером?
  – Помогите мне доставить мистера Лейднера в его комнату.
  Он кивнул.
  – Лучше, я думаю, будет запереть эту дверь, – сказал он, повернул ключ в замке двери миссис Лейднер, вытащил его и отдал мне. – Я считаю, пусть он пока хранится у вас, сестра.
  Мы вместе подняли доктора Лейднера, отнесли его в собственную комнату и положили на кровать. Мистер Эммотт отправился на поиски коньяка. Он возвратился в сопровождении мисс Джонсон.
  Лицо у нее было перекошено от волнения, но она сохраняла спокойствие. Я почувствовала, что могу оставить на нее доктора Лейднера.
  Я поспешила на двор. Станционный фургон как раз въезжал под арку. Мне кажется, все были поражены, увидев жизнерадостное розовощекое лицо Билла, когда он выскочил со своим обычным:
  – Хелло, ло, ло! Денежки приехали! Разбойников на большой дороге не было. – И вдруг он запнулся. – Послушайте, что-нибудь случилось? Что это со всеми вами? Вы выглядите так, как будто кошка слопала вашу канарейку.
  – Миссис Лейднер умерла – убита, – коротко сказал мистер Эммотт.
  – Что? – Радостное лицо Билла нелепо изменилось: взгляд застыл, глаза выпучились. – Мама Лейднер умерла! Вы меня дурачите.
  – Умерла? – раздался резкий крик, я повернулась и увидела позади себя миссис Меркадо. – Вы сказали, убита?
  – Да, – сказала я. – Убита.
  – Нет! – Она задохнулась. – Нет! Я этому не верю. Может быть, она покончила с собой.
  – Самоубийцы не бьют себя по голове, – сказала я сухо. – Это – убийство. Совершенно точно, миссис Меркадо.
  Она вдруг села на перевернутый ящик для упаковки.
  – Ох, но ведь это же ужасно, ужасно… – сказала она.
  Естественно, ужасно. Ей не надо было нам этого говорить! Мне стало интересно, не чувствует ли она хоть какого-нибудь раскаяния за злые чувства, которые она таила к покойной, и за всю свою к ней недоброжелательность.
  – Что вы собираетесь делать? – спустя несколько минут спросила миссис Меркадо упавшим голосом.
  Мистер Эммотт с присущим ему спокойствием распорядился:
  – Билл, ты как можно скорей поезжай в Хассаньех. Я плохо знаю эту процедуру. Лучше, я думаю, обратиться к капитану Мейтленду, он здесь начальник полиции, но сначала – к доктору Райлли. Он знает, что делать.
  Мистер Коулман кивнул. Его игривости как не бывало. Он теперь был просто напуганным молодым человеком. Ни слова не говоря, он прыгнул в станционный фургон и уехал.
  – Я полагаю, нам следует тут порыскать, – довольно неопределенно сказал мистер Эммотт и, повысив голос, крикнул: – Ибрагим!
  – Na' am[543].
  Прибежал бой по дому. Мистер Эммотт заговорил по-арабски. Между ними завязался оживленный разговор. Бой, казалось, очень эмоционально что-то отрицал.
  Наконец озадаченный мистер Эммотт сказал:
  – Он говорит, что сегодня здесь никто не появлялся. Не было днем ни одного незнакомого человека. Я думаю, что они просто могли не заметить.
  – Конечно, конечно, – поддержала миссис Меркадо. – Он мог проскользнуть так, что мальчики и не видели.
  – Да, – сказал мистер Эммотт.
  Легкое сомнение в его голосе заставило меня с недоумением посмотреть на него.
  Он повернулся и заговорил с маленьким, занимавшимся мытьем горшков боем Абдуллой, задал ему вопрос.
  Бой отвечал очень обстоятельно.
  Мистер Эммотт еще более озадаченно нахмурил брови.
  – Не пойму я этого, – тихо пробормотал он. – Никак я этого не пойму.
  Но он не сказал мне, что ему было непонятно.
  
  Глава 11
  Странное дело
  Я по возможности придерживаюсь того, чтобы рассказывать только о своем личном участии в деле. Я пропущу события последующих двух часов: приезд капитана Мейтленда с полицейскими и доктором Райлли. Я полагаю, происходила всеобщая суетня, все эти расспросы, осмотры, словом, рутинные дела.
  По моему мнению, мы начали докапываться до сути около пяти часов, когда доктор Райлли попросил меня зайти с ним в офис. Он закрыл дверь, сел на стул доктора Лейднера, показал жестом место напротив себя и живо сказал:
  – Теперь, сестра, приступим. Это что-то чертовски странное.
  Я поправила манжеты и взглянула на него вопросительно.
  Он вытащил записную книжку.
  – Это для моего собственного успокоения. Итак, во сколько же доктор Лейднер обнаружил тело своей жены?
  – Я бы сказала, было почти точно без четверти три.
  – А как вы это узнали?
  – Ну, я ведь посмотрела на часы, когда встала. Было без четверти три.
  – Давайте взглянем на эти ваши часы.
  Я стянула с запястья часы и подала ему.
  – Ни на минуту не опаздывают. Молодец, женщина! Хорошо, то есть это зафиксировано. Теперь вы составили мнение относительно того, как долго она была мертва?
  – В самом деле, доктор, мне не хотелось бы говорить об этом, – сказала я.
  – Бросьте ваши профессиональные замашки. Я хочу выяснить, совпадает ли ваша оценка с моей.
  – Она была мертва, я бы сказала, по крайней мере час.
  – Совершенно верно. Я осматривал тело в половине пятого и склонен установить время наступления смерти между часом пятнадцатью и часом сорока пятью. Скажем, в половине второго по приблизительным подсчетам.
  Он остановился и задумчиво побарабанил пальцами по столу.
  – Чертовски странное дело, – сказал он. – Не могли бы вы сказать еще вот о чем – вы говорите, что отдыхали в своей комнате? Вы ничего не слышали?
  – В половине второго? Нет, ничего не слышала ни в половине второго, ни в какое другое время. Я лежала на кровати с без четверти час до без двадцати три и не слышала ничего, кроме заунывного мычания, которое издавал мальчик-араб, и иногда мистер Эммотт что-то кричал доктору Лейднеру на крышу.
  – Мальчик-араб, д-д-а. – Он нахмурился.
  В этот момент отворилась дверь, и вошли доктор Лейднер и капитан Мейтленд. Капитан Мейтленд был суетливый маленький мужчина с проницательными серыми глазами.
  Доктор Райлли встал и усадил доктора Лейднера в его кресло.
  – Присядьте, дорогой. Рад, что вы пришли. Вы нам понадобитесь обязательно. Есть что-то очень странное в этом деле.
  Доктор Лейднер слегка кивнул головой.
  – Я знаю. – Он посмотрел на меня. – Моя жена рассказала свою историю сестре Ледеран. При подобных обстоятельствах мы не должны ничего скрывать, сестра, так что, пожалуйста, сообщите капитану Мейтленду и доктору Райлли, что произошло вчера между вами и моей женой.
  Насколько возможно, я передала наш разговор слово в слово.
  Капитан Мейтленд время от времени издавал какие-то восклицания. Когда я закончила, он повернулся к доктору Лейднеру:
  – И это все правда, Лейднер, а?
  – Все, что рассказала вам сестра Ледеран, верно.
  – Какая странная история! – сказал доктор Райлли. – Вы можете показать эти письма?
  – Я уверен, они будут найдены среди имущества моей жены…
  – Она вынимала их из «дипломата» на стол, – сказала я.
  – Тогда они, вероятно, еще там.
  Он повернулся к капитану Мейтленду, и его обычно вежливое лицо стало жестким и суровым.
  – Не может быть и вопроса о том, чтобы замять эту историю, капитан. Надо, чтобы этот человек был пойман и наказан.
  – Вы на самом деле верите, что это бывший муж миссис Лейднер? – спросила я.
  – А вы разве так не думаете, сестра? – спросил капитан Мейтленд.
  – Мне кажется, есть сомнения, – сказала я нерешительно.
  – В любом случае, – сказал доктор Лейднер, – этот человек – убийца и, я бы сказал, опасный безумец. Он должен быть найден, капитан, должен. Это, вероятно, не так трудно.
  – Это может быть гораздо труднее, чем вы думаете… а, Мейтленд? – медленно сказал доктор Райлли…
  Капитан Мейтленд потеребил усы и не ответил. А я вдруг вздрогнула от испуга.
  – Простите, – сказала я, – но есть кое-что, о чем мне, может быть, следует сказать.
  И я рассказала историю про жителя Ирака, которого мы видели заглядывающим в окно, а два дня назад я видела, как он опять болтается здесь и пытается расспрашивать отца Лавиньи.
  – Хорошо, – сказал капитан Мейтленд, – мы возьмем это на заметку. Полиции будет от чего оттолкнуться. Этот человек может иметь какое-то отношение к делу.
  – Вероятно, заплатили, чтобы пошпионил, выяснил, когда путь свободен, – предположила я.
  Доктор Райлли тревожно потер нос.
  – Вот это чертовски неприятно, – сказал он. – Предположим, что путь не свободен, а?
  Я озадаченно взглянула на него.
  Капитан Мейтленд повернулся к доктору Лейднеру:
  – Я хочу, чтобы вы внимательно послушали меня, Лейднер. Это обзор свидетельских показаний, которыми мы располагаем. После ленча, поданного в двенадцать часов и закончившегося без двадцати пяти час, ваша жена пошла в комнату в сопровождении сестры Ледеран, которая устроила ее отдохнуть. Вы сами поднялись на крышу, где пробыли следующие два часа, это верно?
  – Да.
  – Вы сходили с крыши хоть раз за это время?
  – Нет.
  – Подходил ли кто-нибудь к вам?
  – Да, Эммотт, и довольно часто. Он ходил от меня к бою, который мыл внизу керамику.
  – Вы сами хоть раз заглядывали вниз во двор?
  – Несколько раз. Обычно чтобы позвать для чего-нибудь Эммотта.
  – Во всех случаях бой сидел посреди двора и мыл горшки?
  – Да.
  – Каков самый длительный промежуток времени, когда Эммотт был с вами, а не на дворе?
  Доктор Лейднер задумался.
  – Трудно сказать, может быть, минут десять. Лично я сказал бы, две-три минуты, но знаю по опыту, что я плохо чувствую время, когда я поглощен делом и с интересом отношусь к тому, чем занимаюсь.
  Капитан Мейтленд посмотрел на доктора Райлли. Последний кивнул.
  – Давайте приступим, – сказал он.
  Капитан Мейтленд достал маленькую записную книжку и открыл ее.
  – Послушайте, Лейднер, я собираюсь зачитать вам точно, что все члены вашей экспедиции делали между часом и двумя часами дня.
  – Но, наверно…
  – Подождите. Вы через минуту поймете, к чему я веду. Сначала мистер и миссис Меркадо. Мистер Меркадо говорит, что работал у себя в лаборатории. Миссис Меркадо говорит, что была в спальне, мыла голову. Мисс Джонсон говорит, что была в общей комнате, готовила оттиски с цилиндрических печатей. Мистер Рейтер говорит, что был в темной комнате и проявлял пластинки. Отец Лавиньи говорит, что работал у себя в спальне. Что касается двух оставшихся членов экспедиции, Кэри и Коулмана, первый был на раскопках, а Коулман в Хассаньехе. С членами экспедиции покончено. А теперь о слугах. Повар – этот ваш индиец – сидел снаружи перед аркой и болтал с охраной, ощипывая куриц. Ибрагим и Мансур, слуги по дому, подошли к нему приблизительно в час пятнадцать. Они оба оставались с ним, смеялись и болтали до двух часов тридцати минут – в это время ваша жена была убита.
  Доктор Лейднер подался вперед.
  – Я не понимаю, вы меня озадачили. На что вы намекаете?
  – Есть ли другие способы доступа в комнату вашей жены, кроме двери во двор?
  – Нет. Есть два окна, но они были накрепко заперты.
  Он вопрошающе посмотрел на меня.
  – Они были затворены и заперты на засов изнутри, – быстро сказала я.
  – Во всяком случае, – сказал капитан Мейтленд, – даже если они были открыты, никто не смог бы войти или выйти из комнаты таким образом. Мои парни убедились в этом сами. То же самое относится и к другим окнам, выходящим наружу. На всех железные засовы, и все засовы в хорошем состоянии. Чтобы забраться в комнату вашей жены, нужно было войти через арку во двор. Но у нас есть общее единогласное убеждение караула, повара и боев, что никто не проходил.
  Доктор Лейднер вскочил.
  – Что вы имеете в виду?
  – Возьмите себя в руки, – спокойно сказал доктор Райлли. – Я знаю, что это удар, но нужно выстоять. Если убийца не пришел со стороны, значит, он был здесь, внутри. Похоже, что миссис Лейднер убита членом вашей собственной экспедиции.
  
  Глава 12
  «Я не верил…»
  – Нет. Нет!
  Доктор Лейднер вскочил на ноги и возбужденно зашагал взад-вперед.
  – То, что вы говорите, невозможно, Райлли. Абсолютно невозможно. Один из нас? Но ведь каждый из участников экспедиции симпатизировал Луизе.
  Уголки рта доктора Райлли слегка опустились. В подобных обстоятельствах ему трудно было что-то говорить, но молчание мужчины всегда на редкость красноречиво, таким было и его молчание в эту минуту.
  – Совершенно исключено, – снова и снова повторял доктор Лейднер. – Они были ей все преданы. Луиза обладала удивительным обаянием. Все они испытывали его на себе.
  Доктор Райлли кашлянул.
  – Простите, Лейднер, но, в конце концов, это всего лишь ваше личное мнение. Если бы кто-то из состава экспедиции испытывал неприязнь к вашей жене, он бы, естественно, не заявлял вам об этом.
  Доктор Лейднер выглядел совсем несчастным.
  – Верно, совершенно верно. Но все равно, Райлли, я думаю, вы не правы. Без сомнения, все любили Луизу. – Помолчав минуту, другую, он выпалил: – Эта ваша мысль порочна. Она просто невероятна.
  – От фактов… э… никуда не денешься, – сказал капитан Мейтленд.
  – Факты? Ложь повара-индийца и пары боев-арабов! Вы знаете эту братию так же хорошо, как и я, Райлли, и вы – тоже, Мейтленд. Правда как таковая для них ничего не значит. Они скажут то, что вам надо, просто из вежливости.
  – В данном случае они говорят не то, что бы нам надо, – сухо сказал доктор Райлли. – Кроме того, мне достаточно хорошо известны привычки вашей прислуги. Снаружи, прямо у ворот, у них что-то вроде клуба. Когда бы я ни приезжал к вам среди дня, я всегда вижу почти весь ваш персонал там. Это у них обычное место пребывания.
  – Все равно, я думаю, вы слишком самонадеянны. Почему бы этому человеку, этому дьяволу не пробраться и не спрятаться где-нибудь?
  – Я согласен, что это и в самом деле не исключено, – сказал доктор Райлли. – Давайте предположим, что ему удалось пробраться незамеченным. Ему надо было спрятаться до нужного момента (и он, конечно, не мог сделать этого в комнате миссис Лейднер, там спрятаться негде) и рисковать быть замеченным при входе в комнату и выходе из нее, если учесть, что Эммотт и бой почти все время находились на дворе.
  – Бой. Я забыл про боя, – сказал доктор Лейднер. – Острый на язык мальчишка. Да, Мейтленд, бой наверняка должен был видеть, как убийца входил в комнату моей жены.
  – Мы выяснили. Бой мыл горшки весь день с одним перерывом. Что-то около половины второго (Эммотт не мог указать точнее) Эммотт как раз пошел к вам на крышу и находился там примерно десять минут. Правильно?
  – Да. Я не могу указать вам точное время, но, должно быть, что-то около этого.
  – Очень хорошо. Итак, в течение десяти минут бой, используя возможность побездельничать, отправился за ворота поболтать. Когда Эммотт спустился и обнаружил отсутствие боя, он позвал его и сделал выговор за то, что тот бросил работу. Насколько я понимаю, ваша жена была убита в течение этих десяти минут.
  Доктор Лейднер сел и со стоном обхватил голову руками.
  Спокойным деловым тоном доктор Райлли стал обосновывать версию.
  – Время совпадает с моим освидетельствованием, – сказал он. – Когда я осматривал ее, с момента смерти прошло около трех часов. Единственный вопрос – кто это совершил?
  Воцарилось молчание. Доктор Лейднер выпрямился в кресле, провел рукой по лбу.
  – Я уступаю силе ваших доводов, Райлли, – спокойно произнес он. – Бесспорным представляется тогда, что это дело рук, как говорится, кого-то из своих. И все же я глубоко убежден в том, что где-то закралась ошибка. С одной стороны, это вполне внушает доверие, с другой – должно быть, где-то тут есть слабое место. Начнем с того, что вы говорите о простом совпадении обстоятельств.
  – Странно, что вы употребили здесь это слово, – заметил доктор Райлли.
  Не придавая этой реплике никакого значения, доктор Лейднер продолжал:
  – Моя жена получала письма с угрозами. У нее были основания опасаться определенного человека. И вот она убита. И вы требуете, чтобы я поверил, что она убита не этим человеком, а кем-то совершенно другим! Послушайте, это же нелепо!
  – Да, кажется нелепым, – задумчиво проговорил Райлли и взглянул на капитана Мейтленда. – Совпадение, а? Что вы скажете, Мейтленд? Вы за эту идею? Уступим ее Лейднеру?
  Капитан Мейтленд кивнул.
  – Действуйте! – сказал он.
  – Лейднер, вы слышали когда-нибудь о человеке по имени Эркюль Пуаро?
  Доктор Лейднер озадаченно уставился на него.
  – По-моему, я слышал это имя, – нерешительно сказал он. – Да, как-то слышал, как мистер Ван Олдин говорил о нем в восторженных выражениях. Он частный детектив, не так ли?
  – Именно так.
  – Но он ведь вроде живет в Лондоне. Так что же это нам дает?
  – Верно, он живет в Лондоне, – сказал доктор Райлли. – Но вот в чем совпадение, сейчас он не в Лондоне, а в Сирии, и он завтра даже будет проезжать Хассаньех, проездом в Багдад.
  – Кто вам сказал?
  – Жан Бера, французский консул. Он обедал у нас вчера вечером и рассказывал о нем. Кажется, он распутывает какой-то военный скандал в Сирии. И вот он едет мимо нас в Багдад, а потом обратно через Сирию в Лондон. Как вам нравится такое совпадение?
  Доктор Лейднер с минуту был в нерешительности, потом примирительно взглянул на капитана Мейтленда.
  – А что вы скажете, капитан Мейтленд?
  – Я бы приветствовал сотрудничество, – бойко ответил капитан. – Мои молодчики хороши рыскать по округе и расследовать кровную арабскую месть. А дело вашей жены, Лейднер, откровенно говоря, более высокого класса. В целом все это выглядит чертовски запутанным. Я бы не прочь, чтобы коллега познакомился с делом.
  – Вы предлагаете, чтобы я обратился к этому самому Пуаро за помощью? А если он откажет? – спросил доктор Лейднер.
  – Он не откажет, – сказал доктор Райлли.
  – Откуда вы знаете?
  – Потому что сам – профессионал. Если попадается в самом деле затруднительный случай, скажем, спинально-церебральный менингит, и приглашают меня, я же не могу отказать. Это из ряда вон выходящее преступление.
  – Да, – сказал доктор Лейднер, губы его задрожали. – Вам не трудно тогда, Райлли, переговорить с этим Эркюлем Пуаро от моего имени?
  – Конечно.
  Доктор Лейднер изобразил какой-то жест благодарности.
  – Даже сейчас я все еще не могу осознать, что Луиза мертва, – медленно проговорил он.
  Я больше не могла выдержать.
  – Ах, доктор Лейднер, – вырвалось у меня, – не могу передать, что я переживаю. Я не сумела выполнить своих обязанностей. Это я должна была уберечь миссис Лейднер от беды.
  Доктор Лейднер удрученно покачал головой.
  – Нет, нет, сестра. Вам не в чем себя винить, – медленно сказал он. – Это меня… да простит меня господь… вот кого надо винить. Я не верил, все время не верил… я никак не мог поверить, что нависла реальная опасность… – Он поднялся, все лицо его дрожало. – Я допустил ее гибель… Да, я допустил, потому что я не верил. – Он, пошатываясь, вышел.
  Доктор Райлли взглянул на меня.
  – Я тоже чувствую себя виноватым, – сказал он. – Мне казалось, что у милой дамы просто пошаливают нервы.
  – Я тоже не принимала этого всерьез, – сказала я.
  – Мы все трое ошибались, – печально заключил доктор Райлли.
  – По всей видимости, так, – сказал капитан Мейтленд.
  
  Глава 13
  Прибытие Эркюля Пуаро
  Я думаю, что никогда не забуду, как я впервые увидела Эркюля Пуаро. Право же, я привыкла к нему потом, но вначале была потрясена и думаю, любой на моем месте ощутил бы то же самое!
  Я не знаю, чего я ожидала, скорее всего что-то очень похожее на Шерлока Холмса – высокий, энергичный, с тонким умным лицом. Само собой, я знала, что он иностранец, но не ожидала, что он уж такой иностранный, если вы понимаете, что я имею в виду.
  Когда бы вы его увидели, вы бы просто рассмеялись. Он как будто сошел со сцены. Таких чаще встретишь на карикатурах, чем в жизни. Начну с того, что ростом он был не больше пяти с половиной футов, я бы сказала, необычайно толстый маленький человек, довольно пожилой, с огромными усами и головой, словно яйцо. Он выглядел как парикмахер из комической постановки.
  И это был человек, который собирался найти убийцу миссис Лейднер!
  Видно, на лице моем в какой-то степени отразилось разочарование, потому что он тут же со странным огоньком в глазах спросил меня:
  – Вы недоброжелательно принимаете меня, ma soeur?[544] Вспомните, пудинг испытывается, когда вы его едите.
  Я полагаю, он хотел сказать: «Чтобы узнать, каков пудинг, надо его попробовать».
  Да, это довольно верная поговорка, но не могу сказать, чтобы я испытывала к нему особенное доверие!
  Доктор Райлли привез его на своей машине после ленча в воскресенье, и первое, что он сделал, – это попросил всех нас собраться.
  Мы собрались в столовой за столом. Мистер Пуаро сел во главе стола, доктор Лейднер по одну сторону от него, доктор Райлли – по другую.
  Когда все были в сборе, доктор Лейднер откашлялся и, запинаясь, заговорил своим мягким голосом:
  – Я полагаю, вы все слышали об Эркюле Пуаро. Он проезжал сегодня через Хассаньех и весьма любезно согласился прервать поездку, чтобы помочь нам. Полиция Ирака и капитан Мейтленд, я уверен, делают все от них зависящее, но есть обстоятельства в этом деле, – он сбился и бросил умоляющий взгляд на доктора Райлли, – которые могут представить затруднения.
  – Гладкая бывает только бумага, но есть же еще овраги, не так ли? – сказал маленький человек во главе стола.
  Как, он даже не умеет правильно говорить по-английски!
  – Ой, его надо схватить! – закричала миссис Меркадо. – Не дайте ему убежать.
  Я заметила, что глаза маленького человека оценивающе остановились на ней.
  – Кому, мадам? – спросил он.
  – Убийце, конечно.
  – Ах, убийце, – сказал Эркюль Пуаро.
  Он сказал это так, как будто убийца что-то вообще несущественное!
  Мы все изумленно смотрели на него. Он переводил взгляд с одного лица на другое.
  – Я думаю, никто из вас до сих пор не имел отношения к делу, связанному с убийством?
  Раздался общий гул согласия.
  Эркюль Пуаро улыбнулся:
  – Ясно, вы не понимаете основных положений. Что ж, начнем с того, что есть подозрение.
  – Подозрение? – Это заговорила мисс Джонсон.
  Мистер Пуаро задумчиво посмотрел на нее. Мне показалось, что ему нравится мисс Джонсон. Он смотрел на нее и как будто думал: «Вот здравомыслящий и умный человек!»
  – Да, мадемуазель, – сказал он. – Подозрение! Не надо бояться этого слова. Вы все на подозрении в этом доме. Повар, бой по дому, судомойка, бой по горшкам и все участники экспедиции тоже.
  Миссис Меркадо вскочила с негодованием на лице.
  – Как вы смеете! Как вы смеете говорить подобные вещи? Это отвратительно, это непереносимо. Доктор Лейднер, вы не должны сидеть спокойно и позволять… позволять этому человеку…
  – Мэри, пожалуйста, постарайтесь успокоиться, – усталым голосом сказал доктор Лейднер.
  Мистер Меркадо тоже поднялся. Руки у него тряслись, а глаза налились кровью.
  – Я согласен с этим. Это грубое нарушение закона… оскорбление…
  – Нет, нет, – сказал Пуаро. – Я не оскорбляю вас. Я не оскорбляю вас. Я просто прошу вас взглянуть фактам в лицо. В доме, где совершено убийство, на каждого его обитателя приходится определенная доля подозрения. И я спрашиваю у вас, какие имеются доводы, что убийца пришел со стороны.
  – Ну, конечно же, со стороны, – закричала миссис Меркадо. – Это же логично! Зачем… – Она остановилась и произнесла гораздо медленнее: – Все иное невозможно.
  – Вы без сомнения, правы, мадам, – с поклоном сказал Пуаро. – Я просто объясняю вам, каким образом следует подходить к вопросу. Сначала я убеждаю себя в том, что все здесь невиновны. Затем я отыскиваю убийцу где-нибудь в другом месте.
  – А не потребуется ли для этого довольно много дней? – учтиво спросил отец Лавиньи.
  – Черепаха, mon père[545], перегоняет зайца.
  Отец Лавиньи пожал плечами.
  – Мы в ваших руках, – покорно произнес он. – Убедите себя в нашей невиновности в этом сумасшедшем деле по возможности скорее.
  – Так скоро, как только возможно. Моей обязанностью было прояснить ваше положение, чтобы вы не возмущались дерзостью любого вопроса, который мне, может быть, придется вам задать. Возможно, mon père, церковь подаст пример?
  – Пожалуйста, задавайте какие вам угодно вопросы, – серьезно сказал отец Лавиньи.
  – Это ваш первый сезон здесь?
  – Да.
  – И когда вы приехали?
  – Три недели без дня, то есть 27 февраля.
  – Откуда вы?
  – Орден «Pères Blancs»[546] из Карфагена.
  – Благодарю, mon père. Не были ли вы знакомы с миссис Лейднер до приезда сюда?
  – Нет, я никогда не видел леди, пока не познакомился с ней здесь.
  – Не скажете ли мне, чем вы занимались в момент трагедии?
  – Я работал над таблетками в своей собственной комнате.
  Я отметила, что у Пуаро под руками был грубый план здания.
  – То есть в комнате, что в юго-западном углу, соответствующей комнате миссис Лейднер с противоположной стороны?
  – Да.
  – В какое время вы пошли в свою комнату?
  – Сразу после ленча. Я бы сказал, приблизительно без двадцати час.
  – И вы оставались там до какого времени?
  – Почти до трех часов, когда я услышал, как возвратился станционный фургон, и вышел взглянуть.
  – В течение этого времени вы покидали комнату?
  – Нет, ни разу.
  – И не видели и не слышали ничего, что могло бы иметь отношение к трагедии?
  – Нет.
  – В вашей комнате есть окно во внутренний двор?
  – Нет, оба окна выходят наружу.
  – Можно было от вас слышать, что происходит во дворе?
  – Не очень хорошо. Я слышал, как мистер Эммотт проходил мимо моей комнаты и поднимался на крышу. Он делал это один или два раза.
  – Вы не можете вспомнить, в какое время?
  – Нет, боюсь, что нет. Я, видите ли, был поглощен работой.
  Наступила пауза, потом Пуаро сказал:
  – Можете ли вы сказать или предположить что-то, что могло бы внести ясность в это дело? Например, не заметили ли вы чего-нибудь в дни, предшествующие убийству?
  Отец Лавиньи выглядел несколько смущенно.
  – Это довольно трудный вопрос, месье, – серьезно сказал он. – Раз вы меня спрашиваете, я должен ответить откровенно: по моему мнению, миссис Лейднер, очевидно, опасалась кого-то или чего-то. Она определенно нервничала по поводу незнакомых людей. Я представляю себе, что у нее были основания для того, чтобы нервничать, но я ничего об этом не знаю. Она меня не посвящала.
  Пуаро откашлялся и справился в каких-то записях, которые он держал в руке.
  – Две ночи назад, как я понял, возникла паника по поводу грабежа!
  Отец Лавиньи подтвердил это и пересказал свою историю о том, как заметил свет в комнате древностей, рассказал о последующих безуспешных поисках.
  – Вы верите или нет в то, что кто-то посторонний был в помещении в это время?
  – Не знаю, что и думать, – откровенно сказал отец Лавиньи. – Ничего не было взято, не тронуто. Это мог быть один из боев по дому.
  – Или из участников экспедиции?
  – Или участник экспедиции. Но в этом случае не было бы причин человеку не признавать этого факта.
  – Но также мог быть и посторонний человек?
  – Полагаю, что да.
  – Возможно ли, чтобы посторонний мог бы где-то прятаться в течение следующего дня и до середины дня, следующего за ним?
  Этот вопрос был задан не только отцу Лавиньи, но и доктору Лейднеру.
  Оба они серьезно задумались.
  – Я думаю, вряд ли это могло быть возможным, – с некоторой неохотой наконец сказал доктор Лейднер. – Я не вижу, где бы он мог укрыться. А вы, отец Лавиньи?
  – Нет, нет, я тоже не вижу.
  Оба мужчины, по-видимому, с неохотой отвергали это предположение.
  Пуаро повернулся к мисс Джонсон:
  – А вы, мадемуазель? Вы не считаете эту гипотезу вероятной?
  После минутного раздумья мисс Джонсон покачала головой.
  – Нет, – сказала она. – Не считаю. Где бы он мог спрятаться? Всеми спальнями пользуются, меблированы они скупо. Темная комната, чертежная и лаборатория использовались на следующий день. Нет никаких шкафов и закоулков. Может быть, если слуги были в сговоре…
  – Это возможно, но маловероятно, – сказал Пуаро.
  Он еще раз повернулся к отцу Лавиньи.
  – Еще один момент. На днях сестра Ледеран заметила, как вы беседовали с посторонним человеком. До этого она видела, как этот человек пытался заглянуть в одно из окон с внешней стороны. Похоже, что он с какой-то целью бродил вокруг.
  – Это, конечно, возможно, – задумчиво сказал отец Лавиньи.
  – Вы первым заговорили с этим человеком или он с вами?
  Отец Лавиньи ненадолго задумался.
  – Мне кажется… да, да, без сомнения, он первый заговорил со мной.
  – Что он сказал?
  Отцу Лавиньи опять пришлось напрягать память.
  – Если не ошибаюсь, спросил: не это ли здание американской экспедиции? А потом что-то сказал о том, что американцы нанимают на работу много людей. Я, собственно, его не очень хорошо понимал, но старался поддержать разговор, чтобы поупражняться в арабском. Я считал, что он, как горожанин, должен лучше понимать меня, чем люди на раскопках.
  – Говорили вы с ним еще о чем-нибудь?
  – Насколько помню, я сказал, что Хассаньех – большой город, а потом мы согласились, что Багдад больше, и еще, насколько я помню, он спросил, армянский я или сирийский католик – что-то в этом роде.
  Пуаро кивнул.
  – Вы можете его описать?
  Снова отец Лавиньи нахмурился в задумчивости.
  – Это был человек довольно маленького роста, – наконец сказал он, – коренастый такой, с очень сильным косоглазием и довольно светлой кожей лица.
  Мистер Пуаро повернулся ко мне.
  – Это согласуется с вашим впечатлением? – спросил он.
  – Не совсем, – нерешительно начала я. – По-моему, он был высокого роста и очень смуглый. Он показался мне довольно стройным. Я не заметила никакого косоглазия.
  Мистер Пуаро в отчаянии пожал плечами.
  – Вот и всегда так! Если бы вы работали в полиции, вам бы это было прекрасно известно. Описания одного и того же человека двумя разными людьми никогда не совпадают. Все детали противоречат.
  – Я совершенно уверен по поводу косоглазия, – сказал отец Лавиньи. – Сестра Ледеран, может быть, права по другим признакам. Между прочим, когда я сказал: светлая кожа, я просто имел в виду светлый для жителя Ирака цвет. Я ожидал, что сестра может назвать ее темной.
  – Очень темная, – сказала я упрямо, – грязного темно-желтого цвета.
  Я увидела, что доктор Райлли кусает губы и улыбается.
  Пуаро вскинул руки.
  – Passons![547] – сказал он. – Этот слоняющийся незнакомый человек, он может быть важен – может нет. Во всяком случае, он должен быть зафиксирован. Давайте продолжим наше расследование.
  Он поколебался с минуту, изучая обращенные к нему лица, потом с коротким кивком обратился к мистеру Рейтеру.
  – Ну, друг мой, – сказал он. – Давайте выслушаем вас.
  Пухлое, розовое лицо мистера Рейтера вспыхнуло румянцем.
  – Меня? – спросил он.
  – Да, вас. Для начала, ваше имя и возраст?
  – Карл Рейтер, двадцать восемь лет.
  – Американец, да?
  – Да, я из Чикаго.
  – Это ваш первый сезон?
  – Да, ведаю фотографией.
  – Ах, вот что. А вчера, в середине дня, вы чем занимались?
  – Большую часть времени я был в темной комнате.
  – Большую часть времени, да?
  – Да, сначала проявил несколько пластинок. После этого установил несколько объектов для съемки.
  – Выходили?
  – Нет, только в фотолабораторию.
  – Темная комната сообщается с фотолабораторией?
  – Да.
  – И, таким образом, вы совсем не выходили из фотолаборатории?
  – Нет, не выходил.
  – Вы замечали что-нибудь происходящее во дворе?
  Молодой человек покачал головой.
  – Я не заметил ничего, – объяснил он. – Я был занят. Я слышал, как вернулась машина, и, как только смог оставить свои дела, вышел узнать, нет ли почты. Вот тогда я и услышал…
  – Когда вы начали работать в фотолаборатории?
  – Без десяти час.
  – Вы были знакомы с миссис Лейднер до того, как попали в экспедицию?
  – Нет, сэр, – покачал головой молодой человек. – Я никогда не видел ее, пока не приехал сюда.
  – Можете вы вспомнить какой-нибудь случай, пусть незначительный, который бы помог нам?
  Карл Рейтер покачал головой.
  – Мне кажется, что я вообще ничего не знаю, сэр, – беспомощно сказал он.
  – Мистер Эммотт?
  У Дейвида Эммотта было приятное американское произношение. Он отвечал коротко и четко.
  – Я работал с керамикой с без четверти час до без четверти три, присматривал за боем Абдуллой и иногда поднимался на крышу помочь доктору Лейднеру.
  – Как часто вы ходили на крышу?
  – Раза четыре, я думаю.
  – На сколько?
  – Обычно на пару минут, не больше. Но в одном случае, проработав внизу немногим более получаса, я оставался там до десяти минут. Мы обсуждали, что оставить, а что выбросить.
  – И, как я понял, когда вы спустились, вы увидели, что бой покинул свое место?
  – Да, я довольно сердито окрикнул его, и он появился из-под арки. Ходил сплетничать со своими.
  – Это единственный раз, когда он бросал работу?
  – Я посылал его несколько раз на крышу за керамикой.
  – Вряд ли необходимо спрашивать вас, видели ли вы, как кто-нибудь входил или выходил из комнаты миссис Лейднер в течение этого времени? – печально сказал Пуаро.
  – Я вообще никого не видел. Никто даже не выходил во двор за те два часа, что я работал, – довольно быстро ответил мистер Эммотт.
  – А как вы считаете, была половина второго, когда вы с боем отсутствовали, и двор был пуст?
  – Что-то около этого. Конечно, я не могу точно сказать.
  Пуаро повернулся к доктору Райлли:
  – Это согласуется с вашей оценкой определения времени наступления смерти, доктор?
  – Да, – сказал доктор Райлли.
  Мистер Пуаро потрогал свои большие закрученные усы.
  – Я думаю, мы можем принять, – сказал он печально, – что миссис Лейднер встретила смерть в эти десять минут.
  
  Глава 14
  Один из нас
  Наступила короткая пауза, и, казалось, ужас наполняет комнату.
  Мне кажется, именно в этот момент я поверила, что теория доктора Райлли – правильная.
  Я ощущала, что убийца в комнате. Сидит с нами, один из нас…
  Может быть, миссис Меркадо ощутила то же самое, потому что она вдруг разрыдалась.
  – Я этого не перенесу, – всхлипывала она. – Это так страшно!
  – Крепись, Мэри, – сказал ее муж и извиняюще взглянул на нас. – Она такая впечатлительная, она так все переживает.
  – Я… я же любила Луизу, – всхлипывала миссис Меркадо.
  Не знаю, отразилось ли на моем лице что-то из того, что я почувствовала, но я вдруг обнаружила, что мистер Пуаро смотрит на меня и легкая улыбка блуждает на его губах.
  Я бросила на него холодный взгляд, и он сразу же возобновил расследование.
  – Скажите, мадам, – сказал он, – как вы провели вчера середину дня?
  – Я мыла голову, – всхлипывала миссис Меркадо. – И ничего не знала об этом. Я была вполне счастлива.
  – Вы были у себя в комнате?
  – Да.
  – И вы ее не покидали?
  – Нет. Пока не услышала машину. Тогда я вышла и узнала, что случилось. Ох, это было ужасно!
  – Это удивило вас?
  Миссис Меркадо перестала плакать. Ее глаза раскрылись от возмущения.
  – Что вы имеете в виду, мистер Пуаро? Не думаете ли вы…
  – Что я имею в виду, мадам? Вы только что сказали нам, как вы любили миссис Лейднер. Она могла, быть может, поделиться с вами…
  – О, понимаю… Нет, нет, милая Луиза никогда мне ничего не рассказывала – ничего определенного то есть. Конечно, я видела, что она была страшно встревожена, нервничала. И были странные происшествия – руки стучали в окно и всякое такое.
  – Фантазии, я помню, вы говорили, – вставила я, так как не могла смолчать, и рада была увидеть, что она на мгновение смутилась.
  И я еще раз ощутила довольный взгляд мистера Пуаро в мою сторону.
  Он деловито подвел итог:
  – Выходит, вы, мадам, мыли голову и ничего не видели и не слышали. Нет ли чего-нибудь вообще, что, по вашему мнению, могло бы нам как-нибудь помочь?
  Миссис Меркадо не потребовалось времени на раздумье.
  – Нет, действительно нет. Это глубочайшая загадка! Но я бы сказала, что нет сомнений, никаких сомнений, что убийца пришел со стороны. Это же очевидно для всякого.
  Пуаро повернулся к ее мужу:
  – А вы, месье, что вы можете сказать?
  Мистер Меркадо нервно вздрогнул. Он бесцельно потеребил свою бороду.
  – Должно быть. Должно быть… – сказал он. – Все же у кого могла подняться на нее рука? Она была такая кроткая, такая любезная. – Он покачал головой. – Кто бы ее ни убил, он должен быть извергом, да, да, извергом!
  – А вы сами, месье, как вы сами провели вчера середину дня?
  – Я? – Он растерянно вытаращился.
  – Ты был в лаборатории, Джозеф, – подсказала ему жена.
  – Ах, да-да. Мои обычные обязанности.
  – В какое время вы туда пошли?
  Он снова беспомощно, вопрошающе взглянул на миссис Меркадо.
  – Без десяти час, Джозеф.
  – Ах, да. Без десяти час.
  – Выходили ли вы во двор?
  – Нет, кажется, нет. – Он задумался. – Нет, без сомнения, нет.
  – Когда вы услышали о трагедии?
  – Моя жена пришла и рассказала мне. Это было страшно, ужасающе. Я едва верю, что это правда. – И тут его начало трясти. – Это страшно, страшно…
  Миссис Меркадо быстро подошла к нему.
  – Да-да, Джозеф, мы все переживаем это. Но мы не должны терять самообладания. От этого бедному доктору Лейднеру еще хуже.
  Я увидела, как болезненная судорога прошла по лицу доктора Лейднера, и я понимала, что такая эмоциональная атмосфера не была легкой для него. Он бросил быстрый взгляд на Пуаро, будто умоляя. И Пуаро отреагировал быстро.
  – Мисс Джонсон? – сказал он.
  – Боюсь, я мало что смогу сказать, – сказала мисс Джонсон. Голос и манера говорить этой образованной и воспитанной женщины были сейчас как сон. Она своим голосом и речью после резкого сопрано миссис Меркадо действовала успокаивающе. – Я работала в общей комнате, обрабатывала оттиски нескольких цилиндрических печатей на пластилине.
  – А вы ничего не видели, не заметили?
  – Нет.
  Пуаро бросил на нее быстрый взгляд. Его ухо, как и мое, уловило легкую ноту нерешительности.
  – Вы вполне уверены в этом, мадемуазель? Может быть, что-то вспоминается вам неопределенно смутно?
  – Нет, в самом деле нет, – уверенно ответила она.
  – Тогда что-то слышали. Ах да, что-то, в чем не вполне уверены, слышали или нет?
  Мисс Джонсон издала короткий раздраженный смешок.
  – Вы оказываете на меня откровенное давление, мистер Пуаро. Боюсь, что вы вынуждаете меня рассказать то, что я, может быть, нафантазировала.
  – Если у вас было что-то, посмотрим, что вы нафантазировали.
  – Я нафантазировала то, что в середине дня я слышала очень слабый крик, – медленно начала мисс Джонсон, взвешивая каждое слово. – Но я ведь и в самом деле слышала крик. Правда, все окна в общей комнате были открыты, и доносились голоса людей, работавших на ячменных полях. Но, видите ли, поскольку потом мне пришло в голову, что я слышала именно голос миссис Лейднер, это сделало меня несчастной, потому что, если бы я вскочила и добежала до ее комнаты, кто знает, я, может быть, вовремя…
  – Не забивайте себе голову! – авторитетно вмешался доктор Райлли. – Я нисколько не сомневаюсь, что миссис Лейднер (простите меня, Лейднер) получила удар почти сразу же, как только человек вошел в комнату, и это был удар, который ее убил. Никакого второго удара не было. Иначе бы она могла громко закричать, позвать на помощь.
  – Все же я могла бы схватить убийцу, – сказала мисс Джонсон.
  – В какое время это было, мадемуазель? – спросил Пуаро. – Примерно около половины второго?
  – Должно быть, около этого, да, – сказала она после минутного размышления.
  – Это бы подошло, – сказал задумчиво Пуаро. – Вы больше ничего не слышали, например, как открывается или закрывается дверь?
  Мисс Джонсон покачала головой:
  – Нет, не припоминаю ничего похожего.
  – Вы, по-видимому, сидели за столом. Что вы видели? Двор? Комнату древностей? Веранду или поля?
  – Я сидела лицом в сторону двора.
  – Вы могли видеть, как бой Абдулла мыл горшки?
  – О да, если бы я подняла голову, но, разумеется, я была очень занята, я работала.
  – Однако, если бы кто-то прошел мимо дворового окна, вы бы заметили это?
  – О да, я почти не сомневаюсь.
  – И никто не проходил?
  – Нет.
  – А если бы кто-то шел, скажем, по середине двора, вы бы это заметили?
  – Я думаю, нет. Если бы только, как я говорила раньше, не взглянула случайно в окно.
  – Вы заметили, как бой Абдулла оставил работу и пошел наружу к остальным слугам?
  – Нет.
  – Десять минут, – размышлял Пуаро. – Эти фатальные десять минут.
  Некоторое время было тихо.
  Мисс Джонсон подняла голову и вдруг сказала:
  – Вы знаете, мистер Пуаро, я думаю, что неумышленно ввела вас в заблуждение. Подумав как следует, я не верю в то, что могла услышать какой-то крик из комнаты миссис Лейднер. Комната древностей расположена между моей и ее комнатами, и, как я понимаю, ее окна были закрыты.
  – В любом случае не расстраивайте себя, мадемуазель, – любезно сказал Пуаро. – Это в самом деле не имеет особого значения.
  – Нет, конечно, нет. Я это понимаю! Но, видите ли, для меня это имеет значение, потому что я чувствую, что могла бы что-то сделать.
  – Не мучайте себя, дорогая Энн, – ласково сказал доктор Лейднер. – Вы должны быть благоразумной. Вы, вероятно, слышали, как какой-нибудь араб орал что-нибудь другому на дальний конец поля.
  Мисс Джонсон слегка покраснела от душевности его тона. Я увидела, как на глаза у нее даже навернулись слезы. Она отвернулась и заговорила в более грубоватой манере, чем обычно:
  – Вероятно, это обычная вещь – после трагедии придумывать то, чего вообще не было.
  Пуаро еще раз заглянул в книжку.
  – Я не думаю, что мистер Кэри сможет многое добавить?
  Ричард Кэри говорил медленно, как-то глухо и монотонно.
  – Боюсь, ничего полезного добавить не смогу. Я работал на раскопках. Новость мне сообщили там.
  – А вы не знаете или не могли бы подумать о чем-то для нас полезном, что произошло в дни непосредственно перед убийством?
  – Абсолютно ничего.
  – Мистер Коулман?
  – Я был совершенно в стороне ото всего этого, – сказал мистер Коулман чуть ли не с оттенком сожаления в голосе. – Я уезжал в Хассаньех вчера утром за деньгами для рабочих. Когда вернулся, Эммотт рассказал, что случилось, и я поехал на автобусе обратно за полицией и за доктором Райлли.
  – А до этого?
  – Все немного действовало на нервы, сэр, но вы уже знаете об этом. Был переполох в комнате древностей, а до него – руки и лица в окне. Вы помните, сэр? – обратился он к доктору Лейднеру, который наклонил голову в знак согласия. – Я думаю, что вы установите все-таки, что какой-нибудь Джонни проник со стороны. Должно быть, ловкий малый.
  Пуаро молча рассматривал его несколько минут.
  – Вы англичанин, мистер Коулман? – спросил он наконец.
  – Верно, сэр. Настоящий британец. На лбу написано. Отсутствие примесей гарантировано.
  – Это ваш первый сезон на полевых работах?
  – Совершенно верно.
  – И вы страстно увлечены археологией?
  Такая его характеристика, кажется, послужила причиной некоторого смущения мистера Коулмана. Он сильно порозовел и, как провинившийся школьник, искоса взглянул на доктора Лейднера.
  – Конечно, все это очень интересно, – запинаясь, проговорил он. – Я думаю, только… я не такой уж башковитый, чтобы… – Он довольно неудачно прервал разговор.
  Пуаро не стал настаивать. Он постучал в задумчивости по столу кончиком карандаша и аккуратно подвинул чернильницу, которая стояла перед ним.
  – Тогда кажется, – сказал он, – мы насколько возможно смогли подобраться к настоящему моменту. Если кто-то из вас вспомнит о чем-то, что на время вылетело у него или у нее из головы, немедленно приходите ко мне с этим. А сейчас, я думаю, настало самое время мне побеседовать с доктором Лейднером и доктором Райлли.
  Это было сигналом конца собрания. Мы все встали и вереницей направились к дверям. Меня окликнули на полпути.
  – Может быть, – сказал мистер Пуаро, – сестра Ледеран будет столь любезна остаться?
  Я вернулась и вновь заняла свое место за столом.
  
  Глава 15
  Пуаро строит предположения
  Доктор Райлли поднялся со своего места. Когда все вышли, он тщательно прикрыл дверь. Потом, вопросительно глядя на Пуаро, принялся закрывать окно, выходящее во двор. Остальные были уже закрыты. Потом он тоже занял свое место за столом.
  – Bien![548] – сказал Пуаро. – Мы сейчас одни, и нам никто не мешает. Мы можем разговаривать свободно. Мы слышали, что? члены экспедиции имели нам рассказать. Что вы, ma soeur, об этом думаете?
  Я сильно покраснела. Нельзя было отрицать, что у странного маленького человека был острый глаз. Я полагаю, мое лицо слишком хорошо отразило то, о чем я думала!
  – О, ничего особенного, – нерешительно начала я.
  – Продолжайте, продолжайте, сестра, – сказал доктор Райлли. – Не заставляйте специалиста ждать.
  – Ничего такого, в самом деле, – сказала я торопливо. – Только просто мелькнула мысль, что даже, если кто-то действительно что-то знает или подозревает, не очень-то легко это выложить на виду у всех или, может быть, даже в присутствии доктора Лейднера.
  К моему изумлению, мистер Пуаро энергично кивнул головой, соглашаясь.
  – Верно, верно. Очень справедливо то, что вы тут говорите. Но я объясню. Эта маленькая встреча, которую мы только что провели, имела свою цель. У вас в Англии перед скачками происходит парад лошадей, не так ли? Они идут перед трибуной так, чтоб все имели возможность видеть и оценить их. Такова цель моего маленького собрания. Выражаясь спортивным языком, я прикинул на взгляд возможности участников.
  – Я ни на минуту не поверю, что кто-то из моей экспедиции замешан в этом преступлении! – с жаром воскликнул доктор Лейднер. Он повернулся ко мне и сказал повелительным тоном: – Сестра, я был бы премного обязан, если бы вы рассказали мистеру Пуаро сейчас то, что имело место между моей женой и вами два дня назад.
  Таким образом, меня вынудили, и я незамедлительно начала свой рассказ, стараясь по возможности восстановить слова и фразы, которые использовала миссис Лейднер.
  Когда я закончила, мистер Пуаро сказал:
  – Очень хорошо. Очень хорошо. У вас ясная голова. – Он повернулся к доктору Лейднеру: – У вас есть эти письма?
  – Они у меня здесь. Я подумал, что вы захотите их сразу увидеть.
  Пуаро взял у него письма, прочитал, потом тщательно осмотрел их. Я была сильно разочарована, что он не напылил их порошком и не стал изучать через микроскоп или что-то в этом роде, но я понимала, что он был не очень молод и что его методы, вероятно, не очень современны. Он просто прочитал их, как мог бы прочитать всякий.
  Прочитав, он отложил их в сторону и прокашлялся.
  – Теперь, – сказал он, – можно приступить к объяснению фактов и выстроить их по порядку. Первое из этих писем было получено вашей женой некоторое время спустя после вашей свадьбы в Америке. Были другие, но она их уничтожила. За первым письмом последовало второе. Очень скоро после второго вы едва избежали отравления газом. Тогда вы уехали за границу и почти два года таких писем не получали. Они снова появились в начале нынешнего сезона полевых работ, иначе говоря, в пределах последних трех недель. Верно?
  – Абсолютно.
  – Ваша жена стала проявлять признаки паники, и, посоветовавшись с доктором Райлли, вы пригласили сестру Ледеран составить ей компанию и успокоить страхи?
  – Да.
  – Случались кое-какие происшествия: стук в окно, призрачное лицо, шум в комнате древностей. Вы сами не были свидетелем какого-нибудь из этих явлений?
  – Нет.
  – Практически никто не был, кроме миссис Лейднер?
  – Отец Лавиньи видел свет в комнате древностей.
  – Да, я это не забыл.
  Он помолчал с минуту, затем спросил:
  – Ваша жена сделала завещание?
  – Я не думаю.
  – Отчего же?
  – С ее точки зрения, это было ни к чему.
  – Она не была состоятельной женщиной?
  – Да. Отец оставил на ее попечение значительную сумму денег, но она не могла трогать основной капитал. После ее смерти деньги должны были перейти к ее детям, а в случае отсутствия детей – к Питтстаунскому музею.
  Пуаро задумчиво забарабанил по столу.
  – Тогда, я думаю, мы можем исключить один мотив из дела, – сказал он. – Это, как вы понимаете, то, что я выясняю в первую очередь. Кто выигрывает от смерти покойного? В данном случае – музей. Если бы было иначе и миссис Лейднер, располагая значительным состоянием, умерла бы без завещания, мне бы пришлось выяснять интересный вопрос: кто наследует деньги – вы или бывший муж. Но тут возникла бы новая трудность, бывшему мужу пришлось бы воскреснуть для того, чтобы в законном порядке претендовать на наследство, и я предполагаю, что он оказался бы под угрозой ареста, хотя, я думаю, вряд ли смертный приговор мог бы быть приведен в исполнение спустя столько лет после войны…
  Итак, на первое место я ставлю вопрос о деньгах. В качестве следующего шага я всегда ставлю под подозрение мужа или жену покойного. В нашем случае: во-первых, вы вчера в середине дня не проходили мимо комнаты вашей жены; во-вторых, вы теряете, а не выигрываете из-за смерти жены; в-третьих… – Он остановился.
  – Что? – спросил доктор Лейднер.
  – В-третьих, – медленно произнес Пуаро, – я думаю, я в состоянии оценить преданность, когда я ее вижу. Я верю, доктор Лейднер, что ваша любовь к жене была всепоглощающей страстью вашей жизни. Так я говорю или нет?
  – Да, – просто ответил доктор Лейднер.
  Пуаро кивнул.
  – Следовательно, – сказал он, – мы можем продолжить.
  – Правильно! Правильно! Давайте так и поступим, – с некоторым нетерпением сказал доктор Райлли.
  Пуаро бросил на него осуждающий взгляд.
  – Друг мой, не будьте нетерпеливым. В делах, подобных этому, ко всему надо подходить по порядку, методично. Практически это во всех случаях мое правило. Исключив определенные возможности, мы теперь подходим к очень важному моменту. Существенно, как вы говорите, чтобы все карты были выложены на стол. Ничего нельзя скрывать.
  – Совершенно верно, – сказал доктор Райлли.
  – Вот почему я требую всю правду, – продолжал Пуаро.
  Доктор Лейднер посмотрел на него с удивлением.
  – Уверяю вас, мистер Пуаро, что я ничего не скрыл, я рассказал вам все, что знаю. Ничего не утаил.
  – Tout de même[549], вы рассказали мне не все.
  – Да, действительно. Я мог упустить какие-то мелочи. – Он выглядел совершенно расстроенным.
  Пуаро слегка покачал головой.
  – Нет, – сказал он. – Вы не сообщили мне, например, почему вы пригласили в дом сестру Ледеран.
  Доктор Лейднер казался совершенно растерянным.
  – Но я же объяснил это. Это очевидно. Нервы моей жены – ее страхи…
  Пуаро наклонился вперед. Медленно и выразительно он погрозил пальцем.
  – Нет, нет, нет. Здесь кое-что неясно. Ваша жена в опасности, так ведь, ей угрожают смертью. А вы посылаете не за полицией, даже не за частным детективом – а за сестрой милосердия! Как это понимать?
  – Я… я… – доктор Лейднер остановился; краска залила его щеки. – Я думал… – Он оборвал себя на полуслове.
  – Так, так, мы подходим к этому. Выдумали – что? – подталкивал его Пуаро.
  Доктор Лейднер продолжал молчать. Он выглядел встревоженным и подавленным.
  – Вы понимаете, – голос Пуаро стал ласковым, умоляющим, – все логично, что вы мне сказали, за исключением этого. Почему сестру милосердия? Есть ответ, практически может быть только один ответ. Вы сами не верили, что ваша жена в опасности.
  И тут доктор Лейднер окончательно потерял самообладание.
  – Господи, помоги мне, – стонал он. – Да, я не верил. Я не верил.
  Пуаро наблюдал за ним с таким же вниманием, с каким кошка следит за мышиной норкой, готовая схватить мышь, как только та высунет нос.
  – О чем же вы тогда думали? – спросил он.
  – Я не знаю. Я не знаю…
  – Но вы же знаете. Вы прекрасно знаете. Может быть, я могу помочь вам догадкой? Не подозревали ли вы, доктор Лейднер, что все эти письма написала ваша жена сама?
  Не было необходимости давать ответ. Верность догадки Пуаро была совершенно очевидна. Поднятая в ужасе рука, как бы в знак пощады, говорила сама за себя.
  Я глубоко вздохнула. Значит, я была права в мелькнувшей у меня догадке! Мне вспомнились несколько необычные нотки в голосе доктора Лейднера, когда он спрашивал меня, что я обо всем этом думаю. Я в задумчивости медленно опустила голову и вдруг очнулась от того, что мистер Пуаро смотрел на меня.
  – Вы думаете то же самое, сестра?
  – Такая мысль приходила мне в голову, – без утайки ответила я.
  – По какой причине?
  Я рассказала о сходстве почерка на письме, которое показал мне мистер Коулман.
  Пуаро повернулся к доктору Лейднеру:
  – Вы тоже заметили сходство?
  Доктор Лейднер кивнул.
  – Да, заметил. Почерк был мелкий и неразборчивый, некрупный и благородный, как у Луизы, но в нескольких письмах он выглядел так же. Я вам покажу.
  Из внутреннего нагрудного кармана он вытащил несколько писем и наконец отобрал листок одного из них, который он вручил Пуаро. Это была часть письма, написанного ему женой. Пуаро тщательно сравнил его с анонимными письмами.
  – Да, – пробормотал он. – Да. Имеется ряд сходных черт – любопытный способ выводить «с», характерное «е». Я не эксперт по почеркам и не могу заявить с определенностью (собственно говоря, я не встречал еще двух экспертов, мнения которых бы совпадали), но любой может, по крайней мере, сказать, что сходство этих двух почерков очень заметно. Представляется весьма вероятным, что все они написаны одним лицом. Но это нельзя утверждать категорически. Нам необходимо учесть всевозможные непредвиденные обстоятельства.
  Он откинулся на стуле и принялся рассуждать.
  – Есть три версии. Первая – сходство почерков – чистое совпадение. Вторая – угрожающие письма написаны самой миссис Лейднер по какой-то невыясненной причине. Третья – они написаны кем-то, кто намеренно копировал ее почерк. Зачем? Кажется, в этом нет смысла. Одна из этих трех возможностей должна быть верной.
  Он раздумывал еще несколько минут, потом повернулся к Лейднеру и с прежней живостью спросил:
  – Когда у вас возникла мысль, что автором этих писем скорее всего является сама миссис Лейднер, какую вы на этот счет построили теорию?
  Доктор Лейднер покачал головой.
  – Я постарался как можно скорее выбросить эту мысль из головы. Мне она показалась чудовищной.
  – Вы не искали никаких объяснений?
  – Ну, – нерешительно заговорил он, – я подумал, не подействовали ли на рассудок моей жены тревоги и размышления о прошлом. Мне казалось, она могла написать эти письма, не отдавая себе в том отчета. Это возможно, не так ли? – добавил он, поворачиваясь к доктору Райлли.
  Доктор Райлли поджал губы.
  – Человеческий мозг на многое способен, – неопределенно ответил он и бросил быстрый взгляд на Пуаро.
  Тот, почтительно поклонившись ему, не стал развивать эту тему.
  – Письма – интересный момент, – сказал он. – Но нам надо сосредоточиться на деле в целом. Имеются, на мой взгляд, три возможных объяснения.
  – Три?
  – Да. Объяснение первое – самое простое: первый муж вашей жены еще жив. Он сначала угрожает ей, а затем приступает к осуществлению угроз. Если мы примем это объяснение, то наша задача сведется к тому, чтобы установить, как он смог проникнуть вовнутрь, затем выбраться и его при этом никто не заметил.
  Объяснение второе: миссис Лейднер по своим собственным мотивам (мотивам, вероятно, более понятным медикам, чем профану) сама пишет письма с угрозами. Дело с газом подготовлено и осуществлено ею (помните, именно она разбудила вас, сказав, что почувствовала запах газа). Но если миссис Лейднер писала сама себе письма, то ей не грозила опасность от их предполагаемого автора. Следовательно, убийцу надо искать где-то в другом месте. Практически среди вашего персонала. Да, – это в ответ на ропот протеста со стороны доктора Лейднера, – это единственный логичный вывод. Для того чтобы удовлетворить личную антипатию, кто-то из ваших сотрудников убил ее. Этот человек, вероятно, знал о письмах – или знал, во всяком случае, что миссис Лейднер боялась или делала вид, что боится кого-то. Этот факт, по мнению убийцы, делал убийство совершенно безопасным для него. Он чувствовал уверенность, что оно будет приписано постороннему, таинственному автору угрожающих писем. Вариант этого объяснения состоит в том, что убийца, будучи осведомленным о прошлом миссис Лейднер, сам писал эти письма. Но в таком случае не вполне ясно, зачем преступнику понадобилось копировать почерк миссис Лейднер, поскольку мы видим, что ему или ей было бы выгоднее показать, что они написаны посторонним.
  Третье объяснение, на мой взгляд, наиболее интересное: я предполагаю, что письма подлинные, что они написаны первым мужем миссис Лейднер (или его младшим братом), который является участником экспедиции.
  
  Глава 16
  Подозреваемые
  Доктор Лейднер вскочил на ноги.
  – Этого не может быть! Решительно не может быть! Абсурдная мысль!
  Мистер Пуаро посмотрел на него вполне спокойно, но промолчал.
  – Вы хотите сказать, что кто-то из экспедиции – бывший муж моей жены и что она его не узнала?
  – Совершенно верно. Поразмышляйте немного над фактами. Приблизительно пятнадцать лет назад ваша жена жила с этим человеком несколько месяцев. Узнала бы она его, если бы встретилась с ним по прошествии такого времени? Я думаю, нет. У него изменилось лицо, изменилось телосложение. Голос, может, и не изменился, но об этом он в состоянии позаботиться сам. И помните: она не искала его среди собственного окружения. Она представляла его себе как незнакомца, где-то на стороне. Нет, я не думаю, чтобы она узнала его. И есть вторая возможность – младший брат, в те дни – ребенок, так страстно преданный старшему брату. Он теперь мужчина. Узнает ли она ребенка десяти или двенадцати лет в мужчине лет тридцати? Да, есть молодой Уильям Боснер, который должен расплатиться. Помните, брат в его глазах мог не выглядеть предателем, а напротив, представлялся ему патриотом, мучеником за собственную страну – Германию. В его глазах миссис Лейднер – изменница, изверг, пославшая его любимого брата на смерть! Впечатлительный ребенок способен поклоняться великому герою, и молодым умом легко может овладеть мысль, которая сохранится и у взрослого человека.
  – Совершенно верно, – подтвердил доктор Райлли. – Распространенный взгляд, что ребенок легко все забывает, не совсем верен. Многими людьми всю жизнь руководит мысль, которая произвела на них сильное впечатление еще в очень юном возрасте.
  – Bien. У вас налицо обе эти возможности. Фредерик Боснер в настоящее время мужчина пятидесяти с лишним лет, а Уильяму Боснеру тридцать с небольшим. Давайте подойдем к участникам вашей экспедиции с этих двух точек зрения.
  – Это выдумки, – пробормотал доктор Лейднер. – Мой персонал! Сотрудники моей собственной экспедиции!
  – И, следовательно, считаются вне подозрений, – сухо сказал Пуаро. – Commencons![550] Кто бы определенно не мог быть Фредериком или Уильямом?
  – Женщины.
  – Естественно. Мисс Джонсон и миссис Меркадо вычеркиваются. Кто еще?
  – Кэри. Мы с ним вместе работали еще до того, как я встретил Луизу.
  – К тому же и возраст. Ему, пожалуй, тридцать восемь – тридцать девять. Слишком молод для Фредерика, слишком стар для Уильяма. Теперь остальные. Есть отец Лавиньи и мистер Меркадо. Оба могли бы быть Фредериком Боснером.
  – Достопочтенный сэр, – воскликнул доктор Лейднер с раздражением и насмешкой. – Отец Лавиньи известен во всем мире как специалист по эпиграфике, а Меркадо многие годы работал в широко известном нью-йоркском музее. Это же невозможно, чтобы тот или другой был тем человеком, о котором вы думаете!
  Пуаро слегка замахал рукой.
  – Невозможно! Невозможно! Это слово для меня ничего не значит! Невозможное я всегда исследую особенно тщательно! Но пока пойдем дальше. Кто у вас еще есть? Карл Рейтер, молодой человек с немецким именем. Дейвид Эммотт…
  – Не забудьте, он был со мной два сезона.
  – Он выдержанный молодой человек. Если бы преступление совершил он, это не было бы в такой спешке. Все было бы очень хорошо подготовлено.
  Доктор Лейднер отчаянно зажестикулировал.
  – И, наконец, Уильям Коулман, – продолжал Пуаро.
  – Он – англичанин.
  – Pourquoi pas?[551] Не говорила ли миссис Лейднер, что мальчик покинул Америку и след его пропал? Он вполне мог оказаться в Англии.
  – У вас на все есть ответ, – сказал доктор Лейднер.
  Я изо всех сил думала. С самого начала мне казалось, что поведение мистера Коулмана гораздо более похоже на книгу Вудхауса, чем на поведение настоящего молодого человека. Не разыгрывал ли он на самом деле все время спектакль?
  Пуаро делал записи в маленькой записной книжке.
  – Давайте будем действовать по порядку, – сказал он. – На первый случай у нас имеется два имени: отец Лавиньи и мистер Меркадо. На второй – Коулман, Эммотт и Рейтер.
  Так. Теперь займемся противоположной стороной вопроса – средства и возможности. Кто из состава экспедиции имел средства и возможность совершить преступление? Кэри был на раскопках. Коулман был в Хассаньехе, вы сами были на крыше. Итак, остаются отец Лавиньи, мистер Меркадо, миссис Меркадо, Дейвид Эммотт, Карл Рейтер, мисс Джонсон и сестра Ледеран.
  – Ой, – воскликнула я и подскочила на стуле.
  Мистер Пуаро сверкнул на меня глазами.
  – Да, я боюсь, ma soeur, что вас нужно включить. Вам было очень просто прийти и убить миссис Лейднер, пока двор был пуст. У вас достаточно мускулов и силы, и она ничего бы не подозревала, пока бы не был нанесен удар.
  Я настолько расстроилась, что не могла выговорить ни слова. Доктора Райлли, я заметила, напротив, это чрезвычайно развеселило:
  – Интересный случай: сестра милосердия, которая одного за другим убивает своих пациентов, – пробормотал он.
  Каким взглядом я его одарила!
  Размышления Лейднера шли в другом направлении.
  – Нет, не Эммотт, мистер Пуаро, – возразил он, – его надо исключить. Он, помните, был на крыше вместе со мной в течение этих десяти минут.
  – Тем не менее. Он мог бы спуститься, пройти прямо в комнату миссис Лейднер, убить, а потом позвать боя. Или он мог бы убить ее в один из моментов, когда отсылал боя к вам.
  Доктор Лейднер покачал головой, бормоча:
  – Какой кошмар! Это все такая фантастика.
  К моему удивлению, Пуаро согласился.
  – Да, верно. Это фантастическое преступление. Не часто с таким сталкиваешься. Обычно убийство корыстно, очень глупо. Но это необычное убийство… Я подозреваю, доктор Лейднер, что ваша жена была исключительной женщиной.
  Он попал в точку, я даже подскочила.
  – Вы согласны, сестра? – спросил он.
  Доктор Лейднер сказал спокойно:
  – Расскажите ему, сестра, что собой представляла Луиза. Вы человек незаинтересованный.
  Я говорила совершенно искренне.
  – Она была очень красивой, – сказала я. – Нельзя было не восхищаться ею. Я никогда в жизни не встречала таких, как она.
  – Спасибо, – сказал доктор Лейднер и улыбнулся мне.
  – Это ценное свидетельство, исходящее от человека со стороны, – вежливо сказал Пуаро. – Итак, приступим. Под заголовком «средства и возможности» мы имеем семь имен: сестра Ледеран, мисс Джонсон, миссис Меркадо, мистер Меркадо, мистер Рейтер, мистер Эммотт и отец Лавиньи.
  Он еще раз прокашлялся. Я всегда замечала, что иностранцы издают самые необычные звуки.
  – Давайте на время предположим, что наша третья версия – правильная. То есть что убийцей является Фредерик или Уильям Боснер и что Фредерик или Уильям Боснер является участником экспедиции. Но сравнивая оба наши списка, мы можем сократить число подозреваемых до четырех. Отец Лавиньи, мистер Меркадо, Карл Рейтер и Дейвид Эммотт.
  – Отец Лавиньи вне подозрений, о нем не может быть и речи, – решительно сказал доктор Лейднер. – Он из Pères Blancs, из Карфагена.
  – И борода у него настоящая, – вставила я.
  – Ma soeur, – сказал Пуаро, – первоклассный убийца никогда не носит фальшивой бороды!
  – Откуда вы знаете, что убийца первоклассный? – дерзко спросила я.
  – Если бы он не был таким, мне бы уже давно было все ясно, а здесь, как видите, нет.
  «Это чистое бахвальство», – подумалось мне.
  – Все равно, – сказала я, возвращаясь к бороде, – надо много времени, чтобы ее отрастить.
  – Это – полезное наблюдение, – заметил Пуаро.
  – Нет, это нелепо, совершенно нелепо, – возмущенно сказал доктор Лейднер. – Оба, и он, и Меркадо, достаточно известные люди. Их давно и хорошо знают.
  Пуаро повернулся к нему:
  – У вас нет настоящей версии. Вы недооцениваете важного момента. Если Фредерик Боснер не умер, чем он занимался эти годы? Он должен был взять себе другое имя, он, должно быть, сделал карьеру.
  – Как, в качестве Père Blanc? – скептически спросил доктор Райлли.
  – Да, немного странно это, – признался Пуаро, – но мы не можем сбрасывать его со счетов, как и другие предположения.
  – Это вы о молодежи? – сказал Райлли. – Если хотите знать мое мнение, лишь один из подозреваемых вами заслуживает немного внимания.
  – И кто же?
  – Карл Рейтер. Конечно, против него тоже практически ничего нет, но, если присмотреться, нам придется признать несколько обстоятельств: у него подходящий возраст, у него немецкие имя и фамилия, в этом году у него первый выезд, и что-что, а возможность у него была. Ему нужно было лишь ненадолго покинуть свою фотолабораторию, пересечь двор, совершить свое черное дело и незаметно проскочить назад, пока свободен путь. Если бы кто-то в его отсутствие заглянул в фотолабораторию, он всегда мог потом сказать, что был в темной комнате. Я не говорю, что он тот, кого мы ищем, но если уж кого-то подозревать, то он, бесспорно, наиболее подходящий.
  Пуаро не проявил восторга. Он мрачно кивнул и с сомнением заключил:
  – Да. Он наиболее вероятен, но, как говорится, не все так просто. – Потом сказал: – Давайте пока прервем наши рассуждения. Я бы хотел, если позволите, осмотреть комнату, где произошло преступление.
  – Пожалуйста. – Доктор Лейднер пошарил у себя в кармане, потом взглянул на доктора Райлли. – Капитан Мейтленд взял ключ, – сказал он.
  – Мейтленд отдал мне, – сказал Райлли. – Ему надо было ехать на это курдское дело. – И он достал ключ.
  – Вы не будете возражать, если я не… – нерешительно сказал доктор Лейднер. – Может быть, сестра…
  – Разумеется, разумеется, – сказал Пуаро. – Я отлично понимаю. Ни в коем случае не желаю понапрасну причинять вам боль. Не будете ли вы любезны проводить меня?
  – Конечно, – сказала я.
  
  Глава 17
  Пятно около умывальника
  Тело миссис Лейднер увезли в Хассаньех на вскрытие, но все в ее комнате оставалось в точности на своих местах. В ней было так мало всего, что полиции не потребовалось много времени, чтобы детально изучить ее.
  Справа, как вы входите, от двери находилась кровать. Напротив двери – два закрытых окна, выходящих наружу. Между ними стоял обычный дубовый стол с двумя ящиками, который служил миссис Лейднер туалетным столиком. На восточной стене веревка с висящими на ней на крючках, убранными в хлопчатобумажные мешки платьями, тут же вместительный комод. Сразу слева за дверью – умывальник. Посреди комнаты внушительного размера простой дубовый стол, на нем промокательная бумага, чернильница, «дипломат». В нем-то миссис Лейднер и держала анонимные письма. Занавесками служили короткие полосы местной ткани – белой в оранжевую полоску. На каменном полу несколько ковриков из козлиной шерсти: три узких коричневых с белыми полосами перед двумя окнами и умывальником, а широкий и лучшего качества белый с коричневыми полосами лежал между кроватью и письменным столом.
  Не было ни шкафов, ни ниш, ни длинных занавесей – негде практически было спрятаться. Кровать – обычная, железная, со стеганым, из набивного ситца одеялом. Единственным проявлением роскоши в комнате были три подушки, все из наилучшего легчайшего пуха.
  В нескольких словах доктор Райлли объяснил, где на ковре перед кроватью было обнаружено тело миссис Лейднер. Чтобы проиллюстрировать свой доклад, он подозвал меня.
  – Вы не возражаете, сестра? – спросил он.
  Я не щепетильна. Я расположилась на полу, стараясь по возможности принять положение, в котором было обнаружено тело миссис Лейднер.
  – Лейднер поднимал ей голову, когда ее обнаружил, – сказал доктор Райлли. – Но я расспрашивал его подробно и понял, что он фактически не изменил ее положения.
  – Все представляется очень просто, – сказал Пуаро. – Она лежит на кровати, спит или просто отдыхает, кто-то открывает дверь, она поднимает взгляд, встает на ноги…
  – И он наносит ей удар, – закончил доктор. – Удар вызывает бессознательное состояние, и очень скоро наступает смерть. Видите ли… – Тут он объяснил, что при этом происходит в организме, на профессиональном языке.
  – Значит, в этом случае не много крови? – спросил Пуаро.
  – Да, кровь пошла внутрь, в мозг.
  – Eh bien[552], – сказал Пуаро. – Все это представляется простым, за исключением одной вещи. Если человек, который вошел, был незнаком ей, почему миссис Лейднер сразу не позвала на помощь? Если бы она как следует закричала, ее бы услышали. Сестра Ледеран бы услышала ее, и Эммотт, и бой.
  – На это легко дать ответ, – сухо проговорил доктор Райлли. – Потому что человек этот не был ей незнаком.
  Пуаро кивнул.
  – Да, – задумчиво произнес он. – Она, может быть, удивилась, увидев этого человека, но не испугалась. Потом, когда он замахнулся, она, может быть, и попыталась крикнуть, но было поздно.
  – И это был крик, который слышала мисс Джонсон?
  – Да, если она слышала. В чем я сомневаюсь. Эти глинобитные стены – толстые, а окна были закрыты.
  Он шагнул к кровати.
  – Она действительно легла? – спросил он меня.
  Я объяснила в точности все, что я сделала.
  – Она хотела поспать или собиралась почитать?
  – Я дала ей две книжки – легкую такую и том воспоминаний. Обычно она некоторое время читала, а потом ненадолго засыпала.
  – И она была, так сказать, обычной, как всегда?
  Я задумалась.
  – Да. По-моему, в нормальном состоянии и в хорошем настроении, – сказала я. – Только, может быть, с оттенком какой-то бесцеремонности, что я отнесла на счет того, что накануне она разоткровенничалась со мной. Это иногда заставляет людей неловко себя потом чувствовать.
  Глаза Пуаро загорелись.
  – О, мне это известно очень хорошо.
  Он оглядел комнату.
  – А когда вы вошли сюда после убийства, все тут было так же, как и раньше?
  Я тоже посмотрела вокруг.
  – Кажется, да. Я не помню, чтобы что-то было по-другому.
  – И никаких признаков предмета, которым ей нанесли удар?
  – Нет.
  Пуаро взглянул на доктора Райлли.
  – Что это было, по вашему мнению?
  Доктор ответил не сразу.
  – Что-то весьма увесистое и порядочного размера без каких-либо острых выступов. Скажем, что-то вроде округлого основания статуэтки. Заметьте, я не утверждаю, что именно это, но что-то такого типа. И удар был нанесен с большой силой.
  – Сильной мужской рукой?
  – Да, если не…
  – Что, если не?
  – Просто, возможно, миссис Лейднер могла стоять на коленях, – медленно сказал доктор Райлли. – В таком случае, да еще при тяжелом предмете, особой силы бы не потребовалось.
  – На коленях, – размышлял Пуаро. – Так, это мысль.
  – Не забывайте, это всего лишь предположение, – поспешил подчеркнуть доктор. – Абсолютно ничто не свидетельствует об этом.
  – Но это возможно.
  – Да. И при сложившихся обстоятельствах мысль эта не так уж и невероятна. Страх заставил ее броситься на колени вместо того, чтобы кричать, когда инстинкт подсказал ей, что слишком поздно, никто уже не поможет.
  – Да, – сказал Пуаро, – это верно.
  «Чего же тут верного?» – подумала я.
  Я ни на миг не могла представить себе миссис Лейднер перед кем-нибудь на коленях.
  Пуаро медленно прошелся по комнате. Он открывал окна, проверял засовы, он даже высунул наружу голову и удовлетворился тем, что плечи его за головой никак не проходили.
  – Когда вы ее обнаружили, окна были закрыты, – сказал он. – А были они закрыты, когда вы уходили от нее без четверти час?
  – Да, днем они всегда были закрыты. На этих окнах нет сетки, как в общей комнате или в столовой. Их держат закрытыми из-за мух.
  – В любом случае, – размышлял Пуаро, – никто не мог бы сюда проникнуть таким образом. И стены из очень прочного сырцового кирпича, ни люков нет, ни застекленной крыши. Один путь в комнату – через дверь. А к двери – только через двор. А во двор – только через арку. За аркой же было пять человек, и все они говорят одно и то же, и я не думаю, что они лгут… Нет, они не лгут. Им не давали взятки. Убийца был здесь…
  Я ничего не сказала. Разве я не почувствовала то же самое, когда нас всех собрали за столом?
  Пуаро медленно побрел по комнате. Он взял с комода фотографию. На ней был пожилой мужчина с белой козлиной бородкой. Он взглянул вопросительно на меня.
  – Отец миссис Лейднер, – сказала я. – Так она мне сказала.
  Он положил фотографию на место и пробежал взглядом по предметам на туалетном столике – все из обыкновенной черепахи – просто, но хорошо. Посмотрел на ряд книг на полке, произнося названия вслух:
  – «Кто были греки?», «Введение в теорию относительности», «Жизнь леди Эстер Стенхоп», «Креве Трейн», «Назад к Мафусаилу», «Линда Кондон»[553]. Да, они, кажется, говорят нам кое-что. Она была не глупа, ваша миссис Лейднер. Умница была.
  – О! Она была очень умная женщина, – горячо подтвердила я. – Очень начитанная и во всем разбиралась. Она отнюдь не была заурядной.
  Он с улыбкой посмотрел на меня.
  – Да, – сказал он. – Я это уже понял.
  Он прошел дальше. Постоял несколько минут у умывальника, где было множество флаконов и кремов.
  Потом он вдруг плюхнулся на колени и принялся осматривать ковер.
  Доктор Райлли и я быстро подошли к нему. Он разглядывал маленькое темно-коричневое пятно, почти невидимое на коричневом фоне ковра. Фактически оно было заметно только там, где оно выходило на одну из белых полос.
  – Что скажете, доктор? – сказал он. – Это кровь?
  Доктор Райлли встал на колени.
  – Возможно, – сказал он. – Проверим, если хотите?
  – Будьте любезны.
  Мистер Пуаро осмотрел кувшин и таз. Кувшин стоял сбоку от умывальника. Таз был пуст, но рядом с умывальником находилась банка из-под керосина с грязной водой.
  Он повернулся ко мне:
  – Вы не помните, сестра, когда вы уходили от миссис Лейднер, этот кувшин был рядом с тазом или в тазу?
  – Я не уверена, – сказала я после некоторого размышления, – но склонна думать, что он стоял в тазу.
  – Ах вот что?
  – Да, видите ли, – поспешила я объяснить, – я так думаю потому, что так было всегда. Мальчик оставлял его там после обеда. Мне кажется, что, если бы он был не на месте, я бы обратила внимание.
  Он понимающе кивнул:
  – Да-да. Это ваша выучка в больницах. Если бы в комнате было что-то не так, вы бы совершенно бессознательно поставили все на свои места, вряд ли отдавая себе в этом отчет. А после убийства? Было так, как сейчас?
  – Я не заметила, – сказала я, покачав головой. – Я искала место, где кто-то мог спрятаться, смотрела, не забыл ли что убийца.
  – Это кровь, можете не сомневаться, – сказал доктор Райлли, поднимаясь с колен. – Это важно?
  Пуаро недоуменно нахмурился. Он капризно замахал руками.
  – Я не могу сказать. Как я могу сказать? Это, может, вообще не имеет никакого значения. Я могу, если угодно, сказать, что убийца касался ее, что у него на руках была кровь, – и вот он подошел сюда и помыл руки. Да, возможно, что так оно и было. Но я не могу делать поспешных выводов и утверждать, что это было так. Это пятно, может быть, вообще не имеет никакого значения.
  – Крови было очень мало, – с сомнением сказал доктор Райлли. – Никто не истекал кровью, ничего подобного. Просто она сочилась из раны. Конечно, если он дотрагивался до нее…
  Я содрогнулась. Мне представилась отвратительная картина: какая-то свиноподобная личность вроде этого хорошенького мальчика-фотографа ударяет эту красивую женщину, а потом склоняется над ней и с ужасным злорадным видом трогает рану пальцем, и лицо у него становится другим… все свирепее, сумасшедшее…
  Доктор Райлли заметил, что меня трясет.
  – Что случилось, сестра? – спросил он.
  – Ничего, только мурашки бегают, – сказала я. – Дрожь пробирает.
  Мистер Пуаро обернулся и посмотрел на меня.
  – Я знаю, что вам необходимо, – сказал он. – Скоро мы здесь закончим, и я поеду с доктором назад в Хассаньех. Мы возьмем вас с собой. Вы дадите сестре Ледеран чаю, не так ли, доктор?
  – С удовольствием.
  – Ой, нет, что вы, – отнекивалась я. – Я и не помышляла ни о чем таком.
  Пуаро слегка похлопал меня по плечу. По-дружески, совсем по-английски, а не как иностранец.
  – Вы, ma soeur, будете делать то, что вам скажут, – сказал он. – Кроме того, это будет мне полезно. Мне столько всего надо еще обсудить, и я не могу делать этого здесь, где приходится соблюдать приличия. Любезный доктор Лейднер боготворил свою жену и не сомневается – и еще как уверен, – что и другие питали к ней такие же чувства! Но, по моему мнению, не такова человеческая природа! Нет, мы хотим поговорить о миссис Лейднер, как вы говорите, сняв перчатки. Значит, решено. Как только мы тут закончим, мы забираем вас с собой в Хассаньех.
  – Я полагаю, – неуверенно сказала я, – что мне вообще следует уехать. Довольно неловко…
  – Два дня ничего не предпринимайте, – сказал доктор Райлли. – Вы не можете уехать, пока не состоялись похороны.
  – Это все хорошо, – сказала я. – А если меня тоже убьют?
  Это я сказала как бы шутя, и доктор Райлли, видимо, отнесся к этому таким же образом и, наверное, ответил бы что-нибудь с юмором. Но Пуаро, к моему изумлению, как вкопанный встал посреди комнаты и схватился за голову.
  – Опасно, да, очень опасно… – бормотал он. – А что делать? Как защититься?
  – Что вы, мистер Пуаро, – сказала я. – Я просто пошутила! Кому понадобится меня убивать, хотела бы я знать?
  – Вас или кого другого, – сказал он, и мне очень не понравилось, как он это сказал, – прямо в дрожь бросило.
  – Но зачем? – не отставала я.
  – Я шучу, мадемуазель, – сказал он. – Я смеюсь. Но есть некоторые вещи, совсем не шуточные. Есть вещи, которым научила меня моя работа. И одна из них, наиболее страшная, это то, что убийство – это привычка.
  
  
  Глава 18
  Чай у доктора Райлли
  Перед отъездом Пуаро обошел здания экспедиции и пристройки. Он также задал слугам несколько вопросов, так сказать, через вторые руки: доктор Райлли переводил вопросы и ответы с английского на арабский и наоборот.
  Эти вопросы имели в основном отношение к внешности незнакомца, которого мы с миссис Лейднер видели заглядывающим в окно и с которым отец Лавиньи вел разговор на следующий день.
  – Вы в самом деле думаете, что этот малый имел отношение к делу? – спросил доктор Райлли, когда мы тряслись по ухабам в его машине по дороге на Хассаньех.
  – Я люблю собирать всю информацию, – был ответ Пуаро.
  И действительно, это было очень характерно для его метода. Я узнала впоследствии, что не было ничего, ни малейшего обрывка незначительной сплетни, которым бы он не интересовался. Мужчины обычно не такие сплетники.
  Должна признаться, я была рада чашке чая, когда мы приехали к доктору Райлли. Я заметила, что Пуаро положил себе пять кусков сахара. Тщательно размешивая его чайной ложечкой, он сказал:
  – А теперь мы можем поговорить, ведь верно? Можем поразмыслить, кто же скорее всего совершил преступление.
  – Лавиньи, Меркадо, Эммотт или Рейтер? – спросил доктор Райлли.
  – Нет, нет. Это была версия номер три. Я хочу сейчас сосредоточиться на версии номер два, отложив пока вопрос о вернувшемся из прошлого мифическом муже или его брате. Давайте обсудим совершенно прозаический вопрос: кто из членов экспедиции имел возможность убить миссис Лейднер и кто, по всей вероятности, сделал это.
  – Я думала, вы давно решили не ломать голову над этой версией.
  – Ничуть. Но у меня все же есть определенная деликатность, – с укоризной сказал Пуаро. – Разве могу я в присутствии доктора Лейднера обсуждать мотивы, которые могли привести кого-то из членов экспедиции к убийству его жены? Это было бы нетактично. Мне пришлось поддержать выдумку, что его жена восхитительна и все перед ней преклоняются.
  Но, естественно, это было не совсем так. Теперь мы можем быть жестоки и беспристрастны и говорить то, что думаем. Нам больше нет необходимости считаться с чувствами людей. И здесь-то нам и поможет сестра Ледеран. Она, без сомнения, очень наблюдательна.
  – Ой, да я ничего такого не знаю, – сказала я.
  Доктор Райлли пододвинул ко мне тарелку горячих ячменных лепешек.
  – Подкрепитесь, – сказал он.
  Это были очень хорошие лепешки.
  – Ну, а теперь, – произнес мистер Пуаро с шутливой интонацией в голосе, – вы, ma soeur, должны мне в точности описать, какие чувства каждый член экспедиции питал к миссис Лейднер.
  – Я здесь всего лишь неделю, Пуаро, – взмолилась я.
  – Достаточно долго для такой рассудительной женщины, как вы. Сестры ориентируются быстро. Они составляют свое мнение и твердо придерживаются его. Ну, давайте же начнем с отца Лавиньи, например.
  – Вот тут я правда не могу ничего сказать. Ему и миссис Лейднер, казалось, нравилось беседовать друг с другом. Но они обычно разговаривали по-французски, а я лично не сильна во французском, хотя в детстве и учила его в школе. Как я себе представляю, они беседовали больше о книгах.
  – Они, как я вас понял, составляли приятную компанию друг другу?
  – Ну да, можно сказать и так. Хотя я думаю, что отец Лавиньи был озадачен миссис Лейднер и даже раздражен тем, что озадачен, если вы понимаете, что я имею в виду.
  И я передала разговор, который я вела с ним на раскопках тогда, в первый день, когда он еще назвал миссис Лейднер «опасной женщиной».
  – Ну, это интересно, – сказал Пуаро. – А она, как вы считаете, что думала о нем она?
  – Это тоже довольно трудно сказать. Нелегко было понять, что миссис Лейднер думает о людях. Иногда, мне кажется, он удивлял ее. Я помню, как она говорила доктору Лейднеру, что он не такой, как другие священники, которых она знала.
  – Вот и кончик веревки, предназначенной отцу Лавиньи, – игриво заметил доктор Райлли.
  – Мой дорогой друг, – сказал Пуаро, – ведь, наверное, вас дожидается кто-нибудь из пациентов? Я ни за что на свете не стану вас удерживать от выполнения вашего профессионального долга.
  – О, у меня их целая больница, – подтвердил доктор Райлли.
  Он поднялся, сказал, что намекать – это, в сущности, то же самое, что кивать слепой лошади, и со смехом удалился.
  – Так-то лучше, – сказал Пуаро. – У нас теперь будет интересный разговор tête-à-tête. Но вы не должны забывать о вашем чае. – И он придвинул ко мне тарелку с сандвичами и предложил налить еще чашку.
  Право, он был очень предупредителен.
  – А теперь, – сказал он, – давайте продолжим знакомство с вашими впечатлениями. Кто, по вашему мнению, не любил миссис Лейднер?
  – Но это, – сказала я, – это только мое мнение, и я не хочу, чтобы о нем говорили как об исходящем от меня.
  – Естественно.
  – Ну, по-моему, крошка миссис Меркадо прямо ненавидела ее!
  – Ага! А мистер Меркадо?
  – Он был несколько влюблен в нее, – сказала я. – Я не думаю, чтобы женщины, кроме его жены, обращали на него внимание. А миссис Лейднер такая тактичная, она со вниманием относилась к людям и к вещам, которые ей рассказывали. Я представляю себе, какое сильное впечатление это производило на беднягу.
  – А миссис Меркадо, ей это не нравилось?
  – Она откровенно ревновала, вот что. Надо быть очень осторожным, когда дело касается мужа и жены, это факт. Я могла бы рассказать вам удивительные истории. Вы и представить себе не можете, какие штучки женщины вбивают себе в голову, когда дело касается их мужей.
  – Я не сомневаюсь в том, что вы мне говорите. Значит, миссис Меркадо ревновала? И она ненавидела миссис Лейднер?
  – Я видела, какими глазами она на нее смотрела, как будто убить хотела… О боже! – Я запнулась. – Мистер Пуаро, я не хотела сказать этого, в самом деле совсем не хотела…
  – Ничего, ничего. Я понял вас правильно. Вырвалось просто выражение. Очень подходящее. А миссис Лейднер, ее беспокоила эта враждебность миссис Меркадо?
  – Нн-нда, – раздумывала я. – Право, не думаю. Даже не знаю, замечала ли она ее. Я однажды даже чуть не решилась дать ей понять, но потом раздумала. Меньше разговоров, лучше для дела, вот что я скажу.
  – Вы, несомненно, поступили мудро. А не могли бы вы привести примеры, как миссис Меркадо проявляла свои чувства?
  Я рассказала ему о нашем разговоре на крыше.
  – Так-с, она упомянула первое замужество миссис Лейднер, – задумчиво произнес Пуаро. – Не можете ли вы вспомнить, не смотрела ли она при этом на вас, как будто ее интересовало, не известна ли вам иная версия?
  – Вы думаете, ей известна правда?
  – Возможно, известна. Может быть, это она написала те письма, устроила «стучащую руку» и прочее.
  – Мне самой было бы интересно это знать. Думаю, из мелкой мести она способна сделать такое.
  – Да, ужасная, я бы сказал, черта. Но вряд ли в ее характере хладнокровное варварское убийство, если, конечно… – Тут он призадумался. – Странно, любопытная вещь – она сказала вам: «Я знаю, для чего вы здесь». Что же она тут имела в виду?
  – Представить себе не могу, – чистосердечно ответила я.
  – Она думала, что для вашего появления есть какая-то тайная причина, помимо всем объявленной. Какая причина? Почему ее так волновал этот вопрос? Необычно и то, что она, как вы говорите, настойчиво разглядывала вас за чаем в день приезда.
  – Ну, она же не леди, Пуаро, – резонно заметила я.
  – Это, ma soeur, оправдание, но не объяснение.
  Какие тут у него возникли подозрения – не знаю. А он продолжал:
  – Что же другие участники экспедиции?
  Я немного помедлила.
  – Не думаю также, чтобы мисс Джонсон особенно любила мисс Лейднер. Но она и не скрывала своего отношения к ней. Она признавала, что не беспристрастна. Видите ли, миссис Джонсон очень предана доктору Лейднеру, проработала с ним много лет. И, конечно, нельзя отрицать, что брак многое меняет.
  – Да, – сказал Пуаро, – а с точки зрения мисс Джонсон, она была для него неподходящей парой, и было бы правильнее, если бы доктор Лейднер женился на ней.
  – Действительно, – согласилась я. – Но уж таковы люди. И один из сотни не учитывает, кто кому подходит. Обвинять доктора Лейднера нельзя. Мисс Джонсон, бедняжка, не отличается особенной привлекательностью. Ну, а миссис Лейднер была по-настоящему красива – не молодая, конечно, – но… Как бы я хотела, чтобы вы ее знали. В ней было что-то такое… Я помню, как мистер Коулман сказал, что она была, как это называется, ну, той, что заманивают людей в болото. Уж вы не смейтесь надо мной, но в ней было что-то такое, ну, неземное.
  – Она очаровывала, как я понимаю, – сказал Пуаро.
  – Потом, я не думаю также, что она с мистером Кэри хорошо ладила, – продолжала я. – У меня есть мысль, что он ревновал, точно как мисс Джонсон. Он всегда был очень холоден с ней, а она с ним. Знаете, она, передавая ему что-нибудь, была уж слишком вежлива, называла его мистером Кэри довольно официально. Он был старым другом ее мужа, а некоторые женщины не переносят старых друзей своих мужей. Им не нравится думать, что кто-то знал их до того, как они их узнали. Это, конечно, довольно путаное объяснение, и я это…
  – Ничего, я все понял. А те остальные три молодых человека? Коулман, вы говорите, был склонен поэтизировать ее.
  Я не могла не засмеяться.
  – Забавно, мистер Пуаро, – сказала я. – Да он начисто лишен фантазии, этот молодой человек.
  – А как два других?
  – Я, право, не знаю насчет мистера Эммотта. Он всегда такой тихий и никогда не говорит. Она, знаете, была очень мила с ним. По-дружески называла его Дейвидом и, бывало, подтрунивала по поводу мисс Райлли, ну и всякое там.
  – Ах вот что! И ему это нравилось?
  – Вот уж не знаю, – сказала я. – Он, бывало, смотрит на нее так, довольно забавно. Не понять было, о чем думает.
  – А мистер Рейтер?
  – Она не всегда была с ним достаточно любезна, – помедлив, сказала я. – Я думаю, он действовал ей на нервы. Она то и дело говорила ему всякие язвительные вещи.
  – И он отвечал?
  – Бывало, краснел, бедный мальчик. Конечно, она не нарочно с ним так.
  Потом, чувствуя, что я уже начинаю жалеть его, я подумала, что он-то скорее всего и есть бессердечный убийца и все время только играл роль.
  – Ой, мистер Пуаро, – воскликнула я. – Что же вы на самом деле думаете о случившемся?
  Он медленно, задумчиво покачал головой.
  – Скажите, вы не боитесь возвращаться туда поздно вечером? – спросил он.
  – Нет, что вы, – сказала я. – Конечно, я помню, что вы говорили, но кому понадобится убивать меня?
  – Да, не думаю, что кому-нибудь это надо, – сказал он, помедлив. – Отчасти из-за этого мне и хотелось услышать от вас все, что вам известно. Нет, я думаю, даже уверен, что вы в полной безопасности.
  – Когда мне в Багдаде сказали… – начала я и остановилась.
  – Вы слышали что-то о Лейднерах и экспедиции в Багдаде еще до приезда сюда? – спросил он.
  Я рассказала ему кое-что из того, что говорила о ней миссис Келси, назвала ему прозвище миссис Лейднер. И тут как раз открылась дверь, и вошла мисс Райлли. Она играла в теннис, и в руках у нее была ракетка. Я сообразила, что Пуаро уже познакомился с ней, когда приехал в Хассаньех.
  Она поздоровалась в своей обычной манере и взяла сандвич.
  – Ну-с, мистер Пуаро, как вы справляетесь с нашей местной загадкой?
  – Не так скоро, мадемуазель.
  – Я вижу, вы спасли сестру от погибели.
  – Сестра Ледеран дает мне ценную информацию об участниках экспедиции. Между прочим, я узнал немало и о жертве. А жертва, мадемуазель, очень часто является ключом к загадке.
  – Очень разумно с вашей стороны, мистер Пуаро, – сказала она. – Я думаю, если бывают женщины, заслуживающие смерти, то такой женщиной была миссис Лейднер!
  – Мисс Райлли! – воскликнула я, потрясенная.
  Она ответила коротким смешком.
  – Ха, – сказала она, – я думаю, вы не знаете истинного положения дела. Сестра Ледеран, боюсь, введена в заблуждение, как и многие другие. И вы знаете, мистер Пуаро, я очень надеюсь, что этот случай не станет одной из ваших блистательных побед. Я бы очень хотела, чтобы убийца Луизы Лейднер благополучно исчез. В самом деле, я бы и сама была не прочь убрать ее с дороги.
  Мне было противно ее слушать. Пуаро же, должна сказать, и ухом не повел. Он лишь учтиво поклонился и весьма любезно сказал:
  – Но простите, я надеюсь, у вас тогда есть алиби на вчерашний день?
  Наступило минутное молчание. Ракетка мисс Райлли с грохотом упала на пол. Она не потрудилась ее поднять, небрежная и неряшливая, как и все люди ее сорта!
  – Ах да, я играла в теннис в клубе, – сказала она упавшим голосом. – Нет, серьезно, Пуаро, мне интересно, знаете ли вы вообще о миссис Лейднер и подобных ей женщинах?
  – А вы меня проинформируйте, мадемуазель.
  Она с минуту колебалась, потом заговорила, не соблюдая никаких приличий, бездушно, вызывая у меня настоящее отвращение.
  – Существует условность, что нельзя плохо говорить о покойном. Это, я думаю, глупо. Правда всегда есть правда. Вообще лучше не болтать о живых людях. Ведь вы можете причинить им боль. Покойники же ничего не чувствуют. Однако зло, которое они совершили, живет и после них. Не точная цитата из Шекспира, но близко к этому. Сестра говорила вам, какая странная атмосфера была в Телль-Яримьяхе? Она говорила вам, какие они все были взвинченные? Как они смотрели друг на друга, словно враги? Это все дело рук Луизы Лейднер. Когда я три года назад, еще, можно сказать, ребенком приезжала туда, я видела счастливейших людей, веселую компанию. Даже в прошлом году у них все было в порядке. Но в этом году на них напало уныние, и это – ее рук дело. Она была из тех женщин, что не переносят, когда другие счастливы. Есть такие женщины, и она относилась к ним! Она хотела всегда все портить. Просто ради забавы, или от сознания силы, или, может быть, потому, что так уж была устроена. Она была из тех женщин, которые хотят владеть всеми существами мужского пола в своем окружении!
  – Мисс Райлли! – воскликнула я. – Это неправда. Я знаю, что это не так.
  Она продолжала, не обращая на меня ни малейшего внимания:
  – Ей было недостаточно обожания мужа. Ей надо было еще дурачить этого длинноногого идиота Меркадо. Потом она принялась за Билла. Билл – здравомыслящий малый, но она доводила его до полного замешательства, совершенно сбивала с толку. Карлом Рейтером она просто развлекалась, мучая его. Это было проще простого. Он впечатлительный мальчик. И она предпринимала весьма решительные шаги в отношении Дейвида.
  Дейвид был для нее развлечением поинтереснее, потому что он вступил в борьбу. Он воспринимал ее очарование, но нисколько не поддавался ее влиянию. Я думаю, что у него хватило ума догадаться, что на самом деле ее не интересует никто. Вот поэтому-то я ее так и ненавижу. Она бесчувственная. Ей не нужны были романы. С ее стороны это были просто хладнокровные эксперименты и забавы – сталкивать людей и настраивать их друг против друга. Она тоже барахталась в этом. Она из тех женщин, кто за всю жизнь ни с кем не поссорится, но там, где они находятся, постоянно возникают ссоры! Они вызывают их. Это же Яго в юбке. Ей непременно нужна драма, но она сама не хочет в ней участвовать. Она всегда в стороне, дергает за ниточки, наблюдает, получает удовольствие. Вы понимаете, что я, собственно, хочу сказать?
  – Я понимаю, может быть, больше, чем вы думаете, – сказал Пуаро.
  Я не могла определить его голоса. В нем не было возмущения. Он звучал… о господи, мне все равно этого не объяснить.
  Шийла Райлли, кажется, догадалась, потому что лицо ее залилось краской.
  – Вы можете думать, что вам угодно, – сказала она. – Но я непредвзято сужу о ней. Она была умная женщина, она скучала и производила опыты… на людях, как люди производят опыты с химическими веществами. Ей нравилось смеяться над чувствами бедняги Джонсон и, видя, как та старается не сдаваться, восхищаться своей умелой игрой. Она любила доводить маленькую Меркадо до белого каления. Она любила задевать за живое меня, и ей это к тому же всегда удавалось! Она любила разузнавать все о людях и держать их потом в руках. Нет, я не говорю, что это был настоящий шантаж, нет, она только давала понять, что она кое-что знает, и оставляла человека в неведении, как она хочет распорядиться этим знанием. Бог мой, эта женщина была артистка! И в ее методах не было ничего грубого!
  – А муж? – спросил Пуаро.
  – Она старалась никогда не причинять ему боли, – помедлив, сказала мисс Райлли. – Я никогда не видела, чтобы она была с ним неласкова. Я думаю, она его любила. Он – прелесть, погружен в свой собственный мир, в свои раскопки, в свои теории. Он боготворил ее и считал совершенством. Это могло раздражать некоторых женщин. Ее это не беспокоило. Он в определенном смысле жил в мире иллюзии, и все-таки это не был мир иллюзий, потому что по отношению к нему она была именно такой, какой он представлял ее себе. Хотя трудно совместить это с… – Она замолчала.
  – Продолжайте, мадемуазель, продолжайте, – сказал Пуаро.
  Она вдруг повернулась ко мне:
  – Что вы рассказывали о Ричарде Кэри?
  – О мистере Кэри? – изумленно спросила я.
  – О ней и о Кэри?
  – Ну, я заметила, что они не очень-то ладили.
  К моему удивлению, она разразилась смехом.
  – Не очень-то ладили! Глупость! Он по уши в нее был влюблен. И это раздирало его на части, потому что Лейднеру он был предан. Они дружат уже много лет. И для нее этого, конечно, было достаточно. Она задалась целью встать между ними. Но все равно, я предполагаю…
  – Eh bien?[554]
  Она нахмурилась, погрузившись в размышления.
  – Я считаю, что тут она далеко зашла и не только сама кусалась, но и ее укусили! Кэри привлекателен. Он чертовски привлекателен… А она была холодный дьявол… но я считаю, что она потеряла свою холодность с ним…
  – Это просто позор, что вы тут говорите, – вскрикнула я. – Да они ведь едва разговаривали друг с другом!
  – Да что вы? – И она обрушилась на меня: – Ни черта вы не знаете! В доме это было: «мистер Кэри» и «миссис Лейднер», но они обычно встречались на стороне. Она спускалась по дорожке к реке, а он одновременно уходил на час с раскопок. Они встречались во фруктовых посадках.
  Однажды я наблюдала, как он широкими шагами уходил от нее на свои раскопки, а она стояла и смотрела ему вслед. А я, я считаю… я поступила как бесстыжая женщина. У меня был с собой неплохой бинокль, я навела его и хорошо увидела ее лицо. И если вы меня спросите, я скажу, что она без памяти любила Ричарда Кэри… – Она опять остановилась и взглянула на Пуаро. – Простите, что я вмешиваюсь в ваше дело, – сказала она с кривой усмешкой, – но я думаю, что вам хотелось бы иметь правильное представление о местном колорите. – И она торжественно вышла из комнаты.
  – Пуаро, – закричала я. – Я не верю ни одному ее слову!
  Он посмотрел на меня, улыбнулся и как-то очень странно произнес:
  – Вы, сестра, не можете отрицать, что мисс Райлли пролила определенный свет на дело.
  
  
  Глава 19
  Новое подозрение
  Мы ничего больше не успели сказать, потому что пришел доктор Райлли и пошутил, что избавился от самых надоедливых больных.
  Они с Пуаро вступили в своеобразную медицинскую дискуссию о психологии и состоянии психики автора анонимных писем. Доктор приводил известные ему из практики случаи, а мистер Пуаро рассказывал истории из своего опыта.
  – Это не так просто, как кажется, – заключил он. – Тут и стремление к власти, и, очень часто, сильное чувство собственной неполноценности.
  Доктор Райлли кивнул.
  – Вот почему часто автора анонимных писем начинают подозревать последним. С виду тихий маленький человек, кажется, и мухи не обидит, сама доброта и христианская кротость, а внутри клокочет ярость ада! – Пуаро немного задумался. – А как на ваш взгляд, не было ли у миссис Лейднер каких-либо проявлений чувства собственной неполноценности?
  Доктор Райлли, посмеиваясь, чистил свою трубку.
  – Менее всего я бы мог приписывать ей это чувство. Жить, жить и еще раз жить – вот к чему она так стремилась, вот что она осуществляла!
  – Не считаете ли вы возможным, с точки зрения психологии, что она сама писала эти письма?
  – Да, считаю. Но, если она их и писала, причиной тому была ее склонность драматизировать свою жизнь. У миссис Лейднер в ее личной жизни было что-то от кинозвезды. Ей надо было обязательно быть в центре всего, в свете рампы. По закону противоположностей она вышла замуж за Лейднера, наиболее склонного к уединению из всех людей, которых я знаю. Он обожал ее, но обожания у камелька ей было мало. Ей надо было быть к тому же еще и преследуемой героиней.
  – Так что, – улыбнулся Пуаро, – вы не разделяете его версию, что она писала их и потом забывала о том, что делала это?
  – Нет, не разделяю. Я не отверг эту мысль в его присутствии: не очень-то скажешь мужчине, который только что потерял нежно любимую жену, что она, эта его жена, бессовестно выпячивала свою личность и чуть не свела его с ума своим страстным стремлением удовлетворить свою потребность к драматизации обстановки. Собственно говоря, любому мужу говорить правду о его жене – неосмотрительно! Забавно, но это так, я могу большинству женщин доверить правду об их мужьях. Женщина может спокойно услышать, что ее муж дрянь, мошенник, наркоман, неисправимый лгун и вообще – свинья. Она и глазом не моргнет и ни в малейшей степени не уменьшит свою привязанность к этому животному. Женщины – удивительные реалистки.
  – Откровенно, доктор, каково все же ваше окончательное мнение о миссис Лейднер?
  Доктор Райлли откинулся на стуле и медленно выпустил из трубки клубы дыма.
  – Откровенно… Знаете, трудно сказать! Я не так уж хорошо ее знал. Да, она была очаровательна, и весьма. Умна, отзывчива… Что еще? У нее не было никаких, в обычном понятии, неприятных недостатков. Она не была ни чересчур чувственной, ни ленивой, ни даже особенно тщеславной. Она была, как я всегда считал (но у меня нет доказательств), искусной лгуньей. Чего я не знаю (и что бы я хотел знать), это – лгала ли она себе или только другим людям. Я лично неравнодушен к лгуньям. Женщина, которая не лжет, – женщина без воображения и без чувств. Я не думаю, что она на самом деле «охотилась за мужчинами», – это у нее было просто спортивное увлечение поражать их «стрелами из своего лука». Если вы поговорите с моей дочерью насчет…
  – Мы уже имели удовольствие, – слегка улыбнувшись, сказал Пуаро.
  – Хм, – сказал доктор Райлли. – Она не теряет времени даром. Могу себе представить, как она напустилась на свою «любимицу»! Нынешнее поколение не испытывает особых чувств к мертвецам! Жаль, что все молодые люди так самодовольны! Они осуждают «старую мораль», а потом устанавливают свой собственный, гораздо более жесткий кодекс. Если бы у миссис Лейднер было с полдюжины романов, Шийла, вероятно, одобрила бы ее за то, что она «живет полной жизнью» или «повинуется инстинкту крови». Чего она не видела, так это того, что миссис Лейднер действовала в соответствии со своим типом. Кошка повинуется инстинкту крови, когда играет с мышкой! Вот так это и происходит. Мужчины не маленькие мальчики, которых надо спасать или защищать. Им приходится сталкиваться и с женщинами-кошками, и с преданными спаниелями, и с обожающими женщинами – «твоя до гроба», и со сварливыми, тут же берущими под башмак женщинами-птицами, и со всеми, со всеми остальными! Жизнь – это битва, а не пикник! Хотел бы я видеть, как Шийла перестанет задирать нос и признает, что ненавидела миссис Лейднер по добрым старым бескомпромиссным личным мотивам. Шийла, пожалуй, единственная молодая девушка в наших местах, и, естественно, она предполагает, что именно она должна распоряжаться всеми двуногими в штанах. Естественно, ее раздражает, если появляется женщина, по ее представлениям, среднего возраста и уже второй раз замужем – появляется и наносит ей поражение на ее собственной территории. Шийла славная девочка, здоровая, рассудительная, неплохо выглядит и привлекательна для противоположного пола, как и должно быть. Но миссис Лейднер в этом смысле была чем-то из ряда вон выходящим. Она обладала именно той губительной магией, которая причиняет такой вред. Она была своего рода Belle Dame sans Merci.
  Я подпрыгнула на стуле. Какое совпадение, что он говорит это!
  – Ваша дочь, – не сдержалась я, – она, может быть, испытывает tendresse[555] к одному из этих молодых людей?
  – Нет, я этого не думаю. За моей дочерью увиваются Эммотт и Коулман. Думаю, что по-настоящему ни тот ни другой ее не интересует. Кроме того, есть пара молодых летчиков. Сейчас, по-моему, она никого не отталкивает. Нет, я думаю, то, что зрелый возраст посмел одержать верх над юностью, вот что ее возмущает! Она не знает жизни так хорошо, как я. Только когда доживешь до моего возраста, по-настоящему ценишь румянец школьницы, ясные глаза, крепко сбитое молодое тело. А вот женщина за тридцать может слушать рассказчика с сосредоточенным вниманием и вставлять иногда словечко, чтобы подчеркнуть, какой он замечательный малый, и немногие молодые люди могут устоять против этого. Шийла хорошенькая, а Луиза Лейднер была красивой. Великолепные глаза и эта изумительная золотая белокурость. Да, она была красивая женщина!
  Да, подумала я про себя, он прав. Красота – удивительная вещь. Она была красивая. И это не того рода наружность, которой вы завидуете; вы просто сидите и восхищаетесь. Я почувствовала это в первый день знакомства с ней и сделала бы для Луизы Лейднер что угодно!
  И все-таки поздно вечером, когда меня отвозили назад в Телль-Яримьях (доктор Райлли заставил меня остаться и пообедать), я припомнила некоторые высказывания, и мне сделалось очень неуютно. Тогда я не верила ни единому слову Шийлы Райлли. Я объясняла это чистейшей злонамеренностью.
  Но теперь я вдруг вспомнила, как миссис Лейднер как-то настаивала, чтобы пойти прогуляться одной, она и слышать не хотела, чтобы с ней пошла я. И я не могла не удивиться, так, значит, она собиралась встретиться с Кэри… И конечно, это было действительно немного необычно, ведь они обращались друг к другу так официально. Остальных она большею частью называла по имени.
  Он, помню, кажется, и не смотрел на нее. Это, может быть, потому, что она ему не нравилась, или, может быть, совсем наоборот…
  Я немного встряхнулась… Вот нафантазировала тут всякой всячины, и все из-за язвительного выпада девчонки! Это лишний раз показывает, как худо и опасно доходить до того, чтобы рассказывать такие вещи.
  Нет, миссис Лейднер не была такой…
  Конечно, она не любила Шийлу Райлли. Она действительно со злобой как-то высказалась за ленчем о ней при Эммотте.
  А как он на нее взглянул. Взглянул, что и не поймешь, что подумал. Никогда не поймешь, что думает мистер Эммотт. Он такой замкнутый. Но очень милый. Милый, заслуживающий доверия человек.
  Ну, а мистер Коулман – просто глупышка, таких поискать!
  Тут я прервала свои размышления, потому что мы приехали. Было ровно девять часов, и большая дверь была закрыта и заперта на засов.
  Ибрагим примчался с большим ключом, чтобы впустить меня.
  У нас, в Телль-Яримьяхе, все ложились рано. Свет горел в чертежной и у доктора Лейднера в офисе, все остальные окна были темны. Должно быть, все улеглись спать даже раньше обычного. Проходя мимо чертежной, я заглянула вовнутрь. Мистер Кэри в нарукавниках занимался своим большим планом.
  Ужасно больным он мне показался. Таким измотанным, усталым. Это вызвало у меня угрызения совести. Я не знаю, что было такого в мистере Кэри, дело было не в том, что он говорил – а говорил он очень мало и то самое обыденное, – и не в его поступках, так как это тоже не имело особого значения, но все же на него нельзя было не обратить внимания, все в нем, казалось, имело большее значение, чем имело бы у других. Он просто обращал на себя внимание, если вы понимаете, что я имею в виду. Он повернул голову и увидел меня. Он вытащил изо рта трубку и сказал:
  – Ну как, сестра, вернулись из Хассаньеха?
  – Да, мистер Кэри. Вы не спите, так поздно работаете. Все уже, кажется, улеглись.
  – Я думал, что сумею справиться, – сказал он, – но вот поотстал немного. А утром надо на раскопки. Мы снова приступаем к работе.
  – Уже? – потрясенная, спросила я.
  – Это, по-моему, самое лучшее. Я так и сказал доктору Лейднеру. Он завтра большую часть дня будет в Хассаньехе по делам, но остальные все будут тут. Вы знаете, не очень-то легко сидеть здесь и смотреть друг на друга в таких обстоятельствах.
  Он был, конечно, прав. Особенно при том возбужденном состоянии, в котором все теперь находились.
  – В общем-то, вы, несомненно, правы, – сказала я. – Отвлекаешься, когда есть чем заняться.
  Похороны, насколько мне было известно, должны были состояться через день.
  Он опять склонился над своим планом. Не знаю почему, но сердце у меня болело за него. Я была уверена, что он и не собирался ложиться спать.
  – Вы бы выпили глоток снотворного, мистер Кэри, – нерешительно сказала я.
  Он покачал головой, улыбнулся.
  – Я поработаю, сестра. Плохо привыкать к снотворному.
  – Ладно, спокойной ночи, мистер Кэри, – сказала я. – Может быть, могу чем-нибудь…
  – Не думаю, спасибо, сестра. Спокойной ночи.
  – Я ужасно извиняюсь, – сказала я, вероятно, совершенно импульсивно.
  – Извиняетесь? – посмотрел он удивленно.
  – Это… это так страшно. Для всех страшно. И особенно для вас.
  – Для меня? Почему для меня?
  – Ну, вы были старым другом обоих.
  – Я старый друг Лейднера. Ее другом я отнюдь не был.
  Он сказал это так, как будто и действительно недолюбливал ее. Вот уж в самом деле хотела бы я, чтобы мисс Райлли слышала это.
  – Еще раз спокойной ночи, – сказала я и поспешила к себе в комнату.
  Я занялась кое-чем у себя в комнате перед тем, как раздеться. Простирнула несколько носовых платочков и пару моющихся кожаных перчаток, сделала запись в дневнике. Перед тем как наконец улечься, я выглянула еще раз за дверь. Свет в чертежной и в южном здании продолжал гореть.
  Я подумала, что Лейднер, значит, еще на ногах и работает у себя в офисе. Как бы узнать, не следует ли мне пойти и пожелать ему спокойной ночи? Я колебалась, мне не хотелось показаться назойливой. Он мог быть очень занятым, мог не хотеть, чтобы ему мешали. В конце концов какая-то тревога подтолкнула меня. Пожалуй, от этого не будет хуже. Я просто скажу спокойной ночи, спрошу, не могу ли быть чем-нибудь полезна, и пойду.
  Однако доктора Лейднера там не оказалось. Офис был освещен, но в нем никого не было, кроме мисс Джонсон. Голова у нее была на столе, и она плакала так, будто у нее сердце разрывается.
  Это меня порядком разволновало. Она была женщиной спокойной и с достаточным самообладанием. А тут жалко было на нее смотреть.
  – Что же это такое, дорогая? – закричала я, обняла ее, стала утешать. – Ну, будет, будет… Это никуда не годится… Вам не надо сидеть тут в одиночестве и плакать.
  Она не отвечала. Я чувствовала, как рыдания сотрясают ее.
  – Не надо, милая моя, не надо, – сказала я. – Возьмите себя в руки. Я пойду сделаю вам чашечку хорошего горячего чаю.
  Она подняла голову и сказала:
  – Нет, нет, сестра. Все в порядке. Я дура.
  – Что же расстроило вас так, милая?
  Она сразу не ответила.
  – Это все так ужасно… – потом сказала она.
  – Перестаньте думать об этом, – сказала я ей. – Что случилось, то случилось, ничего теперь не изменишь. Не к чему мучить себя.
  Она выпрямилась и стала поправлять волосы.
  – Я поставила себя в такое дурацкое положение, – сказала она своим хриплым голосом. – Я убиралась тут, приводила в порядок помещение. Думала, лучше заняться делом. А потом вот нашло на меня вдруг…
  – Да-да, – быстро сказала я, – понимаю. Чашка хорошего крепкого чаю и бутылка с горячей водой в постель – вот все, что вам надо.
  И она получила все это. Я не принимала никаких протестов.
  – Спасибо, сестра, – сказала она, когда я уложила ее в постель и она попивала свой чай; теплая грелка лежала под одеялом. – Вы добрая, отзывчивая женщина. Я очень редко бываю такой дурой.
  – Это со всяким может произойти в такое-то время, – сказала я. – То одно, то другое. Переутомление, стресс, повсюду полиция. Я и сама страшно нервная.
  – Верно то, что вы мне говорите, – сказала она, помедлив, очень странным голосом. – Что случилось, то случилось, и ничего теперь не изменишь… – Она еще с минуту помолчала, а потом как-то странно добавила: – Она никогда не была хорошей женщиной!
  Я не стала спорить. Я всегда считала вполне естественным, что мисс Джонсон и миссис Лейднер недолюбливали друг друга.
  Интересно, не было ли у мисс Джонсон тайного чувства удовлетворения оттого, что умерла миссис Лейднер, и не стало ли ей потом стыдно от этой мысли?
  – Теперь засыпайте и ни о чем не думайте.
  Я прибрала некоторые вещи, привела комнату в порядок. Чулки – на спинку стула, пиджак и юбку – на вешалку. Подняла с полу маленький комок бумаги, должно быть, выпал из кармана. Только стала расправлять его, чтобы посмотреть, можно ли его выбросить, как она меня буквально перепугала. Как крикнет:
  – Дайте его сюда.
  Прямо ошеломила. Я протянула ей. Она вырвала бумажку у меня, а потом сунула в пламя свечи и держала, пока она не сгорела.
  Как я сказала, я была перепугана и только пристально на нее смотрела.
  У меня не было времени разбираться, что это за бумажка, так быстро она ее у меня выхватила. Но вот ведь смешно, когда она загорелась, она развернулась в мою сторону и я увидела, что там были чернилами написаны какие-то слова…
  Только когда я стала укладываться в постель, я поняла, почему они показались мне будто бы знакомыми.
  Почерк был тот же самый, что и в анонимных письмах.
  Не в этом ли была причина того, что мисс Джонсон дала волю угрызениям совести? Не она ли писала эти анонимные письма?
  
  
  Глава 20
  Мисс Джонсон, миссис Меркадо, мистер Рейтер
  Я признаюсь, что мысль эта для меня была настоящим ударом. Мне никогда не приходило в голову связывать мисс Джонсон и письма. Миссис Меркадо – еще куда ни шло. Но мисс Джонсон была настоящей леди, такой выдержанной, разумной.
  Но я задумалась, вспомнив разговор между Пуаро и доктором Райлли, который слышала вечером и который мог дать ответ – почему.
  Если бы именно мисс Джонсон писала письма, это бы объяснило многое. Напоминаю вам, что я ни на минуту не допускала мысли, что мисс Джонсон имела какое-то отношение к убийству. Я прекрасно понимала, что неприязнь к миссис Лейднер могла заставить ее поддаться искушению и попытаться, грубо говоря, нагнать на нее страху.
  Она могла надеяться, что отпугнет так миссис Лейднер от раскопок.
  Но теперь, когда миссис Лейднер убита, мисс Джонсон испытывает ужасные угрызения совести, прежде всего за свою жестокую выходку, а также потому, что поняла, что письма ее выполняют роль хорошего прикрытия для настоящего убийцы. Неудивительно, что она так сильно упала духом. Она, без сомнения, была все же порядочным человеком. И это объясняло также, почему она с такой готовностью откликнулась на мое утешение: «Что случилось, то случилось, и ничего теперь не изменишь».
  А потом ее загадочные слова, ее самооправдание: «Она никогда не была хорошей женщиной!»
  Вопрос был в том, что мне с этим делать.
  Я еще очень долго вертелась и ворочалась и в конечном счете решила, что при первой возможности дам знать об этом Пуаро.
  Он появился на следующий день, но мне не удалось улучить момента поговорить с ним, что называется, приватно.
  Мы только с минуту были один на один, и, прежде чем я успела сосредоточиться и решить, с чего начать, он подошел ко мне и стал нашептывать на ухо указания, что мне делать.
  – Вот… Я буду говорить с мисс Джонсон и с другими в общей комнате. Ключ от комнаты миссис Лейднер при вас?
  – Да, – сказала я.
  – Très bien[556]. Идите туда, закройте за собой дверь и закричите. Не вопите, а закричите. Вы понимаете, что мне нужно? Тревога, удивление – вот что я хочу, чтобы вы изобразили, не сумасшедший ужас. Что касается объяснений, если вас услышат, я полагаюсь на вас: наступила на мозоль или что угодно.
  В этот момент мисс Джонсон вышла во двор, и на большее времени не было.
  Я прекрасно поняла, что было нужно Пуаро. Как только он и мисс Джонсон вошли в общую комнату, я прошла к комнате миссис Лейднер и, отперев ее, вошла и притворила за собой дверь.
  Не могу не сказать, что чувствовала себя по-дурацки: стоять в пустой комнате и ни с того ни с сего орать. Кроме того, не знаешь ведь, насколько громко кричать. Я издала довольно громкое «ой», потом повторила его, немножко повыше и пониже тоном.
  Потом снова вышла, приготовив объяснение, что наступила на мозоль (оступилась, я думаю, он имел в виду).
  Но вскоре выяснилось, что объяснение не понадобилось. Пуаро и мисс Джонсон оживленно беседовали, и, по всей видимости, без перерыва.
  «Так, – подумала я. – Это кое о чем говорит. Либо мисс Джонсон придумала, что слышала крик, либо это было что-то совершенно другое».
  Я не стала входить, чтобы не помешать им. На веранде стоял шезлонг, и я села в него. Их голоса доносились до меня.
  – Положение деликатное, вы понимаете, – говорил Пуаро. – Доктор Лейднер, очевидно, обожал жену…
  – Он ее боготворил, – сказала мисс Джонсон.
  – Он, естественно, рассказывал мне, как все участники экспедиции любили ее! А вот что они говорят? Естественно, они говорят то же самое. Это вежливость. Приличия. Это может быть правда! Но это может быть и неправда! И я убежден, мадемуазель, что ключ к нашей загадке в полном понимании характера миссис Лейднер. Если бы я мог узнать мнение, откровенное мнение всего персонала экспедиции, я мог бы составить себе картину. Вот, откровенно говоря, почему я сегодня здесь. Я знал, что доктор Лейднер будет в Хассаньехе. Это облегчает мне разговоры со всеми вами по очереди. И я прошу оказать мне помощь. Не выдавайте мне британских clichés[557], – попросил Пуаро. – Не говорите, что это не крикет и не футбол, и что плохо говорить о покойном не полагается, и что enfin[558] есть лояльность. Лояльность – вредная вещь в преступлении. Она то и дело искажает правду.
  – Я не особенно лояльна к миссис Лейднер, – сухо сказала мисс Джонсон, и в голосе ее, несомненно, прозвучали жесткие язвительные нотки. – Доктор Лейднер – другое дело. Но она, в конце концов, была его женой.
  – Вот именно. Я понимаю, что вы не хотели бы говорить что-либо против жены вашего шефа. Но это не вопрос рекомендации. Это вопрос о внезапной и загадочной смерти. Если мне придется считать, что убитая была просто ангелом, это не облегчит решения моей задачи.
  – Я, несомненно, не назвала бы ее ангелом, – сказала мисс Джонсон, и язвительные интонации в ее голосе стали еще отчетливее.
  – Выскажите мне откровенно ваше мнение о миссис Лейднер как о женщине.
  – Хм! Начнем, мистер Пуаро, с того, что я вас предупреждаю: я пристрастна. Я, все мы были преданы доктору Лейднеру. И мне кажется, когда появилась миссис Лейднер, все мы стали ревновать. Мы были возмущены тем, как она распоряжалась им и его временем. Его преданность ей раздражала нас. Я вам правду говорю, мистер Пуаро, и это мне не очень приятно.
  Меня возмущало ее присутствие здесь, да, возмущало, хотя я, конечно, старалась никогда не показывать этого. Мы чувствовали разницу, понимаете?
  – Мы? Вы говорите мы?
  – Я имею в виду мистера Кэри и себя. Мы единственные два старика, вы понимаете. И нам не очень нравились новые порядки. Я полагаю, это естественно, хотя, может быть, это были и мелочи. Но мы действительно чувствовали разницу.
  – Какую разницу?
  – О, во всем. У нас были раньше такие счастливые времена. Так было весело, много немудреных шуток, как бывает, когда люди вместе работают. Доктор Лейднер был такой беззаботный, прямо как мальчишка.
  – А когда появилась миссис Лейднер, она все это изменила?
  – Ну, я думаю, это не ее вина. Но прошлый год было не так плохо. И поверьте, мистер Пуаро, она ничего такого не делала. Она всегда была любезна со мной, очень любезна. Вот почему мне иногда стыдно. Это не ее вина, что всякие пустяки, которые она говорила, какие-то ее поступки раздражали меня. Нет, в самом деле, вряд ли кто-нибудь мог быть тактичнее, чем она.
  – Тем не менее все изменилось в этом сезоне? Была другая атмосфера?
  – О, совершенно. На самом деле. Не знаю, что это такое. Все, казалось, стало не то – не с работой, я имею в виду наше настроение, наши нервы. Все раздражало. Прямо такое состояние, словно надвигается гроза.
  – И вы относите это на счет миссис Лейднер.
  – Такого никогда до нее не бывало, – сухо сказала мисс Джонсон. – О, старую собаку новым фокусам не научишь! Я консерватор, не люблю, когда что-нибудь меняется. Вы, мистер Пуаро, в самом деле не обращайте на меня особенно внимания.
  – Как бы вы определили характер и темперамент миссис Лейднер?
  Мисс Джонсон ответила не сразу.
  – Ну, конечно, она была темпераментная. Масса взлетов и падений. Очень мила с вами сегодня и, может быть, даже не станет говорить с вами завтра. Она, я думаю, была очень добрая. Она думала о других. И вместе с тем нельзя было не заметить, что жизнь страшно избаловала ее. Доктор Лейднер ей потакал во всем, и она принимала это как должное. И я не думаю, что она сумела по-настоящему понять, за какого замечательного, за какого действительно великого человека она вышла замуж. Это производило на меня неприятное впечатление. И она, конечно, была постоянно до крайности взвинчена. Какие только вещи ей не мерещились, до какого состояния она себя не доводила! И я была благодарна доктору Лейднеру за то, что он пригласил сестру Ледеран. Для него всего этого было слишком много: и работа, и страхи жены.
  – Каково же ваше собственное мнение об этих анонимных письмах, которые она получала?
  Тут-то уж я не смогла усидеть спокойно. Я подалась, сколько можно было, в своем кресле вперед, пока не увидела профиль мисс Джонсон, которая повернулась к Пуаро, отвечая на вопрос.
  – Я думаю, кто-то в Америке затаил на нее злобу и пытался пугать ее или надоедать ей.
  – Pas plus sérieux que ça?[559]
  – Это мое мнение. Вы знаете, она была очень красивой женщиной и легко могла заиметь врагов. Я думаю, письма были написаны какой-нибудь злобной женщиной. Миссис Лейднер была мнительной и принимала их всерьез.
  – Она, конечно, принимала их всерьез, – сказал Пуаро. – Но помните – последнее прибыло не почтой.
  – Ну, я думаю, это можно было устроить, если кто-то задался такой целью. Женщины, Пуаро, сумеют дать выход своей злобе.
  «Вот уж верно!» – подумала я про себя.
  – Возможно, вы правы, мадемуазель. Как вы заметили, миссис Лейднер была интересная женщина. Между прочим, вы знаете мисс Райлли, дочку доктора?
  – Шийлу Райлли? Конечно.
  Пуаро перешел на конфиденциальный тон сплетника.
  – Говорят – естественно, я не хочу спрашивать доктора, – что между нею и одним из членов экспедиции доктора Лейднера была tendresse[560]. Это так, вы не знаете?
  Мисс Джонсон явно повеселела.
  – О, юный Коулман и Дейвид Эммотт оба были не прочь поухаживать за ней. Мне кажется, было даже какое-то соперничество между ними, кому быть ее партнером на вечере в клубе. Оба взяли за правило ходить по субботам вечером в клуб. Не замечала, чтобы что-то было с ее стороны. Она единственное здесь молодое создание, вот и выступает в качестве местной красавицы. За ней еще ухаживают и летчики.
  – Так что вы думаете, в этом нет ничего такого?
  – Ну, я не знаю. – Мисс Джонсон задумалась. – Это правда, что она появляется тут довольно часто. На раскопках и вообще здесь. Собственно, миссис Лейднер поддразнивала Дейвида Эммотта по этому поводу на днях, говорила, что девушка бегает за ним. Это было довольно зло, и не думаю, что ему такое понравилось… Да, она бывала здесь частенько. Я видела, как она ехала верхом по направлению к раскопкам в тот страшный день. – Она кивнула в сторону раскрытого окна. – Но ни Дейвид Эммотт, ни Коулман не дежурили в тот день. Ричард Кэри был за старшего. Да, может быть, ее привлекает один из мальчиков, но она девица современная, без сантиментов, даже не знаешь, насколько серьезно ее воспринимать. Я, право, не знаю, который из них. Билл – милый мальчик и совсем не такой дурак, какого из себя строит. Дейвид Эммотт – прелесть, и многое за него. Он вдумчивый, уравновешенный. – Она посмотрела с любопытством на Пуаро. – Но имеет ли это какое-то отношение к преступлению?
  Пуаро вскинул руки в характерной французской манере.
  – Вы вгоняете меня в краску, мадемуазель, – сказал он. – Вы прямо считаете меня обыкновенным сплетником. Но что поделаешь, я всегда интересуюсь романами молодых людей.
  – Да, – с легким вздохом сказала мисс Джонсон. – Хорошо, когда настоящая любовь развивается гладко.
  Пуаро вздохнул в ответ. Интересно, подумала я, не вздыхает ли мисс Джонсон по какой-то любовной истории в свои молодые годы. И интересно, Пуаро женат или у него, как, я слышала, бывает у всех иностранцев, любовницы и тому подобное. Он выглядит так смешно, что я не могла себе представить этого.
  – Шийла Райлли с характером, – сказала мисс Джонсон. – Она молодая и горячая, но она настоящий человек.
  – Ловлю вас на слове, мадемуазель, – сказал Пуаро. Он поднялся и спросил: – В доме есть еще кто-нибудь из персонала?
  – Мэри Меркадо где-то поблизости. Мужчины вышли сегодня на раскопки. Я думаю, им захотелось уйти из дома. Я их не обвиняю. Если вы захотите пойти на раскопки… – Она шагнула на веранду и сказала, улыбаясь мне: – Надеюсь, сестра Ледеран не откажется проводить вас.
  – О разумеется, мисс Джонсон, – сказала я.
  – И вы вернетесь к ленчу, не так ли, мистер Пуаро?
  – Польщен, мадемуазель.
  Мисс Джонсон пошла обратно в общую комнату, где она работала с каталогом.
  – Миссис Меркадо на крыше, – сказала я. – Не хотите ли сперва увидеть ее?
  – Я думаю, было бы неплохо. Давайте пройдем наверх.
  Когда мы поднимались по лестнице, я сказала:
  – Я сделала то, что вы мне сказали. Вы слышали что-нибудь?
  – Ни звука.
  – Во всяком случае, это облегчит душу мисс Джонсон, – сказала я. – Она все переживает, что могла бы что-то сделать.
  Миссис Меркадо сидела на парапете, опустив голову, и была настолько погружена в свои мысли, что не услышала нас, пока Пуаро не остановился против нее и не пожелал ей доброго утра.
  Тогда она вздрогнула и подняла взгляд.
  По-моему, она выглядела нездоровой в это утро. Ее маленькое лицо осунулось и сморщилось, под глазами большие темные круги.
  – Encore moi[561], – сказал Пуаро. – Я приехал сегодня с особым заданием.
  И он стал во многом так же, как и мисс Джонсон, объяснять ей, насколько ему необходимо получить правдивый портрет миссис Лейднер.
  Миссис Меркадо, однако, была не столь искренна, как мисс Джонсон. Она занялась грубым восхвалением, которое, я прекрасно знаю, было очень далеко от ее истинных чувств.
  – Милая, дорогая Луиза! Как трудно описать ее кому-то, кто ее не знал. Она была таким экзотическим существом. Совершенно ни на кого не была похожа. Вы, разумеется, почувствовали это, сестра? Мука для нервов, конечно, и сплошные фантазии, но от нее терпели такие вещи, которые ни от кого другого бы не потерпели. И она была так добра ко всем нам, разве нет, сестра? И такая скромная, я имею в виду, что она ничего не знала об археологии, а так хотела научиться. Всегда спрашивала моего мужа о химических процессах для обработки металлических предметов и помогала мисс Джонсон чинить керамику. О, мы все были так преданы ей.
  – Тогда неправда, мадам, что я слышал об определенной напряженности здесь, о неприятной атмосфере?
  Миссис Меркадо широко раскрыла свои непроницаемые черные глаза.
  – О, кто это мог вам такое сказать? Сестра? Доктор Лейднер? Без сомнения, он вообще ничего никогда не замечал, бедняга, несчастный человек.
  И она стрельнула в меня откровенно враждебным взглядом.
  Пуаро непринужденно улыбнулся.
  – У меня работают шпионы, мадам, – весело провозгласил он.
  И только на минуту я увидела, как ее веки задрожали и сощурились.
  – Неужели вы не понимаете, – спросила миссис Меркадо со сладчайшим выражением на лице, – что после события такого рода все придумывают, чего никогда и не было? Знаете, напряжение, атмосфера, «чувство, что вот-вот что-то случится»? Я считаю, что люди сочиняют эти вещи потом.
  – В том, что вы говорите, мадам, есть много верного, – сказал Пуаро.
  – В самом деле это неправда! Мы были здесь единой семьей.
  – Эта женщина – самая бессовестная лгунья, – сказала я с негодованием, когда мы с Пуаро шагали по дорожке на раскопки. – Без сомнения, она прямо ненавидела миссис Лейднер!
  – Она не из тех, к кому обратишься за правдой, – согласился Пуаро.
  – Разговаривать с ней – терять время, – отрезала я.
  – Не сказал бы. Если из уст мы слышим ложь, то глаза иногда говорят правду. Чего она боится, маленькая миссис Меркадо? Я видел страх в ее глазах. Да, она решительно боится чего-то. Это очень интересно.
  – У меня есть что вам рассказать, мистер Пуаро, – сказала я.
  Затем я рассказала ему все о своем возвращении в предыдущий вечер и своем твердом убеждении, что мисс Джонсон была автором анонимных писем!
  – Так что она тоже лжет! – сказала я. – Как невозмутимо она говорила сегодня об этих самых письмах.
  – Да, – сказал Пуаро. – Это интересно. Ведь она проговорилась, что знает о письмах. До сих пор о них в присутствии персонала не упоминали. Конечно, возможно, что доктор Лейднер рассказал ей о них вчера. Они старые друзья, он и она. Но если нет – тогда любопытно, не так ли?
  Мое уважение к нему выросло. Ловко он заставил ее заговорить о письмах.
  – Не собираетесь ли вы потрясти ее насчет писем? – спросила я.
  Пуаро, казалось, был очень возмущен этой мыслью.
  – Нет, ни в коем случае. В любом случае неразумно демонстрировать свою информированность. До последнего момента я храню все здесь. – Он постучал себе по лбу. – В нужный момент я, как пантера, делаю прыжок, и – mon Dieu![562] – готово!
  Я не могла не посмеяться про себя над маленьким Пуаро в роли пантеры.
  Тут мы как раз подошли к раскопкам. Первым, кого мы увидели, был мистер Рейтер, который фотографировал какое-то укрепление.
  Мое мнение, что те люди, которые копали, просто колотили по стенам, где им вздумается. Во всяком случае, это так выглядело. Мистер Кэри объяснил мне, что разницу можно почувствовать киркой сразу, но я так и не поняла этого. Когда один из рабочих сказал: «Libn – кирпич», – это были, насколько я могла понять, те же грязь и земля.
  Мистер Рейтер закончил фотографировать, передал своему бою камеру и фотопластинку и приказал ему отнести их в дом.
  Пуаро задал ему несколько вопросов о выдержке, об упаковке пленок и так далее, на которые Рейтер отвечал очень охотно. Казалось, ему приятно, что задают вопросы о его работе.
  Только он собрался принести свои извинения за то, что оставляет нас, как Пуаро принялся за свою дежурную речь. Собственно, это была не вполне дежурная речь, потому что он видоизменял ее немного, каждый раз подлаживая к человеку, с которым собирался беседовать. Но я не собираюсь ее каждый раз полностью писать. С такими разумными людьми, как мисс Джонсон, он сразу переходил к делу, а с некоторыми другими ему приходилось сначала ходить вокруг да около. Но в конечном счете все приходило к одному и тому же.
  – Да-да, я понимаю, что вы хотите, – сказал мистер Рейтер. – Но я действительно не считаю, что могу вам помочь. Я здесь новый человек и с миссис Лейднер разговаривал мало. Сожалею, но в самом деле мне нечего вам рассказать.
  В том, как он говорил, было что-то жесткое и иностранное, хотя, конечно, у него акцента не было – кроме американского, я имею в виду.
  – Можете вы, по крайней мере, сказать мне, нравилась она вам или нет? – спросил Пуаро с улыбкой.
  Мистер Рейтер покраснел и запинаясь сказал:
  – Она была обаятельной личностью, весьма обаятельной. И интеллигентной. Да… Это была светлая голова.
  – Bien! Она вам нравилась, а вы ей?
  Мистер Рейтер покраснел еще больше.
  – О, я… я не думаю, чтобы она особенно меня замечала. И мне несколько не везло. Мне всегда не везло, когда я пытался что-то для нее сделать. Боюсь, что я своей неуклюжестью действовал ей на нервы. Это получалось совершенно случайно… Я бы сделал что угодно…
  Пуаро сжалился над его словесной беспомощностью.
  – Отлично, отлично. Давайте перейдем к следующему вопросу. Была ли атмосфера в доме счастливой?
  – Пожалуй.
  – Были ли вы счастливы вместе? Смеялись ли вы, разговаривали?
  – Нет, нет, не совсем так. Была какая-то натянутость. – Он сделал паузу, с некоторым усилием заговорил: – Вы знаете, я необщительный человек. Я неуклюж, робок. Доктор Лейднер всегда был чрезвычайно любезен со мной. Глупо, но я не могу преодолеть свою скованность. Я всегда говорю не то. Я опрокидываю кувшины с водой. Я невезучий.
  Он действительно был похож на большого неповоротливого ребенка.
  – Мы все такие в молодости, – сказал Пуаро, улыбаясь. – Уравновешенность, savoir faire[563], это приходит позднее.
  Потом, попрощавшись, мы отправились дальше.
  – Этот, ma soeur, либо очень глуп, либо редкостный актер, – сказал он.
  Я не ответила. Мною снова овладела фантастическая мысль, что кто-то из этих людей опасный и хладнокровный убийца.
  В такое прекрасное, безмятежное солнечное утро это казалось невозможным.
  
  
  Глава 21
  Мистер Меркадо, Ричард Кэри
  – Я вижу, они работают в двух разных местах, – сказал Пуаро, останавливаясь.
  Мистер Рейтер делал свои фотографии на участке, удаленном от основных раскопок. На небольшом расстоянии от нас была вторая группа людей, которые ходили туда и сюда с корзинками.
  – Вот это называется глубоким разрезом! – воскликнула я. – Они здесь не находят ничего, кроме ни на что не годной битой керамики, но доктор Лейднер все время говорит, что она очень интересная, так, я думаю, наверное, и есть.
  – Идемте туда.
  Солнце припекало, и мы не торопясь пошли туда.
  Мистер Меркадо командовал. Мы видели его под нами, он говорил с мастером, пожилым мужчиной, похожим на черепаху, на котором был твидовый пиджак поверх длинного хлопчатобумажного в полоску одеяния.
  Было непросто спуститься к ним, потому что была только узкая дорожка и сходни, и бои с корзинами постоянно ходили по ним туда-сюда, и все время казалось, что они слепые, как летучие мыши, и совершенно думать не думают, чтобы уступить дорогу.
  Когда я спускалась вниз за Пуаро, он вдруг спросил через плечо:
  – Мистер Меркадо левша или правша?
  Это уж, если хотите, очень необычный вопрос!
  – Правша, – подумав немного, уверенно сказала я.
  Пуаро не снизошел до объяснений. Он просто шел дальше, и я следовала за ним.
  Мистер Меркадо, казалось, был очень рад нас увидеть. Его длинное меланхоличное лицо осветилось.
  Мистер Пуаро сделал вид, что интересуется археологией, что, разумеется, не соответствовало действительности, но мистер Меркадо отреагировал тут же. Он объяснил, что они уже прошли сквозь двенадцать пластов когда-то существовавших жилищ.
  – Теперь мы определенно находимся в четвертом тысячелетии, – с воодушевлением сказал он.
  Я-то всегда думала, что тысячелетие впереди и это время, когда все будет хорошо[564].
  Мистер Меркадо показал на какие-то слои (и у него так тряслась рука! Я даже подумала, не малярия ли у него) и объяснил, как керамика меняет свой характер, рассказал о захоронениях одного уровня, почти полностью состоящего из детских захоронений – бедные крошки, – о согнутом положении, об ориентации; как я поняла, все это отражало положение костей.
  А потом, когда он наклонился поднять что-то вроде кремневого ножа, который лежал с несколькими горшками в углу, он вдруг с диким воплем взвился в воздух.
  Он огляделся вокруг и увидел, что мы с Пуаро изумленно смотрим на него.
  Он хлопнул себя по левому плечу.
  – Кто-то ужалил меня…
  И тотчас Пуаро подхватился, словно наэлектризованный.
  – Быстренько, mon cher[565], давайте посмотрим! Сестра Ледеран!
  Я вышла вперед. Он схватил руку мистера Меркадо, быстро закатал рукав его рубашки хаки до плеча.
  – Вот, – показал мистер Меркадо.
  Дюйма на три ниже плеча был крошечный укол, из которого сочилась кровь.
  – Любопытно, – сказал Пуаро, вглядываясь в скатанный рукав. – Я ничего не вижу. Это, может быть, муравей?
  – Лучше немного смазать йодом, – сказала я.
  Йодный карандаш всегда при мне, я достала его и помазала. Но я была немного рассеянна при этом, потому что мое внимание привлекло нечто совсем другое. Вся рука мистера Меркадо, от предплечья до локтя, была отмечена следами уколов. Мне было прекрасно известно, что это такое – следы иглы шприца.
  Мистер Меркадо опустил рукав и возобновил свои объяснения. Мистер Пуаро слушал, но не пытался подвести разговор к Лейднерам. Собственно, он вообще ничего больше не спрашивал.
  Вскоре мы попрощались с мистером Меркадо и выбрались обратно наверх.
  – Чисто было сработано, вам не кажется? – спросил мой компаньон.
  – Чисто? – переспросила я.
  Мистер Пуаро вытащил что-то из-за лацкана пиджака и любовно рассматривал. К моему удивлению, я увидела, что это была длинная острая иголка для штопанья с каплей сургуча, превращающей ее в булавку.
  – Мистер Пуаро! – закричала я. – Так это вы устроили?
  – Да, я был жалящим насекомым. И очень ловко это проделал, разве вы так не думаете? Вы даже ничего не заметили.
  Это было совершенно верно. Я не заметила, как он это сделал. И разумеется, мистер Меркадо ничего не заподозрил. Он, должно быть, проделал это с быстротой молнии.
  – Но, мистер Пуаро, зачем? – спросила я.
  Он ответил вопросом на вопрос.
  – Вы что, сестра, ничего не заметили? – спросил он.
  Я медленно кивнула.
  – Следы от уколов, – сказала я.
  – Так что мы теперь знаем кое-что о мистере Меркадо, – сказал Пуаро. – Я подозревал, но не знал. Всегда надо знать.
  «И вам безразлично, как этого добиться», – подумала, но не сказала я.
  Пуаро вдруг похлопал себя по карману.
  – Увы, я выронил там платок. Я прятал в него булавку.
  – Я его принесу, – сказала я и поспешила вернуться.
  У меня, видите ли, к этому времени появилось такое ощущение, что мы с мистером Пуаро – врач и сестра, отвечающие за пациента. Во всяком случае, это было похоже на операцию, и он был хирургом. Может быть, мне не стоило говорить об этом, но, странное дело, я начинала входить во вкус.
  Помню, сразу после окончания обучения, когда я стала ухаживать за больной в одном доме, возникла необходимость в срочной операции, а муж боялся частных больниц. Он просто не хотел и слышать, чтобы его жену увезли туда. Сказал, что надо все сделать дома.
  Что же, для меня это было просто великолепно! Некому было совать свой нос! Я распоряжалась всем. Конечно, я ужасно волновалась – мне приходилось думать обо всем, что могло понадобиться врачу, я даже боялась тогда, что могу что-нибудь забыть. Никогда не угодишь этим врачам. Они просят иногда абсолютно невозможного! Но все прошло великолепно! У меня все было наготове, что он спрашивал, и он прямо сказал мне после того, как все закончилось, что моя работа – первый класс, а такие вещи большинство врачей не удосуживаются делать! Г.П. был к тому же очень милым. И я со всем сама справилась!
  Больная, кстати, выздоровела, так что все были счастливы.
  Теперь я ощутила примерно то же самое. Чем-то мистер Пуаро напомнил мне того хирурга. Тот был тоже маленького роста. Некрасивый маленький мужчина с лицом, как у обезьяны, но прекрасный хирург. Чутье подсказывало ему, что именно делать. Я много повидала хирургов и знаю, насколько велико бывает различие.
  Постепенно во мне укрепилась своего рода уверенность в мистере Пуаро. Я чувствовала, что он также прекрасно знал, что делать. И я начала ощущать, что мое дело – помогать ему, так сказать, подавать пинцет, тампон и все, что под рукой, как только это ему потребуется. Вот почему мне казалось вполне естественным побежать искать носовой платок, все равно что поднять полотенце, которое врач бросил на пол.
  Когда я нашла платок и вернулась, то сначала не могла обнаружить Пуаро. Но наконец увидела. Он сидел неподалеку от холма и разговаривал с мистером Кэри. Бой стоял рядом с такой большой громадной штукой вроде рейки с делениями, но как раз в тот момент мистер Кэри что-то сказал бою, и бой ее унес. Кажется, он закончил с ней работу к этому времени.
  Я бы хотела как следует пояснить следующий кусок. Видите ли, я не была вполне уверена в том, что мистер Пуаро хочет и чего не хочет, чтобы я делала. Он мог, собственно, отослать меня за платком намеренно. Чтобы я не мешала.
  Опять-таки как на операции. Нужно быть внимательной, давать врачу то, что он хочет, и не давать то, что ему не нужно. Я хочу сказать, представьте себе, вы даете ему зажимы для артерий не в тот момент и запоздали дать в момент нужный! Слава богу, я свою работу при операции знаю достаточно хорошо. Вряд ли я допущу ошибку. Но в этом деле я была самой зеленой из всех зеленых стажеров. И таким образом, мне нужно было быть здесь особенно осмотрительной, чтобы не совершить какую-нибудь нелепую ошибку.
  Конечно, я ни на миг не допускала, что мистер Пуаро не хочет, чтобы я слышала, о чем он говорит с мистером Кэри. Но он мог подумать, что разговорит мистера Кэри лучше в моем отсутствии.
  И я не хотела бы, чтобы у кого-то создалось впечатление, что я из таких женщин, которые занимаются подслушиванием чужих разговоров. Я бы никогда не допустила такого. Даже если бы мне этого очень захотелось.
  Я имею в виду, что, если бы это был частный разговор, я бы ни в коем случае не стала делать того, что на самом деле все-таки получилось.
  Тут я рассудила, что нахожусь на особом положении. В конце концов, слушаешь много всякого, когда больной отходит от наркоза. Больному не хотелось бы, чтобы вы его слушали, обычно он и представления не имеет, что вы его слушаете, но факт остается фактом, вы все-таки его слушали. Я просто подошла к этому, как к тому, что мистер Кэри – больной. Ему не будет хуже от того, чего он не знает. А если вы думаете, что я просто любопытничала, что ж, признаюсь, что мне было интересно. Я хотела по возможности ничего не пропустить.
  Все это просто подводит к тому обстоятельству, что я свернула в сторону и обошла их за большой кучей, пока не оказалась в полуметре от них, но скрываемая краем этой кучи. И если кто-то скажет, что это непорядочно, я позволю себе не согласиться. Ничего не следует скрывать от сестры, отвечающей за больного, хотя, конечно, врач вправе решать, что делать.
  Я не знаю, конечно, какова была линия подхода мистера Пуаро, но, когда я добралась до них, он прицелился, так сказать, прямо в яблочко.
  – Никто не ценит так высоко преданность доктора Лейднера, как я, – говорил он. – Но часто случается, что можно узнать о человеке больше от его врагов, чем от друзей.
  – Вы полагаете, что недостатки человека важнее, чем достоинства? – спросил мистер Кэри строгим ироничным тоном.
  – Когда дело доходит до убийства, без сомнения. Покажется необычным, но, насколько мне известно, никто пока не был убит за идеальный характер! И пока совершенство, без сомнения, является вещью раздражающей.
  – Боюсь, что я не тот человек, который вам сможет помочь, – сказал мистер Кэри. – Если быть до конца честным, миссис Лейднер и я не очень ладили. Я не говорю, что мы были в каком-то смысле врагами, но не были мы и друзьями. Миссис Лейднер, может быть, слегка ревновала к моей старой дружбе с ее мужем. Я, со своей стороны, хотя обожал ее и считал чрезвычайно привлекательной женщиной, был просто возмущен ее воздействием на Лейднера. В результате мы были очень вежливы друг с другом, но не близки.
  – Превосходно объяснили, – сказал Пуаро.
  Мне были видны только их головы; я увидела, как мистер Кэри резко повернулся, как будто что-то в беспристрастном тоне Пуаро неприятно на него подействовало.
  – Не был ли доктор Лейднер обеспокоен, что у вас с его женой были не очень хорошие отношения? – продолжал Пуаро.
  – Я и понятия не имею, – после некоторого колебания сказал Кэри. – Он никогда ничего не говорил. Я всегда надеялся на то, что он этого не замечает. Он был поглощен своей работой, вы знаете.
  – Таким образом, верно, что вы недолюбливали миссис Лейднер?
  Кэри пожал плечами.
  – Я, вероятно, очень бы полюбил ее, если бы она не была женой Лейднера. – Он рассмеялся, словно его позабавило собственное заявление.
  Пуаро складывал черепки в маленькую кучку.
  – Я разговаривал с мисс Джонсон сегодня утром, – рассеянно говорил он. – Она призналась, что испытывала предубеждение против миссис Лейднер и не очень ее жаловала, хотя поспешила добавить, что миссис Лейднер всегда была с ней любезна.
  – Совершенно верно, пожалуй, – сказал Кэри.
  – Я этому верю. Затем я беседовал с миссис Меркадо. Она очень долго рассказывала мне, как она была предана миссис Лейднер и как она ее обожала.
  Кэри не отвечал, и, подождав немного, Пуаро продолжал:
  – Этому – я не верю! Затем я пришел к вам, и тому, что вы говорите мне, я опять-таки не верю…
  Кэри напрягся. Я услышала подавляемую ярость в его голосе.
  – Я, право, ничего не могу поделать с вашими «верю» – «не верю», мистер Пуаро. Вы слышали правду, и вы можете делать вывод, насколько я к этому причастен.
  Пуаро не рассердился. Вместо этого он как-то особенно кротко и огорченно сказал:
  – Разве моя вина, что я чему-то верю, а чему-то – нет? У меня чуткое ухо, знаете ли. И потом – всегда столько говорят об этом, слухами земля полнится. Послушаешь, может быть, и узнаешь что-то. Да, говорят…
  Кэри вскочил на ноги. Видно было, как на виске у него бьется маленькая жилка. Выглядел он просто великолепно. Такой сухопарый, загорелый, и эта поразительная челюсть – такая заметная, массивная. Неудивительно, что женщины влюбляются в таких мужчин.
  – Что говорят? – спросил он, взбешенный.
  Пуаро посмотрел на него искоса.
  – Неужели не можете догадаться? Самая обычная история о вас и миссис Лейднер.
  – До чего глупы люди!
  – Они как собаки, n'est-ce pas?[566] Как бы глубоко ни зарыл неприятность, собака все равно отыщет.
  – И вы верите этим россказням?
  – Я хочу быть уверенным в правде, – сказал Пуаро печально.
  – Я сомневаюсь, правда ли то, что вы слышали, – грубо засмеялся Кэри.
  – Попробуйте убедить меня, разберемся, – сказал Пуаро, всматриваясь в его лицо.
  – Что ж, получайте. Вот вам правда! Я ненавидел Луизу Лейднер – вот вам правда. Ненавидел, как черта!
  
  
  Глава 22
  Девид Эммотт, отец Лавиньи и открытие
  Круто повернувшись, Кэри пошел прочь широкими сердитыми шагами.
  Пуаро сидя смотрел ему вслед и вскоре пробормотал:
  – Да-а, понимаю… – Не поворачивая головы, он произнес немного погромче: – Не показывайтесь пока, сестра. Вдруг он обернется… Ну вот, теперь можно. У вас мой платок? Премного благодарен. Вы очень любезны.
  Он не упрекнул меня. Но как он смог догадаться, что я слушала, понять не могу. Он ни разу не посмотрел в мою сторону. Мне стало намного легче, что он ничего не сказал. Я почувствовала себя очень хорошо из-за этого, ведь мне было бы немного неловко с ним объясняться. Так что очень хорошо, что ему вроде и не потребовалось объяснение.
  – Вы думаете, что он и в самом деле ненавидел ее, Пуаро? – спросила я.
  Пуаро медленно наклонил голову.
  – Да, я думаю, да, – с любопытным выражением на лице ответил он.
  Потом он быстро поднялся и пошел на вершину холма, где работали люди. Я последовала за ним. Сперва мы никого не видели, кроме арабов, но в конце концов обнаружили мистера Эммотта, который лежал лицом вниз и сдувал песок с только что выкопанного скелета.
  При виде нас на лице у него появилась приятная грустная улыбка.
  – Вы пришли посмотреть? – спросил он. – Через секунду я буду свободен.
  Он сел, взял свой нож и стал осторожно счищать с костей землю, время от времени останавливаясь, чтобы воспользоваться мехами или применить свое собственное дыхание. «Очень негигиеничная процедура», – подумала я.
  – Вам же в рот попадут опасные микробы, мистер Эммотт, – уверяла я.
  – Опасные микробы, сестра, моя ежедневная пища, – сказал он грустно. – Микробы ничего не могут сделать с археологом, все их попытки совершенно бесполезны.
  Он поскреб еще немного бедренную кость. Потом заговорил со стоящим рядом мастером, указывая, что именно надо сделать.
  – Так, – сказал он, поднимаясь на ноги. – Это готово. Рейтер может фотографировать после ленча. Довольно интересная штука была у нее внутри.
  Он показал нам маленькую, покрытую ярью-медянкой медную чашу и много золотых и голубых бусинок, которые были ожерельем.
  Кости, все предметы были обметены, почищены ножом и разложены для фотографирования.
  – Кто она? – спросил Пуаро.
  – Первое тысячелетие. Может быть, важная дама. Череп выглядит довольно необычно. Он свидетельствует о смерти в результате преступления. Надо позвать Меркадо взглянуть на него.
  – Миссис Лейднер каких-нибудь две тысячи лет назад? – спросил Пуаро.
  – Может быть, – сказал мистер Эммотт.
  Билл Коулман делал что-то киркой с разрезом стены.
  Дейвид Эммотт крикнул ему, я не разобрала что, и стал показывать раскопки Пуаро.
  Когда краткое ознакомительное турне закончилось, Эммотт взглянул на часы.
  – Мы заканчиваем через десять минут, – сказал он. – Не пойти ли нам домой вместе?
  – Прекрасная мысль, – сказал Пуаро.
  Мы медленно пошагали вдоль хорошо протоптанной дорожки.
  – Я вижу, что вы все рады снова заняться работой, – сказал Пуаро.
  – Это намного лучше, чем слоняться по дому и вести эти разговоры, – печально ответил Эммотт.
  – Все время чувствуя, что кто-то из вас убийца?
  Эммотт не возразил ни словом, ни жестом. Я поняла теперь, что он догадывался об истине с того самого момента, как поговорил с боями из домашней прислуги.
  Спустя несколько минут он спокойно спросил:
  – Докопались до чего-нибудь?
  – А вы согласны мне помочь докопаться? – многозначительно спросил мистер Пуаро.
  – Ну, естественно.
  Присматриваясь к нему, Пуаро сказал:
  – В центре внимания – миссис Лейднер. Я хочу побольше узнать о ней.
  – Что вы подразумеваете под «узнать о ней»? – медленно спросил Эммотт.
  – Во всяком случае, не откуда она родом или как ее звали в детстве. Я не имею в виду форму лица и цвет глаз. Я имею в виду ее личность.
  – Вы думаете, это имеет отношение к делу?
  – Я абсолютно в этом уверен.
  – Может быть, вы правы, – сказал Эммотт, помолчав пару минут.
  – Вот тут-то вы и можете мне помочь. Вы можете рассказать, что она была за женщина.
  – Могу ли? Я часто сам об этом задумывался.
  – Разве у вас не сложилось определенное мнение?
  – Да, думаю, в конечном счете, да.
  – Eh bien?
  Но мистер Эммотт молчал несколько минут, потом сказал:
  – Что думает о ней сестра? Говорят, женщина быстрее разберется в женщине, а у сестры большой опыт.
  Пуаро не дал мне возможности говорить, даже если бы я захотела. Он быстро сказал:
  – Я хочу знать, что о ней думает мужчина.
  Эммотт слегка улыбнулся.
  – Я думаю, все они одинаковы. – Он немного помолчал. – Она была немолода, но красива, пожалуй, самая красивая женщина из тех, что я встречал.
  – Это не ответ, мистер Эммотт.
  – Ну, не так скоро, мистер Пуаро. – Он опять смолк, потом продолжал: – Была такая сказка, которую я читал, когда был маленьким. Северная волшебная сказка о королеве и маленьком Кае. Мне кажется, что миссис Лейднер была на нее очень похожа, все время поднимала Кая на смех.
  – Ах да, сказка Ханса Андерсена? И в ней была маленькая девочка. Гердой ее звали, так ведь?
  – Может быть, я не очень хорошо помню.
  – Неужели вам нечего больше рассказать, мистер Эммотт?
  Дейвид Эммотт покачал головой.
  – Я даже не знаю, правильно ли оценивал ее. Ее было трудно понять. Сегодня она устраивает черт-те что, а завтра – настоящий ангел. Но я думаю, вы не ошибаетесь, когда говорите, что она была центральной фигурой. Это то, чего она добивалась, – быть в центре всего. И она любила подобраться к людям, я имею в виду, что ей было мало, если вы передавали ей гренки или арахисовое масло, ей надо было еще, чтобы выложили перед ней свою душу.
  – А если ей не доставляли такого удовольствия? – спросил Пуаро.
  – Тогда она могла превратиться во вздорную женщину!
  Я увидела, как он решительно сомкнул губы и стиснул зубы.
  – Я полагаю, мистер Эммотт, вы могли бы высказать свое откровенное неофициальное предположение, кто мог убить ее.
  – Не знаю, – сказал Эммотт. – Я действительно не имею ни малейшего представления. Я склонен думать, что, будь я на месте Карла, Карла Рейтера я имею в виду, у меня было бы за что убить ее. Она по отношению к нему была настоящей фурией. Ну, конечно, он напрашивался на это, будучи до дьявола чувствительным. Так и напрашивался на головомойку.
  – А миссис Лейднер устраивала ему головомойки? – поинтересовался Пуаро.
  Эммотт вдруг ухмыльнулся.
  – Нет, только так, булавочные уколы. Это был ее метод. Малый, конечно, действовал на нервы. Прямо какой-то вечно хныкающий боязливый ребенок. Но уколы – тоже болезненная штука.
  Я украдкой взглянула на Пуаро и заметила, как он слегка скривил губы.
  – Но вы ведь на самом-то деле не верите, что Карл Рейтер убил ее? – спросил он.
  – Нет. Я не верю, что можно убить женщину только потому, что она постоянно делает из нас дурака за столом.
  Пуаро в задумчивости покачал головой.
  Без сомнения, мистер Эммотт представил миссис Лейднер совершенно бесчеловечной. Надо было бы ему сказать о ней и что-то доброе.
  Ведь в поведении мистера Рейтера было что-то ужасно раздражающее. Он вскакивал при разговоре с миссис Лейднер и совершал идиотские поступки, например, передавал ей снова и снова мармелад, хотя знал, что она его не ест. Я сама испытывала желание слегка ущипнуть его.
  – Мужчины не понимают, что их поведение может настолько раздражать женщину, что так и хочется цапнуть.
  Мне кажется, я как-то говорила мистеру Пуаро об этом.
  Мы вернулись, и мистер Эммотт предложил Пуаро помыться и пригласил к себе в комнату.
  Я поспешила через двор к себе…
  Я вышла на двор почти в то же время, что и они, и мы все уже направились в столовую, когда появился отец Лавиньи в дверях своей комнаты и пригласил Пуаро зайти.
  Мистер Эммотт не стал заходить, мы с ним вместе вошли в столовую. Мисс Джонсон и миссис Меркадо были уже там, а через несколько минут к нам присоединились мистер Меркадо, мистер Рейтер и Билл Коулман.
  Мы только сели, и Меркадо послал арапчонка сказать отцу Лавиньи, что ленч подан, как все мы вздрогнули от слабого сдавленного крика.
  Я полагаю, наши нервы были уже не совсем в порядке, потому что мы переполошились, а мисс Джонсон побледнела и сказала:
  – Что же это такое?
  Миссис Меркадо посмотрела на нее в упор и сказала:
  – Моя дорогая, что с вами? Просто шумят снаружи в полях.
  Но в этот момент вошли Пуаро и отец Лавиньи.
  – Мы думали, кого-то ударили, – сказала мисс Джонсон.
  – Тысячи извинений, мадемуазель! – воскликнул Пуаро. – Это моя вина. Отец Лавиньи рассказывал мне о некоторых своих дощечках, я поднес одну к окну, чтобы получше рассмотреть, и, не глядя, куда иду, оступился и закричал. До сих пор чувствуется боль, ma foi[567].
  – А мы думали, еще одно убийство, – сказала миссис Меркадо, смеясь.
  – Мэри! – упрекнул муж.
  Она вспыхнула и закусила губу.
  Мисс Джонсон поспешно перевела разговор на раскопки, на предметы, найденные в это утро, и весь ленч был сугубо археологический.
  Я думаю, мы все чувствовали, что это наиболее безобидная тема.
  Попив кофе, мы перешли в общую комнату. Потом мужчины, за исключением отца Лавиньи, опять отправились на раскопки.
  Отец Лавиньи повел Пуаро в комнату древностей, и я пошла с ними. Теперь я разбиралась в этих вещах довольно хорошо и ощущала некоторую гордость – почти такую, как будто бы это была моя личная собственность, – когда отец Лавиньи снял с полки золотую чашу и я услышала возглас восхищения и удовольствия Пуаро.
  – Какая красивая! Какая искусная работа!
  Отец Лавиньи охотно согласился с ним и стал с воодушевлением и знанием дела говорить о ее достоинствах.
  – Никакого воска сегодня, – сказала я.
  – Воска? – Пуаро внимательно на меня посмотрел.
  – Воска? – Отец Лавиньи тоже внимательно посмотрел на меня.
  Я объяснила свое замечание.
  – Ах, je comprends[568], – сказал отец Лавиньи. – Да-да, свечка накапала.
  Это прямо привело к разговору о ночном визитере. Забыв о моем присутствии, оба перешли на французский, и я оставила их и вернулась в общую комнату.
  Миссис Меркадо штопала мужу носки, а мисс Джонсон читала книжку. Довольно странно для нее. Казалось, что она всегда чем-то занята.
  Спустя некоторое время вошли отец Лавиньи и Пуаро, первый, сославшись на работу, ушел, а Пуаро подсел к нам.
  – Чрезвычайно интересный человек, – сказал он и спросил, много ли работы сейчас у отца Лавиньи.
  Мисс Джонсон сказала, что плитки встречаются редко, а кирпичей с надписями и цилиндрических печатей почти нет. Как бы то ни было, отец Лавиньи справляется со своей работой на раскопках и очень скоро составит арабский разговорник.
  Разговор перешел на цилиндрические печати, и вскоре мисс Джонсон достала из шкафа лоток со слепками, сделанными путем раскатывания их на пластилине.
  Когда мы склонились над ними, восхищаясь замысловатым узором, я поняла, что этим-то она и занималась в ту роковую половину дня.
  Во время разговора я заметила, что Пуаро раскатывает и мнет пальцами маленький шарик пластилина.
  – Вам, мадемуазель, надо много пластилина? – спросил он.
  – Порядочное количество. Мы, кажется, израсходовали в этом году уже много, хотя ума не приложу, на что. Но половина нашего запаса вроде бы ушла.
  – Где он хранится, мадемуазель?
  – Здесь, в этом шкафу.
  Когда она ставила на место лоток со слепками, она показала ему полку с кусками пластилина, клеем «Дурофикс», фотоклеем и другими постоянными запасами.
  Пуаро быстро наклонился.
  – А это? Что это такое, мадемуазель?
  Он просунул руку до самой стенки и вытащил помятый предмет.
  Когда он расправил его, мы увидели, что это была весьма своеобразная маска, глаза и рот были на ней грубо намалеваны тушью, и вся она сильно испачкана пластилином.
  – Чрезвычайно странно! – воскликнула мисс Джонсон. – Я ее никогда раньше не видела. Как она сюда попала? И что это значит?
  – Что до того, как она попала сюда, так это укромное место ничем не хуже других. Я предполагаю, что этот шкаф не разбирали бы до конца сезона. А вот что это значит – сказать нетрудно; перед нами лицо, о котором говорила миссис Лейднер. Призрачное лицо за окном, в полумраке, без туловища.
  Миссис Меркадо тихо взвизгнула. У мисс Джонсон даже губы побелели. Она пробормотала:
  – Так, значит, это не выдумки. Это была шутка, злая шутка! Но кто ее устроил?
  – Да, – закричала миссис Меркадо. – Кто мог устроить такую злую, ужасную шутку?
  Пуаро не пытался отвечать. Его лицо было мрачным, он пошел в следующую комнату, вернулся с пустой картонной коробкой в руках и положил в нее смятую маску.
  – Полиция должна осмотреть ее, – объяснил он.
  – Кошмар! – сказала мисс Джонсон тихим голосом. – Это кошмар!
  – А вы не думаете, что все спрятано где-то здесь? – пронзительно закричала миссис Меркадо. – Может быть, оружие – дубинка, которой она была убита, еще вся покрытая кровью, может быть… Ох! Как мне страшно, как мне страшно…
  Мисс Джонсон обхватила ее за плечи.
  – Успокойтесь, – строго сказала она. – Вон доктор Лейднер приехал. Нам нельзя его расстраивать.
  И верно, в этот самый момент во двор въехала машина. Из нее вышел доктор Лейднер и направился к двери общей комнаты. У него было усталое лицо, и он казался в два раза старше, чем был три дня назад.
  – Похороны состоятся в одиннадцать часов утра. Настоятель будет вести службу, – спокойно сказал он.
  Миссис Меркадо что-то сказала, потом выскользнула из комнаты.
  – Вы придете, Энн? – спросил доктор Лейднер.
  – Разумеется, мой дорогой, мы все придем. Конечно, – ответила мисс Джонсон.
  Она больше ничего не сказала, но на ее лице отразилось то, что не в силах был выразить язык: лицо ее засветилось любовью и моментально стало спокойным.
  – Дорогая Энн, – сказал он, – вы для меня настоящее утешение и опора. Мой добрый старый друг.
  Он положил руку ей на плечо, и я увидела, что краска заливала ей лицо, когда она бормотала как всегда глухо:
  – Ничего страшного.
  Но я уловила промелькнувшее на ее лице выражение и поняла, это был миг, когда Энн Джонсон была невероятно счастлива.
  И еще одна мысль пронеслась у меня в уме. Может быть, скоро, по естественному ходу вещей, обращение к старому другу за участием приведет к новому счастливому событию.
  Не то чтобы я была в самом деле сваха, и, конечно, неприлично думать о подобных вещах, да еще перед похоронами. Но в конце концов, это было бы счастливым исходом. Он ее очень любит, и не было сомнения, что она бесконечно ему предана и была бы совершенно счастлива посвятить ему свою жизнь. То есть если бы она смогла пережить бесконечное воспевание Луизы. Но женщины могут смириться со многим, когда у них есть то, чего им хочется.
  Доктор Лейднер затем поприветствовал Пуаро и спросил, продвинулись ли у него дела.
  Мисс Джонсон стояла позади доктора Лейднера, смотрела на коробку в руках Пуаро и качала головой. Я поняла, что она умоляет Пуаро не говорить ему о маске. Она, несомненно, чувствовала, что ему на этот день переживаний достаточно.
  Пуаро пошел навстречу ее желанию.
  – Такие дела, месье, продвигаются медленно, – сказал он.
  Сказав еще несколько слов невпопад, он попрощался.
  Я проводила его до машины.
  Я хотела спросить у него с полдюжины вещей. Но когда он повернулся и посмотрел на меня, я не спросила его вообще ни о чем. Я хотела спросить хирурга, не думает ли он, что операция проведена хорошо. Но я просто робко стояла и ждала указаний.
  К моему крайнему удивлению, он сказал:
  – Будьте осторожны, дитя мое. – А потом добавил: – Не знаю, хорошо ли вам здесь оставаться?
  – Я собираюсь поговорить с доктором Лейднером об отъезде, – сказала я. – Но думаю подождать до похорон.
  Он кивнул в знак одобрения.
  – И не пытайтесь узнавать слишком много, – сказал он. – Вы понимаете, я хочу, чтобы вы были умницей! – И добавил с улыбкой: – Ваше дело подавать тампоны, а мне – оперировать.
  Разве не забавно, что он на полном серьезе говорит это? Потом ни с того ни с сего вдруг сказал:
  – Интересный человек этот отец Лавиньи.
  – Монах, занимающийся археологией, кажется мне очень необычным, – сказала я.
  – Ах да, вы – протестантка. Я-то примерный католик и кое-что знаю о священниках и монахах. – Он нахмурился, немного помедлил, потом сказал: – Помните, что он достаточно ловок и может вывернуть вас наизнанку, если захочет.
  Если это он предупреждает меня в отношении болтовни, то я не нуждаюсь в предупреждениях! Мне просто это действовало на нервы, я совсем не хотела спрашивать его о том, что действительно хотелось узнать, но я не видела причин, почему бы мне, по крайней мере, не высказать ему одну вещь.
  – Вы простите меня, мистер Пуаро, – сказала я. – Но вы тогда оступились, а не наступились и не отступились.
  – А-а! Спасибо.
  – Не стоит благодарности. Просто употребляйте правильные выражения.
  – Я запомню, – сказал он довольно смиренно.
  Он забрался в машину и уехал, а я медленно пошла по двору назад, размышляя о многих вещах. О следах иглы шприца на руке у мистера Меркадо и о том, какой именно наркотик он принимал. И об этой кошмарной желтой запачканной маске. И как странно, что Пуаро и мисс Джонсон не услышали моего крика в общей комнате, в то время как мы все совершенно отчетливо слышали крик Пуаро в столовой, а ведь комнаты отца Лавиньи и миссис Лейднер находятся почти на одинаковом расстоянии от общей комнаты и столовой.
  А кроме того, я была очень довольна, что научила доктора Пуаро правильно произносить одно английское слово!
  Даже если он и великий детектив, пусть знает, что знает не все!
  
  
  Глава 23
  Я схожу с ума
  Похороны, по-моему, были очень эффектны. Кроме нас, на них были все англичане Хассаньеха. Даже Шийла Райлли явилась сюда и казалась очень тихой и покорной в темном пиджаке и юбке. Я надеялась, что ее хоть немножко мучает совесть за все недоброе, что она наговорила.
  Когда мы вернулись в дом, я проследовала за доктором Лейднером в офис и завела речь о своем отъезде. Он был очень любезен, поблагодарил меня за все, что я сделала (Сделала! Я была более чем бесполезна), и настаивал, чтобы я приняла бо́льшую, чем за неделю, оплату.
  Я была против, потому что чувствовала, что не сделала ничего такого, чтобы заслужить это.
  – Право, доктор Лейднер, я уж лучше вообще не буду брать. Возместите мне только мои расходы на переезд, вот и все, что я прошу.
  Но он и слышать об этом не хотел.
  – Видите ли, – говорила я, – не заслужила я этого, доктор Лейднер. Я хочу сказать, ну… не справилась… Она… Мое присутствие не спасло ее.
  – Теперь ни к чему забивать себе этим голову, сестра, – серьезно сказал он. – Ведь я не нанимал вас в качестве детектива. Я не мог себе представить, что жизнь моей жены в опасности. Я был убежден, что это все нервы, что она сама довела себя до довольно странного психического состояния. Вы делали то, что делал бы всякий. Она любила вас и доверяла вам. И я думаю, в свои последние дни она чувствовала себя счастливее и безопаснее благодаря вашему присутствию здесь. Вам не в чем себя упрекнуть.
  Его голос слегка дрожал, и я представляла себе, о чем он думает. Он считал себя единственным, кого следует упрекнуть в том, что он не принял страхов миссис Лейднер всерьез…
  – Доктор Лейднер, – не выдержала я, – вы уже пришли к какому-нибудь выводу насчет тех анонимных писем?
  – Не знаю что и думать, – со вздохом сказал он. – А мистер Пуаро пришел к какому-то определенному заключению?
  – Вчера – нет, – сказала я, как мне показалось, ловко балансируя между правдой и выдумкой: ведь он не знал о мисс Джонсон, пока я ему не сказала.
  А на уме у меня было намекнуть доктору Лейднеру и посмотреть, отреагирует ли он. От удовольствия, что видела его и мисс Джонсон накануне вместе, видела его привязанность к ней, его в ней уверенность, я совершенно забыла о письмах. Впрочем, и теперь я чувствовала, что было, может быть, довольно неудобно с моей стороны заводить о них разговор. Ведь если она писала их, она скверно себя чувствовала после смерти миссис Лейднер. Но все же мне хотелось узнать, приходила ли доктору Лейднеру в голову такая возможность.
  – Анонимные письма – обычно работа женщин, – сказала я и ждала, как он это воспримет.
  – Полагаю, да, – сказал он со вздохом. – Но вы, кажется, забыли, сестра, что они могут быть настоящие. Они в самом деле могли быть написаны Фредериком Боснером.
  – Нет, я не забыла, – сказала я. – Но мне как-то не верится, что это объяснение реально.
  – А я верю, – сказал он. – Глупости, что это кто-то из экспедиции. Это просто оригинальная версия мистера Пуаро. Я считаю, что правда гораздо проще. Человек сумасшедший, без сомнения. Он болтается вокруг, может быть, как-то переодевается. Так или иначе, он оказался внутри в тот роковой день. Слуги, может быть, лгут, их, может быть, подкупили.
  – Пожалуй, это возможно, – сказала я нерешительно.
  Доктор Лейднер продолжал с некоторым раздражением:
  – Пуаро может подозревать участников моей экспедиции. Я же нисколько не сомневаюсь, что никто из них не имеет никакого отношения к этому. Я работал с ними. Я знаю их! – Он остановился и вдруг спросил: – Вы ведь по опыту знаете, сестра, что анонимные письма пишут женщины?
  – Такое случается, правда, не всегда, – сказала я. – Есть определенный тип женской недоброжелательности, который находит выход таким образом.
  – Я полагаю, вы думаете о миссис Меркадо? – сказал он, потом покачал головой. – Даже если бы она очень злилась и хотела сделать больно Луизе, у нее вряд ли хватило бы на это ума.
  Я вспомнила первые письма в «дипломате». Если миссис Лейднер оставляла его открытым и миссис Меркадо оставалась одна в доме бездельничать, она могла бы легко обнаружить их и прочитать. Люди никогда, кажется, не думают о простейших возможностях!
  – А кроме нее, есть только мисс Джонсон, – сказала я, наблюдая за ним.
  – Но это было бы слишком!
  Легкая улыбка, с которой он это произнес, была довольно убежденной. Мысль о том, что мисс Джонсон является автором писем, никогда не приходила ему в голову! Я колебалась только минуту – но ничего не сказала. Кому приятно выдавать милую женщину? А кроме того, я была свидетельницей неподдельного и трогательного раскаяния мисс Джонсон. Что сделано, то сделано. Зачем подвергать доктора Лейднера новым разочарованиям сверх всех его бед?
  Было решено, что я уеду на следующий день, и я договорилась через доктора Райлли, что смогу остановиться у старшей сестры его больницы, пока подготовлюсь к возвращению в Англию либо через Багдад, либо прямо через Низип на машине и поездом.
  Доктор Лейднер был чрезвычайно любезен и сказал, что хотел бы, чтобы я взяла на память что-нибудь из вещей жены.
  – О нет, доктор Лейднер, – сказала я. – Я не могу. Это очень любезно с вашей стороны.
  – Но я бы хотел, чтобы вы взяли что-нибудь. И Луиза, разумеется, не была бы против этого, – настаивал он и предлагал взять мне ее туалетный набор из черепаховой кости!
  – О нет, доктор Лейднер! Это чересчур дорогой набор. Я не могу себе это позволить в самом деле.
  – У нее не было сестер, вы знаете, и никому не понадобятся эти вещи. Больше их некому взять.
  Я легко себе представила, что он не хочет, чтобы они попали в маленькие жадные ручки миссис Меркадо. И подумала, что он не захочет предложить их и мисс Джонсон.
  А он продолжал:
  – Вы подумайте. Между прочим, вот ключ от шкатулки с драгоценностями Луизы. Может быть, вам что-нибудь из этого захочется иметь. И я буду очень признателен, если вы упакуете все ее вещи. Я полагаю, что Райлли сможет найти им применение в бедных христианских семьях Хассаньеха.
  Я была очень рада сделать это для него и выразила свою готовность.
  Я принялась за дело тут же.
  У миссис Лейднер был с собой очень простой гардероб, и скоро он был разобран и уложен в пару чемоданов. Все бумаги лежали в маленьком кожаном «дипломате». В шкатулке с драгоценностями было несколько обычных пустяков – кольцо с жемчугом, бриллиантовая брошь, маленькая нитка жемчужин, одна или две простых золотых броши с булавками типа английских и крупные янтарные бусы.
  Естественно, я не собиралась брать жемчуг или бриллианты, но немного колебалась между янтарем и туалетным набором. В конечном счете, подумала я, почему бы не взять последний. Это было любезное предложение доктора Лейднера, и, конечно, в этом не было никакой снисходительности. Я возьму это так же просто, как это было мне предложено, без какой-либо ложной скромности. В конце концов, я ее любила.
  Итак, все было наконец сделано. Чемоданы упакованы, шкатулка закрыта на замок и поставлена отдельно, чтобы отдать ее доктору Лейднеру вместе с фотографией отца миссис Лейднер и еще несколькими случайными мелочами.
  Когда я закончила, комната без ее нарядов выглядела осиротелой. Мне уже нечего было тут делать, и все же у меня не хватало духу уйти. Казалось, будто что-то еще недоделано, что-то мне нужно еще увидеть, что-то узнать. Я не суеверна, но на меня вдруг нашло: а что, если дух миссис Лейднер витает сейчас в комнате и пытается войти со мною в контакт?
  Я вспомнила, как однажды в больнице кто-то из наших девушек достал планшет[569] и он самым настоящим образом писал удивительные вещи.
  Может быть, хотя мысль о том, что я медиум, еще никогда не приходила мне в голову. Вот, скажу я вам, настроишь себя так, и приходят на ум другой раз всякие глупости!
  Я крадучись походила по комнате, касаясь то того, то другого. Но, конечно, в комнате не было ничего, кроме пустой мебели. Ничего не завалялось в ящиках, не завалилось за них. Не на что мне было больше надеяться.
  Это не совсем нормально, но когда так настраиваешь себя, то, как я уже сказала, делаешь странные вещи.
  Я легла на кровать и закрыла глаза.
  Я стала заставлять себя забыть, кто я и что я. Я мысленно пыталась вернуться в тот роковой день. Я стала миссис Лейднер, я лежала тут, отдыхала спокойно и ничего не подозревала.
  Удивительно, как можно себя настроить!
  Я совершенно нормальный, трезвомыслящий человек и никакой не святой дух, не привидение, но скажу вам, после того, как я полежала тут так пять минут, стала ощущать себя привидением.
  Я не пыталась противиться. Я намеренно поддавалась этому чувству. Я говорила себе: «Я миссис Лейднер, я миссис Лейднер. Я лежу здесь в полузабытьи. И вот сейчас начнет открываться дверь».
  Я продолжала это твердить, словно гипнотизируя себя.
  «Вот уже почти половина второго… как раз время… Дверь открывается… дверь открывается… Я вижу, что входит…»
  Я не отрываясь смотрела на дверь. Скоро она начнет открываться. Я должна увидеть, как она открывается. И я должна увидеть человека, который откроет ее.
  Сколько же нужно было пережить за эти дни, чтобы вообразить, что загадку можно решить таким образом!
  Но я – верила. Что-то вроде озноба прошло у меня по спине, дошло до ног. Они онемели, парализовались.
  – Ты впадаешь в транс, – сказала я себе. – И в состоянии транса ты увидишь…
  И снова и снова я размеренно твердила себе: «Дверь начинает открываться… дверь открывается…»
  Чувство онемения все больше и больше усиливалось.
  А потом я увидела, как дверь начала медленно открываться.
  Это было страшно.
  Никогда я не испытывала ничего более страшного в жизни ни до и ни после.
  Меня всю парализовало, холод пронизал с головы до ног. Я не могла пошевелиться. Хоть убей, не могла двинуть ни рукой, ни ногой.
  Меня охватил ужас. Я теряла рассудок, онемела от ужаса.
  Эта медленно открывающаяся дверь – совершенно бесшумно.
  Еще минута, и я увижу…
  Медленно… медленно… Все шире и шире…
  И вот осторожно входит… Билл Коулман.
  И тут у него, должно быть, произошло самое сильное потрясение в жизни.
  Я вскочила с кровати и с ужасным воплем заметалась по комнате.
  Он встал как вкопанный, его туповатое розовое лицо еще больше порозовело, а рот широко раскрылся от удивления.
  – Хэлло-ло-ло! – воскликнул он. – Что происходит, сестра?
  Я вернулась к реальности, потерпев крах.
  – Боже, мистер Коулман, как вы меня напугали!
  – Прошу прощения, – сказал он и ухмыльнулся.
  И тут я увидела, что у него в руках крохотный букетик алых лютиков. Это были хорошенькие маленькие цветочки, что сами по себе росли по берегам в окрестностях Телля. Миссис Лейднер любила их.
  – В Хассаньехе не достанешь ни цветов, ничего, – сказал он и еще больше покраснел. – Нехорошо, когда нет цветов на могиле. Я решил, что просто нарву букетик и поставлю здесь в эту маленькую штуковину. Она всегда держала в ней цветы на столе. Как бы показывая этим, что она не забыта, а? Я, конечно, немного осел, я знаю, но мне хотелось это… показать.
  Я подумала, что с его стороны это очень мило. Он был весь розовый от смущения, как это бывает с англичанами, когда они совершают что-нибудь сентиментальное. Я подумала, что это очень хорошая мысль.
  – Ну что ж, очень милая мысль, мистер Коулман, – сказала я.
  Я взяла маленький кувшинчик, набрала немного воды, и мы поставили в него цветы.
  При этом я, правда, думала больше о мистере Коулмане, чем о миссис Лейднер. Эта идея показывала, что у него есть сердце.
  Он меня не стал спрашивать, что заставило меня пронзительно закричать, и я была ему благодарна за это. Я бы по-дурацки себя чувствовала, если бы мне перед ним пришлось оправдываться.
  «Впредь придерживайся здравого смысла, тетя, – сказала я себе, расправляя манжеты и разглаживая передник. – Ты не создана для этой медиумной чуши».
  До конца дня я занималась упаковкой собственных вещей.
  Отец Лавиньи был столь любезен, что выразил сожаление по поводу моего отъезда. Он сказал, что моя жизнерадостность и здравомыслие были подспорьем для всех и очень помогли. Здравый ум! Хорошо, что он не знал о моей идиотской выходке в комнате миссис Лейднер.
  – Мы сегодня не видели мистера Пуаро, – заметил он.
  Я ответила, что Пуаро сказал, что весь день будет занят рассылкой телеграмм.
  – Телеграмм? В Америку? – поднял брови отец Лавиньи.
  – Думаю, да. Он сказал: «По всему свету!» – но, по-моему, это скорее преувеличение иностранца. – Тут я довольно сильно покраснела, вспомнив, что ведь и отец Лавиньи – иностранец.
  Он, кажется, не оскорбился, только усмехнулся довольно мило и спросил меня, нет ли каких-нибудь новостей о человеке с косоглазием.
  Я сказала, что не знаю, ничего не слышала.
  Отец Лавиньи спросил меня еще о времени, когда мы с миссис Лейднер заметили мужчину, который стоял на цыпочках и как будто бы заглядывал в окно.
  – Представляется, – сказал он задумчиво, – что у этого человека был какой-то особенный интерес к миссис Лейднер. Я с тех пор все интересовался, не мог ли этот человек быть европейцем, который постарался выглядеть жителем Ирака?
  Эта мысль была для меня новой, и я принялась ее тщательно обдумывать. Я приняла как само собой разумеющееся, что этот человек был местным, но если подумать, я ведь судила по его одежде и по цвету кожи.
  Отец Лавиньи заявил о своем намерении походить вокруг дома и осмотреть место, где миссис Лейднер и я видели того мужчину.
  – Кто знает, он мог выронить что-нибудь. В детективных историях всегда так и бывает.
  – Наверное, в реальной жизни преступники более осторожны, – сказала я.
  Я достала несколько пар носков, которые только что закончила штопать, и выложила на стол в общей комнате мужчинам, когда они вошли, на выбор, а потом, поскольку больше делать было нечего, пошла наверх, на крышу.
  Там стояла мисс Джонсон, но она не услышала меня. Я подошла к ней вплотную, и только тогда она меня заметила.
  Я поняла, что что-то тут не так. Она стояла посреди крыши и внимательно смотрела прямо перед собой, и на лице ее было самое что ни на есть ужасное выражение. Как будто она увидела что-то, чему никак не могла поверить.
  Это меня сильно поразило.
  Напомню вам, я видела ее расстроенной на днях вечером, но это было что-то совершенно другое.
  – Милая моя, что же такое случилось? – спросила я, подбегая к ней.
  Она повернула ко мне голову, но стояла и смотрела на меня, будто меня не видя.
  – Что случилось? – не отступала я.
  Она сделала странного рода гримасу – как будто попыталась сглотнуть, но горло пересохло.
  – Теперь я кое-что поняла, – хрипло сказала она.
  – Что поняли? Скажите. На вас лица нет.
  Она сделала попытку собраться, но все еще выглядела довольно плохо.
  – Я поняла, что кто-то мог зайти снаружи – и никто никогда не сможет догадаться – как, – подавленным голосом сказала она.
  Я посмотрела в направлении ее взгляда, но ничего не увидела.
  Мистер Рейтер стоял в дверях фотолаборатории, а отец Лавиньи как раз проходил по двору, и больше ничего.
  Я обернулась, ничего не понимая, и обнаружила, что ее глаза смотрят на меня с очень странным выражением.
  – Правда, – сказала я, – не понимаю, что вы имеете в виду. Вы не объясните?
  Но она покачала головой.
  – Не сейчас. Потом. Нам следует в этом разобраться. Да, нам следует в этом разобраться!
  – Если бы вы только сказали мне…
  Но она покачала головой.
  – Мне надо сначала обдумать.
  И, отстранив меня, она стала спускаться по лестнице.
  Я не последовала за ней, так как она, очевидно, не хотела этого. Вместо этого я присела на парапет и попыталась во всем разобраться. Но это ни к чему не привело. Во двор был только один путь – через большую арку. Сразу за ней снаружи я видела водовоза с лошадью и повара-индуса, разговаривающего с ним. Никто не мог пройти мимо них незамеченным.
  Я недоуменно покачала головой и спустилась.
  
  Глава 24
  Убийство – это привычка
  Мы все легли рано спать в тот вечер. Мисс Джонсон появилась к обеду и вела себя более-менее обычно. У нее был, однако, несколько ошеломленный вид, и один или два раза она никак не могла понять, что ей говорили.
  Так или иначе, это не был обычный спокойный прием пищи. Вы бы, я полагаю, сказали, что это вполне естественно в доме, где только что проходили похороны. Но я-то знаю, что имею в виду.
  Последнее время мы ели в спешке и подавленные, но, несмотря на это, было чувство товарищества. Было сочувствие доктору Лейднеру в его скорби и ощущение, что все мы в одной лодке среди чужих.
  Но сегодня вечером мне вспомнилось мое первое чаепитие, когда миссис Меркадо смотрела на меня, не спуская глаз, и было такое чувство, как будто что-то вот-вот случится.
  Я чувствовала то же самое, только немного сильнее, когда мы сидели в столовой вокруг стола с Пуаро во главе его.
  Сегодня вечером это было особенно заметно. Все были невероятно взвинчены, ерзали, словно на иголках. Упади что-нибудь, и кто-то несомненно бы истерично закричал.
  Как я говорила, мы все рано разошлись после этого. Я легла спать почти сразу. Последним, что я услышала, когда начала засыпать, был голос миссис Меркадо. Она за дверью пожелала спокойной ночи мисс Джонсон.
  Я заснула сразу, устав от напряжения, а больше от моего глупого эксперимента в комнате миссис Лейднер. Спала тяжело и без снов несколько часов.
  Я проснулась от самого настоящего испуга и с чувством надвигающегося несчастья. Какой-то звук разбудил меня, и, когда я села на кровати и прислушалась, я уловила его снова: вызывающий ужас мучительный сдавленный стон.
  Я зажгла свечу и молнией выскочила из кровати. Я схватила еще и фонарь на случай, если задует свечу, вышла из дверей и стала прислушиваться: звук был недалеко, он раздался снова из соседней комнаты, из комнаты мисс Джонсон.
  Я поспешила войти. Она корчилась в муках. Я поставила свечку и склонилась над ней. Губы ее шевелились, она пыталась что-то сказать, но вырывался только странный хриплый шепот. Я увидела, что уголки ее рта и кожа на подбородке стали серо-белыми.
  Ее глаза с меня обратились на стакан, который валялся на полу: очевидно, выпал из руки. Там, где он упал, на светлом ковре было ярко-красное пятно. Я подняла стакан, провела пальцем внутри и, вскрикнув, отдернула руку. Потом я осмотрела полость рта несчастной женщины.
  Не оставалось никакого сомнения в причине: намеренно или случайно она выпила порядочную порцию, как я догадывалась, едкой щавелевой или соляной кислоты.
  Я выбежала, завернула к доктору Лейднеру, и он разбудил остальных. Мы хлопотали над ней, как могли, но меня все время не покидало страшное предчувствие, что это бесполезно. Мы применили сильный раствор карбоната натрия, после чего оливковое масло. Чтобы ослабить боль, я ввела подкожно морфий.
  Дейвид Эммотт уехал в Хассаньех за доктором Райлли, но все было кончено до того, как тот приехал.
  Я не буду подробно останавливаться на деталях. Отравление сильным раствором соляной кислоты (оказалось, это была она) – один из наиболее мучительных видов смерти. В тот момент, когда я склонилась над ней, чтобы сделать инъекцию, она сделала отчаянную попытку что-то сказать. В этом дававшемся страшными усилиями шепоте я смогла различить лишь два слова: «Окно… сестра, окно…»
  И это было все, ничего добавить она уже не смогла и сникла.
  Я никогда не забуду эту ночь. Прибытие доктора Райлли. Прибытие капитана Мейтленда. И наконец, с рассветом – Эркюля Пуаро.
  Это именно он взял меня тихонько за руку и отвел в столовую, где заставил сесть и выпить чашку хорошего крепкого чаю.
  – Ну вот, mon enfant[570], – сказал он, – так-то лучше. Вы утомились.
  И тут я разрыдалась.
  – Это страшно, – всхлипывала я. – Это был какой-то кошмар. Такие страдания! А ее глаза… О мистер Пуаро, ее глаза…
  Он похлопал меня по плечу. Женщина не могла бы быть ласковее.
  – Да, да – не думайте об этом. Вы сделали все, что могли.
  – Это была какая-то едкая кислота.
  – Это был сильный раствор соляной кислоты.
  – Вещество, которым промывают горшки?
  – Да. Мисс Джонсон, вероятно, выпила его, как следует не проснувшись. Если не сделала это намеренно.
  – О мистер Пуаро, какая гадкая мысль!
  – Это же возможно, в конце концов, как вы думаете?
  Я поразмышляла с минуту, потом решительно покачала головой.
  – Не верю. Нет, ни за что не поверю. – А потом сказала: – Я думаю, она обнаружила что-то вчера днем.
  – Что вы сказали? Она что-то обнаружила?
  Я повторила ему любопытный разговор с ней. Пуаро слегка присвистнул…
  – La pauvre femme[571]. Так она сказала, что хочет подумать, а? Вот и подписала себе смертный приговор. Если бы только она это сказала тогда, сразу. Повторите-ка мне еще раз ее слова.
  Я повторила.
  – Она поняла, что кто-то смог зайти снаружи незамеченным? Ну, ma soeur, давайте поднимемся на крышу, и вы покажете мне, где она стояла.
  Мы поднялись на крышу вместе, и я показала Пуаро место, где стояла мисс Джонсон.
  – Ну и что же? – сказал Пуаро. – Что я вижу? Я вижу полдвора и арку, вижу двери чертежной, фотолаборатории и лаборатории. Был кто-нибудь во дворе?
  – Отец Лавиньи как раз проходил по направлению к арке, а мистер Рейтер стоял в дверях фотолаборатории…
  – И все же я никак не могу понять, как кто-то мог войти снаружи, никем не замеченным… А вот она поняла… – Он остановился и кивнул. – Sacre nom d'un chienva![572] Что же она поняла?
  Всходило солнце. Вся восточная часть неба была буйством розового, оранжевого и светло-жемчужного цветов.
  – Какой красивый рассвет! – тихо сказал Пуаро.
  Река кружила слева от нас, и Телль стоял, обрамленный золотым светом. На юге были видны цветущие деревья и мирные возделанные поля. Водяное колесо тяжело постанывало в отдалении – слабый неестественный звук. На севере – стройные минареты и клочковатая ослепительная белизна Хассаньеха.
  Было невероятно красиво.
  И вдруг рядом со мной послышался тяжелый вздох Пуаро.
  – Дурень, глупец я, вот кто, – проворчал он. – Ведь все так просто, совершенно просто.
  
  Глава 25
  Самоубийство или убийство?
  У меня не было времени спросить Пуаро, что он имел в виду, потому что нас позвал капитан Мейтленд и попросил спуститься вниз.
  Мы заторопились вниз по лестнице.
  – Послушайте, Пуаро, – сказал он. – Вот ведь какая история. Монах-то исчез.
  – Отец Лавиньи?
  – Да. И заметили это только сейчас. Кому-то вдруг пришло в голову, что его единственного из партии не видно, кинулись: кровать нетронута, и никаких его признаков.
  Все было, как в дурном сне. Сначала смерть мисс Джонсон, теперь исчезновение отца Лавиньи.
  Вызвали и допросили слуг, но они не смогли пролить света на загадку. Видели его в последний раз накануне около восьми вечера. Он сказал, что пойдет прогуляется снаружи перед сном.
  Никто не видел, чтобы он возвратился с прогулки.
  Большие двери были закрыты и заперты на засов в девять часов, как обычно. И никто не помнил, чтобы их открывали утром. Из двух боев, обслуживающих дом, каждый полагал, что дверь, должно быть, отпер другой.
  Возвратился ли вчера вечером отец Лавиньи? Обнаружил ли во время своей прогулки что-нибудь подозрительное и ушел выяснять это или стал третьей жертвой?
  Капитан Мейтленд мерно вышагивал по двору, когда появился доктор Райлли с мистером Меркадо позади.
  – Привет, Райлли. Есть что-нибудь?
  – Да. Раствор взят отсюда, из лаборатории. Я только что проверил количество с Меркадо. Это соляная кислота.
  – Из лаборатории, а? Она была закрыта?
  Мистер Меркадо покачал головой. Его руки тряслись и лицо дергалось. Он выглядел, как развалина.
  – Такого никогда не было, – сказал он, заикаясь. – Видите ли… сейчас… все время ею пользуемся. Я… никто бы никогда не подумал…
  – Помещение закрывается на ночь?
  – Да, все комнаты запираются. Ключи висят в общей комнате.
  – Значит, если бы у кого-то был ключ, он мог бы достать кислоту?
  – Да.
  – И это самый обыкновенный ключ, я полагаю?
  – Да.
  – А нет ли таких данных, что она сама взяла ее из лаборатории? – спросил капитан Мейтленд.
  – Она не брала, – громко и уверенно сказала я.
  Я почувствовала предупреждающее прикосновение к моей руке. Позади меня стоял Пуаро.
  А потом произошло нечто очень неприятное.
  И даже не то чтобы неприятное, а просто нелепость, отчего это выглядело еще хуже.
  Во двор въехала машина, и из нее выскочил маленький человек. На нем были пробковый шлем и короткая толстая куртка.
  Он подошел прямо к доктору Лейднеру, который стоял рядом с доктором Райлли, и сердечно пожал ему руку.
  – Vous voilà, mon cher![573] – крикнул он. – Рад вас видеть. Я проезжал этой дорогой в субботу днем, ездил к итальянцам в Фуджиму. Ходил к вам на раскопки, но не увидел ни одного европейца, и увы! Я не говорю по-арабски. Сегодня утром я выехал из Фуджимы в пять, в два часа здесь у вас, а потом я догоню транспортную колонну. Eh bien[574], как идет сезон?
  Это было непереносимо.
  Неудивительно, что доктор Лейднер слова не мог сказать от изумления и посмотрел с мольбой на доктора Райлли.
  Доктор оказался на высоте.
  Он отвел маленького человека (он, как я позже узнала, был французским археологом по имени Верье, который вел раскопки на греческих островах) и объяснил ему, что у нас случилось.
  Верье ужаснулся. Он последние дни находился на раскопках итальянцев, вдали от цивилизации, и ничего не слышал.
  Он без конца извинялся и наконец крупными шагами подошел к доктору Лейднеру и сердечно обеими руками пожал ему руку.
  – Какая трагедия! Бог мой, какая трагедия! У меня нет слов. Mon pauvre collègue[575].
  И, покачав головой в последней неудачной попытке выразить свои чувства, маленький человек забрался в свою машину и укатил.
  Как я уже заметила, этот небольшой комический инцидент оказался крайне неприятным в нашей трагической ситуации.
  – Теперь завтракать, – твердо сказал доктор Райлли. – Да-да, я настаиваю. Лейднер, вы должны поесть.
  Несчастный доктор Лейднер был прямо развалиной. Он пришел с нами в столовую. Здесь на столе уже была поминальная трапеза. Я думаю, горячий кофе и яичница хорошо подействовали на всех, хотя никому, в общем-то, не хотелось есть. Доктор Лейднер выпил кофе и сидел, рассеянно вертя в руках бутерброд. Лицо у него от переживаний и суеты стало серым.
  После завтрака капитан Мейтленд приступил к делу. Я рассказала, как проснулась от странного звука и пошла в комнату мисс Джонсон.
  – Вы говорите, на полу был стакан?
  – Да. Она, должно быть, выронила его, когда выпила.
  – Он был разбит?
  – Нет, он упал на ковер – боюсь, кислота могла разъесть ковер, – я подняла стакан и поставила обратно на стол.
  – Я рад, что вы сказали нам об этом. На нем только две группы отпечатков пальцев, и одна группа, конечно, самой мисс Джонсон. Другая, должно быть, ваша. – Он помолчал немного, потом сказал: – Пожалуйста, продолжайте.
  Я обстоятельно описала все, что делала, какие применяла испытанные методы и средства, и с волнением поглядывала на доктора Райлли.
  – Вы сделали все, чтобы по возможности улучшить положение, – сказал он, одобрительно кивая.
  И хотя я была уверена, что так оно и было, это подтверждение поддержало меня.
  – Вы знаете, что именно она выпила? – спросил капитан Мейтленд.
  – Нет, но я поняла, конечно, что это была крепкая кислота.
  – Это ваше мнение, сестра, что мисс Джонсон умышленно приготовила себе это вещество? – печально спросил капитан Мейтленд.
  – Что вы! – воскликнула я. – Я никогда такого и не думала!
  Не знаю, почему я была так уверена. Отчасти, я думаю, из-за влияния мистера Пуаро. Его «убийство – это привычка» произвело сильное впечатление на мое воображение. А потом, мне и в голову не пришло, что кто-то может совершить самоубийство таким ужасно болезненным способом.
  Я сказала об этом, и капитан Мейтленд задумчиво кивнул.
  – Я согласен, что по своей воле такого не выберешь, – сказал он. – Но если она была не в себе, а это вещество было доступно, то она могла бы его взять.
  – Но была ли она не в себе? – спросила я с сомнением.
  – Миссис Меркадо утверждает это. Она говорит, что мисс Джонсон была на себя не похожа за обедом прошлым вечером, она почти не реагировала на то, что ей говорили. Миссис Меркадо совершенно уверена, что мисс Джонсон ужасно расстроилась из-за чего-то и мысль покончить с собой у нее уже возникла.
  – Ни за что в это не поверю, – резко сказала я.
  Миссис Меркадо, ишь ты! Противная маленькая кошка!
  – Тогда что вы думаете?
  – Я думаю, что она была убита, – прямо сказала я.
  Следующий его вопрос прозвучал очень требовательно. Я сразу почувствовала себя на допросе в полиции.
  – Мотивы?
  – Мне кажется, это гораздо более вероятное объяснение.
  – Это только ваше мнение. Не было причин убивать эту даму.
  – Простите, – сказала я. – Была. Она что-то обнаружила.
  – Обнаружила что-то? Что же она обнаружила?
  Я повторила слово в слово наш разговор на крыше.
  – И она не стала рассказывать, в чем состоит ее открытие?
  – Нет. Она сказала, что ей нужно время подумать.
  – Но она была этим сильно взволнована?
  – Да.
  – Хм. Обнаружила способ проникнуть со стороны. – Капитан был озадачен, брови нахмурены. – И вы не имеете представления, к чему она клонила?
  – Ни малейшего. Я ломала, ломала над этим голову, но никакого проблеска.
  – А что вы думаете, мистер Пуаро? – спросил капитан Мейтленд.
  – Я думаю, есть возможный мотив, – сказал Пуаро.
  – Убийства?
  – Убийства.
  – Она же не могла говорить перед смертью? – нахмурился капитан Мейтленд.
  – Да, но ей удалось произнести одно слово.
  – Какое же?
  – Окно…
  – Окно? – повторил капитан Мейтленд. – Вам понятно, что она хотела этим сказать?
  Я покачала головой.
  – Сколько окон у нее в комнате?
  – Только одно.
  – Выходит на двор?
  – Да.
  – Было открыто или закрыто?
  – Открыто, мне помнится.
  – Но, может быть, кто-то из вас его открыл?
  – Нет, оно было все время открыто. Я заинтересовалась… – Я замолкла.
  – Продолжайте, продолжайте, сестра.
  – Я осмотрела окно и, конечно, не нашла в нем ничего необычного. Я заинтересовалась, не подменил ли кто-нибудь стакан таким способом.
  – Подменил стакан?
  – Да. Видите ли, мисс Джонсон всегда брала стакан воды с собой на ночь. Я думаю, что тот стакан, должно быть, убрали, а стакан с кислотой поставили на его место.
  – Что вы скажете, Райлли?
  – Если это убийство, вполне возможно, что оно было совершено таким способом, – быстро сказал доктор Райлли. – Конечно, это необычно, чтобы нормальный осмотрительный человек, проснувшись, вдруг выпил бы по ошибке стакан кислоты вместо воды. Но если кто-то привык пить воду посреди ночи, то этот человек мог просто протянуть руку, взять стакан с привычного места и в полусонном состоянии, еще не разобрав, что это такое, сделать глоток, достаточный для рокового исхода.
  Капитан Мейтленд с минуту думал.
  – Надо взглянуть на окно. Как далеко оно от изголовья кровати?
  – Если очень постараться, – в раздумье произнесла я, – можно, пожалуй, дотянуться до края столика, который стоит у изголовья.
  – Столика, на котором стоял стакан с водой?
  – Да.
  – Дверь была заперта?
  – Нет.
  – Значит, всякий мог зайти и совершить подмену?
  – Да…
  – Это более рискованно, – сказал доктор Райлли. – Человек, который спит довольно крепко, часто просыпается от звука шагов. Если можно дотянуться до стола из окна – это более безопасно.
  – Я думаю не только о стакане, – рассеянно сказал капитан Мейтленд. Встряхнувшись, он снова обратился ко мне: – Так вы думаете, что бедная дама, почувствовав, что умирает, хотела вам дать знать, что кто-то через открытое окно заменил ей воду кислотой? Разумеется, имя этого человека было бы очень кстати.
  – Она могла не знать имени, – заметила я.
  – Было бы лучше, если бы она намекнула, что же такое обнаружила накануне днем.
  – Когда умирают, Мейтленд, нарушается понятие соразмерности, – сказал доктор Райлли. – Скорее всего одна определенная мысль завладевает умом. То, что рука убийцы проникла через окно, может быть, было то главное, что мучило ее в последний момент. Возможно, ей показалось важным сообщить людям именно об этом. С моей точки зрения, она не так уж и не права. Это было важно! Ее, вероятно, более всего страшило, что ее посчитают самоубийцей. Если бы она могла свободно владеть языком, она, вероятно, так бы и сказала: «Это не самоубийство. Я не сама. Кто-то подменил мой стакан… Через окно».
  Капитан Мейтленд побарабанил по столу пальцами, потом сказал:
  – Таким образом, есть два взгляда на это дело. Это либо самоубийство, либо убийство. Как вы считаете, доктор Лейднер?
  – Убийство. Энн Джонсон не из тех женщин, что пойдут на самоубийство, – спокойно и решительно сказал доктор Лейднер.
  – Да, – признал капитан Мейтленд, – но это при естественном ходе вещей. Но могли быть обстоятельства, при которых она бы могла пойти на самоубийство.
  – Например?
  Капитан Мейтленд наклонился к узлу, который, как я сразу заметила, он положил рядом со своим стулом. Он с размаху, с некоторым усилием швырнул его на стол.
  – Здесь кое-что, о чем никто из вас не знает, – сказал он. – Мы нашли это у нее под кроватью.
  Он неловко развязал узел, затем развернул его. В нем оказалась большая тяжелая зернотерка[576], или дробилка.
  Она ничего особенного из себя не представляла, во время раскопок их было найдено с дюжину.
  Что привлекло наше внимание именно к этому экземпляру, так это тусклое пятно и что-то похожее на волосы.
  – Дело за вами, Райлли, – обратился к нему капитан Мейтленд. – Но я бы сказал, можно не сомневаться, что это орудие, с помощью которого убита миссис Лейднер.
  
  Глава 26
  Следующий буду я
  Это было ужасно. Доктор Лейднер, казалось, вот-вот упадет, да и мне сделалось нехорошо.
  Доктор Райлли осмотрел дробилку с профессиональной тщательностью.
  – Не отпечатки пальцев, надеюсь? – бросил он.
  – Нет, не отпечатки.
  Доктор Райлли достал пинцет и продолжал осмотр.
  – Хм, кусочек человеческой кожи… и волосы… светлые волосы. Это неофициальное заключение. Разумеется, мне надо будет сделать соответствующий анализ, определить группу крови и тому подобное, но особых сомнений нет. И обнаружено под кроватью мисс Джонсон? Так, так, что ж, неплохая мысль. Она совершила убийство, потом, да упокоит ее бог, к ней пришло раскаяние, и она покончила с собой. Это прямо замечательная мысль.
  – Нет, не Энн, не Энн, – бормотал доктор Лейднер, беспомощно качая головой.
  – Начнем с того, что я не знаю, где она прятала это, – сказал капитан Мейтленд. – Все комнаты были обысканы после первого преступления.
  Что-то мелькнуло у меня в голове, и я подумала: «В канцелярском шкафу», – но ничего не сказала.
  – Где бы ни прятала, это место перестало ее удовлетворять, и она забрала в свою комнату, которую уже обыскивали, как и все остальные. Или может, быть, она сделала это после того, как приняла решение совершить самоубийство.
  – Я этому не верю, – громко сказала я.
  Я никак не могла поверить, что добрая, милая мисс Джонсон дала по голове миссис Лейднер. Я просто не могла себе этого представить. И ведь все совпадало по некоторым признакам, к примеру, приступ истерии в тот вечер. В конечном счете я сама сказала «раскаяние» – только я думала, что это раскаяние за маленькое, какое-нибудь совсем незначительное преступление.
  – Не знаю, чему верить, – сказал капитан Мейтленд. – Еще нужно выяснить причину исчезновения отца Лавиньи. Мои люди рыскают тут вокруг на случай, если его пристукнули, а тело бросили в подходящую оросительную канаву.
  – О, я вспомнила! – воскликнула я.
  Все посмотрели в мою сторону.
  – Это было вчера днем, – сказала я. – Он спрашивал меня о косоглазом человеке, который заглядывал в окно в тот день. Он спрашивал, где точно он стоял на дорожке, а потом сказал, что собирается посмотреть вокруг. Он сказал, что в детективных историях преступник всегда оставляет какую-нибудь важную улику.
  – Провалиться мне на этом самом месте, если когда-нибудь кто-то из моих преступников сделал это, – сказал капитан Мейтленд. – Так, значит, вот что ему понадобилось? Черт возьми, я не удивлюсь, если он ничего не найдет. Уж больно невероятное совпадение, оба, и он и мисс Джонсон, нашли ключ к установлению личности убийцы практически одновременно, – и с раздражением добавил: – Косоглазый человек? Тут больше болтовни об этом самом косоглазом малом. Я не понимаю, почему, черт подери, мои ребята не могут найти его!
  – Вероятно, потому что у него нет косоглазия, – невозмутимо сказал Пуаро.
  – Вы считаете, он прикидывался?
  – Косоглазие можно имитировать очень просто, – спокойно сказал Пуаро.
  – Черта с два! Много бы я дал за то, чтобы знать, где сейчас этот малый, косой он или не косой!
  – По приблизительным подсчетам, – сказал Пуаро, – он уже миновал сирийскую границу.
  – Мы предупредили Телль-Кочек и Абу-Кемаль, практически все пограничные посты.
  – По моим предположениям, он выбрал маршрут через горы. Грузовики на трассе иногда берут тех, кто занимается контрабандой.
  Капитан Мейтленд заворчал:
  – Тогда нам надо телеграфировать в Дейр-эз-Зор.
  – Это я сделал вчера, предупредил, чтобы они искали машину с двумя мужчинами, у которых паспорта будут в самом безупречном состоянии.
  Капитан Мейтленд удостоил его свирепым взглядом.
  – Вы сделали? Как это вы сделали? Двое мужчин, а?
  – Двое мужчин, – кивнул Пуаро.
  – Меня поражает, мистер Пуаро, как много вы скрываете до поры до времени.
  Пуаро покачал головой.
  – Нет, – сказал он, – вовсе нет. До меня до самого все дошло только сегодня утром, когда я наблюдал восход солнца. Очень красивый восход.
  Не думаю, чтобы кто-то из нас заметил, что миссис Меркадо была в комнате. Она, должно быть, прокралась, когда мы были ошеломлены предъявлением этого большого страшного камня со следами крови.
  Но теперь без малейшего предупреждения она подняла такой визг, будто резали поросенка.
  – Боже мой! – кричала она. – Я все поняла. Я теперь все поняла. Это отец Лавиньи. Он сумасшедший религиозный фанатик. Он думает, что женщины – грешницы. И он всех их убивает. Сначала миссис Лейднер, потом мисс Джонсон. И следующей буду я…
  С безумным криком она пронеслась по комнате и схватила за пиджак доктора Райлли.
  – Я не останусь здесь, ясно вам? Я ни дня здесь не останусь. Здесь опасно. Здесь повсюду опасно. Он прячется где-нибудь… дожидается момента. Он накинется на меня!..
  Раскрыла рот и вопит не переставая.
  Я бросилась к доктору Райлли, который схватил ее за руки, как следует надавала ей по щекам и с его помощью усадила на стул.
  – Никто не собирается вас убивать, – сказала я. – Мы об этом позаботимся. Сядьте и ведите себя прилично.
  Она перестала вопить. Рот закрыла, села и тупо смотрит на меня испуганными глазами.
  Потом произошла еще одна заминка. Открылась дверь, и вошла Шийла Райлли. Лицо ее было бледным и серьезным. Она подошла прямо к Пуаро.
  – Я была на почте, мистер Пуаро, – сказала она, – на ваше имя получена телеграмма, вот я ее принесла.
  – Благодарю, мадемуазель.
  Он взял телеграмму, вскрыл ее, она в это время следила за его лицом.
  Оно не менялось, это лицо. Он прочел телеграмму, расправил, сложил аккуратно и положил в карман.
  Миссис Меркадо не сводила с него глаз…
  – Это из Америки? – спросила она подавленным голосом.
  – Нет, мадам. – Он покачал головой. – Это из Туниса.
  Она неподвижно смотрела на него с минуту, как будто не понимая его, потом с глубоким вздохом откинулась назад на своем стуле.
  – Отец Лавиньи, – сказала она. – Я была права. Я всегда видела в нем что-то странное. Он сказал мне однажды… Я думаю, он сошел с ума… – Она помолчала немного, потом сказала: – Я успокоюсь. Но я должна уехать отсюда. Мы с Джозефом можем пойти спать в гостиницу для путешественников.
  – Терпение, мадам, – сказал Пуаро. – Я все объясню.
  Капитан Мейтленд посмотрел на него с любопытством.
  – Вы что же, считаете, что до конца разобрались во всем этом деле? – спросил он.
  Пуаро поклонился.
  Это был настоящий театральный поклон. Я думаю, он вызвал у капитана Мейтленда сильную досаду.
  – Ладно, – рявкнул он. – Выкладывайте!
  Но это был не тот путь, которым обычно действовал Эркюль Пуаро. Я прекрасно понимала, что он хочет устроить шумиху. И мне было интересно, знает ли он на самом деле правду или просто пускает пыль в глаза.
  Он повернулся к доктору Райлли:
  – Будьте любезны, доктор, созовите, пожалуйста, всех.
  Доктор Райлли кивнул в знак согласия и послушно отправился за людьми. Не прошло и двух минут, как члены экспедиции начали собираться в комнате. Сначала Рейтер и Эммотт, затем Билл Коулман, Ричард Кэри и, наконец, мистер Меркадо.
  Бедняга! Как он выглядел – краше в гроб кладут. Я думаю, он страшно боялся головомойки за небрежное хранение опасных химических веществ.
  Все расселись вокруг стола почти так же, как мы сидели в день приезда мистера Пуаро. Билл Коулман и Дейвид Эммотт сели не сразу. Они поглядывали на Шийлу Райлли, она стояла, повернувшись к ним спиной, и смотрела в окно.
  – Стул, Шийла? – спросил Билл.
  – Не хотите ли вы сесть? – спросил Дейвид Эммотт своим тихим, с приятным протяжным акцентом голосом.
  Она обернулась и смотрела на них с минуту. Каждый из них указывал на выдвинутый им стул. Мне было интересно, какой же стул она выберет. В конце концов оказалось – ни тот ни другой.
  – Я буду сидеть здесь, – бесцеремонно сказала она и уселась на край стола рядом с окном. – То есть, – добавила она, – если капитан Мейтленд не против моего присутствия.
  Неизвестно, что бы ответил капитан, но Пуаро опередил его.
  – Оставайтесь обязательно, мадемуазель, – сказал он. – Даже необходимо, чтобы вы присутствовали.
  Она подняла брови.
  – Необходимо?
  – Именно так, мадемуазель. Есть вопросы, которые мне нужно будет задать вам.
  Снова ее брови поползли вверх, но она больше ничего не сказала. Она повернулась лицом к окну, как будто намерена была игнорировать все происходящее у нее за спиной.
  – Теперь, – сказал капитан Мейтленд, – может быть, доберемся до правды!
  Он сказал это довольно нетерпеливо. Это был человек действия. Я почувствовала в тот момент еще и его раздражение, ведь он опасался, что ему придется руководить поисками тела отца Лавиньи или рассылать группы для его задержания и ареста.
  Он взглянул на Пуаро с некоторой неприязнью.
  – Если коллега может что-то сказать, что же он не говорит?..
  Я поняла, какие слова готовы были у него сорваться с языка.
  Пуаро обвел нас медленным оценивающим взглядом, потом поднялся.
  Я не знаю, какой речи ждала от него, наверное, какой-нибудь эффектной – он был из таких людей. Во всяком случае, я не ожидала, что он начнет с фразы по-арабски.
  Он медленно, торжественно, чуть ли не как правоверный, если вы понимаете, что я имею в виду, произнес ее по-арабски. И тут же перевел на английский:
  – Во имя Аллаха, милосердного и сострадающего.
  
  Глава 27
  Отправляемся в путешествие
  – «Во имя Аллаха, милосердного и сострадающего» – это фраза, которую произносят, прежде чем отправиться в путешествие. Eh bien[577], мы тоже отправляемся в путешествие. Путешествие в прошлое. Путешествие в неизведанные уголки человеческой души.
  Я не думаю, что до этого момента я хоть раз ощутила что-нибудь из так называемого «очарования Востока». Откровенно, что меня поразило, так это всеобщий беспорядок. Но когда мистер Пуаро произнес эту фразу, странного рода видения возникли передо мной. Мне пришли в голову такие слова, как Самарканд и Исфахан, я увидела купцов с длинными бородами, встающих на колени верблюдов, согнувшихся носильщиков, несущих на спинах большие тюки, женщин с крашенными хной волосами и татуированными лицами, стоящих на коленях и стирающих одежду в Тигре, я слышала их странные заунывные песни и далекий стон водяного колеса.
  Все это я видела и слышала когда-то, но не придавала этому никакого значения. Теперь же все это предстало передо мной в другом свете, как бывает, когда подносите к свету кусок старого материала и вдруг видите богатые цвета старой вышивки…
  Потом я огляделась в комнате, где мы сидели, и у меня появилось странное ощущение, что то, что сказал Пуаро, – правда, что все мы отправляемся в путешествие. И хотя мы были здесь все вместе, но нам предстояло следовать разными путями.
  Я посмотрела на каждого так, как будто видела их в первый и последний раз, это звучит глупо, но это было именно то, что я ощутила.
  Мистер Меркадо нервно сжимал пальцы. Его светлые глаза с расширившимися зрачками были устремлены на Пуаро. Миссис Меркадо смотрела на мужа. У нее был необычно настороженный взгляд, как у тигрицы, готовой к прыжку. Доктор Лейднер, казалось, весь сжался. Этот последний удар прямо-таки доконал его. Можно было бы даже сказать, что его вообще нет в комнате. Он был где-то далеко, в одном ему ведомом месте. Мистер Коулман смотрел прямо на Пуаро. Рот у него был слегка открыт, и выглядел он просто идиотом. Мистер Эммотт смотрел вниз на свои ноги, и я не могла как следует разглядеть его лицо. Мистер Рейтер казался каким-то озадаченным, губы у него были недовольно надуты, что делало его особенно похожим на хорошую холеную свинью. Мисс Райлли спокойно смотрела в окно. Не знаю, о чем она думала и что чувствовала. Потом я посмотрела на мистера Кэри, его лицо вызвало у меня боль, и я отвела взгляд. Вот и все мы в сборе. Я еще почувствовала, что, когда Пуаро закончит, мы все станем какими-то совсем другими… Это было очень странное чувство. Голос Пуаро звучал невозмутимо, и мне представлялась река, спокойно текущая между берегами… но стремящаяся к морю…
  – С самого начала я осознал, что для того, чтобы разобраться в этом деле, надо искать не внешние приметы или ключи к разгадке, а глубинные причины столкновения личностей и секреты души.
  И я должен сказать, что, хотя и добрался до того, что можно назвать верным объяснением дела, у меня нет конкретных доказательств. Я знаю, что это так, потому что так должно быть, потому что никак иначе каждый отдельный факт не может занять свое законное, принадлежащее ему место.
  И вот что, по-моему, является наиболее удовлетворительным объяснением.
  Он сделал паузу и потом продолжал:
  – Мы начинаем наше путешествие с момента, когда я приступил к расследованию после того, как мне сообщили о случившемся.
  Итак, каждое дело, с моей точки зрения, имеет свой собственный вид и форму. Например, это дело, по моему мнению, строится вокруг личности миссис Лейднер. Не узнав, какой именно женщиной была миссис Лейднер, я бы не смог узнать, почему она убита и кто ее убил.
  Таким образом, моей отправной точкой была миссис Лейднер.
  Была еще и другая психологическая точка – разговоры о странном состоянии напряжения в экспедиции. Они подтверждались разными свидетелями, и некоторые из них были посторонними. И я заметил себе, что, хотя это вряд ли является отправной точкой, это необходимо учитывать в процессе расследования.
  Первоначальная гипотеза состояла в том, что напряжение было непосредственным результатом влияния миссис Лейднер на членов экспедиции, но по причинам, которые я упомяну в общих чертах позднее, это оказалось полностью неприемлемым.
  Итак, я полностью сосредоточился на личности миссис Лейднер. У меня были различные средства оценки этой личности. Были впечатления ряда людей, различающиеся в зависимости от характера и темперамента, и было то, что я смог составить по собственным тщательным наблюдениям. Возможности последних были, естественно, ограниченны. Но я все-таки выяснил определенные факты.
  Запросы миссис Лейднер были просты до аскетизма. Она определенно не стремилась к роскоши. С другой стороны, вышивка, которой она занималась, была чрезвычайно тонка и красива. Это свидетельствовало об утонченном художественном вкусе. В результате осмотра книг у нее в комнате я составил более полное о ней впечатление. У нее была голова на плечах, но она была по сути своей эгоистка.
  Я слышал от некоторых, что миссис Лейднер была женщиной, основной заботой которой было завлекать лиц противоположного пола, что она, собственно говоря, чувственная женщина. Я полагал, что это не так.
  В ее комнате на полке я увидел следующие книги: «Кто были греки?», «Введение в теорию относительности», «Жизнь леди Эстер Стэнхоп», «Назад к Мафусаилу», «Линда Кондон», «Креве Трейн».
  Начнем с того, что ее интересовали культура и современная наука – то есть сугубо интеллектуальные вещи. Романы «Линда Кондон» и в меньшей степени «Креве Трейн» показывают, что миссис Лейднер, по-видимому, испытывала интерес к самостоятельной женщине, независимой от мужчины, она сочувствовала ей. Она была также, очевидно, заинтересована личностью леди Эстер Стэнхоп. «Линда Кондон» – это утонченное исследование, любование женщины собственной красотой. «Креве Трейн» – это исследование откровенного индивидуалиста, «Назад к Мафусаилу» – это сочувствие скорее интеллектуальному, чем эмоциональному подходу к жизни. Я почувствовал, что начал понимать покойную.
  Вслед за этим я изучил впечатления тех, кто входил в непосредственное окружение миссис Лейднер, и мое представление о покойной становилось все более и более полным.
  Из суждений доктора Райлли и других мне стало совершенно ясно, что миссис Лейднер была одной из тех женщин, которых природа наделяет не только красотой, но своего рода трагической магией очарования, которая иногда сопутствует красоте и может, без сомнения, существовать вне зависимости от нее. Такие женщины обычно влекут за собой события, обусловленные накалом страстей. Они накликают беду – или на кого-нибудь, или на самих себя.
  Я убедился, что миссис Лейднер была женщиной, которая главным образом поклонялась себе и которой больше всего в жизни доставляла удовольствие власть. Где бы она ни находилась, ей нужно было обязательно быть в центре. Чтобы все вокруг нее – мужчины ли, женщины ли – признавали ее власть. С некоторыми людьми это давалось ей легко. Сестра Ледеран, например, по природе великодушная женщина романтического склада, была мгновенно очарована ею и не скрывала своего восхищения. Но был еще способ, которым миссис Лейднер добивалась своей власти, – способ устрашения. Где победа была слишком легкой, она проявляла свой довольно жестокий характер, но я хочу особо подчеркнуть, что это не было, что называется, сознательной жестокостью. Это было так же естественно, как поведение кошки с мышкой. Где действовало сознание, она была сама доброта и зачастую, отступая от линии своего поведения, делала людям добро.
  Конечно, первой и наиболее важной задачей, которую нужно было разрешить, была задача с анонимными письмами. Кто написал их и с какой целью? Я спрашивал себя: не написала ли миссис Лейднер их сама?
  Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо было вернуться далеко назад, вернуться ко времени первого замужества миссис Лейднер. Именно отсюда, собственно, и начинается наше путешествие. Путешествие по жизни миссис Лейднер.
  Прежде всего нам надо понять, что Луиза Лейднер тех далеких лет по существу та же самая Луиза Лейднер, что была и в наши дни.
  Она была молода тогда и красива той удивительной, незабываемой красотой, которая так поражает дух и воображение мужчин, как не может простая физическая красота, и она уже была большой эгоисткой.
  Подобные женщины, естественно, восстают против идеи замужества. Их могут привлекать мужчины, но они предпочитают принадлежать себе. Они воистину легендарные La Belle Dame sans Merci.
  Тем не менее миссис Лейднер все же выходит замуж, и мы можем считать, я думаю, что муж ее был определенно человеком с сильным характером.
  Потом обнаруживается его предательская деятельность, и миссис Лейднер действует так, как рассказала сестра Ледеран. Она проинформировала власти.
  Я смею утверждать, что ее поступок имел психологическую мотивировку. Она говорила сестре Ледеран, что была тогда большой патриоткой и идеализировала жизнь и что это было причиной ее поступка. Но все прекрасно знают, что мы склонны обманываться в отношении мотивов нашего собственного поведения. Инстинктивно мы выбираем наиболее благородные мотивы. Миссис Лейднер, может быть, даже сама верила в то, что именно патриотизмом был вызван ее поступок, но я лично убежден, что на самом деле это было проявлением неосознанного желания избавиться от мужа. Ей претило подчиненное положение, ей не нравилась роль второй скрипки. Проявив патриотизм, она добилась возвращения себе свободы.
  Но подсознательно ее беспокоило чувство вины, которое должно было сыграть свою роль в будущей ее судьбе.
  Вот мы подошли непосредственно к вопросу о письмах. Миссис Лейднер была чрезвычайно привлекательна для лиц мужского пола. В ряде случаев она увлекалась ими, но каждый раз письмо с угрозой выполняло свою роль, и роман кончался ничем.
  Кто писал эти письма? Фредерик Боснер, или его брат, Уильям, или сама миссис Лейднер?
  Для каждой версии есть достаточно веские доводы. Мне представляется ясным, что миссис Лейднер была одной из тех женщин, которые внушают мужчинам всепоглощающую преданность, такую преданность, которая может переходить в навязчивую идею. По-моему, вполне возможно поверить, что для Фредерика Боснера Луиза, его жена, была дороже всего на свете! Она предала его однажды, и он не осмеливался приближаться к ней открыто, но он твердо решил, что она должна быть либо его, либо ничья. Он предпочитал убить ее, лишь бы она не принадлежала никому другому.
  С другой стороны, поскольку у миссис Лейднер была глубокая внутренняя неприязнь к супружеским узам, возможно, она использовала это как способ выходить из затруднительных ситуаций. Она была охотница, причем такая, которой добыча, как только она схвачена, уже больше не нужна! В стремлении драматизировать свою жизнь она придумала чрезвычайно понравившуюся ей эффектную драму – воскресший муж, заявляющий протест против заключения брака. Это отвечало ее глубинным поползновениям. Это делало ее романтической фигурой, героиней трагедии и давало возможность оставаться свободной.
  Такое положение дел продолжалось в течение ряда лет. Каждый раз, когда вставал вопрос о замужестве, приходило письмо с угрозой.
  Но теперь мы подходим к любопытному моменту. На сцене появляется доктор Лейднер, и никакого письма протеста не приходит! Ничто не помешало ее превращению в миссис Лейднер. Но сразу после замужества письмо все-таки приходит.
  Сразу же зададим себе вопрос – почему?
  Рассмотрим все версии по порядку.
  …Если миссис Лейднер писала письма сама, задача легко разрешима. Миссис Лейднер на самом деле хотела выйти замуж за доктора Лейднера. И она все-таки выходит за него замуж. Но в таком случае зачем она написала себе письмо после этого? Было ли ее стремление драматизировать жизнь настолько сильно, что она не могла его преодолеть? И почему только два письма? После них писем не приходило полтора года.
  Теперь рассмотрим вторую версию, что письма были написаны ее первым мужем, Фредериком Боснером (или его братом). Почему письмо с угрозой пришло после замужества? Предположим, Фредерик не хотел, чтобы она выходила замуж за Лейднера. Почему тогда он не попытался воспрепятствовать свадьбе? В предыдущих случаях у него все получалось так успешно. И почему, дождавшись заключения брака, он возобновил свои угрозы?
  Ответ, но неудовлетворительный, состоит в том, что он по тем или иным причинам не мог протестовать раньше. Он, может быть, находился в тюрьме или, может быть, был за границей.
  Далее, что можно сказать о попытке отравления газом. Представляется крайне маловероятным, что она была осуществлена при помощи посторонних. Людьми, которые инсценировали ее, были скорее всего доктор или сама миссис Лейднер. Кажется, нет вразумительных причин, чтобы доктору Лейднеру понадобилось делать такую вещь; таким образом, мы приходим к выводу, что миссис Лейднер задумала и осуществила ее сама.
  Зачем? Еще одна драма?
  После этого доктор и миссис Лейднер едут за границу и в течение восемнадцати месяцев ведут счастливую безмятежную жизнь, которая не нарушается угрозами убийства. Они объясняли это тем, что успешно скрыли свои следы, но подобное объяснение совершенно абсурдно. Поездка за границу тогда совершенно не отвечала этой цели. Особенно потому, что это было связано с Лейднером. Он был начальником экспедиции – запрос в музей, и Фредерик Боснер мог сразу получить его точный адрес. Если даже допустить, что он был в слишком стесненных обстоятельствах для того, чтобы самому следовать за супругами, то для того, чтобы продолжать посылать письма с угрозами, не было никаких препятствий. И мне кажется, что человек с навязчивой идеей поступил бы, без сомнения, так.
  Вместо этого от него ничего не слышно около двух лет, и только потом вновь появляются письма.
  Почему снова появились письма?
  Очень трудный вопрос. Легче всего сказать, что миссис Лейднер заскучала и ей захотелось драмы. Но меня не вполне удовлетворял такой ответ. Этот вид драмы показался мне слишком вульгарным и слишком грубым, чтобы соответствовать такой утонченной личности.
  Единственное, что оставалось делать, – оставить вопрос открытым.
  Было три возможных варианта: (1) миссис Лейднер писала письма сама; (2) они были написаны Фредериком Боснером (или молодым Уильямом Боснером); (3) они могли быть написаны когда-то или миссис Лейднер, или ее мужем, но теперь они были подделкой, то есть написаны третьим лицом, которому было известно о предыдущих письмах.
  И вот я занялся изучением окружения миссис Лейднер.
  Я занялся сперва возможностями, которыми располагал каждый участник экспедиции для совершения убийства.
  На первый взгляд любой при возможности мог бы совершить его, за исключением трех человек.
  Доктор Лейднер, по подавляющему числу свидетельств, не покидал крыши. Мистер Кэри дежурил на холме. Мистер Коулман был в Хассаньехе.
  Но эти алиби, друзья мои, были не столь хороши, какими казались. Я исключаю доктора Лейднера. Нет никакого сомнения, что он был на крыше все время и вниз сошел почти через час с четвертью после того, как совершилось убийство.
  Но так ли уж определенно, что мистер Кэри был на холме все время?
  И был ли мистер Коулман на самом деле в Хассаньехе в момент совершения убийства?
  Билл Коулман покраснел, открыл рот, закрыл и неловко посмотрел по сторонам.
  Выражение лица мистера Кэри не изменилось.
  Пуаро невозмутимо продолжал:
  – Я также принял в расчет еще одно лицо, которое, как я убедился, было вполне способно совершить убийство, если бы этого сильно захотело. У мисс Райлли для этого достаточно смелости, ума и безжалостности. Когда мисс Райлли разговаривала со мной о покойной, я сказал в шутку, что, надеюсь, у нее есть алиби. Я думаю, что мисс Райлли осознала тогда, что имела в душе по меньшей мере желание убить. Во всяком случае, она немедленно глупо и бесполезно солгала. Она сказала, что играла в тот день в теннис. На следующий день я случайно из разговора с мисс Джонсон узнал, что мисс Райлли на самом деле вовсе не играла в теннис, а в момент убийства была рядом с домом. Мне пришло в голову, что мисс Райлли если и не виновна в преступлении, то могла бы сообщить что-то существенное.
  Он опять сделал паузу.
  – Не скажете ли нам, мисс Райлли, что же вы все-таки увидели в тот день? – спокойно спросил он.
  Девушка ответила не сразу. Она продолжала смотреть в окно. А когда она заговорила, ее голос был бесстрастен.
  – Я после ленча поехала верхом на раскопки. Должно быть, было примерно без четверти два, когда я добралась туда.
  – Нашли ли вы кого-нибудь из своих друзей на раскопках?
  – Нет, не было никого, кроме мастера-араба.
  – Вы не видели мистера Кэри?
  – Нет.
  – Любопытно, – сказал Пуаро. – Никого больше не видел и мистер Верье, когда ездил туда в тот же день. – Он посмотрел приглашающе на Кэри, но тот не шелохнулся и молчал. – Как вы это объясняете, мистер Кэри?
  – Ничего интересного не предвиделось. Я пошел прогуляться.
  – В каком направлении вы пошли прогуляться?
  – Вниз по реке.
  – Не назад к дому?
  – Нет.
  – Я полагаю, – сказала мисс Райлли, – вы ждали кого-то, кто не пришел.
  Он взглянул на нее, но не ответил.
  Пуаро не стал заострять внимания. Он снова заговорил с девушкой:
  – Вы видели что-нибудь еще, мадемуазель?
  – Да. Я была неподалеку от дома экспедиции, когда заметила, что в вади[578] остановился экспедиционный грузовик. Я подумала, что это весьма странно. Потом увидела мистера Коулмана. Он прошел вперед с опущенной вниз головой, как будто что-то искал.
  – Послушайте, – взорвался мистер Коулман, – я…
  Пуаро властным жестом остановил его:
  – Обождите. Вы с ним разговаривали, мисс Райлли?
  – Нет.
  – Почему?
  – Потому что время от времени он вздрагивал и украдкой оглядывался, – помедлив, сказала девушка. – Это вызвало у меня неприятное ощущение. Я повернула лошадь и уехала прочь. Я не думаю, что он меня видел. Я была не очень близко, а он был поглощен своим занятием.
  – Послушайте, – мистера Коулмана уже было не остановить. – У меня имеется вполне хорошее объяснение этому… Это, правда, выглядит несколько сомнительно. По правде говоря, я накануне сунул в карман пиджака, вместо того чтобы отнести в комнату древностей, очень хорошую цилиндрическую печать… И совсем забыл о ней. А потом обнаружил, что выронил ее где-то из кармана. Я не хотел шума по этому поводу и решил, что поищу как следует потихоньку. Я был уверен, что выронил ее по дороге с раскопок. Я помчался по своим делам в Хассаньех. Послал walad[579] сделать кое-какие покупки и рано вернулся. Я поставил автобус так, что его не было видно, и искал вовсю больше часа. И не нашел эту чертову штуковину все-таки! Тогда сел в автобус и поехал домой. Естественно, все подумали, что я только что вернулся.
  – А вы их не разубеждали? – вкрадчиво спросил Пуаро.
  – Так это было вполне естественно при сложившейся ситуации, разве нет?
  – Я вряд ли соглашусь, – сказал Пуаро.
  – Ну что вы! Не лезь на рожон – вот мой девиз! И вы не можете мне ничего приписать. Я вообще не заходил во двор, и вам не найти никого, кто бы сказал, что я заходил.
  – Это, конечно, было бы трудно, – сказал Пуаро. – Слуги показали, что никто с улицы не заходил во двор, но мне пришло в голову, что это на самом деле не совсем то, что нужно. Они клялись, что ни один незнакомый человек не входил на территорию. Их не спросили о членах экспедиции.
  – Так спросите, – сказал Коулман. – Голову даю на отсечение, они ни меня, ни Кэри не видели.
  – Ага! Но тут возникает весьма интересный вопрос. Они, без сомнения, заметили бы незнакомого человека, но стали ли бы они обращать внимание на сотрудника экспедиции? Сотрудники входят и выходят весь день. Слуги вряд ли обращают внимание, когда они входят и выходят. Я допускаю, что либо мистер Кэри, либо мистер Коулман могли войти, а в памяти слуг это не сохранилось.
  – Ерунда! – сказал Коулман.
  – Причем, я думаю, что менее вероятно, чтобы заметили, как входил или выходил мистер Кэри, – невозмутимо продолжал Пуаро. – Мистер Коулман отправился в Хассаньех утром на автомобиле, и его бы ждали на нем. Его прибытие пешком, следовательно, могло быть замечено скорее.
  – Конечно, скорее! – сказал Коулман.
  Ричард Кэри поднял голову. Его глаза в упор смотрели на Пуаро.
  – Вы что же, обвиняете меня в убийстве, мистер Пуаро? – спросил он.
  Он держался совершенно спокойно, но в голосе его прозвучали угрожающие нотки. Пуаро поклонился ему.
  – Пока я только беру всех вас в путешествие, мое путешествие в направлении истины. Теперь я установил один факт: все сотрудники экспедиции, а также сестра Ледеран, могли в реальной действительности совершить убийство. То, что вероятность совершения его некоторыми из них очень мала, – вопрос другой. Я изучил средства и возможности. Потом перешел к мотивам. Я установил, что все как один могли иметь мотив!
  – О! Пуаро! – закричала я. – Я-то почему? Незнакомый человек. Только что приехала.
  – Eh bien, ma soeur[580], а разве не этого как раз боялась миссис Лейднер? Незнакомого человека со стороны?
  – Но… но… Почему? Доктор Райлли знал обо мне все! Он предложил мне приехать.
  – Много ли он о вас на самом деле знал? В основном то, что вы ему сами рассказали. Мошенницы часто выдают себя за сестер милосердия.
  – Вы можете написать к Святому Кристоферу… – начала я.
  – Успокойтесь, невозможно продолжать, пока вы приводите свои аргументы. Я не говорю, что подозреваю вас. Я всего лишь говорю, что вы могли оказаться кем-то другим, а не тем, за кого себя выдаете. Знаете, есть много женщин – ловких мошенниц. Уильям Боснер может быть чем-то в этом роде.
  Я было собралась тут высказать ему все, что думала. Женщины-мошенницы, ну и ну! Но он повысил голос и заторопился с таким решительным видом, что я промолчала.
  – Я собираюсь быть откровенным, даже грубым. В этом есть необходимость. Я собираюсь вскрыть оборотную сторону событий.
  Я изучил и взвесил все души до единой. Начал с доктора Лейднера и скоро убедился, что любовь к жене была единственным смыслом его жизни. Он был человеком, раздираемым и опустошенным горем. Сестру Ледеран я уже упоминал. Чтобы выдавать себя за кого-то другого, нужно быть чрезвычайно изощренным человеком, и я склонился к тому, что она именно то, кем себя называет, – основательно знающая свое дело сестра милосердия.
  – Спасибо и на том, – вставила я.
  – Затем мое внимание сразу привлекли мистер и миссис Меркадо – они определенно были в состоянии сильной тревоги и беспокойства. Я взялся сначала за миссис Меркадо. Была ли она способна на убийство, и если да, то по каким причинам?
  Миссис Меркадо женщина хрупкая. С первого взгляда не представлялось возможным, что у нее хватит силы сразить такую женщину, как миссис Лейднер, при помощи тяжелого камня. Однако, если бы миссис Лейднер стояла на коленях в тот момент, это было бы, по крайней мере, физически возможно. Есть способы, при помощи которых женщина может заставить другую встать на колени. О, не эмоциональным путем! Например, женщина может подогнуть подол юбки и попросить подколоть. Вторая, ничего не подозревая, опустится на колени.
  Но мотив? Сестра Ледеран говорила мне о сердитых взглядах миссис Меркадо на миссис Лейднер. Мистер Меркадо, по всей видимости, легко поддался чарам миссис Лейднер. Но я не думаю, что объяснение надо искать в обычной ревности. Я был уверен, что на самом деле мистер Меркадо ни в малейшей степени не интересовался миссис Лейднер, и, несомненно, миссис Меркадо это знала. Она могла прийти в ярость, но для убийства должно было быть более серьезное основание. Но миссис Меркадо, по сути своей, болезненно выраженный материнский тип. По тому, как она смотрела на своего мужа, я понял, что она не только любит его, но готова драться за него до последней капли крови. Она постоянно была настороже. Боялась за него, не за себя. И когда я исследовал мистера Меркадо, я сразу догадался, в чем дело, и принял меры, чтобы убедиться в правильности своей догадки. Мистер Меркадо – наркоман высокой степени привыкания.
  Мне, вероятно, нет надобности говорить вам, что употребление наркотиков в течение длительного времени приводит к значительному ослаблению моральных устоев.
  Под воздействием наркотиков человек совершает действия, о которых бы он и не помышлял несколько лет назад, до того как начал принимать их. В некоторых случаях человек совершает убийство, и трудно сказать, отвечает он в полной мере за свои поступки или нет. Закон в разных странах имеет различия на этот счет. Главная особенность преступника-наркомана – это переоценка своих сил и возможностей.
  Я подумал, что, может быть, был какой-то неблаговидный инцидент, возможно, преступный, в прошлом мистера Меркадо, который каким-то образом его жене удалось скрыть. Тем не менее его карьера была на волоске. Станет известно об инциденте – и мистер Меркадо погиб. Жена была всегда начеку. Но здесь надо принять во внимание миссис Лейднер. У нее был острый ум и жажда власти. Она могла даже вынудить несчастного довериться ей. Это как раз отвечало ее своеобразному характеру: владеть чужим секретом, который она может раскрыть в любую минуту и погубить человека.
  В этом заключался возможный мотив убийства со стороны обоих Меркадо. Чтобы защитить своего супруга, миссис Меркадо, я уверен, ни перед чем не остановилась бы! Оба – она и ее муж – имели эту возможность в течение тех десяти минут, когда двор был пуст.
  – Неправда! – закричала миссис Меркадо.
  Пуаро не обратил на это внимания.
  – Далее я занялся мисс Джонсон. Была ли она способна на убийство? Я подумал, что да. Она была человеком сильной воли и железного самоконтроля. Такие люди постоянно сдерживают себя, но однажды плотину прорывает! Но если бы мисс Джонсон совершила преступление, то это могло бы случиться по какой-то причине, связанной с мистером Лейднером. Если бы ей стало известно, что миссис Лейднер отравляет жизнь своего мужа, тогда глубокая, бессознательная ревность ухватилась бы за благовидный мотив и дала бы себе полную волю. Да, мисс Джонсон была определенно подходящим вариантом.
  Потом – три молодых человека.
  Первый – Карл Рейтер. Если благодаря какому-то случаю кто-то в штате экспедиции был Уильямом Боснером, то скорее всего это был Рейтер. Но если он был Уильямом Боснером, тогда он, без сомнения, достигший совершенства актер! Если же он был просто самим собой, были ли у него мотивы для убийства?
  Учитывая характер миссис Лейднер, Карл Рейтер чересчур легкая добыча, чтобы ею заниматься. Он мог получить щелчок по носу и тут же продолжать кланяться. Миссис Лейднер презирала безропотное поклонение, мужчины-«тряпки» всегда пробуждают самые худшие черты женской натуры. По отношению к Карлу Рейтеру миссис Лейднер проявляла прямо-таки намеренную жестокость. Здесь насмешка, там укол – она превратила жизнь молодого человека в ад.
  Пуаро вдруг остановился и сугубо доверительно обратился к молодому человеку:
  – Mon ami[581], пусть это послужит для вас уроком. Вы – мужчина, так ведите себя как мужчина. Унижаться мужчине – это противоречит Природе. Женщина и Природа реагируют почти одинаково! Помните, лучше схватить самую большую что ни на есть тарелку и запустить ей в голову, чем извиваться червяком, ловя ее взгляд!
  Он оставил свой конфиденциальный тон и вернулся к лекторской манере.
  – Был ли Карл Рейтер доведен до такой крайности, что мог напасть на свою мучительницу и убить ее? Страдания совершают с человеком удивительные вещи. Опровергнуть это у меня оснований не было.
  Следующий – Уильям Коулман. Его поведение, как сообщила мисс Райлли, несомненно, подозрительно. Но он мог бы быть преступником только в том случае, если бы под его жизнерадостной наружностью скрывалась личность Уильяма Боснера. Я не думаю, что Уильям Коулман, сам по себе как Уильям Коулман, обладает характером убийцы. Его проступки могли бы проявиться в другом направлении. Ага! Сестра Ледеран, кажется, догадывается, какими они могли бы быть?
  Как все-таки это ему удается? Безусловно, я и виду не подала, будто я что-то об этом подумала.
  – Ничего особенного, – нерешительно сказала я. – Не знаю, насколько это верно, но мистер Коулман сам однажды говорил, что мог бы прекрасно подделывать документы, подписи и прочее.
  – Интересно, – сказал Пуаро. – Следовательно, если бы он наткнулся на одно из старых писем с угрозами, он мог бы без труда его скопировать?
  – Ой-ё-ёй! – закричал мистер Коулман. – Это же называется сговор!
  Пуаро несся дальше.
  – А вот Уильям Боснер он или нет – не проверишь. Но мистер Коулман упоминал об опекуне, не об отце, так что нет ничего определенного, чтобы отказаться от этой мысли.
  – Чушь, – сказал мистер Коулман. – Почему вы слушаете, что он тут на меня городит?
  – Третий молодой человек – мистер Эммотт, – продолжал Пуаро. – Под ним опять-таки могла скрываться личность Уильяма Боснера. Какие бы мотивы у него ни имелись для того, чтобы убрать миссис Лейднер, я скоро понял, что у меня не найдется средств выпытать их у него. Он умеет держать язык за зубами, и не было никакой возможности заставить его проговориться. Из всей экспедиции он, по-видимому, самый хороший и самый беспристрастный судья миссис Лейднер. Я думаю, он всегда понимал ее такой, какая она есть, но каково его мнение по поводу ее личности, я выяснить не смог. Я представляю себе, что и саму миссис Лейднер могло сердить и провоцировать его поведение.
  Можно сказать, что из всей экспедиции и по характеру, и по способностям мистер Эммотт показался мне наиболее подходящим для совершения умного и точно рассчитанного преступления.
  Первый раз мистер Эммотт оторвал свой взгляд от ботинок.
  – Благодарю, – сказал он, и какая-то насмешливая нотка прозвучала в его голосе.
  – Последние в моем списке – Ричард Кэри и отец Лавиньи.
  По свидетельству сестры Ледеран и других, мистер Кэри и миссис Лейднер недолюбливали друг друга. Оба едва удерживались в рамках приличий. Еще один человек, мисс Райлли, выдвинула совершенно противоположную версию толкования их холодной вежливости.
  Вскоре у меня почти не осталось сомнений в правильности объяснения мисс Райлли. Я перестал сомневаться. Благодаря простому приему я спровоцировал мистера Кэри на опрометчивое и неосмотрительное высказывание. Это было нетрудно. Как я вскоре понял, он находился в состоянии нервного напряжения. Человек, который находится на пределе своих возможностей, редко способен скрыть внутреннюю борьбу.
  Мистер Кэри сдался почти мгновенно. Он искренне, в чем я ни на миг не сомневаюсь, сказал, что ненавидел миссис Лейднер.
  И он, без сомнения, говорил правду. Он в самом деле ненавидел миссис Лейднер. Но почему он ее ненавидел?
  Я говорил о женщинах, которые обладают губительным очарованием. Но у мужчин тоже бывает такое качество. Есть мужчины, которые способны без малейшего усилия увлечь женщину. Это называется сейчас le sex appell![582] Мистер Кэри обладает этим свойством в полной мере. Начнем с того, что он был предан другу-работодателю и безразличен к его жене. Это не устраивало миссис Лейднер. Она должна была распоряжаться, и она задалась целью увлечь мистера Кэри. Но тут, я полагаю, произошло нечто непредвиденное. Она сама, может быть, первый раз в жизни, оказалась жертвой всепоглощающей страсти. Она влюбилась, по-настоящему полюбила Ричарда Кэри.
  И он был не способен оказать ей сопротивление. Вот в чем суть ужасного состояния, того нервного напряжения, которое он испытывал. Его раздирали две противоположные страсти. Он любил Луизу Лейднер, но он также и ненавидел ее. Он ненавидел ее за подрыв его верности другу. Нет большей ненависти, чем ненависть мужчины, которого заставили полюбить женщину против его воли.
  Здесь у меня имелся исчерпывающий мотив, который был мне нужен. Я был убежден, что в определенный момент для Ричарда Кэри было бы вполне естественно сокрушить этого красивого, околдовавшего его идола.
  Я все время был уверен, что убийство Луизы Лейднер было crime passionné[583]. В мистере Кэри я нашел идеального исполнителя такого вида преступления.
  Остается еще один кандидат на звание убийцы – отец Лавиньи. Мое внимание преподобный отец привлек сразу из-за несовпадения его описания незнакомого человека, заглядывавшего в окно, с описанием, что дала сестра Ледеран. В показаниях разных свидетелей всегда встречаются некоторые противоречия, но это противоречие сразу бросилось в глаза. Примечательно, что отец Лавиньи настаивал на одной особой примете – косоглазии, которая значительно облегчала опознание.
  Но очень скоро стало ясно, что если сестра Ледеран дала довольно точное описание, то отец Лавиньи – совсем наоборот. Казалось, отец Лавиньи намеренно вводит нас в заблуждение, как будто он не хочет, чтобы этот человек был пойман.
  Но в таком случае он должен был что-то знать об этой интересующей нас личности. Видели, как он разговаривал с этим человеком, но у нас есть только его свидетельство о содержании их беседы.
  Чем занимался житель Ирака, когда его увидели сестра Ледеран и миссис Лейднер? Пытался заглянуть в окно, окно миссис Лейднер, как они поняли. Но когда я пошел и встал на то место, где они находились, я понял, что это могло быть также и окно комнаты древностей.
  Следующей ночью была тревога, кто-то оказался в комнате древностей. Выяснилось, однако, что ничего не пропало. Для меня интересно то, что, когда туда пришел доктор Лейднер, он обнаружил, что отец Лавиньи уже там. Отец Лавиньи говорит, что он заметил свет. Но опять-таки это только по его словам.
  Я начинаю проявлять интерес к отцу Лавиньи. Накануне, когда я высказал предположение, что отец Лавиньи может быть Фредериком Боснером, доктор Лейднер с пренебрежением отнесся к этой мысли. Он сказал, что отец Лавиньи известный человек. Я развиваю предположение: Фредерик Боснер, у которого было почти двадцать лет, чтобы сделать карьеру под новым именем, вполне мог стать к настоящему времени известным человеком! Но все равно, я не думаю, что он провел этот промежуток времени в религиозной общине. Напрашивается гораздо более простое объяснение.
  Знал кто-нибудь в экспедиции отца Лавиньи в лицо до его появления? Очевидно – нет. Тогда почему бы кто-то не мог выдать себя за отца Лавиньи? Я установил, что в Карфаген была послана телеграмма о неожиданной болезни доктора Берда, который должен был ехать с экспедицией. Перехватить телеграмму, что может быть проще? Что касается работы, то второго эпиграфиста в экспедиции не было… Кое в чем разбираясь, сообразительный человек мог легко пустить пыль в глаза. К тому же до сего времени таблеток и надписей попадалось мало, и, как я понял, прочтения отца Лавиньи воспринимались как несколько необычные. Было похоже, что отец Лавиньи – самозванец. Но Фредерик ли он Боснер?
  Ничто этого не подтверждало.
  Представлялось, что истину следует искать в другом направлении.
  У меня с отцом Лавиньи состоялся продолжительный разговор. Я верующий католик и знаю многих священников и членов религиозных общин. Отец Лавиньи поразил меня тем, что не вполне соответствовал своей rôle[584]. Но с другой стороны, он поразил меня осведомленностью совсем другого свойства. Я насмотрелся людей такого типа, но они отнюдь не были членами религиозных общин.
  Я начал рассылать телеграммы.
  А потом, сама того не ведая, сестра Ледеран дала мне ключ к разгадке. Мы осматривали золотые украшения в комнате древностей, и она упомянула о кусочке воска, приклеившемся к золотой чаше. Я говорю: «Воск?» – и отец Лавиньи сказал: «Воск?» и его тона было достаточно! Я моментально понял, что он здесь делал.
  И тут он обратился прямо к доктору Лейднеру.
  – Сожалею, но должен сказать, – тут он сделал большую паузу, – должен сказать, что золотая чаша в комнате древностей, золотой кинжал, украшения для волос и ряд других вещей – не подлинные найденные вами предметы. Это искусная гальванопластика. Отец Лавиньи, как только что выяснилось из последнего ответа на мои телеграммы, не кто иной, как Рауль Менье, по данным французской полиции, один из наиболее ловких воров. Он специализировался на кражах из музеев objets d'art[585] и тому подобного. Совместно с ним действует Али Юсуф, полутурок, первоклассный ювелир. Наше первое знакомство состоялось, когда в Лувре обнаружили подделки вместо подлинников. Было установлено, что доступ к этим предметам имели при посещении Лувра довольно известные археологи, которых директор в лицо не знал. А когда принялись наводить справки, оказалось, что эти известные археологи не посещали Лувра в соответствующее время.
  Я узнал, что, когда пришла ваша телеграмма, Менье был в Тунисе, готовился совершить кражу у святых отцов. Отец Лавиньи был нездоров и вынужден был отказаться от поездки, но Менье удалось перехватить его телеграмму и заменить другой с принятием приглашения. Он был при этом в полной безопасности. Даже если бы монахи прочитали про него в какой-нибудь газете (сама по себе вещь маловероятная), они бы просто подумали, что газеты, как это часто случается, неправильно информированы.
  Менье и его сообщник прибыли. Последнего видели, когда он производил разведку комнаты древностей снаружи. Идея такова: отец Лавиньи снимает восковые слепки. Али потом делает искусные дубликаты. Всегда найдутся коллекционеры, которые заплатят как следует за подлинные древности и не будут задавать лишних вопросов. Отец Лавиньи осуществляет замену подлинных предметов по возможности ночью.
  И нет сомнения в том, чем он занимался, когда миссис Лейднер услышала его и забила тревогу. Что ему оставалось делать? Он наскоро сочиняет историю о том, что заметил свет в комнате древностей.
  Это «сошло», как говорится, очень хорошо. Но миссис Лейднер была не столь проста. Она, может быть, вспомнила кусочек воска, который заметила раньше, и сообразила, что к чему. А если она сообразила, каковы ее дальнейшие шаги? Не было ли dans son caractère[586] ничего не делать сразу, доставлять себе удовольствие, смущая намеками отца Лавиньи? Она дала ему понять, что у нее есть подозрения, и только. Это, возможно, опасная игра, но ей доставляет удовольствие опасная игра.
  И, возможно, она играет в эту игру чересчур долго. Отец Лавиньи боится провала и наносит удар до того, как она поняла, что он собирается сделать.
  Отец Лавиньи – это Рауль Менье, вор. Является ли он также убийцей?
  Пуаро принялся шагать по комнате. Он вытащил носовой платок, вытер лоб и продолжал:
  – Такой вопрос я задавал себе сегодня утром. Было восемь различных версий, и я не знал, какая из них верна. Я не знал еще, кто убийца.
  Но убийство – это привычка. Мужчина или женщина, которые убивают один раз, совершат и второе убийство.
  И вот благодаря второму убийству убийца оказался у меня в руках.
  Меня все время не покидала мысль, что кто-то из вас держит при себе информацию – информацию, обличающую убийцу.
  Если так, то этот человек был в опасности.
  Моя озабоченность относилась главным образом к сестре Ледеран. Она энергичный человек с живым, пытливым умом. Я опасался, что она обнаружила больше, чем ей было безопасно знать.
  Как вы все знаете, второе убийство имело место. Но жертвой оказалась не сестра Ледеран, это была мисс Джонсон.
  Думаю, я все равно пришел бы к верному решению логическим путем, но совершенно несомненно, что убийство помогло мне это сделать намного быстрее.
  Начнем с того, что одна подозреваемая была исключена – сама мисс Джонсон, – поскольку я никак не мог принять версию самоубийства.
  Давайте теперь подробно рассмотрим обстоятельства второго убийства.
  Обстоятельство первое: в воскресенье вечером сестра Ледеран находит мисс Джонсон в слезах, и в тот же вечер мисс Джонсон сжигает клочки письма, которое, как полагает сестра, было написано тем же почерком, что и анонимное письмо.
  Обстоятельство второе: вечером перед смертью мисс Джонсон сестра Ледеран находит ее на крыше в состоянии, которое сестра называет состоянием крайнего ужаса. Когда сестра спрашивает, в чем дело, та отвечает ей: «Я поняла, как кто-то со стороны мог войти и выйти, и никто никогда бы не догадался». Она не стала больше ничего говорить. Отец Лавиньи пересекает двор, а мистер Рейтер находится у дверей фотолаборатории.
  Обстоятельство третье: мисс Джонсон застают при смерти. Единственное слово, которое она с усилием может отчетливо произнести, это «окно… окно…».
  Таковы обстоятельства, а вот вопросы, с которыми мы сталкиваемся:
  Кто автор писем?
  Что мисс Джонсон поняла, стоя на крыше?
  Что она подразумевала под словом «окно…»?
  Eh bien, давайте возьмемся сначала за вторую задачу, как наиболее легкую для объяснения. Я сходил наверх с сестрой Ледеран и встал там, где стояла мисс Джонсон. Оттуда ей были видны двор и арка, северная сторона здания и два члена экспедиции. Относились ли ее слова к мистеру Рейтеру или отцу Лавиньи?
  Почти сразу мне пришло в голову, что, если посторонний пришел со стороны, он мог это сделать только при помощи переодевания. И был только один человек, чей общий вид подходил для подобного перевоплощения, – отец Лавиньи! В пробковом шлеме, темных очках от солнца, с черной бородой и в монашеском длинном шерстяном одеянии незнакомец мог пройти вовнутрь, и слуги не поняли бы, что вошел посторонний.
  Это имела в виду мисс Джонсон? Или она зашла дальше? Или она поняла, что вообще личность отца Лавиньи была прикрытием? Что он не тот, за кого себя выдавал?
  Зная то, что я знал об отце Лавиньи, я был склонен считать загадку решенной. Рауль Менье – убийца. Он убил миссис Лейднер, чтобы заставить ее замолчать, пока она его не выдала. Еще один человек дает ему понять, что его секрет раскрыт. Его следует тоже убрать.
  Итак, все объясняется. Второе убийство. Побег отца Лавиньи без облачения и бороды. Он и его приятель мчатся по Сирии с безупречными паспортами двух путешествующих деловых людей. Его последнее действие – положить окровавленную зернотерку под кровать мисс Джонсон.
  Так вот, я говорю, что был почти убежден, но не совсем. Так как безупречное заключение должно объяснить все – а это не объясняло.
  Оно не объясняло, например, почему мисс Джонсон говорила: «окно… окно…», когда умирала. Оно не объясняло, почему она лила над письмом слезы. Оно не объясняло ее душевного состояния в тот момент, когда она стояла на крыше, – ее крайний ужас и отказ рассказать сестре Ледеран, что она заподозрила или поняла.
  Это было заключение, которое вроде согласовывалось с фактами, но не учитывало психологических нюансов.
  И потом, когда я стоял на крыше, мысленно перебирая эти три момента: письма, крыша, окно, я понял, о чем догадалась мисс Джонсон!
  И на этот раз то, что я понял, объяснило все!
  
  
  Глава 28
  Окончание путешествия
  Пуаро огляделся вокруг. Все глаза были устремлены на него. Спавшее было напряжение вдруг снова возросло.
  Что-то будет… что-то будет…
  – Письма, крыша, «окно»… Да, все объяснилось, все встало на свои места, – невозмутимо продолжал Пуаро. – Я сказал, что только трое имели алиби на момент преступления. Два из этих алиби, как я показал, ничего не стоили. Я понял теперь свою огромную поразительную ошибку: третье алиби тоже ничего не стоило. Доктор Лейднер не только мог совершить преступление, но я убедился, что он совершил его.
  Наступило молчание, непостижимое молчание. Доктор Лейднер молчал. Он, по-видимому, все еще был погружен в свой далекий мир. Дейвид Эммотт, однако, неловко зашевелился и заговорил:
  – Я не знаю, мистер Пуаро, что вы хотите сказать. Я говорил вам, что доктор Лейднер вообще не покидал крышу до… по крайней мере до без четверти трех. Это чистая правда. Я торжественно клянусь. Я не лгу. И он это не мог сделать так, чтобы я этого не увидел.
  Пуаро кивнул.
  – О, я вам верю. Доктор Лейднер не уходил с крыши. Это неоспоримый факт. Но что я понял и что поняла мисс Джонсон – это то, что доктор Лейднер мог убить жену, не уходя с крыши.
  Мы все широко раскрыли глаза от удивления.
  – Окно, – закричал Пуаро, – ее окно! Вот что я понял, точно так же, как поняла это мисс Джонсон. Ее окно находилось прямо внизу со стороны, противоположной двору. И доктор Лейднер был один наверху. И эти тяжелые каменные зернотерки были там наверху, под рукой. Так просто, все так просто, при одном условии, чтобы у убийцы была возможность передвинуть тело до того, как кто-то еще увидит его… О, это превосходно, это так невероятно просто!
  Послушайте, все это было так: доктор Лейднер на крыше занимается керамикой. Он зовет вас наверх, мистер Эммотт, и, пока занимает вас разговорами, замечает, что, как часто бывает, мальчишка воспользовался вашим отсутствием, бросил работу и ушел со двора. Он держит вас минут десять, потом позволяет уйти. Как только вы спустились вниз и стали звать мальчика, он приводит план в действие.
  Он достает из кармана вымазанную пластилином маску и опускает ее за парапет, пока она не стукается об окно жены.
  Это, как вы понимаете, окно, выходящее на поля, обращенное в противоположную двору сторону.
  Миссис Лейднер лежит у себя на кровати и дремлет. Она спокойна и безмятежна. Стук в окно привлекает ее внимание. Но сейчас, в разгар дня, в маске нет ничего страшного. Миссис Лейднер не испугана, она возмущена. Она делает то, что сделала бы любая женщина на ее месте. Она соскакивает с кровати, открывает окно, просовывает голову между засовами и поворачивается лицом вверх посмотреть, кто же ее разыгрывает.
  Доктор Лейднер ждет. У него в руках наготове тяжелая зернотерка. Улучив момент, он «роняет» ее.
  Со слабым криком, услышанным мисс Джонсон, миссис Лейднер падает на ковер под окном.
  В зернотерке есть дырка, и сквозь нее доктор Лейднер предварительно продернул шнур. Теперь он тянет шнур и вытаскивает зернотерку. Он аккуратно, окровавленной стороной вниз, укладывает ее на крыше среди остальных предметов подобного рода.
  Он продолжает свою работу в течение приблизительно часа, пока не считает, что наступило время для второго акта. Он спускается по лестнице, разговаривает с мистером Эммоттом и сестрой Ледеран, пересекает двор и входит в комнату жены. Вот как он сам объяснил свое поведение там: «Я увидел, что тело жены лежит грудой у кровати. На минуту я оцепенел, не мог пошевелиться. Потом я подошел, встал на колени перед ней и поднял ее голову. Я понял, что она мертва… Наконец я встал. Я был ошеломлен. Я был словно пьяный. Я сумел добраться до двери и крикнуть».
  Вполне возможный отчет о действиях ошеломленного горем человека. Теперь послушайте, что, по моему мнению, происходило на самом деле. Доктор Лейднер входит в комнату, торопится к окну и, натянув перчатки, закрывает и запирает его, потом поднимает тело жены и переносит его на другое место, между кроватью и дверью. Затем замечает крошечное пятно на коврике у окна. Он не может поменять его на коврик у стола, они разные, тогда он кладет коврик с пятном перед умывальником, а коврик от умывальника переносит к окну. Если пятно заметят, его свяжут с умывальником, но не с окном – очень важный момент. Никакого намека на то, что окно играло какую-то роль в деле, не должно быть. Затем он подходит к двери и разыгрывает роль убитого горем мужа, а это, как мне представляется, нетрудно. Потому что он все-таки любил свою жену.
  – Милый мой, – не сдержался доктор Райлли. – Если он любил ее, почему же убил? Где мотив? Что вы молчите, доктор Лейднер? Скажите ему, что он ненормальный.
  Доктор Лейднер не говорил, не двигался.
  – Разве я вам не говорил все время, что это crime passionner? – сказал Пуаро. – Почему ее первый муж, Фредерик Боснер, грозился убить ее? Потому что он ее любил… И в конце концов, вы видите, он свою угрозу сдержал… Да, конечно, как только я понял, что именно доктор Лейднер совершил убийство, все встало на свои места…
  Я снова возвращаюсь к началу своего путешествия: первое замужество миссис Лейднер, угрожающие письма, ее второе замужество. Письма с угрозой препятствовали ей выйти замуж за любого другого мужчину, но их не было, когда она собиралась стать женой доктора Лейднера. До чего все просто, если доктор Лейднер на самом деле Фредерик Боснер.
  Давайте еще раз проделаем наше путешествие – на этот раз с точки зрения молодого Фредерика Боснера.
  Начнем с того, что он любит свою жену Луизу с той непреодолимой страстью, какую только может вызвать женщина ее типа. Она предает его. Его приговаривают к смерти. Он совершает побег. Попадает в железнодорожную катастрофу, но ему удается всплыть под другим именем, под именем молодого шведского археолога Эрика Лейднера, чье тело было сильно обезображено и который был без тени сомнения похоронен как Фредерик Боснер.
  Каково отношение новоиспеченного Эрика Лейднера к женщине, которая хотела отправить его на смерть? Первое и самое главное – он по-прежнему любит ее. Он принимается за постепенное созидание новой жизни. Он человек с большими способностями, его профессия близка ему по духу, и он делает в ней успехи. Но его ни на минуту не покидает главная страсть его жизни. Он следит за передвижениями жены. Он хладнокровен, полон решимости (вспомните, как высказалась о нем сама миссис Лейднер в разговоре с сестрой Ледеран – мягкий, добрый, но безжалостный), она не будет принадлежать другому мужчине. Когда он считает необходимым, он отсылает письмо. Он имитирует некоторые особенности ее почерка на случай, если она задумает отнести письма в полицию. Женщина, которая пишет поразительные анонимные письма самой себе, явление настолько обычное, что полиция, несомненно, обратив внимание на сходство почерка, так и посчитает. В то же время он заставляет ее теряться в догадках: жив он на самом деле или нет.
  Наконец, спустя много лет он решает, что время пришло: он вновь появляется в ее жизни. Все идет хорошо. Его жена ни разу не задумалась, кто он на самом деле. Он – известный человек. Прежде стройный, привлекательный молодой человек, теперь – мужчина средних лет, с бородой и сутулыми плечами. И мы видим, история повторяется. Как и раньше, Фредерик способен брать верх над Луизой. Она во второй раз дает согласие выйти за него замуж. И не поступает никаких писем с запрещением вступить ей в брак.
  Но после этого письмо все-таки приходит. Почему?
  Я думаю, что доктор Лейднер не хотел рисковать счастьем. Интимность брака могла разбудить воспоминания… Он очень хочет внушить жене раз и навсегда, что Фредерик Боснер и Эрик Лейднер – два разных человека. До того хочет, что от первого поступает письмо с угрозой по поводу второго. Следует довольно пустая затея с отравлением газом – устроенная, конечно, доктором Лейднером. Опять-таки с тем же намерением.
  После этого он не предпринимает никаких шагов. Больше нет необходимости в письмах. Они могут строить свою счастливую семейную жизнь.
  А затем, спустя почти два года, письма появляются вновь.
  Почему? Eh bien, я думаю, что знаю. Потому что угроза, подразумевающаяся в письмах, была неподдельной угрозой. Вот почему миссис Лейднер всегда пугалась. Она знала мягкую, но безжалостную натуру ее Фредерика. Если она будет принадлежать другому мужчине, он ее убьет. А она отдалась Ричарду Кэри.
  И вот, обнаружив это, доктор Лейднер спокойно, хладнокровно готовит убийство.
  Теперь вам понятно, какую важную роль сыграла сестра Ледеран? Объясняется и довольно любопытное поведение доктора Лейднера (оно меня озадачило с самого начала), договаривавшегося об обслуживании своей жены. Было важно, чтобы надежный свидетель-профессионал мог бы неопровержимо констатировать, что с момента убийства до того времени, когда обнаружили тело миссис Лейднер, прошло более часа, то есть что ее убили в то время, когда – все могли поклясться – ее муж был на крыше. Ведь иначе могло возникнуть подозрение, что он убил ее, когда вошел в комнату, но об этом не могло быть и речи после того, как медицинская сестра засвидетельствовала, что она уже час как мертва.
  И что еще объясняется, так это любопытное состояние натянутости и напряжения, которое было в экспедиции в этом году. Я ни разу с самого начала не подумал, что это можно отнести полностью за счет влияния миссис Лейднер. В течение ряда лет эта самая экспедиция имела добрую репутацию. По моему мнению, настроение коллектива всегда определяется главным образом настроением руководителя. Доктор Лейднер, каким бы он ни был невозмутимым, сильная личность. Именно благодаря его такту, его умению правильно относиться к людям атмосфера всегда была счастливой.
  Если произошла перемена, следовательно, перемена должна быть связана с руководителем, иными словами, с доктором Лейднером. Именно доктор Лейднер, а не миссис Лейднер, был источником этой натянутости и напряжения. Неудивительно, что сотрудники почувствовали перемену, не понимая, в чем дело. Обходительный, общительный доктор Лейднер, внешне оставшись таким же, только играл роль самого себя. Истинный Лейднер был одержимым фанатиком, задумавшим убийство.
  А теперь мы переходим ко второму убийству – убийству мисс Джонсон. Приводя в порядок бумаги доктора Лейднера в офисе (работа, которую она взяла на себя добровольно, стремясь что-нибудь делать), она, должно быть, натолкнулась на какой-то черновик анонимного письма.
  Наверное, для нее это было непостижимо и вывело из душевного равновесия. Доктор Лейднер намеренно терроризирует свою жену! Она не может этого понять, но это ужасно расстраивает ее. Именно в таком расположении духа, рыдающей, сестра Ледеран нашла ее.
  Я не думаю, что она тут же заподозрила, что доктор Лейднер – убийца, но она оценила мои эксперименты со звуками в комнатах миссис Лейднер и отца Лавиньи. Она поняла, что если крик, который она услышала, был криком миссис Лейднер, окно в ее комнате должно было быть открытым, а не закрытым. На тот момент это не представляло для нее ничего существенного, но она запомнила это.
  В ее голове мысли продолжают развиваться, пробивая дорогу к истине. Может быть, она как-то проговаривается о письмах, и доктор Лейднер понимает ее, и его отношение к ней меняется. Она, может быть, увидела, что он вдруг испугался.
  Но доктор Лейднер не мог убить свою жену! Он находился все время на крыше.
  А затем вечером, когда она сама стоит на крыше, ломая над этим голову, она постигает правду: миссис Лейднер убита отсюда, сверху, через раскрытое окно.
  Именно в эту минуту сестра Ледеран и нашла ее.
  И немедленно ее старая привязанность заявляет о себе, она тут же пускается на хитрость. Сестра Ледеран не должна догадываться об ужасном открытии, которое она только что сделала.
  Она намеренно смотрит в другую сторону (в сторону двора) и делает замечание, подсказанное ей видом отца Лавиньи, когда он минует двор.
  Она отказывается что-нибудь рассказывать. Ей надо «все обдумать».
  А доктор Лейднер, который с тревогой следил за ней, понимает, что она знает правду. Она не та женщина, которая сможет скрыть от него свои ужас и страдания.
  Верно, она не выдала его – но сколько же он может зависеть от нее?
  Убийство – привычка. В ту ночь он заменяет ее стакан с водой на стакан с кислотой: пусть подумают, что она сама отравилась! Могут даже решить, что убийство – ее рук дело и ее замучили угрызения совести. Для подкрепления последней идеи он берет зернотерку с крыши и кладет под ее кровать.
  Неудивительно, что несчастная мисс Джонсон в предсмертной агонии смогла только отчаянно пытаться сообщить свою с трудом добытую информацию. Через «окно», вот как была убита миссис Лейднер, не через дверь – через окно…
  Таким образом, все объясняется, все встает на свои места… Психологически безупречно. Но нет доказательств… Нет никаких доказательств…
  Никто из нас не проронил ни слова. Нас объял ужас. Да и не только ужас. Сострадание тоже.
  Доктор Лейднер не двигался, не сказал ни слова. Он сидел, как сидел все это время. Усталый, состарившийся человек.
  Наконец он слегка пошевелился и посмотрел на Пуаро спокойным усталым взглядом.
  – Да, – сказал он. – Доказательств нет. Но это не имеет значения. Вы знали, что я не буду отрицать правды… Я никогда не отрицал правды… На самом деле я даже рад… я так устал… – Потом он добавил: – Только жаль Энн. Это было плохо… бесчувственно. Это был не я! И она страдала тоже, бедная душа. Да, это был не я. Это был страх.
  Слабая улыбка появилась на его искаженных страданием губах.
  – А вы могли бы стать хорошим археологом, мистер Пуаро. У вас есть дар воссоздавать прошлое. Все было почти так, как вы говорили. Я любил Луизу и убил ее… если бы вы знали Луизу, вы бы поняли… Нет, я думаю, вы и так поймете.
  
  Глава 29
  L'Envoi[587]
  Ну вот, рассказывать больше нечего.
  «Отца» Лавиньи и второго человека поймали, когда они садились на пароход в Бейруте.
  Шийла Райлли вышла замуж за молодого Эммотта. Я думаю, это для нее хорошо. Он не тряпка, она у него будет знать свое место. Беднягу Билла Коулмана она бы держала в ежовых рукавицах. Между прочим, я ухаживала за ним, когда у него был аппендицит год назад. Я его очень полюбила. Близкие послали его фермерствовать в Южную Африку.
  Больше я не была на Востоке. Забавно. Иногда хотелось бы. Я вспоминаю шум водоподъемного колеса, как стирают женщины и тот странный надменный взгляд, которым удостаивают вас верблюды, и у меня появляется чувство, похожее на тоску по дому. В конце концов, может быть, грязь не так в самом деле опасна, как нам внушают с детства!
  Доктор Райлли обычно меня отыскивает, когда приезжает в Англию, и, как я уже говорила, именно он впутал меня в эту историю.
  – В таком случае забирайте все это, – сказала я ему. – Я знаю, грамматика тут ужасная, да и написано все не так, как надо, словом, все не то. Но дело сделано.
  И он взял. Не стал церемониться. Я буду страшно удивлена, если это все же напечатают.
  Мистер Пуаро возвратился в Сирию, а примерно через неделю вернулся домой на Восточном экспрессе и занялся еще одним убийством. Он умный, я этого не отрицаю, но то, как он морочил мне голову, я ему так просто не прощу. Посметь подумать, что я могла быть причастна к убийству и вовсе никакая не сестра милосердия!
  Доктора бывают такие иногда. Будут шутить, особенно некоторые, и никогда не подумают, каково вам!
  Я все передумала о миссис Лейднер. Какая она была в самом деле?.. Иногда мне кажется, что она была просто ужасной женщиной, а иногда вспоминаю, как она хорошо ко мне относилась, какой у нее был приятный голос, удивительные белокурые волосы, и тогда я чувствую, что в конце концов, может быть, ее нужно скорее пожалеть, чем винить…
  И я не могу не пожалеть доктора Лейднера. Я знаю, что он совершил двойное убийство, но мне кажется, что это не меняет дела. Он так безумно любил ее. Так любить кого-то – страшно.
  С годами чем больше я узнаю людей, горя, болезней, тем больше мне всех становится жалко. Что стало с добрыми строгими правилами, в которых меня воспитывала тетя? Очень набожная была женщина, заслуживающая особого разговора. Не было ни одного человека по соседству, чьих недостатков она бы не знала до мельчайших подробностей…
  О господи, вот уж действительно прав был доктор Райлли. Как остановиться писать? Если бы найти хорошую выразительную фразу.
  Надо узнать у доктора Райлли какую-нибудь арабскую. Что-нибудь вроде той, которую использовал мистер Пуаро. «Во имя Аллаха, милосердного, сострадающего…» Что-то в этом духе.
  
  Убийство в «Восточном экспрессе»
  
  
  Часть I
  Факты
  
  
  Глава 1
  В экспресс «Тавры» садится значительное лицо
  Ранним морозным утром, в пять часов по местному времени, вдоль платформы сирийской станции Алеппо вытянулся состав, который железнодорожные справочники торжественно именовали экспресс «Тавры». Экспресс состоял из вагона-ресторана, одного спального и двух вагонов местного сообщения.
  У входа в спальный вагон молоденький лейтенант французской армии во всем великолепии своего мундира разговаривал с человечком, по уши укутанным во всевозможные шарфы и кашне, из-под которых высовывались лишь красный носик и кончики грозно закрученных усов.
  Стоял пронизывающий холод, и провожать почетного гостя было делом отнюдь не завидным, но лейтенант Дюбоск мужественно выполнял свой долг. Он сыпал изысканнейшими фразами на изящнейшем французском языке. Хотя в чем дело, честно говоря, не понимал. Правда, по гарнизону, как бывает в подобных случаях, ходили какие-то слухи. А на генерала, того самого генерала, под началом которого служил лейтенант Дюбоск, стало все труднее угодить. И тогда откуда-то, чуть не из самой Англии, приехал этот бельгиец. Целую неделю весь гарнизон пребывал в непонятной тревоге. А потом пошло-поехало. Один весьма видный офицер покончил с собой, другой подал в отставку – и тревога отпустила военных, некоторые меры предосторожности были отменены. А генерал, тот самый, под началом которого служил лейтенант Дюбоск, словно помолодел лет на десять.
  Дюбоск нечаянно подслушал обрывок разговора между «его» генералом и незнакомцем. «Вы спасли нас, мой друг, – прочувствованно говорил генерал, и его седые усы подрагивали. – Вы спасли честь французской армии, вы предотвратили кровопролитие! Не знаю, как и благодарить вас за то, что вы откликнулись на мою просьбу! Приехать в такую даль…»
  На что незнакомец (его звали Эркюль Пуаро), как и полагается, отвечал: «Что вы, генерал, разве я мог забыть, что вы спасли мне жизнь?» Генерал в свою очередь, произнес какую-то подходящую случаю фразу, отрицая свои заслуги, и в разговоре вновь замелькали Франция, Бельгия, слава, честь и всякое тому подобное, затем друзья сердечно обнялись, и разговор закончился.
  О чем, собственно, шла речь, лейтенант так до сих пор и не понял, но как бы то ни было, почетное поручение проводить Пуаро на экспресс «Тавры» было возложено именно на него, и он выполнял его с пылом и рвением, приличествующими многообещающему молодому офицеру.
  – Сегодня воскресенье, – говорил лейтенант Дюбоск, – завтра вечером, то есть в понедельник, вы будете в Стамбуле.
  Он уже не первый раз высказывал это соображение. Впрочем, разговоры, которые ведутся перед отходом поезда, всегда изобилуют повторами.
  – Совершенно верно, – согласился Пуаро.
  – Вы, видимо, остановитесь в Стамбуле на несколько дней?
  – Mais oui[588]. Мне не случалось бывать там. Было бы очень жаль проехать мимо, вот так. – И он выразительно щелкнул пальцами. – Я не спешу и могу посмотреть город.
  – La Sainte Sophie[589] удивительно красива, – сказал лейтенант Дюбоск, который в жизни не видел этого собора.
  Свирепый порыв ветра заставил мужчин поежиться. Лейтенант Дюбоск украдкой бросил взгляд на часы. Без пяти пять – всего пять минут до отхода. Боясь, что гость перехватил этот взгляд, он поспешил заполнить паузу.
  – В это время года мало кто путешествует, – сказал он, оглядев окна спального вагона.
  – Вы, пожалуй, правы, – поддакнул Пуаро.
  – Будем надеяться, что вас не застигнут заносы в Таврских горах.
  – А такое возможно?
  – Вполне. Правда, в этом году бог миловал.
  – Что ж, будем надеяться на лучшее, – сказал Пуаро. – Какие сводки погоды из Европы, плохие?
  – Очень. На Балканах выпало много снега.
  – В Германии, как мне говорили, тоже.
  – Eh bien[590], – чувствуя, что надвигается новая пауза, поспешно сказал лейтенант Дюбоск, – завтра вечером в семь сорок вы будете в Константинополе.
  – Да, – сказал мсье Пуаро и, из последних сил стараясь поддержать разговор, добавил: – Мне рассказывали, что Святая София поразительно красива.
  – Видимо, просто великолепна.
  В одном из купе поднялась шторка, и в окно выглянула молодая женщина.
  – Ну что ж.
  С тех самых пор, как Мэри Дебенхэм выехала в прошлый четверг из Багдада, она почти не спала. Не спала ни в поезде до Киркука, ни в комнатах отдыха пассажиров в Мосуле; не удалось ей выспаться и прошлой ночью в поезде. И теперь, устав лежать без сна в душном, жарко натопленном купе, она поднялась и выглянула в окно.
  Это скорее всего Алеппо. Смотреть тут, конечно, не на что. Длинный, плохо освещенный перрон; где-то неподалеку яростно бранятся по-арабски. Двое мужчин под окном говорят по-французски. Один – французский офицер, другой – человечек с огромными усами. Губы ее тронула легкая улыбка. Это ж надо так закутаться! Должно быть, в Алеппо очень холодно! Вот почему в поезде так безбожно топят. Она попыталась опустить окно пониже, но оно не поддавалось.
  Проводник спального вагона подошел к мужчинам.
  – Поезд отправляется, – сказал он. – Мсье пора в вагон.
  Человечек снял шляпу. Ну и голова – ни дать ни взять яйцо! И, несмотря на одолевавшие ее заботы, Мэри Дебенхэм улыбнулась. Потешный человечек! Таких коротышек обычно никто не принимает всерьез. Лейтенант Дюбоск произнес прощальную речь. Он подготовил ее заранее и приберегал до последнего момента. Речь продуманную и блистательную.
  Не желая уступить ему, Пуаро отвечал в том же духе.
  – En voiture, – сказал проводник.
  Всем своим видом показывая, как ему жаль расставаться с лейтенантом, Пуаро поднялся в вагон. Проводник последовал за ним. Пуаро помахал рукой, лейтенант отдал честь. Поезд, неистово рванув, медленно покатил по рельсам.
  – Enfin[591], – пробормотал Эркюль Пуаро.
  – Брр… – поежился лейтенант Дюбоск – он только сейчас почувствовал, как продрог.
  – Voilà[592], мсье. – Проводник выразительным взмахом руки привлек внимание Пуаро к роскоши купе, особо отметив, как аккуратно и заботливо размещен багаж. – Чемоданчик, мсье, я поместил здесь.
  Протянутая рука красноречиво намекала. Пуаро вложил в нее сложенную вдвое купюру.
  – Merci[593], мсье. – Проводник быстро перешел к делу: – Билеты мсье у меня. Пожалуйте паспорт. Мсье, как я понимаю, выходит в Стамбуле?
  – В эту пору года, наверное, мало пассажиров? – спросил Пуаро.
  – Совершенно верно, мсье. Кроме вас, в вагоне всего два пассажира – оба англичане. Полковник из Индии и молодая англичанка из Багдада. Что еще угодно мсье?
  Мсье заказал маленькую бутылку «Перрье».
  Начинать путешествие в пять часов утра не слишком удобно. Надо как-то скоротать еще два часа до рассвета. Довольный тем, что успешно справился с щекотливой миссией, Пуаро забился в угол, свернулся клубочком и заснул с сознанием, что ему вряд ли придется выспаться.
  Проснулся он уже в половине десятого и отправился в вагон-ресторан выпить кофе.
  В вагоне-ресторане сидела всего одна посетительница, очевидно, та самая молодая англичанка, о которой упоминал проводник. Высокая, стройная брюнетка лет двадцати восьми. Держалась она непринужденно, и по тому, как она ела, как приказала официанту принести еще кофе, видно было, что она бывалая путешественница. Одета она была в темный дорожный костюм из какого-то тонкого материала – весьма уместный при здешней духоте.
  Мсье Эркюль Пуаро от нечего делать исподтишка разглядывал англичанку.
  «Решительная молодая женщина, – заключил он, – такая никогда не потеряет голову». У нее были непринужденные манеры и деловой вид. Ему, пожалуй, даже понравились ее строгие, правильные черты и прозрачная бледность кожи. Понравились волосы цвета воронова крыла, уложенные аккуратными волнами, и серые глаза, холодные и бесстрастные. «Но хорошенькой ее никак не назовешь, – решил он, – уж слишком она деловитая».
  Вскоре в ресторан вошел еще один посетитель. Высокий мужчина не то за сорок, не то под пятьдесят. Худощавый, загорелый, с седеющими висками.
  «Полковник из Индии», – подумал Пуаро.
  Вошедший поклонился девушке:
  – Доброе утро, мисс Дебенхэм.
  – Доброе утро, полковник Арбэтнот.
  Полковник остановился около девушки, оперся о спинку стула по другую сторону столика.
  – Вы не возражаете? – спросил он.
  – Конечно, нет. Садитесь.
  – Знаете, за завтраком не очень-то хочется разговаривать.
  – Вот именно. Но не бойтесь, я не кусаюсь.
  Полковник сел.
  – Человек! – властно подозвал он официанта и заказал яйца и кофе.
  Взгляд его задержался на Эркюле Пуаро, но тут же равнодушно скользнул дальше. Эркюль Пуаро – он хорошо знал англичан – прочел мысль полковника: «Всего-навсего паршивый иностранец!»
  Англичане, как им и полагалось, почти не разговаривали. Они обменялись несколькими фразами, после чего девушка встала и вернулась в свое купе.
  За обедом они снова сидели за одним столиком и снова не замечали третьего пассажира. Теперь их разговор протекал более оживленно, чем во время завтрака. Полковник Арбэтнот рассказывал о Пенджабе и время от времени расспрашивал девушку о Багдаде, где, как выяснилось из разговора, она служила гувернанткой. Обнаружив в ходе беседы общих друзей, они сразу же оживились, стали менее чопорными. Вспоминали старину Томми такого-то и Джерри сякого-то. Полковник осведомился, едет ли мисс Дебенхэм прямо в Англию или остановится в Стамбуле.
  – Нет, я не собираюсь останавливаться в Стамбуле.
  – И вы об этом не жалеете?
  – Я проделала такой же путь два года назад и провела тогда три дня в Стамбуле.
  – Понятно. Что ж, должен сказать, я, со своей стороны, только рад этому: я ведь тоже не буду останавливаться в Стамбуле.
  Он неловко поклонился и слегка покраснел.
  «А наш полковник чувствителен к женским чарам», – подумал Эркюль Пуаро. Эта мысль его позабавила. Что ж, поездки по железной дороге способствуют романам не меньше морских путешествий.
  Мисс Дебенхэм ответила, что ей это тоже очень приятно, но весьма сдержанным тоном.
  Пуаро отметил, что полковник проводил ее до купе. Экспресс въехал в живописные Таврские горы. Когда в окне показались Киликийские ворота, Пуаро – он стоял неподалеку от англичан – услышал, как девушка со вздохом прошептала:
  – Какая красота! Жаль, что я…
  – Что вы – что?..
  – Жаль, что я не могу наслаждаться ею!
  Арбэтнот не ответил. На его квадратной челюсти заходили желваки.
  – Видит бог, я много дал бы, чтобы избавить вас от этого.
  – Тише, умоляю вас! Тише!
  – Хорошо, хорошо! – Полковник метнул сердитый взгляд в сторону Пуаро и продолжал: – Мне неприятно, что вам приходится служить в гувернантках и быть на побегушках у сумасбродных мамаш и их капризных отпрысков.
  Она весело засмеялась – обычная сдержанность покинула ее.
  – Помилуйте, забитые гувернантки отошли в далекое прошлое. Уверяю вас, не я боюсь родителей, а они меня.
  Они замолчали. Арбэтнот, по-видимому, застеснялся своего порыва.
  «Интересная комедия здесь разыгрывается», – отметил Пуаро.
  Это наблюдение он потом не раз вспоминал.
  В Конью они прибыли поздно вечером, в половине двенадцатого. Англичане вышли на платформу размяться и теперь прохаживались взад-вперед по заснеженному перрону.
  Пуаро довольствовался тем, что наблюдал за бурной жизнью станции в окошко. Однако минут через десять он решил, что и ему невредно подышать воздухом. Он тщательно оделся: облачился во всевозможные жилеты и пиджаки, обмотался шарфами и натянул на изящные ботинки калоши. Укутанный таким образом, он нетвердыми шагами спустился по лесенке, принялся мерить шагами перрон и так дошел до его конца.
  Только по голосам он опознал две темные фигуры, смутно вырисовывающиеся в тени багажного вагона.
  Говорил Арбэтнот:
  – Мэри…
  Девушка взволнованно прервала его:
  – Нет, нет, не сейчас! Когда все будет кончено… Когда все будет позади… тогда…
  Мсье Пуаро незаметно удалился. Он был озадачен: он едва узнал голос мисс Дебенхэм, всегда такой бесстрастной и деловитой.
  «Любопытно», – сказал он про себя.
  Назавтра ему показалось, что англичане поссорились. Они почти не разговаривали. Девушка казалась встревоженной. Под глазами у нее темнели синие круги.
  В половине третьего поезд неожиданно остановился. Из окон выглядывали пассажиры. Небольшая группка людей, столпившихся возле рельсов, что-то показывала друг другу, тыча пальцами под вагон-ресторан.
  Пуаро высунулся в окно, подозвал пробегавшего мимо проводника. Проводник объяснил, в чем дело. Пуаро втянул голову в вагон, повернулся и едва не толкнул при этом Мэри Дебенхэм, которая стояла за его спиной.
  – В чем дело? – спросила она по-французски; голос ее прерывался от волнения. – Почему мы стоим?
  – Пустяки, мадемуазель. Что-то загорелось под вагоном-рестораном. Ничего серьезного. Пожар уже погасили. Повреждение быстро устранят. Уверяю вас, никакой опасности нет.
  Она небрежно махнула рукой, показывая, что пожар ее нисколько не пугает.
  – Да, да, понимаю. Но сколько времени потеряно!
  – Времени?
  – Ну да, мы опоздаем…
  – Вполне вероятно, – согласился Пуаро.
  – Но я не могу опоздать! Поезд прибывает в Стамбул в шесть пятьдесят пять, а мне еще нужно пересечь Босфор и попасть на экспресс Симплон – Восток, который отходит в девять часов от другого берега. Если мы потеряем здесь час или два, я опоздаю на пересадку.
  – Вполне вероятно, – согласился Пуаро. Он с любопытством наблюдал за ней. Рука ее на раме окна дрожала, губы тряслись. – Это так важно для вас, мадемуазель? – спросил он.
  – Да. Очень важно. Я непременно должна попасть на этот поезд.
  Она повернулась и пошла навстречу полковнику Арбэтноту, показавшемуся в конце коридора.
  Опасения ее, однако, оказались напрасными. Не прошло и десяти минут, как поезд тронулся. Наверстав упущенное время, он прибыл в Хайдарпашу с опозданием всего на пять минут. Босфор в этот день бушевал – мсье Пуаро переправа далась нелегко. На пароходе он потерял из виду своих спутников и больше так и не встретился с ними.
  От Галатского моста он поехал прямо в отель «Токатлиан».
  
