Артафиндушка. Безбрежный синий океан 沧海汪洋 (отрывок из сценария по мотивам одной жизни)

?沧海汪洋

Безбрежный синий океан

отрывок из сценария по мотивам одной жизни

生活不止眼前的苟且

还有诗和远方的田野

I. Ван Хаоян

汪昊洋

В среду банкомат засосал мою карточку. Я писала родителям жалобные, сквозящие страхом сообщения. Оставшиеся две недели замечательного месяца, месяца обучения в Китае, мне следовало изловчиться прожить на жалкие пятьсот наличных юаней. Это казалось невозможным. Я приобрела ещё не все книги для предстоящей дипломной работы. А цены на них, к сожалению, не радуют глаз. Экологический ежегодник - 250 юаней, доклад по энергетическим ресурсам - и того больше! А потом - нужно купить подарки, сувениры, чай!

Оставив хлопотные попытки получить карточку назад, я взяла денег взаймы и решила жить скромно, без лишних расходов.

После этого неприятного события я, к своему удивлению, стала плохо чувствовать себя по утрам. Болела голова, и было тоскливо. Я старалась не усматривать в произошедшем дурной знак, но меня порой одолевало странное беспокойство. Я тщетно гадала, с чем связано нелепое, тревожное чувство. Списала всё на перемену погоды. Извечная жара к середине недели сошла на нет. В Пекин пришли дождливые дни. Пятница выдалась прохладной и туманной. Лишь вечером из-за пелены туч робко выглянуло солнце, улыбнулось городу и озолотило нежными лучами воды Хоухая.

Я бродила вдоль берега, на зубах похрустывали фрукты в карамели, вдалеке звучала пронзительная китайская музыка. Хутуны узкими реками вливались друг в друга. Кислое молоко вязало рот. Мир был прекрасен, и, когда стемнело, серебристая луна залила его тусклым светом.

В Ванфуцзинский книжный, закрывшийся в девять часов вечера, я не попала и, пожав плечами, зашагала прочь в направлении площади Тяньаньмэнь.

Суббота безрадостно встретила новой необходимостью ехать на Ванфуцзин. Я решительно оттолкнула её на второй план - экологический ежегодник подождёт - и поднялась к своей новой подруге Оле (мы обе приехали в Пекин совершенствовать китайский), в комнату на самом верхнем этаже общежития, - дорисовывать подарок Чжао Сюю.

Чжао Сюй был моим знакомым. История нашего общения очень забавляла Олю.

Дело в том, что целых два года переписки по Интернету я упорно считала его китаянкой. А он возьми да окажись китайцем. В лучших традициях своих соотечественников Чжао Сюй сводил нас с Олей в ресторан и даже обеспечил двух "лаоваек" недешёвыми билетами в Гугун. В долгу я быть не люблю. Пришлось рисовать Чжао Сюю картину - этюд с пекинскими многоэтажками: мой китайский друг показал себя поклонником современной архитектуры. Из Олиного окна с тринадцатого этажа как раз открывался прекрасный вид.

Итак, томительным, тонувшим в лени вечером я дорисовала этюд для Чжао Сюя, и мы с Олей пошли гулять по хутунам. Кажется, занавешенная смогом августовская суббота была последним спокойным днём того лета.

В хутунах я по дешёвке купила фигурку князя Сян Юя - персонажа пекинской оперы. Довольная покупкой, вернувшись в общежитие, извлекла куколку из коробки и поставила рядом с Юй-цзи, любимой, верной наложницей, которая по сюжету известной китайской лиши гуши покончила с собой, когда её государь проиграл большую войну. Возлюбленная пара воссоединилась в грязной, обшарпанной комнате, на столе, на фоне моего этюда. Так они и стояли - в вечном объятии, пока мне не пришла пора уезжать и я не упаковала их - каждого в свою коробку, чтобы дома, в Москве, снова соединить их руки. "До тех пор, пока время не разлучит".

На Ванфуцзин, за ежегодниками и правительственными докладами, в тот день я так и не пошла.

Воскресенье пылало жаром. Нам пришлось встать рано, чтобы вовремя встретиться с Чжао Сюем и отправиться осматривать Гугун.

Огромная очередь вливалась в двери небольших охранных пунктов, где металлоискатели пресекали всякую попытку пронести опасные предметы на территорию сердца китайской столицы. Чжао Сюй быстро от нас отбился. Стараясь не потерять его из вида, я ежеминутно вставала на цыпочки, искала глазами рыжее пятно - в тот день Чжао Сюй был одет в ярко-оранжевую футболку.

Впоследствии я удивлялась, до чего хорошо каждая деталь пейзажа, каждая фраза, брошенная Олей или Чжао Сюем в то горячее воскресенье, запечатлелись в моей памяти.

В девять часов утра солнце вздумало яростно бить лучами по головам прохожих. Около получаса мы провели в бесконечных очередях. Жара становилась невыносимой. С чисто-голубого неба солнце усмехалось, обнажало кривой оскал и разило толпу, горело яркими бликами на чёрных волосах китайцев. Моя шевелюра начала казаться мне шерстяной шапкой, хотелось обнажить потеющую голову и облить её холодной водой. Я боялась, что получу тепловой удар и Чжао Сюй, с Олей за компанию, повезёт меня в больницу.

Прогулку по Гугуну мы как-то пережили. Потом Чжао Сюй и некий китаец лет сорока, с золотой (или, скорее, позолоченной) цепью на шее, которого Чжао Сюй представил своим "другом", накормили нас и отвезли в общежитие. Даже не думая о непочатом крае домашней работы по письменному китайскому, вялая, как муха осенью, я брела к общежитию с одной мыслью: уснуть, уснуть, уснуть. Оля прервала мои мечты об отдыхе:

- Послушай, Валерия пригласила меня в клуб, там сегодня бесплатные коктейли для иностранных студентов. Пойдёшь с нами?

Видимо, мой мрачный взгляд говорил за себя, и Оля не замедлила успокоить смятенную душу: "Это в десять часов, ты успеешь выспаться!"

Пойти в клуб? Я пожала плечами, согласилась, в душе твёрдо решив, что ни в каком клубе ноги моей не будет, что к вечеру я придумаю правдивую отговорку. Например, голова болит. Или: нужно делать домашнее задание. Притвориться примерным студентом, который приехал сюда не гулять, а усердно учить китайский, провести месяц за партой, не поднимая головы от учебников. В то же время, мной владело искушение познакомиться с Валерией, итальянкой, Олиной одногруппницей. От Оли я была наслышана об этой девушке: мол, у неё хороший английский, она занимается кунг-фу уже десять лет и просто выглядит интересным человеком.

Мы вошли в общежитие и разошлись по своим комнатам. Я легла спать, точно зная, что "отбрехаюсь" от клуба и проведу вечер с тетрадкой по письменному аспекту.

