Асеева Елена Александровна : другие произведения.

Коло Жизни. Книга Четвертая. К вечности

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Коло Жизни. К вечности" является последней книгой тетралогии "Коло Жизни". В этой части книги в описательной форме будет рассказано о становлении юного божества Крушеца, начиная от момента зарождения лучицы в руке Господа Першего и вплоть до обретения им костяка, плоти, общих данных, присущих Богам.
  
  
  Тебе, Павлик,
  как самому чудесному мальчику,
  я дарю эту последнюю, и очень
   дорогую мне, часть книги.
  И, да, раскроются все Тайны!
  
  
  Крушец! В род Оньянкупонг!
  
  Глава первая.
  "Крушец! В род Оньянкупонг!" - зычно кликнул мой Отец, первый сын Родителя, старший в печище Димургов, Господь, Зиждитель, Бог Перший.
  Темно-коричневая кожа, подсвеченная золотым сиянием на левой руке Господа, смыкающая предо мной пространство, густо запылала. Золотые крупные вроде капель искры купно облепили всю поверхность наружного покрова руки, полностью поглотив на ней коричневу. Еще миг и кожа, натянувшись, дала малую нитевидную трещинку, пролегшую от кончика указательного пальца вплоть до локтевого сгиба, а после, резко, разорвавшись, раздалась в стороны, предоставив возможность, мне явится на свет!
  Мне, Крушецу, родится!
  Я вырвался оттуда малым тугим комком сияния с округлой макушкой и тонким изогнутым остроносым хвостиком, где лишь в зачатках зрелись впадины очей наполненные особым сиянием и тонкий безгубый порез-рот. На малость я завис над рукой, не в силах покинуть моего Творца и уставился на его сверкнувшую смаглую кость с мельчайшими вкраплениями в ней более насыщенного цвета огненно-золотых искр, схоронившуюся меж разошедшейся кожей. Рваные рубежи днесь явившейся медно-желтой плоти были испещрены мельчайшими текущими по ее поверхности глубокими провоточинами, оранжевыми паутинными кровеносными сосудами, ажурными нитями кумачовых мышц и жилок с оборванными краями плюхающих из собственных недр огненную юшку и на саму смаглую кость, и на словно растерзанную живую ткань.
  - Лети, лети мой бесценный малецык,- бас-баритон Отца наполнил меня своей любовью.
  Он насыщал, питал меня ею с того самого первого мига, когда я точно из раскрывшегося кокона, дотоль составляющего часть его смаглой кости левой руки, вылупился малым сгустком сияния. Творец дарил свою любовь не только через подведенные к моему естеству жилки, сосуды, нервы ранее плотно опутывающие меня. Он всяк миг говорил со мной, успокаивал, рассказывал о дальнейшем пути, о взрослении, Богах и иных существах населяющих нашу Вселенную, величаемую Всевышний, и многочисленные ее Галактики, системы, планеты... в общем о тех в коих телах допрежь моего перерождения я буду существовать.
  Сейчас же услышав голос Отца, такой близкий, являющийся частью меня, я вдруг затрепетал. А затрепетав, подался рывком вперед...
  Вперед!
  Однако вновь сдержал свой полет, и, обернувшись, воззрился на моего Творца, в тот столь дорогой образ. В его схожее с каплей лицо, имеющее самое широкое место в районе скул и сужающееся на высоком лбу и округлом подбородке. На нос с выпуклой спинкой и острым концом, широкий рот с полными губами и приподнятыми уголками. На крупные глаза, где верхние веки, образовывая прямую линию, прикрывали часть темно-коричневой радужки, почти полностью вытесняя желтовато-белую склеру.
  Отец был худ и сухопар, он казался осунувшимся, уставшим, одначе вместе с тем обладал таковой мощью, силой и ростом, оное величие я всегда ощущал. Цвет его кожи, каковой колебался от густо черного до почитай бледно коричневого и подсвечивался золотым сиянием, ноне слегка пригасил собственные переливы, приняв самые темные свои оттенки. На его голове, что покрывали короткие курчавые черные волосы, поместился высокий венец. Узкая полоса обода пролегала по лбу Господа, имея черную блестящую поверхность. От нее вверх устремлялись девять закрученных серебряных спиралей украшенных изображениями насекомых, рептилий, земноводных, зверей, которые держали на себе завернутую по коло черную с золотым отливом тела змею, несколько вздевшую голову и внимательно смотревшую на меня своими зелеными очами. Обряженный в черное, долгополое сакхи, прикрывающее стопы ног, на материи которой, перемещаясь во всех направлениях, мерцали многолучевые, серебристые, махие звездочки, Отец сливался с тьмой царившей округ. Не только наполняющей высокий ночной свод усеянный россыпью звездных светил, разнообразных оттенков голубых, желтых, багряных, но и двумя тончайшими серповидными спутниками. Один из которых, казалось, касался своим угловато- закругленным концом дальнего окоема планеты.
  В воздухе густо пахло чем-то неприятно-смрадным. Сие я ощущал всем своим сияющим естеством. И, хотя мы находились на возвышении, а вернее на горной, скалистой гряде уходящей в обе стороны от центральной и самой высокой вершины, это отвратительное зловоние поднималось и окутывало нас своими парами. Тягостный чад обволакивал и саму лежащую предо мной широкую долину, купно покрытую мельчайшими, разноцветными огнями живущего людского крупного поселения, и словно врезался своими серыми дымами в подножие горной гряды.
  - Лети мой бесценный малецык,- нежно проронил Отец и мягко просиял. Легохонько мне кивнул.- Вмале увидимся. Как только ты вселишься в плоть, и она родится, тебя заберут. Ты только не куда не сворачивай, и делай все, как я велел. По лучу и сразу в тело младенца. И тогда к утру, ты скорей всего будешь подле меня.
  Если бы я мог кивнуть... непременно так сделал или ответил- да!. Но я только согласился. Еще не умея издавать звуков, я лишь шевелил губами, точнее сказать краями рта, оные мы с Першим на старый лад называли губами. Поэтому самому движению краев рта... губ... Творец всегда знал, чего мне хочется. А днесь я шевельнул: "до встречи!" и ринулся вперед, по едва зримо оставленному для меня лучу, более темному в сравнении с общим освещением местности.
  Я много раз до того спрашивал своего Творца, почему должен торопиться, и кого мне надо опасаться? Ибо чувствовал, что Отец кого-то боится. И давеча услышал ответ.
  - Я скрыл от Родителя твое появление, мой бесценный, Крушец,- поведал мне Перший.- И скрою твое появление в человеческой плоти, абы была возможность взращивать тебя самому. Чтобы тебя, мой милый, у меня не отобрали, как это произошло с иной моей лучицей. Поелику мой любезный, тебе надо успеть вселиться в плоть младенца во чреве... В плоть которую я укажу. Главное, чтобы тебя не приметили прислужника Родителя. Но нынче планетники Небо и Асила столь часто мелькают над Зекрой, поощряя рождаться в телах людей искры, что я уверен в том движении не узрят оставленного тобой следа.
  "Главное успеть!"
  Я это понимал. Чтобы быть подле моего дорогого Отца, мне надо успеть.
  И потому я торопился. Прилагая максимум своих, как мне казалось, маломощных сил, направляя полет вниз. Туда к раскинувшемуся городу людей, который назвался столь странно Ибредь, к нему охваченному яркими огнями света, зловонным запахом и шумом.
  Я часточко оборачивался, и все еще видел, понеже был мал и обладал малыми силами стоящего на одной из горных вершин, что стеной возвышались с этой стороны плато, своего Отца, Господа Першего, старшего из печище Димургов.
  Похоже, я уже и выдохся.
  Ибо впервые так торопился, впрочем, как и впервые вообще летел, свершал движение, тратил собственные силы, потому и сияние мое как-то завибрировало. Творца вже не стало видно, как и сокрылись за непроницаемой тьмой сами стремнистые горы, главным образом, созданные из скальной породы. Зато явственно передо мной выступили устремленные вверх угловатыми, кубовидными, плоскими крышами дома и к зловонному смраду прибавилось множество звуков, оные я мгновенно сумел разделить. И понеже услышал я отдельные крики, визг, говор людских голосов, вой гудков, скрип ржавых дверных петлей и многое иное. То, что ноне должно было стать моей жизнью, точнее жизнью моего человеческого тела. И пусть не на этой планете, на иной... И даже в другой системе, Галактике, тем не менее людской, предназначенной для существования человеческого рода.
  Нежданно гулкий свист, вроде однократного импульса, сбил мой полет. Я получил мощный толчок в правый бок, и тотчас меня закружило в воздухе, отчего мое сияющее тельце принялось описывать круги. Мне показалось, еще пара дамахей и я вовсе распадусь на всплески сияния, погибну и тогда не увижу Першего. И стоило о том подумать, как прямо в полете меня, что-то придержало.
  Еще миг и я вновь обрел равновесие да затрепетав хвостиком огляделся. Однако того темного луча, что вел меня к человеческой плоти не углядел. То ли тем своим кружением я вылетел из его четко очерченных границ, то ли он, по неведомой причине, распался... растаял.
  И немедля я запаниковал!
  Ежели бы я умел кричать, непременно, сейчас заорал. Но я не мог исторгать звук, на то, чтобы сему научиться, как пояснил Отец, мне понадобятся первые двадцать, а может и тридцать лет жизни человеческой плоти. Посему я всего-навсе зашевелил губами и испуганно оглянулся. И разком застыл, поелику увидел висевшее подле меня огромное страшное существо. Вельми плоское, хотя и широкое его тело с тупым округлым концом и заостренным навершием не имело глаз, носа, рта. Все тело этого создания было покрыто короткими трубчатыми жгутиками, расположенными продольными рядами, также как и сам их носитель безмолвно замершими.
  Наверно это существо было прозрачным, оно как сквозь него просматривались мигающие огни лежащего внизу города. Однако сидящее сверху на нем, словно поместившееся в небольшой выемке на его сравнительно ровной спине, иное создание, было прекрасно различимо. Это небольшое существо, небольшое не столько в сравнение со мной, сколько в соотношении с ростом Отца, абы я все поколь соизмерял с ним. Так вот виденное мной второе создание в высоту вряд ли превышало длину ноги Першего, сопоставимо его рост лежал в пределах тридцати мер, как я когда-то подсчитал промежуток от стопы до лядвеи. Веретенообразной формы туловище и такой же формы голова, по размерам имеющая не менее трети всего роста существа, сверху была прикрыта панцирем. Тот панцирь также покрывал и спину создания, а темно-коричневый его покров, або это однозначно не являлось кожей, имел светлый тон на груди.
  На голове одначе не имелось лица. Только два боляхных глаза расположенные по бокам головы, отчего она на макушке казалось несколько потянутой вперед, да длинные усы-антенны, в данном случае являющиеся органами обоняния, осязания, а также механическим устройством для приема и передачи электромагнитных волн, вот и все, что наблюдалось там. Черные глаза точно сложенные из сотен срезанных наискось залащенных граней, так называемые фасеточные, легохонько поблескивали. Четыре пары конечностей мало чем отличались друг от друга. Первые отходили от стыка головы и туловища, и, будучи вельми длинными и мощными, с тем видимо ровными, очевидно, не имели внутри костей, посему сгибались не только в середине, но и сворачивались в рулон. Левая рука завершалась семью короткими пальцами с небольшими воронками присосками на концах, которые располагались по кругу на широком патрубке. Правая в целом не отличалась от руки Бога, имея может быть более удлиненные перста. На ногах, таких же гибких, свернутых и лежащих в углублении на спине первого прозрачного создания рулоном, просматривались черные крупные воронки, правда, с более низкими бортами. У создания из-под панциря на спине выглядывали два прозрачных сложенных крыла состоящих из тонкой мембраны и будто перешитых синими жилками.
  Самую малость бхараней я неотрывно смотрел на этих существ, а потом нежданно услышал громкий крик:
  -Нашел! Я нашел! Он тут! Все сюда!
  Тот гам не просто проскочил отдельными фразами, он промелькнул единым словом и наполнил все пространство округ меня так, что я сызнова затрепетал от страха. И только мгновение спустя разглядел резво вынырнувших из ночи и заполнивших все обок меня прозрачнотелых созданий... От этого волнения, я даже не успел сразу вспомнить как они величались. Обаче спустя пару секунд, все же машинально отметил для себя, что это василиски. Мне о том не говорил Отец, я просто знал, как и многое иное, чем не раз удивлял моего любимого Творца
  Эти создания, василиски, вельми скоро окружили меня со всех сторон. Они нависли сверху, снизу. Василиски прикрыли собой все возможные прорехи, не оставив мне возможности убежать. Однако страх мой оказался так велик, что вначале он сковал мои движения, и я вроде как окаменел. Впрочем, погодя, когда разобрал, что сверху на василисках сидят те самые веретенообразные создания вновь ожил. И моему естеству вернулась присущая мягкость, отчего я принялся рваться из того полона.
  Я был уверен, что Перший все еще находится там, на горной круче, ожидая моего вселения в дитя. И потому принялся метаться меж василисков жаждая найти прореху и выскочить, аль своей божественной силой растолкать их. Только силы оказались не равными, поелику я был слаб, напуган, а василиски, как подсказали мои знания, обладали особыми возможностями, вкупе... в объединенной мощи в состоянии противостоять даже божественному созданию.
  - Осторожно! Осторожно! Не навредите лучице!- вельми зычно, и как-то раздражающе громко летала надо мной молвь, выдохнутая высоким, звонким голосом али точнее будет сказать звуком.
  Василиски немедля приподняли навершия своих тел, давая возможность мне тыкаться в их мягкие плоти, преграждая теми едиными сомкнутыми рядьями и малые щели меж собой. Они делали все, абы я себе не навредил и одновременно не вырвался. Иноредь они колыхали короткими трубчатыми жгутиками, что покрывали их тела, вельми равномерно наклоняя их по первому вправо, а посем, также синхронно влево.
  Внезапно долгие тонкие шнуры выскочили из мгновенно разошедшегося навершия, головы василиска, токмо на миг явившего округлую дыру и туго оплели меня. Нет, они не коснулись моего сияющего естества, шнуры сформировали сетчатое укрывало, в которое меня и заключили. Та узкая узница, как я не бился в ее стенки, всего-навсе мягко прогибалась под моей сияющей сутью, ни коим образом не вредя, не давая возможности вырваться, улететь...
  Закричать!
  О! если бы я только мог закричать.
  Отец! Отец! Ты бы, непременно, меня услышал и пришел на помощь.
  - Гамаюн-Кваху,- сызнова прозвучал голос.- Я полечу с тобой. Все остальные, как только василиск поместит лучицу в сосуд, прикроете наш отлет.
  Это однозначно прокричал тот веретенообразный, оный меня нашел. И уже через мгновения я приметил, как подле моей узницы появилась его голова. Своими фасеточными очами, в которых зараз появился я, он внимательно осмотрел меня и много ниже произнес:
  - Саиб лучица, прошу вас, успокойтесь. Вам ничего не грозит. Я Гамаюн-Вихо, саиб племени вещих птиц гамаюн серебряной рати, прислужник Родителя. Сейчас мы поместим вас в сосуд в теле василиска,- при этом саиб гамаюнов резко качнул левой рукой в сторону своего василиска.- И доставим к Родителю.
  "Нет! Нет!"- я не мог закричать, но губы мои шевелились, повторяя это слово... Это и еще одно: "Отец! Отец!"
  Наверно Гамаюн-Вихо прочитал мои шептания, и многажды понизив голос и вовсе полюбовно продышал, столь трепетно и нежно, что я уловил его теплоту своим естеством:
  - Не надобно только тревожиться, и перенапрягаться. Дорога будет скорой, вы только умиротворитесь. В любом случае Господь Перший вас не услышит.
  Саиб гамаюнов немедля воспарил вверх и я увидел, что его крылья узкие и несколько расширенные к основаниям раскрыты и едва зримо трепещут. А засим моя мягкая узница, дрогнув, поплыла прямо к округлой дыре рта василиска, за коей просматривалась глубокая темная впадина, вроде трубы. Я вновь принялся биться в стенки своей узницы, стараясь из последних сил вырваться, понимая, что если не сейчас... более никогда.
  Гамаюн-Вихо меж тем поместился на соседнего василиска прямо за своим собратом да стремительно зыркнув в мою сторону, словно вспыхнувшими в блеклом свете двух спутников, глазами торопко крикнул так, что разом меня оглушил:
  - Саиб лучица успокойтесь! Успокойтесь! Вы можете себе навредить, собственной тревогой. Все равно вас никто не услышит нынче и не почувствует. Мы не менее мощные создания, чем Боги, и потому сотворенный нашими телами щит не пропустит ни одного звука за его пределы. Умиротворитесь, ибо это честь! Честь! Еще ни одна лучица, не считая, конечно, четверки старших Богов ни видела в зачаточном состоянии Родителя.
  Но я уже и не слышал его крика... Оглушенный, испуганный и потерянный я смотрел, как постепенно расширялась передо мной глубокой впадинкой полая труба, рот василиска. А там далее за ней виднелась полая, здоровущая внутренность, замкнутая со всех сторон голубо-серыми стенами, как и снаружи покрытыми жгутиками, только синего цвета. Справа от меня по мере продвижения вглубь василиска располагалось огромное круглое, один-в-один, как шар красное ядро. Перемешавшее в своей поверхности ядреные махие искорки, почасту сокращающее стенки и выплескивающее вверх лепестки рыжего пламени, выполняющие в теле василиска роль двигателя, сердца, словом вырабатывающего энергию, движение, топливо.
  Множество тончайших, багряных сосудов подобных тем, что опутывали меня, отходили от двигателя-сердца и соприкасались со жгутиками усыпающими стенки, с самой глоткой и иными органами: плоскими, нитчатыми, овально-продолговатыми; наполняющими внутренность василиска, располагающихся в вязкой прозрачной субстанции и исполняющих функции размножения, дыхания, разума. Нежным желтоватым сиянием светилась округлая небольшая капля почти в конце внутренностей василиска, к каковой медлительно направились шнуры удерживающие узницу вместе со мной. Вскоре вязкая жидкость, пасыка как ее называли, препятствующая нашему движению стала менее тягучей и мы достигли желтой капли, на тот момент разинувшей свою удлиненную тонкую расщелину, вроде приглашая меня к себе.
  Узница воткнулась в горловину капли, и энергично вздев одну из стен несколько вверх, иными надавила на меня. Таким побытом, вынуждая меня переместиться из своего укрытия в новое. И под тем давлением я протиснулся в капельный сосуд, где горловина немедля сомкнулась. Стенки сосуда нежно меня обняли со всех сторон и самую толику качнули... как иногда делал мой Творец. И тогда я услышал еле-еле доплывший до меня голос Гамаюн-Вихо:
  - Лучица в сосуде. Отправляемся в Отческие недра. Гамаюн-Кел, Гамаюн-Хоуи возьмите под узду василиска с сосудом. Вещие птицы гамаюн золотой рати прикрывать посыл со всех сторон и не отставать!
  
  Глава вторая.
  Наверно я отключился, как пояснял мне Отец, ибо этим своим признаком уже походил на Богов. Потому когда тревожился или уставал, отключался. А уставал я часто, так как был совсем мал... дитя... Дитя, как ласкательно говаривал мой Творец Господь Перший.
  Отец!
  Отец, где я был? куда летел?
  Летел к Родителю в Отческие недра, каковой когда-то отнял у моего дорогого Першего лучицу, чем вельми его расстроил. А ноне, ноне Он желал разлучить нас.
  Отец!
  Тот вопль заколыхал мое естество и немедля дрогнули стенки сосуда обволакивающее меня. А потом почудилось, что меня качнули. Сначала вправо...влево... засим вперед...назад. И махом всякое движение прекратилось.
  Оттого колыхания я, очевидно, вновь отключился, поелику, когда обрел себя, услышал разговор. И это однозначно толковали живые существа. Голос одного из них я узнал сразу, он принадлежал Гамаюн-Вихо, вже больно высоко звучал. А другой чем-то напоминал голос Першего, только звучал более бархатисто, точно мелодичный наигрыш.
  - Как полет?- спрашивал тот... неизвестный.
  - Полет прошел удачно,- четко отчеканил Гамаюн-Вихо. Он право молвить теперь не кричал, только продолжал брать высокие звуки.- Все прибыли в целости и сохранности. Как вы и распорядились Родитель, за Господом Першим осуществлен догляд. Гамаюн-Кваху лично поменял Алконост-птицу на Стрефил- создание. Также приставлены Стрефил-создания к младшим членам печище Димургов и Расов, Зиждителю Воителю и Господу Вежды.
  - Малецыки ничего не заметили?- поспрашал (теперь я уже не сомневался в этом) сам Родитель.
  - Нет, Родитель. Все как всегда сделано безупречно,- теми словами казалось Гамаюн-Вихо, стремился заслужить похвалу.- Хотя Алконост-птицу обок Господа Першего можно было не менять. Господь все равно ее не замечал, и она могла еще послужить.
  - Нет, мой милый оголец,- Родитель сказал так мягко... прямо как Отец, понеже я весь затрепетал от посланной им волной столь мощной любви.- Теперь мне нужно не просто приглядывать за моим драгоценным малецыком, надобно легохонько на него влиять, ибо он может не перенести потери лучицы. Слишком хрупкий, нежный. Может и вовсе захандрить, а того допустить никак нельзя. Думается мне Небо, узнав в хуруле, кто находится в теле ребенка, непременно, это сокроет от Першего. Тем паче, лучица долгое время не сможет подавать зов. За этот срок, мой бесценный сын, Перший, все хорошо обдумает, и поймет, что более облыжничать меня не следует. Мало верится, что станет сговорчивей, но то, что более так не поступит, однозначно. Теперь самое важное, чтобы он себе не навредил, посему и Стрефил-создание, абы влиять на змею в его венце. Которая будет снимать, с моего милого малецыка все напряжение... А, что по поводу плоти, Гамаюн-Вихо?
  - Плоть найдем. Как только прикажете,- также четко ответил саиб гамаюнов.
  - Только, чтобы точно с теми параметрами кои я указал,- произнес Родитель и голос его стал много тише, словно он степенно удалялся от меня.- Паболдырь, девочка, слабое сердце и мощный мозг с искрой Першего. Абы непременно в хуруле обратили внимание на ее болезнь, или цвет кожи, и как итог увидели, что в ней лучица. Пересадив мозг с лучицей в новую плоть, тогда, когда наш бесценный малецык еще кроха и накрепко скреплен с только, что проглоченной искрой. И тогда у нашей лучицы будет здоровая плоть и отличные условия взросления. Думаю Небо к тому все создаст, тем паче малецык сразу прибудет ко мне спросив совета... А, я поколь Перший обдумывает свои действия, укажу Небо на возможность приобретения нового члена печищи. Там только моим замыслам может навредить Седми, поелику слишком связан с Першим... Впрочем ноне они почти не видятся, абы мой любый старший сын, последнее время от всех таил лучицу, и как итог не виделся с малецыками. Хотя все же стоит на Седми возложить, как можно больше обязанностей, чтоб не было и далее желания встречаться с Отцом.
  - Родитель,- вклинился в речь Творца всех Галактик Гамаюн-Вихо, и я однозначно уразумел, он выступал в роле не просто прислужника, а доверенного, близкого лица.- Но вы сказывали лучица, столь уникальна, только я могу словить ее, не навредив здоровью. И взращиваться она должна, как божество подле Господа Першего, оный сумеет справиться с ее мощью и способностями.
  - Я знаю Гамаюн-Вихо, что ты предан и очень любишь моего старшего сына,- теперь теплота в голосе Родителя сменилась на досаду.- Но не допустимо, таким образом нарушать Закон Бытия. Да и потом, я точно не уверен та эта лучица или нет... Допрежь того надо ее осмотреть, проверить кодировки. Однако Перший сможет вступить за лучицу в соперничество, как только она подаст зов, или он повинится, прибыв в ко мне в Стлязь-Ра, каковые достаточно долго не посещает... В любом из этих случаев, малецык успеет привязать к себе лучицу, ты же знаешь, как они к нему приважены. Одначе, сразу тебе скажу, эта лучица будет подле Першего, если она та которую я ожидал, в ином другом случае она достанется Расам. И не смотри! не смотри на меня с таким осуждением Гамаюн-Вихо, ты знаешь мне это не по нраву. И я тебя нисколечко не облыжничал, направляя на ее излов, ибо в замыслы свои не посвящал. Посему уйми свое негодование, милый оголец, и расскажи о том, как удалось пленить лучицу.
  Глас Родителя нежданно стих, перестал доноситься и высокий звук исторгаемый саибом гамаюнов или быть может я, просто потерял нить их разговора, так как стал биться в стенки сосуда. Понимая, понимая, что меня хотят разлучить с Отцом, если я не окажусь какой-то там лучицей. И желают отдать Расам... Небо, младшему брату моего дорогого Творца.
  И я бился... бился в стенки сосуда. Я раскрывал рот, шевелил губами и жаждал только одного обрести голос и закричать так громко, чтобы услышал меня мой Отец.
  Очередной, и, вже верно полностью вытянувший из меня силы, толчок в стенки сосуда отозвался нежданно ощутимым его дрожанием, таким, какового дотоль не было. И пульсация сосуда многажды увеличилась. Только стенки его не втягивались, а вспять вибрируя, расширялись так, что округ меня появилось свободное пространство. Сначала небольшая щель, одначе, немного погодя значимо пролегшие по окоему моего сияющего естества промежутки.
  Внезапно стенки сосуда, достаточно от меня отодвинувшись, замерли, и я увидел, что их желтоватая гладкость покрылась мелкими трещинками, кои миг спустя, набрякнув, разошлись по всей поверхности. И тотчас сами стенки сосуда, распавшись на части, разлетелись в разные стороны. А я оказался в большом помещении.
  Вернее, это был долгий и вельми широкий коридор, где мутно-серые стены слегка дрожали клетчатой более светлой рябью. Они заполняли своим волнообразным колебанием значительно не высокий свод и такой же гладкий пол, зеркальная полированость которого отражала трепещущее сияние и одновременно поражала очи своей растянутостью, расплывчатостью единого полотнища.
  Я завис в небольшом удалении от пола и пронзительно вздрагивал, и вместе с тем вибрировало и сияние на его залащенности. Предо мной уходящий вдаль коридор степенно вливался в серое плохо различимое округлое пятно, как я догадался, там обрываясь, а точнее преграждая движение особой материей, оную называют опакуша, абы она являлась исподом, изнанкой, ничкой другого помещения, ежели, конечно, меж ними существовала особая узкая чревоточина, называемая малик.
  Медленно, будучи напуганным и утомленным, я развернулся и враз широко раскрыл свою щелочку- рот, ибо оказался несколько ошарашен. Теперь впереди меня коридор явственно расширялся до каких-то невообразимых широт и высот. Посередь него словно нависая, призрачно выступало лицо Бога, впрочем, правильнее будет сказать лицо Родителя. И хотя я досель никогда не видел Творца всех Галактик Всевышнего, но обладая неординарными знаниями, как объяснял мне мой Отец, немедля Его признал.
  Лицо...
  Это было лицо совершено мягкой формы, точно правильного круга, с широким носом, где волнистой оказывалась спинка и округлым основание. Слегка впалые щеки с чуть выступающими скулами и замечательные большие, ясные глаза, над оными нависали седыми прядями волос густые брови. В первый миг, я не сумел разобрать каков цвет кожи Родителя, абы был поглощен его глазами. Крупные прорези очей таили в себе сине-марность ночного неба, порой в них вспыхивали яркими каплями махие четырех-, пяти-, шестилучевые серебристые звезды али проносились золотые искорки, мелькали крапинки, крупицы клеток простейших животных и растений. В тех очах не было ни склеры, ни зрачка, а синева иноредь застилала марность, вероятно, только на доли секунд, чтобы погодя сызнова наполнится фиолетовыми полутонами.
  Всего-навсего пару дамахей погодя я отвлекся от глаз Родителя и приметил высокий и широкий лоб, испещренный вдоль и поперек бороздами морщин и такие же морщинистые скулы. Густые усы полностью скрывали его уста и теми вьющимися волосками переплетались с такой же пепельной брадой и обрамляющими границы лица волосами. Особенно это лицезрелось по одной пряди, которая от движения неизменно прикрывала левый глаз Творца Галактик. Кожа у Родителя в тон цвету глаз и седым волосам, была пепельно-синей и таким же пепельно-синим смотрелось огромное колообразное облако, что окружало лицо по окоему, скрывая длину его косм. По глади того облака двигались выстроившись в строгие ряды символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы, едва проступающие геометрические фигуры, образы людей, существ, зверей, птиц, рыб, растений, планет, систем, Богов, Галактик. Медлительно перемещаясь по кругу, все те письменные али образные изображения инолды меняли свои цвета, приобретая то почти черные, то голубые, а то серебряные, золотые, платиновые или даже белые тона. Казалось лицо Родителя, вклинившись в чудное облако наглядно-образных символов, прорвав его некогда единую поверхность, выглянуло токмо для того, чтобы узреть меня.
  - Мой милый,- нежданно послышался бархатисто-мелодичный голос, в котором точно плыл бас-баритон моего Отца.
  И по шевелению волосков, что прикрывали уста на лице, я догадался, это со мной заговорил Родитель.
  - Ты только не волнуйся,- все также успокоительно и мягко произнес Творец Галактик Всевышнего.- Больно не будет, немного неприятно. Мой дорогой, я сейчас поменяю некие коды в тебе. И просмотрю твою наполненность наследственными единицами да будущие способности как Бога.
  Родитель замолчал, и немедля пропало его лицо.
  Все же правильно я догадался, Он лишь выглядывал сквозь пелену облака, потому стоило Ему отодвинуться, как зараз сокрылось Его лицо и даже пряди волос. И теперь письменные и образные рисунки проступили достаточно густо и четко, да словно отразились в моем естестве. Хотя, коли говорить точнее, я и сам, как данное облако состоял из тех самых сияющих, движущихся в определенном порядке символов, письмен, рун, литер, свастик, ваджер, букв, иероглифов, цифр, знаков, графем. Впрочем, меня также наполняли геометрические фигуры, образы людей, существ, зверей, птиц, рыб, растений, планет, систем, Богов, Галактик... Только эти образы были и вовсе мельчайшими и зримо они не просматривались на моем сияющем естестве, но я знал, что наполнен их сутью... Еще я ведал, уж и не знаю, откуда, что именно этим мельчайшим просом образов отличаюсь от своих братьев Зиждителей, от самой четверки старших Богов, и днесь, как я осознал, имею много общего с Родителем.
  Прошло какое-то количество бхараней и насыщенно переливающееся облако сменилось на восьмилучевую, серо-голубую, пульсирующую звезду. Казалось, полотнища облака просто впитались в ее рассеченные двигающиеся по коло змеевидно выгнутые полосы, определенно, напоминающие своим внешним строением и обликом молнии. Широкие лучи звезды острыми своими концами днесь начали вонзаться вгладь пола, свода, стен, таким образом, увеличиваясь в размере. Их поверхность на которую переместились с облака письменные и образные рисунки, ни на миг не прекращающие своего движения по лепесткам, также пульсирующе- вибрировали и с тем расширялись или вспять сужались, единожды в объеме, длине и ширине. Промежуток меж лепестками смотрелся заполненным более темными, стальными полотнищами, схожими по виду со струящейся водой (обаче имея состав ближайший к заболони, внутренней слизистой оболочке древовидного растения), сбегающей по краям лепестков вниз, в середине наоборот вверх, вливаясь в саму суть лучей.
  Лепестки, как и центр звезды, разрезанные молниями, медленно вращаясь, описывали могутное коло. Неспешно двигаясь в определенном вращении, которое человек бы величал ходом часовой стрелки, они нежданно набирали ретивость, и начинали вращаться с бешенной скоростью. Засим также резко снижали быстроту своего хода и будто выплескивая цвет из лучей смотрелись выступающе- покатыми, а немного погодя всасывали размытые части лепестков вглубь заболони.
  Внезапно из кружащейся восьмилепестковой звезды, из двух острых концов, затерявшихся в боковых стенах, вылетело множество плоских с зигзагообразными краями узких лент, кучно собранных меж собой. Бахтармы (тонкая верхняя плена бересты) чем на самом деле являлись ленты, столь стремительно дотянулись до меня, что я не успел даже дернуться. В мгновение ока завершия бахтарм прилепились к моему естеству, и тотчас натянувшись, замерли, вроде даже окаменев, не давая, таким побытом, мне не то, чтобы дернуться, но даже и шевельнуться.
  А лепестки звезды меж тем перестали свершать колодвижение. Токмо все еще продолжили перемещаться по их поверхностям символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы, и вовсе махие геометрические фигуры, образы людей, существ, зверей, птиц, рыб, растений, планет, систем, Богов, Галактик ... Оные, как я ведал, видели избранные Боги... четверка старших Зиждителей, Родитель... и я...
  Еще очевидно доли мига и с под каждой отдельной части, составляющей клинопись и образы, стал пробиваться серебристый свет живописуя более значимое проявление того письма или облика предмета. И в такт тому значимому явлению клинописи на моем сияющем естестве стали также пульсировать серебряные, золотые, платиновые письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы, и вовсе махие... мельчайшие... крошечные геометрические фигуры, образы людей, существ, зверей, птиц, рыб, растений, планет, систем, Богов, Галактик. Та вибрация собственного естества не столько напугала, сколько встревожила меня так, что в волнение я широко раскрыл свой рот и зашевелил губами. Напряжение тугим дыханием окутало меня... И почудилось, тогда мне, что еще миг, и я отключись от переполнивших меня чувств навсегда.
  - Тише... тише, мой милый... Что ты? Крушец... Крушец, малецык мой бесценный успокойся,- это вне всяких сомнений плыл голос моего Творца, бас-баритон Першего было невозможно ни с кем спутать.
  " Отец! Отец! Отец!"- зашевелил я губами, и вроде как ослабло мое напряжение, ибо я попытался расслабиться, предоставить моему естеству синхронно перемигиваться клинописью и образами со звездой, и единожды попытался уловить, откуда же долетал голос Першего.
  - Тише... тише, мой любезный Крушец,- витало легким шорохом... дуновение обок меня... али все же во мне... впрочем, успокаивая, умиротворяя... уговаривая.
  Еще самая толика того самого времени, как величал эту структуру мой Творец, и сияние символов, письмен, рун, литер, свастик, ваджер, букв, иероглифов, цифр, знаков, графемем да крошечных геометрических фигур, образов людей, существ, зверей, птиц, рыб, растений, планет, систем, Богов, Галактик слилось в единое густо-серое облако... Насыщенность цвета облака многажды усилилась, а погодя и вовсе приобрело густую сине-алость, схожую с космическим пространством, местами усыпанным стайками ярчайших созвездий, систем, светящихся полос газа и разнообразных по оттенку дымчатых туманностей. А предо мной в том темно-цветном мареве неслось мощное космическое судно. Плоское, овальное, стекловидное тело которого, с серебристыми полосами на гладком спинном покрове и острых боках, напоминало чем-то насекомого и состояло из двух модулей. Небольшой, округлый первый модуль топорщился из второго, много более крупного корпуса, в боках оного поблескивали маленькие треугольные люки. Плоскими, точь-в-точь, как весла были две пары ног размещенных вдоль туловища. Еще две конечности, чем-то напоминающие на концах огромные клешни отделялись прямо с под стыка обоих модулей, днесь будучи плотно прижатыми к брюшку судна. Вельми скоро взмахивая веслами-ногами судно на высоких скоростях вклинилось в огромное рыже-желтое дымчатое облако, уплощенное по бокам, и, смешавшись с теми испарения... пропало.
  Резкая боль!
  Она разрушила и сами испарения, и затерявшееся в них судно. А я вновь узрел перед собой восьмилучевую звезду из центра каковой внезапно вырвалась и своим острым наконечником ударила в мою макушку серая молния по поверхности усеянная малыми просяными золотыми искорками. Молния, ничто иное, как электрический искровой разряд, являющийся носителем больших температур и мощности.
  Одна...
  Вторая...
  Третья молния...
  Ох! как было больно! Больно! Больно!
  Я дергался, как мог, но бахтармы держали меня столь крепко, что не давали возможности не то, чтобы вырваться, но даже толком шевельнуться. Мое сияющее естество, где меняли кодировку, болезненно вздрагивало, а губы не переставая шевелиться, взывали к Отцу.
  Благо, что я вновь отключился. Поелику последнее, что я помнил в том коридоре (на самом деле трубчатом образовании, сформированном определенным рядом клеток, который выполнял роль соединительной ткани в живом мощном организме, величаемом Стлязь-Ра, где и обитал Родитель) это весьма болезненный удар, как раз между двумя впадинками глаз.
  