  
  Глава 2
  Отель «Токатлиан»
  В «Токатлиане» Эркюль Пуаро заказал номер с ванной. Потом подошел к конторке и спросил швейцара, нет ли для него писем.
  Его ждали три письма и телеграмма. Увидев телеграмму, он удивленно вскинул брови. Вот уж чего никак не ожидал!
  Как обычно, неторопливо и аккуратно, Пуаро развернул бланк. Четко напечатанный текст гласил:
  «Неожиданно возникли осложнения, предсказанные Вами в деле Касснера, просим возвратиться».
  – Voilà ce qui est embêtant![594] – пробормотал Пуаро раздраженно.
  Он взглянул на часы.
  – Мне придется выехать сегодня же, – сказал он швейцару. – В какое время уходит экспресс Симплон – Восток?
  – В девять часов, мсье.
  – Вы можете купить билет в спальный вагон?
  – Разумеется, мсье. Зимой это не составляет никакого труда. Поезда почти пустые. Вы хотите ехать первым классом или вторым?
  – Первым.
  – Отлично. Куда едет мсье?
  – В Лондон.
  – Хорошо, мсье. Я возьму вам билет до Лондона и закажу место в спальном вагоне Стамбул – Кале.
  Пуаро снова взглянул на часы. Было без десяти восемь.
  – Я успею поужинать?
  – Разумеется, мсье.
  Пуаро кивнул. Он подошел к конторке администратора, отказался от номера и проследовал через холл в ресторан.
  Пуаро заказывал обед, когда на его плечо легла рука.
  – Ah! Mon vieux![595] – раздался голос у него за спиной. – Вот уж кого не чаял увидеть!
  Пуаро обернулся – приземистый пожилой толстяк с жестким ежиком волос радостно улыбался ему.
  Пуаро вскочил:
  – Мсье Бук!
  – Мсье Пуаро!
  Мсье Бук тоже был бельгиец, он служил директором Международной компании спальных вагонов; его знакомство с бывшим светилом бельгийской полиции уходило в глубь времен.
  – А вы далеко заехали от дома, старина, – сказал мсье Бук.
  – Расследовал одно небольшое дельце в Сирии.
  – Вот оно что! И когда возвращаетесь домой?
  – Сегодня же.
  – Великолепно. Я тоже еду. Вернее, я еду только до Лозанны, у меня там дела. Вы, я полагаю, едете экспрессом Симплон – Восток?
  – Да, я только что попросил достать мне купе. Рассчитывал пробыть здесь несколько дней, но неожиданно получил телеграмму – меня вызывают в Англию по важному делу.
  – Ох уж эти дела! – вздохнул мсье Бук. – Зато вы теперь мировая знаменитость, мой друг!
  – Да, кое-каких успехов мне удалось достичь, – сказал Пуаро, стараясь выглядеть скромно, что, однако, ему не удалось.
  Бук засмеялся.
  – Встретимся позже, – сказал он.
  И Пуаро всецело сосредоточился на том, как бы уберечь от супа свои длинные усы. Справившись с этим, он в ожидании, пока ему принесут второе блюдо, стал разглядывать публику. В ресторане было всего человек пять-шесть, но из них Пуаро заинтересовался только двумя.
  Они сидели неподалеку от него. Младший был симпатичный молодой человек лет тридцати, явно американец. Однако внимание маленького сыщика привлек не столько он, сколько его собеседник – мужчина лет шестидесяти, если не семидесяти. На первый взгляд у него была благодушная внешность типичного филантропа. Лысеющая голова, высокий лоб, улыбка, открывавшая два ряда неправдоподобно белых вставных зубов, – все, казалось, говорило о доброте. И только глаза – маленькие, глубоко посаженные, лживые – противоречили этому впечатлению. Впрочем, не они одни. Сказав что-то своему спутнику, старик оглядел комнату. Взгляд его на мгновение задержался на Пуаро, и в нем неожиданно промелькнули недоброжелательство и непонятная тревога. Он тут же поднялся.
  – Заплатите по счету, Гектор, – распорядился он. Голос у него был хрипловатый. В нем таилась какая-то странная, приглушенная угроза.
  Когда Пуаро встретился со своим другом в вестибюле, американцы покидали отель. Портье сносил в машину чемоданы. Молодой человек присматривал за ним. Потом открыл стеклянную дверь и сказал:
  – Все готово, мистер Рэтчетт.
  Старик что-то буркнул и вышел.
  – Что вы думаете об этой паре? – спросил Пуаро.
  – Они американцы, – сказал мсье Бук.
  – Это само собой разумеется. Я хотел спросить, как они вам понравились?
  – Молодой человек показался мне симпатичным.
  – А тот, второй?
  – Сказать по правде, мой друг, он произвел на меня неприятное впечатление. Нет, он решительно мне не понравился. А вам?
  Пуаро помедлил с ответом.
  – Когда там, в ресторане, он прошел мимо меня, – сказал наконец Пуаро, – у меня появилось странное ощущение, словно мимо меня прошел дикий, вернее сказать, хищный зверь – понимаете меня? – настоящий хищник!
  – Но вид у него самый что ни на есть респектабельный.
  – Вот именно! Тело как клетка: снаружи все очень респектабельно, но сквозь прутья выглядывает хищник!
  – У вас богатое воображение, старина, – сказал мсье Бук.
  – Может быть, и так. Но я не могу отделаться от впечатления, что само зло прошло совсем рядом со мной.
  – Вы про этого почтенного американца?
  – Да, про этого почтенного американца.
  – Что ж, – сказал мсье Бук жизнерадостно, – возможно, вы и правы. На свете так много зла.
  Двери отворились, к ним подошел швейцар. Вид у него был озабоченный и виноватый.
  – Это просто невероятно, мсье! – обратился он к Пуаро. – Все купе первого класса в этом поезде проданы.
  – Как? – вскричал мсье Бук. – Сейчас? В мертвый сезон? Не иначе как едет группа журналистов или политическая делегация.
  – Не могу знать, сэр, – почтительно вытянулся швейцар. – Но купе достать невозможно.
  – Ну ничего, – обратился мсье Бук к Пуаро. – Не беспокойтесь, мой друг. Что-нибудь придумаем. На крайний случай мы оставляем про запас одно купе – купе номер шестнадцать. Проводник всегда придерживает его. – Он улыбнулся и взглянул на часы: – Нам пора.
  На станции мсье Бука почтительно приветствовал проводник спального вагона, облаченный в коричневую форму:
  – Добрый вечер, мсье. Вы занимаете купе номер один.
  Он подозвал носильщиков, и те покатили багаж к вагону, на жестяной табличке которого значилось: СТАМБУЛ – ТРИЕСТ – КАЛЕ.
  – Я слышал, у вас сегодня все места заняты?
  – Нечто небывалое, мсье. Похоже, весь свет решил путешествовать именно сегодня.
  – И тем не менее вам придется подыскать купе для этого господина. Он мой друг, так что можете отдать ему купе номер шестнадцать.
  – Оно занято, мсье.
  – Как? И шестнадцатое занято?
  Они обменялись понимающими взглядами, и проводник – высокий мужчина средних лет, с бледным лицом – улыбнулся:
  – Я уже говорил, мсье, что у нас все до единого места заняты.
  – Да что тут происходит? – рассердился мсье Бук. – Уж не конференция ли где-нибудь? Или едет делегация?
  – Нет, мсье, чистая случайность. По простому совпадению все эти люди решили выехать именно сегодня.
  Мсье Бук раздраженно щелкнул языком.
  – В Белграде, – сказал он, – прицепят афинский вагон и вагон Бухарест – Париж, но в Белград мы прибудем только завтра вечером. Значит, вопрос в том, куда поместить вас на эту ночь. У вас нет свободного места в купе второго класса? – обратился он к проводнику.
  – Есть одно место во втором классе, мсье…
  – Ну так в чем же дело?
  – Видите ли, туда можно поместить только женщину. Там уже едет одна немка – горничная нашей пассажирки.
  – Как неудачно! – сказал мсье Бук.
  – Не огорчайтесь, мой друг, – утешил его Пуаро. – Я могу поехать в обыкновенном вагоне.
  – Ни в коем случае! – Мсье Бук снова повернулся к проводнику: – Скажите, все места заняты?
  – По правде сказать, одно место пока свободно, – не сразу ответил проводник.
  – Продолжайте!
  – Место номер семь в купе второго класса. Пассажир пока не прибыл, но остается еще четыре минуты до отхода поезда.
  – Кто такой?
  – Какой-то англичанин. – Проводник заглянул в список. – Некий А.М. Харрис.
  – Хорошее предзнаменование, – сказал Пуаро. – Если я не забыл еще Диккенса, мистер Харрис[596] не появится.
  – Отнесите багаж мсье на седьмое место, – приказал мсье Бук. – А если этот мистер Харрис появится, скажете ему, что он опоздал: мы не можем так долго держать для него место, – словом, так или иначе уладьте это дело. И вообще какое мне дело до мистера Харриса?
  – Как вам будет угодно, – сказал проводник и объяснил носильщику, куда нести багаж. Потом, отступив на шаг, пропустил Пуаро в поезд. – В самом конце, мсье, – окликнул он, – ваше купе предпоследнее.
  Пуаро продвигался довольно медленно: чуть не все отъезжающие толпились в коридоре. Поэтому он с регулярностью часового механизма то и дело извинялся. Наконец добравшись до отведенного ему купе, он застал там высокого молодого американца из отеля «Токатлиан» – тот забрасывал чемодан на полку.
  При виде Пуаро он нахмурился.
  – Извините, – сказал он. – Боюсь, что вы ошиблись. – И старательно повторил по-французски: – Je crois que vous avez une erreur.
  Пуаро ответил по-английски:
  – Вы мистер Харрис?
  – Нет, меня зовут Маккуин. Я…
  В этот момент за спиной Пуаро раздался виноватый, пресекающийся голос проводника:
  – В вагоне больше нет свободных мест, мсье. Господину придется ехать в вашем купе.
  С этими словами проводник опустил окно в коридор и начал принимать от носильщика багаж Пуаро.
  Пуаро позабавили виноватые нотки в голосе проводника. Наверняка ему пообещали хорошие чаевые, если он больше никого не впустит в купе. Однако даже самые щедрые чаевые бессильны помочь, если речь идет о приказе директора компании.
  Закинув чемоданы на полку, проводник вынырнул из купе:
  – Все в порядке, мсье. Ваше место седьмое, верхняя полка. Через минуту поезд отправляется. – Он кинулся в конец коридора.
  Пуаро вернулся в купе.
  – Где это видано, чтобы проводник сам втаскивал багаж! – заметил он весело. – Сказать – не поверят!
  Попутчик улыбнулся. Он, судя по всему, справился с раздражением, видно, решил, что следует отнестись к этой неприятности философски.
  – Поезд, как ни странно, набит до отказа, – сказал он.
  Раздался свисток дежурного, потом долгий тоскливый паровозный гудок. Мужчины вышли в коридор.
  На перроне прокричали:
  – En voiture!
  – Поехали, – сказал Маккуин.
  Но они не тронулись с места. Свисток раздался вновь.
  – Слушайте, сэр, – сказал вдруг молодой человек, – может, вы хотите ехать на нижней полке – знаете ли, удобнее и все такое… Пожалуйста, мне совершенно все равно, где ехать.
  «Приятный молодой человек», – подумал Пуаро.
  – Нет, нет, что вы, – запротестовал он, – мне бы не хотелось вас стеснять…
  – Право, мне совершенно…
  – Но мне неловко…
  Последовал обмен любезностями.
  – Я проведу здесь всего одну ночь, – объяснил Пуаро. – В Белграде…
  – Понятно. Вы сходите в Белграде?
  – Не совсем так. Видите ли…
  Вагон дернуло. Мужчины повернулись к окну – стали смотреть, как мимо них проплывает длинный, залитый огнями перрон.
  «Восточный экспресс» отправился в трехдневное путешествие по Европе.
  
  
  Глава 3
  Пуаро отказывает клиенту
  На другой день Эркюль Пуаро явился в вагон-ресторан к обеду с небольшим опозданием. Встал он рано, завтракал чуть не в полном одиночестве, потом все утро изучал записи по делу, из-за которого его вызвали в Лондон. Своего спутника он почти не видел.
  Мсье Бук – он уже сидел за столиком – приветственно помахал рукой, приглашая своего друга занять место напротив него. Вскоре Пуаро понял, за какой стол он попал, – его обслуживали первым и подавали самые лакомые блюда. Еда тут, надо сказать, была удивительно хороша.
  Мсье Бук позволил себе отвлечь внимание от трапезы лишь тогда, когда они перешли к нежному сливочному сыру. Мсье Бук был уже на той стадии насыщения, когда тянет философствовать.
  – Будь у меня талант Бальзака, – вздохнул он, – я бы обязательно описал вот это! – И он обвел рукой ресторан.
  – Неплохая мысль, – сказал Пуаро.
  – Вы со мной согласны? Кажется, такого в литературе еще не было. А между тем в этом есть своя романтика, друг мой. Посмотрите – вокруг нас люди всех классов, всех национальностей, всех возрастов. В течение трех дней эти совершенно чужие друг другу люди неразлучны – они спят, едят под одной крышей. Проходит три дня, они расстаются с тем, чтобы никогда больше не встретиться, и каждый идет своим путем.
  – Однако, – сказал Пуаро, – представьте какой-нибудь несчастный случай…
  – Избави бог, мой друг…
  – Я понимаю, что, с вашей точки зрения, это было бы весьма нежелательно. И все же давайте хоть на минуту представим себе такую возможность. Предположим, что всех людей, собравшихся здесь, объединила, ну, скажем, к примеру, смерть.
  – Не хотите ли еще вина? – предложил мсье Бук и поспешно разлил вино по бокалам. – Вы мрачно настроены, мой друг. Наверное, виновато пищеварение.
  – Вы правы в одном, – согласился Пуаро, – мой желудок мало приспособлен к сирийской кухне.
  Он отхлебнул вина. Откинулся на спинку стула и задумчиво окинул взглядом вагон. В ресторане сидели тринадцать человек, и, как верно подметил мсье Бук, здесь были представители самых разных классов и национальностей. Пуаро внимательно их разглядывал.
  За столом напротив сидели трое мужчин. Ресторанный официант с присущим ему безошибочным чутьем распознал мужчин, путешествующих в одиночку, и собрал их за один столик. Смуглый верзила итальянец смачно ковырял в зубах. Напротив него сидел тощий прилизанный англичанин с брюзгливым невозмутимым лицом типичного слуги из хорошего дома. Рядом с англичанином развалился огромный американец в пестром пиджаке – скорее всего коммивояжер.
  – В нашем деле главное – размах, – говорил он зычным гнусавым голосом.
  Итальянец, вытащив изо рта зубочистку, размахивал ею.
  – Ваша правда. И я то же говорю, – сказал он.
  Англичанин поглядел в окно и откашлялся. Пуаро перевел взгляд в глубь вагона. За маленьким столиком сидела прямая как палка, на редкость уродливая старуха. Однако уродство ее было странного характера – оно скорее завораживало и притягивало, чем отталкивало. Ее шею обвивали в несколько рядов нити очень крупного жемчуга, причем, как ни трудно было в это поверить, настоящего. Пальцы ее были унизаны кольцами. На плечи накинута соболья шуба. Элегантный бархатный ток никак не красил желтое жабье лицо.
  Спокойно и вежливо, но в то же время властно она разговаривала с официантом:
  – Будьте добры, позаботьтесь, чтобы мне в купе поставили бутылку минеральной воды и большой стакан апельсинового сока. И распорядитесь, чтобы к ужину приготовили цыпленка – никакого соуса не нужно – и отварную рыбу.
  Официант почтительно заверил ее, что все будет исполнено. Она милостиво кивнула ему и встала. Взгляд ее на мгновение остановился на Пуаро и с подлинно аристократической небрежностью скользнул по нему.
  – Это княгиня Драгомирова, – шепнул ему мсье Бук, – она русская. Ее муж еще до революции перевел все свои капиталы за границу. Баснословно богата. Настоящая космополитка.
  Пуаро кивнул. Он был наслышан о княгине Драгомировой.
  – Незаурядный характер, – сказал мсье Бук. – Страшна как смертный грех, но умеет себя поставить. Вы согласны?
  Пуаро был согласен.
  За другим столиком, побольше, сидели Мэри Дебенхэм и еще две женщины. Высокая, средних лет особа в клетчатой блузе и твидовой юбке, с желтыми выцветшими волосами, собранными на затылке в большой узел, – прическа эта совершенно не шла к ее очкам и длинному добродушному лицу, в котором было что-то овечье, – внимательно слушала третью женщину, толстую пожилую американку с симпатичным лицом. Та медленно и заунывно рассказывала что-то, не останавливаясь даже, чтобы перевести дух:
  – И тут моя дочь и говорит: «Мы не можем применять в этой стране наши американские методы. Люди здесь от природы ленивые. Они просто не могут спешить». И тем не менее наш колледж достиг замечательных успехов. Там такие прекрасные учителя! Да, образование – великая вещь. Мы должны внедрять наши западные идеалы и добиться, чтобы Восток признал их. Моя дочь говорит…
  Поезд нырнул в туннель. И заунывный голос стал не слышен.
  Дальше за маленьким столиком сидел в полном одиночестве полковник Арбэтнот. Он не сводил глаз с затылка Мэри Дебенхэм. Теперь они сидели порознь. А ведь ничто не мешало им сидеть вместе. В чем же дело?
  «Возможно, – подумал Пуаро, – на этом настояла Мэри Дебенхэм. Гувернантке приходится соблюдать осторожность. Ей нельзя пренебрегать приличиями. Девушке, которая должна зарабатывать себе на жизнь, приходится быть благоразумной».
  Он перевел взгляд на столики по другую сторону вагона. В дальнем конце, у самой стены, сидела немолодая женщина, одетая в черное, с крупным невыразительным лицом. «Немка или шведка, – подумал он. – По всей вероятности, та самая немка-горничная».
  За следующим столиком мужчина и женщина оживленно разговаривали, наклонясь друг к другу. Несмотря на свободный твидовый костюм английского покроя, мужчина был явно не англичанин. И хотя Пуаро видел его только сзади, форма и посадка головы выдавали его континентальное происхождение. Рослый мужчина, хорошо сложенный. Внезапно он повернул голову, и Пуаро увидел его профиль. Очень красивый мужчина лет тридцати, с большими русыми усами.
  Женщина, сидевшая напротив, казалась совсем юной – лет двадцати, не больше. Одета она была в облегающий черный костюм, белую английскую блузку; сдвинутая набок элегантная черная шляпка лишь чудом держалась на ее голове. Она была красива экзотической, непривычной красотой – матово-бледная кожа, огромные карие глаза, иссиня-черные волосы. Она курила сигарету в длиннющем мундштуке. Ногти на выхоленных руках были кроваво-красного цвета. Всего одно кольцо – большой изумруд, оправленный в платину, сверкал на ее пальце. Ее поведение свидетельствовало о кокетливом характере.
  – Elle est jolie et chie[597], – пробормотал Пуаро. – Муж и жена, я угадал?
  Мсье Бук кивнул.
  – Кажется, они из венгерского посольства, – сказал он. – Красивая пара!
  Кроме Пуаро, только Маккуин и его хозяин мистер Рэтчетт еще не кончили обедать. Последний сидел напротив Пуаро, и тот еще раз пригляделся к этому неприятному лицу, отметил обманчивое добродушие черт и злое выражение крошечных глазок. Мсье Бук, очевидно, заметил, как переменилось лицо его друга.
  – Это вы на хищника смотрите? – спросил он. Пуаро кивнул.
  Тут Пуаро принесли кофе, и мсье Бук встал. Он приступил к обеду несколько раньше и поэтому давно с ним расправился.
  – Я иду к себе, – сказал он. – Приходите сразу после обеда поболтать.
  – С удовольствием.
  Пуаро не спеша выпил кофе и заказал ликер. Официант обходил столики – получал деньги по счету и складывал в коробочку. По вагону-ресторану разносился жалобный голос пожилой американки:
  – Дочь мне говорит: «Приобрети книжку талонов на питание – и не будешь знать никаких забот». Как бы не так – никаких забот! А им, выходит, десять процентов чаевых надо давать да за минеральную воду платить – и вода еще какая-то подозрительная. Ни эвианской минеральной, ни виши у них нет – как это понимать?
  – Они должны… э-э… как это по-английски… должны давать местная вода, – объяснила дама с овечьим лицом.
  – Да, а я все равно этого не пойму. – Американка с отвращением посмотрела на лежащую перед ней кучку мелочи. – Вы посмотрите, чего он мне надавал! Это динары или нет? Какой-то у них сомнительный вид. Моя дочь говорит…
  Мисс Дебенхэм отодвинула стул и, кивнув соседкам по столу, удалилась. Полковник Арбэтнот поднялся и вышел вслед за ней. За ним, собрав презренные динары, двинулась американка, а за ней дама с овечьим лицом. Венгры ушли еще раньше, и теперь в ресторане остались только Пуаро, Рэтчетт и Маккуин. Рэтчетт сказал что-то своему секретарю, после чего тот поднялся и пошел к выходу. Рэтчетт тоже встал, но, вместо того чтобы последовать за Маккуином, неожиданно опустился на стул напротив Пуаро.
  – У вас не найдется спичек? – спросил он. Голос у него был тихий и немного гнусавый. – Моя фамилия Рэтчетт.
  Пуаро слегка поклонился, полез в карман, вытащил коробок и вручил его собеседнику. Рэтчетт взял коробок, но прикуривать не стал.
  – Если не ошибаюсь, – сказал он, – я имею честь говорить с мистером Эркюлем Пуаро. Не так ли?
  Пуаро снова поклонился:
  – Совершенно верно, мсье.
  Сыщик чувствовал, как сверлят его злобные глазки собеседника, – тот, казалось, оценивает его, прежде чем снова заговорить.
  – У меня на родине, – сказал он наконец, – мы привыкли брать быка за рога. Мсье Пуаро, я хочу предложить вам одну работу.
  Пуаро приподнял брови:
  – Я весьма сузил круг своих клиентов, мсье. Теперь я берусь лишь за исключительные случаи.
  – Я вполне вас понимаю. Но речь идет о больших деньгах, мсье Пуаро. – И повторил тихо и вкрадчиво: – Об очень больших деньгах.
  Пуаро помолчал минуту-две, потом сказал:
  – Какого рода работу вы хотите, чтобы я выполнил для вас, мистер… э… Рэтчетт?
  – Мсье Пуаро, я богатый человек, даже очень богатый. А у людей в моем положении бывают враги. У меня есть враг.
  – Только один?
  – Что вы хотите этим сказать? – взвился Рэтчетт.
  – Мсье, мой опыт подсказывает, что, когда у человека, как вы сами сказали, могут быть враги, одним врагом дело не ограничивается.
  Ответ Пуаро как будто успокоил Рэтчетта.
  – Я понимаю, что вы имели в виду, – сказал он. – Враг или враги – не это суть важно. Важно оградить меня от них и обеспечить мою безопасность.
  – Безопасность?
  – Моя жизнь в опасности, мсье Пуаро. Должен вам сказать, что я умею за себя постоять. – И он вытянул из кармана пиджака небольшой пистолет. – Я не дурак, и меня не захватишь врасплох, – продолжал он угрюмо. – Однако, мне думается, в таком случае имеет смысл подстраховаться. Я считаю, что вы именно тот человек, который мне нужен. И денег я не пожалею. Учтите, больших денег.
  Пуаро задумчиво смотрел на Рэтчетта. Прошло несколько минут. Лицо великого сыщика было непроницаемо.
  – Весьма сожалею, мсье, – сказал он наконец, – но никак не могу принять ваше предложение.
  Рэтчетт понимающе на него посмотрел.
  – Назовите вашу сумму, – предложил он.
  Пуаро покачал головой:
  – Вы меня не поняли, мсье. Я добился в своей профессии известного успеха. И заработал достаточно денег, чтобы удовлетворить не только мои нужды, но и мои прихоти. Так что теперь я беру лишь дела, представляющие для меня интерес.
  – А у вас крепкая хватка, – сказал Рэтчетт. – Ну а двадцать тысяч долларов вас не соблазнят?
  – Нет, мсье.
  – Если вы хотите вытянуть из меня больше, этот номер не пройдет. Я знаю, что почем.
  – Я тоже, мистер Рэтчетт.
  – Чем же вас не устраивает мое предложение?
  Пуаро встал.
  – Не хотелось бы переходить на личности, но мне не нравитесь вы, мистер Рэтчетт, – сказал Пуаро и вышел из вагона.
  
  Глава 4
  Крик в ночи
  Экспресс Симплон – Восток прибыл в Белград без четверти девять. Здесь предстояла получасовая стоянка, и Пуаро вышел на перрон. Однако гулял он очень недолго. Стоял сильный мороз, мела метель, навес над перроном служил плохой защитой, и Пуаро вскоре вернулся к своему вагону. Проводник – чтобы согреться, он изо всех сил бил в ладоши и топал ногами – обратился к Пуаро:
  – Ваши чемоданы, мсье, перенесли в купе номер один, прежде его занимал мсье Бук.
  – А где же мсье Бук?
  – Он перебрался в афинский вагон – его только что прицепили.
  Пуаро пошел разыскивать своего друга, но тот решительно отмахнулся от него:
  – Что за пустяки! Так будет лучше. Ведь вы едете в Англию, и вам удобнее ехать до Кале без пересадок. А мне и здесь очень хорошо. Вагон совсем пустой, я и грек-доктор – вот и все пассажиры. До чего мерзкая погода, мой друг! Говорят, такого снегопада не было уже много лет. Будем надеяться, что заносы нас не задержат. Должен вам признаться, меня они очень тревожат.
  Ровно в 9.15 поезд тронулся. Вскоре Пуаро встал, пожелал мсье Буку спокойной ночи и вернулся в свой вагон, который был сразу за рестораном.
  На второй день путешествия барьеры, разделявшие пассажиров, стали рушиться. Полковник Арбэтнот, стоя в дверях своего купе, разговаривал с Маккуином.
  Увидев Пуаро, Маккуин оборвал разговор на полуслове. На лице его изобразилось живейшее изумление.
  – Как же так? – воскликнул он. – Я думал, вы сошли. Вы же сказали, что сойдете в Белграде.
  – Вы меня не так поняли, – улыбнулся Пуаро. – Теперь я вспоминаю: как раз когда мы заговорили об этом, поезд тронулся.
  – Но как же… А ваш багаж – куда он делся?
  – Его перенесли в другое купе, только и всего.
  – Понимаю…
  Он возобновил разговор с Арбэтнотом, и Пуаро прошел дальше.
  За две двери от его купе пожилая американка миссис Хаббард разговаривала с похожей на овцу шведской дамой. Миссис Хаббард навязывала ей какой-то журнал:
  – Нет, нет, берите, берите его, голубушка, у меня есть что читать. Ужасный холод, правда? – приветливо кивнула она Пуаро.
  – Не знаю, как вас благодарить, – говорила шведка.
  – Пустяки! Хорошенько выспитесь, и тогда утром у вас не будет болеть голова.
  – Это все от простуды. Пойду приготовлю себе чашечку чаю.
  – У вас есть аспирин? Вы уверены? А то у меня большие запасы. Спокойной ночи, голубушка.
  Как только ее собеседница отошла, американка обратилась к Пуаро:
  – Бедняга шведка. Насколько я понимаю, она работает в какой-то миссии – что-то там преподает. Добрейшее существо, жаль, что она так плохо говорит по-английски. Ей было очень интересно послушать о моей дочери.
  Пуаро знал уже решительно все о дочери миссис Хаббард. Да и остальные пассажиры тоже – во всяком случае, те, которые понимали по-английски. Как они с мужем работают в большом американском колледже в Смирне, и как миссис Хаббард в первый раз поехала на Восток, и какие неряшливые турки, и какие ужасные у них дороги!
  Дверь соседнего купе отворилась. Из него вышел тощий и бледный лакей. Пуаро мельком увидел Рэтчетта – тот сидел на постели. При виде Пуаро лицо его почернело от злобы. Дверь тут же закрылась.
  Миссис Хаббард отвела Пуаро в сторону.
  – Знаете, я ужасно боюсь этого человека. Нет, нет, не лакея, а его хозяина. Тоже мне, хозяин! Мне он подозрителен. Моя дочь всегда говорит, что у меня очень развита интуиция. «Уж если мамочке кто не понравится, – говорит она, – значит, это неспроста». А этот человек мне сразу не понравился. И надо же чтобы он оказался моим соседом! Прошлой ночью я даже приставила к двери свои вещи. Мне показалось, он дергает дверную ручку. И знаете, я бы ничуть не удивилась, если бы он оказался убийцей, из тех самых, что орудуют в поездах. Может, это и глупые страхи, но я ничего не могу с собой поделать. Я его до смерти боюсь. Дочь мне говорила, что я и сама не замечу, как окажусь дома, а у меня на сердце все равно неспокойно. Может быть, это и глупые страхи, но я чувствую, что вот-вот случится что-то ужасное. И как только этот симпатичный молодой человек может у него работать?
  Навстречу им шли Маккуин и полковник Арбэтнот.
  – Пойдемте ко мне, – говорил Маккуин, – у меня еще не стелили на ночь. Так вот, скажите мне откровенно, почему ваша политика в Индии…
  Миновав их, мужчины скрылись в купе Маккуина.
  Миссис Хаббард попрощалась с Пуаро.
  – Пойду лягу, почитаю на сон грядущий, – сказала она. – Спокойной ночи.
  – Спокойной ночи.
  Пуаро прошел в свое купе – оно было рядом с купе Рэтчетта. Разделся, лег в постель, почитал с полчаса и погасил свет.
  Через несколько часов он проснулся – его словно подкинуло. Его разбудил громкий стон, почти крик, где-то рядом – это он помнил. И чуть ли не одновременно раздался звонок.
  Пуаро сел на кровати, включил свет. Он заметил, что поезд стоит – наверное, на какой-то станции.
  Крик взбудоражил его. Пуаро вспомнил, что рядом с ним купе Рэтчетта. Он встал и приоткрыл дверь в коридор. Проводник, прибежавший из другого конца вагона, постучал в дверь Рэтчетта. Пуаро наблюдал за ним через щелку в двери. Проводник постучал второй раз. В это время зазвонил звонок и замигала лампочка еще на одной двери дальше по коридору. Проводник оглянулся.
  За дверью соседнего купе сказали:
  – Ce n'est rien. Je me suis trompe[598].
  – Хорошо, мсье. – Проводник заторопился к двери, на которой зажглась лампочка.
  С облегчением вздохнув, Пуаро лег и, перед тем как потушить свет, взглянул на часы. Было без двадцати трех час.
  
  
  Глава 5
  Преступление
  Ему не сразу удалось заснуть. Во-первых, мешало, что поезд стоит. Если это станция, то почему на перроне так тихо? В вагоне же, напротив, было довольно шумно. Пуаро слышал, как в соседнем купе возится Рэтчетт: звякнула затычка, в умывальник полилась вода; послышался плеск, и снова звякнула затычка. По коридору зашаркали шаги – кто-то шел в шлепанцах.
  Пуаро лежал без сна, глядя в потолок. Почему на станции так тихо? В горле у него пересохло. Как нарочно, он забыл попросить, чтобы ему принесли минеральной воды. Пуаро снова посмотрел на часы. Четверть второго. Надо позвонить проводнику и попросить минеральной воды. Он потянулся было к кнопке, но его рука на полпути замерла: в окружающей тишине громко зазвенел звонок. Какой смысл: проводник не может одновременно пойти на два вызова.
  Дзинь-дзинь-дзинь – надрывался звонок. Интересно, куда девался проводник? Звонивший явно нервничал.
  Дзинь…
  Пассажир уже не снимал пальца со звонка. Наконец появился проводник – его шаги гулко отдавались в пустом коридоре. Он постучал в дверь неподалеку от купе Пуаро. Послышались голоса: разубеждающий, извиняющийся – проводника и настойчивый и упорный – какой-то женщины. Ну конечно же, миссис Хаббард!
  Пуаро улыбнулся. Спор – если это был спор – продолжался довольно долго. Говорила в основном миссис Хаббард, проводнику лишь изредка удавалось вставить слово. В конце концов все уладилось. Пуаро явственно расслышал: «Bonne nuit[599], мадам», – и шум захлопнувшейся двери. Он нажал кнопку звонка.
  Проводник незамедлительно явился. Он совсем запарился – вид у него был встревоженный.
  – De 1'eau minérale, s'il vous plait[600].
  – Bien[601], мсье.
  Вероятно, заметив усмешку в глазах Пуаро, проводник решил излить душу:
  – La dame américaine…[602]
  – Что?
  Проводник утер пот со лба:
  – Вы не представляете, чего я от нее натерпелся! Заладила, что в ее купе скрывается мужчина, и хоть кол на голове теши. Вы только подумайте, мсье, в таком крохотном купе! – Он обвел купе рукой. – Да где ж ему там спрятаться? Спорю с ней, доказываю, что это невозможно, – все без толку. Говорит, она проснулась и увидела у себя в купе мужчину. Да как же, спрашиваю, тогда он мог выйти из купе, да еще дверь за собой задвинуть на засов? И слушать ничего не желает. Как будто у нас и без нее не хватает забот. Заносы…
  – Заносы?
  – Ну да. Разве вы не заметили? Поезд давно стоит. Мы въехали в полосу заносов. Бог знает сколько мы еще здесь простоим! Я помню, однажды мы так простояли целую неделю.
  – Где мы находимся?
  – Между Виньковцами и Бродом.
  – La, la![603] – сказал Пуаро раздраженно. Проводник ушел и вернулся с минеральной водой.
  – Спокойной ночи, мсье.
  Пуаро выпил воды и твердо решил уснуть.
  Он уже почти заснул, когда его снова разбудили. На этот раз, как ему показалось, снаружи о дверь стукнулось что-то тяжелое.
  Пуаро подскочил к двери, выглянул в коридор. Никого. Направо по коридору удалялась женщина в красном кимоно, налево сидел проводник на своей скамеечке и вел какие-то подсчеты на больших листах бумаги. Стояла мертвая тишина.
  «У меня определенно нервы не в порядке», – решил Пуаро и снова улегся в постель. На этот раз он уснул и проспал до утра.
  Когда он проснулся, поезд все еще стоял. Пуаро поднял штору и посмотрел в окно. Огромные сугробы подступали к самому поезду. Он взглянул на часы – было начало десятого.
  Без четверти десять аккуратный, свежий и, как всегда, расфранченный, Пуаро прошел в вагон-ресторан. Тут царило уныние.
  Барьеры, разделявшие пассажиров, были окончательно сметены. Общее несчастье объединило их. Громче всех причитала миссис Хаббард:
  – Моя дочь меня уверяла, что это самая спокойная дорога. Говорит, сядешь в вагон и выйдешь лишь в Париже. А теперь оказывается, что мы можем бог знает сколько здесь проторчать. А у меня пароход отправляется послезавтра. Интересно, как я на него попаду? Я даже не могу попросить, чтобы аннулировали мой билет. Просто ум за разум заходит, когда подумаешь об этом.
  Итальянец сказал, что у него самого неотложные дела в Милане. Огромный американец посочувствовал: «Да, паршивое дело, мэм», – и выразил надежду, что поезд еще наверстает упущенное время.
  – А моя сестра? Ее дети меня встречают, – сказала шведка и заплакала. – Я не могу их предупреждать. Что они будут думать? Будут говорить, с тетей было плохо.
  – Сколько мы здесь пробудем? – спросила Мэри Дебенхэм. – Кто-нибудь может мне ответить?
  Голос ее звучал нетерпеливо, однако Пуаро заметил, что в нем не слышалось той лихорадочной тревоги, как тогда, когда задерживался экспресс «Тавры».
  Миссис Хаббард снова затараторила:
  – В этом поезде никто ничего не знает. И никто ничего не пытается сделать. А чего еще ждать от этих бездельников-иностранцев? У нас хоть старались бы что-нибудь предпринять.
  Арбэтнот обратился к Пуаро и заговорил, старательно выговаривая французские слова на английский манер:
  – Vous etes un directeur de la ligne, je crois, monsieur. Vous pouvez nous dire…[604]
  Пуаро, улыбнувшись, поправил его.
  – Нет, нет, – сказал он по-английски, – вы ошибаетесь. Вы спутали меня с моим другом, мсье Буком.
  – Простите.
  – Пожалуйста. Ваша ошибка вполне понятна. Я занимаю купе, где прежде ехал он.
  Мсье Бука в ресторане не было. Пуаро огляделся, выясняя, кто еще отсутствует.
  Отсутствовали княгиня Драгомирова и венгерская пара, а также Рэтчетт, его лакей и немка-горничная.
  Шведка вытирала слезы.
  – Я глупая, – говорила она. – Такая нехорошая плакать. Что бы ни случилось, все к лучше.
  Однако далеко не все разделяли эти подлинно христианские чувства.
  – Все это, конечно, очень мило, – горячился Маккуин, – но неизвестно, сколько еще нам придется здесь проторчать!
  – И где мы, что это за страна, может кто-нибудь мне сказать? – чуть не плача, вопрошала миссис Хаббард.
  Когда ей объяснили, что они в Югославии, она сказала:
  – Чего еще ожидать от этих балканских государств?
  – Вы единственный терпеливый пассажир, мадемуазель, – обратился Пуаро к Мэри Дебенхэм.
  Она пожала плечами:
  – А что еще остается делать?
  – Да вы философ, мадемуазель!
  – Для этого нужна отрешенность. А я слишком эгоистична. Просто я научилась не расходовать чувства попусту.
  Казалось, она говорит скорее сама с собой, чем с Пуаро. На него она и не глядела. Взгляд ее был устремлен за окно, на огромные сугробы.
  – У вас сильный характер, мадемуазель, – вкрадчиво сказал Пуаро. – Я думаю, из всех присутствующих вы обладаете самым сильным характером.
  – Что вы! Я знаю человека, куда более сильного духом, чем я.
  – И это…
  Она вдруг опомнилась: до нее дошло, что она разговаривает с совершенно незнакомым человеком, к тому же иностранцем, с которым до этого утра не обменялась и десятком фраз. И засмеялась вежливо, но холодно:
  – К примеру, хотя бы та старая дама. Вы, наверное, ее заметили. Очень уродливая старуха, но что-то в ней есть притягательное. Стоит ей о чем-нибудь попросить – и весь поезд бросается выполнять ее желание.
  – Но точно так же бросаются выполнять желания моего друга мсье Бука, – сказал Пуаро. – Правда, не потому, что он умеет властвовать, а потому, что он директор этой линии.
  Мэри Дебенхэм улыбнулась.
  Близился полдень. Несколько человек, и Пуаро в их числе, оказались в ресторане. При такой ситуации хотелось скоротать время в компании. Пуаро услышал немало нового о дочери миссис Хаббард и о привычках ныне покойного мистера Хаббарда, начиная с того момента, когда, встав поутру, этот почтенный джентльмен ел кашу, и кончая тем, когда он ложился спать, надев носки работы миссис Хаббард.
  Пуаро слушал довольно сбивчивый рассказ шведки о задачах миссионеров, когда в вагон вошел проводник и остановился у его столика:
  – Разрешите обратиться, мсье.
  – Слушаю вас.
  – Мсье Бук просит засвидетельствовать свое почтение и спросить, не будете ли вы столь любезны на несколько минут зайти к нему.
  Пуаро встал, принес свои извинения шведке и вышел вслед за проводником.
  Это был не их, а другой проводник – высокий, крупный блондин.
  Миновав вагон Пуаро, они пошли в соседний вагон. Постучавшись в купе, проводник пропустил Пуаро вперед. Они оказались не в купе мсье Бука, а в купе второго класса, выбранном, по-видимому, из-за его большого размера. Однако несмотря на это, оно было битком набито.
  В самом углу восседал на скамеечке мсье Бук. В другом углу, возле окна, созерцал сугробы коренастый брюнет. В проходе, мешая пройти Пуаро, стояли рослый мужчина в синей форме (начальник поезда) и проводник спального вагона Стамбул – Кале.
  – Мой дорогой друг, наконец-то! – воскликнул мсье Бук. – Входите, вы нам очень нужны.
  Человек у окна подвинулся. Протиснувшись, Пуаро сел напротив своего друга. На лице мсье Бука было написано смятение. Несомненно, произошло нечто чрезвычайное.
  – Что случилось? – спросил Пуаро.
  – И вы еще спрашиваете! Сначала заносы и вынужденная остановка. А теперь еще и это!..
  Голос мсье Бука прервался, а у проводника спального вагона вырвался сдавленный вздох.
  – Что – и это?
  – А то, что в одном из купе лежит мертвый пассажир – его закололи.
  В спокойном голосе мсье Бука сквозило отчаяние.
  – Пассажир? Какой пассажир?
  – Американец. Его звали… – Он заглянул в лежащие перед ним списки. – Рэтчетт… Я не ошибаюсь… Рэтчетт?
  – Да, мсье, – сглотнул слюну проводник. Пуаро взглянул на проводника – тот был белее мела.
  – Разрешите проводнику сесть, – сказал Пуаро, – иначе он упадет в обморок.
  Начальник поезда подвинулся; проводник тяжело опустился на сиденье и закрыл лицо руками.
  – Брр! – Пуаро вздрогнул. – Это не шутки!
  – Какие тут шутки! Убийство уже само по себе бедствие первой величины. А к тому же, учтите еще, что и обстоятельства его весьма необычны. Мы застряли и можем простоять здесь несколько часов кряду. Да что там часов – дней! И еще одно обстоятельство: почти все страны направляют представителей местной полиции на поезда, проходящие по их территории, а в Югославии этого не делают. Вы понимаете, как все осложняется?
  – Еще бы, – сказал Пуаро.
  – И это не все. Доктор Константин – извините, я забыл вас представить: доктор Константин, мсье Пуаро. – Коротышка брюнет и Пуаро обменялись поклонами. – Доктор Константин считает, что смерть произошла около часу ночи.
  – В подобных случаях трудно сказать точно, но, по-моему, можно со всей определенностью утверждать, что смерть произошла между полуночью и двумя часами.
  – Когда мистера Рэтчетта в последний раз видели живым? – спросил Пуаро.
  – Известно, что без двадцати час он был жив и разговаривал с проводником, – ответил мсье Бук.
  – Это верно, – сказал Пуаро, – я сам слышал этот разговор. И это последнее, что известно о Рэтчетте?
  – Да.
  Пуаро повернулся к доктору, и тот продолжал:
  – Окно в купе мистера Рэтчетта было распахнуто настежь, очевидно, для того, чтобы у нас создалось впечатление, будто преступник ускользнул через него. Но мне кажется, что окно открыли для отвода глаз. Если бы преступник удрал через окно, на снегу остались бы следы, а их нет.
  – Когда обнаружили труп? – спросил Пуаро.
  – Мишель!
  Проводник подскочил. С его бледного лица не сходило испуганное выражение.
  – Подробно расскажите этому господину, что произошло, – приказал мсье Бук.
  – Лакей этого мистера Рэтчетта постучал сегодня утром к нему в дверь, – сбивчиво начал проводник. – Несколько раз. Ответа не было. А тут час назад из ресторана приходит официант узнать, будет ли мсье завтракать. Понимаете, было уже одиннадцать часов. Я открываю дверь к нему своим ключом. Но дверь не открывается. Оказывается, она заперта еще и на цепочку. Никто не откликается. И оттуда тянет холодом. Окно распахнуто настежь, в него заносит снег. Я подумал, что пассажира хватил удар. Привел начальника поезда. Мы разорвали цепочку и вошли в купе. Он был уже… Ah, c'était terrible…[605]
  И он снова закрыл лицо руками.
  – Значит, дверь была заперта изнутри и на ключ, и на цепочку… – Пуаро задумался. – А это не самоубийство?
  Грек язвительно усмехнулся.
  – Вы когда-нибудь видели, чтобы самоубийца нанес себе не меньше дюжины ножевых ран? – спросил он.
  У Пуаро глаза полезли на лоб.
  – Какое чудовищное зверство! – вырвалось у него.
  – Это женщина, – впервые подал голос начальник поезда, – верьте моему слову, это женщина. На такое способна только женщина.
  Доктор Константин в раздумье наморщил лоб.
  – Это могла сделать только очень сильная женщина, – сказал он. – Я не хотел бы прибегать к техническим терминам – они только запутывают дело, но один-два удара, прорезав мышцы, прошли через кость, а для этого, смею вас уверить, нужна большая сила.
  – Значит, преступление совершил не профессионал? – спросил Пуаро.
  – Никак нет, – подтвердил доктор Константин. – Удары, судя по всему, наносились как попало и наугад. Некоторые из них – легкие порезы, не причинившие особого вреда. Впечатление такое, будто преступник, закрыв глаза, в дикой ярости наносил один удар за другим вслепую.
  – C'est une femme[606], – сказал начальник поезда. – Они все такие. Злость придает им силы. – И он так многозначительно закивал, что все заподозрили, будто он делился личным опытом.
  – Я мог бы, вероятно, кое-что добавить к тем сведениям, которые вы собрали, – сказал Пуаро. – Мистер Рэтчетт вчера разговаривал со мной. Насколько я понял, он подозревал, что его жизни угрожает опасность.
  – Значит, его кокнули – так, кажется, говорят американцы? – спросил мсье Бук. – В таком случае убила не женщина, а гангстер или опять же бандит.
  Начальника поезда уязвило, что его версию отвергли.
  – Если даже убийца и гангстер, – сказал Пуаро, – должен сказать, что профессионалом его никак не назовешь.
  В голосе Пуаро звучало неодобрение специалиста.
  – В этом вагоне едет один американец, – сообщил мсье Бук: он продолжал гнуть свою линию, – рослый мужчина, весьма вульгарный и до ужаса безвкусно одетый. Он жует резинку и, видно, понятия не имеет, как вести себя в приличном обществе. Вы знаете, кого я имею в виду?
  Проводник – мсье Бук обращался к нему – кивнул:
  – Да, мсье. Но это не мог быть он. Если бы он вошел в купе или вышел из него, я бы обязательно это увидел.
  – Как знать… Как знать… Но мы еще вернемся к этому. Главное теперь решить, что делать дальше. – И он поглядел на Пуаро.
  Пуаро, в свою очередь, посмотрел на мсье Бука.
  – Ну пожалуйста, друг мой, – сказал мсье Бук, – вы же понимаете, о чем я буду вас просить. Я знаю, вы всесильны. Возьмите расследование на себя. Нет, нет, бога ради, не отказывайтесь! Видите ли, для нас – я говорю о Международной компании спальных вагонов – это очень важно. Насколько бы все упростилось, если бы к тому времени, когда наконец появится югославская полиция, у нас было бы готовое решение! В ином случае нам грозят задержки, проволочки – словом, тысячи всяких неудобств. И кто знает – может быть, и серьезные неприятности для невинных людей?.. Но если вы разгадаете тайну, ничего этого не будет! Мы говорим: «Произошло убийство – вот преступник!»
  – А если мне не удастся разгадать тайну?
  – Друг мой, – зажурчал мсье Бук. – Я знаю вашу репутацию, знаю ваши методы. Это дело просто создано для вас. Для того чтобы изучить прошлое этих людей, проверить, не лгут ли они, нужно потратить массу времени и энергии. А сколько раз я слышал от вас: «Для того чтобы разрешить тайну, мне необходимо лишь усесться поудобнее и хорошенько подумать». Прошу вас, так и поступите. Опросите пассажиров, осмотрите тело, разберитесь в уликах, и тогда… Словом, я в вас верю! Я убежден, что это не пустое хвастовство с вашей стороны. Так, пожалуйста, усаживайтесь поудобнее, думайте, шевелите, как вы часто говорили, извилинами, и вы узнаете все. – И он с любовью посмотрел на своего друга.
  – Ваша вера трогает меня, – сказал Пуаро взволнованно. – Вы сказали, что дело это нетрудное. Я и сам прошлой ночью… Не стоит пока об этом упоминать. По правде говоря, меня дело заинтересовало. Всего полчаса назад я подумал, что нам придется изрядно поскучать в этих сугробах. И вдруг откуда ни возьмись готовая загадка!
  – Значит, вы принимаете мое предложение? – нетерпеливо спросил мсье Бук.
  – C'est entendu[607]. Я берусь за это дело.
  – Отлично! Мы все к вашим услугам.
  – Для начала мне понадобится план вагона Стамбул – Кале, где будет указано, кто из пассажиров занимал какое купе, и еще я хочу взглянуть на паспорта и билеты пассажиров.
  – Мишель вам все принесет.
  Проводник вышел из вагона.
  – Кто еще едет в нашем поезде? – спросил Пуаро.
  – В этом вагоне едем только мы с доктором Константином. В бухарестском – один хромой старик. Проводник его давно знает. Есть и обычные вагоны, но их не стоит брать в расчет, потому что их заперли сразу после ужина. Впереди вагона Стамбул – Кале идет только вагон-ресторан.
  – В таком случае, – сказал Пуаро, – нам, видно, придется искать убийцу в вагоне Стамбул – Кале. – Он обратился к доктору: – Вы на это намекали, не так ли?
  Грек кивнул:
  – В половине первого пополуночи начался снегопад, и поезд стал. С тех пор никто не мог его покинуть.
  – А раз так, – заключил мсье Бук, – убийца все еще в поезде. Он среди нас!
  
  Глава 6
  Женщина?
  – Для начала, – сказал Пуаро, – я хотел бы переговорить с мистером Маккуином. Не исключено, что он может сообщить нам ценные сведения.
  – Разумеется. – Мсье Бук обратился к начальнику поезда: – Попросите сюда мистера Маккуина.
  Начальник поезда вышел, а вскоре вернулся проводник с пачкой паспортов, билетов и вручил их мсье Буку.
  – Благодарю вас, Мишель. А теперь, мне кажется, вам лучше вернуться в свой вагон. Ваши свидетельские показания по всей форме мы выслушаем позже.
  – Хорошо, мсье.
  Мишель вышел.
  – А после того как мы побеседуем с Маккуином, – сказал Пуаро, – я надеюсь, господин доктор не откажется пройти со мной в купе убитого?
  – Разумеется.
  – А когда мы закончим осмотр…
  Тут его прервали: начальник поезда привел Гектора Маккуина. Мсье Бук встал.
  – У нас здесь тесновато, – приветливо сказал он. – Садитесь на мое место, мистер Маккуин, а мсье Пуаро сядет напротив вас – вот так. Освободите вагон-ресторан, – обратился он к начальнику поезда, – он понадобится мсье Пуаро. Вы ведь предпочли бы беседовать с пассажирами там, друг мой?
  – Да, это было бы удобнее всего, – согласился Пуаро.
  Маккуин переводил глаза с одного на другого, не успевая следить за стремительной французской скороговоркой.
  – Qu'est-ce qu'il y a?.. – старательно выговаривая слова, начал он. – Pourquoi?..[608]
  Пуаро властным жестом указал ему на место в углу. Маккуин сел и снова повторил:
  – Pourquoi?.. – Но тут же, оборвав фразу, перешел на родной язык: – Что тут творится? Что-нибудь случилось? – И обвел глазами присутствующих.
  Пуаро кивнул:
  – Вы не ошиблись. Приготовьтесь – вас ждет неприятное известие: ваш хозяин – мистер Рэтчетт – мертв!
  Маккуин присвистнул. Глаза его заблестели, но ни удивления, ни огорчения он не выказал.
  – Значит, они все-таки добрались до него?
  – Что вы хотите этим сказать, мистер Маккуин?
  Маккуин замялся.
  – Вы полагаете, что мистер Рэтчетт убит? – спросил Пуаро.
  – А разве нет? – На этот раз Маккуин все же выказал удивление. – Ну да, – после некоторой запинки сказал он. – Это первое, что мне пришло в голову. Неужели он умер во сне? Да ведь старик был здоров, как, как… – Он запнулся, так и не подобрав сравнения.
  – Нет, нет, – сказал Пуаро. – Ваше предположение совершенно правильно. Мистер Рэтчетт был убит. Зарезан. Но мне хотелось бы знать, почему вы так уверены в том, что он был убит, а не просто умер.
  Маккуин заколебался.
  – Прежде я должен выяснить, – сказал он наконец, – кто вы такой? И какое отношение имеете к этому делу?
  – Я представитель Международной компании спальных вагонов, – сказал Пуаро и, значительно помолчав, добавил: – Я сыщик. Моя фамилия Пуаро.
  Ожидаемого впечатления это не произвело. Маккуин сказал только: «Вот как?» – и стал ждать, что последует дальше.
  – Вам, вероятно, известна эта фамилия?
  – Как будто что-то знакомое… Только я всегда думал, что это дамский портной[609].
  Пуаро смерил его полным негодования взглядом.
  – Просто невероятно! – возмутился он.
  – Что невероятно?
  – Ничего. Неважно. Но не будем отвлекаться. Я попросил бы вас, мистер Маккуин, рассказать мне все, что вам известно о мистере Рэтчетте. Вы ему не родственник?
  – Нет. Я его секретарь, вернее, был его секретарем.
  – Как долго вы занимали этот пост?
  – Чуть более года.
  – Расскажите поподробнее об этом.
  – Я познакомился с мистером Рэтчеттом чуть более года назад в Персии…
  – Что вы там делали? – прервал его Пуаро.
  – Я приехал из Нью-Йорка разобраться на месте в делах одной нефтяной концессии. Не думаю, чтобы вас это могло заинтересовать. Мои друзья и я здорово на ней погорели. Мистер Рэтчетт жил в одном отеле со мной. Он повздорил со своим секретарем и предложил его должность мне. Я согласился. Я тогда был на мели и обрадовался возможности, не прилагая усилий, получить работу с хорошим окладом.
  – Что вы делали с тех пор?
  – Разъезжали. Мистер Рэтчетт хотел посмотреть свет, но ему мешало незнание языков. Меня он использовал скорее как гида и переводчика, чем как секретаря. Обязанности мои были малообременительными.
  – А теперь расскажите мне все, что вы знаете о своем хозяине.
  Молодой человек пожал плечами. На его лице промелькнуло замешательство.
  – Это не так-то просто.
  – Как его полное имя?
  – Сэмюэл Эдуард Рэтчетт.
  – Он был американским гражданином?
  – Да.
  – Из какого штата он родом?
  – Не знаю.
  – Что ж, тогда расскажите о том, что знаете.
  – Сказать по правде, мистер Пуаро, я решительно ничего не знаю. Мистер Рэтчетт никогда не говорил ни о себе, ни о своей жизни там, в Америке.
  – И как вы считаете, почему?
  – Не знаю. Я думал, может быть, он стесняется своего происхождения. Так бывает.
  – Неужели такое объяснение казалось вам правдоподобным?
  – Если говорить начистоту – нет.
  – У него были родственники?
  – Он никогда об этом не упоминал.
  Но Пуаро не отступался:
  – Однако, мистер Маккуин, вы наверняка как-то объясняли это для себя.
  – По правде говоря, объяснял. Во-первых, я не верю, что его настоящая фамилия Рэтчетт. Я думаю, он бежал от кого-то или от чего-то и потому покинул Америку. Но до недавнего времени он чувствовал себя в безопасности.
  – А потом?
  – Потом он стал получать письма, угрожающие письма.
  – Вы их видели?
  – Да. В мои обязанности входило заниматься его перепиской. Первое из этих писем пришло две недели назад.
  – Эти письма уничтожены?
  – Нет, по-моему, парочка у меня сохранилась, а одно, насколько мне известно, мистер Рэтчетт в ярости разорвал в клочки. Принести вам эти письма?
  – Будьте так любезны.
  Маккуин вышел. Через несколько минут он вернулся и положил перед Пуаро два замызганных листка почтовой бумаги.
  Первое письмо гласило:
  «Ты думал надуть нас и надеялся, что это тебе сойдет с рук. Дудки, Рэтчетт, тебе от нас не уйти».
  Подписи не было.
  Пуаро поднял брови и, не сказав ни слова, взял второе письмо.
  «Рэтчетт, мы тебя прихлопнем вскорости. Знай, тебе от нас не уйти!»
  Пуаро отложил письмо.
  – Стиль довольно однообразный, – сказал Пуаро, – а вот о почерке этого никак не скажешь.
  Маккуин воззрился на него.
  – Вы не могли этого заметить, – сказал Пуаро любезно, – тут нужен опытный глаз. Письмо это, мистер Маккуин, писал не один человек, а два, если не больше. Каждый по букве. Кроме того, его писали печатными буквами, чтобы труднее было определить, кто писал. – Помолчав, он добавил: – Вы знали, что мистер Рэтчетт обращался ко мне за помощью?
  – К вам?
  Изумление Маккуина было настолько неподдельным, что Пуаро поверил молодому человеку.
  – Вот именно, – кивнул Пуаро. – Рэтчетт был очень встревожен. Расскажите, как он вел себя, когда получил первое письмо?
  Маккуин ответил не сразу.
  – Трудно сказать. Он вроде бы посмеялся над ним, во всяком случае, из спокойствия оно его не вывело. Но все же, – Маккуин пожал плечами, – я почувствовал, что в глубине души он встревожен.
  Пуаро опять кивнул.
  – Мистер Маккуин, – неожиданно спросил он, – вы можете сказать без утайки, как вы относились к своему хозяину? Он вам нравился?
  Гектор Маккуин помедлил с ответом.
  – Нет, – сказал он наконец, – не нравился.
  – Почему?
  – Не могу сказать точно. Он был неизменно обходителен. – Секретарь запнулся, потом добавил: – Честно говоря, мсье Пуаро, мне он не нравился, и я ему не доверял. Я уверен, что он был человеком жестоким и опасным. Хотя должен признаться, подкрепить свое мнение мне нечем.
  – Благодарю вас, мистер Маккуин. Еще один вопрос: когда вы в последний раз видели мистера Рэтчетта живым?
  – Вчера вечером, около… – Он с минуту подумал. – Пожалуй, около десяти часов. Я зашел к нему в купе записать кое-какие указания.
  – Насчет чего?
  – Насчет старинных изразцов и керамики, которые он купил в Персии. Ему прислали совсем не те, что он выбрал. По этому поводу мы вели длительную и весьма утомительную переписку.
  – И тогда вы в последний раз видели мистера Рэтчетта живым?
  – Пожалуй, что так.
  – А вы знаете, когда мистер Рэтчетт получил последнее из угрожающих писем?
  – Утром того дня, когда мы выехали из Константинополя.
  – Я должен задать вам еще один вопрос, мистер Маккуин. Вы были в хороших отношениях с вашим хозяином?
  В глазах молодого человека промелькнули озорные искорки.
  – От этого вопроса у меня, очевидно, должны мурашки по коже забегать. Но как пишут в наших детективных романах: «Вы мне ничего не пришьете» – я был в прекрасных отношениях с Рэтчеттом.
  – Не откажите сообщить ваше полное имя и ваш адрес в Америке.
  Секретарь продиктовал свое полное имя – Гектор Уиллард Маккуин – и свой нью-йоркский адрес.
  Пуаро откинулся на спинку дивана.
  – Пока все, мистер Маккуин, – сказал он. – Я был бы очень вам обязан, если бы вы некоторое время хранили в тайне смерть мистера Рэтчетта.
  – Его лакей Мастермэн все равно об этом узнает.
  – Скорее всего он уже знает, – недовольно сказал Пуаро. – Но если и так, проследите, чтобы он попридержал язык.
  – Это совсем нетрудно. Он англичанин и, по его собственным словам, «с кем попало не якшается». Он невысокого мнения об американцах и вовсе низкого о представителях всех других национальностей.
  – Благодарю вас, мистер Маккуин.
  Американец ушел.
  – Ну? – спросил мсье Бук. – Вы верите тому, что вам рассказал этот молодой человек?
  – Мне показалось, что он говорил откровенно и честно. Будь он замешан в убийстве, он наверняка притворился бы, будто любил своего хозяина. Правда, мистер Рэтчетт не сообщил ему, что он старался заручиться моими услугами, но мне это обстоятельство не кажется подозрительным. Сдается, покойник отличался скрытным нравом.
  – Значит, одного человека вы считаете свободным от подозрений? – бодро сказал мсье Бук.
  Пуаро кинул на него полный укора взгляд.
  – Нет, нет, я до последнего подозреваю всех, – сказал он. – И тем не менее должен признаться, что просто не могу себе представить, чтобы Маккуин – сама трезвость и осмотрительность – вдруг настолько вышел из себя, что нанес своей жертве не меньше дюжины ударов. Это не вяжется с его характером, никак не вяжется.
  – Да… – Мсье Бук задумался. – Так мог поступить человек в припадке ярости, чуть ли не бешенства, что скорее наводит на мысль о латинянине или, как утверждает наш друг, начальник поезда, о женщине.
  
  
  Глава 7
  Труп
  Пуаро в сопровождении доктора Константина прошел в соседний вагон и направился в купе, где лежал убитый. Подоспевший проводник открыл им дверь своим ключом.
  Когда они вошли в купе, Пуаро вопросительно взглянул на своего спутника:
  – В купе что-нибудь переставляли?
  – Нет, ничего не трогали. При осмотре я старался не сдвинуть тела.
  Кивнув, Пуаро окинул взглядом купе.
  Прежде всего он обратил внимание на то, что купе совсем выстыло. Окно в нем было распахнуто настежь, а штора поднята.
  – Брр… – поежился Пуаро. Доктор самодовольно улыбнулся.
  – Я решил не закрывать окно, – сказал он.
  Пуаро внимательно осмотрел окно.
  – Вы поступили правильно, – объявил он. – Никто не мог покинуть поезд через окно. Вполне вероятно, что его открыли специально, чтобы натолкнуть нас на эту мысль, но если и так, снег разрушил планы убийцы. – Пуаро тщательно осмотрел раму. И, вынув из кармана маленькую коробочку, посыпал раму порошком. – Отпечатков пальцев нет, – сказал он. – Значит, раму вытерли. Впрочем, если бы отпечатки и были, это бы нам мало что дало. Скорее всего это оказались бы отпечатки Рэтчетта, его лакея и проводника. В наши дни преступники больше не совершают таких ошибок. А раз так, – продолжал он бодро, – окно вполне можно и закрыть – здесь просто ледник.
  Покончив с окном, он впервые обратил внимание на распростертый на полке труп. Рэтчетт лежал на спине. Его пижамная куртка, вся в ржавых пятнах крови, была распахнута на груди.
  – Сами понимаете, мне надо было определить характер ранений, – объяснил доктор.
  Пуаро склонился над телом. Когда он выпрямился, лицо его скривилось.
  – Малоприятное зрелище, – сказал он. – Убийца, должно быть, стоял тут и наносил ему удар за ударом. Сколько ран вы насчитали?
  – Двенадцать. Одна или две совсем неглубокие, чуть ли не царапины. Зато три из них, напротив, смертельные.
  Какие-то нотки в голосе доктора насторожили Пуаро. Он вперился в коротышку грека: собрав гармошкой лоб, тот недоуменно разглядывал труп.
  – Вы чем-то удивлены, не правда ли? – вкрадчиво спросил Пуаро. – Признайтесь, мой друг, что-то вас озадачило?
  – Вы правы, – согласился доктор.
  – Что же?
  – Видите эти две раны, – и доктор ткнул пальцем, – здесь и здесь. Нож прошел глубоко – перерезано много кровеносных сосудов… И все же… края ран не разошлись. А ведь из таких ран кровь должна была бы бить ручьем.
  – Что из этого следует?
  – Что когда Рэтчетту нанесли эти раны, он уже был какое-то время мертв. Но это же нелепо!
  – На первый взгляд да, – сказал Пуаро задумчиво. – Хотя, конечно, убийца мог вдруг решить, что не добил свою жертву, и вернуться обратно, чтобы довести дело до конца, однако это слишком уж нелепо! А что еще вас удивляет?
  – Всего одно обстоятельство.
  – И какое?
  – Видите вот эту рану, здесь, около правого плеча, почти под мышкой? Возьмите мой карандаш. Могли бы вы нанести такую рану?
  Пуаро занес руку.
  – Я вас понял. Правой рукой нанести такую рану очень трудно, едва ли возможно. Так держать нож было бы неловко. Но если нож держать в левой руке…
  – Вот именно, мсье Пуаро. Эту рану почти наверняка нанесли левой рукой.
  – То есть вы хотите сказать, что убийца – левша? Нет, дело обстоит не так просто. Вы со мной согласны?
  – Совершенно согласен, мсье Пуаро. Потому что другие раны явно нанесены правой рукой.
  – Итак, убийц двое. Мы снова возвращаемся к этому, – пробормотал сыщик. – А свет был включен? – неожиданно спросил он.
  – Трудно сказать. Видите ли, каждое утро около десяти проводник выключает свет во всем вагоне.
  – Это мы узнаем по выключателям, – сказал Пуаро.
  Он обследовал выключатель верхней лампочки и ночника у изголовья. Первый был выключен. Второй включен.
  – Ну что ж, – задумчиво сказал он. – Разберем эту версию. Итак, Первый и Второй убийцы, как обозначил бы их великий Шекспир. Первый убийца закалывает свою жертву и, выключив свет, уходит из купе. Входит Второй убийца, но в темноте не замечает, что дело сделано, и наносит мертвецу по меньшей мере две раны. Что вы на это скажете?
  – Великолепно! – вне себя от восторга, воскликнул маленький доктор.
  Глаза Пуаро насмешливо блеснули.
  – Вы так считаете? Очень рад. Потому что мне такая версия показалась противоречащей здравому смыслу.
  – А как иначе все объяснить?
  – Этот же вопрос и я задаю себе. Случайно ли такое стечение обстоятельств или нет? И нет ли еще каких-либо несообразностей, указывающих на то, что в этом деле замешаны двое?
  – Я думаю, на ваш вопрос можно ответить утвердительно. Некоторые раны, как я уже указывал, свидетельствуют о слабой физической силе, а может, и о слабой решимости. Это немощные удары, слегка повредившие кожу. Но вот эта рана и вот эта… – Он ткнул пальцем. – Для таких ударов нужна большая сила: нож прорезал мышцы.
  – Значит, такие раны, по вашему мнению, мог нанести только мужчина?
  – Скорее всего.
  – А женщина?
  – Молодая, здоровая женщина, к тому же спортсменка, способна нанести такие удары, особенно в припадке гнева. Но это, на мой взгляд, в высшей степени маловероятно.
  Минуты две Пуаро молчал.
  – Вы меня поняли? – нетерпеливо спросил врач.
  – Еще бы. Дело проясняется прямо на глазах! Убийца – мужчина огромной физической силы, он же мозгляк, он же женщина, он же левша и правша одновременно. Да это же просто смешно! – И, неожиданно рассердившись, продолжил: – А жертва, как она ведет себя? Кричит? Оказывает сопротивление? Защищается?
  Пуаро сунул руку под подушку и вытащил автоматический пистолет, который Рэтчетт показал ему накануне.
  – Как видите, все патроны в обойме, – сказал он.
  Они оглядели купе. Одежда Рэтчетта висела на крючках. На столике – его заменяла откидная крышка умывальника – стояли в ряд стакан с водой, в котором плавала вставная челюсть, пустой стакан, бутылка минеральной воды, большая фляжка, пепельница с окурком сигары, лежали обуглившиеся клочки бумаги и две обгорелые спички.
  Доктор понюхал пустой стакан.
  – Вот почему Рэтчетт не сопротивлялся, – сказал он вполголоса.
  – Его усыпили?
  – Да.
  Пуаро кивнул. Он держал спички и внимательно их разглядывал.
  – Значит, вы все-таки нашли улики? – нетерпеливо спросил маленький доктор.
  – Эти спички имеют разную форму, – объяснил Пуаро. – Одна из них более плоская. Видите?
  – Такие спички в картонных обложках продают здесь, в поезде, – сказал доктор.
  Пуаро обшарил карманы Рэтчетта, вытащил оттуда коробок спичек. И снова внимательно сравнил две спички.
  – Толстую спичку зажег мистер Рэтчетт, – сказал он. – А теперь надо удостовериться, не было ли у него и плоских спичек тоже.
  Но дальнейшие поиски не дали никаких результатов.
  Пуаро рыскал глазами по купе. Казалось, от его пристального взгляда ничто не ускользает. Вдруг он вскрикнул, нагнулся и поднял с полу клочок тончайшего батиста с вышитой в углу буквой H.
  – Женский носовой платок, – сказал доктор. – Наш друг начальник поезда оказался прав. Тут замешана женщина.
  – И для нашего удобства она оставила здесь свой носовой платок! – сказал Пуаро. – Точь-в-точь как в детективных романах и фильмах. А чтобы облегчить нам задачу, еще вышила на нем инициалы.
  – Редкая удача! – радовался доктор.
  – Вот как? – спросил Пуаро таким тоном, что доктор насторожился.
  Но прежде чем тот успел задать вопрос, Пуаро быстро нагнулся и снова что-то поднял. На этот раз на его ладони оказался ершик для чистки трубок.
  – Не иначе как ершик мистера Рэтчетта? – предположил доктор.
  – В карманах мистера Рэтчетта не было ни трубки, ни табака, ни кисета.
  – Раз так, это улика.
  – Еще бы! Притом опять же подброшенная для нашего удобства. И заметьте, на этот раз улика указывает на мужчину. Да, улик у нас более чем достаточно. А кстати, что вы сделали с оружием?
  – Никакого оружия мы не нашли. Убийца, должно быть, унес его с собой.
  – Интересно почему? – задумался Пуаро.
  – Ах! – вдруг вскрикнул доктор, осторожно обшаривавший пижамные карманы убитого. – Совсем упустил из виду. Я сразу распахнул куртку и поэтому забыл заглянуть в карманы.
  Он вытащил из нагрудного кармана пижамы золотые часы. Их корпус был сильно погнут, стрелки показывали четверть второго.
  – Вы видите? – нетерпеливо закричал доктор Константин. – Теперь мы знаем время убийства. Мои подсчеты подтверждаются. Я ведь говорил – между двенадцатью и двумя, скорее всего около часу, хотя точно в таких делах сказать трудно. И вот вам подтверждение – часы показывают четверть второго. Значит, преступление было совершено в это время.
  – Не исключено, что так оно и было. Не исключено.
  Доктор удивленно посмотрел на Пуаро:
  – Простите меня, мсье Пуаро, но я не вполне вас понимаю.
  – Я и сам не вполне себя понимаю, – сказал Пуаро. – Я ничего вообще не понимаю, и, как вы могли заметить, это меня тревожит. – Он с глубоким вздохом склонился над столиком, разглядывая обуглившиеся клочки бумаги. – Мне сейчас крайне необходима, – бормотал он себе под нос, – старомодная шляпная картонка.
  Доктор Константин совсем опешил, не зная, как отнестись к такому необычному желанию. Но Пуаро не дал ему времени на расспросы. Открыв дверь, он позвал из коридора проводника. Проводник не заставил себя ждать.
  – Сколько женщин в вагоне?
  Проводник посчитал на пальцах:
  – Одна, две, три… Шесть, мсье. Пожилая американка, шведка, молодая англичанка, графиня Андрени, княгиня Драгомирова и ее горничная.
  Пуаро подумал:
  – У них у всех есть картонки, не правда ли?
  – Да, мсье.
  – Тогда принесите мне… дайте подумать… да, именно так, – принесите мне картонку шведки и картонку горничной. На них вся моя надежда. Скажете им, что они нужны для таможенного досмотра или для чего-нибудь еще, – словом, что угодно.
  – Не беспокойтесь, мсье, все обойдется как нельзя лучше: обеих дам сейчас нет в купе.
  – Тогда поторапливайтесь.
  Проводник ушел и вскоре вернулся с двумя картонками. Открыв картонку горничной, Пуаро тут же отбросил ее и взялся за картонку шведки. Заглянув в нее, он радостно вскрикнул и осторожно извлек шляпы – под ними оказались проволочные полушария.
  – Вот что мне и требовалось! Такие картонки производили пять лет назад. Шляпка булавкой прикреплялась к проволочной сетке.
  Пуаро ловко отцепил обе сетки, положил шляпы на место и велел проводнику отнести картонки назад. Когда дверь за ним закрылась, он повернулся к доктору:
  – Видите ли, мой дорогой доктор, сам я не слишком полагаюсь на всевозможные экспертизы. Меня обычно интересует психология, а не отпечатки пальцев или сигаретный пепел. Однако в данном случае придется прибегнуть к помощи науки. В этом купе полным-полно улик, но как поручиться, что они не подложные?
  – Я не вполне вас понимаю, мсье Пуаро.
  – Ну что ж, приведу пример. Мы находим женский носовой платок. Кто его потерял, женщина? А может быть, мужчина, совершивший преступление, решил: «Пусть думают, что это – дело рук женщины. Я нанесу куда больше ран, чем нужно, причем сделаю это так, что будет казаться, будто некоторые из них нанесены человеком слабым и немощным, потом оброню на видном месте женский платок». Это один вариант. Но есть и другой. Предположим, что убийца – женщина. И тогда она нарочно роняет ершик для трубки, чтобы подумали, будто преступление совершил мужчина. Неужели мы можем всерьез предположить, будто два человека, мужчина и женщина, не сговариваясь, совершили одно и то же преступление и притом каждый из них был так небрежен, что оставил нам по улике? Не слишком ли много тут совпадений?
  – А какое отношение имеет к этому картонка? – все еще недоумевая, спросил доктор.
  – Сейчас расскажу. Так вот, как я уже говорил, все эти улики – часы, остановившиеся в четверть второго, носовой платок, ершик для трубки – могут быть и подлинными, и подложными. Этого я пока еще не могу определить. Но есть одна, на мой взгляд, подлинная улика, хотя и тут я могу ошибиться. Я говорю о плоской спичке, доктор. Я уверен, что ее зажег не мистер Рэтчетт, а убийца. И зажег, чтобы уничтожить компрометирующую бумагу. А следовательно, в этой бумаге была какая-то зацепка, которая давала ключ к разгадке. И я попытаюсь восстановить эту записку и узнать, в чем же состояла зацепка.
  Он вышел из купе и через несколько секунд вернулся с маленькой спиртовкой и щипцами для завивки.
  – Это для усов, – объяснил Пуаро, тряхнув щипцами.
  Доктор во все глаза следил за ним. Пуаро распрямил проволочные полушария, осторожно положил обуглившийся клочок бумаги на одно из них, другое наложил поверх и, придерживая оба полушария щипцами, подержал это сооружение над пламенем спиртовки.
  – Кустарщина, что и говорить, – бросил он через плечо, – но будем надеяться, что она послужит нашим целям.
  Доктор внимательно следил за действиями Пуаро. Проволочные сетки накалились, и на бумаге начали проступать еле различимые очертания букв. Буквы медленно образовывали слова – слова, написанные огнем. Клочок был очень маленький – всего три слова и часть четвертого: «…мни маленькую Дейзи Армстронг».
  – Вот оно что! – вскрикнул Пуаро.
  – Вам это что-нибудь говорит? – спросил доктор.
  Глаза Пуаро засверкали. Он бережно отложил щипцы.
  – Да, – сказал он. – Теперь я знаю настоящую фамилию убитого. И знаю, почему ему пришлось уехать из Америки.
  – Как его фамилия?
  – Кассетти.
  – Кассетти? – Константин наморщил лоб. – О чем-то эта фамилия мне напоминает. О каком-то событии несколько лет назад… Нет, не могу вспомнить… Какое-то шумное дело в Америке, не так ли?
  – Да, – сказал Пуаро. – Вы не ошиблись. Это случилось в Америке. – Видно было, что он не склонен распространяться на эту тему. Оглядывая купе, он добавил: – В свое время мы этим займемся. А теперь давайте удостоверимся, что мы осмотрели все, что можно.
  Он еще раз быстро и ловко обыскал карманы убитого, но не нашел там ничего, представляющего интерес. Попытался открыть дверь, ведущую в соседнее купе, но она была заперта с другой стороны.
  – Одного я не понимаю, – сказал доктор Константин, – через окно убийца не мог уйти, смежная дверь была заперта с другой стороны, дверь в коридор заперта изнутри и на ключ, и на цепочку. Как же тогда ему удалось удрать?
  – Точно так же рассуждает публика в цирке, когда иллюзионист запихивает связанного по рукам и ногам человека в закрытый ящик и он исчезает.
  – Вы хотите сказать…
  – Я хочу сказать, – объяснил Пуаро, – что, если убийце нужно было уверить нас, будто он убежал через окно, он, естественно, должен был доказать нам, что иначе он выйти не мог. Это такой же трюк, как исчезновение человека из закрытого ящика. А наше дело – узнать, как был проделан этот трюк.
  Пуаро задвинул на засов дверь, ведущую в соседнее купе.
  – На случай, – пояснил он, – если достопочтенной миссис Хаббард взбредет в голову посмотреть на место преступления, чтобы описать потом это своей дочери. – Он снова огляделся вокруг. – Здесь нам, я полагаю, больше делать нечего. Вернемся к мсье Буку.
  
  Глава 8
  Похищение Дейзи Армстронг
  Когда они вошли в купе мсье Бука, тот приканчивал омлет.
  – Я приказал сразу же подавать обед, – сказал он, – и потом поскорее освободить ресторан, чтобы мсье Пуаро мог начать опрос свидетелей. А нам троим я распорядился принести еду сюда.
  – Отличная мысль. – Пуаро обрадовался.
  Никто не успел проголодаться, поэтому обед отнял у них мало времени; однако мсье Бук решил заговорить о волнующем всех предмете, лишь когда они перешли к кофе.
  – Ну и что? – спросил он.
  – А то, что мне удалось установить личность убитого. Я знаю, почему ему пришлось бежать из Америки.
  – Кто он?
  – Помните, в газетах одно время много писали о ребенке Армстронгов? Так вот Рэтчетт – это и есть Кассетти, тот самый, убийца Дейзи Армстронг.
  – Теперь припоминаю. Ужасная трагедия! Однако я помню ее лишь в самых общих чертах.
  – Полковник Армстронг был англичанин, кавалер ордена Виктории, но мать его была американка, дочь У.-К. Ван дер Холта, знаменитого уолл-стритского миллионера. Армстронг женился на дочери Линды Арден, самой знаменитой в свое время трагической актрисы Америки. Армстронги жили в Америке со своим единственным ребенком – маленькой девочкой, которую боготворили. Когда девочке исполнилось три года, ее похитили и потребовали за нее немыслимый выкуп. Не стану утомлять вас рассказом обо всех деталях дела. Перейду к моменту, когда родители, уплатив выкуп в двести тысяч долларов, нашли труп ребенка. Оказалось, что девочка была мертва по крайней мере две недели. Трудно описать всеобщее возмущение. Однако это еще не конец. Миссис Армстронг в скором времени должна была родить. От потрясения она преждевременно родила мертвого ребенка и умерла. Убитый горем муж застрелился.
  – Боже мой, какая трагедия! Теперь я вспомнил, – сказал мсье Бук. – Однако, насколько я знаю, погиб и кто-то еще?
  – Да, несчастная нянька, француженка или швейцарка по происхождению. Полиция была убеждена, что она замешана в преступлении. Девушка плакала и все отрицала, но ей не поверили, и она в припадке отчаяния выбросилась из окна и разбилась насмерть. Потом выяснилось, что она никак не была причастна к преступлению.
  – Подумать страшно! – ужаснулся мсье Бук.
  – Примерно через полгода был арестован Кассетти, главарь шайки, похитившей ребенка. Шайка эта и раньше применяла такие методы. Если у них возникало подозрение, что полиция напала на их след, они убивали пленника, прятали тело и продолжали тянуть деньги у родственников до тех пор, пока преступление не раскрывалось. Скажу вам сразу, мой друг, девочку убил Кассетти, и в этом никаких сомнений нет. Однако благодаря огромным деньгам, которые он накопил, и тайной власти над разными людьми он сумел добиться того, что его оправдали, придравшись к какой-то формальности. Толпа все равно линчевала бы его, но он понял это и вовремя смылся. Теперь мне стало ясно и дальнейшее. Он переменил фамилию, уехал из Америки и с тех пор ушел на покой, путешествовал, стриг купоны.
  – Какой изверг! – с отвращением сказал мсье Бук. – Я нисколько не жалею, что его убили.
  – Разделяю ваши чувства.
  – И все же незачем было убивать его в «Восточном экспрессе». Будто нет других мест.
  Губы Пуаро тронула улыбка. Он понимал, что мсье Бук судит несколько предвзято.
  – Сейчас для нас главное, – объяснил Пуаро, – выяснить, кто убил Кассетти: какая-нибудь соперничающая шайка, у которой с Кассетти могли быть свои счеты, или же это была личная месть. – И он рассказал, что ему удалось прочесть на обуглившемся клочке бумаги. – Если мое предположение верно, значит, письмо сжег убийца. Почему? Да потому, что в нем упоминалась фамилия Армстронг, которая дает ключ к разгадке.
  – А кто-нибудь из Армстронгов остался в живых?
  – Увы, этого я не знаю. Мне кажется, я где-то читал о младшей сестре миссис Армстронг.
  Пуаро продолжал излагать выводы, к которым они с доктором пришли. При упоминании о сломанных часах мсье Бук заметно оживился:
  – Теперь мы точно знаем, когда было совершено преступление.
  – Да. Подумайте только – как удобно! – сказал Пуаро, и что-то в его голосе заставило обоих собеседников взглянуть на него с любопытством.
  – Вы говорите, будто сами слышали, как Рэтчетт без двадцати час разговаривал с проводником?
  Пуаро рассказал, как это было.
  – Что ж, – сказал мсье Бук, – во всяком случае, это доказывает, что без двадцати час Кассетти, или Рэтчетт, как я буду его по-прежнему называть, был жив.
  – Если быть совершенно точным, без двадцати трех час.
  – Значит, выражаясь официальным языком, в ноль тридцать семь мистер Рэтчетт был еще жив. По крайней мере, один факт у нас есть.
  Пуаро не ответил. Он сидел, задумчиво глядя перед собой.
  В дверь постучали, и в купе вошел официант.
  – Ресторан свободен, мсье, – сказал он.
  – Мы перейдем туда. – Мсье Бук поднялся.
  – Можно мне с вами? – спросил Константин.
  – Ну конечно же, дорогой доктор. Если только мсье Пуаро не возражает.
  – Нисколько. Нисколько.
  После короткого обмена любезностями: «Après vous, monsieur». – «Mais non, après vous»[610], – они вышли в коридор.
  
  
  Часть II
  Показания свидетелей
  
  Глава 1
  Показания проводника спальных вагонов
  В вагоне-ресторане все было подготовлено для допроса. Пуаро и мсье Бук сидели по одну сторону стола. Доктор – по другую. На столе перед Пуаро лежал план вагона Стамбул – Кале. На каждом купе красными чернилами было обозначено имя занимавшего его пассажира. Сбоку лежала стопка паспортов и билетов. Рядом разложили бумагу, чернила, ручку, карандаши.
  – Все в порядке, – сказал Пуаро, – мы можем без дальнейших проволочек приступить к расследованию. Прежде всего, я думаю, нам следует выслушать показания проводника спального вагона. Вы, наверное, знаете этого человека. Что вы можете сказать о нем? Можно ли отнестись с доверием к его словам?
  – Я в этом абсолютно уверен. Пьер Мишель служит в нашей компании более пятнадцати лет. Он француз, живет неподалеку от Кале. Человек в высшей степени порядочный и честный. Но особым умом не отличается.
  Пуаро понимающе кивнул:
  – Хорошо. Давайте поглядим на него.
  К Пьеру Мишелю отчасти вернулась былая уверенность, хотя он все еще нервничал.
  – Я надеюсь, мсье не подумает, что это мой недосмотр, – испуганно сказал Мишель, переводя глаза с Пуаро на Бука. – Ужасный случай. Я надеюсь, мсье не подумает, что я имею к этому отношение?
  Успокоив проводника, Пуаро приступил к допросу. Сначала он выяснил адрес и имя Мишеля, затем спросил, как давно он работает в этой компании и на этой линии в частности. Все это он уже знал и вопросы задавал лишь для того, чтобы разговорить проводника.
  – А теперь, – продолжал Пуаро, – перейдем к событиям прошлой ночи. Когда мистер Рэтчетт пошел спать, в котором часу?
  – Почти сразу же после ужина, мсье. Вернее, перед тем как мы выехали из Белграда. В то же время, что и накануне. Он велел мне, пока будет ужинать, приготовить постель, что я и сделал.
  – Кто входил после этого в его купе?
  – Его лакей, мсье, и молодой американец, его секретарь.
  – И больше никто?
  – Нет, мсье, насколько мне известно.
  – Отлично. Значит, вы видели или, вернее, слышали его в последний раз именно тогда?
  – Нет, мсье. Вы забыли: он позвонил мне без двадцати час, вскоре после того, как поезд остановился.
  – Опишите точно, что произошло.
  – Я постучался в дверь, он отозвался – сказал, что позвонил по ошибке.
  – Он говорил по-французски или по-английски?
  – По-французски.
  – Повторите в точности его слова.
  – Ce n'est rien, je me suis trompe[611].
  – Правильно, – сказал Пуаро. – То же самое слышал и я. А потом вы ушли?
  – Да, мсье.
  – Вы вернулись на свое место?
  – Нет, мсье. Позвонили из другого купе, и я сначала пошел туда.
  – А теперь, Мишель, я задам вам очень важный вопрос: где вы находились в четверть второго?
  – Я, мсье? Сидел на скамеечке в конце вагона лицом к коридору.
  – Вы в этом уверены?
  – Ну конечно же… Вот только…
  – Что – только?
  – Я выходил в соседний вагон, в афинский, потолковать с приятелем. Мы говорили о заносах. Это было сразу после часа ночи. Точнее сказать трудно.
  – Потом вы вернулись в свой вагон… Когда это было?
  – Тогда как раз раздался звонок, мсье… Я помню, мсье, я уже говорил вам об этом. Меня вызывала американская дама. Она звонила несколько раз.
  – Теперь и я припоминаю, – сказал Пуаро. – А после этого?
  – После этого, мсье? Позвонили вы, и я принес вам минеральную воду. Еще через полчаса я постелил постель в другом купе – в купе молодого американца, секретаря мистера Рэтчетта.
  – Когда вы пришли стелить постель, мистер Маккуин находился в купе один?
  – С ним был английский полковник из пятнадцатого номера. Они разговаривали.
  – Что делал полковник, когда ушел от Маккуина?
  – Вернулся в свое купе.
  – Пятнадцатое купе – оно ведь близко от вашей скамеечки, не так ли?
  – Да, мсье, это второе купе от конца вагона.
  – Постель полковника была уже постелена?
  – Да, мсье. Я постелил ему, когда он ужинал.
  – В котором часу они разошлись?
  – Не могу точно сказать, мсье. Во всяком случае, не позже двух.
  – А что потом?
  – Потом, мсье, я просидел до утра на своей скамеечке.
  – Вы больше не ходили в афинский вагон?
  – Нет, мсье.
  – А вы не могли заснуть?
  – Не думаю, мсье. Поезд стоял, и поэтому меня не клонило ко сну, как обычно бывает на ходу.
  – Кто-нибудь из пассажиров проходил по коридору в сторону вагона-ресторана или обратно? Вы не заметили?
  Проводник подумал.
  – Кажется, одна из дам прошла в туалет в дальнем конце вагона.
  – Какая дама?
  – Не знаю, мсье. Это было в дальнем конце вагона, и я видел ее только со спины. На ней было красное кимоно, расшитое драконами.
  Пуаро кивнул.
  – А потом?
  – До самого утра все было спокойно, мсье.
  – Вы уверены?
  – Да-да, извините. Вы же сами, мсье, открыли дверь и выглянули в коридор!
  – Отлично, мой друг, – сказал Пуаро. – Меня интересовало, помните вы об этом или нет. Между прочим, я проснулся от стука – что-то тяжелое ударилось о мою дверь. Как вы думаете, что бы это могло быть?
  Проводник вытаращил на него глаза:
  – Не знаю, мсье. Ничего такого не происходило. Это точно.
  – Значит, мне снились кошмары, – не стал спорить Пуаро.
  – А может, – сказал мсье Бук, – до вас донесся шум из соседнего купе?
  Пуаро как будто не расслышал его слов. Вероятно, ему не хотелось привлекать к ним внимание проводника.
  – Перейдем к другому пункту, – сказал он. – Предположим, убийца сел в поезд прошлой ночью. Вы уверены, что он не мог покинуть поезд после того, как совершил преступление?
  Пьер Мишель покачал головой.
  – А он не мог спрятаться где-нибудь в поезде?
  – Поезд обыскали, – сообщил мсье Бук, – так что вам придется отказаться от этой идеи, мой друг.
  – Да и потом, – сказал Мишель, – если бы кто-нибудь прошел в мой вагон, я бы обязательно это заметил.
  – Когда была последняя остановка?
  – В Виньковцах.
  – Во сколько?
  – Мы должны были отправиться оттуда в одиннадцать пятьдесят восемь. Но из-за погоды вышли на двадцать минут позже.
  – В ваш вагон можно пройти из других вагонов?
  – Нет, мсье. После обеда дверь, соединяющая спальный вагон с остальным поездом, закрывается.
  – А сами вы сходили с поезда в Виньковцах?
  – Да, мсье. Я вышел на перрон и встал, как и положено, у лестницы, ведущей в поезд. Точно так же, как и все остальные проводники.
  – А как обстоит дело с передней дверью, той, что около ресторана?
  Проводник было опешил, но быстро нашелся:
  – Наверняка кто-нибудь из пассажиров открыл ее – захотел посмотреть на сугробы.
  – Возможно, – согласился Пуаро. Минуту-две он задумчиво постукивал по столу.
  – Мсье не винит меня в недосмотре? – робко спросил проводник.
  Пуаро благосклонно улыбнулся:
  – Вам просто не повезло, мой друг. Кстати, пока не забыл, еще одна деталь: вы сказали, что звонок раздался в тот самый момент, когда вы стучали в дверь мистера Рэтчетта. Да я и сам это слышал. Из какого купе звонили?
  – Из купе княгини Драгомировой. Она велела прислать к ней горничную.
  – Вы выполнили ее просьбу?
  – Да, мсье.
  Пуаро задумчиво посмотрел на лежащий перед ним план вагона и кивнул.
  – Пока этого достаточно, – сказал он.
  – Благодарю вас, мсье.
  Проводник поднялся, посмотрел на мсье Бука.
  – Не огорчайтесь, – добродушно сказал директор, – вы ни в чем не виноваты.
  Пьер Мишель, просияв, вышел из купе.
  
  Глава 2
  Показания секретаря
  Минуты две Пуаро пребывал в глубоком раздумье.
  – Учитывая все, что нам стало известно, – сказал он наконец, – я считаю, настало время еще раз поговорить с Маккуином.
  Молодой американец не заставил себя ждать.
  – Как продвигаются дела? – спросил он.
  – Не так уж плохо. Со времени нашего последнего разговора мне удалось кое-что установить… и в частности, личность мистера Рэтчетта.
  В порыве любопытства Гектор Маккуин даже подался вперед.
  – И кто же это? – спросил он.
  – Как вы и подозревали, Рэтчетт – фамилия вымышленная. Под ней скрывался Кассетти – человек, организовавший самые знаменитые похищения детей, в том числе и нашумевшее похищение Дейзи Армстронг.
  На лице Маккуина отразилось изумление, но оно тут же сменилось возмущением.
  – Так это тот негодяй! – воскликнул он.
  – Вы об этом не догадывались, мистер Маккуин?
  – Нет, сэр, – твердо сказал американец. – Да я бы скорей дал отрубить себе правую руку, чем стал работать у него.
  – Ваше поведение выдает сильную неприязнь. Я угадал, мистер Маккуин?
  – На то есть особые причины. Мой отец был прокурором, он вел этот процесс. Мне не раз случалось встречаться с миссис Армстронг, редкой прелести была женщина и удивительной доброты. Горе ее сломило. – Лицо Маккуина посуровело. – Если кто-нибудь и получил по заслугам, то это Рэтчетт, или как там его, Кассетти. Так ему и надо. Убить такого негодяя – святое дело.
  – Вы говорите так, словно и сами охотно взяли бы на себя это святое дело.
  – Вот именно. Да я… – Он запнулся, вспыхнул. – Похоже, что я сам даю на себя материал.
  – Я бы скорее заподозрил вас, мистер Маккуин, если бы вы стали неумеренно скорбеть по поводу кончины вашего хозяина.
  – Не думаю, чтобы я смог это сделать даже под страхом смерти, – мрачно сказал Маккуин. – Если вы не сочтете мое любопытство неуместным, ответьте, пожалуйста, как вам удалось, ну это самое… установить личность Кассетти?
  – По найденному в купе обрывку письма.
  – А разве… Ну это самое… Неужели старик поступил так опрометчиво?..
  – Как на это взглянуть, – заметил Пуаро.
  Молодого человека его замечание явно озадачило. Он с недоумением посмотрел на Пуаро, пытаясь понять, что тот имеет в виду.
  – Моя задача, – сказал Пуаро, – выяснить, что делали вчера все пассажиры без исключения. Никто не должен обижаться, понимаете? Это обычные формальности.
  – Разумеется. Начинайте с меня, и я постараюсь, если, конечно, это удастся, очиститься от подозрений.
  – Мне не нужно спрашивать номер вашего купе, – улыбнулся Пуаро, – вчера я был вашим соседом. Это купе второго класса, места номер шесть и семь. После того как я перешел в другое купе, вы остались там один.
  – Совершенно верно.
  – А теперь, мистер Маккуин, я прошу вас рассказать обо всем, что вы делали после того, как ушли из вагона-ресторана.
  – Ничего нет проще. Я вернулся в купе, почитал, вышел погулять на перрон в Белграде, но тут же замерз и вернулся в вагон. Поговорил немного с молодой англичанкой из соседнего купе. Потом у меня завязался разговор с англичанином, полковником Арбэтнотом, кстати, вы, по-моему, прошли мимо нас. Заглянул к мистеру Рэтчетту и, как вам уже сообщил, записал кое-какие его указания относительно писем. Пожелал ему спокойной ночи и ушел. Полковник Арбэтнот еще стоял в коридоре. Ему уже постелили, поэтому я пригласил его к себе. Заказал выпивку, мы опрокинули по стаканчику. Толковали о международной политике, об Индии и о наших проблемах в связи с теперешним финансовым положением и кризисом на Уолл-стрит. Мне, как правило, не очень-то по душе англичане – уж очень они чопорные, но к полковнику я расположился.
  – Вы запомнили, когда он от вас ушел?
  – Довольно поздно. Так, пожалуй, часа в два.
  – Вы заметили, что поезд стоит?
  – Конечно. Мы даже удивлялись – почему. Посмотрели в окно, увидели, что намело много снегу, но это нас не встревожило.
  – Что было после того, как полковник Арбэтнот попрощался с вами?
  – Он пошел в свое купе, а я попросил кондуктора постелить мне.
  – Где вы находились, пока он стелил постель?
  – Стоял в коридоре около своего купе и курил.
  – А потом?
  – Лег спать и проспал до утра.
  – Вы выходили из поезда вчера вечером?
  – Мы с Арбэтнотом решили было выйти размяться в этих, ну как их… Виньковцах. Но стоял собачий холод – начиналась метель. И мы вернулись в вагон.
  – Через какую дверь вы выходили из поезда?
  – Через ближайшую к моему купе.
  – Ту, что рядом с вагоном-рестораном?
  – Да.
  – Вы не помните, засов был задвинут?
  Маккуин задумался.
  – Дайте вспомнить. Пожалуй, что да. Во всяком случае, сквозь ручку был продет какой-то прут. Вас это интересует?
  – Да. Когда вы вернулись в вагон, вы задвинули прут обратно?
  – Да нет… Кажется, нет. Я входил последним. Не помню точно. А это важно? – вдруг спросил он.
  – Может оказаться важным. Так вот, мсье, насколько я понимаю, пока вы с полковником Арбэтнотом сидели в вашем купе, дверь в коридор была открыта?
  Гектор Маккуин кивнул.
  – Скажите, пожалуйста, если, конечно, вы это помните, не проходил ли кто-нибудь по коридору после того, как мы отъехали от Виньковцов, но до того, как полковник ушел к себе?
  Маккуин наморщил лоб:
  – Один раз, кажется, прошел проводник – он шел от вагона-ресторана. И потом прошла женщина, но она шла к ресторану.
  – Что за женщина?
  – Не знаю. Я ее толком не разглядел. У нас как раз вышел спор с Арбэтнотом. Помню только, что за дверью промелькнули какие-то алые шелка. Я не присматривался, да и потом, я бы все равно не разглядел ее лица: я сидел лицом к ресторану, так что я мог видеть только ее спину, и то, когда она прошла мимо двери.
  Пуаро кивнул.
  – Насколько я понимаю, она направлялась в туалет?
  – Наверное.
  – Вы видели, как она возвращалась?
  – Кстати говоря, нет. Теперь я вспоминаю, что действительно не видел, как она возвращалась. Наверное, я просто ее не заметил.
  – Еще один вопрос. Вы курите трубку, мистер Маккуин?
  – Нет, сэр.
  Пуаро с минуту помолчал.
  – Ну что ж, пока все. А теперь я хотел бы поговорить со слугой мистера Рэтчетта. Кстати, вы с ним всегда путешествовали вторым классом?
  – Он всегда. Я же обычно ехал в первом и по возможности в смежном с мистером Рэтчеттом купе: он держал почти весь багаж в моем купе, и вдобавок и я, и багаж были поблизости. Однако на этот раз все купе первого класса, за исключением того, которое он занимал, были раскуплены.
  – Понимаю. Благодарю вас, мистер Маккуин.
  
  Глава 3
  Показания слуги
  Американца сменил англичанин с непроницаемым землистого цвета лицом, которого Пуаро заприметил еще накануне. Он, как и положено слуге, остановился в дверях. Пуаро жестом предложил ему сесть.
  – Вы, насколько я понимаю, слуга мистера Рэтчетта?
  – Да, сэр.
  – Как вас зовут?
  – Эдуард Генри Мастермэн.
  – Сколько вам лет?
  – Тридцать девять.
  – Где вы живете?
  – Клеркенуэлл, Фрайар-стрит, 21.
  – Вы слышали, что ваш хозяин убит?
  – Да, сэр.
  – Скажите, пожалуйста, когда вы в последний раз видели мистера Рэтчетта?
  Слуга подумал:
  – Вчера вечером, около девяти часов, если не позже.
  – Опишите мне во всех подробностях ваше последнее свидание.
  – Я, как обычно, пошел к мистеру Рэтчетту, сэр, чтобы прислуживать ему, когда он будет ложиться.
  – Опишите подробно, в чем заключались ваши обязанности.
  – Я должен был сложить и развесить его одежду, сэр. Положить челюсть в воду и проверить, есть ли у него все, что требуется.
  – Он вел себя как обычно?
  Слуга на мгновение задумался.
  – Мне показалось, сэр, что он расстроен.
  – Чем?
  – Письмом, которое он читал. Он спросил, не я ли принес это письмо. Я, разумеется, сказал, что это сделал не я, но он обругал меня и потом всячески ко мне придирался.
  – Это было для него нехарактерно?
  – Да нет, он как раз был очень вспыльчивый. По любому поводу выходил из себя.
  – Ваш хозяин принимал когда-нибудь снотворное?
  Доктор Константин в нетерпении подался вперед.
  – В поезде всегда, сэр. Он говорил, что иначе ему не уснуть.
  – Вы знаете, какое снотворное он обычно принимал?
  – Не могу сказать, сэр. На бутылке не было названия. Просто надпись: «Снотворное. Принимать перед сном».
  – Он принял его вчера вечером?
  – Да, сэр. Я налил снотворное в стакан и поставил на туалетный столик.
  – Вы сами не видели, как он его принимал?
  – Нет, сэр.
  – А что потом?
  – Я спросил, не понадобится ли ему чего-нибудь еще, и осведомился, в какое время мистер Рэтчетт прикажет его разбудить. Он сказал, чтобы его не беспокоили, пока он не позвонит.
  – И часто так бывало?
  – Да, хозяин обычно звонил проводнику и посылал его за мной, когда собирался встать.
  – Обычно он вставал рано или поздно?
  – Все зависело от настроения, сэр. Иногда он вставал к завтраку, иногда только к обеду.
  – Значит, вас не встревожило, что дело идет к обеду, а хозяин не послал за вами?
  – Нет, сэр.
  – Вы знали, что у вашего хозяина есть враги?
  – Да, сэр, – невозмутимо ответил слуга.
  – Откуда вам это было известно?
  – Я слышал, как он разговаривал о каких-то письмах с мистером Маккуином, сэр.
  – Вы были привязаны к хозяину, Мастермэн?
  Лицо Мастермэна – если это только возможно – стало еще более непроницаемым, чем обычно.
  – Мне не хотелось бы об этом говорить, сэр. Он был щедрым хозяином.
  – Но вы его не любили?
  – Скажем так: мне американцы вообще не по вкусу.
  – Вы бывали в Америке?
  – Нет, сэр.
  – Вы читали в газетах о похищении ребенка Армстронгов?
  Землистое лицо слуги порозовело.
  – Конечно, сэр. Похитили маленькую девочку, верно? Ужасная история!
  – А вы не знали, что главным организатором похищения был ваш хозяин, мистер Рэтчетт?
  – Разумеется, нет, сэр. – В бесстрастном голосе слуги впервые прозвучало возмущение. – Не могу в это поверить, сэр.
  – И тем не менее это так. А теперь перейдем к тому, что вы делали вчера ночью. Сами понимаете, что это обычные формальности. Что вы делали после того, как ушли от хозяина?
  – Я передал мистеру Маккуину, сэр, что его зовет хозяин. Потом вернулся в свое купе и читал.
  – Ваше купе…
  – Я занимаю последнее купе второго класса, сэр, в том конце, где вагон-ресторан.
  Пуаро поглядел на план.
  – Понятно… А какое место вы занимаете?
  – Нижнее, сэр.
  – То есть четвертое?
  – Да, сэр.
  – С вами кто-нибудь еще едет?
  – Да, сэр. Рослый итальянец.
  – Он говорит по-английски?
  – С грехом пополам, сэр, – презрительно сказал слуга. – Он живет в Америке, в Чикаго, насколько я понял.
  – Вы с ним много разговаривали?
  – Нет, сэр. Я предпочитаю читать.
  Пуаро улыбнулся. Он живо представил себе, как этот джентльмен – «слуга для джентльменов» – пренебрежительно осаживает говорливого верзилу итальянца.
  – А что вы читаете, разрешите полюбопытствовать? – спросил Пуаро.
  – В настоящее время, сэр, я читаю роман «Пленник любви» миссис Арабеллы Ричардсон.
  – Хорошая книга?
  – Весьма занимательная, сэр.
  – Ну что ж, продолжим. Вы вернулись в свое купе и читали «Пленника любви» до…
  – Примерно в половине одиннадцатого, сэр, итальянец захотел спать. Пришел проводник и постелил нам.
  – После этого вы легли и заснули?
  – Лег, сэр, но не заснул.
  – Почему? Вам не спалось?
  – У меня разболелись зубы, сэр.
  – Вот как! Это мучительно.
  – В высшей степени.
  – Вы что-нибудь принимали от зубной боли?
  – Я положил на зуб гвоздичное масло, сэр, оно немного облегчило боль, но заснуть все равно не смог. Я зажег ночник над постелью и стал читать, чтобы немного отвлечься.
  – Вы так и не уснули в эту ночь?
  – Нет, сэр. Я задремал уже около четырех утра.
  – А ваш сосед?
  – Итальянец? Он храпел вовсю.
  – Он не выходил из купе ночью?
  – Нет, сэр.
  – А вы?
  – Нет, сэр.
  – Вы что-нибудь слышали ночью?
  – Да нет, сэр. То есть ничего необычного. Поезд стоял, поэтому было очень тихо.
  Пуаро с минуту помолчал, потом сказал:
  – Ну что ж, мы почти все выяснили. Вы ничем не можете помочь нам разобраться в этой трагедии?
  – Боюсь, что нет. Весьма сожалею, сэр.
  – А вы не знаете, ваш хозяин и мистер Маккуин ссорились?
  – Нет-нет, сэр. Мистер Маккуин очень покладистый господин.
  – У кого вы служили, прежде чем поступить к мистеру Рэтчетту?
  – У сэра Генри Томлинсона, сэр, он жил на Гроувенор-сквер.
  – Почему вы ушли от него?
  – Он уехал в Восточную Африку, сэр, и больше не нуждался в моих услугах. Но я уверен, сэр, что он не откажется дать обо мне отзыв. Я прожил у него несколько лет.
  – Сколько вы прослужили у мистера Рэтчетта?
  – Немногим больше девяти месяцев, сэр.
  – Благодарю вас, Мастермэн. Да, кстати, что вы курите – трубку?
  – Нет, сэр. Я курю только сигареты, недорогие сигареты, сэр.
  – Спасибо. Пока все. – Пуаро кивком отпустил лакея.
  Слуга встал не сразу – он явно колебался.
  – Простите, сэр, но эта пожилая американка, она, что называется, вне себя; говорит, что знает досконально все про убийцу. Она очень взбудоражена, сэр.
  – В таком случае, – Пуаро улыбнулся, – нам надо, не мешкая, поговорить с ней.
  – Вызвать ее, сэр? Она уже давно требует, чтоб ее провели к начальству. Проводнику никак не удается ее успокоить.
  – Пошлите ее к нам, мой друг, – сказал Пуаро, – мы выслушаем все, что она хочет сообщить.
  
  
  Глава 4
  Показания пожилой американки
  Когда миссис Хаббард, запыхавшись, ворвалась в вагон, от возбуждения она еле могла говорить:
  – Нет, вы мне скажите, кто тут главный? Я хочу сообщить властям нечто оч-чень, оч-чень важное. И если вы, господа… – Ее взгляд блуждал по купе.
  Пуаро придвинулся к ней.
  – Можете сообщить мне, мадам, – сказал он. – Только умоляю вас, садитесь.
  Миссис Хаббард тяжело плюхнулась на сиденье напротив.
  – Вот что я вам хочу рассказать. Вчера ночью в поезде произошло убийство, и убийца был в моем купе! – Она сделала эффектную паузу, чтобы ее сообщение оценили по достоинству.
  – Вы в этом уверены, мадам?
  – Конечно, уверена. Да вы что? Я, слава богу, еще не сошла с ума. Я вам расскажу все-все как есть. Так вот, я легла в постель, задремала и вдруг проснулась – в купе, конечно, темно, но я чувствую, что где-то тут мужчина! Я так перепугалась, что даже не закричала! Да вы и сами знаете, как это бывает. И вот лежу я и думаю: «Господи, смилуйся, ведь меня убьют!» Просто не могу вам передать, что я пережила! А все эти мерзкие поезда, думаю, сколько в них убийств происходит, в газетах только об этом и пишут. И еще думаю: «А моих драгоценностей ему не видать». Потому что я, знаете ли, засунула их в чулок и спрятала под подушку. Это, кстати, не очень удобно – спать жестковато, да вы сами знаете, как это бывает. Но я отвлеклась. Так вот… О чем я?
  – Вы почувствовали, мадам, что в вашем купе находится мужчина.
  – Да, так вот, лежу я с закрытыми глазами и думаю: «Что делать?» И еще думаю: «Слава богу, моя дочь не знает, в какой переплет я попала». А потом все же собралась с духом, нащупала рукой кнопку на стене – вызвать проводника. И вот жму я, жму, а никто не идет. Я думала, у меня сердце остановится. «Боже ты мой, – говорю я себе, – может, всех пассажиров уже перебили». А поезд стоит, и тишина такая – просто жуть! А я все жму звонок и вдруг – слава тебе, господи! – слышу по коридору шаги, а потом стук в дверь. «Входите!» – кричу и включаю свет. Так вот, хотите верьте, хотите нет, а в купе ни души!
  Миссис Хаббард явно считала этот момент драматической кульминацией своего рассказа, а отнюдь не развязкой, как остальные.
  – Что же было потом, мадам?
  – Так вот, я рассказала обо всем проводнику, а он, видно, мне не поверил. Видно, решил, что мне это приснилось. Я, конечно, заставила его заглянуть под полку, хоть он и говорил, что туда ни одному человеку ни за что не протиснуться. Конечно, и так ясно, что мужчина удрал; но он был у меня в купе, и меня просто бесит, когда проводник меня успокаивает. Меня, слава богу, никто еще не называл вруньей, мистер… я не знаю вашего имени…
  – Пуаро, мадам, а это мсье Бук, директор компании, и доктор Константин.
  Миссис Хаббард с отсутствующим видом буркнула всем троим: «Приятно познакомиться» – и самозабвенно продолжала:
  – Так вот, учтите, я, конечно, не стану говорить, будто я сразу во всем разобралась. Сначала я решила, что это мой сосед, ну, тот бедняга, которого убили. Я велела проводнику проверить, заперта ли дверь между купе, и конечно же, засов не был задвинут. Но я сразу приняла меры. Приказала проводнику задвинуть засов, а как только он ушел, встала и для верности придвинула к двери еще и чемодан.
  – В котором часу это произошло, миссис Хаббард?
  – Не могу вам точно сказать. Я была так расстроена, что не посмотрела на часы.
  – И как вы объясняете случившееся?
  – И вы еще спрашиваете! Да, по-моему, это ясно как день! В моем купе был убийца. Ну кто же еще это мог быть?
  – Значит, вы считаете, он ушел в соседнее купе?
  – Откуда мне знать, куда он ушел! Я лежала зажмурившись и не открывала глаз.
  – Значит, он мог удрать через соседнее купе в коридор?
  – Не могу сказать. Я же говорю, что лежала с закрытыми глазами. – И миссис Хаббард судорожно вздохнула. – Господи, до чего я перепугалась! Если б только моя дочь знала…
  – А вы не думаете, мадам, что до вас доносились звуки из соседнего купе – из купе убитого?
  – Нет, не думаю. Мистер… как вас… Пуаро. Этот человек был в моем купе. О чем тут говорить, у меня ведь есть доказательства. – Миссис Хаббард торжественно вытащила из-под стола огромную сумку и нырнула в нее. Она извлекла из ее бездонных глубин два чистых носовых платка основательных размеров, роговые очки, пачку аспирина, пакетик глауберовой соли, пластмассовый тюбик ядовито-зеленых мятных лепешек, связку ключей, ножницы, чековую книжку, фотографию на редкость некрасивого ребенка, несколько писем, пять ниток бус в псевдовосточном стиле и, наконец, металлическую штучку, оказавшуюся при ближайшем рассмотрении пуговицей.
  – Видите эту пуговицу? Ну так вот, это не моя пуговица. У меня таких нет ни на одном платье. Я нашла ее сегодня утром, когда встала. – И она положила пуговицу на стол.
  Мсье Бук перегнулся через стол.
  – Это пуговица с форменной тужурки проводника! – воскликнул он.
  – Но ведь этому можно найти и естественное объяснение, – сказал Пуаро. – Эта пуговица, мадам, могла оторваться от тужурки проводника, когда он обыскивал купе или когда стелил вашу постель вчера вечером.
  – Ну как вы все этого не понимаете – словно сговорились! Так вот слушайте: вчера перед сном я читала журнал. Прежде чем выключить свет, я положила журнал на чемоданчик – он стоял у окна. Поняли?
  Они заверили ее, что поняли.
  – Так вот, проводник, не отходя от входной двери, заглянул под полку, потом подошел к двери в соседнее купе и закрыл ее; к окну он не подходил. А сегодня утром эта пуговица оказалась на журнале. Ну, что вы на это скажете?
  – Я скажу, мадам, что это улика, – объяснил Пуаро.
  Его ответ, похоже, несколько умиротворил американку.
  – Когда мне не верят, я просто на стенку лезу, – объяснила она.
  – Вы дали нам интересные и в высшей степени ценные показания, – заверил ее Пуаро. – А теперь не ответите ли вы на несколько вопросов?
  – Отчего же нет? Охотно.
  – Как могло случиться, что вы – раз вас так напугал Рэтчетт – не заперли дверь между купе?
  – Заперла, – незамедлительно возразила миссис Хаббард.
  – Вот как?
  – Ну да, если хотите знать, я попросила эту шведку – кстати, добрейшую женщину – посмотреть, задвинут ли засов, и она уверила меня, что он задвинут.
  – А почему вы сами не посмотрели?
  – Я лежала в постели, а на дверной ручке висела моя сумочка для умывальных принадлежностей – она заслоняет засов.
  – В котором часу это было?
  – Дайте подумать. Примерно в половине одиннадцатого или без четверти одиннадцать. Она пришла ко мне узнать, нет ли у меня аспирина. Я объяснила ей, где найти аспирин, и она достала его из моего саквояжа.
  – Вы все это время не вставали с постели?
  – Нет. – Она неожиданно рассмеялась. – Бедняжка была в большом волнении. Дело в том, что она по ошибке открыла дверь в соседнее купе.
  – Купе мистера Рэтчетта?
  – Да. Вы знаете, как легко спутать купе, когда двери закрыты. Она по ошибке вошла к нему. И очень огорчилась. Он, кажется, захохотал и вроде бы даже сказал какую-то грубость. Бедняжка вся дрожала. «Я делал ошибка, – лепетала она. – Так стыдно – я делал ошибка. Какой нехороший человек! Он говорил: „Вы слишком старый“».
  Доктор Константин прыснул. Миссис Хаббард смерила его ледяным взглядом:
  – Приличный человек никогда не позволит себе сказать такое даме. Тут совершенно не над чем смеяться.
  Доктор Константин поспешил извиниться.
  – После этого вы слышали шум из купе мистера Рэтчетта? – спросил Пуаро.
  – Ну… почти нет.
  – Что вы хотите этим сказать, мадам?
  – Ну, – она запнулась, – он храпел.
  – Ах так, значит, он храпел?
  – Зверски. Накануне я глаз не сомкнула.
  – А после того как вы так напугались из-за мужчины в вашем купе, вы больше не слышали его храпа?
  – Как я могла слышать, мистер Пуаро, ведь он был мертв!
  – Ах да, вы правы, – согласился Пуаро. Он явно смутился. – Вы помните похищение Дейзи Армстронг, миссис Хаббард? – спросил он.
  – Еще бы! Конечно, помню. Подумать только, что этот негодяй, похититель, вышел сухим из воды и избежал наказания! Попадись он мне в руки…
  – Он не избег наказания, мадам. Он умер. Умер вчера ночью.
  – Уж не хотите ли вы сказать… – Миссис Хаббард даже привстала со стула.
  – Вы угадали, мадам. Ребенка похитил Рэтчетт.
  – Ну и ну!.. Я должна немедленно написать об этом дочери. Ведь я вам говорила вчера вечером, что у этого человека страшное лицо? Как видите, я оказалась права. Моя дочь всегда говорит: «Если мама кого подозревает, можете держать пари на последний доллар, что это плохой человек».
  – Вы были знакомы с кем-нибудь из Армстронгов, миссис Хаббард?
  – Нет, они вращались в высших кругах. Но мне рассказывали, что миссис Армстронг была женщиной редкой прелести и что муж ее обожал.
  – Ну что ж, миссис Хаббард, вы оказали нам огромную помощь, поистине неоценимую. А теперь будьте любезны сообщить нам ваше полное имя.
  – Охотно. Каролина Марта Хаббард.
  – Запишите, пожалуйста, ваш адрес вот здесь.
  Миссис Хаббард, не переставая трещать, выполнила просьбу Пуаро.
  – Я просто прийти в себя не могу. Кассетти… здесь, в этом поезде!.. Но мне он сразу показался подозрительным, правда, мистер Пуаро?
  – Совершенно верно, мадам. Кстати, у вас есть красный шелковый халат?
  – Господи, какой странный вопрос! Нет, конечно, у меня с собой два халата: розовый фланелевый, тепленький, очень удобный для поездок, и еще один – мне его подарила дочь – в восточном стиле из малинового шелка. Но скажите ради бога, почему вас интересуют мои халаты?
  – Видите ли, мадам, вчера вечером некая особа в красном кимоно вошла или в ваше купе, или в купе мистера Рэтчетта. Как вы только что справедливо заметили, когда двери закрыты, их легко перепутать.
  – Так вот, ко мне никакая особа в красном кимоно не входила.
  – Значит, она вошла к мистеру Рэтчетту.
  Миссис Хаббард поджала губы и кисло сказала:
  – Меня этим не удивишь.
  – Значит, вы слышали женский голос в соседнем купе? – обратился к ней Пуаро.
  – Не понимаю, как вы догадались, мистер Пуаро? Ей-богу, не понимаю. По правде говоря, слышала.
  – Почему же, когда я спрашивал вас, что слышалось за соседней дверью, вы ответили, что оттуда доносился храп мистера Рэтчетта?
  – Это чистая правда. Он действительно довольно долго храпел. Ну а потом… – вспыхнула миссис Хаббард. – О таких вещах не принято говорить.
  – Когда вы услышали женский голос?
  – Не могу вам сказать. Я на минуту проснулась, услышала женский голос и поняла, что говорят в соседнем купе. Подумала: «Чего еще ожидать от такого человека? Ничего удивительного тут нет», – и снова уснула. Я бы ни за что не стала упоминать ни о чем подобном в присутствии троих незнакомых мужчин, если б вы не пристали ко мне с ножом к горлу.
  – Это было до того, как вы почувствовали, что в вашем купе мужчина, или после?
  – Вы снова повторяете ту же ошибку! Как могла бы эта женщина разговаривать с ним, если он был уже мертв?
  – Извините, я, должно быть, кажусь вам очень глупым, мадам?
  – Что ж, наверное, и вам случается ошибаться. Я просто в себя не могу прийти оттого, что моим соседом был этот мерзавец Кассетти. Что скажет моя дочь…
  Пуаро любезно помог почтенной даме собрать пожитки в сумку и проводил ее к двери.
  – Вы уронили платок, мадам, – окликнул он ее уже у выхода.
  Миссис Хаббард посмотрела на протянутый ей крошечный квадратик батиста.
  – Это не мой платок, мистер Пуаро. Мой платок при мне.
  – Извините, мадам. Я думал, раз на нем стоит H – начальная буква вашей фамилии – Hubbard…
  – Любопытное совпадение, но тем не менее платок не мой. На моих стоят инициалы C.M.H., и это практичные платки, а не никчемушные парижские финтифлюшки. Ну что толку в платке, в который и высморкаться нельзя?
  И так как никто из мужчин не смог ответить на ее вопрос, миссис Хаббард торжествующе выплыла из вагона.
  
  Глава 5
  Показания шведки
  Мсье Бук вертел в руках пуговицу, оставленную миссис Хаббард.
  – Не могу понять, к чему здесь эта пуговица. Уж не означает ли это, что Пьер Мишель все же замешан в убийстве? – Он замолк, но, так и не дождавшись ответа от Пуаро, продолжал: – Что вы скажете, мой друг?
  – Эта штуковина наталкивает нас на самые разные предположения, – сказал Пуаро задумчиво. – Но прежде чем обсуждать последние показания, давайте вызовем шведку. – Он перебрал паспорта, лежавшие на столе. – А вот и ее паспорт: Грета Ольсон, сорока девяти лет.
  Мсье Бук отдал приказание официанту, и вскоре тот привел пожилую даму с пучком изжелта-седых волос на затылке. В ее длинном добром лице было что-то овечье. Ее близорукие глаза вглядывались в Пуаро из-за очков, но никакого беспокойства она не проявляла.
  Выяснилось, что она понимает по-французски, и поэтому разговор решили вести по-французски. Сначала Пуаро спрашивал ее о том, что было ему уже известно: о ее имени, возрасте, адресе. Потом осведомился о роде ее занятий.
  Она сказала, что работает экономкой в миссионерской школе неподалеку от Стамбула. По образованию она медсестра.
  – Вы, конечно, знаете, что произошло минувшей ночью, мадемуазель?
  – Конечно. Это было ужасно! И американская дама говорит, что убийца был у нее в купе.
  – Насколько я понимаю, мадемуазель, вы последняя видели убитого живым?
  – Не знаю. Вполне возможно. Я по ошибке открыла дверь в его купе. Мне было стыдно – такая неловкость!
  – Вы его видели?
  – Да, он читал книгу. Я тут же извинилась и ушла.
  – Он вам что-нибудь сказал?
  Достопочтенная дама залилась краской:
  – Он засмеялся и что-то сказал. Я не разобрала, что именно.
  – Что вы делали потом, мадемуазель? – спросил Пуаро, тактично переменив тему.
  – Я пошла к американской даме, миссис Хаббард, попросить у нее аспирина, и она дала мне таблетку.
  – Она вас просила посмотреть, задвинута ли на засов дверь, смежная с купе мистера Рэтчетта?
  – Да.
  – Засов был задвинут?
  – Да.
  – Что вы делали потом?
  – Вернулась в свое купе, приняла аспирин, легла.
  – Когда это было?
  – Я легла без пяти одиннадцать. Перед тем как завести часы, я взглянула на циферблат, вот почему я могу сказать точно.
  – Вы быстро уснули?
  – Не очень. У меня перестала болеть голова, но я еще некоторое время лежала без сна.
  – Когда вы уснули, поезд уже стоял?
  – По-моему, нет. Мне кажется, когда я начала засыпать, мы остановились на какой-то станции.
  – Это были Виньковцы. А теперь скажите, мадемуазель, какое ваше купе – вот это? – И Пуаро ткнул пальцем в план.
  – Да, это.
  – Вы занимаете верхнюю полку или нижнюю?
  – Нижнюю. Место десятое.
  – У вас есть соседка?
  – Да, мсье, молодая англичанка. Очень милая и любезная. Она едет из Багдада.
  – После того как поезд отошел от Виньковцов, она выходила из купе?
  – Нет, это я знаю точно.
  – Откуда вы знаете, ведь вы спали?
  – У меня очень чуткий сон. Я просыпаюсь от любого шороха. Чтобы выйти, ей пришлось бы спуститься с верхней полки, и я бы обязательно проснулась.
  – А вы сами выходили из купе?
  – Только утром.
  – У вас есть красное шелковое кимоно, мадемуазель?
  – Что за странный вопрос? У меня очень практичный трикотажный халат.
  – А у вашей соседки, мисс Дебенхэм? Вы не можете сказать, какого цвета ее халат?
  – Лиловый бурнус без рукавов, такие продаются на Востоке.
  Пуаро кивнул.
  – Куда вы едете? В отпуск? – перешел он на дружеский тон.
  – Да, в отпуск домой. Но сначала я заеду на недельку в Лозанну – навестить сестру.
  – Будьте любезны, напишите адрес вашей сестры и ее фамилию.
  – С удовольствием. – Она написала на листке бумаги, протянутом ей Пуаро, фамилию и адрес сестры.
  – Вы бывали в Америке, мадемуазель?
  – Нет. Правда, я чуть было не поехала туда. Я должна была сопровождать одну больную даму, но в последний момент поездку отменили, и я очень об этом сожалела. Американцы – хорошие люди. Они жертвуют много денег на больницы и школы. И очень практичные.
  – Скажите, вы не слышали в свое время о похищении ребенка Армстронгов?
  – Нет, а что?
  Пуаро изложил обстоятельства дела. Грета Ольсон была возмущена. Седой пучок на ее затылке подпрыгивал от негодования.
  – Просто не верится, что бывают такие злые люди. Это испытание нашей веры. Бедная мать! У меня сердце разрывается от жалости к ней.
  Добрая шведка пошла к выходу, щеки ее пылали, в глазах стояли слезы.
  Пуаро что-то деловито писал на листке бумаги.
  – Что вы там пишете, мой друг? – спросил мсье Бук.
  – Друг мой, методичность и аккуратность во всем – вот мой девиз. Я составляю хронологическую таблицу событий.
  Кончив писать, он протянул бумагу мсье Буку.
  «9.15 – поезд отправляется из Белграда.
  Приблизительно в 9.40 – слуга уходит от Рэтчетта, оставив на столе снотворное.
  Приблизительно в 10.00 – Маккуин уходит от Рэтчетта.
  Приблизительно в 10.40 – Грета Ольсон видит Рэтчетта (она последняя видит его живым). N.B. Рэтчетт не спит – читает книгу.
  0.10 – поезд отправляется из Виньковцов (с опозданием).
  0.30 – поезд попадает в полосу снежных заносов.
  0.37 – раздается звонок Рэтчетта. Проводник подходит к двери. Рэтчетт отвечает: „Ce n'est rien. Je me suis trompe“.
  Приблизительно в 1.17 – миссис Хаббард кажется, что у нее в купе находится мужчина. Она вызывает проводника».
  Мсье Бук одобрительно кивнул.
  – Все ясно, – сказал он.
  – Вас здесь ничто не удивляет, ничто не кажется вам подозрительным?
  – Нет. На мой взгляд, здесь все вполне ясно и четко. Очевидно, преступление совершено в 1.15. У нас есть такая улика, как часы, да и показания миссис Хаббард это подтверждают. Я позволю себе высказать догадку. Спроси вы меня, мой друг, я бы сказал, что убил Рэтчетта итальянец. Он живет в Америке, более того, в Чикаго, потом, не забывайте, что нож – национальное оружие итальянцев, к тому же убийца не удовольствовался одним ударом.
  – Это правда.
  – В этом, и только в этом лежит разгадка тайны. Я уверен, что он был из одной шайки с Рэтчеттом. Кассетти – итальянская фамилия. Очевидно, Рэтчетт его «заложил», как говорят в Америке. Итальянец выследил его, засыпал угрожающими письмами, затем последовала зверская месть. Все очень просто.
  Пуаро в раздумье покачал головой.
  – Боюсь, что все не так просто, – пробормотал он.
  – Я уверен, что это было именно так, – сказал мсье Бук, которому его теория нравилась все больше и больше.
  – А что вы скажете о показаниях слуги, которому зубная боль не давала спать, – он клянется, что итальянец не выходил из купе?
  – В этом вся загвоздка.
  В глазах Пуаро сверкнула насмешка.
  – Да, это весьма неудачно. У слуги мистера Рэтчетта болели зубы, и это опровергает вашу версию, зато помогает нашему другу итальянцу.
  – Позже этому будет найдено объяснение, – сказал мсье Бук с завидной уверенностью.
  Пуаро покачал головой.
  – Нет-нет, тут все не так просто, – снова пробормотал он.
  
  Глава 6
  Показания русской княгини
  – А теперь послушаем, что скажет об этой пуговице Пьер Мишель, – предложил Пуаро.
  Позвали проводника. В его глазах они прочли вопрос. Мсье Бук откашлялся.
  – Мишель, – сказал он, – вот пуговица от вашей тужурки. Ее нашли в купе американской дамы. Что вы на это скажете?
  Проводник машинально провел рукой по пуговицам.
  – У меня все пуговицы на месте, мсье. Вы ошибаетесь.
  – Очень странно.
  – Не могу знать, мсье.
  Проводник был явно удивлен, но не выглядел ни смущенным, ни виноватым.
  Мсье Бук многозначительно сказал:
  – Если учесть те обстоятельства, при которых эту пуговицу нашли, наверняка можно заключить, что ее потерял человек, находившийся прошлой ночью в тот момент, когда миссис Хаббард вам позвонила, в ее купе.
  – Но там никого не было. Даме, должно быть, померещилось.
  – Нет, ей не померещилось, Мишель. Убийца мистера Рэтчетта прошел через ее купе и обронил эту пуговицу.
  Когда до Пьера Мишеля дошел смысл слов мсье Бука, он пришел в неописуемое волнение.
  – Это неправда, мсье, неправда! – закричал он. – Вы обвиняете меня в убийстве? Меня? Но я не виновен! Я ни в чем не виновен! Чего ради я стал бы убивать мистера Рэтчетта – ведь я с ним никогда прежде не сталкивался?
  – Где вы были, когда раздался звонок миссис Хаббард?
  – Я уже говорил вам, мсье, – в соседнем вагоне, разговаривал с коллегой.
  – Мы пошлем за ним.
  – Пошлите, очень вас прошу, мсье, пошлите за ним.
  Пришедший проводник соседнего вагона не замедлил подтвердить показания Пьера Мишеля и добавил, что при их разговоре присутствовал еще и проводник бухарестского вагона. Они говорили о снежных заносах и проболтали уже минут десять, когда Мишелю послышался звонок. Он открыл дверь в свой вагон, и на этот раз все явственно услышали звонок. Звонили очень настойчиво. Мишель опрометью кинулся к себе.
  – Теперь видите, мсье, что я не виновен! – потерянно твердил Мишель.
  – А как вы объясните, что в купе оказалась эта пуговица?
  – Не знаю, мсье. Не могу взять в толк. У меня все пуговицы на месте.
  Двое других проводников тоже заявили, что они не теряли пуговиц и не заходили в купе миссис Хаббард.
  – Успокойтесь, Мишель, – сказал мсье Бук, – и мысленно возвратитесь к тому моменту, когда, услышав звонок миссис Хаббард, побежали в свой вагон. Скажите, вы кого-нибудь встретили в коридоре?
  – Нет, мсье.
  – И никто не шел по коридору к вагону-ресторану?
  – Опять-таки нет, мсье.
  – Странно, – сказал мсье Бук.
  – Не слишком, – возразил Пуаро, – это вопрос времени. Миссис Хаббард просыпается и обнаруживает у себя в купе мужчину. Минуту-две она лежит, боясь шелохнуться и зажмурившись. А что, если в это самое время мужчина выскользнул в коридор? Она вызывает проводника. Тот приходит не сразу. Он откликается только на третий или четвертый звонок. По-моему, убийце вполне хватило бы времени…
  – Для чего? Для чего, друг мой? Вспомните, поезд со всех сторон окружают сугробы.
  – У нашего таинственного убийцы два пути, – сказал Пуаро с расстановкой, – он может ретироваться в один из туалетов или скрыться в купе.
  – Но ведь все купе заняты.
  – Вот именно.
  – Вы хотите сказать, он мог скрыться в своем собственном купе?
  Пуаро кивнул.
  – Да, все совпадает, – пробормотал мсье Бук. – В те десять минут, пока проводник отсутствует, убийца выходит из своего купе, входит в купе Рэтчетта, убивает его, запирает дверь изнутри на ключ и на цепочку, выходит в коридор через купе миссис Хаббард, и к тому времени, когда проводник возвращается, он уже преспокойно сидит в своем собственном купе.
  – Не так-то все просто, мой друг, – буркнул Пуаро. – То же самое скажет вам наш дорогой доктор.
  Мсье Бук мановением руки отпустил проводников.
  – Нам осталось опросить еще восемь пассажиров, – объявил Пуаро. – Пять пассажиров первого класса – княгиню Драгомирову, графа и графиню Андрени, полковника Арбэтнота и мистера Хардмана. И трех пассажиров второго класса – мисс Дебенхэм, Антонио Фоскарелли и горничную княгини – фрейлейн Шмидт.
  – Кого мы вызовем первым – итальянца?
  – Дался вам этот итальянец! Нет, мы начнем с верхушки. Не будет ли княгиня Драгомирова столь любезна уделить нам немного времени? Передайте ей нашу просьбу, Мишель.
  – Передам, мсье, – сказал проводник, выходя.
  – Передайте ей, что, если ее сиятельству неугодно прийти сюда, мы придем в ее купе! – крикнул ему вслед мсье Бук.
  Однако княгиня Драгомирова не пожелала воспользоваться этим любезным предложением. Вскоре она вошла в вагон-ресторан и, отвесив присутствующим легкий поклон, села напротив Пуаро. Ее маленькое жабье личико со вчерашнего дня еще сильнее пожелтело. Она была уродлива, тут двух мнений быть не могло, однако глаза ее, в довершение сходства с жабой, походили на драгоценные камни – темные, властные, они светились умом и энергией. Голос у нее был низкий, немного скрипучий, дикция очень четкая. Она решительно прервала цветистые излияния мсье Бука:
  – В извинениях нет никакой нужды, господа. Насколько я знаю, в поезде произошло убийство. Вполне естественно, что вам необходимо опросить всех пассажиров. Я буду рада оказать вам посильную помощь.
  – Вы очень любезны, мадам, – сказал Пуаро.
  – Вовсе нет. Это мой долг. О чем вы хотите меня спросить?
  – Ваше полное имя и адрес, мадам. Не хотите ли записать их?
  Пуаро протянул княгине лист бумаги и карандаш, но она лишь махнула рукой.
  – Напишите сами, – предложила она, – это несложно: Наталья Драгомирова, Париж, авеню Клебера, 17.
  – Вы едете из Константинополя домой, мадам?
  – Да, я останавливалась там в австрийском посольстве. Со мной едет моя горничная.
  – Будьте любезны, расскажите мне вкратце, что вы делали вчера вечером после ужина?
  – Охотно. Еще из ресторана я послала проводника постелить мне постель. После ужина я сразу легла. До одиннадцати читала, потом выключила свет. Заснуть мне не удалось – меня мучает ревматизм. Без четверти час я вызвала горничную. Она сделала мне массаж и читала вслух до тех пор, пока я не задремала. Не могу точно сказать, сколько она у меня пробыла. Может быть, полчаса, а может быть, и дольше.
  – Поезд к тому времени уже стоял?
  – Да.
  – Вы за это время не слышали ничего необычного, мадам?
  – Нет.
  – Как зовут вашу горничную?
  – Хильдегарда Шмидт.
  – Она давно у вас служит?
  – Пятнадцать лет.
  – Вы ей доверяете?
  – Полностью. Она родом из поместья моего покойного мужа.
  – Я полагаю, вы бывали в Америке, мадам?
  Неожиданный поворот разговора удивил княгиню, она вскинула бровь:
  – Неоднократно.
  – Вы были знакомы с Армстронгами – семьей, где произошла известная трагедия?
  – Это мои друзья, мсье. – В голосе старой дамы сквозило волнение.
  – Следовательно, вы хорошо знали полковника Армстронга?
  – Его я почти не знала, но его жена, Соня Армстронг, была моей крестницей. Я дружила с ее матерью, актрисой Линдой Арден. Замечательная актриса, одна из величайших трагических актрис мира. В ролях леди Макбет и Магды[612] ей не было равных. Я была не только ее поклонницей, но и близкой подругой.
  – Она умерла?
  – Нет, нет, но она живет в полном уединении. У нее очень хрупкое здоровье, и она почти не встает с постели.
  – У нее, насколько мне помнится, была еще одна дочь?
  – Да, она гораздо моложе миссис Армстронг.
  – Она жива?
  – Разумеется.
  – А где она?
  Старуха кинула на Пуаро испытующий взгляд:
  – Я должна спросить вас, почему вы задаете мне такие вопросы. Какое отношение они имеют к расследуемому вами убийству?
  – А вот какое: убитый был причастен к похищению и гибели ребенка миссис Армстронг.
  – Вот оно что! – Княгиня строго сдвинула брови, выпрямилась. – Раз так, я могу только приветствовать это убийство. Я надеюсь, вы поймете мою предвзятость.
  – Вполне. А теперь вернемся к вопросу, на который вы не ответили. Где сейчас младшая дочь Линды Арден, сестра миссис Армстронг?
  – Откровенно говоря, мсье, не знаю. Я потеряла из виду младшее поколение. Кажется, она несколько лет назад вышла замуж за англичанина и уехала в Англию, но его фамилия выпала у меня из памяти. – Княгиня помолчала, потом сказала: – Вы хотите спросить меня о чем-нибудь еще, господа?
  – Еще один вопрос, мадам, на этот раз личного свойства. Какого цвета ваш халат?
  Княгиня снова вскинула бровь:
  – Что ж, я верю, что вами руководит не праздное любопытство. У меня синий атласный халат.
  – У нас больше нет к вам вопросов, мадам. Очень вам благодарен за то, что вы так охотно нам отвечали.
  Унизанная кольцами рука пошевелилась. Княгиня встала, остальные поднялись вслед за ней, однако она не торопилась уходить.
  – Извините меня, мсье, – сказала она, – но не откажите сообщить мне ваше имя. Ваше лицо мне знакомо.
  – Эркюль Пуаро к вашим услугам, мадам.
  Она помолчала.
  – Эркюль Пуаро… – сказала она через какое-то время. – Теперь я вспомнила. Это рок. – И двинулась к двери. Держалась княгиня очень прямо, хотя видно было, что ходит она с трудом.
  – Voilà une grande dame[613], – заметил мсье Бук. – Что вы о ней думаете, мой друг?
  Пуаро в ответ только покачал головой.
  – Судьба, – повторил он. – Интересно, что она хотела этим сказать?
  
  Глава 7
  Показания графа и графини Андрени
  Вслед за княгиней пригласили графа и графиню Андрени. И тем не менее граф пришел один. Вблизи было еще заметнее, как он красив, – широкоплечий, с тонкой талией, рослый. Если б не длинные усы и широкие скулы, в своем хорошо сшитом костюме он вполне мог бы сойти за англичанина.
  – Итак, господа, чем могу служить? – спросил он.
  – Видите ли, мсье, – сказал Пуаро, – сложившиеся обстоятельства обязывают нас опросить всех пассажиров.
  – Конечно, конечно. – Граф был любезен. – Вполне понимаю вас! Однако боюсь, что мы с женой вряд ли вам поможем. Мы спали и ничего не слышали.
  – Вы знаете, кто был убит?
  – Я понял, что убили высокого американца с удивительно неприятным лицом. Он сидел вон за тем столиком. – И граф кивнул на стол, который занимали Рэтчетт и Маккуин.
  – Совершенно верно, мсье. Я хотел спросить, известна ли вам фамилия этого человека?
  Вопросы Пуаро явно озадачили графа.
  – Если вы хотите узнать его фамилию, посмотрите в паспорт: там все должно быть указано.
  – В паспорте стоит фамилия Рэтчетт, но это не настоящая его фамилия, – объяснил Пуаро. – На самом деле это Кассетти, организатор многочисленных похищений и зверских убийств детей. – Он пристально наблюдал за графом, но на последнего его сообщение, по-видимому, не произвело никакого впечатления. Он удивился, не более того.
  – Вот как! – сказал граф. – Это проливает свет на убийство. Очень своеобразная страна Америка.
  – Вы, вероятно, бывали там, господин граф?
  – Я прожил год в Вашингтоне.
  – И вероятно, знали семью Армстронг?
  – Армстронг, Армстронг… Что-то не припомню… Столько людей встречаешь!.. – Граф улыбнулся и пожал плечами. – Однако не будем отвлекаться, господа. Чем еще могу быть полезен?
  – Скажите, граф, когда вы легли спать?
  Пуаро украдкой взглянул на план. Граф и графиня Андрени занимали смежные купе, места номер двенадцать и тринадцать.
  – Мы попросили постелить постель в одном купе, а когда вернулись из вагона-ресторана, расположились в другом…
  – Это было купе номер…
  – Номер тринадцать. Мы играли в пикет. Часов в одиннадцать моя жена отправилась спать. Проводник постелил мне, я тоже лег и проспал до утра.
  – Вы заметили, что поезд остановился?
  – Я узнал об этом только утром.
  – А ваша жена?
  Граф улыбнулся:
  – Моя жена в поезде всегда принимает снотворное. И вчера она тоже приняла свою обычную дозу трионала. – И, помолчав, добавил: – Очень сожалею, но ничем больше не могу вам помочь.
  Пуаро протянул графу листок бумаги и карандаш:
  – Благодарю вас, граф. Простая формальность, но тем не менее я попросил бы вас написать здесь ваше имя, фамилию и адрес.
  Граф писал, тщательно выводя слова.
  – Пожалуй, лучше будет написать мне самому, – сказал он любезно. – Название моего родового поместья слишком сложно для людей, не знающих венгерский.
  Граф отдал листок Пуаро и поднялся.
  – Моей жене нет никакой необходимости приходить: она не знает ничего такого, о чем бы я вам не рассказал.
  Глаза Пуаро хитро блеснули.
  – Конечно, конечно, и все же мне бы очень хотелось задать один маленький вопросик графине.
  – Уверяю вас, это совершенно бесполезно. – В голосе графа зазвучал металл.
  Пуаро смущенно заморгал.
  – Чистейшая формальность, – сказал он. – Но, понимаете ли, совершенно необходимая для моего отчета.
  – Как вам будет угодно, – неохотно уступил граф. Коротко поклонился на иностранный манер и вышел из вагона.
  Пуаро протянул руку за паспортом. Там были проставлены имя, фамилия графа и его титулы. Далее стояло: «…в сопровождении жены. Имя – Елена-Мария, девичья фамилия – Гольденберг, возраст – двадцать лет». Прямо на имени расползлось большое жирное пятно – очевидно, след пальцев неаккуратного чиновника.
  – Дипломатический паспорт, – сказал мсье Бук. – Мы должны быть крайне осторожны, мой друг, и никоим образом их не обидеть. Да и потом, что общего могут иметь с убийством такие люди?
  – Не беспокойтесь, старина. Я буду сама тактичность. Ведь это чистейшая формальность.
  Он понизил голос – в вагон вошла госпожа Андрени. Прелестная графиня явно робела.
  – Вы хотели меня видеть, господа?
  – Это чистейшая формальность, графиня. – Пуаро галантно встал навстречу даме и указал ей на место напротив. – Мы хотим спросить вас, может быть, вы видели или слышали прошлой ночью что-нибудь такое, что могло бы пролить свет на это убийство?
  – Абсолютно ничего, мсье. Я спала.
  – Но неужели вы не слышали, какая суматоха поднялась в соседнем купе? У американской дамы, вашей соседки, началась истерика, она чуть не оборвала звонок, вызывая проводника.
  – Я ничего не слышала, мсье. Видите ли, я приняла снотворное.
  – Понимаю. Не смею вас дольше задерживать. – Она поспешила подняться, но Пуаро остановил ее: – Одну минуточку, скажите мне, ваше имя, девичья фамилия, возраст и так далее записаны здесь правильно?
  – Да, мсье.
  – В таком случае соблаговолите подписать это заявление.
  Быстрым изящным наклонным почерком она расписалась: Елена Андрени.
  – Вы ездили с мужем в Америку, мадам?
  – Нет, мсье. – Она улыбнулась и слегка покраснела. – Мы тогда еще не были женаты: мы обвенчались год назад.
  – Вот как! Благодарю вас, мадам. Кстати, скажите, пожалуйста, ваш муж курит?
  Графиня – она уже собралась уйти – удивленно посмотрела на Пуаро:
  – Да.
  – Трубку?
  – Нет. Сигары и сигареты.
  – Вот оно что! Благодарю вас.
  Графиня явно медлила, ее глаза – красивые, темные, миндалевидные, с длинными черными ресницами, оттенявшими матовую бледность щек, – следили за ним. Губы ее, очень ярко накрашенные на иностранный манер, были слегка приоткрыты. В красоте молодой графини было нечто необычайное, экзотическое.
  – Почему вы меня об этом спросили?
  – Мадам, – изящно взмахнул рукой Пуаро, – детективам приходится задавать всевозможные вопросы. Вот, к примеру, один из них: не могли бы вы мне сказать, какого цвета ваш халат?
  Графиня удивленно посмотрела на него.
  – У меня халат из золотистого шифона. А это так важно? – засмеялась она.
  – Очень важно, мадам.
  – Скажите, вы действительно сыщик? – спросила графиня.
  – Да, мадам, ваш покорный слуга – сыщик.
  – А я думала, что, пока мы едем по Югославии, полицейских в поезде не будет. Они появятся только в Италии.
  – Я не имею никакого отношения к югославской полиции, мадам. Я сыщик международного класса.
  – Вы служите Лиге Наций, мсье?
  – Я служу миру, мадам. – Пуаро приосанился. – В основном я работаю в Лондоне, – продолжал он и спросил, переходя на английский: – Вы говорите по-английски?
  – Отшень плохо! – У нее был прелестный акцент.
  Пуаро снова поклонился:
  – Не смею вас больше задерживать, мадам. Как видите, это было не так уж страшно.
  Она улыбнулась, кивнула и вышла из вагона.
  – Красивая женщина! – сказал мсье Бук одобрительно и вздохнул: – Однако этот разговор нам ничего не дал.
  – Да, эта пара ничего не видела и не слышала.
  – Но теперь мы пригласим наконец итальянца.
  Пуаро ответил не сразу. Его внимание было поглощено жирным пятном на паспорте венгерского дипломата.
  
  
  Глава 8
  Показания полковника Арбэтнота
  Пуаро тряхнул головой и вышел из глубокой задумчивости. Глаза его, встретившись с горящим любопытством взглядом мсье Бука, лукаво сверкнули.
  – Дорогой друг, – сказал он, – видите ли, я стал, что называется, снобом! И поэтому считаю, что сначала необходимо заняться первым классом, а потом уже вторым. Так что теперь я думаю пригласить импозантного полковника.
  После нескольких вопросов выяснилось, что познания полковника во французском весьма ограниченны, и Пуаро перешел на английский. Уточнив имя полковника, его фамилию, домашний адрес и армейскую должность, Пуаро продолжал:
  – Скажите, вы едете из Индии домой в отпуск, или, как мы говорим, «en permission»?
  Полковник Арбэтнот не проявил никакого интереса к тому, что и как называют презренные французишки, и ответил с подлинно британской краткостью:
  – Да.
  – Но вы не воспользовались судами Восточной линии?
  – Нет.
  – Почему?
  – Я предпочел отправиться поездом по причинам личного характера. – «Что, получил? – говорил весь его вид. – Это тебя научит не приставать к людям, нахал ты этакий!»
  – Вы ехали из Индии, нигде не останавливаясь?
  – Я остановился на одну ночь в Уре и на три дня в Багдаде у старого приятеля – он служит там, – сухо ответил полковник.
  – Вы пробыли три дня в Багдаде. Насколько мне известно, эта молодая англичанка, мисс Дебенхэм, тоже едет из Багдада. Вы там с ней не встречались?
  – Нет. Я познакомился с мисс Дебенхэм по дороге из Киркука в Ниссибин.
  Пуаро наклонился к собеседнику и с нарочитым иностранным акцентом вкрадчиво сказал:
  – Мсье, я хочу обратиться к вам с прошением. Вы и мисс Дебенхэм – единственные англичане в поезде. Мне необходимо знать ваше мнение друг о друге.
  – В высшей степени неподобающая просьба, – холодно ответил полковник.
  – Вовсе нет. Видите ли, преступление скорее всего совершила женщина. На теле убитого обнаружено двенадцать ножевых ран. Даже начальник поезда сразу сказал: «Это дело рук женщины». Так вот, какова моя первоочередная задача? Тщательнейшим образом разузнать все о пассажирках вагона Стамбул – Кале. Но англичанок понять очень трудно. Они такие сдержанные. Поэтому в интересах правосудия я обращаюсь за помощью к вам, мсье. Скажите мне, что вы думаете о мисс Дебенхэм? Что вы о ней знаете?
  – Мисс Дебенхэм, – сказал полковник с чувством, – настоящая леди.
  – Благодарю вас, – сказал Пуаро с таким видом, будто ему все стало ясно. – Значит, вы считаете маловероятным, что она замешана в преступлении?
  – Абсолютно нелепое предположение, – ответил Арбэтнот, – мисс Дебенхэм не была знакома с убитым. Впервые она увидела его здесь, в поезде.
  – Она вам об этом говорила?
  – Да. Она сразу обратила внимание на его неприятную внешность и поделилась этим впечатлением со мной. Если в убийстве замешана женщина, как вы считаете – без всяких, на мой взгляд, на то оснований, руководствуясь одними домыслами, – могу вас заверить, что мисс Дебенхэм тут совершенно ни при чем.
  – Вас, видно, это очень волнует? – улыбнулся Пуаро.
  Полковник Арбэтнот смерил его презрительным взглядом:
  – Не понимаю, что вы хотите этим сказать.
  Пуаро как будто смутился. Он опустил глаза и принялся ворошить бумаги.
  – Мы отвлеклись, – сказал он. – Давайте перейдем к фактам. Преступление, как у нас есть основания полагать, произошло вчера ночью, в четверть второго. По ходу следствия нам необходимо опросить всех пассажиров поезда и узнать, что они делали в это время.
  – Разумеется. В четверть второго я, если память мне не изменяет, разговаривал с молодым американцем – секретарем убитого.
  – Вот как. Вы пришли к нему в купе или он к вам?
  – Я к нему.
  – Вы имеете в виду молодого человека по фамилии Маккуин?
  – Да.
  – Он ваш друг или просто знакомый?
  – Я никогда раньше его не видел. Вчера мы случайно перекинулись парой фраз и разговорились. Вообще-то мне американцы не нравятся; как правило, мне трудно найти с ними общий язык.
  Пуаро улыбнулся, вспомнив гневные тирады Маккуина против «чопорных британцев».
  – Но этот молодой человек сразу расположил меня к себе. Хотя он где-то нахватался дурацких идей о том, как наладить дела в Индии: в этом беда всех американцев. Они идеалисты и к тому же сентиментальны. Его заинтересовало то, что я ему рассказывал об Индии, ведь я почти тридцать лет провел там. И меня заинтересовали его рассказы о финансовом кризисе в Америке. Потом мы перешли к международному положению. Я очень удивился, когда поглядел на часы и обнаружил, что уже четверть второго.
  – Вы закончили разговор в четверть второго?
  – Да.
  – Что вы делали потом?
  – Пошел в свое купе и лег.
  – Ваша постель была уже постелена?
  – Да.
  – Ваше купе – вот оно, номер пятнадцать – предпоследнее в противоположном ресторану конце вагона?
  – Да.
  – Где находился проводник, когда вы возвращались к себе в купе?
  – Он сидел в конце вагона за столиком. Между прочим, как раз в тот момент, когда я входил к себе, его вызвал Маккуин.
  – Зачем?
  – Я полагаю, чтоб тот постелил ему постель. Когда я сидел у него, постель не была постелена.
  – А теперь, полковник, я прошу вас вспомнить: когда вы разговаривали с Маккуином, кто-нибудь проходил мимо вас по коридору?
  – Масса народу, должно быть, но я не следил за этим.
  – Я говорю о последних полутора часах. Вы выходили в Виньковцах, верно?
  – Да. Но всего на минуту. Стоял ужасный холод, мела метель, так что я был рад вернуться в эту душегубку, хотя вообще-то я считаю, что топят здесь непозволительно.
  Мсье Бук вздохнул.
  – На всех не угодишь, – сказал он. – Англичане открывают все окна, другие, наоборот, закрывают. Да, на всех не угодишь.
  Ни Пуаро, ни Арбэтнот не обратили никакого внимания на его слова.
  – А теперь, мсье, попытайтесь вернуться мыслями в прошлое, – попросил Пуаро. – Итак, на платформе холодно. Вы возвращаетесь в вагон. Располагаетесь в купе и закуриваете сигарету, а возможно, и трубку… – Пуаро запнулся.
  – Я курил трубку, Маккуин – сигареты.
  – Поезд отправляется. Вы курите трубку, обсуждаете положение дел в Европе, в мире. Уже поздно. Почти все легли. Кто-нибудь проходил мимо вас? Подумайте.
  Арбэтнот сдвинул брови.
  – Трудно сказать, – произнес он наконец, – видите ли, я за этим не следил.
  – Но вы же военный. Вы должны отличаться особой наблюдательностью. Вы наверняка многое замечаете, так сказать, сами того не замечая.
  Полковник снова подумал и покачал головой:
  – Не могу сказать. Не помню, чтобы кто-нибудь проходил мимо, разве что проводник. Нет, погодите, кажется, проходила какая-то женщина.
  – Вы ее видели? Какая женщина – молодая, старая?
  – Я не видел ее. Не смотрел в ту сторону. Просто до меня донесся шорох и запах духов.
  – Духов. Хороших духов?
  – Да нет, скорее плохих. Такой, знаете ли, запах, что издалека шибает в нос. Но учтите, – торопливо продолжал полковник, – это могло быть и раньше. Видите ли, как вы сами сказали, такие вещи замечаешь, сам того не замечая. И вот в течение вечера я отметил про себя: «Женщина… Ну и духи!» Но когда она прошла, точно не могу сказать, хотя… скорее всего после Виньковцов.
  – Почему?
  – Помню, я почувствовал этот запах, как раз когда мы заговорили о пятилетке. Знаете, как бывает, запах духов навел меня на мысль о женщинах, а с женщин я перекинулся на положение женщин в России. А я помню, что до России мы добрались уже к концу разговора.
  – Вы можете определить, когда это было, более точно?
  – Н-нет. Где-то перед концом нашего разговора, примерно за полчаса.
  – После того как поезд остановился?
  Полковник кивнул:
  – Да. Я почти в этом уверен.
  – Что ж, перейдем к другому вопросу. Вы бывали в Америке, полковник?
  – Никогда. И не имею ни малейшей охоты туда ехать.
  – Вы были знакомы с полковником Армстронгом?
  – Армстронг… Армстронг… Я знал двух или трех Армстронгов. В шестидесятом полку служил Томми Армстронг – вы не о нем спрашиваете? Потом я знал Селби Армстронга – его убили на Сомме.
  – Я спрашиваю о полковнике Армстронге. О том, что женился на американке. О том, чью дочь похитили и убили.
  – А, припоминаю, читал об этом в газетах… Чудовищное преступление! Нет, я незнаком с ним. Хотя, конечно, слышал о нем. Тоби Армстронг. Славный малый. Общий любимец. Отлично служил. Награжден крестом Виктории.
  – Человек, которого убили прошлой ночью, был виновен в гибели ребенка Армстронгов.
  Лицо Арбэтнота посуровело.
  – Я считаю, что этот негодяй получил по заслугам, хотя лично я предпочел бы, чтобы его повесили по приговору суда. Хотя в Америке, кажется, сажают на электрический стул?
  – Следовательно, полковник Арбэтнот, вы за правосудие и против личной мести?
  – Разумеется! Не можем же мы поощрять кровную месть или пырять друг друга кинжалами, как корсиканцы или мафия, – сказал полковник. – Говорите что хотите, а, по-моему, суд присяжных – система вполне разумная.
  Пуаро минуту-другую задумчиво смотрел на полковника.
  – Да, – сказал он, – я так и думал, что вы придерживаетесь такой точки зрения. Ну что ж, полковник, у меня больше нет вопросов. Скажите, а вы не помните ничего такого, что показалось бы вам прошлой ночью подозрительным или, скажем так, кажется вам подозрительным теперь, ретроспективно? Ну, хоть сущий пустяк?
  Полковник Арбэтнот задумался.
  – Нет. Ничего. Вот разве… – И он замялся.
  – Пожалуйста, продолжайте, умоляю вас.
  – Это же абсолютная чепуха, – сказал полковник неохотно, – но раз уж вы сказали – хоть сущий пустяк…
  – Да-да, продолжайте.
  – Да нет, это действительно пустяк. Но раз уж вас так интересуют пустяки, скажу. Возвращаясь к себе, я заметил, что дверь следующего за моим купе, да вы знаете, последняя дверь по коридору…
  – Знаю, дверь купе номер шестнадцать.
  – Ну так вот, эта дверь была неплотно прикрыта. И сквозь щель украдкой выглядывал какой-то человек. Увидев меня, он тут же захлопнул дверь. Конечно, это абсолютная чепуха, но меня это удивило. Я хочу сказать, все открывают дверь и высовывают голову, когда им нужно выглянуть в коридор, но он делал это украдкой, как будто не хотел, чтобы его заметили. Поэтому я и обратил на него внимание.
  – М-да… – сказал Пуаро неуверенно.
  – Я же вам говорил, это абсолютная чепуха, – засмущался Арбэтнот. – Но вы знаете, раннее утро, тишина, и мне почудилось в этом что-то зловещее – настоящая сцена из детективного романа. Впрочем, все это ерунда. – Он встал. – Что ж, если я вам больше не нужен…
  – Благодарю вас, полковник, у меня все.
  Полковник ушел не сразу. Он явно перестал гневаться на паршивого французишку, посмевшего допрашивать британца.
  – Так вот, что касается мисс Дебенхэм… – сказал он неловко. – Можете мне поверить: она тут ни при чем. Она pukka sahib[614]. – Полковник вспыхнул и ушел.
  – Что значит pukka sahib? – полюбопытствовал доктор Константин.
  – Это значит, – объяснил Пуаро, – что отец и братья мисс Дебенхэм обучались в тех же школах, что и полковник.
  – Только и всего?.. – Доктор Константин был явно разочарован. – Значит, это не имеет никакого отношения к преступлению?
  – Ни малейшего, – сказал Пуаро. Он ушел в свои мысли, рука его машинально постукивала по столу.
  – Полковник Арбэтнот курит трубку, – вдруг вырвалось у него. – В купе Рэтчетта я нашел ершик для трубки. А мистер Рэтчетт курил только сигары.
  – И вы думаете…
  – Пока он один признался, что курит трубку. И он знал полковника Армстронга понаслышке, и не исключено, что знал его лично, хотя и отрицает это.
  – Значит, вы считаете возможным…
  Пуаро затряс головой:
  – Нет-нет, это невозможно… никак невозможно… Чтобы добропорядочный, недалекий, прямолинейный англичанин двенадцать раз кряду вонзил в своего врага нож! Неужели вы, мой друг, не чувствуете, насколько это неправдоподобно?
  – Это все психологические выкрутасы, – сказал мсье Бук.
  – Психологию надо уважать. У нашего преступления свой почерк, и это никоим образом не почерк полковника Арбэтнота. А теперь, – сказал Пуаро, – допросим следующего свидетеля.
  На этот раз мсье Бук не стал называть итальянца. Но он хотел, чтобы вызвали именно его.
  
  Глава 9
  Показания мистера Хардмана
  Последним из пассажиров первого класса вызвали мистера Хардмана – здоровенного огненно-рыжего американца, обедавшего за одним столом с итальянцем и лакеем.
  Он вошел в вагон, перекатывая во рту жевательную резинку. На нем были пестрый клетчатый костюм и розовая рубашка, в галстуке сверкала огромная булавка. Его большое мясистое лицо с грубыми чертами казалось добродушным.
  – Привет, господа, – сказал он. – Чем могу служить?
  – Вы уже слышали об убийстве, мистер э… Хардман?
  – Ага. – И он ловко перекатил резинку к другой щеке.
  – Так вот, нам приходится беседовать со всеми пассажирами.
  – Лично я не против. Наверное, без этого не обойтись.
  Пуаро посмотрел на лежащий перед ним паспорт.
  – Вы – Сайрус Бетман Хардман, подданный Соединенных Штатов, сорока одного года, коммивояжер фирмы по продаже лент для пишущих машинок?
  – Так точно, это я.
  – Вы едете из Стамбула в Париж?
  – Верно.
  – Причина поездки?
  – Дела.
  – Вы всегда ездите в первом классе, мистер Хардман?
  – Да, сэр, – подмигнул американец, – мои путевые издержки оплачивает фирма.
  – А теперь, мистер Хардман, перейдем к событиям прошлой ночи.
  Американец кивнул.
  – Что вы можете рассказать нам о них?
  – Решительно ничего.
  – Очень жаль. Но может быть, вы сообщите нам, мистер Хардман, что вы делали вчера после обеда?
  Похоже, американец в первый раз не нашелся с ответом.
  – Извините меня, господа, – сказал он после паузы, – но кто вы такие? Введите меня в курс дела.
  – Это мсье Бук, директор компании спальных вагонов. А этот господин – доктор, он обследовал тело.
  – А вы?
  – Я – Эркюль Пуаро. Компания пригласила меня расследовать убийство.
  – Слышал о вас, – сказал мистер Хардман. Минуту, от силы две он колебался. – Я думаю, лучше выложить все начистоту.
  – Разумеется, вы поступите весьма благоразумно, изложив нам все, что вам известно, – сухо сказал Пуаро.
  – Да я бы много чего вам наговорил, если б что знал. Но я ничего не знаю. Ровным счетом ничего, как я уже и говорил вам. А ведь мне полагается знать. Вот что меня злит. Именно мне и полагается все знать.
  – Объяснитесь, пожалуйста, мистер Хардман.
  Мистер Хардман вздохнул, выплюнул резинку, сунул ее в карман. В тот же момент весь его облик переменился. Водевильный американец исчез, на смену ему пришел живой человек. Даже гнусавый акцент и тот стал более умеренным.
  – Паспорт поддельный, а на самом деле я вот кто. – И он перебросил через стол визитную карточку.
  Пуаро долго изучал карточку, и мсье Бук в нетерпении заглянул через плечо.
  Мистер САЙРУС Б. ХАРДМАН.
  Сыскное агентство Макнейла.
  Нью-Йорк.
  Пуаро знал агентство Макнейла – одно из самых известных и уважаемых частных агентств Нью-Йорка.
  – А теперь, мистер Хардман, – сказал он, – расскажите нам, что сие означает.
  – Сейчас. Значит, дело было так. Я приехал в Европу – шел по следу двух мошенников, никакого отношения к этому убийству они не имели. Погоня закончилась в Стамбуле. Я телеграфировал шефу, получил распоряжение вернуться и уже было собрался в Нью-Йорк, как получил вот это.
  Он протянул письмо. На фирменном листке отеля «Токатлиан».
  «Дорогой сэр, мне сообщили, что вы представитель сыскного агентства Макнейла. Зайдите, пожалуйста, в мой номер сегодня в четыре часа дня».
  И подпись:
  С.Э. Рэтчетт.
  – Ну и что?
  – Я явился в указанное время, и мистер Рэтчетт посвятил меня в свои опасения, показал парочку угрожающих писем.
  – Он был встревожен?
  – Делал вид, что нет, но, похоже, перепугался насмерть. Он предложил мне ехать в Париж тем же поездом и следить, чтобы его не пристукнули. И я, господа, поехал вместе с ним, но, несмотря на это, его все-таки пристукнули. Крайне неприятно. Такое пятно на моей репутации.
  – Он вам сказал, что вы должны делать?
  – Еще бы! Он все заранее обмозговал. Он хотел, чтобы я занял соседнее с ним купе, но с этим делом ничего не вышло. Мне удалось достать только купе номер шестнадцать, да и то с огромным трудом. По-моему, проводник хотел попридержать его. Но не будем отвлекаться. Осмотревшись, я решил, что шестнадцатое купе – отличный наблюдательный пункт. Впереди стамбульского спального вагона шел только вагон-ресторан, переднюю дверь на платформу ночью запирали на засов, так что, если б кому и вздумалось пробраться в вагон, он мог выйти только через заднюю дверь или через другой вагон, а значит, в любом случае ему не миновать меня.
  – Вам, по всей вероятности, ничего не известно о личности предполагаемого врага мистера Рэтчетта?
  – Ну, как он выглядит, я знал. Мистер Рэтчетт мне его описал.
  – Что? – спросили все в один голос.
  – По описанию старика, это мужчина небольшого роста, – продолжал Хардман, – темноволосый, с писклявым голосом. И еще старик сказал, что вряд ли этот парень нападет на него в первую ночь пути. Скорее на вторую или на третью.
  – Значит, кое-что он все-таки знал, – сказал мсье Бук.
  – Во всяком случае, он знал куда больше, чем сообщил своему секретарю. – Пуаро задумался. – А он вам что-нибудь рассказал об этом человеке? Не говорил, к примеру, почему тот угрожал его жизни?
  – Нет, об этом он умалчивал. Сказал просто, что этот парень гоняется за ним – хочет во что бы то ни стало его прикончить.
  – Мужчина невысокого роста, темноволосый, с писклявым голосом, – задумчиво повторил Пуаро, направив пытливый взгляд на Хардмана. – Вы, конечно, знали, кто он был на самом деле?
  – Кто, мистер?
  – Рэтчетт. Вы его узнали?
  – Не понимаю.
  – Рэтчетт – это Кассетти, убийца ребенка Армстронгов.
  Мистер Хардман присвистнул:
  – Ну и ну! Вы меня ошарашили! Нет, я его не узнал. Я был на Западе, когда шел процесс. Его фотографии в газетах я, конечно, видел, но на них и родную мать не узнаешь. Не сомневаюсь, что многие хотели бы разделаться с Кассетти.
  – А вы не знаете никого, имеющего отношение к делу Армстронгов, кто отвечал бы этому описанию – невысокого роста, темноволосый, с писклявым голосом?
  Хардман думал минуты две.
  – Трудно сказать. Ведь почти все, кто имел отношение к этому делу, умерли.
  – Помните, в газетах писали о девушке, которая выбросилась из окна?
  – Ага. Тут вы попали в точку. Она была иностранка. Так что, может, у нее и были родственники итальяшки. Но не забывайте, что за Рэтчеттом числились и другие дела, кроме ребенка Армстронгов. Он довольно долго занимался похищением детей. Так что не стоит сосредоточиваться на одном этом деле.
  – У нас есть основания полагать, что это преступление связано с делом Армстронгов.
  Мистер Хардман вопросительно прищурил глаз. Пуаро промолчал. Американец покачал головой.
  – Нет, я ничего такого не припоминаю, – не сразу сказал он. – Но учтите: я не принимал участия в этом деле и мало что о нем знаю.
  – Что ж, продолжайте, мистер Хардман.
  – Мне, собственно, нечего рассказывать. Я высыпался днем, а ночью караулил. В первую ночь ничего подозрительного не произошло. Прошлой ночью тоже – так по крайней мере мне казалось. Я оставил дверь приоткрытой и держал коридор под наблюдением. Никто чужой не проходил мимо.
  – Вы в этом уверены, мистер Хардман?
  – Железно. Никто не входил в вагон снаружи, и никто не проходил из задних вагонов. За это я ручаюсь.
  – А из вашего укрытия вам виден был проводник?
  – Конечно. Ведь его скамеечка стоит почти впритык к моей двери.
  – Он покидал свое место после Виньковцов?
  – Это последняя остановка? Ну как же: его пару раз вызывали сразу после того, как поезд застрял. Потом он ушел в афинский вагон и пробыл там этак минут пятнадцать. Но тут кто-то стал названивать, и он примчался назад. Я вышел в коридор посмотреть, в чем дело, – сами понимаете, я несколько встревожился, – но оказалось, что звонила американка. Она закатила скандал проводнику – уж не знаю из-за чего. Я посмеялся и вернулся к себе. Потом проводник пошел в другое купе – понес кому-то бутылку минеральной. Потом уселся на скамеечку и сидел там, пока его не вызвали в дальний конец вагона стелить постель. Потом он до пяти часов утра не вставал с места.
  – Он дремал?
  – Не могу сказать. Не исключено, что и дремал.
  Пуаро кивнул. Руки его механически складывали бумаги на столе в аккуратные стопочки. Он снова взял в руки визитную карточку.
  – Будьте любезны, поставьте здесь свои инициалы, – попросил он. Хардман расписался.
  – Я полагаю, здесь, в поезде, никто не может подтвердить ваши показания и засвидетельствовать вашу личность, мистер Хардман?
  – В поезде? Пожалуй, что нет. Вот разве молодой Маккуин. Я этого парня хорошо помню – часто встречал в кабинете его отца в Нью-Йорке, но вряд ли он меня выделил из множества других сыщиков и запомнил в лицо. Нет, мистер Пуаро, придется вам подождать и, когда мы пробьемся сквозь заносы, телеграфировать в Нью-Йорк. Но вы не беспокойтесь, я вам не вру. До скорого, господа. Приятно было с вами познакомиться, мистер Пуаро.
  Пуаро протянул Хардману портсигар:
  – Впрочем, вы, возможно, предпочитаете трубку?
  – Нет, трубка – это не про нас.
  Он взял сигарету и быстро вышел. Мужчины переглянулись.
  – Вы думаете, он и в самом деле сыщик? – спросил доктор Константин.
  – Безусловно. Он типичный сыщик, я их много повидал на своем веку. Потом, такую историю ничего не стоит проверить.
  – Очень интересные показания, – сказал мсье Бук.
  – Еще бы!
  – Мужчина невысокого роста, темноволосый, с писклявым голосом, – задумчиво повторил мсье Бук.
  – Описание, которое ни к кому в поезде не подходит, – сказал Пуаро.
  
  Глава 10
  Показания итальянца
  – А теперь, – Пуаро хитро улыбнулся, – порадуем мсье Бука и призовем итальянца.
  Антонио Фоскарелли влетел в вагон-ресторан мягкой и неслышной, как у кошки, поступью. Лицо его сияло. У него было характерное лицо итальянца – смуглое, веселое.
  По-французски он говорил правильно и бегло, с очень небольшим акцентом.
  – Вас зовут Антонио Фоскарелли?
  – Да, мсье.
  – Вы, как я вижу, приняли американское подданство?
  – Да, мсье. Так лучше для моих дел, – ухмыльнулся итальянец.
  – Вы агент по продаже фордовских автомобилей?
  – Да, видите ли…
  И тут последовала пространная речь, к концу которой присутствующие знали в мельчайших деталях все про деловые методы Фоскарелли, его поездки, доходы, его мнение об Америке и о большинстве стран Европы. Из итальянца не надо было вытягивать информацию – она лилась мощным потоком. Его простодушное лицо сияло от удовольствия, когда он наконец остановился и красноречивым жестом вытер лоб платком.
  – Теперь вы видите, – сказал он, – я ворочаю большими делами. У меня все устроено на современный лад. Уж кто-кто, а я в торговле знаю толк.
  – Значит, в последние десять лет вы часто бывали в Соединенных Штатах?
  – Да, мсье. Как сегодня помню тот день, когда я впервые сел на корабль, – я ехал за тридевять земель, в Америку. Моя мама и сестренка…
  Пуаро прервал поток воспоминаний:
  – Во время вашего пребывания в США вы не встречались с покойным?
  – Никогда. Но таких, как он, я хорошо знаю. Да-да, очень хорошо. – И он выразительно щелкнул пальцами. – С виду они сама солидность, одеты с иголочки, но все это одна видимость. Мой опыт говорит, что убитый – настоящий преступник. Хотите верьте, хотите нет, а это так.
  – Вы не ошиблись, – сухо сказал Пуаро. – Под именем Рэтчетта скрывался Кассетти, знаменитый похититель детей.
  – А что я вам говорил? В нашем деле надо уметь с одного взгляда понимать, с кем имеешь дело. Без этого нельзя. Да, только в Америке правильно поставлена торговля.
  – Вы помните дело Армстронгов?
  – Не совсем. Хотя фамилия мне знакома. Кажется, речь шла о девочке, совсем маленькой, так ведь?
  – Да, трагическая история.
  Итальянец в отличие от всех не разделял подобного взгляда.
  – Что вы, такие вещи бывают сплошь и рядом, – сказал он философски. – В стране великой цивилизации, такой, как Америка…
  Пуаро оборвал его:
  – Вы встречались с членами семьи Армстронг?
  – Да нет, не думаю. Хотя кто его знает. Приведу вам некоторые цифры. Только в прошлом году я продал…
  – Мсье, прошу вас, ближе к делу.
  Итальянец умоляюще воздел руки:
  – Тысячу раз простите!
  – А теперь расскажите мне по возможности точнее, что вы делали вчера вечером после ужина.
  – С удовольствием. Я как можно дольше просидел здесь, в ресторане. Тут все-таки веселее. Говорил с американцем, соседом по столу. Он продает ленты для машинок. Потом возвратился в купе. Там пусто. Жалкий Джон Буль, мой сосед, прислуживал своему хозяину. Наконец он возвратился, как всегда, мрачный. Разговор не поддерживал, буркал только «да» и «нет». Неприятная нация – англичане, такие необщительные. Сидит в углу, прямой, будто палку проглотил, и читает книгу. Потом приходит проводник, разбирает наши постели.
  – Места четыре и пять, – пробормотал Пуаро.
  – Совершенно верно, последнее купе. Моя полка верхняя. Я забрался наверх, читал, курил. У этого заморыша англичанина, по-моему, болели зубы. Он достал пузырек с каким-то вонючим лекарством. Лежал на полке, охал. Скоро я заснул, а когда просыпался, всякий раз слышал, как англичанин стонал.
  – Вы не знаете, он не выходил ночью из купе?
  – Нет. Я бы услышал. Когда дверь открывается, из коридора падает свет. Думаешь, что это таможенный досмотр на границе, и машинально просыпаешься.
  – Он говорил с вами о хозяине? Ругал его?
  – Я уже вам сказал: он со мной ни о чем не говорил. Угрюмый тип. Молчит, будто в рот воды набрал.
  – Что вы курите: трубку, сигареты, сигары?
  – Только сигареты.
  Итальянец взял предложенную Пуаро сигарету.
  – Вы бывали в Чикаго? – спросил мсье Бук.
  – Бывал, прекрасный город, но я лучше знаю Нью-Йорк, Вашингтон и Детройт. А вы бывали в Америке? Нет? Обязательно поезжайте, такая…
  Пуаро протянул Фоскарелли листок бумаги:
  – Распишитесь, пожалуйста, и напишите ваш постоянный адрес.
  Итальянец поставил подпись, украсив ее множеством роскошных росчерков. Потом, все так же заразительно улыбаясь, встал.
  – Это все? Я больше вам не нужен? Всего хорошего, господа. Хорошо бы поскорее выбраться из заносов. У меня деловое свидание в Милане… – Он грустно покачал головой. – Не иначе как упущу сделку.
  Пуаро взглянул на своего друга.
  – Фоскарелли долго жил в Америке, – заметил мсье Бук, – вдобавок он итальянец, а итальянцы вечно хватаются за нож. К тому же все они вруны. Я не люблю итальянцев.
  – Ça se voit[615], – Пуаро улыбнулся. – Что ж, возможно, вы и правы, мой друг, но должен вам напомнить, что у нас нет никаких улик против этого человека.
  – А где же ваша психология? Разве итальянцы не хватаются за нож?
  – Безусловно, хватаются, – согласился Пуаро. – Особенно в разгар ссоры. Но мы имеем дело с преступлением совсем другого рода. Я думаю, оно было заранее обдумано и тщательно разработано. Тут виден дальний прицел. И прежде всего это – как бы поточнее выразиться? – преступление, нехарактерное для латинянина. Оно свидетельствует о холодном, изобретательном, расчетливом уме, более типичном, как мне кажется, для англосакса. – Он взял со стола два последних паспорта. – А теперь, – сказал он, – вызовем мисс Мэри Дебенхэм.
  
  Глава 11
  Показания мисс Дебенхэм
  Мэри Дебенхэм вошла в ресторан, и Пуаро снова убедился, что в свое время не ошибся в ее оценке.
  На девушке были черный костюм и лиловато-серая блузка. Тщательно уложенная – волосок к волоску – прическа. И движения у нее были такие же продуманные, как прическа.
  Она села напротив Пуаро и мсье Бука и вопросительно посмотрела на них.
  – Вас зовут Мэри Хермиона Дебенхэм и вам двадцать шесть лет? – начал допрос Пуаро.
  – Да.
  – Вы англичанка?
  – Да.
  – Будьте любезны, мадемуазель, написать на этом листке ваш постоянный адрес.
  Она написала несколько слов аккуратным, разборчивым почерком.
  – А теперь, мадемуазель, что вы расскажете нам о событиях прошлой ночи?
  – Боюсь, мне нечего вам рассказать. Я легла и сразу заснула.
  – Вас очень огорчает, мадемуазель, что в поезде было совершено преступление?
  Девушка явно не ожидала такого вопроса. Зрачки ее едва заметно расширились.
  – Я вас не понимаю.
  – А ведь это очень простой вопрос, мадемуазель. Я могу повторить: вы огорчены тем, что в нашем поезде было совершено преступление?
  – Я как-то не думала об этом. Нет, не могу сказать, чтобы меня это огорчило.
  – Значит, для вас в преступлении нет ничего из ряда вон выходящего?
  – Конечно, такое происшествие весьма неприятно. – Мэри Дебенхэм была невозмутима.
  – Вы типичная англичанка, мадемуазель. Вам чужды волнения.
  Она улыбнулась:
  – Боюсь, что не смогу закатить истерику, чтобы доказать вам, какая я чувствительная. К тому же люди умирают ежедневно.
  – Умирают, да. Но убийства случаются несколько реже.
  – Разумеется.
  – Вы не были знакомы с убитым?
  – Я впервые увидела его вчера за завтраком.
  – Какое он на вас произвел впечатление?
  – Я не обратила на него внимания.
  – Он не показался вам человеком злым?
  Она слегка пожала плечами:
  – Право же, я о нем не думала.
  Пуаро зорко взглянул на нее:
  – Мне кажется, вы слегка презираете мои методы следствия. – В его глазах блеснул хитрый огонек. – Думаете, что англичанин повел бы следствие иначе. Он бы отсек все ненужное и строго придерживался фактов – словом, вел бы дело методично и организованно. Но у меня, мадемуазель, есть свои причуды. Прежде всего я присматриваюсь к свидетелю, определяю его характер и в соответствии с этим задаю вопросы. Несколько минут назад я допрашивал господина, который рвался сообщить мне свои соображения по самым разным вопросам. Так вот, ему я не позволял отвлекаться и требовал, чтобы он отвечал только «да» и «нет». За ним приходите вы. Я сразу понимаю, что вы человек аккуратный, методичный, не станете отвлекаться, будете отвечать коротко и по существу. А так как в нас живет дух противоречия, вам я задаю совершенно другие вопросы. Я спрашиваю, что вы чувствуете, что думаете? Вам не нравится этот метод?
  – Извините за резкость, но мне он кажется пустой тратой времени. Предположим, вы узнаете, нравилось мне лицо мистера Рэтчетта или нет, но это вряд ли поможет найти убийцу.
  – Вы знаете, кем на самом деле оказался Рэтчетт?
  Она кивнула:
  – Миссис Хаббард уже оповестила всех и вся.
  – Ваше мнение о деле Армстронгов?
  – Это чудовищное преступление.
  Пуаро задумчиво посмотрел на девушку:
  – Вы, мисс Дебенхэм, насколько мне известно, едете из Багдада?
  – Да.
  – В Лондон?
  – Да.
  – Что вы делали в Багдаде?
  – Служила гувернанткой в семье, где двое маленьких детей.
  – После отпуска вы возвратитесь на это место?
  – Не уверена.
  – Почему?
  – Багдад слишком далеко. Я предпочла бы жить в Лондоне, если удастся подыскать подходящую вакансию.
  – Понимаю. А я было решил, что вы собираетесь замуж.
  Мисс Дебенхэм не ответила. Она подняла глаза и посмотрела на Пуаро в упор. «Вы слишком бесцеремонны», – говорил ее взгляд.
  – Что вы думаете о вашей соседке по купе мисс Ольсон?
  – Славная недалекая женщина.
  – Какой у нее халат?
  – Коричневый шерстяной. – В глазах мисс Дебенхэм промелькнуло удивление.
  – А! Смею упомянуть и надеюсь, вы не сочтете меня нескромным, что по пути из Алеппо в Стамбул я обратил внимание на ваш халат – он лилового цвета, верно?
  – Вы не ошиблись.
  – У вас нет с собой еще одного халата, мадемуазель? Например, красного?
  – Нет, это не мой халат.
  Пуаро быстро наклонился к ней – он напоминал кошку, завидевшую мышь:
  – Чей же?
  Девушка, явно пораженная, отшатнулась:
  – Не понимаю, что вы имеете в виду.
  – Вы не сказали: «У меня нет такого халата». Вы говорите: «Это не мой» – значит, такой халат есть, но не у вас, а у кого-то другого.
  Она кивнула.
  – У кого-то в поезде?
  – Да.
  – Чей же он?
  – Я вам только что сказала. Я не знаю. Утром часов около пяти я проснулась, и мне показалось, что поезд давно стоит. Я открыла дверь, выглянула в коридор. Хотела посмотреть, что за станция. И тут увидела в коридоре фигуру в красном кимоно – она удалялась от меня.
  – Вы не знаете, кто это? Какого цвета волосы у этой женщины – светлые, темные, седые?
  – Не могу сказать. На ней был ночной чепчик, и потом, я видела только ее затылок.
  – А какая у нее фигура?
  – Довольно высокая и стройная, насколько я могу судить. Кимоно расшито драконами.
  – Совершенно верно.
  Минуту Пуаро хранил молчание. Потом забормотал себе под нос:
  – Не понимаю. Ничего не понимаю. Одно с другим никак не вяжется. – Поднял глаза и сказал: – Не смею вас больше задерживать, мадемуазель.
  – Вот как? – Она была явно удивлена, однако поспешила встать, но в дверях заколебалась и вернулась обратно. – Эта шведка – как ее, мисс Ольсон? – очень встревожена. Она говорит, что вы ей сказали, будто она последней видела этого господина в живых. Она, вероятно, думает, что вы ее подозреваете. Можно, я скажу ей, что она напрасно беспокоится? Эта мисс Ольсон безобиднейшее существо – она и мухи не обидит. – И по губам мисс Дебенхэм скользнула улыбка.
  – Когда мисс Ольсон отправилась за аспирином к миссис Хаббард?
  – В половине одиннадцатого.
  – Сколько времени она отсутствовала?
  – Минут пять.
  – Она выходила из купе ночью?
  – Нет.
  Пуаро повернулся к доктору:
  – Рэтчетта могли убить так рано?
  Доктор покачал головой.
  – Ну что ж, я полагаю, вы можете успокоить вашу приятельницу, мадемуазель.
  – Благодарю вас. – Она неожиданно улыбнулась на редкость располагающей к себе улыбкой. – Знаете, эта шведка очень похожа на овцу. Чуть что – сразу теряет голову и жалобно блеет. – Мисс Дебенхэм повернулась и вышла из вагона.
  
  Глава 12
  Показания горничной
  Мсье Бук с любопытством взглянул на своего друга:
  – Я не совсем вас понимаю, старина. Чего вы добиваетесь?
  – Я искал трещину, мой друг.
  – Трещину?
  – Ну да, трещину в броне самообладания, в которую закована эта молодая дама. Мне захотелось поколебать ее хладнокровие. Удалось ли это? Не знаю. Но одно я знаю точно: она не ожидала, что я применю такой метод.
  – Вы ее подозреваете, – сказал мсье Бук задумчиво. – Но почему? По-моему, эта прелестная молодая особа никак не может быть замешана в подобном преступлении.
  – Вполне с вами согласен, – сказал доктор Константин. – Она очень хладнокровна. По-моему, она не стала бы кидаться на обидчика с ножом, а просто подала бы на него в суд.
  Пуаро вздохнул:
  – У вас обоих навязчивая идея, будто это непредумышленное, непреднамеренное убийство, и вам надо поскорее от нее избавиться. Что же касается моих подозрений относительно мисс Дебенхэм, на то есть две причины. Первая – случайно подслушанный мной разговор, о нем я пока еще вам не рассказывал. – И он передал любопытный разговор, подслушанный им по пути из Алеппо.
  – Очень любопытно, – сказал мсье Бук, когда Пуаро замолчал. – Но его еще требуется истолковать. Если он означает именно то, что вы подозреваете, тогда и она, и этот чопорный англичанин замешаны в убийстве.
  – Но это, – сказал Пуаро, – никак не подтверждается фактами. Понимаете, если бы они оба участвовали в убийстве, что бы из этого следовало? Что они постараются обеспечить друг другу алиби. Не правда ли? Однако этого не происходит. Алиби мисс Дебенхэм подтверждает шведка, которую та до сих пор и в глаза не видела, а алиби полковника – Маккуин, секретарь убитого. Нет, ваше решение слишком простое для такой загадки.
  – Вы сказали, что у вас есть еще одна причина ее подозревать, – напомнил ему мсье Бук.
  Пуаро улыбнулся:
  – Но это опять чистейшая психология. Я спрашиваю себя: могла ли мисс Дебенхэм задумать такое преступление? Я убежден, что в этом деле участвовал человек с холодным и изобретательным умом. А мисс Дебенхэм производит именно такое впечатление.
  Мсье Бук покачал головой:
  – Думаю, вы все-таки ошибаетесь, мой друг. Не могу себе представить, чтобы эта молодая англичанка пошла на преступление.
  – Ну что ж, – сказал Пуаро, взяв оставшийся паспорт, – теперь перейдем к последнему имени в нашем списке: Хильдегарда Шмидт, горничная.
  Призванная официантом, она вскоре вошла в ресторан и почтительно остановилась у двери. Пуаро знаком пригласил ее сесть. Она села, сложила руки на коленях и спокойно приготовилась отвечать на вопросы. Она производила впечатление женщины до крайности флегматичной и в высшей степени почтенной, хотя, может быть, и не слишком умной.
  С Хильдегардой Шмидт Пуаро вел себя совершенно иначе, чем с Мэри Дебенхэм. Он был сама мягкость и доброта. Ему, видно, очень хотелось, чтобы горничная поскорее освоилась. Попросив ее записать имя, фамилию и адрес, Пуаро незаметно перешел к допросу. Разговор велся по-немецки.
  – Мы хотим как можно больше узнать о событиях прошлой ночи, – сказал он. – Нам известно, что вы не можете сообщить ничего о самом преступлении, но вы могли услышать или увидеть что-нибудь такое, чему вы вовсе не придали значения, но что может представлять для нас большую ценность. Вы меня поняли?
  Нет, она, видно, ничего не поняла.
  – Я ничего не знаю, господин, – ответила она все с тем же выражением туповатого спокойствия на широком добродушном лице.
  – Что ж, возьмем, к примеру, хотя бы такой факт: вы помните, что ваша хозяйка послала за вами прошлой ночью?
  – Конечно, помню.
  – Вы помните, когда это было?
  – Нет, господин. Когда проводник пришел за мной, я спала.
  – Понимаю. Ничего необычного в том, что за вами послали ночью, не было?
  – Нет, господин. Госпоже по ночам часто требуются мои услуги. Она плохо спит.
  – Отлично, значит, вам передали, что вас вызывает княгиня, и вы встали. Скажите, вы надели халат?
  – Нет, господин. Я оделась как полагается. Я бы ни за что не посмела явиться к госпоже княгине в халате.
  – А ведь у вас очень красивый красный халат, правда?
  Она удивленно уставилась на Пуаро:
  – У меня синий фланелевый халат, господин.
  – Вот как. Продолжайте. Я просто пошутил. Значит, вы пошли к княгине. Что вы делали у нее?
  – Я сделала госпоже массаж, потом читала ей вслух. Я не очень хорошо читаю вслух, но ее сиятельство говорит, что это даже лучше: так она быстрей засыпает. Когда госпожа начала дремать, она отослала меня, я закрыла книгу и вернулась в свое купе.
  – А во сколько это было, вы помните?
  – Нет, господин.
  – А скажите, как долго вы пробыли у княгини?
  – Около получаса, господин.
  – Хорошо, продолжайте.
  – Сначала я принесла госпоже еще один плед из моего купе – было очень холодно, хотя вагон топили. Я укрыла ее пледом, и она пожелала мне спокойной ночи. Налила ей минеральной воды. Потом выключила свет и ушла.
  – А потом?
  – Больше мне нечего рассказать, господин. Я вернулась к себе в купе и легла спать.
  – Вы никого не встретили в коридоре?
  – Нет, господин.
  – А вы не встретили, скажем, даму в красном кимоно, расшитом драконами?
  Немка выпучила на него кроткие голубые глаза:
  – Что вы, господин! В коридоре был один проводник. Все давно спали.
  – Но проводника вы все-таки видели?
  – Да, господин.
  – Что он делал?
  – Он выходил из купе, господин.
  – Что? Что? – накинулся на горничную мсье Бук. – Из какого купе?
  Хильдегарда Шмидт снова переполошилась, и Пуаро бросил укоризненный взгляд на своего друга.
  – Ничего необычного тут нет, – сказал он. – Проводнику часто приходится ходить ночью на вызовы. Вы не помните, из какого купе он вышел?
  – Где-то посреди вагона, господин. За две-три двери от купе княгини.
  – Так-так. Расскажите, пожалуйста, точно, где это произошло и как.
  – Он чуть не налетел на меня, господин. Это случилось, когда я возвращалась из своего купе с пледом для княгини.
  – Значит, он вышел из купе и чуть не налетел на вас? В каком направлении он шел?
  – Мне навстречу, господин. Он извинился и прошел по коридору к вагону-ресторану. В это время зазвонил звонок, но, мне кажется, он не пошел на этот вызов. – Помедлив минуту, она продолжала: – Но я не понимаю. Как же…
  Пуаро поспешил ее успокоить.
  – Мы просто выверяем время, мадам, – сказал он. – Это чистейшая формальность. Наверное, бедняге проводнику нелегко пришлось в ту ночь: сначала он будил вас, потом эти вызовы…
  – Но это был вовсе не тот проводник, господин. Меня будил совсем другой.
  – Ах вот как – другой? Вы его видели прежде?
  – Нет, господин.
  – Так! Вы его узнали, если б увидели?
  – Думаю, да, господин.
  Пуаро что-то прошептал на ухо мсье Буку. Тот встал и пошел к двери отдать приказание.
  Пуаро продолжал допрос все в той же приветливой и непринужденной манере:
  – Вы когда-нибудь бывали в Америке, фрау Шмидт?
  – Нет, господин. Мне говорили, это замечательная страна.
  – Вы, вероятно, слышали, кем был убитый на самом деле, – слышали, что он виновен в смерти ребенка?
  – Да, господин, слышала. Это чудовищное преступление – ужасный грех! И как Господь только допускает такое! У нас в Германии ничего подобного не бывает.
  На глаза ее навернулись слезы.
  – Да, это чудовищное преступление, – повторил Пуаро.
  Он вытащил из кармана клочок батиста и показал его горничной:
  – Это ваш платок, фрау Шмидт?
  Все замолчали, женщина рассматривала платок. Через минуту она подняла глаза. Щеки ее вспыхнули:
  – Что вы, господин! Это не мой платок.
  – Видите, на нем стоит H – вот почему я подумал, что это ваш: ведь вас зовут Hildegarde.
  – Ах, господин, такие платки бывают только у богатых дам. Они стоят бешеных денег. Это ручная вышивка. И скорее всего из парижской мастерской.
  – Значит, это не ваш платок и вы не знаете, чей он?
  – Я? О нет, господин.
  Из всех присутствующих один Пуаро уловил легкое колебание в ее голосе.
  Мсье Бук что-то горячо зашептал ему на ухо. Пуаро кивнул.
  – Сейчас сюда придут три проводника спальных вагонов, – обратился он к женщине. – Не будете ли вы столь любезны сказать нам, кого из них вы встретили вчера ночью, когда несли плед княгине?
  Вошли трое мужчин: Пьер Мишель, крупный блондин – проводник спального вагона Афины – Париж и грузный кряжистый проводник бухарестского вагона.
  Хильдегарда Шмидт пригляделась к проводникам и решительно затрясла головой.
  – Тут нет того человека, которого я видела вчера ночью, господин, – сказала она.
  – Но в поезде нет других проводников. Вы, должно быть, ошиблись.
  – Я не могла ошибиться, господин. Все эти проводники – высокие, рослые мужчины, а тот, кого я видела, – невысокого роста, темноволосый, с маленькими усиками. Проходя мимо, он извинился, и голос у него был писклявый, как у женщины. Я его хорошо разглядела, господин, уверяю вас.
  
  
  Глава 13
  Пуаро подводит итоги
  – Невысокий темноволосый мужчина с писклявым голосом, – сказал мсье Бук.
  Троих проводников и Хильдегарду Шмидт отпустили восвояси.
  Мсье Бук в отчаянии развел руками:
  – Ничего не понимаю, решительно ничего! Значит, этот враг Рэтчетта, о котором тот говорил, все-таки был в поезде? И где он теперь? Не мог же он просто испариться? У меня голова кругом идет. Скажите же что-нибудь, умоляю вас. Объясните мне, как невозможное стало возможным?
  – Очень удачная формулировка, – сказал Пуаро. – Невозможное произойти не могло, а следовательно, невозможное оказалось возможным вопреки всему.
  – Тогда объясните мне поскорее, что же произошло в поезде вчера ночью.
  – Я не волшебник, мой дорогой. И озадачен не меньше вашего. Дело это продвигается очень странно.
  – Оно нисколько не продвигается. Оно стоит на месте.
  Пуаро покачал головой:
  – Это не так. Мы немного продвинулись вперед. Кое-что мы уже знаем. Мы выслушали показания пассажиров…
  – И что это нам дало? Ничего.
  – Я бы так не сказал, мой друг.
  – Возможно, я преувеличиваю. Конечно, и этот американец, Хардман, и горничная добавили кое-какие сведения к тому, что мы уже знаем. Вернее говоря, они еще больше запутали все дело.
  – Не надо отчаиваться, – успокоил его Пуаро.
  Мсье Бук накинулся на него:
  – Тогда говорите – поделитесь с нами мудростью Эркюля Пуаро.
  – Разве я вам не сказал, что озадачен не меньше вашего? Зато теперь мы можем приступить к разрешению проблемы. Мы можем расположить имеющиеся у нас факты по порядку и методически разобраться в них.
  – Умоляю вас, мсье, продолжайте, – попросил доктор Константин.
  Пуаро откашлялся и разгладил кусочек промокашки.
  – Давайте разберемся в том, чем мы располагаем. Прежде всего нам известны некоторые бесспорные факты. Рэтчетт, или Кассетти, вчера ночью получил двенадцать ножевых ран и умер. Вот вам факт номер один.
  – Не смею возражать, старина, не смею возражать, – сказал мсье Бук не без иронии.
  Пуаро это ничуть не обескуражило.
  – Я пока пропущу довольно необычные обстоятельства, которые мы с доктором Константином уже обсудили совместно, – невозмутимо продолжал он. – В свое время я к ним вернусь. Следующий, как мне кажется, по значению факт – это время совершения преступления.
  – Опять-таки одна из немногих известных нам вещей, – прервал его мсье Бук. – Преступление было совершено сегодня в четверть второго. Все говорит за то, что это было именно так.
  – Далеко не все. Вы преувеличиваете. Хотя, конечно, у нас имеется немалое количество фактов, подтверждающих эту точку зрения.
  – Рад слышать, что вы признаете хотя бы это.
  Пуаро невозмутимо продолжал, как будто его и не прерывали:
  – Возможны три предположения. Первое – преступление совершено, как вы утверждаете, в четверть второго. Это подтверждают разбитые часы, показания миссис Хаббард и горничной Хильдегарды Шмидт. К тому же это совпадает с показаниями доктора Константина.
  Второе предположение: убийство совершено позже, и стрелки на часах передвинуты, чтобы нас запутать.
  Третье: преступление совершено раньше, и стрелки передвинуты по той же причине, что и выше.
  Так вот, если мы примем первое предположение как наиболее вероятное и подкрепленное наибольшим числом показаний, мы должны будем считаться с некоторыми вытекающими из него фактами. Начнем хотя бы с того, что, если преступление было совершено в четверть второго, убийца не мог покинуть поезд. А значит, встает вопрос: где убийца? И кто он?
  Для начала давайте тщательно разберемся во всех показаниях. В первый раз о существовании невысокого темноволосого мужчины с писклявым голосом мы услышали от Хардмана. Он утверждает, будто Рэтчетт рассказал ему об этом человеке и поручил охранять себя от него. У нас нет никаких фактов, подтверждающих эти показания, и, следовательно, нам приходится верить Хардману на слово. Теперь разберемся во втором вопросе: тот ли человек Хардман, за которого он себя выдает, то есть действительно ли он сыщик нью-йоркского детективного агентства?
  На мой взгляд, это дело прежде всего интересно тем, что мы лишены всех вспомогательных средств, к которым обычно прибегает полиция. Мы не можем проверить показания свидетелей. Нам приходится целиком полагаться на собственные заключения. Для меня лично это делает разгадку преступления еще более интересной. Никакой рутины. Только работа ума. И вот я спрашиваю себя: можем ли мы верить показаниям Хардмана, когда он говорит о себе? И решаю: можем. Я придерживаюсь того мнения, что мы можем верить в то, что Хардман рассказывает о себе.
  – Вы полагаетесь на свою интуицию, – спросил доктор Константин, – или, как говорят американцы, на свой нюх?
  – Вовсе нет. Я исследую все возможности. Хардман путешествует с фальшивым паспортом, а значит, в любом случае подозрения прежде всего падут на него. Как только появится полиция, она в первую очередь задержит Хардмана и телеграфирует в Нью-Йорк, чтобы проверить его показания. Проверить личность большинства пассажиров представляется очень трудным – и в большинстве случаев этого не станут делать хотя бы потому, что они не дают никаких поводов для подозрений. Но в случае с Хардманом дело обстоит иначе. Он или тот, за кого себя выдает, или нет. Вот почему я считаю, что тут все должно быть в порядке.
  – Вы считаете его свободным от подозрений?
  – Вовсе нет. Вы меня не поняли. Откуда мне знать – у любого американского сыщика могут быть свои причины убить Рэтчетта. Я хочу только сказать, что Хардману можно верить, когда он рассказывает о себе. Рэтчетт вполне мог нанять его, и, по всей вероятности, хотя твердо уверенным тут быть нельзя, так оно и было. Если мы принимаем показания Хардмана на веру, тогда мы должны искать дальнейшее им подтверждение. И мы находим его, хотя и несколько неожиданно, в показаниях Хильдегарды Шмидт. Проводник спального вагона, встреченный ею в коридоре, как две капли воды похож на описанного Хардманом врага Рэтчетта. Можем ли мы подтвердить эти два рассказа? У нас есть пуговица, которую миссис Хаббард нашла в купе. Есть и еще одно дополнительное доказательство, хотя вы могли его и не заметить.
  – Что же это?
  – Оба – и полковник Арбэтнот, и Гектор Маккуин – упомянули, что проводник проходил мимо их купе. Они не придали этому значения. Но вспомните, господа: Пьер Мишель заявил, что он не вставал с места, за исключением тех случаев, которые были им специально оговорены, а ни в одном из этих случаев ему не нужно было проходить мимо купе, где сидели Арбэтнот и Маккуин. А следовательно, рассказ о невысоком темноволосом мужчине с писклявым голосом в форме проводника спальных вагонов подкрепляется свидетельскими показаниями четырех свидетелей, прямыми или косвенными.
  – И еще одна небольшая деталь, – сказал доктор Константин. – Если Хильдегарда Шмидт говорит правду, тогда почему же настоящий проводник не упомянул, что видел ее, когда шел на вызов миссис Хаббард?
  – Это, по-моему, вполне объяснимо. Когда он шел к миссис Хаббард, горничная была у своей хозяйки. А когда горничная возвращалась к себе, проводник был в купе миссис Хаббард.
  Мсье Бук с трудом дождался конца фразы.
  – Да-да, мой друг, – сказал он нетерпеливо. – Хотя я восхищаюсь вашей осмотрительностью и тем, как вы методически – шаг за шагом – идете к цели, все же осмелюсь заметить, что вы не коснулись главного. Все мы сошлись на том, что этот человек существует. Куда он делся? – вот в чем вопрос.
  Пуаро неодобрительно покачал головой:
  – Вы ошибаетесь. Ставите телегу впереди лошади. Прежде чем спросить себя: «Куда исчез этот человек?» – я задаюсь вопросом: «А существует ли на самом деле такой человек?» И знаете почему? Потому что, если бы этот человек не существовал, а если бы его просто выдумали, изобрели, насколько легче было бы ему исчезнуть. Поэтому я прежде всего стараюсь узнать, существует ли подобный человек во плоти.
  – Ну а теперь, когда вы установили, что он существует, скажите, где же он?
  – На это есть два ответа, мой друг. Или он прячется в поезде в таком неожиданном месте, что нам и в голову не приходит искать его там. Или он, так сказать, существует в двух лицах. То есть он одновременно и тот человек, которого боялся мистер Рэтчетт, и кто-то из пассажиров поезда, так хорошо замаскированный, что Рэтчетт его не узнал.
  – Блестящая мысль, – просиял мсье Бук. Однако тут же лицо его снова омрачилось. – Но есть одна неувязка…
  Пуаро предвосхитил его слова:
  – Рост этого человека, вы это хотели сказать? За исключением лакея мистера Рэтчетта все пассажиры: итальянец, полковник Арбэтнот, Гектор Маккуин, граф Андрени – высокого роста. Значит, у нас остается один лакей – не слишком подходящая кандидатура. Но тут возникает и другое предположение: вспомните писклявый, как у женщины, голос. У нас появляется возможность выбора. Это может быть и мужчина, переодетый женщиной, и женщина. Если одеть высокую женщину в мужской костюм, она кажется маленькой.
  – Но ведь Рэтчетт должен был бы знать… – возразил мсье Бук.
  – Вполне вероятно, он и знал. Вполне вероятно, что эта женщина уже покушалась на его жизнь, переодевшись для этой цели мужчиной. Рэтчетт мог догадаться, что она снова прибегнет к этому трюку, и поэтому велел Хардману следить за мужчиной. Однако на всякий случай упомянул о писклявом, как у женщины, голосе.
  – Вполне возможно, – сказал мсье Бук. – И все же…
  – Послушайте, мой друг. Я думаю, пришло время рассказать вам о некоторых неувязках, подмеченных доктором Константином.
  И Пуаро подробно рассказал мсье Буку о тех выводах, к которым они с доктором пришли, анализируя характер ранений. Мсье Бук застонал и схватился за голову.
  – Понимаю, – сказал Пуаро сочувственно. – Отлично понимаю вас. Голова идет кругом, правда?
  – Да ведь это настоящий кошмар! – завопил мсье Бук.
  – Вот именно! Это нелепо, невероятно и попросту невозможно. И я то же самое говорю. И все же, мой друг, это так. А от фактов никуда не денешься.
  – Но это безумие!
  – Вот именно! Все это настолько невероятно, друг мой, что меня иногда преследует мысль, будто разгадка должна быть предельно проста… Впрочем, это только наитие, так сказать.
  – Двое убийц, – застонал мсье Бук. – В «Восточном экспрессе»! – Он чуть не плакал.
  – А теперь, – сказал Пуаро бодро, – дадим волю фантазии. Итак, прошлой ночью в поезде появляются двое таинственных незнакомцев. Проводник спальных вагонов, внешность которого описал Хардман, – его видели Хильдегарда Шмидт, полковник Арбэтнот и мистер Маккуин. И женщина в красном кимоно – высокая, стройная женщина, которую видели Пьер Мишель, мисс Дебенхэм, Маккуин, я и которую, если можно так выразиться, унюхал полковник Арбэтнот. Кто она? Все пассажирки, как одна, утверждают, что у них нет красного кимоно. Женщина эта тоже исчезает. Так вот, она и мнимый проводник – одно и то же лицо или нет? И где сейчас эти двое? И кстати, где форма проводника и красное кимоно?
  – А вот это мы можем проверить. – Мсье Бук вскочил. – Надо обыскать багаж пассажиров.
  Пуаро тоже встал:
  – Я позволю себе сделать одно предсказание.
  – Вы знаете, где эти вещи?
  – Да, у меня есть наитие и на этот счет.
  – Ну так говорите же, где?
  – Красное кимоно вы обнаружите в багаже одного из мужчин, а форму проводника спальных вагонов в багаже Хильдегарды Шмидт.
  – Хильдегарды Шмидт? Значит, вы думаете…
  – Совсем не то, что вы думаете. Я бы сказал так: если Хильдегарда Шмидт виновна, форму могут найти у нее в багаже, но если она невиновна – форма наверняка будет там.
  – Но как же… – начал мсье Бук и остановился. – Что за шум? – воскликнул он. – Похоже, что сюда мчится паровоз.
  Шум нарастал: пронзительные женские вопли чередовались с сердитыми возгласами. Дверь вагона распахнулась, и в ресторан ворвалась миссис Хаббард.
  – Какой ужас! – кричала она. – Нет, вы подумайте только, какой ужас! В моей сумочке. Прямо в моей умывальной сумочке. Огромный нож, весь в крови.
  Она покачнулась и упала без чувств на грудь мсье Бука.
  
  
  Глава 14
  Улики: оружие
  Мсье Бук не так учтиво, как энергично подхватил бесчувственную даму и посадил, переложив ее голову со своей груди на стол. Доктор Константин кликнул официанта – тот немедленно примчался на помощь.
  – Придерживайте ее голову, – сказал доктор, – и, если она придет в себя, дайте ей немного коньяку. Ясно? – И выбежал из комнаты вслед за остальными. Он живо интересовался преступлением, но никак не пожилыми дамами в обмороке.
  Вполне вероятно, что суровое обращение помогло миссис Хаббард быстро прийти в себя. Спустя несколько минут она уже сидела вполне самостоятельно, потягивая коньяк из стакана, принесенного официантом, и без умолку трещала:
  – Вы не представляете себе, какой это ужас. Нет, нет, вам этого не понять! Я всегда, с самого детства, была оч-чень, оч-чень чувствительной. От одного вида крови – брр… Да что говорить, меня еще теперь трясет, как вспомню!
  Официант опять поднес ей стакан:
  – Encore un peu?[616]
  – Вы думаете, стоит выпить? Вообще-то я спиртного в рот не беру. Ни вина, ни коньяку в жизни не пила. И в семье у нас все трезвенники. Но из медицинских соображений… – И она снова отхлебнула из стакана.
  Тем временем Пуаро и мсье Бук, а за ними, ни на шаг не отставая, доктор Константин мчались в купе миссис Хаббард.
  Впечатление было такое, будто все до одного пассажиры высыпали в коридор. Проводник с перекошенным от отчаяния лицом старался водворить их в купе.
  – Mais il n'y a rien a voir![617] – Он раздраженно повторял это соображение на разных языках.
  – Разрешите пройти, – сказал мсье Бук, ловко раздвинул кругленьким животиком толпу пассажиров и вошел в купе. Пуаро протиснулся следом за ним.
  – Очень рад, что вы пришли, мсье, – сказал проводник, вздохнув с облегчением. – Все, буквально все рвутся сюда. Эта американка так визжала, можно подумать, ее режут. Я тут же прибежал, а она визжит как ненормальная, кричит, что ей срочно нужно вас увидеть, несется по вагону, кого ни встретит, всем рассказывает, что с ней стряслось. – И, взмахнув рукой, добавил: – Вот он, мсье. Я ничего не трогал.
  На ручке двери, ведущей в соседнее купе, висела прорезиненная сумочка в крупную клетку. Кинжал в псевдовосточном стиле – дешевая подделка с чеканной рукояткой и прямым сужающимся лезвием – лежал на полу под ней, там, где его и уронила миссис Хаббард. На клинке виднелись пятна, по виду напоминающие ржавчину.
  Пуаро осторожно поднял кинжал.
  – Да, – пробормотал он, – ошибки тут быть не может. Вот вам и недостающее оружие. Верно, господин доктор?
  Доктор обследовал кинжал, осторожно держа его кончиками пальцев.
  – Напрасно стараетесь, – сказал Пуаро. – На нем никаких отпечатков пальцев не будет, разве что отпечатки миссис Хаббард.
  Осмотр оружия занял у доктора мало времени.
  – Это тот самый кинжал, сомнений нет, – подтвердил он. – Им могла быть нанесена любая из этих ран.
  – Умоляю вас, мой друг, не торопитесь с выводами.
  Доктор удивился.
  – В этом деле и так слишком много совпадений. Два человека решили прошлой ночью убить мистера Рэтчетта. Было бы слишком невероятно, если бы каждый из них выбрал при этом и одинаковое оружие.
  – Что до этого совпадения, то оно не столь невероятно, как может показаться, – сказал доктор. – Эти кинжалы в псевдовосточном стиле изготовляют большими партиями и сбывают на базарах Константинополя.
  – Вы меня отчасти утешили, но лишь отчасти, – сказал Пуаро.
  Он задумчиво посмотрел на ручку двери, снял с нее сумочку и подергал за ручку. Дверь не открылась. Дверной засов, расположенный сантиметров на тридцать выше ручки, был задвинут. Пуаро отодвинул засов и снова толкнул дверь – она не поддалась.
  – Вы же помните, мы закрыли дверь с той стороны, – сказал доктор.
  – Вы правы, – рассеянно согласился Пуаро. Похоже было, что мысли его витают где-то далеко. Лоб его избороздили морщины – судя по всему, он был озадачен.
  – Все сходится, не так ли? – сказал мсье Бук. – Преступник решил выйти в коридор через это купе. Закрывая за собой дверь в смежное купе, он нащупал сумочку и сунул туда окровавленный кинжал. Потом, не подозревая, что разбудил миссис Хаббард, преступник выскользнул через дверь, ведущую в коридор.
  – Да, конечно. Очевидно, все так и было, как вы говорите, – пробормотал Пуаро.
  Но лицо его все еще выражало недоумение.
  – В чем дело? – спросил мсье Бук. – Что-то в этой версии вас не устраивает?
  Пуаро быстро взглянул на него:
  – А вы этого не заметили? Очевидно, нет. Впрочем, это сущая мелочь.
  В купе заглянул проводник:
  – Американская дама возвращается.
  Вид у доктора Константина был виноватый: он сознавал, что обошелся с миссис Хаббард довольно бесцеремонно. Но она и не думала его упрекать. Ее пыл был всецело направлен на другое.
  – Я вам скажу прямо и без церемоний, – выпалила она, едва появившись в дверях. – Я в этом купе ни за что не останусь! Хоть вы меня озолотите, а я тут не засну!
  – Но, мадам…
  – Я знаю, что вы мне ответите, и я вам скажу сразу: я на это не пойду! Лучше просижу всю ночь в коридоре. – Она заплакала. – Знала бы моя дочь, видела бы она, да она бы…
  Пуаро решительно прервал ее:
  – Вы меня не поняли, мадам. Ваша просьба вполне обоснованна. Ваш багаж немедленно перенесут в другое купе.
  Миссис Хаббард отняла платок от глаз:
  – Неужели? Мне сразу стало лучше. Но ведь в вагоне все купе заняты, разве что кто-нибудь из мужчин…
  – Ваш багаж, мадам, – вмешался мсье Бук, – перенесут из этого вагона в другой. Вам отведут купе в соседнем вагоне – его прицепили в Белграде.
  – Это просто замечательно! Я, конечно, не истеричка, но спать здесь, когда рядом, за стеной, труп… – Она вздрогнула. – Нет, это выше моих сил.
  – Мишель! – крикнул мсье Бук. – Перенесите багаж дамы в любое свободное купе вагона Афины – Париж.
  – Понятно, мсье. В такое же купе, как это? В купе номер три?
  – Нет-нет, – быстро возразил Пуаро, прежде чем его друг успел ответить. – Я думаю, мадам лучше станет себя чувствовать, если ничто не будет ей напоминать прежнюю обстановку. Дайте ей другое купе – номер двенадцать, например.
  – Слушаюсь, мсье.
  Проводник схватил багаж. Миссис Хаббард рассыпалась в благодарностях:
  – Вы так добры ко мне, мсье Пуаро, вы проявили такую чуткость. Уверяю вас, я умею это ценить.
  – Какие пустяки! Мы пройдем с вами и проследим, чтобы вас устроили поудобнее.
  Миссис Хаббард в сопровождении троих мужчин отправилась в свое новое обиталище.
  – Здесь очень хорошо, – сказала она, оглядевшись.
  – Вам нравится? Видите, это купе ничем не отличается от вашего прежнего.
  – Это правда… только здесь полка с другой стороны. Впрочем, это не имеет никакого значения: ведь поезда то и дело меняют направление. Так вот, я говорю дочери: «Я хочу ехать по ходу поезда», – а она мне отвечает: «Что толку выбирать купе, если, когда ложишься спать, поезд идет в одну сторону, а когда просыпаешься – в другую?» И она оказалась права. К примеру, вчера вечером в Белграде въезжали мы в одном направлении, а выезжали в другом.
  – Но теперь, мадам, вы вполне довольны?
  – Ну не сказала бы. Мы застряли в заносах, и никто ничего не делает, чтобы выбраться отсюда, а мой пароход отплывает послезавтра.
  – Мадам, – сказал мсье Бук, – все мы в таком положении.
  – Вы правы, – согласилась миссис Хаббард, – но ведь ни к кому из вас не врывался посреди ночи убийца.
  – Одного я по-прежнему не могу понять, – сказал Пуаро, – как убийца мог попасть в ваше купе, если дверь в соседнее купе, как вы говорите, была задвинута на засов? Вы уверены, что засов был задвинут?
  – Ну как же! Эта шведка проверила засов у меня на глазах.
  – Попробуем воспроизвести всю сцену. Вы лежите на полке – вот так. Оттуда, как вы говорили, не видно, закрыта дверь или нет. Так?
  – Да, не видно, потому что на ручке висела моя сумочка. О господи, теперь мне придется покупать новую сумочку! Мне делается дурно, как только взгляну на нее.
  Пуаро поднял сумочку и повесил ее на ручку двери, ведущей в соседнее купе.
  – Совершенно верно, – сказал он, – теперь мне все понятно: засов проходит прямо под ручкой, и сумочка его закрывает. С полки вам не было видно, закрыта дверь или нет.
  – А я вам что говорила?
  – Эта шведка, мисс Ольсон, стояла вот здесь – между вами и дверью. Она подергала засов и сказала вам, что дверь заперта.
  – Совершенно верно.
  – И все же она могла ошибиться, мадам. Вы сейчас поймете почему, – втолковывал ей Пуаро. – Засов представляет собой обыкновенный металлический брус – вот он. Если повернуть его вправо – дверь закрывается, влево – открывается. Возможно, она просто толкнула дверь, а так как дверь была закрыта с другой стороны, она и предположила, что дверь закрыта с вашей стороны.
  – Ну что ж, и очень глупо.
  – Мадам, добрые и услужливые люди далеко не всегда самые умные.
  – Что правда, то правда.
  – Кстати, мадам, вы ехали в Смирну этим же путем?
  – Нет, я доехала на пароходе до Стамбула, там меня встретил друг моей дочери мистер Джонсон – прелестнейший человек, вам обязательно надо с ним познакомиться, – он показал мне Стамбул. Город меня разочаровал – сплошные развалины. И всюду эти мечети, а в них заставляют надевать шлепанцы. Да, на чем, бишь, я остановилась?
  – Вы говорили, что вас встретил мистер Джонсон.
  – Да, он посадил меня на французское торговое судно – оно шло в Смирну, а там прямо на пристани меня уже ждал зять. Что скажет он, когда услышит об этом! Дочь уверяла меня, что так ехать всего проще и удобнее. «Сиди себе в купе до самого Парижа, – говорила она, – а там тебя встретит представитель американской туристической компании». О господи, как мне отказаться от билета на пароход? Ведь для этого нужно предупредить компанию? Нет, это просто ужасно… – И миссис Хаббард снова пустила слезу.
  Пуаро – он уже ерзал на месте – поспешил прервать словоохотливую даму:
  – Вы пережили такое потрясение, мадам. Мы попросим официанта принести вам чаю с печеньем.
  – Я не так уж люблю чай, – сказала миссис Хаббард жалостно, – это англичане во всех случаях жизни пьют чай.
  – Тогда кофе, мадам. Вам надо прийти в себя.
  – От этого коньяка у меня закружилась голова. Я, пожалуй, и в самом деле выпила бы кофе.
  – Отлично. Вам надо поддержать свои упавшие силы.
  – Господи, как вы смешно говорите!
  – Но прежде всего, мадам, небольшая формальность. Вы разрешите обыскать ваш багаж?
  – Для чего?
  – Мы собираемся обыскать багаж всех пассажиров. Мне не хотелось бы об этом говорить, но вспомните о вашей сумочке.
  – Господи помилуй! Еще один такой сюрприз – и мне конец.
  Осмотр провели очень быстро. Багажа у миссис Хаббард было немного: шляпная картонка, дешевый чемодан и туго набитый саквояж. Вещи у нее были самые что ни на есть простые и незамысловатые, так что, если б миссис Хаббард не тормозила дела, поминутно подсовывая фотографии дочери и ее двоих довольно уродливых детей: «Малышки моей дочери. Правда, прелестные?», они справились бы с осмотром за две минуты.
  
  
  Глава 15
  Багаж пассажиров
  Выдавив из себя пару любезных фраз и заверив миссис Хаббард, что ей подадут кофе, Пуаро и его спутники наконец отбыли восвояси.
  – Ну что ж, для начала мы вытащили пустой номер, – сказал мсье Бук. – За кого примемся теперь?
  – Я думаю, проще всего будет заходить во все купе по порядку. Следовательно, начнем с номера шестнадцатого – любезного мистера Хардмана.
  Мистер Хардман – он курил сигару – встретил их как нельзя более приветливо:
  – Входите, входите, господа, если, конечно, поместитесь. Здесь тесновато для такой компании.
  Бук объяснил цель визита, и верзила сыщик понимающе кивнул:
  – Я не против. По правде говоря, я уж было начал удивляться, почему вы не занялись этим раньше. Вот вам мои ключи. Не хотите ли обыскать мои карманы? Я к вашим услугам. Достать саквояжи?
  – Их достанет проводник. Мишель!
  Оба саквояжа мистера Хардмана быстро обследовали и возвратили владельцу. В них обнаружили разве что некоторый переизбыток спиртного. Мистер Хардман подмигнул:
  – На границах к багажу не слишком присматриваются. Особенно если дать проводнику на лапу. Я ему сразу всучил пачку турецких бумажонок – и до сих пор не имел неприятностей.
  – А в Париже?
  Мистер Хардман снова подмигнул:
  – К тому времени, когда я доберусь до Парижа, все мое спиртное можно будет уместить в бутылочке из-под шампуня.
  – Я вижу, вы не сторонник «сухого закона», мистер Хардман? – спросил, улыбаясь, мсье Бук.
  – По правде говоря, «сухой закон» мне никогда не мешал, – сказал Хардман.
  – Понятно. Ходите в подпольные забегаловки, – сказал мсье Бук, с удовольствием выговаривая последнее слово. – Эти специфические американские выражения, они такие выразительные, такие оригинальные.
  – Мне бы хотелось съездить в Америку, – сказал Пуаро.
  – Да, у нас вы научились бы передовым методам, – сказал Хардман. – Европу надо тормошить, не то она совсем закиснет.
  – Америка, конечно, передовая страна, – подтвердил Пуаро, – тут я с вами согласен. И лично мне американцы многим нравятся. Но должен сказать – хотя вы, наверное, сочтете меня старомодным, – что американки мне нравятся гораздо меньше, чем мои соотечественницы. Мне кажется, никто не может сравниться с француженкой или бельгийкой – они такие кокетливые, такие женственные.
  Хардман на минутку отвернулся и взглянул на сугробы за окном.
  – Возможно, вы и правы, мсье Пуаро, – сказал он, – но я думаю, что мужчины всегда предпочитают своих соотечественниц. – И он мигнул, будто снег слепил ему глаза. – Просто режет глаза, правда? – заметил он. – Как хотите, господа, а мне это действует на нервы: и убийство, и снег, и все прочее, а главное – бездействие. Слоняешься попусту, а время уходит. Я не привык сидеть сложа руки.
  – Вы энергичны, как и подобает американцу, – улыбнулся Пуаро.
  Проводник поставил вещи на полку, и они перешли в соседнее купе. Там в углу, попыхивая трубкой, читал журнал полковник Арбэтнот.
  Пуаро объяснил цель их прихода. Полковник не стал возражать. Его багаж состоял из двух тяжелых кожаных чемоданов.
  – Остальные вещи я отправил морем, – объяснил он.
  Как большинство военных, полковник умел паковать вещи, поэтому осмотр багажа занял всего несколько минут. Пуаро заметил пакетик с ершиками для трубок.
  – Вы всегда употребляете такие ершики? – спросил он.
  – Почти всегда. Если удается их достать.
  – Понятно, – кивнул Пуаро.
  Ершики были как две капли воды похожи на тот, что нашли в купе убитого.
  Когда они вышли в коридор, доктор Константин упомянул об этом обстоятельстве.
  – И все-таки, – пробормотал Пуаро, – мне не верится. Не тот у него характер, а если мы это признаем, значит, мы должны признать, что он не может быть убийцей.
  Дверь следующего купе была закрыта. Его занимала княгиня Драгомирова. Они постучались и в ответ услышали глубокое контральто княгини:
  – Войдите.
  Мсье Бук выступил в роли посредника. Вежливо и почтительно он объяснил цель их прихода.
  Княгиня выслушала его молча: ее крохотное жабье личико было бесстрастно.
  – Если это необходимо, господа, – сказала она спокойно, когда мсье Бук изложил просьбу Пуаро, – то не о чем и говорить. Ключи у моей горничной. Она вам все покажет.
  – Ваши ключи всегда у горничной, мадам? – спросил Пуаро.
  – Разумеется, мсье.
  – А если ночью на границе таможенники потребуют открыть один из чемоданов?
  Старуха пожала плечами:
  – Это вряд ли вероятно, но в таком случае проводник приведет мою горничную.
  – Значит, вы ей абсолютно доверяете, мадам?
  – Я уже говорила вам об этом, – спокойно сказала княгиня. – Я не держу у себя людей, которым не доверяю.
  – Да, – сказал Пуаро задумчиво, – в наши дни преданность не так уж часто встречается. Так что, пожалуй, лучше держать неказистую служанку, которой можно доверять, чем более шикарную горничную, элегантную парижанку, к примеру.
  Темные проницательные глаза княгини медленно поднялись на него.
  – На что вы намекаете, мсье Пуаро?
  – Я, мадам? Ни на что.
  – Да нет же. Вы считаете – не так ли? – что моими туалетами должна была бы заниматься элегантная француженка?
  – Это было бы, пожалуй, более естественно, мадам.
  Княгиня покачала головой:
  – Шмидт мне предана. – Последнее слово она особо подчеркнула. – А преданность – бесценна.
  Прибыла горничная с ключами. Княгиня по-немецки велела ей распаковать чемоданы и помочь их осмотреть. Сама же вышла в коридор и стала смотреть в окно на снег. Пуаро вышел вместе с княгиней, предоставив мсье Буку обыскать багаж.
  Княгиня с грустной улыбкой поглядела на Пуаро:
  – А вас, мсье, не интересует, что у меня в чемоданах?
  Пуаро покачал головой:
  – Это чистая формальность, мадам.
  – Вы в этом уверены?
  – В вашем случае – да.
  – А ведь я знала и любила Соню Армстронг. Что вы об этом думаете? Что я не стану пачкать рук убийством такого негодяя, как Кассетти? Может быть, вы и правы.
  Минуту-две она молчала. Потом сказала:
  – А знаете, как бы я поступила с таким человеком, будь на то моя воля? Я бы позвала моих слуг и приказала: «Засеките его до смерти и выкиньте на свалку!» Так поступали в дни моей юности, мсье.
  Пуаро и на это ничего не ответил.
  – Вы молчите, мсье Пуаро. Интересно знать, что вы думаете? – с неожиданной горячностью сказала княгиня.
  Пуаро посмотрел ей в глаза:
  – Я думаю, мадам, что у вас сильная воля, чего никак не скажешь о ваших руках.
  Она поглядела на свои тонкие, обтянутые черным шелком, унизанные кольцами пальцы, напоминающие когти.
  – Это правда, руки у меня очень слабые. И я не знаю, радоваться этому или огорчаться. – И, резко повернувшись, ушла в купе, где ее горничная деловито запаковывала чемоданы.
  Извинения мсье Бука княгиня оборвала на полуслове.
  – Нет никакой необходимости извиняться, мсье, – сказала она. – Произошло убийство. Следовательно, эти меры необходимы. Только и всего.
  – Вы очень любезны, мадам.
  Они откланялись – княгиня в ответ слегка кивнула. Двери двух следующих купе были закрыты. Мсье Бук остановился и почесал в затылке.
  – Вот черт, это грозит неприятностями. У них дипломатические паспорта: их багаж досмотру не подлежит.
  – Таможенному досмотру – нет, но когда речь идет об убийстве…
  – Знаю. И тем не менее я бы хотел избежать международных осложнений…
  – Не огорчайтесь, друг мой. Граф и графиня разумные люди и все поймут. Видели, как была любезна княгиня Драгомирова?
  – Она настоящая аристократка. И хотя эти двое люди того же круга, граф показался мне человеком не слишком покладистым. Он был очень недоволен, когда вы настояли на своем и допросили его жену. А обыск разозлит его еще больше. Давайте, э-э… давайте обойдемся без них? Ведь в конце концов, какое они могут иметь отношение к этому делу? Зачем мне навлекать на себя ненужные неприятности?
  – Не могу с вами согласиться, – сказал Пуаро. – Я уверен, что граф Андрени поступит разумно. Во всяком случае, давайте хотя бы попытаемся.
  И прежде чем мсье Бук успел возразить, Пуаро громко постучал в дверь тринадцатого купе.
  Изнутри крикнули: «Войдите!»
  Граф сидел около двери и читал газету. Графиня свернулась клубочком в углу напротив. Под головой у нее лежала подушка – казалось, она спит.
  – Извините, граф, – начал Пуаро. – Простите нас за вторжение. Дело в том, что мы обыскиваем багаж всех пассажиров. В большинстве случаев это простая – однако необходимая – формальность. Мсье Бук предполагает, что, как дипломат, вы вправе требовать, чтобы вас освободили от обыска.
  Граф с минуту подумал.
  – Благодарю вас, – сказал он. – Но мне, пожалуй, не хотелось бы, чтобы для меня делали исключение. Я бы предпочел, чтобы наши вещи обыскали точно так же, как багаж остальных пассажиров. Я надеюсь, ты не возражаешь, Елена? – обратился он к жене.
  – Нисколько, – без малейших колебаний ответила графиня.
  Осмотр произвели быстро и довольно поверхностно. Пуаро, видно, конфузился; он то и дело отпускал не имеющие отношения к делу замечания.
  Так, например, поднимая синий сафьяновый чемодан с вытисненными на нем короной и инициалами графини, он сказал:
  – На вашем чемодане отсырела наклейка, мадам.
  Графиня ничего не ответила. Во время обыска она сидела, свернувшись клубочком, в углу и со скучающим видом смотрела в окно. Заканчивая обыск, Пуаро открыл шкафчик над умывальником и окинул беглым взглядом его содержимое – губку, крем, пудру и бутылочку с надписью «Трионал». После взаимного обмена любезностями сыскная партия удалилась.
  За купе венгров шли купе миссис Хаббард, купе убитого и купе Пуаро, поэтому они перешли к купе второго класса. Первое купе – места десять и одиннадцать занимали Мэри Дебенхэм (когда они вошли, она читала книгу) и Грета Ольсон (она крепко спала, но от стука двери вздрогнула и проснулась). Пуаро, привычно извинившись, сообщил дамам о том, что у них будет произведен обыск.
  Шведка всполошилась, Мэри Дебенхэм осталась безучастной.
  Пуаро обратился к шведке:
  – С вашего разрешения, мадемуазель, прежде всего займемся вашим багажом, после чего я бы попросил вас осведомиться, как чувствует себя наша миссис Хаббард. Мы перевели ее в соседний вагон, но она никак не может оправиться после своей находки. Я велел отнести ей кофе, но мне кажется, что она из тех людей, которым прежде всего нужен собеседник.
  Добрая шведка тотчас же преисполнилась сочувствия. Да, да, она сразу пойдет к американке. Конечно, такое ужасное потрясение, а ведь бедная дама и без того расстроена и поездкой, и разлукой с дочерью. Ну конечно же, она немедленно отправится туда… ее чемодан не заперт… и она обязательно возьмет с собой нашатырный спирт.
  Шведка опрометью кинулась в коридор. Осмотр ее пожитков занял мало времени. Они были до крайности убоги. Она, видно, еще не обнаружила пропажу проволочных сеток из шляпной коробки.
  Мисс Дебенхэм отложила книгу и стала наблюдать за Пуаро. Она беспрекословно отдала ему ключи от чемодана, а когда чемодан был открыт, спросила:
  – Почему вы отослали ее, мсье Пуаро?
  – Отослал? Чтобы она поухаживала за американкой, для чего же еще?
  – Отличный предлог, но тем не менее только предлог.
  – Я вас не понимаю, мадемуазель.
  – Я думаю, вы прекрасно меня понимаете, – улыбнулась она. – Вы хотели поговорить со мной наедине. Правда?
  – Я ничего подобного не говорил, мадемуазель.
  – И не думали? Да нет, вы об этом думали, верно?
  – Мадемуазель, у нас есть пословица…
  – Qui s'excuse s'accusé[618] – вы это хотели сказать? Признайте, что я не обделена здравым смыслом и наблюдательностью. Вы почему-то решили, будто мне что-то известно об этом грязном деле – убийстве человека, которого я никогда в жизни не видела.
  – Чистейшая фантазия, мадемуазель.
  – Нет, вовсе не фантазия. И мне кажется, мы тратим время попусту – скрываем правду, кружимся вокруг да около, вместо того чтобы прямо и откровенно перейти к делу.
  – А вы не любите тратить время попусту? Вы любите хватать быка за рога? Вам нравятся откровенность и прямота? Что ж, буду действовать с излюбленными вами прямотой и откровенностью и спрошу, что означают некоторые фразы, которые я случайно подслушал по пути из Сирии. В Конье я вышел из вагона, как говорят англичане, «порастянуть ноги». Было тихо, я услышал голоса – ваш и полковника. Вы говорили ему: «Сейчас не время. Когда все будет кончено… и это будет позади…» Что означали ваши слова, мадемуазель?
  – Вы думаете, я имела в виду убийство? – спокойно спросила она.
  – Здесь вопросы задаю я, мадемуазель.
  Она вздохнула и задумалась.
  – В этих словах был свой смысл, мсье, – сказала она через минуту, словно очнувшись от сна, – но какой – этого я вам сказать не могу. Могу только дать честное слово, что я и в глаза не видела Рэтчетта, пока не села в поезд.
  – Так… Значит, вы отказываетесь объяснить эти слова?
  – Да… Если вам угодно поставить вопрос так – отказываюсь. Речь шла об… об одном деле, которое я взялась выполнить.
  – И вы его выполнили?
  – Что вы хотите сказать?
  – Вы его выполнили, верно?
  – Какие основания у вас так думать?
  – Послушайте меня, мадемуазель. Я напомню вам еще один случай. В тот день, когда мы должны были прибыть в Стамбул, поезд запаздывал. И это вас очень волновало, мадемуазель. Вы, обычно такая спокойная и сдержанная, потеряли всякое самообладание.
  – Я боялась опоздать на пересадку.
  – Так вы говорили. Но ведь «Восточный экспресс», мадемуазель, отправляется из Стамбула ежедневно. Даже если бы вы опоздали на поезд, вы задержались бы только на одни сутки.
  Мэри Дебенхэм впервые проявила признаки нетерпения:
  – Вы, кажется, не понимаете, что человека могут ждать друзья и его опоздание на сутки расстраивает все планы и может повлечь за собой массу неудобств.
  – Ах так, значит, дело было в этом? Вас ждали друзья и вы не хотели причинить им неудобства?
  – Вот именно.
  – И все же это странно…
  – Что странно?
  – Мы садимся в «Восточный экспресс» – и снова опаздываем. На этот раз опоздание влечет за собой куда более неприятные последствия: отсюда нельзя ни послать телеграмму вашим друзьям, ни предупредить их по этому, как это по-английски… междуно… междуногородному телефону?
  – По междугородному телефону, вы хотите сказать?
  – Ну да.
  Мэри Дебенхэм невольно улыбнулась:
  – Вполне с вами согласна, это очень неприятно, когда не можешь предупредить своих ни телеграммой, ни по телефону.
  – И все же, мадемуазель, на этот раз вы ведете себя совсем иначе. Вы ничем не выдаете своего нетерпения. Вы полны философского спокойствия.
  Мэри Дебенхэм вспыхнула, закусила губу и посерьезнела.
  – Вы мне не ответили, мадемуазель.
  – Извините. Я не поняла, на что я должна отвечать.
  – Чем вы объясните такую перемену в своем поведении, мадемуазель?
  – А вам не кажется, что вы делаете из мухи слона, мсье Пуаро?
  Пуаро виновато развел руками:
  – Таков общий недостаток всех сыщиков. Мы всегда ищем логику в поведении человека. И не учитываем смен настроения.
  Мэри Дебенхэм не ответила.
  – Вы хорошо знаете полковника Арбэтнота, мадемуазель?
  Пуаро показалось, что девушку обрадовала перемена темы.
  – Я познакомилась с ним во время этого путешествия.
  – У вас есть основания подозревать, что он знал Рэтчетта?
  Она покачала головой:
  – Я совершенно уверена, что он его не знал.
  – Почему вы так уверены?
  – Он мне об этом говорил.
  – И тем не менее, мадемуазель, на полу в купе убитого мы нашли ершик. А из всех пассажиров трубку курит только полковник.
  Пуаро внимательно следил за девушкой. Однако на лице ее не отразилось никаких чувств.
  – Чепуха. Нелепость, – сказала она, – никогда не поверю, что полковник Арбэтнот может быть замешан в преступлении, особенно таком мелодраматичном, как это.
  Пуаро и сам думал примерно так же, поэтому он чуть было не согласился с девушкой. Однако вместо этого сказал:
  – Должен вам напомнить, мадемуазель, что вы недостаточно хорошо знаете полковника.
  Она пожала плечами:
  – Мне хорошо знакомы люди этого склада.
  – Вы по-прежнему отказываетесь объяснить мне значение слов: «Когда это будет позади»? – спросил Пуаро подчеркнуто вежливо.
  – Мне больше нечего вам сказать, – холодно ответила она.
  – Это не имеет значения, – сказал Пуаро, – я сам все узнаю.
  Он отвесил поклон и вышел из купе, закрыв за собой дверь.
  – Разумно ли вы поступили, мой друг? – спросил мсье Бук. – Теперь она будет начеку, а следовательно, и полковник тоже будет начеку.
  – Друг мой, когда хочешь поймать кролика, приходится запускать в нору хорька. И если кролик в норе – он выбежит. Так я и сделал.
  Они вошли в купе Хильдегарды Шмидт. Горничная стояла в дверях, она встретила посетителей почтительно и совершенно спокойно. Пуаро быстро осмотрел содержимое чемоданчика. Затем знаком приказал проводнику достать с полки большой сундук.
  – Ключи у вас? – спросил он горничную.
  – Сундук открыт, господин.
  Пуаро расстегнул ремни и поднял крышку.
  – Ага, – сказал он, обернувшись к мсье Буку. – Вы помните, что я вам говорил? Взгляните-ка сюда!
  На самом верху сундука лежала небрежно свернутая коричневая форма проводника спальных вагонов.
  Флегматичная немка всполошилась.
  – Ой! – закричала она. – Это не мое! Я ничего подобного сюда не клала. Я не заглядывала в сундук с тех пор, как мы выехали из Стамбула. Поверьте мне, я вас не обманываю. – И она умоляюще переводила глаза с одного мужчины на другого.
  Пуаро ласково взял ее за руку, пытаясь успокоить:
  – Пожалуйста, не беспокойтесь. Мы вам верим. Не волнуйтесь. Я так же убежден в том, что вы не прятали форму, как и в том, что вы отличная кухарка. Ведь вы отличная кухарка, правда?
  Горничная была явно озадачена, однако невольно расплылась в улыбке:
  – Это правда, все мои хозяйки так говорили. Я… – Она запнулась, открыла рот, и на лице ее отразился испуг.
  – Не бойтесь, – сказал Пуаро. – У вас нет никаких оснований беспокоиться. Послушайте, я расскажу вам, как это произошло. Человек в форме проводника выходит из купе убитого. Он сталкивается с вами в коридоре. Он этого не ожидал. Ведь он надеялся, что его никто не увидит. Что делать? Необходимо куда-то девать форму, потому что, если раньше она служила ему прикрытием, теперь может только выдать его.
  Пуаро посмотрел на мсье Бука и доктора Константина, те внимательно слушали его.
  – Поезд стоит среди сугробов. Метель спутала все планы преступника. Где спрятать форму? Все купе заняты. Впрочем, нет, не все: он проходит мимо открытого купе – там никого нет. Наверное, его занимает женщина, с которой он только что столкнулся в коридоре. Забежав в купе, он быстро сбрасывает форму и засовывает ее в сундук на верхней полке в надежде, что ее не скоро обнаружат.
  – А что потом? – спросил мсье Бук.
  – Над этим нам надо еще подумать. – Пуаро многозначительно посмотрел на своего друга.
  Он поднял тужурку. Третьей пуговицы снизу недоставало. Засунув руку в карман тужурки, Пуаро извлек оттуда железнодорожный ключ: такими ключами проводники обычно открывают купе.
  – А вот вам и объяснение, почему наш проводник мог проходить сквозь закрытые двери, – сказал мсье Бук. – Вы зря спрашивали миссис Хаббард, была ее дверь закрыта или нет: этот человек все равно мог пройти через нее. В конце-то концов, раз уж он запасся формой, отчего бы ему не запастись и железнодорожным ключом?
  – В самом деле, отчего? – спросил Пуаро.
  – Нам давно следовало об этом догадаться. Помните, Мишель еще сказал, что дверь в купе миссис Хаббард была закрыта, когда он пришел по ее вызову?
  – Так точно, мсье, – сказал проводник, – поэтому я и подумал, что даме это померещилось.
  – Зато теперь все проясняется, – продолжал мсье Бук. – Он наверняка хотел закрыть и дверь в соседнее купе, но, очевидно, миссис Хаббард зашевелилась, и это его спугнуло.
  – Значит, – сказал Пуаро, – сейчас нам остается только найти красное кимоно.
  – Правильно. Но два последних купе занимают мужчины.
  – Все равно будем обыскивать.
  – Безусловно! Ведь я помню, что вы говорили.
  Гектор Маккуин охотно предоставил в их распоряжение свои чемоданы.
  – Наконец-то вы за меня принялись. – Он невесело улыбнулся. – Я, безусловно, самый подозрительный пассажир во всем поезде. Теперь вам остается только обнаружить завещание, где старик оставил мне все деньги, и делу конец.
  Мсье Бук недоверчиво посмотрел на секретаря.
  – Шутка, – поспешил сказать Маккуин. – По правде говоря, он, конечно, не оставил бы мне ни цента. Я был ему полезен – языки, знаете ли, и всякая такая штука, – но не более того. Если говоришь только по-английски, да и то с американским акцентом, тебя того и гляди обжулят. Я и сам не такой уж полиглот, но в магазинах и отелях могу объясниться по-французски, по-немецки и по-итальянски.
  Маккуин говорил несколько громче обычного. Хотя он охотно согласился на обыск, ему, видно, было несколько не по себе.
  В коридор вышел Пуаро.
  – Ничего не нашли, – сказал он, – даже завещания в вашу пользу и то не нашли.
  Маккуин вздохнул.
  – Просто гора с плеч, – усмехнулся он.
  Перешли в соседнее купе. Осмотр пожитков верзилы итальянца и лакея не дал никаких результатов.
  Мужчины остановились в конце коридора и переглянулись.
  – Что же дальше? – спросил мсье Бук.
  – Вернемся в вагон-ресторан, – сказал Пуаро. – Мы узнали все, что можно. Выслушали показания пассажиров, осмотрели багаж, сами кое-что увидели. Теперь нам остается только хорошенько подумать.
  Пуаро полез в карман за портсигаром. Портсигар был пуст.
  – Я присоединюсь к вам через минуту, – сказал он. – Мне понадобятся сигареты. Дело это очень путаное и необычное. Кто был одет в красное кимоно? Где оно сейчас, хотел бы я знать. Есть в этом деле какая-то зацепка, какая-то деталь, которая ускользает от меня. Дело, повторяю, путаное, потому что его нарочно запутали. Сейчас мы все обсудим. Подождите меня одну минутку.
  И Пуаро быстро прошел по коридору в свое купе. Он помнил, что в одном из чемоданов у него лежат сигареты. Сняв с полки чемодан, он щелкнул замком. И тут же попятился, в изумлении таращась на чемодан.
  В чемодане на самом верху лежало аккуратно свернутое красное кимоно, расшитое драконами.
  – Ага, – пробормотал он, – вот оно что. Вызов. Что ж, принимаю его.
  
  
  Часть III
  Эркюль Пуаро усаживается поудобнее и размышляет
  
  Глава 1
  Который?
  Когда Пуаро вошел в вагон, мсье Бук и доктор Константин оживленно переговаривались. Вид у мсье Бука был подавленный.
  – А вот и он, – сказал мсье Бук, увидев Пуаро, а когда тот сел рядом, добавил: – Если вы распутаете это дело, я и впрямь поверю в чудеса.
  – Значит, оно не дает вам покоя?
  – Конечно, не дает. Я до сих пор ничего в нем не понимаю.
  – И я тоже. – Доктор с любопытством поглядел на Пуаро. – Честно говоря, я просто не представляю, что же нам делать дальше.
  – Вот как… – рассеянно заметил Пуаро. Он вынул портсигар, закурил. Глаза его отражали работу мысли. – Это-то меня и привлекает, – сказал он. – Обычные методы расследования нам недоступны. Скажем, мы выслушали показания этих людей, но как знать, говорят они правду или лгут? Проверить их обычными способами мы не можем, значит, нам надо самим изобрести способ их проверить. А это требует известной изобретательности ума.
  – Все это очень хорошо, – сказал мсье Бук, – но вы же не располагаете никакими сведениями.
  – Я вам уже говорил, что располагаю показаниями пассажиров, да и сам я тоже кое-что увидел.
  – Показания пассажиров мало чего стоят. Мы от них ничего не узнали.
  Пуаро покачал головой:
  – Я не согласен с вами, мой друг. В показаниях пассажиров было несколько интересных моментов.
  – Неужели? – недоверчиво спросил мсье Бук. – Я этого не заметил.
  – Это потому, что вы плохо слушали.
  – Хорошо, тогда скажите мне, что я пропустил?
  – Я приведу только один пример – показания первого свидетеля, молодого Маккуина. Он, на мой взгляд, произнес весьма знаменательную фразу.
  – Это о письмах.
  – Нет, не о письмах. Насколько я помню, он сказал так: «Мы разъезжали вместе. Мистеру Рэтчетту хотелось посмотреть свет. Языков он не знал, и это ему мешало. Я был у него скорее гидом и переводчиком, чем секретарем». – Он перевел взгляд с доктора на мсье Бука. – Как? Неужели вы так и не поняли? Ну, это уже непростительно, ведь всего несколько минут назад вам представился еще один случай проявить наблюдательность. Он сказал: «Если говоришь только по-английски, да и то с американским акцентом, тебя, того и гляди, обжулят».
  – Вы хотите сказать… – все еще недоумевал мсье Бук.
  – А вы хотите, чтоб я вам все разжевал и в рот положил? Хорошо, слушайте: мистер Рэтчетт не говорил по-французски. И тем не менее, когда вчера ночью проводник пришел по его вызову, ему ответили по-французски, что произошла ошибка и чтобы он не беспокоился. Более того, ответили, как мог ответить только человек, хорошо знающий язык, а не тот, кто знает по-французски всего несколько слов: «Ce n'est rien. Je me suis trompe»[619].
  – Правильно! – воскликнул доктор Константин. – И как только мы не заметили! Я помню, что вы особо выделили эти слова, когда пересказывали нам эту сцену. Теперь я понимаю, почему вы не хотели брать в расчет разбитые часы. Ведь без двадцати трех минут час Рэтчетт был мертв…
  – А значит, говорил не он, а его убийца! – эффектно закончил мсье Бук.
  Пуаро предостерегающе поднял руку:
  – Не будем забегать вперед! И прежде всего давайте в своих предположениях исходить только из того, что мы досконально знаем. Я думаю, мы можем с уверенностью сказать, что без двадцати трех час в купе Рэтчетта находилось постороннее лицо и что это лицо или было французом по национальности, или бегло говорило по-французски.
  – Вы слишком осторожны, старина.
  – Мы должны продвигаться вперед постепенно, шаг за шагом. У меня нет никаких доказательств, что Рэтчетт был в это время мертв.
  – Но вспомните, вы же проснулись от крика.
  – Совершенно верно.
  – С одной стороны, – продолжал мсье Бук задумчиво, – это открытие не слишком меняет дело. Вы слышали, что в соседнем купе кто-то ходит. Так вот, это был не Рэтчетт, а другой человек. Наверняка он смывал кровь с рук, заметал следы преступления, жег компрометирующее письмо. Потом он переждал, пока все стихнет, и, когда наконец решил, что путь открыт, запер дверь Рэтчетта изнутри на замок и на цепочку, открыл дверь, ведущую в купе миссис Хаббард, и выскользнул через нее. То есть все произошло именно так, как мы и думали, с той только разницей, что Рэтчетта убили на полчаса раньше, а стрелки часов передвинули, чтобы обеспечить преступнику алиби.
  – Не слишком надежное алиби, – сказал Пуаро. – Стрелки показывают час пятнадцать, то есть именно то время, когда непрошеный гость покинул сцену преступления.
  – Верно, – согласился мсье Бук, слегка смутившись. – Ну, хорошо, о чем говорят вам эти часы?
  – Если стрелки были передвинуты, я повторяю – если, тогда время, которое они указывают, должно иметь значение. И естественно было бы подозревать всех, у кого есть надежное алиби именно на это время – на час пятнадцать.
  – Согласен с вами, мсье, – сказал доктор. – Это вполне логично.
  – Нам следует обратить внимание и на то, когда непрошеный гость вошел в купе? Когда ему представился случай туда проникнуть? У него была только одна возможность сделать это – во время стоянки поезда в Виньковцах, если только он не был заодно с настоящим проводником. После того как поезд отправился из Виньковцов, проводник безвыходно сидел в коридоре, и, тогда как ни один из пассажиров не обратил бы внимания на человека в форме проводника, настоящий проводник обязательно заметил бы самозванца. Во время стоянки в Виньковцах проводник выходит на перрон, а значит, путь открыт.
  – Следовательно, отталкиваясь от ваших прежних выводов, это должен быть один из пассажиров, – сказал мсье Бук. – Мы возвращаемся к тому, с чего начали. Который же из них?
  Пуаро усмехнулся.
  – Я составил список, – сказал он. – Если угодно, просмотрите его. Это, возможно, освежит вашу память.
  Доктор и мсье Бук склонились над списком. На листках четким почерком были выписаны имена всех пассажиров в той последовательности, в какой их допрашивали.
  1. Гектор Маккуин: американский подданный. Место № 6. Второй класс.
  Мотивы: могли возникнуть в процессе общения с убитым.
  Алиби: с 12 до 2 пополуночи (с 12 до 1.30 подтверждает полковник Арбэтнот; с 1.15 до 2 – проводник).
  Улики: никаких.
  Подозрительные обстоятельства: никаких.
  2. Проводник Пьер Мишель: французский подданный.
  Мотивы: никаких.
  Алиби: с 12 до 2 пополуночи (Э.П. видел его в коридоре в 12.37 – в то же самое время, когда из купе Рэтчетта раздался голос. С 1 до 1.16 его алиби подтверждают два других проводника).
  Улики: никаких.
  Подозрительные обстоятельства: найденная нами форма проводника говорит скорее в его пользу, так как, судя по всему, была подкинута, чтобы подозрения пали на него.
  3. Эдуард Мастермэн: английский подданный. Место № 4. Второй класс.
  Мотивы: могли возникнуть в процессе общения с убитым, у которого он служил лакеем.
  Алиби: с 12 до 2 (подтверждается Антонио Фоскарелли).
  Улики: никаких, за исключением того, что ему, единственному из мужчин в вагоне, подходит по размеру форма проводника. С другой стороны, он вряд ли хорошо говорит по-французски.
  4. Миссис Хаббард: американская подданная. Место № 3. Первый класс.
  Мотивы: никаких.
  Алиби: с 1 до 2 – никакого.
  Улики, подозрительные обстоятельства: рассказ о мужчине, вторгшемся посреди ночи в ее купе, подтверждается показаниями Хардмана и горничной Шмидт.
  5. Грета Ольсон: шведская подданная. Место № 10. Второй класс.
  Мотивы: никаких.
  Алиби: с 12 до 2 (подтверждается Мэри Дебенхэм).
  Примечание: последняя видела Рэтчетта живым.
  6. Княгиня Драгомирова: натурализованная подданная Франции. Место № 14. Первый класс.
  Мотивы: была близким другом семьи Армстронг и крестной матерью Сони Армстронг.
  Алиби: с 12 до 2 (подтверждается показаниями проводника и горничной).
  Улики, подозрительные обстоятельства: никаких.
  7. Граф Андрени: венгерский подданный. Дипломатический паспорт. Место № 13. Первый класс.
  Мотивы: никаких.
  Алиби: с 12 до 2 (подтверждается проводником, за исключением краткого периода с 1 до 1.16).
  8. Графиня Андрени: то же самое. Место № 12.
  Мотивы: никаких.
  Алиби: с 12 до 2 пополуночи (приняла трионал и уснула. Подтверждается показаниями мужа. В шкафчике стоит пузырек с трионалом).
  9. Полковник Арбэтнот: подданный Великобритании. Место № 15. Первый класс.
  Мотивы: никаких.
  Алиби: с 12 до 2 пополуночи (разговаривал с Маккуином до 1.30. Потом пошел к себе в купе и не выходил оттуда. Подтверждается показаниями Маккуина и проводника).
  Улики, подозрительные обстоятельства: ершик для трубки.
  10. Сайрус Хардман: американский подданный. Место № 16. Первый класс.
  Мотивы: неизвестны.
  Алиби: с 12 до 2 пополуночи не выходил из купе (подтверждается показаниями Маккуина и проводника).
  Улики, подозрительные обстоятельства: никаких.
  11. Антонио Фоскарелли: подданный США (итальянского происхождения). Место № 5. Второй класс.
  Мотивы: неизвестны.
  Алиби: с 12 до 2 пополуночи (подтверждается показаниями Эдуарда Мастермэна).
  Улики, подозрительные обстоятельства: никаких, за исключением того, что убийство совершено оружием, которое мог бы применить, по мнению мсье Бука, человек его темперамента.
  12. Мэри Дебенхэм: подданная Великобритании. Место № 11. Второй класс.
  Мотивы: никаких.
  Алиби: с 12 до 2 пополуночи (подтверждается показаниями Греты Ольсон).
  Улики, подозрительные обстоятельства: разговор, подслушанный Эркюлем Пуаро; ее отказ объяснять вышеупомянутый разговор.
  13. Хильдегарда Шмидт: подданная Германии. Место № 7. Второй класс.
  Мотивы: никаких.
  Алиби: с 12 до 2 пополуночи (подтверждается показаниями проводника и княгини Драгомировой).
  После чего легла спать. Приблизительно в 12.38 ее разбудил проводник, и она пошла к своей хозяйке.
  Примечание: показания пассажиров подтверждают показания проводника. Проводник утверждает, что никто не входил в купе Рэтчетта и не выходил из него с 12 до 1 (когда проводник ушел в соседний вагон) и с 1.15 до 2.
  – Этот документ, как видите, – сказал Пуаро, – всего лишь краткий перечень тех показаний, которые мы выслушали. Я их изложил по порядку для вящего удобства.
  Мсье Бук, пожав плечами, вернул листок Пуаро.
  – Ваш список нисколько не проясняет дела, – сказал он.
  – Может, этот придется вам больше по вкусу? – Пуаро, чуть заметно улыбнувшись, вручил ему другой список.
  
  Глава 2
  Десять вопросов
  На листке было написано:
  «Необходимо выяснить следующее:
  1. Платок с меткой H. Кому он принадлежит?
  2. Ершик для чистки трубки. Кто обронил его? Полковник или кто-то другой?
  3. Кто был одет в красное кимоно?
  4. Кто переодевался в форму проводника?
  5. Почему стрелки часов указывают 1.15 пополуночи?
  6. Было ли убийство совершено в это время?
  7. Раньше?
  8. Позже?
  9. Можем ли мы быть уверены, что в убийстве Рэтчетта участвовал не один человек?
  10. Как же иначе можно объяснить характер ран?»
  – Давайте посмотрим, что тут можно сделать, – сказал мсье Бук, которого явно подбодрил этот вызов его умственным способностям. – Начнем хотя бы с платка. И давайте будем придерживаться самой строгой системы.
  – Безусловно, – закивал довольный Пуаро.
  Между тем мсье Бук назидательно продолжал:
  – Платок с меткой H[620] может принадлежать трем женщинам: миссис Хаббард, мисс Дебенхэм – ее второе имя Хермиона – и горничной Хильдегарде Шмидт.
  – Так. А кому из этих трех вероятнее всего?
  – Трудно сказать. По моему мнению, скорее всего мисс Дебенхэм. Вполне возможно, что ее называют не первым именем, а вторым. И потом, она и без того у нас на подозрении. Ведь разговор, который вы, мой друг, подслушали, был, без сомнения, несколько странным, не говоря уже о том, что она отказалась его объяснить.
  – Что касается меня, я голосую за американку, – сказал доктор. – Платок стоит целое состояние, а все знают, что американцы швыряются деньгами.
  – Значит, вы оба исключаете горничную? – спросил Пуаро.
  – Да. Она сама сказала, что такой платок может принадлежать только очень богатой женщине.
  – Перейдем ко второму вопросу – ершику для трубки. Кто его обронил: полковник Арбэтнот или кто-нибудь другой?
  – На это ответить труднее. Вряд ли англичанин прибегнет к кинжалу. Тут вы правы. Я склонен думать, что ершик уронил кто-то другой для того, чтобы набросить тень на долговязого англичанина.
  – Как вы уже отметили, мсье Пуаро, – вставил доктор Константин, – две улики на одно преступление – в такую рассеянность как-то не верится. Я согласен с мсье Буком. Платок, так как никто не признает его своим, по всей вероятности, оставлен просто по недосмотру. Ершик же – явная фальшивка. В подтверждение этой теории я хочу обратить ваше внимание на то, что полковник Арбэтнот, не выказав никакого смущения, признал, что курит трубку и употребляет ершики такого типа.
  – Логично, – сказал Пуаро.
  – Вопрос номер три: кто был одет в красное кимоно? – продолжал мсье Бук. – Должен признаться, что по этому вопросу у меня нет никаких соображений. А у вас, доктор Константин?
  – Никаких.
  – Значит, тут нам обоим придется признать свое поражение. А вот относительно следующего вопроса можно хотя бы порассуждать. Кто этот человек (мужчина или женщина), который переодевался в форму проводника спальных вагонов? Тут мы, во всяком случае, можем исключить целый ряд людей, на которых она бы попросту не налезла: на Хардмана, полковника Арбэтнота, Фоскарелли, графа Андрени и на Гектора Маккуина – из-за большого роста; на миссис Хаббард, Хильдегарду Шмидт и Грету Ольсон – из-за полноты. Итак, остаются: лакей, мисс Дебенхэм, княгиня Драгомирова и графиня Андрени. Однако никто из них не вызывает подозрений. Грета Ольсон – в одном случае и Антонио Фоскарелли – в другом клянутся, что ни мисс Дебенхэм, ни лакей не выходили из купе. Хильдегарда Шмидт утверждает, что княгиня находилась у себя, а граф Андрени уверяет, что его жена приняла снотворное. И выходит, что никто не надевал форму, а это и вовсе нелепо.
  – Наверняка это был кто-то из последней четверки, – сказал доктор Константин. – Иначе придется признать, что посторонний прокрался в поезд и спрятался в укромном месте, а мы уже пришли к выводу, что это исключено.
  Мсье Бук перешел к следующему вопросу:
  – Номер пять: почему стрелки разбитых часов показывают час пятнадцать? У меня есть два объяснения. Или их перевел убийца, чтобы обеспечить себе алиби: он собирался тут же уйти из купе, но ему помешал шум в коридоре, – или… Подождите… подождите… Я вот-вот разрешусь идеей.
  Пуаро и доктор почтительно ожидали, пока у мсье Бука в муках рождалась мысль.
  – Додумался! – сказал наконец мсье Бук. – Часы переставил не убийца в форме проводника. Их переставил человек, которого мы назвали Вторым убийцей, – тот левша, или, другими словами, женщина в красном кимоно. Значит, дело было так: она приходит на место преступления позже и передвигает стрелки часов назад, чтобы обеспечить себе алиби.
  – Поздравляю! – воскликнул доктор Константин. – Отличная мысль!
  – У вас получается, – сказал Пуаро, – что женщина в красном кимоно наносит Рэтчетту удар в темноте, не зная, что он уже мертв, и тем не менее она каким-то образом догадывается, что у него в пижамном кармане лежат часы, вынимает их, вслепую переводит стрелки назад и даже ухитряется сделать на часах нужную вмятину.
  Мсье Бук неприязненно посмотрел на Пуаро.
  – А вы можете предложить что-нибудь лучшее? – спросил он.
  – В данный момент нет, – признался Пуаро. – И все же, – продолжал он, – мне кажется, никто из вас не заметил самого интересного в этих часах.
  – Имеет ли к этому отношение вопрос номер шесть? – спросил доктор. – На вопрос, было ли совершено убийство в час пятнадцать, указанное часами время, я отвечаю: нет.
  – Присоединяюсь к вам, – сказал мсье Бук. – Следующий вопрос: было ли убийство совершено раньше? Я отвечаю на него: да. Вы согласны со мной, доктор?
  Доктор кивнул.
  – Однако на вопрос, было ли убийство совершено позже, тоже можно ответить утвердительно. Я принимаю вашу теорию, мсье Бук, и думаю, что мсье Пуаро ее тоже принимает, хотя и не хочет связывать себе руки раньше времени. Первый убийца пришел до часа пятнадцати, Второй – после часа пятнадцати. А так как одна из ран нанесена левой рукой, нам, наверное, следует выяснить, кто из пассажиров левша?
  – Я уже кое-что сделал для этого, – сказал Пуаро. – Вы, должно быть, заметили, что я просил каждого пассажира написать свою фамилию или адрес. Для окончательных выводов тут нет оснований, потому что есть люди, которые одно делают левой рукой, другое – правой. Некоторые пишут правой рукой, а в гольф играют левой. Но все же кое-что это дает. Все пассажиры брали авторучку в правую, за исключением княгини Драгомировой – она отказалась писать.
  – Княгиня Драгомирова! Да нет, это невозможно! – сказал мсье Бук.
  – Сомневаюсь, чтобы у нее хватило сил для этого, – усомнился доктор Константин. – Та рана нанесена с большой силой.
  – Значит, такой удар женщине не под силу?
  – Нет, этого я не сказал бы. Но я думаю, что женщине пожилой и в особенности такой тщедушной и хрупкой, как княгиня Драгомирова, это не под силу.
  – А может быть, тут сыграла роль сила духа, преодолевающая телесную немощь? – сказал Пуаро. – Княгиня – яркая личность, и в ней чувствуется огромная сила воли. Однако давайте на время оставим эту тему.
  – Итак, вопросы номер девять и десять, – сказал доктор. – Можем ли мы с уверенностью утверждать, что в убийстве Рэтчетта участвовал один человек? Как иначе можно объяснить характер ран? С медицинской точки зрения я не вижу иного объяснения. Было бы чистейшей бессмыслицей предположить, что один и тот же человек сначала ударил Рэтчетта слабо, потом изо всех сил, сначала держал кинжал в левой руке, потом переложил его в правую и после этого еще добрых полчаса тыкал кинжалом в мертвое тело. Нет, нет, это противоречит здравому смыслу.
  – Да, – сказал Пуаро. – Противоречит. А версия о двух убийцах, по-вашему, не противоречит здравому смыслу?
  – Но ведь вы сами только что сказали: как же иначе все объяснить?
  Пуаро уставился в одну точку прямо перед собой.
  – Именно об этом я и думаю, думаю непрестанно, – добавил он и уселся поудобнее в кресле. – Начиная с этого момента все расследования будут происходить вот здесь, – постучал он себя по лбу. – Мы обсудили этот вопрос со всех сторон. Перед нами факты, изложенные систематично и по порядку. Все пассажиры прошли перед нами и один за другим давали показания. Мы знаем все, что можно было узнать извне. – И он дружески улыбнулся мсье Буку. – Мы с вами, бывало, любили пошутить, что главное – это усесться поудобнее и думать, пока не додумаешься до истины, не так ли? Что ж, я готов претворить теорию в практику – здесь, у вас на глазах. Вам двоим я предлагаю проделать то же самое. Давайте закроем глаза и подумаем… Один, а может, и не один из пассажиров убил Рэтчетта. Так вот, кто из них его убил?
  
  
  Глава 3
  Некоторые существенные детали
  Четверть часа прошло в полном молчании. Мсье Бук и доктор Константин поначалу следовали наставлениям Пуаро. Они пытались разобраться в путанице фактов и прийти к четкому, объясняющему все противоречия решению.
  Мысль мсье Бука шла примерно таким путем:
  «Безусловно, надо как следует подумать. Но ведь, по правде говоря, сколько можно думать… Пуаро определенно подозревает молодую англичанку. Явно ошибается. Англичанки слишком хладнокровные… А все потому, что они такие тощие… Но не буду отвлекаться. Похоже, что это не итальянец, а жаль… Уж не врет ли лакей, когда говорит, что Фоскарелли не выходил из купе? Но чего ради ему врать? Англичан трудно подкупить – к ним не подступишься. Вообще все сложилось до крайности неудачно. Интересно, когда мы отсюда выберемся? Должно быть, какие-то спасательные работы все-таки ведутся. Но на Балканах не любят спешить… Пока они спохватятся, немало времени пройдет. Да и с их полицией не так-то просто договориться – они тут такие чванные, чуть что, лезут в бутылку: им все кажется, что к ним относятся без должного почтения. Они раздуют это дело так, что не обрадуешься. Воспользуются случаем, раструбят во всех газетах…»
  С этого момента мысли мсье Бука снова пошли многажды проторенным путем.
  А доктор Константин думал:
  «Любопытный человечек. Кто он, гений? Или шарлатан? Разгадает он эту тайну? Вряд ли. Нет, это невозможно. Дело такое запутанное… Все они, наверное, врут… Но и это ничего нам не дает… Если они все врут, это так же запутывает дело, как если бы они все говорили правду. А еще эти раны, тут сам черт ногу сломит. Было бы гораздо проще понять что к чему, если бы в него стреляли. Гангстеры всегда стреляют… Америка – любопытная страна. Хотелось бы мне туда съездить. Передовая страна. Прогресс везде и во всем. Дома надо будет обязательно повидаться с Деметриусом Загоне – он был в Америке и знает, что там и как. Интересно, что сейчас поделывает Зия? Если жена узнает…»
  И доктор переключился на личные дела.
  Эркюль Пуаро сидел неподвижно. Можно было подумать, что он спит. Просидев так четверть часа, он внезапно вскинул брови и вздохнул, пробормотав себе под нос:
  – А почему бы и нет, в конце концов? А если так… ну да, если так, это все объясняет.
  Глаза его широко открылись, загорелись зеленым, как у кошки, огнем.
  – Так. Я все обдумал. А вы? – сказал он вполголоса.
  Собеседники, погруженные в собственные мысли, от неожиданности вздрогнули.
  – Я тоже думал, – смешался мсье Бук. – Но так и не пришел ни к какому выводу. В конце концов, раскрывать преступления – ваша профессия, а не моя.
  – Я тоже со всей серьезностью думал над этим вопросом, – бессовестно сказал доктор, с трудом отрываясь от занимавших его воображение малопристойных картин. – У меня родилось множество самых разнообразных теорий, но ни одна из них меня полностью не удовлетворяет.
  Пуаро одобрительно кивнул. Его кивок словно говорил: «Вы правы. Вам так и следовало сказать. Ваша реплика пришлась весьма кстати».
  Он приосанился, выпятил грудь, подкрутил усы и с ухватками опытного оратора, который обращается к большому собранию, заговорил:
  – Друзья мои, я тоже перебрал в уме все факты, рассмотрел показания пассажиров и пришел к кое-каким выводам. У меня родилась некая теория, которая хотя еще и несколько расплывчата, но все же объясняет известные нам факты. Объяснение весьма необычное, и я не совсем в нем уверен. Чтобы проверить его, мне необходимо провести кое-какие опыты. Для начала я перечислю кое-какие детали, которые мне представляются существенными. Начну с замечания, которым обменялся со мной мсье Бук, когда мы в первый раз посетили вагон-ресторан. Он заметил, что здесь собрались представители самых разнообразных классов, возрастов и национальностей. А ведь в эту пору поезда обычно пустуют. Возьмите, к примеру, вагоны Афины – Париж и Бухарест – Париж – там едут по одному, по два пассажира, не больше. Вспомните, что один пассажир так и не объявился. А это, на мой взгляд, весьма знаменательно. Есть и другие детали, более мелкие, но весьма существенные. К примеру, местоположение сумочки миссис Хаббард, фамилия матери миссис Армстронг, сыскные методы мистера Хардмана, предположение Маккуина, что Рэтчетт сам сжег найденную им записку, имя княгини Драгомировой и жирное пятно на венгерском паспорте.
  Собеседники уставились на Пуаро.
  – Вам эти детали ничего не говорят? – спросил Пуаро.
  – Абсолютно ничего, – честно признался мсье Бук.
  – А вам, господин доктор?
  – Я вообще не понимаю, о чем вы говорите.
  Тем временем мсье Бук, ухватившись за единственную упомянутую его другом вещественную деталь, перебирал паспорта. Хмыкнув, он вытащил из пачки паспорт графа и графини Андрени и раскрыл его.
  – Вы об этом говорили? О грязном пятне?
  – Да. Это очень свежее жирное пятно. Вы обратили внимание, где оно стоит?
  – Там, где приписана жена графа, точнее говоря, в начале ее имени. Впрочем, должен признаться, я все еще не понимаю, к чему вы ведете?
  – Что ж, подойдем к вопросу с другого конца. Вернемся к платку, найденному на месте преступления. Как мы с вами недавно установили, метку H могли иметь три женщины: миссис Хаббард, мисс Дебенхэм и горничная Хильдегарда Шмидт. А теперь взглянем на этот платок с другой точки зрения. Ведь это, мои друзья, очень дорогой платок, objet de luxe[621] ручной работы, вышитый в парижской мастерской. У кого из пассажирок – если на минуту отвлечься от метки – может быть такой платок? Уж конечно, не у миссис Хаббард, женщины вполне почтенной, но никак не претендующей на элегантность. И не у мисс Дебенхэм, потому что англичанки ее круга обычно пользуются тонкими льняными платками, а не покупают батистовые фитюльки по двести франков штука. И уж конечно, не у горничной. Однако в поезде есть две женщины, у которых может быть такой платок. Давайте посмотрим, имеют ли они какое-то отношение к букве H. Я говорю о княгине Драгомировой.
  – Которую зовут Natalia, – язвительно вставил мсье Бук.
  – Вот именно. Ее имя, как я уже говорил, решительно наводит на подозрения. Вторая женщина – это графиня Андрени. И здесь нам сразу же бросается в глаза…
  – Не нам, а вам…
  – Отлично, значит, мне. На ее имени стоит жирное пятно. Простая случайность, скажете вы. Но вспомните, что ее имя Елена. Предположим, что ее зовут не Елена, а Helena. Большое H легко превратить в большое «Е» и росчерком присоединить к нему маленькое «е», а затем, чтобы скрыть эти манипуляции, посадить на паспорт жирное пятно.
  – Helena! – воскликнул мсье Бук. – А это мысль!
  – И еще какая! Я ищу подтверждения своей догадки, хотя бы самого незначительного, и нахожу его. Во время обыска одна из наклеек на чемодане графини оказывается чуть влажной. Именно та, которая закрывает начало ее имени, вытисненного на крышке. Значит, наклейку отмочили и переклеили на другое место.
  – Вы меня почти убедили, – сказал мсье Бук. – Но чтобы графиня Андрени… Да нет…
  – Ах, старина, вы должны перестроиться и посмотреть на это дело с другой точки зрения. Подумайте, как должно было предстать это убийство миру. И не забывайте, что заносы разрушили изначальные планы убийцы. Давайте на минуту представим себе, что заносов нет и поезд следует по расписанию. Что бы произошло в таком случае? Убийство, по всей вероятности, открылось бы ранним утром на итальянской границе. Итальянская полиция выслушала бы почти те же самые показания. Мистер Маккуин предъявил бы письма с угрозами, мистер Хардман изложил бы свою историю, миссис Хаббард также горела бы желанием рассказать, как ночью в ее купе проник мужчина, точно так же нашли бы пуговицу с форменной тужурки проводника. Но, как я думаю, две вещи от этого бы изменились: мужчина проник бы в купе миссис Хаббард до часу ночи, и форму проводника нашли бы в одном из туалетов…
  – Вы хотите сказать…
  – Я хочу сказать, что по плану это убийство должно было предстать как дело рук некоего неизвестного, забравшегося в поезд. Тогда предположили бы, что убийца сошел в Броде, куда поезд прибывает в ноль пятьдесят восемь. Кто-нибудь из пассажиров, вероятно, столкнулся бы в коридоре с незнакомым проводником, форма была бы брошена на видном месте – так, чтобы никаких сомнений не оставалось в том, как все было проделано. И никому и в голову не пришло бы подозревать пассажиров. Так, друзья мои, должно было предстать это убийство окружающему миру. Однако непредвиденная остановка смешала все карты. Вот почему убийца так долго оставался в купе со своей жертвой. Он ждал отправления поезда. Потом он понял, что поезд дальше не пойдет. И ему пришлось менять планы на ходу, потому что теперь станет ясно, что убийца в поезде.
  – Конечно, конечно, – нетерпеливо прервал его мсье Бук. – Это я понимаю. Но при чем тут платок?
  – Я возвращаюсь к платку, но окольным путем. А сначала вы должны понять, что письма с угрозами придуманы для отвода глаз. Их целиком и полностью заимствовали из какого-нибудь стереотипного американского детектива. Это явная подделка. Они просто-напросто предназначались для полиции. Мы должны спросить себя: «Обманули ли эти письма Рэтчетта?» Судя по всему, мы скорее всего должны ответить на этот вопрос отрицательно: инструктируя Хардмана, Рэтчетт будто бы указал на вполне определенного врага, личность которого ему хорошо известна. Конечно, если принять рассказ Хардмана на веру. Однако мы знаем наверняка, что Рэтчетт получил всего одно письмо, и притом совершенно другого характера, – письмо с упоминанием о Дейзи Армстронг, клочок которого мы нашли в его купе. Если Рэтчетт раньше этого не понимал, письмо, несомненно, должно было ему объяснить, за что ему собираются мстить. Это письмо, как я сразу сказал, не предназначалось для посторонних глаз. Убийца первым делом позаботился его уничтожить. И вот тут-то он просчитался во второй раз. В первый раз ему помешали заносы, во второй – то, что нам удалось восстановить текст на клочке сожженного письма. То, что эту записку так старались уничтожить, могло означать лишь одно: в поезде находится лицо, настолько близкое семейству Армстронг, что, если бы записку нашли, подозрение прежде всего пало бы именно на это лицо.
  Теперь перейдем к двум найденным нами уликам. Не буду останавливаться на ершике. Мы уже достаточно говорили о нем. Перейдем прямо к платку. Проще всего предположить, что платок нечаянно обронила женщина, чье имя начинается с буквы H, и что это улика, прямо устанавливающая ее участие в преступлении.
  – Вот именно, – сказал доктор Константин. – Эта женщина обнаруживает, что потеряла платок, и принимает меры, чтобы скрыть свое имя.
  – Не торопитесь! Я никогда не позволяю себе спешить с выводами.
  – А у вас есть другая версия?
  – Конечно, есть. К примеру, предположим, что вы совершили преступление и хотите бросить тень на другое лицо. Между прочим, в поезде находится лицо, близкое к семье Армстронг. Предположим, что вы роняете на месте преступления платок, принадлежащий этой женщине… Ее начинают допрашивать, устанавливают, что она состоит в родстве с семьей Армстронг, – и вот вам, пожалуйста, и мотивы, и вещественное доказательство.
  – В таком случае, – возразил доктор, – к чему вышеупомянутой особе, если она ни в чем не виновна, скрывать свою личность?
  – Вы в самом деле так думаете? Такой ход мыслей часто бывает у суда. Но я хорошо знаю человеческую натуру, мой друг, и я должен вам сказать, что даже самые невинные люди теряют голову и делают невероятные глупости, если их могут заподозрить в убийстве. Нет, нет, и жирное пятно на паспорте, и переклеенная наклейка доказывают не вину графини Андрени, а лишь то, что по каким-то причинам она не хочет, чтобы мы установили ее личность.
  – А какое отношение, по-вашему, она может иметь к Армстронгам? Ведь, по ее словам, она никогда не была в Америке.
  – Вот именно, к тому же она плохо говорит по-английски, и у нее очень экзотическая внешность, что она всячески подчеркивает. И тем не менее догадаться, кто она, очень несложно. Я только что упомянул о матери миссис Армстронг. Ее звали Линда Арден, она была прославленной актрисой, знаменитой исполнительницей шекспировских ролей. Вспомните «Как вам это понравится» – Арденский лес, Розалинду. Вот откуда произошла ее фамилия. Однако Линда Арден – имя, под которым она была известна всему миру, было ее псевдонимом. Ее фамилия могла быть и Гольденберг. Вполне вероятно, что в ее жилах текла еврейская кровь. Ведь в Америку эмигрировали люди самых разных национальностей. И я рискну предположить, господа, что младшая сестра миссис Армстронг, бывшая еще подростком в то время, когда произошла трагедия, и есть Хелена Гольденберг, младшая дочь Линды Арден, и что она вышла замуж за графа Андрени, когда он был атташе венгерского посольства в Вашингтоне.
  – Однако княгиня Драгомирова уверяет, что младшая дочь Линды Арден вышла замуж за англичанина.
  – Фамилию которого она запамятовала! Так вот, скажите, друзья мои, похоже ли это на правду? Княгиня Драгомирова любила Линду Арден, как большие аристократки любят больших актрис. Она была крестной матерью ее дочери. Могла ли она забыть фамилию человека, за которого вышла замуж младшая дочь актрисы? Не могла. Я думаю, мы не ошибемся, предположив, что княгиня Драгомирова солгала. Она знала, что Хелена едет в поезде, она видела ее. И, услышав, кем был на самом деле убитый, сразу поняла, что подозрение падет на Хелену. Вот почему, когда мы ее спросили о сестре Сони Армстронг, она не задумываясь солгала нам, сказав, что она-де не помнит, но ей кажется, что Хелена вышла замуж за англичанина, то есть увела нас как можно дальше от истины.
  В вагон вошел официант и, подойдя к ним, обратился к мсье Буку:
  – Не прикажете ли подать ужин, мсье? Как бы он не перестоял.
  Мсье Бук посмотрел на Пуаро. Тот кивнул:
  – Ради бога, пусть подают.
  Официант скрылся в дверях. Послышался звонок, потом громкий голос официанта, выкликивавшего по-английски и по-французски:
  – Первая очередь! Кушать подано!
  
  Глава 4
  Пятно на венгерском паспорте
  Пуаро сидел вместе с мсье Буком и доктором. Настроение у всех в ресторане было подавленное. Разговаривали мало. Даже миссис Хаббард была противоестественно молчалива. Садясь, она пробормотала:
  – У меня сегодня кусок в горло не лезет. – После чего, поощряемая доброй шведкой, взявшей ее под свою опеку, отведала от всех блюд, которыми обносил официант.
  Еще до ужина Пуаро, задержав за рукав метрдотеля, что-то прошептал ему на ухо. Доктор Константин легко догадался, о чем шла речь. Он заметил, что графу и графине Андрени все блюда подавали, как правило, в последнюю очередь, а потом еще заставили ждать счет. В результате граф и графиня поднялись последними. Когда они наконец двинулись к двери, Пуаро вскочил и пошел за ними следом.
  – Прошу прощения, мадам, но вы уронили платок. – И он протянул графине крохотный клочок батиста с вышитой монограммой.
  Графиня взяла платок, взглянула на него и вернула Пуаро:
  – Вы ошиблись, мсье, это не мой платок.
  – Не ваш? Вы в этом уверены?
  – Абсолютно, мсье.
  – И все же, мадам, на нем вышита метка H – первая буква вашего имени.
  Граф двинулся было к Пуаро, но тот не обратил на него никакого внимания. Он не сводил глаз с графини.
  Смело глядя на него в упор, она ответила:
  – Я вас не понимаю, мсье. Мои инициалы Е.А.
  – Это неправда. Вас зовут Helena, а не Елена. Хелена Гольденберг, младшая дочь Линды Арден, – Хелена Гольденберг, сестра миссис Армстронг.
  Наступила тягостная пауза. Граф и графиня побледнели. А Пуаро сказал, на этот раз более мягко:
  – Отрицать не имеет смысла. Ведь это правда, верно?
  – По какому праву вы… – рассвирепел граф.
  Жена оборвала графа, прикрыв ему рот ладошкой:
  – Не надо, Рудольф. Дай мне сказать. Бесполезно отрицать – этот господин говорит правду, поэтому нам лучше сесть и обсудить все сообща. – Голос ее совершенно переменился. Южная живость интонаций сохранилась, но дикция стала более четкой и ясной. Теперь она говорила как типичная американка.
  Граф замолчал и, повинуясь жене, сел напротив Пуаро.
  – Вы правы, мсье, – сказала графиня. – Я действительно Хелена Гольденберг, младшая сестра миссис Армстронг.
  – Сегодня утром вы скрыли от меня этот факт, госпожа графиня.
  – Верно.
  – По правде говоря, все, что вы и ваш муж мне рассказали, оказалось сплошной ложью.
  – Мсье! – вскипел граф.
  – Не сердись, Рудольф. Мсье Пуаро выразился несколько резко, но он говорит правду.
  – В этом виноват только я, – вмешался граф.
  – Я рад, что вы сразу признались, мадам. А теперь расскажите мне, почему вы обманули меня и что понудило вас подделать имя в паспорте.
  Хелена спокойно ответила:
  – Вы, конечно, догадываетесь, мсье Пуаро, почему я, а вернее, мы так поступили. Убитый был виновен в смерти моей племянницы и моей сестры; он разбил сердце Сониного мужа. Три человека, которых я любила больше всего на свете и которые составляли мою семью, погибли!
  В голосе ее звучала страсть: она была подлинной дочерью своей матери, чья пламенная игра трогала до слез переполненные зрительные залы.
  – Из всех пассажиров, – продолжала она уже более спокойно, – наверное, только у меня была причина убить его.
  – И все же вы не убили его, мадам?
  – Я клянусь вам, мсье Пуаро, и мой муж тоже может вам поклясться, что, как бы мне ни хотелось убить этого негодяя, я и пальцем до него не дотронулась.
  – И я, господа, клянусь честью, – сказал граф, – что прошлой ночью Хелена не выходила из купе. Она, как я уже говорил, приняла снотворное. Она не имеет никакого отношения к убийству.
  Пуаро переводил взгляд с одного на другого.
  – Клянусь честью, – повторил граф.
  Пуаро покачал головой:
  – И все же вы решились подделать в паспорте имя вашей жены?
  – Мсье Пуаро, – пылко начал граф, – войдите в мое положение. Неужели вы думаете, мне легко было примириться с мыслью, что моя жена будет замешана в грязном уголовном процессе? Я знаю, что она ни в чем не виновата, но Хелена верно сказала: ее сразу же заподозрили бы – только на том основании, что она сестра Сони Армстронг. Ее стали бы допрашивать, а возможно, и арестовали бы. И раз уж нам довелось попасть в один вагон с Рэтчеттом, я считал, что у нас есть только один выход. Не стану отрицать, мсье, я лгал вам, но не во всем: моя жена действительно не выходила из купе прошлой ночью.
  Он говорил так убежденно, что ему трудно было не поверить.
  – Я не говорю, мсье, что не верю вам, – с расстановкой сказал Пуаро. – Я знаю, что вы принадлежите к прославленному древнему роду. И я понимаю, что вам было бы крайне тяжело, если бы вашу жену привлекли к уголовному делу. В этом я вам вполне сочувствую. Но как же все-таки объяснить, что платок вашей жены оказался в купе убитого?
  – Это не мой платок, – сказала графиня.
  – Несмотря на метку H?
  – Да, несмотря на эту метку. Мои платки похожи на этот, но не совсем. Я, конечно, понимаю: вам трудно мне поверить, и тем не менее это не мой платок.
  – Но, может быть, его нарочно подкинули в купе убитого, чтобы бросить на вас тень?
  Улыбка приподняла краешки ее губ.
  – Вы все же хотите, чтобы я признала этот платок своим? Поверьте, мсье Пуаро, это не мой платок, – серьезно убеждала она его.
  – Но если платок этот не ваш, почему же тогда вы подделали паспорт?
  – До нас дошло, что в купе убитого нашли платок с меткой H, – сказал граф. – Прежде чем явиться к вам, мы все обсудили. Я указал Хелене, что, как только узнают ее имя, ее подвергнут строжайшему допросу. К тому же так просто было переделать Хелену на Елену и положить конец всем неприятностям.
  – У вас, граф, все задатки преступника, – сухо заметил Пуаро. – Незаурядная изобретательность и никакого уважения к закону.
  – Нет-нет, не надо так говорить! – взмолилась красавица графиня. – Мсье Пуаро, муж рассказал все как было. – Она перешла с французского на английский. – Я перепугалась, перепугалась насмерть, и, думаю, вы меня поймете. Мы пережили такой ужас – и ворошить все это снова… И потом, находиться под подозрением, а то и сесть в тюрьму… Я себя не помнила от страха. Неужели вы нас не понимаете, мсье Пуаро?
  Ее прекрасный голос, низкий, грудной, молил, упрашивал, недаром она была дочерью великой актрисы Линды Арден.
  Пуаро строго посмотрел на нее:
  – Для того чтобы я поверил вам, мадам, – а я не говорю, что не желаю вам верить, – вы должны мне помочь.
  – Помочь вам?
  – Мотивы этого преступления кроются в прошлом – в той трагедии, которая разрушила вашу семью и омрачила вашу юность. Поведите меня в это прошлое, мадам, и я найду там недостающее звено, которое объяснит мне все.
  – Что я могу рассказать? Все участники трагедии мертвы. – Она печально повторила: – Мертвы. И Роберт, и Соня, и маленькая Дейзи. Прелестная кроха, милая, веселая, в кудряшках. Весь дом ее обожал.
  – Но ведь погибла не только Дейзи, мадам? Если так можно выразиться, гибель Дейзи повлекла за собой еще одну гибель?
  – Вы имеете в виду бедняжку Сюзанну? Я совсем забыла про нее. Полиция ее допрашивала. Они были убеждены, что Сюзанна виновна. Возможно, так оно и есть, но злого умысла тут не было. Я думаю, бедняжка нечаянно выболтала кому-нибудь, когда Дейзи водят гулять. Сюзанна чуть не помешалась тогда – так боялась, что ее привлекут к ответственности. – Графиня вздрогнула. – Она не выдержала потрясения и выбросилась из окна. Какой ужас! – Графиня закрыла лицо руками.
  – Кто она была по национальности, мадам?
  – Француженка.
  – Как ее фамилия?
  – Страшно глупо, но я не могу вспомнить. Мы все звали ее Сюзанной. Такая хорошенькая хохотушка. Она очень любила Дейзи.
  – Она была горничной при ребенке, не так ли?
  – Да.
  – А кто был няней?
  – Дипломированная медсестра. Ее фамилия была Стренгельберг. Она тоже любила Дейзи… и мою сестру.
  – А теперь, мадам, хорошенько подумайте, прежде чем ответить на вопрос. Кто-нибудь из пассажиров показался вам знакомым?
  Она удивленно взглянула на него:
  – Знакомым? Да нет.
  – А княгиня Драгомирова?
  – Ах она! Она, конечно. Но я думала, вы имеете в виду людей, ну, словом, людей из того времени.
  – Именно это я и имею в виду. А теперь подумайте хорошенько. С тех пор прошло несколько лет. За это время люди могли измениться.
  Хелена глубоко задумалась.
  – Нет, я уверена, что никого здесь не знаю, – сказала она наконец.
  – Вы в то время были еще подростком… Неужели в доме не было женщины, которая руководила бы вашими занятиями, ухаживала за вами?
  – О, конечно, у меня имелся кто-то вроде дуэньи, она была одновременно и моей гувернанткой, и Сониным секретарем. Англичанка, точнее, шотландка. Такая рослая рыжеволосая дама.
  – Как ее фамилия?
  – Мисс Фрибоди.
  – Она была молодая или старая?
  – Мне она тогда казалась глубокой старухой. Но теперь я думаю, что ей было не больше сорока. Ну а прислуживала мне и следила за моими туалетами, конечно, Сюзанна.
  – Кто еще жил в доме?
  – Только слуги.
  – Вы уверены, мадам, вполне уверены, что не узнаете никого из пассажиров?
  – Нет, мсье, – серьезно ответила она. – Никого.
  
  Глава 5
  Имя княгини Драгомировой
  Когда граф и графиня ушли, Пуаро поглядел на своих соратников.
  – Видите, – сказал он, – мы добились кое-каких успехов.
  – Вы блестяще провели эту сцену, – от всего сердца похвалил его мсье Бук. – Но должен сказать вам, что мне и в голову не пришло бы заподозрить графа и графиню Андрени. Должен признаться, что я считал их совершенно hors de combat[622]. Теперь, я полагаю, нет никаких сомнений в том, что Рэтчетта убила графиня. Весьма прискорбно. Надо надеяться, ее все же не приговорят к смертной казни? Ведь есть смягчающие обстоятельства. Наверное, дело ограничится несколькими годами тюремного заключения.
  – Итак, вы совершенно уверены в том, что Рэтчетта убила она?
  – Мой друг, какие могут быть сомнения? Я думал, что вы так мягко с ней разговариваете, чтобы не усложнять дела до тех пор, пока нас наконец не откопают и не подоспеет полиция.
  – Значит, вы не поверили, когда граф поклялся вам своей честью, что его жена невиновна?
  – Друг мой, это же так понятно. Что же ему еще оставалось делать? Он обожает свою жену. Хочет ее спасти. Он весьма убедительно клялся честью, как и подобает настоящему дворянину, но все равно это ложь, иначе и быть не может.
  – А знаете ли, у меня есть нелепая идея, что это может оказаться правдой.
  – Ну что вы! Вспомните про платок. Все дело в платке.
  – Я не совсем уверен относительно платка. Помните, я вам всегда говорил, что у платка могут быть две владелицы.
  – И все равно…
  Мсье Бук умолк на полуслове. Дверь в дальнем конце вагона отворилась, и в ресторан вошла княгиня Драгомирова. Она направилась прямо к их столу, и все трое поднялись. Не обращая внимания на остальных, княгиня обратилась к Пуаро:
  – Я полагаю, мсье, что у вас находится мой платок.
  Пуаро бросил торжествующий взгляд на своих собеседников.
  – Вот этот, мадам? – И он протянул ей клочок батиста.
  – Да, этот. Тут в углу моя монограмма.
  – Но, княгиня, ведь тут вышита буква H, – сказал мсье Бук, – а вас зовут Natalia.
  Княгиня смерила его холодным взглядом:
  – Правильно, мсье. Но мои платки всегда помечают русскими буквами. По-русски буква читается как N.
  Мсье Бук несколько опешил. При этой суровой старухе он испытывал неловкость и смущение.
  – Однако утром вы скрыли от нас, что этот платок принадлежит вам.
  – Вы не спрашивали меня об этом, – отрезала княгиня.
  – Прошу вас, садитесь, мадам, – сказал Пуаро.
  Она вздохнула:
  – Что ж, почему бы и не сесть. – Она села. – Пожалуй, не стоит затягивать этого дела, господа. Я знаю, теперь вы спросите: как мой платок оказался в купе убитого? Отвечу: не знаю.
  – Вы действительно не знаете этого?
  – Действительно.
  – Извините меня, мадам, но насколько мы можем вам верить? – Пуаро говорил очень мягко.
  Княгиня Драгомирова презрительно ответила:
  – Вы говорите так, потому что я скрыла от вас, что Хелена Андрени – сестра миссис Армстронг?
  – Да, вы намеренно ввели нас в заблуждение.
  – Безусловно. И не задумываясь, сделала бы это снова. Я дружила с матерью Хелены. А я, господа, верю в преданность своим друзьям, своей семье и своему сословию.
  – И не верите, что необходимо всячески способствовать торжеству справедливости?
  – Я считаю, что в данном случае справедливость, подлинная справедливость, восторжествовала.
  Пуаро доверительно склонился к княгине:
  – Вы должны войти в мое положение. Могу ли я вам верить, даже в случае с платком? А может быть, вы выгораживаете дочь вашей подруги?
  – Я поняла вас. – Княгиня невесело улыбнулась. – Что ж, господа, в случае с платком истину легко установить. Я дам вам адрес мастерской в Париже, где я всегда заказываю платки. Покажите им этот платок, и они тут же скажут, что он был изготовлен по моему заказу больше года назад. Это мой платок, господа. – Она встала. – У вас есть еще вопросы ко мне?
  – Знала ли ваша горничная, мадам, что это ваш платок, когда мы показали его ей сегодня утром?
  – Должно быть. Она его видела и ничего не сказала? Ну что ж, значит, и она умеет хранить верность. – Слегка поклонившись, княгиня вышла.
  – Значит, все именно так и было, – пробормотал себе под нос Пуаро. – Когда я спросил горничную, известно ли ей, чей это платок, я заметил, что она заколебалась – не знала, признаться ли, что платок принадлежит ее хозяйке. Однако совпадает ли этот факт с моей основной теорией? Пожалуй, совпадает.
  – Устрашающая старуха эта княгиня, – сказал мсье Бук.
  – Могла ли она убить Рэтчетта? – обратился к доктору Пуаро.
  Тот покачал головой:
  – Те раны, что прошли сквозь мышцы, – для них нужна огромная сила, так что нечего и думать, будто их могло нанести столь тщедушное существо.
  – А легкие раны?
  – Легкие, конечно, могла нанести и она.
  – Сегодня утром, – сказал Пуаро, – я заметил, что у княгини сильная воля, чего никак не скажешь о ее руках. Это была ловушка. Мне хотелось увидеть, на какую руку она посмотрит – на правую или на левую. Она не сделала ни того ни другого, а посмотрела сразу на обе. Однако ответила очень странно. Она сказала: «Это правда, руки у меня слабые, и я не знаю, радоваться этому или огорчаться». Интересное замечание, не правда ли? Оно лишний раз убеждает меня в правильности моей версии преступления.
  – И тем не менее мы по-прежнему не знаем, кто же нанес удар левой рукой.
  – Верно. Между прочим, вы заметили, что у графа Андрени платок торчит из правого нагрудного кармана?
  Мсье Бук покачал головой. Он был по-прежнему сосредоточен на потрясающих открытиях последнего получаса.
  – Ложь… и снова ложь, – ворчал он. – Просто невероятно, сколько лжи нам нагородили сегодня утром.
  – Это лишь начало, – жизнерадостно сказал Пуаро.
  – Вы так думаете?
  – Я буду очень разочарован, если обманусь в своих ожиданиях.
  – Меня ужасает подобное двоедушие, – сказал мсье Бук. – А вас, мне кажется, оно только радует, – упрекнул он Пуаро.
  – В двоедушии есть свои преимущества, – сказал Пуаро. – Если припереть лгуна к стенке и сообщить ему правду, он обычно сознается – часто просто от удивления. Чтобы добиться своего, необходимо догадаться, в чем заключается ложь. А в этом деле я и вообще не вижу иного пути. Я по очереди обдумываю показания каждого пассажира и говорю себе: если такой-то и такой-то лгут, то в чем они лгут и по какой причине? И отвечаю: если – заметьте, если – они лгут, то это происходит по такой-то причине и в таком-то пункте. С графиней Андрени мой метод дал отличные результаты. Теперь мы испробуем его и на других пассажирах.
  – А вдруг ваша догадка окажется неверной?
  – Тогда по крайней мере один человек будет полностью освобожден от подозрений.
  – Ах так! Вы действуете методом исключения.
  – Вот именно.
  – А за кого мы возьмемся теперь?
  – За pukka sahib'а полковника Арбэтнота.
  
  Глава 6
  Вторая беседа с полковником Арбэтнотом
  Полковник Арбэтнот был явно недоволен, что его вызывают во второй раз. С темным, как туча, лицом усевшись напротив Пуаро, он спросил:
  – В чем дело?
  – Прошу извинить, что мне пришлось побеспокоить вас во второй раз, – сказал Пуаро, – однако мне кажется, вы еще не все нам сообщили.
  – Вот как? По-моему, вы ошибаетесь.
  – Для начала взгляните на этот ершик.
  – Ну и что?
  – Это ваш ершик?
  – Не знаю. Я не ставлю меток на своих ершиках.
  – А вам, полковник, известен тот факт, что лишь вы из пассажиров вагона Стамбул – Кале курите трубку?
  – В таком случае возможно, что ершик мой.
  – Вы знаете, где его нашли?
  – Понятия не имею.
  – В купе убитого.
  Полковник поднял брови.
  – Объясните нам, полковник, как ершик мог туда попасть?
  – Если вы хотите спросить, не обронил ли я ершик в купе убитого, я отвечу: нет.
  – Вы когда-нибудь заходили в купе мистера Рэтчетта?
  – Я с ним и словом не перемолвился.
  – Значит, вы с ним не разговаривали и вы его не убивали?
  Полковник насмешливо вздернул брови:
  – Если это и так, я вряд ли стал бы вас об этом оповещать. Но, кстати говоря, я его действительно не убивал.
  – Ладно, – пробормотал Пуаро. – Впрочем, это не важно.
  – Извините, не понял?
  – Я сказал, что это не важно.
  – Вот как! – Арбэтнот был явно ошарашен. Он с тревогой посмотрел на Пуаро.
  – Дело, видите ли, в том, – продолжал Пуаро, – что ершик особого значения не имеет. Я сам могу придумать по меньшей мере одиннадцать блистательных объяснений тому, как он там оказался.
  Арбэтнот вытаращил глаза.
  – Я хотел поговорить с вами по совершенно другому вопросу, – продолжал Пуаро. – Мисс Дебенхэм, по всей вероятности, вам сказала, что я нечаянно услышал ваш разговор на станции Конья?
  Арбэтнот промолчал.
  – Она сказала вам: «Сейчас не время. Когда все будет кончено… Когда это будет позади». Вы знаете, о чем шла речь?
  – Очень сожалею, мсье Пуаро, но я не могу ответить на ваш вопрос.
  – Почему?
  – По-моему, вам следует спросить у самой мисс Дебенхэм, что означали ее слова, – сухо ответил полковник.
  – Я уже спрашивал.
  – И она отказалась отвечать?
  – Да.
  – В таком случае, мне кажется, даже вам должно быть понятно, что я не пророню ни слова.
  – Значит, вы храните тайну дамы?
  – Если угодно, да.
  – Мисс Дебенхэм сказала мне, что речь шла о ее личных делах.
  – Раз так, почему бы вам не поверить ей на слово?
  – А потому, полковник, что мисс Дебенхэм у нас вызывает сильные подозрения.
  – Чепуха! – с горячностью заявил полковник.
  – Нет, не чепуха.
  – У вас нет никаких оснований ее подозревать.
  – А тот факт, что мисс Дебенхэм служила секретарем-гувернанткой в доме Армстронгов во время похищения Дейзи Армстронг, – это, по-вашему, не основание?
  На минуту в вагоне воцарилось молчание. Пуаро укоризненно покачал головой.
  – Вот видите, – сказал он, – нам известно гораздо больше, чем вы думаете. Если мисс Дебенхэм невиновна, почему она скрыла этот факт? Почему она сказала мне, что никогда не была в Америке?
  Полковник откашлялся:
  – Но может быть, вы все-таки ошибаетесь?
  – Я не ошибаюсь. Почему мисс Дебенхэм лгала мне?
  Полковник Арбэтнот пожал плечами:
  – Вам лучше спросить у нее. Я все-таки думаю, что вы ошибаетесь.
  Пуаро громко кликнул официанта. Тот опрометью кинулся к нему.
  – Спросите английскую даму, которая занимает одиннадцатое место, не соблаговолит ли она прийти сюда.
  – Слушаюсь, мсье.
  Официант вышел. Четверо мужчин сидели молча.
  Лицо полковника, застывшее, бесстрастное, казалось вырезанной из дерева маской.
  Официант вернулся:
  – Дама сейчас придет, мсье.
  – Благодарю вас.
  Через одну-две минуты Мэри Дебенхэм вошла в вагон-ресторан.
  