Когда я проснулась, уже стемнело. Голову сжимала боль. Я с трудом оторвалась от кровати. К своему величайшему неудовольствию, я обнаружила сообщение от Оли: "Инна, привет ещё раз, мы с Валерией будем ждать тебя внизу в 23.00".

Обхватив колени руками, я задумалась над отговоркой.

На столе стояли Юй-цзи и Сян Юй, бесконечно долгим взглядом смотрели друг на друга. Я вздохнула, прошлась по комнате и подумала: "А почему бы всё-таки не развеяться? Вдруг в этом дурацком клубе я встречу свою судьбу? Конечно, вряд ли моя судьба ходит по таким местам, но всё же... надо узнать как можно больше о Пекине, в том числе и о его клубной жизни".

И я ответила Оле: "Хорошо. До встречи в 23.00!"

Клуб располагался недалеко от нашего кампуса. Мы уверенно показали на входе студенческие, и нам тут же выдали талончики на коктейли. Меня почему-то позабавила эта советщина. Что бы сказали наши деды, стоящие в очереди с карточками на хлеб, если бы увидели, как в далёком шестнадцатом году избалованные внуки идут в бар за бесплатным алкоголем?

Музыка в клубе грохотала так, что разговаривать было невозможно. Мы уселись за столик и больше делали вид, что понимаем друг друга, чем действительно что-то понимали. Валерия махнула рукой на еле удававшуюся беседу, и мы подошли к барной стойке, чтобы заказать первый коктейль (всего нам вручили по пять карточек: пугающая щедрость). Валерия и Оля получили напитки раньше меня и вернулись к столику. Я терпеливо ждала, пока бармен смешает кокосовый сок с какой-то алкогольной мутью, и за эти две с половиной минуты умудрилась познакомиться с негром. Точнее говоря, он умудрился познакомиться со мной, поскольку я, будучи не в настроении, ни с кем знакомств заводить не собиралась, тем более - с пекинскими неграми. Увидев, что я вступила в диалог с таким неотразимым молодым человеком, Валерия не замедлила присоединиться. Я была страшно благодарна ей за эту инициативу. Экспрессивная по натуре, Валерия, сама того не желая, отвлекла негра от меня, и, в то время как с Олей заговорил некий европеоид, я осталась один на один с кокосовым коктейлем и не слишком переживала по этому поводу.

Но вскоре на нашей шахматной доске произошла рокировка. Мне пришлось втянуться в разговор Оли и европеоида, который оказался американцем. Звали его Майк. Оля, почему-то не находя иной темы для обсуждения, превознесла до небес моё знание китайского, и Майк не побрезговал познакомиться со мной. Моё имя показалось ему странным. "Ты первая Инна, которую я знаю", - заявил он.

Тем временем Валерия услышала, что кто-то неподалеку от неё говорит по-английски с безумно приятным и очень явным американским акцентом. Её как ветром сдуло от негра, который, ничуть не смутившись, снова стал наседать на меня. Валерия же всецело завладела американцем, но пыл её быстро поугас. То ли Майк, веснушчатый, невысокий, с крупноватым носом и скрипучим тенорком, не понравился итальянке, то ли её внимание переключилось на третьего "кандидата".

Он появился в клубе словно по волшебству, и Майк обрадовался ему, как давнему другу. Ещё не осознав странной реакции Майка, не замечая Олю, которую, отчаявшись завязать беседу со мной, осаждал негр, я быстро взглянула на нового нарушителя нашего покоя и поняла: красив, чертовски красив! Это был азиат, не похожий на среднестатистического китайца. Шапка жёстких чёрных волос, густые, летящие к вискам брови, небольшие, приятного разреза, глаза, прямой нос - всё это складывалось в радующую глаз общую картину. Он улыбался, но лицо его из-за этой улыбки казалось маслянистым, по-голливудски развратным. Майк повернулся к нам, собираясь представить этого интересного типа.

Майк. Это мой друг. Он отлично разбирается в пекинских ресторанчиках, я думаю, вам будет полезно с ним познакомиться.

Тем временем друг уселся между мной и Майком. Мне захотелось сникнуть из-за тяжёлой необходимости разговаривать, но отступать было некуда. Позади осталась... нет-нет, не Москва, а Оля с негром, чьё общество выглядело совсем нежелательным. Я пустила в ход всё своё искусство общения, которое, увы, не подвигло меня на большее, чем:

- What's your name?

Кто-то говорил, что small talk лучше начинать с вопроса. Мол, на вопросы не отвечают только невежливые люди.

Друг Майка. Blue.

Сначала я решила, что ослышалась.

Я. Как-как?

Друг Майка. Blue. Как цвет.

Теперь не оставалось никакого сомнения, что этот товарищ - китаец. У китайцев есть смешная особенность называть себя... скажем так, нестандартными английскими именами, которые обязательно должны что-то значить. Синий, зелёный и прочие цвета - ещё не самое удивительное. Я имела счастье быть знакомой с девушками, которых звали Эхо, Радость и даже Завоевательница. Один респектабельный сорокалетний ловелас представлялся всем как Winner Yang. Впрочем, объяснить эту тенденцию несложно. У любого китайского имени есть определённое значение, будь то "мужество и сила" или "аромат орхидей". Выдумывая себе английские имена, китайцы охотятся за смыслом.

У меня на языке тут же завертелся вопрос: "Почему ты зовёшься, простите, "синим"?" Из вежливости я решила его не задавать. Вместо этого назвала себя, причём Майк снова подчеркнул, что я "единственная Инна", попавшаяся ему на пути. Китаец повторил: "Ин-на". Первый "н" получился громким, носовым, на втором слоге голос китайца резко обрушился вниз: так произносят четвёртый тон. Не успели мы обсудить моё имя, как подбежала Валерия и занялась красавцем-китайцем. Мне пришлось довольствоваться Майком, от которого я узнала, что ему двадцать девять лет, он режиссёр, собирается снимать в Китае некий фильм ужасов, а пока пытается стать популярным с помощью какого-то приложения, дело движется очень медленными темпами. А его друг? Он китаец, и ему всего-то двадцать семь, он ещё так молод. Да, и он отлично разбирается в пекинских ресторанчиках, так что...

Я. Ты уже говорил.

Вскоре вся компания согласилась пересесть за столик. Мы самопроизвольно разбились на парочки: мне, вопреки моей воле, достался Майк, потому что у Оли, кажется, заладилось общение с негром, а Валерия липла к китайцу. Майк пытался развлечь меня рассказами о приложении, с помощью которого он упорно идёт к популярности. Я курила и скучала. Перевела взгляд на китайца; всё так же маслянисто улыбаясь, он что-то говорил Валерии, жестикулировал. Ладони его были крупными и длинными, жесты - медленными, спокойными. Я прислушалась.