  Глава третья.
  Когда я пришел в себя... Вновь осознав себя Крушецем, первое, что узрел раскинувшийся передо мной золотистый покров земли, на котором, насколько хватало взора, раскинулась рыже-смаглая растительность. Былие, творение Родителя, имеющее порядка ста сорока двух структурных элементов ядра клетки. Ее с уверенностью можно назвать праматерью всех травянистых растений. Каковые вже много позднее, благодаря способностям третьего сына Родителя, приобрели многообразие, и стали основой существования не только животного и человеческого видов, но и самих планет, на оных те самые виды обитают.
  Так вот, прямостоячие стебельки былия (чей внешний образ полностью переняли особо почитаемые у людей культуры злаковых) с плоско-линейными листочками и, расположенными на стержне двумя рядами колосков, по прописанному для них общему закону, синхронно кланялись по первому вправо, а после также одновременно влево. Их одиночные янтарного цвета колоски зримо исторгали рыжее сияние, кое представляло из себя зачаток наследственности былия, проще говоря единицу генетической информации, в данном случае схожей с необработанным цветенем, пергой. Эта дымчатая перга естественно отражалась в бледно-желтоватом небе, которое правильнее было бы назвать свод, и посему казалось, что там... наверху струится желтовато-прозрачная дымчатость, ярко освещающая все окрест меня.
  Березань...
  Только сейчас я осознал, что нахожусь в Березане...
  В Березане, особой материальной форме нашего Всевышнего, где движение, пространство и время существуют, подчиняются иным законам, и имеют иное структурное построение. Коль говорить точнее, Березань - это не Всевышний, а малая чревоточина в которой возможно общение с тем, что вне нашей Вселенной, не обязательно соседствующее, вполне возможно, что и достаточно удаленное. Поэтому я и сказал свод... Свод, пол, стенки... Все это присутствовало в Березани, ибо данное строение материи обладало как концом, так и началом. Вернее даже, в Березани находились двери, створки ворот, калитки, окна, люки, опакуши через которые можно было войти и так же легко выйти... Однако войти и выйти отсюда, становилось возможным только с дозволения правителя нашего Всевышнего - Верховного Божества, Творца Галактик, Истока и Отца всех четырех старших Богов, Родителя.
  Я же сам восседал на дереве, точнее молвить на одной из его веток. Я не видел ствол дерева, что проходил позади меня, не мог зреть высоту кроны, али его корни, впрочем, прекрасно рассмотрел саму ветвь. Где ровной желтоватой была кора без каких-либо изъянов, трещин, выемок аль отслоений, одначе, в неких местах она имела поперечные вытянутые рыжие отвесные полосы, тем самым напоминающие чечевички. Сие образование в покровной ткани стеблей в данном случае источало определенные химические элементы, соли и газы, главным образом в виде марева, дымки, пара. Такие точно чечевички, токмо служащие для газообмена, располагались на березе, дереве, что широко было распространенно на планете Зекрой. Когда-то зекрийцы вельми почитали это дерево, связывая его с одной из своих Богинь. С Богиней Прародительницей, Матерью ведающей плодородием и судьбами всего живого. Но спустя время зекрийцы перестали почитать как само дерево, так и Богиню оной его посвящали. Про зекрийцев я узнал частью от Отца (частью, потому как сам обладал не малыми знаниями), ибо был очень любознательным и всем интересовался, даже, как замечал он "несущественным".
  Данное дерево, однако, одними чечевичками следовало отнести к березе, поелику само Мировое Древо али солнечная береза (как порой оно величалось в традициях человеческих родов) являлось нечто большим!
  Оно было сутью жизни самих Богов...
  Сутью самой Березани, або насыщало это пространство теми самыми химическими элементами, с тем создавая определенное состояние материи. Материи, элементов, скажем так, несколько чуждых нашему Всевышнему, которые черпал в надобный момент для сотворения определенных существ Родитель.
  Определенных?! Тех самых, которые состояли на службе у Него, и способностями, физическими возможностями или химическим составом походили на Его сынов.
  Отец считал, сказывая мне про Березань, что лишь в ней можно было ощутить существование развивающейся материи бытия, которое в установленное время Родитель использовал при строительстве новых Галактик. Одначе он был не совсем прав, ведь иная форма материи в Березане безостановочно курилась, кипела и преображалась, постоянно видоизменялась. Определенные элементы, вещества, соединения, несомненно, Родитель использовал при создании Галактик, только никогда не употреблял всю материю целиком, ибо мог навредить тем целостной структуре Всевышнего.
  Я это знал...
  Мой Отец?
  Пожалуй, что нет.
   Восседая на ветви, я в свой черед был купно облеплен мелкими веточками и золотистыми, молочно-белыми, ромбиком или треугольно-яйцевидными, по краю малешенько зубчатых, листочками. Покрытые опушкой с обеих сторон и клейким налетом (структурно он включал углеводы, витамины, кислоту и напоминал... напоминал, скорее всего, падевый мед) те листочки не просто поблескивали, они плотно ко мне крепились и единожды питая, ласкались, успокаивали.
  Немного погодя, когда, пошевелившись, понял, что из тех липких сетей мне не вырваться, я увидел Родителя. Он стоял недалече от древа и моей ветки, вполоборота ко мне, и неотрывно смотрел куда-то вперед, вдоль раскинувшейся и такой необъятной пожни... очевидно, зачем-то наблюдая али к чему-то прислушиваясь...
  Ведь в Березане правило столько звуков! И я с легкостью разобрал там звучание нашего Всевышнего, от дуновения космического ветра до писка комара, от тектонического движения плит планеты до окрика рожденного человеческого ребенка, гром, гудение, журчание, стук, шорох и колыхание ажурных крыльев бабочки над цветком. Одначе в Березани жили и иные звуки, те которые внедрялись в нее с других Вселенных, и посему мне удалось отделить протяжные, напевные погудки схожие со звучанием струн щипковых инструментов. Острые, резкие, чуть гнусавые они степенно растворялись в пространстве, но всего-навсе для того, чтобы миг погодя резонировать от Мирового Древа и зараз наполнить собственной мелодией все подле меня.
  Родитель.
  Он был высоким, вероятно, таким же, как Отец, а, похоже, даже чуть-чуть повыше. В нем не присутствовало, однако, сухопарность, присущая Першему, вспять Творец Галактик смотрелся крепкого телосложения, с широкими плечами и грудной клеткой, воочью мускулистыми руками и ногами. Массивная голова была плотно укрыта вьющимися седыми волосами до плеч, вельми долгая, как оказалось, борода дотянулась до стана. Обряженный в серое сакхи до лодыжек и без рукавов с клиновидным вырезом, увитым тончайшими серебряными и золотыми нитями Родитель так мне напомнил Вежды, что я туго сотрясся. И немедля горестно зашевелил губами, чем самым обратил на себя внимание. Ибо миг спустя Родитель неспешно оглянулся и ласково воззрился на меня своими сине-марными очами. Он, судя по всему, улыбнулся, так как его пепельно-синяя кожа нежданно стала переливаться золотыми всполохами света, кои выплеснувшись в разные стороны, начертали округ Его головы, и всего тела ореол голубого сияния, в котором проступили едва зримо перемещающиеся серебряные, золотые, платиновые символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы, а также геометрические фигуры, образы людей, существ, зверей, птиц, рыб, растений, планет, систем, Богов, Галактик.
  - Мой драгоценный Крушец,- мягко произнес Родитель и теперь однозначно я услышал бархатисто-мелодичные переливы его голоса, впитавшие бас-баритон моего Отца.- Как ты милый мой? Было несколько больно, как я понял.
  - Больно! Больно!- обидчиво шевельнул я губами.
  - Ну, ничего, ничего мой замечательный, мой неповторимый,- все с тем же благодушием проговорил Творец Галактик, и медлительно развернувшись, в несколько широких шагов покрыл расстояние до древа и нависающей ветви, на коей восседал я.- Кто ж мог знать, что ты окажешься таким чувствительным,- полюбовно добавил он.- Таким хрупким и единожды неповторимо мощным, уникальным! Моя драгость, бесценность я так долго ждал твоего появления. Уже даже перестал надеяться. Думал это чудо пройдет мимо нашего Всевышнего. Но, нет! Нам повезло! И вот - Ты! Единственный в своем роде, мой любезный малецык, Крушец! Почему интересно именно Крушец?- Родитель прервался, очевидно ожидая моего ответа, но так и не получив его, абы я был вельми огорченным, дополнил сам,- хотя... Хотя, точнее имени не подберешь. Ведь серебро, благородный металл, Творцом и сутью которого является Перший, почасту величают ценным крушецем.- Теперь он и вовсе усмехнулся, я это не услышал, сколько увидел, так как яро шевельнулись волоски усов, плотно скрывающие его губы.- Надеюсь, ты на меня не серчаешь, что так все получилось. Я был просто уверен, что ты не тот, кого так долго ожидал... Иначе все было бы по-другому, и тебе не пришлось пережить столько волнений. Впрочем, ноне, пребывание в Березане укрепит тебя, дарует силы, и ты сможешь пережить разлуку с Отцом. Разлуку, которую прости, мой ненаглядный, поколь придется тебе иметь.
  - Отец! Отец!- сызнова прошелестел я.
  И тотчас резко дернулся. И махом клейкие листки выпустили из своей опушки золотисто-коричневое смолистое, растительное вещество (которое можно сопоставить по составу с пчелиным клеем, черным воском, бальзамом, прополисом) и еще мягче окутали меня. Они не только плотнее скрепили меня с веточками, но и мгновенно сняли напряжение и огорчение.
  - Не надобно, не надобно так рваться, мой милый малецык,- проронил Родитель и лучистость его марных очей, словно ночное небо, которое я наблюдал в зале пагоды, в доли бхараней обволокли меня теплотой и любовью, такой мощной... наполняющей... умиротворяющей. - Обещаю, разлука с Отцом не будет долгой,- продолжил толкования он.- Совсем, короткой.- Родитель протянул в сторону меня руку и коснулся макушки короткими четырьмя перстами, где в отличие от Богов отсутствовал четвертый палец, у зекрийцев величаемый безымянный.- Если Перший не повинится в ближайшее время пред мной, ты побудешь подле Расов. Но только до того момента поколь не подашь зов. После зова, я уверен, мой старший сын сразу прибудет ко мне, и я позволю забрать тебя у Расов... И ты, моя драгость, будешь подле Отца. Одначе не так как он хотел в Татании, в системе Купавки, на планете Палуба, а определенно в какой-то иной, где живут отпрыски иных моих сынов, ибо тебе нужны особые условия взросления, особое соперничество... Думаю идеальным для того местом будет Серебряная Льга, тем паче люди там по большей частью с темноватым отблеском кожи, что тебе будет приятно. А там я думаю не более двух-трех жизней, и произойдет твое перерождение, абы ты уникальный, неповторимый мой малецык... Ну, а после лишь тебе выбирать печищу. Впрочем, выскажусь... Что для тебя идеальной станет одна печища Димургов, так как с твоими способностями, особой исключительностью и хрупкостью сможет справиться только мой любимый, старший сын Господь Перший.
  Перший...
  Перший...
  Перший почасту гудело во мне это божественное величание...
  Величание первого, старшего, главенствующего сына Родителя, моего Творца. Оно переплеталось с величанием Отец и вызывало боль, многажды большую чем ту, что я испытывал от ударов молний. Посему почасту, або снять ее листочки выпускали черный воск и им окутывали меня. Не менее часто, по причине моего беспокойства, приходил Родитель. И также ласково меня, поглаживая, умиротворял. Он много говорил, поясняя интересующие меня моменты творения Всевышнего и Галактик, рассказывал о рождении четверки Богов, Его сынов, являющихся Его сутью и долей. Так как, часть знаний во мне жила с самого начала, Родителю по обыкновению доставалось только поддерживать, аль дополнять мои высказывания. Откуда во мне имелись те знания, не трудно догадаться, абы я был той самой "Изюминкой Всевышнего", как величал меня Родитель.
  Впрочем, во Всевышнем не я один был неповторимым... уникальным, поелику количество сынов Родителя, также указывала на неординарность нашей Вселенной. Ибо Родитель мог даровать жизнь лишь трем сынам. Понеже в Его многогранности, полностью соответствующей восьмигранной пирамиде, наполненной энергией, структурированным пространством и строго выверенными закономерностями, возможно было отделение всего-навсе трех боковых граней, плоскостей, абы Родитель не потерял собственной сути Творца. Образование нового организма происходило так называемым бесполым размножением (так как для Родителя, обобщенно, как и для Его сынов, сие размножение являлось естественным) и приводило к формированию генетически однородной особи, копии Родителя. Копии, клона, оттиска лишь Его единой грани, той самой каковой Он жертвовал, каковую отделял от себя.
  В случае с Першим и Небо, Творцу всех Галактик, пришлось свернуть одну из собственных плоскостей восьмигранника (понятнее сказать частей тела, оные у Родителя были представлены двумя руками, двумя ногами, туловищем, головой и двумя крыльями) до состояния зиготы, клетки, одноклеточного зародыша, сверху покрытого плотной оболочкой. Что в тот раз пожертвовал от себя Родитель не ведомо... Ведомо, определенно, только Ему. Одначе, полученную зиготу отделив от себя, Он поместил (точь-в-точь, как днесь со мной) на ветку солнечной березы в Березане. А Сам... Сам, обладая способностью регенерации, наново воссоздал свою руку... а может ногу.... крыло... вряд ли голову али туловище.
  Зигота была целостной, и в ней в состоянии покоя находилась единая плоть, грань, плоскость Родителя, обладающая способностями и качествами, оные в скором времени, по непонятной причине разделятся на две составляющие... и станут Ночью и Днем... Светом и Тьмой... Золотом и Серебром. Когда стенки зиготы обмякли, к удивлению Родителя, из нее отделившись, появились Перший и Небо. Безусловно, сия отведенная доля Творца всех Галактик в свой черед непременно б расчленилась на определенное количество плоскостей, або, как и ее прародитель, должна обладать многогранностью. Только этот процесс происходил вже после того как зигота выпустит из себя юное сияющее божество. А почему раздробление произошло в состоянии покоя зиготы? Почему грани не просто сформировались, а полностью отделились друг от друга, образовав два отдельных фрагмента Першего и Небо, было неизвестно даже Родителю.
  Перший!
  Старший не потому как первым вылупился, а потому как первым осознал себя ликом, субъектом, Богом. Будущим Господом Першим!
  Вероятно, поэтому было бы правильнее сказать, что само разделение способностей, разделение на белое и черное, свет и тьму в отношении Небо и Першего, стало той самой "Изюминкой Всевышнего". Абы, как норма, как правило, данные способности находятся только в руках Творца всех Галактик и Его старшего сына... находятся в таком виде по определению в других Вселенных.
  От Родителя веяло в отношении меня нежностью и любовью, которая обволакивала, укутывала и ласково покачивала меня на ветки древа, умиротворяя. Словно ощущая свою вину предо мной, Творец Галактик часточко толковал об Отце. О своевольстве Першего, и неподчинение Законам Бытия, которые были в свой черед сутью Его самого и построения Всевышнего, прописанной, впаянной, внедренной в стенки Вселенной и плоскости восьмигранника самого Родителя. Из пояснений Творца всех Галактик я понял, что если бы не оказался той самой уникальностью, Отца лишили права соперничать за меня и впитать в свою печищу. Поелику он пытался взломать, нарушить цепь течения Закона Бытия и движения Коло Жизни. И ноне Родитель действовал не абы наказать Першего, а
  абы не навредить мне. Он меня любил и, очевидно, старался сделать все, чтобы Самому обойти Закон Бытия и не разлучить меня с тем от кого я так сильно зависел.
  
  
  Глава четвертая.
  В последний раз Родитель пришел не один.
  На материи синего сакхи позадь спины, в оное Он был обряжен, воочью проступала пара округлых крыльев, с заостренными кончиками. Днесь в спокойном состоянии они были сложены вдоль спины, выходя из лопаточной области и достигая поясничного отдела позвоночника, а приводились в действие за счет движения в основном спинно-брюшных мышц. Внешне крылья выглядели прозрачно-серыми, с серебристым отливом, покрытые мелкими волосками, они имели тончайшие жилки, меж коими были натянуты перепонки. Родитель почитай не пользовался крыльями, а имел их главным образом по причине обладания общего генома творений Всевышнего. По большей частью Он их вообще убирал под одеяние, складывая продольно на спине, обаче так как я всем интересовался, почасту демонстрировал их при мне.
  Обок же Родителя стояло совсем маленькое создание, едва достигающее середины его лядвеи. Такое же, как его Творец, крепкого телосложения, с широкими для своего роста плечами и мускулистыми руками и ногами. Скажем так, на шарообразной голове существа имелось круглое, четко описанное по грани лицо, обаче, несколько сдвинутый назад подбородок. Меж тем высокий лоб, длинный, костлявый нос, толстые, выпуклые, почти рдяные губы и замечательные глаза... Замечательно красивые, где нижние веки образовывали прямую линию, а верхние изгибались дугой. Они были не только крупными, но и удивительного цвета. Зрачков там не имелось, впрочем, как и у многих существ, не только Богов, зато радужки, подобно вытянутому ромбу, были насыщенно-пурпурными. Окруженные, вдоль линий, не менее удивительной по оттенку ярко-желтой склерой. Ни лице существа не имелось бровей, ресниц, хотя сверху над веком располагалась дополнительной складкой, второе веко, более объемное. Потому, когда создание мигало, глаз закрывался сначала одним, а засим вторым веком. Не обладало существо волосами на голове али растительностью в виде бороды и усов на лице. Сама голова на округлой макушке залащенная переливалась коричневым отливом, ибо и вся кожа на теле была того же темно-коричневого, почти черного цвета. Обряженный в короткие до колен белые шаровары (порой виденные мной на старших братьях Стыне и Темряе) купно схваченные под коленом и в тонкую без рукавов и ворота короткую тунику, он не имел обувки. Отчего четко просматривались его дюже узкие и короткие стопы, оканчивающиеся четырьмя пальцами. Не менее узкими и короткими были кисти и пальцы на руках, чем-то схожие с перстами Родителя. Множественные, серебристые узоры украшали кожу лица, рук и ног, да, как я догадался, и остальные части тела. Они создавали единое полотно на коже, будучи не столько нанесенными сверху, сколько включенными в сам наружный покров. Среди тех узоров воочию просматривались токмо определенные символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы, геометрические фигуры, образы людей, существ, зверей, как я смекнул, принадлежащие моему дорогому Отцу.
  - Здравствуй, мой милый,- ласково произнес Родитель, он всегда ласкал меня словами.- Не узнаешь, моего помощника?
  Я напряженно вгляделся в лицо пришедшего существа, на коже которого серебристые узоры как-то насыщенно замерцали, и поелику всего-навсе давеча пришел в себя после длительного отключения и был несколько раздраженным, недовольно шевельнул губами: "Нет!" Даже, и, не стараясь себя, напрячь распознаванием пришедшего существа.
  - Это Гамаюн-Вихо,- пояснил Родитель, наверно уловив недовольство, а потому протянув руку, приголубил меня.- Саиб племени вещих птиц гамаюн серебряной рати.- Он широко засиял, подсвечивая собственную марность кожи всполохами света так, что закружилось вкруг него облако с перемещающейся по его поверхности клинописью и образами.- Главный мой помощник, хотя он утверждает, что является только прислужником. Тот, кто осуществляет общение меж мной и моим любимым сыном Першим, ибо, как ты надеюсь, понял, малецык вельми порой бывает своевольным. Для того и нужен мне Гамаюн-Вихо, чтобы сумел привести в чувства и к подчинению старшего из Димургов. Ты, наверняка, видел Гамаюн-Вихо в пагоде Отца, поелику это именно он приметил твое сияние, рождение в руке моего сына.
  "Точно!"- воскликнул я, припоминая... Я это, как можно понять, не сказал, а лишь шевельнул губами, но весьма эмоционально.
  Я видел данное создание в пагоде. Он тогда возник пред нами столь внезапно, вроде свалился со свода залы напоминающего ночное небо, где поместились многоконечные звезды, лучисто мерцающие и наполняющие округлое помещение, с зеркальными стенами и полом мягким светом и густоватой, дымчато-серой материей, приобретающей подле Богов вид испарений.
  Отец едва успел схоронить меня под рукавом своего черного сакхи, вернее то сияние, что пробивалось с под его кожи. Нам тогда казалось, что Вихорек, как ласково величал его мой Творец, меня не приметил...
  Оказывается, приметил!
  Успокаивая меня много позже, ибо я вельми растревожился, Перший сказывал, что Вихорек ему близок, предан и очень его любит. И никогда не станет, даже если, что узрел, рассказывать о том Родителю.
  - Но он ничего не увидел, не беспокойся, мой любезный,- нежно продышал тогда Отец, укачивая, умиротворяя меня.
  Выходит Вихорек, Гамаюн-Вихо все приметил... И все рассказал Родителю...
  - Доносчик,- однако, озвучил я шевелением губ.
  И увидел, как обидчиво дернулись уста Гамаюн-Вихо. Того самого, что не просто рассказал, а еще и пленил меня на Зекрой.
  - Нет! Нет!- на удивление торопливо отозвался Родитель и переместил свою удлиненную руку с моей макушки на оголенную голову саиба гамаюнов.- Не стоит так говорить, про моего оголеца. Гамаюн-Вихо не доносчик. Он, конечно, узрел твое появление, одначе достаточно сильно привязанный к Першему, постарался сие скрыть от меня. И не только скрыть, но и сам скрыться, абы я не нарушил замыслы сына. Отческие недра вельми обширны, здесь много созвездий, систем, планет. Спрятаться можно, только не от меня. Гамаюн-Вихо вмале нашли, и хотя он сопротивлялся, принесли ко мне.
  - Притащили Родитель, скажем точнее. Потому вам пришлось засим меня чинить,- вклинился в речь Творца Галактик саиб гамаюнов и дюже благодушно зыркнул вверх, словно получал удовольствие оттого, что за него вступились.
  - Да, мой замечательный оголец, грубо притащили,- согласился, на удивление мне очень скоро, Родитель. Поразив меня таковой легкостью общения со столь малым своим творением.- Но я уже о том тебе говаривал. Не надобно было сопротивляться, это бесполезно и только навредит тебе... А после, мой ненаглядный Крушец, я смог все вынуть из оголеца, так как обладаю на то достаточными возможностями. Поэтому не стоит на моего главного помощника тебе, малецык, серчать. Он поверь, старался, как мог, абы сокрыть от меня замыслы моего сына.
  - Прости,- немедля откликнулся я. Хотя внутри считал, что все же мог бы тогда не излавливать и радостью выполненного не оглушать меня, коли не желал вредить замыслам Отца.
  По-видимому, я все же еще чего-то шевельнул губами, порой мои мысли и движения путались. Это, как пояснял Отец, было естественным, чтобы мои волнения не ускользнули от старших. Так вот, верно, я помимо "прости", досказал, что-то огорчительное, понеже Гамаюн-Вихо туго затряс головой, а вместе с ней заколыхалась рука Родителя пристроенная сверху на ней.
  - Гамаюн-Вихо не может не выполнить моих распоряжений, тем более,- ответил Творец Галактик и сызнова заулыбался. Он почасту сиял, когда толковал со мной, будто был в восторге от моих мыслей и вопросов. Определенно, Он был в восторге от меня всего.- Я умею заставить. Не только существ, но ежели понадобится и своих Сынов. Впрочем, я ноне пришел...
  Только я не дал договорить Ему, и торопко шевельнул губами, направляя вопрос. Родитель незамедлительно прервался. Для него вообще было важным разъяснить интересующее меня, Он всегда старался предельно четко все растолковать, а инолды, если получалось, даже показать. Мои знания у Родителя стояли в приоритете. "Им ничего не должно мешать увеличиваться в объеме",- порой говорил Он.
  Вот и днесь услышав меня, Творец Галактик прервал собственную речь, а после, отвечая на мои поспрашания, сказал:
  - Ты прав, мой бесценный, гамаюны особые существа. Умеющие изменять внешность, форму тела и качественные признаки, характеристики плоти, ибо обладают особыми к тому способностями, приближенными к божественным. Это племя создано мной, из отобранных лично мной особых по составу сияющих искр, с применением элементов, соединений, что наполняют Березань. Они подчиняются одному мне, осуществляя связь с сынами, выполняя мои поручения. Помимо гамаюнов серебряной рати, существуют также вещие птицы гамаюн золотой рати, и платиновой. Каковые, соответственно, осуществляют мое общение с Небо, Дивным, и Асилом. Эти рати не менее крупные возглавляют Гамаюн-Мэхпи и Гамаюн-Мэхка. Одначе, моим любимцем был и остается мой замечательный, Гамаюн-Вихо.
  Родитель смолк, вероятно, давая возможность оценить этих уникальных творений, но я все еще на них досадовал и потому даже не глянул на саиба гамаюнов. Хотя он зыркал в мою сторону и заискивающе улыбался, точно выпрашивая прощения и внимания.
  - Ну, а теперь по поводу моих замыслов, Крушец,- начал, было Родитель и прервался.
  Крушец... Вообще-то Родитель не должен величать меня по этому имени. По Законам Бытия, у лучицы не может быть имени вплоть до перерождения. Приходя на Коло Жизни лучица выбирает не только свою печищу, общие ее признаки, но и имя. Однако еще будучи в руке Першего, я попросил его дать мне имя. "Отец, почему я должен ждать имя. Ждать так долго... Хочу, чтобы ты дал его сейчас... Ведь у всего, что нас окружает, есть название... А лучица, как ноне величаете вы меня, это столь неопределенное, придающее мне общую классификацию божественного вида, в нем нет конкретики, нет меня как индивидуума..."
  Очевидно, Отцу показались достаточно вескими приведенные мной аргументы, потому я и получил это имя.
  Имя - Крушец.
  Серебро - благородный металл, ценный крушец, как правильно говорил Родитель, то, что и в величание будет роднить меня с Творцом. Ибо повелителем ковкого, пластичного, серебристо-белого материала, серебра, являлся Перший.
  - Днесь, мой дорогой Крушец,- продолжил толковать, благодушно на меня поглядывая, Родитель, похоже ощутив мои мысли.- Гамаюн-Вихо заключит тебя в сосуд.
  - Нет!- дюже спешно шевельнул я губами, так как совсем не хотел сызнова оказаться в сосуде,- несколько так прикипел к новому месту и этой ветке.
  Несомненно, я все это прошелестел губами, потому как не только широко просиял Родитель, но и звонко засмеялся Гамаюн-Вихо. Столь его зазвончатый смех прокатился по раскинувшейся ниве и мелко...мелко заколыхал колосками былия. Посему они разком судорожно затрясли своими одиночными янтарного цвета зернятками испускающими из себя легкое рыжее сияние, а мгновение спустя вниз на землю посыпались и вовсе крупные золото-огненные капли, теперь вже прямо-таки набор зачатков ген. В Березане обобщенно нельзя было столь жизненно смеяться, впрочем, саибу гамаюнов не стоило и говорить, або звук его голоса казался столь высоким, что сотрясал и мое сияющее естество. Нельзя, потому как за Березанью приглядывали служители Родителя, так называемое племя Жар-птиц, оные осуществляли контроль за дверями, створками ворот, калитками, окнами, люками, опакушами. Жар-птицы могли, принять сей высокий звук за вирус, чуждую форму жизни, обладающую иным даже для Березани геномом, который попав в нашего Всевышнего мог препятствовать слаженности работы наполняющих его Галактик, а также оказывался способным исказить информацию, переписать символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы, иногда геометрические фигуры, образы людей, существ, зверей, птиц, рыб, растений, планет и самих систем. Вельми редко такие вирусы попадали в Березань, просачиваясь из других Вселенных, и как итог уничтожались служителями Родителя. Жар-птицы были удивительными существами, своим обликом напоминая птицу, ибо являлись некогда прародителями обобщенно племени сих теплокровных, позвоночных животных. Они обладали ярчайшим золото-рдяным опереньем, по поверхности которого струились огненные искры, определенный состав клинописи, способный распознать и истребить вирус, величаемый еще темная материя, темная энергия.
  Откуда я узнал про Жар-птиц?..
  В этот раз мне про них рассказал Родитель. Сначала рассказал, а после показал.
  Удивительно, но про этих существ я не ведал, а увидев их, несколько так сотрясся... Испугавшись не столько их неповторимого сияющего вида, когда они, зависнув недалече от Творца Галактик, синхронно взмахивали широкими крыльями, с, тем не менее, размашисто распушив долгие перья хвоста, сколько того, что коли б встреча наша прошла ранее, вряд ли ноне я смог их лицезреть. Впрочем, как и самого их Создателя.
  - Послушай, милый малецык,- дополнил свою много раз прерванную молвь Родитель.- Гамаюн-Вихо заключит тебя в сосуд и доставит в Золотую Галактику, Созвездие Льва, Систему Козья Ножка, на планету Зекрая, чтобы ты вселился в человеческую плоть. Ты должен постараться сглотнуть искру, чтобы привязать себя к плоти. В целом все, так как учил тебя Перший, и тогда, надеюсь, вскоре ты его увидишь...
  Отец!
  Увидеть тебя для меня было таким важным, что я согласился. И как только сказал "да", ветка, на которой восседал, медлительно стала удлиняться и одновременно наклоняться вниз... А вместе с ней, как и понятно, опускался я.
  Неспешно миновал я лицо Родителя... его плечи... стан. Он слегка вздел вверх левую руку и провел перстами по моей макушке, успокаивая меня тем движением, а после я поравнялся с лицом Гамаюн-Вихо. Определенно, я заглянул в недра его пурпурных радужек глаз, размытых по краю ярко-желтой склерой и поигрывающей оранжевым оттенком. Да нежданно для себя увидел далекую планету.
  Скалистые серо-голубые горные гряды, собранные из рыхлых каменно-ледяных глыб, окружали с одного окоема мощное плато. Почва, которого такая же голубоватая с прорехами более темных пятен была изрыта глубокими узкими рытвина и округлыми впадинами. Сама поверхность гор и почвы легохонько светилась, флуоресцируя, принимая под воздействием ультрафиолетовых лучей голубоватую окраску. Черный небосвод, раскинувшийся над этой частью планеты, едва оттенялся по краю голубоватыми лучами, в нем зримо просматривались небольшие, почти иссиня-черные, низко нависающие шарообразные спутники. И испускающая, те самые ультрафиолетовые, лучи уже многажды удаленная от планеты, огромная звезда. Только не привычного почти белого свечения, оный у поверхности обитаемых планет приобретает несколько желтоватый оттенок, а насыщенного голубого света. Еще миг и явственно проступило и само плато неизвестной планеты, изрезанное неглубокими каньонами, впадинами, в каковых хоронились почитай ледяные насты, иссекающие острыми своими краями стены возвышенностей. В одной из таких рытвин туго спеленованный густо- синей сетью лежал Гамаюн-Вихо в нонешнем своем виде. Воочью проступил его несколько остекленело- напряженный взгляд, иссеченное в мелкую выбоину круглое лицо, покрытое в тон голубоватому сиянию темно-серой кровью.
  Казалось, саиб гамаюнов не только сам весь был недвижим... Чудилось, в нем остановилось биение... течение жизни...
  Посему когда такой же голубовато- флуоресцирующий василиск навис над ним и выплюнув изо рта впадинки багряные шнуры-сосуды, концы которого прилепились к сети, поднял его... И голова, и такие же кровоточащие конечности, высунувшись из прорех сетей, бездвижно повиснув, закачались туды... сюды.
  Наверно, я глубоко вздохнул...
  Ан, нет! это перста Родителя огладив макушку, вернули меня в реальность. Видения былого... грядущего... мне это было доступно. Так пояснил Творец Галактик, когда растолковывал мне, что там, в коридоре, в трубчатом образовании Стлязь-Ра, в своем видении я зрел собственное космическое судно, кое создам в будущем.
  К тому моменту, когда я увидел когда-то произошедшее с Гамаюн-Вихо и проникся к нему теплотой, ветка на оной восседал, прекратила свое движение. Ее конец, изогнувшись, воткнулся в землю, а я оказался на уровне груди саиба гамаюнов.
   Представляю, какую он пережил боль, на почти не живой, покрытой льдами, планете, стараясь скрыть от Родителя замыслы моего Отца, стараясь справиться с мощью рати платиновых гамаюнов, которым было велено его изловить и привести живым.
  - Эм! саиб лучица,- звонкий и одновременно высокий голос Гамаюн-Вихо, звенел так громко, что отдавался во мне пронзительным стоном.- Поверьте мне! я все! все сделал, чтобы не выдать замыслы Господа Першего, так как он мне дороже меня самого. Но уж так получилось. Надеюсь, вы не будете на меня серчать, когда переродитесь в Господа.
  Я ничего ему не ответил. Поелику не просто ощутил боль в его речи. Я эту боль почувствовал, узрев прошлое и пережитое им. Гамаюн-Вихо медленно поднял вверх свою левую руку и я рассмотрел на ней мгновенно свернувшиеся по коло, словно перепутавшиеся, объединившиеся в нечто целое перста, образовавшие воронку, и несколько углубленное в ней пространство. Стенки воронки резко дернулись, и принялись выдвигаться вперед, по мере роста уменьшая в объеме само предплечье и плечо руки саиба гамаюнов.
  - Не пугайся, моя любезность,- прозвучал надо мной голос Родителя.- Ты такая неповторимая уникальность, что я могу доверить тебя только особо приближенному ко мне Гамаюн-Вихо. Он и понесет тебя в своей конечности и поможет вселиться в плоть.
  Еще немного я дюже пугливо смотрел на ту неглубокую воронку, коричневые стенки которой значимо выдвинувшись замерли, а после, когда они вновь пришли в движение, но теперь завертевшись по кругу, вроде наверчивая спираль, легохонько подался к ним. И в тот же миг липкие листки, ветоньки солнечной березы отпустили мое сияющее естество. Воронка тотчас втянула меня в глубины своей мягкой коричневой плоти. Ее стенки, дрогнув, плотно окутали со всех сторон меня, закупорили все щели, нежно качнули вправо... влево...
  - Гамаюн-Вихо,- пробился сквозь те стены мягкий бархатисто-мелодичный голос Родителя.- Будь только осторожен. Не надобно, повторять, что ты везешь в себе самую большую бесценность нашей Вселенной. Новое, неповторимое и уникальное божество.
  - Лучицу моего Господа Першего,- совсем тихо вторил своему Творцу саиб гамаюнов.
  