  Глава 7
  Кто такая Мэри Дебенхэм
  Непокрытая голова ее была вызывающе откинута назад. Отброшенные со лба волосы, раздутые ноздри придавали ей сходство с фигурой на носу корабля, отважно разрезающего бурные волны. В этот миг она была прекрасна.
  Глаза ее мимолетно остановились на Арбэтноте.
  – Вы хотели меня видеть? – обратилась она к Пуаро.
  – Я хотел спросить вас, мадемуазель, почему вы обманули нас сегодня утром?
  – Обманула? Не понимаю, о чем вы говорите.
  – Вы скрыли, что жили в доме Армстронгов, когда там произошла трагедия. Вы сказали, что никогда не были в Америке.
  От Пуаро не скрылось, что девушка вздрогнула, но она тут же взяла себя в руки.
  – Это правда, – сказала она.
  – Нет, мадемуазель, это ложь.
  – Вы не поняли меня. Я хотела сказать: это правда, что я солгала вам.
  – Ах так. Значит, вы не будете это отрицать?
  Она криво улыбнулась:
  – Конечно. Раз вы разоблачили меня, мне ничего другого не остается.
  – Что ж, по крайней мере вы откровенны, мадемуазель.
  – Похоже, что мне ничего другого опять же не остается.
  – Вот именно. А теперь, мадемуазель, могу ли я спросить у вас, почему вы скрыли от нас истину?
  – По-моему, это самоочевидно, мсье Пуаро.
  – Но не для меня, мадемуазель.
  – Мне приходится самой зарабатывать на жизнь, – ответила она ему ровным и спокойным тоном, однако в голосе ее проскользнула жесткая нотка.
  – Вы хотите сказать…
  Мэри Дебенхэм посмотрела ему прямо в глаза:
  – Знаете ли вы, мсье Пуаро, как трудно найти приличное место и удержаться на нем? Как вы думаете, захочет ли обыкновенная добропорядочная англичанка нанять к своим дочерям гувернантку, замешанную в деле об убийстве, гувернантку, чьи имя и фотографии мелькают во всех английских газетах?
  – Почему бы и нет, если вы ни в чем не виноваты?
  – Виновата, не виновата… Да дело вовсе не в этом, а в огласке! До сих пор, мсье Пуаро, мне везло. У меня была хорошо оплачиваемая, приятная работа. И я не хотела рисковать своим положением без всякой необходимости.
  – Осмелюсь предположить, мадемуазель, что мне лучше судить, была в том необходимость или нет.
  Она пожала плечами.
  – Например, вы могли бы помочь мне опознать некоторых людей.
  – Кого вы имеете в виду?
  – Возможно ли, мадемуазель, чтобы вы не узнали в графине Андрени вашу ученицу, младшую сестру миссис Армстронг?
  – В графине Андрени? Нет, не узнала. – Она покачала головой. – Хотите верьте, хотите нет, но я действительно ее не узнала. Видите ли, тогда она была еще подростком. С тех пор прошло больше трех лет. Это правда, что графиня мне кого-то напомнила, но кого, я не могла вспомнить. И потом, у нее такая экзотическая внешность, что я ни за что на свете не признала бы в ней ту американскую школьницу. Правда, я взглянула на нее лишь мельком, когда она вошла в ресторан. К тому же я больше внимания обратила на то, как она одета, чем на ее лицо. – Улыбка тронула ее губы. – С женщинами это случается. А потом… Потом мне было не до нее.
  – Вы не откроете мне вашу тайну, мадемуазель? – мягко, но настойчиво сказал Пуаро.
  – Я не могу. Не могу, – еле слышно сказала она. И вдруг закрыла лицо руками и, уронив голову на стол, заплакала навзрыд.
  Полковник вскочил, неловко наклонился к девушке:
  – Я… э-э… послушайте… – Он запнулся и, повернувшись, метнул свирепый взгляд на Пуаро: – Я вас сотру в порошок, грязный вы человечишка!
  – Мсье! – возмутился мсье Бук.
  Арбэтнот повернулся к девушке:
  – Мэри, ради бога…
  Она встала:
  – Пустяки. Я успокоилась. Я вам больше не нужна, мсье Пуаро? Если я вам понадоблюсь, вы знаете, где меня найти. О господи, я веду себя как последняя идиотка! – И выбежала из вагона.
  Арбэтнот последовал за ней не сразу.
  – Мисс Дебенхэм не имеет никакого отношения к этому делу, решительно никакого, слышите? – накинулся он на Пуаро. – Если вы будете ее преследовать, вам придется иметь дело со мной. – Он поспешил вслед за девушкой и, гордо подняв голову, вышел из вагона.
  – Люблю смотреть, как англичане сердятся, – сказал Пуаро. – Они такие забавные! Когда они гневаются, они перестают выбирать выражения.
  Но мсье Бука не интересовали эмоциональные реакции англичан. Он был полон восхищения своим другом.
  – Друг мой, вы неподражаемы! – восклицал он. – Еще одна потрясающая догадка. Это просто невероятно!
  – Уму непостижимо! – восхищался доктор Константин.
  – На сей раз это не моя заслуга. Мне и не пришлось догадываться: графиня Андрени сама рассказала мне практически все.
  – Каким образом? Не может быть!
  – Помните, я просил графиню описать ее гувернантку или компаньонку? Я уже решил для себя, что, если Мэри Дебенхэм причастна к делу Армстронгов, она должна была фигурировать в этом доме скорее всего в таком качестве.
  – Пусть так, но ведь графиня Андрени описала вам женщину, ничем не напоминающую мисс Дебенхэм?
  – Вот именно. Рослую, рыжеволосую женщину средних лет – словом, до того не похожую на мисс Дебенхэм, что это уже само по себе весьма знаменательно.
  А потом ей потребовалось срочно придумать фамилию этой гувернантке, и тут она окончательно выдала себя из-за подсознательной ассоциации. Она, как вы помните, назвала фамилию Фрибоди.
  – Ну и что?
  – Так вот, вы этого можете и не знать, но в Лондоне есть магазин, до недавних пор называвшийся «Дебенхэм и Фрибоди». В голове графини крутится фамилия Дебенхэм, она лихорадочно подыскивает другую фамилию, и естественно, что первая фамилия, которая приходит ей на ум, – Фрибоди. Тогда мне все стало ясно.
  – Итак, она снова нам солгала? Почему она это сделала?
  – Опять-таки из верности друзьям, очевидно. Должен сказать, что это усложняет все дело.
  – Ну и ну! – вскипел мсье Бук. – Неужели здесь все лгут?
  – А вот это, – сказал Пуаро, – мы сейчас узнаем.
  
  Глава 8
  Новые удивительные открытия
  – Теперь меня уже ничем не удивить, – сказал мсье Бук. – Абсолютно ничем. Даже если все пассажиры поезда окажутся чадами и домочадцами Армстронгов, я и то нисколько не удивлюсь.
  – Весьма глубокое замечание, – сказал Пуаро. – А вам бы хотелось услышать, что может нам сообщить итальянец – самый, по вашему мнению, подозрительный пассажир?
  – Вы собираетесь преподнести нам еще одну из своих знаменитых догадок?
  – Вы не ошиблись.
  – Поистине просто сверхъестественное дело, – сказал доктор Константин.
  – Ничуть, вполне естественное.
  Мсье Бук в комическом отчаянии развел руками:
  – Ну если уж оно кажется вам естественным, друг мой… – Он осекся: Пуаро попросил официанта пригласить Антонио Фоскарелли.
  Огромный итальянец с настороженным видом вошел в вагон. Он озирался, как затравленный зверь.
  – Что вам от меня нужно? – сказал он. – Я уже все сказал… Слышите – все! – И он ударил кулаком по столу.
  – Нет, вы сказали нам далеко не все! – решительно оборвал его Пуаро. – Вы не сказали правды!
  – Правды? – Итальянец кинул на Пуаро встревоженный взгляд. Он сразу сник, присмирел.
  – Вот именно. Не исключено, что она мне и без того известна. Но если вы поговорите со мной начистоту, это сослужит вам добрую службу.
  – Вы разговариваете точь-в-точь как американская полиция. От них только и слышишь: «Выкладывай все начистоту, выкладывай все начистоту», – знакомая музыка.
  – Вот как, значит, вы уже имели дело с нью-йоркской полицией?
  – Нет-нет, что вы! Им не удалось найти никаких улик против меня, хотя, видит бог, они очень старались.
  – Вы имеете в виду дело Армстронгов, не так ли? – спросил Пуаро спокойно. – Вы служили у них шофером?
  Его глаза встретились с глазами итальянца. С Фоскарелли бахвальство как рукой сняло – казалось, из него выпустили весь воздух.
  – Если вы и так все знаете, зачем спрашивать меня?
  – Почему вы солгали нам сегодня утром?
  – Из деловых соображений. Кроме того, я не доверяю югославской полиции. Они ненавидят итальянцев. От них справедливости не жди.
  – А может быть, как раз наоборот, вы получили бы по справедливости?
  – Нет, нет, я не имею никакого отношения к вчерашнему убийству. Я не выходил из купе. Зануда англичанин подтвердит мои слова. Я не убивал этого мерзавца Рэтчетта. У вас нет никаких улик против меня.
  Пуаро, писавший что-то на клочке бумаги, поднял глаза и спокойно сказал:
  – Отлично. Вы можете идти.
  Фоскарелли тревожно переминался с ноги на ногу и не уходил.
  – Вы же понимаете, что это не я… Что я не мог иметь никакого отношения к убийству.
  – Я сказал: вы можете идти.
  – Вы все сговорились! Хотите пришить мне дело из-за какого-то мерзавца, по которому давно электрический стул плачет. Просто позор, что он тогда избежал наказания. Вот если б я очутился на его месте… если б меня арестовали…
  – Однако арестовали не вас. Вы же участвовали в похищении ребенка.
  – Да что вы говорите! На эту малышку все нарадоваться не могли. Она звала меня Тонио. Залезет, бывало, в машину и держит руль, будто правит. Все ее обожали, весь дом! Даже до полиции под конец это дошло. Прелесть что за девчушка!
  Голос его задрожал. На глаза навернулись слезы. Фоскарелли круто повернулся и быстро вышел из вагона.
  – Пьетро! – позвал Пуаро. Официант подбежал к нему.
  – Позовите шведскую даму – место десятое.
  – Слушаюсь, мсье.
  – Еще одна? – воскликнул мсье Бук. – Ах нет, это невероятно. Нет, нет и не говорите! Это просто невероятно.
  – Друг мой, мы должны все узнать. Даже если в результате окажется, что у всех без исключения пассажиров были причины желать смерти Рэтчетта, мы должны их узнать. Ибо это единственный путь разгадать убийство.
  – У меня голова идет кругом! – простонал мсье Бук.
  Бережно поддерживая под руку, официант доставил плачущую навзрыд Грету Ольсон. Рухнув на стул напротив Пуаро, она зарыдала еще сильнее, сморкаясь в огромный носовой платок.
  – Не стоит расстраиваться, мадемуазель, – потрепал ее по плечу Пуаро. – Скажите нам правду – вот все, что нам требуется. Ведь вы были няней Дейзи Армстронг.
  – Верно… – сквозь слезы проговорила несчастная шведка. – Это был настоящий ангелочек – такая доверчивая, такая ласковая!.. Она знала в жизни только любовь и доброту, а этот злодей похитил ее… и мучил… А ее бедная мать… и другая малышка, которая так и не появилась на свет. Вам этого не понять… вы не видели… Ах, если бы вы тогда были там… если бы вы пережили эти ужасы… Нужно было сказать вам утром всю правду… Но я побоялась. Я так обрадовалась, что этот злодей уже мертв… что он не может больше мучить и убивать детей. Ах, мне трудно говорить… я не нахожу слов…
  Рыдания душили ее.
  Пуаро снова ласково потрепал ее по плечу:
  – Ну, ну… успокойтесь, пожалуйста… я понимаю… я все понимаю… право же, все. Я больше ни о чем не буду вас спрашивать. Мне достаточно, что вы признали правду. Я все понимаю, право же.
  Грета Ольсон, которой рыдания мешали говорить, встала и, точно слепая, стала ощупью пробираться к выходу. Уже в дверях она столкнулась с входившим в вагон мужчиной.
  Это был лакей Мастермэн. Он подошел к Пуаро и, как обычно, спокойно и невозмутимо обратился к нему:
  – Надеюсь, я вам не помешал, сэр. Я решил, что лучше прямо прийти к вам и поговорить начистоту. Во время войны я был денщиком полковника Армстронга, потом служил у него лакеем в Нью-Йорке. Сегодня утром я сказал вам неправду. Я очень сожалею об этом, сэр, и поэтому решил прийти к вам и повиниться. Надеюсь, сэр, вы не подозреваете Тонио. Старина Тонио, сэр, он и мухи не обидит. Я действительно могу поклясться, что прошлой ночью он не выходил из купе. Так что, сами понимаете, сэр, он никак не мог этого сделать. Хоть Тонио и иностранец, но он сама доброта – он вовсе не похож на тех итальянских головорезов, о которых пишут в газетах.
  Мастермэн замолчал. Пуаро посмотрел на него в упор:
  – Это все, что вы хотели нам сказать?
  – Все, сэр.
  Он еще минуту помедлил, но, видя, что Пуаро молчит, сконфуженно поклонился и, секунду поколебавшись, вышел из вагона так же незаметно и тихо, как вошел.
  – Просто невероятно! – сказал доктор Константин. – Действительность оставляет позади детективные романы, которые мне довелось прочесть.
  – Вполне согласен с вами, – сказал мсье Бук. – Из двенадцати пассажиров девять имеют отношение к делу Армстронгов. Что же дальше, хотел бы я знать? Или, вернее, кто же дальше?
  – А я, пожалуй, могу ответить на ваш вопрос, – сказал Пуаро. – Смотрите, к нам пожаловал американский сыщик мистер Хардман.
  – Неужели он тоже идет признаваться?
  Пуаро еще и ответить не успел, а американец уже стоял у стола. Он понимающе подмигнул присутствующим и, усаживаясь, протянул:
  – Нет, вы мне объясните, что здесь происходит? Настоящий сумасшедший дом.
  Пуаро хитро на него посмотрел:
  – Мистер Хардман, вы случайно не служили садовником у Армстронгов?
  – У них не было сада, – парировал мистер Хардман, буквально истолковав вопрос.
  – А дворецким?
  – Манеры у меня неподходящие для дворецкого. Нет, я никак не связан с Армстронгами, но сдается мне, я тут единственное исключение. Как вы это объясните? Интересно, как вы это объясните?
  – Это, конечно, несколько странно. – Пуаро был невозмутим.
  – Вот именно, – поддакнул мсье Бук.
  – А как вы сами это объясняете, мистер Хардман? – спросил Пуаро.
  – Никак, сэр. Просто ума не приложу. Не может же так быть, чтобы все пассажиры были замешаны в убийстве, но кто из них виновен, ей-ей, не знаю. Как вы раскопали их прошлое – вот что меня интересует.
  – Просто догадался.
  – Ну и ну!.. Да я теперь про вас на весь свет растрезвоню.
  Мистер Хардман откинулся на спинку стула и восхищенно посмотрел на Пуаро.
  – Извините, – сказал он, – но поглядеть на вас, в жизни такому не поверишь. Завидую, просто завидую, ей-ей.
  – Вы очень любезны, мистер Хардман.
  – Любезен не любезен, а никуда не денешься – вы меня обскакали.
  – И тем не менее, – сказал Пуаро, – вопрос окончательно не решен. Можем ли мы с уверенностью сказать, что знаем, кто убил Рэтчетта?
  – Я пас, – сказал мистер Хардман, – я в этом деле не участвую. Восхищаюсь вами, что да, то да, но и все тут. А насчет двух остальных вы еще не догадались? Насчет пожилой американки и горничной? Надо надеяться, хоть они тут ни при чем.
  – Если только, – Пуаро улыбнулся, – мы не определим их к Армстронгам, ну, скажем, в качестве кухарки и экономки.
  – Что ж, меня больше ничем не удивишь. – Мистер Хардман покорился судьбе. – Настоящий сумасшедший дом, одно слово!
  – Ах, друг мой, вы слишком увлеклись совпадениями, – сказал мсье Бук. – Не могут же все быть причастны к убийству.
  Пуаро смерил его взглядом.
  – Вы не поняли, – сказал он. – Совсем не поняли меня. Скажите, вы знаете, кто убил Рэтчетта?
  – А вы? – парировал мсье Бук.
  – Да, – кивнул Пуаро. – С некоторых пор – да. И это настолько очевидно, что я удивляюсь, как вы не догадались. – Он перевел взгляд на Хардмана и спросил: – А вы тоже не догадались?
  Сыщик покачал головой. Он во все глаза глядел на Пуаро.
  – Не знаю, – сказал он. – Я ничего не знаю. Так кто же из них укокошил старика?
  Пуаро ответил не сразу.
  – Я попрошу вас, мистер Хардман, – сказал он, чуть помолчав, – пригласить всех сюда. Существуют две версии этого преступления. Я хочу, когда все соберутся, изложить вам обе.
  
  
  Глава 9
  Пуаро предлагает две версии
  Пассажиры один за другим входили в вагон-ресторан и занимали места за столиками. У всех без исключения на лицах были написаны тревога и ожидание. Шведка все еще всхлипывала, миссис Хаббард ее утешала:
  – Вы должны взять себя в руки, голубушка. Все обойдется. Не надо так расстраиваться. Если даже среди нас есть этот ужасный убийца, всем ясно, что это не вы. Надо с ума сойти, чтобы такое на вас подумать! Садитесь вот сюда, а я сяду рядышком с вами, и успокойтесь, ради бога.
  Пуаро встал, и миссис Хаббард замолкла.
  В дверях с ноги на ногу переминался Пьер Мишель:
  – Разрешите остаться, мсье?
  – Разумеется, Мишель.
  Пуаро откашлялся:
  – Дамы и господа, я буду говорить по-английски, так как полагаю, что все вы в большей или меньшей степени знаете этот язык. Мы собрались здесь, чтобы расследовать убийство Сэмюэла Эдуарда Рэтчетта – он же Кассетти. Возможны две версии этого преступления. Я изложу вам обе и спрошу присутствующих здесь мсье Бука и доктора Константина, какую они сочтут правильной.
  Все факты вам известны. Сегодня утром мистера Рэтчетта нашли убитым – он был заколот кинжалом. Нам известно, что вчера в двенадцать тридцать семь пополуночи он разговаривал из-за двери с проводником и, следовательно, был жив. В кармане его пижамы нашли разбитые часы – они остановились в четверть второго. Доктор Константин – он обследовал тело – говорит, что смерть наступила между двенадцатью и двумя часами пополуночи. В половине первого, как все вы знаете, поезд вошел в полосу заносов. После этого покинуть поезд было невозможно.
  Мистер Хардман – а он сыщик нью-йоркского сыскного агентства (многие воззрились на мистера Хардмана) – утверждает, что никто не мог пройти мимо его купе (купе номер шестнадцать в дальнем конце коридора) незамеченным. Исходя из этого мы вынуждены заключить, что убийцу следует искать среди пассажиров вагона Стамбул – Кале. Так нам представлялось это преступление.
  – То есть как? – воскликнул изумленный мсье Бук.
  – Теперь я изложу другую версию, полностью исключающую эту. Она предельно проста. У мистера Рэтчетта был враг, которого он имел основания опасаться. Он описал мистеру Хардману своего врага и сообщил, что покушение на его жизнь, если, конечно, оно произойдет, по всей вероятности, состоится на вторую ночь по выезде из Стамбула.
  Должен вам сказать, дамы и господа, что Рэтчетт знал гораздо больше, чем говорил. Враг, как и ожидал мистер Рэтчетт, сел на поезд в Белграде или в Виньковцах, где ему удалось пробраться в вагон через дверь, которую забыли закрыть полковник Арбэтнот и мистер Маккуин, выходившие на перрон в Белграде. Враг этот запасся формой проводника спальных вагонов, которую надел поверх своего обычного платья, и вагонным ключом, который позволил ему проникнуть в купе Рэтчетта, несмотря на то что его дверь была заперта. Мистер Рэтчетт не проснулся – он принял на ночь снотворное. Человек набросился на Рэтчетта с кинжалом, нанес ему дюжину ударов и, убив, ушел из купе через дверь, ведущую в купе миссис Хаббард…
  – Да, да, это так… – закивала миссис Хаббард.
  – Мимоходом он сунул кинжал в умывальную сумочку миссис Хаббард. Сам того не подозревая, он обронил в купе пуговицу с формы проводника. Затем вышел из купе и пошел по коридору. Заметив пустое купе, он поспешно скинул форму проводника, сунул ее в чужой сундук и через несколько минут, переодетый в свой обычный костюм, сошел с поезда прямо перед его отправлением через ту же дверь рядом с вагоном-рестораном.
  У пассажиров вырвался дружный вздох облегчения.
  – А как быть с часами? – спросил мистер Хардман.
  – Вот часы-то все и объясняют. Мистер Рэтчетт забыл перевести их на час назад, как ему следовало бы сделать в Царьброде. Часы его по-прежнему показывают восточноевропейское время, а оно на час опережает среднеевропейское. А следовательно, мистера Рэтчетта убили в четверть первого, а не в четверть второго.
  – Это объяснение никуда не годится! – закричал мсье Бук. – А чей голос ответил проводнику из купе Рэтчетта в двенадцать тридцать семь, как вы это объясните? Говорить мог только Рэтчетт или его убийца.
  – Необязательно. Это могло быть… ну, скажем… какое-то третье лицо. Предположим, что человек этот приходит к Рэтчетту поговорить и видит, что он мертв. Нажимает кнопку, чтобы вызвать проводника, но тут у него, как говорится, душа падает в пятки, он пугается, что его обвинят в преступлении, и отвечает так, как если бы это говорил Рэтчетт.
  – Возможно, – неохотно признал мсье Бук.
  Пуаро посмотрел на миссис Хаббард:
  – Вы что-то хотели сказать, мадам?
  – Я и сама не знаю, что я хотела сказать. А как вы думаете, я тоже могла забыть перевести часы?
  – Нет, мадам. Я полагаю, вы слышали сквозь сон, как этот человек прошел через ваше купе, а позже вам приснилось, что у вас кто-то в купе, и вы вскочили и вызвали проводника.
  – Вполне возможно, – согласилась миссис Хаббард.
  Княгиня Драгомирова пристально посмотрела на Пуаро:
  – А как вы объясните показания моей горничной, мсье?
  – Очень просто, мадам. Ваша горничная опознала ваш платок. И очень неловко старалась вас выгородить. Она действительно встретила человека в форме проводника, только гораздо раньше, в Виньковцах. Но сказала нам, что видела его часом позже, полагая, что тем самым обеспечивает вас стопроцентным алиби.
  Княгиня кивнула:
  – Вы все предусмотрели, мсье. Я… я восхищаюсь вами.
  Наступило молчание. Но тут доктор Константин так хватил кулаком по столу, что все чуть не подскочили.
  – Нет, нет, нет и нет! – закричал он. – Ваше объяснение никуда не годится! В нем тысяча пробелов. Преступление было совершено иначе, и мсье Пуаро это отлично знает.
  Пуаро взглянул на него с интересом.
  – Вижу, – сказал он, – что мне придется изложить и мою вторую версию. Но не отказывайтесь от первой столь поспешно. Возможно, позже вы с ней согласитесь.
  Он снова обратился к аудитории:
  – Есть и вторая версия этого преступления. Вот как я к ней пришел. Выслушав все показания, я расположился поудобней, закрыл глаза и стал думать. Некоторые детали показались мне достойными внимания. Я перечислил их моим коллегам. Кое-какие из них я уже объяснил – такие, как жирное пятно на паспорте, и другие. Поэтому я займусь оставшимися. Первостепенную важность, по-моему, представляет замечание, которым обменялся со мной мсье Бук, когда мы сидели в ресторане на следующий день по отъезде из Стамбула. Он сказал мне: «Какая пестрая компания!» – имея в виду, что здесь собрались представители самых разных классов и национальностей.
  Я с ним согласился, однако позже, припомнив это его замечание, попытался представить: а где еще могло собраться такое пестрое общество? И ответил себе – только в Америке. Только в Америке могут собраться под одной крышей люди самых разных национальностей: итальянец-шофер, английская гувернантка, нянька-шведка, горничная-француженка и так далее. И это натолкнуло меня на мою систему «догадок»: то есть подобно тому, как режиссер распределяет роли, я стал подбирать каждому из пассажиров подходящую для него роль в трагедии семейства Армстронг. Такой метод оказался плодотворным.
  Перебрав в уме еще раз показания пассажиров, я пришел к весьма любопытным результатам. Для начала возьмем показания мистера Маккуина. Первая беседа с ним не вызвала у меня никаких подозрений. Но во время второй он обронил небезынтересную фразу. Я сообщил ему, что мы нашли записку, в которой упоминается о деле Армстронгов. Он сказал: «А разве…» – осекся и, помолчав, добавил: «Ну это самое… неужели старик поступил так опрометчиво?..»
  Но я почувствовал, что он перестроился на ходу. Предположим, он хотел сказать: «А разве ее не сожгли?» Следовательно, Маккуин знал и о записке, и о том, что ее сожгли, или, говоря другими словами, он был убийцей или пособником убийцы. С этим все.
  Перейдем к лакею. Он сказал, что его хозяин в поезде обычно принимал на ночь снотворное. Возможно, что и так. Но разве стал бы Рэтчетт принимать снотворное вчера? Под подушкой у него мы нашли пистолет, а значит, Рэтчетт был встревожен и собирался бодрствовать. Следовательно, и это ложь. Так что если он и принял наркотик, то лишь сам того не ведая. Но кто мог подсыпать ему снотворное? Только Маккуин или лакей.
  Теперь перейдем к показаниям мистера Хардмана. Сведения, которые он сообщил о себе, показались мне достоверными, но методы, которыми он собирался охранять жизнь мистера Рэтчетта, были по меньшей мере нелепыми.
  Имелся только один надежный способ защитить Рэтчетта – провести ночь в его купе или где-нибудь в другом месте, откуда можно следить за дверью в его купе. Из показаний Хардмана выяснилось лишь одно: Рэтчетта не мог убить пассажир никакого другого вагона. Значит, круг замкнулся – убийцу предстояло искать среди пассажиров вагона Стамбул – Кале. Весьма любопытный и загадочный факт, поэтому я решил чуть погодя еще подумать над ним.
  Вы все, наверное, знаете, что я случайно подслушал разговор между мисс Дебенхэм и полковником Арбэтнотом. Я обратил внимание, что полковник звал ее Мэри и, судя по всему, был с ней хорошо знаком. Но ведь мне представляли дело так, будто полковник познакомился с мисс Дебенхэм всего несколько дней назад, а я хорошо знаю англичан этого типа. Такой человек, даже если бы он и влюбился с первого взгляда, долго бы ухаживал за девушкой и не стал бы торопить события. Из чего я заключил, что полковник и мисс Дебенхэм на самом деле хорошо знакомы, но по каким-то причинам притворяются, будто едва знают друг друга.
  Перейдем теперь к следующему свидетелю. Миссис Хаббард рассказала нам, что из постели ей не было видно, задвинут засов на двери, ведущей в соседнее купе, или нет, и она попросила мисс Ольсон проверить это. Так вот, утверждение ее было бы верно, если бы она занимала купе номер два, четыре, двенадцать – словом, любое четное купе, потому что в них засов действительно проходит под дверной ручкой, тогда как в нечетных купе, и, в частности, в купе номер три, засов проходит над ручкой, и поэтому умывальная сумочка никак не может его заслонить. Из чего я не мог не сделать вывод, что такого случая не было, а значит, миссис Хаббард его выдумала.
  Теперь позвольте мне сказать несколько слов относительно времени. Что же касается часов, меня в них заинтересовало лишь то, что их нашли в пижамном кармане Рэтчетта – месте, в высшей степени неудобном и неподходящем, особенно если вспомнить, что в изголовье приделан специальный крючочек для часов. Вот поэтому я не сомневался, что часы нарочно подложили в пижамный карман и подвели, а значит, преступление было совершено отнюдь не в четверть второго.
  Следует из этого, что оно было совершено раньше? Или, чтобы быть абсолютно точным, без двадцати трех час? В защиту этого предположения мой друг мсье Бук выдвигает тот довод, что как раз в это время меня разбудил громкий крик. Но ведь если Рэтчетт принял сильную дозу снотворного, он не мог кричать. Если бы он мог кричать, он мог бы и защищаться, а мы не обнаружили никаких следов борьбы.
  Я вспомнил, что мистер Маккуин постарался обратить мое внимание, и не один раз, а дважды (причем во второй раз довольно неловко), на то, что Рэтчетт не говорил по-французски. Поэтому я пришел к выводу, что представление в двенадцать тридцать семь разыграли исключительно для меня!
  О проделке с часами любой мог догадаться – к этому трюку часто прибегают в детективных романах. Они предполагали, что я догадаюсь о проделке с часами и, придя в восторг от собственной проницательности, сделаю вывод, что раз Рэтчетт не говорил по-французски, следовательно, в двенадцать тридцать семь из купе откликнулся не он. А значит, Рэтчетт к этому времени был уже убит. Но я уверен, что без двадцати трех минут час Рэтчетт, приняв снотворное, еще крепко спал.
  И тем не менее их хитрость сыграла свою роль. Я открыл дверь в коридор. Я действительно услышал французскую фразу. И если б я оказался непроходимо глуп и не догадался, что же все это значит, меня можно было бы ткнуть носом. В крайнем случае Маккуин мог пойти в открытую и сказать: «Извините, мсье Пуаро, но это не мог быть мистер Рэтчетт. Он не говорил по-французски». Так вот, когда же на самом деле было совершено преступление? И кто убийца?
  Я предполагаю, но это всего лишь предположение, что Рэтчетта убили около двух часов, ибо, по мнению доктора, позже его убить не могли.
  Что же касается того, кто его убил…
  И он замолчал, оглядывая аудиторию. На недостаток внимания жаловаться не приходилось. Все взоры были прикованы к нему. Тишина стояла такая, что пролети муха, и то было бы слышно.
  – Прежде всего мое внимание привлекли два обстоятельства, – продолжал Пуаро. – Первое: как необычайно трудно доказать вину любого отдельно взятого пассажира, и второе: в каждом случае показания, подтверждающие алиби того или иного лица, исходили от самого, если можно так выразиться, неподходящего лица. Так, например, Маккуин и полковник Арбэтнот, которые никак не могли быть прежде знакомы, подтвердили алиби друг друга. Так же поступили лакей-англичанин и итальянец, шведка и английская гувернантка. И тогда я сказал себе: «Это невероятно, не могут же они все в этом участвовать!»
  И тут, господа, меня осенило. Все до одного пассажиры были замешаны в убийстве, потому что не только маловероятно, но и просто невозможно, чтобы случай свел в одном вагоне стольких людей, причастных к делу Армстронгов. Тут уже просматривается не случай, а умысел. Я вспомнил слова полковника Арбэтнота о суде присяжных. Для суда присяжных нужно двенадцать человек – в вагоне едут двенадцать пассажиров. На теле Рэтчетта обнаружено двенадцать ножевых ран. И тут прояснилось еще одно обстоятельство, не дававшее мне покоя: почему сейчас, в мертвый сезон, вагон Стамбул – Кале полон?
  Рэтчетту удалось избегнуть расплаты за свое преступление в Америке, хотя его вина была доказана.
  И я представил себе самостийный суд присяжных из двенадцати человек, которые приговорили Рэтчетта к смерти и вынуждены были сами привести приговор в исполнение. После этого все стало на свои места.
  Дело это представилось мне в виде мозаики, где каждое лицо занимало отведенное ему место. Все было задумано так, что, если подозрение падало на кого-нибудь одного, показания остальных доказывали бы его непричастность и запутывали следствие. Показания Хардмана были необходимы на тот случай, если в преступлении заподозрят какого-нибудь чужака, который не сможет доказать свое алиби. Пассажиры вагона Стамбул – Кале никакой опасности не подвергались. Мельчайшие детали их показаний были заранее разработаны. Преступление напоминало хитроумную головоломку, сработанную с таким расчетом, что чем больше мы узнавали, тем больше усложнялась разгадка. Как уже заметил мсье Бук, дело это невероятное. Но ведь именно такое впечатление оно и должно было производить.
  Объясняет ли эта версия все? Да, объясняет. Она объясняет характер ранений, потому что они наносились разными лицами. Объясняет подложные письма с угрозами – подложные, потому что они были написаны лишь для того, чтобы предъявить их следствию. Вместе с тем письма, в которых Рэтчетта предупреждали о том, что его ждет, несомненно, существовали, но Маккуин их уничтожил и заменил подложными.
  Объясняет она и рассказ Хардмана о том, как Рэтчетт нанял его на службу, – от начала до конца вымышленный; описание мифического врага – «темноволосого мужчины невысокого роста с писклявым голосом» – весьма удобное описание, потому что оно не подходит ни к одному из проводников и может быть легко отнесено как к мужчине, так и к женщине.
  Выбор кинжала в качестве орудия убийства может поначалу удивить, но по зрелом размышлении убеждаешься, что в данных обстоятельствах это выбор вполне оправданный. Кинжалом может пользоваться и слабый, и сильный, и от него нет шума. Я представляю, хотя могу и ошибиться, что все по очереди проходили в темное купе Рэтчетта через купе миссис Хаббард и наносили по одному удару. Я думаю, никто из них никогда не узнает, чей удар прикончил Рэтчетта.
  Последнее письмо, которое, по-видимому, подложили Рэтчетту на подушку, сожгли. Не будь улик, указывающих, что убийство имело отношение к трагедии Армстронгов, не было бы никаких оснований заподозрить кого-нибудь из пассажиров. Решили бы, что кто-то проник в вагон, и вдобавок один, а может, и не один пассажир увидел бы, как «темноволосый мужчина небольшого роста с писклявым голосом» сошел с поезда в Броде, и ему-то и приписали бы убийство.
  Не знаю точно, что произошло, когда заговорщики обнаружили, что эта часть их плана сорвалась из-за заносов. Думаю, что, наспех посовещавшись, они решили все-таки привести приговор в исполнение. Правда, теперь могли заподозрить любого из них, но они это предвидели и на такой случай разработали ряд мер, еще больше запутывающих дело. В купе убитого подбросили две так называемые улики – одну, ставящую под удар полковника Арбэтнота (у него было стопроцентное алиби и его знакомство с семьей Армстронг было почти невозможно доказать), и вторую – платок, ставящий под удар княгиню Драгомирову, которая благодаря своему высокому положению, хрупкости и алиби, которое подтверждали ее горничная и проводник, практически не подвергалась опасности. А чтобы еще больше запутать, нас направили по еще одному ложному следу – на сцену выпустили таинственную женщину в красном кимоно. И тут опять же все было подстроено так, чтобы я сам убедился в существовании этой женщины. В мою дверь громко постучали. Я вскочил, выглянул и увидел, как по коридору удаляется красное кимоно. Его должны были увидеть такие заслуживающие доверия люди, как мисс Дебенхэм, проводник и Маккуин. Потом, пока я допрашивал пассажиров в ресторане, какой-то шутник весьма находчиво засунул красное кимоно в мой чемодан. Чье это кимоно, не знаю. Подозреваю, что оно принадлежит графине Андрени, потому что в ее багаже нашлось лишь изысканное шифоновое неглиже, которое вряд ли можно использовать как халат.
  Когда Маккуин узнал, что клочок письма, которое они так тщательно сожгли, уцелел и что в нем упоминалось о деле Армстронгов, он тут же сообщил об этом остальным. Это обстоятельство сразу поставило под угрозу графиню Андрени, и ее муж поспешил подделать свой паспорт. Тут их во второй раз постигла неудача. Они договорились все, как один, отрицать свою связь с семейством Армстронг. Им было известно, что я не смогу проверить их показания, и они полагали, что я не буду вникать в детали, разве что кто-то из них вызовет у меня подозрения.
  Осталось рассмотреть еще одну деталь. Если предположить, что я правильно восстановил картину преступления – а я верю, что именно так и есть, – из этого неизбежно следует, что проводник был участником заговора. Но в таком случае у нас получается не двенадцать присяжных, а тринадцать. И вместо обычного вопроса: «Кто из этих людей виновен?» – передо мной встает вопрос: «Кто же из этих тринадцати невиновен?» Так вот, кто же этот человек?
  И тут мысль моя пошла несколько необычным путем. Я решил, что именно та особа, которая, казалось бы, и должна была совершить убийство, не принимала в нем участия. Я имею в виду графиню Андрени. Я поверил графу, когда он поклялся мне честью, что его жена не выходила всю ночь из купе. И я решил, что граф Андрени, что называется, заступил на место жены.
  А если так, значит, одним из присяжных был Пьер Мишель.
  Чем же объяснить его участие? Он степенный человек, много лет состоит на службе в компании. Такого не подкупишь для участия в убийстве. А раз так, значит, Пьер Мишель должен иметь отношение к делу Армстронгов. Но вот какое, этого я не представлял. И тут я вспомнил о погибшей горничной – ведь она была француженкой. Предположим, что несчастная девушка была дочерью Пьера Мишеля. И тогда объясняется все, включая и выбор места преступления. Чьи роли в этой трагедии оставались нам еще неясны?
  Полковника Арбэтнота я представил другом Армстронгов. Он, наверное, воевал вместе с полковником. О роли Хильдегарды Шмидт в доме Армстронгов я догадался легко. Как гурман, я сразу чую хорошую кухарку. Я расставил фрейлейн Шмидт ловушку, и она не замедлила в нее попасть. Я сказал, что убежден в том, что она отличная кухарка. Она ответила: «Это правда, все мои хозяйки так говорили». Но когда служишь горничной, хозяйка не знает, хорошо ли ты готовишь.
  Оставался еще Хардман. Я решительно не мог подыскать ему места в доме Армстронгов. Но я представил, что он мог быть влюблен во француженку. Я завел с ним разговор об обаянии француженок, и это произвело ожидаемое впечатление. У него на глазах выступили слезы, и он притворился, будто его слепит снег.
  И наконец, миссис Хаббард. А миссис Хаббард, должен вам сказать, играла в этой трагедии весьма важную роль. Благодаря тому, что она занимала смежное с Рэтчеттом купе, подозрение должно было прежде всего пасть на нее. По плану никто не мог подтвердить ее алиби. Сыграть роль заурядной, слегка смешной американки, сумасшедшей матери и бабушки, могла лишь настоящая артистка. Но ведь в семье Армстронгов была артистка – мать миссис Армстронг, актриса Линда Арден. – И Пуаро перевел дух.
  И тут миссис Хаббард звучным, вибрирующим голосом, столь отличным от ее обычного голоса, мечтательно сказала:
  – А мне всегда хотелось играть комедийные роли. Конечно, с умывальной сумочкой вышло глупо. Это еще раз доказывает, что нужно репетировать как следует. Мы разыграли эту сцену по дороге сюда, но, наверное, я тогда занимала четное купе. Мне в голову не пришло, что засовы могут помещаться в разных местах. – Она уселась поудобнее и поглядела в глаза Пуаро. – Вы знаете о нас все, мсье Пуаро. Вы замечательный человек. Но даже вы не можете представить себе, что мы пережили в тот страшный день. Я обезумела от горя, слуги горевали вместе со мной… полковник гостил тогда у нас. Он был лучшим другом Джона Армстронга.
  – Джон спас мне жизнь в войну, – сказал Арбэтнот.
  – И тогда мы решили – может быть, мы и сошли с ума, не знаю… но мы решили привести в исполнение смертный приговор, от которого Кассетти удалось бежать. Нас было тогда двенадцать, вернее, одиннадцать – отец Сюзанны был, разумеется, во Франции. Сначала мы думали бросить жребий, кому убить Кассетти, но потом нашему шоферу Антонио пришла в голову мысль о суде присяжных. А Мэри разработала весь план в деталях с Гектором Маккуином. Он обожал Соню, мою дочь… Это он объяснил нам, как Кассетти с помощью денег улизнул от расплаты.
  Немало времени ушло на то, чтобы осуществить наш план. Сначала нужно было выследить Рэтчетта. Это в конце концов удалось Хардману. Затем мы попытались определить на службу к Кассетти Гектора и Мастермэна или хотя бы одного из них. И это нам удалось. Потом мы посоветовались с отцом Сюзанны. Полковник Арбэтнот настаивал, чтобы нас было ровно двенадцать. Ему казалось, что так будет законнее. Он говорил, что ему претит орудовать кинжалом, но ему пришлось согласиться с тем, что это сильно упростит нашу задачу. Отец Сюзанны охотно к нам присоединился. Кроме Сюзанны, у него не было детей. Мы узнали от Гектора, что Рэтчетт вскоре покинет Восток и при этом обязательно поедет «Восточным экспрессом». Пьер Мишель работал на этом экспрессе проводником – такой случай нельзя было упустить. Вдобавок тем самым исключалась возможность навлечь подозрения на людей, не причастных к убийству. Мужа моей дочери, конечно, пришлось посвятить, и он настоял на том, чтобы поехать с ней. Гектору удалось подгадать так, чтобы Рэтчетт выбрал для отъезда день, когда дежурил Мишель. Мы хотели скупить все места в вагоне Стамбул – Кале, но нам не повезло: одно купе было заказано. Его держали для директора компании. Мистер Харрис – это, конечно же, выдумка чистейшей воды. Видите ли, если бы в купе Гектора был посторонний, это нам очень помешало бы. Но в последнюю минуту появились вы… – Она запнулась. – Ну что ж, – продолжала она. – Теперь вы все знаете, мсье Пуаро. Что вы собираетесь предпринять? Если вы должны поставить в известность полицию, нельзя ли переложить всю вину на меня, и только на меня? Да, я охотно проткнула бы его кинжалом и двенадцать раз. Ведь он виновен не только в смерти моей дочери и внучки, но и в смерти другого ребенка, который мог бы жить и радоваться. Но и это еще не все. Жертвами Кассетти были многие дети и до Дейзи; у него могли оказаться и другие жертвы в будущем. Общество вынесло ему приговор: мы только привели его в исполнение. Зачем привлекать к этому делу всех? Они все верные друзья – и бедняга Мишель… А Мэри и полковник Арбэтнот – ведь они любят друг друга…
  Ее красивый голос эхом отдавался в переполненном вагоне – низкий, волнующий, хватающий за душу голос, многие годы потрясавший нью-йоркскую публику.
  Пуаро посмотрел на своего друга:
  – Вы директор компании, мсье Бук. Что вы на это скажете?
  Мсье Бук откашлялся.
  – По моему мнению, мсье Пуаро, – сказал он, – ваша первая версия была верной, совершенно верной. И я предлагаю, когда явится югославская полиция, изложить эту версию. Вы не возражаете, доктор?
  – Разумеется, – сказал доктор Константин, – а что касается… э… медицинской экспертизы, мне кажется, я допустил в ней одну-две ошибки.
  – А теперь, – сказал Пуаро, – я изложил вам разгадку этого убийства и имею честь откланяться.
  
  
  Трагедия в трех актах
  Посвящается моим друзьям, Джеффри и Вайолет Шипстон
  Режиссер – СЭР ЧАРЛЗ КАРТРАЙТ.
  Ассистенты режиссера – МИСТЕР САТТЕРСВЕЙТ, МИСС ХЕРМИОН ЛИТТОН-ГОР.
  Костюмы – ФИРМА «АМБРОЗИН ЛИМИТЕД».
  Освещение – МСЬЕ ЭРКЮЛЬ ПУАРО.
  
  
  Акт первый
  Подозрение
  
  
  Глава 1
  «Воронье гнездо»
  Мистер Саттерсвейт сидел на террасе «Вороньего гнезда», наблюдая за хозяином дома, сэром Чарлзом Картрайтом, поднимающимся по тропинке от моря.
  «Воронье гнездо» было современным бунгало улучшенного типа. В нем отсутствовали деревянные украшения, фронтоны и прочие излишества, дорогие сердцу третьесортного архитектора, и выглядело оно как простое белое здание, правда, куда большего размера, чем казалось на первый взгляд. Своим названием дом был обязан тому, что стоял высоко на утесе над Лумутской гаванью. Один из углов террасы, защищенной крепкой балюстрадой, находился прямо у крутого обрыва к морю. По дороге, извивающейся высоко над морем, до города было около мили. От моря к дому поднималась крутая рыбачья тропинка, по которой в данный момент и карабкался сэр Чарлз Картрайт.
  Сэр Чарлз был хорошо сложенным загорелым мужчиной средних лет, в старых серых брюках из фланели и белом свитере. Он двигался слегка раскачивающейся походкой, согнув руки в локтях. Девять человек из десяти определили бы в нем отставного моряка, однако десятый, более проницательный, в этом усомнился бы. Ему скорее представилась бы не корабельная палуба, а занавешенная плотной материей сцена, с которой Чарлз Картрайт звучным, приятным голосом английского моряка и джентльмена произносит: «Нет, сэр, боюсь, я не могу ответить на этот вопрос».
  Занавес опускается, свет в зале зажигается, оркестр играет последний аккорд, и девушки с бантами в волосах предлагают зрителям конфеты и лимонад. Первый акт пьесы «Зов моря» с Чарлзом Картрайтом в роли капитана Вэнстоуна подошел к концу…
  Мистер Саттерсвейт улыбался, глядя вниз со своего наблюдательного пункта.
  Этот маленький сухощавый человечек, любитель театра и изящных искусств, закоренелый, но симпатичный сноб, всегда включаемый в перечень приглашенных на разного рода приемы и мероприятия в высшем свете (списки гостей неизменно завершались словами: «и мистер Саттерсвейт»), обладал незаурядным интеллектом и был проницательным знатоком человеческой натуры.
  – Никогда бы не подумал… – пробормотал он, качая головой.
  На террасе послышались шаги, и мистер Саттерсвейт обернулся. Крупный мужчина с седеющими волосами придвинул стул и сел. На его лице явственно отпечатывалась профессия – «доктор с Харли-стрит»[623]. Сэр Бартоломью Стрейндж добился немалых успехов на медицинском поприще: став хорошо известным специалистом по нервным расстройствам, недавно он был возведен в рыцарское звание.
  – О чем это вы не подумали? – спросил Стрейндж у мистера Саттерсвейта. – Выкладывайте.
  Мистер Саттерсвейт с улыбкой указал на фигуру, быстро поднимающуюся по тропинке.
  – Я никогда бы не подумал, что сэр Чарлз способен так долго оставаться… э-э… в изгнании.
  – Черт возьми, я тоже! – Сэр Бартоломью рассмеялся, откинув голову назад. – Я знаю Чарлза с детских лет. Мы вместе учились в Оксфорде. Он всегда был лучшим актером в личной жизни, чем на сцене. Чарлз постоянно играет. Он ничего не может с этим поделать – это его вторая натура. Чарлз не выходит из комнаты – он удаляется со сцены и всегда находит для этого подходящую реплику. По крайней мере, ему нравится менять роли – и на том спасибо. Два года назад Чарлз оставил театр, заявив, что хочет пожить простой сельской жизнью, вдали от света, и удовлетворить наконец свою старую любовь к морю. Он приехал сюда и построил этот дом, реализовав свою мечту о простом сельском коттедже с тремя ванными и новейшими приспособлениями! Как и вы, Саттерсвейт, я тоже никогда не подумал бы, что это продлится долго. Ведь Чарлзу нужна публика, а здесь ему приходится играть перед двумя-тремя отставными капитанами, компанией старух да пастором. Мне казалось, что он, несмотря на пресловутую «любовь к морю», устанет от роли «простого сельского парня» и сбежит отсюда через полгода. Я думал, следующей его ролью станет утомленный светский лев в Монте-Карло или, может быть, лэрд[624] в Горной Шотландии. Наш Чарлз – личность многосторонняя. – Доктор помолчал. Для него это была долгая речь. Но, понаблюдав немного с добродушной усмешкой за поднимающимся человеком, который через пару минут должен был присоединиться к ним, продолжил: – Тем не менее я оказался не прав. Привязанность к простой жизни сохраняется.
  – Человека, склонного к театральности, иногда неправильно понимают, – заметил мистер Саттерсвейт. – Его искренние намерения не принимают всерьез.
  Сэр Бартоломью кивнул.
  – Пожалуй, – задумчиво промолвил он.
  С веселым приветствием сэр Чарлз взбежал по ступенькам террасы.
  – «Мирабель» превзошла себя, – объявил он. – Вы должны как-нибудь поплавать на ней, Саттерсвейт.
  Мистер Саттерсвейт покачал головой. Он слишком часто страдал, пересекая Ла-Манш, чтобы питать иллюзии относительно крепости своего желудка на борту судна. Этим утром мистер Саттерсвейт наблюдал «Мирабель» из окна спальни. Дул довольно сильный бриз, и он поблагодарил Небо за то, что находится на суше.
  Войдя в гостиную через французское окно, сэр Чарлз крикнул, чтобы подали напитки. Затем вновь обернулся к своему другу:
  – Тебе тоже не грех походить под парусом, Толли. Разве, сидя в своем кабинете на Харли-стрит, ты не убеждаешь своих пациентов в том, как им пойдут на пользу морские волны?
  – Одна из положительных сторон профессии врача, – отозвался сэр Бартоломью, – заключается в том, что ты не обязан следовать собственным предписаниям.
  Сэр Чарлз рассмеялся, продолжая машинально играть роль грубовато-добродушного морского офицера. Это был красивый, безупречно сложенный мужчина с худощавым лицом и сединой на висках. Он выглядел тем, кем был на самом деле, – прежде всего джентльменом и только потом актером.
  – Ты плавал один? – спросил доктор.
  – Нет. – Сэр Чарлз повернулся, чтобы взять бокал с подноса, который держала хорошенькая горничная. – Со мной был матрос. Точнее, девушка – Эгг.
  Нотка смущения в голосе сэра Чарлза заставила мистера Саттерсвейта бросить на него любопытный взгляд.
  – Мисс Литтон-Гор? Она разбирается в хождении под парусом?
  Сэр Чарлз печально усмехнулся:
  – Рядом с ней я чувствую себя новичком, но делаю успехи – с ее помощью.
  Мысли быстро замелькали в голове мистера Саттерсвейта.
  «Интересно, мисс Литтон-Гор… возможно, поэтому он здесь не затосковал?.. У него опасный возраст, в такой период всегда появляются молодые девушки…»
  – Море… – продолжал сэр Чарлз. – Нет ничего лучше моря, солнца и ветра. Ну и скромного жилища, куда можно вернуться. – И он с удовольствием оглянулся на белое здание, снабженное тремя ванными с холодной и горячей водой, новейшим электрооборудованием, системой центрального отопления, а также штатом прислуги, состоящим из горничной, уборщицы, повара и судомойки. Представления сэра Чарлза о простой сельской жизни, по-видимому, были несколько своеобразными.
  Высокая и очень некрасивая женщина вышла из дома на террасу и направилась к ним.
  – Доброе утро, мисс Милрей.
  – Доброе утро, сэр Чарлз. Доброе утро. – Легкий кивок в сторону двух остальных. – Вот меню на обед. Не знаю, захотите ли вы его изменить.
  Сэр Чарлз взял меню.
  – Давайте посмотрим. Дыня-канталупа, борщ, свежая макрель, куропатка, суфле «Сюрприз», канапе «Диана»… По-моему, превосходно, мисс Милрей. Все прибудут поездом в 4.30.
  – Я уже дала распоряжения Холгейту. Кстати, сэр Чарлз, прошу прощения, но было бы лучше, если бы этим вечером я обедала с вами.
  Сэр Чарлз выглядел удивленным, но вежливо ответил:
  – Буду очень рад, мисс Милрей, но… э-э…
  – Иначе, сэр Чарлз, – спокойно объяснила мисс Милрей, – за столом будет тринадцать человек, а многие люди суеверны. – По тону мисс Милрей можно было предположить, что она каждый вечер садилась за стол тринадцатой без малейших колебаний. – Кажется, все готово, – добавила она. – Я велела Холгейту привезти на машине леди Мэри и Бэббингтонов. Это правильно?
  – Абсолютно. Как раз собирался просить вас это сделать.
  Мисс Милрей удалилась с улыбкой превосходства на уродливом лице.
  – Замечательная женщина! – с почтением произнес сэр Чарлз. – Я постоянно боюсь, что в один прекрасный день она начнет чистить мне зубы.
  – Воплощенная компетентность, – заметил Стрейндж.
  – Она со мной уже шесть лет, – пояснил сэр Чарлз. – Сначала была моей секретаршей в Лондоне, а здесь исполняет обязанности экономки. Хозяйство ведет как часы. Но теперь собирается уходить.
  – Почему?
  – Она говорит… – Сэр Чарлз с сомнением почесал нос. – Она говорит, что у нее мать-инвалид, но лично я этому не верю. У таких женщин вообще не бывает матерей. Они рождаются из динамомашины. Нет, тут что-то другое.
  – Вероятно, люди начали болтать.
  – Болтать? – Актер уставился на него. – О чем?
  – Мой дорогой Чарлз, ты отлично знаешь, о чем болтают больше всего.
  – Ты имеешь в виду, о ней… и обо мне? С ее лицом? И в ее возрасте?
  – По-моему, ей еще нет пятидесяти.
  – Возможно. – Сэр Чарлз задумался. – Но ты видел ее физиономию? Конечно, там есть глаза, нос и рот, но это не то, что можно назвать женским лицом. Самая отчаянная старая сплетница не могла бы заподозрить во мне сексуальное влечение к женщине с такой внешностью.
  – Ты недооцениваешь воображение британских старых дев.
  Сэр Чарлз покачал головой:
  – Я этому не верю. В мисс Милрей столько респектабельности, что даже британские старые девы не могут этого не учитывать. Она добродетельная женщина – и к тому же чертовски полезная. Я всегда выбираю себе уродливых секретарш.
  – Это разумно.
  Несколько минут сэр Чарлз молчаливо над чем-то явно размышлял.
  – Кого ты сегодня ожидаешь? – поинтересовался сэр Бартоломью, чтобы отвлечь его.
  – Во-первых, Энджи.
  – Энджи Сатклифф? Отлично.
  Мистер Саттерсвейт с интересом наклонился вперед. Ему не терпелось узнать состав гостей. Энджела Сатклифф была хорошо известной актрисой, не слишком молодой, но все еще популярной у зрителей благодаря своему шарму и остроумию. Иногда ее называли преемницей Эллен Терри[625].
  – Затем Дейкрсы.
  Мистер Саттерсвейт снова мысленно одобрил выбор. Миссис Дейкрс представляла «Амброзин лимитед» – преуспевающую компанию по изготовлению театральных костюмов. В программках можно было прочитать: «Костюм мисс Блэнк в первом акте от «Амброзин лимитед», Брук-стрит». Ее муж, капитан Дейкрс, завсегдатай ипподромов, был, выражаясь на его собственном жаргоне, темной лошадкой. Он проводил много времени на скачках и ранее сам в них участвовал. Потом пошли разные слухи, и, хотя никто не знал ничего конкретного, люди при упоминании Фредди Дейкрса многозначительно поднимали брови.
  – Далее Энтони Астор, драматург.
  – Ну конечно! – воскликнул мистер Саттерсвейт. – Она написала «Одностороннее движение». Пьеса имела бешеный успех. Я дважды ее видел. – Он с удовольствием продемонстрировал знание того факта, что Энтони Астор – женщина.
  – Верно, – кивнул сэр Чарлз. – Забыл ее настоящую фамилию – кажется, Уиллс. Я встречал ее только однажды и пригласил, чтобы порадовать Энджелу. Вот и все приезжие.
  – А местные? – спросил доктор.
  – Ну, прежде всего, Бэббингтоны – он пастор, славный человек, не слишком похож на священника, да и жена его симпатичная женщина, обучает меня садоводству. Потом леди Мэри и Эгг. Вроде бы все. Ах да, еще молодой парень по фамилии Мэндерс – вроде бы журналист. Смазливый юноша.
  Мистер Саттерсвейт со свойственной ему методичностью пересчитал гостей:
  – Мисс Сатклифф – раз, Дейкрсы – три, Энтони Астор – четыре, леди Мэри и ее дочь – шесть, пастор с женой – восемь, молодой человек – девять, и мы трое – двенадцать. Должно быть, вы или мисс Милрей ошиблись, сэр Чарлз.
  – Только не мисс Милрей, – с уверенностью возразил сэр Чарлз. – Эта женщина никогда не ошибается. Давайте проверим… Да, черт возьми, вы правы. Я упустил одного гостя. – Он усмехнулся. – Ему бы это не понравилось. Это самый самодовольный человечек из всех, каких мне приходилось встречать.
  В глазах мистера Саттерсвейта мелькнули искорки. Он всегда считал, что актеры – самые тщеславные люди в мире, не делая исключения для сэра Чарлза Картрайта. Этот пример сваливания с больной головы на здоровую позабавил его.
  – Кто же этот эгоцентричный субъект? – полюбопытствовал он.
  – Знаменитость в своем роде, – ответил сэр Чарлз. – Возможно, вы о нем слышали. Его зовут Эркюль Пуаро. Он бельгиец.
  – Да, детектив, – кивнул мистер Саттерсвейт. – Я встречал его. Незаурядная личность.
  – Действительно, – согласился сэр Чарлз.
  – Лично я с ним никогда не встречался, – принял участие в разговоре сэр Бартоломью, – но много о нем слышал. Кажется, несколько лет назад он ушел на покой, не так ли? Вероятно, большинство из услышанного мной относится к области легенд. Надеюсь, Чарлз, в этот уик-энд здесь не произойдет никаких преступлений?
  – Почему? Потому что в доме детектив? Не ставишь ли ты телегу впереди лошади, Толли?
  – Ну, у меня на этот счет есть теория.
  – Какая теория, доктор? – спросил мистер Саттерсвейт.
  – События приходят к людям, а не люди к событиям. Почему одни ведут жизнь, полную приключений, а другие – скучную и неинтересную? Благодаря окружающей обстановке? Вовсе нет. Человек может отправиться на край света, и с ним ничего не произойдет. До его прибытия там может состояться целая бойня, после его отъезда – землетрясение, а корабль, на который он едва не сел, может потерпеть крушение. А другой человек живет в Бэлеме[626], ездит не дальше Сити, но с ним постоянно что-то случается. Он оказывается замешанным в историю с бандой шантажистов, красивыми девушками и угонщиками автомобилей. Есть люди со склонностью к кораблекрушениям – даже если плавают по декоративному пруду, то с лодкой что-то случается. Точно так же люди вроде вашего Эркюля Пуаро не должны искать преступления – они сами приходят к ним.
  – В таком случае, – заметил мистер Саттерсвейт, – возможно, хорошо, что к нам присоединится мисс Милрей и за обедом не окажутся тринадцать человек.
  – Ну, если тебе так хочется, Толли, – великодушно разрешил сэр Чарлз, – можешь получить свое убийство, но с одним условием – чтобы я не был трупом.
  И трое мужчин, смеясь, вошли в дом.
  
  Глава 2
  Инцидент перед обедом
  Более всего на свете мистера Саттерсвейта интересовали люди – причем женщины гораздо сильнее, чем мужчины. И их он знал куда лучше, чем представителей мужского пола. В его собственном характере присутствовало женское начало, позволяющее глубже заглядывать в женскую душу. Но хотя женщины всегда доверяли ему, они никогда не воспринимали его всерьез. Иногда это обижало мистера Саттерсвейта. Он чувствовал себя человеком, стоящим в кулисах и наблюдающим за спектаклем, но никогда не играющим в нем. Однако, если говорить честно, функция наблюдателя его вполне устраивала.
  Тем вечером, сидя в большой комнате, смежной с террасой и ловко декорированной современной фирмой в стиле корабельной каюты люкс, мистер Саттерсвейт в основном интересовался своеобразным зеленовато-бронзовым оттенком краски для волос, которую использовала Синтия Дейкрс. Он подозревал, что это последняя парижская новинка. Как выглядит миссис Дейкрс без ухищрений косметики, определить было невозможно. Это была высокая женщина с фигурой, идеально отвечающей требованиям момента. Ее шею и руки покрывал обычный в сельской местности летний загар, но был ли он естественным или искусственным, определению не поддавалось. Волосы были причесаны в новейшем стиле, доступном только лучшим лондонским парикмахерам. Выщипанные брови, подкрашенные ресницы, тонкий слой макияжа на лице, рот, обретший с помощью помады изгиб, отсутствующий от природы, – все это выглядело приложением к безупречному вечернему платью темно-синего цвета и на первый взгляд незамысловатого покроя (что отнюдь не соответствовало действительности), изготовленному из необычного материала – вроде бы тусклого, но словно озаряемого каким-то внутренним светом.
  «Умная женщина, – подумал мистер Саттерсвейт. – Любопытно, какова она на самом деле?» На сей раз он имел в виду не тело, а душу.
  Миссис Дейкрс говорила, слегка растягивая слова, согласно моде тех дней:
  – Дорогая моя, это было невероятно. Я имею в виду, все бывает либо возможным, либо нет. Так вот, в данном случае последний вариант. Это было просто пронзительно!
  Еще одно новомодное словечко – теперь все было «пронзительным».
  Сэр Чарлз ловко смешивал коктейли, болтая с Энджелой Сатклифф – высокой, начинающей седеть женщиной с озорным ртом и красивыми глазами.
  Дейкрс разговаривал с Бартоломью Стрейнджем.
  – Всем известно: что-то не так со старым Лейдисборном. Вся конюшня это знает, – говорил он высоким, резким голосом.
  Это был маленький рыжеволосый человечек с коротко подстриженными усами и бегающими глазками.
  Рядом с мистером Саттерсвейтом сидела мисс Уиллс, чью пьесу «Одностороннее движение» называли одной из самых остроумных и смелых, какие только видел Лондон в последние несколько лет. Мисс Уиллс была высокой и худощавой, с как бы срезанным подбородком и небрежно завитыми светлыми волосами. На ней было пенсне и бесформенное платье из зеленого шифона.
  – Я ездила на юг Франции, – говорила она высоким и невыразительным голосом. – Не могу сказать, что мне там понравилось. Я чувствовала себя не в своей тарелке. Но, конечно, для моей работы полезно видеть, что где происходит.
  «Бедняжка, – думал мистер Саттерсвейт. – Успех оторвал ее от привычной обстановки – пансиона в Борнмуте[627], где ей самое место». Его часто удивляло несоответствие между произведениями и их авторами. Разве можно было обнаружить в мисс Уиллс хотя бы слабую искорку лощеного стиля пьес Энтони Астор? Внезапно мистер Саттерсвейт с беспокойством ощутил на себе оценивающий взгляд светло-голубых глаз под стеклами пенсне. Эти глаза показались ему весьма смышлеными. Казалось, будто мисс Уиллс старается запомнить его на всю жизнь.
  Сэр Чарлз только что закончил разливать напитки.
  – Позвольте предложить вам коктейль, – вскочил с места мистер Саттерсвейт.
  Мисс Уиллс хихикнула:
  – Не возражаю.
  Дверь открылась, и Темпл доложила о прибытии леди Мэри Литтон-Гор, мистера и миссис Бэббингтон и мисс Литтон-Гор.
  Мистер Саттерсвейт принес мисс Уиллс коктейль и подошел поближе к леди Мэри Литтон-Гор. Как уже говорилось, у него была слабость к титулам, а также к утонченным женщинам, каковой, несомненно, являлась леди Мэри.
  В молодости, оставшись малообеспеченной вдовой с трехлетним ребенком, она переехала в Лумут и сняла маленький коттедж, где поселилась вместе с преданной служанкой. Леди Мэри была высокой, стройной, но выглядевшей старше своих пятидесяти пяти лет. Выражение ее лица казалось доброжелательным и несколько робким. Она обожала свою взрослую дочь, но слегка побаивалась ее.
  Хермион Литтон-Гор, по какой-то неведомой причине обычно именуемая Эгг[628], мало походила на свою мать. Мистеру Саттерсвейту она казалась не слишком красивой, но, несомненно, привлекательной. И причина этой привлекательности, думал он, заключалась в переизбытке энергии. Эгг выглядела вдвое живее любого из присутствующих. Прямой взгляд ее серых глаз, локоны на затылке, упругие щеки, заразительный смех – все это словно воплощало мятежную юность, полную жизненных сил.
  Эгг разговаривала с недавно пришедшим Оливером Мэндерсом.
  – Не понимаю, почему плавание под парусом кажется тебе скучным. Раньше ты этим увлекался.
  – Эгг, дорогая, все когда-то взрослеют, – отозвался он, приподняв брови и слегка растягивая слова.
  Красивый парень, подумал мистер Саттерсвейт. На вид ему лет двадцать пять. Но в его красоте есть нечто иностранное, неанглийское…
  За Оливером Мэндерсом наблюдал кое-кто еще – маленький человечек с яйцевидной головой и в высшей степени неанглийскими усами. Мистер Саттерсвейт уже успел напомнить о себе мсье Эркюлю Пуаро. Детектив прореагировал на это весьма любезно. Мистер Саттерсвейт подозревал, что бельгиец намеренно преувеличивает свои иностранные манеры. Его блестящие глазки, казалось, говорили: «Вы считаете меня шутом? Ожидаете, что я разыграю для вас комедию? Bien[629], я пойду навстречу вашим пожеланиям».
  Но сейчас взгляд Эркюля Пуаро был серьезным и даже слегка печальным.
  Преподобный Стивен Бэббингтон, пастор лумутского прихода, подошел к леди Мэри и мистеру Саттерсвейту. Это был мужчина лет шестидесяти, с поблекшими добрыми глазами и обезоруживающе застенчивыми манерами.
  – Нам очень повезло, что сэр Чарлз обосновался здесь, – обратился он к мистеру Саттерсвейту. – О таком щедром и великодушном соседе можно только мечтать. Уверен, что леди Мэри со мной согласна.
  Леди Мэри улыбнулась:
  – Сэр Чарлз мне очень нравится. Слава не испортила его. Во многих отношениях он все еще ребенок.
  Подошла горничная, неся поднос с коктейлями, и мистер Саттерсвейт подумал, как неисчерпаем в женщинах материнский инстинкт. Но поскольку сам принадлежал к викторианскому поколению, одобрял эту черту.
  – Выпей коктейль, мама! – Эгг подбежала к ним с бокалом в руке. – Но только один!
  – Спасибо, дорогая, – кротко отозвалась леди Мэри.
  – Думаю, – промолвил мистер Бэббингтон, – жена не будет возражать, если и я попробую один коктейль. – И он засмеялся добродушным пасторским смехом.
  Мистер Саттерсвейт бросил взгляд на миссис Бэббингтон, что-то внушающую сэру Чарлзу о пользе навоза. У нее красивые глаза, подумал он.
  Миссис Бэббингтон – крупная, не слишком опрятная дама – казалась весьма энергичной и свободной от мелочных условностей. Как говорил Чарлз Картрайт, приятная женщина.
  Леди Мэри слегка склонилась к мистеру Саттерсвейту:
  – Скажите, кто та молодая женщина в зеленом платье, с которой вы разговаривали, когда мы вошли?
  – Драматург – Энтони Астор.
  – Неужели? Такая анемичная особа… – Леди Мэри осеклась. – Нехорошо так говорить, но она выглядит точь-в-точь как неумелая гувернантка.
  Описание настолько подходило к мисс Уиллс, что мистер Саттерсвейт рассмеялся. Мистер Бэббингтон устремил на леди-драматурга добродушные близорукие глаза и, сделав глоток, закашлялся. Не привык к коктейлям, подумал мистер Саттерсвейт. Вероятно, они воплощают для него современность, с которой приходится мириться.
  – Это вон та леди? – Мистер Бэббингтон мужественно сделал еще один глоток и поднес руки к горлу. – Господи!..
  – Оливер, – послышался звонкий голос Эгг Литтон-Гор, – ты настоящий хитрый Шейлок![630]
  «Ну конечно! – сообразил мистер Саттерсвейт. – Он не иностранец, а еврей».
  Они выглядели подходящей парой. Оба молодые, привлекательные и уже из-за чего-то ссорятся – это хороший признак… В следующее мгновение его внимание отвлек какой-то звук. Мистер Бэббингтон поднялся со стула, раскачиваясь в разные стороны. Его лицо конвульсивно подергивалось.
  Леди Мэри тоже встала и с беспокойством протянула к нему руку.
  – Смотрите! – воскликнула Эгг. – Мистеру Бэббингтону плохо!
  Сэр Бартоломью Стрейндж быстро подошел к пастору и подвел его к кушетке у стены. Остальные столпились вокруг, не зная, чем помочь…
  Через две минуты Стрейндж выпрямился и покачал головой.
  – Сожалею, – без обиняков заявил он, – но мистер Бэббингтон умер.
  
  
  Глава 3
  Сэр Чарлз сомневается
  – Зайдите на минуту сюда, Саттерсвейт, – просунул в дверь голову сэр Чарлз.
  Прошло полтора часа. Суматоха улеглась. Леди Мэри увела из комнаты плачущую миссис Бэббингтон и отправилась с ней в пасторский дом. Мисс Милрей названивала по телефону. Прибыл местный врач и взял инициативу в свои руки. Быстро пообедав, гости, не сговариваясь, разошлись по комнатам. Мистер Саттерсвейт собирался последовать их примеру, когда сэр Чарлз позвал его в комнату-«каюту», где умер пастор.
  Мистер Саттерсвейт вошел в комнату, справившись с легкой дрожью. Он был достаточно стар, чтобы бояться зрелища смерти. Возможно, скоро он сам… Но к чему об этом думать? «Я проживу еще двадцать лет», – успокоил себя мистер Саттерсвейт.
  В комнате, кроме сэра Чарлза, находился только Бартоломью Стрейндж. При виде мистера Саттерсвейта он одобрительно кивнул:
  – С Саттерсвейтом можно иметь дело. Он знает жизнь.
  Слегка удивленный мистер Саттерсвейт сел в кресло рядом с доктором. Сэр Чарлз мерил шагами комнату. Сейчас он забыл о привычке сгибать руки в локтях и меньше походил на моряка.
  – Чарлзу это не нравится, – заявил сэр Бартоломью. – Я имею в виду смерть мистера Бэббингтона.
  Мистеру Саттерсвейту показалось, что он неудачно выразился. Происшедшее едва ли могло кому-то понравиться. Но он понимал, что Стрейндж имел в виду нечто совсем иное.
  – В высшей степени огорчительно, – отозвался Саттерсвейт, поежившись от неприятного напоминания.
  – Да, весьма болезненный инцидент, – кивнул врач, машинально прибегая к профессиональной терминологии.
  Картрайт перестал ходить взад-вперед.
  – Ты когда-нибудь видел, Толли, чтобы кто-нибудь умирал таким образом?
  – Пожалуй, нет, – задумчиво произнес сэр Бартоломью. – Но я видел не так уж много смертей, как ты, возможно, думаешь. Специалист по нервным заболеваниям редко убивает своих пациентов. Он сохраняет им жизнь и зарабатывает на этом деньги. Не сомневаюсь, что Макдугал видел куда больше покойников, чем я.
  Доктор Макдугал, которого вызвала мисс Милрей, был самым популярным врачом в Лумуте.
  – Макдугал не видел, как умирал этот человек. Когда он прибыл, Бэббингтон был уже мертв. Поэтому он основывался на том, что мы… что ты ему рассказал. Макдугал говорит, что смерть последовала от удара, что Бэббингтон был уже не молод и его здоровье оставляло желать лучшего. Но меня это не удовлетворяет.
  – Возможно, его тоже, – проворчал сэр Бартоломью. – Но врач должен сказать хоть что-то. Удар – подходящее слово; оно ровным счетом ничего не означает, но удовлетворяет любительский ум. В конце концов, Бэббингтон действительно был пожилым человеком и, по словам жены, в последнее время жаловался на недомогание. Может быть, у него развилась болезнь, о которой никто не подозревал.
  – Было ли это типичным случаем?
  – Типичным случаем чего?
  – Удара или какой-нибудь известной болезни?
  – Если бы ты изучал медицину, – заявил сэр Бартоломью, – то знал бы, что типичных случаев практически не бывает.
  – Что именно вы предполагаете, сэр Чарлз? – спросил мистер Саттерсвейт.
  Картрайт не ответил, сделав неопределенный жест рукой.
  – Чарлз сам этого не знает, – усмехнулся Стрейндж. – Просто его мысли, естественно, обращаются к самым драматическим возможностям.
  Сэр Чарлз с упреком посмотрел на него. Его лицо было задумчивым. Он рассеянно покачал головой.
  В голове мистера Саттерсвейта мелькнуло воспоминание: Аристид Дюваль, глава секретной службы, распутывающий заговор в пьесе «Подземные провода». Сэр Чарлз, сам того не сознавая, прихрамывал при ходьбе. У Дюваля было прозвище Хромой.
  Между тем сэр Бартоломью продолжал безжалостно опровергать все еще не сформулированные подозрения сэра Чарлза:
  – Что именно ты подозреваешь, Чарлз? Самоубийство? Убийство? Кому могло понадобиться убивать безобидного старого священника? Это фантастично! Самоубийство еще куда ни шло. Можно вообразить причину, по которой Бэббингтон решил покончить с собой…
  – Какую причину?
  Сэр Бартоломью покачал головой:
  – Как мы можем проникнуть в тайны человеческой души? Предположим, Бэббингтону сообщили, что он страдает неизлечимым заболеванием – вроде рака. Это возможный мотив. Он мог захотеть избавить жену от тяжкой необходимости лицезреть его долгую и мучительную агонию. Конечно, это всего лишь догадка. Ничего не указывает на то, что Бэббингтон намеревался покончить жизнь самоубийством.
  – Я думал не столько о самоубийстве… – начал сэр Чарлз.
  Бартоломью Стрейндж снова усмехнулся:
  – Ну еще бы! Ты не ищешь вероятных объяснений. Тебе нужна сенсация – новый, не оставляющий следов яд в коктейле.
  Сэр Чарлз скорчил гримасу:
  – Не уверен, что мне это нужно. Черт возьми, Толли, не забывай, что я смешивал эти коктейли!
  – Внезапный приступ мании убийства? Очевидно, у нас симптомы еще не проявились, но до утра мы все будем мертвы.
  – Ты все шутишь, но… – Сэр Чарлз раздраженно оборвал фразу.
  – Я не так уж и шучу, – ответил врач. Тон его изменился – он стал серьезным, в нем звучали нотки сочувствия. – Я шучу не по поводу смерти старого Бэббингтона, а над твоими предположениями, Чарлз, потому что… ну, потому что не хочу, чтобы ты невольно причинил вред.
  – Вред? – переспросил сэр Чарлз.
  – Возможно, вы понимаете, куда я клоню, мистер Саттерсвейт?
  – Думаю, я могу догадаться, – отозвался мистер Саттерсвейт.
  – Неужели ты не видишь, Чарлз, – продолжил сэр Бартоломью, – что твои праздные подозрения могут оказаться отнюдь не безобидными? Слухи распространяются быстро. Самое смутное, абсолютно необоснованное подозрение может причинить серьезные огорчения и боль миссис Бэббингтон. Я сталкивался с подобными случаями один или два раза. Внезапная смерть, досужая болтовня, слухи и сплетни, которые распространяются все шире и никак не могут прекратиться… Черт побери, Чарлз, неужели ты не понимаешь, какой ненужной жестокостью это может обернуться? А ты всего лишь пускаешь в галоп живое воображение по весьма сомнительному курсу.
  На лице актера мелькнула нерешительность.
  – Об этом я не подумал, – признался он.
  – Ты отличный парень, Чарлз, но позволяешь своему воображению уносить тебя слишком далеко. Можешь ты серьезно поверить в то, что кто-то захотел прикончить этого абсолютно безобидного старика?
  – Полагаю, нет, – ответил сэр Чарлз. – Ты прав – это звучит нелепо, но это вовсе не моя прихоть. Мне действительно кажется, что тут что-то не так.
  Мистер Саттерсвейт негромко кашлянул.
  – Могу я высказать предположение? Мистеру Бэббингтону стало плохо вскоре после того, как он вошел в эту комнату и выпил коктейль. Я случайно заметил, как он поморщился, сделав глоток, и подумал, что он не привык к вкусу коктейлей. Но допустим, что предположение сэра Бартоломью верно – мистер Бэббингтон мог по какой-то причине хотеть покончить с собой. Это кажется мне возможным, в отличие от убийства, которое выглядит абсолютно невероятным. В таком случае мистер Бэббингтон мог положить что-то в свой бокал незаметно для нас. Насколько я вижу, в этой комнате пока еще ничего не трогали. Стаканы для коктейлей находятся на прежнем месте. Вот стакан мистера Бэббингтона. Я знаю это, потому что сидел здесь и разговаривал с ним. Предлагаю, чтобы сэр Бартоломью подверг содержимое стакана анализу – только потихоньку, не возбуждая лишних разговоров.
  Сэр Бартоломью встал и поднял стакан.
  – Хорошо, – откликнулся он. – Я доставлю тебе это удовольствие, Чарлз, но держу с тобой пари на десять фунтов против одного, что там нет ничего, кроме доброго старого джина и вермута.
  – Идет, – согласился сэр Чарлз и добавил с печальной улыбкой: – Знаешь, Толли, ты отчасти ответствен за полет моей фантазии.
  – Я?
  – Да, с твоими утренними разговорами о преступлении. Ты сказал, что этот человек, Эркюль Пуаро, похож на буревестника, что преступление повсюду следует за ним. И действительно, как только он прибыл, у нас произошла подозрительно внезапная смерть. Естественно, мои мысли сразу же устремились к убийству.
  – Интересно… – начал мистер Саттерсвейт и тут же умолк.
  – Да, – кивнул сэр Чарлз. – Мне это тоже пришло в голову. Как ты считаешь, Толли, мы можем спросить его, что он об этом думает? Я имею в виду, будет ли это этично?
  – Вопрос по существу, – пробормотал мистер Саттерсвейт.
  – Я знаком с медицинской этикой, но будь я проклят, если знаю что-то об этике детективной.
  – Нельзя просить петь профессионального певца, – заметил мистер Саттерсвейт. – Вопрос в том, можно ли просить профессионального детектива о расследовании.
  – Всего лишь о мнении, – поправил сэр Чарлз.
  В дверь негромко постучали, и в проеме возникло лицо Эркюля Пуаро с виноватым выражением.
  – Входите, приятель! – воскликнул сэр Чарлз. – Мы как раз говорили о вас.
  – Я боялся, что помешаю.
  – Вовсе нет. Хотите выпить?
  – Нет, благодарю вас. Я редко пью виски. Другое дело – стакан сиропа.
  Но сироп не входил в перечень жидкостей, которые сэр Чарлз считал пригодными для питья. Усадив гостя, актер перешел прямо к делу:
  – Я не намерен ходить вокруг да около. Мы говорили о вас, мсье Пуаро, и… и о том, что произошло сегодня вечером. Вам не кажется, что тут что-то не так?
  Брови Пуаро приподнялись.
  – Не так? Что вы имеете в виду?
  – Мой друг вбил себе в голову мысль, что старого Бэббингтона убили, – объяснил Бартоломью Стрейндж.
  – А вы так не думаете?
  – Мы бы хотели знать, что думаете вы.
  – Конечно, ему стало плохо очень неожиданно, – задумчиво промолвил Пуаро.
  – Вот именно.
  Мистер Саттерсвейт поведал о теории самоубийства и о своем предложении проанализировать содержимое стакана.
  Пуаро одобрительно кивнул:
  – Это в любом случае не причинит вреда. Как знатоку человеческой натуры, мне кажется в высшей степени невероятным, чтобы кто-то мог расправиться с очаровательным и безобидным старым джентльменом. Еще менее правдоподобной представляется мне версия самоубийства. Как бы то ни было, стакан должен нам что-то сообщить.
  – И каков, по-вашему, будет результат анализа?
  Пуаро пожал плечами:
  – Я могу лишь догадываться. В данном случае моя догадка состоит в том, что в стакане обнаружат только остатки превосходного сухого мартини. – Он отвесил поклон сэру Чарлзу. – Отравить человека с помощью одного из многих коктейлей, стоящих на подносе, очень нелегко. А если бы старый священник решил покончить с собой, он едва ли сделал бы это в гостях. Такой поступок был бы крайне неделикатным по отношению к другим, а мистер Бэббингтон показался мне очень деликатным человеком. – Пуаро сделал паузу. – Вот мое мнение.
  Последовало молчание. Затем сэр Чарлз глубоко вздохнул, открыл одно из окон и выглянул наружу.
  – Поднялся ветер, – сообщил он.
  Агент секретной службы вновь уступил место моряку.
  Но наблюдательному мистеру Саттерсвейту показалось, что сэр Чарлз слегка сожалеет о роли, которую ему толком так и не удалось сыграть.
  
  
  Глава 4
  Современная Элейн
  [631]
  – Да, но что вы об этом думаете, мистер Саттерсвейт? Только говорите правду.
  Мистер Саттерсвейт огляделся вокруг. Спасения не было. Эгг Литтон-Гор загнала его в угол на рыболовецком причале. Современные девушки ужасно энергичны и абсолютно безжалостны!
  – Эту идею вам вбил в голову сэр Чарлз, – заявил он.
  – Вовсе нет. Она была там с самого начала. Все произошло слишком внезапно.
  – Мистер Бэббингтон был старым человеком и не отличался крепким здоровьем…
  – Чепуха! – прервала Саттерсвейта Эгг. – У него был неврит и ревматический артрит. От этого не сваливаются замертво. И у него никогда не было припадков. Он принадлежал к тем старикам, которые скрипят помаленьку, но доживают до девяноста лет. Что вы думаете о дознании?
  – Все прошло… э-э… вполне нормально.
  – А о показаниях доктора Макдугала? Они выглядели в высшей степени профессиональными, с подробным описанием всех органов, но не кажется ли вам, что он просто спрятался за этим потоком слов? Суть сводилась к следующему: ничего не указывало на то, что смерть не явилась результатом естественных причин. Но он не сказал и того, что она была их результатом.
  – Не придираетесь ли вы к мелочам, дорогая?
  – Все дело в том, что доктор Макдугал сам был озадачен, но, не располагая фактами, нашел убежище в медицинских терминах. Что думает об этом сэр Бартоломью Стрейндж?
  Мистер Саттерсвейт повторил несколько изречений сэра Бартоломью.
  – Просто отмахнулся, не так ли? – задумчиво проговорила Эгг. – Ну конечно, он человек осторожный. Полагаю, важные шишки с Харли-стрит все таковы.
  – В стакане не оказалось ничего, кроме джина и вермута, – напомнил ей мистер Саттерсвейт.
  – Похоже, это все решает. Но после дознания произошло кое-что, заставившее меня усомниться…
  – Сэр Бартоломью что-то вам сказал? – Мистер Саттерсвейт начал ощущать приятное любопытство.
  – Не мне, а Оливеру. Оливеру Мэндерсу – он был в тот вечер на обеде. Возможно, вы его не запомнили…
  – Отлично запомнил. Он ваш близкий друг?
  – Был раньше. Теперь мы почти все время ссоримся. Он начал работать в офисе своего дяди в Сити и стал каким-то скользким, если вы понимаете, что я имею в виду. Твердит, что бросит это дело и займется журналистикой – он неплохо пишет, – но, по-моему, это всего лишь слова. Оливер хочет разбогатеть. Сейчас все помешаны на деньгах. По-моему, это отвратительно!
  Ее детская бескомпромиссность тронула мистера Саттерсвейта.
  – Дорогая моя, очень многие люди отвратительны не только из-за любви к деньгам.
  – Большинство людей свиньи, – весело согласилась Эгг. – Вот почему мне так жаль старого мистера Бэббингтона. Он был такой славный – готовил меня к конфирмации и так далее… Конечно, в этом много ерунды. Понимаете, мистер Саттерсвейт, я верю в христианство – не так, как мама с ее молитвенниками и заутренями, а по-настоящему, как в историческое явление. Церковь погрязла в павликианских традициях[632], но это не бросает тень на само христианство. Вот почему я не могу стать коммунистом, как Оливер. Практически мы верим в одно и то же – все должно быть общим, – но разница в том… ну, я не стану в это вдаваться. Но Бэббингтоны были настоящими христианами – не совали нос в чужие дела, никого не проклинали и всегда были добры к людям. К тому же Робин…
  – Робин?
  – Их сын… Его убили в Индии… Я… он мне очень нравился… – Эгг быстро заморгала и устремила взгляд в море. Затем ее внимание вновь вернулось к действительности и мистеру Саттерсвейту в частности. – Теперь вы понимаете, почему это меня так волнует? Предположим, это не была естественная смерть…
  – Мое дорогое дитя!
  – Ну, вы должны признать, что это чертовски странно!
  – Но ведь вы сами только что практически признали, что у Бэббингтонов не было ни единого врага во всем мире.
  – В том-то и дело! Я не могу придумать ни одного мотива…
  – Но ведь в коктейле ничего не оказалось.
  – Возможно, его укололи шприцем.
  – С ядом, который южноамериканские индейцы используют для стрел? – с усмешкой предположил мистер Саттерсвейт.
  Эгг тоже усмехнулась:
  – Вот именно. Старый добрый яд, не оставляющий следов. Возможно, в один прекрасный день вы обнаружите, что мы были правы.
  – Мы?
  – Сэр Чарлз и я. – Она слегка покраснела.
  Мистер Саттерсвейт вспомнил стихи из сборника «Цитаты на все случаи», который в дни его молодости стоял на каждой книжной полке:
  Да, был ее в два раза старше он,
  А на щеках обветренных его
  Рубцы виднелись, но, его увидев,
  Она в него влюбилась той любовью,
  Которая ее судьбою стала[633].
  Он слегка устыдился того, что думает цитатами – тем более из Теннисона, которого теперь нечасто вспоминают. Кроме того, хотя лицо сэра Чарлза было обветренным и темным от загара, шрамы на нем отсутствовали, а Эгг Литтон-Гор хоть и была, несомненно, способна на вполне здоровую страсть, едва ли могла бы погибать от любви и безвольно плыть по рекам на барке, уносимой течением. В ней не было ничего от лилейной девы из Астолата[634].
  «Если не считать ее юности…» – подумал мистер Саттерсвейт.
  Девушек всегда влечет к мужчинам средних лет, с интересным прошлым. Эгг, похоже, не являлась исключением из этого правила.
  – Почему он никогда не был женат? – внезапно спросила она.
  – Ну… – Мистер Саттерсвейт сделал паузу. Он бы ответил «из осторожности», но понимал, что такое слово будет неприемлемым для Эгг Литтон-Гор.
  У сэра Чарлза Картрайта было множество связей с актрисами и другими женщинами, но он всегда умудрялся избегать брачных уз. Однако Эгг явно хотела услышать более романтическое объяснение.
  – Та девушка, которая умерла от чахотки, – какая-то актриса, чье имя начинается на М, – говорили, что он очень любил ее.
  Мистер Саттерсвейт припомнил леди, о которой шла речь. Слухи связывали с ней Чарлза Картрайта, но он ни минуты не верил, что сэр Чарлз остался неженатым, дабы сохранить верность ее памяти. Мистер Саттерсвейт постарался объяснить это Эгг как можно тактичнее.
  – Полагаю, у него было много связей, – предположила Эгг.
  – Э-э… хм… вероятно, – отозвался мистер Саттерсвейт, чувствуя себя человеком Викторианской эпохи.
  – Мне нравятся мужчины, у которых были связи, – заявила Эгг. – Это доказывает, что они не гомосексуалисты и вообще у них все в порядке.
  Викторианство мистера Саттерсвейта ощутило еще один болезненный укол. Он не знал, что ответить, но Эгг не заметила его замешательства.
  – Знаете, – продолжала она, – сэр Чарлз гораздо умнее, чем вы думаете. Конечно, он часто позирует, словно находясь на сцене, но за этим скрывается незаурядный ум. И плавает под парусом он куда лучше, чем можно судить по его разговорам. Сейчас вам наверняка кажется, что он затеял все это для пущего эффекта – хочет сыграть роль великого детектива. Могу только сказать, что он сыграл бы ее превосходно.
  – Возможно.
  Тон мистера Саттерсвейта ясно выражал его истинные чувства по этому поводу. Эгг выразила их словами:
  – Вы считаете, что «Смерть священника» не триллер, а «Досадный инцидент за обедом» – всего лишь социальная драма. Интересно, что думает мсье Пуаро? Он должен знать.
  – Мсье Пуаро советовал нам дождаться результатов анализа коктейля, но, по его мнению, в этом нет ничего подозрительного.
  – Значит, он стареет и совсем отстал от жизни.
  Мистер Саттерсвейт поморщился, но Эгг продолжила, не сознавая своей бестактности:
  – Пойдемте к нам. Выпьете чай с мамой – вы ей очень нравитесь.
  Польщенный, мистер Саттерсвейт принял предложение.
  Придя домой, Эгг позвонила сэру Чарлзу и объяснила задержку его гостя.
  Мистер Саттерсвейт очутился в миниатюрной гостиной с хорошо отполированной старинной мебелью и полинявшим ситцем. Комната выглядела по-викториански, и мистер Саттерсвейт мысленно это одобрил.
  Он непринужденно болтал с леди Мэри. Разговор зашел о сэре Чарлзе. Хорошо ли мистер Саттерсвейт его знает? Мистер Саттерсвейт ответил, что не слишком. Несколько лет назад он вложил деньги в одну постановку с его участием. С тех пор они подружились.
  – Сэр Чарлз – очаровательный человек, – улыбнулась леди Мэри. – В этом я согласна с Эгг. Полагаю, вы заметили, что она склонна к преклонению перед выдающимися личностями?
  Мистер Саттерсвейт поинтересовался, не вызывает ли подобная склонность дочери беспокойство у леди Мэри, но, похоже, это ее не тревожило.
  – Эгг почти нигде не бывает, – со вздохом продолжала она. – Мы очень нуждаемся. Одна из моих кузин пригласила ее в Лондон и там выводила в свет, но с тех пор Эгг почти никогда отсюда не уезжала. Мне кажется, молодежь должна побольше бывать в разных местах и общаться с людьми. Иначе… ну, постоянное пребывание в одном месте иногда бывает опасным.
  Мистер Саттерсвейт согласился, думая о сэре Чарлзе и его хождении под парусом, но, как выяснилось, на уме у леди Мэри было совсем не это.
  – То, что сэр Чарлз обосновался здесь, пошло Эгг на пользу. Это расширило ее кругозор. Понимаете, здесь очень мало молодежи – особенно мужчин. Я всегда боялась, что Эгг выйдет замуж за кого попало, просто из-за отсутствия выбора.
  Интуиция не подвела мистера Саттерсвейта.
  – Вы имеете в виду молодого Оливера Мэндерса?
  – Как вы догадались, мистер Саттерсвейт? – простодушно удивилась леди Мэри. – Да, я думала о нем. Раньше они с Эгг очень много времени проводили вместе, и хотя я, наверное, старомодна, но мне не нравятся многие его идеи.
  – Молодость должна перебеситься, – заметил мистер Саттерсвейт.
  Леди Мэри покачала головой:
  – Я так боялась… Правда, его не назовешь неподходящей партией. Я знаю о нем все – дядя Оливера, который недавно принял его в свою фирму, очень богатый человек. Конечно, это глупо с моей стороны, но… – Она умолкла, не находя подходящих слов.
  – Однако вы ведь не хотели бы, леди Мэри, – сказал мистер Саттерсвейт, чувствуя себя другом семьи, – чтобы ваша дочь вышла замуж за человека вдвое старше ее.
  Ответ удивил его.
  – Возможно, это было бы безопаснее. По крайней мере, знаешь, чего можно ожидать. В таком возрасте мужские грехи и проказы обычно уже позади.
  Прежде чем мистер Саттерсвейт успел ответить, Эгг присоединилась к ним.
  – Ты задержалась, дорогая, – упрекнула ее мать.
  – Я говорила с сэром Чарлзом, мама. Он остался наедине со своей славой. – Она с укором обратилась к мистеру Саттерсвейту: – Вы не сказали мне, что все гости разбежались.
  – Они уехали вчера – все, кроме сэра Бартоломью Стрейнджа. Он хотел остаться до завтра, но сегодня утром его вызвали телеграммой в Лондон. Один из его пациентов в критическом состоянии.
  – Очень жаль, – отреагировала Эгг. – Я хотела как следует изучить гостей. Возможно, я нашла бы ключ.
  – Ключ к чему, дорогая?
  – Не имеет значения. Мистер Саттерсвейт знает. Оливер еще здесь – мы его заарканим. Он хорошо соображает, когда хочет.
  Вернувшись в «Воронье гнездо», мистер Саттерсвейт застал хозяина дома сидящим на террасе.
  – Привет, Саттерсвейт. Пили чай с Литтон-Горами?
  – Да. Вы не возражаете?
  – Конечно нет. Мне звонила Эгг. Она странная девушка…
  – Но весьма привлекательная, – заметил мистер Саттерсвейт.
  – Да, пожалуй…
  Сэр Чарлз встал и прошелся взад-вперед.
  – Как бы я хотел, – произнес он с внезапной горечью, – никогда не приезжать в это проклятое место!
  
  Глава 5
  Бегство от леди
  «Ему пришлось туго», – подумал мистер Саттерсвейт.
  Внезапно он почувствовал жалость к хозяину дома. В возрасте пятидесяти двух лет Чарлз Картрайт, прежде беззаботно разбивавший сердца женщин, влюбился сам, понимая при этом, что его страсть обречена на разочарование. Молодость тянется к молодости.
  «Девушки не открывают свои сердца всем и каждому, – подумал мистер Саттерсвейт, – а Эгг постоянно демонстрирует свои чувства к сэру Чарлзу. Будь они подлинными, она бы так не поступала. Ей нужен молодой Мэндерс». Предположения мистера Саттерсвейта обычно оказывались верными. И все же он не принял в расчет один фактор, так как не был осведомлен о нем. Зрелость часто бывает привлекательной для юности. Будучи пожилым человеком, мистер Саттерсвейт считал невероятным, чтобы Эгг могла предпочесть мужчину средних лет своему сверстнику. Для него юность была самым волшебным из всех даров.
  Он еще сильнее укрепился в своем предположении, когда после обеда позвонила Эгг и спросила разрешения привести Оливера «проконсультироваться».
  Красивый молодой человек с темными глазами, полуприкрытыми тяжелыми веками, и природной грацией движений позволил «привести» себя благодаря настойчивости Эгг, но был настроен скептически.
  – Не могли бы вы переубедить Эгг, сэр? – обратился он к сэру Чарлзу. – Это ваша здоровая сельская жизнь сделала ее такой до отвращения энергичной. Твои вкусы детские, Эгг, – преступления, сенсации и прочая чушь.
  – По-вашему, это чушь, Мэндерс?
  – Ну, сэр, просто фантастично предполагать, что безобидный старикан умер не от естественных причин.
  – Вероятно, вы правы, – согласился сэр Чарлз.
  Мистер Саттерсвейт посмотрел на него. Какую роль Чарлз Картрайт играет сегодня вечером? Только не отставного моряка и не международного детектива. Роль была явно новой. А осознав, что это за роль, мистер Саттерсвейт испытал шок. Сэр Чарлз играл вторую скрипку. Вторую скрипку при Оливере Мэндерсе.
  Он сидел в тени, наблюдая за тем, как спорят Эгг и Оливер – Эгг горячо, а Оливер лениво, – и выглядел постаревшим, усталым.
  Было одиннадцать, когда гости удалились. Сэр Чарлз вышел с ними на террасу и предложил им электрический фонарик, чтобы помочь спуститься по каменистой тропинке.
  Но в фонарике не было надобности – луна светила вовсю. Голоса Эгг и Оливера становились все тише.
  Несмотря на прекрасный вечер, мистер Саттерсвейт не собирался рисковать подхватить простуду. Он вернулся в комнату-«каюту». Сэр Чарлз задержался на террасе.
  Войдя в комнату, он запер за собой французское окно, подошел к столику сбоку и налил себе виски с содовой.
  – Завтра, Саттерсвейт, я уезжаю отсюда навсегда, – сообщил он.
  – Что?! – изумленно воскликнул мистер Саттерсвейт.
  Какой-то момент лицо сэра Чарлза выражало меланхолическое удовольствие произведенным впечатлением.
  – Это единственное, что мне остается, – пояснил он. – Я продам «Воронье гнездо». Чего мне это стоит, никто никогда не узнает… – Его голос эффектно дрогнул. Эгоцентризм сэра Чарлза, оскорбленный ролью второй скрипки, наверстывал упущенное. Это была великая сцена самоотречения, столь часто играемая им в различных драмах, где герой отказывался от чужой жены или любимой девушки. – Единственный выход – все бросить, – с напускной бравадой продолжал он. – Молодость предназначена для молодости. Эти двое созданы друг для друга, поэтому я удаляюсь…
  – Куда? – осведомился мистер Саттерсвейт.
  Актер сделал беспечный жест:
  – Куда угодно. Какая разница? Возможно, в Монте-Карло. – Чувствительный вкус подсказал ему, что этого недостаточно, и он добавил, слегка изменив тон: – Затеряться в пустыне или в толпе – какое это имеет значение? Внутренне человек всегда одинок – во всяком случае, я…
  Это явно было финальной репликой.
  Сэр Чарлз кивнул мистеру Саттерсвейту и вышел из комнаты.
  Мистер Саттерсвейт поднялся, собираясь, по примеру хозяина дома, лечь спать.
  «Думаю, это не будет пустыня», – с усмешкой подумал он.
  На следующее утро сэр Чарлз, извинившись, сообщил гостю, что уезжает в Лондон.
  – Только не сокращайте ваш визит, приятель. Я знаю, что вы собирались к Харбертонам в Тэвисток[635]. Оставайтесь до завтра, и вас отвезет шофер. Я чувствую, что, приняв решение, не должен оглядываться назад. – Сэр Чарлз с мужественным видом расправил плечи, с жаром пожал мистеру Саттерсвейту руку и предоставил его компетентным заботам мисс Милрей.
  Секретарша казалась вполне готовой к сложившейся ситуации. Она не выразила ни удивления, ни других эмоций по поводу вчерашнего решения сэра Чарлза. Мистер Саттерсвейт напрасно старался вызвать ее на разговор. Ни внезапная смерть, ни столь же внезапная перемена планов хозяина не могли вывести мисс Милрей из равновесия. Она принимала все происходящее как свершившийся факт и действовала с обычной эффективностью. Мисс Милрей позвонила агентам по продаже недвижимости, отправила телеграммы за границу и стала быстро печатать на машинке. Мистер Саттерсвейт спасся от этого угнетающего зрелища на причале. Он бесцельно бродил туда-сюда, когда его внезапно схватили за руку. Повернувшись, он увидел Эгг с бледным лицом и сверкающими глазами.
  – Что все это значит? – спросила она.
  – О чем вы? – ответил мистер Саттерсвейт вопросом на вопрос.
  – Это правда, что сэр Чарлз продает «Воронье гнездо»?
  – Истинная правда.
  – Он уезжает?
  – Уже уехал.
  – О! – Эгг отпустила его руку. Внезапно она стала походить на обиженного ребенка.
  Мистер Саттерсвейт не знал, что сказать.
  – Куда он уехал?
  – За границу. На юг Франции.
  – О!
  Мистер Саттерсвейт по-прежнему не находил слов. Здесь явно было нечто большее, чем преклонение перед выдающейся личностью.
  Жалея Эгг, он перебирал в уме различные утешительные фразы, когда она снова заговорила, напугав его.
  – Которая из чертовых стерв все это натворила? – свирепо осведомилась она.
  Мистер Саттерсвейт уставился на нее, открыв рот от изумления. Эгг снова взяла его за руку и энергично встряхнула.
  – Вы должны это знать! Которая из них? С седеющими волосами или другая?
  – Дорогая моя, я не знаю, о чем вы говорите.
  – Знаете! Должны знать! Конечно, это какая-то женщина. Я нравилась ему, а одна из этих двух баб, должно быть, заметила это в тот вечер и решила увести его от меня. Ненавижу женщин! Паршивые кошки! Видели, как была одета та, у которой зеленые волосы? Я зубами скрипела от зависти. Разумеется, у женщины, которая так одевается, все преимущества. Она стара и страшна как смертный грех, но какое это имеет значение? Рядом с ней все выглядят пугалом. Это она или та, седая? Ей в привлекательности не откажешь. И он называл ее Энджи.
  – Вы вбили себе в голову нелепые идеи, дорогая. Он… э-э… Чарлз Картрайт абсолютно не интересуется ни одной из этих женщин.
  – Я вам не верю. Во всяком случае, они им интересуются.
  – Нет-нет, вы ошибаетесь. У вас разыгралось воображение.
  – Они просто сучки!
  – Не следует использовать такие слова, дорогая.
  – Могу придумать и похуже.
  – Возможно, но лучше не надо. Уверяю вас, что вы заблуждаетесь.
  – Тогда почему он уехал… вот так?
  Мистер Саттерсвейт прочистил горло.
  – Думаю, он… э-э… считал, что так будет лучше.
  Эгг пронзила его взглядом:
  – Вы имеете в виду, что он уехал из-за меня?
  – Ну… вполне возможно.
  – Выходит, он сбежал. Очевидно, я слишком демонстрировала свои чувства. Мужчины терпеть не могут, когда их преследуют, верно? Мама права. Вы представить себе не можете, как она говорит о мужчинах. С чисто викторианской вежливостью. «Мужчинам не нравится, когда за ними бегают. Это девушки должны позволять им бегать за собой». Вот Чарлз и побежал – только не за мной, а от меня. Он боится. А я не могу последовать за ним, иначе он отправится в африканские джунгли или в такое же дикое место.
  – Хермион, вы в самом деле влюблены в сэра Чарлза? – спросил мистер Саттерсвейт.
  Она метнула на него сердитый взгляд:
  – Конечно!
  – А как же Оливер Мэндерс?
  Эгг нетерпеливо отмахнулась от Оливера и снова заговорила о своем:
  – Думаете, я должна написать Чарлзу? Ничего серьезного – обычная девичья болтовня, чтобы он избавился от своих страхов? – Она нахмурилась. – Какой же дурой я была! Мама все бы устроила гораздо лучше. Викторианцы умеют проделывать такие трюки! Мне казалось, Чарлз нуждается в поощрении. Скажите, – Эгг внезапно повернулась к мистеру Саттерсвейту, – он видел, как я целовалась с Оливером?
  – Не знаю. А когда это произошло?
  – Вчера вечером при луне, когда мы спускались по тропинке. Я думала, что, если Чарлз увидит меня и Оливера, это… ну, встряхнет его немного. Ведь я ему нравилась.
  – Не было ли это немного жестоко по отношению к Оливеру?
  Эгг решительно покачала головой:
  – Ничуть. Оливер считает честью для девушки, если он ее поцелует. Конечно, это ранит его самолюбие, но я не могла думать обо всем. Я хотела подстегнуть Чарлза – в последнее время он держался… более отчужденно.
  – По-моему, дитя мое, – произнес мистер Саттерсвейт, – вы не вполне понимаете, почему сэр Чарлз уехал так внезапно. Он думал, что вы влюблены в Оливера, и хотел избавить себя от лишней боли.
  Эгг схватила его за плечи и посмотрела ему в глаза:
  – Это правда? Какой же он тупица! О!.. – Она внезапно отпустила мистера Саттерсвейта и зашагала рядом с ним подпрыгивающей походкой. – Значит, он вернется! А если нет…
  – Что тогда?
  Эгг засмеялась:
  – Тогда я верну его – вот увидите!
  Казалось, если не считать разницу в лексиконе, у Эгг и лилейной девы из Астолата было немало общего, но мистер Саттерсвейт чувствовал, что методы Эгг куда более практичны и смерть от разбитого сердца ей не грозит.
  
  
  Акт второй
  Уверенность
  
  
  Глава 1
  Сэр Чарлз получает письмо
  Мистер Саттерсвейт приехал на денек в Монте-Карло. Традиционный круг визитов завершился, а Ривьера в сентябре была любимым местом его пребывания.
  Он сидел в саду, наслаждаясь солнцем и читая «Дейли мейл» двухдневной давности.
  Внезапно его внимание привлекло знакомое имя в заголовке: «КОНЧИНА СЭРА БАРТОЛОМЬЮ СТРЕЙНДЖА». Он быстро прочитал заметку:
  
  «С прискорбием извещаем о кончине сэра Бартоломью Стрейнджа, видного специалиста-невропатолога. Сэр Бартоломью принимал друзей в своем доме в Йоркшире. Он выглядел здоровым, бодрым и пил портвейн, когда внезапно с ним случился удар и смерть наступила прежде, чем успели вызвать врача. Сэр Бартоломью был…»
  Газета выскользнула из рук мистера Саттерсвейта. Он очень расстроился. Ему представился Стрейндж, каким он видел его в последний раз, – здоровый, веселый, цветущий. А теперь он мертв… В голове мистера Саттерсвейта мелькали фрагменты заметки. «Пил портвейн… Внезапно с ним случился удар… Смерть наступила прежде, чем успели вызвать врача…»
  Портвейн, а не коктейль, но все остальное странно походило на недавнюю смерть в Корнуолле[636]. Перед мысленным взором мистера Саттерсвейта предстало искаженное судорогой лицо доброго старого священника…
  Что, если все-таки…
  Подняв взгляд, он увидел сэра Чарлза Картрайта, идущего к нему по траве.
  – Это просто чудо, Саттерсвейт! Вы как раз тот человек, который мне нужен! Уже слышали о бедном старине Толли?
  – Только что прочитал о нем.
  Сэр Чарлз опустился на стул рядом с мистером Саттерсвейтом. На нем был безукоризненный костюм яхтсмена. Больше никаких фланелевых брюк и старых свитеров.
  – Толли был здоров как бык, Саттерсвейт! Он никогда ничем не болел! Возможно, я тупоголовый осел, но это чертовски напоминает…
  – Происшествие в Лумуте? Да, верно. Но, конечно, мы можем ошибаться, и сходство окажется всего лишь поверхностным. В конце концов, внезапные смерти случаются постоянно и от множества причин.
  Сэр Чарлз кивнул.
  – Я только что получил письмо от Эгг Литтон-Гор, – сообщил он после паузы.
  Мистер Саттерсвейт постарался скрыть улыбку.
  – Это первое письмо от нее?
  – Нет, – простодушно ответил сэр Чарлз. – Первое пришло сразу после моего приезда сюда. В нем не было ничего, кроме обычной болтовни, и я на него не ответил… Черт возьми, Саттерсвейт, я не осмелился на него ответить! Девушка, конечно, ни о чем не подозревает, но я не хотел выглядеть дураком!
  Мистер Саттерсвейт провел ладонью по губам, все еще кривившимся в усмешке.
  – Оно совсем другое. Это просьба о помощи.
  – О помощи? – Мистер Саттерсвейт поднял брови.
  – Она была в том доме… когда это произошло.
  – Вы имеете в виду, что она гостила у сэра Бартоломью, когда он умер?
  – Да.
  – Что она пишет об этом?
  Сэр Чарлз достал из кармана письмо и после недолгого колебания протянул его мистеру Саттерсвейту:
  – Лучше прочтите сами.
  Мистер Саттерсвейт с живейшим любопытством прочитал краткое послание:
  
  «Дорогой сэр Чарлз!
  Не знаю, когда это письмо дойдет до Вас, – надеюсь, что скоро. Я очень беспокоюсь и не знаю, что мне делать. Думаю, Вы уже прочли в газетах о смерти сэра Бартоломью Стрейнджа. Он умер точно так же, как мистер Бэббингтон. Это просто не может быть совпадением!
  Не могли бы Вы вернуться и что-нибудь предпринять? Конечно, это звучит немного дерзко, но Вы и раньше что-то подозревали, и никто не пожелал к Вам прислушаться, а теперь убили Вашего друга. Возможно, если Вы не вернетесь, никто никогда не узнает правду, а я уверена, что Вы можете это сделать…
  Это еще не все. Я страшно тревожусь за одного человека… Он не имеет к этому никакого отношения, но это может показаться странным… Я не могу все объяснить в письме, но, пожалуйста, возвращайтесь! Я знаю, что Вы можете узнать правду!
  Ваша Эгг».
  
  – Ну? – с нетерпением осведомился сэр Чарлз. – Послание немного бессвязное, но она писала его в спешке. Но что вы об этом думаете?
  Мистер Саттерсвейт медленно сложил вдвое лист бумаги, чтобы дать себе время подумать, прежде чем ответить.
  Он соглашался, что письмо выглядит бессвязным, но не считал, что оно написано в спешке. По его мнению, оно было весьма тщательно обдумано с целью воззвать к самолюбию, рыцарству и спортивным инстинктам Картрайта.
  Судя по тому, что мистер Саттерсвейт знал о сэре Чарлзе, послание вполне могло иметь успех.
  – Кого, вы думаете, она подразумевает под «одним человеком»? – спросил он.
  – Должно быть, Мэндерса.
  – Значит, он тоже там присутствовал?
  – Очевидно. Не знаю почему. Толли ни разу не встречался с ним, за исключением того случая в моем доме. Понятия не имею, почему он мог его пригласить.
  – Сэр Бартоломью часто устраивал приемы?
  – Три или четыре раза в год. И всегда во время «Сент-Леджера»[637].
  – Он проводил много времени в Йоркшире?
  – У него там был большой санаторий или лечебница – называйте как хотите. Толли купил старинное поместье Мелфорт-Эбби, восстановил его и построил на его территории санаторий.
  – Понятно. – Помолчав минуту, мистер Саттерсвейт осведомился: – Интересно, кто еще был на приеме?
  Сэр Чарлз предположил, что об этом сообщалось в какой-то из других газет. Они начали охоту за прессой.
  – Нашел! – воскликнул сэр Чарлз и прочитал вслух:
  
  «Сэр Бартоломью Стрейндж устраивает традиционный прием на «Сент-Леджер». Среди его гостей лорд и леди Идеи, леди Мэри Литтон-Гор, сэр Джослин и леди Кэмбелл, капитан и миссис Дейкрс и известная актриса мисс Энджела Сатклифф».
  
  Картрайт и мистер Саттерсвейт посмотрели друг на друга.
  – Дейкрсы и Энджела Сатклифф… – промолвил сэр Чарлз. – Ни слова об Оливере Мэндерсе.
  – Давайте посмотрим в сегодняшней «Континентал дейли мейл», – предложил мистер Саттерсвейт. – Там могли об этом упомянуть.
  Сэр Чарлз начал перелистывать газету и внезапно напрягся.
  – Господи, Саттерсвейт, только послушайте! «На сегодняшнем дознании по поводу кончины сэра Бартоломью Стрейнджа был вынесен вердикт о смерти в результате отравления никотином. Не было представлено никаких доказательств того, кем и каким способом введен яд». – Картрайт нахмурился. – Отравление никотином… Не понимаю. Вроде бы не такой это яд, от которого человек сваливается в припадке.
  – Что вы намерены делать?
  – Забронировать полку в «Голубом поезде» на сегодняшний вечер.
  – Возможно, я поступлю так же, – заявил мистер Саттерсвейт.
  – Вы? – Сэр Чарлз с удивлением повернулся к нему.
  – Такие дела как раз по моей части, – скромно отозвался мистер Саттерсвейт. – У меня имеется… э-э… некоторый опыт. Кроме того, я хорошо знаю тамошнего главного констебля, полковника Джонсона. Это может оказаться полезным.
  – Превосходно! – воскликнул сэр Чарлз. – Тогда я иду в бюро заказов билетов в спальные вагоны.
  «Девушка своего добилась, – подумал мистер Саттерсвейт. – Вернула его назад. Любопытно, сколько в ее письме правды? Эгг Литтон-Гор явно умеет обращать обстоятельства себе на пользу».
  Когда сэр Чарлз удалился, мистер Саттерсвейт стал медленно бродить по саду, все еще думая об Эгг. Он восхищался ее энергией и находчивостью, стараясь подавить викторианскую сторону своей натуры, которая не одобряла представительниц слабого пола, берущих на себя инициативу в сердечных делах.
  Мистер Саттерсвейт был наблюдательным человеком. Оторвавшись от размышлений о женском поле в целом и Эгг Литтон-Гор в частности, он задал себе вопрос: «Где я видел раньше эту яйцевидную голову?»
  Обладатель упомянутой головы сидел на скамейке, задумчиво глядя перед собой. Это был маленький человечек с непропорционально большими усами.
  Рядом с недовольным видом стояла английская девочка, переминаясь с ноги на ногу и методично пиная бордюр с лобелиями.
  – Не делай этого, дорогая, – велела ей мать, не отрываясь от журнала мод.
  – А мне больше нечем заняться, – отозвалась девочка.
  Маленький человечек обернулся к ней, и мистер Саттерсвейт сразу его узнал.
  – Мсье Пуаро! – воскликнул он. – Какой приятный сюрприз!
  Пуаро встал и поклонился:
  – Enchanté, monsieur[638].
  Они обменялись рукопожатиями, и мистер Саттерсвейт сел рядом с Пуаро.
  – Кажется, все сейчас в Монте-Карло. Менее получаса тому назад я встретил сэра Чарлза Картрайта, а теперь вас.
  – Сэр Чарлз тоже здесь?
  – Занимается парусным спортом. Вы знаете, что он продал дом в Лумуте?
  – Нет. Меня удивляет.
  – А меня не слишком. Не думаю, что Картрайт из тех людей, которым нравится жить вдали от общества.
  – В этом я с вами согласен. Я удивился по другому поводу. Мне казалось, у сэра Чарлза имеется особая причина оставаться в Лумуте – и притом очаровательная. Маленькая мадемуазель, которая так забавно именует себя яйцом. – В его глазах блеснули искорки.
  – Так вы это заметили?
  – Разумеется. Мое сердце очень восприимчиво к влюбленным – думаю, ваше тоже. A la jeunesse[639] всегда трогательна. – Он вздохнул.
  – Думаю, вы угадали подлинную причину отъезда сэра Чарлза из Лумута. Он сбежал, – поделился своей догадкой мистер Саттерсвейт.
  – От мадемуазель Эгг? Но ведь он явно обожает ее. Тогда к чему бежать?
  – Вы не понимаете наших англосаксонских комплексов.
  Но Пуаро следовал собственным умозаключениям:
  – Конечно, это правильная стратегия. Когда бежишь от женщины, она тут же следует за тобой. Сэр Чарлз с его опытом, несомненно, это знает.
  Эта мысль позабавила мистера Саттерсвейта.
  – Не думаю, что это соответствует действительности, – сказал он. – А что вы делаете здесь? У вас отпуск?
  – Теперь у меня постоянный отпуск. Я добился успеха, разбогател, удалился на покой и путешествую, чтобы повидать мир.
  – Великолепно, – одобрил мистер Саттерсвейт.
  – N’est-ce pas?[640]
  – Мама, – сказала английская девочка, – чем мне заняться?
  – Дорогая, – укоризненно отозвалась мать, – разве плохо поехать за границу и греться на солнышке?
  – Да, но здесь совсем нечего делать.
  – Побегай, посмотри на море.
  – Maman, – потребовала внезапно появившаяся рядом французская девочка, – joue avec moi[641].
  Французская мама оторвала взгляд от книги:
  – Amuse-toi avec la balle, Marselle[642].
  Девочка с мрачным видом послушно начала подбрасывать мяч.
  – Je m’amuse[643], – произнес Эркюль Пуаро с очень странным выражением лица и добавил, словно прочитав ответ на лице мистера Саттерсвейта: – Да-да, вы все схватываете на лету. Это именно то, о чем вы подумали.
  Он помолчал минуту-две.
  – В детстве я был беден. Семья была большая, и нам приходилось самим искать себе место под солнцем. Я поступил в полицию, усердно работал, начал делать карьеру и приобретать международную репутацию. Наконец ушел в отставку. Потом началась война, я был ранен и прибыл в Англию жалким и усталым беженцем. Одна добрая леди оказала мне гостеприимство. Она умерла, но не естественной смертью – ее убили. Eh bien[644], я напряг мозги, использовал свои маленькие серые клеточки, разоблачил убийцу и понял, что еще способен на многое[645]. Тогда началась моя вторая карьера частного детектива в Англии. Я решил немало сложных и запутанных проблем. Это была настоящая жизнь, мсье! Психология человеческой натуры невероятно увлекательна! Я становился богатым и говорил себе: «Когда у меня будет достаточно денег, я осуществлю мои мечты». – Пуаро положил руку на колено мистера Саттерсвейта. – Друг мой, бойтесь того дня, когда ваши мечты станут явью. Эта девочка рядом с нами, несомненно, мечтала о поездке за границу, о том, как там будет интересно. Вы меня понимаете?
  – Я понимаю, что с развлечениями у вас ничего не выходит, – отозвался мистер Саттерсвейт.
  Пуаро кивнул:
  – Вот именно.
  Бывали моменты, когда мистер Саттерсвейт выглядел как Пак[646]. Сейчас был один из них. На его маленьком морщинистом лице появилась озорная усмешка. Он колебался. Сказать или нет?
  Мистер Саттерсвейт медленно раскрыл газету, которую все еще держал в руке.
  – Вы видели это, мсье Пуаро? – Он указал пальцем на заметку.
  Маленький бельгиец взял газету. Пока он читал, мистер Саттерсвейт внимательно наблюдал за ним. Выражение лица Пуаро не изменилось, но мистеру Саттерсвейту показалось, что его тело напряглось, как у терьера, почуявшего крысу в норе.
  Дважды прочитав заметку, Эркюль Пуаро сложил газету вдвое и вернул ее мистеру Саттерсвейту.
  – Интересно, – заметил он.
  – Да. Кажется, сэр Чарлз Картрайт был прав, а мы ошибались, не так ли?
  – Да, – кивнул Пуаро. – Похоже, мы были не правы. Признаюсь, друг мой, я не мог поверить, что такой дружелюбный и безобидный старик был убит. Ну, возможно, я ошибся. Впрочем, друг мой, вторая смерть может оказаться всего лишь совпадением. Совпадения иногда случаются – причем самые невероятные. Я, Эркюль Пуаро, знаю много совпадений, которые удивили бы вас. – Он сделал паузу. – Конечно, инстинкт мог не подвести сэра Чарлза Картрайта. Как артист, он очень чуток и впечатлителен – ощущает скорее сами явления, нежели их причины… Такой метод зачастую гибелен, но иногда он оправдывает себя. Любопытно, где сейчас сэр Чарлз?
  – Могу вам это сообщить, – улыбнулся мистер Саттерсвейт. – Он в бюро заказов билетов в спальные вагоны. Этим вечером мы с ним возвращаемся в Англию.
  – Ага! – Восклицание прозвучало многозначительно. В блестящих насмешливых глазах Пуаро светился вопрос. – Как, однако, усерден наш сэр Чарлз! Он решил сыграть роль детектива-любителя? Или есть другая причина?
  Мистер Саттерсвейт промолчал, но Пуаро, казалось, истолковал это как ответ.
  – Понятно, – кивнул он. – Дело не только в преступлении. Тут не обошлось без прекрасных глаз мадемуазель.
  – Она написала ему, умоляя вернуться, – объяснил мистер Саттерсвейт.
  – Я не вполне понимаю… – начал Пуаро.
  – Вы не понимаете современных английских девушек? – прервал его мистер Саттерсвейт. – Это неудивительно. Я сам не всегда их понимаю. А девушка вроде мисс Литтон-Гор…
  – Pardon[647], – в свою очередь перебил его Пуаро. – Это вы меня не поняли. Я отлично понимаю мисс Литтон-Гор. Мне приходилось встречать немало таких, как она. Вы называете этот тип современным, но в действительности он… как бы это сказать… стар как мир.
  Мистер Саттерсвейт был слегка раздосадован. Ему казалось, что только он понимает Эгг. Что может знать этот нелепый иностранец об английских девушках?
  Пуаро продолжал говорить. Его голос звучал задумчиво:
  – Знание человеческой натуры может быть очень опасным.
  – Полезным, – поправил его мистер Саттерсвейт.
  – Возможно. Зависит от точки зрения.
  – Ну… – Мистер Саттерсвейт поднялся, слегка разочарованный. Он забросил наживку, а рыба не клюнула. Ему казалось, что его подвело собственное знание человеческой натуры. – Желаю вам приятных каникул.
  – Благодарю вас.
  – Надеюсь, вы навестите меня, когда будете следующий раз в Лондоне. – Мистер Саттерсвейт достал карточку. – Вот мой адрес.
  – С удовольствием, мистер Саттерсвейт. Вы очень любезны.
  – Тогда до свидания.
  – До свидания и bon voyage[648].
  Мистер Саттерсвейт зашагал прочь. Несколько секунд Пуаро смотрел ему вслед, затем снова устремил взгляд поверх лазурных вод Средиземного моря.
  Так он просидел минут десять.
  Английская девочка появилась вновь:
  – Я уже посмотрела на море, мама. Что мне делать теперь?
  – Отличный вопрос, – пробормотал Пуаро себе под нос.
  Он встал и направился в сторону бюро заказов билетов в спальные вагоны.
  
  
  Глава 2
  Исчезнувший дворецкий
  Сэр Чарлз и мистер Саттерсвейт сидели в кабинете полковника Джонсона. Главный констебль был крупным краснолицым мужчиной с командирским голосом, но дружелюбными манерами.
  Он с удовольствием приветствовал мистера Саттерсвейта и был явно рад познакомиться со знаменитым Чарлзом Картрайтом.
  – Моя жена обожает театр. Она одна из ваших… как это называют американцы?.. фанатов. Я сам люблю хорошие пьесы – не ту современную дребедень, где на сцене вытворяют черт знает что!
  Сэр Чарлз оценил справедливость упрека – сам он никогда не играл в чересчур смелых постановках, – ответил с присущим ему обаянием. Когда посетители упомянули о цели своего визита, полковник Джонсон был готов сообщить им все, что ему известно.
  – Ваш друг, говорите? Печально. Да, здесь он был очень популярен. Его санаторий пользовался отличной репутацией, да и сам сэр Бартоломью, судя по всему, был славным человеком – добрым и великодушным. Кажется, такого могут убить в последнюю очередь, тем не менее это похоже на убийство. На самоубийство не указывает ровным счетом ничего, а несчастный случай отпадает полностью.
  – Саттерсвейт и я только что вернулись из-за границы, – сообщил сэр Чарлз. – Мы знакомы лишь с обрывками сведений из газет.
  – И, естественно, хотите знать все. Ну, я расскажу вам, как обстоит дело. Несомненно, дворецкий – тот, кто нам нужен. Сэр Бартоломью нанял его только две недели назад, а сразу же после преступления он исчез – словно растворился в воздухе. Выглядит подозрительно, не так ли?
  – И вам неизвестно, куда он отправился?
  Красное лицо полковника Джонсона покраснело еще сильнее.
  – Вы считаете это небрежностью с нашей стороны? Признаю, отчасти так оно и есть. Естественно, парень был под наблюдением – как и все остальные. На наши вопросы он ответил вполне удовлетворительно – назвал лондонское агентство, через которое его наняли. Ранее он служил у сэра Хораса Берда. Говорил вежливо, без признаков паники, а потом взял и исчез, хотя за домом следили. Я дал моим ребятам хороший нагоняй, но они клянутся, что ни разу глаз не сомкнули.
  – Просто удивительно, – заметил мистер Саттерсвейт.
  – Не говоря уже о том, что это просто глупо, – добавил сэр Чарлз. – Ведь его никто не подозревал, а своим бегством он привлек к себе внимание.
  – Вот именно. К тому же далеко ему не убежать. Его описание разослано повсюду. Поимка – вопрос дней.
  – Очень странно, – произнес сэр Чарлз. – Не могу этого понять.
  – Ну, причина достаточно ясна. Он внезапно перепугался и потерял голову.
  – Неужели человек, которому хватило духу совершить убийство, не мог потом спокойно посидеть на месте?
  – Зависит от характера. Я знаю преступников. Большинство из них трусливы как зайцы. Он подумал, что его подозревают, и сбежал.
  – А вы проверили его показания о себе?
  – Естественно, сэр Чарлз. Это рутинная работа. Лондонское агентство подтверждает его рассказ. У него имелась письменная рекомендация от сэра Хораса Берда, который очень хорошо о нем отзывается. Сам сэр Хорас сейчас в Восточной Африке.
  – Значит, рекомендация может быть поддельной?
  – Совершенно верно. – Полковник Джонсон улыбнулся сэру Чарлзу с видом учителя, поздравляющего способного ученика. – Разумеется, мы телеграфировали сэру Хорасу, но может пройти порядочно времени, прежде чем мы получим ответ. Он на сафари.
  – Когда исчез этот человек?
  – На следующее утро после смерти хозяина. На обеде присутствовал врач – сэр Джослин Кэмбелл. Он токсиколог, и Дейвис – местный доктор – согласился с его выводами. Они немедленно уведомили полицию. Мы допросили всех в тот же вечер. Потом Эллис – дворецкий – ушел к себе в комнату, а утром его и след простыл. В постель он не ложился.
  – Ускользнул под покровом темноты?
  – Похоже на то. Одна из леди, которая была там в гостях, – мисс Сатклифф, актриса, – возможно, вы ее знаете?
  – Отлично знаю.
  – Мисс Сатклифф предположила, что этот человек покинул дом через потайной ход. – Полковник высморкался с виноватым видом. – Звучит в духе Эдгара Уоллеса[649], но такой ход там вроде бы действительно есть. Сэр Бартоломью очень им гордился и показывал его мисс Сатклифф. Ход ведет к обвалившейся каменной кладке примерно в миле от дома.
  – Это возможное объяснение, – согласился сэр Чарлз. – Только знал ли дворецкий о существовании потайного хода?
  – Моя жена всегда говорит, что слуги знают все. Думаю, она права.
  – Кажется, в качестве яда использовали никотин? – спросил мистер Саттерсвейт.
  – Верно. Такое случается редко. А если убитый – завзятый курильщик, каким был доктор Стрейндж, это осложняет дело. Он мог сам отравиться никотином. Но это произошло слишком внезапно.
  – Как был введен яд?
  – Мы не знаем, – признался полковник Джонсон. – Это станет самым уязвимым пунктом во всем деле. Согласно медицинскому заключению, яд принят через пищевод за несколько минут до смерти.
  – Они пили портвейн?
  – Да, но яда в нем не оказалось. Мы проверили его стакан – там не было ничего, кроме портвейна. Остальные стаканы уже унесли, но еще не вымыли – они стояли на подносе в буфетной, и ни в одном не оказалось ничего лишнего. Ел сэр Бартоломью то же, что и остальные, – суп, жареную камбалу, фазана с картофелем, шоколадное суфле, тосты с икрой. Кухарка прослужила у него пятнадцать лет. Вроде бы сэр Бартоломью никак не мог проглотить яд, тем не менее он оказался у него в желудке. Проблема хуже некуда.
  Сэр Чарлз повернулся к мистеру Саттерсвейту.
  – То же самое, что и в прошлый раз! – возбужденно воскликнул он и виновато обратился к главному констеблю: – Я должен объяснить. В моем доме в Корнуолле произошла внезапная смерть…
  Полковник Джонсон выглядел заинтересованным.
  – Кажется, я слышал об этом от юной леди – мисс Литтон-Гор.
  – Да, она была там. Значит, она рассказывала вам об этом?
  – Да, и очень цеплялась за свою теорию. Но, сэр Чарлз, я не верю, что в этой теории что-то есть. Она не объясняет побег дворецкого. Кстати, ваш дворецкий не исчез?
  – У меня не было дворецкого – только горничная.
  – А она не могла быть переодетым мужчиной?
  Сэр Чарлз улыбнулся, представив себе хорошенькую горничную Темпл в таком качестве.
  Полковник Джонсон также улыбнулся с виноватым видом.
  – Просто в голову пришло, – объяснил он. – Нет, теория мисс Литтон-Гор не кажется мне вероятной. Насколько я понимаю, в вашем доме умер пожилой священник. Кому могло понадобиться его убивать?
  – В том-то и вся проблема, – отозвался сэр Чарлз.
  – Думаю, это всего лишь совпадение. Если так, то наш убийца – дворецкий. По-видимому, он преступник-рецидивист. К сожалению, мы не смогли обнаружить его отпечатки пальцев. Дактилоскопист обшарил его спальню и буфетную, но ничего не нашел.
  – Если это дворецкий, какой у него может быть мотив?
  – Это еще одна из наших трудностей, – признался полковник Джонсон. – Возможно, он поступил туда с целью ограбления, а сэр Бартоломью поймал его на месте преступления.
  Сэр Чарлз и мистер Саттерсвейт хранили вежливое молчание. Полковник Джонсон и сам чувствовал, что его предположение не выглядит правдоподобным.
  – К сожалению, об этом мы можем только догадываться. Когда мы посадим Джона Эллиса под замок, узнаем, кто он и попадал ли когда-нибудь к нам в руки, мотив станет ясным как день.
  – Полагаю, вы просмотрели бумаги сэра Бартоломью?
  – Естественно, сэр Чарлз. Мы отнеслись к этой стороне дела со всем вниманием. Я познакомлю вас с суперинтендентом Кроссфилдом, который ведет расследование. В высшей степени надежный человек. Я сказал ему, что преступление может быть связано с профессией сэра Бартоломью, и он со мной согласился. Врачу известно много секретов. Бумаги сэра Бартоломью были тщательно просмотрены и отсортированы. Его секретарь, мисс Линдон, разбирала их вместе с Кроссфилдом.
  – И они ничего не обнаружили?
  – Ничего существенного, сэр Чарлз.
  – В доме что-нибудь пропало – серебро, драгоценности и тому подобное?
  – Абсолютно ничего.
  – Кто именно присутствовал тогда в доме?
  – У меня был список… где же он? Наверное, его взял Кроссфилд. Он с минуты на минуту должен явиться с докладом… – В этот момент раздался звонок. – А вот, вероятно, и он.
  Суперинтендент Кроссфилд оказался крупным, солидным мужчиной с довольно медлительной речью, но смышлеными голубыми глазами.
  Он отсалютовал старшему офицеру, который представил его двум посетителям.
  Возможно, если бы мистер Саттерсвейт пришел один, ему пришлось бы нелегко с Кроссфилдом. Суперинтендент не жаловал лондонских любителей с «идеями», но испытывал детское почтение к чарам театральной сцены. Он дважды видел игру сэра Чарлза, и встреча с этим героем рампы сделала его дружелюбным и даже разговорчивым.
  – Мы с женой видели вас в Лондоне, сэр, в пьесе «Дилемма лорда Эйнтри». Театр «Пэлл-Мэлл» был переполнен – мы сидели в партере, а до этого два часа отстояли в очереди за билетами. Но жена заявила, что должна увидеть сэра Чарлза Картрайта в этой пьесе.
  – Как вам известно, я оставил сцену, – сообщил сэр Чарлз. – Но в «Пэлл-Мэлл» мое имя еще помнят. – Он достал карточку и написал на ней несколько слов. – Когда в следующий раз будете в Лондоне с миссис Кроссфилд, передайте это кассиру, и вам отведут два лучших места.
  – Это очень любезно с вашей стороны, сэр Чарлз. Моя жена будет в восторге.
  После этого суперинтендент Кроссфилд стал как воск в руках бывшего актера.
  – Странное дело, сэр. За всю мою многолетнюю работу я ни разу не сталкивался с отравлением никотином. И наш доктор Дейвис тоже.
  – Я всегда думал, что это осложнение, возникающее в результате интенсивного курения.
  – По правде говоря, я тоже, сэр. Но доктор говорит, что чистый алкалоид – жидкость, не имеющая запаха, и нескольких капель достаточно, чтобы убить человека почти мгновенно.
  Сэр Чарлз присвистнул.
  – Сильная штука!
  – Да, сэр. Тем не менее ею пользуются свободно. Раствором никотина опрыскивают розы. А извлечь его можно из обычного табака.
  – Розы… – повторил сэр Чарлз. – Где я об этом слышал? – Он нахмурился и покачал головой.
  – Есть свежие данные, Кроссфилд? – осведомился главный констебль.
  – Ничего определенного, сэр. Нам сообщили, что Эллиса видели в Дареме[650], Ипсуиче[651], Бэлеме, на Лэндс-Энде[652] и еще в дюжине мест. Конечно, все это придется проверять. – Суперинтендент повернулся к посетителям. – Как только описание человека разослали, оказалось, что его видели по всей Англии.
  – А как выглядит это описание? – поинтересовался сэр Чарлз.
  Джонсон взял в руки лист бумаги.
  – «Джон Эллис, рост около пяти футов семи дюймов, слегка сутулится, волосы седеющие, небольшие бакенбарды, глаза темные, голос хрипловатый, в нижней челюсти не хватает одного зуба, что заметно, когда он улыбается, особые приметы отсутствуют».
  – Хм! – произнес сэр Чарлз. – Ничего приметного, кроме бакенбард и зуба. Бакенбарды он уже наверняка сбрил, а на его улыбку лучше не рассчитывать.
  – Беда в том, – объяснил Кроссфилд, – что никто ничего не замечает. Мне с трудом удалось вытянуть это неопределенное описание у служанок в Эбби. Вечно одна и та же история. Как-то мне описывали одного и того же человека, называя его высоким и небольшого роста, толстым и худым. Люди не умеют пользоваться глазами.
  – Вы уверены, суперинтендент, что убийца – Эллис?
  – А чего ради он сбежал, сэр? От этого факта не отвертеться.
  – Действительно, камень преткновения, – задумчиво проговорил сэр Чарлз.
  Кроссфилд повернулся к полковнику Джонсону и доложил о принятых мерах. Полковник одобрительно кивнул, а потом попросил у суперинтендента список присутствовавших в Эбби вечером, когда произошло преступление. Он включал следующих персон:
  
  Марта Леки, кухарка.
  Битрис Черч, старшая служанка.
  Дорис Коукер, служанка.
  Виктория Болл, служанка.
  Алис Уэст, горничная.
  Вайолет Бэссингтон, судомойка.
  (Все вышеупомянутые были в услужении у покойного уже некоторое время и пользовались хорошей репутацией. Миссис Леки прослужила в доме пятнадцать лет.)
  Глэдис Линдон, секретарь, тридцать три года, прослужила у сэра Бартоломью Стрейнджа три года, о возможном мотиве сведений нет.
  Гости:
  Лорд и леди Иден, Кадоган-сквер, 187.
  Сэр Джослин и леди Кэмбелл, Харли-стрит, 1256.
  Мисс Энджела Сатклифф, Кэнтрелл-Мэншенс, 28, Юго-Западный сектор, 3.
  Капитан и миссис Дейкрс, Сент-Джонс-Хаус, 3, Западный сектор, 1.
  (Миссис Дейкрс ведет дела компании «Амброзин лимитед», на Брук-стрит.)
  Леди Мэри и мисс Хермион Литтон-Гор, коттедж «Роза», Лумут.
  Мисс Мьюриэл Уиллс, Аппер-Кэткарт-роуд, 5, Тутинг[653].
  Мистер Оливер Мэндерс. Фирма «Спайер и Росс», Олд-Брод-стрит, Восточно-Центральный сектор, 2.
  
  – Хм… – произнес сэр Чарлз. – О Тутинге газеты не упоминали. Вижу, молодой Мэндерс тоже там был.
  – Это произошло случайно, сэр, – объяснил суперинтендент Кроссфилд. – Молодой джентльмен врезался на своем мотоцикле в стену вокруг Эбби, и сэр Бартоломью, который, как я понял, был слегка знаком с ним, пригласил его остаться на ночь.
  – Весьма беспечно с его стороны, – весело заметил сэр Чарлз.
  – Пожалуй, сэр, – согласился суперинтендент. – Думаю, молодой джентльмен выпил лишнее. Будь он трезвым, зачем ему врезаться в стену?
  – Полагаю, из спортивного интереса.
  – По-моему, сэр, тут замешан спирт, а не спорт.
  – Ну, благодарю вас, суперинтендент. Не возражаете, полковник Джонсон, если мы наведаемся в Эбби?
  – Конечно нет, дорогой сэр! Хотя, боюсь, вы не узнаете там ничего, помимо того, что услышали от меня.
  – Там кто-нибудь остался?
  – Только прислуга, сэр, – сказал Кроссфилд. – Гости разъехались сразу после дознания, а мисс Линдон вернулась на Харли-стрит.
  – Возможно, мы могли бы заодно повидать доктора… э-э… доктора Дейвиса? – предложил мистер Саттерсвейт.
  – Неплохая идея.
  Они узнали адрес доктора и удалились, поблагодарив полковника Джонсона за любезность.
  
  Глава 3
  Который из них?
  – Есть какие-нибудь идеи, Саттерсвейт? – спросил сэр Чарлз, когда они шли по улице.
  – А у вас? – отозвался мистер Саттерсвейт, предпочитая придерживать свое суждение до последнего момента.
  – Они не правы, Саттерсвейт, – заявил сэр Чарлз. – Не правы во всем! Им кажется, что если дворецкий сбежал, значит, он убийца. Но это не так. Нельзя сбрасывать со счетов другую смерть, которая произошла в моем доме.
  – Вы все еще придерживаетесь мнения, что эти две смерти связаны друг с другом? – осведомился мистер Саттерсвейт, хотя мысленно уже ответил на этот вопрос утвердительно.
  – Они должны быть связаны! Все указывает на это… Нам нужно найти общий фактор – человека, который присутствовал при обеих трагедиях.
  – Да, – согласился мистер Саттерсвейт. – Но это не так просто, как может показаться. Здесь слишком много общих факторов. Вы сознаете, Картрайт, что практически все присутствовавшие на обеде у вас были в гостях и у сэра Бартоломью?
  Сэр Чарлз кивнул:
  – Конечно, сознаю. А вот вы сознаете, какой из этого следует вывод?
  – Я не вполне понимаю вас, Картрайт.
  – Черт возьми, приятель, вы полагаете, что это совпадение? Нет, это было осуществлено намеренно. Почему все люди, присутствовавшие во время первой смерти, присутствовали и во время второй? Случайность? Нет! Это был план – план Толли.
  – Вот как? Да, это возможно…
  – Я в этом не сомневаюсь. Вы не знали Толли так хорошо, как я, Саттерсвейт. Он был очень терпеливым человеком, умеющим помалкивать. Я ни разу в жизни не слышал, чтобы Толли высказывал поспешное или опрометчивое мнение. Представьте себе следующую ситуацию. Бэббингтон убит – да-да, убит, будем говорить без обиняков – вечером в моем доме. Толли высмеивает мои подозрения, но сам подозревает то же самое. Он держит это при себе, но тайком строит план. Не знаю, какой именно, – едва ли он подозревал кого-то конкретно. Толли считал, что один из гостей – убийца, и придумал какой-то способ проверить, который из них.
  – А как же другие гости – Идены и Кэмбеллы?
  – Камуфляж. Толли пригласил их, чтобы его замысел не бросался в глаза.
  – И что, по-вашему, это был за замысел?
  Сэр Чарлз пожал плечами – аффектированный, чисто иностранный жест. Он снова был Аристидом Дювалем, гением секретной службы, и прихрамывал при ходьбе на левую ногу.
  – Откуда мне знать? Я не волшебник. Но какой-то замысел у него был. План потерпел неудачу, потому что убийца оказался умнее, чем думал Толли. Он первым нанес удар.
  – Он?
  – Или она. Яд в такой же степени женское оружие, как и мужское, – даже в большей.
  Мистер Саттерсвейт промолчал.
  – Вы со мной не согласны? – настаивал сэр Чарлз. – Или вы на стороне общественного мнения и считаете убийцей дворецкого?
  – А как вы объясняете его поведение?
  – Я о нем не думал. По-моему, он не имеет значения… Впрочем, могу предложить объяснение.
  – Какое?
  – Ну, скажем, полиция права, и Эллис – профессиональный преступник, входящий в банду грабителей. Он занимает пост дворецкого с помощью фальшивых рекомендаций. Потом Толли убивают. В каком положении оказывается Эллис? В доме, где произошло преступление, находится человек, чьи отпечатки пальцев имеются в Скотленд-Ярде и который известен полиции. Естественно, он пугается и бежит.
  – Через потайной ход?
  – К черту потайной ход! Он ускользнул, покуда один из тупоголовых констеблей, наблюдавших за домом, подремывал.
  – Это кажется более вероятным.
  – Ну а каково ваше мнение, Саттерсвейт?
  – Мое? Такое же, как ваше. Дворецкий представляется мне ложным следом. Я думаю, что сэра Бартоломью и бедного старого Бэббингтона убил один и тот же человек.
  – Кто-то из гостей?
  – Да.
  Последовала пауза.
  – И кто же это, по-вашему? – нарушил молчание мистер Саттерсвейт.
  – Господи, Саттерсвейт, как я могу знать?
  – Знать вы, конечно, не можете, – согласился мистер Саттерсвейт. – Я просто подумал, что у вас есть какое-то предположение. Никаких умозаключений – всего лишь догадка.
  – Увы, нет. – Помолчав, сэр Чарлз добавил: – Знаете, Саттерсвейт, когда начинаешь об этом думать, кажется невозможным, чтобы кто-то из них сделал такое.
  – Полагаю, ваша теория верна, – проговорил мистер Саттерсвейт. – Я имею в виду то, что сэр Бартоломью намеренно собрал всех подозреваемых. Но мы должны принять в расчет определенные исключения – нас с вами, миссис Бэббингтон да и молодого Мэндерса.
  – Мэндерса?
  – Его появление было чисто случайным. Он не был в числе приглашенных. Это исключает его из круга подозреваемых.
  – Тогда надо исключить и женщину-драматурга – Энтони Астор.
  – Нет-нет, она была там – мисс Мьюриэл Уиллс из Тутинга.
  – Да, верно. Я забыл ее настоящее имя.
  Картрайт нахмурился. Мистер Саттерсвейт превосходно читал чужие мысли. Он отлично знал, что творится в голове у актера, и, когда тот заговорил, мысленно поздравил себя с правильной догадкой.
  – Знаете, Саттерсвейт, вы правы. Едва ли Толли подозревал всех, кого пригласил. В конце концов, леди Мэри и Эгг тоже там присутствовали… По-видимому, он хотел воссоздать обстановку первого преступления и подозревал кого-то из гостей, а остальные были нужны ему в качестве очевидцев.
  – Что-то в этом роде, – согласился мистер Саттерсвейт. – На данном этапе можно только гадать. Допустим, мы исключаем из числа подозреваемых Литтон-Горов, вас, меня, миссис Бэббингтон и Оливера Мэндерса. Кто остается? Энджела Сатклифф?
  – Энджи? Приятель, она дружила с Толли много лет!
  – Тогда остаются Дейкрсы… Несомненно, Картрайт, вы подозреваете их. Могли бы сразу сказать это, когда я вас спросил.
  Сэр Чарлз посмотрел на него. Лицо мистера Саттерсвейта выражало скромное торжество.
  – Полагаю, вы правы, – медленно произнес сэр Чарлз. – Не то чтобы я по-настоящему их подозревал, но они кажутся более вероятными кандидатами, чем другие. Конечно, я не так хорошо их знаю, но не могу понять, зачем Фредди Дейкрсу, который проводит все свое время на скачках, или Синтии, чья жизнь посвящена изобретению немыслимо дорогой женской одежды, могло понадобиться убивать безобидного старого священника… – Он покачал головой, затем его лицо прояснилось. – Ведь есть еще эта Уиллс! Опять я забыл про нее! В ней есть что-то, не позволяющее ее запомнить. Самое невзрачное существо, какое я когда-либо видел.
  Мистер Саттерсвейт улыбнулся:
  – Мне кажется, она воплощает знаменитую строку Бернса: «Тот малый среди нас все подмечает»[654]. Думаю, мисс Уиллс проводит время, подмечая многое. Под очками у нее очень острые глаза. Наверняка она подметила все заслуживающее внимания и в этой истории.
  – Вот как? – с сомнением отозвался сэр Чарлз.
  – Сейчас нам нужно сходить куда-нибудь на ленч, – предложил мистер Саттерсвейт. – А потом мы отправимся в Эбби и попытаемся обнаружить что-нибудь на месте происшествия.
  – Похоже, Саттерсвейт, это занятие увлекло вас, – с усмешкой заметил сэр Чарлз.
  – Расследование преступлений для меня не внове, – объяснил мистер Саттерсвейт. – Однажды, когда моя машина сломалась и я заночевал в уединенной придорожной гостинице…[655]
  Продолжить ему не дали.
  – Помню, – заговорил Картрайт своим хорошо поставленным актерским голосом, – когда я путешествовал в 1921 году…
  Сэр Чарлз одержал верх.
  
  
  Глава 4
  Показания слуг
  Ничто не могло выглядеть более мирно, чем Мелфорт-Эбби, когда Картрайт и Саттерсвейт увидели его в тот сентябрьский солнечный день. Часть здания сохранилась с пятнадцатого века. Ее отреставрировали и пристроили к ней новое крыло. Санаторий не был виден отсюда – он находился поодаль.
  Сэра Чарлза и мистера Саттерсвейта впустила кухарка, миссис Леки, – дородная леди в черном, с глазами, полными слез. Она знала сэра Чарлза и обращалась в основном к нему:
  – Уверена, сэр, вы понимаете, что все это для меня значит. Хозяин умер, полицейские шляются по дому, всюду суют свой нос – даже в мусорные баки! – и все время пристают с вопросами. Не думала, что доживу до такого. Доктор был таким славным джентльменом – для нас был счастливый день, когда его сделали сэром Бартоломью. Мы с Битрис хорошо это помним, хотя Битрис пробыла здесь на два года меньше меня. А этот тип из полиции – его и джентльменом не назовешь, будь он хоть трижды суперинтендент… – Запутавшись в лабиринте собственных фраз, миссис Леки перевела дух. – Приставал с вопросами о всех служанках в доме! Конечно, Дорис ленится вставать по утрам, а Вики бывает дерзкой, но что взять с молодых – в наши дни матери не воспитывают их как следует. Однако все равно они хорошие девушки, и никакой полицейский суперинтендент не заставит меня думать иначе. «Не ждите, – сказала я ему, – что я стану говорить дурно о моих девочках. К убийству они никакого отношения не имеют – просто грех думать про них такое…» – Миссис Леки снова сделала паузу. – Мистер Эллис – другое дело; о нем я ничего не знаю и не могу за него отвечать. Он здесь чужой – приехал из Лондона, когда мистер Бейкер был в отпуске…
  – Бейкер? – спросил мистер Саттерсвейт.
  – Мистер Бейкер был дворецким сэра Бартоломью последние семь лет. Большую часть времени он проводил в Лондоне, на Харли-стрит. Помните его, сэр? – обратилась она к Картрайту, который кивнул в ответ. – Сэр Бартоломью обычно привозил его сюда, когда устраивал приемы. Но у мистера Бейкера стало худо со здоровьем, сэр Бартоломью дал ему двухмесячный отпуск, оплатил отдых на море, возле Брайтона, – доктор был очень добрым джентльменом – и временно нанял мистера Эллиса. Я объяснила суперинтенденту, что ничего не могу о нем сказать, хотя он сам говорил, что служил в лучших семьях, да и вел себя по-джентльменски…
  – А вы не заметили в нем чего-нибудь… необычного? – с надеждой спросил сэр Чарлз.
  – Странно, что вы об этом спрашиваете, сэр. Не знаю, что вам ответить – и да и нет, если понимаете, о чем я. – Ободренная взглядом сэра Чарлза, кухарка добавила: – Что-то в нем было, хотя я не знаю, что именно.
  Вот так всегда, мрачно подумал мистер Саттерсвейт. Как бы миссис Леки ни презирала полицейских, она оказалась восприимчивой к их предположениям. Раз они считали Эллиса преступником, значит, она должна была что-то в нем заметить.
  – Прежде всего, он держался сам по себе. Всегда был вежливым, как настоящий джентльмен, но много времени проводил в своей комнате и… не знаю, как это назвать, но что-то в нем было…
  – Вы не подозревали, что он на самом деле не дворецкий? – предположил сэр Чарлз.
  – Нет, он точно служил в хороших домах. Столько знал об известных людях…
  – Например?
  Но миссис Леки уклонилась от ответа. Она не собиралась пересказывать сплетни прислуги – это оскорбляло ее чувство благопристойности.
  Мистер Саттерсвейт пришел ей на помощь:
  – Не могли бы вы описать его внешность?
  Лицо кухарки сразу прояснилось.
  – Конечно, сэр. Выглядел он очень респектабельно – с бакенбардами и сединой в волосах. Немного сутулился и начинал полнеть – это его беспокоило. У него слегка подрагивали руки, но не по той причине, о которой вы, возможно, подумали. Мистер Эллис воздерживался от спиртного – не то что многие, кого я знала. Думаю, сэр, у него было что-то не так с глазами – от света они слезились. Он носил очки, но только в свободное от службы время.
  – А у него были какие-нибудь особые приметы? – допытывался сэр Чарлз. – Шрам, сломанный палец или родимое пятно?
  – Нет, сэр, ничего такого не было.
  – В детективной литературе все куда удобнее, чем в жизни, – вздохнул сэр Чарлз. – Там у подозреваемых всегда есть особые приметы.
  – У него не хватало зуба, – напомнил мистер Саттерсвейт.
  – Может быть, сэр. Я этого не замечала.
  – А как он себя вел в тот вечер, когда произошла трагедия? – спросил мистер Саттерсвейт, используя типично книжную фразу.
  – Право, сэр, не могу сказать. Я была занята на кухне, и у меня не было времени что-то подмечать.
  – Да, понимаю.
  – Когда стало известно, что хозяин умер, нас всех как громом поразило. Мы с Битрис плакали навзрыд. Девочки, конечно, были возбуждены, хотя тоже огорчились. Мистер Эллис, естественно, не так расстроился, как мы, – он здесь новичок, – но вел себя очень предупредительно и заставил меня и Битрис выпить по стакану портвейна, чтобы справиться с потрясением. Только подумать, что этот злодей… – Миссис Леки гневно сверкнула глазами, не найдя слов.
  – Насколько я понял, он исчез той же ночью?
  – Да, сэр, пошел в свою комнату, а утром его как не бывало. Потому полиция его и заподозрила.
  – Да, очень глупо с его стороны. А у вас есть идея насчет того, каким образом он покинул дом?
  – Нет, сэр. Вроде полиция наблюдала за домом всю ночь, и никто не видел, как он уходил, но полицейские тоже люди, хотя напускают на себя невесть что, приходят в порядочный дом и всюду вынюхивают…
  – Я что-то слышал о потайном ходе, – вспомнил сэр Чарлз.
  – Наверняка от полицейских, – фыркнула миссис Леки.
  – А он действительно существует?
  – Вроде говорят, что да, – осторожно ответила кухарка.
  – Вы знаете, откуда он начинается?
  – Нет, сэр. О потайных ходах в холле для прислуги лучше не упоминать, чтобы не вбивать девушкам в голову ненужные мысли. Чего доброго, они станут убегать по нему среди ночи. Все мои девушки выходят только через заднюю дверь. Мы свое место знаем.
  – Превосходно, миссис Леки. Вы очень разумны.
  Миссис Леки просияла.
  – Не могли бы мы задать несколько вопросов другим слугам? – поинтересовался сэр Чарлз.
  – Конечно, сэр, но они расскажут вам то же, что и я.
  – Я имею в виду, не столько о мистере Эллисе, сколько о самом сэре Бартоломью – о его поведении в тот вечер, и так далее. Понимаете, он был моим другом.
  – Знаю, сэр. Можете расспросить Битрис или Алис – она прислуживала за столом.
  – Да, пожалуй, я побеседую с Алис.
  Однако миссис Леки соблюдала иерархию. Битрис Черч – старшая служанка – появилась первой.
  Это была высокая, худощавая женщина с поджатыми губами, выглядевшая агрессивно-респектабельной.
  После нескольких несущественных вопросов сэр Чарлз перешел к поведению гостей в тот роковой вечер. Были ли они сильно расстроены? Что говорили или делали?
  Битрис оживилась. Как и многие, она питала нездоровый интерес к трагедиям.
  – Мисс Сатклифф очень огорчилась. Она добрая леди и бывала здесь раньше. Я предложила ей немного бренди или чашечку чая, но она и слушать не пожелала. Приняла аспирин и сказала, что все равно не сможет заснуть. Но следующим утром, когда я принесла ей чай, она спала как младенец.
  – А миссис Дейкрс?
  – Не думаю, что эту леди что-то может особенно расстроить. – Судя по тону Битрис, она не жаловала Синтию Дейкрс. – Ей хотелось поскорее убраться отсюда – она говорила, что ее бизнес может пострадать. Мистер Эллис сказал нам, что она знаменитая лондонская портниха.
  «Портниха» для Битрис означало ремесло, а на ремесло она взирала сверху вниз.
  – А ее муж?
  Битрис фыркнула:
  – Успокаивал нервы бренди. Или, наоборот, будоражил их.
  – А что вы скажете о леди Мэри Литтон-Гор?
  – Очень приятная леди. – Битрис смягчила тон. – Моя двоюродная бабушка была в услужении у ее отца. Я слышала, в молодости леди Мэри была хорошенькой девушкой. Может, она и бедна, но сразу видно – настоящая леди: всегда вежливая, никогда не суетится. Дочка у нее тоже славная. Они не так хорошо знали сэра Бартоломью, но очень огорчились.
  – А мисс Уиллс?
  К Битрис сразу вернулась ее чопорность.
  – Не могу сказать, сэр, что думала об этом мисс Уиллс.
  – А что вы сами о ней думаете? – настаивал сэр Чарлз. – Ну же, Битрис, расслабьтесь немного!
  На деревянных щеках Битрис неожиданно появились ямочки. В манерах сэра Чарлза было какое-то мальчишеское обаяние. Она не могла устоять против его чар, безотказно действовавших на публику в театре.
  – Право, сэр, не знаю, что вы хотели от меня услышать.
  – Только то, что вы думаете о мисс Уиллс.
  – Ничего, сэр. Конечно, она… – Битрис заколебалась.
  – Продолжайте, Битрис.
  – Ну, она не того класса, что другие. Я знаю, что это не ее вина, – великодушно добавила Битрис. – Но она делала вещи, которые настоящая леди ни за что не сделала бы. Всюду совала свой нос, что-то вынюхивала…
  Сэр Чарлз попытался вытянуть из Битрис нечто более конкретное, но потерпел неудачу. Она не смогла привести пример «вынюхивания», а только повторила, что мисс Уиллс совала нос в чужие дела.
  – Молодой мистер Мэндерс прибыл неожиданно, не так ли? – спросил мистер Саттерсвейт.
  – Да, сэр. Он попал в аварию прямо у ворот сторожки. Повезло, сказал он, что это случилось здесь. Конечно, дом был переполнен, но мисс Линдон устроила его в малом кабинете.
  – Все удивились при виде его?
  – Да, сэр, естественно.
  Об Эллисе Битрис не могла высказать определенное мнение. Она не так часто его видела. Конечно, то, что он сбежал, выглядит подозрительно, но она никак не может предположить, зачем ему убивать хозяина, да и другие тоже.
  – Как вел себя сэр Бартоломью? Он с нетерпением ожидал гостей? Вам не показалось, что у него что-то на уме?
  – Хозяин выглядел очень веселым, сэр. Улыбался, словно какой-то шутке. Я даже слышала, как он пошутил с мистером Эллисом, чего никогда не делал с мистером Бейкером. Со слугами он был добрым, но сдержанным.
  – Что именно он сказал? – встрепенулся мистер Саттерсвейт.
  – Точно не помню, сэр. Мистер Эллис пришел сообщить, что звонили по телефону, а сэр Бартоломью спросил, уверен ли он, что не перепутал имена. Мистер Эллис ответил, что абсолютно уверен, – со всем почтением, разумеется. А доктор засмеялся и сказал: «Вы хороший парень, Эллис, и первоклассный дворецкий. Как вы думаете, Битрис?» Я так удивилась, что не нашла ответа, – хозяин прежде никогда так не разговаривал.
  – А Эллис?
  – Ему это вроде не слишком понравилось, сэр. Он выглядел так, словно не привык к подобному обращению.
  – Что именно сообщили по телефону? – спросил сэр Чарлз.
  – Звонили из санатория, сэр, насчет пациентки, которая прибыла туда и хорошо перенесла поездку.
  – Вы не запомнили фамилию?
  – Это была какая-то странная фамилия, сэр. – Битрис заколебалась. – Миссис де Рашбриджер – что-то вроде этого.
  – Не так легко разобрать фамилию по телефону, – успокоил ее сэр Чарлз. – Большое вам спасибо, Битрис. Не могли бы мы поговорить с Алис?
  Когда Битрис вышла из комнаты, сэр Чарлз и мистер Саттерсвейт обменялись впечатлениями.
  – Мисс Уиллс вынюхивала, капитан Дейкрс напился, миссис Дейкрс не проявляла никаких эмоций. Этого чертовски мало!
  – В самом деле, – согласился мистер Саттерсвейт.
  – Будем надеяться на Алис.
  Алис оказалась скромной молодой женщиной лет тридцати. Она охотно отвечала на вопросы.
  Ей не верилось, что мистер Эллис в этом замешан. В нем было слишком много от джентльмена. Полиция подозревает, что он мошенник, но Алис уверена, что это не так.
  – Вам казалось, что он обычный порядочный дворецкий? – задал вопрос сэр Чарлз.
  – Не обычный, сэр. Он не походил ни на одного из дворецких, с которыми мне доводилось работать.
  – Но вы не думаете, что он отравил вашего хозяина?
  – Не вижу, сэр, как мистер Эллис мог это сделать. Я прислуживала за столом вместе с ним, и он не мог ничего добавить в пищу хозяина незаметно для меня.
  – А в напитки?
  – Вино подавал мистер Эллис, сэр. Сначала шерри к супу, потом рейнвейн и кларет. Но если бы в вине был яд, отравились бы все – во всяком случае, те, кто его пил. Хозяин пил то же, что и остальные. Портвейн также пили все джентльмены и некоторые леди.
  – Бокалы унесли на подносе?
  – Да, сэр. Я держала поднос, мистер Эллис поставил на него бокалы, и я отнесла их в буфетную. Там они и были, сэр, когда полиция пришла их обследовать. Стаканы с портвейном еще стояли на столе. Полиция ничего в них не нашла.
  – Вы вполне уверены, что доктор ел и пил то же, что и другие?
  – Да, сэр.
  – А кто-либо из гостей не мог дать ему…
  – Конечно нет, сэр.
  – Вы что-нибудь знаете о потайном ходе, Алис?
  – Один из садовников рассказывал что-то о нем. Вроде бы он ведет к разрушенной каменной кладке в лесу. Но в доме я не видела никакого потайного хода.
  – А Эллис никогда о нем не говорил?
  – Нет, сэр, едва ли он мог о нем знать.
  – Кто, по-вашему, убил вашего хозяина, Алис?
  – Не знаю, сэр. Не могу этому поверить. Должно быть, это несчастный случай.
  – Хм… Благодарю вас, Алис.
  – Если бы не смерть Бэббингтона, – проговорил сэр Чарлз, когда служанка вышла из комнаты, – ее можно было бы заподозрить. Она миловидная девушка и прислуживала за столом… Нет, это отпадает. Ведь Бэббингтон тоже был убит, да и Толли никогда не замечал хорошеньких девушек. Он был сделан из другого теста.
  – Но ему было пятьдесят пять, – задумчиво напомнил мистер Саттерсвейт.
  – Ну и что?
  – В таком возрасте мужчина часто теряет голову из-за девушки – особенно если не делал этого раньше.
  – Черт возьми, Саттерсвейт, мне тоже… э-э… скоро будет пятьдесят пять.
  – Знаю, – кивнул Саттерсвейт.
  Под его мягким, чуть насмешливым взглядом сэр Чарлз отвел глаза и покраснел.
  
  
  Глава 5
  В комнате дворецкого
  – Как насчет того, чтобы обследовать комнату Эллиса? – предложил Саттерсвейт, наслаждаясь зрелищем покрасневшего Картрайта.
  Актер с радостью переменил тему:
  – С удовольствием. Я как раз собирался сказать то же самое.
  – Конечно, полиция уже тщательно ее обыскала.
  – Полиция! – Сэр Чарлз с презрением отмахнулся. Стремясь забыть недавнее смущение, он с удвоенной энергией вернулся к роли Аристида Дюваля. – Полицейские – тупицы! – заявил он. – Что они искали в комнате дворецкого? Доказательства его вины. А мы будем искать доказательства его невиновности – это совсем другое дело.
  – Вы абсолютно убеждены в невиновности Эллиса?
  – Если мы правы насчет Бэббингтона, значит, он должен быть не виновен.
  – Да, и кроме того…
  Мистер Саттерсвейт не окончил фразу. Он собирался сказать, что, если Эллис окажется профессиональным преступником, который убил сэра Бартоломью, потому что тот разоблачил его, все дело станет невыносимо скучным. Но мистер Саттерсвейт вовремя вспомнил, что сэр Бартоломью был другом сэра Чарлза, и сам ужаснулся собственной бессердечности.
  На первый взгляд комната Эллиса не обещала особых открытий. Одежда аккуратно висела в шкафу и лежала в ящиках комода. Костюмы были хорошего покроя и с метками разных портных. Очевидно, прежние хозяева дарили ему обноски. Нижнее белье было такого же качества. Начищенные до блеска ботинки были надеты на колодки.
  – Девятый размер, – пробормотал мистер Саттерсвейт, подобрав один ботинок. Но так как в деле следы ног не фигурировали, это едва ли могло чем-то помочь.
  Судя по отсутствию сюртука дворецкого, Эллис ушел из дома в нем. Мистер Саттерсвейт указал на это сэру Чарлзу как на многозначительный факт.
  – Любой человек в здравом уме переоделся бы в обычный костюм.
  – Да, это странно… Выглядит так, будто он никуда не уходил. Конечно, это чепуха…
  Они продолжили поиски, но не обнаружили ни писем, ни бумаг, кроме газетных вырезок, касающихся лечения мозолей и грядущей свадьбы дочери герцога.
  На боковом столике находились блокнот с промокательной бумагой и пузырек с чернилами – ручки отсутствовали. Сэр Чарлз поднес блокнот к зеркалу, но ничего не добился. Одной страницей пользовались особенно активно, но на промокашке остались только бессмысленные каракули, а чернила выглядели старыми.
  – Либо Эллис не писал писем с тех пор, как приехал сюда, либо не пользовался при этом промокательной бумагой, – сделал вывод мистер Саттерсвейт. – Блокнот очень старый. Смотрите сами. – Он указал на едва различимое среди каракулей имя «Л. Бейкер».
  – Странно, не так ли? – заметил сэр Чарлз.
  – Что вы имеете в виду?
  – Ну, человек обычно пишет письма…
  – Нет, если он преступник.
  – Возможно, вы правы… Конечно, Эллис сбежал неспроста. Но это не значит, что он убил Толли.
  Они обследовали пол, подняв ковер и заглянув под кровать. Нигде ничего не было, кроме чернильного пятна у камина.
  Сэр Чарлз и мистер Саттерсвейт вышли из комнаты обескураженными. Их детективное рвение значительно остыло. В книгах все складывается значительно проще.
  Затем они побеседовали с младшей прислугой, трепетавшей перед миссис Леки и Битрис Черч, но не узнали ничего нового.
  – Ну, Саттерсвейт, – спросил сэр Чарлз, когда они шли через парк (мистер Саттерсвейт велел шоферу подобрать их у сторожки), – вам что-либо показалось необычным?
  Мистер Саттерсвейт задумался. Он не спешил с ответом, не желая признаться, что вся экспедиция оказалась пустой тратой времени, и перебирал в уме показания слуг, но информация была крайне скудной.
  Как недавно подытожил сэр Чарлз, мисс Уиллс вынюхивала, мисс Сатклифф очень расстроилась, миссис Дейкрс не расстроилась вовсе, а капитан Дейкрс напился. Последнее могло указывать на желание заглушить угрызения совести, но мистер Саттерсвейт знал, что Фредди Дейкрс напивался достаточно часто.
  – Ну? – поторопил его сэр Чарлз.
  – Ничего, – неохотно признался мистер Саттерсвейт. – Разве только мы вправе заключить, благодаря вырезке, что Эллис страдал мозолями.
  Сэр Чарлз криво усмехнулся:
  – Логичный вывод. Но куда он нас приведет?
  Мистер Саттерсвейт был вынужден признать, что никуда.
  – Есть еще кое-что… – начал он и тут же умолк.
  – Да? Продолжайте, дружище! Мы не должны ничего упускать из виду.
  – Мне показалось немного странным то, как, по словам служанки, сэр Бартоломью болтал с дворецким. Это кажется абсолютно нехарактерным для него.
  – Безусловно! – с энтузиазмом согласился сэр Чарлз. – Я знал Толли лучше, чем вы, и могу подтвердить, что он не был склонен к шуткам с прислугой. Толли никогда не стал бы так себя вести, если только не был по какой-то причине сильно возбужден. Вы правы, Саттерсвейт, это важно. Но опять же, куда это нас приводит?
  – Ну… – Мистер Саттерсвейт не договорил, так как вопрос сэра Чарлза был стопроцентно риторическим. Ему хотелось не услышать мнение мистера Саттерсвейта, а изложить собственное.
  – Помните, когда произошел этот инцидент? Сразу же после того, как Эллис передал ему сообщение, полученное по телефону. Думаю, мы можем сделать вывод, что это сообщение и стало причиной необычной веселости Толли. Если помните, я спросил служанку, что это было за сообщение.
  Мистер Саттерсвейт кивнул.
  – Просили передать, что некая миссис де Рашбриджер прибыла в санаторий, – напомнил он, демонстрируя, что тоже уделил внимание этому моменту. – Звучит не особенно возбуждающе.
  – Пожалуй. Но если наши рассуждения правильны, в этом сообщении должен быть какой-то скрытый смысл.
  – Да-а, – с сомнением протянул мистер Саттерсвейт.
  – Мы должны узнать его, – продолжил сэр Чарлз. – Мне пришло в голову, что это могло быть кодированное сообщение – звучащее абсолютно безобидно, но в действительности означающее нечто совсем другое. Если Толли занялся расследованием смерти Бэббингтона, сообщение могло быть связано с этим. Допустим, он нанял частного детектива, чтобы выяснить какой-то факт. Толли мог сказать ему, что, если его подозрения оправдаются, он должен позвонить и произнести эту фразу, чтобы снявший трубку не мог понять, о чем идет речь. Это объяснило бы его возбуждение и то, что он переспросил Эллиса, уверен ли тот, что правильно расслышал фамилию, – ведь Толли отлично знал, что такой женщины не существует. Внезапная неуравновешенность может быть вызвана сообщением об успехе какого-то предприятия.
  – Значит, вы считаете, что никакой миссис де Рашбриджер не существует в природе?
  – Ну, я думаю, мы должны точно это выяснить.
  – Каким образом?
  – Мы могли бы сразу же отправиться в санаторий и расспросить старшую сестру.
  – Ей это может показаться довольно странным.
  Сэр Чарлз засмеялся:
  – Предоставьте это мне.
  Они свернули с подъездной аллеи и двинулись в направлении санатория.
  – А вам, Картрайт, что-нибудь показалось необычным во время нашего визита в дом? – поинтересовался мистер Саттерсвейт.
  – Да, – отозвался сэр Чарлз, – но будь я проклят, если помню, что именно.
  Мистер Саттерсвейт с удивлением уставился на него. Картрайт нахмурился:
  – Как мне вам объяснить? Был момент, когда что-то показалось мне невероятным, но тогда у меня не было времени об этом думать, и я отложил это на потом.
  – А теперь не можете вспомнить, что это было?
  – Не могу. Помню только, что я подумал: «Это странно».
  – Это было, когда мы расспрашивали слуг? Кого именно?
  – Говорю же, не помню! И чем больше я об этом думаю, тем сильнее забываю… Если я отвлекусь на время, это может вернуться.
  Вскоре они увидели санаторий – большое белое современное здание, отделенное от парка забором. Они прошли через ворота, позвонили в парадную дверь и спросили старшую сестру.
  Вскоре к ним вышла высокая женщина средних лет, со смышленым лицом и уверенными манерами. Она знала сэра Чарлза по имени как друга покойного сэра Бартоломью Стрейнджа.
  Сэр Чарлз объяснил, что только что вернулся из-за границы, услышал о смерти своего друга и о возникших в связи с ней ужасных подозрениях и пришел узнать как можно больше подробностей. Сестра упомянула о блистательной медицинской карьере сэра Бартоломью и о тяжелой потере, какой явилась для них его кончина. Сэр Чарлз выразил беспокойство по поводу судьбы санатория. Женщина ответила, что у сэра Бартоломью были два партнера, очень способные врачи, один из которых проживает в санатории.
  – Я знаю, что Бартоломью очень гордился им, – вспомнил сэр Чарлз.
  – Да, его методы лечения имеют огромный успех.
  – Он занимается в основном нервными заболеваниями, не так ли?
  – Да.
  – Это напомнило мне, что у парня, которого я встретил в Монте-Карло, здесь лечится родственница. У нее странная фамилия – что-то вроде Расбриггер.
  – Вы имеете в виду миссис де Рашбриджер?
  – Да-да. Она сейчас здесь?
  – О да. Но, боюсь, она не сможет вас повидать еще некоторое время. Ей предписан полный покой. – Сестра улыбнулась. – Никаких писем, никаких возбуждающих посетителей…
  – Надеюсь, она не очень плоха?
  – У нее провалы в памяти и сильное нервное истощение. Но с ней все будет в порядке.
  – Кажется, Толли – сэр Бартоломью – упоминал о ней. Она была не только его пациенткой, но и другом, не так ли?
  – Не думаю, сэр Чарлз. По крайней мере, доктор ничего об этом не говорил. Миссис де Рашбриджер недавно прибыла из Вест-Индии – наша туповатая горничная никак не могла запомнить ее фамилию. Она пришла ко мне и доложила о прибытии «миссис Вест-Индии». По-моему, Рашбриджер звучит ничуть не похоже на Вест-Индию, но это любопытное совпадение – ведь женщина приехала как раз оттуда.
  – Действительно забавно. А ее муж тоже приехал?
  – Пока еще нет.
  – Очевидно, я ее с кем-то спутал. Доктора особенно интересовал этот случай?
  – Амнезия встречается достаточно часто, но она всегда интересует медиков, так как редко бывают два одинаковых случая.
  – Ну, благодарю вас, сестра. С удовольствием поболтал с вами. Я ведь знаю, как высоко ценил вас Толли. Он часто о вас говорил, – солгал сэр Чарлз.
  – Рада это слышать. – Сестра покраснела. – Мы были страшно потрясены! Убийство! Кому могло понадобиться убить доктора Стрейнджа? Это просто невероятно! Надеюсь, полиция поймает этого ужасного дворецкого. Хотя какой у него мог быть мотив?
  Сэр Чарлз печально покачал головой и направился вместе с мистером Саттерсвейтом туда, где их ждал автомобиль.
  Чтобы вознаградить себя за вынужденное бездействие во время беседы со старшей сестрой, мистер Саттерсвейт проявил живейший интерес к месту аварии, в которую попал Оливер Мэндерс, засыпав вопросами привратника – туповатого мужчину средних лет.
  Да, это произошло в том месте, где сломана стена. Молодой джентльмен ехал на мотоцикле. Нет, он не видел, как это случилось, но услышал грохот и вышел посмотреть. Молодой джентльмен стоял там, где сейчас стоит другой джентльмен. Он не выглядел пострадавшим – только сожалел о мотоцикле, разбившемся вдребезги. Молодой джентльмен спросил, что это за место, а когда узнал, что здесь живет сэр Бартоломью Стрейндж, сказал, что ему повезло, и направился к дому. Привратник не знает, как произошла авария, но полагает, что такое случается часто.
  – Странная авария, – задумчиво произнес мистер Саттерсвейт.
  Он посмотрел на широкую прямую дорогу. Ни поворотов, ни опасных перекрестков, ничего, что могло бы заставить мотоциклиста внезапно повернуть и врезаться в десятифутовую стену.
  – Что у вас на уме, Саттерсвейт? – с любопытством спросил сэр Чарлз.
  – Ничего, – ответил мистер Саттерсвейт.
  – Однако это странно, – промолвил Картрайт, озадаченно глядя на место аварии.
  Они сели в машину и поехали.
  Мистер Саттерсвейт был поглощен своими мыслями. Теория сэра Чарлза насчет кодированного сообщения не сработала – миссис де Рашбриджер существовала в действительности. Но, может быть, дело в ней самой? Не была ли она свидетельницей чего-то, или же сэр Бартоломью проявил столь необычное возбуждение, так как ее случай был интересен с медицинской точки зрения? А может, она просто привлекательная женщина? Влюбленность в возрасте пятидесяти пяти лет полностью меняет человека – мистер Саттерсвейт подмечал это неоднократно. Возможно, именно это сделало его веселым и разговорчивым…
  Его размышления прервал сэр Чарлз:
  – Не возражаете, Саттерсвейт, если мы повернем назад?
  Не дожидаясь ответа, он взял переговорную трубку и отдал приказ шоферу. Машина медленно развернулась и покатилась в обратном направлении.
  – В чем дело? – спросил мистер Саттерсвейт.
  – Я вспомнил, что показалось мне странным, – ответил сэр Чарлз. – Чернильное пятно на полу в комнате дворецкого!
  
  Глава 6
  Касающаяся чернильного пятна
  Мистер Саттерсвейт изумленно уставился на своего друга:
  – Чернильное пятно? О чем вы, Картрайт?
  – Вы помните его?
  – Помню, что оно там было.
  – А помните его местоположение?
  – Ну… не совсем.
  – У плинтуса возле камина.
  – Да, теперь вспомнил.
  – Как, по-вашему, пятно там появилось?
  Мистер Саттерсвейт задумался.
  – Пятно небольшое, – произнес он наконец. – Вряд ли опрокинулся пузырек. Думаю, Эллис уронил там авторучку – вспомните, что ни одной ручки в комнате не оказалось. – «Пусть видит, что я все замечаю не хуже его», – подумал мистер Саттерсвейт. – Должен ведь был этот человек иметь авторучку, если он хоть когда-нибудь вообще что-то писал – а доказательств этого у нас нет.
  – Есть, Саттерсвейт. Чернильное пятно.
  – Он мог не писать, а просто уронить ручку на пол.
  – Но если бы ручка была в колпачке, пятна бы не возникло.
  – Пожалуй, вы правы, – согласился мистер Саттерсвейт. – Но разве в этом есть что-то странное?
  – Возможно, нет, – отозвался сэр Чарлз. – Не могу это определить, пока не вернусь и снова все не увижу.
  Они прошли через ворота и через несколько минут подошли к дому. Сэр Чарлз успокоил любопытство прислуги, вызванное его возвращением, выдумав, что оставил карандаш в комнате дворецкого.
  – А теперь, – сказал он, успешно избавившись от предлагавшей свою помощь миссис Леки и закрыв за собой дверь комнаты Эллиса, – посмотрим, свалял ли я дурака или в моей идее что-то есть.
  По мнению мистера Саттерсвейта, первый вариант был куда более вероятным, но вежливость не позволила ему об этом упомянуть. Он сел на кровать, наблюдая за Картрайтом.
  – Вот наше пятно. – Сэр Чарлз указал на него ногой. – Прямо у плинтуса с противоположной от письменного стола стороны комнаты. Мог человек при таких обстоятельствах уронить там ручку?
  – Уронить ручку можно где угодно.
  – Да, если швырнуть ее через всю комнату, – согласился сэр Чарлз. – Но обычно с ручками так не обращаются. Хотя кто знает? Авторучки могут очень раздражать. Перья высыхают в самый неподходящий момент. Возможно, это и есть решение проблемы. Эллис вышел из себя и отшвырнул ручку.
  – Думаю, объяснений может быть очень много, – поддержал мистер Саттерсвейт. – Он мог просто положить ручку на каминную полку, а она скатилась на пол.
  Сэр Чарлз поэкспериментировал с карандашом, столкнув его с полки. Карандаш свалился на пол на расстоянии не менее фута от пятна и откатился к газовой горелке.
  – Ну а каково ваше объяснение? – поинтересовался мистер Саттерсвейт.
  – Я пытаюсь его найти.
  Со своего места у кровати мистер Саттерсвейт стал свидетелем презабавного зрелища.
  Сэр Чарлз попробовал уронить карандаш, двигаясь в сторону камина, а затем сидя на краю кровати и что-то царапая им на листке бумаги. Но чтобы карандаш упал на пятно, нужно было стоять или сидеть, прижавшись к стене, в крайне неудобном положении.
  – Это невозможно, – заявил сэр Чарлз. Он окинул взглядом стену, пятно и маленькую газовую горелку. – Если Эллис жег здесь какие-то бумаги… Но бумаги не сжигают на газовой горелке.
  Внезапно он застыл как вкопанный.
  Спустя минуту мистер Саттерсвейт получил возможность полностью оценить профессиональные данные своего друга.
  Чарлз Картрайт превратился в дворецкого Эллиса. Он сел за письменный стол и начал что-то писать, потом поднял взгляд, бегая глазами из стороны в сторону. Казалось, он внезапно что-то услышал – мистер Саттерсвейт даже мог догадаться, что именно: шаги в коридоре, – вскочил с бумагой в одной руке и ручкой в другой, метнулся к камину, продолжая прислушиваться, и попытался затолкать бумагу под горелку обеими руками, нетерпеливо бросив карандаш на пол. Карандаш упал прямо на чернильное пятно.
  – Браво! – воскликнул мистер Саттерсвейт, с энтузиазмом аплодируя.
  Убедительный спектакль создал у него впечатление, что Эллис мог поступить только так.
  – Понимаете? – со скромным торжеством в голосе заговорил сэр Чарлз, вновь становясь самим собой. – Если парень подумал, что идет полиция, и должен был спрятать то, что писал, где он мог это спрятать? Не в ящике комода или под матрацем – при обыске туда заглянули бы в первую очередь. Приподнимать половицы у него не было времени. Нет, самое лучшее место – под газовой горелкой.
  – Остается проверить, спрятано ли там что-нибудь, – заявил мистер Саттерсвейт.
  – Вот именно. Конечно, Эллис мог вытащить бумагу позднее, поняв, что тревога ложная. Но будем надеяться на лучшее.
  Сняв пиджак и засучив рукава рубашки, сэр Чарлз лег на пол и приложил глаз к щели под газовой горелкой.
  – Там что-то белеет, – сообщил он. – Но как это извлечь? Нам нужно что-то вроде женской булавки для шляпы.
  – Женщины больше не пользуются шляпными булавками, – печально напомнил мистер Саттерсвейт. – Может быть, перочинный нож?
  Но ножа под рукой тоже не оказалось.
  В конце концов мистер Саттерсвейт вышел и позаимствовал у Битрис вязальную спицу. Хотя ей было любопытно узнать, зачем она ему понадобилась, чувство приличия не позволило спросить об этом.
  Спица оправдала ожидания. Сэр Чарлз извлек полдюжины скомканных листков писчей бумаги, которые в спешке затолкали в щель.
  С растущим волнением он и мистер Саттерсвейт разгладили их. Это явно были черновики письма, написанные мелким, аккуратным почерком клерка.
  
  «Сообщаю, – начинался первый из них, – что автор этого письма не желает причинять неприятности и может ошибаться в том, что, как ему показалось, он видел вечером, но…»
  
  Вариант не удовлетворил автора, и он начал новый:
  «Джон Эллис, дворецкий, со всем почтением хотел бы побеседовать о вечерней трагедии, прежде чем идти в полицию с информацией, которой он располагает…»
  
  Снова не удовлетворенный, Эллис попробовал еще раз:
  
  «Джон Эллис, дворецкий, располагает определенными фактами, касающимися смерти доктора. Он еще не сообщил их полиции…»
  
  В следующем варианте использование третьего лица было отвергнуто.
  
  «Я крайне нуждаюсь в деньгах. Тысяча фунтов меня бы удовлетворила. Я мог бы кое-что рассказать полиции, но не хочу причинять неприятности…»
  
  Последняя версия выглядела еще откровеннее:
  
  «Я знаю, отчего умер доктор. Полиции я пока ничего не сообщал. Если вы встретитесь со мной…»
  
  Это послание обрывалось по-иному – после слова «мной» следовали неразборчивые каракули и кляксы. Очевидно, Эллис услышал что-то, встревожившее его, скомкал листы бумаги и поспешил спрятать их.
  Мистер Саттерсвейт с шумом выдохнул:
  – Поздравляю вас, Картрайт. Инстинкт не подвел вас. Отличная работа. Давайте подведем итоги. – Он сделал паузу. – Эллис, как мы и думали, негодяй. Он не убивал сэра Бартоломью, но знал, кто убийца, и готовился шантажировать его или ее…
  – Его или ее! – прервал Саттерсвейта сэр Чарлз. – К сожалению, мы этого не знаем. Жаль, что парень не начал одно из своих посланий со слова «сэр» или «мадам». Похоже, Эллис не чужд артистизма. Он тщательно потрудился над письмом. Если бы в нем содержалось хоть одно указание на то, кому оно адресовано…
  – Все равно мы значительно продвинулись, – возразил мистер Саттерсвейт. – Помните, вы говорили, что нам нужно найти в этой комнате доказательство невиновности Эллиса? Ну, мы нашли его. Эти письма доказывают, что в убийстве он неповинен, хотя и законченный мерзавец в других областях. Сэра Бартоломью убил кто-то другой, и этот же человек убил Бэббингтона. Думаю, теперь даже полиция согласится с нами.
  – Вы собираетесь рассказать им об этом? – В голосе сэра Чарлза слышалось недовольство.
  – А как еще мы можем поступить?
  – Ну… – Картрайт сел на кровать и задумался. – В данный момент мы знаем то, что больше никому не известно. Полиция ищет Эллиса, считая его убийцей. Это все знают, поэтому настоящий преступник должен чувствовать себя в относительной безопасности. Разве не жаль разрушать такую ситуацию? Ведь это наш шанс найти связь между Бэббингтоном и кем-то из этих людей. Они понятия не имеют, что кто-то связывает эту смерть со смертью Бэббингтона.
  – Я понимаю, что вы имеете в виду, – кивнул мистер Саттерсвейт. – Согласен – это наш шанс. Но тем не менее не думаю, что мы можем им воспользоваться. Гражданский долг велит нам немедленно уведомить полицию о нашем открытии. Утаивать его от них мы не имеем права.
  Сэр Чарлз с усмешкой поглядел на него:
  – Вы образец благонамеренного гражданина, Саттерсвейт. Конечно, общепринятые правила надо соблюдать, но я не такой благонамеренный гражданин, как вы, и без всяких угрызений совести попридержал бы эту информацию хотя бы на один-два дня. Нет? Ладно, сдаюсь. Будем столпами закона и порядка.
  – Понимаете, – объяснил мистер Саттерсвейт, – Джонсон мой друг и вел себя в высшей степени достойно – посвятил нас во все, что предпринимает полиция, сообщил все сведения и так далее.
  – Вы правы, – вздохнул сэр Чарлз. – Хотя никто, кроме меня, не подумал заглянуть под газовую горелку. Эта идея и в голову не пришла ни одному из тупоголовых полисменов… Но пусть будет по-вашему. Как вы думаете, Саттерсвейт, где сейчас Эллис?
  – Полагаю, – ответил мистер Саттерсвейт, – ему заплатили за то, чтобы он исчез, и он проделал это весьма эффективно.
  – Да, – вздохнул сэр Чарлз. – Очевидно, так оно и было. – Он слегка поежился. – Мне не нравится эта комната, Саттерсвейт. Давайте выйдем отсюда.
  
  
  Глава 7
  План кампании
  Сэр Чарлз и мистер Саттерсвейт вернулись в Лондон следующим вечером.
  В разговоре с полковником Джонсоном приходилось соблюдать высшую степень тактичности. Суперинтендент Кроссфилд был не слишком доволен тем, что «штатские джентльмены» обнаружили то, что упустили он и его подчиненные, и изо всех сил старался сохранить лицо.
  – Превосходно, сэр. Признаюсь, я ни разу не подумал заглянуть под газовую горелку. Не понимаю, что побудило вас это сделать.
  Картрайт и Саттерсвейт не стали пускаться в подробный отчет о том, как теории относительно чернильного пятна привели их к открытию.
  – Мы просто шарили в комнате, – ответил сэр Чарлз.
  – Но при этом держали глаза открытыми, – заметил суперинтендент, – и были вознаграждены. Не то чтобы ваша находка очень меня удивила. Если Эллис не убийца, он должен был исчезнуть по какой-то другой причине, и у меня где-то гнездилась мысль, что, возможно, его бизнес – шантаж.
  Результатом открытия стало намерение полковника Джонсона связаться с полицией Лумута, дабы расследовать смерть Стивена Бэббингтона.
  – Если они обнаружат, что он тоже умер от отравления никотином, то даже Кроссфилд признает, что эти две смерти связаны между собой, – заметил сэр Чарлз, когда они ехали в Лондон. Он все еще был слегка недоволен тем, что о его открытии пришлось сообщить полиции.
  Мистер Саттерсвейт успокоил друга, указав, что информация не подлежит огласке и не станет известна прессе.
  – Убийца ничего не заподозрит. Поиски Эллиса будут продолжены.
  Сэр Чарлз был вынужден признать, что это так.
  Он объяснил мистеру Саттерсвейту, что собирается связаться с Эгг Литтон-Гор. На конверте с ее письмом значился обратный адрес на Белгрейв-сквер. Возможно, она все еще там.
  Мистер Саттерсвейт одобрил эти намерения. Ему самому не терпелось повидать Эгг. Они договорились, что сэр Чарлз позвонит ей по прибытии в Лондон.
  Эгг оказалась в городе. Она и ее мать гостили у родственников и не собирались возвращаться в Лумут еще около недели. Уговорить Эгг пообедать с двумя друзьями не составило труда.
  – Полагаю, сюда ее не стоит приглашать, – заявил сэр Чарлз, окидывая взглядом свою роскошную квартиру. – Матери это может не понравиться. Конечно, можно попросить прийти мисс Милрей, но я предпочел бы этого не делать. От ее деловитости и компетентности у меня возникает комплекс неполноценности.
  Мистер Саттерсвейт предложил свой дом. В конце концов было решено пообедать в «Беркли», а потом, если Эгг захочет, отправиться куда-нибудь еще.
  Девушка выглядела бледной и похудевшей – мистер Саттерсвейт сразу это заметил. Казалось, ее глаза, под которыми темнели круги, стали еще больше, а подбородок – еще решительнее. Но очарование и детская энергичность никуда не исчезли.
  – Я знала, что вы вернетесь, – сказала Эгг сэру Чарлзу, а ее взгляд говорил: «Теперь, когда вы вернулись, все будет в порядке».
  «Но она отнюдь не была уверена, что он вернется, – подумал мистер Саттерсвейт. – Бедняжка мучилась неизвестностью. Неужели Картрайт этого не понимает? Актеры, как правило, достаточно тщеславны… Неужели он не знает, что девушка по уши влюблена в него?»
  Ситуация казалась мистеру Саттерсвейту очень странной. Он не сомневался, что сэр Чарлз влюблен в Эгг, а она в него. Но связью между ними, за которую оба отчаянно цеплялись, было двойное убийство.
  За обедом о преступлении почти не упоминали. Сэр Чарлз рассказывал о пребывании за границей, а Эгг говорила о Лумуте. Когда беседа грозила застопориться, вмешивался мистер Саттерсвейт. После обеда они поехали к нему.
  Дом мистера Саттерсвейта находился на набережной Челси и содержал массу произведений искусства – картины, скульптуру, китайский фарфор, доисторическую керамику, изделия из слоновой кости, миниатюры, а также подлинную чиппендейловскую и хепплуайтовскую мебель[656]. Атмосфера здесь словно располагала к добросердечности и взаимопониманию.
  Но Эгг Литтон-Гор ничего не замечала.
  – Наконец-то! – воскликнула она, бросив манто на стул.
  Эгг с живейшим интересом слушала повествование сэра Чарлза об их приключениях в Йоркшире – особенно описание находки шантажирующих писем.
  – О том, что произошло потом, мы можем только догадываться, – закончил сэр Чарлз. – Очевидно, Эллису заплатили за молчание и помогли бежать.
  – Нет, – покачала головой Эгг. – Неужели вы не понимаете? Эллис мертв!
  Мужчины были удивлены, но Эгг повторила свое заявление:
  – Конечно он мертв! Вот почему он исчез бесследно. Эллис знал слишком много, поэтому его убили. Он – третья жертва!
  Хотя Картрайт и Саттерсвейт раньше не задумывались над таким вариантом, им пришлось признать, что он отнюдь не исключен.
  – Но послушайте, дорогая, – возразил сэр Чарлз, – если он мертв, то где тело? Судя по описаниям, дворецкий весил не меньше двенадцати стоунов[657].
  – Я не знаю, где тело, – отозвалась Эгг. – Оно может находиться во множестве мест.
  – Едва ли. – Сэр Чарлз покачал головой.
  – Дайте подумать… – Эгг сделала паузу. – Например, есть масса чердаков, куда никто никогда не заглядывает. Может быть, тело спрятали в сундук на чердаке.
  – Возможно, хотя и не слишком вероятно, – согласился сэр Чарлз. – В таком случае его могут не обнаружить… до поры до времени.
  Избегать упоминания о неприятных вещах было не в стиле Эгг. Она сразу же поняла, о чем идет речь.
  – Запах распространяется вверх, а не вниз. Разлагающийся труп скорее можно обнаружить в погребе, чем на чердаке. К тому же люди долгое время могут думать, что это воняет дохлая крыса.
  – Если ваша теория верна, то убийца – мужчина. Женщина не могла бы таскать тело по дому. Да и мужчине это было бы нелегко.
  – Ну, есть и другие возможности. Вы ведь знаете, что там есть потайной ход. Мне рассказала о нем мисс Сатклифф, а сэр Бартоломью обещал показать его. Убийца мог дать Эллису денег, спуститься с ним в потайной ход якобы с целью показать выход и прикончить его там. Такое доступно даже женщине. Она могла ударить его ножом сзади, оставить тело на месте и вернуться. Никто бы ни о чем не догадался.
  Сэр Чарлз с сомнением покачал головой, но больше не оспаривал теорию Эгг.
  Мистер Саттерсвейт чувствовал уверенность, что на момент испытал такое же подозрение, когда они нашли письма в комнате дворецкого. Он припомнил, как поежился сэр Чарлз. Очевидно, тогда и актер подумал, что Эллис мертв…
  «Если так, то мы имеем дело с очень опасной личностью», – размышлял мистер Саттерсвейт, ощущая, как по спине у него бегают мурашки. Убивший троих не поколеблется убить снова.
  Следовательно, им всем грозит опасность – и сэру Чарлзу, и Эгг, и ему самому…
  Если они узнали слишком много…
  Голос сэра Чарлза оторвал его от размышлений:
  – Я кое-что не понял в вашем письме. Вы упомянули, что полиция подозревает Оливера Мэндерса. Не вижу, каким образом он может попасть даже под малейшее подозрение.
  Мистеру Саттерсвейту показалось, что Эгг слегка смутилась и даже покраснела.
  «Ага! – подумал он. – Посмотрим, как вы из этого выпутаетесь, юная леди!»
  – Это было глупо с моей стороны, – призналась Эгг. – Я запуталась. Мне казалось, что появление Оливера под предлогом, который мог быть выдуманным, способно вызвать у полиции подозрение.
  Сэр Чарлз принял объяснение достаточно легко.
  – Понятно, – кивнул он.
  – А предлог действительно был выдуман? – заговорил мистер Саттерсвейт.
  Эгг повернулась к нему:
  – Что вы имеете в виду?
  – Авария выглядит довольно странно. Я подумал, что, если она была подстроена, вы могли об этом знать.
  Эгг покачала головой:
  – Я никогда об этом не думала. Но зачем Оливеру притворяться, будто он попал в аварию?
  – У него могли быть на то вполне естественные причины. – Сэр Чарлз улыбнулся, и Эгг густо покраснела.
  – О нет! – воскликнула она.
  Картрайт вздохнул. Мистеру Саттерсвейту показалось, что его друг превратно понял смущение девушки. Сэр Чарлз внезапно стал выглядеть печальным и постаревшим.
  – Ну, – протянул он, – если вашему молодому другу больше не грозит опасность, зачем вам я?
  Эгг схватила его за рукав пиджака.
  – Не собираетесь же вы все бросить и уехать снова? Вы должны узнать правду! Я не верю, что кто-то, кроме вас, может это сделать! – Девушка говорила серьезно и убежденно. Исходившие от нее волны энергии словно захлестывали старомодную гостиную.
  – Вы так верите в меня? – Сэр Чарлз был тронут.
  – Да, да, да! Мы вдвоем доберемся до правды.
  – Вместе с Саттерсвейтом.
  – Конечно, вместе с мистером Саттерсвейтом, – без всякого интереса отозвалась Эгг.
  Мистер Саттерсвейт тайком улыбнулся. Хотела того Эгг или нет, он не намеревался выходить из игры. Ему нравились тайны, он любил наблюдать за человеческой натурой и симпатизировал влюбленным. Это дело обещало удовлетворить его вкусы.
  Сэр Чарлз сел. Его голос изменился. Теперь он был командиром, отдающим приказы.
  – Прежде всего мы должны прояснить ситуацию. Считаем мы или нет, что Бэббингтона и Бартоломью Стрейнджа убил один и тот же человек?
  – Да, – ответила Эгг.
  – Да, – повторил за ней мистер Саттерсвейт.
  – Считаем ли мы, что второе убийство явилось прямым следствием первого? Я имею в виду, что Бартоломью Стрейнджа отравили с целью предотвратить обнародование им фактов или подозрений, касающихся первого убийства?
  – Да, – отозвались Эгг и мистер Саттерсвейт, на сей раз в унисон.
  – В таком случае мы должны расследовать первое, а не второе убийство.
  Эгг кивнула.
  – По-моему, – продолжал Картрайт, – мы едва ли можем надеяться разоблачить убийцу, пока не откроем мотива первого преступления. А это серьезная проблема. Бэббингтон был славным безобидным стариком, не имевшим ни единого врага во всем мире. Тем не менее его убили – значит, на то была какая-то причина. Мы должны ее узнать. – Он сделал паузу и произнес обычным тоном: – Какие существуют причины для убийства человека? Полагаю, прежде всего корысть.
  – Месть, – подсказала Эгг.
  – Мания убийства, – добавил мистер Саттерсвейт. – Думаю, о преступлении на почве страсти в данном случае говорить не приходится. А вот страх исключить нельзя.
  Картрайт кивнул, записывая ответы на клочке бумаги.
  – Вроде бы все, – констатировал он. – Итак, во-первых, корысть. Кто-нибудь выигрывает от смерти Бэббингтона в финансовом отношении? Были ли у него деньги или он ожидал наследства?
  – Мне это кажется маловероятным. – Эгг покачала головой.
  – Мне тоже, но лучше поговорить об этом с миссис Бэббингтон. Далее месть. Не причинил ли Бэббингтон кому-то вред – может быть, в молодости? Не женился ли на чужой невесте? Это тоже нужно выяснить. Затем мания убийства. Не были ли Бэббингтон и Толли убиты безумцем? Вряд ли эта теория выдерживает критику. Даже безумец, совершая преступления, руководствуется какой-то логикой. Он может считать, что ему предначертано свыше убивать врачей или священников, но не тех и других. Думаю, версию маньяка мы тоже можем исключить. Остается страх. Откровенно говоря, это кажется мне наиболее вероятным. Бэббингтон знал что-то о ком-то – или узнал кого-то. Его убили, чтобы помешать рассказать об этом.
  – Не могу поверить, что мистер Бэббингтон мог знать что-то компрометирующее о ком-то из присутствовавших у вас в тот вечер.
  – Возможно, он сам не подозревал, что знает это, – предположил сэр Чарлз. – Мне нелегко объяснить, что я имею в виду. Допустим, например, что Бэббингтон видел определенную персону в определенном месте и в определенное время. Он не усмотрел в этом ничего необычного. Но предположим, эта персона по какой-то причине состряпала ловкое алиби с целью доказать, что в это время она находилась за сотню миль оттуда. Старый Бэббингтон абсолютно невольно мог в любую минуту ее выдать.
  – Поняла! – воскликнула Эгг. – Допустим, в Лондоне произошло убийство и Бэббингтон видел человека, который его совершил, на вокзале Паддингтон, но этот человек доказал свою невиновность с помощью алиби, подтверждающего, что в то время он находился в Лидсе.
  – Именно это я и подразумевал. Конечно, возможны иные варианты. Бэббингтон мог увидеть в тот вечер человека, которого он знал под другим именем…
  – Это могло иметь отношение к браку, – решила Эгг. – Ведь священники проводят венчания. Что, если он увидел двоеженца?
  – С таким же успехом это может быть связано с рождением или смертью, – промолвил мистер Саттерсвейт.
  – Можно сколько угодно строить догадки. – Эгг нахмурилась. – Лучше подойти к проблеме с другой стороны – заняться всеми присутствовавшими на месте обоих преступлений. Давайте составим список. Кто был в вашем доме и кто – у сэра Бартоломью? – Она взяла бумагу и карандаш у сэра Чарлза. – Дейкрсы были и там и там. Потом женщина, похожая на увядшую капусту… как бишь ее… мисс Уиллс. И мисс Сатклифф…
  – Энджелу можете исключить, – запротестовал сэр Чарлз. – Я знаю ее много лет.
  Эгг недовольно сдвинула брови.
  – Мы не можем исключать никого на том основании, что хорошо его знаем. Кроме того, мне ничего не известно об Энджеле Сатклифф. Она могла сделать это так же, как любой, – а с моей точки зрения, даже вероятнее других. У всех актрис бурное прошлое. Думаю, мисс Сатклифф – наиболее вероятный кандидат.
  Она с вызовом посмотрела на сэра Чарлза. В его глазах блеснули ответные искорки.
  – В таком случае мы не должны исключать Оливера Мэндерса.
  – Каким образом это может оказаться Оливер? Он неоднократно встречался с мистером Бэббингтоном и раньше.
  – Он присутствовал в обоих местах, а его появление у Стрейнджа выглядит… немного подозрительно.
  – Хорошо. – Помолчав, Эгг добавила: – Тогда мне лучше включить в список маму и себя… Итого у нас шесть подозреваемых.
  – Я не думаю…
  Эгг сверкнула глазами:
  – Мы будем делать все как следует или не делать вовсе.
  Мистер Саттерсвейт восстановил мир, предложив выпить, и позвонил, чтобы принесли напитки.
  Сэр Чарлз удалился в угол и стал разглядывать скульптурную голову негра. Эгг подошла к мистеру Саттерсвейту и взяла его под руку.
  – С моей стороны было глупо выходить из себя, – пробормотала она. – Но почему эту женщину нужно исключать из списка? Почему он на этом настаивал? О боже, почему я так чертовски ревнива?
  Мистер Саттерсвейт улыбнулся и похлопал ее по руке.
  – Ревность никогда не приносит пользы, дорогая моя. Если вас она одолевает, не показывайте этого. Кстати, вы в самом деле думаете, что молодого Мэндерса следует включить в число подозреваемых?
  На губах Эгг мелькнула дружелюбная детская усмешка.
  – Конечно нет. Я включила Оливера, чтобы не спугнуть его. – Она бросила взгляд на сэра Чарлза, все еще мрачно изучающего голову негра. – Не хочу, чтобы он чувствовал, будто я за ним бегаю. Но я не желаю, чтобы он считал меня влюбленной в Оливера, потому что это не так. Господи, как же все сложно! Он вот-вот скажет: «Благословляю вас, дети мои», а мне это совсем не нужно.
  – Имейте терпение, – посоветовал мистер Саттерсвейт. – В конце концов все образуется.
  – У меня нет терпения, – заявила Эгг. – Мне все нужно сразу же или даже еще быстрее.
  Мистер Саттерсвейт засмеялся, а сэр Чарлз повернулся и подошел к ним.
  Потягивая напитки, они разрабатывали план кампании. Сэру Чарлзу предстояло вернуться в «Воронье гнездо», для которого он еще не нашел покупателя. Эгг и ее мать должны были возвратиться в коттедж «Роза» скорее, чем предполагали. Миссис Бэббингтон все еще жила в Лумуте. Они постараются получить от нее всю возможную информацию и будут действовать на основании этих сведений.
  – Я знаю, что мы добьемся успеха! – Эгг склонилась к сэру Чарлзу и чокнулась с ним. – Выпьем за наш успех!
  Глядя на нее, Картрайт медленно поднес бокал к губам.
  – За успех и за будущее, – провозгласил он.
  
  
  Акт третий
  Разоблачение
  
  Глава 1
  Миссис Бэббингтон
  Миссис Бэббингтон переселилась в маленький рыболовецкий коттедж неподалеку от гавани. Через полгода она ожидала возвращения сестры из Японии, а до тех пор не строила никаких планов на будущее. Коттедж случайно оказался свободным, и миссис Бэббингтон сняла его на шесть месяцев. Она была слишком потрясена внезапной потерей, чтобы уезжать из Лумута. Стивен Бэббингтон семнадцать лет был священником лумутского прихода Сент-Петрок. В целом они счастливо прожили эти годы, несмотря на горе, причиненное гибелью их сына Робина. Остальные сыновья были далеко: Эдуард – на Цейлоне, Ллойд – в Южной Африке, а Стивен служил третьим помощником капитана на «Анголии». Они часто писали, но не могли предложить матери ни дома, ни своего общества.
  Маргарет Бэббингтон было очень одиноко…
  Впрочем, для горестных мыслей у нее было не так много времени. Она по-прежнему активно занималась приходскими делами – новый викарий не был женат – и трудилась на маленьком участке земли при коттедже – цветы всегда были частью ее жизни.
  Однажды, работая в саду, миссис Бэббингтон услышала, как щелкнула щеколда калитки, подняла голову и увидела сэра Чарлза Картрайта и Эгг Литтон-Гор.
  Маргарет знала, что девушка и ее мать должны скоро вернуться, но ее удивило появление сэра Чарлза. Ходили слухи, что он навсегда покинул эти края. Газеты сообщали о его пребывании на юге Франции. В саду «Вороньего гнезда» была установлена табличка с надписью «Продается». Никто не ожидал возвращения сэра Чарлза, и тем не менее он вернулся.
  Миссис Бэббингтон откинула прядь волос с разгоряченного лба и с сожалением посмотрела на перепачканные землей руки.
  – Не могу обменяться с вами рукопожатием, – посетовала она. – Я знаю, что в саду надо работать в перчатках, но рано или поздно снимаю их. Голыми руками полоть удобнее.
  Маргарет проводила гостей в дом. Ситцевая обивка придавала уют маленькой гостиной с фотографиями и вазами хризантем.
  – Увидеть вас было сюрпризом, сэр Чарлз. Я думала, вы навсегда уехали из «Вороньего гнезда».
  – Я тоже так думал, – признался актер. – Но иногда судьба бывает сильнее нас.
  Миссис Бэббингтон повернулась к Эгг, но девушка заговорила первой:
  – Это не просто визит вежливости, миссис Бэббингтон. Сэр Чарлз и я должны сообщить вам нечто очень серьезное. Только я… не хотела бы вас огорчать.
  Маргарет перевела взгляд с Эгг на сэра Чарлза. Ее лицо казалось посеревшим и напряженным.
  – Прежде всего, – произнес сэр Чарлз, – я хочу спросить вас: получали ли вы какое-нибудь сообщение из министерства внутренних дел?
  Женщина молча кивнула.
  – Ну, возможно, это облегчит нашу задачу.
  – Значит, вы пришли в связи с ордером на эксгумацию?
  – Да. Боюсь, для вас это окажется мучительным.
  Маргарет смягчилась, услышав сочувствие в его голосе:
  – Я не так уж сильно возражаю против этого, как вы думаете. Некоторых приводит в ужас одна мысль об эксгумации, но не меня. Прах не имеет значения – мой дорогой супруг покоится в мире, и никто не может его потревожить. Меня потрясло другое – ужасное предположение, что Стивен умер неестественной смертью. Это кажется абсолютно невозможным.
  – Мне… нам тоже сначала так казалось.
  – В каком смысле «сначала», сэр Чарлз?
  – Подозрение мелькнуло у меня в вечер смерти вашего мужа, миссис Бэббингтон, но, как и вы, я решил, что это невозможно, и выбросил его из головы.
  – Я тоже что-то заподозрила, – призналась Эгг.
  Маргарет удивленно посмотрела на нее:
  – Выходит, и вы думаете, что кто-то мог убить Стивена?
  Недоверие в ее голосе было настолько явным, что гости не знали, как приступить к делу. Наконец сэр Чарлз взял инициативу на себя:
  – Как вам известно, миссис Бэббингтон, я уезжал за границу. Когда я был на юге Франции, то прочитал в газете о смерти моего друга Бартоломью Стрейнджа при почти аналогичных обстоятельствах. Я также получил письмо от мисс Литтон-Гор.
  Эгг кивнула.
  – Я была тогда в гостях у сэра Бартоломью, миссис Бэббингтон. Все выглядело точно так же. Он пил портвейн, внезапно его лицо изменилось и… Короче говоря, он умер через две-три минуты.
  Маргарет медленно покачала головой:
  – Не могу этого понять. Сначала Стивен, потом сэр Бартоломью, такой добрый человек и толковый врач. Кто мог хотеть причинить им вред? Должно быть, это какая-то ошибка.
  – Уже доказано, что сэр Бартоломью был отравлен, – напомнил сэр Чарлз.
  – Тогда это дело рук сумасшедшего.
  – Я хочу добраться до истины, миссис Бэббингтон, – продолжил сэр Чарлз. – И чувствую, что нельзя терять время. Как только распространится новость об эксгумации, это сразу насторожит преступника. Чтобы сэкономить время, предположим заранее, что ваш муж тоже был отравлен никотином. Прежде всего, знали ли что-нибудь вы или он об использовании чистого никотина?
  – Я всегда пользуюсь раствором никотина для опрыскивания роз, но никогда не знала, что он считается ядовитым.
  – Прошлой ночью я изучал литературу на эту тему и думаю, что оба раза был применен чистый алкалоид. Случаи отравления никотином весьма необычны.
  Миссис Бэббингтон снова покачала головой:
  – Я ничего об этом не знаю, кроме того, что завзятые курильщики могут пострадать от никотина.
  – Ваш муж курил?
  – Да.
  – Вас удивило, что кому-то могло понадобиться его убить. По-вашему, у него не было врагов?
  – Я в этом уверена. Стивена все любили. Правда, иногда над ним посмеивались. – Она печально улыбнулась. – Он был немолод и боялся всяких новшеств, но его нельзя было не любить, сэр Чарлз.
  – Полагаю, миссис Бэббингтон, ваш муж не оставил много денег?
  – Почти ничего, Стивен не умел экономить. Он раздавал деньги направо и налево. Я часто распекала его за это.
  – И он не ожидал унаследовать деньги или недвижимость?
  – Нет. У Стивена было мало родственников. Его сестра замужем за священником в Нортумберленде[658], но они сами очень нуждаются, а все его дяди и тети умерли.
  – Значит, кто-либо едва ли мог выиграть в финансовом отношении от смерти мистера Бэббингтона?
  – Конечно.
  – Давайте ненадолго вернемся к вопросу о врагах. Вы говорите, что у вашего мужа не было врагов, но, возможно, они у него были в молодости?
  – По-моему, это крайне маловероятно, – скептически отозвалась миссис Бэббингтон. – Стивен не был склочной натурой. Он всегда отлично ладил с людьми.
  – Я не хочу впадать в мелодраму… – Сэр Чарлз нервно кашлянул. – Но когда он… э-э… обручился с вами, не было никакого разочарованного соперника?
  В глазах миссис Бэббингтон на момент зажглись искорки.
  – Я дочь священника, и Стивен был помощником моего отца. Он был первым молодым человеком, которого я увидела, вернувшись домой из школы. Мы сразу полюбили друг друга и были помолвлены четыре года. Потом Стивен получил приход в Кенте, и мы смогли пожениться. Наша любовная история была очень простой, сэр Чарлз, и очень счастливой.
  Картрайт склонил голову перед бесхитростным достоинством миссис Бэббингтон.
  Эгг перехватила у него инициативу:
  – Как вы думаете, миссис Бэббингтон, встречал ли раньше ваш муж кого-то из тех, кто был в тот вечер в гостях у сэра Чарлза?
  Женщина выглядела слегка озадаченной.
  – Ну, ведь там были и ваша мать, дорогая моя, а также молодой Оливер Мэндерс.
  – А остальные?
  – Мы оба видели Энджелу Сатклифф на сцене в Лондоне пять лет назад. Стивен и я были очень возбуждены, встретив ее.
  – А раньше вы с ней не встречались?
  – Нет. У нас не было знакомых среди актрис – или актеров, если на то пошло, – пока сэр Чарлз не поселился здесь. Вряд ли он знает, сколько романтики это внесло в нашу жизнь.
  – Капитана и миссис Дейкрс вы тоже раньше не встречали?
  – Маленького человечка и причудливо одетую женщину?
  – Да.
  – Нет, никогда. И другую женщину тоже – ту, которая пишет пьесы. Бедняжка показалась мне совсем не подходящей для этого занятия.
  – Значит, вы уверены, что не встречали прежде никого из них?
  – Я – точно не встречала. Уверена, что Стивен тоже. Мы ведь всюду бывали вместе.
  – И мистер Бэббингтон ничего не говорил вам о людях, с которыми вы собирались встретиться в гостях у сэра Чарлза или когда он увидел их? – допытывалась Эгг.
  – Заранее он ничего не говорил, кроме того, что предвкушает интересный вечер. А когда мы пришли туда, у него оставалось не так много времени… – Ее лицо исказила судорога.
  Сэр Чарлз поспешил вмешаться:
  – Простите, что донимаем вас вопросами. Но ведь должна быть какая-то причина для этого жестокого и на первый взгляд абсолютно бессмысленного преступления. Если бы мы могли до нее добраться…
  – Понимаю, – кивнула миссис Бэббингтон. – Если это убийство, должна быть какая-то причина… Но я не могу представить ее себе.
  Последовала пауза, которую нарушил сэр Чарлз:
  – Не могли бы вы кратко изложить мне биографию вашего мужа?
  У миссис Бэббингтон была хорошая память на даты. Сэр Чарлз записал с ее слов следующее:
  
  «Стивен Бэббингтон родился в 1868 г. в Айлингтоне, Девоншир[659]. Учился в школе Св. Павла и в Оксфорде. Стал дьяконом и был назначен в приход Хокстона в 1891 г. В 1892 г. получил сан священника. Был помощником преподобного Лорримера в Эслингтоне, Суррей[660], в 1894–1899 гг. В 1899 г. женился на Маргарет Лорример и получил назначение в Джиллинг, Кент. Переведен в приход Сент-Петрок в Лумуте в 1916 г.».
  
  – Это позволит нам хоть с чего-то начать, – заключил сэр Чарлз. – По-моему, наиболее перспективным является период, когда мистер Бэббингтон был викарием церкви Святой Марии в Джиллинге. Более ранние события кажутся слишком отдаленными, чтобы иметь отношение к кому-то из моих гостей в тот вечер.
  Миссис Бэббингтон вздрогнула:
  – Вы в самом деле думаете… что один из них…
  – Я не знаю, что и думать. Бартоломью Стрейндж что-то видел или о чем-то догадался и умер таким же образом, как и ваш муж. Пятеро…
  – Семеро, – поправила Эгг.
  – Семеро из моих гостей при этом присутствовали. Один из них должен быть виновен.
  – Но почему?! – воскликнула миссис Бэббингтон. – Какая у кого-то из них могла быть причина убить Стивена?
  – Это, – ответил сэр Чарлз, – мы и намерены выяснить.
  
  
  Глава 2
  Леди Мэри
  Мистер Саттерсвейт прибыл в «Воронье гнездо» вместе с сэром Чарлзом. Покуда хозяин дома и Эгг Литтон-Гор наносили визит миссис Бэббингтон, он пил чай с матерью Эгг.
  Леди Мэри нравился мистер Саттерсвейт. Несмотря на внешнюю мягкость и покорность, она весьма четко делила людей на тех, которые ей нравятся и которые не нравятся.
  Мистер Саттерсвейт потягивал китайский чай из чашки дрезденского фарфора, закусывая его микроскопическим сандвичем и не переставая болтать. Во время предыдущего визита у них обнаружилась масса общих друзей и знакомых. Сегодняшняя беседа началась на ту же тему, но постепенно перешла в более интимное русло. Мистер Саттерсвейт был тактичным человеком – он умел слушать о чужих огорчениях, не перемежая их своими собственными. Даже в прошлый раз леди Мэри казалось вполне естественным поведать ему о ее озабоченности будущим дочери. Сейчас же она говорила с ним как с давним другом.
  – Эгг так упряма! – жаловалась леди Мэри. – Если вобьет что-нибудь себе в голову, то ее уже не переубедишь. Знаете, мистер Саттерсвейт, мне совсем не нравится то, что она… ну, вмешивается в эту неприятную историю. Я знаю, что Эгг только посмеялась бы надо мной, но это занятие совсем не для леди. – Она слегка покраснела. В ее мягких и простодушных карих глазах, устремленных на мистера Саттерсвейта, светилась по-детски простодушная мольба.
  – Я знаю, что вы имеете в виду, – отозвался он. – Признаюсь, мне самому это не нравится, хотя я понимаю, что это старомодное предубеждение. Тем не менее мы не можем рассчитывать, что в наши просвещенные дни молодые леди будут сидеть дома за вышиванием и вздрагивать при мысли о насилии и преступлениях.
  – Я даже думать не могу об убийстве. – Леди Мэри поежилась. – Мне и в голову не приходило, что я окажусь замешанной в подобную историю. Это было ужасно! Бедный сэр Бартоломью.
  – Вы не слишком хорошо его знали? – спросил Саттерсвейт.
  – Думаю, я встречала его только дважды. Первый раз около года назад, когда он приезжал к сэру Чарлзу на уик-энд, а второй – в тот ужасный вечер, когда умер бедный мистер Бэббингтон. Я очень удивилась, получив приглашение, но приняла его, думая, что это развлечет Эгг. У бедняжки мало удовольствий, и она… ну, выглядела подавленной, словно потеряла интерес к жизни. Я думала, что прием у сэра Бартоломью ее немного развеселит.
  Мистер Саттерсвейт кивнул.
  – Расскажите мне об Оливере Мэндерсе, – попросил он. – Этот парень меня интересует.
  – Думаю, он умен, – начала леди Мэри. – Конечно, жизнь у него была нелегкая… – Заметив вопросительный взгляд мистера Саттерсвейта, она покраснела и добавила: – Дело в том, что его родители не были женаты…
  – Вот как? Я и понятия об этом не имел.
  – Здесь все это знают, иначе я не стала бы об этом рассказывать. Старая миссис Мэндерс, бабушка Оливера, живет в Данбойне – большом доме на дороге в Плимут. Ее муж был там адвокатом, а сын поступил в лондонскую фирму, добился успеха и разбогател. Дочь была хорошенькой девушкой и безоглядно влюбилась в женатого мужчину. Я во всем виню только его. После жуткого скандала они уехали вместе. Его жена так и не дала ему развода. Девушка умерла вскоре после того, как произвела на свет Оливера. Лондонский дядя стал его опекуном – у них с женой нет детей. Мальчик делил свое время между ними и бабушкой и всегда приезжал сюда на летние каникулы. – Она сделала паузу. – Мне было жаль Оливера. По-моему, его самоуверенность во многом напускная.
  – Неудивительно, – согласился мистер Саттерсвейт. – Это достаточно распространенный феномен. Если я вижу человека, который выглядит самоуверенным и постоянно хвастается, то всегда знаю, что он тайно страдает комплексом неполноценности.
  – Звучит довольно странно.
  – Комплекс неполноценности – загадочная штука. К примеру, Криппен[661], несомненно, им обладал. Жажда самоутверждения таится за многими преступлениями.
  – Мне это кажется очень странным, – повторила леди Мэри.
  Ее изящная фигура с покатыми плечами, мягкий взгляд карих глаз, полное отсутствие косметики пробуждали в мистере Саттерсвейте сентиментальные настроения.
  Должно быть, в молодости она была красива, подумал он. Не броской красотой розы, а скромной прелестью фиалки…
  На мистера Саттерсвейта нахлынули воспоминания о собственной молодости, и вскоре он начал рассказывать леди Мэри о единственной в его жизни любовной истории – весьма скромной по нынешним стандартам, но очень дорогой его сердцу.
  Мистер Саттерсвейт поведал ей о миловидной девушке, с которой как-то отправился в Кью[662] посмотреть на колокольчики, собираясь в тот же день сделать ей предложение. Ему казалось, что она разделяет его чувства, но, когда они стояли, глядя на колокольчики, девушка призналась… что любит другого. Он скрыл обуревавшие его эмоции и ограничился ролью преданного друга.
  Возможно, это нельзя было назвать романом в полном смысле слова, но повествование соответствовало атмосфере гостиной леди Мэри с ее фарфором и ситцем.
  Потом леди Мэри рассказала ему о своей жизни и о браке, который не был очень счастливым.
  – Я была глупой девчонкой, мистер Саттерсвейт. Девушки часто бывают глупыми – они так уверены в себе и в том, что все знают лучше других. О так называемом «женском инстинкте» много говорят и пишут, но я не верю в его существование. Никакой инстинкт не способен предостеречь девушек от мужчин определенного типа. Их предупреждают родители, но они им не верят. Напротив, как это ни ужасно, их привлекают мужчины, о которых говорят дурно. Они сразу же думают, что их любовь поможет изменить их.
  – Да, – кивнул мистер Саттерсвейт. – А когда опыт приходит, уже слишком поздно.
  – Я сама была во всем виновата, – вздохнула леди Мэри. – Мои родители не хотели, чтобы я выходила замуж за Роналда. Он был хорошего происхождения, но имел плохую репутацию. Отец прямо заявил мне, что Роналд – полное ничтожество, но я верила, что ради меня он начнет жизнь заново… – Она помолчала, вспоминая прошлое. – Роналд был необычайно обаятельным человеком, но я скоро поняла, что отец был прав. Это старомодная фраза, однако он разбил мне сердце. Я постоянно боялась его очередной выходки.
  Мистер Саттерсвейт, которого всегда интересовала чужая жизнь, издал невнятный звук, выражавший сочувствие.
  – Это может показаться жестоким, мистер Саттерсвейт, но я испытала облегчение, когда Роналд умер от пневмонии. Не то чтобы я перестала его любить – нет, я любила Роналда до последнего момента, – но больше не питала насчет его никаких иллюзий. К тому же у меня оставалась Эгг… – Ее голос смягчился. – Она была такой забавной малышкой. Все время пыталась встать и падала, как яйцо, – отсюда пошло это нелепое прозвище. – Леди Мэри вновь сделала паузу. – Последние несколько лет я находила утешение в книгах по психологии. Там говорится, что люди часто не в состоянии справиться с дурными наклонностями. Это происходит даже в самых благополучных семьях. Еще мальчиком Роналд воровал в школе деньги, в которых абсолютно не нуждался. Теперь я понимаю, что он не мог с этим совладать, так как появился на свет с врожденными пороками… – Леди Мэри вытерла глаза кружевным платочком. – Конечно, я была воспитана совсем по-другому, – виновато промолвила она. – Мне внушали, что каждый человек знает разницу между правильным и неправильным. Но иногда я в этом сомневаюсь.
  – Душа человека – великая тайна, – поддержал ее мистер Саттерсвейт. – Пока что мы лишь нащупываем путь к ее пониманию. Даже без острых проявлений мании у некоторых отсутствует то, что я называю тормозящей силой. Если вы или я говорим: «Я ненавижу такого-то и желаю ему смерти», мысль об этом уходит вместе со словами – тормоза срабатывают автоматически. Но у некоторых подобная мысль превращается в навязчивую идею, которую они готовы осуществить любой ценой.
  – Боюсь, для меня это слишком сложно, – призналась леди Мэри.
  – Прошу прощения. Я изъясняюсь чересчур книжным языком.
  – Вы имеете в виду, что современной молодежи не хватает сдержанности? Иногда это меня беспокоит.
  – Нет-нет, я подразумевал совсем не то. По-моему, недостаток сдержанности в целом идет на пользу. Полагаю, вы думаете о мисс… э-э… Эгг?
  – Лучше зовите ее просто Эгг, – улыбнулась леди Мэри.
  – Благодарю вас. Действительно, «мисс Яйцо» звучит как-то нелепо.
  – Эгг очень импульсивна, и, если она что-то задумала, ее ничего не остановит. Как я уже говорила, мне не нравится, что Эгг вмешивается в эту историю, но она не желает меня слушать.
  «Любопытно, – с улыбкой подумал мистер Саттерсвейт, – понимает ли она, что интерес Эгг к преступлению всего лишь новый вариант очень старой игры – женской охоты за мужчиной? Вряд ли – такая мысль ее ужаснула бы».
  – Эгг говорит, что мистера Бэббингтона тоже отравили. Вы думаете, это правда, мистер Саттерсвейт? Или это одно из ее огульных утверждений?
  – Мы все узнаем после эксгумации.
  – Значит, будет эксгумация? – Леди Мэри поежилась. – Как ужасно для бедной миссис Бэббингтон! Не могу вообразить ничего более страшного для любой женщины.
  – Полагаю, вы достаточно хорошо знали Бэббингтонов, леди Мэри?
  – Да, они были нашими близкими друзьями.
  – Вам известен кто-нибудь, кто мог затаить злобу на викария?
  – Конечно нет.
  – Он никогда не упоминал о таком человеке?
  – Нет.
  – А с женой он жил дружно?
  – Они были превосходной парой – находили счастье друг в друге и в своих детях. Конечно, они очень нуждались, и мистер Бэббингтон страдал ревматическим артритом. Но это были их единственные неприятности.
  – А Оливер Мэндерс ладил с викарием?
  – Ну… – леди Мэри заколебалась, – не слишком хорошо. Бэббингтоны жалели Оливера, и он часто приходил к ним на каникулах играть с их мальчиками, хотя вряд ли они особенно дружили. Оливер не пользовался особой популярностью – он слишком хвастался деньгами, сладостями, которые носил в школу, лондонскими развлечениями. Мальчики такого не прощают.
  – Но позже – когда он повзрослел?
  – Не думаю, что Оливер часто виделся с семьей викария. Однажды – года два назад – он был очень груб с мистером Бэббингтоном здесь, у меня дома.
  – Что именно произошло?
  – Оливер начал нападать на христианство. Мистер Бэббингтон был с ним очень терпелив и вежлив, но, казалось, Оливера это только подзадоривало. «Вы, религиозные люди, нос воротите, потому что мои родители не были женаты, – заявил он. – Наверняка вы называете меня «дитя греха». А меня восхищают люди, которые имеют мужество отстаивать свои убеждения и не заботятся о том, что думают ханжи и церковники». Мистер Бэббингтон промолчал, но Оливер не унимался. «Вам нечего сказать? Религия и суеверия ввергли мир в хаос. Я с удовольствием стер бы все церкви с лица земли». – «И духовенство тоже?» – улыбаясь, спросил мистер Бэббингтон. Думаю, эта улыбка особенно разозлила Оливера. Ему показалось, что его не принимают всерьез. «Я ненавижу все то, что отстаивает церковь, – объявил он. – Самодовольство, безопасность и лицемерие. Поэтому охотно избавился бы от вашей ханжеской породы». Мистер Бэббингтон снова улыбнулся – у него была очень приятная улыбка – и ответил: «Мой мальчик, даже если бы ты стер с лица земли все церкви, которые существуют и проектируются, тебе все равно пришлось бы считаться с Богом».
  – И как на это отреагировал молодой Мэндерс?
  – Он казался обескураженным, но быстро пришел в себя и откликнулся: «Боюсь, падре, то, что я говорю, ваше поколение плохо воспринимает, считая дурным тоном!»
  – Вам не нравится молодой Мэндерс, не так ли, леди Мэри?
  – Мне жаль его.
  – Но вы не хотели бы, чтобы он женился на Эгг?
  – Конечно нет.
  – Почему?
  – Ну… потому что он злой и…
  – Да?
  – Потому что в нем есть что-то, чего я не могу понять. Что-то холодное.
  Несколько секунд мистер Саттерсвейт задумчиво смотрел на нее, потом осведомился:
  – А что думал о нем сэр Бартоломью Стрейндж? Он когда-нибудь упоминал его?
  – Помню, сэр Бартоломью говорил, что считает молодого Мэндерса интересным объектом для изучения. По его словам, у него в лечебнице был очень похожий случай. Я заметила, что Оливер выглядит крепким и здоровым, а сэр Бартоломью пояснил: «Со здоровьем у него все в порядке, но он неосторожен и может сорваться». – Помолчав, она добавила: – Кажется, сэр Бартоломью хорошо разбирался в нервных заболеваниях?
  – Коллеги ценили его очень высоко.
  – Мне он нравился.
  – Он когда-нибудь говорил с вами о смерти Бэббингтона?
  – Нет.
  – И ни разу не упоминал об этом?
  – По-моему, нет.
  – Конечно, вам нелегко на это ответить, так как вы недостаточно близко знали сэра Бартоломью, но вам не казалось, что его что-то беспокоит?
  – Сэр Бартоломью выглядел очень веселым – как будто задумал какую-то шутку. За обедом в тот вечер он сказал, что приготовил сюрприз.
  – Вот как?
  По пути домой мистер Саттерсвейт размышлял об этом заявлении.
  Что за сюрприз сэр Бартоломью приготовил гостям?
  Был ли этот сюрприз таким уж забавным?
  Или же веселье Стрейнджа служило маской, скрывающей какую-то тайную цель? Теперь это нелегко узнать…
  
  Глава 3
  Эркюль Пуаро снова выходит на сцену
  – Скажите откровенно, – спросил сэр Чарлз, – продвинулись ли мы вперед?
  Шел военный совет. Сэр Чарлз, мистер Саттерсвейт и Эгг Литтон-Гор сидели в комнате-«каюте». В камине потрескивал огонь, а снаружи бушевала буря.
  Мистер Саттерсвейт и Эгг ответили на вопрос одновременно.
  – Нет, – сказал мистер Саттерсвейт.
  – Да, – сказала Эгг.
  Сэр Чарлз перевел взгляд с одного на другую. Мистер Саттерсвейт вежливо указал, что леди должна говорить первой.
  Несколько секунд Эгг собиралась с мыслями.
  – Мы продвинулись, потому что ничего не обнаружили, – выпалила она наконец. – Звучит нелепо, но это так. У нас были смутные идеи, а теперь мы знаем, что некоторые из них отпадают полностью.
  – Прогресс методом исключения? – усмехнулся сэр Чарлз.
  – Вот именно.
  Мистер Саттерсвейт прочистил горло. Он любил все конкретизировать.
  – Версию корысти мы можем отвергнуть, – проговорил он. – Нет никого, кто, выражаясь на языке детективных романов, мог бы извлечь материальную выгоду из смерти Стивена Бэббингтона. Месть, похоже, также отпадает. Помимо природного дружелюбия Бэббингтона, я сомневаюсь, что он был настолько значителен, чтобы иметь врагов. Остается наш последний вариант – страх. Устранив Стивена Бэббингтона, кто-то приобрел безопасность.
  – Сказано точно, – одобрила Эгг.
  Мистер Саттерсвейт выглядел довольным собой, а сэр Чарлз – слегка раздосадованным. Ведь звездой был он, а не Саттерсвейт.
  – Вопрос в том, что нам делать дальше, – продолжала Эгг. – Замаскироваться и следить за подозреваемыми?
  – Дитя мое, – откликнулся сэр Чарлз, – я всегда отказывался играть стариков с бородами и не собираюсь делать это теперь.
  – Тогда что… – начала Эгг.
  Но ее прервали. Дверь открылась, и Темпл доложила:
  – Мистер Эркюль Пуаро.
  Сияющий Пуаро вошел в комнату и весело приветствовал троих присутствующих, изумленных его появлением.
  – Будет ли мне позволено участвовать в этом совещании? – спросил он, подмигнув. – Я ведь не ошибся – это совещание?
  – Мы рады вас видеть, друг мой. – Оправившись от удивления, сэр Чарлз горячо пожал гостю руку и подвел его к большому креслу. – Откуда вы появились так внезапно?
  – Я пришел навестить моего доброго друга мистера Саттерсвейта в Лондоне, но мне сказали, что он уехал в Корнуолл. Eh bien, догадаться, куда именно он отправился, было нетрудно. Я сел на первый же поезд до Лумута – и вот я здесь.
  – Да, но зачем вы приехали? – спросила Эгг. – Я имею в виду, – добавила она, слегка покраснев, так как поняла невежливость своего вопроса, – вы приехали с какой-то определенной целью?
  – Я прибыл сюда, чтобы признать мою ошибку, – сообщил Эркюль Пуаро.
  Он с улыбкой повернулся к сэру Чарлзу и развел руки чисто иностранным жестом.
  – В этой самой комнате, мсье, вы заявили, что не удовлетворены. А я сказал себе: он великий актер, и ему любой ценой требуется драма. Мне казалось невероятным, что безобидный старый джентльмен мог умереть неестественной смертью. Даже сейчас я не понимаю ни мотива убийства, ни каким образом был введен яд. Это выглядит абсурдно – фантастично. Тем не менее произошла еще одна смерть при аналогичных обстоятельствах. Ее невозможно приписать совпадению. Между двумя трагедиями должна быть связь. И поэтому, сэр Чарлз, я приехал извиниться – сказать, что я, Эркюль Пуаро, был не прав, и попросить разрешения присутствовать на вашем совещании.
  Сэр Чарлз нервно откашлялся. Он выглядел слегка смущенным.
  – Вы очень великодушны, мсье Пуаро. Право, не знаю… это отнимет у вас много времени…
  Картрайт умолк, беспомощно глядя на мистера Саттерсвейта.
  – Это очень любезно с вашей стороны… – начал тот.
  – Нет-нет, это не любезность, а любопытство и оскорбленная гордость. Я должен искупить мою вину. Мое время ничего не значит – в конце концов, стоит ли тратить его на путешествия? Люди говорят на разных языках, но человеческая натура везде одинакова. Но, конечно, если мое участие нежелательно и вы считаете меня навязчивым…
  Двое мужчин одновременно запротестовали:
  – Ни в коем случае!
  – Разумеется, нет!
  Пуаро посмотрел на девушку:
  – А вы, мадемуазель?
  Некоторое время Эгг молчала, и на всех троих это произвело одинаковое впечатление. Она не хотела помощи мсье Пуаро.
  Мистер Саттерсвейт думал, что знает причину. Расследование являлось личным предприятием Чарлза Картрайта и Эгг Литтон-Гор. Мистер Саттерсвейт был допущен к нему с негласным условием, что он ограничится второстепенной ролью. Но Эркюль Пуаро – другое дело. Он может играть только главную роль. Возможно, даже сэру Чарлзу придется отступить на задний план, и тогда планы Эгг обратятся в ничто.
  Саттерсвейт наблюдал за девушкой, сочувствуя ее опасениям. В отличие от Картрайта и Пуаро он, с его наполовину женской чуткостью, понимал проблему Эгг. Она сражалась за свое счастье…
  Каким же будет ее ответ? И какими словами она может выразить свои мысли? «Убирайтесь! Ваш приход может все испортить! Вы мне не нужны!»
  Эгг Литтон-Гор дала единственно возможный ответ.
  – Конечно, – вежливо улыбнулась она. – Мы будем рады вашей помощи.
  
  
  Глава 4
  Наблюдатель
  – Отлично, – кивнул Пуаро. – Значит, мы коллеги. Eh bien, пожалуйста, введите меня au courant[663] дела.
  Он внимательно слушал, как мистер Саттерсвейт повествует о шагах, предпринятых ими после возвращения в Англию. Мистер Саттерсвейт был хорошим рассказчиком, обладавшим даром создавать атмосферу и рисовать словами картину. Его описание Эбби, прислуги и главного констебля заслуживало восхищения. Пуаро высоко оценил находку сэром Чарлзом черновиков писем под газовой горелкой.
  Сэр Чарлз принимал похвалы с подобающей скромностью. За годы, проведенные на сцене, он овладел этим искусством в совершенстве.
  Пуаро повернулся к мистеру Саттерсвейту:
  – Ваше наблюдение относительно внезапной фамильярности сэра Бартоломью с дворецким также очень важно.
  – Думаете, в этой истории с миссис де Рашбриджер что-то есть? – осведомился сэр Чарлз.
  – Это одна из версий. Она предполагает… несколько возможностей, не так ли?
  Остальные толком не знали, что это за возможности, но не хотели в этом признаваться и всего лишь выразили согласие невнятным бормотанием.
  После этого сэр Чарлз описал совместный с Эгг визит к миссис Бэббингтон и его в целом негативный результат.
  – Теперь вы в курсе дела, – закончил он. – Вы знаете то же, что и мы. Скажите, что вы об этом думаете? – Сэр Чарлз склонился вперед с чисто мальчишеским нетерпением.
  Несколько минут Пуаро молчал. Трое остальных наблюдали за ним.
  – Не могли бы вы вспомнить, мадемуазель, – заговорил он наконец, – какого типа были стаканы для портвейна на столе у сэра Бартоломью?
  Эгг покачала головой, но тут вмешался сэр Чарлз:
  – Я могу вам ответить.
  Он встал, подошел к буфету и достал оттуда несколько массивных граненых стаканов для шерри.
  – Конечно, они были несколько иной формы – более круглые, как раз для портвейна. Толли купил их на распродаже у старого Лэммерсфилда – целый набор настольного стекла. Мне они понравились, а так как их было больше, чем он нуждался, он уступил мне некоторые из них. Хороши, правда?
  Пуаро взял стакан и повертел его в руке.
  – Да, превосходны, – согласился он. – Я так и думал, что использовали что-то вроде них.
  – Почему? – спросила Эгг.
  Пуаро всего лишь улыбнулся.
  – Смерть сэра Бартоломью Стрейнджа можно объяснить достаточно легко, – продолжал он, – но смерть Стивена Бэббингтона объяснить гораздо труднее. Ах, если бы все было наоборот!
  – Что вы имеете в виду? – спросил мистер Саттерсвейт.
  Пуаро повернулся к нему:
  – Подумайте сами, друг мой. Сэр Бартоломью был знаменитым врачом. Для убийства знаменитого врача может существовать множество причин. Доктор владеет важными секретами и обладает немалой властью. Представьте себе пациента на грани безумия. Достаточно слова врача, чтобы его изолировали от общества. Какое искушение для неуравновешенного ума избавиться от этой власти! У доктора могут возникнуть подозрения по поводу внезапной смерти одного из пациентов. Короче говоря, для убийства врача можно найти более чем достаточно мотивов. Поэтому, если бы Стивен Бэббингтон умер после сэра Бартоломью Стрейнджа, его убийство можно было бы объяснить тем, что он заподозрил что-то относительно первой смерти. – Пуаро вздохнул. – Но факты нужно воспринимать такими, какие они есть, а не какими мы хотели бы их видеть. Быть может, смерть Стивена Бэббингтона была несчастным случаем – яд (если он там был) предназначался для сэра Бартоломью, а он выпил его по ошибке.
  – Это идея! – Лицо сэра Чарлза прояснилось и тут же помрачнело вновь. – Но она вряд ли сработает. Бэббингтон вошел в эту комнату минуты за четыре до того, как ему стало плохо. В течение этого времени он ничего не ел и не пил, кроме половины стакана коктейля, в котором ничего не обнаружили…
  Пуаро прервал его:
  – Это вы мне уже говорили, но предположим – чисто теоретически, – что в коктейле что-то было. Могло ли быть так, что он предназначался для сэра Бартоломью, а мистер Бэббингтон выпил его случайно?
  Сэр Чарлз покачал головой:
  – Никто, хорошо знавший Толли, не попытался бы отравить его с помощью яда в коктейле.
  – Почему?
  – Потому что он не пил коктейли.
  – Никогда?
  – Никогда.
  Пуаро с досадой махнул рукой:
  – В этом деле все не так. Оно не имеет смысла…
  – Кроме того, – продолжал сэр Чарлз, – я не вижу, каким образом можно было перепутать стаканы. Темпл разносила их на подносе, и каждый сам выбирал себе стакан.
  – Верно, – пробормотал Пуаро. – Коктейль нельзя навязать, как фокусник навязывает карту. Как выглядит ваша Темпл? Это служанка, которая впустила меня сегодня?
  – Да. Она у меня уже три или четыре года – приятная, спокойная девушка, знающая свое дело. Откуда она, мне неизвестно, – мисс Милрей должна все об этом знать.
  – Мисс Милрей – ваша секретарша? Высокая женщина, похожая на гренадера?
  – Очень похожая, – согласился сэр Чарлз.
  – Я обедал с вами несколько раз, но не помню, чтобы видел ее за столом до того вечера.
  – Она обычно с нами не обедает. Просто за столом могли оказаться тринадцать человек…
  Сэр Чарлз объяснил ситуацию. Пуаро внимательно слушал.
  – Она сама предложила присутствовать за обедом? Понятно. – Помолчав, он спросил: – Могу я поговорить с вашей служанкой Темпл?
  – Конечно, дружище.
  Сэр Чарлз нажал кнопку звонка. Горничная появилась почти сразу.
  – Вы звонили, сэр?
  Темпл была высокой женщиной лет тридцати с небольшим. Несмотря на поблескивающие, аккуратно причесанные волосы, ее трудно было назвать красивой. Держалась она спокойно и деловито.
  – Мсье Пуаро хочет задать вам несколько вопросов, – сообщил сэр Чарлз.
  Темпл посмотрела на Пуаро сверху вниз.
  – Вы помните вечер, когда здесь умер мистер Бэббингтон? – начал Пуаро.
  – Да, сэр.
  – Я хочу точно знать, как подавали коктейли.
  – Прошу прощения, сэр?
  – Я хочу знать все о коктейлях. Вы смешивали их?
  – Нет, сэр. Это любит делать сам сэр Чарлз. Я принесла бутылки – вермут, джин и прочее.
  – Куда вы их поставили?
  – На этот стол, сэр. – Она указала на стол у стены. – Поднос со стаканами стоял там, сэр. Закончив смешивать и взбивать коктейли, сэр Чарлз разлил их в стаканы. Потом я обошла с подносом вокруг стола, передавая коктейли леди и джентльменам.
  – На подносе были все коктейли?
  – Один из них сэр Чарлз вручил мисс Литтон-Гор, сэр. Он разговаривал с ней и передал ей один коктейль, а другой взял себе. Потом мистер Саттерсвейт… – Темпл бросила на него взгляд, – подошел и взял коктейль для одной из леди – кажется, мисс Уиллс.
  – Совершенно верно, – кивнул мистер Саттерсвейт.
  – Остальные разнесла я. По-моему, все взяли по стакану, кроме сэра Бартоломью.
  – Вы меня очень обяжете, Темпл, если повторите эту процедуру. Некоторых людей пусть заменят подушки. Я встану здесь – кажется, тут стояла мисс Сатклифф?
  С помощью мистера Саттерсвейта сцена была реконструирована. Наблюдательный Саттерсвейт отлично помнил, кто где находился. Потом Темпл обошла вокруг стола. Выяснилось, что она начала с миссис Дейкрс, потом перешла к мисс Сатклифф и Пуаро, затем к мистеру Бэббингтону, леди Мэри и мистеру Саттерсвейту, которые сидели рядом.
  Это соответствовало воспоминаниям мистера Саттерсвейта.
  Наконец Темпл отпустили.
  – Ба! – воскликнул Пуаро. – Это не имеет смысла! Темпл последняя имела дело с коктейлями, но никак не могла ничего в них добавить, и, как я сказал, никто не в состоянии навязать кому-то определенный стакан.
  – Каждый инстинктивно берет тот, который стоит ближе к нему, – заметил мистер Саттерсвейт.
  – Конечно, можно было сначала подойти с подносом к будущей жертве, но это рискованный способ. Стаканы стоят рядом – трудно определить, какой из них ближе. Скажите, мистер Саттерсвейт, мистер Бэббингтон поставил свой коктейль или держал его в руке?
  – Он поставил его на этот стол.
  – Кто-нибудь подходил к этому столу после того, как он это сделал?
  – Нет. Я находился ближе всех к нему и уверяю вас, что не добавлял туда яд, даже если имел бы возможность это сделать, – чопорно произнес мистер Саттерсвейт.
  Пуаро поспешил извиниться:
  – Нет-нет, я вас ни в чем не обвиняю – quelle idée![664] Но я хочу быть полностью уверенным во всех фактах. Анализ не обнаружил в коктейле ничего необычного, а теперь очевидно, что его и не могло там быть. Разные методы привели к одинаковому результату. Но мистер Бэббингтон больше ничего не ел и не пил, а если его отравили чистым никотином, смерть должна была наступить очень быстро. Понимаете, куда это нас приводит?
  – Никуда, черт возьми! – сердито отозвался сэр Чарлз.
  – Я бы так не сказал. Это предполагает чудовищную идею, которая, надеюсь, не соответствует действительности. Нет-нет, конечно, это неправда – смерть сэра Бартоломью доказывает… И все же… – Пуаро задумчиво нахмурился. Остальные с любопытством наблюдали за ним. Наконец он поднял взгляд. – Вы понимаете мою точку зрения, не так ли? Миссис Бэббингтон не была в Мелфорт-Эбби, следовательно, она свободна от подозрений.
  – Но никто никогда не думал подозревать ее!
  Пуаро благожелательно улыбнулся:
  – Вот как? Интересно. Идея пришла мне в голову сразу же. Если бедный джентльмен не принял яд в коктейле, значит, его должны были отравить за несколько минут до прихода сюда. Что он мог принять? Капсулу от несварения. Но кто мог подсыпать туда яд? Только жена. У кого мог быть мотив, о котором не подозревал никто из посторонних? Снова у жены.
  – Но они очень любили друг друга! – негодующе воскликнула Эгг. – Вы ведь ничего не знаете!
  Пуаро повернулся к ней с ласковой улыбкой:
  – Да, и это очень хорошо. Вы знаете, а я нет. Поэтому я смотрю на факты непредвзято. И позвольте сообщить вам, мадемуазель, что мне приходилось расследовать дел пять об убийстве жен преданными мужьями и двадцать два дела об убийстве мужей преданными женами. Очевидно, les femmes умеют притворяться гораздо лучше.
  – По-моему, вы просто ужасны! – заявила Эгг. – Я знаю, что Бэббингтоны совсем не такие. Это… это чудовищно!
  – Убийство всегда чудовищно, мадемуазель. – В голосе Пуаро внезапно послышались суровые нотки. – Но я, видя только факты, согласен, что миссис Бэббингтон этого не делала. Она не была в Мелфорт-Эбби, а, как говорил сэр Чарлз, виновным должен быть тот, кто присутствовал при обеих трагедиях, – один из семерых в вашем списке.
  Последовало молчание.
  – И как вы советуете нам действовать? – спросил мистер Саттерсвейт.
  – Вы, без сомнения, уже продумали план? – предположил Пуаро.
  Сэр Чарлз откашлялся.
  – Единственно возможным кажется метод исключения, – ответил он. – Моя идея состоит в том, чтобы рассматривать по очереди каждого в списке, считая его виновным, пока не будет доказано обратное. Я имею в виду, что мы должны использовать всю нашу изобретательность, пытаясь найти связь этих людей с мистером Бэббингтоном. Если мы не обнаружим такой связи у одного из них, можно будет переходить к следующему.
  – Психологически это звучит убедительно, – одобрил Пуаро. – И каким способом вы собираетесь это осуществить?
  – Мы еще не успели это продумать. С удовольствием выслушаем ваш совет, мсье Пуаро. Может быть, вы сами…
  Пуаро поднял руку.
  – Друг мой, не просите меня об активных действиях. Мой опыт свидетельствует, что любую проблему лучше всего решать мысленно. Позвольте мне участвовать в качестве наблюдателя. Продолжайте ваше расследование, которым так умело руководит сэр Чарлз…
  «А как же я? – подумал мистер Саттерсвейт. – Ох уж эти актеры! Всегда играют ведущую роль при свете рампы!»
  – Возможно, время от времени вам потребуется консультация, – продолжал Пуаро. – Вот тогда я вам пригожусь. – Он улыбнулся Эгг. – Вам кажется это разумным, мадемуазель?
  – Вполне, – ответила Эгг. – Уверена, ваш опыт будет нам очень полезен. – Ее лицо выражало облегчение. Она посмотрела на часы и воскликнула: – Мне пора домой, а то с мамой случится припадок!
  – Я отвезу вас, – предложил сэр Чарлз.
  Они вышли вместе.
  
  
  Глава 5
  Разделение труда
  – Как видите, рыба клюнула, – произнес Эркюль Пуаро.
  Мистер Саттерсвейт, смотревший на дверь, которая только что закрылась за сэром Чарлзом и Эгг, вздрогнул и повернулся к Пуаро.
  – Да-да, не отрицайте этого, – насмешливо улыбнулся маленький детектив. – В тот день в Монте-Карло вы забросили приманку, не так ли? Вы показали мне заметку в газете, надеясь, что она возбудит мой интерес и я займусь этим делом.
  – Это правда, – признался мистер Саттерсвейт. – Но я думал, что потерпел неудачу.
  – Нет-нет, друг мой. Вы знаток человеческой натуры. Я страдал от скуки – говоря словами девочки, которая играла рядом с нами, мне было «нечем заняться». Вы появились как раз в психологически подходящий момент. Кстати, многие преступления зависят от такого момента – преступление и психология идут рука об руку. Но, как говорится, вернемся к нашим баранам. Это весьма интригующее преступление – оно озадачивает меня целиком и полностью.
  – Какое именно преступление – первое или второе?
  – То, что вы называете первым и вторым убийством, всего лишь две половинки одного преступления. Вторая половинка достаточно проста – мотив, средства…
  – Средства представляют одинаковую трудность в обоих случаях, – перебил детектива мистер Саттерсвейт. – Никакого яда не было обнаружено в коктейле, а пищу ели все.
  – Нет-нет, это совсем другое дело. В первом случае все выглядит так, будто вообще никто не был в состоянии отравить Стивена Бэббингтона. Сэр Чарлз, если бы захотел, мог отравить одного из гостей, но не конкретного гостя. Темпл могла что-то добавить в последний стакан на подносе, но стакан мистера Бэббингтона не был последним. Нет, убийство мистера Бэббингтона кажется настолько невозможным, что я все еще сомневаюсь, не умер ли он естественной смертью… Мы скоро это узнаем. Но сэра Бартоломью Стрейнджа могли отравить один из гостей, дворецкий или горничная. Это не составляло никакого труда.
  – Не понимаю… – начал мистер Саттерсвейт.
  – Когда-нибудь я докажу вам это с помощью маленького эксперимента, – продолжил Пуаро. – А сейчас перейдем к более важному вопросу. Уверен, вам хватит такта и деликатности понять, что я не должен играть роль человека, портящего другим удовольствие.
  – Вы имеете в виду… – снова начал мистер Саттерсвейт, но ему опять не дали закончить.
  – Что главную роль должен играть сэр Чарлз! Он к этому привык, и, более того, кое-кто ожидает этого от него. Разве я не прав? Мадемуазель не понравится, если я узурпирую эту функцию.
  – Вы все схватываете на лету, мсье Пуаро.
  – Но ведь это бросается в глаза! Моя натура очень восприимчива, и я хочу помогать влюбленным, а не препятствовать им. Мы с вами, друг мой, должны трудиться к вящей славе Чарлза Картрайта, не так ли? Когда дело будет раскрыто…
  – Если… – поправил мистер Саттерсвейт.
  – Когда! Я не терплю неудач!
  – Ни разу? – осведомился мистер Саттерсвейт.
  – Бывали случаи, – с достоинством ответил Пуаро, – когда на короткое время я проявлял то, что вы могли бы назвать медлительностью, и не постигал истину так скоро, как мог бы.
  – Но неудач у вас не было?
  Настойчивость мистера Саттерсвейта была вызвана простым любопытством.
  – Eh bien – один раз, давным-давно в Бельгии[665]. Мы не будем говорить об этом.
  Мистер Саттерсвейт, чье любопытство (и злорадство) было удовлетворено, поспешил переменить тему:
  – Вы сказали, что когда дело будет раскрыто…
  – Его раскроет сэр Чарлз. Это жизненно важно. Я буду всего лишь маленьким зубчиком в колесе – ограничусь советами и намеками. Мне незачем гоняться за почестями и славой – они и так у меня есть в достаточном количестве.
  Мистер Саттерсвейт с интересом изучал Пуаро. Его забавляло наивное и непомерное самомнение маленького человечка, но он не впал в заблуждение, приписывая это пустому бахвальству. Англичане обычно скромны в отношении своих достижений, но представители латинской расы дают им более справедливую оценку. Если они умны, то не видят причин скрывать этот факт.
  – Мне очень любопытно, – снова заговорил мистер Саттерсвейт, – что вы лично надеетесь извлечь из этого дела? Неужели только охотничий азарт?
  Пуаро покачал головой:
  – Нет-нет. Как истинная chien de chasse[666], я возбуждаюсь, идя по следу. Но есть еще кое-что – как бы это лучше выразиться – стремление к истине. В мире не существует ничего более прекрасного и интересного, чем правда.
  Последовала пауза.
  Затем Пуаро подобрал лист бумаги, на котором мистер Саттерсвейт аккуратно написал семь имен, и прочитал их вслух:
  – Миссис Дейкрс, капитан Дейкрс, мисс Уиллс, мисс Сатклифф, леди Мэри Литтон-Гор, мисс Литтон-Гор, Оливер Мэндерс… Интересно, не так ли?
  – Что именно?
  – Порядок, в котором следуют эти имена.
  – Не вижу в нем ничего интересного. Мы просто перечислили имена без какого-либо особенного порядка.
  – Список возглавляет миссис Дейкрс. Я делаю вывод, что вы считали ее наиболее вероятным кандидатом в убийцы.
  – Скорее наименее невероятным, – поправил мистер Саттерсвейт.
  – Еще вернее было бы сказать, что вы все предпочли бы видеть ее в этой роли.
  Мистер Саттерсвейт импульсивно открыл рот, собираясь протестовать, но, встретив насмешливый взгляд блестящих зеленых глаз Пуаро, передумал.
  – Возможно, вы правы, мсье Пуаро. Подсознательно мы могли этого желать.
  – Я бы хотел спросить у вас кое-что, мистер Саттерсвейт.
  – Ну конечно, – благодушно позволил тот.
  – Из ваших слов я понял, что сэр Чарлз и мисс Литтон-Гор вместе ходили расспрашивать миссис Бэббингтон.
  – Да.
  – Вы их не сопровождали?
  – Нет. Трое – уже толпа.
  Пуаро улыбнулся:
  – И, возможно, ваши склонности увели вас в иную сторону. У вас, так сказать, имелась другая рыбка для жарки. Куда вы ходили, мистер Саттерсвейт?
  – Я пил чай с леди Мэри Литтон-Гор, – чопорно ответил мистер Саттерсвейт.
  – И о чем вы с ней говорили?
  – Она была достаточно любезна, чтобы поведать мне о неприятностях ее супружеской жизни. – И он вкратце пересказал историю леди Мэри.
  Пуаро сочувственно кивнул:
  – Такое случается часто – идеалистически настроенная молодая девушка, не желая никого слушать, выходит замуж за неподходящего человека. Но больше вы ни о чем не разговаривали? Например, о мистере Оливере Мэндерсе?
  – Ну, вообще-то да.
  – И что же вы о нем узнали?
  Мистер Саттерсвейт повторил рассказ леди Мэри.
  – Почему вы решили, что мы говорили о нем? – спросил он.
  – Потому что вы ходили туда по этой причине. Да-да, не возражайте. Вы, может быть, надеетесь, что преступление совершили миссис Дейкрс или ее муж, но думаете, что это сделал молодой Мэндерс. – Пуаро знаком оборвал протесты мистера Саттерсвейта. – Да-да, вы скрытны по натуре и предпочитаете держать ваши идеи при себе. Я вам симпатизирую, поскольку обычно поступаю так же.
  – Но я не подозреваю его – это абсурд. Я просто хотел узнать о нем побольше.
  – То-то и оно. Он ваш подсознательный выбор. Меня тоже интересует этот молодой человек – заинтересовал еще в тот вечер, когда я обедал здесь, потому что я видел…
  – Что вы видели? – нетерпеливо осведомился мистер Саттерсвейт.
  – Я видел, что по крайней мере двое из присутствующих (возможно, больше) играют роль. Одним был сэр Чарлз. – Пуаро улыбнулся. – Он играл офицера флота, не так ли? Это вполне естественно. Великий актер не перестает играть, покинув сцену. Но Оливер Мэндерс тоже играл – играл роль скучающего и пресыщенного молодого человека, хотя в действительности был весьма энергичным и настороженным. Поэтому, друг мой, я обратил на него внимание.
  – Как вы узнали, что он меня интересует?
  – По многим мелочам. Вас заинтересовала авария, приведшая его тем вечером в Мелфорт-Эбби. Вы не пошли с сэром Чарлзом и мисс Литтон-Гор повидать миссис Бэббингтон. Почему? Потому что вы хотели потихоньку идти по собственному следу. Вы отправились к леди Мэри о ком-то разузнать. О ком же? Это мог быть только кто-то из местных – Оливер Мэндерс. Наконец, что самое характерное, вы поставили его имя в конец списка. В действительности вы считаете наименее подозрительными леди Мэри и мадемуазель Эгг, но имя Мэндерса вы поставили после их имен, потому что он ваша темная лошадка и вы хотите приберечь его для себя.
  – Господи! – воскликнул мистер Саттерсвейт. – Неужели я на самом деле таков?
  – Précisement[667]. Вы проницательный наблюдатель и предпочитаете держать ваши выводы при себе. Ваше мнение о людях является личной коллекцией, которую вы не демонстрируете другим.
  – По-моему… – начал мистер Саттерсвейт, но его прервало возвращение сэра Чарлза.
  Актер вошел упругим, энергичным шагом.
  – Брр! – поежился Картрайт, наливая себе виски с содовой. – На улице жуткий ветер!
  Мистер Саттерсвейт и Пуаро отказались к нему присоединиться.
  – Ну, – произнес сэр Чарлз, – давайте составим план кампании. Где наш список, Саттерсвейт? Благодарю вас. А теперь, мсье Пуаро, нам нужен совет консультанта.
  – А что вы предлагаете, сэр Чарлз?
  – Разделение труда. Мы могли бы распределить между собой подозреваемых. Кажется, Эгг жаждет заняться миссис Дейкрс. Она считает, что мужчины не могут быть беспристрастны к леди, которая так безупречно одевается. Думаю, к ней желателен профессиональный подход – как к модельеру. Далее Дейкрс. Я знаю кое-кого из его приятелей по ипподрому и мог бы кое-что выяснить. Следующая – Энджела Сатклифф.
  – Она тоже по вашей части, Картрайт, – заметил мистер Саттерсвейт. – Вы ведь хорошо ее знаете, не так ли?
  – Да. Поэтому я предпочел бы, чтобы ею занялся кто-то другой… Во-первых, – он печально улыбнулся, – меня обвинят в отсутствии энтузиазма, а во-вторых… ну, она мой друг, понимаете?
  – Parfaitement[668], вполне естественная деликатность. Добрый мистер Саттерсвейт возьмет на себя эту задачу.
  – Леди Мэри и Эгг – они, конечно, не считаются. А как насчет молодого Мэндерса? Хотя его присутствие во время смерти Толли было случайным, мне кажется, мы не должны его исключать.
  – Им займется мистер Саттерсвейт, – сказал Пуаро. – Но, по-моему, вы упустили одно имя из вашего списка, сэр Чарлз. Я имею в виду мисс Уиллс.
  – Да, верно. Ну, если Саттерсвейт возьмет на себя Мэндерса, я займусь мисс Уиллс. Решено? У вас есть предложения, мсье Пуаро?
  – Нет-нет, не думаю. Но я хотел бы услышать результаты.
  – Разумеется. Еще одна идея: если бы мы раздобыли фотографии этих людей, то могли бы ими воспользоваться, наводя справки в Джиллинге.
  – Превосходно! – одобрил Пуаро. – Скажите, ваш друг сэр Бартоломью не пил коктейли, но пил портвейн?
  – Да, он питал особую слабость к портвейну.
  – Мне кажется странным, что он не ощутил ничего необычного. Чистый никотин обладает очень едким и неприятным вкусом.
  – Не забывайте, что в портвейне, вероятно, не было никакого никотина. Ведь содержимое стакана исследовали.
  – Ах да, как глупо с моей стороны! Но каким бы образом сэр Бартоломью ни принял никотин, он должен был почувствовать неприятный вкус.
  – Едва ли, – возразил сэр Чарлз. – Прошлой весной Толли перенес тяжелый грипп, и это сильно притупило его чувство вкуса и обоняния.
  – Возможно, – задумчиво промолвил Пуаро. – Это все упрощает. – Затем он повернулся к мистеру Саттерсвейту: – Вы позволите мне кое-что предложить?
  – Да?
  Пуаро наклонился вперед и вполголоса произнес:
  – Спросите у молодого Мэндерса, почему он подстроил аварию. Скажите, что полиция его подозревает, и посмотрите, как он на это отреагирует.
  
  Глава 6
  Синтия Дейкрс
  Демонстрационный зал «Амброзин лимитед» выглядел достаточно просто. Белесые стены, плотный ковер и обивка мебели казались почти бесцветными. В некоторых местах поблескивал хром, а на одной из стен красовалась гигантская геометрическая фигура ярко-голубого и лимонно-желтого цвета. Зал оформлял мистер Сидни Сэндфорд – один из самых модных молодых художников-декораторов.
  Эгг Литтон-Гор сидела в современном кресле, слегка напоминающем зубоврачебное, и наблюдала за скользящими мимо нее манекенщицами с красивыми скучающими лицами. Всем своим видом она старалась показать, что ей ничего не стоит истратить на платье пятьдесят или шестьдесят фунтов.
  Миссис Дейкрс, выглядевшая, как всегда, великолепно, делала свое дело.
  – Как вам это платье? Бантики на плечах такие забавные, верно? И линия талии просто пронзительная. Хотя я выбрала бы не красный цвет, а новый оттенок – «Эспаньоль» – похож на горчицу с перцем. Или вам нравится платье цвета «Вен ординер»? Нелепо, но абсолютно пронзительно. В наши дни одежда не должна выглядеть серьезно.
  – Трудно сразу решить, – ответила Эгг и добавила доверительным тоном: – Понимаете, раньше я вообще не могла себе позволить выбирать одежду. Мы всегда были ужасно бедны. Я вспомнила, как чудесно вы выглядели в тот вечер в «Вороньем гнезде», и подумала: «Теперь, когда у меня есть деньги, я пойду к миссис Дейкрс и спрошу у нее совета».
  – Это просто очаровательно, дорогая. Я обожаю одевать молодых девушек. Очень важно, чтобы они не выглядели сыро – если вы понимаете, что я имею в виду.
  «В тебе-то нет ничего сырого, – подумала неблагодарная Эгг. – Поджарена в самую меру».
  – Вы такая яркая индивидуальность, – продолжала миссис Дейкрс. – Вам не следует носить ничего ординарного. Ваша одежда должна быть простой и пронзительной, но не бросаться в глаза. Вы меня понимаете? Хотите приобрести несколько вещей?
  – Я подумываю о четырех вечерних платьях, паре дневных и одном-двух спортивных костюмах.
  И без того медоточивые манеры миссис Дейкрс стали еще приторнее. К счастью, она не знала, что в данный момент на банковском счете Эгг ровно пятнадцать фунтов двенадцать шиллингов и что этой суммы ей должно было хватить до декабря.
  Мимо проплыло еще несколько девушек в изысканных платьях. В промежутках между разговорами об одежде Эгг умудрялась затрагивать другие темы.
  – Полагаю, с тех пор вы ни разу не были в «Вороньем гнезде»? – спросила она.
  – Нет, я не могла себя заставить. Все это было так неприятно. К тому же в Корнуолле всегда полно художников, а я их просто не выношу. У них такие нескладные фигуры.
  – Ужасная история, не так ли? – посетовала Эгг. – Мистер Бэббингтон был таким славным стариком.
  – Да, для своего времени, – уточнила миссис Дейкрс.
  – Вы ведь встречали его и раньше, не так ли?
  – Эту археологическую раскопку? Разве? Не припоминаю.
  – По-моему, он об этом упомянул. Правда, не в Корнуолле. Кажется, это было в месте под названием Джиллинг.
  – Вот как? – Взгляд миссис Дейкрс стал рассеянным. – Нет, Марсель, мне нужен «Пти скандаль» – модель Дженни, – а потом голубое «Пату».
  – Странно, что сэра Бартоломью отравили, – промолвила Эгг.
  – Дорогая моя, это было настолько пронзительно, что у меня нет слов! Мне это принесло колоссальную прибыль. Эти кошмарные женщины стали приходить одна за другой и заказывать платья просто в погоне за сенсацией… Думаю, эта модель «Пату» вам подойдет. Взгляните на эти нелепые и абсолютно бесполезные оборки – они делают платье просто очаровательным. Без них оно выглядело бы скучным… Да, смерть бедного сэра Бартоломью стала для меня даром божьим. Ведь есть ничтожный шанс, что его убила я. Ну, я на этом сыграла. Ужасные толстухи приходят только для того, чтобы на меня поглазеть. Просто пронзительно! К тому же…
  Но ее прервало появление монументальной американки – очевидно, ценного клиента.
  Покуда американка излагала свои требования, которые должны были обойтись ей в немалую сумму, Эгг незаметно ускользнула, сказав молодой леди, сменившей миссис Дейкрс, что должна подумать, прежде чем сделать окончательный выбор.
  Выйдя на Брук-стрит, Эгг посмотрела на часы. Было без двадцати час. Вскоре она сможет осуществить свой второй план.
  Эгг дошла до Беркли-сквер, затем медленно побрела назад. В час дня она притворилась, будто разглядывает витрину с китайскими безделушками.
  Мисс Дорис Симс быстро вышла на Брутон-стрит и повернула в направлении Беркли-сквер.
  – Извините, – обратилась к ней Эгг. – Не могла бы я поговорить с вами?
  Девушка с удивлением обернулась.
  – Вы одна из манекенщиц в «Амброзин», не так ли? Надеюсь, вы не обидитесь, если я скажу, что у вас самая совершенная фигура, какую я когда-либо видела.
  Дорис Симс не обиделась. Она лишь слегка смутилась.
  – Очень любезно с вашей стороны, мадам, – отозвалась она.
  – И вы выглядите очень милой, – продолжала Эгг. – Поэтому я хочу попросить вас об одолжении. Может, мы сходим на ленч в «Беркли» или «Риц» и там поговорим об этом?
  Недолго поколебавшись, Дорис согласилась. Она была любопытной и любила хорошо поесть.
  Заняв столик и сделав заказ, Эгг пустилась в объяснения:
  – Надеюсь, это останется между нами. Понимаете, моя работа – писать о различных женских профессиях. Не могли бы вы рассказать мне немного о вашей?
  Дорис выглядела слегка разочарованной, но охотно согласилась и начала распространяться о плюсах и минусах профессии манекенщицы. Эгг время от времени делала записи в маленьком блокнотике.
  – Большое вам спасибо, – поблагодарила Эгг. – Для меня все это внове. Понимаете, я очень нуждаюсь в деньгах, и немного журналистской работы меня выручает. С моей стороны было дерзостью вот так явиться в «Амброзин» и притвориться, будто я в состоянии купить ваши платья, хотя не знаю, как дотянуть до Рождества. Наверное, миссис Дейкрс пришла бы в ярость, если бы догадалась об этом.
  – Еще бы, – хихикнула Дорис.
  – Я хорошо справилась? – спросила Эгг. – По мне можно было сказать, что у меня полно денег?
  – Вы выглядели великолепно, мисс Литтон-Гор. Мадам думает, что вы купите целую кучу вещей.
  Эгг вздохнула:
  – Боюсь, она будет разочарована.
  Дорис снова хихикнула. Ленч и Эгг пришлись ей по вкусу.
  «Должно быть, эта молодая леди из высшего общества, но совсем не важничает», – думала она.
  Установив с Дорис дружеские отношения, Эгг без труда сделала так, что девушка более свободно заговорила о своей хозяйке.
  – Миссис Дейкрс всегда казалась мне злой, как ведьма, – поделилась она. – Так оно и есть?
  – Никто из нас ее не любит, мисс Литтон-Гор. Конечно, она умная, и голова у нее отлично приспособлена для бизнеса – не то что у светских дам, которые открывают ателье пошива дамского платья и тут же прогорают, потому что их подруги заказывают одежду и не платят за нее. С мадам эти штучки не пройдут – она тверда как сталь, но вкус у нее отменный, и она знает, как убедить клиенток выбрать то, что им подходит.
  – Наверное, она зарабатывает кучу денег?
  Во взгляде Дорис мелькнуло странное выражение.
  – Не подумайте, что я сплетничаю…
  – Конечно, – успокоила ее Эгг. – Продолжайте.
  – Но если спросите меня, то фирма в долгу как в шелку. К мадам приходил один еврейский джентльмен – думаю, она заняла у него деньги, чтобы удержаться на плаву, в надежде, что торговля оживится, и увязла окончательно. Иногда мадам выглядит просто кошмарно – не знаю, на что она была бы похожа без макияжа. Вряд ли она спит по ночам.
  – А что собой представляет ее муж?
  – По-моему, дрянной тип. Хотя мы нечасто его видим. Другие девушки со мной не согласны, но мне кажется, мадам все еще к нему привязана. Конечно, ходили разные слухи…
  – А именно? – спросила Эгг.
  – Ну, я же говорила, что не люблю сплетничать…
  – Да, разумеется. Так что за слухи?
  – Ну, девушки болтали о каком-то молодом парне – очень богатом, но… не то чтобы совсем чокнутом, однако с придурью. Мадам им помыкала вовсю, а он был настолько мягкотелым, что ей ничего бы не стоило вытянуть из него деньги и поправить дела. Но внезапно его отправили в морское путешествие.
  – Кто отправил? Доктор?
  – Да, с Харли-стрит. По-моему, тот самый доктор, которого убили в Йоркшире – вроде как отравили.
  – Сэр Бартоломью Стрейндж?
  – Да, он. Мадам тогда была у него в гостях, и мы посмеивались между собой – не убила ли она его из мести? Конечно, это просто шутка…
  – Естественно, – кивнула Эгг. – Хотя мисс Дейкрс соответствует моему представлению о женщинах-убийцах – такая твердая и безжалостная…
  – И характер у нее сварливый! Когда она не с той ноги встанет, никто из нас не осмеливается и близко к ней подойти. Говорят, муж ее боится как огня – и неудивительно!
  – Вы когда-нибудь слышали, чтобы она упоминала человека по фамилии Бэббингтон или место в Кенте под названием Джиллинг?
  – Право, не помню. – Дорис посмотрела на часы. – Мне надо бежать, а то опоздаю.
  – До свидания и спасибо за помощь.
  – Рада была с вами поболтать. До свидания, мисс Литтон-Гор. Надеюсь, ваша статья будет иметь успех. С нетерпением буду ее ждать.
  «Не дождешься, дорогая моя», – подумала Эгг, попросив счет.
  Проведя черту под мнимыми набросками к статье, она записала в блокнотике:
  
  «Синтия Дейкрс. Считают, что у нее финансовые затруднения. Судя по описанию, сварливая особа. Богатый молодой человек, с которым у нее, как предполагают, была связь, отправлен в морское путешествие сэром Бартоломью Стрейнджем. Никак не прореагировала на упоминание о Джиллинге и заявление, что Бэббингтон знал ее».
  
  «Не слишком много, – подумала Эгг. – Правда, есть возможный мотив для убийства сэра Бартоломью, но не очень убедительный. Может быть, мсье Пуаро сумеет что-то из этого вытянуть. Я – нет».
  
  Глава 7
  Капитан Дейкрс
  Эгг еще не завершила дневную программу. Следующим местом ее назначения был Сент-Джонс-Хаус, где жили Дейкрсы. Это было новое здание с безумно дорогими квартирами, ящиками с цветами на окнах и швейцарами в таких пышных ливреях, что они походили на иностранных генералов.
  Не входя в дом, Эгг шагала взад-вперед по тротуару на противоположной стороне улицы. Через час ей начало казаться, что она успела прошагать несколько миль.
  В половине шестого у здания остановилось такси, из которого вышел капитан Дейкрс. Подождав минуты три, Эгг перешла дорогу и вошла в подъезд.
  Когда она нажала кнопку звонка квартиры номер 3, Дейкрс сам открыл дверь. Он еще не успел снять пальто.
  – Здравствуйте, – произнесла Эгг. – Вы помните меня? Мы встречались в Корнуолле, а затем в Йоркшире.
  – Конечно, помню. В обоих случаях встречу сопровождала смерть, верно? Входите, мисс Литтон-Гор.
  – Я хотела повидать вашу жену. Она дома?
  – Синтия в своем ателье на Брук-стрит.
  – Знаю. Я была там сегодня, но подумала, что она уже вернулась и не будет возражать против моего прихода. Простите, если я вас побеспокоила…
  Эгг сделала паузу.
  «Хорошенькая девчонка!» – подумал Фредди Дейкрс.
  – Синтия возвращается в седьмом часу, а я только что вернулся из Ньюбери[669]. День выдался паршивый, и я уехал рано. Может, сходим в клуб «72» и выпьем по коктейлю?
  Эгг согласилась, хотя подозревала, что Дейкрс уже принял достаточную дозу алкоголя.
  – Неплохо, – одобрила она, сидя в полумраке клуба «72» и потягивая мартини. – Я никогда не бывала здесь раньше.
  Фредди Дейкрс снисходительно улыбнулся. Ему нравились молодые и хорошенькие девушки – не так сильно, как кое-что другое, но все же…
  – Скверная история вышла тогда в Йоркшире, – заметил он. – Странно, что отравили доктора. Обычно бывает наоборот – доктора отравляют других. – Дейкрс захохотал над собственной остротой и заказал еще одну порцию розового джина.
  – Интересная мысль, – похвалила Эгг. – Мне это никогда в голову не приходило.
  – Всего лишь шутка, – поправил ее Фредди Дейкрс.
  – Странно, что при каждой нашей встрече кто-нибудь умирает, – заметила Эгг.
  – Действительно странно, – согласился Дейкрс. – Вы имеете в виду старого священника… как бишь его… в доме у этого, актера?
  – Да. Странно, что он умер так внезапно.
  – Чертовски неприятно, – кивнул Дейкрс. – Когда рядом с тобой люди мрут как мухи, невольно думаешь, что следующая очередь – твоя. От этого мурашки по коже бегают.
  – Вы ведь знали сэра мистера Бэббингтона раньше в Джиллинге, не так ли?
  – Понятия не имею, что это за место. Нет, до того вечера я и в глаза старика не видел. Забавно, что он окочурился точь-в-точь как Стрейндж. Может, его тоже отравили, а?
  – Вы так думаете?
  Дейкрс покачал головой:
  – Пасторов никто не убивает. Другое дело – докторов.
  – Пожалуй, – согласилась Эгг.
  – Врачи всюду суют свой нос. – Он наклонился вперед. Язык у него начал слегка заплетаться. – Не оставляют человека в покое. Этого нельзя допускать.
  – Я не вполне понимаю, что вы имеете в виду.
  – Девочка моя, я же вам объясняю! Они могут запереть человека, отобрать у него то, без чего он никак не может, и не давать, сколько бы он их ни умолял. Им плевать, какие адские муки терпит их клиент. Вот что такое врачи – уж я-то знаю! – Его лицо судорожно подергивалось, а глаза с крошечными зрачками смотрели мимо Эгг. – Это сущий ад, говорю вам! А они называют это лечением – притворяются, будто делают благородное дело! Свиньи!
  – Разве сэр Бартоломью Стрейндж… – осторожно начала Эгг.
  – Сэр Бартоломью – врун! Хотел бы я знать, что творится в его драгоценном санатории! Если попадешь туда, выйти уже не сможешь, а они говорят, что ты пришел по своей воле! Как бы не так! Только потому, что они тебя схватили в приступе белой горячки… – Теперь Дейкрс дрожал всем телом. – Похоже, я совсем расклеился, – виновато признался он и, подозвав официанта, стал уговаривать Эгг выпить еще, а когда она отказалась, заказал себе очередную порцию. – Так-то лучше, – удовлетворенно вздохнул Дейкрс, осушив стакан. – Скверно, когда расшатываются нервы. Я не должен сердить Синтию. Она велела мне не болтать лишнее. Если в полиции узнают, они могут подумать, что это я прикончил старину Стрейнджа. Кто-то ведь сделал это – должно быть, один из нас. Который – вот в чем вопрос.
  – Возможно, вы это знаете? – предположила Эгг.
  – Почему я должен это знать? – Дейкрс с подозрением уставился на нее. – Ничего я не знаю. Я не собирался соглашаться на его чертово лечение, что бы там ни говорила Синтия. Они оба что-то замышляли, но меня им не одурачить. – Он выпрямился. – Я сильный человек, мисс Литтон-Гор.
  – Не сомневаюсь, – отозвалась Эгг. – Скажите, вам известно что-нибудь о миссис де Рашбриджер, которая лечится в этом санатории?
  – Рашбриджер? Старик Стрейндж что-то говорил о ней. Но что именно, не могу вспомнить. – Дейкрс вздохнул и покачал головой. – Память слабеет с каждым днем. И у меня полно врагов. Даже сейчас они, возможно, за мной шпионят. – Он с тревогой огляделся вокруг, потом наклонился над столом к Эгг. – Что эта женщина делала в моей комнате в тот день?
  – Какая женщина?
  – С физиономией, как у кролика, – которая пишет пьесы. Это было утром после того… после того, как он умер. Я поднимался к себе после завтрака, а она вышла из моей комнаты и прошла через дверь в конце коридора на половину прислуги. Странно, не так ли? Что ей понадобилось у меня в комнате? Что она там искала? Или, думаете, Синтия говорит правду?
  – А что говорит миссис Дейкрс?
  – Что мне это показалось. Что я все воображаю. – Фредди Дейкрс с горечью усмехнулся. – Конечно, мне иногда мерещатся змеи или розовые мыши, но женщина – другое дело. Ее я видел по-настоящему. Странная бабенка. У нее дурной глаз – видит тебя как будто насквозь. – Он откинулся на спинку стула и, казалось, задремал.
  Эгг встала.
  – Я должна идти. Спасибо, капитан Дейкрс.
  – Не за что. Для меня было удовольствием… – Он не договорил.
  «Лучше уйти, пока он не отключился совсем», – подумала Эгг.
  Она вышла из прокуренного помещения в вечернюю прохладу.
  Служанка Битрис говорила, что мисс Уиллс все время что-то вынюхивала. А теперь это подтвердил Фредди Дейкрс. Что она искала и что нашла? Возможно ли, что мисс Уиллс что-то знает?
  А эта невнятная история о сэре Бартоломью Стрейндже? Быть может, Фредди Дейкрс тайком боялся и ненавидел его?
  Это казалось вероятным.
  Но в его болтовне не было и намека на причастность к смерти Стивена Бэббингтона.
  «Неужели он умер своей смертью?» – подумала Эгг.
  Внезапно она затаила дыхание при виде заголовка в газете, которую держал мальчишка-продавец в нескольких футах от нее: «РЕЗУЛЬТАТ ЭКСГУМАЦИИ В КОРНУОЛЛЕ».
  Эгг протянула пенни и схватила газету. При этом она едва не столкнулась с женщиной, делающей то же самое. Извинившись, она узнала мисс Милрей – компетентную секретаршу сэра Чарлза.
  Стоя рядом, они читали заметку.
  Слова плясали перед глазами Эгг. Анализ внутренних органов… Никотин…
  – Значит, его тоже убили, – констатировала Эгг.
  – О боже! – воскликнула мисс Милрей. – Это ужасно!
  Ее грубые черты были искажены волнением. Эгг с удивлением смотрела на нее. Она всегда воспринимала мисс Милрей как бездушный автомат.
  – Меня это расстроило, – объяснила мисс Милрей. – Ведь я знала его всю жизнь.
  – Мистера Бэббингтона?
  – Да. Моя мать живет в Джиллинге, где он раньше был викарием. Естественно, я огорчилась.
  – Да, конечно.
  – Не знаю, что делать. – Женщина слегка покраснела под недоуменным взглядом Эгг. – Я хотела бы написать миссис Бэббингтон, но это кажется не вполне… Не знаю, как мне поступить.
  Объяснение не показалось Эгг достаточно удовлетворительным.
  
  Глава 8
  Энджела Сатклифф
  – Вы друг или сыщик? Я должна это знать.
  Мисс Сатклифф насмешливо блеснула глазами. Она сидела на стуле, закинув ногу на ногу. Ее седеющие волосы были аккуратно причесаны. Мистер Саттерсвейт невольно залюбовался ее изящными лодыжками. Очарование мисс Сатклифф во многом было обязано тому факту, что она редко принимала что-либо всерьез.
  – По-вашему, это вежливо? – запротестовал мистер Саттерсвейт.
  – Разумеется. Должна же я знать, пришли вы сюда ради моих прекрасных глаз, как выражаются французы, или расспрашивать об убийствах.
  – Неужели вы можете сомневаться в правильности первой альтернативы? – с поклоном отозвался мистер Саттерсвейт.
  – Могу и сомневаюсь, – энергично ответила актриса. – Вы один из тех людей, которые выглядят безобидными, а на деле жаждут крови.
  – Нет-нет!
  – Да-да. Правда, я еще не решила, считать ли то, что тебя подозревают в убийстве, оскорблением или комплиментом. Пожалуй, это скорее комплимент. – Она склонила голову набок и ослепительно улыбнулась.
  «Восхитительное создание!» – подумал мистер Саттерсвейт.
  – Должен признаться, дорогая леди, – проговорил он, – что смерть сэра Бартоломью Стрейнджа меня очень заинтересовала. Как вы, возможно, знаете, мне приходилось участвовать в таких делах и раньше…
  Мистер Саттерсвейт сделал паузу, надеясь, что мисс Сатклифф проявит некоторую осведомленность о его деятельности, но она всего лишь спросила:
  – Скажите мне только одно: в том, что говорит эта девушка, что-то есть?
  – Какая девушка и что она говорит?
  – Эгг Литтон-Гор – та, которая так увлечена Чарлзом. Что за негодник – никак не угомонится! Она думает, что того славного старика в Корнуолле тоже убили.
  – А что думаете вы?
  – Ну, обе смерти выглядели совершенно одинаково… Девушка далеко не глупа. Как вы считаете, у Чарлза это серьезно?
  – По-моему, ваше мнение на этот счет куда ценнее моего, – отозвался мистер Саттерсвейт.
  – Вы осторожны до отвращения! – воскликнула мисс Сатклифф. – Ну а я… – актриса вздохнула и бросила на него взгляд из-под полуопущенных ресниц, – чудовищно неосторожна. Я хорошо знаю Чарлза и вообще мужчин. Мне кажется, он намерен остепениться. Теперь вокруг него ореол добродетели. Помяните мое слово, Чарлз в рекордный срок обзаведется семьей. Как скучны мужчины, когда они хотят остепениться! Сразу теряют все очарование.
  – Меня часто интересовало, почему сэр Чарлз никогда не был женат, – признался мистер Саттерсвейт.
  – Дорогой мой, он никогда не выказывал такого желания. Чарлз не из той породы, несмотря на все свое очарование… – Она снова вздохнула. В ее глазах мелькнули искорки. – Когда-то мы с ним были близки – к чему отрицать то, что все знают? Это было очень приятно, и мы до сих пор лучшие друзья. Наверное, потому малютка Литтон-Гор смотрит на меня волком. Она подозревает, что я все еще питаю tendresse[670] к Чарлзу. Возможно, так оно и есть. Пока что я, в отличие от большинства моих друзей, еще не создала мемуары с подробнейшим описанием всех моих связей. Если бы я это сделала, маленькая Эгг была бы шокирована. Современных девушек шокировать ничего не стоит. А вот ее мамашу это нисколько не удивило бы. Таких добродетельных викторианских особ шокировать нелегко. Они мало говорят, но всегда думают худшее…
  Мистер Саттерсвейт ограничился фразой:
  – По-моему, вы правы, подозревая, что Эгг Литтон-Гор вам не доверяет.
  Мисс Сатклифф нахмурилась:
  – Я не уверена, что немножко не ревную к ней… Мы, женщины, настоящие кошки. Мурлычем, мяукаем, а потом начинаем царапаться… – Она засмеялась. – Интересно, почему Чарлз не пришел расспросить меня об этом деле? Должно быть, он считает меня виновной и ему не позволила щепетильность… А как вы думаете, мистер Саттерсвейт, я виновна? – Мисс Сатклифф встала и протянула руку. – «Никакие ароматы Аравии не отобьют этого запаха у этой маленькой ручки!..»[671] Нет, я не леди Макбет. Моя стихия – комедия.
  – И у вас нет мотива, – заметил мистер Саттерсвейт.
  – Верно. Мне нравился Бартоломью Стрейндж. Мы были друзьями. У меня не было причин желать ему смерти. Я хотела бы принять участие в охоте за его убийцей. Могу я чем-нибудь помочь?
  – Полагаю, мисс Сатклифф, вы не видели и не слышали ничего, что могло бы иметь отношение к преступлению?
  – Ничего, о чем я уже не рассказала бы полиции. Гости только что прибыли на уик-энд, когда умер сэр Бартоломью.
  – А как насчет дворецкого?
  – Я едва его заметила.
  – Кто-нибудь из гостей вел себя странно?
  – Нет. Конечно, тот юноша… как его… Мэндерс появился довольно неожиданно.
  – Сэр Бартоломью казался удивленным?
  – Да, пожалуй. Перед тем как мы пошли обедать, он сказал мне, что это новый способ являться незваным. «Жаль, что парень попортил мне стену», – добавил он.
  – Сэр Бартоломью был в хорошем настроении?
  – В очень хорошем!
  – Что за потайной ход, о котором вы упомянули полиции?
  – По-моему, он начинался в библиотеке. Сэр Бартоломью обещал показать его мне, но, к сожалению, не успел.
  – А как была затронута эта тема?
  – Мы обсуждали его недавнюю покупку – старинное бюро орехового дерева. Я спросила, есть ли в нем потайной ящик, и добавила, что такие ящики – моя тайная страсть. «Насколько я знаю, нет, – ответил сэр Бартоломью. – Зато в доме есть потайной ход».
  – Он не упоминал свою пациентку – некую миссис де Рашбриджер?
  – Нет.
  – Вы знаете место в Кенте под названием Джиллинг?
  – Джиллинг? Не думаю. А что?
  – Ну, вы ведь раньше были знакомы с мистером Бэббингтоном?
  – Кто это?
  – Человек, который умер или был убит в «Вороньем гнезде».
  – А, священник. Я забыла его фамилию. Нет, до того вечера я ни разу его не видела. Кто вам сказал, что мы были знакомы?
  – Тот, кто должен знать, – дерзко отозвался мистер Саттерсвейт.
  Мисс Сатклифф рассмеялась:
  – Неужели думают, что у меня была с ним связь? Архидьяконы иногда шалят, так почему бы и не викарии? Повторяю – до того вечера я его ни разу не видела.
  Мистеру Саттерсвейту пришлось довольствоваться этим заявлением.
  
  
  Глава 9
  Мьюриэл Уиллс
  Дом номер 5 по Аппер-Кэткарт-роуд в Тутинге казался неподходящим жилищем для драматурга-сатирика. Сэра Чарлза проводили в комнату с розовыми портьерами и стенами цвета овсянки, украшенными сверху фризом в виде золотого дождя. Помещение изобиловало фотографиями, фарфоровыми собачками и маленькими столиками; телефон был накрыт куклой с гофрированной юбкой; сомнительного вида медные изделия с претензией на дальневосточные были явно изготовлены в Бирмингеме.
  Мисс Уиллс появилась настолько бесшумно, что сэр Чарлз, изучавший долговязую куклу Пьеро, лежащую поперек дивана, не слышал, как она вошла. Лишь ее тоненький голосок, произнесший обычное приветствие, заставил его повернуться.
  Джемпер болтался на угловатой фигуре мисс Уиллс. Чулки топорщились на худых ногах в лакированных туфлях на высоком каблуке.
  Обменявшись с нею рукопожатиями, сэр Чарлз взял предложенную сигарету и опустился на диван рядом с Пьеро. Мисс Уиллс села напротив. Стекла ее пенсне поблескивали от света из окна.
  – Удивительно, что вы отыскали меня здесь, – произнесла мисс Уиллс. – Моя мать будет в восторге. Она обожает театр – в особенности романтические пьесы. Все время вспоминает ту, где вы играли принца в университете. Мама ходит на дневные спектакли и любит шоколад.
  – Просто очаровательно, – отозвался сэр Чарлз. – Вы не представляете, как приятно, когда тебя помнят. У публики память коротка! – Он вздохнул.
  – Мама будет очень рада с вами познакомиться. На днях приходила мисс Сатклифф, и она до сих пор опомниться не может.
  – Энджела была здесь?
  – Да, она играет в моей пьесе «Щенок заржал».
  – Я читал о ней. Интригующее название.
  – Рада, что вы так считаете. Мисс Сатклифф оно тоже нравится. Это современная версия детского стишка: «Гей, кошка и скрипка, пляши, да не шибко, щенок на заборе заржал; корова подпрыгнула выше луны, и чайник с тарелкой сбежал»[672]. Разумеется, все вращается вокруг роли мисс Сатклифф – остальные ей подыгрывают.
  – В наши дни весь мир походит на этот стишок – повсюду такая же неразбериха, – промолвил сэр Чарлз. «Щенок, конечно, сама мисс Уиллс, – догадался он. – Она наблюдает и смеется».
  Свет переместился с пенсне мисс Уиллс, и сэр Чарлз смог разглядеть ее смышленые светло-голубые глаза.
  «У этой женщины дьявольское чувство юмора», – подумал он.
  – Любопытно, догадываетесь ли вы, какое дело привело меня сюда?
  – Ну, – лукаво усмехнулась мисс Уиллс, – едва ли желание повидать такое невзрачное существо, как я.
  Сэр Чарлз отметил разницу между речью и литературным стилем мисс Уиллс. В разговоре ее юмор был добродушно-лукавым, а на бумаге выглядел едким и циничным.
  – Вообще-то это была идея мистера Саттерсвейта, – признался сэр Чарлз. – Он считает себя знатоком человеческой натуры.
  – Он хорошо разбирается в людях, – кивнула мисс Уиллс. – По-моему, это его хобби.
  – Ему кажется, что если тем вечером в Мелфорт-Эбби было нечто достойное внимания, то вы непременно это заметили.
  – Он так сказал?
  – Да.
  – Должна признаться, меня это заинтересовало, – медленно произнесла мисс Уиллс. – Понимаете, я еще никогда не видела убийства. Для писателя все может послужить материалом, не так ли?
  – Это известная аксиома.
  – Поэтому я старалась подметить как можно больше. По-видимому, это была авторская версия «вынюхивания», о котором упомянула Битрис.
  – Насчет гостей?
  – Да.
  – И что именно вы подметили?
  Пенсне блеснуло снова.
  – Ничего существенного – иначе я сообщила бы полиции, – с праведным видом сообщила мисс Уиллс.
  – Но все-таки вы что-то заметили?
  – Я всегда все замечаю. Это происходит само собой, но очень меня забавляет. – Она хихикнула.
  – И что же вы заметили в тот раз?
  – О, ничего значительного, сэр Чарлз. Просто маленькие черточки характеров. Люди меня очень интересуют. Они такие типичные, если вы понимаете, что я имею в виду.
  – Типичные для чего?
  – Для самих себя. О, я не могу объяснить. Мне всегда трудно подобрать нужные выражения. – Мисс Уиллс захихикала снова.
  – Ваше перо куда смертоноснее вашего языка, – улыбнулся сэр Чарлз.
  – Не думаю, что эпитет «смертоносный» можно расценить как комплимент.
  – Признайтесь, моя дорогая мисс Уиллс, что с пером в руке вы становитесь абсолютно безжалостной.
  – По-моему, это вы безжалостны ко мне, сэр Чарлз.
  «Нужно выбираться из этой трясины взаимного подшучивания», – подумал Картрайт.
  – Выходит, вы не заметили ничего конкретного, мисс Уиллс? – спросил он.
  – Ну… не совсем. Кое о чем мне следовало уведомить полицию, но это ускользнуло у меня из памяти.
  – О чем же?
  – О дворецком. У него родимое пятно на левом запястье. Я заметила его, когда он подавал мне овощи. Полагаю, такие вещи могут оказаться полезными.
  – Я бы сказал – весьма полезными. Полиции никак не удается выследить этого Эллиса. Право, мисс Уиллс, вы замечательная женщина. Никто из слуг и гостей не упоминал о родимом пятне.
  – Большинство людей не умеют пользоваться глазами, – заметила мисс Уиллс.
  – Где именно находилось это пятно? И какого оно было размера?
  – Если вы покажете ваше запястье…
  Сэр Чарлз протянул левую руку.
  – Благодарю вас. Оно было вот здесь. – Мисс Уиллс указала пальцем на нужное место. – Размером примерно с шестипенсовик, а формой напоминало Австралию.
  – Спасибо. Превосходное описание. – Сэр Чарлз убрал руку и опустил манжету.
  – Думаете, я должна написать об этом в полицию?
  – Безусловно. Это может помочь отыскать дворецкого. Черт возьми! – с чувством добавил сэр Чарлз. – В детективной литературе у злодея всегда имеется особая примета. Я как раз сетовал, что жизнь в этом смысле отстает от литературы.
  – В книгах обычно фигурирует шрам, – задумчиво промолвила мисс Уиллс.
  – Пятно тоже сойдет, – заметил сэр Чарлз. Он выглядел довольным, как мальчишка. – Беда в том, что большинство людей не обладают приметной внешностью. В них нет ничего, что бросалось бы в глаза.
  Мисс Уиллс вопросительно посмотрела на него.
  – Например, старый Бэббингтон, – продолжал сэр Чарлз. – У него была на редкость нехарактерная внешность. Абсолютно не за что зацепиться.
  – У него очень характерные руки, – возразила мисс Уиллс. – Я называю их «руки ученого». Они немного покорежены артритом, но с точеными пальцами и красивыми ногтями.
  – До чего же вы наблюдательны! Хотя вы ведь знали его раньше, не так ли?
  – Мистера Бэббингтона?
  – Ну, я помню, он как-то говорил мне, что уже встречался с вами. Не помню только, где именно.
  Мисс Уиллс решительно покачала головой:
  – Должно быть, вы или он меня с кем-то спутали. До того вечера я никогда его не видела.
  – Наверное, я ошибся. Я думал, может быть, в Джиллинге… – Он внимательно посмотрел на мисс Уиллс, но на ее лице не дрогнул ни один мускул.
  – Нет, – отрезала она.
  – Вам никогда не приходило в голову, мисс Уиллс, что мистера Бэббингтона, возможно, тоже убили?
  – Я знаю, что так думаете вы и мисс Литтон-Гор – во всяком случае, вы.
  – А что вы думаете?
  – Это не кажется вероятным.
  Обескураженный явным отсутствием интереса со стороны мисс Уиллс, сэр Чарлз переменил тему:
  – Сэр Бартоломью ни разу не упоминал о некоей мисс де Рашбриджер?
  – По-моему, нет.
  – Она была пациенткой в его санатории. Страдала потерей памяти после нервного срыва.
  – Как-то он упоминал случай потери памяти, – припомнила мисс Уиллс. – Говорил, что больного можно загипнотизировать и вернуть ему память.
  – В самом деле? Интересно, может ли это оказаться существенным?..
  Сэр Чарлз задумчиво нахмурился. Мисс Уиллс молчала.
  – Больше вы ничего не можете мне сообщить о ком-либо из гостей?
  – Нет.
  Ему показалось, что она слегка помедлила перед ответом.
  – О миссис Дейкрс, капитане Дейкрсе, мисс Сатклифф или мистере Мэндерсе? – Сэр Чарлз внимательно наблюдал за ней, произнося каждое имя. Один раз ему показалось, что глаза под стеклами пенсне блеснули, но он не был в этом уверен.
  – Боюсь, что не могу, сэр Чарлз.
  – Ну, ничего не поделаешь. – Он поднялся. – Саттерсвейт будет разочарован.
  – Очень сожалею, – чопорно произнесла мисс Уиллс.
  – Это я сожалею, что побеспокоил вас. Вы, наверное, заняты.
  – Вообще-то да.
  – Очередная пьеса?
  – Да. По правде говоря, я подумываю использовать некоторых персонажей на вечеринке в Мелфорт-Эбби.
  – А как насчет клеветы?
  – Все будет в порядке, сэр Чарлз. Люди никогда не узнают себя на сцене. – Она хихикнула. – Особенно если автор, как вы сказали, безжалостен.
  – Вы имеете в виду, что мы все обладаем преувеличенным мнением о своих достоинствах и не узнаем правду о себе, если она изображена без прикрас? Я был прав, мисс Уиллс, вы жестокая женщина.
  – Вам нечего бояться, сэр Чарлз. Женщины редко бывают жестоки к мужчинам – разве только в исключительных случаях. Зато другим женщинам нечего ждать пощады.
  – Вы имеете в виду, что вонзили ваш аналитический нож в какую-то несчастную женщину? В которую именно? Попробую догадаться. Синтия не слишком популярна у представительниц своего пола.
  Мисс Уиллс не ответила – она продолжала улыбаться кошачьей улыбкой.
  – Вы сами записываете ваши пьесы или диктуете их?
  – Записываю, а потом отдаю на перепечатку.
  – Вам следовало бы обзавестись секретарем.
  – Возможно. А у вас все еще служит эта бесподобная мисс… кажется, мисс Милрей?
  – Да. Она временно уезжала ухаживать за больной матерью, но уже вернулась. В высшей степени компетентная секретарша.
  – Так я и думала. Вероятно, она немного импульсивна.
  – Импульсивна? Мисс Милрей?
  Сэр Чарлз уставился на нее. Даже во время самых буйных полетов фантазии он никогда не ассоциировал мисс Милрей с импульсивностью.
  – Возможно, лишь изредка, – уточнила мисс Уиллс.
  Сэр Чарлз покачал головой:
  – Мисс Милрей – совершенный робот. До свидания, мисс Уиллс. Простите, что потревожил вас, и не забудьте сообщить полиции о родимом пятне.
  – На правом запястье дворецкого? Не забуду.
  – Ну, до свида… Погодите! Вы сказали – на правом запястье? Но раньше вы упоминали о левом.
  – В самом деле? Как глупо с моей стороны.
  – Ну так на каком же запястье у него было пятно?
  Мисс Уиллс нахмурилась и полузакрыла глаза.
  – Дайте подумать… Я сидела за столом, а он… Не возражаете, сэр Чарлз, передать мне вон ту медную тарелку, как будто это блюдо с овощами? С левой стороны.
  Сэр Чарлз передал жутковатое изделие, как ему было указано.
  – Капусту, мадам?
  – Благодарю вас, – кивнула мисс Уиллс. – Теперь я уверена, что это было левое запястье, как я говорила с самого начала. Глупо, что я перепутала.
  – Вовсе нет. Левое и правое часто путают.
  Сэр Чарлз попрощался в третий раз.
  Закрывая дверь, он оглянулся. Мисс Уиллс не смотрела на него. Она стояла на прежнем месте, глядя на огонь в камине, и на ее губах играла злорадная улыбка.
  «Готов поклясться, эта женщина что-то знает, – подумал сэр Чарлз. – И не хочет говорить… Но что именно, черт возьми, она знает?»
  
  Глава 10
  Оливер Мэндерс
  Придя в офис фирмы «Спайер и Росс», мистер Саттерсвейт спросил мистера Оливера Мэндерса и передал свою визитку.
  Вскоре его проводили в маленькую комнату, где Оливер сидел за письменным столом.
  Молодой человек встал и протянул руку.
  – С вашей стороны, сэр, было очень любезно зайти ко мне. – Однако его тон подразумевал: «Я должен был это сказать, хотя в действительности вы мне совершенно не нужны».
  Но от мистера Саттерсвейта было не так легко отделаться. Он сел, тщательно высморкался и спросил, глядя поверх носового платка:
  – Видели новости в утренних газетах?
  – Вы имеете в виду финансовую ситуацию? Ну, доллар…
  – Речь не о долларах, а о смерти, – прервал его мистер Саттерсвейт. – Точнее, о результате эксгумации в Лумуте. Бэббингтон был отравлен никотином.
  – Да, читал об этом. Наша энергичная Эгг будет довольна. Она все время настаивала, что это убийство.
  – Но вас это не интересует?
  – Мои вкусы не столь грубы. В конце концов… – он пожал плечами, – убийство – вещь жестокая и неартистичная.
  – Не всегда, – заметил мистер Саттерсвейт.
  – Разве? Ну, может быть.
  – Зависит от того, кто его совершает. Уверен, что вы, например, совершили бы убийство в весьма артистичном духе.
  – Спасибо за комплимент, – усмехнулся Оливер.
  – Но, говоря откровенно, мой мальчик, я не могу сказать того же о подстроенной вами аварии. Думаю, полиция со мной согласна.
  Последовало молчание, которое нарушила упавшая на пол ручка.
  – Прошу прощения, – произнес Оливер, – я не вполне вас понял.
  – Я имел в виду ваше не блещущее артистизмом представление в Мелфорт-Эбби. Мне хотелось бы знать, зачем вы это устроили.
  После второй паузы Оливер осведомился:
  – Вы сказали, полиция подозревает?..
  Мистер Саттерсвейт кивнул:
  – Это выглядело достаточно подозрительно. Но, возможно, у вас имеется убедительное объяснение.
  – Объяснение у меня есть, – медленно произнес Оливер. – А насколько оно убедительное, я не знаю.
  – Может быть, позволите мне об этом судить?
  Наступила очередная пауза.
  – Я прибыл туда таким образом, – заговорил наконец Оливер, – по предложению самого сэра Бартоломью.
  – Что?! – удивленно воскликнул мистер Саттерсвейт.
  – Странно, не так ли? Но это правда. Я получил от него письмо, где мне предлагалось подстроить аварию и попросить о гостеприимстве. Сэр Бартоломью не стал излагать причины в письме, но добавил, что сделает это при первом удобном случае.
  – И он объяснил вам?
  – Нет. Я прибыл в Эбби как раз перед обедом и не успел повидать его наедине. А в конце обеда он… умер. – Теперь Оливер не выглядел скучающим. Его темные глаза не отрывались от лица мистера Саттерсвейта, словно изучая его реакцию на услышанное.
  – У вас сохранилось это письмо?
  – Нет, я его разорвал.
  – Жаль, – сухо промолвил мистер Саттерсвейт. – И вы ничего не сказали полиции?
  – Все это выглядело… ну, чересчур фантастично.
  – Что верно, то верно.
  Мистер Саттерсвейт покачал головой. Неужели Бартоломью Стрейндж написал такое письмо? Это казалось абсолютно нехарактерным для него. Вся история отдавала мелодраматизмом, чуждым его практичности и здравомыслию.
  Оливер все еще наблюдал за посетителем. «Он пытается понять, поверил ли я ему», – подумал мистер Саттерсвейт.
  – И сэр Бартоломью не назвал никакой причины своей столь необычной просьбы? – спросил он.
  – Никакой.
  – Странная история.
  Оливер промолчал.
  – Тем не менее вы согласились на его предложение?
  Лицо молодого человека вновь приняло скучающее выражение.
  – Да, оно выглядело необычным, но, должен признаться, мне стало любопытно.
  – Есть что-нибудь еще? – осведомился мистер Саттерсвейт.
  – О чем вы, сэр?
  Мистер Саттерсвейт сам толком этого не знал. Он подчинялся какому-то туманному инстинкту.
  – Я имею в виду, есть что-нибудь еще, что может свидетельствовать против вас?
  После новой паузы молодой человек пожал плечами:
  – Полагаю, мне лучше все выложить начистоту. Эта женщина едва ли будет держать язык за зубами.
  Мистер Саттерсвейт вопросительно посмотрел на него.
  – На следующее утро после убийства я разговаривал с женщиной, которая пишет пьесы под псевдонимом Энтони Астор. Я достал мой бумажник, и оттуда выпал клочок бумаги. Она подняла его и отдала мне.
  – Ну и что?
  – К сожалению, она посмотрела на этот клочок, прежде чем вернуть его. Это была газетная вырезка о никотине – о том, какой это смертельный яд, и так далее.
  – Почему вы заинтересовались этой темой?
  – Я ею не интересовался. Очевидно, я когда-то сунул эту вырезку в бумажник, хотя не припоминаю этого. Неловко получилось, верно?
  «Сомнительная история», – подумал мистер Саттерсвейт.
  – Полагаю, – продолжал Оливер Мэндерс, – она обратилась в полицию?
  Мистер Саттерсвейт покачал головой:
  – Вряд ли. Мне кажется, эта женщина предпочитает… ну, держать сведения при себе. Она их коллекционирует.
  Внезапно Оливер наклонился вперед:
  – Но я ни в чем не виновен, сэр!
  – Я и не предполагаю, что вы виновны, – мягко произнес мистер Саттерсвейт.
  – Однако кто-то пустил полицию по моему следу.
  Саттерсвейт снова покачал головой.
  – Тогда почему вы пришли ко мне сегодня?
  – Отчасти в результате моего… э-э… расследования происшествия, а отчасти по совету… друга.
  – Какого друга?
  – Эркюля Пуаро.
  – Снова этот тип! Значит, он вернулся в Англию?
  – Да.
  – Почему?
  Мистер Саттерсвейт поднялся.
  – Почему собака идет по следу? – отозвался он и, довольный своим ответом, вышел из комнаты.
  
