Арямнова Вера : другие произведения.

Ангелы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 10.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    .

  Пролог
  
  Асфальтовое покрытие взломано, земля перекопана, и по ней весело носится кошка. Она играет сама с собой - безмятежно и счастливо!
  Не часто встретишь кошку, которая на улице, посреди тротуара, ведёт себя как дома. Та подходит, уныло мяукает:
  - Нет, у меня не всё так хорошо, как ты подумала. Я бездомная...
  - Уже вижу.
  - Ночью я так замёрзла! Единственный способ согреться - поиграть.
  - Не нагоняй тоску, а? Я тоже бездомная. Но в этом положении есть свои плюсы: почти везде чувствуешь себя дома.
  - А, и ты бездомная... А я-то хотела просить тебя о приюте - не часто встречаешь человека, умеющего говорить с кошками.
  
  Разговаривать с кошками, птицами и собаками научилась, познакомившись с Ангелом. Ангел как ангел: синий, концентрированно детский взгляд, немужское бесстрашие перед женщиной и прохладные руки.
  Нет, это мои были как кипяток: в вагоне всю ночь температура парилки, да и волнение сказалось - не каждый день приезжаешь в гости к Ангелу.
  Среди встречающих узнала его сразу. Матрица совпадает с отцовской в главном. Но не надо о совпадениях! 'Кто ещё не сошёл от них с ума - тот настоящий псих', - писал Ангел.
  Настоящий псих это я. Нормальные люди не принимают решения умереть, да ещё так рассудочно.
  
  Всё началось осенью. Воля к жизни утратила стимулы по основным параметрам человеческого существования. Продолжать его, с моей точки зрения, не имело смысла. А душевная перегрузка от разлуки с любимым раздавила остатки сил. Он в тот момент переезжал из города в город. Мне же, как глоток воздуха, была нужна встреча - одна-единственная.
  - Пойми, я ненавижу твой город! Мне там было плохо. И я не могу приехать сейчас, в разобранном состоянии. Только весной - на белом Мерседесе с шофёром и приличной суммой в кошельке. Пойми, я не могу иначе!
  Мне было всё равно - с сумой он или в мерсе.
  Я понимала, до весны доживёт кто-то один: я или моё чувство. Если не утолить, оно сожжёт меня. Но любимый этого не понимал. Может, плохо объясняла, - мешала гордыня. Он считал, сначала нужно решить житейские проблемы, не отвлекаясь на встречи: рая в шалаше не бывает! Но я не могла терпеливо ждать: худела, чернела и сходила с ума.
  В итоге поступила как те, кто не умеет ждать. Плотина была разрушена сознательной изменой, и давление чувства уменьшилось, а потом оно ушло из меня, - существа, которое его предало.
  Это повлекло за собой другие метаморфозы. Вместе с любовью пропало желание жить. Я не обнаруживала его в себе и не ощущала как пропажу. Просто качество моей личности пришло в несоответствие с существованием - и с этим ничего нельзя было поделать. Я нашла в себе мужество подавить ужас и принять эту перемену как должное. Будущее захлопнуло передо мной двери, а самоубийство теперь было единственным возможным поступком и выходом из ситуации. Жизнь не раз пыталась доказать, что я в ней лишняя и наконец предоставила серьёзный аргумент.
  Но с датой ухода вышла отсрочка. Прежде необходимо выполнить список дел, с которыми управиться могла не скорее, чем за полгода. Ответственная привычка готовиться к переменам и событиям заранее не оставила меня - напротив! Я же готовила будущее для Мальчика, начиная с приведения в порядок документов на недвижимость и заканчивая вязкой шерстяных носков для него - каждые следующие больше предыдущих на сантиметр. С безумной изобретательностью готовила мероприятия, которые сделают исчезновение матери из его жизни почти безболезненным. Мои вполне трезвые расклады это обещали. Без меня место для него в этой жизни было, мне виделось - более благополучное, чем со мной.
  Я всё подсчитала: умереть можно аккурат в день смерти моего отца. Его не стало седьмого июля (тоже седьмой месяц) семидесятого года, а через полгода, седьмого июля седьмого года третьего тысячелетия должен начаться тридцать седьмой год со дня ухода отца. Задействовав столько троек и семёрок - чисел, вместе с единицей определяющих формы живой жизни, я, видимо, вызвала в его лице помощь сил, находящихся за гранью нашего мира, куда уходит в своё время каждый...
  Как наиболее близкое существо, обитающее в нём, отец послал Ангела. Точнее, двух. Оба они могли, высокопарно говоря, выполнить свою миссию в отношении меня. Но выбор был за мной. Оба молодца походили на моего батюшку радиально. И роста одного с отцом. Оба. Сантиметр в сантиметр. Мне оставалось не ошибиться в выборе.
  
  Между тем я получила чудесный дар: оказалась свободной от всего, чем обуреваемы люди, не знающие даты своей смерти. Обрели важность другие вещи. Они приносили открытия, от которых жизнь теряла предсказуемость и обнаруживала мистическую глубину, связь всего сущего, способность к свободной собственной динамике, обычно сдерживаемой людьми, цепляющимися за неё мёртвой хваткой.
  Ах, эта свобода на краю собственной жизни! Стук колёс, любимая музыка, золотой коньяк в крови и - встречи. Встречи-прощания.
  Моё жизненное пространство расширялось по спирали, как воронка, готовая вытолкнуть в небо. Оно было близко. Мне выпало счастье жить на краю земли и неба, между жизнью и смертью, дышать свободой и без труда исполнять свои последние желания. За что?.. На долю куда более достойных людей выпадали испытания покруче, но Небо словно не видело их. Меня же в итоге отодвинуло от муки и греха самоубийства доброй отцовской ладонью.
  
  Глава первая. ВСТРЕТИТЬ АНГЕЛА
  
  Расставшись с бездомной кошкой, продолжаю путь. Всё равно, куда. Белый город когда-то как дитя, вырос на моих глазах: дом за домом, комплекс за комплексом. Он заметно изменился. Но, кажется, здесь не заблужусь, хотя ещё в начале зимы в мозгах произошёл сбой: перестала узнавать исхоженные вдоль и поперёк места. Поначалу это напугало, но решила: было бы хуже, если бы потеряла способность двигаться или видеть. Я же не могла всерьёз беспокоиться о себе, ведь жить-то оставалось недолго. Просто следила за процессом, но он остановился после того, как забыла всё прочитанное. Не могла наверняка вспомнить, читала ли я книгу, смотрела ли фильм. Названия не казались незнакомыми, но суть историй, имена героев не помнила. Почему-то решила, что пока не забыла дату рождения Пушкина, процесс обратим. Тем более, обрушение памяти не сказалось на творческой способности - наоборот, уровень стихосложения перешёл на качественно высшую ступень, утратив глагольные рифмы и обретя сложную строфику...
  Так что теперь без разницы, в каком я городе - знакомом или чужом, находить нужное здание всё равно приходится интуитивно или расспрашивая прохожих.
  Останавливаюсь возле благополучной компании. Это снегири?.. А может, щеглы? Но нет: грудки красные, а не головы!.. Да, орнитолог из меня приблизительный... Птичек много и они чрезвычайно заняты: набивают зобы прошлогодней рябиной, осыпавшейся на землю - снег вокруг рябинового куста уже растаял.
  - Привет, ребята, вы кто - снегири?
  - Пошла бы ты... подальше отсюда! - отвечает сразу несколько голосов, причём, нецензурно. - Не видишь, мы заняты важным делом? Не думаешь ли ты, что смысл существованья дороже самого существованья? А ведь ты именно так и считаешь, поэтому иди своей дорогой, не мешай нам!..
  Понимание - не всегда хорошо, может оказаться, что говорить не о чем, если слишком хорошо понимаешь другое существо.
  
  После грубого ответа снегирей не хочу говорить с птицами. Но голуби преградили дорогу. Они даже не сторонятся, - осторожно переступаю сизых толстяков, чтобы не наступить. Один кружится возле голубки: умру, умррру, если не ответишь на мою любовь...
  Намедни, за триста километров отсюда, Ах сказал, что знал - мы обязательно когда-то встретимся, и на самом деле не расставался со мной. В доказательство преподнёс свою книгу. Понятно, переживал, как восприму то, что он использовал в своём романе мои письма.
  Открыла книгу наугад: '...На то она и Поэт. Душа её доверчива, светла, впечатлительна... Но дело в том, что в женщинах мы ценим не только душу. Поэтому в первом же письме я для начала осторожно назвал наши отношения дружбой, на что она ответила со всей категоричностью, на которую способны люди, глядя на чистый лист бумаги, но не в глаза: дружбы между мужчинами и женщинами не бывает. Бывает жалкое подобие. Потому что любовь - это и есть дружба между мужчиной и женщиной. Любовь - или ничего. 'Дружи' со старыми девами, с бесполыми уже бабушками, с трусихами и лицемерками, не называющими вещи своими именами, а со мной дружить нельзя. Я не умею дружить с мужчинами'.
  Оба-на... Помню-помню...
  Мы не виделись двадцать лет, и на перроне я не узнала его, пока не встал передо мной с жёлтыми хризантемами в руках и не сказал: я - Ах.
  А что теперь я думаю по поводу дружбы между?..
  Да то же самое.
  - Ошибалась ли я тогда, ошибаюсь ли теперь? - спросила голубей, остановившись посреди их автономии.
  - Не задавай смешных вопросов, не задавай вопросов, ответы на которые давно знаешь, - заворковали они, - никто из мужчин не будет дружить с тобой, никто...
  - Ну, это мы посмотрим! - притопнула я ногой. Голуби со смехом расступились, но ни один из них так и не взлетел.
  
  Ногой топнула неудачно. Набойка от каблучка осталась на асфальте... Поэтому сижу в будке у сапожника по имени Актас. Помимо обувно-сапожных, в будочке витает пьянящий аромат. Пытаюсь вспомнить, что может так пахнуть? Наконец, догадываюсь: над головой Актаса, среди прочих чудес, висит пучок душистой травы по имени полынь*.
  - Что это за трава, Актас, для чего она здесь?
  - Это от сглаза, - серьёзно говорит черноглазое, черноволосое лохматое чудовище, не разжимая губ. Я неожиданно для себя смеюсь - весело и просто, как давно не смеялась:
  - Сглазишь такого! Да на тебя, красавца, любой глазливый посмотрит, и сразу сам скиснет...
  Актас не удерживается и смеётся тоже, губы разжимаются, зажатые ими гвоздики падают на пол...
  Потом Актас говорит, как хорошо быть сапожником. Идёшь по улице и смотришь только на обувь, и думаешь только о ней. Остальное в людях тебя уже не интересует.
  - А душа? - спрашиваю я, чтобы поддержать беседу.
  - А что мне их души, - произносит Актас. - Про души пусть думают священники и ангелы.
  - Ангелы? - оживляюсь я. - Разве бывают на земле Ангелы?
  - А я подумал, ты умная и хорошая, - мстит он за 'красавца', - ангелов на земле не видят только глупые и грешные.
  - Да-а?.. - изумляюсь не на шутку.
  Моя сказка об Ангеле с синим взглядом, похоже, Актасу бы не показалась сказкой...
  - А что делать, если я встречу Ангела?
  - Главное, не смотри ему в глаза, и всё будет нормально. Он сам сделает, что следует. И дыши ровнее, а лучше в сторону.
  - А то?..
  - А то спугнёшь!..
  ----------------------------------------------------------------------------------
  * по-ханьски 'полынь' и 'любовь' пишутся одним иероглифом
  
  - Вот ещё!.. Терпеть не могу пугливых. Если пугливый, значит, не Ангел, а мужчина, который предполагает, но не знает! А время мужчин в моей жизни прошло.
  - Ничего у тебя ещё не прошло! Если бы прошло, ты бы уже умерла, - Актас зыркает на меня своими огненно-тёмными зенками и включает наждачный круг. От моих новых набоек отлетают бенгальские искорки.
  