  
  Глава пятая.
  Конечно, Отец меня всему научил. Однако многие знания, как и способности, во мне находились с самого моего появления... особенно у меня. Очевидно, это было связано с самим моим возникновением. Я аки божество "неповторимое и уникальное", как величал меня Перший, "Изюминка Всевышнего", как говорил Родитель, уже нес их в себе. Впрочем, возможностью проникнуть в человека, обладала каждая лучица. И Отец, в свое время, прежде чем меня выпустить пояснил, каким образом сие самое вселение я смогу проделать. Но он только пояснил... только растолковал, самой же практикой я не занимался. И вельми волновался, еще тогда, когда находился в руке Творца, еще тогда, когда он меня выпускал. Я страшился подвести моего любимого Отца, страшился подвести его чаяния...
  Тогда...
  Тогда, Отец был рядом, совсем близко и посему я хоть и тревожился, но верил в свои силы.
  Нынче, когда стенки плоти саиб гамаюна прижимались ко мне, нежно лаская, все изменилось. Я почасту от волнения стал отключаться. А если и приходил в себя так ярко сиял, что Гамаюн-Вихо не раз шептал успокоительные слова надо мной. Хотя... Такой его звонкий голос, вряд ли располагал к умиротворению, скорее он предназначался, абы пробудить, встряхнуть, придать бодрости. И оттого напряжения я волновался еще сильней, боясь, что не смогу вселиться в плоть и потому не увижу моего дорогого Творца.
  
  - Может, стоит изъять женщину носящую чадо с Зекрой и поместить к нам на пагоду, чтобы все прошло благополучно?- говорил Вежды, прибывший прямо перед самым моим выпуском из руки в пагоду Першего.- Чтобы мы были уверены в благополучном вселении лучицы?
  Это был в отличие от Отца весьма крепкий в стане и плечах Господь. Его черная кожа, как и положено всем Зиждителям, отливала золотом, и сквозь ее тонкую поверхность проглядывали оранжевые паутинные кровеносные сосуды и еще более ажурные нити кумачовых мышц и жилок. Покато-уплощенной смотрелась голова Бога, поросшая мельчайшими, точно пушок завитками курчавых черных волос, а лицо с четкими линиями, где в целом высота превосходила ширину, завершалось угловатым острием подбородка. Тонкими, дугообразными были брови моего старшего брата, крупными с приподнятыми вверх уголками темные глаза, широким и с тем несколько плоским нос, а толстые губы иноредь озарялись почти рдяно-смаглыми переливами света. У Вежды, как почти и у других Димургов, кроме Темряя, не имелось волосяного покрова на лице.
  Вежды был одет в черное долгополое сакхи, а на стопах его ног поместились серебряные сандалии.
  Величественно смотрелся венец на голове старшего брат, по коло пролегающий широкий белый обод, твореный из серебра и переплетенный сетью тончайших беложилок, состоящих из нервных волокон всех существующих во Всевышнем живых созданий, он удерживал на себе три платиновые полосы. Основу данных полос образовывали сосудисто-волокнистые нити, которые пересекаясь с другими такими же волоконцами, образовывали сети (подобные тем, что покрывали крылья насекомых) сходящиеся на макушке, и единожды окутывающие всю голову Господа. Из навершия тех полос ввысь устремлялся узкий, невысокий столбик на коем располагался глаз, обобщенно повторяющий форму божественного. Окутанный багряными сосудами и белыми жилками с обратной стороны, впереди он живописал белую склеру, коричневую радужку и черный ромбически-вытянутый зрачок. Глаз представлял собой сплюснутый сфероид, каковой иноредь смыкался тонкой золотой оболочкой, вроде кожицы, подобием двух век сходящихся в центре едва зримой полосой.
  Мой старший брат любил украшения, посему, даже несмотря на волнение, был роскошно ими увенчан. Серебряные, платиновые и золотые браслеты поместились на его руках от запястья вплоть до локтя, крупные перстни на перстах, широкая плетеная в несколько рядьев серебряная цепь на шее. Серьги и проколы усыпали мочки и ушные раковины Бога, мерцая крупными камнями василько-синих сапфиров и фиолетового аметиста. Не менее крупные почти сине-алые сапфиры по уголкам прихватили очи Вежды, придавая им небольшую раскосость.
  Он также, как и Мор, уже давно не виделся с Отцом и младшими братьями: Стынем и Темряем, и дотоль не был посвящен в то, что я появился и расту в руке Першего. Узнав о моем будущем вселении давеча, когда его нарочно для знакомства со мной вызвал наш Творец, Вежды был не просто ошарашен... Он подолгу высказывал Отцу о свершенном им безрассудстве, уговаривая повиниться пред Родителем и столковаться с братьями. Каковыми горячими разговорами вельми меня волновал так, что я принимался ярко сиять.
  Это был, наверно, один из самых последних их разговоров и Вежды вновь старался повлиять на Отца, теперь уже предлагая провести мое вселение под присмотром бесиц-трясавиц, и в безопасной для меня кирке на пагоде.
  -Нет, это также опасно,- несогласно отозвался на данное предложение старший Димург. Он был так возбужден, что та взволнованность передавалась мне, и, абы я не сиял волнением, Отец почасту гладил перстами правой руки кожу на левой, тем самым умиротворяя:
  - Родитель это может приметить, и тогда уничтожит моего малецыка,- добавлял Перший.
  - Ничего не приметит. Как это вообще возможно приметить?- настаивал Вежды. Степенный, как мне казалось, старший брат ноне горячился, торопко прохаживаясь по залу пагоды... Боялся... Он также боялся за меня.- Дадим указания, марухам, взять хоть. Они нынче у меня в чанди, ибо я их перевожу в Сухменное Угорье. Они изымут с планеты женщину. Поместим ее в кирку и ты тогда выпустишь лучицу.
  - Нет, данное перемещение... Мелькание, тем паче марух, которых и вовсе не должно быть на Зекрой, как и нашей пагоды в Козьей Ножке, прислужники Родителя заметят. И тогда Он пришлет своих гамаюнов,- с нарастающей тревогой говорил Отец.- И это явственно будут не гамаюны серебряной рати, а явно золотой или платиновой. И они враз уничтожат и самого человека, и нашего бесценного малецыка, поелику его появление нарушило Законы Бытия, так как проходило в тайне.
  
  Несомненно, Отец был не прав. Во-первых Родитель не стал бы уничтожать лучицу, а вдруг она оказалось мной... Той самой неповторимой, уникальной, ожидаемой Им. Скорее всего, Он бы повелел просто изловить и увести меня от Першего. И, безусловно, это было лучше, так как тогда мой Отец ведал, что я в руках Родителя...
  А теперь...
  Теперь... В том страхе, какой им владел, как он отнесся к моей пропаже.
  Бедный, бедный мой Творец, что он подумал, когда посланные им существа не нашли меня в плоти родившегося ребенка. Наверно предположил, что я затерялся на Зекрой или улетел в космическую даль, ведь там не имелось положенного щита, что устанавливал Родитель, когда на планете обитала лучица. Да и я поколь, не обладающий так называемой вещественностью материи, мог запросто вырваться из притяжения Зекрой и умчаться в безграничное мироздание Всевышнего. Похоже, именно поэтому Отец не прибыл к Родителю, не повинился и как итог не узнал о моем местонахождении.
  Днесь когда я сызнова летел на Зекрую, моей мечтой стало увидеть тебя... тебя- Отец. А для этого нужно было вселиться в плоть, только меня несколько пугала та самая плоть...
   " Паболдырь, девочка, слабое сердце и мощный мозг с искрой Першего",- как распорядился Родитель. Отец пояснял, что я должен родиться в черном, здоровом мужском отпрыске Димургов. А тут девочка, больная да еще и паболдырь... Паболдырь, это дитя, у которого один из родителей светлый, а второй болдырь, метис, второе поколение помеси. Очевидно не самое лучшее для меня- божества и уж точно не то, что желал мне Отец.
   Все эти тревожные мысли, постоянно испытываемое мной напряжение, привели к тому, что когда Гамаюн-Вихо сообщил о нашем прибытии на Зекрую, я, напугавшись, сызнова отключился. Правда ненадолго, а когда обрел себя, услышал весьма приглушенный и нескрываемо встревоженный его голос:
  - Саиб лучица... Саиб лучица, что с вами? Прошу вас откликнитесь. Прошу вас успокойтесь. Вам надобно успокоиться и обрести образ искры, чтобы вселиться в плоть.
  - Нет,- наконец шевельнул я губами.- Я боюсь... боюсь, что у меня ничего не получится. Что я вообще не тот за кого меня принял Родитель. Отнеси, отнеси меня к Отцу. Коли он тебе так дорого, отнеси к нему.
  - Эм! саиб лучица,- голос Гамаюн-Вихо послышался зараз более звонким, похоже, он обрадовался, что я пришел в себя.- Я не могу вас отнести к Господу Першему, хотя и жажду того сделать. Но я тут не один. И те, кто подле меня исполнят распоряжения Родителя, даже если им для этого придется оторвать мне конечность. Они не преданы Димургам, для них основа Зиждители Небо и Дивный, потому я им безразличен, как и замыслы вашего Отца, моего дорогого Господа. Я прошу вас, саиб лучица, потерпеть немного. И вмале вы увидите своего Творца. Господь Перший не прибыл в Отческие недра, не повинился, хотя Родитель его и звал не раз. Однако Родитель сказывал мне, что как только Господь к нему прибудет. Он сразу разрешит ему забрать вас. Если это не случится в ближайшее время, то услышав ваш зов, Господь сообразит, где вы обитаете и тогда, непременно, повинится... Просто недопустимо нарушать Закон Бытия. Родителю итак, абы вас не разлучать с Отцом, придется обходить течение Закона Бытия, посему вы не негодуйте. Он делает все, что может... что в Его силах,- слышалось, как горько вздохнул саиб гамаюнов, видно он и впрямь ноне разрывался от любви к Першему и Родителю.
  Впрочем, я на Родителя не сердился. Я все понимал. Просто жаждал быть подле своего Творца. Мне, кажется, токмо подле него я мог ощущать спокойствие и уверенность в себе.
  - Может, ты скажешь тогда Отцу где я. Али подскажешь, что ему надо повинится,- эта была уже мольба. Страх окутывал меня все плотней и плотней и я, точно ощущал непереносимую смурь своего Творца по мне. Потому делал последний шаг, абы успокоить его и себя, абы воссоединиться с ним.
  - Не могу,- голос Гамаюн-Вихо вновь зазвучал приглушено, и стал срываться да переходить на низкие полутона.- Я лишен права видеть Господа и иных Димургов, поколь старший из них не повинится перед Родителем. А иные гамаюны серебряной рати лишены права общения со мной. Ноне я живу среди гамаюнов золотой рати. Я наказан. Наказан за то, что пытался скрыться. И за то, что сопротивляясь воли исполнителей Родителя, так сильно пострадал. Так сильно, что потом Родителю пришлось чинить меня и тратить свое драгоценное пространственное бытие и материю,- определенно, последнюю фразу саиб гамаюнов процитировал в точности за своим Творцом.
  А я вспомнил мотыляющееся маленькое тельце Гамаюн-Вихо и проникся к нему еще большим уважением. Выходит, пострадал от замыслов моего дорогого Отца так сильно не только я, но и его милый Вихорек.
  Однако меня все еще пугала мысль, что я не тот за кого принимал меня Родитель. Что не смогу, не сумею справится с возложенным на меня и принять образ искры. Мне нужен был Отец, только обок него... только от его успокоительного бас-баритона, я черпал свои силы и уверенность. И о сем я наново шевельнул губами.
  - У вас все получится саиб лучица,- убежденно отозвался Гамаюн-Вихо.- Не сомневайтесь в себе. И Родитель никоим образом не мог ошибиться в вашей уникальности. Ведь это Родитель. Он так долго ждал вашего появления, вже было перестал и надеяться. Думая, что та удача обошла нашего Всевышнего. Ведь лучица с вашей уникальностью и мощью, обладающая способностями Четверки Старших Богов, и признаками равными Родителю, могла появиться лишь у Господа Першего и Зиждителя Небо. Как сути самой стихии природы, творения... Ночи и Дня...Тьмы и Света. Вы станете Его основным помощником. Станете вторым Родителем. Посему успокойтесь и просто поверьте в себя. Тем паче обратиться в искру, это заложено в любой лучице. Все будет ладно, просто следуйте пояснения, что вам допрежь того выдал Господь Перший. И днесь помните, материнского лона не будет, а вы сразу попадете в носовую полость. Потому вам нужно будет всего-навсе добраться до мозга.
  Легко сказать следуйте пояснениям... добраться до мозга...
  Как же следовать, коли из моего естества от пережитого, похоже, все знания испарились. Впрочем, я понимал, что попробовать... хотя бы попробовать стоит. Ну, наверно, чтобы ощутить собственные способности, в коих я до сих пор не был уверен.
  - Гамаюн-Вихо... Вихорек,- шевельнул я губами напоследок, нарочно назвав саиба гамаюнов так ласково, и проникся к нему такой теплотой, словно нас, что-то мощно роднило.- Надеюсь, мне удастся пройти весь путь до перерождения. И мы еще увидимся. Увидимся подле моего Отца.
  Я гулко дыхнул... Ах! Нет! я же еще не мог, не умел дышать. Это дыхнул Гамаюн-Вихо и тягостно колыхнулись стенки воронки, огладив, приголубив аль поцеловав меня.
  А я стал преображаться, так как меня учил Творец.
  Вначале я ярко засветился, что умел делать с легкостью. А после принялся наращивать сияние, вроде поощряя себя гореть сильнее, насыщенней и одновременно в той лучистости сгущая собственное естество. Я ощущал, как судорожно дернувшись, стали сжиматься отблески моей сияющей сути. Как медлительно из мощного пылающего тела, я обратился в малую кроху, зачаток огня, в искру. На малость точно затерявшись в такой неоглядной, безбрежной воронке. Однако я сберег и свою форму тугого комка сияния с округлой макушкой и тонким изогнутым остроносым хвостиком, и рот, и впадинки очей и даже свой смаглый свет. А засим услышал и вовсе долетевший, вроде издалека и какой-то раскатистый голос Гамаюн-Вихо:
  - Саиб лучица, а теперь по движению воронки в плоть.
  Прошло совсем чуть-чуть времени и вкруг меня сомкнулось пространство, ибо я не то, чтобы дотянулся... Я просто смог разглядеть округлые стенки воронки и значимо проступившие на ее поверхности серебристые линии, живописующие клинопись или образы принадлежащие моему Отцу. И тотчас позади меня появилась степенно надвигающаяся темная перегородка, поощряющая двигаться вперед. Поелику я и устремился вперед. Туда, к неведомой для меня человеческой плоти, к чему-то новому, непознанному, пугающему. Впрочем, мысль, что я с такой легкостью перешел из одного состояния в иное, ежели точнее объяснить, из состояния плазмы, полностью ионизированного газа, в мельчайшую частичку раскаленного вещества, придала мне уверенности в собственных силах.
  Вскоре я миновал сами стенки воронки, и, похоже, влетел в плоть, ибо сменилась не только тональность света, но и сама обстановка. Днесь теплота и мягкость исчезнув, уступила место явной сырости, одначе не уменьшились размеры того носового хода, понеже я догадался, что попал именно в него. Казалось, что я не просто летел, а меня точно несли, вероятно, воронка придала моему движению инерции, али человек просто вздохнул. Потому в доли бхараней я попал в более узкий канал, хотя в сравнении с моими размерами, он смотрелся просто огромным, и имел розоватый оттенок. На чуть-чуть предо мной живописалась белесая, одновременно упругая преграда. Но я лишь с большей ретивостью, вдарился в ее поверхность и тотчас просочившись сквозь явственно костный заслон, попал и вовсе в безразмерное пространство, где насыщенность красных стен вельми балансировала с блеклостью студенистой массы бледно-желтого цвета, почитай, полностью заполняющей собой те недра. Свет в незанятом бледно-желтым, студенистым веществом междупутье легохонько так рябил, словно дрожал...
  Я был на месте.
  И тогда сызнова принялся сиять. Наращивая теперь не только яркость смаглого сияния, но и размеры. Заполняя собственным естеством проем меж мозгом и стенками черепной коробкой, а также насыщать собой сам орган. Входя в глубины мозга, окутывая его внутренние стенки.
  Я не просто опутал мозг.
  Я вроде как проник в его недра собственной макушкой. И узрел в том пористом веществе густо розового цвета многочисленные разветвленные сосуды, испещряющие ее поверхность вдоль, вглубь и поперек, со зримо блеснувшим в центре вельми значимым ядром. Рдяно-золотого света искра, такого же размера, как дотоль был и сам я, где тончайшие четыре лучика отходящие от центра имели серебристые переливы, составляла суть сего мозга. Я отворил рот, и как меня учил Родитель, сглотнул искру.
  Ох! нет! Не сглотнул!
  Она вдруг плотно облепила своими лучиками мой безгубый рот. Склеила и саму ротовую полость. Оказалось, что ядро мозга, сияющая искра моего Отца, была слишком большой для моего рта. Я не смог ее проглотить, она взяла и застряла во рту. Да так плотно, так крепко впилась в края рта своим навершием, лучиками, что ее теперь стало неможным выплюнуть, неможным протолкнуть вглубь моего сияющего естества, абы таким побытом объединить себя с мозгом, создав нити общего... целого... неделимого создания. Но самым огорчительным оказалось то, что ноне не шевелились края моего рта (хотя там еще не имелось форм губ, обаче оттого они не теряли свои функции). Словом губы мои не шевелились, и я никак не мог подать о себе знать, даже прошелестеть о своем присутствии.
  "Все ясно",- догадался я. Родитель это сделал нарочно. Он нарочно, чтобы я до времени не дал о себе знать, вселил меня в эту плоть, и указал сглотнуть искру. Плоть, которая не принадлежала намедни родившемуся чаду. Это был более старшего возраста ребенок, каковой уже успел переработать события своей жизни. И потому его искра так набухла, ибо собиралась, родить, собственным делением новое тело, только менее крупное и яркое. Родитель все точно рассчитал, и теперь я мог токмо сиять, плотно скрепленный, сцепленный с плотью. Я не мог вырваться и единожды не мог о себе никак заявить. Родитель не просто сделал это, абы я не подал о себе весть. Он, очевидно, пытался меня защитить, поелику поколь я не проглочу эту искру, не сумею порвать связи с мозгом, а значит не смогу покинуть плоть.
  Стоило мне сцепиться с той искрой, как нежданно я увидел окружающее меня в новом, каком-то приглушенном, неярком свете. Словно мгновенно сменились все сочные цвета на тусклые, блеклые. Одновременно пропала и вовсе часть оттенков, исчезла четкость линий, а вспять тому появилась расплывчатость.
  И тогда я понял, ибо был Богом, пусть и чадом, что смотрю на Мир глазами человека. Все же я стал с ним единым, хотя с тем сохранил ясность своего естества, продолжая ощущать себя Крушецом. Наверно я мог влиять на данное существо, о том я догадался, понеже дитя, открыв глаза и увидев сидящего обок себя, Гамаюн-Вихо с веретенообразным телом и огромной головой, на которой зрелись лишь два фасеточных глаза и пара усов, чуть слышно застонало. Скорей всего ребенок хотел заплакать, закричать, но я ему повелел молчать. И на удивление он резко сомкнул уста, что я также почувствовал. Не то, чтобы я управлял движением плоти, просто ощущал мановение частей его тела. И тотчас я услышал голос Гамаюн-Вихо:
  - До встречи саиб лучица. Просто уверен, вскоре мы увидимся с вами на Коло Жизни.
  Он еще морг смотрел на меня так, что в его фасеточных глазах сложенных из сотен срезанных наискось залащенных граней проявилось во множестве испуганное лицо ребенка, а после поднялся на свои длинные, гибкие ноги, дотоль как я понял, бывшие свернутыми в рулоны. И немедля к нему подлетел прозрачный василиск. Ноне я его едва разглядел, уж так он слился с цветом блекло-фиолетовой стены, на поверхности которой поблескивали нанесенные желтыми мазками рисунки в виде двух пересекающихся полос, концы которых были загнуты под прямым углом в одном направлении.
  Саиб гамаюнов с легкостью оттолкнулся от поверхности ложа, на котором лежало дитя, и, подпрыгнув вверх, резво оказался в выемке на спине василиска. И тогда только я разглядел в прямоугольном помещение, где находился, еще четырех василисков и сидящих на них таких же веретенообразных гамаюнов, разместившихся по углам.
  - Уходим!- повелительно крикнул Гамаюн-Вихо и я подумал, что сейчас чадо оглохнет, уж так пронзительно отозвался тот звук во мне.
  Но засим, так как ребенок даже не шелохнулся, догадался, что голос вещих птиц гамаюнов он не слышит, ибо механические, упругие их колебания находились выше области частот способных быть услышанными человеческим ухом. А Гамаюн-Вихо меж тем направил своего василиска в угловатый свод помещения, куполом нависающий над ложем, и, пройдя его насквозь, исчез. Вдогон за ним, также неотступно следуя, точно не столько подчиняясь, сколько охраняя, и боясь отпустить на малое расстояние, просочились и остальные василиски с гамаюнами. Свод резко дернулся вниз, и, испрямившись, растянул по своей поверхности всякую угловатость, став вновь предельно ровным. И немедля на его полотне замерцали и вовсе крупными рисунками символы, оные, кстати, зекрийцы вельми почитали, как знак удачи и процветания, несколько его даже обожествляя. Считая, что когда-то он был ниспослан одним из Богов для зарождения жизни на Зекрой.
  -Аннэ...аннэ,- чуть слышно прошептал ребенок.
  И услышав его дрожащий, тоненький голосок я понял, что это совсем маленькое дитя, которому вряд ли больше половина асти.
  - Замолчи,- мысленно повелел я, поелику был тоже маленьким и вельми огорченным.
  И малыш смолк, хотя судя по всему, рот так и не закрыл. Я хотел было еще раз ему указать выполнить мое распоряжение, но внезапно в помещение появилось новое существо.
  Создание воочью напоминающее Бога, ибо по большей частью все существа бывают похожими именно на своих Творцов. Это же существо лицезрелось предельно тощим, можно определить точней худосочное, хотя с тем и достаточно рослое. У него было однозначно туловище, как у Зиждителей, имелись две руки и две ноги, и даже голова. Хотя в отличие от своих Творцов создание было покрыто негустой сине-серой шерстью, образующей почитай сплошное одеяние. Шерсть обильно увивала лицо, широкий лоптастый хвост, туловище и конечности. На макушке несколько конусной головы существа находился хохолок, весьма жесткий и длинный, при движение колеблющийся пепельными волосками. На лице просматривались два небольших ярко-красных глаза, выглядывающий угловатый кончик носа и рот с явственно очерченными пурпурно-синими губами. По впалой груди существа пролегала наискось, начиная от правого плеча и завершаясь подле соответствующего бедра, широкая кожаная полоса, удерживающая на спине квадратной формы хранилище, нарочно предназначенное для переноса и сохранности живого создания, называемое зыбка.
  Существо медлительно подошло к ложу ребенка и воззрилось ему в лицо. И я услышал, как плоть сызнова зашептала:
  - Аннэ...аннэ,- и почувствовал, как тягостно вздрогнула.
  Еще миг и ребенок непременно закричал бы. Но я понимал, что пришли за мной. Ведь я знал, что Зекрая вмале должна погибнуть, а часть белых детей, отпрысков Огня, будет вывезена в Галактику Млечный Путь. Желтыми же, заселят одну из вновь созданных систем в Золотой Галактике. Посему ведая о замыслах Богов, я повелел ребенку молчать и плоть, мгновенно подчинившись, сомкнула рот.
  Существо промеж того и как-то враз склонилось к дитю и единожды ко мне. И я увидел, как резко выдвинулись в направлении глаз ребенка и меня его ярко-красные очи, словно на вытянутых багряных полых трубках, в каковых легохонько колыхались белые пупырышки. Теми глазами и особенно пупырышками, мгновенно засиявшими и увеличившимися в размерах, создание жаждало исследовать, прощупать мозг обок которого был я, что стало вельми мне неприятно. Не люблю я, когда во мне али подле колупаются. Отец о том ведал, и почитай никогда меня не прощупывал. Только изредка, когда я хандрил и не желал с ним толковать. Но это был мой Творец, оного я так люблю.
  А тут, какое-то создание... пытается ковыряться, пусть не во мне... но даже подле.
  Потому я дюже резко повелел ему не сметь ничего тут щупать, не достоин так сказать. Обаче я знал, что оно меня не услышит и вряд ли прочтет по моим губам, ибо они не шевелятся. Впрочем, я также знал, что обладая божественной мощью... мощью Творца могу сомкнуть пространство меж собой и им, с тем не позволить себя изучать. Я так и сделал. Рывком поставил меж мозгом девочки и очами создания завесу на которой также мысленно начертал символ моего Отца- , выведя центральную ось и отходящую от ее средины устремлено расходящиеся вниз две черты.
  И незамедлительно очи создания втянулись обратно в недра глазниц, а само оно, протянув руки, подняло с кровати ребенка. Материя тонкой розоватой рубашонки, в которую дитя было одето, мелькнуло предо мной, и я безошибочно определил, что нахожусь в плоти женского существа, девочки.
  Все эти знания жили во мне, составляли мою суть. Отец меня им не учил. Порой мне стоило взглянуть на, что-либо и я без подсказки называл величание того создания, основные его функции, признаки. Мой Творец всегда удивлялся тем способностям и говорил, что я уникальный, неповторимый.
  Отец...
  Мой любимый Отец не ведал, что именно мельчайшим просом текущих в сияющем моем естестве геометрических фигур, образов людей, существ, зверей, птиц, рыб, растений, планет, систем, Богов, Галактик отличаюсь я от своих братьев Зиждителей, от самой четверки старших Богов, и похож на Родителя. Я был обратной цепью движения, которая идет не столько от рождения, сколько вспять его, являясь завершением, смертью, гибелью, ошибочно считаемой концом, но на самом деле, будучи всего-навсе новым витком, каковой замыкал Круговорот самой Жизни, смыкал пространство и время в Коло. И тем смыком, тем завершением был я- Крушец!
  И теперь я также безошибочно определил и пол ребенка, и самое создание, что пришло в-первую очередь за мной.
  Лихновец. Одно из первых творений, моего дорогого старшего брата Вежды. Столь трепетно тогда прикоснувшегося к тончайшей коже руки Отца толстыми губами иноредь озаряемых почти рдяно-смаглыми переливами, в его глазах темно-бурая радужка с вкраплениями черных мельчайших пежин, не содержащая зрачков, нежданно остекленело замерла. Брат очень за меня волновался... Также как и прильнувшей ко мне позже Мор, чьи очи с темно-бурой радужной оболочкой, имеющие форму ромба, растянутого повдоль желтоватой склеры, не менее сильно остекленев, наполнились слезами. Надеюсь, братья смогли поддержать моего дорогого Творца, не дали ему замкнуться в тоске по мне.
  Лихновец. Я видел его ноне впервые. Однако признав в нем творение печищи Димургов, вельми обрадовался. Все же оставалась надежда, что я увижу самих Димургов. Оставалась надежда, что приближенные к ним создания распознают кто в этой плоти. А может Родитель сумеет обойти течение Закона Бытия и вернет меня Отцу.
  Между тем, Лихновец медленно и достаточно бережно запрокинул руки назад вместе с чадом (так как они у него вращались по кругу в плечевых суставах) и открывшаяся зыбка, явила полого-удлиненную внутренность. Девочку положили в недра, мягкие недра зыбки, правда ей, абы там поместиться пришлось поджать ножки, свернуться так сказать в клубочек, отчего я увидел ее маленькие, худенькие коленочки. Светло-русые, кучерявые волосики купно прикрыли ее личико, загородили очи, розовая материя рубашонки колыхнулась, единожды от дыхания дитя и поступающего от стенок зыбки газа. Девочка глубоко вздохнула тот успокаивающий, усыпляющий газ, и, сомкнув глаза, заснула. А я остался в легком туманном, желтоватом мареве, которое словно исторгали стенки ее трепещущего в такт дыханию мозга.
  
