Аркавин Сергей Генрихович : другие произведения.

Вера Аркавина, Сергей Аркавин. Но вопреки всему живу...

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   0x01 graphic
  
  
  
  
  
  
  

Вера Аркавина

Но вопреки всему живу

СТИХИ

Сергей Аркавин

Бабушка Вера

СТИХИ

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Аркавина В.Я. Но вопреки всему живу. Стихи
   Аркавин С.Г. Бабушка Вера. Стихи
  

No В.Аркавина. Стихи, 2017

No С.Аркавин. Стихи, текст, обложка, 2017

   В этой книжке сошлись стихи бабушки и внука: Веры и Сергея Аркавиных. Кроме того, представлен биографический очерк о Вере Аркавиной и ее семье.
   Вера Яковлевна Аркавина (1901-1979) уже при советской власти студенткой Харьковского института народного хозяйства вступила в РСДРП и с 1922 года вместе с мужем, меньшевиком Абрамом Левиным (1892-1938), подвергалась неоднократным репрессиям, была в первой партии политзаключенных на Соловках, прошла тюрьмы, ссылки, Карлаг. Муж был расстрелян в 1938 году. В 1957 году Вера Аркавина и Абрам Левин были реабилитированы. После освобождения Вера жила в родном Харькове, преподавала иностранные языки, занималась литературной деятельностью. Настоящий сборник - первое издание стихов Веры Аркавиной.
   Сергей Генрихович Аркавин (1950) - внук Веры Аркавиной. Детство прошло в Москве, Лахденпохье, Львове, Петрозаводске. Окончил физмат петрозаводского университета. Служил в армии. Работал в машиностроительном объединении "Петрозаводскмаш" в качестве инженера-испытателя, руководителя исследовательской группы, технического переводчика, ведущего специалиста по рекламе. Автор двух сборников стихов. Член Союза российских писателей. В сборнике представлены ранее опубликованные и новые стихи.
  
  
  
  

Вера Аркавина

Но вопреки всему живу

СТИХИ

  
  
  
  
  

0x01 graphic

  
   Я клятву верности шепчу...
  
  
  
   Дочь
   Из стихов 37-го года
  
   I Чему нет слов
  
   Так просто: отобрали дочь.
   Гудок. Свет фар автомобильных
   Кричит, и беспощадна ночь,
   И перед нею все бессильно.
  
   В тот миг ты вся в моих руках
   Горячим стоном трепетала.
   Вот улица в скупых огнях,
   Вот поворот - и все пропало.
  
   Еще живет прощальной лаской
   К щеке прильнувшая ладонь.
   Засовов лязг. И черной краской
   Мир перечеркнут и сметен.
  
   Там все осталось: жизнь и дочь, -
   Вдруг полоснет ножом: навеки...
   Как мне осилить эту ночь,
   Как это можно человеку?
  
   Ты молча стынешь на пороге,
   Темнеет на дверях печать.
   Так было в снах: скрипели дроги,
   В могилу увозили мать.
  
   Да, у тебя теперь нет дома
   И ты одна, совсем одна.
   И у соседей чуть знакомых
   Та ночь пройдет без слез и сна.
  
   А завтра ты начнешь шагать
   Совсем не детскою дорогой,
   Шагать, не попадая в ногу,
   И слишком многое скрывать.
   Все просто - отобрали мать...
  
  
   II Заклинание
  
   Пойми, поверь и знай. Пока
   Ты отнята, ты не со мною,
   Все непосильно, как тоска,
   И все отравлено тоскою.
  
   Пойми, как трудно пульс ни бьется,
   В ударе каждом слиты мы,
   Пока в тоске не оборвется
   Прибой стареющей волны.
  
   Здесь горю не дано смириться,
   Но боли велено молчать,
   Здесь надо страшные страницы
   В тупом отчаянии листать.
  
   Но сердцу не дано не биться,
   Пока ты в нем тревожной птицей
   Кровавишь крылья об окно...
   Ты слышишь, как стучит оно?
  
  
   III Испания
   (отступление от темы)
  
   Быть там, где сестры Ибаррури,
   Сдают в слезах за пядью пядь,
   Где судьбы мира, не Астурий
   Друзьям приходится решать.
   Где чумный тлен стать хочет бурей -
   Вот где бы надо нам стоять!
  
   Испания, прости меня,
   Что не сумела быть с тобою,
   Ты вся на линии огня,
   Я - за бессмысленной стеною.
  
   Молчащий сам сдает оружье,
   Уходит с линии огня.
   А нам стоять бы надо грудью.
   Испания, прости меня.
  
  
   IV Возвращение к теме
  
   Поймешь ли ты, что это значит,
   Когда людей наотмашь бьют,
   Когда твою простую суть,
   Оклеветав, переиначат.
   Ты знаешь ли, что это значит,
   Когда не видится конца,
   Когда молчат, когда не плачут,
   Хоть все в тебе кричит? Когда
   Ничто нельзя переиначить,
   И ты теряешь вдруг себя.
   Поймешь ли ты, что это значит,
   Такой поймешь ли ты меня?
  
  
   V Но вопреки всему живу...
  
   Но вопреки всему живу,
   Живу и чувствую, и знаю:
   Уж тем одним, что правды жду,
   Я силу правды утверждаю.
  
   Жить, волю крепко сжав в кулак
   (Лишь было бы чему сжиматься).
   Жить просто: день за днем, но так,
   Чтоб от себя не отрекаться.
  
   Живому сердцу надо биться.
   И верю: будет нам дано
   И эту дочитать страницу
   Спокойно, сдержанно, как то,
   Что миновало и прошло,
   Чтоб никогда не повториться.
  
   Мы вновь глядим и вдаль, и вширь
   Взыскательней, мудрей и зорче.
   Так взором проникает в мир
   Его преобразивший зодчий.
  
   1937 - 1950-е
  
   Зачем живу
  
   Зачем живу? Чтоб чуять спад
   Былых желаний, чувств и мыслей?
   Не так ли глохнет водопад,
   Бессильной струйкою провиснув?
  
   Но он живет, чтоб не заглох
   Родник средь мшелых пней забытый.
   А я - чтоб теплотой событий
   Согреть друзей ушедших вздох...
  
  
   Эпоха
  
   Эпоха, как сырая глина,
   (В том горькая ее беда!)
   В ней каждый шаг неотвратимо
   Оставит вмятину следа.
  
   Цари, вожди, ассаргадоны,
   Ее месившие конем,
   Месили только глины тонны,
   Не обжигая чувств огнем.
  
   В жестокости своей ты льстива,
   Ты можешь засосать на смерть,
   Но отщипни кусочек глины,
   Чтоб теплотой руки согреть,
  
   И зазвенит, как песня, глина,
   И не сумеет умереть!
  
   Есть врезанный в ней отпечаток
   Давно умолкнувшей струны,
   След Прометеевой ступни,
   Жар первых и неравных схваток
   Всечеловечности и тьмы...
  
  

Из стихов 23-го года

  
   Из стихов 23-го года
  
   Одиночка
   (Внутренняя тюрьма)
  
   Так день за днем, за годом год
   Растёт кругом, стегает подлость.
   Так жизнь пройдёт и смотришь -- вот
   Твоя в борьбе увяла гордость.
  
   Но силы есть, и я кричу:
   Конец тяжелому удушью!
   Я в век мучительный живу
   Притупленного равнодушья.
  
   Не хватит сил, не станет дум,
   Кричать я буду ярым криком,
  
   Глушить неправый гулкий шум.
   За истинным гонюсь я ликом.
  
   За тем, что спит, но что от сна,
   Мне верится, опять проснется,
   Ведь жизнь когда-нибудь взметнется
   И под ударами хлыста.
  
   Кричу призывным, ярым криком,
   Пророчу новую зарю.
   Россию с исступленным ликом
   Я в крике слышу и люблю!
  
   И ей -- мучительную гордость,
   И ей крепчающую месть
   Сквозь жизни оробелой подлость
   Мне хочется в душе пронесть.
  
   1923
  
  
   Новогоднее
  
   За круглым чокаюсь столом
   Со всеми, кто уже не с нами,
   Кто только ближе стал с годами.
   И смерти нет: сожженный том
   Не пеплом стынет, жжет огнем.
  
  
  
   Из стихов 24-го года
  
   Суздаль, политизолятор
  
   Неделя сменяет неделю,
   Встревоженно падают дни.
   Широким размахом -- качели,
   Кривые, как старые пни.
  
   И ночи как будто темнее
   И  глуше суж;нный поток.
   Но в возгласах слышу яснее
   Все то же бурление вод.
  
   Уже не потоком -- ручьями,
   Клочками взволнованных дум
   Осенними зреет ночами
   Неясный, но крепнущий шум.
  
   Каким разольется простором,
   Раздольем, победы тоской?
   Солдатки неслаженным хором
   Надрывно кричали: "Домой!"
  
   И дважды вскипающей пеной
   Плевался сужённый поток.
   Впервые июлем, изменой,
   Вторично -- в спадании вод,
   В октябрьском восстанье угрюмом...
   И кто-то над рвущимся шумом
   Сказал: "Непростительный ход!"
  
   Все трудной измерено мерой,
   Впервые ты стал одинок
   И видел, как новую эру
   Гнетущий туман обволок.
  
   Впервые не слитый с толпою
   Отринул толпу, не народ.
   Стоял пред томительной тьмою.
   И кровью был залит восход.
  
   1924
  
  
   Реквием
  
   Был ветреный день. Комья рыжие стыли.
   Рыдал растревоженный болью Шопен
   Над прямоугольником свежей могилы,
   Над вязкой неровностью глинистых стен.
  
   Пусть нет у могилы сегодня лафета,
   Но длится упорный и горестный бой.
   Потомки безмолвно берут эстафету
   И борется Тиль с непокорной слезой.
  
  
   В тюрьме
  
   (Из ненаписанного дневника)
  
   Я дни люблю, когда стрижи
   Крылом касаются сирени,
   И облака уже с зари
   Дают прохладу влажной тени.
  
   Я дважды вижу проблеск дня
   В окошке, схваченном решеткой. --
   Сперва одним движением четким,
   Затем средь влаги и огня.
  
   В колодце узкого двора
   Бреду извечно-скучным кругом.
   Птиц легкокрылых детвора
   Кругами чертит небеса,
   Виска касается в испуге.
  
   Здесь будешь прошлым жить, как тень,
   Как отражение событий.
   Но жарким, жизненным наитьем
   Ты вновь осилишь этот день.
  
   И будешь счастлив вопреки
   Всему, что отняла неволя.
   Ведь счастья нет, есть только воля
   В потоке суженной реки.
  
   А в промежутке был допрос
   (Исчадье дней, исчадье ада),
   Но раз ты жив и перенес,
   То лучше вспоминать не надо!
  
   Но даже там, в бесчасье ночи,
   На грани "Придушу, скажи!",
   Где все людское рвалось в клочья,
   Мне снились клены и стрижи.
   И забывая все от боли
   (Чем били: каблуки, хлысты),
   Я знала, что не сдашься ты,
   И значит хватит сил и воли,
   Чтоб не согнуться, все снести.
  
   Твой образ я гнала в испуге,
   Но чувств и мыслей кутерьма,
   Сцепившись, бились в узком круге,
   И круг выбрасывал тебя...
  
   Как тускло брезжил нам рассвет,
   Как густ был теплый привкус крови.
   Всем существом кричала: "Нет!",
   И в крике "Нет!" рождались зори.
  
   Я знала, что еще живу,
   Борясь за лучшего бессмертье,
   Что верю, чувствую, дышу,
   Люблю -- и значит, нету смерти!
  
   И значит, я опять снесу,
   Чтоб ночи длились как столетья
   У самой смерти на весу,
   Забыв страданий междометья.
  
  
   Пурга
  
   Ах, сколько отдано пурге
   Упорных сил в час возвращенья!
   Мир в белом полыхал огне,
   И вихрей ранило смятенье.
  
   Но пробивались мы упрямо,
   Тараня вихри головой.
   Мы шли, ползли, мы рвалась прямо
   В извечное, как жизнь, "домой".
  
   Дошли, рванули резко дверь,
   Вдохнув тепло жилья и жизни,
   Да так мы шли - сквозь гнев потерь,
   Сквозь толщу бед - к своей Отчизне.
  
  
   Судьбе
  
   Хоть призрачную дай удачу,
   Как отблеск в глубине ручья,
   Чтоб стих не захлебнулся плачем,
   И немотой небытия...
  
   * * *
  
   Теперь бесцельно мне гадать,
   Была ль когда-нибудь поэтом.
   Но верится, не канет в Лету
   Секирой скошенная рать.
  
   Строку не приравнять к мечу,
   Стихам не стать живой водою.
   Я клятву верности шепчу
   Погибшим не на поле боя...
  
   1960-е
   И нот нарастающий вал...
  
  
  
   Снега
  
   I Largo
  
   Листа огромного тревожна белизна.
   Чем станет он? И сами мы не знаем.
   Хоть спит снегов глубоких тишина,
   Встревожен мир грачиным гулким граем.
   В прожилках синевы раскинулась зима,
   И сердцем к ней припав, мы жадно ей внимаем...
  
   То Бах расстилает органную фугу,
   Лиловые тучи нависли в басах.
   Неспешно проходят по сонному лугу,
   Печатая шаг, зимних фуг голоса.
   Вновь падают хлопья, и нет им преграды.
   Так входят в нас первые такты сонат.
   (Как Баху немного и многого надо.)
   И мудростью полон густой снегопад.
   Откинута шляпа. Безмолвствуют шири,
   И жизни дыханье затихло в снегах.
   Но многообразно молчание мира,
   И зиму все слушает, слушает Бах...
  
   II Allegro
  
   Запляшут снежинки, кружась в исступленье,
   И скрипок томленье возносится ввысь,
   И люди шагают сквозь шквал в наступленье,
   И грозной метелью безумствует Лист.
   Метель наметает над мертвым сугробы,
   Но судьбы живут и не сдаться им в плен,
   И скорбь их сильнее неистовства злобы,
   И траурным маршем рыдает Шопен.
  
   III Andante maestroso
  
   Нет фонарей. Застыло все в смятенье,
   Затихло все. Мир слушает, не спит,
   Но это жизнь - не горечь пораженья,
   Нет, это жизнь, что побеждать велит.
   И мужеством очистясь, вдохновенье
   В нас "Ленинградскою симфонией" звучит.
   Как непривычно нам в консерваторском зале.
   И растворяются и стены, и душа.
   Ах, сколько вечностей в том зале не играли,
   Но льется свет и музыка слышна.
   И мир заполнен рокотом рояля
   И вешним гулом ладожского льда.
   Лед Ладоги бугрится и трещит,
   И сорвана молчания печать,
   И тают льды, и это счастье - жить,
   И счастье - очищаясь, побеждать.
  