  Вчера, за триста километров отсюда, мы с Ангелом вошли в лифт. Ангел, наконец, не варил кашу и не держал в руках руль. Я неосторожно посмотрела ему в глаза, и напрасно! Небесный огонь заставил опустить голову. Смущение - это ощущение, которого до сих пор не знала, - заполнило до кончиков пальцев. Так и стояла с опущенной, мелированной сединой шевелюркой перед тридцатисемилетним Ангелом, и думала, что лучше бы мне сейчас умереть, чем стоять вот так.
  Не знаю, что думал в это время Ангел. С Ангелами ведь так: лучше молчать, чем спрашивать или говорить, когда чувствуешь, что ничего умного сказать не можешь.
  
  Утро мы провели вдвоём - маленькая Элли не в счёт. Она была то у него, то у меня на руках, потому что её мама ещё спала.
  Ангел варил овсянку. Варил кофе. И молчал. Он молчал о том, что скоро мой отъезд. Ещё он молчал о вчерашнем: за ужином я не придумала ничего лучше, как попытаться выдержать его взгляд. У меня не получалось. Секундная встреча с простым, безмятежно-детским, и мои глаза сами опускаются долу.
  Я решала задачу: мне одной понятно, что он - Ангел, или как? Смотрят же другие в его глаза без смущения!.. Почему я не могу?
  Просто то, что он Ангел, понимает, видимо, не каждый; человек не может легко смотреть в глаза Ангелу. Смотрит - значит, не видит...
  У меня тоже была причина молчать: мучительно хотелось дотронуться до Ангела. Чтобы убедиться - рука пройдёт насквозь. Чья-то нет, а моя - да. Но Ангел, в общем, походил на мужчину, и даже был им - для остальных людей, и потому я не посмела обнаружить своё желание.
  
  Расставаться с собственным Ангелом оказалось тяжело. Когда автобус выкатился с территории автовокзала, ощутила такую беспомощность и слабость, что в ту же минуту под лёгкое головокружение въехала в обморочное состояние, а быть может, в глубокий сон без сновидений. Очнулась оттого, что солидный усатый сосед осторожно потрогал за плечо: дэвушка, виходи!
  - Почему? - не поняла я.
  - Так всэ ж виходят, - объяснил он.
  Я что-то пропустила. Половина пассажиров направлялась к другому автобусу, который припарковался рядом с нашим, стоявшим как-то косо. Я тоже вошла в другой автобус, забыв картину, которую везла в подарок сестре. Села на первое попавшееся место. Но отвлечься от действительности не дали: две дамы и телефон. Дамы хотели, чтобы я освободила их место, а голос в телефоне оказался голосом Ангела. Он спрашивал, всё ли у меня хорошо? Беспокоиться вовремя - ангельское свойство, но что внятного я могла ответить? Всё, вроде бы, нормально, только не очень, потому что тут что-то случилось (но я ведь не знала, что)... Я пересела на своё тринадцатое место рядом с любезным армянином: моя картина оказалась у него в руках.
  Посмотрела на номер входящего звонка: начинался он на три последние цифры года рождения моего отца, а заканчивался тремя последними цифрами года моего рождения. Мог ли номер телефона Ангела, с которым меня свёл отец, быть иным? Я уже не удивлялась совпадениям, как вначале. Другие цифры означали день моего рождения и количество лет, которые проживу на свете. Когда-то последнюю цифру* мне назвал старый волшебник, который любил меня.
  
  А я думала, волшебник ошибся.
  В тот февральский день, когда уже не было сил ждать назначенной даты и заканчивать дела, список которых уменьшился, но не иссяк, приснился отец. 'Лелька, приезжай ко мне', - сказал он. Проснулась с комом в горле. Голос отца звучал в ушах. Всё, хватит, подумала я. Хватит мучить себя, - пусть это случится сегодня, зачем ждать какого-то июля! Даже отец считает, - пора...
  Только сначала нужно зайти в одну деревеньку в Интернете, где жили поэты, и где я с успехом прошла курс современного матерного языка. Он пришёлся, что называется, в тему. Ругаться мне понравилось. Впрочем, в той деревеньке матом не ругались, им просто говорили. Но не оставлять же матерные эпистолы, уходя насовсем? Решила убрать за собой мусор...
  
  В разделе 'Лучшее' на главной станице глаза наткнулись на стихотворную строку... Ник-нэйм автора мне не знаком. Но строка оказалась тропинкой, по которой не могла не пойти дальше, чем следовало:
  
  * * *
  Зарастёт, не кожей, так травою каждый миг мученья твоего. Если мы не встретились с тобою, ты, наверно, встретила того, кто ужасно на меня похоже оказался безраздельно твой... Всё затянет - если и не кожей, так уж обязательно травой.**
  Стихи подействовали, как прикосновение к руке кого-то родного, потерянного навсегда. Он нашёл способ сказать: подожди, не спеши!
  Строки стихотворения пахли удивительно. Свежевыструганными досками,
  лежащими в густой полыни. Доски для дома или домовины? Я не думала. Читала другие стихи поэта. Они просили, умоляли, требовали, звали - живи!!!
  -----------------------------------------------------------------------------------------------------
  * Это число объяснимо и с точки зрения каббалистической нумерологии. Буквы еврейского алфавита, как и числа, суть фундаментальные энергии, при помощи которых Бог сотворил вселенную. Каждой букве соответствует свое число. Следовательно, и у каждого сочетания букв (в слове, фразе) есть свое число. Равенство чисел разных еврейских слов и фраз никогда не бывает случайным; оно говорит о родстве выражаемых этими словами и фразами понятий. Двузначное число между годами отцовского и моего дней рождения соответствует слову "дочь" и "отец".
  
  * * В этой вымышленной истории использованы стихи реально существующих поэтов
  
   'Помилуйте, не уходите, пока безмолвствуют сады, луна качается на нити, живите же! на звук беды не умирайте в эпизодах...'... В эпизодах! Убедительней не скажешь.
  
  'Я ненавижу вирус суицида'... Его стихи знали о моём намерении. Я понимала, они написаны когда-то и для кого-то, но по мере того, как читала, зрело убеждение, что этого человека я знала, и он тоже знал моё прошлое и будущее, знал, что придут вот эти беспросветные дни, и заранее выстелил их стихами. С ними я забыла о смерти! К тому моменту, когда глаза закрывались от усталости, было всё равно, кто написал их: знакомый или нет, юный или старый, родной или чужой. Может, я сама их написала - в другой жизни и другом обличье для себя, вот этой, упавшей в постель, не раздевшись и забыв отключить Интернет...
  Так что, когда проснулась, стихи Поэта сразу сказали мне: 'Доброе утро, иди сюда, продолжим знакомство' - чтобы я не вспомнила о смерти. Я не вспомнила. А когда закончила чтение, вспоминать было уже безопасно. Дата моей смерти опять встала на место: лето, июль, седьмое.
  
  Про их автора старожилы деревеньки сказали: его уже несколько лет нет на сайте. Возможно, умер. Да, поэт был прекрасный, но не интерактивный. Все помнили наизусть один его катрен и цитировали: 'Он жил и умер где-то в Интернете, и канул в Лету, но, наверняка, в каком-то из доменов на планете горит его бессмертная строка'. Я же, как заклинание, повторяла другие строки Поэта: 'И в Азнакаевской мечети, и в церкви Спаса на крови - чем тяжелее жить на свете, тем невозможней без любви'. И не хотела верить, что его нет на свете. Взяв с собой хлеб и воду, пошла - прямиком в стихи. Они распахнулись навстречу, потому что у меня был ключ к строкам Поэта: 'Хочешь быть магом? - Соблюдай правила магов: можно всё - цена оказывается любой'. Цена меня не интересовала.
  
  Он не умер, просто ушёл далеко от тех мест, где писал стихи. И куда ни приходила, везде ещё витали его тепло и звук голоса. Однажды мы чуть не столкнулись - в грохочущем тамбуре поезда. Я опоздала на полсекунды...
  После этой горькой невстречи вернулась домой. Ибо поняла: суждено встретиться иначе. Ждать придётся недолго. И это правильно: ждать-то не умею. Когда приходится, происходят события, от которых жизнь течёт в непредсказуемом направлении.
  Только не надо путать магов с колдунами! Магические способности просто умение ходить дальше границ материального мира: у кого-то это всего пара шагов, как у меня, а иные путешествуют далеко... В остальном маги люди как люди. И, встречаясь, даже не всегда или не сразу узнают друг друга, как мы с сапожником Актасом. Но уж если узнают - обязательно помогают друг другу, хотя бы советом. Маг сознательно никому не причиняет вреда, даже своему врагу. И каждый знает: сдвинуть взглядом рюмку, конечно, можно. Но цена... может оказаться любой. Да и зачем двигать предметы? Уж если только нечаянно.
  
  Оказалось, Поэт живёт в городе, где похоронен мой отец. Так вот что заключалось в приснившейся фразе: 'Лелька, приезжай ко мне'. Очевидно, по каким-то причинам он не мог назвать город, куда нужно переехать, чтобы выжить и закончить жизнь в положенное время. И сделал это через Поэта. Для начала Поэт написал: жизнь полна лёгкости и свободы. Разумеется, фраза была магической, её благотворное облучение делало меня на миг счастливой - до головокружения! Я принимала её с утра, в хрустальном стакане, и пила свежей. Ах, как она переливалась! Любование фразой входило в рецептуру приёма, я всё делала правильно. Фраза уничтожала вирусы суицида, и желание смерти постепенно сменялось желанием увидеть Поэта-Ангела. Разве можно упустить такое - увидеть Ангела во плоти? Многие ли видят своего? Обычно чувствуют - за спиной, и то не все и не всегда.
  Я не уверена, что сам Поэт видит в себе Ангела, когда смотрит в зеркало. Но для меня открыт небесный огонь его глаз. Ни на одной фотографии он не виден. Убедилась в этом, попросив на автовокзале встать так, чтобы солнце освещало лицо вполне, и в объектив фотоаппарата видела этот огонь. Думала, увезу изображение с собой, как доказательство, что ангелы существуют...
  На снимке получился обыкновенный человек. И взгляд обыкновенный. Собственно, взгляда вообще нет: узкие тёмные полоски! Иначе и быть не могло: аппарат не отразил ангельской сути, потому что людям нельзя смотреть в глаза Ангелам. А мне необходимо. Ибо я не выжила, уже не выжила в нечудесном мире, в городе по имени Чучело*.
  Но, видимо, моя жизнь не должна закончиться так плохо... Или кое-что в ней необходимо доделать. Иначе с чего бы к моей скромной персоне такое внимание. Не потому же только, что отец решил позаботиться о продолжении моего бренного существования на земле...
  Но если это ему удастся, мне не удастся забыть вопрос: какие у него на это причины?
  Я потребовала, как умела, оставить в покое Поэта. Зачем отцу нужен посредник? Я так не хочу. Человек не может быть средством. Тем более, такой редкостный Поэт, стихи которого могут выполнить прямое назначение поэзии - спасти жизнь человеку. Другому, или самому себе - это не суть. Но вышло наоборот. Присутствие отца в моей жизни, в моей комнате тревожило меня, и поэт, узнав, что я не хожу в церковь, заказал поминальную службу. Отец ушёл.
  А когда фотографировала Ангела в его городе, напомнил о себе ещё раз. За автовокзалом, поодаль, виднелась какая-то насыпь, и когда я нажала кнопку 'мыльницы', из-за головы Ангела успел влететь в кадр тепловоз, - оказывается, это была железнодорожная насыпь. Мой отец водил тепловозы. Он всегда и всё успевал сделать вовремя: научил меня стрелять, попадая в цель сразу, часами плавать, доверяя воде, легко разжигать огонь на ветру, петь, лихо водить мотоцикл и правильно пить водку. Научил любую боль усмирять работой, которая, как губка, впитывает в себя всё: и стыд, и тоску, и тревогу. И это - до моих шестнадцати лет! Но в дальнейшем он бы уже не мог этого сделать, так ведь?
  