  Глава шестая.
  Я тоже отключился.
  Еще бы... Я так мал, еще совсем дитя, как говорил мой дорогой Отец кроха, чадо.
  Да и потом я столько перенес, был так утомлен пережитым. Потому, когда пришел в себя, увидел обширное помещение, горенку, ее так величали. Это было не просто длинное, но еще и широкое помещение, свод в нем, кажется, и не ощущался, уж таким он смотрелся дальним.
  Светло-серебристые стены легохонько мерцали зеленцой полос и более темных пятен. В горенке в два ряда, почти в самой середине лежали не высокие мягкие валы, замещающие сидения, на которых располагались дети... Маленькие дети, по возрасту наверно такие же, как девочка, в плоти чьей я ноне обитал. Ребятишки все как на подбор были светлокожие и светловолосые. Я сразу понял, это отпрыски Небо и Дивного, точнее все же будет сказать, ибо они проживали в Золотой Галактике, отпрыски Огня, некогда также бывшего лучицей моего Творца.
  Напряженно замершие дети даже не смели двинуться, шелохнуться, закричать. Изъятые от своих родителей днесь они находились в каком-то неизвестном им месте и потому смотрелись зримо напуганными. Неотрывно, точно введенные в транс они глазели на существ, собратьев Лихновца. Забыл сказать, что создания моего старшего брата Вежды составляли единое племя, величаемое куренты. Потому похожих на Лихновца курентов находилось много в горнице и звали их, как можно догадаться, по разному. Не только Лихновец, но и Лихной, Лихкур, и Лихкурен и даже Лих. Отличались промеж себя они не только ростом, фигурой, цветом шерсти, длиной рук, ног, цветом глаз. Однако берегли, как общий признак, конусную форму головы и хохолок волос на макушке. Не ведаю, может у них там, в завершие, и скапливался весь ум, посему так была важна та островатая макушка... Об этом верно стоило спросить их Творца.
  В общем, дети сидели молча и испуганно взирали на мелькающих пред ними курентами. А те в свою очередь уж вельми сильно мельтешили, очевидно, куда-то торопились или не справлялись с возложенными на них обязанностями. Попеременно они хватали сидящих детей за руки и подводили к иному существу. Просто замечательному существу! Творцом которого приходился мой любимый Отец.
  Керечун. Представитель многочисленного племени чертей, чьим Создателем в основном выступал Господь Перший. Высокий и достаточно плотно сбитый, с долгими руками дотягивающимися до стоп и не менее худобитными ногами, Керечун имел яйцевидное тело покрытое густоватой, черной шерсткой. На не менее вытянутой кверху, только в виде капли заостренной макушке восседали похожие на солому плотные волосы. На узком, опишем так, человечьем лице располагался горбатый нос, ярко горящие багряным светом очи и весьма пухлые плямкающие пузырчатой слюной губы. Его вытянуто-сплющенная в районе позвонка спина вставала острым выпирающим плавником, всяк раз когда черт наклонялся и изредка прикасался к подведенным к нему курентами детям.
  Это уникальное создание моего Отца, вызвало во мне радость. Ибо пред тем как выпустить меня из руки Перший дал Керечуну приложиться к его коже, а следовательно и ко мне.
  Трехпалая, левая рука черта с вытянуто-долгими перстами, завершающимися вороночными полостями трепетно огладила тогда меня, приветствуя как юного Господа и запоминая мой облик.
  Девочка сидела также среди детей, в первом ряду. Она, наверно, только сейчас проснулась, как и я. И теперь явно испуганно оглядывалась. Испуганно потому как я слышал гулкий стук ее сердца, неприятной дробью отзывающийся во мне. Я, было, сызнова стал досадовать, но узрев Керечуна, мгновенно успокоился.
  Успокоился!
  Обрадовался!
  Ох! как я обрадовался!
  Это создание обладало особыми способностями, запоминая облик лучицы. Он также умел просматривать находящиеся внутри мозга искры, определяя их принадлежность. Посему стоило сейчас Керечуну всего-навсе прикоснуться к девочке, как он мгновенно б определил, кто ноне находится в ее голове.
  Я ликовал!
  Теперь я был уверен, что замыслы Родителя расстроятся, или Он все же решил меня вернуть Отцу.
  Определенно, я стал сиять так мощно... так сильно, что пробегающий мимо меня Лихновец остановившись, удивленно воззрился на девочку, а потом схватил ее за руку, и, подняв на ноги, повел к Керечуну.
  Замечательному, милому такому Керечуну.
  "Сейчас... сейчас,- торопливо думал я,- он увидит, кто заключен в теле ребенка".
  Я заворожено смотрел на черта и одновременно выкидывал из себя сияние так, что ярко озарял не только лица сидящих на валике детей, но и подсвечивал сине-серую шерсть Лихновца.
  Однако, внезапно курент остановился. Замерла подле него и девочка. Еще миг и Лихновец низко склонился, отчего его голова сровнялась с головой девочки. И тотчас дернувшись, стоявший впереди ряда, поклонился Керечун. А я увидел идущих по горнице навстречу мне Вежды и Стыня.
  Я увидел их дорогие фигуры, лица, такие мне близкие, всего в нескольких шагах от меня и засиял... Засиял еще сильней, мощней, ярче, опасаясь лишь одного, от той насыщенности собственного естества не сжечь мозг ребенка и не отключиться.
  - Керечун, надобно я думаю поторопится. Господь Перший хочет отбыть в ближайшее время в Северный Венец, посему будем сворачиваться. Ибо ты мне понадобишься в Чидеге,- повелительно молвил Вежды.
  Нынче он был одет в золотистую рубаху и укороченные белые шаровары, на бедрах и щиколотке мелко собранные. Стан брата стягивал серебряный, широкий пояс в тон тонкой кайме украшающей подол, проймы рукавов и горловину рубахи. Золотыми были и сандалии обутые на ноги, сомкнутые по всей подошве, с загнутыми носами, и укрепленные на лодыжках златыми тонкими ремешками. Вежды находился в своем величественном ореол-венце, подаренном ему Родителем. Также как и Стынь, впрочем у него ореол-венец имел несколько иную форму. Это был серебряный обруч, состоящий из высоких подымающихся отвесно вверх девяти зубцов на концах, которых поместились красно- фиолетовые, крупные, круглые рубины. Меж теми зубцами располагались девять, более низких листков трилистника, украшенные небольшими черными жемчужинами, от центра каковых отходили, устремляясь ввысь, переплетенные тонкие серебряные дуги, сходящиеся над макушкой головы и увенчанные огромным каплеобразным, голубым аквамарином.
  Стынь, подобно Вежды, был высоким и мощным в плечах Зиждителем, с темно-коричневой кожей отливающей золотым сиянием. Покато-уплощенная голова брата поросла мельчайшими, аки пушок завитками курчавых черных волос. На его овальном лице напоминающем яйцо, где область подбородка была уже, чем лоб поместился широкий, плоский нос, толстые, можно даже сказать мясистые, губы и крупные раскосые черные очи, как и у Отца, почти не имеющие склеры. Обряженный в ярко синее сакхи тесно прилегающее к телу и доходящее до лодыжек, с клиновидным вырезом впереди, без ворота и рукавов, сверху на каковой был накинут серебристый плиссированный плащ, проходящий под подмышками рук одним своим краем и схватывающийся на груди крупным сапфиром с фиолетовым отливом Стынь имел множество украшений. Не только ожерелье на шее, но и браслеты, перстни, соответственно на запястьях, лодыжках, перстах. На больших, оттопыренных ушах брата по всей поверхности ушных раковин и самих мочках просматривались буро-марные со стеклянным блеском бериллы. Еще более крупный берилл был вставлен в густую, прямую, правую, черную бровь, перед самой переносицей.
  Бархатистый баритон Вежды проплыв по горенке своим величием наполнил всех существ находящихся в ней так, что приклонили головы и дети. А мне показалось еще миг, и я разорву стенки черепной коробки и вырвусь оттуда, предварительно разрушив этот столь противный мозг. И тогда, вероятно, потеряюсь в космическом пространстве, поелику я понял, что горница находится в космическом судне Вежды, величаемом чанди. Потому я враз перестал сиять и постарался успокоиться, однако стоило мне это содеять, как тотчас туго застучало сердце девочки.
  Бух! Бух! Бух!
  Теперь стучало во мне ее сердце... отзываясь в смаглом сиянии моего естества. И мне стало чудиться, я днесь захлебнусь, подавлюсь этой искрой, что торчит у меня во рту. Потому как она в такт тому биению стала колыхаться во мне, доставляя боль.
  "Успокойся! Успокойся!"- мысленно указал я ребенку, и вскоре она и впрямь притихла, а сердце ее перестало стучать.
  Промеж того уже выпрямившийся Керечун, что-то торопливо, как он любил, докладывал Вежды. А Стынь медлительной поступью направился к девочке и куренту. Он остановился в полушаге от нас, и благодушно взглянув сверху вниз, усмехнулся.
  - Девочка,- слышимо произнес старший брат, и я ощутил, как его взгляд проник в мозг дитя, что окутан был мной. Он миновал меня так и не приметив, хотя теперь я не стал выставлять завесу жаждая, абы меня распознали. Стынь, мог прощупать сам человеческий мозг, впрочем, поколь был не в состоянии выявить мое там присутствии или догадаться по мыслям ребенка, что он управляем более мощным созданием, для тех действ нужны старшие Боги али особая сцепка меня и человека. Да и потом способности брата, несомненно, оказались слабее моих и я, по-видимому, даже не задумываясь о том, прикрыл себя и мозг от как такового изучения.
  Стынь также неспешно перевел взгляд с головы ребенка, не узрев в ней кроме сияния ничего странного, очевидно посчитав, что видит пред собой набирающуюся мощи искру, и, уставившись на курента, насмешливо досказал:
  -Лихновец, зачем ты привел девочку. Ведь Господь Вежды, как распорядился. Паболдыри, мальчики, искры нашего Отца.
  "Отца!"- коли б мог, я это провыл, простенал... а так лишь тягостно помыслил.
  И уже не имя сил сиять, болезненно задрожал, поелику сердце девочки вновь принялось оглушительно стучать в груди, доставляя почему-то боль мне.
  - Господь Стынь, но этот ребенком был помечен, и потому я его изъял с планеты. Он находился в указателе, выданном мне,- торопливо ответил Лихновец.
  - Странно,- чуть слышно дыхнул Стынь и склонившись подхватив девочку под подмышки, поднял.
  "Стынь! Стынь! Стынь! это я, Крушец!"- мысленно простонал я, теперь уже досадуя на собственные силы... досадуя на то, что не шевелятся мои губы... досадуя на то, что нет сцепки поколь меня и мозга.
  Стынь был слишком юн, слаб в сравнении со мной. Он впервые видел лучицу в человеческой плоти и не ведал, как она выглядит, как сияет. Абы дотоль мой старший брат достаточно долго болел, и как итог не боролся за Дажбу, и также не прикасался к Кручу, в образе лучицы. Стынь, просто не понял кто перед ним, не сумел ощутить по юности, моего там присутствия. Он заглянул вглубь очей девочки, и я как обладающий особыми способностями, внезапно увидел полутемную, округлую залу пагоды. Высокий полусферический свод, который ноне точно растерял привычное сияние серебристых звезд. Они не просто перестали мерцать, а напряженно замерли, послав тусклые лучи света на зеркальные стены и, кажется, сдержав движение густоватой темно-серой материи, дотоль примостившейся ровными испарениями на глади черного пола.
  Повдоль залы инолды колыхая, взбивая ногами те ровные слои дыма прохаживался мой Творец, в темно-синем сакхи. Он был не просто расстроенным, а словно придавленным от переживаний.
  - Отец,- прозвучал певучий объемный бас Стыня, наполняя своей теплотой помещение пагоды.- Может, стоит отправиться к Родителю. Повиниться, коли понадобиться. Может Он знает, где наш Крушец. Может, малецык жив, не погиб. И это было не самовольство, оное ты в нем замечал, а нечто иное?
  "Жив! Жив! Не самовольство!"- послал я мысленно старшему брату, стараясь воздействовать на него и одновременно избавляясь от видения прошлого.
  Еще миг и я вновь узрел столь дорогое мне лицо Стыня, которое видел на продолжение роста в руке Отца, также часто. Его густые, прямые, черные брови несколько удивленно изогнулись, и вельми ярко блеснул берилл в правой из них. Брат судя по всему, что-то почувствовал, уловил мои послания, но так как я еще не умел их выдавать направленно, не умел осуществлять невербальное общение (общение внеречевое, и в божественном случае передающее мысли, образы, чувства и неосознанные состояния на расстоянии ) так и не принял посылаемого мной. Он бережно опустил девочку вниз и поставил ее подле Лихновца.
  - Стынь, малецык мой бесценный, пойдем,- мягко позвал Вежды. Его, стоящего возле Керечуна, теперь полностью заслоняла мощная фигура Стыня, и как я понял, он не собирался подходить к девочке.- Пойдем милый, Отец тебя ждет. Уже все готово к отлету, не надобно оставлять нашего дорогого Отца надолго одного, тем паче Темряй давеча отбыл.
  Это было нестерпимо... нестерпимо...
  Слышать их. Видеть, вот в шаге от себя и быть не в состоянии подать зова, крикнуть, заговорить, хотя бы шевельнуть губами, чтобы они обратили внимание.
  - Такая сияющая,- наконец отозвался Стынь и не торопко развернувшись направил свою поступь к старшему нашему брату.- Ты, видел, Вежды, такая сияющая и девочка.
  - Ну, что ж, мой милый и так бывает,- усмехаясь заметил Вежды и Стынь несколько ступив вбок, приоткрыл для меня весь величественный вид старшего брата.
  Находящийся в навершие венца Вежды глаз, нежданно вздрогнул и сжал до вытянутой полосы черный ромбической формы зрачок, единожды сузив и окружающую его коричневую радужку. Еще доли бхараней и ромбически-вытянутый зрачок многажды увеличившись, заполонил всю коричневую радужку и белую склеру. Вежды дотоль неотступно смотрящий на Стыня, перевел взгляд на девочку и глаз в его венце торопко сомкнулся золотыми веками, полностью поглотив его недра. Еще малость и видимым удивлением блеснули очи старшего брата, а после широко отворились так, что верхние веки вздыбившись короткими ресницами подперли брови. И незамедлительно позадь его головы насыщенно блеснули лучи света. Сие было изумительное по яркости радужное сияние, отчего мне почудилось, это замерцали отблесками багряные сосуды и белые жилки, оные увивали с обратной стороны глаз в навершие ореол-венца Вежды.
  Однако это переливался не венец. Потому как уже в следующее мгновение я увидел большую птицу, точнее сравнения не придумаешь, чьими Творцами данного многочисленного семейства являлись Дивный и Словута. У этой же птицы лицезрелась приплюснутая голова с длинным крючкообразным клювом, широким хвостом и мощными крыльями, где также явственно наблюдалось оперение только прозрачно-радужного оттенка. Она, внезапно будто заполонила своим прозрачно-радужным телом венец Вежды, а засим плавно взмахивая крылами, медленно сомкнула их края подле его лица. Тем движением вроде как поставив невидимый щит, меж братом и девочкой... меж братом и мной. И тотчас старший брат дернул вельми резко головой влево и отстраненным голосом молвил в сторону стоящего подле него черта:
  - Керечун, ступай за мной.
  Также стремительно Вежды развернулся и широким шагом направился к серебристой опакуше, скрывающей вход в горницу. Керечун медлил само мгновение, вероятно не до конца понимая, зачем позвали его, а потом рьяно кинулся вслед за Богом. А погодя, и, Стынь тронув свою более размеренную поступь пошел в сторону выхода. Мне же теперь удалось разглядеть подле его курчавых черных волос, замершую почитай на затылке недвижно висящую дымчатую каплю. Внезапно капля ярко сверкнула и зараз приобрела радужные переливы, принявшись выкидывать в разные стороны короткие лучики и степенно обращаться в птицу. Один-в-один схожую с той, что дотоль поставила щит меж Вежды и мной... конечно же в первую очередь меж им и мной.
  Птица, точнее творение Родителя Стрефил-создание, стало наращивать взмахи крыльев, и почти касаться волос Стыня своей грудью, нагоняя на его лицо дуновение. Брат сделал еще пару шагов, и вдруг остановившись, замер. Он совсем малую толику стоял недвижно, похоже, прислушиваясь к чему-то. Засим резко развернул голову, и, устремив взгляд на девочку, сказал:
  -Такая сияющая и девочка, как жаль.- Края крыльев Стрефил-создания днесь сомкнулись своими краями пред очами брата, и он не менее отрешенно, чем дотоль говорил Вежды, дополнил,- а впрочем, сбережем ей жизнь. Лихновец, передашь ее духу Расов и скажешь. Господь Стынь просит за этого ребенка. Пусть, дух сбережет ее жизнь, укроет от взора себе подобных, от Богов и воспитает. Такая сияющая, пускай живет,- тихо додышал Стынь.
  И тотчас крылья Стрефил-создания раскрывшись, принялись неспешно взмахивать над головой брата, словно нагоняя ноне одну прохладу. Стынь повернулся и медленно вошел в опакушу.
  И тогда я осознал. Замыслы Родителя не удастся расстроить, и Он, наверно, не сумел обойти течения закона Бытия. А я теперь отправлялся к Расам. Ибо племя духов есть только у них и у Асила.
  Еще немного я неотрывно смотрел на клубящуюся дымку опакуши, пожравшей мои надежды узреть Отца, и от боли, что разом наполнила меня, принялся выбрасывать сияние. Сейчас я хотел одного разорвать этот мозг, эту голову и вырваться! Вырваться, так как понял, что не выдержу даже малой разлуки с Отцом.
  Впрочем, от испытанного мной волнения, я уже и не имел толком сил, и потому резко отключился.
  
  Глава седьмая.
  Теперь я стал отключаться часто.
  Если поначалу я еще хоть как-то контролировал этот процесс... И отключался на короткий срок, погодя наново обретая себя, то по мере полета девочки в хуруле Дажбы стал чувствовать себя много хуже.
  Из всего того, что произошло после встречи братьев в чанди и наверно длительного полета на хуруле, особенно четко я запомнил две вещи.
  Первое, это когда Лихновец передал меня духу Расов.
  И второе, встречу с Дажбой.
  Первое, я запомнил едва-едва.
  В момент, когда Лихновец передавал меня духу, как его величали Выхованок, я как раз и обрел себя. Помню, это существо, однозначно имело много общего с Богами. Або вообще у духов было две пары конечностей, довольно-таки удлиненных. Его короткое тело не имело волос, шерсти, и не нуждалось в одежде. По виду, это был большой полупрозрачный ком с едва выступающими плечами, без талии, сужающийся к завершию, из округлой поверхности которого вылезали две худобитные полупрозрачные ноги. Такие же тощие руки выступали из плеч и дотягивались своей длинной до средины ноги, возможно до колена. У Выхованка, впрочем, как у любого иного духа не просматривалось ни колен, ни локтей, ни кистей, ни пальцев на ногах, все выглядело единым веществом, выполняющим роль упругого скелета. Веществом по составу соотносимым с мезоглеей, основой которого был фибриллярный белок, только в данном случае соединительная ткань не была обводненной, вспять наполнена особой жидкостью, позволяющей подолгу не питаться, находится вне воды и света.
  Голова духа, такая же полупрозрачная, как и тело, напоминающая каплю, чуток светилась голубоватым светом. Она своим удлиненно-заостренным концом восседала на теле, без какой бы то ни было шеи, верно потому как сие острие и заменяло шею. Дух мог развернуть голову не только на сто восемьдесят, но, и, свершив круг содеять полный оборот в триста шестьдесят градусов. Как такового лица на голове Выхованка не имелось, как и не было там подбородка, щек, носа, рта, ушей. Одначе располагались раскосые по углам и очень крупные, заполнившие лицо на треть и вельми глубокие, голубые глаза. Духи как таковые не нуждались при общении и воспроизведении звуков в устах и ушах, делая это на особой короткой волне, впрочем, слышимой человеческим ухом. Сами при этом, воспринимая звук всей поверхностью наружной ткани, что покрывала их тело. Они также не имели пола, и тем вельми походили на Зиждителей, хотя последние, коли в том была потребность, могли создать его в себе, также как и лишнюю руку, ногу, хвост, некие даже крылья аль вторую голову. Размножались духи удивительным способом. Будучи бесполыми, они в определенный срок из взрослой стадии возвращались к детской, частично сбрасывая с себя огрубевший внешний покров, и с тем как бы взращивая оставшийся, как и можно, догадаться оный изнутри заполняла сияющая искра.
  Творцами духов считаются три Бога: Перший, Небо и Асил. Но коль говорить правдиво, их созидал один Отец, а Небо и Асил только прописали определенные кодировки. Саму суть, строение, сочетание тех или иных способностей придумал, продумал и внедрил Перший. Впрочем, посем он передал те удачно созданные творения в помощь и владения столь любимым им младшим братьям. Посему в духах почасту уживались таковые разные вариации, например Выхованок (как я осознал позднее) был создателем определенных растительных видов... Создателем! очевидно сказано слишком! точнее будет поправиться, Выхованок только воспроизводил заключенные в него определенные растительные виды и населял ими планету.
  Когда Лихновец передал меня Выхованку, чьей основной функцией все же оставалось воспитание человеческих отпрысков, на заре заселения планеты, я не просто разглядел его... я увидел и малое создание, кое было прицеплено к макушке духа. Это яркое горящее оранжевое тело, по форме напоминало жернова, с отходящими от круглого обода множеством тонких шевелящихся вазодиляторов, местами переплетающихся и образующих ажурные сети, вроде крыльев. Алконост-птица, чуток погодя догадался я, творение Родителя, которое не только осуществляло пригляд за его сынами-Зиждителями, но обладая особыми функциями, могло управлять и их созданиями.
  Не ведаю, або я был слаб... Алконост-птица так воздействовала на Выхованка, али он попытавшись заглянуть в недра глаз девочки, нежданно получил черную завесу с символом Першего, и с тем проникся особым трепетом... Во всяком случае дух более не пытался прощупать мозг девочки, а я понял одно, что ощутить меня Стыню, а после и Дажбе все же главным образом не позволили Стрефил-создания.
  Лихновец тогда встретил Выхованка на приемно-распределительном пункте, что находился на соседней Зекрой планете, четвертой по счету, от единственной звезды Колесо, в системе Козья Ножка. В том узком длинном помещении, расположенном на судне Расов, величаемом, простиль, маневренном, перемещаемом, каковой подолгу мог находиться на одном месте на твердой поверхности планеты, а внешний корпус обладал возможностью подстраиваться под рельефное строение той местности, куда прибыл и становился неотличимым от цвета и состава самой почвы, присутствовало множество существ. Не только духов, лисунов, водовиков, цвергов Расов, дзасиков-вараси, камадогами, волотоманов Атефов, курентов, трикстеров, бесиц-трясавиц Димургов, но и малой разноволосой ребятни... белокожей и смуглокожей с явственным желтым отливом. Простиль в данном случае, хоть и принадлежала Расам, являлась общей площадкой, для наблюдения за Зекрой, а в нонешний момент исполняла роль переправки детей с системы Козьей Ножки на хурул Дажбы и соответственно уляньдянь Стыри. Ну, а существа Димургов тут находились по причине того, что они почасту помогали творениям Расов и Атефов, в частности днесь помощь предназначалась именно Атефам, о чем как я знал, Першего попросил Стыря, младший сын Асила и мой старший брат.
  Наверно, поэтому никто и не обратил внимание, как Лихновец остановил Выхованка, або сие общение было естественным, и средь существ Богов правило миролюбие, и взаимовыручка. Это всего лишь несколько раз меж созданиями Богов недопонимание выливалось в свары и только раз закончилось войной. Произошло это в Галактике Огня Золотой, в системе Авсень, на планете Голубец. Давеча заселившие планету белые и черные люди, и принявшие их воспитание духи, гомозули с одной стороны и нежить, асанбосамы, с другой, не поделили выделенные им территории на планете. А все потому, как возглавляющий асанбосам басилевс Токолош, после произошедшего крупного землетрясения в горной системе, где проживали его подопечные, переправил их на туесках на соседний материк, на оном жили белые. Возмутившись таковому нарушению замыслов Зиждителя Огня старший духов Перебаечник, попытался сначала мирно, а посем с оружием отстоять права своих воспитанников. Нежданно в помощь к духам пришли гомозули, а к асанбосам, как можно догадаться, нежить. И воспользовались существа Богов не просто луками, копьями и мечами которые даровали в пользование людям, а самым настоящим смертельным оружием Зиждителей- севергами, оное находится на любом из космических судов... И хотя туески и ногхи, относятся к малым судам, и северги на них не обладали той мощью, которой обладает северга выпущенная к примеру с пагоды, обаче они принесли ощутимые разрушения самой планете. Не стоит даже говорить, что человеческие постройки, как и сами люди, были в большом количестве уничтожены. Або человечество, на заре молодости планеты обладает самыми лучшими своими качествами, являясь по своей сути токмо искрами. Посему в короткий срок белые и черные роды поднялись с оружием в руках друг против друга. И поколь гомозули и духи на ногхах, схожих с колесницами, а асанбосамы и нежить на туесках сражались в небосводе. Люди убивали друг друга на самой планете.
   Побоище как таковое сумел прекратить Вежды, на тот момент он прибыл в Золотую Галактику, узнав из донесений шерстнатых (творений Димургов, по просьбе Огня определяющих состояния Золотой и находящихся в ней систем) о происходящем на Голубце. И сразу направился в систему Авсень. Брат, севергами, выпущенными из чанди, уничтожил скопление космических судов над Голубцем, и рати людей на самой планете, ведущих военные действия. Засим ему удалось пленить Токолоша и Перебаечника, с помощью вызванных в Авсень гипоцентавров, и тем самым прекратить побоище. Вежды выслал с системы роды духов и асанбосам соответственно в места их постоянного проживания, а гомозулей и нежить отправил в соседние системы, абы они войны не желали и просто поддерживали в данном случае своих собожников . Он было хотел и вовсе уничтожить Токолоша и Перебаечника, но за первого вступился его Творец Мор, а за второго Перший. Посему виновников наказали и под охраной гипоцентавров направили в Северный Венец и Отлогую Дымнушку, заключив на длительные сроки в казематы. Может Вежды и не был бы так суров, если б не то обстоятельство, что планета Голубец более стала не возможной для жизни на ней человечества, а самих оставшихся людей главным образом умертвили. Або выпущенные с космических судов северги, произвели очень сильное ионизирующее излучение, и тем самым вызвали тяжелые генетические заболевания, лишь малое число человечества удалось спасти и вывезти в соседнюю с Авсень систему .
  Впрочем после произошедшего, как о том поведал Стынь, ибо брат вельми часто рассказывал мне занимательные вещи, Боги провели беседы с главами своих творений о недопущении такого межвидового поведения. Да и сами существа были несколько ошарашены не только понесенными потерями, но и самим столь скорым его прекращением, поелику как в самой стычке, так и при ее сворачивание погибло достаточно много духов, асанбосам, гомозуль и нежити.
  Право молвить, меж курентами и духами таковой конфликт вряд ли случился бы, потому как интересы этих племен никогда не сталкивались, и функции их были различны. Лихновец придержав за руку Выхованка, и с тем остановив в сем пункте, поначалу толковал с ним о несущественном, о том, что увидятся они не скоро, або в Млечный Путь, теперь уже однозначно не отправятся. Из чего я заключил, оба эти создания уже давно знакомы и состоят, так сказать, в приятельских отношениях. Все то время девочка держась за руку Лихновца стояла рядом, иноредь переступая с ноги на ногу, и испуганно посматривая по сторонам. Ее сердце почасту бухало внутри груди, отчего она ощутимо для меня покачивалась, а я с тем колыханием, вроде как захлебывался искрой, торчавшей в моем рту.
  - Возьми это дитя... Спаси его...- нежданно молвил курент и слегка приклонил голову, поелику был выше духа.
   И в направлении огромных глаз Выхованка выдвинулись ярко-красные очи курента, словно на вытянутых багряных полых трубках, в каковых легохонько заколыхались белые пупырышки. Теми глазами и особенно пупырышками, мгновенно засиявшими и увеличившимися в размерах, Лихновец воссоздал и сам образ Стыня и его просьбу так, что дух зараз еще сильней увеличил свои голубые очи, и несмело качнул головой. Очевидно, не смея противостоять просьбе Господа, которого так все любили... не только Димурги, но и Расы, и Атефы.
  Он еще малость медлил, а после, неуверенно протянул:
  - Как? Как сокрою от глаз Зиждителя Дажбы дитя?
  Это был не отказ, просто испуг... страх... Обаче внезапно Алконост-птица выкинула из своего обода пучок тонких вазодиляторов, оные сетью прикрыли каплеобразную голову духа сверху и видимо внедрились в саму наружную поверхность ткани и тотчас Выхованок протянул руку к Лихновцу и перехватил маханькую ладошку девочки... Может он перехватил руку еще и потому как помнил, кто на самом деле являлся Творцом их племени?!
  Вероятно, пара дамахей и дух поднял дитя на руки, прижал к себе, и даже не прощаясь, развернувшись, направился по помещению к одной из опакуш, чрез каковую смог попасть на туесок и перенаправить дитя на хурул.
  Сам перелет на хурул я почитай не помнил, потому как Выхованок, все еще ведомый Алконост-птицей, уж больно сильно прижимал к себе ребенка. И девочка, коль чего и видела, только серебристо-переливающийся свод одного из помещения туеска, по которому суетливо бежали в разных направлениях весьма яркие голубоватые и желтые полосы, тем придающие светозарность самой комнате.
  Одначе, хорошо помню и само гнездилище на хуруле, и вошедшего в него Дажбу. В том прямо-таки огромном помещение детей изъятых с Зекрой осматривали и распределяли на лечение, али по палатам, водовики и лисуны, а также еще раз перепроверял Коловерш, на наличие искр Небо и Дивного. Можно сказать, Коловерш был братом Керечуна только с белой шерсткой и с теми же способностями, оный конечно же сразу выявил бы в девочке меня... меня, а не сияющую искру, как подумал Стынь. С желтоватыми стенами, сводом и полом, гнездилище было вельми светозарным помещением. Там почитай и не имелось обстановки, токмо низкие деревянные лавки, ибо Дажба весьма благоволил к простоте, да сидящих на них детей. Лавки стояли повдоль длины гнездилища, и девочка в которой находился я, приведенная Выхованком и находящаяся под его опекой, была посажена в первый ряд. Обретя себя, после совсем малого отключения, определенно когда ее переносили с туеска на хурул, я глазами ребенка вельми долго смотрел на несколько изогнутый в середине свод, где по дуге светились насыщенно желтым сиянием шарообразные световые огни. А после утомленный... утомленный именно я, воззрился на бледно-кремовую опакушу разделяющую помещения в хуруле, абы в этот момент в гнездилище вошел Дажба. Безусловно, он пришел, потому как подошел черед девочки идти к Коловершу.
  Впрочем, когда я увидел Дажбу, вельми ему обрадовался... и так засиял... Вкладывая в сие приветствие последние свои силы так, что пространство на доли бхараней сомкнулось меж ним и мной. И я увидал, изумление в его миндалевидных ярко-голубых очах. Обладая особой чувствительностью, я тем сиянием мгновенно привязал к себе старшего брата, и в том мне, определенно, помог Родитель, ибо крылья Стрефил-создания также не раз колебались над головой Дажбы и смыкались перед его лицом.
  Младший из Расов был высоким, только в отличие от Вежды и Стыня, сравнительно худощав, узок в плечах и талии. Его молочно-белая кожа, как и у всех иных Богов, не важно, были ли это Атефы, Димурги, Расы слегка подсвечивалась изнутри золотым сиянием. Сквозь тонкую-претонкую кожу, будучи также признаком Богов, проглядывали заметно проступающие оранжевые паутинные кровеносные сосуды, ажурные нити кумачовых мышц и жилок. Короткими выглядели русые с золотистым оттенком кудрявые волосы, той же длины и цвета борода и волнистые, густоватые, долгие усы кончики коих были заплетены в миниатюрные косички. Нежные, миловидные черты лица брата, имели мягкую, женственную форму. Оно скорее было длинным, чем широким, по виду и напоминало яйцо, где, однако участок подбородка казался уже лба. Без единой морщинки, али ее подобия большой лоб слегка светился, высокие дугообразные брови и красивый нос с изящно очерченными ноздрями, конец какового словно прямым углом нависал над широкими плотными вишнево-красными губами, придавали лицу младшего Раса еще больше красоты.
  Одетый в белое долгополое с длинным рукавом сакхи вышитое по подолу золотыми узорами, на стане стянутое пластинчатым поясом, собранным из мелких, треугольных блях, на которых сверху покоились белые алмазы, Дажба имел много украшений. В виде золотых, серебряных и платиновых перстней, браслетов на лодыжках и запястьях усыпанных густо-марными сапфирами, желтыми и черными алмазами.
  А на голове его восседал необычный высокий венец, вобравший в себя зараз белый и кумачный цвета. Зараз два состояния золота, белого цвета с компонентами платины и красного, чьим элементом являлась медь. Сие был усеченный конус с плоским днищем, коим он помещался на голове, и приподнятым не менее плоским навершием. По краю отороченный златой полосой да увенчанный, из того же материала, круглой маковкой. Сам венец весьма часто менял цвет, он вдруг весь пыхал ярой краснотой, или степенно бледнея, делался почти белоснежным.
  Образ Дажбы мне не только показывал мой Отец, но и не раз Родитель. Он вообще, когда я находился в Березане, почасту воспроизводил отображением облики моих сродников, не только Расов, но и Атефов. Считая, что коли Отец им не позволил приложиться ко мне, перед выпуском из руки, я их обязательно должен увидеть. Определенно, Родитель делал так, чтобы я сберег в себе образы сродников и мгновенно отреагировал на появление их в моей дальнейшей жизни.
  Дажба тогда не просто внимательно, изучающе обозрел девочку, он подошел к ней, чего не делал в отношении к другим детям, и, подняв, поцеловал в лоб. Дажба был также юн, как Стынь. Еще младше, и лишенный возможности соперничества за Круча, не понял, что перед ним лучица. Хотя, вероятно, будучи мягче, нежнее Стыня, что- то почувствовал... что-то неосознанное. Поэтому сделал все, чтобы девочка выздоровела и создавал для нее лучшие условия на хуруле, а позднее и на планете в Млечном Пути, куда мы прибыли.
  Обаче, сейчас старший брат, так и не спуская ребенка с рук, крепко прижав к груди, понес его сразу к старшему водовику, по имени Шити, пройдя мимо так ноне надобного мне Коловерша, низко пригнувшего свою голову.
  В комнате, величаемой горница, имеющей вельми узкую форму, не высокий свод и небольшую в сравнение с длиной ширину, на белых стенах отсутствовали какие-либо она, люки, двери. Дюже длинное оно уходило в оба направления и точно терялось в глубине собственной белоснежности. По обеим сторонам стен горницы в ряды стояли на широких подставках маленькие люльки, похожие на половинки яичной скорлупы, называемые кувшинки. Они были, как и подставки, белыми не только снаружи, но и внутри и располагались в непосредственной близи друг от друга, касаясь соседних кувшинок своими, подобно сколотыми, краями. Ноне и кувшинки и само помещение было предельно занято. И коли в первых в особой биологической среде, под ажурно-плетеными крышками почивая, находились на излечении дети, то сама горница была полна водовиками. Впрочем, стоило Дажбе с девочкой на руках войти в помещение, как старший из них Шити кинулся к Богу и замер обок его ног, склонив голову. Достаточно низкое в сравнении с младшим Расом, худобитное (ибо Вежды любит творить стройные создания, убирая из их тел все лишнее) с синеватой кожей, расчерченной тонкими рдяными жилками по поверхности и глянцевито блестящей. Длинные белесые волоса купно были намотаны на острую с макушкой голову, лицо бесицы-трясавицы, вельми казалось морщинистым так, что плохо просматривалась сплющенная пипка растекшегося носа, едва проступающий щелью нос и весьма удлиненные глаза, где в ярко-желтой склере, плавал, перемещаясь, черный зрачок попеременно то увеличиваясь, то наново уменьшаясь.
  -Водовик Шити,- сказал мягким, лирическим баритоном Дажба, протягивая девочку созданию,- передаю этого ребенка на твое попечение. Проверьте его состояние, ежели есть необходимость, излечите, и окружите повышенной заботой...
  Бесица-трясавица торопко приняла девочку в руки и внимательно оглядела с головы до ног.
  - Обо всех проблемах с этим малышом докладывать незамедлительно и лично мне,- договорил младший Рас и приголубил курчавые волосики дитя на голове.
  Водовик Шити враз срыву дернул головой вниз... да так и замер, поколь Дажба ласково улыбаясь, покидал горницу... очевидно, не стоит говорить, что над головой существа сияла Алконост-птица. Посему- то и не было выявлено, что вместо мальчика Выхованку отдана на воспитание девочка. Ну, а сердце... больное сердце дитя водовики и лисуны смогли поменять на новое. А мое столь частое отключение... Итак ясно, его никто не приметил.
  
