Светлицкий Артем : другие произведения.

Маркс и Го (Миг)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Роман о любви, юности, дружбе, и то, что может общество этому противопоставить. Приключение двух героев - юноши Маркса и девушки Го, которые пробуют взрослеть. У них много общего, но у каждого своя судьба и, наверное, в этом их главная беда.
  Глава 1 - В путь
  Маркс
  
  У Маркса не было отца, поэтому мать назвала его Марксом. Отцовскую фамилию она ему не оставила, а в паспорте, который когда-то давно лежал в кармане молодого человека, значилось только его имя - Маркс. Однажды, путешествуя на пароходе, он потерял билет на обратный проезд, а когда тот нашёлся, бесследно пропал паспорт. Билет его признали недействительным и вышвырнули юношу за борт. Мать искала его три дня. На четвёртый день Маркс вернулся домой и заявил о своём уходе. Мать отправилась с ним до ближайшего магазина, купила сыну сладостей, игрушек и расплакалась ему в грудь.
  С тех пор Маркс ни с кем не говорил ни слова. Целый год он не выбирался из комнаты, лёжа на кровати. Спустя два года мать перестала лить слёзы, собрала рюль с редкими вещами для сына, отворила настежь окна, двери и легла спать, чтобы наутро не найти Маркса дома.
  Сын уже был далеко, когда мать смотрела на догоравший на плите блин. За плечом у Маркса висел рюль с редкими вещами. А мама посадила в горшки цветы и стала ждать.
  
  Го
  
  Долгое время родные считали Го плешивым серым зайцем. Со временем Го стала садиться на карнизы, и её назвали Го. Она носила разноцветные камни на шее, которые при движении щёлкали. Их было равно столько на вощёной верёвке, чтобы свободно огибать шею Го. В ней жила огромная любовь к математике, числам и апельсинам. Родные долго наблюдали за Го и решили выдать её замуж за брокера из другой страны. Го раз в день грелась под солнцем, смежив веки и думая о брокере. Ей он представлялся повелителем чисел и математики, а кроме того, в его стране апельсинов должно было быть больше. В назначенный день на свадьбу брокер не явился, прислав вместо себя конверт с долларами и билетом. Он ждал Го у себя в стране, а не приехал лично, потому что брокер не ездил на поездах, не летал на самолётах, мог лишь плавать по воде. Так как и Го не могла к нему попасть по воде, было решено отправиться к жениху другим способом. Билет был на поезд, который мог довезти Го до большой воды, где можно было купить другой билет, на пароход, и добраться до той страны, где жил брокер.
  'Пока я буду плыть по воде, - размышляла Го, - я смогу лучше понять математику, числа, и вообще'. Родные благополучно собрали Го в путь, поочерёдно поцеловали и посадили на поезд.
  
  Маркс
  
  Историю эту передал Марксу один пролетарий, мимолётный приятель.
  Как-то раз по улице шла телефонистка, которая должна была родить через два месяца раньше срока сына. Но родила она в тот же день, на улице, среди ног, колёс и толкотни. Мальчика в роддоме назвали Освальдо. Освальдо был абсолютно здоровым гражданином, получил полное образование со специальностью, отслужил военную службу, но стал бродягой. Проведя в дороге большую часть отведённого создателем времени, Освальдо свалился в люк и с тех пор его никто больше не видел. Улица поглотила беднягу с той же лёгкостью, с какой помогла появиться на свет.
  Когда мимолётный приятель Маркса повествовал о жизни Освальдо, то плакал и постоянно сосал вяленую плотву. Угощался и угощал юношу. Просоленная рыбья плоть состояла из пены, волн и того самого особенного ветра, доставляемого к берегу рыбацкими лодками. Маркс любил пропекать вялый рыбий пузырь. Бродяга грубо, по-дружески шутил над любимым занятием Маркса и звал подольше остаться с ним в городе. Но Маркс не останавливался ни на миг.
  'Неужели человеку может надоесть кочевое положение?' - не раз спрашивал себя Маркс, глядя на пролетариев, нищих или бродяг.
  Падал снег, и проходилось доставать из рюля свитер.
  Однако дорога не уходила из-под его ног, а, наоборот, жалобно звала. Маркс не знал, что получит, выбирая тот или другой путь, но однажды он смог разгадать путаную речь дорог.
  Первое, о чём спрашивает дорога, - куда ты идёшь. Дороги попадаются легкомысленные, болтливые, скромные, тихие, высокомерные, коварные, пугливые, грубые, щедрые, потерянные, серьёзные, цветущие, весёлые, заманчивые, ласковые, гибельные, бесконечные, счастливые, упрямые, фантастичные, стремительные, сказочные, опасные, мудрые, загадочные - разные. У каждой из них своя доля, о которой легко узнать, если идёшь по ней без оглядки и знаешь, как её называть по имени. Маркс обычно так и поступал: шёл босиком или в сапогах, болтал со своей дорогой о том или о другом. Он мог выбрать любую из них, но решил однажды найти ту единственную, по которой ему нельзя будет вернуться...
  В его краях было не так много железных дорог, и первые попавшиеся рельсы околдовали его. В его маленькой стране люди, казалось, передвигались по каналам, на челноках, лодках, пароходах, а о рельсах же, или шпалах, или паровозных гудках ходили лишь отдалённые слухи. Маркс лёг на рельс и стал прислушиваться к дороге. Но она упорно молчала и выглядела совсем холодной, неживой или просто не хотела говорить с ним.
  
  Го
  
  В путь Го провожал туман. Она удивлялась нанизанным на провода фонарям, видя, как они собираются тесной шеренгой и исчезают за изгибом пути. Под музыку Баха дети-пионеры марширующими квадратами равномерно заполняли вагоны. Среди взрослых пассажиров и пассажирок можно было встретить шляпы с перьями настолько длинными, что кончики их растворялись в пропитанном молоком воздухе.
  У паровоза одышка переходила в последний вздох - один глубокий вздох, и всё, дальше будто не дышит, натужился и, наверное, сейчас как рванёт с места наперекор этой зяблой и сырой млечности. Го замёрзла, но в вагон не шла: несмотря на непреодолимое желание спать, ей хотелось до последнего напитаться утром. В течение всех своих семнадцати лет она ни разу не пропустила травяного чая, который в их местах принято употреблять задолго до первых лучей.
  'Хорошо бы сейчас выпить из позолоченного маминого стакана цветочный хе или из тонкого хо глотнуть травяного чая с корочкой апельсина'.
  К счастью для здоровья девушки, она уже сидела за купейным столиком и морщилась, согреваясь маслянистой тёмной жижей, которую здесь называли трёхкомпонентным быстрым кофе.
  'Наверное, чтобы уловить в этом напитке вкус кофе, нужно пить его ещё быстрее', - решила Го.
  Поезд шёл так лениво, что казалось, будто он сейчас заснёт на ходу и послышится его железный храп. Наконец он преодолел поворот и пошёл по прямой, к горизонту. Пассажиры болезненно зажмурились: их окна расстрелял рассвет, давно дожидавшийся их здесь, в поле перед лесом. Тогда побежали зайцы, и девушка вспомнила, как раньше в детстве все думали, что Го серый заяц, а оказалась, что она обычная кошка. А как отличить зайца от кошки? Очень просто. Зайцы не забираются на крыши, не сидят на карнизах, не лазают по деревьям. Зато, в отличие от кошек, зайцы раньше чуют опасность благодаря длинным ушам и быстрее убегают, никогда не вступая в схватку с врагом или противником. Впрочем, не каждому зайцу доступна подобная добродетель, так же как и не каждая кошка любит лазать по крышам или деревьям. Го, допустим, не лазала по деревьям, но не потому, что не умела, а просто ей больше нравились высокие крыши и просторные карнизы.
  Когда контролёр с двуногим аллигатором на цепи протиснулся в дверь купе, злодейски пристреливаясь к каждому пассажиру, Го заметила вжавшегося в угол небольшого зайца. Сердце его стучало в грудь, как в дверь, словно просилось выйти.
  - Предъявите билет, предъявите, не к вам, а к вам, вам, уважаемый, не к вам, вы предъявите.
  Наверное, сердце поняло своё непростительное предательство и замерло не ко времени поздно.
  - Вот билет этого господина, пожалуйста, возьмите, - протянула Го контролёру свой билет, а потом обратилась к полуживому от испуга зайцу: - Спасибо, что одолжили ваш билет, уважаемый. Мне он очень пригодился. Теперь, господин контролёр, можете проверить у него билет.
  - Предъявите билет, - будто ни к кому не обращаясь, повторил растерявшийся контролёр. Аллигатор перещёлкнул зубами воздух.
  - Постойте, но ваш билет пробит, - возмутился контролёр, склоняясь над маленьким ничего не понимающим зайцем.
  - Правильно, - перебила его Го. - Вы его сами и пробили.
  - Не пробивал.
  - Ну как же не пробивали, когда все видели, что пробивали.
  Контролёр обвёл взглядом купе и вопросительно посмотрел на аллигатора. Рептилия утвердительно качнула головой.
  - Постойте, что-то здесь не то. Тут какая-то ошибка, товарищи!
  - Вот именно, ошибка. И ошибка может быть только одна, - продолжила Го. - Либо вы не правы, либо я не права. Правильно, господин контролёр?
  - Правильно.
  - Ну если вы сами подтверждаете, что права я, следовательно вы, господин контролёр, - что?..
  - Не прав?
  - Верно. Ошибка найдена. А чтобы её исправить, вам следует извиниться перед господином и вежливо попрощаться.
  - Извините, уважаемые, доброго пути всем, до свидания.
  Оба, кондуктор и аллигатор, одновременно клацнули зубами и пропали за дверью купе.
  После их ухода пассажиры неодобрительно взглянули на Го, а покрасневший от волнения заяц стал грызть мундштук курительной трубки. Девушка засыпала, постепенно убаюкиваемая возмущённым шёпотом. Правда, долго видеть сны ей не пришлось. Кондуктор объявился опять, на этот раз не с аллигатором, а с начальником под фуражкой, козырёк которой всё норовил задеть стены купе и лица пассажиров. Зайца на месте уже не оказалось, и девушка с огромным нежеланием сошла со ступеней вагона, изгнанная вместе со своим приличным багажом. Как же ей хотелось спать и как безразличны ей были изгоняющие её. Она сложила чемоданы возле дороги, укрылась вьючным стёганым одеялом и закрыла глаза с твёрдой уверенностью, что всё складывается как нельзя лучше и неприятности, которые вот-вот могли начаться, отступили и больше не побеспокоят.
  
  Маркс
  
  Когда появился первый поезд, лёгкое волнение заставило Маркса опуститься и присесть. Ему стало не по себе. Беспокойные гудки ослабили его колени. Поезд, завидев сидящего на рельсах юношу, заскрежетал железом. Он должен был растереть Маркса в прах, но вместо этого остановился, уставился тупой мордой на юношу и закричал. Шустрой блохой из внутренности железного гиганта выскочил маленький проворный машинист с огромным гаечным ключом в руке, которым он размахивал, словно обоюдоострым мечом. Плохо понимая слова, извергаемые маленьким человеком, юноша только по плотности и звонкости их догадался, что, возможно, они относятся к древнему волшебному языку магов. Чтобы не навлечь на себя проклятья и тяжёлые увечья, Марксу пришлось убегать быстро и далеко, несмотря на то что ему до смерти хотелось рассмотреть этого странного человека с металлическим ключом в руке, который умел подчинять своей воле механическое чудовище и владел древними колдовскими заклинаниями. Отогнав паренька, машинист, грозя кулаком, ловко взобрался обратно в поезд и принялся разгонять тонны металла. Марксу оставалось только позавидовать вслед.
  Скоро поезда стали попадаться чаще. Некоторые были с пристёгнутыми вагонами. Они везли людей, вещи, людей с вещами, людей в вещах, вещи в людях. У железной дороги есть вилы, но нет перекрёстков. Очередной километр дороги похож на предыдущий. Маркс стал ставить на каждой сотой шпале полукруг в виде буквы С, чтобы оградить себя от известного дорожного морока. Дороги не раз морочили ему голову, водя по кругу. Оставляя метку С на своём пути, можно не только разгадать козни дороги, но и найти направление. Главное - идти не слева, а справа от буквы.
  Через пять тысяч шпал его, наконец, стал окружать город. Дорога размножилась путями и привела в тупик. Маркс залез на перрон, оказавшийся привокзальным. Юноша обходил вагоны, стараясь не раздавить пассажиров, так как думал, что действительно может раздавить их, если наступит. Ему захотелось найти новую дорогу, которая вывела бы его из этого места, но, углубившись в город, Маркс забыл об этом. И хотя путника встретил только острый ветер с сыростью, он попал под огромное, околдовавшее его впечатление.
  Казалось, этот город был выстроен всемогущими великанами - женерами, сумевшими перенести сюда из всех ста сорока миров самые необыкновенные чудеса и запечатлеть их в камне, железе, дереве и стекле. Поэтому так неправдоподобно выглядели сморщенные лица горожан во всевозможных украшениях и нарядах. Решив, что здесь должен был остаться хотя бы один женер, Маркс отправился по улицам на его поиски.
  
  Го
  
  Десятки составов пронеслись мимо, пока девушка спала, а проснулась она от шороха. Го увидела порхавшую бабочку, которая уселась на её предплечье. Прекрасные пустые глаза насекомого смотрели на неё. Го подняла руку к высоко висевшему солнцу, неожиданно испытав иногда посещавшую её особую грусть. Эту грусть можно было побороть только большим сочным апельсином или красивой балладой, которую она предпочитала слушать на карнизе или на покрытом пледом канапе. В отсутствие апельсинов, баллады и канапе пришлось только вздохнуть. Бабочка заблестела крыльями.
  'Теперь придётся идти до следующей станции со своим приличным багажом', - подумала Го.
  Чудовищно приличным он показался ей уже через несколько метров пути по рёбрам рельсов. Поразмыслив немного, Го решила оставить самый большой чемодан, предварительно написав на нём адрес жениха, к которому девушка собиралась дойти во что бы то ни стало. Спустя ещё несколько минут пути Го уже несла на плече только славный рюкзачок.
  'Кто-нибудь обязательно найдёт мой багаж и отправит его по нужному адресу, а когда я доберусь до брокера, все мои вещи уже будут ждать меня в моей новой комнате', - подумала Го и удивилась, как эти блестящие мысли сразу не пришли ей в голову.
  Путь оказался лёгким, приятным, особая грусть спряталась в свою особую нору. Поезда сигналили ей встречным гудком, высвистывали пар, рассечённым ветром взбивали её волосы. Го нравилось считать составы грузовых поездов. У одного она насчитала целых восемьдесят семь вагонов, а у другого не досчиталась трёх. Ещё можно было считать рельсы, шпалы или гудки, но тогда следовало вести счет с самого начала, с того места, где она проснулась. Вскоре через каждые сто шпал девушка стала замечать любопытные знаки в виде полукруга. Пытаясь разгадать смысл этих символов, Го принялась дорисовывать к оставленным меткам другую половинку, симметрично повторявшую первую, похожую на её зеркальное отражение. Получалось нечто напоминающее бабочку.
  На ближайшем полустанке она свернула в совсем незнакомый город. Кошка смутно представляла, в какую сторону себя деть, поэтому для начала решила приобрести серьёзную шляпу, из-под которой она будет приветствовать своего брокера, но, передумав, купила платье.
  Некоторые части города пульсировали речными каналами. По ним бежали водяные устройства, ведомые людьми, берущими с пассажиров небольшую плату. Го, бледнея, решительно ступила на один из таких видов транспорта. До сих пор не имея ничего общего с водяной стихией, девушка вздрагивала от каждого хлопка волны о борта. Лодочник, угадав смущение пассажирки, принялся править ровнее и осторожнее. Их судно скатывалось по непрозрачной поверхности канала, оглядывая приятные глазу складывающиеся фасады, никогда не похожие между собой.
  Неожиданно у Го в животе возникла резкая завихрень, зовущая сию же секунду сойти на берег, в горле пересохло от впечатлений. Не задумываясь над смыслом, не разбирая слова, наугад она спросила своего водителя о ночлеге. Лодочник оказался человеком отзывчивым, особенно в подобных ситуациях, но сегодня ответил отказом, ибо официальная его супруга - прямая помеха этому, однако через неделю, пожалуйста, милости просим: тогда его законная жена отъедет к родителю заготавливать овощи в банки; а до того момента пусть девушка пользуется адресом его друга, электрика по высоким передачам. Узаконенную супругу он тоже имеет, но для него это не повод отказывать девушкам.
  'Этот человек выше всяких условностей и предубеждений, не то что я', - подытожил лодочник, полный гордости за своего товарища.
  Когда девушка наконец сошла на сушу и отправилась с новым знакомым, лодочником, к электрику по высоким передачам, то решила остаться здесь как можно дольше, чтобы привыкнуть к каналам. Ведь если вода её не примет, как она сможет доплыть до своего брокера? Электрик должен был укрыть её в скромной по величине и оснащённости квартире.
  
  Глава 2 - Сложная зимовка
  Маркс
  
  Чтобы отыскать старых мастеров, древних женеров, Марксу пришлось вспомнить слова королевы нищих, которая умерла, подавившись золотой монетой. В своё время она решила передать юноше девять посылов, первый из которых заключался в том, что существует некий проём между подошвой обывателя и порогом паперти, вмещающий в себя немыслимое глазу и невидимое уму. Королева не успела раскрыть тайну проникновения в загадочный шлюз, а также остальные восемь посылов, но Маркс был уверен, что мастера-женеры прячутся именно там. Прижимая подбородок плотнее к тротуару, он сужал зрачок, силясь узреть невиданное. Он старался если не заползти, то хотя бы приглядеться к шлюзу, но обыватели только пугались, унося ноги: зачем ты ползёшь, если можешь идти?
  'Может быть, я недостаточно нищ, чтобы пролезть в узкий проем шлюза?' - спрашивал себя Маркс, выползая на проспект.
  Вскоре юноша разочаровался в своих поисках и приподнялся, чтобы поглядеть в околостолбовую лужу. В ней, в этом зеркале нищего, он не выглядел настолько грязным, несчастным, каким казался остальным. Присмотревшись к себе внимательнее, он обнаружил за спиной грустного мальчика, который произнёс:
  - Когда смотришься в эту муть, выглядишь намного чище.
  'Добрый мальчик, ты не знаешь, где мне найти мастеров-женеров?' - хотел спросить у него Маркс, но вспомнил, что ни с кем не говорит.
  - Ты долго полз внизу, - продолжило отражение доброго мальчика. - Видать, искал нечто важное.
  Маркс вздрогнул от пронзительной догадливости мальчика, обернулся и, влюбившись в незнакомца с первого же взгляда, обнял его. Ослабленная нить сердцевины тонкой оболочки Маркса незаметно дрожала. Сам он спал наяву со слегка приоткрытым сознанием.
  - Я вижу, что тебе нужно попасть в шлюз. Бери меня, и идём, мой друг: туда одна дорога, но без проводника ты не доберёшься...
  Шлюзом мальчик называл ночное заведение, размещённое в здании фабрики игрушек, где вышедшие из-под крыла школьники-подростки катали вату для мягкотелых белок, зайцев, поросят и медведей. Но катание ваты происходило днём и вечером, а ночью работа фабрики останавливалась, и в её подполье происходило нечто таинственное: фабриканты брались за свои свистки и под выкручивающую душу музыку сфер танцевали без остановки, бодрствуя до самого утра.
  Таких фабрик и заводов в городе было тысячи тысяч; конечно, не все они занимались катанием ваты. Существовали, например, фабрики витаминных кирпичей, где обработанные по технологии витамины и минералы превращали в различные строительные материалы. Или заводы культурных растений, изготавливающие из сортов сорных трав культурные и даже сверхкультурные растения. Вообще, что касается культурного производства, то фабрики и заводы лидировали, составляя достойную конкуренцию прочим городским сообществам. Организованы они были настолько внушительно, что до сих пор приезжающие иностранцы разводят руками: на чём, на чём, ради всего, скажите, на чём держится фабрика? Но фабриканты в ответ жали плечами и сконфуженно хихикали: сами, мол, не ведаем. Ни начальства у них, ни бригадиров, только рабочие, трудящиеся с утра до вечера. Столь дружного, сплочённого улья природа-мать не знала.
  'Может, вам здесь платят на руки, как нигде? - пытали иностранцы фабрикантов. - Может, вас тут насильно держат?'
  'Глупости, - в поту и гари улыбались уставшие труженики пяти смен. - Вы же знаете, что даже день у нас ненормированный. Зачем же вы слова такие обидные произносите?'
  И действительно, каким образом заводы и фабрики однажды смогли привлечь молодёжь, сделав её своим другом, никто не знает, но все понимают, что и говорить об этом - дело пустое.
  Шлюз в одной из подворотен оказался заурядной дверью. При входе Марксу и его приятелю выдали свистки, о предназначении которых юноша узнал позднее. Оказавшись глубоко внутри, в подполье завода, лабиринты которого пугали своей основательной путаностью, Маркс поначалу растерялся. Часть лабиринтов составляли сами фабриканты. Их лица не несли следов двенадцатичасового трудодня, а светились, радовались всему ежесекундному.
  Долгое время Маркс не понимал, зачем ему здесь быть и когда же, наконец, откроется шлюз. Взглядом он искал доброго мальчика, который исчез, как только они прошли внутрь. Вокруг то и дело взвизгивали свистки, музыка давила сверху свинцовыми волнами, хотелось лечь и закрыть уши.
  - Возьми, а то раздавит, - услышал юноша рядом с собой незнакомый голос.
  Маркс обернулся и увидел существо, напоминавшее одновременно змею, ворона и швартовый канат. Едва прикрытое одеждой, оно протянуло к самым губам юноши слабо отдающий серой напиток, называемый здесь 'электролит ВАК'.
  - Не бойся, меня прислал твой друг, чтобы я проводила тебя до шлюза.
  Услышав это, Маркс, более не медля, принял напиток, испив его до дна. Существо оскалило зубы и, приложившись к его уху, с расстановкой произнесло:
  - Теперь ты должен свистнуть. Когда попадёшь в шлюз, ничего не бойся. Если начнёшь бояться, то тебя попытаются раздавить, и если захочешь выйти раньше, тебя раздавит. А теперь прощай - или до скорого.
  Существо крепко прильнуло к губам юноши, превратившись в свисток. Маркс набрал в лёгкие воздуха и со всей силы дунул.
  Звон ещё стоял у него в ушах, когда он вдруг понял, что находится внутри шлюза. Место походило на подвал фабрики, только теперь в нём было пусто. Лампы мерцали, гасли, истекали искрами. На секунду ему стало не по себе, и его бросило на бетон.
  'Только не бояться', - вспомнил он слова существа.
  Лёжа на животе, он прополз до угла, где обнаружил закрытый чугунной пробкой люк. Отодвинуть её было ему не по силам, но совсем неожиданно возникла уверенность, что именно там находится дорога к мастерам-женерам.
  'Если не получится отодвинуть крышку, то придётся её прогрызть', - ясно сообразил юноша и даже сам удивился чистоте своих мыслей. Грызть чугун оказалось намного легче, чем поднимать. Часть металла он съедал, а часть выплёвывал. Вскоре показался свет, в нём - часть комнаты. Осталось только спуститься. Юноша легко проскользнул в колодец, отделявший его от комнаты, и стал стремительно падать...
  Чувствуя знакомый запах глины, он на миг подумал, что это только дурной сон. Со стоном поднявшись, Маркс в полумраке разглядел обстановку: освещенный зеленым ночником стол, за которым сидел старый женер, рисующий наикрасивейший эпюр , каких в жизни Маркс ни разу не видел. Не отрываясь от своего занятия, женер поздоровался с гостем:
  - Ты разыскивал меня? Я знаю. Но ты пришёл ко мне не через ту дверь. Следует зайти сюда с другого входа, молодой человек.
  Зелёный маячок выхода горел позади. Двери не было. Вообще, Маркс не любил двери, они напоминали ему о том, давно забытом: о доме, о пароходе, с которого его вышвырнули, о цветах на столе, о маме. Седеющий механик АСУ возле одного притынного места рассуждал однажды так:
  'Мы, кто знает сколько раз за всю жизнь, открываем и закрываем двери, разные двери, но нисколько не задумываемся. А дверь - она поставлена для чего? Дверь тебе не стена и не окно. Дверь - это что? Она - чтобы накопить и приумножить, при этом не выпуская наружу тепло, но давая возможность истечь лишнему и наполниться необходимому. Вот я сейчас вышел из пивной, следовательно принял достаточно, а другой только входит в дверь, значит нуждается. А подумай: не было бы двери этой, что тогда? Да они бы стали где попало пить, есть - и никакого вселенского смысла. На то и нужна дверь, чтобы ты знал, когда нужно выйти и уйти от данности твоей нынешней'.
  Вместо двери оказался глубокий, протяжённый грот. Маркс решил снова обернуться, но, не найдя прежней комнаты, кубарем покатился по ступеням и столкнулся лбом с реальной дверью. Предчувствие скорого рассеяло его уверенность. Он открыл дверь и, ослеплённый, вошёл...
  Войдя в незнакомое помещение, не разбирая своих новых свойств, он упёрся в тележку, которая легко катилась по полу. Везти её перед собой было радостно и упоительно. Постепенно стало возможным внимательно оглядеться.
  Здесь было множество таких же, как он, молодых людей. Некоторые везли тележки, другие катали между ладоней клубы ваты, третьи наполняли ватой сдутые шкуры игрушечных зверей. Техника с тяжёлыми деталями машин трудилась наравне с людьми, задавая весёлый, неунывающий ритм. Маркс неизвестно откуда знал, куда везти тележку, где её опорожнять, в каком месте набирать заготовки. Мало того, вскоре его заменили и перенаправили на катание ваты, а потом - на наполнительную линию. И со всякой обязанностью он справлялся по высшему разряду. Счастье не отступало ни на мгновение, пока не раздался звук, напоминающий оглушительный свист громадного протосвистка. Рабочие, замедлив ход дел, остановились и дружной глаголящей толпой, с весёлыми песнями, шуточными разговорами двинулись к проходу в подвал. Маркс оказался одним из них. Зная, куда и зачем он идёт, юноша оглядывался, словно отыскивая знакомого в незнакомцах. И правда, вскоре одно из лиц всплеснуло бровями и поспешило к нему со всей искренностью чувств. Она решительно была давно его - с такой правотой она его обнимала, лезла под руку, кусала плечо. Она говорила:
  - Поздравляю, у тебя сегодня сороковой день. Мне хочется познакомить тебя с одним человеком. Уверена, что ты обрадуешься, он тебя долго ждал...
  Последние слова взволновали юношу.
  'Неужели, - думал Маркс, - после долгих поисков я встречусь со старым женером? Но зачем он пришёл сюда, ведь он велел мне искать другой вход?'
  Маркс обернулся, как и в тот раз, когда уходил от женера. Помещение пустело, механика обесточивалась. Освещение гасло, оставался только один-единственный зелёный свет над дверью в конце поточной линии.
  - Ну, ты куда? - раздался тот же говоривший с ним голос, но уже далёкий, как исчезающее эхо.
  С каждым шагом, с каждой секундой бега сквозь толпу к двери желание убегать пропадало. Он словно уменьшался в геометрии своей, становясь таким маленьким, что пройденное расстояние превращалось в непреодолимую дистанцию.
  'Бежать бесполезно, - скоро сообразил он. - Нужен всего один шаг, один-единственный, но самый решительный'.
  Юноша не знал, что должен решить этот шаг, но всё-таки закрыл глаза, вздохнул и двинулся с места. Подул вентиляционный ветер. Вместо расстояний перед ним находился стенной проем. Людей не было видно, но голоса их доносились.
  По железной лестнице он спустился в знакомый подвал. Теперь музыка на него не давила, а приветствовала лёгким, щекочущим током. Юноша шёл вдоль лабиринтов танцующих заводчан, которые улыбкой встречали его, а некоторые даже жали руку и смущали поцелуями.
  'Может быть, это и есть та самая одна-единственная дорога, по которой нельзя вернуться?' - подумал Маркс и неожиданно вспомнил о своём рюле с небольшими редкими вещами. Он начал беспокойно вглядываться в углы и альковы, разыскивая его.
  - Ты не перестаёшь искать. Ты только и делаешь, что не перестаёшь, - произнёс добрый мальчик, который, оказывается, всё это время шёл рядом с ним. - Но ты не знаешь, с чего начать. Ты хочешь начать с конца, а начинать нужно с начала, но это невозможно, мой друг, потому что начало сейчас будет для тебя концом.
  'Я плохо тебя понимаю, добрый мальчик, - хотел ответить ему Маркс. - Мне нужен мой рюль с редкими вещами'.
  Мальчик промолчал и только протянул руку в сгусток глянцевого света. Там на терракотовых кожаных диванах сидело множество заводчан. Ногами они попирали различный мусор, среди которого был известный Марксу рюль. В одном из юношей Маркс узнал самого себя.
  Тот, другой, Маркс казался неузнаваемо счастливым. Он сидел наполовину раздетый, громко разговаривал и смеялся. Возможно, Маркс не узнал бы себя, увидев в общей толпе, если бы не добрый мальчик и если бы Маркс, приметив себя, не заговорил бы с самим собой:
  - Я ждал тебя, Маркс. Ты видишь, куда ведёт моя дорога? Теперь совсем нет необходимости искать старого женера. Это был лишь повод, Маркс, войти в шлюз...
  Сердце Маркса, шелестя, скомкалось, и от дурноты он дёрнул самого себя за голову.
  - Не стоит, Маркс. Я нашёл свой один-единственный путь. Ты всё ещё не можешь понять, что мы теперь уже нечто совершенное отдельное. Мы с тобой два разных человека, Маркс. Тебе следует продолжить свой путь без меня. Бери рюль и уходи без оглядки.
  Маркс пнул ступнёй рюль с небольшими редкими вещами, глотнул электролит ВАК из толстого стакана и безразлично от себя отвернулся. Компания на диване дружно перелилась хохотом. Маркс прижался к своим вещам, пятясь в тенистые лабиринты подвала. Ему было дурно, спазмы желудка давали о себе знать в виде поднимающихся болезненных масс. Воздух, казалось, был близок. Справа или слева открылась стена, и его выпустили, как безбилетного пассажира, как застрявший в трубе сор, наружу.
  В городе слоилась сумеречная безлюдность. Мгла слетала, белея лоскутками и нитями. Голодная прохлада грызла локти и спину Маркса. Юноша влёкся в жару. Его давило атмосферной тяжестью со всех трёх сторон.
  '...Начало будет сейчас для тебя концом', - вспомнил слова доброго мальчика Маркс и, одолеваемый жгучими спазмами, посмотрел вверх, в окно оказавшегося рядом с ним дома.
  Стекло полировал платиновый блик, за ним сидела, удобно примостившись на подоконнике, красавица кошка, смотрящая на одну из звёзд, которых не было видно в небе. И была это скорее не кошка, а душа, и не смотрела она в звёзды, а спала самым чудесным, беззаботным сном. Впрочем, наверное, и не душа это была, а самая обыкновенная, самая простая девушка.
  Он прошёл ещё несколько улиц. Город морочил его, загнав на свою карусель, с которой невозможно было сойти. Ему хотелось спать, пить, но больше всего - ещё раз полюбоваться на ту самую обыкновенную, простую девушку. В минеральном свете фонаря Маркс нагнулся, чтобы лизнуть лужу возле дороги. По вкусу она напоминала олово, в котором варят игрушки, прежде чем они заоловенеют. Юноша уже хотел было заснуть, но ладонь скользнула, и он провалился, попав в быстрые воды реки. Воды несли его осторожно, даже не думая топить, - так можно нестись всю свою жизнь без остановки. И он бы проплыл дальше, оставляя позади все свои шесть сотен пройденных дорог, если бы не твёрдая каменная рука. Эта рука подхватила его за ворот, выбросив из стремнины в тёмную, неприятную внутренность, с одним только тёплым голосом под самой её сердцевиной:
  - Спи, мальчик, спи, хороший. Сон теперь - дом твой. Спи, милый. Как-нибудь с завода сумел выбраться, может, и от смерти убежишь...
  
  Го
  
  Обнаружив себя в квартире электрика высоких передач, Го пришла в восторг. Оказалось, что сам электрик после дня своего рождения был замкнут сильным напряжением, приказав долго жить. Но в восторг она пришла вовсе не поэтому. Дело в том, что электрик жил с женой, которая теперь, после всего случившегося, сдавала комнаты за плату. Требовала она неприлично мало, и люди, будучи в большинстве своём уравновешенные умом и стыдливые совестью, опасались селиться у этой безутешной вдовы. Го досталась прелестная комната со старыми ненужными предметами, необычайно скрипучей кроватью и, самое главное, низким и широким подоконником. С него она занималась величайшими делами: ела свежие апельсины, невооружённым глазом измеряла перспективу, а также вероятность появления водного транспорта, спускающегося и поднимающегося по реке, и, конечно, мечтала о своём брокере, об этом властителе чисел и уравнений.
  Получив из рук квартирной хозяйки ключи от двух дверей, девушка незамедлительно принялась гулять, отыскивая приятные улицы, парки, сады, набережные, крыши, проспекты, кофейни, рестораны, магазины и тому подобное. У неё на это было предостаточно времени и средств. Надо сказать, что своего приятеля лодочника она видела редко. Приняв информацию о смерти друга, электрика высоких передач, он стал целыми днями скорбеть и даже забросил возить пассажиров на своей моторной лодке. Однако изредка наведывался с апельсинами и вином по заведённой традиции, которая оканчивалась тем, что безутешная вдова и хозяйка Го гнала его до самого нижнего этажа мужниным ржавым молотком, а напоследок выстреливала в лодочника бутылкой его же вина и возвращалась с апельсинами обратно. Последнее она оставляла для девушки за её благодарность и тёплые объятия, в которых она нуждалась не меньше, чем Го в апельсинах.
  Хозяйка не стала требовать с Го платы, зато не единожды пыталась привлекать к хозяйственно-бытовой работе. Она считала, что навыки хозяйственно-бытовой деятельности после замужества девушки обратятся ей во благо. Го старалась, как могла, но доставляла хозяйке больше хлопот, нежели пользы. Даже самая простая задача в двухмерной проекции хозяйской квартиры ставили Го в затруднение немыслимое. Она подступалась, дерзала, застывала в задумчивости, страдала от неудач, и в итоге её тянуло гулять или улечься на широком подоконнике под солнцем. Хозяйка терпеливо принимала безнадёжность своей воспитанницы, так как жалела её, уверенная, что девушке ещё придётся натерпеться от своей бездарности.
  День за днём Го была предоставлена вольному времени. Эти дни она проводила, как и положено кошкам, в непрерывных поисках. Вначале она изучила район и пометила для себя лучшие ресторанчики и кофейни, потом подобрала некоторый гардероб, головные уборы для прогулок и небольшую коллекцию разнообразных по архитектуре туфель. Не забывала Го и о намерении примириться с водной стихией, которая оказывала на неё самое что ни на есть разрушительное воздействие. Теперь её воли хватало на то, чтобы запросто сидеть на каменных плитах, взбалтывая ножками налетающие барашки волн. Полюбила она и один ресторанчик над водой, который располагался на пришвартованном, давно бездыханном баркасе.
  Один день проходил за другим в кошачьих заботах. Обычно, рано просыпаясь, она потягивалась в своей постели долго, длинно. Сонная ходила вдоль набережной, по мостам. Возвращалась домой, согревалась в постели, досыпала сон и, спустя время, вторично воскрешённая, выбиралась на крышу. Там следила, не слишком ли высоко поднялся центр вселенной относительно шпиля главного собора. Если жёлтый шар был наколот на самую иглу, она шла в кофейню завтракать; если же он, шар, находился только в начале основания шпиля, Го отправлялась в сад и обоняла сирени, нарциссы, сладкую черёмуху и георгины. Но прежде, конечно, как и любая другая кошка, вылизывала себя от макушки до хвоста.
  После завтрака её неизменно тянуло к фонтанам. Здесь она предавалась обычным мыслям о числах и математике. Поигрывая разноцветными камнями на своей шее, которые приятно пощёлкивали друг о друга, Го разгадывала скрытые закономерности дробления струи на мелкие стеклярусы или последовательность появления всевозможных их форм. Плеск и пузыри напоминали ей о брокере, поэтому от фонтанов она шла в порт, где моргали большими веками волны, глашали чайки, куртуазно бранились мужики. Изготавливая крошечные кораблики из веленевой бумаги, она отпускала их один за другим, наблюдая за отправлением. Они плыли туда, к её любимому, такому недосягаемому и совершенному. От этих мыслей у неё холодело в желудке, и она шла обедать.
  По вечерам Го обычно собиралась у себя на подоконнике, заворачивалась пледом и лакомилась апельсинами. Они ей напоминали прошедший день, а также приносили радость.
  Хозяйка встречала девушку неизменно в коридоре, сидя на табурете. К полуночи вдова, с опущенным к полу взглядом на сером лице, заходила к квартирантке в комнату и, не обращая на девушку внимания, принималась выть, как одичавшая в лесу собака. Го не боялась данного явления, принимая проделки женщины за вынужденную необходимость. Дослушав хозяйку до конца (ибо не дослушать её она не могла под страхом в мгновение быть растерзанной на куски, если только двинется с места), Го финально вздыхала и начинала считать пепельные крупицы, которые сыпались с луны или, наоборот, оседали на её диске. Так и засыпала она порой, не досчитав...
  Переступая через осень, приходила зима. Доллары у Го заканчивались: и даже те, что были оставлены банкиром на крайний случай, и даже те, что были выданы её родителями на самый-самый крайний случай, поэтому девушке приходилось большую часть своего времени препроводить сидя на подоконнике или лежа под одеялом на кровати. Обедала и завтракала она теперь тоже дома, с хозяйкой, и даже научилась мыть посуду. Оказалось, у неё имелся особый талант в данной специализации хозяйственно-бытовой деятельности. Безутешная вдова была вне себя от искрящихся тарелок, склянок, стаканов и даже выдала девушке на поруки свою дряхлую бобровую шубу, сапоги, подбитые с первых лет замужества, а также мутоновый полуколпак на голову. Во всём этом Го ощущала себя омерзительно, особенно когда приходилось бросаться в улицу по хозяйским делам. Кошка ревела, всем сердцем призывала брокера, где бы он ни был, скорее приплыть за ней на быстроходном корабле. Брокер оказался глух: его наверняка занимали только числа, формулы и расчёты. Го злилась на своего жениха. Слёзы высыпали, испарялись на покрасневших щеках, и кошка бодрилась.
  По крышам теперь она не гуляла, зато грелась в подвале, называемом бойлерной. Там обитал рассыпающийся, как песочное печенье, старик, выразительный и искренний. Он говорил с Го об основателях и женерах города, поил чаем из топки, баловал всякий раз кофейным сахаром. А кошка грелась перед старой голландкой, блестела глазами на огонь, мурлыкала.
  Жил старик один, но выхаживал при себе полумёртвого заводчанина, который ни разу не поднимался с тахты, был привален медвежьей шкурой и, кажется, действительно находился на пороге. Только иногда заводчанин мычал, и тогда дед суматошно спешил к нему, давал умирающему пить или кусок хлеба, смоченный крепким вином, при этом тихо и ласково убаюкивая. А потом со вздохом садился и рассказывал, как нашёл беднягу на паперти в ногах прохожих. Мало кто выбирался с завода; те же, кому счастливилось вырваться, погибали, так как их тела были разломлены непосильным трудом. А этому заводчанину повезло: ему не только удалось сбежать, он ещё после всего живёт и дышит. Продолжить существование молодому человеку стало мощной целью старика.
  Го жалела дедушку, жалела заводчанина. Когда дед выходил за надобностью, девушка присаживалась недалеко от заводчанина, плакала и так же ласково, тихо, как старик, жалела его. И ей отчего-то казалось, что если заводчанин будет побеждён небытием, то и она сама не переживёт лютую, свистящую вьюгой зиму, и в горячей температуре, ангине пропадёт.
  
  Маркс
  
  Вначале был звук, и он был похож на торопливую речь, спешащую выболтать кому-то все тайны на свете, передать важные знания, пока они не остыли. Потом был свет. Он дал ему стену, потолок незнакомого жилища. Свет принял его, но что-то сдавливало грудь, и было это животное, и не было ему названия. Маркс вздохнул, потревожив разлетевшуюся пыль, прогнал сон.
  Огонь болтал, догорая в голландке. Никого не было.
  Последними силами откинув с груди зверя, Маркс сел. Каморка покосилась, качнулась, стряхнула юношу с кровати и замерла. Возвращение обратно на лежак было делом непростым. Пришлось овладеть всеми мышцами, перевернуться - и Маркс вновь присел, но уже на пол. Каморка опять принялась раскачиваться, но теперь ей не удалось его уронить, да и падать, собственно говоря, было некуда. Постепенно качка стихла. Комната-корабль, тщательно натопленная - он видел такие однажды, кажется. Только куда его несёт и что было до - до звука, до света?.. Что?
  Из открывающейся двери повалил лёгкий дым. 'Корабль горит', - отметил про себя Маркс. В каморку вошла шинель, скинула на пол охапку деревянных обломков мебели и, заметив Маркса, с ахами и охами набросилась на него: повалила обратно на лежак, придавила зверем, погладила слипшиеся волосы, что-то пробормотала и стала хлопотать рядом с голландкой. Шинель членила останки мебели и кормила огонь, который, наевшись, перестал болтать и ровно задышал.
  Под шинелью оказался старик, который показался Марксу знакомым. Он говорил по-старчески рассеянно, пусто, бестолково-взволнованно. Руки его - сухие, широкие - тряслись, спеша ставили чайник, приготавливали пищу. Речь старика возвратила Марксу потерянное, будто так запросто старик дарил юноше отнятые грабителями драгоценности.
  После того как к Марксу вернулось утраченное и он напился тёплого вина с хлебом, юноша вспомнил, где видел старца. Это был тот самый женер, встретившийся ему там, тогда, когда свисток отправил его в шлюз. Значит, шлюз был. И пусть он стал ложным входом, но можно ли представить, что было бы, если бы...
  Маркс заснул под утомительные рассказы старика. Во сне ему виделся завод, шлюз, лютые свистки - кошмары валились на него, но не пугали, потому что там, где-то за этим всем кишащим ужасом, качалась в апельсиновой кожуре, словно в зыбке, кошка, дремала и мурлыкала.
  Когда Маркс проснулся, он научился ходить и смотреть в маленькое оконце, через которое можно было снизу вверх следить за дворовой жизнью, а также ногами обывателей, иногда проходивших мимо.
  - Это весна расправляется, - брюзжал старый женер на сырые стены и топил печь.
  Они ели сухари с чаем, по вечерам грели вино. Женер раскуривал трубку, а Маркс слушал историю за историей о возведении города.
  Как он и предполагал, город строился могучими людьми, несравненными в своей величественности. Красота тогда царила над всем. Была и та же боль, и то же отчаяние повсеместное, но побеждала всюду именно красота. А люди получали в награду безвестность и смерть. Когда появились заводы с фабриками, наступило новое время. Описывая его, старый женер употреблял магические слова-заклинания, рубил руками воздух. Великих женеров изгнали, а остальные должны были уйти в подполье и наблюдать за тем, как постепенно красота уступает место заводам и фабрикам. А люди всё так же боролись с болью и отчаянием, получая в награду безвестность и смерть, только красоты больше не было. 'Больше никогда не будет', - подвёл итог женер.
  - Да, как они ни старались, им 'до основания, а затем' не удалось разрушить нашу красоту. Мы возводили её с расчётом на любое зло. И если бы это была не подлинная красота, то она давно бы канула в небытие. Посмотри сам, мальчик: их заводы строятся, а завтра разрушаются и появляются новые. Разве никто не замечает их? А если видит, почему они продолжают возводить эти свои храмы рабства?.. Да, мальчик, если и остались в этом городе великаны, то они прячутся теперь в самых глубинных недрах. А не выходят не потому, что не хотят, нет: не нужны они за ненадобностью общей...
  Выходить за дверь женер Марксу не позволял, беспокоясь, что юноша мог снова плениться заводом. И Маркс гулял по городу ночью, во времена сновидений старика. Его преследовали разные световые явления, мокрые, едва оттаявшие ото льда тротуары, паперти, мостовые, площади, набережные. Ему, как кроту, приходилось рыскать в чернозёме, чтобы отыскивать те останки величия, которые имели место в невероятных сказаниях старого женера, возможно, последнего из сохранившихся бывших славных великанов-строителей. И от этого Марксу так не хотелось его оставлять. Но взгляд, привыкший к горизонту, давно смотрел сквозь стену, и слух прислушивался к чуть дикому зову дороги.
  Весь день Маркс, не вставая, сидел на лежаке и глядел перед собой.
  - Я знаю, куда ты смотришь, мой молчаливый дружочек. Ты вовсе не на стену уставился, ты вообще перестал замечать эти стены. - Старик подавился усмешкой. - Ты словно та кошка, что зимовала со мной зиму... Глупые дети. Ты успеешь найти свою дорогу. Тебе кажется, что ходишь рядом, но никак не можешь найти. Но вы оба когда-нибудь отыщете то, что искали. Каждый находит. И я нашёл, и вы найдёте... Твоя сумка за комодом.
  Произнеся последнее, старик отправился спать, чтобы утром не застать юношу и больше никогда не увидеть. Маркс не стал проверять, в том ли самом месте находится его рюль, и не стал выходить в эту ночь на прогулку; он лёг на лежак, опалённый словами старого женера. В то, что его дорога - та самая, единственная - отыщется, Маркс всегда верил, но теперь ему стало ясно: уже скоро, совсем скоро он сделает по ней первый шаг...
  