  Глава вторая. НЕМНОГО РЕАЛЬНОСТИ В РЕКЕ ВРЕМЕНИ ПЕРЕМЕН
  
  Наверное, теперь будет уместно объяснить, почему любимая работа не спасла от малодушной попытки побега из жизни.
  'Копая' богатую историю культурной жизни города с начала двадцатого века, обнаружила горчайший феномен: он упорно выталкивал из своей среды каждого, кто мог улучшить её, очеловечить. Изгнав очередного, пытался нарочно забыть о нём. А когда изгнанник доказывал свою состоятельность на российском уровне, начинал лицемерно гордиться им и делать вид, что всё было хорошо...
  Своими публикациями я напоминала, что люди, чей вклад в культуру Отечества невоспроизводим, изгнаны или убиты именно им, Чучелом... Раздражала я многих ужасно, подчёркивая масштаб личностей и результат работы 'гонимых и изгнанных' (так моих героев назвали в газете 'Известия')... Тем, кто бессильно завидовал и плодотворно вредил им, оставалось подумать, кто есть они сами в данном контексте... Упорствовала бы я, если знала бы заранее, чем это кончится для меня лично?.. Да, конечно. Противостоять пошлости во всех её видах, разделить судьбу гонимых предпочтительней, чем остаться в благополучном сером стаде двуногих. А чтобы Имя проросло сквозь асфальт, порой нужно, чтобы кто-то расшиб об этот асфальт лоб - вот что понято за десяток лет работы в отделе культуры областной газеты.
  Несколько лет - упорно, преодолевая сопротивление редатората и иже с ними, публиковала статьи, пока, как части целого, они не слились в некий нравственный свод, гармоничный и ориентированный ввысь. Я увидела храм, построенный из материала особого качества. Одни помогали его строить, другие препятствовали. За это время произошло немало войн. Успех был переменный. Но пришло время, когда наступление не ограничилось ликвидацией отдела культуры в газете. В первый раз удалось его восстановить, а когда это случилось во второй, уже было некому это делать - я ушла из редакции в знак протеста против исчезновения слова 'культура' в структуре газеты...
  'Бейтесь до конца, - сказал мне один из изгнанников этого города, директор Пушкинского Дома Николай Николаевич Скатов, - исчезнет слово - исчезнет дело'. Он оказался прав. На моих глазах почти вся городская инфраструктура культуры ушла в небытие, как Атлантида под воду. Когда закрывали Литературный музей, удалось опубликовать небольшую заметку в газете 'Городские ведомости', которая ещё сохраняла своё лицо.
  
  Ломать не строить
  А помните, однажды в сентябре сгорела церковь Спаса-Преображения в Ипатьевском монастыре? Не по злому, говорят, умыслу, а всё равно преступление. 400-летний уникальный памятник вошёл в историю русского зодчества и, спасённый в своё время от затопления усилиями одержимых, в хорошем смысле, людей, погиб в одночасье.
  Такое же впечатление безвозвратной утраты производят в местной культуре события, с дурным постоянством возникающие в течение последнего десятилетия.
  Уменьшается количество библиотек в городе и области.
  Выкинут из своего дома историко-архитектурный музей-заповедник с его 500-тысячным фондом единиц хранения.
  Сгинул областной фонд культуры.
  Прекратила деятельность городская писательская организация.
  Нет ни одного периодического литературного издания.
  Ни в одной из городских газет нет отдела культуры.
  В главной, областной, его ликвидировали дважды, в последний раз - окончательно.
  СМИ гордятся тем, что не публикуют стихов, зато не стыдятся кормить читателя дешёвой мелодрамой.
  Изгнаны профессиональные коллективы из областной филармонии, здесь перманентно торгуют одеждой. В Литературном музее - 'ювелиркой'... Да и музея нет, теперь это всего-навсего отдел Художественного музея, кстати, утратившего значение культурного центра вместе с принудительным уходом оттуда его создателя. И это ещё не все утраты...'
  
  Всё это произошло в некогда настолько культурообильном краю, что город, бывший его столицей, вполне мог бы стать культурной столицей России. Мы с другом попытались создать газету культурной тематики, авторами которой стала бы вся пишущая Россия. История о том, с каким хрустом нас съе... нет, - сожрали, и что сделали с газетой по выходе первого номера - отдельная песня.
  А местная культура в моё бытование в старинном русском городе, попала под колесницу, на которой было начертано: 'Культура должна зарабатывать'... Она зарабатывать не умела и потому лишалась своей инфраструктуры, сдавая позиции одну за другой.
  В главной областной газете, которая могла бы стать её защитницей, культура в лучшем случае находилась на периферии сознания редактората. И то потому, что я не оставляла попыток достучаться до этого сознания. Но оно упорно стремились к такой же славной цели: ликвидировать отдел культуры - орган дыхания газеты, её лёгкие... Уповать на поддержку коллег не могла: двигаясь в следующий век, новое время принесло иным новые возможности использовать газету в своих целях. Они щеголяли схваченным на лету похабным выражением 'пипл схавает' и умением 'делать газету', используя 'новые технологии'. Пришло их время!
  У мэра столицы области и губернатора не было общего языка, не говоря уж об общей стратегии. Если раньше надо было сохранять журналистскую объективность в отношении обоих, то 'новые технологии' отбрасывали заморочки вроде совести. 'Продвинутые' журналисты публиковали материал, порочащий одну из сторон, не заботясь, что в нём правда, а что ложь - выслушивать другую сторону больше не считалось обязательным. Главное - выслужиться перед хозяином, а его противника забросать грязью, и дальше пусть отмывается, как знает - его проблемы! Сами авторы получали в итоге должность в областной администрации...
  Разборки на редакционных планёрках ничего не меняли - возвращаться к честной журналисткой практике никто не собирался. Приносить извинения читателю за непрофессиональное поведение авторов таких статей и редактората пришлось на страницах другой газеты. А в нашей редакции начальница департамента СМИ, приведя с собой на планёрку губернатора, распекала меня, не умолкая, сорок семь минут в назидание коллегам. Часть их тоже не хотела глотать то дерьмо, в котором мы оказывались с утра, открыв свежий номер родной газеты - бесстыдное пятно вранья ложилось на всех. А многие ещё не отвыкли дорожить читательским мнением. Было стыдно, но молчали.
  Удивительно, а уволить завотделом только потому, что ей отказал глотательный рефлекс в такой ситуации, тогда не решились. Зато подготовить реструктуризацию и ликвидировать отдел культуры 'в целях оптимизации' - да.
  Нет, я не одарена 'инстинктом борьбы'. Конфликт был осмыслен и неизбежен. Дурной ход событий заставлял им противиться и стоять при том насмерть. Думалось: иначе эти события вскоре покажутся невинными на фоне глобальных преступлений против каждого в отдельности и страны в целом. А здесь, как-никак, мне стареть, детям и внукам жить... Я просто пыталась защитить то, что не могла не защищать...
  Последней моей войной в том городе стал суд с местным олигархом, который, не расплатившись с людьми, в одночасье выбросил на улицу редакцию своей газеты в полном составе. Мне удалось устроиться туда вскоре после ликвидации отдела культуры в областной - занять другую должность я не согласилась... Парень стал постоянным источником дохода суда и прокуратуры, но ничего не пожалел ради победы... Жаль, больше никто не решился заставить его соблюсти закон. Коллеги утёрлись и разбрелись, пугая друг друга: он страшный человек, он может живьём закатать под асфальт!
  А я в ходе суда уже не могла найти работы в своей сфере, - олигарх местного розлива стал крупным рекламодателем городских изданий. Не угодить ему означало потерять рекламные деньги.
  
  Прекрасный человек, но потомственный алкоголик, бывший моим мужем, к тому времени уже перестал быть прекрасным, и жить рядом с ним нам с младшим сыночком стало невозможно. Брак старших детей, самодостаточной балетной пары, распался. Распалась и наша дружба втроём, которая была моей опорой и гордостью.
  Потеря любви, работы, семьи, суд с олигархом - всё происходило практически одновременно и превзошло мои психические силы... Но приснился отец, появился Ангел, что на тот момент ещё не отменяло моего решения. Однако посмотреть на город, где один живёт, а другой похоронен, мне не мешало ничто. Всё равно одним из пунктов обязательных дел была встреча с сестрой в Белом городе, который мы строили в юности. Заехать к Ангелу было по пути...
  
  Глава третья. ОЛОВЯННЫЙ, ДЕРЕВЯННЫЙ, СТЕКЛЯННЫЙ
  
  Нет, мой Ангел, свидания на обратной дороге не будет.
  Я проеду сквозь город, где похоронен отец, светлым днём, но буду спать. Поезд двадцать минут простоит у вокзала. Потом тронется, а я не проснусь. Во сне увижу всё это сверху: могилу моего отца, Ангела за рулём его серебристого джипа, проезжающего где-то недалеко от укачивающего меня поезда. Впрочем, во сне можно увидеть всё, что угодно... Но я не буду видеть, что угодно, я увижу это. Заказать сон? Легко.
  Во сны можно ходить, как в стихи. Даже проще! Не ко всем стихам есть ключ, да и пространство внутри есть не у всех стихов. У многих всё снаружи - некуда войти. А сон всегда пространство. Если знаю расположение стен, дверей, окон, мебели, места, где спит человек, присниться просто. Однако не стоит этого делать. Я не люблю ходить в чужие сны. А в стихи - да, и это многое объясняет. Вот и сейчас нужно понять, насколько в мир, а он, как известно, - Текст, - вписываются мои новые стихи.
  Я взяла с собой только фонарь. Уж он-то точно пригодится - в стихотворении ночь.
  
  * * *
  Под порог целомудренно-нежных стихов и в поток золотого их света положу сиротливую, злую любовь, - пусть дождётся тепла и привета. Скрипнет дверь, солнце вспыхнет в прохладной ночи, выйдет ангел с лицом, мне знакомым. Тс-с, любовь!.. затаись, уберись, промолчи! Он устал, он разнежен, он - дома. Дверь откроется шире, в проёме её - молодая мадонна с младенцем. Если будешь, подкидыш, стонать про своё, я тебя придушу - полотенцем!.. Да я знаю, что больно. Что сердце - в разлом. Но смотри, вон темнеет дорога. Вот по ней мы с тобою вдвоём и пойдём - под холодной звездой и под Богом.
  
  Вернулась довольно скоро. Отряхивая капли дождя с капюшона, поставила фонарь на место. Он не пригодился: кислорода там, где побывала, не оказалось, и фонарь потух. Но я и в темноте видела, наощупь. Пространство внутри стихотворения было, в общем, небольшим. Дорога, о которой упоминалось - кольцевая, замыкалась сама на себе. Три звезды, семь бед, ни одного ответа. Какой-то дом, ставни прикрыты, в окнах темно. И тишина. Неживая. Ну, дождь, конечно, слегка шелестел. Тоска, в общем. Гиблое местечко. Так что это стихотворение не для мира сего.
  Но интересно, что я видела чужие следы - возле болотца. Кто-то побывал здесь до меня.
  
  * * *
  На ландшафтах моих депрессивных стихов происходят какие-то сдвиги. Кто-то был без меня, не оставил следов, лишь вино и пол чёрствой ковриги. Вот круги на воде и засохший цветок, и встревоженной посвист синицы. Отхлебну из бутылки отравы глоток за боязнь увидать - и влюбиться. Он здесь был, он исчез, он растаял за миг, он узнал про меня слишком много. Он спешит восвояси, подняв воротник, он рукой мою душу потрогал. Я сама незакрытой оставила дверь после дней с грабежом и пожаром. Я поверила - больше не будет потерь, я уже навсегда... уезжала. Он здесь был, и забрал мою смерть у меня - это всё, что в запасе имела. Я сижу в темноте. Мне не надо огня. Я иного чего-то хотела?!..
  