   IV Final
  
   Как снег весом в предчувствии конца!
   Он щедр, но мокр, капелью легкой тает.
   И сын в трагедии погибшего отца
   Вдруг силы к зрелости своей черпает.
   И ветры звоном талых льдин звучат.
   И в легкой дымке голубеют дали,
   И легче нам становится дышать
   Щемящим воздухом проталин.
   Пусть миру непривычно отдыхать,
   Пусть все еще кружат в недобром вихре,
   Летят снега, метели не утихли,
   В нас все настойчивей рождаются, звучат
   Грядущего космические ритмы.
  
  
   Лист. "Грезы любви N3"
  
   Я терпкую чашу любви не испил,
   Горела рубином она.
   И падали звуки шуршанием крыл
   И влагой ненастного дня.
  
   Ночь что-то шептала, шумела листва
   И ветра порыв заглушал
   И трепет сердец, и смятение сна,
   И нот нарастающий вал.
  
   Томлюсь, но я в песне сказать не могу,
   Как ширятся чувства во мне,
   Как терпкое трудное слово "люблю"
   Взрастает и зреет во мгле.
  
   Но трепет и боль не собрать мне в букет,
   И Зибель над ним не споет.
   Я даже не знаю, как каждый поэт,
   Чем кончу свой звонкий полет.
  
   Хоть эхо на песню не дрогнет в ответ,
   Несется и крепнет она,
   В ней тесно сплетаются радость и бред,
   И мудрый восторг бытия.
  
  
   Прелюд Рахманинова
  
   Сперва твое письмо в разбеге смелых строк.
   Они звучат, как жизнь - всем трепетом столетья.
   А вслед за тем Шопен - развенчанность и бог,
   И снова льется Григ в весенних междометьях.
  
   Но вдруг в басах отчаянье и тьма,
   И цепко держат их суровые аккорды.
   А в дискантах рождается весна,
   И устремляется по музыкальной хорде.
  
   Так проясняя все, как зрелость или след
   Тех чувств, которым вдруг найдешь названье,
   Прелюд вошел в меня судьбою и призваньем
   И завершением столетий, трудных лет
   Давно задуманного начинанья....
  
  
   Менуэт Гайдна
  
   Как вздох, скольженье менуэта
   По тихому простору зал.
   Он был игрой свечей и света,
   Он в теплых отблесках мерцал.
  
   Плыл мимолетности признаньем,
   Не шелест шелка - шелест крыл.
   Он плыл как звука оправданье,
   На грани всех его мерил.
  
   Он плыл на широте дыханья,
   Где невозможна немота.
   И побеждала умиранье
   Смычка и сердца теплота.
  
   Он плыл как звука утвержденье,
   Бесплотный как его распад.
   Как первый трепет вдохновенья
   И яблонь светлый снегопад
  
  
  
   Чюрленис
  
   Промчался дождь и оживил асфальт,
   В нем вспыхнул мир тяжелой бронзой гривы.
   А в хор басов ворвался детский альт,
   Как нить луча, как прядь весенней ивы.
  
   Промчался дождь. Кленовый желтый лист
   Прилип к асфальту бронтозавра лапой.
   А дождь устал, он медленнее капал.
   И дверь открыл неспешно органист.
  
   Чюрлениса играет органист,
   Гудят басы, они дымятся в хоре.
   Лишь детский альт, неповторимо чист,
   Все рвется вдаль, тесно ему в притворе.
   Багрянец листьев липнет к витражам
   Синкопами старинной партитуры,
   Леса и дни задумчивы и хмуры,
   Туман и дождь все бродят по полям.
  
   Ребенка голос вырвался в просторы,
   Шар одуванчика, как елочный, застыл.
   Ребенок знает: это - целый мир
   Сиянья, хрупкости, мгновенности и горя,
   И тянется к цветку порывом слабых сил.
   А там внизу бормочет сонно море
   И солнце пятнами разорванных монист
   Скользит в глубин раскрывшиеся створы.
  
   Судьбы и вечности мерцает вещий лист.
   Чюрлениса играет органист.
  
   1960-е
  
   * * *
  
   Лебяжьей плавностью Сен-Санса
   Плывет к нам на пуантах смерть.
   Но лебедью дано запеть,
   Чтоб в горле ширилось пространство,
   А кленов гаснущая медь
   Нас жгла как символ постоянства,
   Как право даже в смерти петь.
  
  
  
   Дни листопада зазвучали...
  
  
  
   Туман весенний
  
   Он влажен был, глушил, как вата,
   Во все вникал, едва дышал.
   Он жил недоброй жизнью ската
   И путал дни, и свет скрывал.
   Но солнце крепло, прорываясь
   И золотя его пласты.
   Горбами в небо упираясь,
   Всплывали радугой мосты.
   И ощущалась легкость дали
   За ставшей призрачной стеной.
   И почки жадно набухали,
   И пахло влагой и весной.
   Тут стало ясно и школенку,
   Что ходит в самый первый класс:
   Вот выйдет из лесу Аленка
   Из дремных сказок возвратясь.
   Туманы станут паутинкой,
   Смахнет их детская рука,
   Подкрасит небо легкой синькой,
   И зацветут в нем облака.
   И свету вдруг не станет краю,
   Теплу упругому - конца,
   И галок говорливых стая
   Замитингует у крыльца,
   Напустит нам таких туманов,
   Что с толку сбитые скворцы
   В своих скворечниках застанут
   Жильцов из галочьей родни.
   Порядок в мире водворяя,
   Скворцы прогонят их. Тогда,
   Почуяв приближенье мая,
   Проснется ива у пруда.
   Уйдут до осени туманы.
   Сияньем полные сады
   Метельное осыплют пламя
   У свежевспаханной гряды.
   И мы почувствуем, что сами
   Надраены до белизны...
  
  

Буйство сирени

   Буйство сирени
  
   Неуемное буйство сирени
   Щедро выплеснуто на перрон.
   И шмели, тяжелея от лени,
   Сонно пробуют свой баритон.
  
   Унесут это буйство в кошелках,
   Тесно втиснут на рынке их в ряд,
   Будто им этой ночью не щелкал
   Соловьиными трелями сад.
  
   А потом разбредутся букеты,
   Присмирев, по чужим этажам,
   Чтобы окна, как строки поэтов,
   Их раздаривали зеркалам.
  
   И сплетением влаги и света
   Тяжесть гроздьев войдет в наши сны.
   Цвет сирени -- преддверие лета
   И душистая гибель весны.
  
   Март 1966
  
  
   Цветенье лип
  
   Проснуться. В тишину войти
   Огромных лип, где в капле каждой
   Подобья солнц отражены
   И смягчены румянцем влажным.
  
   Где в искре каждой зрелость дня
   Заключена и обогрета
   Медлительным скольженьем лета,
   Дремотным дуновеньем сна.
  
   А запах лип? Глаза закрою:
   Он - как медовая река
   За густотой не видно дна...
   Весь мир за трепетной стеною
   В тугом настоянном покое
   И в сонном колыханье дня...
  
   Да, так кончается война,
   Мир возвращается к покою.
  
  
   Осень
  
   Еще не тронута дождями
   Лесов осенних тишина.
   И ясными сквозными днями
   Как улей - до летка полна.
  
   Вновь тухнет бронза и багрянец,
   По капле каплет кровь осин.
   И сходит, как с событий глянец,
   Предсмертьем наведенный грим.
  
   Но побеждающим бессмертьем
   Полны спокойные леса.
   И четкие уходят ветви,
   Переплетаясь, в небеса.
  
   Всей ширью распахнулись дали
   И внятно говорит простор.
   Дни листопада зазвучали
   Вопросом, брошенным в упор.
  
  
  
   Снегопад
  
   В густой тревожный снегопад
   Душа тоскует, ей не спится.
   Обрывки снов, как снег, летят,
   Но не слипаются ресницы.
  
   А может быть, нам счастье снится
   И павших горестный возврат...
   И жизни опалят страницы,
   Распахнутые наугад.
  
   В густой и мокрый снегопад
   Молчат иззябшие синицы
   И окон проруби молчат...
   Сверкнув, твои мелькают спицы,
   Мелькают дни, за рядом ряд.
   В сугробы снов плывет кровать.
   Вздохнув, уснули половицы
   И начинает мир дремать
   Прозрачным сном хрустальной птицы.
  
  
   Зимний рассвет
  
   С рассветом скрежещет бульдозер,
   Тасует, как карты, сугробы,
   Смирение комкает улиц
   И ровность дыхания рвет.
  
   Он кажется мне гильотиной,
   Он все отсечет переулки.
   Над площадью странно пустынной
   Молчание ночи убьет.
  
   И кто-то проложит дорожку
   На склоне вскипевшего вала.
   И черною пулей в изложье
   Прочертит свой путь пешеход.
  
   Так рвется сквозь нить партитуры
   В свинцовое небо сопрано,
   Но многоголосая фуга
   Сопрано в собратья берет.
  
   И ей отзовутся трамваи
   И сонные скрипы полозьев,
   И красное зимнее солнце
   Над городом снова взойдет.
  
  
  
  
   Мы жили в городе одном...
  
  
   Первая любовь
  
   Влюбиться. Маленьким мальчишкой.
   Сумбурно, горько и смешно,
   Мучительной любовью книжной,
   Где все укрыто и умно.
  
   И расцветать - прорывом в будни,
   И угасать, познав: то плоть.
   Что может быть ее безумней
   И невозможней побороть?
  
   Влюбиться. Маленьким мальчишкой.
   И ветру распахнуть окно.
   Забарабанит дождь по книжкам
   И смоет все, что в них умно...
  
   А через век в забытых списках
   Следить ненужный ряд имен,
   Чтоб где-то к окончанью близко
   Застыть на имени твоем.
  
   И чувствовать себя мальчишкой,
   Влюбленным горько и смешно
   В кого? В названье, в строчку списка,
   В неповторимое ничто.
  
  
   1932
  
   * * *
  
   Ночь грохотала за окном,
   Неслись во мраке поезда.
   Но меркла в мареве звезда
   И рельсы тяжелели сном.
  
   Да, только с двух и до пяти
   Мир был наполнен тишиной.
   Молчали стрелки и пути
   На темной станции ночной.
  
   И сгрудившись, как овцы в тьме,
   Чтоб гуще шерстью обрасти,
   Вагоны замирали в сне,
   Чтоб снова грохотать с пяти.
  
   Ты каждой ночью был влюблен
   И знал: за тридевять земель
   Ее колышет теплый сон
   И звезд туманная капель.
  
   И только с двух и до пяти
   Ты каждой ночью забывал,
   Что трудные ее пути
   Своей судьбою не связал.
  
   Вероятно, до 1941
  
  
   * * *
  
   Ты в детстве меришь километром
   Разлук недолгих расстоянье
   До первой станции приметной
   С душистым и лесным названьем.
  
   А в юности глотаешь слезы,
   Боясь и мучаясь признаньем,
   И первая реальность прозы -
   Как судорога мирозданья.
  
   В закатный час, в миг расставанья
   Ты вновь беспомощен, как в детстве.
   Все сковано твоим молчаньем,
   Все накрепко стоит на месте.
  
   И где та станция с названьем
   Душистым, как мечта о лесе...
  
   Вероятно, до 1941
  

Тебя с годами не забыть

   Тебя с годами не забыть
  
   Тебя с годами не забыть.
   Что день -- ты ближе и дороже.
   Я знаю: нам бы жить и жить,
   Чтоб стать к себе и жизни строже.
  
   С годами, помудрев, понять,
   Как легкость мне чужда забвенья,
   Что в жизнь мою войдёшь опять,
   Как входит в образ вдохновенье.
  
   Знать: где-то есть второе "я"
   В ином, улучшенном изданьи.
   И пусть всю жизнь прождать тебя,
   Но дни считать и ждать свиданья.
  
   Тебя с годами не забыть,
   Ты с каждым часом мне дороже.
   И для тебя дано мне жить,
   Честней, взволнованней и строже.
  
   1948
  
  
   0x01 graphic
  
   Абрам Левин с дочерью Норой
   в казахстанской ссылке. 1929
   Отцовство
  
   Моему мужу
  
   Воскресла ли горечь отцовства
   В кончины глухие минуты
   И шорох далекого детства
   Тревожный, зовущий и смутный?
  
   Фигурка поменьше гнома
   В сдавленном горле улиц.
   Красное пыльное солнце,
   Как глаз умирающих чудищ?
  
   ... Ты ходил с ребенком от окна к окну
   Он увидеть хотел "еще одно солнце".
   И в руках твоих отходили ко сну
   Твой ребенок и знойное солнце.
  
   Ребенок был так пронзительно мал,
   Он звенел звоном трав, он не был человеком,
   Он забавной пичужкой по миру шагал
   В ярко красном как солнце берете.
  
   Ты боялся: не сможет малыш прорасти
   Сквозь пушистость-пичужность, прямо в плоть человека.
   Но не он, это ты смят и сброшен с пути
   Не попав ни в варяги, ни в греки.
  
   ...Когда наливаются окна
   Янтарной прозрачностью соты
   И дышат медовые ульи
   На улицы в вьюжном безлюдье,
   Твое ощущаю отцовство,
   Как повесть, что прервана грубо
   И плачет извечное детство,
   К тебе протянувшее губы.
  
   Вероятно, до 1941
  
   Мы жили в городе одном
  
   Вы мне приснились первый раз
   Живым, доверчивым и близким.
   И начинался день запиской,
   Что с Вами встретимся сейчас.
  
   Спешила, чтоб застать Вас дома,
   По улицам знакомым шла,
   Знакомым по обрывкам сна,
   По чувству верности знакомым.
  
   Во сне нам суждено молчать,
   Но помнится, мы говорили,
   Как будто вновь, за пядью пядь
   Пласты столетий ворошили.
  
   Тогда от счастья и тепла
   Слеза скатилась, и дышали
   Бессмертьем тихие поля
   И скрытые туманом дали...
  
   Но рассвело. При теплом свете
   Растаял золотой туман
   На вымокшем в росе берете
   Листок сиял, как талисман.
  
   А запах моря и сосны
   В ладонях терпкий след оставил.
   Так возвращаются из яви
   Чтоб явью наполнялись сны.
  
   Вероятно, до 1941
   Аллея лип едва намечена...
  
   Из путевой тетради
  
  
   На развилке дорог
  
   Не возвращайся тем путем,
   Которым прошагал однажды,
   В нем боль неутоленной жажды,
   Под пеплом тлеет он огнем.
  
   Не возвращайся тем путем,
   Где в юности шагал с друзьями,
   Он их заполнен голосами,
   Он ими властно озарен.
  
   Не возвращайся тем путем,
   Которым вместе шла с любимым:
   Откажут выдержка и силы,
   Займется сердце вдруг огнем
   И горечью невыносимой.
  
   Не возвращайся тем путем...
  
   1960-е
  
   Подмосковье
  
   Здесь холод медлил спозаранку,
   Нырял во мрак еловых лап.
   Мелькали сонно полустанки,
   К ним луч сбегал, как легкий трап.
  
   Но вдруг в березах засверкало,
   Заискрилось и расцвело
   Щебечущее покрывало,
   Животворящее тепло.
  