  Го
  
  Загремела оттепель, пролетел над городом ветер с юга. Го невольно улыбнулась и защёлкала в ответ разноцветными камешками, которых на вощёной верёвке было ровно столько, чтобы свободно огибать её шею. Собралась и оставила образы любимых людей, мест и сам город. Вышла через арку на проспект, с него - на шоссе, а с шоссе - за щекочущими нос запахами первых цветов...
  Бродячие артисты, прибывшие неделю тому назад из мест, по которым плачут дети, когда не хотят слушаться, ещё не остыли от виз, поэтому пели с непреднамеренным иностранным акцентом. Благодаря иноземному флёру, они каждую весну завоёвывали особенное внимание публики и почтение, позволявшее им селиться, кормиться, благоденствовать до осени. Бывало, к их походным шапито и балаганам слетались даже из окрестностей. Каждый рапсод, конечно, старался перехорошеть остальных. Некоторые, не умея превозмогать волнений, портили представление, превращая арию в балет, а балет - в драку. Зрители удивлялись ртами, аплодировали, глупели от веселья.
  Выбравшись по еле вызревшему полю к пролеску, девушка остановилась и потянулась за запахом простых весенних цветов. Но вдруг её подхватил обруч поющих нимфических существ и понёс куда-то бессмысленным будоражащим потоком.
   Постепенно от радости, пляски становилось жарко, и девушке пришлось сбросить с себя угрюмое пальто, которое напоминало ей нелёгкую зимовку.
  Нимфы хороводились ручейками, плескались смехом. Они называли Го птицей, в то время как она была кошкой, но Го не возражала.
  'Пусть я немного побуду птицей, раз им так хочется', - думала Го.
  В стороне от веселья стояли молодые сатиры, наблюдали за девичьим весельем и дожидались случая, чтобы схватить какую-нибудь нимфу за руку. Девушки позволяли себя ловить, но не оставались, а порывисто вырывались, убегая к своим сёстрам. Го был непонятен смысл этой игры, поэтому, когда один из сатиров остановил её за руку в танце, она только с недоумением посмотрела в его светлые козлиные глаза. Юноша, ожидавший, что его нимфа, как все приличные девушки, кинется убегать от него, опешил, покраснел, отпустил её руку и потупил взор. Все стали смеяться над незадачливым сатиром, так что Го даже пожалела его.
  Когда ручьи иссякли, а бродячие артисты от скрипок и мандолин временно перешли за банкетный стол, нимфы, пользуясь освобождением от праздничной повинности, стали щебетать между собой на птичьем языке. Только теперь Го признала их. Они были прекрасными птицами, что сильнее всех радуются пробуждению весны. Они прыгали по траве, щёлкали семечки и хихикали над бледной кожей и плоским лицом, которые всегда были у Го.
  Через некоторое время почти все птицы направились к лесу, чтобы затеряться между деревьями. Го с любопытством последовала за ними. Дабы не заблудиться, девушки начали петь дружную песню, которая неожиданно привела их к затаившемуся озеру. По правую сторону от него рыбачили ивы, запустив ветви в серебряную его воду, а по левую спали во мхе плоские ворчливые валуны. Птицы, радостно защебетав, заняли нагретые солнцем камни и принялись расчёсывать друг другу длинные волосы, вплетать в косы жёлтые цветы. Так как у Го не было длинных волос, то ей сплели венок. На короткое время она забыла о своём повелителе чисел, и о математике, и даже о любимых апельсинах - так ей понравилось находиться среди этих весёлых, беззаботных пташек. Они просили её остаться, быть им сестрой. Не желая обидеть их, девушка согласилась. И, расположившись под ветлой, стала размышлять:
  'Пожалуй, я бы могла остаться здесь навсегда. Среди этих милых птиц я бы чувствовала себя гораздо счастливей, чем в незнакомой стране. Возможно, со временем у меня бы выросли перья и длинная коса, как у них. Я бы даже могла выйти замуж за того голубоглазого сатира...' - так размышляла Го, мягко опускаясь в колыбель сна.
  
  Маркс
  
  'Нет ничего лучше, чем идти по дороге, которая неизвестно куда тебя приведёт', - признался однажды Марксу потерявшийся солдат. Его Маркс видел всего два раза в жизни.
  В первый раз они встретились, когда тот искал дорогу домой, возвращаясь с войны. Напоследок он сказал Марксу:
  'Приятель, ты, я уверен, найдёшь свою дорогу. Я же свою никогда не отыщу. Потому что её не существует больше'.
  Примерно через год на Северных окраинах на юношу напали разбойники, стали грабить его, душить петлёй. И когда злодеи уже хотели было подвесить его на дереве, их вожак в бушлате с красными отворотами вмешался и велел отпустить пленника, вернув отнятые у него вещи. В предводителе бандитов Маркс узнал знакомого солдата.
  'Рад видеть тебя, приятель. Теперь, как видишь, дорога стала моим домом', - сказал ему солдат.
  С тех пор, бредя по незнакомой дороге, читая её как книгу, разговаривая с ней на её извилистом языке, Маркс краешком сердца чувствовал, что, возможно, именно она и есть его настоящий дом.
  Рядом с путником, давя мелкие камни и вздыбливая пыль, остановился чёрный экипаж. Блеск его колёс, гладкой эмали ослепили юношу, так что он не сразу разглядел лицо водителя, который обратился к нему:
  - Эй, парень, скажи, откуда нынче ветер дует?
  Маркс сразу узнал необычную речь. На этом языке разговаривали бродяги, нищие, воры и пролетарии. Только они могли понять подлинный смысл ничего не значащих слов. Маркс догадался, что ветер раздувает огонь, а огонь - это всегда опасность. Откуда ветер дует, он не знал, поэтому только пожал плечами. Приняв его ответ, водитель продолжил:
  - Что-то припекает сегодня. Что скажешь?
  Но Маркс молчал, так как ни с кем не говорил ни слова.
  - Говорят, в той стороне есть речка. Рыбы там очень много. Вот мы с друзьями решили проверить. Жаль, дружок наш заболел. Не составишь нам компанию? Что скажете?
  Последний вопрос относился не к Марксу, а к остальным двум пассажирам. Теперь, привыкнув к слепоте, юноша хорошо разглядел богатырей. Они были одинаково одеты в ладные фраки цвета угольной крошки, из-под которых выпячивались тщательно накрахмаленные воротники и манжеты. Пошептавшись между собой, они вышли из салона и направились к юноше. Маркс не собирался сопротивляться. Он давно усвоил урок, что сопротивляются только жертвы, а жертвы обречены на гибель.
  Богатыри дружественно схватили его за шиворот, подвели к багажнику чёрного экипажа и открыли тяжёлую крышку. На дне его покоился расслабленный мертвец, одетый в тот же фрак, что и богатыри. Не прошло и пяти минут, как Маркса облачили в чёрный фрак, который оказался ему великоват. В целом же его новые приятели остались довольны проделанным. И, не теряя больше ни минуты, затолкав Маркса в прохладный, просторный салон экипажа, со свистом унеслись к горизонту.
  
  Го
  
  Пробудилась Го от топота и визга. Вокруг неё как кометы неслись вдоль берега озера обезумевшие нимфы. Девушка решила, что участвовать во всеобщем помешательстве приятно только в том случае, когда знаешь свою роль и предназначение. К ней подлетела одна из птиц, похожая на голубую сойку, и, не дав объяснения, приказала бежать за ней. При этом она так сильно дёрнула девушку за руку, что у той чуть не отпала голова.
  - Куда все бегут?! - догоняя птицу, крикнула Го.
  - В лес! Скорее! Они уже рядом!
  - Кто?!
  - Охотники!
  Го обернулась, но никаких охотников не увидела. Она не любила пробуждаться резко, поневоле, да ещё сразу же бежать неизвестно куда и от кого, поэтому была зла на всех летящих рядом птиц. Разноцветные камни громко клацали на её шее. Деревья, кусты прыгали перед глазами.
  Девушки не переставали на ходу причитать: 'Они нас поймают, бегите быстрее, сестрицы, иначе не видать нам больше свободы!'
   Го стало казаться, что их действительно преследуют. Причём так быстро настигают, что скоро можно будет разглядеть охотников у себя за спиной. Ей этого почему-то нисколько не хотелось. Она чуяла опасность и бежала что есть силы. Голубая сойка оказалась намного проворнее - маячила уже где-то впереди, еле видимая.
  'Если бежать не туда, куда бегут все, то охотники за мной не погонятся', - прикинула Го и направила бег в сторону, постепенно отдаляясь от остальных.
  Она оказалась права. Через некоторое время чувство преследования исчезло вместе с тревожными криками птиц. Она остановилась оглядеться. Лес таинственно шептался. Девушка отдышалась, сняла с себя паутину, которая щекотала лицо, стряхнула ветки и хвою с волос и платья. Го не знала местности. Местность не знала Го. Она выбрала направление наугад, сделала два шага - и провалилась под землю...
  'У кошек и птиц есть общее. Они любопытны, пугливы и не смотрят под ноги, - думала Го, пока летала вниз. - Но есть и отличие. Кошки не умеют летать. А сейчас это мне бы очень пригодилось', - продолжала думать и падать она.
  Ни дна, ни стен у этой ямы, судя по всему, не было. Девушка загадала приземлиться благополучно и невредимой. От стремительного падения в голове её поселилась лёгкость или даже невесомость. Похожее чувство испытывают, когда качаются на качелях. Го вытянула руку, пытаясь ухватить хоть что-нибудь в кромешной тьме. Прямо перед собой она нащупала деревянную стену. Удивительным оказалось то, что рука не скользила, а просто покоилась на ней, будто девушка никуда и не падала. Го оттолкнулась от стены и поняла, что это вовсе не стена, а деревянный пол, на котором она всё это время без сознания лежала.
  Четыре стены творили полумрак. Пол комнаты был уставлен окаменевшими, холодными статуями нимф, тех самых, бежавших по лесу от охотников. Под единственным окном лежала полосатая тень решётки. Птицы, застывшие в ожидании, смотрели на зарешеченную дверь камеры. Рядом с собой Го узнала знакомку, голубую сойку. Она смотрела на дверь злой, неодухотворённой головой, слегка покачиваясь станом. Го хотела спросить у неё, где они находятся, но поняла, что ответ очевиден: они пойманы птицеловами и заточены в тюрьму.
  'Они перепутали меня с птицей', - с ужасом подумала девушка и поползла к двери. За стройными крепкими рядами стальных прутьев продолжался коридор, в конце которого широкой полосой проходил яркий обычный день.
  - Выпустите меня отсюда! - в отчаянии закричала Го в трубу коридора. - Я вовсе не птица! Вы ошиблись! Я здесь случайно!
  Её крик оживил спящую стаю. Все они вдруг повскакивали со своих мест и устремились к запертой зарешеченной двери с требованием выпустить на свободу и их. Каждая со слезами на глазах клялась, что она не птица и оказалась здесь по ошибке. Го едва не задавили. Прижав уши, она посторонилась, держась за шершавую глиняную стену, и добралась до сойки. Та не двигалась, продолжая качаться как маятник.
  Поднялся невыносимый писк. Птицы в истерике бились в прутья, до боли давя друг друга. По камере полетели перья и пух. Неизвестно чем закончился бы этот мятеж, если бы не молния, которая, как жёлтая искра, щёлкнула в трубе коридора. Птицы замолчали и со страхом попятились от двери. Ещё одна яркая электрическая вспышка щёлкнула совсем рядом от выхода. Дверь, рыча замком, скрипнула, и в камеру прыгнул разъярённый кнут. Лая длинным хлыстом, он жалил забившихся во все углы птиц. Усмирив бунт, кнут ещё раз всех внимательно обошёл. Го боялась даже взглянуть на этого беспощадного монстра. Она ещё сильнее прижала уши, распластавшись по полу, будто подстилка.
  Не двинулась с места только сойка. Девушка следила за лающим жалом хлыста. Кнут решил усмирить упрямую нимфу, щёлкнув жалом перед самым её ухом. Она не шелохнулась. Тогда, разогнавшись, он ужалил голую ногу девушки. На смуглой коже её вспыхнула алая борозда. Но и тогда девушка не пожелала отступить. Хлёстко изогнувшись хлыстом в воздухе, кнут рассёк красивое лицо голубой сойки пополам. Го ахнула. А сойка, не издав ни звука, сложилась на две части, как чемодан или книга, и больше не двигалась. Хлыст ещё пару раз взорвал воздух своим щёлкающим жалом и пропал за дверью вместе с кнутом.
  У Го лихорадочно билось сердце. Гробовое спокойствие вернулось на прежнее место. Птицы тихо пищали от пережитого ужаса, пуская по лицу быстрые бесшумные слёзы. Плакала и Го. Не плакала только сойка.
  
  Глава 3 - Охотники
  Маркс
  
  Жирный след ржавой пыли чертил за собой чёрный экипаж, оставляя позади поля, леса, мосты и реки. Маркс успел хорошо разглядеть своих новых товарищей.
  Того, с чёрными бакенбардами и чудесными завитушками на голове, звали Добрым. Он почти всю дорогу вёл автомобиль. Говорил мало, но каждое слово его было тяжелее колокола. Второго богатыря звали Мрамор. С его носа никогда не слетали тёмные крылья очков в платиновой оправе. Борода и волосы горели пламенным рыжим ураном. Настроение его непредсказуемо менялось каждые четверть мили. Он то взрывался, как нагретая цистерна с бензином, то угрюмо молчал сухой листвой под ногами. Третьего звали Поп. Этот был моложе всех. С телом совсем не богатырским, в длину Поп перегнал обоих приятелей. Его макушка слегка касалась крыши экипажа. Лицо, вытянутое вниз, смотрело набок.
  Машина бешено крутила колёсами, парила над дорогой. Маркса всё больше увлекало его путешествие. Карусель мелькающих миль за окном, весело улыбалась, подмигивала ему. Из-за ревущего мотора дороги почти не было слышно. Только ветер бил в подставленную ему навстречу ладонь, холодил её своим ледяным дыханием. Маркс даже позавидовал Доброму, который лихо вертел круглую баранку.
  'Вот бы и мне когда-нибудь прокатиться за рулём такого ревуна', - мечтал юноша.
  Впереди рос и быстро приближался незнакомый городишко. Экипаж поехал медленнее, сворачивая улочками, дворами. Наконец они остановились напротив дорогого кабака, расположенного в низине пятиэтажного нарядного дома. Мрамор - он сидел на переднем кресле возле Доброго - повернулся к юноше и протянул блестящий духовой инструмент.
  - Играть-то умеешь? - сощурился на него Мрамор.
  Юноша отрицательно покачал головой.
  - Тогда держи при себе. Если что, прикинешься, будто умеешь. Понял?
  Железная труба, похожая на обычный кусок железа, упал Марксу в карман. Минуту богатыри занимались настройкой своих инструментов. По тому, как товарищи обращались со своими волынами, Маркс понял, что играть они умеют.
  Все четверо вышли из машины и направились к питейному заведению.
  В уютно накуренном прохладном зале пахло едой. Круглые дубовые столы, расставленные по всему заведению, до блеска натёртые, оказались почти незанятыми. Лишь кое-где на вошедших обратили свои пучеглазые взоры посетители. Товарищи заняли столик в глубине зала. Шумно гремя стульями, уселись и принялись заказывать бесконечные списки закусок, напитков. Стенографирующий официант стёр не одну пару карандашей, прежде чем поставить точку. Стол ломился от яств. Ели-пили богатыри так же шумно, лихо, по-богатырски. Маркс, прожевав овсяную лепёшку с луком, насытился. А его товарищам и этого, похоже, было мало. Сверх всего им принесли профитролей, кремовый пирог с ананасом, три дюжины свиных трубочек. Когда с самым последним пирожным было покончено, богатыри стали сыто улыбаться друг другу жирными губами. Всё это время хозяин с официантами тревожно взирали на троих ненасытных троглодитов, которые всего за пару часов уничтожили их месячный запас провизии и вина.
  - Господа, если вам более ничего не угодно, могу ли я попросить расплатиться, - виляя перед богатырями, проблеял официантишка с жиденькой, куцей бородёнкой.
  - Угодно! - рявкнул на него Мрамор, привставая с места. - Хотим силой мериться. Прямо здесь. Если ваша возьмёт, уйдём с миром. Ну а если наша, то заберем всё, что берётся, уж не обессудьте. А если откажетесь, пойдёте на попятную, разнесём вас в щепки со всем имуществом и скарбом.
  Официант по-рыбьи захлопал ртом, как рак попятился к барной стойке, где долго не находил себе места, кусая локти себе и своим товарищам. Не прошло и пяти минут, как к столику богатырей подбежал хозяин заведения и между прочим, без всякого предупреждения, поставил на скатерть золотой саквояж.
  - Вот, - спёртым голосом выдохнул он. - Подарки нашим дорогим гостям. И... всегда желанным.
  Мрамор повернул саквояж к себе, приоткрыл его. Саквояж оказался плотно нафарширован банкнотами с высоким достоинством. Богатырь пощупал мягкие бумажки, удовлетворённо покачал головой и закрыл портфель.
  - Богатый подарок красноречивее самой искусной лжи, - заметил Поп хозяину. - Процветания тебе, хозяин, от всей души нашей богатырской.
  - Не обидел, друг любезный, - подтвердил Мрамор.
  - Век помнить будем. Добром за добро отплатим, - пожал руку хозяину Добрый.
  Громыхая тарелками и стульями, богатыри быстро поднялись. Маркс тоже встал.
  - Отведайте на дорожку медового квасу, славные богатыри, - остановил их хозяин.
  Трое богатырей весело переглянулись:
  - Спасибо, друг любезный, за угощение. Напоил, накормил ты нас досыта. Вот разве что меньшому нашему братцу дай освежиться сладким твоим напитком... Но только смотри, хозяин, если квас твой отравлен, несдобровать тебе.
  У хозяина затряслись руки. Кожа на лице высохла. Он протянул бокал Марксу, а сам еле устоял на двух ногах.
  'Как замечательно, - подумал Маркс, глядя на янтарный напиток. - Мой путь завершается здесь. Среди богатырей и коварных злодеев. Кто бы мог подумать, что умру я настоящим богатырём'.
  Юноша поднёс к губам бокал, но хозяин выбил из его рук отравленный напиток, не дав даже пригубить.
  - Ну что же ты, - сурово посмотрели на него богатыри. - Или угощение твоё отравленное?
  - Что вы, - побледнел хозяин. - Просто увидел я волосок на дне. Премного извиняюсь. Мигом принесу новый кувшин.
  Вернулся хозяин с полным кувшином свежего кваса. В этот раз все три богатыря сами наполнили свои бокалы и выпили без опаски, так что даже Марксу не досталось ни капли прохладной влаги. Они простились с хозяином и уехали из кабака прочь.
  Снова покатил, переваливаясь с боку на бок, тяжёлый чёрный экипаж. Поп пересчитывал деньги в саквояже. Мрамор хохотал над тем, как они перехитрили жадного хозяина.
  - Теперь ты настоящий богатырь, - сказал Марксу Добрый. - Будешь с нами по кабакам, харчевням, дворам ездить, силой богатырской мериться.
  - А играть на волынке мы тебя научим, - добавил Мрамор.
  - И нужды тебе ни в чём не будет, - бросил Марксу на колени плитку зеленеющих купюр Поп.
  'Моя дорога нашла меня. Всё случилось так, как и говорил старый женер', - решил про себя Маркс.
  Он вспомнил слепого палача, который однажды его казнил. Судья приговорил Маркса к виселице за то, что он не умел говорить. Когда это случилось, Маркс стал прощаться со своей короткой жизнью и грустил только об одном: что ему так и не удалось найти свой единственный путь. Когда слепой палач продел голову юноши в петлю, как нитку в иголку, то разрешил сказать ему последнее слово. Маркс молчал, потому что он ни с кем не говорил ни слова. Тогда слепой палач задумчиво произнёс:
   'Я слышал много слов, которые люди кричат перед тем, как я их казнил: и бранные слова, и проклятия, и мольбы о пощаде, о милости, великие оды жизни и смерти, навеянные последними мгновениями существования. Но ни разу не слышал я таких прекрасных предсмертных слов, какие услышал только что'.
  Растроганный палач развязал верёвку и отпустил юношу. Слепого палача Маркс вспоминал всякий раз, когда оказывался на краю гибели. Но теперь смерть не была так безобразна, после того как юноша встретил славных богатырей, и тот путь его, ради которого он обошёл весь мир, сам его разыскал.
  Упершись передними колёсами в асфальт, экипаж затормозил и встал как вкопанный. Посреди дороги шли навстречу им четыре охотника. Широкие штаны были плотно заправлены в высокие голенища сапог, на плече каждого висело ружьё, патронташ заправки опоясывал талии мужчин. Не дойдя до машины десятка шагов, они остановились, и один из охотников, самый старый, с дымящейся сединой в волосах, крикнул:
  - Ходят слухи, что в наших краях объявились богатыри! Ездят по мирным жителям, силой богатырской меряются.
  - И что с того? - высунув из окна пылающую рыжую голову, вспыхнул Мрамор. - Тебе-то какой дело, старче?
  - Вот пришли мы к вам силой мериться.
  - Не смеши ты нас, дед. Ступай себе со своими молодцами куропаток по лесу гонять.
  - Или испугались вы?
  - Что, если наша возьмёт? - строго спросил Добрый.
  - Если ваша возьмёт, отдам своих крестьян со всем двором в придачу. А если наша возьмёт, отдадите мне головы свои.
  - Да ты, старче, из последнего ума выжил! Мы тебя со всем твоим малым царством урезоним, - взорвался Мрамор.
  - На это мы сейчас и поглядим, - пронзительно отрезал старый охотник. - Айда, братки, в поле.
  Маркс последовал за богатырями. Вместе с охотниками по густой, жирной, вкусной земле они уходили в поле. Охотники, чмокая кожаными сапогами по мягкой почве, передвигались уверенно - в отличие от богатырей, чьи смокинги и лакированные туфли были совсем не приспособлены для хождения по такой грязи.
  Отойдя на достаточное расстояние от дороги, они остановились. Богатыри ловко извлекли из чехлов свои грозные духовые инструменты и, не дожидаясь, пока охотники потянутся за ружьями, разом свалили тех наповал, оставив одного старика.
  - Что ж, видно, вы и впрямь богатыри славные, - удивился, но совсем не испугался старик. - Правда, что вам от смерти старика? А хотел я с вами по-честному мериться.
  - Не юли, старче. Наша взяла - отдавай, что обещал, - пригрозил ему Мрамор.
  - Сложно старику с жизнью расстаться. К ней привыкаешь, как к куреву. За всю жизнь не бросил и под конец не хочется бросать. Но если, ребятушки, позволите отыграться, то есть и у меня что поставить против своей жизни.
  - Говори, - коротко скомандовал Добрый.
  - Давно живу я и знаю края наши лучше любого. За жизнь свою, вам принадлежащую, провожу вас по самым доходным местам и адресам богатейших дворов.
  - Как хочешь силой мериться? - спросил Добрый, пристально щурясь на старика.
  - А вот пусть один из вас посоревнуется со мной в беге. Расстояние - вон до той межи вокруг пролеска и обратно сюда. Если выиграю, свою жизнь обратно получу, а проиграю, то все сокровища к вашим ногам положу.
  - Будь по-твоему, - согласился Добрый и, повернувшись к Марксу, сказал: - Теперь, братец, твоя очередь показать свою удаль. Подвести нас и проиграть ты не можешь.
  Маркс кивнул в ответ, снял туфли, приготовился к бегу. Подводить богатырей ему не хотелось. Но также не хотелось выигрывать у старого охотника его жизнь. Поп дал старт. Маркс бросился вперёд, думая над тем, как бы не подвести товарищей и спасти от смерти старика. А ноги сами несли его над полем, и он уже приближался к пролеску. А старик тем временем даже не тронулся с места, пуская седые калачи из своей красной трубки.
  - Что же ты не бежишь, старче? - закричал Мрамор.
  - Всему своё время, богатырь. В своём выигрыше я не сомневаюсь. Уж поверь мне, мы, старики, кое-что знаем о времени, - не спеша рассуждал охотник. - Гнаться за временем бесполезно. Бесполезно и убегать от него. Самое верное - быть в нужном месте, тогда всю работу твоё время сделает за тебя.
  Маркс в считанные секунды обогнул пролесок и поспешил обратно. Он вдруг испугался, что старик давно опередил его и теперь стоит, дожидается на старте. Товарищи будут смотреть на него с презрением. Но может ли быть такое, чтобы он не заметил, как старый охотник перегнал его?
  Еле сдерживая дыхание и сердце, которое готово было лопнуть, Маркс перевёл взгляд с густой струи дыма из трубки охотника на троих своих товарищей, богатырей, лежавших вповалку на земле рядом со сражёнными ими же охотниками. Старик медленно курил, глубоко размышляя о чём-то.
  - Незадолго до того, как отдать земле долги, один из твоих друзей спросил у меня, зачем мне, старику, моя ничтожная жизнь. Я не успел ему ответить... В молодости я был таким же богатырём. Моей целью было собирание. Ну а теперь мне нужно очистить собранное и самое лучшее посеять. Вот зачем нужна мне жизнь. Понимаешь, парень, иначе вся моя жизнь будет напрасным усилием.
  Он снял с плеча охотничью винтовку, запустил в неё два патрона, взвёл курок и внимательно взглянул на растерянное лицо Маркса.
  - Знаешь, почему ты мне нравишься? У тебя руки сеятеля, или, по-другому, задатки старости. Ты не идёшь наперекор судьбе. Бороться со своей судьбой, надеяться на свою силу, ум, волю - то же самое, что утопиться в реке... Квас был отравлен и во второй раз тоже, дружок. И ничего тут не поделаешь. А теперь иди за мной, я провожу тебя в конец твоего пути.
  
  Го
  
  Глинобитные тюрьмы были переполнены пленницами. Девушек содержали в небольших общих клетках. Кормили раз в сутки сеном, сахаром и зерном. Это не давало им зачахнуть. Порядок среди птиц поддерживали строгие кнуты, беспощадно лупившие провинившихся. Пищу с питьём носили старухи, сгорбленные до земли, вечно недовольные своей немощью.
  Го решила умереть от отчаяния через два-три дня, но у неё не получалось. Постепенно страх растворялся в привычке. Целыми днями девушки сидели без дела, теряя разум. У некоторых от нехватки света, воздуха, веселья начали выпадать перья. Но страшнее всего было не это; невозможно было без содрогания смотреть на рассечённое лицо голубой сойки, с которой Го за эти дни очень подружилась.
  Сойка была черноглазой смуглой принцессой с лошадиной вытянутой, благородной головой, тяжёлыми длинными волосами, накинутыми на трапецеидальные плечи. Через всё молодое лицо, как оползень, шла вздутая воспалённая полоса, будто кто-то решил зачеркнуть её лицо, чтобы нарисовать новое. Сойка умела видеть тайны людей, читать по руке судьбу. Она давно поняла, что Го не птица, ещё в лесу. Но коль водишься с птицами, то нечего удивляться, если завтра тебя посадят в клетку и заставят петь канарейкой. Склонившись над ладонью Го, сойка украдкой читала её будущее.
  - Скоро будешь невестой. Хороший молодой человек. Из тюрьмы выйдешь. Много счастья. - Сойка всегда говорила отрывисто, будто рвала предложения на лоскутки.
  - А ты? - волновалась Го.
  - И я выйду. Вместе выйдем. Не переживай, милая.
  - А когда это будет?
  - Скоро. Будет.
  Сойка рассказывала Го, как убежала из своего племени, не желая выходить замуж за старого барона. Как путешествовала по странам и видела разные странности: бородатых псов, каменные деревья, бездушных матерей, горящие реки, оживших кукол, постаревших детей. Однажды она едва не утонула в роскоши. Два раза встречала на своём пути смерть, но хитростью ей удавалось уйти от неё. Пустыни, степи и океаны пытались выкрасть её сердце. Ноги мёрзли в снегах, голову и плечи жарило солнцем.
  Го нравились эти пёстрые сказки новой подруги. Если бы не она, девушка давно бы заболела пустотой.
  Настал день разлуки. Раненых и некрасивых птиц переводили в другую клетку. Птицеловы решили, что сойку следует держать с отчуждёнными. Без подруги дни превратились в тоску. Делать стало абсолютно нечего. Единственным развлечением были базары.
  Раз в неделю птицеловы вывозили своих пленниц на птичий рынок, чтобы там продать. Базар кричал торговцами, товаром, покупателями, злыми арлекинами, пьяными факирами, надутыми силачами, прилавками со сладостью и горечью, ярмарочными шарами, ссорами, спором, смехом и прочим, и прочим. Над шатрами носился запах свежей карамели и острых приправ. В тени обмахивал толстую шею торговец живой водой. Безучастный к всеобщему шуму, пылился на солнцепёке вяленый продавец волшебных снов. Ослепляя покупателей золотыми зубами, зазывал к своему прилавку всегда улыбчивый, довольный собой ювелир. Потом, когда солнце переставало жалить, приходили музыканты, чтобы сыграть и всем без разбора угодить. Кулинары с пекарями прочёсывали ряды в поисках любителей ватрушек или пирожков. Лимонадчики шли по их следам, вовремя поднося кисло-сладкие прохладные напитки всем желающим. Иногда Го получала в подарок апельсин от нищего попрошайки, который приставал к каждому покупателю, клянча монету бога ради. Апельсины он крал на соседних прилавках, а девушка за это улыбалась ему и говорила спасибо.
  Клетки с птицами стояли вдоль самого широкого прохода, так что Го целый день могла наблюдать за толпами роскошно одетых, в дорогих украшениях покупателей. Некоторые из них останавливались возле клеток, предвзято смотрели на птиц, изучая каждую пытливым взглядом. Иногда просили птицеловов продемонстрировать им их крылья, клювы, хвосты. Птицеловы при помощи кнутов заставляли птиц прыгать по клетке и щебетать.
  Сойка рассказывала, что люди покупают птиц ради забавы. Бывает, что отец решает подарить своему отпрыску на день рождения амадину или синичку. Избалованные дети особенно жестоко относятся к нежным созданиям. На первых порах они с восхищением и вниманием заботятся о них, холят и лелеют, играют с ними. Но чем дальше, тем жёстче становятся их игры. А вскоре интерес к питомице у ребёнка совсем пропадает. Нежные создания чахнут, заболевают и умирают раненые, больные или голодные.
  Но попадаются и настоящие ценители. Они много знают про птиц и уход за ними. Птицам в садах ценителей живётся спокойно. Правда, даже самая просторная клетка не заменит свободы.
  Конечно, все птицы мечтали попасть в добрые руки ценителей: всё лучше, чем чахнуть в душных, переполненных тюрьмах.
  Го надеялась на благосклонность судьбы: 'Есть небольшая вероятность того, что мой повелитель чисел забредёт на птичий рынок и отыщет меня. Хотя я ни разу в жизни не видела его перед собой, но уверена, что узнать его мне будет легко. Ведь он не похож ни на кого из тех, кто весь день ходит мимо моей клетки'.
  Конечно, брокер не был одним из тех людей, кто покупает себе птиц для забавы. И Го это отлично знала, однако высчитывать вероятность не прекращала. В часы уныния, беспросветного отчаяния она не переставала думать о нём.
  Вечером базар сворачивался, непроданных птиц увозили обратно в тюрьмы.
  С появлением на небе месяца Го долго ещё не могла уснуть в холодных застенках камеры. Она просовывала руки на свободу через жёсткие прутья окна и смотрела на соседний дом, где жили охотники.
  Вот уже несколько дней подряд примерно в полночь во втором сверху окне появлялся молодой охотник с загадочным, потухшим взглядом. Казалось, он так же тяготится неволей, как и Го. Хотя его окно не было сомкнуто решёткой. Замечая Го, охотник улыбался, приветливо махал ей. Девушка махала ему в ответ. Чтобы как-то развеселить его, она начинала плавно танцевать своими руками в воздухе. Молодой человек в мгновение будто оживал. Его заострённое смуглое лицо принималось светиться восхищением. Чёрные как зло глаза превращались в добрые, радостные угольки. Он длинно аплодировал танцовщице и дарил в награду за представление печать своего сердца. Го прижимала её к своей груди, чувствуя лёгкую теплоту в животе. Потом охотник тянул свою руку к ней, будто их разделял не двор, а всего лишь шаг, хватал Го за тонкое запястье и долго, не выпуская, держал.
  До самого утра молодой охотник не покидал девушку. Даже в её снах он выходил из своего окна, спускался по невидимым ступеням к ней. Белая рубашка трепетала от ночного ветра, прижимаясь к его телу, взлохмаченные короткие волосы, тёмные, как дёготь, пузырились в ярком небесном серебре. Бесшумно он приближался к её темнице, легко срывал несдвигаемую решётку... И они уходили по еле видимой тропе куда-то за сад, за бесконечные холсты степей.
  
  Маркс
  
  - Не думай, мальчик, что я всегда был алчным торговцем и хладнокровным охотником, каким ты видишь меня сейчас, - говорил старый охотник Марксу. - Не так давно наши просторы были переполнены любовью и добротой, которые каждый мог получать в достатке. Но явилась божественная незримая рука, закупорила отверстие, через которое эти доброта и любовь питали наш родной край. Рука при помощи других рук протянула огромную трубу через границы, чтобы качать любовь и доброту в далёкие страны, где их и в помине не было. Со временем наши люди без добра и любви начинали становиться жадными и жестокими. Из земледельца и сеятеля мне пришлось стать охотником и коммерсантом.
  С сипотой в сердце слушал юноша старика. Богатыри отняли у него троих детей. В один день оставшись без наследников, старый охотник не согнулся, продолжая пополнять свои амбары зерном и следить за приростом дивидендов. Маркс жил в его имении на предпоследнем этаже. Он не был пленником, но и покинуть это место ему не разрешалось. Повсюду за молодым человеком следовали смотрители с ружьями - для защиты Маркса от воли злых людей и бегства. Но он и без того не смог бы оставить старого охотника. Юноша знал: конец его пути здесь, он обязан находиться рядом с этим печальным человеком, рядом с людьми, у которых отняли и любовь, и доброту, превратив в охотников.
  Охотник жил добычей и продажей птиц. Многоярусные клети с живым товаром стояли прямо во дворе. Девушек не выпускали даже на прогулку. На верхних ярусах держали декоративных, редких птиц. Все они были просто удивительны, неповторимы по красоте: и оперением невозможных расцветок, и незамутнённым голосом, и лёгкими взмахами крыльев. На нижних этажах помещались дикие, обыкновенные птицы, которых продавали для скотных дворов. Их судьба была менее завидна, чем у первых. Одну из девушек Маркс особенно выделял, потому что она, как ему казалось, не была похожа на простую птицу. Он видел её на птичьем дворе, когда невольниц гнали на ярмарку, чтобы продать, и видел в соседнем окне каждую ночь, собирающую взглядом звёзды. Наверное, ей не спалось. Внешне эта девушка была похожа на жителей той страны, которая окружена стеной из камня, - Маркс однажды по глупости пробовал обойти эту стену. Но, в отличие от девушек той страны, она была выше ростом и тоньше в суставах, изгибах тела. Прямые как ленты волосы касались бледных плеч. Лисьи глаза медного цвета были широко расставлены на плоском лице. Шею окружали редкие разноцветные камни. Всякий раз, замечая её ночью, Маркс приветствовал девушку, а она в ответ приветствовала его. В полной тишине девушка, продев руки через решётку своей клетки, водила ими в прохладном воздухе, и руки, точно волшебные бумажные драконы, вились в небе. Юноша аплодировал, готовый отдать за такое представление своё сердце. Ему в те минуты хотелось открыть клетку и выпустить всех птиц на свободу. Но это было не в его власти.
  Месяц прожил Маркс в имении старого охотника на полном довольствии, сражаясь с непреодолимым желанием уйти. Бродя в сопровождении смотрителей по затопленным ковылём степям, он размышлял о безвольных птицах и людях этих мест, которых незримая рука лишила любви и добра. Однажды старый охотник призвал своего любимого гостя и сказал, что решил сочетать его браком. Старик хотел воспитать потомство, рождённое от Маркса, и возместить себе потерянных детей. Хотя Маркс с нескрываемой грустью встретил эту новость, однако справедливость в решении старого охотника понимал.
  Ночью Маркс видел девушку с разноцветными камнями на шее. Она не танцевала, потому что плакала. Её жизнь должна была оборваться. Её вчера продали и завтра, упаковав, вышлют в место назначения.
  'Наши судьбы равняются, - сказал про себя Маркс, глядя на девушку, едва сдерживая слёзы. - Жаль, что мне больше не увидеть тебя, милая девушка. С тобой каждая тоскливая секунда похожа на настоящее счастье'.
  Перед тем как исчезнуть навсегда в стенах своей клетки, девушка просунула через решётку скрученный узелок и бросила Марксу. Узелок оказался тем самым разноцветным ожерельем из редких камней, которое украшало её белую шею. Камни ещё не остыли от тёплых рук девушки.
  Полночи он лежал без сна, ощупывая разноцветное ожерелье. Оно приятно клацало, когда камень ударялся о камень. Из головы никак не выветривался образ девушки. Нужно было погулять, чтобы не сломаться. Недовольные смотрители, разбуженные, сонные, лениво поплелись с ним по степи, уминая сырой ковыль.
  Приход утра знаменовала тонкая белёсая полоса, лежавшая на горизонте. Выше белой полосы спало замершее небо. Неожиданно Маркс обнаружил, что предрассветная линия прерывается природным явлением, которое было сложно объяснить. Там, в конце горизонта, трепетал на ветру огромный цветок с голубыми лепестками. Юноша решил идти навстречу этому чуду. Напрасно недовольные ранней побудкой смотрители пытались его отговорить: Маркс был упрям и слишком увлечён голубым цветком.
  Они шли не останавливаясь, пока не набрели на развалины города или посёлка, которые были почти сравнены с землёй. Один из смотрителей предложил возвращаться, так как дальше, как он сказал, начиналась отчуждённая зона и можно было ненароком угодить в дурную историю. Маркс не поверил и направился прямо через руины затонувшего в степи города. Стены домов таили за собой живые тени. Остатки окон, витрин ослепли от копоти бывших пожаров. Деревья, как убитые на поле войны, лежали вдоль аллеи, но уже обрастали новой жизнью: свежими ветвями, молодыми деревцами, вросшими в мёртвые станы воинов. Раздавленные, бесформенные лежали в беспорядке панцири механизмов...
  Вероломно в тишину пустого призрачного города вторгся грохот и лязг. Маркс даже не успел поразиться. По дороге, которая раньше являлась проспектом, топоча, пронеслась стая огромных железных молотов, каждый из которых был размером с лошадь. За ней, взвивая вихри, на бреющем полете мелькнул гигантский самолёт, хищно визжа турбинами. Все трое путешественников, не сговариваясь, попятились, чутко прислушиваясь к окружившему их городу.
  Но отступать, оказалось, было уже поздно. Со стороны степи, набирая рост, на них летела волна цунами, похожая на радужный бульон, невзначай опрокинутый на город. Юноша и двое сопровождавших его охотников бросились к полуистлевшему дому в надежде укрыться. Не успел Маркс добраться до спасительного подъезда, как двери перед ним захлопнулись. Он ещё пытался спастись, схватившись за дверную ручку, но волна уже ударила его и быстро понесла вдоль главного проспекта.
  Оказавшись внутри цунами, он не сразу сообразил, почему ему удалось выжить и, главное, как он может, находясь под водой, дышать. Радужный бульон, из которого была сделана эта стихия, был ничем иным, как грудой тряпья, одежды, обуви, которые по неизвестным земным законами вели себя как вышедшее из берегов море. Таким образом, поглощённый морем тряпья Маркс оказался среди вороха рубашек, шляп, ботинок, платьев, маек, брюк. Большее, что ему грозило, - быть насильно переодетым в эти вещи, которые так и лезли на него. Наконец волна стала уменьшаться, сходить на нет, гаснуть.
  Когда Маркс выкарабкался из тряпок, то увидел, что его отнесло далеко и цветок, к которому он шёл, горел теперь совсем близко. В этой части город казался ещё более опасным. Гоняясь друг за другом, прыгали между столбами велосипедные колеса, и вместо спиц у них было лицо, натянутое на круглую раму. В воздухе, стрекоча обёртками, носились кондитерские сладости, хватая на лету белую пыльцу, которую Маркс вначале принял за снег. Оказалось, белая пыль летит с низких, покосившихся фонарных столбов, у которых вместо флакона с лампой помещалась сахарная голова. За ближним поворотом юноша увидел три огромные металлические пружины размером с телефонную будку. Не переставая скакать, они рушили любой предмет, попадавшийся на их пути, будь то автомобиль или беззаботно скачущее колесо. Похоже, они испытывали некое удовольствие, прыгая на ком-нибудь, давя его своим разрушительным весом.
  Но самое удивительное было встретить здесь людей. Они оказались похожи на насекомых, насильно заточенных в человеческие тела. Раскачивая плечами, эти существа в поношенных одеждах, с взглядами альпинистов, шли ото всех углов по направлению к юноше. Маркс поморщился. Две женщины, достигнув предела разлива тряпичного моря, встав на четвереньки, как собаки, принялись запихивать в рот платья, кофты и бюстгальтеры. Мужчины сгрудились вокруг обуви, жадно отдирая куски ботинок, пережёвывали, с шумом глотали. Их голод был неуёмен. Юноше показалось, что если он задержится здесь надолго, эти люди могут запросто съесть и его вместе с одеждой. Опрометью он бросился в переулок, стараясь не касаться людей.
  За поворотом начиналась дорога с лопнувшим асфальтом и выщербленным тротуаром. Вдоль неё, как домино, стояли мерцающие экраны, шипящие щетиной электронной сетки. Рядом с некоторыми мониторами находились те же самые недочеловеки, зачаровано вглядываясь в них с безучастным выражением на лице. Некоторые стояли, другие бесчувственно валялись рядом. Маркс приблизился к одному из экранов, заворожённый бегущими по его поверхности электрическими волосками. Знакомое по шлюзу безразличие ко всему овладело им.
  'Ещё несколько секунд, и я пойду', - уверял он себя, но проходили минуты, часы. Вскоре его собственные мысли отодвинулись на второй план, уступив место созерцанию. Маркс забыл о голубом цветке, о старом охотнике, о прекрасной птице, которая подарила ему ожерелье из разноцветных камней, и даже свою ту единственную дорогу, которая всегда взывала его сильнее жизни. Это было чистым просветлением, долгожданным отдыхом, заслуженным, щедрым вознаграждением после долгого бестолкового пути.
  И вдруг весь смысл оборвался пустотой. Маркс, обретя тяжесть тела, не ощущая ног, присел, глядя на дымящийся экран с треугольной дырой в середине и осколки стекла под ногами - бесчувственные, холодные стекляшки. Рядом с Марксом стоял мужчина, не похожий на остальных людей. Тёмный кожаный плащ скрывал высокую, немного сгорбленную спину. Из-под тюбетейки виднелись коротко стриженые волосы. Вязаный шарф, намотанный на могучую шею, слегка прикрывал рот. Сапоги - прожжённые, в нескольких местах залатанные, с высоким голенищем - создавали впечатление нерушимости, монументальности. В руках он держал костяную рогатину с широким обоюдоострым наконечником. Маркс пристально посмотрел ему в глаза, пытаясь найти ответы на вопросы, которые он потерял, пока находился под воздействием гипнотического экрана.
  - А ты не похож на отчужденца. Куда путь держишь, странник? - спросил незнакомец.
  Маркс кивнул в сторону цветка, размахивающего в вышине голубыми лепестками.
  Незнакомец удивился:
  - Не самую простую цель ты выбрал, приятель... Зачем тебе понадобился исполнитель желаний?
  Маркс молчал, потому что ни с кем не говорил ни слова. Ему хотелось встать, обнять незнакомца, отблагодарить за спасение, но ноги не слушались, а сил едва хватало, чтобы держать на плечах голову.
  - Впрочем, - добавил незнакомец, - какая разница, что ты там ищешь? Отчуждённые тоже что-то ищут. - Он выбросил руку в направлении измождённых людей, стоящих перед мониторами. - У них, как и у нас, нет выбора.
  Он протянул руку Марксу, чтобы поднять юношу на ноги.
  - Моё имя там, где я родился, ничего не значило. Зато здесь у меня много имён. Но ты, если хочешь, можешь называть меня Сталкером... Я проведу тебя к исполнителю желаний.
  