  Глава восьмая.
  Девочку окружили особой заботой и теплом, лучшим питанием в хуруле, хотя как мне кажется, большую часть времени до новой Галактики, Млечный Путь, она провела в кувшинке. Вмале, определенно, мы прибыли в Галактику Дажбы, в первую живую систему и на первую человеческую планету. Возможно, коли я был бы бодр, меня все это заинтересовало. Но так как я подолгу находился в отключенном состоянии, моя любознательность многажды уменьшилась...
  Я встрепенулся, когда нежданно расслышал голос своего Отца! Он, похоже, посылал тот зов на меня, в промежутке определенного времени, надеясь, что если я жив, то услышав его, откликнусь.
  - Крушец! Крушец! Где ты мой милый? Где?- долетело до меня.
  И я как-то мгновенно обрел себя.
  И узрел пред собой голубоватую поверхность небосвода и светящуюся кроху света на ней, точнее даже не кроху, а с долгим хвостом паутинкой искру. Я внимательно всматривался в ту искру, напрягая свое ставшее слабым сияние и нежданно ясно разглядел круглую загнутую по спирали голубо-серебристую, можно даже описать близкую к белому, жерловину в своем центре смотрящуюся бесконечно глубокой. Ее чуть отступающие друг от друга тонкими рукавами края, постепенно темнея, приобретали почти черный цвет, ограничивая той тьмой весь рубеж. Вкруг же самой белой дыры, чревоточины, витали плотными туманами кучные, красные, сбрызнутые межзвездным газом и пылью облака, кое-где точно пухнущее объемное тело выпускающие из себя сжатые наполненные изнутри паром пузыри, каковые не то, чтобы лопались, а расходились по поверхности того марева. Сами же кучные облака, озаряющие пространство промеж себя алым светом, также неспешно понижая яркость сияния и тучность испарений, переплетались с сине-багровой поверхностью Галактики. Это была чревоточина, чрез которую Боги могли попасть из одной Галактики в другую. Это была единая сеть, связующая все Галактики Всевышнего и проходящая как раз меж стенок самих Галактик. Время, пространство в ней имело свою структуру и ход, и подчинялось определенным закономерностям. Попадая в чревоточину космические суда, искры али существа не то, чтобы двигались, летели в ней, они перемещались в особо сжатом временном жерле и тем самым в короткий срок, али мгновенно миновали огромные, даже в понимании Богов, расстояния.
  Девочка резко дернула головой и тотчас перевела взгляд на Небо, вышедшего из малого околопланетного судна, капища, и замершего на площадке пред ним. И я вдруг тягостно вздрогнул... Ибо Небо... Небо так мне напомнил Отца... До боли... Острой и всепоглощающей боли.
  Он был худ и высок, как мой Творец, имел такой же формы лицо схожее с каплей, где самое широкое место приходилось на область скул и степенно сужалось на высоком лбу да округлом подбородке. Небо всего-навсе и разнился с Першим это вьющимися, можно даже молвить плотными кучеряшками, золотых волос до плеч, бородой, усами покоящимися завитками на груди, да небесно-голубыми сияющими очами, глубокими и наполненными светом. Его кожа, как и у всех иных Расов, была положенного молочно-белого цвета, озаряемой изнутри золотистым сиянием. Она выглядела не менее тонкой и прозрачной, чем у моего Отца и также как у того, под ней проступали оранжевые паутинные кровеносные сосуды, ажурные нити кумачовых мышц и жилок.
  Небо...
  Теперь я это осознал...
  Небо был сутью, зеркальным отражением Першего. Воочью выступая с ним единым общим, не просто братом-близнецом. Он был в своем строении отблеском тьмы моего Отца, которое всегда присуще рождению, появлению и в собственных формах окутывает, окружает любое семя, ядро, саму жизнь. Как почка в пазухе листа, прикрытая сверху многочисленными чешуями; как куколка насекомого, находящаяся не просто под кутикулой пупария, а в кутикуле истинной куколки; как дитя парящее в околоплодных водах матки матери; как планета, звезда в космическом пространстве Галактики. Так и Небо, был окружен заботой, темнотой Першего еще будучи в зиготе... окружен любовью, нежностью Першего днесь став Богом и Зиждителем. Он не столько был противным, обратным своему старшему брату, сколько изображал иную, противоположную сущность способностей самого Родителя.
  На голове у Небо находился ореол-венца. Я ведал, что основные коды строения систем прописывают Небо и Дивный, посему у старшего Раса венец в навершие представлял миниатюрную систему. Не обязательно ту в которой ноне жила девочка, а систему являющуюся последней в своем построении.
  Узкий обод венца старшего Раса пролегающего по голове по коло украшали восемь восьмилучевых звезд. Из углов этих звезд вверх устремлялись закрученные по спирали тонкие дуги, созданные из золота и украшенные изображениями рыб всевозможных видов. Дуги сходились в навершие, испуская из себя яркий голубой свет, в каковом словно в системе в центре светилась светозарная, красная звезда. Она рассылала окрест себя желтоватое марево, перемешивающееся с голубой пеленой, придавая местами и вовсе зеленые полутона в коем двигаясь по определенным орбитам, вращались восемь планет, третья из оных перемещала по своей глади зеленые и синие тени.
  Посему, взглянув на сей венец, стоило с уверенностью сказать, что последняя из построенных систем в какой-то Галактике (не обязательно Расов, может быть и Димургов) имела именно такое строение.
  Нежданно венец Небо вроде исторг из своих планет, звезд и космического пространства блеклый свет превратив изображение в негатив, отчего, светлые тона обернулись в темные и наоборот черные в белые. Глаза девочки от удивления расширились, вероятно, узрев таковое впервые. Абы увидеть это она смогла только по причине моих способностей. Впрочем, я догадался, старший Рас попытался принять сообщение посланное моим Отцом. Но так как оно не предназначалось ему, всего-навсе плавно взмахнул рукой, да так ничего, и, не поняв, неспешно направился в капище. Я, было, попытался обратить на себя его внимание.
  Его! ибо в мощи Небо находилось определить мое нахождение в плоти дитя и с тем ярко...ярко засиял. И, тотчас, синхронно моему сиянию, над его головой и одновременно позадь венца насыщенно блеснули лучи света. Стрефил-создание разворачиваясь, вновь воздвигало меж мной и Небо щит. Воздействуя своими способностями и не дозволяя не то, чтобы прощупать плоть, даже взглянуть Богу на нее.
  Я вновь тягостно дернулся и враз стремительно отключился.
  Похоже, после пережитого расстройства в чанди Вежды я не просто потерял свои силы, переданные мне Отцом и накопленные в Березане, а захворал. Потому и последующее время пребывания в плоти почасту отключался, а когда приходил в себя, воссоздавал в мозгу девочки глаза моего Творца. Большие с темно-коричневой радужкой занимающей почти все глазное яблоко и окаймленной по краю тонкой желтовато-белой склерой. Они смотрели на меня... на нее и вызывали в нас обоих смурь, тоску, кручину. И в такие мгновения! Мгновения сцепки с плотью, совсем ослабший, я указывал девочке смотреть вверх на чревоточину и тогда слышал зов Отца:
  - Крушец! Крушец! Где ты, мой милый? Где? Отзовись!
  - Здесь,- пытался я повлиять на плоть, абы она это прокричала и немедля отключался.
  Я посылал на мозг девочки не только отображение глаз моего Отца, но и полностью воссоздавал образ его лица. И тогда она видела схожее с каплей лицо, вельми осунувшееся, имеющее самое широкое место в районе скул и сужающееся на высоком лбу и округлом подбородке. Лицо, на коем находился нос, с выпуклой спинкой, и острым кончиком, широкий рот с полными губами и приподнятыми уголками, да крупные... крупные глаза моего любимого Творца, где верхние веки, образовывая прямую линию, прикрывали часть радужной темно-коричневой оболочки.
  Посылал... Воссоздавал, посылал, и, растрачивая свои силы, наново отключался...
  Однозначно, что я приметил за время коротких своих подключений, своего так называемого бодрствования, девочка выросла. Очевидно, прошло достаточно времени, какие-то дамахи, ахоратрамы, даши, свати, определенно асти. И она из маленького ребенка, которому едва ли было половина асти, превратилась в отроковицу. Удивительно, нет ли, но я точно знал, как нынче выглядела девочка. Это была высокая, худенькая юница, со смуглой кожей и каплеобразной формой лица, как у Першего. У нее даже имелся такой же изогнутый в спинке, потянутый кончиком вперед нос, полные губы и зеленые с коричневатыми вкраплениями радужек глаза. За этот период у девочки даже потемнели ее вьющиеся, длинные волосы, став темно-русыми.
  В ее судьбе особую роль играли Боги.
  Мои старшие братья Воитель и Огнь. Это было вельми удивительным, ибо Зиждители, тем паче довольно-таки равнодушные в отношении человеческих существ Расы, проявляли к ней не просто трепет, а особую заботу. Хотя почему это должно стать удивительным, ведь за головой Воителя и Огня висели те самые Стрефил-создания.
  Посему изредка лицо Воителя грушевидного типа, выделяющееся заметной мужественностью, где значимо широкими в сравнении со лбом были линия подбородка и челюсти, с длинным мясистым носом, с крупными чуть раскосыми глазами, с сине-голубой радужкой, слегка загороженной верхними веками, и синевато-красными губами, прикрывалось от меня радужными крыльями Стрефил-создания. Как и обобщенно голова его покрытая густыми, средне-русыми волосами покоящимися волнами (таковой же пышности, аки борода и усы), и широкий обод красного цвета, творенный из червонного золота, полностью скрывающий саму лобную часть, в центре которого переливался крупный, овальной формы, фиолетово-красный аметист и всю его, в отличие от иных Расов, более мощную фигуру с широкими плечами.
  Стрефил-создания, безусловно, руководимые Родителем заставляли братьев оберегать плоть, и единожды не позволяли прикасаться к ней. Потому кроме Дажбы, почасту голубящего волосы девочки, никто до нее не дотрагивался. Не понимаю, зачем это делал Родитель, очевидно, изменились Его замыслы и Он решил не указывать Небо на меня, как на лучицу. Вместе с тем Родитель, похоже, не знал, что я болен. Что порой худо соображал и забывал многое, абы во мне смешивались знания. Родитель не ведал, что мне нужна помощь... помощь особых существ, Творцом каковых являлся мой Отец. Наверно, Родитель, уверенный в моем благополучие, решил таки-так дождаться зова, оный бы подтолкнул Першего повиниться.
  Зов!
  Зов я все-таки подал, и это случилось столь внезапно... В целом, коли быть справедливым, как и все в моем бытие, как и само мое возникновение... появление.
  Тогда я снова был отключен.
  Некоторую часть времени это, определенно, шло сплошной полосой с малыми проблесками моего бодрствования и то в основном ночью.
  Однако нежданно густая тьма прочертила передо мной ярчайшими красками мощное колесо. Его круглый обод днесь горел золотыми переливами, в середине огромными полосами света пролегали спицы, сходящиеся во вращающемся на вроде втулки навершие. От самого обода, как и от спиц, и от навершия, в разные стороны отходили узкие вервие, трубчатые сосуды по которым протекали разные соки: жидкие соединительные ткани, горные породы, родниковые воды, разнообразные жидкие сплавы, раскаленная магма, обладающие особой текучестью жидкие кристаллы. Все то, что напитывало планеты, звезды, создавая живое однородно-связанное существо, соединяя меж собой Галактики, системы, созвездия, центром которого... сутью которого являлось Коло Жизни, искра бытия Всевышнего.
  Обок того Коло Жизни мерцали голубые и оранжевые туманности, они оплетали своими вязкими структурами сами узкие вервия, придавали сияния особо крупным голубо-белым, красно-желтым газовым гигантам, не важно звездам, иль планетам. Точно с под обода Кола Жизни выступил высоко поднявшийся в небосвод грибоподобный столп серо-бурого дыма, густой пеной растекся он по оземе планеты, бурым маревом окутал все ее артерии, сосуды, жилы, и в обратном своем движении втянулся в единую точку. А предо мной предстала юная в своей красе и зелени планета, покрытая безбрежными далями лесов (чьими Творцами были Асил и Мор), поднялись могутными грядами горы (созданием оных управляли Велет, Усач и Стыря), выплеснулись на поверхность чистые реки и круглые озера (повелителями которых выступали Небо, Воитель и Стынь). А после нежданно проступила огромная долина, окруженная обезображенными, кривыми без коры, ветвей и листьев сухими деревьями, вроде оставленных без плоти костяных остовов. Бурая почва под теми изуродованными лесами была покрыта сплошным ковром мусора : стеклянных и деревянных осколков, кусков и более крупных предметов, трухой пищевых отходов, дряхлых вещей, бумаги, пластика, вперемешку с глиняными, керамическими останками некогда чего-то цельного, железа, резины, бетона, кирпича, шифера и человеческих частей тел: сгнивших, искривленных, почерневших, лишенных не только плоти, лишенных и той божественной сути, что жертвуя дарили им их Творцы, Боги. Боляхное поселение, точнее будет молвить, множество поселений рассыпанных по планете Земля, в Солнечной системе, Галактики Млечный Путь находящейся в управлении младшего из Расов, моего старшего брата Дажбы, глянули на меня бескрайними ликами свалок, напиханных друг на друга кирпичных и бетонных домов, широкими или вспять узкими железными и шиферными крышами, потухше- бесцветными окнами и такими же бесцветными, безжизненными лицами людей плотно наполняющих тесные их улицы, проспекты, деревни, города, страны, континенты... Заполонившие всю оземь, где захлебнулся от узких рамок вольный ветер, где воздух был насыщен смрадом, гниением и горечью гибели... необоримой гибели.
  Еще не более морга... того, что погодя люди назовут единождым мгновением движения и картинка сменилась. Теперь я увидел пред собой восседающее несколько ниже меня существо, только бхарани спустя догадавшись о его величании. Царица белоглазых альвов из рода Хари-Калагия, Вещунья Мудрая, творение моего старшего брата Седми. Она сидела недвижно с вытянутой ровной спиной и слегка опущенными вниз плечами. Правая согнутая в колене нога покоилась ступней на левом бедре так, что высоко была задрана такая же белая ее пятка, прижатая к самому животу. Левая нога расположилась на правом бедре тараща не менее выступающую левую пятку. Казалось Вещунья Мудрая заснула, али окаменела, ибо даже не зрелось колебаний ее уст, груди, тесно прижавшись друг к другу покоились на животе тонкие руки и были сомкнуты очи. В багряных лучах подымающегося солнца ее кожа едва ощутимо светилась золотисто-алым светом, наполняющим все помещение, где находились, коли можно так выразиться, мы втроем.
  Помещение...
  Мне совсем немного понадобилось времени, чтобы обозреть само помещение. Совсем маленькое, где ровный пол был устлан рядами деревянных встык подогнанных дщиц, а через полупрозрачное окно, занимающее всю ширь одной из стен, струилась предутренняя морока. Посередь комнаты стояло одно низкое ложе, на котором и сидела девочка, а в правом углу висела широкая полочка с резными из дерева образами, как любили сие делать создания Асила, возможно энжеи, авдошки или алмасты. Эти приближенные к Богам племена, первыми обживали планеты, выращивая там для человеческих родов не только растения, животных, но и создавая благодатную почву.
  Вещунья Мудрая, ее образ я еще ни разу, ни видел. Вероятно, она появилась в жизни девочки не так давно... Как и многое иное, возникающее вдруг, и порой мною не запоминаемое. Это было особое создание, обобщенно, как и все белоглазые альвы, коими Творцом являлся Седми.
  Не высокие те создания, первые создания Седми, обладали особыми способностями к врачеванию, определенно, потому как и их Творец будучи лучицей не раз сам был лекарем человеческих тел. Достаточно худые, тем подражая Расам, белоглазые альвы были представлены только женскими особями. Поелику и сам Седми из своих семи жизней в человеческих телах, главным образом обитал именно в плоти женского пола. Альвы были очень красивыми творениями, а их царица отличалась особенной мягкостью черт лица, безупречной формой миндалевидного разреза глаз, выдающимся носом с небольшой горбинкой у самого основания, впалыми щеками над коими точно нависали угловатые скулы, короткими белыми ресничками и тонкими бело-розовыми устами. Не менее удивительными выглядели глаза, вообще альвов, в каковых не имелось ни радужной оболочки, ни зрачка, только белая склера наполняла их, которая иноредь наполнялась золотыми лепестками переливов света. У Вещуньи Мудрой длинными, пшеничными, прямыми были волосы, заплетенные в толстую косу, повторяющую колосок злакового растения. И, конечно, стоит отметить саму форму головы альвов, слегка удлиненную на затылке, со значимо выступающим вперед подбородком, округло-островатым не намного уже, чем затылочная часть, схожая по виду с яйцом, да двумя заостренными, на кончиках прижатыми к поверхности кожи, ушами. Белоглазые альвы, имели, как и Родитель, лишь четыре перста. Они и видом своим, и способностями очень много взяли от созданий Димургов, посему как Седми в их творении помогал не только Небо, но и Вежды, и Перший. Впрочем, сутью их, как и иных ближайших к Богам существ, являлась сияющая искра. Та самая, что когда-то впитала в себя человеческий мозг и тем самым, словно сровнялась способностями с лучицей, с частью, с сутью божества.
  Обаче, я отвлекся на несущественное...
  Ибо тогда, взглянув на Вещунью Мудрую я тоже отвлекся. Всего-навсе на морг движения века, а после узрел, как царица нежданно туго качнулась в сторону ложа, абы сидела она на полу, несколько в стороне от него, и будто потянулась своим лицом к девочке. Я увидел, как стремительно приоткрылся рот Вещуньи Мудрой, и из него вырвался луч почитай золото-красного сияния. И я махом сообразил, что коли сделаю неверный шаг, уничтожу это существо... Существо, оное по недоразумению, обладая способностями собственного сияющего естества, передавать на расстоянии образы и чувства иному организму, установило меж собой и мозгом девочки связь. Точнее сказать, Вещунья Мудрая установила мысленную связь... мост... чревоточину между собственным сияющим естеством и мной. Тончайшую чревоточину по которому пронеслось видение... Видение, несомненно, столь мощное, каковое мог принять только я!
  Я- юное божество! Принять и вже сейчас обладая необходимыми способностями распространить на мозг человека. Но если мозг девочки, воспринявший видение оставался прикрыт моим сиянием, то естество альвинки оказалось ни чем не защищенным.
   Еще доли бхараней, я раздумывал, как ее спасти, а посем, стал резко наращивать сияние своего естества. Я чувствовал, как моя мощь многажды увеличившись, надавила своей массой на мозг девочки и стенки ее черепа, отчего слышимо хрустнули кости и натужно дернулось внутри груди сердце. Лепесток моего сияния, словно лоскуток огня, проделал стремительное перемещение через мельчайшие трещины, сосуды, проточины единящие черепное лоно и рот, и выплеснулись оттуда едва заметным лучом... Смаглый долгий и вельми разрозненный поток моего естества, мой хвостик, рывком облизал золото-красную сияющую суть царицы белоглазых альвов, выглядывающую из ее рта, единожды снимая с нее напряжение, полученное от видения, и срыву вталкивая обратно в голову. Я резко дернул на себя собственный хвостик и с тем разглядел несколько выпученные белые очи Вещуньи Мудрой от натужного состояния, покрывшиеся мельчайшими вкраплениями золотых пежин. И тот же миг втянул удлинившийся луч собственного естества обратно вглубь черепной коробки, единожды, похоже, окатив горячими струями и сам рот, и все кровотоки девочки по оным прокатилось мое сияние. Резкий тот рывок, подобно вздоху, легохонько ударил по мне. И я также же энергично отворил еще шире свой рот и сглотнул дотоль застрявшую в нем искру. Немедля сообразив, что у меня появился голос.
  - А...а...а!- закричал я и вторила мне таким же протяжным криком отроковица.
  А я выплескивал в том крике... зове... все полученное мной видение, пропущенное через альвинку и мозг девочки напряжение, разрывая мост промеж нами тремя и воссоздавая мощную чревоточину общения между собой, Богами и Родителем.
  - Отец! Отец!- уже из последних своих сил докричал я, ощущая, что днесь отключусь.- Я жив! Я здесь!
  