   И лес стоял суров, всеведущ,
   Дремуч, как первобытный сказ,
   Замшелой тайною прибежищ
   Оленьих с поволокой глаз.
  
   В нем не бродили с тетивою
   И в нем не ставили силки.
   За счастье быть самим собою
   Платили трудной прямотою,
   Суровой правдою строки.
  
   1940-50-е
   Первый полет (Александровская слобода)
  
   Аллея лип едва намечена,
   Ей часто главы отсекали,
   А стены белые исчерчены
   Веками мстительной печали.
  
   И здесь однажды с башни белой -
   Так теплятся над тьмою свечи -
   Безвестный дьяк рванулся смело
   Судьбе неведомой навстречу.
  
   И тень крыла его упала
   На двор, где, затаив дыханье,
   Толпа сквозь рабский страх взывала
   К свершению его дерзанья.
  
   Над белой пролетел стеною
   (Как это человеку мало!)
   Царь стукнул жезлом, как клюкою,
   И что-то в нем возликовало...
  
   Но в уши шепот вполз змеиный:
   "Отскнись, то грех, то искус ада!"
   Царь в страхе падал ниц с повинной,
   Лобзая пыльные оклады.
  
   Молился он о ниспосланьи
   Ему великого покоя.
   Во искупление дерзанья
   Он многих покарал изгнаньем,
   А дьявола-дьяка - дыбою.
  
   Но башня белая сквозная
   Готова в небо взмыть в полете,
   Твердит в веках не угасая,
   О дерзком замысле пилота.
  
   1960-е
  
   Карагайле (На отрогах Алатау)
  
   Здесь ель вонзалась в небо пикой,
   Сползали c гор, как тьма, леса.
   Мир непонятный и двуликий
   И в ярких звездах небеса.
  
   Здесь, в колыбели Семиречья
   Мир человечий невесом.
   Казалось, судьбы человечьи
   Здесь к вечности шли на поклон.
   И серебром серели бурки,
   Хоть календарь твердил: "июль",
   Но вдруг рассвет огромной губкой
   Умыл весь мир и тьму спугнул.
   И горы "баловались трубкой",
   Жилья проснулся смутный гул.
   И верилось, что все людское
   Значительно. Сияла ширь.
   Теплело. Молоко парное
   Туман долине подносил.
   Желтел на блюде жирный сыр,
   Отары плыли облаками,
   В пиалах дня дрожала синь.
   А вечность, скованная льдами,
   Спускалась с крутизны вершин,
   Звеня и серебрясь ручьями.
  
   1960-е
  
  
   Кондопога
  
   Храм плыл над темью вод озерных,
   Чуть хмурясь думой на ветру.
   Он, как бессмертье, был бесспорным,
   Придясь на редкость "ко двору".
  
   И тут хотелось слово "зодчий"
   С заглавной буквы написать,
   Глядеть, взволнованно молчать
   И этот край, как дом свой отчий,
   До спазмы в горле ощущать.
  
   1960-е
   И свечи до зари горят...
  
  
   Не плачь, Офелия!
  
   Не плачь, Офелия, прошу,
   Прошу, Офелия, не плачь!
   Жестокость Гамлета прощу -
   Не он твой бич и твой палач.
  
   Тебя, как нежность, он прогнал,
   В сраженье нежность не нужна:
   Уже в нем властвует металл,
   Месть тетивой напряжена.
  
   Не плачь, ему невмоготу,
   Когда ты горечью полна.
   Поэт, влюбленный в прямоту,
   Он весь отзывчив, как струна.
  
   Не плачь, Офелия, не плачь,
   Пока на свете Гамлет есть,
   Пока его святая месть -
   Нечистой совести палач.
  
   Не плачь, Офелия, не плачь!
  
  
   Золушкин башмачок
  
   На холодной сияет ступени
   Оброненный тобой башмачок,
   Синевою пронизаны тени,
   Невесом новогодний снежок.
  
   Он как блестки ложится на краску,
   Сонно дышит под снегом земля.
   И нечаянной детскою сказкой
   Сказка зимних созвездий легла.
  
   На холодной сияет ступени
   Оброненный тобой башмачок,
   Шепчут сизые темные ели,
   Что еще отзвенел один год.
  
   И конечно бы Золушке надо
   В этот год, как другим подрасти.,
   А не все танцевать до упаду,
   До росы, до грозы, до зари.
  
  
   Нет, напутали что-то вы, ели, -
   Не хватало б тогда на земле
   Башмачка на морозной ступени
   И сияния пряжки во мгле.
  
   Я хочу, чтобы так, без притворства
   Этой сказке доверилась ты,
   А в двенадцать с нелегким упорством
   Возвратилась бы в жизнь из мечты.
  
   А потом целый день бы роняла
   То улыбку, то нож, то слезу,
   И мелодия танца и бала
   Расцветала, искрясь на снегу.
  
   Пусть лежит на холодной ступени
   Оброненный тобой башмачок
   И сияет. Пусть шепчутся тени,
   Пусть метет новогодний снежок.
  
  
   1960-е
  
   Введение к поэме "Пушкин"
  
   I Марат
  
   Марат волновался.
   Шарлоттой Корде
   Дремали предместья.
   Преддверием мести
   Был взгляд Робеспьера
   И окрик Дантона:
   "Ублюдок, убийца!"
   Терпел он без стона,
   Когда вырывался
   Из яростной гущи
   Его стерегущих
   Творцов Карманьолы.
   Себя сознавал он
   бессильно бегущим,
   бредущим в потемках
   потомком бездомья.
   Он цепко цеплялся
   за "браво" предместий,
   твердя: "Я единственный
   стражник на страже..."
   Ползли, извиваясь,
   неясные вести,
   гоня к гильотине
   людские отары....
   Жиронда погибла,
   Дантон - обличен,
   Но выблевок этот
   Из клуба Дантона
   Шел в гору,
   предместьям давал уже тон.
   Неверный последыш
   Творцов Карманьолы.
   Алхимик, твердящий узор пентаграммы,
   уверен: из пепла возникнет алмаз.
   Но он был мудрее, его амальгамой
   Противник был смят и раздавлен, как гад.
   Как часто друзья и подкупны, и глупы,
   И видят вокруг лишь житейскую малость...
   И зуд, обостренный истерикой слуха,
   Терзал его тело, вытравливал жалость...
   Но если б не нож,
   Занесенный Корде,
   Но если б не эта кровавая ванна,
   Все было б как прежде,
   Не стать ему Ланном,
   Ни малым капралом на сером коне.
  
  
   II Будри
  
   А брат его мирно дремал над Соссюром
   И мыслил: Данзас неприметлив и скуден,
   Но что-то в них есть всех (назвать это кругом?),
   Что странно роднит их налетом культуры.
  
   Вот в Дельвиге есть теплота по-славянски
   широкой, слегка беззаботной натуры,
   хоть где-то он рос в захолустье балтийском
   и в детстве не пели ему трубадуры.
  
   А Пущин - он прям и в сужденьях, и в дружбе,
   Такие вот гибнут так часто в России,
   Талантливо гибнут, но гибнут без нужды,
   Как издавна гибнут на свете Мессии.
  
   А Пушкин?..
   Он дремлет, обзор не докончив питомцев,
   Но зная, что есть ограниченность в споре
   меж светом и тьмою, луною и солнцем
   И в строгом учете лицейских достоинств.
  
   Халат был расстегнут и кисти висели.
   И эта небрежность к себе дополняла
   Его необычность. Так звук ритурнели
   Вдруг выявит властно истасканность бала.
  
  
  
   Пушкин
  
   Мне слышно над тихою Мойкой
   Падение мокрого снега.
   И Пушкин стоит запушенный
   На темном, как горе, мосту...
  
   Мальчишкою в Царском когда-то
   Стремительным, тонким, безвестным,
   Ладонью поймал он снежинку,
   Вгляделся и диво воспел...
  
   А не было б этого дива,
   Щемящего скрипа полозьев,
   И снегом залепленных окон,
   И он бы безвестно прожил.
  
   Мы путали б "пушки" и "Пушкин"
   И путались в предках-вояках,
   И в смутных годах самозванства,
   И в русской дремучей беде...
  
   Как густо над темною Мойкой
   Падение звездных снежинок,
   Как быстро они умирают
   На смуглой горячей руке
  
  
   Домик в Пятигорске
  
   Дом небольшой. Заглохший сад.
   Террасы ветхие ступени.
   Тревожно в комнату глядят
   Сосредоточенные ели.
  
   Тепло свечи колышет тьму.
   Перо неслышное трепещет,
   Тень Демона мерцает веще,
   И тесно темному крылу.
  
   А свечи до зари горят,
   Все золотится мягким светом.
   Дыханье льдов, ущелий ад
   Становятся в строку поэта...
  
   Свет окон озаряет сад,
   Бегут в бессмертие ступени.
   Тревожные трепещут тени
   И свечи до зари горят...
  
   1960-е
  
   Нина Чавчавадзе
  
   Не затихает боль горенья,
   Все пламенней накал огня.
   Любовь, как горечь вдохновенья,
   Как дар, не каждому дана.
   Сильней, чем жарких уст лобзанье,
   Чем двух сердец согласный стук,
   Чем страстной девочки испуг
   Пред жгучей тайной обладанья.
  
   Горячий жест скорбящих рук,
   Обнявших камень изваянья...
  
   1958-62
  
  
   Снег Андерсена
  
   Снег Андерсена, добрый снег!
   Ты с каждым годом гуще, гуще,
   Метешь пургой в тайге и пуще,
   Готовя сам себе ночлег.
   Снег Андерсена, щедрый снег!
   Весь мир окутан сонной сказкой
   И тишина белым бела...
   Кай мчится вихрем на салазках,
   Спят сосны, словно терема.
   Несутся сани без опаски,
  
   А Герда плачет у окна...
   Кай мчит сквозь кручи льда и снега,
   Вновь распаляясь на лету.
   Он мчит по путаному следу,
   По гулко скованному льду.
   Летит, как вихрь в свою беду,
   И падает на землю небо...
   Но Герда слышит сквозь пургу
   Любви извечное: "Иду!"
   Пусть светится твое окно,
   Мохнатое от льда и снега,
   И черным вихрем стынет небо,
   Кружась, как тьмы веретено.
   Но за бушующей метелью
   Сверкнет нам рыжий свет окна
   И вспыхнет вдруг над темной елью.
   Огромных звезд голубизна.
   И ляжет лиловатый след
   На припушенный снегом наст,
   Он призрачен, как счастье Герд,
   Тревожно полюбивших нас.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Сергей Аркавин

Странница с вечным своим рюкзамком

О Вере Аркавиной и ее семье

  
   Биографические данные взяты мною из семейного архива, а также из списков Научно-информационного и просветительского центра (НИПЦ) "Мемориал" [1]. По основным событиям и датам биография согласована мной с "Мемориалом".
  
  
   * * *
  
   Вера Аркавина родилась в Харькове в семье профессора Якова Сергеевича Аркавина, известного клинициста-педиатра. Росла вместе со старшим братом Сергеем в просторном родительском доме на Сумской улице. Это была ассимилированная еврейская семья, воспитывавшая детей в русской культурной традиции, но сохранившая иудейское вероисповедание, о чем свидетельствует, например, свидетельство об окончании Верой Аркавиной в апреле 1918 года VIII дополнительного общеобразовательного класса харьковской женской гимназии Д.Д. Оболенской.
  
   Мать Веры, Фаня (Фейга) Абрамовна Аркавина (1875, Екатеринослав - 20.05.1946, Львов), была родом из семьи мельников Славензонов. Судя по адресам фотоателье, где сделаны семейные фото, семья жила в Екатеринославе или Кременчуге. У Фани были сестры Анна и Мина, о которых, к сожалению, известно только, что умерли они между 1941 и 1943 годом. Вера Аркавина вспоминала о матери как о прекрасной музыкантше. Забегая вперед, отмечу, что на всем суровом жизненном пути Веры родители до конца своих дней всемерно поддерживали дочку-социалистку и ее семью.
  
   Отец Веры, Яков Сергеевич Аркавин (9(21).07.1865, Вильно - 14.03.1930, Харьков), был профессором медицины, врачом-педиатром с всероссийской, а после революции - с всесоюзной известностью. Считается основоположником неонатологии на Украине. Диагностический "симптом Аркавина" до сих пор используется в отечественной медицине. Научно-педагогическая и практическая врачебная деятельность Якова Сергеевича до и после революции связана с харьковским женским медицинским институтом, медицинским факультетом харьковского университета (впоследствии харьковским медицинским институтом), где он руководил кафедрой детских болезней, организовал и возглавил детскую клинику. Он был неутомимым общественником и выдающимся организатором детского здравоохранения. Яков Сергеевич являлся одним из учредителей Общества скорой медицинской помощи в Харькове в 1905 году, содержал частную детскую лечебницу, после революции был основоположником и организатором детской консультации при клинике 1-го Всеукраинского института охраны материнства и детства. Являлся также редактором отдела педиатрии журнала "Врачебное дело", консультантом НКЗдрава, Окрздрава, "Красного Креста", Общества политкаторжан и целого ряда других учреждений.
  
   Об известности и авторитете профессора Аркавина говорит, например, то, что в период двоевластия в 1917 году он выдвигался кандидатом в гласные Харьковской городской думы по списку Партии народной свободы (другое название партии конституционных демократов).
  
   В 1913 году Яков Сергеевич купил двухэтажный дом N24 по Сумской улице. После революции дом был национализирован, но семья продолжала занимать второй этаж. А в 1925 году за выдающиеся заслуги в развитии отечественной науки профессор Аркавин решением Президиума Всеукраинского исполнительного комитета официально получил квартиру в пожизненное пользование. Как видим, к врачам типа булгаковского профессора Преображенского большевицкая власть относилась с почтением и в Харькове.
  
   В некрологе, который был напечатан в журнале "Педиатрия" 14 марта 1930 г., сказано: "Я.С. был прекрасным специалистом, чутким внимательным врачом, с исключительно нежным и мягким подходом к детям, он чаровал всех его знавших, своею мягкостью, оптимизмом, редким умением вселить окружающим б-ного бодрость и веру в благополучный исход заболевания...".
  
   ... В 1960 году мы отдыхали в Одессе. У родителей были путевки в военный санаторий, а меня устроили, как тогда было принято, в частный домик на Большом Фонтане рядом с санаторием. В день приезда мы с мамой зашли в кабинет начальника санатория - очень пожилого, как мне показалось, полковника. Открыв мамины документы, он снял очки, всмотрелся в маму и сказал: "Яков Сергеевич Аркавин, наверное, Ваш родственник? Я имел счастье быть его студентом в Харькове...".
  
  
  
   0x01 graphic
  
   Ф.А. и Я.С. Аркавины
  
   * * *
  
   Как и положено гимназистке тех времен, Вера была полна романтизма, увлекалась поэзией символистов. У нее были хорошие способности к языкам, от родителей на всю жизнь пришла любовь к музыке. После революции Вера поступила в Харьковский институт народного хозяйства, где преподавал приват-доцент Абрам Левин. Не исключено, что молодые люди познакомились тремя годами раньше, поскольку Абрам в 1917 году так же, как профессор Аркавин, выдвигался кандидатом в гласные Харьковской городской думы, но по объединенному социал-демократическому списку.
  