Китаец. Сунь Укун. Ты не знаешь Сунь Укуна? Ты должна знать, раз занимаешься кунг-фу. Это известный китайский герой... "Си ю цзи", не слышала о таком романе?

Итальянка хлопала ресницами. Чуть приоткрыв рот, она покачала головой. Я страшно оживилась. Речь шла об одном из моих любимых произведений.

Китаец. "Си ю цзи"... Как по-английски "Си ю цзи"?

Прежде чем я с горькой иронией отметила, что этот индивидуум не знает таких простых вещей, как перевод названия шедевра родной литературы на английский, мне в голову ударил алкоголь. Я поняла: пришёл мой звёздный час.

Я (громко, во всю мощь голосовых связок). The Journey to the West!

Китаец. Точно-точно!

Я. А Сунь Укун - это король обезьян!

Итальянка словно прозрела, кажется, она наконец поняла, о ком речь. Но я не дала ей вставить и слова.

Я. Я - читала! Это замечательный роман! Я упивалась им. И "Сон в красном тереме" читала. "Сон в красном тереме", ну, ты знаешь, "Хун лоу мэн". Этот вообще мой любимый!

Я, как испорченная винтовка, выпускающая из себя всю обойму, плевалась словами-снарядами. И, чем дальше плевалась, тем больше уважения появлялось во взгляде китайца, сидевшего напротив меня.

Китаец. Я вижу, ты хорошо разбираешься в китайской культуре.

А я... меня уже было не остановить.

Я. Потому что я обожаю её, потому что я без ума от Китая. Мне ещё далеко до знатока, но я буду, буду, буду изучать всё, что связано с этой необыкновенной страной.

Китаец улыбнулся своей по-голливудски белой и ровной улыбкой, в ней была лёгкая снисходительность, мол, есть же на свете сумасшедшие иностранцы. Он пустился в пространный монолог о китайской культуре, китайской природе, китайских достопримечательностях. Он говорил очевидные вещи, и я не слушала его, только смотрела на его не то мечтательное, не то развратное лицо, и, видимо, было что-то странное, какой-то новый блеск в моих глазах, отчего Валерия бросила на меня короткий взгляд, подняла брови и нахмурилась.

Затем мы обменялись контактами. В WeChat у меня на аватарке стоял мой собственный рисунок, изображение наложницы Юй-цзи, героини пекинской оперы. Она стала новым поводом для восхищения.

Китаец. Ого! Чжан Гожун!

Нет бы сказать: Юй-цзи. Видимо, сей молодой человек смотрел фильм, но не удосужился посмотреть оперу. Что же, решила я, пусть будет Чжан Гожун. Я кивнула.

Китаец. Ты знаешь "Баван Бе Цзи"?

Я. Да, конечно, это замечательный фильм. Я видела его несколько раз.

Китаец. Судя по всему, он тебе понравился!

Я. Ещё бы! Многие считают его спорным, но я от него в восторге. Чжан Гожун играет прекрасно, просто прекрасно.

Китаец. Жаль, с ним больше нет стоящего кино. А эта роль оказалась для него... определяющей судьбу, что ли? Он ведь, как и его герой...

Я. Знаю, знаю. Покончил с собой.

Вот и всё. Кажется, я затмила Валерию.

Майк заскучал и решил отвлечь меня от высокодуховных разговоров. Пригласил на танец. Мы пошли на танцпол, где под ужасно громкую музыку вдохновенно зажигали люди всех возрастов и рас. Танец был похож на игру: то сближаясь, то расходясь, мы с Майком выделывали чёрт знает какие фигуры. Бьюсь об заклад, со стороны это выглядело не очень эстетично. Современные танцы - штука странная: чтобы танцевать, не нужно учиться, не нужно ничего уметь. Я отплясывала всё яростнее. Когда появилась угроза прикосновений, я поспешила ретироваться, представив, что было бы, очутись на месте Майка красавец-китаец.

После третьего коктейля Оля опьянела. Я перерыла клуб в поисках своих талончиков, которые куда-то запропастились. Китаец повёл меня к барной стойке и на собственные деньги купил очередную кокосовую гадость. Я пила, он что-то говорил, должно быть, всё те же очевидные вещи из разряда "просвети глупого лаовая". Валерия пристроилась сзади и пыталась участвовать в разговоре. В красном свете барных ламп лицо моего собеседника утратило лощёную маслянистость, все его недостатки скрылись, и я смотрела, смотрела, смотрела на него, пока усталость не напомнила о себе. Я без сожалений отошла к столику, где негр и американец слушали Олины потешные речи.

Я (Оле, по-русски). Пойдём. Уже полночь.

Оля. Давай останемся. Ещё на полчасика! Пожалуйста!

Я. А ведь завтра занятия...

Оля. Полчасика!

Я. Хорошо, хорошо... (не сдержавшись) Ах, этот китаец, он так мне нравится!

Оля. Этот "синий"? Так что же ты тут стоишь? Беги к нему, беги!

Несмотря на реплику, случайно вырвавшуюся у меня, засиживаться в клубе в мои планы не входило. Однако пришлось ждать Олю. Китаец с Валерией прошли за столик, а негр напоил нас чем-то крепким. Одним глотком осушив рюмку, я отпустила парочку плоских шуточек про то, что Оля не русская, раз пить не умеет. Китаец глядел на меня как-то загадочно и отрешённо. Я почти не замечала его взгляда. Поминутно проверяла время на телефоне. Хотелось спать.

Через полчаса мы с трудом оторвали Олю от сигарет, коктейлей и негра с американцем. Ушли.

Медленно - через полупустые улицы - к общежитию. Оля чересчур весело болтала. Валерия качала головой.

Валерия. Нам сегодня повезло с компанией. Американец, правда, не очень мне приглянулся. А вот китайский парень... он классный.

- Да, - подтвердила я. - Да.

И Оля многозначительно хихикнула, представив, видимо, в своём опьянении какие-нибудь несбыточные, радужные картины.

Так завершился длинный воскресный день.

Нет-нет, меня даже не клонило в сон на следующее утро, я спокойно сидела на уроке, учила слова и отвечала на вопросы учителя. На перемене в коридоре встретила Валерию, которая сообщила, что Оля на занятия не явилась (мы с Олей были в разных по уровню группах: она знала китайский хуже).

Валерия. О, мне так неловко! Ведь это я отчасти виновата...

Я. Да и я тоже. Надо было раньше её оттуда увести. Ну, ничего, пусть человек отдохнёт немного.

После размеренного, скучноватого урока чтения мы, влившись в многочисленные потоки студентов, устремились в столовую. Японка Касуми, с которой у нас был только один общий язык для общения - китайский, предложила мне сходить в корейский ресторан. Я согласилась. Любители вкусно поесть не ограничиваются дешёвыми столовыми, даже если их кредитки заглатываются банкоматами. Еда стоит больших расходов. Еда дарит нам великое наслаждение.

