Были города, большие и маленькие, красивые и убогие, пронизанные морским ветром и затхло-пыльные, знойные и промозглые. Был Белый город, шагнувший в татарскую степь в том числе и с моих натруженных ладоней. Светлый, просторный, новорожденный, со смешными трогательно-голыми саженцами вместо зелени. И была косматая, тяжелая, себе на уме, столица сугубо российской глубинки - моё последнее пристанище...
Эти города заслонили мою бедную родину с круглой водонапорной башней посередине - такие стоят чуть не на каждой станции вдоль горьковской железной дороги. Но эта башня была особенной, и дни, когда спускали через широкую трубу воду вспененной до белизны мощной струей, были тоже особенными праздниками для окрестной мелюзги.
Моя родина пахла железной дорогой: прогретыми на солнце рельсами и разомлевшими смоляными шпалами, запахами неведомых краев, неуловимо оседавшими с мчавшихся 'скорых'.
У моей родины много запахов и лиц: земляничное, звёздное, золотисто-огненное, речное, а одно из них серебряное, искрящееся - зимнее. Таких белых, сверкающих и таких огромных сугробов уже не было никогда и нигде - ведь они возвышались над головой... Никогда и нигде так не пахли корешки и страницы библиотечных книг, их сладко вдыхаемый запах кружит голову...
Я помню золотой огонь моей родины в русской печи, её нестерпимый жар, понемногу остывающий к утру.
На моей родине холодная, прозрачная река, пятикилометровый путь к которой по жаре и мягкой от пыли дороге труден и томителен как подвиг. Крупная рыба бьёт хвостом поверхность воды, цветущую солнечно-жёлтыми кувшинками. Их букеты тяжелы, холодны и пахнут влагой...
Один раз в году моя родина пахла мандарином - из бумажного кулька с новогодним детским подарком от железнодорожного депо. И постоянно моя родина пахла блохастой шкурой пса Барона и нежной шёрсткой бездомных котят.
Ох как далеко от меня родина, так далеко, что вернуться туда нельзя, потому что когда прошло время, родина перестала быть м е с т о м. Навсегда. Она осталась сном, еле брызжущим светом на труднопроходимой дороге жизни, которая никогда не приведёт к ней.
Как это странно - осознать утрату родины после десятилетий беспамятства, ощутить её остроту и непоправимость. Потому что 'где родился, там и пригодился', а больше так не пригодишься нигде, а может, и вовсе нигде не пригодишься. И солнце не будет так ласково, а небо так звёздно, нигде не будут так свежо пахнуть цветы и сугробы.
И догадываешься вдруг, что всё, происходившее с тобой в других местах, на родине бы происходило иначе, как уже никогда не произойдёт. Что лишённая корней, всем чужая, преодолевала ты свою жизнь на чужбине. Любила чужих мужчин и дружила с чужими друзьями. Жила в чужих домах и растила чужих, хоть и рожденных тобой детей, не понимая, отчего так зла тоска и неизменно одиночество, отчего немилостива судьба и смешны враги, а любовь и дружба какие-то сквозные, отчего невесело на пиру, а на похоронах не больно...
А на Родине тебя в это время отчаянно не хватало. Пустовало место в чьём-то
сердце, не родились дети и внуки. Не расцвело дерево, которое ты посадила бы, и дело, которому бы служила.
Но если ты можешь работать, то работаешь везде. А значит, придёт день, и Родина очнётся в тебе. Ведь она была, есть, и где бы ей находиться все эти годы, как не в тебе? Она будет смотреть прямо в лицо со страниц твоих книг. И ты будешь смотреть на неё, узнавая и улыбаясь сквозь слёзы.