  По возвращении из города моей юности сплю третьи сутки. У меня температура. Явь отступила, живу снами, просыпаясь часто, но не вполне. Первый раз Ангел пришёл в сон не один. Мы должны идти. Но мне необходимо надеть на голову платок и повязать его так, чтобы два других под ним были не видны. Не получалось! Я стояла у зеркала и раз за разом терпела неудачу. Не ношу платки и не умею с ними справляться. А тут сразу три. Дело осложнялось тем, что время истекало! И вот, кажется, почти получилось. Осталось повязать третий. Но в последние секунды увидела: на нём такие крепкие узлы, что не развяжу и за полчаса. Поворачиваюсь к Ангелу и его спутнице, в глазах гаснет свет. Прислоняюсь спиной к стене и медленно съезжаю по ней на пол. Последняя мысль: я не успела справиться и потому умерла.
  
  Думала, он больше не приснится. Но Ангел сидит на большом камне, улыбаясь, поднимается навстречу, как только выхожу в сон. И мы куда-то идём. Вот уже несколько дней. Я впереди, он на полшага сзади, но не слева, как положено мужчине, а справа, как положено правильному Ангелу. Выходит, из двоих я выбрала, кого следовало. Предоставляя выбор (ну а как без этого в нашей Вселенной!), отец просто соблюдал формальность. Он-то знал о моём методе отличать подлинное от муляжа.
  
  В раннем детстве я разбивала куклам головы. Молотком. Хотела убедиться, что глаза у неё не настоящие, хотя хлопают ресницами... Внутри оказывался несложный механизм, и я безутешно рыдала - от разочарования. Не могла смириться с тем, что копия человека - неживая, ненастоящая. Занося молоток, знала: настоящая - увернётся, откатится, просто скажет: не смей! Но не даст разбить себя.
  Теперь достаётся мужчинам. Один говорил: я сделаю для Вас всё, что хотите. Я отвечала: кто ж Вам даст сделать, что мы хотим? Ведь нам же надо наоборот. И по сказанному всё выходило как по писанному. А что поделать: из трёх эрогенных для женщины зон в мужчине - лоб, член и кошелёк ни одна сама по себе уже не представляет для меня ценности, да и в комплексе тоже, - без четвёртого: души. Пугливость - первый признак, что она бракованная. Мне достаточно фразы: 'Ты пугаешь меня своей откровенностью' - бац! - куклы больше нет.
  - Я могу любой женщине обеспечить идеальный оргазм, - рекламирует другой. Куклы нет: жажду близости в идеальном оргазме не утолить.
  Настоящее время в моей жизни - время, когда всё обретает свою настоящую цену. Если было бы иначе, я бы выбрала второго Ангела - и меня бы уже не было в живых.
  
  В одно мгновение снова и ярко пережила то, как мы с Ангелом проехали мимо тюрьмы. Я не вполне узнала здание, возможно, это не оно... Но суть не в том. А в том, какой на могиле зэка ставят колышек. Деревянный - не оловянный, стеклянный... Он сгнивает лет эдак за... а далее в той же могиле хоронят другого. Я не найду могилы отца, то это место или нет.
  Чьи это всхлипы - неужели мои?!..
  Смотрела на колючую проволоку, на ворота и двери, на это небо - отец обязательно посмотрел на него!.. И не смерть в тот момент обнимала моё живое сердце, а боль. Если любишь человека, не можешь без него обойтись, ты плачешь о нём одинаково жарко, жив он или уже нет.
  Речь о безразличии к смерти, которое вырастает во мне. Ах эти качели - меж миром живых и мёртвых... Мы, вообще-то, едем на встречу с Ахом. Эта встреча реальна. Мы, в отличие от отца, живы - и Ах, и Ангел, и я.
  Как бьётся сердце! Я с трудом удерживаюсь, чтобы не обхватить грудную клетку руками, опасаясь за её целостность. Кажется, меня начало относить от пропасти. Но 'костлявая рука смерти' - не фигуральное выражение. Так запросто она не отпустит.
  
  Глава четвёртая. ЖЕНЩИНА И АНГЕЛ
  
  Привет, мой Ангел. Ты опять сидишь на этом большом, прогретом солнцем камне. Давно? Давно ты ждёшь меня? Заметь, не спрашиваю, знаешь ли ты, плотский, реальный о том, что находишься в моём сне. Все ответы получаю без вопросов. Если не задавать вопросы - ответы слышнее.
  
  Надо дождаться безмолвного вопроса в его глазах: ну, чего ты стоишь, пора. Синий огонь опять обожжёт меня, но так надо. До спасения добирается тот, кто смотрит в глаза. В карете скорой помощи до операционного стола живым довозят того, кто смотрит в глаза другому человеку. Взгляд - протянутая нить между умирающим и жизнью. Пока она есть, ничего не потеряно.
  Но смотреть в глаза Ангелу мне безумно трудно.
  Он видит мои задние мысли. Хочу, чтобы Ангел обнял меня. Тот миг, когда проваливаешься в другое существо - разве можно испытать его с обыкновенным мужчиной? Разве станут две грудные клетки одной?.. А именно такого объятия я хочу.
  Но с Ангелом нельзя никакого. Даже во сне. И я не хочу, чтобы Ангел знал об этом желании. Он невыносимо светел, он одновременно рядом и далеко.
  Я привыкла потакать своим желаниям. Теперь осваиваю практику их умерщвления.
  Опускаю глаза, и Ангел уже за моей спиной. Справа.
  В какую сторону пойдём - важно не ошибиться. Если сделаю первый шаг не туда, он не пойдёт за мной. А я часто ошибаюсь. Приходится делать шаг назад - к себе, от которой необходимо уйти как можно быстрее и дальше.
  Делаю шаг и ошибаюсь. Лучше бы я умерла! Но здесь нет моей смерти. Ангел пришёл в сон не для того, чтобы я умирала.
  - Пожалей, пожалей меня!.. Ангел ты, или болван?..
  Ангел подходит, и его небритая щека касается моей.
   Короткий миг беспамятства на плече у Ангела.
  
  Нужно думать только о том, куда идти. Но я думаю о разном. Более всего об Ангеле: он себе не принадлежит. И он Ангел. Если бы он не был Ангел, мы бы взялись за руки и сбежали! Но ему некуда бежать. И незачем. Он знает - Бог везде. И от него не сбежать. А потому надо идти. Просто идти, смотреть в затылок этому спотыкающемуся существу и думать о выходном. О выходном на даче у реки, с яблонями и лодкой.
  
  Глава пятая. ПРОЩАНИЕ С АНГЕЛОМ
  
  Я одна и вокруг пустыня.
  Ещё недавно у меня был Ангел. Это он помог выйти из депрессии и суицидальных намерений - из безумия. Безумие отдельной строкой.
  Сегодня Ангела нет. Его нет уже неделю. Камень, на котором он ждал меня каждую ночь во сне, пуст. Прикасаюсь рукой - он холоден.
   Спасибо, Ангел. Я жива, готова действовать и уже не хочу умереть. Всё это сделал ты. Но, очевидно, не по своей воле - у тебя было такое задание. Иначе ты не покинул бы меня сейчас.
   Это не упрёк. Если упрекать кого-то, то отца. Он вернулся, но ненадолго. Два дня маялся возле, его вздохи раздавались то из стены, то из середины стола, на котором стоит мой компьютер, и я понимала, - не находит способа действовать мне в помощь. Одно то, что отец больше не обходил предметы, как раньше, а останавливался, где придётся, говорило о многом. Но он был рядом, и я на что-то надеялась.
  И вот тишина, да холодность камня, на котором меня обычно ждал Ангел.
  Что делать?..
  Честно говоря, знаю. Задание-заданием, а мы с Ангелом поладили. Но не позвоню: где ты, почему больше не приходишь в мои сны? Я жду у камня посреди пустыни...
  Ответ был раньше моего вопроса: я перестаю быть Ангелом и превращаюсь в живое человеческое существо.
   Это в корне меняет дело. Иметь дело с Ангелом и даже быть в него влюблённой - одно, и совсем другое дело, если он превращается в 'живое человеческое существо'.
  Живое мужское существо боится Женщины. То есть, женщины-курицы, глуповатой и бессодержательной, не боится, но осознавшей себя - да. А я являюсь такой и потому знаю: нормальный мужчина сбежит при первом моём мыследвижении. Почему? Не знаю. Я безопасней курицы, потому что у меня есть чувство собственного достоинства, не позволяющее врать, хитрить, лазать по карманам. Но мужчины не боятся вранья, хитрости, возможных предательств. Они боятся женских мозгов. Вернее - не приемлют. Им комфортней с курицами.
  То, что в итоге они начинают считать, что 'все бабы стервы', их ни в чём не убеждает.
  Одним словом, если я имею дело с мужчиной, меня ждёт крах. Но если с Ангелом, - шанс перейти пустыню. Потому что Ангел не сбежит, снисходительно прощая моё состояние - ангелам по службе положено знать: любовь - фундамент всего, без неё рушится всё. И ничего не строится. Ну, - никак без неё! Особенно при переходе пустыни. Только даёт жизни непобедимость. Она укроет от повседневности. Она не отступит ни перед каким страхом.
  
  'Этот текст - Действующий Источник', - написал Ангел прежде, чем исчезнуть...
  Первая строка моего 'текста' приснилась в начале ночи. Боясь забыть, пронесла сквозь все сны, хотя это было сложно - строка нехорошо полыхала. Просыпалась, как всегда, раз по десять-двадцать с одной беспокойной мыслью: не забыть. Помнилось: строка как-то связана с Ангелом. Смутно догадывалась, текст сделает тайное явным, а дальше всё будет зависеть от умения развязывать узлы.
  Я не знала, какой будет каждая следующая строка. Просто разбирала сухой почерневший валежник, завал за завалом. Работа, как любая работа руками, оставляла голову свободной для посторонних мыслей.
  Иногда казалось: не справлюсь, не получится, но глаза боялись, а руки делали. Закончила. Симпатии написанное не внушало. Но, когда за сутки в стихах ничего не изменилось, и вокруг - тоже, - отправила Ангелу.
  
  * * *
  Пространство воспалённое и злое. Но я-то не внутри уже, - вовне: в стихах, в любви, в дороге и во сне. Не говорю сегодня: будь со мною, и даже справа, за моей спиною... Ты есть во мне, ты просто есть во мне. Мне не раба выдавливать по капле, а лишь гордыню дикую унять. Но если время повернулось вспять, пусть не умею ждать и догонять, пусть не могу не наступать на грабли, - любовь и жизнь - они мои опять: не в дар, не в долг - отцовский жест дающий. Я и взяла, как хлеб берут из рук. А кто ты мне: отец, любимый, друг?.. Ах, лишь одно я знаю о грядущем: поэт рождается не ради райской кущи, и столько горя в сердце и вокруг!.. И суть не в том, мы рядом иль не рядом, какая боль в мою ворвётся грудь, какая радость обернётся адом... Глядишь на мир небесной силы взглядом, и дай мне, Боже, глаз не отвернуть... пусть не сейчас, потом, когда-нибудь!..
  
  Есть ли у существа, каким являюсь на настоящий момент, право на счастье? Стихи говорят о том, что даже право на взгляд я должна отрабатывать. Чёртова сила внутри, которую сдерживаю семью печатями от самой себя, - от себя - в первую очередь... внушает опасение.
  Однажды двинула рюмку с водкой без прикосновения - не понимаю, как. Двое моих молодых приятелей и я сидели за столом. Они беседовали, а я крепко задумалась, уставившись в рюмку. Все три, налитые, стояли рядом на середине стола. И когда моя поползла от меня, удивилась; но не сильно почему-то. Через некоторое время сказала: посмотрите, детки... Я продолжала 'тяжело' смотреть на рюмку я не отрывала, и она продолжала медленно ползти...
  Они смотрели округлившимися глазами: увидела, оторвав взгляд от рюмки. Тут же она и остановилась. Любопытно: об удивительном факте они не сказали ни слова... Помолчали и... продолжили свой разговор. Представителям нечитающего поколения 'Пепси' было просто нечего сказать об этом чуде... Мне тоже почему-то не хотелось заострять их внимание на произошедшем.
  Знаю о таких вещах немного и не хочу знать больше. С чистой совестью разрешаю себе путешествовать в пространстве стихов. Лишь когда окна или двери в них нарисованные, это невозможно. А меня часто спрашивали, как я отличаю поэзию от пусть блестящей версификации. Да шкуркой, прежде всего. Доказательства приходят позже.
  Я путешествую в нематериальном осторожно. После случая с рюмкой такое посыпалось, что избегаю концентрировать взгляд со всей тяжестью больших и грустных дум... Тогда и Ангел покинул меня. Без объяснений.
  