   Вера прониклась идеями социал-демократии, в Абраме Левине нашла любимого человека и единомышленника. В 1920 году Вера вступила в партию меньшевиков, в том же году вышла замуж за Абрама Левина, определив свою судьбу.
  
   Вот маленький штрих из воспоминаний Д.И. Чижевского о работе меньшевиков на Украине в 1919-1920 гг., в частности в Харькове, куда он приехал в апреле-мае 1920 года: "Я попытался по киевскому образцу организовать кружок, занимавшийся культурными вопросами (самый младший из членов киевского кружка, Либерзон, сейчас врач в Спрингфильде), но молодежь в Харькове оказалась в общем не интеллигентной (несмотря на частичное происхождение из интеллигентных семей), кроме дочери одного профессора медицины (Аркавиной?)" [2]. Вопросительный знак поставлен Чижевским. Воспоминания написаны в США в послевоенное время и неудивительно, что памяти своей он уже не очень доверяет.
  
  
   * * *
  
   Абрам Григорьевич (Гиршевич) Левин родился 11 декабря (28 ноября по старому стилю) в Либаве в семье Гирша и Ревекки (Ривки) Левиных. Гирш Левин был приказчиком, затем владельцем аптеки. У Абрама было два младших брата - Аарон и Соломон и старшая сестра Паулина.
  
   Жизненный путь Абрама Левина - типичный путь еврейского юноши начала двадцатого века, увлекшегося идеями марксизма и пришедшего в социал-демократическое движение. В 1906 году он окончил гимназию в Либаве, в том же году вступил в РСДРП, с 1911 по 1914 год учился в коммерческом институте в Мюнхене. Первый раз был арестован в 1914 году и отбыл год крепостного заключения. Сохранилось его письмо из Митавской тюрьмы сестре Паулине:
  
   25-Х-14. Митавская Губернская тюрьма. Камера N 43.
  
   Дорогая Поля! Открытку твою получил, и сравнительно очень рано, - на шестой день. Напрасно ты жалуешься на мое молчанiе: я теб? написал одно письмо три недели тому назад, на адрес Т. Кара и неделю тому назад на твой собственный адрес. Это письмо третье по счету. На всякий случай сообщаю тебе еще раз, что я уже получил приговор, числюсь теперь крепостным: пользуюсь всеми льготами, этому званию присвоенными: получаю по двугривенному в день жалованья. Срок моего заключения кончается 27го ноября утром [2,5 строчки вымараны цензурой] и при этом еще бутылку молока и пару яиц. - Свиданiя я еще ни с кем не имел, может быть, сегодня получу: я писал домой, что если они могут прислать нужные мне вещи почтой или каким-нибудь другим путем, то не стоит приезжать на свиданiе в виду того, что я скоро приду на свиданiе к ним. -
  
   Раньше мы сидели в камере 44ой, и на 8 человек там было "всего" 8 нар, но воздуху довольно мало. Теперь же нас по нашей просьбе перевели в соседнюю камеру, где я сидел первые 11 дней по приезде сюда: эта камера разсчитана на 14 человек и в ней куда просторн?е.-
  
   Из библiотеки я теперь взял Жан-Жак Руссо "Gesellschafts Vertrag" на нем. яз. И Монтескье одно сочиненiе о римском государств?. Кроме того, у меня еще им?ются две книжки журнала "Мир Божiй" за 1904ый год.-
  
   Новаго зд?сь ничего нет. Вот только то, что заключ. Штубис и Фогель, с которыми целый месяц сидел, вместе, теперь уже получили свой приговор, переод?ты в арестантское и теперь они скоро отправятся в дальнiй путь. - Телеграммы мы получаем здесь довольно часто: их разр?шается читать, так что я приблизительно в курсе дел. - Из письма к одному товарищу по камере я сегодня узнал, что в Либав? месяца три назад было арестовано 7 человек, которые теперь все высланы административным порядком в Тобольскую губернiю: из Виндавы туда выслано столько же. -
  
   Поля, я очень рад тому, что тебе удается хорошо заниматься. С каким удовольствiем и я теперь окружил бы себя грудой книг и погрузил бы свое вниманiе в их заманчивыя страницы! К сожаленiю, этого еще долго не будет. И так уже целый год прошел для меня в изученiи тюремной дисциплины! А это тема такая скучная, такая мертвая! Но мне кажется, что стоит мне только выйти за ворота, на вольный воздух, и я очнусь от кошмарного сна, и потечет опять новая жизнь. Скор?й бы уже! Вот уж кто может сказать: "Не жаль мн? прошлого ничуть!" Такого прошлого не жаль! Но жду от жизни еще много. -
  
   Если напишешь реферат на выбранную тобой тему, пришли его мн?: я с удовольствием прочту. Задачу твою прочел, но и только: нет никакого интереса позаняться ею. Если интерес проявится, найду ее и позаймусь, если она разсчитана на здоровый ум (но отнюдь не на ум казематников, ибо у них ведь больной ум...), но я ее, может быть, решу. -
  
   Луи из Либавы писал, что поедет в Кiев сдавать государственные экзамены, так что вы там, нав?рное, встретитесь. Передай ему от меня привет.
  
   Ну, пока, всего хорошего!
  
   Абрам
  
   С 1917 года Абрам Левин работал в Харькове в отделе рабочей кооперации ПОЮРа (потребительское общество Юга России).
  
   14-22 сентября 1917 года в пору двоевластия в России Абрам Левин участвовал в работе Всероссийского Демократического совещания в Петрограде, представляя в составе группы из 26 человек рабочую кооперацию. Он также вошел в члены Временного Совета Российской Республики (Предпарламента). В 1920-е Абрам Левин годы являлся членом Главного Комитета РСДРП Юга России (затем Украины), членом ЦК Бунда.
  
  
  
  
  
   0x01 graphic
  
   Семья Левиных. Слева направо: Абрам, Гтрш, Ревека,
   Аарон, Соломон (сидит перед Ревекой)Паулина.
  
  
  
  
   0x01 graphic
  
   Абрам Левин и Вера Аркавина. Начало 1920-х.
  
   * * *
  
   С 1921 года жизнь молодых супругов представляла собой обычный путь меньшевиков и других социалистов при советской власти: через тюрьмы, лагеря, политизоляторы, ссылки еще пока в статусе политзаключенных - к сталинским спискам военной коллегии 1937-38 годов уже с клеймом "врагов народа, извергов и фашистов".
  
   27.10.1921 г. Вера Аркавина была арестована в Харькове во время выборов в Советы, но вскоре освобождена. На короткое время была арестована в 1922 в Ново-Николаевске.
  
   Абрам Левин был арестован в марте 1922. Получил 1 год ссылки в Среднюю Азию, которую отбывал с марта 1922 по март 1923 в Ташкенте. Участвовал там в научной экспедиции в Хиве и Бухаре.
  
   В 1922 году Вера жила в Москве, занималась партийной работой, была техническим секретарем Московского Комитета РСДРП. В это время получила партийный псевдоним - Бобрикова И., который в 70-е годы она использовала при публикации своих воспоминаний в самиздате. 4 марта 1923 года Вера была арестована в Москве.
  
   Яков Сергеевич Аркавин хлопотал за дочку и зятя: "... 16.4.1923 отец А. направил в ГПУ письмо (копию - Е. П. Пешковой) с просьбой разрешить дочери "следовать со своим мужем заграницу", но получил отказ" [1].
  
   "Приговорена в июне 1923 г. к 3 годам заключения в Соловецкий лагерь, отправлена в Архангельск. Участвовала в голодовке заключенных Архангельского лагеря. 23 августа 1923 г. с большой группой заключенных переправлена на Соловки, где по прибытии вся группа была избита. Была в это время тяжело больна и при избиении особенно пострадала" [1]. Весть об этом просочилась заграницу, вот что писал Социалистический вестник", орган партии меньшевиков (1923, N 17-18 - сдвоенный номер за сентябрь, стр. 16):
  
   "Савватеевский скит уже не может вместить всех продолжающих прибывать социалистов Последние партии, в составе которых были тт. Кушин, Кушина, Аркавина, Лурье, Кричевский, 23 с.-р-а, пересланных из Ново Николаевска и только что вынесших в Архангельске голодовку и др., еще не имели назначения. В ночь на 23 августа вся эта партия подверглась зверскому, заранее организованному избиению. Заранее была подобрана стража, распределены роли, приготовлены веревки, и полотенца и т. д.
   Непосредственный повод и подробности избиения еще не известны. Очень пострадала тяжело больная Вера Аркавина Вся партия была связана и, по слухам, отправлена в Новоозерский скит."
  
   Возможно, заметка в "Социалистическом вестнике" - так сказать, "утечка информации за границу" - изменила судьбу Веры, и была "проявлена гуманность": в декабре 1923 года Вера Аркавина "направлена из Соловков в Москву в тюремную больницу, лежала в больнице Лефортовской тюрьмы с декабря 1923 г. по февраль 1924 г. В этот период ей была сделана серьезная операция, после которой она, судя по переписке с "Красным Крестом", продолжала сидеть в тюрьме. 6 апреля 1924 г. В.Я. Аркавина, исходя из положительного решения вопроса о совместном отбывании срока с мужем, пишет заявление в ГПУ с просьбой назначить ей и мужу (находящемуся тогда в ссылке в Ташкенте) место совместной ссылки или заключения. 18 апреля ее неожиданно вывозят без вещей и еды в Суздальский политизолятор, несмотря на то, что на 19 апреля ею было получено разрешение на свидание с матерью. До июля отбывала срок в Суздальском политизоляторе, а с июля 1924 - вместе с мужем, Левиным А.Г., переведенным в Суздаль из ссылки в Ташкенте.
  
   В январе 1925 г. сослана в Ташкент, туда же был выслан А.Г. Левин, все дальнейшие приговоры в среднеазиатской ссылке получавший вместе с женой. В ночь на 22 июля 1926 г. Вера и Абрам были арестованы в Ташкенте вместе с группой 14 политических ссыльных. Все они были изолированы друг от друга и сидели вместе с уголовниками. В.Я. Аркавина получила 3 года политизолятора, но приговор заменили на другой: постановлением Особого Совещания от 24.09.1926 г. приговорена к 3 годам ссылки в г. Фрунзе (ныне Бишкек)" [1].
  
   В 1927 году в ссылке родилась дочь Элеонора. В 1929-30 гг. семья отбывала "минус" в Ташкенте. Абрам Левин в это время преподавал в университете, был членом Ученого совета НИИ экономики Средней Азии. В 1930 г. Вера и Абрам были снова арестованы и сосланы на 3 года в Петропавловск (Казахстан).
  
   "2 июля 1931 г. Вера Яковлевна пишет Е.П. Пешковой: "У моей дочери обнаружен туберкулез. Врач категорически настаивает на увозе из Петропавловска ибо климат здесь таков, что даже у меня - здорового человека процесс в легких стал активным ...я прошу коллегию ОГПУ разрешить мне отвезти мою дочь в Харьков к моей матери". В сообщении от 19.08.1931 в поездке ей было отказано, за девочкой приезжала бабушка - мать В.Я. Аркавиной" [1].
  
   К тому времени умер отец Веры, и заботы о семье дочери полностью взяла на себя Фаня Аркавина, обращавшаяся в "Красный крест" в связи с ухудшением здоровья самой Веры и не менее 2 раз приезжавшая в казахстанскую ссылку к дочери и зятю.
  
   В 1933-35 годах. после окончания ссылки Вера Аркавина жила с дочкой в Харькове у матери и брата, в 1934 году в Харьков из ссылки вернулся Абрам Левин. Оттуда в поисках работы он выезжал на некоторое время в Курск. В Харькове Вера окончила за 5 месяцев трехгодичные платные Высшие курсы иностранных языков и получила квалификацию преподавателя-переводчика немецкого языка. В 1935 вместе с мужем была выслана из Харькова, семья обосновалась в Симферополе, где Вера работала преподавателем немецкого языка во 2-й украинской школе, а Абрам - экономистом в Наркомате местной промышленности Крымской АССР.
  
   Сохранившаяся открытка сестре Паулине в Москву из Симферополя, датированная 30 августа 1937 года, позволила определить последний адрес Абрама Левина: Симферополь, Воровского, 3, куда 11 сентября 1937 года за ним пришли, чтобы увезти навсегда. Из Симферополя его перевезли в Курск, откуда от него пришла последняя рукописная весточка: "В 1938 папа прислал из тюрьмы записку, где просил прислать ему вещи и продукты. Моя бабушка ездила к нему и отвезла передачу", - вспоминала Элеонора Аркавина.
  
   Вслед за Абрамом на глазах у 10-летней дочери 28 февраля 1938 года арестовали и Веру Аркавину. Об этом Вера написала позже в своем стихотворении "Дочь":
  
   Так просто: отобрали дочь.
   Гудок. Свет фар автомобильных
   Кричит, и беспощадна ночь,
   И перед нею все бессильно...
  
   После ареста матери 10-летнюю Нору Аркавину приютили соседи, затем ее переправили в Харьков к бабушке и дяде.
  
   Элеонора Аркавина вспоминала: "В 1938 году мы с бабушкой ездили в симферопольскую тюрьму на свидание к матери. Ей там сделали операцию. Обращение с заключенными в этой тюрьме было более или менее гуманным. Начальником там был человек по фамилии Вандт. Вскоре и его арестовали" [3].
  
  
   * * *
  
   Абрам Левин был осужден по списку лиц, подлежащих суду Военной коллегии Верховного суда СССР по Курской области от 12 сентября 1938 года [4]. Список завизирован Сталиным, Молотовым и Ждановым. В списке 143 человека, из них 129 отнесены в расстрельную I категорию.
  
   Вера Аркавина считала, что недолгое пребывание в Курске в поисках работы оказалось для Абрама Левина роковым, потому что впоследствии его включили в курское дело о подпольном меньшевистском центре, закончившееся для него расстрелом. В то же время жившие в Симферополе меньшевики получили в 1937 году только сроки, а не смертные приговоры.
  
   Проходящим по делу курских меньшевиков инкриминировалось "участие в меньшевистском террористическом центре, подготовка покушения на Сталина". Вместе с Абрамом Левиным были расстреляны его товарищи по партии: Людмила Александровна Кушина и ее муж Соломон Григорьевич Горелик, знакомые Веры Аркавиной еще по Соловкам, Александр Михайлович Константиновский, Абрам Григорьевич Фишман и Григорий Романович Зайчик. Часть из них проходила по списку Военной коллегии по Курской области от 19 апреля 1938 года [5].
  
   В 1970-х годах Вера Аркавина составила список социал-демократов и написала для него краткую биографию мужа, заканчивающуюся словами "Видимо, расстрелян в Курской тюрьме", потому что до конца своих дней она так и не получила официального сообщения о расстреле Абрама. И это притом, что Вера и ее муж были реабилитированы в 1957 году (Абрам - посмертно).
  