  
  Глава 11
  Пуаро устраивает прием
  Сидя в удобном кресле в своих излишне пышных апартаментах отеля «Риц», Эркюль Пуаро внимательно слушал.
  Эгг примостилась на подлокотнике кресла, сэр Чарлз стоял у камина, а мистер Саттерсвейт сидел чуть поодаль, наблюдая за остальными.
  – Короче говоря, неудача по всем фронтам, – подытожила Эгг.
  Пуаро покачал головой:
  – Нет-нет, вы преувеличиваете. Что касается связи с мистером Бэббингтоном, вы действительно вытянули пустой номер, но вам удалось собрать другую ценную информацию.
  – Готов поклясться, что эта мисс Уиллс что-то знает, – заявил сэр Чарлз. – У капитана Дейкрса тоже явно нечиста совесть. А миссис Дейкрс отчаянно нуждается в деньгах, и сэр Бартоломью свел на нет ее шанс раздобыть их.
  – Что вы думаете об истории молодого Мэндерса? – поинтересовался мистер Саттерсвейт. – Она кажется мне странной и в высшей степени нехарактерной для покойного сэра Бартоломью Стрейнджа.
  – Вы имеете в виду, что это ложь? – напрямик осведомился сэр Чарлз.
  – Ложь бывает разная, – уклончиво ответил Эркюль Пуаро. Помолчав пару минут, он спросил: – Значит, мисс Уиллс написала пьесу для мисс Сатклифф?
  – Да. Премьера в будущую среду.
  – Та-ак! – Пуаро снова умолк.
  – Ну и что нам делать теперь? – задала вопрос Эгг.
  Маленький человечек улыбнулся:
  – Остается только одно – думать.
  – Думать? – В голосе Эгг прозвучало отвращение.
  – Вот именно! Это помогает решить все проблемы.
  – Но не могли бы мы хоть что-нибудь предпринять?
  – Вам необходимы активные действия, не так ли, мадемуазель? Ну, кое-что предпринять вы в состоянии. Например, вы можете провести расследование в Джиллинге, где сэр Бартоломью прожил много лет. Вы сказали, что мать мисс Милрей живет там и что она инвалид. Обычно инвалиды знают все – они все слышат и ничего не забывают. Расспросите эту женщину – кто знает, вдруг это к чему-то приведет?
  – А вы сами ничего не намерены делать? – не унималась Эгг.
  Пуаро подмигнул ей:
  – Вы настаиваете, чтобы и я проявлял активность? Eh bien, пусть будет по-вашему. Только я не стану покидать отель – здесь мне очень удобно. Я устрою прием с шерри – кажется, это модно, не так ли?
  – Прием с шерри?
  – Précisement, и приглашу миссис Дейкрс, капитана Дейкрса, мисс Сатклифф, мисс Уиллс, мистера Мэндерса и вашу очаровательную матушку, мадемуазель.
  – А меня?
  – Естественно, вас и всех присутствующих.
  – Ура! – вскричала Эгг. – Меня вам не провести, мсье Пуаро! На этом приеме что-то должно произойти, верно?
  – Посмотрим, – улыбнулся Пуаро. – Но не ожидайте слишком многого, мадемуазель. А теперь оставьте меня наедине с сэром Чарлзом, так как есть несколько вопросов, где мне нужен его совет.
  – Чудесно! – воскликнула Эгг, когда она и мистер Саттерсвейт ожидали лифта. – Как в детективном романе! Все подозреваемые соберутся здесь, и Пуаро скажет нам, кто из них убийца!
  – Сомневаюсь, – промолвил мистер Саттерсвейт.
  
  Прием с шерри назначили на понедельник вечером. Все приглашенные явились к назначенному времени.
  – Великолепно! – воскликнула мисс Сатклифф, оглядевшись вокруг. – Настоящая гостиная паука, мсье Пуаро, куда вы заманили бедных маленьких мух. Уверена, что нас ожидает ошеломляющая развязка – вы укажете на меня и произнесете: «Она сотворила сие», а я разражусь слезами и во всем признаюсь, так как очень легко внушаема. О мсье Пуаро, как же я вас боюсь!
  – Quelle histoire![673] – воскликнул Пуаро, хлопотавший с графином и стаканами. Он с поклоном протянул ей стакан шерри. – Это всего лишь маленькая дружеская вечеринка. Не позволяйте нам говорить об убийствах, ядах и кровопролитии – это испортит все удовольствие.
  Пуаро передал стакан мисс Милрей, которая сопровождала сэра Чарлза и стояла с угрюмым выражением лица.
  – Voilà![674] – воскликнул он, распределив напитки. – Давайте забудем повод, по которому мы встретились впервые. Станем есть и пить, ибо завтра умрем[675]. Ah, malheur[676], я снова упомянул о смерти! Мадам, – Пуаро поклонился миссис Дейкрс, – позвольте пожелать вам удачи и поздравить вас с очаровательным платьем.
  – За вас, Эгг, – произнес сэр Чарлз.
  – Ваше здоровье, – поддержал его Фредди Дейкрс.
  Все что-то пробормотали. В атмосфере ощущалось натянутое веселье. Все пытались казаться беззаботными, но только у Пуаро это выглядело естественно.
  – Предпочитаю шерри коктейлю, не говоря уже о виски, – продолжал он болтать. – Виски – quel horreur![677] Его употребление только портит вкус. Чтобы оценить изысканные вина Франции, вы никогда не должны… Qu’est-ce qu’il y a?..[678]
  Его прервал сдавленный крик. Взгляды всех устремились на сэра Чарлза, который внезапно пошатнулся; его лицо судорожно подергивалось. Уронив стакан, он сделал несколько шагов словно вслепую и упал на ковер.
  Гробовое молчание нарушил визг Энджелы Сатклифф.
  – Чарлз! – закричала Эгг.
  Она бросилась к Картрайту, но мистер Саттерсвейт мягко удержал ее.
  – Боже мой! – воскликнула леди Мэри.
  – Его тоже отравили! – вскрикнула Энджела Сатклифф. – Это ужасно!
  Внезапно рухнув на диван, она забилась в истерике.
  Взяв на себя инициативу, Пуаро опустился на колени возле распростертого на полу человека. Вскоре он поднялся, машинально отряхнул пыль с брюк и окинул взглядом присутствующих. В комнате царило молчание, если не считать всхлипываний Энджелы Сатклифф.
  – Друзья мои… – начал Пуаро.
  – Вы болван! – прервала его Эгг. – Напыщенный маленький идиот! Притворялись великим и всеведущим – и допустили еще одно убийство прямо под вашим носом! Если бы вы оставили все как есть, этого не произошло бы! Это вы убили Чарлза – вы, вы, вы!.. – Она умолкла – у нее перехватило дыхание.
  Пуаро печально кивнул:
  – Это правда, мадемуазель, я убил сэра Чарлза. Но я не обычный убийца – могу убить, могу и воскресить. – Повернувшись, он продолжил совсем другим тоном: – Великолепный спектакль, сэр Чарлз. Поздравляю вас. Не желаете выйти на аплодисменты?
  Актер вскочил на ноги и отвесил насмешливый поклон.
  – Мсье Пуаро, вы… – Эгг не находила слов, – вы чудовище!
  – Ты просто дьявол, Чарлз! – воскликнула Энджела Сатклифф.
  – Но почему?..
  – Как?..
  – Чего ради?..
  Подняв руку, Пуаро заставил всех умолкнуть.
  – Мсье, мадам, я прошу прощения. Этот маленький фарс был необходим, чтобы доказать всем вам, а заодно и мне самому то, к чему меня уже привели логические умозаключения. В один из стаканов на этом подносе я влил чайную ложку простой воды, изображающей чистый никотин. Эти стаканы похожи на те, которые использовались на приемах у сэра Чарлза Картрайта и сэра Бартоломью Стрейнджа. Сквозь плотное граненое стекло невозможно различить маленькое количество бесцветной жидкости. Теперь представьте себе стакан с портвейном сэра Бартоломью Стрейнджа. После того как его поставили на стол, кто-то добавил в него чистый никотин. Это мог быть кто угодно – дворецкий, горничная или кто-то из гостей, проскользнувший в столовую. Подают десерт, стаканы наполняют портвейном, сэр Бартоломью пьет – и умирает.
  Сегодня вечером мы устроили третью трагедию – поддельную. Я попросил сэра Чарлза сыграть роль жертвы. Он справился с этим великолепно. Предположим на момент, что это не фарс, а правда. Сэр Чарлз мертв. Какие шаги предпримет полиция?
  – Ну, конечно, проверит содержимое стакана! – Мисс Сатклифф указала на пол, где лежал стакан, выпавший из руки сэра Чарлза. – Вы добавили в него воду, но если бы это был никотин…
  – Предположим, это был никотин. – Пуаро осторожно коснулся стакана носком туфли. – Вы считаете, что полиция подвергла бы анализу содержимое стакана и следы никотина были бы обнаружены?
  – Разумеется.
  Пуаро покачал головой:
  – Вы заблуждаетесь. Никакого никотина там бы не обнаружили.
  Все уставились на него.
  Пуаро улыбнулся:
  – Дело в том, что это не тот стакан, из которого пил сэр Чарлз. – Виновато улыбнувшись, он извлек стакан из кармана фрака. – Вот тот стакан. Это простейший трюк фокусника. Внимание зрителей не может быть направлено одновременно на два объекта. Когда сэр Чарлз упал замертво, взгляды всех устремились на него, и никто – совсем никто! – не смотрел на Эркюля Пуаро. В этот момент я подменил стаканы, и никто этого не заметил. Таким образом я доказал правильность моей теории. Точно такой же момент имел место в «Вороньем гнезде» и в Мелфорт-Эбби – поэтому ничего не было обнаружено ни в стакане из-под коктейля, ни в стакане из-под портвейна…
  – Но кто же подменил их?! – воскликнула Эгг.
  Пуаро повернулся к ней:
  – Это нам и предстоит выяснить.
  – Вы не знаете?..
  Пуаро пожал плечами.
  Гости явно собирались расходиться. Манеры их были холодноватыми – они чувствовали себя одураченными. Пуаро жестом удержал их:
  – Одну минутку, умоляю вас! Этим вечером мы разыграли комедию, но она может стать трагедией. При определенных обстоятельствах убийца может нанести третий удар. Я обращаюсь ко всем присутствующим. Если кто-то из вас знает что-то, имеющее какое-то отношение к этому преступлению, я прошу его сообщить об этом немедленно! На данном этапе хранить молчание может быть смертельно опасным!
  Сэру Чарлзу казалось, что призыв Пуаро обращен в первую очередь к мисс Уиллс. Но в любом случае он не возымел действия. Никто ничего не сказал.
  Пуаро со вздохом опустил руку.
  – Пусть будет так. Я предупредил вас – больше ничего не могу сделать. Помните – молчание опасно…
  Но никто не произнес ни слова. Гости смущенно удалились.
  Остались только Эгг, сэр Чарлз и мистер Саттерсвейт.
  Эгг еще не простила Пуаро. Она сидела неподвижно – ее щеки горели, а глаза сердито сверкали. На сэра Чарлза она также старалась не смотреть.
  – Отличная работа, Пуаро, – похвалил Картрайт.
  – Поразительно! – усмехнулся мистер Саттерсвейт. – Мне до сих пор не верится, что я не видел, как вы подменили стакан.
  – Вот почему я не посвятил в это никого из вас заранее, – сообщил Пуаро. – Иначе эксперимент нельзя было бы считать удавшимся.
  – Вы сделали это только для того, чтобы проверить, можно ли произвести подмену незаметно?
  – Ну не совсем. У меня была еще одна цель.
  – Какая?
  – Я хотел понаблюдать за выражением лица одной персоны, когда сэр Чарлз свалится замертво.
  – Какой персоны? – резко осведомилась Эгг.
  – Это мой секрет.
  – И вы понаблюдали за выражением ее лица? – поинтересовался мистер Саттерсвейт.
  – Да.
  – Ну?
  Пуаро не ответил. Он всего лишь покачал головой.
  – Вы не расскажете нам, что видели?
  – Я видел выражение крайнего удивления.
  Эгг затаила дыхание.
  – Вы имеете в виду, что знаете, кто убийца?
  – Если хотите, можно сказать и так, мадемуазель.
  – Но тогда… вы знаете все?
  Пуаро снова покачал головой:
  – Напротив, я не знаю ничего. Ибо мне неизвестно, почему убили Стивена Бэббингтона. Пока я этого не знаю, я не могу ничего доказать. Все зависит от мотива преступления…
  В дверь постучали, и вошел коридорный с телеграммой на подносе.
  Пуаро вскрыл ее. Его лицо изменилось. Он протянул телеграмму Картрайту. Склонившись над его плечом, Эгг прочитала ее вслух:
  – «Пожалуйста, приезжайте немедленно тчк могу сообщить важные сведения о смерти Бартоломью Стрейнджа тчк Маргарет Рашбриджер».
  – Миссис де Рашбриджер! – воскликнул сэр Чарлз. – Все-таки мы были правы! Она имеет отношение к этому делу!
  
  
  Глава 12
  День в Джиллинге
  Сразу же разгорелась горячая дискуссия. Справившись в железнодорожном расписании, они решили, что лучше воспользоваться ранним поездом, чем автомобилем.
  – По крайней мере, – заметил сэр Чарлз, – мы, кажется, выясним эту часть тайны.
  – Что именно, как вы думаете? – полюбопытствовала Эгг.
  – Представления не имею. Но это не может пролить свет на смерть Бэббингтона. Если Толли собрал этих людей вместе с какой-то целью – а мне кажется, это так, – значит, «сюрприз», о котором он упоминал, связан с этой Рашбриджер. Не так ли, мсье Пуаро?
  Пуаро озадаченно покачал головой.
  – Телеграмма осложняет дело, – пробормотал он. – Но нам надо спешить – очень спешить.
  Мистер Саттерсвейт не видел причин для особой спешки, но вежливо согласился:
  – Разумеется, мы отправимся туда первым утренним поездом. Э-э… но так ли необходимо ехать нам всем?
  – Сэр Чарлз и я договорились ехать в Джиллинг, – заявила Эгг.
  – Мы можем это отложить, – сказал сэр Чарлз.
  – Не думаю, что мы должны что-то откладывать, – возразила Эгг. – Конечно, незачем всем четверым тащиться в Йоркшир. Это нелепо. Пускай туда едут мсье Пуаро и мистер Саттерсвейт, а сэр Чарлз и я отправимся в Джиллинг.
  – Я бы предпочел заняться этой Рашбриджер, – промолвил сэр Чарлз. – Ведь я уже беседовал со старшей сестрой, и меня там знают…
  – Именно поэтому вам следует держаться подальше от санатория, – настаивала Эгг. – Вы наговорили кучу лжи, а теперь миссис де Рашбриджер пришла в себя и разоблачит вас как законченного враля. Куда важнее, чтобы вы поехали в Джиллинг. Если мы повидаем мать мисс Милрей, она будет более откровенной с вами, чем с кем бы то ни было. Вы ведь босс ее дочери, и она вам доверится.
  Сэр Чарлз устремил взгляд на серьезное лицо Эгг.
  – Пожалуй, вы правы, – кивнул он. – Поеду в Джиллинг.
  – Я и сама знаю, что права, – заметила Эгг.
  – По-моему, решение превосходное, – вмешался Пуаро. – Как говорит мадемуазель, сэр Чарлз лучше всех подходит для интервью с миссис Милрей. Возможно, она сообщит вам куда более важные сведения, чем те, которые мы получим в Йоркшире.
  Следующим утром без четверти десять сэр Чарлз заехал за Эгг на своей машине, а Пуаро и мистер Саттерсвейт уже выехали в Йоркшир поездом.
  Стояла прекрасная погода – в воздухе ощущался лишь намек на легкий морозец. Эгг чувствовала прилив бодрости, когда сэр Чарлз с присущим ему опытом вел автомобиль по лабиринту улочек на южном берегу Темзы.
  Наконец они выбрались на Фолкстоунское шоссе. Миновав Мейдстоун[679], сэр Чарлз сверился с картой и свернул на сельскую дорогу. Без четверти двенадцать они добрались до места назначения.
  Джиллинг выглядел забытой богом деревушкой с церковью, домом викария, двумя-тремя лавками, рядом коттеджей, тремя или четырьмя новыми муниципальными домами и симпатичной лужайкой.
  Мать мисс Милрей жила в крошечном домике возле церкви.
  Когда автомобиль затормозил, Эгг спросила:
  – Мисс Милрей знает, что вы собираетесь посетить ее мать?
  – Да. Она даже написала старой леди, чтобы подготовить ее.
  – Думаете, это было разумно?
  – А почему нет, дитя мое?
  – Ну не знаю… Вы ведь не взяли ее с собой.
  – Я боялся, что мисс Милрей будет меня стеснять. Она куда более толковая, чем я, и, чего доброго, начнет мной руководить.
  Эгг засмеялась.
  Миссис Милрей оказалась абсолютно не похожей на свою суровую и костлявую дочь. Это была добродушная пухлая леди, прикованная к креслу, которое стояло у окна, позволяя наблюдать за происходящим во внешнем мире.
  Она выглядела обрадованной прибытием визитеров.
  – Это очень любезно с вашей стороны, сэр Чарлз. Я столько слышала о вас от моей Вайолет. – Имя казалось наименее подходящим для мисс Милрей[680]. – Вы не поверите, как она вами восхищается! Ей так интересно с вами работать. Почему бы вам не присесть, мисс Литтон-Гор? Извините, что я не встаю, – мои ноги не действуют уже много лет. Я не жалуюсь – такова Божья воля. В конце концов, привыкнуть можно ко всему. Возможно, вы хотите перекусить после поездки?
  Сэр Чарлз и Эгг дружно ответили «нет», но миссис Милрей не обратила на них внимания. Она хлопнула в ладоши на восточный лад, и служанка принесла чай с печеньем. За чаем сэр Чарлз перешел к цели визита:
  – Наверное, вы слышали, миссис Милрей, о трагической кончине мистера Бэббингтона, который ранее был здешним викарием?
  Женщина энергично кивнула:
  – Да, конечно. Я читала в газете об эксгумации. Не представляю, кто мог отравить его. Такой приятный человек – здесь все любили и его, и его жену, и их деток.
  – Действительно, загадочная история, – отозвался сэр Чарлз. – Мы рассчитывали, что вы сможете пролить хоть какой-то свет на эту тайну.
  – Я? Но я не видела Бэббингтонов… дайте подумать… должно быть, более пятнадцати лет.
  – Знаю, но некоторые из нас думают, что объяснение может скрываться в его прошлом.
  – Если так, то я о нем понятия не имею. Они жили тихо и скромно – очень нуждались, бедняги, имея столько детей.
  Миссис Милрей охотно предавалась воспоминаниям, но в них не содержалось ничего способного приподнять завесу над проблемой, которую им предстояло решить.
  Сэр Чарлз показал ей увеличенный снимок Дейкрсов, раннюю фотографию Энджелы Сатклифф и газетную вырезку с весьма нечетким изображением мисс Уиллс. Миссис Милрей с интересом их рассмотрела, но никого не узнала.
  – Нет, я не помню этих людей. Конечно, это было давно, но ведь деревня у нас маленькая – приезжают и уезжают редко. Дочери доктора Эгнью повыходили замуж и разбежались кто куда, а нынешний доктор холост – работает с молодым партнером. Старые мисс Кейли – в церкви они занимали отдельную скамью – умерли много лет назад. Ричардсон тоже умер, а его жена уехала в Уэльс. Ну и, конечно, кое-кто еще уехал, но в общем перемены у нас редки. Думаю, Вайолет может рассказать вам не меньше, чем я. Девочкой она часто бывала в доме викария.
  Сэр Чарлз попытался представить себе мисс Милрей девочкой и потерпел неудачу.
  Он спросил миссис Милрей, не припоминает ли она кого-нибудь по фамилии Рашбриджер, но это имя ничего ей не говорило.
  Наконец они откланялись.
  Следующим их шагом был скудный ленч в лавке булочника. Сэр Чарлз предпочел бы закусить в другом месте, но Эгг справедливо указала, что здесь они могут послушать местные сплетни.
  – Яйца вкрутую и ячменные лепешки вам не повредят, – строго заметила она. – Мужчины так капризны в том, что касается еды.
  – На меня яйца всегда действовали угнетающе, – вздохнул сэр Чарлз.
  Женщина, которая обслуживала их, оказалась достаточно общительной. Она также читала об эксгумации и была возбуждена тем, что такое случилось с их «старым викарием».
  – Тогда я была ребенком, но хорошо его помню.
  Тем не менее она мало что смогла поведать о мистере Бэббингтоне.
  После ленча они отправились в церковь, где просмотрели записи рождений, бракосочетаний и смертей, но и тут не обнаружили ничего существенного.
  Выйдя на кладбище, Эгг стала читать надписи на надгробиях.
  – Какие странные имена! – промолвила она. – Здесь покоится целое семейство Стейвпенни, а здесь – Мэри Энн Стиклпат.
  – Все эти фамилии куда менее странные, чем моя, – пробормотал сэр Чарлз.
  – Картрайт? Не вижу в ней ничего странного.
  – Это мой актерский псевдоним, который я потом узаконил.
  – А ваша настоящая фамилия?
  – Не могу ее назвать. Это моя позорная тайна.
  – Неужели она так ужасна?
  – Не столько ужасна, сколько смешна.
  – Пожалуйста, скажите!
  – Нет! – твердо заявил сэр Чарлз.
  – Почему?
  – Вы будете смеяться.
  – Не буду.
  – Вы все равно не сможете удержаться от смеха.
  – Ну пожалуйста!
  – Что вы за упрямое создание, Эгг. Почему вы так хотите это знать?
  – Потому что вы не хотите говорить.
  – Восхитительное дитя! – усмехнулся сэр Чарлз.
  – Я не дитя!
  – Вот как? Сомневаюсь.
  – Так скажете вы или нет?
  На губах сэра Чарлза мелькнула печальная улыбка.
  – Ладно. Фамилия моего отца была Маг[681].
  – Не может быть!
  – Честное слово.
  – Действительно ужасно. Прожить жизнь с такой фамилией…
  – Да, на сцене карьеры с ней не сделать. Помню, – мечтательно произнес сэр Чарлз, – в молодости я носился с идеей называться Людовиком Кастильоне, но в итоге остановился на британском имени Чарлз Картрайт.
  – Но хоть Чарлз вы на самом деле?
  – Да, об этом позаботились мои крестные. – Поколебавшись, он добавил: – Почему бы вам не называть меня просто Чарлз – без этого дурацкого «сэр»?
  – Попробую.
  – Вчера вам это удалось. Когда… когда вы думали, что я умер.
  – Ну, это другое дело, – нарочито беспечно отозвалась Эгг.
  – Знаете, эта история с убийствами перестает казаться реальной, – продолжил сэр Чарлз. – Сегодня она выглядит просто фантастичной. Я хотел все выяснить, прежде… прежде чем заняться другим. У меня суеверие на этот счет – решение проблем ассоциируется с… с успехом иного рода… Черт возьми, к чему ходить вокруг да около? Я так часто признавался в любви на сцене, что разучился делать это в реальной жизни… Мне нужно знать точно, Эгг: я или молодой Мэндерс? Вчера мне показалось, что это я…
  – Вам показалось правильно.
  – Вы ангел!
  – Чарлз, вы не можете целовать меня на кладбище!
  – Я буду целовать вас где захочу!..
  – Мы ничего не выяснили, – печально констатировала Эгг, когда они возвращались в Лондон.
  – Чепуха, мы выяснили единственное, что стоило выяснять… Какое мне дело до мертвых священников и докторов? Только вы имеете для меня значение… Но ведь я на тридцать лет старше вас! Вы уверены, что это не играет роли?
  Эгг легонько ущипнула его за руку.
  – Не говорите глупости… Интересно, обнаружили что-нибудь мсье Пуаро и мистер Саттерсвейт?
  – Если да, буду рад за них, – великодушно отозвался сэр Чарлз.
  – Но ведь вы всегда были таким сообразительным…
  Однако сэру Чарлзу наскучила роль великого детектива.
  – Ну, раньше это было мое шоу, а теперь я передал его нашему усатому другу. Это его бизнес.
  – Думаете, Пуаро действительно знает, кто совершил эти преступления? Он говорит, что да.
  – Вероятно, он понятия об этом не имеет, но должен поддерживать профессиональную репутацию.
  Эгг промолчала.
  – О чем вы думаете, дорогая? – поинтересовался сэр Чарлз.
  – О мисс Милрей. В тот вечер, о котором я вам рассказывала, она вела себя так странно. Купила газету, где сообщалось об эксгумации, и сказала, что не знает, как ей поступить.
  – Ерунда, – весело откликнулся сэр Чарлз. – Эта женщина всегда знает, что ей делать.
  – Будьте же серьезны, Чарлз! Она казалась… обеспокоенной.
  – Эгг, радость моя, какое мне дело до беспокойства мисс Милрей? Какое мне дело до всего, кроме нас двоих?
  – Лучше обратите внимание на трамвай! – посоветовала Эгг. – Я не хочу овдоветь, прежде чем выйду замуж.
  К чаю они вернулись в квартиру сэра Чарлза. Мисс Милрей вышла им навстречу:
  – Вам телеграмма, сэр Чарлз.
  – Благодарю вас, мисс Милрей. – Он засмеялся нервным мальчишеским смехом. – Должен сообщить вам новость. Мисс Литтон-Гор и я собираемся пожениться.
  Последовала пауза.
  – О! Я уверена… я уверена, что вы будете счастливы, – произнесла наконец мисс Милрей.
  В ее голосе слышались странные нотки. Эгг подметила их, но прежде, чем она успела сформулировать свое впечатление, Чарлз Картрайт повернулся к ней и воскликнул:
  – Господи, Эгг, взгляните на телеграмму! Она от Саттерсвейта.
  Он передал ей телеграмму. Эгг прочла ее, и глаза у нее испуганно расширились.
  
  Глава 13
  Миссис де Рашбриджер
  Прежде чем сесть на поезд, Эркюль Пуаро и мистер Саттерсвейт успели переговорить с мисс Линдон, секретаршей покойного сэра Бартоломью Стрейнджа. Мисс Линдон очень хотела им помочь, но не смогла сообщить ничего важного. В записях сэра Бартоломью миссис де Рашбриджер упоминалась исключительно с профессиональной точки зрения. Сэр Бартоломью говорил о ней только как о своей пациентке.
  Двое мужчин прибыли в санаторий около двенадцати. Служанка, открывшая им дверь, выглядела возбужденной и раскрасневшейся. Мистер Саттерсвейт осведомился о старшей сестре.
  – Не знаю, сможет ли она принять вас этим утром, – с сомнением ответила девушка.
  Мистер Саттерсвейт достал визитную карточку и написал на ней несколько слов.
  – Пожалуйста, передайте ей это.
  Их проводили в маленькую приемную. Минут через пять дверь открылась и вошла старшая сестра. Она совсем не походила на ту деловитую женщину, которая беседовала с ним в прошлый раз.
  Мистер Саттерсвейт поднялся.
  – Надеюсь, вы помните меня, – заговорил он. – Я приходил сюда с сэром Чарлзом Картрайтом вскоре после смерти сэра Бартоломью Стрейнджа.
  – Конечно, я вас помню, мистер Саттерсвейт. Сэр Чарлз тогда расспрашивал о бедной миссис де Рашбриджер – теперь это кажется странным совпадением.
  – Позвольте представить вам мсье Эркюля Пуаро.
  Пуаро поклонился, а старшая сестра рассеянно поздоровалась.
  – Не понимаю, как вы могли получить телеграмму, о которой говорите, – продолжала она. – Все это выглядит очень таинственно. Неужели это как-то связано со смертью бедного доктора? Должно быть, здесь орудует маньяк – только так я могу это объяснить. Полиция уже здесь. Это ужасно!
  – Полиция? – удивленно переспросил мистер Саттерсвейт.
  – Да, они прибыли в десять.
  – Полиция? – повторил Эркюль Пуаро.
  – Возможно, нам лучше повидать миссис де Рашбриджер, – предложил мистер Саттерсвейт. – Так как она просила нас приехать…
  Старшая сестра прервала его:
  – О, мистер Саттерсвейт, выходит, вы не знаете…
  – Не знаем чего? – резко осведомился Пуаро.
  – Бедная миссис де Рашбриджер умерла.
  – Умерла?! – воскликнул Пуаро. – Mille tonnères![682] Это все объясняет. Я должен был предвидеть… – Он оборвал фразу. – От чего она умерла?
  – Все выглядит очень таинственно. Ей прислали по почте коробку шоколадных конфет с ликером. Миссис де Рашбриджер взяла одну – должно быть, вкус был ужасный, но она ее проглотила, не успев выплюнуть.
  – Oui, oui[683], если жидкость попадает в горло, это нелегко.
  – Ну, миссис де Рашбриджер проглотила конфету и закричала. Примчалась сиделка, но мы уже не смогли ей помочь. Она умерла через пару минут. Затем доктор вызвал полицию, и они обследовали конфеты. Весь верхний ряд был отравлен, а с нижним оказалось все в порядке.
  – Какой яд был использован?
  – Они думают, что никотин.
  – Так, – протянул Пуаро. – Снова никотин. Дерзкий удар, ничего не скажешь!
  – Мы опоздали, – уныло произнес мистер Саттерсвейт. – Теперь мы никогда не узнаем, что она хотела нам сообщить. Если только она не доверилась кому-то… – Он вопросительно посмотрел на старшую сестру.
  Пуаро покачал головой.
  – Мы можем спросить, – настаивал Саттерсвейт. – Возможно, одной из сиделок…
  – Спрашивайте, – согласился Пуаро, но в его голосе не слышалось особой надежды.
  Мистер Саттерсвейт повернулся к старшей сестре, которая тотчас же послала за двумя сиделками – дневной и ночной, – которые ухаживали за миссис де Рашбриджер, но ни одна из них не смогла сообщить ничего нового. Миссис де Рашбриджер ни разу не упоминала о смерти сэра Бартоломью, и они ничего не знали о телеграмме.
  По просьбе Пуаро их проводили в палату покойной. Там они застали суперинтендента Кроссфилда, и мистер Саттерсвейт представил его Пуаро.
  Потом они подошли к кровати и посмотрели на умершую. Это была женщина лет сорока, с темными волосами и бледным лицом, все еще искаженным судорогой.
  – Бедняжка… – тихо произнес мистер Саттерсвейт и бросил взгляд на Эркюля Пуаро. Странное выражение лица маленького бельгийца заставило его поежиться и заключить: – Кто-то знал, что она собиралась заговорить, и убил ее.
  – Да, это так, – кивнул Пуаро.
  – Ее убили, чтобы не дать ей сообщить нам то, что она знала.
  – Или то, чего она не знала… Но не будем тратить время. У нас много дел. Больше смертей быть не должно. Нам нужно об этом позаботиться.
  – Это соответствует вашей версии насчет личности убийцы? – полюбопытствовал мистер Саттерсвейт.
  – Да, вполне. Но убийца оказался опаснее, чем я думал. Мы должны соблюдать осторожность.
  Суперинтендент Кроссфилд вышел из палаты вместе с ними и узнал от них о телеграмме. Ее отправили из почтового отделения Мелфорта. Молодая леди, принимавшая телеграмму, сказала, что ее передал мальчик. Она запомнила это, так как ее заинтересовало упоминание о смерти сэра Бартоломью.
  После ленча в компании суперинтендента и отправления телеграммы сэру Чарлзу расследование продолжилось.
  К шести вечера удалось разыскать мальчика, который принес на почту телеграмму. По его словам, ему передал ее плохо одетый мужчина, который сказал, что телеграмму дала ему «чокнутая леди» из «дома в парке». Она завернула в нее две полукроны и бросила в окно. Мужчина боялся впутаться в какое-то темное дело, и почта была ему не по пути, поэтому он дал мальчику одну полукрону и сказал, чтобы сдачу тот оставил себе.
  Полиция начала разыскивать мужчину, а Пуаро и мистер Саттерсвейт отправились назад в Лондон.
  Они прибыли в город около полуночи. Эгг вернулась к матери, но сэр Чарлз встретил их, и трое мужчин обсудили ситуацию.
  – Послушайте меня, mon ami[684], – обратился к сэру Чарлзу Пуаро. – Это дело могут раскрыть только маленькие серые клеточки мозга. Ехать через всю Англию в надежде услышать от этой женщины то, что мы хотим знать, было любительской и абсурдной затеей. Правду можно увидеть только изнутри.
  Лицо Картрайта выражало скептицизм.
  – Тогда что вы намерены делать?
  – Думать. Прошу у вас на это ровно сутки.
  Сэр Чарлз улыбнулся и покачал головой.
  – Это поможет вам узнать то, что хотела рассказать та женщина?
  – Надеюсь.
  – Что-то не верится. В любом случае, мсье Пуаро, действуйте по своему усмотрению. Если вы можете раскрыть эту тайну, то мне она не по зубам. Признаю себя побежденным. К тому же у меня есть другие занятия.
  Если он ожидал вопроса, то был разочарован. Правда, мистер Саттерсвейт слегка встрепенулся, но Пуаро оставался погруженным в свои мысли.
  – Ну, мне пора идти, – сообщил актер. – Да, совсем забыл… Меня беспокоит мисс Уиллс.
  – Почему?
  – Она уехала.
  Пуаро уставился на него:
  – Уехала? Куда?
  – Никто не знает… Получив вашу телеграмму, я задумался. Как я уже говорил вам, я чувствовал уверенность, что эта женщина что-то скрывает, и решил попробовать в последний раз вытянуть это из нее. Я поехал к ней в Тутинг – прибыл туда около половины десятого, – но мне сообщили, что она утром уехала, сказав, что проведет день в Лондоне. Вечером прислуга получила от нее телеграмму, в которой мисс Уиллс сообщила, что сегодня не вернется, и просила не беспокоиться.
  – А прислуга беспокоилась?
  – Очевидно. Понимаете, она не взяла никакого багажа.
  – Странно, – пробормотал Пуаро.
  – В самом деле. Похоже на то… Не знаю, но мне не по себе.
  – Я предупреждал ее и всех остальных, – напомнил Пуаро. – Я говорил им, что хранить молчание опасно.
  – Да-да. Вы думаете, она тоже…
  – У меня есть кое-какие идеи, но в данный момент я предпочитаю их не обсуждать.
  – Сначала дворецкий Эллис, потом мисс Уиллс… Где Эллис? Просто невероятно, что полиция до сих пор не смогла разыскать его.
  – Они не искали его тело в нужном месте, – заметил Пуаро.
  – Значит, вы согласны с Эгг? Вы думаете, что он мертв?
  – Эллиса больше никогда не увидят живым.
  – Господи! – воскликнул сэр Чарлз. – Это какой-то кошмар! Все кажется абсолютно непостижимым!
  – Напротив. Все вполне разумно и логично.
  Сэр Чарлз уставился на него:
  – И это говорите вы?
  – Разумеется. Дело в том, что у меня методичный ум.
  – Я вас не понимаю.
  Мистер Саттерсвейт с любопытством смотрел на маленького детектива.
  – А какой же ум у меня? – осведомился сэр Чарлз слегка обиженным тоном.
  – У вас ум актера, сэр Чарлз, – творческий, оригинальный, видящий все в драматическом свете. У мистера Саттерсвейта ум театрального зрителя – он наблюдает за персонажами и чувствует атмосферу. А у меня прозаичный ум. Я вижу только факты без всяких театральных атрибутов и огней рампы.
  – Значит, мы должны все предоставить вам?
  – Да. Всего лишь на сутки.
  – Тогда желаю удачи. Доброй ночи.
  Когда они вышли, сэр Чарлз сказал мистеру Саттерсвейту:
  – Этот тип слишком много о себе думает.
  Мистер Саттерсвейт улыбнулся. Как он и предвидел, его друг был недоволен тем, что ему пришлось уступить главную роль.
  – Что вы имели в виду, сэр Чарлз, сказав, что у вас есть другие занятия? – поинтересовался он.
  На лице сэра Чарлза появилось глуповатое выражение, которое мистер Саттерсвейт не раз видел, посещая свадебные церемонии на Ганновер-сквер.
  – Ну… Эгг и я… мы… э-э…
  – Рад это слышать, – улыбнулся мистер Саттерсвейт. – Примите мои поздравления.
  – Конечно, я слишком стар для нее.
  – Она так не думает – а ей виднее.
  – Очень любезно с вашей стороны, Саттерсвейт. Знаете, я вбил себе в голову, что она влюблена в молодого Мэндерса.
  – Интересно, что заставило вас так думать? – с простодушным видом осведомился мистер Саттерсвейт.
  – Ну, как бы то ни было, – твердо заявил сэр Чарлз, – я оказался не прав.
  
  Глава 14
  Мисс Милрей
  Пуаро не позволили думать все двадцать четыре часа, которые он потребовал.
  Утром, в двадцать минут двенадцатого, к нему без всякого предупреждения явилась Эгг. К своему удивлению, она застала великого детектива сооружающим карточные домики. Ее лицо выразило столь живейшее презрение, что Пуаро пришлось оправдываться:
  – Я вовсе не впал в детство, мадемуазель. Просто я давно обнаружил, что карточные домики стимулируют умственную деятельность. Это моя старая привычка. Сегодня утром я первым делом вышел и купил колоду карт. К сожалению, я ошибся, и карты оказались ненастоящими. Но для домиков это неважно.
  Эгг более внимательно посмотрела на настольное сооружение и рассмеялась:
  – Господи, вам продали «Счастливые семейства»!
  – Что такое «Счастливые семейства»?
  – Детская игра.
  – Ну, для постройки домиков сойдет и она.
  Эгг взяла со стола несколько карт и стала их разглядывать.
  – Вот это мистер Бан, сын булочника, – он всегда мне нравился. А это миссис Маг – жена молочника. О боже, да ведь это я!
  – Почему вы думаете, что на этой забавной картинке изображены вы, мадемуазель?
  – Из-за имени.
  При виде ошеломленного лица Пуаро Эгг засмеялась и начала объяснять.
  – Так вот что сэр Чарлз имел в виду прошлой ночью, – произнес Пуаро, когда она умолкла. – Маг… ах да, на сленге это означает нечто вроде дурака. Естественно, такую фамилию лучше сменить. Едва ли вы бы захотели стать леди Маг, а?
  Эгг засмеялась снова.
  – Ну, пожелайте мне счастья, – попросила она.
  – Я желаю вам не краткого счастья юности, а счастья долгого, которое построено на скале.
  – Я передам Чарлзу, что вы назвали его скалой, – улыбнулась Эгг. – А к вам я пришла, потому что меня беспокоит газетная вырезка, которая выпала из бумажника Оливера и которую подобрала мисс Уиллс. Мне кажется, либо Оливер солгал, говоря, что не помнит про вырезку, либо ее никогда там не было. Он уронил другой клочок бумаги, а эта женщина быстро подменила его на вырезку с заметкой о никотине.
  – Зачем ей это делать, мадемуазель?
  – Она хотела избавиться от вырезки и подсунула ее Оливеру.
  – Вы имеете в виду, что она убийца?
  – Да.
  – Каков же ее мотив?
  – Меня бесполезно об этом спрашивать. Могу лишь предположить, что у нее не все дома. Умные люди часто оказываются сумасшедшими. Другой причины я найти не в состоянии.
  – Действительно, это impasse[685]. Мне не следовало спрашивать вас о мотиве. Я постоянно задаю себе этот вопрос. Каков мотив убийства мистера Бэббингтона? Когда я найду ответ, дело будет раскрыто.
  – Вы не считаете, что причина – безумие? – спросила Эгг.
  – Нет, мадемуазель, во всяком случае, не в том смысле, какой вы вкладываете в это слово. Есть какая-то причина, и я должен ее найти.
  – Желаю удачи, – проговорила Эгг. – Простите, что потревожила вас, но эта вырезка не давала мне покоя. Ну, я должна спешить. Собираюсь с Чарлзом на генеральную репетицию пьесы «Щенок заржал», которую мисс Уиллс написала для Энджелы Сатклифф. Завтра премьера.
  – Mon Dieu![686] – воскликнул Пуаро.
  – В чем дело? Что-то произошло?
  – Конечно, произошло. Идея! Грандиозная идея! О, я был слеп!..
  Эгг уставилась на него. Словно осознав собственную эксцентричность, Пуаро взял себя в руки и похлопал девицу по плечу.
  – Вы думаете, я сошел с ума? Вовсе нет. Я слышал, что вы сказали. Вы собираетесь посмотреть пьесу «Щенок заржал», в которой играет мисс Сатклифф. Идите и не обращайте внимания на мои слова.
  Эгг удалилась, полная сомнений. Оставшись один, Пуаро начал бродить взад-вперед по комнате, бормоча себе под нос. Его глаза стали зелеными, как у кота.
  – Mais oui[687], это все объясняет. Странный мотив – с таким я еще ни разу не сталкивался, – тем не менее логичный и при данных обстоятельствах естественный. Впрочем, все дело очень странное.
  Он подошел к столу, на котором все еще стоял карточный домик, и взмахом руки разрушил его.
  – Больше я не нуждаюсь в «Счастливых семействах». Проблема решена. Теперь надо действовать.
  Надев пальто и шляпу, Пуаро спустился вниз, и швейцар вызвал для него такси. Пуаро назвал шоферу адрес дома сэра Чарлза.
  Прибыв туда, он заплатил водителю и вошел в холл. Лифтер отсутствовал, и Пуаро поднялся пешком. Когда он очутился на третьем этаже, дверь квартиры сэра Чарлза открылась и оттуда вышла мисс Милрей.
  – Вы! – воскликнула она при виде Пуаро.
  Детектив улыбнулся:
  – Я собственной персоной. Или по-английски правильно «с собственной персоной»? Enfin, moi[688].
  – Боюсь, вы не застанете сэра Чарлза, – сказала мисс Милрей. – Он поехал в театр «Вавилон» с мисс Литтон-Гор.
  – Мне нужен не сэр Чарлз. Кажется, вчера я забыл здесь мою трость.
  – Ну, если вы позвоните, Темпл разыщет ее. Простите, мне надо идти – должна успеть на поезд. Я еду в Кент к матери.
  – Понятно. Не буду вас задерживать.
  Он шагнул в сторону, и мисс Милрей с маленьким саквояжем в руке поспешила вниз по лестнице.
  Но когда она ушла, Пуаро сразу же забыл о заявленной цели своего прихода. Вместо того чтобы позвонить в дверь, он спустился вниз, успев увидеть, как мисс Милрей садится в такси. Еще одно такси медленно приближалось к подъезду. Пуаро поднял руку и, когда машина остановилась, сел в нее и велел шоферу следовать за первым такси.
  На его лице не отразилось удивления, когда первая машина поехала на север и остановилась у вокзала Паддингтон, хотя оттуда не отправлялись поезда в Кент. Подойдя к кассе, Пуаро взял билет первого класса до Лумута и обратно. До отхода поезда оставалось пять минут. Подняв воротник пальто, ибо день был прохладным, Пуаро поднялся в вагон первого класса и сел в углу.
  Поезд прибыл в Лумут около пяти. Уже начало темнеть. Держась позади, Пуаро увидел, как мисс Милрей приветствовал носильщик.
  – Мы не ждали вас, мисс. Сэр Чарлз приезжает?
  – Я приехала на одну ночь. Нужно забрать кое-какие вещи. Нет, спасибо, мне не нужно такси. Поднимусь на утес пешком по тропинке.
  Сумерки сгущались. Мисс Милрей быстро поднималась по крутой извилистой тропинке. Эркюль Пуаро следовал за ней, соблюдая солидную дистанцию и шагая бесшумно, как кот. Добравшись до «Вороньего гнезда», мисс Милрей достала из сумки ключ и вошла через боковую дверь, оставив ее приоткрытой. Минуты через две она появилась вновь, держа в руке ржавый ключ и электрический фонарик. Пуаро наблюдал за ней из-за ближайшего куста.
  Обойдя вокруг дома, мисс Милрей начала подниматься по заросшей сорняками тропинке. Эркюль Пуаро последовал за ней. Мисс Милрей остановилась у старой каменной башни, каких было немало на этом побережье. Башня казалась совсем ветхой, но на грязном окне была занавеска.
  Мисс Милрей вставила ключ в большую деревянную дверь. Ключ протестующе заскрипел, и дверь открылась со стонущим звуком. Мисс Милрей вошла внутрь с фонариком в руке.
  Ускорив шаг, Пуаро в свою очередь бесшумно шагнул через порог. Луч фонарика мисс Милрей скользил по стеклянным ретортам, бунзеновским горелкам[689] и различным аппаратам.
  Подобрав лом, мисс Милрей занесла его над каким-то стеклянным прибором, когда чья-то рука удержала ее. Она вскрикнула и обернулась.
  Зеленые кошачьи глаза Пуаро смотрели ей в лицо.
  – Вы не можете этого сделать, мадемуазель, – заявил он. – Это называется уничтожением улик.
  
  
  Глава 15
  Занавес
  Эркюль Пуаро расположился в большом кресле. Настенные светильники были выключены – фигуру в кресле освещала лишь лампа под розовым абажуром. Казалось символичным то, что свет падал только на Пуаро, трое его слушателей – сэр Чарлз, мистер Саттерсвейт и Эгг Литтон-Гор – оставались в темноте.
  Пуаро говорил мечтательным голосом, словно обращаясь в пространство, а не к аудитории.
  – Цель детектива – реконструировать преступление. Для этого нужно громоздить один факт на другой, как вы ставите одну карту на другую, сооружая карточный домик. И если факты не будут соответствовать друг другу – если карта не удержится, – вам придется начать стройку заново, иначе домик обрушится…
  Как я говорил на днях, существуют три различных типа ума: ум режиссерский, который видит, как можно достичь эффекта реальности с помощью механических приспособлений, – к тому же типу относится ум зрительский, легко воспринимающий театральные эффекты, – юный, романтический ум и, наконец, друзья мои, ум прозаический, который видит не синее море и деревья мимозы, а раскрашенный задник.
  Итак, mes amis[690], я перехожу к смерти Стивена Бэббингтона в прошлом августе. В тот вечер сэр Чарлз Картрайт выдвинул теорию, что Стивена Бэббингтона убили. Я не согласился с этой теорией, так как не мог поверить, что такого человека могли убить и что при сложившихся тем вечером обстоятельствах можно было отравить какое-то конкретное лицо.
  Сейчас я признаю, что сэр Чарлз был прав, а я ошибался. Причина была в том, что я смотрел на происшедшее с неверной точки зрения. Верную я обнаружил только двадцать четыре часа назад, и тогда убийство Стивена Бэббингтона сразу стало выглядеть логичным и возможным.
  Но я временно отвлекусь от этого пункта и поведу вас шаг за шагом по тропинке, которой следовал сам. Смерть Стивена Бэббингтона можно назвать первым актом нашей драмы. Занавес опустился после этого акта, когда мы все покинули «Воронье гнездо».
  Второй акт драмы начался в Монте-Карло, когда мистер Саттерсвейт показал мне сообщение в газете о смерти сэра Бартоломью. Сразу стало ясно, что я заблуждался, а сэр Чарлз был прав. И Стивен Бэббингтон, и сэр Бартоломью Стрейндж были убиты, и эти два убийства – части одного и того же преступления. Позднее третье убийство завершило серию – убийство миссис де Рашбриджер. Следовательно, нам нужна логичная теория, связывающая воедино эти три смерти – иными словами, доказывающая, что все три преступления совершило одно и то же лицо в своих собственных интересах.
  Скажу сразу – меня более всего беспокоил тот факт, что убийство сэра Бартоломью Стрейнджа произошло после убийства Стивена Бэббингтона. Глядя на все три преступления без учета времени и места, казалось наиболее вероятным, что главным из них было убийство сэра Бартоломью, а остальные два – второстепенными, происшедшими в результате связи двух других жертв с сэром Бартоломью Стрейнджем. Однако, как я заметил ранее, нельзя заставить преступление выглядеть так, как удобно тому, кто его расследует. Таким образом, получалось, что второе убийство явилось результатом первого, в котором и следует искать ключ ко всей тайне.
  Однако склонность к теории вероятностей побудила меня всерьез задуматься над версией ошибки. Было ли возможно, что первой жертвой наметили сэра Бартоломью, а мистера Бэббингтона отравили по ошибке? Но мне пришлось отказаться от этой идеи. Всем близко знавшим сэра Бартоломью Стрейнджа было известно, что он никогда не пил коктейли.
  Еще одно предположение: не был ли Стивен Бэббингтон отравлен ошибочно вместо сэра Бартоломью или кого-то другого из присутствовавших? Не найдя ни единого доказательства этой теории, я был вынужден вернуться к выводу, что убийство Стивена Бэббингтона было преднамеренным, и сразу же оказался в тупике, так как это выглядело абсолютно невозможным.
  Расследование всегда нужно начинать с самых простых и очевидных версий. Учитывая, что Стивен Бэббингтон выпил отравленный коктейль, кто имел возможность добавить в него яд? На первый взгляд казалось, что это могли сделать только два человека, которые смешивали и разносили коктейли, – сэр Чарлз Картрайт и горничная Темпл. И хотя каждый из них мог добавить яд в стакан, ни у кого из них не было ни малейшей возможности вручить отравленный коктейль именно мистеру Бэббингтону. Темпл могла это сделать, раздав все коктейли другим и предложив ему единственный оставшийся стакан – это нелегко, но не невозможно. Сэр Чарлз мог взять этот стакан и лично передать его мистеру Бэббингтону. Но ни того ни другого не произошло. Все выглядело так, будто отравленный напиток попал к Стивену Бэббингтону совершенно случайно.
  К тому же ни сэр Чарлз, ни Темпл не присутствовали в Мелфорт-Эбби тем вечером, когда умер сэр Бартоломью. Кто имел наилучший шанс отравить портвейн сэра Бартоломью? Исчезнувший дворецкий Эллис и помогавшая ему горничная. Но не следовало исключать и кого-то из гостей. Кто-то из них мог проскользнуть в столовую (хотя это было рискованно) и подлить никотин в стакан с портвейном.
  Когда я присоединился к вам в «Вороньем гнезде», вы уже располагали списком людей, присутствовавших на обеде и там, и в Мелфорт-Эбби. Могу теперь сказать, что четыре имени, возглавлявшие список, – капитана и миссис Дейкрс, мисс Сатклифф и мисс Уиллс – я отмел сразу же. Никто из них никак не мог знать заранее, что они встретят на обеде Стивена Бэббингтона. Использование никотина в качестве яда указывало на тщательно продуманный план, а не на тот, который можно осуществить под влиянием момента. В списке оставались еще три имени – леди Мэри Литтон-Гор, мисс Литтон-Гор и мистер Оливер Мэндерс. Они выглядели маловероятными, но возможными кандидатами. Будучи местными жителями, они могли иметь мотив для устранения Стивена Бэббингтона и выбрать обед у сэра Чарлза для приведения плана в действие. С другой стороны, я не мог найти ни одного доказательства, что кто-то из них это сделал.
  Думаю, мистер Саттерсвейт рассуждал так же, как я, и сосредоточил подозрения на Оливере Мэндерсе. Должен сказать, что молодой Мэндерс выглядел наиболее вероятным подозреваемым. Вечером в «Вороньем гнезде» он проявлял все признаки нервного напряжения, у него были искаженные взгляды на жизнь вследствие личных неприятностей, он обладал сильным комплексом неполноценности, который часто является причиной преступлений, пребывал в возрасте, которому свойственна неуравновешенность, и к тому же ссорился или, по крайней мере, демонстрировал враждебность к мистеру Бэббингтону. А позже мы услышали его невероятную историю о письме сэра Бартоломью Стрейнджа и показания мисс Уиллс о газетной вырезке с заметкой о никотине, выпавшей из его бумажника. Таким образом, Оливера Мэндерса, безусловно, следовало поместить во главе перечня семи подозреваемых.
  Но потом, друзья мои, у меня возникло странное ощущение. Казалось очевидным и логичным, что лицо, совершившее оба преступления, должно было присутствовать на обоих мероприятиях – иными словами, входить в упомянутый список. Но я чувствовал, что эта очевидность сфабрикована таким образом, чтобы любой здравомыслящий человек принял ее как аксиому. Фактически я ощущал, что смотрю не на реальность, а на искусно нарисованную декорацию. По-настоящему умный преступник должен был понимать, что любого из тех, кто упомянут в этом списке, обязательно заподозрят, и, следовательно, постараться не попасть в него.
  Иными словами, убийца Стивена Бэббингтона и сэра Бартоломью Стрейнджа присутствовал в обоих случаях – но не явно.
  Кто же присутствовал в первом случае и отсутствовал во втором? Сэр Чарлз Картрайт, мистер Саттерсвейт, мисс Милрей и миссис Бэббингтон.
  Мог ли кто-то из этих четверых присутствовать в Мелфорт-Эбби в качестве не самого себя, а кого-то другого? Сэр Чарлз и мистер Саттерсвейт находились на юге Франции, мисс Милрей была в Лондоне, а миссис Бэббингтон – в Лумуте. Вроде бы наиболее вероятными кандидатами из четырех казались мисс Милрей и миссис Бэббингтон. Но могла ли мисс Милрей появиться в Мелфорт-Эбби, оставшись никем не узнанной? Такие характерные черты лица, как у нее, нелегко замаскировать и нелегко забыть. То же относится и к миссис Бэббингтон.
  Тогда могли ли присутствовать там неузнанными мистер Саттерсвейт или сэр Чарлз Картрайт? Мистер Саттерсвейт – возможно, но не более того, а вот сэр Чарлз – совсем другое дело. Он актер, привыкший играть роль. Но какую роль он мог играть в Мелфорт-Эбби?
  И тогда я задумался о дворецком Эллисе. Эта таинственная личность возникла ниоткуда за две недели до преступления и в ночь после него бесследно исчезла. Почему Эллису это удалось? Потому что его не существовало в действительности! Эллис был умелым созданием режиссера – частью декораций из картона и краски.
  Но возможно ли такое? В конце концов, слуги в Мелфорт-Эбби знали сэра Чарлза Картрайта, а сэр Бартоломью Стрейндж был его близким другом. Впрочем, слуги не создавали особого риска – если бы кто-то из них узнал сэра Чарлза, все могло сойти за шутку. С другой стороны, если за две недели не возникло никаких подозрений, можно было действовать наверняка. Я вспомнил то, что, как мне рассказывали, слуги говорили о дворецком. Он «вел себя по-джентльменски», «служил в лучших домах» и знал несколько светских скандалов. Но самое многозначительное замечание сделала горничная Алис. «Он не походил ни на одного из дворецких, с которыми мне доводилось работать», – сказала она. Когда мне передали эти слова, они подтвердили мою теорию.
  Однако было трудно предположить, что сэра Бартоломью Стрейнджа мог так провести его близкий друг. Значит, сэр Бартоломью знал о перевоплощении. Были ли у нас доказательства этого? Да. Проницательный мистер Саттерсвейт сразу подметил шутливое замечание сэра Бартоломью, абсолютно нехарактерное для его обращения со слугами: «Вы первоклассный дворецкий, не так ли, Эллис?» Но это замечание становится понятным, если дворецким был сэр Чарлз Картрайт и сэр Бартоломью знал об этом.
  Очевидно, он считал это перевоплощение шуткой или даже заключил с сэром Чарлзом пари с целью розыгрыша гостей – отсюда его веселое настроение и слова о сюрпризе. К тому же все еще оставалось время дать задний ход. Если бы кто-то из гостей узнал сэра Чарлза за обеденным столом, не случилось бы ничего непоправимого – как я уже сказал, все сошло бы за шутку. Но никто не обращал внимания на сутулого дворецкого средних лет, с затемненными белладонной глазами, бакенбардами и нарисованным на запястье родимым пятном – весьма изощренным штрихом для опознания, который, однако, не сработал из-за отсутствия наблюдательности у большинства людей. Пятно должно было сыграть важную роль в описании Эллиса, но за две недели его никто не заметил, кроме глазастой мисс Уиллс, к которой мы вскоре вернемся.
  Что произошло потом? Сэр Бартоломью умер. На сей раз смерть не была приписана естественным причинам. Прибыла полиция, которая допросила Эллиса и всех остальных. Той же ночью Эллис покинул дом через потайной ход, принял собственный облик и через два дня уже бродил по садам Монте-Карло, готовый выглядеть изумленным и потрясенным при известии о смерти своего друга.
  Конечно, никаких реальных доказательств у меня не было, но последующие события подтверждали эту теорию. Мой карточный домик был построен крепко и надежно. Шантажирующие письма в комнате Эллиса? Но ведь их нашел сам сэр Чарлз!
  А письмо якобы от сэра Бартоломью Стрейнджа молодому Мэндерсу с просьбой подстроить аварию? Что могло быть легче для сэра Чарлза, чем написать это письмо от имени сэра Бартоломью? Если бы Мэндерс не уничтожил его сам, сэр Чарлз в роли Эллиса мог легко это сделать, обслуживая молодого джентльмена. Столь же легко газетная вырезка попала в бумажник Оливера Мэндерса.
  Перейдем к третьей жертве – миссис де Рашбриджер. Когда мы впервые о ней услышали? Сразу же после упоминания служанкой о шутливой фразе сэра Бартоломью насчет того, какой Эллис первоклассный дворецкий. Сэру Чарлзу нужно было любой ценой отвлечь внимание от этого абсолютно нетипичного для его друга замечания. Он быстро спрашивает, какое сообщение передал дворецкий. Выяснилось, что оно касалось пациентки доктора. Сэр Чарлз сразу же всеми силами привлекает внимание к этой неизвестной женщине, отвлекая его от дворецкого. Он отправляется в санаторий и расспрашивает старшую сестру, используя миссис де Рашбриджер как ложный след.
  А теперь обратимся к роли, которую сыграла в этой драме мисс Уиллс. Она весьма любопытный персонаж – из тех, которые не способны произвести впечатление на окружающих. Мисс Уиллс не назовешь ни красивой, ни остроумной, ни даже особо симпатичной. Однако, при всей своей невзрачности, она очень наблюдательна и сообразительна. Мисс Уиллс мстит миру своим пером, обладая даром изображать на бумаге характеры, увиденные в жизни. Не знаю, показалось ли ей необычным что-то в облике или поведении дворецкого, но она, похоже, единственная из сидевших за столом обратила на него внимание. На следующее утро после убийства ненасытное любопытство мисс Уиллс побудило ее «вынюхивать», как это занятие охарактеризовала служанка. Она побывала в комнате Эллиса и на половине прислуги, очевидно, подстрекаемая инстинктом мангуста[691].
  Мисс Уиллс – единственная, кто беспокоил сэра Чарлза. Именно потому он настоял на том, чтобы самому заняться ею. Разговор с ней успокоил и даже обрадовал его, так как она заметила родимое пятно. Но после этого разразилась катастрофа. Не думаю, что до того момента мисс Уиллс связывала дворецкого Эллиса с сэром Чарлзом Картрайтом, – вероятно, она всего лишь смутно подметила сходство дворецкого с кем-то. Но мисс Уиллс была наблюдателем от природы. Когда ей подавали блюда, она машинально обращала внимание не на лицо, а на руки подававшего.
  В Мелфорт-Эбби мисс Уиллс не подозревала, что Эллис – это сэр Чарлз Картрайт. Но когда она говорила с сэром Чарлзом, ей внезапно пришло в голову, что сэр Чарлз был Эллисом! Она попросила его притвориться, будто он передает ей блюдо с овощами, но ее интересовало не местонахождение родимого пятна на правом или левом запястье. Ей нужен был предлог рассмотреть руки сэра Чарлза в том же положении, в каком были руки Эллиса, державшие блюдо.
  Таким образом мисс Уиллс узнала правду. Но она странная женщина и предпочитает наслаждаться знаниями в одиночку. Кроме того, она отнюдь не была уверена, что сэр Чарлз убил своего друга. Он перевоплотился в дворецкого, но это не обязательно делало его убийцей. Многие невинные люди хранят молчание, чтобы не попасть в неловкое положение.
  Итак, мисс Уиллс держала свое открытие при себе, наслаждаясь им. Но сэр Чарлз забеспокоился. Ему не понравилось злорадное выражение ее лица, когда он выходил из комнаты. Она явно что-то знала. Но что именно? Касалось ли это его? Сэр Чарлз не мог быть в этом уверен, но чувствовал, что это как-то связано с дворецким Эллисом. Сначала мистер Саттерсвейт, а теперь мисс Уиллс! Нужно было срочно отвлечь внимание от этого жизненно важного пункта и сосредоточить его на чем-то другом. И он придумал план – простой, дерзкий и, как ему казалось, способный ввести в заблуждение.
  Думаю, в день моего приема с шерри сэр Чарлз поднялся очень рано, поехал в Йоркшир и, переодевшись в лохмотья, передал мальчику телеграмму с просьбой отправить ее. Затем вернулся в Лондон вовремя, чтобы успеть сыграть роль, которую я отвел ему в моей маленькой драме. Но до того он сделал еще кое-что – отправил по почте коробку шоколадных конфет женщине, которую никогда не видел и о которой ничего не знал…
  Вам известно, что произошло в тот вечер. Видя, как обеспокоен сэр Чарлз, я понял, что мисс Уиллс что-то подозревает. Когда он играл «сцену смерти», я наблюдал за ее лицом, увидел на нем изумленное выражение и догадался, что мисс Уиллс подозревает сэра Чарлза в убийстве, но, когда он якобы умер от яда, как и первые две жертвы, решила, что ее выводы неверны.
  Но если мисс Уиллс подозревала сэра Чарлза, значит, ей грозила серьезная опасность. Человек, убивший дважды, не поколеблется убить в третий раз. Я сделал серьезное предупреждение, а позже в тот же вечер позвонил по телефону мисс Уиллс, и по моему совету она следующим утром внезапно уехала из дома. С тех пор она живет в этом отеле. То, что я поступил разумно, доказывал тот факт, что на следующий вечер, вернувшись из Джиллинга, сэр Чарлз отправился в Тутинг. Но он опоздал – птичка улетела.
  Тем временем, с его точки зрения, план сработал отлично. Миссис де Рашбриджер якобы собиралась сообщить нам нечто важное и была убита, прежде чем успела это сделать. Как драматично! Как похоже на детективные романы, пьесы и фильмы! Снова картон, мишура и размалеванный задник.
  Но я, Эркюль Пуаро, не был обманут! Мистер Саттерсвейт сказал мне, что миссис де Рашбриджер убили с целью не дать ей сообщить нам то, что она знала. На это я ответил: «Или то, чего она не знала». Думаю, он был озадачен, хотя мог догадаться, в чем дело. Миссис де Рашбриджер убили потому, что она не могла сообщить нам абсолютно ничего, так как не была связана с преступлением. Для сэра Чарлза она в качестве ложного следа годилась только мертвой. И поэтому безобидная женщина была убита…
  Но, несмотря на кажущийся триумф, сэр Чарлз допустил колоссальную, поистине детскую ошибку! Телеграмма была адресована мне, Эркюлю Пуаро, в отель «Риц». Но миссис де Рашбриджер никогда не слышала о моем участии в этом деле! Никто в тех краях об этом не знал!
  Eh bien, я достиг стадии, когда мне стала известна личность убийцы. Но мотив первого преступления оставался для меня непонятным.
  Я задумался и еще сильнее утвердился во мнении, что смерть сэра Бартоломью Стрейнджа была главной и первоначальной целью преступника. Но какая у сэра Чарлза Картрайта могла быть причина для убийства своего друга? Мог ли я вообразить какой-то мотив? Мне казалось, что да.
  Послышался глубокий вздох. Сэр Чарлз медленно поднялся, подошел к камину и остановился там, глядя на Пуаро. Его поза, как сказал бы мистер Саттерсвейт, напоминала позу лорда Иглмаунта, который с презрением смотрел на плута адвоката, успешно состряпавшего против него обвинение в мошенничестве. Он буквально излучал благородство и отвращение, словно аристократ, взирающий сверху вниз на жалкого плебея.
  – Воображение у вас буйное, мсье Пуаро, – заговорил сэр Чарлз. – Едва ли стоит говорить, что в вашей истории нет ни слова правды. Не знаю, как вам хватило наглости состряпать такое чудовищное нагромождение лжи. Но продолжайте – вы меня заинтриговали. Каков был мой мотив убийства человека, которого я знал с детства?
  Маленький буржуа Эркюль Пуаро посмотрел на аристократа снизу вверх.
  – Сэр Чарлз, – ответил он быстро, но твердо, – у нас есть поговорка: «Cherchez la femme»[692]. В ней я и нашел мотив. Я видел вас рядом с мадемуазель Литтон-Гор. Было очевидно, что вы любите ее с той всепоглощающей страстью, которую нередко пробуждает в мужчине средних лет невинная юная девушка. Вы были влюблены в нее, а она преклонялась перед вами. Вам стоило сказать слово, и она упала бы в ваши объятия. Но вы молчали. Почему?
  Вы притворялись перед вашим другом мистером Саттерсвейтом, что не замечаете в вашей возлюбленной признаков ответного чувства и что вам кажется, будто она влюблена в Оливера Мэндерса. Но вы светский человек, сэр Чарлз, и обладаете немалым опытом в общении с женщинами. Вы не могли обманываться. Вы отлично знали, что мисс Литтон-Гор любит вас. Почему же вы не делали ей предложение, если хотели на ней жениться?
  Очевидно, существовало какое-то препятствие. Какое же? Единственный возможный ответ – то, что вы уже были женаты. Но никто никогда не говорил о вас как о женатом человеке. Вы всегда считались холостяком. Значит, вы вступили в брак очень молодым – еще не став подающим надежды актером.
  Что же произошло с вашей женой? Если она еще жива, почему никто не знал о ней? Если вы жили врозь, то могли развестись. Если ваша жена была католичкой или просто не одобрявшей разводы, все равно было бы известно, что она живет отдельно от вас.
  Но существуют две трагедии, при которых закон бессилен. Ваша жена могла отбывать пожизненное заключение или находиться в сумасшедшем доме. В любом из этих случаев вы не могли получить развод, а если вы женились в юные годы, об этом могли не знать.
  При таких обстоятельствах вы могли бы жениться на мисс Литтон-Гор, скрыв от нее правду. Но предположим, одному человеку было известно о вашем браке – другу, знавшему вас всю жизнь. Сэр Бартоломью Стрейндж был достойным и известным врачом-психиатром. Он мог жалеть вас и смотреть сквозь пальцы на ваши беспорядочные связи, но не стал бы молчать, если бы вы, будучи женатым, собрались вступить в брак с ничего не подозревающей юной девушкой. Чтобы вы могли жениться на мисс Литтон-Гор, сэра Бартоломью нужно было устранить…
  Сэр Чарлз расхохотался:
  – А как же старый Бэббингтон? Он тоже знал об этом?
  – Сначала я так думал. Но вскоре обнаружил, что нет никаких доказательств в поддержку этой теории. Кроме того, мое первоначальное препятствие никуда не делось. Даже если вы подлили никотин в стакан с коктейлем, вы не могли обеспечить, чтобы этот стакан попал к какому-то конкретному лицу. Вот в чем состояла моя проблема, когда внезапно случайная фраза мисс Литтон-Гор открыла мне истину.
  Яд предназначался не именно Стивену Бэббингтону, а любому из гостей, за исключением мисс Литтон-Гор, которой вы сами вручили стакан, вас самого и сэра Бартоломью Стрейнджа, кто, как вы знали, не пил коктейли.
  – Но это чушь! – воскликнул мистер Саттерсвейт. – Какой в этом смысл?
  Пуаро повернулся к нему. В его голосе послышалось торжество:
  – Смысл был, хотя и очень странный. С подобным мотивом убийства я сталкиваюсь впервые. Убийство Стивена Бэббингтона было всего лишь генеральной репетицией.
  – Что?!
  – Сэр Чарлз был актером и руководствовался актерским инстинктом. Он отрепетировал убийство, прежде чем совершить его. На него никак не могло пасть подозрение. Смерть любого из этих людей ни с какой стороны не была ему выгодна, и, более того, как было доказано, он никак не мог отравить какое-то конкретное лицо. Генеральная репетиция прошла хорошо. Мистер Бэббингтон умер, и никто даже не заподозрил нечестную игру. Сэр Чарлз сам выдвинул это подозрение и был очень нам признателен за отказ принимать его всерьез. Подмена стакана также прошла без запинки. Теперь он мог быть уверен, что премьера пройдет успешно.
  Как вам известно, события приняли слегка иной оборот. Во время второй смерти присутствовал врач, который сразу заподозрил яд. После этого в интересах сэра Чарлза было напомнить о смерти Бэббингтона, дабы смерть сэра Бартоломью сочли следствием более ранней трагедии. Внимание было бы сфокусировано на мотиве убийства Бэббингтона, а не на возможном мотиве устранения сэра Бартоломью.
  Но сэр Чарлз не учел острую наблюдательность мисс Милрей. Она знала, что ее босс проводил химические опыты в башне в саду «Вороньего гнезда». Мисс Милрей оплачивала счета за раствор для опрыскивания роз и заметила, что значительное его количество куда-то исчезло. Прочитав, что мистер Бэббингтон умер от отравления никотином, она сразу поняла, что сэр Чарлз извлек чистый алкалоид из раствора для опрыскивания.
  Мисс Милрей не знала, что ей делать. Она с детства знала мистера Бэббингтона, но была, как часто случается с уродливыми женщинами, глубоко и безнадежно влюблена в своего обаятельного шефа. В конце концов она решила уничтожить аппарат для извлечения алкалоида. Сэр Чарлз был настолько уверен в успехе, что не считал это необходимым. Мисс Милрей отправилась в Корнуолл, и я последовал за ней.
  Сэр Чарлз снова засмеялся. Более, чем когда-либо, он походил на изысканного джентльмена, с отвращением созерцающего крысу.
  – И старый аппарат для химических опытов ваше единственное доказательство? – с презрением осведомился он.
  – Нет, – ответил Пуаро. – В вашем паспорте проставлены даты возвращения и отъезда из Англии. А в психиатрической больнице Харвертона содержится Глэдис Мэри Маг, супруга Чарлза Мага.
  До сих пор Эгг сидела молча и неподвижно. Но сейчас у нее вырвался слабый стон.
  Сэр Чарлз резко повернулся:
  – Эгг, вы ведь не верите ни единому слову из этой нелепой истории? – Он со смехом протянул к ней руки.
  Словно загипнотизированная, Эгг медленно двинулась вперед, устремив на возлюбленного взгляд, полный муки. Но внезапно она остановилась, глядя по сторонам как будто в поисках ободрения, и упала на колени перед Пуаро.
  – Это правда?
  Он ласково, но твердо положил руки ей на плечи.
  – Правда, мадемуазель.
  Наступившее молчание нарушали только всхлипывания Эгг.
  Сэр Чарлз выглядел внезапно постаревшим. Его лицо казалось усмехающейся маской сатира.
  – Черт бы вас побрал! – процедил он сквозь зубы.
  За всю актерскую карьеру сэр Чарлз ни разу не произнес реплики, в которой звучала такая неприкрытая злоба. Потом он повернулся и вышел из комнаты.
  Мистер Саттерсвейт вскочил со стула, но Пуаро покачал головой, все еще поглаживая плечи плачущей девушки.
  – Он сбежит! – воскликнул мистер Саттерсвейт.
  – Нет, он только выберет способ ухода со сцены. Медленный, на глазах у всего мира, или моментальный.
  Дверь неожиданно вновь открылась, и в комнату вошел Оливер Мэндерс. С его лица исчезла обычная усмешка. Теперь оно было бледным и печальным.
  Пуаро склонился над девушкой.
  – Смотрите, мадемуазель, – мягко произнес он. – Пришел друг, который отвезет вас домой.
  Эгг поднялась, посмотрела на Оливера и неуверенно шагнула к нему.
  – Оливер… отведи меня к маме…
  Он обнял ее и повел к двери.
  – Да, дорогая. Пошли.
  Ноги Эгг так дрожали, что она едва могла идти. С двух сторон ее поддерживали Оливер и мистер Саттерсвейт. У самой двери она взяла себя в руки и вскинула голову.
  – Со мной все в порядке.
  По знаку Пуаро Оливер Мэндерс вернулся в комнату.
  – Будьте добры к ней, – попросил Пуаро.
  – Конечно, сэр. Она – все, что дорого мне в этом мире. Любовь к ней сделала меня озлобленным и циничным. Но теперь я стал другим. Я готов прийти ей на помощь. И может быть, когда-нибудь…
  – Думаю, так и будет, – отозвался Пуаро. – По-моему, мадемуазель начинала любить вас, когда этот человек появился и ослепил ее. Преклонение перед знаменитостями опасно для молодых девушек. Но когда-нибудь Эгг влюбится в настоящего друга и построит свое счастье на скале.
  Он ласково смотрел вслед молодому человеку.
  Мистер Саттерсвейт вскоре вернулся.
  – Вы были великолепны, мсье Пуаро! – воскликнул он.
  Пуаро напустил на себя скромный вид.
  – Пустяки. Это была трагедия в трех актах, и теперь занавес опустился.
  – Прошу прощения… – начал мистер Саттерсвейт.
  – Вам что-то неясно?
  – Есть одна мелочь, которую я хотел бы знать.
  – Тогда спрашивайте.
  – Почему вы иногда говорите по-английски безупречно, а иногда нет?
  Пуаро рассмеялся:
  – Это я могу объяснить. Безусловно, я владею английским языком достаточно хорошо. Но, друг мой, ломаный английский имеет свои преимущества – он побуждает людей презирать вас. «Иностранец! – думают они. – Даже говорить по-английски толком не умеет». Моя политика – не пугать людей, а пробуждать в них чувство превосходства. При этом я постоянно хвастаюсь. «Тип, который так много о себе мнит, – думают англичане, – немногого стоит». Такова английская точка зрения, но она не совсем правильна. Таким образом я усыпляю бдительность. А кроме того, – добавил он, – это вошло в привычку.
  – Господи! – воскликнул мистер Саттерсвейт. – Поистине змеиное коварство. – Он помолчал, обдумывая недавние события, и наконец проговорил: – Боюсь, в этом деле я не слишком блестяще проявил себя.
  – Напротив. Вы отметили важный пункт – замечание сэра Бартоломью по адресу дворецкого – и оценили наблюдательность мисс Уиллс. Фактически вы могли бы сами разгадать тайну, если бы не ваша чисто зрительская реакция на театральные эффекты.
  Мистер Саттерсвейт выглядел приободрившимся.
  Внезапно у него отвисла челюсть.
  – Боже мой! – воскликнул он. – Я только что это осознал! Любой из нас мог выпить коктейль, который отравил этот негодяй! Это мог быть и я!
  – Существовала куда более ужасная возможность, которую вы не учли, – заявил Пуаро.
  – Какая?
  – Это мог быть я! – ответил Эркюль Пуаро.
  
  
  Смерть в облаках
  Посвящается Ормонду Бидлу
  ПЛАН ЗАДНЕГО САЛОНА АВИАЛАЙНЕРА «ПРОМЕТЕЙ»
  
  
  Кресла:
  № 2 – мадам Жизель
  № 4 – Джеймс Райдер
  № 5 – месье Арман Дюпон
  № 6 – месье Жан Дюпон
  № 8 – Дэниел Клэнси
  № 9 – Эркюль Пуаро
  № 10 – доктор Брайант
  № 12 – Норман Гейл
  № 13 – графиня Хорбери
  № 16 – Джейн Грей
  № 17 – Венеция Керр
  
  
  Глава 1. Рейс Париж – Кройдон
  Жаркое сентябрьское солнце заливало лучами аэродром Ле-Бурже. Группа пассажиров шла по летному полю, чтобы подняться на борт авиалайнера «Прометей», вылетавшего через несколько минут курсом на Кройдон.
  Джейн Грей одной из последних взошла по трапу и заняла свое место – № 16. Некоторые из пассажиров прошли через центральную дверь и крошечную буфетную, мимо двух туалетов в передний салон. Многие уже расположились в креслах. С противоположной стороны прохода доносился оживленный разговор, в котором доминировал пронзительный женский голос. Губы Джейн слегка искривились. Такого рода голоса были ей хорошо знакомы.
  – Моя дорогая… это замечательно… не представляю, где это. Как вы говорите? Жуан-ле-Пен?.. О да. Нет – Ле-Пине… Да, все та же компания… Ну, конечно, давайте сядем рядом. О, разве нельзя? Кто?.. О, я понимаю…
  Затем зазвучал мужской голос – деликатный, с иностранным акцентом:
  – …с величайшим удовольствием, мадам.
  Джейн исподтишка бросила взгляд в сторону прохода. По другую его сторону невысокий пожилой мужчина с головой яйцеобразной формы и большими усами торопливо убирал с соседнего кресла свои вещи.
  Джейн слегка повернула голову и увидела двух женщин, чья неожиданная встреча доставила некоторые неудобства мужчине. Упомянутое географическое название вызвало у нее любопытство, ибо Джейн тоже была в Ле-Пине.
  Она прекрасно помнила одну из женщин. Помнила, когда видела ее в последний раз, – за столом, где играли в баккара. Маленькие кулачки женщины судорожно сжимались и разжимались. Ее со вкусом накрашенное лицо, словно вылепленное из дрезденского фарфора, то вспыхивало румянцем, то бледнело. Джейн подумала, что, если немного напрячь память, можно будет даже вспомнить ее имя. Одна из подруг Джейн как-то упомянула его и добавила: «Она вроде бы леди, но не совсем настоящая – хористка или что-то в этом роде». В голосе подруги прозвучало нескрываемое презрение. Это была Мейзи, занимавшая первоклассную должность массажистки, которая «удаляет» лишнюю плоть.
  Вторая женщина, по мнению Джейн, представляла собой «первоклассную штучку» – крупную, величественную даму. Впрочем, она тотчас же забыла о женщинах и принялась с интересом изу-чать ту часть аэродрома Ле-Бурже, которая была видна из окна иллюминатора. На летном поле стояло еще несколько самолетов различных конструкций. Один из них напоминал металлическую многоножку.
  Напротив Джейн расположился молодой человек в довольно ярком синем пуловере. Она старалась не смотреть поверх пуловера, так как могла бы встретиться взглядом с его владельцем, а это было недопустимо!
  Послышались крики механиков на французском, взревели авиационные двигатели, затем стихли и взревели вновь. С колес сняли упоры, и самолет тронулся с места.
  Джейн затаила дыхание. Это был всего лишь второй полет в ее жизни, и она еще не утратила способность испытывать трепет. Казалось, самолет сейчас врежется в ограждение, но он благополучно взмыл в небо и сделал разворот, оставив Ле-Бурже далеко внизу.
  На борту находился двадцать один пассажир – десять в переднем салоне и одиннадцать в заднем, – а также два пилота и два стюарда. Благодаря хорошей звукоизоляции шум двигателей совсем не казался оглушительным, и затыкать уши ватными шариками не было никакой надобности. Тем не менее он был достаточно сильным, чтобы отбить желание беседовать и расположить к размышлениям. Так что, пока самолет парил над Францией, направляясь в сторону Ла-Манша, пассажиры в заднем салоне предавались мыслям – каждый своим.
  Джейн Грей думала: «Я не хочу смотреть на него… Не хочу… Лучше этого не делать. Буду продолжать смотреть в иллюминатор и думать, так будет лучше всего. Это позволит мне обрести душевное равновесие, я обдумаю все с самого начала».
  Она решительно переключила сознание на то, что называла началом, – а именно, приобретение билета лотереи «Айриш свип». Это была настоящая блажь, но блажь весьма волнующая.
  В салоне красоты, где, помимо, Джейн трудились еще пять молодых леди, царило веселье.
  – Что ты сделаешь, если выиграешь его, моя дорогая?
  – Я знаю, что сделаю.
  Планы – строительство воздушных замков – шутливая болтовня…
  Она не выиграла «его» – главный приз, – но выиграла сто фунтов.
  Сто фунтов.
  – Потрать половину, моя дорогая, а половину отложи на черный день. Никогда не знаешь, что ждет тебя впереди.
  – На твоем месте я купила бы шубу. Настоящую шикарную шубу.
  – А как насчет круиза?
  При мысли о «круизе» Джейн заколебалась, но в конце концов сохранила верность своей первоначальной идее. Неделя в Ле-Пине. Столько ее клиенток побывало там! Ловко манипулируя локонами, Джейн машинально произносила традиционные фразы: «Как давно вы делали перманент, мадам?»; «У вас волосы такого необычного цвета, мадам»; «Каким чудесным было это лето, не правда ли, мадам?» – и в то же время думала: «Почему, черт возьми, я не могу поехать в этот Ле-Пине?» И вот теперь у нее появилась такая возможность.
  Выбор одежды не представлял особых трудностей. Подобно большинству лондонских девушек, работавших в модных заведениях, Джейн умела создавать видимость следования моде, добиваясь поразительного эффекта при совершенно смешных затратах. Ее ногти, макияж и прическа были безупречны.
  Итак, Джейн отправилась в Ле-Пине.
  Как получилось, что десять дней, проведенных в этом городе, сжались в ее сознании до одного происшествия? Происшествия за столом с рулеткой. Джейн позволила себе тратить каждый вечер небольшую сумму на удовольствия, доставляемые азартными играми, и никогда не выходила за ее рамки. Вопреки популярному суеверию, ей, как новичку, не везло. Это был ее четвертый вечер в казино – и последняя ставка этого вечера. До сих пор Джейн осторожно ставила на цвет или на одну из цифр. Сначала она немного выиграла, но потом проиграла бо́льшую сумму, и теперь ждала, чтобы сделать последнюю ставку.
  Никто еще в этот вечер не ставил на две цифры – пять и шесть. Не поставить ли ей на одну из них? И если поставить, то на которую? Пять или шесть?
  Колесо завертелось, и после недолгих колебаний она поставила на шесть. Одновременно с ней другой игрок, стоявший напротив, поставил на пять.
  – Rien ne va plus[693], – произнес крупье.
  Щелкнув, шарик остановился.
  – Le numéro cinq, rouge, impair, manqué[694].
  Джейн едва не вскрикнула от разочарования. Крупье сгреб лопаткой ставки.
  – Вы не собираетесь забирать свой выигрыш? – спросил ее стоявший напротив мужчина.
  – Мой выигрыш?
  – Да.
  – Но я поставила на шесть.
  – Нет, на шесть поставил я, а вы поставили на пять.
  Мужчина улыбнулся обворожительной улыбкой. Он производил чрезвычайно приятное впечатление: ослепительно белые зубы, загорелое лицо, голубые глаза, короткая стрижка ежиком.
  Джейн неуверенно забрала выигрыш. Неужели это правда? Ею овладело смятение. Она с сомнением посмотрела на незнакомца. Тот опять улыбнулся ей и сказал:
  – Все правильно. Если оставить деньги на столе, их присвоит кто-нибудь другой, кто не имеет на них никакого права. Это старый трюк.
  Дружески кивнув ей, он отошел в сторону. Это было очень мило с его стороны. В противном случае Джейн могла бы заподозрить, что он решил воспользоваться этой ситуацией, чтобы познакомиться с нею. Но мужчина явно не принадлежал к этой категории. Он был славным…
  И вот он сидел напротив нее.
  Теперь все в прошлом. Деньги потрачены, последние два дня (довольно скучных) проведены в Париже, она возвращается домой. И что дальше? «Стоп, – мысленно сказала себе Джейн. – Не нужно думать о том, что будет дальше. Будешь только нервничать».
  Женщины по другую сторону от прохода замолчали.
  Она бросила взгляд в их сторону. Женщина с лицом из дрезденского фарфора с недовольным видом рассматривала сломанный ноготь. Она позвонила в колокольчик, и в проходе тут же появился стюард в белом кителе.
  – Пришлите ко мне мою горничную. Она в другом салоне.
  – Да, миледи.
  В высшей степени почтительный, чрезвычайно проворный и исполнительный стюард тут же исчез. Спустя несколько секунд вместо него появилась темноволосая француженка, одетая в черное. В руках она держала маленькую шкатулку для драгоценностей.
  Леди Хорбери обратилась к ней по-французски:
  – Мадлен, мне нужен мой красный сафьяновый несессер.
  Девушка прошла в конец салона, где был сложен багаж, и вернулась с небольшим дорожным несессером.
  – Спасибо, Мадлен, – сказала Сайсли Хорбери. – Он останется у меня, а вы можете идти.
  Горничная удалилась. Леди Хорбери открыла несессер, обнажив его красиво отделанную внутренность, и извлекла из него пилку для ногтей. Внимательно, с самым серьезным видом, она довольно долго рассматривала в зеркале отражение своего лица, подкрашивая губы и добавляя пудры.
  Джейн презрительно скривила губы и повела взглядом вдоль салона.
  Дальше сидел невысокий иностранец, уступивший свое место «величественной» женщине. Закутанный в совершенно излишнее кашне, он, казалось, крепко спал. Вероятно, почувствовав взгляд Джейн, иностранец открыл глаза, несколько секунд смотрел на нее, после чего снова погрузился в сон.
  Рядом с ним сидел высокий седовласый мужчина с властным лицом. Он держал перед собой открытый футляр с флейтой и с нежной заботой протирал инструмент. «Забавно, – подумала Джейн. – Этот человек совсем не походит на музыканта; скорее, юрист или врач».
  Далее располагались два француза: один с бородой, второй значительно моложе – вероятно, отец и сын. Они что-то горячо обсуждали, оживленно жестикулируя.
  На ее стороне обзору мешала фигура мужчины в синем пуловере, на которого она, по непонятной причине, избегала смотреть.
  «Чушь какая-то, – с раздражением подумала Джейн. – Волнуюсь словно семнадцатилетняя девчонка».
  Тем временем сидевший напротив нее Норман Гейл думал: «Она прелестна… поистине прелестна. И, несомненно, помнит меня. Она выглядела такой разочарованной, когда ее ставка проиграла… Удовольствие видеть ее счастливой, когда она выиграла, стоило гораздо больше, нежели эти деньги. Я ловко проделал это… Как же она красива, когда улыбается – белые зубы, здоровые десны… Черт возьми, что это я так разволновался… Спокойно, мальчик, спокойно…»
  – Я съел бы холодный язык, – сказал он остановившемуся возле него стюарду с меню в руках.
  В то же самое время графиню Хорбери одолевали собственные мысли: «Боже, что же мне делать? Это самый настоящий кошмар. Из этого положения я вижу только один выход. Лишь бы мне хватило смелости! Смогу ли я найти в себе силы? У меня совершенно расшатаны нервы. Это все кокаин. Зачем я только пристрастилась к кокаину? Я выгляжу ужасно, просто ужасно… Эта кошка Венеция Керр своим присутствием только усугубляет дело. Вечно смотрит на меня, как на грязь. Она сама хотела заполучить Стивена, только у нее ничего не вышло! Ее длинное лицо просто выводит меня из себя. Оно похоже на лошадиную морду. Терпеть не могу таких женщин… Боже, что же мне делать? Необходимо принять какое-то решение. Эта старая сука не станет бросать слова на ветер…»
  Она порылась в своей сумочке, вытащила из пачки сигарету и вставила ее в длинный мундштук. Ее руки слегка дрожали.
  Достопочтенная Венеция Керр, в свою очередь, думала: «Чертова шлюха. Да, именно так. Возможно, в техническом плане она и виртуоз, но шлюха есть шлюха. Бедный Стивен… если бы только он мог избавиться от нее…»
  Она тоже достала из сумочки сигарету и прикурила от предложенной Сайсли спички.
  – Прошу прощения, леди, – раздался голос стюарда. – Курить на борту самолета запрещено.
  – Черт возьми! – пробурчала Сайсли Хорбери.
  Месье Эркюля Пуаро посетили следующие мысли: «Она прелестна, эта милая девушка. Интересно, чем она так встревожена? Почему она избегает смотреть на этого симпатичного молодого человека, сидящего напротив нее? Она явно ощущает его присутствие, как и он – ее…»
  Самолет немного качнуло вниз.
  «Мой бедный желудок», – подумал Эркюль Пуаро и закрыл глаза.
  Сидевший рядом с ним доктор Брайант думал, нервно поглаживая свою флейту: «Я не в силах принять решение. Просто не в силах. А ведь это поворотный пункт в моей карьере…»
  Он осторожно вынул флейту из футляра. Музыка… Средство отрешения от всех забот. С едва заметной улыбкой он поднес флейту к губам и тут же положил ее обратно. Невысокий мужчина с усами, сидевший рядом с ним, крепко спал. Когда однажды самолет тряхнуло, его лицо заметно позеленело. Доктор Брайант мысленно поздравил себя с тем, что он не страдает морской болезнью…
  Дюпон-отец повернулся к сидевшему рядом с ним Дюпону-сыну и заговорил, пребывая в явном возбуждении:
  – Нет никаких сомнений. Они все не правы – немцы, американцы, англичане! Они неправильно датируют доисторические гончарные изделия. Возьмем изделия из Самарры…
  – Нужно пользоваться данными из всех источников, – отозвался Жан Дюпон, высокий светловолосый молодой человек, производивший обманчивое впечатление приверженца праздности и лености. – Существуют еще Талл-Халаф и Сакджагёз[695]…
  Дискуссия продолжалась несколько минут.
  В конце концов Арман Дюпон распахнул потрепанный атташе-кейс.
  – Взгляни на эти курдские трубки, изготавливаемые в наше время. Узоры на них точно такие же, как и на изделиях, изготавливавшихся за пять тысяч лет до новой эры.
  Он сопроводил свои слова энергичным жестом, едва не выбив из рук стюарда тарелку, которую тот ставил перед ним.
  Мистер Клэнси, сидевший позади с Норманом Гейлом, поднялся с кресла, прошел в конец салона, вынул из кармана своего плаща континентальный справочник Брэдшоу[696] и вернулся на место, чтобы разработать сложное алиби для своего персонажа.
  Располагавшийся сзади него мистер Райдер думал: «Нужно сделать все от меня зависящее, хотя придется нелегко. Не представляю, где взять денег для выплаты следующих дивидендов… Черт возьми!»
  Норман Гейл поднялся с кресла и направился в туалет. Как только он скрылся из вида, Джейн достала зеркало и принялась озабоченно изучать свое лицо. Она тоже подкрасила губы и припудрилась.
  Стюард поставил перед ней чашку кофе.
  Джейн посмотрела в иллюминатор. Внизу сверкали, отражая солнечные лучи, синие воды Ла-Манша.
  Над головой мистера Клэнси, рассматривавшего вариант прибытия поезда в Царьброд в 19.55, жужжала оса. Покружив над ним, она полетела исследовать кофе в чашках отца и сына Дюпонов. Жан Дюпон аккуратно прихлопнул ее.
  В салоне воцарилась тишина. Разговоры стихли, мысли продолжили свои маршруты.
  В самом конце салона, в кресле № 2, виднелась слегка откинувшаяся назад голова мадам Жизель. Можно было подумать, что она спит. Однако женщина не спала – как не беседовала и не предавалась размышлениям.
  Мадам Жизель была мертва…
  
  Глава 2. Страшная находка
  
  I
  Генри Митчелл, старший из двух стюардов, быстро переходил от столика к столику, оставляя на них счета. Через полчаса они должны были приземлиться в Кройдоне. Получая с пассажиров деньги, он произносил с поклоном:
  – Благодарю вас, сэр. Благодарю вас, мадам.
  Возле столика, за которым сидели два француза, ему пришлось ждать пару минут, пока они закончат беседовать, оживленно жестикулируя. «И больших чаевых от них не дождешься», – думал он с тоской.
  Два пассажира спали – невысокий мужчина с усами и пожилая женщина в конце салона. Она была щедрой на чаевые – ему уже не раз доводилось обслуживать ее в полетах. Он решил пока не будить ее.
  Невысокий мужчина, проснувшись, заплатил за бутылку содовой и бисквиты – все, что он заказывал.
  Митчелл до последнего ждал, пока проснется пассажирка. Когда до посадки оставалось пять минут, он подошел к ней.
  – Извините, мадам, ваш счет.
  Стюарт почтительно прикоснулся к ней. Она не пошевелилась. Он слегка потряс ее за плечо. Неожиданно тело женщины начало сползать вниз. Митчелл склонился над ней и тут же распрямился с побелевшим лицом.
  
  II
  – Не может быть! – воскликнул Альберт Дэвис, второй стюард.
  – Говорю тебе, это правда. – Тело Митчелла сотрясала легкая дрожь.
  – Ты уверен, Генри?
  – Абсолютно. По крайней мере, она без сознания.
  – Через пару минут мы уже будем в Кройдоне.
  Несколько секунд они стояли в нерешительности, а потом начали действовать. Переходя от столика к столику, Митчелл наклонялся и негромко спрашивал:
  – Извините, сэр, вы, случайно, не врач?
  – Я стоматолог, – ответил Норман Гейл. – Но если я чем-нибудь могу помочь… – Он привстал с кресла.
  – Я врач, – сказал доктор Брайант. – Что случилось?
  – В том конце одна леди… Мне не нравится ее вид.
  Брайант поднялся и двинулся за стюардом. За ними незаметно последовал невысокий человек с усами.
  Доктор Брайант склонился над обмякшим телом полноватой женщины среднего возраста, одетой во все черное, которая сидела в кресле № 2.
  Осмотр не занял много времени.
  – Она мертва, – констатировал он.
  – Что это, по-вашему, приступ?
  – Без тщательного обследования я не могу сказать ничего определенного. Когда вы видели ее в последний раз – я имею в виду живой?
  Митчелл задумался.
  – Когда я принес ей кофе, она была в полном порядке.
  – Когда это было?
  – Минут сорок пять назад – что-то около того. Потом, когда я принес ей счет, мне показалось, что она спит.
  – Она мертва по меньшей мере уже полчаса, – сказал Брайант.
  Консилиум начинал привлекать внимание. Пассажиры один за другим поворачивали головы в их сторону и вытягивали шеи, прислушиваясь.
  – Может быть, это все-таки приступ? – с надеждой произнес Митчелл.
  Он упорно придерживался данной версии. У сестры его жены случались приступы, и ему казалось, что любой человек, даже не будучи врачом, способен определить это состояние.
  Доктор Брайант, не имевший ни малейшего желания брать на себя какую-либо ответственность, лишь с озадаченным видом покачал головой.
  Сбоку от себя он услышал голос, принадлежавший закутанному в кашне маленькому человеку с усами.
  – Смотрите, – сказал тот, – у нее на шее какое-то пятнышко.
  Он произнес эти слова извиняющимся тоном, как бы признавая, что говорит с куда более знающими людьми.
  – В самом деле, – подтвердил доктор Брайант.
  Голова женщины откинулась в сторону. На ее горле отчетливо виднелся крошечный след от укола.
  – Pardon…[697]
  К образовавшейся у кресла № 2 группе присоединились оба Дюпона, в течение нескольких минут внимательно прислушивавшиеся к разговору.
  – Вы говорите, леди мертва и у нее на шее пятнышко? – спросил сын, которого звали Жан. – Могу я высказать предположение? По салону летала оса, и я убил ее. – Он продемонстрировал мертвое насекомое, лежавшее на блюдце из-под чашки с кофе. – Может быть, бедная леди умерла от ее укуса? Я слышал, такое случается.
  – Возможно, – согласился Брайант. – Мне известны подобные случаи. Да, это, несомненно, вполне вероятное объяснение – особенно если леди страдала каким-нибудь сердечным заболеванием…
  – Чем я могу помочь, сэр? Мы будем в Кройдоне через минуту.
  – Тут уже ничем не поможешь, – сказал доктор Брайант, отступив назад. – Тело трогать нельзя, стюард.
  – Да, сэр, я понимаю.
  Доктор Брайант повернулся, чтобы вернуться на свое место, и с удивлением увидел перед собой маленького, закутанного в кашне иностранца с усами.
  – Уважаемый сэр, будет лучше всего, если вы займете свое кресло. Самолет уже идет на посадку.
  – Совершенно верно, сэр, – поддержал его стюард. – Господа, пожалуйста, займите свои места, – добавил он, возвысив голос.
  – Pardon, – произнес иностранец. – Тут есть кое-что…
  – Кое-что?..
  – Mais oui[698]. Что вы упустили из виду.
  Он показал, что имеет в виду, носком своего кожаного ботинка. Доктор Брайант и стюард проследили за движением его ноги и увидели нечто черно-желтое, наполовину скрытое черной полой юбки.
  – Еще одна оса? – с удивлением спросил доктор.
  Эркюль Пуаро – а это был он – опустился на колени, достал из кармана пинцет и через секунду поднялся, держа в руке трофей.
  – Да, – сказал он, – это очень похоже на осу. Но не оса!
  Он поднял руку и повертел в разные стороны зажатый в пинцете предмет, чтобы доктор и стюард могли рассмотреть его. Это был шнурок из ворсистой шелковой ткани оранжево-черного цвета с прикрепленным к нему длинным шипом довольно странного вида, имевшим бесцветный кончик.
  – Боже милостивый! – воскликнул мистер Клэнси, покинувший свое место и выглядывавший из-за плеча стюарда. – Замечательная, в самом деле исключительно замечательная вещь! В жизни не видел ничего подобного! Клянусь честью, ни за что не поверил бы, если б не увидел собственными глазами!
  – Не могли бы вы выражаться немного яснее, сэр? – сказал стюард. – Вы узнали этот предмет?
  – Узнал? Разумеется, узнал. – Мистера Клэнси распирало от гордости и самодовольства. – Этот предмет, джентльмены, представляет собой дротик, которым стреляют при помощи духовой трубки представители некоторых племен – затрудняюсь сказать точно, из Южной Америки или с острова Борнео. Но это, несомненно, такого рода дротик, и я подозреваю, что его кончик…
  – …смазан тем самым знаменитым ядом южноамериканских индейцев, – закончил за него Эркюль Пуаро. – Mais enfin! Est-ce que c’est possible?[699]
  – Это действительно очень необычно, – сказал мистер Клэнси, все еще пребывавший в состоянии радостного возбуждения. – Я сам сочиняю детективные романы, но столкнуться с подобным в реальной жизни…
  Ему не хватало слов для выражения обуревавших его чувств.
  Медленно вышло шасси, и те, кто стоял, слегка пошатнулись. Снижаясь над аэродромом Кройдона, самолет сделал вираж.
  
  Глава 3. Кройдон
  Стюард и доктор больше не несли ответственность за сложившуюся ситуацию. Ее взял на себя невысокий мужчина довольно нелепого вида, закутанный в кашне. В его тоне отчетливо звучали властные нотки, и необходимость подчиняться ему ни у кого не вызывала сомнения.
  Он шепнул что-то Митчеллу, тот кивнул и, проложив себе путь через толпу пассажиров, встал в дверях за туалетами, которые вели в передний салон.
  Шасси коснулось земли, и самолет побежал по взлетно-посадочной полосе. Когда он остановился, Митчелл объявил:
  – Леди и джентльмены, прошу вас оставаться на своих местах вплоть до распоряжения представителей власти. Надеюсь, вы не задержитесь здесь слишком долго.
  Пассажиры салона согласились с разумностью этого предложения, за исключением одной дамы.
  – Что за ерунда! – гневно крикнула леди Хорбери. – Вам известно, кто я такая? Я настаиваю, чтобы меня немедленно выпустили!
  – Очень сожалею, миледи, но я не могу сделать исключение для кого бы то ни было.
  – Но это нелепость! Самый настоящий абсурд! – Сайсли топнула ногой. – Я сообщу о вашем поведении в авиакомпанию. Это просто возмутительно! Вы заставляете нас сидеть рядом с мертвым телом…
  – Послушайте, моя дорогая, – сказала Венеция Керр, по своему обыкновению манерно растягивая слова. – Конечно, положение ужасное, но, я думаю, нам придется смириться с этим. – Она села в кресло и вытащила пачку сигарет. – Теперь-то я уже могу закурить, стюард?
  – Полагаю, это уже не имеет значения, – устало ответил Митчелл.
  Он бросил взгляд через плечо. Дэвис высадил пассажиров из переднего салона по аварийной лестнице и ушел получать распоряжения от начальства.
  Ожидание длилось недолго, но пассажирам казалось, что прошло по меньшей мере полчаса, прежде чем высокий человек в штатском с военной выправкой и сопровождавший его полицейский в форме быстро пересекли летное поле и поднялись на борт самолета, войдя через дверь, которую держал открытой Митчелл.
  – Так что же все-таки случилось? – спросил человек в штатском властным, официальным тоном.
  Он выслушал Митчелла, затем доктора Брайанта, после чего бросил быстрый взгляд на скорчившуюся в кресле фигуру мертвой женщины и, отдав приказ констеблю, обратился к пассажирам:
  – Леди и джентльмены, пожалуйста, следуйте за мной.
  Он провел их по летному полю – но не в зал таможенной службы, а в офисное помещение.
  – Надеюсь, я не задержу вас дольше, чем это необходимо.
  – Послушайте, инспектор, – сказал Джеймс Райдер, – у меня важная деловая встреча в Лондоне.
  – Мне очень жаль, сэр.
  – Я – леди Хорбери и нахожу абсолютно возмутительным то, что меня задерживают подобным образом!
  – Искренне сожалею, леди Хорбери, но дело весьма серьезное. Похоже, это убийство.
  – Яд, которым смазывают стрелы южноамериканские индейцы, – пробормотал мистер Клэнси с улыбкой на лице.
  Инспектор посмотрел на него с подозрением.
  Французский археолог взволнованно заговорил по-французски, и инспектор отвечал ему на том же языке – медленно, тщательно подбирая слова.
  – Это, конечно, чрезвычайно досадная ситуация, но я полагаю, вы обязаны исполнить свой долг, инспектор, – сказала Венеция Керр.
  – Спасибо, мадам, – поблагодарил ее инспектор. – Леди и джентльмены, пожалуйста, побудьте здесь, а я тем временем поговорю с доктором… доктором…
  – Моя фамилия Брайант.
  – Благодарю вас. Пройдите, пожалуйста, сюда, доктор.
  – Могу ли я присутствовать при вашем разговоре?
  Этот вопрос задал невысокий мужчина с усами.
  Инспектор, приготовившись дать резкую отповедь, повернулся к нему, и вдруг выражение его лица изменилось.
  – Прошу прощения, мусье Пуаро, – сказал он. – Вы так закутались в кашне, что я не узнал вас. Пожалуйста, проходите.
  Он распахнул дверь, и Брайант с Пуаро вышли из офиса – под подозрительными взглядами остальных пассажиров.
  – Почему ему вы позволили уйти, а мы должны оставаться здесь? – с негодованием воскликнула Сайсли Хорбери.
  Венеция Керр безропотно села на скамью.
  – Наверное, он французский полицейский. Или таможенный чиновник, шпионящий за пассажирами. – Она зажгла сигарету.
  Норман Гейл с робостью обратился к Джейн:
  – Кажется, я видел вас в… Ле-Пине.
  – Я была в Ле-Пине.
  – Прекрасное место, – сказал Гейл. – Мне очень нравятся сосны.
  – Да, они так замечательно пахнут.
  Минуту или две они молчали, не зная, о чем говорить дальше.
  В конце концов Гейл нарушил молчание.
  – Я… сразу узнал вас в самолете.
  – В самом деле? – выразила удивление Джейн.
  – Как вы думаете, эта женщина действительно была убита?
  – Думаю, да. Весьма захватывающее приключение, хотя и довольно неприятное.
  По ее телу пробежала дрожь, и Норман Гейл придвинулся к ней ближе, словно стараясь защитить ее.
  Дюпоны разговаривали друг с другом по-французски. Мистер Райдер производил вычисления в записной книжке, время от времени поглядывая на часы. Сайсли Хорбери сидела, нетерпеливо притоптывая ногой по полу.
  Крупный полицейский в синей форме стоял, прислонившись спиной к закрытой двери.
  В соседней комнате инспектор Джепп беседовал с доктором Брайантом и Эркюлем Пуаро.
  – У вас просто-таки дар появляться в самых неожиданных местах, мусье Пуаро.
  – Но, по-моему, аэродром Кройдон не входит в сферу вашей компетенции, друг мой? – спросил Пуаро.
  – Я охочусь за одним крупным контрабандистом и оказался здесь как нельзя более кстати. Это самый поразительный случай из тех, с которыми мне доводилось сталкиваться за многие годы… Итак, перейдем к делу. Прежде всего, доктор, назовите, пожалуйста, свое полное имя и адрес.
  – Роджер Джеймс Брайант. Я отоларинголог. Проживаю по адресу Харли-стрит[700], триста двадцать девять.
  Флегматичного вида полицейский, сидевший за столом, записал эти данные.
  – Наш хирург, разумеется, осмотрит тело, – сказал Джепп, – но мы хотим, чтобы вы приняли участие в расследовании, доктор.
  – Хорошо.
  – У вас имеется предположение относительно времени смерти?
  – Она наступила по меньшей мере полчаса назад. Я осмотрел ее за несколько минут до посадки самолета в Кройдоне. Точнее сказать не могу. Насколько мне известно, стюард разговаривал с ней примерно часом ранее.
  – Ну что же, это сужает временные рамки наступления смерти.
  – Я полагаю, излишне спрашивать, не заметили ли вы что-либо подозрительное?
  Доктор покачал головой.
  – Что же касается меня, я спал, – с грустью произнес Пуаро. – В воздухе я страдаю морской болезнью – почти так же, как и на море. Я всегда заворачиваюсь в кашне и стараюсь уснуть.
  – А нет ли у вас каких-либо соображений по поводу причины смерти, доктор?
  – Пока я не стал бы говорить ничего определенного. Вскрытие покажет.
  Джепп понимающе кивнул.
  – Ладно, доктор, – сказал он. – Думаю, нам больше нет нужды задерживать вас. Боюсь, вам предстоит пройти некоторые формальности, как и всем пассажирам. Мы не можем делать исключение для кого бы то ни было.
  Доктор Брайант улыбнулся.
  – Я предпочел бы удостовериться в том, что у меня на теле не спрятана духовая трубка или какое-либо другое смертоносное оружие, – сказал он с самым серьезным выражением на лице.
  – Об этом позаботится Роджерс. – Джепп кивнул в сторону своего подчиненного. – Между прочим, доктор, что, по вашему мнению, могло находиться на нем? – Он указал на дротик, лежавший перед ним на столе в маленькой коробке.
  Брайант покачал головой:
  – Без проведения анализа трудно сказать. Насколько мне известно, обычно южноамериканские индейцы используют кураре.
  – Он способен вызвать такой эффект?
  – Это чрезвычайно быстродействующий яд.
  – Но ведь его, наверное, не так легко достать?
  – Для непрофессионала действительно нелегко.
  – В таком случае нам придется обыскать вас с особой тщательностью, – сказал любивший пошутить Джепп. – Роджерс!
  Доктор и констебль вышли из комнаты.
  Инспектор откинулся на спинку кресла и взглянул на Пуаро.
  – Дело довольно странное, – сказал он. – Странное до неправдоподобия. Духовые трубки и отравленные стрелы на борту самолета – это выше всякого понимания.
  – Очень тонкое замечание, друг мой, – сказал сыщик.
  – Сейчас двое моих людей производят следственные действия в самолете, – сказал Джепп, – специалист по следам обуви и фотограф. Думаю, нам следует допросить стюардов.
  Он подошел к двери, приоткрыл ее и отдал распоряжение. В комнату ввели двух стюардов. Более молодой Дэвис был явно взволнован, лицо Митчелла покрывала бледность, и оно выражало страх.
  – Всё в порядке, ребята, – сказал Джепп. – Садитесь. Паспорта у вас с собой? Отлично.
  Он принялся быстро просматривать паспорта пассажиров.
  – Ага, вот она. Мари Морисо – французский паспорт. Вам известно о ней что-нибудь?
  – Я видел ее раньше. Она часто летала в Англию и обратно, – сказал Митчелл.
  – Наверное, занималась каким-нибудь бизнесом. Не знаете, каким именно?
  Митчелл покачал головой.
  – Я тоже помню ее, – сказал Дэвис. – Однажды летел с ней утренним восьмичасовым рейсом из Парижа.
  – Кто из вас последним видел ее живой?
  – Он. – Дэвис указал на Митчелла.
  – Да, – подтвердил тот. – Я принес ей кофе.
  – Как она выглядела в этот момент?
  – Ничего такого я не заметил. От сахара и молока она отказалась.
  – В какое время это было?
  – Ну, точно я сказать не могу. Мы летели над Ла-Маншем… Примерно в два часа.
  – Что-то около этого, – подтвердил Альберт Дэвис.
  – Когда вы видели ее в следующий раз?
  – Когда принес ей счет.
  – В какое время это было?
  – Минут через пятнадцать. Я подумал, что она спит – а оказывается, она уже была мертва! – В голосе стюарда прозвучал ужас.
  – Вы не заметили вот это? – Джепп показал ему дротик, напоминавший осу.
  – Нет, сэр, не заметил.
  – А вы, Дэвис?
  – Последний раз я видел ее, когда принес ей галеты с сыром. Она была в полном порядке.
  – По какой системе вы обслуживаете пассажиров? – спросил Пуаро. – За каждым из вас закреплен отдельный салон?
  – Нет, сэр, мы работаем вместе. Суп, потом мясо, овощи, салат, десерт – и так далее. Обычно мы обслуживаем сначала задний салон, а затем – передний.
  Пуаро кивнул.
  – Эта Морисо разговаривала с кем-нибудь на борту самолета? Может быть, она узнала кого-то из пассажиров? – спросил Джепп.
  – Ничего такого я не заметил, сэр.
  – А вы, Дэвис?
  – Нет, сэр.
  – Она покидала свое кресло во время полета?
  – Не думаю, сэр.
  – Можете ли вы оба привести какие-то факты, проливающие свет на это дело?
  Поразмыслив несколько секунд, стюарды покачали головами.
  – Ну, тогда пока всё. Мы еще поговорим.
  Позже.
  – Это скверное происшествие, сэр, – сказал Генри Митчелл. – И мне очень не нравится, что я, так сказать, причастен к нему.
  – Я не вижу какой-либо вины с вашей стороны, – возразил Джепп. – Но происшествие действительно скверное.
  Он показал стюардам жестом, что они свободны, но в этот момент Пуаро слегка подался вперед.
  – Разрешите мне задать один вопрос.
  – Пожалуйста, месье Пуаро.
  – Кто-нибудь из вас видел осу, летавшую по салону?
  Оба стюарда снова покачали головами.
  – Я лично никакой осы не видел, – ответил Митчелл.
  – Оса была, – сказал Пуаро. – Ее мертвое тело лежало на тарелке одного из пассажиров.
  – Я ничего подобного не видел, сэр, – сказал Митчелл.
  – Я тоже, – добавил Дэвис.
  – Ладно, можете быть свободными.
  Стюарды вышли из комнаты. Джепп пролистал паспорта пассажиров.
  – На борту находилась графиня. Наверное, это та самая, что пытается командовать. Нужно допросить ее первой, а то поднимет потом крик в парламенте о грубых методах работы полиции…
  – Надеюсь, вы проверите ручную кладь пассажиров заднего салона самым тщательным образом.
  Инспектор бодро подмигнул.
  – А как вы думаете, мусье Пуаро? Нам нужно найти эту духовую трубку – если, конечно, она существует и мы все не грезим!.. Мне это представляется кошмарным сном. Надеюсь, наш писатель не свихнулся и не решил воплотить в жизнь одно из придуманных им преступлений, вместо того, чтобы описать его на бумаге? Отравленная стрела – это в его духе.
  Пуаро покачал головой с выражением сомнения на лице.
  – Да, – продолжал Джепп, – необходимо обыскать всех, как бы они ни сопротивлялись, и осмотреть багаж до последней сумки. Никакие возражения не принимаются.
  – Вероятно, следует составить точный список, – предложил сыщик. – Перечень всех предметов, составляющих имущество пассажиров.
  Джепп взглянул на него с любопытством.
  – Обязательно составим, если вы советуете, мусье Пуаро. Правда, я не вполне понимаю, куда вы клоните… Ведь мы знаем, что ищем.
  – Возможно, вы и знаете, mon ami[701], но я не столь уверен в том, что знаю. Я ищу что-то, но не знаю, что.
  – Опять вы за свое, мусье Пуаро! Любите все усложнять… Ну ладно, займемся миледи, пока она не выцарапала мне глаза.
  Однако леди Хорбери вела себя подчеркнуто спокойно. Заняв предложенное ей кресло, она отвечала на вопросы Джеппа без малейших колебаний. Она сказала, что является супругой графа Хорбери, и назвала адрес своего сельского поместья – Сассекс, Хорбери-Чейз – и своего дома в Лондоне – Гросвенор-сквер, 315. Она возвращалась в Лондон после пребывания в Ле-Пине и Париже. Умершая женщина была ей совершенно незнакома. Ничего подозрительного во время полета она не заметила. Насколько ей помнилось, из переднего салона в задний, кроме стюардов, никто не входил. Своего кресла она не покидала. Она не могла сказать точно, но, кажется, двое пассажиров-мужчин выходили из заднего салона в туалет. Никакой духовой трубки у кого бы то ни было она не видела. На вопрос Пуаро, не заметила ли она в салоне летающую осу, ответ был отрицательным.
  Леди Хорбери получила разрешение удалиться. Ее место заняла достопочтенная Венеция Керр.
  Показания мисс Керр во многом совпадали с показаниями ее подруги. Она назвалась Венецией Энни Керр. Проживала по адресу: Сассекс, Хорбери, Литтл-Пэддок. Возвращалась с юга Франции. С покойной прежде никогда не встречалась. Во время полета ничего подозрительного не заметила. Да, она видела, как несколько пассажиров в салоне ловили осу, и один из них, как ей показалось, убил ее. Это случилось после того, как был подан ланч.
  Мисс Керр ушла.
  – Похоже, вас очень интересует эта оса, мусье Пуаро.
  – Эта оса не столько представляет интерес, сколько наводит на размышления, вы не находите?
  – Если хотите знать мое мнение, – сказал Джепп, меняя тему, – эти два француза вызывают у меня наибольшее подозрение. Они сидели рядом с этой Морисо, через проход. Они не внушают доверия, и их старый, потрепанный чемодан весь обклеен иностранными ярлыками. Не удивлюсь, если они побывали на Борнео, в Южной Америке или где-нибудь еще в этом роде. Конечно, пока мы не можем определить мотив, но я думаю, его следует искать в Париже. Нужно связаться с французской сыскной полицией. Это в большей степени их дело, нежели наше. Но эти два бандита – наша добыча.
  На мгновение в глазах Пуаро вспыхнули огоньки.
  – Очень даже может быть. Но кое в чем вы ошибаетесь. Эти двое отнюдь не бандиты или головорезы, как вы полагаете. Они – выдающиеся и весьма образованные археологи.
  – Да ладно, не морочьте мне голову!
  – Это правда. Я хорошо знаю их, хотя и не знаком с ними. Это Арман Дюпон и его сын, Жан Дюпон. Они не так давно вернулись из Персии, где занимались очень интересными раскопками неподалеку от Сузы.
  – Продолжайте!.. – Инспектор взял паспорт. – Вы правы, мусье Пуаро, – сказал он. – Но вы должны признать, выглядят они довольно неказисто.
  – Знаменитые люди редко выглядят иначе. Меня самого – moi, qui vous parle![702] – однажды приняли за парикмахера.
  – Не может быть, – сказал Джепп с ухмылкой. – Ну что же, давайте посмотрим на наших выдающихся археологов.
  Месье Дюпон-отец заявил, что покойная ему совершенно незнакома. Что происходило на борту самолета, он не заметил, поскольку был увлечен беседой с сыном на чрезвычайно интересную тему. За время полета он ни разу не покинул своего кресла. Да, когда ланч подходил к концу, он видел осу.
  Месье Жан Дюпон подтвердил эти свидетельства. Он не обращал внимания на то, что происходило вокруг. Оса докучала ему, и он ее убил. Какова была тема беседы? Гончарное дело доисторической эпохи на Ближнем Востоке.
  Мистеру Клэнси, который был следующим, пришлось очень нелегко, поскольку он, по мнению инспектора Джеппа, слишком много знал о духовых трубках и отравленных стрелах.
  – У вас самого имелась когда-нибудь духовая трубка?
  – Ну… да… вообще-то духовая трубка у меня есть.
  – В самом деле? – Инспектор Джепп с радостью ухватился за это признание.
  Низкорослый Клэнси заговорил, взвизгивая от волнения:
  – Вы не должны… делать неправильных выводов. У меня не было злого умысла. Я могу объяснить…
  – Да, сэр. Вам придется объяснить.
  – Видите ли, я писал книгу, в которой убийство было совершено этим способом…
  – Вот как?
  В тоне Джеппа явственно слышалась угроза. Клэнси поспешил продолжить:
  – Там все дело было в отпечатках пальцев – если вы понимаете, о чем идет речь. Мне была необходима иллюстрация, изображающая отпечатки пальцев… их расположение на духовой трубке. И однажды, года два назад, я увидел такую трубку – на Черинг-Кросс-роуд. Мой друг, художник, любезно нарисовал ее для меня – вместе с отпечатками пальцев. Я могу назвать заглавие книги – «Ключ алого лепестка» – и имя моего друга.
  – Трубка у вас сохранилась?
  – Да… наверное… кажется, да.
  – И где она сейчас находится?
  – Ну, думаю… должно быть, где-то лежит.
  – Где именно она лежит, мистер Клэнси?
  – Не могу сказать вам точно. Я не очень аккуратен.
  – А не при вас ли она сейчас?
  – Нет-нет, что вы! Она не попадалась мне на глаза уже месяцев шесть.
  Инспектор Джепп окинул его холодным взглядом, в котором сквозило подозрение, и продолжил допрос:
  – Вы покидали свое кресло на борту самолета?
  – Нет, определенно нет… Хотя вообще-то покидал.
  – Ах, все-таки покидали… И куда же вы хо-дили?
  – Я ходил взять справочник Брэдшоу из кармана моего плаща. Плащ лежал у входа в одной куче с чемоданами и другими вещами.
  – Значит, вы проходили мимо кресла покойной женщины?
  – Нет… хотя да… должно быть, проходил. Но это было задолго до того, как что-либо могло случиться. К тому моменту я только что закончил с супом.
  Дальнейшие вопросы повлекли за собой отрицательные ответы. Мистер Клэнси не заметил ничего подозрительного. Он был поглощен сочинением алиби для одного из своих персонажей.
  – Алиби? – мрачно переспросил инспектор.
  В этот момент в допрос вмешался Пуаро с вопросом об осах.
  Да, Клэнси видел осу. Она напала на него. Он боится ос. Когда это было? Сразу после того, как стюард принес ему кофе. Он отогнал ее, и она улетела.
  После того как были записаны имя и адрес писателя, ему позволили уйти, что он и сделал с выражением огромного облегчения на лице.
  – Этот типус вызывает определенное подозрение, – сказал Джепп. – Имеет духовую трубку… И посмотрите, как себя ведет. Явно нервничает.
  – Это реакция на официальность и строгость вашего обращения с ним, мой милый Джепп.
  – Если человек говорит правду, ему нечего бояться, – возразил инспектор.
  Пуаро посмотрел на него с нескрываемым сожалением.
  – Надеюсь, вы искренне верите в это.
  – Разумеется. Так оно и есть. А теперь давайте-ка послушаем Нормана Гейла.
  Норман Гейл назвал свой адрес – Масуэлл-Хилл, Шеппердс-авеню, 14. Профессия – стоматолог. Он возвращался из отпуска, проведенного в Ле-Пине, на южном побережье Франции. Один день провел в Париже, разыскивая стоматологические инструменты новых типов. Никогда не видел покойную и ничего подозрительного во время полета не заметил. Он вообще сидел лицом в другую сторону – в направлении переднего салона. Свое кресло покинул лишь однажды, чтобы сходить в туалет, и ни разу не был в задней части салона. Никакой осы он не видел.
  Его сменил Джеймс Райдер. Он выглядел раздраженным и был несколько резок в своих манерах. Он возвращался после делового визита в Париж. Покойную не знал. Да, он сидел прямо перед ней, но не мог видеть ее, не поднявшись с кресла. Ничего не слышал – ни восклицания, ни вскрика. Кроме стюардов, по салону никто не ходил. Да, через проход напротив него сидели два француза; практически все время они беседовали. Более молодой из них убил осу, когда ланч подходил к концу. Нет, до этого он осу не замечал. Как выглядит духовая трубка, не знает, поскольку никогда ее не видел.
  В этот момент раздался стук в дверь. В комнату с торжествующим видом вошел констебль.
  – Сержант нашел вот это, сэр, – сказал он, – и решил, что вам будет интересно взглянуть.
  Он положил трофей на стол и осторожно развернул носовой платок, в который тот был завернут.
  – Отпечатков пальцев нет, сэр, так сказал сержант. Но он велел мне обращаться с этим ак-куратно.
  Найденным предметом оказалась духовая трубка – явно туземного происхождения.
  Джепп глубоко вздохнул.
  – Боже милостивый! Так значит, это правда? Честное слово, я не верил!
  Мистер Райдер наклонился вперед с выражением заинтересованности на лице.
  – Вот это, стало быть, используют южноамериканские индейцы? Я читал о подобных штуках, но никогда не видел. Теперь я могу ответить на ваш вопрос. Никогда ничего подобного не видел.
  – Где она была найдена? – отрывисто спросил инспектор.
  – Ее засунули за кресло, сэр, так, что она была не видна.
  – За какое кресло?
  – Номер девять.
  – Чрезвычайно занимательно, – произнес Пуаро.
  Джепп повернулся в его сторону:
  – Что же здесь занимательного?
  – Только то, что в кресле номер девять сидел я.
  – Должен заметить, это выглядит несколько странно, – сказал мистер Райдер.
  Джепп нахмурился:
  – Благодарю вас, мистер Райдер. Этого достаточно.
  Когда за последним закрылась дверь, инспектор повернулся к Пуаро и с ухмылкой посмотрел на него:
  – Так это ваших рук дело?
  – Mon ami, – с достоинством произнес сыщик, – если я и совершу когда-нибудь убийство, то уж точно не с помощью дротика, отравленного ядом южноамериканских индейцев.
  – Да, довольно подлый способ, – согласился Джепп, – но, похоже, весьма эффективный.
  – Именно это и вызывает ярость.
  – Кем бы ни был убийца, он здорово рисковал. Боже, это, должно быть, настоящий маньяк… Кто у нас еще остался? Девушка. Давайте выслушаем ее и на этом закончим. Джейн Грей – звучит как имя персонажа книги по истории.
  – Красивая девушка, – заметил Пуаро.
  – В самом деле, дамский вы угодник? Стало быть, спали не все время, ага?
  – Она заметно нервничала, – произнес маленький бельгиец.
  – Нервничала? – насторожился Джепп.
  – Мой дорогой друг, если девушка нервничает, это связано с молодым человеком, а не с преступлением.
  – Ну, наверное, вы правы… А вот и она.
  На заданные ей вопросы Джейн отвечала достаточно четко. Звали ее Джейн Грей, работала она в салоне красоты мистера Антуана на Брутон-стрит, проживала по адресу: Хэррогейт-стрит, эн-дабл-ю-5[703]. Возвращалась в Англию из Ле-Пине.
  – Из Ле-Пине. Хм-м…
  В ходе дальнейших расспросов всплыл билет.
  – Должно быть, этот «Айриш свипс» основан незаконно, – проворчал Джепп.
  – А мне кажется, это просто замечательно! – сказала Джейн. – Вы когда-нибудь ставили полкроны на лошадь?
  Инспектор смутился и покраснел.
  Снова последовали вопросы. Когда ей предъявили трубку, Джейн заявила, что видит эту вещь впервые. Покойную она не знала, но обратила на нее внимание в Ле-Бурже.
  – Что конкретно привлекло в ней ваше внимание?
  – Ее уродливость, – откровенно призналась Джейн.
  Больше ничего интересного она сообщить не могла и была отпущена.
  Джепп принялся пристально рассматривать духовую трубку.
  – Ничего не понимаю… Прямо какой-то детективный роман! И что же мы теперь должны искать? Человека, ездившего туда, где изготавливают подобные штуки? И откуда привезена эта трубка? Нужно найти специалиста. Она может быть малайской, африканской или южноамериканской.
  – Первоначально – да, – сказал Пуаро, – но если вы посмотрите внимательно, мой друг, то увидите микроскопический кусочек бумаги, приклеенный к трубке. Он очень напоминает мне остатки оторванного ярлыка. Я думаю, этот конкретный образец был привезен из тропиков каким-нибудь владельцем магазина экзотических сувениров. Возможно, это облегчит нам поиск. Один маленький вопрос…
  – Пожалуйста, спрашивайте.
  – Вы все-таки составите список имущества пассажиров?
  – Теперь это не так важно, но сделать можно. Я смотрю, вы придаете этому большое значение?
  – Mais oui. Я совершенно сбит с толку. Если б только можно было найти что-нибудь, что могло бы мне помочь…
  Джепп не слушал его. Он изучал рваный товарный чек.
  – Эти авторы детективов всегда изображают полицейских идиотами, которые все делают неправильно. Если б я разговаривал со своим начальством так, как они это описывают, меня на следующий же день вышвырнули бы из полиции. Эти невежественные писаки, сочиняющие всякую чушь, думают, что, совершив подобное дурацкое убийство, они могут выйти сухими из воды!
  
  
  Глава 4. Следствие
  Следствие по делу об убийстве Мари Морисо началось четыре дня спустя. Необычный характер ее смерти вызвал большой общественный интерес, и зал коронерского суда был переполнен.
  Первым в качестве свидетеля вызвали пожилого француза с седой бородой – мэтра Александра Тибо. Он говорил по-английски медленно, тщательно подбирая слова и с легким акцентом, но довольно образно.
  Задав предварительные вопросы, коронер спросил его:
  – Увидев тело покойной, вы узнали ее?
  – Узнал. Это моя клиентка Мари Анжелика Морисо.
  – Это имя указано в паспорте покойной. Известна ли она публике под другим именем?
  – Да, под именем мадам Жизель.
  По залу прокатился ропот. Репортеры сидели с карандашами на изготовку.
  – Скажите нам, пожалуйста, кто такая… кем была мадам Жизель?
  – Мадам Жизель – таков ее профессиональный псевдоним, под которым она занималась бизнесом, – являлась одной из самых известных ростовщиц в Париже.
  – И где же она занималась бизнесом?
  – На рю Жольетт, три. Там же она и проживала.
  – Насколько я понимаю, она ездила в Англию довольно часто. Ее бизнес распространялся и на эту страну?
  – Да, среди ее клиентов имелось много англичан. Она была хорошо известна в определенных кругах английского общества.
  – Не могли бы вы уточнить, в каких именно?
  – К ее услугам прибегали представители высших классов, когда им требовалась конфиденциальность.
  – Она действительно соблюдала конфиденциальность?
  – В высшей степени тщательно.
  – Могу я спросить вас, известны ли вам подробности ее… сделок?
  – Нет. Я имел дело с юридической стороной ее бизнеса. Мадам Жизель была очень компетентна, вела дела чрезвычайно умело и эффективно и самостоятельно контролировала свой бизнес. Она была – если можно так выразиться – весьма оригинальной личностью и известной общественной деятельницей.
  – На момент смерти она была богатой жен-щиной?
  – Очень состоятельной.
  – Известно ли вам, у нее были враги?
  – Это мне неизвестно.
  Мэтр Тибо занял свое место в зале, после чего был вызван Генри Митчелл.
  – Ваше имя Генри Чарльз Митчелл, и проживаете вы по адресу: Уондсворт, Шублэк-лейн, одиннадцать? – спросил коронер.
  – Да, сэр.
  – Вы служите в «Юниверсал эйрлайнс лимитед»?
  – Да, сэр.
  – Вы занимаете должность старшего стюарда на авиалайнере «Прометей»?
  – Да, сэр.
  – В прошлый вторник, восемнадцатого числа, вы находились на борту «Прометея», летевшего двенадцатичасовым рейсом из Парижа в Кройдон. Покойная летела тем же рейсом. Вы видели ее прежде?
  – Да, сэр. Полгода назад я летал рейсом восемь сорок пять и раз или два видел ее на борту самолета.
  – Вы знали ее имя?
  – Ну, оно значилось в моем списке, но я специально не запоминал его.
  – Вам приходилось когда-нибудь слышать имя мадам Жизель?
  – Нет, сэр.
  – Пожалуйста, опишите события прошлого вторника.
  – Я подал пассажирам ланч, сэр, а потом начал разносить им счета. Мне показалось, что покойная спит. Я решил не беспокоить ее до тех пор, пока не останется пять минут до посадки. Когда же я попытался разбудить ее, выяснилось, что она не то мертва, не то лишилась чувств. На борту самолета оказался врач, и он…
  – В скором времени мы заслушаем показания доктора Брайанта. Взгляните, пожалуйста, вот на это.
  Митчеллу передали духовую трубку, и он с осторожностью взял ее.
  – Вы видели данный предмет прежде?
  – Нет, сэр.
  – Вы уверены, что не видели его в руках кого-либо из пассажиров?
  – Да, сэр.
  – Альберт Дэвис.
  Место свидетеля занял младший стюард.
  – Вы Альберт Дэвис, проживающий по адресу: Кройдон, Берком-стрит, двадцать три. Место вашей службы – «Юниверсал эйрлайнс лимитед»?
  – Да, сэр.
  – В прошлый вторник вы находились на борту «Прометея» в качестве второго стюарда?
  – Да, сэр.
  – Каким образом вам стало известно о произошедшей трагедии?
  – Мистер Митчелл сказал мне, что с одной из пассажирок что-то случилось.
  – Раньше вы видели вот это?
  Дэвису передали духовую трубку.
  – Нет, сэр.
  – Вы не замечали данный предмет в руках кого-либо из пассажиров?
  – Нет, сэр.
  – Не случилось ли во время полета что-то такое, что, по вашему мнению, могло бы пролить свет на это дело?
  – Нет, сэр.
  – Очень хорошо. Вы свободны… Доктор Роджер Брайант.
  Доктор Брайант назвал свое имя, адрес и сообщил, что его профессия – врач-отоларинголог.
  – Расскажите нам, пожалуйста, доктор Брайант, во всех подробностях, что произошло на борту самолета в прошлый вторник, восемнадцатого числа.
  – Незадолго до посадки в Кройдоне ко мне обратился старший стюард. Он спросил, не врач ли я. Получив утвердительный ответ, он сказал, что одной пассажирке стало плохо. Я поднялся и пошел за ним. Женщина полулежала в кресле. Она была мертва уже некоторое время.
  – Какое время, по вашему мнению?
  – На мой взгляд, по меньшей мере полчаса. Точнее, от получаса до часа.
  – У вас возникла какая-либо версия относительно причины смерти?
  – Нет. Без тщательного обследования причину смерти установить было невозможно.
  – Но вы заметили на ее шее след от укола?
  – Да.
  – Благодарю вас… Доктор Джеймс Уистлер.
  На свидетельское место встал доктор Уистлер – невысокий худой человек.
  – Вы являетесь полицейским врачом данного округа?
  – Совершенно верно.
  – Можете ли вы дать показания по этому делу?
  – В начале четвертого в прошлый вторник, восемнадцатого числа, я получил вызов на аэродром Кройдон. Там мне предложили подняться на борт самолета «Прометей» и показали женщину средних лет, сидевшую в одном из кресел. Она была мертва, и смерть ее наступила, по моей оценке, примерно часом ранее. На ее шее сбоку я заметил круглое пятнышко – непосредственно на яремной вене. Это вполне мог быть след укуса осы или укола шипа, который показали мне. Тело было перенесено в морг, где я тщательно осмотрел его.
  – К какому заключению вы пришли?
  – Я пришел к заключению, что причиной смерти явилось введение сильного токсина в кровеносную систему. Смерть наступила в результате остановки сердца и была практически мгновенной.
  – Вы можете сказать, что это был за токсин?
  – Я с таким прежде никогда не сталкивался.
  Репортеры, внимательно слушавшие допрос свидетеля, записали в своих блокнотах: «Неизвестный яд».
  – Благодарю вас… Мистер Генри Уинтерспун.
  Мистер Уинтерспун был крупным мужчиной задумчивого вида, с добродушным, но в то же время глуповатым выражением лица. Как это было ни поразительно, но он оказался главным государственным экспертом по редким ядам.
  Коронер показал ему роковой шип и спросил, узнает ли он этот предмет.
  – Да. Мне прислали его для проведения анализа.
  – Вы можете рассказать нам о результатах анализа?
  – Конечно. Могу сказать, что первоначально шип окунали в кураре – яд, используемый некоторыми племенами.
  Репортеры энергично заработали карандашами.
  – Стало быть, вы считаете, что смерть могла быть вызвана воздействием кураре?
  – Нет-нет, – возразил мистер Уинтерспун, – там были очень слабые следы этого яда. Согласно результатам моего анализа, шип недавно окунали в яд Dispholidus Typus, более известный как бумсланг.
  – Бумсланг? Что за бумсланг?
  – Зеленая древесная змея.
  – И где она водится?
  – В Южной Африке. Это одна из самых смертоносных змей в мире. Воздействие ее яда на человеческий организм до сих пор не изучено. Однако вы можете составить представление о его силе, если я скажу вам, что гиена, которой вводят этот яд, гибнет еще до того, как из ее тела извлекают иглу шприца. Шакал умирает, падая, словно сраженный пулей. Яд зеленой древесной змеи вызывает подкожное кровоизлияние и парализует работу сердца.
  Репортеры тем временем строчили: «Порази-тельная история! Трагедия в воздухе! Змеиный яд, сильнее, чем у кобры!»
  – Вам известны примеры умышленного отравления этим ядом?
  – Нет. Это чрезвычайно интересный случай.
  – Благодарю вас, мистер Уинтерспун.
  Детектив-сержант Уилсон показал, что он нашел духовую трубку за подушкой одного из кресел. Никаких отпечатков пальцев на ней не было. Проведенный эксперимент показал, что прицельный выстрел шипом из нее можно сделать на расстоянии около десяти ярдов.
  – Мистер Эркюль Пуаро.
  В зале послышалось оживление. Однако показания сыщика отличались сдержанностью. Он не заметил ничего необычного. Да, это он нашел шип на полу салона. Шип располагался таким образом, как будто упал с шеи мертвой женщины под собственной тяжестью.
  – Графиня Хорбери.
  Репортеры записали: «Супруга пэра дает показания по делу о загадочной смерти в воздухе». Некоторые выразились так: «…по делу о загадочном отравлении змеиным ядом». Те, кто представлял издания для женщин, выразились так: «На леди Хорбери была модная шляпка с лисьим мехом», или «леди Хорбери, одна из самых элегантных женщин города, была одета в черное и модную шляпку», или «леди Хорбери, которая до замужества звалась мисс Сайсли Блэнд, была чрезвычайно элегантно одета в черное и модную шляпку…»
  Все с удовольствием рассматривали элегантную очаровательную молодую женщину. Ее показания оказались одними из самых коротких. Она ничего не заметила, покойную прежде никогда не видела.
  За ней последовала Венеция Керр, которая произвела заметно меньший эффект.
  Неутомимые поставщики новостей для женских изданий записали: «Дочь лорда Коттсмора была одета в хорошо скроенное пальто и модные чулки», а также: «Женщины из высшего общества принимают участие в следствии».
  – Джеймс Райдер.
  – Вы Джеймс Белл Райдер, проживающий по адресу: Блэйнберри-авеню, семнадцать, эн-дабл-ю?
  – Да.
  – Чем вы занимаетесь?
  – Я являюсь управляющим директором «Эллис Вейл семент компани».
  – Соблаговолите взглянуть на эту духовую трубку. – Пауза. – Вы видели ее прежде?
  – Нет.
  – Вы не видели подобный предмет в чьих-либо руках на борту «Прометея»?
  – Нет.
  – Вы сидели в кресле номер четыре, непосредственно перед покойной?
  – И что из этого?
  – Пожалуйста, оставьте этот тон. Вы сидели в кресле номер четыре. С этого места вы могли видеть практически всех пассажиров в салоне.
  – Нет, не мог. Я не видел людей, сидевших по одну со мной сторону от прохода. У кресел высокие спинки.
  – Но если бы кто-то из пассажиров выдвинулся в проход и прицелился из духовой трубки в покойную, вы увидели бы его?
  – Несомненно.
  – И вы ничего подобного не видели?
  – Нет.
  – Люди, сидевшие впереди вас, вставали со своих мест?
  – Мужчина, сидевший на два кресла впереди меня, однажды отлучался в туалет.
  – То есть он удалялся от вас и от покойной?
  – Да.
  – А он не проходил по салону в вашу сторону?
  – Нет, он вернулся на свое место.
  – У него в руках было что-нибудь?
  – Ничего.
  – Вы уверены в этом?
  – Абсолютно.
  – Кто-то еще вставал с места?
  – Мужчина, сидевший впереди. Он прошел мимо меня в заднюю часть салона.
  – Я протестую! – взвизгнул мистер Клэнси, вскакивая со своего кресла. – Это было раньше – гораздо раньше – около часу дня.
  – Соблаговолите сесть, – сказал ему коронер. – Очень скоро у вас будет возможность высказаться. Продолжайте, мистер Райдер. Вы не заметили какого-либо предмета в руках этого джентльмена?
  – Кажется, он держал авторучку. Когда он возвращался, в руке у него была оранжевая книга.
  – Он был единственным, кто проходил по салону в вашем направлении? Вы сами вставали с места?
  – Да, я ходил в туалет – и у меня тоже не было в руке духовой трубки.
  – Вы опять позволяете себе недопустимый тон… Можете идти.
  Мистер Норман Гейл на все вопросы дал отрицательные ответы. Наконец его место занял возмущенный мистер Клэнси. Он мало что сообщил следствию – еще меньше, чем супруга пэра. Тем не менее журналисты воодушевились: «Известный автор детективных романов дает показания! Он сознается в приобретении смертельного оружия! Сенсация в суде!» Но, вероятно, ощущение сенсации было несколько преждевременным.
  – Да, сэр, – произнес мистер Клэнси пронзительным голосом, – я действительно приобрел духовую трубку – и более того, принес ее сюда. Я категорически протестую против предположения, будто преступление совершено с помощью моей духовой трубки. Вот она.
  Величественным жестом он продемонстрировал духовую трубку.
  Репортеры записали: «В суде появляется вторая духовая трубка».
  Коронер не стал церемониться с мистером Клэнси и заявил ему, что он приглашен сюда для того, чтобы помочь правосудию, а не для того, чтобы опровергать мнимые обвинения в свой адрес. Заданные ему вопросы относительно произошедшего на борту «Прометея» не принесли сколько-нибудь значимых результатов. Мистер Клэнси, как он – излишне многословно – объяснил коронеру, был слишком ошеломлен странностями сервиса французского железнодорожного сообщения и после утомительного двадцатичетырехчасового путешествия ничего вокруг себя не замечал. Все пассажиры салона могли бы обстреливать друг друга дротиками, смазанными змеиным ядом, и он не заметил бы этого.
  Мисс Джейн Грей не дала репортерам ни малейшего повода продолжить записи.
  За нею последовали два француза. Месье Арман Дюпон показал, что прибыл в Лондон, чтобы прочитать лекцию в Королевском Азиатском обществе. Они с сыном были увлечены беседой и происходящего вокруг почти не замечали. Он обратил внимание на покойную, только когда в салоне поднялась суматоха.
  – Вы знали мадам Морисо – или мадам Жизель – в лицо?
  – Нет, месье. Я никогда не видел ее прежде.
  – Но в Париже она является хорошо известной личностью, разве не так?
  Старый месье Дюпон пожал плечами:
  – Но не мне. Я вообще в последнее время провожу в Париже не так уж много времени.
  – Насколько я понимаю, вы недавно вернулись в Париж с Востока?
  – Совершенно верно, месье. Из Персии.
  – Вы и ваш сын много путешествовали по местам, где отсутствует цивилизация?
  – Прошу прощения?
  – Вы путешествовали по отдаленным уголкам мира?
  – О да.
  – Вам приходилось встречаться с людьми, которые смазывают кончики своих стрел змеиным ядом?
  Этот вопрос требовал перевода, и, поняв его суть, месье Дюпон энергично затряс головой.
  – Никогда… никогда ни с чем подобным я не сталкивался.
  После него суд заслушал его сына, который практически повторил показания отца. Он ничего не заметил. По его мнению, женщина могла умереть от укуса осы, поскольку это насекомое докучало и ему, пока он не убил его.
  Дюпоны были последними свидетелями.
  Откашлявшись, коронер обратился к жюри присяжных. Это, сказал он, вне всякого сомнения, самое поразительное и невероятное дело, с каким ему когда-либо приходилось иметь дело в суде. В воздухе, в небольшом замкнутом пространстве, убита женщина – вероятность самоубийства или несчастного случая исключалась. Не было никаких сомнений в том, что преступление совершил кто-то из пассажиров заднего салона самолета. То есть убийца находился среди свидетелей, которых они только что заслушали.
  Характер убийства был беспримерным по своей дерзости. На виду у десяти – или двенадцати, если считать стюардов – свидетелей убийца поднес к губам духовую трубку, послал роковой дротик в смертоносный полет, и никто этого не видел. Это казалось совершенно невероятным, но факт оставался фактом, который подтверждали обнаруженные дротик, духовая трубка и след укола на шее покойной, явившегося причиной смерти.
  В отсутствие других улик, свидетельствовавших против какого-либо конкретного лица, он может лишь просить присяжных вынести вердикт в отношении неизвестного лица. Все присутствующие отрицали знакомство с покойной женщиной. Полиции предстояло выявить возможные связи. В отсутствие мотива преступления он мог лишь посоветовать присяжным вынести тот самый вердикт, о котором только что говорил.
  Член жюри присяжных с квадратным лицом и подозрительным взглядом подался вперед, тяжело дыша.
  – Могу я задать вопрос, сэр?
  – Конечно.
  – Вы сказали, что духовая трубка была обнаружена за подушкой одного из кресел. Какого именно кресла?
  Коронер сверился со своими записями. Сержант Уилсон приблизился к нему и произнес вполголоса:
  – Кресло номер девять. Его занимал Эркюль Пуаро. Осмелюсь заметить, месье Пуаро является известным и уважаемым частным детективом, который неоднократно сотрудничал со Скотленд-Ярдом.
  Член жюри присяжных перевел взгляд на месье Эркюля Пуаро, и его квадратное лицо не выразило никакого удовольствия при виде маленького бельгийца с длинными усами. «Нельзя доверять иностранцам, даже если они находятся в хороших отношениях с полицией», – говорили его глаза.
  Вслух он сказал:
  – Это тот самый месье Пуаро, который обнаружил шип, не так ли?
  – Да.
  Присяжные удалились. Через пять минут они вернулись, и председатель протянул коронеру лист бумаги.
  – Что это?.. – Тот нахмурился. – Ерунда. Я не могу принять такой вердикт.
  Спустя несколько минут ему был вручен исправленный вердикт, который гласил: «Мы считаем, что покойная умерла в результате воздействия яда. Свидетельства относительно причастности к ее убийству кого бы то ни было недостаточны».
  
  
  Глава 5. После следствия
  Когда Джейн вышла из зала суда после оглашения вердикта, она увидела, что рядом идет Норман Гейл.
  – Интересно, каков был первый вердикт, который так не понравился коронеру? – произнес он.
  – Думаю, я могу удовлетворить ваше любопытство, – раздался голос сзади.
  Обернувшись, Джейн и Гейл увидели искрящиеся глаза Эркюля Пуаро.
  – Согласно этому вердикту, в умышленном убийстве обвинялся я, – сказал маленький бельгиец.
  – Не может быть! – воскликнула Джейн.
  Пуаро радостно кивнул.
  – Mais oui. Выходя из зала, я услышал, как один человек говорил другому: «Вот увидите, убийство совершил этот маленький иностранец». Присяжные придерживались того же мнения.
  Джейн не знала, что делать – посочувствовать ему или посмеяться. В конце концов она выбрала последнее. Пуаро рассмеялся вместе с ней.
  – Да, теперь волей-неволей я должен взяться за это дело – хотя бы для того, чтобы вернуть себе честное имя.
  С улыбкой раскланявшись, он отправился восвояси. Джейн и Норман медленно двинулись вслед за его удаляющейся фигурой.
  – Все-таки странный человек, – сказал Гейл. – Называет себя детективом… Что-то я сильно сомневаюсь в его способности раскрывать тайны. Любой преступник распознает его за милю. Не представляю, каким образом он смог бы маскироваться.
  – По-моему, у вас устаревшие понятия о детективах, – сказала Джейн. – Фальшивые бороды и прочая чепуха остались в далеком прошлом. Современные детективы сидят в кабинетах и расследуют дела, решая психологические задачи.
  – Это отнимает гораздо меньше сил.
  – Физических – да. Но для такой работы требуется холодный, ясный ум.
  – Понимаю. Болвану такое не под силу.
  Они рассмеялись.
  Щеки Гейла слегка порозовели, и он сбивчиво заговорил:
  – Послушайте… вы не возражаете… я имею в виду… с вашей стороны было бы очень любезно… уже довольно поздно… но не согласились бы вы выпить со мной чаю? Как-никак, мы товарищи по несчастью и…
  Он запнулся и подумал про себя: «Что с тобой, идиот? Уже не можешь пригласить девушку на чашку чая, не краснея и не заикаясь? Что девушка подумает о тебе?»
  Смущение Гейла лишь подчеркивало хладнокровность и самообладание Джейн.
  – Благодарю вас, – сказала она. – Я с удовольствием выпила бы чаю.
  Они нашли кафе, и надменная официантка с мрачным видом приняла у них заказ. На ее лице было написано сомнение, словно она хотела сказать: «Не вините меня, если вас постигнет разочарование. Говорят, будто мы подаем здесь чай, но я никогда не слышала об этом».
  В кафе было практически пусто, что создавало атмосферу интимности. Джейн сняла перчатки и бросила взгляд на своего спутника, сидевшего напротив. Он был весьма привлекателен – голубые глаза, обаятельная улыбка – и очень мил.
  – Вся эта история с убийством напоминает некое причудливое шоу, – сказал Гейл, спеша завязать разговор, поскольку все никак не мог окончательно избавиться от своего смущения.
  – Наверное, – согласилась Джейн. – Меня не покидает чувство тревоги – я имею в виду из-за моей работы. Не знаю, как они воспримут это.
  – Да? А что такое?
  – Антуану может не понравиться, что работающая у него девушка оказалась замешанной в дело об убийстве, была вынуждена давать показания в суде и тому подобное.
  – Странные люди, – задумчиво произнес Гейл. – Жизнь так несправедлива… Вы же ни в чем не виноваты… – Он нахмурился. – Это черт знает что!
  – Ну, пока еще ничего не случилось, – заметила Джейн. – В конце концов, в этом есть определенный смысл – ведь я, как и любой другой пассажир салона, могу оказаться убийцей! А кому приятно делать прическу у помощницы парикмахера, подозреваемой в таком страшном преступлении?
  – Да стоит лишь взглянуть на вас, чтобы понять, что вы не способны на убийство! – воскликнул Норман, глядя на нее с искренним восхищением.
  – Я в этом не столь уверена, – возразила Джейн. – Иногда мне хочется убить кое-кого из моих клиенток. И я бы сделала это, будь у меня уверенность в том, что мне удастся остаться безнаказанной! Особую ненависть у меня вызывает одна – вечно всем недовольна и постоянно ворчит своим противным скрипучим голосом… Я действительно считаю, что ее убийство было бы благим делом, а вовсе не преступлением. Так что, видите, я вполне подхожу на роль убийцы.
  – Во всяком случае, данное убийство – не ваших рук дело, – сказал Гейл. – Могу поклясться в этом.
  – А я могу поклясться, что и вы непричастны к нему, – отозвалась Джейн. – Только это вряд ли поможет вам, если ваши пациенты решат иначе.
  – Мои пациенты, да… – На лице Гейла появилось задумчивое выражение. – Пожалуй, вы правы. Я об этом не подумал. Стоматолог, который, возможно, является маньяком… Не очень заманчивая перспектива.
  Немного помолчав, он, словно под воздействием какого-то импульса, вдруг спросил:
  – Вы ничего не имеете против того, что я стоматолог?
  Брови Джейн взметнулись вверх.
  – Почему я должна иметь что-то против?
  – Я хочу сказать, люди всегда находят в этой профессии нечто… комическое. Нет, мол, в ней романтики. Врачей других специальностей воспринимают более серьезно.
  – Бросьте, – сказала Джейн. – Быть стоматологом куда почетнее, чем помощницей парикмахера.
  Они рассмеялись.
  – Чувствую, мы с вами станем друзьями, – сказал Гейл. – А вы как думаете?
  – Мне тоже так кажется.
  – Может быть, вы поужинаете как-нибудь со мной? А потом мы можем сходить куда-нибудь…
  – Благодарю вас.
  Последовала небольшая пауза.
  – Как вам понравилось в Ле-Пине?
  – Веселое местечко.
  – Прежде вы там бывали?
  – Нет. Видите ли…
  Неожиданно для самой себя Джейн рассказала историю о своем выигрыше. Они сошлись во мнении относительно желательности подобных лотерей и выразили сожаление по поводу некомпетентности английского правительства.
  Их беседу прервал молодой человек в коричневом костюме, который бесцельно слонялся по залу уже несколько минут, прежде чем они заметили его. Увидев, что они обратили на него внимание, он приподнял шляпу и уверенным, бойким тоном обратился к Джейн:
  – Мисс Джейн Грей?
  – Да.
  – Я представляю «Уикли хаул» и хочу спросить вас, не согласились бы вы написать короткую статью об этом деле – «Убийство в воздухе»? С точки зрения одного из пассажиров.
  – Благодарю вас, но я вынуждена отказаться от вашего предложения.
  – Подумайте, мисс Грей. Мы хорошо заплатим вам.
  – Сколько? – спросила Джейн.
  – Пятьдесят фунтов – может быть, даже больше. Скажем, шестьдесят.
  – Нет, – отказалась Джейн. – Я не смогу, поскольку не знаю, что писать.
  – Ничего страшного, – не отставал молодой человек. – Вам не придется писать самой. Один из наших сотрудников задаст вам несколько вопросов и напишет статью за вас. Вам это не доставит ни малейшего беспокойства.
  – Все равно. Я не могу дать вам свое согласие.
  – А как насчет ста фунтов? Послушайте, я действительно добьюсь, чтобы вам заплатили сто фунтов. Кроме того, мы сопроводим статью вашей фотографией.
  – Нет, – сказала Джейн. – Мне эта идея не нравится.
  – Вы уберетесь наконец? – вмешался Норман Гейл. – Мисс Грей не желает, чтобы ее беспокоили.
  Молодой человек с надеждой повернулся в его сторону.
  – Мистер Гейл, не так ли? – спросил он. – Послушайте, мистер Гейл, если мисс Грей отказывается от моего предложения, может быть, вы согласитесь? Всего пятьсот слов, и мы заплатим вам столько же, сколько я предлагал мисс Грей, а это очень хорошая сумма. Видите ли, рассказ одной женщины об убийстве другой представляет бо́льшую ценность… Я даю вам хорошую возможность заработать.
  – Мне не нужны ваши деньги. Я не напишу для вас ни строчки.
  – Помимо денег эта статья принесет вам известность. Она поспособствует росту вашей профессиональной карьеры – все ваши пациенты прочтут ее.
  – Именно этого я и боюсь больше всего, – сказал Норман Гейл.
  – Но в наши дни без рекламы обойтись нельзя.
  – Возможно. Все зависит от того, какого рода эта реклама. Надеюсь, кто-нибудь из моих пациентов не читает газет и останется в неведении относительно того, что я замешан в деле об убийстве… Ну вот, теперь вы получили ответ на ваше предложение от нас обоих. Сами уйдете или вас вышвырнуть отсюда?
  – Напрасно вы так нервничаете, – невозмутимо произнес молодой человек. – Приятного вам вечера, и, если передумаете, позвоните мне в офис. Вот моя визитная карточка.
  Бодрым шагом он вышел из кафе, думая про себя: «Неплохо. Получилось вполне приличное интервью».
  И действительно, в следующем номере «Уикли хаул» появилась статья, в которой приводились высказывания двух свидетелей по делу о загадочном убийстве в воздухе. Мисс Джейн Грей заявила, что она слишком расстроена и не может говорить о случившемся. Она пережила страшный шок и не хочет вспоминать об этом. Мистер Норман Гейл долго распространялся по поводу того, какое негативное влияние оказывает на профессиональную карьеру причастность к уголовному делу, даже если вы и невиновны. Он в шутку выразил надежду на то, что многие его пациенты читают только колонки о модах и не будут подозревать худшее, садясь для тяжелого испытания в его стоматологическое кресло.
  – Интересно, – сказала Джейн, когда молодой человек удалился, – почему он не обращается к более значимым людям?
  – Вероятно, предоставляет делать это своим более опытным коллегам, – мрачно произнес Гейл. – А может быть, он попытался и потерпел неудачу…
  Минуту или две он молчал, нахмурившись, затем сказал:
  – Джейн – надеюсь, вы разрешите мне называть вас так, – кто, по вашему мнению, убил эту мадам Жизель?
  – Не имею ни малейшего представления.
  – А вы думали об этом всерьез?
  – Пожалуй, нет. Я думала о своей роли в этой истории, и меня одолевало беспокойство. А о том, кто это мог сделать, всерьез я не думала. Говоря откровенно, до сегодняшнего дня я не осознавала, что убийца находится среди пассажиров нашего салона.
  – Да, коронер высказался на этот счет вполне определенно. Я знаю, что не делал этого и что вы не делали этого тоже, поскольку бо́льшую часть времени наблюдал за вами.
  – И я знаю, что вы не делали этого, – сказала Джейн. – По той же самой причине. И конечно, знаю, что сама не делала этого! Стало быть, это сделал кто-то другой. Только неизвестно, кто именно. У вас нет никаких предположений?
  – Абсолютно никаких.
  Норман Гейл погрузился в размышления. Казалось, он решал какую-то сложную задачу.
  – Я не представляю, как это можно выяснить, – продолжала Джейн. – А вы?
  Гейл покачал головой:
  – Я тоже.
  – Вот это-то и странно. Разумеется, вы ничего не видели, поскольку сидели лицом в другую сторону. Но я со своего места могла бы заметить…
  Джейн запнулась, и ее щеки зарделись румянцем. Она вспомнила, что бо́льшую часть времени ее взгляд был прикован к синему пуловеру, поскольку ее очень занимала личность его обладателя, тогда как происходящее вокруг не вызывало у нее никакого интереса.
  Тем временем Норман Гейл думал: «Интересно, почему она покраснела… Она прекрасна… Я женюсь на ней… Да, женюсь… Но не следует заглядывать слишком далеко вперед. Нужно придумать какой-нибудь убедительный предлог, чтобы часто видеться с нею. Эта история с убийством вполне могла бы подойти… Кроме того, можно было бы что-нибудь сделать – этот молокосос-репортер с его рекламой…»
  – Давайте поразмыслим над этим, – произнес он вслух. – Кто убил ее? Рассмотрим все возможные кандидатуры на эту роль. Стюарды?
  – Нет, – сказала Джейн.
  – Согласен. Женщина, сидевшая напротив нас?
  – Вряд ли леди Хорбери стала бы кого-то убивать. Как и мисс Керр. Я в этом уверена.
  – Очень может быть, Джейн. Далее, этот маленький усатый бельгиец. Но он, согласно вердикту жюри, является главным подозреваемым – следовательно, скорее всего, невиновен… Доктор? Тоже маловероятно.
  – Если б он хотел убить ее, то наверняка использовал бы не столь демонстративный способ, а прибег к средству, не оставляющему следов, и никто никогда ничего не узнал бы.
  – Да-а, – с сомнением протянул Норман. – Сегодня много говорят о ядах без вкуса и запаха, но, если откровенно, я сомневаюсь в их реальном существовании. А как насчет владельца духовой трубки?
  – Это довольно подозрительно. Но он производит приятное впечатление, к тому же никто не заставлял его рассказывать про свою духовую трубку – так что с ним, похоже, всё в порядке.
  – Затем этот Джеймсон… нет… как его… Райдер?
  – Да, это вполне мог сделать он.
  – А двое французов?
  – Это самые вероятные кандидаты. Они ездили по экзотическим местам. И у них могла быть причина, неизвестная нам. Мне показалось, сын был чем-то встревожен.
  – Думаю, вы тоже были бы встревожены, если б совершили убийство, – мрачно произнес Норман Гейл.
  – Впрочем, он производит приятное впечатление, – сказала Джейн. – Как и его отец. Надеюсь, это не они.
  – Не очень-то быстро мы продвигаемся в нашем расследовании, – заметил Норман Гейл.
  – А как мы вообще можем прийти к какому-то выводу, ничего толком не зная об убитой женщине? Были ли у нее враги, кто наследует ее деньги и тому подобное…
  – Вы считаете, мы занимаемся досужими домыслами? – задумчиво спросил Гейл.
  – А разве нет? – холодно парировала Джейн.
  – Не совсем.
  Немного поколебавшись, Норман продолжил, тщательно подбирая слова:
  – Мне кажется, было бы полезным…
  Джейн вопросительно взглянула на него.
  Поймав этот взгляд, Гейл вновь на несколько секунд замолчал.
  – Видите ли, – пояснил он, – убийство касается не только жертвы и убийцы. Оно затрагивает и невиновных. Мы с вами невиновны, но тень убийства пала на нас. Неизвестно, как эта тень повлияет на наши судьбы.
  Несмотря на свойственный ей здравый смысл, по телу Джейн пробежала дрожь.
  – Ваши слова вызывают у меня страх, – сказала она.
  – Я сам немного боюсь.
  
  Глава 6. Консультация
  Инспектор Джепп встретил Эркюля Пуаро широкой ухмылкой.
  – Привет, дружище, – сказал он. – Ну что, вас чуть не посадили в камеру предварительного заключения?
  – Боюсь, подобное происшествие могло бы повредить моей профессиональной репутации, – мрачно произнес Пуаро.
  – Иногда детективы становятся преступниками – по крайней мере, в книгах… – Инспектор продолжал ухмыляться.
  В этот момент к ним приблизился высокий худой мужчина с интеллигентным меланхоличным лицом.
  – Мусье Фурнье из французской сыскной полиции, – представил его Джепп. – Он приехал, чтобы принять участие в расследовании этого дела.
  – Кажется, я уже имел удовольствие встречаться с вами несколько лет назад, месье Пуаро, – сказал Фурнье, с поклоном пожимая ему руку. – Кроме того, я слышал о вас от месье Жиро[704].
  На его губах играла едва заметная улыбка. И Пуаро, хорошо представлявший, в каких выражениях Жиро (которого он сам пренебрежительно именовал «человеком-гончей») отзывался о нем, позволил себе сдержанно улыбнуться в ответ.
  – Приглашаю вас, джентльмены, отобедать у меня, – сказал Пуаро. – Я уже пригласил мэтра Тибо. То есть если, конечно, вы и мой друг Джепп не возражаете против моего сотрудничества с вами.
  – Всё в порядке, приятель, – бодрым голосом произнес Джепп, дружески хлопнув его по спине. – Разумеется, вы в деле.
  – Действительно, для нас это большая честь, – пробормотал француз.
  – Видите ли – как я только что сказал одной очаровательной леди, – мне необходимо восстановить мое доброе имя.
  – Вы определенно не понравились присяжным, – согласился Джепп все с той же ухмылкой. – Давно не слышал таких смешных шуток.
  В соответствии с общей договоренностью за превосходным обедом, который дал своим друзьям маленький бельгиец, о деле не было сказано ни слова.
  – Оказывается, и в Англии можно хорошо поесть, – вполголоса произнес Фурнье, деликатно пользуясь зубочисткой.
  – Восхитительный стол, месье Пуаро, – сказал Тибо.
  – Слегка на французский манер, – заметил Джепп.
  – Пища не должна отягощать желудок, поскольку вместе с этим она парализует процесс мышления, – произнес Пуаро назидательным тоном.
  – Не сказал бы, что желудок доставляет мне особые проблемы, – сказал Джепп. – Но не буду спорить. Давайте перейдем к делу. Я знаю, что у мусье Тибо сегодня вечером встреча, и поэтому предлагаю сейчас проконсультироваться у него по всем вопросам, представляющим интерес.
  – К вашим услугам, джентльмены. Естественно, здесь я могу говорить более свободно, чем в зале коронерского суда. Мы уже вкратце переговорили с инспектором Джеппом перед следствием, и он сказал, что следует проявлять сдержанность – только голые факты.
  – Совершенно верно, – подтвердил Джепп. – Никакой преждевременной огласки. А теперь расскажите нам все, что вам известно об этой мадам Жизель.
  – Сказать по правде, знаю я о ней очень немногое. Только то, что о ней знает мир – как о публичной личности. О ее частной жизни известно очень мало. Вероятно, месье Фурнье сможет рассказать вам больше, нежели я. Но я скажу вам следующее: мадам Жизель была «личностью» в полном смысле этого слова. Уникальная женщина. Ее происхождение скрыто под завесой тайны. Подозреваю, что в молодости она отличалась привлекательностью, но впоследствии оспа обезобразила ее лицо. У меня сложилось впечатление, что эта женщина наслаждалась властью. Она обладала деловой хваткой и принадлежала к тому типу практичных француженок, которые никогда не позволяют чувствам брать верх над деловыми интересами. Но при этом пользовалась репутацией безупречно честного, порядочного человека.
  Он взглянул на Фурнье, словно ища у него подтверждение своим словам. Тот кивнул все с тем же меланхоличным выражением лица.
  – Да, – сказал француз, – она была честной. Тем не менее закон мог бы привлечь ее к ответственности, если б имелись соответствующие свидетельства. – Он сокрушенно пожал плечами. – Такова уж человеческая природа, и с этим ничего не поделаешь.
  – Что вы имеете в виду?
  – Шантаж.
  – Шантаж? – эхом отозвался Джепп.
  – Да, шантаж особого рода. Мадам Жизель имела обыкновение ссужать деньги в обмен на так называемый «простой вексель». Она по собственному усмотрению определяла размер ссужаемой суммы и условия возвращения долга. Могу вам сказать, что у нее были собственные методы взимания денег.
  Пуаро с заинтересованным видом подался вперед.
  – Как сегодня сказал мэтр Тибо, клиентура мадам Жизель принадлежала к высшим слоям общества. Представители этих слоев особенно уязвимы по отношению к общественному мнению. Мадам Жизель располагала собственной разведывательной службой… Обычно, когда к ней обращались за крупной суммой, она собирала о потенциальном клиенте всю возможную информацию. Ее разведывательная служба действовала чрезвычайно эффективно. Я могу повторить то, что уже сказал наш друг: мадам Жизель отличалась безупречной честностью. Она хранила верность тем, кто хранил верность ей. Я искренне убежден в том, что она использовала добытую ею секретную информацию только для возврата своих денег, но не для вымогательства чужих.
  – Вы хотите сказать, что эта секретная информация служила ей гарантией возврата долга? – спросил Пуаро.
  – Совершенно верно. Причем, используя ее, она проявляла абсолютную безжалостность, оставаясь глухой к проявлению каких бы то ни было чувств. И я скажу вам: ее система работала! Списывать безнадежные долги ей приходилось крайне редко. Человек, занимающий видное положение в обществе, обычно идет на все, чтобы достать деньги во избежание публичного скандала. Мы знали о ее деятельности, но что касается судебного преследования… – Он пожал плечами. – Это сложный вопрос.
  – А что происходило после того, как ей приходилось списывать безнадежный долг? – спросил Пуаро.
  – В этом случае, – медленно произнес Фурнье, – собранная ею информация публиковалась или сообщалась заинтересованному лицу.
  Последовала короткая пауза.
  – Это не приносило ей финансовую выгоду? – спросил Пуаро.
  – Нет, – ответил Фурнье. – То есть не приносило непосредственную выгоду.
  – А косвенную?
  – Огромную, – вмешался в разговор Джепп. – Это побуждало других возвращать ей долги.
  – Абсолютно точно, – подтвердил Фурнье. – Такая мера обладала огромным моральным эффектом.
  – Я назвал бы это аморальным эффектом, – сказал Джепп, задумчиво почесывая нос. – Ну что же, мотив убийства представляется вполне очевидным. Возникает вопрос: кто получит по наследству ее деньги? – Он повернулся к Тибо. – Вы сможете помочь нам выяснить это?
  – У нее была дочь, – ответил адвокат. – Она не жила с матерью, и я думаю, что мать видела ее только в младенческом возрасте. Тем не менее в завещании, составленном много лет назад, мадам Жизель оставляла все – за исключением небольшого наследства, отписанного горничной, – своей дочери, Анни Морисо. Насколько мне известно, других завещаний она не составляла.
  – Велико ли ее состояние? – спросил Пуаро.
  Адвокат пожал плечами:
  – По очень приблизительным оценкам, восемь-девять миллионов франков.
  Пуаро присвистнул.
  – Боже! – воскликнул Джепп. – Кто бы мог подумать!.. Так, секунду, сколько это будет в фунтах? Больше ста тысяч… Вот это да!
  – Мадемуазель Анни Морисо станет очень богатой женщиной, – сказал Пуаро.
  – Ее не было на борту самолета, – сухо произнес Джепп, – и поэтому она не может подозреваться в убийстве своей матери с целью завладения деньгами. Сколько ей лет?
  – Точно не могу сказать. Лет двадцать пять.
  – Судя по всему, какие-либо свидетельства ее причастности к преступлению отсутствуют. Вернемся к шантажу. Все пассажиры заднего салона самолета отрицали свое знакомство с мадам Жизель. Один из них лжет. Мы должны выяснить, кто это. Изучение ее личных бумаг могло бы нам в этом помочь, а, Фурнье?
  – Друг мой, – сказал француз, – едва получив по телефону известие из Скотленд-Ярда, я тут же отправился к ней домой. Все бумаги, хранившиеся в ее сейфе, были сожжены.
  – Сожжены? Кем? Зачем?
  – Горничная мадам Жизель, Элиза, являлась ее доверенным лицом. Она имела инструкцию: сжечь хранящиеся в сейфе бумаги, если с хозяйкой что-то случится. Код замка она знала.
  – Вот так история! – Изумлению Джеппа не было предела.
  – Видите ли, – сказал Фурнье, – у мадам Жизель был свой моральный кодекс. Она хранила верность тем, кто хранил верность ей. Всегда обещала своим клиентам вести с ними дела честно. Будучи безжалостной, она тем не менее была человеком слова.
  Джепп безмолвно покачал головой. Некоторое время четверо мужчин молчали, размышляя об этой странной покойнице.
  Наконец мэтр Тибо поднялся с кресла.
  – Я вынужден покинуть вас, джентльмены. У меня назначена встреча. Если вам потребуется какая-то дополнительная информация, которой я располагаю, у вас есть мой адрес.
  Обменявшись с присутствующими церемонными рукопожатиями, он удалился.
  
  Глава 7. Вероятности и возможности
  После ухода мэтра Тибо остальные придвинулись чуть ближе к столу.
  – Итак, – сказал Джепп, – приступим к делу.
  Он снял колпачок с авторучки.
  – На борту самолета – в заднем салоне – находились одиннадцать пассажиров и два стюарда. Итого тринадцать человек. Следовательно, старуху убил один из двенадцати человек. Среди них были англичане и французы. Последних я передаю на попечение мусье Фурнье, а сам буду заниматься англичанами. Так что, Фурнье, вам нужно будет навести справки в Париже.
  – И не только в Париже, – сказал Фурнье. – Летом мадам Жизель проводила много сделок на французских курортах – в Довиле, Ле-Пине, Вимрё. Ездила она и на юг – в Антиб, Ниццу и другие подобные места.
  – Помнится, кто-то из пассажиров «Прометея» упоминал Ле-Пине. Это важный момент… Ну а теперь мы должны заняться самим убийством и выяснить, кто мог использовать эту духовую трубку. – Инспектор развернул большой, свернутый рулоном лист с планом салона самолета и разложил его в центре стола. – Проведем подготовительную работу. Для начала рассмотрим по очереди всех подозреваемых и выясним, насколько вероятна и – что еще более важно – возможна их причастность к убийству. Для начала мы должны исключить из списка подозреваемых мусье Пуаро. Таким образом, их число сокращается до одиннадцати человек…
  Пуаро с грустью покачал головой:
  – Вы слишком доверчивы, мой друг. Доверять не следует никому – никому вообще.
  – Ладно, оставим вас в списке подозреваемых, если вы настаиваете, – произнес Джепп с добродушной улыбкой. – Итак, стюарды. На мой взгляд, вероятность причастности каждого из них крайне мала. Вряд ли они брали крупные займы, к тому же каждый из них имеет хорошие характеристики – порядочные, серьезные, рассудительные служащие. Я бы очень удивился, если б оказалось, что кто-то из них имеет хоть какое-то отношение к этому. С другой стороны, с точки зрения возможности мы должны включить их в список. Они ходили по салону взад и вперед и имели возможность занять позицию, из которой можно пора-зить цель – под тем самым углом, – хотя мне не верится, что стюард мог выстрелить из духовой трубки отравленным дротиком в салоне, полном людей, и никто этого не заметил. По опыту я знаю, что большинство людей слепы, как летучие мыши, и никогда ничего не замечают – но не до такой же степени! Конечно, в определенном смысле это относится ко всем без исключения. Это безумие, абсолютное безумие – совершать убийство подобным способом! Один шанс из ста, что оно останется незамеченным. Тому, кто сделал это, чертовски повезло. Из всех возможных способов…
  Пуаро, до сих пор сидевший понурив голову, с сигаретой в руке, перебил его:
  – Вы считаете этот способ убийства безрассудным?
  – Разумеется. Это полное безумие.
  – Однако он оказался весьма успешным. Мы сидим здесь втроем и рассуждаем об этом убийстве, но не знаем, кто совершил его! Это полный успех!
  – Чистое везение, – возразил Джепп. – Убийцу должны были заметить пять или шесть раз.
  Пуаро покачал с недовольным видом головой. Фурнье с любопытством посмотрел на него.
  – О чем вы думаете, месье Пуаро?
  – Mon ami, – ответил сыщик, – я придерживаюсь такого мнения: о любом деле нужно судить по результатам. Данное дело было осуществлено успешно.
  – И все же, – задумчиво произнес француз, – это похоже на чудо.
  – Чудо это или нет, но оно свершилось, – возразил Джепп. – У нас имеется медицинское заключение, у нас имеется орудие убийства, и, если б неделю назад кто-нибудь сказал, что мне предстоит расследовать убийство женщины, погибшей от отравленного ядом дротика, я рассмеялся бы ему в лицо! Это убийство – самое настоящее оскорбление.
  Он тяжело вздохнул. Пуаро взглянул на него с улыбкой.
  – По всей вероятности, убийца обладает извращенным чувством юмора, – задумчиво произнес Фурнье. – Самое важное в расследовании преступления – понять психологию преступника.
  При слове «психология», которое он не любил и которому не доверял, Джепп чуть слышно фыркнул.
  – Это мусье Пуаро любит слушать разговоры на подобные темы, – заметил он.
  – Мне очень интересно слушать вас обоих.
  – Надеюсь, вы не сомневаетесь в том, что женщина была убита именно этим способом?
  Джепп посмотрел на него с подозрением.
  – Мне хорошо известна изворотливость вашего ума.
  – Нет-нет, мой друг, в данном случае я мыслю вполне прямолинейно. Причиной смерти послужил найденный мною отравленный дротик – в этом сомнений нет. Однако в этом деле есть моменты…
  Он замолчал и озадаченно покачал головой.
  – Ладно, вернемся к нашим баранам, – сказал Джепп. – Стюардов полностью исключать нельзя, но лично я считаю крайне маловероятным то, что они имеют к этому какое-либо отношение. Вы согласны, мусье Пуаро?
  – Я уже сказал, что не стал бы исключать никого – на этой стадии.
  – Дело ваше. Перейдем к пассажирам. Давайте начнем со стороны буфета и туалетов. Кресло номер шестнадцать. – Он ткнул карандашом в план салона. – Девушка-парикмахер Джейн Грей. Выиграла билет в лотерее «Айриш свип» и ездила в Ле-Пине. Это означает, что она является любительницей азартных игр. Возможно, проигралась и заняла у старой дамы деньги. Хотя весьма сомнительно, что девушка могла занять крупную сумму, а мадам Жизель могла иметь на нее «компромат». Слишком мелкая рыбешка. И я не думаю, что помощница парикмахера имела возможность раздобыть змеиный яд. Насколько мне известно, они не используют его при приготовлении краски и для массажа лица… В каком-то смысле использование змеиного яда было ошибкой со стороны преступника. Это значительно сужает сферу его поиска. Всего пара человек из ста обладает знаниями о змеином яде и имеет возможность раздобыть его.
  – Что делает абсолютно очевидной одну вещь, – вставил Пуаро.
  Фурнье бросил на него вопросительный взгляд, но Джепп, увлеченный своими мыслями вслух, продолжал:
  – Я считаю, убийца принадлежит к одной из двух категорий. Либо это человек, много путешествовавший по затерянным уголкам мира – человек, разбирающийся в змеях, знающий наиболее смертоносные их виды и знакомый с обычаями туземцев, которые убивали с помощью змеиного яда своих врагов… вот первая категория.
  – А вторая?
  – Ученые. Исследователи. Кто-то из них проводил эксперименты с ядом бумсланга в лаборатории. Я имел беседу с Уинтерспуном. Змеиный яд – точнее, яд кобры – иногда, с некоторым успехом, используется при лечении эпилепсии. В настоящее время в этой области проводятся интенсивные исследования.
  – Это очень интересно, – заметил Фурнье. – И наводит на размышления.
  – Да. Но давайте продолжим. Джейн Грей не подходит ни к одной из этих категорий. Мотив сомнителен, шансы достать яд ничтожны, возможность выстрелить из духовой трубки практически отсутствует… Смотрите.
  Три головы склонились над планом.
  – Вот кресло номер шестнадцать, – сказал Джепп. – А вот кресло номер два, в котором сидела мадам Жизель. Если девушка не вставала со своего кресла – а все утверждают, что она не вставала, – она не смогла бы прицелиться и попасть шипом в шею жертвы сбоку. Я думаю, мы можем со спокойной совестью признать, что она не имеет отношения к убийству. Теперь перейдем к креслу номер двенадцать, расположенному напротив. Его занимал стоматолог Норман Гейл. Очень многое из того, что было сказано в отношении Джейн Грей, относится и к нему. Мелкая сошка. Разве что у него несколько больше шансов добыть змеиный яд.
  – Стоматологи впрыскивают своим пациентам отнюдь не змеиный яд, – пробормотал Пуаро. – Иначе это было бы убийство, а не лечение.
  – Стоматологи любят поиздеваться над своими пациентами, – сказал с ухмылкой Джепп. – Как бы то ни было, я считаю, что он вхож в круги, где имеется доступ к экзотическим фармакологическим средствам. Он может иметь друга-ученого. Но что касается возможности, она у него начисто отсутствовала. Да, он поднимался с места, но только для того, чтобы сходить в туалет, то есть передвигался в противоположную сторону. Возвращаясь, он не проходил дальше своего кресла, а выпущенный с этой позиции дротик, чтобы попасть в шею старой леди, должен был бы в определенной точке совершить поворот под прямым углом.
  – Согласен, – сказал Фурнье. – Давайте продолжим.
  – Ладно. Пересечем проход и перейдем к креслу номер семнадцать.
  – Первоначально это было мое место, – заметил Пуаро. – Я уступил его одной леди, поскольку та хотела сидеть рядом со своей подругой.
  – Это достопочтенная Венеция… Как насчет нее? Крупная фигура. Она могла занять деньги у мадам Жизель. Не похоже, чтобы в ее жизни были какие-то постыдные тайны – разве что мелкие грешки. Мы должны уделить ей определенное внимание. Ее положение давало ей возможность. Если б мадам Жизель повернула голову, выглядывая в окно, достопочтенная Венеция могла бы произвести выстрел по диагонали салона. Впрочем, чтобы он попал в цель, ей должна была сопутствовать удача. К тому же, как мне кажется, ей пришлось бы подняться на ноги. Она, конечно, ездит осенью на охоту. Но если человек хорошо стреляет из ружья, поможет ли ему это при стрельбе из духовой трубки? Я думаю, независимо от того, из чего стреляешь, результат зависит от глазомера – глазомера и практики. И у нее, вероятно, есть друзья-мужчины, охотящиеся на крупную дичь в разных уголках планеты, у которых она могла раздобыть эту трубку… Полный бред! Абсолютная бессмыслица!
  – В самом деле, это представляется невероятным, – сказал Фурнье. – Мадемуазель Керр – я видел ее сегодня в зале суда… – Он покачал головой. – Она и убийство просто несовместимы.
  – Кресло номер тринадцать, – продолжал Джепп. – Леди Хорбери. Довольно темная лошадка. Мне кое-что известно о ней – позже я расскажу вам. Я не удивлюсь, если у нее имеются постыдные тайны.
  – Я случайно узнал, что эта леди здорово проигралась в баккара в Ле-Пине, – сказал Фурнье.
  – Эта информация очень кстати… Да, она вполне могла связаться с мадам Жизель.
  – Совершенно с вами согласен.
  – Очень хорошо. Но как она сделала это? Если вы помните, она не покидала своего места. Для того чтобы выстрелить из трубки, ей пришлось бы залезть коленями на кресло и перегнуться через его спинку – на глазах у десяти человек… Черт возьми! Давайте продолжим.
  – Кресла номер девять и десять, – сказал Фурнье, сдвинув палец на плане.
  – Месье Эркюль Пуаро и доктор Брайант, – прокомментировал Джепп. – Что может сказать месье Пуаро?
  Маленький бельгиец грустно покачал головой.
  – Мой желудок, – жалобно произнес он. – Увы, мозг находится в услужении у желудка.
  – У меня та же проблема, – посочувствовал Фурнье. – В воздухе я чувствую себя не лучшим образом. – Закрыв глаза, он выразительно покачал головой.
  – Итак, доктор Брайант. Что мы можем сказать о нем? Большая шишка на Харли-стрит. Едва ли он стал бы обращаться к французской ростовщице за ссудой. Но кто знает… Если он занимался темными делишками и они всплыли бы на поверхность, ему пришел бы конец! В этом-то и заключается моя научная версия. Человек вроде доктора Брайанта наверняка общается с учеными, проводящими исследования в области медицины. Ему не составило бы никакого труда умыкнуть пробирку со змеиным ядом в какой-нибудь лаборатории.
  – Они следят за такими вещами, друг мой, – возразил Пуаро. – Это далеко не то же самое, что сорвать лютик на лугу.
  – Даже если они и следят, ловкий, сообразительный человек всегда может подменить пробирку. Тем более что Брайант наверняка выше всяких подозрений.
  – В ваших словах есть логика, – согласился Фурнье.
  – Непонятно только, почему он сам привлек внимание к этой штуке? Почему он не сказал, что женщина умерла естественной смертью – от сердечного приступа?
  Пуаро кашлянул. Джепп и Фурнье вопросительно посмотрели на него.
  – Я полагаю, – сказал он, – таково было первое впечатление доктора. В конце концов, это действительно выглядело как естественная смерть, которая, возможно, наступила вследствие укуса осы. Помните, там была оса?
  – Разве ее забудешь? – сказал Джепп. – Вы же постоянно напоминаете о ней.
  – Однако, – продолжал Пуаро, – я случайно заметил на полу дротик и поднял его. Как только мы нашли его, стало ясно, что речь идет об убийстве.
  – Этот дротик рано или поздно обязательно нашелся бы.
  Сыщик покачал головой:
  – Убийца вполне мог незаметно подобрать его.
  – Брайант?
  – Брайант или убийца.
  – Хм, довольно рискованно…
  На лице Фурнье отразилось сомнение.
  – Вы думаете так сейчас, поскольку знаете, что произошло убийство, – сказал он. – Но если женщина внезапно умирает от сердечного приступа, кто обратит внимание на человека, уронившего платок на пол и поднявшего его?
  – В самом деле, – согласился Джепп. – Я считаю Брайанта одним из главных подозреваемых. Он мог, сидя в кресле, повернуть голову, выглянуть из-за спинки и произвести выстрел из трубки – опять же по диагонали салона… Однако больше не будем об этом. Кто бы ни произвел выстрел, он остался незамеченным!
  – И я полагаю, этому должна быть причина, – сказал Фурнье. – Причина, которая – насколько я понял из того, что услышал здесь, – так импонирует месье Пуаро. Я имею в виду психологическую причину.
  – Продолжайте, мой друг, – отозвался маленький бельгиец. – То, что вы говорите, очень интересно.
  – Предположим, – продолжал Фурнье, – вы едете в поезде и проезжаете мимо дома, объятого пламенем. Все ваши попутчики льнут к окнам. В этот момент вы можете достать кинжал, заколоть человека, и никто этого не заметит.
  – Да, действительно, – согласился Пуаро. – Помню один случай, связанный с отравлением, в котором присутствовал этот самый психологический момент[705]. Если бы мы выяснили, что во время полета «Прометея» был такой момент…
  – Нужно опросить стюардов и пассажиров, – предложил Джепп.
  – Да. И если такой психологический момент был, согласно логике, его создал убийца.
  – Абсолютно точно, – согласился француз.
  – Ладно. Будем задавать соответствующие вопросы, – сказал Джепп. – Перейдем к креслу номер восемь – Дэниел Майкл Клэнси. – Инспектор произнес это имя с видимым удовольствием. – На мой взгляд, это наиболее вероятная кандидатура на роль убийцы. Что может быть проще для автора детективов, чем проникнуться интересом к змеиным ядам и попросить какого-нибудь ничего не подозревающего ученого-химика приготовить нужный ему состав? Не забывайте, что он заходил за кресло Жизель – единственный из всех пассажиров.
  – Уверяю вас, друг мой, – сказал Пуаро, – я этого не забыл.
  – Он мог выстрелить из этой духовой трубки с довольно близкого расстояния – без всякого «психологического момента», как вы это называете. И при этом у него были очень неплохие шансы остаться безнаказанным. Вспомните, он говорил, что знает о духовых трубках все. А по поводу трубки, предъявленной им сегодня, – кто может утверждать, что это та самая, которую он приобрел два года назад? Все это мне кажется подозрительным. Как может нормальный человек постоянно размышлять о преступлениях и изучать уголовные дела? У него неизбежно созревают в голове всевозможные идеи.
  – У писателя должны созревать в голове идеи, – возразил Пуаро.
  Джепп вновь склонился над планом заднего салона самолета.
  – Кресло номер четыре, расположенное впереди кресла покойницы, занимал мистер Райдер. Не думаю, что это его рук дело. Но мы не можем исключить его из списка подозреваемых. Он ходил в туалет и мог на обратном пути произвести выстрел со сравнительно близкой дистанции. Правда, это произошло бы на глазах у отца и сына археологов. Они бы заметили это – не могли бы не заметить.
  Пуаро задумчиво покачал головой.
  – Вероятно, у вас не так много знакомых археологов. Если эти двое обсуждали какую-нибудь действительно интересную для них тему, то были настолько поглощены беседой, что оставались глухи и слепы ко всему происходящему вокруг. В это время они находились где-нибудь в пятом тысячелетии до новой эры, и тысяча девятьсот тридцать пятый год для них просто не существовал.
  На лице Джеппа появилось скептическое выражение.
  – Хорошо, перейдем к ним. Что вы можете сказать нам об этих Дюпонах, Фурнье?
  – Месье Арман Дюпон является одним из самых выдающихся археологов Франции.
  – Эта информация мало что дает нам. Их положение в салоне было, с моей точки зрения, очень удобным – по другую сторону от прохода и чуть впереди по отношению к мадам Жизель. К тому же, насколько я понимаю, они поездили по миру, занимаясь раскопками в разных отдаленных его уголках, и имели возможность раздобыть змеиный яд.
  – Может быть, – сказал Фурнье.
  – Но вы в это не верите?
  Француз с сомнением покачал головой.
  – Месье Дюпон – подлинный энтузиаст. Некогда занимался торговлей предметами античного искусства. Бросил процветающий бизнес, чтобы посвятить себя раскопкам. Они с сыном преданы своей профессии. Мне представляется невероятным – я не говорю невозможным, поскольку после истории со Стависким[706] готов поверить во что угодно, – что они могут иметь отношение к этому преступлению.
  – Хорошо, – сказал Джепп.
  Он взял со стола лист бумаги, в котором делал записи, и откашлялся.
  – Итак, вот что мы имеем. Джейн Грей. Вероятность – крайне мала, возможность – практически нулевая. Мистер Гейл. Вероятность – крайне мала, возможность – тоже практически нулевая. Мисс Керр. Вероятность – мала, возможность – сомнительна. Леди Хорбери. Вероятность – большая, возможность – практически нулевая. Мусье Пуаро. Вероятность – почти наверняка преступник; единственный человек в салоне, который мог создать психологический момент.
  Джепп весело рассмеялся собственной шутке, а Пуаро и Фурнье улыбнулись – первый снисходительно, второй неуверенно.
  – Мистер Брайант, – продолжил инспектор. – Вероятность довольно высока, возможность очень даже неплоха. Мистер Райдер. Вероятность сомнительна, возможность вполне прилична. Дюпоны. Вероятность низкая, возможность получения яда велика. Как мне представляется, это все, что мы знаем на данный момент. Нам предстоит выяснить очень и очень многое. В первую очередь я займусь Клэнси и Брайантом – выясню, что это за люди, не испытывали ли они финансовые затруднения в прошлом, каковы были их перемещения и эмоциональное состояние в последнее время, и все такое прочее. Потом точно так же проверю и Райдера. Но и остальных нельзя оставлять без внимания. Я поручу их заботам Уилсона. А месье Фурнье займется Дюпонами.
  Француз с готовностью кивнул.
  – Можете не беспокоиться, все будет сделано. Сегодня же вечером я вернусь в Париж. Теперь, когда нам уже известны кое-какие детали этого дела, возможно, удастся выведать что-нибудь у Элизы, горничной мадам Жизель. Кроме того, я тщательно изучу перемещения последней. Следует выяснить, где она находилась в течение лета. Насколько я знаю, она приезжала в Ле-Пине один или два раза. Мы можем получить информацию о ее возможных контактах с англичанами, имеющими отношение к данному делу… Да, придется поработать.
  Фурнье и Джепп посмотрели на погрузившегося в раздумья бельгийца.
  – Вы вообще собираетесь участвовать в расследовании, мусье Пуаро? – спросил Джепп.
  Тот вздрогнул.
  – Да. Я думаю, мне следует отправиться вместе с месье Фурнье в Париж.
  – Enchanté[707], – с удовлетворением произнес Фурнье.
  – Интересно, чем вы намереваетесь там заниматься? – спросил Джепп, с любопытством взглянув на Пуаро. – Вы как-то уж слишком спокойны. У вас появились какие-то идеи?
  – Кое-какие соображения имеются. Но все очень сложно.
  – Ну так поделитесь своими соображениями.
  – Прежде всего меня тревожит то, – медленно произнес Пуаро, – где была обнаружена духовая трубка.
  – Естественно! Из-за этого вас чуть не взяли под стражу.
  Сыщик покачал головой.
  – Я имею в виду не это. Меня тревожит вовсе не то, что она оказалась рядом с моим креслом, а то, что она вообще оказалась засунутой за подушку кресла – не важно, какого именно.
  – Не вижу в этом ничего особенного, – сказал Джепп. – Преступнику нужно было где-то спрятать орудие убийства. Он не мог оставить его при себе, поскольку подвергся бы тогда огромному риску.
  – Évidemment[708]. Но, может быть, вы заметили, друг мой, когда осматривали самолет, что иллюминаторы, которые не открываются, снабжены вентиляторами – поворачивающимися стеклянными дисками с маленькими, расположенными кругом отверстиями. Эти отверстия достаточно велики для того, чтобы в одно из них можно было просунуть нашу духовую трубку. Почему духовая трубка была найдена? Ведь от нее легко можно было избавиться, просунув через вентиляционное отверстие. Что могло быть проще, чем избавиться от нее таким образом? Она упала бы на землю, и крайне маловероятно, что ее когда-нибудь нашли бы.
  – Готов возразить: убийца опасался, что его попутчики заметят, как он просовывает трубку в отверстие иллюминатора.
  – Понятно, – сказал Пуаро. – Он не побоялся поднести трубку к губам и произвести роковой выстрел, но побоялся, что люди увидят, как он избавляется от трубки!
  – Да, звучит нелепо, – согласился Джепп. – Однако, как бы то ни было, он спрятал трубку за подушку кресла, и это непреложный факт.
  Сыщик ничего не ответил.
  – И это вам о чем-нибудь говорит? – с любопытством спросил его Фурнье.
  Пуаро утвердительно наклонил голову.
  – Это наводит меня на определенные размышления.
  Вытащив машинальным движением из руки Джеппа чернильницу, которую тот, не замечая, наклонил так, что из нее могли вылиться чернила, и поставив ее на стол, Пуаро неожиданно вскинул голову.
  – A propos[709], у вас имеется подробный список личных вещей пассажиров, который я просил вас составить?
  
  Глава 8. Список
  – Я человек слова, – сказал инспектор Джепп.
  С ухмылкой он сунул руку в карман пиджака и достал несколько сложенных пополам листов с плотным печатным текстом.
  – Вот, пожалуйста. Здесь указано все, до последней мелочи! И хочу заметить, там фигурирует один весьма любопытный предмет… Мы поговорим с вами об этом после того, как вы ознакомитесь со списком.
  Пуаро развернул листы, положил их на стол и принялся изучать. Фурнье придвинулся к нему, заглянул ему через плечо и прочитал:
  «Джеймс Райдер
  Карманы. Льняной носовой платок с вышитой буквой «Д». Бумажник из свиной кожи, содержащий семь купюр по одному фунту, три визитки. Письмо от партнера Джорджа Эбермана, в котором выражается надежда на то, что «о ссуде удалось договориться, поскольку в противном случае мы окажемся в весьма затруднительном положении». Письмо, подписанное именем Моди, с приглашением встретиться следующим вечером в Трокадеро (дешевая бумага, безграмотный текст). Серебряный портсигар. Спичечный коробок. Авторучка. Связка ключей. Ключ от дверного «йельского» замка. Несколько английских и французских монет. Атташе-кейс. Стопка бумаг с договорами о сделках с цементом. Книга «Жизнь пустая чаша» (запрещенная в Англии). Упаковка таблеток «Моментальное исцеление простуды».
  Доктор Брайант
  Карманы. Два льняных носовых платка. Бумажник, содержащий 20 фунтов и 500 франков. Несколько французских и английских монет. Ежедневник. Портсигар. Зажигалка. Авторучка. Ключ от дверного «йельского» замка. Связка ключей. При нем. Флейта в футляре. Книги «Мемуары Бенвенуто Челлини» и «Les Maux de l’Oreille»[710].
  Норман Гейл
  Карманы. Шелковый носовой платок. Бумажник, содержащий 1 фунт и 600 франков. Несколько монет. Визитки двух французских фирм, изготавливающих стоматологические инструменты. Пустой спичечный коробок «Брайант & Мэй». Серебряная зажигалка. Курительная трубка. Резиновый кисет. Ключ от дверного «йельского» замка. Атташе-кейс. Белый полотняный плащ. Два маленьких стоматологических зеркальца. Стоматологические ватные шарики. Журналы «Ла Ви Паризьен», «Стрэнд мэгэзин», «Автомобиль».
  Арман Дюпон
  Карманы. Бумажник, содержащий 1000 франков и 10 фунтов. Очки в футляре. Французские монеты. Хлопчатобумажный носовой платок. Пачка сигарет. Спичечный коробок. Карты в коробке. Зубочистка. Атташе-кейс. Рукопись, адресованная Королевскому Азиатскому обществу. Немецкие публикации по археологии. Листы с рисунками гончарных изделий. Разукрашенные полые трубки (курдские, по словам владельца). Маленький плетеный поднос. Девять фотографий без рамок – все изображающие гончарные изделия.
  Жан Дюпон
  Карманы. Бумажник, содержащий 5 фунтов и 300 франков. Портсигар. Мундштук (из слоновой кости). Зажигалка. Авторучка. Два карандаша. Маленькая записная книжка. Письмо на английском от Л. Марринера с приглашением на ланч в ресторан в районе Тоттенхэм-Корт-роуд. Несколько французских монет.
  Дэниел Клэнси
  Карманы. Носовой платок (в чернильных пятнах). Авторучка (текущая). Бумажник, содержащий 4 фунта и 100 франков. Три газетные вырезки с сообщениями о недавно произошедших преступлениях (один случай отравления мышьяком и два случая присвоения чужого имущества). Два письма от риелторов с описанием сельского поместья. Ежедневник. Четыре карандаша. Перочинный нож. Три расписки в получении векселя и четыре неоплаченных счета. Письмо от «Гордона» на бланке парохода «Минотавр». Наполовину отгаданный кроссворд из «Таймс». Записная книжка с набросками сюжетов. Несколько итальянских, французских, швейцарских и английских монет. Счет отеля в Неаполе. Большая связка ключей. Карманы пальто. Рукописные фрагменты романа «Убийство на Везувии». Континентальный справочник Брэдшоу. Мяч для гольфа. Пара носков. Зубочистка. Счет из отеля в Париже.
  Мисс Керр
  Сумочка. Губная помада. Два мундштука (один из слоновой кости, один из нефрита). Пудреница. Портсигар. Спичечный коробок. Носовой платок. Два фунта. Несколько монет. Половина аккредитива. Ключи. Несессер из шагрени. Щетки, расчески. Маникюрный набор. Пакет, содержащий зубную щетку, губку, зубной порошок, мыло. Две пары ножниц. Пять писем от близких и друзей из Англии. Два романа издательства «Таушниц». Фотография двух спаниелей. Журналы «Вог» и «Гуд хаузкипинг».
  Мисс Грей
  Сумочка. Губная помада, румяна, пудреница. Ключ от дверного «йельского» замка. Карандаш. Портсигар. Мундштук. Спичечный коробок. Два носовых платка. Счет из отеля в Ле-Пине. Маленькая книжечка «Французские фразы». Бумажник, содержащий 100 франков и 10 сантимов. Несколько французских и английских монет. Одна фишка из казино на сумму 5 франков. Карманы дорожной куртки. Шесть открыток с видами Парижа, два носовых платка и шелковый шарф. Письмо, подписанное «Глэдис». Упаковка аспирина.
  Леди Хорбери
  Сумочка. Две губные помады, румяна, пудреница. Носовой платок. Три купюры по 1000 франков, 6 фунтов. Несколько французских монет. Кольцо с бриллиантом. Пять французских почтовых марок. Два мундштука. Зажигалка в коробке. Несессер. Полный комплект косметических средств. Маникюрный набор (золото). Маленькая бутылочка с этикеткой со сделанной чернилами надписью «Борный порошок».
  
  Когда Пуаро дошел до конца списка, Джепп ткнул пальцем в последний предмет.
  – Нашему парню не откажешь в смекалке. Он решил, что это не очень вяжется со всем остальным. Борный порошок, ха! Белый порошок в этой бутылочке – кокаин.
  Глаза Пуаро слегка округлились. Он медленно кивнул.
  – Вероятно, это имеет мало отношения к нашему делу, – сказал Джепп. – Но мне, наверное, не нужно убеждать вас в том, что женщина, употребляющая кокаин, вряд ли придерживается строгих моральных устоев. Мне кажется, эту леди вряд ли что-то остановит, если она чего-то захочет. Внешность обманчива. И все-таки я сомневаюсь, что у нее хватило бы духу совершить подобное, и, откровенно говоря, не понимаю, каким образом ей удалось бы сделать это. Вообще, это дело представляется мне головоломкой.
  Пуаро собрал листы со списком личных вещей пассажиров, еще раз ознакомился с их содержанием и со вздохом отложил в сторону.
  – Все указывает на одного человека, – сказал он. – И все же я не понимаю, почему, а главное, как он сделал это.
  Изумлению Джеппа не было предела.
  – Вы хотите сказать, что, прочитав этот список, поняли, кто является убийцей?
  – Думаю, да.
  Джепп вырвал у него листы и принялся просматривать их, передавая по одному Фурнье. Закончив, он воззрился на маленького бельгийца.
  – Вы не морочите мне голову, мусье Пуаро?
  – Нет-нет, что вы. Quelle idée![711]
  Француз, тоже закончив чтение, положил листы на стол.
  – Возможно, я просто глуп, но мне совершенно непонятно, каким образом этот список способен помочь нам продвинуться вперед в нашем расследовании.
  – Не сам по себе, но рассматриваемый в совокупности с некоторыми особенностями данного дела, – пояснил Пуаро. – Впрочем, может быть, я и не прав, абсолютно не прав.
  – Ну хорошо, – сказал Джепп, – изложите вашу версию. Очень любопытно послушать.
  Сыщик покачал головой:
  – Как вы сказали сами, это версия, всего лишь версия. Я надеялся найти в этом списке определенный предмет. Eh bien[712], я его нашел. Но, похоже, он указывает в неверном направлении. Не на того человека. Это значит, что предстоит большая работа. Мне еще многое непонятно. Я пока не вижу пути, который приведет к разгадке этой тайны. Есть лишь некоторые факты, выстраивающиеся в закономерном порядке. Вы этого не находите?.. Вижу, что нет. Тогда пусть каждый из нас действует в соответствии с собственными идеями. У меня нет уверенности – только подозрения…
  – По-моему, вы несете откровенную чушь, – сказал Джепп и поднялся с кресла. – Ладно, на сегодня хватит. Я работаю в Лондоне, вы, Фурнье, возвращаетесь в Париж, а чем займется наш мусье Пуаро?
  – Я хочу сопровождать месье Фурнье в Париж, более, чем когда-либо.
  – Более, чем когда-либо? Интересно, что за блажь пришла вам в голову.
  – Блажь? Ce ne pas joli, ça![713]
  Фурнье обменялся с Джеппом и Пуаро церемонным рукопожатием.
  – Желаю вам доброго вечера и благодарю вас за гостеприимство. А с вами мы встретимся завтра утром в Кройдоне.
  – Совершенно верно. À demain[714].
  – Будем надеяться, что никто не убьет нас en route[715], – сказал Фурнье.
  Два детектива отправились восвояси.
  Некоторое время Пуаро сидел словно в забытьи, затем поднялся, убрал следы беспорядка, опустошил пепельницы и расставил стулья. Подойдя к журнальному столику, он взял номер «Скетч» и принялся перелистывать его, пока не нашел то, что ему было нужно.
  «Два солнцепоклонника, – гласил заголовок. – Графиня Хорбери и мистер Раймонд Барраклаф в Ле-Пине». На фотографии были изображены смеющиеся мужчина и женщина в купальных костюмах, взявшиеся за руки.
  – Интересно, – вполголоса произнес Пуаро. – Можно было бы поработать в этом направлении… Да, можно было бы.
  
  Глава 9. Элиза Грандье
  Погода на следующий день стояла просто идеальная, и даже Эркюль Пуаро был вынужден признать, что его estomac[716] пребывает в полном порядке.
  Они летели рейсом 8.45 на самолете компании «Эр сервис», следовавшем в Париж. Кроме Пуаро и Фурнье, в салоне находились семь или восемь пассажиров. Француз решил воспользоваться полетом для проведения серии экспериментов. Он достал из кармана маленькую бамбуковую трубку и через определенные интервалы времени трижды подносил ее к губам, каждый раз направляя ее в определенную сторону. Сначала он сделал это, повернувшись назад и выглянув из-за спинки своего кресла, затем повернув голову немного вбок и, наконец, когда возвращался из туалета. И каждый раз он ловил на себе удивленный взгляд то одного, то другого пассажира. Во время третьего эксперимента, казалось, взоры всех пассажиров были обращены в его сторону.
  Разочарованный Фурнье опустился в свое кресло. Веселый вид Пуаро явно не принес ему облегчения.
  – Чему вы радуетесь, друг мой? Согласитесь, без следственных экспериментов обойтись нельзя.
  – Évidemment! Откровенно говоря, я восхищаюсь вашей скрупулезностью. Вы чрезвычайно наглядно сыграли роль убийцы с духовой трубкой. Результат очевиден. Все видели, что вы делали.
  – Не все.
  – В определенном смысле, не все. Каждый раз кто-то не видел вас. Но для успешного убийцы этого недостаточно. Вы должны быть уверены, что вас не увидит никто.
  – И в обычных условиях это невозможно, – сказал Фурнье. – Я придерживаюсь своей версии, согласно которой на борту «Прометея» должны были возникнуть необычные условия – психологический момент! Там непременно должен был возникнуть психологический момент, когда нечто привлекло внимание всех пассажиров.
  – Наш друг инспектор Джепп собирается провести подробный опрос по этому поводу.
  – Вы не согласны со мной, месье Пуаро?
  Поколебавшись несколько секунд, маленький бельгиец медленно произнес:
  – Я согласен с тем, что там возникла… должна была возникнуть психологическая причина, по которой никто не заметил убийства… Но мои мысли протекают в несколько ином направлении по сравнению с вашими. Я чувствую, что в данном деле зримые факты могут быть обманчивы. Закройте глаза, мой друг, вместо того, чтобы широко раскрывать их. Используйте внутреннее зрение. Заставьте работать серые клеточки своего мозга… Пусть они покажут вам, что случилось в действительности.
  Фурнье смотрел на него с любопытством.
  – Я не вполне понимаю вас, месье Пуаро.
  – Это потому, что вы делаете выводы на основании увиденного. Ничто так не вводит в заблуждение, как глаза.
  Покачав головой, француз развел руками.
  – Сдаюсь. Не понимаю, что вы имеете в виду.
  – Наш друг Жиро постоянно призывает вас не обращать внимания на мои причуды. «Действуйте энергично, – обычно говорит он. – Сидеть в кресле и размышлять – это метод старика, чьи лучшие времена остались в прошлом». А я говорю, что молодая гончая зачастую настолько увлеченно идет по следу, что опережает его… И след оказывается ложным. Надеюсь, вы поняли мой намек…
  После этих слов Пуаро откинулся на спинку кресла и закрыл глаза – возможно, чтобы немного поразмыслить, – но через пять минут он уже крепко спал.
  Прибыв в Париж, они сразу же направились на рю Жольетт, 3, на южный берег Сены. Дом, куда они пришли, ничем не выделялся среди соседних с ним зданий. Открывший дверь пожилой консьерж с мрачным видом поприветствовал Фурнье.
  – Опять полиция! Сплошные неприятности… В конце концов это испортит дому репутацию.
  Он повернулся и пошел в глубь дома, продолжая ворчать.
  – Пойдемте в офис мадам Жизель, – сказал Фурнье. – Он находится на втором этаже.
  Достав из кармана ключ, он объяснил, что французская полиция на всякий случай опечатала дверь в ожидании результатов расследования в Англии.
  – Боюсь, мы не найдем здесь ничего полезного для нас.
  Он снял печати, отпер дверь, и детективы во-шли внутрь. Офис мадам Жизель представлял собой маленькую, тесную комнату, в которой располагались стоявший в углу несколько старомодный сейф, письменный стол и несколько стульев с потертой обшивкой. Единственное окно было грязным и производило впечатление, будто его никогда не открывали.
  Оглядевшись, Фурнье пожал плечами.
  – Видите? – сказал он. – Ничего. Абсолютно ничего.
  Пуаро подошел к столу, сел за него, провел рукой по деревянной крышке и ее нижней поверхности, после чего взглянул на Фурнье.
  – Здесь имеется звонок, – сказал он.
  – Да, он проведен вниз, к консьержу.
  – Весьма разумная мера предосторожности. Клиенты мадам наверняка приходили порой в буйное состояние.
  Он открыл один ящик стола, затем другой. Они содержали канцелярские принадлежности – календарь, ручки, карандаши, – но никаких документов или личных вещей.
  Пуаро бегло просмотрел содержимое ящиков.
  – Не буду обижать вас, друг мой, тщательным обыском. Если б здесь что-то было, вы, я уверен, обязательно нашли бы.
  Он бросил взгляд на сейф.
  – Похоже, не самое надежное хранилище…
  – Немного устарел, – согласился Фурнье.
  – Он был пуст?
  – Да. Эта проклятая горничная все уничтожила.
  – Ах да, горничная… Доверенное лицо. Мы должны поговорить с ней. Эта комната, как вы сказали, ничего нам не даст. Очень интересно, не находите?
  – Что вы имеете в виду, месье Пуаро? Что находите интересным?
  – Я имею в виду, что эта комната выглядит совершенно безличной… И нахожу это интересным.
  – Едва ли она была сентиментальна, – сухо произнес Фурнье.
  Пуаро поднялся со стула.
  – Пойдемте, поговорим с этой в высшей степени преданной горничной.
  Элиза Грандье была невысокой полной женщиной среднего возраста с румяным лицом и маленькими проницательными глазками, которые она быстро переводила с Фурнье на его спутника и обратно.
  – Присядьте, мадемуазель Грандье, – предложил ей Фурнье.
  – Благодарю вас, месье. – Она села с невозмутимым видом.
  – Месье Пуаро и я вернулись сегодня из Лондона. Вчера началось расследование по делу о смерти мадам. Нет никаких сомнений в том, что мадам была отравлена.
  Горничная грустно покачала головой.
  – То, что вы говорите, ужасно, месье. Мадам отравили? Кому такое могло прийти в голову?
  – Именно это вы, вероятно, и сможете помочь нам выяснить, мадемуазель.
  – Разумеется, месье. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь полиции. Но мне ничего не известно – абсолютно ничего.
  – Вы знаете, что у мадам были враги? – резко спросил Фурнье.
  – Это неправда! Откуда у мадам могли взяться враги?
  – Бросьте, мадемуазель Грандье, – сухо произнес Фурнье. – Ростовщику нередко приходится сталкиваться… с определенными неприятностями.
  – Действительно, иногда клиенты мадам вели себя не очень благоразумно, – согласилась Элиза.
  – Устраивали сцены? Угрожали?
  Горничная покачала головой:
  – Нет-нет, ничего подобного. Угрожали вовсе не они. Они жаловались, плакали, умоляли, говорили, что не могут заплатить. – В ее голосе отчетливо прозвучали презрительные нотки.
  – Вероятно, мадемуазель, они просто не могли вернуть долг, – сказал Пуаро.
  Элиза Грандье пожала плечами:
  – Возможно. Это их дело! Обычно они в конце концов все-таки платили, – с нескрываемым удовлетворением произнесла она.
  – Мадам была довольно жестким, наверное, даже жестоким человеком, – заметил Фурнье.
  – Это вполне оправдано.
  – Вы не испытываете никакой жалости к жертвам?
  – Жертвы… Вы ничего не понимаете, – сбивчиво заговорила Элиза. – Разве есть необходимость в том, чтобы жить не по средствам, влезать в долги, а потом надеяться, что тебе их простят? Это просто неразумно! Мадам была честной, порядочной женщиной. Она давала в долг и рассчитывала получить свои деньги обратно. Это справедливо. У нее самой никогда не было долгов. Она всегда вовремя платила по счетам. И это неправда, будто она была жестокой! Мадам была доброй. Она всегда давала деньги «Маленьким сестрам бедняков», когда те обращались к ней. Она оказывала помощь благотворительным организациям. Когда жена Жоржа – консьержа – заболела, она оплатила ее лечение в больнице.
  Горничная замолчала. Ее лицо заливала краска гнева.
  – Вы ничего не понимаете, – повторила она. – Вы просто совсем не знали мадам.
  Фурнье немного подождал, пока уляжется ее негодование.
  – Вы сказали, что клиенты мадам обычно в конце концов платили. Вам известно, какими способами она вынуждала их делать это?
  Элиза снова пожала плечами:
  – Я ничего не знаю, месье. Абсолютно ничего.
  – Вы знали достаточно для того, чтобы сжечь документы мадам.
  – Я следовала ее инструкциям. Мадам сказала, что, если с нею произойдет несчастный случай или она заболеет и умрет где-нибудь вдали от дома, я должна сжечь ее деловые бумаги.
  – Те, что хранились в сейфе на первом этаже?
  – Совершенно верно. Ее деловые бумаги.
  – И они находились в этом сейфе?
  На щеках Элизы вновь проступил румянец. Она была явно раздражена такой настойчивостью.
  – Я выполняла инструкции мадам, – упрямо повторила она.
  – Это понятно, – сказал Пуаро с улыбкой. – Но в сейфе бумаг не было. Ведь так, не правда ли? Этот сейф давно устарел, его мог бы открыть даже любитель. Бумаги хранились где-то в другом месте – может быть, в спальне мадам?
  Элиза помялась.
  – Да, это правда. Мадам всегда говорила клиентам, что бумаги хранятся в сейфе, а сама держала их в своей спальне.
  – Вы нам покажете, в каком именно месте?
  Элиза поднялась с кресла и направилась к двери. Мужчины последовали за ней. Спальня представляла собой комнату средних размеров и была настолько плотно заставлена украшенной орнаментом тяжелой мебелью, что перемещение по ней стоило немалого труда. В одном углу стоял огромный старомодный шкаф. Элиза подняла крышку и вынула старомодное шерстяное платье из альпаки с шелковой нижней юбкой. На внутренней стороне платья был пришит глубокий карман.
  – Вот здесь, месье, – сказала горничная. – Они хранились в большом запечатанном конверте.
  – Вы мне об этом ничего не говорили, когда я допрашивал вас два дня назад, – резко произнес Фурнье.
  – Прошу прощения, месье. Вы спросили меня, где находятся бумаги, которые должны храниться в сейфе, и я ответила, что сожгла их. Я сказала правду, а где именно они хранились, вы не спрашивали.
  – В самом деле, – согласился Фурнье. – Видите ли, мадемуазель, эти бумаги нельзя было сжигать.
  – Я выполнила распоряжение мадам, – угрюмо произнесла Элиза.
  – Понимаю, вы действовали из лучших побуждений, – сказал Фурнье примирительным тоном. – А теперь я хочу, мадемуазель, чтобы вы меня очень внимательно выслушали. Мадам была убита — возможно, лицом или лицами, о которых она знала нечто, что могло бы повредить их репутации, стань эта информация достоянием гласности. Она содержалась в этих самых бумагах, которые вы сожгли. Я задам вам вопрос, мадемуазель, но вы не спешите и хорошо подумайте, прежде чем отвечать. Возможно – на мой взгляд, это вполне вероятно и понятно, – вы просмотрели эти бумаги перед тем, как предали их огню. Если это так, вам не будет предъявлено какое-либо обвинение. Напротив, любая информация, которую вы узнали, может сослужить большую службу полиции и помочь ей привлечь преступника к ответственности. Таким образом, мадемуазель, вы можете смело говорить правду. Ознакомились ли вы с содержанием бумаг перед тем, как сожгли их?
  – Нет, месье. Я даже не видела их, поскольку сожгла конверт, не распечатывая его.
  
  
  Глава 10. Маленькая черная книжка
  Несколько мгновений Фурнье пристально смотрел на горничную и, удостоверившись в том, что она говорит правду, отвернулся в сторону с выражением глубокого разочарования на лице.
  – Очень жаль, – сказал он. – Вы вели себя достойно, мадемуазель, но тем не менее очень жаль.
  – Ничем не могу помочь вам, месье. Мне тоже очень жаль.
  Фурнье сел и достал из кармана записную книжку.
  – Во время первого допроса, мадемуазель, вы сказали, что не знаете имен клиентов мадам. А теперь рассказываете, что они плакали и молили о милосердии… Следовательно, вам что-то известно о клиентах мадам Жизель?
  – Позвольте объяснить, месье. Мадам никогда не упоминала имена и никогда не говорила о делах. Но мне не раз приходилось слышать ее комментарии.
  Пуаро подался вперед:
  – Вы не могли бы привести пример, мадемуазель?
  – Дайте вспомнить… Ах да. Однажды мадам получила письмо. Вскрывает конверт, читает, смеется, а потом говорит: «Вы хнычете, распускаете слюни, моя прекрасная леди. Все равно вам придется заплатить». В другой раз она сказала: «Вот идиоты! Думают, я буду давать им крупные суммы без надлежащей гарантии. Знание – гарантия, Элиза. Знание – сила».
  – Вы видели кого-нибудь из клиентов мадам, приходивших сюда?
  – Нет, месье, никогда. Они всегда поднимались на второй этаж, к тому же приходили затемно.
  – Мадам находилась в Париже, перед тем как отправилась в Англию?
  – Она вернулась в Париж только за день до этого.
  – И где же она была?
  – Она уезжала на две недели в Довиль, Ле-Пине, Пари-Пляж и Вимрё. Это ее обычный сентябрьский маршрут.
  – А теперь вспомните, мадемуазель, не говорила ли она что-нибудь, что могло бы быть полезным для нашего расследования?
  Поразмыслив несколько секунд, Элиза покачала головой:
  – Нет, месье. Не могу припомнить ничего такого. Мадам пребывала в хорошем настроении. Дела, по ее словам, шли хорошо. Ее поездка оказалась весьма удачной. Она поручила мне позвонить в «Юниверсал эйрлайнс» и забронировать билет в Англию на следующий день. На утренний рейс все билеты были проданы, и я забронировала билет на двенадцатичасовой рейс.
  – Она говорила, зачем едет в Англию? В этой поездке была какая-то срочная необходимость?
  – О нет, месье. Мадам ездила в Англию довольно часто. Обычно она извещала меня об отъезде за день.
  – В тот вечер к ней приходил кто-нибудь из клиентов?
  – Кажется, один клиент приходил, месье, но я не уверена… Возможно, Жорж скажет вам точнее. Мне мадам ничего не говорила.
  Фурнье достал из кармана несколько фотографий – главным образом снимки свидетелей, покидающих зал коронерского суда, сделанные репортерами.
  – Узнаете кого-нибудь из них, мадемуазель?
  Внимательно изучив фотографии, Элиза покачала головой.
  – Нет, месье.
  – Нужно показать их также и Жоржу.
  – Конечно, месье. Правда, у Жоржа, к сожалению, не очень хорошее зрение.
  Фурнье поднялся с кресла.
  – Хорошо, мадемуазель, разрешите откланяться. Подумайте, все ли вы сказали нам, не упустили ли что-нибудь из вида.
  – А что я могла упустить из вида? – Элиза выглядела откровенно расстроенной.
  – Все понятно. Пойдемте, месье Пуаро… Прошу прощения, вы что-то ищете?
  Маленький бельгиец действительно расхаживал по комнате, глядя по сторонам.
  – Да, – ответил он. – Я ищу то, чего не вижу.
  – Что именно?
  – Фотографии. Фотографии родственников мадам Жизель, членов ее семьи.
  Элиза покачала головой:
  – У мадам не было семьи. И вообще никого на целом свете.
  – У нее была дочь, – неожиданно сказал Пуаро.
  – Да, это так. У нее была дочь. – Элиза вздохнула.
  – Но здесь нет ее фотографии, – не унимался Пуаро.
  – Месье не понимает. Мадам действительно имела дочь, но это было давно. По-моему, в последний раз она видела ее, когда та была младенцем.
  – Как такое могло быть? – удивленно спросил Фурнье.
  Элиза беспомощно развела руками:
  – Не знаю. Мадам была тогда молода. Я слышала, в молодости она была красивой. Красивой и бедной. Неизвестно, была она замужем или нет. Я думаю, нет. Судьба ее дочери была каким-то образом устроена. Что касается мадам, она переболела оспой и едва не умерла. Когда она выздоровела, вместе с болезнью ушла и ее красота. Больше в ее жизни не было ни безумств, ни романтических увлечений. Мадам стала деловой женщиной.
  – Но она оставила деньги дочери?
  – И правильно сделала. Кому еще оставлять деньги, как не собственной кровиночке? Кровь гуще воды, а мадам не имела даже друзей. Она всегда была одна. Ее страстью стали деньги. Но тратила она очень мало. Роскошь ее совсем не прельщала.
  – Она оставила вам наследство. Вы знаете об этом?
  – Да. Мне сообщили об этом. Мадам всегда отличалась щедростью. Каждый год выдавала мне, помимо зарплаты, очень приличную сумму… Я чрезвычайно благодарна ей.
  – Хорошо, – сказал Фурнье. – Мы уходим. По пути я еще переговорю с Жоржем.
  – Вы не станете возражать, друг мой, если я присоединюсь к вам через пять минут? – спросил Пуаро.
  – Как вам будет угодно.
  Фурнье вышел за дверь.
  Сыщик еще раз обошел комнату, затем сел в кресло и посмотрел на Элизу. Под его пронзительным взглядом горничная беспокойно зашевелилась.
  – Месье желает знать что-то еще?
  – Мадемуазель Грандье, – медленно произнес Пуаро, – вы знаете, кто убил вашу хозяйку.
  – Нет, месье. Клянусь Богом.
  Ее слова звучали искренне. Посмотрев на нее испытующе, Пуаро наклонил голову.
  – Bien. Допустим. Но знать – одно, а подозревать – другое. У вас есть какое-либо предположение – только предположение, – кто мог сделать это?
  – Ни малейшего представления, месье. Я уже говорила об этом полицейскому инспектору.
  – Вы могли сказать ему одно, а мне – другое.
  – Почему вы так решили, месье? Зачем мне это нужно?
  – Потому, что отвечать на вопросы полицейского инспектора – одно, а на вопросы частного лица – другое.
  – Да, – согласилась Элиза. – Это правда.
  По ее лицу пробежала тень сомнения. Судя по всему, она о чем-то напряженно думала. Пристально глядя на нее, Пуаро подался вперед.
  – Сказать вам кое-что, мадемуазель Грандье? Это часть моей работы – не верить ничему, что мне говорят. Ничему, что не подтверждено доказательствами. Я не подозреваю сначала одного человека, потом другого. Я подозреваю всех. Любой, кто имеет то или иное отношение к преступлению, рассматривается мною в качестве потенциального преступника до того самого момента, когда я получаю доказательство его невиновности.
  Элиза Грандье гневно воззрилась на него.
  – Вы хотите сказать, что подозреваете меня… в убийстве мадам? Это уже слишком! Как вам только могла прийти в голову столь чудовищная мысль?
  Она задыхалась от возмущения. Ее объемистая грудь ритмично вздымалась и опускалась.
  – Нет-нет, мадемуазель Элиза, я вовсе не подозреваю вас. Убийца мадам находится среди пассажиров самолета. Стало быть, вы к этому непричастны. Но вы могли быть пособником преступника. Вы могли сообщить кому-то подробности путешествия мадам.
  – Клянусь вам, ничего подобного я не делала!
  Некоторое время Пуаро смотрел на нее, не произнося ни слова, затем наконец кивнул.
  – Я верю вам. Но вы все-таки что-то скрываете. Да-да, скрываете! Послушайте, что я вам скажу. Расследуя уголовные дела, я постоянно сталкиваюсь с одним и тем же феноменом: каждый свидетель что-нибудь утаивает. Иногда – довольно часто – это что-нибудь совершенно невинное, никак не связанное с преступлением. И все равно, я повторяю, что-нибудь, да утаивает. То же самое и с вами. Не отрицайте! Я – Эркюль Пуаро и знаю, что говорю. Когда мой друг месье Фурнье спросил, уверены ли вы, что ничего не упустили из вида, вас это явно обеспокоило. Вы ответили машинально, уклончиво. И опять, когда я сказал, что вы могли бы сообщить мне сведения, которые не пожелали сообщать полиции, повторилось то же самое. Вы встревожились и задумались. Стало быть, вам что-то известно. Мне необходимо знать, что именно.
  – Это не имеет никакого значения.
  – Возможно. И тем не менее скажите мне, пожалуйста. – Увидев, что горничная колеблется, Пуаро поспешил добавить: – Не забывайте, я не из полиции.
  – Месье, – сказала Элиза наконец, – я нахожусь в затруднительном положении, поскольку не знаю, как к этому отнеслась бы мадам.
  – Вспомните поговорку: «Один ум хорошо, а два лучше». Не хотите посоветоваться со мною? Давайте вместе поразмыслим над этим.
  С лица женщины не сходило выражение сомнения.
  – Я все понимаю, Элиза, – сказал Пуаро с улыбкой. – Эти колебания связаны с вашей преданностью покойной хозяйке, не так ли?
  – Совершенно верно, месье. Мадам доверяла мне. Я всегда строго выполняла ее инструкции.
  – Вы были благодарны ей за какую-то большую услугу, которую она вам оказала?
  – Месье слишком торопится… Да, в самом деле. Я не собираюсь скрывать это. Меня обманули, украли все мои сбережения, и я осталась одна с ребенком. Мадам проявила ко мне необычайную доброту. Она отдала моего ребенка на воспитание хорошим, порядочным людям, содержавшим ферму. Тогда-то она и сказала мне, что у нее есть дочь.
  – Она называла возраст дочери, говорила, где она находится, рассказывала какие-либо подробности?
  – Нет, месье. По ее словам, та часть жизни осталась в прошлом, и она поставила на ней крест. Так будет лучше, сказала мадам. Девочка ни в чем не нуждалась и должна была получить хорошее воспитание, образование и профессию. А после смерти мадам ей достались бы все ее деньги.
  – Больше она ничего не говорила о своей дочери или ее отце?
  – Нет, месье. Но мне кажется…
  – Говорите, мадемуазель Элиза.
  – Это только предположение, вы понимаете…
  – Разумеется.
  – Мне кажется, отцом ребенка был англичанин.
  – У вас имелись определенные основания так считать?
  – Ничего определенного. Просто, когда мадам говорила об англичанах, в ее голосе звучала горечь. Кроме того, похоже, ей доставляло особое удовольствие, когда в зависимость к ней попадали английские клиенты. Но это только впечатление…
  – Да, но оно может оказаться очень полезным. Оно открывает возможности… А ваш ребенок, мадемуазель Элиза? Кто у вас, мальчик или девочка?
  – Девочка, месье. Но она умерла – пять лет назад.
  – О, примите мои соболезнования.
  Последовала пауза.
  – И все же, мадемуазель Элиза, что же это, о чем вы так упорно не хотите говорить?
  Женщина поднялась с кресла и вышла из комнаты. Через несколько минут она вернулась, держа в руке потрепанную черную записную книжку.
  – Это записная книжка мадам. Она всегда и всюду брала ее с собой. Собираясь в этот раз в Англию, она не смогла найти ее. После отъезда мадам я нашла книжку – та завалилась за изголовье кровати. Я отнесла ее в свою комнату, чтобы потом отдать мадам. Узнав о ее смерти, я сожгла бумаги, но книжку оставила. В отношении ее у меня не было никаких инструкций.
  – Когда вы узнали о смерти мадам?
  Элиза задумалась.
  – Вы узнали об этом от полиции, не так ли? – продолжал Пуаро. – Они пришли, произвели осмотр комнаты мадам, увидели пустой сейф, и вы сказали им, что сожгли бумаги. Но в действительности вы сожгли их позже.
  – Это правда, месье, – призналась Элиза. – Пока они рылись в сейфе, я незаметно вынула бумаги из шкафа, а потом сказала им, что сожгла их. В конце концов, это было близко к истине. Я сожгла бумаги при первой же возможности. Понимаете теперь, месье, в чем затруднительность моего положения? Я не могла не выполнить распоряжение мадам. Вы не заявите в полицию? У меня могут возникнуть серьезные проблемы.
  – Я верю, мадемуазель Элиза, что вы руководствовались самыми благими намерениями. И все же, понимаете, жаль… очень жаль. Однако нет смысла сожалеть о том, что уже невозможно исправить. Я не вижу никакой необходимости в том, чтобы сообщать славному месье Фурнье точное время уничтожения бумаг. А теперь давайте посмотрим, содержится ли в этой книжке что-нибудь полезное для нас.
  – Не думаю, месье, – сказала Элиза, покачав головой. – Это личные записи мадам. Одни цифры. Без документов они не имеют никакого смысла.
  Она неохотно протянула книжку Пуаро. Тот взял ее и перелистал. Страницы были исписаны наклонными строчками, выполненными карандашом и похожими друг на друга. За номером следовали пояснительные слова. Например: «СХ 256. Жена полковника. Находится в Сирии. Полковые фонды»; «GF 342. Французский представитель. Связь с аферой Ставиского». Всего подобных записей было около двадцати. В конце книжки фигурировали даты и места, вроде: «Ле-Пине, понедельник, казино, 10.30, отель «Савой», 5 часов»; «АВС. Флит-стрит, 11 часов». Эти письмена казались незавершенными и больше походили на памятки, нежели на настоящие записи о деловых встречах.
  Элиза озабоченно смотрела на Пуаро.
  – Это имеет смысл только для мадам, месье, и больше ни для кого.
  Пуаро закрыл книжку и сунул ее в карман.
  – Она может представлять большую ценность, мадемуазель. Вы поступили весьма благоразумно, отдав ее мне. И пусть ваша совесть будет чиста. Ведь мадам не приказывала вам сжечь эту книжку?
  – В самом деле… – Ее лицо немного просветлело.
  – Следовательно, если у вас не было в отношении книжки никаких инструкций, ваш долг передать ее полиции. Я договорюсь с месье Фурнье, чтобы к вам не было претензий по поводу того, что вы не сделали этого раньше.
  – Месье очень добр.
  – А теперь я присоединюсь к моему коллеге… Да, и последний вопрос. Бронируя билет на самолет для мадам Жизель, вы звонили на аэродром Ле-Бурже или в офис авиакомпании?
  – Я звонила в офис компании «Юниверсал эйрлайнс», месье.
  – Насколько мне известно, он находится на бульваре Капуцинок[717]?
  – Совершенно верно, месье. Бульвар Капуцинок, двести пятьдесят четыре.
  Пуаро записал номер в свою записную книжку, после чего, дружески кивнув женщине, вышел из комнаты.
  
  
  Глава 11. Американец
  Фурнье беседовал с Жоржем. Детектив был явно раздражен.
  – Все полицейские одинаковы, – ворчал старик низким, хриплым голосом. – Снова и снова задают один и тот же вопрос… На что они рассчитывают? Что рано или поздно человек вместо правды начнет говорить ложь? Разумеется, такую ложь, которая устроила бы этих господ.
  – Мне нужна правда, а не ложь.
  – Очень хорошо. Я и говорю вам правду. Да, вечером, накануне отъезда мадам в Англию, к ней приходила женщина. Вы показываете мне фотографии и спрашиваете, узнаю ли я на одной из них эту женщину. Повторяю еще раз: у меня уже не столь хорошее зрение, как раньше; опять-таки, было довольно темно, к тому же я не присматривался. Я не узнал эту женщину. Если б я столкнулся с ней лицом к лицу, то и тогда, наверное, не узнал бы ее. Говорю вам это уже в четвертый или пятый раз.
  – И вы даже не можете вспомнить, какой она была – высокого или низкого роста, темноволосой или светловолосой, молодой или пожилой? В это верится с трудом. – В голосе Фурнье прозвучали раздраженные саркастические нотки.
  – Можете не верить. Мне все равно. Не очень-то приятно иметь дело с полицией. Какой стыд! Если б мадам не погибла в самолете, вы, вероятно, заподозрили бы, что это я, Жорж, отравил ее… У полицейских всегда так.
  Пуаро предвосхитил гневную отповедь со стороны Фурнье, положив ему руку на плечо.
  – Будет вам, старина. Желудок требует своего. Простой, но сытный обед – вот мое предложение. Скажем, омлет с шампиньонами, морской язык по-нормандски, сыр из Пор-Салю и красное вино. Какое предпочитаете?
  Фурнье бросил взгляд на часы.
  – В самом деле, – сказал он, – уже час. Столько времени потратили на разговоры с этим… – Он с яростью посмотрел на Жоржа.
  Пуаро ободряюще улыбнулся старику.
  – Все понятно, – сказал он. – Безымянная женщина не была ни высокой, ни низкой, ни светловолосой, ни темноволосой, ни худой, ни полной. Но вы, по крайней мере, могли бы сказать нам: она была эффектна?
  – Эффектна? – обескураженно переспросил Жорж.
  – Вот и ответ на мой вопрос, – сказал Пуаро. – Она была эффектна. И мне представляется, мой друг, она хорошо смотрелась бы в купальном костюме.
  Жорж смотрел на него в недоумении.
  – В купальном костюме? При чем здесь купальный костюм?
  – Просто я думаю, что в купальном костюме очаровательная женщина должна выглядеть еще более очаровательной. Вы не согласны? Взгляните-ка вот на это.
  Он протянул ему лист, вырванный из журнала «Скетч».
  Взяв его и рассмотрев, старик вздрогнул. Последовала короткая пауза.
  – Вы согласны со мной, не так ли? – спросил Пуаро.
  – Выглядят неплохо, эти две. Если б на них вообще ничего не было, это мало что изменило бы.
  – Это потому, что мы открыли для себя благотворное влияние солнечных лучей на кожу.
  Хрипло рассмеявшись, Жорж со снисходительным видом отвернулся в сторону, а Пуаро и Фурнье вышли на залитую солнцем улицу.
  За обедом, меню которого составляли блюда, упомянутые Пуаро, детектив достал из кармана маленькую черную записную книжку.
  Фурнье пребывал в сильном возбуждении, разражаясь гневными тирадами в адрес Элизы. Бельгиец спорил с ним.
  – Это естественно, вполне естественно. Слово «полиция» всегда вызывает страх у представителей низших классов – во всех странах.
  – И в этом ваше преимущество, – заметил Фурнье. – Частный сыщик способен получить от свидетелей больше информации, нежели сотрудник полиции. Однако и у представителей государственных органов имеется свое преимущество. За нами стоит хорошо организованная и отлаженная система.
  – Так давайте сотрудничать на пользу общего дела, – сказал с улыбкой Пуаро. – Этот омлет восхитителен.
  В перерыве между омлетом и морским языком Фурнье перелистал черную книжку, после чего сделал запись в своем блокноте. Подняв голову, он взглянул на Пуаро.
  – Вы ведь прочитали все это?
  – Нет, лишь бегло просмотрел. Вы позволите? – Он взял у Фурнье книжку.
  Когда им принесли сыр, Пуаро положил книжку на стол, и их глаза встретились.
  – Там имеются определенные записи… – заговорил француз.
  – Пять, – уточнил Пуаро.
  – Согласен – пять.
  CL 52. Жена английского пэра. Муж.
  RT 362. Доктор. Харли-стрит.
  MR 24. Поддельные древности.
  XVB 724. Англичанин. Растрата.
  GF 45. Попытка убийства. Англичанин.
  
  – Превосходно, друг мой, – сказал Пуаро. – Наши головы работают на удивление синхронно. Похоже, из всех записей, содержащихся здесь, только эти пять записей могут иметь какое-то отношение к пассажирам самолета. Давайте рассмотрим их по очереди.
  – Жена английского пэра. Муж, – произнес Фурнье. – Это может относиться к леди Хорбери, которая, насколько я понимаю, чрезвычайно азартна. Вполне возможно, она заняла деньги у мадам Жизель. Клиенты мадам, как правило, принадлежат именно к этому типу. Слово муж может иметь одно из двух значений. Либо мадам Жизель рассчитывала получить долг с ее мужа, либо она угрожала леди Хорбери, что откроет ему некую компрометирующую ее тайну.
  – Совершенно верно, – согласился Пуаро. – Обе эти версии в высшей степени вероятны. Лично я отдаю предпочтение второй и готов биться об заклад, что женщиной, посещавшей мадам Жизель накануне ее отъезда, была леди Хорбери.
  – Вы так считаете?
  – Да. И, думаю, вы считаете точно так же. Мне кажется, наш консьерж проявил рыцарское благородство. Его упорное нежелание вспоминать какие-либо детали внешности визитерши весьма красноречиво. Леди Хорбери очень привлекательная женщина. Кроме того, он вздрогнул – едва заметно, – когда я показал ему ее фотографию в купальном костюме из «Скетча». Да, к мадам Жизель в тот вечер приходила леди Хорбери.
  – Она последовала за нею в Париж из Ле-Пине, – медленно произнес Фурнье. – Похоже, ее положение было отчаянным.
  – Да. Очень может быть.
  Француз взглянул на него с любопытством.
  – Но это не согласуется с вашими идеями, не так ли?
  – Друг мой, я убежден в одном: неопровержимая улика указывает не на того человека… Пока я блуждаю в потемках. Моя улика неопровержима, и все же…
  – Вы не хотели бы поделиться со мной, что это за улика? – спросил Фурнье.
  – Нет, поскольку я могу быть не прав – абсолютно не прав, – и тем самым ввести вас в заблуждение. Пусть каждый из нас действует в соответствии со своими идеями. Итак, продолжим. Что там дальше?
  – RT 362. Доктор. Харли-стрит, – прочитал Фурнье.
  – Возможно, речь идет о докторе Брайанте. В отношении его у нас ничего особенного нет, но этой линией в расследовании пренебрегать нельзя.
  – Этим, безусловно, займется инспектор Джепп.
  – И я тоже, – сказал Пуаро.
  – MR 24. Поддельные древности, – продолжил читать Фурнье. – Предположение, прямо скажем, сомнительное, но данная запись может относиться к Дюпонам. В это трудно поверить – ведь месье Дюпон всемирно известный археолог с безупречной репутацией…
  – Что значительно облегчало ему дело, – заметил Пуаро. – Вспомните, мой дорогой Фурнье, какой безупречной репутацией пользовались и какое восхищение вызывали многие из выдающихся мошенников – до тех пор, пока их не уличали в мошенничестве!
  – В самом деле, – со вздохом согласился Фурнье.
  – Безупречная репутация – это первое, что необходимо мошеннику для успешного осуществления своей деятельности. Интересная мысль… Однако же продолжим.
  – XVB 724. Англичанин. Растрата. Весьма неопределенно…
  – Да, мало о чем говорит, – согласился Пуаро. – Кто растратчик? Адвокат? Банковский служащий? Кто-то, кто имеет отношение к коммерческой деятельности. Едва ли это писатель, стоматолог или доктор. К данной категории принадлежит только мистер Райдер. Он мог растратить деньги и потом занять их у мадам Жизель, чтобы скрыть свое преступление. Что касается последней записи – GF 45. Попытка убийства. Англичанин, – она открывает перед нами широкое поле для предположений. Писатель, стоматолог, бизнесмен, стюард, ассистентка парикмахера, леди – любой из них может быть GF 45. Из этого списка исключаются лишь Дюпоны – в силу их национальной принадлежности.
  Пуаро подозвал жестом официанта и попросил счет.
  – Куда вы сейчас, друг мой? – осведомился он.
  – В управление. Возможно, там есть для меня новости.
  – Хорошо. Я поеду с вами, а потом проведу собственное небольшое расследование, и, возможно, вы поможете мне.
  В управлении сыскной полиции Пуаро возобновил знакомство с начальником управления, с которым встречался несколькими годами ранее в ходе одного из своих расследований. Месье Жиль был сама любезность.
  – Чрезвычайно рад, что вы заинтересовались этим делом, месье Пуаро.
  – Преступление свершилось у меня под носом, месье Жиль. Это самое настоящее оскорбление, согласитесь. Эркюль Пуаро проспал убийство!
  Начальник управления сочувственно покачал головой.
  – Ох уж эти самолеты! В плохую погоду они очень неустойчивы. Меня самого не раз укачивало в полете.
  – Понятно, почему болтанка воздействует на желудок, – сказал Пуаро. – Но каким образом пищеварительная система влияет на работу мозга? Когда меня начинает укачивать, я, Эркюль Пуаро, превращаюсь в существо без серых клеточек – в простого представителя человеческой расы с уровнем интеллекта ниже среднего! Это весьма прискорбно, но это факт… Между прочим, как поживает мой славный друг Жиро?
  Оставив без внимания слова «между прочим», месье Жиль ответил, что Жиро продолжает продвижение по карьерной лестнице.
  – Чрезвычайно усерден. Его энергия поистине неисчерпаема.
  – Он всегда был таким. Постоянно носился взад и вперед. Ползал на четвереньках. Вездесущий человек. Ни на секунду не останавливался, чтобы поразмыслить.
  – Ах, месье Пуаро, это ваш пунктик. Вам ближе такие люди, как Фурнье. Он последователь новой школы – психология и все такое прочее… Это должно вам нравиться.
  – Так оно и есть.
  – Он хорошо знает английский, поэтому-то мы и послали его в Кройдон помочь им разобраться в этом деле. Очень интересное дело, месье Пуаро. Мадам Жизель была одной из самых известных женщин в Париже. И обстоятельства ее смерти весьма необычны. Отравленный дротик, выпущенный из духовой трубки на борту самолета! Неужели подобное возможно, спрашиваю я вас?
  – Именно! – воскликнул Пуаро. – Именно! Вы попали в самую точку! А вот и наш замечательный месье Фурнье… Вижу, у вас есть новости.
  Меланхоличное лицо Фурнье хранило серьезное выражение. Он был явно чем-то взволнован.
  – Да, действительно. Греческий торговец антиквариатом Зеропулос сообщил о том, что за три дня до убийства продал духовую трубку и дротики. Я предлагаю, месье… – он почтительно наклонил голову в сторону своего шефа, – допросить этого человека.
  – Непременно. Месье Пуаро отправится с вами?
  – Если не возражаете, – сказал маленький бельгиец. – Это интересно. Очень интересно.
  Магазин Зеропулоса находился на рю Сент-Оноре. В нем имелся большой ассортимент персидской глиняной посуды, несколько бронзовых изделий из Луристана[718], индийские украшения, шелковые и расшитые ткани из многих стран, жемчуг и дешевые египетские товары. В таком магазине можно было заплатить миллион франков за предмет стоимостью полмиллиона или десять франков за предмет стоимостью пятьдесят сантимов. Его клиентами являлись главным образом американские туристы, специалисты и любители древностей.
  Зеропулос – невысокий мужчина плотного телосложения с маленькими черными глазками – оказался весьма словоохотливым. Джентльмены из полиции? Он очень рад видеть их у себя. Может быть, они хотят пройти в офис? Да, он продал духовую трубку из Южной Америки.
  – Понимаете, джентльмены, я продаю всего понемногу. У меня есть определенные специализации. Одна из них – Персия. Месье Дюпон – уважаемый месье Дюпон – может замолвить за меня слово. Он сам часто приходит ко мне посмотреть мою коллекцию – мои новые приобретения, – чтобы высказать свое мнение по поводу предметов, вызывающих сомнение. Что за человек! Какая эрудиция! Какой глаз! Какое чутье!.. Но я отклонился от темы. У меня есть коллекция – моя бесценная коллекция, – которую знают все специалисты; и, говоря откровенно, джентльмены, есть, скажем так, барахло. Отовсюду – из Индии, из Японии, с Борнео… Не имеет значения. Обычно я не устанавливаю фиксированные цены на эти предметы. Если кто-нибудь проявляет интерес, я назначаю завышенную цену, потом, естественно, снижаю ее вдвое и все равно получаю приличную прибыль! А покупаю я эти предметы у матросов – как правило, по очень низкой цене.
  Месье Зеропулос перевел дух, после чего продолжил многоречивые излияния, проникшись ощущением собственной значимости и явно довольный собой.
  – Эту духовую трубку и дротики я приобрел давно – года два назад. Они были выставлены вон на том блюде, вместе с ожерельем из раковин каури, индейским головным убором, деревянным идолом и жадеитовыми бусами. Никто не обращал на них никакого внимания, пока не пришел этот американец и не поинтересовался, что это такое.
  – Американец? – переспросил Фурнье.
  – Да-да, американец – несомненно, американец. Не самый лучший тип американца. Из тех, которые ничего не смыслят и лишь стремятся привезти домой какую-нибудь диковинку. Которые обогащают продавцов дешевых бус в Египте и скупают скарабеев, изготовленных где-нибудь в Чехословакии. Я сразу понял, что он собой представляет, и рассказал ему о нравах и обычаях некоторых племен, а также о смертельных ядах, которые они используют. Я сказал ему, что такие необычные предметы крайне редко поступают на рынок. Он спросил их цену, и я назвал ее. Она была не столь высокой, как обычно (увы, у них в разгаре депрессия!). К моему изумлению, он не стал торговаться и сразу выложил требуемую сумму. Какая жалость! Я мог бы запросить больше… Завернув трубку и дротики в бумагу, я отдал их ему, и он ушел. Вот и все. Однако, прочитав в газете об этом поразительном убийстве, я задумался, долго размышлял, а потом обратился в полицию.
  – Мы очень признательны вам, месье Зеропулос, – сказал Фурнье. – Вы узнали бы эту духовую трубку и дротик? В настоящий момент они находятся в Лондоне, как вы понимаете, но вам будет предоставлена возможность опознать их.
  – Трубка была вот такой длины. – Торговец раздвинул руки, показывая длину трубки. – И толщиной с эту ручку. Светлоокрашенная. К ней прилагались четыре дротика. Они представляли собой длинные заостренные шипы с обес-цвеченными кончиками и легким оперением из красного шелка.
  – Красный шелк? – неожиданно переспросил Пуаро.
  – Да, месье. Вишнево-красный, немного выцветший.
  – Это любопытно, – заметил Фурнье. – Вы уверены, что ни один из них не имел черно-желтого оперения?
  – Черно-желтое? Нет, месье. – Грек покачал головой.
  Фурнье заметил, как по лицу Пуаро скользнула удовлетворенная улыбка. Интересно, подумал он, почему: потому, что Зеропулос, по его мнению, лгал, или же существовала какая-то иная причина?
  – Вполне возможно, – сказал Фурнье, – что эта духовая трубка не имеет никакого отношения к данному делу. Вероятность – примерно один шанс из пятидесяти. Тем не менее мне хотелось бы иметь как можно более подробное описание этого американца.
  Зеропулос развел руками.
  – Это был просто американец. Гнусавил. Не говорил по-французски. Жевал резинку. Очки в оправе из черепахового панциря. Высокий, не очень пожилой.
  – Волосы светлые или темные?
  – Трудно сказать. Он был в шляпе.
  – Вы узнали бы его, если б увидели снова?
  Лицо Зеропулоса выразило сомнение.
  – Не знаю. Ко мне приходит столько американцев… Ничего примечательного или запоминающегося в нем не было.
  Фурнье показал ему фотографии, но Зеропулос никого не узнал.
  – По-моему, это напоминает погоню за призраком, – сказал француз, когда они вышли на улицу.
  – Возможно, – согласился Пуаро. – Но я так не считаю. Ценники имели ту же форму, что и на нашей трубке; кроме того, в истории месье Зеропулоса есть несколько интересных моментов. А теперь, друг мой, после того, как мы поучаствовали в одной погоне за призраком, сделайте мне одолжение, позвольте устроить вторую.
  – Где?
  – На бульваре Капуцинок.
  – Подождите, подождите… вы имеете в виду…
  – Офис «Юниверсал эйрлайнс».
  – Да-да, конечно. Но мы там уже провели опрос сотрудников. Они не смогли сообщить нам ничего интересного.
  Пуаро добродушно похлопал его по плечу:
  – Видите ли, друг мой, зачастую ответ зависит от вопроса. Вы не знали, какие вопросы следует задавать.
  – А вы знаете?
  – У меня имеется на этот счет одна идея…
  Больше он ничего не сказал, и спустя некоторое время они прибыли на бульвар Капуцинок. Офис компании «Юниверсал эйрлайнс» занимал небольшое помещение. За полированным деревянным столом сидел щеголеватого вида темноволосый мужчина. Юноша лет пятнадцати что-то печатал на пишущей машинке.
  Фурнье предъявил удостоверение мужчине, которого звали Жюль Перро. Тот сказал, что находится в их полном распоряжении.
  По предложению Пуаро, юноша с пишущей машинкой переместился в дальний угол ком-наты.
  – Наш разговор носит сугубо конфиденциальный характер, – пояснил бельгиец.
  Жюль Перро явно волновался.
  – Я вас слушаю, месье.
  – Речь идет об убийстве мадам Жизель.
  – Ах, вот что… Мне кажется, я уже ответил на все вопросы по этому делу.
  – Да-да, совершенно верно. Но нам необходимо знать точные факты. Когда мадам Жизель приобрела билет?
  – Она забронировала место по телефону семнадцатого числа.
  – На двенадцатичасовой рейс следующего дня?
  – Да, месье.
  – Но ее горничная утверждает, что мадам забронировала место на рейс восемь сорок пять.
  – Нет-нет. Горничная просила забронировать место на рейс восемь сорок пять, но на этот рейс свободных мест уже не было, поэтому мы забронировали ей место на двенадцатичасовой рейс.
  – А-а, понятно, понятно… Но все равно, это любопытно – очень любопытно…
  Клерк вопросительно посмотрел на него.
  – Дело в том, что мой друг в то утро неожиданно решил лететь в Англию, и самолет, вылетавший в восемь сорок пять, был наполовину пуст.
  В течение нескольких минут месье Перро перебирал какие-то бумаги, затем громко высморкался.
  – Вероятно, ваш друг перепутал дни. Днем раньше и днем позже…
  – Нет. Это было именно в день убийства, поскольку мой друг сказал, что если б он опоздал на этот самолет – а он чуть не опоздал, – то оказался бы одним из пассажиров «Прометея».
  – Да, в самом деле, очень любопытно… Конечно, иногда случается, что люди опаздывают, и тогда в самолете остаются свободные места… А иногда случаются и ошибки. Мне нужно связаться с Ле-Бурже. Они не всегда бывают точны…
  Немой вопрос в глазах Пуаро, казалось, смутил Жюля Перро. Взгляд его беспокойно блуждал из стороны в сторону, на лбу выступили блестящие бисеринки.
  – Два вполне возможных объяснения, – сказал сыщик. – Но они представляются мне безосновательными. Вам не кажется, что будет лучше признаться?
  – В чем признаться? Я вас не понимаю.
  – Бросьте. Вы меня прекрасно понимаете. Произошло убийство, месье Перро. Пожалуйста, помните об этом. Если вы что-нибудь утаите, это будет иметь для вас самые серьезные последствия. Полиции вряд ли понравится, что вы препятствуете осуществлению правосудия.
  Жюль Перро смотрел на него с открытым ртом. Его руки сотрясала мелкая дрожь.
  – Ну, говорите же. – В голосе Пуаро прозвучали властные нотки. – Нам нужна точная информация. Сколько вам заплатили и кто вам заплатил?
  – У меня не было дурных намерений… Я не предполагал, что это имеет такое значение…
  – Сколько и кто?
  – П-пять тысяч франков. Я никогда не видел этого человека прежде. Я… Со мной все кончено.
  – С вами будет все кончено, если вы не заговорите. Худшее мы уже знаем. А теперь расскажите в точности, что произошло.
  По лбу Жюля Перро катились капли пота. Он быстро заговорил, то и дело запинаясь:
  – У меня не было дурных намерений… Клянусь вам. Пришел человек и сказал, что собирается лететь в Англию на следующий день. Он собирался взять ссуду у мадам Жизель, но хотел, чтобы их встреча оказалась неожиданной для нее, поскольку в этом случае его шансы получить деньги увеличивались. Ему было известно, что она летит в Англию на следующий день. От меня требовалось сказать ей, что на самолет, вылетающий в восемь сорок пять, свободных мест нет, и продать ей билет на кресло номер два в «Прометее»… Честное слово, месье, я не заподозрил в этом ничего плохого. «Какая разница? – подумал я. – Эти американцы не могут обойтись без причуд».
  – Американцы? – переспросил Фурнье.
  – Да, этот человек был американец.
  – Опишите его.
  – Высокий, сутулый, седые волосы, очки в роговой оправе, маленькая козлиная бородка.
  – Себе он забронировал место?
  – Да, месье, кресло номер один – рядом с тем, которое я должен был забронировать для мадам Жизель.
  – На какое имя?
  – Сайлас… Сайлас Харпер.
  – Среди пассажиров человек с таким именем отсутствовал, и кресло номер один осталось незанятым. – Пуаро медленно покачал головой.
  – В документах это имя не значилось. Именно поэтому я и решил, что нет нужды упоминать об этом. Раз человек не поднимался на борт самолета…
  Фурнье бросил на него ледяной взгляд.
  – Вы скрыли от полиции ценную информацию, – сказал он. – Это очень серьезно.
  Они с Пуаро вышли из офиса, оставив за дверями насмерть перепуганного Жюля Перро.
  Оказавшись на улице, Фурнье снял перед своим спутником шляпу и склонил голову.
  – Поздравляю вас, месье Пуаро. Что навело вас на эту мысль?
  – Две отдельных фразы. Во-первых, сегодня утром в нашем самолете на пути сюда я услышал, как один из пассажиров сказал, что летел в Кройдон утром в день убийства в почти пустом самолете. Во-вторых, по словам Элизы, когда она позвонила в офис «Юниверсал эйрлайнс», ей сказали, что на утренний рейс свободных мест нет. Эти два заявления противоречили друг другу. Я вспомнил, как стюард «Прометея» говорил, что не раз видел мадам Жизель в самолете, летевшем утренним рейсом, из чего следует, что она обычно летала рейсом восемь сорок пять. Но кому-то понадобилось, чтобы она летела двенадцатичасовым рейсом, кому-то, кто находился на борту «Прометея». Почему клерк сказал, что все места на утренний рейс забронированы? Что это, ошибка или умышленная ложь? Я решил, что последнее… и оказался прав.
  – С каждой минутой это дело представляется все более таинственным! – воскликнул Фурнье. – Сначала мы искали женщину. Теперь оказывается, это мужчина. Американец…
  Он остановился и посмотрел на Пуаро. Тот едва заметно кивнул.
  – Да, друг мой. Так легко быть американцем – здесь, в Париже! Гнусавый голос, жевательная резинка, маленькая козлиная бородка, очки в роговой оправе – традиционные атрибуты типичного американца…
  Он достал из кармана лист, вырванный из «Скетча».
  – Что это вы там рассматриваете?
  – Графиню в купальном костюме.
  – Вы думаете?.. Нет-нет. Такая маленькая, очаровательная, хрупкая… Она просто физически не смогла бы предстать в образе высокого сутулого американца. Да, она была актрисой, но сыграть такую роль ей явно не по силам. Нет, друг мой, это невозможно.
  – Я и не говорю, что это возможно, – сказал Эркюль Пуаро.
  Тем не менее он продолжал внимательно изучать фотографию на вырванном из журнала листе.
  
  
  Глава 12. В Хорбери-Чейз
  Двадцатисемилетний лорд Стивен Хорбери стоял у буфета и рассеянно накладывал в тарелку почки. Узкая голова, длинный подбородок – он выглядел именно таким, каким был в действительности: спортивным молодым человеком не самых блестящих умственных способностей. Он был доброжелательным, немного педантичным, верным своим принципам и невероятно упрямым.
  Поставив наполненную верхом тарелку на стол, лорд принялся есть. Спустя некоторое время он раскрыл газету, но тут же, нахмурившись, отшвырнул ее в сторону. Отодвинув в сторону тарелку с недоеденными почками, выпил чашку кофе и поднялся на ноги. Постояв некоторое время в нерешительности, кивнул, вышел из столовой, пересек холл и поднялся по лестнице. На стук в дверь спустя минуту до его слуха донесся чистый, ясный голос:
  – Войдите.
  Лорд Хорбери вошел в комнату. Это была просторная, прекрасно отделанная спальня, обращенная окнами на юг. Сайсли Хорбери лежала на кровати – большой кровати из резного дерева елизаветинской эпохи. В своих одеждах из розового шифона, с рассыпавшимися по плечам золотистыми локонами, она выглядела чрезвычайно обворожительно. Рядом с кроватью на столике стоял поднос с остатками завтрака – бокал с недопитым апельсиновым соком, пустая кофейная чашка. Леди знакомилась с корреспонденцией, в то время как в комнате хлопотала горничная, наводя порядок.
  Для любого мужчины было бы извинительно, если б при виде этой чарующей картины у него участилось дыхание, но лорда Хорбери она оставила совершенно равнодушным. Были времена, года три назад, когда умопомрачительная красота его жены приводила молодого человека в восторг. Он был страстно, безумно влюблен в нее. Все это осталось в прошлом. От своего безумия он излечился.
  – В чем дело, Стивен? – удивленно спросила леди Хорбери.
  – Мне нужно поговорить с вами с глазу на глаз, – резко произнес лорд.
  – Мадлен, – обратилась Сайсли к горничной, – оставьте это и выйдите.
  – Trés bien[719], миледи, – пробормотала девушка-француженка, бросила исподтишка любопытный взгляд на лорда и покинула спальню.
  Дождавшись, когда за ней закрылась дверь, Стивен Хорбери заговорил:
  – Я хочу знать, Сайсли, что именно стоит за вашим желанием приехать сюда.
  Леди Хорбери пожала своими хрупкими прекрасными плечами.
  – В конце концов, почему бы и нет?
  – Почему бы и нет? Мне кажется, для этого должны быть определенные причины.
  – Ах, причины… – пробормотала Сайсли.
  – Да, причины. Вспомните, мы договорились – после того, что между нами произошло, – прекратить этот фарс с совместным проживанием. Вы получили городской особняк и щедрое – более чем щедрое – содержание. Вам была предоставлена свобода действий – в определенных пределах. С чем же связано ваше столь неожиданное возвращение?
  Сайсли вновь пожала плечами:
  – Я подумала… так будет лучше.
  – Полагаю, речь идет о деньгах?
  – Боже, как я ненавижу вас, – сказала леди Хорбери. – Вы – самый жадный из всех живущих на свете мужчин.
  – Самый жадный? И это после того, как из-за вас, из-за вашего бездумного расточительства родовое поместье оказалось в закладе!
  – Вас только и заботит ваше родовое поместье! Лошади, охота и надоедливые старые фермеры… Боже, что за жизнь для женщины!
  – Некоторым женщинам такая жизнь нра-вится.
  – Да, таким, как Венеция Керр, которая сама похожа на лошадь. Вот и женились бы на такой женщине.
  Лорд Хорбери подошел к окну.
  – Какой теперь смысл говорить об этом… Я женат на вас.
  – И вам никуда не деться. – Сайсли рассмеялась, злорадно и торжествующе. – Вы хотели бы избавиться от меня, но у вас ничего не выйдет.
  – Стоит ли снова возвращаться к этому?
  – Бог и старая добрая Англия… Мои друзья животы надрывают от смеха, когда я рассказываю им, о чем вы ведете разговоры.
  – Пусть смеются сколько им влезет. Может быть, мы все-таки выясним, что побудило вас приехать сюда?
  Но у Сайсли не было ни малейшего желания заниматься этим выяснением.
  – Вы указали в документах, что не будете нести ответственность за мои долги. Считаете, это по-джентльменски?
  – Сожалею, что был вынужден пойти на этот шаг. Вспомните, я предупреждал вас. Уже дважды мне приходилось оплачивать ваши долги. Всему есть предел. Ваша неуемная страсть к игре… да что говорить об этом! И все же я желаю знать, что привело вас в Хорбери. Вы всегда ненавидели это место и скучали здесь.
  – Я подумала, так будет лучше, – угрюмо произнесла Сайсли Хорбери. – Именно сейчас.
  – Лучше… именно сейчас? – переспросил Стивен. – Сайсли, вы занимали деньги у этой старой французской ростовщицы?
  – Я не понимаю, кого вы имеете в виду.
  – Вы прекрасно понимаете, кого я имею в виду. Я имею в виду женщину, убитую в самолете, летевшем из Парижа, на котором вы возвращались домой. Вы занимали у нее деньги?
  – Конечно же нет. Что за фантазии!
  – Послушайте, Сайсли, шутки в сторону. Если вы действительно занимали деньги у этой женщины, лучше скажите мне сразу. Помните, дело еще не закончено. Вердикт судебного следствия гласит: умышленное убийство, совершенное неизвестным лицом или лицами. Полицейские двух стран ведут расследование. Рано или поздно они установят истину. Эта женщина наверняка вела записи о своих сделках. Мы должны быть готовы к тому, что ваши финансовые отношения с ней станут достоянием гласности. Нам следует обратиться за консультацией к Фаулксу и Уилбрэхэму.
  «Фаулкс, Фаулкс, Уилбрэхэм и Фаулкс» была адвокатской конторой, на протяжении нескольких поколений занимавшаяся делами семейства Хорбери.
  – Разве я не дала показания в этом проклятом суде и не сказала, что никогда не слышала об этой женщине?
  – Не думаю, чтобы это что-то доказывало, – сухо произнес Стивен. – Повторяю, если вы все же имели дело с мадам Жизель, можете быть уверены, полиция обязательно выяснит это.
  Сайсли внезапно привстала и села в постели. Ее лицо исказила гримаса ярости.
  – Может быть, вы думаете, что это я убила ее – встала с кресла и выпустила в нее стрелу из духовой трубки? Это безумие!
  – Вся эта ситуация представляется чистым безумием, – задумчиво произнес Стивен. – Но я хочу, чтобы вы осознали, в каком положении оказались.
  – А в каком таком положении я оказалась? Вы не верите ни единому моему слову… Это невыносимо! И что это вы вдруг прониклись такой заботой обо мне? Вам же нет до меня никакого дела. Вы меня не любите. Вы меня ненавидите. Вы были бы рады, если б я умерла завтра. К чему это притворство?
  – Вам не кажется, что вы несколько преувеличиваете? Можете считать меня старомодным, но я забочусь о чести рода. У вас, вероятно, подобные сантименты вызывают презрение. И тем не менее…
  Резко повернувшись на каблуках, Стивен вышел из комнаты. В висках у него ритмично стучали молоточки пульса.
  «Не люблю? Ненавижу? Да, пожалуй, это правда. Был бы я рад, если бы она умерла завтра? О боже, да! Я бы ощущал себя человеком, освободившимся из тюрьмы. Что за странная штука эта жизнь! Когда я впервые увидел ее в «Сделай это сейчас», каким чудесным ребенком она мне показалась! Такая милая, такая красивая… Молодой идиот! Я был от нее без ума… Она казалась воплощением всего самого чистого и светлого, а в действительности всегда была вульгарной, порочной, злобной, безмозглой… Сейчас я даже не в состоянии увидеть ее красоту».
  Стивен свистнул, и к нему подбежал спаниель, глядя на него глазами, полными обожания.
  – Старая добрая Бетси, – сказал он и ласково погладил собаку.
  «Странно, что недостойных женщин пренебрежительно называют суками, – подумал он. – Такая сука, как ты, Бетси, лучше почти всех женщин, которых я когда-либо встречал».
  Нахлобучив на голову старую шляпу, лорд вышел из дома в сопровождении пса. Обходя свое поместье, он пытался успокоить расшатанные нервы. Перекинувшись парой слов с грумом и потрепав по шее свою любимую лошадь, Стивен отправился на ферму, где переговорил с женой фермера. На обратном пути, в узкой аллее, навстречу ему попалась Венеция Керр на гнедой кобыле.
  В седле Венеция выглядела неотразимой. Лорд Хорбери смотрел на нее с восхищением, нежностью и странным чувством возвращения домой.
  – Привет, Венеция, – поприветствовал он ее.
  – Привет, Стивен.
  – Катаетесь?
  – Да. Лошадь просто великолепна, не прав-да ли?
  – Первый класс. А вы видели моего двухлетнего жеребца, которого я купил на торгах в Четтисли?
  В течение нескольких минут они беседовали о лошадях.
  – Между прочим, Сайсли находится здесь.
  – В Хорбери? – Как ни старалась Венеция скрыть свое удивление, ей это не удалось.
  – Да. Приехала вчера вечером.
  Возникла пауза.
  – Вы присутствовали в суде, Венеция, – нарушил молчание Стивен. – Как… как это все происходило?
  Ответ последовал не сразу.
  – Никто ничего особенного не сказал, если вы понимаете, что я имею в виду.
  – Полицейские не говорили, что им удалось выяснить?
  – Нет.
  – Для вас это, наверное, было не очень приятное испытание.
  – Да, удовольствия мне все это не доставило. Но ничего страшного не произошло. Коронер вел себя вполне прилично.
  Стивен машинально хлестнул стеком по живой изгороди.
  – Послушайте, Венеция, у вас есть какие-нибудь предположения по поводу того, кто это сделал?
  Венеция Керр медленно покачала головой:
  – Нет.
  С минуту она молчала, размышляя о чем-то, затем рассмеялась:
  – Во всяком случае, это не Сайсли и не я. Это мне известно доподлинно. Она заметила бы меня, а я заметила бы ее.
  Стивен тоже рассмеялся:
  – Тогда всё в порядке.
  Он воспринял это как шутку, но она услышала в его голосе облегчение. Стало быть, он думал…
  – Венеция, – сказал Стивен, – мы знакомы с вами много лет, не так ли?
  – Да, в самом деле. Помните эти ужасные занятия в танцевальном классе, на которые мы вместе ходили, будучи детьми?
  – Как не помнить! Мне кажется, я могу задать вам один вопрос…
  – Конечно, можете.
  Немного поколебавшись, она спросила, стараясь говорить как можно более безразличным тоном:
  – По поводу Сайсли, я полагаю?
  – Да. Послушайте, Венеция, имела ли дело Сайсли с этой самой мадам Жизель?
  – Не знаю, – медленно произнесла Венеция. – Не забывайте, я была на юге Франции и пока не слышала сплетен из Ле-Пине.
  – Ну а как вы думаете?
  – Говоря откровенно, я не удивилась бы.
  Стивен медленно кивнул.
  – Стоит ли вам беспокоиться из-за этого? Вы живете каждый своей жизнью, не так ли? Это ее проблема, а не ваша.
  – Пока наш брак не расторгнут, это и моя проблема тоже.
  – А вы не могли бы… дать согласие на развод?
  – Сомневаюсь, что она даст согласие.
  – Вы развелись бы с нею, будь у вас такая возможность?
  – Вне всякого сомнения.
  – Полагаю, – задумчиво произнесла Венеция, – ей известно об этом.
  – Да.
  Последовало молчание.
  «Женщина с моралью кошки! – думала Венеция. – Уж я-то знаю ей цену. Но она хитра и осторожна…»
  – И нет никакого выхода? – спросила она вслух.
  Стивен покачал головой.
  – Если бы я был свободен, Венеция, вы вышли бы за меня замуж? – спросил он.
  Устремив взгляд в пространство между ушей своей лошади, Венеция произнесла тоном, который она постаралась лишить всяких эмоций:
  – Вероятно, вышла бы.
  Стивен! Она всегда любила его – с тех самых пор, когда они занимались танцами. И она нравилась Стивену – однако недостаточно сильно, чтобы это помешало ему безумно влюбиться в хитрую, расчетливую кошку…
  – Как замечательно мы могли бы жить вместе… – мечтательно произнес Стивен.
  Перед его мысленным взором проносились картины: охота, чаепитие с булочками, покрытая листьями сырая земля, дети… Все то, что Сайсли никогда не разделяла с ним и отказывалась ему давать. Перед его глазами словно опустилась пелена тумана. И тут до его слуха донесся все тот же подчеркнуто бесстрастный голос Венеции:
  – Стивен, если б мы… уехали вместе, Сайсли пришлось бы развестись с вами.
  Он резко оборвал ее:
  – Господи! Неужели вы думаете, что я позволил бы себе пойти на это?
  – Мне все равно.
  – А мне – нет.
  Его тон был категоричен.
  «Ну вот, – подумала Венеция. – Какая жалость! Он напичкан предрассудками – но тем не менее очень мил. И мне не хотелось бы, чтобы он был другим».
  – Ну ладно, Стивен, – сказала она вслух, – я поеду.
  Венеция слегка коснулась крупа лошади каблуками. Когда она обернулась, чтобы попрощаться, ее глаза выразили все, что так тщательно скрывал ее язык.
  Завернув за угол аллеи, она выронила хлыст. Проходивший мимо мужчина поднял его и с поклоном вернул ей.
  «Иностранец, – подумала Венеция, поблагодарив мужчину. – Кажется, я уже где-то видела это лицо…» Она принялась перебирать в памяти события своего летнего отдыха в Жуан-ле-Пин, одновременно думая о Стивене.
  Только когда Венеция уже достигла своего дома, в ее полусонном сознании внезапно вспыхнуло воспоминание.
  Маленький человек, уступивший мне место в самолете. В суде говорили, что он детектив. И за этим тут же последовала другая мысль: что он здесь делает?
  
  
  Глава 13. У Антуана
  Джейн вышла на работу на следующий день после судебного следствия, испытывая душевный трепет.
  Человек, называвший себя месье Антуаном, чье настоящее имя было Эндрю Лич и чьи претензии на иностранное происхождение основывались исключительно на принадлежности его матери к еврейской нации, встретил ее хмурым выражением лица, не сулившим ей ничего хорошего.
  У него давно вошло в привычку говорить в здании на Брутон-стрит на ломаном английском.
  Он обругал Джейн полной идиоткой. Почему она решила лететь на самолете? Что за безумная идея! Эта история может причинить его заведению непоправимый ущерб!
  Дав выход накопившемуся раздражению, он позволил Джейн удалиться. Выходя из кабинета, она увидела, как ее подруга Глэдис подмигнула ей.
  Глэдис была заносчивой эфемерной блондинкой, говорившей с начальством едва слышным, манерным голосом. В частной жизни она любила пошутить, и при этом в ее голосе появлялась хрипотца.
  – Не волнуйся, моя дорогая, – сказала она Джейн, – старый осел сидит и наблюдает за котом, пытаясь угадать, в какую сторону тот прыгнет. И я уверена, кот прыгнет не в ту сторону, в какую он думает… Ой-ой-ой, идет моя старая дьяволица, черт бы ее подрал! Небось, как всегда, злая, словно мегера. Надеюсь, она не притащила с собой свою проклятую собачонку.
  В следующую секунду Глэдис уже говорила едва слышным, манерным голосом:
  – Доброе утро, мадам. Ваш милый, славный пекинес с вами? Я сейчас помою голову миссис Генри шампунем, и все будет готово.
  Джейн вошла в соседнюю кабинку, где в кресле сидела женщина с волосами, окрашенными хной, и изучала свое отражение в зеркале.
  – Дорогая, – сказала она, обращаясь к располагавшейся по соседству подруге, – я выгляжу сегодня просто ужасно…
  – Вы так считаете, дорогая? – безучастно отозвалась подруга, лениво листавшая «Скетч» трехнедельной давности. – Мне кажется, вы выглядите сегодня так же, как и всегда.
  При виде Джейн скучавшая подруга отложила журнал в сторону и воззрилась на девушку.
  – В самом деле, дорогая, – сказала она, – вы в полном порядке, можете не беспокоиться.
  – Доброе утро, мадам, – произнесла Джейн с той беспечной живостью, которую от нее ждали и которую она воспроизводила автоматически, не прилагая к этому ни малейших усилий. – Давненько мы вас не видели. Вероятно, ездили за границу?
  – В Антиб, – сказала женщина с волосами, окрашенными хной, которая тоже смотрела на Джейн с откровенным интересом.
  – Как славно! – воскликнула девушка с фальшивым восторгом. – Что у нас сегодня – мытье шампунем или окраска?
  Женщина моментально отвела от нее взгляд и, наклонившись вперед, принялась внимательно изучать свои волосы.
  – Думаю, неделю еще прохожу… О господи, какое же я все-таки страшилище!
  – Дорогая, ну что вы хотите увидеть в зеркале в столь ранний час? – попыталась успокоить ее подруга.
  – Дождитесь, когда мистер Жорж закончит заниматься вами, – сказала Джейн.
  – Скажите, – спросила женщина, вновь устремив на нее взгляд, – это вы вчера давали показания во время судебного следствия?
  – Да, мадам.
  – Ужасно интересно! Расскажите, что там случилось.
  Джейн приложила все усилия, чтобы удовлетворить интерес клиентки.
  – Это действительно жуткая история, мадам…
  Она принялась рассказывать, время от времени отвечая на вопросы. Как выглядела погибшая женщина? Правда ли, что на борту находились два французских детектива и что это дело каким-то образом связано со скандалами в правительстве Франции? Летела ли этим самолетом леди Хорбери? Действительно ли она так хороша собой, как об этом все говорят? Кто, по мнению Джейн, совершил убийство? Говорят, это дело пытаются замолчать в интересах правительства, и так далее…
  Это испытание было лишь прелюдией к множеству других подобных. Все клиентки желали обслуживаться у «девушки, которая была в том самолете», а потом рассказывали своим подругам: «Представляете, помощница моего парикмахера оказалась той самой девушкой… На вашем месте я сходила бы туда – там вас очень хорошо причешут… Ее зовут Жанна… невысокая, с большими глазами. Она вам расскажет все, если вы хорошо попросите…»
  К концу недели Джейн чувствовала, что ее нервы на пределе. Иногда казалось, что, если ее еще раз попросят рассказать о воздушном происшествии, она набросится на клиентку и треснет ее феном.
  Однако, в конце концов, было найдено более мирное решение этой психологической проблемы. Джейн набралась смелости, подошла к месье Антуану и потребовала – в качестве компенсации морального ущерба – повышения зарплаты.
  – Какая наглость предъявлять мне подобное требование! Я исключительно по доброте душевной держу вас здесь после того, как вы оказались замешанной в этой истории с убийством. Многие другие на моем месте, не столь добросердечные, как я, уволили бы вас незамедлительно.
  – Это чушь, – холодно произнесла Джейн. – Я привлекаю клиентов в ваше заведение, и вам известно об этом. Хотите, чтобы я ушла, – пожалуйста. Я легко получу нужное мне жалованье в «У Анри» или в «Мезон Рише».
  – И как люди узнают, что вы ушли туда? В конце концов, что вы собой представляете?
  – Вчера, во время судебного следствия, я познакомилась с несколькими репортерами, – сказала Джейн. – Один из них вполне может позаботиться о том, чтобы публике стало известно о моем переходе на другую работу.
  Опасаясь, что это правда, месье Антуан с большой неохотой согласился поднять Джейн зарплату. Глэдис от души поздравила подругу.
  – В этот раз ты уделала Айки[720] Эндрю, – сказала она. – Если девушка не может постоять за себя, ее остается только пожалеть… Ты была просто восхитительна!
  – Да, я могу постоять за себя, – отозвалась Джейн, с вызовом подняв голову. – Всю жизнь мне приходится отстаивать свои интересы.
  – Да, это нелегко, – сказала Глэдис. – Но с Айки Эндрю нужно быть потверже. Теперь, после того, что произошло, он проникнется к тебе еще большей симпатией. Кротость не приносит в жизни ничего хорошего – к счастью, нам обеим она не грозит.
  Постепенно рассказ Джейн, повторяемый изо дня в день с небольшими вариациями, превратился в часть ее обязанностей – в роль, которую она была вынуждена играть на своем рабочем месте.
  Норман Гейл, как и обещал, пригласил ее в театр, а затем – на ужин. Это был один из тех очаровательных вечеров, когда каждое слово, каждое откровение выявляет взаимную симпатию и общность вкусов.
  Они оба любили собак и не любили кошек. Они оба терпеть не могли устриц и наслаждались копченой лососиной. Им обоим нравилась Грета Гарбо и не нравилась Кэтрин Хэпберн. Они оба не любили полных женщин и слишком яркий красный лак для ногтей. Им обоим не нравились шумные рестораны и негры. Они оба отдавали предпочтение автобусу по сравнению с метро.
  Казалось поразительным, что два человека имеют столько общего.
  Однажды в салоне у Антуана, открывая сумочку, Джейн выронила письмо Нормана. Когда она подняла его, слегка зардевшись, к ней приблизилась Глэдис.
  – От кого письмо, от друга? Кто он?
  – Не понимаю, о чем ты, – ответила Джейн, еще больше заливаясь краской.
  – Прекрати! Я знаю, что это письмо не от двоюродного дедушки твоей матери. Я не вчера родилась. Кто он, Джейн?
  – Ну… один человек… Мы с ним познакомились в Ле-Пине. Он стоматолог.
  – Стоматолог, – презрительно процедила Глэдис. – Наверное, у него очень белые зубы и ослепительная улыбка.
  Джейн была вынуждена признаться, что это действительно так.
  – У него загорелое лицо и голубые глаза.
  – Загорелое лицо может быть у кого угодно – достаточно позагорать на пляже или намазаться специальным кремом. Симпатичные мужчины всегда немного загорелы. Голубые глаза – это хорошо. Но стоматолог!.. Если он решит тебя поцеловать, ты сразу подумаешь: «А вот сейчас он скажет: «Пожалуйста, откройте шире рот»…
  – Не говори глупости, Глэдис.
  – Не нужно быть такой раздражительной. Я вижу, ты принимаешь это близко к сердцу. Да, мистер Генри, я иду… Проклятый Генри! Думает, будто он Господь Всемогущий и может помыкать нами, как ему заблагорассудится!
  Письмо содержало приглашение поужинать в субботу вечером. Когда в субботу днем Джейн получила свою повышенную зарплату, ее душа ликовала.
  Подумать только, говорила она себе, как я переживала тогда, в самолете. Все вышло как нельзя лучше… Воистину, жизнь прекрасна и удивительна.
  Чувства переполняли ее, и она решила позволить себе небольшое расточительство: съесть ланч в «Корнер-хаус» под аккомпанемент музыки.
  Она расположилась за столиком на четверых, за которым уже сидели женщина средних лет и молодой человек. Женщина заканчивала свой ланч. В скором времени она попросила счет, собрала множество пакетов и свертков и удалилась.
  Джейн, по своему обыкновению, за едой читала книгу. Переворачивая страницу, она подняла голову и увидела, что сидевший напротив молодой человек пристально смотрит на нее. Его лицо показалось ей знакомым.
  Встретившись с ней взглядом, молодой человек поклонился.
  – Прошу прощения, мадемуазель. Вы меня не узнаете?
  Джейн пригляделась к нему внимательнее: светлые волосы, мальчишеское лицо, обязанное своей привлекательностью в большей степени живости выражения, нежели какой-либо реальной претензии на красоту.
  – Да, мы не были представлены друг другу, – продолжал молодой человек, – но вместе давали показания в коронерском суде.
  – Да-да, конечно, – сказала Джейн. – Я смотрю, ваше лицо мне как будто знакомо. Вас зовут…
  – Жан Дюпон, – подсказал молодой человек, снова церемонно поклонившись.
  Ей вдруг вспомнилось одно из изречений Глэдис, не отличавшейся излишней деликатностью: «Если за тобой ухаживает один парень, то наверняка будет и другой. Закон природы. Иногда их бывает трое или четверо».
  Джейн вела простую, скромную жизнь, отдавая много сил работе (как в описании пропавшей девушки, объявленной в розыск: «Веселая, жизнерадостная девушка, не имеющая друзей-мужчин… и т. д.). Она была именно такой «веселой, жизнерадостной девушкой, не имеющей друзей-мужчин». Теперь, похоже, в друзьях-мужчинах недостатка у нее не было. Лицо Жана Дюпона выражало нечто большее, чем просто вежливый интерес. Он не просто испытывал удовольствие от общения с ней, а наслаждался им.
  Француз, подумала Джейн, а с ними, говорят, нужно держать ухо востро.
  – Значит, вы все еще в Англии, – сказала Джейн и тут же мысленно обругала себя за это откровенно глупое замечание.
  – Да. Отец ездил в Эдинбург читать лекции, а теперь мы гостим здесь у друзей. Однако завтра возвращаемся во Францию.
  – Понятно.
  – Полиция еще никого не арестовала? – спросил Жан Дюпон.
  – Нет, в газетах ничего об этом не пишут. Вероятно, они оставили это дело.
  Француз покачал головой:
  – Нет, они это дело не оставят. Просто работают тихо. – Он сделал выразительный жест. – В потемках.
  – У меня от ваших слов мурашки бегут по телу, – сказала Джейн.
  – Да, не очень приятно сознавать, что рядом с тобой было совершено убийство…
  Немного помолчав, он добавил:
  – А я находился ближе к этому месту, чем вы. Совсем близко. Порой мне неприятно думать об этом…
  – Кто, по-вашему, сделал это? – спросила Джейн. – Я все ломаю голову.
  Жан Дюпон пожал плечами:
  – Во всяком случае, не я. Она была слишком уродлива!
  – Я полагаю, вы скорее убили бы уродливую женщину, чем симпатичную, не правда ли?
  – Вовсе нет. Если женщина симпатична, вы влюбляетесь в нее… она играет вами, вызывает у вас ревность. «Хорошо, – говорите вы, – я убью ее, и это принесет мне удовлетворение».
  – И это может принести удовлетворение?
  – Не знаю, мадемуазель. Я пока еще не пробовал. – Он рассмеялся и покачал головой. – Но старая, уродливая женщина, вроде этой мадам Жизель, кому захотелось бы убивать ее?
  – Все зависит от того, с какой точки зрения на это смотреть, – сказала Джейн, нахмурившись. – А если представить, что когда-то она была молода и красива?
  – Я понимаю… – Он неожиданно посерьезнел. – Старение женщины – подлинная трагедия ее жизни.
  – Похоже, вы много думаете о женщинах и их внешности, – заметила Джейн.
  – Разумеется. Это самая интересная тема для размышлений. Вам это кажется странным, поскольку вы англичанка. Англичанин думает в первую очередь о своей работе, затем о спорте и только потом о своей жене. Да-да, это действительно так. Представьте, в одном маленьком отеле в Сирии останавливается англичанин с женой. Жена неожиданно заболевает, а ему нужно быть в определенный день в определенном месте в Ираке. Eh bien, что же он делает? Оставляет жену в отеле и едет к месту назначения, чтобы «выполнить работу в срок». И они оба считают это вполне естественным. Они оба считают, что он поступил благородно и самоотверженно. Но доктор, который не является англичанином, считает его варваром. Жена – человеческое существо и имеет гораздо большее значение, чем работа.
  – Не знаю, – сказала Джейн. – По-моему, работа должна быть на первом месте.
  – Но почему?.. Вот видите, вы тоже придерживаетесь этого мнения. Выполняя работу, человек зарабатывает деньги, а заботясь о женщине, он тратит их – стало быть, второе гораздо более благородно, чем первое.
  Джейн рассмеялась.
  – Ну ладно, – сказала она. – Я предпочла бы, чтобы ко мне относились как к предмету роскоши, а не как к объекту Первой Обязанности. Чтобы мужчина испытывал удовольствие, заботясь обо мне, а не чувствовал, что исполняет обязанность.
  – Я уверен, ни один мужчина не чувствовал бы, что исполняет обязанность, заботясь о вас.
  Молодой человек произнес эти слова настолько серьезно, что Джейн слегка покраснела.
  – До этого я был в Англии лишь однажды, – продолжал он, – и мне было чрезвычайно интересно наблюдать во время… судебного следствия, так, кажется, это называется? – за тремя молодыми очаровательными женщинами, столь разными, столь не похожими друг на друга.
  – И что вы о нас думали? – поинтересовалась Джейн, не скрывая любопытства.
  – Если говорить о леди Хорбери, женщины этого типа мне хорошо известны – чрезвычайно экстравагантные и очень, очень дорогие. Такую женщину можно увидеть сидящей за столом, где играют в баккара – с жестким выражением на лице с мягкими чертами, – и вы можете легко представить, как она будет выглядеть, скажем, лет через пятнадцать. Она живет острыми ощущениями, азартом, возможно, наркотиками… Au fond[721] она не представляет интереса.
  – А мисс Керр?
  – О, это истинная англичанка. Она относится к тому типу, представительницы которого пользуются абсолютным доверием лавочников с Ривьеры. Ее одежда прекрасно скроена, но напоминает мужскую. Она шествует с таким видом, будто ей принадлежит весь мир. В ней нет никакого самодовольства – просто она англичанка. Она знает, из какой области Англии приехали те или иные люди. В самом деле. Я сталкивался с такими в Египте. «Что? А эти здесь? Те, что из Йоркшира? А эти из Шропшира».
  Он смешно передразнил протяжное произношение, свойственное аристократам. Джейн рассмеялась от души.
  – А теперь моя очередь, – сказала она.
  – А теперь ваша очередь. Я говорил себе: «Как было бы здорово увидеть ее однажды еще раз…» И вот мы с вами сидим за одним столом. Иногда Божий промысел оказывается чрезвычайно удачным.
  – Вы ведь археолог, не так ли? Занимаетесь раскопками? – спросила Джейн.
  Она с интересом выслушала рассказ Жана Дюпона о его работе и, когда он замолчал, сказала со вздохом:
  – Вы побывали в стольких странах, так много всего видели… Как это замечательно! А я уже никуда не поеду и ничего не увижу.
  – Если вы будете вести подобную жизнь – ездить за границу, посещать отдаленные уголки мира, – у вас не будет возможности завивать волосы.
  – Они у меня вьются сами собой, – со смехом сказала Джейн.
  Взглянув на часы, она подозвала официанта, чтобы оплатить счет.
  – Мадемуазель, – произнес Жан Дюпон, заметно смущаясь, – завтра я возвращаюсь во Францию, как уже говорил. Не согласились бы вы поужинать со мной сегодня вечером?
  – К сожалению, это невозможно. Я уже приглашена сегодня на ужин.
  – Ах, какая жалость… Вы не собираетесь в ближайшее время опять в Париж?
  – Да вроде нет.
  – И я не знаю, когда в следующий раз приеду в Лондон! Разве это не печально?
  Молодой археолог взял Джейн за руку.
  – Я все же очень надеюсь встретиться с вами снова, – сказал он, и его слова прозвучали вполне искренне.
  
  Глава 14. На Масуэлл-Хилл
  В то самое время, когда Джейн покидала заведение Антуана, Норман Гейл занимался с очередной пациенткой.
  – Потерпите немного… Если будет слишком больно, сразу говорите.
  Бормашина вновь зажужжала в его умелых руках.
  – Ну вот и всё. Раствор готов, мисс Росс?
  Стоявшая рядом с креслом у столика ассистентка кивнула.
  – Так, давайте подумаем, когда вы сможете прийти в следующий раз… – сказал врач, завершив операцию по установке пломбы. – Вторник вас устроит?
  Прополоскав рот, пациентка принялась многословно объяснять, что она, к огромному сожалению, уезжает и вынуждена перенести следующий визит на неопределенное время. Она непременно даст ему знать о своем возвращении.
  Сказав все это, женщина поспешила покинуть стоматологический кабинет.
  – На сегодня все, – сказал Гейл.
  – Звонила леди Хиггинсон, – сказала мисс Росс, – и сообщила, что вынуждена отменить свой визит на следующей неделе. Да и полковник Блант не сможет прийти в четверг.
  Норман Гейл кивнул. Его лицо помрачнело.
  Каждый день было одно и то же. Пациенты звонили и отменяли визиты. Причины назывались самые разные – чрезмерная занятость, отъезд, простуда…
  Что бы они ни говорили, истинную причину Норман безошибочно прочитал в глазах последней пациентки, когда потянулся за бормашиной: страх. Он мог бы записать мысли женщины на бумаге: «О боже, ведь он был на борту самолета, где убили женщину… Возможно, он один из тех, кто время от времени теряет рассудок и совершает самые бессмысленные преступления. А может быть, он просто маньяк. Во всяком случае, этот человек представляет опасность. Говорят, маньяки внешне ничем не отличаются от обычных людей… Мне всегда казалось, что у него какой-то странный взгляд…»
  – Ну что же, похоже, нас ждет спокойная неделя, мисс Росс, – сказал Гейл.
  – Да, кое-кто отказался от наших услуг. Но ничего, пациентов у нас вполне достаточно. К тому же в начале лета у вас было слишком много работы.
  – Судя по всему, осенью мне не придется работать слишком много, вам не кажется?
  Мисс Росс ничего не ответила. От этой необходимости ее избавил телефонный звонок. Она вышла из кабинета, чтобы ответить на него.
  Бросив инструменты в стерилизатор, Норман погрузился в размышления. «Итак, что мы имеем? В профессиональном плане эта история нанесла мне непоправимый ущерб. Забавно, но Джейн она пошла только на пользу… Люди приходят в парикмахерскую специально, чтобы поглазеть на нее. На меня же они вынуждены глазеть, и это им не нравится! В стоматологическом кресле человек чувствует себя беспомощным. А что, если врач решит напасть…
  Какое странное убийство! Казалось бы, очевидный, однозначный факт – однако нет, все не так просто. Оно имеет такие последствия, о каких вы никогда не подумали бы… Вернемся к фактам. В профессиональном плане мои перспективы весьма плачевны. Интересно, что будет, если они арестуют эту леди Хорбери? Вернутся ли ко мне пациенты? Трудно сказать. Раз завелся червячок сомнения… Какое это имеет значение? Мне безразлично. Да нет, не безразлично – из-за Джейн… Удивительная девушка. Меня тянет к ней, но я ничего не могу сделать – пока… Вот досада!»
  Норман улыбнулся. «Да ладно, все будет в порядке! Кажется, она проявляет ко мне интерес и сможет подождать… Черт возьми, я поеду в Канаду – да, точно – и заработаю там денег».
  Он рассмеялся про себя.
  Мисс Росс вернулась в кабинет.
  – Это миссис Лорри. Она извиняется…
  – …поскольку уезжает в Тимбукту, – закончил за нее фразу Норман. – Vive les rats![722] Видимо, вам придется искать себе другую работу, мисс Росс. Этот корабль, судя по всему, идет ко дну.
  – Что вы, мистер Гейл, у меня и в мыслях нет оставить вас…
  – Вы молодец. Совсем не похожи на крысу. Но я серьезно. Если не произойдет что-то, что исправит эту ситуацию, мое дело плохо.
  – Но ведь можно что-то предпринять, чтобы исправить ее! – воскликнула мисс Росс. – По-моему, полицейские ведут себя просто постыдно. Даже не пытаются выяснить, кто совершил это преступление.
  Норман рассмеялся:
  – Думаю, они как раз пытаются.
  – Кто-нибудь должен что-нибудь делать…
  – Совершенно верно. Я сам попытался бы что-нибудь сделать, если б знал, что.
  – Но ведь вы такой умный человек, мистер Гейл!
  «Для этой девочки я герой, – думал Норман Гейл. – Она хочет мне помочь в моем расследовании, но у меня имеется другой потенциальный партнер».
  В тот самый вечер он ужинал с Джейн. Почти неосознанно Норман делал вид, будто у него хорошее настроение, но проницательную Джейн было трудно провести. Она видела, что временами им овладевает рассеянность, а также заметила, как он то и дело непроизвольно хмурится и поджимает губы.
  – Что, плохи дела, Норман? – наконец спросила она.
  Он бросил на нее быстрый взгляд и тут же отвел глаза в сторону.
  – Скажем так, не слишком хороши. Сейчас не сезон.
  – Не говорите глупости! – резко произнесла Джейн.
  – Джейн!
  – Неужели вы думаете, что я не вижу, как вы встревожены?
  – Я вовсе не встревожен. Просто раздражен.
  – Вы хотите сказать, люди боятся…
  – Лечить зубы у вероятного убийцы? Именно так.
  – Как это несправедливо!
  – Согласен, несправедливо. Поскольку, говоря откровенно, Джейн, я очень неплохой стоматолог. И я не убийца.
  – Это нельзя оставлять так. Нужно что-то делать.
  – То же самое сказала сегодня утром мисс Росс, моя ассистентка.
  – Какая она из себя?
  – Мисс Росс?
  – Да.
  – Даже не знаю. Огромная, костистая, нос с горбинкой… очень толковая.
  – Весьма лестная характеристика, – снисходительно заметила Джейн.
  Норман совершенно справедливо воспринял это как дань своей дипломатичности. В действительности фигура мисс Росс отнюдь не выглядела столь устрашающей, как следовало из данного им описания, а ее лицо с копной рыжих волос и вовсе было чрезвычайно привлекательным, но он – что вполне объяснимо – не хотел упоминать об этом.
  – Я хотел бы сделать что-нибудь. Будь я персонажем детективного романа, то, наверное, стал бы искать улики или за кем-нибудь следить.
  Неожиданно Джейн потянула его за рукав.
  – Послушайте, здесь, в этом зале, находится мистер Клэнси – ну, этот писатель. Он сидит один, за столиком у стены. Мы могли бы проследить за ним.
  – Но мы ведь собирались пойти в кино?
  – Бог с ним, с кино. Мне кажется, в этом есть смысл. Вы сказали, что хотели бы проследить за кем-нибудь, вот вам и кандидатура. Никто ничего не знает; может быть, нам удастся что-то выяснить.
  Энтузиазм Джейн был заразителен. Норман довольно быстро согласился с ней.
  – Как вы говорите, никто ничего не знает, – сказал он. – Где он? Я его не вижу, а поворачивать голову и смотреть на него в упор не хочется.
  – Он сидит примерно на одном уровне с нами, – отозвалась Джейн. – Нам нужно поторопиться с ужином и оплатить счет, чтобы быть готовыми пойти за ним, когда он закончит и пойдет к выходу.
  Они принялись осуществлять этот план. Когда мистер Клэнси поднялся из-за столика и вышел на Дин-стрит, они последовали за ним, едва не наступая ему на пятки.
  – На тот случай, если он возьмет такси, – объяснила Джейн столь близкую дистанцию.
  Однако мистер Клэнси не стал брать такси. С перекинутым через руку пальто (полы которого, вследствие невысокого роста его владельца, волочились по асфальту) он семенил по лондонским улицам. Темп его движения постоянно менялся. Временами он переходил на рысцу, временами резко замедлял шаг, а однажды застыл на месте у перекрестка с занесенной над бордюром ногой – как на кинопленке с замедленной съемкой.
  Маршрут его перемещений тоже казался беспорядочным. Однажды он сделал столько поворотов под прямым углом, что дважды пересек одни и те же улицы.
  В Джейн проснулся охотничий инстинкт.
  – Видите? – взволнованно произнесла она. – Он явно опасается, что за ним следят, и пытается сбить преследователей со следа.
  – Вы так думаете?
  – Конечно. Иначе зачем ему ходить кругами?
  – Да, похоже на то.
  Они завернули за угол и чуть не натолкнулись на своего подопечного. Он стоял и рассматривал витрину лавки мясника. Лавка была закрыта, но внимание мистера Клэнси, очевидно, привлекло нечто, происходившее на втором этаже здания.
  – Замечательно, – произнес он вслух. – То, что нужно. Вот это удача!
  Вытащив из кармана блокнот, писатель сделал запись, после чего двинулся быстрым шагом дальше, напевая себе под нос какую-то мелодию.
  Теперь мистер Клэнси определенно направлялся в сторону Блумсбери. Когда он поворачивал голову в сторону, его преследователи видели, как у него шевелятся губы.
  – Он чем-то сильно озабочен, – заметила Джейн. – Разговаривает сам с собой, не замечая этого.
  Когда он остановился на перекрестке в ожидании зеленого света, они поравнялись с ним.
  Мистер Клэнси действительно разговаривал сам с собой. Его бледное лицо было напряжено. Норман и Джейн разобрали несколько произнесенных им слов:
  – Почему она не говорит? Почему? Должна быть причина…
  Светофор зажегся зеленым. Когда они пере-шли на другую сторону улицы, мистер Клэнси произнес:
  – Теперь я понимаю. Конечно. Вот почему ее заставят молчать!
  Джейн с силой ущипнула Нормана за руку.
  Мистер Клэнси пошел вперед быстрым шагом, волоча за собой пальто и явно не замечая мужчину и женщину, следовавших за ним по пятам.
  Наконец он остановился перед дверью одного из домов, открыл замок ключом и вошел внутрь.
  Норман и Джейн переглянулись.
  – Это его собственный дом, – сказал Норман. – Кардингтон-сквер, сорок семь. Этот адрес он сообщил во время судебного следствия.
  – Возможно, через некоторое время он вый-дет. И, как бы то ни было, мы кое-что слышали. Кого-то – женщину – заставят молчать, а какая-то другая женщина не хочет говорить… О боже, как это напоминает детективный роман!
  В этот момент из темноты донесся голос:
  – Добрый вечер.
  Обладатель голоса выступил вперед. В свете уличного фонаря молодые люди увидели аккуратно постриженные черные усы.
  – Eh bien, – произнес Эркюль Пуаро. – Чудесный вечер для погони, не правда ли?
  