  * * *
  Надежда исчезла бесследно. А жизни оставшейся треть со мною... И я не уеду. Я буду на Волгу смотреть, деревья секатором править, костёр разжигая в саду, и сумерки ждать, и звезду... А ты не приснишься мне, да ведь? И я к тебе в снах не приду. А чем мои мысли заполнить, как сердца унять ломоту, мне небо подскажет и Волга. Я больше с ума не сойду..
  
  У стихотворения есть ещё девять строк, но их нельзя материализовать. Иначе - сбудутся. Поэты про это знают.
  
  А теперь сделаю тебе, читатель, подарок. В день, который сочтёшь важным, с утра, не произнеся ни звука: ни 'с добрым утром', ни 'как голова болит со вчерашнего', скажи вслух: 'Семь, семь, я хозяин всем'. Или '...я хозяйка всем'. И сбудется твоё желание. Только помни - произнести это можно раз в жизни. Произнесёшь второй - ничего не исполнится, а ты будешь наказан. Я знаю это заклинание уже четверть века, знакомая колдунья сделала мне такой подарок, когда я ещё не умела желать, как сейчас.
  Сегодня утром я произнесла заклинание. Хотела, чтобы Ангел вернулся.
  И Ангел вернулся. Он сказал: 'Знаешь, я и в человеческом обличье кое-что могу'. И улыбнулся.
  За спиной у него уже не было крыльев.
  Прощай, Ангел!
  
  Глава шестая. ТЕПЕРЬ ЗА ВОЗДУХ ДЕРЖИСЬ
  
  Прокуратура пахнет свежей краской. Следователь, получивший моё заявление, слишком молод: 'Как, как мы всё это докажем?!' - восклицает он.
   - А мы не будем доказывать ВСЁ и СРАЗУ, - успокаиваю, - будем действовать поэтапно: сначала нужно провести экспертизу и доказать, что подписи поддельные, а ведомость фальшивая. Этого достаточно для возбуждения уголовного дела. К 303-й статье, за представление в суд фальшивых финансовых документов, со временем добавится 159-я: групповое мошенничество. Пока надо делать лишь то, что в наших силах, - добавляю, вспомнив слова Ангела. - А в остальном положимся на Всевышнего.
  
   - Голову тебе теперь точно свернут, - сказал муж. - А хуже, если украдут ребёнка. Эти же слова он говорил почти год назад, когда подала заявление в суд.
  Что делать, если дуэли в наше время... я бы, конечно, предпочла дуэль. Но у парня охранное предприятие 'О-ба!', а у меня даже берданки нет. И уж если 'свернут голову', так тому и быть. Тем более что самоубийством это не сочтут. Да, передо мной сейчас уже две дороги, но первую я всё ещё вижу ясно, и она мне желанна. А другая дорога... словно будят тебя поутру, а ты не хочешь, не хочешь просыпаться ни телом, ни душой, только головой знаешь, что надо.
  
  Банк, в отличие от прокуратуры, благоухает отменным кофе. Но, может быть, деньги на судебную экспертизу, которые выслал старший сын, не понадобятся: в уголовном судопроизводстве её проводят за счёт государства... Новенькие баксы тоже пахнут, остро и резко - свежей краской, что снова напомнило прокуратуру. Однако уже иногда получается абстрагироваться...
  Испытываю удовольствие от стука высоких каблучков над сухим асфальтом, от бабочек, порхающих над головой и думаю всякие благоглупости: бабочкам нравится запах моих духов - у этих дурочек хороший вкус. Бабочки порхают, смеются - они прекрасны! Они шепчут разное, но более всего это: 'Живи одним днём, живи одним днём, живи!'...
  - А завтра, завтра? - спрашиваю я. Ах, они ничего не знают о завтра!
  А я знаю: завтра буду перетряхивать комоды и шкафы, чистить мельхиор, мыть окна или потолки... 'Живите в доме, и не рухнет дом', а я покидаю его часто и надолго. По возвращении приходится прилагать усилия для восстановления разрушенного. Но поэтика Дома примиряет меня с его запущенностью, старая добрая поговорка 'в гостях хорошо, а дома лучше', работает, работаю и я, стараясь, как всегда, превратить Дом в своё лучшее стихотворение...
  Я привожу его в порядок, чтобы снова оставить. В нём нет любви, а значит, нет свободы. Обрету ли я то и другое в дальней дороге?
  
   Свобода дорожного платья одна только мне и знакома.
   Свобода родного объятья и есть ощущение дома...
  
  Две недели назад в состоянии стресса я мчалась как ветер за город. Бог знает, куда бы убежала... но кто-то не дремал! Возле одиноко растущей вербы стоял камень, с которого в моих снах вставал навстречу мне Ангел. Тот самый: белый, гладкий и ладный. Такой можно придумать, нарисовать, увидеть во сне, наконец, но... чтобы в реале... Стояла, узнавая, борясь с желанием прикоснуться. Отломила несколько веточек вербы и вернулась домой. По дороге перемахнула через забор - в покойницы не гожусь совершенно! Но моя песенка спета. Во всяком случае, в этом городе.
  Со мной произошло то, что происходило здесь со многими куда более талантливыми и сильными людьми, с которыми я совпала в векторе душевного развития: город выталкивал их из своего пространства. Они ещё какое-то время мучались, маялись, терзались, пытались что-то предпринять, имея в виду отъезд лишь как крайний вариант... Но однажды утром просыпались с ясным пониманием: отъезд. Другой реальности нет.
  Теперь я знаю, что они чувствовали в тот момент...
  
  Тот, кто не уезжал, мог умереть. Один утопился в озере Святое. Другого, надёжно оставшегося без работы, в расцвете сил оседлала болезнь Паркинсона. Третий поджёг себя. Четвёртого просто убили кулаками на пустыре. Пятого, тут уже выражаюсь фигурально, распилили пополам - отняв то, что было его жизнью. Но эта повесть - не про то. Она лирическая.
  
  Сегодня поехала за камнем из снов. Мне необходимо иметь его рядом. Выходить к нему в сад в минуты безумной грусти.
  А это не так уж мало, если ничего другого не будет. Мой благоверный не отпускает нас в другую жизнь: 'Опомнись, на дворе не социализм - через пару месяцев у тебя закончатся деньги, работу в таком возрасте найти нереально, а все, на кого надеешься, кинут тебя'... Хм, всё же мы с ним живём в разных мирах... Я же не одна, со мной отец! На отца я надеюсь всецело, а всё остальное прилагательное. О чём следует беспокоиться, я знаю: уезжать без согласия и даже содействия мужа глупо - моя квартира по документам принадлежит ему... Как минимум, надо согласие на продажу, чтобы потом купить жильё там, в другой жизни.
  А он противится. Ещё бы. Остаться под старость лет в большом пустом доме - наедине с Зелёным Змием!..
  Мы с приятелем поехали за город. Я не была уверена, что его 'Ауди' поднимет камень, но главное, чтобы приятель его увидел! И тогда камень будет в моём саду - он человек действия. Такие люди действуют, когда задача ясна.
  Мы нашли одиноко стоящую вербу. Обломанные веточки на ней свидетельствовали о моём визите. Но камня не было!.. Или он приглянулся кому-то ещё, кто меня опередил, или... Или таки я сумасшедшая.
  Я не сумасшедшая! Камень был.
  Но приятель в этом не уверен... Следа камня нет - видимо, сровняли дожди, и за две майские недели успела вырасти нежно-зелёная трава.
  Зря не прикоснулась к нему, когда он был здесь... Не посмела. Всегда боюсь прикоснуться к тому, что для меня ценность.
  Он был. Просто он слишком хорош, слишком бел, слишком декоративен, и кто-то решил украсить им свой двор или сад. Я опоздала - ждала, когда приятель позвонит сам. Мне же в лом звонить кому-то первой! Вот и потеряла из-за своей гордыни. В очередной раз.
  
  Глава седьмая. РАЗЛЮБИТЬ АНГЕЛА
  
  Я набираю тексты. На квадратный дециметр моих слов приходится лишь одно-два слова Ангела. Приходится изучать их послойно. Теперь это письма человека, а не Ангела, если, конечно, он сам не заблуждается относительно своей сути. Он назвал себя человеком действия, а это значит, у меня снова нет Ангела-хранителя. Я должна рассчитывать на себя. Человек действия как отдельный вид известен мне вдоль и поперёк... Обычно это мужественный человек, который боится проронить лишнее слово! Он говорит поступками. Но в любой ситуации будет сидеть в своём молчании, как в окопе.
  На мой взгляд, если человек открыт - ему не нужна защита. Полная открытость обеспечивает самую совершенную из всех защит. Я пыталась беседовать об этом с Черепахой в Доме природы. Уж она-то понимает толк в защите.
   - Любой панцирь - видимость. Потом всё равно...
   - Что, что потом? - поторопила я с ответом.
   - Черепаший суп, - произнесла она и втянула голову на морщинистой шее внутрь панциря.
  - Сударыня, Вы немного не о том.
  - Отчего же, - возразила Черепаха. - Я решила пошутить и просто не договорила: вы умираете такими юными, что ни в чём толком не успеваете разобраться... Впрочем, - она неожиданно молодо хихикнула, - некоторые из вас держат свой панцирь во рту.
  - Смешное зрелище?
  - Ну что ты, деточка. Грустное. И самому неудобно и другим неловко.
  
  Обычно, как только Ангел переставал сниться, я сразу просыпалась. Чтобы не думать о смерти, мне надо было либо видеть его во сне, либо думать о нём. Я думала, снова засыпала, и он снова снился. Я держалась за сон, как за соломинку, и надо же - выплыла. Но теперь вместо Ангела - реальный человек? А всякий раз, когда удавалось так подумать, начиналось смятение от его неуместно большой роли в моей жизни, снах. С этим нельзя мириться, но и поделать ничего нельзя. Впрочем, я отказалась от снов с его участием.
  На самом деле это несложно. Техника, не более. Конечно, без практики, а быть может, без специального дара тут не обойтись. Кто может контролировать свои сны ни с того ни с сего, без тренировок? Ведь надо уметь оставлять часть сознания не спящим. Технически-то я управилась легко. Появилась дверь, которая заперта со стороны моего сна. Тут мне стало понятно, что этого недостаточно. Проём надо замуровать. Трудиться люблю. Сама везла глину из карьера, обжигала кирпичи, замешивала раствор... В жизни заниматься этим не приходилось, но оказалось, технология соблюдена. По кирпичику воздвигнув стену, теперь я могу биться об неё сколько угодно. Она прочна.
  Когда впервые проснулась без мысли об оставшемся во сне Ангеле, не сразу вспомнила, кто я. Вместо меня была ТОСКА. И истеричным перепуганным человечком метался вопрос: 'Что случилось, отчего такая тоска?!' Сознание вернулось постепенно.
  