   Об обстоятельствах гибели отца только в 1992 году узнала его дочь, Элеонора Аркавина, получившая ответ на свой запрос из УКГБ по Курской области, в котором сообщались дата и место расстрела и прилагалась фотография Абрама Левина из его дела. В 1992 году сотрудник курского УКГБ В. Мокин посчитал возможным нарушить инструкцию и прислать единственное фото.
  
   Абрам Левин вместе с другими осужденными по указанным спискам был расстрелян в Курске в урочище "Солянка" 26 октября 1938 года. Сколько всего людей среди расстрелянных осуждено по делу "курского меньшевистского центра" сказать трудно, в списках есть 6 бесспорных членов РСДРП и, безусловно, вместе с ними по делу проходило еще много "завербованных" и "соучастников".
  
   С учетом плохого состояния здоровья Вера Аркавина получила мягкий по тем временам приговор: осуждена по ст. 58-10 УК РСФСР за связь с меньшевиками, приговорена 23.10.1939 г. Особым Совещанием при НКВД СССР к 3 годам ИТЛ. Отбывала наказание в Карагандинском исправительно-трудовом лагере (Карлаг). Освободилась весной 1941 года и вернулась на короткое время в Харьков.
  
   С началом войны Вера уехала в эвакуацию в Прокопьевск вместе с семьей. Однако, через какое-то время ее из-за паспортных ограничений выслали оттуда,- куда, к сожалению, неизвестно.
  
   0x01 graphic
  
   Абрам Левин с сестрой Паулиной
  
  
  
  
  
   0x01 graphic
   Последнее фото Абрама Левина.
   Курская тюрьма. 1937
   * * *
  
   В 1945 году Нора Аркавина примерно за 2 недели с бесконечными пересадками и ожиданиями на железнодорожных станциях добралась из эвакуации в Москву. В Москве жила у тети - Паулины Григорьевны Томпаковой, сестры Абрама Левина. Работала в госпитале медсестрой, по вечерам училась, завершила среднее образование. В Москве встретила Победу. Как и все работавшие в тылу, должна была получить медаль "За доблестный труд в Великой отечественной войне". Но за медалью с выбитым на ней сталинским профилем не пошла.
  
   В том же году поступила в 1-й Московский медицинский институт. При поступлении и дальнейшей учебе ей приходилось умалчивать о получившем "10 лет без права переписки" отце и ссыльной матери. Иначе учеба была бы вряд ли возможна. В 1949 году Нора вышла замуж за своего однокурсника, Генриха Берлинера. Для него биография Норы Аркавиной стала печальным откровением. Его семью сталинские репрессии обошли стороной.
  
  
   * * *
  
   В занятой немцами 29 июня 1941 года Лиепае остались два брата Абрама Левина с семьями: Аарон Левин, жена Аарона (имя неизвестно), их дочь Груня и сын Боас; Соломон Левин, его жена Мириам и дочь Хильда. Все кроме Груни были уничтожены немецкими фашистами вместе почти со всем еврейским населением Лиепаи. Об их гибели Паулина Томпакова узнала от знакомых после освобождения Прибалтики.
  
   В наше время известны имена и обстоятельства гибели большинства евреев в Лиепае во время немецкой оккупации, потому что исследователи Холокоста Эдвард Андерс и Юрис Дубровскис показали, что имена большинства жертв Холокоста из Центральной и Восточной Европы могут быть извлечены из официальных документов именно на примере Лиепаи [6].
  
   В 2004 году на еврейском кладбище была открыта мемориальная стена с именами 6428 жертв Холокоста, среди них - 6 имен наших родственников. Моя покойная мать Элеонора Аркавина послала в начале 1990 годов свидетельские листы на шестерых погибших в Лиепае родственников в израильский мемориальный центр "Яд Вашем" с указанием года (а иногда ориентировочно и месяца) гибели каждого. Эти данные в основном совпали с информацией из других свидетельских листов и позднейших независимых исследований. В 2010 году я отсканировал практически все имеющиеся фото, открытки и письма Левиных и переслал соответствующие электронные файлы в "Яд Вашем", на сайте которого они в настоящее время опубликованы.
  
   Груня Левина прошла через гетто в Лиепае и Риге, из Риги через концлагерь Штутгоф попала в августе 1944 года в концлагерь Дахау, где 29 апреля 1945 года была освобождена американской армией.
  
   В лагере для перемещенных лиц Груня познакомилась со своим будущим мужем и в феврале 1949 года выехала с ним на постоянное жительство в США. В 1960 году Паулина Томпакова получила в Москве открытку от Груни Брандт с весточкой о том, что она жива и живет с мужем-музыкантом в Бостоне. Паулина Томпакова и Элеонора Аркавина послали письмо Груне, которое осталось без ответа, можно предположить, что оно или ответное письмо Груни было изъято соответствующими советскими органами. Я неоднократно пытался отыскать следы Груни в США (поиском в Интернете и через знакомых в США), но безуспешно. Достоверно известно только, что в 1960 году Груня Брандт жила в Бостоне.
  
   Вернемся в 1945 год. Единственной родственницей у Паулины Томпаковой осталась племянница Нора Аркавина, которую она любила всей душой, так же, как позже и внучатого племянника, то есть, меня.
  
   Брат Веры, Сергей Яковлевич Аркавин, эвакуировался с семьей в Прокопьевск, оттуда уехал в Архангельск, где работал вольнонаемным врачом в военном госпитале, потом опять вернулся в Прокопьевск. К концу войны перебрался вместе с матерью на постоянное жительство во Львов, поскольку ни вернуться в отцовский дом, ни получить отдельную квартиру в Харькове возможности не было. Во Львове же была предложена работа и хорошая квартира. Фаня Абрамовна Аркавина ушла из жизни в 1946 году, а Сергей Яковлевич Аркавин, ставший известным во Львове педиатром, умер в 1972 году.
  
  
   * * *
  
   Вера Аркавина в 1945 или 1946 году вернулась в Харьков, где жила, испытывая сложности с пропиской и мотаясь по съемным углам или комнатам с временной пропиской. Преподавала немецкий язык, занималась литературной работой, писала педагогические статьи. Проходила заочно курс обучения на преподавателя английского языка. Не один раз приезжала в Москву для встреч с дочерью и Паулиной Томпаковой. Сохранилось много ее открыток и писем того времени дочери, зятю и внуку.
  
   Вместе с Верой из квартиры в квартиру кочевали отцовское кресло, письменный стол и еще немного мебели, которую ей удалось вернуть в Харькове после войны. Сохранилось фото Веры Аркавиной 1950 года в отцовском кресле на фоне неуюта очередного ее жилья. В видавшем виды, но все еще изящном пальто с меховыми оторочками, молодая в свои 49 лет и непреклонная - назло всем невзгодам, а чем дается эта непреклонность говорит подпись для дочери на обороте фото: "Такой приснюсь своим врагам!" или "Нераскаявшаяся (вернее "позднокающаяся") Магдалина. Сохрани меня, Норочка, и такой! Мама. 20. III 50 г".
  
   Тем временем Элеонора Аркавина и Генрих Берлинер окончили институт. В 1951 году практически всех мужчин-выпускников 1-го МОЛМИ распределили в армию. Мой отец начал службу младшим врачом стрелкового полка на станции Хуухканмяки близ городка Лахденпохья на Карельском перешейке, недалеко от финской границы. Мама работала терапевтом в городской больнице Лахденпохьи. С этими местами связаны мои первые сознательные воспоминания.
  
   Вот что писала дочке в Лахденпохью Вера в 1952 году (примечания в квадратных скобках здесь и далее мои - Сергей Аркавин):
  
   Норочка! Прошу непременно сообщить поскорей, что с тобой и где ты.
  
   Как здоровье Пепса [так В.Я. называла внука Сережу - С.А.]!? Удастся ли тебе работать? Как только оснуешься - напиши точно, где живете (в городе или военном городке), где работаешь, куда ходит Пепс? Поправился ли он? Живу пока на 4 Ґ м2, но рада, что в Харькове. Думаю - улучшится и остальное. Надеюсь побывать у тебя на каникулах, если заранее пришлешь справку, что ты в Карело-Финской. Надеюсь и в этом году работать в институте. Целую дорогое trio. Возмущена молчанием мужчин.
  
   Мама
  
   Еще одна открытка в Лахденпохью:
  
   Норинька, чтоб ты не завидовала Путикам [еще одно из придуманных В.Я. имен для внука Сережи - С.А.], шлю и тебе открыточку. Как живешь, моя девочка? После субботы думаю написать тебе письмо более деловое. Этот год много работаю и душевно отдыхаю. Написала и послала в Москву статью о взглядах наших мыслителей-патриотов на цель и методы изучения иностранных языков. Жду ответа. Харьковскому институту понравилось. Днями зачитала, а сегодня закончила статью о грамматическом разборе. Попрошу заслушать меня вновь во вторник (21.Х) и тоже после отзыва Ин-та (в первой читке статья понравилась, нашли, что содержит много нужных и новых сведений) пошлю в Москву.
   В субботу должна получить (в который раз) ответ из союза писателей о том, выйдет ли мой сборник (мои рассказы редакцией приняты) и ответ из Харьк. Театра оперы и балета (о либретто). Кроме того, работаю сейчас над контрольным заданием по английской лексике и готовлюсь к экзамену по географии Англии. Вот видишь, сколько "всякого всего" Как схлынет горячка - вышлю посылку Путикам (мука, игрушки), чтоб ты спекла ему пирожок, а в день моего рождения - непременно все семье коржиков. Целую тебя, девочка! Желаю всего, всего хорошего. Мне здесь работается хорошо. Я очень полюбила моих учеников, кажется, взаимно.
  
   В 1955 году мечтавший о лечебной работе Генрих Берлинер добился перевода в Кемь на должность старшего ординатора дивизионного лазарета. Судьба распорядилась так, что больше полутора лет дочь Веры Аркавиной прожила в Кеми - приснопамятной "перевалке" на Соловки, через которую прошла в 1923 году политзаключенная Вера Аркавина на пути из Соловецкого лагеря в Лефортово.
  
   Из писем Веры Аркавиной в Кемь 1955 года:
  
   Норинька! Вот тебе в утешение поэтический снимок с Карелии. Постарайся и ты смотреть на нее такими глазами! Когда выезжаете из Карело-Финской [имеется в виду выезд в отпуск - С.А.]?
  
   Завтра выясняется вопрос о моей работе в институте. Тогда напишу сверхурочное письмо.
  
   Целую тебя и Гену. Переселились ли в большую комнату? Напишите! И непременно известите, когда приедете в Москву - постараюсь вырваться. 12-го вечером напишу - тогда многое станет ясным!
  
   Спасибо Вам, Геночка, за письмецо.
  
   Рада, что Вы уже в 17 м2. Что прислать к новоселью?
  
   Приеду к вам в первой половине августа (раньше экзамены). Если госуд. будет 2, а не 3 - приеду раньше. Работала над либретто к "временам года" Чайковского (ноябрь (тройка), апрель (подснежник), июнь (баркарола), октябрь (осенняя песнь), декабрь (вальс). Отделу искусств понравилось, мне не слишком. Думаю все же к концу след. балет. сезона разбогатеть. А над чем работаете Вы? Пепсу пишу, как только в городе появляются новые детские открытки. Обнимаю.
  
   В.Аркавина
  
   К 1957 году семья Генриха Берлинера переехала в Петрозаводск. В том же году Абрам Левин и Вера Аркавина были реабилитированы судами выносившими им приговоры: Верховным Судом Узбекской ССР, Крымским областным судом, Военной коллегией Верховного Суда Союза ССР (касается только моего деда).
  
   В 1958 году бабушка впервые приехала к нам в Петрозаводск, и мы отправились с ней в Кижи на рейсовом теплоходе "Лермонтов". Быстроходных судов на подводных крыльях тогда еще не было, и путь до острова занял больше трех часов. На острове мы с бабушкой провели 2 дня, ночевали в гостинице-дебаркадере. Мы были единственными туристами на острове, и церкви нам открывал плотник-реставратор, может быть, даже сам знаменитый Михаил Мышев. Он долго с бабушкой разговаривал о своем ремесле.
  
   В 60-х бабушке дали в центре Харькова просторную комнату в коммунальной квартире на 2 семьи. При ее бытовой неприхотливости это ее больше чем устроило. Бабушка много раз приезжала к нам в Петрозаводск, встречались мы с ней и в Москве. Ей я обязан поездками по памятным местам Подмосковья, среди которых - усадьба "Мцыри", Новый Иерусалим, Абрамцево и многие другие достопримечательности. Несколько раз я приезжал к ней в Харьков. Она была неутомимой путешественницей - прошла уже в очень зрелые годы множество туристских маршрутов: от Прибалтики до Алтая. На туристическом теплоходе проплыла по Енисею. Мы вместе ездили с ней Закарпатью.
  
   В начале 70-х бабушка из Петрозаводска одна поехала на туристическом теплоходе на Соловки - через 50 лет после пребывания на острове в качестве заключенной. Каково ей было там ходить с экскурсиями? Наверное, хотелось почтить память погибших друзей. Вернувшись в Петрозаводск, она рассказала нам, что в программу экскурсий информация о Соловецком лагере особого назначения не входит. Правда, находятся экскурсоводы, все же хоть что-то рассказывающие про СЛОН.
  
   Бабушка ездила по стране с туристическим рюкзаком за спиной. Было в этом что-то трогательное, ассоциирующееся у меня почему-то с духом демократов-разночинцев (кстати, она высоко чтила Н. Чернышевского). Повсюду бабушка таскала с собой фотоаппарат "Смена", а потом после поездок присылала фотографии (проявляла пленки и печатала фото самостоятельно). Мне она подарила следующую модель фотоаппаратов этого семейства - "Смену-2", работоспособную до сих пор.
  
   С бабушкой мы ходили в музыкальные театры и на концерты классической музыки, без которой она не мыслила жизни. Вот как начинается стихотворение Веры Аркавиной "Менуэт Гайдна":
  
   Как вздох, скольженье менуэта
   По тихому простору зал.
   Он был игрой свечей и света,
   Он в теплых отблесках мерцал.
  
   До конца жизни Вера Яковлевна жила и работала в Харькове. Уже в наше время в научных статьях и диссертациях появились ссылки на некоторые бабушкины публикации, например, на ее рассказ "Первая тетрадь" (журнал "Мурзилка". -1954. N 11.-С. 6-8). Используется также ее статья "Некоторые высказывания великих русских мыслителей об изучении иностранных языков" (Иностранные языки в школе. -1953.-N 1-2.-С. 38-43).
  
   В архиве Веры Аркавиной есть доброжелательные письма от И. Эренбурга, Э. Межелайтиса. Письмо от Л.К. Чуковской и связанная с ним история опубликованы мной на интернет-сайте Чуковских. Часть воспоминаний Веры Аркавиной о РСДРП опубликована [7, 8]. О Вере Яковлевне до сих пор тепло вспоминают члены известного в стране харьковского клуба любителей книги, работавшего с 1963 по 1976 год.
  