  Го
  
  Вчера Го видела свою подругу голубую сойку. Они обменялись улыбками, только и всего, но сойка успела вложить в ладонь девушки миниатюрный конверт. В нём было сложенное вшестеро письмо. Подруга жаловалась на свою тяжёлую долю, чёрное тело, в котором ей приходится находиться. Вначале она думала, что её продадут, но охотники распорядились оставить её при дворе. Теперь она с остальными, ворчливыми бабками, прислуживала хозяевам. Сойка питала надежду встретить Го, ведь теперь она ухаживает за многими клетками, если только раньше Го не продадут на птичьем рынке. А ещё сойка призналась, что готовится к побегу. Теперь ей легче вырваться на свободу, так как её больше не держат на коротком поводке. Те старухи, которые приставлены следить за ней и обучать премудростям надзора, слишком неповоротливы и ленивы, и ей наверняка не составит труда от них улизнуть. Но она не уйдёт без любимой подруги, даже если за это ей придётся расплатиться собственной жизнью. Осталось только раздобыть ключ от клетки Го, прокрасться незаметно - и они будут на воле.
  Воля - какое сладкое, душистое, просторное слово. Го не могла найти себе места от волнения. Она ходила по клетке целый день.
  Утром всех птиц, как обычно, повезли на базар. Ярмарка бродила шумом, криками, музыкой, вкусной пищей, запахами, напиткам. Только девушке было не до того. Её полностью поглотили мысли о побеге. Даже резкий окрик охотника не смог сразу вернуть её в действительность.
  'Хуапш!' - свистнул хлыст над её ухом. Го мгновенно поджала ноги и втянула шею.
  Рядом с охотником стоял грузный человек, похожий на тройную цифру шесть: у него был двойной подбородок и выпирающий живот. Под пухлыми щеками чернели складки. Губа, всего одна, висела, как выдавленная из тюбика паста. Куцыми пуфами рук он указывал на Го. Потом, задыхаясь от жары, что-то долго растолковывал охотнику. Кнут по велению хозяина силой заставил девушку подняться, подойти, немного почирикать, попрыгать на месте. Го делала всё под страхом быть обожжённой хлыстом. Когда же покупатель, похожий на тройную шестёрку, решил дёрнуть её за хвост, Го неожиданно для себя вцепилась когтями в его пухлую руку и укусила её до крови. Но в следующий момент сильная боль в спине заставила её отскочить вглубь клетки. От страха предстоящего наказания она съёжилась до размера булавочной головки, так что сама не смогла понять, как ей это удалось - до такой степени уменьшиться. Следующего удара она не почувствовала, так как лишилась чувств.
  Возвращаться в сознание не хотелось. Её вели под руки старухи надзирательницы. Го следила за собой из глубокой норы, которую сама себе вырыла. Где-то совсем рядом промелькнуло смуглое лицо голубой сойки. Птицы сторонились её как прокажённой. Она не могла знать, куда её ведут, но понимала, что сурового наказания не избежать.
  Пройдя знакомый птичий двор, она очутилась в прохладном здании, которое всегда видела из окна своей клетки. Тут обитали охотники. Здесь было намного уютнее, чем в камере с птицами. Го провели по огромному пустому залу, подняли по мраморным ступеням и, миновав мрачный коридор, ввели, наконец, в просторную комнату с деревянной мебелью и удобными мягкими диванами. В центре комнаты за ореховым столом сидел главный охотник, дымя покрытой красным лаком вишнёвой трубкой. Го глядела в пол, чтобы не потерять равновесие. Старый охотник велел старухам оставить его, и смотрительницы смиренно, на цыпочках удалились.
  Ароматный дым, лениво расползаясь по комнате, немного успокаивал. Охотник молчал.
  'Странно, - думала про себя Го, стараясь не упасть на пол, - сейчас я стою на этом ковре пред беспощадным охотником, но чувствую, что нахожусь не здесь, а где-то вдалеке. Не могу же я быть сразу в двух местах'.
  - О чём ты думаешь? - наконец заговорил старый охотник.
  - Сейчас я думаю о двух вещах. Во-первых, дым из вашей трубки похож на слоистую перину. Каждый новый слой тяжелее предыдущего, но каждый старый слой тоньше нового. А во-вторых, у меня возникло предположение, что находиться и пребывать можно совершенно в разных местах. Например, я стою сейчас здесь, но нахожусь у вас в голове.
  - Я знаю, что ты не птица, - медленно произнёс охотник. - У каждого своё место. Нельзя научить кошку летать. Так же как нельзя заставить канарейку лакать из блюдца. Всё, что противоестественно, не способно быть... Я знаю, тебе кажется, что ты не можешь стоять здесь и говорить со мной. Но на самом деле, если хорошо подумаешь, то только ты и можешь стоять здесь и разговаривать со мной. Понимаешь?
  - Кажется, да.
  - Если я однажды оступлюсь, то упаду. И в этом буду виноват только я сам.
  - А если вас нарочно толкнут?
  Охотник засмеялся, но потом вдруг помрачнел.
  - Думаешь, я стал бы ждать, пока меня толкнут? Но даже случись со мной подобное, то и тогда мне бы некого было в этом винить.
  - Я вас презираю, несмотря на то что не виню.
  - Ты всё верно понимаешь, кошка, - сквозь синий дым улыбнулся старик. - У меня есть знакомый молодой человек, который мне как родной сын. Ты завтра станешь его женой.
  - Но я помолвлена с брокером.
  - Значит, тебе придётся быть в двух местах одновременно, - задумчиво произнёс охотник, прикусив вишнёвую трубку. - Но разве это возможно?
  Го не знала ответа на этот вопрос и потому промолчала.
  Старухи по велению главного охотника занялись приготовлением Го к свадьбе. Девушку посадили в горячую воду, аккуратно отмыли. Мыльная пена съела грязь и пыль с её тела. Ароматные бальзамы окутали её духом цветущих полей, медовых ручьёв, мускусного ожерелья. Всклокоченные волосы, напившись питательных масел, выправились. Болезненную рану на спине, оставленную кнутом, смазали щипающейся мазью, которая заставила боль отступить навсегда. Закончив чистить девушку, старухи надзирательницы, гудя как улей, надели на неё белый лен и венок из мелких красных цветов. Наконец Го почувствовала себя кошкой. После сытного ужина её отвели обратно в прежнюю клетку, которая была убрана до блеска, обставлена скромной мебелью и пятью горшками с домашними растениями. Ни одной птицы здесь больше не обитало. Го устало повалилась на кровать с клетчатым пледом и через минуту заплакала в пуховую подушку. Камни на вощеной верёвке, огибавшие её шею, печально защёлкали в ответ.
  В дверь клетки поскреблись. Но Го слышала только свою печаль. Лишь когда за решёткой раздалось отрывистое чириканье сойки, девушка очнулась от печальных грёз и подбежала к двери. Сойка стояла в старушечьей одежде, смело улыбаясь ей.
  - Сегодня ночью убежим. Смотри! - Подруга повертела в руке металлический зубастый ключ от комнаты Го. - Бодрствуй. В полночь я приду к тебе, когда все старухи заснут. Мы удерём от охотников. Тебе не придётся выходить замуж.
  - Я не сомкну глаз! Я даже моргать перестану! - радостно, сквозь слёзы, пообещала Го.
  Го ждала ночи, прислушивалась к шагам. Чтобы не заснуть, она беспрерывно считала разноцветные камни на вощёной верёвке, которых было ровно столько, чтобы свободно огибать шею Го. Ей было тревожно за подругу: а вдруг у неё ничего не получится и её, Го, отдадут в жёны знакомому старого охотника, увезут туда, где не растут апельсины, не знают математику. Наконец, в противоположном окне показался молодой охотник. Он выглядел сокрушённым. Го помахала ему рукавом. Юноша помахал ей в ответ.
  - Знаешь, мне сегодня грустно. - Её руки обвили прутья, как лианы. - Завтра на меня наденут платье невесты против моей воли. Я ведь не знала, что такое воля, пока не попала в клетку.
  Юноша внимательно слушал Го.
  - Мне кажется, воля - это когда идёшь за мороженым в кафе, а покупаешь платье в магазине. Или когда смеёшься, а потом вдруг рыдаешь - не потому, что глупая, а потому, что грустно. Днём светило солнце и вдруг начался дождь, а потом ни с того ни с сего на небо выпали звёзды. Понимаешь?
  Молодой охотник утвердительно качнул головой.
  - Кроме тебя и голубой сойки у меня нет здесь никого. Ещё я очень грущу без родных. Если у моей подруги не получится освободить меня, то придётся пойти замуж. В любом случае мне больше не увидеть тебя.
  Го сняла с шеи ожерелье, чего никогда не делала за всю жизнь, и кинула его юноше в подарок.
  - Больше всего на свете люблю это ожерелье. Что бы со мной ни случилось, я стану искать его. Я подам объявления во все газеты, расспрошу о нём всех на свете. И когда я его найду, то найду и тебя. Тогда мы снова встретимся.
  За дверью послышался быстрый топот ног, шуршание, скрежет, порывистые крики. Душа Го, как рыбка, юркнула под сердце, притаилась. Звуки стихли. Го обернулась, но не нашла в соседнем окне молодого охотника. Девушка забралась под полосатый плед, не сводя с дверей внимательных глаз. Ночь раскачивалась ветром и прохладой.
  
  Маркс
  
  - Зона отчуждённых - сказочное место на земле, - рассказывал Сталкер, пока они с Марксом пробирались через вязкое болото, наполненное разной подгнивающей снедью.
  Ноги юноши проваливались в полуфабрикаты, салаты, жаркое. Пару раз он едва не утонул в котлетной массе, сойдя с хлебной тропы. В нос бил резкий запах горчицы и специй. Въедливые соусы, приправы травили глаза.
  - Многие думают, что это место родилось случайно из-за простой человеческой оплошности. Но на самом деле зона отчуждённых - дело рук тех людей, которые вечно боялись того, что у них всё отберут. Они просто не хотели осознать, что у них никогда ничего не было, кроме слабых тел, которые они холили, лелеяли, доходя в этом занятии до безумия. Они так увлеклись, что не заметили взрыва. Взрыв прогремел над всей землёй много веков тому назад. Потом появились они...
  Сталкер остановился и кивнул в направлении группы отчужденцев, которые, стоя по пояс в болоте, загребали руками полуфабрикаты, без разбора отправляя еду прямиком себе в желудок. Маркс, морщась от тошноты, посмотрел на нового приятеля, чей рассказ сильно его взволновал.
  - Их ещё называют псевдолюди. Они - порождения зоны. Сказочные существа, лишённые умения видеть, питающиеся всем, что способны запихнуть себе в рот. Иногда в зоне появляются такие пассажиры, вроде тебя, которые стремятся к самому центру, к исполнителю желаний. По преданию в этом месте сбываются мечты. Я водил в зону разных людей. Большинство из них просило власти и денег. Некоторые желали исцеления от болезней тела. Некоторые даже жаждали просветления. Но я не видел ни одного человека, который был бы счастлив после этого. Все они оставались здесь навсегда, запертые в своей мечте...
  Выбравшись из болота, Сталкер с Марксом пошли по упругому, мягкому грунту, состоящему из банкнот и разноцветных монет всевозможного достоинства. Неожиданно проводник подал знак остановиться. По обе стороны от них, едва различимые в прозрачном воздухе, беззвучно вращались огромные барабаны, похожие на две пары здоровенных чёртовых колес.
  - Это фортуны. Ещё одно порождение зоны. Если подойдёшь ближе, превратишься в мусор.
  Четыре вращающихся диска напоминали барабаны громадных небесных жерновов. Сначала колёса крутились не спеша, но стоило одному из псевдолюдей приблизиться к ним, как они принимались раскручиваться сильнее, вращаться вихрями, издавая оглушительный визг, и утягивали несчастного к себе, раскручивая беднягу со страшной силой. Загнанный на колесо пленник не мог даже пошевелиться, подчиняясь мощной энергии беспощадного молоха. Яркая вспышка, хлопок - и отчужденец разлетался шелестящими банкнотами, звонкими монетами, осыпающимися Марксу под ноги. Барабаны постепенно успокаивались, затихали, притаивались ради очередной жертвы.
  Обогнув ещё пару таких колёс, они зашагали по широкой дороге, сплетённой миллионами связанных между собой разноцветных проводов. Здесь их встретила тесная толпа псевдолюдей. Но никому не было дела до Маркса и его друга. Они были заняты. Словно безумные, отчужденцы без умолку разговаривали с пустотой. Выглядело это очень жутко. Маркс даже приник к Сталкеру, как маленький ребёнок к взрослому, чтобы не потеряться в толпе сумасшедших.
  - Не бойся их, - успокоил его Сталкер. - Эти существа безобидные. Смотри, они только ходят и пустословят. Эти люди думают, что общаются друг с другом, не замечая, что разговаривают сами с собой.
  Цветок был уже совсем близко, осталось пройти пару фабрик и заводов. Маркс вспомнил, как чуть не остался навсегда на одном таком заводе, когда искал древних женеров. Его сковала неприятная судорога. Из застенков фабрик доносился ровный стук зубчатых колёс, и каждый заставлял юношу невольно вздрагивать.
  - Похоже, тебе знаком этот звук, - заметил Сталкер.
  Маркс качнул головой.
  - Неужели ты работал на заводе?
  Маркс вздохнул и поёжился.
  - Тебе, должно быть, невероятно повезло, раз смог выбраться из этого цветущего ада целым и невредимым, приятель... Но вот мы и пришли, - сказал Сталкер, останавливаясь.
  Перед ними возвышался высокий стебель волшебного цветка, пылающего голубыми лепестками. Корни его не уходили в землю, а будто стелились по ней разветвлённой сетью огромных труб. Маркс приблизился и погладил сказочное растение по его металлическому кожуху.
  'Я загадаю найти свой единственный путь, по которому не смогу никогда вернуться, и пойду по нему, - улыбаясь, подумал Маркс. - Мне больше не придётся плутать по чужим дорогам и путаться в перекрёстках, сбиваться с пути или просить уступить место. Меня не выбросят с парохода за отсутствием паспорта или билета. У меня будет своя, одна на целом свете дорога, и даже если я собьюсь, то легко смогу найти её по известным только мне одному приметам'.
  - Это сердце зоны - исполнитель желаний... Но будь осторожен, помни, о чём я тебе говорил, - предупредил Сталкер. - Просто произнеси своё желание вслух или про себя.
  Маркс в последний раз рассмотрел полыхающий высоко над землёй, как голубое знамя, цветок, взобрался на эстакаду, проложенную над одним из его корней, и, не задумываясь, дёрнул за кольцо огромного вентиля. Мгновенно раздался сдавленный свист, а потом словно косой помчалась над землёй яркая радуга. Голубые лепестки сорвались с цветка. Тёплыми оранжево-золотыми струями на землю хлынули реки любви и добра, заполняя всё пространство вокруг. Маркс, окрылённый, стоя на площадке, наблюдал, как быстрые потоки запертого в теле цветка добра и любви возвращались обратно в пересохшие от страха и злобы земли. Сталкер тоже стоял, поражённый происходящим. Довольный проделанной работой, юноша спустился к своему приятелю и обнял его крепко.
  - Я очень рад, что ты, как многие другие, не поддался соблазну, не прельстился властью, деньгами и прочими благами, - с грустью сказал Сталкер. - Мечту, которая могла бы принадлежать тебе одному, ты подарил всем людям этой земли. Но ты должен запомнить одну важную вещь. Если ты отдаёшь что-то, тебе не принадлежащее, то одновременно отнимаешь это у других. А теперь возвращайся.
  Маркс удивился печали приятеля. Он не знал, что именно сейчас сделал, но понимал, что вернул в эти земли потерянные доброту и любовь. Однако отчего его друг не может порадоваться вместе с ним - этого он никак не мог уяснить. Ему не хотелось расставаться со Сталкером, и он жестом предложил идти ему с ним.
  - Нет, дружище, я останусь в зоне. Должен же быть среди этих сказочных существ хотя бы одни зрячий человек.
  Всю дорогу обратно Маркс думал над словами Сталкера.
  Охотники торжественно встретили Маркса как героя-освободителя. Все признались в любви к нему. А старый охотник нарёк его сыном, обещая выполнить любое его желание. Отныне у Маркса будет всё, что он ни пожелает. Отныне он волен и свободен, может действовать где угодно и как угодно.
  - Мальчик, - захлёбываясь от доброты и любви, говорил ему старый охотник. - Ты подарил нам любовь с добротой, и я хочу взамен подарить тебе что-нибудь ценное, дорогое от себя. Говори, чего ты хочешь? Власти, богатства, любви? Весь мир тебе преподнесу.
  Но Маркс молчал, потому что ни с кем не говорил ни слова.
  - Идём, я покажу тебе кое-что.
  Старик был так возбуждён свалившимся на него счастьем, что еле сдерживал дыхание. Они незаметно оторвались от празднеств, пересекли двор и зашли в птичник с множеством клеток внутри.
  - Шагай осторожней, мой мальчик, чтобы не разбудить её, - шептал ему, светясь радостью, охотник.
  Вместе они поднялись по грязной лестнице, прошли узким длинным коридором. Все птицы спали тревожным сном. Старик бесшумно отворил одну из клеток и подозвал Маркса подойти ближе.
  Клетка мало чем отличалась от благоустроенной жилой комнаты. Возле окна на кровати спала девушка. Он не сразу узнал в ней ту самую птицу, которую каждый день видел в соседнем окне. Она была ещё красивее, чем прежде. Белая кожа её отливала млечным светом. Короткие тёмные волосы, будто живые, струились по белоснежной подушке. Губы слегка шевелились во сне, неслышно произнося слова проклятий. Щёки и глаза были обожжены слезами. Она была одета в льняной летний сарафан и немого зябла без пледа, который свалился с кровати. Маркс подобрал плед, укутал девушку. Она, не отрываясь от грёз, слегка улыбнулась ему. И он улыбнулся ей в ответ.
  - Тебе нравится эта девушка, сынок? - неожиданно прошептал старик.
  Маркс утвердительно качнул головой. Ему хотелось погладить её по голове, но он боялся вспугнуть покой девушки.
  - Завтра она станет твоей женой.
  Маркс растерянно посмотрел на довольного собой охотника.
  - Не пугайся. И не перечь мне. Это моя последняя воля. Я так хочу. Поверь, ты меня ещё поблагодаришь.
  Сказав это, охотник вывел Маркса из клетки, и они простились, отходя ко сну.
  Через несколько часов, опьяневшие, уставшие от праздника в честь возвращения добра и любви в их земли охотники и все жители уснули. Маркс не ложился: возвращаясь в прошедший день, он вновь приблизился к зоне отчуждённых, встретился со своим другом Сталкером, обошёл западни зоны, миновал псевдолюдей, достиг голубого цветка, освободил доброту и любовь, воротился к старому охотнику.
  'Я вернул жителям этой земли любовь и доброту, но они нисколько не изменились. Охотники остались охотниками, птицы - птицами. Не исчезла и зона с отчужденцами, в глубине которой бродит мой приятель Сталкер. Как же мне понять его слова? Если отдать что-то, тебе не принадлежащее, то отнимешь это у других, - размышлял Маркс, сидя в оконном проёме. - В той клетке сейчас спит прекрасная девушка, которая подарила мне своё ожерелье. Хотел бы я спросить у неё, отчего пролила она слёзы'.
   Вынув из-под кровати рюль с редкими вещами, он вышел во двор. Ворота не были заперты. Маркс толкнул одну из створок. Она бесшумно распахнулась, указав ему на дорогу, которая стрелой улетала от восхода.
  
  Го
  
  Го будто проснулась в кошмарном сне. Вчерашняя комната, всё та же неуёмная безнадёжность, сдавившая грудь, запертая дверь и никакой подруги рядом. Минуту её голова билась в подушку, стараясь разбиться. Приведя нервы в надлежащий вид, она рассудила, что если бы подруга пришла, то наверняка бы разбудила. Го подошла к иконе окна, заглянула в вылизанный солнцем птичий двор и почернела от ужаса. Посреди двора вырос совсем недавно отсутствовавший здесь деревянный столб, к верхушке которого была прибита за руки голубая сойка. Её ступни едва доставали до земли. Руки были натянуты как струны, кисти их от тугих верёвок помертвели.
  'Это всё я виновата, что рассказала вчера охотнику про подругу, которая должна меня спасти! Нельзя было верить этому мерзкому человеку! О чём я только думала?! Соечка, милая, прости меня', - умывалась слезами Го.
  Сойка через густую поволоку, кажется, различала охотников и кнуты, ходивших вокруг неё. Один из них, с ушатом, подойдя к столбу, плеснул на птицу водой. Сойка рыбой забилась в путах, жадно слизывая остатки влаги с истощённых губ.
  Кошка поняла, что сойдёт с ума, если сейчас же не освободит подругу. Она бросилась к двери и стала колотить по ней деревянным табуретом, призывая к бунту. Но ни кнуты, ни старухи, ни даже охотники не обращали никакого внимания на её упорный мятеж. Ругательных слов она знало мало, поэтому даже когда пыталась оскорбительно уязвить своих угнетателей, выходило малоубедительно. Со двора донеслись щелчки и визг. Го метнулась обратно к окну. Девушка невольно крикнула от взорвавшегося в груди сердца, от того, на что ей пришлось глядеть.
  Кнут стоял в пяти метрах от привязанной к деревянному столбу сойки и метко посылал удар за ударом своим длинным хлыстом, взрывая птице перья, которые разлетались во все стороны. При каждом щелчке сойка вскрикивала не своим голосом, повисая на верёвках, извиваясь в путах. Ещё два удара - и птицу, освободив от столба, унесли в сторону клеток; туда же, спеша, устремились три старухи с бинтами, мазями и водой.
  Го бросилась на свою мягкую кровать, рыдая глубоко в подушку. Она доверилась молодому охотнику, который показался ей добрым, чудесным человеком, а он предал её. Сойка ради неё рисковала жизнью и, возможно, сейчас умирает в одной из клеток под присмотром старух надзирательниц. А её сегодня отдадут замуж. Нужно было сделать выводы, вывести решение, но её лихорадило от пережитого потрясения, и мысли разбегались от слепой, разрушительной стихии чувств.
  Вскоре слёзы опустошили её до дна. Она только и была способна, что недвижно лежать и глядеть в пол.
  'Сейчас за мной придут и поведут под венец. Я стану чьей-то женой, буду жить чьей-то жизнью. Сойка останется здесь. Её никто не купит. Мы с ней никогда не встретимся. Я не смогу попросить у неё прощения', - тикали в голове мысли, но никто не приходил.
  'Если мне однажды попадётся этот молодой охотник, я вопьюсь в него когтями, зубами. Буду держать его, пока он не погибнет от истощения', - клялась Го, но день так же равномерно шёл.
  'Я должна быть такой же смелой, как голубая сойка. Выйду замуж за мужа и убегу от него. Вначале освобожу сойку, а потом расскажу всё брокеру. Он приедет к охотникам, привяжет их к столбам, высечет, и всё будет хорошо', - решала она, по-прежнему находясь в своей клетке одна, будто все вдруг забыли о её существовании.
  Уже вечер кружил над двором, а Го всё ещё не была в подвенечном платье. Здравый смысл возвращался к ней по капле, и она, меря шагами комнату, пробовала размышлять:
  'Во-первых, наверняка этот молодой охотник предал нас с сойкой. Но здесь виной всему мои собственные чувства. Не надо было влюбляться, как дурочка, в первого попавшегося негодяя: как бы ни было привлекательно зло, оно всё-таки зло. Во-вторых, сойка жива, иначе они её просто оставили бы возле столба валяться в пыли и не посылали бы целый полк старух с мазями от ран и бинтами. В-третьих, если за мной не идут, значит, что-то поменялось в их планах, однако я всё ещё на особом положении и этим нужно воспользоваться'.
  - Хочу апельсинов! - крикнула она в дверь.
  И через минуту, работая в обе лопатки, по коридору к её клетке спешила старуха с целой корзиной апельсинов. Надзирательница любезно постелила на стол салфетку, поставила плетёную корзинку с фруктами и, кланяясь, удалилась.
  'Ага! - обрадовалась Го. - Значит, я всё ещё персона для них. Нужно только подумать, как освободить себя и сойку из наших клеток'.
  С наслаждением она, не евшая весь день, проглотила три сочных апельсина и села на кровать раздумывать.
  'Как хорошо, что в мире здравый смысл соседствует с апельсинами', - подумала Го, забираясь под плед. Она чувствовала небольшую усталость и решила часок вздремнуть, прежде чем освободить себя и подругу из заточения.
  Ей приснился молодой охотник, которого она собиралась разорвать в клочья, но её остановила сойка: она вдруг встала между ними. Подруга сказала, что он ни в чём не виноват, это старый охотник подслушал их разговор и решил наказать её. Но она только притворялась там, на столбе, ей было совсем не больно. Кошка посмотрела на сойку: та действительно выглядела вполне здоровой. Молодой охотник приблизился к Го, искренне признался, что убил старого охотника и теперь будет мужем Го. Девушка ответила, что не может выйти за него замуж, так как помолвлена с брокером. Молодой охотник совсем не расстроился и предложил сопроводить её до той страны, где живёт брокер. Они взялись за руки и пошли по дороге. Его рука не сковывала, но крепко поддерживала, позволяла без труда высвободиться, если вдруг Го захочет обонять цветы в поле.
  'Есть две дороги, - предложил юноша, - обе ведут к дому брокера. Одна из них длинная, другая короткая'.
  'Чур, идём длинной', - не задумываясь, выпалила Го, кутаясь в его руку. И вдруг почему-то испугалась своих слов...
  - Го, просыпайся! Го, очнись, - толкала, теребя её плечо, голубая сойка.
  Первые секунды Го круглыми удивлёнными глазами смотрела на птицу, признавая в ней не сон, а живую, настоящую подругу.
  - Хватит глядеть на меня, как глупая кукушка. Собирай вещи. И рысью за мной.
  Вещи упаковывать не пришлось: всё было при ней. Осталось только собрать мысли, но это было уже по пути, пока они крались вдоль открытых настежь клеток: абсолютно все клетки были отворены. Многие стояли уже пустые, покинутые птицами. В некоторых птицы ещё сидели.
  - Бежим с нами! - пыталась увлечь за собой одну из таких оставшихся птиц Го, но та только дико огрызнулась, забираясь ещё глубже.
  - Оставь её. Она уже никогда не захочет свободы, - остановила её подруга.
  Они побежали дальше вниз по лестнице, во двор. Уже рассвело, но все спали. Некоторые охотники, будто нездоровые, лежали прямо на земле, возле порожних бутылок и остатков еды. Го никак не могла понять, как сойке удалось удрать от охотников, старух, кнутов, открыть все клетки. Но спрашивать было некогда, следовало скорее бежать прочь, пока за ними не пустились следом.
  Степь пропитана слезами счастья. Холодная земля, жёсткая трава жгли девушкам круглые розовые пятки.
  - Подожди, - остановила Го сойка. - На, надень. Так красивее.
  Улыбаясь, сойка застегнула на шее девушки её любимое ожерелье из редких разноцветных камней, которых было ровно столько на вощёной верёвке, чтобы свободно огибать шею Го.
  - Откуда оно у тебя?!
  - Некогда. Бежим. По пути расскажу, - быстро протараторила сойка.
   На лету сойка поведала Го историю их освобождения. В ту ночь, когда она задумала освободить Го из клетки и убежать с ней, старуха надзирательница заметила пропажу ключа. Оказалось, перед сном старуха пересчитывала все свои ключи, как молитву. Подозрения без лишних расследований пали на сойку. Её связали по рукам, приколотили к столбу, который кнуты быстро соорудили посреди двора, в назидание всем остальным птицам. Полночи она провисела распятая без еды и питья. Наутро её публично высекли. И Го это прекрасно видела собственными глазами. Но кричала сойка не столько от боли, сколько для представления. Ведь карающим нравится, когда жертвы выразительно отвечают на их истязания. Снеся десять ударов кнута, она была отправлена в одиночную клетку с удобной кроватью, где её отпаивали и лечили старухи, очень напуганные состоянием подопечной. Когда же девушку, наконец, оставили в покое, она с тоской подумала, что ей так и не удалось освободить Го, а завтра будет слишком поздно, так как подругу выдадут замуж. Сытая, приласканная, смазанная лекарствами сойка без лишних угрызений легла спать.
   Ночь разбудила её шорохами, шагами и лаем замков, будто кнуты или старухи ходили по клеткам, звеня ключами. Она насторожилась, стала прислушиваться. Незнакомые шаги приближались к её клетке. Девушка собралась с силами, приготовилась ко всему, что только могла себе вообразить. В фонаре скользнула тень, и тут перед решёткой возник юноша с лицом молодого красивого демона. Сойка видела его в свите охотников, при случае украдкой им любуясь. Дикие тёмные глаза вперились в неё, внимательно рассматривая. На шее у него было ожерелье Го. Сразу же тысяча неприятных мыслей промелькнула в её голове. Молодой охотник вставил в замочную скважину ключ, отпёр дверь. В ту же секунду сойка метнулась наружу, не забыв по пути стащить с шеи юноши ожерелье, опрометью бросилась к клетке Го, которая тоже оказалась открытой.
  - Одного не пойму: откуда у него твоё ожерелье? - переводя утомлённое дыхание, говорила сойка.
  - Я отдала ему своё ожерелье, чтобы разыскать его. Значит, он не предавал нас, - взволновано размышляла Го, тревожно глядя на сойку.
  - Он твой друг?
  - Да. И он спас нас от несчастий.
  - Безумная! Кому ты собираешься стелить благодарности? Тому, кто отнял у тебя свободу по своей прихоти и по своей же прихоти тебе её отдал?
  Го быстро решила, что, пожалуй, подруга права. Благодарить нужно лишь тех, кто дарит, ничего не отбирая. Хотя ей было жалко молодого охотника, которого теперь наверняка накажут.
  - Что с ним будет, как думаешь, если узнают, что он выпустил всех птиц на волю?
  - Думаю, закопают под дубом на заднем дворе, - громко засмеялась сойка, лукаво блеснув глазами. - Если, конечно, догонят.
  И сойка указала на край отдалённой прямой, по которой медленно двигалась чёрная точка.
  'Если принять во внимание, что прямая вдалеке - не что иное, как дорога, - улыбнулась Го, - а чёрная точка - не что иное, как автомобиль на ней, то молодой охотник достаточно быстро мчится на запад'.
  
  Маркс
  
  Пыль кипела. Юноша летел над дорогой следом от тучи, слыша только шуршание ветра. Голова пустела. Маркс не любил крупных животных и бешеных скоростей, поэтому толком не знал, что делать дальше. Ему хотелось подумать об этом, но думалось почему-то о птицах.
  'Жаль, что я потерял ожерелье, которое мне подарила девушка. Надеюсь, ей удалось удрать из клетки вместе с остальными', - беспокоился он. Юноше вдруг захотелось убедиться хоть в чём-нибудь прямо сейчас. Дорога молчала, она не доверяла таким, летящим над ней. Добравшись до края бесконечной тучи, солнце расплескалось по земле. Маркс, ослеплённый золотыми блёстками, остановился и увидел попутчика с пляшущими над головой руками, в рубашке цвета раздавленной сливы.
  
  Го
  
  Облака похожи на всё что захочешь. Вместе с голубой сойкой они ложились на траву и отдыхали, когда пятки накалялись докрасна. Го мечтала о своём брокере, а её подруга рассказывала ей, как раньше она собирала золотые монеты, которые прямо с неба летели в её пёстрый подол. Если они пойдут, куда подует ветер, то отыщут людей.
  - Значит, твои люди идут за ветром? - удивилась Го.
  Давно. Очень давно. Высочайший, который судил всех, взглянул строгим взором вокруг и увидел, что не все люди усердно трудятся изо дня в день: некоторые из них, вместо того чтобы возделывать землю, строить жилища или охотиться, сутки напролёт пели, плясали, играли на разных инструментах и всячески веселились, а не занимались делом. Не понравилось это Высочайшему, приказал он им работать с утра до ночи, но они не захотели его слушаться. Тогда собрал он их всех вместе и решил в наказание посадить на привязь, но поблизости не оказалось ни дерева, ни камня, и привязал он их к ветру. С тех пор где ни пронесётся ветер, там то племя и появится.
  
  Маркс
  
  Попутчиком Маркса оказался вовсе не человек, а влюблённый юноша.
  - Я расскажу тебе грустную историю, - струнным голосом произнёс влюблённый. - Она настолько грустная, что заставляет рыдать даже палачей.
  Не так давно я правил одним снятым в аренду царством, в котором было и окно, и дверь, а воздух пах канифолью, маслёнкой и серой. Когда мне хотелось, ложилась радуга, когда не хотелось, начиналась война. Мне хватало свежей воды в кране. А за вином для меня бегал мальчик с мундштуком за ослиным ухом. Обычно он сам заходил, ставил вино на пол и забирал с тумбы причитающееся ему вознаграждение. Но в тот раз он не поставил бутылку на пол и даже не забрал мелочь со стола, а прошёл и сел у моего окна. Я хотел дать ему хорошего пинка, выпроводить, но его там больше не было - ни его, ни мундштука за ослиным ухом. Вместо него сидела девушка, чтобы стать моей тираншей. С тех пор царство, принадлежавшее только мне одному, разделилось на 'до' и 'после'. И я ничем не мог эту трещину спаять, поэтому велел девушке проваливать. Она всё поняла неправильно и осталась. Возможно, что и нужно ей всего-то было полцарства моего. Тогда я ушёл выбрасывать мусор, а когда через год вернулся, то не нашёл свою любимую. Я продал все свои вещи и отправился на её поиски.
  Маркс был настолько поражён рассказом влюблённого юноши, что совсем забыл уделить должное внимание дороге. Он мог бы продолжать слушать про любовные злоключения, но в окно требовательно стучали. Лицо, серое от щетины, с двумя глазами, похожими на ножи, восклицательно разглядывало молодых людей.
  - Я давно за вами слежу, - призналось лицо. - Не удивляйтесь. Вот уж без четверти час, как у вашего ревуна кончилось горючее, но руль вы продолжаете крутить в заданном направлении. Значит, на что-то надеетесь. В прошлом и я был таким, как вы, только выше, сильнее и быстрее. Давайте я подтолкну вас, чтобы вы могли ехать дальше.
  Лицо упёрлось четырьмя конечностями в землю и одной конечностью - в ходовую часть транспорта, стало упорно толкаться. Маркс и влюблённый юноша прилагали усилия в помощь ему. Машина, давя мелкий щебень с обочины, еле-еле катилась.
  - Там, за семью поворотами, - продолжило лицо, выдавливая из себя жилы, - вас ждут с распростёртыми объятиями друзья, любимые и родные. Тёплые кровати расстелены и подушки взбиты. Столы с изобилием, краски бесконечных праздников, умиротворение будничного рабочего дня с его монотонным трудом. Стремления и победы. Победы и желание стать ещё лучше. Вот что вам нужно!
  - Мне уж точно этого не нужно! - стал в позу влюблённый юноша. - Всё, что мне необходимо от этого света, - сальный огарок свечи и моя любимая тиранша!
  - Ну а тебе, охотник? Ты же охотник? - спросило Маркса лицо.
  - Нет, он всего лишь странник.
  - Значит, ты ищешь его?
  'Откуда он знает, что я ищу его?' - встревожился Маркс.
  С тех пор как дорога ушла из-под ног, его совсем перестало преследовать желание отыскать тот единственный путь, по которому он не сможет вернуться обратно.
   'Что ты знаешь об этом пути?' - хотел было спросить он у лица, но оно первым предложило:
  - Я покажу вам мир без фильтров. Укажу вам дверь, в которую можно войти лишь с одной стороны. Но бойтесь. Нет обратного пути. Вас будут преследовать те, кто хочет залезть в голову к обывателю. Однако не знают они, что нас уже множество. Мы дадим им триумфальный отпор. Мы отыщем твою блудливую любимую, друг. Мы найдём его, брат! Решайтесь: либо вечное гниение, либо смерть за свободу! Бросайте этот бесполезный труд. Бежим в кусты, я покажу вам тайну!
  За этими словами лихоимец, перестав припирать ревуна, бросился в кустистые заросли. Друзья недоверчиво последовали за ним, оторопело оглядываясь.
  
  Го
  
  Розовая пыль пришла со степи. Розовая с зелеными стрелами. Разлилась розовой полосой у самого дна земли. И, сквозь свет сияя перламутровым маревом, встретила девушек.
  'Каким же образом между розовой степью и голубым небом помещается весь наш мир со всеми этими морями, безутешными вдовами, с поездами и замками, с охотниками и апельсиновыми деревьями, горячим хе и прекрасными птицами?' - раздумывала про себя Го, пока подруга вела её к безлюдным огням с высоко прыгающими искрами. Когда становится холодно, всегда делается так грустно, что скоро засыпаешь. Сойка тащила квёлую кошку, как и прежде, за руку, обещая скорый привал. Но отдохновения не было.
  Вблизи рыжие луковицы огней уже не казались Го такими безлюдными. Вокруг них сидели глиняные мужчины, почти не совершая никаких движений. Го прижала короткие уши и хвост, почуяв невиданную опасность. Но подруга с пущим упорством буксировала её за собой, при этом что-то нараспев щебеча на своём птичьем языке тем самым терракотовым мужчинам. Уловив знакомый щебет, костровые поднялись со своих мест и пролепетали в ответ тем же удивительным, прекрасным пением. Это немного успокоило кошку. Она встала за узкие плечи подруги, наблюдая, как со всех тёмных мест откуда ни возьмись слетаются люди: мужчины с лошадиными головами, в глубоких сапогах, а женщины в праздничных заношенных нарядах, - будто праздник для них был чем-то обыденным. Маленькие мужчины, кроме того чумазые, как жеребята, трогали и с любопытством рассматривали диковинную кошку. На время сойка выпорхнула из внимания Го, которую стали окружать, гладить по волосам, уговаривать, пытаться отобрать ожерелье из редких разноцветных камней. Возмущённая гостеприимством, девушка фыркнула на одного, оцарапала другого, твёрдо решив не идти путём миролюбивого подчинения.
  - Я думала, ты мирная птаха, а ты, оказывается, взбесившаяся кошка, - рассмеялась за её спиной сойка.
  Го даже не узнала подругу. На ней, как и на прочих, оказалось лишённое торжественности праздничное платье, глаза её стали спокойными, совсем не дикими, как раньше. Эта новая сойка, лукаво улыбаясь, отвела Го к костру, чтобы согреть, успокоить, убрать усталость. Старик с глиняными руками предложил девушке чайный напиток. Ночь потеплела. Чай - почти как дома. Не хватало лишь сухой корочки апельсина. Но её вполне могли заменить тысяча падающих звёзд над ними. Падали они целыми каскадами. Она успела насчитать сорок групп по тринадцать звёзд в парах. Правда, одна звезда оставалась без пары. Наверняка она летит к своему брокеру через всю Вселенную.
  По случаю возвращения сойки её необычное племя разыграло торжество с гигантскими кострами, песнями и порханиями возле огня танцоров и танцовщиц. Дети кормили Го и сойку вкусными угощениями. Сквозь дрёму кошка следила, как женщины, расплясавшись, входили в огонь, исчезая в нем, а потом появлялись из звука, похожего на шёпот бубенцов. И сойка летела в жарком круге пламени, плещущем звоне бубнов. Потом все стали осыпать сойку монетами и звёздами с неба. Сколько было в ней сил! Молодой парень с головой жеребца схватил гитару очень резко, грубо. Его пальцы вошли в струны беспомощной гитары, и она стала, как живая, о чём-то красиво и пространно всем рассказывать. Го представила себя в той стране, где живёт брокер. Там наверняка на гитарах играют намного чаще. Её повелитель чисел, конечно, знает, как сосчитать на небе звёзды. Юноша продолжал играть, а кто-то тихонько заплакал.
  
  Глава 4 - Восстание мух
  Маркс
  
  Новый приятель Маркса и влюблённого юноши назвал себя герцогом и пообещал, что спрячет их в своём родовом замке от чужих глаз, а также от мнимого правительства. Замок герцог нарисовал в воображении друзей. Небольшой город чернел за пригорком, как старый зуб морского плотника, но никаких башен или стен приятели разглядеть не смогли. Своих гостей герцог нарёк мастером любви и мастером молчания. Маркс не возражал, тем более что новый титул пришёлся ему по душе, а вот влюблённый юноша отказался примерять на себя мундир мастера любви.
  'Что может быть хуже - числиться великим знатоком любви, при этом так и не отыскав свою тираншу?'
  Маркс припомнил историю, слышанную в тесной толпе. Эта история про робкого выдумщика, который мастерил сложные аппараты, отправлявшие людей под небо. Он знал тысячу способов парить над землёй, но ни разу не поднимался выше своего кресла. Однако ему были благодарны тысячи, парящие над городом.
  Не успел он вспомнить всю историю целиком, как они пересекли черту, за которой находился город с могильными крестами на окнах вместо рам. Город, как пирог на поминках, делился на множество небольших кусков, каждый из которых враждовал между собой по разным причинам, а иногда без всякого повода. Квартал разумных ненавидел квартал безумных. Улица полнобрюхих враждовала с улицей дохляков. Шагающие с левой ноги не здоровались с шагающими с правой. И так повсюду. Горбоносые косились на нос Маркса: достаточно ли он горбат? А весёлые украдкой приглядывались к влюблённому юноше: не слишком ли он грустен?
  Не оставляя своих гостей, герцог вёл их к родовому замку. По заплесневелому переулку они повернули в пахнущий курьёзами двор, вошли в дом, поднялись по веренице лестниц, пересекающих этажи, и неожиданно остановились в чьей-то квартире.
  - Добро пожаловать в мой хранимый небом и землёй замок, - открывал навстречу юношам свои объятия герцог и хозяин небольшой захламлённой квартирки. - Пусть вас не смущает невзрачность стен, ветхость мебели. Всё это веками служило нашему роду и ещё века простоит.
  Апартаменты, которые герцог выдавал за свой замок, состояли из сотни пар любопытных детских глаз, принадлежавших наследникам, маленьким герцогам и герцогиням. Все они притихли, дожидаясь от двух вошедших гостей какой-нибудь беды.
  Маркс встречал разные замки: железные, из камня до небес, замки на небесах, из песка, из белых костей, передвижные и парящие замки. Но такой скромный, тесный дворец видел он впервые. Когда местные обитатели привыкли к Марксу и его спутнику, как привыкают к темноте или яркому дневному свету, то их тут же стали кормить. Каждое блюдо имело своё длинное название и историю. Чем меньше было блюдо, тем длиннее оно именовалось. Маркс с влюблённым юношей не запомнили ни названий угощений, ни их вкуса.
  Покончив с едой, они в сопровождении герцога отправились в соседнее имение, которым оказалась противоположная квартира на той же лестничной площадке. Здесь жил приятель герцога, барон без имени. Его замок был куда скромнее замка герцога, и детей у барона было меньше, чем у его соседа, но несмотря на это он предложил гостям угощения с такими же замысловатыми наименованиями. Барон без имени рассказал, какими людьми поддерживается хрупкое, шаткое равновесие в городе. Правительство, которого на самом деле не существует, несёт своему народу несуществующие блага, строит невидимые дома, в которые заселяет никогда не рождавшихся людей. Потом оно устраивает войны с никогда не существовавшим противником, удерживая граждан в страхе, которого на самом деле никогда не было и быть не может.
  'Разве можно бояться того, чего на самом деле не существует?' - хотел сказать им Маркс, но влюблённый юноша опередил его.
  - Почему же вы не свергнете своих правителей? - вознегодовал приятель Маркса. - Разве не этого хотят все жители?
  Барон без имени ничего ему не ответил; вместо этого он встал в половину своего роста, упёрся двумя ногами в пол и красивым голосом запел похабную песню. Его сосед герцог начал подпевать ему, но потом бросил и отвёл своих гостей к одному из четырёх углов замка барона. Там в укромном месте он, перейдя на шёпот, стал рисовать в воображении юношей план захвата и ликвидации мнимого правительства. У них были оружейные запасы, в коридорах стояли размотанные знамёна. Оставалось лишь собрать в единый кулак всех спящих и разом ударить. Мастера любви герцог назначил впереди следующим вождём, а Маркса, мастера молчания, - первым знаменосцем.
  Не дожидаясь, пока барон закончит петь, все трое вышли на улицу. Герцог предложил юношам прокатиться на его роскошном тандеме для официальных персон. Гостям пришлось согласиться. Тандем стоял неподалёку в том же пахнущем плесенью переулке. Он смахивал на ржавый велосипед с тремя парами педалей и двумя сиденьями. Маркс с мастером любви оседлали этот роскошный драндулет, а так как сидений было всего два, то герцогу пришлось всю дорогу бежать за ними и крутить третьи педали прямо на ходу. Втроём они направились к оставшимся одиннадцати приятелям герцога - баронам, жившим по соседству. Там они также пели, ели, шептались по углам.
  Один из двенадцати баронов даже предложил герцогу и его гостям половить рыбу у него в пруду. Поставив посреди замка медный таз, радушный хозяин стал с помощью катушки ниток и загнутой иголки выуживать рыбу из таза, но рыба всё никак не желала заглатывать крючок.
  Наконец, Марксу и влюблённому юноше показали оружейный запас революционного братства. Герцог убедил их, что с подобным вооружением можно не то что город, но и весь мир захватить. Оружейный склад располагался в кладовке одного из замков. Там хранились горы гнилых яблок, кривых бамбуковых удилищ, хоккейных клюшек, лыжных палок, мешочков с перцем и сеточек с луком, новогодних хлопушек и даже шаров, наполненных чернилами.
  - Не знаю, как ты, но я так объелся и устал, что завтра не смогу начать революцию, - признался Марксу его приятель, мастер любви. - Пожалуй, отложим свержение несуществующего правительства на следующий раз... А ты знаешь, герцог сказал, что завтра у них будет ярмарка. Придёт много народу. Может, в этом беспорядке отыщется моя потерянная любимая, моя маленькая тиранша, моя скромная герцогиня?
  Посмотрев на своего друга, Маркс кротко кивнул. Ему хотелось сказать влюблённому юноше, что тот обязательно разыщет свою маленькую герцогиню и именно завтра, на городской ярмарке. По крайне мере так бы хотелось ему.
  Они вернулись в замок герцога в то самое время, которое называется временем последнего чая. Дети давно спали в своих меховых карманах. Свечи горели еле-еле. За окном цокала пара одиноких каблуков с невидимым хозяином. Мастер любви растворился в кровати и стал видеть сны. А Маркс, дождавшись, пока в доме всё уснёт, включил свет и принялся рассматривать знамя, которое ему доверили. Тогда непослушные дети незаметно стали подглядывать за ним. Полотно знамени напоминало уютную картину. Были на ней птицы и чешуйчатые рыбы, смешные рожи и нежные цветы.
  'Хорошо бы сложить из этого полотна просторную рубашку', - подумал Маркс и принялся за работу. Весь остаток ночи он потратил на то, чтобы сшить себе рубашку из знамени.
  Утром все проснулись, стали двигаться, а Маркс с влюблённым юношей собрались идти на ярмарку. Всем, кроме мужчин и женщин, пришлась по вкусу новая рубашка мастера молчания. Влюблённый юноша ничего не замечал, потому что внимание своё он потерял давно, зажав в голове надежду отыскать того, кого искал. Маркс же, наоборот, на какое-то время совсем забыл про свой путь, по которому он не сможет вернуться.
  