  Глава 15. В Блумсбери
  Первым пришел в себя Норман Гейл.
  – Ну, конечно, – сказал он, – это месье… месье Пуаро. Вы все еще пытаетесь реабилитировать себя?
  – А-а, помните наш разговор? Так что же, вы подозреваете бедного мистера Клэнси?
  – Точно так же, как и вы, – парировала Джейн. – Иначе вас сейчас здесь не было бы.
  Маленький бельгиец некоторое время задумчиво смотрел на нее.
  – Вы размышляли об этом убийстве, мадемуазель? Я имею в виду, размышляли вы о нем отстраненно, хладнокровно, объективно, рассматривая его как бы со стороны?
  – Да я вообще не думала о нем до недавнего времени, – ответила Джейн.
  Эркюль Пуаро понимающе кивнул.
  – Вы не думали о нем до тех пор, пока оно не коснулось вас лично. А я занимаюсь расследованием преступлений уже много лет, и у меня имеются собственные взгляды и методы. О чем, по-вашему, следует думать в первую очередь, когда вы расследуете убийство?
  – О том, как найти убийцу, – ответила Джейн.
  – О правосудии, – сказал Норман.
  Пуаро покачал головой:
  – Существуют более важные вещи, чем установление виновного. И правосудие – хорошее слово, только порой бывает трудно точно сказать, что именно под ним подразумевается. По-моему, самое главное – установление невиновных.
  – Ну, естественно, – сказала Джейн. – Само собой разумеется. Если кого-то обвинят несправедливо…
  – Этого мало. Может и не быть никаких обвинений, но до тех пор, пока не доказана вина человека, совершившего преступление, все остальные, так или иначе имеющие отношение к этому преступлению, страдают в той или иной степени.
  – Истинная правда, – с чувством произнес Норман Гейл.
  – Нам ли не знать этого! – воскликнула Джейн.
  Пуаро внимательно посмотрел на них.
  – Понятно. Вы уже прочувствовали это на себе.
  Последовала небольшая пауза.
  – Послушайте, у меня есть здесь кое-какие дела. Поскольку наши цели совпадают, мы можем объединить усилия. Я собираюсь нанести визит нашему изобретательному мистеру Клэнси и предлагаю мадемуазель сопровождать меня в качестве моей секретарши. Вот блокнот с карандашом для стенографических записей.
  – Я не умею стенографировать, – упавшим голосом произнесла Джейн.
  – Разумеется, не умеете. Зато вы умны и сообразительны. Будете делать вид, будто стенографируете. С этим, надеюсь, вы справитесь? Очень хорошо. А с мистером Гейлом мы встретимся где-нибудь через час. Скажем, в «Монсеньоре»? Bon![723]
  Он подошел к двери и позвонил в звонок. Слегка ошарашенная Джейн последовала за ним, держа в руке блокнот и карандаш.
  Гейл открыл было рот, словно хотел что-то возразить, но затем, видимо, передумал.
  – Хорошо, – сказал он. – Через час в «Монсеньоре».
  Дверь открыла пожилая женщина довольно грозного вида, одетая во все черное.
  – Могу я видеть мистера Клэнси? – спросил Пуаро.
  Женщина отступила назад, и Пуаро с Джейн вошли в дом.
  – Ваше имя, сэр?
  – Эркюль Пуаро.
  Грозная женщина проводила их в комнату на втором этаже.
  – Мистер Эйр Куль Прот, – объявила она.
  Пуаро сразу же оценил правдивость заявления мистера Клэнси, сделанного им в Кройдоне по поводу того, что он неаккуратный человек. В длинной комнате с тремя окнами и книжными шкафами и полками вдоль стен царил хаос. По всему полу были разбросаны бумаги, картонные папки, бананы, пивные бутылки, открытые книги, диванные подушки, тромбон, фарфоровая посуда, гравюры и множество авторучек. Посреди этого беспорядка возился с кинокамерой хозяин дома.
  – Боже мой, – сказал он, рассматривая незваных гостей. Затем, поставив кинокамеру на пол, направился к ним, протянув руку. – Рад видеть вас.
  – Надеюсь, вы меня помните? – спросил Пуаро. – Это моя секретарша, мадемуазель Грей.
  – Очень приятно, мисс Грей. – Мистер Клэнси пожал Джейн руку и вновь повернулся к Пуаро: – Разумеется, я вас помню. Где мы с вами встречались?.. В «Клубе Веселого Роджера»?
  – Мы вместе летели из Парижа на самолете, где во время полета произошло убийство.
  – Ах да, ну конечно, – сказал мистер Клэнси. – И мисс Грей тоже. Только я не знал, что она ваша секретарша. В самом деле, мне почему-то казалось, что она работает в салоне красоты… что-то в этом роде.
  Джейн с тревогой взглянула на Пуаро.
  – Совершенно верно, – подтвердил тот. – Поскольку мисс Грей прекрасно справляется со своими обязанностями секретарши, у нее остается время, и она подрабатывает парикмахершей. Вы понимаете?
  – Да-да, конечно, – ответил мистер Клэнси. – Я просто забыл. Вы ведь детектив – настоящий, не из Скотленд-Ярда. Частный сыщик… Садитесь же, мисс Грей. Нет-нет, не туда. На это кресло пролили апельсиновый сок. Сейчас я уберу эту папку… О боже, все обрушилось… Не обращайте внимания. А вы, месье Пуаро, садитесь вот сюда… Вам удобно? Не волнуйтесь, спинка не сломана; она лишь немного скрипит, когда на нее откидываешься. Наверное, не стоит слишком опираться на нее. Да, частный сыщик, вроде моего Уилбрэхема Райса… Публика, как ни странно, полюбила его. Он грызет ногти и ест много бананов. Откровенно говоря, я не знаю, почему я его придумал таким – он действительно производит отталкивающее впечатление, – но что вышло, то вышло. Он начал грызть ногти в первой же книге, и я был вынужден заставлять его делать это в каждой последующей. Бананы – это не так плохо. Они способны создавать забавные ситуации – преступники поскальзываются на их кожуре. Я сам ем бананы, поэтому, наверное, их так много в моих книгах. Но я не грызу ногти. Хотите пива?
  – Спасибо, нет.
  Мистер Клэнси вздохнул, уселся наконец сам и воззрился на Пуаро.
  – Я догадываюсь о цели вашего визита. Вы пришли поговорить об убийстве мадам Жизель. Я много думал об этом деле. Можете говорить все, что угодно, но это чрезвычайно занимательно – духовая трубка и отравленный дротик на борту самолета… Я использовал эту идею, как уже говорил вам, и в романе, и в рассказе. Разумеется, это ужасный случай, но должен вам признаться, месье Пуаро, он вызвал у меня настоящий душевный трепет.
  – Я вас понимаю, – сказал сыщик. – Это преступление должно было вызвать у вас профессиональный интерес.
  Лицо писателя расплылось в улыбке.
  – Именно. Можно было бы ожидать, что все поймут это – даже полицейские. Но ничего подобного. Вместо этого я попал под подозрение как со стороны инспектора, так и на следствии. Я всеми силами стараюсь способствовать торжеству правосудия и в благодарность не получаю ничего, кроме подозрения!
  – Тем не менее, – заметил Пуаро с улыбкой, – это, похоже, не сильно отразилось на вас.
  – Видите ли, Ватсон, – сказал мистер Клэнси, – у меня собственные методы. Извините за то, что назвал вас Ватсоном, я вовсе не хотел вас обидеть. Кстати, вас не удивляет, насколько прочно укоренились приемы, пропагандируемые такого рода идиотами? Лично я считаю, что восторги по поводу историй о Шерлоке Холмсе не вполне обоснованны. В них ошибка на ошибке, заблуждение на заблуждении… Так о чем я говорил?
  – Вы сказали, что у вас собственные методы.
  – Ах да… – Мистер Клэнси подался вперед. – Я вставлю этого инспектора – как его зовут? Джепп? Ну да, так вот, я вставлю его в мою следующую книгу. Вы увидите, как Уилбрэхэм Райс утрет ему нос.
  – Между двумя бананами, надо полагать.
  – Между двумя бананами – прекрасная мысль! – Мистер Клэнси рассмеялся.
  – Будучи писателем, вы имеете большое преимущество, месье, – заметил Пуаро. – Вы можете вновь пережить свои чувства с помощью печатного слова. Вы обладаете властью над своими врагами, которую дает вам ваше перо.
  Мистер Клэнси слегка откинулся на спинку кресла.
  – Знаете, – сказал он, – я начинаю думать, что это убийство станет для меня настоящим благом. Я в точности опишу эту историю – конечно, в художественной форме – и назову ее «Тайна воздушной почты». Воссоздам образы всех пассажиров. Эта книга будет бестселлером, если только мне удастся вовремя издать ее.
  – Не боитесь обвинений во вторжении в частную жизнь, клевете или в чем-нибудь подобном? – спросила Джейн.
  Мистер Клэнси повернулся в ее сторону с улыбкой на лице:
  – Нет-нет, моя дорогая леди. Конечно, если б я сделал одного из пассажиров убийцей, тогда от меня могли бы потребовать компенсацию морального ущерба. Но в этом заключается сильная сторона – совершенно неожиданное решение появляется в последней главе.
  Пуаро в свою очередь подался вперед.
  – И каково же это решение?
  Мистер Клэнси снова рассмеялся.
  – Хитроумное, – ответил он. – Хитроумное и сенсационное. Переодетая пилотом девушка проникает на борт самолета и прячется под креслом мадам Жизель. У нее при себе ампула с новейшим, только что разработанным газом. Она выпускает его – все находящиеся на борту теряют сознание на три минуты, – затем вылезает из-под кресла, стреляет отравленным дротиком и прыгает с парашютом через заднюю дверь.
  Пуаро и Джейн смотрели на него с изумлением.
  – А почему она тоже не теряет сознание под воздействием газа, как остальные?
  – Респиратор, – лаконично ответил мистер Клэнси.
  – И она опускается в Ла-Манш?
  – Совсем не обязательно в Ла-Манш. Она может приземлиться на французском побережье.
  – Но спрятаться под креслом не сможет никто. Для этого там недостаточно пространства.
  – В моем самолете там будет достаточно пространства, – твердо произнес мистер Клэнси.
  – Épatant[724], – сказал Пуаро. – И какой же мотив у этой леди?
  – Я еще не решил, – задумчиво произнес мистер Клэнси. – Возможно, мадам Жизель разорила ее возлюбленного, и тот покончил с собой.
  – А где она достала яд?
  – Вот это действительно интересно, – сказал писатель. – Девушка – заклинательница змей. Она берет яд у своего любимого питона.
  – Mon Dieu![725] – воскликнул Пуаро. – Вам не кажется, что это слишком сенсационное решение?
  – Невозможно написать что-либо слишком сенсационное, – убежденно произнес писатель. – Особенно если вы имеете дело с ядом, используемым южноамериканскими индейцами для смазывания стрел. Я знаю, в самолете использовался змеиный яд, но принцип тот же самый. В конце концов, детективный роман не обязан в точности отражать реальные события. Посмотрите, о чем пишут газеты – тоска зе-леная.
  – Да будет вам, месье. Уж не хотите ли вы сказать, что наше маленькое происшествие – тоска зеленая?
  – Разумеется, нет, – ответил мистер Клэнси. – Знаете, иногда мне не верится, что все это действительно произошло.
  Пуаро придвинул свое скрипучее кресло чуть ближе к хозяину.
  – Мистер Клэнси, – негромко произнес он конфиденциальным тоном, – вы человек с головой и воображением. Полицейские, по вашим словам, относятся к вам с подозрением. Они не спрашивали у вас совета, а я, Эркюль Пуаро, хочу у вас проконсультироваться.
  Писатель покраснел от удовольствия.
  – Очень любезно с вашей стороны.
  – Вы изучали криминалистику. Ваши мысли и идеи представляют немалую ценность. Мне было бы чрезвычайно интересно узнать ваше мнение по поводу того, кто совершил это преступление.
  – Ну…
  Замявшись, мистер Клэнси машинально потянулся за бананом, очистил его и принялся есть. Постепенно оживленное выражение сползло с его лица. Он покачал головой:
  – Видите ли, месье Пуаро, это совершенно другое дело. Работая над детективным романом, вы можете сделать преступником кого угодно, но в реальной жизни это конкретный человек. На факты влиять невозможно. Боюсь, вам известно, что как реальный детектив я абсолютно несостоятелен.
  Печально покачав головой, он швырнул банановую кожуру в мусорную корзину.
  – Тем не менее это было бы весьма занимательно, если бы мы расследовали это дело вместе, – сказал Пуаро. – Вам так не кажется?
  – О да, конечно.
  – Для начала, кто все-таки представляется вам наиболее вероятной кандидатурой на роль убийцы?
  – Скорее всего, один из двух французов.
  – Почему?
  – Ну, мадам Жизель была француженкой – наверное, поэтому. К тому же они сидели на противоположной стороне, не так далеко от нее. Но вообще-то, говоря откровенно, я не знаю.
  – Очень большое значение имеет мотив, – задумчиво произнес Пуаро.
  – Разумеется. Я полагаю, вы уже проанализировали все возможные мотивы с научной точки зрения?
  – Я старомоден в своих методах и следую старому принципу: ищи того, кому выгодно.
  – Все это очень хорошо, – сказал мистер Клэнси, – но, насколько я понимаю, в подобном случае этот принцип применить довольно трудно. Я слышал, у покойной осталась дочь, которая наследует ее деньги. Но ее смерть могла быть выгодна и тем людям на борту самолета, которые брали у нее деньги в долг.
  – Верно, – согласился Пуаро. – Однако возможны и другие варианты. Предположим, мадам Жизель располагала компрометирующей информацией в отношении кого-то из своих попутчиков – к примеру, данный человек предпринял попытку убийства…
  – Почему именно попытку убийства? – спросил мистер Клэнси. – Что за странное предположение!
  – В таких делах следует принимать во внимание любые возможности, – сказал Пуаро.
  – Но это все догадки, а нужно знать наверняка.
  – Вы правы. В высшей степени справедливое замечание.
  Последовала пауза.
  – Прошу прощения, – нарушил молчание Пуаро, – но эта духовая трубка, которую вы купили…
  – Черт бы подрал эту духовую трубку! – проворчал мистер Клэнси. – Лучше бы я не упоминал ее.
  – Вы говорите, что купили ее в магазине на Черинг-Кросс-роуд? Случайно не помните название магазина?
  – То ли «Абсолом», то ли «Митчелл и Смит»… точно не помню. Но я давал показания этому мерзкому инспектору, в том числе и по поводу приобретения трубки. Он, наверное, уже все проверил.
  – Ясно, – сказал Пуаро. – Но я задаю этот вопрос по совершенно иной причине.
  – О, понимаю, понимаю. Однако я не думаю, что вы сможете найти такую же трубку. Знаете ли, их не продают целыми партиями.
  – Тем не менее я попытаюсь. Будьте так добры, мисс Грей, запишите эти два названия.
  Джейн открыла блокнот и принялась старательно выводить в нем каракули, а затем тайком записала обычным письмом названия магазинов – на тот случай, если Пуаро они действительно понадобятся.
  – А теперь, – сказал сыщик, – разрешите откланяться. Мы уже и так злоупотребили вашим гостеприимством и отняли у вас массу времени. Огромное спасибо вам за вашу помощь.
  – Не стоит благодарности. Жаль, что вы не съели ни одного банана.
  – Вы чрезвычайно любезны.
  – У меня сегодня счастливый день, – сказал Клэнси. – Сейчас я работаю над рассказом, и работа у меня застопорилась. Я никак не мог подобрать имя для преступника. Мне хотелось придумать что-нибудь особенное. И вот сегодня я увидел подходящее имя на вывеске над лавкой мясника. Парджитер. Как раз то, что мне нужно. Оно звучит именно так, как надо. А спустя пять минут мне пришла в голову мысль. В рассказах всегда возникает одна и та же проблема: почему девушка молчит? Молодой человек пытается заставить ее заговорить, а она утверждает, что на ее устах лежит печать. Разумеется, никаких реальных причин, мешающих ей рассказать все, нет, но вам приходится изобретать нечто такое, что не звучало бы совсем уж по-идиотски. К сожалению, каждый раз это должно быть что-то новое.
  Мистер Клэнси улыбнулся, глядя на Джейн.
  – Настоящее испытание для автора! – сказал он и, вскочив с кресла, бросился к книжному шкафу. – Позвольте мне кое-что вручить вам.
  Он вернулся с книгой в руке.
  – «Загадка красного лепестка». Кажется, я говорил в Кройдоне, что в этой моей книге идет речь об отравленных стрелах.
  – Большое спасибо. Вы очень милы.
  – Не стоит благодарности, – сказал мистер Клэнси.
  Немного помолчав, он неожиданно добавил:
  – Я вижу, вы стенографируете не по системе Питмана.
  Лицо Джейн залила краска. Пуаро тут же пришел ей на помощь:
  – Мисс Грей идет в ногу со временем. Она пользуется самой последней системой, разработанной одним ученым из Чехословакии.
  – Что вы говорите? Какая, должно быть, удивительная страна эта Чехословакия… Сколько разных вещей производят там – обувь, стекло, перчатки, а теперь еще и систему стенографии… Просто поразительно.
  Они обменялись рукопожатиями.
  – Сожалею, что не смог оказаться более полезным.
  Стоя посреди заваленной бумагами и банановой кожурой комнате, писатель смотрел им вслед с печальной улыбкой.
  
  
  Глава 16. План кампании
  Выйдя из дома мистера Клэнси, они взяли такси и поехали в «Монсеньор», где их дожидался Норман Гейл. Пуаро заказал себе консоме и шофруа из цыпленка.
  – И каковы же ваши успехи? – спросил Норман.
  – Мисс Грей проявила себя великолепной секретаршей, – сказал Пуаро.
  – По-моему, я справилась с этой задачей не лучшим образом, – возразила Джейн. – Он сразу заметил, что я записываю не то.
  – Вы обратили на это внимание? Наш мистер Клэнси не так уж рассеян, как может показаться.
  – Вам действительно были нужны эти адреса? – спросила Джейн.
  – Да, они могут пригодиться.
  – Но если полиция…
  – Ох уж эта полиция! Я не должен задавать те же вопросы, которые задавали полицейские. Хотя я сомневаюсь, что они вообще задавали вопросы… Им известно, что духовая трубка, найденная в самолете, была куплена в Париже американцем.
  – Американцем? Но на борту самолета не было американцев.
  Пуаро снисходительно улыбнулся:
  – Совершенно верно. Американец нужен только для того, чтобы усложнить нам задачу. Voilà tout[726].
  – Но она была куплена мужчиной? – спросил Норман.
  Лицо Пуаро приобрело странное выражение.
  – Да, – ответил он, – она была куплена мужчиной.
  Норман озадаченно посмотрел на него.
  – Во всяком случае, это был не мистер Клэнси, – сказала Джейн. – У него уже имелась одна духовая трубка, и вторая ему была ни к чему.
  Пуаро согласно кивнул:
  – Именно так и следует действовать. Подозревать всех по очереди и затем вычеркивать их из списка.
  – И многих вы уже вычеркнули? – спросила Джейн.
  – Не так уж многих, как вы могли бы ожидать, мадемуазель, – ответил Пуаро, подмигнув ей. – Видите ли, все зависит от мотива.
  – Были ли найдены… – Норман Гейл запнулся, затем произнес извиняющимся тоном: – Я вовсе не хочу совать нос в официальное расследование, но были ли найдены бумаги с записями о сделках этой женщины?
  Пуаро покачал головой:
  – Все ее документы сгорели.
  – Жаль.
  – Évidemment! Однако, похоже, в своей ростовщической деятельности мадам Жизель прибегала к шантажу, и это открывает широкие перспективы. Предположим, что мадам Жизель знала о некоем преступлении, совершенном кем-то, скажем, о попытке убийства.
  – Существует ли причина для подобных предположений?
  – Да, существует, – медленно произнес Пуаро. – Один из немногих документов, имеющихся по данному делу.
  Он взглянул на Нормана и Джейн, с интересом смотревших на него, и вздохнул:
  – Ладно, давайте поговорим теперь о чем-нибудь другом. Например, о том, какое влияние эта трагедия оказала на вашу жизнь.
  – Как ни кощунственно это звучит, но мне она пошла на пользу, – сказала Джейн.
  Она рассказала, как добилась повышения зарплаты.
  – Вы говорите, мадемуазель, что это пошло вам на пользу, но, очевидно, это ненадолго. Помните, даже девятидневное чудо длится не дольше девяти дней.
  Джейн рассмеялась:
  – Да, в самом деле.
  – Что касается меня, – сказал Норман Гейл, – боюсь, это продлится дольше девяти дней.
  Он рассказал свою историю. Пуаро выслушал его с сочувственным видом.
  – Вы говорите, это продлится дольше девяти дней, или девяти недель, или девяти месяцев, – задумчиво произнес он. – Сенсация умирает быстро, а вот страх живет долго.
  – Вы считаете, мне нужно просто дождаться, когда ситуация выправится?
  – А у вас есть другой план?
  – Да, уехать в Канаду или куда-нибудь еще и начать все сначала.
  – Я убеждена, что этого делать не стоит, – твердо произнесла Джейн.
  Норман в изумлении воззрился на нее.
  Пуаро тактично промолчал, взявшись за своего цыпленка.
  – Мне и не хочется никуда уезжать.
  – Если я установлю, кто убил мадам Жизель, вам и не придется никуда уезжать, – ободряюще произнес маленький бельгиец.
  – Вы уверены, что вам удастся сделать это? – спросила Джейн.
  Во взгляде сыщика явственно читался упрек.
  – Если вести расследование планомерно, вооружившись методом, то никаких трудностей не должно возникнуть, абсолютно никаких, – заявил он с самым серьезным видом.
  – Понятно, – сказала Джейн, хотя ничего не поняла.
  – Но я решил бы эту загадку быстрее, если бы мне помогли.
  – Кто и каким образом?
  Немного помолчав, Пуаро сказал:
  – Мне мог бы помочь мистер Гейл. И, возможно, впоследствии вы тоже.
  – Чем я мог бы вам помочь? – спросил Норман.
  Сыщик испытующе посмотрел на него.
  – Вам это не понравится, – предостерег он его.
  – Говорите же, что я должен сделать, – нетерпеливо произнес молодой человек.
  Очень деликатно, дабы не шокировать щепетильных англичан, Эркюль Пуаро воспользовался зубочисткой.
  – Говоря откровенно, – сказал он после некоторой паузы, – мне нужен шантажист.
  – Шантажист? – недоуменно переспросил Норман, уставившись на Пуаро, словно не верил своим ушам.
  Бельгиец кивнул.
  – Именно, – подтвердил он. – Шантажист.
  – Но для чего?
  – Parbleu![727] Для того, чтобы шантажировать.
  – Это понятно. Я имею в виду кого и зачем?
  – Зачем – это мое дело, – сказал Пуаро. – А что касается, кого…
  Немного помолчав, он продолжил будничным, деловым тоном:
  – Вот мой план. Вы напишете записку – под мою диктовку – графине Хорбери. Сделаете пометку «лично». В записке попросите ее о встрече. Напомните ей о том, что она летела на самолете в Англию в определенный день, и скажете, что вам стало известно о ее финансовых отношениях с мадам Жизель.
  – И что потом?
  – Потом она даст согласие на встречу с вами. Вы поедете и скажете ей то, что скажу вам я, и попросите у нее – одну секунду – десять тысяч фунтов.
  – Вы сумасшедший!
  – Отнюдь, – возразил Пуаро. – Возможно, я несколько эксцентричен, но уж никак не сума-сшедший.
  – А если леди Хорбери вызовет полицию? Меня же посадят в тюрьму!
  – Она не вызовет полицию.
  – Вы не можете знать это.
  – Mon cher[728], я знаю практически все.
  – Как бы то ни было, мне это не нравится.
  – Она не даст вам десять тысяч фунтов, если вас смущает именно это, – сказал сыщик, подмигнув ему.
  – Месье Пуаро, это слишком рискованный план. Он может поставить крест на моей судьбе.
  – Послушайте, мистер Гейл, она не обратится в полицию, уверяю вас.
  – Она может рассказать мужу.
  – Она ничего не расскажет мужу.
  – Мне это не нравится.
  – Вам нравится терять пациентов?
  – Нет, но…
  Пуаро посмотрел на него с добродушной улыбкой.
  – Вы, как благородный человек, испытываете отвращение к вещам подобного рода. Это вполне естественно. Но смею вас заверить, леди Хорбери недостойна рыцарского отношения.
  – Но она не может быть убийцей.
  – Почему?
  – Потому что мы с Джейн сидели напротив нее и непременно заметили бы, если б она совершала какие-то действия.
  – У вас слишком много предубеждений и предрассудков. Для того чтобы раскрыть это преступление, я должен кое-что знать.
  – Меня совсем не вдохновляет идея шантажировать женщину.
  – Ах, mon Dieu! Это только слова! Никакого шантажа не будет. Вам нужно всего лишь произвести определенный эффект. После этого, когда почва будет подготовлена, в дело вступлю я.
  – Если благодаря вам я попаду в тюрьму…
  – Нет-нет, даже не думайте. Меня очень хорошо знают в Скотленд-Ярде, и если что-нибудь произойдет, я возьму вину на себя. Но ничего не произойдет, кроме того, что я предвижу.
  Тяжело вздохнув, Норман сдался.
  – Ладно. И тем не менее мне это не нравится.
  – Отлично. Теперь возьмите карандаш и пишите.
  Пуаро медленно продиктовал текст записки.
  – Voilà[729], – сказал он, закончив. – Позже я проинструктирую вас по поводу того, что нужно сказать ей при встрече… Скажите, мадемуазель, вы ходите в театр?
  – Да, довольно часто, – ответила Джейн.
  – Замечательно. Видели вы, к примеру, пьесу под названием «Вверх ногами»?
  – Да, с месяц назад. Довольно неплохая постановка.
  – Это ведь американская пьеса, не так ли?.. Вы помните персонажа по имени Гарри, роль которого исполнял мистер Раймонд Барраклаф?
  – Да, он был очень хорош.
  – Вы находите его привлекательным?
  – Чрезвычайно.
  – Il est sex appeal?[730]
  – Несомненно, – со смехом сказала Джейн.
  – Только это или он еще и хороший актер?
  – О, по-моему, играет он прекрасно.
  – Нужно сходить посмотреть на него, – сказал Пуаро.
  Джейн взглянула на него с удивлением. Что за странный человек – перескакивает с темы на тему, словно птица с ветки на ветку!
  Сыщик как будто прочитал ее мысли.
  – Очевидно, вы не одобряете мои методы, мадемуазель? – спросил он с улыбкой.
  – На мой взгляд, вы не очень последовательны.
  – Ничего подобного. Я следую определенной логике. Нельзя делать скоропалительные выводы. Нужно действовать методом исключения.
  – Методом исключения? – переспросила Джейн и задумалась. – Понятно… Вы исключили мистера Клэнси.
  – Возможно, – сказал Пуаро.
  – Вы исключили также и нас, а теперь, вероятно, собираетесь исключить леди Хорбери… О!
  Она замерла на месте, будто ей в голову внезапно пришла какая-то мысль.
  – Что такое, мадемуазель?
  – Ваши разговоры о попытке убийства… Это был тест?
  – Вы слишком поспешны, мадемуазель. Да, это часть стратегии, которую я использую. Упомянув попытку убийства, я внимательно наблюдал за мистером Клэнси, за вами, за мистером Гейлом – и ни в ком из вас не заметил никаких зримых признаков. И позвольте вам сказать, что в таких ситуациях провести меня невозможно. Убийца готов к отражению любой атаки, которую он предвидит. Но эта запись в маленькой книжке не могла быть известна никому из вас. Так что я вполне удовлетворен.
  – Вы ужасно коварный человек, месье Пуаро, – сказала Джейн, поднимаясь на ноги. – Никогда не знаешь, чего от вас ожидать.
  – Все очень просто. Я стараюсь получить информацию всеми доступными способами.
  – Я полагаю, в вашем распоряжении имеется множество самых хитроумных способов получения информации…
  – Есть только один поистине простой способ.
  – Какой же?
  – Давать людям возможность говорить.
  Джейн рассмеялась:
  – А если они не желают говорить?
  – Каждый любит говорить о себе.
  – Пожалуй, – согласилась Джейн.
  – Благодаря этому многие шарлатаны сколотили себе состояние. Вызывает такой вот тип пациента на откровенность, и тот выкладывает ему все – как в двухлетнем возрасте выпал из коляски, как однажды его мать ела грушу и капнула соком на свое оранжевое платье, как в полуторалетнем возрасте он таскал за бороду своего отца… После этого шарлатан говорит пациенту, что тот больше не страдает от бессонницы, берет с него две гинеи, тот уходит счастливый и, возможно, даже действительно засыпает.
  – Какая нелепость, – сказала Джейн.
  – Не такая уже нелепость, как вам представляется. В основе этого лежит фундаментальная потребность человеческой натуры – потребность говорить, рассказывать о себе. Разве вы сами, мадемуазель, не любите делиться воспоминаниями о своем детстве, о родителях?
  – Ко мне это неприменимо. Я росла сиротой.
  – А-а, тогда другое дело… В таком случае вам действительно вряд ли захочется вспоминать детские годы.
  – Да нет, я не ходила в алом чепчике и плаще, подобно воспитанникам сиротских домов, живущих за счет благотворительности. Мое детство прошло довольно весело.
  – Это было в Англии?
  – Нет, в Ирландии – в окрестностях Дублина.
  – Стало быть, вы ирландка… Вот почему у вас темные волосы и серо-голубые глаза, как будто…
  – Как будто их нарисовали пальцем, испачканным сажей, – закончил за Пуаро фразу Норман с улыбкой на лице.
  – Comment?[731] Что вы хотите этим сказать?
  – Есть такая поговорка про ирландские глаза – что их как будто нарисовали пальцем, испачканным сажей.
  – В самом деле? Не самое элегантное выражение, но довольно точное. – Бельгиец склонил перед Джейн голову. – Замечательный эффект, мадемуазель.
  Выходя из-за столика, девушка весело рассмеялась.
  – Вы опасный мужчина, месье Пуаро. Спокойной ночи и спасибо за прекрасный ужин. Вам придется пригласить меня поужинать еще раз, если Нормана отправят в тюрьму за шантаж.
  При воспоминании о том, что ему предстоит, по лицу Гейла пробежала тень.
  Пуаро попрощался с молодыми людьми, пожелав им спокойной ночи.
  Придя домой, он достал из ящика шкафа лист бумаги со списком из одиннадцати имен. Задумчиво кивнув, он поставил галочки против четырех имен.
  – Кажется, я знаю, – пробормотал он вполголоса. – Однако необходима уверенность. Il faut continuer[732].
  
  Глава 17. В Уондсворте
  Мистер Генри Митчелл ужинал картофельным пюре с колбасой, когда в его доме появился гость. К немалому удивлению стюарда, им оказался усатый джентльмен, один из пассажиров рокового рейса.
  Месье Пуаро обладал учтивыми, приятными манерами. Он настоял на том, чтобы мистер Митчелл продолжил свой ужин, и произнес изящный комплимент в адрес миссис Митчелл, которая смотрела на него с открытым ртом.
  Детектив сел на предложенный ему стул, заметил, что для этого времени года стоит очень теплая погода, и затем плавно перешел к цели своего визита.
  – Боюсь, Скотленд-Ярд не достиг большого прогресса в расследовании этого преступления, – сказал он.
  Митчелл покачал головой:
  – Удивительное дело, сэр, просто удивительное. Я не представляю, что они могут сделать. Если никто на борту самолета ничего не видел, каждому впоследствии придется очень нелегко.
  – Это точно.
  – Генри ужасно переживал по поводу случившегося, – вмешалась в разговор миссис Митчелл. – Ночами не спал.
  – Мне эта история не давала покоя, – пояснил стюард. – Руководство нашей компании повело себя вполне порядочно. Говоря откровенно, поначалу я боялся потерять работу…
  – Генри, это было бы жестоко и несправедливо…
  В голосе миссис Митчелл прозвучали нотки негодования. Это была полногрудая женщина с румянцем во все лицо и темными блестящими глазами.
  – Справедливость торжествует далеко не всегда, Рут. Тем не менее все кончилось гораздо лучше, чем я ожидал. Меня ни в чем не обвиняли, но я чувствовал, что на мне лежит определенная ответственность, если вы понимаете, о чем идет речь.
  – Я понимаю ваши переживания, – произнес Пуаро сочувственным тоном. – Но уверяю вас, вы напрасно беспокоились. В том, что случилось, вашей вины нет.
  – И я говорю то же самое, сэр, – вновь вставила слово миссис Митчелл.
  Стюард покачал головой:
  – Я должен был заметить раньше, что леди мертва. Если б я разбудил ее в самом начале, когда получал деньги по счетам…
  – Это ничего не изменило бы. Ее смерть наступила почти мгновенно.
  – Я постоянно твержу ему, чтобы он не изводил себя так, – подхватила миссис Митчелл. – Кто знает, по каким причинам иностранцы убивают друг друга… И если хотите знать мое мнение, это самая настоящая подлость – устраивать свои разборки на борту британского самолета. – Произнеся эти слова, она возмущенно фыркнула.
  Митчелл потряс головой.
  – Каждый раз, когда я отправляюсь на работу, у меня тяжело на душе. И потом, джентльмены из Скотленд-Ярда все допытываются, не заметил ли я во время полета что-нибудь необычное. У меня возникает ощущение, будто я что-то забыл. Но я все помню! Был самый обычный рейс, без каких-либо происшествий, пока… пока не случилось это…
  – Духовые трубки, дротики – это просто какая-то дикость, – произнесла миссис Митчелл с гримасой отвращения.
  – Вы правы, – откликнулся Пуаро с изумленным видом, словно его поразило ее замечание. – В Англии убийства совершаются более цивилизованными способами.
  – Совершенно верно, сэр.
  – Знаете, миссис Митчелл, я, пожалуй, смогу угадать, из какой области Англии вы происходите.
  – Из Дорсета, сэр. Окрестности Бриджпорта. Там моя родина.
  – Точно, – сказал Пуаро. – Замечательное место.
  – Да. Лондон не идет ни в какое сравнение с Дорсетом. Мои предки поселились там больше двухсот лет назад, и дух этого края, если так можно выразиться, впитался мне в кровь.
  – В самом деле… – Сыщик вновь повернулся к стюарду: – Мне бы хотелось спросить вас кое о чем, Митчелл.
  Тот наморщил лоб:
  – Я уже сказал все, что мне известно, сэр.
  – Не волнуйтесь, ничего особенного. Меня просто интересует, не заметили ли вы, может быть, на столике мадам Жизель что-нибудь лежало в беспорядке?
  – Вы имеете в виду, когда я понял, что с нею что-то случилось?
  – Да. Ложка, вилка, солонка – что-нибудь в этом роде…
  Стюард отрицательно покачал головой.
  – Со столиков все было убрано, за исключением кофейных чашек. Я не обратил особого внимания, поскольку был слишком взволнован. Но если б там что-то было, полицейские наверняка нашли бы это, поскольку они тщательно осмотрели весь самолет.
  – Ладно, – сказал Пуаро. – Это не имеет большого значения. Но мне нужно поговорить с вашим коллегой, Дэвисом.
  – Он сегодня улетел утренним рейсом восемь сорок пять.
  – Его сильно расстроила эта история?
  – Он еще совсем молод, и ему даже нравится эта кутерьма. Все знакомые ставят ему выпивку и выспрашивают подробности.
  – У него есть молодая леди? – спросил Пуаро. – То, что он имеет отношение к данному происшествию, вне всякого сомнения, произвело на нее неизгладимое впечатление…
  – Он ухаживает за дочерью старого Джонсона из «Короны и перьев», – сказала миссис Митчелл. – Но она девушка с головой. Ей совсем не нравится, что он замешан в этой истории.
  – Весьма разумная точка зрения, – сказал Пуаро. – Хорошо, благодарю вас, мистер Митчелл, а также вас, миссис Митчелл. И прошу вас, мой друг, не принимайте это так близко к сердцу.
  Когда Пуаро удалился, Митчелл сказал:
  – Эти тупицы-присяжные решили, что убийство совершил он. Но, если хочешь знать мое мнение, он связан с секретной службой.
  – Если хочешь знать мое мнение, – сказала миссис Митчелл, – за всем этим стоят большевики.
  
  Отыскав Дэвиса в баре «Корона и перья», Пуаро задал ему тот же вопрос, что и Митчеллу.
  – Нет, сэр, никакого беспорядка на столике я не заметил. Вы имеете в виду, было ли что-то опрокинуто?
  – Я имею в виду, может быть, на столике чего-то недоставало или, наоборот, было что-то лишнее?
  – Там что-то было, – медленно произнес Дэвис. – Я увидел это, когда занимался уборкой после того, как полицейские завершили осмотр. Но вряд ли это то, что вы имеете в виду. На блюдце, стоявшем на столике покойницы, лежали две ложки. Такое иногда случается, когда мы обслуживаем пассажиров в спешке. Я обратил на это внимание только потому, что существует суеверие: две ложки в блюдце предвещают свадьбу.
  – Может быть, ложка отсутствовала в блюдце кого-нибудь из других пассажиров?
  – Нет, сэр. Я ничего такого не заметил. Должно быть, кто-то из нас с Митчеллом унес чашку с блюдцем без ложки и в спешке не заметил этого. Неделю назад я положил на стол сразу два комплекта ножей и вилок для рыбы. Вообще, это лучше, чем забыть что-то принести, – тогда приходится возвращаться на кухню за недостающим.
  Пуаро задал ему еще один вопрос, на этот раз шутливый:
  – Что вы думаете о французских девушках, Дэвис?
  – Меня вполне устраивают английские, сэр.
  И он улыбнулся пухлой светловолосой девушке, стоявшей за стойкой бара.
  
  Глава 18. На Куин-Виктория-стрит
  Джеймс Райдер был немало удивлен, когда ему принесли визитку с именем месье Пуаро. Это имя явно было ему знакомо, но он никак не мог вспомнить, откуда. И тут его осенило. «А-а, это тот самый тип!» – подумал он и велел клерку впустить посетителя.
  Месье Пуаро выглядел веселым и довольным. В руке у него была трость, из петлицы торчал цветок.
  – Надеюсь, вы извините меня за беспокойство, – сказал он. – Меня привело к вам это дело об убийстве мадам Жизель.
  – Да? И что же вас интересует? Садитесь, пожалуйста. Не желаете сигару?
  – Благодарю вас, нет. Я курю только собственные сигареты. Может быть, угоститесь?
  Райдер с сомнением посмотрел на крохотные сигареты Пуаро.
  – Спасибо. Если не возражаете, я закурю свою. А то еще проглочу вашу с непривычки…
  Мистер Райдер добродушно рассмеялся.
  – Несколько дней назад здесь был инспектор. Вечно эти ребята суют свой нос всюду, вместо того, чтобы заниматься своими делами.
  – Но ведь им нужно собирать информацию, – мягко произнес Пуаро.
  – Если бы при этом они вели себя не так вызывающе, – проворчал мистер Райдер. – У каждого человека есть свои чувства… к тому же нужно учитывать, как все это может отразиться на его деловой репутации.
  – Мне кажется, вы чересчур впечатлительны.
  – Я попал в весьма щекотливое положение, – сказал мистер Райдер, – поскольку сидел впереди этой женщины, что бросает на меня тень подозрения. Ведь не моя же вина в том, что мне досталось это место! Знай я, что именно в этом самолете произойдет подобное, ни за что не полетел бы на нем. Впрочем, вероятно, все же полетел бы…
  Он задумался.
  – Нет худа без добра? – спросил Пуаро с улыбкой.
  Мистер Райдер с удивлением взглянул на него.
  – В зависимости от того, с какой стороны смотреть. Мне не дают покоя. Звучат разного рода домыслы. Почему все эти люди докучают мне, а не доктору Хаббарду… то есть Брайанту? Именно врачам не составляет труда раздобыть смертельный яд, не оставляющий следов. Скажите, пожалуйста, каким образом я смог бы достать змеиный яд?
  – Вы сказали, что хотя это происшествие доставило вам массу неудобств…
  – Ну да, у этой ситуации есть и светлая сторона. Не буду скрывать, мне кое-что перепало от газет. Как же, свидетель и все такое… Хотя в этих статьях было больше журналистского воображения, чем моих свидетельств, и написанное в них совершенно не соответствовало действительности.
  – Все-таки интересно, – сказал Пуаро, – как преступление влияет на жизнь людей, абсолютно к нему не причастных. Возьмем, к примеру, вас. Вы неожиданно получили деньги, которые, возможно, пришлись вам очень кстати…
  – Деньги всегда приходятся кстати, – заметил мистер Райдер, бросив взгляд на сыщика. – Порой нужда в них бывает чрезвычайно острой, и тогда нередко люди растрачивают чужие деньги… – Он развел руками. – Вследствие чего возникают проблемы. Но не будем о грустном.
  – Да, действительно, – согласился Пуаро. – Зачем заострять внимание на темной стороне этой ситуации? Эти деньги стали благом для вас, поскольку вам не удалось получить ссуду в Париже…
  – Откуда, черт возьми, вам известно об этом? – Изумлению Райдера не было предела.
  Эркюль Пуаро улыбнулся:
  – Во всяком случае, это правда.
  – Это правда, но мне не хотелось бы, чтобы она стала достоянием гласности.
  – Уверяю вас, я буду нем как рыба.
  – Странно, – задумчиво произнес мистер Райдер. – Иногда отсутствие какой-нибудь незначительной, пустяковой суммы может поставить человека в затруднительное положение… Деньги, кредиты, сама жизнь – все это чертовски странно!
  – Согласен с вами.
  – Так для чего я вам понадобился?
  – Один весьма деликатный вопрос. В ходе осуществления моих профессиональных обязанностей я выяснил, что – вопреки вашим утверждениям – вы все-таки имели деловые отношения с мадам Жизель.
  – Кто вам сказал? Это ложь! Я никогда не видел эту женщину!
  – Очень любопытно!
  – Любопытно? Это самая настоящая клевета!
  Пуаро задумчиво смотрел на него.
  – Я должен разобраться в этом деле.
  – Что вы хотите этим сказать?
  Маленький бельгиец покачал головой:
  – Пожалуйста, не сердитесь. Должно быть, произошла ошибка.
  – Надо думать, что ошибка! Стал бы я связываться с ростовщиками, обслуживающими высшее общество! Светские женщины с карточными долгами – вот их клиентура.
  Пуаро поднялся с кресла.
  – Должен извиниться перед вами за то, что принял на веру ложную информацию.
  Подойдя к двери, он остановился.
  – Между прочим, почему вы назвали доктора Брайанта Хаббардом?
  – Если б я знал… Постойте… ну да, я думаю, это была флейта. Знаете, детская песенка о псе старой матушки Хаббард – Но когда та вернулась, он на флейте играл… Поразительно, как путаются эти имена.
  – Ах да, флейта… Понимаете, такие вещи интересуют меня в чисто психологическом плане.
  Мистер Райдер фыркнул и с подозрением посмотрел на Пуаро. Он никогда не доверял психологии, считая ее глупостью и бессмыслицей.
  
  Глава 19. Явление мистера Робинсона
  
  I
  Графиня Хорбери сидела в спальне дома по адресу: Гросвенор-сквер, 313. Перед нею стоял туалетный столик, заставленный баночками с кремом для лица, пудреницами и золотыми шкатулками. Спальня была заполнена дорогими изящными безделушками. Но окружавшая Сайсли Хорбери роскошь совсем не радовала ее. С неровными пятнами румян на щеках, беззвучно шевеля пересохшими губами, она в четвертый раз перечитывала письмо.
  Графине Хорбери
  Уважаемая мадам, пишу вам по поводу покойной мадам Жизель.
  В моем распоряжении имеются некоторые документы, принадлежавшие покойной леди. Если вас или мистера Раймонда Барраклафа интересует эта тема, я был бы рад приехать к вам, чтобы обсудить ее.
  Или, может быть, вы предпочитаете, чтобы я обсудил ее с вашим мужем?
  Искренне ваш,
  Джон Робинсон
  Нет ничего глупее – раз за разом перечитывать одно и то же. Как будто от этого что-то изменится…
  Она взяла конверт – два конверта. На первом было написано «Лично», на втором – «Строго конфиденциально».
  Строго конфиденциально…
  «Животное… скотина… И эта старая лживая француженка, которая клялась, что «все меры для защиты клиентов в случае ее внезапной кончины приняты»… Черт бы ее подрал… Что за жизнь… О боже, как у меня расшатались нервы… Это несправедливо. Несправедливо…»
  Она протянула трясущуюся руку к бутылочке с золоченой пробкой.
  «Это успокоит меня, поможет мне собраться с мыслями…»
  Она открыла бутылочку и поднесла ее к носу.
  Вот так. Теперь она могла думать! Что же делать? Разумеется, необходимо встретиться с этим человеком. Но где взять денег? Может быть, попытать счастья и сделать небольшую ставку в заведении на Карлос-стрит?.. Но это можно обдумать позже. Сначала нужно выяснить, многое ли ему известно.
  Сайсли села за письменный стол, взяла авторучку и лист бумаги и принялась писать своим крупным, детским почерком:
  
  Графиня Хорбери свидетельствует свое почтение Джону Робинсону и готова увидеться с ним, если он приедет завтра утром в одиннадцать часов…
  
  II
  – Ну, как я выгляжу? – спросил Норман Гейл, слегка зардевшись под изумленным взглядом Пуаро.
  – Прекратите ломать комедию, – сказал детектив.
  Норман покраснел еще гуще.
  – Вы же сами сказали, что небольшая маскировка не помешает.
  Тяжело вздохнув, сыщик взял молодого человека за руку и подвел его к зеркалу.
  – Посмотрите на себя, – сказал он. – Кем вы себя представляете – Санта-Клаусом, вырядившимся, чтобы развлекать детей? Согласен, ваша борода не белая – она черная, как у сказочного злодея. Ну что это за борода, друг мой? Дешевая, к тому же плохо и неумело приклеенная. Затем, эти ваши брови… Я смотрю, у вас просто мания в отношении искусственных волос. От вас за несколько ярдов пахнет театральным клеем. И если вы думаете, что никто не заметит, что к вашим зубам приклеен лейкопластырь, то глубоко заблуждаетесь. Друг мой, актерство – определенно не ваше призвание.
  – Одно время я часто играл в любительских спектаклях, – холодно возразил Норман.
  – В это верится с трудом. Во всяком случае, я думаю, вряд ли вам давали возможность претворять в жизнь ваши идеи относительно грима. Даже при свете рампы ваше появление выглядело бы на редкость неубедительно. На Гросвенор-сквер, при свете дня… – Пуаро красноречиво пожал плечами, сочтя излишним заканчивать фразу. – Нет, mon ami, вы шантажист, а не комик. Я хочу, чтобы при виде вас леди испугалась, а не умерла со смеху. Вижу, вас огорчают мои слова, но сейчас такой момент, когда необходимо говорить только правду. Возьмите вот это. – Он протянул ему две баночки. – Идите в ванную и завершите наконец эту процедуру.
  Подавленный Норман безропотно подчинился. Когда спустя четверть часа он появился вновь, его лицо имело яркий кирпично-красный оттенок. Увидев его, Пуаро одобрительно кивнул.
  – Très bien. Фарс закончился, начинается серьезное дело. Пожалуй, вам подошли бы небольшие усы. Только я сам их вам приклею. Вот так… А теперь мы причешем вас несколько иначе… Отлично. Ну что ж, этого вполне достаточно. Теперь давайте посмотрим, как вы усвоили свою роль.
  Внимательно выслушав Нормана, он кивнул:
  – Хорошо. En avant[733], и да сопутствует вам удача.
  – Хорошо бы… Однако, скорее всего, я столкнусь с разъяренным мужем и парочкой полицейских.
  – Не волнуйтесь, – успокоил его Пуаро. – Все будет хорошо.
  – Вашими бы устами, – мрачно пробормотал Норман.
  С тяжелым сердцем он отправился выполнять свою в высшей степени неприятную миссию.
  Когда Гейл нашел нужный ему дом на Гросвенор-сквер, его проводили в маленькую комнату на втором этаже. Через минуту в комнату вошла леди Хорбери.
  Норман собрался с духом. Он ни в коем случае не должен был показать, что подобное дело для него внове.
  – Мистер Робинсон? – спросила Сайсли.
  – К вашим услугам, – сказал Норман с поклоном.
  Черт возьми, словно приказчик в лавке, подумал он. Отвратительно.
  – Я получила ваше письмо, – сказала гра-финя.
  «Этот старый осел сказал, что я не должен играть», – подумал Гейл, мысленно улыбнувшись.
  – Да, совершенно верно, – произнес он вслух довольно развязным тоном. – И что вы на это скажете, леди Хорбери?
  – Я не знаю, что вы имеете в виду.
  – Перестаньте. Стоит ли углубляться в подробности? Всем известно, насколько приятным может быть… назовем это уикэндом на побережье. Однако мужья редко разделяют такое мнение. Думаю, леди Хорбери, вы хорошо знаете, в чем заключаются свидетельства приятного времяпрепровождения. Мадам Жизель – замечательная женщина; она всегда тщательно документировала свои финансовые операции. Возникает вопрос: кому достанутся эти документы – вам или лорду Хорбери?
  Тело леди била мелкая дрожь.
  – Я продавец, – сказал Норман, – и нам нужно выяснить, хотите ли вы стать покупателем.
  По мере того как он входил в роль мистера Робинсона, его тон становился все более обыденным.
  – Каким образом эти… свидетельства попали вам в руки?
  – Это не имеет значения, леди Хорбери. Значение имеет то, что они у меня есть.
  – Я вам не верю. Покажите мне эти документы.
  – О нет. – По лицу Нормана расплылась хитрая ухмылка. – Я не настолько наивен, чтобы принести их с собой. Если мы договоримся, тогда другое дело. Естественно, я покажу вам их перед тем, как вы передадите мне деньги. Это будет честная сделка.
  – Сколько вы хотите получить?
  – Десять тысяч – фунтов, не долларов.
  – Это невозможно. Я не смогу достать такую сумму.
  – А вы попробуйте – и увидите, что все у вас получится. Ваши драгоценности чего-то да стоят… Так и быть, из уважения к вам я готов снизить сумму до восьми тысяч. Это мое последнее слово. На размышление я даю вам два дня.
  – Говорю вам, я не смогу раздобыть такие деньги.
  Норман тяжело вздохнул:
  – Пожалуй, будет только справедливо, если лорд Хорбери узнает о том, что происходит. Насколько я понимаю, разведенная женщина не получает алименты на содержание – и хотя мистер Барраклаф многообещающий молодой актер, большие деньги у него не водятся. Больше ни слова. Предоставляю вам возможность хорошенько все обдумать. И имейте в виду, я не шучу.
  Немного помолчав, он добавил:
  – Я не шучу точно так же, как не шутила мадам Жизель…
  Затем быстро, чтобы несчастная женщина не успела ничего ответить, Норман повернулся и вышел из комнаты.
  Оказавшись на улице, он с облегчением выдохнул и вытер со лба пот.
  – Слава богу, все кончилось.
  
  III
  Не прошло и часа, как леди Хорбери принесли визитку.
  – Мистер Эркюль Пуаро.
  Она отшвырнула ее в сторону.
  – Кто это еще? Я не могу его принять!
  – Он говорит, миледи, что пришел по просьбе мистера Раймонда Барраклафа.
  – Ах, вот как… – Она немного подумала. – Пригласите его войти.
  Дворецкий скрылся за дверью и тут же появился вновь.
  – Мистер Эркюль Пуаро.
  На пороге появился Пуаро, одетый как настоящий денди, и учтиво поклонился.
  Дворецкий закрыл за ним дверь. Сайсли сделала шаг навстречу визитеру.
  – Мистер Барраклаф прислал вас…
  – Присядьте, мадам, – произнес Пуаро мягким, но в то же время властным тоном.
  Она машинально села. Бельгиец устроился в кресле рядом с нею, всем своим видом демонстрируя расположение к ней.
  – Мадам, умоляю вас, воспринимайте меня как своего друга. Я пришел помочь вам советом. Мне известно, что вы находитесь в очень сложном положении.
  – Я не понимаю… – едва слышно пробормотала она.
  – Ecoutez[734], мадам, я не собираюсь выведывать у вас ваши секреты. В этом нет необходимости – мне они известны. Хороший детектив должен знать все.
  – Детектив? – Глаза Сайсли расширились. – Я помню… вы были на борту самолета…
  – Совершенно верно. А теперь, мадам, перей-дем к делу. Как я уже сказал, у меня нет необходимости добиваться вашего доверия. Вам не нужно ничего рассказывать мне. Я расскажу вам все. Сегодня утром, меньше часа назад, вы принимали посетителя. Этот посетитель… его имя Браун, я полагаю?
  – Робинсон, – произнесла Сайсли слабым голосом.
  – Это не имеет значения – Браун, Смит, Робинсон… Он всегда называется одним из этих имен. Этот человек шантажирует вас, мадам. У него имеются определенные доказательства… скажем так, вашего неблагоразумия. Эти доказательства прежде находились в руках мадам Жизель. Теперь они у этого человека. Он предлагает их вам, вероятно, за семь тысяч фунтов.
  – Восемь.
  – Значит, восемь. И вам, мадам, очевидно, будет нелегко быстро достать эту сумму?
  – Я не смогу… просто не смогу… Я уже и без того вся в долгах и не знаю, что мне делать…
  – Успокойтесь, мадам, я пришел, чтобы помочь вам.
  Она в изумлении воззрилась на него.
  – Как вы узнали об этом?
  – Все очень просто, мадам. Я – Эркюль Пуаро. Eh bien, не бойтесь, положитесь на меня. Я разберусь с этим мистером Робинсоном.
  – И что вы хотите за это? – спросила Сайсли.
  – Только фотографию одной прекрасной леди с подписью.
  – О боже! – воскликнула она. – Я не знаю, что делать… Мои нервы на пределе… Я сойду с ума!
  – Не волнуйтесь, мадам, все будет хорошо. Доверьтесь Эркюлю Пуаро. Но я должен знать правду – полную правду. Не нужно ничего утаивать от меня, иначе мои руки будут связаны.
  – И вы действительно поможете мне?
  – Торжественно клянусь, что вы никогда больше не услышите о мистере Робинсоне.
  – Ладно, – сказала она после некоторых колебаний, – я расскажу вам все.
  – Отлично. Итак, вы занимали деньги у мадам Жизель?
  Леди Хорбери кивнула.
  – Когда это началось?
  – Полтора года назад. Я находилась в отчаянном положении.
  – Игра?
  – Да. Мне страшно не везло.
  – И она вам дала столько, сколько вы у нее попросили?
  – Не сразу. Вначале лишь небольшую сумму.
  – Кто порекомендовал вам обратиться к ней?
  – Раймонд… мистер Барраклаф сказал мне, что, насколько ему известно, она одалживает деньги женщинам из общества.
  – Но потом она дала вам больше.
  – Да. Столько, сколько я у нее просила. Тогда мне казалось это чудом.
  – Мадам Жизель умеет творить подобного рода чудеса, – сухо произнес Пуаро. – Я так понимаю, незадолго до этого вы и мистер Барраклаф стали… друзьями?
  – Да.
  – Но вы очень беспокоились, что об этом может узнать ваш муж?
  – Стивен – настоящий педант! – гневно воскликнула Сайсли. – Я ему надоела. Он хочет жениться на другой женщине и воспользуется любым предлогом, чтобы развестись со мною.
  – А вы не хотите развода?
  – Нет. Я… я…
  – Вам нравится ваше положение – и возможность пользоваться большими финансовыми благами. Les femmes[735], естественно, должны следить за собой… Ну что же, продолжим. И вот пришло время для возвращения долга…
  – Да. Я не смогла его отдать, и тогда-то старая дьяволица показала свое истинное лицо. Она узнала обо мне и Раймонде. Выяснила, где и в какие дни мы встречались…
  – У нее были свои методы, – заметил Пуаро. – Очевидно, она пригрозила послать доказательства вашей связи лорду Хорбери.
  – Да, если я не верну деньги.
  – А вы не могли сделать это?
  – Нет.
  – Следовательно, ее смерть пришлась вам как нельзя кстати.
  – Это действительно стало невероятным чудом, – подтвердила Сайсли.
  – Слишком большим чудом. Но вместе с тем это, видимо, заставило вас нервничать.
  – Нервничать?
  – В конце концов, мадам, среди пассажиров самолета только у вас имелась причина желать ей смерти.
  Сайсли тяжело вздохнула.
  – Я знаю. Это было ужасно. Меня потрясла ее смерть.
  – Особенно, наверное, потому, что вы виделись с ней в Париже накануне вечером, и между вами произошла какая-то сцена?
  – Старая чертовка! Не желала уступать ни дюйма. У меня возникло впечатление, будто она наслаждается моим безвыходным положением. Это было настоящее чудовище. Я ушла от нее в полном отчаянии.
  – И тем не менее на следствии вы заявили, что никогда прежде не видели эту женщину.
  – А что я могла еще сказать?
  Пуаро в раздумье посмотрел на нее.
  – Вы, мадам, не могли сказать ничего другого.
  – Это было ужасно. Мне приходилось лгать, лгать и лгать. Этот мерзкий инспектор снова и снова докучал мне своими вопросами. Но я ощущала себя в относительной безопасности, поскольку видела, что он ничего не знает. Я думала, что если что-то должно было всплыть, то уже всплыло бы. И вдруг это жуткое письмо…
  – И вы не боялись все это время?
  – Конечно, боялась!
  – Но чего? Огласки или обвинения в убийстве?
  Кровь отхлынула от ее щек.
  – Убийство… Но я не делала этого… Неужели вы думаете… Я не убивала ее!
  – Вы хотели, чтобы она умерла…
  – Да, но я не убивала ее… Вы должны верить мне… Я не вставала со своего кресла… Я…
  Она замолчала; ее красивые голубые глаза умоляюще смотрели на сыщика.
  Эркюль Пуаро кивнул.
  – Я верю вам, мадам, по двум причинам. Во-первых, из-за вашей половой принадлежности и, во-вторых, из-за осы.
  Сайсли бросила на него удивленный взгляд:
  – Из-за осы?
  – Совершенно верно. Я понимаю, для вас это полная бессмыслица. Однако давайте займемся делом. Я разберусь с мистером Робинсоном и даю вам слово, что вы никогда не услышите о нем впредь. В благодарность за эту услугу вы ответите мне на два вопроса. Находился ли мистер Барраклаф в Париже в день, предшествовавший убийству?
  – Да, мы вместе ужинали. Но он решил, что будет лучше, если я приду к этой женщине одна.
  – Ах, вот как… И еще один вопрос, мадам. До замужества вы носили сценическое имя Сайсли Блэнд. Это ваше настоящее имя?
  – Нет, мое настоящее имя Марта Джебб. Но Сайсли Блэнд…
  – Звучит более профессионально. А где вы родились?
  – В Донкастере. Но почему…
  – Простое любопытство. Извините. А теперь, леди Хорбери, позвольте дать вам совет. Может быть, лучше просто договориться с мужем о разводе?
  – Чтобы он женился на этой женщине?
  – Чтобы он женился на этой женщине. У вас ведь благородное сердце, мадам. Кроме того, вы будете в безопасности – в полной безопасности, – и муж будет выплачивать вам деньги на ваше содержание.
  – Не очень большие.
  – Eh bien, получив свободу, вы сможете выйти замуж за миллионера.
  – Сегодня миллионеров уже не осталось.
  – Не верьте этому, мадам. У человека, имевшего раньше три миллиона, сейчас осталось около двух. Это хорошие деньги.
  Сайсли рассмеялась:
  – Вы умеете убеждать, месье Пуаро. И вы действительно уверены в том, что этот ужасный человек больше не потревожит меня?
  – Можете положиться на слово Эркюля Пуаро, – торжественно произнес детектив.
  
  Глава 20. На Харли-стрит
  Инспектор Джепп быстрым шагом подошел к дому на Харли-стрит, позвонил в дверь и спросил доктора Брайанта.
  – Вам назначено, сэр?
  – Нет, я просто напишу ему несколько слов.
  Полицейский достал визитку и написал на ней: «Буду вам очень признателен, если вы уделите мне несколько минут своего времени. Я не задержу вас надолго».
  Запечатав визитку в конверт, он вручил его дворецкому. Тот проводил его в приемную. Там находились две женщины и мужчина. Джепп сел в кресло и достал из кармана старый номер «Панча».
  Вышедший из кабинета дворецкий пересек приемную и негромко произнес:
  – Если вы не возражаете, сэр, вам придется немного подождать. Доктор сегодня очень занят.
  Джепп кивнул. Он нисколько не возражал против того, чтобы подождать, даже был рад этому. Между женщинами завязался разговор. По всей видимости, они были очень высокого мнения о профессиональных качествах доктора Брайанта. Тем временем в приемную вошли еще несколько пациентов. Очевидно, дела у доктора Брайанта шли неплохо. Вряд ли у него была нужда занимать деньги, подумал Джепп. Хотя, конечно, это могло произойти давно. Скандал поставил бы крест на его процветающей практике. Для доктора ничего не может быть хуже дурной славы.
  Спустя четверть часа в приемной вновь появился дворецкий.
  – Доктор готов побеседовать с вами.
  Джепп вошел в кабинет – просторную комнату с большим окном. Доктор сидел за столом. Увидев инспектора, он поднялся со стула и пожал ему руку. Его покрытое тонкими морщинами лицо выражало усталость. Казалось, визит полицейского ничуть не смутил его.
  – Чем могу помочь вам, инспектор? – спросил он, вновь сев за стол и указав Джеппу на стоявшее напротив кресло.
  – Должен извиниться за то, что отрываю вас от работы, но я не займу много времени.
  – Все в порядке. Полагаю, это связано с убийством на борту самолета?
  – Так точно, сэр. Мы все еще расследуем это дело.
  – И каковы результаты?
  – Пока мы продвинулись не так далеко, как нам того хотелось бы. Я пришел, чтобы задать вам несколько вопросов по поводу способа убийства. Никак не могу разобраться с этим змеиным ядом.
  – Знаете, я не токсиколог, – с улыбкой сказал доктор Брайант. – Подобные вещи не входят в мою компетенцию. Вам следует обратиться к Уинтерспуну.
  – Видите ли, доктор, Уинтерспун – эксперт, а вы знаете этих экспертов. Понять их обычному человеку практически невозможно… Но меня интересует медицинская сторона этого вопроса.
  Это правда, что змеиным ядом иногда лечат эпилепсию?
  – По эпилепсии я тоже не специалист, – ответил доктор Брайант. – Насколько мне известно, при лечении данного заболевания инъекции яда кобры действительно дают превосходные результаты. Но, как я уже сказал, это не моя компетенция.
  – Я знаю. Но мне казалось, это происшествие должно вызывать у вас интерес, поскольку вы сами находились на борту самолета… Я подумал, что, возможно, у вас имеются какие-то идеи на этот счет, которые могли бы оказаться полезными для меня.
  Доктор Брайант улыбнулся:
  – Вы правы, инспектор. Вряд ли есть на свете такие люди, которых оставило бы равнодушным убийство, совершенное рядом с ними… Признаюсь, меня интересует это дело, и я много размышлял о нем на досуге.
  – И что вы думаете обо всем этом?
  Брайант медленно покачал головой:
  – Все это представляется мне поразительным… почти нереальным, если так можно выразиться. Чрезвычайно странный способ убийства. Казалось бы, существует всего один шанс из ста, что оно останется незамеченным. Должно быть, преступник обладает отчаянной смелостью и презирает опасность.
  – Очень точное замечание, сэр.
  – Выбор яда тоже вызывает удивление. Каким образом убийце удалось раздобыть это вещество?
  – Да, это кажется невероятным. Не думаю, что хотя бы один человек из тысячи слышал о бумсланге и тем более имел дело с его ядом. Я сомневаюсь, что даже вы, доктор, держали его когда-либо в руках.
  – Да, мало кто имеет такую возможность. У меня есть друг, который занимается исследованием тропической фауны. В его лаборатории имеются образцы высушенного змеиного яда, например, кобры, но я не помню, чтобы среди них находились образцы яда зеленой древесной змеи.
  – Вероятно, вы сможете помочь мне… – Джепп вытащил из кармана лист бумаги и протянул его доктору. – Уинтерспун написал здесь три имени. Сказал, что я могу получить у них нужную мне информацию. Вы знаете кого-нибудь из них?
  – Немного знаком с профессором Кеннеди, хорошо знаю Хайдлера. Если вы упомянете мое имя, уверен, он сделает для вас все, что в его силах. Кармайкл живет в Эдинбурге, и лично я с ним не знаком… Да, пожалуй, эти люди могли бы помочь вам.
  – Благодарю вас, сэр. Я вам чрезвычайно признателен. Не смею больше задерживать вас.
  Вновь оказавшись на Харли-стрит, Джепп довольно улыбнулся. «Такт – великое дело, – подумал он. – Наверняка этот доктор так и не понял, что мне было нужно».
  
  Глава 21. Три ключа к разгадке
  Когда Джепп вернулся в Скотленд-Ярд, ему сказали, что его дожидается Эркюль Пуаро.
  Инспектор сердечно приветствовал своего друга.
  – Что привело вас сюда, мусье Пуаро? Какие-нибудь новости?
  – Я приехал, чтобы узнать новости у вас, мой славный Джепп.
  – На вас это не похоже… Что вам сказать – новостей не так много. Торговец в Париже опознал духовую трубку. Фурнье донимает меня из Парижа своим moment psychologique[736]. Я до посинения допрашивал этих стюардов, но они стоят на своем, что никакого moment psychologique не было. Во время полета все было нормально, ничего необычного они не заметили.
  – Это могло произойти, когда они оба находились в переднем салоне.
  – Я допрашивал и пассажиров. Не могут же все лгать.
  – В одном деле, которое мне довелось расследовать, лгали все[737].
  – Опять вы со своими делами!.. Говоря откровенно, мусье Пуаро, радоваться нечему. Чем больше я занимаюсь этим расследованием, тем меньше что-либо понимаю. Шеф уже недобро на меня посматривает… А что я могу сделать? Слава богу, это дело расследуют и французы, правда, в Париже говорят, что раз убийство совершил англичанин, то это наша проблема.
  – А вы считаете, что это сделали французы?
  – Да нет, конечно. На мой взгляд, археолог не очень подходит на роль убийцы. Эти люди вечно копаются в земле и несут всякую околесицу по поводу того, что происходило тысячи лет назад… Интересно, откуда им это известно? Они утверждают: вот этой полусгнившей нитке бус пять тысяч триста двадцать два года, и кто докажет, что это не так? Похоже, они сами верят своим словам. Знал я одного такого – у него еще был сушеный скарабей. Хороший старик, но беспомощный, словно младенец… Нет, говоря между нами, у меня даже мысли не было, что эти французы-археологи причастны к убийству.
  – Кто же, по-вашему, сделал это?
  – Я думаю, Клэнси. Странный тип. Постоянно бурчит себе под нос и что-то обдумывает.
  – Вероятно, сюжет нового романа.
  – Может быть, а может быть, и нет. И как я ни стараюсь, не могу определить мотив. Я все же склонен думать, что запись CL 52 в черной книжке – это леди Хорбери, но из нее невозможно ничего вытянуть. Крепкий орешек, доложу я вам.
  Пуаро едва заметно улыбнулся.
  – Между стюардами и мадам Жизель вообще нельзя установить какую-либо связь, – продолжал Джепп.
  – Доктор Брайант?
  – О нем у меня имеется кое-какая информация. Есть у него одна пациентка, красивая женщина, у которой мерзкий муж – употребляет наркотики или что-то в этом роде. Если доктор не будет соблюдать осторожность, то может лишиться практики. К нему вполне подходит запись RT 362, и, не буду скрывать от вас, у меня есть предположение относительно того, где он мог достать змеиный яд. Я заходил к нему, беседовал с ним, и он фактически выдал себя. Однако пока это только предположение, а не факт. В этом деле чрезвычайно трудно устанавливать факты. Райдер, судя по всему, вне подозрений. Сказал, что ездил в Париж, чтобы занять денег, но ему это не удалось. Он сообщил имена и адреса – все подтвердилось. Я выяснил, что его фирма неделю или две назад оказалась на грани банкротства, но сейчас, похоже, они постепенно преодолевают трудности. Так что, как видите, сплошной туман.
  – Неясность – да, но не туман. Туман может существовать только в неупорядоченной, неорганизованной голове.
  – Можете называть это как вам угодно, суть от этого не меняется. Фурнье тоже зашел в тупик. Думаю, вы уже во всем разобрались, но вряд ли скажете.
  – Пока еще ни в чем не разобрался. Я продвигаюсь вперед методично, шаг за шагом, но до конца пути еще далеко.
  – Рад слышать это. Может быть, расскажете мне о ваших методичных шагах?
  Пуаро улыбнулся:
  – Я составил небольшую таблицу. – Он достал из кармана лист бумаги. – Моя идея такова: убийство – это действие, осуществленное ради достижения определенного результата.
  – А теперь повторите, только медленно.
  – Понять это нетрудно.
  – Возможно, но уж слишком сложно вы изъясняетесь.
  – Нет-нет, все очень просто. Скажем, вам нужны деньги – вы получите их, когда умрет ваша тетка. Bien – вы осуществляете действие, то есть убиваете тетку – и достигаете результата, то есть наследуете ее деньги.
  – Хотел бы я иметь такую тетку… – вздохнул Джепп. – Продолжайте, я понял вашу идею. Вы имеете в виду, что должен быть мотив.
  – Я предпочитаю свой способ выражения. Действие – это убийство; каков результат этого действия? Изучив различные результаты, мы получим разгадку нашей загадки. Результаты одного действия могут быть самыми разными, и это действие затрагивает множество разных людей. Eh bien, сегодня – через три недели после преступления – я изучаю результат в одиннадцати разных случаях.
  Он развернул лист. Наклонившись, Джепп заглянул ему через плечо и прочитал:
  Мисс Грей. Результат – неплохой, повышение зарплаты.
  Мистер Гейл. Результат – плохой, потеря пациентов.
  Леди Хорбери. Результат – хороший, если она CL 52.
  Мисс Керр. Результат – плохой, поскольку убийство мадам Жизель уменьшает вероятность того, что лорд Хорбери получит доказательства, необходимые для развода с женой.
  
  – Хм, – произнес Джепп, прервав чтение. – Вы думаете, она держится за титул? У вас просто призвание – разоблачать неверных супругов.
  Пуаро лишь улыбнулся в ответ. Инспектор вновь склонился над листом бумаги.
  
  Мистер Клэнси. Результат – хороший; рассчитывает заработать, написав роман, сюжет которого основан на данном преступлении.
  Доктор Брайант. Результат – хороший, если он RT 362.
  Мистер Райдер. Результат – хороший, благодаря деньгам, полученным за интервью прессе, которые помогли его фирме пережить трудные времена.
  Месье Дюпон. Результат – отсутствие такового.
  Месье Жан Дюпон. Результат – то же самое.
  Митчелл. Результат – то же самое.
  Дэвис. Результат – то же самое.
  
  – И вы считаете, это вам поможет? – недоверчиво спросил Джепп. – Не понимаю, каким образом.
  – Эта таблица служит мне наглядной классификацией, – пояснил Пуаро. – В четырех случаях – мистер Клэнси, мисс Грей, мистер Райдер и леди Хорбери – результат положителен. В случаях с мисс Керр и мистером Гейлом результат отрицателен. В четырех случаях результат отсутствует, и в одном – с доктором Брайантом – либо отсутствует, либо положителен.
  – И что? – спросил Джепп.
  – И то, – ответил Пуаро. – Нужно продолжать расследование.
  – С тем же успехом, – пробурчал инспектор. – Мы не можем продолжать расследование до тех пор, пока не получим из Парижа то, что нам необходимо. Нужно до конца разобраться с мадам Жизель. Уверен, я вытянул бы из этой горничной больше, чем это удалось Фурнье…
  – Сомневаюсь, друг мой. Самый интересный момент в этом деле – личность погибшей. У нее не было ни друзей, ни родных, ни личной жизни. Когда-то она была молода, любила и страдала, но затем отгородилась от внешнего мира, и все осталось в прошлом, о котором больше не напоминало ничего – ни фотографии, ни сувениры, ни милые безделушки. Мари Морисо превратилась в мадам Жизель, ростовщицу.
  – Вы думаете, ключ к разгадке кроется в ее прошлом?
  – Возможно.
  – У меня сложилось впечатление, что в этом деле вообще нет никаких ключей.
  – Есть, друг мой, есть.
  – Разумеется, духовая трубка…
  – Нет, не духовая трубка.
  – Ну хорошо, поделитесь вашими мыслями по поводу ключей к разгадке в этом деле.
  Пуаро улыбнулся:
  – Я дал им названия подобно тому, как мистер Клэнси дает названия своим романам: Ключ Осы, Ключ В Багаже Пассажира, Ключ Дополнительной Ложки.
  – Вы просто помешанный, – добродушным тоном произнес Джепп. – При чем здесь ложка?
  – В блюдце мадам Жизель лежали две ложки.
  – Это предвещает свадьбу.
  – В данном случае это предвещало похороны, – сказал Пуаро.
  
  Глава 22. Джейн находит новую работу
  
  I
  Когда Норман, Джейн и Пуаро встретились за ужином после «шантажа», Гейл с облегчением узнал, что его услуги в качестве «мистера Робинсона» больше не требуются.
  – Славный мистер Робинсон умер, – сказал Пуаро. – Выпьем в память о нем.
  – Покойся с миром! – со смехом произнес Норман.
  – Что произошло? – спросила Джейн.
  Сыщик улыбнулся:
  – Я выяснил то, что хотел знать.
  – У нее были деловые отношения с мадам Жизель?
  – Да.
  – Это стало очевидно из моего разговора с ней, – сказал Норман.
  – Совершенно верно, – подтвердил Пуаро. – Но мне была необходима полная и точная кар-тина.
  – И вы получили ее?
  – Получил.
  Норман и Джейн вопросительно смотрели на Пуаро, но тот, словно не замечая этого, принялся рассуждать о взаимосвязи профессии и жизни.
  – Человек не так уж часто оказывается не на своем месте, как можно было бы подумать. В большинстве своем люди, что бы они вам ни говорили, выбирают себе занятие в соответствии со своими тайными желаниями. Вы можете услышать, как клерк говорит: «Мне хотелось бы заниматься исследованиями в дальних странах». А потом выяснится, что он любит читать книги на эту тему, но предпочитает риску и испытаниям безопасность и относительный комфорт офиса.
  – По-вашему, мое желание путешествовать неискренне, – сказала Джейн, – а в действительности мне нравится возиться с женскими головами.
  Пуаро посмотрел на нее с улыбкой.
  – Вы еще молоды. Естественно, человек пробует одно, другое, третье, но в конечном счете ведет ту жизнь, которая является для него наиболее предпочтительной.
  – А если я хочу быть богатой?
  – Это несколько усложняет дело.
  – Не согласен с вами, – вступил в разговор Гейл. – Я стал стоматологом волею случая, а не вследствие осознанного выбора. Мой дядя был стоматологом и хотел, чтобы я пошел по его стопам. А я жаждал приключений и рвался посмотреть мир. Выучившись на стоматолога, я отказался от этой профессии и уехал в Южную Африку, чтобы заняться фермерством. Однако у меня было мало опыта, и особых успехов на этом поприще я не добился. Мне пришлось принять предложение дяди работать вместе с ним.
  – И теперь вы намереваетесь снова отказаться от этой профессии и уехать в Канаду… У вас комплекс доминионов?
  – На сей раз я вынужден сделать это.
  – Все-таки удивительно, как часто обстоятельства вынуждают человека делать то, что ему хотелось бы делать.
  – Ничто не вынуждает меня отправиться в путешествие, – мечтательно произнесла Джейн. – Мне так хочется этого.
  – Eh bien, делаю вам предложение, здесь и сейчас. На следующей неделе я лечу в Париж. Если хотите, можете занять должность моей секретарши – я дам вам хорошую зарплату.
  Джейн покачала головой:
  – Мне нельзя уходить от Антуана. Это хорошая работа.
  – И у меня хорошая работа.
  – Да, но она временна.
  – Потом я найду вам такое же место.
  – Благодарю вас, но я думаю, что мне не стоит рисковать.
  На губах Пуаро играла загадочная улыбка.
  
  II
  Через три дня в квартире детектива раздался телефонный звонок.
  – Месье Пуаро, – раздался в трубке голос Джейн, – место вашей секретарши еще свободно?
  – Да. Я отправляюсь в Париж в понедельник.
  – Вы серьезно? Я могу приехать?
  – Конечно. Но что побудило вас передумать?
  – Я поссорилась с Антуаном. Собственно говоря, у меня просто не выдержали нервы, когда я обслуживала одну клиентку. Она… Не могу сказать по телефону, кто она. Вместо того чтобы взять себя в руки и выпить успокоительную микстуру, я взорвалась и высказала ей все, что о ней думаю.
  – Понятно. Мысли об обширных открытых пространствах.
  – Что вы говорите?
  – Я говорю, что ваше сознание было сконцентрировано на определенном предмете.
  – Это не мое сознание, а мой язык подвел меня. У нее глаза точно такие же, как у ее мерзкого пекинеса, – готовы вывалиться из орбит. И вот теперь мне приходится искать работу… Но сначала я хотела бы съездить в Париж.
  – Очень хорошо, договорились. Инструкции получите в пути.
  Пуаро и его новая секретарша отказались от услуг воздушного транспорта, за что Джейн втайне была благодарна своему шефу. Переживания последнего перелета самым негативным образом отразились на ее нервной системе. Ей очень не хотелось вспоминать раскачивающуюся фигуру в черном шуршащем платье…
  По дороге из Кале в Париж они ехали в купе одни, и Пуаро поделился с Джейн своими планами:
  – Мне нужно увидеться в Париже кое с кем: с мэтром Тибо, с месье Фурнье из французской сыскной полиции – довольно меланхоличный, но весьма толковый человек, – а также с отцом и сыном Дюпонами. Так вот, мадемуазель Джейн, мне хотелось бы, чтобы вы взяли на себя сына, пока я буду беседовать с отцом. Вы очаровательны и чрезвычайно привлекательны – я уверен, месье Дюпон запомнил вас.
  – Я встречалась с ним уже после судебного следствия, – сказала Джейн, слегка зардевшись.
  – В самом деле? И как же это вышло?
  Покраснев еще гуще, Джейн рассказала об их встрече в «Корнер-хаус».
  – Превосходно. Это облегчает дело. Как здорово, что мне пришла в голову мысль взять вас с собой в Париж… Теперь, мадемуазель Джейн, внимательно слушайте. Старайтесь не заводить разговор о мадам Жизель, но если Жан Дюпон сам заговорит на эту тему, не избегайте ее. Было бы очень хорошо, если б вы, не говоря об этом прямо, создали у него впечатление, что леди Хорбери подозревается в убийстве. Можете сказать, что я приехал в Париж для того, чтобы посовещаться с Фурнье и выяснить, какие деловые отношения связывали леди Хорбери с покойной.
  – Бедная леди Хорбери – вы используете ее словно ширму!
  – Она не вызывает у меня никаких теплых чувств – eh bien, пусть от нее будет хоть какая-то польза.
  Поколебавшись несколько секунд, Джейн спросила:
  – Вы ведь не подозреваете молодого месье Дюпона?
  – Нет-нет, мне просто нужна информация… – Сыщик бросил на нее испытующий взгляд. – Он вам нравится, этот молодой человек? Il est sex appeal?[738]
  Джейн рассмеялась:
  – Я бы так не сказала. Он простодушен, но довольно славный.
  – Значит, вы считаете его очень простодушным?
  – Да. Наверное, он такой потому, что ведет уединенную жизнь.
  – Согласен. Он, к примеру, не имеет дело с зубами. Ему не приходилось испытывать разочарование, наблюдая за тем, как народный герой трясется от страха в стоматологическом кресле…
  Джейн снова рассмеялась:
  – Не думаю, что среди пациентов Нормана были народные герои.
  – Теперь это не имеет значения, ведь он собирается в Канаду.
  – В последнее время он говорит о Новой Зеландии, поскольку считает, что ее климат понравится мне больше.
  – Во всяком случае, он патриот – отдает предпочтение исключительно британским доминионам…
  – Я надеюсь, что необходимость в переезде – куда бы то ни было – скоро отпадет, – сказала Джейн и вопросительно взглянула на сыщика.
  – Хотите сказать, вы верите в Пуаро? Обещаю вам, я сделаю все от меня зависящее. Но мне не дает покоя ощущение, мадемуазель, что существует персонаж, который еще не появлялся в свете рампы… – Покачав головой, он нахмурился: – В этом деле присутствует неизвестный фактор, мадемуазель. Все указывает на это…
  
  III
  Спустя два дня после приезда в Париж Эркюль Пуаро и его секретарша ужинали в ресторане в компании приглашенных детективом отца и сына Дюпонов.
  Джейн находила, что старый месье Дюпон столь же обаятелен, как и его сын, но у нее практически не было возможности поговорить с ним. Расшевелить Жана оказалось таким же непростым делом, как и в Лондоне. Тем не менее ей очень импонировал этот симпатичный, доброжелательный, скромный молодой человек.
  Смеясь и болтая с ним о всяких мелочах, Джейн одновременно с этим внимательно прислушивалась к разговору двух пожилых мужчин. Интересно, думала она, что за информация интересует Пуаро. Насколько она могла слышать, он не касался темы убийства. Детектив расспрашивал своего собеседника об археологических изысканиях в Персии, и его интерес представлялся вполне искренним. Месье Дюпон явно наслаждался общением с ним. Редко ему доводилось встречать такого внимательного и благодарного слушателя.
  Трудно сказать, кто предложил, чтобы молодые люди пошли в кино, но когда они удалились, Пуаро придвинул стул ближе к столу и, казалось, приготовился с еще бо́льшим усердием приобщиться к миру археологии.
  – Наверное, в наши трудные времена нелегко добывать средства на столь масштабные исследования. Вы принимаете частные пожертвования?
  Месье Дюпон рассмеялся:
  – Мой дорогой друг, мы вымаливаем их чуть ли не на коленях. Но наши раскопки не вызывают большого интереса у общественности. Она требует зрелищных результатов! Больше всего людям нравится золото – много золота! Просто порази-тельно, как мало интересуют среднестатистического человека гончарные изделия. Вся романтика человечества может быть выражена посредством их. Дизайн, текстура…
  Месье Дюпона несло. Он умолял Пуаро не позволять вводить себя в заблуждение авторам всевозможных публикаций, в которых приводятся ложные данные и антинаучные выводы, и тот торжественно обещал ему не поддаваться обману.
  – Вас устроило бы пожертвование в сумме, скажем, пятьсот фунтов? – спросил Пуаро, принеся клятву.
  От волнения месье Дюпон едва не упал на стол.
  – Вы… Вы предлагаете мне эту сумму? Это просто поразительно! Самое крупное пожертвование, какое мы когда-либо получали!
  Маленький бельгиец кашлянул.
  – Надеюсь, я могу рассчитывать на… небольшую любезность…
  – О да, конечно, сувенир — какие-нибудь образцы гончарных изделий…
  – Нет-нет, вы меня не поняли, – поспешил прервать его Пуаро. – Речь идет о моей секретарше – этой очаровательной девушке, которая ужинала вместе с нами. Не могла бы она сопровождать вас в вашей следующей экспедиции?
  Несколько мгновений месье Дюпон не мог прийти в себя от изумления.
  – Ну что же, – сказал он наконец, потянув себя за ус, – это можно было бы устроить. Я должен посоветоваться с сыном. С нами отправляются мой племянник с женой. Предполагалось, что это будет семейная экспедиция. Тем не менее я поговорю с Жаном…
  – Мадемуазель Грей очень интересуется гончарными изделиями. Она очарована всем, что связано с прошлым. Участие в археологических раскопках – мечта ее жизни. Кроме того, она великолепно штопает носки и пришивает пуговицы.
  – Весьма полезное качество.
  – Не правда ли? Итак, вы рассказывали мне… о гончарных изделиях Суз…
  Месье Дюпон с энтузиазмом возобновил свой монолог, посвященный выдвинутым им теориям о Сузах I и Сузах II.
  Вернувшись в отель, Пуаро увидел в холле прощавшихся Джейн и Жана Дюпона. Когда они поднимались в лифте, детектив сказал:
  – Я нашел для вас чрезвычайно интересную работу. Весной вы отправитесь с Дюпонами в экспедицию в Персию.
  Джейн воззрилась на него в изумлении.
  – Вы с ума сошли!
  – Когда вам поступит это предложение, вы примете его со всеми возможными выражениями радости.
  – Я ни под каким видом не поеду в Персию, поскольку отправляюсь с Норманом в Новую Зеландию.
  – Дитя мое, – сказал Пуаро с улыбкой, – до марта еще несколько месяцев. Выразить радость – совсем не то же самое, что купить билет… Кстати, я тоже сказал месье Дюпону, что готов пожертвовать на экспедицию, но чек при этом не выписал! Между прочим, завтра утром я куплю для вас справочник по доисторическим гончарным изделиям Ближнего Востока. Я сказал, что вы очень интересуетесь этим.
  Джейн вздохнула:
  – Должность вашей секретарши не очень-то похожа на синекуру… Что-нибудь еще?
  – Да. Я сказал, что вы прекрасно штопаете носки и пришиваете пуговицы.
  – И это я должна продемонстрировать завтра?
  – Возможно, – ответил Пуаро, – если только они не поверили мне на слово.
  
  
  Глава 23. Анни Морисо
  На следующий день, в половине одиннадцатого утра, в гостиную Пуаро вошел меланхоличный месье Фурнье, выглядевший гораздо более оживленным, чем обычно, и сердечно приветствовал маленького бельгийца, пожав ему руку.
  – Месье, я хочу вам кое-что сказать. Мне кажется, я наконец понял смысл того, что вы говорили в Лондоне по поводу духовой трубки.
  – Ага! – У Пуаро просветлело лицо.
  – Да, – сказал Фурнье, располагаясь в кресле, – я много размышлял над вашими словами, снова и снова говоря себе: «Невозможно, чтобы преступление было совершено так, как мы это себе представляем». И наконец – наконец – я увидел связь между этой неотступной мыслью и вашими словами о духовой трубке.
  Пуаро внимательно слушал его, не произнося ни слова.
  – В тот день в Лондоне вы сказали: «Почему духовая трубка была найдена? Ведь от нее легко можно было избавиться, просунув через вентиляционное отверстие». И я думаю, что сейчас у меня есть ответ на этот вопрос. Духовая трубка была найдена потому, что убийца хотел, чтобы она была найдена.
  – Браво! – воскликнул Пуаро.
  – Стало быть, вы это имели в виду тогда? Очень хорошо. Но я пошел еще дальше. Я задался вопросом: «Почему убийца хотел, чтобы духовая трубка была найдена?» И нашел на него ответ: «Потому что духовая трубка не использовалась для убийства».
  – Браво! Браво! Я пришел к тому же выводу.
  – Я сказал себе: «Отравленный дротик – да, но не духовая трубка». Следовательно, дротик был выпущен посредством чего-то другого – чего-то такого, что убийца мог бы приложить к губам, не привлекая к себе внимания и не вызывая подозрения. И я вспомнил, как вы настаивали на том, чтобы был составлен полный список предметов, находившихся в багаже пассажиров и в их одежде. Мое внимание привлекли два мундштука леди Хорбери и несколько курдских трубок, лежавших на столике перед Дюпонами.
  Фурнье замолчал и выжидающе посмотрел на Пуаро. Тот никак не отреагировал на это.
  – И то, и другое можно было бы приложить к губам самым естественным образом – и никто не обратил бы на это внимание… Я прав?
  Немного поколебавшись, Пуаро нарушил молчание:
  – Вы на верном пути, но слишком торопитесь. И не забывайте про осу.
  – Осу? – Фурнье с изумлением посмотрел на него. – Я вас не понимаю. При чем здесь оса?
  – Не понимаете? Но я ведь…
  Его слова прервал телефонный звонок. Он поднял трубку.
  – Алло. Доброе утро… Да, это я, собственной персоной, Эркюль Пуаро. Да, да, в самом деле… Очень хорошо. Месье Фурнье?.. Совершенно верно. Да, приезжал. Он еще здесь.
  Повернувшись к Фурнье, маленький бельгиец сказал:
  – Это Тибо. Он заезжал к вам в управление сыскной полиции, и там ему сказали, что вы поехали ко мне. Поговорите с ним сами. Он чем-то взволнован.
  Фурнье взял трубку.
  – Алло… Да, говорит Фурнье… Что? В самом деле? Да, действительно… Да… Уверен, что поедет. Мы сейчас будем.
  Положив трубку, он взглянул на Пуаро.
  – Объявилась дочь мадам Жизель.
  – Что?
  – Приехала вступать в права наследницы.
  – Откуда приехала?
  – Насколько я понял, из Америки. Тибо попросил ее прийти в половине двенадцатого. Он просит нас тоже приехать к нему.
  – Да-да, конечно. Немедленно едем… Только оставлю записку мадемуазель Грей.
  Взяв лист бумаги, сыщик написал:
  Обстоятельства вынуждают меня уехать. Если позвонит месье Жан Дюпон, будьте с ним приветливы. Говорите с ним о чем угодно – о носках, пуговицах, – только не о доисторических гончарных изделиях. Вы ему явно нравитесь, но учтите, он умен!
  Au revoir[739],
  Эркюль Пуаро
  – А теперь в путь, друг мой, – сказал он, поднимаясь из-за стола. – Я ждал этого – появления таинственного персонажа, присутствие которого постоянно ощущал. Теперь – в скором времени – я все выясню.
  
  II
  Мэтр Тибо встретил их чрезвычайно радушно. После обмена формальными любезностями адвокат, не теряя времени, завел разговор о наследнице мадам Жизель.
  – Вчера я получил письмо, а сегодня молодая леди явилась ко мне лично.
  – Сколько лет мадемуазель Морисо?
  – Мадемуазель Морисо – точнее, миссис Ричардс, поскольку она замужем, – двадцать четыре года.
  – Она предъявила какие-либо документы, удостоверяющие ее личность? – спросил Фурнье.
  – Разумеется. – Тибо раскрыл лежавшую на столе папку. – Начнем вот с этого.
  Он достал из папки свидетельство о браке, заключенном между Джорджем Леманом и Мари Морисо, жителями Квебека, и датированное 1910 годом. Имелось также свидетельство о рождении Анни Морисо-Леман и еще несколько различных документов.
  – Это проливает некоторый свет на молодые годы мадам Жизель, – заметил Фурнье.
  Тибо кивнул:
  – Насколько я могу судить, Мари Морисо служила бонной или швеей, когда познакомилась с этим Леманом.
  – Надо полагать, он оказался мерзавцем, поскольку бросил ее вскоре после свадьбы, и она сменила фамилию на девичью. Дочь попала в Институт Марии в Квебеке, где и воспитывалась. Мари Морисо вскоре уехала из Квебека – думаю, с мужчиной – во Францию. Она откладывала деньги, и со временем у нее скопилась круглая сумма, которую должна была получить дочь по достижении двадцати одного года. В то время Мари Морисо, вне всякого сомнения, вела беспорядочную жизнь и предпочитала воздерживаться от близких отношений с кем бы то ни было.
  – Каким образом девушка узнала, что является наследницей?
  – Мы поместили объявления в нескольких журналах, и одно из них попалось на глаза директору Института Марии. Она написала или телеграфировала миссис Ричардс, которая находилась в это время в Европе, но собиралась вернуться в Штаты.
  – А кто такой этот Ричардс?
  – Американец или канадец из Детройта, занимается производством хирургических инструментов.
  – Он не сопровождает жену?
  – Нет, он остался в Америке.
  – Высказала ли она какие-либо предположения о возможных причинах убийства ее матери?
  Адвокат покачал головой:
  – Она ничего не знает о ней. Хотя директор Института Марии называла ей девичью фамилию матери, она не смогла ее вспомнить.
  – Похоже, ее появление на сцене едва ли поспособствует раскрытию убийства, – заметил Фурнье. – Должен признать, что я возлагал на нее надежды, которые не оправдались. По моему мнению, круг подозреваемых сужается до трех человек.
  – Четырех, – поправил его Пуаро.
  – Думаете, четырех?
  – Не я так думаю, а согласно вашей гипотезе, которую вы изложили мне, круг подозреваемых не может ограничиваться тремя лицами.
  Неожиданно он сделал резкий жест рукой.
  – Два мундштука, курдские трубки и флейта – не забывайте о флейте, друг мой.
  Фурнье издал сдавленный звук, но в этот момент распахнулась дверь, и пожилой клерк, шамкая, объявил:
  – Леди вернулась.
  – Ну вот, – сказал Тибо, – теперь вы сможете увидеть наследницу собственными глазами… Входите, мадам. Разрешите представить вам месье Фурнье из сыскной полиции, который занимается расследованием убийства вашей матери. А это месье Эркюль Пуаро, чье имя, возможно, знакомо вам, который оказывает ему помощь. Мадам Ричардс.
  Дочь Жизель представляла собой эффектную темноволосую женщину, одетую очень элегантно, но вместе с тем просто. Она протянула руку каждому из мужчин, пробормотав несколько приличествующих случаю слов.
  – Говоря откровенно, месье, я едва ли могу ощущать себя дочерью, поскольку всю свою жизнь фактически была сиротой.
  О матери Анжелике – директоре Института Марии, – отвечая на вопрос Фурнье, она отозвалась с большой теплотой.
  – По отношению ко мне она всегда была сама доброта.
  – Когда вы покинули Институт, мадам?
  – В возрасте восемнадцати лет, месье. Я начала зарабатывать себе на жизнь и некоторое время работала маникюршей, затем в ателье. С мужем я познакомилась в Ницце в тот момент, когда он собирался возвращаться в Штаты. Через месяц он приехал по делам в Голландию, и мы поженились в Роттердаме. К сожалению, ему нужно было возвращаться в Канаду, а мне пришлось задержаться, но я собираюсь ехать к нему.
  По-французски Анни Ричардс говорила легко и свободно. Она явно была в большей степени француженкой, нежели американкой.
  – Как вы узнали о произошедшей трагедии?
  – Разумеется, из газет. Но я не знала… точнее, не осознавала, что речь идет о моей матери. Затем, находясь здесь, в Париже, я получила телеграмму от матери Анжелики, в которой та указала адрес мэтра Тибо и девичью фамилию моей матери.
  Фурнье задумчиво кивнул.
  Они беседовали еще некоторое время, но было уже ясно, что миссис Ричардс вряд ли сможет помочь им в поиске убийцы. Она ничего не знала о личной жизни и деловых отношениях своей матери.
  Выяснив название отеля, в котором она остановилась, Пуаро и Фурнье попрощались с ней и вышли из кабинета.
  – Вы разочарованы, старина? – спросил Фурнье. – У вас были какие-то идеи в отношении этой девушки? Вы подозревали, что она самозванка? Или все еще подозреваете?
  Пуаро покачал головой:
  – Нет, я не думаю, что она самозванка. Документы, удостоверяющие ее личность, выглядят достаточно убедительно. Однако странное дело… У меня такое чувство, будто я видел ее прежде – или же она напоминает мне кого-то…
  Фурнье посмотрел на него с любопытством.
  – Мне кажется, вас все время интересовала пропавшая дочь.
  – Естественно, – сказал Пуаро, подняв брови. – Из всех, кто мог извлечь выгоду из смерти Жизель, эта молодая женщина извлекает самую большую и самую осязаемую выгоду – в наличных деньгах.
  – Все так, но что нам это дает?
  Несколько минут Пуаро молчал, приводя в порядок свои мысли.
  – Друг мой, – сказал он наконец, – эта девушка наследует большое состояние. Стоит ли удивляться тому, что я с самого начала размышлял о ее возможной причастности к преступлению? На борту самолета находились три женщины. Одна из них, мисс Венеция Керр, происходит из известной, родовитой семьи. А остальные две? С того самого момента, когда Элиза Грандье высказала предположение, что отцом дочери мадам Жизель является англичанин, я постоянно помнил о том, что одна из двух других женщин может оказаться этой самой дочерью. Обе более или менее подходят по возрасту. Леди Хорбери до замужества была хористкой, и происхождение ее неизвестно, поскольку она пользовалась сценическим именем. Мисс Грей, по ее собственным словам, выросла сиротой.
  – Ах, так! Вот, оказывается, что было у вас на уме… Наш друг Джепп сказал бы, что у вас чересчур богатая фантазия.
  – Да, он постоянно обвиняет меня в стремлении все усложнять. Но это не соответствует действительности! Я всегда стараюсь выбирать как можно более простой путь. И всегда смотрю фактам в лицо.
  – Но вы разочарованы? Ожидали большего от этой Анни Морисо?
  Они вошли в здание отеля, где остановился Пуаро, и вдруг Фурнье бросился в глаза лежавший на стойке администратора предмет, который напомнил ему о том, что говорил маленький бельгиец утром.
  – Я забыл поблагодарить вас за то, что вы указали мне на совершенную мною ошибку, – сказал он. – Я обратил внимание на мундштуки леди Хорбери и курдские трубки Дюпонов и самым непростительным образом упустил из вида флейту доктора Брайанта. Хотя всерьез я его и не подозреваю…
  – В самом деле?
  – Он не производит впечатления человека, способного…
  Фурнье запнулся. Человек, стоявший у стойки администратора и беседовавший со служащим, повернулся к ним. Его рука лежала на футляре из-под флейты. Увидев Пуаро, он, судя по выражению лица, узнал его.
  Фурнье из деликатности остался на заднем плане, тем более что Брайанту было совсем ни к чему видеть его.
  – Доктор Брайант, – произнес Пуаро, поклонившись.
  – Месье Пуаро.
  Они обменялись рукопожатием. Женщина, стоявшая рядом с Брайантом, направилась к лифту. Сыщик проводил ее взглядом.
  – Месье доктор, ваши пациенты смогут обойтись без вас некоторое время? – спросил он.
  Доктор Брайант улыбнулся той приятной, несколько меланхоличной улыбкой, столь памятной Пуаро. У него был усталый, но при этом умиротворенный вид.
  – У меня теперь нет пациентов, – ответил он и двинулся в сторону маленького столика. – Бокал шерри, месье Пуаро, или какого-нибудь другого аперитива?
  – Благодарю вас.
  Они сели за столик, и доктор сделал заказ.
  – У меня теперь нет пациентов, – повторил он. – Я оставил практику.
  – Неожиданное решение…
  – Не такое уж и неожиданное.
  Сделав паузу, пока официант расставлял бокалы, он продолжил, говоря спокойно и как будто отстраненно:
  – Это необходимое решение. Я отказался от практики по собственной воле, дабы меня не лишили права заниматься ею. В жизни каждого наступает поворотный момент, месье Пуаро. Человек оказывается на распутье, и он должен принять решение. Я очень люблю свою работу, и для меня отказ от нее – душевная боль. Но в жизни существует и кое-что помимо работы, месье Пуаро… Счастье человеческого бытия.
  Маленький бельгиец молчал, решив дать ему высказаться.
  – Есть женщина – моя пациентка, – которую я тоже очень люблю. У нее имеется муж, приносящий ей невыносимые несчастья. Он употребляет наркотики. Если б вы были врачом, то понимали бы, что это означает. У нее нет собственных денег, и поэтому она не может уйти от него… Некоторое время я колебался, но теперь принял решение. Мы с ней собираемся уехать в Кению и начать новую жизнь. Надеюсь, она наконец узнает, что такое счастье. На ее долю выпало столько страданий…
  Немного помолчав, он заговорил более оживленным тоном:
  – Я ничего не скрываю от вас, месье Пуаро, поскольку рано или поздно это все равно станет достоянием общественности, и чем быстрее вы узнаете об этом, тем лучше.
  – Понимаю, – сказал Пуаро. – Я вижу, вы носите с собой флейту?
  Доктор Брайант улыбнулся:
  – Флейта – моя неизменная спутница… Что бы ни случилось, она всегда со мной.
  Он с нежностью погладил футляр, затем поднялся из-за стола и поклонился. Пуаро последовал его примеру.
  – Желаю вам всего наилучшего, месье доктор, – сказал он. – А также мадам.
  Когда Фурнье присоединился к своему другу, Пуаро стоял у стойки администратора и заказывал телефонный разговор с Квебеком.
  
  Глава 24. Сломанный ноготь
  – И что теперь? – спросил Фурнье. – Вас все еще занимает наследница? Определенно это ваша идея фикс.
  – Отнюдь, – возразил Пуаро. – Но во всем должен быть порядок и метод. Прежде чем переходить к следующему шагу, необходимо закончить с предыдущим.
  Он бросил взгляд на Джейн.
  – Пожалуй, вы с мадемуазель Джейн начинайте завтракать, а я чуть позже присоединюсь к вам.
  Фурнье с видимой неохотой согласился, и они с девушкой направились в столовую.
  – И как она выглядит? – с любопытством спросила Джейн, когда они сели за стол.
  – Немного выше среднего роста, темные волосы, матовое лицо, заостренный подбородок…
  – Вы как будто приводите описание в паспорте, – перебила его Джейн. – Описание в моем паспорте просто оскорбительно. Все у меня «среднее» и «обычное». Нос средний, губы обычные (как вообще можно описывать губы?), лоб обычный, подбородок обычный…
  – Но необычные глаза, – заметил Фурнье.
  – Серые, ничего особо примечательного.
  – И кто же вам сказал, мадемуазель, что этот цвет глаз непримечателен? – спросил француз, подавшись вперед.
  Джейн рассмеялась.
  – Вы прекрасно владеете английским языком, месье, – сказала она. – Но все-таки расскажите мне подробнее об Анни Морисо. Она красива?
  – Assez bien[740], – осторожно произнес Фурнье. – И не Анни Морисо, а Анни Ричардс. Она замужем.
  – Ее муж тоже здесь?
  – Нет.
  – А почему?
  – Потому что сейчас он в Канаде или Америке.
  Фурнье принялся пересказывать ей то, что им рассказала Анни. Когда его повествование близилось к завершению, к ним присоединился Пуаро. Он выглядел несколько подавленным.
  – Что случилось, mon cher?
  – Я только что беседовал с матерью Анжеликой. Это очень романтично – разговаривать с человеком, находящимся по другую сторону Атлантики, на другом конце света.
  – Фотография, переданная по телеграфу, это тоже романтично. И о чем же вы беседовали?
  – Она подтвердила все, что миссис Ричардс рассказала нам о своей жизни. Ее мать уехала из Квебека с французом, занимавшимся виноторговлей, в то самое время, когда ребенок особенно нуждается в материнской заботе. С точки зрения матери Анжелики, мадам Жизель катилась по наклонной плоскости. Деньги она присылала регулярно, но желания навестить дочь никогда не изъявляла.
  – Фактически это повторение того, что мы уже слышали сегодня утром.
  – Да, только эта информация более подробна. Покинув шесть лет назад Институт Марии, Анни Морисо стала работать маникюршей, а затем получила место горничной у одной леди и уехала вместе с ней из Квебека в Европу. Письма от нее мать Анжелика получала нечасто – примерно два в год. Увидев в газете заметку о расследовании убийства Мари Морисо, она поняла, что речь, по всей вероятности, идет о матери Анни.
  – Кто же был ее мужем? – спросил Фурнье. – Если, как нам теперь известно, Жизель была замужем, и к ее убийству может быть причастен муж.
  – Я думал об этом. И в этом заключалась одна из причин моего звонка. Джордж Леман, муж Жизель, бросивший ее, был убит в самом начале войны.
  Немного помолчав, он неожиданно спросил:
  – Что я сейчас сказал – не последнюю фразу, а перед ней? У меня возникла идея, а я даже не осознал этого… Я сказал что-то важное.
  Призвав на помощь память, Фурнье принялся повторять содержание всего, сказанного Пуаро за последние несколько минут, но тот лишь недовольно качал головой.
  – Нет-нет, не то… Ладно, оставим это.
  Повернувшись к Джейн, сыщик вступил с ней в беседу. Когда завтрак подошел к концу, он предложил выпить кофе в вестибюле. Джейн согласно кивнула и протянула руку к сумочке и перчаткам, лежавшим на столе. Взяв их, она поморщилась.
  – Что такое, мадемуазель?
  – Ничего, – со смехом ответила Джейн. – У меня сломался ноготь. Нужно подпилить его.
  Пуаро вдруг снова опустился на стул.
  – Nom d’un nom d’un nom[741], – вполголоса произнес он.
  Фурнье и Джейн с удивлением посмотрели на него.
  – Что это значит, месье Пуаро? – воскликнула Джейн.
  – Это значит, что я понял, почему мне знакомо лицо Анни Морисо. Я видел ее прежде… в самолете в день убийства. Леди Хорбери послала ее за пилкой для ногтей. Анни Морисо была горничной леди Хорбери.
  
  Глава 25. «Я боюсь»
  
  
  I
  Это внезапное откровение произвело на всех троих ошеломляющий эффект. Дело принимало новый, совершенно неожиданный оборот.
  Анни Морисо – казалось бы, столь далекая от произошедшей трагедии – в действительности присутствовала на месте преступления. Им потребовалось несколько минут, чтобы усвоить эту мысль.
  Пуаро сделал отчаянный жест рукой. Его лицо исказила мучительная гримаса.
  – Подождите немного, – сказал он. – Я должен подумать, должен понять, как это согласуется с моими теориями. Мне нужно кое-что вспомнить… Тысяча проклятий моему несчастному желудку! Меня тогда заботили исключительно собственные внутренние ощущения…
  – Стало быть, она находилась на борту самолета, – задумчиво произнес Фурнье. – Теперь я начинаю понимать.
  Джейн закрыла глаза, словно силясь что-то вспомнить.
  – Высокая темноволосая девушка, – сказала она наконец. – Леди Хорбери называла ее Мадлен.
  – Точно, Мадлен, – подтвердил Пуаро. – Леди Хорбери послала ее в конец салона за сумкой – красным дорожным несессером.
  – То есть эта девушка проходила мимо кресла, в котором сидела ее мать? – спросил Фурнье.
  – Именно так.
  – И мотив, и возможность налицо.
  Фурнье глубоко вздохнул и вдруг с силой ударил кулаком по столу, что совершенно не вязалось с его традиционно меланхоличным видом.
  – Parbleu! – воскликнул он. – Почему никто не упомянул об этом раньше? Почему она даже не была включена в число подозреваемых?
  – Я же сказал вам, друг мой, – устало произнес Пуаро, – во всем виноват мой несчастный желудок.
  – Это понятно. Но у других пассажиров, а также стюардов с желудком было все в порядке!
  – Я думаю, – вступила в разговор Джейн, – никто не обратил на нее внимания потому, что она появилась в самом начале. Самолет только что вылетел из Ле-Бурже, и Жизель была жива и здорова еще примерно в течение часа.
  – Очень любопытно, – задумчиво произнес Фурнье. – А не мог яд обладать замедленным действием? Такое случается…
  Пуаро застонал и схватился за голову.
  – Я должен был подумать об этом… Неужели все мои теории несостоятельны?
  – Mon vieux[742], – сказал Фурнье, – такое случается. Такое случается и со мной. Возможно, такое уже случалось и с вами. Иногда приходится переступать через гордость и пересматривать свои идеи.
  – Это верно, – согласился Пуаро. – Возможно, все это время я придавал слишком большое значение одной определенной вещи. Я рассчитывал найти конкретную улику. Я нашел ее – и на этом основании выстроил свои доказательства. Но если я с самого начала был не прав – если данный предмет оказался там, где он находился, случайно… тогда я готов признать, что был не прав, абсолютно не прав.
  – Нельзя закрывать глаза на важность такого поворота событий, – сказал Фурнье. – Мотив и возможность – что еще нужно?
  – Ничего. Наверное, вы правы. Замедленное действие яда – это в самом деле поразительно. Практически невозможно. Но там, где речь идет о ядах, случается и невозможное. Необходимо принимать в расчет индивидуальные особенности человеческого организма… – Пуаро замолчал.
  – Мы должны обсудить план кампании, – сказал Фурнье. – Я думаю, сейчас было бы неразум-но будить у Анни Морисо подозрения. Она не догадывается, что вы ее узнали. Рассказанная ею история не вызвала сомнений. Мы знаем, в каком отеле она остановилась, и можем поддерживать с нею связь через Тибо. Выполнение юридических формальностей всегда можно затянуть. Мы выяснили два момента – возможность и мотив. Нам еще нужно доказать, что в распоряжении Анни Морисо имелся яд. Кроме того, остается невыясненным вопрос с американцем, который приобрел духовую трубку и подкупил Жюля Перро. Он вполне может оказаться мужем – Ричардсом. Мы только с ее слов знаем, что он сейчас в Канаде.
  – Вы говорите – муж… Да, муж. Подождите, подождите… – Пуаро сжал голову ладонями и пробормотал: – Все это неправильно. Я не использую маленькие серые клетки своего мозга упорядоченным образом, в соответствии с методом. Нет, я спешу делать выводы. Вероятно, я думаю так, как от меня того ожидают… Нет, опять неправильно. Если б моя первоначальная теория была верной, я бы не думал так, как от меня того ожидают…
  Он замолчал.
  – Продолжайте, – попросила его Джейн.
  Сыщик убрал руки от головы, сел прямо и поправил лежавшие на столе вилки и солонку в соответствии со своими представлениями о симметрии.
  – Давайте рассудим логически, – сказал он. – Анни Морисо либо виновна в преступлении, либо невиновна. Если невиновна, почему тогда сбежала? Почему скрыла, что служила у леди Хорбери горничной?
  – В самом деле, почему? – спросил Фурнье.
  – Итак, мы приходим к выводу, что Анни Морисо виновна, поскольку она сбежала. Однако не будем спешить. Предположим, моя первая версия была верной. Согласуется ли эта версия с виновностью Анни Морисо или ее ложью? Да, но при одном условии. И если это условие соблюдается, Анни Морисо не должна была находиться на борту самолета.
  Фурнье и Джейн слушали маленького бельгийца с вежливым, но довольно поверхностным интересом.
  Понятно, что имел в виду этот англичанин Джепп, думал Фурнье. Пуаро любит создавать трудности. Он всегда все усложняет. Не может принять простое решение, не создав видимость, будто оно соответствует его первоначальным идеям.
  Совершенно непонятно, что он имеет в виду, думала Джейн. Почему эта девушка не могла находиться на борту самолета? Она была обязана выполнять распоряжения леди Хорбери… По-моему, он просто шарлатан.
  Неожиданно Пуаро со свистом втянул в себя воздух.
  – Конечно, – сказал он, – такая возможность существует… И это очень легко выяснить.
  Он поднялся со стула.
  – И что теперь вы собираетесь предпринять, друг мой? – спросил Фурнье.
  – Еще раз позвонить по телефону, – ответил Пуаро.
  – Опять в Квебек?
  – На сей раз в Лондон.
  – В Скотленд-Ярд?
  – Нет, в дом лорда Хорбери на Гросвенор-сквер. Хоть бы мне повезло застать леди Хорбери дома…
  – Будьте осторожны, друг мой. Если Анни Морисо узнает, что мы наводим о ней справки, это испортит нам все дело. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы она насторожилась.
  – Не волнуйтесь. Я буду предельно осторожен. Задам лишь один в высшей степени безобидный вопрос… – Он улыбнулся. – Пойдемте со мной.
  – Мне не хотелось бы…
  – Я настаиваю.
  Мужчины вышли, оставив Джейн в одиночестве. Пуаро потребовалось некоторое время, чтобы дозвониться, но ему повезло: леди Хорбери была дома.
  – Передайте, пожалуйста, леди Хорбери, что с нею желает побеседовать месье Эркюль Пуаро из Парижа.
  Последовала пауза.
  – Это вы, леди Хорбери? Нет-нет, все в порядке. Уверяю вас, все в порядке. Я звоню вам совсем по другому поводу. Мне нужно, чтобы вы ответили на один вопрос. Да… Когда вы возвращаетесь из Парижа в Англию, ваша горничная обычно летит вместе с вами или едет на поезде? На поезде… И в этот раз тоже? Понятно… Вы уверены? Ах, так она ушла от вас? Ясно. Внезапно, без всякого предупреждения? Mais oui, черная неблагодарность… Да, точно. Согласен с вами. Нет-нет, не стоит беспокоиться. Au revoir. Благодарю вас.
  Положив трубку, он повернулся к Фурнье. Его зеленые глаза блестели.
  – Послушайте, друг мой, горничная леди Хорбери обычно ездила на поезде и на пароме. В день убийства Жизель леди Хорбери решила в последний момент, что Мадлен полетит вместе с нею.
  Маленький бельгиец взял своего французского коллегу под руку.
  – Поторопимся, друг мой. Нужно срочно ехать к ней в отель. Если моя теория верна – а я думаю, она верна, – нельзя терять ни минуты.
  Фурнье с изумлением воззрился на него. Но прежде чем он успел сформулировать вопрос, Пуаро повернулся и быстрым шагом направился к вращающимся дверям на выходе из отеля. Француз поспешил вслед за ним.
  – Но я не понимаю… Что все это значит?
  Рассыльный открыл дверь такси, они запрыгнули в салон, и Пуаро назвал адрес отеля Анни Морисо.
  – Поезжайте как можно быстрее.
  – Какая муха вас укусила? – спросил Фурнье. – К чему вся эта спешка?
  – К тому, друг мой, что, если, как я уже сказал, моя теория верна, Анни Морисо угрожает неминуемая опасность.
  – Вы так считаете?
  В голосе Фурнье, помимо его воли, отчетливо прозвучали скептические нотки.
  – Я боюсь, – сказал Пуаро. – Боюсь… Bon Dieu[743], как медленно ползет этот автомобиль!
  Между тем автомобиль ехал с хорошей скоростью – добрых сорок миль в час, – ловко маневрируя в транспортном потоке благодаря мастерству водителя.
  – Он ползет так медленно, что мы вот-вот попадем в аварию, – сухо заметил Фурнье. – И мадемуазель Грей ждет нас. Сказали ей, что идем звонить, а сами, не предупредив, уехали… Это по меньшей мере невежливо!
  – Какое значение имеет вежливость, когда речь идет о жизни и смерти?
  – О жизни и смерти?
  Фурнье пожал плечами. «Этот сумасшедший, – подумал он, – может погубить все дело. Как только женщина узнает, что мы подозреваем ее…»
  – Послушайте, Пуаро, – произнес он вслух, стараясь говорить как можно более убедительно, – будьте благоразумны. Мы должны действовать с чрезвычайной осторожностью.
  – Вы не понимаете, – возразил Пуаро. – Я боюсь… Боюсь…
  Автомобиль резко затормозил у расположенного в тихом месте отеля, где остановилась Анни Морисо.
  Выскочив из салона, маленький бельгиец бросился к входной двери и едва не столкнулся с молодым человеком, вышедшим из здания отеля. Детектив остановился, обернулся и посмотрел ему вслед.
  – Еще одно знакомое лицо… А-а, вспомнил, это актер Раймонд Барраклаф.
  Когда он двинулся вперед, намереваясь войти в здание, Фурнье решительно положил руку ему на плечо.
  – Месье Пуаро, ваши методы вызывают у меня большое уважение и восхищение, но я глубоко убежден в том, что нам нельзя предпринимать поспешные, непродуманные действия. Здесь, во Франции, ответственность за расследование этого преступления несу я, и…
  – Я понимаю вашу озабоченность, – перебил его Пуаро, – но вам не следует опасаться «поспешных, непродуманных действий» с моей стороны. Мы наведем справки о мадам Ричардс у стойки администратора. Если она пребывает в добром здравии, значит, все в порядке, и тогда мы обсудим наши дальнейшие планы. Возражений нет?
  – Разумеется нет.
  – Очень хорошо.
  Пуаро прошел через вращающиеся двери и направился к стойке администратора. Фурнье последовал за ним.
  – Насколько мне известно, у вас проживает миссис Ричардс.
  – Нет, месье. Проживала, но сегодня съехала.
  – Съехала? – переспросил Фурнье.
  – Да, месье.
  – Когда?
  – Чуть более получаса назад.
  – Ее отъезд был внезапным? Куда она поехала?
  Служащий не был расположен отвечать на эти вопросы, и только удостоверение, предъявленное Фурнье, заставило его сменить тон и развязало ему язык.
  Адрес леди не оставила. Ему показалось, что ее отъезд явился результатом неожиданного изменения планов. Заселяясь, она сказала, что собирается прожить в отеле неделю.
  Последовали другие вопросы. Были вызваны консьерж, носильщики и лифтеры.
  По словам консьержа, к леди приходил джентльмен. Он пришел, когда она отсутствовала, но дождался ее возвращения, и они вместе пообедали. Что за джентльмен? Американец. Типичный американец. Она, похоже, была удивлена, увидев его. После обеда леди распорядилась, чтобы ее багаж спустили вниз и погрузили в такси. Куда она отправилась? На Северный вокзал – во всяком случае, это место назначения она назвала водителю. Уехал ли вместе с ней джентльмен? Нет, она села в такси одна.
  – Северный вокзал, – задумчиво произнес Фурнье. – Значит, она направилась в Англию. Поезд отходит в два часа. Но это может быть отвлекающий маневр. Нам нужно позвонить в Булонь и попытаться перехватить это такси.
  Казалось, опасения Пуаро передались Фурнье. Лицо француза выражало озабоченность. Быстро и эффективно он привел механизм закона в действие.
  
  II
  Было пять часов, когда Джейн, все еще сидевшая в вестибюле отеля, подняла голову, оторвавшись от книги, и увидела направлявшегося в ее сторону Пуаро. Она уже собралась было осыпать его упреками, но, увидев лицо детектива, передумала.
  – Что-нибудь случилось? – спросила она.
  Пуаро взял ее за обе руки.
  – Жизнь очень жестока, мадемуазель, – сказал он.
  В его голосе прозвучало нечто такое, что вызвало в душе Джейн безотчетный страх.
  – Что же все-таки случилось? – снова спросила она.
  – В поезде, прибывшем в Булонь, в купе первого класса было обнаружено тело женщины.
  Кровь отхлынула от лица Джейн.
  – Анни Морисо?
  – Анни Морисо. В ее руке была зажата маленькая бутылочка с синильной кислотой.
  – О боже! – испуганно воскликнула Джейн. – Самоубийство?
  Помолчав несколько секунд, Пуаро ответил, медленно, словно тщательно подбирая слова:
  – Полиция думает, что это самоубийство.
  – А вы?
  Сыщик развел руками:
  – А что тут еще можно подумать?
  – Но почему она покончила с собой? Из-за угрызений совести или страха разоблачения?
  Пуаро покачал головой.
  – Порой жизнь бывает очень жестока, – сказал он. – Нужно обладать большим мужеством.
  – Для того, чтобы покончить с собой? Да, пожалуй, нужно.
  – И для того, чтобы жить, тоже, – добавил маленький бельгиец.
  
  
  Глава 26. Послеобеденная речь
  
  
  I
  На следующий день Пуаро покинул Париж, оставив Джейн целый список поручений. Большинство из них казались ей на редкость бессмысленными, но она тем не менее выполнила их со всем возможным прилежанием. Девушка дважды встречалась с Жаном Дюпоном. Тот с энтузиазмом говорил об экспедиции, к которой Джейн должна была присоединиться, а она не осмеливалась разочаровать его без разрешения Пуаро и старалась переводить разговор на другую тему.
  Спустя пять дней сыщик вызвал ее в Англию телеграммой.
  Норман встретил ее на вокзале Виктория, и они обсудили последние события.
  Самоубийство Анни Морисо не получило широкой огласки. Все ограничилось маленькой заметкой в прессе, в которой сообщалось, что некая миссис Ричардс из Канады покончила с собой в экспрессе Париж – Булонь. Упоминание о какой-либо связи этого инцидента с убийством на борту самолета отсутствовало.
  У Нормана и Джейн имелись все основания для радости. Появилась надежда, что их проблемы в скором времени разрешатся. Однако Норман был настроен не столь оптимистично, как Джейн.
  – Возможно, Анни Морисо подозревали в убийстве матери, но теперь, после того как она совершила самоубийство, полиция, скорее всего, не станет утруждать себя поиском доказательств и официальным заявлением по поводу ее причастности к преступлению. И мы вряд ли извлечем пользу из этой ситуации. Люди будут подозревать нас точно так же, как и прежде!
  То же самое он сказал и Пуаро, когда несколькими днями позже они встретились на Пикадилли.
  Детектив снисходительно улыбнулся.
  – Вы ничуть не отличаетесь от всех остальных. Считаете, что я не способен ничего довести до конца! Послушайте, приходите ко мне сегодня ужинать. Будут инспектор Джепп и наш друг мистер Клэнси. Я хочу сообщить вам кое-что интересное.
  Ужин прошел в чрезвычайно приятной обстановке. Джепп держался покровительственно и много шутил; Норман с интересом прислушивался к разговору; мистер Клэнси пребывал в восторге, сравнимом с тем, который он испытал при виде рокового дротика. Было очевидно, что Пуаро пытается произвести впечатление на писателя.
  После кофе хозяин, сидевший с важным, хотя и несколько смущенным видом, торжественно откашлялся.
  – Друзья мои, – заговорил он, – мистер Клэнси проявил интерес к тому, что он называет «мои методы, Ватсон»… c’est ça, n’est-ce pas?[744] Я хочу – если, конечно, для вас это не будет слишком утомительно…
  Он сделал многозначительную паузу, дождавшись, пока Джепп и Норман начнут возражать и заявят, что им это тоже очень интересно.
  – …вкратце познакомить вас с методами, которые я использовал при расследовании этого дела.
  Сыщик открыл блокнот и сверился с записями.
  – Воображает о себе, – шепнул Джепп Гейлу и Клэнси. – Самомнение – его главное качество.
  Пуаро громко хмыкнул и с упреком посмотрел на инспектора. Трое его сотрапезников с преувеличенным вниманием обратили к нему взоры. Их лица изображали вежливый интерес.
  – Начну сначала, друзья мои. Вспомним самолет «Прометей», вылетевший в тот самый злополучный рейс из Парижа в Кройдон. Я изложу свои идеи и впечатления, которые возникли у меня в то время, и расскажу, как они подтверждались – или претерпевали изменения – в свете последующих событий. Когда, незадолго до посадки в Кройдоне, к доктору Брайанту обратился стюард и тот отправился осматривать тело, я последовал за ним, поскольку подумал: кто знает, может быть, это по моей части… Наверное, у меня развит профессиональный инстинкт в отношении всего, что связано со смертью. Я подразделяю случаи смерти на две категории – те, что меня касаются, и те, что меня не касаются. И хотя последняя категория неизмеримо более многочисленна, каждый раз, сталкиваясь со смертью, я, подобно собаке, пытаюсь взять след. Доктор Брайант подтвердил опасения стюарда, но, естественно, без детального обследования он не мог установить причину смерти женщины. Именно тогда было высказано – месье Жаном Дюпоном – предположение, что смерть наступила в результате шока, вызванного укусом осы. В качестве подтверждения он продемонстрировал осу, убитую им незадолго до этого. Данная версия казалась вполне правдоподобной. На шее женщины виднелось пятнышко, очень напоминавшее след укуса – к тому же несколько человек видели осу, летавшую по салону. В этот момент я, к счастью, посмотрел вниз и заметил то, что можно было бы принять за тельце еще одной осы. В действительности это оказалось дротиком с оперением из черно-желтого шелка. И тогда на аван-сцену вышел мистер Клэнси, заявивший, что этим дротиком выстрелили из духовой трубки, как это практикуют представители некоторых туземных племен. Впоследствии, как вам известно, была обнаружена и духовая трубка. К моменту приземления в Кройдоне в моем сознании зародилось несколько версий. Когда я оказался на твердой земле, мой мозг заработал со свойственной ему эффективностью.
  – Да будет вам, мусье Пуаро, – с ухмылкой произнес Джепп, – обойдемся без ложной скромности.
  Бельгиец бросил на него укоризненный взгляд и продолжил:
  – Прежде всего меня, как и всех остальных, поразила дерзость преступления, совершенного подобным образом, а равно и тот факт, что никто не заметил ничего подозрительного! Заинтересовали меня и два других момента. Во-первых, пришедшееся очень кстати присутствие осы. Во-вторых, обнаружение духовой трубки. В разговоре с моим другом Джеппом после судебного следствия я задался вопросом: почему убийца не избавился от трубки, просунув ее в вентиляционное отверстие в окне? Отследить происхождение дротика и идентифицировать его довольно трудно, но духовая трубка с сохранившейся на ней частью ценника – совсем другое дело. Напрашивается вывод: убийца хотел, чтобы трубка была обнаружена. Но почему? Только один ответ на этот вопрос представляется логичным. Если на месте преступления обнаружены отравленный дротик и духовая трубка, это означает, что убийство совершено путем выстрела этим самым дротиком из этой самой трубки. Следовательно, убийство совершено не этим способом. Однако, как показало медицинское обследование, причиной смерти, вне всякого сомнения, был отравленный дротик. Я закрываю глаза и спрашиваю себя: какой способ введения отравленного дротика в яремную вену является самым простым и самым надежным? Ответ очевиден: с помощью руки. И это объясняет, зачем преступнику требовалось, чтобы обнаружилась духовая трубка. Она была призвана навести на мысль о дистанции. Если это действительно так, убийство мадам Жизель мог совершить только тот, кто подошел бы к ее столику и наклонился бы над нею. Мог ли кто-нибудь сделать это? Да. Оба стюарда. Любой из них имел возможность подойти к мадам Жизель и наклониться над ней, и при этом никто не заметил бы ничего необычного.
  – Кто-нибудь еще?
  – Мистер Клэнси. Он единственный из пассажиров проходил в непосредственной близости от кресла мадам Жизель. И именно он выдвинул версию о выстреле дротиком из духовой трубки.
  Клэнси вскочил на ноги.
  – Я протестую! Это возмутительно!
  – Сядьте, – сказал Пуаро. – Я еще не закончил. Я должен рассказать вам обо всех шагах, которые привели меня к моему решению. Теперь в моем распоряжении имелось трое подозреваемых – Митчелл, Дэвис и мистер Клэнси. На первый взгляд ни один из них не подходил на роль убийцы, но еще многое предстояло выяснить. Далее, я изучил вероятность того, что причиной смерти явилась оса. Эта версия представлялась довольно интересной. Начнем с того, что никто не видел ее примерно до того времени, когда стюарды принялись разносить кофе. Я пришел к следующему выводу. Убийца предложил миру две разные версии произошедшей трагедии. Первая и более простая: мадам Жизель умерла от сердечного приступа, вызванного укусом осы. Успех этой версии зависел от того, сумеет убийца извлечь дротик из шеи жертвы или нет. Мы с Джеппом сошлись во мнении относительно того, что это можно было сделать достаточно легко – до тех пор, пока не возникло подозрение в злом умысле. Я не сомневаюсь в том, что первоначальное светло-вишневое шелковое оперение дротика было умышленно заменено на черно-желтое, дабы вызвать ассоциацию с осой. Итак, наш убийца приближается к столику жертвы, вводит ей в шею дротик и выпускает осу! Яд настолько силен, что смерть наступает почти мгновенно. Если б мадам Жизель вскрикнула, этого, наверное, никто не услышал бы из-за шума двигателей. Если б пассажиры все-таки услышали ее крик, они решили бы, что бедную женщину укусила оса. Это, как я сказал, был план номер один. Но убийца не успел извлечь дротик из шеи жертвы до того, как тот был обнаружен. Таким образом, версия естественной смерти от сердечного приступа проваливается. Вместо того чтобы избавиться от духовой трубки, просунув ее через вентиляционное отверстие, убийца оставляет ее в таком месте, где она непременно должна быть найдена во время обыска салона. Как только духовая трубка обнаруживается, сразу возникает предположение, что она является орудием убийства и, соответственно, что выстрел дротиком произведен с дистанции. Когда же отслеживается ее происхождение, она указывает в заранее определенном направлении. Я разработал версию преступления; у меня имелось трое подозреваемых и, возможно, четвертый – Жан Дюпон, который выдвинул версию смерти от укуса осы, к тому же сидел настолько близко к мадам Жизель, что вполне мог незаметно для других уколоть ее дротиком. Правда, я не думал всерьез, что он осмелился бы так рисковать. Я сосредоточился на версии с осой. Если убийца пронес ее на борт самолета и выпустил в нужный момент, он должен был использовать для этого что-нибудь вроде маленькой коробочки. Отсюда мой интерес к содержимому карманов пассажиров и их ручной клади. И тут произошло неожиданное. Я нашел то, что искал, однако не у того, как мне казалось, человека. В кармане у мистера Нормана Гейла лежал спичечный коробок «Брайант & Мэй». Но, согласно показаниям всех пассажиров, за время полета мистер Гейл не проходил по салону в сторону мадам Жизель. Он лишь однажды посетил туалет и сразу вернулся на свое место. Тем не менее, хотя это кажется невозможным, мистер Гейл мог совершить преступление – о чем свидетельствовало содержимое его атташе-кейса.
  – Атташе-кейс? – озадаченно переспросил Норман. – Я сейчас даже не помню, что в нем было.
  Пуаро снисходительно улыбнулся:
  – Подождите немного, скоро дойдем и до этого. Сейчас я рассказываю вам о своих первоначальных идеях. Итак, у меня было четверо подозреваемых, каждый из которых мог совершить убийство – с точки зрения возможности: два стюарда, мистер Клэнси и мистер Гейл. Затем я рассмотрел это дело с другой стороны – с точки зрения мотива. Если б мотив и возможность совпали, я бы вычислил преступника! Увы, этого не случилось. Мой друг Джепп обвинил меня в том, что я люблю все усложнять. Отнюдь. К вопросу мотива я подошел, исходя из самых простых соображений. Кому было выгодно устранение мадам Жизель? Разумеется, ее неизвестной дочери, поскольку та наследовала бы состояние матери. Имелись еще несколько человек, которые находились во власти мадам Жизель – точнее, могли находиться, поскольку ничего определенного на этот счет известно не было. Только один из пассажиров наверняка имел отношения с мадам Жизель – леди Хорбери. В случае с нею мотив был более чем очевиден. Она посещала мадам Жизель в ее доме в Париже предыдущим вечером. Леди Хорбери находилась в отчаянном положении, и у нее был друг, молодой актер, который мог сыграть роль американца, приобрести духовую трубку, а также подкупить служащего «Юниверсал эйрлайнс», чтобы тот сделал так, что мадам Жизель удалось улететь только двенадцатичасовым рейсом. Передо мной встала двойная проблема: я не понимал, каким образом леди Хорбери могла совершить убийство и какие мотивы для убийства могли быть у стюардов, мистера Клэнси или мистера Гейла.
  Все это время я не переставал размышлять – на периферии своего сознания – о неизвестной дочери и наследнице мадам Жизель. Не женат ли на ней кто-нибудь из моих подозреваемых? Если ее отец был англичанином, она вполне могла вырасти в Англии. Жену Митчелла я сразу же исключил, поскольку та происходит из старого доброго дорсетского рода. Дэвис ухаживает за девушкой, чьи родители живы и здоровы. Мистер Клэнси неженат. Мистер Гейл, судя по всему, влюблен в мисс Джейн Грей. Я принялся изучать прошлое мисс Грей. Из разговора с нею я узнал, что она воспитывалась в приюте для сирот неподалеку от Дублина. Но вскоре, к моему глубокому удовлетворению, выяснилось, что мисс Грей не имеет ничего общего с мадам Жизель. Я составил таблицу результатов своего расследования. Стюарды не извлекали никакой выгоды из смерти мадам Жизель – напротив, у Митчелла она вызвала шок. Мистер Клэнси планировал написать роман, положив в основу его сюжета это преступление, который, как он надеялся, мог бы принести ему хорошие деньги. Мистер Гейл начал терять пациентов, что негативно сказывалось на его финансовом положении. И все же именно тогда я убедился в том, что убийцей является именно он — в пользу этого свидетельствовали пустой спичечный коробок и содержимое его атташе-кейса.
  Казалось бы, смерть мадам Жизель не принесла ему ничего, кроме убытков. Но это могло быть всего лишь видимостью. Я решил познакомиться с ним поближе. Из собственного опыта мне хорошо известно, что в ходе беседы любой человек рано или поздно обязательно себя выдаст. Люди очень любят говорить о себе… Я постарался втереться к нему в доверие, сделал вид, что полностью доверяю ему, и даже уговорил его выступить в роли шантажиста, вымогающего деньги у леди Хорбери. И именно тогда он совершил свою первую ошибку. Я предложил ему слегка изменить внешность. Он явился ко мне перед тем, как отправиться к леди Хорбери, в совершенно нелепом, немыслимом обличье! Это походило на фарс. На мой взгляд, никто не смог бы сыграть эту роль хуже, чем он собирался сделать это. В чем же было дело? А дело было в том, что чувство вины не позволяло ему демонстрировать хорошие актерские качества. Однако, после того как я подправил его нелепый макияж, эти качества проявились в полной мере. Он блестяще сыграл свою роль, и леди Хорбери не узнала его. Тогда я понял, что он мог перевоплотиться в американца в Париже и сыграть нужную ему роль на борту «Прометея».
  Я начал всерьез опасаться за мадемуазель Джейн. Она была либо его соучастницей, либо совершенно невиновной, и стало быть, потенциальной жертвой. В один прекрасный день она могла проснуться женой убийцы. Дабы предотвратить эту свадьбу, я взял мадемуазель Джейн с собой в Париж в качестве секретарши. Как раз, когда мы прибыли туда, объявилась пропавшая наследница. Мне не давала покоя мысль, что я уже где-то видел ее. Потом я вспомнил, но было уже поздно… Оказалось, что она находилась на борту самолета и солгала, утверждая обратное. Поняв это, я было подумал, что моя версия совершенно несостоятельна. В этом случае только она и могла быть убийцей. Но если это так, то она имела сообщника – человека, который приобрел духовую трубку и подкупил Жюля Перро. Что это был за человек? Может быть, ее муж? И вдруг я увидел правильное решение. Правильное, при условии если подтвердится один факт. Для того чтобы мое решение оказалось правильным, Анни Морисо не должна была находиться на борту самолета. Я позвонил леди Хорбери и выяснил этот вопрос. В последний момент леди Хорбери решила, что ее горничная, Мадлен, полетит вместе с нею, а не поедет, как обычно, на поезде.
  – Боюсь, я не совсем понимаю… – сказал Клэнси.
  – И когда же вы перестали считать меня убийцей? – спросил Норман.
  Пуаро повернулся в его сторону:
  – А я вовсе и не переставал. Вы и есть убийца… Подождите, я сейчас все вам расскажу. За последнюю неделю мы с Джеппом проделали большую работу. Вы действительно стали стоматологом, чтобы угодить вашему дяде – Джону Гейлу. Вы взяли фамилию Гейл, когда стали его партнером. Но вы – сын его сестры, а не брата, и ваша настоящая фамилия – Ричардс. Именно как Ричардс вы познакомились прошлой зимой в Ницце с Анни Морисо, когда та находилась там со своей хозяйкой. История, которую она нам рассказала, соответствует действительности – в части, касающейся детства; но вторая ее часть была тщательно отредактирована вами. Она знала девичью фамилию своей матери. Мадам Жизель была в Монте-Карло – там на нее указывали и называли ее имя в вашем присутствии. Вы поняли, что есть возможность завладеть крупным состоянием, и это для вас, с вашей натурой игрока, было как нельзя более кстати. От Анни Морисо вы узнали о финансовых отношениях леди Хорбери с мадам Жизель.
  В вашей голове созрел план преступления. Мадам Жизель требовалось убить таким образом, чтобы подозрение пало на леди Хорбери. Вы подкупили служащего «Юниверсал эйрлайнс» и устроили все так, чтобы мадам Жизель летела тем же рейсом, что и леди Хорбери. Анни Морисо сказала вам, что едет в Англию поездом, и ее появление на борту самолета поставило ваш план под угрозу срыва. Если б стало известно, что на борту самолета находилась дочь и наследница мадам Жизель, подозрение неизбежно пало бы на нее. Ей требовалось стопроцентное алиби – то есть во время совершения преступления она должна была находиться в поезде или на пароме. И тогда вы женились бы на ней. Девушка любила вас, а вам были нужны лишь ее деньги.
  У вас возникли и другие трудности. В Ле-Пине вы увидели мадемуазель Джейн Грей и страстно влюбились в нее. Это побудило вас сыграть в гораздо более опасную игру. Вы решили заполучить и деньги, и любимую девушку. Совершив убийство ради денег, вы не собирались отказываться от плодов своего преступления. Вы напугали Анни Морисо, сказав, что если она сразу объявит себя дочерью покойной и потребует причитающееся ей наследство, то непременно навлечет на себя подозрение в убийстве, уговорили ее взять отпуск на несколько дней и поехали вместе с нею в Роттердам, где поженились.
  Спустя некоторое время вы проинструктировали ее, как следует предъявить претензии на наследство. Она не должна была упоминать о своей службе у леди Хорбери, а вместо этого сказать, что в день убийства они с мужем находились за границей. К сожалению для вас, Анни Морисо обратилась к парижскому адвокату с требованием введения ее в права наследницы в тот самый день, когда мы с мадемуазель Грей прибыли в Париж. Это было вам совсем некстати. И я, и мадемуазель Джейн могли узнать в Анни Морисо Мадлен, горничную леди Хорбери. Вы попытались связаться с нею, но вам это не удалось. Приехав в Париж, вы выяснили, что она уже побывала у адвоката. Вернувшись в отель, ваша жена сказала вам, что встретилась со мной. Дело принимало для вас опасный оборот, и вы решили действовать безотлагательно. В ваши расчеты не входило, что Анни Морисо будет слишком долго оставаться в живых после вступления в права наследницы. Сразу после свадебной церемонии вы составили завещания, согласно которым оставляли друг другу все свое имущество. Как трогательно! Я думаю, первоначально вы планировали действовать не торопясь. Вероятно, намеревались со временем уехать в Канаду – под тем предлогом, что лишились практики. Там вы вновь стали бы Ричардсом, и ваша жена воссоединилась бы с вами. В скором времени она скончалась бы, оставив безутешному вдовцу целое состояние. Вы вернулись бы в Англию под фамилией Гейл, разбогатевшим в результате успешной игры на бирже в Канаде. Но теперь вы решили, что нельзя терять ни минуты.
  Пуаро замолчал. Норман Гейл откинул голову назад и рассмеялся.
  – Как ловко вы угадываете намерения людей! Вам следовало бы, подобно мистеру Клэнси, заняться литературным ремеслом… – В его тоне послышались гневные нотки. – Никогда не слышал подобной чуши! Ваши фантазии, месье Пуаро, вряд ли могут служить доказательствами.
  Лицо Пуаро хранило невозмутимое выражение.
  – Наверное, – согласился он. – Но у меня тем не менее имеются доказательства.
  – В самом деле? – Норман ухмыльнулся. – Может быть, у вас есть доказательства моей причастности к убийству старухи Жизель – тогда как все, кто находился в самолете, знают, что я даже не приближался к ней?
  – Я расскажу вам в деталях, как вы совершили преступление, – сказал Пуаро. – Как насчет содержимого вашего атташе-кейса? Почему вам понадобилось брать с собой в отпуск медицинский халат? Я задал себе этот вопрос, а ответ на него таков: потому, что он очень похож на китель стюарда… Итак, когда стюарды разнесли кофе и отправились в другой салон, вы поднялись с места, зашли в кабинку туалета, надели там халат, засунули за щеки ватные шарики, вышли из кабинки, вытащили ложку из ящика в шкафу буфета, быстро пошли по проходу, держа в руке ложку, к креслу мадам Жизель, вонзили ей в шею дротик, открыли спичечный коробок, выпустили из него осу, поспешили обратно в кабинку туалета, сняли халат, вышли и направились не спеша к своему креслу. Вся эта операция заняла пару минут. Никто не обратил на стюарда особого внимания. Узнать вас могла только мадемуазель Джейн. Но вы же знаете этих женщин! Оставшись в одиночестве – особенно когда она путешествует в обществе привлекательного молодого человека, – женщина тут же пользуется возможностью посмотреться в зеркало, припудрить нос и поправить макияж.
  – Действительно, – с усмешкой согласился Гейл. – Чрезвычайно интересная версия. Но ничего подобного не было. Вам есть еще что сказать?
  – Очень многое, – ответил Пуаро. – Как я уже говорил, в непринужденной беседе человек очень часто выдает себя… Однажды вы весьма опрометчиво упомянули о том, что некоторое время жили на ферме в Южной Африке. Вы не сказали – но я выяснил, – что ферма была змеиной…
  Впервые на лице Нормана Гейла отразился страх. Он пытался что-то сказать, но слова застряли у него в горле.
  Тем временем Пуаро продолжал:
  – Вы жили там под своей настоящей фамилией – Ричардс и были опознаны по присланной оттуда фотографии. По этой же фотографии вас опознали в Роттердаме, как Ричардса, женившегося на Анни Морисо.
  Норман Гейл опять пытался что-то сказать, и опять тщетно. Весь облик его изменился кардинальным образом. Симпатичный энергичный молодой человек превратился в существо, похожее на загнанную в угол крысу с бегающими глазками…
  – Развитие событий ускорила директор Института Марии, послав Анни Морисо телеграмму. Игнорировать ее было нельзя, так как это вызвало бы подозрение. Вы убедили жену в том, что, если не скрыть определенные факты, либо ее, либо вас заподозрят в убийстве, поскольку вы оба находились на борту самолета, когда была убита мадам Жизель. Встретившись с ней потом в отеле, вы узнали, что я присутствовал во время ее беседы с адвокатом, и решили действовать. Вы боялись, что я вытяну из Анни правду – возможно, она сама начала подозревать вас. Велев ей съехать из отеля, вы вместе с нею сели в поезд, направлявшийся к побережью, в купе насильно влили ей в рот синильную кислоту и вложили пустую бутылочку в ее руку.
  – Сплошная ложь, и больше ничего…
  – Нет, это правда. У нее на шее был обнаружен синяк.
  – Говорю вам, ложь.
  – На бутылочке остались отпечатки ваших пальцев.
  – Вы лжете, у меня на руках были…
  – А-а, так у вас на руках были перчатки? Вот вы себя и выдали, месье.
  – Проклятая ищейка!
  Ярость исказила лицо Гейла до неузнаваемости. Вскочив со стула, он бросился на Пуаро, но инспектор Джепп опередил его. Скрутив преступника, он объявил:
  – Джеймс Ричардс, известный также как Норман Гейл, вы арестованы по обвинению в умышленном убийстве. Должен предупредить вас, что все сказанное вами будет записано и впоследствии использовано в суде.
  Тело Гейла била крупная дрожь. Казалось, он вот-вот лишится чувств. Спустя несколько минут одетые в штатское двое мужчин, стоявших за дверью, увели его.
  Мистер Клэнси тяжело вздохнул.
  – Знаете, месье Пуаро, – сказал он, – это было самое захватывающее приключение в моей жизни. Вы просто великолепны!
  Пуаро сдержанно улыбнулся:
  – Джепп заслуживает ничуть не меньшей похвалы. Это он установил, что под личиной Гейла скрывается Ричардс. Канадская полиция разыскивает Ричардса. Девушка, с которой он водил знакомство в Канаде, совершила самоубийство, но в ходе расследования выявились факты, свидетельствующие о том, что она была убита.
  – Ужасно, – едва слышно пролепетал писатель.
  – Закоренелые убийцы довольно часто обладают притягательной силой для женщин.
  Мистер Клэнси кашлянул:
  – Бедная Джейн Грей…
  Пуаро печально покачал головой:
  – Да. Я уже сказал ей, что жизнь бывает ужасной. Но у нее есть характер. Она преодолеет это.
  Он машинально складывал в стопку фотографии, разбросанные Норманом Гейлом во время его отчаянного броска. Один из снимков привлек его внимание. На нем была изображена Венеция Керр, беседующая с лордом Хорбери. Он передал фотографию мистеру Клэнси.
  – Видите? Через год в прессе появится объявление: «В скором времени состоится церемония бракосочетания лорда Хорбери и Венеции Керр». И как вы думаете, благодаря кому состоится эта свадьба? Эркюлю Пуаро! И это не единственная свадьба, которую я устроил.
  – Леди Хорбери и мистер Барраклаф?
  – Нет, отношения этих людей меня не интересуют. – Он подался вперед. – Я имею в виду свадьбу месье Жана Дюпона и мадемуазель Джейн Грей. Вот увидите.
  
  II
  Месяц спустя Джейн навестила сыщика.
  – Мне следовало бы возненавидеть вас, месье Пуаро.
  Ее лицо покрывала бледность, под глазами виднелись темные круги.
  – Если вам так хочется, возненавидьте меня чуть-чуть, – добродушно произнес Пуаро. – Но мне кажется, вы относитесь к тому типу людей, которые предпочитают смотреть правде в глаза, нежели жить в иллюзорном мире, в котором долго жить невозможно. Сегодня мужчины все чаще избавляются от женщин.
  – Он казался таким обаятельным, – с грустью произнесла Джейн. – Вряд ли я еще когда-нибудь смогу влюбиться.
  – Естественно, – согласился Пуаро. – Отныне эта сторона жизни для вас не существует.
  Джейн кивнула:
  – Но я должна работать – заниматься чем-нибудь интересным, что помогло бы мне забыться…
  Пуаро откинулся на спинку кресла и устремил взгляд в потолок.
  – Я посоветовал бы вам отправиться в Персию с Дюпонами. Мне кажется, это интересная работа.
  – Но… но… я думала, это была всего лишь уловка с вашей стороны – для отвода глаз.
  Маленький бельгиец покачал головой:
  – Вовсе нет. Я проникся таким интересом к археологии и доисторическим гончарным изделиям, что послал Дюпонам чек, как и обещал. Сегодня утром я беседовал с месье Дюпоном-старшим по телефону, и он сказал, что они ждут вас. Вы умеете рисовать?
  – Умею. В школе я очень хорошо рисовала.
  – Отлично. Думаю, эта экспедиция доставит вам большое удовольствие.
  – Вы действительно хотите, чтобы я поехала?
  – Они рассчитывают на вас.
  – Это было бы здорово – уехать прямо сейчас, – сказала Джейн.
  Тут на ее щеках проступил легкий румянец.
  – Месье Пуаро… – Она с подозрением смотрела на него. – Не слишком ли… не слишком ли вы добры?
  – Я? Добр? – переспросил Пуаро с таким видом, будто подобное предположение едва ли не оскорбительно для него. – Уверяю вас, мадемуазель, во всех вопросах, касающихся денег, я – сугубо деловой человек.
  У него было настолько обиженное выражение лица, что Джейн поспешила попросить у него прощения.
  – Думаю, мне стоит походить по музеям и посмотреть доисторические гончарные изделия, – сказала она.
  – Превосходная идея.
  Подойдя к двери, девушка остановилась, постояла несколько секунд и вернулась назад.
  – Можете говорить что угодно, но вы были добры ко мне.
  Она подошла к нему, поцеловала его в голову и вышла из комнаты.
  – Ҫa, c’est très gentil![745] – растроганно произнес Эркюль Пуаро.
  
  
  Как все чудесно в вашем садочке…
  Эркюль Пуаро положил перед собой аккуратную стопку писем. Он взял верхний конверт, пробежал глазами обратный адрес и затем, аккуратно разрезав конверт ножом для бумаги, извлек его содержимое. Однако внутри оказался еще один конверт, тщательно запечатанный красной восковой печатью и помеченный «Строго конфиденциально».
  Брови на яйцевидной голове Эркюля Пуаро поползли вверх. Он пробормотал:
  – Patience! Nous allons arrivés![746] – и вновь вооружился ножичком для бумаги. На сей раз из конверта выпало письмо, написанное довольно неровным и угловатым старческим почерком. Некоторые слова были подчеркнуты.
  Эркюль Пуаро расправил письмо и начал читать. С правой стороны был написан адрес: Роузбэнк, Чарманс-Грин, Бакингемшир, и дата – двадцать первое марта.
  «Дорогой месье Пуаро.
  Мне порекомендовал обратиться к вам мой старый и верный друг, которому известны те мучения и страдания, которые я испытываю последнее время. Не скажу, что моему другу известны настоящие обстоятельства, – их я держу в полнейшей тайне, поскольку все это строго конфиденциально. Мой друг заверил меня, что вы – сама осторожность, поэтому я могу не бояться, что дело дойдет до полиции, если мои подозрения подтвердятся, чего бы мне крайне не хотелось. Но, конечно, вполне возможно, что мои подозрения совершенно ошибочны. Я уже не чувствую себя способной достаточно трезво мыслить после серьезной болезни, перенесенной прошлой зимой, меня постоянно мучает бессонница, я не могу самостоятельно разобраться в такой проблеме. У меня нет для этого ни средств, ни способностей. Еще раз повторяю, что поскольку дело это очень деликатное и семейное, то по многим причинам я, возможно, захочу, чтобы его обстоятельства были преданы забвению. Если мои подозрения подтвердятся, то я смогу сама разрешить эту проблему и предпочту именно так и сделать. Надеюсь, что мне удалось ясно объяснить свою позицию. Если вы согласитесь провести данное расследование, то дайте мне знать по указанному адресу.
  Искренне ваша,
  Амелия Бэрроуби».
  Пуаро дважды прочел таинственное послание. Его брови вновь удивленно приподнялись. Затем он отложил его в сторонку и взял следующий конверт из стопки.
  Ровно в десять часов утра он вошел в комнату, где мисс Лемон, его личная секретарша, сидела за своим письменным столом в ожидании инструкций на предстоящий день. Мисс Лемон была невзрачной на вид особой сорока восьми лет. При взгляде на нее создавалось такое впечатление, будто сложили вместе множество разнородных костей. Ее любовь к порядку была почти такой же, как у самого Пуаро, и хотя она обладала определенными мыслительными способностями, но никогда не размышляла на отвлеченные темы без особого на то распоряжения.
  Пуаро вручил ей утреннюю корреспонденцию.
  – Будьте добры, мадемуазель, напишите вежливые отказы на все эти письма.
  Мисс Лемон, просмотрев все письма, нацарапала на каждом из них какие-то каракули. Эти пометки, понятные только ей одной, были кодовой системой ее собственного изобретения: «Умасливание», «Пощечина», «Мурлыканье», «Пара слов» и так далее. Закончив с пометками, она удовлетворенно кивнула и взглянула на Пуаро, ожидая дальнейших указаний.
  Пуаро протянул ей письмо Амелии Бэрроуби. Она извлекла его из двойного конверта, прочла и заинтригованно подняла глаза.
  – Итак, месье Пуаро? – Ее карандаш застыл в боевой готовности над деловым блокнотом.
  – Что вы думаете по поводу этого письма, мисс Лемон?
  Слегка нахмурившись, мисс Лемон отложила карандаш и еще раз прочла письмо.
  Содержание писем обычно интересовало мисс Лемон только с точки зрения выбора соответствующего ответа. Крайне редко шеф взывал к ее индивидуальным, человеческим способностям, в отличие от служебных. Мисс Лемон не слишком нравилось, когда он так делал, – она являла собой образец почти идеального механизма, совершенно и удивительно безразличная ко всем человеческим делам и заботам. Настоящей страстью ее жизни было совершенствование порядка или системы хранения и подшивки документов, и, естественно, по достижении оного совершенства все остальные системы хранения следовало бы предать забвению. Она грезила о такой системе по ночам. Но мисс Лемон была также способна разобраться и в чисто человеческих делах, что было хорошо известно Эркюлю Пуаро.
  – Итак? – спросил он.
  – Старая дама, – сказала мисс Лемон, – жутко переполошилась.
  – Вот как! По-вашему, переполох идет изнутри?
  Мисс Лемон, прикинув, что Пуаро уже достаточно давно живет в Англии, чтобы понимать подобные выражения, не удостоила его ответом. Она бросила взгляд на двойной конверт.
  – Строго конфиденциально, – сказала она. – И при этом ничего не сказано.
  – Да, – сказал Пуаро, – я тоже заметил это.
  Мисс Лемон вновь с надеждой взялась за карандаш и блокнот. На сей раз Пуаро удовлетворил ее желание.
  – Напишите ей, что я почту за честь навестить ее в любое удобное для нее время, если только она не предпочтет проконсультироваться со мной здесь. Не печатайте этот ответ на машинке, напишите от руки.
  – Хорошо, месье Пуаро.
  Пуаро передал ей очередные документы:
  – Вот счета.
  Мисс Лемон с деловым видом быстро рассортировала их.
  – Я оплачу все, кроме этих двух.
  – Чем они вас не устраивают? Ведь в них нет никаких ошибок.
  – Они присланы от фирм, с которыми вы только что начали иметь дело. Неразумно слишком быстро платить по счетам, которые вы только что открыли, – могут подумать, будто вы добиваетесь того, чтобы в дальнейшем получить какие-то кредиты.
  – М-да! – пробормотал Пуаро. – Я преклоняюсь перед вашими превосходными знаниями британских торговцев.
  – Я не знаю о них ничего особенного, – сухо заметила мисс Лемон.
  
  Письмо мисс Амелии Бэрроуби было своевременно написано и отправлено, но ответа на него так и не последовало. Возможно, подумал Эркюль Пуаро, старая дама сама разгадала тайну. Однако его несколько удивило то, что в таком случае она из вежливости не известила его о том, что его услуги больше не требуются.
  Спустя пять дней мисс Лемон, получив утренние инструкции, сказала:
  – Помните, мы отправили письмо мисс Бэрроуби?.. Неудивительно, что мы не дождались ответа. Она умерла.
  Эркюль Пуаро сказал очень тихо:
  – Вот как… умерла…
  Открыв свою сумочку, мисс Лемон достала газетную вырезку.
  – Я увидела это сообщение на газетной тумбе в метро и оторвала кусочек газеты.
  Пуаро с одобрением отметил в уме тот факт, что, хотя мисс Лемон употребила глагол «оторвала», на самом деле она аккуратно вырезала статью ножницами. Пуаро читал извещение в «Морнинг пост»: «26 марта на семьдесят третьем году жизни скоропостижно скончалась Амелия Джейн Бэрроуби, Роузбэнк, Чарманс-Грин. Цветов просьба не присылать».
  Пуаро перечитал извещение.
  – Скоропостижно, – прошептал он и вдруг оживленно добавил: – Будьте так любезны, мисс Лемон, запишите письмо.
  Карандаш вспорхнул со стола. Мисс Лемон записала быстрой и четкой скорописью:
  «Дорогая мисс Бэрроуби.
  Я не получил вашего ответа, но поскольку в пятницу мне все равно нужно быть в районе Чарманс-Грин, то я зайду к вам, и мы более подробно обсудим то дело, о котором вы упомянули в вашем письме.
  С уважением, и т. д.».
  – Пожалуйста, отпечатайте это письмо на машинке; если его сразу же отослать, то оно придет в Чарманс-Грин сегодня вечером.
  На следующий день со второй утренней почтой принесли письмо в конверте с траурной каемкой:
  «Дорогой сэр.
  В ответ на ваше письмо, сообщаю вам, что моя тетушка, мисс Бэрроуби, скончалась двадцать шестого числа, поэтому дело, о котором вы пишете, больше не имеет значения.
  Искренне ваша, Мэри Делафонтен».
  Пуаро усмехнулся.
  – Не имеет значения… М-да… Это еще надо выяснить. En avant… в Чарманс-Грин.
  Роузбэнк оказался домом, вид которого вполне соответствовал его названию, что, в общем, типично для большинства домов такого класса и типа.
  
  Проходя по садику к крыльцу дома, Эркюль Пуаро помедлил и одобрительно взглянул на аккуратные клумбы, расположенные по обе стороны от дорожки. Пышные розовые кусты обещали в скором времени порадовать глаз обильным цветением, уже цвели нарциссы, тюльпаны, голубые гиацинты. Последняя клумба была частично выложена ракушками.
  Пуаро промурлыкал:
  – Как это поется в английской детской песенке?
  Госпожа Мэри,
  Мы посмотрели,
  Как все чудесно в вашем садочке.
  Сердцевидки в ряд стоят,
  Колокольчики звенят,
  И юные барышни, как ангелочки.
  – Возможно, и не все так уж чудесно, – размышлял он, – но здесь есть, по крайней мере, одна милая барышня, чтобы сделать этот маленький стишок справедливым.
  Входная дверь открылась, и стройная невысокая девушка в белой наколке и передничке подозрительно поглядывала на незнакомого господина, по виду иностранца, с густыми усами, который разговаривал сам с собой в садике перед домом. Она была, как и отметил Пуаро, очень хорошенькой юной барышней с круглыми голубыми глазами и розовыми щечками.
  Пуаро вежливо приподнял шляпу и обратился к ней:
  – Извините, но не здесь ли живет мисс Амелия Бэрроуби?
  Юная девушка ахнула, и ее глаза стали еще круглее.
  – О, сэр, разве вы не знаете? Она умерла. Все произошло так внезапно. Во вторник вечером.
  Она колебалась, разрываясь между двумя сильными инстинктами: первый – не доверять иностранцам; второй – приятное развлечение ее класса – обсудить темы болезни и смерти.
  – Вы удивили меня, – сказал Эркюль Пуаро, слегка погрешив против истины. – Я договорился с этой госпожой о встрече на сегодня. Однако, возможно, я могу повидать другую даму, которая живет здесь.
  На лице служанки отразилось легкое сомнение.
  – Хозяйку? Ну, вы могли бы повидать ее, пожалуй, только я не уверена, захочет ли она видеть кого-либо.
  – Она согласится встретиться со мной, – сказал Пуаро и протянул ей визитную карточку.
  Его не терпящий возражения тон возымел свое действие. Розовощекая служанка провела Пуаро в гостиную, расположенную справа от прихожей. Затем она отправилась к хозяйке.
  Эркюль Пуаро огляделся. Комната была совершенно традиционной гостиной – цвета овсяных хлопьев обои, поверху окаймленные бордюром, блеклые диванные подушки и шторы из розоватого кретона и изрядное число фарфоровых статуэток, безделушек и прочих украшений. Комната была абсолютно заурядной, ничто в ней не указывало на некие особые пристрастия или увлечения ее владельца.
  Вдруг Пуаро, по натуре очень чуткий, почувствовал на себе чей-то взгляд. Он обернулся. Возле балконных дверей стояла девушка, – невысокая, бледная девушка с черными как смоль волосами и подозрительно прищуренными глазами.
  Она вошла в комнату и, когда Пуаро приветствовал ее легким поклоном, резко выпалила:
  – Зачем вы явились сюда?
  Пуаро промолчал. Он просто удивленно приподнял брови.
  – Вы случайно не адвокат… нет? – Ее английский был правильным, но ни у кого не возникло бы даже мысли о том, что она англичанка.
  – Почему мне нужно быть адвокатом, мадемуазель?
  Девушка угрюмо уставилась на него:
  – Я просто предположила. Я подумала, что вы, возможно, пришли сказать, что она не понимала, что делает. Мне рассказывали о таких вещах… злоупотребление влиянием, – так, кажется, это называется, да? Но это неправильно. Она хотела, чтобы мне перешли ее деньги, и я получу их. Если понадобится, то я найму себе адвоката. Эти деньги принадлежат мне. Она так написала, и так и должно быть. – Вздернув подбородок, девушка вызывающе смотрела на него сверкающими глазами.
  Открылась дверь, и в гостиную вошла высокая женщина.
  – Катрина… – сказала она.
  Девушка съежилась, покраснела, пробормотала что-то невнятное и вышла в сад.
  Пуаро повернулся к вошедшей особе, которой оказалось достаточно произнести одно слово, чтобы всецело завладеть ситуацией. Ее голос был властным, с оттенком иронии. Он сразу понял, что она была хозяйкой этого дома, Мэри Делафонтен.
  – Месье Пуаро? Я писала вам. Вы должны были получить мое письмо.
  – Увы, меня не было в Лондоне.
  – О, я понимаю. Это объясняет ваше неведение. Я должна представиться. Моя фамилия Делафонтен. А вот и мой супруг. Мисс Бэрроуби была моей тетей.
  Мистер Делафонтен вошел так бесшумно, что его появление прошло незамеченным. Это был высокий мужчина с седыми волосами и нерешительными манерами. Его пальцы как-то нервно поглаживали подбородок. Он то и дело поглядывал на свою жену, и было ясно, что он рассчитывает на ее лидерство в любом деле.
  – Я должен принести извинения за то, что побеспокоил вас в столь печальный час, – сказал Эркюль Пуаро.
  – Я вполне понимаю, что здесь нет вашей вины, – сказала миссис Делафонтен. – Моя тетушка умерла во вторник вечером. Это случилось так неожиданно.
  – Совсем неожиданно, – вставил мистер Делафонтен. – Ужасный удар. – Его взгляд был устремлен на балконную дверь, в которую вышла девушка-иностранка.
  – Я прошу прощения, – сказал Пуаро, – и удаляюсь. – Он сделал шаг по направлению к двери.
  – Один момент! – сказал мистер Делафонтен. – Вы говорите… э-э… что у вас была назначена встреча с тетей Амелией?
  – Верно.
  – Может, вы желаете рассказать нам о вашем деле, – сказала его жена. – Если мы что-то сможем для вас сделать…
  – Это было дело личного характера, – сказал Эркюль Пуаро. – Я – частный детектив, – просто добавил он.
  Мистер Делафонтен, коснувшийся в этот момент фарфоровой статуэтки, тут же опрокинул ее. Его жена выглядела озадаченной.
  – Детектив? И у вас с Амелией была назначена встреча? Как странно! – Она изумленно смотрела на него. – Не могли бы вы, месье Пуаро, немного прояснить ситуацию? Она… она кажется совершенно нереальной.
  Пуаро немного помолчал. Он тщательно подбирал слова.
  – Мадам, мне пока трудно решить, как я должен поступить в данном случае.
  – Послушайте, – сказал мистер Делафонтен, – она, часом, не упоминала о русских?
  – О русских?
  – Ну да, скажем, о большевиках, коммунистах или еще о чем-то в таком духе.
  – Не говори ерунды, Генри, – сказала его жена.
  Мистер Делафонтен совсем упал духом.
  – Извините… извините… я просто поинтересовался.
  Мэри Делафонтен прямо взглянула на Пуаро. Ее глаза были ярко-голубыми, как незабудки.
  – И все-таки, месье Пуаро, я была бы очень рада, если бы вы рассказали нам хоть что-то. Уверяю вас, у меня есть причины для… беспокойства.
  Мистер Делафонтен выглядел встревоженным.
  – Не забывайте, что у старых дев… бывают совершенно нелепые причуды.
  Его жена осадила его взглядом.
  – Итак, месье Пуаро?
  Со степенным и печальным видом Эркюль Пуаро отрицательно покачал головой. Он отказывал им с видимым сожалением, но все же это был отказ.
  – В настоящее время, мадам, – произнес он, – я, к сожалению, ничего не могу сообщить вам.
  Поклонившись, он взял свою шляпу и направился к выходу. Мэри Делафонтен вышла с ним в прихожую. Задержавшись на ступеньках крыльца, Пуаро обернулся к ней.
  – Мне кажется, вы очень любите ваш сад, мадам?
  – Я? Да, я провожу много времени, ухаживая за цветами.
  – Je vous fais mes compliments.
  Он еще раз поклонился и зашагал к калитке. Выйдя на улицу и повернув направо, он оглянулся и сразу заметил бледное лицо, следившее за ним из окна второго этажа, и мужчину с военной выправкой, прогуливавшегося взад-вперед по противоположной стороне улицы.
  Эркюль Пуаро решительно кивнул в подтверждение своих мыслей и пробормотал:
  – Мышка сидит в норке! Как же теперь поступит кошка?
  Принятое решение привело его в ближайшее почтовое отделение. Там он сделал пару телефонных звонков. Результаты, видимо, оказались удовлетворительными. И он направился в полицейский участок Чарманс-Грин, к инспектору Симсу.
  Инспектор Симс оказался высоким плотным мужчиной с приятным лицом.
  – Вы месье Пуаро? – спросил он. – Я так и подумал. Только что мне позвонил начальник полиции. Он предупредил меня, что вы должны появиться у нас. Пройдемте в мой кабинет.
  Дверь захлопнулась, и инспектор, предложив Пуаро присесть, сам устроился на стуле и заинтересованно взглянул на своего визитера.
  – Да, вы легки на помине, месье Пуаро. Как же вы так быстро умудрились разузнать о преступлении в Роузбэнке, ведь мы сами тут еще не поняли толком, что к чему? Что навело на след?
  Пуаро вытащил письмо мисс Амелии и передал его инспектору. Тот с интересом прочел его.
  – Занятно, – отметил он. – Проблема в том, что оно может означать все, что угодно. Жаль, что старушка не выразилась чуть-чуть более определенно. Сейчас это могло бы нам помочь.
  – А возможно, и помощь не понадобилась бы.
  – В каком смысле?
  – Она могла бы остаться живой.
  – Вы уже много знаете, не так ли? Гм… Не поручусь, что вы ошибаетесь.
  – Я прошу вас, инспектор, сообщить мне факты. Пока я пребываю в полном неведении.
  – Это не трудно. Во вторник вечером после обеда старушке стало плохо. Симптомы казались весьма тревожными. Конвульсии, спазмы и все такое прочее. Родственники послали за доктором. Но когда он пришел, бедняжка уже скончалась. Было предположение, что она умерла от апоплексического удара. Да только врачу не слишком понравился такой диагноз. Не дав прямого ответа, он постарался объяснить, почему не может сразу выдать свидетельство о смерти. В общем, родственники пока больше ничего не знают. Они ожидают результаты вскрытия. Мы продвинулись ненамного дальше. Доктор сразу же связался с нами и вместе с нашим коронером провел аутопсию. Результат не вызывает никаких сомнений: старушка умерла от большой дозы стрихнина.
  – Вот как!
  – Именно так. Омерзительное преступление. Вопрос в том, кто дал ей яд. Сначала у нас возникла идея, что его подсыпали ей в пищу за обедом… но, честно говоря, она кажется неудачной. На первое был суп из артишоков, его разливали из общей супницы, за ним последовал рыбный пирог, а на десерт – яблочный торт.
  В доме живут мисс Бэрроуби, мистер Делафонтен, его жена и еще одна наполовину русская девушка – ее наняли в качестве помощницы или сиделки для мисс Бэрроуби, – но ее не приглашали за хозяйский стол. Она доедала остатки после того, как они ушли из столовой. Там работает еще одна служанка, только она в тот вечер была выходная. Именно она оставила суп на плите, рыбный пирог – в духовке, а яблочный торт и греть-то не надо было. То есть еда у всех была одна и та же… и кроме того, я не думаю, что можно проглотить стрихнин с пищей, не почувствовав его привкуса. Он же горький, как желчь. Доктор сказал мне, что если в какой-то раствор добавить хотя бы тысячную долю стрихнина, то его вкус будет уже весьма определенным.
  – А в кофе?
  – Кофе – хороший вариант, но старая дама никогда не пила кофе.
  – Я понимаю вашу озадаченность. Да, этот вопрос пока кажется неразрешимым. Что же она пила за обедом?
  – Воду.
  – Час от часу не легче.
  – Хорошенькая головоломка, не так ли?
  – У старой дамы были деньги?
  – И довольно много, по моим представлениям. Конечно, мы пока не знаем всех обстоятельств. Судя по тому, что мне удалось выяснить, у Делафонтенов имеются серьезные денежные проблемы. Старая дама помогала им содержать этот дом.
  Пуаро усмехнулся и сказал:
  – Итак, вы подозреваете Делафонтенов? Кого же из них?
  – Я бы не сказал, что я подозреваю конкретно кого-то из них. Однако в общем и целом подозрение падает именно на них. Они ее единственные и ближайшие родственники, и я не сомневаюсь, что ее смерть позволит им получить кругленькую сумму. Все мы знаем, какова человеческая натура!
  – Да, вы совершенно правы… люди порой бывают бесчеловечными. Значит, больше старая дама ничего не ела и не пила?
  – Ну, фактически…
  – О! Я как чувствовал, что, помимо супа, рыбного пирога и яблочного торта, есть еще некий пустячок, который вы, как говорится, оставили про запас! Итак, теперь мы переходим к сути дела.
  – Я не уверен, что это важно. Но фактически старушка приняла перед едой одну капсулу с лекарством. Ну вы понимаете, не таблетку и не пилюлю, в общем, порошок в облатке из рисовой бумаги. Какое-то совершенно безвредное лекарство для улучшения пищеварения.
  – Замечательно. Нет ничего проще, чем наполнить одну капсулу стрихнином и положить ее среди других. Ее можно проглотить, запив глотком воды, и ничего не почувствовать.
  – Все это верно. Проблема в том, что капсулу ей дала сиделка.
  – Русская девушка?
  – Да, Катрина Ригер. Она считалась вроде бы компаньонкой, а одновременно служанкой и сиделкой мисс Бэрроуби. Я подозреваю, что ею изрядно помыкали. Подай то, принеси это, унеси все, потри мне спину, накапай лекарство, сбегай в аптеку… и так до бесконечности. Вы знаете, как бывает с этими старушками: у них добрые намерения, но их требования таковы, что бедные компаньонки пашут как чернокожие рабыни!
  Пуаро улыбнулся.
  – Вот как обстоят дела, вы понимаете, – продолжал инспектор Симс. – Вряд ли можно сказать, что все теперь встало на свои места. С чего бы эта девушка стала травить старушку? Если мисс Бэрроуби умирает, то девушка теряет работу, а работу найти нелегко, ведь у нее нет никакой специальности.
  – Кроме того, – добавил Пуаро, – если коробочку с капсулами оставляли без присмотра, то яд мог подсыпать любой из домашних.
  – Естественно, мы проводим расследование… потихоньку, если вы меня понимаете. Когда была куплена последняя упаковка, где она обычно хранилась; терпение и масса кропотливой работы, которая в итоге может привести нас к цели. Надо еще встретиться с поверенным мисс Бэрроуби. С ним я поговорю завтра. И есть еще банковский служащий. Короче говоря, дел еще много.
  – Маленькая просьба, инспектор Симс. – Пуаро встал. – Известите меня о том, как будет продвигаться ваше расследование. Я буду вам очень признателен. Вот мой номер телефона.
  – Ну конечно же, месье Пуаро. Одна голова хорошо, а две – лучше. И кроме того, учитывая это письмо, вам просто следует быть в курсе дела.
  – Вы очень любезны, инспектор. – Пуаро вежливо простился с инспектором и, обменявшись с ним рукопожатием, удалился.
  * * *
  На следующий день, ближе к вечеру, его позвали к телефону.
  – Это месье Пуаро? Говорит инспектор Симс. Хочу сообщить, что обстоятельства интересующего нас с вами дельца начинают постепенно проясняться и выглядят весьма впечатляюще.
  – Правда? Говорите же, прошу вас.
  – Итак, вот вам пункт номер один… причем довольно весомый пункт. Мисс Б. оставила скромное наследство своей племяннице, а все остальные деньги завещала мисс К. В благодарность за ее сердечную доброту и внимание – так это определила покойная. То есть дело приобретает иной характер.
  В памяти Пуаро быстро всплыла недавняя картина. Угрюмое лицо и взволнованный, дерзкий голос: «Эти деньги принадлежат мне. Она так написала, и так и должно быть». Такое завещание явно не удивило Катрину – она знала обо всем заранее.
  – Пункт номер два, – продолжал инспектор Симс. – Никто, кроме К., не имел доступа к капсулам.
  – Откуда такая уверенность?
  – Девушка сама этого не отрицает. Что вы думаете по этому поводу?
  – Все чрезвычайно интересно.
  – Нам сейчас нужно разобраться только в одном: как стрихнин попал к ней в руки. Думаю, это будет несложно.
  – Однако пока вам это не удалось?
  – Ну, я едва успел начать… Мы только сегодня утром провели следствие.
  – И что же в итоге?
  – Отложили на неделю.
  – А как наша юная леди К.?
  – Я задержал ее по подозрению. Решил, что не стоит рисковать. Возможно, у нее есть какие-то тайные друзья, которые не преминули бы помочь ей скрыться.
  – Нет, – сказал Пуаро, – я не думаю, что у нее есть друзья.
  – Правда? Почему вы так считаете, месье Пуаро?
  – Просто таково мое мнение. Вернемся к вашим пунктам, можете ли вы продолжить нумерацию?
  – Нет, строго говоря, по существу дела ничего больше нет. Покойная мисс Б., похоже, недавно провела кой-какие неудачные операции со своими акциями – должно быть, проиграла довольно значительную сумму. Так или иначе, это была довольно странная игра, хотя я не знаю, связана ли она с основной проблемой… пока я не вижу такой связи.
  – Да, возможно, вы правы. Что ж, я вам искренне благодарен, инспектор. С вашей стороны было очень любезно позвонить мне.
  – Не стоит благодарности. Я – человек слова. Насколько я мог понять, вы заинтересовались этим делом. Кто знает, может, именно вы сможете помочь мне разобраться с ним.
  – С превеликим удовольствием. Возможно, вам поможет, к примеру, если я смогу найти друга мисс Катрины.
  – Мне казалось, вы говорили, что у нее нет никаких друзей? – удивленно сказал инспектор Симс.
  – Я был не совсем прав, – сказал Эркюль Пуаро. – У нее есть один друг.
  Прежде чем инспектор успел задать очередной вопрос, Пуаро повесил трубку.
  С серьезным видом он медленно прошел в соседнюю комнату, где мисс Лемон сидела за своей печатной машинкой. Заметив приближение своего шефа, она оторвала руки от клавиатуры и вопросительно взглянула на него.
  – Я хочу, – сказал Пуаро, – чтобы вы представили себе одну ситуацию.
  Мисс Лемон со смиренным видом сложила руки на коленях. Ей нравилось печатать, оплачивать счета, составлять документы и выполнять поручения, связанные с организацией деловых встреч. Просьба представить себе некую воображаемую ситуацию казалась ей неимоверно скучной, но она смиренно восприняла ее как неприятную, но обязательную часть своей работы.
  – Допустим, вы – русская девушка, – начал Пуаро.
  – Да, – сказала мисс Лемон, выглядя стопроцентной англичанкой.
  – Вы остались одна, без дружеской поддержки в этой стране. У вас есть причины не желать возвращения в Россию. Вас нанимают своего рода золушкой, сиделкой и компаньонкой к старой даме. Вы смиренны и терпеливы.
  – Да, – покорно произнесла мисс Лемон, хотя ей совершенно не удалось представить себя в роли кроткой золушки при старой даме.
  – Эта старая дама проникается к вам симпатией или сочувствием. Она решает завещать вам свои деньги и сообщает вам об этом.
  Пуаро помолчал.
  Мисс Лемон в очередной раз сказала «да».
  – А затем старая дама обнаруживает что-то; возможно, дело связано с деньгами… к примеру, она обнаруживает, что вы были не вполне честны с ней. Или, возможно, нечто более серьезное… подозрительный запах лекарства или подпорченный вкус еды. В общем, она начинает подозревать вас в чем-то и отправляет письмо некоему знаменитому детективу, самому знаменитому детективу – то есть мне! Я немедленно отзываюсь на ее просьбу. Но это, как говорится, только подливает масла в огонь. Нужно переходить к решительным действиям. И вот старая дама умирает, не успев встретиться с великим детективом. А деньги переходят к вам… Скажите мне, кажется ли вам приемлемым такое объяснение?
  – Вполне приемлемо, – сказала мисс Лемон. – То есть оно вполне допустимо для русской девушки. Лично я никогда бы не согласилась поступить на место компаньонки. Я люблю, чтобы мои обязанности были четко определены. И естественно, я и подумать бы не могла ни о каком убийстве.
  Пуаро вздохнул.
  – Как же мне не хватает моего дорогого Гастингса. У него такое богатое воображение! Такой романтический склад ума! По правде сказать, его представления обычно бывали ошибочными, но именно эти ошибки подсказывали мне верный путь.
  Мисс Лемон хранила молчание. Она с нетерпением поглядывала на вставленный в печатную машинку лист бумаги.
  – Итак, это кажется вам приемлемым, – пробормотал Пуаро.
  – А вам не кажется?
  – К сожалению, кажется, – вздохнул Пуаро.
  Зазвонил телефон, и секретарша вышла из комнаты. Вернувшись, она сказала:
  – Вас опять спрашивает инспектор Симс.
  Пуаро поспешил к аппарату.
  – Алло, алло. Как вы сказали?
  Симс повторил свое сообщение:
  – Мы нашли в комнате девушки пакетик стрихнина… спрятанный под матрасом. Сержант только что принес мне эту новость. По-моему, дело можно считать решенным.
  – Да, – сказал Пуаро. – Я думаю, это решает дело. – Его голос изменился. В нем вдруг отчетливо прозвучала уверенность.
  Повесив трубку, он сел за свой письменный стол и начал машинально переставлять предметы с места на место.
  – Что-то было не так, – пробормотал он себе под нос. – Я чувствую это… нет, не чувствую. Определенно я что-то видел, что-то было не так. За дело, маленькие серые клеточки. Вспоминайте… размышляйте. Все ли было логично, все ли было в порядке? Русская девушка… Ее тревога из-за денег. Мадам Делафонтен. Ее муж… Его предположение о русских… глупо, да он весьма глуп. Гостиная… сад… вот оно! Именно сад.
  Он резко выпрямился и замер в напряженной позе. В его глазах загорелись зеленые огоньки. Пуаро вскочил и вновь прошел в соседнюю комнату.
  – Мисс Лемон, я хочу попросить вас об одной услуге. Не могли бы вы отложить на время свою работу и провести для меня одно расследование?
  – Расследование, месье Пуаро? Боюсь, я не слишком сведуща…
  Пуаро прервал ее:
  – Вы как-то сказали, что все знаете о торговцах.
  – Разумеется, знаю, – с уверенностью ответила мисс Лемон.
  – Тогда вы с легкостью выполните мое задание. Вам нужно будет съездить в Чарманс-Грин и разыскать там рыбную лавку.
  – Рыбную лавку? – удивленно спросила мисс Лемон.
  – Точно. Найти торговца, который поставляет рыбу в Роузбэнк. Отыскав его, вы зададите ему пару вопросов.
  Он протянул ей записку. Мисс Лемон взяла ее, со скучающим видом прочла ее содержание, затем кивнула и накрыла чехлом свою печатную машинку.
  – Мы отправимся в Чарманс-Грин вместе, – добавил Пуаро. – Вы пойдете на поиски этого торговца, а я – в полицейский участок. С Бейкер-стрит мы доберемся туда за полчаса.
  По прибытии на место Пуаро был радушно встречен удивленным инспектором Симсом.
  – Да, месье Пуаро, вы легки на подъем. Ведь и часа не прошло, как я разговаривал с вами по телефону.
  – У меня есть к вам одна просьба. Вы позволите мне поговорить с мисс Катриной?.. Не запомнил, к сожалению, ее фамилию.
  – Катрина Ригер. Что ж, я считаю, что ваша просьба вполне выполнима.
  Катрина выглядела еще более бледной и угрюмой, чем в прошлый раз.
  Пуаро заговорил с ней очень мягко:
  – Мадемуазель, я хочу, чтобы вы поверили в то, что я желаю вам только добра. Мне нужно, чтобы вы рассказали мне всю правду.
  Ее глаза вызывающе сверкнули.
  – Я говорила правду. Все, что я говорила, – чистая правда! Если старую леди и отравили, то я совершенно не причастна к этому отравлению. Тут какая-то ошибка. Все вы хотите помешать мне получить деньги, – срывающимся от возмущения голосом заявила она.
  Пуаро вдруг подумал, что девушка сейчас напоминает несчастного, загнанного в угол крысенка.
  – Мог ли кто-то подсыпать яд в капсулу?
  – Нет, сколько же можно спрашивать об этом? Аптекарь сказал, что лекарство будет готово после полудня. Я сама сходила в аптеку и принесла его… как раз перед самым ужином. Открыв коробочку, я дала мисс Бэрроуби одну капсулу и стакан воды.
  – А никто, кроме вас, не прикасался к этому лекарству?
  – Нет, – храбро огрызнулся загнанный в угол крысенок.
  – И мисс Бэрроуби ела за ужином только то, что нам было сказано? Суп, рыбный пирог и торт?
  – Да. – Безнадежное «да». Темные, мрачно горящие глаза, понимающие, что нет никакого выхода.
  Пуаро похлопал ее по плечу.
  – Не падайте духом, мадемуазель. Еще не все потеряно… возможно, вас ждет свобода… да, и состояние… спокойная, обеспеченная жизнь.
  Она недоверчиво взглянула на него. Когда девушка вышла, Симс сказал Пуаро:
  – Я не совсем понял, что вы говорили по телефону… что-то насчет друга этой девушки.
  – Да, у нее есть один друг. Это я! – воскликнул Эркюль Пуаро и вышел из участка, прежде чем инспектор успел переварить эту информацию.
  Мисс Лемон не заставила своего шефа ждать, придя в кафе «Грин Кэт» точно в назначенное время.
  – Интересующая вас рыбная лавка находится на Хай-стрит, фамилия торговца – Радж, и вы были совершенно правы. Именно полторы дюжины. Я записала все, что он сказал. – Она протянула Пуаро записку.
  Прочитав ее, он удовлетворенно проурчал что-то, словно поймавший мышку кот.
  * * *
  Эркюль Пуаро отправился в Роузбэнк. Он остановился в садике перед домом, и спину его согревали лучи заходящего солнца. Мэри Делафонтен вышла к нему.
  – Месье Пуаро? – Ее голос звучал удивленно. – Вы вернулись?
  – Да, я вернулся. – Он помедлил и затем добавил: – Когда я впервые пришел сюда, мадам, то мне вдруг вспомнилась одна детская песенка:
  Госпожа Мэри,
  Мы посмотрели,
  Как все чудесно в вашем садочке.
  Сердцевидки в ряд стоят,
  Колокольчики звенят,
  И юные барышни, как ангелочки.
  Только в вашем саду нет раковин сердцевидок, не так ли, мадам? У вас есть устричные раковины. – Он показал рукой на край клумбы.
  Он видел, что она вдруг замерла и стоит затаив дыхание. Ее глаза вопросительно смотрели на него.
  Он кивнул:
  – Да, мне все известно! Служанка приготовила обед, она и Катрина готовы присягнуть, что обед состоял из трех обычных блюд. Но только вам и вашему мужу известно, что вы купили полторы дюжины устриц – маленькое угощение. Так легко подсыпать стрихнин в устрицу. Один глоток… и все! Остаются только раковины, но их нельзя выкинуть в ведро. Служанка может заметить. И поэтому вы решили выложить ими клумбу. Но их оказалось недостаточно – бордюр не закончен. В итоге получилось плохо, нарушилась гармония с остальным очаровательным садом. Эти устричные раковины казались чуждым элементом… они мне сразу же не понравились.
  Мэри Делафонтен с огорчением заметила:
  – Я полагаю, вы догадались обо всем из письма. Я знала, что она послала письмо, но не знала, как много она вам рассказала.
  Пуаро ответил уклончиво:
  – Я знал, по крайней мере, то, что это было семейное дело. Если бы подозрение падало на Катрину, то она не стала бы так осторожничать. Я понял, что вы вместе с мужем по-своему распорядились ценными бумагами мисс Бэрроуби, намереваясь извлечь прибыль, и что она узнала…
  Мэри Делафонтен кивнула.
  – Мы понемногу занимались этим уже четыре года… время от времени. Я даже не представляла, что ей хватит ума выяснить это. А потом я узнала, что она обратилась к детективу, и обнаружила также, что она завещала свое состояние Катрине… этой жалкой маленькой твари!
  – И поэтому вы решили подложить стрихнин в комнату Катрины? Я понял. Вы спасаете себя и мужа от того, что я могу обнаружить, и взваливаете на невинное дитя обвинение в убийстве. Неужели вам было совсем не жаль ее, мадам?
  Делафонтен пожала плечами. Ее незабудковые глаза смотрели прямо на Пуаро. Он вспомнил совершенство ее игры в день его первого прихода и неуклюжие замечания ее мужа. Женщина незаурядная, но бесчеловечная.
  – Кого я должна была жалеть? Эту несчастную маленькую доносчицу? – презрительно воскликнула она.
  Эркюль Пуаро медленно заключил:
  – Полагаю, мадам, вас интересуют в этой жизни только две вещи. Во-первых, ваш муж…
  Он увидел, как задрожали ее губы.
  – …во-вторых – ваш сад.
  Пуаро оглянулся вокруг. Его взгляд, казалось, извинялся перед цветами за то, что он сделал и что собирался сделать.
  
  
  «Зеркало покойника»
  
  1
  Квартира была вполне современная. Обстановка в комнате тоже: прямоугольные кресла, стулья с прямоугольными спинками. У окна стоял современный прямоугольный письменный стол, за которым сидел невысокий пожилой человек. Пожалуй, во всей комнате только его голова не имела углов. Она была яйцеобразной. Мсье Эркюль Пуаро читал письмо:
  «Станция: Уимперли
  Для телеграмм: Хэмборо-Сен-Джон
  Хэмборо Клоус
  Хэмборо-Сент-Мэри
  Уэстшир 24 сентября 1936.
  
  Мсье Эркюлю Пуаро.
  
  Милостивый государь!
  В моей жизни произошли события, вынуждающие искать деликатного и благоразумного вмешательства. Я слышал о вас хорошие отзывы и решил вам довериться. У меня есть основания полагать, что я стал жертвой мошенничества, но, учитывая интересы семьи, я не хочу обращаться в полицию. Я сам предпринимаю кое-какие меры, но вы должны быть готовы выехать немедленно по получении телеграммы. Буду чрезвычайно признателен, если вы оставите это письмо без ответа.
  Преданный вам Жерваз Шевени-Гор».
  Брови мсье Эркюля Пуаро медленно поползли на лоб и чуть не скрылись под волосами.
  — Что же это за Жерваз Шевени-Гор? — произнес Пуаро. Он подошел к книжному шкафу, снял с полки большой пухлый том и довольно легко нашел то, что искал.
  «Шевени-Гор, сэр Жерваз Франсис Ксавьер, 10-й баронет; титул — 1694; бывш. капитан 17-го уланского полка; род. 18 мая 1878; ст. сын сэра Ги Шевени-Гора, 9-го баронета, и леди Клаудии Бретертон, 2-й дочери 8-го графа Уоллингфордского. Женат: 1912, Ванда Элизабет, ст. дочь полковника Фредерика Арбатнота. Образование: Итон. Участвовал в воен. действ. 1914—18. Увлечения: путешествия, охота на крупную дичь. Адреса: Хэмборо Сент-Мэри, Уэстшир, и Лоундез-сквер, 218. Клубы: „Кавалерия“, „Путешественники“».
  Пуаро несколько разочарованно покачал головой. На секунду-другую задумался, потом подошел к секретеру, выдвинул ящик и достал оттуда маленькую пачку пригласительных билетов. Лицо его просветлело.
  — A la bonne heure![747] Именно это мне и нужно! Там он будет непременно.
  
  Графиня встретила Эркюля Пуаро с деланным радушием:
  — Наконец-то вам удалось вырваться, мсье Пуаро! Это так прекрасно.
  — Я тоже очень рад, мадам, — пробормотал Пуаро, кланяясь. Он избежал встречи с несколькими важными и блестящими персонами — знаменитым дипломатом, столь же знаменитой актрисой, всем известным предприимчивым лордом — и в конце концов отыскал неизбежно «также присутствующего» гостя — мистера Сэттертуэйта, ради встречи с которым он сюда и пришел.
  Мистер Сэттертуэйт дружелюбно защебетал:
  — Милая графиня… Мне нравится бывать на ее приемах… Такая личность — вы понимаете, что я имею в вид. Несколько лет назад, на Корсике, я много общался с ней…
  Мистер Сэттертуэйт имел склонность чрезмерно отягощать беседу упоминанием своих титулованных знакомых. Вполне возможно, что он получал удовольствие и от общения с какими-нибудь господами Джонсом, Брауном или Робинсоном, но, если такое и случалось, он не упоминал об этом. И все же было бы несправедливо назвать мистера Сэттертуэйта законченным снобом и только. Он хорошо разбирался в людях. И если верно утверждение, что сторонний наблюдатель лучше понимает суть происходящего, то мистер Сэттертуэйт понимал многое.
  — Друг мой, я вас сто лет не видел. Я всегда считал, что удостоился великой чести, — жил по соседству с вами и наблюдал, как вы распутывали происшествие в «Вороньем гнезде». С тех пор я, как говорится, в курсе дела. Кстати, на прошлой неделе я видел леди Мэри. Очаровательное создание — вся из ароматов трав и лаванды!
  Слегка коснувшись пары свежих светских скандалов — неблагоразумного поступка графской дочери и предосудительного поведения виконта, — Пуаро как бы случайно упомянул имя Жерваза Шевени-Гора.
  Мистер Сэттертуэйт отреагировал мгновенно:
  — О да, вот уж личность, доложу вам! Недаром его прозвали последним из баронетов.
  — Простите, я не совсем понимаю…
  Мистер Сэттертуэйт снизошел до объяснения тонкостей родного языка иностранцу.
  — Это шутка, понимаете? Шутка. Конечно, он не последний баронет в Англии. Но олицетворяет собой конец эпохи. Этакий Железный Баронет со скверным характером, безрассудный герой романов прошлого века, заключающий и выигрывающий сумасшедшие пари.
  И мистер Сэттертуэйт подробно объяснил, что именно он имел в виду. В молодые годы Жерваз Шевени-Гор обошел вокруг света под парусом. Участвовал в экспедиции к Северному полюсу. Вызвал на дуэль зарвавшегося лорда. На пари въехал по ступеням в герцогский дворец верхом на своей любимой кобыле. А однажды в театре выпрыгнул из ложи на сцену и похитил знаменитую актрису прямо посреди спектакля. Подобных историй о нем ходило множество.
  — Это очень древний род, — продолжал мистер Сэттертуэйт. — Сэр Ги де Шевени участвовал в Первом крестовом походе. Теперь же род его, похоже, зачахнет. Старый Жерваз — последний Шевени-Гор.
  — Разорено его имение?
  — Никоим образом. Жерваз сказочно богат. Он владелец дорогостоящей недвижимости — угольных шахт, а кроме того, еще в молодости ему удалось заполучить некий доходный рудник то ли в Перу, то ли где-то в Южной Америке. Удивительный человек. Всегда удачлив, что бы ни задумал.
  — Он теперь уже немолод, да?
  — Да, бедный старик Жерваз. — Мистер Сэттертуэйт вздохнул и покачал головой. — Многие скажут вам, что он совсем спятил. И это в некотором смысле так и есть. Он и правда сумасшедший, но не душевнобольной и не маньяк, просто ненормальный. Он всегда был большим оригиналом.
  — А оригинальность с годами переросла в эксцентричность? — предположил Пуаро.
  — Совершенно верно. Именно так и произошло со стариной Жервазом.
  — Он, видимо, стал излишне преувеличивать значительность своей персоны?
  — Да. По-моему, в своем воображении Жерваз всегда делил человечество на две группы: Шевени-Горы и все остальные.
  — Гипертрофированная фамильная гордость!
  — Да. Всем Шевени-Горам свойственна дьявольская надменность, возведенная в закон семьи. А у Жерваза, последнего в роду, это превратилось в болезнь. Послушать его, так он просто Господь Бог.
  Пуаро задумчиво кивнул:
  — Да, так я и думал. Видите ли, я получил от него письмо. Необычное письмо. В нем не просьба. В нем приказ!
  — Высочайшее повеление, — хихикнул мистер Сэттертуэйт.
  — Именно. Не похоже, чтобы сэру Жервазу пришло в голову, что я, Эркюль Пуаро, — не кто попало, а человек, у которого очень много дел! И что это не в моем духе — бросить все и кинуться к нему, как полное ничтожество, которое радуется любому поручению, словно послушный пес!
  Мистер Сэттертуэйт закусил губу, пытаясь сдержать улыбку. Вероятно, он понял, что Эркюль Пуаро мало чем отличается от Жерваза Шевени-Гора, когда задето его самолюбие Он пробормотал:
  — Разумеется. Но, если причина, по которой он вас вызывает, очень серьезна?..
  — Ничего подобного! — Пуаро возмущенно всплеснул руками. — Просто, если я ему понадоблюсь, я должен быть к его услугам, только и всего! Enfin, je vous demande![748] — И мсье Эркюль Пуаро снова возмущенно взмахнул руками, чем лучше всяких слов пояснил, сколь глубоко он оскорблен.
  — Если я вас правильно понял, вы ответили отказом, — уточнил мистер Сэттертуэйт.
  — У меня пока не было такой возможности, — медленно произнес Пуаро.
  — Но вы откажетесь?
  Выражение лица Пуаро изменилось. Теперь это было замешательство.
  — Как бы вам объяснить? Отказаться… да, сначала я хотел поступить именно так. Но я не знаю… Бывает такое ощущение… Очень смутно я предчувствую там что-то серьезное.
  Последняя фраза не вызвала у мистера Сэттертуэйта ни малейшего удивления.
  — Да? — сказал он. — Это любопытно…
  — Я думаю, — продолжал Эркюль Пуаро, — что человек, которого вы описали, может быть очень ранимым…
  — Ранимым? — слегка озадаченно переспросил мистер Сэттертуэйт. Это слово как-то не вязалось с обликом Жерваза Шевени-Гора. Но мистер Сэттертуэйт был понятлив и все схватывал налету. Он медленно произнес: — Мне кажется, я понял вас.
  — Такой человек словно закован в латы! Доспехи крестоносцев ничто в сравнении с надменностью, гордостью и глубоким самоуважением. Такие латы — хорошая защита, отражающая удары стрел повседневности. Но есть опасность: закованный в латы может не заметить, что на него нападают. Он хуже видит, хуже слышит и еще хуже чувствует.
  Эркюль Пуаро замолчал, а потом спросил уже совсем другим тоном:
  — А кто составляет семейство сэра Жерваза?
  — Ну, во-первых, Ванда — жена. Она из Арбатнотов. Девушкой была очень хороша собой. Она и сейчас очень хороша. Хотя ужасно загадочна. Очень предана Жервазу. По-моему, увлекается оккультизмом. Носит амулеты, всяких скарабеев, объявила себя инкарнацией египетской царицы… Потом Руфь — их приемная дочь. Своих детей у них нет. Очень привлекательная современная девушка. Вот и вся семья. Кроме, конечно же, Хьюго Трента. Это племянник Жерваза. Памела Шевени-Гор вышла за Реджи Трента, и Хьюго — их единственный сын. Сейчас он сирота. Титул, естественно, не унаследует, но, думаю, большая часть состояния Жерваза в итоге достанется ему. Приятный молодой человек, учится в Оксфорде.
  Пуаро задумчиво кивнул, потом спросил:
  — Сэра Жерваза, конечно же, огорчает, что у него нет сына, который унаследовал бы его имя и титул?
  — Полагаю, для него это большое несчастье.
  — Родовое имя — предмет его гордости?
  — Да.
  Мистер Сэттертуэйт немного помолчал. Он был сильно заинтригован. Потом все же осмелился спросить:
  — У вас есть веские основания для поездки в Хэмборо-Клоус?
  Пуаро медленно покачал головой.
  — Нет, — сказал он, — насколько я понимаю, оснований вообще нет. И все-таки я, кажется, поеду.
  
  2
  Эркюль Пуаро сидел в углу купе первого класса. Поезд мчался по окраинам Англии. Пуаро задумчиво достал из кармана сложенную телеграмму, развернул ее и перечитал: «ВЫЕЗЖАЙТЕ 4.3 ®СО СТАНЦИИ ПЭНКРАС ВЕЛИТЕ ПРОВОДНИКУ ОСТАНОВИТЬ ПОЕЗД В УИМПЕРЛИ. ШЕВЕНИ-ГОР». Он сложил телеграмму и сунул ее в карман.
  Проводник оказался услужлив. Джентльмен едет в Хэмборо-Клоус? Да-да, для гостей сэра Жерваза Шевени-Гора мы всегда останавливаем в Уимперли. «Это такая особая привилегия, сэр».
  После проводник нанес в купе два визита: первый — с целью уверить пассажира, что купе останется целиком в его распоряжении; второй — чтобы сообщить об опоздании на десять минут.
  Поезд должен был прибыть в 7.50, но, когда Эркюль Пуаро вышел на платформу маленькой пригородной станции и сунул в руку предупредительному проводнику желанные полкроны, было две минуты девятого.
  Раздался гудок, и «Северный экспресс» снова двинулся в путь. К Пуаро подошел высокий шофер темно-зеленой форме.
  — Мистер Пуаро? В Хэмборо-Клоус?
  Он взял аккуратный чемоданчик сыщика и направился к выходу со станции. Их ждал огромный «Роллс-Ройс». Шофер распахнул перед Пуаро дверцу машины и укрыл ему ноги роскошным шерстяным пледом.
  Минут десять они ехали проселочными дорогами, преодолевая крутые повороты и резкие спуски по сельским проулкам, затем машина свернула в широкие ворота, по обеим сторонам которых восседали массивные каменные грифоны, и через парк они подъехали к дому. Дверь уже была открыта, и на ступеньках показался солидного вида дворецкий.
  — Мистер Пуаро? Прошу за мной, сэр.
  Дворецкий провел его через холл направо и распахнул дверь.
  — Мистер Эркюль Пуаро, — объявил он.
  В комнате находилось несколько человек, все в вечерних туалетах, и, как только Пуаро вошел, он сразу понял: его здесь не ждали. Все рассматривали его с искренним удивлением. Наконец к нему неуверенно направилась высокая женщина с темными волосами, перевязанными серой лентой.
  Пуаро склонился к ее руке.
  — Прошу простить меня, мадам, — сказал он. — К сожалению, мой поезд опоздал.
  — Ничего страшного, — рассеянно ответила леди Шевени-Гор. Она по-прежнему смотрела на него озадаченно. — Ничего страшного, мистер… простите, я не расслышала…
  — Эркюль Пуаро. — Он произнес имя четко и внятно.
  Неожиданно за его спиной раздалось удивленное: «Ах!»
  В ту же секунду он понял, что сэра Жерваза в комнате нет. И тихо спросил:
  — Вы знали о моем приезде, мадам?
  — A-а… да… — Ее голос звучал неубедительно. — Я думаю… По-моему… но я так рассеянна, мсье Пуаро. Все забываю. — В ее голосе послышалось некое грустное удовлетворение. — Я слышу то, что мне говорят. Кажется, я все понимаю, но слова лишь проходят сквозь мой мозг — и их уже нет! Исчезли! Словно их и не было.
  И, будто выполняя с большим опозданием свой долг, она рассеянно огляделась и пробормотала:
  — Я думаю, вы всех знаете.
  Это был явно не тот случай, фраза просто служила испытанным приемом, с помощью которого леди Шевени-Гор освобождала себя от повинности представлять гостей и необходимости правильно запоминать их имена. Предпринимая сверхъестественные усилия, чтобы выйти из сложного положения, она прибавила:
  — Моя дочь Руфь.
  Девушка, стоявшая перед Пуаро, тоже была высокая и темноволосая, но совершенно другого типа. В отличие от размытых, неясных черт лица леди Шевени-Гор, у нее был точеный, почти орлиный нос и четкая линия подбородка. Черные волосы падали на плечи огромной волной мелких кудрей. Лицо же было настолько чистым и румяным, что почти не требовало косметики.
  Эркюль Пуаро решил, что это одна из самых очаровательных девушек, которых он когда-либо встречал. Кроме того, он понял, что она не только красива, но и умна, и угадал важные черты ее характера — гордость и своенравие. Она заговорила, слегка растягивая слова, и Пуаро удивился некоторой неестественности ее голоса.
  — Как это здорово, — произнесла она, — принимать у себя мсье Эркюля Пуаро! Видимо, старик решил преподнести нам небольшой сюрприз.
  — Так вы не знали, что я должен приехать, мадемуазель? — быстро спросил он.
  — Даже не подозревала. Но, раз так, придется забрать мою книгу для автографов только после ужина.
  Из холла донеслись звуки гонга, дворецкий распахнул двери и объявил:
  — Кушать подано.
  Но до того, как прозвучало последнее слово — «подано», произошло нечто удивительное. Домашнее официальное лицо превратилось, пусть всего лишь на мгновение, в до крайности изумленного человека… Превращение произошло так быстро, а маска вышколенного слуги так скоро опять появилась на его лице, что тот, кто в эту минуту не смотрел на дворецкого, ничего не заметил.
  Однако Пуаро смотрел и удивился.
  Дворецкий замешкался в дверях. Хотя лицо его снова, как и положено, стало бесстрастным, в позе сохранилось некое напряжение.
  Леди Шевени-Гор неуверенно проговорила:
  — О Боже… это более, чем странно. Нет, в самом деле, я… как же быть?
  Руфь обратилась к Пуаро:
  — Это невероятное замешательство, мсье Пуаро, вызвано тем, что мой отец впервые, по крайней мере за последние двадцать лет, опаздывает к ужину.
  — Это более, чем странно… — запричитала леди Шевени-Гор. — Жерваз никогда…
  К ней подошел пожилой мужчина с отменной военной выправкой. Он добродушно посмеивался.
  — Милый старик Жерваз! Наконец-то опоздал! Точность — вежливость королей. Клянусь честью, мы ему это попомним. Право, не чужды же и ему человеческие слабости?
  Леди Шевени-Гор сказала тихо и озадаченно:
  — Но Жерваз никогда не опаздывает.
  Всеобщее замешательство, вызванное этим незначительным осложнением, выглядело нелепым, почти смешным. И все же Эркюлю Пуаро оно таковым не показалось… За этим замешательством он разглядел тревогу, а быть может, даже мрачные предчувствия. Он тоже был удивлен тем, что Жерваз Шевени-Гор не вышел встретить гостя, которого пригласил столь странным образом.
  Между тем стало очевидно, что никто толком не знает, как вести себя дальше. Возникла непривычная ситуация, обнаружившая общую беспомощность. Наконец леди Шевени-Гор взяла инициативу в свои руки, если можно так назвать ее действия. В самом деле, поведение дамы было в высшей степени странным.
  — Снелл, — сказала она, — а ваш хозяин?.. — Она не договорила, только выжидающе посмотрела на дворецкого.
  Снелл, привыкший к ее манере изъясняться, сразу ответил на этот весьма неконкретный вопрос:
  — Сэр Жерваз без пяти минут восемь спустился вниз и сразу прошел в кабинет, миледи.
  — A-а, понятно… — Ее рот оставался открытым, а взгляд отсутствующим. — Как вы думаете… то есть… он слышал гонг?
  — Я думаю, он должен был его слышать, миледи, ведь гонг — прямо у двери в кабинет. Я, разумеется, не знал, что сэр Жерваз все еще в кабинете, иначе я бы сообщил ему, что ужин готов. Мне сделать это сейчас, миледи?
  Леди Шевени-Гор ухватилась за его предложение с заметным облегчением.
  — Да, благодарю вас, Снелл. Пожалуйста, сообщите ему. Да, конечно.
  Когда дворецкий вышел из комнаты, она сказала:
  — Снелл — просто сокровище. Я полностью доверяю ему. Просто не знаю, что бы я делала без Снелла.
  Кто-то что-то пробормотал в подтверждение ее слов, но никто не заговорил. Эркюль Пуаро стал пристально разглядывать присутствующих и заметил, как сильно они возбуждены. Он переводил взгляд с одного на другого, словно составлял список. Двое пожилых мужчин: один — по виду военный, второй — худощавый, убеленный сединами, с плотно сжатыми губами, очевидно юрист. Двое молодых людей, очень непохожих друг на друга. Один с усами, сдержанно высокомерный, вероятно племянник сэра Жерваза, тот, что учится в Оксфорде. Другого — с зачесанными назад лоснящимися волосами и явно хорошими манерами — он причислил к более низкому сословию. Затем невысокая женщина средних лет, с умными глазами, в пенсне, и девушка с огненно-рыжими волосами.
  В дверях опять появился Снелл. Манеры его были безупречны, но под внешним лоском угадывалось обычное человеческое волнение.
  — Прошу простить, миледи, но дверь в кабинет заперта.
  — Заперта? — встревоженно и возбужденно переспросил молодой мужской голос. Это заговорил симпатичный молодой человек с прилизанными волосами. Он продолжил, выходя вперед: — Мне пойти посмотреть?..
  Но Эркюль Пуаро очень тактично принял командование на себя. И сделал это настолько естественно, что никому не показалось странным поведение незнакомца, который, едва успев приехать, уже отдает приказания.
  — Пойдемте, — сказал он. — Пройдем в кабинет.
  Затем обратился к Снеллу:
  — Будьте любезны, проводите нас.
  Снелл повиновался. Следом за ним шел Пуаро, а потом, толпой, все остальные.
  Они прошли через огромный холл, мимо большой разветвляющейся лестницы, мимо огромных старинных напольных часов и ниши в стене, где стоял гонг, и по узкому коридору подошли к двери в самом конце его.
  Здесь Пуаро обогнал Снелла и осторожно подергал за ручку. Ручка повернулась, но дверь не открылась. Пуаро тихо постучал в нее костяшками пальцев. Потом громче, еще громче. Наконец опустился на колени и приник глазом к замочной скважине. Через некоторое время он медленно поднялся и обернулся. Лицо его стало суровым.
  — Господа! — произнес Пуаро. — Надо сейчас же выломать дверь!
  Под его руководством двое молодых людей, высокие, крепкого сложения, навалились на дверь. Но задача оказалась нелегкой. Двери в Хэмборо-Клоус были сделаны на совесть. Наконец замок не выдержал, раздался звук треснувшего, расщепившегося дерева, и дверь распахнулась.
  В кабинете горел свет. Слева от двери стоял большой письменный стол красного дерева. У стола, но не за ним, а боком к нему и спиной к вошедшим, сидел, ссутулившись, грузный мужчина. Голова и верхняя часть его тела склонились на правый подлокотник кресла, правая рука безжизненно повисла. Прямо под ней, на ковре, поблескивал маленький пистолет…
  Все было ясно без слов. Случившееся не вызывало сомнений. Сэр Жерваз Шевени-Гор застрелился.
  
  
  
  3
  Все столпились в дверях и несколько мгновений, замерев, смотрели на эту картину. Потом Пуаро шагнул вперед. И в тот же момент Хьюго Трент твердым голосом сказал:
  — Бог мой, старик застрелился!
  Раздался протяжный дрожащий стон леди Шевени-Гор:
  — О, Жерваз… Жерваз!
  Пуаро резко бросил через плечо:
  — Уведите леди. Ей тут делать нечего.
  Пожилой мужчина с военной выправкой послушно сказал:
  — Пойдем, Ванда. Пойдем, дорогая. Теперь ему уже не поможешь. Все кончено. Руфь, иди присмотри за матерью.
  Но Руфь Шевени-Гор протиснулась в комнату и теперь стояла рядом с Пуаро, который склонился над наводящим ужас телом, осевшим в кресле, телом человека геркулесова сложения с бородой викинга.
  Руфь тихо и на удивление сдержанно, но не без волнения, спросила:
  — Вы совершенно уверены, что он… мертв?
  Пуаро поднял глаза. Лицо девушки выражало чувство, которое он не смог определить точно, так старательно она сдерживала свои эмоции. Это была не скорбь, скорее испуг или волнение.
  Невысокая женщина в пенсне пробормотала:
  — Моя дорогая, ваша матушка… не кажется ли вам?..
  Рыжеволосая девушка истерично закричала:
  — Значит, это была не пробка от шампанского! Мы слышали выстрел…
  Пуаро обернулся, обвел всех взглядом и сказал:
  — Кто-то должен связаться с полицией…
  Руфь Шевени-Гор яростно воскликнула:
  — Нет!
  Пожилой похожий на юриста мужчина возразил:
  — Боюсь, этого не избежать. Берроуз, не могли бы вы заняться? Хьюго…
  Пуаро обратился к высокому молодому человеку с усами:
  — Вы мистер Хьюго Трент? Думаю, будет лучше, если все, кроме нас с вами, выйдут из комнаты.
  Его право командовать снова не вызвало сомнений. Пожилой юрист выпроводил всех из комнаты. Пуаро и Хьюго Трент остались вдвоем. Трент пристально посмотрел на Пуаро и спросил:
  — Послушайте, кто вы такой? Я хочу сказать, что не имею об этом ни малейшего представления. Что вы здесь делаете?
  Пуаро достал из кармана визитную карточку. Уставившись на нее, Хьюго Трент удивился:
  — Частный детектив. Гм-м… Конечно, я слышал о вас… Но все равно не понимаю, что вы здесь делаете.
  — Так вы не знаете, что ваш дядя… он ведь приходился вам дядей, не так ли?..
  Взгляд Хьюго Трента быстро скользнул по мертвому телу.
  — Старик? Да, он был моим дядей.
  — Вы не знали, что он вызвал меня?
  Хьюго покачал головой и медленно произнес:
  — Понятия не имел.
  В его тоне было нечто, с трудом поддающееся описанию. Лицо сделалось непроницаемым и глупым. Пуаро пришло в голову, что такое выражение — прекрасная маска, скрывающая смятение, и тихо сказал:
  — Мы ведь в Уэстшире, не правда ли? Я хорошо знаю вашего начальника полиции — майора Риддла.
  Хьюго ответил:
  — Риддл живет в полумиле отсюда. Может, он сам и приедет.
  — Это было бы очень кстати, — заверил Пуаро.
  Он принялся медленно обходить комнату. Отдернул штору, внимательно осмотрел большие, до самого пола, окна, осторожно подергал за ручки. Окна оказались закрытыми.
  На стене позади стола висело круглое зеркало. Оно было разбито. Пуаро наклонился и что-то поднял с пола.
  — Что это? — спросил Хьюго Трент.
  — Пуля.
  — Она прошла сквозь его голову и попала в зеркало?
  — Похоже на то.
  Пуаро аккуратно положил пулю на прежнее место. Подошел к столу, посмотрел на разложенные ровными стопками бумаги. На бюваре лежал замусоленный листок, на котором крупным нетвердым почерком было написано: «ПРОСТИТЕ».
  — Должно быть, он написал прямо перед тем, как… сделать это, — предположил Хьюго.
  Пуаро задумчиво кивнул. Затем снова посмотрел на разбитое зеркало, потом на покойника и сдвинул брови, словно от удивления. Подошел к треснувшей двери с выломанным замком. Как известно, ключа в двери не было, иначе он ничего не увидел бы в замочную скважину. Не было его и на полу. Пуаро склонился над покойником и начал его обыскивать.
  — Да, — сказал он. — Ключ у него в кармане.
  Хьюго достал портсигар и закурил.
  — Теперь, кажется, все совершенно ясно, — вдруг охрипшим голосом произнес он. — Мой дядя заперся здесь, написал записку, после чего застрелился.
  Пуаро снова задумчиво кивнул. Хьюго продолжал:
  — Но я не понимаю, зачем он вызвал вас. К чему?
  — Это объяснить труднее. Мистер Трент, может, пока мы ждем полицию, вы расскажете мне, кто все те люди, которых я застал здесь сегодня вечером?
  — Кто они? — рассеянно переспросил Хьюго. — Да, конечно. Извините. Может, присядем? — Он указал на диванчик в углу комнаты, подальше от мертвого тела, и отрывисто заговорил: — Ну, Ванда — моя тетка. Руфь, моя двоюродная сестра. С ними вы знакомы. Другая девушка — Сьюзан Кардуэлл. Она гостит здесь. Потом полковник Бьюри. Это старый друг нашей семьи. Мистер Форбс тоже наш старинный друг, а кроме того, адвокат всего семейства и все такое прочее. Оба старикана неравнодушны к Ванде еще с тех пор, когда она была молода, и до сих пор безраздельно преданы ей. Смешно, но довольно трогательно. Еще Годфри Берроуз, секретарь старика, моего дяди то есть, и мисс Лингард, которая приехала, чтобы помочь ему писать историю Шевени-Горов. Она готовит для писателей исторические материалы. Вот, пожалуй, и все.
  Пуаро кивнул и спросил:
  — Насколько я понял, вы слышали выстрел?
  — Да, слышали. Подумали — пробка от шампанского, во всяком случае, я так подумал. Сьюзан и мисс Лингард приняли его за хлопок выхлопной трубы автомобиля. Дорога ведь совсем радом, вы же знаете.
  — Когда это было?
  — Минут десять девятого. Снелл только-только первый раз ударил в гонг.
  — А где вы находились, когда слышали выстрел?
  — В холле. Мы… мы смеялись… понимаете, спорили: откуда этот звук. Я сказал — из столовой, Сьюзан — со стороны гостиной. Мисс Лингард показалось, что сверху, а Снелл решил — с дороги. Просто слышно было через окна второго этажа. Сьюзан еще спросила: «Есть другие версии?» Я засмеялся и сказал, что наверняка кого-то убили! Теперь даже вспоминать об этом жутковато. — Его лицо нервно передернулось.
  — Никому не пришло в голову, что сэр Жерваз мог застрелиться?
  — Нет, конечно же, нет.
  — И у вас нет никаких предположений, почему он покончил с собой?
  Хьюго медленно сказал:
  — Ну, я не могу сказать…
  — У вас есть предположения?
  — Ну… знаете… это трудно объяснить. Конечно, я не ожидал, что он покончит с собой, но в то же время не очень-то удивился. Честно говоря, мсье Пуаро, мой дядя был не в своем уме. Это все знали.
  — Вы считаете это достаточной причиной?
  — Бывает ведь, люди стреляются, если они слегка не в себе.
  — Удивительно простое объяснение.
  Хьюго вытаращил глаза. Пуаро снова встал и бесцельно зашагал по комнате. Мебель здесь была удобная, хотя в основном громоздкая, викторианской эпохи. Солидные книжные шкафы, огромные кресла и несколько прямых стульев — подлинный чиппендейл. Украшений немного, но некоторые бронзовые безделушки на камине привлекли внимание Пуаро и явно вызвали его восторг. Он брал их в руки одну за другой, внимательно разглядывал и осторожно ставил на место. С одной из них, крайней слева, он что-то соскреб ногтем.
  — Что там такое? — без особого интереса спросил Хьюго.
  — Пустяки. Крошечный осколок зеркала.
  — Забавно, что пуля разбила зеркало, — сказал Хьюго. — Разбитое зеркало — это к несчастью. Бедный старик Жерваз… Наверное, в его жизни слишком долго не случалось несчастья.
  — Ваш дядя был везучим человеком?
  Хьюго засмеялся.
  — О, ему сказочно везло! Все, к чему он прикасался, превращалось в золото! Если ставил на слабую лошадку, она приходила первой! Если вкладывал деньги в неприбыльную шахту, там тут же обнаруживали рудную жилу! Он чудесным образом находил выход из самых безвыходных ситуаций. Много раз жизнь ему спасало только чудо. По-своему отличный был старик. И много чего повидал. Уж точно больше, чем многие его ровесники.
  Пуаро пробормотал, поддерживая беседу:
  — Вы были привязаны к дяде, мистер Трент?
  Его вопрос несколько озадачил Хьюго.
  — Да… конечно, — неуверенно произнес он. — Понимаете, иной раз с ним бывало трудновато, тяжко жить под одной крышей. По счастью, я редко с ним виделся.
  — Он хорошо к вам относился?
  — Не настолько, чтобы это было заметно! Честно говоря, скорее его, так сказать, раздражал факт моего существования.
  — То есть, как это?
  — Понимаете, у него не было родного сына, и его это сильно огорчало. Совсем подвинулся рассудком на всем, что касалось Шевени-Горов и тому подобном. Его просто убивала мысль, что, когда он умрет, Шевени-Горы исчезнут с лица земли. Видите ли, род этот восходит к нормандским завоевателям. А старик — последний в роду. С его точки зрения, это и впрямь ужасно.
  — А сами вы этих переживаний не разделяете?
  Хьюго пожал плечами:
  — По-моему, все эти представления устарели.
  — Что же будет с имением?
  — Даже не знаю. Может, ко мне перейдет. А может, он завещал его Руфи. До смерти Ванды оно, вероятно, будет принадлежать ей.
  — Ваш дядя не говорил конкретно о своих намерениях?
  — Была у него одна идея.
  — Какая именно?
  — Он хотел, чтобы мы с Руфью поженились.
  — Это, без сомнения, было бы очень удобно.
  — Куда уж удобнее. Но Руфь… у нее, знаете, очень четкие планы на жизнь. Она чрезвычайно привлекательная молодая женщина, и ей это известно. Она не торопится выйти замуж и угомониться.
  Пуаро подался вперед.
  — Ну, а вы сами хотели бы этого, мистер Трент?
  Хьюго устало сказал:
  — Не вижу ни малейшей разницы в том, на ком жениться в наши дни, когда так легко развестись. Если не угадаешь, ничто не мешает развязаться и начать все сначала.
  Дверь отворилась, и вошел Форбс в сопровождении высокого щеголеватого мужчины, который кивнул Тренту и сказал:
  — Привет, Хьюго, мне очень жаль. Такой удар для всех вас.
  Эркюль Пуаро вышел вперед:
  — Как поживаете, майор Ридлл? Вы меня помните?
  — Да, конечно. — Начальник полиции пожал ему руку. — Так вы, стало быть, здесь? — В голосе его послышалось замешательство. Он с любопытством взглянул на Пуаро.
  
  4
  — Ну? — спросил майор Риддл.
  Вопросительное «Ну?» начальника местной полиции было адресовано полицейскому врачу, немолодому долговязому человеку с седыми волосами. Тот пожал плечами:
  — Смерть наступила больше получаса, но меньше часа назад. Я знаю, что вам не нужны подробности, поэтому избавлю вас от них. Человек убит выстрелом в голову. В момент выстрела пистолет находился на расстоянии нескольких сантиметров от правого виска. Пуля прошла сквозь мозг и вышла наружу.
  — Явное самоубийство?
  — Да, явное. Тело после этого осело в кресле, и пистолет выпал из руки.
  — Пулю нашли?
  — Да, — и доктор показал ее.
  — Отлично, — подытожил майор Риддл. — Мы сопоставим пулю с пистолетом. Отрадно, что дело ясное, и нет никаких сложностей.
  Эркюль Пуаро мягко поинтересовался:
  — Доктор, вы уверены, что нет никаких сложностей?
  Тот ответил неторопливо:
  — Пожалуй, кое-что можно считать странным. Он, видимо, немного наклонился вправо, когда стрелялся. Иначе пуля угодила бы в стену под зеркалом, а не в самую его середину.
  — Не самая удобная поза для самоубийства, — иронично подметил Пуаро.
  Доктор пожал плечами.
  — Ну… удобство… когда решаешься покончить со всем… — Он не договорил.
  — Можно забирать тело? — спросил майор Риддл.
  — Да, у меня все. Осталось только вскрытие.
  — А у вас, инспектор? — обратился майор к высокому бесстрастному человеку в штатском.
  — Порядок, сэр. Сделали все необходимое. Надо лишь снять с пистолета отпечатки пальцев покойника.
  — Хорошо, заканчивайте с этим.
  Бренные останки Жерваза Шевени-Гора увезли. Начальник полиции и Пуаро остались вдвоем.
  — Что ж, — произнес майор Риддл, — все совершенно ясно и прозрачно. Дверь заперта, окна закрыты, ключ от двери у покойника в кармане. Все — как в примере из учебника. Кроме одного обстоятельства.
  — Какого же, друг мой? — поинтересовался Пуаро.
  — Вас! — резко подчеркнул Риддл. — Вы здесь по какому поводу?
  Вместо ответа Пуаро вручил ему письмо, полученное от сэра Жерваза неделю назад, и затем телеграмму, которая привела его сюда.
  — Гм! — хмыкнул полицейский. — Любопытно. Надо во всем хорошенько разобраться. Это ведь имеет непосредственное отношение к самоубийству.
  — Совершенно с вами согласен.
  — Нужно проверить всех, кто находился в доме.
  — Могу вам их назвать. Я как раз расспрашивал мистера Трента. — И Пуаро перечислил всех, а потом спросил: — Майор, может быть, вы знаете что-нибудь об этих людях?
  — Разумеется, кое-что я знаю. Леди Шевени-Гор по-своему так же ненормальна, как и старый сэр Жерваз. Они были преданы друг другу, эти двое сумасшедших. Она удивительнейшее существо, порой просто поражает своей невероятной проницательностью — странным образом попадает прямо в точку. Над ней посмеиваются, и, по-моему, она об этом знает, но относится безразлично. Начисто лишена чувства юмора.
  — Я правильно понял, что мисс Шевени-Гор — всего лишь их приемная дочь.
  — Да.
  — Очень красивая молодая леди.
  — Чертовски привлекательная девица. Свела с ума почти всех молодых людей в округе. Сначала завлекает их, а потом дает отставку и смеется над ними. Прекрасная наездница, и руки золотые.
  — Это нас сейчас не интересует.
  — Нет, пожалуй… Да, так насчет остальных. Больше других знаю Бьюри. Он почти все время здесь. Привык к этому дому, как привыкают кошки. Эдакий оруженосец леди Шевени-Гор. Старый друг семьи. Они очень давно знакомы. По-моему, они с сэром Жервазом принимали участие в какой-то компании, которой руководил Бьюри.
  — А что вы знаете об Освальде Форбсе?
  — Кажется, однажды встречал его.
  — Мисс Лингард?
  — Никогда о ней не слышал.
  — Мисс Сьюзан Кардуэлл?
  — Довольно симпатичная рыжеволосая девица. Последние дни видел ее вместе с Руфью Шевени-Гор.
  — Мистер Берроуз?
  — Его знаю. Секретарь Шевени-Гора. Между нами говоря, он мне не очень нравится. Хорош собой и знает это. Но чего-то ему явно недостает.
  — А давно он у сэра Жерваза?
  — Думаю, года два.
  — И больше здесь никого нет?..
  Пуаро замолчал. В кабинет торопливой походкой вошел высокий светловолосый мужчина в простом скромном костюме. Он запыхался и явно был встревожен.
  — Добрый вечер, майор Риддл. Я узнал о самоубийстве сэра Жерваза и поспешил сюда. Снелл говорит, что это правда. Просто невероятно! Не могу поверить!
  — Увы, правда, Лэйк. Позвольте вас представить. Это капитан Лэйк, управляющий поместьем сэра Жерваза. О мсье Эркюле Пуаро вы, уверен, наслышаны.
  Лицо Лэйка выразило нечто похожее на восторг, смешанный с недоверием.
  — Мсье Эркюль Пуаро? Безгранично рад познакомиться с вами. По крайней мере… — Он замолчал, улыбка исчезла с его лица, уступив место тревоге и подавленности. — Сэр, в этом самоубийстве… ведь в нем нет чего-нибудь… этакого?
  — А почему в нем должно быть что-то «этакое», как вы выражаетесь? — резко спросил начальник полиции.
  — Я имел в виду… раз мсье Эркюль Пуаро здесь. Ну, и вообще, просто потому, что все это так невероятно!
  — Нет-нет, — быстро проговорил Пуаро, — я здесь не в связи со смертью сэра Жерваза. Когда это случилось, я уже был в доме — в качестве гостя.
  — A-а, понятно. Странно, что он ничего не сказал мне о вашем приезде, когда мы с ним просматривали счета сегодня днем.
  Пуаро тихо спросил:
  — Вы дважды произнесли слово «невероятно», капитан Лэйк. Вы так сильно удивлены самоубийством сэра Жерваза?
  — Разумеется. Он, конечно, был не в своем уме, это ни для кого не секрет. И тем не менее не могу себе представить, чтобы он решился лишить человечество своей персоны.
  — Да, — сказал Пуаро. — В этом-то все и дело. — И он одобрительно взглянул в честные и умные глаза молодого человека.
  Майор Риддл прокашлялся.
  — Коли уж вы здесь, капитан Лэйк, может, присядете и ответите на несколько вопросов?
  — Разумеется, сэр. — Лэйк уселся напротив.
  — Когда вы в последний раз видели сэра Жерваза?
  — Сегодня днем, около трех часов. Надо было проверить кое-какие счета и решить вопрос об аренде одной фермы.
  — Как долго вы пробыли у него?
  — Примерно полчаса.
  — Вспомните хорошенько, не было ли в его поведении чего-нибудь необычного?
  Молодой человек задумался.
  — Пожалуй, нет. Правда, он был слегка возбужден, но это нельзя назвать необычным.
  — Возможно, он был чем-то угнетен или подавлен?
  — Нет, он пребывал в прекрасном настроении. Как раз сейчас, во время работы над историей своего рода, он был очень доволен собой.
  — Как давно он этим занимался?
  — Около полугода.
  — Тогда и появилась мисс Лингард?
  — Нет, она приехала месяца два назад, когда он понял, что не в состоянии один проделать всю исследовательскую работу.
  — Значит, вы считаете, сэр Жерваз был собой доволен?
  — Да, чрезвычайно доволен! Он совершенно серьезно думал, что в мире нет ничего важнее истории его рода. — В голосе молодого человека послышалась горечь.
  — Значит, насколько вам известно, у сэра Жерваза не было никаких неприятностей?
  Последовала небольшая — очень небольшая — пауза, потом капитан Лэйк ответил:
  — Нет.
  Неожиданно в разговор вступил Пуаро:
  — Как вы думаете, сэр Жерваз не беспокоился о своей дочери?
  — О дочери?
  — Именно.
  — Насколько я знаю, нет, — сдавленным голосом ответил молодой человек.
  Пуаро не стал развивать эту тему. А майор Риддл сказал:
  — Что ж, спасибо, Лэйк. Может, вы пока побудете здесь, на случай, если нужно будет еще о чем-нибудь спросить вас?
  — Конечно, сэр. — Он встал. — Я могу быть чем-нибудь вам полезен?
  — Да, пришлите, пожалуйста, дворецкого. И постарайтесь узнать, как себя чувствует леди Шевени-Гор. Могу ли я переговорить с ней, или сейчас ей это слишком тяжело.
  Молодой человек кивнул, потом быстро и решительно вышел из комнаты.
  — Симпатичный молодой человек, — сказал Эркюль Пуаро.
  — Да, славный парень, и работает хорошо. Все его любят.
  
  5
  — Садитесь, Снелл, — дружески предложил майор Риддл. — Мне очень о многом надо порасспросить вас. Думаю, что все случившееся явилось для вас сильным потрясением.
  — Еще бы, сэр. Благодарю вас, сэр, — и Снелл опустился на стул с таким сдержанным выражением лица, словно все еще продолжал стоять.
  — Вы ведь здесь очень давно?
  — Шестнадцать лет. С тех самых пор, как сэр Жерваз… э-э… так сказать, осел здесь.
  — Ах да, ведь ваш хозяин в свое время любил попутешествовать.
  — Да, сэр. Он и на Северном полюсе побывал, и во всяких других интересных местах.
  — А теперь, Снелл, скажите мне, когда вы сегодня вечером видели хозяина в последний раз?
  — Я был в столовой, сэр, проверял, все ли готово к ужину. Дверь в холл была открыта, и я видел, как сэр Жерваз спустился вниз, прошел через холл и пошел по коридору к кабинету.
  — В котором часу это было?
  — Почти в восемь. До восьми оставалось минут пять.
  — Тогда вы и видели его в последний раз?
  — Да, сэр.
  — Вы слышали выстрел?
  — Да, сэр, конечно. Но, разумеется, тогда у меня и мысли не было… Как я мог подумать?..
  — А что вы подумали?
  — Что это машина, сэр. Дорога ведь прямо за оградой парка. Или это мог быть выстрел в лесу — скажем, браконьер. Я и не представлял себе…
  Майор Риддл перебил его:
  — Когда это было?
  — Ровно в восемь минут девятого, сэр.
  — Как это вы так точно помните время?
  — Очень просто, сэр. Я только-только дал первый гонг.
  — Первый гонг?
  — Сэр Жерваз распорядился, чтобы за семь минут до гонга на ужин всегда давали еще один гонг. Он всегда требовал, чтобы ко второму гонгу все уже собирались в гостиной. Я давал второй гонг, шел в гостиную, объявлял, что ужин готов, и все шли в столовую.
  — Теперь я начинаю понимать, — сказал Эркюль Пуаро, — почему вы казались таким удивленным сегодня, когда звали ужинать. Сэр Жерваз обычно уже был к этому времени в гостиной?
  — Я не припомню случая, чтобы его там не было, сэр. Я был потрясен. Я подумал…
  И снова майор Риддл резко перебил его:
  — А все остальные в это время тоже обычно уже находились там?
  Снелл вздохнул:
  — Того, кто опоздал к столу, сэр, никогда больше не приглашали в дом.
  — Гм… довольно сурово.
  — Сэр Жерваз нанял повара, который раньше служил у императора Моравии. Тот любил повторять, сэр, что обед священен, как религиозный обряд.
  — А как к этому относились члены семьи?
  — Леди Шевени-Гор всегда очень старалась не огорчать мужа, сэр, и даже мисс Руфь не осмеливалась опаздывать к столу.
  — Любопытно, — пробормотал Эркюль Пуаро.
  — Ясно, — прокомментировал Риддл. — Значит, если ужинают в четверть девятого, вы дали первый гонг в восемь минут девятого?
  — Именно так, сэр… но не совсем как обычно. Ужин всегда бывает ровно в восемь. Сэр Жерваз приказал, чтобы сегодня ужин подали в четверть девятого, потому что ждал джентльмена, который должен был приехать последним поездом. — С этими словами Снелл слегка поклонился Пуаро.
  — Когда ваш хозяин шел к себе в кабинет, не выглядел ли он чем-то расстроенным или озабоченным? — продолжал начальник полиции.
  — Не могу сказать, сэр. Я был слишком далеко, чтобы судить о выражении его лица. Просто я видел, как он шел, вот и все.
  — Он прошел в кабинет один?
  — Да, сэр.
  — А потом кто-нибудь еще входил туда?
  — Не могу сказать, сэр. Я сразу пошел в буфетную и оставался там до тех пор, пока не подал первый гонг в восемь минут девятого.
  — И тут вы услышали выстрел?
  — Да, сэр.
  Пуаро ненавязчиво вставил свой вопрос:
  — Другие тоже, наверное, слышали выстрел?
  — Да, сэр. Мистер Хьюго и мисс Кардуэлл. И мисс Лингард.
  — Они тоже были в холле?
  — Мисс Лингард вышла из гостиной, а мисс Кардуэлл и мистер Хьюго как раз спускались вниз.
  — И что, этот звук обсуждали? — поинтересовался Пуаро.
  — Да, сэр, мистер Хьюго спросил, будет ли к ужину шампанское. Я ответил, что поданы шерри, рейнвейн и бургундское.
  — Он решил, что это пробка от шампанского?
  — Да, сэр.
  — Никто не принял это всерьез?
  — Нет, сэр. Все вошли в гостиную, разговаривая и смеясь.
  — А где были остальные домочадцы?
  — Не могу сказать, сэр.
  — Вы что-нибудь знаете об этом пистолете? — Майор Риддл достал его и держал на ладони.
  — Он принадлежал сэру Жервазу. Сэр Жерваз всегда хранил его здесь, в ящике стола.
  — Обычно он был заряжен?
  — Не могу сказать, сэр.
  Майор Риддл положил пистолет и прочистил горло.
  — Теперь, Снелл, я задам очень важный вопрос. Надеюсь, вы ответите мне предельно честно. Известна ли вам какая-нибудь причина, которая могла заставить сэра Жерваза покончить с собой?
  — Нет, сэр. Мне ничего не известно.
  — Последнее время сэр Жерваз не казался вам странным? Подавленным? Расстроенным?
  Снелл смутился:
  — Простите, что говорю это, но сэр Жерваз всегда вел себя так, что постороннему человеку он мог показаться странным. Он был очень необычный джентльмен, сэр.
  — Да-да, я знаю.
  — Посторонние не всегда понимали сэра Жерваза. — Снелл произнес это слово «с большой буквы».
  — Знаю, знаю. Но не было ли чего-то, что вы назвали бы необычным?
  Дворецкий колебался.
  — Я думаю, что сэр Жерваз был чем-то обеспокоен, — наконец вымолвил он.
  — Обеспокоен или подавлен?
  — Не могу сказать «подавлен», сэр. Обеспокоен — да.
  — У вас есть какие-либо предположения насчет причины его беспокойства?
  — Никаких, сэр.
  — Было ли оно связано, ну, скажем, с каким-то определенным человеком?
  — Ничего не могу сказать, сэр. В любом случае это только мое впечатление.
  И снова заговорил Пуаро:
  — Вас удивило его самоубийство?
  — Очень удивило, сэр. Это страшное потрясение. Никогда даже не представлял себе, что такое может случиться.
  Пуаро задумчиво кивнул.
  Риддл взглянул на него и снова обратился к дворецкому:
  — Что ж, Снелл, пожалуй, это все, о чем мы хотели вас спросить. Вы совершенно уверены, что вам больше нечего нам рассказать, — к примеру, какой-нибудь необычный случай, который произошел в последние несколько дней?
  Дворецкий покачал головой, вставая:
  — Нечего, сэр, совсем нечего.
  — Тогда можете идти.
  — Благодарю вас, сэр.
  Подойдя к двери, Снелл попятился и посторонился: в кабинет вплыла леди Шевени-Гор. На ней было плотно облегающее восточное одеяние из лилового и оранжевого шелка. Лицо ее выглядело спокойным, она казалась хладнокровной и уравновешенной.
  — Леди Шевени-Гор… — Майор Риддл вскочил со стула.
  — Мне передали, что вы хотели поговорить со мной.
  — Пройдем в другую комнату? Здесь вам, должно быть, очень тяжело оставаться?
  Леди Шевени-Гор покачала головой, села на один из стульев чиппендейл и прошептала:
  — Ах нет, не все ли равно?
  — Очень хорошо, что вы сумели собраться с духом. Я понимаю, такое страшное потрясение и…
  Она прервала майора.
  — Сначала это было потрясением, — согласилась она. Ее голос звучал легко и непринужденно. — Но ведь Смерти не существует, понимаете? Есть только перерождение. — И прибавила: — На самом-то деле Жерваз стоит сейчас за вашим левым плечом. Я отчетливо вижу его.
  Левое плечо майора Риддла слегка вздрогнуло. Он с некоторым сомнением посмотрел на леди Шевени-Гор.
  Она улыбнулась ему счастливой рассеянной улыбкой:
  — Конечно же, вы мне не верите! Мало кто мне поверит. Для меня мир духов так же реален, как и этот мир. Но, пожалуйста, спрашивайте меня, о чем хотите, и не бойтесь причинить мне боль. Я совсем не страдаю. Понимаете, это все — Судьба. Нельзя избежать своей кармы. Все совпадает — зеркало… все…
  — Зеркало, мадам? — переспросил Пуаро.
  Она рассеянно кивнула:
  — Да. Оно треснуло, вы же видите. Это Знак! Помните, у Теннисона? Я читала его еще девчонкой, но тогда, конечно, не поняла тайного смысла этих слов: «„Зеркало треснуло. Ко мне идет проклятье!“ — воскликнула леди Шелотт». Именно так случилось с Жервазом. К нему внезапно пришло Проклятье. Вы, конечно, знаете, что почти у каждого знатного рода есть свое проклятье… Зеркало треснуло. Он знал, что обречен! Пришло Проклятье!
  — Но, мадам, зеркало треснуло не от проклятья, а от пули!
  Леди Шевени-Гор продолжала все так же рассеянно:
  — Это одно и то же, правда-правда… Это Судьба…
  — Но ваш муж застрелился.
  Леди Шевени-Гор снисходительно улыбнулась:
  — Ему, безусловно, не следовало этого делать. Но Жерваз всегда был нетерпелив. Никогда не мог подождать. Его час настал — и он пошел навстречу. Это же так просто.
  Майор Риддл прокашлялся и сердито спросил:
  — Так вы не были удивлены тем, что ваш муж покончил с собой? Вы ждали, что это произойдет?
  — О нет, — ее глаза расширились. — Невозможно всегда предвидеть будущее. Жерваз, конечно, был очень странным, очень необычным человеком. Ни на кого не похожим. Он был одним из Великих, родившихся вновь. В какой-то момент я это поняла. Думаю, он и сам знал об этом. Ему оказалось очень трудно приспосабливаться к глупым, пустяшным нормам вашего мира. — Глядя через плечо майора Риддла, она добавила: — Сейчас он улыбается. И думает о том, до чего же мы все глупы. Мы и правда глупые. Как дети. Притворяемся, что жизнь реальна, что она имеет смысл… А жизнь — всего лишь одна из Великих Иллюзий.
  Чувствуя, что в этом сражении ему не победить, майор Риддл, отчаявшись, спросил:
  — Вы совсем не можете помочь нам разобраться, почему ваш муж покончил с собой?
  Она пожала худыми плечами:
  — Нами движут силы… движут нами… Вам не понять. Вы-то перемещаетесь лишь в материальной плоскости.
  Пуаро кашлянул:
  — Кстати о материальном, мадам. Вы догадываетесь, как именно ваш муж распорядился своими деньгами?
  — Деньгами? — Она уставилась на него. — Я никогда не думаю о деньгах.
  Тон был пренебрежительный. И Пуаро переменил тему:
  — А сколько было времени, когда вы сегодня спустились к ужину?
  — Времени? Что такое Время? Бесконечность — вот ответ. Время — это бесконечность.
  Пуаро пробормотал:
  — Но ваш муж, мадам, был очень щепетилен в том, что касалось времени, и в особенности, как мне сказали, времени обеда.
  — Милый Жерваз, — леди снисходительно улыбнулась. — Какой же он был дурачок. Но это делало его счастливым. Вот мы и не опаздывали.
  — Мадам, когда дали первый гонг, вы были в гостиной?
  — Нет, я была в своей комнате.
  — А не припомните ли, кто был в гостиной, когда вы туда спустились?
  — Да все, по-моему, — рассеянно промолвила леди Шевени-Гор. — Разве это имеет значение?
  — Может, и не имеет, — согласился Пуаро. — И вот еще что: ваш муж когда-нибудь говорил вам, что подозревает, будто его грабят?
  Леди Шевени-Гор этот вопрос явно не заинтересовал:
  — Грабят? Нет, не думаю.
  — Грабят, выманивают деньги, как-то иначе обманывают?..
  — Нет-нет… не думаю… Жерваз бы страшно разозлился, если бы кто-нибудь осмелился на что-либо подобное.
  — Во всяком случае, вам он ничего такого не говорил?
  — Нет-нет, — леди покачала головой по-прежнему без особого интереса. — Я бы запомнила…
  — Когда вы последний раз видели мужа живым?
  — Как обычно, он заглянул ко мне, когда перед ужином шел вниз. Со мной находилась горничная. Он просто сказал, что спускается.
  — А о чем он чаще всего говорил в последние дни?
  — О, об истории семьи. В этом деле у него все шло очень хорошо. Он нашел эту забавную старушку, мисс Лингард, совершенно бесценную. Она разыскивала для него в Британском музее всякие разные материалы. Знаете, она ведь работала с лордом Малкастером над его книгой. Она вела себя очень тактично. Я имею в виду, не совала нос, куда не надо. В конце концов, в каждой семье есть предки, о которых не хочется упоминать. А Жерваз так щепетилен. Она и мне помогала. Разыскала очень много данных о Хатшепсут.[749] Видите ли, я ведь — перерожденная Хатшепсут. — Леди Шевени-Гор сообщила об этом очень спокойно. — А до того, — продолжала она, — я была жрицей в Атлантиде.
  Майор Риддл заерзал на стуле.
  — Э-э… о-о… очень интересно, — пробормотал он. — Ну, что ж, леди Шевени-Гор, я думаю, это все, о чем мы хотели вас расспросить. Вы очень любезны.
  Леди поднялась, запахнув плотнее свои восточные одежды.
  — Доброй ночи, — пожелала она. А потом сказала, обращаясь к чему-то за спиной майора Риддла: — Жерваз, дорогой, доброй ночи. Я бы хотела, чтобы ты пришел ко мне, но знаю, ты должен побыть здесь. — И пояснила: — По крайней мере сутки ты должен оставаться там, куда ушел. Только потом ты сможешь свободно перемещаться и вступать в общение. — И леди удалилась.
  Майор Риддл отер пот со лба.
  — Уф-ф, — выдохнул он. — Она намного более сумасшедшая, чем я думал. Неужели она верит во всю эту чепуху?
  Пуаро задумчиво покачал головой.
  — Может быть, это ей помогает, — предположил он. — Сейчас, чтобы спастись от леденящей душу реальности — смерти мужа, ей нужно создать для себя мир иллюзий.
  — Мне она показалась почти безумной, — возразил майор Риддл. — Несет полную околесицу, ни одного разумного слова.
  — Нет-нет, друг мой. Самое интересное здесь то, о чем случайно обмолвился мистер Хьюго Трент: полный туман иногда неожиданно рассеивается до полной ясности. Она продемонстрировала это своим замечанием, что тактичная мисс Лингард не упоминала нежелательных предков. Поверьте мне, леди Шевени-Гор — в своем уме.
  Пуаро поднялся и стал ходить по комнате.
  — Кое-что в этом деле мне не нравится. Да-да, очень не нравится.
  Риддл с любопытством взглянул на него:
  — Вы имеете в виду причину его самоубийства?
  — Самоубийство! Самоубийство! Неверно это, говорю я вам. Психологически неверно. Что Шевени-Гор думал о себе? Колосс, персона чрезвычайной важности, центр мироздания! Станет ли такой человек уничтожать себя? Безусловно, нет. Скорее уж он уничтожит другого — какую-нибудь несчастную, жалкую букашку, осмелившуюся докучать ему… Если потребуется, он осуществит возмездие. Но уничтожить себя? Уничтожить такого Себя?
  — Это прекрасно, Пуаро. Но ведь все совершенно очевидно. Дверь на замке, ключ у него в кармане. Окна закрыты и заперты. Я знаю, такие вещи случаются в книжках, но чтобы на самом деле, — не слыхал. Что-нибудь еще?
  — Да, есть еще кое-что. — Пуаро сел в кресло. — Вот я. Я — Шевени-Гор. Сижу за своим столом. Я решился на самоубийство, потому что… ну, предположим, сделал открытие, страшно порочащее родовое имя. Не очень убедительно, но вполне допустимо. Eh bien[750], и что же я делаю? Нацарапываю на листочке «ПРОСТИТЕ». Да, это вполне возможно. Потом выдвигаю ящик стола, достаю пистолет, который там хранится, заряжаю его, если он не заряжен, и — что, наконец, стреляюсь? Нет, я сперва поворачиваю свое кресло — вот так, и только потом — потом — приставляю пистолет к виску и стреляю. — Пуаро вскочил на ноги, обернулся к Риддлу и спросил: — Это что, логично, я вас спрашиваю? Зачем поворачивать кресло? Если бы, к примеру, здесь на стене висела картина — ну, тогда было бы объяснение. Какой-нибудь портрет, который умирающий хотел видеть перед смертью, но оконная штора — ah non[751], это чепуха.
  — Может, он хотел взглянуть в окно. В последний раз посмотреть на поместье.
  — Мой дорогой друг, не можете же вы говорить это серьезно. Вы ведь знаете, что это ерунда. В восемь минут девятого уже темно. К тому же в любом случае шторы были опущены. Нет, должно быть какое-то иное объяснение…
  — Только одно, насколько я могу судить. Жерваз Шевени-Гор был сумасшедшим.
  Пуаро неудовлетворенно покачал головой.
  Майор Риддл встал.
  — Пойдемте в гостиную, — сказал он. — Пора поговорить с остальными. Может, что-нибудь нащупаем.
  
  6
  После невероятных усилий, которые пришлось приложить, чтобы добиться внятных высказываний от леди Шевени-Гор, майор Риддл почувствовал значительное облегчение, беседуя с проницательным юристом, каковым оказался Форбс.
  Мистер Форбс был в высшей степени осторожен и осмотрителен в своих высказываниях, но все его ответы попадали точно в цель. Он сообщил, что самоубийство сэра Жерваза сильно его потрясло. Он никогда не относил сэра Жерваза к числу людей, способных лишить себя жизни, и ничего не знает о причинах, заставивших его сделать это.
  — Сэр Жерваз был не только моим клиентом, но и старым другом. Я знал его с детства. И должен сказать, что он всегда любил жизнь.
  — В сложившихся обстоятельствах, мистер Форбс, я вынужден просить вас о предельной откровенности. Не известна ли вам какая-нибудь тайна, тревожившая или печалившая сэра Жерваза?
  — Нет. У него были мелкие заботы, как и у большинства людей, но ничего серьезного.
  — Никакой болезни? Никаких разногласий между ним и его женой?
  — Нет. Сэр Жерваз и леди Ванда были преданы друг другу.
  Майор Риддл осторожно выразил свои сомнения:
  — Взгляды леди Шевени-Гор показались мне довольно странными.
  Мистер Форбс по-мужски снисходительно улыбнулся.
  — Дамам, — произнес он, — позволительно иметь причуды.
  Начальник полиции продолжил:
  — Вы вели все юридические дела сэра Жерваза?
  — Да. Моя фирма «Форбс, Оджилви и Спенсер» работает на семью Шевени-Горов уже больше ста лет.
  — А были ли в семействе Шевени-Горов какие-нибудь… скандалы?
  Мистер Форбс недоуменно поднял брови:
  — Простите, я вас не понял?
  — Мсье Пуаро, не покажете ли вы мистеру Форбсу письмо, которое показывали мне.
  Пуаро молча поднялся и с легким поклоном вручил письмо юристу.
  Мистер Форбс прочел, и брови его поднялись еще выше.
  — Более чем удивительное письмо, — сказал он. — Теперь я понимаю ваш вопрос. Нет, насколько мне известно, оснований для подобного письма не было.
  — Сэр Жерваз не говорил вам о письме?
  — Ни слова. Признаться, я нахожу странным, что он этого не сделал.
  — Он привык доверять вам?
  — Думаю, он мог положиться на мое мнение.
  — И у вас нет никаких догадок, что в этом письме имеется в виду?
  — Я бы не хотел высказывать скоропалительных гипотез.
  Майор Риддл оценил утонченность его ответа.
  — А теперь, мистер Форбс, может быть, расскажете нам, как сэр Жерваз распорядился своим имуществом?
  — Разумеется. Не вижу для этого никаких препятствий. Своей жене сэр Жерваз оставил 6000 фунтов годового дохода от имения и один из домов по ее выбору — либо Довер-Хаус, либо городской дом в Лоундез-сквер. Еще, конечно, кое-что из недвижимости, но ничего значительного. Остальное завещано его приемной дочери Руфи. Но с условием: если она выйдет замуж, ее муж возьмет фамилию Шевени-Гор.
  — А своему племяннику, мистеру Хьюго Тренту, он ничего не оставил?
  — Оставил. 5000 фунтов.
  — Насколько я понял, сэр Жерваз был богат?
  — Невероятно богат. Кроме поместья, он имел огромное состояние. Конечно, дела его шли уже не так блестяще, как раньше. Доходы стали значительно меньше. К тому же сэр Жерваз потерял большую сумму на акциях одной компании — «Парагон Синтетик Раббер» — полковник Бьюри убедил его вложить туда большие деньги.
  — Не очень мудрый совет?
  Мистер Форбс вздохнул:
  — Самыми большими банкротами становятся отставные военные, пустившиеся в финансовые операции. Я заметил, что они даже доверчивее вдовушек, — и этим все сказано.
  — Но сии неудачные вложения капитала не слишком пагубно сказались на доходах сэра Жерваза?
  — Нет-нет, не слишком. Он оставался невероятно богатым человеком.
  — Когда составлено завещание?
  — Два года назад.
  Пуаро проронил:
  — Не было ли оно немного несправедливым по отношению к племяннику сэра Жерваза, мистеру Хьюго Тренту? Он ведь, в конце концов, ближайший кровный родственник сэра Жерваза.
  Мистер Форбс пожал плечами:
  — Нужно учитывать кое-какие подробности из истории рода.
  — А именно?
  Мистер Форбс, видимо, не очень-то хотел распространяться на этот счет. И майор Риддл заверил его:
  — Не подумайте, будто мы чрезмерно озабочены раскапыванием старых скандалов и тому подобного. Просто нужно понять смысл письма, которое сэр Жерваз написал мсье Пуаро.
  — В отношении сэра Жерваза к племяннику нет ничего скандального, — пояснил мистер Форбс. — Просто сэр Жерваз всегда очень серьезно относился к своему положению главы рода. У него были младший брат и сестра. Брат, Энтони Шевени-Гор, погиб на войне. Сестра, Памела, вышла замуж, и сэр Жерваз не одобрил сей брак. Вернее, он считал, что она должна была спросить его одобрения и благословения до того, как выйти замуж. Семья капитана Трента казалась ему недостаточно знатной, чтобы породниться с Шевени-Горами. А Памела только смеялась над этим. В результате сэр Жерваз всегда недолюбливал своего племянника. Я думаю, именно эта нелюбовь подтолкнула его к решению взять приемного ребенка.
  — А надежды иметь собственных детей у него не было?
  — Нет. Через год после женитьбы родился мертвый ребенок. Врачи сказали леди Шевени-Гор, что у нее больше не будет детей. И, года два спустя, сэр Жерваз удочерил Руфь.
  Пуаро поинтересовался:
  — А кем была мадемуазель Руфь? Откуда они ее взяли?
  — По-моему, она дочь каких-то дальних родственников.
  — Так я и предполагал, — промолвил Пуаро и взглянул на стену, где висели семейные портреты. — Сразу видно, что она той же крови: нос, линия подбородка. Эти черты многократно повторяются на портретах.
  — Она унаследовала и характер, — сухо подчеркнул мистер Форбс.
  — Могу себе представить. И как они уживались с приемным отцом?
  — Именно так, как вы себе представляете. Жестокие схватки двух характеров случались не раз. Но, по-моему, за этими ссорами скрывалась гармония.
  — И все же она доставляла ему немало беспокойства?
  — Постоянное беспокойство. Но, уверяю вас, это не заставило бы его покончить с собой.
  — Ах, вы об этом! Нет-нет, — согласился Пуаро. — Никто не станет пускать себе пулю в лоб из-за того, что у дочери тяжелый характер! Значит, мадемуазель Руфь получит наследство! Сэр Жерваз не собирался переделать завещание?
  — Хм! — мистер Форбс усмехнулся, стараясь скрыть некоторую неловкость. — Дело в том, что, приехав сюда два дня назад, я получил от сэра Жерваза распоряжение заняться составлением нового завещания.
  — Ах вот как! — Майор Риддл придвинул свой стул поближе к мистеру Форбсу. — Вы нам об этом не говорили.
  Мистер Форбс поспешно уточнил:
  — Вы спрашивали только об условиях завещания сэра Жерваза. Я рассказал то, о чем меня спрашивали. Новое завещание даже не было окончательно составлено, а уж тем более подписано.
  — А какие изменения он собирался внести? Это может подсказать нам, что занимало мысли сэра Жерваза.
  — В основном все оставалось по-прежнему, но мисс Руфь Шевени-Гор получала наследство лишь в случае ее брака с мистером Хьюго Трентом.
  — Ага! — воскликнул Пуаро. — Но это весьма существенная деталь.
  — Я высказался против этого пункта, — продолжал мистер Форбс. — И счел своим долгом предупредить, что подобное требование можно легко оспорить. Суд не одобрит таких условий наследства. Однако сэр Жерваз настаивал.
  — А если мисс Шевени-Гор или мистер Трент не согласятся с данным условием?
  — Если мистер Трент не захочет жениться на мисс Шевени-Гор, наследство перейдет к ней без всяких условий. А вот если он захочет, а она откажется, тогда, напротив, — деньги получит он.
  — Странное дело, — удивился майор Риддл.
  Пуаро наклонился вперед, похлопав адвоката по колену:
  — Но что за этим кроется? Что задумал сэр Жерваз, когда поставил такое условие? Тут должно быть что-то вполне определенное… По-моему, тут должен быть другой мужчина… мужчина, которого он не одобрял. Я думаю, мистер Форбс, вы должны знать, кто этот мужчина?
  — В самом деле, мсье Пуаро, я не знаю.
  — Но вы можете догадываться.
  — Я никогда не строю догадок, — раздражено бросил мистер Форбс. Он снял пенсне, протер стекла шелковым носовым платком и поинтересовался: — Вы хотите узнать что-либо еще?
  — В данный момент нет, — ответил Пуаро. — Во всяком случае, что касается меня.
  Мистер Форбс посмотрел так, словно ответ, по его мнению, был неполным, и перевел взгляд на начальника полиции.
  — Спасибо, мистер Форбс. Пожалуй, это все. Я бы хотел, если можно, побеседовать с мисс Шевени-Гор.
  — Конечно. Думаю, она наверху, с леди Шевени-Гор.
  — Ах да. Тогда я сначала поговорил бы с… как же его?.. С Берроузом… и с этой дамой, занимавшейся историей семьи.
  — Они в библиотеке. Я им скажу.
  
  7
  — Тяжелая это работа, — сказал майор Риддл, когда адвокат вышел из комнаты. — Выуживание информации у старомодных служителей закона требует определенных усилий. По-моему, все дело крутится вокруг девицы.
  — Да, похоже.
  — А вот и Берроуз.
  Годфри Берроз обладал приятной наружностью человека, готового к услугам. Его улыбка, благоразумно смягченная печалью, лишь слегка открывала зубы. Улыбка была скорее дежурная, чем искренняя.
  — Итак, мистер Берроуз, мы хотим задать вам несколько вопросов.
  — Пожалуйста, майор Риддл. Как вам угодно.
  — Ну, первое и самое главное. Проще говоря, что вы думаете о самоубийстве сэра Жерваза?
  — Абсолютно ничего. Это было для меня сильнейшим потрясением.
  — Вы слышали выстрел?
  — Нет. Помнится, в тот момент я находился в библиотеке. Я спустился довольно рано и прошел в библиотеку посмотреть интересовавшие меня книги. Библиотека и кабинет расположены в противоположных крыльях дома, так что я не мог ничего слышать.
  — Был ли кто-нибудь с вами в библиотеке? — спросил Пуаро.
  — Никого.
  — Знаете ли вы, где в это время были остальные обитатели дома?
  — Думаю, в основном наверху, переодевались к ужину.
  — Когда вы пришли в гостиную?
  — Как раз перед приездом мсье Пуаро. Все уже были там — кроме сэра Жерваза, конечно.
  — Вам не показалось странным, что его нет?
  — Да, разумеется, показалось. Как правило, он всегда приходил в гостиную до первого гонга.
  — Вы не замечали в последнее время каких-нибудь перемен в поведении сэра Жерваза? Не был ли он чем-то обеспокоен? Озабочен? Или угнетен?
  Годфри Берроуз задумался:
  — Нет… не думаю. Пожалуй, немного погружен в себя.
  — Но он не казался обеспокоенным?
  — Нет-нет.
  — Никаких финансовых проблем?
  — Он был несколько озадачен делами одной компании. Если быть точным — «Парагон Синтетик Раббер».
  — А что именно он говорил об этом?
  На лице Годфри Берроуза опять заиграла дежурная улыбка, и снова она казалась слегка фальшивой.
  — Ну, видите ли, он говорил: «Старик Бьюри — либо дурак, либо мошенник. Думаю, дурак. Я должен щадить его ради Ванды».
  — И что же означало: «ради Ванды»? — полюбопытствовал Пуаро.
  — Понимаете, леди Шевени-Гор очень нравился полковник Бьюри, а тот просто боготворил ее. Ходил за ней по пятам, как собачонка.
  — А сэр Жерваз… совсем не ревновал?
  — Ревновал? — Берроуз вытаращил глаза, потом засмеялся: — Сэр Жерваз и ревность? Да он даже не знал, что это такое. Ему и в голову не могло прийти, что можно предпочесть ему другого мужчину. Вы же понимаете, этого просто быть не может.
  Пуаро мягко заметил:
  — Мне кажется, вы не больно-то любили сэра Жерваза Шевени-Гора.
  Берроуз покраснел:
  — Нет, я его любил. По крайней мере… ну, все это кажется в наши дни довольно смешным.
  — Все это? — переспросил Пуаро.
  — Если угодно — феодальные мотивы. Поклонение предкам, возвеличивание своей персоны. Сэр Жерваз был во многих отношениях очень талантлив, жил интересной жизнью. Но он был бы более интересным человеком, если бы не был с головой погружен в себя и собственный эгоизм.
  — Его дочь соглашалась с вами в этом?
  Берроуз покраснел пуще прежнего:
  — По-моему, мисс Шевени-Гор придерживается взглядов современной молодежи. Но я, разумеется, не обсуждал с ней ее отца.
  — Но современная молодежь как раз любит пообсуждать своих отцов! — возразил Пуаро. — Это вполне в ее духе — критиковать родителей!
  Берроуз пожал плечами.
  В беседу вклинился майор Риддл:
  — И больше ничего — никаких других финансовых неприятностей? Сэр Жерваз никогда не говорил, что стал жертвой обмана?
  — Обмана? — удивился Берроуз. — Нет-нет.
  — А сами вы были с ним в хороших отношениях?
  — Да, конечно. Почему, нет?
  — Вопросы задаю я, мистер Берроуз.
  Молодой человек помрачнел и отчеканил:
  — Мы были в наилучших отношениях.
  — Вы знали о том, что сэр Жерваз написал мсье Пуаро письмо с просьбой приехать сюда?
  — Нет.
  — Сэр Жерваз обычно сам вел личную переписку?
  — Нет, он почти всегда диктовал письма мне.
  — Но в данном случае он поступил иначе?
  — Да.
  — А почему, как вы думаете?
  — Понятия не имею.
  — Не можете ли вы предположить, почему именно это письмо он написал собственноручно?
  — Нет, не могу.
  — Да-а, — задумчиво протянул майор Риддл и спокойно добавил: — Довольно любопытно. Когда вы видели сэра Жерваза в последний раз?
  — Перед тем, как пошел переодеться к ужину. Я приносил ему на подпись кое-какие письма.
  — Как он себя вел?
  — Как обычно. Даже, пожалуй, был чем-то очень доволен.
  — Вот как? — воскликнул Пуаро. — Вам так показалось, да? Он был чем-то доволен. А вскоре после этого застрелился. Это странно!
  Годфри Берроуз пожал плечами:
  — Я только рассказываю о своих впечатлениях.
  — Да-да, и они очень ценны. В конце концов, вы, возможно, одним из последних видели сэра Жерваза живым.
  — Последним его видел Снелл.
  — Да, видел, но не говорил с ним.
  Берроуз промолчал.
  — В котором часу вы пошли переодеваться к ужину? — спросил майор Риддл.
  — Минут пять восьмого.
  — Что делал сэр Жерваз?
  — Он остался в кабинете.
  — Как долго он обычно переодевался?
  — Обычно он тратил на это три четверти часа, не меньше.
  — Значит, если ужин начинался в четверть девятого, он, скорее всего, должен был выйти не позднее половины восьмого?
  — Видимо, да.
  — Вы рано пошли переодеваться?
  — Да, я думал переодеться и зайти в библиотеку, посмотреть нужные мне книги.
  Пуаро задумчиво кивнул. А майор Риддл подытожил:
  — Что ж, пожалуй, пока все. Не позовете ли вы мисс… как бишь ее?..
  Маленькая мисс Лингард впорхнула чуть ли не в ту же минуту. На ее шее висело несколько цепочек, которые тихонько зазвенели, когда она села, вопросительно поглядывая то на одного, то на другого мужчину.
  — Все это так… э-э… печально, мисс Лингард, — начал майор Риддл.
  — Да, печально, — чинно согласилась дама.
  — Вы приехали сюда… как давно?
  — Около двух месяцев назад. Сэр Жерваз написал своему знакомому из Британского музея — полковнику Фотрингею, и тот рекомендовал меня. Я много занималась историческими исследованиями.
  — Вам было трудно работать с сэром Жервазом?
  — Нет, что вы. К нему, разумеется, следовало приноровиться. Но так нужно поступать всегда, с кем бы ты ни работал.
  Майор Риддл почувствовал себя неловко, представив себе, что в этот самый момент мисс Лингард, возможно, приноравливается к нему, и продолжил:
  — Ваши обязанности состояли в том, чтобы помогать сэру Жервазу работать над книгой, которую он писал?
  — Да.
  — В чем заключалась эта помощь?
  На мгновение мисс Лингард оживилась, ее глаза заблестели:
  — Понимаете, на самом-то деле она заключалась в написании книги! Я разыскивала все материалы, делала записи и приводила их в порядок. А потом редактировала то, что написал сэр Жерваз.
  — Вам, видимо, требовалось немало такта, мадемуазель? — спросил Пуаро.
  — Такта и твердости. Необходимо и то и другое, — уточнила мисс Лингард.
  — Сэра Жерваза не обижала ваша… э-э… твердость?
  — Нисколько. Конечно, я сразу объяснила ему, что он не должен заниматься мелкими деталями.
  — Да-да, понимаю.
  — Это действительно было очень просто, — заторопилась мисс Лингард. — С сэром Жервазом было легко, если вы нашли к нему подход.
  — А теперь, мисс Лингард, скажите, известно ли вам что-нибудь, способное пролить свет на случившуюся трагедию?
  Мисс Лингард сникла и покачала головой:
  — Боюсь, что нет. Понимаете, он ведь не доверял мне во всем. Я же практически посторонний человек. В любом случае он был слишком горд, чтобы обсуждать с кем бы то ни было семейные проблемы.
  — Но вы считаете, что имелись семейные проблемы, подтолкнувшие его к самоубийству?
  Мисс Лингард выглядела несколько удивленной:
  — Разумеется! Разве есть другие предположения?
  — Вы уверены, что его беспокоили именно семейные проблемы?
  — Я знаю, что он очень сильно переживал.
  — Вы уверены?
  — Да, конечно.
  — Скажите, мадемуазель, не говорил ли он с вами о причине переживаний?
  — Неопределенно.
  — И что же он сказал?
  — Дайте припомнить… Мне показалось, он словно не слышит меня.
  — Одну минут. Pardon.[752] Когда это было?
  — Сегодня днем. Мы обычно работали с трех до пяти.
  — Умоляю, продолжайте.
  — Как я уже упоминала, сэру Жервазу было трудно сосредоточиться. Он даже объяснил, что его беспокоит несколько серьезных проблем. И сказал… сейчас вспомню… что-то в том смысле… правда, я не уверена, что это точные его слова: «Так ужасно, мисс Лингард, когда на одну из величайших семей страны ложится подобное бесчестье».
  — И что вы ответили?
  — Ну, нечто успокаивающее По-моему, что в любом поколении есть слабые люди… такова расплата за величие… но потомки редко вспоминают об их ошибках.
  — И вам удалось его успокоить?
  — Более или менее. Мы вернулись к сэру Роджеру Шевени-Гору. Я обнаружила очень интересное упоминание о нем в рукописи того времени. Но сэр Жерваз по-прежнему оставался невнимателен. Наконец он сказал, что сегодня больше не будет работать, что он потрясен.
  — Потрясен?
  — Так он выразился. Само собой, я не стала задавать вопросов. Просто ответила: «Мне грустно это слышать, сэр Жерваз». А потом он попросил меня передать Снеллу, что приедет мсье Пуаро, и поэтому нужно отложить ужин на четверть девятого и послать машину к поезду, прибывающему в 7.50.
  — Он всегда просил вас передавать подобные распоряжения?
  — Нет, это входит в обязанности мистера Берроуза. Я не занимаюсь ничем, кроме своей литературной работы. Я ни в коем случае не секретарь.
  Пуаро спросил:
  — Как вы думаете, у сэра Жерваза была конкретная причина просить распорядиться вас, а не мистера Берроуза?
  Мисс Лингард задумалась.
  — Что ж, может, и была… В тот момент я не придала этому значения. Приняла просто как проявление доверия. По правде говоря, теперь-то я вспоминаю, что он в самом деле попросил меня никому не говорить о приезде мсье Пуаро. Сказал, это будет сюрприз.
  — А! Он так сказал? Очень любопытно, очень интересно. И вы в самом деле никому ничего не сообщили?
  — Конечно же, нет, мсье Пуаро. Я передала Снеллу про ужин и про то, что надо послать шофера к поезду в 7.50, поскольку приедет один джентльмен.
  — Сэр Жерваз сказал еще что-нибудь, имеющее отношение к делу?
  Мисс Лингард задумалась снова.
  — Нет… пожалуй, нет… он был очень взвинчен… Помню, когда я выходила из комнаты, он еще уточнил: «Теперь нет смысла в его приезде. Слишком поздно».
  — Вы не догадываетесь, что он имел в виду?
  — Н-нет… — Лишь легкая тень нерешительности таилась в кратком отрицании.
  Пуаро хмуро повторил:
  — «Слишком поздно». Ведь он так сказал? «Слишком поздно».
  Майор Риддл спросил:
  — Вы не догадываетесь, мисс Лингард, что именно так расстроило сэра Жерваза?
  Дама неторопливо ответила:
  — Я догадываюсь, что это как-то связано с мистером Хьюго Трентом.
  — С Хьюго Трентом? Почему вы так думаете?
  — Ну, ничего определенного… но вчера днем мы коснулись сэра Хьюго де Шевени, который, боюсь, не очень отличился в войне Алой и Белой Розы, и сэр Жерваз сказал: «Моя сестра нарочно дала своему сыну фамильное имя Хьюго! Оно всегда было неприятно нашей семье. Она должна была бы знать, что ни из одного Хьюго не выйдет ничего хорошего».
  — В том, что вы сообщили, есть подсказка, — объявил Пуаро. — Да, это подсказало мне новую идею.
  — Сэр Жерваз не сказал ничего более определенного? — спросил майор Риддл.
  Мисс Лингард покачала головой.
  — Нет. Да и это-то говорилось не для меня — сэр Жерваз всего лишь разговаривал сам с собой.
  Пуаро сказал:
  — Вы, мадемуазель, посторонний человек, прожили здесь два месяца. Мне кажется, нам будет очень полезно, если вы абсолютно откровенно расскажете о своих впечатлениях от членов семьи и прислуги.
  Мисс Лингард сняла пенсне и раздумчиво прищурилась:
  — Поначалу, честно говоря, я чувствовала себя так, словно прямиком попала в сумасшедший дом! Леди Шевени-Гор все время видит несуществующее, и сэр Жерваз ведет себя как… как король… разыгрывает из себя нечто совершенно немыслимое… Ну, я и подумала, что они самые странные люди, каких я когда-либо встречала. Впрочем, мисс Шевени-Гор абсолютно нормальная. А вскоре я убедилась, что леди Шевени-Гор в высшей степени добрая и обходительная женщина. Никто не был со мной так добр и обходителен, как она. А вот сэр Жерваз… он, по-моему, действительно был сумасшедшим. Его эгоцентризм — это ведь так называется? — с каждым днем становился все сильнее и сильнее.
  — А остальные?
  — Мистеру Берроузу приходилось тяжко с сэром Жервазом, насколько я могу себе представить. Думаю, он был рад, что наша работа над книгой позволила ему вздохнуть посвободнее. Полковник Бьюри всегда очарователен. Очень предан леди Шевени-Гор и прекрасно уживался с сэром Жервазом. Мистер Трент, мистер Форбс и мисс Кардуэлл здесь всего несколько дней, поэтому я о них знаю очень мало.
  — Спасибо, мадемуазель. А капитан Лэйк, управляющий?
  — О, он очень милый. Всем нравится.
  — Включая и сэра Жерваза?
  — Да. Я слышала, как он говорил, что Лэйк — лучший управляющий из тех, что у него служили. Разумеется, и у капитана Лэйка имелись свои сложности с сэром Жервазом, но в общем они вполне ладили. А это было нелегко.
  Пуаро кивнул и медленно произнес:
  — Было что-то… что-то… о чем я хотел вас спросить… какой-то пустяк… Что же это было?
  Мисс Лингард терпеливо смотрела на него.
  Пуаро раздосадованно покачал головой:
  — Уф-ф! Вертится на языке.
  Майор Риддл подождал минуту-другую, но поскольку Пуаро продолжал в растерянности морщить лоб, он снова повел допрос:
  — Когда вы в последний раз видели сэра Жерваза?
  — За чаем, в этой комнате.
  — Как он себя вел? Как обычно?
  — Так же нормально, как и всегда.
  — А не вел ли себя странно кто-нибудь из гостей?
  — Нет, вроде бы все выглядели как обычно.
  — Куда сэр Жерваз пошел после чая?
  — Как всегда, в кабинет, вместе с мистером Берроузом.
  — Вы видели его тогда в последний раз?
  — Да. Я пошла в маленькую комнатку рядом с кухней, где я работаю, и до семи часов перепечатывала главу из книги по заметкам, которые мы сделали с сэром Жервазом. А потом поднялась наверх, чтобы отдохнуть и переодеться к ужину.
  — Вы ведь, как я понял, слышали выстрел?
  — Да, я находилась в этой комнате и услышала звук, похожий на выстрел. Тогда и вышла в холл, где встретила мистера Трента и мисс Кардуэлл. Мистер Трент спросил Снелла, будет ли к ужину шампанское, и как-то пошутил по этому поводу. Нам и в голову не пришло отнестись ко всему серьезно. Мы были уверены, что это выхлопная труба автомобиля.
  Пуаро спросил:
  — Вы слышали как мистер Трент произнес: «Наверняка кого-то убили»!
  — По-моему, он сказал нечто подобное, в шутку, конечно.
  — Что произошло потом?
  — Мы все пошли в гостиную.
  — Не припомните, в каком порядке все спускались к ужину?
  — Кажется, первой шла мисс Шевени-Гор, за ней — мистер Форбс. Потом полковник Бьюри вместе с леди Шевени-Гор, а сразу за ними — мистер Берроуз. Вроде бы в таком порядке, но я не могу быть совершенно уверена, потому что все вошли более или менее одновременно.
  — Все собрались по первому гонгу?
  — Да. Услышав гонг, все всегда поторапливались. По вечерам сэр Жерваз был ярым борцом за пунктуальность.
  — А когда обычно спускался он сам?
  — Он почти всегда уже находился в гостиной, когда давали гонг.
  — Вас удивило, что на этот раз он не спустился?
  — Очень удивило.
  — А, вот что! — воскликнул Пуаро.
  Мисс Лингард и майор удивленно посмотрели на него, и он объяснил:
  — Я вспомнил, о чем хотел спросить. Мадемуазель, сегодня вечером, когда Снелл сказал, что дверь заперта, и мы все пошли в кабинет, вы нагнулись и что-то подобрали с пола.
  — Я? — Мисс Лингард казалась весьма изумленной.
  — Да, как только мы свернули в коридорчик, ведущий к кабинет. Что-то маленькое и блестящее.
  — Надо же… не помню… Подождите… Ах да. А я и не подумала. Сейчас посмотрим… это должно быть здесь.
  Она открыла свою атласную черню сумочку и высыпала все ее содержимое на стол.
  Пуаро и майор Риддл с интересом разглядывали набор предметов. Два носовых платка, пудреница, небольшая связка ключей, очешник и кое-что еще. Это «кое-что» Пуаро, не утерпев, и схватил со стола.
  — Ей-Богу, это пуля! — воскликнул майор Риддл.
  Предмет и в самом деле имел форму пули, но оказался… маленьким карандашиком.
  — Вот что я подняла, — улыбнулась мисс Лингард, — и совершенно об этом забыла.
  — Вы знаете, чей он?
  — Да, это карандаш полковника Бьюри. Ему сделали его из пули, которая попала в него во время южноафриканской войны… или не попала, если вы понимаете, что я имею в виду.
  — Когда вы видели у него карандашик в последний раз, не припомните?
  — Сегодня днем. Когда я вышла к чаю, они играли в бридж, и я заметила, что он записывал счет этим карандашом.
  — Кто играл в бридж?
  — Полковник Бьюри, леди Шевени-Гор, мистер Трент и мисс Кардуэлл.
  — Пожалуй, — вкрадчиво проговорил Пуаро, — мы оставим его у себя и сами вернем полковнику.
  — Да, пожалуйста. Я так забывчива, могла и не вспомнить.
  — Мадемуазель, не будете ли вы так любезны попросить полковника Бьюри зайти сейчас к нам? — попросил Пуаро.
  — Конечно. Я тотчас пойду и отыщу его.
  Она торопливо вышла. Пуаро встал и принялся бесцельно бродить по комнате.
  — Начинаем восстанавливать сегодняшний вечер, — с расстановкой проговорил он. — Это интересно. В половине третьего сэр Жерваз просматривает счета с капитаном Лэйком. Он слегка озабочен. В три обсуждает свою книгу с мисс Лингард. Он страшно расстроен. Судя по случайным замечаниям мисс Лингард, это связано с мистером Хьюго Трентом. За чаем он ведет себя нормально. После чая, по словам Годфри Берроуза, он чем-то обрадован. Без пяти восемь он спускается вниз, идет в кабинет, нацарапывает на листке бумаги «Простите» и стреляется!
  Майор Риддл медленно произнес:
  — Понимаю, что вы имеете в виду. Это непоследовательно.
  — Странные у сэра Жерваза Шевени-Гора перепады настроения! Он озабочен — страшно расстроен — нормален — очень обрадован! Есть в этом нечто странное. И эта его фраза: «Слишком поздно». «Слишком поздно» для моего появления здесь. И это так и оказалось. Я действительно приехал слишком поздно, чтобы застать его живым.
  — Понимаю. Вы думаете…
  — Я уже никогда не узнаю, почему сэр Жерваз вызвал меня! Уж это точно!
  Пуаро в волнении продолжал ходить по комнате. Он поправил пару предметов на камине, осмотрел карточный столик у стены, выдвинул ящик и достал росписи игр в бридж. Потом подошел к письменному столу и заглянул в корзину для бумаг. Там не было ничего, кроме бумажного пакета. Пуаро вынул его, понюхал, пробормотал: «Апельсины», расправил пакет и прочитал название магазина: «Карпентер и сыновья. Фрукты, Хэмборо-Сент-Мэри». Он как раз складывал пакет, когда в гостиную вошел полковник Бьюри.
  
  8
  Полковник плюхнулся на стул, покачал головой, вздохнул и вымолвил:
  — Ужасное событие, Риддл. Леди Шевени-Гор держится замечательно… замечательно. Великая женщина! Полна мужества!
  Неторопливо возвратившись к своему стулу, Пуаро спросил:
  — Вы ведь, по-моему, знаете ее очень много лет?
  — Да, еще бы. Я присутствовал на ее первом балу. Помню бутон розы в ее волосах. И белое воздушное платье… Никто не мог с ней сравниться! — В голосе полковника слышался восторг.
  Пуаро протянул ему карандаш:
  — По-моему, это ваш?
  — А? Что? Да, спасибо. Я брал его с собой, когда мы днем играли в бридж. Просто потрясающе — я трижды взял по сто очков за онёры в пиках. Такого со мной не бывало никогда.
  — Если я вас правильно понял, вы играли в бридж перед чаем? — спросил Пуаро. — В каком расположении духа был сэр Жерваз, когда спустился к чаю?
  — Как всегда. Я и представить себе не мог, что он замышляет покончить с собой. Сейчас, когда я думаю об этом, мне кажется, он был возбужден чуть больше обычного.
  — Когда вы видели его в последний раз?
  — Как раз тогда! За чаем. И больше не видел беднягу живым.
  — А после чая вы точно не заходили в кабинет?
  — Нет, больше его не видел.
  — Когда вы спустились к ужину?
  — После первого гонга.
  — Вы спустились вместе с леди Шевени-Гор?
  — Нет, мы… э-э… встретились в холле. Кажется, она заходила в гостиную, проверяла, как расставили цветы, или что-то еще.
  Майор Риддл как бы невзначай ввернул:
  — Надеюсь, полковник, вы не будете возражать, если я задам вам вопрос личного характера. Были ли между вами и сэром Жервазом какие-либо разногласия в том, что касалось компании «Парагон Синтетик Раббер»?
  Лицо полковника Бьюри вмиг сделалось пунцовым. Он ответил, путаясь в словах:
  — Никоим образом. Никоим образом. Старик Жерваз был безрассудным человеком. Не забывайте об этом. Он привык к тому, что у него на руках одни козыри. Он, казалось, не понимал, что сейчас весь мир переживает кризис. Курсы акций и прибыли все время колеблются.
  — Так некоторые разногласия между вами были?
  — Никаких разногласий. Просто чертовское безрассудство Жерваза!
  — Он обвинял вас в том, что понес убытки?
  — Жерваз был ненормальным! Ванда знала это. Но она умела с ним ладить. Я был рад, когда она брала все в свои руки.
  Пуаро вздохнул, и, взглянув на него, майор Риддл переменил тему:
  — Полковник, вы ведь старинный друг семьи. Знали вы о том, как сэр Жерваз распорядился своим состоянием?
  — Ну, я думаю, большая часть должна перейти к Руфи. Я это понял из тех слов, что несколько раз обронил сэр Жерваз.
  — Вам не кажется это несправедливым по отношению к Хьюго Тренту?
  — Жерваз не любил Хьюго. Терпеть его не мог.
  — Но ведь у него было очень сильное чувство семьи. А мисс Шевени-Гор, в конце концов, — всего лишь приемная дочь.
  Полковник Бьюри помолчал, пробурчал что-то, запинаясь, и наконец произнес:
  — Знаете, по-моему, будет лучше, если я вам кое-что расскажу. Но по большому секрету, сами понимаете.
  — Конечно, конечно.
  — Руфь — незаконнорожденная, но из Шевени-Горов. Дочь брата Жерваза, Энтони, погибшего на войне. У него была связь с какой-то машинисткой. Когда он погиб, эта девица написала Ванде письмо. Ванда встретилась с ней, та как раз ждала ребенка. Ванда обсудила все с Жервазом; незадолго до этого врачи сказали, что детей у нее не будет. В результате, когда родилась девочка, они взяли ее к себе и оформили это юридически. Мать отказалась от своих прав. Они воспитали Руфь как родную дочь, и она в самом деле их дочь, достаточно взглянуть на нее, чтобы понять, что она — Шевени-Гор!
  — Да-а, — протянул Пуаро, — понятно. Теперь позиция сэра Жерваза ясна. Но если он не любил мистера Хьюго Трента, почему же он так страстно желал устроить его брак с мадемуазель Руфью?
  — Чтобы упрочить положение семьи. Он любил порядок во всем.
  — Но ведь он не любил мистера Трента и не доверял ему?
  Полковник Бьюри фыркнул:
  — Вы не поняли старика Жерваза. Он не считал окружающих за людей. Он устраивал браки так, словно жених и невеста принадлежат к королевским фамилиям! Он считал, что Руфь и Хьюго непременно должны пожениться, и Хьюго возьмет фамилию Шевени-Гор. А что думают об этом Руфь и Хьюго — не имеет значения.
  — Мадемуазель Руфь одобряла этот план?
  Полковник Бьюри хихикнул:
  — Только не она! Она же мегера!
  — Вы знали, что незадолго до смерти сэр Жерваз намеревался составить новое завещание, по которому мисс Шевени-Гор получала наследство только при условии, что выйдет замуж за мистера Трента?
  Полковник Бьюри присвистнул.
  — Значит, он действительно беспокоился по поводу нее и Берроуза… — Произнеся это, он спохватился, но было поздно.
  Пуаро воспользовался его оплошностью:
  — Между мадемуазель Руфью и мсье Берроузом что-то было?
  — Возможно, ничего… ничего там не было.
  Майор Риддл прокашлялся и сказал:
  — По-моему, полковник Бьюри, вы должны рассказать нам все, что знаете. Это может иметь прямое отношение к моральному состоянию сэра Жерваза.
  — Пожалуй, может, — нехотя согласился полковник. — Берроуз симпатичный молодой человек, по крайней мере, так считают женщины. Дело в том, что они с Руфью сблизились в последнее время, и Жервазу это не нравилось… очень не нравилось. Он не хотел увольнять Берроуза — это было бы опрометчиво. Он знал также, какова Руфь. Ей никогда нельзя диктовать свои условия. Я думаю, именно поэтому он и придумал такой план. Руфь не из тех девушек, которые жертвуют всем ради любви. Ей нравится роскошь, она любит деньги.
  — А вы сами одобряете кандидатуру мистера Берроуза?
  Полковник поделился своим мнением о Годфри Берроузе — лошадка не очень чистых кровей, — чем окончательно сбил с толку Пуаро и заставил майора Риддла улыбнуться в усы. Они задали еще несколько вопросов, после чего полковник Бьюри удалился.
  Риддл взглянул на Пуаро — тот сидел, погруженный в свои мысли.
  — Что вы обо всем этом думаете, мсье Пуаро?
  Пуаро всплеснул руками:
  — Мне кажется, я вижу схему… продуманный план.
  — Это трудно, — засомневался Риддл.
  — Да, трудно. Но одна случайно оброненная фраза представляется мне все более важной.
  — Какая же?
  — Шутливое предположение Хьюго Трента: «Наверняка кого-то убили…»
  — Вы все время гнете эту линию, — раздраженно заметил Риддл.
  — Разве вы не согласны, друг мой, что чем больше мы узнаем, тем меньше и меньше находим мотивов для самоубийства? А вот для убийства у нас уже есть поразительная коллекция мотивов!
  — Тем не менее нужно помнить о фактах: дверь заперта, ключ покойника в кармане. Да, я знаю, есть уловки и хитрости. Гнутые булавки, проволоки — самые разные приспособления. Но в данной компании тот ли это случай? Вот в чем я очень сильно сомневаюсь.
  — Давайте хотя бы проанализируем ситуацию с точки зрения убийства, а не самоубийства.
  — Хорошо. Раз уж вы здесь, это вполне может оказаться убийством!
  Пуаро улыбнулся:
  — Мне не очень нравится ваше замечание.
  И он снова стал серьезен.
  — Итак, рассмотрим дело с точки зрения убийства. Раздался выстрел, в холле четверо: мисс Лингард, Хьюго Трент, мисс Кардэлл и Снелл. А где же все остальные?
  — Берроуз, по его словам, был в библиотеке. Этого никто не может подтвердить. Остальные, вероятно, в своих комнатах. Но кто знает, действительно ли они находились там? Вроде бы все спускались вниз порознь. Даже леди Шевени-Гор и Бьюри встретились только в холле. Леди Шевени-Гор вышла из столовой. Откуда пришел Бьюри? Разве нельзя допустить, что он появился не со второго этажа, а из кабинета. Вот вам и карандаш.
  — Да, карандаш — это интересно. Бьюри никак не прореагировал, когда я показал ему карандаш. Но причиной может быть то, что он не знал, где я его нашел, и не помнит, как потерял его. Давайте вспомним, кто еще играл в бридж, когда писали этим карандашом? Хьюго Трент и мисс Кардуэлл. Они исключаются. Мисс Лингард и дворецкий могут подтвердить их алиби. Четвертая — леди Шевени-Гор.
  — Вы же не можете всерьез подозревать ее?
  — Почему, друг мой? Я могу подозревать всех! Предположим, несмотря на ее несомненную привязанность к мужу, на самом деле она любит преданного Бьюри.
  — Гм, — хмыкнул Риддл, — в некотором смысле это уже многие годы что-то вроде menage a trois.[753]
  — Да еще эти трения между сэром Жервазом и полковником из-за компании.
  — Сэр Жерваз вполне мог всерьез разозлиться. Мы ведь не знаем всех тонкостей. Вероятно, поэтому он вас и вызвал. Скажем, сэр Жерваз заподозрил, что Бьюри намеренно обирает его. Но не хотел огласки, поскольку подозревал, что в этом может быть замешана и его жена. Да, весьма правдоподобно. Тогда у каждого из этих двоих есть мотив. Несколько странно и то, что леди Шевени-Гор так спокойно приняла смерть своего мужа. Все ее спиритические дела могут быть лишь игрой!
  — Есть еще одна загвоздка, — уточнил Пуаро. — Мисс Шевени-Гор и Берроуз. Они чрезвычайно заинтересованы в том, чтобы сэр Жерваз не смог подписать новое завещание. Тогда она получает все наследство при условии, что муж возьмет ее фамилию…
  — Рассказ Берроуза о настроении сэра Жерваза этим вечером не совсем убедителен. В прекрасном расположении духа, чем-то очень доволен! Абсолютно не вяжется с тем, что нам рассказали остальные.
  — Есть еще мистер Форбс. Весьма корректен, весьма серьезен, из старой солидной фирмы. Но юристы, даже самые уважаемые, иногда присваивают деньги клиентов, когда сами сидят на мели.
  — На мой взгляд, Пуаро, вы становитесь чересчур мнительным.
  — Вы думаете, то, о чем я говорю, случается только в кино? Жизнь, майор Риддл, зачастую бывает куда удивительнее.
  — Только не здесь в Уэстшире, — возразил начальник полиции. — Не думаете ли вы, что хорошо бы побеседовать еще кое с кем? Уже поздно, но мы пока не говорили с Руфь Шевени-Гор, а это, возможно, важнее всего.
  — Согласен. И хорошо бы с мисс Кардуэлл. Может, сначала побеседуем с ней, это ведь не займет много времени, а уж потом допросим мисс Шевени-Гор?
  — Прекрасная мысль.
  
  9
  Нынешним вечером Пуаро лишь мельком видел Сьюзан Кардуэлл и теперь изучал ее внимательнее. Умное лицо; подумал он, не очень красивое, но притягивающее к себе, даже красавица может позавидовать. Роскошные волосы, умело наложенная косметика. А взгляд очень внимательный.
  После нескольких вступительных вопросов майор Риддл поинтересовался:
  — Насколько вы близки к семье Шевени-Горов, мисс Кардуэлл?
  — Я ни с кем не была знакома. Это Хьюго устроил мне приглашение сюда.
  — Значит, вы — друг Хьюго Трента?
  — Да, я подруга Хьюго. — Сьюзан Кардуэлл улыбалась, медленно произнося эти слова.
  — Вы давно с ним знакомы?
  — Нет, всего месяц или около того. — Она помолчала, потом прибавила: — Мы с ним вроде как помолвлены.
  — И он привез вас сюда, чтобы представить семье?
  — Нет-нет, Боже упаси, ничего подобного. Это все совершенно секретно. Я приехала, чтобы разведать обстановку. Хьюго сказал, что тут нечто вроде сумасшедшего дома. Я подумала, лучше уж приехать и посмотреть самой. Хьюго, бедняжка, хороший парень, но в голове у него совершенно пусто. Видите ли, положение у нас довольно критическое. Ни у Хьюго, ни у меня денег нет, а старый сэр Жерваз — главная надежда Хьюго — вбил себе в голову, что Хьюго должен жениться на Руфи. Вы же знаете — Хьюго немного слабоволен. Он мог согласиться на этот брак, надеясь впоследствии развязаться.
  — А вас, мадемуазель, такая перспектива не устраивала? — мягко спросил Пуаро.
  — Естественно, нет. Руфь могла не согласиться на развод, или еще что-нибудь случилось бы. Я приняла твердое решение: не торопиться в собор Святого Павла, пока не смогу войти туда, трепеща от счастья и с букетом лилий.
  — И вы приехали, дабы прояснить для себя ситуацию?
  — Вы правильно поняли.
  — Eh bien![754] — воскликнул Пуаро.
  — Увы, Хьюго оказался прав! Все семейство — сплошная психушка! Кроме Руфи. Она вроде бы вполне в своем уме. Тоже завела себе дружка и больше не зацикливается на браке с Хьюго.
  — Вы подразумеваете мистера Берроуза?
  — Берроуза? Нет, конечно. Руфь не опустилась бы до такого фальшивого человека.
  — Тогда кто же предмет ее увлечения?
  Сьюзан Кардуэлл замолчала, потянулась за сигаретой, закурила и ответила:
  — Лучше спросите ее. В конце концов, это меня не касается.
  Майор Риддл уточнил:
  — Когда вы в последний раз видели сэра Жерваза?
  — За чаем.
  — Его состояние не показалось вам почему-либо странным?
  Девушка пожала плечами:
  — Не более, чем всегда.
  — Что вы делали после чая?
  — Играла с Хьюго в бильярд.
  — Больше вы сэра Жерваза не видели?
  — Нет.
  — А что вы скажете насчет выстрела?
  — Это произошло довольно непонятно. Мне послышалось, что уже дали первый гонг, поэтому я переоделась впопыхах, выскочила из своей комнаты, услышала, как я думала, второй гонг, и помчалась вниз. В первый вечер я на одну минуту опоздала к ужину, и Хьюго сказал мне, что это подрывает наши шансы в деле со стариком, вот я и торопилась. Хьюго шел впереди меня, и тут вдруг раздался странный хлопок. Хьюго сказал, что это пробка от шампанского, а Снелл ответил: «Нет». Так или иначе, мне кажется, звук шел не из столовой. Мисс Лингард уверяла, будто снизу, а потом мы решили, что это выхлопная труба автомобиля, пошли в гостиную и забыли об инциденте.
  — И вам ни на секунду не пришло в голову, что сэр Жерваз мог застрелиться? — поинтересовался Пуаро.
  — Интересно, с какой стати мне думать о таком? Старик явно был очень доволен своей заносчивостью. Даже представить себе не могла, что он способен на подобное. Ума не приложу, почему он это сделал. Наверное, потому, что чокнутый.
  — Прискорбное событие.
  — Весьма… для нас с Хьюго. По-моему, он не оставил Хьюго ничего или почти ничего.
  — Кто вам это сказал?
  — Хьюго выведал у старика Форбса.
  — Что ж, мисс Кардуэлл… — Майор Риддл помолчал секунду-другую. — Думаю, это все. Как вы считаете, мисс Шевени-Гор достаточно хорошо себя чувствует, чтобы прийти и побеседовать с нами?
  — Надеюсь, да. Я ей скажу.
  Пуаро вмешался в разговор.
  — Одну секунду, мадемуазель. Вы видели это раньше? — Он показал карандаш, похожий на пулю.
  — Да, видела, сегодня за бриджем. Кажется, это карандаш старика Бьюри.
  — Он забрал его, когда закончился роббер?
  — Не имею ни малейшего понятия…
  — Спасибо, мадемуазель. Теперь все.
  — Хорошо, я позову Руфь.
  Руфь Шевени-Гор вошла в гостиную как королева, высоко держа голову. Невзирая на внезапную трагедию, щеки ее сохраняли прекрасный нежный румянец. Но глаза, как и у Сьюзан Кардуэлл, смотрели сосредоточенно и внимательно. Одета она была в то же самое платье светло-абрикосового цвета, в котором ее застал Пуаро, когда приехал. На плече приколота темная оранжево-красная роза. Только час назад она была свежей, а сейчас увяла.
  — Итак? — вопросительно произнесла Руфь.
  — Очень сожалею, что пришлось побеспокоить вас… — начал майор Риддл.
  Она перебила его:
  — Разумеется, вы должны побеспокоить меня. Вы должны всех побеспокоить. Но я попытаюсь сэкономить ваше время, поскольку даже отдаленно не представляю, почему старик застрелился. Единственное, что могу сказать, — это совершенно на него не похоже.
  — Не заметили ли вы сегодня чего-нибудь необычного в его поведении? Не был ли он расстроен или чересчур весел, было ли вообще что-то не так?
  — Не думаю. Я не обратила внимания.
  — Когда вы видели его в последний раз?
  — За чаем.
  Пуаро спросил:
  — А потом вы заходили в кабинет?
  — Нет. Последний раз я видела его в этой комнате. Он сидел здесь, — и она указала на стул.
  — Понятно. Вам знаком этот карандаш, мадемуазель?
  — Он принадлежит полковнику Бьюри.
  — Вы его видели в последнее время?
  — Не помню точно.
  — Знаете ли вы что-либо о… разногласиях между сэром Жервазом и полковником Бьюри?
  — Вы имеете в виду компанию «Парагон Раббер»?
  — Да.
  — Еще бы. Старик был в бешенстве!
  — Может быть, он считал, что его обманули?
  Руфь пожала плечами:
  — Он ничего не понимал в денежных делах.
  — Мадемуазель, можно задать вам несколько… бестактный вопрос? — осторожно продолжил Пуаро.
  — Пожалуйста, если хотите.
  — Вам жаль, что ваш… отец умер?
  Руфь уставилась на него:
  — Естественно, жаль. Мне не становится легче от слез. Но мне будет не хватать его… Я любила Старика. Так мы всегда называли его — Хьюго и я. «Старик» — понимаете, нечто примитивно-антропоидно-обезьяно-оригинально-патриархально-родовое. Звучит неуважительно, но за этим словом много нежности. Конечно, он был самый законченный, бестолковый из всех существовавших когда-либо старых ослов!
  — Вы заинтриговали меня, мадемуазель…
  — У Старика были куриные мозги! Мне грустно так говорить, но это правда. Он был неспособен работать головой. Но, заметьте, был личностью. Невероятно смел и все такое прочее! Мог отправиться к Северному полюсу, драться на дуэлях. Я всегда думала, что он проделывал все это, потому что знал — ума у него маловато. Над ним кто угодно мог взять верх.
  Пуаро вынул из кармана письмо:
  — Прочтите это, мадемуазель.
  Она прочитала и вернула письмо ему:
  — Так вот что привело вас сюда!
  — Вам это письмо о чем-нибудь говорит?
  Она покачала головой:
  — Нет. Может, это и правда. Беднягу кто угодно мог обворовать. Джон говорит, что предыдущий управляющий крал у него направо и налево. Понимаете, Старик был такой гордый и такой важный, что никогда не опускался до рассматривания деталей! Он был приманкой для жуликов.
  — Вы, мадемуазель, нарисовали портрет совсем не такого человека, каким его принято было считать.
  — Ну да, он очень хорошо маскировался. Ванда, моя мать, поддерживала его, как могла. Он был так счастлив, изображая из себя Господа Бога. Вот почему я в некотором смысле рада, что он умер. Так лучше для него.
  — Я не успеваю следить за ходом вашей мысли, мадемуазель.
  Руфь задумчиво произнесла:
  — Это становилось все более заметно. В один прекрасный день его пришлось бы запереть… Люди уже начинали поговаривать правду.
  — Вы знали, мадемуазель, что он собирался подписать завещание, согласно которому вы получали его состояние лишь в том случае, если бы вышли замуж за мистера Трента?
  — Какой бред! В любом случае, я уверена, суд бы это отклонил… Нельзя приказывать человеку, с кем ему вступать в брак.
  — Если бы он на самом деле подписал такое завещание, вы бы согласились с его условиями, мадемуазель?
  Она пристально посмотрела на Пуаро.
  — Я… — Руфь Шевени-Гор замолчала. Пару минут сидела в нерешительности и смотрела вниз, на покачивавшуюся у нее на ноге туфлю. Маленький комочек земли оторвался от каблука и упал на ковер. Потом она вдруг воскликнула: — Подождите! — вскочила и выбежала из гостиной.
  Вскоре Руфь вернулась вместе с капитаном Лэйком.
  — Пора все рассказать, — задыхаясь, выпалила она. — Теперь вы можете знать. Мы с Джоном поженились три недели назад в Лондоне.
  