Однако еда в корейском ресторане даже не думала дарить наслаждение искушённым гурманам. Мы с Касуми поковыряли невкусный рис с невкусными приправами и пожалели потраченных денег. Я тут же рассыпалась в похвалах местному японскому ресторанчику, чем привела Касуми в восторг. Она любила, когда её страну или, по крайней мере, кухню её страны хвалят иностранцы. Разумеется, я не стала уточнять, что китайские блюда мне куда больше по вкусу, чтобы не оскорблять милую японку-патриотку.

Зато я поведала ей о вчерашнем походе в клуб, о том, как представители трёх мировых рас до того напоили мою бедную подругу Олю, что сегодня она не дошла до учебного корпуса. В самый разгар рассказа Оля, лёгкая на помине, написала мне. Сообщила такую новость, что я глазам своим не поверила.

"Американец сказал, ты понравилась китайцу".

Касуми с интересом воззрилась на меня: на моём лице отразилось невообразимое торжество, нет-нет, не радость, именно торжество, полное самодовольства и гордости. Такой экземпляр - и заявил, что я ему "понравилась"!

Касуми. Что-то произошло?

Я. Я понравилась одному китайцу...

У Касуми начался приступ умиления, который, по мере моего углубления в суть предмета, постепенно шёл к апогею.

Я. Он очень хорошо говорит по-английски.

Я. Он много знает о китайской культуре.

Я. Он красив.

Последнее утверждение привело Касуми в такой восторг, что мне стало немного боязно: японка прижала ладони к щекам, открыла рот, не издавая при этом ни звука, и уставилась на меня. Глаза её блестели. Так прошло секунд пять, а после корейский ресторан огласился восклицанием Касуми, чем-то вроде долгого, пронзительного и свистяще тонкого: "А-а-а-а!" Оборвав его, Касуми заговорила, но речь её состояла всего лишь из одной фразы: "Как мило! Ой, как мило!" После каждого слова пронзительный возглас повторялся. Наконец Касуми успокоилась.

Касуми. А есть фотография?

Я. Нет, конечно. Возможно, мы ещё встретимся, вот тогда-то я его сфотографирую, специально для тебя.

На сей раз приступ умиления был немного послабее.

Как оказалось, Оля и Майк, пока мы мучительно клевали носом на уроках, вальяжно распивали кофе и вносили большой совместный вклад в достижение Майком популярности - работали с приложением. После уроков, когда я зашла на тринадцатый этаж, Оля наговорила мне множество фактов из личной жизни американца. Мол, у него есть или была какая-то девушка-китаянка, но он, кажется, захотел интрижки с Олей, и Оля дала ему от ворот поворот, ведь дома, в Москве, её ждёт любовь - замечательный парень Серёжа. "Что касается этого Блю, - заявила Оля, - ты абсолютно его тип".

Я. Что это значит? Он любит европеек?

Оля. Ну... Как сказал Майк, ему понравилась твоя романтическая натура.

Я. Романтическая? Вот уж чего не знали...

Оля. Только попробуй это отрицать.

Я. Просто не думала, что моя ненормальность называется таким красивым словом. Так... Одно мне интересно: в честь чего мы узнаём сей исключительно прекрасный факт от американца?

Оля. Возможно, дело в китайской сдержанности. Мне Майк на неё жаловался. Сказал: как хорошо встретить наконец человека, говорящего напрямую.

Я. Сдержанность? Блю красив. Люди с такой внешностью не могут быть сдержанными, если только они не герои сериалов для домохозяек. Он похож на парня из дорамы, но сомневаюсь, что по характеру.

Оля. Ну уж нет. Он симпатичный, но больше смахивает на персонажа какого-нибудь американского кино.

Я. Да-да, ты тоже заметила? Есть в нём что-то голливудское? Сдержанные китайцы так не выглядят.

Оля. Внешность обманчива. Американец сказал, у этого Блю уже десять лет не складывается с личной жизнью.

Я. Десять лет? Это что, с семнадцати, что ли?

Оля. Выходит, что так. Наверное, он несчастен.

Я. Что-то по нему не видно.

Оля. Внешность - обманчива. Кстати, завтра... может быть, мы все вместе пойдём обедать. Мы с Майком очень хотим поближе вас познакомить.

Я. Нас?

Оля. Ну ты понимаешь...

Я. Ах вы, сводники!

Внешность - обманчива! Я кружила по Ванфуцзинскому книжному, сжимая под мышкой экологический ежегодник. С полки смотрело замечательное издание: фотографии старого Пекина, в двух томах. Помня своё нищенское положение, я тщетно боролась с искушением купить эту красоту, этот чёрно-белый след насыщенного прошлого, прошлого с ленивой, спокойной и в то же время кроваво-грозной атмосферой. Я не сдержалась. Завершив седьмой круг по этажу, смело направилась к полке и сгребла в охапку оба тома. На что мне жить ещё неделю? Разум упорно отмалчивался, когда я взывала к нему с этим вопросом.

По небу плыли нежные облака. Мягкий, тёплый вечер обволакивал город. Я сидела на ступеньках торгового центра, лакомилась фруктами в сахаре и смотрела на спешащих мимо китайцев. Разум, разум... Почему бы забыть на мгновение о разуме? Небо, ты такое тихое, такое блаженное, ты одинаково любишь все города и местечки мира. Что ты знаешь о страстях наших? Что известно тебе о моей жажде? О жажде ослепнуть, нырнуть в омут, потеряться в этой огромной, противоречивой, не то модернизированной, не то варварской стране? Небо, пошли мне чудо!

Я всегда знала, что за любые чудеса, за все вспышки надо платить. Денег у меня уже нет. Что же, я готова раскошелиться иным способом, а тебе, небо, высокое, непримиримое, стоит только назвать цену. Я заплачу, заплачу!

Только позволь голосу разума во мне умолкнуть. Только взорви меня бешеным фейерверком.

В 12:30 в холле! Эту благую весть я получила посреди очередного урока. Грядёт приключение! Сериал-то (я любила смотреть на свою жизнь со стороны и называть её сериалом с дурным сценарием) становится интересным!

Касуми огорчённо взглянула на меня, когда я сообщила, что поход в японский ресторан отменяется.

Касуми. И где же мы будем обедать?

Я. Извини, Касуми-тунсюэ, но... постой, да я же тебе говорила!

Лицо Касуми озарилось догадкой и тотчас приняло уже известное мне умилённое выражение. Я опасалась, что мне придётся выдержать внеочередной приступ восторга и готовилась мужественно его снести.

Я. Да. Сегодня я иду обедать с тем самым красивым китайцем.

Психологическая подготовка была не напрасной. Умиление накрыло Касуми с головой. Я терпеливо ждала, когда её ахи и охи иссякнут.