  Ну и стерва ты, сорока!..
  Перестань трещать, я не верю тебе! И мне всё равно, что думают по поводу воздвигнутой стены между мной и чудом воробьи и синицы. 'Она не оценила Дара, не пошла по открытой для неё дороге, замуровала себя в мире людей, которые не умеют летать, ничего не знают о том, как устроен настоящий мир, создав свой - увечный, замкнутый и гибельный. Она научилась бояться чудес и чувств, грубо нарушила кодекс, стараясь спасти своё реноме! В собственных глазах!'.
  Вы, пернатая родня, слишком многословны. Слишком рано просыпаетесь, раните беспечными голосами, уверяя, что жизнь легка, если не подчиняться условностям, которые напридумывали люди. Я устала общаться с вами, кошками, собаками, черепахами, бабочками, устала жить миражами...
  Я хочу говорить с людьми. Я уже готова поверить, что разговоры с вами - лишь моё воображение.
  Конечно, воображение - тоже жизнь. И когда твоя настоящая жизнь холодна и пуста, ты заполняешь её волшебством. Чего я всегда хотела от жизни?.. Любви и волшебства.
  Что, что ты сказала, сорока?.. Больше никогда, никакой любви?!.. Я не имела права воздвигать стену? Нарушила кодекс, применив магию против чувства? Да разрази тебя птичий грипп!.. Мозгов в тебе - с чайную ложку, что ты можешь понимать о человеческой жизни и её обстоятельствах! Что?.. Люди придумали много разновидностей тюрем? Тюрьмы пенитенциарной системы лишь одна из них? Бесцветное, выскобленное состояние человеческих душ - мировой грех?
  Ах, замолчи, замолчи же, сорока!.. Всё равно моя стена опять рухнула. От дыхания магической строки: 'Чем тяжелее жить на свете, тем невозможней без любви'. Я неосторожно произнесла её вслух...
  
  Часть восьмая. АНГЕЛ И ГРЕШНИЦА
  
  Ангелу - ангельское: служба, а грешнице тормозной башмак на рельсы. Дама хочет ехать, а - никак.
  Дату своей смерти перемахнула, как тот забор... Маятник качнулся. Теперь жажду жизни и любви в багажном отделении не примут, как самовозгораемый предмет.
  На берегу Волги одна со своей жаждой. На крохотный, июльский, но уже жёлтый листик помещаю все производные своей негасимой жажды и отправляю по течению. Как письмо в свою осень. Она будет далеко отсюда...
  И так день за днём.
  А ещё ураган с грозой: так шарахнул, что вывернул из земли самую большую вишню в саду. С корнями. Жалко умирающую. Подошла, погладила.
  - Что, старушка, сама виновата - зачем такую крону отрастила? Слишком велика твоя крона.
  - Слишком велика твоя жажда, - хрипловато шепчет вишня, - наломаешь ты с ней дров. Смотри, я упала - два молодых дерева поранила. Но что с меня взять, я дерево...
  Вишню жалко. Муж - как хорошо, уже бывший, - распилил и унёс в подклеть. На вишневые дрова. Вишни нет, - пусто!.. Нет - как не было. А шепоток её так и стоит в ушах: наломаешь, наломаешь...
  - Да ну?..
  Но вишня уже не возразит. После расчленёнки и деревья не разговаривают. Да права она, чего уж там. Вон и кольцо серебряное на пальце треснуло - ни с того ни с сего. А вслед за ним - второе. Почему - неведомо. Только ясно: не к добру.
  
  'Марина Ивановна имела много романов, реальных и воображаемых. Мы считали, в её возрасте ей это не к лицу'...Это я прочла в какой-то гадкой книжке про Марину. Автор её - женщина. Глубоко удовлетворена тем, что забыла фамилию. Они, видите ли, 'считали'...
  Сколько Цветаевой об ту пору было? Столько же, наверное... В таком возрасте воображаемый в реальный превратить - как два пальца об асфальт.
  А наоборот слабо?..
  Всё!.. Или чемоданы не паковать, или что-то делать. У меня не должно быть задних мыслей. Способ остался один - круче напалма. Однажды апробированный. Снесло все чувства - вместе с башкой. Но выжила ведь?
  
  Дискотека 'Полигон' - подходящее название. И площади подходящие. Народу тьма. Нет свободных столиков. Но два места нашлось. Визави подруги молод. Напротив меня солидный господин - голова бритая, а губы толстые. Наверное, добрый человек.
  Нам с подругой нескучно, обе танцевать любим, и поболтать есть о чём. Публика, разогретая спиртным, танцует нон-стоп. Подруга веселится, - а как не веселиться, глядя на этот зоосад - с её-то культурой движения. Поверим академику: главной культурой для нас является садово-парковая. Но сад и парк будут потом, а сейчас танцы, танцы!..
  Я, что называется, отрываюсь. Чувствую себя великолепно.
  Танцую, пока моя короткая причёска не становится влажной. Красивый абхазец, - такие считают себя неотразимыми, - полтанца нагло стоит напротив и всем видом демонстрирует: он встретил дэвушку! С этими ребятами надо держать ухо востро - их тут тьма, они и держат 'Полигон'. Придётся уйти с танцпола, отдохнуть. Отдыхаю, понятно, культурно - догоняю подругу по количеству выпитого.
  Абхазец подходит с шампанским и просит разрешения не у дам, но у мужчин присесть. Я тоже не против, водка надоела... Но шампанское никто не пьёт, кроме нас с Саидом. А после идём танцевать, потому что оно смывает остатки моего благоразумия, да и вспоминаю, зачем сюда пришла. Саид положительно кажется красивым и уже ненахальным. Мне нравятся его слова, дикие, наивные, откровенные... Даже забываю, что романы в нашем с Мариной Ивановной возрасте не к лицу. Смеюсь и отвечаю Саиду, чтобы не рассчитывал, что его мечты исполнятся сегодня. Но если он будет паинькой, завтра на трезвую голову я подумаю, и возможно, соглашусь с ним встретиться. Потому что хочу роман, который будет длиться целую... неделю. Но это должен быть очень красивый роман, а Саид - почтительный и послушный. Саид радостно соглашается, уверяя, что почтительнее его я не найду кавалера, а пока зовёт выйти на улицу и погулять, отдохнуть от шума, поговорить о литературе! Я же спрашивала, кто у них в Абхазии сейчас самый хороший поэт... Оказалось, Саид приехал оттуда на свадьбу к родственникам, и на дискотеке оказался случайно...
  Гулять в ночи я не рискнула, и мы снова танцуем, и снова пьём шампанское.
  Под утро он всё же убедил меня, что необходимо проветриться. Мы идём по безлюдной улице, Саид соловьём разливается о своей внезапной страстной симпатии: я же просто проходил мимо и не думал о женщине, а вдруг увидел тебя и мои ноги не пошли дальше, а моё сердце... Я смеюсь. Ноги, сердце... Литература!
  Саид вдруг становится серьёзным и увлекает меня за дерево. Моё тело успело вздрогнуть и рвануться... Да куда там! От возможности сопротивляться Саид избавил в считанные секунды. За моей спиной покатый, тёплый от дневной жары ствол тополя, к которому Саид пригвоздил убедительным предметом, не переставая осыпать страстными словами... Вместо благодарности за отдых от изнуряющих мыслей буквально на автомате въехала из в ярость, как только он вернул мне моё тело.
  
  Он догнал меня в зале и огорчённо твердил, что не сделал ничего плохого и не понимает, почему я рассердилась на него и наговорила столько злых слов. Как будто я могла объяснить!.. Разве я пришла сюда лишь потанцевать? Но не были соблюдены условности...
  - Куда бы девать этого урода, - сказала подруге и залпом выпила довольно много водки. Добрый бритоголовый господин, не проронивший за вечер ни слова, вдруг резко поднялся и сказал: а давайте уедем отсюда - без него! От удивления я спросила: а куда?.. Он ответил: да хоть ко мне. Посидим вчетвером, выпьем кофе. Галантно поклонился и объявил: меня зовут Николай.
  
  Ну, конечно, Николай, а как же иначе. В течение последнего месяца половина мужчин, с которыми я знакомилась, были Николаями: судья, что развел нас с мужем, охранник в конторе, где мы переоформляли квартиру, компьютерщик, чинивший мою машину, а остальные носили имя Ангела. Только два имени весь месяц - отца и Ангела. С ума сойти. И тем более не сообразить, как один из новых знакомых оказался Саидом - экзотика.
  
  Имя расположило. Мы сели в машину под причитания бросаемого Саида. Я откинулась в кресле и... моментально уснула. Проснулась от тишины и взгляда Николая. Мы стояли у какого-то подъезда. Николай сказал: с добрым утром. Хочешь кофе?
  - А где мы...
  - В Абхазии. А может, в Японии. И я отвезу тебя домой только после того, как выпью кофе.
  Но сначала он принимал душ. Потом и я - с огромным удовольствием. Когда вышла, увидела, что он лежит на широкой кровати и, кажется, голый. Инстинктивно шагнула назад.
  - Ну, чего ты испугалась, словно незнакомого увидела? - довольно язвительно сказал Николай.
  - Ты и есть незнакомый. Ты же ни слова не сказал мне за вечер.
  - Я робел. А когда этот чурка за тобой попытался приударить, подумал: да я-то чем хуже? Лучше.
  Ну, это мы посмотрим, подумала я.
  У Николая оказался тугой и толстый живот, удивительно, как он скрадывался одеждой - такой толстый. Приходилось выше поднимать ноги - такие, оказывается, особенности секса с толстопузыми. А ещё Николай ревел белугой, когда... ну, в общем, смешной был секс.
  
  Сквозь сон услышала, Николай мучительно кашляет и ищет что-то в шкафчике. Он искал таблетки. Приоткрыв веки, наблюдаю: он похож на большую белую касатку, стоящую на хвосте, совершенно безволосую...
  
  Разбудил телефон. Николай не проснулся. Когда приняла душ и оделась, он сказал: стоп. Раздел, и так долго и ласково гладил мою спину, что я забыла, на кого он похож. Ну, касатка так касатка!
  - Чурка и касатка, - произнесла я.
  - Что? - не понял Николай.
  - Ты - касатик, - утешила я его...
  А потом ему стало плохо. Пришлось искать аппарат, мерить давление, подавать таблетки, делать компресс на голову. Николай сидел в кресле полуживой.
  - А ты не умрёшь? - поинтересовалась я.
  - Да нет, это не в первый раз. Просто мне же нельзя пить.
  - Так и не надо было.
  - Но тогда я бы не посмел тебя пригласить к себе, такую молодую и красивую...
  - Чего?!.. Молодую? Сколько тебе лет?
  Николай ответил.
  - Я тебя старше на три года, - соврала я, уменьшив себе возраст всего на два.
  Николай аж глаза открыл:
  - Как же ты могла так сохраниться? - изумился он.
  - Ночью все кошки серы, - напомнила я, - а ещё, я в отличие от тебя на данный момент свободна от лишнего веса и загорала всё лето.
  - А у тебя не бывает давления после выпивки и секса?
  - У меня не бывало секса, если не говорить о вчерашнем, а давления и подавно. Понятия не имею, что это такое.
  - Как не бывало секса? Откуда же у тебя дети? - подколол Николай.
  - От близости. А это большая разница.
  Мы ещё поговорили о здоровье, о детях и внуках, он вызвал такси, и я уехала. Да, пришлось оставить номер телефона. Нельзя же отказывать больному.
  - Напиши свой номер, пожалуйста. Я обязательно позвоню тебе, - сказал он.
  Не позвонил. Умер всё-таки, наверное.
  
  К вечеру протрезвела окончательно. Бил мандраж, при том не чувствовала тела. Его не было, хотя оно вставало, садилось, что-то передвигало, но отдельно от меня. Странное состояние. Наутро оно не прошло, а усугубилось - душевными корчами... Смотрю в свои глаза, пытаясь увидеть в них порок. Ведь если я так смогла, сумела... Но пока вижу в зрачках только ужас избитого ребёнка. Странно. Никто меня, вроде бы, не обидел. Всё шло почти по плану, и дело сделано: душа оглушена. Не осталось ничего: ни жажды, ни меня. Только функция матери, желающей выжить и найти в этом мире новое место для ребёнка и себя. Я всё рассчитала правильно. Теперь нет никаких задних мыслей, я могу ехать.
  Главное, не замедлить сообщить о подвигах Ангелу.
  В качестве контрольного выстрела и прочей техники безопасности. Так и сделала.
  