   Вера Яковлевна поддерживала дружеские отношения с меньшевичкой Софьей Моисеевной Зарецкой (1882-1964). Зарецкая до революции работала техническим секретарем социал-демократической фракции в Думе. Вместе с Абрамом Левиным заседала в 1917 году во Временном Совете Российской Республики (Предпарламенте). Прошла долгий путь по ссылкам, тюрьмам и лагерям ГУЛАГа. Последние годы жизни Зарецкая провела сначала в Полтаве у дочери В.Г. Короленко Софьи (1886-1957), работавшей директором музея писателя, а после смерти Софьи - в инвалидном доме в городе Пирятине близ Полтавы. Сестра Софьи, Наталья Короленко-Ляхович (1888-1950) жила в Москве, но часто приезжала в Полтаву. Вера Яковлевна была дружна с обеими сестрами. Жизнь и деятельность Владимира Короленко, по-моему, были одним из главных нравственных ориентиров моей бабушки. Благодаря ей, я прочел в юношеские годы "Историю моего современника" А Софью Моисеевну Зарецкую Вера Аркавина навещала и поддерживала до самой ее смерти.
  
   С Зарецкой была дружна и легендарная меньшевичка Любовь Николаевна Баранская (Радченко), порвавшая в свое время с большевиками и лично с Лениным, с которым была тесно связана по партийной работе, в частности, в организации газеты "Искра". Подробно о Любови Николаевне можно узнать из книги воспоминаний ее дочери, известной писательнице и искусствоведа Н. Баранской "Странствие бездомных" [9]. Любовь Радченко была знакома по партийной работе с Абрамом Левиным и Верой Аркавиной, встречалась с ними и в Москве, и в среднеазиатской ссылке. С Верой она не была близка, а в память об Абраме Левине навещала в Москве его сестру, Паулину Томпакову, и подружилась с ней. Во второй половине пятидесятых я ребенком я не один раз видел Любовь Николаевну в квартире на Кропоткинской у нашей "Полечки". Несмотря на свой очень преклонный возраст, она выглядела красивой: совершенно седые волосы, ясные серые глаза. Любовь Николаевна помнится мне в светлой блузке под светло-синей вязаной кофтой, в темной юбке и черных лакированных туфлях. Опиралась она на такого же цвета лакированную палку, делала это с большим изяществом, как будто в руках у нее не палка для опоры, а аксессуар к наряду. В близком к 90 годам возрасте выглядела статной женщиной. Несколько раз Любовь Николаевна встречалась на Кропоткинской и с Верой Аркавиной.
  
   Вообще, бабушка старалась поддерживать связи с друзьями и товарищами по партии, тюрьмам и ссылкам. Лучшую свою подругу бабушка ласково звала: Буня, Бунечка. Это была Буня Натановна Маслянская, жена социалиста Якова Иосифовича Горенштейна. С Яковом и Буней Вера Аркавина и Абрам Левин познакомились и встречались, вероятнее всего, в среднеазиатской ссылке. В 1936 году Яков Горенштейн был арестован во Фрунзе и расстрелян на Дальнем Востоке 26 октября 1937 года по приговору тройка при УНКВД по Дальстрою. После ареста мужа Буня Маслянская жила в Тамбове, работала секретарем-машинисткой. Была арестована и приговорена: Особым совещанием при НКВД СССР 12 октября 1941 года к 5 годам ИТЛ.
  
   Мы не раз ездили на метро в гости к Буне. Жила она на 15-ой Парковой улице в Измайлово в отдельной комнате "общежития-малосемейки". Это была очень приветливая небольшого роста женщина.
  
   В Москве бабушка встречалась также со своей гимназической преподавательницей Надеждой Александровной Конисской, написавшей на подаренной Вере Яковлевне фотографии: "На добрую память моему другу Верочке Аркавиной, необыкновенному человеку, сердечному, глубоко чувствующему. От бывшей преподавательницы Н. Конисской".
  
  
  
  
  
  
  
  
   0x01 graphic
  
   Нора Аркавина. Москва. 1949
  
  
  
   0x01 graphic
   Генрих Берлинер и Элеонора Аркавина.
   с сыном Сережей. Лахденпохья. 1953
  
   * * *
  
   Дочь Веры Яковлевны, Элеонора Аркавина (28.12.1927-18.05.1996), после окончания в 1962 году двухгодичного курса ординатуры по гематологии в клинике И.А. Кассирского в Москве работала в гематологическом отделении Республиканской больницы Карелии, с 1968 по 1980 год - в должности заведующей. Ее муж, Генрих Берлинер (11.05.1928-15.03.2007), стал профессором, известным в стране гематологом. Отец современной отечественной гематологии, академик И.А. Кассирский, высоко ценил профессионально и по-человечески любил Элеонору Аркавину и Генриха Берлинера, На своем фото Иосиф Абрамович написал такое посвящение: "Дорогой, очень симпатичной и любимой всеми Норе от И. Кассирского Москва, 25.IV.68 г. И Генриху Бенциановичу с такими же чувствами. И. Кассирский" А на фундаментальном труде "Клиническая гематология" (И.А. Кассирский, Г.А. Алексеев. Клиническая гематология. М. Изд.4, исп. и доп. 1970) авторы сделали такую надпись: "Дорогим ученикам-соавторам Элеоноре Абрамовне и Генриху Бенциановичу - представителям молодого поколения отечественных гематологов - с наилучшими пожеланиями от любящих авторов Г. Алексеев И. Кассирский Москва, 26.VIII.70 г."
  
   Элеонора Аркавина была замечательным практическим врачом. И сегодня работают медики, считающие себя учениками профессора Берлинера и доктора Аркавиной. В кабинете Элеоноры Аркавиной стоял микроскоп ее деда - Якова Сергеевича, она иногда показывала его в работе молодым коллегам и студентам.
  
  
   * * *
  
   ... Еще в 30-е годы Вера начала писать стихи. Ее поэтические строки - конечно, документ эпохи. За стихами мы видим личность Веры Аркавиной, ее образованность, круг интересов в литературе и музыке, преданность друзьям и соратникам, все то, чем интересны нам те гимназистки-курсистки, уходившие из профессорских семей в революцию.
  
   Если говорить о поэтических пристрастиях бабушки, то это, прежде всего, Пушкин, Лермонтов и Пастернак. Она встречалась с Пастернаком после войны. Приезжала к нему в Переделкино. Борис Леонидович сказал ей какие-то ободряющие слова. Это я знаю со слов бабушки, подробностей, к сожалению, она не рассказала.
  
   Опубликованные в этой книге стихотворения Веры Аркавиной отобраны из архива, оставшегося от бабушки. Я провел минимальное редактирование. В творчестве бабушки есть гражданские произведения, стихи о музыке, природе и лирика. Резко выделяется среди других стихотворение "Отцовство", посвященное мужу. В нем встречаются и приблизительные рифмы, и очевидные сбои ритма. Но, как всегда в настоящей поэзии, технические огрехи не замечаются, настолько мощно и искренно звучат стихи:
  
   ...Когда наливаются окна
   Янтарной прозрачностью соты
   И дышат медовые ульи
   На улицы в вьюжном безлюдье,
   Твое ощущаю отцовство,
   Как повесть, что прервана грубо
   И плачет извечное детство,
   К тебе протянувшее губы.
  

Сергей Аркавин

  
  
   Источники
  
   1. Общий список социалистов и анархистов - участников сопротивления большевистскому режиму (25 октября 1917 - конец 30-х годов). Под ред.: К.Н. Морозова (ответ. редактор), А.Б. Рогинского, И.А. Флиге. Составители: И.С. Заикина, В.В. Иофе, К.Н. Морозов, И.И. Осипова. В сборе материала и в работе над справками в разные годы участвовали: Л.А. Должанская, А.В. Дубовик, Я.В. Леонтьев, С.С. Печуро, Т.А. Семенова, С.А. Чарный.
URL: http://socialist.memo.ru/lists/slovnik (дата обращения: 19.05.2014)
   2 Меньшевики в 1919-1920 году. М.: РОССПЭН. 2000. C. 793
   3 А. Мосунов. Судьбой распорядился ГУЛАГ. "Северный курьер", 14.07.1992. Петрозаводск
   4 Курская область. Список лиц, подлежащих суду военной коллегии Верховного суда Союза ССР. 12.09.1938. - РГАСПИ, Фонд 17, оп. 171, дело 418, листы 252-262 (Прежнее место хранения: АП РФ, оп.24, дело 418, листы 252-262.
URL: http://stalin.memo.ru/spiski/tomi10.htm (дата обращения: 19.05.2014)
   5 Курская область. Список лиц, подлежащих суду военной коллегии Верховного суда Союза ССР. 19.04.1938. - Прежнее место хранения: АП РФ, оп.24, дело 416, листы 183-186.
URL: http://stalin.memo.ru/spiski/tomi08.htm (дата обращения: 19.05.2014)
   6 Anders, Edward, and Dubrovskis, Juris, "Who Died in the Holocaust? Recovering Names from Official Records", Holocaust and Genocide Studies 17.1 (2003) 114--138
URL: http://muse.jhu.edu/journals/holocaust_and_genocide_studies/v017/17.1anders.html (дата обращения: 18.11.2014)
   7 Минувшее. Исторический альманах. Вып. 2. - Париж - 1986 - Репринт: М. - 1990.
   8 Память. Исторический сборник. Вып. 3. - Москва - 1978, Париж - 1980.
   9 Баранская Н. Странствие бездомных. - М. АСТ, Астрель, 2011 г., 688 с.
  
  
   Источники (упрощенный формат)
  
   1. Общий список социалистов и анархистов - участников сопротивления большевистскому режиму (25 октября 1917 - конец 30-х годов). Под ред.: К.Н. Морозова (ответ. редактор), А.Б. Рогинского, И.А. Флиге. Составители: И.С. Заикина, В.В. Иофе, К.Н. Морозов, И.И. Осипова. В сборе материала и в работе над справками в разные годы участвовали: Л.А. Должанская, А.В. Дубовик, Я.В. Леонтьев, С.С. Печуро, Т.А. Семенова, С.А. Чарный.
URL: http://socialist.memo.ru/lists/slovnik (дата обращения: 19.05.2014)
   2. Меньшевики в 1919-1920 году. М.: РОССПЭН. 2000. C. 793
   3. А. Мосунов. Судьбой распорядился ГУЛАГ. "Северный курьер", 14.07.1992. Петрозаводск
   4. Курская область. Список лиц, подлежащих суду военной коллегии Верховного суда Союза ССР. 12.09.1938. - РГАСПИ, Фонд 17, оп. 171, дело 418, листы 252-262 (Прежнее место хранения: АП РФ, оп.24, дело 418, листы 252-262.
URL: http://stalin.memo.ru/spiski/tomi10.htm (дата обращения: 19.05.2014)
   5. Курская область. Список лиц, подлежащих суду военной коллегии Верховного суда Союза ССР. 19.04.1938. - Прежнее место хранения: АП РФ, оп.24, дело 416, листы 183-186.
URL: http://stalin.memo.ru/spiski/tomi08.htm (дата обращения: 19.05.2014)
   6. Anders, Edward, and Dubrovskis, Juris, "Who Died in the Holocaust? Recovering Names from Official Records", Holocaust and Genocide Studies 17.1 (2003) 114--138
URL: http://muse.jhu.edu/journals/holocaust_and_genocide_studies/v017/17.1anders.html (дата обращения: 18.11.2014)
   7. Минувшее. Исторический альманах. Вып. 2. - Париж - 1986 - Репринт: М. - 1990.
   8. Память. Исторический сборник. Вып. 3. - Москва - 1978, Париж - 1980.
   9. Баранская Н. Странствие бездомных. - М. АСТ, Астрель, 2011 г., 688 с.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Сергей Аркавин

Бабушка Вера

СТИХИ

  
  
  
  
   А неба регистры отверсты...
  
  
   Озеро
  
   Озеро с остывающей золотой серьгой,
   над которым ни один закат не похож на другой...
  
   Это озеро, что в утешение нам дано
   как души и небес связующее звено...
  
   Озеро, у которого можно не думать почти ни о чем, -
   просто стоять и смотреть, как собака плывет за мячом.
  
   15.09.2002
  
  
   ? ? ?
   А неба регистры отверсты
   На выдох в созвездии Льва.
   На музыку встречных оркестров
   Так просто ложатся слова.
  
   По слабости нашей минутной
   Заступим чуть-чуть за черту.
   Нас ветер вербует попутный,
   Как пьяных матросов в порту.
  
   И дальше с одной подорожной
   Пойдем по земному пути.
   И будет уже невозможно
   Музыку свою обрести.
  
   Утратим волшебные дверцы
   И кода забудем слова...
   А неба регистры отверсты
   На выдох в созвездии Льва.
  
   Апрель 2002
  
  
   ? ? ?
   Осень. Над озером - плавные птицы.
   На набережной - пусто на выстрел.
   Некуда больше теперь торопиться,
   шаг я замедлил, а время убыстрил.
  
   Еще под ногами чернеет на плитах
   копоть от летом чадивших мангалов.
   За одного битого дают двух небитых,
   по крайней мере - двух не усталых.
  
   Что-то сгорело дотла. Нет контакта.
   Только к безлюдному озеру тянет.
   Озеро - как мировая константа,
   не обнадежит, но и не обманет.
  
   Рыжий спаниель бежит по аллее,
   над озером - дымка, будто бы выдох.
   Есть ситуации повеселее,
   но и из этой отыщется выход.
  
   20.10.2002
  
  
   Из Сильвии Плат
  
   Любовная песня безумной девушки
  
   Вилланель
  
   Глаза закрою - сгинет белый свет,
   Глаза открою - все родится вновь.
   (Тебя на свете не было и нет.)
  
   От звезд остался красно-синий след,
   И небо наполняет чернота:
   Глаза закрою - сгинет белый свет.
  
   Я вспоминаю свой давнишний бред -
   Как ты пришел, меня заколдовал,
   Безумно пел, безумно целовал.
   (Тебя на свете не было и нет.)
  
   Бог рухнет с неба, ад сойдет на нет;
   Ни ангелов, ни демонов:
   Лишь я
   Глаза закрою - сгинет белый свет.
  
   Вернешься ты, а я, прождав сто лет,
   Забуду имя, глаз забуду цвет.
   (Тебя на свете не было и нет.)
  
   Мне б журавлям отдать свою любовь, -
   Ведь по весне они курлычут вновь.
   Глаза закрою - сгинет белый свет.
   (Тебя на свете не было и нет.)
  
   Перевод 1993
  
  
   Mad Girl's Love Song
  
   A villanele
  
   By Silvia Plat
  
   I shut my eyes and all the world drops dead;
   I lift my lids and all is born again.
   (I think I made you up inside my head.)
  
   The stars go waltzing out in blue and red,
   And arbitrary thickness gallops in.
   I shut my eyes and all the world drops dead.
  