Касуми. Да-а-а, да-а-а, тогда я, конечно, тебя понимаю. Удачи тебе!

Это был вторник - первый день огромной и незабываемой недели ослепления, выпавшей на мою долю. Небо пряталось за пологом смога. Серые платаны на главной аллее кампуса молчали: не буянил ветер, не играл с их крепкими ветвями. Я на всех парах неслась к общежитию: у меня оставалось всего-то двадцать минут на отдых и размышления.

Вошла в комнату, села за стол и поняла, что мне никуда не хочется. Я тут же перебралась на кровать и легла лицом в подушки. Остаться бы здесь, в неприятно пахнущей тишине комнаты, но, увы... на часах двенадцать-тридцать пять. Кто-то уже опоздал и опоздает ещё больше, если не оторвётся от кровати.

Оля прислала сообщение: "Мы все внизу, ждём тебя". Я поднялась. Покачав головой, оглядела на своё отражение в зеркале, напутственным тоном сказала ему: "Ты смотри, не делай глупостей!" Отражение строго хмурилось мне в ответ. Я рассмеялась: ситуация была нелепой. Девушка, смотрящая на меня с серебрёного стекла, запрокинула голову, её длинные волосы рассыпались по спине. "Безумие, - подумала я. - Всё это нервы, просто нервы, нужно успокоиться". Схватила ключ и выбежала из комнаты.

Из огромных окон второго этажа открывался вид на холл. Я с неприятным ощущением в душе отвернулась и помчалась к лестнице; перепрыгивая через ступеньку, сбежала вниз, перевела дыхание и уже спокойным, лёгким шагом двинулась к холлу.

Компания ждала меня. Ни на кого не глядя, чувствуя себя в высшей степени дурно, я подошла. Гнусный голосок в моей голове с мольбой говорил: "Инна, Инна, давай сбежим? Ещё не поздно. Сказать... у меня в комнате пожар - и айда наверх!"

"Ты с ума сошёл. Какой пожар?"

Все. Привет.

Я. Привет.

Китаец. Пойдём?

Все. Пойдём.

Мы вышли на улицу. Китаец шёл впереди. Он был одет в белую рубашку и джинсы с немыслимым ремнём. На ногах - туфли, точь-в-точь как у Остапа Бендера. Спину нагло украшал небольшой сгусток пыли, видимо, подхваченный в креслах нашего общежития. Я тупо смотрела на этот колышущийся перед глазами серый комок. Гнусный голосок внутри меня развеселился: "Ха, Инночка, протяни-ка руку, стукни этого хлопца по спине, вот он подскочит!" Я сжимала губы, пыталась отвести взгляд. Заложив руки за спину, невозмутимо шагала за китайцем.

Наконец мы уселись в такси. Мимо моих ушей нёсся пустой разговор, львиная доля реплик принадлежала Майку. Он что-то бормотал про два гигабайта мобильного интернета в месяц, которых ему "катастрофически" не хватает. Потом вдруг обрушился на Олино произношение. Это выглядело смешно: сам он говорил по-китайски с заметным американским акцентом.

Майк. А вообще, девушки, вы должны пользоваться возможностью. Перед вами носитель языка, так давайте поэксплуатируем его!

"Носитель" усмехнулся и начал обучать нас каким-то фразам из "Луньюя".

Китаец. Ну-ка, Майк, как переводится это предложение?

Майк. Если честно, первый раз слышу.

Я. Встретить друга, приехавшего из дальних краёв, - разве это не радость?

Китаец (изумлённо). Верно! Откуда тебе известны изречения Конфуция?

Я. Да так... я пыталась прочитать весь "Луньюй", но застряла где-то в первой четверти.

Китаец. А повторить сможешь?

Я невозмутимо повторила фразу.

Китаец (американцу, быстро). Та дэ фаинь тинцилай буцо!

Я тут же начала отнекиваться, мол, что ты, что ты, а сама тщетно пыталась скрыть, до чего же польщена. "Носитель" заявил, что я говорю почти как настоящая китаянка.

Китаец. Если бы я услышал твою речь, не видя твоего лица, я бы решил, что ты из Юньнаня.

Тут гордость моя отступила. В Юньнане, увы, говорят на дремучем диалекте.

Разговор продолжал влачить бесполезное существование. Такси неслось по серому городу. Голосок в моей голове панически щебетал: "Здесь пахнет неприятностями, может, всё же сбежим?"

"Куда я тебе сейчас сбегу? Справа от меня этот Блю, слева - Оля! И мы едем со скоростью семьдесят километров в час!"

"Вообще-то мы уже остановились".

"Да, верно! - мы и впрямь остановились, и китаец собрался десантироваться. - Но это совершенно не знакомый мне район!"

"У тебя есть навигатор!"

"Но ты же не хочешь, чтобы эти люди посчитали меня сумасшедшей?"

"Ты правда этого боишься?"

"Ой, знаешь! - я исчерпала все аргументы. - Замолчи-ка лучше!"

"Ладно-ладно! - голос внутри меня перестал быть визгливым. - Всё хорошо. Отдыхай и получай удовольствие от отдыха".

Мы отправились в пельменную. Ели вкусные цзяоцзы?выслушивали комплименты относительно нашего умения держать палочки. Китаец очень скоро убежал на какое-то собрание, и я, как мне показалось, не слишком из-за этого расстроилась. Он обещал после работы снова встретиться с нами и отвезти на Саньлитунь. Работал он, кстати, оператором рекламы, иногда его приглашали снимать фильмы, на этой почве они с Майком и познакомились.

Майк. Ну как?

Я. Что - как?

Майк. Какого ты мнения об этом парне? Ну, о Блю.

Я. Он очень мил.

Я выдавила из себя банальную фразу и неожиданно поняла, что к моим щекам приливает краска. Я поспешно опустила глаза, словно желая укрыться от чужих взглядов. Но Оля уже рассмеялась и заговорщически шепнула Майку: "Смотри, она краснеет". Я разозлилась на себя, спрятала лицо в ладонях. Что со мной, чёрт возьми, почему я веду себя как глупая девчонка?

Майк. Что же, ты права, он очень мил. И сегодня вечером он покажет нам Саньлитунь. Вам. Я уеду, у меня дела, к сожалению.

Оля. Тебе, тебе он покажет Саньлитунь!

Я. То есть вы хотите сказать...

Майк. Да. Это будет тет-а-тет.

Оля. Потом всё мне расскажешь.

Сводники! Гадкие сводники! Чего они добиваются: курортного романа? Мы вышли из пельменной и отправились в кофейню, потому что американец заявил, что без кофе "жить не может". Серовато-спокойный Пекин насмешливо смотрел на нас. Майк размахивал веснушчатыми руками, настроение у него, судя по всему, было замечательное. Я, совершенно не к месту, выпалила вопрос:

- А какое у твоего друга китайское имя?