  Глава девятая.
  Здесь!
  А и впрямь, где здесь?
  Это была первая моя мысль после того, как я вновь обрел себя, после отключения и подачи зова.
  Вероятно, в этом стоило разобраться.
  Разобраться в том, где я находился. Ни в ком, а именно где.
  Токмо самую толику времени я приходил в себя, оглядывая пространство, местность, плывущую обок девочки. А после понял, что она (надобно верно называть ее по имени?), то есть Владелина живет в Галактике Млечный Путь, Солнечной Системе, на планете Земля. Кстати первой обитаемой системе и планете Галактики Млечный Путь.
  Как я это понял?
  Нет, не догадался...
  Я просто-напросто вспомнил. Мой старший брат, Темряй, еще тогда, когда я был подле Отца, в общении со мной почасту показывал мне не только Галактики, но и системы, планеты, звезды... И Солнечная система, как ближайшая к обживанию в Млечном Пути вельми тогда меня заинтересовала. Посему, Темряй, не раз показывал мне отображением и саму систему, и планету в ней.
  Впрочем, сейчас девочка, восседая на кологриве (существах обитающих только в Галактики Синее Око, в созвездии Выжлец, на планетах Эльфийская Лебединая Арибэлла, Блаженная Журавлиная Эвлисия и созданных когда-то моим Отцом по просьбе Седми) летела над зелеными полотнищами лесов, где редкими прогалинами виднелись левады и елани. Голубыми бликами вод мелькали изредка средь той густоты дубрав, березняков, осинников и краснолесья тонкие излучины рек, круглые озера и вовсе дальними пятнами лиманы.
  Большая лысина, и находящееся на нем поселение, как-то дюже резко нарисовалось пред очами Владелины. И в центре его особым призывом, как светосигнальное устройство для меня, глянуло капище, своим шатровым навершием корпуса и шаровой луковой венчающей само судно. Четырехугольные люки, слегка заслоняемые летящей впереди девочки альвинкой, расположившиеся подле самой луковки, нежданно блеснули переливами света, точно отразившись от чревоточины, и вращающегося повдоль планеты Земля, спутника, Месяц. И увенчанная принимающе-передающим устройством, похожим на тонкий шпиль, луковка, послала на меня протяжный голос моего дорогого Отца, бывшего отображением али точнее сказать записью:
  - Крушец! Милый, бесценный мой малецык! Я так рад, что ты жив!
  А после пришла и картинка серебристо-насыщенной веретенообразной Галактики, испещренной пылевыми и газовыми включениями. Расположенная сверху и снизу от диска Галактики нестабильная волокнистая составляющая находящихся там плотных скоплений звезд, видимо излучала темно-голубые и лиловые спектры сияния, указывающие на то, что в тех местах только давеча произошли вспышки звезд.
  Галактика...
  Это была Галактика, Дымчатый Тавр. Галактика в оной ноне, очевидно, находилась пагода моего Отца.
  Одначе, звук явственно пришел не оттуда. Он казался более близким, вроде как оставленным... Ну, если не на самой планете, то воочью в системе, али вернее на самом спутнике Месяц, к которому был прицеплен хурул Дажбы.
  И меня сразу отпустило.
  Хворь и утомление не ушли, но мне стало намного спокойней. Ведь теперь Отец знал, что я жив, и сама эта мысль принесла успокоение.
  И вместе с ней, я ощутил совсем небольшой прилив сил.
  Еще бы я столько пережил, тоску, боль по своему Творцу, разлуку с ним и с тем, однако, сумел спасти от гибели Вещунью Мудрую. Определенно, пребывание в Березане меня укрепило. Ну, если и не укрепило, дало возможность пережить расставание с Отцом. Теперь, подав зов, я ждал его прибытия. И того, что обещал Родитель, а именно Серебряной Льги. И посему всяк раз приходя в себя, ибо все также подолгу я находился в отрешенном, отключенном состоянии, посылал на мозг Владелины особую смурь по Отцу, абы когда она его увидела, более не пожелала с ним расстаться.
  Тем не менее, и Отец, и Небо распорядились по-другому.
  Отец не прибыл меня забрать...
  А Небо, означил моему старшему брату, Седми, перенаправить чувственность девочки на себя.
  Зачем? безусловно, чтобы привязать саму плоть и ее мозг к себе, чтобы заместить смурь с Першего на Небо.
  И Седми сие содеял.
  Чем вельми меня удивил, або его зависимость от Отца была столь сильна, что явно переориентируя чувственность плоти, он действовал против Першего и против меня.
  Вообще-то Седми никогда не шел наперекор интересам Отца, посему непонятно почему ноне выполнил распоряжения Небо... Распоряжение, может точнее сказать просьбу, вряд ли Небо так распорядился. Поелику никогда не мог указывать, повелевать собственным старшим сыном.
  Седми, как и Вежды, и Велет будучи лучицей рос подле Першего.
  Его первая человеческая плоть даже появилась в одной из Галактик Отца (тогда их было очень мало). В Галактике Татания, как рассказывал мне Отец. Родившуюся в черных отпрысках Першего девочку, в голове оной находилась лучица Седми, перевезли сразу после появления в Северный Венец в Созвездие Зозулины Слезки, на спутник Пекол, расположившийся подле не живой планеты Адитья, населенной демонами. Девочку, которую назвали Амака, воспитывали на Пеколе вплоть до двадцати лет. Лишь засим она была возвращена в Татанию, в одну из систем и планет, где на тот момент (момент юности и самого Всевышнего) обитали человеческие отпрыски всех трех печищ. Это погодя, спустя много времени, в Татании остались жить токмо отпрыски моего дорогого Отца.
  Седми рос на планете в Галактики Татания. Именно на этой планете, название оной, как и ясно, утерялось, вернее, переместилось, вместе с самой сутью системы в Синее Око, Боги вели за него соперничество. Впрочем, Седми ближе всех стал, конечно, Перший, так-таки в его печищу он жаждал вступить. Может еще и потому, что семь его граней были в течение собственных жизней темными, черными людьми, отпрысками старшего Димурга.
   Отец сказывал, что Седми до последнего ждал его на Коло Жизни. Отец не просто это видел, он это чувствовал, ощущал, осязал, слышал. Но не смог не уступить Седми своим младшим братьям, абы они его оба о том просили.
  Седми, однако, так и не смирился со своим выбором. Еще будучи совсем юным Богом почасту улетал от Небо и Дивного. Почасту жил в Северном Венце, не желая не того, чтобы строить и управлять в своей Галактике, но даже творить существ, общаться с Небо. Та чувственность, особая, которая связывала Першего и Седми, только она спасала от непоправимого поступка последнего и всегда возвращала его в лоно печищи Расов.
  И было неприятно, что очевидное, ощутимое мной огорчение Седми ноне так нелепо сказалась на Владелине.
  Помню глаза Седми...
  Хотя, определенно, следует сказать о нем всем...
  Высоком, худом Расе, сравнительно с Димургами, каковой был узок в плечах и талии. Однако вместе с тем имел идеально правильной формы тело, руки, ноги и голову. Сквозь тонкую-претонкую молочно-белую кожу заметно проступали оранжевые паутинные кровеносные сосуды, ажурные нити кумачовых мышц и жилок. А сама кожа подсвечивалась золотыми переливами света. На красивом, с прямыми границами и вроде квадратной челюстью, лице, находился вздернутый с выпяченными ноздрями нос (сказывающей о порывистости и своеволии его носителя), кораллово-красные с полной верхней и тонкой нижней губы, едва прикрытые прямыми, пшеничными волосками усов. Такими же пшеничными, короткими, прямыми были волосы Бога и борода. Седми почасту носил на голове ореол-венеца, который в Отческих недрах, в созвездие Ра-чертогов, в Стлязь-Ра ему даровал Родитель. Это был проходящий по лбу широкий мелко плетеный обод- цепь, на котором, словно на пирамиде восседали такие же цепи, где, однако, каждое последующее звено выглядело меньшим в обхвате предыдущего, а заканчивалось едва зримым овалом. Сияющий золото-огнистым светом венец, единожды перемещал по поверхности и вовсе рдяные капли искр. Порой, одначе, венец походил на красную, тонкую бечевку... Седми, похоже, конфликтовал не только с Небо и Дивным, но и с Родителем. Абы это лишь он, в силу собственных возможностей, таковой придавал вид творению Родителя. Впрочем, Вежды также почасту уменьшал свой ореол-венца, придавая ему форму тончайшего обода окутанного багряными нитевидными сосудами и жилками без положенного глаза в навершие. Право молвить старший брат сие делал, ибо любил во всем простоту.
  Тогда, выполняя просьбу Небо, Седми воздействовал на мозг девочки, и все посланные дотоль мной картинки, а также тоску и боль по Першему, заместил на Небо. Это было не сложно сделать, ведь Перший и Небо братья-близнецы и даже я проникся особым трепетом к старшему Расу так похожему на моего Отца. А потом Седми обладал особыми способностями по воздействию на мозг... не только человеческий, каковые можно было б назвать гипнотическими. Брат умел ввести мозг в пребывание сна, при сем оставляя малый участок в нем в состоянии бодрствования. А после, при данной сжатости сознания, осуществлял влияние на образование расположенное вокруг центрального ствола мозга, почасту называемое лимбической системой, тем самым подменяя картинки памяти.
  Глаза Седми, они как-то единожды и враз оказались перед моими. Стоит молвить о самих глаза моего старшего брата. Они были у него серыми с различными оттенками от светло-серого, почитай голубо-пепельного, до темно-мышастого. В этот раз радужки Седми выглядели голубо-серыми с синими брызгами по окоему, они, кажется, воззрились в мою суть, ибо ведали, что я уже в плоти и своим высоким, звонким тенором с нотками драматической окраски брат сказал:
  - Что ты там видела, моя милая? Там, в завесе?
  Я весь напрягся от посланной на меня любви. Всей теплоты, что окутывала, объединяла наши естества, столь родственные с самим Родителем и зримо сотрясся. А после мощной волной послал в мозг все то, что ощущал допрежь сам...
  - Отца,- выдохнули губы Владелины и тело ее судорожно дернулось от мощи, что оказал я.- Это Он...Он меня зовет... Не Небо... Нет!- Голос ее многажды окреп, и сама она вся напряглась, абы я единожды вспыхнув особой лучистостью сияния, одеревянил внутри нее мышцы, нервы, вены и саму плоть. Она резко дернулась вперед, широко открыла рот и днесь вже я!.. я, закричал, жаждая, чтобы меня услышал мой Творец.- Зовет! Отец! Отец!
  Немедля порывисто дрогнули черты лица Седми, он и сам стремительно дернул головой, поелику мощь моего сияния вразы увеличилась, что не только слепило его очи, но и могло навредить мозгу Владелины. Брат торопко прикрыл ладонью рот девочке, а взгляд его повелел смолкнуть мне.
  Я был юн... слаб... болен и не сумел противостоять распоряжениям брата, еще и потому, что у Зиждителей в кодах прописана та подчиненность старшим, оная есть основа нашего единства. Потому я не сумел проборствовать проведенному после обряду над девочкой, хотя пытался засиять сильней и с тем прикрыть мозг от вмешательства, пытался защитить лимбическую систему обобщенно.
  Обаче брат выпустил из венца, ноне пролегающего по лбу тонкой бечевкой из красного золота, круглые звенья сформировав высокий конус, каковой закончился едва зримым овалом. Цвет золота сменился с червонного на огнистое полыхание, по его ребристому полотну с самого нижнего ряда, вплоть до верхнего, один-в-один, как по спирали прокатилась россыпь рдяных капель. Ибо Седми, как и мой дорогой Отец, как Огнь, был источником жара, огня, полымя, пламени. Творцом тех газов, которые при накале горели и в масштабном соотношении выступали источником рождения. Они выступали первоначальным толчком к слипанию, спаиванию мельчайших элементов, и как итог созидали новые химические компоненты, физические формы, многообразные предметы, различные твердые частицы.
  Брат ввел мозг девочки в гипнотическое состояние, а, чтобы она не смогла вырваться, окутал ее тело рыхлой, перьевой материей, спустившейся с купола залы капища. Днесь, мы втроем находились в центральном помещение капища. Мощной круглой зале, увенчанной высоким прозрачным сводом, в каковом единожды отражались зеркальные стены, гладко отполированный кипельно-белый пол, и, точно заглядывающее извне голубое небо. Впрочем, это кажущаяся голубизна не являлась небосводом Земли, сие было отображение... как не странно отображением, иной планеты, где почасту бывал Воитель. Планеты Гмур, системы Сто-Жар-Стлязь, Галактики Блискавицы, родовой планеты племени гомозулей, чьим Творцом являлся Воитель. Об этом я также узнал в свое время от Темряя... И эта кажущаяся бело-голубизна, зеркальность купола была создана, або само капище в свое время являлось первым космическим судном, оное придумал Воитель.
  Вырваться... Владелина, конечно, не могла вырваться, ибо силы были не равными. Я юн... слаб... болен, а Седми старше и много поколь мощней... Я лучица, а он, полноценный Бог!
  Только все же я пытался прикрыть собой мозг девочки и посему насыщал собственное сияние. Я даже заслонил своим хвостиком лимбическую систему расположенную вокруг центрального ствола мозга, одначе это не помогло. Из овала, что завершал венец брата, теперь горящего багряным светом, зримо для меня вырвался поток лучей почитай синевато-красного полыхания. Он болезненно окатил меня своим жаром так, что я дернул хвостиком, открывая мозг для проникновения туда иной информации, и мгновенно снизил собственное сияние, а значит и ослабил саму мощь, само противостояние старшему брату. Клинопись, содержащая письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы являющиеся сутью всех Расов, точно дуновение, слегка огладили образование, расположенное обок центрального ствола мозга Владелины и оставили на нем приметные для меня наглядно-образные символы, оные тотчас внедрились в нервные волокна, в сами клетки мозга и с тем зараз вписали в память определенные сведения.
  Поелику пару дамахей спустя багряность пред очами юницы, сменилась сначала на лучистую коричневу, а погодя на небесную голубизну... Голубизну очей Небо.
  Очевидно, сия переписка памяти в мозгу девочки не принесла радости ни Седми, ни мне... Определенно, лишь успокоение самой Владелине, понеже, кажется, в следующее мгновение до меня доплыл разговор меж Седми и Дажбой, молвленный на доступном Богам мысленно-звуковом языке:
  - Надобно будет сказать Отцу,- прозвучал мягкий баритон Дажбы.- Что у тебя Седми получилось. Отец, будет вельми рад, ибо ждал этого.
  - Да уж, мой милый малецык, будь добр скажи,- явственно недовольно отозвался Седми.- Ибо я того совсем не желал творить и хвалиться мне пред Небо не чем. Считаю, что надобно им обоим... Отцам... вести себя иначе. Одному повиниться пред Родителем, а иному отдать лучицу.
  Коли того не желал так зачем делал? хотелось мне негодующе возразить...
  Возразить тебе, Седми, и Небо... Еще довольному Дажбе и Отцу, каковой своим упрямством, столько натворил. Но я был вельми раздражен, болен и ко всему прочему кроме крика, зова никак не мог высказаться. Посему я выплеснул услышанный разговор братьев в мозг девочки, не очень-то надеясь, что она меня поймет, а после, ярко засияв, от возбуждения, разком отключился...
  И вновь стал подключаться рывками.
  Иногда это происходило при встрече с Небо.
  Он всегда был так нежен с девочкой, и не менее ласково пытался успокоить, поддержать меня. Называя полюбовно Крушец, и прислушиваясь ко мне... к ней... Обаче я не отзывался, потому как был мал, болен и вельми огорчен.
  Вероятно, называя меня по имени, Небо старался тем приободрить, успокоить, поддержать. Не ошибусь, ежели скажу, что он понимал, я никогда не выберу его печищу, не смогу стать его братом, або слишком связан с Отцом. Впрочем, та особая чувствительность, которой обладал я, не позволяла Небо отдать меня Першему, привязывая его ко мне, удерживая его обок меня.
  А может...
  Может, старший Димург и вовсе не желал меня забрать. Ей-ей неужели было так сложно повиниться пред Родителем, тем паче его вельми долго там ждут.
  Сие огорчение я не раз озвучивал в мозг Владелине, а она их передавала Небо, как и понятно, в такие моменты не воспринимая происходящего, и словно впадая в гипнотическое состояние, право молвить, это были теперь только мои способности.
   -Милый, драгоценный мой Крушец,- Небо ласкал меня словами, трепетно неизменно произнося мое имя. Он меня любил столь сильно, словно пред ним находились его Седми, Огнь, Дажба.- Все будет хорошо, ты только не волнуйся... И успокойся. Я обок тебя, моя несравненная ни с чем драгость. Бесценный мой малецык... Я все, расскажу о твоей смури Отцу. Но он поколь не может к тебе прибыть.- Похоже, Небо старался облыжничать не только меня, но и себя. Ибо я понимал, ощущал, чувствовал его обман, направленный не столько против меня, сколько во имя, абы защитить и умиротворить.- Ты только мой милый, - уже более поучительно толковал мне Небо, явно страшась за мое своенравие.- Днесь не должен кричать. Ты, еще не научившись говорить, своим криком, своей мощью погубишь мозг плоти. Посему подавай зов, только в случае опасности, особой опасности для тебя. И тогда делай сие мягче, плавней, слегка наращивая сияние и им прикрывая сам мозг... Все же, что хочешь озвучить, мысленно направляй на мозг и тогда Владелина скажет мне о твоих желаниях. Ты только постарайся объединиться с плотью, недопустима твоя такая от нее отрешенность... Это очень опасно для тебя, мой милый.
  Интересно, Небо и впрямь не понимал, что это не отрешенность, а болезнь?
  Скорее всего, не понимал, так как подле не было мастера, учителя того, кто мог подсказать, того кто всегда вел лучицу, обучал и мог определить ее хворь.
  Да и Небо, был те самым Богом, оного в лоне Зиждителей называли дубокожим.
  Откуда я это знал?..
  Конечно, не от Отца, ибо он вельми любил своих братьев, и, опекая их, считал нежными, хрупкими.
  Об этом мне поведал Родитель. Не только показав в свое время их отображения, но и рассказав о них, все предельно четко и правдиво...
  Представляю, как сия правдивость, не понравилась бы моему Отцу.
  Почему же подле меня не было учителя, того кто мог помочь, и днесь, определенно, спасти?
  Вероятно, теперь в том упрямствовал Небо. Он ведь был близнецом Першего и также как тот порой проявлял упрямство. Каковое скорее всего не должно быть присуще Богам, Творцам систем, планет, живых существ.
  Впрочем, все мы живые!
  Поелику я продолжал болеть... и отключаться...
  Вельми четко меж тем мне запомнилось, в силу моего редкого подключения, событие из жизни девочки, когда ее похитил антропоморф, создание еще одного старшего брата, Опеча. Ноне ушедшего из печищи Атефов...
  Это был тот случай, который Отец боялся в проявлении Седми. И который случился с его лучицей, по статусу, занимающей место брата в печище Атефов. Одначе мой Творец не терял уверенности, что Опечь вернется в лоно Зиждителей, або продолжал его поддерживать, снабжать столь необходимой биоаурой, и вообще не прекращал с ним общения. Я знал, и это уже из толкования с Отцом, что император гипоцентавров Китоврасов самолично на тарели (маневренном космическом судне) доставляет часть доли биоауры Першего, Опечу. Как тогда дополнил свой рассказ мой Творец "чтобы у малецыка оставалась возможность вернуться к свои сродникам". Сама доставка биоауры скрывалась от всех, не только от Родителя, но и от Расов, Атефов и даже сынов Димургов. Отец боялся, что Родитель узнав о той жертве (абы это была именно жертва, ведь не дополучая биоауру он терял собственные силы, и как бы находился постоянно на неполной подзарядке), накажет его. Потому как Опечь уже давно был Родителем объявлен маймыром, коему не позволительно помогать, с которым запрещалось общение и любой контакт.
  Не скрою, Родитель вельми удивился, узнав, при смене во мне кодировки, про действия Першего. Я сам того не желая, как бы накляузничал на Отца. Особенно поразило Родителя то, что сия жертва происходила без Его ведома, и Его помощники данные действия старшего сына "прошлепали",- дополнил Он . Еще сильнее Родителя встревожило, что Его любимый сын жертвуя Опечу столь долгий срок времени биоауру, подвергал себя и свое здоровье опасности. Впрочем, Родитель также мне доверился, что и сам не теряет попыток возвратить Опеча в лоно семьи. И посему пытается столковаться с Законом Бытия, внести коррективы в собственное построение, або спасти " малецыка от гибели".
  Антропоморф, определенно, был послан Опечем, так как последний услышал мой зов, а вместе с ним и всю тоску, что жила во мне. Не ошибусь, если скажу, что та смурь отозвалась по чувствительности Опеча, подтолкнув его к какому-то безумному поступку. Вельми мощное его создание, антропоморф, общим обликом повторяло скелет животного, в частности крупной рыси. Оно было сотворено из ильмза, элемента относимого к группе металлов, каковой встречался лишь в Северном Венце на планете Таврика. Антропоморф имел темно-серый цвет, скелет его вытянутого туловища держал на себе голову, да короткий хвост, а опиралось на мощные, четыре лапы. Покатыми выглядели сгибы его скелета на месте перехода лап в туловище. К весьма изогнутому позвонку крепились плотно подогнанные широкие полосы ребер, образующие панцирь. Неповторимо четкими были контуры его округлой звериной головы, с заметно выступающей лицевой частью и выпуклым лбом. Сам череп довольно крупный и массивный с широко расставленными скулами и огромной пастью раскрывающейся, коль то необходимо на все девяносто градусов демонстрировал здоровущие изогнутые клыки намного превышающими и саму челюсть, и ширину головы, да не менее мощные передние резцы. Посередине черепа у антропоморфа зияла огромная щель, из каковой струился сизый дымок, а в прорехах поменьше справа и слева в сероватой склере покачивались ярко зеленые крупные радужки и черные зрачки. Насколько я ведал, это было механически-биологическое существо, обладающее определенными качествами, взять хоть они умели летать, и не просто в околопланетном притяжении, но и в космическом пространстве. И хотя их умственные способности были не столь велики, обаче функции многоплановы. А выполнить простейшее, найти, украсть определенного человека, пусть даже в нем живет лучица, стало для них простейшей задачей.
  Право молвить, я не знаю, как сие похищение произошло... Как и многие иное, в тот момент моей жизни, я подключился внезапно. Очевидно, волнение плоти, мозга, всплеск нейронов в клетках, привел меня в состояния бодрствования.
  И тогда я увидел глаза.
  Эти глаза я как-то увидел враз. Точнее они враз предо мной проступили, а в них я четко рассмотрел облик Опеча. Темно-коричневая кожа брата отливала золотыми переливами, голова, точь-в-точь, как у Першего, поросла курчавыми черными волосами, а на округлом лице не имелось растительности. Опечь был высок и могуч в плечах... На лице его зримо нависал над толстыми, рдяными губами орлиный профиль и качественно выступали вперед скулы. Право молвить раскосые, черные очи, самую малость отливали зеркальностью.
   Я тогда сразу догадался, что заглянул вглубь времени... Времени, оное мне было доступно. И в том грядущем узрел возвращение старшего брата в лоно Зиждителей, да судя по цвету кожи в печищу Димургов. Впрочем, в том мгновенно проскочившем будущем я не углядел на Опече ореол-венца, может потому как его у него более не будет? Ведь свой венец он когда-то уничтожил. Тогда когда ушел от Атефов. И тем действием разрушил связь...мост...чревоточину между собой и Богами. Между собой и Родителем. Уж, так сильно Опечь любил Отца, что не смог, не сумел пережить своего с ним расставания, отлучения от него. Хотя данное отлучение по большей частью происходило не по желанию Першего, а по настоянию Родителя. Похоже, последний делал все, что бы я! Я - Крушец появился во Всевышнем!
  А может я не увидел ореол-венца, просто потому как сей миг был связан определенным образом только со мной.
  Антропоморф полностью зависимый от мыслей своего создателя, очевидно, похитив девочку растерялся. По какой-то причине связь меж ним и его Творцом прервалась, определенно, так подействовали щиты, что по окоему планеты расставили Боги. И потому он вельми не благодушно поступил с Владелиной... По первому ее напугав, а после, понеже обладал на то особыми качествами, попытался вытянуть силы из плоти. Обаче я того ему не позволил сделать.
  Мы находились в капельнике, особом приспособлении, которое не просто обладало возможностью подстраиваться под рельефное строение местности, а подобно кроту внедрялось в саму почву, становясь неотличимым от ее цвета и состава. Изнутри она походила на небольшое квадратное помещение, высокое и одновременно весьма узкое, с серебристыми, гладкими стенами, полом и потолком, где по его полотну в двух направлениях по угловым стыкам стен струились ярко голубые огни, являющиеся устройством для подачи и приема звуковых сигналов. Единственный вход капельники подобно овальной арки с нависающим проемом, охранялся антропоморфом. Впрочем, когда я пришел в себя, антропоморф склонился к лицу Владелины, широко раскрыв мощную пасть. Из дыры на морде антропоморфа днесь валил густой рыжий дым, абы генератор вырабатываемой энергии (расположенный в его голове), по-моему потерял большую часть своей мощности. Он низко опустил голову, и ощутимо обдав кожу лица отроковицы рыжими испарениями, раскатисто продребезжал:
  - Веди себя смирно!
  Антропоморф немедля, очевидно ощущая собственную слабость, и желая изъять часть сил из меня (сил накопленных за счет биоауры, жертвованной Першим и переданной в Березани), поставил на лоб девочки свою костяную лапу, усеянную мелкими образованиями, предназначенными для всасывания энергии, и враз надавил. Поелику у Влады, выпучились глаза, а грудь и спина выгнулись дугой да лихорадочно задрожали конечности, и все это я ощутил единожды заколыхавшимся моим естеством. Тотчас сама голова девочки наполнилась густотой тепла, ибо я стал наращивать собственное сияние. Посему когда антропоморф приблизил к ее лицу свою морду обдав потоками обжигающего алого дыма, я направил на него всплеск того сияния, не только ослепляя, но и запрещая мне вредить.
   - Будешь гамить, убью тебя лучица!- дополнил антропоморф, тем не менее, оставив юницу в покое.
  Владелина меня, однако, удивила... Поелику оказалась хорошей плотью, не только как я приметил любознательной, но и смелой.
  Немного погодя девочке удалось, проявив смекалку убежать от антропоморфа из капельники, а я сумел подать зов. Право молвить, зов я распространил только на Небо. Не потому как я сие умел делать, а потому как с пережитым потерял последние свои силы.
  Силы...
  Силы антропоморф высосал не столько из плоти, сколько из меня...
  Лишь жертва Дивного вернула меня к жизни, поскольку мне показалось, на тот момент я умирал.
  Последнее, что мне помнится... и это вже плывущее марево чагравого света кувшинки, в которой лежала Владелина. Над нами резко проступило лицо Дивного с молочно-белой кожей, подсвеченной изнутри золотыми переливами и темно-русой бородой, достигающей груди да столь густой, что на концах она закручивалась по спирали в отдельные хвосты. Само лицо Дивного напоминало по форме сердечко, где лоб был не только высоким, но и много более широким, чем угловатый подбородок. У младшего из четверки Богов выпуклыми смотрелись нижние веки, и продолговатыми узкие с бирюзовой радужкой очи, над коими легохонько колыхались длинные густо закрученные ресницы и, похоже, проходящие по одной линии прямые, короткие брови. Большой рот с чермными блестящими губами, короткий с вогнутостью в средине и слегка вздернутым кончиком нос находились на лице Бога.
  Импульсивно вздрогнул восседающий на его главе высокий венец. Он был сотворен из тонкого золотого обода, охватывающего саму голову по кругу, одновременно от которого вертикально вверх устремлялись четыре широкие полосы, украшенные барельефами разнообразных видов птиц. Те полосы незримо удерживали в навершие солнечный, плоский диск, переливающийся ядренистым золотым светом и медлительно поворачивающийся вкруг своей оси.
  Еще мгновение и рука Дивного с тонкими, длинными пальцами нарисовалась над лицом Владелины. Кожа, охваченная сверху золотым пламенем, зримо проявила оранжевые паутинные кровеносные сосуды, кумачовые нити мышц и жилок. Еще малость и златая кожа на руке затрепетала, а по оранжевым сосудам пробежала стремительной волной кровь. Она отхлынула от оголенного плеча Бога, вынырнув с под самой материи белого сакхи и достигнув кончиков пальцев замерла. И тогда весьма лучисто озарилась сама кисть руки, проступила, погасив в своем сиянии кожу и плоти, смаглая кость с мельчайшими вкраплениями в ней насыщенного цвета огненных брызг. Те маханькие искорки зараз блеснули своей светозарностью, теперь осенив и лежащую в кувшинке отроковицу. Доли бхараней и одна из огненных брызг, а за ней и вовсе почитай золото-рдяная, отпрянув от кости притулились на тонкую кожу среднего перста просочившись сквозь теперь явственно показавшуюся медно-желтоватую плоть, да вмале сорвавшись с нее направила свой полет ко мне... точнее к нам... Та огненная к Владелине, а золото-рдяная ко мне.
  Теперь Боги не старались меня привязать к себе, к Расам. Они явственно хотели всего-навсе одного, спасти от гибели и передать мне свои силы.
  Из желто-прозрачных стенок кувшинки выплеснулась вязкая жидкость насыщающего околоплодные воды в матке живых существ и белка наполняющего яйцо. Она заполнила всю люльку, поглотила тело девочки, и растворила огненную жертву Дивного, степенно внедрив чрез поры кожи ее в плоть. Або раньше того Владелина уже сглотнула золотую искру посланную лишь мне, оная просочившись в череп, напитала силой своего сияния мое естество.
  Ажурные сети увили сверху кувшинку и заколыхали внутри нее девочку, а вместе с ней и меня вверх... вниз... туда-сюда... вниз-верх... сюда-туда, вроде покачивая. Ярко-красный изгибающийся тонкий змеевидный отросток неожиданно выполз из верхней стенки яйца и своим заостренным навершием вонзился в живот Владелины, как раз в то самое место, где у нее небольшим углублением поместился пупок. Даря состояния умиротворения не только мне, но и плоти.
  После жертвы Дивного, поправилась не только юница, но и я, хотя не надолго.
  Все же я нуждался в любви и наставнике... мастере... о котором мне сказывали Дивный и Седми, стараясь обнадежить, успокоить и поддержать. Утверждая, что он вскоре появится.
  Появится...
  И я ждал наставника, мастера также сильно, как желал встречи с Отцом, которую мне после выздоровления пообещал Небо.
  
  Глава десятая.
  Только, прежде Отца, я увидел Асила.
  Третьего из четверки старших Богов.
  Нельзя сказать, что после подаренной мне Дивным искры я выздоровел, хотя с тем перестал на какое-то время отключаться и приобрел значимые силы. Обаче погодя хворь наново вернулась. Особенно тому способствовала та самая встреча с Асилом.
  Почему?
  Потому как я думал, это Отец. И вельми переволновался...
  Пред тем просто я находился значимое время в отключение, и это не столько в болезненном, сколько по юности необходимом. Так мне думалось, а там кто знает прав я или нет.
  Словом я подключился как-то вельми не во время, просто на тот миг плоть слишком сильно заволновалась. И всплеск нейронов в клетках клеток мозга Владелины разком привело в чувство меня.
  В общем, я тогда увидел.
  Гаран.
  Малое околопланетное судно Атефов.
  Это было кубической формы бурое мощное в размахе судно, с башней на своей макушке в виде четырехгранной усеченной пирамиды, увенчанной платиновым деревом с малой кроной, где устремленные в разные стороны ветви не имели листов. На поверхности серой в шесть ярусов башни, опоясывая ее по кругу, располагались арочные окна, в которых мерцал зеленый, пузырящийся свет. Сами окна были по краям разделены мощными выпуклыми колоннами, по поверхности мышастого цвета которого блистали целые вкрапления темно-зеленых пятен, точно соединенные меж собой переплетенными в косы более блеклыми метелочками злакового растения. Окна по краю украшал платиновый, серебряный и золотой орнамент, также в виде плетеных отростков растений. Входом в гаран служила широкая арка, в которой курились дымчатые зеленоватые пары материи, каковые живописали по оземе колеблющуюся широкими ступенями лестницу.
  Само космическое судно, кое Асил создал при помощи Першего приземлилось в широкой и единожды удлиненной долине, окруженной по рубежу пологими, невысокими горами с подобно бескрайне раскиданными на них зелеными лесами. Сама же низина была изрезана тонкими полосами узких речушек, оные сходились в ее завершие в малое, блестящее гладью озерцо. Долина густо поросла луговыми травами, вельми низкими, с пежинами разбросанных по ним цветов.
  Оглядев и долину, и сам гаран, я нежданно узрел выступающего из арочного проема Асила, очевидно, в тот момент Владелина перевела на него взгляд. Это была, как можно понять, первая моя с ним встреча.
  Опять-таки по Законам Бытия Отец обязан был показать меня всем братьям и сынам еще тогда, когда я находился в его руке, абы возникла меж мной и Богами чувственность. Одначе, чувственность меж мной и старшим Атефом возникала мгновенно, ибо это были мои способности, те самые уникальные, способности будущего Родителя. А самого Асила, мне в Березане показал Родитель, посему я зараз узнал его.
  Асил, как и вся четверка старших Богов, был высок и худ, ко всему прочему он еще и немного сутулился. Смуглая, ближе к темной и в то же время отливающая желтизной изнутри, кожа подсвечивалась золотым сияние. Потому она порой смотрелась насыщенно-желтой, а потом вспять становилась желтовато-коричневой. Как я знал человеческим отпрыскам Асила, стали доступны два цвета кожи, пояснительно скажем так: желтый и красный. А все потому как рожденный ему в помощь Родителем Дивный, должен был творить именно красных созданий, и жить подле Асила. Но Небо, будучи вельми, как сказал бы человек, ушлым позвал младшего и вельми зависимого от мнения старших Дивного в свою печищу. И Дивный на Коло Жизни выбрал не печищу Асила, а именно Небо. Першего на тот момент на Коло Жизни не оказалось, точнее это был тот самый первый случай, когда Отец на Коло Жизни опоздал, чтобы Дивный не выбрал его. Перший узнал о решении младшего брата позднее, и вельми ему огорчился. Так как считал, что Дивный должен был войти в печищу Атефа на правах старшего, на правах равного.
  Асил, конечно, мог отказаться от творения краснокожих людей, порой лишь с едва заметным тем оттенком, но не стал, поелику не хотел рушить замыслы Родителя. Но Дивный войдя в печищу Небо, увы! и так нарушивший намерения Родителя, не смог, да и не посмел потребовать для своих человеческих отпрысков предназначенного оттенка кожи.
  Хотя я точно знаю, Отец очень просил Родителя об изменении принятого решения, в первый черед ссылаясь на то, что тяжело станет Асилу.
  Асилу одначе тяжело не стало, ведь ему всегда помогал Перший.
  Всегда и во всем.
  Уплощенное и единожды округлое лицо старшего Атефа с широкими надбровными дугами, несло на себе прямой, орлиный нос, с небольшой горбинкой и нависающим кончиком, широкие выступающие скулы и покатый подбородок. Весьма узкий разрез глаз хоронил внутри треугольные по форме зрачки, занимающие почти две трети радужек, цвет которых был карий. Впрочем, и сами радужки почасту меняли тональность, с тем бледнея они обретали почти желтый цвет, единожды заполняя собой всю склеру, а погодя наново темнея, одновременно уменьшались до размеров зрачка, приобретая вид треугольника. На лице Асила не имелось усов и бороды, потому четко просматривались узкие губы бледно-алого, али почитай кремового цвета. Черные, прямые и жесткие волосы справа были короткими, а слева собраны в тонкую, недлинную косу каковая пролегала, скрывая ухо до плеча Бога, переплетаясь там с зелеными тонкими волоконцами, унизанными крупными смарагдами. Обряженный в распашное, зеленое сакхи без рукавов с обработанными по краю выреза и вороту буро-золотыми узорами, Асил держал на своей голове особый ореол-венца. Широкий платиновый обод по кругу украшали шесть шестиконечных, платиновых звезд крепленых меж собой собственными кончиками. Единожды из остриев тех звезд вверх устремлялись прямые тончайшие дуги, напоминающие изогнутые корни с множеством боковых, коротких ответвлений из белой платины. Они все сходились в единое навершие и держали на себе платиновое деревце. На миниатюрных веточках которого колыхалась живая малая листва и покачивались разноцветные и многообразные по форме плоды из драгоценных камней так, что наблюдался их полный рост от набухания почки до созревания.
  Подле Асила стоял Огнь, он также вышел из кумирни. Некогда лучица моего Отца, Огнь однако не рос подле него. Родитель сразу решил их разлучить, и о том сообщил еще на совете, когда выдавалось разрешение на явление лучицы. Только и с тем решением старший Димург во всем, в воспитании и росте лучицы Огня, принимал активное участие. Может потому, еще один мой старший брат оказался довольно-таки привязан к Небо и Дивному и вельми редко с ними конфликтовал. Огнь, как и все Расы, имел молочную кожу, с выступающим золотым сиянием, ноне, правда, очевидно, вследствие утомленности самую толику мерцающего. Огненно-рыжие длинные волосы его были схвачены позадь головы в хвост. А по лбу пролегала тончайшая золотая нить-венец, унизанная семью крупными, ромбической формы, желтыми алмазами. У Огня в отличие от Расов отсутствовал волосяной покров на лице, а само оно имело четкие линии, с квадратным подбородком, где в целом высота его превосходила ширину. Ажурные дугообразные брови, слегка впалые щеки, крупные с приподнятыми вверх уголками удивительные по цвету радужнозеленые глаза, в коих переливались, переплетаясь с зеленым, красный, оранжевый, желтый, голубой, синий и фиолетовые оттенки, полностью утаивая внутри той мешанины сам зрачок, прямой нос спинка с закругленным кончиком, и тонкие огненно- красные, придавали обобщенно его лицу мягкость. Одетый в белое сакхи Огнь всегда и во всем искал простоты, не мудрёности, потому и венец его смотрелся без всякого величия, совмещая в себе только мощь и степенность.
  Асил, уж не ведаю как Огнь, ибо брат Владелину видел не раз и не почувствовал в ней меня, несомненно приметил особое сияние.
  Я не просто узрел его взор на лице отроковицы.
  Я его почувствовал на себе.
  И взгляд его так неприятно принялся колупаться в мозгу девочки. Так как мог делать лишь взор Асила и Небо. В этих Богах не имелось мягкости прощупывания Першего и Дивного, ласкающе оглаживающих. Если они прощупывали, то свершали сие грубо, резко, и, кажется, в отношении моей общей слабости, вельми болезненно.
  Не ошибусь, если скажу, что на той встрече, где подле меня стояли дети, альвы, гомозули Расы... днесь вже Расы пытались облыжничать Атефов. Посему показывая девочку и вроде как меня, они лишали возможности последних ко мне прикоснуться. Свершая сею уловку, Расы, определенно, не думали о моей чувственности, преследуя только собственные интересы.
  Интересно, знал о данной уловке Родитель, Отец?
  Неужели, ведая о ней, смолчали?
  А тем временем несчастная плоть девочки ощутила, мощный, резкий взгляда Асила, каковой вроде как сорвал волосы с ее головы, содрал всю кожу с лица. Он, тот взгляд, определенно, пробил лобную кость черепа и ударился об мозг, отчего значимо заколыхалось мое сияющее естество. Потому, абы прекратить это тягостное колыхание, я велел Владелине воззриться прямо в глубину карих треугольных зрачков глаз Асила, и, наполнив саму ее голову сиянием собственного естества, четко и резко легохонько вскрикнул: " Не смей меня трогать!"
  Густая волна того хлесткого, хоть и низкого зова, моего зова, наполненного болью, огорчением и смурью по Отцу, несколько правда плывущего приглушенно, окатила и старшего Атефа, и Дажбу, и Огня... Отчего Асил малозаметно качнулся, а Расы взволнованно уставились на девочку. Несомненно, и Дажбе с Огнем досталось от меня. Впрочем, сила моего зова была слаба. Не то, чтобы я так пытался его послать, просто от досады мгновенно уменьшилась его мощь.
  А вместе с тем ослабел и я...
  И тотчас пространство предо мной загородила разком появившаяся спина Вещуньи Мудрой, она просто заслонила собой от Богов девочку. А вслед за спиной царицы белоглазых альвов проплыла и вовсе густая красная пелена с раскиданными на ней сине-желтыми звездами и серебристыми пятнами. И это было не отключение, а нечто иное... может так проявилась моя слабость.
  Безусловно, и спина Вещуньи Мудрой, и уведенный Дажбой Асил в гаран стало инсценированной постановкой по внедрению задуманного обмана против печищи Атефов. Только данный обман явственно не благодатно сказался на мне. И то, что пожертвовал Дивный единым взглядом Асила и Усача было растрачено.
  Хотя, верно стоит рассказать и об этом взгляде старшего брата и вообще о нем...
  Усаче...
  Втором из сынов Асила.
  Слывущим самым мягким из Богов в лоне Небожителей.
  Отец рассказывал, так как я вельми всем интересовался, что Усач в образе лучицы имел самое большое количество человеческих жизней. Он был дюже ленивым, а Асил, дотоль потерявший две лучицы, окружал его особыми условиями, почитай ограждая от каких-либо волнений и соперничества. Все Боги и особенно Родитель не раз, при помощи особых обрядов проводимых демоницами, проверяли состояние лучицы Усача, страшась каких уродств. Но уродств и ущербности не имелось. Было только долгое его формирование. Неторопливые жизни так, что того не выдержав Родитель повелел Першему изъять Усача из Травьянды Асила (первой его Галактики), и переместив в Дымчатый Тавр создать менее благодатные условия для плоти.
  Отец, как можно догадаться, на это не пошел. Уж больно он любит своих братьев.
  И расстроить Асила...
  Расстроить, облыжничать, могут лишь Небо, Дивный и Асил, но никоим образом мой Отец. Тем не менее, замыслы Родителя исполнил Небо. Изъяв, точнее будет сказать, украв плоть с лучицей в ней с Травьянды и перевезя ее в свою Галактику Косматый Змей.
  Представляю, что тогда пережил Усач...
  Наверно не просто испугался.
  Предположу даже, что Усач испытал ужас.
  Он был в ужасе и от похищения, и оттого, что лишившись своей спокойной, размеренной жизни в каком-то маленьком, горном поселении, где он являлся правителем, оказался в огромном городе. На планете, где по большей частью люди растеряв все нравственные ориентиры, веру дарованную Богами, традиции медлительно приближались к итогу своего существования. И посему ее наполняли те самые останки порожденные, отделенные искрами, а именно: истязатели, половые безумцы, насильники, убийцы, садисты, тираны и, непременно, всякие там лентяи, бесчувственные, непримиримые, мстительные, безразличные люди.
  Хотя эти самые внезапно выпавшие на долю плоти Усача испытания подтолкнули его к перерождению и обретения божественности. Отец сказывал, что после получения божественной плоти Усач вельми долго не общался с Небо, Дивным и даже Воителем, каковой за него вел соперничество и как явствует, был особенно с ним связан. Еще Отец говорил, что Усач даже став Богом, весьма значительный срок набирался сил и также долго обучался вложенным в него способностям.
  - Дюже долго спел,- констатировал тогда я и насыщенно засиял.
  Мой Творец, вероятно, не оценил мою шутку и никак на нее не откликнулся. Поелику ему пришлось довольно-таки долго утрясать меж Усачом, Небо, Дивным и Воителем возникшую разобщенность. И Отец не был расположен смеяться над тем, что оказалось столь болезненным для его братьев и сынов.
  Я уже давно приметил, что в поступках Небожителей не редко бывают, даже в отношении друг к другу, те самые обманы, хитрости, уловки, а также присваивания не принадлежащего им. Вне сомнений данные божественные качества унаследовали и их творения. Не только человеческие создания, но и те многочисленные помощники, про оных можно молвить "хоть пруд пруди". Посему еще будучи подле моего Творца, я удивлялся простоте своего старшего брата Стыня, не примечающего особую воровливость в приставленном к нему черту, величаемому Мерик. Это маленькое и вельми пакостливое существо, неизменно появлялось предо мной и Першим в очевидно уворованной одеже. Яркие или вспять темные расцветки некогда бывших сарафанов, рубашек были вельми по-любительски переделаны им в плащи. Не менее редко на Мерике появлялась новая обувка, украшения, оружие. Конечно, это было замечено не только мной, но и Отцом. И, верно, надо оставаться совсем незрячим, абы того не увидеть.
  - Может Стыню стоит о том молвить?- вопрошал я у Першего.
  - Нет, поколь не стоит. Не нужно расстраивать милого малецыка. Я попробую сам справиться с той воровливостью,- откликался Отец.
  Что ж, про племена, роды создателями коих являются Боги, можно сказать: "все они не без недостатков". Понеже про самих Зиждителей правильным будет отметить "Боги, как Боги".
  Усач...
  Несколько я так отвлекся от Усача и от его взгляда.
  Сам брат. Очередной старший мой брат, ибо все мои братья были старше меня. Выглядел и впрямь необычным Богом. Не мудрено, как я ранее отметил, столь долго спел. Абы в росте и могутности он вдвое превышал Богов. Мощными, покато-округлыми смотрелись его плечи и не менее перекаченными предплечья с выступающими мышцами. Это был массивно скроенный с сильным костяком и большим весом брат с тем право молвить вельми сутулившийся так, что на его спине отложистой горой торчал невысокий горб. Сами мышцы, выпирающие на плечах, предплечьях, бедрах, лодыжках, оголенной груди казались ребристыми и проходили не только под кожей, но и над ней.
  Усач имел слегка красноватый отлив кожи, иноредь озаряемый почти золотой рдяностью света, особенно в мышцах-корнях. Вот! однозначно я был прав. Мой дорогой старший брат, аки фрукт аль ягода, вельми долго созревал. Его лицо смотрелось довольно-таки вытянутым, с орлиным профилем и крупными черными очами. Черные, жидкие, длинные волосы, заплетенные в одну тонкую косу, покоились на его голове такой же точно слегка потянутой вперед. Бороды у брата не имелось, одначе были достаточно густоватые усы, переплетенные в косы и достигающие груди. Кончики, как усов, так и волос Усача туго завершались крупными коричнево-прозрачными топазами. Поелику появление данного вида самоцветного камня оказалось непосредственно связано со способностями брата, ибо топаз был первым камнем, оный он когда-то создал... а посем им повелевал.
  Одеждой Усачу служила набедренная повязка широкая, обмотанная вокруг бедер и закрепленная на талии поясом. Широкий сыромятный пояс, обильно усыпанный мельчайшими камнями переливающихся зелеными, бурыми и даже иссиня-марными цветами стягивался серебристой застежкой изображающей ладонь с расставленными пальцами, где вместо ногтей на кончиках горели алые рубины.
  Плотный взгляд старшего брата нагнал уходящую под опекой Вещуньи Мудрой, в окружении альвов, гомозулей, детей, Владелину и прибольно вдарил по макушке головы, заставив ее обернуться, а меня прийти в себя. Пред очами моими тягостно качнулся лежащие под ногами девочки высокие травы, и я чуть было не закричал от досады. Досады на всех сразу!
  Столь грубых Усача и Асила!
  Равнодушных Дажбу и Огня!
  Расчетливых Небо и Седми!
  И, кажется, безучастных Першего и Родителя!
  Неотступный и вроде удивленный взгляд Усача теперь попытался, как дотоль делал взор Асила, проникнуть в голову девочки, исследовать, поколупаться... Нет! нет, не во мне, в ее мозгу. И вновь грубо, огорчительно для меня. Впрочем, отроковица резко дернула головой и надрывно качнувшись, разрушила связь меж Усачом и собственным мозгом.
  Похоже разорвав мост меж мной и Богами, Родителем. Вроде снова в моем рту застряв, и лишив на время общения, появилась искра.
  