   I dreamed that you bewitched me into bed
   And sung me moon-struck, kissed me quite insane.
   (I think I made you up inside my head.)
  
   God topples from the sky, hell's fires fade:
   Exit seraphim and Satan's men:
   I shut my eyes and all the world drops dead.
  
   I fancied you'd return the way you said,
   But I grew old and I forgot your name.
   (I think I made you up inside my head.)
  
   I should have loved a thunderbird instead;
   At least when spring comes they roar back again,
   I shut my eyes and all the world drops dead.
   (I think I made you up inside my head.)
  
  
   Тетенька библиотекарь
  
   Гале Давыдовой
  
   Тетенька, в ваших глазах фиолетовых
   Плыть и не выплыть мне, пацану.
   Тетенька, можно к вам в библиотеку?
   Тетенька, мне б почитать про войну.
  
   Тетенька, вы - как мечта "фотошопная",
   Жизнь положил бы за вас я свою.
   Я обращаюсь беззвучно к вам, шепотом:
   Тетенька, хочете, я вам спою?
  
   Тетенька, песни Егорушки Летова
   Я вам готов исполнять вновь и вновь
   Ради родных ваших глаз фиолетовых.
   Тетенька, мне б почитать про любовь.
  
   Тетенька, мне подрасти бы и - опаньки -
   Я бы женился, конечно, на вас.
   Не уезжайте, пожалуйста, тетенька,
   Как же мне - без фиолетовых глаз?
  
   2000
  
  
   Отрывок
  
   ... Люди, желчью налитые,
   топчут пожни сентября,
   будто Брейгеля слепые,
   потеряв поводыря.
  
   В тусклой рощице осенней,
   вдруг нечаянно прозрев,
   что вы ищете под сенью
   растопыренных дерев?
  
   - Мы идем по пепелищам
   за слепым поводырем.
   То обрящем, что не ищем.
   То, что ищем, не найдем.
   Мы слепы по теореме,
   поводырь наш мудр, как крот.
   Мы - буравящие время
   вседержители пустот...
  
   18.08.2002
  
  
   Два поражения
  
   1
  
   Повернулось - как медленным воротом,
   Просвистелось - почти наугад.
   И под парусом, ветром распоротым,
   Одиссея печалится брат.
  
   На регату всемирной усталости
   Шли суда на Мессинский пролив, -
   Там, где с моря цвета побежалости
   Набегают на солнечный шкив.
  
   Время пятится, полнится, нижется,
   Отдавая пространство взамен.
   Уши залиты воском, но слышится
   Это вечное пенье сирен.
  
   И, оплакана вволю клепсидрами,
   Пересохла времен полуось.
   И уже безнадежно проиграно
   Это время, пошедшее вкось.
  
   Спят гребцы, непомерной усталости
   Не забыв, ни на гран не избыв.
   Море цвета цветов побежалости
   Полотном набегает на шкив.
  
   Обращеньем времен не утешенный,
   Обретет богоравный старик
   Из-под ног уходящий, по-прежнему
   Ненадежный, как плот, материк.
  
   И певцы ястребино-незрячие
   Не забудут, побороты сном,
   Ни вулканы в истоме зачатия,
   Ни горячую кровь гекатомб.
  
  
   2
  
   Договоры до срока расторгнуты,
   На руках: не очко - перебор.
   Карты нашей судьбы передернуты.
   Передернуть осталось затвор.
  
   Мы идем, не взывая о помощи,
   Ни к кому не идем на поклон.
   Различите ли голос мой, тонущий
   В общем пении наших колонн?
  
   На снегу, грязно-розово тающем,
   С вами рядом чуток постою.
   И запомнюсь бойцом, догоняющим
   Забубенную роту свою.
  
   И в секунды прессуется прошлое,
   На губах окисляется медь.
   И уже не успеть "Чур, не прожито!"
   Прокричать, простонать, прохрипеть.
  
   1994
  
  
   Бабушка Вера
  
   Бабка была революционеркой,
   революцьонный держала свой шаг.
   Сколько же их - гимназисток, курсисток
   маршировало в ратях марксистских.
   Ей Соловки стали первой примеркой,
   далее - ссылки, за ними - Карлаг.
  
   И, не имея особого дара
   (видно, от бабки и мой скромный дар),
   бабка стихи сочиняла на нарах, -
   как говорится, держала удар.
  
   Что ей хотелось вложить в свои строчки:
   ужас текущий и призрачный свет,
   лагерный хлеб свой, надежды мосточки?
   (К этому времени расстрелян был дед,
   а маме моей, то есть, бабкиной дочке,
   было двенадцать от роду лет.)
  
   И надоевшею горькой ириской
   выплюнул бабку на волю Карлаг.
   Воля была та с клеймом и подпиской,
   но все-таки - воля. Стихи из ГУЛАГа
   бабка перенесла на бумагу
   и сунула папку в свой вечный рюкзак.
  
   Дед был расстрелян в городе Курске.
   Бабка вернулась в свой Харьков опять,
   преподавала немецкий, французский.
   И с рюкзаком, пока были в ней силы,
   все по родимой стране колесила
   и продолжала упорно писать.
  
   Вот она - гимназистка на снимке,
   на паспарту - Соловьева стихи.
   Мир еще видится в розовой дымке,
   и как свои - ей чужие грехи.

Все впереди: революций химера,
мужа отсидки, утраченный дом,
небо белесое над Соловками
и лагеря, где спасалась стихами...
Вера Аркавина. Бабушка Вера.
Странница с вечным своим рюкзаком.

Может, когда-нибудь сделаю сайтик -
вроде сторожки средь майских полей.
Будет на печке там чайничек греться,
шкафчика тихо поскрипывать дверца.
Те, кто случайно зайдут, прочитайте
парочку строчек бабки моей.
  
   12.08.2002
  
  
   Кинохроника
  
   Вот - люди этой кинохроники
   в монтажных стыках ножевых.
   И все, от полюса до тропика,
   давно не числятся в живых.
  
   Какая графика и шашечность,
   какая сомкнутость сердец.
   И неизбывно сладко-страшненько
   зрит сверху вниз Верховный Жрец.
  
   От единенья черта с ладаном
   какая пробирает дрожь.
   И истерически оправдана
   вся историческая ложь.
  
   Пилоты, пешие и конники
   на фоне тучек грозовых -
   все люди этой кинохроники
   в монтажных стыках ножевых.
  
   Они застыли в ожидании
   стоп-кадром вечным на бегу,
   за полосой невыживания
   на уходящем берегу.
  
   1993-2002
  
  
   Мандельштам
  
   Изолировать, но сохранить...
   Над Воронежем-сторожем нож воронить...
  
   Иссякает продленного неба поток.
   Прозревается начерно Владивосток.
  
   Сколь небесный волчок ни крути,
   Не разъехаться с веком на Млечном Пути.
  
   Изолировать, но сохранить... до поры...
   Смертоносных созвездий звенят комары.
  
   Набирая кровавый раствор мастерком,
   Штукатурит равнину заплечный нарком.
  
   Не разъехаться с веком на Млечном Пути
   И с подругою-нищенкой вспять не пройти.
  
   И двойная звезда как двойной медальон,
   Как проекции ваши на конус времен.
  
   И на каждом углу вороненый цветок,
   И все помнится-полнится Владивосток.
  
   1989
  
  
   ? ? ?
   Никуда не укрыться от ветра
   На твоих перекрестках, февраль.
   Мы найдем экипаж в стиле ретро
   И поедем куда-нибудь вдаль.
  
   Промелькнет ИТК малолеток,
   Пирамидок кладбищенских жесть,
   И панно Рубежи пятилеток,
   И ... эпохи ум, совесть и честь.
  
   Над равниной, дрожащей от ветра,
   Отсияет в свой срок Водолей.
   И колхозная наша Деметра
   В телогрейке пойдет меж полей.
  
   Повезут молоко на прицепе,
   ЦСУ сообщит про успех,
   поспешит в райбольницу Асклепий,
   А Гефест в свой штамповочный цех.
  
   Понаставит главбух закорючек,
   И по радио будет Кармен.
   И промолвит случайный попутчик,
   Что не ждет никаких перемен.
  
   Так на каждой версте безымянной,
   В городишке заштатном любом
   Нам Россия предстанет сей странный,
   Этот странноприимный наш дом.
  
   Дом, где либо жара, либо стужа,
   Только деготь в ходу да елей.
   Дом, в котором чем лучше тем хуже,
   А чем хуже еще веселей.
  
   Мы поедем на автомобиле,
   Каждый супер- и архиумен.
   Кто же мы прорицатели или
   Посетители этих времен?
  
   1989
  
  
   ? ? ?
   По краткому по курсу
   Шпион, фашист, наймит,
   Там на допросах в Курске
   Стоит мой дед, стоит.
  
   Лишен очков, но видит
   Среди ноябрьской тьмы,
   Что он уже не выйдет
   Их курской той зимы.
  
   И портупейно четко
   Включенье передач.
   Уже готовит сводку
   Дежурный помзамнач.
  
   И подлинник иконы,
   Нависшей над страной,
   В Кремле над телефоном
   Навис отец родной.
  
   Его бессонны ночки,
   Куется план побед.
   И в Курске в одиночке
   Расстрела ждет мой дед.
  
   1989
  
  
   Над тихой рекою
  
   Над тихой рекою динамик
   Поет про любовь и печаль.
   Художница в детской панаме
   Рисует пустынный причал.
  
   На этом причале горячем,
   Пока что, как сцена, пустом,
   Расстанутся двое незрячих.
   Прозреют они потом.
  
   Вдруг резко проявится это:
   Последний гудок, пароход,
   Причал на излучине лета,
   Слияние неба и вод.
  
   1978
  
  
   ? ? ?
   Ты растворилась в дымке
   прелестно голубой,
   мосты и фотоснимки
   сжигая за собой.
  
   И нет тебе печали,
   да и не знаешь ты -
   как долго не сгорали
   сожженные мосты.
  
  
   14.08.2002
  
  
   Кижи
  
   Что запомнилось? А просто -
   Небо этого погоста.
  
   И хождение по водам
   С опытным экскурсоводом.
  
   1982
  
  
   ? ? ?
   Двери заколачивали в прошлое.
   Уезжали
   (снег и храп коней).
   Прошлое заброшенная вотчина.
   Будущее путь обратный к ней.
  
   1977
   Зимний редактор
  
  
   ? ? ?
  
   Вот - мы, пока что вдвоем:
   пьем-попиваем вино,
   городом зимним идем.
   Но уже все решено.
  
   Может быть, со стороны
   кто-то сумел угадать:
   им не дождаться весны,
   да и не надобно ждать.
  
   Мы под разлет воронья
   вместе еще постоим.
   Милая ведьма моя,
   что - за молчаньем твоим?
  
   Вякнет будильник: "квик-квик",
   утро - чернее чернил.
   Зря я к тебе так привык.
   Зря я тебя полюбил.
  
   Что-нибудь мне ты соврешь
   (ладно, мерси и за то).
   И улетишь-уплывешь.
   Кто я тебе? - Да никто.
  
   По гололеду скользя,
   мы начинаем разлет.
   Переиначить нельзя.
   Не отменить этот лед.
  
   23.06.2002
  
  
   ? ? ?
  
   Произрастая, как на городском газоне чертополох,
   Оттеняя прелесть субтильных культур,
   Я не сказал бы, что мир так уж плох,
   Пока у газонокосильщиков - перекур.
  
   В отечестве нынче мода на безабзацный секс.
   Самый устойчивый день недели - среда.
   Каждое мгновение приносит приставку "экс", -
   Я это выучил, Экс-очей-моих-звезда.
  
  
   Я очень многое выучил, вот тебе крест,
   Хотя кругам познания несть числа.
   Бессвязность мысли конвертируется в текст,
   Во всяком случае, энтропия не возросла.
  
   С самого начала туз треф не так лег,
   Но я подумал: "Да гори он огнем!"...
   Я не сказал бы, что мир был плох,
   Когда мы смотрели на него вдвоем.
  
   Всем тропинкам в наших с тобой лесах
   Я сказал: "Адью!" - финал таков.
   На городском газоне чертополох зачах
   К вящему удовольствию культурных ростков.
  
   31.05.2002
  
  
   Вдоль Ладоги
  
   Мы целую вечность ехали вдоль Ладоги,
   купались в Ладоге и ехали дальше к югу.
   Мы ехали от одного до другого конца радуги
   и, кажется, приближались друг к другу.
  
   У деревень продавали грибы и ягоды,
   и в нас была июльская легкость-усталость.
   Я несколько раз еще ездил вдоль Ладоги,
   но вечности больше не получалось.
  
   05.07.2003
  
  
   ? ? ?
  
   В этом городе я остался совсем один.
   Прохожу по его улицам, безлюдным насквозь.
   Искоса смотрю на свое отражение, скользящее в стеклах витрин,
   и время теперь в городе этом течет вкривь и вкось.
  
   Я соблюдаю правила дорожного движения на свою беду:
   ни машин, ни регулировщиков и в помине нет,
   но я стою на перекрестке и терпеливо жду,
   когда для меня зажжется охранительный свет.
  
   И каждый раз перед тем, как за угол завернуть,
   я все-таки почему-то надеюсь: а вдруг?.. -
   надеюсь на то, что вдруг встретится кто-нибудь.
   Но это - город безлюдных улиц и необратимых разлук.
  
  
  
   Я представляю, как с тобой мы сталкиваемся лоб в лоб,
   и демонстрируем взаимопроникновение двух пустот
   и взаимопонимание в стиле "Молотов - Риббентроп",
   и без особых проблем форсируем друг друга вброд.
  
   И я продолжаю привычный прогулочный круг
   по улицам, что каждый день становятся бледней и бледней.
   И все-таки временами надеюсь: а вдруг?..
   Но это - город необратимых разлук и необретенных людей.
  
   12.07.2002
  
  
   * * *
   По мосткам разбежаться застылым,
   погрузиться в холодную тьму
   и узнать, что почти не по силам
   выплывать из нее одному.
  
   Пролистать все потери-утраты
   и в огонь бросить эту тетрадь.
   Попытаться злосчастные даты
   навсегда от себя оторвать.
  
   Не играть в бесконечные прятки,
   обязательно бросить курить,
   заявить, что все в жизни в порядке
   и себя в этом уговорить.
  
   12.06.2003
  
  
   * * *
   Листком календарным цепляться
   смешно за ушедшие зимы.
   И все объяснимо на пальцах
   и все-таки необъяснимо.
  
   20.07.2003
  
  
  
   В нашем городе
  
  
   Прогулка
  
   ... Это - город хрущевской, сталинской
   и деревянной довоенной застройки,
   по которому нынче носятся "мерсы", как тройки,
   и который остается мною нежно любимым,
   городом жизни моей уплывающей пантомимы.
  
   Вот по этой улице, не городской и не сельской,
   мы впервые шли ночью сырою апрельской.
   А вот здесь мы снимались на память, и вышли на снимке -
   как в небесно-озерной плывущие дымке.
  