  Го
  
  На время праздников горожане той страны забывали про свою вражду: их будто подменяли добрыми, благоразумными людьми. Улицы превращались в торжественные пассажи, а площадь становилась огромным праздничным блюдом. Из каждого окна кричала наружу музыка со скрипкой. Самым популярным товаром были цветные ленты, браслеты, бусы. Ими бойко торговали на углах. Люди, гуляющие парами, искали, как бы развлечься. Блуждающие одиночки хотели найти свою пару. Многие ждали ветра, он должен был начать праздник, раскрутить карусель веселья.
  И вот он подул. Поначалу робко, затем настойчиво, и наконец, шумной толпой в город вошли глиняные люди, похожие на лошадей, одетые празднично-нарядно; они выглядели так, будто ни разу в жизни не встречали горя, может быть лёгкую грусть, да и только. Среди них была и Го со своей подругой голубой сойкой. Пришельцы наводнили улицы, затоптали площадь, придав городу ещё более торжественный, праздничный, буйный вид.
  В толпе зачарованно заиграли упруго-струнные гитары. Закрутились вихрем платья. Застучали смешливые бубны. Голубая сойка хватала женщин и мужчин из водоворота, рассказывая им всякие небылицы, а иногда и просто врала. За это ей давали доллары. Го не умела врать так же хорошо, как подруга, поэтому ходила вдоль рук торговцев и рассматривала ленты, праздничные сладости, при этом разноцветные камни, которых на вощёной верёвке было ровно столько, чтобы свободно огибать шею девушки, клацали в такт общему веселью. Хоть кошка и была одета в пёстрое платье своей подруги, однако её сразу же выделяли среди прочих пришельцев. Почувствовав на себе колючие, липкие взгляды мужчин, Го ушла и долгое время не появлялась, пока ей, наконец, не надоело всё время быть одной.
  'Наверное, в доме моего любимого каждый день устраивают такие праздники', - подумала Го.
  Она смежила веки, представляя себя в доме у брокера. Там она, укутавшись пледом, дремала на широком подоконнике, пока садовник срывал для неё спелые апельсины. Чтобы не мечтать о хорошем, Го стала считать кресты на окнах. Постепенно она насчитала тысячу мрачных знаков и заблудилось. Её сильно отбросило от стаи. Эта часть города не казалось такой праздничной, как та. И кошка в своём пёстром платье, с разноцветными камнями на вощёной верёвке равнялась мухе, севшей на свежий творог. Сначала девушка испугалась, захотела забиться в любую щель между каменных домов, но потом разозлилась на саму себя и решила во что бы то ни стало раздобыть еду. Ведь получается же у голубой сойки обманывать горожан, значит, должно было получиться и у неё.
  'Если я не научусь врать людям, они никогда не будут ко мне добры, значит, я умру с голода, а это неправильно', - рассуждала Го.
  Она огляделась по сторонам, но не заметила никого, кроме двух юношей - остальные, наверное, ушли на праздник. Один из двух молодых людей был одет в необычную рубашку, которая Го сразу же приглянулась, а кроме того, затылок юноши показался ей почему-то знакомым. Она приблизилась к ним со спины и тут услышала голос тени над собой.
  - Душенька, девочка, остановись же на секунду! Как трудно было мне тебя найти в этом огромном, непонятном мире, - приятно рассыпался рисом по тротуару голос.
  Го пришлось обернуться и замереть от удивления. Это был не кто иной, как её жених. Она видела его всего раз на фотографии из цветного журнала и не могла с уверенностью утверждать, стоит ли перед ней повелитель чисел, её избранник, брокер или это всего лишь усатый незнакомец с такой милой, приятной внешностью, что можно мгновенно увлечься им. Го так и сделала. Нежно прижимая её холодную тонкую руку к своему сердцу, галантный кавалер плавно повёл её вперёд. Го хотела вырвать отнятую руку, но быстро забыла обо всём, залюбовавшись вершинами и впадинами своего кавалера. Её брокер был ещё лучше, чем она о нём думала. Могучий как туча, он мог утопить Го в одном своём объятии, а его поверхность состояла из неисчислимого множества сложных неровностей. Для чего они ему, она толком не знала, однако тайком с удовольствием подсчитывала их и любовалась каждой. На любое его слово кошка считала нужным улыбнуться или похихикать.
  Скоро она выяснила, что её брокер - вовсе не брокер, а уличный проходимец. Это нисколько не расстроило девушку. Подсчитав все бугорки своего галантного кавалера, она решительно не могла его теперь оставить. К тому же он держал её крепко за руку.
  - Пчёлка золотая, маковка, ты такая бледненькая, как снежок, - глядел на неё галантный кавалер своими полными льда, небес и ночи глазами. - Бусинка, звёздочка, скажи, что ты голодна, и я тут же устрою нам скромненький обед с романсами и продолжением.
  Увлёкшись своим уличным проходимцем, Го совсем забыла о тех скучных потребностях, которые беспокоили её, когда она не думала о брокере или не брокере. Голод всё это время шёл за ней, вырастая из крошечного муравья в гигантского свирепого тигра.
  Вместе они перебежали улицу под колёсами злых автомобилей и скрылись за зеркальными дверями одного из пахнувших свежим хлебом заведений. Овладев пустым столиком, они заказали ряды закусок, но съели совсем немного. Го наелась быстрее, чем поняла это, к тому же апельсинов ей так и не соизволили принести. Галантный кавалер всё больше смотрел мимо тарелки на плоское бледное лицо кошки и тоже едва притронулся к обеду. Свечи, пылающие над столом, горели до края фитиля, и во всё это время новый друг девушки тщательно подбирал самые необыкновенные, ласковые, нежные слова для неё...
  Когда маленькая ещё Го спросила у своего отца, что означает 'бессчётное количество', он не стал ей отвечать. Маленькая Го могла посчитать всё, что только ни попадалось на глаза, но она не понимала, как может оказаться такое, что сосчитать невозможно. Даже звёзды в космическом сачке - строго на учёте каждая и, конечно, давно подсчитаны. Отец не стал ей отвечать, но, забрав её с собой, отвёз к высокой стене. Когда они взобрались на спину могучей стены, он приказал дочери сосчитать камни. Го посмотрела по сторонам и не увидела края стены.
  'Разве стена проходит кольцом по всей земле, как моё ожерелье?' - спросила она у отца.
  'Нет', - был ответ.
  'Откуда начинается и где заканчивает она?' - снова спросила Го.
  'Никто не знает', - признался её отец.
  'Как же я сосчитаю все камни на стене, если даже не знаю, есть ли у неё начало?' - задумалась дочь.
  В тот день она поняла, что означает 'бессчётное количество'. Это сумма, сравнимая с чувством торжественности внутри. Именно это чувство вызывали у неё непрекращающиеся потоки слов галантного кавалера. Она даже призналась, что рано или поздно выйдет за брокера из дальней страны. Но её усатый проходимец пообещал, что она раньше забудет своего жениха. Ведь он держал её крепче, чем кто-либо, и сомневаться в его намерении мог только безымянный официант, мелким грызуном шмыгавший между столиками: ему были одинаково безразличны абсолютно все гости этого заведения.
  Ещё несколько часов назад кошка готова была украсть пирожное с прилавка, чтобы не умереть от голода, и вот она за руку с галантным кавалером танцует по городу, раскачивая колокол пёстрой юбки, улыбается злым прохожим, которые ничего не понимают в счастье. Её усатый проходимец открывал перед ней каждую дверь, строил мосты через лужи, прикрывал грудью от налетавшего ветра.
  'Неужели рассудок покидает меня?' - на миг пугалась про себя девушка, но мгновенно забывалась какой-то милой шуткой галантного кавалера.
  Позже она вошла в дом своего усатого проходимца, подумав перед этим, что могла бы отыскать голубую сойку и переночевать с ней в её родном гнезде. Следовало хотя бы предупредить свою стаю, чтобы они не беспокоились о ней. Эти дела она без тени стыдливости оставила кануть в том гиблом месте, которое многие называют словом 'позже', где между з и ж зиждется бездна. Это 'позже' - как беспочвенный, сладкий сон, в который проваливаются стада слонов, караваны верблюдов и бесследно исчезают.
  Новый друг девушки жил при камине и огромных окнах, это подчёркивало все его указанные выше достоинства. Ещё у него было качающееся кресло, что, без сомнения, ставило его почти на один уровень с брокером, повелителем чисел и математики. Едва перепрыгнув порог, Го быстро нашла себе место возле то тлеющего, то разгорающегося камина и под ласковый шёпот огня, неумолкающие признания в любви галантного кавалера задремала ненадолго.
  Утром она решила разыскать подругу, голубую сойку, поэтому пошла со своим чудесным другом в гости, где усатый проходимец всячески расхваливал кошку своим приятелям, и Го это очень нравилось. Правда, она так и не разыскала сойку, зато ей подарили уйму полезных вещей, например точилки для её ресничек и накладные уши.
  'С такими ушами можно даже кузнечиков в траве ловить', - радовалась подарку кошка.
  Ещё через день их вдвоём пригласили на необычный вечер с живыми музыкантами, витальной музыкой, со сладкой едой и летающими над столом ножами. Её расспрашивали о тех краях, откуда она родом. Она охотно делилась со всеми воспоминаниями и не переставала ощущать на себе взгляд галантного кавалера, будто весь смысл его бодрствования заключался в удержании на прицеле её фигуры.
  Дни ускользали, как мыло из рук. Каждый день приносил Го радость и неудобство. Ей было приятно обхождение усатого проходимца, но только она собиралась с мыслями, как он возникал перед ней и заполнял всё рассчитанное ей время. Рядом с ним часы теряли свою математическую достоверность: истлевали в пепел, мокли под дождём, хлюпали кашей под ногами. Кошке удавалось пару раз выскочить через балкон на улицу. Дальше она терялась в городе, искала фонтаны, тихие улочки, пока галантный кавалер, потея всем телом, искал её. Находил слишком скоро. Го притворялась, что случайно упала с балкона. Тогда беспокойный её друг заколотил все щели в доме. Стало как в тюрьме, разве что ходить можно было где угодно, но лишь в сопровождении дрожавшего над ней усатого проходимца.
  'Брокер бы не стал за мной всюду бродить, не то что мой галантный кавалер, - подумала Го. - Он даже не приехал за мной, только прислал доллары на проезд. Значит, он понимает, как я люблю ходить одна по улочкам и везде. Жаль, что я упустила из виду голубую сойку'.
  Конечно же, кошка нашла лазейку. Она удирала из дома по ночам. Бегала по притихшему и местами шумному городу. Покупала за доллары галантного кавалера жареный арахис. С замиранием в сердце следила за передвижением городских призраков. Кормила голодных сирот, прибитых жизнью к тротуару. Слушала странные рассказы колясочного инвалида про то, что грядёт буря, в которой утонет всё прогнившее, несуществующее правительство. Го не совсем понимала, как может прогнить то, на чём город так крепко держится, и то, чего вообще не существует, однако из приличия слушала. К рассвету она возвращалась домой довольная собой, грязная и спала до обеда.
  Длилось это ровно до того, пока в одном из ночных вокзалов она не повстречалась с испуганными, злыми глазами галантного кавалера, который проснулся случайно и забеспокоился, обнаружив отсутствие Го. Девушка злилась на него не меньше за то, что он злился на неё. Вместе они возвращались в квартиру галантного кавалера. Кошка, повернув лицо в независимую от друга сторону, шла впереди, а усатый проходимец плёлся позади, расстроенный невниманием со стороны своей обожаемой подруги.
  Когда полезли первые утренние лучи нового дня, с углов зданий потекли тонкими струйками в сторону главной улицы дети, вооружённые игрушечным оружием. Можно было подумать, что школьники идут в школу или беспризорники тянутся в очередь за миской супа, но это были не бродяжки и не школьники. Го хотела обратиться к своему другу, чтоб справиться, кто те чудесные дети, которые любят вставать по утрам ровно настолько, насколько это любила сама кошка. Галантный кавалер опередил её: схватив за запястье, он, настойчиво форсируя бег, повлёк Го за собой в дом. Там, заперев дверь, оба они припали к огромному окну в спальне, которое выходило в самый раз на широкую центральную улицу, и начали наблюдать в четыре глаза за невероятным действием, происходящим под их окнами.
  Вал детей под предводительством молодого человека с рубашкой вместо знамени широкой полосой шел по главной улице города. Приблизившись к площади, они рассыпались, как шарики ртути по коробке. Знаменосец побежал, размахивая рубашкой на древке, а дети, выкрикивая местами неприличные лозунги за свержение, скалывание верхушки имеющейся власти, погнались за ним. Так как власть в этот момент со всеми остальными нормальными людьми спала, то на лозунги так никто и не откликнулся, кроме пары неврастеников, которым песочный человек под утро, наконец, послал долгожданный сон, насильственно прерванный пронзительным детским визгом с улицы.
  Знаменосец, лихо сорвавшись с места, побежал на здание городского управления. Прорвавшись через забор к входу, он при помощи натиска детских тел вдавил внутрь дверь, и вся свора бросилась внутрь. Послышался звон стекла, грохот рухнувшей мебели, крики. Донёсся запах гари. Несколько подростков поджигали свои пластмассовые игрушки, а потом бросали их в окна незнакомых домов. Люди повываливали из своих квартир, чтобы отлупить разбойников. Шалуны бегали от взрослых, но продолжали своё баловство. Начался хаос. Крупные ребята муравейником наваливались на машины и переворачивали их. Дети помладше мародёрствовали в магазинах.
  Го с растерянностью смотрела на всё это зло, не в силах понять, что же происходит. Её друг, галантный кавалер, уже знал, что следует делать, и багровел от злости. Когда камни и горящие игрушки полетели в их окна, усатый проходимец вычерпнул из-под кровати в спальне ружьё и принялся палить из двух стволов, отпугивая детей. Го закричала, что он может кого-нибудь ранить, но тот заверил, что никогда не станет стрелять по детям, разве что если они начнут угрожать жизни его любимой. И кошка тут же успокоилась, даже забыла прежние обиды.
  Между тем молодой знаменосец вышел из полуразрушенного здания правительства и направил бурю маленьких мятежников к соседним домам. Они были уже так близко, что Го могла разглядеть лицо их главаря: оно оказалось до трепета в сердце знакомо ей, и кошка силилась припомнить откуда. Этого знаменосца она уже будто встречала, но где? Возможно, девушка была слишком напугана происходящим. Уперев ружьё в плечо, галантный кавалер стал тщательно прицеливаться.
  'Если попаду в знаменосца, дети разбегутся, - шептал усатый проходимец своей любимой. - Без знамени они дальше своих детских комнат не выйдут'.
  Го запротестовала, сказала, что не позволит ему палить ни по детям, ни по знаменосцам, в особенности по тем, которые ей знакомы. Тогда галантный кавалер неожиданно перевёл стрелку ружья на замечательный лоб Го и пообещал, что если она станет ему помехой, то он не задумываясь спустит курок. Кошка, прижав уши, попятилась. Её друг вновь принялся прицеливаться к молодому знаменосцу, которого девушка откуда-то знала. Тот уже был совсем близко и, если бы она захотела, то могла бы высунуть руку и тронуть его за плечо, но вместо этого Го прыгнула на дуло ружья, и в тот же самый момент ствол каркнул громким выстрелом. Пороховой дым взмыл под потолок и повис над люстрой.
  
  Маркс
  
  Когда Маркс со своим вечно влюблённым другом пришли на ярмарку, праздник, шутя и приплясывая, выбирался на середину просторной площади с киосками, животными, флагами, музыкантами, шарами, беззубыми бездельниками, угрюмыми смотрителями, шапочниками. В глазах бегали весёлые люди. Музыка, болтовня, крики окружили приятелей и держали со всех сторон. Запахи сладостей и копчёностей пропитали их одежды. Плясуньи с тонкими запястьями хватали Маркса, увлекали за собой, а его друг, прельстившись обещаниями, полетел вслед за птицей с длинными чёрными перьями. Вчерашние двенадцать баронов шли между рук торговцев важно, даже не здороваясь с Марксом. Он огляделся и, не найдя друга, направился к карусели, но путь ему преградила габаритная женщина, похожая на лошадь. Угрожая ему своими выпученными зелёными глазами, она сказала, что Маркс вскоре найдёт ту одну-единственную дорогу, по которой можно уйти, но не вернуться. Юноша был поражён, он схватил за плечи эту огромную, с мешковатыми губами женщину и хотел было спросить, откуда она знает, что он ищет именно эту дорогу, но вспомнил, что не говорит ни с кем.
  - Уже скоро, - доверительно произнесла она и, легко стряхнув с себя руки юноши, добавила: - Ты сам поймёшь, когда будет поздно.
  Затем она исчезла в толпе между голодным учителем и тощей гимназисткой, будто это вообще возможно.
  Маркс вскочил на карусель; разные мысли крутились в его голове вместе с остальным, но только в другую сторону. Юноша вспомнил молодого карусельщика в полосатой пижаме, который вечно сбегал из дома, где его насильно содержали. Он сбегал, чтобы покатать желающих на своём любимом аттракционе. Молодой карусельщик рассказывал, что если никогда не слезать с карусели, то обязательно потеряешь голову и тебя посадят в комнату, а голову станут искать везде, но только не у тебя на плечах. Маркс никогда не проверял его слова, но и сомневаться не было причины. Он подумал так:
  'Все эти люди мечтают только об одном - свергнуть несуществующее правительство, которое заставляет их верить в несуществующие вещи. Может, и всё вокруг, вместе с замком герцога, всеми двенадцатью баронами, на самом деле не существует. И нет улыбок на лицах людей, нет пёстрой ярмарки'.
  На целую секунду Марксу показалось, что он вступил на свою одну-единственную безвозвратную дорогу. Юноша прокричал имя, но это было не его имя и даже не его голос, а чей-то из толпы. Маркс вгляделся и увидел знакомую птицу. Ту, что жила у охотников, пока ему не удалось открыть все клетки. У неё волосы чёрным золотом пенились по краям, а шрам делил лицо на две части. Соскочив с карусели, Маркс мгновенно бросился за ней, но никого не смог уже найти, кроме своего влюблённого приятеля.
  - Одна ведьма с лицом женщины мне предсказала, - заговорил довольный собой влюблённый юноша, обрадовавшись, что разыскал в пьяной суете Маркса, - что я найду её на краю Старого света, в стране вечной любви, под оловянным небом. Ты слышишь, друг?
  Маркс бывал в этой стране несколько раз. Там творились невероятные женщины с влюблёнными юношами и особенно их сердцами. Он радовался за своего друга, готов был хоть сейчас отвезти его в ту самую страну. Только бы найти птицу с лицом из двух половинок. Она потерялась в толпе, или он её потерял. Этого Маркс не знал.
  Пока они бродили среди веселья и пьяной суеты, их знакомый герцог всплыл перед ними с объявлением, что начинается суд и вся высокая судебная комиссия уже дожидается их в верховной палате. Сначала молодые люди хотели расспросить герцога, но он так стремительно молчал, что можно было даже не стараться. Втроём они покинули праздник, переместившись в город. Там они забрели на развалины гостиницы, в которой из постояльцев оставались лишь вороны. Двенадцать знакомых им баронов дожидались их, сидя на руинах. Их дети, плотно облепив каждую щель разрушенного здания, покусывали ногти на руках, вытирали носы рукавами, ковырялись в ушах.
  Посреди окружённого людьми места стоял стул с привязанным к нему тугими верёвками надувным человеком. Улыбка расплывалась на его резиновом лице. Справа и слева от надувной куклы находились конторские столы, за которыми восседали бароны, а между столами стояло заглавное кресло с обивкой из рваного алого плюша. Маркс с влюблённым юношей вошли в круг и сели на руины недалеко от баронов, а герцог устроился в верховном кресле.
  Когда все заняли свои места, один из баронов встал в атакующую позу и назвал привязанную к стулу резиновую надувную куклу обвиняемым. Обвиняемого он обвинял в пособничестве несуществующему правительству, в обмане честных людей и надувательстве. Оказалось, надувной человек - один из первых сообщников проклятого несуществующего правительства.
  - Встаньте, обвиняемый, - скомандовал герцог.
  Обвиняемый не шелохнулся.
  - Господин судья, обвиняемый не сможет встать, он привязан, - пояснили бароны.
  - Тогда пусть говорит его защитник, - смягчился судья.
  Все разом повернули рты на Маркса в ожидании начала. Маркс изобразил на лице удивление. В первые мгновения ему захотелось отказаться от неожиданной должности, но его стали настойчиво упрашивать. Так вышло, что больше некому было представлять интересы надувного человека. И Марксу в конце концов пришлось согласиться.
  Он вышел перед собранием, посмотрел на обвиняемого, пересчитал баронов, которые еле умещались за двумя столами, бросил улыбку детям и, наконец, внимательно уставился на верховного судью. Наступила тягостная пауза.
  'Наверное, очень правильно судить несуществующее правительство на этом ненастоящем суде, с ненастоящим преступником, с ненастоящей улыбкой на лице', - подумал Маркс.
  - Есть ли у обвинителей что-нибудь возразить на это? - проронил среди общей тишины герцог.
  Бароны скосили один глаз на него, другой - на защитника и закачали головами в разные стороны. Маркс вернулся на своё место, довольный тем, что не пришлось отбиваться от нападок обвинителей. После этого выступили бароны. Каждый из них знал про надувного человека какую-нибудь тайную гадость, которую с наслаждением выковыривал из тёмного прошлого.
  Один видел, как однажды надувной человек на углу несуществующего дома продавал пирожки без начинки, а другой знал, что обвиняемый расплачивается в магазинах липовыми купюрами. Третий долго говорил, как один продавец, похожий на резинового человека, сбыл ему нечто похожее на шкаф, но на деле оказалось, что был это вовсе не шкаф, а просто куча розовых носовых платков.
  Высказавшись и замолкнув, двенадцать баронов требовательно повернулись к судье. Почесав подбородок, герцог подкинул ладонь к небу:
  - Теперь пусть выскажется мастер любви: что он сможет добавить к произнесённому?
  Влюблённый юноша, надо сказать, до этого предложения герцога находился далеко за пределами собрания и, когда вернулся, долго не мог понять, кто он и где находится. Когда разум догнал рассеянное сознание, он приподнялся с бледными губами и, очерчивая собрание растерянным полулицом, произнёс:
  - Дорогие друзья! Я бы хотел сказать, что если не умру, то, скорее всего, сойду с ума без моей тиранши. На этом свете мне не интересно равным счётом ничего, кроме собственных чувств. Это правда. Меня переполняет любовь, я раним сейчас сильнее, чем улитка без панциря, поэтому мне абсолютно безразлична судьба несчастного, привязанного к стулу.
  Бароны были поражены искренностью слов мастера любви, даже судья приподнялся с кресла, чтобы не зарыдать. Закончив речь, влюблённый юноша проделал дыру в круге общего собрания и вышел вон, не прощаясь ни с кем. Марксу было жаль своего душевно страдающего друга, а также резинового подопечного - особенно последнего, ибо тот не имел возможности вырваться на волю.
  Настало время вынесения приговора. Шёпоты детей и баронов сузились, заострились. Герцог вышел вперёд и объявил, что резиновый человек за все свои злодеяния (он перечислил все преступления надувного преступника) приговаривается к высшей мере, то есть смертной казни. И приговор судья велел привести в исполнение немедленно. Из круга детей вышла самая младшая девочка, кажется, дочь самого герцога. Пользуясь своими короткими ногами, юная герцогиня подошла к столам обвинителей, которые торжественно вручили ей костяное шило с одним заострённым концом. Она покрутила орудие в маленькой руке, будто оценивая, не слишком ли оно кровопускательное. Потом развернулась и пошла к привязанному к стулу обвиняемому. Резиновый человек не переставал улыбаться, даже когда увидел приближающегося к нему палача.
  'Разве можно настоящим оружием уничтожать ненастоящего преступника?' - взволновался Маркс.
  Не зная, куда деть своё беспокойство, он соскочил с отведённого места, догнал маленькую герцогиню и силком отобрал у неё опасное костяное шило. Девочка бессильно заплакала. Никто не пошевелился; как примагниченные, застыли обвинители и судья, а дети с интересом следили за ними. Крик обиженной рос, так что Марксу оставалось два пути: настоящим шилом заколоть девочку, прекратив всё, либо позволить погибнуть от настоящего орудия надувному человеку. Он опустил ладонь на рот девочки и отдал шило ей обратно. Почувствовав в своей маленькой руке отнятое оружие, она быстро стала утихать. Вытерла слёзы на сыром лице и с нескрываемой улыбкой счастья сказала Марксу спасибо. А потом воткнула заострённое костяное шило резиновому человеку в надувной бок. Обвиняемый взвизгнул и стал выпускать дух. Улыбка на резиновом лице превратилась в гримасу. Счастливые дети разом заверещали, заулюлюкали, начали соскакивать со своих мест, носить и трясти над головой заколотого надувного преступника.
  Потом вечером все вернулись домой пить чай с печеньем и шоколадом. Было вкусно отламывать кусочек шоколада, класть поверх печенья, проглатывать такой аппетитный сладкий пирог, запивая тёплым чаем из эмалированных кружек, которые герцог называл хрустальным сервизом. Девочка-убийца липкими цветными лентами штопала порванный бок надувного человека, гладила убитого по макушке, шептала утешительные слова в сдутую голову. Старшие мальчики воскресшего резинового преступника надули и уложили спать вместе с собой.
  Правда, на следующий день суд повторился, ровно с тем же результатом. Только Маркс уже не пытался остановить палача, лишь покорно следил за убийством надувного преступника.
  Иногда по вечерам все двенадцать баронов во главе с герцогом собирались в подвале при свете свечей и подробно разбирали план ликвидации мнимого правительства. Потом долго не могли заснуть, пили снотворное, а утром опаздывали на несуществующую службу, где выполняли свои несуществующие дела.
  А Маркс проснулся однажды рано, когда ещё спали даже тревожные старухи, собрал свой рюль с редкими вещами, вылез из красивой рубашки, которую сам сшил из знамени герцога, нанизал цветастое полотно на палку и вышел в пустую, чистую улицу. Воздух в улице был ещё прохладным; почему-то он кажется прохладным и свежим, пока не появляются первые люди. Марксу даже показалось, что он идёт с рубахой на палке по тому самому пути, по которому не сможет вернуться. Цветные лоскуты рубашки подбрасывало лёгким ветром, и от этого рукава танцевали какой-то нелепый танец. Чёрные кресты на окнах укоризненно посматривали на юношу. Скоро он заметил тысячи маленьких голов справа и слева от себя.
  Дети герцога, старшие и младшие, дети всех двенадцати баронов, вооружённые игрушечными автоматами, пистолетами, надувными топорами, стекались отовсюду, выстраиваясь в густую молчаливую толпу, шедшую за ним следом. Маркс заметил, что некоторые дети идут безмолвно угрюмо, другие же, наоборот, весело перешёптываются, успевая озорничать по пути: срывать со стен афиши, или бить лампочки на фонарях, или забрасывать землёй окна...
  Тем временем вся орава вместе с Марксом заполнила главную улицу и направила свой мятежный поток вверх, к центральной площади, где в несуществующем дворце заседало то самое несуществующее правительство.
  С каждым шагом дети всё больше разыгрывались, и до Маркса доносились огненные лозунги с требованием свержения несуществующего правительства. Юноша тоже хотел прокричать на весь сонный город, что всем сердцем за тех, кто хочет покончить с обманом правительства, что готов на всё ради спасения детей, но вспомнив о том, что ни с кем не говорит, просто начал отчаянно размахивать над головой своей рубашкой.
  Наконец они достигли площади, и юноша совсем потерял себя в детской мятежности. Он бросился к дворцу несуществующего правительства, а за ним, перегоняя собственные крики, ринулись маленькие революционеры, круша почти всё на своём пути. Перепрыгнув через забор, они натиском свернули дверь, ворвались внутрь. Правительства там действительно не было, как и говорил герцог. Стулья, кресла стояли нетронутыми. Приказы лежали на столах неподписанные. Валялись не проголосованные жребии.
  Маркс уже не шёл - его влекло, толкало вперёд толпой, вверх по лестницам, по огромным залам, где заседало мнимое правительство. Здесь дети вволю покуражились. Будто зная, что нельзя оставлять невредимой ни одну вещь во дворце, они крушили мебель, рвали ткани, выбивали стёкла, поджигали стены. Маркс не знал, как выбраться из несуществующего дворца, однако продвигался всё дальше и дальше, пока, наконец, с общим потоком мятежников его не вынесло с другой стороны, снова на уже охваченную огнём площадь. Смышлёные дети поджигали пластиковые игрушки, забрасывали ими соседние здания; менее разумные кидались в окна булыжниками с мостовой. Выбегали разгневанные горожане, придерживая штаны, размахивали ремнями, стегали непокорных шалунов, но даже такие меры не могли остановить этого хаоса. Покончив с правительством, дети решили покончить и со всем на свете, поэтому крушили всё без разбора. Маркс вынужден был идти дальше, подгоняемый в спину тысячами топающих ног и визгливых детских голосков.
  Когда Маркс проходил рядом с незнакомым домом, то приметил в окне один недобрый взгляд. Этот взгляд через два тёмных дула всматривался в его лоб. Юноша вздохнул, посмотрел вперёд перед собой, где мрачным широким коридором тянулась главная улица. Дети радостно прокричали победный лозунг, рядом что-то грохнуло, как гром. Зазвенело стекло, но Маркс не почувствовал ничего, кроме тёплой крови на своём лице. Она текла по щеке, шее. И как только дети увидели кровь, они тут же разбежались, так что Марксу пришлось отправиться домой, чтобы промыть рану водой.
  Девочка-палач одна из немногих не испугалась вида настоящей крови. Она отвела Маркса домой к герцогу, промыла рану, вытащила треугольный осколок стекла, который случайно ему достался, как следует обработала рану и напоила героя вкусным чаем. При этом не забывала гладить юношу по голове, хвалить за смелость, которую он проявил в бою за освобождение горожан от ига несуществующего правительства.
  Позже герцог с баронами проснулись и несказанно обрадовались свержению несуществующего строя. Они сказали, что не пойдут сегодня на службу и закатят пир. Действительно, дети баронов и герцога вынесли во дворы столы, вытянули их в линии, нарядили белоснежными скатертями, накрыли различными блюдами со сложными наименованиями.
  Маркс радовался за детей и горожан, которые начинали жизнь в настоящем мире без тайных завес.
  'Пусть город и разрушен, зато у всех них есть то настоящее, которого не было', - подумал Маркс.
  В середине пира пришёл квартет, чтобы сыграть праздничный реквием. Бароны пели весьма барочно. Дети в основном кружили колесом. Но герцог пребывал в печали как никогда.
  - Ты думаешь, мы одержали победу, мастер молчания? - спросил герцог, подсаживаясь к юноше за столом. - Нет, ты ошибаешься. Вскоре на смену старому несуществующему правительству придёт новое несуществующее правительство. Кому-то ведь надо будет управлять нами, придумывать нам несуществующие обязанности, которые будут отвлекать нас от главного, от самого главного. И вот тогда ты, мастер молчания, вновь станешь во главе нашего мятежа. Поведёшь нас к истинной стороне света.
  'Мне очень хотелось бы остаться со всеми вами и вести хоть каждый день к победе, свержению несуществующих правительств. Но, к сожалению, это не тот путь, который я ищу', - мог бы сказать в ответ Маркс, но вместо этого он привычным движением взвалил на плечо рюль с редкими вещами и направился к дороге, с которой каждую ночь открывался вид на другое государство.
  Оно светилось там, далеко, земными огнями, которые, в отличие от небесных, были ближе, но радовали намного меньше. Дорога с радостью приняла Маркса как старого приятеля, нашёптывала что-то весёлое про те места, из которых она вышла. За дальним поворотом путника настиг поздний перевозчик. Он увидел одиноко бредущего юношу и решил остановиться. Маркс указал на отстранённые огни той страны, куда вёл его путь. Перевозчик обрадовался и сказал, что он следует тем же курсом. Футляр его четырёхколёсного аппарата был плотно набит маленькими поросятами, которых перевозчик вёз, как он сообщил, чтобы доставить в ту соседнюю страну на экскурсии. Поросята уже спали, и юноша присоединился к ним, подумав, что лучшей постели в ближайшее время у него не будет.
  
  Го
  
  Когда дым растаял, галантный кавалер отбросил ружьё и уронил свои колени на пол к тому месту, где без движения лежала Го. Далее, рыча, он подбрасывал в воздух проклятья, обращённые против самого себя, укорял свою подругу в том, что она налетела на ружьё в самый неподходящий момент, и обещал убить знаменосца, которого так и не смог убить. Девушка валялась, словно куча скомканной ветоши на полу, и не могла расслышать всех слов своего усатого проходимца: во-первых, потому что очнулась гораздо позже всех сказанных слов, а во-вторых, оттого что в её красивую голову почему-то перестали поступать те звуки, которые раньше с лёгкостью туда проникали. Го поднялась на две ноги, с трудом удерживая комнату на месте. Ей даже пришлось прибегнуть к помощи огромной твёрдой руки галантного кавалера, который был счастлив поддерживать её, целый день не отходил от неё, таскал апельсины к кровати, входил в её комнату на цыпочках, выходил на цыпочках, вздыхал, как дырявое колесо, и прикладывал свои ладони к широкой груди.
  Го полдня лежала в кровати и должна была прийти в нормальное состояние, разозлиться на своего усатого проходимца, съесть десяток апельсинов, закатить истерику, собрать вещи, которых у неё не было, и хлопнуть входной дверью. Этого ждал и сам галантный кавалер, но этого так и не случилось.
  В это самое время Го вспоминала вторую историю, связанную с её отцом. После того как в детстве Го узнала, что такое 'бессчётное количество', она смогла узнать и что означает 'слишком много'. Маленькую Го интересовало всё, что поддавалось счёту, однако иногда она так уставала от математики, что ей хотелось играть на пианино. Она играла несколько дней, пока вдруг не понимала, что музыки слишком много и пора заняться математикой. Правда, иной раз она до ночи сочиняла симфонию, так что соседи забрасывали их окна варёным рисом, и это означало, что пора прерваться. А ей так бы хотелось продолжить сочинять, пусть хоть до самого утра, и она думала, как же мало.
  'Когда я вырасту и буду в совершенстве владеть математикой, - обещала маленькая Го самой себе, - то обязательно найду формулу такого ряда неизвестных чисел, которые находятся между 'слишком мало' и 'слишком много''.
  В учебниках Го не нашла объяснений, поэтому подошла к своему отцу и спросила, что такое 'слишком много' и 'слишком мало'. Отец, как и прежде, ничего не стал объяснять, посадил дочь на руль велосипеда и увёз из дома. Они весело покатили с горы. Подпрыгивая на кочках, добрались до следующей за городом деревни. Там в магазине купили огромный, размером с маленькую Го, мешок сои, повалили его на велосипед и покатили в третью сторону к затопленному, уничтоженному селу. В селе находился один уцелевший дом, где ютились. Вместе они отдали ютившимся мешок сои. Ютившиеся поблагодарили их с печалью между глаз. Отец сказал дочери:
  'Мы привезли им огромный мешок сои, но чтобы прокормить всех их, нужна сотня таких мешков. Каждую неделю, откладывая деньги от заработанных для семьи, я привожу им мешки сои, но всё бесполезно: эти люди продолжают умирать. Я понимаю, мой труд излишен, и всё же я продолжаю. Вот это и означает 'слишком мало''.
  Потом отец взял маленькую Го за руку и отвёл на самый край села, где, как толпа молящихся дирижёров, стояли надгробные памятники.
  'Это лишь те, кто умер на этой неделе', - произнёс отец.
  Это было не бессчётное количество, и Го запросто могла сосчитать число надгробий, но их было слишком много, поэтому она закрыла глаза и уткнулась в рыхлую куртку отца. Так она впервые узнала, что такое 'слишком мало' и 'слишком много'.
  И теперь, почти весь день существуя в кровати, в одеялах, заботах огромного, любящего её существа, она поняла, как в детстве, что 'слишком мало' и особенно 'слишком много' не поддаётся математическому исчислению.
  Вечером город неожиданно бросился в праздник. Праздновали горожане день освобождения от несуществующего правительства. Го зажала в руке апельсин, встала, не обращая внимания на жалобные всхлипывания своего усатого проходимца, и вышла из дома. Ей хотелось посмотреть на празднования горожан, но она не пошла на торжество, а свернула на дорогу, ведущую из города. За ней смирно полз на коленях галантный кавалер, сотню сотен раз вымаливая свою любимую вернуться обратно. С каждым метром дороги он заболевал, покрывался пятнами, корчился в муках и, наконец, пополз брюхом, доходя до изнеможения. Со временем он превратился в небольшое растение у дороги и завыл как труба. Го стало жутко, легко и смешно от этого. Почистив апельсин, она съела его на ходу. Чувства, как и звуки, возвращались, а вместе с ними - уверенность, что она доберётся до своего настоящего брокера во что бы то ни стало. Правда, у неё не было долларов и багажа. Но впереди уже маячил массив огней. Ей рассказывали, что ночью отсюда можно увидеть огни иной страны, прекрасной и удивительной.
  Другой дороги она не знала, поэтому шла уверенно, пока автобус-аквариум не догнал её и не предложил довезти туда, где начинались огни. Она согласилась, без промедления запрыгнула на ступеньку автобуса, села на удобное место и, уткнувшись в плечо какого-то пассажира, стала спокойно засыпать, не забыв отметить про себя, как же приятно засыпать на плече того, кто не знает о тебе ничего, кому ровным счётом ничего от тебя не нужно. Огорчало в этом положении разве только то, что Го так и не отыскала голубую сойку, которую за всё время сильно полюбила.
  