  Глава девятая. ПОД КРЫЛОМ У АНГЕЛА
  
  Ангел сунул мне в руки пакет, и укатил... видимо, навсегда? Огляделась: где я?.. Пыль, запустение, ни души окрест. Но должна быть вода и еда, просто надо поискать. Мальчика надо кормить. Потом следует подумать о ночлеге - устроить его будет нелегко: мебель стоит на попа и по углам комнат горки полу засохшего бетона и штукатурки. Здесь недавно меняли водопровод и отопительную систему.
  Я заглянула в пакет, не увидев содержимого. По запаху поняла, там яблоки. Запах был земной, добрый, и слёзы в моих глазах вскипели быстрей, чем молоко.
  Но заплакать не успела: из-за камня вышел Бонобо. Ну и что? Все мы приматы, я не боюсь братьев. Обращаться с ними несложно: не подпускать на расстояние вытянутой руки, и всё будет нормально.
  Я улыбнулась, Бонобо приободрился и взял заботы по нашему с Мальчиком благоустройству на себя. Он чрезвычайно трудолюбив и ловок. Я помогала ему во всём.
  
  Плохо, когда слёзы просыпаются раньше тебя. Очнувшись после тяжёлого забытья, в первую же ночь по приезде поняла: я всё-таки умерла! Не переехала в другой город - мне удалось умереть, прихватив с собой Мальчика и полтонны багажа!.. Среди необходимых вещей был портрет отца и его рыбацкий колокольчик. Я спросила отца: что мне делать? Я не могу так.
  - Через не могу, - сказал отец и замолчал.
  Больше он не произнёс ни слова, но колокольчик изредка позванивал: я понимала, отец рядом.
  Об остальном пришлось догадываться самой. Большего, чем переместить меня в пространство, где не существует смерти, отец не мог.
  Но если нет смерти, то и жизнь ненастоящая. Об этом говорили стены дома, где мы поселились с Мальчиком и ханом Хасаном, об этом твердили долгими ночами листья деревьев за окном и жёлтый свет фонаря, проникавший в дом сквозь них. Штор в моей комнате нет, но в загробной жизни это не имеет значения.
  Дом для женщины там, где она повесит шторы. Хорошо, что для ребёнка Дом там, где его мать. Мальчик беззаботно играл, читал, общался с ханом Хасаном и говорил, что наша жизнь изменилась к лучшему. Малолетство хранило его от понимания того, где мы оказались. Но и он через некоторое время начал смутно догадываться: 'Когда я не сильно занят, у меня ощущение, что случилось что-то очень плохое, но никак не могу понять, что?'.
  Всё будет хорошо, мой милый, отвечала я. Ты уже учишься, я нашла работу, хан Хасан скоро заговорит человеческим голосом - всё будет хорошо.
  Сама думала, хорошо уже не будет - никогда. Слова из письма Ангела 'У тебя впереди много счастливых мгновений', - оказались червячком на крючке. 'Здесь не случится ничего плохого - ни с тобой, ни с сыном' были более достоверными: не случится, потому что всё, что могло, уже случилось.
  Я упрекнула его в тупости. В ответ он швырнул шаровую молнию. Та прошла насквозь моё левое подреберье. Но мне было не до собственных ощущений. Я во все глаза смотрела на Ангела. С ним произошли метаморфозы.
  Ангел повреждён. Глаза потухли.
  Я отвернулась и пошла прочь. Он опередил меня и, глядя в затылок, увидела: кто-то сделал дырку в его черепе! Когда?.. Ещё недавно был целёхонек!.. А теперь дырявый, как манекен... Чёрт побери, как обошлись с парнем! Пару ночей я плакала от жалости к нему.
  Всё это было хуже, чем ссора.
  - Эх ты, - сказал Блаженный. - Как же ты не поняла, что у него линзы, поэтому глаза такие яркие!..
  
  Да, теперь рядом со мной уже двое. Бонобо чинит в доме всё, что попадается под руки, и зовёт замуж - по всей форме, надев галстук и с розой в руке. Но не продвинулся на этом пути ни на йоту. Новый персонаж преуспел без этого. Потому что коварно поделился секретом: Ангел позвонил мне, потому что это он, Блаженный, попросил - хотел сделать мне приятно. Я была так ошарашена, что даже изменила своему правилу не звонить самой - никому из мужчин - только отвечать на звонки... Я спросила Ангела: ты звонил мне по просьбе Блаженного?
  - Да, - честно ответил Ангел.
  Больше никогда не делай так - не помню, сказала я это или только подумала. Помню, что расшибла вдребезги последнее блюдце древнего сервиза слоновой кости о батарею и напилась. Коридор в мою комнату после этого оказался слишком длинным, и Блаженный просто помог добраться до постели. Как он сам оказался там, не помню.
  Жалею ли об этом?..
  Да нет.
  Блаженный сложносочинённое Господом существо, с которым тот и сам, видимо, не знает, что делать. И потому Блаженный предоставлен сам себе. Впрочем, Ангел опекает его, как может, потому что Блаженный болен сразу на всю голову. Во-первых, хроническим алкоголизмом, во-вторых, он дипломированный псих на инвалидности, в-третьих, поэт, в-четвёртых, в бытовом смысле беспомощен так, что это просто крайний случай. В-седьмых, старый холостяк и безработный. Запустив руки в этот букет, я не скучаю, а мои пальцы и душевные достоинства зацелованы так, что уже искрю. Ну и вообще - подарку в зубы не смотрят. Живых подарков у меня на сей день два: ещё кот Хан Хасан...
  Сам Блаженный считает, я упала ему на голову с не совсем раскрывшимся парашютом, и потому от сильного удара он начал просыпаться от всего разом. Ещё говорит, что, как замороженный было лягушонок, начинает оживать, а это больно и страшно. Инерция безделья не отпускает его, алкоголизм тоже, беспомощность в практическом плане исправлению уже не подлежит. Он грассирует, цитирует, говорит безумные вещи, восхищается со знанием дела, буквально профессионально, и время от времени рассыпается на мелкие шарики, собирать их в целое я не ставлю себе задачей. Пусть сам собирается! Забалованный в своё время маменькой и бабенькой, он бы воспринял это как должное, а я не готова взять на себя ношу по воспитанию и обслуживанию ребёнка, которому хорошо за сорок. Мне ещё ни с кем не удавалось забыть, кто из двоих женщина, а кто мужчина.
  Иногда говорю Блаженному, что люблю его - когда устаю физически, а рядом только он. Да, когда у меня сил остаётся на донышке, обнаруживается, - во мне есть маленькое, вымороченное, а всё же живое чувство к этому человеку. Но только когда так слаба, что даже он кажется мне опорой, к которой можно прислониться.
  И всё же странно, что чувство, пусть даже такое вымороченное, родилось в безжизненном пространстве, в левом подреберье, убитом шаровой молнией.
  
  Глава десятая. С ШИЗОЙ НАПЕРЕВЕС
  
  Дальний стук колёс идущих поездов удавалось услышать глубокой ночью. Последнее время слышу постоянно, даже шумным днём. Нереально - ведь район, в котором живу, далеко от железной дороги? Или где-то рядом есть ветка? Но отец подаёт и другие знаки - статью, благодаря которой меня приняли на работу, секретариат не в тему украсил картиной Перова 'Охотники на привале', а это единственная картина, висевшая в доме моего детства. Репродукцию купил и повесил на стену отец - страстный охотник... В этом городе я могу встретить его, кажется, за любым поворотом... По дороге к работе расположен центр 'Верона' - так порой звали меня в детстве, и ресторан 'Барон' - так звали всех охотничьих собак отца. Проходя мимо охранника, я называю код: 64. Эти цифры обозначают 'отец, дочь'...
  Вчера постоянный звуковой фон взорвался. Камни летели в окна с бешеной силой: осыпался один сегмент, второй, третий, четвёртый, почти одновременно разбиты два и в детской. Удары о железную решетку, звон разбитого стекла - посреди идиллического время провождения: сын сражается в компьютерной игре 'Каратель', Блаженный делает массаж моих ступней, по-татарски это слово звучит удивительно нежно: тяпи-ляр, он им и оперирует...
  Я выглядываю за шторы, только когда звон стекла прекращается. Во дворе ни души.
  Звоню 02. Милиция приезжает довольно быстро.
  
  Вторая серия детектива - окончательная. Опять раздаётся звон разбитого стекла, на сей раз - об асфальт. За окном - бригада санитаров и их авто. Сверху на них сыплются бутылки. Злоумышленник, которого не обнаружила моя милиция, ограничившись составлением актов, определён: это человек из квартиры на втором этаже. Он разбил окно у соседей на первом, и они тут же вызвали карету скорой помощи. Пока бил в моей - бездействовали...
  Бригада из психушки не имеет права взламывать дверь, поэтому опять вызвали милицию. Маменька сумасшедшего агрессора оказалась тоже сумасшедшей. Во дворе страсти накалились. Я покинула пьесу, закрыв за собой дверь. Блаженный остался активно участвовать. Вскоре пьеса закончена, он возвращается, с грохотом валится на пол: переволновался. Хан Хасан подпрыгивает и со вздыбленной шерстью летит от него на уровне метра от пола... Блаженный заявляет, что сильнее всех сумасшедших ненавидят сами психи, коим и он является - правильно де в своё время поступил Гитлер, приказав расстрелять всех обитателей 'жёлтых' домов...
  
  Между тем и этим Блаженный успел позвонить Ангелу. Он вышел из-под контроля, удержать от звонка труднее, чем отступиться и предоставить делать, что хочет. Энергия била ключом, но в направлении Ангела, который, по мнению Блаженного, был обязан всё это разгрести. А я в это время была занята разговорами с милицией - составляли протокол.
  Примчался Бонобо, и они с Блаженным активно переговаривались по телефону с Ангелом насчёт того, что тот привезёт стёкла и штапики, и даже меня заставили поговорить с ним. Я ещё не знала, кто разбил стекла, и думала: одно из двух - или местные подростки, или доставшее меня и здесь Чучело, - там мой юрист продолжает суд ... Завтра я узнаю, кто разбил окна - это пообещал Блаженному Ангел.
  После выяснения личности агрессора Блаженный ещё раз звонит Ангелу. Суёт мне телефон, я говорю: рада, что разбивший окна - сумасшедший, имеющий счёты к хозяину квартиры, это наиболее благоприятный вариант. Ангел меня понимает.
  
  Ангел привозит стёкла, оба даём друг другу люфт, чтобы не встретиться, и, разумеется, не встречаемся - он приезжает незадолго до окончания рабочего дня, а я добросовестно досиживаю это время в редакции. Дожили.
  Придя домой, вижу аккуратно нарезанные стёкла и штапики, а ещё два граната. Думаю: съесть вас или оставить на вечную память?..
  
  Глава одиннадцатая. РАНДЕВУ С КОТОМ
  
  Хан Хасан, голубая кровь, вернее, шёрстка.
  - Ты ко мне несправедлива, - говорит хан Хасан.
  - Сердцу не прикажешь, - парирую я.
  - Более того, ты меня обижаешь, - настаивает на своём хан. - Не любишь только потому, что меня тебе подарил Ангел. Верх несправедливости! Ты же всегда была справедлива.
  - Не забывай, я неврастеничка. Надеюсь, ты понимаешь, отчего это случается с человеком, и понимаешь, - все мои силы уходят на то, чтобы это скрывать.
  - Сил у тебя больше. Ты просто отыгрываешься на мне.
  - Какого чёрта! Пошёл вон!..
  
  К коту я несправедлива, да. Но, во-первых, это не кот, а обезьяна с рогами, сволочь. Я думаю, пакетик с тремя порванными золотыми цепочками и треснувшими серебряными кольцами, приготовленный для ювелирной мастерской, утащил он. Найти в огромной квартире с щелями в полу - нереально... Впрочем, это бы простила. Я его просто не люблю. И в основном он прав, конечно. Нельзя ждать ни от человека, ни от ангела больше, чем он может...
  