Майк. Ты вряд ли запомнишь.

Я. Уж я-то запомню!

Майк поднял брови, понимающе улыбнулся и, перепутав все тоны, сказал:

- Ван Хаоян.

Три часа тянулись мучительно, мучительно долго. Майк, задумчиво глядя на струи короткого летнего дождя, стекающие по окну, ораторствовал: вспоминал всех своих пассий, Оля в ответ делилась собственным опытом отношений; я в который раз скучала.

Важное собрание Ван Хаояна со товарищи проходило в том же кафе. Группка интеллигентного вида китайцев кружила по залу: шла подготовка к съёмкам рекламы. Я рассеянно следила за передвижениями группы: китайцы то патрулировали кофейню, то садились за стол и долго, уткнувшись в ноутбуки, решали какие-то неотложные вопросы. На спине Ван Хаояна до сих пор красовался комочек пыли, он ещё час мозолил мне глаза, пока некий чудак из группы - в очках, с жидкой бородкой и страшно подвижными пальцами - не стряхнул пыль на пол.

Через два часа нашего ожидания Ван Хаоян подошёл к столику и присел рядом с Майком. Извинения, извинения, мол, у нас возникли разногласия, нам нужен ещё часик.

Ох уж эти творческие личности! Вечно у них разногласия. Оля, неизвестно зачем, сказала:

- Инна, как он на тебя смотрит!

Я, разумеется, не заметила, чтобы на меня смотрели особенным образом. Но пальцы холодели, голова гудела, тяжесть падала на грудь, хотелось верить: Оля говорит правду. Я нервничала, как после первого экзамена по китайскому языку, когда я полдня ждала известий об оценке, сидя вместе с одногруппниками на холодном кафельном полу институтского коридора. Ждать!

Если есть в жизни что-то нестерпимое, то это старушка неизвестность, а ожидание - её верный спутник.

Четыре часа после полудня. Четыре десять. Четыре двадцать. Пол пятого.

Ван Хаоян встал со своего места, захватив сумку с диковинным прибором "Полароид", и направился к нам.

Ван Хаоян. Ну что же, идём?

Майк заявил, что ему нужно работать. Оля тут же подоспела: а мне - домой, домашнее задание не терпит пренебрежения.

Я. Постойте, у меня нет домашнего задания! А Саньлитунь, кажется, интересное место...

Снова пришлось выдержать лукавый взгляд Оли. Ван Хаоян чуть наклонил голову, растягивая ломаные линии губ в приятную, но маслянистую улыбку.

Ван Хаоян. Не беспокойся. Я пройдусь с тобой по Саньлитунь.

Я. Отлично. Спасибо!

Оля прятала усмешку. Я шагала между Майком и Ван Хаояном, глядя ровно перед собой. Тягучее, полное томления чувство заполняло жилы. Ноги слабели. Стоило больших усилий не выдавать себя.

Оля и Майк скрылись за стеклянными дверями станции метро. Мы с Ван Хаояном пошли в противоположном направлении. Шаг, шаг, шаг и - молчание. Меня страшила тишина, глотающая яркие вывески, серым смогом вьющаяся вокруг измученных деревьев. Шаг, шаг, шаг...

Мы одновременно взглянули друг на друга, собираясь что-то сказать. Ван Хаоян сдержанно и понимающе улыбнулся.

Ван Хаоян. Итак, ты здесь когда-нибудь была?

Я. На Саньлитунь?

Ван Хаоян. На Саньлитунь.

Я. Нет.

Ван Хаоян. Вот как! Это известный район. Здесь много современных торговых центров, вот, гляди, мы как раз подходим к одному из них... Ну а вообще... какой ты раз в Пекине?

Я. В Пекине я впервые.

Ван Хаоян. Правда? Почему же у тебя такой замечательный китайский?

Я прыснула: как он по одной фразе рассудил о замечательности моего китайского?

Я. Ну... я раньше уже бывала в Китае.

Ван Хаоян. На юге?

Я. На юге. Как ты узнал?

Ван Хаоян. У тебя южный акцент.

Я. Думаю, дело не в юге, просто южный акцент похож на русский. А была я в Гуйлине.

Ван Хаоян. Гуйлинь... прекрасное место! Тебе понравились пейзажи?

Я. Очень. Но было жарковато. Да, намного жарче, чем в Пекине.

Бесцельно бродили мы среди торговых центров. Страшное искушение владело мной: смотреть! Идти, не отрывая взгляда от Ван Хаояна. Как складно и просто сочетались его черты, пусть каждая не без изъяна. Беседа о погоде завершилась и Ван Хаоян вдруг начал читать стихи.

Цунцянь Мань.

Он чётко выговаривал каждое слово. Голос у него был насыщенный, густой, низкий, приятного тембра. Я немного застыдилась своей речи, чем-то похожей на песню несмазанной телеги. Ван Хаоян декламировал стихотворение, переводя каждую фразу на английский. Я слушала.

"В былые времена медленно менялись краски дня.

Медленно ездили повозки, медленно тянули их лошади, медленно работала почта.

Достаточно было всю жизнь любить одного человека".

Он произнёс китайский вариант последней строки. Я прервала Ван Хаояна:

- Поняла! Можешь не объяснять!

Простота этой фразы, глубина её смысла и невозможность красиво перевести её на русский язык, не потеряв очарования словесной мелодии, потрясла меня. Светло и безысходно звучало стихотворение о былом, где всё сияло неспешной гармонией.

Я перестала прятать себя, хоронить восторженное чувство на дне зрачков, молчать и мучительно подбирать слова. Я махнула рукой на то самое неспешное прошлое с его пустынным утренним вокзалом и единственной на всю жизнь любовью, махнула рукой - и повернулась лицом к чему-то неотвратимо страшному, к бурному, взволнованному океану. Ветер налетел с моря, ударил в грудь, и я, как тонкая книжка, раскрылась прежде, чем волна захлестнула меня с головой.

Разговор полетел дальше, не зная остановок и пауз. Буддийская философия, русская поэзия, фотографии, сделанные с помощью "Полароида", рисование, книги, путешествия - нам с Ван Хаояном было что обсудить. Мы забрели в переулочек между двумя торговыми центрами. Там Ван Хаоян сфотографировал меня на "Полароид". Моя безумная мечтательность никогда не была экспрессивной, она почти не оставляла следов на лице, скрывалась за внешним цинизмом. И вот, ничем не стеснённая, она тихой грустью легла в уголки моих губ. Лицо проступало на кадре "Полароида", и я не узнавала себя: простая, задумчивая девушка, волосы мягко ложатся на лоб и струятся вдоль шеи на грудь, глаза - серовато-голубые - смотрят спокойно, прямо, и в них, и в лёгкой улыбке сквозит такая естественность, какой я давно за собой не знала.