   А вот этим двором, быльем нынче густо поросшим,
   шел я утром от Вас и не знал, что все уже - в прошлом...
  
   17.06.2002
  
  
   * * *
   Коса песчаная все уже,
   все ближе кромка камыша.
   С безлюдного участка суши
   пытается взлететь душа.
  
   Швырнет безжалостная сила
   на остывающий песок.
   Чуть-чуть разбега не хватило
   и ветра встречного чуток.
  
   07.05.2004
  
  
   В нашем городе
   В этом городе улицы названы
   по советским стандартам вполне.
   Слишком все с этим городом связано,
   слишком знает он все обо мне.
  
   Здесь озерной плывут панорамою
   вечерами двойные огни.
   На прогулки здесь ездили с мамою
   мы в последние мамины дни.
  
  
  
  
   И у башни почтамта подсвеченной
   я знакомый искал силуэт.
   Здесь встречался с одною я женщиной,
   той, которой растаял и след.
  
   Здесь года беззаботно растрачены
   под считалку "сбылось - не сбылось".
   И дарованный мне, и назначенный,
   этот город знакомый насквозь...
  
   Здесь еще моя жизнь не закончена,
   и идти не заказано мне
   тихой улицей нашей по солнечной,
   а не по теневой стороне.
  
   12.08.2003
  
  
   * * *
   Озябшая бязь перелеска,
   листвы подмороженной шорох,
   и небо без птичьего всплеска
   стоит в незамерзших озерах.
  
   Последняя горсточка корма,
   последний буксир в Заонежье
   и легкий приток хлороформа:
   преддверье, предзимье, предснежье.
  
   11.08.2003
  
  
   Графские хроники
  
  
   * * *
  
   Каждого Кая ждет своя Герда,
   не верящая ни в смерть, ни в обман.
   Она разыщет его на краю света,
   и да поможет ей Андерсен Ганс-Христиан.
  
   08.08.2003
  
  
   Графские хроники
   Графине был дурной сон: генералиссимус в человечьем обличье,
   он сетовал на то, что вместо музыки у нас сумбур,
   что вынужден сам предсказывать судьбу по полету и крикам птичьим,
   поскольку накануне был казнен последний авгур;
   что он добр, но слаб, и не обойтись без Малюты,
   что не скостить без права переписки полученный графом срок,
   что страну ожидают потрясения, войны и смуты
   и только кровью приходится принимать оброк.
  
   Графиня проснулась и увидела на окне заиндевелом
   чуть проступающие морозные клинышки-письмена.
   И было написано на стекле по белому белым,
   что душа графа успокоена и ублажена;
   что ей еще долго мыкать на свете долю вдовью,
   что единственно о ней перед смертью думал граф,
   что любовь утоляется только одним - любовью
   с правом ли переписки или без всяких прав.
  
   02.07.2003
  
  
   * * *
   А мы живем скорей в трудах, чем праздно
   и так же постигается с трудом,
   что время, как и прежде, непролазно,
   а если и пролазно, суть не в том.
  
   Все так же невесомо в мире счастье,
   и нету для него учетных книг.
   Оно от нас уходит в одночасье,
   а длится то ли вечность, то ли миг.
  
   10.08.2003
  
  
   Театр прошлого
  
   Человек играл в театр,
   Жизнь свою пускал он вспять.
   Сам себе был медиатор,
   Сам себе велел играть.
  
   Так играл он под сурдинку
   Жизнь, пошедшую ко дну.
   Как проигрывал пластинку,
   Как проигрывал войну.
  
   13.06.2003
  
  
   * * *
  
   Нацеди нам, виночерпий,
   алазанского вина.
   Кто круги судьбы ни чертит,
   жизнь - таинственно одна.
  
   Нацеди напиток терпкий,
   всех печалей антидот.
   Пустота природу терпит,
   всех не вытерпеть пустот.
  
   Что-то ближнее померкнет,
   будет дальнее в цвету.
   Каждый сам себе по мерке
   выбирает пустоту.
  
   26.06.2003
  
  
   ? ? ?
   Я ни по морю, ни посуху
   никуда не тороплюсь -
   в этом времени и воздухе
   увязающий инклюз.
  
   26.08.2003
  
  
   ? ? ?
   Почему-то помнится тот пассажир,
   что сошел на ночном полустанке
   много-много лет тому назад;
   он все молчал и заваривал чай, почти что чифир,
   насыпал его из жестяной банки
   с полустершейся надписью:
   "Карамель Абрикосовый аромат"
  
   08.08.2003
  
  
   Слово о Иосифе Бродском
  
   В Питере жил поэт Иосиф Бродский,
   подростком он голубей по крышам гонял.
   И еще он про русские березки
   очень даже лиричные стихи сочинял.
  
   По лестницам он имел обыкновение спускаться
   без руля при помощи исключительно одних перил,
   за что был признан законченным тунеядцем
   и в архангельскую ссылку как миленький угодил.
  
   В ссылке он любил посидеть за рулем "БЕЛАЗа",
   попеременно включая то ближний, то дальний свет,
   и по какой-то причине ему глубоко чужда была фраза
   о том, что поэт в России больше, чем поэт.
  
   Он нам оставил много поэм, стихов и набросков
   (из них гениальных - для рифмы - одна треть)
   и умер в Нью-Йорке, потому что на Васильевский остров
   так и не собрался приехать и умереть.
  
   25.09.2003
  
  
  
   Грустный историк
  
  
   Мирре Лукенглас - I
  
   Памяти Ольги Бах (15.08.2014)
  
   Кто - трубадур, кто - скальд,
   каждый - в свою дуду.
   Не прорастешь сквозь асфальт,
   значит - балет во льду.
  
   08.05.2004
  
  
   Орел или решка
  
   Нося на спине орла, а на груди решку,
   человек по жизни идет, неся на лице насмешку
   над смешной ценой на груди его футболки
   и над орлом на спине, свойственником двустволки;
   над жизнью своей, утратившей сердцевину,
   и над бедолагой, целящимся ему в спину.
  
   09.07.2004
  
  
   * * *
  
   Зеркала набухнут пустотой
   и пробьют часы последний раз.
   В этот дом не станут на постой,
   этот дом забыл свой звездный час.
  
   И среди других, как альбинос,
   все бесцветней в дымке октября,
   он стоит, назначенный на снос.
   В окна пробивается заря.
  
   19.10.2004
  
  
   * * *
  
   Теперь репетируем трепет
   сердец и листвы, и созвездий,
   принцессы в стеклянной карете,
   дурнушки на дальнем разъезде.
  
   Прочерчена осень пунктиром,
   теперь репетируем с кленом.
   Грустит телефон репетиром
   с осенним глухим перезвоном.
  
   15.10.2004
  
  
   * * *
  
   Мы очнулись все в той же России,
   только малость подкрашен фасад,
   только герб поменялся на ксиве,
   только выбыл навек адресат.
  
   И все так же пространство бесплодно,
   и все та же у жизни цена.
   Только небо над нами свободно
   и открыто на все времена.
  
   15.09.2004
  
  
   Буратино
   Что необратимо - то необратимо,
   так и запишите, милый Буратино.
  
   Что бы нам поставить в кукольном театре?
   Что-нибудь из Сартра, что-нибудь о Сартре?
   Что-нибудь из жизни нашей деревянной?
  
   Как Вам, Буратино, плавается в ванной?
   Как Вам в нарисованной печке не горится?
   И еще скажите - как рубанком бриться?
  
   Боевые сколы мужика лишь красят.
   Что-то Папу Карло нынче карабасит.
  
   И у деревянной у души есть фибры.
   Что-то надоели ролевые игры.
  
   Вместе с Артемоном вот мы все на фото.
   Заводить собаку больше неохота.
  
   Вечером в театре - музыка и свечи,
   кукольные лица, взгляды человечьи.
  
   Жизнь необратима, но преодолима,
   только не пишите, что проходит мимо.
  
   24.10.2004
  
  
   * * *
  
   Солнце сочится сквозь кленов листву,
   улица полураздета.
   Как притяжение кисти к холсту -
   наша подверженность лету.
  
   Долгой аллеей проходим вдвоем,
   два хитреца и притворы.
   О быстротечности лета ведем
   медленные разговоры.
  
   14.08.2004
  
  
   Грустный историк
  
   Памяти Н.Б.
  
   Собственной жизни грустный историк:
   даты, места, имена - без запинки.
   Воображаемый внутренний дворик -
   будто на недопроявленном снимке.
  
   Застрекотал арифмометр "Феликс",
   щурятся запечатленные "ФЭДом",
   в сотой секунды на вечность надеясь.
   Путь проторен, но все так же неведом.
  
   В колком пространстве ни шатко, ни валко -
   зимняя песня, зимняя флейта.
   В лицах прохожих листает гадалка
   зимний альбом вожделений лета.
  
   Кладбище. Сосны по краю участка.
   Птицы кричат с непременной печалью.
   В эту калитку не надо стучаться.
   Зябко читается имя Наталья.
  
   04.02. 2006
  
  
   Белый молебен
  
   Заново город слеплен -
   Снежный плывущий ковчег.
   Будто на белый молебен
   Всех собирает снег.
  
   Призрачен и утешен
   Памятью давних зим,
   Нитью - от всех ушедших,
   Вестью - ко всем живым.
  
   Будто всю жизнь неведом
   Был для тебя снегопад,
   Молча стоишь под снегом,
   Белою мглой объят.
  
   11.03.2008
  
  
   * * *
  
   Ире
  
   Уколовшись морозными стразами,
   мы в кафе обогреться зайдем.
   Поболтаем  о дремлющем разуме,
   о чудовищах, дремлющих в нем.
  
   Наугад, невпопад будем речь вести
   и на гуще кофейной гадать
   о далеком, о близком, о вечности,
   что вдвоем хорошо коротать.
  
   И, увидев, что стёкла оконные
   заходящее солнце зажгло,
   вновь транжирить пойдём запасённое
   с ароматом кофейным тепло.
  
   14.02.2016
  
  
   931-й почтово-багажный
  
   Годы выбиты, как кегли, --
   были райские сады,
   лился там бензин дешевле
   газированной воды...
  
   Девятьсот веселый поезд,
   маета выносит мозг.
   Тепловоз пыхтит на совесть,
   долог путь в Петрозаводск.
  
   А вагончик -- застрелиться,
   там то пусто, то битком.
   И у пьяной проводницы
   не разжиться кипятком.
  
   За окном -- подзаголовки:
   Летний, Идель, Майгуба.
   Полустанки, остановки
   возле каждого столба.
  
   И вагонным сводным хором
   в тамбуре почтовика
   мы дымили "Беломором"
   на широтах ББК.
  
   Улыбалась мне соседка,
   все сулила приворот.
   Помню, помню ту поездку,
   тот "веселый девятьсот...".
  
   Разминаю папироску,
   еду кумом королю.
   Еду я из Беломорска,
   еду, время тороплю.
  
   2013, 13.09.2019
    * * *
  
   Замигает бессонница
   угольками в золе.
   К отцветанию клонится
   жизнь на грешной земле.
  
   Листопадами пестрыми
   снова осень кружит.
   То вершками, то верстами
   совершается жизнь.
  
   Застывают невзрачные,
   погружаются в сны
   наши домики дачные
   до весны, до весны.
    
   2008, 22.12.2019
  
  
   Рождественское 
  
   ... Ещё не зная меры лиха,
   еще не ведая финал,
   Сын человеческий свой выход 
   к сочеловекам ожидал.
  
   Клубился пар Геннисарета,
   чудес роилась череда.
   Сближались темная планета
   и путеводная звезда...
  
   2001, 30.12.2019
  
  
  

Содержание

  
  
   Вера Аркавина. Но вопреки всему живу...
   Стихи
  
   Я клятву верности шепчу...
   Дочь. Из стихов 37 года
   Зачем живу
   Эпоха
   Из стихов 23-го года. Одиночка
   Новогоднее
   Из стихов 23-го года. Суздаль
   Реквием
   ВЫ тюрьме
   Пурга
   Судьбе
  
   И нот нарастающий вал...
   Снега
   Лист. "Грезы любви N3"
   Прелюд Рахманинова
   Менуэт Гайдна
   Чюрленис
   "Лебяжьей плавностью Сен-Санса..."
  
   Дни листопада зазвучали...
   Туман весенний
   Буйство сирени
   Цветенье лип
   Осень
   Снегопад
  
   Мы жили в городе одном...
   Первая любовь
   "Ночь грохотала за окном..."
   "Ты в детстве меришь километром..."
   Тебя с годами не забыть
   Отцовство
   Мы жили в городе одном
  
   Аллея лип едва намечена...
   Из путевой тетради
   На развилке дорог
   Подмосковье
   Первый полет (Александровская слобода)
   Карагайле (На отрогах Алатау)
   Кондопога
  
   И свечи до зари горят...
   Не плачь, Офелия!.."
   Золушкин башмачок
   Введение к поэме "Пушкин"
   I Марат
   II Будри
   Пушкин
   Домик в Пятигорске
   Нина Чавчавадзе
   Снег Андерсена
  
  
   Сергей Аркавин. Странница с вечным своим рюкзаком
   О Вере Аркавиной и ее семье
  
   Сергей Аркавин. Бабушка Вера
   Стихи
  
   А неба регистры отверсты...
   Озеро
   "А неба регистры отверсты..."
   "Осень. Над озером плавные птицы..."
   Песня безумной девушки (Из Сильвии Плат)
   Тетенька-библиотекарь
   Отрывок
   Два поражения
   Бабушка Вера
   Кинохроника
   Мандельштам
   "Никуда не укрыться от ветра..."
   "По краткому по курсу..."
   Над тихой рекою
   "Ты растворилась в дымке..."
   Кижи
   "Двери заколачивали в прошлое..."
  
   Зимний редактор
   "Вот - мы, пока что вдвоем..."
   "Произрастая, как на городском газоне чертополох..."
   Вдоль Ладоги
   "В этом городе я остался совсем один...
   "По мосткам разбежаться застылым..."
   "Листком календарным цепляться..."
  
   В нашем городе
   Прогулка
   "Коса песчаная все уже..."
   В нашем городе
   "Озябшая бязь перелеска..."
  
   Графские хроники
   "Каждого Кая ждет своя Герда..."
   Графские хроники
   "А мы живем скорей в трудах, чем праздно..."
   Театр прошлого
   "Нацеди нам, виночерпий..."
   "Я ни по морю, ни посуху..."
   "Почему-то помнится тот пассажир..."
   Cлово о Иосифе Бродском
  
   Грустный историк
   Мирре Лукенглас - I
   Орел или решка
   "Зеркала набухнут пустотой..."
   "Теперь репетируем трепет..."
   "Мы очнулись все в той же России..."
   Буратино
   "Солнце сочится сквозь кленов листву..."
   Грустный историк
   Белый молебен
   "Уколовшись морозными стразами..."
   931-й почтово-багажный
   "Замигает бессонница..."
   Рождественское
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"