Александре Михайловне очень хотелось, чтобы Зина стала бухгалтером или на худой конец учителем, и все творческие стремления дочери неизменно сопровождались саркастической усмешкой матери, разделявшей мнение многих относительно несерьезности артистической карьеры. Но сопротивляться движению детской души Александра Михайловна не считала нужным прежде всего потому, что была твердо уверена: пробиться в этой сфере Зине все равно не удастся, поэтому пусть пробует силы, закаляет характер, а там - видно будет. Институт никуда от нее не денется: учится дочь хорошо.
И Зинка, не встречая особых препятствий на своем пути ( кроме, к слову сказать, частых для гуманитариев проблем с физикой и математикой, которыми ей никак не удавалось заинтересоваться), развивалась в нужном направлении, лелея весьма наполеоновские планы, а именно, покорение столицы и обращенные к ней просьбы лучших режиссеров заполучить ее, Зинку, в вверенные им звездные труппы и тому подобное.
Правду молвить, делала Зинка для этого многое, да, собственно говоря, трудилась день и ночь, не покладая рук: читала запоем, играла в народном театре, тайком присутствовала на лекциях в Институте Культуры, участвовала в художественной самодеятельности, посещала ( без любви и фанатизма, правда, но - по необходимости ) музыкальную школу, а вечерами бегала в театр.
Особой статьей душевных, временных и энергетических затрат, а заодно и демонстрацией профессиональных возможностей для Зины являлись дворовые постановки. В них она царствовала самозабвенно и ярко, сколачивая группу "единомышленников", выбирая пьесу, читка и разбор с важным видом которой доставляли Зине огромное наслаждение, организовывая репетиции и, наконец, выпуская спектакль, отдавая его, тем самым, на суд соседей, которые представляли собой самую доброжелательную публику, готовую закрывать глаза на любые огрехи.
Спектакль всегда вызывал огромный интерес аудитории, состоявшей из стариков и детишек, не занятых в действе по возрасту, но вот апофеозом, тем, ради чего, собственно, все и собирались в зеленом уютном уголке Двора с импровизированной сценой, безусловно, был нескончаемый шквал аплодисментов и крики "браво", которыми всякий раз оглашалась округа по завершении спектакля.
Это, несомненно, были счастливые мгновения для всех лиц, вовлеченных в процесс и охваченных театральным азартом. Старики долго еще улыбались, обсуждая увиденное и услышанное, а ребятишки подойдя уже ближе, разглядывали и ощупывали самодельные маски, костюмы и прочий нехитрый реквизит, радостно отдаваемый и изготавливаемый всем небольшим, но дружным Двориком провинциального милого их города.
Вся эта трогательная компания, все они, сами того не замечая и не зная, своей чистой радостью подкармливали Вселенную хорошей порцией доброты. Ибо то, что происходило на малюсеньком пятачке у ситцевого занавеса, сшитого из двух старых простыней, отданных в дар артистам тетей Варварой с первого этажа, которая смотрела спектакли из окна, уютно облокотившись на подушку, все было соткано из тончайших нитей безусловной любви и рождало в сердцах нежность и упокоение. Для каждого из присутствовавших эти минуты общего радостного сопереживания являли собой еще одну, пусть маленькую, частичку для построения внутреннего стержня, без которого не существует хорошего человека. Зинка и все остальные и не задумывались вовсе о том, как им повезло, что они имеют возможность просто, весело, шумно радоваться вместе безделице, каким, в сущности, и был детский дворовый театрик.
Соседи Зинку уважали, безоговорочно признавая за ней первенство в делах лицедейских. Мамы безбоязненно отдавали в ее крепкие режиссерско-воспитательские руки своих чад, зная что плохому их здесь не научат. Традиционного "Зинка-корзинка" юная постановщица никогда в свой адрес не слышала, разве что только "Зинулька-актрисулька", но и эта кличка не приветствовалась широкой общественностью и не прижилась, поскольку не соответствовала существовавшему уровню ценности, который очевидно представляла собою Зинаида для Двора, отметившего несомненный творческий потенциал девочки.
Когда по окончании школы Зина засобиралась поступать в Москву, Двор провожал ее добрыми пожеланиями и уверенностью в победе. "Кому ж еще, как не Зинке,- думали разом все, - становиться артисткой..." И эта коллективно посылаемая вдогонку энергия, наверное, помогала.
В столице Зина остановилась у своей одинокой тетушки Ирины Михайловны, обожавшей племянницу и привечавшей ее всячески. Мгновенно заразившись идеей поступления на актерский факультет, тетя Ира оказывала Зине полное и радостное содействие. Они вместе ходили подавать документы во все учебные заведения, связанные с избранной специальностью. Используя неизменно восхищенную тетю в качестве зрителя, Зина вновь и вновь проверяла на ней подготовленные дома номера и "оттачивала мастерство", а долгими летними вечерами они снимали напряжение дня, прогуливаясь вдоль Бережковской набережной, где располагался дом Ирины Михайловны, и болтали, словно две подружки.