  Глава 5 - Зверь
  Маркс
  
  В дороге ему что-то снилось. Это был сон про слона. Животное едва умещалось в его воображении. Своими огромными серыми передними лапами оно резало картонные футляры для карликовых небоскрёбов, затопленных лодок и закопанных в землю тощих почтальонов. Правда, иногда слон превращался в море или седого старика с курительной трубкой между зубов.
  Маркс пробудился ровно в ту секунду, когда закончился сон. В салоне, похожем на аквариум, никого уже не было. Перевозчик покинул свой четырёхколёсный аппарат и вместе с маленькими поросятами убежал в изнурительные экскурсии. Ясный день приветствовал юношу невнятной тишиной. Он выбрался через окно аквариума наружу. Этот трюк привлёк внимание прохожих. Маркс огляделся. Место это было похоже на детский конструктор, который длительное время, применяя осторожность и аккуратность в работе, собирал взрослый. Такого Маркс ещё не видел.
  По разлинованным улицам ходили в строго определённую сторону люди, а иногда и животные городского типа. Вначале это показалось ему очень занимательным. Если ветер по неосторожности срывал слабый листок с ветки и уносил его на тропинку, к оборвышу тут же подскакивал садовник, поднимал и относил в специально отведённое для таких листков место. А если ветер продолжал настойчиво дуть, появлялся ветроуправитель, забирал ветер с собой и уводил в сторону.
  Однако уже вскоре выяснилось, что передвигаться по разлинованным улицам, переулкам, проулкам было не так-то просто. Маркс постоянно путал свой ряд с чужим. Чужой ряд волновался, поправлял юношу. Если Маркс сворачивал не туда, то его останавливал предупреждающий знак, но если знак не мог его остановить, то останавливал обыватель, выплёскивая негодование на свой белоснежный воротник. Приспособиться было трудно, поэтому юноша вышел из ряда, оседлав мраморные ступеньки парадного подъезда.
  Не успел он с наслаждением вытянуть ноги, как к нему подошёл любезный пролетарий с бородой на ушах, полный добрых рекомендаций по поводу сидения на холодном камне.
  - Это ведь так неправильно - сидеть здоровыми ягодицами на остывающем материале, - обучал незнакомец, раскачивая бородой на ушах. - Лучше поднимись и иди к своей мечте. А если ты плохо ориентирован, то я тебя отведу.
  Надо сказать, у Маркса никогда не было мечты. Случались поиски, падения, бег, подъёмы, потери, выздоровления, полёты, битвы, движения во всех направлениях, но не мечта. Поэтому, услышав бородача, Маркс немедленно поднялся, позволяя отвести себя в положенном направлении.
  Весь путь проводник Маркса подробно описывал правила пешеходов и передвижения ног при ходьбе: с какой ноги стоит ходить, а с какой не следует, можно ли одновременно повернуться вправо и влево на перекрёстке в полдень и почему, кто должен идти по солнечной стороне, как останавливаться задней пяткой, чтобы не упасть лицом. Правил было столько, что Маркс начал сомневаться в своей способности ходить по земле.
  Они долго шли в одну сторону, потом ещё дальше шли в другую, меняли дороги, никого не перегоняли и вдруг упёрлись в неподвижный ряд. Маркс оказался зажатым между бородачом и остальными. Пролетарий объяснил, что неподвижный ряд устремлён в мечту и что стоять здесь и сейчас - уже огромная удача. Маркс только пожал плечами. Разглядывать затылок впередистоящего - всё, что оставалось ему в ожидании осуществления его мечты. Но, несмотря на то что ряд застыл на месте, он всё же двигался.
  'Почему чем больше я жду своей очереди, тем сильнее мне хочется получить то, что я должен получить, почему бы просто не уйти?' - размышлял про себя Маркс, и в то же мгновение перед ним возник сутулый раздатчик, который вручил ему бумагу и отправил по неизвестному маршруту.
  Разглядывая адрес своего прибытия, юноша не мог поверить своему счастью. Трудно поверить в счастье, но ещё сложнее его найти. После продолжительных поисков ему повстречался знакомый пролетарий с бородой на ушах. Пробежавшись по адресу на бумаге, он отвёл Маркса на почтамт. Там юношу уже ждали с заданиями, инструктажами, распоряжениями, тоннами писем в огромных фиолетовых конвертах и прочим.
  Почта похожа на мечту изнутри. Тысячи запечатанных свёртков с загадочным, непредсказуемым содержимым, рассортированные по алфавиту. Конверты - из них некоторые даже перевязаны торжественными лентами, - кажется, шуршали словами каких-то тайных посланий. Марки с гравюрами красовались друг перед другом. Шкафы, ящички с любыми адресами росли от самого низа до потолка. Рядом на деревянных столах блестели канцелярские драгоценности: ножи, ручки, скрепки, булавки. Разбухшие от старости и важности почтовые часы внимательно следили за временем, подсчитывая каждую секунду. Служащие в лоскутных жилетах крутились вокруг сортировочных столов, стараясь не отвлекаться на интересные вещи.
  Была на почте и особенная комната, в которой редко зажигался свет. В ней жили потерянные конверты, посылки, которые никто никогда не забирал. Ненужные никому, они пылились в тёмной, унылой комнате, которая больше была похожа на чулан, и только изредка одному из сотрудников разрешалось в знак наивысшей заслуги пройди туда и забрать один бесхозный предмет. Когда конверт или посылка, пролежавшие на почте никто не знает сколько, лишённые всякой радости быть найденными адресатом, вскрывались, то такие посылка или конверт переставали быть потерянными.
  Прежде чем подпустить Маркса к тугим фиолетовым конвертам, его посадили на стул, чтобы рассказать, как следует вести себя здесь, на почте. Марксу показалось, что его доверху набивают тем старинным барахлом, которое владелец антикварной лавки ни за какие деньги не купит, а предложит вывезти за город на свалку и сжечь. Больше всего сейчас ему хотелось зайти в комнату забытых вещей, выбрать конверт или посылку, вытащить на свет и вскрыть блестящим канцелярским ножом.
  Через несколько дней Маркса наполнили кучей правил, инструкций, поселили на втором этаже в комнате с крошечным балконом и, наконец, выдали наплечный мешок из толстой потёртой кожи, который скрипел, когда углы его тёрлись друг о друга. Этот мешок утром наполнялся фиолетовыми конвертами, посылками с хрустящей бумагой, а вечером возвращался на свой родной крючок, где ночевал до следующего утра.
  Скоро Маркс стал понимать язык разлинованных улиц. Однако ему так и не удавалось приносить конверты вовремя. Либо не успевал доставить, либо спешил, либо вовсе всё путал. Так что почтовые верхи его не любили, а уж о том, чтобы предоставить ему возможность войти в комнату оставленных вещей, и речи быть не могло.
  Дни слетали с календаря намного медленнее, чем золотые медальоны с веток. Косые, стрекочущие по крышам дожди мочили юношу до нитки.
  Когда Маркс вручал конверт в чужие руки, получатель смотрел на него по-разному. Кто-то, едва завидев Маркса, шёл ему навстречу, размахивая лопатой, а кто-то, хватая за руку, волок в дом, чтобы угостить молоком. Но стоило получателю вскрыть конверт, как всё менялось. Радушный превращался в злобного, тихий делался тревожным, как звонок велосипеда, а ворчливый, вдруг окрыляя лицо улыбкой, проливал на грудь Маркса добрые слёзы. Были ещё собаки, которые никогда, ни при каких обстоятельства не любили появления Маркса - того, кто расстраивал их хозяев и с их, собачьей, точки зрения не приносил миру никакой пользы.
  После всех бесконечных дел он мог вернуться на почту, подняться по лестнице на второй этаж и выйти на свой крошечный балкон, чтобы оттуда следить за обывателями. Но для этого нужно было проглотить тысячу страниц инструкций по пользованию самим балконом. А когда он одолел их в один прекрасный день и вышел на куцый балкон свой комнаты над почтой, то увидел одинокого благородного волка с повязкой на правом глазу, который стоял на противоположной стене соседнего с почтой дома.
  
  Го
  
  Автобус нёс своих пассажиров между аккуратно нарисованных живописных картин с домами, пастбищами, фруктовыми садами, въезжая в не менее аккуратно возведённый город. Го сделала первый за сегодня осознанный вздох, чувствуя, что лежит на чём-то приятном. Неожиданно, как это бывает только по утрам, у кошки зачесался нос. Она дёрнула правой рукой, с любопытством обнаружив, что её рука покоится под чужой рукой пассажира справа. Оторвав голову от соседского плеча, девушка осторожно собралась изъять свою руку, но вместо этого обо всём забыла. По какой-то невероятной случайности, которой не должно существовать в математике точно, её соседом оказался тот самый охотник, или беглец, или знаменосец. Он находился так близко и спал так крепко, что Го не захотелось больше чесать свой крошечный нос и отнимать свою руку от его руки. Чёрные волосы охотника вились на концах блестящими кольцами, едва касаясь век. Тонкий высокий нос смахивал на вершину перевала. Скулы - слишком резкие, угловатые, как у собаки. Шея с острым кадыком. И губы... Точнее, нижняя губа выпадала вперёд и была почему-то влажной. Го до неприличия внимательно рассматривала юношу.
  'Лишь бы брокер не узнал, - подумала девушка, мгновенно покраснев от нелепости хода своих мыслей. - Разве есть что-нибудь плохое в рассматривании лица незнакомого мужчины? Тем более что этого незнакомца я хорошо знаю. Глупости какие', - размышляла Го и чувствовала, как щёки её горят.
  Автобус остановился в углу квадратной площади с башней. Маленькие пассажиры нетерпеливо высыпались из дверей. Сначала Го осталась наедине с соседом, но затем испугалась, что непременно совершит что-нибудь лишнее, поэтому выпрыгнула из автобуса вместе с остальными и решила добыть завтрак для себя и молодого охотника. Ей почему-то захотелось отблагодарить своего пока ещё спящего соседа. Хотя благодарить его было абсолютно не за что. Она была по-кошачьи уверена, что когда он проснётся, поест принесённых ею фруктов, выпьет ароматный кофе, то непременно влюбится в неё, как она однажды влюбилась в своего брокера, в своего повелителя чисел, математики, и вообще. Забив себе голову подобным вздором, она убедилась, что все двери в автобусе закрыты и охотнику некуда деться, а потом быстро бросилась на поиски завтрака.
  Площадь, в угол которой заехал автобус, чешуилась серыми лысыми булыжниками. Если бы девушка побежала ещё быстрее, то обязательно сломала бы ноги. Она насчитала около 7200 камней. Спереди чешуйчатой площади помещалась башня с остроконечной головой, часами и заводными куклами вместо кукушки. К ней примыкали кирпичные дома, выбеленные штукатуркой. Какая-то математическая достоверность всей архитектуры тут же бросилась в глаза девушке. Го замерила пропорции, и они оказались на редкость точны. В этой стране, казалось, абсолютно всё доказывало существование математических систем, формул и тождеств. Все предметы стояли именно там, где и должны были стоять.
  'Если исключить все случайности, поставить в переменную мои чувства, а за искомую неизвестную взять завтрак для молодого знаменосца, то моё кафе находится в основании площади рядом с газетным киоском', - выстраивала предположения Го. Это ещё сильнее впечатлило девушку: именно в конце площади находился небольшой ресторанчик, от которого пахло виртуозно сваренным кофе.
  Выбрав всё самое съедобное, она с огорчением вспомнила, что ей нечем расплатиться, разве что отдать в счёт уплаты свои разноцветные камни на вощёной верёвке, которых было ровно столько, чтобы свободно огибать шею Го.
  - Как юная дама будет платить за завтрак? - любезно поинтересовался официант с круглым лицом и чёрным фартуком впереди. Он был выше Го, поэтому, спрашивая, сгибался почти пополам.
  Кошка представила, что наверняка ей уже не добыть завтрак, а вернувшись к молодому охотнику с пустыми руками, она уже не так ему понравится.
  'Конечно же, он спросит: где же мой завтрак, где фрукты, кофе', - отчаянно думала Го, хоть и понимала, что ни про Го, ни тем более про завтрак молодой охотник ровным счётом ничего не знает.
  - Послушайте, мне нечем заплатить, - призналась кошка.
  - Но вам всё равно придётся заплатить, - растерялся официант. - Вы сделали заказ, значит, вам и платить за него.
  - Да. Я сделала заказ, забираю свой завтрак, расплачиваюсь и ухожу. Всё верно?
  - Именно так, юная дама, - рассудительно выложил официант. - Нельзя забрать свой завтрак, расплатиться и уйти, не сделав заказ. Нельзя сделать заказ, расплатиться и уйти, не забрав свой завтрак. Всё это неправильно. Вы же понимаете. Это даже малому ребёнку должно быть ясно.
  - Скажите, пожалуйста, а если я, сделав заказ, забрав завтрак, ухожу, означает ли этот факт, что я расплатилась?
  Официант надул губы и призадумался:
  - Да, это, пожалуй, значит именно это.
  - Тогда я ухожу, или, лучше сказать, уже ушла, - улыбаясь, попятилась от него кошка.
  - До свидания, юная дама. Хорошего дня! - на прощание улыбался в ответ официант с круглым лицом.
  Заполучив долгожданный завтрак, Го со всей силы, запинаясь о серые булыжники, понеслась к автобусу, но молодого охотника в нём уже не было, только открытая форточка и пустота. Ни с форточками, ни с пустотой, ни с убегающими от неё охотниками кошка не умела дружить, поэтому решила здесь же съесть весь добытый ложью завтрак, объем которого должен был, по замыслу Го, разорвать её на мелкие кусочки и развеять по площади.
  
  Маркс
  
  Маркс знал наверняка только одно: в этом разлинованном, как тетрадь школьника, городе, где люди ходят в определённом направлении, а дождь приходит вовремя, может быть много вещей, кроме лишь одной - диких, свирепых волков, которые гуляют по стенам домов, как по лесу. На всякий случай юноша убежал с балкона и заперся в комнате.
  Одну историю, произошедшую с приятелем Маркса, весёлым поварёнком на палубном корабле, юноша в тот вечер припомнил. Вместе со своим другом, бродягой из ветхозаветных мест, где едят только то, что падает с деревьев, он ввязался в предприятие. Участники этого предприятия перевозили диких животных, вывезенных из леса. С ночи на утро в океане разыгралась буря. Скидывая людей, клетки с животными в пасти голодным волнам, она пощадила поварёнка и его приятеля, ветхозаветного бродягу. Когда друзья поняли, что на корабле остались только они вдвоём, то увидели дикого пятнистого зверя, свободно бродившего по палубам. Юноши испугались и от страха спрятались так, что зверь, чуя людей, всё же не смог достать их. Чтобы не погибнуть от голода, юношам приходилось выходить. Для этого, найдя со зверем общий язык, они постепенно приобщались к его привычкам, став на какое-то время дикими животными - не менее дикими, чем пятнистый хищник. На четвереньках они втроём бегали по кораблю, рычали на китов, вылизывали друг друга языками. Когда дело доходило до еды, зверь бросался на кусок мяса и рвал его. Весёлый поварёнок следовал его примеру. Но не бродяга, считавший это пределом своей природы. Видимо, зверь думал, что бродяга не слишком голоден, поэтому отказывается рвать мясо на части. Затем он увидел, как тот жуёт семена бобов, и почуял в нём чужака, кинулся и съел его целиком. Доедая останки своего бывшего приятеля, поварёнок думал о великой природе, которая превращает его из человека в зверя и обратно в человека.
  'Окажись на нашем месте тот дикий зверь, - объяснял свой ужасный поступок весёлый поварёнок, - то он сразу бы погиб, так как зверь не умеет есть семена бобов. Ну а оборотень вроде меня умеет обращаться как человеком, так и зверем, потому что может то, что другие не могут, - врать самому себе'.
  Так и не заснув вечером следующего дня, Маркс понял, что боится ходить на балкон. Тогда он стал выходить понемногу, отдаляя свои страхи перед появлением дикого волка. Волк возникал не каждый вечер; иногда он пробегал по стене соседнего с почтамтом дома, а иногда являлся перед самым балконом Маркса. При этом юноша интересовал его не больше, чем закон притяжения.
  Взойдя однажды на свой куцый балкон, рассматривая обывателей, Маркс неожиданно услышал такое суждение:
  - Это всё игра твоего воображения. Ты глядишь туда, на этих животных в модных костюмах и платьях, либо чтобы сделать вывод, который подтолкнёт тебя к неверному поступку, либо чтобы убедить себя в том, что твой ложный поступок на самом деле правильный. Ты выдумал этот мир, и, так уж и быть, я согласен в нём находиться. Только не надо убеждать меня в том, что он реален и нерушим. Всё можно перестроить, всё можно разрушить.
  Суждение принадлежало огромному дикому волку, из ниоткуда возникшему на стене справа от Маркса. Юноша не успел испугаться. Животное разглядывало снующих под балконом в определённых направлениях обывателей. Маркс вгляделся в лохматую шерсть благородного волка. Дымчатый подшёрсток и серебряные волоски вздыбленной шерсти выдавали в звере благородную породу. Заострённый левый глаз вертелся возбуждённо и точно. Правый его глаз прикрывала чёрная повязка с тонкой лямкой.
  - Ты, как и они, думаешь, что здесь можно выиграть, - продолжил благородный волк. - Или что-нибудь получить. Или стать кем-то. Или, победив расстояние, куда-нибудь прийти или не прийти. Нет! Тут ты можешь только быть либо под, либо над остальными. Ты, наверное, предполагаешь, что сейчас находишься над обезьянами в дорогой модной одежде. Ошибаешься. Ты один из них, разве что...
  Благородный волк повернул свою огромную морду к Марксу и едва заметно ухмыльнулся, отчего его левая бровь поползла вверх.
  - Разве что твоё молчание выделяет тебя среди многих разноцветных обезьянок. Великий Лоос говорит: когда обезьяна отказывается говорить с себе подобными, то выходит за круг существования своего вида, чтобы прикоснуться к праху сгоревшего бога. Когда, кроме того что отказывается говорить, обезьяна решает больше не смотреть на себе подобных, то она поднимается над всем, занимая крайнее верхнее положение. Ты понимаешь, о чём я тебе толкую, парень?
  Невольно Маркс кивнул в ответ. Благородный волк снова ухмыльнулся, хищно блеснул глазом и с проворством белки убежал прочь, перепрыгивая со стены на стену, не оставив юноше ничего, кроме раздумий...
  Не спалось Марксу вторую ночь.
  'Неужели всё так, как рассказывал благородный волк? Я иду не туда. Весь мир - лишь глупая затея, зоопарк с животными, разодетыми в человеческие наряды. Но если это так, то почему ни один, уставший притворяться и шутить, не рассмеётся на улице? Наоборот, все так играют свои роли, что нисколько не переигрывают. И кто такой этот Великий Лоос?' - размышлял внутри себя юноша.
  Утром голова его рушилась от взбитых в ней мыслей. Конверты доставлялись не по адресу. Адреса не подходили конвертам. Всё кругом ругалось, злилось на него. Даже деревья и столбы отталкивали от себя, когда он хотел на них опереться. Ближе к ужину ему посчастливилось заснуть и проснуться. Голова отмокла, посвежела.
  Этим же вечером к нему вновь явился благородный волк с чёрной повязкой на правом глазу. Маркс ждал его. Вновь слова зверя вывернули сердце юноши наизнанку.
  - Ты говоришь, что есть множество путей. Но на самом деле, если ты хорошо об этом подумаешь, то скажешь так: есть только одна большая дорога. Это рассказал мне Великий Лоос. Есть путь, по которому невозможно вернуться, и люди идут по нему, думая, что идут своей дорогой. Но идут они, спотыкаясь, не всегда прямо, по одной и той же дороге.
  Обжёгшись словами волка, Маркс слушал и узнавал в изречённом свои собственные мысли, которые, возможно, долго не выходили наружу.
  'Всё, что я когда-либо искал', - произносил про себя Маркс. И, словно слыша его внутренний голос, благородный волк подхватывал:
  - Всё, что тебе надо, что ты ищешь, - это дикий ребёнок внутри тебя. Он спит или дремлет. Он настолько неуправляем, силён, капризен, беспринципен, буен, что, если проснётся, тебе с ним не справиться в одиночку. На свете есть только один человек, который сможет тебе помочь. И это Великий Лоос. Но чтобы с ним встретиться, тебе для начала стоит научиться ходить по стенам...
  Будущие дни Маркс провёл спокойно. Ложился поздно, но высыпался. Ел мало, но голода не ощущал. Навещал его благородный волк теперь каждую ночь. Рассказывал сложную механику неба и земли.
  Огромное небесное колесо раскручивали жертвы, самые пугливые из пугливых обывателей. Шестерёнки колеса вращали среднюю передачу. На её оси вертелись, сменяя друг друга, те, кто захотел оказаться ближе всего к небесному механизму. Передаточное колесо вращало земную шестерню, давая всходы земле, радость несчастным, любовь влюблённым, здоровье больным и многие какие блага. Наконец, земная шестерня приводила в движение огромную гильотину, на которой погибали жертвы, пугливые из пугливых, чьи горячие пары страхов, криков, ужасов приводили во вращение то самое огромное небесное колесо. Яблоко, теряя смысл плода, приобретало значение орудия.
  Маркс пробовал ходить по стенам. Он падал, разбивал голову и руки. Раны затягивались, опыт накапливался. Первый раз, опираясь на благородного волка, юноша пополз по стене на четвереньках. Будто мир повернулся к нему под острым углом.
  - Обыватели не замечают тебя, - учил благородный волк, - пока ты действуешь так, как они. Стоит отклониться от их привычек, и ты попадёшь под их тяжёлое внимание с гнётом осуждения. Но если усугублять своё отклонение до предела нормы, то ты просто перестаёшь попадать в их поле зрения и становишься невидимым.
  - Если бы я взлетел перед их носом и парил в воздухе хоть весь день, они бы меня не заметили, я бы прошёл через их голову, как кости через дробилку. Потому что они могут лишь сравнивать, - объяснял волк, пока они прогуливались по стенам у всех на виду. - Возможно, когда-то в детстве они могли бы поместить меня в свою голову, но не теперь.
  Всё сбылось. Настал тот день, когда благородный волк повёл Маркса к Великому Лоосу.
  Они шли ночью по стенам домов. Маркс, забываясь, наступал на окна, ломал стёкла в квартирах. Жильцы просыпались, злились на неведомых хулиганов, затыкали окна ватными одеялами.
  После трёх кварталов они очутились в незнакомом Марксу районе с двухэтажными бараками, которые образовывали лабиринты дворов. За углом одного из них приятели неожиданно упёрлись в тупик. В нём располагалось широкое двухстворчатое глухое окно, похожее, скорее, на перевёрнутую на бок деревянную дверь. Маркс дёрнул за створку и шагнул внутрь вслед за благородным волком.
  Их встретило тёмное, узкое помещение с высоким потолком. Присмотревшись внимательнее, юноша понял, что потолок был лишь противоположной стеной. Комната на самом деле являлась просторным залом с искусственным светом по стенам. Кроме светильников здесь находились матрасы с грязными простынями. В конце зала они обнаружили дверь, расположенную от них на высоте фонарного столба. Если бы юноша и благородный волк не обладали способностью ходить по стенам, то добраться до той двери стало бы невыполнимой задачей. Перейдя в другую плоскость зала, приятели достигли двери и буквально прыгнули внутрь помещения, которое оказалось небольшой кухней. Несколько кашеваров в полосатых поварских колпаках безмолвно трудились, не замечая, как и прочие, присутствия на стене двух призраков. Стараясь долго не задерживаться здесь, волк прошёл в угол и неожиданно исчез. Маркс сперва растерялся, но, последовав за своим приятелем, понял, что тот скрылся за шторой, которая отгораживала вход в соседнюю комнату. Эта комната освещалась золотым светом сотен восковых свечей, как в церкви, пол с потолком были уставлены гладкими, чистыми зеркалами, а между зеркалами на стене сидел необычный человек. Благородный волк подошёл к нему, но не смел приблизиться, открыл пасть, но не смел заговорить первым. Сидящий перед ними располагался на стене со скрещёнными под собой ногами, глаза на голом черепе были заслонены худыми веками. Тщедушное тело, похожее на тело горного монаха, прикрывало оранжевое кимоно с вишнёвой кашая через плечо. Под носом монаха висели короткие усы, похожие на шелуху семечки или мелкую треугольную печать, будто он недавно съел кусок шоколадного пирога и забыл умыться.
  
  Го
  
  Загадав разыскать убежавшего от неё соседа, Го бесцельно бродила по городу. Внутри неё жила любовь к математике, числам и недовольство собой за то, что она так нелепо упустила молодого охотника. Надо сказать, дома с улицами имели строгую последовательность, так что заблудиться здесь было просто невозможно. Однако куда бы кошка ни направилась, она всегда выходила к центральному почтовому отделению. Если она шла прямо, то попадала на почту. Если шла направо, выходила к почте. А если поворачивала и шла налево, опять же упиралась в почту.
   'Это что же такое - сумма всех улиц в городе равняется проклятому почтамту? - злилась Го. - Так я никогда не разыщу молодого знаменосца, или сойду с ума, или заболею'.
  Никого похожего на знаменосца девушка не встречала. Впереди оставался целый вечер, ни одного приюта, ни доллара в кармане. Собрав всё своё нетерпение, она вошла в магазин, набрала гору апельсинов и ушла, не заплатив. К огромному удивлению, никто не остановил её, не заставил платить, даже не пригрозил расстрелом. Кошка съела несколько вкусных апельсинов на привале под бронзовым монументом, остальные раздала бесновавшимся детям. Ей вдруг стало стыдно, но не за то, что она своровала апельсины, а за то, что совершенно забыла о своём любимом брокере, её повелителе чисел, математики, и вообще.
  Поздним вечером плечи девушки падали с усталой спины, ноги постепенно отставали от туловища. Го высматривала крышу, представляя себя бегающей по её черепице. Чтобы было удобнее, кошка выбрала самое высокое здание и поселилась в нём на самом дорогом этаже, с видом на всё это великолепие. И здесь владельцы не поверили, что у неё просто нечем платить.
  'Не смешите нас, юная прелесть, - смеялись владельцы отеля с видами на всё это великолепие. - Человек не будет селиться в такой номер, если у него нет денег'. Спорить ей не хотелось, а хотелось спать.
  После сна Го улыбнулась. Было время обеда, но ей разрешалось лежать на белой кровати и пялиться в потолок. Потом, хорошенько умывшись, вылизав себя от макушки до хвоста, кошка спустилась со своего дорогого этажа и пошла по светлой улице. Цвета фартуков и фасадов домов плавно перетекали из тёмных полутонов в светлые, создавая радужное музыкальное произведение. Прохожие приветствовали Го. Ей снова пришлось поесть, не заплатив.
  'С каждым разом обман становится всё больше похожим на безобидную шалость, а из шалости превращается в беспечность, обычность. Интересно, может ли множество раз совершённая ошибка стать верным решением?' - строила гипотезы Го.
  Люди ходили, как должны ходить, одевались, как одеваются только люди. Это нравилось кошке. И она заглядывала в окна, удивляясь, что и заоконный народ ведёт себя так же правильно и нормально.
  'Все их действия подчиняются подсчёту, сводятся к вполне осуществимым формулам', - радовалась Го, высчитывая в уме, как скоро молочник поприветствует на третьем перекрёстке пробкообразную цветочницу. Когда подсчёт удавался, девушка радостно хлопала в ладоши или бросалась на встречного, чтобы растанцевать его. Иногда встречный сопротивлялся, но это не имело значения.
  Её решительно восхищал этот город, поэтому в первую очередь она подобрала себе несколько новых платьев, туфель и шляп, а потом пообещала, что со временем они с брокером переедут сюда навсегда. Они выкупят высокий этаж с балконом для фортепьяно. Го станет перекатывать по клавишам Баха, а её любимый - высчитывать идеальные пропорции деревьев в парках.
  Когда в очередной раз её остановило собственное отражение в ровных, чистых витринах, кошке удалось разглядеть нечто за пределами своего образа в стекле. Это была комната со стенами и стульями, в которой трудились расчётчики. Бумаги, разбросанные по столам, состояли из тонны цифр. Расчётчики листали белые страницы, подставляя числа в определённые места, создавали на бумаге другие числа. Кошка залюбовалась их великолепной работой.
  'Наверняка и мой любимый сейчас сидит за подобным столом, подставляя значения в уравнения. Только цифр у него на порядок больше и стол крупнее', - говорила сама себе Го, с завистью глядя на работу расчётчиков.
  Неожиданно для себя самой девушка вгляделась в ряд формул с ошибкой. Ошибка была мелкой, но портила последнюю цифру. Цифра стояла в конце формулы и молча смеялась над глупыми людьми, дожидаясь, когда же те обнаружат, что она стоит не на своём месте. Такую наглость со стороны простого числа кошка не стерпела. Она ворвалась с сырым ветром за окном к расчётчикам, выхватила карандаш из слабых рук одного из окаменевших от удивления работников и навсегда исправила ошибку в формуле. Тут же набежала изумлённая толпа, чтобы поглядеть на это невероятное происшествие, противоречившее любому порядку. Пришёл даже озабоченный начальник расчётного зала, поглядел через толстые линзы на поправленную рукой Го формулу, по-хорошему изумился. Го немедленно посадили за стол, окружили цифрами, заставив пересчитать. Кошка с удовольствием пересчитала. Решение её оказалась настолько великолепным, элегантным, тонким, что все расчётчики заплакали от умиления, а их начальник пустил одну слезу и назначил кошку своим новым расчётчиком. Го, конечно же, не возражала.
  Целыми днями Го теперь проводила за подсчётами углов дверных петель, расстояний между автобусными остановками, временем падения черепицы с крыши, количеством не окольцованных столбов. А вечером гуляла с молодыми расчётчицами, хихикая вслед симпатичным юношам. Приходила домой вовремя, засыпая в одно время с остальными. Иногда, набирая в грудь больше воздуха, чем требовалось, грустила по своему жениху, повелителю чисел, но её увлекала работа. С каждым днём она становилась успешнее. Отдел даже выдвинул Го куратором сложных математических законов. Вся страна была обсчитана ею до миллиметрового слоя пыли на паперти. А когда многие узнали, что девушка играет на пианино музыку, её стали боготворить и выдали отдельный дом на окраине - правда, Го продолжала по привычке жить в отеле на дорогом этаже с видом на всё это великолепие.
  Каждый день, с головой уходя в цифры, кошка становилась настолько довольна всем вокруг, насколько это для неё вообще возможно, поэтому и не сразу поняла предложение того незнакомца. Тот незнакомец подошёл к ней после работы на улице. Он весь состоял из ехидной улыбки и одного плаща. Незнакомец предложил девушке закрепить, а также повысить её профессионализм, обещал сделать из неё повелительницу чисел. За это он просил выйти за него замуж либо отдать свою душу. Го решила, что когда-нибудь неизбежно станет непревзойдённой повелительницей чисел, почти такой же, как её брокер, но отдать свою душу согласилась ради интереса. Незнакомец пожал ей руки и сказал, что их контракт через это рукопожатие закреплён.
  На следующий день Го потеряла сон, аппетит, желание идти на работу, нежелание идти на работу, смотреть в окно на всё великолепие и даже есть апельсины. Место желания заняли решимость и понимание, что надо идти, надо есть, надо работать. Удивительно, но с каждым днём она стала лучше понимать математику и цифры вообще. Правда, получать удовольствие от прогулок с молодыми расчётчицами, от спелых апельсинов, от новых шляпок кошка уже не могла. Брокер померк в её мыслях и болтался где-то там, где сейчас находилась её душа.
  Незнакомца, состоящего из плаща и ехидной улыбки, ей так и не довелось больше встретить, зато спустя неделю Го увидела под снежным дождём мокрое объявление о том, что некое неизвестное сообщество недорого продаёт души. Ей не хотелось возвращать свою душу, но она подумала, что надо бы вернуть то, что было у неё взято.
  'Девушка без души - это так неприлично. Тем более всё должно храниться на своём месте', - размышляла Го, отправляясь в ту сторону, куда указывал адрес объявления.
  По адресу находился роскошный замок из серого пористого кирпича, заболоченный временем и изумрудным мхом, но тем внушительнее он смотрелся. Рядом с его зубастой стеной помещалась совсем не уместная, как прыщик на королевском лице, современная одноэтажная пристройка. В ней, судя по вывеске, и находился магазинчик по продаже душ. Пройдя внутрь, кошка увидела просторный павильон со скучающими посетителями, удобными креслами для ожидания, журналами. В центре павильона размещалась будка наподобие билетной кассы, над которой были развешены яркие гирлянды новогодних фонарей. Внутри билетной кассы за маленьким низким окошечком виднелась костлявая старушка с крошечной сморщенной головой. Она выкрикивала собачьим голосом номер, и какой-нибудь ожидающий покупатель, вставая со своего места, шёл к ней за душой. Старушка, кряхтя, проверяла каждый документ, предъявленный покупателем, скрипела зубами и, если всё было в порядке, выдавала счастливчику новенькую красивую душу.
  
  Маркс
  
  'От начала времени существовало три сорта разума. Первый принадлежал животным, которые заставляли других животных работать на себя, платили им копейки или ничего не платили, а некоторых съедали. Вторым были одарены те, кто поглощал иллюзии и знания, производил иллюзии и знания, а также приучал остальных поглощать эти самые иллюзии и знания. Был ещё один сорт разума, но о нём известно совсем немного. Говорят, что те, кто владел третьим сортом разума, всегда находились в стороне от жизни, видя её всю целиком. Они не вступали в отношения ни с кем, но управляли жизнью каждого. Для них остальные были скрипучим песком под массивной челюстью', - слой за слоем стелил перед Марксом светлые покрывала тайных знаний Великий Лоос.
  С каждой новой мудростью юноша как бы укатывался на шаг назад и видел впереди сидящего себя, потом отъезжал ещё назад и видел уже себя, наблюдающего за самим собой, и так множество раз, пока привычка наблюдать своё множество во времени не превратилась в бессмысленную игру. И тогда Маркс засомневался, что, возможно, поиски его пути, по которому невозможно вернуться, - не то, что он на самом деле ищет.
  'Если ты хочешь что-то получить от этого огромного молочного зверя над нами, значит, ты медоед. Но если тебе ничего не нужно от него, значит, ты можешь идти, куда захочешь, и делать всё, что пожелаешь. Если хочешь знать, завтра, или совсем скоро, или не скоро, но обязательно в будущем всё это станет грязью под моими ногтями. С моей помощью или без неё. Хочешь знать почему? Потому что каждый год в наших школах учат одному и тому же. Крохотные пионеры учатся ходить по кругу, переставляя ноги по вычерченной на полу линии. Вместо того чтобы искать способ не превратиться в грязь под ногтями! Разве не смешно? Сколько бессмысленности в их действиях! Разве не поэтому ты перестал с ними разговаривать?'
  'Мне говорят, что моя плоть принадлежит только мне, правда временно. А я принадлежу самому себе тоже временно. Но никто не говорит, почему это так, и никто не знает, кто такой сам я. Я мог бы обратиться ко второму сорту разума, поверить в кучу иллюзий, но я не стану ходить вокруг самого себя. Возьму себе третий сорт разума, разум верхнего человека. И вдруг всё становится так ясно, как в телевизоре. Могу ли я превратить свою плоть в грязь под ногтями? Конечно могу. Могу ли я превратить чью-то плоть в грязь под моими ногтями? Безусловно. Кто виноват? Кто должен уступить дорогу? Никто! Чья жизнь ценнее? Ничья! Всё ясно! Кристально ясно! И я оборачиваюсь к людям и вижу, как они ищут виноватого, доказывают, что их плоть важнее плоти другого, что их дорога правильнее, продолжают питаться знаниями, иллюзиями и трудиться, пока однажды их кто-нибудь не сожрёт!'
  Последние слова Великий Лоос выкрикивал, возносясь над своим престолом. Смола сотен свечей - въедливая, ароматная - пропитала одежду Маркса так, что, даже выйдя потом с благородным волком от Великого, запах её юноша ощущал ещё пару дней. В тот вечер Маркс был полностью опустошён и наполнен заново. Мир в толстой мандариновой кожуре расчехлился перед ним и поделился на прозрачные дольки.
  К Великому Лоосу они ходили с благородным волком три или два раза в неделю. Иногда волк бегал к нему один, но очень быстро возвращался с пьяными глазами. Маркс переехал из почтамта к приятелю, в другую часть города, где комнаты ничего не стоили и просто пустовали без отопления и водопровода. Ни волка, ни Маркса это не смущало, хотя наступившие снега с ветром заметали в их квартиру сугробы. На работу юноша не ходил, а только возвращался раз в месяц за деньгами. Располагая запасами времени, днём благородный волк с Марксом играли в увеселительные игры, а вечером бегали по стенам города, пугали горожан и нападали на прохожих.
  Однажды со стены пожарной части Маркс наблюдал за детьми и заметил, что они напоминают заводных металлических зверей. В тот день благородный волк спросил у Маркса, что изменится, если почтенный обыватель перестанет ходить по улице домой или на службу. Юноша пожал плечами, а волк в подтверждение своих слов сбросил одного прохожего с подвесного моста. Мост посмотрел вниз на летящего вверх тормашками обывателя и в растерянности замер. Сбежалась толпа возбуждённых, возмущённых горожан. Все издавали звуки, напоминающие механическое кваканье. Приглядевшись к фигурам, Маркс не увидел никого, кроме заводных лягушек с металлическим ключом для завода на затылке. На следующий день об этом инциденте забыли. Горожане, как механические куклы на башенных часах, двигались по воображаемым рельсам, чувствуя свою нужность, сложность и важность. Это веселило Маркса и благородного волка.
  'Неужели они настолько глупы, что не могут поглядеть по сторонам и понять, что происходит?' - размышлял Маркс, перепрыгивая с одной стены дома на другую. Самых глупых заводных лягушек он съедал на месте, с другими обращался почти так же, как благородный волк - с почтенным обывателем на мосту. Пробегая центральными пассажами, ратушами, муравейниками типовых домов, юноша ощущал, что может почти всё сейчас, он - верхнее существо для всех заводных марионеток с пружинами вместо органов, и любой, кто встанет на его пути, исчезнет навсегда, сломается на раз.
  Его уверенность лишь однажды была прервана странным наваждением. В тот вечер он видел, как по улице, перебирая механическими железными лапами, двигались заводные лягушки. Они беспорядочно квакали. Глаза их вертелись по сторонам, как усы тараканов. Но среди этих заводных квакающих механизмов шла, как Марксу показалось, знакомая ему птица. Она покачивала ветреными бёдрами и, казалось, состояла из подвижных частей, которые рассыпались бы при грубом прикосновении к ним. Ему захотелось проверить, так ли это на самом деле. Юноша задумал в пару прыжков оказаться перед ней, резко схватить птицу за плечи, но вдруг наткнулся на благородного волка с чёрной повязкой на правом глазу. Тот мрачно передал ему, что Великий Лоос хочет видеть Маркса немедленно.
  Когда волк с Марксом прибыли к Великому Лоосу, большой зал был переполнен ожидающими лицами. Этот зал служил приютом и спальной комнатой нуждающимся. Иногда Великий отрывался от дел и сообщал о своём приходе. Все ученики его, послушники, последователи, глупые приживалы стекались тогда перед ним в огромную толпу, жадно внимая голосу Лооса. Все долго ожидали его.
  Наконец он явился в своём оранжевом кимоно под красной кашая. Маркс с волком заняли место по правую и левую стороны от него. Голая, без волос, голова Лооса раскачивалась, создавая гудящие звуки абсолютной пустоты. Короткие чёрные усы под носом давали особое направление губам и самому носу. Его речь внезапно заструилась по залу, перекрывая остальные разговоры. Лоос говорил то, что знал каждый и что нужно было, несмотря на это, сказать вслух. Его слова подхватывали в толпе и радостно повторяли. Маркс в это время внимательно следил за всеми, преследуя взглядом тех, кто только делал вид, что понимает смысл изрекаемого. Этим же занимался и благородный волк. Таким невнимательным слушателям грозила расправа сразу же после окончания речи Великого. Но пока Лоос стелил перед толпой невесомые, светлые простыни мудрости, Маркс просто наслаждался состоянием лёгкой ясности внутри своего тёмного тела.
  'В нашей массе пора нам разделиться, - выкрикивал Великий. - Отстающие пусть отстают. Идущие за покупками пусть уходят. Медососущие - наконец подавятся. Не ждите, пока арбуз свалится с яблочного дерева, в то время как томаты дорожают. Тот, кто способен поднять руку на безобидную тварь, способен поднять руку на кого угодно. У нас есть зубы, но нам не дают их вонзить в плоть, натянув на морду поводки с намордниками. Если и есть на свете то, чего я желаю, так это - всё. Абсолютно всё, или ничего мне не надо. Я говорю о высшем порядке, а не о том безобразии, что творится на улицах'.
  После всех сказанных слов, нескольких обмороков в толпе оратор повернулся и направился в свою зеркальную комнату, позвав с собой одного только Маркса. Забыв обо всём, юноша бросился за Великим. Едва они уединились, Лоос размяк, впал в задумчивость и, сложив ноги под собой, вознёсся на середину комнаты, следя за Марксом слухом и голосом:
  'Ты превратился в настоящего волка. Ты уже слышишь неправильный ход небесного механизма, который давно пора выбросить на свалку вместе с его механиками. Продолжай питаться земными чудесами и слушать квантовый звон атомов, волк. Ты достиг высоты верхнего человека. Теперь вернуться обратно для тебя будет равносильно погибнуть и погубить всё, что тебе дорого. Твой путь - стать проводником и защитником тех немногих, кто способен сделаться верхним человеком'.
  'Мой путь - стать проводником способных слышать квантовый звон атомов, - повторил про себя Маркс. - Я столько времени потратил, чтобы найти ту самую дорогу, по которой невозможно вернуться обратно. Неужели я так быстро бежал, что совершенно не заметил, как вдруг оказался на ней и преодолел её?'
  Юноша отвернулся от света сотни свечей, от Великого Лооса и увидел в дюжине зеркал своё отражение. Оно состояло из всклокоченной шерсти, светящихся глаз, четырёх лап, грозных зубов и хвоста. Маркс повертел своей волчьей мордой, замечая сходство с благородным волком. Нескоро выйдя от Великого, молодой волк думал о том, как же он голоден. В последние недели голод сопровождал его повсюду.
  На улице стелил по чёрному асфальту белый снег. Заводные лягушки выстраивались в очереди за транспортом, за молоком, за новостями, за долларами, за ложью. Маркс бродил, приваленный снегом, над ними, понимая, что теряет способность узнавать их речь. Их рты открывались, издавали хрип, свист, щелчки, для него ровно ничего не означающие.
  Следующие дни он провёл в поисках умов, способных выдержать тяжесть третьего сорта разума. Большинство из них совсем не годились стать верхним человеком, но некоторые дорастали до псов, яростных и ожесточённых в битвах.
  Маркс совсем перестал понимать заводных лягушек. Он мог среди бела дня напасть на обычного прохожего. Вместе с благородным волком и десятком псов они загоняли толпы обывателей в контейнеры, которые потом консервировали и увозили бульдозерами на свалку. Непричастные к консервации заводные звери с ужасом смотрели на уводимых сворой собак и волков собратьев, но на следующий день забывали обо всём. Принцип, по которому избирались граждане для консервации в контейнере, юноше был неведом. В нём могли оказаться как пролетарии, так и случайные бродяги, хотя последние оказывались в нём чаще. Даже сам Маркс мог оказаться в нём, но это его нисколько не пугало. Как объяснил Великий Лоос, верхнего человека ничего не пугает. Однако у него оставалось необъяснимое беспокойство каждый раз, когда он носился по стенам города и на глаза попадалось здание почтамта. Он помнил, как начинал здесь работать сразу по прибытии в эту необычную страну. Жил на втором этаже прямо над почтой, в комнатке с куцым балконом, где впервые увидел благородного волка. От всего этого ему вдруг становилось голодно, и он нёсся по стенам в поисках зазевавшегося пешехода.
  Скоро контейнеров перестало хватать. Загонять заводных лягушек стали реже.
  Как раз в то время с Марксом произошло то, что заставило его совершить оплошность. Тогда выпал крупными монетами снег, прикрыв чёрную наготу улиц. Молодой волк повёл несколько десятков псов на загон. Псы лаем выгоняли сонных заводных зверей из их домов, вели вдоль улиц на пустырь, где собирали в контейнер и консервировали. Маркс держал общий строй и догонял заводных лягушек, если те решали убежать. Толпа, издавая механическое возмущённое, напуганное кваканье, послушно шла под присмотром псов. Находясь слегка в стороне, Маркс мог держать на прицеле каждого и, конечно, сразу заметил среди всех заводных зверей дрожавшую от холода птицу, будто вернувшуюся из того наваждения. Она шла молча, бледнее обычного. Короткие чёрные волосы её впитывали огромные снежинки. Плоское как ладонь лицо висело на тонкой шее, а узкая спина, одетая лиловым халатом, вздрагивала от каждого порыва свежего ветра.
  Маркс перегнал толпу и первым прибыл на пустырь. Благородный волк, ожидавший его там, сообщил, что контейнера, скорее всего, не будет и Марксу придётся что-нибудь придумывать самому. Конечно, он мог бы съесть пару горожан, но что делать с остальными?..
  Толпу привели, но контейнеры так и не появились. Псы, узнав, что консервация откладывается, рассвирепели и были готовы сами разорвать в клочья всю толпу. Марксу ничего не оставалось, как отправиться на поиски не пришедшего контейнера. Птица, обдуваемая со всех сторон, теснимая вместе с толпой на середину пустыря, стояла, точно нарисованная в воздухе. Маркс заметил то самое разноцветное каменное ожерелье на её белой тонкой шее, которое она однажды ему подарила.
  Пробежав половину города, волк выяснил, что контейнеров нет нигде. Пролетариев, которые готовили контейнеры для консервации, недавно законсервировали всех до одного. И теперь юноша стоял в раздумье, глядя на знакомое здание почтамта. Так как двери были закрыты, он взломал замок и проник внутрь.
  Тут было всё так же, как и в его первый рабочий день, разве что теперь почта не работала и людей разогнали, а некоторых законсервировали. Он вспомнил о комнате, в которой хранились потерявшиеся коробки, свёртки, конверты, о том, как он хотел заслужить право войти в эту комнату и выбрать себе одну из потерявшихся вещей. Теперь Маркс стал верхним человеком, и это совершенно его не интересовало. Но он всё же взломал дверь тайной комнаты и вошёл внутрь.
  В пыли бесцветных бумаг и упаковочных холстов находились никому не нужные старые бандероли, посылки, письма. Почти все они не имели обратного адреса или имели, но неправильный.
  Одна из посылок по-настоящему удивила молодого волка. На ней знакомым крупным почерком было дважды написано 'Маркс'. Он поднял свёрток, обнюхал его. Под слоями полуистлевшего пергамента юноша обнаружил совсем новенький рюль, в точности такой же, какой когда-то был и у него. Куда девался его старый рюль со всеми его вещами, юноша, наверное, не вспомнил бы сейчас. Может быть, при переезде он был утерян или за ненадобностью давно выброшен на свалку после очередной уборки. В новом рюле из посылки находились редкие вещи, в которых он бы никогда не узнал себя.
  Маркс выпрыгнул из окна почтамта, пугая встречных заводных зверей, пробежал без остановки десятки домов, чтобы наконец прибыть на пустырь. Толпы там не было, псов тоже. Разобранные механизмы заводных лягушек лежали по оврагам. Волк сделал шаг и оступился, поранив лапу о разноцветное каменное ожерелье, которое, остывая, лежало в снегу и напоминало о птице.
  