  - 'Пошёл вон, пошёл!'... Унизить - просто. От пинка коту до концентрационных лагерей - любое унижение в мире людей возможно. Нужно лишь иметь разницу в потенциале силы, а эта величина, заметь - переменная. Сегодня ты одинока и слаба, но завтра... А думаешь ли ты о том, что у меня тоже есть достоинство? Кошачье. Неподдельное.
  - Прости. Я не хотела, погорячилась. Давай, поговорим. Что ты знаешь о достоинстве?
  - Видишь ли, мой кругозор ограничивается твоим. Я же твой кот. И я знаю: кроме достоинства, у тебя здесь и сейчас ничего и никого нет, но...
  - ...я плохо обошлась со своим достоинством, это ты хотел сказать?
  - Ну, как посмотреть... Вчера ты капала на мою холку средство от блох. Я, кошачий хан, существо высокородное - облохастел. Это не вопрос моего достоинства, а вопрос существования в мире блох. Хотя конечно, меня унижало то, что я был блохастым.
  - По рукам, хан Хасан?
  - Да что уж, свои, - сочтёмся...
  
  Всё постепенно встаёт на свои места. Блаженный не подаёт признаков жизни, - очередной запой вкупе со страхом сменить образ жизни. Мне ли его тревожить: у меня чёрный пояс по расставаниям.
  Миссия Ангела была закончена в тот момент, когда я с Мальчиком и багажом оказалась на перроне... Парень любит делать добрые дела, как он их понимает. Может, правильно понимает. В данном случае - я жива, работаю, и снова ответственно люблю ребёнка. Воз позитива, если быть объективной.
  Субъективно же не вполне разобралась: жива, или всё же нахожусь в загробной жизни?.. Но загробная тоже жизнь, и я уже превозмогаю не её, а только её трудности. Они не мешают мне составлять картину моего нового мира и размышлять о разном. Кажется, я сильно надорвалась в моей прежней жизни и вошла в штопор. Но моё существование на земле продлили, буквально спасли.
  Ведь самоубийцы не могут выполнять своих миссий по завершении своего существования на земле. Поэтому мне не дали закончить жизнь таким образом.
  
  Глава двенадцатая. ИСКРА ЖИЗНИ
  
  Когда меняются декорации, меняется драматургия.
  Как покойно жить этом в запущенном доме о трёх комнатах с длинным коридором... По вечерам сюда приходит Блаженный, я кормлю его ужином, втроём с Мальчиком мы беседуем о разном, потом расходимся по комнатам, а Блаженный восвояси. В выходные приходит Бонобо, что-нибудь чинит, я кормлю его обедом, он ест и мечтает о законном браке со мной. Правда, на этом пути он продвинулся только в обратную сторону.
  Вне дома тоже происходит какая-то жизнь, самое важное - вживание в профессиональную деятельность.
  
  Газета, где работаю, прежде всего ориентируется на чиновников. О чём не надо писать, все знают чётко. Сотрудники, похоже, неплохо чувствуют себя в положении актива администрации, хотя называются журналистами.
  Не претендую на истину в последней инстанции, тем более 'Золотой фонд прессы России' - это она, призёр 'Золотого гонга' - тоже. Но судить о творческом уровне по итогам какого бы то ни было конкурса?.. По мне, так без запивки номер не прочтешь - настолько сухомятен язык. С заголовками просто беда: сплошь и рядом вместо них повествовательные предложения без единого родового признака заголовка. Слово 'президент' пишется только с заглавной буквы. Правило железное, обсуждению не подлежит. Речь идёт только о республиканском президенте. Нам дела нет, что должность это не имя собственное. Нет, и не подразумевается, что это имя собственное. Просто должность такой трепет внушает.
  Сама пишу пока трудно. Незнакомая тематика. До сих имела дело с том, что хорошо знала: писала театральные, художественные, литературные рецензии, жизнь музеев, судьба созвездия местных шестидесятников как отдельный долговременный проект. Здесь же постоянно нужны отчёты о телодвижениях чиновников. И что я не сразу поняла, надо писать по трафарету: он посетил то, а сказал вот это. И ещё вот это. Лишних слов не надо. Мыслей и соображений - не надо. Главное, чтобы каждая буква стаяла навытяжку перед солнцеликими и преданно, не дыша, смотрела им в глаза.
  Жёстко-информационный стиль - не моя стихия, да и самой информации мне, как новичку, не хватает. Трудно писать о том, что видишь как поверхность, не зная, почему так, кто и зачем это обеспечил, как оно все сложилось? Сказываются стрессы - не знаю, в какую сторону ехать, на чём добраться, с очевидным для всех попадаю впросак. Тем не менее, где-то что-то удаётся. Меня сдержанно похваливают, а однажды на планёрке резюмируют: 'к нам пришёл человек со своим лицом'. Вот и лады. Хотя досаждает мелочная правка. Дисциплина. Ежедневная длительная планёрка по утрам... Огорчает цензура. И зачем мне кондиционер в кабинете, если духа казармы он не выветрит?..
  Но выбирать не приходилось. В редакциях сделали ставку на молодых. Жёсткий отсев происходил уже на уровне телефонного звонка: 'Если вам пятьдесят, даже не тратьте своё и наше время'. Полтора месяца эти слова были моим кошмаром, я уже начала терять надежду на то, что моё предприятие закончится благополучно...
  В конце концов, я приехала сюда чтобы вырастить Мальчика и закончить документальный роман 'Провинция', остальное вторично. Воин во мне превратился в крошево. Но выполнил свою миссию - вклад в культуру и личностный масштаб замечательной плеяды костромских шестидесятников правильно номинирован именно в городке с мрачной репутацией их душителя и убийцы. Не могу сказать, что это произошло само собой. И знаю, чего это стоило.
  А здесь и теперь я почти счастлива. Начинаю видеть город - его харизма действует на мои слёзные железы. Перехватывает горло, оттого что мой отец всегда витает где-то рядом и часто подаёт мне знаки.
  Я живу, дышу, мне трудно, одиноко, но, когда случается, так весело смеюсь! И никогда не думаю о смерти. Потому что здесь нет смерти. А это совсем другой расклад существования...
  И здесь тоже бывает Новый год. Он приближается. Город залит невероятным количеством огней. У меня нынче странное ощущение, что Новый год - впервые. А тут ещё случается проливная любовь продолжительностью в пять дней. После неё мне начинает казаться, что я живая. Это, кажется, не загробный мир. Это моя новая жизнь. И я хочу её жить.
  
  Глава тринадцатая. КОГДА Я БУДУ МОЛОДОЙ
  
  Вяжу носки скандинавской принцессе. Они должны быть разноцветные. Принцесса носит разные носки на каждой ножке. Я сразу понимаю, это правильно. Принцессе четыре года. Я гожусь ей в бабушки. Но это неважно. Когда остаемся одни, болтаем на равных. У настоящих женщин нет возраста, если кто не знает.
  - Маргарита, мы с тобой болтушки, заметила? А мужчины говорят, неболтливая женщина - это чёрная жемчужина на белом бархате.
  - Вера, а мы с тобой будем белые жемчужины на чёрном бархате!
  Чтобы она обращалась ко мне по имени, пришлось потрудиться.
  - Эй ты, иди смотреть моё новое платье! - кричит Маргарита, влетая в комнату. Я не реагирую.
  - Эй, быстро иди! - уже не так уверенно, но всё же настаивает на своём принцесса.
  - А не могла б ты вежливей? Во-первых, назови меня по имени, это обязательно. Скажи так: Вера, а не расположена ли ты сейчас посмотреть моё новое платье?
  - Иди быстро! - приказывает она упавшим голосом.
  - Вот ещё! Нужна ты мне с твоим платьем!..
  Принцесса округляет глаза от удивления, но не обижается, а урок усваивает.
  В общем, принцесса как принцесса. Из неё определенно вырастет настоящая женщина. Она любит наряжаться и красоваться, обсуждать наряды и говорит на двух языках. Она невинна и очаровательна, как цветок, папа её обожает. Как любая нормальная девочка, она, разумеется, собирается, когда вырастет, выйти замуж за папу. Об этом речь за вечерним чаем.
  - Все принцессы хотят выйти замуж за папу, но когда вырастают, выходят за принцев, - сообщаю я ей. Принцесса некоторое время переваривает информацию, потом хитро смотрит на меня, на папу, и говорит:
  - Папа, а Вера... без трусиков!..
  Когда я готовила чай, принцесса вертелась вокруг меня и подкинула подол моего платья.
  - Маргарита, не делай так больше!
  - А почему? - интересуется принцесса.
  - А вдруг я без трусиков?
  - Как это? - опешила принцесса. - Я же всегда хожу в трусиках!
  - А мне какое до этого дело? Я не должна быть как ты. А ты не должна быть как я.
  - Интересная ты, Вера, - раздумчиво говорит Марго.
  - Ты тоже, - возвращаю ей комплимент.
  Столь обожаемых собственными отцами дочек не встречала. Но если нет отцовского обожания, нет и принцессы, есть просто девочка, более или менее счастливая. Или несчастная.
  Я размышляю о роли отца в жизни женщины, разгуливая по квартире в старой мужской английской кофте. На ней много мелких дырок, а одна огромная, на рукаве. Наверное, папа принцессы когда-то любил её, раз доносил до дыр. Я спасаюсь в ней. Она определённо излучает защиту и нежность.
  - Вера, Вера, а ты приедешь ко мне? - горячо шептала принцесса в последний вечер, лёжа в постели, когда её папа ушел провожать гостью.
  - Нет, Марго. Ты живёшь слишком далеко. Я не езжу в другие страны.
  - Ну, всё равно я же теперь твоя дочечка! - произнесла принцесса фразу, как аргумент.
  - С чего ты так решила, Марго? - искренне удивилась я. - У тебя же есть мама, ты что, забыла?!..
  - Всё равно, всё равно ты приедешь ко мне. Ну, когда-нибудь, а?
  - Ну, когда-нибудь - возможно. Когда ты вырастешь и если не забудешь меня.
  - Я не забуду, - пообещала принцесса. - Приезжай вместе со своим братом.
  - С каким братом? - Ты имеешь в виду... Так он же мне сын, а не брат.
  - Да?! - удивилась принцесса. - Но он же больше тебя ростом.
  - Ну и что. Ему всего тринадцать лет. Вот, смотри: десять и ещё три, - показываю на пальцах. - А мне - и я снова показываю на пальцах. Её, моих - на руках и ногах, и объясняю, сколько ещё не хватает. - Я даже твоего папы старше на столько лет, сколько ты живешь на свете. Если к его возрасту прибавить твой, получится мой.
  - Вера, ты с ума сошла! - протестует Марго.
  - А ты думала, сколько?
  - Ну... лет двадцать.
  Принцесса ошиблась ненамного. Изнутри мне двадцать семь. У вида homo amans есть ген вечной молодости. За последние годы, правда, я чуть было не постарела. Уже шла по туннелю, и свет за спиной становился слабей. Но однажды обернулась и пошла назад. Сначала медленно. Потом быстрей. Потом побежала так быстро, как только могла - уже почти не касаясь ногами земли. И всё-таки этого было недостаточно. Просвет туннеля был близко, но всё сужался. И тогда я прыгнула. Без парашюта.
  В новый город, в новую жизнь, в новую молодость. Я не жалею об утраченном, и не боюсь будущего. Самое страшное впереди - то, что называют смертью. Но не боюсь, а жажду этого. Будет вспышка света, от которой ослепну на миг, но меня подхватят руки отца. Я увижу его лицо, и снова ослепну - от счастья и слёз. И не удивлюсь, когда увижу крылья у него за спиной. Ведь у меня со временем будут такие же. Потому что ангелам без крыльев нельзя - этого требует их работа.
  
  2006 - 2007 г.
  Набережные Челны - Кострома - Казань
Оценка: 10.00*3  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"