  Глава одиннадцатая.
  Искра не появилась, это просто начался новый этап болезни, который, вероятно, в ближайший срок привел к полному отключению моего естества. У меня появилось так называемое западение сияния. Словом я почти перестал сиять. На данное действо не то, чтобы не имелось сил, просто самое сияние степенно во мне гасло. И я бы вмале потух, а потухнув погиб. Если бы не встреча с Отцом, пред которой я вновь узрел видение.
   Не ведаю точно, что предшествовало приходу видения, но я внезапно увидел поперед себя космическое пространство, средоточием которого стало огромное облако рыже-огнистого сияния. Две мельчайшие искры, одна очевидно рдяная, а иная почти серебристо-розовая, враз ворвались в остие той туманности, состоящей из газа, пыли, мельчайших химических элементов, и, действуя синхронно, принялись закручивать вкруг себя, сей состав. Наблюдаемо для меня обе искры двигались по единой траектории круга, друг за другом и с тем, сбирая межзвездную среду, сматывали ее в диск, единожды с собственным ускорением сжимая космическое облако. Спустя пару дамахей плотно собранное ядро, вобрав в себя газы, пыль и мельчайшие химические элементы сформировало в том месте звезду. Одначе в результате наматывания обок себя среды, серебристо-розовая искра, определенно в собственном сиянии Бог, утончила один конец материи доколь мерцающей завихрениями света, и срыву обрезав его, оторвала от самого ядра. Мерцающий клок материи, неспешно развернувшись, вже при помощи мгновенно перемещающийся серебристо-розовой искры вновь создал диск. Только днесь многажды редкий, разрывчатый диск, твореный из оболочки газа, оставшейся от звезды и окутавшей ее по кругу, окоему, едва зримое движение которому теперь предала рдяная искра, вырвавшаяся из ядра будущей системы и промелькнувшая повдоль самой плоской поверхности туманности . Еще малая кроха времени и обе искры-Боги, рдяная и серебристо-розовая принялись кромсать тот медлительно коловращающийся туманный диск на отдельные кольца. Засим, также скоро, кромсать кольца на отдельные туманные сгустки, в каковых по большей частью плоских комках наново закручивать движение, а значит сталкивать, слипать в планеты материю космического вещества, газы, пыль, разнообразные элементы, создавая тем самым новую, юную систему...
  Мою первую систему...
  Видение моей первой системы, оную я бы мог создать, а быть может и не смог... не сумел... если бы не моя встреча с Отцом... Ибо я так ослабел, что даже выплеснуть из себя видение не возмог полноценно, мне, кажется, последний фрагмент я и вовсе не узрел, едва ощутимо выдохнув его изо рта... и вероятно изо рта моей плоти...
  Моя встреча с Отцом, которая спасла меня от смерти, гибели, ухода...
  Столь долго ожидаемая и такая короткая встреча... Незабываемо-прекрасная встреча.
  Я вновь обрел себя, после прощупывания Усача и видения токмо в пагоде старшего Димурга. И увидел над собой столь знакомый мне свод повторяющий цветом ночное небо, каковой полыхнул в лицо Владелины блеклым светом, отринутым серебристыми многолучевыми звездами, густо заполнившими все его пространство. В гранях зеркальных стен округлого зала отражались не только те лучисто мерцающие звезды, но и гладкий пол, по которому плыла серебристая материя, устилающая его ровными пластами. А по средины залы стоял трон Першего на ножках и со спинкой на котором он восседал. В черном, долгополом сакхи прикрывающем стопы ног, и в своем венце с замершей в навершие змеей, ноне прикрывшей очи. Плотная тишина нежданно прорезалась голосом... бас-баритоном Першего, точно звук подключился ко мне много позднее, чем осознание того, где я нахожусь:
  - Небо совсем тебя не бережет... совсем измучил, моего любезного Огня. Я ему выскажу... все выскажу, как ты слаб...совершенно изнурен, неужели того не видно?
  - Отец! Отец!- воскликнул я... можно было бы сказать громко, но вернее будет отметить из последних сил.
  Мне так хотелось ласки моего Творца. Я так нуждался в том абы высказаться, в его помощи. Но ласку получала Владелина. Рассказать о произошедшем я не мог, так как шевеление моих губ вызывало крик, каковой вредил, разрушал мозг девочки...
  Впрочем, Отец мою хворь приметил. Он был нежным, трепетным и очень мудрым Господом. Старшим, главенствующим Богом в лоне Небожителей, посему сразу узрел мою слабость.
  Он принес спящую девочку в дольнюю комнату пагоды, где в плывущем дымчато-черном мареве перемещались, скрещиваясь и расставаясь, многоцветные облака, крупные сгустки пежин, полосы и блики. Творец положил Владелину на вырь, и почасту касаясь ее лба губами, оглаживая ее волосики, зашептал...
  Я знал, он шептал это для меня... наконец, будучи подле и лишь для меня:
  - Крушец! Крушец, прости меня, прости за упрямство... За то, что не повинился пред Родителем еще тогда, когда ты только пропал... Прости меня, бесценность, за все, что ты пережил по моей вине...
  Пережил.
  Я не мог рассказать Отцу, что пережил. Но судя потому, что он был обок меня, думаю, ему многое из пережитого мной поведал Родитель. Несомненно, не раз упрекнув в своевольстве и упрямстве. Мне, конечно, очень хотелось высказаться по поводу поступков моего Творца. Но, во-первых, девочка, что порой озвучивала мои желания крепко спала. А во-вторых, я был столь вымотан болезнью, что не имел сил на то, чтобы внушить ей свои мысли.
  Губы Отца не просто нависали над лбом Владелины, они ласкали его грань, жаждая прикоснуться и ко мне. И я лицезрел ту посланную мне любовь, нежность, теплоту.
  - Сейчас, мой милый,- вновь зашептал Перший.- Я не могу, не смею тебя забрать у Расов. Девочка, она к ним привязана перенаправленной чувствительностью. Расставание может погубить плоть...
  Я обидчиво засиял, тратя на этот процесс останки, черепки собственных сил... "Родитель обещал,- подумал я,- а ты... ты... Сначала не желал повиниться, а теперь не хочешь забирать".
  Но тут я снова отключился.
  А когда пришел в себя услышал дрожащий бас-баритон Першего:
  - Малецык... Малецык, что с тобой? Ты болен, мой ненаглядный? Болен?
  Наконец! Хоть кто-то догадался...
  Так и жаждалось крикнуть:" Да! Да! Я болен! Я погибаю!"
  Хотя того не пришлось делать.
  Отец чувствовал мою боль и без крика. Мы были вельми близко друг от друга! И были, вне сомнения, близки друг другу.
  - Бесценный мой. Бесценный, послушай меня,- голос Отца теперь и вовсе срывался вниз. Он явственно едва справлялся с волнением, и потому я решил прислушаться к его словам.- Днесь я не смею тебя забрать от Расов. Жажду того, жажду, но не могу. Плоть физически зависима от Расов... и не только переведенной чувственностью, но и пожертвованными клетками. Если ее разлучить, она погибнет. И скорей всего погибнешь ты... Столь ослабленный ты не сумеешь, не успеешь всосать мозг в себя... А не связанный с вещественным, можешь отключиться и погибнуть, али вырваться с пределов планеты и затеряться в пространстве.
  " Не вырвусь Отец,- это я только помыслил. Не было смысла как-либо воздействовать на плоть... не было сил на нее воздействовать.- Родитель ведь не зря вселил меня во взрослое чадо, прописав это в моих кодировках. Впрочем, сие было не столько Им прописано, сколько являлось моей сутью. Родитель указал мне сглотнуть искру, хотя я того мог не выполнить. Но Он желал меня привязать к мозгу, к плоти, посему и повелел так сделать... Чтобы единожды выполнить две нужные ему вещи. Во-первых, заткнуть мне рот... А во-вторых, никоим образом не допустить вылета меня из плоти, а значит и гибели".
  Этого, определенно, Отец не знал и, похоже, ему о том не толковал Родитель.
  Ох! Родитель!.. Родитель!..
  Как же я на тебя сердит! как негодую!.. И о том жажду прокричать! Прокричать так, абы мой гнев на себе ощутил один Ты! Не мои братья и Отцы!
  Один Ты- Творец всех Галактик Всевышнего!
  Отец, несомненно, почувствовал мою болезнь и испугался за меня. Потому старался убедить... укачать своей речью:
  - Этот мозг. Он значительно укоротит срок твоего взросления. Такой мощный, любознательный, как благо для тебя, моя драгость. Поверь мне, впитав его, ты получишь рывок в развитии и ту особую первоначальную множественность... многогранность собственного естества. Прошу только не досадуй на меня. Не серчай, что ноне не забираю, сие творю только во имя тебя. Ибо все это время так страдал, изнывал без тебя, мой милый. Однако, я сделаю все, и вскоре к тебе прибудет Кали-Даруга... Ты же помнишь живицу?
  Еще бы не помнить рани Черных Каликамов, демоницу, Кали-Даругу. Живицу, как ласково ее величал мой Творец, точнее будет сказать наш Творец.
  Ибо Кали-Даруга была не просто созданием Першего. Она, точь-в-точь, как и ее младшие сестры Калюка-Пурана и Калика-Шатина, несли в себе покодовую часть старшего Димурга...
  Тогда... много... много... нана времени назад Отец даровал своим созданиям, первым трем демоницам свою суть, одну из своих граней. Тем самым изменив не только количественное отношение с десяти до девяти, но и даровав той гранью родственность своим созданиям.
  Грань...
  У старшей четверки Богов количество граней было прописано Родителем в венцах. И если у Першего (после передачи одной из них демоницам) ноне количество граней осталось равным девяти спиралям в венцах, на коих покоилась змея, и соответствовало количеству его ребер, божественных поверхностей естества, то у Небо восемь восьмилучевых звезд, удерживающих тонкие дуги и саму миниатюрную систему наглядно указывали и на его восьмигранность. Тогда, как у Асила шесть шестиконечных звезд венца, и четыре золотые полосы Дивного (незримо удерживающие в навершие солнечный, плоский диск) соответствовали шестигранности естества Асила и четырехгранности Дивного. Четность чисел граней определяла днесь способность расчленять нацело одну поверхность и с тем указывало на божественность их естества, божественность полученную от самого Родителя.
  Мой Отец, отринув от себя одну из граней собственного естества, не просто пожертвовал собственными силами, мощью, но как я ведал и собственным здоровьем, собственными способностями, утратив одну десятую из них навсегда. Точнее сказать, вложив ту десятую часть себя в сияющие сущности трех сестер демониц...
  Мой Отец жертвовал... абы всегда и во всем желал лучшего для своих братьев, сынов, Всевышнего обобщенно! Будучи по природе собственного естества дарующим, дающим, отдающим Богом!
  Погодя, впрочем, его вельми за ту жертву ругал Родитель.
  Но Перший жаждал, чтобы три старшие демоницы, оным было начертано воспитывать лучиц, несли в себе всю нежность и любовь к ним, что составляло само естество Отца. Не надо, наверно, говорить, что старшей из трех сестер демониц Кали-Даруги досталось при рождение не только больше знаний, но и того самого тепла, нежности и любви к лучицам. Впрочем, не только сияющие сущности, особо созданные духовные начала демониц, но и сами плоти их несли часть кодов Отца. Потому каждый раз по мере старения демониц, Перший создавая им новые тела, сызнова жертвовал своей сутью. Отторгая часть, кроху, клетку, искру от одной из собственных поверхностей, поелику плоть демониц имела значимо короткий срок бытия, чем их сияющая суть. Вже просто-напросто Отец не посмел отдать еще одну из собственных граней полностью на созидание их тел, и тем нарушить Закон Бытия, Его основы и принципы, Его сочленение. Сим действием, однозначно, погубив себя и равновесие Всевышнего.
  Перший жертвовал собственной плотью, кровью и костяком... крохой, клеткой, искрой при создании трех сестер не просто раз... дважды, а очевидно трижды... четырежды...
  Кали-Даругу я увидел впервые в последние дни своего пребывания на пагоде Отца, пред самым вылетом из руки.
  Рани Черных Каликамов не могла не запомниться.
  Мой Творец, абы я увидел ее во всей мощи, даже развернул свою руку.
  И предо мной разком предстала низенькая демоница (как и понятно, в сравнении с Богами) хотя очевидно достаточно высокая в сравнении с иными созданиями. Кали-Даруга была приятна для очей (моих впадинок) упитанной, полнотелой с мягкими округлыми формами, а нежно-голубая кожа придавала ей еще большую теплоту. На каплевидном лице с высоким лбом и вздернутым кверху маленьким носиком поместилось сразу три глаза. Два из них залегали под выступающими надбровными дугами, очерченными тонкими черными бровями. Черные очи, поглотившие полностью склеру. Они не имели радужной оболочки, зрачка, а внутри их глади кружили золотые нити. Третий глаз расположился во лбу, подходя своим одним уголком впритык к переносице. Это был вельми узкий продолговатый глаз, поместившийся отвесно надбровным дугам так, что второй его уголок дотягивался до средины лба. Третий глаз также не имел зрачка, радужной оболочки и был полностью заполнен, безжизненной голубой склерой.
  Губы Кали-Даруги выглядели большими, толстыми, светло-красного цвета, от средины рубежа нижней из каковых вниз отходил дотягивающийся до конца подбородка тонкий, второй, рдяной язык. Второй язык спаивался с подбородком тонкой, трепещущей складкой. Густые, черные, вьющиеся волосы демоницы были распущены и той мощной массой покрывали спину и дотягивались до ее колен.
  У демоницы имелось четыре руки. Весьма мощное широкое плечо заканчивалось объемными локтевыми суставами от оных отходили по два уже более сухопарных предплечья. Запястья на всех четырех руках смотрелись достаточно тонкими и удлиненными, завершающимися пятью толстыми, пухлыми пальцами.
  Рани была обряжена в долгий до лодыжек фиолетово-черный, косоклинный сарафан, на узких лямках, со швом спереди и декорированный кружевом из серебряных нитей. На оголенных плечах рани поместились широкие серебряные, платиновые браслеты со вставленными в них изящно ограненными черными алмазами. Точно такие же платиновые браслеты в виде растительных переплетений ветвей украшали запястья и предплечья, лодыжки и шею демоницы. Крупные синие сапфиры были вставлены в мочки ушей, а в левую ноздрю вдернуто золотое колечко на оном висел маленький фиолетово-красный берилл.
  На голове у Кали-Даруги находился серебряный венец, дар самого Родителя. Он широкой полосой проходил по голове рани, и касался своим краем уголка третьего глаза, возвышаясь округлым гребнем со скошенными рубежами над ее лбом. Искусно украшенный тончайшими переплетениями золотых, платиновых нитей, напоминающих сети паука, увенчанных в местах стыка синими сапфирами, словно прикрытый тем ажурным покрывалом, тот гребень имел гладкую серебристую основу.
  Помню Кали-Даруга тогда нежно прикоснулась губами к коже руки Першего, облизала ее своим вторым языком, тем полюбовно приголубив мое естество. А после очень долго вычитывала Отца за самовольство, сказывая все низко-мелодичным, и, одновременно, ровным голосом, стараясь никоим образом не встревожить меня:
  -Ом! Господь Перший, что вы натворили...
  Любимый слог Кали-Даруги "Ом!"
  Поне она его почасту произносила именно как три основных звука " А...У...М!" Этими звуками она старалась успокоить того кто с ней толковал. И дело даже не столько в самих звуках, сколько в тональности их произношения. Кали-Даруга считала, в силу своего возраста, могущества, что во Всевышнем почасту слышатся эти звуки:" А!У!М!"
  Не столько в нем пребывающие, сколько составляющие основу всех Галактик. Этот общий, единожды звучащий мотив, являлся центром, искрой Всевышнего. И коли Коло Жизни живописным, то Ом! именно звуковым. Он будто связывал меж собой все языки, символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы, в общем все то, что насыщало гены, коды, кровь не только самого Родителя, его сынов, но и самого Всевышнего. Кали-Даруга предполагала, что тройка этих звук не просто тройственна, а множественна и обладает особой напевной силой. Той самой силой, оная не только воспроизводила звучание, но и несла в себе корень понимания самого бытия. Откуда я знал об этом?
  Не только от Отца...
  Знания во мне хранились, они наполняли мое естество, а потому получалось, что демоница была не далека от истины.
  Кали-Даруга многажды раз напевала сие занимательное " Ом!" лаская тем свои лучицы, своего Творца.
  Ноне она также почасту выдавала губами данное звучание. Звук -искру самого Всевышнего.
  - Что вы натворили? Что? А коли Родитель о том прознает? Он непременно вас проучит,- говорила демоница, нежно поглаживая левую руку Першего.- Ведь такое нарушение Законов Бытия недопустимо. Повинитесь, поколь не выпустили лучицу пред Родителем. Поколь не поздно. И вообще не пойму, как вам, Господь Перший, удалось скрыть рост лучицы в себе, как того не узрел Родитель?..
  - Не узрел, потому как я не знал, что малецык растет,- оправдываясь, отозвался Перший, с любовью вглядываясь чрез тонкую поверхность кожи руки в мое сияющее естество.- Его появление, это не мой замысел... а какая-то непонятная случайность, оную я величаю удачей... Я понял, что во мне лучица, когда треснул костяк и отпачковался кокон с малецыком... Когда он в мгновения ока разорвал скорлупки и засиял. Его чувствительность была сродни моей, посему я ничего и не почувствовал... не приметил...
  - Тем паче. Тем паче, коли лучица есть итог случайного появления, что доселе никогда во Всевышнем не было, повинитесь пред Родителем,- настойчиво убеждала демоница.- Думаю, Он тогда сумеет обойти течение Закона Бытия и не разлучит вас.
  Не знаю, поверила ли своему, нашему Творцу, Кали-Даруга по поводу моего случайного появления, но Отец ее не обманывал.
  Я и впрямь, нарушая все Законы рождения, появился не по замыслам Першего, с разрешения Родителя иль согласия иных Богов... Я возник сам по себе...
  Обладая на то необходимым толчком!
  Ведь я был обратной цепью движения, которая идет не от рождения, а являясь завершением, смертью, гибелью, концом, будучи на самом деле только новым витком, каковой замыкал Круговорот самой Жизни, смыкал пространство и время в Коло... Смыком... я был смыком... И появился я от гибели... от смерти...
  Погибнуть?
  Погибнуть должен был мой Отец...
  А вместо этого... Вместо особого скачка его естества, перехода его естества в новое материальное образование... Вместо гибели его как Першего, появился я.
  Ведь изначальная моя часть, моя суть была тем самым вирусом, чуждой формой жизни, обладающей иным для Всевышнего геномом. Попав во Всевышнего, чрез одну из опакушей в Березане, определенно, я намеревался препятствовать слаженности работы наполняющих его Галактик, а возможно хотел исказить информацию, таящуюся во Вселенной, переписав в ней отдельные геометрические фигуры, образы людей, существ, зверей, птиц, рыб, растений, планет, систем и самих Богов, коль получится Галактик. В виде тонкого сувоя, где пространство и время имеет иное наглядно-образное написание, я просочился из Березани в чревоточину, и пополз, едва соприкасаясь с самой поверхностью стен и единожды переписывая ее построение. Не обнаруженный, не распознанный вовремя служителями Родителя Жар-птицами, а посему продолжающий быть враждебным, чуждым самой структуре Всевышнего, самому Закону Бытия.
  На тот момент, Перший на пагоде, перемещался с одной Галактики в другую по чревоточине. Суть моей материи уловив приближение космического объекта оторвавшись от стенки чревоточины разком сформировала особый проток, мощную дыру, смерч, напоминающий рукав, где тяготение меж телами было столь огромно, что разрушало всякое структурное его построение, перемешивало элементы, клинопись, не давая возможности даже мельчайшим частицам, излучению покинуть само жерло.
  Пагода...
  Пагода попала в этот мощный закручивающийся рукав, в смерч...
  Тогда в пагоде кроме старшего Димурга находился Темряй. Старшего брата Отец успел выкинуть из пагоды, обратив в искру и перенаправив его в ближайшую к ним Галактику Быстроток, в одну из обитаемых там систем и планет. Сам же попал вместе со своим судном и находящимися на нем существами в жерло, надеясь преодолеть, справиться с мощью этого смерча, этого огромного вируса.
  Впрочем, чуждый геном, темная материя, темная энергия, которой была первоначальная моя суть, также надеялась переписать, изменить строение всякого попадающего в ее недра вещества.
  Посему суть моя окутала и саму пагоду, и Отца со всех сторон непроницаемой пузырчатой тьмой, темной материей, темной энергией... И принялась пожирать и космическое судно, и существ наполняющих ее, и Першего... Опутывая, оплетая собственной тьмой...
  Тьма...
  Но Перший сам был тьмой, сам был темной материей, энергией, сутью обратной свету, чей состав включал символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы, воспроизводящие качественные структуры черноты, мрака, ночи.
  Тьма внедрилась в темную материю... Символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы отвечающие за создание мрака, ночи и являющиеся моим Творцом не вступили в противоборство, вспять они столкнулись со своим собратом, со смертью, с завершением, каковая представляла из себя мою смесь: геометрические фигуры, образы людей, существ, зверей, птиц, рыб, растений, планет, систем, Богов, Галактик . И сим толчком, полюбовным рывком образовали зиготу, возникшую в результате копуляции, слиянии двух схожих темных составляющих.
  Днесь та зигота могла образоваться в сути моей иной материи, а могла появится в естестве Першего. Або сие были равнозначно-сильные темные энергии.
  Почему моя суть уступила Першему? Почему она предпочла втянуться в зиготу и спариться с клеткой Першего не понятно. Возможно, она нашла особое создание, обладающее всеми необходимыми ей достоинствами, и поелику отдала ему себя во владение... Возможно, обладая только частью сил, сия темная материя искала продолжение своего естества, жаждая быть, стать и явится как Родитель, как преобразователь, как завершие только в значимо масштабном смысле этого понятия.
  Мое рождение в виде зиготы, мельчайшей клетки, оная втянулась в левую руку Першего, без остатка, произошло от копуляции двух составляющих, что было не возможно в самом Всевышнем. Ибо у Богов, как и у Родителя, образование нового организма, новой лучицы происходило бесполым размножением и приводило к формированию генетически однородной особи, копии, клона, оттиска определенной грани. И если в случае с Родителем, той самой, каковой Он жертвовал, то в случае с Его сынами, от каковой они отымали малую искру, клетку.
  Я возник из гибели, сомкнув, таким побытом, Круговорот бытия...
  Втянув в собственное рождение возможную гибель моего Творца.
  Втянув в само свое естество чуждый Всевышнему вирус.
  Тогда тело Першего поплыло в чревоточине, отключенное от пережитого... ослабленное... Его ударило вновь и вновь уже о полые стенки чревоточины, носило в ветровороте постоянно закручивающихся по спирали разнообразных геометрических фигур: кругов, квадратов, ромбов, овалов. Его словно перемешивало в яркие цвета тех изумительных фигур, что в свой черед заполняли чревоточину, прописывая ее общее построение и вид, размеры, объем. Иноредь сами фигуры превращались в островерхие лучи с россыпью на их поверхности зяби колебания, или оборачивались в темные пежины, блистающие огромные пятна, махунечкие брызги, пузырчатые кляксы, окрашивающиеся в алые цвета, пронзающие собственными частями тел моего Творца.
  Отца вынесли из чревоточины дрекаваки, создания подвластные Родителю. Они своими долгими серебристыми разрезанными на сети хвостами, словили его тело в мареве плывущих фигур. Соединяя в себе черты животных, птиц, дрекаваки имели волчьи тела, мощные крылья и те самые светящиеся хвосты-сети. Это были удивительные творения, которые в короткий срок сумели разыскать Першего и принести в Отческие недра.
  На удивление Отец придя в себя в Березане, не пожелал там оставаться и не дал возможности Родителю толком его осмотреть. Вероятно, потому и не было примечено изменение в состоянии руки моего Творца, в коей чуждый Всевышнему геном, перемешав в себе материю, тьму, излучение, геометрические фигуры, образы людей, существ, зверей, птиц, рыб, растений, планет, систем, Богов, Галактик, добавив туда костяк моего Отца, а именно: символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы, тем самым сформировал новое естество, схожее своими общими параметрами и признаками с сутью самого Родителя... самих Галактик... самого Всевышнего и начал процесс моего взращивания.
  Знал ли Родитель о том, каким образом возникает во Вселенной новый Родитель, или нет? Я это не выяснил.
  Думается мне, что предполагал... Ведь не зря меня не распознали и как итог не уничтожили Жар-птицы. Обаче если знал и намеренно меня впустил, то весьма рисковал собственными сынами... Понеже если б я встретил в чревоточине Небо, Асила, Дивного иль любого из моих старших братьев, их уход как Богов из Всевышнего, их смерть, гибель, переход был бы однозначен.
  Рисковал...
  Родитель также рисковал жизнью, существованием своего старшего, любимого сына. Потому как если б моя суть не втянулась в руку Першего, не уступила его мощи, любви, естеству Отца пришлось бы, внедрится в данную темную материю... И может тогда суть столь трепетного, нежного Першего стала частью чуждого Всевышнему вируса, стала противником самого Родителя.
  