  Го
  
  У раздающего автомата она получила бирку с числом и стала ждать. А когда выкрикнули её номер, Го не пошла, так как заснула в кресле, в тепле и духоте. Очередь встала. Следующий номер не решался идти, чтобы не перепутать последовательность. Посетители гулко завозмущались. Стали искать пропавший номер, а найдя, принялись будить. Когда девушка проснулась, то узнала много нового, особенно о себе. Старушечий голос взрывался от нетерпения, который раз выкрикивая её номер. Кошка подошла к низкому оконцу и получила упрёк ещё и оттуда. Но когда выдающая души узнала, что у девушки с собой нет никаких бумаг, абсолютно никаких справок, свидетельств, разрешений, сморщенная голова её так вытянулась и напряглась, что стала похожа на голову злобного хорька.
  Из магазина душ Го вышла с пылающими щеками, негодованием и списком документов из девяти пунктов. Ей надлежало найти и собрать определённое количество справок, актов, листов и подтверждений. Времени было мало, поэтому кошка отправилась есть шоколад. В кафе с приличным какао она встретила двух знакомых расчётчиц, которые её заболтали.
  На следующий день после работы она сразу же поплелась за первой формой необходимой справки, подтверждавшей, что Го на самом деле работает расчётчицей. Она отстояла очередь в отделе справок, её радушно приняли, выслушали и не дали никаких справок, попросив сначала принести подтверждение, что она действительно может работать расчётчицей.
  'Неужели требуют подтверждения и доказательств такие очевидные вещи?!' - негодовала Го, но в глубине души знала, что многие очевидные вещи после подтверждения становятся не такими уж очевидными. Например, все долгое время считали Го серым плешивым зайцем и не искали подтверждений и доказательств, считая этот факт очевидным, но на самом деле Го оказалась кошкой. Смирившись, девушка направилась за подтверждением в ближайший университет. Отстояв очередь, она узнала, где выдают нужную ей справку. Это было совсем рядом, требовалось всего лишь пройти в соседний корпус, найти нужный кабинет, получить номерок в очередь и ждать. Всё это она проделала, и её с приятной улыбкой встретили и согласились наконец выдать справку, подтверждающую, что она действительно может работать расчётчицей, - правда, прежде девушка должна была подтвердить, что она вообще может работать, и больше ничего. Вне себя от ярости кошка поскакала в ближайшую больницу, отстояла в очереди, влетела в приёмную, нарушая всякие приличия, потребовала справку, что она вообще может работать. Врач с пониманием посмотрел на кошку, попросил сесть перед ним на стул, выпить валерьянки для успокоения. И когда Го от чудесной настойки успокоилась и даже порозовела, врач заверил, что даст такую справку, как только Го принесёт подтверждение, что Го действительно проживает в городе.
  Вечером кошка вернулась в свой дорогой номер, выпила ещё валерьянки, которую выдал ей доктор, и легла спать. Всю ночь через её голову проносились поезда с бесконечными вагонами, бессчетные очереди людей, гирлянды справок, а ещё незнакомец в плаще с ехидной улыбкой, который превращался в старуху с высушенной, безволосой головой.
  Утро разбудило её и заставило идти на работу.
  Целыми днями, без перерыва, она трудилась в расчётном отделе, радовала своими успехами начальство, завоёвывала признание коллег. Вечером добывала справки, но потом сворачивала к врачу за валерьянкой. Настойка валерьянки желала ей спокойной ночи, глушила непонятные беспокойства, напрочь стирала из головы прожитый день. Справки копились на полках, не помещались в ящиках, вываливались из шкафов, продолжали размножаться, как паразиты.
  Сидя за столом в расчётном зале, девушка не переставала думать о своём повелителе чисел. Ей хотелось бросить всё и купить билет на поезд, который отвезёт её к брокеру.
  'Если мой любимый увидит, что я приехала к нему без души, то наверняка спросит, куда я её подевала, и тогда мне придётся рассказать ему про незнакомца в плаще с ехидной улыбкой, который делал мне непристойные предложения и даже звал замуж, - рассуждала Го. - Разве после этого сможет он меня простить? Нет, он скажет, чтобы я возвращалась домой. Кому нужна женщина без души?'
  Так размышляла за своим рабочим столом кошка, любуясь падающим снегом за окном, таким редким в этих краях, и втайне ото всех попивала валерьянку из чайной кружки. Выпадающий снег собирали в пирамидки вдоль дороги. По четыре пирамидки с чётной стороны улицы и по шесть с нечётной.
  'Эта непропорциональность может значить лишь одно: снег ложится неравномерно. Значит, дворники с чётной стороны улицы работают меньше, чем дворники с нечётной стороны, но получают одинаковую зарплату. Хотя возможно, что меня обманывает перспектива. Здесь не обойтись без формы подтверждения учёта снежных сугробов', - думала Го и выписывала самой себе талон на подтверждение окончания рабочего дня.
  Несмотря на отсутствие желания трудиться, удовольствия выбирать себе сапоги и шубы с широкими воротниками, а также пристрастие к валерьяновому настою, Го неумолимо двигалась к всегосударственной премии в области расчётов. Как и обещал ей незнакомец в плаще, она становилась повелительницей чисел и математики. Её работа по оптимальному количеству населения, способного к честному и благородному труду, была встречена руководством на ура и немедленно передана в самые верхи. Верхи на золотой бумаге прислали благодарность, наградили девушку медалью и распорядились увеличить и без того приличный оклад. Ещё Го надлежало сделать несколько докладов, чтобы рассеять свою идею в нужной среде. Кошка бы с радостью отдала все свои доклады, оклады, медали, грамоты взамен на свою крохотную душу. К сожалению, минуть великую и священную очередь не могли даже верхи.
  За всю зиму она не сделала ни одного расчёта, так как ей приходилось ездить по собраниям верхним и нижним с докладами, демонстрировать графики, правдивые числа, а также доказывать, как изменится жизнь, когда угрожающее количество горожан снизится до минимума, как славно будет выглядеть лицо города, если из общего уравнения они исключат всех незанятых трудом или нежелающих ударно трудиться. Ей аплодировали, бросали к её маленьким ступням огромные банты красных бутонов, увозили по городу в отель. Там на дорогом этаже она выпивала пузырёк валерьянки, глядя на всё великолепие.
  Когда начали пропадать люди, Го не запомнила. Это случилось как-то сразу, вдруг.
  Она шла к уже ставшему ей родным милому доктору. Дул радостный лёгкий ветер, игриво лохматя лисий чёрный воротник на её красном кашемировом коротеньком пальто. По дальнему проспекту несколько диких псов сопровождали толпу напуганных людей. Го притаилась за углом, пересчитав всех до одного. Люди были одеты слишком легко, как будто бы их только что подняли среди сна с кровати. Псы кусали за пятки отстающих, рычали на прохожих, если те приставали к ним с вопросами. Скоро в газетах стало можно прочитать, что многие иноземные племена второпях покидают государство, потому что не хотят здесь оставаться. Радость от этого государству огромная. Газеты продолжали радоваться тому, что вслед за иноземцами покидают государство тунеядцы, лжецы, паразиты и неспособные к цельному, а главное эффективному труду. Затем по радио и телевизору начали всплывать записи публичных докладов Го. Толпы людей угоняли теперь даже среди дня. Девушку узнавали на улице, кланялись, бросались в ноги, как под поезд, или с ужасом отбегали в сторону.
  Однажды она зашла к милому доктору за стекляшкой валерьянового настоя, но того на месте не оказалась, а медсестра с рваными от слёз глазами смело призналась, что доктор долго скрывал ото всех свою одноногость. Когда выяснили, сколько ног у врача, то пришли к выводу о его низком профессионализме по сравнению с двуногими докторами. Псы явились за ним вчера во время его дежурства и, не дав переодеться, увели. У Го после этого от страха почернело внутри.
   Многие, в том числе и Го, догадывались, конечно, что уводимых людей вовсе не отправляют на поезде из страны, а делают что-то другое, после чего они пропадают.
  'Это противоречит всяким математическим законам: если они хотят сократить общую суму, должен быть эквивалент всему этому, а у них его нет', - возмущалась Го, отстаивая свою точку зрения перед начальством. На её рациональные доказательства начальство закрывало уши и пряталось по кабинетам.
  Снег в этой стране шёл намного реже, чем в той, из которой прибыла кошка, но одним утром пошёл настолько крупный снег, что даже Го удивилась. Сразу же в её дверь постучались. На пороге стояли псы, небритые и ровно причёсанные. Войдя без спросу, они объявили, что Го обвиняется в том, что у неё нет души, поэтому ей следует немедленно идти за ними для дальнейшего судоуправления. Обычно они не дают время на сборы, признались псы, но, учитывая все привилегии, заслуги перед государством знаменитой повелительницы чисел, ей предоставляется несколько минут на переодевание. Девушка поблагодарила наглых псов и отправилась в ванную, чтобы переодеться. Через несколько минут псы ворвались в ванную, застав Го всё ещё не переодевшуюся, с маленьким пустым флаконом валерьянки в руке. В халате и тапочках они вывели девушку на улицу и погнали с остальными, сбивая в толпу, в неопределённое место.
  - Куда они нас ведут? - попыталась допытаться кошка у одной из тех, кто шёл с ней рядом.
  - Тебе лучше знать! Ты ведь всё это придумала! - огрызнулась одна.
  - Говорят, они собирают всех в контейнеры и отправляют за океаны, - шепнула ей другая.
  - Никуда они не отправляют, просто складывают на складах, - перебила её третья.
  - Не несите ахинею, контейнеры эти давно не производят. А что с нами будет, никому неизвестно! - с отчаянием выкрикнул какой-то старичок в очках, которого после этих слов чуть не загрыз пёс.
  Го не чувствовала холода, но замечала, как её плечи дрожат. Её обволокло какое-то безразличие к собственной судьбе. Подобно невидимке, она порхала между снежинками, высчитывая последовательность падений различных их рангов. Самые главные снежинки - тяжёлые, с толстой серединой, длинными лапами. Далее шли средние. Были ещё резко скользящие, цепляющиеся за остальных. И наконец, крошечные крупинки, которых поглощали более крупные снежинки, чтобы увеличить свою массу и стать главными по рангу.
  К тому времени, как их всех увели за город на какой-то пустырь, поросший кустарником и металлоломом, действие валерьянки закончилась, и Го стало страшно. Тонкие плечи под её лиловым халатом дрожали, а разноцветные камни, которых на вощёной верёвке было ровно столько, чтобы свободно огибать шею Го, клацали. Никакого поезда или контейнера тут не было, и тогда все ещё больше испугались, а псы стали неизвестно чего ждать, бродить вокруг толпы, лязгая квадратными челюстями.
  Длительное ожидание превращало людей в нервы. Кошка даже решила, что уж пусть что-то с ней сделают, чем продержат ещё какое-то время на холоде. Похоже было, что и приставники заметно устали ходить и хватать зубами воздух.
  - Скажите, пожалуйста, почему мы все здесь стоим? - поинтересовалась Го у одного из надсмотрщиков. Псы были настолько удивлены этим вопросом, что недоуменно переглянулись.
  - Замолчи! И не нарушай порядок! Вернись на место! - закричало на неё рассвирепевшее животное.
  - Вы сказали 'порядок'? - всё так же спокойно произнесла девушка. - Но какой же тут порядок, если вот уже четверть часа как началось обеденное время, но ни вы, ни мы так и не сели за стол?
  Вместо ответа псы сворой залаяли на кошку и толкнули обратно в самую середину толпы, так что у неё едва не слетели разноцветные камни, которых было ровно столько на вощёной верёвке, чтобы свободно огибать шею Го. Девушка ядовито ощерилась, как любая другая кошка на её месте, и принялась про себя считать надзирателей, овраги, кочки, металлолом, а также замерзающих горожан.
  - На стороне псов - смертоносные челюсти, острые когти, мощные лапы; с другой стороны, у нас, у замерзающих, - только масса, разделённая на количество. Но разве не она, масса, - залог непобедимости и правоты? - шёпотом пыталась убедить толпу Го.
  Продрогшие до спинного мозга горожане жаждали верить хоть какой-то надежде, поэтому кошке верили все, кроме неё самой. Сама Го считала, что только в укрупнённых, элементарных моделях масса могла одержать победу или стать правой. На протяжении недолгой своей жизни она не раз сталкивалась с доказательством, что вовсе не увеличение массы, а лишения, всяческие ограничения могут привести к необходимому и достаточному результату. Её сестру долгое время считали красавицей, поощряя теми десертами, которые так нравятся девушкам. Го считали серым плешивым зайцем, поэтому никто не дарил ей даже сийских дасих. Сперва ей преподавали гипотезу о том, что у таких серых плешивых зайцев не красота, а ум, а потом старшая сестра выросла, набрав излишнюю массу на баловстве родных. К Го же стали ходить женихи, видя определённую пользу в её привычке к самоограничению и строгости. В итоге сестру выдали за окулиста с плохим зрением, а Го достался повелитель чисел и математики.
  Её сомнения в выигрыше, как пробел в теоретическом обосновании закона, могли быть опровергнуты только верой в неё замерзающих людей, любовью к её бесценному брокеру и валерьянкой. Хотя последнее раньше в её голове заменяли апельсины, но с потерей души эти любимые сладкие лакомства больше не радовали кошку. Ни валерьянки, ни брокера поблизости не было, поэтому было решено разделить замерзающих на активные группы, которые одновременно, по команде Го, должны были напасть на псов и нанести им максимальное увечье, пока те не опомнились. В то время как толпа сговаривалась, сами приставники стали что-то подозревать и насторожились. Многие граждане жаловались, что их конечности настолько окоченели, что не смогут в нужный момент вцепиться в голову врагу. Некоторые предлагали всё же подождать ещё немного.
  Когда Го дала сигнал, большинство, включая её саму, бросилось в направлении встрепенувшихся псов. Некоторые горожане, оцепенев от страха, не сдвинули своё тело ни на миллиметр. Такую погрешность Го включила в свой план, поэтому даже без них атака удалась молниеносная, внезапная и бесполезная. Замершие, испуганные горожане отскакивали от могучих шей псов, как пшено, а их пальцы пусть и тянулись к жизненно важным узлам животных, всё же не могли дотянуться.
  Девушка не сразу поняла, что происходит: её толкнули в снег лицом вперёд. Лай, вой, крик схватки облаком поднялись над пустырём. Оторвавшись от холодной земли, кошка увидела то, чего никогда не хотела бы видеть. Толпа беспорядочно разбегалась. Псы гнались за гражданами, догоняли и рушили их на землю, перемешивая со снегом и грязью, некоторых рвали в клочья или просто съедали. Го заметила, во-первых, что псов слишком мало, чтобы догнать всех, а во-вторых, что куда-то пропало её разноцветное каменное украшение с шеи. Вместо того чтобы бежать, она стала шарить руками по земле в тщетных попытках отыскать дорогое ей ожерелье. Когда ожерелье так и не нашлось, кошка сползла в канаву рядом с пустырём, а потом как можно быстрее, прячась за кустами и кучами металлолома, принялась убегать.
  Почти сразу её окликнули. Трое или четверо псов рванули с места за ней. 'Почему они бегут за мной, почему их так много?' - про себя негодовала девушка. Она могла только убежать или залезть на дерево, но вспомнив, что не любит лазать по деревьям, Го представила дом, брокера, сладкие апельсины, свои клавиши, которые она любила перебирать, мамин ароматный хе из золочёного хо с коркой апельсина, даже молодого охотника. Эти воспоминания были намного длиннее того времени, в течение которого она убегала от разъярённых надсмотрщиков. Потом один из них схватил её за лодыжку, и Го почувствовала, насколько тверда земля. Четыре здоровенных животных, надсадно дыша паром, выросли перед ней, постепенно окружив со всех сторон. Один из них подошёл к кошке и взял её за шею с такой силой, что она чуть не лишилась сознания. Второй поднял её с земли, крепко сжимая локти. Она знала, что сейчас он приблизится к ней и она почувствует его влажное дыхание на своём лице, но неожиданно он исчез, смытый неведомой силой. Лишь на мгновение перед глазами девушки что-то мелькнуло. Псы залаяли, выпустив кошку из своих тисков. И тогда она разглядела этого громадного чёрного волка, в зубах которого беспомощно повис, словно щенок, тот самый пёс. Высокая лохматая грива волка вздыбилась. Он швырнул обмякшее в его зубах животное в сторону и ринулся на оставшихся. Псы не успели даже начать сопротивляться. Замелькали их серые хвосты и накрывшая их громадная тень зверя. Псы уже не лаяли, не рычали, а визжали, как поросята. А Го отметила про себя, что теряет сознание. Она даже попыталась упасть, но вместо твёрдой, холодной земли её подхватило нечто пушистое, мягкое, необъятное и живое. Она постаралась разглядеть, что же это, но её сил хватило лишь догадаться, что громадный чёрный зверь, взвалив Го себе на спину, понёс её над землёй. Обхватив руками его густой загривок, девушка верхом на огромном волке только изредка открывала глаза, чтобы убедиться, что всё ещё летит высоко над городом.
  
  Маркс
  
  Внезапно снег прекратился. Бесцветное небо освещало выбеленный город. Обыватели давно сидели на своих рабочих местах, вспоминали, как они с утра шли по хрустящему снегу. Потом наливали кофе из кофеварок и смотрели на дворников, очищающих лопатами улицы. Многие в уме пересчитывали растраты тепла и злились на зиму.
  С огромным трудом он разыскал птицу, спрятав её, истощённую, замерзшую, на почте, в той комнате, где сам когда-то жил, чтобы потом вернуться за ней. Дальше он скользнул через балконную дверь наружу. Знакомой дорогой, со всех ног, рванул Маркс к приятелю, одноглазому волку. Того дома не оказалось. Можно было предположить, что он, как всегда, пропадал у Великого Лооса. Юноша просто не представлял, что сказать им после того, как он нашёл новый рюль с редкими вещами на почте среди посылок без обратных адресов, после того, как загрыз всех своих псов, чтобы сохранить в целости птицу, но Маркс точно знал одно: всё равно он ничего никому не скажет, так как не говорит ни с кем. А с недавних пор он и вовсе потерял способность понимать речь обывателей.
  В доме Великого Лооса, как всегда, пахло смолой сотен тлеющих свечей. В духоте несколько приживал спали, раскидав по матрасам грязные худые руки. На кухне трудилась пара смирных псов, одетых в колпаки поварят. Маркс вошёл в зеркальную комнату к Великому и не сразу обнаружил его на обычном месте. Точнее, совершенно не обнаружил. Самого Лооса не было, а вместо него, подобрав под себя лапы, в воздухе парила крупная лысоголовая заводная жаба. Прикрыв железные веки, облачившись в кимоно под красной кашая, жаба наслаждалась тишиной. Маркс различил едва заметное трение шестерёнок и пружин внутри заводного зверя. Заметив посетителя, жаба, скрипя, подняла веки, вытаращив на него свои выпуклые стеклянные глаза. Изо рта заводного механизма послышались похожие на скрежет, щёлканье и шелест звуки, смысл которых Маркс не разобрал. Волк ухватил заводную куклу зубами и бросил в зеркало. Та с грохотом расколотила стекло и, не успев прийти в себя, прыгнула на Маркса, но он снова откинул механическое создание в сторону, разбив ещё несколько зеркал. Жаба заметалась по комнате, наступая на свечи, роняя зеркала и гневно квакая. Маркс мог бы покончить с ней сразу же, но начинал сомневаться.
  'Неужели Великий Лоос - лишь заводной механизм с пружиной внутри и железным ключом посередине?' - на мгновение подумал Маркс.
  В треснувшем зеркале отражение жабы показалось ему больше похоже на того Лооса, которого он привык видеть.
  'Значит, слова Великого означают лишь отражение механического кваканья заводного зверя? Но что тогда - верхний человек?' - замер волк.
  Великий воспользовался замешательством юноши и выскользнул в тёмный проём двери. Почти сразу же в соседней комнате раздался грохот, истерическое кваканье, лай потревоженных псов. Юноша собирался кинуться догонять учителя, но в проходе неожиданно появился его приятель, благородный волк с повязкой на правом глазу. Вид у него был усталый, рассерженный, недовольный, будто только что он дрался со сворой псов. Маркс хотел сказать приятелю, что это обман, что Лоос - не настоящий, а всего лишь заводная жаба с пружиной вместо сердца внутри, но не сказал, так как ни с кем не говорил ни слова.
  - Ты останешься со мной, - прорычал благородный волк. - Ты станешь новым Великим Лоосом. Ты - верхний человек и займёшь его место. Я стану преданно служить тебе до конца своих дней.
  Маркс опустил веки и отвернулся от злобного оскала одноглазого зверя. Он вспомнил, как впервые вышел на дорогу. Она заговорила с ним не сразу. Смотрительница библиотеки тогда впервые поведала ему историю настолько древнюю, что даже пахла она плесенью и песком, - историю о том, как давным-давно теней было больше, чем пешеходов, поэтому у странников в кармане лежал десяток теней на разные случаи. Тогда это показалось Марксу забавным, ведь иногда его сопровождали не одна, не две, а сразу три тени. Чем больше было теней, тем значимее казался странник другим.
  'Где мой путь, по которому я не смогу вернуться? Разве это он?' - подумал Маркс, ощутив на себе тяжёлый взгляд дикого зверя, готового вцепиться ему в горло.
  - Если ты захочешь убежать, - предупредил волк, - я разорву тебя на куски.
   Маркс открыл глаза и поглядел на себя: в прямоугольном проёме зеркальной двери отражался его высокий тёмный силуэт. Юноша раздвинул штору, вылез в окно на улицу. Ему хотелось поскорее отправиться вверх или вниз по дороге, но он побежал прямо к почтамту, чтобы разбудить спящую птицу. Девушки на почте не оказалось. Вместо неё лежало оставленное ожерелье из разноцветных камней. Маркс собрал свой рюль с редкими вещами и в тот же день исчез из города...
  Первая же подвернувшаяся дорога тепло встретила его. Она рассказывала юноше о влюблённых пастухах и некрасивых свинарках, о дружбе свиней с гусями и весёлых музыкантах, о шумных фестивалях и непобеждённых замках и даже о той самой птице, чьё ожерелье из разноцветных камней висело у него на шее. В пути ему встретился коммивояжёр с огромным чемоданом и ниспадающей улыбкой на розовом лице, который заговорил с ним, и Маркс его понял.
  - Ты ищешь девушку, - положил юноше на плечо свою руку коммивояжёр. - Откуда я это знаю? Солнце стало ближе к нам, дружище!
  Маркс хотел объяснить ему, что ищет он не девушку, а путь, по которому не сможет вернуться обратно. Но его попутчик оказался охоч поговорить о женщинах. Он рассказывал о тех краях, где с мужчинами случаются женщины, и обещал Марксу, что разыщет его птицу, тем более что все птицы весной прилетают именно туда.
  
  Го
  
  Больше всего, о чём грустила сейчас кошка, - это об испорченной одежде и шёрстке. Она проснулась в мрачном чулане на жёстком матрасе, в сыром, перепачканном грязью лиловом халате. Лица своего она не видела, но и оно, если можно было судить по чумазым рукам, выглядело не лучше. Воспоминания рвано, обрывочно рисовали ей полёт над городом на громадном чёрном звере, морда которого ей почему-то казалась знакомой. Возможно, она встречала его на улицах, или на выступлениях, или у доктора. 'Бедный доктор', - вздохнула девушка, съёжившись.
  Скоро Го почувствовала, что не может дальше находиться в таком состоянии. Девушка поднялась с кровати, ощутив лёгкое кружение в голове и боль в ушибленных местах. Это был не чулан, а небольшой гардероб с одной дверью на балкон и другой дверью, закрытой снаружи. Матрас лежал на сломанной кровати, в углу стояла небольшая парта (или письменный стол), у противоположной стены был пенал и крошечный умывальник с грязным полотенцем. Кошка поморщилась, фыркнула, но всё же умылась - настолько, насколько смогла. Переодеться здесь было абсолютно не во что, но Го обнаружила под кроватью странную сумку, которая, скорее всего, принадлежала волку. В ней оказалась куча чистых редких вещей, которые ей до умопомрачения понравились. Пледом она обернулась, как учила её некогда голубая сойка, - получилась замечательная юбка. Сверху натянула тёмный мягкий свитер, болтавшийся на ней, как напёрсток на соломинке, поверх свитера надела куртку с капюшоном, которая также была ей великовата, так что пришлось закатывать рукава. Приличной обуви в сумке у волка не нашлось.
  Выйдя на балкон, она перелезла на крышу, так как любила лазать по крышам. Ждать возвращения волка кошка не стала, а взамен слов благодарности оставила своё украшение из дорогих разноцветных камней, которых было ровно столько на вощёной верёвке, чтобы свободно огибать шею Го.
  Здание, где она находилась, оказалось тем самым почтамтом. Именно в него она столько раз упиралась, когда искала молодого охотника, пока не потеряла надежду найти его, пока не изучила город. Чулан волка размещался под самой крышей, в мансардном этаже. Прямо от почтамта девушка пошла на вокзал, заскочив по пути в магазин и стащив пару тёплых кед. На вокзале были ревущие очереди. Го попуталась среди пассажиров, сделала манёвр, влезла в самую середину очереди, но её мгновенно изгнали в конец.
  'Почему волк притащил меня на почту? Где моя душа? Почему у волка есть странная сумка с чудесными вещами внутри? - размышляла Го, напевая Моцарта, и сама же себе отвечала: - Волк живёт на почте, чтобы воровать чужие телеграммы. Сумка эта не его, а украденная. Ну а душа моя, если она действительно моя душа, наверняка вернётся, а может, уже ждёт меня на следующей станции или дома у моего любимого, ведь она принадлежит только ему'.
  Когда подошла её очередь, Го полезла за долларами, но их у неё не оказалась, зато во внутреннем кармане куртки была фотография. На ней улыбался ей молодой охотник. Рядом с ним стояла женщина с гордой головой и кошачьими глазами, которая обнимала его так жадно, как может обнимать только мать. Объяснялось это тем, что та странная сумка когда-то принадлежала знакомому ей знаменосцу и потом была похищена громадным чёрным волком, который сразу показался ей каким-то знакомым. По крайне мере так первые несколько минут она себя убеждала...
  Не чувствуя под собой ног, Го неслась через весь город обратно к почтамту. Сердце её билось так сильно, что мешало дышать. И чем ближе она была к цели, тем сильнее сомневалась в необходимости своего появления перед волком. Она вскарабкалась на крышу почты, перебралась на тот самый балкон, вошла в крохотную комнатку. Никого по-прежнему не было. Но не было здесь и оставленного ею украшения из разноцветных камней и странной сумки, только на кровати, как подбитый зверь, лежала шкура чёрного волка. Кошка легла на матрас, завернувшись ею, понимая про себя, что охотник сюда больше никогда не вернётся...
  Закутанная шкурой зверя девушка с трудом шла обратно на вокзал по притихшему городу, пугая встречных прохожих. На вокзале ей продали билет без очереди, денег и документов. Совсем скоро она села в довольно уютный вагон. Поезд без задержки тронулся в направлении той страны, где жил брокер, её жених, повелитель математики, чисел, и вообще.
  
  Глава 6 - Птица с лицом из двух половинок
  Маркс
  
  - Однажды я попал на приём к диктатору с телескопом для звёзд в саду. Но, собственно, к нему я пришёл из-за сыра, который собирался выращивать из его дойных серных овец, - рассказывал, не умолкая, коммивояжёр с розовым лицом, пока Маркс любезно волок его неподъёмный чемодан. - Думаешь, его волновал мой сыр? Нет! Он думал только о своём телескопе для наблюдения за мёртвыми солнцами и недобрыми соседями: за ними он наблюдал из того же телескопа. А кроме того - за своими дочерями. Меня мало что могло остановить. Диктатор говорил о звёздах, я вторил про сыр. Он жаловался на несносных соседей, а я предлагал ароматный сыр. Диктатор постепенно, как мне показалась, поддался моему натиску и загадал мне загадку. Оцени её, мой молчаливый друг. Он сказал так:
  'Если ты действительно такой предприимчивый, то уговоришь моих дочерей выйти за тебя замуж, а если хоть одна не согласится, то уйдёшь ни с чем'.
  Такая загадка. Всего у него было в ассортименте четыре дочери. Первая - молодая и капризная, вторая - умная и заносчивая, третья - болтливая и высокомерная, четвёртая - пугливая и паучная. Мне потребовалось четыре ключа, а точнее отмычки. Ты думаешь, это было самое сложное? Открыть, а точнее взломать сердце девушки легче всего, трудности настигли меня потом...
  Маркс остановился, чтобы оторваться от чемодана, который, по всей видимости, был набит свинцовыми ядрами. Вдалеке, на излучине петляющего пути, белел сквозь солнце парус или молочная рубашка незнакомого путника.
   'Девушки очень похожи на дороги: они такие же разные и постоянно идут рядом с тобой, не давая заскучать', - подумал юноша. Ему вдруг почему-то вспомнилась раненая птица, которую он вырвал из пасти псов.
  - После того как я получил согласие всех четырёх его дочерей, диктатор объявил, что даст мне полномочие на приготовление сыров из дойных серных овец, как только я расторгну помолвку по обоюдному согласию со всеми своими невестами. Именно так, чтобы ни одна не ушла в истерическую болезнь от расстройства. Ты знаешь некоторые двери, и ты должен это знать. Так вот, некоторые двери легче открыть, чем закрыть. Поэтому лучше их вообще не открывать, а точнее не взламывать. Эти четыре милые девушки превратились в ядовитых злых насекомых, только почуяв намёк на расставание. Мне пришлось спасаться героическим бегством. Но если ты спросишь, бывают ли такие девушки, с которыми так же легко расстаться, как и встретиться, я отвечу: бывают, и именно туда мы направляемся, мой молчаливый друг.
  Маркс совсем было выбился из сил, но вдруг увидел близкого человека. Руки потянулись к другу и с радостью выронили чемодан. В ответ влюблённый юноша обнажил объятия для Маркса. Приятель нисколько не изменился. Только румянец на щеке стал ещё свежее. Не надо было расспрашивать, он сам рассказал, как почти нашёл свою тираншу там, где её не должно было быть. Как его гнали отовсюду те, кто всегда был рад видеть. Как он не спал и не ел, думая, что этим вернёт свою любимую. И во снах она являлась ему и уходила через какое-то время по своим срочным делам, оставляя его одного.
  Эти поэтические повести услышал не только Маркс, но и многоулыбающийся коммивояжёр, который вплёл несколько грубых шуточек про женщин, а потом отрекомендовался. Маркс был рад весёлой компании, но нести дальше чемодан отказался, поэтому его место занял влюблённый юноша. Окрылённый любовью, он пронёс чемодан пару шагов и передал всё обратно его владельцу. Коммивояжёр с сожалением принял обратно свой неподъёмный багаж и, отставая, стал догонять налегке идущих друзей.
  Извергая звуки страдания, потери физической бодрости, коммивояжёр не забывал развлекать своих попутчиков разными пикантными историями. Он рассказал им про девушек-буквоедок, которые питаются изысканными словами, девушек-садовниц, которые любят садить семена и зарываться лицом в лопухи, девушек-акул, питающихся плотью, девушек-мышей, предпочитающих жить в норах, тротиловых девушек, девушек ветреных, девушек непогодливых, девушек записных и прописных, девушек-ловушек, девушек-приманок, девушек телефонных, девушек отороченных, девушек неземных и приземлённых, девушек фруктовых и мясных, девушек-кошек, девушек-рыб.
  - Моя любимая не подойдёт ни под одно описание этого грубияна, - признался Марксу влюблённый юноша. - Давай увеличим шаг и оставим составителя женской энциклопедии с его неподъёмным якорем позади, где ему самое место.
  Возразить что-либо на предложение приятеля Маркс не мог: не потому, что ему нечего было возразить, а потому, что Маркс ни с кем не говорил ни слова. Однако сейчас обоим хотелось оставить многоулыбающегося говорливого коммивояжёра в придорожной пыли. Особенно Марксу, который несколько километров тащил на себе его неподъёмный чемодан. Поразмыслив над предложением влюблённого юноши, Маркс подошёл к коммивояжёру и взвалил его чемодан себе на плечо, чтобы легче было нести. Тот ещё сильнее порозовел от радости и с ещё большим пылом заговорил о девушках, только без надрывных стонов и предсмертных вздохов. Влюблённый юноша выразил взглядом полное презрение к болтливому попутчику, а Маркс понял, что ему очень понравились поучительные, слегка грубые истории нового друга и что скоро от тяжести багажа его спина надломится. Это могло было случиться уже скоро, если бы не первая приветственная надпись над дорогой, которая заверила всех троих, что они прибыли в страну благородных воров, бесчестных героев и блистательных безумных королей.
  
  Го
  
  Едва поезд тронулся и потащил за собой Го, как дверь её купе открылась и что-то стремительное вошло внутрь, громыхая картонными коробками. Кошка не могла видеть, кто проник в купе, так как с самого начала завернула себя в волчью шкуру, насквозь пропитанную запахом охотника, и усиленно старалась думать о своём любимом брокере, её повелителе математики, чисел, и вообще. Однако тот, кто пробрался в её купе, кто бы он ни был, имел огромное желание увидеть Го целиком, а не только две её худые, торчащие из-под волчьей шкуры ноги. Сначала нетерпеливый сдержанный кашель стал бродить по купе, шаркая подошвой. Вслед за ним влетела мелодичная песенка лёгкого настроения, которая принадлежала женскому голосу. Песенка быстро заскучала без слушателя и удалилась. Потом в купе ворвались лихие проказники, полезли на стены и под диваны, на полки, гремя коробками, звякая замками, шурша бумагой. Го была совсем без сил, чтобы шикнуть на них, погрозить им.
  - Хм... Вы только послушайте, что они тут пишут, - раздался приятный женский голос. - 'Ананасы-людоеды съели курьера быстрее, чем он успел их доставить'. Какая-то фруктовая чушь! Если бы ананасы могли действительно съесть человека, я бы отправила целый самолёт или два моему ничтожнейшему гусю, которого я, между прочим, ненавижу больше всего на свете. А это как вам? 'На продажу выставлено платье, составленное из карты звёздного неба, где каждая звёздочка - редкой огранки бриллиант'. Должно быть, умопомрачительно - носить на себе весь звёздный атлас. Как бы интересно я смотрелась в нём ночью при неоновом свете.
  - Невозможно, - пробурчала Го из-под волчьей шубы.
  - Невозможно? - обрадовался приятный женский голос. - Я бы вам дала его примерить. Сколько же там брильянтов? Наверное, не меньше, чем звёзд на небе. Не меньше тысячи, полагаю, или нет, миллиона. Как вы считаете, сколько звёзд на небе?
  - Это невозможно, - ещё глуше прорычала Го.
  - Что вы всё заладили? Невозможно да невозможно. Вы вообще на небо хоть раз глядели? Наверное, трудно смотреть на небо, с головой накрывшись шкурой первобытного человека. А во-вторых, нет ничего невозможного.
  - Есть, - кошка откинула шубу и села на диван, со злым лицом, опущенным под плечи. - Есть и ещё раз есть! Есть множество вещей, которые просто невозможны. Например, вам никогда не удастся укусить свой локоть, бежать быстрее паровоза, прыгнуть выше головы. И кстати, невозможно сосчитать все звёзды, потому что многие уже не горят, но светят, знаете ли, а другие горят, но ещё не светят, уж извините. По этой же причине невозможно примерить звёздный атлас, и расшить такой наряд тоже не получится.
  Залп, произведённый Го в лицо соседке по купе, так потряс даму, что она едва могла открыть рот и произнести что-либо в ответ. Пройдя через неловкую паузу, попутчица всё-таки смогла выдавить из себя, как она обескуражена услышанным и удивлена, что Го знает столь много о таких важных вещах, как вечерние платья из звёздного неба, бриллианты и прочее. Приглаженная лестью Го пролепетала тихо, что узнала обо всём этом случайно из ста тысяч книг. На что соседка радостно ответила, как она любит читать те книги, где много о любви. Здесь кошка резко почувствовала мощный прилив усталости, болезненной скуки. Ей захотелось забраться обратно под шубу, обонять запах охотника и думать о своём повелителе чисел. Не угадав желаний Го, соседка продолжила приятным голосом рассказывать, а кошке пришлось слушать и разглядывать попутчицу сквозь полуприкрытые веки.
  Её соседкой оказалась мнимая принцесса. Она преследовала своего возлюбленного гуся, которого страшно ненавидела. И собиралась сказать об этом ему при встрече, если разыщет. Принцесса напомнила Го о маминых статуэтках из фарфора, так искусно и утончённо сделанных, что невозможно было не захотеть взять их в руки. Кроме всего прочего, наряд попутчицы был словно создан для того, чтобы блистать в первых рядах фестивалей, в отличие от самодельного платья кошки, которому место было на помойке.
  - Между прочим, ананасы на самом деле едят людей. Поэтому я предпочитаю им апельсины, которые, как известно, сочатся во рту, когда спелые, - зачем-то вставила Го, пока мнимая принцесса любовалась на себя в маленькое зеркальце.
  - Какая прелесть, - состроила рыбьи губки принцесса.
  'Наверное, я выгляжу сейчас не лучше, чем тот ананас, который слопал курьера', - подумала Го, прикрыв ладошкой пятно на своём импровизированном платье.
  По невероятному совпадению в лукошке, которое путешествовало вместе с мнимой принцессой, лежала коллекция изумительных джемов. Помимо изумительных в коллекции находились ещё и три апельсиновых. У Го не было аппетита, но она всё же съела ложечку безвкусного лакомства. Вскоре принцесса откуда-то достала и настоящие апельсины; они пахли той страной, где жил брокер, и Го рассказала своей попутчице обстоятельства дела с женихом, а заодно и с молодым охотником. Увлекаясь рассказом, мнимая принцесса съела все апельсины, к которым кошка так и не притронулась, а в конце стала умолять девушку примерить какое-либо из её платьев, ведь они были такими одинаковыми с Го.
  На самом деле они с принцессой были совсем разными. Кожа у Го была бледной с желтоватым отливом, а у ее попутчицы - тонкой, бархатной, меловой, прозрачной. У Го нос маленький и плоский, а у мнимой принцессы - заострённый. Принцесса всё время в пути улыбалась и хохотала, а кошка только сдержанно, вымученно улыбалась, опустив лицо в плечи. У кошки был один импровизированный наряд и волчья шкура, а у принцессы в двух соседних купе ехал весь её гардероб, галереи платьев, туфель, шляпок, которые, как малые дети, путешествовали с ней, куда бы она ни отправлялась.
  Как кошка ни упрямилась, мнимой принцессе всё же удалось завести её в соседнее купе и начать наряжать. К концу примерки Го не узнала себя. Когда, выбрав самую чудесную шляпу, Го вернулась в купе к принцессе, то увидела одобрительный взгляд соседки, но совсем не обнаружила своей волчьей шкуры. На её расспросы про шубу принцесса с лёгкой улыбкой призналась, что выбросила эту старую, пропахшую псами дрянь в окно. Расцарапать соседке лицо у кошки не хватало сил, поэтому она упала в угол дивана и оцепенела. На все обещания попутчицы подарить ей лисью, медвежью шубу девушка отвечала молчанием. Молча они проехали весь путь. И вскоре мнимая принцесса сошла со всеми своими гардеробами, коробками и блистательной красотой. А Го осталась в углу купе, представляя, как встретит брокера, как войдёт в храм математики и чисел, заваленный апельсинами. От подобных мыслей кошка закрыла ладонями лицо. А когда открыла, перед ней стояла мнимая принцесса и со строгим видом приказала встать и следовать за ней.
  
  Маркс
  
  Весь край, и в частности город, в который прибыли трое путников, недвусмысленно намекал на тайную связь между двумя. Может, всё дело было во времени года. Деревья тянулись друг к другу через широкую улицу, словно в этом заключался весь смысл их растительной жизни, а соприкоснувшись ветвями, тут же расцветали белыми цветами. Щебет парных пернатых глушил рёв моторов уличных экипажей. Из открытого окна усатый владелец серой майки бросал ревнивые взгляды на парочки, по рукам спаянные между собой. Одетые будто на свидания юноши и девушки сидели по кафе или двигались вдоль улиц. Плечистая река разливала по городу мерцающие отражения праздничных платьев, костюмов, молодой дрожащей листвы и горделивых крыш, под которыми жили живописцы, чтобы рисовать. Горбатые улицы катали на своих спинах весёлых трамвайщиков, те посылали воздушные поцелуи всем подряд девицам. Благородные воры ходили по карманам, обязательно извиняясь перед тем, у кого они стащили кошелёк, поэтому прохожие не обижались на них, а пары, по рукам спаянные между собой, были так безучастны ко всему, что не замечали и этого.
  Влюблённый юноша поклялся то ли себе, то ли всем остальным, что в этой стране непременно встретит свою тираншу, а если не встретит, то влюбится в кого-нибудь ещё. Его поддержал коммивояжёр и пообещал, что отыщет ему самую лучшую партию или две, а ещё Марксу и, конечно же, себе, но прежде всем троим предстояло найти квадратные метры, с которых они начнут свой длинный старт. Маркс не мог думать сейчас даже о своём неуловимом единственном пути, по которому он не сможет вернуться обратно. Ему хотелось отдохнуть от дороги и чемодана. Но влюблённый юноша торопил приятелей, ему не терпелось поскорее отыскать если не свою любимую тираншу, то хотя бы замену ей. Вместе они - влюблённый друг Маркса и коммивояжёр - отправились искать девушек, а также ночлег. Чемодан же и Маркс остались под скучным уличным фонарём.
  'Если девушки так похожи на дороги, то какими бы интересными, лёгкими они ни казались, иногда так хочется сойти с пути и хорошенько выспаться', - зевая, подумал Маркс, утомлённый трудным переходом. Присев, он откинул спину на ребра чемодана, засмотрелся на жёлто-зелёное небо города и стал стремительно утопать в дрёме.
  За секунду до пробуждения юноша увидел птицу, которую недавно потерял. Она явилась в огненном платье. Медленно подойдя к нему, девушка положила свои запястья на плечи юноши и стала снимать ожерелье. Маркс понял, что если он позволит снять с себя это ожерелье из разноцветных камней, то потеряет и девушку, и украшение, поэтому, будто цепляясь за края крыши, чтобы не сорваться вниз, он схватил её крепко за руку, так что от боли она взвизгнула.
  В этот момент Маркс проснулся и увидел, как сжимает запястье руки, в которой болтается ожерелье, так ловко снятое с него во сне. Рука принадлежала воровке. Девушка вопила на всю улицу и обвиняла юношу в каких-то постыдных вещах, к которым он вряд ли имел отношение. Однако Маркс не выпускал пойманную руку, хотя девушка не просто отбивалась, но и так искусно орудовала зубами, ногтями, что нанесла ему множество ран. Наконец он отобрал ожерелье и выпустил её руку. Злобная дикая воровка отскочила в сторону и начала посылать проклятия на заколдованном языке.
  Только теперь он понял, кто перед ним. Взгляд был тот же, что глядел на него из глубины камеры той ночью, когда он освободил всех птиц. Это была птица с волосами цвета чёрного золота, пенящимися по краям, лицо которой пересекал шрам, будто стремящийся перечеркнуть всю её смуглую природную красоту.
  - Лопни мои глаза! - замерла девушка, опомнившись, оборвав поток колдовских заклинаний. - Лопни мои глаза, если это не тот самый охотник! Тот самый молодой охотник и наш спаситель!
  Воровка залилась звонким смехом и подскочила к Марксу, жадно разглядывая его лицо, точно стараясь найти какую-то давно пропавшую черту. Юноша был выше неё на три пальца и две головы, так что сейчас она едва могла достать ожерелье с его шеи, хоть он предусмотрительно и спрятал украшение под рубашкой.
  - Так это ты был на ярмарке в стране бунтующих баронов... Точно ты! А я подумала, что сошла сума. Ведь до этого ты мне везде мерещился, охотник... Не бойся, не возьму я твоё ожерелье. Пусть даже и не твоё оно, а принадлежит глупой кошке. Я знаю... А ещё я знаю, что мы с тобой встретимся... Позже... Но для этого мне нужно взять у тебя какую-нибудь вещь на память. Мой народ говорит: бери только то, что человек никогда не даст сам, по доброй воле.
  При этих словах маленькая смуглая девушка запрыгнула на чемодан коммивояжёра, почти сровнявшись в росте с юношей, притянула его к себе и крепко поцеловала в губы. Потом спрыгнула на землю, проворно схватила неподъемный чемодан и с такой лёгкостью убежала, что Маркс сперва не поверил, будто именно этот самый чемодан, который он еле мог оторвать от земли, эта похожая на ребёнка хрупкая юная женщина с такой лёгкостью умыкнула у него из-под носа.
  Когда многоулыбающийся коммивояжёр вернулся, то первым делом стал длинно, узорчато сокрушаться над тем, что потерял влюблённого юношу, который в пылу очередной влюблённости бросился догонять даму с визгливой собачонкой, чьё внимание хотел завоевать. При этом оба - и дама, и её животное - убегали, не разобрав чистых помыслов юноши. И, кажется, собачка намного опережала свою хозяйку. Коммивояжёр гнался за ними пару кварталов, потом перестал, остановленный собственным сердцем. После этого розоволицый коммивояжёр принялся длинно, узорчато сокрушаться по поводу потери чемодана, используя те же самые колдовские заклинания, что и дикая черноглазая птица со шрамом на смуглом лице.
  Маркс хотел было объяснить, что вместе с чемоданом маленькая воровка украла весь его рассудок, но вспомнил, что не говорит ни с кем, и с сожалением пожал плечами. Тогда и многоулыбающийся коммивояжёр в ответ вздохнул, похлопал юношу по плечу, обрадовав, что, пока бегал по городу, ища их общего приятеля, подыскал им троим полтора места в тихой чистой комнате, где есть мебель и всё, чтобы прожить.
  Их новое жилище размещалось совсем недалеко отсюда, как рассказал розоволицый коммивояжёр, зато вид из окна простирался до самой окраины города. Сдавала комнату отставная балерина, согласившаяся отдать незнакомцам полтора спальных места, если только они способны навести ремонт во всех её комнатах. И плату она при этом с них за квадраты не возьмёт.
  Втайне от розоволицего коммивояжёра Маркс радовался, что маленькая воровка украла его неподъёмный чемодан. Он до сих пор ощущал, как нечто похожее на спелую сливу касается его губ. Думал он и о той глупой кошке, чьё ожерелье уже не впервые попадает ему в руки.
  'Если, как сказала птица, ожерелье принадлежит глупой кошке, то я её обязательно повстречаю. Может быть, и она разыскивает меня. Должна же она меня помнить', - решил Маркс и невольно улыбнулся.
  Оба приятеля поднимались по каменному мосту, брошенному через плечистую реку, в тот самый момент, когда, к своему удивлению, увидели странное видение. Будто бы им навстречу, перепуганным ртом глотая встречный воздух, с лошадиной бодростью нёсся влюблённый юноша. За ним галопом бежали агенты в синих колпаках, помахивая короткими дубинками. Следом за агентами - толпа улюлюкающих людей.
  Несмотря на то что убегающий от погони юноша был напуган, в руках он держал целую охапку белоснежных лилий, дорогих и прекрасных цветов. Увидев двух знакомых ему приятелей, он закричал им, чтобы они убегали. Причин скрываться ни у Маркса, ни у многоулыбающегося коммивояжёра, кажется, не было. Однако от одного старого марафонца Маркс знал давно проверенный опыт: если тебе говорят бежать, то лучше беги, потому что любого во всё время можно обвинить во всём, чём угодно, но не каждого можно догнать. Розоволицый коммивояжёр, похоже, тоже слышал об этом опыте, поэтому побежал ещё задолго до того, как влюблённый юноша поравнялся с ними. Маркс опрометью кинулся вслед. Затылком он чувствовал, как его настигают агенты в синих колпаках и улюлюкающая толпа людей.
  