Ван Хаоян спрятал "Полароид". Мы шли дальше по миру сверкающих витрин. Розовеющее сквозь смог солнце медленно клонилось к закату. Совершенно спонтанно мы приняли решение ехать в русский ресторан. Ван Хаояну было любопытно, что такое русская кухня, а мне - что такое русская кухня в Китае. Мы поймали такси. Машина понеслась по жарким улицам вечернего города.

Времени не стало. Мне не верилось, что вечеру однажды придёт конец. Я была непривычно мила, когда мы заказывали слишком подозрительные для русской кухни блюда, смеялась, шутила, говорила на двух языках, упивалась всем: обществом Ван Хаояна, рестораном, посетителями, собой. Ван Хаоян сидел напротив меня, рассказывал: он из Уханя, с юга, но среди предков есть северяне, ему двадцать семь лет, мать хотела, чтобы сын стал адвокатом, но он выучился на фотографа и не жалеет. Я смеялась. Моя история похожа: мама всегда видела меня дизайнером, а я (ещё в школьные годы) посвятила себя языкам и (после школы) журналистике. И не жалею, ни капли не жалею. Рисование - всего лишь моё хобби. Мне двадцать лет, всё впереди... Кажется, принесли борщ. Какой интересный борщ! Он больше похож на итальянский томатный супчик.

Ван Хаоян. Довольно вкусно.

Я. В России гораздо вкуснее. Если ты однажды приедешь в Россию, знай: лучшие блюда подают не в ресторане, лучшие блюда женщины готовят у себя дома.

"Если ты однажды приедешь в Россиииию... - до предела растянув "и", пропел в моей голове знакомый голос. - Скажи, ты склонна верить таким иллюзиям?"

"Почему нет? - оборвала я его. - Дай мне забыться".

Всё происходящее казалось мне сном, сценарием, который я проигрывала в самых несбыточных своих мечтах: я и некто, китаец, красавец, любитель поэзии и прекрасного. Голос не то разума, не то зла на мгновение отрезвил меня, и что-то кольнуло под рёбрами: сны имеют свойство обрываться на пике счастья, мечты воплощаются в жизнь, но за этим всегда скрываются печали. Впрочем, не время сейчас об этом думать.

Ван Хаоян захотел посмотреть, как я пишу по-китайски. Я усмехнулась, предложила ему сперва объяснить значение своего имени, протянула планшет и стилус. Ван Хаоян несколькими резкими чертами изобразил на экране иероглифы:

???

Ван, первый тон, прочитала я. Хао, четвёртый тон, Ян, второй тон.

Я. Твоё имя как-то связано с океаном? Как переводится "Хаоян"?

Ван Хаоян. Оно хорошо согласуется с фамилией. Сейчас попробую объяснить... Этот иероглиф, "ван", значит "безбрежный", так что моё имя можно перевести так: "бескрайний океан", "безбрежный синий океан". Немного печально, как говорил мой отец, но широко. И, кстати, я считаю, что английское имя Blue прекрасно передаёт ширь и грусть безбрежного океана. К тому же я обожаю синий цвет. Он тоже глубокий и печальный. А я очень меланхоличен...

Он улыбался и ни капли не был похож на человека, склонного к меланхолии. Я со слепящей болью где-то под подбородком наблюдала, как Ван Хаоян, сжимая стилус в крупных, красноватых пальцах, пишет моё китайское имя - Се Цзицзинь, ??? - рядом со своим.

- Безбрежный синий океан... - повторила я. - Никогда не могла понять, какой у меня любимый цвет: синий или зелёный. Когда я рисую, порой ненавижу последний.

Ван Хаоян. Почему же?

Я. Потому что я совершенно не умею рисовать деревья. Дома, предметы, люди - всё это даётся мне. Но деревья... явно не моё.

Ван Хаоян. Да, деревья даже фотографировать сложно...

Разговор продолжался.

Ван Хаоян говорил по-английски отлично для китайца, но выглядел не блестяще на фоне европейцев, которые выпускают из себя жёваную кашу английских слов со скоростью пулемёта. Ван Хаоян совершал ошибки, грубейшие грамматические ошибки, несмотря на кажущуюся беглость речи и богатый словарный запас. Структура большинства его фраз оставалась закоренело китайской. Я старалась пропускать это мимо ушей, надеясь, что и он не обращает внимания на мой рокочущий русский акцент.

Когда мы наконец вышли из русского ресторана, небо уронило мне на плечи отрадную красоту пекинского вечера. Стемнело. Ожидая такси, мы с Ван Хаояном ходили взад-вперёд вдоль стены, с которой кричали плакаты, призывающие к реализации "китайских демократических ценностей". "Гармония", читала я, "процветание", "равенство"...

Мы медленно шли по волшебному коридору, образованному стеной и деревьями, залитому мягким светом фонарей. Внутри меня, под рёбрами, переполнилась огромная чаша, я с тоской смотрела в сторону, на Ван Хаояна. Пальцы левой руки мелко дрожали: ладонь грезила о касании, коротком, самозабвенном, которое, умирая, навек застынет на костяшках. Прикосновения не случилось. Стена подошла к концу, и мы двинулись в обратную сторону.

Подоспело такси. Свет фар ударил в лицо, мы прошли к машине, сели. Помчались - сквозь огни, уткнулись в хвост пробке, где, томясь, млели под еле заметными пекинскими звёздами автомобили. Мечтательный, монгольский, совершенно чужой взгляд Ван Хаояна был устремлён куда-то за лобовое стекло. Ван Хаоян говорил, что в четверг уезжает в Шанхай, вернётся лишь в воскресенье, и я вдруг обрадовалась: у меня на выходные было запланировано путешествие на север Китая, во Внутреннюю Монголию, которое не хотелось отменять даже ради нескольких встреч.

Ван Хаоян. А когда я вернусь, можем сходить в Олимпийский парк или в любое место, где ты ещё не была.

Я. Конечно, я с радостью!

Невиданный вздор происходил со мной, и я ещё не понимала этого, когда мы неслись по городу в машине. Я строила предположения, что во Внутренней Монголии будет чертовски холодно, а также хвасталась, что, как истинная студентка-журналистка, зарабатываю написанием статеек, копирайтингом, рассказывала о своей заинтересованности в китайских экологических проблемах. Говорила, что знаю три языка, включая русский, но не намерена останавливаться на этом. Что моя вторая страсть после Китая - Бразилия. Я ещё не осознала, какая болезнь поразила меня, когда мы въехали на территорию моего кампуса, когда такси остановилось и Ван Хаоян вышел, чтобы попрощаться со мной. Мне страшно не хотелось с ним расставаться, и я бросила на него последний жадный взгляд. Дрожь охватила запястья; я по дурацкому европейскому обычаю протянула Ван Хаояну ладонь. Он ответил пожатием, и я забормотала что-то про нашу будущую встречу после Шанхая и Внутренней Монголии. Ван Хаоян снисходительно и загадочно смотрел на меня, повторял: "Да, да". Я потянула руку назад, его пальцы разжались. Махнула ладонью, отвернулась, перед глазами, полутёмное и страшное, встало общежитие. "Пока, пока!" - зашептала, как горячечный больной. Спокойное прощание Ван Хаояна опустилось в мою ушную раковину, и я почувствовала безумное желание бежать. Еле держа себя в руках, прошла к калитке, сделала ещё несколько нетвёрдых шагов, обернулась.