За время экзаменов Зина очень сблизилась с тетей Ирой, и это, возможно, несколько смягчило ей боль провала. Только в Щуке Зина была допущена до второго тура, что, впрочем, также не способствовало реализации большой мечты, в остальных же училищах уже после первого тура ей мягко указали на дверь, в вежливой форме объяснив, что лучше подумать о приобретении специальности иного рода, благо время еще оставалось...
Для Зины, которая сколько себя помнила, грезила о театре, это был настоящий удар. Ирина Михайловна, будучи столь же эмоциональной как племянница, переживала неудачу вместе с Зиной. Громко, навзрыд они плакали, недоумевали, причитали и ругали глупую, слепую, глухую и бесчувственную приемную комиссию, пропустившую уникальный дар. Понемногу страсти, выпущенные со всевозможной пылкостью, улеглись, и однажды утром обе женщины проснулись относительно умиротворенными и готовыми к новым преодолениям.
- Я вот что думаю, деточка, а не попробовать ли тебе свои силы в какой-либо другой области,- раздумчиво произнесла тетя Ира, и эта начальная фраза явилась основой следующего этапа Зинкиного жизненного пути.
- Иди-ка ты, милая, в педагогический! - продолжала Ирина Михайловна и, заметив что у Зины от ужаса округлились глаза, быстро добавила: - Да, Зиночка, наблюдая за тобой, я поняла, что ты могла бы стать хорошим педагогом, не таким, как многие, но таким, как должно. В тебе есть характер, любовь к людям, чистота помыслов, артистизм, наконец, что тоже для учителя весьма кстати. Я думаю, такой путь может оказаться верным,- завершила свою короткую дипломатичную речь Ирина Михайловна.
-Тетя Ира, но я не хочу работать в школе! Там столько агрессии направлено на тебя со всех сторон. Это кожей чувствуешь. -
-Дитя мое, а ты полагаешь, что на театре все не так? Совершенно так же, да тебе уже немного и удалось испытать это на себе...-
Зинка вспомнила события последних десяти дней, и горькое осознание собственной бездарности вновь пронзило всё её существо. Ну что ж, не актриса, так не актриса! Как знать, может быть, тетя права, и стоит попробовать себя в чем-то другом...
Так много сил отдавалось ею взращиванию мечты о будущем своем актерстве, что формировать новое стремление Зина была не в силах. Проштудировав от корки до корки справочник для поступающих за 1974 год и трезво все взвесив, они остановились на вузе, в который Зинка сможет поступить без особого напряжения, имея высокие показатели по всем гуманитарным предметам.
Через месяц мечта Александры Михайловны сбылась, и дочь ее уже училась на первом курсе педагогического института.
Учеба Зинке давалась легко, с тетей Ирой они жили душа в душу, часто вечерами посещая любимые спектакли, и, кажется, жизнь потихоньку налаживалась. Успешно окончив первый курс, Зина отправилась на лето домой к маме, невообразимо счастливой и гордой за свою удавшуюся дочь.
Двор встретил ее улыбками, радостными возгласами, в которых хоть и звучало искреннее одобрение, но все же как бы застыл немой вопрос: а как же сцена, как же ты, Зина, без нее? Добрые соседи, приветливо беседуя с ней, удивительно деликатно обходили эту тему, вероятно, чувствуя, что даже формулировать этого в мыслях, а тем более произносить вслух нельзя. Зинка была очень благодарна им за это. Она прекрасно провела каникулы: встречалась с друзьями, так и осевшими в их городке, много гуляла по любимым улочкам, размышляя, вдыхая родной запах, иногда сидела на скамейке у дома, перемигиваясь с тетей Варварой, с интересом контролировавшей дворовую жизнь, а в августе, уезжая к началу учебного года и прощаясь с мамой и своим милым Двором, уже знала как поступит, вернувшись в Москву.
Зинка ехала в поезде и представляла себе то, как она будет мыть полы, убираться в гримерках, настраивать осветительные приборы, бегать в качестве курьера куда угодно, хоть на край света, выполнять любую работу, какую потребуется, но только там, в театре. Она станет учиться, расти, развиваться, впитывать в себя волшебную атмосферу репетиций и премьер и обязательно добьется своего!
Тетя Ира мгновенно уловила состояние девушки, всецело разделив его. Как же важна была теперь Зинке тетина поддержка! Вот только жаль, мама расстроится...
- Маме мы пока ничего не скажем, - как будто прочитав мысли племянницы, сказала Ирина Михайловна, - дерзай, детка! Как говаривал поэт: радуйся дням ожиданья удач! -
Зина смотрела на тетю с обожанием и благодарностью. Она расцеловала Ирину Михайловну, пожелав ей спокойной ночи, а сама долго еще не могла заснуть, тихо предвкушая свет нового дня.