  10
  Капитан Лэйк выглядел гораздо более смущенным, чем Руфь.
  — Это большая неожиданность, мисс Шевени-Гор… миссис Лэйк, я хотел сказать, — ошеломленно произнес майор Риддл. — О вашем браке никто не знал?
  — Нет, мы держали все в полной тайне, хотя Джону это не очень нравилось.
  Лэйк сказал, слегка запинаясь:
  — Я… я понимаю, это выглядит довольно дурным способом решения проблемы. Я должен был открыто пойти к сэру Жервазу…
  Руфь перебила его:
  — И сказать ему, что хочешь жениться на его дочери, чтобы он выставил тебя, а меня, возможно, лишил наследства, перевернул вверх дном весь дом, и мы бы говорили друг другу, как замечательно поступили! Поверь, мой план был лучше! Что сделано, то сделано. Без шума не обошлось бы, но Старик в конце концов смирился бы.
  Лэйк все еще выглядел подавленным. Пуаро спросил:
  — Когда вы собирались сообщить новость сэру Жервазу?
  Руфь ответила:
  — Я подготавливала почву. Он начал подозревать нас с Джоном, вот я и притворилась, что интересуюсь Годфри. Естественно, Старика это взбесило. И я рассчитывала, что известие о моем браке с Джоном будет воспринято едва ли не с облегчением!
  — Знал ли хоть кто-нибудь еще о вашем браке?
  — Да, я потом рассказала Ванде. Хотела, чтобы она была на моей стороне.
  — И вам удалось этого добиться?
  — Да. Понимаете, она не очень желала моего брака с Хьюго. Думаю, потому что он — мой двоюродный брат. Она считала, что в семье уже есть умственно неполноценные, и наши дети, вполне вероятно, были бы умственно отсталыми. Звучит довольно абсурдно, поскольку я, как вам известно, лишь приемная дочь. Однако мои родители, по-моему, хоть и дальние, но все же родственники Шевени-Горов.
  — Вы уверены, что сэр Жерваз ни о чем не догадывался?
  — Абсолютно.
  Пуаро продолжал сомневаться:
  — Так ли это, капитан Лэйк? Вы можете подтвердить, что в вашем сегодняшнем разговоре с сэром Жервазом эта тема не возникала?
  — Нет, сэр, не возникала.
  — Дело в том, капитан Лэйк, что после вашего с ним разговора сэр Жерваз был очень возбужден и раза два говорил о позоре семьи.
  — Данная тема не возникала, — повторил Лэйк. Его лицо сильно побледнело.
  — Это был последний раз, когда вы видели сэра Жерваза?
  — Да, я уже говорил вам.
  — Где вы находились сегодня вечером, в восемь минут девятого?
  — Где я находился? В своем доме. В конце деревни, в полумиле отсюда.
  — Примерно в это время вы не подходили к Хэмборо-Клоус?
  — Нет.
  Пуаро повернулся к девушке:
  — Где были вы, мадемуазель, когда ваш отец застрелился?
  — В саду.
  — В саду? Вы слышали выстрел?
  — Да. Но я как-то не задумалась об этом. Я решила, что кто-то охотится на кроликов. Хотя теперь припоминаю: я подумала, что звук раздался совсем близко.
  — Каким путем вы вернулись в дом?
  — Вошла через эту оконную дверь, — Руфь кивнула в сторону окна.
  — Здесь кто-нибудь был?
  — Нет. Но Хьюго, Сьюзан и мисс Лингард почти сразу вошли сюда из холла. Они говорили о выстрелах, убийствах и тому подобном.
  — Ясно, — подытожил Пуаро. — Да, кажется, теперь я понимаю…
  Майор Риддл с сомнением в голосе сказал:
  — Хорошо… э-э… благодарю вас. Я думаю, это пока все.
  Руфь и ее муж повернулись и вышли из комнаты.
  — Что за черт… — начал майор Риддл и закончил довольно безнадежно: — В деле становится все труднее и труднее разобраться.
  Пуаро кивнул. Он подобрал комочек земли, упавший с туфли Руфи, и задумчиво держал его на ладони.
  — Это как разбитое зеркало на стене, — сказал он. — Зеркало покойного. Каждый новый факт, с которым мы сталкиваемся, высвечивает сэра Жерваза с новой стороны. Он уже показан со всех важных точек зрения. Скоро у нас будет полная картина…
  Он встал и аккуратно положил комочек земли в корзину для бумаг.
  — Я вам кое-что скажу, друг мой. Ключ ко всей тайне — зеркало. Пойдите в кабинет и посмотрите сами, если не верите мне.
  Майор Риддл решительно произнес:
  — Если это убийство, вы должны доказать. Если вы спросите меня, я скажу, что это, несомненно, самоубийство. Вы обратили внимание, что девушка сказала о предыдущем управляющем, который обкрадывал старика Жерваза? Готов поспорить — Лэйк рассказал сию сказку в своих личных интересах. Возможно, он сам немного погрел руки, а сэр Жерваз заподозрил это и вызвал вас, поскольку не знал, насколько далеко все зашло у Лэйка с Руфью. А сегодня днем Лэйк сказал ему, что они поженились. Это и убило Жерваза. Теперь стало «слишком поздно» что-либо предпринимать. Тогда он решил покончить со всем. Его голова, которая и в лучшие времена не очень хорошо работала, совсем сдала. Вот что, по-моему, произошло. Что вы можете возразить?
  Пуаро неподвижно стоял на середине комнаты.
  — Я ничего не могу возразить против вашей теории, но она не вполне верна. Есть конкретные факты, которые в ней не принимаются в расчет.
  — А именно?
  — Сегодняшние перепады настроения сэра Жерваза; найденный карандаш полковника Бьюри; показания мисс Кардуэлл, а они очень важны; показания мисс Лингард о том, в каком порядке все спустились к ужину; то, как стояло кресло сэра Жерваза, когда обнаружили тело; бумажный пакет от апельсинов и, наконец, наиглавнейший ключ — разбитое зеркало.
  Майор Риддл уставился на него.
  — Не хотите ли вы сказать, что весь этот вздор имеет смысл? — спросил он.
  Эркюль Пуаро тихо ответил:
  — Надеюсь, я проясню этот смысл… к завтрашнему дню.
  
  11
  На следующее утро Эркюль Пуаро проснулся на рассвете. Ему отвели спальню в восточном крыле дома. Выбравшись из постели, он раздвинул шторы и с удовлетворением отметил, что солнце уже взошло и утро чудесное. Он начал одеваться с обычной для него тщательностью в мелочах. Закончив свой туалет, он укутался в теплое пальто и обмотал шею шарфом. Потом на цыпочках прошел из своей комнаты через спящий дом вниз, в гостиную. Бесшумно открыл большое, до самого пола, окно и вышел в сад.
  В воздухе висела дымка, предвещавшая погожий день. Эркюль Пуаро прошел по саду вдоль стены дома, пока не оказался перед окнами кабинета сэра Жерваза. Здесь он остановился и огляделся. Прямо под окнами, вдоль стены, зеленела полоска травы. Перед ней разбиты две широкие цветочные каймы, разделенные полоской газона. Осенние маргаритки все еще были очень хороши. Вдоль клумб пролегала устланная плиткой дорожка, на которой и стоял Пуаро. Он внимательно осмотрел ленту газона, покачал головой и переключил внимание на клумбу по другую сторону от нее. Затем очень медленно кивнул, как бы соглашаясь сам с собой. На правой клумбе ясно отпечатались следы ног. Пуаро хмуро смотрел на них, как вдруг услышал какой-то звук и резко поднял голову.
  Прямо над ним распахнулось окно. В нем появилась копна рыжих волос и умное личико Сьюзан Кардэлл.
  — Что это вы делаете в такую рань, мсье Пуаро? Что-нибудь выслеживаете?
  Пуаро галантно поклонился:
  — С добрым утром, мадемуазель. Да, именно то, что вы сказали. Вы сейчас видите перед собой сыщика — я бы сказал, великого сыщика — в процессе расследования!
  Реплика прозвучала несколько вычурно. Сьюзан склонила голову к плечу.
  — Надо будет рассказать об этом в моих мемуарах, — улыбнулась она. — Мне спуститься и помочь вам?
  — Я был бы польщен.
  — Сначала я подумала, что это вор. А как вы вышли?
  — Через окно гостиной.
  — Одну минуту, я сейчас приду.
  Она оказалась верна своему слову и застала Пуаро в той же позе, в какой увидела из окна.
  — Вы очень рано проснулись, мадемуазель.
  — Я толком и не спала. И у меня уже стало появляться то ощущение безнадежности, в которое люди впадают к пяти утра.
  — Но сейчас вовсе не так рано!
  — А ощущение именно такое! Так что же мы изучаем, уважаемый супер сыщик?
  — Посмотрите, мадемуазель, — следы.
  — Вижу.
  — Четыре следа, — продолжал Пуаро. — Взгляните: два ведут к окну, два — от него.
  — А чьи они? Садовника?
  — Мадемуазель, мадемуазель! Это следы от маленьких женских туфель на высоком каблуке. Убедитесь сами. Наступите, пожалуйста, на землю рядом с ними.
  Сьюзан немного помедлила, потом осторожно поставила ногу туда, куда указал Пуаро. На ней были маленькие коричневые кожаные туфельки на высоком каблуке.
  — Видите, ваши почти того же размера. Почти, но не точно. Эти оставлены туфлями большего размера, чем ваши. Может, мисс Шевени-Гор… или мисс Лингард… или даже леди Шевени-Гор.
  — Только не леди Шевени-Гор: у нее очень маленькая нога. Я хочу сказать, что раньше женщины как-то умудрялись иметь совсем маленький размер ноги. А мисс Лингард носит туфли на низком и широком каблуке.
  — Тогда это следы мисс Шевени-Гор. Ах да, я вспомнил, она говорила, что вчера вечером выходила в сад.
  Он пошел обратно в дом.
  — Мы все еще чего-то ищем? — спросила Сьюзан.
  — Конечно. Сейчас мы идем в кабинет сэра Жерваза.
  Он пошел вперед. Сьюзан Кардуэлл последовала за ним.
  Дверь кабинета по-прежнему грустно болталась на петлях. Внутри все осталось так, как и вчера вечером. Пуаро раздвинул шторы, впуская в комнату утренний свет. Минуту-другую он стоял и смотрел на цветочный бордюр, потом сказал:
  — Полагаю, вы не очень близко знакомы с ворами, мадемуазель?
  Сьюзан Кардуэлл отрицательно покачала рыжей головой:
  — Боюсь, что нет, мсье Пуаро.
  — У начальника полиции тоже как-то не было возможности подружиться с ними. Его связи с преступными элементами всегда оставались строго официальными. Со мной все иначе. Однажды я довольно приятно побеседовал с одним взломщиком. Он рассказал мне кое-что интересное об окнах-дверях — этот фокус иногда можно проделать, если задвижка не тугая.
  Говоря это, он повернул ручку на левой створке доходящего до пола окна. Стержень в середине двери вышел из отверстия в полу, и Пуаро смог потянуть на себя обе оконные створки. Он широко распахнул их и снова закрыл — закрыл, не поворачивая ручку, чтобы стержень не вошел обратно в отверстие. Отпустив ручку, он подождал немного, а потом сильно и резко ударил по двери прямо над стержнем. От сотрясения стержень опустился в отверстие, и ручка повернулась сама.
  — Видите, мадемуазель?
  — Кажется, да, — и Сьюзан слегка побледнела.
  — Сейчас окно закрыто. Невозможно войти в комнату, когда окно закрыто, но вполне возможно выйти из комнаты, толкнуть снаружи двери, потом ударить по ним, как это сделал я, и стержень войдет в паз, а ручка повернется. Дверь будет крепко заперта, и каждый, глядя на нее, скажет, что ее закрыли изнутри.
  — Это то… — голос Сьюзан слегка дрожал, — это то, что случилось вчера вечером?
  — Думаю, да, мадемуазель.
  Сьюзан страстно произнесла:
  — Я не верю ни единому вашему слову.
  Пуаро не ответил. Он прошел к камину и резко обернулся:
  — Мадемуазель, вы важны мне как свидетель. У меня уже есть один свидетель — мистер Трент. Он видел, как вчера вечером я нашел маленький осколок зеркала, и я намеренно сообщил ему об этом. Осколок я оставил на прежнем месте — для полиции. Я даже сказал начальнику полиции, что важный ключ к разгадке — разбитое зеркало. Но он не воспользовался моей подсказкой. Теперь вы будете свидетелем того, что я положил этот осколок зеркала, на который, напоминаю, я уже обратил внимание мистера Трента, в маленький конверт. — Он сопроводил свои слова действием. — Я надписываю конверт — вот так — и заклеиваю его. Вы будете свидетелем, мадемуазель.
  — Да… но… но я не знаю, что это означает.
  Пуаро прошел в другой конец комнаты, встал возле письменного стола и посмотрел на разбитое зеркало на стене перед собой.
  — Я скажу вам, что это означает, мадемуазель. Если бы вы стояли здесь вчера вечером и смотрели в зеркало, вы могли бы в нем увидеть, как совершается убийство…
  
  12
  Впервые в жизни Руфь Шевеви-Гор — теперь Руфь Лэйк — спустилась к завтраку вовремя. Эркюль Пуаро находился в холле и отвел ее в сторону, прежде чем она прошла в столовую.
  — У меня есть к вам вопрос, мадам.
  — Да?
  — Вчера вечером вы были в саду. Не наступали ли вы на цветочную клумбу под окном кабинета сэра Жерваза?
  Руфь уставилась на него:
  — Да, дважды.
  — А! Дважды. Почему дважды?
  — В первый раз я рвала маргаритки. Это было около семи часов.
  — Не странное ли время, чтобы рвать цветы?
  — Да, пожалуй, странное. Я нарвала цветов вчера утром, но после чая Ванда сказала, что букет на обеденном столе не вполне свеж. Я-то думала, что цветы будут в порядке, и не нарвала свежих.
  — Но ваша мать попросила вас заменить букет? Верно?
  — Да. Поэтому около семи я вышла в сад и нарвала цветы в этом месте. Там редко ходят, и потому не страшно испортить вид.
  — Да-да, но во второй-то раз. Вы сказали, что пошли туда во второй раз?
  — Это было перед самым ужином. Я посадила на платье пятно бриллиантина — прямо на плечо. Мне не хотелось переодеваться, а ни один из моих искусственных цветков не подходил к желтому платью. Я вспомнила, что, когда рвала маргаритки, видела в саду позднюю розу, поэтому быстро пошла, сорвала ее и приколола к плечу.
  Пуаро медленно кивнул:
  — Да, я помню, вчера вечером на вашем платье была роза. В котором часу вы сорвали розу, мадам?
  — Не помню точно.
  — Но это важно, мадам. Подумайте… вспомните…
  Руфь наморщила лоб. Она быстро переводила взгляд то на Пуаро, то в сторону.
  — Я не могу сказать точно, — наконец произнесла она. — Вероятно, было… ну да, конечно, было минут пять девятого. Возвращаясь в дом, я услышала гонг и этот смешной хлопок. Я заторопилась, поскольку решила, что это уже второй гонг, а не первый.
  — А, значит, вы так подумали… и не попробовали открыть оконную дверь в кабинете, когда стояли там, на клумбе?
  — Нет, как раз попробовала. Я предположила, может, она открыта, и этим путем я пройду побыстрее. Но она была заперта.
  — Вот все и выяснилось. Поздравляю вас, мадам.
  Руфь неотрывно смотрела на него.
  — Что вы имеете в виду?
  — Что у вас есть объяснение всему: земле на туфлях, вашим следам на клумбе, отпечаткам ваших пальцев на внешней стороне окна. И это очень удобно.
  Прежде чем Руфь смогла ответить, по ступенькам торопливо сошла мисс Лингард. На ее щеках пылал неестественный румянец, и она замешкалась, увидев вместе Пуаро и Руфь.
  — Прошу прощения, — произнесла она. — Что-нибудь случилось?
  — По-моему, мсье Пуаро спятил! — со злостью бросила Руфь, промчалась мимо них и скрылась в столовой.
  Мисс Лингард повернула к Пуаро удивленное лицо. Тот покачал головой.
  — После завтрака, — сказал он, — я все объясню. Мне бы хотелось, чтобы в десять часов все собрались в кабинете сэра Жерваза.
  Войдя в столовую Пуаро сообщил всем свою просьбу.
  Сьюзан Кардуэлл бросила в его сторону быстрый взгляд, потом перевела глаза на Руфь. Когда Хьюго сказал: «Что? Зачем это?» — она резко ткнула его локтем в бок, и он покорно умолк.
  Закончив завтрак, Пуаро встал и подошел к двери, затем обернулся и достал свои большие старомодные часы:
  — Сейчас без пяти десять. Через пять минут — в кабинете.
  
  Эркюль Пуаро огляделся. Собравшиеся с интересом смотрели на него. Он отметил, что пришли все, за единственным исключением. Но тут же тот, кто был этим исключением, величественно вплыл в комнату — леди Шевени-Гор двигалась медленно и бесшумно. Она выглядела измученной и больной. Пуаро выдвинул для нее высокий стул, и она села. Потом подняла глаза на разбитое зеркало, вздрогнула и отодвинула стул подальше.
  — Жерваз все еще здесь, — промолвила она своим обычным странным тоном. — Бедный Жерваз… Теперь уже скоро он станет свободным.
  Пуаро откашлялся и объявил:
  — Я пригласил всех вас сюда, чтобы вы услышали правду о самоубийстве сэра Жерваза.
  — Это Судьба, — продолжала леди Шевени-Гор. — Жерваз был сильным человеком, но его Судьба оказалась сильнее.
  Полковник Бьюри слегка придвинулся к ней:
  — Ванда… дорогая.
  Она улыбнулась и протянула ему руку. Он взял ее в свои ладони. Леди тихо прошептала: «Ты — прекрасная поддержка, Нед».
  В этот момент Руфь спросила резким тоном:
  — Правильно ли мы поняли, мсье Пуаро, что вы точно установили причину самоубийства моего отца?
  Пуаро покачал головой:
  — Нет, мадам.
  — Тогда к чему вся эта пустая болтовня?
  Пуаро спокойно возразил:
  — Мне не известна причина самоубийства сэра Жерваза Шевени-Гора, потому что сэр Жерваз Шевени-Гор не совершал самоубийства. Он не убивал себя. Он был убит…
  — Убит? — повторили несколько голосов. Потрясенные лица повернулись в сторону Пуаро. Леди Шевени-Гор подняла глаза, вымолвила: «Убит? О, нет!» — и спокойно покачала головой.
  — Убит, вы сказали? — заговорил Хьюго. — Невозможно. Ведь, когда мы выломали дверь, в комнате никого не оказалось. Окно было закрыто. Дверь заперта изнутри, а ключ лежал у дяди в кармане. Как же его могли убить?
  — Тем не менее, он был убит.
  — И убийца, я полагаю, сбежал через замочную скважину? — скептически заметил полковник Бьюри. — Или вылетел через дымоход?
  — Убийца, — спокойно произнес Пуаро, — вышел через оконную дверь. Я покажу вам, как он это сделал.
  Он повторил свои манипуляции с окном.
  — Видите? — спросил он. — Вот как это было сделано! Я с самого начала не поверил, что сэр Жерваз совершил самоубийство. Он был явным себялюбцем, а такие люди не кончают с собой.
  На это указывали и другие обстоятельства! Прямо перед смертью сэр Жерваз, видимо, сел за свой стол, нацарапал на листке бумаги слово ПРОСТИТЕ, а потом застрелился. Но перед этим последним поступком, он, по той или иной причине, сдвинул кресло так, чтобы оно стояло боком к окну. Почему? Должна быть какая-то причина. Для меня все стало проясняться, когда я нашел маленький осколок зеркала, прилипший к подставке тяжелой бронзовой статуэтки…
  Я спросил себя, как здесь мог оказаться этот осколок разбитого зеркало? — и ответ напросился сам собой. Зеркало было разбито, но не пулей, а от удара по нему тяжелой бронзовой статуэткой. Его разбили умышленно.
  Но зачем? Я вернулся к столу и посмотрел на кресло. Да, теперь я понял. Все происходило не так. Ни один самоубийца не станет разворачивать кресло, склоняться на подлокотник и лишь потом стреляться. Все было подстроено. Самоубийство — инсценировка!
  А теперь я подхожу к очень важному моменту — к свидетельству мисс Кардуэлл. Мисс Кардуэлл сообщила, как вчера вечером она очень спешила вниз, поскольку считала, что раздался второй гонг. Иными словами — она была уверена, будто уже прозвучал первый гонг.
  Обратите внимание: если сэр Жерваз, когда его застрелили, сидел за столом в обычной позе, куда должна была попасть пуля? Предположим, дверь была открыта. Тогда пуля пролетела в нее по прямой траектории и попала точно в гонг!
  Надеюсь, вы понимаете важность показаний мисс Кардуэлл? Ведь больше никто этого, якобы первого, гонга не слышал. Но учтите: ее комната расположена непосредственно над кабинетом, и ей было слышно лучше всех. А звук гонга — это же всего одна нота.
  О самоубийстве сэра Жерваза не может идти и речи. Тут был замешан кто-то еще, и тогда это не самоубийство, а убийство. Кто-то, чье присутствие не раздражало сэра Жерваза, кто стоял рядом и разговаривал с ним. Теперь представьте себе: сэр Жерваз, возможно, работает. Убийца подносит пистолет к его правому виску и стреляет. Дело сделано! Далее — быстрее за работу! Убийца натягивает перчатки: дверь в кабинет заперта, ключ положен сэру Жервазу в карман. Но он допускает, что громкий удар по гонгу мог быть кем-то услышан. И именно поэтому разворачивается кресло, меняется положение тела, пистолет вкладывается в руку сэра Жерваза, а зеркало умышленно разбивается. Затем убийца выходит через оконную дверь, ударом снаружи закрывает ее, встает не на траву, а на цветочную клумбу, где легче потом убрать следы, обходит дом и входит в гостиную…
  Пуаро помолчал и наконец произнес.
  — Только одна особа находилась в саду, когда прозвучал выстрел. Этой же особой оставлены следы на клумбе и отпечатки пальцев на оконной двери снаружи.
  Он подошел к Руфи:
  — Есть и мотив, не так ли? Ваш отец узнал о вашем тайном замужестве. И собирался лишить вас наследства.
  — Это ложь! — Голос Руфи прозвучал звонко и презрительно. — В вашей истории нет ни слова правды. Это ложь от начала до конца!
  — Доказательства вашей вины весьма серьезны, мадам. Присяжные могут поверить вам. А могут и не поверить!
  — Ей не придется представать перед присяжными!
  Все в изумлении обернулись. Мисс Лингард поднялась со своего места. Ее лицо было перекошено. Она вся дрожала.
  — Я застрелила его. Я признаюсь в этом! У меня были причины. Я… я ждала подходящего случая. Мсье Пуаро абсолютно прав. Я пришла сюда следом за сэром Жервазом. Еще раньше я достала из ящика пистолет. Я стояла рядом с ним и говорила о книге… и я застрелила его. Это было сразу после восьми. Пуля попала в гонг. Не думала, что она вот так пройдет сквозь его голову. Идти искать ее не было времени. Я заперла дверь и положила ключ ему в карман. Потом я повернула кресло, разбила зеркало и, написав на листочке бумаги «ПРОСТИТЕ», вышла из кабинета через оконную дверь и закрыла ее так, как вам показал мсье Пуаро. Я наступила на клумбу, но заровняла следы маленькими граблями, которые заранее там положила. Потом обошла вокруг дома и вошла в гостиную через оконную дверь, которую заранее оставила открытой. Я не знала, что через нее раньше вышла Руфь. Видимо, она обходила дом с фасада, пока я огибала его сзади. Понимаете, мне нужно было спрятать грабли в сарай. Я подождала в гостиной, пока не услышала, что кто-то спускается вниз и Снелл подходит к гонгу, а потом…
  Она взглянула на Пуаро:
  — Вы знаете, что я сделала потом?
  — Да, знаю. Я нашел пакет в корзине для бумаг. Эта ваша идея очень остроумна. Вы сделали то, что любят делать дети: надули пакет, а потом хлопнули. Звук получился достаточно громким. Вы бросили пакет в корзину для бумаг и поспешили в холл. Вы создали время самоубийства и — свое алиби. Но было еще одно обстоятельство, которое вас беспокоило. У вас не хватило времени подобрать пулю. Она должна была лежать где-то возле гонга. А было необходимо, чтобы пулю нашли в кабинете, где-нибудь рядом с зеркалом. Я не знаю, когда у вас возникла идея взять карандаш полковника Бьюри…
  — Прямо тогда, — сказала мисс Лингард, — когда мы все вышли из холла. Я удивилась, увидев в гостиной Руфь. И поняла, что она могла войти из сада через то самое окно. Потом я заметила карандаш полковника Бьюри — он лежал на столике для бриджа — и положила его в свою сумочку. Подумала: если позже кто-нибудь увидит, как я подбираю пулю, то сделаю вид, что это был карандаш. Честно говоря, я не предполагала, что кто-то видел, как я подняла пулю. Я уронила ее возле зеркала, пока все смотрели на тело. Когда вы заговорили со мной об этом, я очень порадовалась, что вовремя подумала о карандаше.
  — Да, это было умно. Совершенно сбило меня с толку.
  — Я боялась, что кто-нибудь услышал выстрел, хотя знала, что все переодевались к ужину и закрылись в своих комнатах. Прислуга находилась у себя. Единственный, кто мог его слышать, — это мисс Кардуэлл, но она могла решить, будто это выхлопная труба. Но она услышала удар пули о гонг. Я думала… я надеялась, все проделано без помарок…
  Мистер Форбс с расстановкой отчеканил:
  — Это чрезвычайно необычный рассказ. Кажется, нет никакого мотива…
  Мисс Лингард отчетливо произнесла:
  — Мотив есть… — и в ярости добавила: — Ну, идите же, звоните в полицию! Чего вы ждете?
  Пуаро мягко сказал:
  — Не могли бы все выйти из комнаты? Мистер Форбс, позвоните майору Риддлу. До его приезда я побуду здесь.
  Один за другим члены семейства и гости потихоньку покидали кабинет. Удивленные, заинтригованные, потрясенные, они бросали смущенные взгляды на аккуратную прямую фигуру женщины с зачесанными на пробор седыми волосами. Последней выходила Руфь. В замешательстве она задержалась в дверях.
  — Я не понимаю… — И продолжила зло, вызывающе, обвиняя Пуаро: — Только что вы думали, что это сделала я.
  — Нет-нет, — покачал головой Пуаро. — Нет, я никогда так не думал.
  Руфь медленно вышла.
  Пуаро остался с маленькой чопорной пожилой женщиной, которая только что призналась в тщательно продуманном и хладнокровно совершенном убийстве.
  — Нет, — проговорила мисс Лингард, — вы не думали, что это сделала она. Вы обвинили ее, чтобы заставить заговорить меня. Верно?
  Пуаро кивнул.
  — Пока мы ждем, — непринужденно сказала мисс Лингард, — вы должны рассказать, почему вы заподозрили меня.
  — Несколько вещей. Для начала — ваш рассказ о сэре Жервазе. Такой гордец, как сэр Жерваз, никогда не станет пренебрежительно отзываться о своем племяннике в присутствии чужого человека, особенно человека вашего положения. Вы хотели укрепить версию о самоубийстве. Затем вы перестарались, подкинув идею, что причина самоубийства — в некоем позоре, связанном с одним из его предков — с Хьюго де Шевени. В подобном сэр Жерваз тоже не стал бы признаваться постороннему человеку. Потом — предмет, подобранный вами в холле. И очень важное обстоятельство — вы не упомянули, что Руфь вошла в гостиную из сада. Далее, я нашел бумажный пакет — самая неподходящая вещь, какую можно обнаружить в корзине для бумаг, стоящей в гостиной такого дома, как Хэмборо-Клоус! Когда раздался «выстрел», в гостиной, кроме вас, никого не было. Трюк с пакетом мог прийти в голову только женщине — искусное домашнее изобретение. Так что все сходилось. Стремление бросить тень подозрения на Хьюго и отвести их от Руфи. Механизм преступления… и его мотив.
  — Вам известен мотив?
  — Думаю, да. Счастье Руфи — вот мотив! Я подозреваю, что вы увидели ее с Джоном Лэйком и все про них поняли. А потом, имея доступ к бумагам сэра Жерваза, вы ознакомились с черновиком нового завещания — Руфь лишалась наследства, если не выходила замуж за Хьюго Трента. Это подтолкнуло вас к решению взять дело в свои руки, учитывая, что сэр Жерваз незадолго до этого написал письмо мне. Вероятно, вы видели копию этого письма. Не знаю, какие подозрения и страхи вынудили его написать мне. Возможно, он подозревал Берроуза либо Лэйка в том, что тот или другой его систематически обворовывают. Неспособность разобраться в намерениях Руфи заставила его прибегнуть к услугам частного сыщика. Вы решили всем этим воспользоваться, дабы инсценировать самоубийство. Послали мне телеграмму, а при случае сообщили слова, якобы сказанные сэром Жервазом, — «слишком поздно».
  — Жерваз Шевени-Гор был чудовищем, гордецом и болтуном! Я не могла допустить, чтобы он разрушил счастье Руфи.
  — Руфь — ваша дочь? — спросил Пуаро.
  — Да… моя дочь. Я часто думала о ней. Будь у меня достаточно средств, я никогда не отдала бы ее Шевени-Горам. Когда я узнала, что сэру Жервазу понадобилась помощница для работы над историей семьи, я ухватилась за эту возможность. Мне ужасно хотелось видеть мою девочку. Я знала, что леди Шевени-Гор меня не узнает. Тогда я была молода и красива, да и фамилию носила другую. К тому же леди Шевени-Гор слишком погружена в свои мысли. Мне она нравится, но семью Шевени-Горов я ненавижу. А сэр Жерваз хотел испортить моей дочери всю жизнь. Но я решила, что она будет счастлива. И она будет счастлива… Если не узнает правду обо мне… — В ее голосе прозвучала мольба.
  Пуаро слегка кивнул:
  — От меня об этом никто не узнает.
  — Благодарю вас, — тихо произнесла мисс Лингард.
  Позже, когда полиция уже побывала в доме, Пуаро встретил в саду Руфь и ее мужа.
  — Вы действительно думали, что это я? — с вызовом спросила Руфь.
  — Я знал, что вы не могли этого сделать. Из-за маргариток.
  — Из-за маргариток? Не понимаю…
  — Дело в том, что на клумбе было только четыре следа. А если вы рвали маргаритки, их должно было быть гораздо больше. Значит, между тем, как вы дважды выходили в сад, кто-то убрал следы. Это мог сделать только убийца. Раз на клумбе остались ваши следы, значит, убийца — не вы.
  
  
  Убийства по алфавиту
  
  Предисловие,
  написанное капитаном Артуром Гастингсом, офицером Британской империи
  На этот раз я нарушил свое обычное правило – рассказывать только те истории и случаи, свидетелем которых был сам. Поэтому некоторые главы написаны от третьего лица.
  Ручаюсь за достоверность описанных мною событий. Я лишь допустил некоторую вольность в описании мыслей и чувств героев. Могу добавить, что все записки были просмотрены моим другом Эркюлем Пуаро.
  В заключение скажу, что я так подробно описал некоторые второстепенные отношения между персонажами этой странной серии преступлений потому, что никогда нельзя недооценивать человеческий фактор. Эркюль Пуаро как-то втолковывал мне, что преступление может стать причиной любовной истории.
  Что касается убийств по алфавиту, то я считаю, что Пуаро нашел гениальный способ разрешения этой загадки.
  
  Глава 1
  Письмо
  Это случилось в июне 1935 года, когда я вернулся месяцев на шесть домой со своего ранчо в Южной Америке. То было трудное для нас время. Как и все, мы переживали мировую депрессию. У меня были различные дела в Англии, которые требовали моего непосредственного участия. Моя жена осталась управлять ранчо.
  Первое, что я сделал, прибыв в Англию, – это разыскал своего старого друга Эркюля Пуаро в современной квартире в Лондоне. Я высказал свое недовольство геометрическими пропорциями его жилища. Я сказал, что комната слишком квадратная, и, намекая на старую шутку, спросил, не удалось ли в этом суперсовременном доме заставить кур нести квадратные яйца?
  Пуаро рассмеялся:
  – О, вы помните? Но наука еще не может заставить кур соответствовать современным вкусам. Они откладывают яйца различных размеров и цвета!
  Я был рад видеть своего друга. Он выглядел очень хорошо – ну, может быть, на день старше, чем в последний раз.
  – Вы в отличной форме, Пуаро, – сказал я. – Если бы это было возможно, я бы сказал, что у вас стало меньше седины…
  – Почему же невозможно? – улыбнулся Пуаро.
  – Вы хотите сказать, что ваши волосы не седеют, а чернеют?
  – Точно.
  – Но это же с научной точки зрения невозможно!
  – Вы в своем репертуаре, Гастингс, с вашим ясным и неискушенным умом. Вы воспринимаете факт и, не раздумывая, даете ему объяснение.
  Я озадаченно посмотрел на Пуаро.
  Не говоря ни слова, он прошел в спальню и вернулся с бутылью.
  Ничего не понимая, я взял ее и прочитал следующее: «Оживитель – восстанавливает естественный цвет волос. Оживитель – не краска. Пять оттенков – пепельный, каштановый, тициановый, коричневый, черный».
  – Пуаро! – воскликнул я. – Вы покрасили волосы?
  – Поняли наконец-то.
  – Так вот почему ваши волосы почернели!
  – Верно.
  – Ну, мой дорогой, – сказал я, приходя в себя, – думаю, в мой следующий приезд вы будете носить фальшивые усы… или, может быть, уже?
  Пуаро вздрогнул. Он необыкновенно гордился своими усами. Мои слова задели его за живое.
  – Нет, нет, дорогой. Сегодня, слава богу, до этого далеко. Фальшивые усы! Ужас какой!
  Он сильно подергал их, чтобы доказать мне, что они настоящие.
  – У вас роскошные усы, – сказал я.
  – Не правда ли? Обойдите весь Лондон – вторых таких не найдете.
  «Хорошенькое занятие», – подумал я, но промолчал, чтобы не обидеть его.
  Вместо этого я сказал:
  – Я знаю, что вы несколько лет назад ушли в отставку.
  – …И занялся выращиванием кабачков. И сразу же произошло убийство, и я послал кабачки к черту. Я хорошо знаю, что вы на это скажете: я как примадонна, которая дает прощальный спектакль. Дает неопределенное количество раз.
  Я рассмеялся.
  – Честное слово, примерно так и было. Каждый раз я говорю: все, в последний раз. Но нет, что-нибудь еще происходит! Признаюсь, мне совсем не по душе отставка. Если не тренировать серое вещество, оно покроется ржавчиной.
  – Я вижу, вы проявляете свои способности умеренно.
  – Да, я разборчив. Сейчас для Эркюля Пуаро интересны только «сливки».
  – Ну и как, много ли сняли сливок?
  – О, немало, и недавно я еле спасся.
  – От провала?
  – Нет, нет. – Пуаро выглядел подавленным. – Но я, я, Эркюль Пуаро, чуть было не поплатился жизнью.
  Я присвистнул:
  – Предприимчивый убийца?
  – Не столько предприимчивый, сколько легкомысленный, именно так – легкомысленный. Но давайте не будем об этом. Знаете, Гастингс, ведь я считаю вас своим талисманом…
  – Да? – удивился я. – И часто?
  Пуаро не ответил и продолжил:
  – Как только я узнал, что вы приезжаете, я сказал себе: опять что-нибудь произойдет. И мы будем рядом. И дело будет необычным. Это должно быть… – он в возбуждении взмахнул руками, – чем-то изящным…
  – Слушайте, Пуаро, можно подумать, что вы заказываете ужин в «Ритце»[755].
  – А почему бы и в самом деле не заказать преступление? – Он вздохнул. – Ведь я верю в удачу и в судьбу, если хотите. А ваша судьба – быть рядом со мной и ограждать меня от непростительных ошибок.
  – Что вы называете непростительными ошибками?
  – Просмотреть очевидное.
  Я не вполне уловил суть сказанного.
  – Ладно, – сказал я, улыбаясь, – а это суперпреступление уже состоялось или еще нет?
  На его лбу образовалась задумчивая складка, а руки принялись машинально расставлять на столе предметы в одну линию.
  – Я не уверен, – медленно произнес он.
  Что-то странное было в его интонации, я с удивлением посмотрел на него. Внезапно он направился к письменному столу. Достал письмо. Прочитал его про себя, а затем передал мне:
  – Скажите, мой друг, что вы можете из этого заключить?
  Я взял письмо. Оно было написано на белой бумаге печатными буквами.
  «Мистер Эркюль Пуаро, не правда ли, вы воображаете себе, будто разгадываете тайны, слишком сложные для нашей тупорылой британской полиции? Что ж, поглядим, мистер Умник Пуаро, какой вы умный.
  Возможно, этот орешек окажется вам не по зубам. 21-го числа этого месяца обратите внимание на Андовер.
  Ваш и т.д.
  ABC».
  Я взглянул на конверт. На нем тоже были печатные буквы.
  – Стоит штемпель WCI, – сказал Пуаро, когда я перевел взгляд на штемпель. – Что скажете?
  Я пожал плечами:
  – Какой-нибудь сумасшедший?
  – И это все, что вы можете сказать?
  Его голос был мрачен. Я с удивлением посмотрел на него:
  – Вы слишком уж всерьез все это воспринимаете, Пуаро.
  – Сумасшедших, мой друг, и надо воспринимать всерьез. Сумасшедший – это очень опасно!
  – Да, разумеется, но все это похоже на дурацкий розыгрыш какого-нибудь идиота, который перебрал.
  – Как? Что?
  – Ничего – просто выражение такое. Я имел в виду: парень был навеселе, то есть выпил больше чем надо.
  – Мерси, Гастингс, я знаком с выражением «навеселе». Так вы говорите, что ничего тут такого нет, кроме как…
  – А вы считаете, что есть? – спросил я, удивленный неудовлетворенностью его тона.
  Пуаро неопределенно покачал головой и не ответил.
  – Что вы предприняли? – спросил я.
  – Показал Джеппу. Он того же мнения, что и вы. Каждый день они получают такие штучки в Скотленд-Ярде. Мне вот тоже досталось. И все же есть нечто в этом письме, Гастингс, что мне не нравится…
  Его тон снова удивил меня. Я спросил:
  – Если вы действительно воспринимаете это серьезно, то можете ли что-нибудь предпринять?
  – В полиции графства тоже видели письмо и тоже не восприняли его серьезно. На нем нет отпечатков пальцев. Нет ключа к поискам возможного автора.
  – Да, да, есть только ваша интуиция?
  – Не интуиция, Гастингс! Интуиция – это плохое слово. Мои знания, мой опыт говорят мне: что-то с этим письмом не так… – Пуаро начал жестикулировать, так как не мог подобрать слов, затем снова покачал головой: – Может быть, я делаю из мухи слона. Но в любом случае остается лишь ждать.
  – Так, 21-е – это пятница. Если в районе Андовера произойдет безумно большое ограбление, тогда…
  – О, это будет таким утешением!..
  – Утешением?! – Я остолбенел. – Ничего себе: «утешение»…
  – Ограбление освободило бы от страха перед кое-чем еще!
  – Перед чем же?
  – Убийством! – коротко ответил Пуаро.
  
  Глава 2
  (написана не от лица капитана Гастингса)
  Мистер Александр Бонапарт Каст[756] поднялся и близоруко осмотрел грязную спальню. У него затекла спина от сидения в стесненном положении, и когда он стал распрямляться во весь рост, то наблюдатель мог бы заметить, что на самом деле это довольно высокий мужчина. Сутулость производила обманчивое впечатление.
  Подойдя к поношенному пальто, висящему на двери, он достал пачку дешевых сигарет, закурил и вернулся к своему столу, взял железнодорожный справочник и вновь принялся изучать листок бумаги. Это был список имен. Наконец против одного имени он поставил «галочку». Это было в четверг, 20 июня.
  
  Глава 3
  Андовер
  Дурные предчувствия Пуаро, связанные с пресловутой анонимкой, к 21-му числу совсем вылетели у меня из головы. И первым, что напомнило мне о них, был визит Джеппа – старшего инспектора Скотленд-Ярда – к моему другу. Я многие годы знал этого инспектора отдела по расследованию уголовных преступлений, и он сердечно приветствовал меня:
  – О, провалиться мне, если это не капитан Гастингс из диких мест! Как в былые времена, вместе с мсье Пуаро. Вы здорово выглядите! Хотя и поредело на макушке. А? Мы все к этому идем. Я тоже.
  Да, дружище Джепп никогда не отличался тактичностью в отношении меня. И я с благодушным лицом согласился, что никто из нас не становится моложе.
  – Кроме мсье Пуаро, – хитро добавил Джепп. – Он мог бы служить превосходной рекламой тонику для волос. Да к тому же он всегда в центре внимания.
  Пуаро заулыбался:
  – Я говорил Гастингсу, что я как примадонна, которая выходит на бис!
  – Не удивлюсь, если вы закончите расследованием собственной смерти, – сказал Джепп, добродушно посмеиваясь. – Это идея! Ее надо в книжку записать.
  – Именно Гастингсу и придется это сделать, – подмигнул мне Пуаро.
  – Ха-ха! Вот будет забава, – рассмеялся Джепп.
  Я же не усмотрел ничего забавного в этой идее. Во всяком случае, шутка показалась мне дурной. Эх, старина Пуаро. Шуточки по поводу близящейся смерти вряд ли могут быть уместны по отношению к нему.
  Вероятно, мои чувства отразились на лице, и Джепп перевел разговор на другую тему, спросив:
  – Вы в курсе относительно анонимки, адресованной Пуаро?
  – Разумеется! – воскликнул я. – Просто все это вылетело у меня из головы. Постойте, о каком там числе говорилось?
  – О 21-м, – ответил Джепп, – собственно вот почему я и забежал. Вчера было 21-е, и я просто ради любопытства позвонил вечером в Андовер. Это был действительно розыгрыш. Ничего не произошло. Разбита витрина – пострел швырнул камень – и пара пьяных дебошей. Так что на этот раз наш бельгийский друг, как говорится, лаял не на то дерево.
  – Должен признать, я вздохнул с облегчением, – кивнул Пуаро.
  – Вы просто зациклились! – мягко сказал Джепп. – Господи, да мы каждый день получаем десятки подобных писем! Люди, которым нечего делать и у которых не в порядке на «чердаке», сидят и пишут… Но ничего не собираются делать! Наверное, их это оживляет.
  – Я действительно сглупил, «сунул нос в ослиное гнездо»…
  – Вы путаете ослов с осами, – усмехнулся Джепп. – Пара разных английских поговорок. Ну, мне пора. Есть дело на соседней улице – получить украденные драгоценности. Хотел заглянуть по пути. Жаль, что серое вещество осталось неиспользованным.
  Джепп ушел.
  – Он не сильно изменился, добряк Джепп, а? – спросил Пуаро.
  – А на вид постарел, – ответил я и мстительно добавил: – Поседел, как барсук. Этот Джепп всегда был таким: никакого чувства юмора! Смеется, если из-под кого-нибудь выдвигают стул, когда тот садится.
  – Множество людей засмеялись бы на его месте.
  – Это безжалостно.
  – С точки зрения сидящего…
  – Ладно, – сказал я, успокаиваясь. (Я всегда становлюсь ранимым, когда речь заходит о густоте моих волос.) – Просто мне жаль, что дело по письму не состоялось. И раз мне предстоит содействовать вам, то придется поискать другое «сливочное» преступление. Давайте посмотрим меню. Ограбление? Подделка? Слишком по-вегетариански! Должно быть убийство! Кровавое убийство. И с гарниром, конечно.
  – Действительно. С закуской.
  – Кто будет жертвой – мужчина или женщина? – продолжал я. – Думаю, мужчина. Какая-нибудь «шишка». Американский миллионер. Премьер-министр. Газетный магнат. Сцена преступления. Старая добрая библиотека? Оружие: витой кинжал или какой-нибудь тупой предмет – высеченный из камня идол…
  Пуаро вздохнул.
  – Или, конечно, – сказал я, – яд… что так узкоспециально. Или выстрел из револьвера, раскатившийся в ночи. Потом там должна быть красивая девушка, или даже две…
  – С каштановыми волосами, – проворчал мой друг.
  – Одна из красивых девушек, конечно же, должна быть несправедливо подозреваема… и у нее должна быть размолвка с молодым человеком. Потом, разумеется, должны быть и другие подозреваемые. Старуха таинственного вида… и какой-нибудь друг или враг убитого… и секретарь – темная лошадка… и добродушный мужчина с грубоватыми манерами… и пара уволенных слуг или егерей или что-то в этом роде… и дубина-детектив из таких, как Джепп… и, пожалуй, хватит.
  – И все насчет «сливок»?
  – А вы не согласны?
  Пуаро печально посмотрел на меня:
  – Вы прекрасно пересказали детективы, которые когда-либо были.
  – Ну хорошо, а что рассказали бы вы?
  Пуаро, закрыв глаза, откинулся в кресле. Его голос, мурлыкая, прорывался сквозь губы:
  – Очень простое преступление. Преступление без осложнений. Преступление в тихой местности… очень бесстрастное, очень интимное.
  – Как это? Преступление разве может быть интимным?
  – Предположим, – пробормотал Пуаро, – четверо сели играть в бридж, а один – в кресле у камина. Под конец вечера обнаруживается, что человек у камина мертв. Один из четверки, когда пришла его очередь играть «болвана», подошел и убил его. А остальные трое, погруженные в игру, ничего не заметили. Вот это было бы вам преступление! Который из четырех?
  – Ну, здесь нет ничего будоражащего, – сказал я.
  Пуаро бросил на меня укоризненный взгляд:
  – Потому что нет витых кинжалов, нет шантажа, нет изумруда – украденного глаза божества… Вы сентиментальны, Гастингс. Вам подавай не одно убийство, а целую серию.
  – Признаюсь, – сказал я, – что в книжках второе убийство оживляет дело. Если убийство происходит в первой главе и вам надо проследить алиби каждого, то скоро это становится несколько утомительно.
  Зазвонил телефон, Пуаро поднялся ответить:
  – Алло. Да, Пуаро говорит.
  Я увидел, как он изменился в лице. А ответы стали короткими и бессвязными:
  – Да… Да, конечно… Разумеется, мы подъедем… Действительно… Может, это так, как вы говорите… Да, принесу. До скорого свидания.
  Он повесил трубку и подошел ко мне:
  – Это Джепп, Гастингс.
  – Да?
  – Он вернулся в Ярд. Из Андовера пришло сообщение…
  – Из Андовера?! – воскликнул я.
  Пуаро медленно произнес:
  – Пожилая женщина по фамилии Ашер, которая держит небольшую табачно-газетную лавку, обнаружена мертвой.
  Я был слегка обескуражен. Я ждал чего-то фантастического. Убийство пожилой женщины, содержащей табачную лавочку, казалось мне убогим и безынтересным.
  Пуаро продолжал тем же голосом:
  – Полиция верит, что сможет найти виновного…
  Я ощутил второй прилив разочарования.
  – Похоже, женщина не ладила со своим мужем. Он пьет и бывает буйным. Он не раз грозился лишить ее жизни. И тем не менее, – продолжал Пуаро, – полиция хотела бы еще раз взглянуть на письмо, которое я получил. Я сказал, что мы с вами немедленно отправимся в Андовер.
  Я слегка оживился. В конце концов, каким бы убогим это преступление ни было, прошло много времени с тех пор, как я последний раз бывал в переделке.
  И я не обратил особого внимания на следующие слова Пуаро.
  – Это начало, – сказал он…
  
  Глава 4
  Миссис Ашер
  В Андовере нас встретил инспектор Глен, высокий блондин с приятной улыбкой.
  Краткости ради, мне кажется, стоит дать сжатый обзор голых фактов этого дела.
  О преступлении стало известно констеблю Дувру в час ночи 22-го. Во время обхода он решил проверить дверь лавки и обнаружил, что она не заперта. Он вошел и сперва подумал, что там никого нет, но, посветив за прилавок, увидел скрючившееся тело пожилой женщины. Прибыл полицейский хирург и установил, что женщину ударили тяжелым предметом, вероятно когда она нагнулась к полке за пачкой сигарет. Смерть произошла примерно семь-девять часов назад.
  – Но нам удалось уточнить это время, – объяснил инспектор, – мы нашли человека, который заходил купить табак в 17.30. А другой человек зашел, как он полагает, в 18.05 и увидел, что в лавке пусто. Из этого следует, что время преступления – между 17.30 и 18.05. До сих пор мне не удалось найти кого-нибудь, кто видел бы этого типа Ашера. Но конечно, еще успеем. Он был в девять часов вечера в «Трех коронах», здорово уже набравшись. Как только мы его отыщем, он будет задержан как подозреваемый.
  – Не очень приятная личность, инспектор? – спросил Пуаро.
  – Подонок.
  – Он не жил с женой?
  – Нет, они разошлись несколько лет назад. Ашер – немец. Когда-то служил официантом, но пристрастился к выпивке и со временем стал безработным. Его жена начала работать. Последний раз она была кухаркой и экономкой у одной старой леди, мисс Роуз. Она отдавала мужу бо́льшую часть заработка, но он всегда напивался, приходил и закатывал сцены там, где она работала. Вот почему она устроилась у мисс Роуз в Грейндже. Это в трех милях от Андовера, в деревенской глуши. Там Ашеру не просто было добраться до нее. Когда мисс Роуз умерла, миссис Ашер получила небольшое наследство и открыла табачное и газетное дело: совсем крошечную лавку. Только дешевые сигареты и кое-какие газеты. Ей едва удавалось сводить концы с концами. Ашер снова повадился наведываться и оскорблять ее, а она, чтобы избавиться от него, регулярно выделяла ему немного денег – пятнадцать шиллингов в неделю.
  – У них есть дети? – спросил Пуаро.
  – Нет. Есть племянница. Работает служанкой в Овертоне. Весьма незаурядная, уравновешенная молодая женщина.
  – Так вы говорите, что этот Ашер угрожал жене?
  – Совершенно верно. Он становился тираном, когда был пьян: ругался и клялся, что проломит ей голову.
  – Какого она была возраста?
  – Под шестьдесят – уважаема и трудолюбива!
  Пуаро мрачно произнес:
  – По-вашему, инспектор, убийство совершил этот тип – Ашер?
  Инспектор осторожно кашлянул:
  – Рановато говорить об этом, мистер Пуаро, но мне хотелось бы услышать показания самого Франца Ашера. Пусть-ка скажет о том, как провел вчерашний вечер…
  Наступившая пауза была многозначительной.
  – Из магазина ничего не пропало?
  – Ничего. В кассе деньги целы. Никаких признаков ограбления.
  – Вы думаете, Ашер ввалился сюда пьяным, принялся оскорблять жену, а потом ее прикончил?
  – Вероятно, так! Но должен признаться, сэр, мне хотелось бы еще раз взглянуть на то странное письмо… Я был бы крайне удивлен, если бы оказалось, что его послал Ашер.
  Пуаро передал письмо, инспектор, хмурясь, прочитал его.
  – Не похоже, что писал Ашер, – сказал он наконец. – Я сомневаюсь, чтобы Ашер, если только он не большой хитрец, додумался до этого. И потом, он такая развалина. У него слишком дрожат руки, чтобы вывести такие буквы. Письмо написано на качественной бумаге и хорошими чернилами. Странно, что в письме упоминается 21-е число. Конечно, это могло быть совпадением.
  – Возможно.
  – Не нравятся мне такие совпадения, мсье Пуаро. – Инспектор помолчал одну-две минуты, нахмурился: – ABC. Кто же, черт возьми, это может быть? Может, Мэри Дроуэр (это племянница миссис Ашер) нам как-нибудь поможет?
  – Вы знаете что-нибудь о прошлом миссис Ашер?
  – Она из Гемпшира. Будучи еще незамужней, устроилась на службу в Лондоне. Там встретила Ашера и вышла за него замуж. Во время войны им пришлось туго. Она бросила его окончательно в 1922 году. Тогда они жили в Лондоне. Она возвратилась сюда, чтобы скрыться от него, но он пронюхал, где она находится, и стал ее преследовать, требуя денег.
  Вошел констебль.
  – Ну, Бригс, что там?
  – Там Ашер, сэр. Мы доставили его.
  – Введите его. Где он был?
  – Прятался в железнодорожном вагоне.
  – Давайте его сюда.
  Франц Ашер был действительно опустившимся типом. Он то громко плакал, то ежился, то бушевал. Его мутный взгляд бегал с одного лица на другое.
  – Что вам надо? Я сделать ничего! Это стыд и позор – привести меня сюда! Вы, свиньи, как осмелились? – Внезапно его поведение изменилось. – Нет, нет, я не хочу сказать – вы не сделать плохо бедный старик – не будьте жестоки с ним. Все жестокий с бедный старый Франц. Бедный старый Франц…
  Мистер Ашер заплакал.
  – Довольно, Ашер! – сказал инспектор. – Возьмите себя в руки. Я вас ни в чем не обвиняю… пока. И если не хотите… то вы не обязаны давать показания. Но если вы не замешаны в убийстве жены…
  Ашер перебил его, закричав:
  – Я не убивал ее! Я не убивал ее! Это неправда! Вы, английские свиньи, вы все против меня! Я никогда не убивал ее! Никогда!
  – Вы достаточно часто угрожали ей, Ашер.
  – Нет, нет. Вы не понимаете. Это просто была шутка – милая шутка между мной и Алисой. Она понимала.
  – Хорошенькая шутка! Потрудитесь сказать, где вы были вчера вечером?
  – Да, да, я все скажу. Меня не было рядом с Алисой. Я есть с друзьями, с хорошими друзьями. Мы есть в «Семи звездах», потом в «Рыжем псе»…
  Он торопился, запинался.
  – Дик Виллоуз – он был со мной, – и старина Керди, и Джордж, и Плат, и другие ребята. Я говорю вам, что я не есть рядом с Алисой. О боже, я говорю вам правду!
  Его голос сорвался на крик. Инспектор кивнул подчиненному:
  – Уведите! Задержан по подозрению.
  – Я не знаю, что и подумать, – сказал он, когда вывели этого трясущегося старика со злым оскалом. – Если бы не письмо, я бы сказал: он убил!
  – Но кого он упоминал?
  – Дурная компания: некоторые способны прирезать. Я не сомневаюсь, он был с ними. Но многое зависит и от того, видел ли кто-нибудь его около лавки между 17.30 и 18 часами.
  Пуаро покачал головой:
  – Вы уверены, что из лавки ничего не пропало?
  – Как сказать! Одну-две пачки сигарет, может, и взяли, но вряд ли можно совершить убийство ради этого.
  – И ничего не было… как бы сказать… внесено в лавку? Не обнаружено ли там что-нибудь странное, неуместное?
  – Железнодорожный справочник… – сказал инспектор.
  – Железнодорожный справочник?
  – Да. Он был открыт и лежал на прилавке обложкой вверх. Вот так… Похоже, кто-то искал поезд из Андовера.
  – Она продавала что-нибудь подобное?
  Инспектор покачал головой:
  – Такие есть только у Смита или в крупных магазинах.
  Глаза Пуаро блеснули. Он подался вперед.
  – Вы сказали, железнодорожный справочник. «Брэд шоу» или «ABC»?
  Глаза инспектора тоже блеснули.
  – Господи, – сказал он. – Это был «ABC».
  
  Глава 5
  Мэри Дроуэр
  Да, да, тут-то я и заинтересовался этим делом серьезно – после первого упоминания об этом железнодорожном справочнике. Я поначалу был глубоко убежден, что миссис Ашер оказалась жертвой скотины-мужа. Упоминание о железнодорожном справочнике, где все железнодорожные станции перечислялись в алфавитном порядке, привело меня в трепет. Несомненно, это не могло быть вторым совпадением.
  Мы пошли в морг осмотреть тело. Странное чувство охватило меня, когда я вгляделся в старое морщинистое лицо с пучком седых волос, туго стянутых на висках. Оно было таким мирным, таким далеким от насилия.
  – Непонятно, кто и чем ударил ее, – заметил сержант. – Как сказал доктор Керр, это произошло мгновенно. Бедная старая душа, она была славной женщиной.
  – Должно быть, когда-то она была красива, – заметил Пуаро.
  – Да? – пробормотал я недоверчиво.
  – Ну конечно, посмотрите на черты лица, форму головы.
  Он вздохнул, поправил простыню, и мы вышли из морга. Следующее, что мы сделали, – поговорили с полицейским хирургом.
  Доктор Керр был знающим человеком. Он говорил оживленно и решительно:
  – Орудие преступления не было найдено. Трудно сказать, что это было. Увесистая палка, дубинка, мешок с песком – что-нибудь подобное.
  – Много ли надо силы, чтобы нанести такой удар?
  Доктор бросил острый взгляд на Пуаро:
  – Вы хотите спросить, мог ли семидесятилетний старик сделать это? Да, взяв орудие достаточного веса, совершенно немощный человек мог достичь такого результата.
  – В таком случае убийцей могла быть и женщина?
  Это предположение застало доктора врасплох.
  – Женщина? Должен признаться, мне не приходило в голову связать женщину с преступлением такого рода. Но конечно, это возможно – совершенно возможно. Однако, с точки зрения психологии, я бы не сказал, что это дело рук женщины.
  Пуаро кивнул, соглашаясь:
  – Точно, точно. Это неправдоподобно. Но надо принять во внимание все. Как лежало тело?
  Доктор подробно описал нам положение жертвы. По его мнению, когда был нанесен удар, миссис Ашер стояла спиной к прилавку (и, следовательно, к убийце). Затем ее тело сползло на кипу газет за прилавком, так что человек, случайно вошедший в лавку, мог не заметить труп.
  После того как мы, поблагодарив доктора, ушли, Пуаро тепло сказал:
  – Чувствуете, Гастингс, мы уже кое-что имеем в пользу Ашера. Если бы он устроил в лавке скандал, жена стояла бы к нему лицом. Вместо этого она повернулась спиной… чтобы взять табак или сигареты для покупателя?
  Я невольно почувствовал легкую дрожь.
  – Какой ужас!
  Пуаро мрачно кивнул.
  – Бедная женщина, – пробормотал он.
  Потом взглянул на часы.
  – Я думаю, Овертон не так далеко отсюда. Может, рванем туда и побеседуем с племянницей покойной?
  – А лавка, где произошло преступление?
  – Я бы предпочел туда зайти позже. Есть причина.
  Пуаро не стал объяснять, и спустя несколько минут мы неслись по лондонской дороге к Овертону. Адрес, который нам дал инспектор, привел нас к просторному дому, примерно в миле от деревни в сторону Лондона.
  На наш звонок вышла приятная темноволосая девушка с покрасневшими от недавних слез глазами.
  Пуаро ласково спросил:
  – О! Я думаю, это вы и есть – мисс Мэри Дроуэр, работающая здесь горничной?
  – Да, сэр. Я – Мэри, сэр.
  – Тогда, возможно, я смог бы с вами поговорить несколько минут, если ваша хозяйка не возражает. Это касается вашей тетушки, миссис Ашер.
  – Хозяйки нет дома, сэр. Она бы не возражала, я уверена, если бы вы вошли.
  Она провела нас в маленькую столовую. Пуаро сел в кресло у окна и пристально посмотрел на девушку.
  – Вы, конечно, слышали о смерти вашей тетушки?
  Девушка кивнула, у нее снова на глаза навернулись слезы.
  – Этим утром, сэр. Приходила полиция. О! Это ужасно! Бедная тетушка! Так тяжело ей жилось. А вот теперь… Это так ужасно!
  – Вам полиция не предлагала вернуться в Андовер?
  – Они сказали, что я должна прийти на дознание – это в понедельник, сэр. Но никуда я не поеду. Не могу представить себя у магазина… сейчас… и потом, мне не хочется оставлять госпожу…
  – Вы любили свою тетю, Мэри? – мягко спросил Пуаро.
  – Конечно, сэр! Она всегда была ко мне очень добра, всегда. Я приехала к ней в Лондон, когда мне было одиннадцать лет, после того как умерла мама. Я начала работать в шестнадцать лет и обычно в выходные заезжала к тетушке. Много горя натерпелась она с этим немцем. Она называла его «старый черт». Он не давал ей покоя, паразит и попрошайка!
  Девушка пришла в неистовство.
  – Ваша тетя никогда не помышляла об освобождении от его преследований с помощью закона?
  – Понимаете, он был ее мужем, сэр, куда от этого денешься?
  Девушка говорила просто и убедительно.
  – Скажите, Мэри, он угрожал ей или нет?
  – О да, сэр, он говорил ужасные вещи. Что перережет горло и тому подобное. Проклинал и ругался по-немецки и по-английски. А еще тетушка вспоминала, что он был очень хорошим, когда она вышла за него. Страшно подумать, сэр, во что превращаются люди.
  – Да, действительно. Таким образом, Мэри, мне представляется, что вы, зная об угрозах, не очень-то были поражены, когда услышали о случившемся?
  – О нет, сэр. Видите ли, сэр, я никогда не думала, что он угрожал всерьез. Я полагала, что это было просто мерзкой болтовней, и ничем более. И я бы не сказала, что тетушка его боялась. Почему? Я видела, как он поджимал хвост, когда она давала ему отпор. Это он боялся ее…
  – И все же она давала ему деньги?
  – Да, он был ее мужем, понимаете, сэр?
  – Да, это вы уже говорили. – Пуаро помолчал и добавил: – Предположим, он ее не убивал.
  – Не убивал?! – Она удивленно посмотрела на него.
  – Да. Допустим, это кто-то другой… Кто это мог бы быть?
  Она удивилась еще больше.
  – В это трудно поверить, сэр. Не правда ли?
  – И ваша тетя вообще никого не боялась?
  Мэри покачала головой:
  – Тетушка не боялась людей. Она была остра на язык и могла за себя постоять.
  – Вам не приходилось слышать, что кто-то имеет на нее зуб?
  – Нет, сэр!
  – Она когда-нибудь получала анонимные письма?
  – Какие, вы говорите, письма?
  – Письма, которые не были подписаны или подписаны чем-то вроде ABC. – Он пристально посмотрел на нее, но девушка была в недоумении и удивленно качала головой.
  – У вашей тети есть родственники, кроме вас?
  – Сейчас нет. Она была десятым ребенком в семье, но из них только четверо дожили до взрослого возраста. Дядя Том убит на войне, а дядя Гарри уехал в Южную Америку, и с тех пор о нем никто не слышал. Мама умерла, и осталась одна я.
  – У вашей тети были какие-нибудь сбережения?
  – У нее был небольшой счет в банке, сэр. Достаточный, чтобы похоронить ее надлежащим образом, как она выражалась. Тетушка едва сводила концы с концами.
  Пуаро задумчиво кивнул. И сказал скорее самому себе:
  – Сейчас ничего не ясно… если дело прояснится…
  Он встал.
  – Если вы мне понадобитесь, Мэри, я напишу вам сюда.
  – Вообще говоря, я поселилась здесь, потому что считала, что это будет удобно для тетушки – иметь меня рядом. Но теперь, – слезы снова появились у нее на глазах, – меня здесь ничто не удерживает и я вернусь в Лондон. Там девушке веселее.
  – Я бы хотел, чтобы вы оставили мне адрес, когда уедете. Вот моя визитная карточка.
  Он передал ей карточку. Она взглянула на нее с недоумением:
  – Так вы… не связаны с полицией, сэр?
  – Я – частный детектив.
  Она помолчала некоторое время и наконец спросила:
  – Что-нибудь подозрительное, сэр?
  – Да, дитя мое. Во всем этом есть что-то подозрительное. Позже вы, наверное, сможете мне помочь.
  – Я… я что-нибудь сделаю, сэр. Это… это было неправильно, что тетушку убили.
  Ее последняя фраза прозвучала странно, но с глубоким чувством.
  Через несколько минут мы отправились обратно в Андовер.
  
  Глава 6
  Место преступления
  Улица, на которой произошла трагедия, начиналась за поворотом главной улицы города. Магазинчик миссис Ашер был расположен на полпути вниз по правой стороне улицы.
  Когда мы шли туда, Пуаро взглянул на часы, и я понял, почему он повременил с посещением места преступления: было как раз половина шестого… Ему захотелось воспроизвести атмосферу вчерашнего дня.
  Но его ждала неудача. Конечно же, к нашему приходу улица имела мало сходства со вчерашней. На ней стояла толпа народа. Не надо было быть слишком проницательным, чтобы догадаться: обыватели с интересом рассматривали место, где им подобный был предан смерти.
  Перед маленькой закопченной лавочкой с закрытыми жалюзи стоял встревоженный полицейский, призывавший толпу «проходить и не задерживаться».
  Мы остановились. Над дверью была надпись, Пуаро прочел:
  – А. Ашер. Да, это, должно быть, здесь… Давайте зайдем внутрь, Гастингс.
  Мы пробрались сквозь толпу и обратились к полицейскому. Пуаро предъявил свои рекомендации, которыми снабдил его инспектор. Констебль кивнул и отпер дверь. Мы вошли, обратив на себя внимание всех зевак.
  Закрытые жалюзи создавали такую темноту, что констеблю пришлось нащупать выключатель, и маломощная лампочка тускло осветила помещение.
  Я огляделся.
  Несколько разбросанных дешевых журналов, вчерашних газет. Пыль однодневной давности.
  За прилавком – снизу и до самого потолка – ряд полок, забитых табаком и пачками сигарет. Там также стояла пара банок с мятными лепешками и ячменным сахаром. Обычный магазинчик, каких тысячи.
  Медлительным гемпширским голосом констебль принялся объяснять:
  – Внизу за прилавком, на кипе газет, – там она была. Доктор говорит, и не знала бедняга, кто ударил ее. Должно быть, полезла так вот на одну из полок…
  – А у нее ничего не было в руках?
  – Нет, сэр, только рядом валялась пачка «Плэйерс».
  Пуаро кивнул. Глаза его забегали вокруг маленького пространства, все разглядывая, все замечая.
  – А железнодорожный справочник?
  – Здесь он был, сэр. – Констебль показал место на прилавке. – Открыт на странице, где Андовер, и перевернут. Как будто он искал поезд на Лондон. Раз так, этот человек вовсе не из Андовера. Конечно же, железнодорожный справочник мог принадлежать кому-то еще, просто забывшему его здесь и не замешанному в убийстве.
  – Отпечатки пальцев? – предположил я.
  Констебль отрицательно покачал головой:
  – Все обследовали, сэр. Ничего нет.
  – И на прилавке? – спросил Пуаро.
  – Здесь слишком много, сэр! Все перемешалось и запуталось.
  – Среди них есть отпечатки Ашера?
  – Еще рано говорить, сэр.
  Пуаро кивнул и спросил, жила ли женщина здесь же.
  – Да, сэр, пройдите в эту дверь. Извините, должен остаться…
  Открыв дверь, мы попали в крошечную, аккуратно прибранную прихожую-кухню. Она была обставлена очень скудно и выглядела мрачно. На каминной полке стояло несколько фотографий. Я подошел и взглянул на них. Пуаро присоединился ко мне.
  Всего было три фотографии. Первая – дешевый портрет девушки – Мэри Дроуэр. На ней была, безусловно, лучшая одежда, а на лице – деревянная улыбка, которая так часто возникает, когда позируют.
  Вторая карточка была подороже. Искусно отретушированное изображение пожилой женщины с седыми волосами. Вокруг ее шеи – высокий меховой воротник. Возможно, это была мисс Роуз, оставившая небольшое наследство, которое позволило миссис Ашер начать свое дело.
  Третья фотография была очень старой, затершейся и пожелтевшей. Она воспроизводила державшуюся под руки молодую пару в чем-то старомодном. У мужчины был цветок в петлице, и во всем его виде ощущалось былое веселье.
  – Наверное, свадебная карточка, – сказал Пуаро. – Признайтесь, Гастингс, не говорил ли я вам, что она была красивой женщиной?
  Пуаро был прав.
  От прихожей лестница вела к двум верхним комнатам. Одна из них была необставленной, пустой. Другая, очевидно, являлась спальней покойной и осталась без изменений после осмотра полиции. Пара ветхих одеял на кровати, стопка перештопанного белья в ящике комода, кулинарные рецепты, роман в мягкой обложке под названием «Зеленый оазис», пара новых чулок, пара декоративных фарфоровых фигурок: сильно побитый дрезденский пастух и собака с желтыми и синими пятнами, черный плащ и висящий на вешалке шерстяной свитер – вот и все состояние покойной Алисы Ашер.
  Если и были какие-то личные письма, то полиция взяла их с собой.
  – Бедная женщина, – пробормотал Пуаро, – пойдемте, Гастингс, здесь для нас ничего нет.
  Когда мы снова оказались на улице, он минуту-две поразмышлял, потом пересек улицу. Почти напротив лавки миссис Ашер находилась лавка зеленщика, спланированная таким образом, что большая часть товара находилась снаружи.
  Пуаро приглушенным голосом дал мне соответствующие инструкции, затем вошел в лавку. Через одну-две минуты я последовал за ним. В этот момент он торговался насчет салата. Я же купил фунт клубники.
  Пуаро оживленно беседовал с женщиной, которая его обслуживала.
  – Это ведь прямо напротив вас? Такая сенсация!
  Полная женщина, безусловно, утомленная разговорами об убийстве на протяжении всего дня, заключила:
  – Хорошо, если б эти зеваки убрались. На что там смотреть, хотела бы я знать?
  – Должно быть, вчерашний вечер сильно отличался от остальных, – сказал Пуаро, – возможно, вы даже видели, как преступник входил в лавку: такой высокий блондин с бородой, не так ли? Русский, как я слышал.
  – Что? – Женщина живо взглянула на него. – Вы говорите, это сделал русский?
  – Я узнал, что его арестовала полиция.
  – Да что вы?! – Женщина была возбуждена. – Иностранец!
  – Да. Я думал, что вы заметили его вчера вечером.
  – У меня не было такой возможности. Вечером самая работа, все время кто-то проходит мимо, идя с работы домой. Высокий блондин с бородой… нет, не могу сказать, что видела такого…
  Настала моя очередь.
  – Извините, сэр, – сказал я Пуаро, – мне кажется, вы дезинформированы. Коротышка-брюнет, как мне сказали.
  Возникла интересная дискуссия, в которую были вовлечены полная женщина, ее худощавый муж и мальчик-прислуга с хриплым лошадиным голосом. Были замечены по крайней мере четыре брюнета, а мальчик-лошадь видел высокого блондина.
  – Но тот был без бороды, – с сожалением добавил он.
  Наконец наши покупки были сделаны, мы вышли от зеленщика, оставляя наш обман нераскрытым.
  – И в чем смысл всего этого, Пуаро? – спросил я укоризненно.
  – Черт возьми! Я хотел оценить шансы незнакомца быть незамеченным при входе в лавку напротив.
  – Не могли бы вы просто спросить, без таких хитросплетений?
  – Нет, мой друг, если бы я «просто спросил», как вы предлагаете, то я бы никаких ответов на все свои вопросы не получил бы. Вы сам – англичанин, а до сих пор не знаете, как англичане реагируют на прямые вопросы. Но моим заявлением и вашим, противоречащим ему, удалось развязать им языки. Мы также узнали, что в то время была самая работа, когда каждый занят своими делами. Да, наш убийца выбрал хорошее время, Гастингс.
  Пуаро помолчал и потом добавил с упреком:
  – Не кажется ли вам, Гастингс, что у вас отсутствует здравый смысл? Говорю вам: делайте покупки попроще, а вы словно нарочно выбираете клубнику! Она уже подвергает опасности ваш прекрасный костюм. Смотрите, вот-вот протечет.
  С некоторым замешательством я осознал, что так оно и было. Я машинально отдал клубнику маленькому мальчику, что показалось тому необычным и подозрительным, а Пуаро добавил к ней салат, окончательно повергнув ребенка в недоумение.
  Он продолжал морализировать:
  – У дешевого зеленщика не бывает клубники. Клубника, не считая свежеснятой, перерабатывается в соки. Банан, немного яблок, ну хотя бы капуста… но клубника!..
  – Это первое, о чем я подумал, – извинялся я.
  – Сказывается недостаток вашего воображения, – сурово заметил Пуаро.
  Он приостановился.
  Дом и магазин справа от дома Ашер был пуст. В окне виднелась табличка: «Сдается». По другую сторону располагался дом с неопрятными муслиновыми занавесками.
  К этому дому и направился Пуаро и, так как у входа не было звонка, размашисто постучал дверным кольцом.
  Дверь открыли не сразу. На пороге стоял очень чумазый мальчик с весьма примечательным носом.
  – Добрый вечер, – сказал Пуаро, – твоя мама дома?
  – А? – сказал ребенок.
  Он уставился на нас недоброжелательно и очень подозрительно.
  – Твоя мама, – повторил Пуаро.
  Потребовалось секунд десять, чтобы до мальчика дошло, после чего он повернулся и, крикнув наверх: «Мам, тебя!», исчез в темноте.
  Остролицая женщина выглянула через балюстраду и начала спускаться.
  – Зря теряете время… – начала она, но Пуаро перебил ее.
  Он снял шляпу и отвесил изысканный поклон:
  – Добрый вечер, мадам. Я корреспондент «Ивнинг Фликер». Прошу вас принять гонорар в пять фунтов и позволить нам напечатать статью о вашей соседке – миссис Ашер.
  Гневные слова замерли у женщины на губах, она сошла по лестнице, разглаживая волосы и поправляя юбку.
  – Проходите, пожалуйста. Сюда, налево. Присаживайтесь, сэр.
  Крошечная комнатка была переполнена громоздким псевдоякобинским убранством, но нам удалось протиснуться и сесть на жесткую софу.
  – Вы уж извините меня, – повторяла женщина, – извините, что так резко говорила, но вы не представляете себе моих беспокойств. Люди приходят и предлагают то одно, то другое: пылесосы, чулки, шкатулки с лавандой и прочее. Узнают ваше имя – и, пожалуйста, миссис Фаулер, то да се!
  Удачно ухватившись за имя, Пуаро сказал:
  – Да, миссис Фаулер, я надеюсь, вы согласитесь с моим предложением.
  – Я не знаю… да… – Пять фунтов соблазнительно повисли перед глазами миссис Фаулер. – Я знала миссис Ашер, конечно, но чтобы что-то писать…
  Пуаро поспешно стал ее убеждать: никакой работы не требуется. Он узнает факты, а интервью напишет потом.
  Приободренная миссис Фаулер погрузилась в воспоминания, догадки и слухи.
  Миссис Ашер жила уединенно. Переносила много невзгод, бедная душа. Не то чтобы миссис Ашер боялась его. Она ведь сама могла превращаться в фурию! И так день за днем. Говорила ей миссис Фаулер: «Однажды он тебя доконает». И он доконал ее, не так ли? А миссис Фаулер находилась по соседству и не слышала ни звука…
  Воспользовавшись паузой, Пуаро задал вопрос:
  – Получала ли миссис Ашер какие-нибудь необычные письма: письма без конкретной подписи – что-нибудь вроде ABC?
  Миссис Фаулер ответила отрицательно.
  – Я знаю, что вы имеете в виду: анонимные письма – так их называют. Подобные письма полны слов, которые не осмелишься произнести вслух. Не знаю, занимался ли Франц Ашер этим. Железнодорожный справочник? «ABC»? Нет, ничего подобного не видела. Уверена, что если бы миссис Ашер такой получала, то я бы знала. Говорю вам, провалиться мне на месте, – знала бы. Моя девочка Эдди пришла и говорит: «Мам, там столько полицейских. Меня ошеломило». – «Да, – сказала я, когда услышала об этом, – вот что значит оставаться одной в доме: эта ее племянница должна была быть с ней». Выпивший мужчина – он же как разъяренный волк. Предупреждала ее, говорила тысячу раз, и вот мои слова подтвердились. Он тебя доконает, говорила ей, и вот – доконал. Вы не можете себе представить, на что способен мужчина, когда выпьет, – и вот вам доказательство.
  Миссис Фаулер закончила вздохом.
  – Сдается мне, никто не видел, как этот Ашер входил в лавку? – спросил Пуаро.
  Миссис Фаулер презрительно фыркнула:
  – Естественно, он не собирался себя обнаруживать!
  Как мистер Ашер смог проникнуть в лавку незамеченным, она затрудняется объяснить.
  Она признала, что в доме не было черного хода и что Ашера в округе хорошо знали.
  – Но он не хотел мелькать и замаскировался.
  Пуаро позволил потоку слов течь еще немного, но, когда миссис Фаулер уже в который раз принялась повторять все, что знает, он остановил интервью, предварительно заплатив обещанную сумму.
  – Это не стоило пяти фунтов, Пуаро, – позволил заметить я, когда мы оказались на улице.
  – Пока – да.
  – Вы думаете, она знает больше?
  – Мой друг, мы с вами находимся в необычном положении: не знаем, какие вопросы задавать. Мы, как дети, играем в жмурки. Вытягиваем руки, идем ощупью. Миссис Фаулер сказала нам все и для убедительности бросила несколько догадок! В дальнейшем ее показания могут оказаться полезными. Эти фунты я ассигновал ей на будущее.
  Я не вполне понял его, но мы уже были у инспектора Глена…
  
  Глава 7
  Мистер Партридж и мистер Ридделл
  Инспектор Глен был весьма мрачен. По-видимому, он провел день, пытаясь составить полный перечень людей, которых заметили входящими в табачную лавку.
  – Видели еще кого-нибудь? – спросил Пуаро.
  – Да, видели. Трех высоких мужчин с вороватой внешностью, четырех коротышек с черными усами… двух бородачей… трех толстяков – все незнакомцы и все, если верить свидетелям, со свирепым выражением лица. Я удивляюсь, почему никто не видел шайку переодетых бандитов с пистолетами!
  Пуаро сочувственно улыбнулся:
  – Никто не утверждал, что видел Ашера?
  – Никто. Еще одно очко в его пользу. Я уже говорил главному констеблю, что эта работа для Скотленд-Ярда. Не думаю, что это преступление местного масштаба.
  – Я согласен с вами, – хмуро сказал Пуаро.
  – Знаете ли, мсье Пуаро, – это мерзкое дело… мерзкое дело… Не нравится оно мне…
  Прежде чем вернуться в Лондон, мы имели еще две беседы.
  Первую – с мистером Джеймсом Партриджем, который был последним, кто видел миссис Ашер живой.
  Мистер Партридж был невысоким человеком, по профессии – банковский служащий. Он носил пенсне, был очень сухой, чрезвычайно педантичный во всех своих высказываниях. Он жил в маленьком доме, таком же опрятном и аккуратном, как и он сам.
  – Мсье Пуаро, – прочитал он на визитной карточке моего друга, которую тот ему подал. – От инспектора Глена? Чем могу служить, мсье Пуаро?
  – Я знаю, мистер Партридж, что вы были последним, кто видел миссис Ашер до ее смерти.
  Мистер Партридж сложил кончики пальцев и посмотрел на Пуаро как на фальшивый чек.
  – Это спорное предположение, мсье Пуаро, – сказал он. – Многие могли делать покупки у миссис Ашер после меня.
  – Если это и так, то они не пришли и не сказали об этом.
  Мистер Партридж закашлял.
  – У некоторых, мсье Пуаро, отсутствует чувство долга. – Он посмотрел на нас как-то по-совиному сквозь свои очки.
  – Совершеннейшая правда, – пробормотал Пуаро, – вы, я думаю, пришли в полицию по собственной инициативе?
  – Конечно. Как только я услышал об этом потрясающем происшествии, я решил, что мое заявление будет полезным, и немедленно явился.
  – Очень правильная позиция, – торжественно заявил Пуаро. – Не будете ли вы так любезны повторить ваш рассказ.
  – Разумеется. Я возвращался домой, и ровно в 17.30…
  – Простите, почему вы так точно запомнили время?
  Мистер Партридж был несколько раздражен, что его прервали.
  – Пробили часы на церкви. Я посмотрел на свои часы, они на минуту отставали. Это было как раз перед тем, как я вошел в лавку миссис Ашер.
  – Вы всегда делали там покупки?
  – Достаточно часто. Мне это было по пути. Раз или два в неделю я всегда покупал две унции табака «Джон Коттон Майлд».
  – Вы хорошо знали миссис Ашер? Какие-нибудь обстоятельства ее жизни, ее судьбы?
  – Я никогда не разговаривал с ней, не считая моих покупок и случайных замечаний о погоде.
  – Вы знали о ее пьянице-муже, который угрожал ей?
  – Нет, я о ней ничего не знал!
  – Тем не менее вы знали ее в лицо. Не было ли в ней вчера вечером чего-нибудь такого, что показалось вам необычным? Может быть, она была возбуждена или по крайней мере раздражена?
  Мистер Партридж задумался.
  – Насколько я мог заметить, она выглядела как обычно, – сказал он.
  Пуаро встал:
  – Благодарю вас, мистер Партридж, за ваши ответы. Кстати, нет ли у вас справочника «ABC»? Я хочу выбрать обратный поезд в Лондон.
  – На полке за вами, – ответил мистер Партридж.
  На полке были «ABC», «Брэдшоу», ежегодник фондовой биржи, адресная книга Келли, «Кто есть кто» и местная адресная книга.
  Пуаро взял «ABC», делая вид, что выбирает поезд, затем поблагодарил мистера Партриджа и вышел.
  Наша следующая встреча была с мистером Альбертом Ридделлом и носила совершенно другой характер.
  Альберт Ридделл был дорожным рабочим, и наш разговор проходил под аккомпанемент звона тарелок, производимого миссис Ридделл – чрезвычайно нервной особой, рычания собаки Ридделла и откровенной враждебности самого мистера Ридделла.
  Это был неуклюжий громила с темным лицом и маленькими подозрительными глазками. Он ел пирог с мясом, запивая очень крепким чаем.
  Ридделл сердито уставился на нас поверх своей чашки.
  – Я уже все сказал, не так ли? – прорычал он. – Что еще вам от меня надо? Плевал я и на вашу полицию, и на ваших иностранцев.
  Пуаро бросил на меня насмешливый взгляд, потом сказал:
  – Честно говоря, я вам сочувствую, но о чем вы? Это убийство, не так ли? Надо быть очень щепетильным в этом деле.
  – Лучше скажи джентльмену, что хочет, Берт, – нервно сказала женщина.
  – Заткнись, – прорычал громила.
  – Я думаю, вы не пришли бы сами в полицию, – вскользь заметил Пуаро.
  – Какого черта! Это не мое дело!
  – Спорный вопрос, – ответил Пуаро. – Произошло убийство – полиция хочет знать, кто был в магазине. Я считаю, что было бы естественно, если бы вы пришли сами.
  – Я должен работать. И не говорите мне, что я мог прийти в свое свободное время…
  – Но полиции стало известно, что вас видели входящим к миссис Ашер, и поэтому им пришлось вас побеспокоить. Они были удовлетворены вашими ответами?
  – Почему бы и нет? – свирепо прорычал Ридделл.
  Пуаро пожал плечами.
  – Что вы имеете в виду, мистер? Никто против меня ничего не имеет. Все знают, что доконал старуху ее муж…
  – Но его не было в тот вечер на этой улице, а вы были…
  – Хотите мне это приписать? Не получится! Зачем мне это надо? Думаете, я хотел стащить ее проклятый табак? Или, может, я маньяк-убийца? Или, может… – Он угрожающе поднялся.
  Его жена залепетала:
  – Берт, Берт, не говори так. Берт, они подумают…
  – Успокойтесь, мсье, – сказал Пуаро. – Я только хочу, чтобы вы объяснили ваш визит. Мне показалось, что вы отказываетесь…
  – Кто сказал, что я отказываюсь? – Мистер Ридделл опять уселся. – Вовсе нет.
  – Вы вошли в лавку в 18 часов?
  – Да, минуту-две спустя. Хотел купить пачку «Голд Флэйк». Открыл дверь…
  – Она была закрыта?
  – Да. Я подумал, что лавка закрыта. Но нет. Я вошел, внутри никого не было. Я постучал по прилавку и немного подождал. Никого не было, и я вышел. Это все.
  – Вы не видели тела за прилавком?
  – Нет, нет, не было видно, я же его не искал.
  – Лежал ли там железнодорожный справочник?
  – Да, он был перевернут. У меня мелькнула мысль, что эта женщина, должно быть, торопилась на поезд и забыла запереть лавку.
  – Может быть, вы приподнимали справочник или двигали с места?
  – Не трогал я эту… Я сделал только то, что сделал.
  – Не видели ли вы кого-нибудь выходящим из лавки, прежде чем вы сами вошли в нее?
  – Ничего такого не видел. Было, как я сказал. Что еще от меня надо?
  Пуаро поднялся:
  – Никто к вам больше не пристает. До свидания, мсье.
  Он вышел, оставив Ридделла с открытым ртом. Я вышел за ним.
  На улице Пуаро посмотрел на часы:
  – Если мы поспешим, мой друг, то, может, нам удастся успеть на 19.20. Давайте поспешим.
  
  Глава 8
  Второе письмо
  – Ну? – спросил я нетерпеливо.
  Мы сидели в вагоне первого класса. Поезд-экспресс вышел из Андовера.
  – Преступление, – сказал Пуаро, – совершил человек среднего роста, рыжеволосый и косящий на левый глаз. Он немного хромает на правую ногу, и у него под лопаткой родинка.
  – Пуаро?! – вскрикнул я.
  На мгновение я ему полностью поверил. Но насмешливые искорки в глазах моего друга вывели меня из заблуждения.
  – Пуаро! – повторил я уже с упреком.
  – Мой дорогой, что с вами? Вы устремили на меня взор, полный собачьей преданности, как будто я – Шерлок Холмс. По правде говоря, я не знаю, ни как выглядит убийца, ни где он живет, ни как на него выйти.
  – Если б только он оставил какой-нибудь след, – пробормотал я.
  – Да, след – вас всегда привлекали следы! Увы, он не курил сигарет и не оставил пепла или следов обуви с гвоздями какой-нибудь необыкновенной формы. Нет, он не был так любезен. Но по крайней мере, мой друг, у вас есть железнодорожный справочник, «ABC» – вот его след для вас!
  – Вы думаете, он оставил его по ошибке?
  – Конечно нет. Он оставил его с умыслом. Об этом говорят отпечатки пальцев.
  – Но на справочнике их не было!
  – Вот и я об этом. Что было вчера? Теплый июньский вечер. Будет ли в такой вечер человек гулять в перчатках? Он, безусловно, привлек бы к себе внимание. Тем не менее никаких отпечатков на «ABC» не было, они были тщательно стерты. Невинный человек оставил бы отпечатки, виновный – нет. Некто купил «ABC», потом принес его…
  – Вы считаете, мы сможем что-нибудь узнать таким образом?
  – Дружище Гастингс! Я не самый большой оптимист. Этот человек, некто X, необычайно горд своими способностями. Не похоже, что он наметил путь, который легко сразу проследить.
  – Тогда «ABC» не сможет нам помочь.
  – В этом смысле – нет.
  – Но в каком-то смысле может?
  Пуаро ответил не сразу. Потом тихо сказал:
  – Да. Мы столкнулись с неизвестным типом. Он в темноте и постарается остаться там. С одной стороны, мы ничего о нем не знаем. С другой стороны, мы уже знаем достаточно. Я себе смутно представляю его – человека, который красиво пишет, который покупает качественную бумагу, которому очень нужно проявить себя. Я вижу его – ребенка, оставленного без внимания; я вижу его растущим с внутренним чувством приниженности, обеспокоенным чувством несправедливости. Я вижу его внутреннее желание… отстоять свои права… привлечь внимание к себе, что оборачивается еще большим унижением. Он внутри себя готов в любую минуту взорваться…
  – Но все это чистая выдумка, – заключил я, – и не имеет практического применения.
  – Вы, конечно, предпочитаете горелую спичку, сигаретный пепел и обувь с гвоздями. Но по крайней мере, мы можем задать себе ряд практических вопросов. Почему именно «ABC»? Почему миссис Ашер? Почему Андовер?
  – Прошлое этой женщины выглядит достаточно просто, – произнес я задумчиво, – беседы с теми двумя нас разочаровали. Они ничего не смогли добавить к тому, что мы уже знали.
  – По правде говоря, я ничего особого и не ожидал. Но мы не могли сбросить со счетов две возможные кандидатуры убийцы.
  – Так вы не полагаете…
  – Во всяком случае, существует вероятность того, что убийца живет либо в Андовере, либо неподалеку от него. Вот и возможный ответ на наш вопрос: «Почему именно Андовер?» Так, нам известны двое мужчин, бывшие в лавке в требуемое время. И пока ничего не доказывает, что тот или другой не является убийцей.
  – Скорее всего этот увалень Ридделл, – заметил я.
  – О, я склоняюсь к тому, чтобы отбросить Ридделла. Он выглядел нервным пустобрехом, слишком беспокойным…
  – Так ведь это и говорит как раз о том, что он…
  – Натура, диаметрально противоположная написавшему письмо ABC. Тщеславие и самомнение – вот черты, которые нам надо искать.
  – Того, кому некуда девать силу?
  – Возможно. Но в некоторых нервных тугодумах скрывается великое тщеславие и самодовольство.
  – Вам не кажется, что маленький мистер Партридж…
  – Он просто больше подходит. Его поведение похоже на поведение автора письма: сразу же идет в полицию, выдвигает себя на передний план, наслаждается своим положением.
  – Вы и впрямь думаете?..
  – Нет, Гастингс, большего о нем сказать нельзя. Лично я считаю, что убийца не из Андовера, но мы не должны размыкать цепочку анализа. И хотя я все время говорю «он», мы не должны исключать возможности того, что это дело рук женщины.
  – Конечно нет!
  – Способ нанесения удара, согласен, – мужской. Но анонимное письмо писала скорее женщина, чем мужчина. Это мы должны усвоить.
  Я несколько минут помолчал, а потом спросил:
  – Что мы предпримем дальше?
  – Ничего!
  – Ничего?! – Мое разочарование так и прозвенело в воздухе.
  – Я что, волшебник? Колдун? Что вы от меня хотите?!
  Прокручивая в голове события, я не нашел, что ответить. Тем не менее я был убежден, что надо как-то действовать, что нельзя останавливаться и, как говорится, позволять траве расти под нашими стопами.
  Я сказал:
  – Есть «ABC», бумага, конверт…
  – В этом направлении все, что надо, делается. Полиция располагает всеми средствами для такого расследования. Если что-то в этом направлении можно выяснить, будьте уверены – они выяснят.
  Это меня немного успокоило.
  В течение нескольких дней Пуаро странным образом уклонялся от обсуждения этого дела.
  Неужели в расследовании убийства миссис Ашер он потерпел поражение? ABC бросил ему вызов – и ABC выиграл! Мой друг оказался чувствительным настолько, что не мог вынести даже обсуждения этого дела. Что ж, даже наиболее рассудительному из нас былые успехи могут вскружить голову.
  Я отнесся с пониманием к слабостям своего друга и более не упоминал о случившемся. Преступление привлекло совсем незначительное внимание прессы. Убийство пожилой женщины на отдаленной улице вскоре сошло со страниц газет, уступив место более волнующим сообщениям.
  По правде говоря, это дело выветрилось и из моей головы. Это произошло, наверное, еще и потому, что мне не хотелось связывать имя Пуаро с какими-то неудачами.
  Дня два я не видел Пуаро, так как проводил уик-энд в Йоркшире. В понедельник днем я вернулся, а письмо пришло с шестичасовой вечерней почтой. Мне запомнился внезапный вздох, который издал Пуаро, разрезав конверт.
  – Пришло, – сказал он.
  Я уставился на него, не понимая.
  – Что пришло?
  – Второе письмо ABC.
  С минуту я в недоумении глядел на него. Я действительно забыл об этом деле.
  – Читайте, – сказал Пуаро и передал мне письмо.
  Как и в первый раз, оно было написано печатными буквами на отличной бумаге.
  «Мистер Пуаро, ну как? Первый тайм за мной! Дело в Андовере прошло в полном порядке, не так ли? Но забава только начинается. Разрешите обратить ваше внимание на Бексхилл-на-море. Дата: 25 т.м.
  Как весело мы живем!
  Ваш и т.д.
  ABC».
  – Черт возьми, Пуаро, – воскликнул я, – не значит ли, что этот фанатик собирается совершить еще одно преступление?
  – Так оно и есть, Гастингс. А что вы ожидали? Вы что, думали, дело в Андовере – это отдельный случай? Помните, я сказал: это только начало.
  – Но это ужасно!
  – Да, это ужасно!
  – Против нас – маньяк-убийца!
  – Да.
  Спокойствие Пуаро поражало меня больше, чем иная патетика. Я с содроганием вернул ему письмо.
  На следующее утро мы были на совещании. Главный констебль графства Суссекс, помощник комиссара из отдела по расследованию уголовных преступлений, инспектор Глен из Андовера, старший инспектор Картер из суссекской полиции, Джепп с младшим инспектором Кроумом и доктор Томпсон, известный психиатр, – все собрались вместе. Штемпель на письме был гемпстедский, но, по мнению Пуаро, это было не столь важно.
  Тщательно все обсудили. Доктор Томпсон оказался приятным человеком средних лет, который, несмотря на образование, сохранил бытовую речь и избегал специальных терминов, присущих его профессии.
  – Вне всякого сомнения, – сказал помощник комиссара, – что эти два письма одних рук дело. Оба написаны одним лицом.
  – И у нас есть все основания полагать, что это лицо причастно к андоверскому убийству.
  – Точно. Теперь у нас есть конкретное предупреждение о втором преступлении, намеченном на 25-е, на послезавтра, в Бексхилле. Какие шаги можно предпринять?
  Главный констебль Суссекса взглянул на своего старшего инспектора:
  – Ну, Картер, что скажете?
  Старший инспектор мрачно покачал головой:
  – Нет нити, которая привела бы к возможной жертве. Говоря прямо, какие же шаги мы можем предпринять?
  – Есть предположение, – проворчал Пуаро.
  Все повернулись к нему.
  – Мне кажется, что фамилия предполагаемой жертвы будет начинаться с буквы B.
  – Ну и что? – высказал сомнение старший инспектор.
  – Алфавитный комплекс, – задумчиво произнес доктор Томпсон.
  – Я говорю об этом как о возможности – не более. Это пришло мне в голову, когда я увидел фамилию Ашер, четко написанную над дверью лавки несчастной женщины, убитой в прошлом месяце. Когда я получил письмо, называющее Бексхилл, мне представилось, что, возможно, как жертва, так и место выбираются по алфавитному принципу.
  – Возможно, – сказал доктор. – С другой стороны, может статься, что фамилия Ашер была совпадением, что на этот раз жертвой, невзирая на фамилию, снова окажется пожилая женщина, содержащая лавку. Помните, что мы имеем дело с сумасшедшим. До сих пор он не предоставил нам ни ключа к разгадке, ни мотивов преступления.
  – Разве сумасшедший руководствуется мотивами? – скептически спросил старший инспектор.
  – Конечно. Навязчивая идея является одной из особых черт острой мании. Человек может уверовать в свое небесное предназначение, убить священника, или доктора, или старуху из табачной лавки – и во всех случаях за этим кроются связные объяснения. Нам нельзя замыкаться на алфавите. Бексхилл, идущий за Андовером, может быть просто совпадением.
  – Мы, в конце концов, можем принять определенные меры предосторожности, Картер, выявив всех на букву B, особенно владельцев небольших лавок, и установить наблюдение за всеми продавцами табака и газет, кто работает в одиночку. Не думаю, что мы можем сделать что-нибудь, кроме этого. Определенно – следить, насколько возможно, за всеми незнакомцами.
  Старший инспектор издал тяжелый вздох:
  – И это когда закрылись школы и начались каникулы? Люди просто заполонили то место на этой неделе.
  – Мы должны сделать все, что можем, – отрезал главный констебль.
  Очередь дошла до инспектора Глена.
  – Я установлю наблюдение за каждым, кто связан с делом Ашер. Это те два свидетеля – Партридж и Ридделл – и, конечно, сам Ашер. При малейшем сигнале о том, что они покидают Андовер, за ними будут следить.
  После еще нескольких предложений и небольшого отвлеченного разговора совещание было закончено.
  – Пуаро, – сказал я, когда мы прогуливались вдоль реки, – вы верите, что это преступление можно предотвратить?
  Он повернул ко мне измученное лицо:
  – Здравомыслие многолюдного города против умопомешательства единицы? Боюсь, Гастингс, очень боюсь. Вспомните о продолжительном успехе Джека Потрошителя.
  – Ужасно, – сказал я.
  – Сумасшествие, Гастингс, – ужасная вещь… Я беспокоюсь… Я очень беспокоюсь.
  
  
  Глава 9
  Убийство в Бексхилле-на-море
  До сих пор помню, как я проснулся утром 25 июля.
  Было около половины восьмого.
  Пуаро наклонился над моей кроватью и мягко тряс меня за плечо. Один только взгляд на него вывел меня из полусонного состояния.
  – Что такое? – спросил я, вскакивая на постели.
  Его ответ был прост, но в эти три слова было вложено все обилие чувств:
  – Это уже произошло!
  – Что?! – вскрикнул я. – Вы хотите сказать… но сегодня только 25-е?!
  – Это случилось ночью или под утро!
  Я спрыгнул с кровати. Пока я быстро совершал свой туалет, Пуаро коротко рассказал, что в Бексхилле на пляже найдено тело девушки. В ней опознали Элизабет Барнард, официантку небольшого кафе. Она проживала с родителями в недавно отстроенном бунгало. Медицинское заключение позволило сделать вывод, что смерть наступила между 23.30 и часом ночи.
  – Они вполне уверены, что это преступление? – спросил я, покрываясь испариной.
  – Прямо под трупом был найден железнодорожный справочник «ABC», открытый на расписании поездов до Бексхилла.
  Я вздрогнул:
  – Это ужасно!
  – Осторожно, Гастингс! Мне не нужна вторая трагедия в моих апартаментах!
  Я уныло вытер кровь с бритвы и подбородка.
  – Каков наш план действий? – спросил я.
  – Машина сейчас заедет за нами. Я принесу вам чашку кофе сюда, и мы трогаемся без задержки.
  Двадцать минут спустя мы пересекали Темзу, уезжая из Лондона на полицейском автомобиле. С нами был инспектор Кроум, который на днях присутствовал на совещании и официально отвечал за это дело. Он был прямой противоположностью Джеппу. Моложе, спокойнее, солиднее. Образован и начитан. Недавно он снискал славу раскрытием серии убийств малолетних детей, терпеливо выследив преступника, который находился теперь в Бродмуре[757].
  Кроум, безусловно, как нельзя лучше подходил для ведения этого дела, но мне показалось, что он себя несколько переоценивает. В его отношении к Пуаро проскальзывала снисходительность. Он уступал Пуаро, как уступает молодой пожилому, в духе «школьного воспитания».
  – У нас с доктором Томпсоном состоялась длинная беседа, – сказал Кроум, – он очень интересуется «цепочками» убийств как продуктом умственного расстройства. Конечно, не будучи специалистом, нельзя сказать, что́ это, с медицинской точки зрения. – Он кашлянул. – Собственно говоря, мое последнее дело – не знаю, читали ли вы о нем, – дело о Мейбл Хоумер, школьнице из Масуэлл-Хилл… Знаете, тот человек, Каппер, был необычаен. Удивительно трудно было приписать ему дело – это было уже его третье, вот как! На вид такой же нормальный, как вы или я. Но существуют разные тесты – словесные ловушки, знаете, вполне современные. Ничего подобного в ваше время не было. Человек сам себя выдает. Он знает это и нервничает. Начинает бросаться туда-сюда…
  – Даже в мои годы такое порой случалось, – заметил Пуаро.
  Инспектор Кроум взглянул на него и произнес:
  – О, неужели?
  На некоторое время воцарилось молчание.
  Когда мы проехали вокзал Нью-Кросс, Кроум сказал:
  – Если вы хотите спросить меня о чем-либо, связанном с делом, то, пожалуйста, спрашивайте.
  – У нас, я полагаю, нет описания мертвой девушки?
  – Ей было двадцать три, работала официанткой в кафе «Рыжая кошка»…
  – Да не об этом речь. Она была хорошенькой?
  – На этот счет я не располагаю информацией, – ответил инспектор Кроум. Его вид говорил: «Ох уж эти иностранцы! Все одинаковы!»
  В глазах Пуаро появилось удивление:
  – А вам что, это не кажется важным? Ох, бедные девушки, это же крайне важно. Зачастую это определяет их судьбу!
  Инспектор Кроум решил продолжить.
  – Неужели? – вежливо спросил он.
  Снова наступило молчание.
  Пуаро возобновил разговор лишь тогда, когда автомобиль подъехал к «Семи дубам».
  – Вы, случайно, не знаете, как и чем была задушена девушка?
  – Задушена своим же поясом, широким, вязаным, – коротко ответил инспектор.
  Глаза Пуаро широко раскрылись.
  – Ага, – сказал он, – наконец у нас есть кусочек вполне определенной информации. Это уже о чем-то говорит, не так ли?
  – Пока не вижу, – холодно ответил инспектор.
  Я почувствовал раздражение.
  – Это дает нам характерную особенность преступника, – сказал я, – это говорит о его жестокости.
  Пуаро пристально взглянул на меня. Я решил, что это предостережение от излишней откровенности с инспектором, и замолчал.
  
  В Бексхилле нас встретил старший инспектор Картер. С ним был инспектор Келси, интеллигентный молодой человек с приятной внешностью.
  – Вы хотите сами провести дознание, Кроум? – спросил старший инспектор. – Тогда я сообщу вам основные сведения, и вы сможете сразу заняться этим.
  – Благодарю вас, – сказал Кроум.
  – Мы известили ее родителей, – сказал Картер, – ужасное потрясение для них, конечно. Я дал им возможность прийти в себя, прежде чем мы начнем задавать вопросы. Поэтому вы можете начинать с самого начала.
  – Есть ли другие члены семьи? – спросил Кроум.
  – Есть сестра в Лондоне – машинистка. С ней связались. И есть молодой человек. Я полагаю, что девушка была с ним в ту ночь.
  – Что-нибудь дал справочник «ABC»?
  – Он здесь. – Старший инспектор кивнул в сторону стола. – Отпечатков пальцев нет. Открыт на странице, где Бексхилл. Следует заметить – совсем новенький. Видно, что его редко открывали. Куплен не в этих местах. Я обошел все лавки.
  – Кто обнаружил тело?
  – Один из этих бодрячков-полковников, которым не спится. Полковник Джером. Он прогуливался со своей собакой около шести утра. Шел по берегу в направлении Кудена. Собака отбежала, что-то почуяв. Полковник позвал ее, но она не послушалась. Полковник издалека поглядел и почувствовал что-то неладное. Подошел ближе… Он повел себя совершенно правильно. Не стал ее трогать, а сразу позвонил нам.
  – И смерть произошла около полуночи?
  – Между полуночью и часом ночи – совершенно определенно. Наш шутник-убийца – человек слова. Если он сказал 25-го – значит, 25-го. Хотя это произошло в самом начале суток.
  Кроум кивнул:
  – Да, это стиль. Что-нибудь еще? Никто не заметил еще чего-нибудь?
  – Еще рано. Люди, которые прошлой ночью видели девушку в белом, прогуливающуюся с молодым человеком, скоро придут сказать нам об этом. Насколько я понимаю, прошлой ночью не менее четырех сотен девушек прогуливались с молодыми людьми. Должно быть, это было приятным занятием!
  – Ну, сэр, это не для меня, – сказал Кроум. – Есть еще кафе и дом девушки. Я лучше займусь этим. Келси может пойти со мной.
  – А мистер Пуаро? – спросил старший инспектор.
  – Я составлю вам компанию, – сказал Пуаро Кроуму с легким поклоном.
  Мне показалось, что Кроум был слегка раздосадован. Келси, который раньше не видел Пуаро, широко улыбнулся. Было просто обидно, что люди, которые видели моего друга впервые, принимали его за шутника чистой воды.
  – А что с поясом, которым была задушена девушка? – спросил Кроум. – Мсье Пуаро склонен думать, что это ценный ключ к разгадке. Я думаю, он хочет посмотреть на него.
  – Отнюдь нет, – сказал Пуаро, – вы меня неправильно поняли.
  – Это вам ничего не даст, – сказал Картер, – это был не кожаный пояс, на котором могли остаться отпечатки пальцев, а пояс из плотного трикотажного шелка – идеальное средство для этих целей.
  Я вздрогнул.
  – Хорошо, – сказал Кроум, – давайте пройдемся.
  Мы вышли.
  Наш первый визит был к хозяйке «Рыжей кошки». Это было типичное маленькое кафе, расположенное у самого моря: небольшие столики, покрытые оранжевой клетчатой тканью, и очень неудобные плетеные стулья с оранжевыми подушечками. Там подавали утренний кофе, пять сортов чая (девонширский, фермерский, фруктовый, карлтонский и обыкновенный) и несколько закусочных блюд для женщин: яичница, креветки и макароны, обжаренные в сухарях.
  Утренний кофе был в самом разгаре. Хозяйка торопливо провела нас в грязное темное жилище.
  – Мисс… э-э-э… Мэрион? – спросил Кроум.
  Мисс Мэрион ответила тонким и измученным голосом:
  – Да, это я. Какое несчастье. Такая беда. Я даже не могу представить, как это скажется на нашем деле!
  Мисс Мэрион, очень худая женщина лет сорока, с пучком рыжих волос, была удивительно похожа на рыжую кошку. Она нервно перебирала руками рюшки и оборки на платье.
  – Это будет сенсация, – ободряюще сказал инспектор Келси. – Вот увидите! Вы не будете успевать подавать чай.
  – Отвратительно, – сказала мисс Мэрион. – Как отвратительно! Так можно совсем разувериться в людях.
  Тем не менее глаза ее заблестели.
  – Что вы можете сказать о погибшей девушке, мисс?
  – Ничего, – категорически заявила мисс Мэрион, – абсолютно ничего.
  – Как давно она здесь работала?
  – Второе лето.
  – Она вас устраивала?
  – Она была хорошей официанткой – быстрой и любезной.
  – Она была хорошенькая, да? – спросил Пуаро.
  Мисс Мэрион в свою очередь посмотрела на него. «Ох уж эти иностранцы!» – говорил ее взгляд.
  – Она была красива и хорошо сложена, – ответила она безразличным тоном.
  – Во сколько она вчера закончила работу? – спросил Кроум.
  – В восемь вечера. Мы закрываемся в восемь вечера. Мы не готовим ужинов. Нет спроса. Съесть яичницу и выпить чай (Пуаро поморщился) люди приходят и в семь часов или чуть позже, но к половине седьмого наплыв посетителей кончается.
  – Не упоминала ли она при вас, как собирается провести свой вечер?
  – Конечно нет, – подчеркнуто сказала мисс Мэрион, – мы такие темы не обсуждали.
  – Никто не заходил за ней? Или что-нибудь в этом роде?
  – Нет.
  – Она выглядела как обычно? Может быть, была возбуждена или подавлена?
  – Ничего не могу сказать, – ответила мисс Мэрион равнодушно.
  – Сколько у вас официанток?
  – Две постоянные, а с 20 июля по конец августа – еще две дополнительно.
  – Элизабет Барнард не была из числа дополнительных?
  – Мисс Барнард была одной из постоянных официанток.
  – А что собой представляет другая?
  – Мисс Хигли? Хорошая девушка!
  – Она с мисс Барнард дружила?
  – Не могу сказать.
  – Может, нам лучше поговорить с ней?
  – Сейчас?
  – Если можно.
  – Я пришлю ее к вам, – сказала мисс Мэрион, вставая. – Пожалуйста, по возможности не задерживайте ее долго. Сейчас время утреннего кофе.
  Мисс Мэрион вышла из комнаты.
  – Очень манерна, – заметил инспектор Келси и передразнил ее жеманным голосом: «Не могу сказать».
  В комнату влетела, запыхавшись, полная темноволосая девушка, румяная, с темными, вытаращенными от возбуждения глазами.
  – Меня прислала мисс Мэрион, – выпалила она не переводя дыхания.
  – Мисс Хигли?
  – Да, это я.
  – Вы знали Элизабет Барнард?
  – О да, я знала Бетти, это ужасно. Это так ужасно! Не могу в это поверить. Мы все утро с девушками об этом говорили, в это невозможно поверить! «Вы знаете, – говорила я им, – это трудно представить. Бетти! Бетти Барнард, которая все время была здесь, убита! Я не могу в это поверить», – говорила я. Я несколько раз ущипнула себя, думала, что я сплю. Бетти убита… Это… вы понимаете меня… этого не может быть!
  – Вы хорошо знали убитую? – спросил Кроум.
  – Вообще-то она работала здесь дольше меня. Я пришла сюда только в марте, а она работала с прошлого года. Она была не из тех, кто много смеется и шутит. Я не хочу сказать, что она была совершенная тихоня, в ней скрывалось веселье и все такое, но она не веселилась. Словом, она была тихая и не тихая, понимаете, что я имею в виду?
  Я бы сказал, что инспектор Кроум проявил ангельское терпение. Как свидетель толстушка мисс Хигли действовала на нервы. Все, что она говорила, она повторяла полдюжины раз, но результат был мизерный.
  Она не была в близких отношениях с убитой. Элизабет Барнард, как можно было догадаться, считала себя гораздо выше мисс Хигли. В рабочее время она держала себя дружелюбно, но девушки мало о ней знали. У Элизабет Барнард был «друг», который работал в агентстве по торговле недвижимостью «Корт и Бранскилл» недалеко от станции. Нет, он не был ни мистером Кортом, ни мистером Бранскиллом. Он служил клерком. Она не знала его имени, но хорошо знала его в лицо. Симпатичный – о, очень симпатичный! – и всегда прекрасно одет. Очевидно, в глубине души мисс Хигли завидовала Элизабет Барнард.
  В конце концов показания мисс Хигли свелись к следующему: Элизабет Барнард не делилась с кем-либо в кафе своими планами на вечер. Но, по мнению мисс Хигли, она собиралась встретиться со своим «другом». Она надела новое белое платье, «которое очень освежал новый воротничок»…
  Мы побеседовали с двумя другими девушками без особой пользы. Бетти Барнард ничего не говорила о своих планах, и никто не видел ее в Бексхилле на протяжении всего вечера.
  
  Глава 10
  Семья Барнард
  Родители Элизабет Барнард жили в небольшом бунгало, одном из тех, что были недавно построены предприимчивым строителем в черте города. Оно называлось Лландудно.
  Мистер Барнард, выглядевший растерянным, был тучным человеком лет пятидесяти пяти. Он заметил нас и в ожидании замер на пороге.
  – Проходите, господа, – сказал он.
  Инспектор Келси взял инициативу в свои руки:
  – Это инспектор Кроум из Скотленд-Ярда, сэр, он прибыл, чтобы помочь нам раскрыть это дело.
  – Скотленд-Ярд? – переспросил мистер Барнард с надеждой. – Это хорошо. Этот злодей-убийца должен быть задержан. Моя бедная девочка…
  Его лицо горестно сморщилось.
  – А это мистер Эркюль Пуаро, тоже из Лондона, а это…
  – Капитан Гастингс, – подсказал Пуаро.
  – Рад приветствовать вас, господа, – автоматически произнес мистер Барнард, – проходите в дом. Не знаю, встанет ли моя жена, чтобы увидеть вас. Она совсем разбита.
  Однако пока мы рассаживались в комнате, появилась миссис Барнард.
  Было заметно, что она недавно плакала: у нее были покрасневшие глаза. Походка была неуверенной, как у человека, который перенес сильное потрясение.
  – Ну, матушка, как ты? – спросил ее муж. – Ты уверена, что хорошо себя чувствуешь?
  Она пожала плечами и опустилась на стул.
  – Старший инспектор был очень добр, – сказал мистер Барнард. – После того как он принес нам это страшное известие, он сказал, что задаст свои вопросы позже, когда мы оправимся от первого шока.
  – Это жестоко. О, как это жестоко! – произнесла миссис Барнард со слезами в голосе. – Это самое жестокое, что может произойти.
  Она немного растягивала слова, и я сначала подумал, что она иностранка, но потом вспомнил название на воротах и понял, что ее речь выдает уроженку Уэльса.
  – Я понимаю, мадам, это очень тяжело, – сказал инспектор Кроум. – Мы очень сочувствуем вам, но хотели бы узнать все подробности, чтобы приняться за работу как можно скорее.
  – Да, да, это разумно, – проговорил, утвердительно кивая, мистер Барнард.
  – Вашей дочери, насколько мне известно, было двадцать три года. Она жила здесь с вами и работала в кафе «Рыжая кошка». Не так ли?
  – Да.
  – Вы здесь недавно, не правда ли? Где вы жили раньше?
  – Я торговал скобяными изделиями в Кеннингтоне. Два года назад отошел от этого, всегда хотел жить у моря.
  – У вас две дочери?
  – Да, старшая работает в офисе в Лондоне.
  – Вы забеспокоились, когда ваша дочь не пришла прошлой ночью домой?
  – Мы не знали, что она не пришла, – проговорила миссис Барнард со слезами. – Отец и я всегда ложимся спать рано. Обычно в девять часов. Мы не знали, что Бетти не вернулась домой, пока не пришел полицейский и не сказал… и сказал…
  Она потеряла самообладание.
  – Ваша дочь обычно возвращалась домой поздно?
  – Вы знаете, какие сейчас девушки, инспектор, – ответил Барнард. – Слишком самостоятельные. В такие летние вечера они домой не торопятся. Тем не менее Бетти обычно была дома в одиннадцать.
  – Как она входила? Дверь бывала открыта?
  – Мы обычно оставляли ключ под ковриком.
  – Я слышал, что ваша дочь была помолвлена и собиралась замуж?
  – Сейчас все не так официально, как было в наше время, – ответил мистер Барнард.
  – Его зовут Дональд Фрэзер, и мне он очень нравился. Он мне очень нравился, – сказала миссис Барнард. – Бедный парень, эта новость будет ужасна для него. Интересно, он уже знает?
  – Он работает у Корта и Бранскилла, не так ли?
  – Да, они агенты по недвижимости.
  – Он обычно встречал вашу дочь вечером после работы?
  – Не каждый вечер. Раз или два в неделю.
  – Не знаете ли вы, она не собиралась с ним вчера встречаться?
  – Она не говорила. Бетти никогда не говорила много о том, что она делает, куда идет. Но она была хорошей девушкой, была… О, я не могу поверить!..
  Миссис Барнард опять разрыдалась.
  – Держи себя в руках, милая. Мужайся, – успокаивал ее муж. – Нам придется испить эту чашу до дна.
  – Я уверена, что Дональд бы никогда… никогда… – рыдала миссис Барнард.
  – Ну возьми себя в руки, – повторил мистер Барнард.
  – Видит бог, я хочу вам помочь, но я ничего не знаю, ничего, что помогло бы найти подлого мерзавца, который сделал это. Бетти была такой веселой, счастливой девушкой, у нее был порядочный парень, она гуляла с ним, как говорили в молодости. Я не могу понять, зачем кому-то понадобилось ее убивать… это бессмысленно.
  – Вы недалеки от истины, мистер Барнард, – сказал Кроум. – Мне хотелось бы взглянуть на комнату мисс Барнард. Там может оказаться что-нибудь… письма или дневник.
  – Пожалуйста, смотрите, – сказал мистер Барнард, поднимаясь.
  Он повел нас. За ним шел Кроум, потом Пуаро, Келси, я замыкал шествие.
  Я немного отстал, чтобы завязать шнурок. В это время на улице остановилось такси, из него выпорхнула девушка. Она заплатила водителю и заторопилась по тропинке к дому, в руках у нее был небольшой чемодан. Когда она вошла в дом, то увидела меня и замерла у входа.
  В ее позе было что-то необычное, что заинтриговало меня.
  – Кто вы? – спросила она.
  Я спустился на несколько ступенек. Я был в замешательстве, не зная, как ответить. Должен ли я назвать свое имя? Или сказать, что я пришел сюда с полицией?
  Девушка, однако, не дала мне времени для принятия решения.
  – А, я догадываюсь, – сказала она.
  Она сняла легкую белую шерстяную шапочку и бросила ее на стул. Теперь я мог рассмотреть ее получше, так как она повернулась к свету.
  С первого взгляда она напомнила мне голландских кукол, с которыми играли в детстве мои сестры.
  У нее были темные, коротко подстриженные волосы, широкие скулы, и вся ее фигура была по-современному угловатой, но это не делало ее непривлекательной. Она не была красавицей, скорее самой обыкновенной, но от нее исходил какой-то импульс, сила, она не могла не обратить на себя внимание.
  – Вы мисс Барнард? – спросил я.
  – Я – Меган Барнард. А вы, наверное, из полиции?
  – Ну, не совсем… – пробормотал я.
  Она прервала меня:
  – Я думаю, что мне нечего вам сказать. Моя сестра была привлекательная и веселая, и у нее не было молодых людей. Доброе утро.
  Она усмехнулась и вызывающе посмотрела на меня.
  – Это правильная фраза, я надеюсь? – спросила она.
  – Я не репортер, если вы меня за него приняли.
  – Ну а кто же вы? – Она оглянулась. – Где мама и папа?
  – Ваш отец показывает полицейским спальню вашей сестры. Ваша мать в доме. Она очень расстроена.
  Казалось, девушка приняла какое-то решение.
  – Входите, – сказала она, толкнула дверь и прошла. Я последовал за ней и оказался в маленькой опрятной кухне.
  Я собрался закрыть за собой дверь, но почувствовал неожиданное сопротивление. В следующее мгновение Пуаро тихо проскользнул в комнату.
  – Мадемуазель Барнард? – спросил он с быстрым поклоном.
  – Это мсье Эркюль Пуаро, – сказал я.
  Меган Барнард бросила на него резкий оценивающий взгляд.
  – Я слышала о вас, – сказала она. – Вы – модная частная ищейка, не так ли?
  – Не слишком приятное, но подходящее название, – ответил Пуаро.
  Девушка присела на краешек кухонного стола. Она порылась в своей сумочке, достала сигарету, закурила и произнесла между двумя затяжками:
  – Что-то я не вижу, что забыл мсье Пуаро в нашем скромном преступлении.
  – Мадемуазель, – ответил Пуаро, – то, что вы не видите, и то, что я не вижу, возможно, вскоре появится. Но не это важно. Важно то, что нелегко будет найти.
  – Что же это?
  – Смерть, мадемуазель, к сожалению, порождает предубеждение. Предубеждение к покойному. Я слышал, что вы только что сказали моему другу Гастингсу – «привлекательная и веселая, и у нее не было молодых людей». Вы сказали так в насмешку над газетами. И это естественно так говорить, когда умирает молодая девушка. Она была прекрасна. Она была счастлива. Она была доброжелательна. Она была беззаботна. У нее не было сомнительных знакомых. О мертвых плохо не говорят. Знаете, что я сейчас хочу? Найти кого-нибудь, кто знает Элизабет Барнард и кто не знает, что она мертва! И тогда, возможно, я услышал бы что-то похожее на правду.
  Меган Барнард несколько минут молча смотрела на Пуаро и курила. Затем, наконец, она заговорила. Ее слова заставили меня подскочить на месте.
  Она сказала:
  – Бетти была маленьким упрямым ослом!
  
  Глава 11
  Меган Барнард
  Как я уже сказал, слова Меган Барнард и особенно четкий деловой тон, каким они были произнесены, заставили меня подскочить на месте.
  Пуаро, однако, в замешательстве кивнул.
  – Вы умны, мадемуазель, – заметил он, – в добрый час.
  Меган Барнард продолжала тем же беспристрастным тоном:
  – Я очень любила Бетти. Но моя любовь не закрывала мне глаза на то, что она была маленькой глупой дурочкой, я даже при случае говорила ей об этом. Как сестра.
  – А она обращала внимание на ваши замечания?
  – Вероятно, нет, – цинично ответила Меган.
  – Поясните, пожалуйста, мадемуазель.
  Девушка одну-две минуты колебалась.
  Пуаро произнес с легкой улыбкой:
  – Я помогу вам. Я слышал, как вы сказали Гастингсу, что ваша сестра была привлекательной и счастливой и у нее не было молодых людей. Это неправда, не так ли?
  Меган медленно проговорила:
  – В Бетти не было никакого зла, я хочу, чтобы вы это поняли. Она всегда шла напрямик. Она не относилась к тому сорту девиц, которые любят развлечения. Ничего подобного. Но она любила, когда ее выводили в свет, любила дешевую лесть и комплименты и тому подобное.
  – Она была хорошенькая, да?
  Этот вопрос – я в третий раз слышал его – наконец получил положительный ответ.
  Меган соскользнула со стола, подошла к своему чемодану, раскрыла его, достала что-то и протянула Пуаро.
  Из кожаной рамки смотрела белокурая улыбающаяся девушка. Она недавно сделала перманент, и на голове у нее была копна вьющихся волос. Ее улыбка была лукавой и неестественной. Это было лицо, которое, конечно, нельзя было назвать прекрасным – оно было просто привлекательным.
  Пуаро вернул карточку со словами:
  – Вы не похожи друг на друга, мадемуазель.
  – О, я одна откровенна в нашей семье. Я всегда это знала.
  Казалось, она отмела от себя этот факт как незначительный.
  – Скажите конкретно, почему вы считали поведение вашей сестры глупым? Возможно, вы имеете в виду ее отношение к Дональду Фрэзеру?
  – Вот именно. Дон относится к типу тихих людей, но его возмущали некоторые вещи, и потом…
  – И потом что, мадемуазель? – Пуаро пристально следил за ней.
  Мне показалось, что девушка секунду колебалась, прежде чем ответить.
  – Я боялась, что он подавит ее. Было бы жаль. Он очень надежный и трудолюбивый человек и был бы ей хорошим мужем.
  Пуаро продолжал пристально смотреть на нее. Она не смутилась под его взглядом, а ответила ему таким же, и было в ее взгляде еще нечто такое, что напомнило мне ее вызывающее, надменное поведение при ее появлении.
  – Да, похоже, – сказал наконец Пуаро, – что мы больше не говорим правду.
  Она пожала плечами и повернулась к двери.
  – Ну, что я могла – то сделала, чтобы помочь вам, – сказала она.
  Пуаро остановил ее:
  – Подождите, мадемуазель. Мне кое-что надо вам сказать. Вернитесь.
  Как мне показалось, весьма неохотно она подчинилась.
  К моему удивлению, Пуаро пустился в подробный рассказ о письмах ABC, убийстве в Андовере и железнодорожном справочнике, найденном около убитых. У него не было причин жаловаться на недостаток внимания со стороны девушки. Рот у нее открылся, глаза засветились, она внимательно слушала его.
  – Это все правда, мсье Пуаро?
  – Да, правда.
  – Вы действительно думаете, что моя сестра была убита ужасным маньяком-убийцей?
  – Да.
  Она глубоко вздохнула:
  – О, Бетти, Бетти, как скверно!
  – Теперь вы видите, мадемуазель, что интересующие меня сведения вы можете дать свободно, так или иначе они пригодятся.
  – Да, теперь я понимаю.
  – Тогда давайте продолжим наш разговор. У меня сложилось впечатление, что у Дональда Фрэзера, возможно, ревнивый и насильственный характер, это так?
  Меган Барнард тихо ответила:
  – Я теперь доверяю вам, мсье Пуаро. Я скажу вам всю правду. Дон, как я уже сказала, тихий, «закупоренный» человек, вы понимаете, что я имею в виду. Он никогда не высказывал вслух то, что думает. Но при этом он думал об ужасных вещах. Он ревнив. Он всегда ревновал Бетти. Он увлекся ею, и, конечно, она была им очень увлечена, но не в ее характере было увлекаться кем-то одним и никого больше не замечать. Она не такая. Она обращала внимание на привлекательных мужчин, которые ей встречались. И конечно, работая в «Рыжей кошке», она часто сталкивалась с мужчинами, особенно в сезон летних отпусков. У нее всегда был острый язычок, и, если ее задевали, она отвечала. И потом, возможно, она встречалась с ними, ходила в кино или еще куда-нибудь. Ничего серьезного, ничего такого, но она любила веселье. Она обычно говорила, что так как она когда-нибудь выйдет за Дона, то сейчас надо веселиться, пока можно.
  Меган замолчала, и Пуаро проговорил:
  – Я понимаю. Продолжайте.
  – У нее был такой склад ума, который Дон не мог понять. Он не мог понять, почему ей хочется встречаться с другими людьми, если она действительно увлечена им. Раз или два они крупно ссорились из-за этого.
  – Мистер Фрэзер уже не оставался спокойным?
  – Как все эти спокойные люди. Если выходят из себя, то уж вовсю. Дон бывал таким свирепым, что Бетти пугалась.
  – Когда это было?
  – Одна ссора была год назад, а другая, гораздо хуже, около месяца назад. Я была дома в выходные, и мне пришлось их мирить. Тогда я пыталась немного вразумить Бетти, говорила ей, что она глупышка. Она сказала, что не видит в этом вреда. Но она вела себя безрассудно. Видите ли, после прошлогоднего скандала у нее вошло в привычку несколько привирать, исходя из принципа – что ум не знает, то сердце не огорчает. Последняя ссора произошла потому, что Бетти говорила Дону, что собирается в Гастингс к подружке, а он узнал, что на самом деле она отправилась в Истборн с каким-то мужчиной. Тот был женат, как оказалось, и поэтому осторожничал, что было еще хуже. У Бетти с Доном произошла ужасная сцена. Бетти говорила, что пока не вышла за него и имеет право гулять с кем хочет. Дон побелел, затрясся и сказал, что когда-нибудь… когда-нибудь…
  – Что?
  – Совершит убийство, – закончила Меган упавшим голосом.
  Она замолчала и взглянула на Пуаро.
  Он мрачно покачал головой:
  – И поэтому, естественно, вы боялись…
  – Я ни на минуту не могу представить, что Дон действительно сделал это! Но я боюсь, что так могут подумать. Эта ссора и все, что он тогда говорил, – некоторые знают об этом.
  Пуаро снова мрачно покачал головой:
  – Да. И вот что я могу сказать вам, мадемуазель: все это произошло из-за эгоистического тщеславия убийцы. Если Дональд Фрэзер и избежит подозрения, то благодаря маниакальному хвастовству ABC.
  Он помолчал, потом спросил:
  – Вы не знаете, встречалась ли ваша сестра с тем женатым мужчиной или каким-нибудь другим после того?
  Меган покачала головой:
  – Я не знаю. Я ведь уехала.
  – Но как вы думаете?
  – Вряд ли она встречалась снова, особенно с тем мужчиной. Он исчез, как только понял, что возможен скандал, но меня не удивило бы, если бы Бетти снова несколько раз солгала Дону. Видите ли, она очень любила танцевать и ходить в кино, а Дон, конечно, не мог позволить себе проводить с ней все время.
  – Но если так, то она, вероятно, доверяла свои секреты кому-нибудь? Девушке в кафе, например?
  – Не думаю. Она терпеть не могла Хигли. Она считала ее вульгарной. А другие были новенькие. Бетти вообще была недоверчивой.
  Над головой девушки резко прозвенел электрический звонок. Она подошла к окну, выглянула и тут же резко откинула голову:
  – Это Дон…
  – Пригласите его сюда, – быстро сказал Пуаро. – Мне хотелось бы поговорить с ним прежде, чем наш доблестный инспектор завладеет им.
  Меган Барнард вылетела из кухни и вернулась через несколько секунд, ведя за руку Дональда Фрэзера.
  
  Глава 12
  Дональд Фрэзер
  Я сразу почувствовал жалость к молодому человеку. По его бледному, измученному лицу и туманному взгляду можно было понять, что он в шоке.
  Это был хорошо сложенный молодой парень ростом почти в шесть футов, не особенно красивый, но с приятным веснушчатым лицом, скуластый и рыжеволосый.
  – Что это, Меган? – проговорил он. – Почему? Бога ради, скажи мне… Я только что услышал… Бетти…
  Голос его прервался.
  Пуаро пододвинул стул, и тот опустился на него.
  Тем временем мой друг извлек из кармана флакончик, отлил из него в чашку, которая стояла на буфете, и сказал:
  – Выпейте это, мистер Фрэзер. Вам станет лучше.
  Молодой человек подчинился. После бренди его лицо порозовело. Он выпрямился и опять повернулся к девушке. Его поведение было спокойным и контролируемым.
  – Это правда? – спросил он. – Бетти мертва… убита?
  – Правда, Дон.
  Он спросил механически:
  – Ты только что приехала из Лондона?
  – Да. Папа позвонил мне.
  – Наверное, поездом в 9.30? – проговорил Дональд Фрэзер. Его ум, пытаясь уйти от действительности, находил спасение в этих незначительных деталях.
  – Да!
  Минуту-две царило молчание, потом Фрэзер спросил:
  – Полиция? Они что-нибудь сделали?
  – Они сейчас наверху. Я думаю, осматривают вещи Бетти.
  – Они не знают кто?.. Они не подозревают?
  Фрэзер замолчал. Как все чувствительные, застенчивые люди, он не любил произносить слова о насилии.
  Пуаро немного продвинулся вперед и задал вопрос. Он говорил деловым, бесстрастным голосом, словно то, о чем он спрашивал, являлось незначительными подробностями.
  – Мисс Барнард не говорила вам, куда она собиралась прошлым вечером?
  Фрэзер ответил на вопрос. Казалось, он говорит механически:
  – Она сказала мне, что собирается со своей подругой к Святому Леонарду.
  – Вы поверили ей?
  – Я… – Он вдруг пришел в себя. – Какого черта! Что вы хотите этим сказать?
  Глядя на его лицо, угрожающе исказившееся вспышкой гнева, я понял, что девушка действительно могла опасаться его возможной ярости.
  Пуаро четко произнес:
  – Бетти Барнард была убита злодеем-убийцей. Только сказав всю правду, вы можете помочь нам напасть на его след.
  Его взгляд на минуту обратился к Меган.
  – Да, Дон, – сказала она. – Нет времени считаться с нашими или еще чьими-то чувствами. Выкладывай все начистоту.
  Дональд Фрэзер подозрительно посмотрел на Пуаро:
  – Кто вы? Вы не из полиции?
  – Я лучше, чем полиция, – ответил Пуаро. Он сказал это без высокомерия. Для него это было простой констатацией факта.
  – Расскажи ему, – проговорила Меган.
  Дональд Фрэзер сдался.
  – Я не был уверен, – сказал он. – Я поверил ей, когда она это сказала. Ни о чем другом не думал. Потом, возможно, это было что-то в ее стиле. Я… я начал интересоваться.
  – Да? – спросил Пуаро.
  Он сидел напротив Дональда Фрэзера. Его глаза, остановившиеся на парне, казалось, гипнотизировали.
  – Я стыдился своей подозрительности. Но… но я такой… Я собирался пойти и проследить, когда она выйдет из кафе. Я действительно пошел туда. Но потом я почувствовал, что не могу этого сделать. Бетти могла увидеть меня, и она бы рассердилась. Однажды она догадалась, что я следил за ней.
  – Что вы сделали?
  – Я поехал к Святому Леонарду. Добрался туда к восьми часам. Потом я осмотрел автобусы, пытаясь найти ее… Но следов ее там не было…
  – А потом?
  – Я… я совсем потерял голову. Я был убежден, что она с каким-нибудь мужчиной. Я подумал, что, возможно, он увез ее на машине в Гастингс. Я поехал туда, осмотрел гостиницы, рестораны, обошел кинотеатры, вышел на пирс. Все проклятая глупость! Даже если бы она была там, вряд ли я смог бы ее найти, и, кроме того, было множество других мест, кроме Гастингса, куда он мог увезти ее. – Он замолчал. Его голос оставался ровным, но я уловил интонацию ослепляющего, невыносимого страдания и ярости, которые овладевали им во время рассказа. – В конце концов я махнул на это рукой и вернулся.
  – В котором часу?
  – Не знаю. Я возвращался пешком. Должно быть, была полночь или позже, когда я пришел домой.
  – Потом…
  Дверь в кухню открылась.
  – А, вот вы где, – сказал инспектор Келси.
  Инспектор Кроум вошел за ним, бросив взгляд на Пуаро и на двух незнакомцев.
  – Мисс Меган Барнард и мистер Дональд Фрэзер, – представил их Пуаро.
  – Это инспектор Кроум из Лондона, – сказал он, обращаясь к молодым людям. Затем, повернувшись к инспектору, он продолжал: – Пока вы проводили ваше расследование наверху, я беседовал с мисс Барнард и мистером Фрэзером, стараясь найти что-нибудь, что прольет свет на это дело.
  – Неужели? – произнес инспектор Кроум, он думал не о Пуаро, а о двух новых людях.
  Пуаро направился в холл. Когда он проходил мимо, инспектор Келси любезно спросил:
  – Есть что-нибудь?
  Но его внимание отвлек коллега, и он не дождался ответа.
  Я вышел вслед за Пуаро в холл.
  – Для вас что-нибудь прояснилось, Пуаро? – поинтересовался я.
  – Только изумительное великодушие убийцы, Гастингс.
  Я не осмелился сказать, что не понял, что он имел в виду.
  
  Глава 13
  Совещание
  Совещания!
  Значительная часть моих воспоминаний, связанных с делом ABC, относится к совещаниям.
  Совещания в Скотленд-Ярде. В апартаментах Пуаро. Официальные совещания. Неофициальные совещания.
  А на это совещание мы собрались, чтобы решить, стоит или нет оглашать в печати факты, касающиеся анонимных писем.
  Бексхиллское убийство, по сравнению с андоверским, намного сильнее привлекло к себе внимание. Жертвой стала привлекательная девушка. Убийство произошло на популярном прибрежном курорте. Все подробности преступления были обнародованы и ежедневно пережевывались до неузнаваемости.
  Свое место занял и железнодорожный справочник «ABC». Он наводил на мысль, что убийца приехал на поезде и собирался удрать в Лондон. По предпочитаемой версии, справочник был куплен где-то неподалеку и являлся ценной зацепкой для выяснения личности убийцы. Но в скупых сообщениях об андоверском убийстве железнодорожный справочник вообще не фигурировал, поэтому в глазах общественности к тому времени эти два преступления имели мало общего.
  – Нам необходимо определить линию поведения, – сказал помощник комиссара. – Проблема в том, каким путем мы добьемся наилучших результатов? Предать гласности факты, заручиться поддержкой общественности, в конце концов, – это было бы сотрудничество нескольких миллионов людей, выслеживающих сумасшедшего…
  – Он не сумасшедший, – вставил доктор Томпсон.
  – …контролирующих продажу «ABC»… и так далее. С другой стороны, я полагаю, есть выгода и от работы «втемную», не позволяющей данному человеку знать о наших намерениях. Но, в этом-то все дело, он и так прекрасно знает, что нам известно. Он своими письмами преднамеренно обращает на себя внимание. А как вы считаете, Кроум?
  – Я склоняюсь к тому же, сэр. Если вы предадите это огласке, то вы втягиваетесь в игру ABC. Это то, что ему нужно, – огласка, дурная слава. Это то, к чему он стремится. Я прав, не так ли, доктор? Он желает броских заголовков.
  Томпсон кивнул.
  Помощник комиссара задумчиво произнес:
  – Значит, следует отказать ему в славе, о которой он мечтает. А каково ваше мнение, мсье Пуаро?
  С минуту Пуаро молчал. А заговорив, тщательно подбирал слова:
  – Трудно сказать, мистер Лайонел. Я, как вы можете заметить, заинтересованная сторона. Вызов брошен мне. Если я скажу: «Придержите факты, не предавайте их гласности», – не будет ли это воспринято как говорящее во мне тщеславие? Что я боюсь за свою репутацию? Трудно сказать.
  Раскрыться, все рассказать – в этом есть свои преимущества. По крайней мере, это уже предостережение… С другой стороны, я, как и инспектор Кроум, убежден – это то, что от нас хочет убийца.
  – Гм-м! – произнес помощник комиссара, потирая подбородок. Он перевел взгляд на доктора Томпсона. – Допустим, мы откажем нашему лунатику в огласке, которой он жаждет. Что он может предпринять?
  – Совершит другое преступление, – выпалил доктор, – как пить дать!
  – А если мы размалюем заголовки? Тогда какая реакция?
  – Такая же. Идя первым путем, вы стимулируете его мегаломанию, вторым – игнорируете ее. Результат один и тот же – следующее преступление.
  – Что скажете, мсье Пуаро?
  – Я согласен с доктором Томпсоном.
  – Палка о двух концах, а? Как вы думаете, сколько преступлений задумал этот лунатик?
  Доктор Томпсон взглянул на Пуаро.
  – Похоже, что от A до Z, – сказал он весело. – Конечно, ему не достичь этого. Даже близко. Вы наступите ему на пятки намного раньше. Интересно, как бы он обошелся с буквой X. – Тут он перешел на серьезный тон. – Но вы возьмете его намного раньше. Скажем, на G или H.
  Помощник комиссара ударил кулаком по столу.
  – Черт возьми! Вы что, хотите сказать, что нас ждут еще пять убийств?!
  – Столько не окажется, сэр, – сказал инспектор Кроум, – поверьте мне.
  Тон его был уверенным.
  – На какой букве вы останавливаетесь, инспектор? – спросил Пуаро.
  В его голосе сквозила легкая ирония. Кроум, как мне показалось, посмотрел на него с тенью пренебрежения.
  – Может быть, на следующей, мсье Пуаро. В любом случае, сумеем взять его до того, как он дойдет до F, гарантирую.
  Он повернулся к помощнику комиссара:
  – Думаю, мне достаточно ясна психология случая. Доктор Томпсон поправит меня, если что не так. Я представляю, что каждый раз, когда ABC совершает преступление, его самодовольство возрастает процентов на сто. Каждый раз он думает: «Я умен, и им меня не поймать!» Он становится победно-самоуверенным и беспечным. Он преувеличивает свой ум и тупость остальных. Он очень скоро перестанет заботиться о мерах предосторожности. Не так ли, доктор?
  Томпсон кивнул:
  – Обычный случай. Не употребляя медицинской терминологии, лучше изложить нельзя. Вам что-нибудь известно о подобных вещах, мсье Пуаро? Вы не согласны?
  Не думаю, чтобы Кроуму пришлось по душе обращение Томпсона к Пуаро. Он считал себя единственным специалистом в этой области.
  – Все, как сказал инспектор Кроум, – согласился Пуаро.
  – Паранойя, – пробурчал доктор.
  Пуаро повернулся к Кроуму:
  – Есть ли какие-нибудь существенные сведения по делу в Бексхилле?
  – Ничего определенного. Официант Силендайда в Истборне узнал на фотографии убитой молодую женщину, которая ужинала там вечером 24-го в компании мужчины средних лет в очках. То же самое в закусочной «Алый гонец» на полпути из Бексхилла в Лондон. Говорят, она была там около девяти часов вечера 24-го с человеком, похожим на военно-морского офицера. И те и другие не могут быть правы одновременно, но кто-то из них, возможно, и прав. Полно, конечно, и других опознаний, но они большей частью не годятся. Мы не смогли напасть на след ABC.
  – Ладно. Похоже, вы сделали все, что смогли, Кроум, – сказал помощник комиссара.
  – Что скажете, мсье Пуаро? Какое-нибудь из направлений расследования вас удовлетворяет?
  Пуаро медленно ответил:
  – Мне кажется, есть один очень важный ключ – раскрыть мотив.
  – Разве он не очевиден? Алфавитный комплекс. Разве не так, доктор?
  – М-да, – сказал Пуаро, – это алфавитный комплекс. Но почему алфавитный комплекс? У сумасшедшего всегда есть веская причина для совершения преступления.
  – Ну полно вам, мсье Пуаро, – сказал Кроум, – вспомните Стоунмена в 1929 году. Он кончил тем, что пытался покончить с любым, кто его хоть как-то раздражал.
  Пуаро повернулся к нему:
  – Правильно. Если вы достаточно великая и важная личность, нужно, чтобы вы были изолированы от малейших раздражителей. Если муха садится вам на лоб снова и снова, выводя вас из себя своим щекотанием, – что вы делаете? Вы намереваетесь убить ее. Тут у вас нет сомнений. Вы важны… муха – нет. Вы убиваете муху, и раздражение проходит. Ваши действия представляются вам святыми и справедливыми.
  Другой причиной убить муху является ваша сильная страсть к гигиене. Муха – потенциальный источник опасности для общества, ее надо убрать. Так работает мозг помешанного преступника. Но разберем наш случай: если жертвы выбраны по алфавитному принципу, тогда они убираются не из-за того, что являются источником раздражения убийцы. Для объединения обоих случаев должно быть чересчур много совпадений.
  – Вот именно, – сказал доктор Томпсон. – Помню случай, когда муж одной женщины был предан смерти. Она начала убивать членов суда присяжных одного за другим. Непосредственно перед тем, как преступления были связаны воедино, они казались совершенно случайными. Но, как сказал мсье Пуаро, не бывает убийц, которые совершают преступления «наобум». Или они устраняют людей, которые стоят (пусть незначительно) у них на пути, или они убивают по убеждению. Они уничтожают полицейских или проституток, потому что уверены, что те должны быть уничтожены. Мне кажется, в нашем случае все это не подходит. Миссис Ашер и Бетти Барнард нельзя объединить как представителей одного класса. Конечно, возможно, что это сексуальный комплекс. Обе жертвы были женщинами. Нам об этом легче, конечно, будет судить после следующего преступления…
  – Ради бога, Томпсон, не говорите так бойко о следующем преступлении! – раздраженно воскликнул сэр Лайонел. – Мы должны сделать все возможное, чтобы предотвратить его.
  Доктор Томпсон промолчал и несколько вызывающе высморкался.
  – Предложите свой вариант. Если вы не хотите замечать фактов…
  Помощник комиссара обратился к Пуаро:
  – Я вижу, к чему вы клоните, но мне еще не все ясно.
  – Я спрашиваю себя, – заговорил Пуаро, – как именно рассуждал убийца? Он убивает, это видно из его писем, из «спортивного интереса» – чтобы развлечь себя. Может ли это действительно быть так? Но даже если это так, по какому принципу он выбирает свои жертвы, кроме как по алфавиту? Если он убивает, только чтобы позабавить себя, он бы не стал это рекламировать, хотя бы для того, чтобы убивать безнаказанно. Но нет, он старается, как мы все заметили, произвести сенсацию, утвердить себя в глазах общественности. Каким образом его индивидуальность была подавлена и как это можно связать с двумя жертвами, которые он выбрал? И последнее предположение: а что, если его действиями руководит личная ненависть ко мне, Эркюлю Пуаро? А вдруг он публично бросает мне вызов, поскольку я (незаметно для себя) победил его когда-то в своей работе? Или, может быть, его злоба безлична – направлена против иностранца? И если это так, то что, опять же, привело к этому? Какую обиду нанесли ему иностранцы?
  – Весьма спорные вопросы, – заметил Томпсон.
  – Да… Они немного трудноваты для ответа сейчас, – поддержал его инспектор Кроум.
  – Тем не менее, мой друг, – заявил Пуаро, глядя прямо на него, – именно в них, в этих вопросах, кроется отгадка. Если бы мы знали точный мотив – фантастический, возможно, для нас, но логичный для него: из того, почему наш сумасшедший совершает эти преступления, мы могли бы узнать вероятную следующую жертву.
  Кроум покачал головой:
  – Он выбирает их случайно – вот мое мнение.
  – Великодушный убийца, – пробурчал Пуаро.
  – Что вы сказали?
  – Я говорю – великодушный убийца! Франц Ашер мог бы быть арестован за убийство своей жены, Дональд Фрэзер мог бы быть арестован за убийство Бетти Барнард, если бы не предупреждающее письмо от ABC. Или он такой мягкосердечный, что не мог заставить других страдать?
  – Я слышал и о более странных происшествиях, – заметил Томпсон. – Я знаю людей, которые убили полдюжины человек, растерзав их только потому, что одна из их жертв не умерла сразу же, а долго мучилась. Все же я не думаю, что это присуще и нашему убийце. Он хочет умножить свою собственную славу. Такое объяснение лучше всего подходит.
  – Мы так и не пришли к решению насчет огласки преступлений, – заметил помощник комиссара.
  – Если бы я мог предложить, сэр, – проговорил Кроум. – Почему бы не подождать следующего письма? А потом опубликовать его экстренным выпуском. Это вызовет в указанном городе небольшую панику, но зато заставит каждого, чья фамилия начинается на C, быть начеку, и это испытает мужество ABC. Это заставит его действовать. И тогда мы его настигнем.
  Как мало мы знали, что нам готовит будущее.
  
  Глава 14
  Третье письмо
  Я хорошо помню, как пришло третье письмо от ABC.
  Могу сказать, что были приняты все меры предосторожности с тем, чтобы, когда ABC возобновит свою деятельность, не было излишних проволочек. К дому прикрепили молодого сержанта из Скотленд-Ярда, и если Пуаро и я отсутствовали, он должен был вскрывать почту.
  День шел за днем, и нетерпение росло.
  Отчуждение и высокомерие инспектора Кроума становились все более явными по мере того, как его «многообещающие» нити, ведущие к раскрытию преступления, обрывались одна за другой. Описания людей, с которыми видели Бетти Барнард, оказались ненужными. Различные машины, замеченные в окрестностях Бексхилла и Кудена, уже были проверены… Исследование продажи железнодорожного справочника «ABC» вызвало беспокойство среди невинных людей.
  Что касается нас с Пуаро, то всякий раз, когда мы слышали знакомый громкий стук почтальона в дверь, наши сердца начинали колотиться: по крайней мере, это испытывал я; не могу поручиться, но мне кажется, что Пуаро чувствовал то же.
  Он, я полагаю, был расстроен ходом этого дела и отказался уезжать из Лондона, предпочитая быть на месте в случае внезапного поворота событий. В те накаленные до предела денечки у него даже усы поникли, неожиданно утратив внимание хозяина.
  Когда пришло третье письмо от ABC, была пятница. Вечернюю почту принесли около десяти часов…
  Когда мы услышали знакомые шаги и проворный стук, я поднялся и прошел к почтовому ящику. Там, помнится, было четыре или пять писем. На последнем из них адрес был написан печатными буквами.
  – Пуаро! – вскрикнул я… Мой голос замер.
  – Оно пришло? Вскройте его, Гастингс. Быстрее. Каждое мгновение на счету. Надо составить план!
  Я разорвал конверт (Пуаро на этот раз не упрекнул меня за неаккуратность) и вытащил лист с печатными буквами.
  – Читайте, – сказал Пуаро.
  Я прочел вслух:
  – «Бедный мистер Пуаро, или вы не столь искусны в этих маленьких преступлениях? Ваш расцвет позади, что ли? Посмотрим, удастся ли вам улучшить результат на этот раз. На этот раз полегче. Черстон[758], 30-го. Очень постарайтесь предпринять что-нибудь! Скучновато все делать по-своему, понимаете!
  Счастливой охоты.
  Всегда ваш ABC».
  – Черстон, – произнес я, подскакивая к нашему экземпляру «ABC». – Поглядим, где это.
  – Гастингс. – Пронзительный голос прервал меня. – Когда написано это письмо?
  Я взглянул на письмо:
  – Написано 27-го.
  – Я не ослышался, Гастингс? Он назначил день убийства на 30-е?
  – Да, так. Минутку, это будет…
  – Боже мой, Гастингс, – вы не понимаете? 30-е – сегодня!!
  Его рука указала на календарь на стене. Я схватил свежую газету, чтобы убедиться.
  – Но почему… как… – От волнения я запнулся.
  Пуаро поднял с пола разорванный конверт.
  В моем мозгу смутно отложилось что-то необычное в адресе, но я был слишком озабочен содержанием письма, чтобы обратить внимание на адрес.
  В то время Пуаро жил в Уайтхэйвн-Мэншенс. Адрес гласил: М. Эркюль Пуаро, Уайтхорс-Мэншенс. В углу поперек было каракулями написано: «Не известен в Уайтхорс-Мэншенс и в Уайтхорс-Корт – проверьте в Уайтхэйвн-Мэншенс».
  – Боже мой! – простонал Пуаро. – Неужели даже случай помогает этому сумасшедшему?! Живей, живей, мы должны поставить в известность Скотленд-Ярд.
  Спустя минуту-две мы уже говорили по телефону с Кроумом. На этот раз сдержанный инспектор не ответил: «Неужели?» С его губ слетели сдержанные проклятия. Он выслушал все, что мы хотели ему сказать, позвонил и заказал срочный междугородный разговор с Черстоном.
  – Слишком поздно, – произнес Пуаро.
  – Напрасно вы в этом уверены, – возразил я, впрочем, безо всякой надежды.
  Он посмотрел на часы:
  – Двадцать минут одиннадцатого? Час и сорок минут осталось. Станет ли ABC выжидать так долго?
  Я раскрыл справочник, который перед этим достал с полки.
  – Черстон, графство Девоншир, – прочитал я. – От вокзала Паддингтон – 204 1/4 мили. Население – 656. Похоже, совсем крохотное местечко. Несомненно, нашего приятеля там заметят.
  – Даже если так, то все равно ценой еще одной жизни, – сказал Пуаро. – Какие есть поезда? Мне кажется, что поездом будет быстрее.
  – Есть ночной поезд – спальный вагон до Ньютон-Эббот – прибывает в 6.08 утра, а в Черстон – в 7.15.
  – Отходит с Паддингтона?
  – Да, с Паддингтона.
  – Поедем этим, Гастингс.
  – У вас вряд ли будет время для сбора новостей перед выездом.
  – Какая разница, когда мы получим печальные известия: ночью или завтра утром?
  – Вообще-то да.
  Я кое-что сложил в чемодан, пока Пуаро еще раз звонил в Скотленд-Ярд.
  Через несколько минут он зашел в спальню и спросил:
  – Позвольте, что вы здесь делаете?
  – Я за вас собрал ваши вещи. Думал, это сэкономит время.
  – Поменьше эмоций, Гастингс. Это действует на ваши руки и здравый рассудок. Разве так складывают пальто? И посмотрите, что вы сделали с моей пижамой. Если разольется шампунь, что будет?
  – Черт возьми, Пуаро! – заорал я. – Вопрос жизни и смерти. Какая разница, что будет с нашей одеждой?
  – У вас нет чувства меры, Гастингс. Вы не сядете в поезд раньше, чем он придет, а порча одежды ни в коей мере не предотвратит убийства.
  Силой вырвав у меня чемодан, Пуаро принялся упаковывать его сам.
  Он пояснил, что нам надо взять письмо и конверт с собой. У Паддингтона нас встретит кто-нибудь из Скотленд-Ярда.
  Когда мы прибыли на перрон, первым, кого мы увидели, был инспектор Кроум.
  Он ответил на вопросительный взгляд Пуаро:
  – Новостей еще нет. Все, кто есть, подняты на ноги. Все лица, чье имя начинается на C, по возможности предупреждаются по телефону. Шансов мало. Где письмо?
  Пуаро передал его.
  Тот рассмотрел конверт, тихо чертыхаясь.
  – Надо же, какое невезение, звезды со своим дурацким расположением на стороне этого субъекта.
  – А вам не кажется, – предположил я, – что это сделано преднамеренно?
  Кроум покачал головой:
  – Нет, у него свои правила – идиотские правила, – и он их придерживается. Четкое предупреждение. Это пункт. Вот где проявляется его хвастовство. Я почти уверен, что этот малый пьет виски «Белая лошадь».
  – О, это гениально! – воскликнул Пуаро. – Он пишет письмо печатными буквами, а напротив стоит бутылка.
  – Вот именно, – сказал Кроум. – Любой из нас время от времени делает то же самое, подсознательно копируя то, что стоит перед глазами. Он начал писать «Уайт» и продолжил «хорс» вместо «хэйвн»…
  Как выяснилось, инспектор тоже едет на поезде.
  – Даже если по какой-то счастливой случайности ничего не произошло, надо быть в Черстоне. Наш убийца там или был там сегодня. Один из моих людей сидит на телефоне до отхода поезда на случай, если что-то поступит.
  В тот момент, когда поезд тронулся, мы увидели человека, бегущего к перрону. Он поравнялся с окном инспектора и что-то выкрикнул.
  Мы с Пуаро поспешили по коридору и постучали в купе инспектора.
  – Что, есть новости? – спросил Пуаро.
  Кроум спокойно ответил:
  – Плохие. Сэр Кармайкл Кларк[759] найден с пробитой головой.
  Сэр Кармайкл Кларк, хотя и не имел громкого имени, был человеком довольно высокого положения, а в свое время – очень известным ларингологом. Уйдя на пенсию, он посвятил себя одной из самых больших страстей своей жизни – коллекционированию китайской керамики и фарфора. Спустя несколько лет, унаследовав значительное состояние от дядюшки, он смог предаться своему увлечению полностью. Он стал обладателем одной из самых известных коллекций китайского фарфора. Сэр Кларк был женат, но не имел детей и жил в доме, который построил сам для себя недалеко от девонширского побережья. В Лондон он ездил очень редко, в основном когда устраивался аукцион.
  Не требовалось особой сообразительности, чтобы представить, какой шум вызовет в прессе его смерть, последовавшая за смертью молодой и симпатичной Бетти Барнард. Дело усугублял тот факт, что это случилось в августе, когда газеты испытывают недостаток в интересных материалах.
  – Хорошо, – сказал Пуаро, – возможно, огласка сделает то, что не удалось сделать частными усилиями. Теперь вся страна будет выслеживать ABC!
  – К сожалению, – заметил я, – это то, что он хочет.
  – Верно. Но это погубит его. Окрыленный успехом, он станет неосторожен… На что я надеюсь, так это на то, что он может быть опьянен своею ловкостью.
  – Пуаро, это так необычно! – воскликнул я, внезапно пораженный одной мыслью. – Вам не кажется, что это первое преступление такого сорта, которое нам с вами приходится расследовать?
  – Вы совершенно правы, мой друг. До сих пор судьба преподносила нам работу изнутри. То была история жертвы широко известной. Важными моментами являлись: кому выгодна смерть? Какие благоприятные возможности были у тех, кто находился рядом, для совершения преступления? Это всегда было «интимное преступление». А здесь впервые в нашей с вами практике имеет место хладнокровное, беспристрастное убийство. Убийство извне.
  Я содрогнулся:
  – Это довольно ужасно.
  – Да. С самого начала я, когда прочитал то письмо, почувствовал, что здесь есть что-то уродливое… – Он раздраженно стал жестикулировать. – Нельзя давать свободу нервам… Это – ничуть не хуже, чем самое обычное преступление…
  – Это… это…
  – Разве хуже, когда лишают жизни незнакомца, а не кого-то из близких и дорогих – того, кто доверяет вам?
  – Это хуже, потому что это безумно…
  – Нет, Гастингс. Это не хуже. Это всего лишь труднее.
  – Нет, нет же! Я не согласен с вами. Это бесконечно страшнее!
  Эркюль Пуаро задумчиво произнес:
  – Тогда его будет легче раскрыть, потому что оно безумно. Преступление, совершенное хитрым и здравомыслящим человеком, было бы намного запутаннее. Если бы кто-то смог хотя бы найти истинный мотив… Это алфавитное дело… в нем столько противоречий… Если бы я смог увидеть мотив, все стало бы просто и ясно… – Он вздохнул и покачал головой. – Эти преступления не должны иметь продолжения. Скоро, скоро я должен докопаться до истины… Пойдемте, Гастингс. Поспим немножко. Завтра нам предстоит многое сделать.
  
  Глава 15
  Сэр Кармайкл Кларк
  Черстон, окруженный с одной стороны Бриксгэмом и с другой Пейнтоном и Торки, охватывает примерно половину излучины реки Торбей. Еще десять лет назад на этом месте было только поле для игры в гольф, а ниже поля – простирающийся до моря зеленый простор. Но с недавних пор развернулось широкое строительство, и теперь береговая линия была усеяна домами, бунгало, дорогами.
  Сэр Кармайкл Кларк приобрел участок в два акра с видом на море. Дом был сооружен по современному проекту: неназойливый белый прямоугольник. Если не считать двух галерей, в которых располагалась коллекция, дом нельзя было назвать большим.
  Мы прибыли в Черстон примерно в восемь утра. Офицер местной полиции встретил нас на станции и пояснил:
  – Сэр Кармайкл Кларк, похоже, имел обыкновение прогуливаться после ужина. Когда позвонила полиция – после одиннадцати, – было установлено, что он не вернулся! Поскольку его прогулка обычно имела один маршрут, не потребовалось много времени для того, чтобы обнаружить тело. Смерть наступила в результате удара тяжелым предметом по затылку. На теле убитого лежал раскрытый железнодорожный справочник «ABC» лицевой стороной вниз.
  Мы прибыли в Комбесайд (так назывался дом) около половины девятого. Дверь открыл пожилой дворецкий, трясущиеся руки и искаженное лицо которого говорили о том, насколько его поразила трагедия.
  – Доброе утро, Деверил, – сказал наш спутник.
  – Доброе утро, мистер Уэллс.
  – Эти джентльмены из Лондона, Деверил.
  – Прошу вас, джентльмены, проходите.
  Дворецкий проводил нас в длинную столовую, где был накрыт завтрак.
  – Я схожу за мистером Франклином.
  Через одну-две минуты в комнату вошел крупный блондин с загорелым лицом. Это был Франклин Кларк, единственный брат покойного. Решительный и, похоже, привыкший к неожиданностям.
  – Доброе утро, джентльмены.
  Инспектор Уэллс представил всех друг другу:
  – Это инспектор Кроум из отдела по расследованию преступлений, мистер Эркюль Пуаро и… э-э… капитан Гайтер.
  – Гастингс, – холодно поправил я.
  Франклин Кларк пожал по очереди каждому из нас руку, и всякий раз рукопожатие сопровождалось пронизывающим взглядом.
  – Разрешите предложить вам позавтракать, – произнес он, – мы можем обсудить положение за едой.
  Никто не возражал, и мы отдали должное превосходной яичнице с беконом и кофе.
  – Теперь к делу, – сказал Кларк. – Я бы сказал – дичайшая история из всех, что я слышал. Значит ли все это, инспектор Кроум, что мой брат стал жертвой маньяка, что это было третье убийство и что всякий раз возле тела был оставлен справочник «ABC»?
  – Таковы, собственно, факты, мистер Кларк.
  – Но почему? Какую реальную выгоду можно извлечь из подобного преступления, даже при самом больном воображении?
  Пуаро одобрительно кивнул.
  – Вы попали прямо в точку, мистер Кларк, – сказал он.
  – Нецелесообразно доискиваться до мотивов на этом этапе, мистер Кларк, – сказал инспектор Кроум. – Это дело психиатров, хотя, должен сказать, я имею некоторый опыт в криминальных помешательствах, их мотивы обычно сильно неадекватны. Налицо желание заявить о себе, в общем – стать кем-то, а не пустым местом.
  – Это правда, мсье Пуаро?
  Голос мистера Кларка выражал недоверие. Его обращение к такому авторитету не очень-то спокойно было воспринято инспектором Кроумом.
  – Совершенно верно, – ответил мой друг.
  – В любом случае, он не сможет долго увиливать от преследований, – задумчиво произнес Кларк.
  – Вы так думаете? Но они такие изворотливые. И вы должны помнить, что этот тип внешне выглядит весьма незначительным – он принадлежит к тем, кого обходят, игнорируют или даже смеются над ними!
  – Вы не позволите, мистер Кларк, уточнить несколько деталей? – спросил Кроум, вмешиваясь в разговор.
  – Разумеется.
  – Ваш брат был вчера в обычном своем расположении духа и здоров? Не получал никаких неожиданных писем? Ничто его не расстраивало?
  – Он был таким же, как всегда.
  – Значит, ничем не расстроен и не огорчен?
  – Извините, инспектор. Я этого не говорил. Быть расстроенным и огорченным – это нормальное состояние моего бедного брата.
  – Почему так?
  – Вы, возможно, не в курсе, что его жена, леди Кларк, очень больна. Если честно, между нами, у нее рак и ей недолго осталось жить. Ее болезнь ужасно терзала сознание моего брата. Я сам недавно вернулся с Востока и был поражен тем, как он изменился.
  Пуаро вставил вопрос:
  – Предположим, мистер Кларк, что ваш брат был бы найден у подножия обрыва… или убитым из револьвера, который лежал бы рядом. О чем бы вы подумали в первую очередь?
  – Честно говоря, я бы сразу подумал, что это самоубийство, – ответил Кларк.
  – Вот! – сказал Пуаро.
  – Что?
  – Факт говорит сам за себя. Это не имеет значения.
  – Так или иначе, это не было самоубийством, – грубовато-отрывисто сказал Кроум. – Как я понимаю, мистер Кларк, ежевечерняя прогулка входила в привычки вашего брата?
  – Совершенно верно. Он всегда это делал.
  – Каждый вечер?
  – Да, если только, разумеется, не лил дождь.
  – И каждый в доме знал его привычку?
  – Конечно.
  – А другие?
  – Я не знаю, кого вы имеете в виду под «другими». Садовник, возможно, знал, а может, и нет. Не уверен.
  – А в деревне?
  – Строго говоря, у нас не деревня. Здесь только почтовое отделение и коттеджи в Черстон-Феррерс, но нет деревни и магазинов.
  – Я полагаю, что незнакомца, маячившего вокруг, было бы очень легко заметить?
  – Наоборот. В августе этот уголок земли кишит посторонними. Каждый день они приезжают на машинах, автобусах, приходят пешком из Бриксгэма, Торки и Пейнтона. Обширные пляжи, вон там, ниже, – он показал, – очень популярны, так же как и Элбери-Коув – известное красивое место. Все это притягивает людей сюда на пикники. Не люблю я этого. Вы не представляете, насколько прекрасен и тих этот уголок в июне и начале июля.
  – Так вы не думаете, что незнакомца могли бы заметить?
  – Нет, если только он не выглядел чокнутым.
  – Этот человек не выглядит чокнутым, – уверенно произнес Кроум. – Вы понимаете, к чему я веду, мистер Кларк? Этот человек должен был разведать местность заранее и обнаружить привычку вашего брата прогуливаться каждый вечер. Кстати, вчера никто не заходил в этот дом и не спрашивал сэра Кармайкла?
  – Нет, насколько мне известно, но можно спросить Деверила.
  Он позвонил в колокольчик и задал этот вопрос дворецкому.
  – Нет, сэр, никто не спрашивал сэра Кармайкла. И я никого шатающегося вокруг дома не заметил. Горничные тоже ничего не видели, – я их уже спрашивал.
  Дворецкий подождал секунду и затем спросил:
  – Это все, сэр?
  – Да, Деверил, вы можете идти.
  Дворецкий удалился, пропустив в дверях молодую женщину.
  Франклин Кларк поднялся, когда она вошла.
  – Это мисс Грей, джентльмены. Секретарь моего брата.
  Мое внимание привлекли необычайные, по-скандинавски светлые волосы девушки. Они были пепельные, почти бесцветные. Такие светло-серые глаза и прозрачно-светящуюся бледность можно встретить у норвежек и шведок. На вид ей было около двадцати семи, и она была не только эффектной внешне, но и компетентной в делах.
  – Могу я быть чем-нибудь полезна? – спросила мисс Грей, присаживаясь.
  Кларк предложил ей кофе, но она отказалась от него.
  – Вы вели корреспонденцию сэра Кармайкла? – спросил Кроум.
  – Да, всю.
  – Не получал ли он письма или писем, подписанных ABC?
  – ABC? – Она покачала головой. – Уверена, не получал.
  – Не упоминал ли он о том, что видел кого-нибудь во время вечерней прогулки?
  – Нет. Он ничего подобного не говорил.
  – А вы сами не замечали незнакомых людей?
  – В это время года полно людей, как вы говорите, «шляющихся». Часто можно встретить людей, бесцельно вперивших взгляд в лужайку для гольфа или бредущих вдоль аллеи, ведущей к морю. К тому же практически каждый встречный в это время года – незнакомец.
  Пуаро задумчиво кивнул.
  Инспектор Кроум попросил показать маршрут вечерней прогулки сэра Кармайкла. Франклин Кларк провел нас через французское окно (доходящее до пола), мисс Грей сопровождала нас.
  Мы с ней оказались несколько позади остальных.
  – Должно быть, это для всех вас ужасное потрясение, – заметил я.
  – Это невероятно. В ту ночь я уже легла, когда позвонила полиция. Я услышала голоса внизу и спустилась узнать, в чем дело. Деверил и мистер Кларк как раз собирались выйти с газовыми фонарями.
  – В котором часу обычно сэр Кармайкл возвращался с прогулки?
  – Около четверти десятого. Обычно он заходил в дом через боковую дверь и иногда сразу же шел спать, а иногда шел в галерею к своей коллекции. Вот почему, несмотря на звонок из полиции, его исчезновение не было замечено до тех пор, пока его не нашли утром.
  – Должно быть, для его жены это ужасное потрясение?
  – Леди Кларк находится под большой дозой морфия. Полагаю, она в таком состоянии, что не осознает, что происходит вокруг.
  Через калитку мы вышли на лужайку для гольфа. Срезав угол, через уступ прошли на крутую петляющую тропу.
  – Она ведет вниз к Элбери-Коув, – пояснил Франклин Кларк. – Но два года назад проложили новую дорогу, ведущую от главной дороги на Бродсэндз к Элбери, так что теперь эта тропа практически опустела.
  Мы продолжили свой путь вниз по тропе. У ее основания путь лежал через заросли куманики и папоротника к морю. Внезапно мы вышли на покрытый травой и смотрящий в море гребень и сверкающий белыми камнями пляж. Вокруг темно-зеленые деревья сбегали к морю. Это было очаровательное место – белое, темно-зеленое и сапфирно-синее.
  – Как прекрасно! – не удержался я.
  Кларк стремительно повернулся ко мне:
  – Не правда ли? Почему люди стремятся уехать за границу на Ривьеру, когда у них есть это?! В свое время я обошел весь свет и, ей-богу, никогда не видел столь прекрасного места.
  Потом, как бы устыдившись своей пылкости, он сказал более подходящим для данной ситуации тоном:
  – Это была вечерняя прогулка моего брата. Потом обратно наверх, поворачивая не налево, а направо мимо фермы и через поле, где и было найдено тело.
  Кроум кивнул:
  – Достаточно просто. Человек стоял здесь, в тени. Ваш брат ничего бы не заметил до нанесения удара.
  Девушка возле меня содрогнулась.
  Франклин Кларк сказал:
  – Крепись, Тора. Это чудовищно, но неразумно уклоняться от подробностей.
  Тора Грей – это имя шло ей.
  Мы пошли обратно к дому, откуда уже забрали тело, после того как его сфотографировали.
  Когда мы поднимались по широкой лестнице, из комнаты вышел доктор, держа в руке черную сумку.
  – Есть что-нибудь для нас, доктор? – спросил Кларк.
  Доктор покачал головой:
  – Элементарнейший случай. Я подготовлю заключение для следствия. В общем, он не испытал мучений. Смерть наступила мгновенно. – Доктор проследовал мимо. – Пойду проведаю леди Кларк.
  Все прошли в комнату, откуда вышел доктор, а я замешкался на лестнице.
  Тора Грей все стояла у начала лестницы. На ее лице застыло испуганное выражение.
  – Мисс Грей… – Я запнулся.
  – Что такое? – Она посмотрела на меня. – Я думала о D.
  – О D? – Я с недоумением посмотрел на нее.
  – Да. О следующем убийстве. Надо что-то делать. Это надо остановить.
  В дверях комнаты за моей спиной показался Кларк и спросил:
  – Что надо остановить, Тора?
  – Эти ужасные убийства.
  – Да. – Его челюсти агрессивно сжались. – Я хочу поговорить с мсье Пуаро… А что, Кроум – стоящий человек? – неожиданно вырвалось у него.
  Я ответил, что Кроум очень умный офицер. Но возможно, мой голос звучал не так бодро, как мог бы звучать.
  – У него грубые манеры, – сказал Кларк. – Прикидывается, что ему все известно, – а что ему известно? Ровным счетом ничего, насколько я могу заключить.
  Минуту-две он молчал, потом добавил:
  – Мсье Пуаро мне подходит. У меня есть план. Но о нем мы поговорим позже.
  Он прошел по коридору и постучал в комнату, куда вошел доктор.
  Мгновение я колебался. Девушка отрешенно глядела перед собой.
  – О чем вы задумались, мисс Грей?
  Она перевела взгляд на меня:
  – Интересно, где он сейчас… убийца то есть. Не прошло и двенадцати часов с того момента, как это случилось… О! Есть ли такой ясновидящий, кто может указать, где он сейчас и что делает?..
  – Полиция ищет… – начал я.
  Мои простые слова прервали оцепенение. Тора Грей взяла себя в руки.
  – Да. Конечно, – промолвила она.
  Она спустилась по лестнице. Я еще постоял немного, переваривая ее слова.
  ABC…
  Где он сейчас?
  
  Глава 16
  (написана не от лица капитана Гастингса)
  Мистер Александр Бонапарт Каст вышел вместе с остальными зрителями из «Торки Палладиум», где посмотрел душераздирающий фильм «Ни воробья…».
  Он слегка прищурился от дневного света и огляделся вокруг, как бродячий пес, что было ему свойственно. И пробормотал сам себе:
  – Это идея…
  Мальчишки, разносчики газет, пробегали мимо, выкрикивая:
  – Последние новости!.. Маньяк-убийца в Черстоне!..
  Они несли листовки с надписью:
  «УБИЙСТВО В ЧЕРСТОНЕ. ПОСЛЕДНИЕ НОВОСТИ».
  Мистер Каст порылся в кармане, нашел монету и купил газету, но не стал раскрывать ее сразу же. Войдя в Принцесс-Гарденс, он медленно направился под навес, выходящий на Торкийскую гавань. Он сел на лавочку и раскрыл газету.
  Большой заголовок:
  «УБИТ СЭР КАРМАЙКЛ КЛАРК.
  УЖАСНАЯ ТРАГЕДИЯ В ЧЕРСТОНЕ.
  РАБОТА МАНЬЯКА-УБИЙЦЫ».
  И ниже:
  «Всего месяц назад Англия была поражена и потрясена убийством молодой девушки Элизабет Барнард в Бексхилле. В деле, как известно, фигурировал железнодорожный справочник „ABC“. У тела сэра Кармайкла Кларка также был найден „ABC“. Полиция склоняется к тому, что оба убийства были совершены одним лицом. Не исключено, что маньяк-убийца собирается пройтись по нашим морским курортам…»
  Молодой человек во фланелевых брюках и светло-голубой рубашке из эртекса, что сидел возле, заметил:
  – Грязное дельце, а?
  Мистер Каст встрепенулся:
  – О, весьма… весьма…
  Его руки, как заметил молодой человек, дрожали так, что он едва удерживал газету.
  – Лунатиков невозможно определить, – принялся болтать молодой человек, – они не всегда «того», знаете ли. Часто они выглядят так же, как вы или я…
  – Думаю, что да, – сказал мистер Каст.
  – Точно. Некоторых война сделала совершенно неизлечимыми.
  – Я… я полагаю, вы правы.
  – Я не одобряю войну, – продолжал молодой человек.
  Его сосед повернулся к нему:
  – Я не одобряю чуму, муху цеце, голод и рак… но это все равно случается!
  – Войну можно предотвратить, – уверенно выпалил молодой человек.
  Мистер Каст расхохотался и какое-то время не мог остановиться.
  Молодой человек немного встревожился.
  «Этот сам немного чокнутый», – подумал он, а вслух произнес:
  – Извините, сэр, мне кажется, вы были на войне?
  – Был, – ответил Каст, – и она надломила меня. С тех пор голова уж не та. Болит, знаете ли. Ужасно болит.
  – О! Извините за это, – неуклюже проронил молодой человек.
  – Иногда я с трудом сознаю то, что делаю…
  – Правда? Ну, мне пора, – сказал молодой человек и торопливо ушел. Он знал, что это за люди, которые начинают рассказывать о своем здоровье.
  Мистер Каст остался со своей газетой. Он перечитал ее еще раза два.
  Мимо него проходили люди. Большинство говорило об убийстве…
  – Ужасно… Ты не знаешь, это не связано с китайцами? Та официантка не из китайского кафе?..
  – Прямо на лужайке для гольфа…
  – Я слышал, это случилось на пляже…
  – …но, дорогой, мы привезли чай в Элбери только вчера…
  – …полиция уверена, что поймает…
  – …его могут арестовать, и с минуты на минуту…
  – …наиболее вероятно, что он в Торки…
  – То была женщина, а не…
  Мистер Каст аккуратно сложил газету и положил на сиденье. Затем встал и спокойно пошел по направлению к городу.
  Мимо прошли девушки в белом, в розовом, в голубом, в летних платьях, халатах и шортах. Они разговаривали и смеялись. Их глаза оценивали проходящих мужчин.
  Их взгляды не задерживались на мистере Касте…
  Мистер Каст сел за небольшой столик и заказал чай с девонширскими сливками.
  
  Глава 17
  Примечательное время
  После убийства сэра Кармайкла Кларка дело о загадке ABC достигло наивысшей популярности.
  В газетах только и говорилось об этом. Сообщалось о раскрытии различного сорта «тайн». Было объявлено о скорых арестах. Были фотографии каждого человека или места, хоть как-то связанных с убийством. Были интервью с каждым, кто мог дать его. Были запросы в парламент.
  Андоверское убийство было приобщено к двум другим.
  В Скотленд-Ярде были убеждены, что полнейшая гласность является лучшей возможностью поймать преступника. Население Великобритании превратилось в армию сыщиков-любителей.
  «Дейли фликер» вдохновенно выдала заголовок:
  «ОН МОЖЕТ БЫТЬ В ВАШЕМ ГОРОДЕ».
  Пуаро, конечно, был в гуще событий. Письма, которые он получил, были опубликованы и воспроизведены факсимильно. Его обвиняли в том, что он не предотвратил преступлений, и защищали, говоря, что он вот-вот назовет убийцу.
  Репортеры беспрестанно изводили его интервью.
  «Что мсье Пуаро говорит сегодня?»
  Далее обычно следовало полколонки глупостей:
  «Мсье Пуаро пессимистически оценивает ситуацию».
  «Мсье Пуаро на пороге удачи».
  «Капитан Гастингс, старый друг мсье Пуаро, рассказал нашему специальному корреспонденту…»
  – Пуаро, – я готов был зарыдать, – умоляю, верьте мне, я ничего подобного не говорил!
  Мой друг мягко отвечал:
  – Я знаю, Гастингс, я знаю. Произнесенное слово и напечатанное – какая пропасть между ними. Вот вам способ переиначивания, который полностью меняет смысл.
  – Не хотелось бы мне, чтобы вы подумали, что я сказал…
  – Вы сами-то не волнуйтесь. Это не важно. Эти глупости могут даже оказать нам услугу.
  – Каким образом?
  – Хорошо! – сказал Пуаро. – Если наш сумасшедший прочитает сегодняшние газеты, он потеряет всякое уважение ко мне как к противнику. А это уже кое-что!
  С другой стороны, Скотленд-Ярд и местная полиция без устали выдвигали различные догадки. Вокруг места преступления были опрошены люди, сдающие квартиры, меблированные комнаты. Внимательно были изучены сотни рассказов людей, которые «видели очень подозрительного человека с бегающими глазами» или с «лицом грешника». Ни одна информация, даже самого неопределенного характера, не была игнорирована. Множество людей были задержаны и опрошены об их действиях в ту злополучную ночь.
  Если Кроум и его коллеги работали не покладая рук, то Пуаро казался мне ленивым…
  Мы все время спорили.
  – А что вы от меня хотите, мой друг? Рабочее расследование – полиция справится с этим лучше меня. Вы хотите, чтобы я бегал взад-вперед, как собака?
  – Вместо того, чтобы сидеть дома, как… как…
  – Как здравомыслящий человек! Моя сила, Гастингс, в голове, а не в ногах! Всякий раз, когда вам кажется, что я бездействую, я размышляю.
  – Размышляете?! – вскричал я. – Разве сейчас время для размышлений?!
  – Да, тысячу раз – да!
  – Но вы уже наизусть знаете факты трех преступлений.
  – Я размышляю не над фактами, а над психологией, над умом убийцы.
  – Умом убийцы?
  – Точно. Когда я узнаю, на что похож убийца, я узнаю, кто он. Что мы знали об убийце после андоверского преступления? Почти ничего. После убийства в Черстоне? Немного больше. Я начинаю видеть не очертания лица и формы, а очертания ума. Ума, который движется и работает. После следующего преступления…
  – Пуаро!
  Мой друг бесстрастно посмотрел на меня:
  – Да, Гастингс, думаю, наверняка последует еще одно. Многое зависит от случая. Интересно, насколько незнакомец окажется удачлив. Удача может отвернуться от него. Но в любом случае после следующего преступления мы будем знать больше. Преступление сильно обнажает преступника. Изменяйте методы, привычки, а ваша душа обнажится поступками. Существуют беспорядочные приметы, – иногда кажется, будто бы не один – два ума работали, но его очертания прояснятся, я узнаю.
  – Кто это?
  – Нет, Гастингс, я не узнаю его имени и адреса! Я узнаю, что он за человек…
  – А потом?
  – А потом я отправлюсь… «на рыбалку». – Пока я глядел, сбитый с толку, Пуаро продолжал: – Понимаете, Гастингс, опытный рыбак точно знает, какого червячка какой рыбке предложить. Я предложу верного червячка.
  – А потом?
  – А потом? А потом? Вы так же несносны, как и прагматик Кроум с его вечным «неужели?». Ладно, а потом он клюнет. Ну, и мы вытащим его на крючке.
  – А тем временем люди гибнут и гибнут…
  – Три человека. А ведь около… ста двадцати человек гибнет каждую неделю на дорогах, не так ли?
  – Это совсем другое.
  – Наверное, это то же самое для тех, кто гибнет. Для остальных – родственников, друзей – да, есть разница; но по крайней мере одно меня радует в этом деле.
  – Да, все-таки скажите мне что-нибудь радостное.
  – Напрасно вы столь саркастичны. Радует то, что нет и тени вины, брошенной на невинного. Жить в атмосфере подозрения – видеть глаза, смотрящие на тебя, сменяющие выражение любви на ненависть… Это отрава, зловоние. Нет, отравление жизни невинного – этого, по крайней мере, мы не можем приписать ABC.
  – Вы скоро начнете оправдывать его, – съязвил я.
  – Почему бы и нет? Мы и закончим на сочувствии его точке зрения…
  – Браво, Пуаро!
  – Боже, я поразил вас! Сначала моя инертность, а потом мои взгляды.
  Я покачал головой вместо ответа.
  – Все равно, – сказал Пуаро, – у меня есть план, который порадует вас, – он активный, а не пассивный. А также он повлечет много разговоров и практически ни одной мысли.
  – Какой план? – осторожно спросил я.
  – Выжимка из друзей, родственников и слуг всего, что они знают.
  – Вы подозреваете, что они утаивают что-то?
  – Не преднамеренно. Но рассказ обо всем, что знаешь, всегда подразумевает отбор. Если бы я попросил вас рассказать о вчерашнем дне, вы, возможно, ответили бы: «Я встал в девять, позавтракал в половине десятого, ел яичницу с беконом и кофе, потом я пошел в клуб» – и так далее. Вы бы не включили: «Я сломал ноготь, и его пришлось обрезать. Я позвонил, чтобы принесли воды для бритья. Я пролил немного кофе на скатерть…» Никто не может рассказать всего. Следовательно, они выбирают. Люди выбирают то, что, по их мнению, важно. Но очень часто они думают неправильно!
  – И как же нам быть? Как заполучить нужные факты?
  – Путем разговоров! Надо обсуждать какое-то событие, или какого-то человека, или какой-то день снова и снова, дополнительные детали всплывут.
  – Что за детали?
  – Детали, которые я и хочу выяснить. Прошло достаточно времени, чтобы переосмыслить ценности, – то, что в трех случаях убийства нет ни одного факта, за который можно зацепиться, противоречит всем математическим законам. Какое-нибудь тривиальное событие, тривиальное высказывание должно отыскаться, чтобы указать путь! Это все равно что искать иголку в стогу, признаю, но в стогу есть иголка – вот в чем я убежден!
  Его слова показались мне туманными.
  – Вы не видите? Вы не так находчивы, как простая служанка.
  Пуаро передал мне письмо. Оно было написано аккуратным круглым ученическим почерком.
  «Уважаемый сэр, надеюсь, вы простите мою смелость написать вам. Я много думала после тех ужасных двух убийств, подобных убийству тетушки. Мы словно находимся в одной лодке. Я видела в газете фотографию молодой леди, то есть я хочу сказать, что это сестра молодой леди, той, что была убита в Бексхилле. Я набралась смелости и написала ей, и сказала, что я поеду в Лондон искать работу, и спросила, могу ли я приехать к ней или к ее матери, так как я сказала, что две головы лучше одной и мне не потребуется большое жалованье, только бы узнать, кто тот дьявол…
  Молодая леди очень любезно ответила мне, что поскольку она живет в общежитии, то хорошо бы написать еще и вам. Вот я и пишу, сэр, сказать, что я еду в Лондон, и вот мой адрес.
  Надеюсь, что не побеспокоила вас.
  С уважением,
  Мэри Дроуэр».
  – Мэри Дроуэр, – произнес Пуаро, – очень умная девушка.
  Он взял еще одно письмо.
  – Прочитайте это.
  Это была строчка от Франклина Кларка, сообщавшего о том, что он едет в Лондон и позвонит на следующий день, если это удобно.
  – Не отчаивайтесь, мой друг, – сказал Пуаро, – действие вот-вот начнется.
  
  Глава 18
  Пуаро произносит речь
  Франклин Кларк приехал к нам в три часа дня.
  – Мсье Пуаро, – сказал он, – я не удовлетворен.
  – Да, мистер Кларк?
  – Кроум очень способный офицер, но если честно… Я как-то дал понять вашему другу, что у меня на уме… Я считаю, что нам не следует позволять траве расти у нас под ногами…
  – Вы повторяете слова Гастингса!
  – Мы должны быть готовы к следующему преступлению.
  – Так вы полагаете, что будет еще преступление?
  – А вы – нет?
  – Конечно!
  – Ну хорошо. Я хочу покончить с этим.
  – Расскажите о вашем плане подробнее.
  – Я предлагаю, мсье Пуаро, создать что-то вроде специального легиона, работающего под вашим началом и состоящего из друзей и родственников убитых…
  – Прекрасная мысль.
  – Рад, что вы одобряете. Соединив усилия, думаю, мы чего-нибудь добьемся. И когда поступит следующее предупреждение, кто-нибудь из нас, будучи на месте, может узнать кого-то, кто был вблизи места одного из предыдущих преступлений.
  – Я понял вашу идею и одобряю ее, но мы должны учитывать, что родственники и друзья других жертв совсем из другого, нежели вы, круга. Они ведь на службе, и хотя им могут дать небольшой отпуск…
  Франклин Кларк перебил:
  – Вот именно. Я единственный, кто в состоянии понести расходы. Сам-то я не очень богат, но мой брат был состоятельным человеком, и, таким образом, это отразилось на мне. Я предлагаю, как уже говорил, создать специальный легион, членам которого будут выплачиваться деньги в соответствии с их заработком и дополнительными, разумеется, расходами.
  – Из кого вы предполагаете создать легион?
  – Я думал об этом. Я уже написал мисс Меган Барнард – собственно, это частично ее идея. Я предлагаю себя, мисс Барнард, мистера Дональда Фрэзера, который был помолвлен с покойной девушкой. Потом есть племянница женщины из Андовера, мисс Барнард знает ее адрес. Я не думаю, что нам как-то пригодится муж: я слышал, он все время пьян. Я также не имею в виду родителей Барнард – они слишком стары для активных действий.
  – Больше никого?
  – Да… э-э… мисс Грей.
  Он слегка покраснел, произнося ее имя.
  – О! Мисс Грей?
  Никому в мире не дано вложить столь мягкую иронию в пару слов лучше, чем Пуаро. Франклин Кларк сбросил лет тридцать пять и стал похож на застенчивого школьника.
  – Да. Знаете, мисс Грей работала у моего брата более двух лет. Она знает окрестности, и их обитателей, и все остальное. Я ведь полтора года отсутствовал.
  Пуаро сжалился над ним и перевел разговор:
  – Вы были на Востоке? В Китае?
  – Да. Я проводил что-то вроде экспедиции по покупке вещиц для брата.
  – Должно быть, это очень интересно. Ладно, мистер Кларк, я весьма одобряю вашу идею. Я только вчера говорил Гастингсу, что требуется объединение заинтересованных людей. Необходимо слить воедино воспоминания, обменяться взглядами, необходимо, в конце концов, все сказать об этом деле, говорить, говорить и еще раз говорить. Самая незначительная фраза может пролить свет.
  Спустя несколько дней «Специальный легион» встретился у Пуаро.
  Все расселись, преданно глядя на Пуаро, который занял свое место во главе стола. Все три девушки обращали на себя внимание – необычайная красота белокурой Торы Грей, темперамент смуглой Меган Барнард с ее странной, как у индейцев, неподвижностью лица, Мэри Дроуэр с ее милым интеллигентным лицом, опрятно одетая в темную блузку и юбку. Двое мужчин – Франклин Кларк, крупный, загорелый и разговорчивый, и Дональд Фрэзер, замкнутый и спокойный, – представляли забавный контраст друг другу.
  Пуаро, конечно, не мог не произнести маленькую речь.
  – Дамы и господа, вы знаете, для чего мы здесь собрались. Полиция делает все возможное, чтобы выследить преступника. Я тоже занимаюсь этим. Но мне кажется, что встреча тех, кто лично заинтересован и кто лично знал жертвы, может дать результаты, которые не в состоянии получить любое расследование.
  Мы имеем три убийства – старой женщины, молодой девушки и пожилого мужчины. Их всех объединяет только одно – то, что убил их один и тот же человек. Это означает, что убийца присутствовал в трех различных местах и наверняка его видело множество людей. То, что он сумасшедший в прогрессирующей стадии, – это безусловно. Но также очевидно, что его поведение не выдает в нем сумасшедшего. Этот человек может быть как мужчиной, так и женщиной, – обладает дьявольской хитростью помешанного. Ему удалось совершенно запутать следы. Полиция имеет довольно смутные приметы, по которым не может ничего предпринять. Тем не менее должны существовать не смутные, а определенные приметы. Взять хотя бы один факт – не мог же этот убийца прибыть в Бексхилл в полночь и прямо на побережье найти молодую леди, имя которой начиналось с B…
  – Нужно ли вдаваться в это? – промолвил Дональд Фрэзер. Казалось, он с трудом выдавливает из себя слова.
  – Необходимо вдаваться во все, мсье, – ответил Пуаро, обращаясь к нему. – Мы здесь не для того, чтобы оберегать свои чувства, а для того, чтобы, если потребуется, терзать их, досконально разбираясь во всем. Как я уже сказал, Бетти Барнард не случайно оказалась жертвой ABC. С его стороны это был обдуманный выбор и поэтому преднамеренный. Он должен был прощупать почву заранее. Есть такие вещи, о которых он разузнавал заблаговременно: удобное время для преступления в Андовере, мизансцену в Бексхилле, привычки сэра Кармайкла Кларка в Черстоне. Я лично отказываюсь верить, что улик нет, что нет ни малейшего намека, который мог бы установить его личность.
  Я допускаю, что кто-то из вас, а может быть и каждый, знает то, о чем он даже не догадывается, что он это знает.
  Рано или поздно при общении друг с другом что-нибудь прояснится, приобретет значимость, о которой ранее и не помышляли. Это как мозаика. Каждый из вас может иметь кусок, который отдельно ничего не значит, но который, соединившись с другими, может составить определенную часть целой картины.
  – Слова! – заметила Меган Барнард.
  – А? – Пуаро вопросительно посмотрел на нее.
  – То, что вы говорите. Это только слова. Они ничего не значат.
  Она говорила с такой отчаянной силой, что я отнес это к особенностям ее характера.
  – Слова, мадемуазель, представляют собой внешнюю оболочку идей!
  – Да, я думаю, в этом есть смысл, – сказала Мэри Дроуэр. – На самом деле, мисс. Так часто бывает, когда вы говорите о вещах, которые кажутся вам абсолютно ясными. Вы представляете их, не зная на самом деле, как было. Разговор приведет к чему-то, так или иначе.
  – Если вспомнить поговорку «меньше слов, больше дела», то мы сейчас собираемся делать как раз обратное, – заметил Франклин Кларк.
  – Что вы скажете, мистер Фрэзер?
  – Я, пожалуй, сомневаюсь в практическом применении того, о чем вы говорите, мсье Пуаро.
  – Что вы думаете, Тора? – спросил Кларк.
  – Я думаю, что принцип пересказа разумен.
  – Предположим, – предложил Пуаро, – что вы все постараетесь вспомнить все, что относится ко времени, предшествующему убийству. Пожалуй, начнем с вас, мистер Кларк.
  – Помнится, утром того дня, когда убили Кара, я ушел в плавание. Поймал восемь скумбрий, прямо там, в бухте. Пообедал дома. Я помню, ел жаркое по-ирландски. Поспал в гамаке. Выпил чаю. Написал несколько писем, просмотрел почту, затем поехал в Пейнтон отправить письма. Потом поужинал и – я не стыжусь этого – перечитал книгу Э. Несбита, которую я люблю с детства. Потом зазвонил телефон…
  – Достаточно. Теперь подумайте, мистер Кларк, не встретили ли вы кого-нибудь, когда утром спускались к морю?
  – Я много кого видел.
  – Можете что-нибудь вспомнить об этих людях?
  – Нет, ничего ужасного.
  – Вы уверены?
  – Ну… давайте посмотрим… Я помню примечательно толстую женщину, она была в коротком шелковом платье, я еще удивился почему… двое ребятишек с ней… два молодых человека с фокстерьером на берегу моря бросали камни… а, да, девушка со светлыми волосами, которая купалась и визжала… Интересно, как много вещей вспоминается, как фотографию проявляешь.
  – У вас хорошая память. Теперь дальше, что было потом, в саду и по дороге на почту…
  – Садовник поливал сад… По дороге на почту? Неподалеку остановился велосипедист… Бестолковая женщина, шатающаяся и вопящая на своего приятеля. Я боюсь, что это все…
  Пуаро повернулся к Торе Грей.
  – Мисс Грей?
  Тора ответила своим четким, уверенным голосом:
  – В то утро я разбирала корреспонденцию с сэром Кармайклом, искала экономку. Я написала письмо и во второй половине дня занималась рукоделием, кажется. Трудно вспомнить. Это был совершенно обычный день. Я рано легла спать.
  К моему удивлению, Пуаро не стал ее больше расспрашивать. Он сказал:
  – Мисс Барнард, можете вы вспомнить, когда в последний раз видели свою сестру?
  – Это было где-то за две недели до ее смерти. Я приезжала на выходные. Была прекрасная погода. Мы отправились в Гастингс в плавательный бассейн.
  – О чем вы в основном говорили?
  – Я делилась с ней воспоминаниями, – ответила Меган.
  – А что еще? О чем она говорила?
  Девушка нахмурилась, пытаясь вспомнить.
  – Она говорила о том, что у нее нет денег, так как она только что купила шляпку и пару летних перчаток. И немного о Доне… Потом она говорила, что не любит Милли Хигли – это девушка из кафе, – и мы смеялись над Мэрион – женщиной, которая содержит это кафе… Я больше ничего не помню…
  – Она не упоминала какого-нибудь мужчину – простите меня, мистер Фрэзер, – которого могла встретить?
  – По-моему, нет, – сухо ответила Меган.
  Пуаро повернулся к молодому рыжеволосому мужчине с квадратной челюстью.
  – Мистер Фрэзер, я хочу, чтобы вы перенеслись в прошлое. Вы сказали, что пришли в кафе в тот роковой вечер. Прежде всего вы собирались дождаться, когда выйдет Бетти Барнард. Не могли бы вы вспомнить кого-нибудь, кого вы заметили, пока ждали там?
  – Там было множество людей. Я не могу вспомнить каждого.
  – Простите, но, может, вы попытаетесь? Как бы ни были вы поглощены своими мыслями, возможно, вы механически заметили что-нибудь неосознанно, но с точностью…
  Молодой человек упрямо повторил:
  – Я никого не запомнил.
  Пуаро кивнул и повернулся к Мэри Дроуэр:
  – Я полагаю, вы получали письма от вашей тетушки?
  – О да, сэр.
  – Когда было последнее?
  Мэри задумалась на минуту.
  – За два дня до убийства, сэр.
  – Что в нем было написано?
  – Она писала, что старый черт крутится около и что она отшила его, простите за выражение. Она писала, что ждет меня в среду. Это мой выходной, сэр, и она сказала, что мы пойдем в кино. Это был мой день рождения, сэр.
  Что-то, возможно мысль о маленьком веселье, внезапно вызвало у девушки слезы. Она сдерживала рыдания. Потом начала оправдываться:
  – Вы должны простить меня, сэр. Я не хочу быть глупой. Слезами горю не поможешь. Это была ее мысль… и моя… – загадывать вперед наши развлечения. Это меня как-то расстроило, сэр.
  – Я понимаю ваши чувства, – сказал Франклин Кларк, – всегда какие-нибудь мелочи наводят на них, особенно такие, как развлечения или подарки, что-то веселое и естественное. Я помню, как увидел однажды женщину, сбитую автомобилем. Она только что купила что-то из обуви. Я видел ее лежащей и разорванную коробку, из которой торчали маленькие нелепые туфли на высоком каблуке. Все перевернулось во мне – они выглядели так душераздирающе.
  Меган произнесла с неожиданной теплотой:
  – Правда, ужасная правда. То же самое случилось, когда Бетти… умерла. Мама купила ей чулки в подарок… купила в тот самый день, когда это случилось. Бедная мама, она была совсем разбита. Я видела, как она рыдала над ними. Она причитала: «Я купила их для Бетти… Я купила их для Бетти… а она их так и не увидела».
  Голос девушки дрогнул. Она подалась вперед к Франклину Кларку. Между ними внезапно возникло чувство взаимного понимания, основанное на общем.
  – Я знаю, – сказал он, – я точно знаю. Это те самые вещи, о которых невыносимо вспоминать.
  Дональд Фрэзер заерзал.
  Тора Грей перевела разговор на другую тему.
  – А мы собираемся составить план на будущее? – спросила она.
  – Конечно, – сказал Франклин Кларк уже в своей обычной деловой манере. – Я полагаю, что когда наступит момент, то есть когда придет четвертое письмо, мы должны соединить усилия. А до этого, наверное, каждый из нас может попытать удачу поодиночке. Я не знаю, есть ли, по мнению мсье Пуаро, какие-нибудь отправные точки для нового расследования?
  – Я мог бы кое-что предложить, – сказал Пуаро.
  – Хорошо. Я это запишу. – Кларк вытащил записную книжку. – Говорите, мсье Пуаро. Итак?
  – Я считаю вполне возможным, что официантка Милли Хигли может знать что-то полезное.
  «А. – Милли Хигли», – записал Франклин Кларк.
  – Я предлагаю два подхода. Вы, мисс Барнард, можете попробовать, как я его называю, наступательный подход.
  – Полагаю, вы считаете, что это соответствует моему стилю? – сухо произнесла Меган.
  – Затейте ссору с девушкой. Скажите, что вам известно, что она никогда не любила вашу сестру и что ваша сестра все вам о ней рассказала. Если я не ошибаюсь, это спровоцирует поток встречных обвинений. Она скажет вам все, что думала о вашей сестре! Может всплыть полезный факт.
  – А второй метод?
  – Могу я попросить вас, мистер Фрэзер, проявить интерес к этой девушке?
  – Это так обязательно?
  – Нет, это необязательно. Это просто возможный путь поиска.
  – Можно, я попытаюсь? – спросил Франклин Кларк. – У меня… э-э… большой опыт, мсье Пуаро. Разрешите подумать, что я могу предпринять по поводу молодой дамы.
  – У вас есть своя роль, которой нужно придерживаться, – достаточно резко вставила Тора Грей.
  Лицо Франклина слегка потускнело.
  – Да, – сказал он, – у меня есть.
  – Я не думаю, что вы во многом преуспеете там в настоящее время, – сказал Пуаро. – Мадемуазель Грей сейчас намного больше соответствует…
  Тора Грей перебила его:
  – Видите ли, мсье Пуаро, я уехала из Девоншира навсегда.
  – Простите? Я не понял.
  – Мисс Грей любезно согласилась помочь мне уладить дела, – сказал Франклин, – но вообще она предпочитает иметь работу в Лондоне.
  Пуаро перевел острый взгляд с одного на другого.
  – Как дела у леди Кларк? – спросил он.
  Я засмотрелся на побледневшую Тору Грей и чуть не пропустил ответ Кларка.
  – Весьма плохо. Между прочим, мсье Пуаро, мне хотелось бы знать, собираетесь ли вы съездить в Девоншир и нанести ей визит? Она выразила желание повидаться с вами, когда я еще был там. Разумеется, она зачастую по два дня подряд не в состоянии принимать гостей, но если бы вы попытались… за мой счет, разумеется.
  – Конечно, мистер Кларк. Скажем, послезавтра?
  – Хорошо. Я извещу сиделку, и она организует прием необходимых наркотических средств.
  – Что касается вас, дитя мое, – сказал Пуаро, поворачиваясь к Мэри, – я думаю, вы могли бы выполнить полезную работу в Андовере. Порасспрашивайте детей.
  – Детей?
  – Да. Дети неохотно болтают с приезжими, а вас хорошо знают на той улице, где жила ваша тетя. Там вокруг полно играющих детей. Они могли заметить тех, кто выходил из лавки вашей тетушки.
  – А как насчет мисс Грей и меня? – спросил Кларк. – Если мне не надо ехать в Бексхилл…
  – Мсье Пуаро, – спросила Тора Грей, – что за штемпель был на третьем письме?
  – Путни, мадемуазель.
  Она задумчиво произнесла:
  – «S.W. 15, Путни» – так, не правда ли?
  – Газеты, как ни странно, напечатали правильно.
  – Похоже, это указывает на то, что ABC – лондонец.
  – С этой точки зрения – да.
  – Необходимо выследить его, – сказал Кларк. – Мсье Пуаро, как по-вашему, если я помещу объявление… примерно такого содержания: ABC. Срочно. Э.П. у вас на хвосте. Сотню за мое молчание. XYZ. Не так грубо, конечно, но вы понимаете мою идею. Так можно выследить его.
  – Возможность есть… да.
  – Можно навести его на попытку стрелять в меня.
  – Мне кажется, это очень опасно и глупо, – резко произнесла Тора Грей.
  – Как вы думаете, мсье Пуаро?
  – Попытка вреда не принесет. Но я думаю, что ABC схитрит. – Пуаро слегка улыбнулся. – Мне кажется, мистер Кларк, что вы, если так можно выразиться, – все еще ребенок в душе.
  Франклин Кларк немного сконфузился.
  – Ладно, – сказал он, заглядывая в записную книжку, – мы начинаем.
  «A. – Мисс Барнард и Милли Хигли.
  B. – Мистер Фрэзер и мисс Хигли.
  C. – Дети в Андовере.
  D. – Объявление».
  Я не думаю, что от этого будет много пользы, но это хоть что-то, что уже можно сделать, пока мы в ожидании.
  Он поднялся, и через несколько минут собравшиеся разошлись.
  
  Глава 19
  Проездом через Швецию
  Пуаро вернулся на свое место, мурлыча под нос какой-то мотивчик.
  – Жаль, что она столь умна, – проворчал он.
  – Кто?
  – Меган Барнард. Мадемуазель Меган. «Слова» – она мгновенно уловила, что все, о чем я говорю, ничего не значит.
  – Так вы не вкладывали смысл в свои слова?
  – Все, что я сказал, можно было бы сконцентрировать в одном коротком предложении. А я повторялся, но никто, кроме мадемуазель Меган, не отдавал себе в этом отчета.
  – Но зачем?
  – Чтобы сдвинуть все с места! Чтобы наполнить каждого пониманием предстоящей работы! Чтобы начать, назовем это так, беседы!
  – Вы думаете, что какое-то из этих направлений к чему-нибудь приведет?
  – О, это возможно. – Он усмехнулся. – В разгар трагедии мы начинаем комедию. Не так ли?
  – Что вы имеете в виду?
  – Человеческую драму, Гастингс! Поразмышляйте немного. Три группы человеческих душ, объединенные общей трагедией. Сразу же начинается вторая драма – совершенно независимо от первой. Вы помните мое первое дело в Англии? О, уже столько лет прошло с тех пор. Я соединил двух людей, которые любили друг друга, простым путем, арестовав одного из них за убийство! На меньшее нечего было рассчитывать! Находясь рядом со смертью, мы все же живем, Гастингс… Убийство, как я однажды заметил, – это замечательная сводня.
  – В самом деле, Пуаро, – гневно воскликнул я, – я уверен, что никто из этих людей не думает ни о чем, кроме…
  – О, мой милый друг! А как же быть с вами?
  – Со мной?
  – Ну конечно, как только они ушли, не напевали ли вы мелодию, возвращаясь в комнату?
  – Вообще-то напевают, когда что-то есть на душе.
  – Разумеется, но эта мелодия рассказала мне о ваших мыслях.
  – Неужели?
  – Да. Напевать мелодию – это чрезвычайно опасно. Это выдает подсознательные мысли. Мелодия, которую вы напевали, относится, полагаю, к военным временам. Так. – Пуаро пропел отвратительным фальцетом:
  Порой мне нравится брюнетка,
  Порой – блондинка,
  Та, что приехала из Идена
  Проездом через Швецию…
  Что может быть более откровенным? Но я думаю, что блондинка затмит брюнетку!
  – В самом деле, Пуаро! – воскликнул я, слегка покраснев.
  – Это вполне естественно. Вы заметили, как Франклин Кларк внезапно нашел взаимопонимание у мадемуазель Меган? И заметили ли вы также, как мадемуазель Тора Грей реагировала на это? А мистер Дональд Фрэзер, он…
  – Пуаро, – сказал я, – ваш ум неисправимо сентиментален.
  – Это относится к моему уму в последнюю очередь. Это вы сентиментальны, Гастингс.
  Я собрался было горячо поспорить, но в этот момент открылась дверь.
  К моему изумлению, это была Тора Грей.
  – Извините меня за возвращение, – спокойно сказала она, – но, мне кажется, у меня есть что вам сказать, мсье Пуаро.
  – Конечно, мадемуазель. Присаживайтесь, будьте добры.
  Она села и на минуту заколебалась, будто подбирая слова.
  – Дело вот в чем, мсье Пуаро. Мистер Кларк только что очень определенно дал вам понять, что я уехала из Комбесайда по собственному желанию. Он очень внимательный и лояльный человек. Но, собственно говоря, это не совсем так. Я уже свыклась с мыслью, что остаюсь. Это леди Кларк пожелала, чтобы я уехала! Она очень больная женщина, и ее мозг замутнен наркотическими средствами, которые ей дают. Она беспричинно невзлюбила меня и настояла на том, что я должна покинуть дом.
  Мне оставалось только удивляться ее выдержке. Она не старалась представить факты в худшем виде, как многие наверняка попытались бы сделать, а с удивительной прямотой перешла к делу. Я восхищался ею, мои симпатии были на ее стороне.
  – Хорошо, что вы сообщили об этом, – сказал я.
  – Всегда лучше иметь дело с правдой, – сказала она, слегка улыбнувшись. – Я не хочу прятаться за мистера Кларка. Хотя он очень благородный мужчина.
  В ее словах сквозила теплота. Было очевидно, что она восхищена Франклином Кларком.
  – Вы поступили честно, мадемуазель, – сказал Пуаро.
  – Это был для меня удар, – призналась Тора Грей, – я не подозревала, что леди Кларк так меня не любит. – Она поднялась. – Это все, что я хотела рассказать. До свидания.
  Я проводил ее вниз.
  – Скажу, что она поступила по-спортивному, – сказал я, вернувшись в комнату, – у нее достаточно смелости.
  – И расчета.
  – Что вы подразумеваете?
  – Я хочу сказать, что она может заглядывать вперед.
  Я с сомнением посмотрел на Пуаро.
  – Она просто прелесть, – сказал я.
  – И носит прелестную одежду. Это платье из крепа и воротник из серебристой лисы – последний крик моды!
  – Вы прямо как модистка, Пуаро. Я никогда не замечаю, что надето на людях.
  – Вам тогда следует примкнуть к колонии нудистов. – Только я собирался возмутиться в ответ, как Пуаро внезапно переменил тему: – Вы знаете, Гастингс, я не могу отделаться от мысли, что в наших разговорах днем уже было сказано что-то значительное. Но я не могу понять что. У меня было такое впечатление, что… что-то напоминает мне о том, что я уже слышал, или видел, или отмечал…
  – Что-то в Черстоне?
  – Нет, не в Черстоне… До того… ладно, вскоре это придет ко мне… – Пуаро взглянул на меня, рассмеялся и снова стал напевать: – Она ангел, не так ли? Из Идена, проездом через Швецию…
  – Пуаро, – сказал я, – идите к черту!
  
  Глава 20
  Леди Кларк
  Когда мы вновь увидели Комбесайд, он был погружен в состояние глубокой и устойчивой меланхолии. Возможно, частично из-за погоды – стоял сырой сентябрьский день, в воздухе уже улавливались признаки осени – и отчасти, безусловно, из-за полуопустевшего дома. Комнаты на нижнем этаже были заперты, ставни закрыты. В маленькой комнате, куда нас провели, пахло сыростью и затхлостью.
  Сноровистая больничная сиделка пришла к нам туда, подтягивая накрахмаленные манжеты.
  – Мсье Пуаро? – живо спросила она. – Я – сестра Кэпстик. Я получила письмо от мистера Кларка с уведомлением о вашем приезде.
  Пуаро осведомился о состоянии здоровья леди Кларк.
  – Вообще, не столь плохо, как предполагалось. Нельзя надеяться на сильное улучшение, разумеется, но некоторые новые методы лечения немного помогли ей. Доктор Логан вполне доволен ее состоянием.
  – Но ведь это правда, что ей не поправиться, не так ли?
  – О, мы никогда так не говорим, – ответила сестра Кэпстик, слегка шокированная такой прямотой.
  – Полагаю, смерть мужа явилась для нее сильным потрясением?
  – Видите ли, мсье Пуаро, для нее потрясение было не столь сильным, каким могло бы оказаться для человека, находящегося в полном здравии и рассудке. Леди Кларк сейчас воспринимает все туманно.
  – Извините за такой вопрос: не были ли они с мужем сильно привязаны друг к другу?
  – О да, они были счастливой парой. Он очень беспокоился за нее, бедняга. Это всегда трудно для доктора, знаете, поддерживать ложными надеждами. Боюсь, это мучило его поначалу.
  – Поначалу? А потом в меньшей степени?
  – Привыкаешь ко всему, не так ли? И потом, у сэра Кармайкла была его коллекция. Хобби – это большое утешение для мужчин. Иногда он отправлялся на распродажу, после чего они с мисс Грей занимались пересоставлением каталога и переустройством музея.
  – О да, мисс Грей. Она уехала?
  – Да. Мне жаль, что так вышло, но женщины склонны к разным фантазиям, когда они больны. И бесполезно спорить с ними. Лучше смириться. Мисс Грей это очень задело.
  – Всегда ли леди Кларк чувствовала неприязнь к ней?
  – Нет, пожалуй, она не чувствовала неприязни. Собственно, я думаю, что она ей поначалу даже нравилась. Но не стоит сплетничать. Моя пациентка еще поинтересуется, о чем я говорила с вами.
  Она провела нас в комнату на втором этаже. Леди Кларк сидела в большом кресле у окна. Она была болезненно худощава, а лицо было серым, изможденным, как у тех, кто мучается сильными болями. Взгляд ее был слегка отвлеченным, мечтающим, а зрачки были размером с булавочную головку.
  – Это мсье Пуаро, которого вы желали видеть, – произнесла сестра Кэпстик бодрым голосом.
  – О да, мсье Пуаро, – отрешенно повторила леди Кларк.
  Она протянула руку.
  – Мой друг капитан Гастингс, леди Кларк.
  – Здравствуйте. Так мило, что вы оба тут.
  Мы сели, повинуясь ее неясному жесту. Наступила тишина. Казалось, леди Кларк впала в дремоту.
  Наконец с небольшим усилием она поднялась.
  – Это по поводу Кара, не так ли? По поводу смерти Кара. Да-да. – Она вздохнула, но все еще отрешенно покачивала головой. – Мы никогда не думали, что так обернется… Я была уверена, что уйду первой… – Она на одну-две минуты задумалась. – Кар был очень крепок, удивительно для своих лет. Он никогда не болел. Ему было почти шестьдесят, но выглядел скорее на пятьдесят… Да, очень крепок…
  Она снова впала в дремотное состояние. Пуаро, будучи знаком с действием определенных лекарств и тем, как они создают впечатление бесконечности времени, ничего не говорил.
  Внезапно леди Кларк произнесла:
  – Да, это хорошо с вашей стороны, что вы приехали. Я просила Франклина. Он сказал, что не забудет вам сообщить. Я надеюсь, что Франклин не собирается сглупить… Он так доверчив, несмотря на то что довольно повидал мир. Мужчины таковы… Они остаются детьми… Франклин, в частности…
  – У него импульсивный характер, – заметил Пуаро.
  – Да-да… и очень рыцарский. Мужчины помешаны на этом. Даже Кар…
  Ее голос сорвался.
  Леди Кларк лихорадочно покачала головой:
  – Все так туманно… От тела одни неприятности, мсье Пуаро. Я озабочена только тем, утихнет боль или нет, – ничто больше не имеет значения.
  – Я знаю, леди Кларк. Это одна из трагедий жизни.
  – Я от этого так глупа. Я даже не могу вспомнить, что хотела сказать вам.
  – Что-то связанное со смертью вашего мужа?
  – Со смертью Кара? Да, возможно… Сумасшедшее, несчастное создание – я имею в виду убийцу. В наши дни сплошного шума и суматохи люди не выдерживают. Мне всегда было жаль сумасшедших – их головы, должно быть, так одурманены. И потом, когда их припрут, – это, должно быть, так ужасно. Но что еще остается делать? Раз они убивают людей. – Она от боли тихонько покачала головой. – Вы еще не поймали его? – спросила она.
  – Нет, еще нет.
  – Он, должно быть, в тот день слонялся здесь.
  – Вокруг было столько прохожих, леди Кларк. Сейчас пора отпусков.
  – Да… Я забыла… Но они держатся у пляжей, они не поднимаются к дому.
  – Прохожие в тот день к дому не подходили.
  – Кто так говорит? – неожиданно резко спросила леди Кларк.
  Пуаро слегка опешил.
  – Ваши слуги, – ответил он, – мисс Грей.
  Леди Кларк произнесла очень отчетливо:
  – Эта девушка – лгунья!
  Я приподнялся со стула. Пуаро бросил на меня быстрый взгляд.
  Леди Кларк продолжала, ее речь теперь звучала лихорадочно:
  – Я не люблю ее. Она мне никогда не нравилась. Кар превозносил ее. Постоянно говорил, что она одинокая сирота. Ну и что, что сирота? Говорил, что она храбра и такой хороший работник.
  – Прошу, не распаляйте себя, дорогая, – вмешалась сестра Кэпстик, – вы не должны утомляться.
  – Я сразу же отправила ее! Франклин имел наглость предположить, что она мне подойдет. Действительно, подошла! «Чем скорее от нее не останется следа, тем лучше», – вот что я сказала! Франклин – дурак! Я не желала, чтобы он связывался с ней. Он – мальчишка! Бестолковый! «Я выдам ей жалованье за три месяца, если ты хочешь, – сказала я. – Но она уйдет. Я не желаю, чтобы она оставалась в доме и дня!» Только болезнь способна удержать мужчин от возражений. Он сделал так, как я сказала, и она ушла. Ушла как мученица, полагаю – с еще большей сердечностью и храбростью!
  – Ну, не распаляйтесь, дорогая. Вам нельзя.
  Леди Кларк отмахнулась от сестры Кэпстик.
  – Вы были одурачены ею так же, как и все остальные.
  – О! Леди Кларк, нельзя так говорить. Я полагала, что мисс Грей – замечательная девушка, такая романтическая на вид, словно героиня романа.
  – Вы все выводите меня из себя, – немощно произнесла леди Кларк.
  – Ну она же ушла. Ушла прочь.
  Леди Кларк беспомощно покачала головой, но не ответила.
  Пуаро спросил:
  – Почему вы сказали, что мисс Грей – лгунья?
  – Потому что так оно и есть. Она сказала вам, что к дому не подходили незнакомые люди, не так ли?
  – Да.
  – Очень хорошо. Я видела своими собственными глазами, из этого окна, как у переднего крыльца дома она разговаривала с совершенно незнакомым мужчиной.
  – Как выглядел этот человек?
  – Обыкновенный человек. Ничего особенного.
  – Джентльмен или ремесленник?
  – Не ремесленник. Убогого вида человек. Не могу вспомнить. – Внезапно по ее лицу пробежала гримаса боли. – Прошу вас… теперь… уйти… я немного устала… сестра…
  Мы поняли и удалились.
  – Странная история, – сказал я Пуаро, когда мы ехали обратно в Лондон, – про мисс Грей и незнакомца.
  – Видите, Гастингс? Я вам говорил: всегда что-то можно узнать.
  – Почему девушка солгала, сказав, что никого не видела?
  – Думаю, на то есть семь разных причин, – одна из них наипростейшая.
  – Нагоняй? – предположил я.
  – Возможно, это и повод для вашей сообразительности, но нам нет смысла волноваться на этот счет. Проще всего узнать ответ, спросив ее саму.
  – Предположим, она нам опять солжет.
  – Вот это уже будет на самом деле интересно… и заставит думать.
  – Это ужасно – предположить, что девушка может оказаться связанной с сумасшедшим.
  – Верно… я не думаю, что это так.
  Я размышлял еще несколько минут.
  – Симпатичная девушка переживает тяжелые времена из-за всего этого, – наконец выговорил я со вздохом.
  – Отнюдь нет. Выбросьте из головы эту мысль.
  – Но это так, – настаивал я, – все против нее только из-за того, что она симпатичная.
  – Вы говорите глупости, друг мой. Кто против нее в Комбесайде? Сэр Кармайкл? Франклин? Сестра Кэпстик?
  – Леди Кларк определенно настроена против нее.
  – Друг мой, вы полны чувством сострадания к прекрасным молодым девушкам. А я чувствую сострадание к пожилым леди. Возможно, что леди Кларк имела ясный взгляд на вещи и людей, а ее муж, мистер Франклин Кларк и сестра Кэпстик были слепы, как летучие мыши… и капитан Гастингс тоже…
  – У вас зуб на эту девушку, Пуаро.
  К моему удивлению, он внезапно заморгал.
  – Может, мне нравится ссаживать вас с вашего романтического конька, Гастингс. Вы всегда верный рыцарь – готовы прийти на помощь – дамам, разумеется.
  – Как вы нелепы, Пуаро, – ответил я, не в силах удержаться от смеха.
  – Ну хорошо, нельзя же быть трагиком все время. Мне все интересней и интересней наблюдать за развитием личностей в связи с трагедией. Мы имеем три семейные драмы. Первая в Андовере: трагическая жизнь миссис Ашер, ее борьба, ее поддержка мужа-немца, преданность племянницы. Одно это может составить целый роман. Потом в Бексхилле: счастливые, преуспевающие отец с матерью, две дочери, сильно отличающиеся друг от друга, – маленький пупсик и сильная, упорная Меган с ясным интеллектом и бесстрастным желанием правды. И еще один персонаж: уравновешенный, собранный молодой шотландец, но со своей страстной ревностью и поклонением умершей. Наконец, дом в Черстоне: умирающая жена, муж, поглощенный своей коллекцией, но с растущей симпатией и нежностью к красивой девушке, которая сочувствует и помогает ему; далее, младший брат – энергичный, привлекательный, интересный, очаровательно романтический после дальних странствий.
  Поймите, Гастингс, при обычном ходе событий эти три отдельные драмы никогда бы не соприкоснулись. Перипетии жизни, Гастингс, – тут я никогда не перестану удивляться.
  – Вот и Паддингтон, – только и произнес я.
  Как только мы добрались до Уайтхэйвн-Мэншенс, нам сообщили, что какой-то джентльмен ожидает Пуаро.
  Я думал увидеть Франклина Кларка или, возможно, Джеппа, но, к моему удивлению, это оказался не кто иной, как Дональд Фрэзер. Он выглядел смущенным, и его косноязычие было заметно еще сильнее, чем обычно.
  Пуаро не стал допытываться о цели его визита, а вместо этого предложил сандвичи и бокал вина. До появления сандвичей Пуаро монополизировал ход разговора, объясняя, где мы были и о чем говорили с больной женщиной. Мы еще не доели сандвичи и не пригубили вина, а он уже придал разговору личностный характер.
  – Вы приехали из Бексхилла, мистер Фрэзер?
  – Да.
  – Есть ли успехи с Милли Хигли?
  – Милли Хигли? Милли Хигли? – Фрэзер с удивлением повторил это имя несколько раз. – А, та девушка! Нет, я ничего там еще не предпринимал. Это…
  Он остановился, заламывая руки.
  – Я не знаю, зачем пришел к вам! – взорвался он.
  – Я знаю, – сказал Пуаро.
  – Вы не знаете. Откуда вам знать?
  – Вы пришли ко мне потому, что вы кому-нибудь что-то должны сообщить. Вы оказались правы. Я тот самый человек. Говорите!
  Уверенность Пуаро принесла результат. Фрэзер взглянул на него с чувством признательного послушания.
  – Вы так думаете?
  – Черт возьми! Я уверен в этом.
  – Мсье Пуаро, вы знаете что-нибудь о снах?
  Я был готов услышать от него что угодно, но только не это.
  Пуаро, однако, не был озадачен.
  – Знаю, – ответил он, – вам что-то приснилось?..
  – Да. Я полагаю, вы скажете – это вполне естественно, что мне должно сниться… это. Но это не обычный сон.
  – Нет?
  – Мне снилось это три ночи подряд, сэр… Мне кажется, я схожу с ума…
  – Расскажите мне…
  Лицо Фрэзера стало мертвенно-бледным. Глаза его вылезли из орбит. Между прочим, он действительно выглядел сумасшедшим.
  – Все время одно и то же. Я на пляже. Ищу Бетти. Она потерялась – просто потерялась, понимаете. Мне надо ее найти. Мне надо отдать ей ее пояс. Он у меня в руке. И потом…
  – Да?
  – Сон меняется… Я больше не ищу. Она там, передо мной, – сидит на пляже. Она не видит, как я приближаюсь… это – о, я не могу…
  – Продолжайте. – Голос Пуаро звучал авторитетно, твердо.
  – Я подхожу сзади нее… она не слышит меня… Я обвиваю поясом ее шею и затягиваю, о, затягиваю…
  Агония в его голосе была страшной… Я стиснул ручки своего кресла… Так реально представлялись вещи.
  – Она задыхается… она мертва. Я задушил ее – и вот ее голова откидывается назад, и я вижу ее лицо… и это Меган, не Бетти!
  Он откинулся назад, весь бледный и дрожащий. Пуаро налил еще стакан вина и подал ему.
  – Что означает этот сон, мсье Пуаро? Почему он приходит ко мне? Каждую ночь?..
  – Выпейте вина, – приказал Пуаро.
  Молодой человек выпил и спросил более спокойным голосом:
  – Что это означает? Я… я не убивал ее, не так ли?
  Что ответил Пуаро, я не знаю, потому что в эту минуту я услышал, как почтальон постучал в дверь, и автоматически вышел из комнаты.
  То, что я вынул из почтового ящика, заставило меня забыть необычное откровение Дональда Фрэзера.
  Я поспешил обратно в гостиную.
  – Пуаро, – воскликнул я, – оно пришло! Четвертое письмо!
  Он вскочил, выхватил его у меня из рук, достал свой нож для разрезания бумаг и вскрыл его. Он разложил письмо на столе.
  Мы трое прочли его вместе.
  «Опять безуспешно? Фи! Фи! Чем же вы и полиция заняты? Забавно, а? И куда мы отправимся за медом дальше?
  Бедный мистер Пуаро. Мне вас так жаль.
  Раз вам поначалу не удалось, пытайтесь, пытайтесь, пытайтесь снова.
  Нам предстоит дальний путь.
  Типперэри?[760] Нет – это будет позже. На букву Т.
  Следующий небольшой инцидент произойдет в Донкастере 11 сентября.
  Пока.
  ABC».
  
  Глава 21
  Описание убийцы
  Пожалуй, в тот момент с картины снова стал исчезать элемент, называемый Пуаро человеческим фактором. Было такое впечатление, что для нас настал период нормальных человеческих интересов, так как мозг уже был не в состоянии выдерживать этот ненадуманный ужас. Каждый из нас чувствовал невозможность каких-либо действий до прихода четвертого письма, которое должно было открыть для нас сцену убийства. На смену атмосфере ожидания пришло ослабление напряжения.
  Но теперь эти печатные буквы, насмехающиеся с белой твердой бумаги, заставляли возобновить охоту.
  Инспектор Кроум прибыл из Ярда; зашли Франклин Кларк и Меган Барнард.
  Девушка объяснила, что приехала из Бексхилла.
  – Мне хотелось кое о чем спросить мистера Кларка.
  Она очень старалась извиниться и объяснить свой поступок.
  Я просто отметил этот факт, не придавая ему большого значения.
  Больше всего остального меня волновало письмо.
  Кроум, как мне кажется, тоже не был рад видеть этих участников драмы. Он стал чрезвычайно официален и необщителен.
  – Я заберу письмо с собой, мсье Пуаро. Если хотите, можете оставить копию…
  – Нет, нет, в этом нет необходимости.
  – Каковы ваши планы, инспектор? – спросил Кларк.
  – Весьма сложные, мистер Кларк.
  – На этот раз нам надо настичь его, – сказал Кларк. – Могу сказать вам, что мы с этой целью образовали собственную ассоциацию. Легион заинтересованных сторон.
  Инспектор Кроум выразился в своем духе:
  – Неужели?
  – Я так понял, что вы не высокого мнения о любителях.
  – Вряд ли вы располагаете такими же средствами, не так ли, мистер Кларк?
  – Мы заинтересованы лично, а это уже кое-что.
  – Неужели?
  – Мне представляется, ваша задача не из легких, инспектор. Действительно, похоже, что ABC провел вас снова.
  Я заметил, что Кроум, когда другие методы не срабатывают, начинает говорить раздраженно.
  – Я не считаю, что есть достаточно оснований критиковать нас, – сказал он. – До 11-го у нас достаточно времени для кампании по огласке в прессе. Донкастер будет весь предупрежден. Каждая душа, чье имя начинается с D, встанет на свою защиту. Мы стянем в город значительные силы полиции. Это организовано с общего согласия всех главных констеблей Англии. Весь Донкастер, полиция и жители, выйдут ловить одного человека, и мы должны взять его!
  Кларк спокойно произнес:
  – Сразу видно, что вы далеки от спорта, инспектор.
  Кроум уставился на него:
  – Что вы имеете в виду, мистер Кларк?
  – Ну и ну! Неужели вы не знаете, что в следующую среду в Донкастере пройдет «Сент-Леджер»?[761]
  У инспектора отвисла челюсть. Впервые в жизни он не смог произнести свое «неужели?». Вместо этого он сказал:
  – Действительно! Это усложняет дело…
  – ABC не дурак, даже если сумасшедший.
  Минуту-две мы молчали, представляли сложившуюся ситуацию. Толпа на ипподроме – страстная английская публика, обожающая спорт…
  Пуаро произнес:
  – Это остроумно. Так или иначе – это неплохо придумано.
  – Я уверен, – сказал Кларк, – что убийство произойдет на ипподроме, возможно, прямо во время леджеровских скачек.
  На мгновение его спортивный инстинкт возобладал, и он погрузился в приятные мысли…
  Инспектор Кроум поднялся, забирая письмо с собой.
  – «Сент-Леджер» – это затруднение, – признал он, – это досадно.
  Он вышел. Мы услышали голоса в прихожей. Через минуту вошла Тора Грей.
  Она сказала озабоченно:
  – Инспектор сказал мне, что есть еще письмо. Где на этот раз?
  На улице шел дождь. На мисс Грей было черное пальто, юбка и меха. На ее золотистой голове сбоку сидела маленькая черная шляпка.
  Она обращалась именно к Франклину Кларку и, подойдя прямо к нему, положила свою руку на его. Она ожидала ответа.
  – Донкастер – в день «Сент-Леджера».
  Мы расселись для обсуждения.
  Меня охватило чувство уныния. Что может небольшая группка из шести человек? Там будет бесчисленное множество полицейских, зорких и бдительных, следящих за всеми уголками. Что могут сделать еще шесть пар глаз?
  Словно в ответ на мои мысли, раздался голос Пуаро. Он говорил как учитель или священник:
  – Дети мои, мы не должны разбрасывать силы. Мы должны подойти к этому делу с ясностью и стройностью в мыслях. Мы должны заглянуть внутрь, а не вовне, ради поиска правды. Мы должны сказать себе – каждый из нас: «Что я знаю об убийце?» И таким образом мы должны составить портрет человека, которого мы собираемся искать.
  – Мы ничего о нем не знаем, – беспомощно вздохнула Тора Грей.
  – Нет, нет, мадемуазель. Это неправда. Каждый из нас что-то о нем знает – если бы только мы знали, что именно. Я убежден, что знание есть, если только мы сможем добыть его.
  Кларк покачал головой:
  – Нам ничего не известно: пожилой он или молодой, блондин или брюнет. Никто из нас никогда его не видел и не разговаривал с ним. Мы уже все перебрали, что знаем.
  – Не все! Например, мисс Грей сказала нам, что она не видела и не разговаривала ни с какими незнакомцами в тот день, когда был убит сэр Кармайкл Кларк.
  Тора Грей кивнула:
  – Совершенно верно.
  – Разве так? Леди Кларк сказала нам, мадемуазель, что из своего окна она видела, как вы стояли у переднего крыльца и разговаривали с мужчиной.
  – Она видела меня разговаривающей с незнакомцем? – Девушка выглядела искренне удивленной. Конечно, этот чистый, ясный взгляд мог быть только неподдельным. Она покачала головой. – Леди Кларк, должно быть, ошиблась. Я никогда… О! – Восклицание неожиданно вырвалось у нее. Краска прилила к ее щекам. – Я вспомнила! Как глупо! Я все забыла. Но это было не важно. Просто один из тех людей, которые ходят и продают чулки, – вы знаете – бывшие военные. Они очень назойливы. Мне надо было избавиться от него. Я как раз шла через холл, когда он подошел. Он заговорил со мной вместо того, чтобы позвонить. Но он выглядел совершенно безобидно. Я и забыла про него.
  Пуаро сновал туда-сюда, охватив голову руками. Он бормотал себе под нос с такой неистовостью, что никто не мог проронить ни слова.
  – Чулки, – повторял он, – чулки… чулки… чулки… это подходит… чулки… чулки… это мотив – да… три месяца назад… и в тот день… и теперь. Боже мой, я понял!
  Он сел и пронзил меня властным взглядом.
  – Вы помните, Гастингс? Андовер. Магазин. Мы идем наверх. Спальня. На стуле. Пара новых шелковых чулок. Теперь я знаю, что привлекло мое внимание два дня назад. Это были вы, мадемуазель… – Он повернулся к Меган. – Вы говорили о своей матери, которая плакала из-за того, что купила вашей сестре новые чулки как раз в день убийства… – Он обвел нас взглядом. – Вы понимаете? Это тот же мотив, повторенный три раза. Это не может быть совпадением. Когда мадемуазель говорила, у меня было ощущение, что то, о чем она говорит, с чем-то связано. Теперь я знаю с чем. Слова, сказанные соседкой миссис Ашер – миссис Фаулер. О людях, которые все время пытались что-то продать, – и она упоминала чулки. Скажите мне, мадемуазель, правда это или нет, что ваша мать купила те чулки не в магазине, а у кого-то, кто подошел к двери?
  – Да… да… так… Я вспомнила. Она что-то говорила об этих несчастных, которые слоняются и пытаются получить работу.
  – Но какова связь? – воскликнул Франклин. – То, что человек ходит и продает чулки, ничего не доказывает!
  – Говорю вам, мой друг, это не может быть совпадением. Три преступления – и всякий раз человек продает чулки и обследует место.
  Пуаро повернулся к Торе:
  – Вам слово! Опишите этого человека.
  Она беспомощно посмотрела на него:
  – Я не могу… Я не знаю как. Я вряд ли и смотрела на него. Он не из тех людей, кого замечают…
  Пуаро могильным голосом произнес:
  – Вы совершенно правы, мадемуазель. Весь секрет заключается в вашем описании убийцы, – а он, без сомнения, убийца! Он не из тех людей, кого замечают. Да – в этом нет сомнения… Вы описали убийцу!
  
  Глава 22
  (написана не от лица капитана Гастингса)
  Мистер Александр Бонапарт Каст сидел неподвижно. Его завтрак лежал холодный и нетронутый. Газета была прислонена к заварному чайнику, и это была та самая газета, которую мистер Каст только что читал с жадным интересом.
  Неожиданно он встал, прошелся взад-вперед и снова погрузился в кресло у окна, со сдавленным стоном охватив голову руками.
  Он не услышал звука открывающейся двери. Его домовладелица, миссис Марбери, остановилась в дверном проеме.
  – Я думала, мистер Каст, не захотите ли вы хорошего… как, что это? Вам плохо?
  Мистер Каст оторвал руки от головы.
  – Ничего. Ничего особенного, миссис Марбери. Я… неважно чувствую себя с утра.
  Миссис Марбери осмотрела поднос с завтраком.
  – Уж вижу. Вы не притронулись к завтраку. Опять голова вас беспокоит?
  – Нет. То есть да… Я… я… мне немного нездоровится.
  – Да, вы уж извините. Вы не собираетесь выходить сегодня?
  Мистер Каст резко подскочил:
  – Нет, нет. Я должен идти. Есть дело. Важное. Очень важное.
  Его руки тряслись. Видя его возбуждение, миссис Марбери попыталась успокоить его.
  – Ну, раз надо – так надо. Далеко едете на этот раз?
  – Нет. Я еду в… – Он на минуту-другую заколебался. – В Челтенхэм.
  Было что-то странное в неуверенном тоне, которым он произнес это слово, и миссис Марбери посмотрела на него с удивлением.
  – Челтенхэм – милое местечко, – сказала она, чтобы поддержать разговор. – Я заезжала туда однажды из Бристоля. Там замечательные магазины.
  – Полагаю, что так.
  Миссис Марбери наклонилась, подняла с пола скомканную газету и быстро выпрямилась, поскольку сутулость не шла ее фигуре.
  – В газетах теперь одни только дела, связанные с убийством, – сказала она. – А завтра! Просто мурашки по коже, а? Если бы я жила в Донкастере и мое имя начиналось бы с D, я уехала бы первым же поездом, вот что. Я бы не рискнула. Что вы скажете, мистер Каст?
  – Ничего, миссис Марбери, ничего.
  – Эти скачки и все прочее. Без сомнения, он думает, что ему там повезет. Сотни полицейских, говорят, стягиваются и… Мистер Каст, вы так плохо выглядите. Не выпить ли вам что-нибудь? По правде, вам не стоит отправляться в путь сегодня.
  Мистер Каст поднялся:
  – Это необходимо, миссис Марбери. Я всегда был пунктуален в моих… обязательствах. Люди должны… должны быть уверены в вас! Когда мне поручено дело, я довожу его до конца. Это единственный способ преуспеть в… в бизнесе.
  – Но если вы больны?
  – Я не болен, миссис Марбери. Просто немного переволновался – всякие личные неурядицы. Я плохо спал. А вообще я в норме.
  Его поведение было столь убедительным, что миссис Марбери собрала завтрак и неохотно покинула комнату.
  Мистер Каст вытащил из-под кровати чемодан и начал его собирать. Пижама, туалетные принадлежности, чистый воротничок, кожаные тапочки. Затем, открыв шкаф, он переложил дюжину плоских картонных коробочек размером семь на десять дюймов с полки в чемодан.
  Он заглянул в железнодорожный справочник, лежащий на столе, и вышел из комнаты, держа в руке чемодан.
  Поставив его в холле, он надел шляпу и пальто. При этом он глубоко вздохнул, настолько глубоко, что девушка, выходящая из соседней комнаты, посмотрела на него озабоченно.
  – Что-то случилось, мистер Каст?
  – Ничего, мисс Лили.
  – Вы так вздохнули!
  Мистер Каст отрывисто произнес:
  – У вас это вызывает предчувствия, мисс Лили?
  – Я не знаю… Конечно, бывают дни, когда чувствуешь, что что-то не так, и такие дни, когда – что все идет как надо.
  – Ясно, – сказал мистер Каст. Он снова вздохнул. – Ну, до свидания, мисс Лили. До свидания. Вы были всегда очень добры ко мне.
  – Не говорите «до свидания» так, будто уходите насовсем, – засмеялась Лили.
  – Нет, нет, конечно нет.
  – До пятницы, – весело сказала девушка. – Куда вы едете на этот раз? Опять на побережье?
  – Нет, нет… э-э… в Челтенхэм.
  – О, там тоже хорошо. Но не так, как в Торки. Там, должно быть, здорово. Я хочу поехать туда на каникулы в следующем году. Между прочим, вы должны были находиться совсем рядом с тем местом, где случилось убийство – убийство по алфавиту. Оно произошло в то время, когда вы были там, не так ли?
  – Э-э… да. Но Черстон в шести-семи милях оттуда.
  – Все равно, это, наверное, было потрясающе! Ведь вы могли на улице пройти мимо убийцы! Могли быть совсем рядом с ним!
  – Да, мог, конечно, – сказал мистер Каст с кривой улыбкой, на которую обратила внимание Лили Марбери.
  – О, мистер Каст, вы плохо выглядите.
  – Я в полном порядке, в полном порядке. До свидания, мисс Марбери.
  Он неуклюже приподнял шляпу, подхватил чемодан и поспешно вышел в дверь.
  – Забавный старик, – произнесла Лили Марбери, – но, по-моему, немного «того»…
  
  Инспектор Кроум сказал своему подчиненному:
  – Раздобудьте список всех фирм, выпускающих чулки, и размножьте его. Мне нужен список всех их агентов – вы поняли? – людей, которые торгуют по поручению и охотятся за заказами.
  – Это связано с делом ABC, сэр?
  – Да. Одна из идей мистера Эркюля Пуаро. – Тон инспектора был пренебрежителен. – Вероятно, ничего здесь и нет, но не следует упускать любую возможность, даже самую незначительную.
  – Правильно, сэр. Мистер Пуаро в свое время сделал многое, но я думаю, что теперь он слегка впал в маразм, сэр.
  – Он фигляр, – сказал инспектор Кроум, – все время воображает. Вводит в заблуждение некоторых. Но не меня. А теперь перейдем к мероприятиям в Донкастере…
  
  Том Хартиган сказал Лили Марбери:
  – Видел вашего отставного этим утром.
  – Кого? Мистера Каста?
  – Каста. У Юстона[762]. Как всегда, был похож на потерявшуюся курицу. Я думаю, приятель полусумасшедший. За ним надо кому-то присматривать. Сначала он выронил газету, а потом свой билет. Я подобрал – он и не подозревал, что потерял его. Он вдохновенно поблагодарил, но, думаю, не узнал меня.
  – О, конечно, – сказала Лили, – он только видел, как ты проходил через холл, и то не часто.
  Они протанцевали один круг.
  – Ты здорово танцуешь, – сказал Том.
  – Продолжим, – ответила Лили и, прогнувшись, оказалась еще ближе.
  Они протанцевали еще круг.
  – Ты сказал – Юстон или Паддингтон? – внезапно спросила Лили. – Где ты видел старину Каста, я имею в виду?
  – Юстон.
  – Ты уверен?
  – Конечно, уверен. Ты что думаешь?
  – Забавно. Я полагала, что в Челтенхэм едут с Паддингтона.
  – Так и есть. Но старина Каст не собирался ехать в Челтенхэм. Он собирался в Донкастер.
  – В Челтенхэм.
  – В Донкастер. Я-то знаю, девочка моя! В конце концов, я подобрал его билет, не так ли?
  – Но он же сказал мне, что едет в Челтенхэм. Я точно помню.
  – Нет, ты ошибаешься. Он собирался в Донкастер, это точно. Некоторым везде везет. Я поставил на Светлячка в Леджере, и хотелось бы посмотреть на его бег.
  – Не думаю, что мистер Каст отправится на скачки, он не похож на тех, кого они интересуют. О, Том, надеюсь, его не убьют. Ведь в Донкастере должно произойти убийство по алфавиту.
  – С Кастом все будет в порядке. Его имя не начинается на D.
  – Его могли убить в прошлый раз. Он был поблизости от Черстона в Торки, когда произошло убийство.
  – Неужели? Какое совпадение, а?
  Он рассмеялся.
  – А раньше он не был в Бексхилле?
  Лили сдвинула брови:
  – Он уезжал… Да, я помню, его не было здесь… потому что он забыл свой купальный костюм, который чинила ему моя мать. И она сказала: «Мистер Каст отправился вчера без купального костюма», а я сказала: «О, какой там купальный костюм, когда произошло самое ужасное убийство. В Бексхилле задушена девушка».
  – Но если ему понадобился купальный костюм, значит, он собирался на побережье. Слышишь, Лили, – он забавно скорчил лицо, – а что, если ваш отставник – сам убийца?
  – Бедняга мистер Каст? Он и мухи не обидит, – засмеялась Лили.
  Они продолжали танцевать: в их беззаботных умах не было ничего, кроме удовольствия от того, что они вместе.
  
  Глава 23
  11 сентября. Донкастер
  Донкастер!
  Мне кажется, что я буду помнить то 11 сентября всю свою жизнь.
  В самом деле, всякий раз, когда упоминается «Сент-Леджер», мои мысли автоматически отправляются не к скачкам, а к убийству.
  Когда я вспоминаю о своих ощущениях, чаще всего всплывает болезненное чувство неудовлетворенности. Вот мы там, на месте, – Пуаро, я сам, Кларк, Фрэзер, Меган Барнард, Тора Грей и Мэри Дроуэр. Что каждый из нас мог?
  В нас теплилась слабая надежда узнать в толпе, среди тысяч людей, лицо или фигуру, которую нечетко видели при известных обстоятельствах два или три месяца назад.
  Необычность была на самом деле еще большей. Из всех нас только Тора Грей могла бы определенно узнать того человека.
  Из-за напряжения от ее безмятежности не осталось и следа. Ее спокойное, убедительное поведение куда-то исчезло. Она сидела, ломая руки, почти плача, бессвязно обращаясь к Пуаро:
  – Да я ни разу не взглянула на него. Почему? Как же я сглупила. Вы от меня зависите, все вы… я и подведу вас. Потому что, даже если бы я увидела его снова, то не смогла бы узнать его. У меня плохая память на лица.
  Пуаро ничего, кроме обходительности, не выказывал. Меня это поразило, но он не менее меня сочувствовал страдающей красоте. Даже нежно похлопал ее по плечу.
  – Итак, крошка, без истерик. Нам сейчас не до этого. Если вам суждено увидеть этого человека, то вы его узнаете.
  – Вы уверены? Но почему?
  – О, полно всяких причин… скажем, потому, что красное сменяет черное.
  – Что вы имеете в виду, Пуаро? – спросил я.
  – Я говорю на языке игорного стола. При игре в рулетку долго может выпадать черное, но в конце концов должно появиться красное. Это закон вероятности.
  – Вы подразумеваете, что придет удача?
  – Совершенно верно, Гастингс. И именно здесь игроку (и убийце, ибо он, в конце концов, всего лишь высший представитель игрока, поскольку он рискует не деньгами, а жизнью) недостает часто здравого предчувствия. Из-за того, что он выиграл, ему кажется, что он будет продолжать выигрывать! Он не уйдет от стола с полным карманом в нужное время. Так и убийца, которому сопутствует удача, не в состоянии постичь возможность неудачи! Все заслуги в удачном проведении дел он относит на свой счет, но уверяю вас, друзья мои, как бы тщательно ни планировалось преступление, оно не достигнет успеха без везения!
  – Не зашло ли это слишком далеко? – возразил Франклин Кларк.
  Пуаро возбужденно всплеснул руками:
  – Нет, нет. Шансы равны, если хотите, но должны перетянуть в нашу сторону. Судите сами! Могло случиться так, что кто-то вошел в лавку миссис Ашер как раз тогда, когда убийца выходил. Тот человек мог бы заглянуть за прилавок, увидеть мертвую женщину и либо сразу же задержать убийцу, либо дать точное описание полиции, после чего убийцу тотчас же арестовали бы.
  – Да, разумеется, это возможно, – признал Кларк, – из этого следует, что убийца должен рисковать.
  – Именно так. И, подобно многим игрокам, убийца зачастую не знает, когда остановиться. С каждым новым преступлением он укрепляется во мнении о своих способностях. Чувство меры изменяет ему. Он не говорит: «Я был умен и удачлив!» Нет, он говорит только: «Я был умен!» И его мнение о своей одаренности растет, но затем, друзья мои, шарик описывает круг и масть заканчивается: он останавливается на новом номере, и крупье объявляет: «красное».
  – Вы считаете, что так произойдет в этом деле? – спросила Меган, сдвигая брови и хмурясь.
  – Это рано или поздно должно произойти! До сих пор удача была на стороне преступника, – рано или поздно она должна повернуться к нам. Я уверен, что уже повернулась! Ниточка, связанная с чулками, – это только начало. Теперь все вместо того, чтобы помогать ему, будет против него! И он начнет совершать ошибки…
  – Должен сказать, что вы ободряете нас, – проговорил Франклин Кларк, – нам всем нужна поддержка. С самого утра у меня было парализующее чувство беспомощности.
  – Мне представляется весьма проблематичным, что мы можем достигнуть каких-нибудь практических результатов, – сказал Дональд Фрэзер.
  Меган выпалила:
  – Не будь капитулянтом, Дон.
  Мэри Дроуэр, слегка покраснев, произнесла:
  – Я хочу сказать, что никогда не знаешь, что тебя ждет… Этот злодей здесь, и мы тоже… В конце концов, иногда сталкиваешься с людьми самым неожиданным образом.
  Я раздраженно сказал:
  – Если бы только мы могли сделать что-то большее.
  – Вы должны помнить, Гастингс, что полиция делает все возможное. Задействованы специальные констебли. У нашего инспектора Кроума, может, и несносный характер, но он способный офицер. И полковник Андерсон, главный констебль, – человек дела. Они приняли все меры по наблюдению и патрулированию города и ипподрома. Везде будут люди в штатском. Плюс кампания в прессе. Общественность полностью предупреждена.
  Дональд Фрэзер покачал головой.
  – Он ни за что не осмелится, я думаю, – сказал он с большей надеждой, – надо быть просто сумасшедшим!
  – К сожалению, – сухо возразил Кларк, – он сумасшедший! Как вы думаете, мсье Пуаро? Он бросил это дело или попытается его провернуть?
  – По-моему, степень одержимости такова, что он должен попытаться выполнить свое обещание! Отказ означал бы признание поражения, а такого ему больное самолюбие никогда не позволит. Это, могу сообщить, и мнение доктора Томпсона. Наша надежда на то, что он может быть пойман при попытке.
  Дональд снова покачал головой:
  – Он будет очень хитер.
  Пуаро взглянул на часы. Мы поняли намек. По договоренности нам следовало заниматься своим делом, патрулируя утром как можно большее количество улиц, а потом занять самые разные места на ипподроме.
  Я говорю «мы». Разумеется, от моего участия в патрулировании было мало пользы, поскольку я никогда в глаза не видел ABC. Тем не менее, поскольку в замысел входило разделиться так, чтобы охватить территорию как можно шире, я предложил свои услуги в качестве эскорта одной из дам. Пуаро согласился, – боюсь, что он подмигнул при этом.
  Девушки ушли надевать шляпки. Дональд Фрэзер стоял у окна и смотрел на улицу, по-видимому погруженный в раздумья.
  Франклин Кларк взглянул на него и, несколько понизив голос, обратился к Пуаро:
  – Послушайте, мсье, я знаю, вы ездили в Черстон и видели жену моего брата. Сказала ли она… намекнула… то есть… она вообще предположила?..
  Он остановился в замешательстве.
  Пуаро ответил. Лицо его выражало саму невинность, что возбудило во мне подозрение.
  – То есть? Сказала ли жена вашего брата, намекнула или предположила – что?
  Франклин Кларк покраснел.
  – Возможно, вы считаете, что сейчас не время вмешиваться с личными делами…
  – Отнюдь нет!
  – Но мне кажется, что надо поставить вопрос прямо. – Кларк с трудом выдавил: – Жена моего брата очень милая женщина… Я всегда ее очень любил… но, конечно, она какое-то время была больна… и при этой болезни… ей давали наркотические средства и все такое… имеет тенденцию… в общем, воображать всякое в людях!
  – А?
  Теперь, без сомнения, глаза Пуаро заиграли.
  Но Франклин Кларк, поглощенный своим дипломатическим заданием, не заметил этого.
  – Это насчет Торы… мисс Грей, – сказал он.
  – О, так это вы о Торе Грей? – В голосе Пуаро сквозило невинное удивление.
  – Да. У леди Кларк в голове всякие идеи. Понимаете, Тора, мисс Грей, довольно симпатичная девушка…
  – Наверное, да, – допустил Пуаро.
  – А женщины, даже лучшие из них, немного злы на других женщин. Конечно, Тора была неоценима для моего брата – он всегда говорил, что она лучшая из всех секретарей, какие были у него, – и он очень любил ее. Но это выражалось весьма прямолинейно и чрезмерно. То есть Тора не из тех девиц…
  – Нет? – пришел на помощь Пуаро.
  – Но жена моего брата вбила себе в голову… это… ревность, не то чтобы она это когда-нибудь показала. Но после смерти Кара, когда возник вопрос о пребывании мисс Грей, Шарлотта возмутилась. Конечно, это отчасти из-за болезни, морфия и всего такого, – так сестра Кэпстик говорит, – мы не вправе осуждать Шарлотту за эти идеи в ее голове…
  Он остановился.
  – Да?
  – Я хочу, чтобы вы вот что поняли, мсье Пуаро. В этом совсем ничего нет. Это просто больное воображение больной женщины. Посмотрите… – Он порылся в своем кармане. – Вот письмо, которое я получил от брата, когда был в Малайском государстве. Я хотел бы, чтобы вы прочитали его, так как оно точно указывает на степень отношений между ними.
  Пуаро взял письмо. Франклин зашел сзади и, водя пальцем, вслух зачитал некоторые отрывки:
  – «…дела здесь идут как обычно. Шарлотта в основном не чувствует боли. Хотелось бы, чтобы это был не предел. Ты, должно быть, помнишь Тору Грей? Она милая девушка, и не могу передать, какая для меня поддержка. Я не могу предположить, что бы я в эти тяжелые времена без нее делал. Ее сочувствие и интерес неизменны. У нее изысканный вкус, чутье к красивым вещам, и она разделяет мою страсть к китайскому искусству. Мне просто повезло с ней. Ни одна дочь не может быть более близким и сочувствующим собеседником. Жизнь ее была трудной и не всегда счастливой, и я с радостью ощущаю, что здесь ее дом и истинное призвание…»
  – Вот видите, – сказал Франклин, – вот как мой брат относился к ней. Она была ему как дочь. Никто не вправе судить ее. Я решил показать вам это письмо. Мне не хотелось, чтобы вы получили о Торе неверное представление…
  Пуаро вернул письмо.
  – Могу заверить вас, – сказал он, улыбаясь, – что я никогда не позволяю себе получать неверное впечатление. Я формирую свое собственное…
  – Хорошо, – сказал Кларк, – я рад, что так или иначе показал письмо вам. Сюда идут девушки.
  Как только мы вышли из комнаты, Пуаро подозвал меня:
  – Вы собираетесь сопровождать экспедицию, Гастингс?
  – О да. Я бы чувствовал себя неуютно, если бы остался здесь и бездействовал.
  – Наряду с работой тела существует работа ума, Гастингс.
  – Да, но вы в этом сильнее меня, – ответил я.
  – Я правильно полагаю, что вы намереваетесь стать кавалером одной из дам?
  – Была такая мысль.
  – И какую из дам вы предпочитаете удостоить своим вниманием?
  – Я… э-э… еще не решил.
  – Как насчет мисс Барнард?
  – Она довольно независима, – засомневался я.
  – Мисс Грей?
  – Да, она предпочтительней.
  – Я нахожу вас, Гастингс, откровенным мошенником! Всюду вы ищете повод провести день со своим ангелом – блондинкой!
  – Ну, Пуаро, в самом деле!
  – Мне очень жаль, что я расстраиваю ваши планы. Лицо, которое вы должны сопровождать, – Мэри Дроуэр, и я должен просить вас не оставлять ее.
  – Но почему, Пуаро?
  – Потому, дорогой друг, что ее имя начинается с D!!! Мы не должны рисковать.
  Я отдал должное этому замечанию. Сначала оно показалось мне натянутым. Но потом я понял, что если ABC обладает фанатичной ненавистью к Пуаро, то он может быть очень хорошо осведомлен о всех его действиях. И в этом случае устранение Мэри Дроуэр может прийти к нему как способ нанести очень изящный четвертый удар.
  Пообещав быть верным в своей опеке, я пошел к выходу, оставив Пуаро сидящим в кресле у окна. Перед ним стояла небольшая рулетка. Он крутанул ее, когда я проходил к двери, и бросил мне в спину:
  – Красное – это хорошее предзнаменование, Гастингс. Удача поворачивается к нам!
  
  Глава 24
  (написана не от лица капитана Гастингса)
  Мистер Лидбеттер раздраженно проворчал, когда сосед поднялся и неуклюже споткнулся возле него, уронив шляпу на переднее сиденье, после чего и перегнулся, чтобы подобрать ее. И все это в кульминационный момент фильма «Ни воробья…», той самой захватывающей драмы, наполненной пафосом и красотой, с участием всех звезд, той самой драмы, просмотра которой мистер Лидбеттер с нетерпением ожидал всю неделю.
  Героиня с золотистыми волосами, которую играла Кэтрин Ройал (по мнению мистера Лидбеттера – ведущая киноактриса мира), только что дала выход чувствам, выразив своим хриплым криком предел негодования: «Никогда. Я бы предпочла умирать с голода. Но я не умру с голода. Помните те слова: ни воробья не упадет…»
  Мистер Лидбеттер раздраженно повернул голову справа налево. Ну люди! И чего ради они не могут досидеть до конца фильма… а уходят в такой душещипательный момент.
  О, так-то лучше. Несносный джентльмен прошел к выходу. Мистеру Лидбеттеру стало хорошо видно весь экран и Кэтрин Ройал, стоящую у окна особняка Вэн-Шрайнер в Нью-Йорке. А теперь она садится в поезд, на руках у нее ребенок… Какие чудные поезда у них там в Америке, совсем не похожи на английские.
  О, опять Стив в своей лачуге в горах…
  Фильм шел к своей волнующей религиозной развязке.
  Когда зажегся свет, мистер Лидбеттер удовлетворенно вздохнул, медленно поднялся, слегка щурясь. Он никогда не уходил из кинотеатра сразу. Ему всегда требовалось какое-то время, чтобы вернуться к прозаической реальности жизни.
  Он оглянулся вокруг. Не так уж много народу, в самом деле. Они все на скачках. Мистер Лидбеттер не одобрял ни скачки, ни игру в карты, ни выпивку, ни курение. Это оставляло ему больше энергии для наслаждения от походов в кино.
  Все спешили к выходу. Мистер Лидбеттер приготовился сделать то же. Человек на месте перед ним спал, погрузившись глубоко в кресло. Мистер Лидбеттер вознегодовал от мысли, что кто-то может спать, когда идет такая драма, как «Ни воробья…».
  Сердитый джентльмен сказал спящему, чьи ноги были вытянуты и загораживали проход:
  – Извините, сэр.
  Мистер Лидбеттер дошел до выхода и оглянулся. Позади возникла какая-то сутолока… Возможно, тот человек был мертвецки пьян, а не спал.
  Он поколебался, а затем вышел и тем самым пропустил сенсацию дня – сенсацию даже бо́льшую, чем победа Немалого на «Сент-Леджере» при ставке 85 к 1.
  Швейцар говорил:
  – Похоже, вы правы, сэр… Он болен… Что, в чем дело, сэр?
  Другой, вскрикнув, отдернул руку и разглядывал красное липкое пятно.
  – Кровь…
  Швейцар издал сдавленное восклицание.
  Его взгляд различил угол чего-то желтого, выступающий из-под сиденья.
  – Чтоб мне провалиться! – воскликнул он. – Это a… b… – «ABC»!
  
  Глава 25
  (написана не от лица капитана Гастингса)
  Мистер Каст вышел из кинотеатра «Ригал Синема» и взглянул на небо.
  Замечательный вечер… Право, замечательный вечер…
  В голову пришла цитата из Браунинга: «Есть Бог на небесах».
  И все спокойно в мире.
  Он всегда любил цитаты.
  Он припустился рысью вдоль по улице, улыбаясь самому себе, пока не добрался до «Черного лебедя», постояльцем которого был.
  Он вскарабкался по ступенькам к себе в номер – душную, крохотную комнатушку на третьем этаже с окном, выходящим на мощеный внутренний двор и гараж.
  Как только он вошел в комнату, его улыбка внезапно исчезла. На рукаве, около манжеты, было пятно. Он прикоснулся к нему – мокрое и красное, кровь…
  Он запустил руку в карман и вытащил длинный тонкий нож. Лезвие ножа также было липким и красным.
  Мистер Каст просидел долгое время.
  Потом он быстро обвел комнату глазами загнанного зверя.
  Лихорадочно облизал губы…
  – Это не моя вина, – сказал мистер Каст.
  Это выглядело так, будто он с кем-то спорит, как школьник оправдывается перед учителем.
  Он снова облизал губы…
  Снова изучил рукав пальто.
  Взгляд его пересек комнату и остановился на умывальнике.
  Спустя минуту он уже наполнял раковину водой из старомодного кувшина. Сняв пальто, прополоскал рукав, осторожно выжал его…
  Ух! Вода стала красной…
  Стук в дверь.
  Он застыл в ледяной неподвижности, уставившись на дверь.
  Дверь отворилась. Полная молодая женщина с кувшином в руках вошла в комнату.
  – Простите, сэр. Ваша горячая вода, сэр.
  Ему удалось произнести:
  – Спасибо… Я умылся холодной…
  Зачем он сказал это? Тотчас же ее глаза остановились на раковине.
  Он ожесточенно бросил:
  – Я… я порезал руку…
  Повисла пауза – да, безусловно, очень длинная пауза, – прежде чем она сказала:
  – Да, сэр.
  Она вышла, захлопнув дверь.
  Мистер Каст стоял, словно окаменев.
  Пришло, наконец…
  Он прислушался.
  Слышны ли голоса, возгласы, шаги вверх по ступенькам? Он не слышал ничего, кроме ударов своего сердца… Внезапно от ледяной неподвижности он быстро перешел к действиям: влез в пальто, подкрался на цыпочках к двери и открыл ее. Никакого шума, кроме знакомого гомона, доносившегося из бара. Он сполз по лестнице… По-прежнему никого. Повезло. Он задержался на нижних ступенях. Куда теперь?
  Он принял решение, стрелой вылетел по коридору через заднюю дверь во двор. Там двое шоферов возились с машинами и обсуждали победителей и проигравших.
  Мистер Каст быстро пересек двор и оказался на улице.
  После первого угла направо, затем налево, снова направо…
  Осмелится ли он появиться на вокзале?
  Да – там, должно быть, полно народу… специальные поезда… если удача будет на его стороне, у него получится.
  Если только удача будет с ним…
  
  Глава 26
  (написана не от лица капитана Гастингса)
  Инспектор Кроум слушал возбужденное изречение мистера Лидбеттера:
  – Уверяю вас, инспектор, сердце перестает биться, когда я думаю об этом. Он ведь сидел сбоку от меня в течение всего сеанса!
  Инспектор Кроум, совершенно равнодушный к поведению сердца мистера Лидбеттера, сказал:
  – Позвольте мне прояснить кое-что? Этот человек вышел уже под конец картины… Он проходил мимо вас и при этом споткнулся…
  – Он притворился, что споткнулся. Я теперь понимаю. Затем он перегнулся через сиденье переднего ряда, чтобы подобрать шляпу. Он, должно быть, заколол беднягу именно тогда.
  – Вы ничего не слышали? Крик или стон?
  Мистер Лидбеттер ничего не слышал, кроме громкого хриплого голоса Кэтрин Ройал, но в пылком своем воображении он изобрел стон.
  Инспектор Кроум поверил ему на слово и велел продолжать.
  – А потом он вышел…
  – Вы можете описать его?
  – Он был очень большой. По меньшей мере шесть футов. Гигант.
  – Блондин или брюнет?
  – Я… ну… не вполне уверен. Мне кажется, что он был лысый. Такого зловещего вида парень.
  – Он не прихрамывал, а? – спросил инспектор Кроум.
  – Да-да, сейчас, когда вы сказали об этом, мне кажется, что он хромал. Очень темно, он, должно быть, принадлежал к смешанной расе.
  – Он сидел на месте, когда последний раз зажигался свет?
  – Нет. Он вошел уже после начала основной картины.
  Инспектор Кроум кивнул, передал мистеру Лидбеттеру протокол для подписания и избавился от него.
  – Наверное, это самый плохой свидетель, какого только можно найти, – пессимистично заметил он. – Он скажет все, что угодно, если его немного направлять. Совершенно ясно, что у него нет ни малейшего представления о внешности этого человека. Давайте снова швейцара.
  Швейцар, очень подтянутый, военной выправки человек, вошел и остановился, весь во внимании, его глаза остановились на полковнике Андерсоне.
  – Ну что ж, Джеймсон, давайте послушаем вас.
  Джеймсон отдал честь.
  – Да, сэр. Конец сеанса, сэр. Мне сказали, что есть заболевший джентльмен, сэр. Джентльмен сидел, погруженный в кресло за два шиллинга и четыре пенса. Другие джентльмены стояли вокруг. Мне показалось, что с джентльменом неладное, сэр. Один из джентльменов, стоящих рядом, прикоснулся рукой к пальто больного джентльмена и привлек мое внимание. Кровь, сэр. Было ясно, что джентльмен мертв – заколот, сэр. Мое внимание привлек железнодорожный справочник «ABC», сэр, под сиденьем. Желая действовать как полагается, я не трогал упомянутого, а сообщил немедленно полиции, что произошла трагедия.
  – Очень хорошо, Джеймсон, вы действовали очень грамотно.
  – Благодарю вас, сэр.
  – Вы заметили человека, покидающего место за два шиллинга и четыре пенса пятью минутами ранее?
  – Их было несколько, сэр.
  – Вы можете их описать?
  – Боюсь, нет, сэр. Одним был мистер Джеффри Парнелл. И был молодой парень, Сэм Бэйкер, со своей молодой леди. Больше я никого особенно не заметил.
  – Жаль. Этого достаточно, Джеймсон.
  – Да, сэр.
  Швейцар козырнул и удалился.
  – У нас есть медицинское заключение, – сказал полковник Андерсон, – но следующим нам лучше послушать парня, который обнаружил его.
  Вошел полицейский констебль и козырнул.
  – Мистер Эркюль Пуаро здесь, сэр, и другой джентльмен.
  Инспектор Кроум нахмурился.
  – Ну ладно, – сказал он, – пусть лучше войдут, я полагаю.
  
  Глава 27
  Донкастерское убийство
  Входя и наступая Пуаро на пятки, я только уловил конец фразы инспектора Кроума. Он и главный констебль выглядели озабоченными и подавленными.
  Полковник Андерсон кивком поприветствовал нас.
  – Рад, что вы пришли, мсье Пуаро, – вежливо произнес он. Думаю, что полковник догадывался, что слова Кроума достигли наших ушей. – Мы снова по горло в этом, понимаете?
  – Еще одно убийство по алфавиту?
  – Да. Дерзкая до безумия работа. Человек перегибается и закалывает другого в спину.
  – На этот раз заколот?
  – Да, несколько варьирует свои методы, не так ли? Удар по голове, удушение, теперь нож. Разносторонний, дьявол… Вот медицинское заключение, если хотите, ознакомьтесь.
  Он пододвинул бумаги Пуаро.
  – Справочник «ABC» на полу, между ног мертвого, – добавил он.
  – Опознан ли мертвый? – спросил Пуаро.
  – Да. ABC на этот раз совершил ошибку, – если такое объяснение может нас как-то удовлетворить. Покойного зовут Эрлсфилд – Джордж Эрлсфилд[763]. По профессии – парикмахер.
  – Любопытно, – прокомментировал Пуаро.
  – Может, перескочил на другую букву? – предположил полковник.
  Мой друг с сомнением покачал головой.
  – Попросим следующего свидетеля? – спросил Кроум. – Ему очень надо домой.
  – Да-да, давайте продолжим.
  Джентльмена средних лет, очень напоминавшего лягушку-лакея из «Алисы в Стране чудес», ввели к нам. Он был сильно возбужден, и голос его был пронзителен и эмоционален.
  – Самое сильное потрясение на моем веку, – пропищал он. – У меня слабое сердце, сэр, очень слабое сердце, я мог сам умереть.
  – Ваша фамилия, пожалуйста, – сказал инспектор.
  – Даунз. Роджер Эммануэль Даунз.
  – Профессия?
  – Я учитель в школе Хайфилд для мальчиков.
  – Теперь, мистер Даунз, расскажите, что произошло.
  – Я могу рассказать лишь вкратце, джентльмены. По окончании сеанса я встал со своего места. Место слева от меня было пустым, но на следующем за ним сидел человек, по-видимому спящий. Я не мог пройти мимо него к выходу, так как ноги его торчали в проходе. Я попросил его разрешить мне пройти. Так как он не пошевелился, я повторил свою просьбу… э-э… немного громче. Он по-прежнему не отвечал. Тогда я тронул его за плечо, чтобы разбудить. Его тело откинулось еще дальше, и до меня дошло, что он либо без сознания, либо серьезно болен. Я крикнул: «Этот джентльмен заболел. Позовите швейцара». Подошел швейцар. Когда я убрал руку с плеча этого человека, то обнаружил, что она стала мокрой и красной. Я понял, что человек заколот. В тот самый момент швейцар заметил железнодорожный справочник «ABC»… Уверяю вас, джентльмены, потрясение было страшным! Всякое могло произойти! Многие годы я страдаю сердечной недостаточностью…
  Полковник Андерсон смотрел на мистера Даунза с весьма забавным выражением лица.
  – Можете считать, что вы счастливчик, мистер Даунз.
  – Конечно так, сэр. Ни сердцебиения даже!
  – Вы не вполне поняли значение моих слов, мистер Даунз. Вы сидели через два места, вы сказали?
  – В действительности я сидел поначалу на месте, следующем после убитого… потом я передвинулся, с тем чтобы сидеть позади свободного места.
  – Вы примерно того же роста и телосложения, что и покойный, не так ли? И у вас вокруг шеи был шерстяной шарф, как и у него?
  – Я не заметил… – твердо начал мистер Даунз.
  – Говорю вам – вот где пришла ваша удача. Так или иначе, когда убийца следил за вами, он перепутал. Он выбрал не ту спину. Готов съесть собственную шляпу, мистер Даунз, если этот нож предназначался не для вас!
  Как бы хорошо ни выдерживало сердце мистера Даунза предыдущие испытания, оно не в состоянии было вынести этого. Он опустился в кресло, задыхаясь, лицо его побагровело.
  – Воды, – задыхался он, – воды…
  Ему принесли стакан. Он пил маленькими глотками, и по мере этого его состояние приходило в норму.
  – Меня? – произнес он. – Почему меня?
  – Похоже на это, – сказал Кроум, – действительно, это единственное объяснение.
  – Вы хотите сказать, что этот человек… этот дьявол во плоти… этот кровожадный сумасшедший выслеживал меня, поджидая удобный случай?
  – Должен сказать, что, похоже, так и было.
  – Но, бога ради, почему меня? – настаивал оскорбленный школьный учитель.
  Инспектор Кроум поборол искушение ответить: «Почему бы и нет?» – и вместо этого сказал:
  – Не стоит ожидать от лунатика объяснения его действий.
  – Господи, благослови душу мою, – произнес мистер Даунз шепотом. Он встал. – Если я вам больше не нужен, джентльмены, то, пожалуй, я пойду домой. Я… я неважно себя чувствую.
  – Конечно, мистер Даунз. Я пошлю с вами констебля, чтобы проконтролировать ваше самочувствие.
  – О, нет-нет, спасибо. В этом нет необходимости.
  – Может, и есть, – прохрипел полковник Андерсон.
  Его взгляд скользнул в сторону, незаметно спрашивая инспектора. Последний ответил таким же незаметным кивком.
  Мистер Даунз, трясясь, вышел.
  – Он так и не понял, – сказал полковник Андерсон. – Их будет двое, а?
  – Да, сэр. Ваш инспектор Райс все организовал. За домом будет установлено наблюдение.
  – Вы полагаете, – спросил Пуаро, – что, когда ABC обнаружит свою ошибку, он может попытаться снова?
  Андерсон кивнул.
  – Такая возможность допускается, – сказал он, – этот ABC похож на методичного типа. Раз дела продвигаются не в соответствии с программой – это расстроит его.
  Пуаро задумчиво кивнул.
  – Хотелось бы получить описание приятеля, – раздраженно сказал полковник Андерсон, – мы, как и раньше, находимся в потемках.
  – Оно может появиться, – сказал Пуаро.
  – Вы так думаете? Да, это возможно. Черт их всех подери, есть ли у кого глаза на голове?
  – Имейте терпение, – сказал Пуаро.
  – В вас видна уверенность, мсье Пуаро. Есть ли у вас основания для подобного оптимизма?
  – Да, полковник Андерсон. До сих пор убийца не делал ошибок. Вскоре он вынужден будет ее сделать.
  – Если это все, то продолжайте, – фыркнул было главный констебль, но его прервали:
  – Мистер Болл из «Черного лебедя» здесь с молодой женщиной, сэр. Уверяет, у него есть то, что может вам помочь.
  – Проводите их. Нам надо иметь хоть что-то полезное…
  Мистер Болл из «Черного лебедя» был большой, тугодумный, малоподвижный мужчина. От него крепко разило пивом. С ним была полная молодая женщина с круглыми глазами, ясно выражающими состояние возбуждения.
  – Надеюсь, я не навязываюсь и не отнимаю время, – сказал мистер Болл медленным вязким голосом, – но эта вот молодуха, Мэри, уверяет, что у нее есть что вам сообщить.
  Мэри нерешительно хихикнула.
  – Ну, дитя мое, что там? – спросил полковник Андерсон. – Как тебя зовут?
  – Мэри, сэр, Мэри Страуд.
  – Ну, Мэри, давай выкладывай.
  Мэри перевела взгляд круглых глаз на своего хозяина.
  – В ее обязанности входит приносить горячую воду в номера мужчин, – сказал мистер Болл, приходя на помощь. – Около полудюжины джентльменов остановилось сейчас у нас.
  – Да, да, – нетерпеливо произнес Андерсон.
  – Продолжай, девчонка, – сказал мистер Болл, – рассказывай свою историю. Нечего бояться…
  Мэри тяжело вздохнула и застрочила, не переводя дыхания:
  – Я постучала в дверь, но не было ответа, а то я бы не вошла, если только джентльмен не сказал «войдите», и раз он не сказал ничего, я вошла, и он там мыл руки.
  Она сделала паузу и тяжело вздохнула.
  – Продолжай, дитя мое, – сказал Андерсон.
  Мэри искоса посмотрела на своего хозяина и, словно получив вдохновение от его медленного кивка, снова перешла к повествованию.
  – «Ваша горячая вода, сэр», – сказала я, – я ведь постучалась. «Я умылся холодной», – сказал он, и поэтому, естественно, я поглядела в раковину, – о боже, помоги мне! – она была вся красной!
  – Красной? – резко спросил Андерсон.
  Болл встрял в разговор:
  – Девчонка сказала мне, что на нем пальто не было надето, а он держал его за рукав, и рукав весь был мокрым – так ведь, девчонка, а?
  – Да, сэр, это так, сэр.
  Она продолжала дальше:
  – А лицо его, сэр, оно выглядело странным, страшно подозрительным оно выглядело. Прямо перевернуло меня.
  – Когда это было? – резко спросил Андерсон.
  – Около четверти шестого, где-то так, насколько я могу полагать.
  – Более трех часов назад, – оборвал Андерсон. – Почему вы сразу не пришли?
  – Не сразу услышал об этом, – сказал Болл, – только после того, как пришла весть о совершенном новом убийстве. А потом девчонка эта заорала, дескать, это могла быть кровь в раковине, и я спросил ее, что она имеет в виду, и она рассказала. Ну, это мне показалось подозрительным, и я сам пошел наверх. В комнате никого. Я задал несколько вопросов, и один из ребят во дворе сказал, что видел какого-то малого, выскользнувшего на улицу, и, по его описанию, это был тот самый. Поэтому я сказал жене, что Мэри лучше пойти в полицию. Мэри не понравилась эта мысль, и я сказал, что пойду вместе с ней.
  Инспектор Кроум протянул ему листок бумаги.
  – Опишите этого человека, – сказал он, – как можно быстрее. Нельзя терять времени.
  – Средних размеров он был, – сказала Мэри, – и сутулился, и носил очки.
  – Его одежда?
  – Темный костюм и затасканная шляпа «хомбург».
  Кроум выудил еще и то, что человек, пробравшийся через двор, был без сумки или чемодана…
  – Тогда есть шанс, – сказал он.
  Двоих направили в «Черный лебедь». Мистер Болл, полный гордости и важности, и Мэри, слегка заплаканная, сопровождали их.
  Сержант вернулся через десять минут.
  – Я принес журнал регистрации, сэр, – сказал он, – вот подпись.
  Мы столпились вокруг стола. Почерк был мелким и сжатым, прочитать нелегко.
  – А.Б. Кэйс – или же Кэш? – сказал главный констебль.
  – ABC, – заметил Кроум со значением.
  – Что с багажом? – спросил Андерсон.
  – Один солидного размера чемодан, сэр. Полный картонных коробок.
  – Коробок? Что в них?
  – Чулки, сэр. Шелковые чулки.
  Кроум повернулся к Пуаро.
  – Поздравляю, – сказал он. – Ваши подозрения подтвердились.
  
  Глава 28
  (написана не от лица капитана Гастингса)
  Инспектор Кроум сидел в своем офисе в Скотленд-Ярде. Телефон на его столе издал прерывистое треньканье, и он поднял трубку.
  – Джейкобс говорит, сэр. Тут молодой парень пришел, его, мне кажется, вам надо послушать.
  Инспектор Кроум вздохнул. Ежедневно в среднем человек двадцать появлялись по делу ABC. Некоторые были безобидными лунатиками, некоторые – здравомыслящими людьми, но все они искренне верили, что их информация чего-то стоит. В обязанности сержанта Джейкобса входило служить человеческим ситом.
  – Очень хорошо, Джейкобс, – сказал Кроум, – проведите его.
  Несколькими минутами позже в дверь инспектора постучали, и появился сержант Джейкобс, который ввел высокого, сравнительно симпатичного молодого человека.
  – Это Том Хартиган, сэр. У него есть что сообщить нам, что, возможно, касается дела ABC.
  Инспектор вежливо поднялся и пожал руку.
  – Доброе утро, мистер Хартиган. Присаживайтесь. Курите? Сигарету, а?
  Том Хартиган неуклюже уселся и с некоторым страхом посмотрел на того, кого про себя называл одной из важных персон. Внешность инспектора как-то разочаровала его. Он выглядел совсем как обыкновенный человек!
  Инспектор Кроум произнес:
  – Ну, так, значит, у вас есть сведения, которые, по-вашему, относятся к делу? Выкладывайте!
  Том нервно начал:
  – Конечно, это может быть совсем ничего. Просто, может, моя собственная идея. Возможно, я только отнимаю у вас время.
  Инспектор Кроум незаметно вздохнул.
  Сколько же нужно потратить времени, чтобы ободрить людей!
  – Нам лучше об этом судить. Изложите факты, мистер Хартиган.
  – В общем, так, сэр. У меня есть девушка, понимаете, а ее мать сдает комнаты. По направлению в Кэмдентаун. Часть третьего этажа, выходящего во двор, они уже больше года сдают человеку по имени Каст.
  – Каст, да?
  – Именно так, сэр. Такой средних лет парень, довольно безликий и мягкий. И немного чудаковатый, скажем так. Из того сорта людей, что мухи не обидят, и я никогда бы не подумал ничего дурного, если бы не довольно странные обстоятельства.
  В несколько смущенной манере и раз-другой повторяясь, Том описал свою неожиданную встречу с мистером Кастом на вокзале Юстон и инцидент с оброненным билетом.
  – Понимаете, сэр, относитесь к этому как пожелаете, но это выглядело смешно. Лили – это моя девушка, сэр, – она совершенно убеждена, что он сказал именно Челтенхэм, и ее мать говорит то же самое, – говорит, что помнит отчетливо разговор об этом в то утро, когда он ушел. Конечно, в то время я не придал этому большого значения. Лили, моя девушка, сказала, что очень надеется на то, что он не нарвется на человека – ABC, собирающегося в Донкастер, а затем она сказала, что он был в районе Черстона во время прошлого преступления. Смеха ради я спросил ее, был ли он в Бексхилле в позапрошлый раз. Она ответила, что не знает, где он был, но то, что он уезжал на побережье, – это точно. А потом я сказал ей, что было бы забавным, если бы он сам был ABC, а она ответила, что бедный мистер Каст и мухи не обидит. Тогда на этом все и кончилось. Мы больше об этом не думали. По крайней мере, я, сэр, – только подсознательно. Меня стал интересовать этот тип Каст, и я стал размышлять о том, что, в конце концов, безобидный на вид, он мог быть немного гулякой.
  Том перевел дыхание и продолжал. На этот раз инспектор Кроум уже слушал внимательно.
  – А затем, после донкастерского убийства, сэр, во всех газетах было написано, что требуется информация относительно местопребывания некоего А.Б. Кейса, или Кэша, и давалось описание, которое вполне подходило. В первый же свободный вечер я отправился к Лили и спросил, каковы инициалы мистера Каста. Она сначала не могла вспомнить, но мать ее вспомнила. Она сказала, что определенно А.Б. Затем мы попытались вычислить, был ли Каст в отъезде в момент первого убийства в Андовере. Как вы знаете, сэр, нелегко вспомнить то, что было три месяца назад. Мы здорово потрудились и наконец выяснили, потому что у миссис Марбери есть брат, который приезжал навестить ее из Канады 21 июня. Он приехал в общем-то неожиданно, и она захотела предоставить ему ночлег. Лили предложила, что раз мистер Каст в отъезде, то Берт Смит может воспользоваться его кроватью. Но миссис Марбери не согласилась, так как она сказала, что это нехорошо по отношению к ее жильцу и что она всегда предпочитает действовать честно и по справедливости. Но мы четко установили дату, потому что пароход мистера Берта Смита прибыл в тот день в Саутгемптон.
  Инспектор Кроум очень внимательно все выслушал, делая время от времени краткие пометки.
  – Все? – спросил он.
  – Все, сэр. Я надеюсь, вы не думаете, что я делаю много шума из ничего, – слегка вспыхнул Том.
  – Вовсе нет. Вы правильно поступили, что пришли. Конечно, это очень небольшая улика: эти даты могли быть простым совладением, и похожесть имен тоже. Но у меня есть все основания поговорить с вашим мистером Кастом. Он сейчас дома?
  – Да, сэр.
  – Когда он вернулся?
  – Вечером того дня, когда было совершено донкастерское убийство, сэр.
  – Чем он занимается с тех пор?
  – В основном сидит дома, сэр. И выглядит он весьма необычно. Покупает газеты. Выходит рано и приносит утренние, а потом, с наступлением темноты, он снова выходит и приносит вечерние. Миссис Марбери также говорит, что он много разговаривает сам с собой. Она считает, что он становится все более странным.
  – Какой адрес у этой миссис Марбери?
  Том дал ему адрес.
  – Благодарю вас. Я, вероятно, заскочу в течение дня. Вряд ли мне следует предупреждать вас об осторожности в поведении при встрече с этим Кастом. – Он поднялся и пожал руку. – Вы можете быть вполне удовлетворены тем, что поступили правильно, придя к нам. До свидания, мистер Хартиган.
  – Ну как, сэр? – спросил Джейкобс, снова входя в кабинет несколькими минутами позже. – Полагаете, стоящее?
  – Обещающее, – сказал инспектор Кроум, – то есть, если факты соответствуют изложенному парнем. У нас не выяснилось еще ничего про изготовителя чулок. Что-то у нас уже было как-то. Кстати, дайте мне папку с черстонским делом.
  Он потратил несколько минут, разыскивая то, что ему было нужно.
  – А, вот оно. Это среди заявлений в полицию города Торки. Молодой человек по имени Хилл. Дает показания, что, выходя из кинотеатра «Торки Палладиум» после фильма «Ни воробья…», заметил странно ведущего себя человека: тот разговаривал сам с собой. Хилл услышал, как он сказал: «Это идея». «Ни воробья…» – это тот самый фильм, что был в «Ригал Синема» в Донкастере?
  – Да, сэр.
  – В этом что-то может быть. Пока рано говорить, но возможно, что мысль о характере действия при следующем убийстве пришла нашему подопечному именно там. У вас есть, как я вижу, имя Хилла и его адрес. Описание им внешности человека довольно туманно, но неплохо соотносится с описанием, данным Мэри Страуд и этим Томом Хартиганом…
  Он задумчиво кивнул.
  – Ну что ж, стало теплее, – сказал инспектор Кроум весьма неосторожно, так как он сам был всегда немного прохладен.
  – Какие будут инструкции, сэр?
  – Поставьте двух человек наблюдать в Кэмдентауне, но я не хочу, чтобы нашу птичку спугнули. Я должен переговорить с помощником комиссара. Затем, я думаю, неплохо было бы привести этого Каста сюда и спросить, не хочет ли он сделать заявление. Все говорит о том, что он вполне созрел, чтобы расколоться.
  На улице Том Хартиган присоединился к ждавшей его на набережной Лили Марбери.
  – Все в порядке, Том?
  Том кивнул.
  – Я виделся с самим инспектором Кроумом.
  – И какой он из себя?
  – Довольно спокойный и манерный – отличается от моего представления о детективах.
  – Новый лорд Тренчард, – с уважением сказала Лили, – некоторые из них такие гранды. Что он сказал?
  Том коротко изложил ей содержание беседы.
  – Так они и в самом деле думают на него?
  – Считают, что есть вероятность. Так или иначе, зайдут и зададут ему пару вопросов.
  – Бедный мистер Каст.
  – Нехорошо говорить «бедный» про мистера Каста. Если он ABC, то на его счету четыре страшных убийства.
  Лили вздохнула и покачала головой.
  – Это ужасно, – заключила она.
  – Ладно, ты не хочешь сейчас пойти перекусить, девочка моя? Ты только подумай, если мы окажемся правы, то, наверное, мое имя будет в газетах!
  – О, Том, в самом деле?
  – А что? И твое тоже. И твоей мамы. И, кто знает, может, и фотографию поместят.
  – О, Том! – В экстазе Лили сжала его руку.
  – А пока что ты скажешь насчет того, чтобы перекусить в Корнер-Хаус?
  Лили сжала его руку еще сильнее.
  – Ну пойдем!
  – Хорошо… полминутки. Мне только надо с вокзала позвонить.
  – Кому?
  – Подружке, с которой собиралась встретиться.
  Она перебежала дорогу и вернулась к нему через три минуты немного раскрасневшейся.
  – Ну что, Том. – Она взяла его под руку. – Расскажи мне еще про Скотленд-Ярд. Ты не видел там еще одного?
  – Кого еще?
  – Бельгийского джентльмена. Того самого, которому ABC писал все время.
  – Нет, его там не было.
  – Хорошо, расскажи мне все об этом. Что было, когда ты попал внутрь? С кем ты разговаривал и что им сказал?
  
  Мистер Каст аккуратно опустил телефонную трубку на рычаг.
  Он повернулся лицом к миссис Марбери, которая стояла в дверном проеме комнаты и всем видом выражала любопытство.
  – Нечасто вам звонят, мистер Каст?
  – Нет… э-э… нет, миссис Марбери. Нечасто.
  – Надеюсь, не плохие новости?
  – Нет-нет. – Как назойлива эта женщина. Взгляд его поймал название рубрики в газете, которая была у него в руках. «Рождения – Бракосочетания – Некрологи…» – У моей сестры только что родился мальчик, – выпалил он.
  Он – у которого никогда не было сестры!
  – О! Да… ведь это же племянник. («И ни разу не упомянул за все это время о сестре, – подумала она про себя, – как это похоже на мужчин!») Вот это сюрприз, скажу вам. Ни за что бы не подумала, когда леди попросила мистера Каста. Сначала мне просто показалось, что это голос моей Лили, – он был похож на ее, но был более высокомерным. Вы понимаете, что я имею в виду, – такой высоко звучащий. Да, мистер Каст, мои поздравления. Это первый или у вас уже есть маленькие племянники и племянницы?
  – Это единственный, – сказал мистер Каст. – Единственный, кого я когда-либо имел или мог иметь, и… э-э… мне кажется, что мне надо немедленно идти. Они… они хотят, чтобы я приехал. Я думаю, я как раз могу успеть на поезд, если потороплюсь.
  – Вас долго не будет, мистер Каст? – спросила вдогонку миссис Марбери, когда он побежал вверх по лестнице.
  – О нет… два или три дня… и все.
  Он исчез в своей комнате. Миссис Марбери вернулась на кухню, сентиментально представляя себе «милого крошку».
  Она почувствовала внезапное угрызение совести. Прошлым вечером Том и Лили все копались в датах! Пытались выяснить, мог ли мистер Каст быть тем самым отвратительным монстром ABC. Всего-то из-за его инициалов и нескольких совпадений.
  «Вряд ли они думали об этом всерьез, – умиротворенно размышляла она, – и теперь, надеюсь, им станет стыдно за себя».
  Она сама не смогла бы объяснить, каким это непонятным образом заявление мистера Каста о том, что его сестра родила ребенка, эффективно устранило все сомнения по поводу ее жильца. «Надеюсь, что она перенесла это нормально, бедняжка», – думала миссис Марбери, проверяя утюг щекой перед тем, как начать гладить шелковую комбинацию Лили.
  Мысль ее уютно скользила по проторенной акушерской теме.
  Мистер Каст тихо спустился по лестнице, держа в руке баул. Его глаза на минуту задержались на телефоне, и в памяти всплыл тот короткий разговор:
  – Это вы, мистер Каст? Думаю, вам было бы небезынтересно знать, что вас, может быть, посетит инспектор из Скотленд-Ярда…
  Что он ответил? Он не мог припомнить.
  – Благодарю вас… благодарю вас… очень любезно с вашей стороны…
  Что-то вроде того.
  Почему она позвонила ему? Могла ли она как-то догадаться? Или, может, она просто хотела убедиться, что он останется дома до прихода инспектора?
  А ее голос – она изменила голос перед своей матерью…
  Похоже… похоже, будто она знала.
  Но, несомненно, если бы она знала, то не стала бы…
  Хотя, она могла. Женщины всегда были очень странными. Непредсказуемо жестоки и непредсказуемо добры. Однажды он видел, как Лили выпускала мышь из мышеловки.
  Добрая девушка…
  Добрая, симпатичная девушка.
  Он задержался в холле у вешалки, нагруженной зонтиками и пальто.
  Стоит ему?..
  Легкий шум с кухни заставил его решиться.
  Нет, времени не было.
  Может выйти миссис Марбери.
  Он открыл парадную дверь, вышел и закрыл ее за собой…
  Куда?
  
  Глава 29
  В Скотленд-Ярде
  Снова совещание.
  Помощник комиссара, инспектор Кроум, Пуаро и я.
  Помощник комиссара говорил:
  – Хорош ваш намек, мсье Пуаро, относительно проверки большого сбыта чулок.
  Пуаро вытянул руки.
  – На это все указывало. Тот человек не мог быть штатным агентом. Он продавал напрямую, а не связывался с заказами.
  – Пока все ясно, инспектор?
  – Думаю, что да, сэр. – Кроум заглянул в папку с делом. – Мне пройтись по местам и датам?
  – Да, пожалуйста.
  – Я проверил Черстон, Пейнтон и Торки. Получил список людей, где он ходил и предлагал чулки. Должен сказать, что он все продумывал тщательно. Остановился в «Питте», маленькой гостинице около вокзала Торр. В вечер убийства вернулся в гостиницу в 10.30. Мог воспользоваться поездом из Черстона в 9.57, который прибывает в Торр в 10.20. Никто в поезде или на вокзале не опознал его по описанию. Но в ту пятницу была дартмутская регата и обратные поезда из Кингсвера были набиты битком.
  С Бексхиллом почти то же самое. Остановился в «Глобусе» под собственным именем. Предлагал чулки местах в десяти, включая миссис Барнард и «Рыжую кошку». Съехал из гостиницы ранним вечером. Прибыл обратно в Лондон на следующее утро около 11.30. Что касается Андовера, то процедура та же. Остановился в «Перьях». Предлагал чулки миссис Фаулер – соседке миссис Ашер – и полудюжине других людей на той улице. Пару миссис Ашер я получил от ее племянницы (по фамилии Дроуэр) – они идентичны с партией Каста.
  – Пока хорошо, – сказал помощник комиссара.
  – Действуя в соответствии с полученной информацией, я пришел по адресу, который дал мне Хартиган, но обнаружил, что Каст покинул дом получасом ранее. Мне сказали, что ему звонили по телефону. Это случилось впервые – так мне сказала хозяйка.
  – Соучастник? – предположил помощник комиссара.
  – Вряд ли, – сказал Пуаро, – странно, хотя…
  Мы все посмотрели на него, и он замолчал.
  Инспектор продолжил:
  – Я произвел тщательный обыск комнаты, которую он занимал. Обыск развеял последние сомнения. Я нашел блок бумаги для записей, похожей на ту, на которой были написаны письма; большое количество чулочных изделий и – в глубине шкафчика, где хранились чулочные изделия, – сверток такой же формы и размера, но в котором оказались не чулки, а восемь новеньких железнодорожных справочников «ABC»!
  – Доказательство явное, – сказал помощник комиссара.
  – Я также нашел еще кое-что, – сказал инспектор. Голос его внезапно сделался торжественно-официальным. – Нашел только этим утром, сэр. Еще не успел доложить. В его комнате не было ножа…
  – Он поступил бы как последний чудак, принеся его с собой обратно, – заметил Пуаро.
  – В конце концов, он же не здравомыслящий человек, – ответил инспектор. – Так или иначе, мне представилось, что он мог бы просто принести его обратно в дом, а потом осознать опасность сокрытия его (как отметил мсье Пуаро) в своей комнате и подыскать какое-нибудь другое место. Какое место в доме он вероятнее всего бы выбрал? Я нашел его сразу. Вешалка в холле: никому не придет в голову двигать вешалку в холле. Мне с большим трудом удалось отодвинуть ее от стены – и он был там!
  – Нож?
  – Нож. В этом нет сомнения. На нем до сих пор осталась запекшаяся кровь.
  – Хорошая работа, Кроум, – одобрительно сказал помощник комиссара. – Нам теперь нужна только одна вещь.
  – Какая?
  – Сам человек.
  – Мы схватим его, сэр. Не бойтесь.
  Тон инспектора был убедительным.
  – Что вы скажете, мсье Пуаро?
  Пуаро очнулся от грез:
  – Прошу прощения?
  – Мы говорим, что схватить преступника – это только дело времени. Вы согласны?
  – А, это… да. Без сомнения.
  Он произнес это так задумчиво, что все посмотрели на него с удивлением.
  – Вас что-то беспокоит, мсье?
  – Кое-что беспокоит очень сильно. Мотив…
  – Но, дорогой мой, этот ABC – помешанный, – сказал помощник комиссара полиции.
  – Я понимаю, что имеет в виду мсье Пуаро, – сказал Кроум, снисходительно приходя на помощь. – Он совершенно прав. Должна существовать навязчивая идея. Я полагаю, что мы увидим корень зла в обостренном комплексе неполноценности. Возможна также мания преследования, а раз так, то он вполне мог ассоциировать с этим мсье Пуаро. У него могла быть иллюзия, что мсье Пуаро – детектив, нанятый с целью выследить его.
  – Гм-гм, – произнес помощник комиссара. – В мои годы, если человек был сумасшедшим – он был сумасшедшим, и мы не выискивали тут научных терминов. Наверное, современный доктор предложил бы помещать людей, подобных ABC, в приют и рассказывать им о том, какими славными ребятами они были в течение последних сорока пяти дней, а потом выпускать их как полноправных, ответственных членов общества.
  Пуаро улыбнулся, но не ответил.
  Совещание подошло к концу.
  Помощник комиссара сказал:
  – Хорошо, как вы говорите, Кроум, арестовать его – это всего-навсего дело времени.
  – Он уже был бы у нас в руках, – ответил инспектор, – если бы не выглядел столь ординарно.
  – Интересно, где он находится в эту минуту, – сказал помощник комиссара.
  
  Глава 30
  (написана не от лица капитана Гастингса)
  Мистер Каст остановился у лавки зеленщика. Бросил взгляд через дорогу.
  Да, это она.
  Миссис Ашер. Продавец газет и табачных изделий…
  В пустом окне знак.
  Сдается.
  Пусто…
  Безжизненно…
  – Простите, сэр.
  Жена зеленщика пытается дотянуться до лимонов.
  Он извинился, отошел в сторону.
  Медленно зашагал обратно, по направлению к главной улице города.
  Было нелегко. Очень нелегко. Теперь, когда у него не осталось денег…
  Отсутствие чего-либо съестного на протяжении всего дня довело его до странных и легкомысленных чувств…
  Он посмотрел на плакат снаружи газетной лавки.
  «ДЕЛО ABC. УБИЙЦА ЕЩЕ НА СВОБОДЕ.
  ИНТЕРВЬЮ С МСЬЕ ЭРКЮЛЕМ ПУАРО».
  Мистер Каст сказал самому себе:
  – Эркюль Пуаро… Интересно, знает ли он?..
  И зашагал дальше.
  Негоже стоять и глазеть на плакат…
  Он подумал:
  – Я не могу продолжать так дальше…
  Нога перед ногой… что за странная вещь – походка…
  Нога перед ногой – нелепо.
  В высшей степени нелепо.
  Но ведь человек – это нелепое животное…
  И он, Александр Бонапарт Каст, в частности, был нелепым.
  Он всегда был…
  Люди всегда смеялись над ним…
  Куда он идет? Он не знал. Он подошел к концу.
  Он уже больше ни на что не смотрит, кроме своих ног.
  Нога перед ногой.
  Он поднял глаза. Перед ним огни. И буквы…
  Полицейский участок.
  – Забавно, – сказал мистер Каст. Он едва заметно ухмыльнулся.
  Затем ступил внутрь. Внезапно при этом он закачался и рухнул ничком.
  
  Глава 31
  Эркюль Пуаро задает вопросы
  Стоял ясный ноябрьский день. Доктор Томпсон и инспектор Джепп зашли, чтобы ознакомить Пуаро с результатами слушаний в полицейском суде по делу «Король против Александра Бонапарта Каста»[764]. Ведь Пуаро из-за бронхиальной простуды не смог на них присутствовать.
  – Передано в суд, – сказал Джепп.
  – Разве это не необычно, – спросил я, – что защита предоставляется на данной стадии? Я считал, что заключенные всегда откладывают защиту.
  – Обычный ход, – сказал Джепп, – я полагаю, молодой Лукас рассчитал, что сможет провернуть это. Умопомешательство – его единственная зацепка.
  Пуаро пожал плечами:
  – При помощи умопомешательства добиться свободы? Тюремное заключение, «пока это будет угодно его величеству», вряд ли предпочтительнее смерти.
  – Я полагаю, Лукас считает, что есть шанс, – сказал Джепп. – С первоклассным алиби относительно бексхиллского убийства все дело может ослабнуть. Я не думаю, что он представляет, насколько сильны наши позиции. Так или иначе, Лукас оригинальничает: он молод и хочет проявить себя в глазах общественности.
  Пуаро повернулся к Томпсону:
  – Каково ваше мнение, доктор?
  – О Касте? Клянусь, не знаю, что и сказать. Он замечательно играет нормального человека. Он эпилептик, конечно.
  – Какая удивительная развязка получилась, – сказал я.
  – То, что он ввалился в припадке в полицейский участок Андовера? Да, это подходящий театральный занавес для драмы. ABC всегда хорошо рассчитывал свои эффекты.
  – Возможно ли совершить преступление и не знать об этом? – спросил я. – Его отрицания, похоже, звучат правдиво.
  Доктор Томпсон едва заметно улыбнулся:
  – Вас не должна вводить в заблуждение театральная поза типа «Клянусь богом!». По-моему, Каст прекрасно знает, что это он совершил убийства. Что касается вашего вопроса, – продолжал Томпсон, – представляется вполне возможным эпилептическому субъекту в состоянии сомнамбулизма совершать действия и абсолютно ничего не знать о проделанном. Но подобные действия не должны противоречить желанию личности в пробудившемся состоянии! – Он продолжал рассуждать по этому вопросу, безнадежно сбив меня с толку, как часто случается, когда ученая личность садится на своего конька. – Однако я против теории, что Каст совершил эти преступления, не зная об этом. Вы могли бы выдвигать эту теорию, если бы не письма. Письма разбивают эту теорию в пух и прах. Они указывают на преднамеренность и тщательное планирование преступления.
  – И по поводу писем у нас по-прежнему нет объяснений, – сказал Пуаро.
  – Это интересует вас?
  – Естественно, раз они были написаны мне. И по поводу писем Каст упорно молчит. До тех пор пока я не пойму, почему те письма были написаны мне, у меня не будет ощущения, что дело завершено.
  – Да, я могу понять это с вашей точки зрения. Похоже, нет никаких оснований полагать, что этот человек где-то что-то против вас имел?
  – Нет, ни в коей мере.
  – Я могу сделать предположение. Ваше имя!
  – Мое имя?
  – Да. Каст обременен – по-видимому, капризом его матери – двумя чрезвычайно напыщенными именами: Александр и Бонапарт. Вы улавливаете смысл? Александр – считающийся непобедимым, тосковал о новых землях. Бонапарт – великий император Франции. Ему хочется соперника – соперника, можно сказать, его класса. Ну, вот вы и есть Геракл могучий[765].
  – Ваши слова заставляют задуматься, доктор. Они способствуют возникновению мыслей…
  – О, это только предположение. Ну, мне пора.
  Доктор Томпсон вышел. Джепп остался.
  – Вас в самом деле беспокоит это алиби? – спросил Пуаро.
  – Немного, – признал инспектор. – Впрочем, это пустяки, я не верю в него, потому что я знаю, что оно ложно. Но придется попотеть, чтобы разбить его. Этот человек, Стрейндж, с твердым характером.
  – Опишите мне его.
  – Ему лет сорок. Твердый, уверенный, упрямый горный инженер. По-моему, это он настоял на том, чтобы его показания были выслушаны теперь. Он хочет отправиться в Чили.
  – Он один из самых самоуверенных людей, каких я когда-нибудь видел, – сказал я.
  – Тип человека, который не хотел бы признавать, что ошибся, – задумчиво произнес Пуаро.
  – Он упорствует в своем рассказе и не из тех, кого можно забросать вопросами. Он всем на свете клянется, что познакомился с Кастом в отеле «Белый крест» в Истборне вечером 24 июля. Тот был одинок, и ему хотелось поговорить с кем-нибудь. Насколько я понимаю, Каст получил идеального слушателя. Он не прерывал его. После ужина они с Кастом играли в домино. Оказывается, Стрейндж – знаток домино, и, к его удивлению, Каст тоже первоклассно играл. Странная игра домино. Люди с ума сходят по ней. Готовы играть часами. Что, по-видимому, и делали Каст со Стрейнджем. Каст хотел пойти спать, но Стрейндж и слышать об этом не желал – требовал, чтобы они продолжили хотя бы до полуночи. Что они и сделали. Они разошлись в десять минут первого. А раз Каст был в отеле «Белый крест» в Истборне в десять минут первого ночи, то он не мог преспокойно задушить Бетти Барнард на пляже Бексхилла между полуночью и часом.
  – Задача, похоже, непреодолима, – задумчиво сказал Пуаро.
  – Она заставляет Кроума призадуматься, – сказал Джепп.
  – Этот человек, Стрейндж, очень самоуверенный?
  – Да. Он упрямый дьявол. И трудно понять, где у него изъян. Допустим, Стрейндж ошибается, и тот человек был не Каст, – с какой стати ему потребовалось говорить, что его имя Каст? И почерк в книге регистрации в отеле точно его. Нельзя сказать, что он сообщник, – у убийц-лунатиков не бывает сообщников! Умерла ли девушка позднее? Доктор совершенно тверд в своих показаниях, да так или иначе Касту потребовалось бы какое-то время, чтобы выйти из отеля в Истборне незамеченным и добраться до Бексхилла: за четырнадцать миль…
  – Да, проблема, – сказал Пуаро.
  – Конечно, строго говоря, это не столь важно. Мы взяли Каста на донкастерском убийстве: запачканное кровью пальто, нож – здесь уже не найдешь лазейки. Любой суд присяжных не оправдает его – никто не осмелится утверждать обратное. Но это портит красивое дело. Он совершил черстонское убийство. Он совершил андоверское. Тогда, черт возьми, он должен был совершить бексхиллское. Но я не вижу как!
  Джепп покачал головой и поднялся.
  – Теперь ваш шанс, мсье Пуаро, – сказал он. – Кроум в тумане. Напрягите свои мозговые клетки, о которых мне приходилось столько слышать. Покажите нам, как он это сделал.
  Джепп удалился.
  – Ну как, Пуаро? – спросил я. – Как ваше серое вещество? Соответствует масштабам задачи?
  Пуаро ответил на мой вопрос вопросом:
  – Скажите, Гастингс, а вы считаете дело законченным?
  – Практически да. У нас есть человек. И доказательства. Остается только доработка.
  Пуаро покачал головой:
  – Дело закончено! Дело! Дело – это человек, Гастингс. Пока мы не знаем о человеке все, тайна остается столь же глубокой. То, что мы посадили его на скамью подсудимых, – это еще не победа!
  – Мы знаем довольно много о нем.
  – Мы совершенно ничего не знаем! Мы знаем, где он родился. Мы знаем, что он воевал и получил ранение в голову и что он был уволен из армии из-за эпилепсии. Мы знаем, что он квартировал у миссис Марбери в течение почти двух лет. Мы знаем, что он был тихим и застенчивым – людей такого типа никто не замечает. Мы знаем, что он изобрел и воплотил впечатляюще умную схему систематизированного убийства. Мы знаем, что он совершил определенные грубые ошибки. Мы знаем, что он убивал жестоко и без сожаления. Мы знаем также, что он был весьма любезен, не позволив обвинить в совершенных им преступлениях кого-нибудь другого. Разве вы не видите, Гастингс, что этот человек – скопище противоречий? Глупый и изобретательный, безжалостный и великодушный, – и должен найтись некий доминирующий фактор, который согласовал бы две его натуры.
  – Конечно, если вы рассматриваете его как психологический экспонат… – начал я.
  – Чем еще привлекало это дело с самого начала? Все время я шел ощупью, пытаясь прийти к выводу, кто убийца! И теперь я понял, Гастингс, что я не знаю его вообще, я в тупике.
  – Это страсть к власти…
  – Да, это может объяснить многое… Но не все. Я хочу знать следующее. Почему он совершил эти убийства? Почему он выбрал именно тех людей?..
  – По алфавиту…
  – Разве Бетти Барнард единственная в Бексхилле, чье имя начинается с B? Бетти Барнард – у меня есть мысль… Она должна быть верной, она обязательно должна быть верной. И если так…
  Он немного помолчал. Мне не хотелось его прерывать. Видимо, я задремал.
  Я проснулся от прикосновения руки Пуаро к моему плечу.
  – Мой дорогой Гастингс, – нежно сказал он. – Мой добрый гений.
  Я был совершенно смущен этим неожиданным знаком уважения.
  – Это так, – настаивал Пуаро. – Всегда, всегда вы мне помогаете… вы приносите мне удачу. Вы вдохновляете меня.
  – Каким образом я вдохновил вас на этот раз? – спросил я.
  – Задавая себе конкретные вопросы, я вспомнил одну вашу ремарку – ремарку, ясную как божий день. Разве я не говорил вам как-то, у вас талант констатации очевидного? Именно очевидным я пренебрег.
  – Так что это за блестящая ремарка? – спросил я.
  – Она сделала все прозрачным, как кристалл. Я вижу ответы на все свои вопросы. Почему миссис Ашер, почему сэр Кармайкл Кларк, зачем донкастерское убийство и, наконец, что исключительно важно, почему Эркюль Пуаро?
  – Не будете ли вы любезны объяснить? – спросил я.
  – Не сейчас. Сперва мне необходима дополнительная информация. Ее я могу получить в нашем «Специальном легионе». А потом – потом, когда я буду иметь ответ на один вопрос, я схожу навестить ABC. Мы наконец встретимся с глазу на глаз: ABC и Эркюль Пуаро – соперники.
  – А потом? – спросил я.
  – А потом, – сказал Пуаро, – мы поговорим! Уверяю вас, Гастингс, для тех, кому есть что скрывать, нет ничего страшнее разговора! Речь, как однажды сказал мне один старый французский мудрец, – это изобретение человека для избавления его от мыслей. Она является также непревзойденным средством для обнаружения того, что он хочет скрыть. Человек, Гастингс, не может устоять против возможности, которую ему дает беседа, без того чтобы не раскрыть себя и не выразить свою индивидуальность. Каждый раз он себя выдает.
  – Что, вы ожидаете, вам расскажет Каст?
  Эркюль Пуаро улыбнулся.
  – Ложь, – сказал он. – А по ней я установлю истину!
  