Такси уехало.

Я сорвалась с места, понеслась, выхватывая на ходу из сумки ключ, ко входу в общежитие. Чуть не налетела на чей-то неудачно припаркованный мопед, чуть не сбила с ног чернокожего студента, который добродушным шоколадным взглядом обозревал крыльцо и стоянку. Стрелой - через холл (мимо полусонных девушек на рецепции, мимо маленького супермаркета, откуда долетал неприятный смех каких-то американцев) - к лестнице. Через ступеньку - наверх. Коридор второго этажа изгибался злой змеёй, я вбегала в очередное его ответвление, разгорячённая, чувствуя, что в горле уже расплывается в слезливую массу тугой комок и вот-вот хлынет наружу. Кривя губы, вцепившись в ключ, я шептала одно слово: "Господи, господи". Наконец моя дверь. Распахнув её, я ворвалась в комнату, включила свет, бросила на пол сумку. Услышала своё прерывистое дыхание. Резко захлопнула дверь, припала к ней спиной и дала волю слезам.

Я обхватила себя руками и плакала, в голос, как маленький ребёнок, не стыдясь слёз. Сон закончился, и тихо выглянуло из-за спинки кровати моё прошлое. За руку оно держало будущее - смятенное и пугающее. Оба загородили собой золотое настоящее и привели самого нежеланного попутчика.

Этим попутчиком было неверие.

Кит. "Жизнь не ограничивается необдуманным настоящим, в ней есть ещё поэзия и даль". Припев из известной китайской песни, написанной Гао Сяосуном.

Хоухай - озеро в центре китайской столицы, на берегах которого расположилось одно из самых оживлённых туристических мест города, центр барной и клубной жизни.

Хутуны - так называются узкие улочки в центре Пекина, придающие городу уникальную атмосферу.

Кислое молоко, или суань най - пекинский фирменный напиток. По вкусу напоминает сладкий густой кефир.

Ванфуцзин - центральная торговая улица Пекина, на которой, помимо многочисленных бутиков, торговых центров и ресторанов, расположен многоэтажный книжный магазин.

Площадь Тяньаньмэнь - сердце Пекина и самая известная его достопримечательность.

Лаовай - подобным словом китайцы зовут иностранцев. Некоторые склонны приписывать слову пренебрежительный оттенок, впрочем, стоит признать, таковой отсутствует. "Лаовайка" - это уже русский неологизм для обозначения иностранки в Китае.

Гугун (букв. "бывший дворец") - название музея, располагающегося на территории императорского дворцового комплекса, который обычно именуется Запретным Городом (цзинь цзы чэн).

3Сян Юй - реальная историческая личность. Жил в третьем веке до нашей эры. Был князем-гегемоном (баваном) царства Чу и сражался с будущим первым императором династии Хань Лю Баном за власть в Поднебесной. Войну проиграл. Стал личностью легендарной. Сильно романтизируется. Фигурирует в различных произведениях искусства. Наиболее известное - пекинская опера "Государь расстаётся с наложницей" (Баван Бе Цзи), где рассказывается история Сян Юя и его любимой наложницы Юй-цзи, покончившей с собой, когда стало известно, что Сян Юй обречён потерпеть поражение от Лю Бана. Опера является одной из жемчужин китайского драматического искусства. Одноимённый фильм (Баван Бе Цзи, режиссёр - Чэнь Кайгэ) по одноимённому роману (автор - Ли Бихуа, на русский не переведён) повествует о жизни двух артистов пекинской оперы, исполнявших роли Сян Юя и Юй-цзи, в тяжёлые для Китая времена: японская оккупация, культурная революция и т.д. В фильме снимался Лесли Чун (Чжан Гожун), который впоследствии будет упоминаться на страницах нашей повести.

Юй-цзи - наложница Сян Юя, полулегендарная личность.

Лиши гуши - кит. историческое предание, легенда, повествующая об исторических событиях.

What's your name? - англ. Как тебя зовут?

Small talk - англ. Светская беседа.

Blue - англ. синий.

Winner - англ. победитель.

Четвёртый тон - в китайском языке есть четыре варианта (тона) произношения одинаковых слогов. Четвёртый тон - ниспадающий.

Сунь Укун - обезьяний царь, известный герой китайских мифов и романа "Путешествие на Запад".

"Си ю цзи" - китайское название романа "Путешествие на Запад".

"Сон в красном тереме" ("Хун лоу мэн") - наряду с "Путешествием на Запад" относится к четырём великим китайским классическим романам.

WeChat - популярное китайское приложение для общения и обмена новостями.

Чжан Гожун, он же Лесли Чун - гонкогский и китайский актёр.

"Баван Бе Цзи" ("Государь расстаётся с наложницей", "Прощай, моя наложница") - известный китайский фильм, где Лесли Чун исполнил главную роль - артиста пекинской оперы, выступавшего в женском амплуа.

Дорама - сериал производства восточноазиатской страны (Японии, Кореи, Китая, Тайваня).

Тунсюэ - кит. однокурсник, одногруппник.

"Луньюй" ("Суждения и беседы") - сборник афоризмов Конфуция.

Та дэ фаинь тинцилай буцо) - кит. А у неё неплохое произношение!

Юньнань - провинция на юге Китая.

Цзяоцзы - кит. пельмени.

Саньлитунь - район Пекина, центр столичного шопинга.

Цунцянь Мань - "Неспешность былого", стихотворение китайского современного поэта и автора песен Му Синя.

Оставить комментарий © Copyright Артафиндушка (tekamoloderdiedas@gmail.com) Размещен: 25/09/2017, изменен: 25/09/2017. 54k. Статистика. Глава: Любовный роман Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: История молодой журналистки, её любви и поисков себя. Инна с детства любит представлять свою жизнь кинофильмом, а себя - главной героиней. У главной героини должна быть интересная, сбивающая зрителя с ног история на фоне ярких декораций. Поэтому Инна стремится ко всему экзотическому и даже мечтает уехать в Китай. Но сложно играть роль, когда разные режиссёры вносят изменения в сценарий или пытаются втолковать исполнительнице, что она на самом деле не такая, как себя представляет.

Артафиндушка : другие произведения.

Безбрежный синий океан 沧海汪洋 (отрывок из сценария по мотивам одной жизни)