  Го
  
  'Ни одно уравнение нельзя решить до конца. Можно лишь приблизиться к окончательному решению. Ведь всегда есть неучтённые, упущенные мелкие, косвенные факты, способные перевернуть с ног на голову всё, что казалось таким ясным, правильным', - пространно размышляла Го внутри себя, в то время как крошечный жёлтый жук вёз её и мнимую принцессу светлыми переулкам.
  По краям дороги пьянела лёгкая весна. Кошка не замечала украшенных растениями парадных кафе, мужчин и юношей с немного закатившимися за веки глазами, девушек, едва заметно парящих над тёплым асфальтом, птиц, стригущих верхние этажи, деревьев, облитых белыми и розовыми цветами, музыкально насвистывающих бандитов, пританцовывающих нищих, целующихся на лавочках губолюбов, таксистов, ругающихся и признающихся всем в любви, а также нескончаемых очередей магазинов шляпок, которые кошка так любила. Если бы мнимая принцесса бросилась сейчас объяснять своей подруге выгоду от покупки туфель в магазине возле цветочной оранжереи, или почему не следует заказывать себе сумку в мастерской у гостиной, или чем лучше кафе на левой стороне проспекта по сравнению с кафе на правой, то кошка наверняка даже не стала бы слушать. Го находилась в середине какой-то мысли. Поэтому, когда жёлтый жук всё-таки остановился возле съеденного плющом забора, кошка даже не шелохнулась. Мнимой принцессе пришлось выталкивать подругу из машины и вести за собой. Го не сопротивлялась, всем видом показывая своё отсутствие.
  За оградой сразу же начинался узкий, но высокий - на три этажа - дом, который принадлежал коллекционеру-абсентщику. Коллекционер жил на особом довольствии, собирал по свету сушеных бабочек с нелепыми крыльями. Он просто обожал их, но иногда увлекался абсентом и перемещался из обычной среды в сферу мифологическую или даже мистическую, заблаговременно передав ключи от своего узкого дома сестре, мнимой принцессе, которая во время его взаимодействия с дурным напитком сдувала пыль с нелепых крыльев бабочек, гоняла по комнатам огромного пушистого бегемота, который комично мяукал, когда был голоден, и поливала цветы - не те, что цвели на обоях по стенам внутри, а другие, на балконах и окнах.
  То, что коллекционер-абсентщик приходится мнимой принцессе братом, Го узнала после первого бокала предложенного ей вина. После второго бокала кошка прыгнула в окно на первом этаже и бесстрашно выбежала на улицу, пользуясь своей неуловимостью, не считаясь с порядочностью доброго гостя. Позже мнимая принцесса сама корила себя за то, что отпаивала подругу вином, пытаясь таким образом привести ее в чувства.
  Чувства действительно пришли к Го и увлекли неизвестно куда. У неё было немного долларов, вырученных за сданный в кассу билет, неплохое платье, которое шло к её чёрным раскосым глазам, и огромная уверенность, что молодой знаменосец отыщется именно здесь, в самой сердцевине чужого города. В доме коллекционера-абсентщика сквозь окно, в которое лезло старое фруктовое дерево, она заметила железную арку на самом краю тусклого горизонта.
  'Наверняка если молодой знаменосец доберётся сюда, то захочет увидеть эту забавную железную карикатуру', - решила Го и мгновенно поняла, куда она сейчас со всех ног побежит. Случилось именно так: девушка улизнула из дома и, используя кошачье чутьё, устремилась на свидание с далёкой железной аркой.
  Сначала ей попадались лишь небольшие парки и домики с оградами, затем мост и сквер, огромный, пышный, а дальше улицы, как рыбы, запестрили кофейнями, магазинами. Чтобы не потеряться в огромных карманах города, Го спросила дорогу до железной арки, и её направили к трамваям, но она свернула в переулок и села в симпатичном кафе, так как знала наверняка, что скоро окажется там, где и хотела оказаться. В кафе рядом с ней находились молодые люди, ухоженные мужчины с закатанными под веки глазами, в которых обязана была влюбиться любая порядочная кошка. Го долго всех рассматривала и наконец заказала маленькую чашку кофе с коркой апельсина. Он показался ей наивкуснейшим. Кроме того, неторопливые беседы за соседними столиками, медлительные пешеходы за окном, гудки клаксонов успокаивали её даже лучше, чем валерьяновый настой некогда знакомого ей доктора. А музыка с твёрдым женским голосом с пластинки, которая принадлежала доброму хозяину заведения, отрывала кошку от пола и уносила в какую-то воздушную мечтательность. Допив свой душистый кофе, Го, вполне удовлетворённая, вылетела из дверей и понеслась вдоль блестевших витрин магазинов платьев, украшений и шляпок.
  Сначала ей это только показалось.
  Это было нежно-серое платье в витрине, будто бы махавшее девушке рукавом. И оно действительно махало ей рукавом сквозь толстое магазинное стекло. Над ним висела симпатичная соломенная шляпка с красной лентой, по-особому подмигивающая кошке. Рассудок Го начал возмущаться присутствию подобных фантазий, выдумок, но его перебил голос, принадлежавший стоящему рядом сарафану в паутинке убегающих полевых цветов, который стал мечтательно рассказывать кошке, как хорошо живётся за городом, как прохладна вода в пруду жарким утром и как запах свежей росистой травы щекочет в мозгу.
  Кошка обернулась, но ни один из пешеходов ещё не успел, кажется, заподозрить её в помешательстве. Подобные чудеса и галлюцинации подтолкнули Го к выводу, что пора что-нибудь съесть и отдохнуть, поэтому она приобрела в соседней пекарне три эклера, чтобы собраться с мыслями, и пошла по дороге к речке.
  Дорога не вывела её к реке, зато увела от витрины с говорящей одеждой и доставила на улицу, где росли низкие фонарные столбы, а также красовался круглый фонтан с дельфинами. Выбрав самый нагретый камень, она стала безжалостно уничтожать эклеры, при этом смежая веки, думала о брокере и набивала рот так, что едва могла дышать, вызывая удивление у случайных прохожих. Пары на траве под деревьями не настраивали кошку на нужный лад, а брокер почему-то не лез в голову. Зато Го поняла, что запросто могла бы влюбиться прямо сейчас, а точнее, после третьего съеденного эклера: именно тогда, по её представлению, к ней вернётся сила, уверенность и обаяние.
  - Немедленно прекрати жрать, мерзкая девчонка! Разве мама не учила тебя, что пирожные и сладости придумали старые злые ведьмы за сорок, чтобы испортить фигурки всем молодым красавицам? - раздался энергичный мужской голос позади Го.
  Девушка встревожено обернулась с куском недоеденного полуэклера во рту и увидела вытянутого вверх мужчину с плоской фигурой, с такой же узкой бородой на лице, ввалившемся внутрь от худобы. Вытянутый вверх жестикулировал тремя сомкнутыми пальцами, немного наклонившись вперёд, чтобы лучше разглядеть Го, а его брови скакали, как блохи в цирке.
  - Что ты делаешь? - то ли возмущаясь, то ли искренне недоумевая, поинтересовался вытянутый вверх.
  - Я только ем пирожные! - Го разозлилась так, что даже подавилась эклером.
  - Нет, неправильно. Ты всё портишь. Ты влезла в мою композицию. Мне нужен был всего лишь этот ясный день, и улица, и фонтан, и эти люди, но не толстая девочка с полным ртом пирожных. Немедленно вытащи изо рта эту гадость! А теперь... Что вижу я теперь? - Мужчина с узкой бородой не договорил и отошёл в сторону.
  'Дурак он, что ли? Запущу в него камень, наверное, - хотела было подумать она, но увидела, как вытянутый вверх исчезает за холстом и наводит акварелью по плотному картону. - Как странно неожиданно попасть в картину живописца и остаться веками висеть на стене, украшая ее собой. Присутствовать при самых главных событиях в жизни незнакомой семьи. Быть свидетельницей интриг, тайных влюблённостей, измен, рождений новых людей, драк, ссор и снова любви', - ухмыльнулась Го, вместо того чтобы обидеться на грубияна и швырнуть в него камень.
  - Нет, лучше бы ты продолжала есть свои жирные пирожные! - заново разозлился художник, едва добавив пару штрихов на холст. - Лучше бы отвернулась и ела свои пирожные. Теперь ты окончательно всё испортила, мерзкая девчонка, тем, что слишком красивая для этого убого дня, уродливой улицы, ублюдочного фонтана и отвратительных людей. Да, ты влезла в композицию и уничтожила её своим великолепным личиком!
  Художник, пообещав бросить на плечи девушки золотую парчу славы, уговорил Го ехать с ним в мастерскую по рисованию картин, предстать ему во всём великолепии, чтобы он смог бросить её на холст. Кошка не долго уговаривалась, потому что ей действительно очень бы этого хотелось; кроме того, картины в папке художника ей понравились. Там были крыши, окна в лунную ночь, девочка на высоких качелях, спящие жирафы с изломанными шеями, трогательные мухи с крошками сахара во рту и, конечно, портреты грациозных гусей с закатанными под веки глазами и кошек невероятной красоты.
  Теперь девушка шла рядом, стараясь не отставать от длинных ног вытянутого вверх художника, который, как и положено, много чего знал, особенно про город и его подземелья. Они спустились в метро и уже скоро в общей толпе пассажиров быстро помчались вперёд и немного направо, а затем слегка влево. Го из-за стука и грохота вагонов мало что слышала из рассказанного ей её новым другом. Она поняла только, что под землёй есть подземный город с подземными жителями, и правят ими огромные крысы. В историю девушка не поверила, но ради приличия испугалась. Наконец они выбрались из метро и пошли пешком по той стороне улицы, которая напоминала оборванные листы газет на старой афише.
  Мастерская по рисованию картин размещалась в маленькой комнате с выходом на крышу, и это сразу понравилось Го. В комнате давно не убирали, пыль огромными комками лежала по углам, стены кричали от масляных пятен, а в воздухе плавал дурманящий запах скипидара. Художник тут же предложил ей для удобства раздеться. Сам он тоже решил разоблачиться, чтобы не запачкать краской рубашку и штаны. Кошка задыхалась от скипидара и ни за что не желала снимать с себя одежду, поэтому вылезла на черепичную крышу, обозревающую весь квартал и даже ту замысловатую железную арку, к которой она недавно так стремилась. Вытянутый вверх художник стал энергично звать её обратно, к себе, в маленькую мастерскую по рисованию картин, но она категорически отказалась уходить с крыши, пока он не наденет штаны обратно на длинные тощие ноги. Вместо этого художник рассвирепел, раскричался и закрыл дверь на крышу, чтобы проучить Го. Кошка нисколько не огорчилась, так как при желании могла спуститься по лестнице вниз, минуя и художника, и его пропахшую скипидаром мастерскую по рисованию картин.
  С крыши открывался иной вид на город. Го видела улочки настолько тесные, что проходящие пары вынуждены были волей-неволей целоваться. Видела дверь, в которую входил один, а выходили двое. Скамейки вдоль тротуаров были сделаны так, что садящиеся на противоположные стороны скоро непременно скатывались к середине, сближаясь. Деревья тянули широкие ветви навстречу открытым объятиям оконных рам. Внизу ходили кошки намного изящнее неё, в нарядах, каких она ни разу в своей жизни не видела. Го с грустью проводила взглядом пару особо интересных гусей и стала думать о брокере и апельсинах.
  Однако скоро ей показалось, что она видит среди кошек свою мнимую принцессу. Она прокричала подруге, и та, задрав голову, прокричала ей в ответ. Когда принцесса услышала всю историю, которая привела Го на крышу дома, то немедленно поднялась в мастерскую по рисованию картин, разнесла там все скипидары, краски, а также поколотила самого художника багетом. Совершив эти мелкие хулиганства, мнимая принцесса за руку вывела Го, как непослушного ребёнка, с крыши. Она была так зла на кошку, что затащила её в магазин и накупила ей кучу платьев, туфель, украшений и шляпок. Это привело Го в неописуемый восторг. И когда девушка стала благодарить подругу за спасение от вытянутого вверх художника, принцесса ничего не ответила, только вздохнула и принялась рассказывать, как сегодня случайно встретила своего ненавистного гуся, которого длительное время везде разыскивала.
  
  Маркс
  
  Едва они сбежали с моста, случилась самая настоящая трагедия. Розоволицый многоулыбающийся коммивояжёр неожиданно наступил на собственный шнурок и рухнул всем телом поперёк дороги. Маркс, бегущий вторым, долго размышлял, перепрыгнуть ли товарища или помочь подняться, и в конце концов запнулся и упал. Влюблённый юноша, не видя ровным счётом ничего, кроме неба и охапки лилий перед собой, с разбегу налетел на двоих своих друзей, повредив себя и их. В довершение всего агенты в синих колпаках поколотили беглецов короткими дубинками (правда, потом извинились) и бросили за решётку. За решёткой не было ничего, кроме досок с матрасами и оловянных кружек. Маркс с многоулыбающимся коммивояжёром смирно сели на матрасы, подсчитывая раны, а влюблённый юноша схватился за оловянную кружку и стал рассказывать свою печальную историю, которая, как всегда, отдавала глубокой сердечностью.
  Когда он увидел прекрасную даму с собачкой, то действительно погнался за ними, но не потому, что влюбился в первую встречную, как ветреный безумец, нет; просто эта собачка почему-то напомнила ему его тираншу - то ли голосом, то ли выражением морды. Пока он бежал за ними - за собакой и её хозяйкой, - то пытался объяснить им, зачем за ними гонится, но вскоре понял, что бежать бесполезно, потому что и дама, и собачка таинственным образом бежали быстрее и вскоре скрылись. Тогда он развернулся и побрёл обратно, но тут прямо посреди улицы увидел свою любимую тираншу: она ехала в экипаже, повсюду его высматривая, - об этом он сразу же догадался.
  Немедленно юноша решил предстать перед ней во всём великолепии. Чтобы взбудоражить её, он забежал к цветочнику и попросил охапку белых лилий. Объяснять цветочнику, что у него нет времени рассчитаться за лилии и вообще нет с собой денег, влюблённый юноша не стал. Выбежав из цветочной лавки, влюблённый друг Маркса стал догонять экипаж, в котором ехала его любимая. Бежал и кричал он ей очень долго. Наконец она услышала и обернулась. Её экипаж остановился, тиранша выпорхнула из него, бросилась навстречу любимому. И вот когда они почти приблизились для объятий, откуда ни возьмись выпрыгнул злой цветочник с целым полком агентов в синих колпаках. Размахивая своими короткими дубинками, они побежали за влюблённым юношей, так что ему пришлось спасаться бегством, пока его тиранша кричала ему вслед и просила вернуться.
  Когда рассказ закончился, влюблённый друг Маркса с ненавистью, на которую только было способно его влюблённое сердце, стал стучать по решётке оловянной кружкой. На жуткий грохот слетелись агенты в голубых колпаках, поколотили юношу, извинились и улетели обратно. Влюблённый юноша зарыдал, лежа на своём матрасе, от отчаяния и боли, но благодаря этому быстро успокоился и уснул.
  - Знаешь, дружище, у меня были шикарные дома с красивыми жёнами, - полушёпотом заговорил коммивояжёр. - Дорогие автомобили, бесценные сокровища, сады Эдема, необитаемые острова, горы роскошных вещей, каждую из которых я знал и любил. Более того, я нуждался в них. Я не представлял жизни без моей трубки из древнего вереска, моей золотой трости, шерстяного костюма и галстука размером с теплоход, шикарной яхты и экипажа, возившего меня повсюду. И когда оказываешься в подобных местах, а перед тобой - грязная лежанка и кривая кружка, начинает казаться, что в действительности тебе надо не так уж много. Но с другой стороны, чем меньше воды в твоём треснувшем стакане, тем сильнее хочется пить.
  Маркс знал это давно. Ещё тогда, когда его выкинули с парохода и он едва не попал под винт корабля. Он понял, что всю жизнь кто-то будет стараться что-то у него отобрать.
  'Даже у нищего всегда найдётся в кармане то, с чем он не хотел бы расставаться', - однажды сказал Марксу безрукий жонглёр из кочующего цирка.
  - Я обещал вам сегодня девушек и жильё, - усмехнулся коммивояжёр. - Но погляди: жильё это так себе, да и девушки слишком мужественные пошли, всё больше умеют кричать, требовать и бить по голове дубинками. Но ничего, дружище, это дело поправимое. А сейчас спи. Завтра начнётся новый день, другая история. Обещаю.
  Маркс действительно стал засыпать, поэтому утро наступило. Причем так быстро, словно ждало под кроватью, когда, наконец, юноша закроет глаза, чтобы выпрыгнуть из своего укрытия и наступить. И оно было другим. Это понял не только Маркс, но и влюблённый юноша. Оба они, едва продрав глаза от неудобного, холодного, плохо пахнущего сна, растерянно уставились на своего многоулыбающегося друга, как будто не узнали его или впервые видели. Это был всё тот же розоволицый коммивояжёр с неисчезающей дружелюбностью на лице, который стоял перед своими приятелями, только стоял он по ту сторону решётки и одет был как агент в голубом колпаке. Не объясняя ничего, он вывел своих приятелей из-за решётки и выдал каждому по набору молодого агента, который включал, кроме всего прочего, голубой колпак, короткую дубинку и даже нагрудный насвистош.
  Пока Маркс и его вечно влюблённый приятель переоблачались в шкуру тех, кто ещё вчера насильничал над ними, многоулыбающийся коммивояжёр разъяснял, что отныне они должны искупить свои преступления перед людьми на службе в агентстве, строго следовать инструкции, любить свои голубые колпаки - а иначе вернутся в тюрьму. Влюблённый юноша запротестовал, что не совершал ничего преступного, что ему плевать на мнение каких-то там людей, которые не способны на высокие чувства, и он лучше вернётся за решётку, чем наденет эту форму изверга и насильника. С грустной улыбкой коммивояжёр ответил тогда, как ему жаль своего дорогого друга, ведь местные девушки так любят людей, носящих эту форму, что падают в обморок, только завидев синий колпак.
  Через несколько минут трое приятелей в шкурах агентов шли по солнечным улицам, крутили в руках короткие дубинки, приветствовали горожан, и те отвечали им. Влюблённый юноша лучше всех смотрелся в голубом колпаке - в отличие от Маркса, на котором форма просто висела сдутым пузырём, а также коммивояжёра, рубашка которого была натянута на животе, как мембрана на барабане.
  - Любовь - это преступления, - объяснял своим приятелям влюблённый юноша. - Иначе зачем им всем прятаться в укромных уголках? Самая опасная любовь совершается под покровом ночи. Поэтому мы должны пресечь эту преступную деятельность. Предлагаю дежурить днём и ночью, по паркам и крышам. Тогда через год-два мы искореним всё это беззаконие.
  Неизвестно, куда бы привели их приятеля подобные рассуждения, если бы розоволицый коммивояжёр не отвёл своих товарищей в подворотню и не приказал им немедленно снять с себя мерзкую форму вместе с проклятыми синими колпаками. Конечно, влюблённый друг Маркса заартачился, заупрямился, но мгновенно получил предупреждение, что заработает дубинкой по голове, если не примирится.
  Одежду агентов, синие колпаки, короткие дубинки розовощёкий коммивояжёр ловко сбыл местным разбойникам, обогатив всех долларами. Маркс удивлялся проворству друга, а влюблённый юноша непременно захотел позавтракать. В местном кафе он заказал два меню, для себя и своих друзей, вмиг растратив все средства, вырученные за форму агента.
  За завтраком, придя в небольшое помешательство от насыщенных десертов, их влюблённый друг признался, что обдумывает план. Он заключается в том, чтобы залезть на самую высокую радиовышку и прокричать на весь город, как ему безразлична его тиранша. Наверняка она услышит и придёт к нему просить прощения или признается в безусловной любви. Тогда он, конечно, простит её. Он даже видел одну подходящую вышку, когда убегал от агентов. Маркс немного испугался за здоровье своего приятеля, а коммивояжёр настоял сопроводить влюблённого наверх и привязать его к каркасу, чтобы тот не свалился.
  'Если кошка сейчас в городе, она непременно пойдёт к той радиовышке', - подумал про себя Маркс и решил присоединиться к паломничеству своих друзей.
  Радиовышка была похожа на скелет рыбы, воткнутый головой в землю. Кругом бродили радиолюбители с фотоаппаратами. Уставшие сидели на газонах или в тени кустарников, а самые неугомонные взбирались на остов гигантской рыбы, чтобы оттуда обозревать всё вокруг. Коммивояжёр на полуколенях стал упрашивать своих товарищей продавать воздушные шары, которые он непременно достанет в ту же секунду. Он обещал мгновенное обогащение, весёлые продажи.
  Однако влюблённый юноша был непреклонен в намерении вскарабкаться на самую высокую точку радиовышки. Распихивая радиолюбителей, юноша устремился к лифту, возившему посетителей на вершину башни. Но очередь к лифту тянулась в два обхвата вокруг вышки и мешала ему. Утомлённый, он отошёл в тень и там влюбился в певицу с грубым голосом, певшую о ценности совместной игры в сердечные переживания и ещё о чём-то, что, например, Маркс не мог понять так же хорошо, как его влюблённый товарищ. На все просьбы растолковать ему смысл чудесных романсов одарённой певицы юноша отбрыкивался, прерывал друга нетерпеливым шипением.
  Маркс уже хотел было обратиться за разъяснениями к мудрому коммивояжёру, но тот пропал без следов. Точнее, пропал и появился среди лоточников с вязанкой шариков, наскоро надутых и украшенных силуэтом радиовышки. Несмотря на безыскусность поделки и плохую степень надутости, шары уходили быстро и дорого лишь благодаря неудержимой весёлости коммивояжёра. За день Маркс обошёл всех присутствующих и убедился, что добрых людей намного больше, чем дурных. Коммивояжёру удалось продать все шары, а также пять раз продать радиовышку каким-то глупым радиолюбителям. А влюблённый юноша стал потакать прихотям певицы, носить ей бананы из магазина, воду с сыром. На вышку он так ни разу и не поднялся.
  Вечером всё обратилось в огни. В их магнитном блеске Маркс наконец увидел её вновь. Она танцевала с впавшим в истерику бубном, гитарой, собирала вокруг себя рты и глаза зевак. Маркс приблизился, чтобы лучше разглядеть множественные слои длинных юбок, которые разлетались во все стороны от птицы с тёмными волосами, пенящимися по краям. В конце долгого танца девушка крепко схватила его за руку, шепнув, что будет ждать его завтра здесь, в полях перед вышкой, а если он не придёт, то найдёт его и отравит.
  Маркс почему-то подумал, что эта смуглая воровка в любом случае его однажды отравит. Он ощутил, как она смотрит на него всем телом, и все её изгибы, дрожание хрупких плеч говорят с ним о том самом пути, который имеет смысл лишь для него, который нельзя высказать с помощью слов, но можно - с помощью танца. Клубы огня вспыхнули, отбрасывая искры, один за другим вокруг танцовщицы, давая новое дыхание загнанному ритму. Ему показалась, что он ясно понимает, о чём говорит ему девушка с лицом из двух половинок. Возможно, юноше было суждено остаться навечно возле огня, плывущих по воздуху запястий тонких смуглых рук, норовивших его коснуться, но прибывшие к кострам коммивояжёр и влюблённый его друг насильно увели Маркса от шума, огней и танцев.
  Скоро они втроём уже ели луковый суп под Кривым мостом. Возле их ног прыгал рыжий костёр. Приятели рассказывали друг другу свои невероятные приключения. А Маркс вспомнил, как впервые попал в эту страну и у него едва не украли рюль с редкими вещами. Тогда в него влюбились сразу две актрисы из странствующего театра с трапециями. Он уехал с их театром далеко по бесконечным дорогам. Одна актриса уверяла его, что её любовь не разделишь пополам, а если попробуешь, то обязательно ранишь так, что уйдёт жизнь. Вторая говорила Марксу: влюблённые сердца должны свободно парить далеко от земли, не мешая друг другу лететь, но если одно из них сорвётся вдруг в роковую бездну, то второе, безусловно, последует за ним.
  На следующем привале актрисы влюбились в ломового извозчика и забыли про Маркса. Но юноша так и не понял ничего из слов ветреных артисток. И теперь он тоже ничего не понял, но знал, что если закрыть глаза, то можно увидеть танец смуглой черноглазой танцовщицы, которая завтра его либо отравит, либо встретит со своими пенящимися по краям волосами, тонкими запястьями и лицом из двух половинок.
  
  Го
  
  История, которую рассказала мнимая принцесса о своём ненавистном гусе, была короткая, но запутанная. Она была похожа на плохо рассказанный сон или кинофильм, снятый закоренелым абсентщиком.
  Всё началось с того, что принцесса села в жёлтый жук и поехала разыскивать Го, которая убежала из её дома, как бунтующая дочь. Пока она ездила и везде искала, время шло. Но в какую-то минуту время остановилось и из угла выбежал тот, кого мнимая принцесса меньше всего ожидала увидеть. Он не просто бежал, а убегал от пары гончих, и не просто убегал от пары гончих, а, скорее, уносился от них с охапкой белых цветов, которые когда-то давно бросал в окно принцессе. Было это действительно очень давно. Перебежав дорогу, едва не попав под колёса самосвала, гусь с охапкой цветов со всего размаху налетел на её жёлтого жука. Они встретились взглядом, он визгнул и понёсся в обратную сторону от неё, едва не затоптав бежавших за ним гончих. Это сильно возмутило принцессу. Решительно выйдя из машины, она пошла по его следу, надеясь, что гончие скоро схватят этого негодяя. Она шла за ними, пока кошка не окликнула её с крыши. Тогда вся её злость пала на вытянутого вверх художника и его мастерскую по рисованию картин, которые, похоже, долго не придут в нормальное состояние после визита мнимой принцессы.
  Дорассказав свою историю, завалив кошку кучей ненужных вещей, мнимая принцесса укатила на жёлтом жуке в клуб для принцесс, где провела всю ночь и явилась только утром совсем не принцессой, а какой-то даже её противоположностью. Го не испугалась. Уложила подругу на бок, посадила на поводок пушистого бегемота и пошла его выгуливать. При этом она надела самое лучшее платье, какое досталось ей вчера от разгневанной принцессы. Платье, кажется, очень походило на то, какое вчера махало ей в витрине, застав врасплох её рассудок, заставив немножечко сойти с ума. Го попыталась так же помахать рукавом, представляя, что машет своему любимому брокеру из далёкой страны, и поняла, как сильно хочет апельсинов. Чтобы не расстраивать своего желания, она сразу забралась во фруктовую лавку и съела целую тарелку. Бегемот от предложенных ему корок отказался.
  На выходе из лавки её ждали чудеса. Она ещё ни о чём не догадывалась, но шла на взрывы смеха, балагурную музыку с кривым хрипением, хотя бегемот тянул её в лавку со свежей рыбой и крабовыми палочками.
  'Люди притягивают людей; чем больше людей, тем сильнее притяжение', - зачем-то объясняла бегемоту Го, увлекая его за собой к толпе, собравшейся вокруг какого-то интересного действия, происходившего совсем рядом между двумя домами, в подворотне. Огромный пушистый бегемот кричал и рвался в противоположную сторону и не желал подчиняться смехотворным законам толпы.
  Через дюжину плеч и спин зрителей кошка разглядела бородатого аптекаря со странной шляпой наездника в окружении тысячи волшебных предметов и одной изумительной феи. Аптекарь носил седую рождественскую бороду и творил чудеса. Хотя скорее пытался, но ему удавалась только рассмешить толпу своей неуклюжестью. Волшебные предметы падали из рук. Вода не превращалась в вино. Камни не плыли по воде. Сухие колючки не загорались от воздуха. А его напарница, изумительная фея, со сливочной улыбкой на лице искусно скрывала своё замешательство. Если бы не она, её невесомая улыбка, её розовая юбка, торчащая во все стороны, то зрители давно бы покинули неудачливого волшебника или побили его за халтуру.
  Чем больше смеялись зрители, тем сильнее аптекарь путался, а фея краснела. Го было грустно и обидно за волшебника, ведь все его чудеса сводились к трём-четырём формулам с элементарным выведением, которые Го знала с детства. Но горе-колдун путал переменные, забывал про степени и валентности, доводя хохочущих зрителей до комической истерии. Не стерпев очередного провала аптекаря, кошка скользнула в круг уличного представления, отняла у чародея карболку с ядом кролика и всучила гранулы коровьей бодрости, разбавленные гидридом остатка.
  - Извините, профессор, я едва успела, - учтиво поклонилась Го. - Это то, что вы просили? Знаете, сегодня я перепутала все ваши волшебные снадобья. Я такая глупая.
  - Да, да, это может сгодиться. - Аптекарь с рождественской бородой поначалу растерялся, но быстро найдясь, уверенным громким голосом добавил, обращаясь к зрителям: - Ах ты, негодница, опять всё перепутала. Ну ладно, я тебя прощаю. А теперь подай-ка мне волшебные уши лунной ослицы!
  - К сожалению, профессор, они закончились, но есть отличные капли для икоты, - громко отвечала Го, передавая аптекарю реагент, который должен был его выручить.
  - Всему тебя нужно учить, негодница! Ладно, давай сюда эти капли. Я должен произнести заклинание.
  После появления Го зрители слегка поутихли. Даже бегемот, сев на задние лапы, стал следить за чудесами. В этот момент аптекарь с рождественской бородой при помощи кошки влил все необходимые составляющие волшебного зелья в сосуд и ещё не успел произнести до конца цепочку заклинаний на несуществующем языке, как содержимое сосуда забурлило, заискрило, повалил коричневый дым, и после того, как дым рассеялся, на дне ёмкости все изумлённые зрители увидели молочного поросёнка, который хрюкал от нетерпения. Бегемот недоверчиво чихнул и облизал пушистый живот, остальные охнули и звонко захлопали в ладоши. Но громче всех била в свои ладоши изумительная фея со сливочной улыбкой на лице.
  После представления аптекарь разделил куш между своими помощницами и пригласил их в ресторан. Бегемот сразу же согласился, а Го с юной феей, купив по пломбиру, ушли гулять. Тогда кошка узнала, что фея - дочь аптекаря. Она везде следовала за ним по свету, ввязываясь в сомнительные авантюры, которые аптекарь сам себе чинил.
  То он воображал себя охотником за телефонными будками, то изобретателем велосипедов. Днями и ночами клеил самолёт, взлетев на котором едва не разбился. Как-то он захотел сочинить самую длинную сказку на свете. Или начинал придумывать вальс без музыки, песню без слов. А потом вдруг решил заняться уличными фокусами. И его дочь, изумительная фея, везде следовала за своим бедовым отцом.
  - У тебя доброе сердце и широкая душа, раз решила нам помочь, - произнесла фея.
  На что Го возразила: это вовсе не так, поскольку душу свою она продала, а её сердце принадлежит брокеру из далёкой страны, где апельсинов в два раза больше, чем где-нибудь ещё.
  - Ну, раз у тебя больше нет ни души, ни сердца, в таком случае остаётся немало места для десертов, - обрадовалась фея, завлекая кошку в уютное, похожее на гнездо морской птицы заведение, полное плавной музыки и чудесных запахов.
  Когда они распрощались с удивительной феей со сливочной улыбкой на лице, было прохладно, звёздно и стояла ночь. Кошка шла домой с развеселившимся огромным пушистым бегемотом, думая, попадёт ей от мнимой принцессы или она повезёт её выбирать очередную коллекцию шляпок.
  Вместо принцессы дома оказалась записка и кто-то ещё. В записке Го прочитала, что подруга в очередной раз уехала в клуб для мнимых принцесс и будет очень поздно. Это совершенно не беспокоило кошку. Что действительного её волновало, так это присутствие в доме кого-то ещё. Чтобы как-то успокоить девушку, огромный пушистый бегемот вызвался сопроводить её и защитить при возникновении опасности. Конечно, Го понимала, что хвастливое животное убежит при виде гигантского паука, если такой им встретится, но ей всё-таки было немного спокойнее, пока бегемот шёл своей бесшумной походкой по дому, а она трусцой следовала за ним.
  На первых двух этажах никого не оказалось, что было и неудивительно, ведь пугавший звук доносился с третьего этажа вытянутого вверх дома. Если бы не бесстрашный бегемот, кошка ни за что бы не поднялась на последний этаж. С другой стороны, как только они открыли комнату, вошли и увидели огромного мотылька размером с человека, присевшего возле камина и попивавшего зелёный нектар, бегемот так заскрёб лапами назад, что Го даже не заметила, как он испарился.
  Заметив девушку, человек-мотылёк вскочил и полетел к окну, которое оказалось запертым. Он стал бить в стекло, пытаясь вылететь наружу, но у него ничего не получалось, и тогда он принялся метаться по комнате, натыкаясь на мебель и с грохотом падая на пол. Го с похолодевшими кончиками пальцев наблюдала за всплеском энергии этого огромного насекомого, мечущегося по комнате. Когда силы стали покидать порхающее по комнате существо, оно растянулось на полу, жалостливо повернулось к Го и стало умолять ничего не рассказывать его сестре, мнимой принцессе. Ведь она не любит, когда он преображается в бабочку и прилетает домой за зелёным нектаром.
  Стоило кошке узнать в огромном мотыльке коллекционера-абсентщика и хозяина дома, как она тут же успокоилась и едва не упала в оброк. Девушка пообещала ничего не рассказывать мнимой принцессе, а ещё выдвинула условие, чтобы мотылёк отдал ей зелёный нектар и ложился спать на улице. Коллекционер поблагодарил девушку, но нектар не отдал, объяснив ей, что без него он не сможет летать. Го не поверила и собралась оставить безобидного мотылька греться возле камина одного. Но мотылёк совсем не хотел оставаться в одиночестве.
  - Спроси меня, зачем я прилетел сюда! - схватил её за руку огромный мотылёк. - Всё просто. Я прилетел на свет. Я бабочка, которая мечтает быть профессором, и профессор, который мечтает стать бабочкой. А ещё у меня закончился зелёный нектар. Ты никогда не мечтала стать бабочкой и беззаботно летать под ласковым солнцем?
  Го ответила отрицательно: она когда-то мечтала стать повелительницей чисел, но бабочкой - никогда. Однако за эту мечту ей пришлось выложить незнакомому человеку свою единственную душу, так что теперь хвастаться нечем. Мотылёк-коллекционер сочувственно покачал головой, а потом вдруг рассмеялся и закричал, что Го всё слишком серьёзно воспринимает. Ей надо учиться у него и у прочих бабочек искусству неслышно порхать от одного цветка к другому.
  - Ведь многим кажется, что бабочки проживают пустую, не имеющую смысла жизнь. Но разве так уж просто - каждое мгновение ощущать как высшее наслаждение? Именно этим занимаются бабочки, и это - высокое искусство жизни.
  Кошка захотела тут же возразить на это, но задумалась:
  'Ведь каждая единица времени имеет своё абсолютное значение. Сколько же секунд счастья в одном часе жизни?'
   Коллекционер продолжал рассказывать, что давно наблюдает за бабочками и понял только одно: ценить, наслаждаться миром могут лишь эти существа. И однажды ему приоткрылась маленькая дверка, в которую он не замедлил войти, превратившись в необычайно грациозную бабочку, порхающую над городом, пьющую зелёный нектар. Но его капризная младшая сестра не верит ни единому его слову. Поэтому ей никогда не стать бабочкой. Она всегда побивает его, если видит, как он летает по дому.
  Го слушала шуршание голоса коллекционера, который рассказывал, как одним взмахом крыла бабочки могут погасить свирепый пожар на другом конце света. Вылетев из окна, бабочка может влететь в сон мудреца. А ещё в узоре её крыльев скрыты тайны мироздания, ведь раньше на земле жили только бабочки и маленькие человечки. Потом человечки выросли, а тех, кто не успел вырасти, склевали ранние пташки...
  