  Глава 32
  Лису словить
  В течение нескольких следующих дней Пуаро был очень занят. Он таинственно исчезал, разговаривал мало, хмурился и упорно отказывался удовлетворить мое естественное любопытство относительно того блеска, который я, по его мнению, недавно произвел.
  Я не был приглашен сопровождать его в таинственных походах – факт, который в некоторой степени возмутил меня.
  К концу недели, однако, он объявил о своем намерении посетить Бексхилл и его окрестности и предложил мне отправиться с ним. Нечего и говорить, я с готовностью принял это предложение.
  Приглашение, как я выяснил, распространялось не только на меня, но и на членов нашего «Специального легиона».
  Пуаро заинтриговал их так же, как и меня. Так или иначе, к концу дня я во всяком случае представлял направление, в котором работали мысли Пуаро.
  Первым делом он посетил мистера и миссис Барнард и получил от них точные сведения относительно часа, в котором заходил мистер Каст, и что точно он сказал. Далее он отправился в отель, в котором останавливался мистер Каст, и выудил подробное описание отъезда этого джентльмена. Насколько я мог судить, новых фактов с помощью этих вопросов извлечь не удалось, но Пуаро, похоже, был вполне удовлетворен.
  Потом мы отправились на пляж – на то место, где было обнаружено тело Бетти Барнард. Там он ходил кругами, в течение нескольких минут внимательно изучая гальку. В этом, по-моему, было мало смысла, поскольку приливы покрывали это место дважды в день.
  Однако к этому времени я уже знал, что действия Пуаро, какими бы бессмысленными они ни казались, обычно бывают продиктованы идеей.
  Далее он прошел от пляжа до ближайшего места, где могла бы припарковаться машина. Оттуда он снова пошел к тому месту, где истборнские автобусы ждут, пока не отправятся из Бексхилла. И наконец, он повел нас всех в кафе «Рыжая кошка», где мы попили поданный пухлой официанткой Милли Хигли довольно несвежий чай.
  Ей он отпустил комплимент в пышном галльском стиле:
  – Лодыжки англичанок всегда очень тонки! Но у вас, мадемуазель, они превосходны.
  Милли Хигли хихикнула и попросила его не продолжать в том же духе. Она знала французских джентльменов, какие они из себя.
  Пуаро и не потрудился возразить на ее ошибку относительно его национальности. Он строил ей глазки с такой откровенностью, что я был убит наповал.
  – Так, – сказал Пуаро, – я закончил в Бексхилле. Теперь я еду в Истборн. Небольшое расследование там – и все. Вам необязательно сопровождать меня. А пока заедем обратно в отель и угостимся коктейлем. Этот карлтонский чай, он отвратителен!
  Пока мы потягивали свои коктейли, Франклин Кларк странно произнес:
  – Я полагаю, мы можем догадаться, что вы преследуете. Вы здесь, чтобы разрушить алиби. Но я не понимаю, чем вы так обрадованы. Вы не получили никаких новых фактов.
  – Это правда!
  – Ну и что тогда?
  – Спокойствие. Все со временем образуется.
  – Тем не менее вы, похоже, вполне удовлетворены собой.
  – Пока ничего не противоречит моей маленькой мысли – вот почему. – Лицо его стало серьезным. – Мой друг Гастингс рассказал мне однажды, как, еще в молодости, он играл в игру под названием «Правда». В этой игре каждому по очереди задаются три вопроса, на два из которых должен быть правдивый ответ. Третий можно обойти. Вопросы же были самые что ни на есть нескромные. Но с самого начала каждый должен был поклясться, что он на самом деле будет говорить правду, только правду и ничего, кроме правды.
  Он сделал паузу.
  – Ну? – сказала Меган.
  – Я хочу сыграть в эту игру. Только необязательно задавать три вопроса. Одного будет достаточно. Один вопрос каждому из вас.
  – Конечно, – нетерпеливо сказал Кларк, – мы ответим на все, что угодно.
  – О, но я хочу, чтобы это было еще серьезнее. Готовы ли вы поклясться говорить правду?
  Он так торжественно произнес это, что остальные поклялись, как он и хотел.
  – Хорошо, – оживленно сказал Пуаро, – начнем…
  – Я готова, – сказала Тора Грей.
  – Принцип «леди в первую очередь» на этот раз был бы невежливым. Мы начнем с кого-нибудь другого. – Он повернулся к Франклину Кларку: – Что, мой дорогой Кларк, вы думаете о шляпках, которые носят леди в этом году в Аскоте?[766]
  Франклин Кларк уставился на него:
  – Это шутка?
  – Нет, конечно.
  – Это в самом деле ваш вопрос?
  – Да!
  – Ну, мсье Пуаро, я, собственно, не посещаю Аскот, но, насколько я могу судить по тому, в чем проезжают на автомобилях, женские шляпы для Аскота еще нелепее, чем те, которые носят обычно.
  – Эксцентричные?
  – Довольно эксцентричные.
  Пуаро улыбнулся и повернулся к Дональду Фрэзеру:
  – Когда в этом году вы брали отпуск, мсье?
  Теперь настала очередь Фрэзера застыть.
  – Мой отпуск? Две первые недели августа.
  Лицо его внезапно задрожало. Я догадался, что вопрос напомнил ему о потере девушки.
  Однако Пуаро, похоже, не обратил особого внимания на ответ. Он повернулся к Торе Грей, и я услышал, как слегка изменился его голос. Он стал твердым. Его вопрос прозвучал остро и отчетливо:
  – Мадемуазель, в случае смерти леди Кларк вышли бы вы замуж за сэра Кармайкла, если бы он вас попросил об этом?
  Девушка вскочила как пружина:
  – Как вы смеете задавать подобные вопросы! Это… это оскорбительно!
  – Возможно. Но вы поклялись говорить правду. Ладно, «да» или «нет»?
  – Сэр Кармайкл был удивительно добр. Он относился ко мне почти как к дочери. И я к нему питаю нежность и благодарность.
  – Извините меня, но это не ответ. «Да» или «нет», мадемуазель?
  Она заколебалась.
  – Ответ – конечно, нет!
  Пуаро оставил это без внимания.
  – Спасибо, мадемуазель.
  Он обратился к Меган Барнард. Лицо девушки было очень бледным. Она тяжело дышала, будто собиралась с силами для божьего суда.
  Голос Пуаро прозвучал как удар хлыстом:
  – Мадемуазель, какими вы надеетесь видеть результаты моего расследования? Хотите вы, чтобы я отыскал истину, или нет?
  Голова ее гордо откинулась назад. Я был совершенно уверен в ее ответе. Я знал, что у Меган фанатичная страсть к правде.
  Ответ ее прозвучал ясно… и ошеломил меня:
  – Нет!
  Мы все вскочили. Пуаро наклонился вперед, изучая ее лицо.
  – Мадемуазель Меган, – сказал он, – вы можете не желать правды, но, клянусь честью, вам дано говорить ее!
  Он направился к двери, но вернулся и подошел к Мэри Дроуэр.
  – Скажите, дитя мое, у вас есть молодой человек?
  Мэри выглядела испуганной и покраснела от страха.
  – О, мистер Пуаро. Я… я… я не уверена.
  Пуаро улыбнулся:
  – Тогда это хорошо, дитя мое.
  Он оглянулся на меня:
  – Пойдемте, Гастингс, нам надо отправляться в Истборн.
  Машина ждала, и вскоре мы уже ехали вдоль побережья по дороге, ведущей через Певенси в Истборн.
  – Стоит ли вас сейчас спрашивать о чем-то, Пуаро?
  – Не сейчас. Сосредоточьте внимание на том, что я делаю.
  Я умолк.
  Пуаро, который, по-видимому, был доволен собой, мурлыкал мотивчик. Когда мы проезжали Певенси, он предложил остановиться и осмотреть замок.
  Возвращаясь к машине, мы на минутку задержались посмотреть на группу детей – десятилетних девочек-скаутов, судя по стилю их одежды. Пронзительными голосами они, фальшивя, пели песенку…
  – Что это они там поют, Гастингс? Не могу разобрать.
  Я прислушался, пока не уловил один припев:
  …Лису словить,
  И в ящик засадить,
  И не давать сбежать…
  – Лису словить, и в ящик засадить, и не давать сбежать! – повторил Пуаро. Внезапно его лицо помрачнело, стало суровым. – Это ужасно, Гастингс. – Он с минуту помолчал. – Вы охотитесь на лис?
  – Я – нет. У меня никогда не было возможности позволить себе охотиться. И я не думаю, чтобы в этом уголке была хорошая охота.
  – Я имел в виду охоту в Англии вообще. Странный вид спорта. Ожидание в лесной чаще… затем они кричат «ату!», не так ли?.. И начинается преследование… через всю страну… через завал и канавы… а лиса бежит… и порой делает петли, запутывает след… но собаки…
  – Гончие!
  – …гончие держат след и, наконец, хватают ее, и она погибает: быстро и ужасно.
  – Я полагаю, что это и впрямь звучит жестоко, но, в самом деле…
  – Лиса получает удовольствие? Не говорите, что это глупости, друг мой. Все-таки лучше так: быстрая, жестокая смерть, чем то, о чем пели те дети… Быть заключенным… в ящик… навсегда… Нет, это не хорошо, так вот. – Он покачал головой. Затем сказал изменившимся тоном: – Завтра я навещу мистера Каста, – и добавил, обращаясь к шоферу: – Обратно в Лондон.
  – Разве вы не собираетесь в Истборн? – воскликнул я.
  – С какой стати? Я знаю… вполне достаточно для своих целей.
  
  Глава 33
  Александр Бонапарт Каст
  Я не присутствовал на беседе Пуаро с тем странным человеком – Александром Бонапартом Кастом. Благодаря связям в полиции и своеобразным обстоятельствам этого дела у Пуаро не было сложностей с получением ордера министерства внутренних дел, но этот ордер не распространялся на меня. В любом случае, по мнению Пуаро, было важно, чтобы беседа носила абсолютно частный характер: два человека с глазу на глаз.
  Он предоставил мне, однако, настолько подробный отчет о том, что произошло между ними, что я поместил его с той же уверенностью, как если бы сам присутствовал там.
  Мистер Каст, похоже, избегал общества. Его сутулость стала еще заметнее.
  Некоторое время, как я понял, Пуаро молчал.
  Он смотрел на человека, сидящего напротив.
  Очевидно, то был драматический момент. На месте Пуаро я бы почувствовал волнение. Пуаро, однако, был поглощен лишь тем, чтобы произвести определенный эффект.
  Наконец он мягко произнес:
  – Вы знаете, кто я такой?
  Тот отрицательно покачал головой:
  – Нет… нет… Не могу сказать, что знаю. Если только вы не мистера Лукаса… как это называется?.. младший. Или, возможно, вы пришли от мистера Мэйнарда? («Мэйнард и Коул» были поверенными защиты.)
  Он говорил вежливо, но не очень заинтересованно. Похоже, он был охвачен какой-то внутренней рассеянностью.
  – Я – Эркюль Пуаро…
  Пуаро произнес слова очень мягко… и наблюдал за произведенным эффектом.
  Мистер Каст немного приподнял голову:
  – Неужели?
  Он произнес это так же естественно, как мог бы произнести инспектор Кроум, но без высокомерия. Он поднял голову и посмотрел на Пуаро.
  Эркюль Пуаро поймал его взгляд и кивнул один-два раза.
  – Да, – сказал он, – я тот человек, которому вы писали письма.
  Сразу же контакт был нарушен. Мистер Каст опустил глаза и заговорил раздраженным голосом:
  – Я никогда вам не писал. Те письма были написаны не мной. Я устал это повторять.
  – Я знаю, – сказал Пуаро, – но раз их писали не вы, то кто?
  – Враг. У меня должен быть враг. Они все против меня. Полиция… каждый… все против меня. Это гигантский заговор.
  Пуаро не ответил.
  Мистер Каст сказал:
  – Всегда чья-нибудь рука против меня.
  – Даже когда вы были ребенком?
  Мистер Каст задумался.
  – Нет… нет… не совсем. Моя мама очень любила меня. Но она была очень честолюбива. Вот почему она дала мне эти нелепые имена. У нее была некая абсурдная идея, что я смогу стать известной личностью. Она всегда призывала меня отстаивать свои права, говорила мне о силе воли… Она говорила, что я смогу сделать все, что угодно! – Он на минуту умолк. – Она сильно ошиблась, конечно. Я понял это очень скоро. Я был не из тех людей, кто чего-то добивается в жизни. Я всегда делал глупости, становясь нелепым. И я стал очень робок, боялся людей. В школе для меня были тяжелые времена… мальчишки узнали мои имена… они постоянно дразнили меня по этому поводу… Все шло плохо в школе: в играх, в занятиях и во всем. – Он покачал головой. – Вдобавок умерла бедная мама. Даже когда я был в коммерческом колледже, мне требовалось больше времени, чем кому-либо, чтобы изучить машинопись и стенографию. И я еще не чувствовал, что я глуп, – если вы понимаете, что я имею в виду.
  Он бросил неожиданно призывающий взгляд на собеседника.
  – Я понимаю, что вы имеете в виду, – сказал Пуаро, – продолжайте.
  – Это было просто ощущением, будто все думают, что я глупый. Очень парализующее действие. То же самое было и в офисе.
  – А позднее – и на войне? – подсказал Пуаро.
  Лицо мистера Каста внезапно просияло.
  – Вы знаете, – сказал он, – я наслаждался войной. То есть тем, что я имел от нее. Поначалу я ощущал себя наравне со всеми. Мы все были в одной упряжке. Я был таким же, как любой другой. – Его улыбка исчезла. – А потом я получил то самое ранение в голову. Очень легкое. Они обнаружили у меня припадки… Конечно, были случаи, когда я не был вполне уверен в том, что я делал. Провалы, знаете ли. И конечно, однажды или дважды я падал. Но я не считаю, что меня должны были из-за этого демобилизовать.
  – А потом? – спросил Пуаро.
  – Я получил место клерка. Конечно, я мог получать впоследствии хорошие деньги. И у меня не так плохо получалось после войны. Конечно, меньшее жалованье… Я не был достаточно энергичным. Меня всегда обходили повышением. Рост был очень трудным, действительно очень трудным… Особенно когда наступил кризис. По правде говоря, я с трудом сохранял душевное равновесие. Потом это предложение относительно работы с чулками… Жалованье и комиссионные!
  Пуаро спокойно сказал:
  – Но вы в курсе, не так ли, что фирма, которая, как вы говорите, наняла вас, отрицает этот факт?
  Мистер Каст снова стал возбужденным.
  – Это потому, что они в заговоре, они должны быть в заговоре. – Он продолжал: – У меня есть письменные доказательства. У меня есть их инструкции, в какое место направляться, и списки людей, к которым заходить.
  – Не письменные доказательства, если быть точным, а напечатанные доказательства.
  – Это то же самое. В самом деле, крупная фирма по оптовой торговле печатает свои письма.
  – Разве вы не знаете, мистер Каст, что пишущую машинку можно идентифицировать? Все эти письма были напечатаны на одной машинке.
  – Ну и что из этого?
  – И эта машинка ваша собственная – та, что была найдена в вашей комнате.
  – Она была прислана мне фирмой в начале работы.
  – Да, но те письма были получены после. Поэтому это выглядит, будто бы вы печатали их сами и отправляли самому себе.
  – Нет, нет! Это все часть замысла против меня! – Он неожиданно добавил: – Кроме того, их письма могли быть напечатаны на машинке того же типа.
  – Того же типа, но не на той же самой.
  Мистер Каст упрямо повторил:
  – Это заговор!
  – И справочники «ABC», которые были найдены в шкафу?
  – Я ничего не знаю о них. Я думал, что все это чулки.
  – Почему вы пометили галочкой фамилию миссис Ашер в том первом списке людей в Андовере?
  – Потому что я решил начать с нее. С кого-то надо начинать.
  – Да, это так. С кого-то надо начинать.
  – Я не это имел в виду! – сказал мистер Каст. – Не то, что вы!..
  – Но вы знаете, что я имел в виду?
  Мистер Каст ничего не ответил. Он дрожал.
  – Я не делал этого! – сказал он. – Я совершенно невиновен! Это все ошибка. Вот, посмотрите на то второе преступление – то, в Бексхилле. Я играл в домино в Истборне. Вы должны признать это!
  Его голос звучал торжествующе.
  – Да, – сказал Пуаро. Его голос звучал размеренно, вкрадчиво. – Но это очень просто, не так ли, ошибиться на один день? И если вы настойчивый, самоуверенный человек, подобно мистеру Стрейнджу, то никогда не примете во внимание возможность быть неправым. Вы сказали, что будете настаивать… Он такого же склада. И в книге регистрации в отеле очень просто перепутать и написать неправильную дату, когда расписываетесь, – вероятно, никто сразу не заметит этого.
  – Я в тот вечер играл в домино!
  – Вы, наверное, очень хорошо играете в домино.
  Мистер Каст немного оживился.
  – Я… я… да, думаю, хорошо.
  – Это очень затягивающая игра, не так ли, и требует большого умения?
  – О, в ней столько вариантов, столько вариантов! Нам приходилось много играть в Сити, в обеденный перерыв. Вас бы поразило то, как совершенно незнакомые люди сходятся за игрой в домино. – Он усмехнулся. – Я помню одного человека, – я всегда помнил его, потому что он кое-что мне рассказал, – мы просто разговаривали за чашкой кофе и начали играть в домино. Да, спустя двадцать минут я почувствовал, что знаю этого человека всю жизнь.
  – А что он вам рассказал?
  Лицо мистера Каста помрачнело.
  – Во мне все изменилось, отвратительно изменилось. Он предсказывал судьбу по рисунку на руке. И он показал мне свою руку и те линии, которые говорили, что он дважды будет тонуть, а он действительно дважды чуть не утонул. А затем он посмотрел на мою и предсказал мне удивительные вещи: что мне предстоит стать одним из самых знаменитых людей в Англии еще до того, как я умру. Сказал, что обо мне будет говорить вся страна. Но он сказал… он сказал….
  Мистер Каст замолк, запнувшись…
  – Да?
  От пристального взгляда Пуаро исходил магнетизм. Мистер Каст посмотрел на него, оглянулся, потом еще раз оглянулся, словно зачарованный кролик.
  – Он сказал… он сказал… похоже на то, что я могу умереть насильственной смертью, потом засмеялся и сказал, что это было просто шуткой с его стороны… – Он неожиданно замолчал. Глаза его уже не смотрели на Пуаро, а бегали по сторонам… – Моя голова… Я очень сильно страдаю от головной боли… Иногда боли бывают очень жестокими. А потом наступает пора, когда я не знаю… когда я не знаю…
  Он замолк.
  Пуаро наклонился вперед. Он говорил спокойно, но очень уверенно:
  – Но вы знаете, не так ли, что вы совершили убийства?
  Мистер Каст поднял глаза. Взгляд его был вполне спокоен и прям. Силы противодействия оставили его. Он выглядел странным в этом спокойствии.
  – Да, – сказал он. – Я знаю.
  – Но я прав, не так ли, – вы не знаете, почему прикончили их?
  Мистер Каст покачал головой.
  – Нет, – сказал он. – Не знаю.
  
  Глава 34
  Пуаро объясняет
  Мы сидели в напряжении и внимательно слушали заключительное объяснение Пуаро по этому делу.
  – На всем протяжении этого дела, – говорил он, – меня беспокоил вопрос: почему? Гастингс сказал мне как-то, что дело закончено. Я ответил ему, что дело заключается в человеке! Эта тайна заключалась не в тайне убийств, а в тайне ABC. Почему он считал, что необходимо было совершать эти убийства? Почему он выбрал меня в качестве соперника?
  Это не ответ, что человек был сумасшедшим. Сказать, что человек совершает безумство, потому что он безумен, – это просто невежественно и глупо. Сумасшедший так же логичен и рассудителен в своих действиях, как и нормальный человек: привержен своей индивидуальной, пристрастной точке зрения. Например, если человек настаивает на том, чтобы выйти и сесть на корточки в одной только набедренной повязке, то его поведение будет выглядеть крайне эксцентрично. Но стоит вам только узнать, что сам человек твердо убежден, что он Махатма Ганди, как его поведение становится совершенно приемлемым и логичным.
  Что было важно в этом деле, так это представить ум, устроенный так, чтобы для него было логично и приемлемо совершить четыре или более убийств и заявить о них заранее письмами, адресованными Эркюлю Пуаро!
  Мой друг Гастингс подтвердит вам, что с того момента, как я получил первое письмо, я был расстроен и обеспокоен. Мне сразу же показалось, что с этим письмом что-то не так.
  – Вы были совершенно правы, – сухо произнес Франклин Кларк.
  – Да. Но тогда, в самом начале, я совершил ошибку. Я позволил своим предчувствиям, моим очень сильным предчувствиям остаться на уровне простого впечатления. Я относился к ним, как будто это была интуиция. У уравновешенного, здравомыслящего ума не бывает такой вещи, как интуиция – вдохновенная догадка! Вы, конечно, можете догадываться – и догадка будет либо верная, либо ложная. Если она верна, то вы называете это интуицией. Если она ложная, то вы обычно больше не упоминаете о ней. Но то, что часто называют интуицией, на самом деле является впечатлением, основанным на логической дедукции или на опыте. Когда знаток чувствует, что что-то не так с картиной, или элементом мебели, или с подписью на чеке, он на самом деле основывает свое ощущение на множестве признаков и деталей. Ему нет необходимости вникать в них подробно, – его опыт избавляет его от этого, а результатом является определенное впечатление, что что-то не так. Но это не догадка – это впечатление, основанное на опыте.
  Ну ладно, я признаю, что не оценил должным образом письмо. Оно встревожило меня. Я был убежден, что, как и утверждалось, убийство в Андовере произойдет. Я не ошибся. Не было никаких оснований и средств узнать, кто был тем человеком, который это совершил. Единственной возможностью было попытаться понять, что за человек это совершил.
  У меня были определенные отправные точки: письмо, стиль преступления, жертва. Необходимо было выяснить мотив преступления, мотив написания письма.
  – Огласка, – предположил Кларк.
  – Разумеется, комплекс неполноценности это объясняет, – добавила Тора Грей.
  – Конечно, это очевидная линия, по которой следует мысль. Но почему мне! Почему Эркюлю Пуаро? Бо́льшую огласку можно было обеспечить, послав письма в Скотленд-Ярд. Бо́льшую, опять же, послав их в газету. Газета могла не напечатать первое письмо, но к моменту второго преступления ABC мог быть уверен в самой широкой огласке, на какую только способна пресса. Тогда почему Эркюлю Пуаро? По каким-то личным причинам? В письме было заметно легкое предупреждение против иностранцев, но этого объяснения было недостаточно, чтобы удовлетворить меня.
  Далее пришло второе письмо, после чего последовало убийство Бетти Барнард в Бексхилле. Тогда стало ясно (хотя я об этом уже подозревал), что убийства продолжаются в алфавитном порядке. Но этот факт, который казался окончательным для большинства людей, для меня оставался вопросом. Почему ABC нужно совершать эти убийства?
  Меган Барнард поерзала в кресле.
  – Разве это не жажда крови?.. – сказала она.
  Пуаро повернулся к ней:
  – Вы совершенно правы, мадемуазель, – жажда убивать. Но это не вполне соотносится с фактами. Маньяк-убийца, который хочет убивать, обычно хочет убить как можно больше жертв. Это часто повторяющееся страстное желание. Главная мысль такого убийцы – замести следы, а не рекламировать их. Когда мы внимательнее посмотрим на выбранные жертвы, поймем, что он мог покончить с ними, не навлекая на себя подозрений. Франц Ашер, Дональд Фрэзер или Меган Барнард, возможно, мистер Кларк – это те люди, которых подозревала бы полиция, даже если бы не располагала прямыми уликами. О неизвестном маньяке-убийце и не подумали бы! Почему тогда убийца почувствовал, что необходимо привлечь к себе внимание? Была ли необходимость оставлять у каждого тела экземпляр железнодорожного справочника «ABC»? Было ли это принуждением? Существовал ли какой-то комплекс, связанный с железнодорожным справочником?
  Представив себя на месте убийцы, я счел это немыслимым. Не великодушие же это? Страх перед ответственностью за преступление, приписанное невиновному?
  Хотя я не мог ответить на главный вопрос, но я чувствовал, что узнаю об убийце определенные вещи.
  – Какие, например? – спросил Фрэзер.
  – Начнем с того, что он обладал табличным умом. Его преступления были составлены в алфавитном порядке, – это, безусловно, было для него важно. С другой стороны, он был довольно неразборчив в жертвах: миссис Ашер, Бетти Барнард, сэр Кармайкл Кларк – все они сильно отличаются друг от друга. Это не был ни сексуальный комплекс, ни определенный возрастной комплекс, и этот факт показался мне очень любопытным. Если человек убивает неразборчиво, то это обычно оттого, что он устраняет всякого, кто стоит у него на пути или раздражает его. Но алфавитный порядок показывает, что это не тот случай. Убийца другого типа обычно выбирает определенный тип жертв – почти всегда противоположного пола. Что-то было случайное в образе действий ABC и, как мне показалось, противоречило алфавитному отбору.
  Я позволил себе сделать одно небольшое умозаключение. Свой образ, который ABC предложил мне, я мог бы назвать железнодорожномыслящим человеком. Это более присуще мужчинам, нежели женщинам. Мальчики любят поезда больше, чем девочки. Это мог бы быть также признак в некотором роде недоразвитого ума. Мотив «мальчика» еще преобладал.
  Смерть Бетти Барнард и ее характер дали мне другие конкретные направления. Характер ее смерти вызывал определенные мысли (да простит меня мистер Фрэзер). Начнем с того, что она была задушена собственным поясом, следовательно, она почти наверняка была убита кем-то, с кем она была в дружеских или любовных отношениях. Когда я узнал кое-что о ее характере, у меня в голове сложилась картина.
  Бетти Барнард была кокетка. Она любила, когда на нее обращали внимание красивые мужчины. Следовательно, для того, чтобы уговорить ее пройтись вместе, ABC необходимо было иметь определенную привлекательность – сексуальную притягательность! Он должен уметь, как вы, англичане, говорите, «откалывать всякое». Он должен был произвести впечатление, иметь успех! Я мысленно представляю себе сцену на пляже таковой: человек восхищается поясом. Она снимает его. Он играючи обвивает его вокруг ее шеи, говорит, возможно: «Я сейчас тебя задушу». Все очень игриво. Она хихикает – и он затягивает…
  Дональд Фрэзер вскочил, побагровев.
  – Мсье Пуаро, ради бога!
  Пуаро жестом остановил его:
  – Все. Я больше ничего не скажу. Закончили. Мы переходим к следующему убийству – сэра Кармайкла Кларка. Здесь убийца возвращается к своему первому способу – удару по голове. Тот же самый алфавитный комплекс, но один факт немного беспокоит меня. Чтобы быть последовательным, убийца должен был бы выбирать города в строгом порядке.
  Если Андовер стоит на сто пятьдесят пятом месте буквой A, то город на B должен быть тоже на сто пятьдесят пятом или же на сто пятьдесят шестом, а C – на сто пятьдесят седьмом… Здесь опять же получается, что города выбраны довольно беспорядочным образом.
  – Не оттого ли это, что вы слегка зациклились на этом предмете, Пуаро? – предположил я. – Вы сами обычно методичны и аккуратны. Это у вас почти болезнь!
  – Нет, это не болезнь! Какая мысль! Но я допускаю, что могу здесь перегибать. Продолжим. Убийство в Черстоне мало помогло мне. Нам с ним не повезло, так как письмо, объявляющее его, заплутало. Следовательно, невозможно было подготовиться.
  Но ко времени, когда было объявлено убийство D, была развернута очень грозная система защиты. Стало очевидным, что ABC не мог более надеяться выйти сухим из воды.
  Более того, именно в этот момент у меня в руках оказалась ниточка – чулки. Было совершенно ясно, что наличие индивидуальной продажи чулок вблизи сцены каждого преступления не могло быть совпадением. Следовательно, продавец чулок и может быть убийцей. Должен сказать, что описание его внешности, данное мне мисс Грей, не вполне соответствовало моему представлению о человеке, который задушил Бетти Барнард.
  Следующий этап я пройду быстро. Было совершено четвертое убийство – убийство человека по имени Джордж Эрлсфилд, – предположительно по ошибке, вместо человека по имени Даунз, который был примерно того же телосложения и сидел в кинотеатре рядом.
  Теперь, наконец, прилив поворачивает обратно. События играют против ABC, вместо того чтобы быть у него в руках. Он замечен, выслежен и, наконец, арестован.
  Дело, как говорит Гастингс, завершено!
  Ровно настолько, насколько заинтересована общественность. Человек в тюрьме и, без сомнения, вскоре отправится в Бродмур. Больше не будет убийств. Выходит! Конец! RIP![767]
  Но не для меня! Я ничего не знаю – совершенно ничего! Ни почему, ни по какой причине.
  И плюс еще один досадный факт. У этого Каста есть алиби относительно ночи, когда произошло убийство в Бексхилле.
  – Это меня все время беспокоит, – сказал Франклин Кларк.
  – Да. Это беспокоило и меня. Поскольку алиби смахивает на подлинное. Но оно не может быть подлинным, если… вот мы и подходим к двум очень интересным теориям.
  Допустим, друзья мои, что в то время, как Каст совершил три преступления: преступления A, C и D, – он не совершал преступления B.
  – Мсье Пуаро. Это не…
  Пуаро своим взглядом заставил замолчать Меган Барнард.
  – Спокойно, мадемуазель. Я за правду! Да! Я вытерпел много лжи. Допустим, говорю я, что ABC не совершал второго преступления. Оно произошло, помните, в первые часы 25-го – в день, когда он прибыл для совершения преступления. Допустим, что кто-то опередил его, а? Что ему оставалось делать при этих обстоятельствах? Совершить второе убийство или залечь и принять этот своего рода подарок?
  – Мсье Пуаро! – сказала Меган. – Это фантастическая мысль! Все убийства должны были быть совершены одним лицом!
  Пуаро не обратил на нее внимания и спокойно продолжал:
  – Подобная гипотеза имеет достоинство в том, что объясняет один факт: противоречие между личностью Александра Бонапарта Каста (который ни за что бы не смог понравиться девушке) и личностью убийцы Бетти Барнард. Давно уже известно, что предполагаемые убийцы используют преступления, совершенные другими людьми. Например, не все преступления Джека Потрошителя были совершены самим Джеком Потрошителем. Пока все хорошо.
  Но тогда я упираюсь в известную трудность.
  До убийства Барнард не были преданы огласке факты, касающиеся ABC. Андоверское убийство не вызвало большой интерес. Инцидент с раскрытым железнодорожным справочником даже не был упомянут в прессе. Из этого следует, что, кто бы ни убил Бетти Барнард, он должен был иметь доступ к фактам, известным только определенному кругу лиц: мне, полиции, а также родственникам и соседям миссис Ашер.
  Это направление расследования, похоже, привело меня в тупик.
  Мы были озадачены.
  Дональд Фрэзер задумчиво произнес:
  – Полиция, в конце концов, тоже состоит из людей. И они симпатичные люди…
  Он остановился, вопросительно глядя на Пуаро.
  Пуаро мягко покачал головой:
  – Нет, все гораздо проще. Я вам говорил, что есть вторая теория.
  Допустим, что Каст не ответствен за убийство Бетти Барнард. Допустим, что кто-то другой убил ее. Может ли тогда тот, другой быть ответственным также и за другие убийства?
  – Но в этом нет смысла! – воскликнул Кларк.
  – Разве? Я тогда проделал то, что обязан был проделать с самого начала. Я с разных сторон исследовал полученные письма и сразу почувствовал, что с ними что-то не так, – подобно тому, как эксперт по живописи осознает, что картина поддельная… Я предположил, не вдаваясь в размышления, что этим «не тем» был тот факт, что они были написаны здравомыслящим человеком!
  – Что? – воскликнул я.
  – Вот именно – в точности так! Они были поддельными, как бывают поддельными картины, потому что являлись самой настоящей фальшивкой! Они претендовали на письма сумасшедшего лунатика-убийцы, а на самом деле ничего общего с таковым не имели.
  – В этом нет смысла, – повторил Франклин Кларк.
  – Вот именно! Всему должна быть причина. Что может быть целью написания подобных писем? Сконцентрировать внимание на авторе, привлечь внимание к убийствам! На первый взгляд это не имеет смысла. Но потом я прозрел. Это делалось для того, чтобы сконцентрировать внимание на нескольких убийствах – на группе убийств… Не у вашего ли великого Шекспира сказано: «За деревьями леса не видать».
  Я не стал исправлять литературные реминисценции Пуаро. Я старался понять его. Он продолжал:
  – Когда вы менее всего замечаете булавку? Когда она воткнута, как и все, в подушечку! Когда вы менее всего замечаете отдельное убийство? Когда оно является одним из серии связанных убийств.
  Мне пришлось иметь дело с чрезвычайно умным, находчивым убийцей – до мозга костей отчаянным, дерзким игроком. Не с мистером Кастом! Он ни за что бы не совершил этих убийств! Нет, мне пришлось иметь дело с человеком совсем другого склада – человеком с мальчишеским темпераментом (свидетельством тому письма, словно написанные школьником, и железнодорожный справочник), человеком, привлекательным для женщин, человеком, обладающим безжалостным пренебрежением к человеческой жизни, человеком, который непременно фигурировал в одном из этих преступлений!
  Смотрите: когда убивают мужчину или женщину, какие вопросы задает полиция? Предоставленная возможность. Где все находились в момент убийства? Мотив. Кому была выгодна смерть покойного? Если и мотив, и удобный случай совершенно очевидны, что делает мнимый убийца? Фабрикует алиби, то есть каким-то образом манипулирует со временем. Но это всегда было рискованным предприятием. Наш убийца додумался до более причудливой защиты. Создал маньяка-убийцу!
  Мне оставалось только пройтись по различным преступлениям и найти возможного виновника. Андоверское убийство? Наиболее вероятным подозреваемым был Франц Ашер, но я не мог представить, что Ашер изобрел и внедрил столь выверенную схему, как вообще то, что он запланировал преднамеренное убийство. Дональд Фрэзер имел возможность это сделать. Он умный и способный, его уму присуща методичность. Но мотивом убийства своей возлюбленной может быть только ревность, а ревность не имеет склонности к преднамеренности. Я узнал также, что у него был отпуск в начале августа, что делает маловероятным то, что он как-то связан с убийством в Черстоне. Мы подходим теперь к черстонскому убийству – и сразу же оказываемся на почве, которая безгранично благодатнее.
  Сэр Кармайкл Кларк был очень богат. Кто наследует деньги? Его жена, которая умирает, а потом все переходит к его брату Франклину. – Пуаро не спеша повернулся, пока глаза его не встретились с глазами Франклина Кларка. – И тогда у меня не осталось сомнений. Человек, который долгое время был известен мне подсознательно, соединился с человеком, которого я знал лично. ABC и Франклин Кларк были одним и тем же лицом! Дерзкий, предприимчивый характер, жизнь кочевника, пристрастие к Англии, очень незаметно проявившееся в насмешке над иностранцами. Легкие, свободные и привлекательные манеры: для него нет ничего легче, чем познакомиться с девушкой в кафе. Методичный, табличный ум – однажды он составил список, выделив начала: ABC. И наконец, мальчишеский образ мыслей, упомянутый леди Кларк, который даже проглядывается в его любви к фантастике. Я выяснил, что в его библиотеке есть книга Э. Несбита под названием «Дети железной дороги». У меня не оставалось больше сомнений: ABC, человек, который написал те письма и совершил преступления, – это Франклин Кларк.
  Внезапно Кларк расхохотался:
  – Очень остроумно! А как насчет нашего друга Каста, пойманного с окровавленными руками? Как насчет крови на его пальто? И ножа, который он прятал в своем жилище? Он может сколько угодно отрицать, что совершил преступления…
  Пуаро прервал его:
  – Вы совершенно не правы. Он признает этот факт.
  – Что? – Кларк был в самом деле поражен.
  – О да, – мягко сказал Пуаро, – я поговорил с ним не раньше, чем убедился, что Каст верит в свою виновность.
  – И даже это не удовлетворило мсье Пуаро? – спросил Кларк.
  – Нет. Потому что, как только я увидел его, я сразу понял, что он не может быть виновен! У него нет ни крепких нервов, ни решительности, ни, смею добавить, ума для того, чтобы составить план! На всем протяжении я убеждался в раздвоении личности убийцы. Теперь я вижу, в чем она состояла. Были замешаны двое: настоящий убийца – хитрый, находчивый, смелый, и псевдоубийца – глупый, нерешительный и поддающийся внушению.
  Поддающийся внушению – именно в этих словах заключается тайна мистера Каста! Для вас не было достаточно, мистер Кларк, изобрести план для отвлечения внимания от единичного убийства. Вам понадобился еще и козел отпущения.
  Думаю, впервые эта идея пришла к вам после случайной встречи в городской кофейне со странным человеком, носящим напыщенные имена. Тогда вы проворачивали в голове различные планы убийства своего брата.
  – В самом деле? А зачем?
  – Потому что вы были серьезно обеспокоены будущим. Не знаю, осознали вы это, мистер Кларк, или нет, но вы сыграли мне на руку, когда показали письмо, написанное вам вашим братом. В нем он четко выказывал свою привязанность и увлечение мисс Торой Грей. Его отношение, может быть, было отеческим, или же он так предпочитал об этом думать. Тем не менее существовала реальная опасность, что после смерти своей жены он мог, принимая во внимание его одиночество, повернуться в поисках сочувствия и поддержки к этой прекрасной девушке, что могло кончиться, как это часто случается с пожилыми мужчинами, женитьбой на ней. Ваши опасения выросли из-за мисс Грей. Вы, мне представляется, превосходный, в некоторой степени циничный знаток характеров. Вы сделали вывод, не знаю, правильный или нет, что мисс Грей из того типа женщин, которые «себе на уме». У вас не было сомнений, что она не упустит случая стать леди Кларк. Ваш брат был чрезвычайно богатым и бодрым человеком. Могли появиться дети, и тогда ваши шансы на унаследование состояния брата испарились бы.
  Вы, мне представляется, были, в сущности, человеком, разочарованным своей жизнью. Про таких, как вы, говорят: «Кому на месте не сидится, тот добра не наживет». Вы горько завидовали состоянию вашего брата.
  Возвращаюсь к тому, как вы прокручивали в голове различные схемы и как встреча с мистером Кастом навела вас на мысль. Его напыщенные имена, его эпилептические припадки и головные боли, его полная замкнутость и принижение себя – все это осенило вас: вот подходящее вам орудие. Весь алфавитный план возник в вашей голове: инициалы Каста, тот факт, что имя вашего брата начинается с английской C, и то, что он живет в Черстоне, были стержнем схемы. Вы даже дошли до того, что намекнули Касту на его возможный конец, хотя вряд ли надеялись, что ваше внушение принесет такие богатые плоды!
  Ваши приготовления были превосходны. От имени Каста вы выписали большую партию чулочных изделий. Сами вы послали несколько справочников «ABC», которые выглядели как схожая посылка. Вы послали ему запечатанное письмо якобы от той же фирмы, предложив ему хорошее жалованье и комиссионные. Ваши планы так хорошо были заранее проработаны, что вы напечатали сразу все письма, которые впоследствии разослали, и затем преподнесли машинку, на которой печатали, ему в подарок.
  Теперь вам надо было выбрать две жертвы, чьи имена начинались соответственно с A и B и которые жили в местах, начинающихся с тех же букв.
  Вы нашли Андовер вполне подходящим местом, и ваша предварительная рекогносцировка привела к выбору лавки миссис Ашер в качестве места первого преступления. Ее имя было четко написано над дверью, и вы путем эксперимента выяснили, что обычно она бывала в лавке одна. Для убийства ее нужны были нервы, решительность и немного везения.
  Что касается буквы B, то вам пришлось изменить тактику. Одиноких женщин в лавках могли предупредить. Могу представить, сколько вы обошли кафе и чайных, веселясь и отпуская шутки с девушками, выискивая тех, чьи имена начинаются с нужной буквы и которые подошли бы для ваших целей.
  В Бетти Барнард вы нашли то, что искали. Вы пару раз пригласили ее куда-нибудь, объяснив, что вы женаты и, следовательно, прогулки должны проходить тайно.
  Итак, ваши приготовления были закончены, и вы принялись за работу! Вы послали Касту список андоверских клиентов, приказав ему отправиться туда в определенный день, и послали первое письмо от ABC мне.
  В назначенный день вы поехали в Андовер и убили миссис Ашер – при этом ничто не помешало вашим планам осуществиться.
  Убийство номер 1 было успешно выполнено.
  Что касается второго убийства, то вы приняли меры предосторожности и на самом деле совершили его на день раньше. Я совершенно уверен, что Бетти Барнард была убита до полуночи 24 июля.
  Теперь мы подходим к убийству номер 3 – самому важному, настоящему убийству, с вашей точки зрения.
  И вот здесь надо отдать должное Гастингсу, сделавшему простое и очевидное замечание, на которое мы не обратили внимания.
  Он предположил, что третье письмо заплутало умышленно!
  И он был прав!..
  В этом одном простом факте лежит ответ на вопрос, который все это время мучил меня. Почему эти три письма были в первую очередь адресованы Эркюлю Пуаро, частному детективу, а не полиции?
  Ошибочно я предполагал некую личную причину.
  Вовсе нет! Письма были посланы мне, потому что стержнем вашего плана было то, что одно из них должно было быть адресовано неправильно и заплутать. Но вы не могли устроить так, чтобы письмо, адресованное отделу по расследованию уголовных преступлений Скотленд-Ярда, вдруг заплутало! Необходимо было иметь частный адрес. Вы выбрали меня как личность, хорошо известную, и личность, которая, несомненно, отнесет письма в полицию; а также в своем довольно островном сознании вы наслаждались победой над иностранцем.
  Вы очень сообразительно надписали конверт: Уайтхэйвн – Уайтхорс – очень достоверная описка. Только Гастингс был достаточно проницательным, чтобы не пройти мимо уловки и направиться прямо к очевидному!
  Конечно, письму было предназначено заплутать! Полиции надо было позволить напасть на след только после того, как убийство успешно совершится. Удобным случаем для вас послужили вечерние прогулки вашего брата. А террор ABC настолько успешно овладел сознанием общественности, что возможность вашей вины никому и в голову не пришла.
  После смерти вашего брата, конечно, цель была достигнута. У вас не было желания еще совершать убийства. С другой стороны, если бы убийства прекратились без причины, то кто-нибудь мог заподозрить правду.
  Ваш козел отпущения, мистер Каст, так удачно воплотился в роль невидимки, поскольку был малоприметным; и никто не заметил, что один и тот же человек мелькал вблизи сцены трех убийств! К вашему разочарованию, даже его визит в Комбесайд не был упомянут. Это дело полностью вылетело из головы мисс Грей.
  Будучи всегда решительны, вы сочли, что должно произойти еще одно убийство, но на этот раз путь должен быть проложен очень тщательно.
  Местом действия вы выбрали Донкастер.
  План ваш был очень прост. Сами вы будете на месте по разумеющимся обстоятельствам. Мистера Каста направит в Донкастер фирма. Вашим намерением было следовать за ним повсюду и ждать удобного случая. Все вышло замечательно. Мистер Каст отправился в кино. Это упростило вашу задачу. Вы сели рядом через несколько мест от него. Когда он встал, чтобы уйти, вы сделали то же самое. Вы притворились, что споткнулись, наклонились и закололи человека, дремавшего на переднем ряду. Опустили ему на колени «ABC» и удачно столкнулись в темном дверном проеме с мистером Кастом, вытерев при этом нож о его рукав и опустив его ему в карман.
  Вас ничуть не трогало, что надо выбрать жертву с именем на букву D. Можно любого! Вы посчитали – и совершенно верно, – что это будет расценено как ошибка. Там неподалеку наверняка должен был оказаться кто-то на букву D. И все посчитали бы, что он-то и предназначался в жертву.
  А теперь, друзья мои, давайте рассмотрим это дело с точки зрения ложного ABC – с точки зрения мистера Каста.
  Андоверское убийство ничего для него не означало. Он был поражен и удивлен бексхиллским: почему он сам оказался там в это время? Потом случилось убийство в Черстоне, и запестрели заголовки в газетах. Преступление ABC в Андовере, когда он там был, преступление ABC в Бексхилле, и вот теперь еще одно рядом… Три преступления, и он был на месте каждого из них. Люди, страдающие эпилепсией, часто не могут вспомнить, что они делали… Помните, что Каст был нервным, очень невротическим субъектом и легко поддающимся внушению.
  Потом он получает указание ехать в Донкастер.
  Донкастер! И следующее преступление ABC должно быть в Донкастере. Он, должно быть, почувствовал, что это судьба. У него сдают нервы, он воображает, что его хозяйка посматривает на него подозрительно, и говорит, что едет в Челтенхэм.
  Он едет в Донкастер, потому что это его обязанность. Днем он идет в кино. Возможно, он на одну-две минуты задремал. Представьте его чувства, когда по возвращении в свою гостиницу он обнаруживает кровь на рукаве пальто, а в кармане – запачканный кровью нож. Все его смутные дурные предчувствия превращаются в уверенность.
  Он – он сам – убийца! Он вспоминает свои головные боли, свои провалы в памяти. Он совершенно уверен в истине: он, Александр Бонапарт Каст, – лунатик-убийца.
  Его поведение впоследствии – это поведение преследуемого животного. Он возвращается в свое жилище в Лондоне. Он там в безопасности. Они думают, что он был в Челтенхэме. Нож все еще у него – совершенно глупо так поступать, конечно. Он прячет его за вешалкой в холле.
  Потом, в один прекрасный день, его предупреждают, что придет полиция. Это конец! Они знают!
  Преследуемое животное делает последний рывок…
  Я не знаю, почему он поехал в Андовер, – патологическое желание, мне кажется, пойти и посмотреть на то место, где было совершено преступление, которое совершил он, хотя ничего об этом не может вспомнить.
  У него не осталось денег, он изможден… Ноги добровольно несут его к полицейскому участку.
  Но даже загнанный в угол зверь продолжает бороться. Мистер Каст полностью верит в то, что он совершил убийства, но упорно настаивает на своей невиновности. И он хватается за алиби при втором убийстве. По крайней мере, его нельзя в этом обвинить.
  Как я уже сказал, когда я увидел его, то сразу понял, что он не убийца и что мое имя ему ни о чем не говорит. Я также знал, что он считает себя убийцей!
  После того как он признался мне в своей виновности, я более чем когда-либо убедился в правоте моей теории.
  – Ваша теория, – сказал Франклин Кларк, – это абсурд!
  Пуаро отрицательно покачал головой:
  – Нет, мистер Кларк. Вы были в безопасности до тех пор, пока вас никто не подозревал. Как только вы стали подозреваться, раздобыть доказательства оказалось легко.
  – Доказательства?
  – Да. Я нашел в шкафу в Комбесайде трость, которой вы пользовались при совершении убийств в Андовере и Черстоне. Обыкновенная трость с тяжелым набалдашником. Часть дерева была удалена и залита расплавленным свинцом. Вашу фотографию выбрали из полдюжины других двое людей, которые видели, как вы выходили из кинотеатра в то время, когда предполагалось, что вы находитесь на донкастерском ипподроме. В Бексхилле вас опознали Милли Хигли и девушка из «Скарлет Раннер Роудхаус», куда вы приводили ужинать Бетти Барнард в тот фатальный для нее вечер. И наконец, наиболее непростительное из всех – вы пренебрегли самыми элементарными мерами предосторожности. Вы оставили отпечатки пальцев на машинке Каста – той самой машинке, которую, если вы невиновны, вы никогда не могли держать в руках.
  Кларк с минуту сидел спокойно и затем произнес:
  – Красное, нечет, мимо![768] Вы выиграли, мсье Пуаро! Но ведь стоило рискнуть!
  Невероятно быстрым движением он выхватил из кармана небольшой пистолет и приставил к своему виску.
  Я вскрикнул и невольно вздрогнул, ожидая выстрела. Но боек щелкнул вхолостую.
  Кларк застыл в изумлении и издал проклятия.
  – Нет, мистер Кларк, – сказал Пуаро, – вы, должно быть, заметили, что сегодня у меня новый слуга, мой друг, искусный вор-карманник. Он вытащил ваш пистолет из кармана, разрядил его и вернул на прежнее место, да так, что вы об этом и не узнали.
  – Вы – неописуемый, жалкий выскочка-иностранец! – выпалил Кларк, багровый от гнева.
  – Да, да, это по-вашему. Нет, мистер Кларк, не видать вам легкой смерти. Вы сказали мистеру Касту, что чуть было не утонули. Вы знаете, что это значит: то, что вас ждет иная судьба.
  – Вы…
  Лицо его было мертвенно-бледным. Кулаки угрожающе сжались.
  Два детектива из Скотленд-Ярда появились из соседней комнаты. Одним из них был Кроум. Он прошел вперед и произнес свойственную данному моменту фразу:
  – Я предупреждаю вас, что все, что вы скажете, может быть использовано как свидетельство.
  – Он сказал уже достаточно, – произнес Пуаро и добавил, обращаясь к Кларку: – Вы слишком переполнены чувством островного превосходства, но я лично считаю ваше преступление совсем не английским, не спортивным…
  
  Глава 35
  Финал
  Печально сознавать, но, когда дверь за Франклином Кларком закрылась, я истерически захохотал.
  Пуаро взглянул на меня с легким удивлением.
  – Вы ему сказали, что преступление не спортивно, – задыхался я.
  – Это правда. Оно отвратительно – не столько убийством брата, сколько жестокостью, с которой к смерти заживо был приговорен несчастный человек. Лису словить, и в ящик засадить, и не давать сбежать! Это не спортивно!
  Меган Барнард тяжело вздохнула:
  – Не могу поверить… не могу. Это правда?
  – Да, мадемуазель. Кошмар окончен.
  Она взглянула на него, и ее румянец стал ярче.
  Пуаро повернулся к Фрэзеру:
  – Мадемуазель Меган все время преследовал страх, что это вы совершили второе преступление.
  Дональд Фрэзер спокойно ответил:
  – Я сам представил себе это однажды.
  – Из-за вашего сна? – Он придвинулся ближе к молодому человеку и доверительно понизил голос: – Ваш сон имеет очень естественное объяснение. Вы признали, что образ одной сестры уже исчез из вашей памяти и его место заняла другая сестра. Мадемуазель Меган заменила в вашем сердце свою сестру, но, поскольку вы не допускали мысли, что стали неверным мертвой так скоро, вы старались подавить эти мысли, убить их! Вот и объяснение вашему сну.
  Глаза Фрэзера остановились на Меган.
  – Не бойтесь забыть, – мягко произнес Пуаро, – она не слишком достойна воспоминаний. В лице мадемуазель Меган вы имеете одну из ста – у нее великолепное сердце!
  Глаза Фрэзера просияли.
  – Думаю, вы правы.
  Мы все окружили Пуаро, задавая вопросы, проясняя тот или иной факт.
  – Те вопросы, Пуаро, которые вы задавали каждому? Был в них какой-нибудь смысл?
  – Некоторые из них были просто чепухой. Но я выяснил одну вещь, которую хотел знать, – что Франклин Кларк был в Лондоне в момент отправления первого письма. А также я хотел посмотреть на его реакцию, когда задавал вопросы мадемуазель Торе. Он был застигнут врасплох. В его глазах я увидел злобу и гнев.
  – Нельзя сказать, что вы пощадили мои чувства, – сказала Тора Грей.
  – Я и не воображал, что вы дадите мне правдивый ответ, мадемуазель, – сухо произнес Пуаро. – Теперь и вторая ваша надежда не сбывается. Франклин Кларк не унаследует деньги брата.
  Она вскинула голову.
  – Должна ли я оставаться здесь и выслушивать оскорбления?
  – Ни в коей мере, – ответил Пуаро и вежливо распахнул перед ней дверь.
  – Те отпечатки пальцев окончательно решили дело, Пуаро, – произнес я задумчиво. – Он совсем сдался, когда вы упомянули об этом.
  – Да, от них есть польза – от отпечатков. – Он многозначительно добавил: – Я вставил это, чтобы порадовать вас, друг мой.
  – Но, Пуаро! – воскликнул я. – Разве это не правда?
  – Ни в малейшей степени, друг мой, – сказал Эркюль Пуаро.
  
  Необходимо упомянуть и о визите, который несколькими днями позже нанес нам мистер Александр Бонапарт Каст. Он усердно пожал руку Пуаро и приложил старания, чтобы очень несвязно и безуспешно отблагодарить его. Мистер Каст пришел в себя и сказал:
  – Вы знаете, ведь газеты предложили мне сотню фунтов – сотню фунтов за короткий рассказ о моей жизни и этой истории. Я… я просто не знаю, что с этим делать.
  – Я бы не принял сотню, – сказал Пуаро, – будьте непреклонны. Скажите, что ваша цена – пять сотен. И не ограничивайтесь одной газетой.
  – Вы и в самом деле думаете… что я мог бы…
  – Вы должны усвоить, – сказал Пуаро, улыбаясь, – что вы сегодня самый известный человек в Англии.
  Мистер Каст воспрянул еще больше. Лицо его засияло.
  – Вы знаете, я думаю, вы правы! Известный! Во всех газетах. Я воспользуюсь вашим советом, мсье Пуаро. Деньги очень приемлемые, очень приемлемые. Я возьму небольшой отпуск… А потом я хочу преподнести красивый свадебный подарок Лили Марбери… милой девушке… очень милой девушке, мсье Пуаро!
  Пуаро ободряюще похлопал его по плечу:
  – Вы совершенно правы. Живите в свое удовольствие. И… на два слова… как насчет визита к окулисту? Эти головные боли… вероятно, это от того, что вам нужны новые очки.
  – Вы думаете, что они от этого?
  – Я думаю.
  Мистер Каст горячо пожал ему руку:
  – Вы великий человек, мсье Пуаро!
  Пуаро, как обычно, не пренебрег комплиментом. Ему даже не удалось изобразить скромника.
  Когда мистер Каст с достоинством вышел, мой старый друг улыбнулся:
  – Итак, Гастингс, мы снова хорошо поохотились, не так ли? Да здравствует спорт!
  
  Безмолвный свидетель
  Дорогому другу и непритязательному спутнику псу Питеру посвящаю.
  
  
  Хозяйка «Литлгрин Хаус»
  Хозяйка «Литлгрин Хаус» мисс Арунделл умерла первого мая. Сама смерть в маленьком городке Маркет Бейсинг, где она жила с шестнадцатилетнего возраста, особенно никого не удивила. Эмили Арунделл отличалась слабым здоровьем, хотя, к слову сказать, пережила всех членов семьи, некогда состоявшей из пяти человек. Переход в мир иной этой женщины будто бы никого и не поразил, но в событиях вокруг него было что-то странное. Особенно много разговоров вызвало завещание покойной. Каждый имел свое мнение на этот счет.
  Дело в том, что незадолго до смерти, двадцать первого апреля, мисс Арунделл взамен прежнего составила новое завещание, по которому все ее имущество переходило мисс Лоусон. Это известие породило невероятные предположения, доставив удовольствие сплетникам, и всколыхнуло монотонность жизни в Маркет Бейсинге.
  Мисс Вильгельмина Лоусон, подруга и компаньонка умершей, заявила, что была буквально ошарашена, когда узнала о завещании.
  Многие, однако, не поверили. Хотя всем было известно, что все дела мисс Арунделл решала только сама, не объясняя даже юристу мотивов своих действий. Будучи властной и порой даже нетерпимой, она отличалась высокой требовательностью к людям, сурово осуждая за проступки, казавшиеся ей недостойными. Не делала исключений и для родственников, которых, однако, очень любила.
  …В пятницу, перед Пасхой, Эмили давала разные указания мисс Лоусон. Когда-то очень хорошенькая, мисс Арунделл теперь выглядела прилично сохранившейся красивой старой леди. Она стояла посреди холла, величественная, с прямой спиной, и неторопливо рассуждала:
  — Ну что ж, Минни, где мы их всех разместим?
  — Думаю, так будет хорошо: мистер и миссис Таниос в комнате, отделанной под дуб, Тереза в голубой, а мистер Чарльз в старой детской.
  Но мисс Арунделл прервала:
  — Наоборот, Терезу — в старую детскую, а Чарльза — в голубую.
  — Жаль, дорогая, что не будет детей, — проговорила мисс Лоусон. Она обожала малышей, хотя совершенно не умела с ними обращаться.
  — Четверо — больше чем достаточно, тем более что Бэлла ужасно избаловала своих отпрысков.
  — Миссис Таниос — очень преданная мать, — восхитилась Минни.
  — Бэлла — хорошая женщина, — одобрительно заключила хозяйка.
  Мисс Лоусон сочувственно вздохнула:
  — Должно быть, трудно ей бывает жить так далеко от родины, в чужой стране.
  — Никто в этом не виноват, она сама выбрала себе мужа и судьбу, теперь пусть терпит. Да, а где собака? Боб!
  Жесткошерстный терьер примчался на зов и стал прыгать вокруг хозяйки, громко лая в ожидании прогулки. Спустя несколько минут они вместе вышли из дому, направляясь по тропинке к калитке. Минни вернулась к своим обязанностям.
  Мисс Арунделл, сопровождаемая Бобом, шествовала по главной улице Маркет Бейсинга. Прогулка доставляла удовольствие обоим. В каждом магазине, куда она входила, хозяева спешили навстречу: мисс Арунделл из «Литлгрин Хаус» была давней и постоянной покупательницей и выгодно отличалась от современных дам.
  — Доброе утро, мисс. Что бы вам такого предложить? Ничего? Как жаль…
  Боб и собака мясника Спот тоже были давние знакомцы. Спот — сильная собака, но беспородная — хорошо понимал, что нельзя вступать в драку с собаками покупателей. Боб же, добродушный пес, ценил хорошее к себе отношение.
  Мисс Арунделл резко окликнула собаку, и они ушли.
  В зеленной лавке она встретилась с мисс Каролиной Пибоди, почтенной леди, также давней жительницей городка.
  — Доброе утро, Эмили.
  — Здравствуйте, Каролина.
  — Ожидаете своих молодых в гости? — спросила Каролина Пибоди.
  — Да, будут все — Тереза, Чарльз и Бэлла.
  — Бэлла вернулась вместе с мужем, не так ли?
  — Да.
  Они перебросились еще несколькими фразами, смысл которых, однако, был не совсем ясен постороннему. Племянница Эмили — Бэлла вышла замуж за грека, и все родственники дружно не одобряли брак с иностранцем, хотя и не обсуждали этот вопрос открыто. Зная это, мисс Пибоди сочла нужным заметить:
  — Муж Беллы умница и с прекрасными манерами.
  — Манеры его действительно великолепны, — согласилась мисс Арунделл.
  Выходя на улицу, мисс Пибоди поинтересовалась, помолвлена ли Тереза с молодым врачом Дональдсоном.
  — Молодежь такая странная в наше время. — Голос мисс Арунделл звучал осуждающе. — Боюсь, что помолвка задержится: у юноши ведь нет денег.
  — Но у Терезы есть свои доходы.
  — Мужчина не должен жить на средства жены, — убежденно ответила Эмили.
  Мисс Пибоди усмехнулась недоверчиво:
  — Теперь они не обращают внимания на такое, мы с вами просто старомодны, Эмили. Важнее — что он из себя представляет.
  — Он — знающий врач, я думаю. Прощаясь, мисс Пибоди произнесла:
  — Пошлите ко мне вашего племянника Чарльза, если он приедет.
  — Конечно, я скажу ему.
  Дамы расстались. Они знали друг друга больше пятидесяти лет. Мисс Пибоди было известно о печальных ошибках в жизни генерала Арунделла, отца Эмили. Она помнила, как шокированы были сестры Арунделл женитьбой их брата Томаса. А сколько неприятностей было связано с младшим поколением семьи! Но между двумя пожилыми дамами об этом никогда не было сказано ни слова. Они были приверженцами традиций и семейной чести. Мисс Арунделл направилась домой. Боб следовал за ней. Эмили Арунделл думала о своих гостях. Проблемы и заботы семьи, особенно младшего поколения, занимали ее постоянно.
  Тереза, например, вышла из-под ее контроля, с тех пор как получила в двадцать один год собственные деньги. Девушка вступила в передовую молодежную организацию Лондона, которая собиралась на своеобразные вечера, иногда заканчивающиеся в полицейском участке. Эмили считала, что увлечение политикой недопустимо для девушки. Она вообще многое не одобряла в жизни Терезы. А что касается помолвки, то здесь чувства старой леди были весьма неопределенны. С одной стороны, она не считала выскочку доктора достаточно хорошей партией для Арунделлов. С другой — сознавала, что Тереза совсем неподходящая жена для безвестного деревенского врача.
  Дальше мысли Эмили без усилий сосредоточились на Бэлле. Необходимо переговорить с ней. Преданная жена и мать, женщина образцового поведения, она порой наводит тоску. И к тому же ее муж, этот иностранец. Грек! В представлении мисс Арунделл грек, аргентинец или турок — все едино. И хотя доктор Таниос, как уже говорилось, имел прекрасные манеры и был отличным специалистом, старая леди не могла до конца примириться с этим браком. Она не доверяла привлекательности и умению легко произносить комплименты. К тому же дети очень похожи на отца, в них нет ничего английского…
  А еще Чарльз… Да, Чарльз… Бесполезно закрывать глаза на факты. Чарльз хорош, конечно, но ему нельзя, нельзя верить. Эмили вздохнула и неожиданно почувствовала себя очень усталой и очень старой. И мысли переметнулись к завещанию, составленному ею несколько лет назад.
  Одарить слуг — долг милосердия. Но главная забота — разделить накопленное поровну между тремя ближайшими родственниками. То ей думалось, что она сделала все правильно, то вдруг приходило в голову, что Бэлла не должна получить равную со всеми долю из-за мужа. И она решила обратиться к своему поверенному — юристу мистеру Пурвису.
  Эмили подошла к калитке своего дома. Чарльз и Тереза Арунделлы приехали на автомашине, а Таниосы — поездом. Брат и сестра явились первыми. Чарльз, высокий, привлекательный, в своей слегка иронической манере обратился к ней:
  — Здравствуйте, тетя Эмили, ну просто девочка, выглядите великолепно, — и поцеловал ее.
  Тереза равнодушно прижалась розовой щечкой к морщинистой щеке тетки:
  — Как поживаете, дорогая?
  Внешность племянницы не понравилась Эмили: ранние морщинки на лице не скрывал даже толстый слой грима. В гостиной все уселись пить чай. Бэлла Таниос, в модной шляпке, нелепо и криво сидящей на голове, уставилась на туалет кузины Терезы, стараясь запомнить фасон. Она стремилась быть модной и элегантной, но отсутствие вкуса было ей плохим помощником в этом. Зато Тереза всегда выглядела изысканно, к тому же и фигура у нее великолепная.
  Доктор Таниос, большой бородатый и всегда веселый мужчина, заговорил с хозяйкой. Приятный басок гостя независимо от желания располагал к нему.
  Мисс Лоусон торопилась сделать все как следует. Суетилась, приносила и переставляла тарелки на столе. Чарльз порывался помочь ей, но она с благодарностью отказывалась. После чая все решили выйти в сад. Мисс Лоусон подошла к Бэлле и заговорила с ней о детях. Миссис Таниос была в плохом настроении, но тут же оживилась, начала весело щебетать, найдя в Минни отличную слушательницу. В этот момент в саду появился светловолосый молодой человек, с приятным лицом, в пенсне. Он выглядел довольно смущенным. Мисс Арунделл вежливо поздоровалась. А Тереза, крикнув: «Здравствуй, Рекс!» — схватила его за руку и увела. Чарльз сделал гримасу и поплелся поболтать с садовником о былом. Когда мисс Арунделл снова вошла в дом, племянник уже играл с Бобом. Собака стояла на верху лестницы, держа в зубах мячик, и довольно помахивала хвостом.
  — Подойди сюда, дружок, — скомандовал Чарльз. Боб начал носом подталкивать мячик вперед. Когда ему это удавалось, он прыгал, довольный собой. Наконец мячик покатился по ступеням. Чарльз схватил его и подбросил вверх. Боб, аккуратно поймав мяч, бросился вверх по лестнице. Представление продолжалось. Эмили улыбнулась.
  — Собака может заниматься этим целыми часами, — заметила она и направилась в гостиную. Чарльз — за ней. Боб призывно залаял.
  Племянник глянул в окно:
  — Посмотрите, тетя! Тереза со своим воздыхателем. Странная пара, правда?
  — Ты думаешь, здесь что-нибудь серьезное? — спросила она.
  — О, сестра от него без ума, — ответил Чарльз уверенно. — Странный, однако, вкус, но здесь есть что-то необычное. По-моему, он смотрит на Терезу как экспериментатор. К тому же беден, как церковная мышь. А сестрица привыкла к роскоши, — продолжал племянник.
  — Но у Терезы есть свой доход, — возразила мисс Арунделл.
  Гости и хозяева собрались к ужину в столовой. Не было только Чарльза. Вдруг все услышали крики и возню на лестнице, затем в столовую вбежал Чарльз:
  — Извините, тетя, я опоздал. Ваш пес не отпускал меня, почти заставил снова играть с ним.
  — Веселый малыш, — заметила мисс Лоусон, наклоняясь приласкать Боба.
  Но собака не проявила ответных чувств.
  — Пожалуйста, Минни, пойдите возьмите мяч с лестницы и унесите, — заметила хозяйка, — а то он не успокоится.
  После ужина, попрощавшись, Эмили направилась в свою комнату. Мисс Лоусон, неся шерсть и очки, большую вельветовую сумку и книгу, сопровождала хозяйку. Повернувшись к ней, Эмили распорядилась:
  — Не забудьте снять ошейник с Боба!
  …Утром, когда женщины вернулись из церкви, супруги Таниос были уже в гостиной. Брат и сестра отсутствовали. К завтраку они так и не появились. Когда же мисс Арунделл села, углубясь в расчеты, появился Чарльз:
  — Извините за опоздание, тетя Эмили. А Тереза еще не проснулась.
  — В половине одиннадцатого завтрак заканчивается. В моем доме все придерживаются порядка, — сказала мисс Арунделл.
  Чарльз с улыбкой уселся рядом с тетушкой. Улыбка, как всегда, была обворожительной. Эмили, расчувствовавшись, улыбнулась ему. Ободренный таким знаком внимания, Чарльз тут же решил воспользоваться моментом:
  — Послушайте, тетушка, простите, что беспокою вас, но я совсем без денег. Могли бы вы помочь мне? Всего-то и нужно сотню.
  Выражение лица тетушки резко изменилось. Эмили Арунделл не стремилась скрывать свои мысли и высказалась напрямик…
  Мисс Лоусон, пробегая через холл, почти столкнулась с Чарльзом, выходящим из гостиной. Нагнув голову, он ускорил шаг. Мисс Арунделл с пылающим лицом застыла в кресле.
  
  Взаимоотношения
  Чарльз направился к сестре. Постучал в дверь и тут же, услышав разрешение, вошел. Тереза сидела на кровати. Чарльз устроился рядом.
  — Какая ты все же красотка, Тереза, — заметил он, оценивающе глядя на сестру.
  Тереза что-то уловила в его голосе и ответила резко:
  — В чем дело, братец?
  Чарльз молча протянул к ней руки:
  — Тетушка отказала мне в помощи. Она вообразила, что ее родственники просто приехали навестить ее! А теперь, видимо, пришло разочарование.
  — Так ты надеялся на ее помощь? — спросила Тереза сухо.
  Чарльз осклабился:
  — А между тем и ты, Тереза, и Таниосы могли бы уделить мне небольшую толику. Положение совершенно безвыходное А старушка Эмили просто глупа. Я пытался ее упросить, но безуспешно.
  — Как же ты это сделал?
  — Да сказал, что на тот свет с собой никто ничего не унесет. И почему бы ей не дать мне сейчас немного?
  — Чарльз, ты дурак!
  — Почему? Вовсе нет. Я просто решаю проблему философски. Ведь мы все равно получим деньги после ее смерти. Разве нельзя отдать их заранее! Кроме того, я помог бы ей растратить деньги. Ведь сама она это сделать не в состоянии.
  — А тетушка поняла твои благородные намерения?
  — Нет, к сожалению. Поблагодарив меня, сказала, что сама справится со своими делами. «Учтите, я вас предупредил», — сказал я. «Хорошо, буду помнить», — ответила старушенция.
  — Не думала, Чарльз, что ты круглый дурак, — еще раз, теперь уже сердито, произнесла Тереза.
  — Черт побери, Тереза, я сам чуть не взбесился.
  Старушка скупа, просто жадна. Даю голову на Отсечение, что она не тратит и десятой доли своего дохода. Куда ей девать деньги? А тут мы — молодые, полные сил и желаний. Она ведь способна прожить еще сто лет, с нее станется. Мне хочется получить свою часть сейчас… Да и ты, я думаю…
  Тереза согласно кивнула и проговорила чуть слышно:
  — Старики этого никогда не поймут, они забывают, что нужно молодым.
  — Ну, миленькая, желаю тебе большей удачи.
  — Знаешь, хочу положиться на Рекса, он сумеет состряпать дельце. А мне только надо убедить тетушку, что он чрезвычайно умен и практичен. О, Чарльз, несколько тысчонок капитала прямо сейчас — и жизнь станет совершенно другой! — размечталась Тереза.
  Хорошо бы, конечно, но не думаю, что тебе повезет. Ведь ты прокутила часть наследства, живя достаточно бурно. Послушай, Тереза, а эта зануда Бэлла и ее супруг тоже получат что-нибудь?
  — Не понимаю, зачем ей деньги при неумении одеваться и образе жизни домашнего животного?..
  — Это верно, но Бэлла думает о детях. Им нужно дать хорошее образование. Здесь к тому же инициатива не ее, а Таниоса. Этот субъект зарится на чужие денежки, на то он и грек. Я все же постараюсь, чтобы они ничего не получили, — заверил сестру Чарльз и отправился вниз.
  Боб был в холле и тут же, ласкаясь, бросился к нему.
  — Ну и что дальше? — сказал молодой человек, следуя за собакой.
  Боб забежал в комнату и сел около маленького бюро. Чарльз подошел к нему.
  — И это все?
  Боб вилял хвостом, повернув морду к ящикам бюро.
  — Там есть что-нибудь вкусное? — догадался Чарльз. Открыл верхний ящик, и довольная улыбка появилась на лице.
  — Молодец, миленький! — воскликнул юноша, увидев в ящике пачку денег. Чарльз взял и пересчитал. Оказалось — тридцать один фунт двадцать шиллингов. Часть из них он быстро сунул в карман, остальное положил на место.
  — Ну, ты просто гений, Боб! Теперь я смогу хотя бы рассчитаться с долгами. Хорошо, когда денежки сами плывут в руки. — Боб, казалось, разделял его радость. Он повизгивал и ласково лизнул Чарльзу руку.
  — Уж извини, старик, — заторопился Чарльз, но тут заметил в другом ящике мяч Боба. — Вот тебе, наслаждайся, заслужил.
  Он бросил любимую игрушку собаке. Боб схватил мяч и покатил по комнате к лестнице. Чарльз вышел в сад. Было прекрасное солнечное утро. Дурманяще пахло сиренью Мисс Арунделл гуляла с доктором Таниосом. Он распространялся о преимуществах английского образования, лучшего образования для детей, и сожалел, что, видимо, не сможет дать им того, что хочет. Чарльз, услышав такие рассуждения, понимающе улыбнулся…
  Доктор Дональдсон заехал за Терезой на машине днем, они отправились посмотреть местные спортивные соревнования. Потом — в лес. Там Рекс Дональдсон стал рассказывать Терезе о своих последних экспериментах. Она мало что понимала, но делала вид, будто слушает с вниманием, и думала: «Какой же он умный, Рекс, и как великолепен».
  Ее жених вдруг остановился:
  — Наверное, для тебя это скучно, Тереза?
  — Наоборот, дорогой, продолжай, пожалуйста. Итак, ты берешь кровь инфицированного кролика… — напомнила девушка.
  И доктор продолжал. Тереза слушала и наконец сказала:
  — Работа, видимо, очень много значит для тебя, мой милый.
  — Естественно, — отозвался Дональдсон.
  Честно говоря, Терезе такое не казалось естественным. Никто из ее друзей почти ничего не делал, а если что-то делали, то считали это почти героизмом. И девушка уже не впервые задумалась о том, как странно, что она влюбилась в Рекса Дональдсона, человека совсем другого круга. Почему именно с ней случаются такие нелепые вещи? Ее приятели все такие веселые, любящие развлечения. Любовные забавы не воспринимают всерьез. А ее чувство к Рексу Дональдсону совершенно другое, гораздо глубже и серьезнее. Она любила в нем все, каждый поступок этого человека вызывал восхищение. Его спокойствие и самостоятельность, ясное логическое мышление и что-то еще, совершенно ей непонятное, какая-то скрытая сила, которую она в нем ощущала, притягивали Терезу. Смущало только, что она — лишь малая часть в его жизни, может быть, и незначительная. Это же, как ни странно, возвышало Рекса в ее глазах. Она была внутренне готова занять второе место в душе этого человека, подчиниться ему полностью. Для Рекса она сделает все, все что сможет!
  — Какая же гадость деньги, презренный металл, — заговорила вдруг Тереза раздраженно. — Если бы тетя Эмили умерла, мы тотчас могли пожениться. И ты смог бы приехать в Лондон, создать свою лабораторию, купить приборы и подопытных животных…
  Но Дональдсон не согласился:
  — Почему бы твоей тете не пожить еще много лет, если она так хочет…
  В большой комнате со старомодной двуспальной кроватью под дуб доктор Таниос наставлял жену:
  — Думаю, что в разговоре с тетушкой я достаточно подготовил почву. Теперь твоя очередь, моя дорогая.
  Говоря это, он медленно лил воду из медного кувшина в таз, украшенный старинным китайским орнаментом. Бэлла же, сидя перед зеркалом, почти не слушала его, раздумывала, почему ее прическа не выглядит так элегантно, как у Терезы. Но все же заметила:
  — Мне совсем не хочется разговаривать с тетушкой о деньгах.
  — Дело, мой друг, не в тебе, дело в детях. Наши доходы так мизерны.
  Он отвернулся и не видел, какой быстрый, украдкой, взгляд бросила на него жена. И как бы нехотя, но жестко заключила:
  — Я понимаю наше положение, но... тетя Эмили — крепкий орешек. Она не любит, когда ее просят.
  Вытирая руки, муж отошел от умывальника.
  — Знаешь, Бэлла, тебе не идет упрямство. И зачем мы тогда сюда приехали?
  Женщина вдруг смутилась:
  — Я не намеревалась, не собиралась просить деньги…
  — Наверное, ты согласна: если мы хотим дать хорошее образование детям, тетушка должна раскошелиться. Если бы мы привезли детей с собой, тетушка не устояла бы.
  — О, Джакоб, прекрати!..
  — Да, моя милая, хотя я знаю, что эти высушенные английские старые девы — ужасны. А ведь небольшая помощь нисколько не уменьшит состояния мисс Арунделл. И надо тебе постараться!
  На лице миссис Таниос вспыхнул румянец:
  — О, пожалуйста, пожалуйста, Джакоб, только не в этот раз. Уверена, будет еще хуже.
  
  Происшествие
  Дверь в сад была открыта. Мисс Арунделл стояла на пороге и бросала Бобу мяч по садовой дорожке. Терьер мчался вдогонку.
  — Еще разочек, Боб, — сказала хозяйка.
  И мяч тут же полетел, а пес за ним. Затем, отняв у собаки мяч, мисс Арунделл вернулась в дом. Боб бежал рядом. Она направилась в гостиную, собака следовала по пятам. Положив игрушку в ящик, Эмили посмотрела на каминные часы. Была половина седьмого.
  — Думаю, Боб, можно немножко отдохнуть перед обедом.
  Она поднялась по лестнице в спальню, сопровождаемая собакой. Лежа на большом, обитом ситцем диване с Бобом, устроившимся в ногах, мисс Арунделл с облегчением вздохнула. Она радовалась, что ее гости завтра уезжают. Это посещение, к сожалению, убедило ее в правильности прежних выводов. Мысли Эмили, как часто случалось в последнее время, были заняты родственниками…
  Мисс Лоусон осталась внизу окончить свои дела: разрешила Бобу побегать, помешала кочергой в камине, почистила и свернула коврик, чтобы уберечь его от искр, и вернулась, довольно усталая, в комнату хозяйки.
  — Пожалуй, сделала все, что надо, — сказала она, положив на ночной столик библиотечную книгу. — Надеюсь, книга вам понравится.
  Мисс Арунделл пробормотала:
  — Глупая гусыня, ваш вкус в отношении книг еще хуже, чем в чем-нибудь другом.
  — О, милая, простите…
  — Чепуха, днем можно почитать ее, если будет время, — смягчилась Эмили.
  Лицо мисс Лоусон осветилось, — стало почти юным.
  — Благодарю вас. Свободное время я провожу интересно. У нас был спиритический сеанс, и некоторые писали свои тайные желания. Например, Джулия и Изабелла Трипп — они настоящие спиритуалистки.
  Мисс Арунделл улыбнулась, слушая Минни. Такие женщины не занимали Эмили, их манера одеваться казалась ей смешной, вегетарианство и сыроедение абсурдными, поведение искусственным. Это женщины без традиций, без корней и фактически без воспитания. Несколько подкупало их серьезное отношение к своим проблемам. И добросердечная по природе, мисс Арунделл прощала Минни ее дружбу с подобными дамами.
  — Мне бы хотелось, чтобы вы были с нами, — глаза Минни сияли, — хотя еще не всему верите. В прошлую ночь было известие от красивого военного, умершего много лет назад. Это, должно быть, дорогой генерал Арунделл. Известие, полное любви и нежности.
  — Такие сантименты не были свойственны моему отцу, — резко заметила мисс Арунделл. — Идите спать, Минни. Вы так же устали, как и я. А сестер Трипп мы скоро пригласим к нам.
  — О, великолепно! Доброй ночи, дорогая. Надеюсь, вы не совсем измучились от толчеи в доме. Попрошу Элен хорошенько проветрить комнату, вытряхнуть занавески, запах курева такой стойкий. Вы очень добры, позволяя им курить в гостиной.
  — Приходится уступать современным привычкам. Доброй ночи, Минни, — сказала хозяйка.
  Когда компаньонка ушла, Эмили подумала, что эти спиритуалистские увлечения едва ли полезны Минни! уж слишком она волновалась. Но, лежа в постели, она невольно вернулась к разговору с компаньонкой. Эмили мрачно улыбнулась, вспомнив, что много лет назад, сразу после смерти отца, они открыли его кабинет и обнаружили там гору пустых винных бутылок. Так что навряд ли он прислал ей известие с того света. А все-таки что-то есть в этих спиритуалистских делах… Эмили почувствовала, что не заснет. В последнее время она часто страдала бессонницей, но не хотела следовать советам доктора Грейнджера и принимать снотворное, считая это слабостью воли.
  Часто ночами Эмили вставала с постели, бродила по дому, иногда читала, даже рисовала орнаменты, а то меняла воду в вазах с цветами или писала письма. Во время таких ночных прогулок к ней возвращалась былая бодрость. Ей казалось, что в доме по-прежнему живут ее милые сестры Арабэлла, Матильда и Агнесса. Здесь же и брат Томас — любимец семьи, и даже генерал Джон Лавертон Арунделл, домашний тиран, но очаровательный в обществе. К тому же любитель выпить. А вот жених Терезы — вспомнилось ей вдруг — совсем не пьет. «Зря я открыла ему вино, оставшееся еще от отца. Чарльз же отдал должное портвейну. О, Чарльз, если бы ему можно было доверять…»
  Ее мысли путались… Хотелось их упорядочить, но не получалось. Пробило час ночи, а спать ей не хотелось по-прежнему. Эмили встала, надела шлепанцы и халат и решила спуститься вниз — проверить в конторских книгах счета, по которым нужно было платить на следующее утро. Выскользнув из комнаты в коридор, она подошла к главной лестнице, взялась за перила, но, оступившись, упала, больно ударившись головой о ступеньки. Грохот падающего тела и крик разбудили всех в доме. Открылись двери, засиял свет. Первой появилась мисс Лоусон. За ней и остальные: Чарльз, зевая, в роскошном халате, Тереза, завернутая в темный шелк, Бэлла в голубом кимоно.
  Эмили Арунделл лежала на полу. Плечо, нога и все тело ныли от боли. Тереза с испугом смотрела не нее, Бэлла стояла с открытым ртом, а Чарльз со злостью произнес:
  — Чертова собачья игрушка! Он, должно быть, валялся здесь, на лестнице, и тетушка поскользнулась. Видите, вот мяч!
  Эмили почувствовала, что может двигаться, а доктор Таниос, осмотрев ее, сказал уверенно:
  — Кости, слава богу, целы: незначительное сотрясение и синяки. Был, конечно, испуг, но тетушка еще легко отделалась, могло быть гораздо хуже.
  Он легко поднял пострадавшую и отнес ее в спальню. Проверив пульс, послал Минни за бренди и попросил принести также бутылку с горячей водой.
  Потрясенная случившемся, Эмили выпила вина и попыталась заснуть, как ей было велено. Уже закрыв глаза, слышала, как Таниос сказал уверенно, что с ней все будет нормально.
  …Проснулась мисс Арунделл от знакомого повизгивания: Боб, капризный Боб! Он лаял под дверью, желая попасть к Эмили. Она вытянулась — все было вроде в порядке — и услышала, что Минни впустила собаку, приговаривая:
  — О, ты невоспитанная маленькая псина, Бобси.
  Мисс Арунделл вспомнила вчерашнее. Что-то связанное с Бобом… Ах, да, Чарльз сказал, что она поскользнулась, наступив на мяч Боба, который был забыт на лестнице. Непонятно, как такое могло случиться, ведь Чарльз держал мяч в руках. У Эмили снова заболела голова, заныли разбитое плечо и синяки на теле. Но сознание было ясным. Что-то ее смущало во всей этой истории. Но что?.. Внезапное подозрение пронзило мозг… Эмили попыталась представить себе скользкий мяч под ногой, но ничего похожего вспомнить не могла. Вместо этого… «Разболтанные нервы, неудержимая фантазия», — старалась убедить себя мисс Арунделл.
  
  Мисс Арунделл пишет письмо
  Наступила пятница. Родственников уже не было. Они уехали. Всем хотелось погостить еще, но мисс Арунделл объяснила, что ей сейчас нужен полный покой, и настояла на отъезде. Неясная тревога не оставляла ее. Задумавшись, она часто не слышала, что говорит Минни.
  — Это последствие шока, — говорила мисс Лоусон, а про себя добавляла: «Боюсь, она никогда больше не придет в себя».
  Доктор Грейнджер, наоборот, утверждал, что мисс Арунделл очень скоро восстановит силы, что ничего особенного не случилось, раз кости целы. Доктора, однако, смущало, что старушка лежала нахмурившись и все думала и думала, рассеянно отвечая на вопросы компаньонки.
  — …Мисс Лоусон на цыпочках вошла в комнату хозяйки, неся чашку с крепким бульоном, и неожиданно остановилась, увидев, что та лежит с закрытыми глазами. Вдруг Эмили громко произнесла два слова, а Минни от страха чуть не выронила чашку.
  — Мэри Фокс, — были те слова.
  — Бокс? — не поняла Минни.
  — Вы совсем оглохли, Минни. Я сказала: Мэри Фокс. Так звали женщину, которую я встретила в Шелтенхеме в прошлом году. Это одна из сестер обители Эксетер. Давайте бульон, а то вы уже почти все пролили. И не крадитесь на цыпочках, когда входите ко мне. А теперь спуститесь вниз и принесите телефонную книгу Лондона.
  — Может, найти вам номер, дорогая? Или адрес?
  — Если бы было нужно, то я так и сказала бы. Принесите книгу и письменные принадлежности.
  Мисс Лоусон направилась к двери и вдруг услышала голос хозяйки:
  — Вы добрый, верный друг, Минни, не обращайте внимания на мою резкость.
  Мисс Лоусон, покраснев, вышла из комнаты, какие-то бессвязные слова срывались с ее губ.
  Сидя в кровати, мисс Арунделл писала письмо. Писала медленно, тщательно обдумывая каждое слово, стараясь четко изложить основную мысль. Она перечеркивала и начинала снова, наконец, закончив, облегченно вздохнула и подписалась. Положила письмо в конверт, написав имя и фамилию адресата. Потом взяла чистый лист и написала другое письмо, адресуясь к мистеру Пурвису. Первое послание предназначалось мистеру Пуаро.
  В этот момент в дверь постучали. Мисс Арунделл быстро спрятала письма в ящик, вовсе не собираясь посвящать Минни в свои дела. Потом пригласила ее войти, а сама спокойно устроилась на подушках, очень довольная, что предприняла некоторые шаги для осуществления дела.
  
  Эркюль Пуаро получает письмо
  События, о которых я только что рассказал, стали нам известны гораздо позднее. Мы с Пуаро втянулись в это дело, когда получили письмо от мисс Арунделл.
  Хорошо помню жаркое безветренное утро конца июня. Пуаро имел обыкновение, получая корреспонденцию утром, тщательно ее изучать. После внимательного прочтения письма раскладывались по кучкам в большой коробке из-под шоколада (Пуаро всегда пил шоколад на завтрак — отвратительная привычка). Так было ежедневно, с неукоснительной точностью.
  — Послушайте, Гастингс, я собираюсь посягнуть на дедуктивный метод, — обратился ко мне Пуаро.
  — Что-то случилось? — поинтересовался я.
  — В это утро получено особенно интересное письмо!
  — Послушайте, Пуаро, ваш метод мне известен, уж если вы прочли письмо дважды, значит, дело чрезвычайно важное.
  — Теперь, Гастингс, сделайте для себя вывод, — и мой друг предложил прочесть письмо. Я взял послание не без интереса, но сейчас же разочаровался, увидев старомодный почерк. Письмо было длинным.
  — Неужели все читать, Пуаро? — промямлил я.
  — Совсем не обязательно, конечно, нет.
  — Может, расскажете, о чем оно?
  — Хотелось, чтобы у вас было на этот счет свое мнение.
  — Да-да, дело нужно знать в подробностях, — сказал я.
  Мой друг заметил сухо:
  — Едва ли вы узнаете их из послания… Подумав, что он меня недооценивает, я погрузился в чтение.
  «Мистеру Эркюлю Пуаро.
  Дорогой сэр, после многократных сомнений и колебаний все-таки пишу Вам. Решилась обратиться, надеясь на помощь в деле сугубо личного характера. (Слова «сугубо личного характера» были подчеркнуты трижды.) Ваше имя мне подсказала мисс Фокс, хотя эта женщина не была с нами связана. О Вас говорилось, как о необыкновенно добром и умном человеке…»
  — Пуаро, что-то я не понимаю, о чем речь!
  — Продолжайте, мой друг, и — терпение.
  «Мне пришло в голову, что Вы смогли бы предпринять необходимое расследование. Это дело требует, крайней осторожности, не могу передать, как искренне надеюсь и даже молюсь (слово „молюсь“ было подчеркнуто дважды), чтобы мое предположение оказалось ошибочным. Так как иногда придаю слишком большое значение фактам, которые потом очень просто объясняются…»
  — Непонятно, о чем она пишет?
  — Продолжайте читать.
  «Весь вопрос в том, что посоветоваться в Маркет Бейсинге совсем не с кем. Упрекаю себя в излишней фантазии, но чувство смятения увеличивается. Наверное, необходимо» отдохнуть от всего этого, так как здоровье, несомненно, пошатнулось. С Вашей точки зрения, может, такое не стоит даже выеденного яйца, а факты легко объяснимы. Тривиальным может показаться случай с мячом собаки, а у меня он вызвал сомнение и тревогу. Будьте так добры и выскажите свое мнение на этот счет. Чем больше думаю о случившемся, тем несомненнее моя правота и нет никакой ошибки. Конечно, сказать что-либо определенное и о ком-либо точно — не могу.
  Надеюсь на Ваш скорейший совет по этому вопросу.
  С уважением, Эмили Арунделл».
  — Но, Пуаро, о чем все-таки оно?
  Мой друг пожал плечами:
  — Действительно, о чем? — и похлопал по листкам с некоторым нетерпением.
  — Что за женщина? Почему не может эта миссис или мисс Арунделл…
  — Мисс, по всей вероятности… Типичное письмо старой девы.
  — Да, настоящая сумасшедшая старушенция. Разве нельзя высказаться определенно, что она хочет?
  Пуаро вздохнул:
  — Понятно, что браться за дело, в основе своей совершенно неясное, достаточно бессмысленно, Гастингс.
  — Длинная бессвязная болтовня ни о чем, — поддержал я.
  Сыщик улыбнулся:
  — Гастингс, вам хочется выбросить послание в корзинку для бумаг?
  — Конечно, только так и надо сделать.
  — Есть один момент, представляющий большой интерес, — деталь, поразившая меня.
  — Подождите, не говорите! Если не пойму, значит, просто глуп. — И я снова очень тщательно изучил написанное, потом отрицательно покачал головой:
  — Нет, ничего не вижу. Старые леди любят болтать, иногда совершенно ни о чем, что объяснимо психологически, но для чего все это? Разве ваш инстинкт…
  Пуаро предостерегающе поднял руку:
  — Инстинкт! Знаете ведь, что ненавижу это слово. А в письме есть кое-что интересное, пропущенное вами в спешке, Гастингс. Но вы недостаточно наблюдательны.
  — Ладно, говорите. Наверное, какой-то случай с собакой? Так это даже забавно!
  Пуаро не обратил внимания на мои слова и ответил очень спокойно:
  — Все дело в дате.
  — В дате?
  Взяв письмо, я увидел рядом с подписью дату — 17 апреля.
  — Да, странно…
  — А сегодня двадцать восьмое июня.
  — Возможно, старушенция ошиблась и написала вместо «июня» «апрель».
  — И тогда прошло уже десять-одиннадцать дней. Письмо не могло идти так долго. Ошибки нет никакой, посмотрите на цвет чернил, письмо написано не в июне.
  Нет, семнадцатое апреля — точная дата. Но почему письмо не было послано?
  — Пожалуй, старуха передумала.
  — Тогда почему оно не было уничтожено? Я не знал, что ответить.
  — А все-таки — это улика, и странная улика к тому же.
  Он подошел к письменному столу и взял ручку.
  — Собираетесь ответить на письмо? — спросил я.
  — Да, мой друг.
  В комнате была полная тишина, только слышался скрип ручки Пуаро. Стояло жаркое утро, нечем было дышать. Из окна тянуло запахом пыли. Сыщик встал, открыл ящик и вынул марку. Уже собравшись ее приклеить, он вдруг остановился и энергично покачал головой.
  — Нет, нельзя так поступать. — Пуаро разорвал письмо и бросил в корзинку. — Мы должны ехать, старина.
  — Куда, в Маркет Бейсинг?
  — Вот именно. А почему нет? Разве в Лондоне можно дышать сейчас? За городом гораздо приятнее, не так ли?
  
  Поездка в «Литлгрин Хаус»
  Даже в открытой машине было совершенно невозможно дышать в такой жаркий летний день. Только выбравшись из города и оказавшись на дороге в потоке автомобилей, мы воспряли духом. Наша машина тащилась около полутора часов, и было уже двенадцать, когда мы наконец въехали в маленький городок Маркет Бейсинг. Главный тракт остался в трех милях севернее, поэтому воздух стал гораздо свежее, кругом царило спокойствие. Имелась одна широкая улица и просторная базарная площадь. Посреди площади была стоянка автомобилей, занятая только несколькими машинами. Я припарковал наш «Аустин», а Пуаро снял лишнюю одежду и убедился, что его усы в надлежащем виде. Мы приготовились выйти.
  На наш вопрос плотный, с глазами навыкате человек внимательно глянул на нас и объяснил:
  — Пойдете прямо к Гай-стрит и наткнетесь на дом слева. На калитке нет фамилии, но это первое большое здание после банка.
  — Знаете, дорогой мой, мы внешне очень отличаемся от местных жителей, а вы выглядите просто экзотически, — заметил я недовольно.
  — Вы думаете, заметно, что я иностранец?
  — Здесь не может быть никакого сомнения.
  — А моя одежда, сшитая английским портным?
  — Костюм еще не все, хотя нельзя отрицать, что ваша внешность производит впечатление.
  Пуаро вздохнул.
  — Все потому, что кто-то внушил вам ошибочную мысль, что уж если детектив, то должен носить фальшивую бороду и прятаться за колонной. Это атрибуты самых убогих представителей моей профессии. А таким, как Пуаро, достаточно только сидеть в кресле и думать.
  — Как же тогда объяснить наше мотание в страшную жару по улицам в этом городке?
  — Сегодня вы победили, — Гастингс.
  «Литлгрин Хаус» нашли довольно легко, но дом оказался заперт. А у калитки висело объявление о продаже.
  Когда мы остановились, глядя на закрытые ворота, раздался лай собаки. Лохматый терьер с грубой, как проволока, шерстью стоял, широко расставив ноги, и громко, но дружелюбно лаял.
  — Здравствуй, старина, — сказал я и просунул руку через решетку. Пес тщательно ее обнюхал и тут же завилял хвостом.
  — Происшествие с мячом собаки… Пес уже здесь присутствует, — пробормотал Пуаро.
  Мы повернули назад, сопровождаемые собачьим лаем, и вошли в контору, находившуюся неподалеку. Хозяин ее, мистер Габлер, был приветлив.
  — Чем могу служить, джентльмены?
  — Хотелось бы узнать подробнее о «Литлгрин Хаус»… Он, кажется, продается?
  Продолжить ему не пришлось. Мистер Габлер тут же воскликнул:
  — А! Это таки находка! Удачная вещь. Только что поступил в продажу. Могу заверить, джентльмены, что не часто получаем дома такого класса по сравнительно дешевой цене. В прошлую субботу уже приходил его смотреть член парламента. Дом ему так понравился, что он снова приходил и на этой неделе. И джентльмен, занимающийся обменом акций, тоже приезжал. Люди в наши дни хотят спокойствия, приезжая за город, чтобы отделаться от городского шума. Многих привлекает тишина. Согласитесь, в прежние дни умели строить.
  — Такие торги часты за последние несколько лет? — спросил Пуаро.
  — Нет, только одна семья продавала дом пять лет назад. Арунделлы были очень уважаемы в этом городе. — Мужчина поднялся, открыл дверь и крикнул:
  — Документы на «Литлгрин Хаус», мисс Дженкинс! И быстро!
  — Меня интересует дом недалеко от Лондона, в пригороде, а не медвежий угол, — напомнил Пуаро.
  — Прекрасно, прекрасно. Слишком далеко от города никого не устраивает. Вот что есть в наличности, — мистер Габлер начал читать бумагу, принесенную мисс Дженкинс. — Обычные кабинеты, просторное кухонное помещение, а также приличные надворные постройки, конюшни, например, и так далее.
  — Позвольте взять эту опись?
  — Конечно, сэр, ваше имя или адрес?
  К моему удивлению, Пуаро назвался мистером Пероти.
  — «Литлгрин Хаус» можно посмотреть в любое время?
  — Безусловно, в доме слуги, туда надо позвонить, если вы собираетесь скоро пойти. Сейчас или после завтрака?
  — Пожалуй, лучше после.
  — Правильно, позвоню и попрошу ждать вас около двух, так?
  — Благодарю, хозяйка дома мисс Арунделл?
  — Нет, мисс Лоусон, это имя теперешней хозяйки, а мисс Арунделл, к сожалению, умерла недавно, поэтому дом продается. Между нами, если собираетесь купить, помогу все быстро организовать, я ведь уже говорил, что есть два претендента, каждый может заявить о согласии в любой час и день.
  — Мисс Лоусон торопится продать, как я понимаю?
  Хозяин полушепотом сообщил:
  — Дом слишком большой, она хочет отделаться от имущества и купить поменьше в Лондоне. Это объяснимо, вот почему и продается так дешево.
  — Новая хозяйка согласна с такой стоимостью?
  — Не беспокойтесь, никаких неприятностей в этом отношении не возникнет, хотя цена баснословно дешева.
  — Мисс Арунделл умерла внезапно, не так ли?
  — О, я бы не сказал. Три года назад был приступ и десять лет назад то же самое.
  — Может, вам что-либо известно о семье? — спросил Пуаро.
  — Да, я знал эту семью. Их было четыре сестры. Одна из них вышла довольно поздно замуж, а три старые девы жили здесь. Мисс Эмили была последней. — Мистер Габ-лер передал бумаги Пуаро. — Просмотрите документы еще раз и дайте мне знать…
  
  О чем рассказали надгробные плиты
  Когда мы пришли на базарную площадь, я вспомнил, что фамилия мистера Габлера говорящая: он был порядочный болтун[769]. Пуаро согласился со мной:
  — Этот сладкоречивый господин очень разочаруется, когда мы не вернемся, так как считает, наверное, дом уже проданным.
  — Наверное, вы правы. А хорошо бы позавтракать здесь, прежде чем вернемся в Лондон.
  — Мой дорогой Гастингс, по-моему, рано уезжать, мы еще не сделали того, зачем прибыли.
  Я с удивлением уставился на Пуаро:
  — Вы думаете о внезапной кончине старой леди?
  — Вот именно.
  Тон, каким это говорилось, заставил меня еще пристальнее взглянуть на моего друга. Было очевидно, что он вспомнил о, чем-то в том непонятном письме.
  — Но если она умерла, Пуаро, что можно сделать? Теперь узнать ничего нельзя.
  Я знал по опыту, что спорить с Пуаро бесполезно, тем не менее не успокоился и собрался протестовать дальше, но в эту минуту мы подошли к порогу гостиницы и Пуаро прекратил всякие разговоры. Нас проводили в кофейную комнату, которая оказалась уютной, с легкими занавесками на окнах. Старший официант, медлительный, тяжело дышащий человек, подошел к нам. Мы оказались единственными, желающими позавтракать. После сыра и бисквитов официант принес нам две чашки жидкого кофе. За завтраком Пуаро с помощью официанта приобрел некоторые сведения о «Литлгрин Хаус».
  — Я видел дом снаружи, по-моему, он в хорошем состоянии, да? — обратился он к официанту.
  — О, сэр, помещение прекрасное, черепичная крыша. Несколько старомоден, никогда его не обновляли. Зато сад — картинка. Мисс Арунделл обожала свое гнездо.
  — Я слышал, дом принадлежит мисс Лоусон.
  — Правильно, сэр, мисс была компаньонкой старой леди, и когда та умерла, все досталось ей, и дом тоже.
  — В самом деле? Разве у хозяйки не было родственников?
  — Почти что не было, кроме племянниц и племянника. Но мисс Лоусон была ведь с ней до последнего часа.
  — Наверное, кроме дома было и немного денег?
  — Старая леди почти не тратила денег, непонятно, на что жила, и оставила приличную сумму.
  — Удивительное дело, просто волшебная сказка, не так ли? Бедная компаньонка неожиданно стала наследницей. Она еще молода, эта мисс Лоусон? Может ли насладиться свалившимся на нее богатством? — спросил Пуаро.
  — О, нет, сэр, женщина среднего возраста.
  Слово «женщина» было произнесено с особой интонацией. Стало ясно, что бывшая компаньонка — предмет многочисленных толков и пересудов в Маркет Бейсинге.
  — Мисс Арунделл жила здесь в течение многих лет, не так ли?
  — Да, сэр, она и ее сестры, а еще раньше генерал Арунделл, их отец. Не помню его как следует, но человек, говорят, был с характером. Он долго служил в Индии. Я знал трех его дочерей. Первой умерла мисс Матильда, потом Агнесса и, наконец, Эмили.
  — Случилось это недавно?
  — В начале мая или, возможно, в конце апреля.
  — Некоторое время она болела?
  — Прибаливала понемногу, здоровьем хорошим не отличалась. Чуть не умерла год назад от желтухи, долго еще оставалась желтой, как лимон. За последние пять лет здоровье ее совсем ухудшилось.
  — Здесь, наверное, есть хорошие врачи?
  — Да, доктор Грейнджер. Он уже около двадцати лет лечит у нас многих и к ним часто заходил. Мужчина своенравный, с причудами, но врач хороший. У него молодой помощник, доктор Дональдсон, работающий по-новому, некоторым нравится. Есть еще один эскулап, Гардинг, но к нему мало обращаются.
  — Каждый должен хоть немного узнать о месте, где собирается обосноваться. А хороший врач — не последнее дело, — заметил сыщик.
  — Совершенно верно, сэр.
  Пуаро заплатил по счету, добавив значительную сумму в качестве чаевых.
  — Большое спасибо, сэр. Надеюсь и даже уверен, что вы поселитесь здесь.
  — И я так думаю, — с лукавой улыбкой ответил Пуаро.
  — Уже удовлетворились? — спросил я, оказавшись на улице.
  — Совсем нет, мой друг. — И он повернул в другом направлении.
  — Куда же вы теперь, Пуаро?
  — В церковь, мой дорогой, там всегда можно встретить что-либо интересное: архитектура, старинная скульптура…
  Я усомнился в его словах. Но Пуаро в самом деле внимательно оглядел интерьер храма, потом как бы бесцельно побродил по церковному двору, читая эпитафии на могилах. Я не удивился, когда он остановился перед мраморной плитой, на которой было следующее: «Священной памяти Джона Лавертона Арунделла, генерала, родившегося 24 марта 1819 года, а умершего 19 мая 1888 года, в возрасте 69 лет. Борьба и только борьба в этой жизни». А дальше: «Матильда Анна Арунделл, умершая 10 марта 1912 года. Я восстану и пойду вслед за отцом». Потом: «Агнесса Джорджина Мария Арунделл, умершая 20 ноября 1921 года. Проси да и воздастся». И наконец: «Эмили Гарриет Лавертон Арунделл, умершая 1 мая 1936 года. Твоя воля будет выполнена».
  Пуаро некоторое время смотрел, глядя на надписи, бормоча чуть слышно:
  — Первое мая.., первое мая, а день, когда я получил письмо, — двадцать восьмое июня. Понимаете или нет, Гастингс, что такой факт требует объяснения?
  Я понял одно: Пуаро решил искать объяснение этому факту.
  
  Знакомство с «Литлгрин Хаус»
  Уйдя с церковного двора, Пуаро вновь направился к дому мисс Арунделл. Он все еще играл роль заинтересованного покупателя, поэтому по-хозяйски открыл Калитку и устремился по тропинке к парадному входу. Случайно наш друг, терьер, отсутствовал, но его лай слышался в доме. Вскоре послышались шаги, и дверь открыла приятная женщина пятидесяти-шестидесяти лет, старомодного вида служанка. Пуаро показал рекомендательное письмо.
  — Да, сэр, агент звонил. Прямо сейчас посмотрите дом?
  Я заметил, что ставни в наш первый приход были закрыты, теперь же, как бы в ожидании гостей, все открыто. Кругом необыкновенная чистота. И женщина тоже была весьма опрятна.
  — Эта комната для утреннего чая, сэр.
  Я удовлетворенно осмотрелся. Прекрасное помещение с большими окнами, выходящими на улицу, обставленное хорошей старомодной мебелью, в основном викторианской, но был книжный шкаф в стиле чиппендейл и великолепные стулья.
  Терьер продолжал лаять где-то вдалеке. Вдруг лай стал громче, и вскоре пес появился в комнате, подозрительно принюхиваясь.
  — О, Боб, какая непослушная собака! Не обращайте, сэр, на него внимания. Этот пес никогда никого не кусал, — заверила служанка.
  — Хороший пес, но нуждается в обучении, — произнес я.
  — Да, сэр, обычно он проходил тренировку три раза в год.
  — Пес старый?
  — О нет, ему не больше шести, а иногда ведет себя как щенок. Собака очень ласковая, но чужих встречает лаем, кроме почтальона, которого любит и признает.
  Боб исследовал брюки Пуаро и, не найдя ничего криминального, подошел ко мне, сел, склонив голову, и застыл в ожидании.
  Между тем женщина открыла следующую дверь:
  — Вот гостиная, сэр.
  Комната возвращала к прошлому. Легкий изящный абажур. Стены обиты ситцем с гирляндами роз, давно выцветших. Привлекал внимание прекрасный фарфор. Много вышитых подушечек. Кругом поблекшие фотографии в великолепных посеребренных рамках. Два женских портрета мне особенно понравились: одна — с вышиванием, а другая — с кошкой на коленях.
  Мое внимание привлек Боб — он вожделенно смотрел на маленькое бюро с двумя ящиками. Когда он понял, что я смотрю на него, то коротко залаял.
  — Что ему надо? — спросил я.
  Наш интерес к собаке был приятен горничной.
  — Там его мяч, сэр, постоянное место для игрушки, поэтому он сидит около и как бы просит. — Голос женщины изменился, когда она обратилась к собаке:
  — Игрушки больше нет в ящике, Бобси, она в кухне.
  Пес выглядел недовольным. Потом, когда все вышли из комнаты, он неуверенно двинулся следом.
  — Вы долго прожили в доме? — спросил Пуаро.
  — Двадцать два года, сэр.
  — Других слуг нет?
  — Еще повариха, сэр.
  — Она также долго служила у мисс Арунделл?
  — Только четыре года: старая стряпуха умерла.
  — Если я приобрету дом, вы, должно быть, уволитесь?
  Женщина покраснела.
  — Можно бы остаться, но возраст пенсионный, надо уходить. Моя хозяйка оставила мне небольшую сумму, я теперь решила поехать к брату. А здесь остаюсь в помощь мисс Лоусон, пока не продан дом.
  Пуаро понимающе кивнул. Через минуту тишина нарушилась непонятным звуком.
  — Это Боб, сэр, раздобыл свой мяч и спускает его с лестницы. Самая любимая собачья забава, — объяснила служанка.
  Когда мы подошли к лестнице, черный резиновый мяч находился уже на нижней ступеньке. Я подхватил мяч и бросил наверх, пес аккуратно взял игрушку, подержал немного, а потом схватил лапами и начал не спеша спускать его вниз, пока мяч не оказался снова почти на последней ступеньке.
  — И такая игра, сэр, может продолжаться часами. А теперь достаточно, Боб, у джентльмена есть другие дела…
  — Здесь жили все Арунделлы, не так ли?
  — Да, сэр, но при мне остались только мисс Агнесса и мисс Эмили. Мисс Агнесса вскоре умерла, хотя она самая младшая в семье. Странно, что молодая женщина умерла раньше своей сестры.
  — Наверное, здоровьем была слабее?
  — Нет, сэр, как раз мисс Эмили Арунделл всегда болела. А мисс Агнесса, наоборот, была сильной и крепкой и все-таки ушла первой, а мисс Эмили, хилая с самого детства, пережила всех в семье.
  — В жизни часто скрипучее дерево умирает последним. Мисс Арунделл болела долго и мучительно?
  — Нет, сэр, она была слабой всю жизнь, но особенно разболелась две зимы точу назад, когда ее свалила желтуха. Ее врач мистер Грейнджер не надеялся на благополучный исход, но так старательно лечил, что она выжила. А кроме того, больная боролась за жизнь достаточно упорно. Здоровье плохое, но голова светлая. Как уже говорила, боролась за себя.
  — Завидное упорство.
  — Конечно, хозяйке пришлось соблюдать диету: все вареное, ничего жирного, даже яйца нельзя.
  — Но главное, она выжила.
  — Правда, бывали небольшие обострения: она не всегда была осторожна, в последнее время не выдерживала диету.
  — И повторилась болезнь, которая началась два года назад?
  — Да, симптомы те же и невозможная слабость. Все снова вернулось. По-моему, эта болезнь и привела ее к гибели.
  — Болезнь повторилась внезапно, не так ли?
  — По-видимому, да, но доктор Грейнджер говорил, что она могла и простудиться.
  — Мисс Лоусон, ее компаньонка, разве не следила за ее здоровьем?
  — Думаю, Минни не имела никакого влияния на хозяйку.
  — Мисс Лоусон присутствовала во время прежних приступов болезни?
  — Нет, она появилась в доме позднее, всего около года.
  — Были и другие компаньонки?
  — И даже в большом количестве.
  — Видимо, компаньонки жили в доме не так долго, как слуги, — сказал Пуаро, улыбнувшись.
  Женщина вспыхнула:
  — Понимаете, сэр, мисс Арунделл не нравилась то одна, то другая.
  — Известно, старые леди часто капризны, им трудно угодить. Мисс, наверное, была против всего нового?
  — Да, вы попали в самую точку. Когда появлялась новая женщина, мисс всегда интересовалась ее прежней жизнью, детством, прежней службой, образом мыслей. Если все было в порядке, то нанимала. Порой они оказывались глуповатыми. Мисс Арунделл скоро понимала это и увольняла.
  — А к мисс Лоусон у хозяйки все же была привязанность?
  — По-моему, нет, сэр.
  — Она вам не нравится?
  — Не то чтобы не нравится. Ее голова так же забита чепухой и предрассудками, как и у других.
  — Предрассудками? — спросил Пуаро подозрительно.
  — Да, сэр, она спиритуалистка, любила сидеть в темноте за столом и вызывать души умерших.
  — А мисс Арунделл тоже этим занималась и верила?
  — Мисс Лоусон очень хотела ее привлечь.
  — Но хозяйка не поддалась? — настаивал Пуаро.
  — Мисс Арунделл обладала здравым смыслом, это ее развлекало иногда, но чаще она смеялась над компаньонкой.
  — Понятно…
  Она не верила, но это служило развлечением.
  — Пожалуй, что так, сэр. Хозяйка часто шутила по поводу спиритизма, сама подталкивала стол в темноте и тому подобное, а все другие относились очень серьезно к сеансам.
  — Другие?
  — Мисс Лоусон и обе мисс Трипп.
  — Минни была убежденной спиритуалисткой?
  — Воспринимала совершенно серьезно, сэр.
  — А мисс Арунделл, по-видимому, была очень привязана к своей компаньонке? — уже вторично задал этот вопрос Пуаро. Видимо, ответ, полученный в первый раз, его не удовлетворил.
  — Трудно сказать, сэр.
  — По-моему, да, иначе хозяйка бы не оставила все богатство мисс Лоусон, — сказал Пуаро.
  После этих слов женщина замкнулась и в голосе зазвучал холодок:
  — Почему хозяйка оставила ей деньги, едва ли мое дело, сэр…
  Мне показалось, что в разговоре с прислугой Пуаро встал на ошибочный путь. Женщина была так расположена к нему вначале, а теперь дело принимало другой оборот. Мой друг, достаточно умный человек, сразу понял, что надо переменить тему. После общих замечаний о размере и количестве спален он направился к парадной лестнице. Боб исчез, но когда я подошел к лестнице, то споткнулся и чуть было не упал, — но успел ухватиться за перила. Посмотрев под ноги, понял, что наступил на мяч Боба, который тот бросил на лестнице. Женщина торопливо заговорила:
  — Простите, сэр. Этот пес — безобразник, всегда оставляет свою игрушку там. В темноте мяча не видно. Наша бедная хозяйка тоже споткнулась и упала, что вполне могло кончиться плохо.
  При этих словах Пуаро остановился на лестнице.
  — Вы говорите, был несчастный случай?
  — Да, сэр. Боб, по своему обыкновению, бросил мяч на лестнице, а хозяйка вышла из комнаты, споткнулась и упала. Могло быть и хуже.
  — Старушка сильно ушиблась?
  — Ей еще повезло, как сказал доктор Грейнджер. Немного разбила голову, потянула спину, конечно, синяки и даже шоковое состояние. Пролежала в постели около недели, но, к счастью, все обошлось.
  — Давно это случилось?
  — За одну-две недели до смерти.
  Пуаро остановился на ступеньке и нагнулся за чем-то.
  — Простите, моя ручка. Вот она… Да, пес мог стать причиной большого несчастья, — заключил Пуаро.
  — Конечно, но собака же не может такое понять, — заметила снисходительно служанка. — Дело в том, что хозяйка иногда плохо спала ночью, поэтому выходила из комнаты и разгуливала по дому.
  — И часто это бывало?
  — Довольно-таки часто.
  Пуаро снова вернулся в гостиную.
  — Великолепная комната! Интересно, хватит ли места в нише для моего книжного шкафа? Что вы думаете, Гастингс?
  — Не знаю, трудно сказать.
  — Возьмите линейку и измерьте, а я запишу размеры. Так я и сделал, а данные Пуаро записал прямо на конверте письма мисс Арунделл. Это удивило меня, так как Пуаро всегда аккуратно записывал необходимое в карманный блокнот. Передавая мне исписанный конверт, он попросил проверить измерения. Но на конверте не было никаких цифр. Я прочел: «Когда мы пойдем снова наверх, спросите, можно ли позвонить по телефону. Пусть женщина пойдет с вами, задержите ее как можно дольше».
  — Все правильно, даже два шкафа легко поместятся, — сказал я, пряча конверт в карман.
  — Хорошо. Если вас не затруднит, неплохо бы еще раз осмотреть большую спальню, подсчитать, сколько потребуется обоев.
  — Пожалуйста, сэр, никаких проблем.
  Мы снова поднялись наверх. Пуаро с серьезным видом измерял стены, рассуждал вслух, где установить кровать, шкаф, письменный стол. В это время я посмотрел на часы и в изумлении воскликнул:
  — Бог мой, да вы знаете, что уже три часа? Что подумает Андерсон! Я должен был позвонить ему… — Повернувшись к женщине, я спросил:
  — Есть ли телефон в доме?
  — Конечно, сэр, в маленькой комнатке около холла, я покажу вам.
  Мы пошли вместе. Потом я позвонил в соседний город мистеру Андерсону, которого, к счастью, на месте не оказалось. Было решено позвонить туда позднее. Когда я вернулся, Пуаро уже спустился с лестницы и был в холле, в его глазах трепетал зеленый огонек — было понятно, что он взволнован.
  — Падение хозяйки с лестницы не могло обойтись без тяжелого шока. Событие с мячом и все последствия привели мисс в смятение?
  — Смешно сказать, но она действительно страшно переполошилась, а вскоре умерла. Перед смертью в бреду она бессвязно бормотала про Боба и про его мяч… Странные слова, но бедняжка была без сознания.
  — Минутку, необходимо еще раз зайти в гостиную, — и Пуаро отправился туда исследовать орнамент. Особое внимание сыщика привлек большой кувшин с крышкой, на мой взгляд, довольно посредственная вещь китайской работы. На нем весьма грубо был нарисован бульдог, сидящий перед дверью с печальным выражением на морде. Ниже просматривалась надпись: «Наступила ночь, а в дом не войдешь». Пуаро, вкус которого, по моему мнению, был невзыскателен, пришел в неописуемый восторг.
  — Наверное, и Бобу приходилось оставаться всю ночь во дворе перед закрытой дверью?
  — Конечно, случалось, сэр, но он хороший, — терпеливый пес. Порой Боб уходил и возвращался под утро. Тогда он сидел на ступеньках и лаял, пока не впускали в дом.
  — Кто открывал ему дверь, мисс Лоусон?
  — Все, кто слышал лай, а в последний раз мисс Лоусон, так как в эту ночь случилось несчастье с хозяйкой. Боб вернулся около пяти, и Минни поспешила вниз впустить собаку, чтобы та не лаяла. Она боялась разбудить хозяйку и не хотела ее волновать.
  — Понятно, компаньонка считала, что больной не надо ничего говорить. Пес вернется вовремя, он всегда возвращается, а бедная хозяйка может расстроиться, лучше ей ничего не знать. Боб любил мисс Лоусон?
  — Ну, знаете, это трудно сказать. Минни чересчур миндальничала с ним, называла собачкой, милым песиком, а тот не воспринимал ее нежности и не внимал ласковым словам.
  Пуаро понимающе кивнул. Следующий его поступок поразил меня. Он вытащил из кармана письмо, которое получил этим утром.
  — Элен, вы знаете что-нибудь о нем?
  Лицо женщины исказилось. Вытаращив глаза, она смотрела на Пуаро.
  — Я здесь ни при чем! — воскликнула горничная.
  Наблюдая за ней, Пуаро сразу понял, что она знает, о чем речь. Женщина постаралась взять себя в руки:
  — Так вы тот джентльмен, которому послано письмо?
  — Я Эркюль Пуаро.
  — Мой бог, Эркюль Пуаро! Повариха страшно удивится…
  — Будет ли прилично сейчас пойти на кухню и там вместе с вашей приятельницей обсудить дело?
  — Конечно, если вам угодно, — сказала Элен с некоторой неуверенностью.
  На кухне Элен объяснила ситуацию мощной симпатичной поварихе, которая только что сняла кастрюлю с плиты:
  — Анни, вы никогда не поверите, что здесь сейчас тот самый джентльмен, которому написано письмо. Помните, оно было случайно обнаружено под слоем промокательной бумаги в пресс-папье?
  — Вам, должно быть, понятно, что я теряюсь в догадках. Может, мне объяснят, почему письмо пришло ко мне так поздно?
  — Да, сэр, сказать по правде, мы не знали, что с ним делать. Не так ли?
  — Так и было, — подтвердила повариха.
  — Понимаете, сэр, после смерти хозяйки мисс Лоусон перевернула весь дом, многие вещи были проданы, а другие просто выброшены. Среди них было маленькое пресс-папье. Хозяйка всегда пользовалась им, когда писала в постели. А мисс Лоусон вещь эта была не нужна, она отдала ее мне вместе с другими. Я положила пресс-папье в ящик стола и не трогала до вчерашнего дня, а тут вспомнила и решила поменять промокательную бумагу, чтобы все было в порядке. Там и обнаружилось письмо, написанное моей хозяйкой. Честно говоря, совсем не знала, что делать. Было понятно, что хозяйка написала его и спрятала в ожидании почтальона, а потом забыла, что часто случалось с бедняжкой. Однажды ей из банка прислали документ. Никто не мог догадаться, куда хозяйка его засунула, а потом его нашли в голубятне.
  — Разве мисс была неаккуратна?
  — О, нет, сэр, как раз наоборот. Она всегда содержала вещи в порядке, чистила их. Но порой была забывчива. Спрячет — и забудет куда.
  — Итак, вы нашли письмо в пресс-папье?
  — Точно так, сэр, оно там и находилось. И я спросила Анни, что с ним делать? Конечно, сжечь его не хотелось. Распечатать — не посмели, отдать мисс Лоусон — не решились. Переговорив, наклеили марку, я побежала на почту и отправила.
  Признаться, было очень странно, как легко все объяснилось. А Пуаро выглядел удрученным и будто совсем не радовался простоте решения загадки. Потом он повернулся к Элен:
  — Понимаете, мы получили письмо двухмесячной давности и были очень удивлены.
  — Да, конечно, такое могло показаться странным, мы об этом не подумали, сэр.
  — А также есть некоторая сложность в отношении этого письма. Дело в том, что мисс Арунделл хотела доверить мне поручение, по-видимому, личного характера, Теперь она умерла, поэтому не совсем ясно, как действовать. Наверное, надо повидаться с юристом мисс Арунделл, не так ли?
  Элен ответила быстро:
  — О да, сэр, это мистер Пурвис из Гарчестера.
  — Он знал все ее дела?
  — Думаю, что так. Именно к нему обратилась хозяйка после падения.
  — Падения с лестницы?
  — Да, сэр.
  — Теперь скажите поточнее, когда это произошло?
  На этот раз заговорила повариха:
  — Хорошо помню, что через день после выходного в банке. Приходилось в такие дни обслуживать банковских клерков, а выходной я получила в среду!
  Пуаро быстро полистал карманный календарь:
  — Точно. Свободный день в Восточном банке попадал на тринадцатое число. А мисс Арунделл упала четырнадцатого. Письмо мне написала через три дня. Жаль, что оно не было послано. Однако, возможно, еще не все потеряно. Думаю, что поручение, с которым она намеревалась обратиться ко мне, относится к одному из гостей.
  Замечание, напоминающее по неожиданности разорвавшуюся бомбу, тут же возымело ответную реакцию. Повариха и Элен понимающе переглянулись. И последняя не выдержала.
  — Это мистер Чарльз, — сказала она.
  — Напомните, кто был в то время в доме, — попросил Пуаро.
  — Бэлла со своим мужем доктором Таниосом, мисс Тереза и Чарльз.
  — Это все племянники и племянницы?
  — Доктор Таниос, конечно, не родственник, он иностранец, грек или что-то подобное, женат на миссис Бэлле, племяннице мисс Арунделл, дочке ее сестры. А Чарльз и Тереза — брат и сестра.
  — А, понятно, семейная компания. И когда они уехали?
  — В среду утром, сэр…
  — Все рассказанное здесь — очень важно. Надо поговорить с мистером Пурвисом, большое спасибо за помощь.
  Сыщик встал и приятельски потрепал Боба.
  
  Версия Пуаро
  — Ну, Пуаро, — сказал я, когда калитка захлопнулась за нами, — вы должны быть довольны.
  — Да, мой друг.
  — Благодарю небеса за это. Многое стало ясно. Злонамеренная компаньонка и богатая старая леди, запоздалое письмо и знаменитый инцидент с мячом собаки — все стало на свои места.
  Пуаро суховато кашлянул:
  — Я думаю, вы спешите с благодарностями.
  — Я только упомянул, что наше любопытство удовлетворено, теперь известна истина в инциденте с мячом Боба. А все остальное уже несложно.
  — Не так просто, как вы думаете. Есть одна вещь, на вид совсем незначительная… — произнес сыщик.
  — И что же это? — спросил я скептически.
  — На верхней ступеньке лестницы вбит гвоздь.
  Я в изумлении уставился на Пуаро, но лицо друга было непроницаемо.
  — А почему бы ему там не быть?
  — Вопрос в том, Гастингс: зачем он там?
  — Откуда я знаю? По какой-то хозяйственной надобности, возможно. Разве это так важно?
  — Конечно. По-моему, нет никаких причин для вбивания гвоздя на ступеньке лестницы. А кроме того, он был старательно замазан, будто нет ничего.
  — Что же вас так взволновало? Есть какая-нибудь догадка, Пуаро?
  — Очень легко можно объяснить. Положим, кто-то хотел протянуть шнур на верхней ступеньке на уровне ног, тогда этот некто привязал бы его к балюстраде с одной стороны, а с другой — нужно было что-то вроде гвоздя…
  — Пуаро, это все ваши выдумки!
  — Я просто воспроизвожу случай с мячом Боба. Хотите послушать мои соображения?
  — Расскажите, пожалуйста.
  — Вот они. Кто-то заметил привычку Боба оставлять мяч на верху лестницы, что могло привести к несчастному случаю. Если бы вы хотели кого-то убить, Гастингс, как бы поступили?
  — Я? Ну, не знаю. Наверное, подготовил бы какое-нибудь алиби сначала.
  — Конечно, дело трудное и опасное, да еще если вы не хладнокровный убийца. Разве не придет вам в голову мысль, что самое легкое — это изобразить все как несчастный случай? Происшествия бывают часто, а иногда, Гастингс, можно этому помочь. — Пуаро остановился на минутку, а потом продолжал:
  — Думаю, что собачья игрушка, забытая на лестнице, подала убийце мысль. Мисс Арунделл имела привычку выходить по ночам из комнаты и бродить по дому, а зрение уже было неважным, она могла споткнуться обо что-нибудь и упасть. Так и случилось Протянуть крепкий тонкий шнур — неплохая идея. Когда же на шум прибежала компаньонка, возникло естественное объяснение: мяч Боба виноват в случившемся.
  — Как это ужасно! — воскликнул я.
  — Однако злоумышленнику не повезло — мисс Арунделл отделалась легкими ушибами, а вполне могла сломать шею. Но старая леди была умна и наблюдательна. Все утверждали, будто она поскользнулась, наступив на мяч. Она же заподозрила неладное. Ей показалось, что она вовсе не поскользнулась. И вдобавок, по-видимому, вспомнила, что вечером накануне собственноручно положила мяч на обычное место, в ящик. После этого собака выбежала и не возвращалась домой. Значит, не Боб оставил мяч на верху лестницы.
  — Все это догадки, Пуаро, — заметил я. Мой друг возразил:
  — Не совсем, Гастингс, есть подтверждение этому, сделанное, правда, в бреду перед смертью самой мисс Арунделл. Помните, что-то о мяче Боба… А тогда, выздоравливая, она стала размышлять, и подозрения ее окрепли. Правда, они были довольно неопределенны, но все-таки были. Например, она писала мне: «Со времени несчастного случая с мячом, собаки я не знаю покоя». Есть еще одно. Мисс Лоусон очень волновалась, что Боб отсутствовал всю ночь, и не хотела, чтобы хозяйка знала об этом.
  — Думаете, что она…
  — Считаю, что сам факт должен быть тщательно изучен.
  — Соображения интересны как психологический опыт. Вообще, я снимаю перед вами шляпу. Но как жаль, что старушка умерла.
  — Да, жаль, она написала, что кто-то попытался убить ее — это читалось между строк, — и через короткое время умерла.
  — Сообщение о том, но мисс умерла естественной смертью, наверное, разочаровало вас?
  Пуаро пожал плечами.
  — Не думаете ли вы, что она была отравлена? — спросил я с иронией.
  Пуаро, как ни странно, промолчал.
  — Наверное, мисс Арунделл умерла все-таки своей смертью. И мы вернемся в Лондон несолоно хлебавши.
  — Извините, дружище, но в Лондон мы не поедем.
  — Что это значит, Пуаро?! — закричал я.
  — Здесь явное убийство, а убийца не найден. Необходимо следовать за ним или за ней, как случится.
  И он резко повернул к калитке.
  — Вы куда, Пуаро?
  — На поиски, мой друг, в дом к доктору Грейнджеру, который навещал мисс Арунделл в последние дни…
  Доктор оказался человеком лет шестидесяти, с худым костлявым лицом, выступающим вперед подбородком. Его серые глаза проницательно глядели на нас из-под густых бровей.
  — Ну, чем могу служить? — спросил он резковато. Пуаро заговорил довольно энергично, в цветистой манере, жестикулируя руками.
  — Извините, пожалуйста, доктор Грейнджер, за неожиданное вторжение. Заявляю с порога, что пришел не консультироваться по поводу здоровья.
  На такую пышную тираду доктор довольно сухо отреагировал:
  — Рад слышать это. Выглядите вы вполне здоровым.
  — Должен объяснить цель визита, — продолжал Пуаро. — Дело в том, что я пишу книгу о жизни генерала Арунделла, последнего из могикан, который много лет жил в этом городке.
  Врач выглядел удивленным:
  — Ваши утверждения правильны, он жил в «Литлгрин Хаус». Вы, наверное, шли мимо этого дома? — Пуаро понимающе кивнул. — Но вам надо знать, что все это было задолго до моего появления здесь.
  — Зато вы хорошо знали его дочь, мисс Арунделл.
  — Да, конечно.
  — И, наверное, понимаете, что для меня было жестоким ударом узнать, что мисс недавно умерла.
  — Первого мая.
  — Я же рассчитывал на ее помощь.
  — Но мне непонятно, чем я могу служить?
  Пуаро снова обратился с вопросом:
  — У генерала Арунделла нет здравствующих дочерей или сыновей?
  — Нет, все умерли.
  — А сколько их было?
  — Пятеро, четыре дочери и один сын.
  — А в следующем поколении?
  — Чарльз Арунделл и его сестра Тереза. Вы могли бы повидать их, но, по-моему, это не принесет пользы. Молодое поколение проявляет большого интереса к старикам. Есть еще миссис Таниос, но от нее тоже не узнаете многого.
  — У них могли быть бумаги, документы семьи?
  — Возможно, хотя едва ли, многое было сожжено после смерти Эмили, как мне известно.
  Пуаро изобразил страшное разочарование. А Грейнджер глянул на него с удивлением:
  — Что за интерес может представлять старик Арунделл? Никогда не слышал, чтобы он имел какое-либо значение в обществе.
  — Дорогой сэр, разве неизвестно, что иногда история умалчивала об интересных людях? В последнее время в газетах публикуется много материалов об Индии. А генерал Арунделл находился там. Возможно, его биография более значительна, чем он сам.
  — Знаете, я слышал, что старый генерал получил какую-то награду, будучи в Индии, — сказал доктор.
  — Откуда вам это известно?
  — От мисс Пибоди. Можете зайти к ней. Одна из старейших жительниц городка, близко знала мисс Арунделл. К тому же чрезвычайно болтлива. Стоит познакомиться ради интереса.
  — Благодарю за отличную мысль. И еще одно: не дадите ли адреса молодого мистера Арунделла, внука старого генерала?
  — Чарльза? Да, конечно, но это удивительно непочтительный молодой оболтус. Семейная хроника для него ничто.
  — Он разве совсем молодой?
  — Ему около тридцати. Однако от него одни неприятности семье. Хорош внешне — и больше ничего. Хотел бы захватить весь мир, но отдавать — нет.
  — Тетушка знала цену племяннику? — осмелился предположить Пуаро.
  — Не знаю, право, но Эмили Арунделл глупой не была. Насколько мне известно, ему никогда не удавалось получить от нее денег. Старая леди была несколько капризна, но я любил и уважал свою пациентку, бывал у нее постоянно.
  — Смерть ее была неожиданной?
  — Смею утверждать — да, хотя она и не отличалась здоровьем. Но скрипела, как старое дерево.
  — Была какая-то история, простите, что повторяю сплетни, из-за которой мисс поссорилась с семейством.
  — Как таковой распри не было, насколько я знаю, — заметил доктор.
  — Извините, может, я несколько нетактичен.
  — Нет, нет, сведения у вас правильные. Старушка не оставила денег семье, а все досталось этой курице, перепуганной экзальтированной компаньонке. Очень странно и непохоже на нее.
  — Кто может вообразить, что происходит в мозгу старой больной леди, многое зависит от человека, который в последнее время ухаживал за хозяйкой. Умная, волевая женщина могла приобрести большую власть над больной.
  Слово «власть», казалось, подействовало на доктора Грейнджера, как красная тряпка на быка.
  — Влияние, власть! Ничего подобного! Эмили Арунделл относилась к Минни Лоусон почти как к прислуге. Это особенность того поколения. Если женщина зарабатывает на жизнь своим трудом, значит, она глупа — так считала мисс Арунделл. И никакого влияния здесь и быть не могло!
  Пуаро поспешил закончить разговор:
  — Большое спасибо, доктор, вы были очень любезны.
  — Думаю, вам полезнее поговорить с мисс Пибоди. Она живет недалеко — около мили отсюда.
  Пуаро засмотрелся на огромный букет роз на столе врача.
  — Великолепны, — пробормотал он.
  — Да, но я, к сожалению, не чувствую аромата, так как потерял обоняние после гриппа четыре года назад. Для врача лучше не придумаешь, не так ли? Сам не смог вылечить себя.
  — Незадача, да. Прошу вас, дайте мне адрес молодого Арунделла.
  — Конечно. Мой коллега Дональдсон вам объяснит, как найти. Он ведь помолвлен с его сестрой, Терезой.
  Грейнджер позвал Дональдсона, и тот вошел в комнату. Он был среднего роста с довольно бесцветной, но строгой внешностью. Он заговорил, речь его была суха отрывиста:
  — Не знаю точно, где искать Чарльза, но могу дать адрес мисс Терезы Арунделл. Несомненно, она свяжет вас с братом — Доктор написал адрес на листке.
  Пуаро поблагодарил обоих врачей, и мы распрощались. Когда выходили, я обратил внимание на то, что Дональдсон испуганно смотрит вслед…
  
  Визит к мисс Пибоди
  — Разве уж так необходимо все время лгать, Пуаро? — спросил я, когда мы вышли. — По-моему, все шито белыми нитками.
  — В данный момент мне приходится играть роль, и думаю, что делаю это не хуже, чем другие, — заметил Пуаро холодно. — Удивительно, что вам не ясно зачем.
  Я постарался переменить тему разговора.
  — Что будем делать дальше?
  — Отправимся к мисс Пибоди.
  Коттедж оказался безобразным массивным домом викторианского периода. Дряхлый дворецкий впустил нас с большим сомнением, потом тут же вернулся, спросив, были ли мы приглашены.
  — Пожалуйста, скажите мисс Пибоди, что нас прислал доктор Грейнджер, — сказал Пуаро.
  Через несколько минут дверь отворилась, и толстая коротенькая женщина вкатилась в комнату. Ее редкие седые волосы были расчесаны на аккуратный пробор. На вошедшей было черное вельветовое платье, достаточно потертое в нескольких местах, но с прекрасным кружевным воротником, скрепленным большой брошью — камеей.
  Хозяйка прошла по комнате, близоруко щурясь. Первые слова женщины выразили удивление:
  — Хотите что-нибудь продать?
  — Ничего, мадам, — сказал Пуаро.
  — Может, пылесосы?
  — Нет.
  — Тогда чулки?
  — Да нет же.
  — Ковры?
  — Говорю, нет.
  — Ну, хорошо, тогда садитесь, — сказала хозяйка. — Извините за вопросы, приходится быть осторожной. Не поверите, какие люди приходят. Некоторые из них с привлекательной внешностью, но прежде чем успеете понять, в чем дело, перед вашим носом окажется пистолет.
  Пуаро ответил совершенно серьезно:
  — Уверяю вас, мадам, что мы совсем другого поля ягоды, ничего общего с этими людьми не имеем, — и изложил свое дело.
  Хозяйка слушала, не прерывая, только дважды мигнули ее маленькие глазки. Затем она переспросила:
  — Мистер собирается писать книгу?
  — Да.
  — По-английски?
  — Конечно, по-английски.
  — Но вы же иностранец, не так ли? Голову даю на отсечение — иностранец.
  — Это правда.
  Женщина посмотрела теперь на меня.
  — А вы секретарь, надо полагать?
  — В некотором роде, — вымолвил я с сомнением.
  — Сможете ли написать грамотно по-английски?
  — Надеюсь, да.
  — А какое образование получили?
  — Учился в Итоне.
  — Тогда не сможете.
  Мисс Пибоди снова обратилась к Пуаро:
  — Хотите описать жизнь генерала Арунделла?
  — Точно так. А вы, мисс, полагаю, знали его?
  — Конечно, как облупленного, он пьяница. И его жизнь и подвиги в Индии, по-моему, не стоят и выеденного яйца.
  — Знаете, мисс, на все мода, сейчас вот на Индию.
  — Что же вы все-таки хотите знать?
  Пуаро умоляюще вытянул руки.
  — Все! Историю семьи, сплетни, частную жизнь. Вы ведь знали близко семью Арунделл, не так ли?
  — Да, всех очень хорошо. Сестер и брата… Я всегда волновалась за Томаса. Один мужчина — и столько женщин. Никто не думал, что он когда-либо женится, все были в шоке, когда такое случилось. — Мисс захохотала и, казалось, была очень довольна собой, почти забыв о присутствующих. — Арабэлла, одна из сестер, была некрасивая девушка, но высокого мнения о своей внешности. Замуж вышла удачно, за профессора Кембриджского университета совсем старика, лет шестидесяти. Он читал лекции по химии. Оба они теперь умерли, а были счастливой парой. Агнесса, самая младшая, была, напротив, очень хорошенькая и веселая. Все думали, что уж она-то обязательно выйдет замуж, а получилось наоборот. Она умерла молодой…
  Пуаро перебил ее:
  — Вы говорили, что мистер Томас довольно неожиданно женился.
  — Неожиданно? Да это просто бог знает что! Девять дней продолжался скандал. От него никогда подобного не ждали — такой спокойный, робкий, застенчивый. — Старушка остановилась передохнуть. — Помните случай, сделавший переполох в обществе? Миссис Варлей отравила мужа мышьяком. Ее, правда, оправдали. А Томас Арунделл совсем потерял из-за нее голову. Покупал газеты, читал об этом случае, вырезал фотографии миссис Вар-лей. Когда же судебное дело закрыли, наш скромник поехал в Лондон и предложил этой женщине руку и сердце. Томас! Тихий Томас!..
  — И чем же кончилось?
  — О, она вышла за него. Сестры не хотели признавать ее. Обвинить-их трудно. Томас был этим смертельно оскорблен. Он уехал жить на острова. Не знаю, действительно ли она отравила первого мужа, а с Томасом они жили хорошо. Он пережил ее всего на три года. Осталось двое детей, мальчик и девочка. Тереза и Чарльз.
  — Племянник и племянница приезжали проведать тетю?
  — Только после смерти родителей стали приезжать на каникулы. Эмили к этому времени осталась совсем одна, они и Бэлла были единственными родственниками.
  — Бэлла?
  — Да, дочь Арабэллы. Довольно глупая девушка, на несколько лет старше Терезы. Хотя Бэлла ничего из себя не представляла, но вышла замуж за человека с университетским образованием, правда, за иностранца, грека по национальности. Он доктор. Внешности непривлекательной, но с хорошими манерами. Для бедняжки Бэллы и такой муж настоящая находка.
  — Супружество счастливое?
  Мисс Пибоди прикусила губу.
  — Трудно говорить о чужой семье! Впрочем, кажется, они счастливы. Двое детей. Живут в Смирне.
  — Но сейчас в Англии, не так ли?
  — Да, приехали в марте, а скоро вроде бы собираются назад.
  — Мисс Арунделл любила свою племянницу?
  — Вы говорите о Бэлле? О, едва ли. Уж очень та глуповата.
  — А как относилась мисс Арунделл к мужу племянницы?
  — Как к иностранцу…
  Пуаро кашлянул.
  — Говорят, мисс Эмили оставила хорошее наследство. Мисс Пибоди поудобнее устроилась в кресле.
  — Да, оказалось, что она довольно богата. Старик генерал Арунделл оставил очень маленький доход. Часть капитала снова вложили в дело и получили неплохую прибыль. Томас и Арабэлла взяли свои доли, когда отделились от семьи. После того как Матильда умерла, ее деньги поделили Эмили и Агнесса, а по смерти последней все осталось Эмили. Она тратила очень мало, поэтому сумела кое-что накопить, а Лоусон, компаньонка, теперь получила все!
  — Разве это вас не удивило?
  — Сказать по правде, да! Эмили всегда заявляла, что после ее смерти деньги будут разделены между племянницами и племянником. Это вполне естественно. Какая-то часть слугам, а все остальное Терезе, Чарльзу и Бэлле. Не представляете, что здесь делалось, когда стало известно, что перед кончиной хозяйка написала новое завещание, передав все мисс Лоусон.
  — Новое завещание появилось перед смертью?
  Мисс бросила на Пуаро быстрый взгляд:
  — Думаете о чьем-то влиянии? По-моему, этого не было. У бедняжки Лоусон ни ума, ни воли. Казалось, она сама поражена таким оборотом дела.
  — Кто-нибудь оспаривал завещание?
  — Тереза советовалась с адвокатом. Пыталась что-то сделать. И меня звали в свидетели, но ничего не удалось.
  Сыщик изменил тему:
  — Говорят, мисс Арунделл занималась спиритизмом?
  Мисс Пибоди внимательно посмотрела на Пуаро:
  — Если вы думаете, что дух Джона Арунделла вернулся и приказал дочери оставить деньги Минни Лоусон, то ошибаетесь. Эмили не было дурой, вовсе не походила на других в этом отношении. Например, на сестер Трипп. Вы видели их?
  — Нет.
  — А встретили бы, так поняли, насколько они глупы. Эти женщины верят всему. Так же и Минни Лоусон.
  Пуаро снова попытался переменить предмет разговора:
  — Предполагаю, вы хорошо знаете молодого Чарльза Арунделла. Что это за человек?
  — Красивый бездельник, и всегда в долгах. Вечно окружен женщинами. Совсем не похож на Томаса. Тот был скромным и старомодным, воплощение честности.
  А здесь вмешалась другая кровь. Чарльз за шиллинг или два способен на подлость, никакой морали.
  — А его сестра?
  — Тереза? Это экзотическое существо, необычная девушка. Она помолвлена с местным доктором. Да вы, наверное, его видели?
  — Доктор Дональдсон?
  — Вот именно. Говорят, очень сведущий врач. Я бы, будучи молодой, никогда такого не выбрала. Но Тереза знает, что делает. Она далеко не наивна.
  — Дональдсон не бывал у мисс Арунделл?
  — Иногда приезжал, когда доктор Грейнджер отсутствовал.
  — А во время последнего приступа болезни не был?
  — Не знаю.
  — Мисс Пибоди, вы невысокого мнения о нем как о враче?
  — Не совсем так. Возьмем пример: в давние времена, если ребенок объедался зелеными яблоками, получалось разлитие желчи, врач так и называл заболевание, потом отправлялся домой и посылал вам несколько пилюль из своей аптечки. А в наши дни то же самое заболевание именуется сложным латинским названием, рекомендуют соблюдать диету, выписывают те же лекарства, но в красивых упаковках, стоящих в три раза дороже! Дональдсон принадлежит к этой школе, и молодые матери верят им больше.
  — А что, есть какой-нибудь особый метод лечения?
  — Да, серотерапия, сывороточное лечение. Думаю, что называю правильно. Больной получает определенное количество инъекций, независимо от того, как он их переносит.
  — Значит, доктор Дональдсон специализируется на каком-то особом заболевании?
  — Не спрашивайте больше, я знаю, что он обычный терапевт. А ему хотелось бы работать в Лондоне, но для этого нужны деньги, он же совсем не имеет средств.
  В какой-то миг недовольство промелькнуло в глазках старухи. Заметив это, Пуаро поднялся:
  — Больше не могу отнимать у вас время, мисс. Очень благодарен вам за любезность.
  — Сообщите, когда напишете книгу, прочту с большим интересом…
  Последнее, что мы услышали, уходя, иронический смешок хозяйки.
  
  У сестер Трипп
  — А теперь что нам делать? — спросил Пуаро, когда мы сели в машину.
  — Давайте выпьем чаю.
  — Чаю, Гастингс? Что за мысль! Напрасная трата времени.
  — Уже половина шестого, что-нибудь горячее необходимо.
  — Постоянно чай у вас, англичан. Нет, мой друг. В книге правил этикета я прочел, что дневные визиты совершают до шести часов. У нас осталось только полчаса…
  — К кому мы поедем?
  — К сестрам Трипп.
  — Собираетесь писать о спиритизме? Или все-таки о жизни генерала Арунделла?
  Адрес был известен. Дом выглядел живописным, но очень старым. Девочка лет четырнадцати-пятнадцати открыла дверь и, прижавшись к стене, пропустила нас внутрь. Обстановка была довольно богатой: большой открытый камин, старинная мебель под дуб. На стенах много фотографий.
  Девочка, впустившая нас, что-то пробормотала и скрылась, а голосок ее отчетливо был слышен на верхнем этаже:
  — Двое мужчин хотят видеть вас, мисс. Женщина лет пятидесяти спустилась по лестнице и довольно грациозной походкой направилась в нашу сторону. На ней было легкое муслиновое платье какого-то странного фасона.
  Пуаро шагнул вперед и завел самый любезный разговор:
  — Простите, что отнимаю время, мисс, но мне необходимо видеть одну женщину, а она уехала из городка. Говорят, вы знаете ее адрес.
  — О ком вы спрашиваете?
  — О мисс Лоусон.
  — Конечно, Минни Лоусон — наша ближайшая подруга. Садитесь, мистер… Как ваше имя?
  — Пуаро. А это мой друг, капитан Гастингс.
  — Садитесь здесь. Пожалуйста, без стеснения. Вам будет удобно? Дорогая Минни Лоусон… О, а вот и моя сестра… — К нам пришла вторая дама. Она была одета в платье из клетчатой бумазеи, больше пригодное для девушки лет семнадцати. — Моя сестра Изабель. А это мистер Пуаро и капитан Гастингс. Джентльмены — друзья Минни Лоусон.
  Мисс Изабель Трипп в восторге сжала руки:
  — Как великолепно! Дорогая Минни! Вы видели ее недавно?
  — Нет, не встречал уже несколько лет. Мы совсем потеряли связь друг с другом. Я путешествовал. Вот почему был удивлен и обрадован свалившейся на нее удачей.
  — Да, действительно, Минни — редкая душа, такая простая и искренняя.
  — Джулия!.. — вдруг вскрикнула Изабель.
  — Да, милочка?
  — Как необыкновенно! Ты помнишь, что в прошлый сеанс настойчиво повторялась буква П. А наш гость имеет фамилию на эту букву — Пуаро…
  Обе дамы смотрели на Пуаро в немом изумлении и восторге.
  — Спиритические указания всегда правдивы. Вы интересуетесь оккультными науками, мистер Пуаро? — спросила мисс Джулия.
  — У меня небольшой опыт в этом отношении, мисс, но, подобно другим, путешествующим по Востоку, я соприкасался со многим, что не могу объяснить.
  — В ваших словах настоящая правда, — заметила Джулия.
  — Восток — родина мистицизма и оккультных наук, — пробормотала Изабель.
  Путешествия моего друга по Востоку состояли, как мне известно, в единственной поездке в Ирак, которая продлилась, может, несколько недель. А по его рассказам можно подумать, что он всю жизнь провел в джунглях или на восточных базарах в тайных беседах с факирами, дервишами и магараджами. Насколько мне удалось понять, обе дамы были вегетарианками, теософками, спиритуалистками и обожали любительские фотографии.
  Пуаро решил, что вступительная часть закончена.
  — Полагаю, что главной темой ваших последних разговоров была мисс Арунделл?
  Сестры переглянулись и заговорили, перебивая друг друга:
  — Да! В тот день, когда мы были у нее, произошло невероятное: ночь, мы трое около кровати… И вдруг видим совершенно отчетливо сияние, нимб вокруг головы мисс Арунделл…
  — Это было какое-то светящееся облако. Разве не так, Изабель?
  — Совершенно точно, свет окружал голову мисс, которая оказалась как бы в ореоле. Это знак, что она переходит в другой мир.
  — Необыкновенно! В комнате было темно? — спросил Пуаро с соответствующим выражением в голосе.
  — В темноте свечение особенно заметно, вечер был совсем теплый, даже не зажигали камина.
  — И во время сеанса мисс Арунделл почувствовала себя плохо?
  — Да, начался приступ. Потом бедняжка все-таки съела бутерброды и выпила немного вина. И сказала, что ей почти хорошо. К счастью, ей не пришлось долго страдать, после приступа болела всего четыре дня, — сказала Изабель. — Минни за ней преданно ухаживала. А поведение родственников по отношению к бедной Минни было просто позорным. — Лицо Изабель вспыхнуло от гнева.
  — Минни — неземное существо, — вырвалось у Джулии.
  — А многие говорили про нее всякие гадости, чтобы отобрать деньги, которые так неожиданно свалились на голову женщине. Она едва поверила ушам, когда юрист прочел завещание… Так, сама Минни говорила: «Джулия, милочка, ущипните меня, а то кажется, что сплю». Только небольшая часть слугам, а весь дом и остальное имущество Вильгельмине Лоусон. Она была настолько поражена, что не могла произнести и слова, а когда столбняк прошел и она заговорила, то поинтересовалась, сколько тысяч фунтов это составит. И мистер Пурвис сказал, что всего будет 375 тысяч фунтов. С бедняжкой чуть было не стало плохо после таких слов.
  — Она никогда не думала, что подобное возможно, — добавила вторая сестра.
  — И обо всем этом мисс сама рассказала, да?
  — О, Минни повторяла несколько раз, поэтому особенно неприятна подозрительность и даже угрозы со стороны семейства Арунделлов, и это в нашей-то свободной стране…
  — Англичане — народ недоверчивый, — пробормотал Пуаро.
  — А по-моему, каждый волен оставлять свои деньги кому хочет. И мисс Арунделл поступила очень разумно, так как, по-видимому, не совсем доверяла родственникам. Осмелюсь сказать, имела некоторые причины.
  Пуаро заинтересованно вытянул шею. Такое внимание побудило Изабель рассказать подробнее.
  — Да, хотя бы ее племянник, Чарльз Арунделл, совсем плохой человек. Все знают! Кажется, он собирался служить в полиции где-то за рубежом. И все по склонности характера, добровольно. А что касается его сестры — странная девица. Ультрасовременна, конечно, и ужасно раскрашена. По-моему, она употребляет наркотики, так как поведение ее иногда очень странно. Девушка, между прочим, помолвлена с прекрасным молодым доктором Дональдсоном. Но я надеюсь, что доктор образумится…
  — А другие родственники?
  — Да, есть еще миссис Таниос, о ней ничего плохого сказать не могу, вполне прилична, но чрезвычайно глупа и полностью под властью мужа, иностранца. Для английской девушки ужасно выйти замуж за иностранца, не так ли? Конечно, она примерная мать, но…
  — Так вы считаете, что мисс Лоусон — наиболее достойная наследница богатства мисс Арунделл?
  Джулия спокойно ответила:
  — Минни Лоусон — хорошая, милая женщина. Она никогда не думала о деньгах, не была жадной…
  — А все-таки мисс Лоусон не отказалась от привалившего ей наследства?
  Изабель удивленно отпрянула:
  — О, любой бы сделал так.
  Пуаро улыбнулся.
  — А может, и нет…
  — Видите ли, мистер Пуаро, она считает это как бы доверием… Минни очень хочет сделать что-нибудь миссис Таниос и ее детям, только против того, чтобы все перешло в руки ее муженька. Даже намерена помочь Терезе, что очень благородно с ее стороны, так как девица постоянно третировала Минни. В самом деле, мисс Лоусон очень щедра. Теперь вы все о ней знаете!
  — Да, конечно, только нет адреса.
  — Простите, какая глупость! Написать ли мне его для вас?
  — Спасибо, я сам.
  И Пуаро достал блокнот…
  — Передадите ей привет. В последнее время что-то нет известий от нее.
  Пуаро поднялся, и я за ним.
  Попрощавшись и еще раз пообещав передать самый теплый привет мисс Лоусон, мы наконец отбыли.
  Мы выехали на дорогу, ведущую в Маркет Бейсинг.
  — Гастингс, вам будет приятно узнать, что мы покидаем Маркет Бейсинг.
  — Великолепно!
  — Заедем только на минутку.
  — Проведать предполагаемого убийцу?
  — Может быть.
  — Разве вы что-то почерпнули из той чепухи, которой понаслушались?
  — Было кое-что, достойное внимания. Различие характеров в драме стало яснее. Разве это не напоминает старинные романы? Бесправная компаньонка, всеми презираемая, вдруг становится единственной наследницей!
  — Случай, кажется, не стоит и выеденного яйца. Если бы умершей старушке можно было помочь, тогда другое дело. Но коль скоро она умерла, то чего же теперь волноваться-то?
  — Вот и не волнуйтесь, давайте поразмышляем. Если бы вы знали, что мисс Арунделл умерла насильственно, а не от продолжительной болезни, то не остались бы равнодушны к моим хлопотам, не так ли?
  — Конечно.
  — Но здесь то же самое, кто-то ведь попытался убить ее.
  — Да, но безуспешно, что меняет дело.
  — А неужели безразлично, кто стремился убить? Круг подозреваемых очень тесный. Это падение с лестницы…
  — Уликой кажется вам гвоздь, который мог годами торчать на том месте!
  — Нет, зачищен он был недавно. А шнур мог быть протянут только после того, как обитатели дома улеглись. И обвинять можно только тех, кто там находился, а их семеро: доктор Таниос с супругой, Тереза Арунделл, ее брат Чарльз, мисс Лоусон, Элен и повариха.
  — Разве нельзя оставить в покое слуг?
  — Они получили наследство, мой дорог эй, а, кроме того, могли быть и другие причины. Итак, последовательность событий: падение с лестницы, письмо ко мне, визит юриста, новое завещание. Есть сомнение: написав мне письмо, мисс колебалась, отослать ли? Или она была уверена, что отослала, на самом деле забыв сделать это?
  — Теперь трудно что-либо утверждать, мажет быть, она удивлялась, не получив ответа, — сказал я.
  — Утверждать можно одно — падение было спровоцировано.
  — Кто же может возражать, если сам Эркюль Пуаро говорит так!
  — Вовсе нет. Есть доказательства: гвоздь, письмо, собака ночью на улице, слова самой хозяйки в бреду о мяче Боба. Кто же способствовал смерти мисс Арунделл? Напрашивается вывод: мисс Лоусон, конечно.
  — Жестокая компаньонка! А с другой стороны, кое-кто еще мог рассчитывать обогатиться после смерти старушки.
  — Совершенно точно, Гастингс, вот почему многие под подозрением. Есть также один будто бы незначительный фактик: мисс Лоусон употребила все усилия, чтобы ее хозяйка не узнала об отсутствии пса Боба в доме целую ночь. Хотя здесь, возможно, просто забота о старой леди, трудно сказать. Со слов сестер Трипп известно, что Минни — преданное, честное существо, с прекрасным характером. А мисс Пибоди сообщила, что она доверчивая, глупая, не имеющая ни ума, ни воли для совершения чего-либо криминального. Доктор Грейнджер уверен, что это бедная, напуганная, забитая женщина. По мнению служанки Элен, компаньонку презирала даже собака!
  Каждый, как вы видите, воспринимал эту женщину по-своему. То же самое можно сказать и о других домочадцах, кроме Чарльза Арунделла: никто не указывал на высокие моральные качества этого человека. Но все-таки люди и о нем не одинакового мнения. Мисс Трипп даже намекнула, что за молодым человеком уже водились преступные делишки. Все это настораживает.
  — А что же дальше?
  — Теперь дело за нами, мой друг…
  
  Тереза Арунделл
  На следующий день, уже в Лондону, мы отправились по адресу, данному нам доктором Дональдсоном. Я посоветовал Пуаро посетить сначала юриста мистера Пурвиса, но мой друг был против.
  — Нет, дорогой, как объяснить причину нашего любопытства?
  — Обычно, Пуаро, такие трюки вам легко удавались. Небольшая ложь…
  — О, дружище, «небольшая ложь», как вы изволили выразиться, здесь не подойдет. Он все же юрист.
  Мы вошли в квартиру Терезы Арунделл. Она находилась в квартале Челси, окнами на реку, меблирована была скупо, но дорого и современно. Обитая кожей мебель и ковры с орнаментом правильной геометрической формы.
  Пришлось подождать несколько минут, прежде чем в комнату вошла девица и вопросительно уставилась на нас. На вид Терезе было около тридцати лет. Высокая, стройная, она напоминала произведение искусства, выполненное художником-графиком. Волосы агатово-черные, лицо с сильным гримом, мертвенно-белое, брови причудливо изогнуты. Выражение лица — устало-равнодушное.
  С усмешкой она смотрела то на меня, то на Пуаро, который, по-видимому, послал ей свою визитную карточку. Ее она теперь и вертела в пальцах.
  — Как я догадываюсь, Пуаро — это вы?
  Мой друг поклонился самым учтивым образом:
  — Мадемуазель, разрешите занять несколько минут драгоценнейшего вашего времени?
  Подделываясь под Пуаро, Тереза ответила:
  — Ради бога, мистер, прошу, садитесь, пожалуйста.
  — Вы, возможно, слышали раньше обо мне, мадемуазель?
  Девушка кивнула:
  — Дружочек из Скотланд-Ярда, не так ли? Добавить к этому нечего.
  — Интересуюсь проблемами, связанными с преступлением, мадемуазель.
  — Как это ужасно звучит, — произнесла Тереза скучающе. — А я вчера, подумать только, потеряла документы.
  — Я пришел по делу, взволновавшему меня, так как вчера получил письмо от вашей тетушки.
  Глаза Терезы оживились, она закурила.
  — От моей тети, мистер Пуаро?
  — Да-да, мадемуазель…
  — Но ни одной моей тетушки уже нет в живых, последняя умерла два месяца назад.
  — Это мисс Эмили Арунделл?
  — Она самая, но вы же не могли получить письмо от покойницы, мистер Пуаро?
  — Иногда и такое случается, мадемуазель.
  — Какая жуть! — в ее голосе слышалась настороженность.
  — И что же она написала?
  — Вот об этом трудно рассказать, имеется в виду нечто деликатное.
  Минуту или две длилось молчание, Тереза курила, а потом сказала:
  — Все это очень интересно, конечно, но при чем тут я?
  — Надеюсь, мадемуазель, что вы ответите на несколько вопросов. Я надеюсь на вашу помощь…
  — Вопросов? О чем?
  — Мне нужен адрес вашего брата.
  Глаза девицы сузились, она еще больше насторожилась:
  — Боюсь, не удастся. Мы мало общаемся, к тому же братец, кажется, уехал из Англии… И это все, что вы хотели узнать?
  — О, есть и другие вопросы. Вы удовлетворены тем, как тетя распорядилась наследством? И еще: сколько времени вы помолвлены с Дональдсоном?
  — Вы все свалили в кучу, не так ли? И, по-моему, лезете не в свое дело, мистер…
  Пуаро помолчал, потом без тени разочарования поднялся, пожелав хозяйке всего доброго.
  Мы были уже у двери, когда Тереза заговорила. Это было похоже на удар хлыста.
  — Вернитесь! — выкрикнула она.
  Пуаро, не торопясь, подчинился, сел на прежнее место и посмотрел вопрошающе.
  — Давайте перестанем валять дурака. Возможно, мистер Пуаро, вы будете полезны мне.
  — К вашим услугам, мадемуазель.
  Сделав две затяжки, девица заговорила спокойнее:
  — Скажите: как изменить завещание?
  — Это дело юриста.
  — Да к тому, же настоящего специалиста в своем деле, а те, которые мне известны, говорят, что всякая попытка оспаривать завещание бесполезна: здесь на страже закон.
  — А вы не верите им?
  — Полагаю, что всегда есть обходные пути, если вы неразборчивы в средствах и готовы платить. Я бы заплатила.
  — Итак, по-вашему, я неразборчив, если заплатят?
  — Жизнь подтверждает, что большинство людей таковы! Не вижу, почему бы вам стать исключением.
  — Положим, так, но что я смогу сделать?
  — Это ваше дело. Украдите завещание! Подмените липовым!.. Можете похитить мисс Лоусон. Можете распустить слух, что она запугала тетю Эмили и добилась своего. Составьте новое завещание, будто бы сделанное старушкой на смертном одре. Мало ли вариантов!
  — От вашего богатого воображения, мадемуазель, просто захватывает дух.
  — Но это несправедливо! — вдруг вырвалось у меня. Тереза рассмеялась:
  — Может, ваш друг шокирован? Давайте его отошлем.
  Пуаро сердито обратился ко мне:
  — Контролируйте себя, Гастингс. — Затем к девушке:
  — Простите моего помощника, мадемуазель, он слишком честен, если можно так сказать. Позвольте мне обдумать предложение, может быть, удастся сделать что-то в пределах закона. Однако моя репутация не должна пострадать.
  Тереза понимающе кивнула.
  — У нас должны быть все необходимые факты! Например, точная дата нового завещания.
  — Двадцать первое апреля.
  — А предыдущего?
  — Эмили Арунделл сделала его пять лет назад.
  — Его содержание?..
  — Кроме небольшой части слугам, Элен и поварихе, все остальное должно быть разделено между детьми ее брата Томаса и сестры Арабэллы.
  — Деньги оставались опекунам?
  — Нет, нам непосредственно.
  — Теперь будьте внимательны. Все знали о содержании завещания?
  — О да, Чарльз, и я, и Бэлла также. Тетя Эмили не делала из этого тайны. А когда кто-нибудь из нас просил денег, тетушка говорила, что мы их получим после ее смерти. — Заговорив о деньгах, Тереза не могла остановиться:
  — Мой отец оставил нам по тридцать тысяч фунтов. Капитал небольшой, но жить можно в достатке. Однако я… — Ее голос изменился, стройная фигура еще больше выпрямилась, голова откинулась. — Но мне хотелось большего: самой богатой одежды, лучшей еды и прочего. Хотелось жить и наслаждаться, поехать на теплое Средиземное море, сорить деньгами, давать балы, и вечера, необыкновенные, экстравагантные. Хотелось всего, всего, что есть в этом мире, и не когда-нибудь, а сейчас!..
  Пуаро слушал внимательно, вопрос его прозвучал неожиданно:
  — А сколько осталось от тридцати тысяч?
  Тереза засмеялась:
  — Чуть больше двухсот фунтов.
  А Пуаро продолжал деловым тоном:
  — Есть вещи, которые знать необходимо. Вы наркоманка?
  — Никогда.
  — Пьете?
  — Конечно, но не из-за особой любви к зелью. Мои друзья выпивают, и я с ними.
  — Любовные дела?
  — Многое в прошлом.
  — А в настоящем?
  — Только Рекс.
  — Доктор Дональдсон?
  — Да.
  — Но он, по-моему, далек от жизни, нарисованной вами. Он ведь беден, мадемуазель.
  Она согласно кивнула:
  — Ему ни к чему роскошь, красота, удовольствия и прочее. Согласен носить один костюм, есть каждый день котлеты… Деньги ему нужны на лабораторию, разные пробирки и другой инвентарь. Он честолюбив, и работа для него все, гораздо больше, чем я, во всяком случае.
  — Ваш друг знал о предстоящем наследстве после смерти мисс Арунделл?
  — Да, но Рекс женится не из-за денег.
  — Вы помолвлены?
  — Конечно…
  Пуаро замолчал, и это молчание, казалось, задевало Терезу.
  — А вы видели его?
  — Вчера в Маркет Бейсинге.
  — И о чем вы с ним говорили?
  — Ни о чем, только попросил адрес вашего брата.
  — Что нужно вам от Чарльза? — Ее голос снова стал резким.
  — Чарльз? Кому он нужен? — прозвучал приятный мужской голос. И бронзовый от загара молодой человек с улыбкой вошел в комнату. — Кто спрашивает обо мне? Услышал свое имя в холле, но я не подслушивал. Что все это значит, Тереза?..
  
  Чарльз признается
  Должен сознаться, что с минуты появления Чарльза я искоса поглядывал на него и был восхищен его раскованностью и свободой. Глаза молодого человека были полны доброжелательности и веселья, а улыбка совершенно обезоруживала. Он уселся в одно из обитых кожей массивных кресел.
  — Что это означает, старушка? — повторил нетерпеливо.
  — Вот мистер Пуаро, Чарльз, который согласен выполнить для нас неприятную работу за маленькое вознаграждение.
  — Протестую, работа вовсе не грязная, а небольшой безвредный обман, если, конечно, он удастся.
  — Называйте как хотите, но как Терезе удалось разыскать вас?
  — Я сам сюда пришел. Интересовался вами, а сестрица ваша сказала, что вы за границей.
  — Тереза чрезвычайно благоразумна. — Чарльз улыбнулся, но сестра не ответила ему тем же, наоборот, выглядела взволнованной. — Уверен, что мы взялись за дело не правильно, не так ли, мистер Пуаро, известнейший из сыщиков? Неужели вы собираетесь помочь нам?
  — Кем завещание, сделанное двадцать первого апреля, было засвидетельствовано?
  — Пурвис, юрист, привел свого клерка, а вторым свидетелем взяли садовника, — Тереза не замедлила с ответом.
  — А этот юрист, по всей видимости, человек уважаемый?
  — Пурвис безупречен, как английский банк. Он очень не любит составлять завещания, и думаю, что в корректной форме пытался даже отговорить тетушку Эмили, — сказала Тереза.
  — Откуда известно такое? — довольно резко спросил. Чарльз.
  — Вчера я с ним снова встречалась, — объяснила девушка.
  — Бесполезно, моя милая, давно пора понять, поможет только куча денег.
  — Прошу рассказать о последних днях жизни мисс Арунделл, — прервал их перепалку Пуаро. — Начните с того, как вы, ваш брат и доктор Таниос с женой приехали к ней на Пасху.
  — Позвольте сказать, мистер Пуаро, что старая тетушка чуть не умерла тогда и всех страшно напугала этим происшествием на лестнице.
  — А что, старушка упала с нее?
  — Да, наткнулась на мяч собаки, оступилась. Боб забыл игрушку наверху, а тетя Эмили наступила на нее ночью…
  — Когда это случилось?
  — Дайте вспомнить! Во вторник, перед нашим отъездом.
  — Тетушка сильно расшиблась?
  — К счастью, отделалась легким испугом.
  — Что очень вас разочаровало… — сухо заметил Пуаро.
  — Конечно, хотя немного жаль старушенцию, — без тени смущения ответил Чарльз. — Она неплохо себя чувствовала, и мы все уехали. Двадцать пятого или двадцать шестого…
  — Во время болезни тети вы не приезжали?
  — Нет, мы не думали, что она так сильно больна. Она скончалась до нашего приезда.
  Пуаро перевел взгляд на Терезу:
  — Говорили вы с тетей о новом завещании во время последнего визита?
  — Нет, — сказала Тереза. А Чарльз тут же заметил:
  — Кое-что было.
  — Что же? — спросил Пуаро.
  — Чарльз! — закричала девушка.
  Юноша казался взволнованным и не хотел встречаться глазами с сестрой. Так и заговорил, не глядя на нее:
  — Разве не помнишь, старушка? Я говорил тебе. Тетушка Эмили предъявила в некотором роде ультиматум. Она села как обвинитель в суде и произнесла речь, сказав, что чрезвычайно разочарована всеми своими родственниками, особенно мной и Терезой. Против Бэллы она ничего не имела, кроме недоверия к ее мужу. Все английское — англичанам… А если бы Бэлла унаследовала значительную сумму, то Таниос так или иначе завладел бы ею. Страдая, тетя произнесла, что ни я, ни Тереза не достойны доверия. Мы проиграем в карты и растратим все. Поэтому она составила новое завещание, передав полностью свое состояние мисс Лоусон. «Хоть она и глупа, как пробка, — сказала тетя Эмили, — зато добрая и верная душа, по-настоящему предана мне. Она же не виновата, что от природы получила так мало ума. Считаю необходимым предупредить тебя, Чарльз, чтобы вы не ожидали наследства».
  — Почему же ты не сказал мне об этом, Чарльз? — резко произнесла Тереза.
  — Вспомни, я говорил, — ответил брат, вновь избегая ее взгляда.
  — А что вы ответили тетушке, мистер Арунделл?
  — Я? Только рассмеялся. Мой принцип — не ломать то, что не гнется. «Как вам будет угодно, тетя. Для нас это удар, но деньги-то ваши, поэтому распоряжайтесь ими как хотите».
  — По-моему, вы очень удачно скрыли свои чувства.
  — Может, и так, но всерьез как-то не принял это все.
  — Разве?
  — Подумал только, что своенравная старуха хочет напугать родню. Думал, что она разорвет новое завещание. Старушка все-таки была очень предана семье. Уверен, она бы так и поступила, если бы не внезапная смерть.
  — А! Идея интересная, — сказал Пуаро. — Возможно, кто-нибудь, мисс Лоусон например, подслушал ваш разговор?
  — Вполне вероятно, мы разговаривали довольно громко. Кстати сказать, мисс Лоусон была как раз около двери, когда я выходил.
  Пуаро в задумчивости повернулся и глянул на Терезу:
  — И вы ничего не знали об этом?
  Прежде чем девушка успела ответить, Чарльз снова заговорил:
  — Тереза, старушка, совершенно уверен, что рассказывал тебе или вполне ясно намекнул.
  — Если бы рассказал, не думаю, что я могла забыть это, не так ли, мистер Пуаро?
  — По-моему, это невозможно, мисс Арунделл. — Потом резко Чарльзу:
  — Объясните, пожалуйста, только одно: тетя Эмили говорила вам, что собирается изменить завещание, или сообщила, что уже сделала это?
  — Все было решено, она даже показала мне бумагу. Пуаро подался вперед, его глаза расширились.
  — Очень важно, если тетушка действительно предъявила завещание.
  Чарльз вдруг заерзал, как школьник, и по-детски заулыбался:
  — Да, я видел документ.
  — Можете поклясться?
  — Конечно. Знаете, не подумал, что дело так серьезно, — повторил Чарльз.
  — Мы с Чарльзом приехали вслед за Таниосами, чтобы справиться о здоровье тети Эмили, — вдруг заговорила Тереза. — Старая леди, конечно, никого не слушала, поступала, как хотела. Но внимание к своей персоне воспринимала с удовольствием. — Тереза рассмеялась. — Разве» это не прекрасно? Все мы готовы были служить ради денег.
  — А что можно сказать о вашей кузине и ее муже?
  — О, Бэлла всегда отличалась твердолобостью и упрямством. Уже много лет пытается подражать моим туалетам. К тому же они, по-видимому, едва сводят концы с концами. В семье двое детей, и они хотят дать им хорошее образование в Англии.
  — Может, позволите их адрес? — спросил Пуаро.
  — Таниосы остановились в отеле «Дурчем».
  — А что представляет собой ее муж?
  — Таниос? Немного чудаковат, но, в общем, довольно приличный. Умный, веселый, хороший спортсмен. Но я не верю ему до конца.
  — Тереза не верит никому, даже мне, — сказал Чарльз и нежно обнял сестру.
  — Тот, кто доверяет тебе, мой дорогой, должно быть, неполноценный, — заверила его Тереза.
  Пуаро поклонился и направился к двери. Я — за ним. В холле, надев шляпу, сыщик направился к парадной двери, открыл и с грохотом затворил ее, потом на цыпочках подкрался к двери гостиной и припал к замочной скважине. Иногда, если дело касалось выяснения истины, он не пренебрегал даже подслушиванием или подсматриванием. Я был в ужасе, но совершенно бессилен: делал знаки Пуаро, но тот не обращал внимания. Вскоре из-за двери раздался голос Терезы:
  — Ты просто дуралей!
  Потом звук шагов по коридору, и Пуаро, схватив меня за руку, быстро проскользнул в дверь, которая бесшумно за нами закрылась.
  
  Встреча с мисс Лоусон
  — Пуаро, разве прилично подслушивать или подсматривать? — Я не мог успокоиться.
  — Женщина умерла, Гастингс! И я хочу узнать, своей ли смертью. А для этого все средства хороши…
  — У старушки было слабое здоровье, а кроме того, перешагнула за семьдесят. Все как будто естественно.
  — А не кажется ли вам подозрительным, что Тереза Арунделл назвала брата круглым дураком после некоторых его признаний?
  — Каких признаний?
  — Что тетушка перед смертью показала Чарльзу новое завещание.
  — Что из этого следует?
  — Почему должен я всегда один отвечать на все вопросы? — взорвался Пуаро. — И тем не менее считаю их объяснения очень подозрительными. Они великолепная парочка мошенников. Девица — миленькая негодяйка, а ее братец — чрезвычайно привлекательный мерзавец.
  Пуаро подозвал такси, и автомобиль остановился у обочины. Сыщик назвал шоферу адрес.
  — Сначала к мисс Лоусон, а дальше к Таниосам? — спросил я.
  — Совершенно верно, Гастингс.
  — Какую роль вы сыграете теперь? Биографа генерала Арунделла, будущего владельца «Литлгрин Хаус» или еще что-либо необыкновенное?
  — Нет, представлюсь просто — Эркюль Пуаро.
  — Совсем проза! — Я не пытался скрыть насмешку. Довольно развязного вида горничная открыла дверь и проводила нас в комнату, поражавшую пышной безвкусицей. Квартира Терезы в сравнении с этой была почти что пустой. А у мисс Лоусон было столько всякой мебели, что с трудом удалось протиснуться.
  Вскоре появилась полноватая женщина средних лет. Кое-как причесанные седые волосы и пенсне, криво сидящее на маленьком носу… Говорила мисс странно, как бы захлебываясь:
  — Доброе утро, сэр, я не ожидала…
  — Мисс Вильгельмина Лоусон?
  — Да-да, это я.
  — Разрешите представиться, Эркюль Пуаро. Вчера осмотрел «Литлгрин Хаус».
  Рот хозяйки широко раскрылся, она сделала несколько бесполезных движений, пытаясь привести в порядок волосы.
  — Устраивайтесь здесь, пожалуйста. Может, помешает стол, квартира несколько перегружена. Все так сложно! Эти квартиры! На окраинах еще что-то есть, а мне всегда хотелось в центре… — Она села в викторианское кресло.
  — Я приехал в «Литлгрин Хаус» под видом покупателя, но хотелось бы сказать, правда, строго конфиденциально.., что прибыл туда совсем с другой целью. Вам известно, а возможно, и нет, что перед смертью мисс Арунделл написала мне письмо. Я — очень известный частный детектив, — представился Пуаро.
  Различные чувства сменялись на лице хозяйки: испуг, удивление, озадаченность… Потом раздалось несколько ничего не значащих восклицаний и совершенно неожиданный вопрос:
  — Дело касается денег?
  Пуаро даже слегка смутился:
  — Вы имеете в виду деньги, которые были…
  — Да, да, деньги, которые были взяты из ящика.
  — Мисс Арунделл сказала вам, что она написала мне о деньгах? — спросил детектив.
  — Нет, конечно. Действительно, я ничего не знала о письме и очень удивлена…
  — Думаете, мисс никому не говорила об этом?
  — Не знаю точно, но…
  Она замолчала, а Пуаро быстро продолжал:
  — Мисс Арунделл прекрасно знала, кто взял их, вот что вы намеревались сказать, не так ли?
  Мисс Лоусон согласно кивнула.
  — Дело не разглашалось?
  — Конечно.
  — Но я специализируюсь по семейным делам и умею молчать.
  Мисс опять энергично кивнула и, немного подумав, решилась:
  — Дорогая мисс Арунделл была гордая. Неприятности с Чарльзом существовали, но всегда все было шито-крыто. Однажды его даже отправили в Австралию!..
  — Итак, все по порядку: у хозяйки были в ящике деньги…
  Он остановился, а мисс Лоусон опять закивала:
  — Да, из банка для зарплаты и чековые книжки.
  — И сколько денег исчезло?
  — Четыре фунта. Нет-нет, я ошиблась — три фунта и десять шиллингов. В таких делах нужна точность. — Мисс Лоусон посмотрела серьезно на сыщика, и выражение растерянности исчезло с ее лица.
  — Благодарю, мисс Лоусон, вижу, у вас отличные деловые качества. Значит, мисс Арунделл подозревала своего племянника не без причины. Разве Чарльз ранее был замешан в воровстве?
  — Да.
  — Хотя точных доказательств, кто взял деньги, не было, не так ли?
  — О, но такое мог сделать только Чарльз! Миссис Таниос не способна на подобное, ее муж вообще не знал ничего о деньгах. А Тереза не позволила бы себе, у нее и так денег достаточно.
  — Возможно, кто-то из слуг? — поинтересовался Пуаро.
  Мисс Лоусон ужаснулась такому предположению:
  — Нет, нет! Ни Элен, ни Анни — никогда, никогда. Обе превосходные женщины и абсолютно честны, я уверена.
  Пуаро подумал минуту и продолжил:
  — Вы меня почти убедили. Был ли кто-нибудь, пользующийся полным доверием у мисс Арунделл?
  Минни пробормотала в ответ смущенно:
  — О, ничего не знаю об этом.
  — Не знаете ли вы причину изменения завещания мисс Арунделл?
  — Ее завещание? О, завещание! — Мисс Лоусон выглядела потерянной.
  Сыщик, глядя на нее в упор, продолжал:
  — Это правда, что она сделала новое завещание почти перед самой смертью, оставив все имущество вам?
  — Да, но я ничего не знала! — Голос женщины звучал пронзительно. — Для меня это было как гром среди ясного неба. Необыкновенно щедрый подарок, конечно. Будь ей земля пухом! Об этом никогда не говорилось, даже намеком, никогда! Я была страшно смущена, когда мистер Пурвис прочел завещание, просто не знала, смеяться или плакать, куда деваться. Уверяю, мистер Пуаро, у меня было шоковое состояние, полуобморок! Прекрасная, добрая мисс Арунделл! Конечно, я надеялась, что и мне что-нибудь перепадет, совсем немного. Разве можно было ожидать большего, я ведь служила у нее недолго. Даже теперь не совсем верю в случившееся. Иногда чувствую себя неудобно и даже небезопасно. Наверное, вы понимаете, что я имею в виду.
  Минни сняла пенсне, повертела в руках, опять надела и продолжала еще более бессвязно:
  — Иногда чувствую, что не должна брать деньги, принадлежащие семье мисс Арунделл. Мое положение фальшиво, не так ли? И все оттого, что слишком большое богатство привалило! Никто не мог поверить! По этому поводу много разговоров и предположений. Но люди же знают, я никогда не была хапугой! Не собиралась влиять как-либо на мисс Арунделл! Даже если бы захотела, то не смогла. По правде сказать, всегда побаивалась хозяйки! Она была слишком резка, порой даже груба! «Не будьте такой дурой», — говорила она мне. И я не находила себе места после таких слов. И несмотря на это, она любила меня. К сожалению, людям всего не объяснишь, не так ли?
  — Так что же, вы собираетесь отдать деньги родственникам? — спросил Пуаро.
  В этот момент выражение лица женщины вновь изменилось, да так, что я поразился. Вместо глуповатой особы передо мной сидела умная, проницательная, еще не старая дама. Под стать виду был и ответ:
  — Конечно, есть и другая сторона вопроса… Каждая палка о двух концах. Хозяйка решила отдать деньги мне. Отказавшись от них, я бы пошла против ее воли, а это не похвально, не так ли?
  — Дело все же непростое… — сказал сыщик в раздумье.
  — Знаете, сколько было волнений и дум обо всем, например, о миссис Таниос, прекрасной женщине, и ее милых малютках. Мисс Арунделл понадеялась на мою осмотрительность, а отдать деньги племяннице побоялась, как бы они не попали в руки мужчины.
  — Какого мужчины?
  — Ее мужа. Бедняжка полностью в его власти. Сделает все, что тот ей скажет. Способна, по-моему, на все, если муж велит. А ведь это не правильно, мистер Пуаро. Вы согласны?
  Пуаро не ответил, а задал вопрос:
  — Что за человек доктор Таниос?
  — Он — очень приятный мужчина, — сказала Минни, потом замолкла в нерешительности.
  — Но вы не доверяете ему?
  — Не знаю… Я вообще не верю мужчинам. О них слышишь такие страсти! И чего только не выносят бедные женщины, действительно кошмар! Конечно, доктор Таниос будто бы обожает жену, приятен в обращении, манеры великолепные. Но я не доверяю иностранцам, они так фальшивы! И совершенно уверена, что дорогая мисс Арунделл не хотела отдать деньги в его руки!
  — Несправедливо, однако, что мисс Тереза и Чарльз также были лишены наследства, — заметил Пуаро.
  Мисс Лоусон густо покраснела:
  — По-моему, у Терезы вполне достаточно денег и без того. Она тратит сотни фунтов на туалеты!
  — Ну а Чарльз?
  — Этот не заслуживает и пенни. Очень умно было вышвырнуть его из завещания, особенно после тех угроз, — резко произнесла мисс Лоусон.
  — Угроз? — приподнял брови Пуаро. — Вот именно.
  — Какие угрозы и когда?
  — Дайте вспомнить… Да, это было в один из последних визитов.
  — Что он говорил?
  — Просил денег, она отказала! И племянничек заявил тогда, что это неразумно, что, если она будет так продолжать — тут была какая-то грубая американская фраза, — может и пристукнуть ее.
  — А что же мисс Арунделл?
  — Мисс сказала, что она способна защитить себя.
  — Вы были при этом?
  — Слышала, но в комнате не была.
  — Мисс Арунделл приняла угрозу всерьез?
  — Не знаю, мне ничего об этом не было сказано.
  Пуаро продолжал спокойно:
  — Вернемся к завещанию. О содержании его, возможно, вы и не знали, но факт составления такового был же известен.
  — Да, хозяйка послала за юристом за несколько дней до смерти.
  — А точнее, все произошло вскоре после падения с лестницы?
  — Боб виноват, ее собака, оставил мяч наверху, она наступила на него и упала.
  — Скверный случай.
  — О, да, хозяйка могла сломать ногу или руку. — По-моему, даже погибнуть могла.
  — Действительно, и такое было возможно. — Ответ Минни казался естественным и вполне, искренним.
  Пуаро задал новый вопрос:
  — Считаете ли вы, что падение с лестницы повлияло на решение мисс Арунделл составить новое завещание?
  Беседа принимала серьезный оборот, но Минни восприняла вопрос совершенно спокойно.
  — Возможно, отчасти. Старики редко думают о смерти. Такой несчастный случай заставляет всерьез об этом задуматься. А может, было какое-то предчувствие?..
  — Мисс пребывала в здравом уме и памяти?
  — О, да, в тот момент она была совершенно здорова.
  — Болезнь возникла неожиданно?
  — Пожалуй. В этот вечер в доме были гости. Пришли сестры Трипп, такие славные, широко образованные, заядлые спиритуалистки.
  — Я имел честь с ними познакомиться, — вставил Пуаро.
  — Наверное, они рассказывали о наших сеансах? Но вы, по-видимому, скептик и не верите ничему?
  — Нет, совсем наоборот. А мисс Арунделл верила?
  — Знаете, ей хотелось убедиться, да все как-то не удавалось. Но в последний вечер… Возможно, Изабель или Джулия рассказывали вам? Произошло необыкновенное, это было свечение…
  — Да-да, я знаком с этим явлением.
  — Я убеждена теперь, что мисс, сама не зная того, была медиумом. Вокруг ее головы и около рта появилось слабое свечение.
  — Чрезвычайно интересно!
  — А потом, к несчастью, мисс Арунделл плохо себя почувствовала, и сеанс пришлось прекратить.
  — А когда пригласили врача?
  — На следующее утро.
  — Он посчитал, что дело дрянь?
  — Наверное, однако было послано за сиделкой в больницу. Думаю, все-таки врач надеялся, что она справится с болезнью.
  — А за родственниками не посылали?
  — Их известили так скоро, как было возможно. Сказать точнее, когда доктор Грейнджер объявил положение больной опасным.
  — Что было причиной приступа? Может, съела что-нибудь? Тереза и Чарльз приезжали навестить?
  Мисс Лоусон нахмурилась:
  — Да.
  — Посещение племянника и племянницы было неприятно хозяйке?
  — Вы правы, мисс знала о цели их приезда. — В голосе женщины не было тепла.
  — Какова же она? — спросил Пуаро, внимательно наблюдая за говорившей.
  — Деньги, конечно! Но они не получили их! После них доктор Таниос появился, правда, оставался всего один час или около того.
  — Кажется, все охотились за деньгами бедной мисс, — заключил Пуаро. — Думаю, для Терезы и Чарльза, узнавших после смерти тетушки о том, что они лишены наследства, это было ударом.
  — Видимо, так. Однако брат и сестра ушли, казалось, очень спокойно и даже бодро. Скандала не было.
  — Хозяйка держала завещание дома, не так ли?
  Мисс Лоусон уронила и быстро подхватила пенсне.
  — Наверняка не скажу, но думаю, что оно было у ее душеприказчика мистера Пурвиса.
  — После смерти он приезжал и просматривал бумаги?
  — Да, занимался документами.
  Пуаро довольно пристально посмотрел на женщину и вдруг спросил:
  — Вам нравится мистер Пурвис?..
  Мисс очень взволновалась. Не дожидаясь ответа, он вдруг поднялся:
  — Благодарю вас, мисс, за доброту и помощь.
  Мисс Лоусон тоже встала и заговорила, несколько волнуясь:
  — Не стоит благодарности, а если была в чем-нибудь полезной, то очень рада. Может, еще что-то нужно…
  Пуаро вернулся и почти шепотом сказал:
  — Мисс Лоусон, должен сообщить вам кое-что: Тереза и Чарльз хотят опротестовать завещание.
  При таких словах краска гнева разлилась по щекам мисс.
  — Они не могут сделать этого, мой юрист так сказал, — заявила женщина уверенно.
  — Так вы консультировались с юристом? — спросил сыщик.
  — Конечно, а почему нет?
  — Все правильно, даже очень разумно, до свидания, мисс.
  Когда мы выбрались из дома на улицу, мой друг загадочно улыбнулся и сказал:
  — Гастингс, дорогой, эта женщина не та, кем хочет казаться. К тому же — очень хорошая актриса. — В голосе его звучало торжество.
  — Мисс считает, что смерть ее хозяйки совершенно естественна, — проговорил я.
  Пуаро не ответил, иногда он любил притвориться глухим. Взяв такси, мы отправились к Таниосам.
  
  Миссис Таниос
  — Джентльмен хочет повидать вас, миссис. Женщина, которая сидела и писала за одним из столов в специально для этого предназначенной комнате отеля «Дурчем», подняла голову, встала и неуверенно направилась к нам.
  Приблизительно тридцати лет, высокая, худая, темноволосая, миссис Таниос выглядела несколько взволнованной. Модная шляпка как-то нелепо сидела на голове женщины.
  — Наверное, вы ошиблись, — начала она, удивленно подняв глаза.
  Пуаро галантно поклонился:
  — Я только что от вашей кузины, Терезы Арунделл. Можете уделить мне несколько минут для частного разговора?
  Миссис оглянулась, ища свободное место, а гость указал на кожаный диван в дальнем углу. Когда мы направились к тому месту, высокий голосок пропищал:
  — Мама, ты куда?
  — Я сейчас же вернусь, миленькая, посиди.
  Все уселись, и Пуаро начал:
  — Мы к вам в связи со смертью вашей тетушки, последней из семьи Арунделлов.
  Мне показалось (или действительно?), вспыхнула искорка в безжизненных выпуклых глазах миссис Таниос.
  — Ну и что же?
  — Мисс Арунделл изменила завещание незадолго до смерти, и по нему все досталось Вильгельмине Лоусон. Меня интересует, собираетесь ли вы вместе с Терезой и Чарльзом оспаривать завещание?
  — А разве такое возможно? Мой муж консультировался с юристом, и тот сказал, что подобные попытки бесполезны, — вздохнула миссис Таниос.
  — Юристы, миссис, очень осторожные люди и всегда советуют избегать суда. Но я не юрист и потому смотрю на вещи по-другому. Мисс Тереза Арунделл собирается бороться, а вы?
  — Я-.. О, совсем не знаю. — Она нервно сжала пальцы. — Надо посоветоваться с мужем.
  — Конечно, посоветуйтесь, прежде чем принять решение. Но каково ваше собственное мнение?
  — Ничего не могу сказать, мое мнение зависит от мужа. И потом: уж если тетя Эмили решила не оставлять деньги родственникам, значит, надо смириться.
  — Так вы не считаете себя обиженной?
  — Конечно, это очень несправедливо! Даже ужасно! Совершенно неожиданно и совсем непохоже на тетушку: отнять все у наших детей, — вымолвила Бэлла Таниос.
  — Возможно, тетушка действовала не по своей воле, а оказалась под чьим-то влиянием?
  — Трудно вообразить тетю Эмили под влиянием кого-либо! Это была такая волевая, решительная старая леди.
  Пуаро понимающе кивнул:
  — Вы правы, а мисс Лоусон не из сильных характеров.
  — Она приятная, иногда глуповата, но очень, очень добра. А кроме того, сама мисс Лоусон никак не влияла на изменение завещания. Она не способна ни на какие фокусы и интриги.
  — Как думаете, что послужило причиной изменения завещания? — не отступал Пуаро.
  Лицо миссис Таниос вспыхнуло:
  — Не имею ни малейшего представления.
  — Мадам, я уже говорил, что не юрист, но вы почему-то не спросили о моей профессии. Я — сыщик. И незадолго до смерти мисс Эмили Арунделл написала мне письмо.
  Миссис Таниос вновь с волнением сжала пальцы.
  — Письмо? О моем муже? — нетерпеливо спросила она.
  — Не имею права разглашать профессиональные тайны, — Пуаро как будто колебался.
  — Все-таки что же она писала? Уверяю вас, мистер... не знаю вашего имени…
  — Я — Эркюль Пуаро.
  — Уверяю вас, мистер Пуаро, если в письме было что-то против моего мужа, то это не правда! Догадываюсь даже, кто посоветовал написать. Тереза, например, не любит моего супруга. Говорит про него такие вещи! И тетя Эмили подозрительно относилась к нему, потому что он не англичанин, верила всяким сплетням Терезы, но это чистейшая ложь. Уж поверьте моему слову, мистер Пуаро!
  — Мама, я кончила письмо!
  Женщина с обожанием глянула на ребенка и взяла письмо у девочки.
  — Очень хорошо, миленькая. Вот деньги, пойди купи конверт.
  — Она ваш единственный ребенок?
  — Нет, у меня еще маленький мальчик, он сейчас с отцом.
  — Детей не брали с собой в гости к тете в «Литлгрин Хаус»?
  — О, только иногда. Тетушка была довольно стара, и дети беспокоили ее. Однако она всегда посылала им подарки на Рождество.
  — Скажите, пожалуйста, когда вы в последний раз виделись с мисс Эмили?
  — По всей вероятности, дней за десять до ее смерти.
  — Это когда все родственники собрались вместе у тетушки?
  — …Это было несколько позже.
  — А каково было здоровье мисс Арунделл?
  — Она, правда, лежала некоторое время после падения с лестницы, но, когда мы приехали, тетушка спустилась к нам.
  — Говорила ли мисс о новом завещании?
  — Нет, ни слова.
  — А отношение к вам не изменилось?
  Довольно длинная пауза возникла в разговоре.
  — Все осталось по-старому… — как-то неуверенно и нехотя проговорила женщина.
  Однако и я, и Пуаро поняли, что миссис Таниос лжет. Пуаро, однако, «не отступал:
  — Хочу объяснить, что меня интересует, как вела себя мисс Арунделл именно по отношению к вам.
  — О, понимаю, понимаю. Тетя Эмили была со мной очень мила, подарила дорогую брошь, жемчуг с бриллиантом, а детям по десять шиллингов каждому. — В ее голосе не было теперь напряженности.
  — А что касается вашего супруга?.. — Пуаро не успел договорить.
  — Да! Я даже уверена! Вы совершенно правы. Было изменение! Тетя Эмили вдруг как-то отдалилась, стала вести себя странно. Мой муж порекомендовал ей микстуру, которую достал с большим трудом, а тетя холодно поблагодарила его, а потом — я видела — она вылила содержимое бутылки в кухонную раковину.
  — Престранное событие, — проговорил Пуаро, стараясь не показать своего истинного отношения.
  — А по-моему, это черная неблагодарность, — сказала сердито миссис Таниос.
  — Когда возвращаетесь в Смирну, мадам?
  — Через несколько недель. Мой супруг… А вот и он!..
  
  Доктор Таниос
  Первое впечатление от доктора Таниоса было совершенно неожиданным. По рассказам, его облик представлялся иным: чернобородый, со смуглым лицом иностранец. Вместо этого я увидел полного добродушного человека, шатена, с карими глазами. Он был похож на художника. Говорил по-английски превосходно, тембр голоса был очень приятным, а лицо свидетельствовало о доброте и веселости нрава.
  — Вот и мы! Эдвард ужасно боялся ехать в метро первый раз, раньше видел только автобусы, — проговорил он, улыбаясь жене. Приход мужа, казалось, взволновал миссис Таниос. Немного заикаясь, она представила Пуаро своего супруга, а меня просто проигнорировала. Доктор взволновался, услышав знакомую фамилию:
  — Пуаро? Эркюль Пуаро? Имя мне хорошо известно, но как вы оказались здесь, мистер Пуаро?
  — Мое появление связано со смертью мисс Эмили Арунделл, — объяснил мой друг.
  — Тетушки моей жены? И что же?
  Пуаро вроде замешкался.
  Миссис Таниос неожиданно взорвалась:
  — Разговор идет о завещании, Джакоб. Мистер Пуаро побеседовал с Терезой и Чарльзом.
  — А-а-а, то завещание! — Доктор упал в кресло. — Несправедливо, конечно, но, по-моему, не мое дело вмешиваться.
  Пуаро намекнул на возможность оспорить завещание.
  — Вы очень заинтересовали меня, мистер Пуаро. Даже больше того, я полностью с вами согласен, что еще можно что-то сделать. С юристом мы уже советовались, он заверил, что это бесполезная затея. Тем не менее. Знаете, я совсем не юрист, но ведь ясно как божий день, что завещание составлялось тогда, когда старая леди не могла отвечать за свои поступки. А эта Лоусон и умна, и хитра…
  Миссис Таниос не могла усидеть спокойно. Пуаро быстро глянул на нее.
  — А вы что, не согласны, мадам?
  — Она всегда была очень доброй, хотя и недостаточно умна.
  — Добра к тебе, моя милая, потому что тебя легко можно обвести-вокруг пальца, — проговорил полушутя супруг. — Со мной — другое дело. Она ненавидела меня и даже не пыталась скрывать этого. Могу привести пример. Старушка упала с лестницы, когда мы были у нее в гостях. А на следующей неделе я хотел проведать больную, но мисс Лоусон была против. Добиться своего ей не удалось, тогда она очень рассердилась. А причина ясна — ей нужно было остаться наедине со старой леди. Есть еще причина ее влияния на старую леди — спиритизм. Многое зависело от этого!
  — Вы так думаете?
  — Уверен! И не удивляйтесь. Возможно, ей показалось или кто-то постарался, чтобы показалось, что душа ее умершего отца приказала изменить завещание и оставить деньги мисс Лоусон. Старушка плохо себя чувствовала, стала доверчивой…
  — Вы были в Маркет Бейсинге в то воскресенье перед смертью мисс Арунделл?
  — Приезжали на Пасху и потом еще раз.
  — Нет-нет, я имею в виду воскресенье после двадцать шестого.
  — О, Джакоб, разве ты был там? — Миссис Таниос уставилась на мужа, вытаращив глаза.
  — Да! А ты забыла? Я приехал в полдень и скоро уехал.
  Мы с Пуаро вместе посмотрели на женщину, которая явно нервничала. Бедняжка сдвинула шляпку еще дальше на затылок.
  — Конечно! Ты говорил! Просто прошло уже два месяца, и я забыла, — проговорила она.
  — Мисс Тереза и Чарльз тоже присутствовали? — спросил Пуаро.
  — Возможно, они и были, но я их не застал, — тут же отозвался мистер Таниос.
  — Вы тогда не задержались у тетушки?
  — Да, пробыл около получаса.
  Внимательный взгляд Пуаро, пожалуй, несколько смутил доктора.
  — Если уж говорить откровенно, надеялся на небольшую сумму, но не получил ничего. По-видимому, тетка моей жены не принимала меня всерьез. А жаль, я любил ее, как родную. Это настоящая старая леди.
  — Можно задать вам один щекотливый вопрос, мистер Таниос?
  Возник (или нет?) мгновенный страх в глазах доктора. Я не успел разобрать, а тот уже отвечал:
  — Несомненно, мистер Пуаро.
  — Каково ваше мнение о Терезе и Чарльзе?
  — По-моему, они оба испорчены. Правда, Чарльз все-таки получше. Он грубоват, но не зол. Без всякой морали, но это не его вина. Таким уж родился.
  — А Тереза?
  — Не знаю, право, — доктор колебался, — очаровательная молодая женщина, но совершенно безжалостна. Не остановится ни перед чем, если ей будет нужно. Возможно, здесь моя фантазия, но ведь ее матушка была осуждена за убийство, вы, должно быть, слышали?
  — И оправдана потом, — заметил Пуаро.
  — Говорите, что оправдана, но знаете сами — бывают и ошибки.
  — А с ее женихом встречались?
  — С Дональдсоном? Да, он однажды приходил к нам ужинать.
  — О нем что думаете?
  — Очень умен. Думаю, далеко пойдет, если будут возможности. Здесь деньги играют не последнюю роль.
  — По-вашему, он хороший специалист?
  — Пожалуй. Но не умеет показать себя. Он и Тереза — полная противоположность. Тереза общительна, До-нальдсон — затворник.
  Пуаро посмотрел на часы и воскликнул:
  — Тысячу извинений, что задержал вас!..
  Мы попрощались с супругами и с детьми, но не ушли, а задержались в холле гостиницы: Пуаро хотел позвонить. Я поджидал его и вскоре увидел, как вернулась миссис Таниос. Она тревожно огляделась, потом увидела меня.
  — А что, ваш друг ушел?
  — Нет еще, он звонит по телефону.
  — О! Я бы хотела поговорить с ним. — Женщина была явно взволнована. Пуаро скоро подошел к нам. — Мистер Пуаро, мне необходимо сказать вам кое-что очень важное, — проговорила миссис полушепотом. — Чрезвычайно серьезное, понимаете?
  В это время ее супруг и дети быстро подошли к нам.
  — Хочешь еще что-то сказать, Бэлла? — Голос мужа был необыкновенно приятен, а улыбка просто обворожительна.
  — Хотела объяснить мистеру Пуаро, что мы будем действовать заодно с Терезой, если она начнет дело: вся семья должна быть вместе.
  Сказав это, женщина взяла под руку мужа, и семейство удалилось. Я схватил за плечо Пуаро.
  — По-моему, Бэлла совсем не то хотела сказать.
  Мой друг понимающе кивнул:
  — Да, мой друг, я тоже так считаю…
  
  Таинственный убийца
  Мы завтракали в ближайшем маленьком ресторанчике. Я горел нетерпением узнать, что собирается предпринять Пуаро. Однако мой друг сам обратился ко мне с вопросом:
  — Ну, Гастингс? Что думаете сейчас, когда увидели их всех?
  — Похоже, у старой леди были основания для волнений, — сказал я.
  — Да, она, пожалуй, многое знала, но что? Мисс Пибоди уверяла, что Чарльз Арунделл способен на любой поступок. А мисс Лоусон заверила, что Бэлла готова на все по приказу супруга. Доктор Таниос убежден, что Тереза может поступить так же, как ее мать. Хорошее же у них мнение друг о друге! Ничего не скажешь! Есть у меня какое-то предчувствие, не будь я Эркюль Пуаро.
  — Может, вы и правы, но все так неопределенно. Я думаю о миссис Таниос. Сначала она была против борьбы за наследство, считала это бесчестным. Потом вдруг все неожиданно изменилось, и миссис поддержала своего супруга, считавшего, что завещание написано не совсем сознательно. Потом решилась с нами переговорить наедине…
  Пуаро кивнул ободряюще и добавил:
  — Еще один эпизод, который вы не могли не заметить. А именно: посещение доктором «Литлгрин Хаус» в воскресенье. Могу поклясться, что его супруга ничего об этом не ведала. Однако тут же согласилась с замечанием мужа, будто забыла о визите. Далее… Мистер Таниос. Кажется, вам он показался человеком добросердечным и чрезвычайно дружелюбным, несмотря на некоторое предубеждение.
  — Да, — согласился я.
  — Однако советую не доверять чувствам, а опираться на факты. Начнем с того, что имеется совершенно определенная попытка убийства. Вы согласны?
  — Да, конечно.
  — А значит, каждый из присутствующих в тот вечер, если не фактически, то в мыслях, мог быть таковым. После всех этих бесед что же мы получили? Несколько сомнительных улик, выданных в запальчивости, в разговоре. Случайно? Мисс Лоусон вдруг сообщает, что Чарльз угрожал своей тетке. Об остальных я уже говорил. И все это не факты, а фактики. Думаю, что надо пойти другим путем. Кто разбогател бы, умри старушка после падения с лестницы?
  — Каждый, кроме мисс Лоусон.
  — Вот именно.
  — Тогда один человек, по крайней мере, невиновен. Что же дальше, Пуаро? — спросил я, слегка озадаченный.
  — Причина и следствие, дружище, причина и следствие. Что случилось после падения старушки?
  — Мисс вынуждена была лечь в постель.
  — А дальше?
  — Она пишет вам.
  — А что же потом?
  — Визит юриста, — я отвечал, как на уроке.
  — Правильно, старушка послала за юристом и сделала новое завещание. Потом в выходной приехали Тереза и Чарльз, и мисс Арунделл показала Чарльзу новое завещание. Кажется, так он сказал?
  — Разве вы верите ему?
  — Однако почему старушка не показала завещание Терезе?
  — Возможно, рассчитывала, что Чарльз скажет.
  — А он не сказал. Странно, почему? Тереза заверяла, что ничего не знает, а когда мы уходили, назвала брата дураком.
  — Я несколько озадачен, Пуаро.
  — Давайте восстановим последовательность событий. Доктор Таниос вновь приехал в воскресенье, возможно, втайне от жены. Чарльз и Тереза уже уехали. Здоровье и настроение мисс Арунделл улучшилось. Она хорошо пообедала и уселась с сестрами Трипп и мисс Лоусон в темноте на спиритический сеанс, в конце которого вдруг почувствовала себя плохо, слегла в постель и умерла через четыре дня. А мисс Лоусон унаследовала все ее деньги. И, зная все это, Гастингс уверяет меня, что старушка умерла естественной смертью!
  — Тогда как Эркюль Пуаро говорит, без всяких на то доказательств, что ей подсыпали яду во время обеда!
  — Не без оснований, Гастингс! Вспомните беседу с сестрами Трипп, а также упоминание мисс Лоусон о слабом свечении.
  — Вы считаете, что острая приправа помешала почувствовать яд? Но тогда могли быть отравлены горничная или мисс Лоусон. И сестры Трипп, не так ли? Чепуха! Отравитель должен быть очень опытным, чтобы не оставить следов. Здесь одни ваши домыслы.
  — Ошибаетесь, друг мой, после всех разговоров этого утра можно сделать определенный вывод. И я все больше опасаюсь… Ведь известно, однажды преступивший закон способен и на другое злодеяние…
  
  Знакомство с мистером Пурвисом
  Когда мы вернулись домой, в гостиной нас ждал Чарльз Арунделл. Он привез письмо с вопросами для мистера Пурвиса, подготовленное Терезой.
  — Вот письмо, — заявил молодой человек, протягивая конверт. — Надеюсь, со стариком Пурвисом вам больше повезет.
  — По-моему, трудно рассчитывать на удачу в этом деле?
  — Да. Старикан считает, что эта птичка Лоусон имеет все права.
  — Ну, если попросту не удастся… — сказал Пуаро, тряхнув головой.
  — Придется совершить преступление, — бодренько закончил Чарльз.
  — Теперь, юноша, поговорим о преступлении. Правда ли, что вы угрожали тетушке, когда она отказала вам в деньгах?
  Чарльз с изумлением уставился на Пуаро:
  — Кто сказал такую чушь?
  — Неважно. Разве не правда?
  — Кое-что было, конечно. Но никакой трагедии. «Подумайте, тетенька, — сказал я, — вам скоро в долгий путь, не возьмете же деньги с собой. Вокруг вас все ждут не дождутся. Так лучше отдайте их сейчас. А то вы толкаете людей на мысли об убийстве. Если я сделаю такое, вы будете сами виноваты». — «Спасибо за искренность, Чарльз, — сказала тетушка, — я сделаю выводы». Вот и все, что было сказано.
  — Итак, Чарльз, вы были довольны собой, тем более что еще прихватили несколько фунтов из ящика.
  Молодой человек недоуменно посмотрел на сыщика, а потом безудержно расхохотался:
  — Готов снять шляпу перед вами! Как удалось узнать? Я и не подумал, что такой маленький грабеж заметят. Вообще, откуда это вам известно?
  — Мисс Лоусон сказала мне.
  — Хитрая старая лиса, ненавидит меня и Терезу. Разве не видите, что она слишком зарвалась?.. Правда, питает странную слабость к Бэлле. Бэлла — это тот тип женщины, которая отмечена судьбой, чтобы быть жертвой.
  — А вы способны убить, если возникнет необходимость?
  Чарльз вновь расхохотался:
  — Хотите пошантажировать, мистер Пуаро, думаете, это я подсыпал стрихнину в суп тетушке Эмили?
  И, беспечно махнув рукой, молодой человек удалился.
  Мы прибыли в Гарчестер около четырех часов и пошли прямо в контору мистера Пурвиса. Тот оказался большим, крепко скроенным мужчиной с вежливыми манерами. Прочтя письмо, которое мы принесли, глянул на пришедших. Взгляд был слегка настороженным.
  — Слышал, конечно, о вас, мистер Пуаро. Сестра и брат Арунделлы попросили вас помочь в этом деле, но трудно вообразить, какую пользу вы сможете принести.
  — Скажите, мистер Пурвис, до конца ли исследованы все обстоятельства?
  — Брат и сестра хорошо знают мое отношение к этому делу. Обстоятельства совершенно ясны, и нет необходимости их пересматривать, — довольно сухо объявил юрист.
  — Прекрасно, прекрасно, но вы, думаю, не откажетесь повторить все снова для меня? Юрист поклонился:
  — Я к вашим услугам.
  — Скажите, пожалуйста, мисс Арунделл составляла предварительное завещание?
  — Да, пять лет назад.
  — А в нем основное наследство, кроме небольшой суммы для слуг, доставалось племяннику и племянницам?
  — Все состояние должно было быть поровну разделено между детьми ее брата Томаса и дочерью Арабэллы, ее сестры.
  — Что же произошло?
  — По просьбе мисс Эмили Арунделл я привез завещание в «Литлгрин Хаус» двадцать первого апреля. Я был с одним из моих клерков. Хозяйка приняла меня в гостиной.
  — Как она себя чувствовала?
  — По-моему, вполне прилично. Мне показалось, правда, что она несколько нервна и взволнована.
  — С ней была мисс Лоусон?
  — Да, но вскоре она ушла. Мисс Арунделл поинтересовалась, сделал ли я то, что она просила, и принес ли новое завещание на подпись. Я ответил, что все выполнил, но потом протестовал и заявил хозяйке, что новое завещание несправедливо по отношению к родственникам.
  — И каков был ответ?
  — Она спросила: «Разве деньги не принадлежат мне и я не могу распорядиться ими по своему усмотрению?» Понимаете, мистер Пуаро, старушка обладала здравым смыслом и прекрасно разбиралась в делах. Хотя симпатии мои полностью на стороне семьи Арунделл, я вынужден стоять на стороне закона.
  — Все понятно, продолжайте, прошу вас.
  — Итак, мисс Арунделл прочла свое старое завещание, потом взяла то, которое я переделал. Она прочла новый вариант и заявила, что тут же подпишет. Я посчитал своим долгом отстаивать старое. Леди выслушала очень терпеливо, но заявила, что дело решенное. Тогда пришлось позвать моего клерка и садовника в качестве свидетелей ее подписи. Другие слуги в свидетели не годились, так как сами получили небольшое наследство по этому завещанию.
  — А после этого хозяйка вручила вам свою копию на хранение?
  — Нет, она убрала завещание в ящик стола, который заперла.
  — А что сделали со старым завещанием? Уничтожили?
  — Нет, она положила его вместе с новым.
  — После смерти старушки где нашли завещание?
  — В том же самом ящике. Как доверенное лицо, я имел ключ и разбирал бумаги и разные деловые документы.
  — Оба завещания были в ящике стола?
  — Да, там, куда их положили.
  — Вы интересовались, какие мотивы побудили хозяйку к такому странному поступку?
  — Конечно, но внятного ответа не получил. Она заявила, что это ее дело.
  — Мисс Арунделл как-нибудь показала, что ее компаньонке известно о новом завещании?
  — Напротив, когда я спросил об этом, леди уверила меня, что мисс Лоусон совершенно не в курсе. Мне показалось, что такой поступок вполне благоразумен.
  — Вам не кажется, что мисс Арунделл могла раскаяться в слишком быстро принятом решении?
  — Это было вполне возможно. На мой взгляд, только внезапная смерть помешала этому.
  — Благодарю вас, мистер Пурвис, я узнал от вас то, что хотел. Ваше мнение таково: мисс Арунделл раньше или позже изменила бы свое завещание в пользу семьи.
  — Это только мое личное мнение, — подтвердил юрист.
  
  Снова в «Литлгрин Хаус»
  На нашем пути из Гарчестера в Маркет Бейсинг мы обсуждали ситуацию.
  — От Пурвиса мы не узнали много нового, — начал я.
  — Не могу совсем с вами согласиться.
  — Вы имеете в виду, что мисс Лоусон действительно не знала о содержании завещания, составленного старой леди?
  — Да, это важный факт. Но есть прокол, мой друг…
  — Вы серьезно считаете, что мисс Лоусон подслушивала, вмешивалась и совала нос в чужие дела? — спросил я.
  Пуаро улыбнулся:
  — Вам же известно, Гастингс, что она случайно услышала разговор между Чарльзом и его теткой. Значит, могла подслушать и беседу Пурвиса и мисс Арунделл. Иногда робкие и даже трусливые люди, такие, как мисс Лоусон, способны на хитрость и бесчестные поступки.
  Вскоре мы добрались до гостиницы, где разместились в двух комнатах, а после отправились в «Литлгрин Хаус». Позвонив у двери, услышали громкий лай Боба, который промчался через холл. Следом появилась Элен.
  — О, опять вы, сэр! — воскликнула женщина. — Входите, сэр, пожалуйста, входите.
  Когда мы оказались в комнате, Боб продолжал рычать и скрестись за дверью.
  — Позвольте лучше собаке войти, — посоветовал я.
  — Конечно, сэр, она не помешает.
  Она отперла дверь, и Боб пулей влетел в холл. Сначала он будто бы не узнал посетителей, но потом вспомнил и завилял хвостом.
  — Здравствуй, старина, как поживаешь? — приветствовал я старого знакомого.
  …Теперь у нас был определенный план. Элен принялась открывать ставни, Пуаро пошел за ней, я тоже присоединился. Неожиданно появился Боб с мячом в пасти, который он привычно зашвырнул на лестницу. Казалось, пес приглашал поиграть с ним. На некоторое время я совершенно забыл о детективных намерениях и самозабвенно играл с собакой, потом поспешил к Пуаро. Они с Элен, по-видимому, увлеклись разговорами о болезнях и лекарствах.
  — Несколько небольших таблеток — вот все, что леди принимала. Две или три после каждой еды. А доктор Грейнджер их выписывал. Они ей очень помогали. Были еще и капсулы, которые мисс Лоусон сначала посчитала вредными. Они были рекомендованы другим врачом.
  — Мисс их все-таки принимала?
  — Да.
  — Доктор Грейнджер знал об этом?
  — О, да, сэр, но не был против. Если пациентке помогает, то пусть принимает. Мисс Эмили говорила, что капсулы помогают лучше, чем любое его лекарство, а доктор смеялся и предлагал хозяйке использовать все лекарства, когда-либо изобретенные.
  — Она ничего больше не принимала?
  — Нет. Муж мисс Бэллы, иностранный доктор, принес ей бутылку чего-то. Хозяйка вежливо его благодарила, а лекарство вылила, я сама видела! И думаю, мисс была права. Кто знает этих иностранцев…
  — Миссис Таниос видела, как тетя это сделала, не так ли?
  — Да, и, по-моему, очень расстроилась, бедняжка. Конечно, ее супруг ничего плохого не хотел.
  — Несомненно, несомненно. Думаю, все лекарства, которые были здесь, выброшены после смерти мисс Арунделл?
  — О, конечно, сэр. Еще медсестра это сделала, а мисс Лоусон постаралась избавиться от остальных, что были в ванной комнате.
  — Как раз там лежали капсулы?
  — Нет, они находились в углу буфета, в гостиной, чтобы принимать после еды, всегда в определенное время.
  Видя, что они заняты разговором, я тихонько прокрался в холл. Боб улегся спать на подстилку, а любимая игрушка находилась рядом. Слегка присвистнув, я разбудил собаку.
  Когда я снова вернулся в гостиную, Пуаро расспрашивал о неожиданном визите доктора Таниоса в воскресенье перед смертью тетки.
  — Да, сэр, Чарльз и Тереза ушли погулять, а доктор их не дождался. Хозяйка лежала в постели и очень удивилась, когда узнала, кто приехал. «Доктор Таниос? — спросила она. — А миссис Таниос с ним?» Я сказала, что джентльмен один. Тогда хозяйка велела ему передать, что сойдет вниз через минуту.
  — Доктор долго пробыл?
  — Нет, наверное, около получаса, а ушел очень недовольный.
  — Можете сказать что-нибудь о цели визита?
  Лицо Элен внезапно вспыхнуло:
  — Нет, ничего не знаю, сэр. Я не подслушиваю под дверьми, как некоторые, желающие знать побольше.
  — А если бы мне потребовалось знать, зачем он приходил, мисс Лоусон могла бы ответить?
  — Ну, если уж она не знает, то никто не знает, — сказала Элен, фыркнув.
  — Скажите, пожалуйста, а спальня мисс Лоусон рядом со спальней хозяйки? — спросил Пуаро, как бы забыв о начатом разговоре.
  — Нет, сэр, комната мисс Лоусон недалеко от лестницы, могу показать.
  Мой друг согласился и двинулся вслед за женщиной, держась ближе к стене, а дойдя доверху, остановился, воскликнув:
  — Я наткнулся на что-то! Это, кажется, гвоздь.
  — Да, сэр, наверное, он остался после работ, я сама часто зацеплялась за него юбкой.
  — Так гвоздь на этом месте давно?
  — Должно быть, но точно не знаю, впервые заметила, когда хозяйка упала с лестницы. Хотела его вытащить, но не смогла.
  — По-моему, гвоздь был чем-то обмотан, не так ли?
  — Правильно, сэр, на нем была тонкая петля. Я не могла понять, для чего она.
  Пуаро продолжал обход уже знакомых комнат. Он внимательно оглядывался, а потом вышел на лестницу, прошел в коридор, заглянул в две другие спальни и, наконец, оказался в большой комнате хозяйки.
  Когда мы спустились, мой друг спросил, можно ли отсюда выйти в сад.
  — О, конечно, сэр, сейчас там великолепно.
  — Садовник все еще работает?
  — Ангус? Да, он здесь. Мисс Лоусон хочет сохранить дом в порядке, так как намеревается его продать подороже.
  — Наверное, она права. Упустить такое райское местечко просто бог не велит.
  …Сад действительно поражал покоем и благодатью. Прогуливаясь, мы подошли к оранжерее, где трудился высокий, выпачканный землей старик. Он вежливо приветствовал нас, а Пуаро вызвал его на разговор. Сообщение, что мы видели Чарльза, обрадовало старика, и он начал болтать с удовольствием.
  — Чарльз был здесь в апреле, не так ли?
  — Да, два воскресенья. Как раз перед смертью хозяйки.
  — Вы с ним виделись?
  — Несколько раз, хотя молодой человек не задерживался у тети, чаще шел в ресторанчик. А иногда болтал со мной.
  — О цветах?
  — И о них, и о сорняках.
  — О сорняках?
  В голосе Пуаро появилась настороженность, он внимательно глянул на консервную банку, стоявшую у куста.
  — Чарльз интересовался, как вы боретесь с сорняками?
  — Он знал, какое средство я использую.
  Пуаро аккуратно подвинул банку и прочел надпись на ней.
  — Это оно, очень эффективное средство, — заметил садовник Ангус.
  — Опасный яд?
  — Нет, если использовать правильно. Мышьяк, конечно.
  Пуаро открыл крышку банки.
  — Почти пустая, — пробормотал он. Старик удивился:
  — Ушло больше, чем я думал, не знал, что истратил так много, существует определенная доза. — Казалось, он был в недоумении. Мы отвлекли его, наговорив много лестного о великолепном саде, и поспешили уйти.
  
  Беседы с аптекарем и врачом
  Консервная банка с веществом, уничтожающим сорняки, придала новое направление моим мыслям. Это было первое, определенно подозрительное обстоятельство, с которым я столкнулся. Странная заинтересованность Чарльза и очевидное недоумение старика садовника по поводу полупустой банки с ядом заставляли размышлять. Пуаро же, несмотря на мое волнение, был совершенно спокоен.
  — Даже если какое-то количество отравы взято, это еще не доказательство, что виновник тому — Чарльз.
  — Но именно он так много разговаривал с садовником о яде!
  — Не очень умно готовиться к преступлению подобным образом… Однако что-то заставило меня пойти в сад и там искать источник отравы. Чарльз выглядит в этой ситуации не лучшим образом. Вспомните разговор с Элен о болезни старой леди. Симптомы явно напоминают отравление мышьяком, не так ли?
  — Была боль в брюшной полости, тошнота, — вспоминал я.
  — Может, вовсе и не яд, а болезнь печени, и смерть произошла от цирроза…
  — О, Пуаро, здесь не могло быть естественной смерти, а только убийство!
  — Ну и ну, по-моему, мы поменялись ролями…
  И он, повернувшись, быстро направился к аптеке. После разговора с аптекарем о внутренних болезнях Пуаро купил слабительного, а когда собрался уйти, вдруг обратил внимание на красиво упакованные капсулы Ливера.
  — Да, сэр, очень хороший препарат, чрезвычайно эффективный, — заявил аптекарь.
  — Мисс Эмили Арунделл принимала его?
  — Да, сэр, старая леди из «Литлгрин Хаус» покупала препарат. Женщина была прежнего закала, теперь таких почти не осталось. Я с удовольствием всегда служил ей.
  — Она покупала много лекарств?
  — Не очень, меньше, чем другие старики и старухи. А теперь мисс Лоусон, ее компаньонка, завладела всем богатством…
  — Мисс Арунделл приобретала капсулы регулярно?
  — Нет, она взяла их сразу на три месяца и пользовалась ими до самой смерти.
  — А ее родственник, доктор Таниос, приходил, чтобы приготовить микстуру, не так ли?
  — Конечно. Микстура была очень интересная и новая, раньше я такой никогда не видел. Очень своеобразная комбинация состава.
  — Его жена тоже покупала здесь лекарство?
  — Она? Что-то не припомню. Да, да, приходила за снотворным. Это был двойной препарат, кажется, наркотик. С такими лекарствами сейчас трудно: врачи не хотят их выписывать.
  — А кто выписал ей рецепт?
  — Ее муж, наверное. Все было сделано по форме, но дам-то приходится остерегаться.
  Пуаро решил купить пакетик капсул Ливера.
  — Благодарю вас, сэр; какую дозу?
  — Наверное, большая порция лучше, но все же…
  — Возьмите пятьдесят, сэр. Такую дозу покупала мисс Арунделл.
  — …Итак, миссис Таниос покупала снотворные таблетки двойной дозы, — начал Пуаро, когда мы вышли из аптеки.
  — Так вы думаете, старая мисс Арунделл…
  — Хлорал обладает наркотическими и гипнотическими свойствами. Используется для облегчения болей и как снотворное, но постепенно возникает к нему привычка, — пояснил Пуаро.
  — Наверное, миссис привыкла к наркотику?
  Пуаро засомневался и сказал довольно бессвязно:
  — Нет, едва ли, но как-то странно: что это может значить?..
  Обед в ресторане у Джорджа оказался невкусным, а Пуаро особенно жаждал супа.
  — Это ведь так легко, Гастингс, приготовить хороший суп, — простонал он. Я не дискутировал с ним на эту тему.
  После обеда, когда мы с Пуаро, сидя в креслах, перелистывали страницы газет, я вдруг услышал имя Пуаро, произнесенное кем-то:
  — Где он?! Здесь?! Мне нужно найти его!
  Дверь распахнулась, и доктор Грейнджер, с красным лицом и выпученными от гнева глазами, появился в комнате.
  — О, вы здесь! Эркюль Пуаро, какой дьявол привел вас сюда, чтобы выложить мне кучу лжи?
  К моему удивлению, Пуаро нежнейшим образом обратился к вошедшему:
  — Мой дорогой доктор, разрешите мне объяснить…
  — Позволить вам? Позволить? Черт подери, да я заставлю вас объясниться! Вы сыщик, вот вы кто! Любопытный, дотошный детектив! Пришли ко мне и несли чепуху, будто бы собираетесь писать биографию старого генерала Арунделла. Не считайте других глупее себя!..
  — Кто сообщил вам обо мне? — спросил Пуаро.
  — Кто сказал? Мисс Пибоди — вот кто. Она быстро раскусила вас!
  — Мисс Пибоди — да, так я и подумал, — проговорил в задумчивости Пуаро.
  А доктор Грейнджер сказал как отрубил:
  — Жду ваших объяснений, мистер сыщик!
  — Объяснение очень простое. Пытаюсь найти убийцу.
  — Что? В чем дело?
  А Пуаро продолжал спокойно:
  — Мисс Арунделл упала с лестницы незадолго до смерти?
  — Что же из этого? Поскользнулась, наступив на мяч своей идиотской собаки.
  Пуаро отрицательно покачал головой:
  — Нет, доктор, мяч и собака тут ни при чем. Через лестницу был протянут шнур, за него старушка зацепилась и упала. Мисс Арунделл написала мне о своих подозрениях, но, к несчастью, письмо задержалось.
  И Пуаро продолжал объяснять детали происшествия, упомянув о гвозде, найденном на верху лестницы. Доктор с мрачным выражением на лице слушал.
  — Положение мое было чрезвычайно трудным, так как я оказался нанятым покойницей. Мой долг — довести это дело до конца.
  Брови доктора Грейнджера сошлись на переносице:
  — Есть ли у вас подозрения, кто протянул шнур на лестнице?
  — Подозрения есть, доказательств нет. Мне все же кажется, что смерть старой леди не была естественной, — проговорил Пуаро и пересказал доктору разговор с садовником.
  Врач выслушал внимательно, а потом заговорил:
  — Понимаю ваши сомнения. Многие случаи отравления мышьяком диагностируются как острый приступ гастрита, тем более если нет никаких отягчающих обстоятельств. Симптомы отравления мышьяком не всегда очевидны: они очень разнообразны.
  — Можно сослаться на вас как на врача?
  — Возьмите в расчет мое мнение, что в данном случае не было отравления мышьяком, а наступила атрофия печени, заболевание, которым она страдала в течение многих лет, а потом наступила смерть…
  Пуаро вынул пакетик, взятый в аптеке, и показал врачу:
  — Мисс Арунделл принимала эти капсулы? Они не могли ей повредить?
  — Ни в коем случае: мягкое и безвредное лекарство. Но иногда леди принимала порошки, которые я не прописывал.
  — Обычно вы сами готовили для нее лекарство?
  — Да, слабенькие таблетки от заболевания печени, чтобы принимать после еды. Возможны и двойные дозы без всякого вреда. Я не травил своих пациентов, мистер Пуаро. — Доктор Грейнджер распрощался.
  Пуаро надломил одну из капсул. В ней был коричневый порошок, напоминающий средство от морской болезни. Он осторожно положил немного на язык, лицо его искривилось…
  
  Женщина на лестнице
  На следующее утро мы получили письмо. Всего несколько строк:
  «Дорогой мистер Пуаро, слышала от Элен, что вчера вы были в „Литлгрин Хаус“. Буду очень обязана, если сможете зайти и повидать меня на днях. Преданная вам Вильгельмина Лоусон».
  — Итак, она здесь, — заметил я. — Интересно, почему новая хозяйка вернулась?
  — Дом ведь принадлежит ей, — проговорил, улыбнувшись, Пуаро. — Другое дело: зачем я ей понадобился? Ее письмо — совершенно лишняя деталь в моих построениях. Ведь отсутствие доказательств не уменьшило моей уверенности. Я абсолютно уверен, что знаю имя преступника.
  — Ну, главное теперь, чтобы преступник не догадался, что вы знаете о нем. — Ирония не оставляла меня.
  Но Пуаро не воспринял мое замечание как шутку, а вместо этого вдруг пробормотал:
  — Вы правы, нужно быть осторожным…
  — Носите кольчугу под одеждой, наймите дегустатора на случай яда. И вообще, приобретите личную охрану!
  — Благодарю за советы, Гастингс, но я рассчитываю только на себя.
  Он написал мисс Лоусон, что прибудет в «Литлгрин Хаус» в одиннадцать часов. Потом мы позавтракали и погуляли по площади почти до четверти одиннадцатого, я засмотрелся в окно антикварного магазина на Красивые старинные кресла. Потом мы отправились в другой магазин, но, так ничего и не купив, поспешили в «Литлгрин Хаус». Элен проводила нас в знакомую гостиную. Вскоре появилась и мисс Лоусон. Она казалась взволнованной.
  — Простите, я перебирала шкаф, слишком много ненужного старья, не поверите: две дюжины коробок с иголками!
  — Мисс Арунделл купила все это?
  — Да, положила и забыла, а теперь иголки заржавели. Обычно она дарила их горничным на Рождество.
  — Разве хозяйка была так забывчива?
  — Очень! Особенно когда прятала вещи. Как собака, которая зарывает любимую кость про запас. — Она рассмеялась и тут же смолкла. — О боже, это ужасно — смеяться здесь…
  — Излишняя чувствительность, — заметил Пуаро. — Лучше поговорим о забывчивости мисс Арунделл. Например, письмо старой леди могло так и остаться в пресс-папье.
  — Элен обязана была мне рассказать! — вспыхнула мисс Лоусон. — Послать письмо вам, не обмолвившись о нем ни словом, — неслыханная дерзость!
  — По-моему, она делала все с добрыми намерениями.
  — А я думаю, что это делалось во вред мне! С целью отомстить! Но Элен все-таки должна была помнить, что хозяйка в доме теперь я!
  Пуаро перебил ее поток слов:
  — Зачем вы хотели видеть меня сегодня?
  Раздражение мисс Лоусон исчезло так же быстро, как и возникло.
  — Вы понимаете, я только желала знать… Элен рассказала, что вы были здесь, я удивилась, что, будучи у меня, вы не сообщили мне о своем визите в «Литлгрин Хаус», что довольно странно и даже трудно понять…
  — Вынужден признаться, что оставлял вас в неведении, так как опасался, что это вы задержали письмо. Вас могло интересовать, было ли в нем упоминание о деньгах, украденных Чарльзом.
  Мисс согласно кивнула.
  — Теперь скажу вам: я впервые узнал о пропаже денег от вас, а старая леди написала мне о несчастном случае.
  — О происшествии, которое случилось с ней?
  — Да, она упала с лестницы, как я понял, и вы считаете причиной тому Боба. А дело в другом: на верху лестницы был протянут тонкий шнур.
  — Собака же такого сделать не могла… — Услышав это, Пуаро сохранил невозмутимость.
  Лицо мисс Лоусон стало меловым, и она закрыла лицо дрожащими руками.
  — О, мистер Пуаро, нельзя поверить, это ужасно, просто страшно. Вы считаете, что это сделано с целью?
  — Если бы удалось, это было бы умышленным убийством. Там был гвоздь, к которому прикреплялся шнур, шляпка хорошо зачищена, так что ее почти не видно. Скажите, вы помните неизвестно откуда возникший запах лака?
  Мисс снова вскрикнула.
  — О, как странно! Подумать только! Вот так совпадение! А я никак не могла понять тогда…
  Детектив подался вперед:
  — Итак, мисс, вы можете помочь нам. Когда и где был этот запах?
  — Во время пасхальной недели, когда собрались гости. Хочу вспомнить точно, в который день: не в воскресенье и не во вторник, а в тот вечер, когда приезжал доктор Дональдсон. А в среду они все уехали. Значит, в понедельник, в выходной день банка. Я не спала, почему-то всегда волнуюсь в такие дни! На ужин было только холодное мясо, и я боялась, что мисс Арунделл рассердится из-за этого. В субботу надо было заказать семь фунтов, а я подумала, что пяти достаточно. — Мисс Лоусон передохнула и без удержу продолжала:
  — Лежала без сна, потом, вероятно, задремала. Вдруг что-то разбудило: какой-то стук и шаги. Села на кровати и понюхала воздух: всегда очень боялась пожара. Но пахло не дымом, а чем-то вроде лака для пола, запах был сильным, а я все нюхала и нюхала, И потом вдруг увидела ее в зеркале… Я никогда не закрывала на ночь дверь, чтобы слышать зов хозяйки.
  — Кого же вы увидели?
  — Терезу… Она стояла на коленях на третьей ступеньке лестницы, низко наклонив голову. А я еще подумала: как странно! Не больна ли она? Вскоре она встала и ушла, а я решила, что она искала что-нибудь. Потом совсем забыла об этом случае.
  — Уверены, что это была Тереза?
  — О, да.
  — Возможно, миссис Таниос или еще кто-нибудь?
  — Нет, именно Тереза…
  — Разрешите провести эксперимент, — попросил Пуаро. — Пойдемте наверх и попытаемся восстановить ход событий.
  — Не понимаю… — Мисс Лоусон действительно была не в себе, однако последовала за ним по лестнице, бестолково суетясь.
  Войдя в комнату, Пуаро убедился, что верхняя часть лестницы действительно видна в зеркале.
  — А теперь, мисс, постарайтесь снова показать то, о чем рассказывали.
  Мисс Лоусон повторила.
  — Извините меня, мисс, но при таком освещении едва ли вы могли видеть ясно женщину на лестнице. Разве можно точно утверждать, что это была Тереза Арунделл, а не какая-нибудь другая женщина?
  В ответ мисс Лоусон возмутилась:
  — Нет, мистер Пуаро, я совершенно уверена! Терезу знаю достаточно хорошо, не волнуйтесь. Это была она, ее темное платье и большая брошь с инициалами, я видела совершенно ясно.
  — Вы видели даже инициалы?
  — Да, большие буквы «Т» и «А», эту брошь я очень хорошо помню. Тереза часто ее носила. Могу поклясться, именно Тереза, и никто другой!
  В последних словах была твердость, совершенно ей не свойственная.
  — Так вы клянетесь? — спросил он.
  — Если это необходимо, конечно…
  — Нам нужно вернуться в Лондон, а вы, мисс, останетесь здесь еще некоторое время?
  — Нет, нет… Сегодня же отправлюсь назад.
  — Понятно, до свидания. Простите, если побеспокоил.
  — О, мистер Пуаро, я так расстроена. Дорогая бедняжка! Какой жестокий свет! Такой ужасный мир!
  Пуаро остановил ее причитания, крепко взяв за руку:
  — Так вы все еще готовы поклясться, что видели Терезу Арунделл на коленях на лестнице ночью на Пасху?
  — Да, могу поклясться.
  — Но вы также уверяли, что видели сияние вокруг головы мисс Арунделл во время спиритического сеанса?
  Мисс застыла с открытым ртом.
  — О, мистер Пуаро, не то чтобы именно сияние, а какая-то светящаяся лента и нимб вокруг головы.
  — Чрезвычайно интересно, мисс, держите все это в тайне.
  
  Доктор Таниос посещает нас
  На следующий день, едва мы выехали из дому, как лицо моего друга внезапно переменилось, помрачнело и он решительно заявил:
  — Знаете, Гастингс, нам нужно срочно вернуться в Лондон.
  — Только этого и желаю, — ответил я — Вам что-то пришло в голову?
  — Думаю: кто же был на лестнице? Тереза? Есть какая-то неуловимая ложь в этом утверждении…
  — Но мисс убеждена, что это была Тереза.
  — Однако свет был неярким и мисс Лоусон могла ошибиться. Это зеркало в спальне… Надо посетить Терезу Арунделл!
  — И выяснить правду? А если она будет все отрицать?
  — Нет никакого преступления сидеть на коленях на лестнице! Возможно, Тереза искала булавку…
  — А запах лака?..
  Открывший дверь слуга сообщил, что нас ждет доктор Таниос.
  — Доктор Таниос? Где он?
  — В гостиной. И леди также заезжала, сэр. Кажется, очень расстроилась, не застав вас, а я не знал, когда вы вернетесь.
  — Опишите леди.
  — Невысокая, с темными волосами и светло-голубыми глазами, одетая в серый костюм и шляпу, сидящую на затылке.
  — Так это миссис Таниос! — воскликнул я.
  — Женщина, сэр, была чрезвычайно взволнована и заявила, что ей необходимо срочно видеть вас.
  — Когда она приходила?
  — Около половины одиннадцатого.
  Пуаро в задумчивости покачал головой, направляясь в гостиную:
  — Вторично пропускаю признание миссис Таниос. Что же такое она собиралась сказать?
  — Зато в третий раз повезет, — успокоил я друга.
  — А будет ли третий? Ладно, послушаем мужа. Доктор сидел в кресле и читал одну из книг Пуаро по психологии и при нашем появлении тут же вскочил:
  — Простите за внезапное вторжение, думаю, не рассердитесь.
  — Садитесь, пожалуйста, и разрешите предложить вам стакан хереса.
  — Благодарю, мистер Пуаро, я ужасно волнуюсь, беспокоюсь о своей жене.
  — Извините, а в чем дело?
  — Вы сегодня ее, наверное, видели?
  — Нет, видел ее вместе с вами в отеле вчера.
  — А я-то думал, что жена заходила к вам. Пуаро, не торопясь, наливал вино в стакан.
  — А разве была причина для такого посещения?
  — Нет, особой причины не существует, но, говоря откровенно, меня очень волнует состояние здоровья жены.
  — Она больна?
  — Боюсь, мистер Пуаро, нет ли какого нервного потрясения. Неврастения нарастает. За последние два месяца отношение ко мне резко изменилось. Она легко возбуждается, постоянно чего-то боится, какие-то бредовые идеи..
  — В самом деле?
  — Мне кажется, она страдает манией преследования — какое-то пограничное состояние. Понимаете мое волнение?
  — Естественно. Только неясно: почему вы пришли сюда? Чем я могу помочь?
  Доктор казался несколько смущенным:
  — Видите ли, мне пришла в голову мысль, что жена была у вас с необычным сообщением. Она убеждена, что должна опасаться меня.
  — Но все-таки почему же ко мне?
  — Вы великолепный детектив, мистер Пуаро. Вы можете сильно повлиять на ее теперешнее состояние Я в таком отчаянии! Да, я обожаю жену. Ценю, что она имела мужество выйти замуж за человека другой крови, уехать в далекую страну, оставить друзей и родственников. За последние несколько дней я просто обезумел от горя. Вижу только одну возможность…
  — Какую же?
  — Хороший отдых, полное спокойствие и соответствующее лечение. Совершенно убежден, что, побыв месяц в санатории, она выздоровеет.
  — Понятно… — проговорил Пуаро без всякого выражения.
  Таниос продолжал:
  — Поэтому прошу, если жена придет к вам, известите тотчас.
  — Безусловно, сейчас же позвоню. Вы все еще в отеле «Дурчем»?
  — Да, теперь как раз я возвращаюсь туда. Жена ушла сразу после завтрака, не сказав куда.
  — А дети?
  — Взяла их с собой.
  — Ясно.
  Таниос собрался уходить.
  — Благодарю вас, мистер Пуаро. Очень неприятно говорить, но, если жена преподнесет вам невероятную историю о запугивании или преследовании, не обращайте внимания, так как это — следствие болезни.
  — Глубоко сочувствую, — произнес Пуаро без всякой симпатии.
  — Особенно тяжело, когда близкий человек, из-за болезни вдруг проявляет враждебность.
  — Между прочим, — голос сыщика вернул доктора, когда тот был уже у двери, — вы когда-либо прописывали снотворное своей жене?
  Таниос вздрогнул от неожиданности.
  — Я? Нет, по крайней мере, в последнее время нет. А раньше, возможно, хлорал как снотворное, так как она не переносила другого.
  — Не смею задерживать больше, доктор Таниос. Тем более что жена, возможно, ждет вас в отеле.
  — Надеюсь, что так, надеюсь…
  Гость бросился из комнаты, а Пуаро быстро направился к телефону, чтобы узнать, находится ли миссис Таниос в отеле. Оказалось, что она уехала утром, потом около одиннадцати вернулась, забрала вещи и отправилась в неизвестном направлении. Где искать миссис Таниос, Пуаро не знал, только очень взволновался. Было решено немедленно направиться к Терезе Арунделл…
  
  Тереза все отрицает
  Когда мы вошли, Тереза собиралась уходить из дому. Выглядела она просто прелестно.
  — Могу ли задержать вас, мисс, на одну — две минуты или вы очень торопитесь? — Пуаро был изысканно любезен.
  Тереза рассмеялась:
  — О, ничего, все равно постоянно куда-то опаздываю. Так что охотно задержусь.
  Она повела Пуаро в гостиную, где, к моему удивлению, оказался доктор Дональдсон.
  — Вы уже встречались с мистером Пуаро, Рекс, не так ли?
  — Да, в Маркет Бейсинге, — ответил Дональдсон. Он казался совершенно спокойным. Сидя в кресле у окна, небрежно листал книгу. Тереза устроилась на своем любимом низком стульчике и глянула нетерпеливо на Пуаро:
  — Ну, вы разговаривали с мистером Пурвисом? О чем?
  — Поговорим об этом позднее, когда мои планы станут более ясными, — ответил детектив. — В Маркет Бейсинге нам удалось поговорить с мисс Лоусон. Скажите, мисс, что вы искали ночью на лестнице, когда были у тетушки на Пасху?
  — Помилуйте, Пуаро, что за странный вопрос?
  — Все очень просто! Кто-то вбил гвоздь на верху лестницы, затем замазал его коричневым лаком в цвет пола.
  — И для чего это? — недоуменно спросила Тереза.
  — Насколько я себе представляю, за этот гвоздь был привязан тонкий шнур, который с другой стороны был прикреплен к балюстраде лестницы, чтобы мисс Арунделл, выйдя из комнаты, зацепилась и упала вниз.
  Девушка возразила:
  — Но причиной падения был мяч Боба!
  — Простите, нет.
  Наступило молчание, которое прервал Дональдсон. Он говорил спокойно и рассудительно:
  — Какие у вас есть доказательства, чтобы утверждать это?
  — Гвоздь на лестнице, письмо мисс Арунделл и показания компаньонки Лоусон.
  — Мисс говорит, что это сделала я? Это Ложь! Я никогда не делала ничего подобного!
  — Но вы стояли ночью на коленях на лестнице?
  — Еще раз повторяю, что не было этого, я не выходила из комнаты после того, как легла.
  — Мисс Лоусон узнала вас.
  — Эта обманщица видела, наверное, Бэллу Таниос или кого-то из горничных!
  — Она видела отчетливо вашу брошь!
  — Брошь? Какую это?
  — С вашими инициалами. У вас есть такая брошь? Тереза поднялась без слов и вышла. Воцарилось неловкое молчание. Доктор Дональдсон смотрел на Пуаро брезгливо, почти с ненавистью. Девушка скоро вернулась:
  — Вот она.
  Две большие буквы — «Т» и «А» — чётко выделялись на полированной поверхности из хромированной стали. Да, их можно было увидеть в зеркале…
  — Давно не надевала ее, она мне надоела. Да к тому же чуть ли ни каждая девица в Лондоне носит такую же.
  — А вы брали ее с собой в «Литлгрин Хаус»?
  — Вроде бы… Да, помню точно. Она была приколота на зеленом джемпере, который я носила.
  — Мог ли кто-то взять ее, а потом вернуть на место?
  — Зачем выдумывать, если ничего такого не было. Пуаро в раздумье крутил в руках брошь, потом приложил к лацкану пиджака и подошел к зеркалу. Постоял перед ним, а затем медленно отступил назад. И вдруг воскликнул:
  — Что я за профан! Конечно!
  Подойдя к Терезе, он с поклоном передал вещь хозяйке:
  — Правильно, мисс, ваша брошь совершенно ни при чем! Какой я глупец!
  — Приятно слышать это, — недружелюбно откликнулась Тереза.
  
  Догадка Пуаро
  — Куда мы теперь? — обратился я к Пуаро.
  — Назад, ко мне домой. Быть может, там застанем миссис Таниос.
  Миссис Таниос! Я о ней почти забыл… Вот еще тайна! О чем-то она хотела рассказать Пуаро, а муж старался ее остановить.
  — Пуаро, я совсем запутался: есть ли кто вне подозрения или все участвовали?
  — Коллективное убийство? Семейное преступление? Нет, не те времена. Здесь действовал один человек. И он совершил ошибочку. Я вам сейчас кое-что продемонстрирую.
  В этот момент мы подошли к дому, слуга, отворил дверь. На вопрос хозяина тот отрицательно покачал головой:
  — Нет, сэр, миссис Таниос не заходила и не звонила.
  Мой друг в волнении мерил шагами гостиную, потом взял трубку и вызвал отель «Дурчем».
  — А, доктор Таниос, это Эркюль Пуаро. Ваша жена вернулась?
  — О нет. Никаких сведений!.. Пуаро повесил трубку.
  — Доктор не знает, где жена, и, по-видимому, искренен. Чувствуется неподдельное волнение в голосе. Не хочет идти в полицию, что тоже объяснимо. Моей помощи не просит, что не совсем понятно… Надеется сделать все сам. Он считает, что далеко уйти она не могла, так как у нее мало денег и дети… Подождите немного, я обещал вам показать кое-что.
  Он подошел к столу, открыл ящик и вынул кусок картона. Потом разрезал его ножницами, попросил не смотреть пока на него.
  — Теперь я приколю это к лацкану вашего пальто. — Пуаро подошел ко мне. — Ну-ка гляньте в зеркало. Нравится ли вам модная брошь с вашими инициалами, сделанная из обыкновенного картона?
  Я посмотрел на себя и улыбнулся. Молодец Пуаро! Почти как брошь Терезы Арунделл, только с моими инициалами «А» и «Г».
  — А теперь, Гастингс, будьте так добры, снимите пальто и передайте его мне.
  Удивившись, я сделал то, что он просил. Пуаро надел на себя пальто.
  — Полюбуйтесь на меня, мой друг, и посмотрите, как теперь выглядят ваши инициалы…
  Я уставился на него и не сразу понял, в чем дело, А когда понял, воскликнул вслед за Пуаро:
  — Какой же я глупец! — Буквы на броши теперь читались наоборот: «Г» и «А» вместо «А» и «Г», то есть в зеркальном изображении.
  — Помните, Гастингс, мисс Лоусон утверждала, что явно видела буквы на броши Терезы? Но девушку-то мисс видела в зеркале. Значит, буквы отражались наоборот.
  — Все-таки мисс утверждает, что видела именно Терезу.
  — Вспомните, мой друг, когда я намекнул ей, что она могла не разглядеть лицо в полумраке, как мисс вышла из положения?
  — Тут же вспомнила про брошь и буквы на ней, конечно, не учтя, что обман можно легко распознать! — Я был доволен своей догадливостью.
  Наш разговор был прерван резким телефонным звонком. Пуаро подошел:
  — Да? Да… Несомненно. Это очень удобно. В два часа пополудни. — Положив трубку, Пуаро с улыбкой повернулся ко мне:
  — Доктор Дональдсон добивается встречи, будет здесь завтра. Кажется, мы на пути к финалу…
  
  Миссис Таниос отказывается говорить
  Когда утром, после завтрака, я зашел к Пуаро, то увидел его за письменным столом.
  — Старина, что вы делаете? Пишете завещание на случай, если вас прикончат сегодня?
  — А знаете, Гастингс, вы не так уж далеки от истины.
  — Какие-нибудь новости?
  — Доктор Таниос звонил.
  — Все еще нет известий о его жене?
  — Нет.
  — Неужели, Пуаро, вы думаете, что бедная женщина что-нибудь с собой сделала? Надеюсь, что она внезапно появится, вот увидите.
  — Ваш оптимизм восхищает меня, Гастингс! Но сейчас для меня главное — поговорить с мисс Лоусон…
  — О, дорогой мистер Пуаро, доброе утро, у меня еще не прибрано. Все кувырком с того момента, как приехала Бэлла, — застрекотала мисс Лоусон, когда мы к ней вошли.
  — Что вы сказали? Бэлла?
  — Да, миссис Таниос приехала с детьми, они совсем измучены, бедняжки! Не знаю даже, что и делать. Видите ли, она оставила мужа.
  — Ушла от него?
  — Так она говорит, по крайней мере. А по-моему, несчастная совершенно права. Ничего не объяснила, только повторяет, что бросила мужа и никакая сила не заставит ее вернуться.
  — Это очень серьезный шаг.
  — Конечно, если бы он был англичанином, я бы отсоветовала ей, но тут.., он же иностранец… И БэлЛа выглядит так странно, ужасно напугана, бедненькая. Что муж мог ей сделать? Не хочу думать об этом. И она не должна к нему возвращаться, не так ли, мистер Пуаро? Бэлла даже не желает, чтобы муж знал, где она.
  — Она плохо выглядит?
  — Да! Страдалица! Страшно перепугана… Денег у нее нет, но не это ее волнует. Бэлла хочет сама зарабатывать на жизнь, но ведь у нее нет никакой профессии. Она с детьми провела ночь в маленьком отеле около Паддингтона. А ко мне пришла, потому что не знала, куда податься.
  — Вы хотите помочь ей? Это весьма похвально.
  — Видите ли, мистер Пуаро, я просто считаю это своим долгом, хотя квартирка маленькая…
  — Можно было бы поместить миссис с детьми в «Литлгрин Хаус».
  — Я бы отправила, но боюсь, ее муж узнает, поэтому решила снять для них комнаты в отеле «Веллингтон» на Королевской дороге. И она останется там под именем миссис Петерс.
  — Понятно… — Тон Пуаро был многозначителен. — Мне бы хотелось повидать миссис, так как она заходила ко мне вчера, но не застала.
  — О, разве? Бэлла не говорила. Сейчас я позову ее. Хозяйка вышла, и мы услышали ее голос:
  — Бэлла, Балла, моя дорогая, вас хочет повидать мистер Пуаро.
  …Я был поражен внешним видом женщины: под глазами черные круги, бледные щеки, выражение крайнего испуга на лице. Пуаро доброжелательно приветствовал ее, подал стул.
  — А теперь, мадам, давайте немного поговорим. Вы приходили ко мне вчера?
  Та согласно кивнула.
  — Очень сожалею, что я отсутствовал. Теперь я здесь, к вашим услугам.
  Миссис Таниос не ответила, а сидела молча, вертя на пальце кольцо. Потом медленно, как бы нехотя, отрицательно качнула, головой:
  — Нет, я не могу.
  — Боитесь, мадам?
  — Если он узнает, мне и детям грозит несчастье!
  — Полно, полно, что за абсурд!
  — Это правда, вы еще не знаете его…
  — Вашего мужа, мадам?
  — Да, конечно.
  — Ваш супруг был вчера у меня. Тревога пронеслась по лицу женщины.
  — О, пожалуйста, не говорите ему, где я. Муж, наверное, сказал, что я сумасшедшая?
  — Он считает, что вы сильно возбуждены.
  — Да, он хочет меня упрятать в лечебницу, чтобы я кое-что не рассказала.
  — Так в чем же дело? Объясните… Обещаю, вы в безопасности!
  — Как можно быть уверенной? О, это ужасно! Он говорит так убедительно, люди ему верят как врачу, а мне нет. Может, вы тоже на его стороне?
  — Ни на чьей стороне, я за правду, — ответил Пуаро.
  — Ужасно! Все это тянулось в течение нескольких лет. Из-за детей не могла ничего ни сказать, ни сделать. Это напоминало ночной кошмар. А теперь снова… Я не вернусь к нему и не отдам детей, скроюсь куда-нибудь. Минни Лоусон поможет мне. Она так добра, так великодушна. А что муж говорил обо мне? Что у меня мания преследования, да?
  — Он сказал, мадам, что вы очень изменились по отношению к нему.
  — А про мои причуды сказал?
  — Буду с вами откровенным, да…
  Пуаро вдруг резко изменил тон, заговорил сухо, деловым языком.
  — Вы в чем-то подозреваете супруга в связи со смертью мисс Эмили Арунделл?
  Женщина ответила быстро:
  — Я не подозреваю, а знаю.
  — Тогда, мадам, ваш долг — говорить.
  — Да, но это не так легко, совсем не легко.
  — Как он убил ее?
  — Не знаю как, но убил именно мой муж. Это было в то последнее воскресенье.
  — Когда ваш супруг приехал навестить тетушку?
  — Именно…
  — Извините, мадам, но мне кажется, вы что-то недоговариваете. Прошу вас быть откровенной. — Бэлла неожиданно вскочила!
  — Нет, нет, не могу! У меня дети, а он их отец. Это невозможно…
  — Но, мадам…
  — Я же сказала: не могу!
  Женщина почти кричала. Дверь открылась, вошла мисс Лоусон.
  — Вы уже поговорили? Бэлла, дорогая, выпейте чашку чаю или бульона, или немного вина.
  — Благодарю, надо пойти к детям, они совсем беспризорные, — произнесла миссис Таниос, слабо улыбнувшись.
  — Милые детки, невинные существа, я так люблю детей, — пролепетала мисс Лоусон.
  Миссис Таниос повернулась к ней:
  — Не знаю, что бы делала без вас, вы — мой ангел-хранитель…
  — Не плачьте, моя миленькая, все образуется. Поедете к юристу, а он посоветует, как получить развод. В наши дни это совсем не сложно, не так ли?
  Послышался звонок в дверь, и мисс поспешно ушла. Через минуту хозяйка снова появилась на пороге, тщательно закрыв за собой дверь. Она заговорила взволнованным шепотом:
  — О, дорогая Бэлла, это ваш муж… Уверяю, я ничего не сказала ему.
  Миссис Таниос бросилась к двери в другую комнату, торопливо зашептав:
  — Не говорите, что я здесь, что видели меня.
  — Нет, нет, конечно, нет…
  Мы направились к выходу, и Пуаро пригласил с собой миссис Таниос, которая, казалось, совсем потеряла голову. Вышли все вместе на улицу, пересекли дорогу, свернули за угол и оказались около отеля «Веллингтон». Едва мы вошли, миссис Таниос рухнула на софу, схватившись за сердце. Пуаро пытался успокоить женщину.
  — Не волнуйтесь. Я помогу вам. Но прежде вы должны меня выслушать. Я уже знаю кое-какие факты и, кажется, догадываюсь, что вы хотели рассказать мне. Поэтому не буду заставлять вас говорить, если не хотите. Позвольте тогда мне сказать. Я, Эркюль Пуаро, знаю правду. — Он сунул ей в руки объемистый конверт, который подготовил еще утром. — Факты здесь. Прочтите и, если согласны с написанным, позвоните мне. Мой номер на обороте.
  Женщина взяла конверт. А Пуаро продолжал:
  — Теперь только одно условие: сейчас же уезжайте из отеля.
  — Но почему?
  — Отправляйтесь в другой отель, например «Конистон», и не сообщайте адрес.
  Женщина беззвучно кивнула. Детектив вытащил лист бумаги.
  — Вот адрес отеля. Возьмите и уезжайте с детьми поскорее. Понимаете меня?
  Миссис снова кивнула. Теперь она уже не выглядела страдалицей. В лице появились решимость и достоинство. Мы попрощались и отправились в кафе, но вскоре выбрались оттуда и стали наблюдать. Минут через пять из дома мисс Лоусон вышел доктор Таниос и быстро зашагал в сторону, противоположную от отеля «Веллингтон». Вскоре после этого миссис Таниос с детьми и багажом села в такси и уехала.
  — Прекрасно. Мы сделали свое дело. Остальное довершит Бог, — проговорил Пуаро. Он выглядел довольным собой…
  Вскоре после двух часов в доме Пуаро зазвонил телефон. Я взял трубку.
  — Капитан Гастингс? Это говорит миссис Таниос. Передайте мистеру Пуаро, что он совершенно прав, а если хочет получить нужные ему сведения, пусть завтра приедет ко мне к десяти часам.
  — В десять утра?
  — Да.
  — Хорошо, скажу…
  
  Еще одна жертва
  — Телефонный звонок был от миссис Таниос? — спросил Пуаро и одобрительно кивнул, когда я передал ему разговор с ней. — Хорошо. Все идет отлично. Еще немного терпения, Гастингс, и все станет известно. Я всегда нервничаю в конце дела…
  Мой вопрос: «Кого мы все-таки подозреваем?» — повис в воздухе.
  …На следующее утро, зайдя к Пуаро, я застал его за завтраком и просмотром писем. Зазвонил телефон, и я снял трубку.
  — Это мистер Пуаро? О, это вы, капитан Гастингс? — В трубке слышалось хлюпанье и рыдание.
  — Мисс Лоусон? — неуверенно спросил я.
  — Да, да!.. Случилась ужасная вещь!
  — В чем дело?
  — Бэлла, знаете, уехала из «Веллингтона». Я вчера отправилась туда в полдень, и мне сказали, что ее нет. И главное — мне ни слова! Я теперь думаю, что доктор Таниос был прав, говоря так о жене…
  — Но что произошло, мисс Лоусон? Миссис Таниос, видимо, позвонит вам…
  — О нет, не позвонит! Бэлла умерла, приняв большую дозу снотворного! Бедные дети! Я ничего не могу делать, только плачу…
  — Откуда вы узнали?
  Пуаро перестал листать письма и прислушался к разговору.
  — Мне позвонили из отеля «Конистон» — они нашли мой адрес в ее сумочке. О, капитан Гастингс, разве это не ужасно? Бедные сиротки теперь без матери. Бэлла была в глубокой депрессии. Из-за денег это не могло быть. Ведь я хотела с ней поделиться, и дорогая мисс Арунделл была бы не против, уверена в этом! В отеле считают, что здесь несчастный случай.
  — Что мадам принимала?
  — Одно из снотворных, как будто хлорал. Да, именно хлорал. Дорогой капитан Гастингс, вы думаете…
  Без дальнейших церемоний я положил трубку и повернулся к Пуаро:
  — Миссис Таниос.
  Он поднял руку:
  — Умерла, не так ли?
  — Да, приняла большую дозу снотворного.
  — Поедемте туда сейчас же, Гастингс.
  По дороге в отель «Конистон» мы почти не разговаривали. Пуаро в отчаянье иногда потряхивал головой, как бы отгоняя предчувствие.
  — Вы считаете, это несчастный случай? — не выдержал я.
  — Нет, Гастингс, нет, совсем не то.
  Фактов оказалось немного: миссис Петере (как она себя называла) с двумя детьми приехала около половины первого дня, они позавтракали все вместе. В четыре часа появился человек с запиской для миссис Петерс. Пообедали они около семи и пошли в свой номер. А утром горничная нашла женщину мертвой. Вызванный врач сообщил, что смерть наступила несколько часов назад. На столике около кровати стоял пустой стакан. Мадам, очевидно по ошибке, выпила лишнюю дозу. Доктор сказал, что хлорал не сильное снотворное, поэтому непохоже на самоубийство. Ни записки, ни письма она не оставила. Нашли адрес и имя мисс Лоусон и связались с ней по телефону.
  Пуаро спросил, не найдено ли бумаг или писем. Не было и записки, которую ей принесли. К миссис Петере, правда, заходил один мужчина — он увез детей. Швейцар описал его весьма неопределенно: человек среднего роста, светловолосый, пожалуй, военной выправки, и больше ничего приметного.
  — Не Таниос ли, был? — обратился я к Пуаро.
  — Мой дорогой Гастингс, ваше предположение лишено логики.
  — Тогда кто же этот человек?
  — Тот, «ому миссис, безусловно, доверяла. Или незнакомец, посланный этим доверенным лицом.
  — А записка была от того человека, которому Бэлла доверяла?
  — Очевидно.
  — И записка сожжена?
  — Да, но это неважно. Содержание я, видимо, знаю… — Пуаро взял меня за руку. — Пойдемте, Гастингс, теперь надо заняться не мертвыми, а живыми…
  
  Последняя речь Пуаро
  Было утро, одиннадцать часов. Семь человек собрались в «Литлгрин Хаус». Эркюль Пуаро стоял около камина. Чарльз и Тереза расположились на софе. Доктор Таниос уселся в кресло, глаза его были красны от слез, а на рукаве — черная повязка. Около стола примостилась мисс Лоусон. Глаза ее также были красны, а прическа в еще большем беспорядке, чем обычно. Дональдсон смотрел только на Пуаро. — Пуаро кашлянул и несколько торжественно, что было у него привычкой, начал говорить:
  — Мы собрались здесь, леди и джентльмены, чтобы окончательно выяснить обстоятельства внезапной смерти мисс Эмили Арунделл. Никакого расследования не проводилось, так как было решено, что смерть явилась результатом болезни…
  Пуаро поведал о письме старой леди и прочел его. Объяснил, что он предпринимал, чтобы выяснить, права ли была в своих подозрениях покойная мисс Арунделл. Рассказал о своих сомнениях в естественной смерти старой леди.
  — А теперь я предлагаю вместе со мной восстановить события того времени. Лежа в постели после падения с лестницы, мисс тщательно обдумала случившееся и пришла к выводу, что мяча на лестнице не было, а было что-то другое. Что? Подозрения ее окрепли. Но кто именно мог это сделать, она не знала. В доме было семь человек: четверо гостей, ее компаньонка и двое слуг. — Только один из семи был вне подозрений, так как этому человеку не было бы пользы от ее внезапной смерти. Подозревать слуг тоже не стоило — они жили в доме много лет и были преданы хозяйке.
  Остаются четверо, трое — члены ее семьи, а четвертый связан с семьей женитьбой. Все четверо заинтересованы в ее смерти — трое прямо, а один косвенно.
  Мисс Арунделл оказалась в трудном положении, так как очень любила семью и не хотела публичного скандала, не желая выносить сор из избы. С другой стороны, она не могла оставить без последствий покушение на ее жизнь! Тогда мисс Арунделл пишет мне, сыщику Эркюлю Пуаро, и просит помочь ей разобраться в ситуации. А дальше, как вы знаете, мисс приглашает юриста, мистера Пурвиса, чтобы тот переделал завещание в пользу единственного человека в доме, не заинтересованного в ее смерти…
  Если бы тетушка подозревала свою племянницу миссис Таниос, то ее бы волновала только собственная безопасность, а не семейная честь, которой она очень дорожила. То же самое и Тереза. Выйдя замуж, она стала бы просто миссис Дональдсон. Но совсем другое дело-Чарльз, продолжатель рода! В то же время были причины подозревать именно его. У тетушки с племянником был разговор за два дня до несчастья — тот просил денег, а она отказала. Юноша был несдержан, почти угрожал. Поэтому можно предположить: мисс Арунделл пришла к заключению, что именно Чарльз попытался лишить ее жизни. Когда мистер Пурвис принес новое завещание, она тут же подписала его.
  Чарльз и Тереза приезжают в следующий выходной, и тетушка сообщает племяннику о новом завещании и показывает ему документ! Этим мисс Арунделл хочет показать, что покушение на ее жизнь ничего не даст юному бездельнику! Притом, конечно, надеется, что братец расскажет обо всем сестре. Но тот молчит. Почему? Он чувствует свою вину! Молодой человек считает, что именно из-за него переделано завещание. А может, он молчит, надеясь, что тетушка смягчится и отменит новое завещание?
  …Надо сказать, что если бы мисс Лоусон оказалась участницей происшедшего, то цель ее могла быть одна: заставить мисс Арунделл подозревать своих родственников. Такое вполне возможно! Однако все оказалось иначе. Если бы мисс Лоусон думала вызвать подозрение к семье у своей хозяйки, она бы не умолчала, что собаки всю ночь не было в доме. Следовательно, Боб не мог оставить мяч на лестнице. А компаньонка, наоборот, стремилась, чтобы мисс Арунделл не узнала. Значит, мисс Лоусон невиновна.
  — Наконец-то! — воскликнула наследница.
  — Расследуя обстоятельства смерти мисс Арунделл, я беседовал со всеми, кто так или иначе близко общался с ней. Моя цель понять: кто способен на преступление. — Присутствующие напряженно слушали Пуаро, их внимание вдохновляло сыщика. — Вот факт, которому я не сразу придал значение. Мисс Джулия Трипп упоминала о сиянии, появившемся вокруг головы мисс Арунделл, ее сестра тоже это подтвердила. Мисс Лоусон также отметила, что свечение выходило изо рта мисс Арунделл и формировалось в виде ленты вокруг головы. Судя по всему, дыхание старой леди фосфоресцировало в темноте. Веществ, выделяющих фосфор, не так много. Чтобы выяснить все досконально, я прочел статью о фосфоресцирующих ядах. В ней сообщалось, что в этом случае дыхание человека может фосфоресцировать. Вот почему эти женщины видели в темноте свечение при дыхании мисс Арунделл.
  При заболевании печени тоже может возникать такой эффект, но он менее заметен. Кстати, мисс Арунделл страдала заболеванием печени. Врач, у которого было плохо с обонянием, не почувствовал запаха чеснока, свойственного яду, а разговоры о свечении принял за спиритуалистскую чепуху. Таким образом, произошло убийство, отравление… Но кто его совершил?
  Пуаро, как хороший актер, умело выдержал паузу, затем продолжал:
  — Сначала я подумал об обоих врачах, но покушение на убийство и убийство, отравление, совершены одним человеком. А к первому случаю они явно не имели отношения. Здесь видна женская хитрость. Тогда мое внимание сосредоточилось на Терезе Арунделл, смелой и не очень щепетильной, жаждущей наслаждений девице. Тереза — сильная натура. От нее можно ожидать гнева, протеста, смелых поступков, но не убийства. Она молода, безрассудна, но лучше, чем кажется на первый взгляд.
  Но и Чарльз, по моему разумению, не способен на убийство, это человек слабый, он мог украсть, словчить, но пойти на серьезное преступление — никогда! Оставалась миссис Таниос. Она явно чего-то боялась и, поняв, что я это вижу, моментально состряпала версию о женщине, опасающейся своего мужа. Немного позднее она изменила тактику, пытаясь навести подозрения на своего мужа. Бэлла не только не любила, но и ненавидела его. Все обдумав, я понял, что именно такой характер способен на преступление. Смолоду некрасивая, Бэлла не могла рассчитывать на внимание мужчин, а остаться старой девой не хотелось. Неудачное, по мнению многих, замужество, скучная, безрадостная жизнь в Смирне с нелюбимым мужем. Даже рождение детей, которых она обожала, не примирило ее с обстоятельствами. Супруг был предан ей, Бэлла же ненавидела его все больше и больше.
  Была только одна цель в ее мрачной жизни — получить наследство тети Эмили. Деньги, свобода, возможность дать хорошее образование детям — вот ее желания и надежды.
  …Преступление женщина могла спланировать еще до приезда в Англию. Отец ее был профессор, поэтому некоторые знания химии у нее были — она помогала ему в лаборатории. Приехав в «Литлгрин Хаус», она, однако, сначала предприняла самый простой способ избавиться от тетушки — я говорю о шнуре, протянутом через лестницу, — но попытка сорвалась. Это, однако, не остановило Бэллу. Она вернулась к прежнему плану. — Пуаро старался не смотреть на доктора Таниоса, остальные повернулись к нему, на лицах было одинаковое выражение ужаса.
  — Миссис Таниос нашла отличный растворитель для яда, поместив его в несколько капсул, которые старая леди обычно принимала после еды. Была предпринята предосторожность — Бэлла добыла двойную порцию хлорала, подделав на рецепте подпись мужа. Я боялся, что миссис Таниос постарается избавиться также и от него. А дальше деньги, свобода!.. Новое завещание, о котором она не знала, стало для нее ударом. Тетя Эмили из могилы мстила убийце!.. Но Бэлла не смирилась. Она наметила себе новую жертву — мисс Лоусон. Еще неизвестно, чем бы это кончилось.
  При последних словах Пуаро послышались рыдания:
  — Как ужасно, что за жестокость! Видит Бог, я не знала о завещании. Мне кажется, что старая леди опомнилась бы, вернула старое завещание, но не успела, умерла. Поэтому я обещала отдать половину Бэлле с детьми…
  — Но доказательств против миссис Таниос у меня не было, — продолжал Пуаро. — Неожиданно мне помогла мисс Лоусон: она рассказала, что видела Терезу Арунделл на лестнице ночью, видела брошь с инициалами «Т» и «А». Поскольку это было отражение в зеркале, то по-настоящему буквы надо читать наоборот — «А» и «Т», что означало: Арабэлла Таниос. Неудивительно, что у Бэллы имелась такая же брошь, как у Терезы, — она во всем старалась подражать ей. Теперь надо было принять меры, чтобы предотвратить следующее преступление. Поэтому я передал миссис Таниос письмо, где описал подробнейшим образом все ее поступки.
  Тут мистер Таниос не удержался от крика:
  — О боже мой! Вот почему она убила себя!..
  — Было ли это лучшим выходом, не мне судить, — заключил свой рассказ Пуаро.
  Доктор Таниос закрыл лицо руками и заплакал, а сыщик подошел к нему и положил руку на плечо:
  — Не печальтесь… Могли быть и другие жертвы. В первую очередь вы сами, потом мисс Лоусон…
  Но доктор был безутешен.
  
  Еще несколько слов
  Сказано почти все.
  Тереза в скором времени вышла замуж за доктора Дональдсона. Она стала преданной женой и помогала мужу в работе, а он уже прослыл хорошим, знающим специалистом.
  Мисс Лоусон добровольно разделила наследство между братом и сестрой, а также детьми Таниос.
  Чарльз очень скоро промотал свою долю и теперь находится в Колумбии.
  В последний свой приезд в «Литлгрин Хаус» мы с Пуаро встретились с Бобом, который, как обычно, бегал с мячом в зубах. Пуаро был рад, что мисс Лоусон подарила ему пса на память, но я считал, что мой друг не знает собачьей психологии и не сможет с ним ужиться…
  
  Морское расследование
  – Полковник Клаппертон! – сказал генерал Форбс.
  Он сопровождал свои слова выразительным звуком, который представлял собой нечто среднее между фырканьем и хмыканьем.
  Мисс Элли Хендерсон подалась вперед, на лицо ей упала прядь мягких серебристых волос. Ее глаза, темные и прищуренные, сверкнули озорной, грешной радостью.
  – У него такая шикарная военная выправка! – сказала она явно не из добрых побуждений и в ожидании реакции поправила упавшую прядь.
  – Выправка! – взорвался генерал. Он подергал себя за усы, и лицо его побагровело.
  – Разве он не служил в армии как защитник отечества? – проворковала мисс Хендерсон, добивая своего собеседника.
  – Армия? Защитник отечества? Сплошной вздор. Парень выступал в мюзик-холле! Это несомненный факт! Поступил на военную службу и отправился во Францию считать банки со сливовым и яблочным конфитюром… Гансы сбросили случайную бомбу, и он отправился домой лечить продырявленную осколком руку. Так или иначе, но он попал в госпиталь леди Каррингтон.
  – Так вот как они встретились.
  – Факт! Парень строил из себя раненого героя. Леди Каррингтон имела каплю благоразумия и океан денег. Старый Каррингтон отвечал за военные поставки. Ее вдовство продолжалось всего шесть месяцев! Этот герой мгновенно завоевал ее. Она устроила его на работу в военное министерство. Полковник Клаппертон! Брр! – презрительно фыркнул он.
  – Значит, до войны он выступал на сцене мюзик-холла, – задумчиво проворковала мисс Хендерсон, пытаясь представить почтенного седовласого полковника Клаппертона в роли красноносого комика, распевающего развеселые, фривольные куплеты.
  – Факт! – в очередной раз бросил генерал Форбс. – Я услышал это от одного француза, старины Бэссингтона. А он слышал об этом от своего приятеля Бэджера Коттерилла, который получил данные сведения от Снукса Паркера.
  Мисс Хендерсон понимающе кивнула.
  – Да, сведения, видимо, вполне достоверны! – воскликнула она.
  На лице маленького мужчины, сидевшего рядом с ними, появилась мимолетная улыбка. И эта улыбочка не ускользнула от внимания мисс Хендерсон. Она была дамой наблюдательной. Незнакомец явно оценил иронический подтекст ее последнего замечания – ту иронию, которую генерал не мог даже и заподозрить.
  Сам генерал, разумеется, не видел этой улыбки. Он взглянул на часы и поднялся с кресла.
  – Пора размяться. Надо всегда поддерживать хорошую форму, – заметил он и, направившись к открытой двери, вышел на палубу.
  Мисс Хендерсон взглянула на улыбчивого соседа. Это был взгляд, показывающий, что она готова поболтать с приятным попутчиком.
  – На редкость энергичный мужчина… не так ли? – сказал незнакомец.
  – Он сделает по палубе ровно сорок восемь кругов, ни больше ни меньше, – сказала мисс Хендерсон. – Но какой старый сплетник! И еще говорят, что мы, женщины, любим сплетничать.
  – Какое нетактичное замечание!
  – Французы обычно отличаются тактичностью, – игриво заявила мисс Хендерсон.
  Маленький мужчина немедленно добавил:
  – И бельгийцы также, мадемуазель.
  – О, вы из Бельгии!
  – Эркюль Пуаро. К вашим услугам.
  Это имя… Она, несомненно, уже слышала его прежде…
  – Нравится ли вам это путешествие, месье Пуаро?
  – Честно говоря, нет. Я поступил глупо, позволив втянуть себя в такую авантюру. Терпеть не могу la mer. Оно же никогда не успокаивается… никогда, даже на минуту.
  – Ну, признайте, что сейчас на нем полный штиль.
  Месье Пуаро с неохотой согласился:
  – Именно поэтому я слегка ожил и вновь почувствовал интерес к окружающей действительности… Например, мне понравилось, как вы ловко разговорили генерала.
  – Вы имеете в виду…
  Эркюль Пуаро согласно кивнул:
  – Ваши методы извлечения скандальной информации. Они достойны восхищения!
  Мисс Хендерсон рассмеялась без тени смущения.
  – Мое упоминание о защитниках отечества? Да, я предполагала, что такое замечание сильно разозлит и распалит старого вояку. – Она доверительно склонилась в сторону Пуаро. – Признаться, я обожаю скандалы и сплетни… и чем больше в них злости, тем лучше!
  Пуаро задумчиво смотрел на нее. Стройная, хорошо сохранившаяся фигура, проницательные темные глаза, седые волосы; эту сорокапятилетнюю женщину вполне устраивало то, что ее вид согласуется с возрастом.
  Элли вдруг резко сказала:
  – Я вспомнила! Неужели вы тот знаменитый детектив?
  – Вы слишком любезны, мадемуазель. – Пуаро слегка склонил голову, но не стал опровергать ее определения.
  – Как это захватывающе, – сказала мисс Хендерсон. – И что же, вы идете «по горячему следу», как пишут в детективных романах? Среди нас на корабле скрывается преступник? Или мое любопытство неуместно?
  – О нет, вовсе нет. Мне жаль разочаровывать вас, но я отправился в это плавание, как любой другой турист, просто ради удовольствия.
  Его голос был таким мрачным, что мисс Хендерсон невольно рассмеялась.
  – О! Не расстраивайтесь, завтра у вас будет возможность сойти на берег в Александрии. Вы уже бывали в Египте?
  – Никогда, мадемуазель.
  Мисс Хендерсон несколько неожиданно встала с кресла.
  – Думаю, мне стоит присоединиться к генералу, – заявила она.
  Пуаро с учтивой поспешностью поднялся на ноги.
  Она слегка кивнула ему и прошла на палубу.
  В глазах Пуаро промелькнуло легкое недоумение, но затем его губы тронула понимающая улыбка, он встал и, подойдя к двери, выглянул на палубу. Мисс Хендерсон, опершись о перила, беседовала с высоким мужчиной, отличавшимся военной выправкой.
  Улыбка Пуаро стала шире. Его голова исчезла в курительной комнате с той же поспешностью, с какой осторожная черепаха втягивает голову в панцирь. Некоторое время он пребывал там в полном одиночестве, но правильно подозревал, что его уединение будет недолгим.
  Так оно и вышло. Миссис Клаппертон – тщательно уложенные платиновые волосы покрыты сеточкой, отточенные массажем и диетой формы тела подчеркнуты элегантным спортивным костюмчиком – появилась из дверей бара с решительным видом женщины, которая всегда в состоянии заплатить высшую цену за любую появившуюся у нее прихоть.
  Она сказала:
  – Джон?.. О! Доброе утро, месье Пуаро… вам не попадался Джон?
  – Он на правом борту, мадам. Могу я…
  Она жестом остановила его.
  – Я отдохну здесь немного.
  С царственным видом она опустилась в кресле напротив. Издалека ей можно было бы дать лет двадцать восемь. Но вблизи, несмотря на ее великолепный макияж, она выглядела если и не на свои сорок девять, то уж на сорок пять. У нее были холодные бледно-голубые глаза с крошечными зрачками.
  – Жаль, что я не видела вас за ужином вчера вечером, – заметила она. – Конечно, я понимаю, море было неспокойно…
  – Précisement[770], – выразительно бросил Пуаро.
  – К счастью, я отлично переношу качку, – заявила миссис Клаппертон. – Я говорю – к счастью, поскольку с моим слабым сердцем морская болезнь, вероятно, могла бы стать смертельной для меня.
  – У вас такое слабое сердце, мадам?
  – Да, мне приходится быть крайне осторожной. Мне ни в коем случае нельзя переутомляться! Так говорят все известные специалисты! Мой милый Джон, бедняжка, он так изматывается, стараясь оградить меня от лишних нагрузок. Я живу очень напряженной жизнью, если вы понимаете, что я имею в виду, месье Пуаро.
  – Да, да.
  – Он вечно говорит мне: «Постарайся привыкнуть к более спокойной жизни, Аделина». Но я не могу. Мне кажется, что жить можно только полной жизнью. По правде говоря, я изматываюсь, как фронтовая медсестра. Мой госпиталь… вы слышали о моем госпитале? Конечно, у меня есть санитарки, сестры-хозяйки и прочий персонал, но именно я руковожу всеми делами. – Она вздохнула.
  – Ваша жизненная энергия просто удивительна, дорогая леди, – несколько машинально сказал Пуаро с видом человека, подающего дежурную реплику.
  Миссис Клаппертон залилась звонким девичьим смехом:
  – Все мне говорят, что я очень молодо выгляжу! Какая нелепость. Мне сорок три года, и я никогда не пыталась даже на день убавить свой возраст, – продолжала она с несколько лживой откровенностью. – Однако большинство людей полагают, что в это трудно поверить. «В тебе столько живого огня, Аделина», – говорят они мне. И действительно, месье Пуаро, что же может погасить огонь жизни?
  – Смерть, – буркнул Пуаро.
  Миссис Клаппертон нахмурила брови. Такой ответ ей явно не понравился. Она поднялась и холодно сказала:
  – Мне нужно найти Джона.
  Направившись к двери, она уронила свою сумочку, и все ее содержимое раскатилось по полу. Пуаро галантно бросился спасать положение. Благодаря его стараниям вскоре были собраны многочисленные дамские вещицы, включавшие, помимо прочих, губную помаду, косметичку, портсигар и зажигалку. Миссис Клаппертон вежливо поблагодарила его и, спустившись на палубу, окликнула Джона.
  Полковник Клаппертон все еще увлеченно беседовал с мисс Хендерсон. Он мгновенно развернулся и быстро пошел навстречу своей жене. Проявляя заботу, он предупредительно склонился над ней. Удобно ли расположен ее шезлонг? Может, стоит переставить его в другое место? Полковник вел себя очень вежливо – его манеры были исполнены мягкой предупредительности. Просто идиллия: любящий муж балует обожаемую жену.
  Мисс Элли Хендерсон вглядывалась в даль с таким видом, будто этот морской пейзаж внушал ей сильное отвращение.
  Пуаро выглядывал на палубу, стоя в дверях курительной комнаты.
  Хрипловатый, дрожащий голос за его спиной произнес:
  – Я бы объявил войну такой женщине, будь я ее мужем. – Пожилой джентльмен, которого путешествующая на корабле молодежь непочтительно называла «дедушкой всех чайных плантаций», только что вошел в комнату, по-стариковски шаркая ногами. – Мальчик! – позвал он официанта. – Сделай-ка мне виски с содовой.
  Пуаро наклонился, чтобы поднять клочок бумаги, явно забытый на полу при сборе вещей из сумочки миссис Клаппертон.
  – Обрывок рецепта, – заметил он, – содержащего глюкозид дигиталина. – Он сунул рецепт в карман, намереваясь позже вернуть его миссис Клаппертон.
  – Да, – продолжал престарелый пассажир, – ядовитая дамочка. Знавал я одну такую, когда жил в Пуне. Помнится, было это в восемьдесят седьмом году.
  – И что ж, решился кто-то объявить ей войну? – поинтересовался Пуаро.
  Старик печально покачал головой:
  – Нет, она за год свела своего муженька в могилу. Клаппертону следует вести себя увереннее и тверже. Он предоставил своей супруге слишком много власти.
  – Она водит его на денежном поводке, – сдержанно заметил Пуаро.
  – Ха, ха! – воскликнул старик, фыркая от смеха. – Ловко вы объяснили суть дела. Водит на денежном поводке. Ха, ха!
  В курительную впорхнули две девушки. Одна – круглолицая и веснушчатая, с темными, растрепавшимися на ветру волосами, у другой веснушки сочетались с буйными каштановыми кудрями.
  – Скорая помощь… скорая помощь! – воскликнула Китти Муней. – Мы с Пэм собираемся спасти полковника Клаппертона.
  – От его жены, – задыхаясь от волнения, добавила Памела Креган.
  – Мы думаем, что он такой славный…
  – А она просто отвратительная… Она вечно таскает его за собой и абсолютно не дает ему свободы, – наперебой тараторили девушки.
  – А стоит ему только избавиться от нее, как в него сразу же вцепляется эта неотвязная мисс Хендерсон…
  – Она, конечно, довольно мила, но ужасно старая…
  Они выбежали на палубу, задыхаясь от смеха и повторяя: «Скорая помощь… помощь… скорая помощь…»
  То, что спасение полковника Клаппертона было не случайным порывом, а некоей продуманной программой действий, стало очевидным тем же вечером, когда восемнадцатилетняя Памела Креган подошла к Эркюлю Пуаро и проворковала:
  – Смотрите, месье Пуаро. Сейчас мы его уведем у нее из-под носа, пригласив полюбоваться лунным светом на шлюпочной палубе.
  Как раз в этот момент полковник Клаппертон говорил:
  – Я признаю, что «Роллс-Ройс» достаточно дорог. Но такую вещь покупаешь на всю жизнь. В общем, мой автомобиль…
  – Мой автомобиль, так, кажется, ты хотел сказать, Джон. – Голос миссис Клаппертон был резким и пронзительным.
  Он не выказал никакого раздражения на ее невежливое замечание. Либо он уже успел привыкнуть к такому обхождению, либо…
  – Разумеется, моя дорогая, ваш автомобиль. – Клаппертон кивнул своей жене и закончил начатую ранее фразу с совершенно невозмутимым видом.
  «Voilà се qu’on appelle le pukka sahib, – подумал Пуаро. – И в то же время генерал Форбс считает, что Клаппертону вовсе не свойственна порядочность. Я бы позволил себе усомниться…»
  Поступило предложение сыграть в бридж. За карточным столом устроились миссис Клаппертон, генерал Форбс и востроглазая супружеская пара. Мисс Хендерсон вежливо отказалась и вышла на палубу.
  – А ваш супруг? – неуверенно спросил генерал Форбс.
  – Нет, Джон не будет играть, – сказала миссис Клаппертон, – он считает бридж слишком утомительным занятием.
  Четыре заядлых игрока начали партию. Пэм и Китти с двух сторон подошли к полковнику Клаппертону и взяли его под руки.
  – Вы ведь не откажетесь прогуляться с нами! – сказала Пэм. – На шлюпочную палубу. Сегодня такая лунная ночь.
  – Не делай глупостей, Джон, – бросила миссис Клаппертон. – Там прохладно, ты можешь простудиться.
  – Только не с нами, – заявила Китти. – Мы сумеем согреть его!
  Усмехнувшись, он пошел с ними.
  Пуаро заметил, что миссис Клаппертон, в начале объявив «две трефы», в итоге спасовала.
  Он неторопливо вышел на верхнюю прогулочную палубу. Мисс Хендерсон стояла у борта. Услышав его шаги, она с надеждой обернулась к нему, но, судя по тому, как сразу изменилось выражение ее лица, Пуаро понял, что она надеялась увидеть совсем другого человека.
  Они немного поболтали. Затем, после непродолжительного молчания, она спросила:
  – О чем вы задумались?
  Пуаро ответил:
  – Я задумался о том, хорошо ли я понимаю английский. Миссис Клаппертон сказала: «Джон считает бридж слишком утомительным занятием». Разве не правильнее было бы сказать «скучным»?
  – Я думаю, она воспринимает его отказ как личную обиду, – сухо сказала Элли. – Напрасно он вообще женился на ней.
  Темнота скрыла улыбку Пуаро.
  – И вы не допускаете возможности, что этот брак можно назвать удачным? – с оттенком неуверенности в голосе спросил он.
  – С такой-то женщиной?
  Пуаро пожал плечами:
  – Много одиозных женщин имеют преданных мужей. Загадка природы. Согласитесь, что все ее слова и поступки, очевидно, не вызывают у него раздражения.
  Мисс Хендерсон размышляла над ответом, когда из окна курительной комнаты донесся голос миссис Клаппертон:
  – Нет… Пожалуй, я не буду начинать новый роббер. Здесь так душно. По-моему, мне лучше подняться наверх и подышать воздухом на шлюпочной палубе.
  – Доброй ночи, – сказала мисс Хендерсон Пуаро. – Я собираюсь лечь спать, – добавила она, быстро исчезая в темноте.
  Пуаро зашел в комнату для отдыха, покинутую, как оказалось, всеми, за исключением двух девушек и полковника. Он показывал им карточные фокусы, и Пуаро, заметив, как мастерски он манипулирует колодой карт, вспомнил историю генерала о мюзик-холле.
  – Я вижу, вы любите карточные игры, хотя и не играете в бридж, – заметил он.
  – У меня есть причины для того, чтобы не играть в бридж, – сказал Клаппертон, сияя обаятельной улыбкой. – Сейчас вы все поймете. Мы сыграем в одну игру. – Он быстро раздал колоду. – Возьмите свои карты. Итак, что вы видите? – Он рассмеялся, заметив потрясенное лицо Китти. Она опустила свои карты, и все остальные последовали ее примеру. На руках у Китти оказалась вся трефовая масть, у месье Пуаро были все червы, у Пэм – бубны, а у полковника Клаппертона – все пики. – Все понятно? – спросил он. – Человеку, который может сдать своему партнеру и сопернику любой набор карт по собственному усмотрению, лучше держаться подальше от дружеской игры! Если ему будет слишком часто сопутствовать удача, то могут поползти нехорошие слухи.
  – Ax! – восхищенно выдохнула Китти. – Как же вы умудрились сделать такой трюк? Я же видела, что вы перетасовали и раздали карты самым обычным образом.
  – Ловкость рук обманывает глаз, – изрек Пуаро и подметил, как внезапно изменилось выражение лица полковника.
  Казалось, последнее замечание застало его врасплох, и защитная маска слетела с его лица.
  Пуаро улыбнулся. Под маской истинного джентльмена скрывался фокусник.
  На рассвете следующего утра корабль подошел к Александрии.
  Поднявшись на палубу после завтрака, Пуаро заметил на ней двух веснушчатых девушек. Они разговаривали с полковником Клаппертоном.
  – Нам следовало бы уже быть на берегу, – с нетерпением подчеркнула Китти. – Таможенники скоро закроют выход. Вы пойдете с нами, ведь правда? Не позволите же вы двум юным девушкам сойти на берег без сопровождающего! С нами могут произойти ужасные вещи.
  – Разумеется, я понимаю, что вам не следует гулять по городу одним, – улыбаясь сказал Клаппертон, – но я не уверен, поймет ли это моя жена.
  – Нам очень жаль ее, – заявила Пэм, – но она сможет прекрасно отдохнуть без вас.
  Вид у полковника был слегка растерянный. Очевидно, желание прогуляться победило сомнения.
  – Салют, месье Пуаро, вы идете на берег?
  – Нет, наверное, нет, – ответил Пуаро.
  – Что ж, тогда я… Только мне нужно предупредить Аделину, – решил полковник Клаппертон.
  – Мы пойдем с вами, – сказала Пэм. Она озорно подмигнула Пуаро: – Может, мы сможем убедить вашу супругу пойти с нами.
  Полковнику Клаппертону, видимо, понравилось такое предложение. Вид у него сразу стал более спокойным и уверенным.
  – Тогда вперед, юные леди, – беспечно сказал он.
  И вся троица направилась по коридору к пассажирским каютам на второй палубе.
  Каюта Пуаро находилась как раз напротив каюты Клаппертонов, и он решил из любопытства последовать за ними.
  Слегка нервничая, полковник Клаппертон постучал в дверь своей каюты.
  – Аделина, дорогая моя, ты уже проснулась?
  Из-за двери донесся сонный голос миссис Клаппертон:
  – О, кошмар… Ну что там еще?
  – Это Джон. Как ты смотришь на прогулку по Александрии?
  – Естественно, отрицательно. – Ее тон был резким и решительным. – Я почти не спала этой ночью. Наверное, я проведу в постели большую часть дня.
  Пэм ловко встряла в разговор:
  – О, миссис Клаппертон, мне так жаль. Нам очень хотелось, чтобы вы пошли с нами. Вы уверены, что прогулка не пойдет вам на пользу?
  – Абсолютно уверена, – еще более резким тоном ответила миссис Клаппертон.
  Полковник тщетно крутил ручку, пытаясь открыть дверь.
  – Ну что еще тебе нужно, Джон? Дверь заперта. Я не желаю, чтобы меня беспокоили стюарды.
  – Извини, милая, извини. Я просто хотел взять мой Бедекер[771].
  – Нет уж, тебе придется обойтись без него, – раздраженно оборвала его миссис Клаппертон. – Я не собираюсь ради этого вставать с постели. Уйдешь ли ты когда-нибудь, Джон? Дай же мне наконец спокойно отдохнуть.
  – Конечно, конечно, моя дорогая.
  Полковник Клаппертон отошел от двери. Пэм и Китти тут же завладели им.
  – Давайте отправимся немедленно. Как удачно, что вы не забыли свою шляпу. О боже… а ваш паспорт, наверное, в каюте?
  – Нет, как раз паспорт-то у меня в кармане, но… – начал полковник.
  Китти решительно взяла его под руку.
  – Слава богу! – воскликнула она. – Тогда вперед!
  Перегнувшись через перила, Пуаро наблюдал, как эта троица покидает корабль. Услышав слабый вздох за своей спиной, он обернулся и увидел мисс Хендерсон. Ее взгляд был приковал к трем удаляющимся фигурам.
  – Итак, они ушли на берег, – сказала она лишенным выражения тоном.
  – Да. А вы тоже собираетесь?
  Пуаро обратил внимание на ее элегантную сумочку и изящные туфли, а также на то, что она захватила легкую шляпку от солнца. Ее вид явно говорил о том, что она собралась на прогулку по Александрии. Тем не менее после почти не поддающейся измерению паузы она отрицательно покачала головой.
  – Нет, – сказала она. – Думаю, мне лучше остаться на борту. Мне необходимо написать множество писем.
  Она развернулась и ушла, оставив Пуаро в одиночестве.
  Ее место вскоре занял изрядно запыхавшийся генерал Форбс, только что закончивший свои утренние сорок восемь кругов по палубе.
  – Ага! – воскликнул генерал, заметив удаляющиеся фигуры полковника и двух девушек. – Вот так фокус! А где же мадам?
  Пуаро объяснил, что миссис Клаппертон пожелала отоспаться и провести день в постели.
  – Неужели вы верите этому! – Старый вояка хитро прищурил один глаз. – Наверняка она встанет ко второму завтраку… и если обнаружится, что этот бедный грешник удалился без разрешения, то прогулка для него явно закончится нагоняем.
  Однако предсказания генерала не подтвердились. Миссис Клаппертон не вышла к ленчу и вообще не выходила из каюты до четырех часов, когда полковник и его юные спутницы вернулись на корабль.
  Отдыхая в своей каюте, Пуаро слышал, как загулявший супруг с виноватым видом взывает к своей жене, стуча в дверь их каюты. Постучав несколько раз, полковник подергал за ручку двери и наконец позвал стюарда.
  – Эй, послушайте, вы не знаете, где моя жена? У вас есть запасной ключ?
  Пуаро быстро встал с койки и вышел в коридор.
  Новости распространились по кораблю со скоростью лесного пожара. Со смешанным чувством ужаса и недоверия пассажиры выслушивали известие о том, что миссис Клаппертон обнаружили мертвой в своей постели. Заколота в сердце каким-то африканским кинжалом. На полу ее каюты найдена нитка янтарных бус.
  Слухи порождали слухи. Были созваны и допрошены все торговцы украшениями, допущенные сегодня на борт корабля! Из ее каюты исчезла большая сумма денег, лежавших в комоде! Номера банкнот удалось установить! Нет, деньги, считай, пропали с концами! Украдено драгоценностей на целое состояние! Вообще ничего не украдено! Уже арестовали одного стюарда, и он признался в убийстве!
  – Чему же верить? – спросила мисс Хендерсон, остановив Пуаро. Лицо ее было бледным и встревоженным.
  – Милая сударыня, ну откуда же я могу знать?
  – Разумеется, вы знаете, – заявила мисс Хендерсон.
  Был поздний вечер. Большинство пассажиров разошлось по своим каютам. Мисс Хендерсон подвела Пуаро к паре кресел, расположенных на крытой палубе.
  – Так расскажите же мне все, – приказным тоном сказала она.
  Пуаро задумчиво посмотрел на нее.
  – Это весьма интересный случай, – сказал он.
  – Правда ли, что у нее украли какие-то баснословно дорогие драгоценности?
  Пуаро отрицательно покачал головой.
  – Нет, все драгоценности на месте. Хотя из комода действительно исчезла небольшая сумма наличных денег.
  – Теперь я никогда не буду чувствовать себя в безопасности на корабле, – с содроганием сказала мисс Хендерсон. – Есть ли хоть какие-то улики, подтверждающие, что убийство совершено кем-то из этих шоколадных дикарей?
  – Нет, – ответил Пуаро. – В общем, все это дело представляется мне весьма… странным.
  – Что вы имеете в виду? – резко спросила Элли.
  Пуаро развел руками.
  – Ну что ж… рассмотрим факты. Миссис Клаппертон была мертва уже по меньшей мере пять часов, когда обнаружили ее тело. Исчезло немного денег. Возле кровати на полу валялась нитка бус. Дверь была заперта, а ключ исчез. Окно открыто… именно выходящее на палубу окно, а не бортовой иллюминатор.
  – И что же дальше? – нетерпеливо спросила его собеседница.
  – Не думаете ли вы, что убийство, совершенное при данных обстоятельствах, кажется странным? Не забудьте, что все допущенные на корабль менялы и продавцы почтовых открыток и украшений хорошо известны полиции.
  – Тем не менее стюарды обычно запирают каюты, – напомнила ему Элли.
  – Естественно, чтобы предотвратить возможность мелкого воровства. Но мы имеем дело… с убийством.
  – О чем именно вы думаете, месье Пуаро? – Ее голос звучал немного напряженно.
  – Я думаю о запертой двери.
  Мисс Хендерсон поразмышляла над его словами.
  – Я не вижу тут ничего особенного. Преступник вышел из каюты, запер дверь и унес с собой ключ, чтобы оттянуть время обнаружения убийства. Очень разумно с его стороны, поскольку до четырех часов дня никто ни о чем не подозревал.
  – Нет, нет, мадемуазель, вы не совсем верно поняли направление моих мыслей. Меня интересует не как он вышел, а как он вошел.
  – Через окно, разумеется.
  – C’est possible. Но ведь оно очень узкое, и кроме того, как вы помните, по палубе постоянно ходят люди.
  – Ну, тогда через дверь, – раздраженно сказала мисс Хендерсон.
  – Вы упустили из виду одну деталь, мадемуазель. Миссис Клаппертон собственноручно заперла дверь изнутри. Она сделала это еще до того, как полковник Клаппертон сошел на берег сегодня утром. Он действительно пытался открыть дверь, поэтому нам известно, что она была заперта.
  – Чепуха. Вероятно, просто заело замок… или он не до конца повернул ручку.
  – Но мы знаем об этом не только с его слов. Мы действительно слышали, как миссис Клаппертон сама заявила об этом.
  – Мы?
  – Мисс Муней, мисс Креган, полковник и я.
  Элли Хендерсон постучала по палубе изящно обутой ножкой. Задумчиво помолчав пару минут, она сказала слегка раздраженно:
  – Итак, какие же выводы вы можете извлечь из этой ситуации? Я полагаю, если миссис Клаппертон могла запереть дверь, то она же могла и отпереть ее.
  – Верно, совершенно верно. – Пуаро с сияющим видом взглянул на нее. – И вы понимаете, к чему это может нас привести. Миссис Клаппертон сама открыла дверь и впустила убийцу. Теперь подумаем, стала бы она впускать к себе какого-то торговца украшениями?
  – Но, возможно, она даже не знала, кто это был, – возразила Элли. – Услышав стук в дверь, она могла встать и открыть ее… и тогда он ворвался и убил ее.
  Пуаро с сомнением покачал головой:
  – Но ее закололи, когда она спокойно лежала в постели.
  Мисс Хендерсон пристально посмотрела на него.
  – Так к какому все-таки выводу вы пришли? – отрывисто спросила она.
  Пуаро улыбнулся:
  – Ну, скажем, все выглядит так, будто она знала человека, которому открыла дверь…
  – Вы подразумеваете, – резковатым тоном сказала мисс Хендерсон, – что один из пассажиров является убийцей?
  Пуаро кивнул:
  – Такая версия вполне разумна.
  – А янтарные бусы брошены на пол для отвода глаз?
  – Именно так.
  – И деньги украли с той же целью?
  – Точно.
  После незначительной паузы мисс Хендерсон медленно сказала:
  – Я считала миссис Клаппертон весьма неприятной особой, и вряд ли на борту найдется человек, относившийся к ней с симпатией… Но ни у кого из нас не было причин убивать ее!
  – За исключением ее мужа, возможно, – заметил Пуаро.
  – Неужели вы действительно думаете… – Она нерешительно умолкла.
  – По-моему, пассажиры нашего корабля единодушны в том мнении, что было бы вполне справедливо, если бы полковник Клаппертон «объявил ей войну». По-моему, именно такое выражение я слышал.
  Элли Хендерсон выжидающе смотрела на него.
  – Но вынужден признать, – продолжал Пуаро, – что лично я не заметил ни малейших признаков воинственности или даже раздражения в добродушном поведении полковника. И что еще более важно, у него есть алиби. Он сошел на берег вместе с нашими девушками и не возвращался на корабль до четырех часов. К этому времени миссис Клаппертон была уже давно мертва.
  Немного помолчав, Элли Хендерсон мягко спросила:
  – Однако вы по-прежнему подозреваете… одного из пассажиров?
  Пуаро согласно склонил голову.
  Элли Хендерсон вдруг рассмеялась дерзким, вызывающим смехом.
  – Вашу версию, месье Пуаро, будет трудно доказать. Ведь на корабле так много пассажиров.
  Пуаро слегка поклонился ей.
  – Я процитирую фразу одного вашего знаменитого литературного детектива: «Элементарно, Ватсон, у меня есть своя система».
  
  Следующим вечером за ужином каждый пассажир обнаружил под своей тарелкой отпечатанную на машинке записку с просьбой прибыть в главную гостиную к 20.30. Когда все общество было в сборе, капитан поднялся на сценическую площадку, где обычно располагался оркестр, и обратился к собравшимся:
  – Леди и джентльмены, все вы знаете о случившейся вчера трагедии. Я уверен, что все вы будете рады содействовать поимке преступника, виновного в этом подлом убийстве… – Он сделал паузу и прочистил горло. – Среди нас находится месье Эркюль Пуаро, который, вероятно, известен вам как детектив, имеющий большой опыт в… э-э… подобных делах. Я надеюсь, что вы внимательно выслушаете все, что он скажет.
  Как раз в этот момент полковник Клаппертон, который отсутствовал за ужином, вошел в зал и присел рядом с генералом Форбсом. Он выглядел как муж, убитый горем, и даже отдаленно не напоминал человека, испытывающего огромное облегчение. Либо он был очень хорошим актером, либо действительно искренне любил свою жену.
  – Месье Эркюль Пуаро! – объявил капитан, спускаясь со сцены.
  Пуаро занял его место. С преувеличенно важным, почти комичным видом он приветливо улыбнулся аудитории.
  – Месье, мадам, – начал он. – Вы были крайне любезны, согласившись выслушать меня. Господин капитан сообщил вам, что я имею некоторый опыт в таких делах. И конечно, я придумал оригинальный способ, который позволит нам добраться до сути этого загадочного преступления.
  По его знаку стюард показал объемистый, бесформенный предмет, завернутый в покрывало.
  – То, что я собираюсь сделать, наверное, немного удивит вас, – предупредил Пуаро. – Вам может прийти в голову, что я большой оригинал или даже сумасшедший. И тем не менее я уверяю вас, что в моем безумии есть система, как гласит одна английская поговорка. – Он на мгновение встретился взглядом с мисс Хендерсон и начал снимать покрывало. – У меня здесь имеется важный свидетель, которому доподлинно известно, кто убил миссис Клаппертон. – Он изящно взмахнул материей, и перед глазами зрителей предстал скрытый под ним предмет – деревянная кукла почти человеческих размеров, в бархатном костюме с кружевным воротником. – Итак, Артур, – сказал Пуаро, ловко изменив голос – иностранный акцент совсем исчез, и он заговорил как коренной лондонец, с легким налетом кокни, – можешь ли ты рассказать… повторяю… можешь ли ты рассказать мне… все, что знаешь о смерти миссис Клаппертон?
  Кукла слегка качнула головой и, подрагивая нижней челюстью, заговорила резким и высоким женским голосом:
  – Что тебе нужно, Джон? Дверь заперта. Я не желаю, чтобы меня беспокоили стюарды…
  Послышался сдавленный крик, грохот перевернувшегося стула… Мужчина стоял, покачиваясь и прижимая руку к горлу… Он пытался что-то сказать… пытался… и вдруг рухнул на пол, упав головой вперед.
  Это был полковник Клаппертон.
  
  Пуаро и корабельный врач, склонившиеся над распростертым на полу телом, наконец поднялись с колен.
  – Боюсь, все кончено. Сердце… – коротко подытожил доктор.
  Пуаро кивнул.
  – Он испытал шок, увидев исполнение задуманного им плана. – Повернувшись к генералу Форбсу, Пуаро сказал: – Именно вы, генерал, подали мне ценную идею, упомянув о сцене мюзик-холла. Я ломал голову, думал, думал… и вдруг меня осенило. Предположим, что до войны Клаппертон был чревовещателем. В таком случае вполне можно было бы объяснить, почему трое людей слышали из каюты голос миссис Клаппертон в то время, когда она уже была мертва…
  Элли Хендерсон стояла рядом с Пуаро. Ее глаза потемнели от горя.
  – Вы знали, что у него было слабое сердце? – спросила она.
  – Подозревал… Миссис Клаппертон говорила мне о своем больном сердце, но мне показалось, что она относится к тому типу женщин, которые любят придумывать себе болезни. Потом я обнаружил обрывок рецепта с очень большим содержанием дигиталина. Дигиталин входит в состав сердечных лекарств, но она явно не принимала его, поскольку дигиталин расширяет зрачки. Ее зрачки всегда были узкими, но я обратил внимание на глаза ее мужа.
  – Значит, вы предполагали… что исход вашего представления может быть таким? – тихо проговорила Элли.
  – Не кажется ли вам, мадемуазель, что все закончилось наилучшим образом? – мягко сказал Пуаро.
  Он увидел, что глаза ее наполнились слезами.
  – Вы же знали… вы давно поняли… что я любила… Но он пошел на это не ради меня… Скорее всего, эти девушки… их молодость заставила его почувствовать свое рабство. Он захотел освободиться, пока не стало слишком поздно… Да, я уверена, что именно так все и было… Когда вы начали… подозревать его?
  – Его самообладание было слишком уж идеальным, – закончил Пуаро. – Какими бы обидными ни были высказывания его жены, они, казалось, совершенно не трогали его. Такое равнодушие могло означать либо то, что он уже настолько привык к ним, что они больше не обижают его, либо… Я выбрал альтернативное значение… и оказался прав… Кроме того, меня насторожило его стремление проявить себя в качестве фокусника… Вечером перед преступлением он сделал вид, что случайно выдал свой секрет. Но люди, подобные Клаппертону, ничего не делают случайно. Нужно было понять причину… Придя к выводу, что он был фокусником, люди вряд ли догадаются о том, что он был и чревовещателем.
  – То есть мы сейчас слышали голос… голос миссис Клаппертон?..
  – У одной из горничных оказался подобный тембр голоса. Я велел ей спрятаться за сценой и научил тому, что она должна сказать.
  – Это была ловушка… жестокая ловушка, – вскричала Элли.
  – Я не одобряю убийства, – отрезал Эркюль Пуаро.
  
  
  Родосский треугольник
  
  
  Глава 1
  Эркюль Пуаро сидел на белом песке и вглядывался в сверкающую синеву моря. Он был весьма элегантен в своем щегольском белом спортивном костюме и в огромной панаме. Люди старшего поколения, к которому принадлежал и Пуаро, полагали, что от солнца лучше хорошенько укрываться. А вот мисс Памела Лайелл, сидевшая рядом и щебетавшая без умолку, придерживалась на этот счет современной точки зрения — и посему на ее бронзовом от загара теле почти ничего не было.
  Изредка поток ее красноречия иссякал, и она принималась старательно втирать в кожу какую-то маслянистую жидкость из стоящего рядом флакончика.
  По другую сторону от мисс Памелы Лайелл возлежала, уткнувшись лицом в кричаще-полосатое полотенце, мисс Сара Блейк, ее лучшая подруга. Загар мисс Блейк был безупречно ровным и время от времени вызывал тоскливые взгляды Памелы.
  — А у меня опять неровно ложится, — разочарованно пробормотала она. — Мосье Пуаро, не окажете любезность? Вот здесь, под правой лопаткой. Никак не могу дотянуться, чтобы втереть как следует.
  Мосье Пуаро оказал любезность, после чего тщательно обтер руку носовым платком. Мисс Лайелл, смысл жизни которой состоял в наблюдении за окружающими и в наслаждении собственным красноречием, продолжала:
  — А ведь я угадала, та дама в костюме от Шанель[772] — действительно Валентина Декрэ, то есть Чентри. Я так и думала. Я сразу ее узнала. Она и в самом деле очень мила, правда? Теперь я понимаю, почему мужчины сходят по ней с ума. Просто она так держится, будто иначе и быть не может, а это половина успеха. Кстати, фамилия тех, кто приехали вчера вечером, — Голд. Он ужасно симпатичный.
  — Молодожены? — лениво пробормотала Сара. Мисс Лайелл покачала головой с видом знатока.
  — Едва ли, у нее недостаточно новая одежда. Молодоженов видно сразу! Мосье Пуаро, вы не находите, что это очень увлекательно — наблюдать за людьми и угадывать, что они из себя представляют?
  — Ну ты же не просто наблюдаешь, моя милая, — сладко прожурчала Сара. — Ты еще и вопросы задаешь.
  — Между прочим, с Голдами я пока не обменялась ни словечком, — парировала мисс Лайелл. — И вообще, не понимаю, что в этом такого, — интересоваться окружающими. Что может быть увлекательнее человеческой натуры! Вы согласны со мной, мосье Пуаро?
  На сей раз пауза была достаточной, чтобы собеседник успел ответить. Не отрывая взгляда от воды, Пуаро произнес:
  — Са depend.[773]
  Памела даже немного опешила.
  — Что вы, мосье Пуаро! Человек настолько интересен, насколько непредсказуем…
  — Непредсказуем? Да Бог с вами.
  — А что? В самом деле. Только к кому-нибудь подберешь ключик, как он тут же выкинет что-нибудь неожиданное.
  Эркюль Пуаро покачал головой.
  — Нет-нет, вы ошибаетесь. Человек — весьма редко совершает поступки, которые не dans son caractere[774]. Как правило, он не изменяет своей натуре.
  — Категорически с вами не согласна! — возмутилась мисс Памела Лайелл.
  И, собравшись с мыслями, опять бросилась в атаку:
  — Вот я, когда встречаю кого-нибудь, мне сразу хочется узнать, что это за человек, в каких он отношениях с окружающими, чем живет, чем дышит. Это так волнительно!
  — Едва ли, — отозвался Эркюль Пуаро. — Человеческая природа не так богата разнообразием, как нам кажется. У моря, — задумчиво добавил он, — куда больше всяких оттенков.
  Тут в беседу вступила Сара:
  — То есть вы считаете, что каждый человек представляет определенную модель? Стереотип поведения?
  — Precisement[775], — подтвердил Пуаро и принялся что-то чертить пальцем на песке.
  — Что это вы там рисуете? — заинтересовалась Памела.
  — Треугольник, — сказал Пуаро. Но Памела уже его не слушала, увидев на пляже новое лицо.
  — А вот и Чентри, — объявила она.
  По берегу шла — вернее, гордо несла себя — высокая статная женщина. Поприветствовав Памелу и Пуаро легким кивком и улыбкой, она уселась неподалеку. Золотисто-алая накидка соскользнула с ее плеч. Под накидкой оказался белый купальный костюм.
  Памела вздохнула.
  — Потрясающая фигура, да?
  Но Пуаро смотрел на лицо — лицо тридцатидевятилетней женщины, с шестнадцати лет славившейся своей красотой.
  Он конечно же тоже более чем достаточно был наслышан о Валентине Чентри. Она была знаменита многим — капризами, богатством, огромными сапфировыми очами, брачными авантюрами и любовными приключениями. Она пять раз выходила замуж, а любовников меняла, как перчатки. В должности ее мужа поочередно побывали итальянский граф, американский сталелитейный магнат, знаменитый теннисист и автогонщик. Из них только американец оставил ее вдовой, а от прочих она с легкостью освободилась в суде. В последний, то есть в пятый по счету раз, она вышла за капитана военно-морского флота.
  Именно этот капитан и сопровождал на пляж августейшую особу. Молчаливый, угрюмый, необщительный, с тяжелым подбородком. Было в нем что-то первобытное.
  — Тони, дорогой, мой портсигар… — попросила она. Приказ был исполнен немедленно. Он тут же протянул жене портсигар, помог прикурить и спустить с плеч бретельки белого купальника. Она разлеглась на солнце, раскинув руки. А он уселся рядом, словно дикий зверь, сторожащий добычу.
  Памела сказала, понизив голос:
  — Я просто сгораю от любопытства. Необычная парочка… Смотрите, сколько в нем звериного! Все время мрачно молчит, и взгляд угрюмый-угрюмый. Таким женщинам, как она, это должно нравиться. Словно приручаешь тигра! Интересно, долго ли это продлится? Наверное, они ей очень быстро надоедают, а уж теперь-то особенно. Но избавиться от него, я думаю, не так-то просто, с такими шутки плохи.
  К морю немного робко подошла еще одна пара. Та самая, что приехала накануне вечером. Мистер и миссис Дуглас Голд, как выяснила мисс Лайелл, полистав регистрационный журнал отеля. Оттуда же она извлекла их имена и возраст — у итальянцев принято и это заносить в журнал.
  Мистеру Дугласу Камерону Голду был тридцать один год, а миссис Марджори Эмме Голд — тридцать пять.
  Поскольку для мисс Лайелл, как уже говорилось, не было ничего увлекательней «человеческой натуры», то, в отличие от большинства своих соотечественников, которым требуется от четырех дней до недели, чтобы предпринять робкую попытку познакомиться, она умела вступить в непринужденную беседу при первой же встрече. Поэтому, заметив смущение и нерешительность миссис Голд, она крикнула:
  — Доброе утро! Замечательный денек, не правда ли?
  Миссис Голд была невысокой и хрупкой и чем-то напоминала мышку. У нее были правильные черты лица и неплохая фигура. Но недостаток вкуса и какая-то скованность делали ее малопривлекательной. Муж ее, напротив, был на редкость хорош собой, можно сказать, герой-любовник: светлые вьющиеся волосы, голубые глаза, широкие плечи, узкие бедра. В общем, из тех молодых людей, которых легче представить себе на сцене, чем в реальной жизни. Но стоило ему открыть рот, как все его обаяние куда-то улетучивалось. Уж очень он был простодушен и искренен — если не туповат.
  Миссис Голд благодарно посмотрела на Памелу и уселась рядом с ней.
  — Какой у вас чудный загар! Рядом с вами я выгляжу до неприличия бледной!
  — Качественный загар требует чудовищных усилий, — вздохнула мисс Лайелл. Немного помолчав, она спросила:
  — Вы ведь только что приехали?
  — Да, вчера вечером. На итальянском пароходе.
  — А раньше вы на Родосе[776] не бывали?
  — Нет. Здесь очень славно, правда?
  — Только вот добираться сюда долго, — заметил муж.
  — Да, будь Родос поближе к Англии…
  — Тогда здесь было бы ужасно, — разнеженным голосом закончила за него Сара. — Люди лежали бы бок о бок, точно рыба на прилавке. Было бы негде ступить.
  — Да, пожалуй, — согласился Дуглас Голд. — Досадно только, что курс лиры[777] сейчас — просто разорение.
  — Да, при обмене получается накладно.
  Беседа и дальше велась в том же духе и изяществом явно не блистала.
  Лежавшая неподалеку Валентина Чентри поднялась и села, одной рукой придерживая на груди купальник.
  Она широко, с чисто кошачьим изяществом зевнула и огляделась по сторонам. Взгляд ее скользнул по Марджори Голд и остановился на золотистых кудрях Дугласа Голда.
  Тут она плавно повела плечами и чуть громче, чем это было необходимо, произнесла:
  — Тони, дорогой… Какое это чудо — солнце! В прошлой жизни я наверняка была жрицей солнца, а ты как думаешь?
  Муж ее что-то проворчал в ответ, что-то невразумительное.
  А Валентина Чентри все так же громко попросила:
  — Дорогой, расправь, пожалуйста, полотенце. После чего водрузила свое прекрасное тело на прежнее место. Теперь уже Дуглас Голд смотрел на нее, причем с нескрываемым интересом.
  — Какая красивая женщина! — весело прощебетала миссис Голд, обращаясь к мисс Лайелл.
  Памела, которая выдавала информацию с тем же удовольствием, с каким получала ее, вполголоса пояснила:
  — Это Валентина Чентри.., ну та самая, которая была женой Декрэ. Она и правда великолепна. А он прямо без ума от нее, ну просто не сводит глаз.
  Миссис Голд еще раз оглядела пляж и сказала:
  — Какое чудесное море, синее-синее. По-моему, нам пора искупаться, а, Дуглас?
  Увлеченный созерцанием Валентины Чентри, Дуглас ответил не сразу. Прошло некоторое время, прежде чем он довольно рассеянно переспросил:
  — Искупаться? Ну, да, пожалуй.
  Марджори Голд встала и пошла к воде. Валентина Чентри перевернулась на бок. Взгляд ее был устремлен на Дугласа Голда. На алых губах заиграла слабая улыбка.
  У Дугласа Голда слегка покраснела шея. Валентина Чентри сказала:
  — Тони, дорогой, будь любезен… Мне бы чуть-чуть крема для лица — он на туалетном столике. Забыла его захватить. Будь паинькой — принеси, пожалуйста. Капитан покорно поднялся и направился к отелю. Марджори Голд погрузилась в море и стала призывать мужа:
  — Дуглас! Где ты там! Вода такая теплая. Иди же скорее!
  — Что же вы не идете? — поинтересовалась Памела.
  — Что? А.., я люблю сперва хорошенько прогреться… Валентина Чентри чуть приподняла голову — вероятно, хотела позвать мужа, но тот уже скрылся за оградой гостиничного сада.
  — …а купаться иду почти перед уходом с пляжа, — объяснил мистер Голд.
  Миссис Чентри снова села и взяла флакон с кремом для загара. Но почему-то крышка никак не хотела открываться, как она ни старалась.
  — О, Господи, до чего тугая! Никак не могу справиться! — обиженно воскликнула она. И взглянула на соседей.
  — Не могли бы вы…
  Неизменно галантный Пуаро тут же поднялся, но у Дугласа Голда были два преимущества — молодость и ловкость. Он опередил его.
  — Разрешите вам помочь.
  — О, благодарю-ю. — Она снова не забывала мило растягивать слова:
  — Вы очень добры. А я такая бестолковая — всегда кручу не в ту сторону. О! У вас сразу получилось! Огромное спасибо…
  Эркюль Пуаро улыбнулся в усы и стал неторопливо прохаживаться по берегу.
  Когда он довольно скоро вернулся, к нему подошла миссис Голд. Она вволю наплавалась, и теперь ее лицо сияло от удовольствия — из-под поразительно нелепой купальной шапочки.
  Едва переведя дыхание, она сказал:
  — Я очень люблю море. А здесь оно такое теплое, просто чудо.
  Пуаро высказал предположение, что она заядлая купальщица, и услышал, что они с Дугласом просто помешаны на купании. И что Дуглас часами может торчать в воде.
  Тут Эркюль Пуаро невольно посмотрел через ее плечо на мистера Дугласа — этот страстный любитель плавания увлеченно беседовал с Валентиной Чентри и совсем не торопился в море.
  — Ума не приложу, почему он не идет купаться… — сказала миссис Голд.
  В ее голосе звучало по-детски искреннее недоумение.
  Пуаро задумчиво посмотрел на Валентину Чентри. Он подумал, что миссис Дуглас не первая из жен, которым довелось в свое время обнаружить некие странности в поведении супруга.
  Он услышал, как миссис Голд судорожно вздохнула и ледяным голосом произнесла:
  — Ее, вероятно, считают очень привлекательной.
  Но Дугласу женщины такого типа совершенно не нравятся.
  Эркюль Пуаро промолчал.
  Миссис Голд снова вошла в воду и поплыла прочь от берега, рассекая воду медленными, сильными гребками. Было ясно, что она действительно любит море.
  Пуаро вернулся к оставленной им компании.
  Полку отдыхающих прибыло: появился старый генерал Барнс, предпочитавший общество молодежи. Вот и теперь он пристроился между Памелой и Сарой, и они с Памелой смаковали светские сплетни, особенно наслаждаясь скандальными подробностями.
  Капитан Чентри вернулся с задания. Теперь они с Дугласом Голдом сидели по обе стороны от Валентины.
  Валентина как ни в чем не бывало болтала, растягивая слова и обращаясь то к одному, то к другому.
  Она, видимо, заканчивала рассказывать какую-то историю:
  — …и что, вы думаете, заявил этот дуралей? «Я видел вас всего минуту, но помнить буду всегда!» Ведь так он сказал, Тони? Я была страшно, ну стра-а-шно тронута. Вообще, в мире много добрых людей, во всяком случае, ко мне все относятся просто замечательно. Сама не понимаю, почему ко мне все так добры. Ну вот, я тогда и говорю — ты помнишь, дорогой? — «Если тебе непременно нужно постоянно меня ревновать, ревнуй к этому посыльному». Он и вправду был очарователен…
  Возникла пауза, и Дуглас Голд решил поддержать разговор.
  — Среди посыльных есть неплохие ребята…
  — О да… Но ему, бедняжке, здорово пришлось потрудиться… И он был так горд, что оправдал мое доверие.
  — Ничего странного, — сказал Дуглас Голд. — Всякому было бы приятно оправдать ваше доверие.
  Она восторженно защебетала:
  — Тони, ты слышал? Какой тонкий комплимент!
  Капитан Чентри что-то пробурчал. В ответ его жена только вздохнула:
  — А вот Тони не умеет так красиво говорить. Да, мой ягненочек?
  Она взъерошила его темную гриву своими белыми пальчиками с очень ярким маникюром, и он с подозрением на нее покосился. А она продолжала щебетать:
  — Не пойму, как это он меня терпит? Он умен до ужаса, правда-правда, а я все время несу всякую чушь, но он не сердится. На меня никогда никто не сердится, даже если я что-нибудь не то скажу или сделаю. Только и делают, что балуют меня. Попробуй тут стать хорошей.
  Капитан Чентри обратился к Голду:
  — Это ваша супруга там, в море?
  — Да. Мне, видимо, пора к ней присоединиться.
  — Но на солнышке так хорошо, — проворковала Валентина, — посидите еще. Тони, дорогой, а я, пожалуй, сегодня вообще не полезу в воду. Боюсь в первый же день подхватить простуду. А ты-то почему не идешь, дорогой? Мистер.., мистер Голд составит мне компанию, пока ты окунешься.
  — Нет, спасибо. Пока что-то не хочется, — с заметным металлом в голосе ответил Чентри. — А ваша жена, кажется, зовет вас, мистер Голд. Видите, как она машет?
  — Ваша жена великолепно плавает! — сказала Валентина. — Я уверена, она из тех ловких женщин, у которых все замечательно получается. Я так боюсь их: мне кажется, что они меня презирают. А я вот совершенно бездарна, никаких талантов. О, правда, Тони?
  Капитан снова промычал лишь что-то неразборчивое.
  Его жена ласково попеняла:
  — Ты слишком великодушен ко мне, я-то знаю. Мужчины удивительно добродушные создания — за то их и люблю. Честное слово, они гораздо добрее женщин, никогда не наговорят тебе гадостей. Женщины слишком мелочны по натуре.
  Сара Блейк повернулась на бок, лицом к Пуаро, и процедила сквозь зубы:
  — Ну еще бы не мелочны — позволяют себе иногда усомниться в том, что очаровательная миссис Чентри — абсолютное совершенство! Нет, все-таки женщины редкие дуры. Но такой ненормальной, как миссис Чентри, свет еще не видел. Только и умеет, что стрелять глазами и поминутно мурлыкать: «То-о-ни, дорогой!» Наверное, у нее в голове опилки вместо мозгов.
  Пуаро выразительно вздернул брови.
  — Un peu severe![778]
  — Да она просто самая настоящая кошка, вот что я вам скажу, и повадки у нее кошачьи — ну что она цепляется ко всем мужчинам? Сами полюбуйтесь — ее муженек сидит мрачнее тучи.
  Кинув взгляд на море, Пуаро заметил:
  — А миссис Голд отлично плавает.
  — Да, она не то что мы — не стесняется быть мокрой. Интересно, миссис Чентри хоть раз окунется? Все же на море приехала.
  — Ни за что, — просипел генерал Барнс. — Зачем же ей рисковать своим макияжем. А вообще-то она, конечно, эффектная женщина, хоть и не первой свежести.
  — Берегитесь, генерал. Она смотрит на вас, — недобрым голосом сказала Сара. — А насчет косметики ошибаетесь. При теперешнем ее качестве нам не страшны ни вода, ни поцелуи.
  — Миссис Голд выходит из воды, — объявила Памела.
  — «Полно мне в лесу гулять. Муженька пора спасать», — промурлыкала Сара.
  Миссис Голд уже шла по берегу. Фигурка у нее была очень ладная, а вот купальная шапочка хоть и удобная, но жутко нелепая.
  — Так ты идешь или нет, Дуглас? — чуть раздраженно произнесла она. — Вода чудесная, очень теплая.
  — Иди, иду.
  Дуглас Голд поспешно встал, но ушел почему-то не сразу, и Валентина Чентри успела одарить его нежной улыбкой.
  — Au revoir[779], — сказала она. Голд и его жена направились к воде. Как только они отошли достаточно далеко, Памела скептически заметила:
  — Не думаю, что ей стоило это делать. Оттаскивать мужа от другой женщины — это очень неумно. Он сразу почувствует себя под каблуком, а мужья этого терпеть не могут.
  — Вы, похоже, отлично разбираетесь в мужьях, мисс Памела, — сказал генерал Барнс.
  — В чужих — но не в своем!
  — А! Это существенная разница.
  — Да, генерал. Зато я знаю, как нельзя вести себя с мужем.
  — Да, моя дорогая, — подхватила Сара. — Во-первых, я бы ни за что не напялила такую шапочку…
  — Шапочка как шапочка, очень удобная, — возразил генерал. — И вообще, она очень миленькая, эта благоразумная малышка.
  — Не в бровь, а в глаз, генерал, — согласилась Сара. — Но даже и самую благоразумную женщину порой оставляет благоразумие. Мне кажется, раз уж появилась Валентина Чентри, благоразумия миссис Голд ненадолго хватит.
  Она обернулась и взволнованным шепотом воскликнула:
  — Нет, вы только взгляните на него. Просто туча. Не ровен час — грянет гром…
  Капитан Чентри и правда очень злобно смотрел вслед уходящим супругам.
  Сара обернулась к Пуаро.
  — Ну? — сказала она. — Что вы на это скажете?
  Эркюль Пуаро промолчал, но снова стал чертить что-то пальцем на песке. Опять тот же рисунок — треугольник.
  — Вечный треугольник, — задумчиво произнесла Сара. — Может, вы и правы. Если так, то в ближайшее время нам здесь скучать не придется.
  
  Глава 2
  Родос разочаровал мосье Эркюля Пуаро. Он приехал сюда отвлечься и отдохнуть. Отдохнуть в основном от преступлений. Ему сказали, что в конце октября здесь почти никого не бывает. Тихое уединенное местечко.
  Народу действительно было немного. Супруги Чентри, Голды, Памела и Сара, генерал, сам Пуаро да еще две итальянские четы — вот и все отдыхающие. Но и в этом малочисленном обществе мозг Пуаро исхитрился уловить настораживающие признаки.
  — Дались же мне эти преступления! — ворчал он сам на себя. — Просто какая-то мания! Мерещится невесть что!
  И тем не менее на душе у него было неспокойно.
  Как-то утром он спустился на террасу и застал там за вышиванием миссис Голд.
  Когда он подошел ближе, ему показалось, что в ее руке мелькнул и тут же исчез батистовый носовой платочек.
  Глаза у миссис Голд были сухие, но подозрительно поблескивали и держалась она как-то чересчур весело. Такая веселость не бывает естественной.
  — С добрым утром, мосье Пуаро, — сказала она так радостно, что беспокойство Пуаро только усилилось.
  Чего это она так ему обрадовалась? Они же с ней почти не знакомы. Пуаро очень гордился своими профессиональными качествами, но внешность свою оценивал весьма трезво.
  — С добрым утром, мадам, — отозвался он. — Погода как будто не собирается портиться.
  — Да, нам очень повезло, правда? Впрочем, нам с Дугласом всегда везет на погоду.
  — Да что вы!
  — Да-да. И не только на погоду, нам вообще повезло, что мы вместе, знаете, мосье Пуаро, когда видишь, сколько вокруг бед и трагедий, сколько людей разводятся, начинаешь больше ценить свое счастье.
  — Отрадно это слышать, мадам.
  — Да. Мы с Дугласом удивительно счастливы друг с другом. Мы женаты уже пять лет, а пять лет, сами понимаете, по теперешним временам — срок немалый…
  — Вы правы, немалый, порой и пять лет могут показаться вечностью, — сухо заметил Пуаро.
  — …но мне кажется, сейчас мы даже более счастливы, чем когда только-только поженились. А все потому, что мы идеально подходим друг другу.
  — Чего ж еще желать?
  — Поэтому мне так жаль несчастливых людей.
  — Вы имеете в виду…
  — Нет, я вообще говорю, мосье Пуаро.
  — Да, да.
  Миссис Голд поднесла к свету шелковую нитку, проверить, тот ли она взяла оттенок, и продолжала:
  — Взять, к примеру, миссис Чентри…
  — Да, так что же миссис Чентри?
  — Мне она приятной не кажется.
  — Может быть, вы и правы.
  — Да, я совершенно уверена в том, что она плохой человек. Но ее почему-то жалко. Ведь, несмотря на богатство, красоту и.., и все остальное, — руки миссис Голд дрожали, она никак не могла вдеть нитку в иголку, — она не из тех женщин, к которым мужчины привязываются надолго. Напротив, мужчины от таких быстро устают. А вы как думаете?
  — Уж я бы точно очень быстро устал от ее болтовни, — уклончиво ответил Пуаро.
  — Вот-вот. Конечно, она очень привлекательна… — Миссис Голд в нерешительности замолчала. Губы подрагивали, руки машинально продолжали работать. Даже человек менее наблюдательный, чем Эркюль Пуаро, заметил бы, что она не в своей тарелке.
  — Мужчины что малые дети, — внезапно вырвалось у нее. — Они так доверчивы.
  Она склонилась над своим вышиванием. Маленький батистовый платочек как-то незаметно снова очутился у нее в руке.
  Решив, вероятно, на всякий случай сменить тему разговора, он спросил:
  — Вы сегодня не купаетесь? А ваш супруг — он на пляже?
  Миссис Голд растерянно моргнула, но голос ее был очень веселым:
  — Не угадали. Мы решили прогуляться по старому городу. Но.., не пойму, как.., мы потеряли друг друга из виду. Они отправились без меня.
  Местоимение выдавало секрет, но, прежде чем Пуаро успел хоть что-нибудь сказать, явился с пляжа генерал Барнс и уселся в кресло рядом с ними.
  — С добрым утром, миссис Голд. С добрым утром, Пуаро. Вы тоже сегодня дезертировали? На пляже почти никого. Ни вас, ни вашего мужа, миссис Голд. Ни миссис Чентри.
  — А капитан Чентри? — небрежно спросил Пуаро.
  — Нет, он-то как раз на пляже. Им завладела мисс Памела, — хихикнул генерал. — Но ей с ним приходится тяжко. Он из тех несгибаемых молчаливых мужчин, про которых пишут в книжках.
  — Он меня немного пугает, этот капитан, — с легкой дрожью в голосе сказала Марджори Голд. — Временами он такой.., такой мрачный. Словно что-то задумал.
  Она вздрогнула.
  — Я думаю, у него несварение желудка, — бодро ответил генерал. — Чаще всего романтическая меланхолия или неудержимая ярость объясняются дурным пищеварением.
  Марджори Голд вежливо улыбнулась.
  — А где ваш милейший супруг? — поинтересовался генерал.
  — Дуглас? — ни секунды не колеблясь, весело переспросила миссис Голд. — Они с миссис Чентри отправились взглянуть на стены старого города.
  — Ага, весьма любопытно. Эпоха рыцарей, турниры и прочее. Вам тоже следовало пойти, моя дорогая.
  — К сожалению, я опоздала, — сказала миссис Голд. Она вдруг резко поднялась и, пробормотав какие-то извинения, поспешно направилась к дому.
  Генерал Барнс удивленно посмотрел ей вслед и сочувственно покачал головой:
  — Очень милая малышка. Стоит десятка размалеванных матрон, не будем уточнять, кого именно. Ха! А муж — дурак! Не понимает своего счастья.
  Он еще раз покачал головой, потом встал и направился в дом.
  Подошла вернувшаяся с пляжа Сара Блейк и услышала слова генерала. Состроив вслед уходящему вояке гримаску, она упала в кресло и защебетала:
  — Милая малышка, милая малышка! Мужчины всегда стараются оправдать таких вот простушек. На словах. И что мы видим? Размалеванные матроны побеждают, даже глазом не моргнув! Грустно, конечно, но такова жизнь.
  — Мадемуазель! — вдруг резко сказал Пуаро. — Не нравится мне все это!
  — Не нравится? Мне тоже. Впрочем, если быть честной — нравится. Человек, гнусное создание, обожает несчастные случаи, громкие скандалы и прочие неприятности, приключающиеся с его знакомыми.
  Пуаро спросил:
  — А где капитан Чентри?
  — На берегу. К нему прицепилась Памела, это в ее стиле, вы же знаете. Вот только она ему, похоже, не по вкусу. Когда я уходила, он был мрачнее тучи. Вот увидите, впереди буря.
  — Но кое-что мне все же непонятно… — пробормотал Пуаро.
  — А что тут понимать? — сказала Сара. — Весь вопрос в том, что грянет дальше.
  Пуаро, качая головой, тихо пробормотал:
  — Вы верно заметили, мадемуазель, меня очень беспокоит, что грянет в грядущем.
  — Как изящно сказано, — одобрила Сара и скрылась в доме.
  В дверях она чуть не столкнулась с Дугласом Гол-дом. Вид у него был явно довольный и в то же время он чем-то был слегка смущен. Он сказал:
  — Здравствуйте, мосье Пуаро, — и застенчиво добавил:
  — Я показывал миссис Чентри стену Крестоносцев. А Марджори не захотела пойти.
  Пуаро чуть приподнял брови, но даже если он и хотел прокомментировать это сообщение, то все равно бы не успел — на террасу ворвалась миссис Чентри, которая громко воскликнула:
  — Дуглас! Розовый джин! Мне просто необходим глоточек розового джина!
  Дуглас пошел заказывать джин. Сияющая Валентина опустилась в кресло рядом с Пуаро.
  Увидев, что к ним направляется Памела и ее собственный муж, она небрежно им помахала и крикнула:
  — Тони, дорогой, хорошо искупался? Божественное утро!
  Капитан Чентри не отозвался. Не удостоив супругу ни словом, ни взглядом, он прошел мимо и, поднявшись по ступенькам, скрылся в баре.
  Стиснутые в кулак руки капитана были прижаты к бокам, и это усиливало его и без того заметное сходство с гориллой.
  Красивый ротик Валентины Чентри, хотя его и портила глуповатая гримаска, так и остался открытым.
  — О-о… — растерянно протянула она, не зная, что сказать.
  Памела Лайелл засияла от удовольствия, явно наслаждаясь происходящим. Тщетно стараясь скрыть это, она уселась рядом с Валентиной Чентри и поинтересовалась:
  — Как провели утро?
  — Просто великолепно. Мы…
  Не дослушав ее ответа, Пуаро поднялся и тоже направился в бар. Там он обнаружил мистера Голда, ожидающего, когда подадут розовый джин. Его лицо пылало и было растерянным и злым.
  — Этот человек — просто грубиян! — выпалил он, увидев Пуаро, и кивнул на удалявшегося капитана Чентри.
  — Вполне вероятно, — заметил Пуаро. — Да, вполне. Но les femmes[780] любят грубиянов, не забывайте об этом!
  Дуглас проворчал:
  — Не удивлюсь, если узнаю, что он отвратительно с ней обращается.
  — Может, ей это и нравится.
  Дуглас Голд озадаченно посмотрел на него, взял свой джин и вышел.
  Эркюль Пуаро сел на табурет у стойки и заказал sirop de cassis[781]. Пока он, покряхтывая от удовольствия, неторопливо его потягивал, явился капитан Чентри и в один присест проглотил несколько порций розового джина.
  Потом, неизвестно к кому обращаясь, злобно выкрикнул:
  — Пусть не надеется, что от меня ей удастся избавиться так же легко, как от тех безмозглых кретинов. Я получил ее и отдавать не собираюсь! Никому другому она не достанется — только через мой труп.
  Он швырнул деньги на стойку, развернулся на каблуках и вышел.
  
  Глава 3
  Три дня спустя Эркюль Пуаро отправился на гору Пророка. Это была спокойная и приятная поездка; дорога вилась среди золотисто-зеленых пихт, взбираясь все выше и выше, уводя от мирской суеты и размолвок. Машина остановилась возле ресторана. Пуаро вышел и отправился побродить по лесу. Через некоторое время он забрался на вершину, и ему казалось, что он очутился на вершине мира. Далеко-далеко внизу искрилось ослепительно синее море.
  Здесь он наконец-то отдохнет, отрешится от земных забот! Аккуратно свернув пальто и положив его на пенек, Эркюль Пуаро сел.
  — Несомненно, le bon Dieu[782] знает, что делает. Но что касается людей — отдельные его творения все же очень странны. Eh bien[783], теперь попробую забыть обо всех здешних сложностях, — размышлял Пуаро.
  Он огляделся. К нему торопливо приближалась невысокая женщина в коричневом костюме. Это была Марджори Голд, на сей раз оставившая всякое притворство. Ее лицо было мокрым от слез.
  Все пути к отступлению были отрезаны. Она подошла вплотную.
  — Мистер Пуаро, вы должны мне помочь. Я так несчастна, просто не знаю, как мне быть! Что мне делать? Что делать?
  Она смотрела на него безумными глазами. Ее пальцы вцепились в рукав его пиджака. Но что-то в лице Пуаро встревожило ее и она слегка отпрянула.
  — Что.., о чем вы думаете? — запинаясь, пробормотала она.
  — Вы просите совета, мадам? Так ведь?
  — Да.., да, — еле-еле выговорила миссис Голд.
  — Eh bien, тогда слушайте. — Он говорил резко, почти грубо. — Немедленно уезжайте отсюда. Пока не поздно.
  — Что? — ничего не понимая, переспросила она.
  — То, что вы слышали. Уезжайте с острова.
  — Уехать с острова?
  Она явно была сбита с толку.
  — Именно это я и сказал.
  — Но почему, почему?
  — Если вам дорога жизнь, послушайтесь моего совета.
  Она судорожно глотнула воздух.
  — Что вы имеете в виду? Вы меня пугаете.., пугаете меня.
  — Да, — мрачно подтвердил Пуаро. — Именно это я и делаю.
  Она в отчаянии закрыла лицо руками.
  — Но я не могу! Он же не поедет! Я имею в виду Дугласа. Она его не отпустит. Он целиком в ее власти — телом и душой. Не хочет слышать ничего дурного о ней… Просто голову потерял… Верит каждому ее слову: что муж над ней издевается, этакая оскорбленная невинность, что никто никогда ее не понимал… А обо мне он и думать забыл, я в счет не иду, словно меня вообще не существует. Он хочет, чтобы я отпустила его — дала развод. Он верит, что она разведется с мужем и выйдет за него. Но я боюсь, что.., что Чентри так просто от нее не откажется. Не такой он человек. Вчера вечером она продемонстрировала Дугласу синяки на руке. Дуглас просто озверел. Он ведь такой у меня благородный… О! Я так боюсь! Чем все это кончится? Ну скажите же, что мне делать?!
  Пуаро смотрел через широкую полосу воды на голубую гряду холмов Азии. Он ответил ей:
  — Я же сказал вам. Уезжайте отсюда, пока не поздно…
  Она покачала головой.
  — Но я не могу.., не могу… Если только Дуглас…
  Пуаро вздохнул. Потом пожал плечами.
  
  Глава 4
  Эркюль Пуаро и Памела Лайелл сидели на берегу. Она удовлетворенно сообщила:
  — Треугольник становится все прочнее! Вчера вечером они сидели по разные стороны от нее и бросали друг на друга злобные взгляды! Чентри выпил лишнего и несколько раз откровенно оскорбил Дугласа Голда. А Голд держался молодцом. Держал себя в руках. Красотке же все это, естественно, очень нравилось. Урчала, словно тигр-людоед. Как вы думаете, что будет дальше?
  Пуаро покачал головой.
  — Я опасаюсь. И очень сильно…
  — Да все мы опасаемся, — с притворной скорбью произнесла мисс Лайелл. Потом добавила:
  — Это уже по вашей части. Или скоро будет по вашей. Неужели вы ничего не можете сделать?
  — То, что мог, я уже сделал.
  Мисс Лайелл хищно метнулась.
  — И что же вы уже сделали? — спросила она, изнемогая от волнения.
  — Посоветовал миссис Голд, пока не поздно, покинуть остров.
  — О, так вы думаете, что… — Она замолкла на полуслове.
  — Что, мадемуазель?
  — Значит, вот чего вы ждете! — медленно произнесла Памела. — Но он не сможет.., он не способен на такое… Он ведь такой милый. А все из-за этой Чентри. А он.., он не может…
  Она замолчала, а потом тихо прибавила:
  — Убийство? Вы ведь об этом подумали?
  — Я вам так скажу, мадемуазель: кто-то действительно подумывает об этом.
  Памела вздрогнула.
  — Не верю, — решительно заявила она.
  
  Глава 5
  События, грянувшие в ночь на 29 октября, прослеживаются очень четко.
  Началось с того, что между Голдом и Чентри вспыхнула ссора. Чентри расходился все больше, и последние его слова, которые он буквально проорал, слышали четверо — портье, управляющий, генерал Барнс и Памела Лайелл.
  — Ах ты, грязная свинья! Если вы с моей женой думаете, что сумеете от меня избавиться, так вы ошибаетесь! Пока я жив, Валентина — моя жена!
  И, побагровев от злости, он вышел из отеля.
  Это случилось перед обедом. А после обеда (всем на удивление) наступило перемирие. Валентина пригласила Марджори Голд на автомобильную прогулку при луне. Памела и Сара отправились вместе с ними. Голд и Чентри сыграли партию в бильярд, а потом присоединились к Эркюлю Пуаро и генералу Барнсу, отдыхавшим в шезлонгах.
  Кажется, впервые Чентри видели улыбающимся, он был в хорошем настроении.
  — Как сыграли? — спросил генерал.
  — С этим парнем мне не справиться! Обыграл меня на сорок шесть очков, — ответил капитан. Дуглас Голд скромно возразил:
  — Да просто повезло, уверяю вас. Что будете пить? Пойду поищу официанта.
  — Мне, пожалуйста, розовый джин.
  — Хорошо. А вам, генерал?
  — Благодарю вас. Виски с содовой.
  — И мне тоже. А вам, мосье Пуаро?
  — Вы очень любезны. Я бы выпил sirop de cassis.
  — Сироп… Простите?..
  — Sirop de cassis. Настойка из черной смородины.
  — А-а, ликер! Ясно. Надеюсь, он здесь есть. Никогда о таком не слышал.
  — Он здесь есть. Но это не ликер.
  Дуглас Голд засмеялся:
  — Странный же у вас вкус! Впрочем, каждый травится чем хочет! Пойду распоряжусь.
  Капитан Чентри сел. Неразговорчивый и угрюмый от природы, он изо всех сил старался быть общительным.
  — Вот не думал, что смогу обходиться без газетных сплетен, — заметил он. Генерал проворчал:
  — Должен сказать, что от «Континент дейли мейл» четырехдневной свежести толку мало. Конечно, мне каждую неделю присылают «Тайме» и «Панч», но они чертовски запаздывают.
  — Интересно, повлияет ли на результаты выборов палестинский вопрос[784]?
  — Все было не правильно организовано, — заявил генерал как раз в тот момент, когда в сопровождении официанта, несущего напитки, вернулся Дуглас Голд.
  Генерал начал рассказывать случай, произошедший во время его доблестной службы в Индии в 1905 году. Оба его соотечественника слушали внимательно, но без особого интереса. Эркюль Пуаро потягивал свой sirop de cassis.
  Когда рассказ генерала достиг кульминации, все с покорной вежливостью рассмеялись.
  Наконец в дверях появились все четыре дамы. Они, похоже, были в великолепном настроении, непрерывно болтали и смеялись.
  — Тони, дорогой, это было просто божественно, — воскликнула Валентина, опускаясь на соседний шезлонг. — Миссис Голд отлично это придумала. Вам всем тоже бы наверняка понравилось!
  Тут Чентри сказал:
  — Как насчет того, чтобы выпить? — и вопросительно посмотрел на всех остальных.
  — Мне розовый джин, дорогой, — сказала Валентина.
  — Джин и имбирное пиво, — попросила Памела.
  — А мне коктейль, — ответила Сара.
  — Все понятно. — Чентри поднялся и протянул жене свой нетронутый джин:
  — Выпей мой. Я закажу себе еще. А что вам, миссис Голд?
  Миссис Голд с помощью мужа выбиралась из пальто. Она улыбнулась:
  — А можно мне оранжад[785]?
  — Конечно. Оранжад.
  Чентри пошел к двери. Миссис Голд улыбнулась мужу:
  — Было так чудесно, Дуглас. Жаль, что ты не поехал.
  — Мне тоже жаль. Может, поедем в другой раз, а?
  Они улыбнулись друг другу. Валентина Чентри залпом осушила бокал с розовым джином.
  — О, то, о чем я мечтала, — удовлетворенно выдохнула она.
  Дуглас Голд положил пальто Марджори на диван. Потом он обернулся и внезапно воскликнул:
  — Эй, что случилось?
  Валентина Чентри откинулась на спинку кресла. Губы ее посинели, рукой она схватилась за сердце.
  — Я.., как-то.., странно себя чувствую, — пролепетала она, хватая ртом воздух.
  В комнату вернулся Чентри и кинулся к жене.
  — Что с тобой, Вал?
  — Я.., я не знаю.., у этого джина.., был странный вкус…
  — У розового джина?
  Чентри обернулся, на искаженном лице ходили желваки. Он схватил Дугласа Голда за плечо.
  — Это был мой джин… Голд, что вы туда подсыпали, черт вас возьми?
  Дуглас Голд не отрываясь смотрел на дергающееся в конвульсиях лицо. Он был смертельно бледен.
  — Я.., я.., ничего…
  Валентина Чентри осела в кресле.
  Генерал Барнс закричал:
  — Доктора!.. Быстрее!..
  Но через пять минут Валентина Чентри уже была мертва.
  
  Глава 6
  На следующее утро никто не купался. Памела Лайелл, побледневшая, в скромном темном платье, увидев в холле Эркюля Пуаро, затащила его в небольшую гостиную.
  — Это ужасно! — запричитала она. — Ужасно! Вы говорили! Вы предвидели убийство!
  Он печально склонил голову.
  — О! — вскричала она и топнула ножкой. — Вы должны были предотвратить это! Любой ценой! Это можно было предотвратить!
  — Как? — спросил Эркюль Пуаро.
  Этот вопрос на секунду привел ее в чувство.
  — Вы что, не могли обратиться куда следует.., в полицию?..
  — И что сказать? Что можно сказать до того, как это произойдет? Что кто-то задумал убийство? Говорю вам, mon enfant[786], если одному человеку предуготовано убить другого…
  — Вы могли предупредить жертву, — не унималась Памела.
  — Иногда, — сказал Эркюль Пуаро, — предупреждать бесполезно.
  — Вы могли предупредить убийцу, — медленно выговорила Памела, — дать ему понять, что вам известны его намерения…
  Пуаро одобрительно кивнул.
  — Да, этот план уже получше. Но не следует забывать о самом главном пороке любого преступника.
  — И что же это за порок?
  — Самонадеянность! Каждый преступник уверен, что уж его-то преступление нельзя раскрыть.
  — Но это абсурдно.., глупо, — воскликнула Памела. — Преступление-то было по-детски глупым! Ведь полиция сразу арестовала Дугласа Голда.
  — Да, — сказал Пуаро и задумчиво добавил:
  — Дуглас Толд — довольно глупый молодой человек.
  — Невероятно глупый! Я слышала, они нашли остатки яда.., как он там называется?..
  — Разновидность строфантина. Яд, поражающий сердце.
  — Они что, действительно нашли остатки этого яда в кармане его смокинга?
  — Именно так.
  — Невероятно глупый! — повторила Намела. — Видимо, он собирался избавиться от яда, но был настолько потрясен тем, что отравил не того, кого собирался, что обо всем позабыл. Как эффектно это смотрелось бы в театре! Любовник подсыпает строфантин в стакан мужа, тут его что-то отвлекает, а жена тем временем случайно выпивает яд… Вы только подумайте, какой кошмар: Дуглас Голд поворачивается и понимает, что убил любимую женщину…
  Она даже вздрогнула.
  — Вот он, ваш треугольник. Вечный треугольник! Но кто бы мог подумать, что все так кончится?
  — Я этого опасался, — пробормотал Пуаро.
  Памела повернулась к нему.
  — Вы ведь предупреждали ее — миссис Голд. Почему же вы не предупредили его?
  — Вы имеете в виду Дугласа Голда?
  — Нет. Я о капитане Чентри. Вам следовало сказать ему, что он в опасности, ведь именно он был главной помехой. Дуглас Голд наверняка надеялся легко получить развод, запугав свою жену — она такая мягкосердная женщина, да к тому же страшно влюблена в него. А вот Чентри чертовски упрям. Он бы ни за что не дал Валентине свободу.
  Пуаро пожал плечами.
  — От моего разговора с Чентри не было бы никакого проку, — сказал он.
  — Возможно, — согласилась Памела. — Он бы сказал, что сам разберется, он послал бы вас к черту. И все же я чувствую, что-то можно было сделать.
  — Я хотел попробовать, — медленно произнес Пуаро, — хотел уговорить Валентину Чентри покинуть остров, но она бы не поверила ни единому моему слову. Она была слишком глупа, чтобы что-то понять. Pauvre femme[787], ее погубила собственная глупость.
  — Не думаю, что ее отъезд что-нибудь изменил бы, — сказала Памела. — Он бы просто-напросто отправился следом.
  — Кто?
  — Дуглас Голд.
  — Вы думаете, Дуглас Голд поехал бы за ней? О нет, мадемуазель, вы ошибаетесь. Уверяю вас. Вы пока еще не поняли, что произошло. Если бы Валентина Чентри уехала с острова, с ней уехал бы и ее муж.
  Эти слова явно озадачили Памелу.
  — Ну, разумеется.
  — И тогда преступление произошло бы где-нибудь в другом месте.
  — Что вы хотите этим сказать?
  — То, что это же самое преступление произошло бы в другом месте, а именно: убийство Валентины Чентри ее собственным мужем.
  Памела на мгновение потеряла дар речи.
  — Вы хотите сказать, что это капитан Чентри, Тони Чентри, убил Валентину?
  — Да. И сделал это у вас на глазах! Дуглас Голд принес ему выпивку. Он взял стакан и поставил перед собой. Когда женщины вошли в комнату, мы все смотрели на них, а у Чентри уже был наготове строфантин. Он бросил яд в бокал с розовым джином, а затем любезно уступил свой джин жене, которая его и выпила.
  — Но ведь пакетик от строфантина обнаружили в кармане Голда!
  — Проще простого было положить его туда, пока все мы толпились вокруг умирающей женщины.
  Ошеломленная Памела долго молчала, потом воскликнула:
  — Ничего не понимаю! Вы же сами говорили о треугольнике…
  Эркюль Пуаро энергично закивал головой.
  — Да, говорил. Но вы нарисовали в своем воображении не тот треугольник. Действуя очень умно, преступники сбили вас с толку! Вы думали, — а иначе вы и не могли подумать, — что и Тони Чентри, и Дуглас Голд влюблены в Валентину Чентри. Вы поверили, поскольку не могли не поверить, что Дуглас Голд, влюбленный в Валентину Чентри (чей муж отказывается дать ей развод), предпринял отчаянную попытку отравить Чентри, но, до роковой случайности, яд выпила Валентина. Все это — камуфляж. Чентри давно собирался разделаться со своей женой. Она ему до смерти надоела, это я сразу заметил. Женился он на ней из-за денег. А теперь хочет жениться на другой, вот и задумал избавиться от Валентины, но так, чтобы получить ее деньги. Убийца-наследник.
  — Жениться на другой женщине?
  Пуаро, помедлив, продолжал:
  — Да-да. На малышке Марджори Голд. Это был самый настоящий вечный треугольник. Вы просто не с той стороны на него смотрели. Ни одному из этих мужчин Валентина Чентри вовсе не была нужна. Она была слишком тщеславной, — Марджори Голд — великолепный режиссер всего спектакля, вот вы и ошиблись! Миссис Голд — очень умная женщина, она прекрасно сыграла роль этакой застенчивой бедняжки, просто воплощение мадонны! Я могу назвать вам четырех преступниц такого типа. Некая миссис Адаме была оправдана судом, хотя все знали, что она убила своего мужа. Мэри Паркер успела разделаться с тетушкой, со своим возлюбленным и с двумя братьями прежде, чем допустила ошибку и ее посадили. Потом миссис Роуден — ее повесили. И наконец миссис Лекрей, которая едва избежала возмездия. Марджори Голд именно из таких женщин. Я понял это, как только ее увидел! Для этих овечек преступление — своя стихия. А как все продумано! Вот скажите, какие у вас есть доказательства того, что Дуглас Голд был влюблен в Валентину Чентри? Если вы тщательно все взвесите, то поймете, что все основано только на откровениях миссис Голд и воплях ревности, издаваемых Чентри. Ведь так? Теперь понимаете?
  — Ужас какой! — воскликнула Памела.
  — Умная парочка, — сказал Пуаро со спокойствием профессионала. — Они договорились «познакомиться» здесь и разыграть это убийство. Эта Марджори Голд — какое у нее дьявольское хладнокровие! И какая выдержка! Да она бы, ни секунды не задумываясь, отправила своего невинного дурачка-мужа на эшафот.
  — Но ведь полиция прошлой ночью задержала его и увезла с острова! — воскликнула Памела.
  — Да, — сказал Эркюль Пуаро, — но после этого я перекинулся парочкой слов с полицейскими. Я не видел, как Чентри подсыпал яд в бокал. Признаюсь, как и все остальные, я в этот момент смотрел на вошедших женщин. Но, поняв, что Валентина Чентри отравлена, не сводил глаз с ее мужа. Так вот, я действительно видел, как он положил пакетик от строфантина в карман смокинга Дугласа Голда…
  И, нахмурившись, добавил:
  — Я надежный свидетель. Мое имя широко известно. Как только я рассказал все это полицейским, они поняли, что произошло на самом деле.
  — И что потом? — завороженно спросила Памела.
  — Eh bien[788], потом они задали капитану Чентри несколько вопросов. Он пытался было угрожать, но насчет ума у него, сами понимаете.., вскоре он во всем сознался.
  — Так Дугласа Голда освободили?
  — Да.
  — А что с Марджори Голд?
  Лицо Пуаро сделалось строгим.
  — Я ее предупреждал, — сказал он. — Да, я предупреждал ее. На горе Пророка… Это был единственный шанс предотвратить преступление. Я почти сказал ей, что подозреваю ее. Она поняла. Но она переоценила свой ум… Я говорил ей, чтобы она покинула остров, если ей дорога жизнь. Но она предпочла остаться…
  
  Невероятная кража
  
  Глава 1
  Когда дворецкий разносил суфле, лорд Мэйфилд наклонился к своей соседке справа леди Джулии Каррингтон и стал ей что-то нашептывать. Он славился гостеприимством и старался поддерживать свою репутацию. Лорд Мэйфилд не был женат, но умел очаровывать женщин.
  Леди Джулия Каррингтон, высокая, темноволосая, подвижная женщина лет сорока, все еще была красива. Она отличалась резкими манерами — ибо была крайне нервной особой.
  Напротив нее сидел ее муж — маршал авиации сэр Джордж Каррингтон. Его карьера началась во флоте, и он сохранил повадки старого морского волка. Он смеялся и поддразнивал очаровательную миссис Вандерлин, сидевшую между ним и хозяином дома.
  Миссис Вандерлин была на редкость красивой блондинкой. Она говорила с легким американским акцентом — приятным и совсем не навязчивым.
  По левую руку от сэра Джорджа Каррингтона сидела и миссис Макатта — член парламента и великий специалист по жилищному строительству и защите детей. Она бросала отрывистые фразы и имела довольно грозный вид. Неудивительно, что маршал авиации предпочитал беседовать с соседкой справа.
  Миссис Макатта просвещала другого своего соседа — молодого Регги Каррингтона, выпаливая короткими очередями поучительные сведения на свои излюбленные темы.
  Регги Каррингтону сравнялся двадцать один год и его ни в малейшей степени не занимали ни жилищное строительство, ни защита детей, ни какие бы то ни было политические дебаты. Время от времени он изрекал нечто вроде: «Как ужасно!», «Совершенно с вами согласен», но мысли его были далеко. Между молодым Каррингтоном и его матерью сидел личный секретарь лорда Мэйфилда — мистер Карлайл. Этот бледный молодой человек в очках, с умным лицом и сдержанными манерами, говорил мало, но как только возникала неловкая пауза, был готов прийти на выручку. Видя, что Регги Каррингтон с трудом подавляет зевоту, он наклонился к миссис Макатта и весьма кстати поинтересовался разработанной ею системой оценки «пригодности» детей.
  Вокруг стола в тускловато-янтарном желтоватом свете бесшумно двигались дворецкий и два лакея, разносившие блюда. Лорд Мэйфилд платил своему повару порядочное жалованье и был известен как отменный гурман.
  Хотя стол был круглый, хозяина дома можно было угадать безошибочно: он сидел как бы «во главе». Это был крупный широкоплечий мужчина с густой серебристой шевелюрой, большим прямым носом и слегка выдающимся подбородком — такое лицо настоящая находка для карикатуриста. Лорд Мэйфилд сочетал политическую карьеру с деятельностью главы крупной машиностроительной фирмы. Он и сам был первоклассным инженером. Получив год назад звание пэра, он одновременно был назначен на вновь созданный пост министра вооружений.
  Принесли десерт. Когда всех по одному кругу обнесли портвейном, леди Джулия переглянулась с миссис Вандерлин. Дамы точно по уговору поднялись, и все трое удалились из комнаты.
  Джентльменам лакеи снова наполнили бокалы портвейном, и хозяин дома завел разговор об охоте на фазанов. Этой темы хватило минут на пять, после чего сэр Джордж обернулся к сыну:
  — Регги, мой мальчик, ты, наверное, не прочь присоединиться к дамам в гостиной. Лорд Мэйфилд не обидится.
  Юный Каррингтон сразу понял намек. Мистер Карлайл пробормотал:
  — Извините меня, лорд Мэйфилд, мне надо подготовить кое-какие бумаги.
  Лорд Мэйфилд кивнул. Молодые люди вышли. Слуг удалили еще раньше. Министр вооружений и глава военно-воздушных сил остались вдвоем.
  Выдержав паузу, Каррингтон спросил:
  — Ну как, порядок?
  — Полнейший. Бомбардировщиков такого класса нет ни в одной стране Европы.
  — Заткнули их за пояс, а? Я так и думал.
  — Теперь мы в авиации первые, — уверенно сказал лорд Мэйфилд.
  Сэр Джордж Каррингтон облегченно вздохнул.
  — Давно пора! Да, Чарлз, трудное время нам пришлось пережить. Европа — пороховой погреб. А мы были совсем не готовы, черт возьми! Буквально висели на волоске. И сейчас еще опасность не миновала, как бы мы ни спешили со строительством нового самолета.
  Лорд Мэйфилд негромко сказал:
  — И все же, Джордж, и в том, что мы начали поздно, есть свое преимущество. Многие европейские машины уже устарели, а страны на грани банкротства.
  — По-моему, это все сказки, — мрачно сказал сэр Джордж. — Мы то и дело слышим, что та или другая страна обанкротилась. Но они все равно продолжают существовать. Для меня финансы — непостижимая материя.
  В глазах лорда Мэйфилда мелькнула усмешка. Его гость чересчур грубоват и простодушен, как и положено морскому волку старой закваски. Правда, кое-кто считал, что это только личина.
  Сэр Каррингтон решил переменить тему.
  — Привлекательная женщина эта миссис Вандерлин, а? — сказал он нарочито небрежно.
  — Вы ломаете голову над тем, почему она здесь? — ответил лорд Мэйфилд.
  — Вовсе нет, вовсе нет! — смешался Каррингтон.
  — Не притворяйтесь, Джордж. Вы боитесь, что я стал ее очередной жертвой.
  Каррингтон, помедлив, признался:
  — Не скрою, мне показалось немного странным, что она здесь, ну.., именно в эти выходные.
  Лорд Мэйфилд кивнул:
  — Почуяв падаль, слетаются стервятники. Лакомый кусок налицо, а миссис Вандерлин можно считать стервятником номер один.
  — Вы что-нибудь знаете об этой женщине? — отрывисто спросил маршал авиации.
  Лорд Мэйфилд отрезал кончик сигары, зажег ее и, откинувшись назад, начал говорить, старательно обдумывая слова:
  — Что мне известно о миссис Вандерлин? Мне известно, что она американская подданная. Мне известно, что у нее было три мужа разных национальностей — итальянец, немец и русский — и что в результате она установила «контакты» — так, кажется, это называют — в трех странах. Мне известно, что она умудряется покупать очень дорогие туалеты и жить в роскоши, неясно только, откуда она берет на это средства.
  Сэр Джордж Каррингтон усмехнулся:
  — Я вижу, ваши люди не бездействовали, Чарлз.
  — Мне известно, — продолжал лорд Мэйфилд, — что, помимо соблазнительной внешности, миссис Вандерлин обладает еще умением внимательно слушать и проявлять живой интерес, когда ее собеседник садится на своего конька. Это значит, что мужчина может рассказывать ей о своей работе, чувствуя искреннее и очень лестное для него внимание. Некоторые молодые офицеры заходили, пожалуй, слишком далеко, стремясь привлечь ее доверительной беседой, после чего их карьера пострадала. Они рассказывали миссис Вандерлин чуть больше, чем следовало. Почти все друзья этой дамы служат в вооруженных силах, прошлой зимой она охотилась в некоем графстве близ одного из наших крупнейших военных заводов и приобрела несколько дружеских знакомств, отнюдь не спортивного характера. Короче говоря, миссис Вандерлин — весьма полезный человек для… — Он описал сигарой круг в воздухе. — Пожалуй, лучше не будем называть вслух, скажем лишь — для одной европейской страны, а быть может, и не для одной.
  Каррингтон облегченно вздохнул.
  — Вы сняли с моей души тяжесть.
  — А вы думали, что сирена меня околдовала? Мой дорогой Джордж! Методы миссис Вандерлин слишком грубы для такого стреляного воробья, как я. Кроме того, она, как говорится, не первой молодости. Ваши юные командиры эскадрилий не заметили бы этого, но мне уже пятьдесят шесть, дружище. Года через четыре я, наверное, стану гнусным старикашкой и буду бегать за молоденькими девушками.
  — Какой я дурень, — сказал Каррингтон извиняющимся тоном, — но мне показалось немного странным…
  — Вам показалось странным, что она здесь, в довольно интимной компании, и именно в тот момент, когда мы с вами наметили провести неофициальное совещание по поводу изобретения, которое, возможно, в корне изменит всю систему противовоздушной обороны?
  Сэр Джордж Каррингтон кивнул.
  Лорд Мэйфилд сказал с улыбкой:
  — Не удивляйтесь. Это, приманка.
  — Приманка?
  — Видите ли, Джордж, как говорят в кино, у нас нет улик. Нам необходимо что-то конкретное! Она слишком часто выходила сухой из воды. Осторожна, чертовски осторожна. Нам известно, чем она занимается, но у нас нет веских доказательств. Надо кинуть ей крупную наживку.
  — И эта наживка — чертежи нового бомбардировщика?
  — Именно. Для того чтобы она пошла на риск, выдала себя, нужно что-то действительно ценное, и тогда она в наших руках!
  — Ну что ж, — с сомнением протянул сэр Джордж, — наверное, это разумно. А если она не захочет пойти на риск?
  — Будет очень жаль, — сказал лорд Мэйфилд. — Но, думаю, она рискнет…
  — Что ж, надеюсь, ваш план увенчается успехом, Чарлз.
  Лорд Мэйфилд встал.
  — Не пойти ли нам к дамам в гостиную? Мы не должны лишать вашу супругу партии бриджа.
  — Джулия помешана на бридже, — проворчал сэр Джордж. — Просаживает кучу денег. Она делает непозволительно крупные ставки. Я ей все время твержу об этом. Но что толку твердить — Джулия прирожденный игрок.
  
  Глава 2
  Разговор в гостиной не ладился. Миссис Вандерлин в дамском обществе обычно не пользовалась успехом. Ее умение с чарующим вниманием слушать собеседника, которое так ценили представители сильного пола, почему-то не импонировало женщинам. Леди Джулия легко впадала в крайности: ее манеры были то изысканными, то ужасными. Миссис Вандерлин ее раздражала, а миссис Макатта наводила скуку, и она не скрывала своих чувств. Разговор мог бы совсем прекратиться, если бы не миссис Макатта.
  Это была женщина редкой целеустремленности. Она сразу же сбросила со счетов миссис Вандерлин как абсолютно никчемное создание и атаковала леди Джулию, пытаясь заманить ее на предстоящий благотворительный вечер. Леди Джулия отвечала туманно, с трудом подавляя зевоту и думая о своем. «Почему не приходят Чарлз и Джордж? Какие мужчины нудные». Она все чаще отвечала невпопад.
  Когда мужчины наконец вошли в гостиную, дамы угрюмо молчали. Лорд Мэйфилд подумал: «У Джулии сегодня болезненный вид. Не женщина, а „комок нервов"“. Вслух он сказал:
  — Как насчет партии в бридж?
  Леди Джулия мгновенно оживилась — бридж был для нее единственной радостью в жизни. Тут появился Регги Каррингтон, и составилась партия. Леди Джулия, миссис Вандерлин, сэр Джордж и Регги уселись за карточный столик. Лорд Мэйфилд взял на себя задачу развлекать миссис Макатту. После двух робберов[789] сэр Джордж демонстративно посмотрел на каминные часы:
  — Вряд ли есть смысл начинать новый роббер.
  Его жена расстроилась:
  — Еще только без четверти одиннадцать! Один короткий…
  — Они никогда не бывают короткими, дорогая, — добродушно сказал сэр Джордж. — К тому же нам с Чарлзом надо поработать.
  Миссис Вандерлин негромко заметила:
  — Как это важно звучит! Наверное, такие люди, как вы, стоящие у государственного руля, никогда не отдыхают сколько им хотелось бы.
  — Да, сорокавосьмичасовая рабочая неделя не для нас, — сказал сэр Джордж.
  Миссис Вандерлин проворковала:
  — Вы знаете, мне, право, стыдно за себя, что я — неотесанная американка, но я обожаю встречаться с людьми, которые вершат судьбы страны. Вам, сэр Джордж, наверное, это кажется примитивным.
  — Дорогая миссис Вандерлин, мне никогда не пришло бы в голову назвать вас неотесанной или примитивной.
  Он улыбнулся, и в его голосе прозвучала ироническая нотка, которая не ускользнула от нее. Она быстро нашлась и, повернувшись к Регги, сказала с милой улыбкой:
  — Жаль, что нам не придется больше играть вместе. Вы дьявольски умно объявили «без козыря».
  Покраснев от удовольствия, Регги пробормотал:
  — Просто повезло, что комбинация удалась.
  — Нет, нет, вы действительно все очень умно рассчитали. Пока торговались, сообразили, у кого какие карты, и пошли как надо. Блестящий ход.
  Леди Джулия резко встала.
  «До чего же эта женщина бесстыдно, в открытую заигрывает», — подумала она с чувством гадливости. Потом перевела взгляд на сына, и глаза ее сразу потеплели.
  Как он трогательно, по-детски, радуется похвале! Как наивен! Неудивительно, что он попадает в переделки. Слишком доверчив. Вся беда в том, что по натуре он очень мягкий. Джордж его совсем не понимает. Мужчины так категоричны. Они забывают, какими сами были в молодости. Джордж слишком суров с Регги.
  Миссис Макатта поднялась. Все пожелали друг другу спокойной ночи.
  Женщины вышли из комнаты. Лорд Мэйфилд увидел в дверях Карлайла:
  — Достаньте все бумаги, Карлайл. В том числе чертежи и фотокопии. Мы с маршалом скоро придем. Только подышим немного воздухом, а, Джордж?
  Дождь перестал. Карлайл собрался уйти, но в дверях столкнулся с миссис Вандерлин и извинился.
  — Тут где-то моя книга, — заявила она. — Я читала ее перед обедом.
  Регги подскочил к ней и протянул книгу.
  — Эта? Она лежала на диване.
  — Да, да. Ба-альшое спасибо.
  Она нежно улыбнулась, еще раз пожелала доброй ночи и удалилась.
  Сэр Джордж открыл одну из стеклянных дверей на террасу.
  — Прекрасный вечер. Хорошо, что вам пришла в голову мысль пройтись.
  — Спокойной ночи, сэр, — сказал Регги. — Я пойду спать.
  — Спокойной ночи, мой мальчик, — ответил лорд Мэйфилд.
  Регги взял свой детектив и ушел.
  Лорд Мэйфилд и сэр Джордж вышли на террасу.
  Вечер был действительно чудесный. Ясное небо было усыпано звездами.
  Сэр Джордж втянул в себя воздух.
  — Хм, эта женщина не жалеет духов, — заметил он. Лорд Мэйфилд засмеялся.
  — Хорошо, хоть не дешевые, судя по запаху, одни из самых дорогих духов.
  Сэр Джордж покривился.
  — Спасибо и на этом.
  — Что верно, то верно. Нет ничего противнее женщин, которые душатся дешевыми духами.
  Сэр Джордж посмотрел на небо.
  — Удивительно быстро распогодилось. Когда мы обедали, я слышал, как барабанил дождь.
  Они неспешно прогуливались по террасе, которая тянулась вдоль всего дома. От террасы сад уходил под уклон, и открывался изумительный вид.
  Сэр Джордж зажег сигару.
  — Так вот, насчет этого сплава… — начал он. Разговор принял чисто технический характер. Когда они в пятый раз дошли до конца террасы, лорд Мэйфилд вздохнул:
  — Пора возвращаться.
  — Да, нам еще надо изрядно поработать.
  Они повернулись, и вдруг лорд Мэйфилд удивленно вскрикнул:
  — Ой, смотрите!
  — Что? — спросил сэр Джордж.
  — Мне показалось, кто-то пробежал через террасу из двери моего кабинета.
  — Чепуха, старина. Я никого не видел.
  — А я видел — или мне показалось, что видел.
  — Это обман зрения. Я смотрел прямо перед собой и увидел бы человека на террасе. От моих глаз ничего не ускользнет, хоть я и держу газету на вытянутой руке.
  Лорд Мэйфилд засмеялся.
  — Тут я вас обошел, Джордж, я читаю без очков.
  — Зато вы не всегда различаете сидящих на скамьях оппозиции[790]. Или этот ваш монокль просто средство устрашения?
  Со смехом они вошли в кабинет лорда Мэйфилда, стеклянная дверь которого тоже выходила на террасу и была открыта.
  Карлайл стоял возле сейфа и разбирал бумаги в папке.
  Когда они вошли, он поднял голову.
  — Ну как, Карлайл, готово?
  — Да, лорд Мэйфилд, все бумаги на вашем письменном столе.
  Это был внушительного вида письменный стол красного дерева, стоявший наискосок к окну. Лорд Мэйфилд подошел и начал перебирать разложенные на нем листы.
  — Прекрасный вечер, — сказал сэр Джордж. Карлайл кивнул.
  — Да, действительно. Так быстро прояснилось после дождя.
  Убрав папку, Карлайл спросил:
  — Я вам еще понадоблюсь сегодня вечером, лорд Мэйфилд?
  — Вряд ли, Карлайл. Я уберу все эти бумаги сам. Мы, наверное, засидимся допоздна. Можете идти спать.
  — Благодарю вас. Спокойной ночи, лорд Мэйфилд. Спокойной ночи, сэр Джордж.
  — Спокойной ночи, Карлайл.
  Секретарь уже собирался покинуть кабинет, как вдруг лорд Мэйфилд взволнованно сказал:
  — Минутку, Карлайл. Вы забыли дать нам самое важное.
  — Что именно, лорд Мэйфилд?
  — Чертеж нового узла бомбардировщика.
  Секретарь посмотрел на него с изумлением.
  — Он лежит сверху, сэр.
  — Ничего подобного.
  — Но я только что положил его туда.
  — Посмотрите сами.
  Растерявшись, молодой человек подошел к письменному столу.
  Министр нетерпеливо показал на стопку бумаг. Карлайл просмотрел их, и лицо его стало еще более растерянным.
  — Видите, его там нет.
  — Но.., но это невероятно, — заикаясь, проговорил секретарь. — Я положил чертеж туда минуты три назад.
  — Вы ошиблись, — добродушно сказал лорд Мэйфилд, — наверное, он еще в сейфе.
  — Но этого не может быть — я знаю, что положил его сверху!
  Лорд Мэйфилд отстранил Карлайла и подошел к сейфу. Сэр Джордж последовал за ним. Вскоре они убедились, что чертежа там нет.
  Ошеломленные, не веря своим глазам, все трое вернулись к столу и еще раз перерыли все бумаги.
  — Боже мой! — воскликнул Мэйфилд. — Исчез!
  — Но это невозможно! — пробормотал Карлайл.
  — Кто заходил в эту комнату? — резко спросил министр.
  — Никто. Абсолютно никто.
  — Послушайте, Карлайл, чертеж не мог испариться. Кто-то его взял. Миссис Вандерлин сюда не заходила?
  — Миссис Вандерлин? О нет, сэр.
  — Готов подтвердить, — сказал Каррингтон и втянул носом воздух. — Если бы она заходила, остался бы запах ее духов.
  — Здесь никого не было, — настаивал Карлайл. — Ничего не понимаю.
  — Послушайте, Карлайл, — сказал лорд Мэйфилд. — Возьмите себя в руки. Мы должны распутать эту историю. Вы твердо уверены, что чертеж лежал в сейфе?
  — Абсолютно.
  — Вы видели его своими глазами? Или вы просто знали, что он должен быть там среди других бумаг?
  — Нет-нет, лорд Мэйфилд. Я видел. Я вытащил его и положил поверх остальных бумаг на письменном столе.
  — И больше, вы говорите, никто не входил в комнату. А вы выходили из комнаты?
  — Нет.., то есть.., да.
  — А! — воскликнул сэр Джордж. — Вот видите!
  — Какого дьявола, — сердито начал лорд Мэйфилд. Карлайл перебил его:
  — Я, конечно, ни за что не покинул бы комнату, где лежат важные документы, лорд Мэйфилд, но, услышав крик женщины…
  — Крик женщины? — удивленно переспросил лорд Мэйфилд.
  — Да. Леденящий душу крик. Я как раз раскладывал бумаги на столе, и когда услышал, то, естественно, выбежал в холл.
  — И кто же кричал?
  — Француженка — горничная миссис Вандерлин. Она стояла посреди лестницы, белая как мел, и вся дрожала. Она сказала, что видела привидение.
  — Привидение?
  — Да, высокую женщину в белом, которая молча парила в воздухе.
  — Какая нелепость!
  — Именно, лорд Мэйфилд, так я ей и сказал. Правда, она, кажется, и сама устыдилась. Она поднялась наверх, а я вернулся к себе.
  — Как давно это было?
  — За минуту или две перед тем, как вошли вы с сэром Джорджем.
  — И сколько времени вы отсутствовали?
  Секретарь задумался.
  — Минуты две, самое большое — три.
  — Вполне достаточно, — простонал лорд Мэйфилд. Внезапно он схватил своего друга за руку. — Джордж, эта тень, которую я видел! Она кралась из этой двери. Так и есть! Как только Карлайл вышел из комнаты, кто-то проскользнул сюда, схватил чертеж и скрылся.
  — Скверная история, — сказал сэр Джордж. Обернувшись к лорду Мэйфилду, он добавил:
  — Послушайте, Чарлз, все это чертовски неприятно. Что же нам делать?
  
  Глава 3
  — Ну хотя бы попробуйте, Чарлз.
  Прошло полчаса. Коллеги все еще сидели в кабинете лорда Мэйфилда, и сэр Джордж усиленно уговаривал своего друга принять его предложение.
  Лорд Мэйфилд вначале упирался, но постепенно начал сдаваться.
  — Не будьте так дьявольски упрямы, Чарлз, — говорил сэр Джордж.
  — Ну зачем нам впутывать в эту историю какого-то жалкого иностранца, о котором мы ничего не знаем?
  — Напротив, я знаю о нем очень много. Это фантастическая личность.
  — Хм!
  — Не упрямьтесь, Чарлз. Все-таки какой-то шанс! Для нас сейчас главное — поменьше шума. Если эта история просочится…
  — Вы хотите сказать, когда она просочится…
  — Необязательно, поскольку этот человек, Эркюль Пуаро…
  — Явится сюда и достанет нам чертеж, как фокусник кролика из шапки, да?
  — Он докопается до истины. А нам нужна истина. Послушайте, Чарлз, я беру всю ответственность на себя.
  Лорд Мэйфилд наконец согласился.
  — Ну ладно, поступайте как знаете, но я не представляю, чем этот тип может помочь.
  Сэр Джордж протянул руку к телефону.
  — Я позвоню ему. Прямо сейчас.
  — Он ведь уже спит.
  — Встанет. Тысяча чертей, Чарлз! Вы же не можете позволить этой женщине удрать с нашим бомбардировщиком.
  — Вы имеете в виду миссис Вандерлин?
  — Конечно. Ведь это дело ее рук! Или вы сомневаетесь?
  — Нет. Побила меня моим же оружием, да еще отплатила с лихвой. Мне неприятно это признавать, Джордж, но она оказалась умнее нас. Прискорбно, но факт. У нас нет никаких улик, а между тем мы оба знаем, что это все подстроила именно она.
  — Женщины — порождение дьявола, — с чувством сказал Каррингтон.
  — И никаких зацепок, черт возьми! Наверное, подговорила горничную поднять крик, а сообщник находился снаружи, выжидая подходящий момент. Но теперь ни черта не докажешь.
  — Быть может, это удастся Эркюлю Пуаро.
  Лорд Мэйфилд рассмеялся.
  — Ей-богу, Джордж, никогда не думал, что вы, истый англичанин, будете уповать на какого-то французика, пусть и самого умного.
  — Он даже не француз, а бельгиец, — сказал сэр Джордж смущенно.
  — Ну ладно, зовите вашего бельгийца. Пусть поломает голову. Бьюсь об заклад, что он сможет сделать не больше нашего.
  Сэр Джордж снял телефонную трубку.
  
  Глава 4
  Сонно моргая, Эркюль Пуаро переводил взгляд с одного собеседника на другого и деликатно сдерживал зевоту.
  Была половина третьего ночи. Его разбудили и привезли в огромном «роллс-ройсе». Два друга только что закончили свой рассказ.
  — Таковы факты, господин Пуаро. — Лорд Мэйфилд откинулся в кресле и не спеша вставил монокль. Сквозь него на Пуаро внимательно смотрел бледно-голубой глаз.
  Взгляд был не только проницательным, но явно скептическим.
  Пуаро посмотрел на сэра Джорджа Каррингтона.
  Этот джентльмен подался вперед с выражением почти детской веры на лице.
  Пуаро медленно проговорил:
  — Факты налицо, да. Горничная кричит, секретарь выходит из комнаты, неизвестный, ждавший этого момента, входит, чертеж лежит на письменном столе, он хватает и уходит. Но все эти факты.., не слишком ли они удобны?
  Тон, которым была произнесена последняя фраза, видимо, насторожил лорда Мэйфилда. Он выпрямился и сбросил монокль.
  — Что вы хотите сказать, господин Пуаро?
  — Я сказал, лорд Мэйфилд, что не слишком ли они удобны — для вора. Между прочим, вы уверены, что видели мужчину?
  Лорд Мэйфилд покачал головой.
  — Этого я не могу сказать. Мелькнула чья-то тень. Я даже усомнился, что видел кого-то.
  Пуаро перевел взгляд на маршала авиации.
  — А вы, сэр Джордж? Могли бы вы сказать, кто это был — мужчина или женщина?
  — Я лично никого не видел.
  Пуаро задумчиво кивнул. Затем неожиданно вскочил на ноги и подошел к письменному столу.
  — Могу вас заверить, что чертежа там нет, — сказал лорд Мэйфилд.
  — Мы втроем перебирали эти бумаги чуть ли не десять раз.
  — Втроем? Вы имеете в виду, что ваш секретарь тоже?
  — Да.
  Пуаро внезапно обернулся:
  — Скажите мне, лорд Мэйфилд, какой документ лежал сверху, когда вы подошли к письменному столу?
  Мэйфилд наморщил лоб, силясь припомнить.
  — Погодите-ка.., да, черновой проект некоторых преобразований нашей противовоздушной обороны.
  Пуаро тут же вытянул его из кипы.
  — Этот?
  Лорд Мэйфилд взял его в руки и посмотрел.
  — Да, он.
  Пуаро обернулся к Каррингтону:
  — Вы видели этот документ на письменном столе?
  Сэр Джордж долго держал его в вытянутой руке, потом все же надел пенсне.
  — Да, верно! Я тоже просматривал папку вместе с Карлайлом и Мэйфилдом. Этот проект лежал сверху.
  Пуаро задумчиво кивнул. Мэйфилд бросил на него вопрошающий взгляд.
  — Если есть еще какие-нибудь вопросы… — начал он.
  — Конечно, есть. Карлайл, Карлайл — вот вопрос!
  Лорд Мэйфилд покраснел.
  — Карлайл, мосье Пуаро, вне подозрений. Он служит у меня девять лет. Он имеет доступ ко всем моим бумагам, и должен заметить, мог преспокойно снять копии с чертежей и спецификаций — так, что никто бы и не догадался.
  — Веский довод, — сказал Пуаро. — Если бы это был он, зачем ему инсценировать неуклюжую кражу.
  — Во всяком случае, — сказал лорд Мэйфилд, — я за него ручаюсь.
  — Карлайл порядочный малый, — сердито добавил Каррингтон.
  Пуаро, сдаваясь, развел руками.
  — А эта миссис Вандерлин? Она разве непорядочная?
  — Какое там. Скользкая бабешка, — сказал сэр Джордж.
  Лорд Мэйфилд был более сдержан:
  — Я полагаю, господин Пуаро, не может быть никакого сомнения в.., м-м.., деятельности миссис Вандерлин. Министерство иностранных дел может предоставить вам более точные сведения на этот счет.
  — А горничная, по-вашему, заодно с хозяйкой?
  — А то нет, — сказал сэр Джордж.
  — Мне кажется, есть основания для такого предположения, — добавил более осторожный лорд Мэйфилд.
  Пуаро вздохнул и рассеянно переставил несколько предметов на столе.
  — Насколько я понимаю, все дело в деньгах. То есть украденный документ безусловно стоил бы большой суммы.
  — Да, если бы чертеж передали тем, кто в нем заинтересован.
  — И кому же?
  Сэр Джордж назвал две европейские страны.
  Пуаро кивнул.
  — Ценность документа очевидна каждому?
  — Уж этой-то дамочке она очевидна.
  — Я спросил: каждому?
  — Думаю, что да.
  — То есть любой мало-мальски сообразительный человек понял бы, что чертеж стоит денег?
  — Да, но, мосье Пуаро… — У лорда Мэйфилда был довольно смущенный вид. Пуаро поднял руку.
  — Я исследую, как говорится, все пути.
  Внезапно он быстро вышел на террасу и, посветив себе фонариком, осмотрел траву возле плит. Потом вернулся и спросил:
  — Скажите мне, лорд Мэйфилд, этот злоумышленник, этот невидимка, притаившийся во тьме, — вы не преследовали его?
  Лорд Мэйфилд пожал плечами.
  — Из сада ему ничего не стоило выбраться на шоссе, где его, видимо, ждал автомобиль. Так что настигнуть его было бы практически невозможно.
  — Ну а полиция, почему бы…
  — Вы забываете, мосье Пуаро, — прервал его сэр Джордж, — мы не можем рисковать. Как только в газетах появится сообщение о пропаже столь важного документа, у партии начнутся крупные неприятности.
  — Ах да, — сказал Пуаро. — La politique.[791] Надо соблюдать величайшую осторожность. Поэтому вы послали за мной. Пожалуй, так нам будет проще.
  — Вы надеетесь на успех, мосье Пуаро? — В голосе лорда Мэйфилда звучало недоверие. Маленький человек пожал плечами.
  — Почему бы нет? Надо только как следует поразмыслить.
  Помолчав, он сказал:
  — Теперь я хотел бы побеседовать с мистером Карлайлом.
  — Пожалуйста. — Лорд Мэйфилд встал. — Я просил его задержаться. Он должен быть поблизости.
  Он вышел из комнаты. Пуаро взглянул на сэра Джорджа.
  — Eh bien[792], так как же с этим человеком на террасе?
  — Мой дорогой Пуаро, не спрашивайте меня! Я его не видел. Как я могу его описать?
  Пуаро наклонился к нему.
  — Это вы уже говорили. Но вы не все мне сказали, верно?
  — Что вы имеете в виду? — спросил сэр Джордж.
  — Как бы лучше выразиться? Мне кажется, эта история с тенью на ваш взгляд весьма подозрительна.
  Сэр Джордж хотел было возразить, но промолчал.
  — Ну, ну, — сказал Пуаро ободряющим тоном. — Не бойтесь быть откровенным. Вы оба находитесь в конце террасы. Лорд Мэйфилд видит, как тень метнулась из двери и исчезла в саду. Почему вы не видите этой тени?
  Каррингтон пристально посмотрел на него.
  — Вы попали в точку, господин Пуаро. Это не дает мне покоя. Я мог бы присягнуть, что из этой двери никто не выходил. Я подумал, Мэйфилду просто почудилось — качающаяся ветка.., или что-нибудь в этом роде… Но потом, когда мы обнаружили, что совершена кража, я подумал, что, наверное, Мэйфилд был прав, а я ошибался. И все же…
  Пуаро улыбнулся.
  — И все же в глубине души вы больше верите вашим собственным глазам?
  — Вы угадали.
  Пуаро снова улыбнулся.
  — Какой вы разумный человек.
  Сэр Джордж неожиданно спросил:
  — На траве не было никаких следов?
  Пуаро покачал головой.
  — В том-то и дело. Лорд Мэйфилд.., ему кажется, что он видит тень. Потом обнаруживается кража, и он уже уверен — совершенно уверен! Но это не так. Я никогда не придавал слишком большого значения всяким следам да отпечаткам. Но в данном случае это существенно. То, что на траве никаких следов. Вечером шел сильный дождь. Если бы человек спрыгнул с террасы на траву, его следы были бы наверняка видны.
  Сэр Джордж ошарашенно взглянул на Пуаро.
  — Но тогда.., значит…
  — Это обстоятельство приводит нас снова в дом. К тем, кто там находился.
  Он умолк, так как дверь открылась и вошли лорд Мэйфилд с Карлайлом.
  Секретарь по-прежнему был бледен и очень расстроен, но уже немного овладел собой. Поправив очки, он сел и вопросительно посмотрел на Пуаро.
  — Сколько времени вы находились в комнате, когда услышали крик, мосье?
  Карлайл подумал.
  — Вероятно, минут пять — десять.
  — А до этого не было никаких происшествий?
  — Никаких.
  — Насколько мне известно, большую часть вечера гости провели в одной комнате.
  — Да, в гостиной.
  Пуаро заглянул в свою записную книжку.
  — Сэр Джордж Каррингтон и его супруга. Миссис Макатта. Миссис Вандерлин. Мистер Регги Каррингтон. Лорд Мэйфилд и вы. Правильно?
  — Лично я не был в гостиной. Я почти весь вечер работал здесь.
  Пуаро повернулся к лорду Мэйфилду.
  — Кто первый отправился спать?
  — Кажется, леди Джулия Каррингтон. Вообще дамы вышли вместе.
  — А потом?
  — Мистер Карлайл вошел, и я сказал ему, чтоб он приготовил все бумаги и что мы с сэром Джорджем через несколько минут придем.
  — Именно в этот момент вы решили прогуляться по террасе?
  — Да.
  — Миссис Вандерлин слышала, что вы собираетесь работать в кабинете?
  — Да, я упомянул об этом.
  — Но ее ведь не было в комнате, когда вы велели мистеру Карлайлу подготовить бумаги?
  — Нет.
  — Прошу прощения, лорд Мэйфилд, — сказал Карлайл. — Сразу после того, как вы это сказали, я столкнулся с ней в дверях. Она вернулась за книгой.
  — Так что она могла подслушать?
  — Да, я думаю, это вполне возможно.
  — Она вернулась за книгой, — размышлял вслух Пуаро. — И вы нашли ее книгу, лорд Мэйфилд?
  — Регги нашел.
  — Ну конечно, старый номер, как у вас говорят, нет, прошу прощения, старый трюк, — вернуться за книгой. Его частенько используют.
  — Вы думаете, она сделала это преднамеренно?
  Пуаро пожал плечами.
  — И после этого вы вдвоем выходите на террасу. А миссис Вандерлин?
  — Взяла книгу и ушла.
  — А молодой мистер Регги? Он тоже отправился спать?
  — Да.
  — А мистер Карлайл тем временем идет в кабинет и пять — десять минут спустя слышит крик. Продолжайте, мосье Карлайл. Вы услышали крик и вышли в холл. Пожалуй, будет проще, если вы в точности повторите свои действия.
  Карлайл, немного смутившись, встал.
  — Я крикну, — любезно сказал Пуаро. Он раскрыл рот и издал пронзительное блеяние. Лорд Мэйфилд отвернулся, чтобы скрыть улыбку. Карлайл был явно не в своей тарелке.
  — Allez! Allez![793] Идите! — командовал Пуаро. — Теперь ваша очередь.
  Карлайл на негнущихся ногах подошел к двери, открыл ее и вышел в холл. Пуаро последовал за ним. Позади шли два друга.
  — А дверь, вы закрыли ее или оставили открытой?
  — Право, не помню. Думаю, что оставил открытой.
  — Не важно. Продолжайте.
  По-прежнему скованно Карлайл дошел до лестницы и остановился, глядя вверх.
  — Горничная, по вашим словам, была на лестнице. Где именно? — спросил Пуаро.
  — Примерно посередине.
  — И у нее был взволнованный вид?
  — Несомненно.
  — Eh bien, допустим, я — горничная. — Пуаро проворно взбежал по лестнице.
  — Здесь?
  — На одну или две ступеньки выше.
  — Так?
  Пуаро встал в позу.
  — М-м, не совсем так.
  — А как же?
  — Она подняла руки к голове.
  — А, она подняла руки к голове. Это очень интересно. Вот так? — Пуаро поднял руки и притронулся к голове, повыше ушей.
  — Да, так.
  — Ага. А скажите, мосье Карлайл, она хорошенькая, да?
  — Право, я не заметил, — нехотя признался он.
  — Ах вот как, вы не заметили? Но вы молодой человек. Как же это молодой человек не замечает, хорошенькая девушка или нет?
  — Но я действительно не заметил, какая она, мосье Пуаро.
  Карлайл бросил умоляющий взгляд на своего патрона. Сэр Джордж Каррингтон усмехнулся:
  — Похоже, что мосье Пуаро решил изобразить вас эдаким ловеласом, Карлайл.
  Карлайл холодно взглянул на него.
  — Я лично всегда замечаю хорошеньких девушек, — объявил Пуаро, спускаясь с лестницы.
  В ответ на эту реплику Карлайл демонстративно промолчал. Пуаро продолжал:
  — И она тут же рассказала вам о привидении?
  — Да.
  — И вы поверили?
  — Не очень, мосье Пуаро.
  — Я не спрашиваю, верите ли вы в привидения. Я хочу узнать, верила ли сама девушка тому, что вам рассказывала. Как вам показалось?
  — Ах, вот вы о чем. Ну не знаю. Скажу только, что она была очень взволнована и учащенно дышала.
  — Вы видели ее хозяйку или, может быть, слышали ее голос?
  — Да, вы знаете, слышал. Она вышла из своей комнаты наверху и позвала: «Леони».
  — А потом?
  — Девушка побежала к ней, а я вернулся в кабинет.
  — Пока вы стояли здесь, возле лестницы, мог кто-нибудь войти в кабинет через дверь, которую вы оставили открытой?
  Карлайл покачал головой.
  — Только пройдя мимо меня. Ведь кабинет расположен в конце коридора, как вы видите.
  Пуаро кивнул. Карлайл продолжал, как всегда тщательно взвешивая каждое слово:
  — Должен признаться, я рад, что лорд Мэйфилд видел, как вор выходил из двери. В противном случае я оказался бы в весьма неприятном положении.
  — Вздор, мой дорогой Карлайл, — нетерпеливо перебил его лорд Мэйфилд. — Никому не придет в голову подозревать вас.
  — Я вам очень признателен, лорд Мэйфилд, но факты остаются фактами, и я прекрасно понимаю, что для меня обстоятельства складываются весьма скверно. Во всяком случае, можно обыскать все мои вещи и меня самого.
  — Чепуха, дорогой мой, — сказал Мэйфилд.
  — Вы этого действительно хотите? — спросил Пуаро.
  — Так мне было бы спокойней. Пуаро задумчиво посмотрел на него, помолчал, потом буркнул себе под нос: «Понятно», — и спросил:
  — Как расположена комната миссис Вандерлин?
  — Она находится прямо над кабинетом.
  — И окно выходит на террасу?
  — Да.
  Пуаро снова кивнул. Потом сказал:
  — Пройдемте в гостиную.
  Он обошел комнату, попробовал запоры на дверях, просмотрел записи на карточном столике и наконец обратился к лорду Мэйфилду:
  — Это дело вовсе не так уж просто, как могло бы показаться. Но одно несомненно. Украденные бумаги находятся в доме.
  Лорд Мэйфилд изумленно посмотрел на него.
  — Но, мой дорогой мосье Пуаро, человек, которого я видел на террасе…
  — Там не было никакого человека.
  — Но я видел его…
  — При всем моем уважении к вам, лорд Мэйфилд, должен сказать, что вам показалось, будто вы видели его. Тень от ветки ввела вас в заблуждение, поскольку кража действительно произошла, вы, вполне естественно, окончательно уверовали в то, что кого-то видели.
  — Но, право, мосье Пуаро, я собственными глазами…
  — Ставлю свои глаза против ваших, старина, — вмешался в разговор сэр Джордж.
  Карлайл, побледнев еще больше, сказал сдавленным голосом:
  — Если мосье Пуаро прав, подозрение автоматически падает на меня. Получается, я единственный, кто реально мог совершить кражу.
  Лорд Мэйфилд вскочил.
  — Вздор! Мосье Пуаро волен думать все, что ему угодно, но я убежден в вашей невиновности, мой дорогой Карлайл. Я готов поручиться за вас.
  Пуаро мягко заметил:
  — Но я не говорил, что подозреваю мистера Карлайла.
  — Не говорили. Однако из ваших слов ясно, что никто, кроме меня, не имел возможности завладеть документом, — сказал Карлайл.
  — Du tout! Du tout![794]
  — Но я же сообщил вам, что через холл никто не проходил.
  — Согласен. Но кто-то мог войти в кабинет через другую дверь — с террасы.
  — Но ведь вы только что сказали, что именно этого как раз и не было.
  — Я сказал, что никто не мог войти и выйти, не оставив следов на траве. Но можно было войти из дома. Кто-то мог выйти из этой комнаты через одну из дверей на террасу, проскользнуть в кабинет и снова вернуться сюда.
  — Но ведь на террасе находились лорд Мэйфилд и сэр Джордж Каррингтон, — возразил Карлайл.
  — Они находились на террасе, но они ходили взад-вперед. На зрение сэра Джорджа Каррингтона можно вполне положиться… — Пуаро отвесил поклон. — Но ведь у него глаза не на затылке! Дверь из кабинета на террасу крайняя слева, но ведь на террасу выходят еще двери этой комнаты и других. Она ведь тянется вдоль нескольких, чуть ли не четырех комнат?
  — Ну да, вдоль столовой, бильярдной, малой гостиной и библиотеки, — сказал лорд Мэйфилд.
  — А сколько раз вы прошли по террасе туда и обратно?
  — Раз пять или шесть, не меньше.
  — Видите, вору надо было только подловить момент.
  — Вы хотите сказать, — спросил Карлайл, — что, когда я разговаривал в холле с горничной, вор поджидал в гостиной?
  — Я так думаю. Но, конечно, это только предположение.
  — Едва ли, — сказал лорд Мэйфилд. — Слишком рискованно.
  — Я не согласен с вами, Чарлз, — возразил маршал. — Это вполне возможно. Удивляюсь, как это я сам не додумался.
  — Понимаете теперь, почему я думаю, что чертеж все еще в доме? — спросил Пуаро. — Но вот как его отыскать!
  Сэр Джордж фыркнул.
  — Очень просто. Обыскать всех.
  Лорд Мэйфилд протестующе поднял руку и открыл рот, но Пуаро опередил его:
  — Нет-нет, это не так просто. Похититель будет ожидать обыска и позаботится о том, чтобы чертежа не было среди вещей. Он спрячет его в безопасном месте.
  — И что же, мы будем играть в «горячо-холодно» по всему дому?
  Пуаро улыбнулся.
  — Нет-нет, не стоит действовать так грубо. Постараемся обнаружить место, где спрятан чертеж, — или того, кто его похитил, — путем рассуждений. Это упростит дело. Утром мне хотелось бы побеседовать со всеми, кто находится в доме. Наверное, было бы неразумно делать это сейчас.
  Лорд Мэйфилд кивнул.
  — Если мы вытащим всех в три часа ночи из постелей, разговоров не оберешься, — сказал он. — Вам придется приложить все усилия к тому, чтобы это происшествие не выплыло наружу.
  Пуаро небрежно махнул рукой.
  — Можете положиться на Эркюля Пуаро. Я все устрою, никто и не догадается, в чем тут дело. Итак, с завтрашнего дня приступим к расследованию. Но сейчас я хотел бы побеседовать с вами, сэр Джордж, и с вами, лорд Мэйфилд.
  Он поклонился обоим.
  — Вы имеете в виду, с каждым в отдельности?
  — Совершенно верно.
  Лорд Мэйфилд слегка поднял брови, затем сказал:
  — Разумеется. Оставляю вас наедине с сэром Джорджем. Когда я понадоблюсь, найдете меня в кабинете. Пойдемте, Карлайл. — И они вышли, закрыв за собой дверь.
  Усевшись, сэр Джордж машинально потянулся за сигаретой и с озадаченным видом взглянул на Пуаро.
  — Вы знаете, — сказал он, усмехнувшись, — я что-то не совсем улавливаю…
  — Одно слово, и вам все станет ясно, — улыбнулся Пуаро. — Точнее два слова. Миссис Вандерлин!
  — Ах, вот оно что! — воскликнул Каррингтон. — Мне кажется, я понял. Миссис Вандертин!
  — Именно. Видите ли, я никак не мог задать лорду Мэйфилду вопрос, который меня интересует. Почему миссис Вандерлин? Эта дама известна как подозрительная личность. Почему в таком случае она здесь? Я говорю себе: существует три объяснения. Первое, что у лорда Мэйфилда особое отношение к этой даме. (Именно поэтому я стремился поговорить с вами наедине. Я не хочу ставить его в неловкое положение.) Второе, что миссис Вандерлин закадычный друг кого-нибудь еще из присутствующих.
  — Меня можете исключить! — ухмыльнулся сэр Джордж.
  — Если ни первое, ни второе, тогда тем более возникает вопрос: почему миссис Вандерлин? Впрочем, я, кажется, догадываюсь. Она тут не просто так. Ее присутствие было определенно желательно для лорда Мэйфилда по какой-то особой причине. Я прав?
  Сэр Джордж кивнул.
  — Вы совершенно правы, — сказал он. — Мэйфилд слишком опытный человек, чтобы попасться на ее удочку. Он действительно хотел, чтобы она приехала сюда. Дело в том…
  И он пересказал разговор с лордом Мэйфилдом. Пуаро внимательно слушал.
  — Вот как! Теперь понимаю. Тем не менее похоже, что эта дама довольно ловко побила вас обоих вашим же оружием.
  Сэр Джордж чертыхнулся. Пуаро про себя усмехнулся. Потом спросил:
  — Вы уверены, что эта кража — дело ее рук? Я хочу сказать, что это подстроила она.
  — Конечно, уверен. А кому же еще мог понадобиться этот чертеж? — удивленно спросил сэр Джордж.
  — Хм. — Пуаро со вздохом откинулся на спинку кресла и уставился в потолок. — А ведь мы только пятнадцать минут назад пришли к выводу, что эти документы стоят денег. Конечно, это не банкноты, не золото, не драгоценности, но это потенциальные деньги. Если в доме есть человек, который находится в стесненном положении…
  Сэр Джордж фыркнул.
  — А кто в наши дни не в стесненном положении? Взять вот хотя бы меня. Надеюсь, этим признанием я не навлеку на себя ваших подозрений?
  Он улыбнулся, а Пуаро с вежливой ответной улыбкой произнес:
  — Mais oui[795], вы можете говорить все что угодно, так как у вас, сэр Джордж, у единственного в этом деле безупречное алиби.
  — Но я нахожусь в чертовски стесненном положении!
  Пуаро печально покачал головой.
  — Да, конечно, у человека, занимающего ваше положение, большие расходы. И потом, у вас сын такого возраста, когда деньги только подавай…
  Сэр Джордж застонал.
  — Одно образование чего стоит, да к тому же еще долги. Но вообще он неплохой парень.
  Пуаро сочувственно выслушивал сетования маршала авиации. У молодого поколения нет ни характера, ни выдержки; а матери — как они балуют детей и потакают им во всем; или проклятые карты — если уж азарт овладеет женщиной, она совсем теряет голову и делает в игре такие ставки, что никаких средств не хватит. Сэр Джордж говорил отвлеченно, не называя прямо ни жену, ни сына, но при его на редкость простодушной манере выражать свои мысли нетрудно было понять, что он говорит именно о них.
  Внезапно он умолк.
  — Простите, я не должен отнимать у вас время посторонними разговорами, не относящимися к делу, тем более ночью… Или уже утро?
  Он подавил зевок.
  — Я предлагаю вам, сэр Джордж, пойти спать. Вы были чрезвычайно любезны и очень мне помогли.
  — Да, пожалуй, пора. Вы действительно считаете, что чертеж можно найти?
  Пуаро пожал плечами.
  — А почему бы нет? Попытаюсь.
  — Ну хорошо, пойду спать. Спокойной ночи.
  Он ушел, а Пуаро снова задумчиво посмотрел в потолок, затем вынул маленькую записную книжку, раскрыл чистую страницу и написал:
  
  «Миссис Вандерлин? Леди Джулия Каррингтон? Миссис Макатта? Регги Каррингтон? Мистер Карлайл?»
  
  Пониже он написал:
  
  «Миссис Вандерлин и мистер Регги Каррингтон? Миссис Вандерлин и леди Джулия? Миссис Вандерлин и мистер Карлайл».
  
  Покачав с недовольным видом головой, он пробормотал:
  «C'est plus simple que, ca».[796] Потом написал еще несколько фраз:
  
  «Видел ли лорд Мэйфилд „тень“. Если нет, почему он сказал, что видел? Видел ли что-нибудь сэр Джордж? Он стал уверять, что ничего не видел, после того, как я осмотрел клумбу.
  Примечание: лорд Мэйфилд близорук, может читать без очков, но надевает монокль, чтобы рассмотреть предмет в другом конце комнаты. Сэр Джордж дальнозоркий. Поскольку они находились в самом конце террасы, его зрению можно доверять больше, чем зрению лорда Мэйфилда. Между тем лорд Мэйфилд настаивает, что он видел что-то, хотя его друг относится к его утверждениям весьма скептически.
  Не слишком ли горячо они защищают Карлайла? Лорд Мэйфилд категорически утверждает, что он невиновен. Слишком категорически. Почему? Потому что он втайне подозревает его и стыдится своих подозрений? Или потому, что он определенно подозревает кого-то другого? Другого, но не миссис Вандерлин?»
  
  Глава 5
  Он спрятал записную книжку и направился в кабинет.
  Лорд Мэйфилд сидел у письменного стола.
  — Ну как, побеседовали с Каррингтоном?
  — Да, лорд Мэйфилд. Он помог мне разрешить вопрос, над которым я ломал голову.
  — Какой же это вопрос?
  — Почему здесь миссис Вандерлин. Видите ли…
  Мэйфилд сразу понял причину несколько преувеличенного смущения Пуаро.
  — Вы думали, что я неравнодушен к этой даме? Отнюдь нет! Забавно, что Каррингтон подумал то же самое.
  — Да, он рассказал мне о разговоре с вами.
  — Мой план не удался, — сказал лорд Мэйфилд уныло. — Всегда неприятно признавать, что женщина одержала над тобой верх.
  — Да, но она пока еще не одержала верх.
  — Вы думаете, не все потеряно? Очень рад услышать это от вас. Хотелось бы в это верить. — Он вздохнул. — Я был так доволен своим планом, так мечтал поймать эту даму в ловушку.
  Закурив одну из своих маленьких сигарет, Пуаро спросил:
  — Так в чем же состоял ваш план, лорд Мэйфилд?
  — Видите ли, — замялся Мэйфилд, — я не продумал деталей…
  — Вы не обсуждали его ни с кем?
  — Нет.
  — Даже с мистером Карлайлом?
  — Нет.
  Пуаро улыбнулся.
  — Предпочитаете действовать в одиночку, лорд Мэйфилд?
  — Я часто убеждался в том, что это надежнее, — ответил тот довольно мрачно.
  — Да, это очень мудро с вашей стороны. Не доверять никому. Но вы все-таки рассказали о своем намерении сэру Джорджу Каррингтону!
  — Просто я видел, что этот милейший человек очень за меня волнуется.
  И лорд Мэйфилд улыбнулся.
  — Он ваш старый друг?
  — Да. Я знаю его более двадцати лет.
  — А его жену?
  — Его жену тоже, конечно.
  — Но, извините меня за назойливость, с ней вы менее близки?
  — Не понимаю, какое касательство могут иметь мои личные отношения к делу, которое нас интересует?
  — Самое прямое, лорд Мэйфилд. Вы ведь согласились с тем, что моя версия о человеке в гостиной вполне убедительна. И если я действительно угадал, то кто бы, по-вашему, это мог быть?
  — Очевидно, миссис Вандерлин. Однажды она уже возвращалась туда за книгой. Могла вернуться еще за какой-нибудь книгой, или за сумочкой, или за оброненным платком — у женщин всегда найдется десяток предлогов. Она сговорилась с горничной, чтобы та закричала и тем самым выманила Карлайла из кабинета. Затем она пробралась туда и ушла обратно через террасу, как вы сказали.
  — Но это не могла быть миссис Вандерлин. Вы забыли важную деталь: Карлайл слышал, как она сверху позвала горничную, когда он разговаривал с девушкой.
  Лорд Мэйфилд закусил губу, на лице его было написано раздражение.
  — Верно, я забыл об этом.
  — Вот видите, — мягко сказал Пуаро. — Мы продвигаемся вперед. Вначале у нас было простое объяснение, что вор вошел снаружи и убежал с добычей. Очень удобное объяснение, как я уже говорил, слишком удобное, чтобы в него поверить. Мы его отбросили. Затем мы переходим к версии иностранного агента — миссис Вандерлин, и опять-таки как будто все сходится — до определенного момента. Но теперь создается впечатление, что и эта версия тоже слишком проста, слишком удобна.
  — Вы хотите совершенно исключить миссис Вандерлин?
  — В гостиной находился кто-то другой, не миссис Вандерлин. Возможно, кражу совершил ее союзник, но это мог быть и человек, не имеющий к ней отношения. Если это так, нам нужно подумать о мотиве.
  — Не слишком ли это притянуто за уши?
  — Не думаю. Итак, какой здесь возможен мотив? Прежде всего деньги. Это самое простое объяснение. Но возможны и иные причины.
  — Например?
  — Например, желание навредить кому-нибудь, — медленно произнес Пуаро.
  — Кому?
  — Быть может, мистеру Карлайлу. Ведь на него скорее всего могло пасть подозрение. Но за этой кражей могут таиться и более серьезные мотивы. Люди, от которых зависят судьбы страны, лорд Мэйфилд, особенно чувствительны к недовольству общественности.
  — Вы хотите сказать, что кража была совершена с намерением повредить мне?
  Пуаро кивнул.
  — Если я не ошибаюсь, около пяти лет назад у вас были довольно серьезные неприятности. Вас заподозрили в дружественных отношениях с одной европейской страной, которая в ту пору была крайне непопулярна среди избирателей.
  — Совершенно верно, мосье Пуаро.
  — Да, в наши дни быть государственным деятелем весьма непросто. С одной стороны, он должен проводить наиболее выгодную для своего государства политику, с другой — все время оглядываться на общественное мнение. А оно частенько опирается на одни эмоции и нелепые амбиции, и, однако же, приходится со всеми этими глупостями считаться.
  — Как точно вы уловили суть проблемы! Это и в самом деле настоящее проклятье. Подлаживаться под настроение обывателей, зная, какими это грозит потерями, чистое безумие.
  — Видимо, перед вами был нелегкий выбор. Ходили слухи, что вы заключили соглашение с этой страной. Публика и газеты подняли шумиху. К счастью, премьер-министр категорически опроверг эти слухи, да и вам пришлось оправдываться перед общественностью, хотя вы не делали секрета из того, кому симпатизируете.
  — Все это совершенно верно, мосье Пуаро, но к чему ворошить прошлое?
  — Вполне возможно, что враг, разочарованный тем, что вам удалось преодолеть тот кризис, может попытаться создать для вас новый. Ведь вы теперь заслуженно считаетесь одним из самых популярных политических деятелей. Вас даже прочат в премьер-министры.
  — Вы думаете, меня пытаются дискредитировать? Вздор!
  — Но вы же понимаете, лорд Мэйфилд, как воспримется в обществе известие о том, что в вашем доме похищен чертеж нового английского бомбардировщика, причем когда среди гостей присутствовала некая очаровательная леди. Намеки в газетах на ваша отношения с этой леди вызвали бы недоверие к вам.
  — Подобные вещи не могут восприниматься всерьез.
  — Мой дорогой, вы прекрасно знаете, что могут. Много ли надо, чтобы подорвать доверие к политическому деятелю.
  — Да, это так, — сказал лорд Мэйфилд. Лицо его вдруг сделалось очень озабоченным. — Боже! Эта история становится все более запутанной… Вы и в самом деле считаете?.. Но это невозможно… Невозможно!
  — Теперь вы понимаете, что мой вопрос о ваших личных отношениях с гостями вызван отнюдь не праздным любопытством.
  — Что ж, пожалуй. Вы спрашивали меня о Джулии Каррингтон. Мне почти нечего сказать. Я никогда особенно ей не симпатизировал и думаю, что она не слишком ко мне расположена. Это страшно нервная и до абсурда экстравагантная женщина, помешанная на картах. Она настолько старомодна, что, наверное, презирает меня, считает выскочкой.
  — Перед тем как ехать сюда, — сказал Пуаро, — я заглянул в «Кто есть кто?». Вы первоклассный инженер и были главой известной машиностроительной фирмы.
  — Да, у меня действительно немалый опыт работы и довольно значительные познания в этой области.
  — О-ля-ля! — воскликнул Пуаро. — Какой же я дурак!
  Собеседник посмотрел на него с удивлением.
  — Я разгадал часть головоломки. Деталь, которую я не улавливал раньше… Ну, конечно, все сходится. Да, да!
  Лорд Мэйфилд ждал объяснений. Но Пуаро с улыбкой покачал головой.
  — Нет, нет, не сейчас. Я должен более тщательно все продумать. — Он встал. — Спокойной ночи, лорд Мэйфилд. Мне кажется, я знаю, где находится чертеж.
  — Знаете? — вскричал лорд Мэйфилд. — Тогда давайте сейчас же заберем его!
  Пуаро покачал головой.
  — Нет, нет, нельзя. Поспешность была бы гибельной. Предоставьте все Эркюлю Пуаро.
  
  Глава 6
  — Если произошло ограбление, какого черта старик Мэйфилд не посылает за полицией? — спросил Регги Каррингтон. Он слегка отодвинул стул от стола, за которым завтракал.
  Регги спустился последним. Хозяин дома, миссис Макатта и сэр Джордж уже кончили завтракать. Мать Регги и миссис Вандерлин завтракали в постели.
  Сэр Джордж представил случившееся так, как он договорился с лордом Мэйфилдом и Эркюлем Пуаро, но чувствовал, что его объяснения не слишком убедительны.
  — Что за странная идея послать за этим чудаком иностранцем! — недоумевал Регги. — Отец, а что все-таки украли?
  — Да я и сам толком не понял, мой мальчик. Регги резко поднялся. Он явно с утра был не в духе.
  — Что-нибудь важное? Какие-нибудь документы?
  — Если честно, я не могу тебе сказать.
  — А-а, страшный секрет? Понятно.
  Регги начал торопливо подниматься по лестнице, остановился, нахмурился, потом все-таки прошел наверх и постучал в дверь к матери.
  Леди Джулия сидела в постели и писала столбики цифр на обратной стороне конверта.
  — Доброе утро, милый. — Она подняла глаза и спросила с тревогой:
  — Что-нибудь случилось, Регги?
  — Ничего особенного, но, кажется, вчера вечером произошла кража.
  — Кража? А что украли?
  — Не знаю. Из этого делают страшный секрет. Там внизу какой-то чудной тип — частный детектив — пристает ко всем с вопросами.
  — Как интересно!
  — Не очень-то приятно теперь здесь оставаться, — задумчиво проговорил Регги.
  — А что же все-таки произошло?
  — Не знаю. Это случилось после того, как мы все пошли спать. Осторожно, мама, уронишь поднос.
  Он подхватил поднос и отнес его к столику возле окна.
  — И что же украли? Деньги?
  — Говорю тебе, я не знаю.
  — И этот сыщик всем задает вопросы? «Где вы были вчера вечером?» И прочее в том же роде?
  — Наверное. Что до меня, то мне нечего ему сказать. Я сразу пошел спать и почти тут же заснул.
  Леди Джулия не ответила.
  — Вот что, мама, ты одолжишь мне немного денег? Я абсолютно без гроша.
  — Нет, не могу, — решительно ответила мать. — Я сама растратила уйму. Не знаю, что скажет твой отец, когда узнает.
  В дверь постучали, и вошел сэр Джордж.
  — А, ты здесь, Регги. Не спустишься ли в библиотеку? Мосье Эркюль Пуаро хочет поговорить с тобой.
  Пуаро только что закончил беседу с грозной миссис Макатта. Нескольких кратких вопросов было достаточно, чтобы выяснить, что миссис Макатта около одиннадцати отправилась спать и ничего не видела и не слышала. Пуаро ловко перевел разговор с кражи на хозяина дома. Он восхищается лордом Мэйфилдом: он считает лорда Мэйфилда подлинно выдающимся человеком. Конечно, миссис Макатта как человеку, вращающемуся в высших сферах, виднее…
  — У лорда Мэйфилда светлая голова, — согласилась миссис Макатта. — Он всего достиг сам. Но ему трудно будет удержаться у власти. Пожалуй, ему не хватает проницательности. К сожалению, это относится ко всем мужчинам. Им недостает воображения. Другое дело женщины. Женщина, мосье Пуаро, лет через десять станет большой силой в правительстве.
  Пуаро сказал, что ничуть в этом не сомневается. Он незаметно перешел к обсуждению миссис Вандерлин.
  — Ходят слухи, что она и лорд Мэйфилд — близкие друзья? Это правда?
  — Ничего подобного. Между нами говоря, я была очень удивлена, увидев ее здесь. Очень удивлена.
  Пуаро спросил, какого мнения миссис Макатта о миссис Вандерлин, и получил исчерпывающий ответ:
  — Никчемная особа. Живет исключительно чужими мозгами!
  — Но мужчинам она нравится?
  — Мужчинам! — с презрением процедила миссис Макатта. — Им только и надо, что смазливую мордашку. Да взять хоть этого мальчика, Регги Каррингтона: краснеет всякий раз, как она заговорит с ним, так и тает, стоит ей обратить на него внимание. И она ему так откровенно льстит. Хвалит каждый его ход, а играет он в бридж далеко не блестяще.
  — Он слабый игрок?
  — Вчера вечером без конца делал ошибки.
  — Зато леди Джулия хорошо играет, не правда ли?
  — Даже слишком хорошо, — сказала миссис Макатта. — Так ведь бридж стал для нее чуть ли не профессией. Играет утром, днем и вечером.
  — Она много выигрывает?
  Миссис Макатта пренебрежительно фыркнула.
  — Она все надеется отыграться и заплатить долги. Но в последнее время ей не везет, мне говорили. Вчера вечером у нее был такой вид, будто ее что-то угнетает. Азартная игра ненамного лучше пьянства!
  Пуаро, искусно прервав разговор, послал за Регги Каррингтоном.
  Когда молодой человек вошел в комнату, Пуаро окинул его оценивающим взглядом: слабовольный рот, хотя и обаятельная улыбка, нерешительный подбородок, широко расставленные глаза, довольно узкая голова. Пуаро отметил про себя, что такой типаж ему хорошо знаком.
  — Мистер Каррингтон?
  — Да. Чем могу быть полезен?
  — Пожалуйста, расскажите мне все, что припомните о вчерашнем вечере.
  — Хм, что же вам рассказать? Мы играли в бридж — в гостиной. После этого я пошел спать.
  — В котором часу?
  — Около одиннадцати. Кража произошла позднее?
  — Да, позднее. Может, вы что-нибудь видели или слышали?
  Регги с сожалением покачал головой.
  — Я сразу лег в постель, а сплю я крепко.
  — Вы прямо из гостиной отправились в спальню и до утра оттуда не выходили?
  — Да.
  — Любопытно, — сказал Пуаро.
  — Что вы хотите этим сказать? — резко спросил Регги.
  — Вы не слышали никаких криков?
  — Нет, не слышал.
  — Очень любопытно.
  — Послушайте, на что вы намекаете?
  — Вы, быть может, немного глуховаты?
  — Да нет, ничуть.
  Губы Пуаро зашевелились. Возможно, он в третий раз повторил слово «любопытно».
  — Что ж, благодарю вас, мистер Каррингтон, это все, что я хотел у вас узнать.
  Регги нерешительно переминался с ноги на ногу.
  — Знаете, теперь, когда вы сказали об этом, мне кажется, я действительно слышал что-то вроде крика.
  — Ну-ну.
  — Видите ли, я читал книжку — детектив — и так увлекся, что не обратил внимания на какой-то шум.
  — Вот как, — сказал Пуаро. — Очень убедительно.
  Лицо его было непроницаемо. Регги никак не решался уйти, затем повернулся и медленно направился к двери. Там он остановился и спросил:
  — Кстати, что украдено?
  — Кое-что, имеющее большую ценность, мистер Каррингтон. Это все, что я имею право сказать.
  — Вот как! — сказал Регги с довольно растерянным видом и вышел из комнаты.
  — Все сходится, — пробормотал Пуаро. — Отлично! Он попросил пригласить к нему миссис Вандерлин.
  
  Глава 7
  Она очень эффектно вплыла в комнату. На ней был отлично скроенный красновато-коричневый спортивный костюм, который выгодно оттенял ее золотистые волосы. Плавно опустившись в кресло, она одарила Пуаро ослепительной улыбкой.
  На какое-то мгновение в ее улыбке мелькнуло что-то похожее на торжество. На одно мгновение, но маленький человечек успел его заметить и сделать соответствующие выводы.
  — Грабители? Вчера вечером? Нет, нет, я ничего не слышала! А что же полиция? Разве она не может ничего сделать? — И снова в ее глазах мелькнула насмешка.
  «Ясно, что вы не боитесь полиции, миледи. Вы прекрасно знаете, что ее не позовут», — подумал Эркюль Пуаро.
  — Вы понимаете, мадам, это весьма щекотливое дело… — грустно сказал он.
  — Понимаю, мосье Пуаро. Уж я-то ни за что не проговорюсь. Наш милый лорд Мэйфилд настолько мне симпатичен, что мне и в голову не придет причинить ему хоть какое-то беспокойство.
  Она положила ногу на ногу. На кончике обтянутой шелком ножки кокетливо болталась коричневая домашняя туфелька.
  Миссис Вандерлин заразительно улыбнулась, так улыбаются очень обеспеченные и очень уверенные в себе люди.
  — Могу ли я чем-нибудь помочь вам?
  — Вы играли в бридж вчера вечером?
  — Да.
  — Насколько мне известно, после этого все дамы отправились спать, но кто-то спустился за книгой. Это были вы, миссис Вандерлин, не так ли?
  — Да, я первая вернулась обратно.
  — Что значит «первая»? — быстро спросил Пуаро.
  — Я вернулась сразу же, — объяснила миссис Вандерлин. — Потом я поднялась наверх и позвонила горничной. Она долго не шла. Я снова позвонила. Потом вышла на площадку лестницы. Я услышала ее голос и позвала ее. Но как только эта девчонка расчесала мне волосы, я велела ей уйти, она была вся какая-то дерганая, чуть не выдрала мне волосы. Ну вот, я велела ей убираться и вижу, по лестнице поднимается леди Джулия. Оказывается, она тоже спускалась за книгой. Правда, забавное совпадение? — Миссис Вандерлин лукаво улыбнулась. Пуаро понял, что блистательная миссис Вандерлин весьма недолюбливает леди Каррингтон.
  — Очень любопытное совпадение, мадам. А вы слышали, как кричала ваша горничная?
  — Да, конечно, как можно не услышать такой вопль.
  — Вы не спросили девушку, почему она так кричала?
  — Она сказала, что видела парящую фигуру в белом — надо же такое придумать!
  — А как была одета леди Джулия в тот вечер?
  — Вы, наверное, думаете… Ага, понятно. На ней действительно было белое вечернее платье. Ну конечно, теперь мне все ясно. Вероятно, ее моя горничная и увидела в темноте. Ох уж эти девушки, так суеверны!
  — Ваша горничная давно у вас?
  — Нет. — Миссис Вандерлин простодушно округлила глаза. — Всего месяцев пять.
  — Я бы хотел поговорить с ней, мадам. Миссис Вандерлин приподняла брови.
  — Пожалуйста, — суховато сказала она.
  — Я задам ей несколько вопросов.
  — Конечно, конечно.
  Снова насмешливый огонек в глазах.
  Пуаро встал и поклонился.
  — Мадам, — сказал он, — я совершенно восхищен вами.
  Впервые миссис Вандерлин немного растерялась.
  — О, мосье Пуаро, как мило, но почему?
  — Вы так великолепно вооружены, мадам, так уверены в себе.
  Миссис Вандерлин несколько неестественно рассмеялась.
  — Не знаю, — сказала она, — должна ли я воспринимать это как комплимент.
  — Скорее, это предостережение — не относиться ко всему слишком пренебрежительно, — сказал Пуаро.
  Миссис Вандерлин засмеялась более уверенно. Она встала и протянула Пуаро руку.
  — Дорогой мосье Пуаро, от души желаю вам успеха. И большое вам спасибо. Вы наговорили мне столько приятных вещей.
  Она ушла, а Пуаро задумчиво проговорил:
  — Успеха? Значит, вы совершенно уверены, что мне не видать его как своих ушей? М-да. Мадам совершенно не сомневается в моей беспомощности. И страшно меня этим раздражает.
  Пуаро нетерпеливо позвонил и попросил прислать к нему мадемуазель Леони. Девушка нерешительно остановилась у порога, и Пуаро успел хорошо ее разглядеть: скромная, в черном платье, с аккуратно разделенными на пробор черными волнистыми волосами и застенчиво опущенными глазами. Он одобрительно кивнул.
  — Входите, мадемуазель Леони, не нужно меня бояться.
  Она послушно вошла и, потупив глазки, остановилась перед Пуаро.
  — А знаете, мадемуазель, вы очень милы, — сказал он, переходя на доверительный тон.
  Эти слова мгновенно возымели действие. Взглянув краешком глаза на Пуаро, она пролепетала:
  — Мосье очень добр.
  — Подумайте только, — продолжал Пуаро, — я спрашиваю мистера Карлайла, хорошенькая ли вы девушка, а он отвечает, что не знает!
  Леони презрительно вздернула подбородок.
  — Этот задавака!
  — Очень меткое определение, мадемуазель!
  — Да он, наверное, за всю жизнь не посмотрел ни на одну девушку.
  — Вероятно, нет. А жаль. Он много потерял. Но в этом доме есть и те, кто умеет ценить красоту, не так ли?
  — Право, не знаю, на что мосье намекает.
  — Прекрасно знаете, мадемуазель Леони. Миленькую историю вы вчера вечером сочинили — о привидении! Как только я узнал, что вы стояли на лестнице, подняв руки к волосам, я сразу понял, что привидение тут ни при чем. Если девушка пугается, она прижимает руки к сердцу или ко рту, чтобы не закричать. Но если она поднимает руки к волосам, это означает нечто другое. Это значит, что волосы у нее растрепаны и что она спешно приводит их в порядок! А теперь, мадемуазель, говорите правду. Почему вы закричали?
  — Но, мосье, я и в самом деле видела фигуру, всю в белом…
  — Мадемуазель, вы меня недооцениваете. Эта ваша история вполне сойдет для мистера Карлайла, но не для Эркюля Пуаро. В действительности вас в тот момент просто поцеловали. Я даже догадываюсь кто. Регги Каррингтон, верно?
  Леони лукаво ему подмигнула.
  — Eh bien[797], — фыркнула она. — Ну и что тут такого?
  — В самом деле, — галантно поддакнул Пуаро.
  — Дело было так: молодой джентльмен поднимался следом за мной по лестнице, он обхватил меня за талию и, понятно, я испугалась и закричала. Если бы я знала, что у него на уме, я, конечно, не стала бы кричать.
  — Конечно, — согласился Пуаро.
  — Но он подкрался бесшумно, как кошка. А потом открылась дверь кабинета и вышел мосье Карлайл, и молодой джентльмен улизнул наверх, а я осталась как дурочка. Понятно, мне надо было что-то сказать! Тем более… — тут она перешла на французский, — un jeune homme ca, tellement comme il faut.[798]
  — И вы придумали привидение?
  — Это, конечно, дурно. Но что делать, мосье, больше мне ничего не пришло в голову! Вот я и наплела про высокую фигуру в белом.
  — Я вас понимаю. Итак, теперь все объяснилось. Я с самого начала чуял, что тут что-то не так.
  Леони провокационно стрельнула глазками.
  — Мосье очень умен и очень любезен.
  — Я бы не хотел, чтобы у вас были неприятности из-за этой шалости, и готов сохранить все в секрете, но вы должны оказать мне услугу.
  — С охотой, мосье.
  — Насколько вы осведомлены в делах своей хозяйки?
  Девушка пожала плечами.
  — Не слишком, мосье. Конечно, я кое-что замечаю.
  — Что же именно?
  — Например, то, что друзья мадам всегда военные, или моряки, или летчики. Есть еще и другие знакомые — иностранные джентльмены, которые приходят к ней, стараясь, чтобы их никто не увидел. Мадам очень красива, хотя я не думаю, что красота ее долго продержится. Молодые люди находят ее очень привлекательной. Иногда, мне кажется, они чересчур болтливы. Но это я сама так думаю. Мадам со мной не делится.
  — Вы хотите сказать, что мадам никого не посвящает в свои дела?
  — Да, мосье.
  — Другими словами, вы не можете мне помочь?
  — Боюсь, что нет. Но все-таки попытаюсь.
  — Скажите мне, ваша хозяйка сегодня в хорошем настроении?
  — В очень хорошем, мосье.
  — Какое-нибудь приятное событие?
  — Она в таком настроении с тех самых пор, как мы сюда приехали.
  — Кому, как не вам, знать это, Леони.
  — Да, мосье, — доверительно сказала девушка. — Я успела изучить все настроения мадам. Сейчас она чем-то очень довольна.
  — Можно сказать, торжествует?
  — Вы попали в точку, мосье.
  Пуаро мрачно кивнул.
  — Мне с этим.., довольно трудно примириться. Что же, придется потерпеть. Благодарю вас, мадемуазель. Это все.
  Леони бросила на него кокетливый взгляд.
  — Спасибо, мосье. Если я встречу мосье на лестнице, будьте уверены, не закричу.
  — Дитя мое, — степенным тоном сказал Пуаро, — я уже в преклонных летах. Разве мне к лицу такие легкомысленные поступки?
  Леони, хихикнув, убежала.
  Пуаро прошелся по комнате. Его лицо приобрело серьезное и озабоченное выражение.
  — А теперь, — сказал он наконец, — поговорим с леди Джулией. Интересно, что она скажет.
  Леди Джулия вошла в комнату спокойно и уверенно.
  Грациозно кивнув, она опустилась на стул, пододвинутый Пуаро, и с достоинством спросила:
  — Лорд Мэйфилд сказал, что вы хотели задать мне несколько вопросов?
  — Да, мадам. По поводу вчерашнего вечера.
  — Вчерашнего вечера?
  — Да, что было после того, как вы кончили играть в бридж?
  — Мой муж сказал, что поздно начинать новую партию. Я пошла спать.
  — А потом?
  — Заснула.
  — И это все?
  — Да. Боюсь, что не могу сообщить вам ничего интересного. Когда произошло это.., это ограбление?
  — Очень скоро после того, как вы поднялись наверх.
  — Понятно. А что именно было похищено?
  — Некоторые секретные документы, мадам.
  — Важные?
  — Очень важные, мадам.
  Она слегка нахмурилась потом спросила:
  — Они были.., ценные?
  — Да, мадам, они стоили больших денег.
  — Понятно.
  Воцарилось молчание. Пуаро чуть погодя спросил:
  — А как наcчет вашей книги, мадам?
  — Моей книги? — Она удивленно на него взглянула.
  — Да, насколько я понял из слов миссис Вандерлин, вскоре после того, как все леди удалились, вы спустились вниз за книгой.
  — Да, да.
  — Так что вы не сразу легли спать, когда поднялись наверх? Вы вернулись в гостиную?
  — Да, верно. Я совсем забыла.
  — В то время как вы находились в гостиной, вы не слышали, никто не кричал?
  — Нет.., да.., не думаю.
  — Помилуйте, мадам, вы не могли не слышать, находясь в гостиной.
  Леди Джулия вскинула голову и твердо сказала:
  — Я ничего не слышала.
  Пуаро поднял брови, но промолчал. Молчание становилось неловким. Леди Джулия неожиданно спросила:
  — А приняты какие-нибудь меры?
  — Какие меры? Я не совсем вас понимаю, мадам.
  — Я хочу сказать — в связи с этой кражей. Ведь полиция должна что-то предпринять.
  Пуаро покачал головой.
  — Полицию не вызывали. Этим делом занимаюсь я.
  Она удивленно посмотрела на него. Ее подвижное худое лицо сразу осунулось и напряглось. Темные глаза мучительно пытались понять, что скрывается за невозмутимой миной Пуаро.
  В конце концов она опустила глаза, побежденная.
  — Так вы не можете мне сказать, какие принимаются меры?
  — Я могу лишь заверить вас, мадам, что не остановлюсь ни перед чем.
  — Чтобы поймать вора… Или — вернуть бумаги?
  — Главное — это бумаги, мадам.
  Ее великосветская сдержанность мигом улетучилась. С откровенным нетерпением она ждала, когда Пуаро ее отпустит.
  — Да, наверное, это главное, — сказала она безразличным голосом.
  Снова наступила пауза.
  — У вас есть еще вопросы, мосье Пуаро?
  — Нет, мадам, не смею больше вас задерживать.
  — Благодарю вас.
  Он учтиво распахнул перед ней дверь. Она вышла, не удостоив его взглядом.
  Пуаро подошел к камину и принялся выравнивать безделушки на каминной полке. За этим занятием его и застал вошедший со стороны террасы лорд Мэйфилд.
  — Ну как? — спросил он.
  — По-моему, прекрасно. События развиваются в нужном русле.
  Лорд Мэйфилд удивленно воскликнул:
  — И вас это устраивает?
  — Не то чтобы меня это устраивало. Но в целом я доволен.
  — Право, мосье Пуаро, не могу понять, что вы за человек.
  — Я не такой шарлатан, как вы полагаете.
  — Я никогда не говорил…
  — Да, но вы думали! Не важно. Я не обижаюсь. Мне не привыкать.
  Лорд Мэйфилд посмотрел на него с сомнением. Он не понимал Эркюля Пуаро и не принимал его всерьез, но внутренний голос говорил ему, что этот потешный человечек не так безобиден, как кажется.
  — Ну что ж, — сказал он, — мы в ваших руках. Что вы посоветуете делать дальше?
  — Вы не можете избавиться от ваших гостей?
  — Думаю, это несложно устроить… Я могу сказать, что мне необходимо поехать в Лондон в связи с этим делом. Скорее всего они поспешат уехать.
  — Отлично. Постарайтесь это устроить.
  Лорд Мэйфилд заколебался.
  — Вы не думаете, что…
  — Я совершенно уверен, что это самый разумный путь.
  Лорд Мэйфилд пожал плечами.
  — Ну что же, если вы настаиваете.
  
  Глава 8
  Гости разъехались после ленча. Миссис Вандерлин и миссис Макатта уехали поездом, Каррингтоны на своей машине. Пуаро стоял в холле, когда миссис Вандерлин — само очарование, тепло прощалась с хозяином дома.
  — Как мне жаль, что на вас свалились эти неприятности. Я от всей души надеюсь, что все уладится. Я никому ни словечка не скажу.
  Она сочувственно сжала его руку и направилась к «роллс-ройсу», который должен был доставить ее на станцию. Миссис Макатта уже сидела в машине. Она попрощалась коротко и сухо.
  Внезапно Леони, которая усаживалась на переднее сиденье к шоферу, выскочила из машины и побежала в холл.
  — Несессер мадам, его нет в машине, — бросила она на ходу.
  Начались спешные поиски. Наконец лорд Мэйфилд обнаружил несессер возле старого дубового комода. Леони радостно вскрикнула, схватила элегантный несессер из зеленой кожи и поспешно выбежала с ним.
  Миссис Вандерлин высунулась из автомобиля.
  — Лорд Мэйфилд, лорд Мэйфилд, — позвала она и протянула ему письмо. — Вас не затруднит отправить это письмо? Если я возьму его с собой в город, то наверняка забуду опустить. Я таскаю письма в сумочке по многу дней.
  Сэр Джордж Каррингтон то и дело открывал часы. Он был маниакально пунктуален.
  — У них времени в обрез, — бормотал он, — только-только. Если они не поторопятся, опоздают на поезд…
  Его жена раздраженно попросила:
  — Ради Бога, не суетись, Джордж. В конце концов, это их поезд, а не наш.
  Он взглянул на нее с упреком.
  Наконец «роллс-ройс» тронулся.
  Регги подкатил к подъезду в каррингтоновском «моррисе».
  — Все готово, отец, — сказал он. Слуги начали выносить багаж Каррингтонов. Пуаро, выйдя из парадной двери, наблюдал за происходящим. Вдруг кто-то тронул его за руку, и он услышал взволнованный шепот леди Джулии:
  — Мосье Пуаро, я должна поговорить с вами — немедленно. — Она привела его в маленькую гостиную и притворила дверь.
  — Это правда то, что вы сказали? Найти документы — самое главное для лорда Мэйфилда?
  Пуаро смотрел на нее с любопытством.
  — Совершенно верно, мадам.
  — Если.., если бы эти бумаги были возвращены вам, могли бы вы обещать, что вернете их лорду Мэйфилду и что никто ничего не будет спрашивать?
  — Я что-то не совсем вас понимаю.
  — Но вы должны понять! Я уверена, что понимаете. Я говорю о том, что.., вор должен остаться неизвестным, если документы будут возвращены.
  — И как скоро это будет сделано, мадам? — спросил Пуаро.
  — В течение двенадцати часов, совершенно точно.
  — Вы можете это обещать?
  — Обещаю.
  Пуаро молчал, и она взволнованно спросила:
  — А вы? Вы обещаете, что никто ничего не узнает?
  — Да, мадам, я тоже обещаю.
  — Тогда все можно уладить.
  Она быстро вышла из комнаты. Минуту спустя Пуаро услышал шум отъезжающей машины.
  Он пересек холл и направился по коридору к кабинету. Лорд Мэйфилд был там. Он поднял глаза на Пуаро.
  — Что слышно?
  Пуаро развел руками.
  — Дело закончено, лорд Мэйфилд.
  — Что?
  Пуаро повторил слово в слово разговор с леди Джулией.
  Лорд Мэйфилд смотрел на него с выражением полного недоумения.
  — Но что это значит? Я не понимаю.
  — По-моему, совершенно ясно. Леди Джулия знает, кто украл чертеж.
  — Не хотите же вы сказать, что она сама его взяла?
  — Конечно нет. Леди Джулия — азартный игрок. Но она не вор. И если она предлагает вернуть документы, это значит, что они были похищены ее мужем или сыном. Сэр Джордж Каррингтон находился на террасе с вами. Таким образом, остается сын. Я думаю, что могу восстановить события вчерашнего вечера довольно точно. Леди Джулия зашла в комнату сына и обнаружила, что она пуста. Она спустилась вниз, но не нашла его. Сегодня утром она узнает о краже и слышит, как ее сын заявляет, что он поднялся прямо к себе и не выходил из комнаты. Она знает, что это не правда и еще кое-что. Что он слабовольный человек, что ему позарез нужны деньги. Она заметила его увлечение миссис Вандерлин. Ей все ясно. Миссис Вандерлин уговорила Регги украсть чертеж. Но леди Каррингтон не намерена сидеть сложа руки. Она возьмется за Регги, раздобудет бумаги и вернет их.
  — Но это невозможно! — воскликнул лорд Мэйфилд.
  — Да, невозможно, но ведь леди Джулия этого не знает. Она не знает того, что знаю я, Эркюль Пуаро, а именно, что Регги Каррингтон не похищал чертежа, а любезничал с горничной миссис Вандерлин.
  — Час от часу не легче!
  — Вот именно!
  — Значит, дело вовсе не закончено?
  — Нет, закончено. Я, Эркюль Пуаро, знаю истину. Не верите? Вы не поверили мне вчера, когда я сказал, что знаю, где находятся документы. Но мне это было известно. Они были у нас под носом.
  — Где?
  — В вашем кармане, милорд.
  
  
  Наступило молчание. Затем лорд Мэйфилд сказал:
  — Вы понимаете, что говорите, мосье Пуаро?
  — Да, понимаю. Понимаю, что говорю с очень умным человеком. Меня с самого начала насторожило, что вы — явно близорукий человек — так настойчиво утверждали, что видели фигуру, выходившую из двери. Вам хотелось, чтобы приняли это объяснение — удобное объяснение. Почему? Позднее, проанализировав ситуацию, я исключил всех находившихся в доме — одного за другим. Миссис Вандерлин была наверху, сэр Джордж Каррингтон прогуливался с вами по террасе. Регги Каррингтон любезничал с горничной на лестнице, миссис Макатта безусловно спала. (Ее комната рядом с комнатой экономки, и оттуда доносился храп.) Правда, леди Джулия находилась в гостиной, но леди Джулия считает виновным своего сына. Так что оставались только два варианта. Либо Карлайл положил документы не на стол, а к себе в карман (а это неразумно, потому что, как вы сами сказали, что ему проще было снять с них копию), либо.., либо они находились там, когда вы подошли к письменному столу, и единственное, куда могли попасть, — это в ваш карман. В таком случае все становилось понятным. Ваше утверждение, что вы видели фигуру, ваши настойчивые заявления насчет невиновности Карлайла, ваше нежелание пригласить меня.
  Одно меня смущало — мотив. Вы безусловно честный человек. Я сразу это понял, поскольку вы ни в коем случае не хотели, чтобы заподозрили невиновного. Столь же очевидно, что исчезновение бумаг может неблагоприятно отразиться на вашей карьере. К чему в таком случае эта совершенно неразумная кража? Наконец я понял, в чем дело. Кризис в вашей карьере несколько лет тому назад, когда премьер-министр вынужден был объявить всему миру, что вы не вели никаких переговоров с неким государством. А что, если такие переговоры имели место и существует какой-нибудь компрометирующий вас документ, скажем, письмо? Просто в интересах государства необходимо было это опровергнуть? Но едва ли рядовых граждан успокоило придуманное властями опровержение. В общем, окажись вы на вершине власти, этот досадный эпизод из прошлого мог вмиг загубить вашу карьеру. Вот что подумал я.
  Я подозреваю, что это письмо находилось у некоего правительства и это правительство предложило вам вернуть его в обмен на чертежи некоторых узлов нового бомбардировщика. Многие на вашем месте отказались бы. Вы — нет! Вы согласились. Миссис Вандерлин была агентом, явившимся сюда, чтобы произвести этот обмен. Вы выдали себя, когда признались, что не разработали конкретного плана, чтобы поймать ее с поличным. После этого признания все ваши объяснения относительно того, зачем вы пригласили эту даму, были весьма беспомощны.
  Вы инсценировали кражу. Сделали вид, что видели вора на террасе, сняв таким образом подозрения с Карлайла. Даже если бы он не выходил из комнаты, письменный стол стоит так близко к окну, что вор мог схватить чертеж, пока Карлайл отворачивался к сейфу. Вы взяли документы и держали их в своем кармане, пока в соответствии с заранее разработанным планом не сунули их в несессер миссис Вандерлин. В обмен она передала вам роковое письмо — под видом своего, которое просила вас отправить.
  Пуаро замолчал.
  — Вы угадали все — до мельчайших подробностей, мосье Пуаро. Вы, наверное, считаете меня законченным подлецом.
  Пуаро мотнул головой.
  — Нет, нет, милорд. Я уже сказал, что считаю вас человеком редкого ума. Когда мы сегодня ночью с вами разговаривали, меня вдруг осенило: вы же первоклассный инженер! Полагаю, в параметры бомбардировщика вами были внесены, казалось бы, незначительные изменения, и сделаны они настолько ловко, что никто не поймет, почему самолет не так замечателен, как ожидалось… Эксперты некой державы сочтут модель неудачной… Я уверен, что это будет для них ударом…
  Наступило молчание. Затем лорд Мэйфилд сказал:
  — Вы слишком умны, мосье Пуаро. Да, при помощи хитрого трюка я спас себя от катастрофы, разом убив двух зайцев.
  — Милорд, — сказал Пуаро, — если бы вы не умели разом убивать двух зайцев, вы не были бы политиком.
  
  Убийство в проходном дворе
  
  
  Глава 1
  – Пенни[799] на чучелко, сэр? – Чумазый мальчишка обаятельно улыбнулся.
  – Ну нет уж! – отрезал старший инспектор Скотленд-Ярда Джепп. – И вот что, сынок…
  Последовало отеческое внушение. Ошарашенный мальчишка задал стрекача, коротко и выразительно бросив своим юным приятелям:
  – Чтоб мне! Так вляпаться – легавый переодетый.
  Компания припустила за ним, распевая во все горло:
  Помним, помним не зря
  Пятый день ноября
  И заговор пороховой.
  Пусть память о нем
  И ночью и днем
  Всегда остается с тобой!
  Спутник инспектора, низенький мужчина не первой молодости с яйцеобразной головой, улыбнулся в пышные усы.
  – Très bien[800], Джепп, – сказал он. – Вы отлично проповедуете, поздравляю вас.
  – День Гая Фокса[801] – это просто разгул попрошайничества!
  – Интересный пережиток, – задумчиво произнес Эркюль Пуаро. – Фейерверочные ракеты все еще с треском рвутся в небесах, хотя человек, в память о котором их пускают, и его деяние давно позабыты!
  Старший инспектор кивнул:
  – Да, ребятишки эти навряд ли знают, кто такой Гай Фокс.
  – Скоро вообще возникнет путаница. Почему пятого ноября устраивается фейерверк? Для прославления или позора? Попытка взорвать английский парламент была страшным грехом или доблестным подвигом?
  Джепп засмеялся:
  – Со вторым согласятся очень и очень многие.
  Они свернули с магистрали в относительную тишину проходного двора. Отобедав вместе, добрые друзья решили пройтись до квартиры Пуаро и выбрали этот, самый короткий, путь.
  Но и сюда доносился треск шутих[802], а в небе рассыпались золотые дожди.
  – Самый подходящий вечерок для убийства! – заметил Джепп с профессиональным интересом. – Звука выстрела, например, никто не услышит.
  – Меня всегда удивляло, как редко преступники используют подобные обстоятельства, – сказал Эркюль Пуаро.
  – А знаете, Пуаро, мне иной раз просто хочется, чтобы вы кого-нибудь убили.
  – Mon cher![803]
  – Да, мне было бы любопытно посмотреть, как вы это проделаете.
  – Мой милый Джепп, если уж я кого-нибудь убью, у вас не будет ни малейшего шанса узнать, как я это проделаю! Скорее всего вы просто не узнаете, что произошло убийство.
  Джепп засмеялся с добродушной снисходительностью.
  – Ну и нахальный же вы типчик! – воскликнул он.
  
  На следующее утро в половине одиннадцатого в квартире Эркюля Пуаро зазвонил телефон.
  – Алло? Алло?
  – Oui, c’est moi[804].
  – Говорит Джепп. Помните, мы вчера шли к вам через двор Бардсли-Гарденс?
  – Конечно.
  – И как мы обсуждали, до чего легко застрелить кого-нибудь, пока рвутся и трещат все эти шутихи и римские свечи?[805]
  – Да-да.
  – Ну, так в этом проходном дворе, в доме четырнадцать, произошло самоубийство. Молодая вдова, миссис Аллен. Я сейчас еду туда. Хотите со мной?
  – Прошу прощения, но разве тех, кто занимает такой важный пост, как вы, мой дорогой друг, посылают расследовать самоубийства?
  – Угадали! Нет, не посылают. Дело в том, что нашему медику что-то там не нравится. Так вы хотите? Кажется мне, что это как раз для вас.
  – Разумеется, хочу. Номер четырнадцатый, вы сказали?
  
  Пуаро подошел к дому № 14 во дворе Бардсли-Гарденс как раз в ту минуту, когда перед дверью остановилась машина с Джеппом и тремя его подчиненными.
  Дом № 14 сразу бросался в глаза. У входа полукругом стояли жители двора: шоферы и их супруги, рассыльные, хорошо одетые прохожие, прочие зеваки и бесчисленные дети, – все они жадно смотрели на дверь.
  Перед ней стоял полицейский в форме, отражая натиск любопытных.
  Бойкие молодые люди трудолюбиво щелкали фотоаппаратами, а при появлении Джеппа ринулись к нему.
  – Пока для вас ничего нет, – твердил Джепп, отмахиваясь от них. Он кивнул Пуаро: – А, вот и вы! Пошли в дом.
  Они быстро поднялись по ступенькам, дверь за ними закрылась, и все пятеро оказались в тесной прихожей перед крутой лестницей.
  Какой-то человек вышел на верхнюю площадку, узнал Джеппа и позвал:
  – Сюда, сэр.
  Джепп с Пуаро поднялись по лестнице и вошли в маленькую спальню.
  – Я подумал, сэр, может, мне для начала коротенько изложить факты?
  – Очень хорошо, Джеймсон, – сказал Джепп. – Я слушаю.
  Участковый инспектор Джеймсон начал свой рассказ:
  – Покойная, сэр, миссис Аллен. Жила тут с подругой – мисс Плендерли. Мисс Плендерли гостила у друзей за городом и вернулась только сегодня утром. Открыла дверь своим ключом и очень удивилась, что в квартире словно бы никого нет. К ним в девять обычно приходит женщина убираться. Она поднялась наверх. Дверь комнаты ее подруги оказалась запертой. Подергала ручку. Потом стучала, окликала, но все без толку. В конце концов она встревожилась и позвонила в участок. Это было в десять сорок пять. Мы приехали и взломали дверь. Миссис Аллен лежала на полу со сквозной пулевой раной в голове. В руке у нее был автоматический пистолет «уэбли» двадцать пятого калибра. Так что все вроде бы указывало на самоубийство.
  – Где сейчас мисс Плендерли?
  – Внизу в гостиной, сэр. Очень хладнокровная деловая барышня, как мне кажется. И голова на плечах есть.
  – Я сейчас спущусь к ней. Только переговорю с Бреттом.
  В сопровождении Пуаро он перешел через площадку в комнату напротив. К ним повернулся высокий пожилой человек и приветственно кивнул:
  – Здравствуйте, Джепп, рад, что вы приехали. Тут что-то не так.
  Джепп подошел к нему, а Эркюль Пуаро окинул комнату быстрым взглядом.
  Она была с эркером[806] и заметно больше комнаты напротив, причем если та была спальней, и только спальней, эта явно служила и гостиной.
  Серебристые стены, изумрудно-зеленый потолок; на окне модернистские занавески – серебряный узор по зеленому полю; широкий диван под изумрудно-зеленым шелковым покрывалом, со множеством золотых и серебряных подушек; старинное бюро орехового дерева, ореховый же шкафчик и несколько модернистских стульев из сверкающей хромированной стали. На низком стеклянном столике стояла пепельница, полная окурков.
  Эркюль Пуаро изящно понюхал воздух. Затем подошел к Джеппу, который стоял над трупом.
  На полу, видимо, соскользнув с хромированного стула, лежала молодая женщина лет двадцати семи. Блондинка с тонкими чертами лица, практически без следов какой-либо косметики. Милое, чуть грустное, пожалуй, глуповатое лицо. У левого виска запекся комок крови. Пальцы правой руки охватывали рукоятку маленького пистолета. На ней было простое темно-зеленое вечернее платье с высоким воротничком.
  – Так в чем же дело, Бретт?
  – Поза нормальная, – ответил врач. – Если она застрелилась, то вполне могла упасть со стула именно так. Дверь была заперта, на окне все шпингалеты задвинуты.
  – Все так. А не так что?
  – Поглядите на пистолет. Я к нему не прикасался, жду дактилоскописта. Но вы и так увидите, о чем я.
  Джепп и Пуаро, встав на колени, внимательно вгляделись.
  – Понимаю, – сказал Джепп, поднимаясь. – Он лежит в согнутых пальцах. Кажется, будто они его сжимают, а они его даже не держат. Что-нибудь еще?
  – Более чем достаточно. Оружие у нее в правой руке. Но поглядите на рану! Пистолет был почти прижат к голове над левым ухом – над левым, заметьте!
  – Хм-м, – протянул Джепп. – Держа его в правой руке, она под таким углом выстрелить не могла. Физически невозможно, на мой взгляд. Руку так изогнуть еще удалось бы, но не выстрелить.
  – Значит, так: ее застрелили, а потом попытались создать видимость самоубийства. Но как же запертая дверь и окно?
  На этот вопрос ответил инспектор Джеймсон:
  – Окна закрыты на шпингалеты, сэр, но, хотя дверь заперта, ключа мы не нашли!
  Джепп кивнул:
  – Да, глупый просчет. Стрелявший, уходя, запер дверь в надежде, что ключа никто не хватится.
  – C’est bête, ça![807] – пробормотал Пуаро.
  – Да ну, Пуаро, старина, не требуйте от всех такого блистательного интеллекта, как ваш! На практике именно про такие мелочи и забывают! Дверь заперта. Ее взламывают. Видят мертвую женщину, пистолет у нее в руке – бесспорное самоубийство. Она для этого и заперлась. А про ключ и не вспомнят! Еще хорошо, что мисс Плендерли догадалась вызвать полицию. Она могла бы попросить одного-двух шоферов помочь ей с дверью, и уж тогда бы о ключе и вовсе не подумали!
  – Да, верно, – отозвался Пуаро. – И ведь поступили бы именно так. Полиция – это же последнее средство, не правда ли?
  Он все еще смотрел на труп.
  – Вас что-то заинтересовало? – спросил Джепп небрежно, но глаза у него загорелись.
  Пуаро покачал головой.
  – Я глядел на ее часики.
  Он нагнулся и чуть коснулся кончиком пальца изящных, инкрустированных драгоценными камнями часов на черной муаровой ленте, обвивавшей запястье покойницы.
  – Шикарная штучка, – заметил Джепп. – Стоит больших денег! – Он вопросительно наклонил голову набок, не спуская глаз с Пуаро. – Может, тут и зарыта собака?
  – Возможно… Да, возможно.
  Пуаро взглянул на бюро. Чудесно вписывается в цветовую гамму комнаты, откидная крышка…
  В центре стояла массивная серебряная чернильница – несколько для него тяжеловатая. Перед ней красивый зеленый бювар[808]. Слева на подносике из изумрудно-зеленого стекла лежали серебряная ручка, палочка зеленого сургуча, карандаш и две почтовые марки. Справа от бювара стоял механический календарь, показывающий день недели, число и месяц. В стеклянном стаканчике красовалось ярко-зеленое гусиное перо. Оно словно бы привлекло особое внимание Пуаро. Он вынул его из стаканчика и осмотрел, но на зачиненном кончике не было следов чернил. Просто украшение, и ничего больше. А вот перышко серебряной ручки было все в засохших чернилах. Он посмотрел на календарь.
  – Вторник, пятое ноября, – сказал Джепп. – Вчерашнее число. Все верно. – Он обернулся к Бретту: – Сколько она тут пролежала?
  – Убита она была вчера вечером в одиннадцать часов тридцать три минуты, – отбарабанил Бретт и ухмыльнулся, заметив изумление на лице Джеппа. – Извините, старина, не удержался: хочется быть магом и волшебником, как в романах. А говоря серьезно – около одиннадцати. Плюс-минус час.
  – А! Я было решил, что часы у нее на руке остановились.
  – Они и остановились – но на четверти пятого.
  – А в четверть пятого, надо понимать, ее никак убить не могли?
  – Выкиньте из головы.
  Пуаро тем временем вновь занялся бюваром.
  – Это вы правильно, – сказал Джепп. – Но и тут не повезло.
  Верхний лист в стопке промокательной бумаги незапятнанно-белый. Пуаро проглядел остальные – то же самое.
  Затем он занялся мусорной корзинкой. В ней лежало несколько разорванных писем и рекламок. Разорваны они все были только пополам, и прочесть их было просто. Просьба о пожертвовании от какого-то Общества помощи демобилизованным, приглашение на коктейль третьего ноября, приглашение на примерку от портнихи. И рекламки – объявление о распродаже в меховом магазине, каталог универмага.
  – Ничего стоящего, – заметил Джепп.
  – Да. Странно… – отозвался Пуаро.
  – Потому что она не оставила письма, как чаще бывает при самоубийствах?
  – Именно.
  – То есть еще одно доказательство, что это не самоубийство! – Джепп направился к двери. – Ну, моим ребятам пора браться за дело. А мы возьмемся за мисс Плендерли. Вы идете, Пуаро?
  Пуаро, казалось, лишь с трудом оторвался от бюро и его содержимого. Уже на пороге он обернулся и еще раз поглядел на изумрудную зелень гусиного пера.
  
  Глава 2
  Дверь у подножия узкой крутой лестницы открывалась в большую гостиную – собственно говоря, перестроенную конюшню. Нарочито грубо оштукатуренные стены были увешаны гравюрами и эстампами.
  Они увидели двух женщин. В кресле у камина, держа руки над огнем, сидела подтянутая брюнетка лет двадцати семи – двадцати восьми. Пожилая дородная женщина с веревочной сумкой в руке говорила ей:
  – …и до того, мисс, у меня сердце захолонуло, что я еле на ногах устояла. И надо же, что в это самое утро…
  Брюнетка довольно резко перебила ее:
  – Довольно, миссис Пирс. Эти господа из полиции, если не ошибаюсь.
  – Мисс Плендерли? – спросил Джепп.
  Брюнетка кивнула:
  – Да. А это миссис Пирс. Она каждый день приходит убирать у нас.
  Неукротимая миссис Пирс воспользовалась случаем:
  – И я как раз говорила мисс Плендерли, что надо же такому случиться: в это самое утро у моей сестры Луизы-Мод приключился припадок, а кроме меня, нет никого, а родная кровь все-таки родная кровь, что вы там ни говорите! Ну, я и подумала, что миссис Аллен не рассердится, хоть я и терпеть не могу, чтоб подводить моих дамочек…
  Джепп ловко перебил ее:
  – Совершенно верно, миссис Пирс, совершенно верно. Но не проводите ли вы инспектора Джеймсона на кухню, чтобы он коротенько записал ваши показания?
  Избавившись от словоохотливой миссис Пирс, которая удалилась с Джеймсоном, продолжая тараторить без умолку, Джепп снова обернулся к брюнетке.
  – Старший инспектор Джепп, мисс Плендерли. А теперь не расскажете ли вы мне все, что вам известно?
  – Разумеется. С чего начать?
  Ее самообладание было поразительным. Ни намека на горе или потрясение, если не считать почти неестественной сдержанности.
  – Вы вернулись сегодня утром. В котором часу?
  – Около половины десятого. И увидела, что миссис Пирс, старая лгунья, еще не пришла…
  – А это часто случается?
  Джейн Плендерли пожала плечами:
  – Раза два в неделю она является в двенадцать или вовсе не приходит. Приходить она должна в девять, но, как я сказала, дважды в неделю либо ей «неможется», либо заболевает кто-нибудь из ее родственников. Все приходящие уборщицы на один лад. И на общем фоне она еще не так плоха.
  – А давно она у вас?
  – Немногим больше месяца. Предыдущая крала всякую мелочь.
  – Что было дальше, мисс Плендерли?
  – Я заплатила шоферу такси, внесла в прихожую чемодан и, убедившись, что миссис Пирс не пришла, поднялась в спальню, привела себя в порядок и отправилась поздороваться с Барбарой… с миссис Аллен. Дверь оказалась заперта. Я подергала ручку, постучала, но она не ответила. Тогда я спустилась сюда и позвонила в полицию.
  – Pardon![809] – быстро сказал Пуаро. – Вы не подумали о том, чтобы сначала взломать дверь… С помощью какого-нибудь шофера во дворе?
  Она обратила на него взгляд холодных зеленовато-серых глаз, словно его оценивая.
  – Нет. Как-то в голову не пришло. Мне всегда казалось, если что-то случилось, следует обращаться именно в полицию.
  – Так, значит, вы полагали, мадемуазель, что случилось что-то?
  – Естественно.
  – Потому что ваш стук остался без ответа? Но ведь ваша подруга могла принять снотворное или…
  – Она не пользовалась снотворными, – ответила Джейн Плендерли резко.
  – Или же она уехала и заперла дверь?
  – Зачем бы ей было запирать дверь? Да и в любом случае она оставила бы мне записку.
  – А она… не оставила вам записки? Вы совершенно уверены?
  – Конечно, уверена. Я бы ее сразу увидела! – Ее тон стал еще более резким.
  – А вы, – спросил Джепп, – не подумали посмотреть в замочную скважину, мисс Плендерли?
  – Нет, – медленно ответила Джейн Плендерли. – Как-то в голову не пришло. Но я бы все равно ничего не увидела. Ведь в скважине был ключ.
  Она вопросительно посмотрела на Джеппа с невинным недоумением. Пуаро улыбнулся себе в усы.
  – Вы поступили абсолютно правильно, мисс Плендерли, – сказал Джепп. – Полагаю, у вас не было причин думать, что ваша подруга может наложить на себя руки?
  – Разумеется, нет!
  – Она не казалась встревоженной… или угнетенной?
  Наступила пауза – заметная пауза, но наконец девушка ответила:
  – Нет-нет.
  – Вы знали, что у нее есть пистолет?
  Джейн Плендерли кивнула:
  – Да, она привезла его из Индии и хранила у себя в спальне.
  – Хм-м! А разрешение на него у нее было?
  – Наверное. Но точно я не знаю.
  – А теперь, мисс Плендерли, расскажите, пожалуйста, о миссис Аллен все, что вы знаете. Давно ли вы с ней знакомы? Есть ли у нее родственники, ну и так далее.
  Джейн Плендерли кивнула.
  – Я знакома с Барбарой лет пять. Познакомилась с ней за границей. Точнее говоря, в Египте. Она возвращалась в Англию из Индии, а я некоторое время работала в школе в Афинах и на обратном пути решила провести несколько дней в Египте. Мы познакомились на пароходе во время экскурсии вверх по Нилу, почувствовали взаимную симпатию и подружились. Я как раз собиралась найти кого-нибудь, чтобы вместе снять квартирку или небольшой домик. Барбара была совершенно одинока. И мы подумали, что сумеем поладить.
  – И сумели? – спросил Пуаро.
  – Вполне. У нас у каждой были свои друзья и знакомые. У Барбары скорее светские, а у меня – из артистических кругов. Так, пожалуй, было даже лучше.
  Пуаро наклонил голову, а Джепп спросил:
  – Что вам известно о близких миссис Аллен и о ее жизни до того, как вы познакомились?
  Джейн Плендерли пожала плечами:
  – Довольно мало. Если не ошибаюсь, ее девичья фамилия Армитейдж.
  – Ну а ее муж?
  – Насколько я понимаю, он был не слишком приятным человеком. По-моему, сильно пил. Да и умер как будто очень быстро – через год-два после свадьбы. У них была дочь, но она умерла, когда ей было три года. Барбара мало говорила о муже. Кажется, она вышла за него лет в семнадцать. Потом они уехали на Борнео[810] или еще в какую-то дыру, куда отсылают паршивых овец… Но поскольку разговоры на эту тему ей были явно очень тяжелы, я их избегала.
  – Не знаете, были у миссис Аллен какие-нибудь финансовые затруднения?
  – Нет, никаких. Я абсолютно уверена.
  – Долги? Что-нибудь еще в том же роде?
  – Нет-нет! Я убеждена, что такого рода неприятностей у нее не было.
  – Я обязан задать вам еще один вопрос и надеюсь, мисс Плендерли, вы отнесетесь к нему без предубеждения. Был ли у миссис Аллен близкий друг или друзья…
  Джейн Плендерли холодно перебила его:
  – Она была помолвлена, если вы это имеете в виду.
  – А фамилия ее жениха?
  – Чарлз Лавертон-Вест. Член парламента от какого-то городка в Гэмпшире.
  – Она давно была с ним знакома?
  – Немногим больше года.
  – А помолвлена?
  – Два… нет… пожалуй, три месяца.
  – Не знаете, они ссорились?
  – Нет. – Мисс Плендерли покачала головой. – Это было бы очень странно. Барбара всегда избегала ссор.
  – Когда в последний раз вы видели миссис Аллен?
  – В прошлую пятницу, перед тем как я уехала.
  – А миссис Аллен на субботу и воскресенье осталась в городе?
  – Да. Она куда-то собиралась в воскресенье со своим женихом.
  – А где были вы?
  – Лейделс-Холл, Лейделс, графство Эссекс.
  – Фамилия ваших друзей?
  – Мистер и миссис Бентник.
  – И вы уехали от них только сегодня утром?
  – Да.
  – Видимо, очень рано?
  – Мистер Бентник подвез меня на машине. Он выезжает так, чтобы успеть к себе в контору к десяти.
  – Понимаю. – Джепп одобрительно кивнул. Ответы мисс Плендерли были четкими и убедительными.
  Пуаро в свою очередь спросил:
  – Какого вы мнения о мистере Лавертоне-Весте?
  Она пожала плечами:
  – А какое это имеет значение?
  – Вероятно, никакого, но я хотел бы узнать ваше мнение.
  – Я как-то об этом не задумывалась. Он молод – тридцать один год, может, тридцать два… Честолюбив… Прекрасный оратор… Явно хочет добиться в жизни многого.
  – А это плюс или минус?
  – Ну-у… – Мисс Плендерли задумалась. – По-моему, он зауряден, никаких оригинальных мыслей. И немножко напыщен.
  – Серьезными недостатками все это назвать нельзя, мадемуазель, – заметил Пуаро с улыбкой.
  – Вы так думаете? – В ее тоне послышалась легкая ирония.
  – Ну, может быть, с вашей точки зрения, они и серьезные.
  Он внимательно следил за ней и, заметив, что она слегка смутилась, поспешил воспользоваться этим:
  – Ну а миссис Аллен, она их, вероятно, не замечала?
  – Вы абсолютно правы. Барбара считала его изумительным. Смотрела на него его же глазами.
  – Вы были привязаны к вашей подруге? – мягко спросил Пуаро.
  Он заметил, что ее пальцы стиснули колено, а брови чуть-чуть сдвинулись, однако ответила она бесцветным голосом:
  – Вы совершенно правы.
  – Еще одно, мисс Плендерли, – сказал Джепп. – Вы с ней не ссорились? Между вами не возникало никаких недоразумений?
  – Ни малейших.
  – Из-за ее помолвки, например?
  – Конечно, нет. Я была очень рада, что она чувствовала себя счастливой.
  После короткого молчания Джепп спросил:
  – Значит, насколько вам известно, у миссис Аллен не было врагов?
  На этот раз Джейн Плендерли ответила после заметной паузы, и ее тон резко изменился:
  – Я не совсем понимаю, что вы подразумеваете под врагами?
  – Ну, например, все, кому ее смерть могла быть выгодной.
  – Это просто смешно. Она жила на очень скромный доход.
  – И кто его унаследует?
  – Знаете, – сказала Джейн Плендерли с легким удивлением в голосе, – я представления об этом не имею. Возможно, что и я. То есть если она оставила завещание.
  – И никаких врагов в любом другом смысле? – быстро спросил Джепп. – Например, у кого-нибудь были счеты с ней?
  – Не думаю. Характер у нее был очень кроткий и уступчивый. Она была на редкость милой и симпатичной.
  В первый раз холодный, спокойный голос слегка надломился. Пуаро чуть-чуть кивнул.
  – Короче говоря, – сказал Джепп, – последнее время настроение у миссис Аллен было прекрасным, она не испытывала никаких финансовых затруднений и была счастливо помолвлена. То есть никаких причин для самоубийства у нее не было. Ведь так?
  – Да.
  Джепп встал со словами:
  – Извините, мне надо переговорить с инспектором Джеймсоном! – и вышел из комнаты.
  Эркюль Пуаро остался наедине с Джейн Плендерли.
  
  Глава 3
  Несколько минут длилось молчание.
  Джейн Плендерли бросила на усатого человечка быстрый взгляд, а потом молча уставилась перед собой. Однако некоторое напряжение в ее позе выдавало, что она ощущает его присутствие. Сидела она неподвижно, вся подобравшись.
  Когда наконец Пуаро заговорил, самый звук его голоса, казалось, принес ей облегчение. Тоном светской беседы он спросил:
  – Когда вы затопили камин, мадемуазель?
  – Камин? – переспросила она рассеянно. – А-а! Как только приехала утром.
  – До того, как вы поднялись наверх, или после?
  – До.
  – Так-так. Да, конечно… И уголь уже лежал в нем? Или вы его положили?
  – Конечно, лежал. Мне просто надо было разжечь растопку.
  В ее голосе слышалось легкое раздражение. Она, несомненно, думала, что он просто пытается поддержать разговор. А может быть, так оно и было. Во всяком случае, он продолжал тем же легким тоном:
  – Но ваша подруга… я заметил, что у нее в спальне есть только газовый камин…
  Джейн Плендерли ответила безразлично:
  – Это единственный настоящий камин в квартире. Все остальные газовые.
  – И готовите вы тоже на газу?
  – По-моему, теперь повсюду газовые плиты.
  – Совершенно верно. Большая экономия времени.
  Разговор замер. Джейн Плендерли постукивала по полу носком туфли. Потом внезапно сказала:
  – Этот человек… старший инспектор Джепп, он на хорошем счету?
  – Он очень опытен. И да – на очень хорошем. Работает упорно, тщательно и редко что-нибудь упускает.
  – Вот как… – пробормотала она.
  Пуаро внимательно следил за ней. Его глаза в отблесках огня казались очень зелеными. Он спросил негромко:
  – Смерть вашей подруги была для вас большим потрясением?
  – Страшнейшим. – В ее голосе прозвучала глубокая искренность.
  – Вы ничего подобного не ждали?
  – Конечно, нет.
  – Так, вероятно, вначале вам показалось, что этого не может быть, что это просто не могло случиться?
  Мягкое сочувствие в его тоне, казалось, обезоружило Джейн Плендерли. Она ответила торопливо, естественно, уже не сдерживаясь:
  – Вот именно. Даже если Барбара и убила себя, мне до сих пор не верится, что она была способна застрелиться.
  – Но ведь у нее был пистолет?
  Джейн Плендерли нетерпеливо отмахнулась от его слов:
  – Да, но этот пистолет был… ну… отзвуком прошлого. Ведь прежде она жила в дикой глуши. И хранила его по привычке… Только по привычке. Я в этом совершенно уверена.
  – А-а! Но почему вы так уверены?
  – Ну-у, исходя из ее слов.
  – Например?.. – Голос у него был очень ласковым, дружеским, вызывающим на откровенность.
  – Как-то мы говорили о самоубийствах, и она сказала, что проще всего было бы заткнуть все щели, включить газ и просто лечь в постель. Я ответила, что, по-моему, невозможно лежать и ждать, а она возразила, что ни за что бы не застрелилась. Во-первых, боялась бы, что только ранит себя, а, во-вторых, при одной мысли о том, как грохнет выстрел, ей становится не по себе.
  – Ах так, – сказал Пуаро. – Действительно странно. Ведь, как вы мне только что сказали, ее спальня отапливается газом.
  Джейн Плендерли поглядела на него с легкой растерянностью:
  – Действительно… не понимаю… просто не понимаю, почему она не выбрала газ.
  Пуаро покачал головой:
  – Да, как-то странно… неестественно.
  – Да, все это неестественно! Я все еще не могу поверить, что она наложила на себя руки. Но ведь это может быть только самоубийством?
  – Ну-у, есть еще одна возможность.
  – Не понимаю!
  Пуаро посмотрел ей прямо в глаза.
  – Это может быть… и убийство.
  – Нет-нет! – Джейн Плендерли вздрогнула, как от удара. – Нет-нет! Какое ужасное предположение.
  – Ужасное, не спорю. Но оно кажется вам неправдоподобным?
  – Так дверь же была заперта изнутри? И окно тоже.
  – Дверь была заперта, да. Но вот изнутри или снаружи – неизвестно. Видите ли, ключа там не было.
  – Но ведь если его не было… – Она помолчала. – Значит, спальню заперли снаружи. Иначе он был бы где-нибудь внутри.
  – Но это не исключается. Ведь спальню пока не обыскали. Или она могла выбросить его из окна и кто-нибудь его подобрал.
  – Убийство! – пробормотала Джейн Плендерли. Она взвешивала эту возможность, и ее умное смуглое лицо приняло сосредоточенное выражение. – Пожалуй… пожалуй, вы правы.
  – Если это убийство, так должна быть какая-то причина. Она вам неизвестна, мадемуазель?
  Джейн Плендерли покачала головой. Тем не менее Пуаро вновь показалось, что она что-то скрывает. Тут открылась дверь, и вошел Джепп. Пуаро встал.
  – Я обсуждал с мисс Плендерли возможность того, что смерть ее подруги не была самоубийством, – сказал он.
  Джепп на мгновение растерялся и одарил Пуаро взглядом, полным упрека.
  – Пока еще рано делать те или иные выводы, – ответил он, – но мы всегда учитываем все возможности, и в данный момент нам больше сказать нечего.
  – Понимаю, – негромко ответила Джейн Плендерли.
  Джепп подошел к ней.
  – Мисс Плендерли, вот это вы когда-нибудь видели прежде?
  На его ладони лежал небольшой овал из синей эмали.
  – Нет, никогда. – Джейн Плендерли покачала головой.
  – Она не ваша и не миссис Аллен?
  – Конечно, нет. Ведь женщины, как правило, их не носят.
  – А, так вы знаете, что это такое?
  – Ну-ну, никакой загадки здесь нет. Осколок мужской запонки, не так ли?
  
  Глава 4
  – Эта девица чересчур много о себе понимает, – пожаловался Джепп.
  Они вернулись в спальню миссис Аллен. Труп уже сфотографировали и увезли, дактилоскопист обработал комнату и уехал.
  – Во всяком случае, не стоит считать ее дурочкой, – заметил Пуаро. – Она совсем не глупа. Наоборот, на редкость умная и практичная девушка.
  – По-вашему, это она? – спросил Джепп с легкой надеждой. – Ведь случай у нее был. Ее алиби мы хорошенько проверим. Поссорились из-за этого молодца, будущего парламентского светила. Уж слишком язвительно она о нем отзывалась. Что-то тут не так. Складывается впечатление, что она сама была к нему неравнодушна. А он дал ей от ворот поворот. Характер у нее такой, что она кого угодно способна убрать, если ей вздумается, и при этом не потерять головы. Да, надо будет как следует заняться ее алиби. Слишком уж у нее все концы сходятся, а Эссекс ведь совсем рядом. Полно поездов, а то и автомобиль. Надо будет проверить, не ушла ли она, например, вчера спать пораньше, сославшись на головную боль.
  – Вы совершенно правы, – согласился Пуаро.
  – И в любом случае, – продолжал Джепп, – она что-то скрывает. Э? Вы тоже это почувствовали? Что-то ей известно.
  Пуаро задумчиво кивнул:
  – Да, это бросалось в глаза.
  – В том-то и беда в подобных случаях, – пожаловался Джепп. – Люди помалкивают иногда из самых благородных побуждений.
  – И за это их даже осуждать нельзя, друг мой.
  – Разумеется, только нам это работы не облегчает, – буркнул Джепп.
  – Зато дает случай с блеском продемонстрировать нашу находчивость, – утешил его Пуаро. – Да, кстати, что с отпечатками пальцев?
  – Явное убийство. На пистолете ни единого отпечатка. Его сначала протерли, а потом сунули ей в руку. Даже если бы ей удалось выкрутить локоть, словно какой-нибудь акробатке, пистолет должен бы остаться у нее в руке. И протереть его после смерти она никак не могла.
  – Да, разумеется, стрелял кто-то другой.
  – Ну а в остальном отпечатки больше ничего не дали. Ни единого на дверной ручке. Ни единого на окне. Выводы напрашиваются? А везде еще полно отпечатков миссис Аллен.
  – Джеймсон что-нибудь узнал?
  – От уборщицы? Нет. Наболтала она много, но ничего толком не знает. Подтвердила, что Аллен и Плендерли были в хороших отношениях. Я отправил Джеймсона навести справки во дворе. Надо будет побеседовать с мистером Лавертоном-Вестом. Выяснить, где он был и что делал вчера вечером. А пока пороемся в ее бумагах.
  И он сразу начал рыться. Иногда, крякнув, протягивал что-нибудь Пуаро. Обыск длился недолго. Документов в бюро было немного – все разложены по ячейкам и аккуратно помечены. В конце концов Джепп со вздохом выпрямился.
  – Не много, а?
  – Да, вы правы.
  – И почти все в ажуре. Оплаченные счета, два-три еще не оплаченных, но все по мелочам. Всякие приглашения, записочки от знакомых, – он положил ладонь на стопочку из семи-восьми писем, – да еще чековая книжка и банковская расчетная книжка. Она вам что-нибудь говорит?
  – Да, миссис Аллен задолжала своему банку.
  – Что-нибудь еще?
  Пуаро улыбнулся:
  – Вы мне устраиваете экзамен? Ну да, я заметил то, о чем вы думаете. Три месяца назад двести фунтов, выписанных на свое имя… и двести фунтов взяты вчера…
  – А на корешках чеков – ничего. И больше на себя крупные суммы не выписывались. Только мелкие – до пятнадцати фунтов. И вот что: в доме этих денег нет. Четыре фунта десять шиллингов в одной сумочке и пара шиллингов в другой. По-моему, ясно.
  – Что она уплатила эту сумму вчера?
  – Да. Но только вот кому?
  Открылась дверь, и вошел инспектор Джеймсон.
  – Ну, Джеймсон, что-нибудь выяснили?
  – Да, сэр, кое-что. Правда, выстрела никто не слышал. Две-три женщины утверждают, будто слышали, но явно выдают желаемое за действительное. Во время фейерверка ничего расслышать было нельзя.
  – Совершенно верно, – буркнул Джепп. – Что еще?
  – Вчера вторую половину дня и вечер миссис Аллен провела дома. Вернулась еще до пяти, потом вышла около шести – но просто чтобы бросить письмо в ящик у ворот. Примерно в полдесятого подъехал автомобиль марки «Своллоу». Из него вышел мужчина. По описанию лет сорок пять, хорошо сложен, военная выправка, синее пальто, котелок, коротко подстриженные усики. Джеймс Хогг, живущий в доме номер восемнадцать, говорит, что он и раньше заезжал к миссис Аллен.
  – Сорок пять, – повторил Джепп. – Значит, не Лавертон-Вест.
  – Этот человек пробыл в квартире около часа. Уехал примерно в десять двадцать. В дверях остановился и переговорил с миссис Аллен. Мальчишка, Фредерик Хогг, болтался поблизости и слышал, что он сказал.
  – А что он сказал?
  – «Ну, так подумайте и сообщите мне». Она что-то ответила, а он: «Очень хорошо. До свидания». Потом сел в свою машину и уехал.
  – В двадцать минут одиннадцатого, – задумчиво произнес Пуаро.
  Джепп потер переносицу.
  – Следовательно, в десять двадцать миссис Аллен была жива, – сказал он. – Еще что-нибудь?
  – Больше ничего, сэр, мне узнать не удалось. Шофер из дома двадцать два вернулся в половине одиннадцатого, а утром он обещал своим детишкам, что устроит с ними фейерверк. Они его дожидались – и их дворовые приятели тоже. Он пустил несколько ракет, и все, кто был во дворе, смотрели только на них. А потом все отправились спать.
  – И в четырнадцатый дом никто не входил?
  – Да, никто вроде ничего такого не видел. Но с другой стороны, они могли не заметить.
  – Хм-м-м, – протянул Джепп, – и то верно. Что ж, придется разыскать джентльмена с военной выправкой и усами щеточкой. Совершенно очевидно, что он последний, кто видел ее живой. Кто бы это мог быть?
  – На это нам может ответить мисс Плендерли, – заметил Пуаро.
  – Может-то может, – заметил Джепп угрюмо, – да вот захочет ли. Не сомневаюсь, при желании она могла бы нам очень помочь. Ну а вы как, Пуаро, старина? Вы же долго просидели с ней с глазу на глаз. Так неужто вы не выступили в манере отца-исповедника? Она ведь так часто вам помогала, а?
  Пуаро виновато развел руками:
  – Увы, мы говорили только о газовых каминах.
  – Газовых каминах! – брезгливо повторил Джепп. – Что это с вами, старина? Мы здесь уже давно, а вас интересуют гусиные перья и мусорные корзинки. Да-да, я видел, как вы сунули нос в корзинку внизу. Что-нибудь нашли?
  – Каталог цветочных луковиц и старый журнал, – ответил Пуаро со вздохом.
  – Но зачем вам вообще понадобилось в них рыться? Если кто-нибудь захочет избавиться от опасных документов или еще от какой-нибудь бумаженции, бросать их в мусорную корзинку он не станет.
  – Ваше замечание совершенно справедливо. Но ведь иногда выбрасывают какие-нибудь мелочи.
  Тон Пуаро был на редкость смиренным, однако Джепп поглядел на него очень подозрительно.
  – Ну, – сказал он, – я знаю, чем займусь дальше. А вы?
  – А я продолжу поиски мелочей, – сказал Пуаро, – мне еще остается мусорный бак.
  Он выпорхнул из комнаты, и Джепп досадливо поморщился ему вслед.
  – Свихнулся, – сказал он, – ну просто свихнулся!
  Инспектор Джеймсон почтительно промолчал. Но его лицо приняло надменное выражение истинного британца – «Да, чего от них и ждать, от иностранцев!» Потом он сказал безразличным тоном:
  – Так вот он какой, мистер Эркюль Пуаро! Я о нем слышал.
  – Мой старый приятель, – объяснил Джепп. – И конечно, совсем не такой полоумный, каким кажется. Но начинает сдавать, начинает сдавать!
  – Как говорится, впадает в детство, сэр, – подсказал Джеймсон. – Возраст дает себя знать.
  – И все-таки, – вздохнул Джепп, – хотел бы я знать, что у него на уме!
  Он подошел к бюро и недоумевающе уставился на зеленое гусиное перо.
  
  Глава 5
  Джепп как раз вступил в беседу с очередной шоферской супругой – третьей по счету, – когда возле него возник Эркюль Пуаро, ступавший бесшумно, как кошка.
  – Фу-у! – сказал Джепп. – Вы меня прямо напугали. Что-нибудь выяснили?
  – Не то, что хотел.
  Джепп снова повернулся к миссис Джеймс Хогг:
  – Так вы говорите, что и раньше видели этого джентльмена?
  – Да, сэр. И мой муж тоже. Мы его сразу узнали.
  – Послушайте, миссис Хогг, вы женщина наблюдательная, я же вижу. И наверное, знаете все о всех во дворе. И вы женщина проницательная, очень проницательная, я сразу понял. – И, даже не покраснев, он повторил этот комплимент в третий раз. Миссис Хогг расправила плечи, и лицо у нее стало сверхчеловечески умным. – Так подскажите мне, какие они – миссис Аллен и мисс Плендерли? Как они жили? Весело? Постоянные вечеринки? И все такое прочее?
  – Да нет, сэр, ничего подобного. По вечерам, правда, бывало, куда-нибудь отправлялись, особенно миссис Аллен, но она была настоящая леди – и мисс тоже. Ну, вы понимаете! Не то что некоторые в том конце двора, каких я бы могла назвать, если бы захотела. Вот, скажем, миссис Стивенс… Если она и в самом деле миссис! Даже говорить противно, что она выделывает!..
  – Да уж, конечно, – перебил Джепп, ловко перекрывая фонтан. – Вы дали мне чрезвычайно важные сведения, миссис Хогг. Так, значит, миссис Аллен и мисс Плендерли пользовались уважением?
  – Да, сэр. Очень приятные дамы. Особенно миссис Аллен. Всегда находила ласковое словечко для детишек. У нее, у бедняжечки, я слышала, дочка умерла, совсем маленькая. Ну что же, я вот и сама троих схоронила. И вот что скажу…
  – Да-да, очень печально… Ну а мисс Плендерли?
  – Тоже очень хорошая барышня, только вот резковата, понимаете? Пройдет мимо, головой кивнет, а нет чтобы поговорить с тобой. Но ничего дурного я про нее не скажу. Что так, то так.
  – С миссис Аллен они ладили?
  – Очень даже, сэр. Ни тебе ссор, ни чего другого. Жили дружно и по-хорошему, хоть у миссис Пирс спросите.
  – Да, мы с ней уже беседовали. А жениха миссис Аллен вы видели?
  – Конечно, сэр. Он туда часто заглядывал. Член парламента, я слышала.
  – А вчера вечером был не он?
  – Нет, сэр, даже не похож вовсе! – Миссис Хогг выпрямилась, в ее голосе сквозь чопорность прорывалось волнение. – И если хотите знать, сэр, так вы напрасно такое думаете! Миссис Аллен была не из этих, я вам точно говорю. Ну, и пусть она одна была, все равно не поверю, хоть режьте! Я так утром Хоггу и отрезала: «Миссис Аллен была настоящая леди, так что ты свои намеки брось!» Я же знаю, что у мужчин на уме, вы уж извините. Пакость всякая.
  Пропустив это оскорбление мимо ушей, Джепп спросил:
  – Верно, что вы видели, как он пришел и как ушел?
  – Да, сэр.
  – А может, что-нибудь слышали? Ну, например, что они ссорились?
  – Нет, сэр, да и как бы это? Конечно, если кричать, так слышно бывает, тут не поспоришь. Вот в том конце, всем известно, как миссис Стивенс честит свою служанку! Совсем запугала бедную девочку! Уж мы все ей советовали, чтоб она предупредила об уходе. Так нет! Жалованье очень уж хорошее: нрав, конечно, как у ведьмы, но она и платит за него, что так, то так. Тридцать шиллингов в неделю.
  – Но ничего такого в номере четырнадцать вы не слышали? – поспешно перебил Джепп.
  – Нет, сэр. Да ведь от фейерверка такой треск стоял, и тут, и на улице, а мой Эдди брови себе опалил, чуть не подчистую…
  – Этот человек ушел в двадцать минут одиннадцатого?
  – Может, и так, сэр. Сама-то я не видела. Но Хогг говорит, что так, а он человек надежный, врать не будет.
  – Но как он уходил – вы видели? И что он говорил в дверях?
  – Нет, сэр. Далековато было. Просто видела в окошко, что он стоит в дверях и разговаривает с миссис Аллен.
  – И ее тоже видели?
  – Да, сэр, она у самой двери стояла.
  – А как она была одета, не запомнили?
  – Да нет, сэр. Да и что запоминать-то было?
  – Не заметили, домашнее на ней было платье или вечернее?
  – Нет, сэр, не заметила.
  Пуаро задумчиво посмотрел на окно над ними, а потом перевел глаза на дом № 14, улыбнулся и обменялся с Джеппом выразительным взглядом.
  – А как одет был джентльмен?
  – В синее пальто и котелок. Франтоватый такой и вальяжный.
  Джепп задал еще несколько вопросов, а потом взялся за мастера Фредерика Хогга, быстроглазого бесенка, просто надувавшегося важностью.
  – Да, сэр, я слышал, как они разговаривали. «Ну, так подумайте и сообщите мне!» – говорит джентльмен. Вежливо так. А она тоже что-то сказала, а он ответил: «Ну хорошо. До свидания!» И сел в автомобиль. Я ему дверцу открыл, только он мне ничего не дал, – добавил мастер Хогг скорбным голосом. – И тут он уехал.
  – А что сказала миссис Аллен, ты не расслышал?
  – Да нет, сэр.
  – Может, вспомнишь, во что она была одета? Какого цвета на ней было платье, например?
  – Нет, сэр. Понимаете, я ж ее не видал. Она, наверное, за дверью стояла.
  – Наверное, – согласился Джепп. – А теперь, сынок, я хочу, чтобы ты мне ответил, хорошенько подумав и ничего не спутав. Если не знаешь или не помнишь, прямо так и скажи. Ясно?
  – Ясно, сэр. – И мастер Хогг выжидательно на него уставился.
  – Кто из них закрыл дверь? Миссис Аллен или джентльмен?
  – Входную дверь?
  – Естественно, входную.
  Мальчуган задумался. От усилия он даже зажмурился.
  – По-моему, она, сэр… Нет, не она! Он закрыл. Дернул так, что она бухнула, а сам прыг в автомобиль. Вроде бы куда заторопился.
  – Молодец! Вижу, тебе палец в рот не клади. Получай шестипенсовик.
  Отпустив мастера Хогга, Джепп повернулся к своему другу. И оба медленно кивнули.
  – Не исключено! – сказал Джепп.
  – Да, выводы напрашиваются, – согласился Пуаро. В его глазах горели зеленые огоньки. Как у кошки.
  
  Глава 6
  Вернувшись в гостиную дома № 14, Джепп не стал тратить времени на предисловие, а сразу взял быка за рога:
  – Послушайте, мисс Плендерли, может, лучше будет пойти в открытую? Все равно в конце концов все станет известно.
  Джейн Плендерли подняла брови. Она стояла у камина.
  – Я не понимаю, о чем вы говорите.
  – Это правда, мисс Плендерли?
  Она пожала плечами.
  – Я ответила на все ваши вопросы и не вижу, какую еще помощь могу вам оказать.
  – По моему мнению, очень большую, если пожелаете.
  – Но ведь это только ваше мнение, старший инспектор, не правда ли?
  Джепп заметно покраснел.
  – Мне кажется, – вмешался Пуаро, – мадемуазель поймет причину ваших вопросов, если вы объясните ей, в каком положении дело.
  – Ну, это просто. Факты, мисс Плендерли, таковы: вы нашли свою подругу в спальне с пулевой раной в голове и пистолетом в руке. Дверь и окно были заперты. На первый взгляд это могло быть только самоубийством. Но это не самоубийство! Врач обнаружил истину, едва начав осмотр.
  – Как?
  Ее ироническое хладнокровие исчезло. Она наклонилась, с напряжением вглядываясь в его лицо.
  – Пистолет был у нее в руке, но пальцы его не сжимали. Далее, на пистолете не было ни единого отпечатка пальцев. И расположение раны показывает, что стрелял кто-то другой. Затем, она не оставила предсмертной записки, что при самоубийствах – большая редкость. И хотя дверь была заперта, ключа в комнате найти не удалось.
  Джейн Плендерли медленно отошла от камина и села в кресло напротив них.
  – Так вот что! Я с самого начала чувствовала, что она не могла убить себя. И оказалась права. Ее убил кто-то другой!
  Почти минуту она молчала, глубоко задумавшись. Потом подняла голову и посмотрела на них.
  – Задавайте мне столько вопросов, сколько понадобится, – сказала она. – Я постараюсь ответить на них, насколько это в моих силах.
  – Вчера вечером, – начал Джепп, – к миссис Аллен приходил какой-то мужчина. По описанию ему лет около сорока пяти, военная выправка, усы щеточкой, одет щеголевато, ездит на автомобиле «Своллоу». Вы его знаете?
  – Конечно, я не могу ручаться, но по описанию это как будто майор Юстес.
  – Кто такой майор Юстес? Расскажите мне о нем все, что вам известно.
  – Барбара была с ним знакома в Индии. Здесь он появился около года назад и с тех пор иногда заходил к нам.
  – Он был другом миссис Аллен?
  – Держался как друг, – сухо ответила мисс Плендерли.
  – И как она к нему относилась?
  – Не уверена, что он ей очень нравился. Собственно, я уверена, что он ей был неприятен.
  – Но держалась она с ним приветливо?
  – Да.
  – А у вас не было впечатления… Постарайтесь вспомнить, мисс Плендерли! Вам никогда не казалось, что она его боится?
  Джейн Плендерли задумалась. Потом ответила:
  – Да… пожалуй. В его присутствии она всегда держалась немного нервно.
  – А с мистером Лавертоном-Вестом он не был знаком?
  – Они один раз встретились у нас. Но друг другу не понравились. Вернее, майор Юстес всячески старался очаровать Чарлза, но Чарлз на эту удочку не клюнул. У Чарлза очень тонкий нюх на людей, которые не… ну, не совсем то.
  – А майор Юстес «не совсем то», как вы выразились? – спросил Пуаро.
  – Более чем, – сухо ответила она. – Довольно вульгарен. И вообще, не того круга.
  – То есть не истинный джентльмен?
  По губам Джейн Плендерли скользнула улыбка, но она ответила вполне серьезно:
  – Нет.
  – Вас очень удивит, мисс Плендерли, если я выскажу предположение, что этот джентльмен шантажировал миссис Аллен? – Джепп даже наклонился на стуле, чтобы посмотреть, какое впечатление произведет его вопрос.
  И был более чем удовлетворен. Она вздрогнула, щеки ей залила краска, ладонь с силой опустилась на ручку кресла.
  – Вот что! Какая же я была дура, что не догадалась! Ну конечно же!..
  – Вы находите такое предположение близким к истине, мадемуазель? – спросил Пуаро.
  – Я была полной идиоткой, что не подумала об этом сама. Последние полгода Барбара несколько раз брала у меня взаймы небольшие суммы. И я видела, как она что-то подсчитывала по своей расчетной книжке. Но я знала, что она строго следит, как бы не превысить своих расходов, и не тревожилась. Но, естественно, если ей приходилось уплачивать большие деньги…
  – А ее поведение этому не противоречило, так? – спросил Пуаро.
  – Нисколько. Она держалась нервно. Даже иногда казалась испуганной. Совсем не такой, как прежде.
  – Простите, – мягко перебил Пуаро, – но раньше вы говорили совсем другое.
  – Это разные вещи! – Джейн Плендерли нетерпеливо отмахнулась от его слов. – Угнетенным ее настроение назвать было нельзя. То есть о самоубийстве она не помышляла. Но шантаж… Да. Как жалко, что она мне не доверилась! Я бы сразу послала его к черту!
  – Но ведь он мог пойти не к черту, а к мистеру Лавертону-Весту? – заметил Пуаро.
  – Да… – медленно произнесла Джейн Плендерли. – Это верно.
  – Не знаете, чем он мог ей угрожать? – спросил Джепп.
  – Не имею ни малейшего представления. – Она покачала головой. – Но, зная Барбару, не могу поверить, что это было что-нибудь серьезное. Вот только… – Она помолчала. – Барбара… как бы это выразить?.. В некоторых отношениях была дурочкой. Ее ничего не стоило напугать. Собственно говоря, готовая добыча шантажиста. Мерзавец!
  Последнее слово она произнесла с яростью.
  – К сожалению, – сказал Пуаро, – в этом преступлении все шиворот-навыворот. Обычно жертва убивает шантажиста, а не наоборот.
  Джейн Плендерли сдвинула брови:
  – Да… пожалуй… Впрочем, я могу себе представить, что при определенных обстоятельствах…
  – Например?
  – Предположим, Барбара почувствовала, что больше не может. Она угрожает ему своим дурацким пистолетиком. Он хватает ее за руку, начинает вырывать, нечаянно спускает курок и убивает ее. Потом в ужасе пытается выдать убийство за самоубийство.
  – Не исключается, – сказал Джепп, – вот только одно…
  Она вопросительно посмотрела на него.
  – Майор Юстес (если это был он) ушел в десять двадцать и попрощался с миссис Аллен в дверях.
  – А? – Лицо у нее вытянулось. – Понимаю. – Она умолкла на несколько секунд. – Но ведь он же мог вернуться потом, – добавила она медленно.
  – Скажите мне, мисс Плендерли, – продолжал Джепп, – где миссис Аллен обычно принимала гостей? Здесь или в комнате наверху?
  – И там и там. Но здесь мы либо устраивали общую вечеринку, либо я принимала своих друзей. Видите ли, мы с самого начала договорились, что Барбара возьмет большую спальню и будет пользоваться ею и как гостиной. А я беру маленькую и пользуюсь гостиной внизу.
  – Если майор Юстес явился вчера вечером, заранее об этом договорившись, в какой комнате, по-вашему, миссис Аллен его бы приняла?
  – Думаю, что здесь, – с некоторым сомнением в голосе сказала она. – Тут не такая интимная обстановка. Однако если она, например, собиралась выписать чек, то пригласила бы его наверх. Ведь здесь никаких письменных принадлежностей нет.
  Джепп покачал головой:
  – Только не чек. Миссис Аллен вчера взяла из банка двести фунтов наличными. И никаких следов этих денег в доме мы не нашли.
  – Она отдала их этому мерзавцу? Бедная моя Барбара! Бедняжечка!
  Пуаро деликатно кашлянул.
  – Возможно, конечно, вы правы, и произошла несчастная случайность, но тем не менее нельзя не удивляться тому, что он вдруг уничтожил источник регулярного дохода.
  – Несчастный случай? Да нет же! Он взбесился, потерял контроль над собой и застрелил ее.
  – А так вот что вы думаете?
  – Да! И это было убийство – убийство!
  – Не могу вам возражать, мадемуазель, – мрачно сказал Пуаро.
  – Какие сигареты курила миссис Аллен? – спросил Джепп.
  – «Гвоздики». Вот они в папироснице.
  Джепп открыл папиросницу, достал сигарету, кивнул и спрятал ее в карман.
  – А вы, мадемуазель? – спросил Пуаро.
  – Тоже.
  – Турецких вы не курите?
  – Нет, никогда.
  – А миссис Аллен?
  – Нет, они ей не нравятся.
  – А мистер Лавертон-Вест? Что курит он? – спросил Пуаро.
  Она удивленно уставилась на него:
  – Чарлз? А зачем вам знать, что он курит? Не думаете же вы, что ее убил он!
  Пуаро пожал плечами:
  – Мужчины убивали любимых женщин не раз и не два, мадемуазель.
  Джейн нетерпеливо мотнула головой:
  – Чарлз ни за что никого не убьет. Он очень осмотрительный человек.
  – Тем не менее, мадемуазель, самые ловкие убийства совершались именно осмотрительными людьми.
  – Но не по причинам, на которые вы только что сослались, мосье Пуаро, – возразила она с недоумением.
  – Да, совершенно верно. – Пуаро кивнул.
  Джепп встал:
  – Ну, пожалуй, больше мне здесь делать нечего. Тем не менее имеет смысл осмотреть все тут еще раз.
  – Проверить, не спрятаны ли деньги здесь? Пожалуйста, смотрите, где хотите. И у меня в комнате. Хотя Барбара вряд ли спрятала бы их там.
  Джепп приступил к обыску умело и быстро. Через несколько минут гостиная уже выдала все свои тайны. Потом он отправился наверх. Джейн Плендерли, примостившись на ручке кресла, хмуро смотрела в огонь и курила. Пуаро не спускал с нее глаз. И через две-три минуты сказал негромко:
  – Не знаете, мистер Лавертон-Вест сейчас в Лондоне?
  – Понятия не имею. По-моему, он в Гэмпшире, гостит у родителей. Наверное, надо было послать ему телеграмму. Какой ужас! Я совсем забыла.
  – Когда случается большая беда, мадемуазель, трудно подумать обо всем сразу. Да и в конце концов дурные известия могут и подождать. Их узнать никогда не поздно.
  – Да, пожалуй! – ответила она рассеянно.
  На лестнице послышались шаги Джеппа. Джейн вышла ему навстречу:
  – Ну?
  Джепп покачал головой:
  – Боюсь, ничего полезного, мисс Плендерли. Я обыскал весь дом… Ах да! Еще чуланчик под лестницей.
  С этими словами он взялся за ручку и дернул ее.
  – Она заперта, – сказала Джейн Плендерли. Что-то в ее голосе удивило их.
  – Да, – спокойно ответил Джепп, – я вижу, что она заперта. Не принесете ли вы ключ?
  Она, казалось, окаменела.
  – Я… я… не помню, где он.
  Джепп бросил на нее быстрый взгляд, но его голос остался мягким и дружеским:
  – Как неприятно! Ну, конечно, взламывать дверь не хочется. Сейчас пошлю Джеймсона за набором ключей.
  – Погодите! – Джейн шагнула вперед. – Возможно, он…
  Она вернулась в гостиную и через минуту появилась, держа в руке большой ключ.
  – Мы его запираем, – объяснила она, – потому что зонтики и всякая другая мелочь имеют обыкновение пропадать.
  – Вполне разумная предосторожность, – заметил Джепп, беря у нее ключ.
  Он отпер чулан и распахнул дверцу. Там было темно, и инспектор, достав фонарик, пошарил лучом внутри.
  Пуаро почувствовал, как девушка рядом с ним вся напряглась и на секунду перестала дышать. Ее глаза неотрывно следили за лучом фонарика.
  Вещей в чулане было немного. Три зонтика (один сломанный), четыре трости, сумка с клюшками для гольфа, две теннисные ракетки, аккуратно скатанный коврик и несколько диванных подушек, видевших лучшие дни. Сверху на этих подушках лежал щегольской чемоданчик.
  Когда Джепп протянул к нему руку, Джейн Плендерли поспешно сказала:
  – Он мой. Я… я брала его с собой, и, значит, в нем ничего быть не может.
  – Все-таки лучше удостовериться, – возразил Джепп особенно дружеским тоном.
  Он открыл чемоданчик. Внутри в специальных кармашках покоились шагреневые щетки и разные флаконы. Кроме того – два журнала. И больше ничего.
  Джепп педантично просмотрел все содержимое. Когда же он наконец закрыл крышку и начал довольно быстро осматривать подушки, Джейн вздохнула с видимым облегчением.
  Никаких тайников в чулане не оказалось, и инспектор, завершив обыск, запер дверцу и отдал ключ Джейн Плендерли.
  – Ну что же, – сказал он, – тут пока все. Не могли бы вы мне дать адрес мистера Лавертона-Веста?
  – Фарлскомб-Холл, Литтл-Летбери, Гэмпшир.
  – Благодарю вас, мисс Плендерли. Пока все. Но возможно, я еще зайду попозже. Да, кстати, никому ни слова. Пусть все и дальше думают, что это самоубийство.
  – Разумеется. Я понимаю.
  Она пожала им руки на прощание.
  Когда они вышли во двор, Джепп не выдержал:
  – Кой черт спрятан в этом чулане? Но что-то там есть!
  – Да, что-то там есть.
  – И бьюсь об заклад десять против одного, что это как-то связано с чемоданчиком. Но я, как слепая курица, ничего там отыскать не сумел. Заглянул во все флаконы, прощупал подкладку… Так что же это может быть, черт побери?
  Пуаро задумчиво покачал головой.
  – Девица в этом как-то замешана, – продолжал Джепп. – Чемоданчик был с ней? В жизни не поверю! Вы заметили там два журнала?
  – Да.
  – Ну так один был за прошлый июль.
  
  Глава 7
  На следующий день Джепп вошел в квартиру Пуаро, с отвращением швырнул шляпу на стол и рухнул в кресло.
  – Ну, – буркнул он, – она тут ни при чем.
  – Кто ни при чем?
  – Да Плендерли. Играла в бридж до полуночи. Хозяин, хозяйка, морской офицер, который там гостит, и две горничные – все повторяют одно и то же. Ничего не поделаешь, придется признать, что она в этом не участвовала. Тем не менее мне бы очень хотелось узнать, почему она так затрепыхалась из-за чемоданчика. Ну, это по вашей части, Пуаро. Вы же обожаете разбираться с такими пустяками, которые никуда не ведут. «Тайна чемоданчика»! Звучит завлекательно.
  – А я могу предложить другой заголовок: «Тайна запаха табачного дыма».
  – Ну, для заголовка это тяжеловато. Запах, а? Ах, так вот почему вы нюхали воздух, когда мы только вошли в спальню! Я же видел… и слышал! Так носом и шмыгали. Я даже подумал, что у вас насморк.
  – Вы заблуждались.
  Джепп вздохнул.
  – Я всегда думал, что суть – в серых клеточках вашего мозга. Неужто вы хотите убедить меня, что клеточки вашего носа тоже несравненны?
  – Нет-нет, успокойтесь.
  – Сам я никакого запаха табачного дыма не почувствовал, – продолжал Джепп с сомнением в голосе.
  – Как и я, друг мой.
  Джепп поглядел на него с подозрением, а затем вытащил из кармана сигарету.
  – Миссис Аллен курила вот такие. «Гвоздики». Шесть окурков в пепельнице ее. Но остальные три – турецкие!
  – Совершенно верно.
  – Полагаю, ваш замечательный нос сразу это распознал, так что вам и смотреть не потребовалось.
  – Уверяю вас, мой нос тут совершенно ни при чем. Мой нос не обнаружил ровно ничего.
  – Зато клеточки мозга обнаружили многое?
  – Ну… кое-что интересное было, вы не находите?
  – Например? – Джепп подозрительно на него покосился.
  – Eh bien[811], в комнате явно чего-то не было. А кое-что, я убежден, было добавлено. Ну и, конечно, на бюро…
  – Так я и знал! Наконец-то мы добрались до этого чертова гусиного пера.
  – Du tout[812]. Гусиное перо играет чисто негативную роль.
  Джепп ретировался на более безопасную позицию:
  – Через полчаса ко мне в Скотленд-Ярд приедет Чарлз Лавертон-Вест. Я подумал, может, вы хотите присутствовать при нашем разговоре?
  – Да, разумеется.
  – Вам будет интересно услышать, что мы разыскали майора Юстеса. Он снимает квартиру с обслуживанием на Кромвелл-роуд.
  – Превосходно.
  – И там есть кое-какие зацепки. Не слишком добродетельная личность, этот майор Юстес. После Лавертона-Веста поедем побеседовать с ним. Устроит?
  – Вполне.
  – Ну, так пошли.
  
  В половине двенадцатого в кабинет старшего инспектора Джеппа вошел Чарлз Лавертон-Вест. Джепп встал ему навстречу, и они обменялись рукопожатием.
  Член парламента оказался мужчиной среднего роста и весьма характерной внешности. Он не носил ни усов, ни бороды, у него были подвижный рот актера и выпуклые глаза, которые часто сопутствуют дару красноречия. Он был красив на корректный аристократический манер. Хотя мистер Лавертон-Вест выглядел бледным и даже как будто расстроенным, держался он с чопорным спокойствием.
  Он сел, положил перчатки и шляпу на стол и вопросительно посмотрел на Джеппа.
  – Я бы хотел сказать, мистер Лавертон-Вест, что вполне понимаю, какое это должно быть для вас горе.
  Лавертон-Вест сказал сухо:
  – Моих чувств мы касаться не будем. Скажите мне, старший инспектор, у вас есть какое-то объяснение, почему моя… почему миссис Аллен покончила с собой?
  – А вы, вы не могли бы помочь нам разобраться в этом?
  – О нет.
  – Вы не поссорились? Может быть, охлаждение?..
  – Ничего подобного. Для меня это было величайшим ударом.
  – Вероятно, вам будет легче понять, что произошло, если я скажу, что это было не самоубийство, а убийство!
  – Убийство? – Глаза Чарлза Лавертона-Веста полезли на лоб. – Вы сказали, убийство?!
  – Совершенно верно. Так вот, мистер Лавертон-Вест, не знаете ли вы, кто мог убить миссис Аллен?
  – Нет… каким образом… ничего подобного! Это просто немыслимо! – Мистер Лавертон-Вест буквально давился.
  – Она никогда не упоминала о каких-нибудь врагах? О ком-нибудь, кто мог затаить на нее злобу?
  – Никогда.
  – Вы знали, что у нее был пистолет?
  – Нет, я ничего об этом не знал. – На его лице появилось выражение растерянности.
  – По словам мисс Плендерли, миссис Аллен привезла этот пистолет из-за границы несколько лет назад.
  – Ах так?
  – Но конечно, это мы знаем только от мисс Плендерли. Не исключено, что миссис Аллен чего-то опасалась, а потому сохранила пистолет.
  Чарлз Лавертон-Вест недоуменно покачал головой. Вид у него был совершенно ошарашенный.
  – Какого вы мнения о мисс Плендерли? Я имею в виду, она достаточно правдивый, надежный свидетель?
  Член парламента поразмыслил.
  – Да, пожалуй… Да, конечно.
  – Но она вам несимпатична? – спросил внимательно за ним наблюдавший Джепп.
  – Нет, почему же? Но она не принадлежит к тому типу молодых женщин, которые мне нравятся. Эта саркастическая независимость мне неприятна. Но мне кажется, она правдива, хотя и прямолинейна.
  – Хм! – сказал Джепп. – Вам известен майор Юстес?
  – Юстес? Юстес? Ах да, припоминаю. Я как-то встретился с ним у Барбары… у миссис Аллен. Довольно скользкая личность, на мой взгляд. Я так и сказал моей… миссис Аллен. Он не принадлежал к людям, которых я хотел бы видеть в нашем доме, после того как мы поженились бы.
  – А что сказала миссис Аллен?
  – О, она была совершенно согласна. Она во всем полагалась на мои суждения. Понимала, что мужчина лучше женщины разбирается в других мужчинах. Она объяснила, что ей неловко было закрывать дверь перед человеком, которого давно не видела. Мне кажется, она очень боялась, как бы ее не заподозрили в снобизме. Разумеется, став моей женой, она бы поняла, что со многими ее прежними знакомыми… ну… скажем, поддерживать отношения не следует.
  – То есть, выходя за вас замуж, она поднималась достаточно высоко по светской лестнице? – довольно грубо спросил Джепп.
  Мистер Лавертон-Вест укоризненно поднял наманикюренную руку:
  – Ну нет, не совсем. Собственно говоря, мать миссис Аллен состояла в дальнем родстве с моей семьей. По рождению она была мне ровней. Но, естественно, человек в моем положении должен быть разборчив в своих знакомствах, как и моя жена – в своих. Ведь когда выступаешь на политической сцене…
  – Да-да, конечно, – сухо сказал Джепп. И продолжал: – Следовательно, вы нам никак помочь не можете?
  – О да. Я в полном недоумении. Барбару убили! Невозможно поверить.
  – А теперь, мистер Лавертон-Вест, не могли бы вы подсказать мне, где вы были вечером пятого ноября?
  – Я был? Я?! – Голос Лавертона-Веста от возмущения стал визгливым.
  – Это чисто формальный вопрос, – объяснил инспектор. – Мы… э… обязаны задавать его всем.
  – Казалось бы, – с невыразимым достоинством произнес мистер Лавертон-Вест, – для человека моего положения следует сделать исключение.
  Джепп промолчал.
  – Я был… дайте-ка вспомнить… Ах да! Я был в парламенте. Ушел в половине одиннадцатого. Прошелся по набережной, поглядел фейерверк.
  – Приятно думать, что сейчас никто не покушается взорвать парламент, – весело заметил Джепп.
  Лавертон-Вест поглядел на него рыбьими глазами.
  – После этого я… э… пошел домой пешком.
  – И пришли домой – в Лондоне вы, кажется, живете на Онслоу-сквер – в котором часу?
  – Ну, я точно не знаю.
  – В одиннадцать? В половине двенадцатого?
  – Да, примерно тогда.
  – Вам кто-нибудь открыл дверь?
  – Нет, у меня есть свой ключ.
  – Во время прогулки вы никого из знакомых не встретили?
  – Нет… э… право же, старший инспектор, ваши вопросы меня возмущают.
  – Уверяю вас, мистер Лавертон-Вест, это чистая формальность. В них нет ничего личного.
  Этот ответ, видимо, несколько успокоил раздражение члена парламента.
  – Ну, если это все…
  – Пока все, мистер Лавертон-Вест.
  – Вы будете держать меня в курсе…
  – Естественно, сэр. Кстати, разрешите вам представить мосье Эркюля Пуаро. Возможно, вы о нем слышали.
  Мистер Лавертон-Вест с интересом посмотрел на низенького бельгийца.
  – Да-да, мне эта фамилия знакома.
  – Мосье! – сказал Пуаро, словно припомнив, что он иностранец. – Поверьте, мое сердце обливается кровью. Такая потеря! Какие муки вы должны испытывать! О, я умолкаю. Как великолепно англичане прячут свои чувства! – Он выхватил из кармана портсигар. – Прошу вас… Ах, он пуст! Джепп?
  Джепп похлопал себя по карманам и покачал головой.
  Лавертон-Вест извлек из кармана свой портсигар.
  – Э… может быть, мою, мосье Пуаро?
  – Благодарю вас, благодарю! – И Пуаро воспользовался приглашением.
  – Вы совершенно правы, мосье Пуаро, – произнес член парламента, – мы, англичане, не выставляем на обозрение свои чувства. Сдержанность во что бы то ни стало – вот наш девиз.
  Он поклонился и вышел из комнаты.
  – Надутый болван! – со злостью сказал Джепп. – Плендерли была совершенно права. Но красив и может понравиться женщине без чувства юмора. Ну а сигарета?
  Пуаро протянул ее, покачав головой.
  – Египетская, дорогой сорт.
  – Не то! А жаль. Такое жиденькое алиби я редко встречал. Собственно говоря, никакое это не алиби… Знаете, Пуаро, вот если было бы наоборот! Если бы она шантажировала его… великолепный объект для шантажа. Будет платить сколько угодно и не пикнет, лишь бы избежать скандала.
  – Друг мой, конечно, гораздо приятнее предаваться подобным фантазиям, но пока давайте обойдемся без этого.
  – Верно. А вот без Юстеса мы не обойдемся. Я кое-что про него выяснил. Грязная личность. Вне всяких сомнений.
  – Да, кстати! Вы последовали моему совету относительно мисс Плендерли?
  – Угу. Погодите минутку. Я сейчас позвоню и выясню, что новенького.
  Он взял телефонную трубку, коротко переговорил, положил трубку на место и посмотрел на Пуаро.
  – Бесчувственная дрянь. Отправилась играть в гольф. Самое время, когда накануне убили твою подругу.
  Пуаро вскрикнул.
  – Что еще? – спросил Джепп.
  Но Пуаро только бессвязно бормотал:
  – Так… конечно же… само собой разумеется… Какой же я идиот! Это просто бросается в глаза!
  Джепп бесцеремонно перебил его:
  – Хватит бормотать себе под нос! Едем брать за горло Юстеса! – и с изумлением уставился на расплывшееся в счастливой улыбке лицо Пуаро.
  – Разумеется, непременно возьмем его за горло! Потому что я уже знаю все, решительно все!
  
  Глава 8
  Майор Юстес принял их с непринужденной любезностью светского человека.
  Квартира у него была маленькая, всего лишь pied à terre[813], как он поторопился объяснить. Он спросил, что они будут пить, а когда они отказались, достал портсигар. Джепп с Пуаро взяли по сигарете и обменялись быстрым взглядом.
  – Как вижу, вы предпочитаете турецкие, – заметил Джепп, вертя сигарету в пальцах.
  – Да. А вы «Гвоздики»? Где-то у меня есть пачка.
  – Нет, нет, эта мне в самый раз. – Он наклонился вперед и сказал совсем другим тоном: – Возможно, майор Юстес, вы догадываетесь, почему я здесь.
  Майор покачал головой. Держался он с небрежным спокойствием. Высокий рост, грубовато-красивое лицо, которое портили небольшие припухшие хитрые глаза, плохо сочетавшиеся с его напускным добродушием. Он сказал:
  – Нет. Просто представить себе не могу, что привело ко мне такую важную персону, как старший инспектор Скотленд-Ярда. Что-нибудь с моим автомобилем?
  – Нет. Ваш автомобиль здесь ни при чем. Если не ошибаюсь, майор Юстес, вы были знакомы с миссис Барбарой Аллен?
  Майор откинулся на спинку кресла, выпустил клуб дыма и сказал так, словно сразу все понял:
  – Ах вот что! И как я сразу не сообразил? Очень-очень печально.
  – Так вы знаете?
  – Прочел во вчерашней вечерней газете. Весьма прискорбно.
  – Если не ошибаюсь, вы знавали миссис Аллен в Индии?
  – Да, это было несколько лет назад.
  – Ее мужа вы тоже знали?
  Наступила пауза, совсем крохотная, свиные глазки скользнули по лицам его собеседников, и он ответил:
  – Нет. С Алленом мне встречаться не доводилось.
  – Но вы что-нибудь о нем слышали?
  – Да. Что он был порядочный негодяй. Но это же просто сплетни!
  – А миссис Аллен вам ничего о нем не говорила?
  – Она вообще о нем не упоминала.
  – Вы были с ней в близких отношениях?
  Майор Юстес пожал плечами:
  – Мы были старинными друзьями, понимаете? Но виделись довольно редко.
  – Но ведь в последний вечер ее жизни, пятого ноября, вы ее видели?
  – Собственно говоря, да.
  – Насколько я понял, вы заезжали к ней?
  Майор Юстес кивнул, и в голосе его появилась мягкая грусть.
  – Да. Она просила меня навести справки об акциях, которые собиралась купить. Конечно, я понимаю, что вас интересует. Ее душевное состояние и прочее. Но мне трудно ответить. Держалась она как обычно, хотя теперь, задним числом, я вспоминаю, что была в ней какая-то нервозность.
  – Но она ничем не выдала своего намерения?
  – Абсолютно ничем. Более того: уходя, я сказал, что на днях позвоню ей и мы сходим куда-нибудь поразвлечься.
  – Сказали, что позвоните ей? Это были ваши последние слова?
  – Да.
  – Странно. У меня есть сведения, что вы сказали совершенно другое.
  Юстес переменился в лице.
  – Ну, естественно, точных моих слов я не помню.
  – По моим сведениям, вы сказали: «Ну, так подумайте и сообщите мне!»
  – Дайте вспомнить… Пожалуй, вы правы. Но слова все-таки не совсем те. По-моему, я просил, чтобы она сообщила мне, когда будет свободна.
  – Но это совсем другое, верно? – заметил Джепп.
  Майор Юстес неопределенно пожал плечами:
  – Дорогой мой, нельзя же требовать, чтобы человек слово в слово помнил все, что он когда-либо говорил!
  – А что ответила миссис Аллен?
  – Сказала, что позвонит мне. Насколько помню.
  – А вы на это ответили: «Ну хорошо. До свидания!»
  – Возможно. Что-то в этом духе.
  Джепп сказал спокойно:
  – По вашим словам, миссис Аллен спрашивала у вас совета о покупке акций. Может быть, она дала вам двести фунтов, чтобы вы ей их купили?
  Лицо Юстеса побагровело. Подавшись вперед, он буркнул:
  – О чем это вы?
  – Дала она вам их или не дала?
  – Это мое дело, господин старший инспектор.
  Джепп сказал, не меняя тона:
  – Миссис Аллен взяла в своем банке двести фунтов наличными. Часть – пятифунтовыми купюрами. Их номера установить нетрудно.
  – Ну и дала, так что?
  – Деньги эти были вам даны для покупки акций… или как шантажисту, майор Юстес?
  – Возмутительная чушь! Что вы еще сочините?
  Джепп произнес строго официальным голосом:
  – Майор Юстес, я вынужден просить вас поехать со мной в Скотленд-Ярд для дачи показаний. Разумеется, я вас не принуждаю, а если хотите, то можете пригласить своего адвоката.
  – Адвоката? На черта мне сдался адвокат! Собственно, в чем вы меня обвиняете?
  – Я расследую обстоятельства смерти миссис Аллен.
  – Боже мой! Неужели вы думаете… Так это же чушь! Послушайте, дело было так. Я приехал к Барбаре, как мы договорились.
  – В котором часу?
  – Около половины десятого. Мы сидели, разговаривали…
  – И курили?
  – Да, и курили. Это что – преступление? – воинственно осведомился майор.
  – Где вы разговаривали?
  – В гостиной. Как войдешь, слева от двери. Мы разговаривали по-дружески, как я вам уже сказал. Около половины одиннадцатого я попрощался. У входной двери задержался – мы обменялись последними словами…
  – Последними словами… – пробормотал Пуаро. – Вот именно.
  – А вы кто такой, хотел бы я знать? – окрысился на него Юстес. – Какой-то нахал иностранец! Вы-то чего лезете?
  – Я Эркюль Пуаро, – последовал исполненный достоинства ответ.
  – Да будь вы хоть статуя Ахиллеса![814] Как я уже говорил, мы простились с Барбарой дружески, и я поехал прямо в Дальневосточный клуб. Вошел туда без двадцати пяти одиннадцать и поднялся прямо в карточный зал. Играл там в бридж до половины второго. Вот и разжуйте это хорошенько!
  – Я никогда не глотаю целыми кусками, – ответил Пуаро. – Алиби у вас прелестное.
  – Да уж, железное! Вы удовлетворены, сэр? – Он повернулся к Джеппу.
  – Вы оставались в гостиной все время?
  – Да.
  – В будуар миссис Аллен не поднимались?
  – Нет, говорят же вам! Мы никуда из гостиной не уходили!
  Джепп почти минуту внимательно смотрел на него, а потом спросил:
  – Сколько у вас комплектов запонок?
  – Запонок? Запонок? Они-то тут при чем?
  – Естественно, у вас есть право не отвечать на этот вопрос.
  – Не отвечать? Нет, почему же, я отвечу! Мне скрывать нечего. И я потребую извинений. Вот эти… – Он протянул руки.
  Джепп кивнул, увидев золотые с платиной запонки.
  – И вот эти!
  Он встал, открыл ящик, достал футляр и грубо ткнул его Джеппу почти в лицо.
  – Красивые! – заметил старший инспектор. – Но одна повреждена, как вижу. Эмаль отвалилась.
  – Ну и что?
  – Полагаю, вы не помните, когда именно это произошло?
  – Дня два назад, не раньше.
  – Вас очень удивит, если выяснилось, что это случилось, когда вы были в гостях у миссис Аллен?
  – С какой стати? Я ведь не отрицаю, что был там.
  Майор говорил высокомерно, он все еще крепился, все еще разыгрывал человека, возмущенного несправедливыми обвинениями, но руки у него дрожали.
  Джепп наклонился к нему и ответил, отчеканивая каждое слово:
  – Да, но эмаль нашли не в гостиной. Ее нашли наверху, в спальне миссис Аллен – в той комнате, где ее убили и где кто-то курил такие же сигареты, которые курите вы!
  Выстрел попал в цель. Юстес бессильно обмяк в кресле. Его глазки заметались из стороны в сторону. Внезапное преображение воинственного нахала в жалкого труса было не слишком приятным зрелищем.
  – У вас нет против меня никаких улик! – Его голос почти перешел в скулящий визг. – Шьете мне… Ничего у вас не выйдет. У меня есть алиби… После, в тот вечер, я даже близко от этого дома не был!
  Заговорил Пуаро:
  – Да, после! А зачем вам было туда возвращаться? Ведь миссис Аллен, возможно, была уже мертва, когда вы ушли.
  – Как же так? Это же невозможно! Она стояла прямо за дверью… Она говорила со мной… Кто-нибудь наверняка слышал… видел ее.
  – Да, – негромко сказал Пуаро, – двое-трое слышали, как вы обращались к ней… и умолкали, делая вид, будто она вам отвечает, и громко с ней попрощались. Старый фокус! У свидетелей могло сложиться впечатление, будто она стояла там, но своими глазами они ее не видели – никто из них не сумел ответить, была ли она в вечернем платье или хотя бы какого цвета было ее платье…
  – Господи! Это неправда… неправда!
  Он весь трясся, полностью потеряв власть над собой.
  Джепп брезгливо посмотрел на него и сказал резко:
  – Я должен, сэр, попросить вас поехать со мной!
  – Вы меня арестуете?
  – Скажем, задерживаю до выяснения обстоятельств.
  Наступившую тишину прервал судорожный, всхлипывающий вздох. Недавно столь еще воинственно-высокомерный майор пробормотал:
  – Ну, все…
  Эркюль Пуаро потирал ладони, довольно улыбаясь. Его, видимо, все это очень радовало.
  
  Глава 9
  – Как он сразу задрал лапки кверху! – с профессиональным удовлетворением сказал Джепп через несколько часов.
  – Понял, что запираться нет смысла, – рассеянно ответил Эркюль Пуаро.
  Они ехали в автомобиле по Бромптон-роуд.
  – У нас на него материала хоть отбавляй, – продолжал Джепп. – Две-три фамилии, которыми он пользовался в разных случаях, сомнительные махинации с чеками и прелестное дельце, когда он поселился в «Ритце», назвавшись полковником де Батом, обмишурил десяток торговцев на Пикадилли и исчез. Мы задержали его по этому обвинению, пока не разберемся окончательно с убийством. Но почему мы вдруг мчимся за город, старина?
  – Друг мой, всякое расследование необходимо аккуратно закруглить. Всему должно быть дано объяснение. Я намерен раскрыть тайну, название которой дали вы сами, – «Тайну исчезнувшего чемоданчика».
  – Ну, я-то сказал просто: «Тайна чемоданчика». Он, насколько мне известно, никуда не исчезал.
  – Не торопитесь, mon ami![815]
  Машина свернула в проходной двор. У двери № 14 стоял маленький «Остин-7». Из него как раз вышла Джейн Плендерли. В костюме для гольфа. Она скользнула по ним взглядом, достала ключ и отперла дверь.
  – Прошу вас!
  Джепп следом за ней вошел в гостиную, но Пуаро задержался в прихожей, досадливо бормоча:
  – C’est embetant![816] Как трудно выпутаться из этих рукавов!
  Через минуту он вошел в гостиную уже без пальто, но губы Джеппа иронически дернулись под усами: он расслышал, как чуть скрипнула дверь чуланчика. На вопросительный взгляд старшего инспектора Пуаро ответил еле заметным кивком.
  – Мы не отнимем у вас много времени, – энергично сказал Джепп. – Мы заехали только для того, чтобы узнать адрес поверенного миссис Аллен.
  – Поверенного? – Она покачала головой. – Я даже не уверена, был ли он у нее.
  – Но когда она поселилась здесь с вами, кто-то ведь должен был составить соглашение?
  – Нет. Видите ли, дом сняла я, и все документы на мое имя. Барбара просто отдавала мне свою долю арендной платы.
  – Ах так! Ну, ничего не поделаешь.
  – Мне очень жаль, что я ничем не могу вам помочь, – вежливо сказала Джейн.
  – Это не так важно. – Джепп шагнул к двери. – Вы ездили играть в гольф?
  – Да. – Она покраснела. – Наверное, вам это кажется бессердечным. Но сказать правду, я почувствовала, что просто не могу оставаться здесь. Почувствовала, что должна чем-то отвлечься, устать… Иначе не выдержу! – Она почти кричала.
  – Я понимаю, мадемуазель, – поспешно вставил Пуаро. – Это естественно. О, вполне! Сидеть здесь и думать… Да, это тягостно.
  – Вот именно, – перебила Джейн.
  – Вы член какого-нибудь клуба?
  – Да. Я играю в Уэнтворте.
  – Нынче прекрасный день, – заметил Пуаро. – Но увы, деревья стоят почти голые. А всего неделю назад леса просто поражали великолепием красок.
  – Да, день сегодня чудесный.
  – До свидания, мисс Плендерли, – произнес Джепп официальным тоном. – Когда выяснится что-либо определенное, я дам вам знать. Собственно говоря, мы задержали одного человека по подозрению.
  – Кого же? – Она напряженно посмотрела на него.
  – Майора Юстеса.
  Кивнув, она нагнулась к камину и поднесла спичку к растопке.
  
  – Ну? – сказал Джепп, когда их автомобиль выехал на магистраль.
  – Никаких затруднений, – улыбнулся Пуаро. – Ключ на этот раз был в замке.
  – И?..
  – Eh bien, сумка с клюшками исчезла.
  – Естественно. Она вовсе не дура. А еще что-нибудь исчезло?
  Пуаро кивнул:
  – Да, друг мой. Чемоданчик!
  Педаль газа под ногой Джеппа подпрыгнула.
  – Черт подери! Знал же я, что есть в нем что-то! Но вот что? Я же этот чертов чемоданчик весь прощупал!
  – Мой бедный Джепп! Но это же… как там говорится?.. Это же очевидно, мой дорогой Ватсон[817].
  Джепп бросил на него свирепый взгляд.
  – Так куда же мы едем?
  Пуаро посмотрел на часы:
  – Еще нет четырех. Думаю, мы успеем в Уэнтворт до темноты.
  – А по-вашему, она туда правда ездила?
  – Думаю, что да. Она ведь знала, что это нетрудно проверить. Да-да, не сомневаюсь, что она была там, и мы скоро в этом убедимся.
  Джепп крякнул.
  – Ну ладно, едем туда! – Он ловко лавировал в плотном потоке машин. – Хотя понять не могу, какое отношение этот чемоданчик мог иметь к убийству. По-моему, ни малейшего.
  – Именно, друг мой. Я с вами согласен. Ни малейшего.
  – В таком случае почему… Нет, не отвечайте! Порядок, метод, необходимо все тщательно закруглить! Ну, ладно. День ведь и правда хорош!
  Ехали они быстро и добрались до уэнтвортского гольф-клуба минут за двадцать до пяти. В будний день игроков на поле, естественно, было мало.
  Пуаро сразу же прошел в павильон-гардеробную и, объяснив, что мисс Плендерли будет завтра играть на другом поле, попросил выдать ему ее клюшки. Гардеробщик отдал распоряжение кому-то из мальчиков, носящих клюшки за игроками на поле, и тот принес из угла сумку с инициалами Д. П.
  – Благодарю вас, – сказал Пуаро и, сделав несколько шагов к двери, обернулся и спросил небрежно: – А чемоданчика она не оставляла?
  – Сегодня нет, сэр. Может быть, в клубе?
  – Но ведь она сегодня играла?
  – Да. Я ее видел.
  – А кто из мальчиков носил ее клюшки, вы не помните? Она где-то оставила свой чемоданчик и не помнит где.
  – Мальчика она не взяла. Зашла сюда, купила парочку мячей. И взяла из сумки две клюшки. Да, кажется, у нее в руке был чемоданчик.
  Пуаро снова его поблагодарил, и они с Джеппом направились к клубу. Пуаро остановился, любуясь видом.
  – Красиво, не правда ли? Темные сосны… и озеро… Да, озеро…
  – Ах вот что! – Джепп быстро взглянул на него. Пуаро улыбнулся.
  – Возможно, кто-нибудь что-нибудь и видел. На вашем месте я бы навел справки.
  
  Глава 10
  Пуаро отступил на два шага и, слегка наклонив голову набок, оглядел комнату. Кресло вот тут, другое там. Да, все как следует. И звонок в дверь. Несомненно, Джепп.
  Старший инспектор вошел быстрым шагом.
  – Вы были совершенно правы, старина. Вчера, по свидетельству очевидцев, молодая женщина бросила что-то в уэнтвортское озеро. По описанию она очень похожа на Джейн Плендерли. Брошенный туда предмет мы выловили без особого труда – там полно камышей…
  – И это был?
  – Тот самый чемоданчик. Но, во имя всего святого, почему его понадобилось выбрасывать! Хоть убейте, не пойму. Внутри – ничего. Даже журналов не было. Так зачем предположительно психически нормальная женщина вдруг бросает в воду дорогой чемоданчик? Знаете, я всю ночь не спал, все ломал над этим голову.
  – Mon pauvre[818] Джепп! Но успокойтесь. В дверь звонят, значит, ответ явился.
  Джордж, безупречный слуга Пуаро, открыл дверь гостиной и доложил:
  – Мисс Плендерли!
  Девушка вошла в комнату с обычным своим уверенным видом и поздоровалась.
  – Я попросил вас… – начал объяснять Пуаро. – Садитесь, пожалуйста, вот сюда, а вы вот сюда, Джепп. Я пригласил вас, потому что должен вам кое-что сообщить.
  Джейн Плендерли села, посмотрела на Пуаро, потом на Джеппа, нетерпеливо сняла шляпу и положила ее на столик.
  – Итак, – сказала она, – майора Юстеса арестовали.
  – Полагаю, вы прочли это в утренней газете?
  – Да.
  – Ему предъявлено обвинение в довольно мелком преступлении, – продолжал Пуаро. – А пока мы собираем улики, касающиеся убийства.
  – Так это все-таки убийство?
  Пуаро кивнул.
  – Да, – сказал он. – Убийство. Сознательное лишение жизни одного человека другим.
  – Не надо! – Джейн Плендерли вздрогнула. – Ваши слова придают всему этому какую-то особую ужасность.
  – Но всякое убийство всегда ужасно. – Он помолчал. – А теперь, мисс Плендерли, я собираюсь рассказать вам, как я выяснил, что же там произошло.
  Она посмотрела на Джеппа. Он улыбнулся.
  – У него свои методы, мисс Плендерли, – сказал он. – И я не мешаю ему действовать на его манер. Давайте послушаем, что он скажет.
  – Как вам известно, мадемуазель, – начал Пуаро, – я осматривал место трагедии вместе с моим другом утром шестого ноября. Мы вошли в комнату, где был обнаружен труп миссис Аллен, и мое внимание сразу же привлекло несколько многозначительных обстоятельств. Видите ли, кое-что в этой комнате производило странное впечатление.
  – Так говорите же! – нетерпеливо сказала она.
  – Во-первых, запах табачного дыма…
  – Не преувеличивайте, Пуаро! – перебил Джепп. – Я, например, никакого запаха не почувствовал.
  – Вот именно! – Пуаро молниеносно обернулся к нему. – Никакого запаха вы не почувствовали. Как и я! Вот это-то и было странно, потому что в пепельнице лежало десять окурков. И крайне странно, что в комнате не ощущалось ни малейшего запаха.
  – Так вот куда вы клонили! – вздохнул Джепп. – И обязательно вам надо выбирать самый извилистый путь!
  – Ваш Шерлок Холмс поступал точно так же. Помните, как он указал на странность поведения собаки ночью? И выяснилось, что странность заключалась именно в том, что собака никак себя не вела. Она спала. Но продолжим. Затем я обратил внимание, что часы обычно носят на левой руке.
  – Ну и что?
  – Да ничего. Только у покойной они были на правой. – Джепп пожал плечами, но Пуаро, не дав ему открыть рот, торопливо продолжал: – Как вы и намеревались сказать, это еще ничего не означает: одни люди носят их так, другие эдак. Но теперь, друг мой, я перехожу к чему-то по-настоящему интересному. Я перехожу к бюро.
  – Я так и думал, – отозвался Джепп.
  – Вот там оказалось много крайне странного и примечательного. Во-первых, там кое-чего не хватало.
  – Чего же? – спросила Джейн Плендерли.
  – Листа промокательной бумаги, мадемуазель! – обернулся к ней Пуаро. – Верхний листок в бюваре был совершенно чистым.
  – Ну, знаете, мосье Пуаро! У людей есть обыкновение выбрасывать использованные листки.
  – Да. Но куда? Бросают в мусорную корзинку, не так ли? Однако в мусорной корзинке его не было. Я проверил.
  – Ну, значит, его выбросили накануне, – с досадой заметила Джейн Плендерли. – Лист был чистым, потому что Барбара ничего в этот день не писала!
  – Маловероятно, мадемуазель. По словам свидетелей, миссис Аллен под вечер выходила бросить письмо в ящик. Следовательно, она что-то писала! И внизу писать она не могла – там нет письменных принадлежностей. Ну и, конечно, в вашу спальню она для этого не пошла бы. Так что же произошло с листком промокательной бумаги, которым миссис Аллен промокнула свои письма? Разумеется, люди иногда бросают смятую бумагу в огонь, а не в корзинку, но камин в ее спальне был газовый. А камин внизу не топился – вы же сами сказали, что утром уголь и растопка уже лежали в нем.
  Он помолчал.
  – Любопытная маленькая загадка. Я искал повсюду: в мусорных корзинках, в мусорном баке – и не нашел. И это, на мой взгляд, было очень-очень важно. Получалось, что кто-то специально уничтожил этот листок. Но почему? А потому, что отпечатавшиеся на нем строчки легко прочесть в зеркале. Но была и еще одна странность. Джепп, вы примерно помните, как были расположены предметы на бюро? Бювар и чернильница в центре, подносик с ручкой слева, календарик и гусиное перо справа. Еще не сообразили? Гусиное перо, как я убедился – помните? – было чисто декоративным, им никогда не пользовались. И сейчас не сообразили? Я повторю: бювар в центре, подносик с ручкой слева – слева, Джепп, хотя обычно ручку для удобства держат справа, под правую руку.
  Пуаро опять помолчал.
  – А! Теперь вы поняли, не так ли? Ручка слева, часы на правой руке, лист промокательной бумаги уничтожен, и в комнату принесена пепельница с окурками! Воздух в комнате был свежий, Джепп, без запаха табачного дыма, потому что всю ночь окно было открыто, а не закрыто… И я нарисовал в воображении картину…
  Он стремительно повернулся к Джейн.
  – Я вообразил, мадемуазель, как утром вы подъезжаете в такси, расплачиваетесь с шофером, взбегаете по лестнице, может быть, уже зовя «Барбара!», открываете дверь и видите, что ваша подруга лежит мертвая с пистолетом в руке – естественно, в левой руке, ведь она была левша! – и потому стреляла в левый висок. На бюро вы видите записку, адресованную вам, узнаете, что заставило ее лишить себя жизни. Думаю, это было очень трогательное письмо… Молоденькая, милая несчастная женщина, которую шантаж принудил покончить с собой…
  Вероятно, вами тут же овладела одна мысль: в случившемся повинен вот этот человек. Так пусть же он и понесет кару – тяжкую, но заслуженную кару! Вы берете пистолет, тщательно вытираете его и вкладываете в правую руку. Вы берете адресованное вам письмо и лист промокательной бумаги, на котором отпечатались чернильные строчки. Спускаетесь в гостиную, растапливаете камин и предаете оба листа огню. Затем уносите наверх полную пепельницу, чтобы создать впечатление, будто там сидели и разговаривали двое. Туда же вы уносите отвалившуюся от запонки эмаль, которую подобрали с пола. Такая удачная находка! Ведь, по-вашему, она рассеет последние сомнения. Затем вы запираете окно, запираете дверь снаружи. Ни в коем случае не должно возникнуть подозрений, что вы уже побывали в спальне, а потому вы тут же звоните в полицию, не ища помощи соседей. Ну и так далее. Вы играете взятую на себя роль умно и расчетливо. Вначале отказываетесь что-либо добавить к очевидным фактам, но очень ловко вызываете сомнение в том, что это было самоубийство. Позже вы уже готовы прямо навести нас на след майора Юстеса… Да, мадемуазель, это было очень хитро задуманное убийство – именно убийство! – майора Юстеса.
  Джейн Плендерли вскочила с кресла.
  – Не убийство, а справедливое возмездие! Мерзавец своими гнусностями довел бедняжку Барбару до самоубийства! Она была такой милой, такой беспомощной! Понимаете, несчастная девочка, едва приехала в Индию, влюбилась. Ей только исполнилось семнадцать лет, а он был женат и гораздо старше. У нее родился ребенок. Его можно было бы отдать в приют, но она и слышать об этом не хотела. Отправилась в какую-то дикую глушь и вернулась, называя себя миссис Аллен. Но потом ребенок умер. Она уехала в Англию и влюбилась в Чарлза, надутого болвана! Она его обожала, а он принимал ее поклонение как должное. Будь он другим человеком, я посоветовала бы ей все ему рассказать. А так мне пришлось уговаривать ее скрыть все. В конце-то концов в ее тайну была посвящена только я. И тут появился этот дьявол Юстес! Остальное вам известно. Он начал систематически ее грабить, но она только в тот, последний, вечер поняла, что из-за нее Чарлз может оказаться жертвой скандала. Если она выйдет за Чарлза, то станет именно тем, чем хотел бы видеть ее Юстес, – женой богатого человека, который больше всего на свете боится скандала. Когда Юстес забрал приготовленные для него деньги и ушел, она еще долго сидела в гостиной и думала. Потом поднялась наверх и написала мне. Написала, что любит Чарлза и не может без него жить, но ради него не смеет стать его женой. И выбирает наилучший выход, написала она.
  Джейн вскинула голову.
  – И вы удивляетесь тому, что я сделала? И вы смеете называть это убийством?
  – Потому что убийство остается убийством, – сурово произнес Пуаро. – Иногда оно выглядит оправданным, но это все равно убийство! Вы искренни и умны, так взгляните же правде в глаза, мадемуазель. Ваша подруга избрала смерть как последний выход, потому что у нее недостало мужества жить. Мы можем сочувствовать ей, можем жалеть ее, но факт остается фактом: стреляла в себя она сама, а не кто-то другой…
  Он помолчал.
  – А вы? Этот человек в тюрьме, и ему предстоит отбывать долгий срок за другие преступления. И вы действительно хотите лишить жизни – не чего-нибудь, но жизни! – человека, каким бы он ни был?
  Джейн Плендерли долго смотрела на него. Ее глаза потемнели. Внезапно она пробормотала:
  – Нет! Вы правы. Не хочу!
  Повернувшись, она стремительно вышла. Хлопнула наружная дверь…
  Джепп присвистнул. Свист получился громким и протяжным.
  – Разрази меня гром! – сказал старший инспектор.
  Пуаро откинулся на спинку кресла и дружески ему улыбнулся. Но прошло больше минуты, прежде чем Джепп снова прервал молчание:
  – Не убийство, замаскированное под самоубийство, а самоубийство, замаскированное под убийство!
  – Да. И с большой находчивостью. Ненавязчиво.
  – Но чемоданчик! – воскликнул Джепп. – При чем тут он?
  – Дорогой друг, но я ведь уже говорил вам: ни при чем.
  – Тогда зачем же?..
  – Клюшки для гольфа! Клюшки для гольфа, Джепп. Они были сделаны для левши. Джейн Плендерли свои клюшки оставляла в клубе. А клюшки в чуланчике принадлежали Барбаре Аллен. Неудивительно, что мадемуазель насторожилась, когда мы открыли дверцу. Весь ее план мог пойти насмарку. Но она сообразительна, она понимает, что на секунду выдала себя, что мы заметили ее растерянность. И тут же находит способ запутать нас: она пытается отвлечь наше внимание, переключить его на чемоданчик. «Он мой. Я (на «я» она запинается) брала его с собой, и, значит, в нем ничего быть не может». И вы, как она и надеялась, пошли по ложному следу. Для той же цели она, когда отправляется на следующий день избавиться от клюшек, вновь использует чемоданчик.
  – Так, по-вашему, на самом деле она…
  – Подумайте, друг мой, где легче и удобнее всего избавиться от набора клюшек для гольфа? Их не сожжешь и не выкинешь в мусорный бак. Если просто оставить где-нибудь, их вам могут вернуть. Мисс Плендерли отвезла их в гольф-клуб. Оставила на несколько минут в вестибюле, сходила в павильон взять две свои клюшки и отправилась играть, отказавшись от услуг мальчика. Без всяких сомнений, в удобный момент в подходящем месте она ломает клюшки и обломки забрасывает в кусты, а под конец бросает и пустую сумку. Если кто-то и наткнется на обломки, он не обратит на них внимания. Известны случаи, когда азартные игроки, взбешенные неудачей, ломали все свои клюшки. Такая уж это игра. Но она понимает, что ее действия могут вас заинтересовать, а потому, выбрав момент так, чтобы нашлись свидетели, кидает столь полезный чемоданчик в озеро. Вот, друг мой, и вся разгадка «тайны чемоданчика»!
  Джепп минуту-другую молча смотрел на своего приятеля, потом встал, хлопнул его по плечу и расхохотался.
  – Неплохо, неплохо, старина! Пара пива за мной. Кстати, не пойти ли нам перекусить?
  – С удовольствием, друг мой, но только без пива! Обойдемся Omelette aux Champignons, Blanquette de veau, petits pois a la française и на десерт Baba au Rhum[819].
  – Ведите меня к ним! – скомандовал Джепп.
  
  
  1
  Мать (лат.).
  
  2
  Леди Баунтифул — персонаж пьесы Фаркера, XVII в., иронический тип дамы-благотворительницы. (Здесь и далее прим. перев.)
  
  3
  «Ллойд» — ассоциация страховщиков, занимающаяся страхованием преимущественно морских плавающих средств. Создана в Лондоне в 1688 г.
  
  4
  VAD — добровольческий медицинский отряд (англ.).
  
  5
  Завоеватель — прозвище Вильгельма, герцога Нормандского, под предводительством которого в 1066 г. норманны завоевали Англию. Стал английским королем Вильгельмом I (1028–1087).
  
  6
  Важная персона, «шишка» (англ.).
  
  7
  Мой друг (фр.).
  
  8
  Мэм — сударыня, госпожа (сокр., разг.).
  
  9
  Посмотрим (фр.).
  
  10
  Великолепно! (фр.)
  
  11
  «…ие и» (англ.).
  
  12
  Хорошо, хорошо! (фр.)
  
  13
  Хорошо! (фр.)
  
  14
  Вот! (фр.)
  
  15
  В английском языке слово «possessed» имеет два значения: 1) владеющий; 2) одержимый. Таким образом, надпись на конверте можно перевести как «Я владею… Он владеет…» или как «Я одержима… Он одержим…».
  
  16
  Ой-ой! (фр.)
  
  17
  Не сердитесь! (фр.)
  
  18
  Головная боль (фр.).
  
  19
  Проклятье! (фр.)
  
  20
  Коронер — следователь, ведущий дела о насильственной или скоропостижной смерти.
  
  21
  Тише! (фр.)
  
  22
  Виллам — искаженное от Уильяма.
  
  23
  Алле-гоп! (англ.)
  
  24
  Аман — первый министр персидского царя Артаксеркса III (358–338 гг. до н. э.). Из мести Аман хотел казнить Мардохея, приближенного царя, и для этой цели велел соорудить необычно высокую виселицу. Однако интрига Амана была раскрыта, и на этой виселице был повешен он сам.
  
  25
  Гром и молния! (фр.)
  
  26
  Ну и дела! (фр.)
  
  27
  Там! (фр.)
  
  28
  Мимо! (англ.)
  
  29
  Надо же! (фр.)
  
  30
  По Фаренгейту.
  
  31
  Холл — усадьба, помещичий дом (англ.).
  
  32
  Джент — джентльмен (разг. англ.).
  
  33
  «17 июля, Стайлз-Корт, Эссекс. Дорогая Эвлин! Не могли бы мы наладить дружеские отношения. Мне было трудно простить все то, что вы сказали о моем дорогом муже, но я старая женщина и очень к вам привязана. С любовью Эмили Инглторп» (англ.).
  
  34
  Инспектор преднамеренно коверкает слово «мсье» (фр.).
  
  35
  Вот так! (фр.)
  
  36
  Мой Бог! (фр.)
  
  37
  В хорошем настроении (фр.).
  
  38
  Каково? (фр.)
  
  39
  Дамы и господа! (фр.)
  
  40
  Пусть будет так! (фр.)
  
  41
  Пойдемте! (фр.)
  
  42
  «Вустер» — марка фарфора, производившегося в городе Вустер с XVIII в.
  
  43
  Барышня (фр.).
  
  44
  Игрушечная коробочка с выскакивающей из нее фигуркой.
  
  45
  Лондонский музей восковых фигур, названный по имени его основательницы.
  
  46
  Пол Прай — человек, сующий нос в чужие дела. Главное действующее лицо в комедии Д. Пула (1786–1872).
  
  47
  Минуточку, пожалуйста! (фр.)
  
  48
  Популярная в Англии пословица. Стала особенно известной после опубликования в 1865 г. книги «Алиса в Стране чудес» Льюиса Кэрролла.
  
  49
  По правилам (фр.).
  
  50
  Кенсингтон — фешенебельный район на юго-западе центральной части Лондона.
  
  51
  Олд-Бейли — центральный уголовный суд в Лондоне (по названию улицы, на которой находится).
  
  52
  Право! (фр.)
  
  53
  Собрание (фр.).
  
  54
  Полная свобода действий (фр.).
  
  55
  По Фаренгейту.
  
  56
  Ну да! (фр.).
  
  57
  Плохие четверть часа (фр.).
  
  58
  Друзья мои (фр.).
  
  59
  Одним словом (фр.).
  
  60
  Привет (фр.).
  
  61
  Хорошо! (фр.)
  
  62
  Развязка (фр.).
  
  63
  Бедная малышка! (фр.)
  
  64
  Женщины! (фр.)
  
  65
  Как прекрасна жизнь! (фр.)
  
  66
  есть еще женщины… всегда есть женщины! (фр.)
  
  67
  Выслушайте меня, месье (фр.).
  
  68
  Хорошо! (фр.)
  
  69
  Право же! (фр.)
  
  70
  Ах, черт возьми, мой друг! (фр.)
  
  71
  Дьявольщина! (фр.)
  
  72
  Простите, мой друг? (фр.)
  
  73
  Бог мой! (фр.)
  
  74
  мой друг (фр.).
  
  75
  Не так ли, мой друг? (фр.)
  
  76
  Продолжайте! (фр.)
  
  77
  Хорошенькое дельце! (фр.)
  
  78
  Боже мой! (фр.)
  
  79
  Хорошо! (фр.)
  
  80
  Благодарю вас, мадам! (фр.)
  
  81
  До свидания, мадам (фр.).
  
  82
  В здании на Боу-стрит находится лондонский полицейский суд.
  
  83
  Хорошенькая юная пансионерка! (фр.)
  
  84
  Весьма скверный субъект! (фр.)
  
  85
  Как же ей не повезло! (фр.)
  
  86
  Прошу прощения (фр.).
  
  87
  Действительно! (фр.)
  
  88
  Клянусь честью! (фр.)
  
  89
  Михайлов день – 29 сентября.
  
  90
  вот так! (фр.)
  
  91
  Превосходно! (фр.)
  
  92
  секретарь (фр.).
  
  93
  А вы? (фр.)
  
  94
  Вперед! (фр.)
  
  95
  Наконец-то! (фр.)
  
  96
  Женщины (фр.).
  
  97
  «Христианская наука»– религиозная организация и этическое учение.
  
  98
  Автор неизвестен, перевод М. Юркан.
  
  99
  Напротив (фр.).
  
  100
  Мне ли вам об этом говорить… (фр.)
  
  101
  не так ли? (фр.)
  
  102
  Итак, мадемуазель? (фр.)
  
  103
  Всего наилучшего! (фр.)
  
  104
  «Дейли ньюсмонгер» – название лондонского бульварного листка.
  
  105
  знатная дама (фр.).
  
  106
  Черт возьми! (фр.)
  
  107
  Мой Бог, какая женщина! (фр.)
  
  108
  Вот как? (фр.)
  
  109
  Мэнор – феодальное поместье (англ.).
  
  110
  О боже, мой бедный желудок! (фр.)
  
  111
  Черт возьми! (фр.)
  
  112
  Паника, замешательство (букв. синий испуг, англ.).
  
  113
  Ничуть не бывало! (фр.)
  
  114
  Никакого изящества, только наглость! (фр.)
  
  115
  Право же (фр.).
  
  116
  Здесь: Конечно! (фр.)
  
  117
  Потрясающе! (фр.)
  
  118
  Вот это да! (фр.)
  
  119
  Кале – город во Франции на проливе Па-де-Кале, отделяющем Францию от Англии.
  
  120
  Биллингсгейт – большой рыбный рынок в Лондоне.
  
  121
  Фразеологическое выражение, означающее: скудно, впроголодь питаться (акриды – род съедобной саранчи).
  
  122
  Амьен – город на севере Франции на реке Сомма, где во время Первой мировой войны в августе 1918 года англо-французские войска провели крупную наступательную операцию против немецких армий, которая привела к поражению Германии и ее последующей капитуляции.
  
  123
  Имя героини народной сказки о Золушке в версии французского писателя Ш. Перро (1628–1703).
  
  124
  Мой друг (фр.).
  
  125
  Дувр – город и порт в Великобритании в графстве Кент у пролива Па-де-Кале, ближайший к европейскому берегу.
  
  126
  Организация детей и юношества (с 8 до 20 лет), возникшая в Англии в 1908 году и проповедующая христианские моральные ценности, здоровый образ жизни, патриотизм, физическое развитие.
  
  127
  Вокзал Виктория – крупный лондонский вокзал, откуда отправляются поезда к портам на южном побережье Англии.
  
  128
  Не так ли? (фр.)
  
  129
  Бог мой! (фр.)
  
  130
  Ну конечно же (фр.).
  
  131
  Булонь – город и порт на западе Франции у пролива Па-де-Кале.
  
  132
  Хартфордшир – графство в Англии недалеко от Лондона.
  
  133
  Сити – самоуправляющийся административный район в восточной части Лондона, один из крупнейших финансовых и коммерческих центров мира.
  
  134
  Предвещающий несчастье (шотл.).
  
  135
  Сам не знаю чего (фр.).
  
  136
  Ну начинается! (фр.)
  
  137
  Вот! (фр.)
  
  138
  Старина (фр.).
  
  139
  Остенде – морской курорт на северо-западе Бельгии.
  
  140
  Черт побери! (фр.)
  
  141
  Сюртэ – традиционное название французской уголовной полиции.
  
  142
  Виконт – дворянский титул в некоторых странах Западной Европы, в частности во Франции, средний между бароном и графом.
  
  143
  Английский милорд – очень богатый (фр.).
  
  144
  Очень шикарная (фр.).
  
  145
  Ей-ей (фр.).
  
  146
  Английские манеры! (фр.)
  
  147
  Вот так! (фр.)
  
  148
  Ах да (фр.).
  
  149
  Не так ли? (фр.)
  
  150
  Так! (фр.)
  
  151
  Смотри-ка (фр.).
  
  152
  Бертильон А. (1853–1914) – французский криминалист, разработавший систему приемов судебной идентификации личности, включавшую словесный портрет, описание особых примет и др. и применявшуюся полицией во всех странах до начала XX века.
  
  153
  Сильная женщина (фр.).
  
  154
  Имеется в виду Первая мировая война 1914–1918 годов.
  
  155
  Буэнос-Айрес – столица Аргентины.
  
  156
  Шербур – город и порт во Франции у пролива Ла-Манш.
  
  157
  Ну что ж! (фр.)
  
  158
  Бедная женщина (фр.).
  
  159
  Мадонна – итальянское название Богородицы, матери Иисуса Христа (букв.: «моя госпожа»).
  
  160
  Досье – собрание документов, сведений, относящихся к какому-нибудь лицу, делу (спец.).
  
  161
  Аталанта – согласно древнегреческой легенде, прекрасная девушка, искусная бегунья, давшая обет выйти замуж только за того, кто сумеет ее обогнать в состязании по бегу.
  
  162
  Черт побери! (фр.)
  
  163
  Ну и мысль! (фр.)
  
  164
  До свидания (фр.).
  
  165
  Некая не существовавшая в действительности особа, имя которой постоянно упоминала миссис Гэмп, персонаж романа «Жизнь и приключения Мартина Чезлвита» Ч. Диккенса.
  
  166
  Черт возьми (фр.).
  
  167
  Имеется в виду нашумевшее дело некоего Джорджа Джозефа Смита, который с целью завладения наследством избавился поочередно от трех своих жен, топя их в ванне.
  
  168
  Глостершир – графство на западе центральной части Англии.
  
  169
  Анды – горная система, протянувшаяся с севера на юг вдоль западного, Тихоокеанского побережья Южной Америки и являющаяся самой длинной и одной из самых высоких на земле; Вальпараисо – город и морской порт в Чили.
  
  170
  Договорились? (фр.)
  
  171
  Хорошо (фр.).
  
  172
  Этой нашей истории! (фр.)
  
  173
  Нашумевшее дело (фр.).
  
  174
  Случайная встреча (фр.).
  
  175
  Рено-сына (фр.).
  
  176
  Кюре – приходский священник во Франции.
  
  177
  Учительские, поучающие: от собственного имени Ментор; в поэме Гомера «Одиссея» Ментор – друг царя Итаки Одиссея и наставник его сына.
  
  178
  Господин доктор (фр.).
  
  179
  Великий князь – с XVIII века в России титул членов царской фамилии.
  
  180
  Эрцгерцог – титул членов бывшего австрийского императорского дома.
  
  181
  Морганатический брак – неравнородный брак, при котором один из супругов не пользуется сословными привилегиями другого супруга; чаще всего это брак лица царского рода с женщиной, не принадлежащей к царскому роду и не получающей, как и ее дети, права престолонаследия.
  
  182
  Гильотина – изобретенная доктором Гильотеном в 1792 году, во время Великой французской революции, машина для обезглавливания осужденных на смертную казнь.
  
  183
  Можно вас на минуту, пожалуйста (фр.).
  
  184
  Проклятье! (фр.)
  
  185
  Молодой человек (фр.).
  
  186
  Хорошо (фр.).
  
  187
  Ну наконец! (фр.)
  
  188
  Никоим образом (фр.).
  
  189
  Все лучше и лучше! (фр.)
  
  190
  Именно! (фр.)
  
  191
  Не сердитесь! (фр.)
  
  192
  Ну конечно (фр.).
  
  193
  Да! Вот это женщина! (фр.)
  
  194
  Здесь: ну, так вот (фр.).
  
  195
  Ковентри – город в графстве Уоркшир в Центральной Англии.
  
  196
  Джордж Роуби (1869–1954) – английский комический актер, выступавший не только в мюзик-холле, но и в театре и снимавшийся в кино.
  
  197
  Бастер Браун – мальчик, одетый в курточку с отложным воротником и большим бантом; герой американского детского комикса.
  
  198
  Да здравствует любовь! (фр.)
  
  199
  Честью клянусь! (фр.)
  
  200
  Преступление, совершенное в состоянии аффекта (фр.).
  
  201
  Постановка, мизансцена (фр.).
  
  202
  Развязка (фр.).
  
  203
  Ну вот!.. Проклятье! (фр.)
  
  204
  Дети мои (фр.).
  
  205
  Очень хорошо, дитя мое (фр.).
  
  206
  Тысяча чертей! (фр.)
  
  207
  Сиделки (фр.).
  
  208
  Ну, наконец-то (фр.).
  
  209
  Маленькая акробатка (фр.).
  
  210
  Ну да, конечно (фр.).
  
  211
  Женщины… (фр.)
  
  212
  Закусок (фр.)
  
  213
  Имеется в виду Джеймс Уоттс, муж старшей сестры Агаты Кристи
  
  214
  Гаргантюа — добрый и мудрый великан, один из главных героев романа великого французского гуманиста Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль».
  
  215
  Традиционное рождественское угощение — круглые пирожки из песочного теста, начиненного смесью из яблок, изюма, миндаля и цедры, пропитанной коньяком.
  
  216
  Речитатив — особая манера пения, воспроизводящая интонацию и ритмику речи.
  
  217
  Содружество — межгосударственное объединение Великобритании и большинства бывших британских доминионов, колоний и зависимых территории, сложившееся в 30-х годах XX века и уточнившее свой статус после Второй мировой войны
  
  218
  Все современные удобства (фр.).
  
  219
  Что ж (фр.).
  
  220
  Вышивкой мелкими стежками (фр.).
  
  221
  Имеется в виду Вторая мировая война 1939—1945 годов.
  
  222
  Что ж, это совершенно естественно (фр.).
  
  223
  Кармазин — ярко красная краска.
  
  224
  Остролист — вечнозеленое дерево или кустарник с остроконечными глянцевитыми листьями и ярко-красными ягодами; используется как рождественское украшение.
  
  225
  Омела — род вечнозеленых полупаразитических кустарников с желтоватыми цветами и белыми ягодами; традиционное новогоднее украшение.
  
  226
  Согласно старинному обычаю, любой, кто встанет под рождественской омелой, не имеет права никому отказать в поцелуе.
  
  227
  Кто там? (фр.)
  
  228
  Боже мой! (фр.)
  
  229
  Воспаление легких (фр.).
  
  230
  Отвар из лечебных трав (фр.).
  
  231
  Заговоре (фр.).
  
  232
  Дитя мое (фр.).
  
  233
  Маленькие бутерброды (фр.).
  
  234
  Конечно же (фр.).
  
  235
  Имеются в виду художники позднего средневековья, произведения которых характеризуются целостностью и кажущейся простотой и наивностью образов.
  
  236
  Ищите женщину (фр.).
  
  237
  Роковая женщина (фр.).
  
  238
  Анчоусы — мелкая промысловая рыба отряда сельдеобразных.
  
  239
  Что ж (фр.)
  
  240
  Этого просто не может быть (фр.).
  
  241
  Женщины (фр.).
  
  242
  В курс дела (фр.).
  
  243
  Боже мой! (фр.)
  
  244
  Вот как? (фр.)
  
  245
  Именно так (фр.).
  
  246
  Хорошо (фр.).
  
  247
  Этот господин (фр.)
  
  248
  Ассегаи — метательные копья, оружие африканских племен.
  
  249
  Друг мой (фр.).
  
  250
  Ну что ж (фр.).
  
  251
  Хорошо! (фр.)
  
  252
  Концессия — передача на определенный срок принадлежащих государству природных ресурсов, предприятий и т.п. иностранному государству, компании или частному лицу по договору об отчислении владельцу части прибыли.
  
  253
  Очень хорошо (фр.).
  
  254
  Вот оно! (фр.)
  
  255
  Неужто?! (фр.)
  
  256
  Чудесно! (фр.)
  
  257
  Благодарю вас (фр.).
  
  258
  В следующий раз (фр.).
  
  259
  Доктор (фр.).
  
  260
  Настоя из трав (фр.)
  
  261
  Дело движется (фр.)
  
  262
  И в целом и в деталях (фр.).
  
  263
  Произведений искусства (фр.).
  
  264
  Боже милосердный (фр.).
  
  265
  Друзья мои (фр.).
  
  266
  Вон оно (фр.).
  
  267
  Мой друг (фр.).
  
  268
  Жуткое совпадение (фр.).
  
  269
  Клянусь честью! (фр.)
  
  270
  Бог мой! (фр.)
  
  271
  Проклятие! Гром и молния! (фр.)
  
  272
  Благодарю вас (фр.).
  
  273
  Да нет же (фр.).
  
  274
  Да ну, неужели? (фр.).
  
  275
  Не совсем (фр.).
  
  276
  Да нет же (фр.).
  
  277
  Что тут говорить! (фр.).
  
  278
  До свидания (фр.).
  
  279
  Само собой (фр.).
  
  280
  Великолепны (фр.).
  
  281
  Взволнован (фр.).
  
  282
  Конечно (фр.).
  
  283
  Ей-богу! (фр.)
  
  284
  Мой дорогой друг! (фр.)
  
  285
  Военная хитрость (фр.).
  
  286
  Имеется в виду Томас Кук, основатель туризма и издательства «Томас Кук», выпускавшего красочные путеводители.
  
  287
  Панки – Мэдж Уоттс, сестра Агаты Кристи.
  
  288
  Киплинг Джозеф Редьярд (1865–1936) – английский поэт, прозаик и новеллист. Лауреат Нобелевской премии.
  
  289
  Веронал – сильнодействующее снотворное средство.
  
  290
  Сквайр – один из низших дворянских титулов.
  
  291
  Кураре – сильный растительный яд. При попадании в кровь оказывает нервно-паралитическое действие. Использовался туземцами Южной Америки для отравления стрел.
  
  292
  Поркьюпайн – река на севере Канады и США (Аляска).
  
  293
  В Англии окна поднимаются и опускаются.
  
  294
  Карл Первый (1600–1649) – английский король с 1625 года, из династии Стюартов. В ходе Английской буржуазной революции XVII века низложен и казнен.
  
  295
  Элиот Джордж (1819–1880) – английская писательница, предвестница натурализма. Наиболее значительное произведение – роман «Мельница на Флоссе».
  
  296
  Этого молодого человека (фр.).
  
  297
  Вот это любопытно (фр.).
  
  298
  Ливерпуль – город и порт на западном побережье Великобритании.
  
  299
  Или они оба (фр.).
  
  300
  Спорт (фр.).
  
  301
  Крокет – игра, в которой шар ударами деревянного молотка проводится через расположенные в определенном порядке проволочные ворота.
  
  302
  Прекрасное имение! (фр.)
  
  303
  Бесполезно! (фр.)
  
  304
  Мафусаил – библейский персонаж, проживший 969 лет. В переносном смысле мафусаилов век – символ долголетия.
  
  305
  Имеется в виду опера Шарля Гуно «Фауст», где главный герой вступает в союз с дьяволом с целью обретения молодости.
  
  306
  Имеется в виду опера Клода Дебюсси на сюжет пьесы Метерлинка.
  
  307
  Все ясно? (фр.)
  
  308
  Итак? (фр.)
  
  309
  Бартолоччи Франческо (1727–1815) – итальянский гравер, живший в Англии.
  
  310
  Как это говорится? (фр.)
  
  311
  Самолюбии (фр.).
  
  312
  Хорошо (фр.).
  
  313
  Цитата из V акта трагедии «Гамлет»: «…то божество намерения наши довершает, хотя бы ум наметил и не так…»
  
  314
  Жаль (фр.).
  
  315
  Женщины! (фр.)
  
  316
  Именно (фр.).
  
  317
  Ну конечно (фр.).
  
  318
  Мушмула – кустарник или небольшое деревце семейства розовых; плоды употребляются в пищу.
  
  319
  В самом деле? (фр.)
  
  320
  Начнем (фр.).
  
  321
  Маджонг – китайская азартная игра. Своеобразные костяные (или пластмассовые) карты с экзотической терминологией. Вошли в моду в США и Европе в двадцатые годы XX века.
  
  322
  Бермудские острова – коралловые острова в северной части Атлантического океана, колония Великобритании.
  
  323
  Дерби – ипподромные состязания, названные по имени их первого организатора.
  
  324
  Не думаю (фр.).
  
  325
  Безусловно (фр.).
  
  326
  Друг мой (фр.).
  
  327
  Ну да, да (фр.).
  
  328
  Хитрость (фр.).
  
  329
  Пустяки (фр.).
  
  330
  Потрясающе! (фр.)
  
  331
  Навязчивой идеей (фр.).
  
  332
  Спасибо, мой друг (фр.).
  
  333
  Очень хорошо (фр.).
  
  334
  Это само собой разумеется (фр.).
  
  335
  Апаши (от «апачи» – название индейского племени) – так во Франции во второй половине XIX и начале XX века именовали бандитов и хулиганов. (Здесь и далее примеч. перев.)
  
  336
  Достопочтенный – в Англии титул детей пэров.
  
  337
  Анитра – арабская авантюристка, персонаж драмы Г. Ибсена «Пер Гюнт».
  
  338
  Дорогая (фр.).
  
  339
  Хорошенький мальчик (фр.).
  
  340
  Это непрактично (фр.).
  
  341
  Боже мой! (фр.)
  
  342
  Ну (фр.).
  
  343
  Черт возьми (фр.).
  
  344
  Линкольнс-Инн-Филдс – лондонская корпорация адвокатов.
  
  345
  Очень английская (фр.).
  
  346
  Красивая англичанка (фр.).
  
  347
  Светло-серый костюм (фр.).
  
  348
  Вечернее платье «Дыхание осени» (фр.).
  
  349
  Вкус (фр.).
  
  350
  Детективный роман (фр.).
  
  351
  Багажный билет (фр.).
  
  352
  Сюрте – французская уголовная полиция.
  
  353
  Хорошо (фр.).
  
  354
  Очень хорошо (фр.).
  
  355
  Детективный роман с нашим участием (фр.).
  
  356
  Глэдис Купер (1888–1971) – англо-американская актриса.
  
  357
  Милый друг (фр.).
  
  358
  Золотые острова (фр.) – устаревшее название Йерских островов, принадлежащих Франции и расположенных в Средиземном море к юго-востоку от Тулона.
  
  359
  «Готский альманах» – ежегодный справочник по генеалогии аристократии, издававшийся в германском городе Гота.
  
  360
  Честное слово (фр.).
  
  361
  Досконально (фр.).
  
  362
  Вот именно (фр.).
  
  363
  Жизнь (фр.).
  
  364
  Уайтчепел – один из беднейших районов Лондона.
  
  365
  Фирменный поезд (фр.).
  
  366
  Как это скучно! (фр.)
  
  367
  Завтрак (фр.).
  
  368
  Омлет с зеленью (фр.).
  
  369
  Ромовая баба (фр.).
  
  370
  Произведения искусства (фр.).
  
  371
  Никчемный тип (фр.).
  
  372
  Добрый день (фр.).
  
  373
  Это непрактично (фр.).
  
  374
  Вот (фр.).
  
  375
  Проводите мсье наверх (фр.).
  
  376
  До свидания (фр.).
  
  377
  Я должен бежать (фр.).
  
  378
  Симпатичная (фр.).
  
  379
  Вот так-то (фр.).
  
  380
  К себе (фр.).
  
  381
  Криппен Хоули Харви (1862–1910) – американский врач, казненный в Лондоне после громкого процесса за убийство жены.
  
  382
  Настой из трав (фр.).
  
  383
  Этот тип (фр.).
  
  384
  Дорогой (фр.).
  
  385
  Ремесло (фр.).
  
  386
  Ах, как же это по-английски! (фр.).
  
  387
  Мне говорили (фр.).
  
  388
  Буквально (фр.).
  
  389
  Дьявольски шикарна! (фр.)
  
  390
  Аристократ (фр.).
  
  391
  А вот и вы (фр.).
  
  392
  Разговор наедине (фр.).
  
  393
  Любовь (фр.).
  
  394
  Маленькая пансионерка (фр.).
  
  395
  Рассеянны (фр.).
  
  396
  О, проклятье! (фр.)
  
  397
  Стилтон – сорт сыра.
  
  398
  Приготовленный в кастрюле (фр.).
  
  399
  Война тут ни при чем (фр.).
  
  400
  Английское написание фамилии Найтон – Knighton.
  
  401
  Разумеется (фр.).
  
  402
  Тысяча чертей (фр.).
  
  403
  Между нами (фр.).
  
  404
  Вот это уже любопытно! (фр.)
  
  405
  Именно так (фр.).
  
  406
  Черт возьми! (фр.)
  
  407
  Что ж (фр.).
  
  408
  Этого просто не может быть (фр.).
  
  409
  Женщины (фр.).
  
  410
  В курс дела (фр.).
  
  411
  Боже мой! (фр.)
  
  412
  Вот как? (фр.)
  
  413
  Именно так (фр.).
  
  414
  Хорошо (фр.).
  
  415
  Этот господин (фр.).
  
  416
  Ассегаи — метательные копья, оружие африканских племен.
  
  417
  Друг мой (фр.).
  
  418
  Ну что ж (фр.).
  
  419
  Хорошо! (фр.)
  
  420
  Концессия — передача на определенный срок принадлежащих государству природных ресурсов, предприятий и т. п. иностранному государству, компании или частному лицу по договору об отчислении владельцу части прибыли.
  
  421
  Очень хорошо (фр.).
  
  422
  Вот оно! (фр.)
  
  423
  Неужто?! (фр.)
  
  424
  Чудесно! (фр.)
  
  425
  Благодарю вас (фр.).
  
  426
  В следующий раз (фр.).
  
  427
  Доктор (фр.).
  
  428
  Настоя из трав (фр.).
  
  429
  Дело движется (фр.).
  
  430
  Маленькие бутерброды (фр.).
  
  431
  Конечно же (фр.).
  
  432
  Имеются в виду художники позднего средневековья, произведения которых характеризуются целостностью и кажущейся простотой и наивностью образов.
  
  433
  Ищите женщину (фр.).
  
  434
  Роковая женщина (фр.).
  
  435
  Анчоусы — мелкая промысловая рыба отряда сельдеобразных.
  
  436
  Уимблдон – место спортивных соревнований.
  
  437
  Заскок, причуда (англ.).
  
  438
  Дьявол (фр.).
  
  439
  Неделя гребных и парусных гонок.
  
  440
  Эдуард VII (1841—1910) – король Великобритании.
  
  441
  Восклицание австралийцев, соответствующее русскому «эй-эй!».
  
  442
  Мот – буквально: мотылек, название легкого двухместного самолета (англ.).
  
  443
  Гай Фокс – глава порохового заговора, казнен 5 ноября 1605 года. В годовщину его казни в Англии устраивают потешные шествия, на которых сжигают его чучело.
  
  444
  Стильтон – сорт сыра.
  
  445
  Вымышленное лицо, на которое то и дело ссылается сиделка Сара Гэмп (персонаж романа Ч. Диккенса «Жизнь и приключения Мартина Чезлвита»), стремясь придать себе больше веса в глазах собеседника.
  
  446
  Красавица (франц.).
  
  447
  Да-да, это так (франц.).
  
  448
  Она актриса (франц.).
  
  449
  Как? (франц.)
  
  450
  Такое ремесло (франц.).
  
  451
  Итак (франц.).
  
  452
  Почему бы нет? (франц.)
  
  453
  Слава Богу (франц.).
  
  454
  То есть (франц.).
  
  455
  Продолжайте (франц.).
  
  456
  А, прекрасно! (франц.)
  
  457
  Как? (франц.)
  
  458
  Послушайте (франц.).
  
  459
  Макабрическая (франц.).
  
  460
  А, этот славный Джепп (франц.).
  
  461
  Пустяк (франц.).
  
  462
  Самолюбие (франц.).
  
  463
  Ну да (франц.).
  
  464
  Хорошо (франц.).
  
  465
  Но продолжайте (франц.).
  
  466
  Это уже слишком! (франц.)
  
  467
  Я дал клятву (франц.).
  
  468
  Вы совершенно правы (франц.).
  
  469
  Потрясающе! (франц.).
  
  470
  Несомненно (франц.).
  
  471
  Ателье мод (франц.).
  
  472
  Так вот (франц.).
  
  473
  Ремесло (франц.).
  
  474
  В самом деле? (франц.)
  
  475
  И все же (франц.).
  
  476
  Не правда ли? (франц.)
  
  477
  Полный поворот (франц.).
  
  478
  Никакой (франц.).
  
  479
  Маленький омлет, хорошо? (франц.)
  
  480
  Нет, это не так (франц.).
  
  481
  Я задаю себе вопросы (франц.).
  
  482
  Немного резвым (франц.).
  
  483
  Хорошо (франц.).
  
  484
  Самолюбие (франц.).
  
  485
  Во всяком случае, это возможно, мадам (франц.).
  
  486
  Да, это возможно (франц.).
  
  487
  И все же (франц.).
  
  488
  Правда? (франц.)
  
  489
  Вовсе нет (франц.).
  
  490
  Ну да! (франц.)
  
  491
  Ни единого су! (франц.)
  
  492
  Он немного напоминает вас (франц.).
  
  493
  Чтобы охотничья собака принесла мне дичь (франц.).
  
  494
  Это замечательно! (франц.)
  
  495
  Очень хорошо (франц.).
  
  496
  Прошу извинить меня (франц.).
  
  497
  Да, это идея! (франц.)
  
  498
  Да, это идея! (франц.)
  
  499
  Да, это идея! (франц.)
  
  500
  Достаточно! (франц.)
  
  501
  Господи, как я глуп! (франц.)
  
  502
  Это потрясающе! (франц.)
  
  503
  И всё (франц.).
  
  504
  Здравствуйте, мой друг (франц.).
  
  505
  Как? (франц.)
  
  506
  И все же (франц.).
  
  507
  Промаха (франц.).
  
  508
  Точно (франц.).
  
  509
  Дюжина (франц.).
  
  510
  Черт подери! (франц.)
  
  511
  Паштет (фр.).
  
  512
  Намек на стихотворение А. Теннисона «Кракен».
  
  513
  Нелогичны (лат.).
  
  514
  Картина (фр.).
  
  515
  Вот так! (фр.)
  
  516
  Черт возьми! (фр.)
  
  517
  Да так вот! (фр.)
  
  518
  О, месье Пуаро, вы хотите меня допросить? (фр.).
  
  519
  – Да, сеньор доктор, если вы позволите. – О, вы говорите по-итальянски? – Да, но если бы разговор шел по-французски, было бы прекрасно (ит.).
  
  520
  Итак, что вы хотите у меня узнать? (фр.).
  
  521
  Храбрые бельгийцы (фр.).
  
  522
  Очень красивая женщина (фр.).
  
  523
  Вот черт! (фр.).
  
  524
  Ваше здоровье (фр.).
  
  525
  Видите! (фр.)
  
  526
  Чудесно (фр.).
  
  527
  Дети мои (фр.).
  
  528
  D.T. – delirium tremens (лат.) – белая горячка. – Здесь и далее примеч. пер.
  
  529
  Пригород Туниса.
  
  530
  Таблетки, или плитки, – наиболее обычная форма клинописных документов, обычно слегка выпуклые с оборота, из сырой или обожженной глины.
  
  531
  Кокетка (фр.).
  
  532
  Вудхаус, Пелем Гренвилл (1881–1975) – английский писатель-юморист.
  
  533
  Фрагмент из традиционной мусульманской формулы: «Нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – пророк его».
  
  534
  Вера (лат.), в арабском – федай – человек, готовый жертвовать собой за идею, за веру. Здесь – объяснение поспешности рабочих-мусульман, стремящихся успеть совершить традиционную молитву при заходе солнца.
  
  535
  Сара Гэмп – персонаж из романа Чарлза Диккенса «Мартин Чезлвит», склонная к выпивке сиделка.
  
  536
  Фут – 30,48 см.
  
  537
  Принеси воды горячей (араб.).
  
  538
  Агли (англ.) – ямайский гибрид грейпфрута, апельсина и мандарина, отличающийся приятным вкусом, но очень корявой кожурой.
  
  539
  Кэрри (англ.) – здесь: тушеное мясо, приправленное кэрри, соусом из мяса, рыбы, фруктов или овощей, куркумовым корнем и пряностями.
  
  540
  Китс, Джон (1795–1821) – английский поэт-романтик.
  
  541
  «Прекрасная дама, не знающая милосердия» (фр.), название стихотворения Д. Китса, из которого выше даны две первые строчки в переводе В. Левика.
  
  542
  Аккад – древний город на левом берегу Евфрата, его именем называлась и вся северная часть Вавилонии.
  
  543
  Да, что и т.п. – отзыв на окрик (араб.).
  
  544
  Сестра моя (фр.).
  
  545
  Отец мой (фр.). Далее Пуаро опять искажает английскую пословицу: черепаха обгоняет спящего зайца.
  
  546
  «Белые отцы» (фр.).
  
  547
  Обойдемся! (фр.)
  
  548
  Хорошо! (фр.)
  
  549
  Все-таки (фр.).
  
  550
  Начнем! (фр.)
  
  551
  Причина, не так ли? (фр.)
  
  552
  Итак (фр.).
  
  553
  Кроме двух первых, имеются в виду следующие книги: Герцогиня Кливленд «Жизнь и письма леди Эстер Стенхоп» (Эстер Стенхоп (1776–1839) – старшая дочь английского государственного деятеля и ученого. Не принимала условностей английской жизни, много странствовала по Ближнему Востоку, поселилась среди полудикого племени. Прослыла пророчицей. Благотворительность довела ее до нищеты); «Креве Трейн» – сатирический роман английской писательницы и критика Розы Маколей (1889–1958); «Назад к Мафусаилу» – драма Бернарда Шоу (1856–1950), идея драмы – человечество не сможет достичь совершенства, не добившись продолжительности жизни до библейского «мафусаилова» века. «Линда Кондон» – роман американского писателя Джозефа Хергешаймера (1880–1954), описывающего преимущественно жизнь богатых людей, для его творчества характерны элементы психологизма.
  
  554
  Ну что же? (фр.)
  
  555
  Нежность (фр.).
  
  556
  Очень хорошо (фр.).
  
  557
  Банальностей (фр.).
  
  558
  Наконец, в конце концов (фр.).
  
  559
  Не серьезнее ли это? (фр.)
  
  560
  Нежность (фр.). Здесь: нежные отношения.
  
  561
  Вот и я (фр.).
  
  562
  Бог мой (фр.).
  
  563
  Умение, ловкость (фр.).
  
  564
  По религиозно-мистическому учению по истечении тысячи лет, или миллениума (лат.), состоится второе пришествие Христа и наступит идеальное будущее, где царят справедливость и счастье. Термин «миллениум» – тысячелетие здесь употребляется в ироническом смысле по отношению к тому, что никогда не наступит.
  
  565
  Мой дорогой (фр.).
  
  566
  Не так ли? (фр.)
  
  567
  Честное слово (фр.).
  
  568
  Я понимаю (фр.).
  
  569
  Имеется в виду дощечка, используемая во время спиритических сеансов.
  
  570
  Дитя мое (фр.).
  
  571
  Бедная женщина (фр.).
  
  572
  Да ну, черт бы побрал! (фр.)
  
  573
  А вот и вы, мой дорогой! (фр.)
  
  574
  Ну (фр.).
  
  575
  Мой бедный коллега (фр.).
  
  576
  Для размола зерна в период с раннего неолита до римского времени, когда были изобретены круглые жернова, применяли два камня. Один из них, вогнутый и имеющий в углублении грубую насечку, собственно, и называется зернотеркой. Второй, выпуклый, уже мог не иметь ярко выраженной обработки.
  
  577
  Так вот (фр.).
  
  578
  Высохшее русло реки (араб.).
  
  579
  Мальчик (араб.).
  
  580
  Хорошо, сестра моя (фр.).
  
  581
  Друг мой (фр.).
  
  582
  Внешняя привлекательность, чувственность (фр.).
  
  583
  Преступление, внушенное страстью (фр.).
  
  584
  Роль (фр.).
  
  585
  Предметы искусства (фр.).
  
  586
  В ее характере (фр.).
  
  587
  Заключительная строфа (фр.).
  
  588
  Ну конечно (фр.). В дальнейшем перевод французских выражений дается без пометы (фр.).
  
  589
  Святая София.
  
  590
  Ну что ж.
  
  591
  Наконец-то.
  
  592
  Вот.
  
  593
  Спасибо.
  
  594
  Какая досада!
  
  595
  А! Старина!
  
  596
  В романе Ч. Диккенса «Мартин Чезлвит» (1844) одна из героинь, Сара Гэмп, для подтверждения своей правоты ссылается на выдуманную ею подругу – некую миссис Харрис.
  
  597
  Очень мила и какая элегантная.
  
  598
  Не беспокойтесь. Я ошибся.
  
  599
  Спокойной ночи.
  
  600
  Принесите, пожалуйста, минеральной воды.
  
  601
  Хорошо.
  
  602
  Эта американская дама…
  
  603
  Вот где!
  
  604
  Насколько я понимаю, вы директор компании, мсье. Не можете ли вы сказать…
  
  605
  Ах, это было ужасно…
  
  606
  Это женщина.
  
  607
  Договорились.
  
  608
  В чем дело?.. Почему?..
  
  609
  Имеется в виду известный в ту пору модельер Пьер Пуаре.
  
  610
  «После вас, мсье». – «Нет, нет, после вас».
  
  611
  Не беспокойтесь, я ошибся.
  
  612
  Героиня пьесы Гауптмана «Потонувший колокол» (1896).
  
  613
  Настоящая аристократка.
  
  614
  Настоящая госпожа (англ. – инд.).
  
  615
  Оно и видно.
  
  616
  Еще немножко?
  
  617
  Здесь нет ничего интересного!
  
  618
  Тот, кто оправдывается, обвиняет себя.
  
  619
  Не беспокойтесь. Я ошибся.
  
  620
  Английскому H (эйч) в русском произношении чаще всего соответствует Х.
  
  621
  Предмет роскоши.
  
  622
  Неспособными на это.
  
  623
  Харли-стрит – улица в Лондоне, где находятся приемные частных врачей. (Здесь и далее примеч. пер.)
  
  624
  Лэрды – мелкопоместное нетитулованное дворянство в Шотландии.
  
  625
  Терри Элис Эллен (1847–1928) – английская актриса.
  
  626
  Бэлем – район на юге Лондона.
  
  627
  Борнмут – город на юге Англии в графстве Дорсетшир на берегу Ла-Манша.
  
  628
  Эгг (egg) – яйцо (англ.).
  
  629
  Отлично (фр.).
  
  630
  Шейлок – персонаж пьесы У. Шекспира «Венецианский купец», еврей-ростовщик.
  
  631
  Элейн – персонаж средневековых легенд о короле Артуре, девушка, погибшая от неразделенной любви к рыцарю Ланселоту.
  
  632
  Павликианство (от имени апостола Павла) – еретическое движение в христианстве, возникшее в VII в. на востоке Византии. Проповедовало раздел мира на царства добра и зла.
  
  633
  Цитата из «Королевских идиллий» Альфреда Теннисона (1809–1892). (Перевод В. Лунина.)
  
  634
  Астолат – местность (возможно, в графстве Суррей), упоминаемая в легендах о короле Артуре и рыцарях Круглого стола.
  
  635
  Тэвисток – город на юго-западе Англии в графстве Девоншир.
  
  636
  Корнуолл – полуостров и графство на юго-западе Великобритании.
  
  637
  «Сент-Леджер» – скачки, проводимые ежегодно, начиная с 1776 г., в сентябре в городе Донкастер, графство Йоркшир, названные по имени их организатора, подполковника Энтони Сент-Леджера.
  
  638
  Очень рад, мсье (фр.).
  
  639
  Молодость (фр.).
  
  640
  Не так ли? (фр.)
  
  641
  Мама, поиграй со мной (фр).
  
  642
  Поиграй с мячом, Марсель (фр.).
  
  643
  Я развлекаюсь (фр.).
  
  644
  Ну (фр.).
  
  645
  См. роман «Загадочное происшествие в Стайлза».
  
  646
  Пак – эльф-проказник из пьесы У. Шекспира «Сон в летнюю ночь».
  
  647
  Прошу прощения (фр.).
  
  648
  Счастливого путешествия (фр.).
  
  649
  Уоллес Эдгар (1875–1932) – английский писатель, автор детективных и приключенческих произведений.
  
  650
  Дарем – центр одноименного графства на юго-востоке Англии.
  
  651
  Ипсуич – город на востоке Англии в графстве Суффолк.
  
  652
  Лэндс-Энд (Край Земли) – мыс на полуострове Корнуолл, юго-западная оконечность Англии.
  
  653
  Тутинг – район в южной части Большого Лондона.
  
  654
  Строка из «Странствий капитана Гроуза по Шотландии» Роберта Бернса (1759–1796).
  
  655
  См. рассказ «В отеле «Колокольчики и мишура» из сборника «Таинственный мистер Кин».
  
  656
  Чиппендейл и хепплуайт – стили мебели, названные по имени английских краснодеревщиков Томаса Чиппендейла (1718–1779) и Джорджа Хепплуайта (? —1786).
  
  657
  Стоун – английская мера веса, равная 6,35 кг.
  
  658
  Нортумберленд – графство на севере Англии.
  
  659
  Девоншир – графство на юго-западе Англии.
  
  660
  Суррей – графство на юго-востоке Англии.
  
  661
  Криппен Хоули Харви (1862–1910) – лондонский дантист, убивший свою жену и бежавший с любовницей, переодетой мужчиной. Казнен после громкого процесса.
  
  662
  Кью-Гарденс – сады на западе Лондона.
  
  663
  В курс (фр.).
  
  664
  Что за мысль! (фр.)
  
  665
  Имеются в виду события, описанные в рассказе «Коробка шоколада» (сб. «Пуаро ведет следствие») и упомянутые в романе «Загадка Эндхауза».
  
  666
  Охотничья собака (фр.).
  
  667
  Разумеется (фр.).
  
  668
  Конечно (фр.).
  
  669
  Ньюбери – город на юге Англии в графстве Беркшир.
  
  670
  Нежность (фр.).
  
  671
  У. Шекспир. «Макбет». Акт 5, сцена 1. (Перевод Б. Пастернака.)
  
  672
  Перевод С. Маршака.
  
  673
  Что за выдумка! (фр.)
  
  674
  Вот! (фр.)
  
  675
  Новый Завет. Первое послание апостола Павла к Коринфянам, 15:32.
  
  676
  Вот беда! (фр.)
  
  677
  Какой кошмар! (фр.)
  
  678
  Что там такое?.. (фр.)
  
  679
  Фолкстоун, Мейдстоун – города на юго-востоке Англии в графстве Кент.
  
  680
  Вайолет (violet) – фиалка (англ.).
  
  681
  Маг (mug) – простак (англ.).
  
  682
  Черт возьми! (фр.)
  
  683
  Да-да (фр.).
  
  684
  Друг мой (фр.).
  
  685
  Тупик (фр.).
  
  686
  Боже мой! (фр.)
  
  687
  Ну да (фр.).
  
  688
  Одним словом, я (фр.).
  
  689
  Газовая горелка. Названа по имени немецкого химика Роберта Вильгельма Бунзена (1811–1899).
  
  690
  Друзья мои (фр.).
  
  691
  Речь идет о сказке Редьярда Киплинга «Рикки-Тикки-Тави», где говорится, что на гербе мангустов был начертан девиз: «Беги, разузнай и разнюхай».
  
  692
  Ищите женщину (фр.).
  
  693
  Ставок больше нет (фр.).
  
  694
  Номер пять, красный, нечетный, малые числа (фр.).
  
  695
  Самарра, Талл-Халаф, Сакджагёз – города на Ближнем Востоке, места археологических раскопок.
  
  696
  Английский железнодорожный справочник.
  
  697
  Извините… (фр.).
  
  698
  Ну да (фр.).
  
  699
  Но в конце концов! Неужели это возможно? (фр.)
  
  700
  На этой улице Лондона по традиции селились и размещали частную практику наиболее известные и дорогие врачи города.
  
  701
  Мой друг (фр.).
  
  702
  Меня, собственной персоной! (фр.)
  
  703
  Здесь и далее: подобные буквенно-цифровые обозначения являются британскими почтовыми кодами и определяют район, в котором находится тот или иной адрес.
  
  704
  Французский полицейский инспектор из романа А. Кристи «Убийство на поле для гольфа».
  
  705
  Речь идет о преступлении, описанном в романе А. Кристи «Трагедия в трех актах».
  
  706
  Дело Ставиского – финансово-политическая афера, обострившая политическую борьбу во Франции и вызвавшая кризисную ситуацию в стране в период с декабря 1933 по февраль 1934 г.; основной фигурант дела – Серж Александр Ставиский, французский предприниматель еврейско-украинского происхождения, обвинявшийся в подделке векселей на 200 млн франков.
  
  707
  Очаровательно (фр.).
  
  708
  Очевидно (фр.).
  
  709
  Кстати (фр.).
  
  710
  Заболевания уха (фр.).
  
  711
  Что за мысль! (фр.)
  
  712
  Итак; ну что ж (фр.).
  
  713
  Звучит не очень-то красиво! (фр.)
  
  714
  До завтра (фр.).
  
  715
  По пути (фр.).
  
  716
  Желудок (фр.).
  
  717
  Это правильное название. Между тем гораздо большее распространение получило название «бульвар Капуцинов».
  
  718
  Луристан – область в Западном Иране.
  
  719
  Очень хорошо (фр.).
  
  720
  Айки – презрительное наименование евреев в Британии.
  
  721
  По своей сути (фр.).
  
  722
  Да здравствуют крысы! (фр.)
  
  723
  Хорошо! (фр.)
  
  724
  Потрясающе (фр.).
  
  725
  Боже мой! (фр.)
  
  726
  Вот и всё (фр.).
  
  727
  Черт возьми! (фр.)
  
  728
  Мой дорогой (фр.).
  
  729
  Вот так (фр.).
  
  730
  В сексуальном плане? (фр.)
  
  731
  Как? (фр.)
  
  732
  Нужно продолжать (фр.).
  
  733
  Вперед (фр.).
  
  734
  Послушайте (фр.).
  
  735
  Женщины (фр.).
  
  736
  Психологическим моментом (фр.).
  
  737
  Речь идет о преступлении, описанном в романе А. Кристи «Убийство в «Восточном экспрессе».
  
  738
  Он сексуален? (фр.)
  
  739
  До свидания (фр.).
  
  740
  Достаточно красива (фр.).
  
  741
  Господи боже ж ты мой (фр.).
  
  742
  Старина (фр.).
  
  743
  Господи (фр.).
  
  744
  Не так ли? (фр.)
  
  745
  Как это мило! (фр.)
  
  746
  Терпение! Скоро мы все узнаем! (фр.)
  
  747
  В добрый час! (фр.)
  
  748
  Да что же это такое, в конце концов! (фр.)
  
  749
  Хатшепсут — древнеегипетская царица (1525–1503 до н. э.). Вела большое храмовое строительство, снарядила экспедицию в Пунт.
  
  750
  Ну (фр.).
  
  751
  Здесь: увольте (фр.).
  
  752
  Простите (фр.).
  
  753
  Любовь втроем (фр.).
  
  754
  Отлично! (фр.)
  
  755
  Фешенебельный отель с рестораном в Лондоне. (Здесь и далее примеч. перев.)
  
  756
  Alexander Bonaparte Cust.
  
  757
  Тюрьма в графстве Беркшир, где содержат и лечат психически больных.
  
  758
  Churston.
  
  759
  Carmicael Clarke.
  
  760
  Намек на солдатскую песню, популярную во время Первой мировой войны: «Дальний путь в Типперэри…»
  
  761
  «Сент-Леджер» – ежегодные скачки для кобыл-трехлеток в г. Донкастере, графство Йоркшир. Впервые были проведены в 1776 г. и названы по имени первого организатора – полковника Сент-Леджера (St. Leger).
  
  762
  Вокзал в Лондоне.
  
  763
  George Earlsfield.
  
  764
  Традиционная формула британского судопроизводства.
  
  765
  Эркюль (Hercule) – французский вариант имени Геракл, Геркулес (Hercules).
  
  766
  Аскот – ипподром близ Виндзора, где в июне в течение четырех дней проходят ежегодные призовые скачки; впервые были проведены в 1711 году.
  
  767
  RIP! – Requiescat in pace! (лат.) – Да почиет с миром!
  
  768
  Термины игры в рулетку.
  
  769
  Gabbler — болтун (англ.)
  
  770
  Вот именно (фр.).
  
  771
  Путеводитель по разным странам для туристов.
  
  772
  Шанель — стиль элегантной женской одежды, разработанный французским кутюрье (модельером) Габриэль Шанель (1883—1956).
  
  773
  Когда как (фр.)
  
  774
  В его характере (фр.)
  
  775
  Совершенно точно (фр.)
  
  776
  Родос — остров в Эгейском море, у побережья Малой Азии. Территория Греции. До 1948 года принадлежал Турции.
  
  777
  Лира — денежная единица Турции.
  
  778
  Несколько сурово! (фр.)
  
  779
  До свидания (фр.)
  
  780
  Женщины (фр.)
  
  781
  Черносмородинный сироп (фр.)
  
  782
  Господь (фр.)
  
  783
  Ладно (фр.)
  
  784
  Палестинский вопрос — Имеется в виду конфликт между еврейским и арабским населением Палестины, вызванный хозяйственной и политической деятельностью еврейской общины.
  
  785
  Оранжад — прохладительный напиток с апельсиновым соком.
  
  786
  Дитя мое (фр.)
  
  787
  Бедняжка (фр.)
  
  788
  Что ж (фр.)
  
  789
  Роббер — финал игры в бридж, розыгрыш двух геймов, после чего производится окончательный подсчет.
  
  790
  …на скамьях оппозиции. — Места в парламенте, где традиционно располагаются партии, не находящиеся у власти.
  
  791
  Политика (фр.)
  
  792
  Хорошо (фр.)
  
  793
  Вперед! Вперед! (фр.)
  
  794
  Вовсе нет! Вовсе нет! (фр.)
  
  795
  Ну да (фр.)
  
  796
  Все гораздо проще (фр.)
  
  797
  Ну и что (фр.)
  
  798
  Такой светский молодой человек (фр.)
  
  799
  Пенни – бронзовая монетка, равная 1/240 фунта стерлингов.
  
  800
  Отлично (фр.).
  
  801
  Фокс Гай – участник порохового заговора. Задержан при попытке взорвать парламент, казнен 5 ноября 1605 года. В годовщину его казни в Англии устраивают потешные шествия, на которых сжигают его чучело.
  
  802
  Шутихи – фейерверочные ракеты, оставляющие зигзагообразный огненный след.
  
  803
  Мой дорогой! (фр.)
  
  804
  Да, это я (фр.).
  
  805
  Римские свечи – разновидность фейерверочных ракет.
  
  806
  Эркер – часть внутреннего объема здания, вынесенная за пределы наружной стены.
  
  807
  Очень глупо! (фр.)
  
  808
  Бювар – настольная папка для писчей или промокательной бумаги, конвертов.
  
  809
  Прошу прощения! (фр.)
  
  810
  Борнео – остров Малайского архипелага. Большая часть в составе Индонезии.
  
  811
  Ну (фр.).
  
  812
  Вовсе нет (фр.).
  
  813
  Временное жилище (фр.).
  
  814
  Ахиллес – греческий герой, участвовавший в осаде Трои. Персонаж поэмы Гомера «Илиада».
  
  815
  Мой друг (фр.).
  
  816
  Глупо! (фр.)
  
  817
  Ватсон – один из главных персонажей знаменитого детективного цикла о сыщике-любителе Шерлоке Холмсе, написанного английским писателем А. Конан Дойлом.
  
  818
  Мой бедный (фр.).
  
  819
  Омлет с шампиньонами, рагу из телятины, зеленый горошек по-французски… ромовая баба (фр.).
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"