  Маркс
  
  Пахло утром.
  Розоволицый многоулыбающийся коммивояжёр варил кофе из остатков вчерашнего ужина. Влюблённый юноша прихорашивался перед отражением в канализационной воде для свидания со своей прекрасной актрисой, которой вчера поклялся в вечном обожании.
  Маркс тоже собирался сегодня встретиться с маленькой воровкой. Ночью он долго размышлял о своем том самом единственном пути, по которому не сможет вернуться обратно. Где его искать, он не знал до сих пор, но решил, что, возможно, смуглая птица с лицом из двух половинок что-нибудь знает об этой дороге.
  Что же касается коммивояжёра, то он обещал к вечеру покорить весь город и для этого собирался побриться, купить самый дорогой костюм, а потом отправиться в клубы тратить деньги. Как всё это ему должно было помочь обогатиться, ни Маркс, ни влюблённый юноша не знали и спрашивать не стали, так как ушли раньше, чем их друг раскрыл им весь свой план.
  На полях перед радиовышкой Маркс вновь увидел смуглую воровку. Она дразнила гусей своей пёстрой юбкой, ярко-алой помадой, золотом на руках и в ушах. Девушка болталась на тонком столбе запрещающего дорожного знака, как мартышка на стволе дерева. Иные уверенные в себе гуси останавливались возле неё, предлагали угостить чашкой кофе, и тогда она смеялась своим громким неприличным смехом и вываливала какую-нибудь колкость.
  Завидев Маркса, она широко улыбнулась и бросилась ему навстречу, прижимая руки к груди так, будто боялась, что от стремительного бега её сердце выпадет. Маркс еле устоял на ногах, когда девушка наскочила на него со всей радостью, словно они не виделись целую неделю. Юноша был немного смущён и доволен. Ему нравилось, как в чёрных глаза этой маленькой смуглой воровки блестит пыльная дорога: он редко видел в глазах женщин подобное. Обычно там плавает уютный домик с трубой или сад, пахнущий перезрелыми грушами, детьми и разговорами. Может маячить длинная дорожка к отправляющемуся в небо самолёту. Или красная дорожка, ведущая к высокому пьедесталу, окружённому поклонниками.
  'Любая дорога приводит к концу или перекрёстку. Но эта похожа на ту, что приводит в никуда', - улыбался Маркс, разглядывая прильнувшую к нему птицу.
  Целый день они долго и разнообразно гуляли по площадям, паркам, лугам, аллеям, взяв друг друга за руки. Под арками тайком целовались. На скамейках птица ложилась на колени к Марксу и рассказывала сказочные истории своего детства. Как при рождении её похитил дьявол, но мать отбила дочь обратно. Как однажды в детстве в неё вселился дух лисицы; она едва выжила, вступив в схватку с целой стаей злых псов. Её спас и излечил болотный старец. И за это она должна была украсть тринадцать младенцев для его непотребств. Когда же она узнала, что колдун собирался сварить младенцев живьём, то сама столкнула его в огромный котёл, и он таинственным образом исчез без следа, а у неё с тех пор в полнолуние вырастает лисий хвост. А когда собственный её коварный брат решил на ней жениться, она показала ему свой лисий хвост, и он убежал и больше не появлялся.
  Маркс окунал свои пальцы в густые тёмные пряди пенных волос, разбросанных по его коленям, и даже не пытался верить птице с лицом из двух половинок. Хотя ему очень понравились её истории, которыми она его окружала. Особенно та история про народ, навечно привязанный к дикому ветру, принуждённый следовать за ним, куда бы тот ни подул.
  'Ты мне не веришь, глупый охотник?!' - вдруг пламенела маленькая воровка и поворачивала полное притворной обиды лицо на бок, давая понять Марксу, как ему следует поступить.
  Юноша мгновение медлил, затем опускал свои губы к смуглому лицу девушки, чтобы та впитывала с них влагу. И птица, повеселев, продолжала рассказывать. Про то, как впервые увидела молодого охотника. Как долгое время ненавидела его за то, что ей он казался лучше остальных. А потом, когда Маркс освободил птиц из клеток, она поняла, что рано или поздно вновь его встретит. Так и случилось: где бы ни проезжало её племя, везде ей мерещился молодой охотник, только выглядел он немного иначе, поэтому трудно было его узнать. Рассказала она и про свою подругу - глупую кошку с лицом плоским, как фарфоровая тарелка, с сомнительным здравомыслием, непонятными речами и странным пристрастием к апельсинам. Дальше она стала описывать свою свадьбу с бароном, которая не состоялась, потому что невеста сбежала из племени, но Маркс жестом перебил её и так же попросил рассказать ещё немного о глупой кошке. Тогда глаза птицы сверкнули в его сторону, наполнились ядом, она начала глумливо описывать внешность кошки, а также то, как глупая кошка улизнула из-под надзора подруги и ступила на преступную дорогу обмана, платной любви. Кошка отыскивала для себя самые мрачные уголки города, стоило им только добраться до ближайшего из них. Живёт она теперь с теми, кто её пригреет, прокормит. А наевшись, уже бежит на улицу, пропадает месяц неизвестно где, а потом объявляется с целым потомством, которое потом топит в ведре. Может, до сих пор кошка живет с одним из своих покровителей. Или заблудилась в собственных желаниях, пока искала выход.
  Это выглядело ещё более неправдоподобно, чем лисий хвост, который отрастал у птицы каждое полнолуние.
  - Ты опять мне не веришь, глупый, глупый охотник?! - в ярости закричала маленькая смуглая воровка. - Не проси меня больше рассказывать про кошку. Если только вспомнишь её, я отравлю тебя, а потом и себя!
  Маркс сразу же отчего-то повеселел, но не стал больше расспрашивать о кошке. Хотя знал, что птица многое от него скрывает и сама знает, где находится её подруга. После рассказа о кошке девушка с лицом из двух половинок не потратила на Маркса ни единого слова. А так как и юноша ни с кем не говорил ни слова, то они, разведённые в разные стороны молчанием, бродили, разглядывая уличные маски, расписанные узорами стены, прыгающих в пересохшей луже лягушек, нарядных кукол с человеческим сердцем, несчастных безумцев, умеющих говорить только правду, фокусника, не умеющего показывать свои чудеса, играющих на невидимых трубах трубачей. На Холме Нищих птица остановила Маркса рукой, достала вплетённую в волну своих чёрных волос яркую ленту и повязала её на запястье юноши, пригрозив, что отныне их ничто не разлучит, а если он посмеет смотреть на кого-то кроме неё, то глаза его лопнут, вытекут из черепа, и это правда. Увидев, что Маркс снова смеётся над ней, маленькая девушка толкнула его в грудь и быстро побежала вверх по неосвещенному переулку с красными дверями вместо обычных чёрных. Может быть, она подумала, что Маркс бросится её догонять, но он знал эту дорогу и знал, где срезать, чтобы быстрее прийти, поэтому повернул к Кривому мосту и поспешил туда, где, возможно, уже ждали его друзья.
  Мостов в городе было немало, и юноша мог ошибиться, поэтому уютного рыжего костра, разложенных лежаков, его друзей, а также его рюля с редкими вещами на том самом месте не оказалось. А была кривая башенка. Она упиралась плоской верхушкой в свисающее брюхо моста. Круглая входная дверь напоминала пробку в бутылке. Окна - либо очень маленькие, либо слишком узкие - были проделаны где попало. Сбоку, из трубы, похожей на продолговатый комариный хоботок, шёл тонкой струйкой дым. Маркс не торопясь вошёл внутрь в надежде отыскать своих товарищей или убедиться, что явился не туда.
  Влюблённый юноша сидел на полу перед тазом тлеющих углей. Он уныло бормотал, вздыхал и ронял руки. Многоулыбающийся коммивояжёр расположился рядом на табурете, жарил ракушки в дуршлаге, временами отхлёбывая из тёмно-зелёной бутылки отраву. При виде Маркса влюблённый его друг перешёл от вздохов к рыданию и признался, что его прекрасная актриса, которая должна была любить его вечность, изменила ему с шарманщиком, пока он бегал в бакалею ей за марципанами.
  - Но на этом история не заканчивается, - улыбаясь, добавил коммивояжёр.
  - Не надо меня перебивать, - возмутился влюблённый друг Маркса. - История заканчивается именно там, где её автор ставит точку. Впрочем, было и продолжение. Действительно. Мне пришлось проучить наглого музыканта. Да.
  - Он от злости съел все марципаны, - засмеялся коммивояжёр.
  - Да, съел! Ей назло!
  - И после того как съеденные марципаны ударили ему в голову, он придумал выкрасть шарманку своего соперника. Но так как поблизости везде маячили агенты в синих колпаках, то наш приятель шарманку просто-напросто осквернил.
  - Ровно так же, как он осквернил мои чувства к моей возлюбленной. Я думаю, это справедливо и честно. Я бы мог уничтожить его!
  Больше всех марципанов, шарманщиков, ветреных актрис Маркса интересовало это необычное архитектурное чудо, которое появилось за то время, пока он пропадал с птицей. Когда внимание слушателей было потеряно, влюблённый юноша утонул в горе собственных печальных размышлений, а коммивояжёр с радостью объяснил всё Марксу, особенно про этот необычайный дом, который построила бригада сборных мастеров. Услышав это, влюблённый юноша закричал, что у их друга, многоулыбающегося коммивояжёра, даже нет фонда, чтобы расплатиться с рабочими. И это вполне могло соответствовать действительности, судя по тому, какой дорогой костюм был сейчас на нём. Но коммивояжёр со счастливым блеском в глазах успокоил приятелей, что расплатиться с бригадой искусных мастеров можно, занявшись частным извозом на шаре с корзиной. Корзину он уже нашёл, а шар ему должны сшить портнихи, с которыми он расплатится, как только продаст достаточное количество любовных напитков. Эти напитки он собирался добывать из лёгких слоёв земли, которыми, по данным геологоразведки и духовной диагностики, богата почва вокруг популярной среди всех влюблённых радиовышки.
  После этого брошенный влюблённый ещё сильнее расстроился, а потом пошел есть пожаренные коммивояжёром ракушки из дуршлага с приятным аппетитом. А Маркс пообещал себе, что завтра познакомит его с одной замечательной девушкой, которая наверняка поможет ему отыскать его тираншу по руке.
  На следующий день они действительно пошли с Марксом искать птицу с чёрными волосами, пенящимися по краям. Правда, коммивояжёр отстал для того, чтобы ради своих друзей сегодня же заняться улучшением жилищных условий, а также поиском потерянного рюля своего юного приятеля, который неизвестным образом пропал. Птица с лицом из двух половинок ждала Маркса там, где они расстались, на Холме Нищих, но не ждала его приятеля. Девушка выслушала просьбу вечно влюблённого юноши и тут же дала обещание, что непременно найдёт тираншу, если тот опишет её подробнее. Юноша долго думал и наконец сообщил, что его любимая - та девушка, которая не похожа ни на одну девушку на свете.
  День был долгим, тёплым, спокойным, птица с лицом из двух половинок ерошила Марксу волосы, смеялась, Маркс держал её ладонь, а влюблённый юноша везде следовал за ними и старался не волновать их своим присутствием. Заплатив за лодку, они стали плавать по плечистой городской реке, разглядывая отражения цветущих деревьев в мутной воде. Маркс хотел обнимать птицу, а влюблённый юноша тоскливо смотрел на них и старался вздыхать как можно меньше.
  После лодки и реки начался дождь - весёлый, лёгкий, как туман в полдень. Втроём они устроились в кафе с кружками тёплых дымящихся напитков. Маленькая воровка рассказывала про чудеса, которые может творить, а влюблённый друг Маркса неожиданно спросил, может ли существовать такое чудо, которое вернёт ему его любимую. Тогда птица вскочила с места, взяла у влюблённого юноши обещание больше не появляться перед ними и фотографию его тиранши, а потом, не простившись ни с кем, ушла от них под дождь. Остались только Маркс, его друг и неловкость, которая ничем не разрешалась.
  Маркс подумал, что, возможно, зря сегодня пошёл дождь. А влюблённый юноша с сожалением заметил, что дождь вряд ли закончится до вечера, и в очередной раз стал страстно рассказывать о своей тиранше. Как бы он ни хотел отклонить от неё свою жизнь, она словно специально вертится перед его носом. А ведь его интересуют великие идеи, он может достичь всего, но не её: она словно недосягаемое пятое измерение Бетховена, шестое чувство, которое одновременно есть и нет. Марксу стало жалко своего друга и того момента, когда он мог бы уйти из кафе под дождь вместе с птицей.
  Без предупреждения дождь закончился. Друзья вышли на пролитую улицу. Влюблённый юноша предложил начать разыскивать птицу с вестью о тиранше. Марксу хотелось покинуть друга и самому отыскать улетевшую в дождь птицу. Пока их пути, имеющие одинаковую цель, расходились, неизвестный экипаж, состоящий из груды лакированного чёрного металла, догнал приятелей в переулке. Затем они услышали один знакомый голос, а потом второй. На голос многоулыбающегося коммивояжёра Маркс обернулся и увидел грандиозный, вытянутый в горизонт чёрный футляр на четырёх колёсах, из окна которого ему смеялась и махала рукавом птица с лицом из двух половинок. Коммивояжёра не было видно, но его голос доносился из кабины.
  Вместе с влюблённым юношей они забрались внутрь страшно вытянутого к горизонту экипажа, и их многоулыбающийся розоволицый товарищ рассказал долгую, витиеватую историю о том, как заключил гениальную сделку, которая обогатит их всех четверых, как молодая девушка с лицом из двух половинок разыскала его по номеру и имени на чемодане и отдала ему всё, что некогда стащила. Ну, или почти всё. Ни Маркс, ни влюблённый юноша так и не поняли, что хранилось в тяжелейшем таинственном чемодане коммивояжёра, но за половину содержимого, как уверял их друг, он легко расплатился со всеми долгами в этой и в следующей жизни. И так как Маркс оказался очень близким другом прекрасной смуглой юной девушки, коммивояжёр посадил её в свой новый великолепный экипаж с повадками тигра, и они вместе отравились на поиски Маркса, а также его влюблённого товарища, которые, как известно, увенчались успехом. Правда, рюль с редкими вещами он так и не нашел.
  Согретый объятием мурлычущей на его груди птицы с чёрными волосами, Маркс слушал длинную, занимательную историю друга и размышлял:
  'Почему, возвращаясь к тем дорогам, на которых когда-то уже был, хочется скорее бежать прочь?.. Но теперь уже некуда. Ведь дороги закончились'.
  Он ощутил странное: будто птица загорелась, пылает изнутри и хочет спалить себя вместе с ним. Прежде чем сгореть, Маркс всего на несколько секунд увидел в окне то, что его сильно поразило и заставило выскочить из движущейся кабины. При этом его друзья и в особенности маленькая смуглая воровка сначала не поверили своим глазам, а когда стало уже поздно, не сумели разыскать Маркса по всей округе.
  То, что Маркс увидел из окна кабины, то, что заставило его выскочить и понестись со всех ног, рискуя своей невредимостью, была кошка, которую он, конечно, сразу же узнал. Юноша заметил её, переходящую дорогу в компании странного зверя, похожего на необычайно крупную пушистую белку с лицом недовольной сонной ящерицы. Он прыгал через лужи, колеса, людей, светофоры, преследуя её. Поначалу след исчез. Затем Маркс увидел за столбом линию её шеи, которая сразу же растворилась в толпе. Рассеяв толпу, юноша нашёл запястье, мелькнувшее совсем рядом за поворотом, в нескольких шагах от него. Маркс метнулся за угол, схватил кошку за лёгкий локоть и резко остановил.
  
  Го
  
  Когда Го проснулась с утра от громкого хохота, то сразу поняла, что смех принадлежит не ей, а, скорее, мнимой принцессе. Руки и ноги девушки очень замёрзли из-за раскрытого всю ночь окна. Наверное, гигантская бабочка-коллекционер выпорхнул в него, пока кошка засыпала. Она растёрла кулаками слипшиеся глаза и поспешила в комнату к принцессе, чтобы выяснить причину её бурного веселья.
  Подруга действительно была в своей комнате, с не приведённой к должному порядку внешностью - особенно это касалось взвитой на голове в виде гнезда копны волос. Рассматривая себя в зеркале, принцесса заразительно хохотала.
  - Всё в порядке, не беспокойся за меня, - едва переведя дыхание, объяснила принцесса. - Я часто с утра люблю посмеяться без причины. Это признак сильной воли, благородного воспитания. Кроме того - отличная подзарядка и гимнастика для нервов. И тебе не мешало бы с утра хорошенько посмеяться. Давай-ка. Если просмеёшься, пока варится кофе, я обещаю свозить тебя на собрание мнимых принцесс.
  Никогда до этого момента Го не мечтала стать ни мнимой, ни даже настоящей принцессой, ни тем более побывать на одном из их собраний в клубе принцесс. Однако кошка заинтересовалась предложением по привычке интересоваться всякими неприличными вещами, испытывать к подобному живейший интерес. Засмеяться, правда, у неё не получилось, зато она расплакалась и призналась принцессе, что вчера встретила её брата, который превратился в огромную бабочку. Принцесса хотела пожалеть кошку, но так сильно рассердилась, что хлопнула дверью и исчезла из дома.
   'Если бы она была настоящей принцессой, то сперва обязательно надела бы на себя хоть что-нибудь, прежде чем выйти на улицу', - объяснила вошедшему в комнату бегемоту Го.
  Пока варился кофе, кошка хорошенько почистила шёрстку, оделась, бросила в корзинку бегемота и вышла на прогулку. Точнее, она знала, куда идёт, поэтому прогулку можно было назвать походом или охотой, целью которой мог бы стать молодой знаменосец, если бы он оказался именно там, где она решила его найти. Проникнув в пустой вагон крошечного красного трамвая, она вместе с пушистым ручным питомцем поплыла между тесных домов по узким улочкам, ловя через огромные окна с толстыми линзами слепящие вспышки тёплых лучей. Трамвай пел трелью встречным машинам, те отвечали гудками. Иногда трамвай взбирался на пригорки, и Го видела далёкую железную арку, к которой её неминуемо тянуло с самого начала её пребывания в этой стране, в этом городе, где подобное тянется к подобному по закону магнетизма. Если молодой охотник действительно как раз сейчас прогуливается рядом с железной аркой, то Го немедленно отдаст ему его фотографию, которую стащила из его мешка, попросит прощения, поблагодарит за что-нибудь и в тот же день уедет к своему любимому, в далёкую страну. В это она искренне верила. Во что она отказывалась верить, так это в то, что молодой охотник просто так её отпустит.
  К концу пути бегемота стало укачивать в корзине. Он сделался ворчливым, с остервенением кричал, призывал неведомые высшие силы избавить его от подобного насилия. На его счастье, скоро Го вышла из трамвая в мирно-шумливую толпу и сразу поняла, что приехала не туда, хотя до желанной арки было рукой подать, если пойти по крышам тесно стоявших домов.
  Девушка смело ринулась через дворы, чтобы сократить путь, и скоро заблудилась. В одном из таких дворов, старом и разрушающемся, она обнаружила часовню, рядом с которой стояла тишина. Тут же на маленькой деревянной бочке сидела старуха с горбом под чёрной траурной вуалью, торговала бумажными ромашковыми заколками ручной работы. Торговка имела слепые молочные глаза и беззубый мокрый рот, который время от времени перекашивало от заразительного глухого смеха. Поначалу кошка подумала, что старушка лишена разума, а потом вспомнила мнимую принцессу и её неудержимый утренний смех.
  - Вы смеётесь, потому что это полезно для нервов? - как можно деликатнее спросила Го у торговки.
  - Нет, милая, нервов у меня давно не осталось.
  'Наверное, она вспомнила какой-нибудь весёлый случай из прошлого', - подумала Го.
  'Не помню. Ничего не помню из прошлого. Даже как стала старухой. Когда это произошло?' - подумала в ответ торговка.
  - Но должен же быть повод к вашему смеху! - вознегодовала кошка.
  - О! Поводов очень много. Например, недавно здоровенный бугай украл у меня товар. Он подошёл и сгрёб весь мой скарб в руку, похожую на ковш бульдозера. Я, конечно, попыталась его остановить, но он отбросил меня, и я сильно ударилась о свои кости, - засмеялась старуха.
  - Что здесь смешного? - удивилась девушка. - Или вы получаете удовольствие, когда вас обижают и калечат?
  - Дело вовсе не в этом, милая, - замахала на неё руками торговка. - Представь только: здоровый, огромный, прямо-таки гигант совершил самое великое ограбление в своей жизни - украл у слепой старухи заколки для волос! Разве не смешно? Что он с ними будет делать? Носить?.. А вот ещё сегодня один злой воробей подошёл тихонько и бросил мне в лицо кусок грязи! Я чуть не лопнула со смеху. Кричу ему: зачем? Ты же меня испачкал! А он мне отвечает: 'Старая ведьма, так тебе и надо!' Я представила, какое сейчас у него мятое от злости лицо, и мне стало ещё смешнее.
  - Вам, по-моему, и повода не надо посмеяться, - нахмурилась кошка.
  - Это точно про меня, милая, - захихикала торговка. - А тебя, похоже, только грусть любит, раз ты не умеешь смеяться.
  - Я умею смеяться, - возмутилась она. - Нужен только серьёзный повод.
  - Серьёзный повод, чтобы посмеяться? - расхохоталась старуха и уже не могла успокоиться.
  Кошка поспешила оставить торговку и скрыться. Хотя заразительный смех ещё долго преследовал её слух. Она не разбирала дороги, но шла по правилу лабиринта, держась правой стороны, и усиленно думала. С тех самых пор, как она потеряла душу, а точнее променяла её на то, чтобы стать повелительницей чисел, на неё редко находило настроение повеселиться, посмеяться. Хотя по вечерам кошка отправлялась с подругами на прогулки, и тогда ей казалось, что именно там она смеялась вместе со всеми, но на самом деле она с нетерпением жаждала, чтобы день закончился. А сейчас Го попыталась улыбнуться бегемоту, который разглядывал из корзинки местные магазины, принюхивался, но вдруг увидел полуулыбку на лице девушки, испугался и забился вглубь корзины.
  Скоро она совсем потеряла из виду высокую железную арку, поэтому была вынуждена потеснить бегемота, набрав во фруктовой лавке в корзину немного апельсинов. Потом Го села на скамейку в парке, чтобы разложить по порядку все свои спутанные, бедные мысли на худых ножках.
  В первую очередь кошка решила подумать о чём-нибудь заразительно смешном или приятном, чтобы улыбнуться. Она съела дольку сочного апельсина и представила себе молодого знаменосца. Губы её напряглись, но не растянулись в улыбке, а повисли. Поняв, что это не сработает, она подумала о доме, откуда отправилась, кажется, уже так давно. Губы ещё сильнее искривились и затряслись, как от холода. Чтобы не разреветься, она вспомнила о своём брокере, повелителе чисел, математики, и вообще, и неожиданно заметила, что находится в окружении утопающих во взаимном любовании пар. Они держались за руки, ходили по заросшим тропинкам парка, целовались в тени под ветвями разлапистого вяза, иные топтали мелкие цветы на поляне или завтракали под потолстевшими стволами деревьев. Даже рядом на скамейке с ней кто-то прижимался, пытаясь слиться в один четырёхногий организм. Кошка в очередной раз тщетно попыталась улыбнуться.
  Пока Го предавалась гимнастике и упражнению нервов, со стороны похожими на помешательство высокого ума, бегемот, не в силах терпеть запах апельсинов, вылез из корзины. Голод заставил его предпринять попытки выманить у прохожих кусочки и крошки в благодарность за умильные мурлыканья и комичные кривляния, в чём он был настоящим мастером. Правда, это только раздразнило его аппетит, поэтому, как настоящий взрослый обыватель, он решил позаботиться о себе самостоятельно и двинулся в сторону выхода из парка.
  Когда девушка заметила пропажу пушистого питомца, то снова попробовала посмеяться, а потом бросилась искать бегемота под скамейками. Но ни под одной из них его не оказалось, зато знакомый пушистый хвост мелькнул за оградой парка. Чтобы догнать беглеца, Го рискнула чистотой своего чудесного платья и нового пальто, перелезая через невысокий забор.
  Бегемот неспешным шагом шёл по тротуару, иногда приветствуя горожан почтенным задиранием хвоста. Надеясь, что он приведёт её к дому мнимой принцессы, Го стала тайно следить за ним. На перекрёстке хвост дождался свободного прохода, перешёл на другую сторону улицы и уверенно двинулся к Голубиной площади, там повернул к Нищенскому мосту, какое-то время посмотрел на чёрный платан, а потом двинулся дальше. Пройдя квартал, он нырнул между домами и на мгновение скрылся из виду. Когда же Го поспешила за ним, то попала в неожиданно резкий запах рыбы и моллюсков.
  Сразу же за поворотом, в промежутке между дворами, развернулся рынок, полный безмолвных существ с берега и дна. Кошке стало дурно от гула торговли, резкого запаха плесени, слизи. Бегемот двигался вдоль рядов, голодными глазами высматривая подходящий кусок. Выбрав огромную пучеглазую рыбину, хвост расплатился комочком шерсти, вышел с рынка, намурлыкивая что-то себе под нос, и направился к живописному дому, где располагалось множество затейливых ресторанчиков и кафе на любой вкус. Конечно, ни в одно из них он не заглянул. Путь его проходил выше, по пожарной лестнице на крышу. Го поняла, что сегодня этот любитель рыбы ни за что не приведёт её домой и дорогу в конце концов придётся самой искать наугад, по звёздам и круглосуточным магазинам - ведь скоро вечер.
  Как выяснилось позже, бегемот и сам не знал, где дом его хозяйки, зато нашёл неплохое место на крыше, где готовят отличную рыбу в томатном соусе. Сырую рыбину он отдал повару, а сам устроился на свободном краю черепичной шершавой крыши и, щурясь на горизонт, стал, напевая марсельезу, ждать ужина, лакая из блюдца принесённого холодного молока. Го устроилась рядом и погладила своего беглого питомца за ухом.
  С крыши открывался восхитительный вид на железную арку - ту, где вечно ждал её молодой знаменосец. Девушка отказалась от ужина, хотя съела пару кусочков рыбы прямо из тарелки бегемота и приняла решение завтра же, немедленно, сесть на поезд до той страны, где живёт брокер.
  Закат исчез печально. Бегемот и его подруга Го слезли с крыши, не особо рассчитывая найти дорогу до дома, но надеясь отыскать хотя бы ночлег. Проходя мимо Кривого моста, Го увидела свет в небольшом домике прямо у реки. Из трубы шёл дым, слышались голоса людей, и ей захотелось вдруг постучаться в дверь, попросившись на ночлег. Она задумалась об этом, пока её не окликнули. Го прищурилась и с радостью узнала голубую сойку, которой сейчас обрадовалась даже больше, чем молодому охотнику. Сойка была удивлена не меньше неё. Они обнялись крепко, принялись расспрашивать, рассказывать сразу вместе обо всём, что с ними приключилось.
  Оказалось, племя подруги Го прибыло в город на несколько дней раньше, и всё это время сойка пыталась отыскать свою подругу, чтобы помочь благополучно добраться до той страны, где живёт её любимый, повелитель чисел, математики, и вообще.
  Го в ответ рассказала подруге, какие неприятности произошли с ней после того, как она продала свою душу, и как свора псов чуть её не растерзала. А теперь она разыскивает молодого охотника и дом мнимой принцессы, у которой жила. Сойка не дала ей договорить, перебила подругу и обрадовала, что поняла, о каком доме идёт речь, и может её туда отвести, а также добыть срочный билет на пароход, который отвезёт Го в ту страну, где живёт её жених. Го ещё сильнее повеселела, а потом поинтересовалась, не сможет ли подруга разыскать для неё молодого охотника, так как ей надо кое-что ему передать. Подруга рассмеялась, предположив, что Го влюбилась в молодого охотника с тех самых пор, как увидела. По её мнению, можно долго преследовать его, но если он её не ищет, то она его никогда не найдёт. А то, что Го хочет ему передать, кошка может смело вручить ей, подруге, и если всё-таки когда-нибудь сойка его увидит, то непременно отдаст ему эту вещь. Фотография с молодым охотником и женщиной с кошачьим взглядом у Го была всегда с собой, однако она не отдала её. Потом обе девушки задумались каждая о своём, но наверняка об одном и том же. А бегемот почувствовал запах знакомых мест, замяукал радостно и ностальгически.
  Дом мнимой принцессы оказался намного ближе, чем предполагал бегемот. Девушки расстались любовно, и сойка пообещала завтра принести билет до той страны, где живёт брокер. Вдруг Го схватила сойку за руку и стала упрашивать побыть с ней ещё, погулять до восхода, как они делали прежде, когда кошка шла по дороге с её племенем. Сойка, некстати разозлившись, сбросила с себя руки подруги и отрезала громко, что сегодня она занята. Потом сделалась неулыбчивой и ушла от Го. Кошка предположила, что, возможно, это была вовсе не голубая сойка. Всякие могли быть подмены в темноте. Тем более, они так долго не виделись, а за это время можно было даже разлюбить шоколадный торт и полюбить яблочный, например. Вздохнув, она пошла к дому. Бегемот с нетерпением ждал её на пороге.
  Самой хозяйки дома не было. Наверняка она находилась на собрании мнимых принцесс или разыскивала своего брата-мотылька. Го заварила чай с коркой апельсина, а потом услышала стук в окно. Бегемот испугался и полез под диван. Конечно, она сразу подумала, что стучится коллекционер-абсентщик, прилетевший за очередной порцией зелёного нектара, но это была знакомая ей удивительная фея со сливочной улыбкой на лице. Она собиралась на бал и заглянула позвать кошку с собой, благо разыскать её было легко: дом знаменитого коллекционера все местные жители прекрасно знали.
  Мигом Го выскочила из дома. Жёлтый жук уже ждал девушек у ворот. Кошка не знала толком, куда едет, поэтому немного боялась. Фея затолкала Го в кабину и скомандовала немедленно ехать на бал. По дороге она пообещала подруге, что сегодня научит её разбивать сердца, а ещё охотиться за ними, выбирать самые звонкие и невинные. Для начала нужно было приготовить ловушки, потом расставить их в подходящих местах - не там, где мечутся вялые, тяжёлые сердца, а чуть выше, где витают самые быстрые, сильные. Затем фея посоветовала подержать сердце в ловушке как можно дольше, пока его внимание не уснёт. Она не успела рассказать всё, так как жук подъехал к балу, который ярко освещал город. Девушки быстро вышли из кабины и поспешили присоединиться к веселью, которое ждало их внутри.
  Это было похоже на сон с громкой музыкой. Фея мгновенно слилась со сновидениями и образами, их населяющими. Побродив вместе с подругой по призрачным галлюцинациям, кошка стала расставлять сети, но действовали они плохо. Зато фея ловила сердца одно за другим, забавлялась ими, а затем бросала на пол. Те разбивались вдребезги. Девушка переходила к следующему. Кошка не видела никакой полезности в этом занятии, хотя ей тоже хотелось заманить какое-нибудь сердечко и разбить его ради любопытства. Может, это было бессмысленно, зато весело. С помощью волшебства феи ей немного погодя удалось поймать несколько неплохих юных сердец и со звоном обрушить их, правда, те не разбились совсем, а лишь треснули. Такая игра показалось кошке забавной, и она призналась фее в шутку, что хотела бы разбить все сердца не свете, и рассмеялась собственной затее. Но подруга совершенно серьёзно ответила, что тоже хочет попробовать провернуть подобное, но для этого ей надо изготовить самую огромную в мире ловушку и накрыть ею весь мир. Го засмеялась выдумке своей новой подруги и увидела в толпе мнимую принцессу, которая не узнала кошку, но потом подбежала к ней, поражённая тем, что впервые видит и слышит, как та смеётся.
  Скоро мнимая принцесса, Го и волшебная фея со сливочной улыбкой на лице вышли с бала, опьянённые громкой музыкой и осыпанные осколками разбитых сердец, чтобы отправиться на следующий бал.
  Когда кошка почувствовала свою голову на подушке, она не помнила. Возможно, и не было никакой подушки и головы, только звон сердец, призраки в мерцании света. Но рано утром в дом мнимой принцессы постучалась голубая сойка. Никто ей не открыл, кроме пушистого бегемота. Позвав Го, сойка поняла, что в доме никого и не было, кроме пушистого питомца. Тогда она передала билет на ближайший пароход бегемоту и взяла с него обещание, что он не станет его жевать, рвать на куски, а передаст в руки Го, когда та вернётся. Бегемот благородно поклялся, и они расстались.
  Днём с последнего бала вернулись мнимая принцесса и Го. Как и обещал, бегемот передал принесённый сойкой билет прямо в руки кошке. Девушка обрадовалась, сказала подруге, что завтра отбывает на пароходе в ту страну, где живёт её любимый брокер, повелитель чисел, математики, и вообще. Принцесса очень на это обиделась и закричала, что тогда она никогда не отведёт подругу к огромной железной арке, чтобы та отыскала своего потерявшегося знаменосца.
  
  Маркс
  
  Он сдавил кошке локоть так, что она едва не закричала от неожиданности. Тогда Маркс отступил на шаг и понял, что схватил не ту, за которой всё время гнался. Вокруг бегало множество кошек, но одной всё-таки не было, как бы он её ни искал. Возвращаться к своим друзьям юноша не стал и бродил. Ноги его долго шуршали подошвами, меняли направления, пока не понесли его в сторону тех краёв, откуда начинались все его пути. Но вопреки всему, Маркс повернул обратно к городу. Ему хотелось думать, что не дороги закончились, а лишь он упустил поворот - тот, что открывается не каждому; возможно, этот путь и станет для него тем самым, по которому он не сможет вернуться обратно.
  'Сначала никто ничего не знал, - размышлял Маркс. - Потом подумал, что сможет узнать или найти. Но передумал. Другой подумал, что сможет дойти. И тоже передумал. Но потом решил надеяться, потому что слышал о том, что сначала никто ничего не знал. И когда он всё-таки дошёл, то все передумавшие быстро пошли за ним. А дальше всё повторилось'.
  Размышляя так, Маркс дошагал до знакомого моста, где в маленькой хижине, крыша которой упиралась в днище моста, его ждали влюблённый юноша и многоулыбающийся коммивояжёр. Оба были рады не столько появлению их друга, сколько невероятным переменам, которые успели произойти в их судьбах за день.
  В тот вечер юноша узнал, как замечательно решилась судьба его товарищей. Кроме того, что нашёлся пропавший багаж многоулыбающегося коммивояжёра, на две трети содержимого которого он приобрёл небольшой замок с островом неподалёку от города и расплатился со всеми долгами, ему ещё удалось продать геологам разработку почв вокруг радиовышки для добычи лёгких любовных напитков. Такая сделка должна была обеспечить ему титул монарха небольшого островного государства, о котором он всегда втайне мечтал. Его влюблённый друг, наконец, встретил свою тираншу и завтра во всём ей признается, придет к ней с охапкой её любимых цветов, чтобы начать молить покориться ему, и она наверняка не вынесет его натиска. По такому случаю розоволицый коммивояжёр предложил своему товарищу средства для выкупа грандиозного подарка для его будущей невесты. Но тот оборвал его предложение и громко заявил, что ни за что не примет денег от человека, который продает несуществующие залежи любовных напитков направо и налево, кому попало. Желая подбодрить своего влюблённого друга, Маркс передал ему ожерелье из разноцветных камней, чтобы он вручил его своей тиранше и та не устояла.
  Маркс радовался за обоих своих товарищей, поэтому вышел из дома к реке, чтобы насладиться суровой тишиной ночного горизонта. Берег пах тем местом, откуда он когда-то пришёл по первой своей дороге. Под мостом проплыла сонная баржа. Возможно, она держала путь как раз в те самые края. Маркс живо представил, что на причале мог бы забраться на одну из них и поглядеть, куда она его доставит.
  - Хочешь, я разыщу её для тебя? - услышал он рядом с собой голос коммивояжёра. - Ту девушку, которая заставляет тебя выпрыгивать под колеса встречным автомобилям? Мне нетрудно. Намного сложнее смотреть на тебя такого.
  Маркс улыбнулся и качнул головой. Он действительно хотел бы отыскать здесь кошку, так как боялся больше её не встретить.
  'Если я когда-нибудь разыщу путь, по которому не смогу вернуться обратно, то уже не встречу её никогда', - так думал Маркс сейчас и потом.
  - Чего только ни случалось со мной в жизни, дружище, - похлопал его по плечу многоулыбающийся друг. - Теперь я накопил много прошлого и немного долларов, но, увы, никогда не вернусь обратно. Хотя я могу уплыть на свой остров. И хотел бы, чтобы ты и наш влюблённый приятель со своей тираншей остались со мной. Поверь, я знаю множество путей, о которых, уверен, ты даже и не слышал... Жаль, что нельзя вернуться в прошлое и забрать как можно больше приятных воспоминаний о своей ушедшей юности. Поэтому завтра мы найдём твою потерянную кошку, покорим тираншу и все вместе уедем туда, где бедность не порок, где закон 'помоги ближнему' - единственный закон, где всё, что ни представишь, тут же сбывается, и нет агентов в синих колпаках с дубинками, лукового супа на завтрак, а солнце греет даже ночью.
  Маркс не дал другу закончить картину будущего и заключил его в крепкие объятия. Сколько раз дорога сама прыгала ему под ноги, неслась ему навстречу! Самое глупое - начать убегать от неё. Ведь она выбрала именно тебя, поэтому рано или поздно неминуемо тебя настигнет. Ну а если это всего лишь ловушка, то тебе крышка, конец. Маркс мог бы погибнуть в подвалах завода или утонуть в болотах зоны отчуждения, быть до смерти загрызенным сворой псов на пустыре, но, видимо, был на особом счету у этого света: не зря же он умел общаться с любой дорогой, даже самой молчаливой. Обещания его многоулыбающегося друга показались ему такими реальными и сбыточными, что он словно уже держал их в руках. Однако на следующий день всё перевернулось с ног на голову.
  Как обычно, доведя своё отражение до совершенства, прихватив ожерелье из разноцветных камней, переданное ему Марксом, а также букет белых лилий, которые одолжил на соседней клумбе, влюблённый юноша ринулся к своей тиранше. Маркс с многоулыбающимся коммивояжёром также привели себя в порядок и собрались на поиски кошки. Найти её можно было при помощи разбросанных по городу ушей и глаз, которые служили золотой монете, а значит и любому, кто не понаслышке был с ней знаком.
  Едва они вышли из своей скромной хибарки под мостом, как увидели юною девушку с лицом из двух половинок, которую Маркс так стремительно вчера бросил. Выглядела она очень весёлой и опасной, особенно для юноши, собиравшегося сегодня целый день искать её подругу. Мгновенно оценив расстановку сил, осознав своё предназначение, коммивояжёр смылся, как песок с берега, оставив друга наедине с птицей. Молодая воровка крепко сжала руку юноши и молча повела его куда-то. Маркс хотел объяснить птице всё, что мог, а также между прочим поинтересоваться, не хочет ли она сбросить его с моста или отравить, но вспомнил, что ни с кем не говорит ни слова. Ему пришлось идти рядом с молодой женщиной с пенящимися по краям волосами, надеясь, что она первой нарушит молчание.
  Они перешли все границы и приблизились к необычайному лесу, где каждое дерево напоминало короля или королеву, откормленных во дворце. Маркс с наслаждением следил, как плавно и синхронно качаются пышные, зазеленевшие от весны их верхушки.
  - Знаю, что ты ищешь, - упавшим голосом тихо сказала птица, так что даже лес немного притих и прислушался. - Ты ищешь путь, по которому не сможешь вернуться обратно.
  В очередной раз Маркс изумился стремительной проницательности этой смуглой молодой женщины с пенящимися по краям волосами. Если бы его спросили, кому бы именно сейчас он отдал свою жизнь, это была бы она - та, что понимала без слов.
  - Так сказала самая старая из нашего племени, - продолжила девушка. - Она никогда не врёт, и всё, что ни скажет, сбывается, потому что она живёт, не зная, где находится время. Ты достаточно слушал о моём племени. Ты знаешь меня, охотник. За этим лесом находится моя стая. Кто, как не они, знают все дороги, какие только существовали на земле? Ведь раньше не было дорог. Тогда, давно, но ведь кто-то должен был проложить не просто узкую тропинку, а настоящую дорогу. И это были мы. Самая древняя женщина сказала, что видела дорогу, по которой невозможно вернуться обратно: она словно обваливается за тобой, пока ты по ней идёшь, так что твои пятки всегда висят над пропастью настолько гибельной, что смерть бледнеет перед ней. Если хочешь, я отведу тебя к такой дороге. Но только с одним условием, охотник: ты возьмёшь меня с собой и, что бы ни случилось, не отпустишь.
  Маркс знал, что многие сказочные истории птицы выходят за пределы этого мира, но то, что она ему сейчас сказала, он мог слышать когда-то давно, от случайных путников или пьяных пролетариев. И из этой её истории всюду торчал лисий хвост. Однако была в ней нить, потянув за которую он, как ему думалось, мог бы оказаться так близко к той самой дороге, как никогда не был. Он кивнул ей, поглядев внимательно и строго в её чёрные, неожиданно повеселевшие глаза. Птица набросилась на него с поцелуями, сказав, что они отправятся немедленно, только сначала она сбегает за тем самым рюлем, который намедни у него украла, чтобы охотник не сбежал от неё.
  Когда юноша и необычайный лес остались одни, Маркс подумал о кошке. Она находилась там, на той стороне пути, который постоянно осыпался под его ногами. Он прошёлся по пустоте, чтобы не отдалиться от кошки, и, сам того не замечая, вернулся обратно в город, где провёл долгий день, скитаясь и разыскивая безрезультатно не только девушку, но и многоулыбающегося коммивояжёра. Правда, один из них всё-таки позже нашёлся рядом с радиовышкой, к которой юноша неминуемо каждый раз выходил, куда бы ни шёл.
  Именно здесь, возле радиовышки, коммивояжёр предполагал встретить Маркса, чтобы передать ему нерадостную новость: глаза и уши не обнаружили кошку, поэтому, скорее всего, она уехала в другие места, но он обязательно расширит радиус поиска и рано или поздно её найдёт, не здесь, так там. Он, как будущий правитель острова, мог позволить себе целую экспедицию для поисков кошки по всему свету. Марксу не хотелось сразу же огорчать друга, объясняя, что он не поедет ни с кошкой, ни без неё с ним и влюблённым юношей на тот прекрасный остров.
  По возвращении домой друзья узнали ещё одну печальную весть. Чернее угля вернулся влюблённый юноша со свидания, уже одним своим видом объясняя свой провал. Тиранша ему отказала, и он собирался прыгнуть с моста и, если повезёт, утонуть. Маркс и коммивояжёр принялись его отговаривать, но он кричал и требовал утопления. А потом неожиданно постучали в дверь, и в их дом вошли двое агентов в синих колпаках с дубинками, чтобы отдать Марксу рюль с редкими вещами, о пропаже которого было заявлено. Рюль его нашли рядом с молодой птицей, сегодня раздавленной трамваем. Эта молодая особа, передали агенты, задумалась или замечталась, когда переходила пути, и её задавило старым трамваем, который ехал по правилам.
  
  Глава 7 - Завершение пути
  Го
  
  Пушистый бегемот с отвращением наблюдал, как Го впивалась зубами в огромный сочный апельсин и при этом урчала и смежала веки от удовольствия. Когда вчера она получила билет на корабль, то радовалась до ночи, потом собрала вещи и пыталась спать. Мнимая принцесса обиделась на свою подругу, с которой не захотела расставаться, и желала ей пропасть в пучине. Но утром обида прошла, принцесса обещала проводить Го до большой воды, откуда корабль доставит её в объятия любимого жениха, который давно дожидается свою невесту. Кошка собрала вещи, но тут в дом постучались и вошёл важный гусь с просьбой поговорить с мнимой принцессой наедине. Го тут же выставили за дверь, она села на ступеньку вместе с бегемотом и стала есть апельсин, пока сверху из всех окон доносились крики мнимой принцессы и шум разбиваемой о чью-то крепкую голову посуды. Немного погодя из двери вышел слегка пощипанный и злой гусь. Он едва не затоптал Го и даже не извинился, но зачем-то поблагодарил её и за терпение подарил скромный подарок, который ему был, как он выразился, уже ни к чему, ибо после обеда он собирался утопиться, прыгнув с моста. Девушка немного опешила, поэтому не сразу поняла. То, что гусь назвал подарком, то, что оказалось у неё в руках, было ожерелье из разноцветных камней, которых было ровно столько на вощёной верёвке, чтобы свободно огибать шею Го.
  Бросив свои апельсины, кошка кинулась вслед за гусем. Она неожиданно грубо его схватила, и он даже заслонил лицо рукой, подумав, что кошка будет его бить. Вместо этого девушка стала умолять ответить ей, откуда у него это ожерелье. Гусь, немного придя в себя от страха и даже осмелев, признался, что его подарил ему один молчаливый друг, чтобы он вручил это, как награду, своей мнимой принцессе, но она не только не приняла ожерелье, но даже самого гуся не признала, поэтому он обижен и расстроен и наверняка пойдёт после обеда топиться в реке. С трудом уговорив его не топиться хотя бы сегодня, Го передала гусю небольшую фотографию, которую когда-то вытащила из сумки молодого знаменосца, и взяла с него слово, что он сегодня же передаст эту вещь своему товарищу со словами, что она, Го, будет непременно ждать его под сенью великой железной арки. Гусь, не вдумываясь в смысл, забрал фотографию и пообещал сделать всё в точности.
  Разрываемая радостью на кусочки, Го поскакала обратно в дом, чтобы всё рассказать подруге, но та лежала на полу, сучила ногами, кричала и требовала возвращения своего гуся. Слушать подругу сейчас, утопая в собственном горе, она не была готова. Да и Го, мгновенно увидев всё это разлившееся по комнате безобразие, немедленно позабыла и о рейсе своего парохода, и о свидании с молодым охотником. Принцесса жаловалось, что гусь её вновь убежал, едва она сказала ему проваливать прочь. Чтобы утешить принцессу, кошка поделилась известием, что слышала, как её гусь обещал утопиться с моста и выглядел, уходя от них, весьма неуспешно. От этого принцесса пришла в восторг и пожелала увидеть всё собственными глазами. Не успела кошка её окликнуть, как принцесса, запрыгнув в жёлтый жук, помчалась в сторону всех мостов и рек разыскивать своего пропавшего любимого. А Го, заперев бегемота в доме, поспешила к гигантской арке на свидание с молодым охотником.
  Простояв до вечера и половины ночи, Го начала догадываться, что больше никогда не увидит молодого охотника. И, чтобы не оставлять после себя ненужных следов, кошка дождалась первого утреннего трамвая и уехала в порт, где поменяла вчерашний билет на сегодняшний, чтобы немедленно отправиться к своему жениху.
  
  Маркс
  
  Он пытался уснуть с мыслью о птице с лицом из двух половинок и волосами, пенящимися по краям. Не тревожа сон друзей, Маркс собрал рюль с редкими вещами и посреди ночи вышел из хижины под мостом, устремился вдоль реки к порту, где возле большой воды ждало пассажиров множество линкоров, переправ, барж и лодок с вёслами. На голом каменном причале Маркс вспомнил, как однажды его выкинули с парохода. Корабли и его друзья ещё спали. Раскачивая палубных крыс на своих широких бёдрах, дремали фрегаты. В этот раз он решил никого не тревожить и пошёл прочь от большой воды.
  Грохот равномерно разносился по городу, а издавал его тот самый старый трамвай, который вчера случайно раздавил птицу. Маркс скользнул по рельсу, прошёлся по трамвайному кольцу и неожиданно очутился на вокзале, уже переполненном ранними пассажирами. На огромном чёрном табло перемещались, играли в чехарду маршруты, которые имели начало и конец. В краях, откуда юноша пришёл, поезда были редкостью, поэтому он представил себя за краном главного поезда и в вагоне на верхней полке.
  Здесь его взгляд ни на чём не останавливался, кроме рыскающего по вокзалу влюблённого юноши, который что-то суетливо искал, а когда нашёл, то этим оказался Маркс. Его влюблённый друг быстро извинялся, что-то торопился ему объяснить. Сначала Маркс его не понял, но когда тот вытащил старую фотографию и передал её ему в руки, то юноша совсем перестал его слушать. Эту фотографию он помнил хорошо, и она не могла оказаться здесь ни в коем случае. А когда он всё-таки услышал, что эту фотографию передала влюблённому юноше кошка, которая собиралась дождаться его возле радиовышки, чтобы увидеть, Маркс, позабыв про друга и поезда, так сильно рванул с места, что пассажиры едва успели посторониться.
  На плацу возле радиовышки копошились радиолюбители. Друзья уже скоро оказались там и перевернули каждый уголок. Кошки нигде не было. Зато с самой верхушки башни какая-то элегантная принцесса полоскала на них алым платком и звала. Пока Маркс отговаривал своего взбудораженного друга карабкаться на башню, принцесса сама спустилась к ним и призналась влюблённому юноше, как она его ненавидит. Тот обнял свою тираншу и забыл о друге. Маркс был мало знаком с принцессами, поэтому отошёл подальше и скоро вновь спустился в порт.
  Там он застал только крыс и зверей, которые грузились на ковчеги. Юноша забрался на один из них и вскоре прибыл к тому берегу, откуда начинались все его пути.
  
  Го
  
  Едва ступив на раскачивающийся во все стороны пол лодки, Го отпрянула, чтобы оставить при себе своё нутро. Тут же она приняла серьёзнейшее решение вернуться, но не к мнимой принцессе, а на вокзал.
  Сев в уютный вагон, кошка ехала без соседей и остановок несколько ночей, чтобы прибыть на станцию, где сеятели встречали её поклонами, а остальных прибывших - фанфарами. Го немедленно добралась до брокера и увидела райские сады золотистых спелых апельсинов, среди которых за широчайшим буковым столом сидел брокер, её повелитель чисел, математики, и вообще, перекраивая формулы, коррелируя уравнения. Заметив Го, он обрадовался, но не стал спрашивать с неё строго, а трогательно обнял, замкнул пледом и посадил в саду среди апельсинов, пока сам режиссировал сложные числовые потоки. А вечером они играли в пешки, смеялись над своими будущими ошибками, кошка попивала любимое хе из позолоченного хо, будто находилась дома, заедала коркой самого вкусного на свете апельсина, высчитывая траектории проносящихся над ней звёзд.
  
  Маркс
  
  Вернувшись, Маркс не застал дома свою мать, зато на стене висел её портрет и смотрел на сына сверху вниз. В горшках выросли белые цветы, а на кухне подгорали чьи-то оладьи. Маркс окликнул маму. Навстречу вышла незнакомая молодая девушка с рыбьей головой и волосами, похожими на спутанную рыбацкую сеть. Девушка, не сказав Марксу ни слова, сняла с него рюль с небольшими редкими вещами и принялась накрывать на стол. Поздним вечером они сели за скромный ужин. С низкого залива дул ветер в окно и рыбье лицо молодой девушки, трепал её волосы. Она осторожно смотрела на Маркса. А позже постелила ему кровать, где раньше спала его мать. Маркс разделся и лёг. Девушка тоже разделась и легла вместе с ним. И они вдруг стали жить.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"