  Глава двенадцатая.
  Появлению Кали-Даруги я очень обрадовался.
  Я даже сумел воссоздать связанные с демоницей образы, выбросив их видением в Владелину.
  Горная гряда была насыщенно- зеленого цвета, таковой окрас придавали ей особые скальные отложения с вкраплениями природных образований и почвы. Своим подножием горы входили в лазурь воды, раскинувшегося на Пеколе одного из самых больших бессточных озер, оное точнее было бы назвать морем вследствие размеров да состава ложа земной коры и самой воды. Могутные волны пенились и сгустками синих плотных грив рьяно выбрасывались на утесы, облизывая их, и единожды оставляя на щедристой поверхности вязкие застывшие комки переработанной материи. Сами скалы нависали над водой вырубленными кривыми стенами, где явственно просматривались угловатые аль округлые пятачки с одной стороны, и оканчивающиеся сомкнутой в кулак каменной рукой с другой. В той каменной руке (вельми четко живописался каждый палец, изгиб и ноготь) самую малость нависающей над полотном озера, наблюдался зажатый в кулаке опущенный острием вниз огромный меч. Выше каменных пятачков поместились барельефные изображения продолговатых голов демонов завершающихся разрубленными на три острые устремленные вверх макушки. С явственно проступающими лицами их мужей, на коих находились раскосые очи, мясистые носы и даже каменные усы, точно выступающие с под них и собранные в пучки, да края нижних, плотных губ как-то и вовсе сразу оканчивающихся усечено-выступающими подбородками. В центре горной гряды располагалось огромное углубление, весьма широкое и ровное. На каковом, поигрывая малой зябью поверхности бело-зеркальных камней проступал образ повелительницы тех мест рани темной Кали-Даруги.
  Нельзя не сказать и про великолепно раскинувшийся над озером Сурица небосводом. Он был низким и даже сейчас в светлую пору наблюдался фиолетовым, словно надвинувшегося космического пространства. На сине-багровой той глади созерцалась не только россыпь мельчайших серебряных звезд, но и более крупных, напоминающих по форме вытянутые ромбы, раскидавшие в четыре стороны свои могутные угловатые, голубые лучи, а также недвижно замершие круглые, почти белые спутники. Кажется, тогда застыла и Адитья, огромная в размерах буро-желтая планета... слегка даже прикрывшая своим одним боком иной край поверхности воды Сурицы.
  Адитья была не просто планетой, а газовой планетой, состоящей в основном из газообразных и жидких химических элементов. Впрочем, ядро ее оставалось каменным. Излучая энергию во всех длинах волн, эта планета снабжала светом и теплом спутник демонов. Пекол находился на идеальном расстоянии от Адитьи, чем иные спутники, посему менее был подвержен влиянию его магнитосферы.
  Внешний вид самого Пекола, Адитьи, и, в общем созвездия Зозулины Слезки мне показывал отображением в свое время Отец. Он также показывал мне озеро Сурицу и центральные врата с образом Кали-Даруги, что приветствовали любого прилетевшего на Пекол, пред тем как разрешить приземление на участок, нарочно предназначенный для взлета и посадки космических судов. Когда-то и сами врата, и посадочный участок на Пеколе построили гипоцентавры, або управляют в Северном Венце и вельми любят во всем порядок.
  Это отображение я и послал видением на мозг девочки, желая ее подготовить к появлению рани. Обаче оно рывком вырвалось в пространство и, несомненно, ударилось об Богов. Определенно на это я тратил свои последние силы, последние всплески сияния.
  И то благо, что Кали-Даруга оказалась на тот момент подле меня, и принялась лечить. Ибо мои подключения после того видения стали и вовсе мгновенными.
  Рани демониц в своем случае слыла мастером... мудрецом, оный принялся за мое лечение с особой торопливостью и участием. Она прилагала все свои знания, усилия, нежность и любовь, которая была, не только вложена в нее нашим Творцом, но и составляла ее суть. В редкие моменты просветления, я видел лицо Кали-Даруги. Она вводила через ухо Владелины нитевидный витень, тончайшее устройство, через каковой впрыскивала сверхвысокочастотные волны в мое естество. Не менее часто она подвергала меня электромагнитному излучению... Лишь меня, это были мельчайшие порции излучения и волн, которые никоим образом не могли навредить мозгу, так как их полностью и незамедлительно растворяло в себе мое сияющее естество.
  Данное лечение степенно придавало мне силы, оно сняло утомление и нормализовало как процесс сияния, так и отключения. Просто все свои силы, каковые когда-то при помощи связанных со мной сосудов, нервов, мышц вложил в меня мой Отец, от пережитого волнения, в короткий срок иссякли. И, скажем так, питание, подзарядку я мог получить только от грамотных, мастерских действ демониц, в частности Кали-Даруги.
  Голос рани, моей Кали... он нес в себе протяжный звук "Ом!". Он умиротворял своей заботой и любовью не только человеческую плоть, похоже, тоже ослабшую, он ласкал меня. И когда Владелина спала, Кали почасту целовала ее в губы, и тогда сквозь ротовую полость в черепную коробку, а далее ко мне просачивалась голубовато-марная россыпь искорок, кои насыщая мое естество, даровали ему бодрость и крепость.
  - Ом! Мой дражайший Господь Крушец,- шептала не менее любовно демоница.- Потерпите, вскоре вам станет легче. Только поколь не делайте резких движений, не творите ничего, что может вас ослабить. И более, мой милый мальчик, никаких отображений. Берегите себя! берегите себя, мой чудесный мальчик.
  Много позднее, когда мне и впрямь стало легче, Кали меня подбадривала, а погодя, все также лаская голосом, учила:
  -Вмале, мой бесценный мальчик, Господь Крушец мы приступим с вами к занятиям, которые вам необходимы. Чтобы вы сумели установить связи с мозгом плоти и наладить постоянную чревоточину с Родителем. Потому постарайтесь, мой дражайший, Господь.
  И я старался...
  Сразу после своего выздоровления, точнее сказать, после обретения положенных мне сил, мы приступили к обучению.
   Мы, это я и Владелина. И, старались мы, оба... Оба, потому как она оказалась не только умной, любознательной девочкой, но еще и трудолюбивой, мое любимое качество в существах вообще. Иногда она право отвлекалась, на то самое несущественное, такое как созерцание природы, общение с себе подобными и рождение ребенка. И тогда я воздействовал на ее мозг, заставляя заниматься тем, что было важным для меня.
  В жизни Владелины Кали даровала мне еще одну встречу с Отцом. Таковую трепетную, милую и короткую. Но я знал, что для этого моей дорогой демонице пришлось постараться, пришлось пойти на уловку, абы того не полагалось по Закону Бытия. Помню, перед самой встречей Кали-Даруга мне сказала:
  - Ом! Мой дражайший Господь Крушец, вы только не волнуйтесь, не тревожьтесь так, и пусть эта встреча вас порадует!
  И она меня порадовала...
  Я видел губы своего Отца на лбу Владелины, слышал его нежные слова и светился от любви к нему:
  - Здравствуй мой дорогой, бесценный Крушец,- шептал мой Творец, как всегда лаская меня словами, лобызая меня ими.
  И плыла, летела песнь любви Творца к своему Творению, к своей части, что днесь была вписана в мою клинопись. Она та погудка переплеталась с густой белой материей, что прикрывала ноне свод в капище Расов. Она, та напевная мелодия вторила нескончаемой любви, что создала, вдохнула и предала движения когда-то разноплеменной и единожды родственной темной материи, чьим источником являлся я, и был мой любимый Отец.
  Спустя время, я научился с легкостью отключать мозг Владелины. Или, правильнее сказать, я им полностью овладел. Я им управлял, настраивал и направлял, так как мне того желалось делать. Впрочем, Кали заприметив сию игру с мозгом, запретила мне так поступать, страшась, что я могу надорваться.
  Но я бы не надорвался, потому как выздоровел, и, будучи уникальным, сумел наладить мост меж мной и Родителем. Я научился не только прикрывать мозг и снимать с него волнение, но и направленно подавать зов. Дотоль порывистый, импульсивный мой зов наносил урон здоровью Владелины, еще и потому как я сам был болен. Днесь же Кали-Даруга научила меня выбрасывать его, таким образом, абы он при подаче никак не вредил плоти.
  И тогда я, как и желал, целенаправленно послал на Родителя всю свою досаду... Досаду на болезнь, столь долгую и поколь не прекратившуюся разлуку с Отцом. И немедля получил от Родителя извинения. И если девочка уловила глухой и в то же время раскатистый отзвук сопровождаемый звяканьем колоколец и подпевающим им мягким свистковым наигрышем, да едва слышимые слова: "Крушец... Крушец... бесценный мой". То я услышал и последующую молвь Родителя: " Милый мой, моя драгость, прости меня за боль и пережитое!"
  Я был уникальным, посему со временем стал все чаще и чаще вводить мозг Владелины в коматозное состояние и вже теперь наращивать меж ним и мной нити, жилы, сосуды связей. Я подготавливал девочку, ее мозг, как одну из своих граней еще при жизни. И еще при жизни сумел объяснить Владелине, кем она станет в грядущем. "Единение, смык с самим Богом, с самим Родителем, одна из моих граней, плоскостей ", - не раз я ей сие повторял...
  Засим я также уникально втянул в себя мозг девочки, и, обратившись в искру, покинул ее плоть. Это я свершил, потому как услышал далекое распоряжение Родителя: "Пора!" Прозвучавшее не столько как указ, приказ, сколько, как напутствие, пожелание.
  
  Глава тринадцатая.
  Это "пора!" я слышал и позже, когда искал новую плоть. Не менее стремительно проносясь небольшим сияющим шаром по потомкам Владелины.
  "Пора! Пора! Крушец пора! Время на исходе!"- витало обок меня уже приказом Родителя.
  Какое время, если не одна плоть не удовлетворяла моим предпочтениям и твоим Родитель предписаниям.
  Моим- с мощным мозгом, Родителя - паболдырь.
  Инолды, я от той досады бился в щит, установленный над Землей Родителем, стараясь показать, как негодую на сии предписания, оные все же не решился сломать, боясь навредить себе и вызвать новую болезнь.
  Щиты... После похищения Владелины антропоморфом Родитель установил такие щиты не только над планетой, но и над самой системой, и перед чревоточиной. Это были особые щиты, созданные из определенного вещества, находящегося в газообразном состоянии. Каковой не мешал перемещению искр-Богов, космических судов и объектов, помеченных отличительной заметиной Родителя, специфическим Его символом. Обаче данная газовая материя не давала возможности не только проникнуть в Млечный Путь стороннему предмету, аль живому существу, (с тем внедряясь в его состав и уничтожая), но и не позволяла вырваться мне...
  Мне сугубому состоянию материи. Ежели бы я даже захотел ноне вырваться, мне бы это не удалось сделать. Впрочем, меня, как отдельно взятую лучицу, так и заключенную в человеческую плоть могли доставить в любое место системы, Галактики, Вселенной по определенному мосту, величаемому малик. Определенно, коли бы я сумел попасть в его притяжение, оставалась вероятность вырваться чрез щит. Но даже мне таковому уникальному божеству, разыскать малик было довольно-таки сложно.
  Я пролетал над поверхностью Земли, совсем низко, ощущая чрез мозг Владелины впитанный в мое естество, и создавший дополнительную грань сияния, ее потомков. И снижаясь еще ниже, почасту обращался в искру, исследуя тех отпрысков да мгновенно проверяя их соответствие моим предпочтениям и предписаниям Родителя. Наконец, я разыскал надобное.
  Это был уже родившийся ребенок, ему едва исполнилось сорок дней. Мощный мозг, и паболдырь. Благо для меня не существовало запрета на вселение в рожденное чадо. И не потому как его мне даровал Родитель, а потому как я сам обладал теми способностями. Очень мягко, ибо боялся навредить ребенку, маленькой девочке, я проник чрез носовую полость в ее черепную коробку, где насыщенность красных стен вельми балансировала с блеклостью студенистой массы бледно-желтого мозга. И тогда я сызнова принялся наращивать собственное сияние и размеры. Заполняя своим естеством проем меж мозгом и стенками черепной коробкой, а также напитывая сам орган, входя в его недра, окутывая внутренние стенки. Проникнув вглубь того пористого вещества, густо розового цвета испещренного многочисленными разветвленными сосудами, в центре какового значимо горела рдяно-золотая искра, с тончайшими четырьмя лучиками имеющими золотые переливы, я лишь на миг замер обок нее. А после отворил рот и проглотил искру...
   Ах, да, что же это!
  Искру я не сглотнул, она зацепилась своим одним лучиком за мою верхнюю губу и застряла во рту.
  И вообще, зачем я решил ее сглотнуть. Можно было того и не делать вовсе. Ведь ноне я бы никоим образом не потерялся в космическом пространстве, не вырвался с притяжения Земли, и не только из-за расставленных щитов, но и потому как уже имел вещественную в себе суть, растворенный человеческий мозг Владелины, и был, скажем так, несколько тяжеловат.
  Потому как эта искра торчала у меня во рту, я не сумел подать зов. Хотя плоть в которую я попал, оказалась физически слабой, и воочью нуждалась в лечение. И лечение не местных человеческих знахарей, а мастеров. Все-таки наново я соглашусь с мнением моего Отца, оный считал, что межрасовое смешение людей, приводит к неполноценности, ущербности плоти их детей, к появлению новых болезней, и, как итог к скорому вырождению отпрысков. Поддержание же чистоты расы, являлось источником ее здоровья и долголетия потомства.
  Право молвить, я не терял уверенности, что вмале сглотну сию искру. Похоже, это была искра Небо, вже дюже ярко на ней переливались золотым светом тончайшие четыре лучика. Поелику, когда я не отдыхал, не отключался (что свершал, абы от пребывания в мироколице, колоземице, кругоземице, атмосфере несколько притомился) вельми часто дергал своей сияющей макушкой и хвостиком, разевал еще шире рот. И наконец-то, протолкнул в себя эту искру, а вместе с тем подал направленный на Родителя и единожды Димургов зов, так абы они нашли меня первыми.
  Несомненно, зов я подал во время, ибо созданиям Димургов бесицам-трясавицам пришлось пересадить плоти несколько органов, а после надолго поместить ее в кувшинку. Первым из рук старшей бесиц-трясавиц, Трясцы-не-всипухи девочку принял Темряй.
  Он также, как и иные мои братья, значился старшим.
  Нежный, мягкий, склонный к постоянным экспериментам, Темряй, очевидно, и достался Отцу по причине того, что с его неуемным познанием и пробами мог совладать только старший из Богов. Темряй был лучицей Небо и по статусу занимал в печище Димургов роль брата Першего. Впрочем, как и в случае с Мором, оставался всего-навсе сыном Першего. Суть данного статуса наделяла его правом в дальнейшем рождать лучиц. Обаче данное предназначение Темряй очевидно выполнит не скоро. Ибо Отец не дозволял старшему брату даже управлять собственной Галактикой Уветливый Сувой, считая его довольно-таки юным. С тем однако, и более юный чем Темряй, Дажба, уже давно управлял в своей Галактике.
  Темряй принял девочку на руки и нежно прикоснулся к ее лбу. Как и все Димурги он отличался крепостью и статностью. Кожа у Темряя была густо коричневого цвета с присущим всем Богам золотым сиянием, а лицо имело грушевидную форму, где значимо широкой в сравнении со лбом выглядела линия подбородка и челюсти. Особой длинной и мясистостью отличался нос старшего брат, да выступающие вперед надбровные дуги, придающие лицу сосредоточенное выражение. Толстые губы, поигрывающие золотыми капелями света и чуть выступающие вперед миндалевидные темно-карие глаза порой теряя темный тон, становились почитай ярко желтыми, с располагающимися поперек них слегка удлиненно-вытянутыми зрачками. Темряй, будучи лучицей Небо, имел также чисто им присущие признаки, а именно походил на Расов, долгими курчавыми черными волосами до плеч, присутствием бороды и усов, кончики которых он прихватывал в небольшие хвосты и скреплял меж собой васильково-синими крупными сапфирами, в тон его долгому с рукавами сакхи.
  Широкая цепь, ореол-венца, скрывающая лоб брата с плотно переплетенными меж собой крупными кольцами ядренисто переливалась лучистым серебристо- марным отливом, живописуя на своем гладком полотне зримые тела, морды зверей, рептилий, земноводных и даже насекомых.
  Теплота и ласка брата не только пробудили самого ребенка, они привели в чувства и меня. Так как выбросив зов в пространство, столь мощный, наполненный жаждой бытия, я отключился. Любовь плыла не только от Темряя, но и от нежных прикасаний моего Отца, и от старших братьев Вежды, Мора, Стыня. Она насыщала меня радостью и, несомненно, силами.
  Встреча... После столь долгой моей разлуки встреча была трепетной и долгожданной, она принесла мне окончательное умиротворение.
  Хотя, как пояснил Отец, отдавая девочку и меня в руки Дажбы. В жизни этой плоти, согласно условий соперничества, старшие Боги не станут участвовать в моем становлении, не смогут поелику встречаться со мной. И ноне мое взросление, и взросление человека, в коем я пребывал, будут вести младшие члены печищ.
  Ей-же-ей и Перший, и Небо, и Асил почасту нарушали те самые условия.
  И поколь плоть была юной, усыпляя, забирали ее к себе на маковку, хурул, и батуру, что соответственно находились на четвертой планете, на спутнике Месяц, и на спутнике четвертой планеты. Принося девочку к себе, они ласкали меня словами, целовали лоб плоти и тем самым голубили мое естество.
  И я слышал их, ощущал теплоту, чувственность, нежность.
  Я их любил! И Дивного, и Асила, и Небо! но сцеплен был только с моим Отцом, с моим Першим. Або это теперь составляло одну из моих сияющих основ, ту самую клетку, которая досталась мне от Отца.
  Лагода, а засим Есислава, как величали девочку, росла в окружении любви и заботы, под попечением Стыня, Дажбы и Круча...
  Круча, самого юного поколь из Богов.
  Высокий, как и все Боги, Круч равнялся статности Стыня, и обладал мощью в плечах и крепостью. Подсвечивающаяся золотым светом кожа брата была красно-смуглой, а уплощенное лицо весьма миловидным. На его лице имеющем четкие линии, где лоб был более широким чем покатый подбородок, поместился приплюснутый нос и массивно выпирающие вперед скулы. Темно-карие радужки очей казались достаточно крупными, а ромбический зрачок изменял форму, переменно, то уменьшаясь, то увеличиваясь в размере. На лице Круча отсутствовала растительность, а черные жесткие волосы, достигая плеч, едва заметно вились. Разделенные на два пробора волосы на концах были схвачены в хвосты, в кои почасту брат вставлял мелкие сапфировые треугольники, квадратные рубины, янтарные шары, ограничивающие их длину.
  По началу, когда девочка была еще мала, Круч приходил в своем ореол-венце, где широкий, платиновый обод, усыпанный белыми и розовыми крупными алмазами по окоему, восседал на голове. Справа в самый край обода, свисая и малость прикрывая концами ухо, были вставлены длинные переливающиеся всеми цветами радуги двухслойные перепонки, растянутые на каркасе, из жестких жилок, покрытые сверху мельчайшими чешуйками, напоминающие птичьи перья, али крылья насекомого и одновременно с тем поросшие волосяным покровом.
  Старший брат также не редко украшал левую ушную раковину синими сапфирами и изумрудами так, что они полностью укрывали под собой саму кожу и казались цельной каменной полосой, перста кольцами, запястья и лодыжки браслетами.
  Круч, еще совсем дитя, в лоне Небожителей, как и многие иные лучицы Отца, обладал особыми способностями. Хотя бы его ореол-венец, как отражение будущих особенностей, наглядно указывал на то, что и этот Бог также станет экспериментатором. Поелику в брате совместилось создание особого животного мира, частью относимого к рептилиям, а частью, к птицам, оных Родитель величал огняники, ибо тела их покрывала блестящая, переливающаяся рдяно-рыжими цветами чешуя. Данных существ во Всевышнем творил только Родитель, абы сии способности не передались его сынам. А может, как предполагал сам Родитель, они были частично утеряны тогда, когда старший из них пожертвовал свою десятую часть грани создав сияющее естество сестер- демониц.
  Огняники (мощные, крупные существа, которые могли летать, извергать пламя из пасти) проживали только в Отческих Недрах и теперь в Геликоприоне, абы за ними мог наблюдать их будущий Творец, Круч. Безусловно, Круч своей уникальностью походил на Стыня, оному было доступно создание не только рыбного царства, но и отчасти, споровых организмов, растений. Не только тех мельчайших организмов, бактерий, грибов, чьим созданием занимался Воитель, но и теми, каковые творили Асил и Мор, да к коим относили многообразные водоросли, мхи, хвощи, папоротники.
  С взрослением Есиславы, впрочем, Кручу пришлось снять не только свой венец, камни с левого уха, но и все остальные украшения, поелику я порой, подавая зов, слишком мощно ударял им по братьям. Не только по Кручу, но и по Дажбе, Стыню. Посему братья также почасту меня умиротворяли, уговаривали и объясняли недопустимость тех моих рывков. Но это были не рывки, а смурь по Отцу. За каковым я тосковал, с каковым меня связывало нечто большее, чем просто родственная близость. То самое удивительное, что приостановив его гибель, соединившись, явило меня.
   Еси, как ласково звал ее Стынь, мне нравилась. Мне нравился в ней ум, любознательность и честность, незаменимые качества любого человека. Потому я всю привязанность к старшему брату посылал на девочку мягкими любовными волнами, чтобы она прикипела к Димургам, и не желала с ними расставаться. Впрочем, сие было излишней предосторожностью, так как Седми более не стал бы вмешиваться в чувствительность плоти. Да и я несколько став постарше, и выздоровев, того б не допустил.
  И все же я осторожничал. И медленно, но верно создавал меж мозгом отроковицы и собой тончайшие нити связей. Я также не торопливо перекачивал пережитые ею события и впечатления в свое естество. И уже тогда создавал из ее мозга еще одну свою грань.
  Толчком к этому послужило спасение мной от гибели плоти.
  Еси тогда было одиннадцать лет. Она жила на континенте Дари, что поместился в середине пространства планеты Земля проложенного меж северным полюсом и экватором, и одновременно был омываем с трех сторон тонкой полосой воды с разбросанными на ней мельчайшими пежинами островов, а также окружен береговыми линиями двух иных континентов, носящих величание Асия и Амэри, на стыке спаянных меж собой во единое, земное пространство. Четвертая сторона эллипсоидного континента, своей более удлиненной частью вдавалась в голубые воды океана. В центральном граде, континента Дари, Лесные Поляны, некогда получившего название от предка Есиславы, по отцовской линии, и моей грани Владелины, и находился дворец старшего жреца. В доме вещуна Липоксай Ягы, пояснительно будет сказать местного правителя, ибо на тот временной этап на Земле власть сосредоточилась именно в руках жреческих, религиозных групп, теперь и проживала девочка. Липоксай Ягы слыл хорошим человеком, это ценила не только Есислава, но и я. Честный, искрений, справедливый, в мозгу которого сияла рдяно-золотая искра, с тончайшими четырьмя лучика имеющими золотые переливы. В этой второй своей плоти я вже мог видеть искры, вглядываясь очами девочки в голову человека. Искры, которые придавали поступательное движение жизни самому человеку, которые и заводили ход его бытия.
  В один из вечеров, в опочивальне на третьем этаже со стрельчатыми двумя окнами, где стены были убраны желтым шелком с волнообразным отливом различных его оттенков, находились Еси и ее нянька. Сама комната девочки выглядела роскошно убранной. Ну! оно и понятно, ибо Отец, а после Небо сделали все, чтобы Есислава жила в достатке. И хотя девочка родилась от болдырки, которая еще в малолетстве дитяти умерла от болезни, подселили ее к старшему жрецу Полянской волости. К человеку, каковой согласно традиций дарийцев не мог иметь потомства, а брал преемника из детей-сирот, мужского пола.
   Впрочем, когда девочку маленькой принес в храме, капище мой старший брат Огнь, все традиции несколько так отступили назад. И днесь именно Есислава, считалась в Дари божеством и будущим преемником старшего жреца центральной волости.
  Сводчатый потолок опочивальни отроковицы украшало узорочье, изразцы покрытые глазурью, а деревянный, ровный пол укрывал высоковорсистый коричневый ковер.
  Мощная многорожковая люстра, висевшая в центре комнаты, увенчанная свечами, почитай никогда и не разжигалась. Для освещения опочивальни, в углах ее были установлены на высоких серебряных стержнях свещники, с подставкой в точности повторяющей лапу птицы, и четырьмя рожками в навершие для свечей. Не менее великолепным выглядело деревянное ложе отроковицы, стоявшее в центре опочивальни подле стены, высоко приподнятое над полом, с двумя спинками и не менее дюжим матрасом, инкрустированное самоцветными камнями и золотыми полосами. Сверху и с боков на четырех, белых, ровных столбах поместившихся по углам ложа была установлена кровля из шелковой двухлицевой ткани, где на матовом, желтом фоне зрелись крупные рисунки цветов. С вершин же брусьев спускались по четыре стороны от самого ложа сквозные, матерчатые, шелковые завесы, по краю расшитые золотом и убранные кружевом. Словом это было дюжее ложе занимающее большую часть опочивальни, где места наверно всего-навсе и оставалось, что двум мягким, кожаным креслам, да маленькому, плетеному на котором и восседала нянька.
  Нянька...
  Она чем-то напоминала Кали, определенно, тем, что смотрелось полной, грузноватой женщиной, той самой, что наполняло демоницу мягкостью при касании. У нее было светлое и достаточно приятное лицо, да пшеничные, как у Седми, волосы, каковые она убирала под головной убор, величаемый кружок.
  Помню, тогда послышались тихие возгласы, звуки теньканья клинков, порывчатые их удары, скрежетание долетающее из коридора, а после двухстворчатые, широкие двери с арочным навершием находящиеся напротив окон в комнате Есиславы, дрогнув, распахнулись. И в комнату заскочили три бородатых, вооруженных человека. Один из них немедля напал на няньку, и, ударил ее наотмашь мечом прямо по голове. Отчего даже я услышал хруст и треск ломаемых костей, а после и часть лица няньки, словно сдвинулась в сторону. Губы женщины безобразно выгнулись и на месте удара появилась широкая рассечена откуда махом, будто плюхнув, потекла густая юшка.
  Еще кажется миг, в котором я толком ничего не сумел сообразить, а Еси спрыгнув с кровати и отбежав к портьере (что прикрывала не только окно, но и часть стены) вжалась в ее плотную материю, с ужасом наблюдая смерть няньки, когда другой из пришлых людей, вынув из-за пояса кинжал, подбежал к отроковице. Он грубо и крепко схватил девочку за грудки, стремительно поднял вверх, и с силой вдавил ее малое тельце в стену. Кажется, токмо морг века Еси, и острие загнутого кинжала вошло в ее шею. Напавший рывком, дернул ручку вправо, прочерчивая тем движением лезвия широкую расщелину на коже девочки. Есислава однократно дернувшись, громко вскрикнула, и тотчас смолкла. А из глубокого рассечения густой пеной уже текла кровь, вне сомнений вытягивая из самой плоти жизнь. Надрывно сотряслось внутри груди девочки сердце и остановилось... замерли легкие, захлебываясь вытекающей кровью.
  И тогда я мощно засиял...
  Не только закричав и тем, выкидывая зов своим братьям и Отцу, оные недоглядели за моей плотью, но и сияющим своим естеством выплескивая в мозг текущие по мне символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы. Я их брызнул в сам центр мозга, на мгновение приостановивший свой ход. Сей человеческий орган резко колыхнулся, словно пропустив чрез кровеносные сосуды начертанную мной клинопись, и с тем заставляя свернуться в гортани девочки кровь. Да толчком моей клинописи, вжесь той, что содержала геометрические фигуры, образы людей, существ, зверей, птиц, рыб, растений, планет, систем, Богов, Галактик, подчинившей и саму смерть, заводя биение сердца Есиславы.
  Это было огромное усилие с моей стороны. Такой, пусть даже и однократный выплеск из себя клинописи моментально лишил меня сил и я отключился.
  Нет, нет, я не захворал. Просто поколь та самая божественная, присущая лишь Родителю мощь возвращать течение жизни уходящему было мне не под силу.
  Точнее говорить оказалось к удивление мне под силу, ибо Есислава не умерла, впрочем, как можно догадаться, сия жертва высосала силы из меня.
  Очнулся я в дольней комнате и тотчас улыбнулся...
  Хотя нет, я еще поколь не умел толком-то улыбаться. Мои уста едва обрисовались текущими по ним символами, письменами, рунами, литерами, свастиками, ваджерами, буквами, иероглифами, цифрами, знаками, графемами... словом моей сутью, обаче доколь не живописались.
  Ну, во всяком случае, я обрадовался. Спящая Еси лежала на груди Опеча, оный в свою очередь покоился на выре, подле стоявшего Отца. Наш Творец нежно голубил волосы девочки и своего сына, вернувшегося, как я и предположил дотоль из своего видения, в лоно Небожителей.
  - Хочу, моя бесценность, чтобы ты познакомился и побыл подле нашего Крушеца, поколь он на маковке,- прозвучал столь дорогой мне бас-баритон Отца.
  - Я так виноват пред малецыком,- откликнулся Опечь, голос у него был, один-в-один, как у Дажбы баритональным очень мягким и лирическим. Он неспешно поднял с облака левую руку, и, протянув ее к лежащей отроковице, робко огладил перстами кожу лица. Пройдясь по губам, щекам, очам и остановившись на лбу. - Так виноват.
  - Ох, дорогой мой брат, как я рад, что закончилось твое противостояние Богам. Так рад,- подумал я и самую толику засиял, но тотчас вновь потух, або чувствовал утомленность, мне нужен был отдых.
  Все же я свершил много больше, чем мог и после данное напряжение, которое я в себе создал, выплескивая клинопись, еще какое-то время выходило в плоть болью и корчей. Одначе, коль подумать, что Еси должна была умереть, так сие не большая расплата за спасенную ей жизнь.
  Помню, перед тем как отроковицу вернули на Землю, Отец мне сказал:
  - Крушец, бесценность моя... прошу тебя более не свершать тех поступков, каковые ноне ты содеял. Поколь недопустимо, чтобы ты впитывал в себя боль девочки и не допускал ее гибели. Это может сызнова вызвать западение сияния, и ты, моя самая большая драгоценность, захвораешь... Сейчас бесицы-трясавицы сумели тебе помочь, но в следующий раз и они не справятся с возможным нарушением предписаний... Ты, должен, уяснить, недопустимо ставить пред собой выбор, абы важнее тебя, Крушец, ничего нет... Береги лишь себя... любая плоть тленна, важен один ты, мой драгоценный малецык.
  Позднее сие мне не раз повторяли Стынь, Дажба и Круч. Братья убеждали, что моя жизнь важнее всего и не допустимо рисковать собственным здоровьем, пробовать свои еще слабые силы в спасении чьей бы то ни было жизни. Пусть это даже жизнь Есиславы.
  Тем не менее, этот поступок сыграл значимую роль в сцепке меж мной и мозгом девочки так, что я степенно выстроил особо близкие, трепетные связи меж нами.
  
  Глава четырнадцатая.
  Что же касается наставлений старших братьев, я их не послушал.
  Я был своевольником, определенно в самом своем наихудшем варианте.
  Посему чуть не погубил себя...
  Думаю уничтожение Луны, второго спутника Земли, было задумано Родителем. Вряд ли Отец, столь мягкий в отношении живых существ, мог замыслить гибель стольких людей, континента, и все это во имя обретения плотью в оной я обитал особых чувств, переживаний и мыслей.
  Столь радикально действовал один Родитель, творением которого было нечто большее, чем просто росток, континент, человечество даже в масштабном количестве.
  Я на тот момент набрался сил, скрепился с плотью достаточно плотно. Всякое напряжение испытанное дотоль с меня спало, и отключался теперь я тогда, когда это было необходимо. Как говорится в свой срок, абы отдохнуть. Есислава к тому времени стала взрослой девушкой, которой исполнилось двадцать лет.
  Впрочем, я несколько встревожился, ощутив тревогу, каковая витала вкруг меня. Возбуждение самих Богов и их уход из жизни Еси. Конечно, я приметил как с девочки сняли Лег- хранителя, что почитай десять лет оберегал ее жизнь, будучи подключенным к мозгу, и каковой в отличие от лебединых дев вел себя довольно-таки смирно, не раздражая меня своей примитивной сутью.
  Я понимал, ноне начался новый этап в соперничестве за меня. Хотя желал сказать Богам, что с выбором печище я уже определился и можно предоставить моей плоти более спокойную жизнь. Тем паче прежнее пребывание в теле Владелине я едва ли помнил. И то благо, что сама Владелина, теперь будучи одной моей гранью, али все же точнее сказать одним углом моего естества, собственную жизнь запомнила.
  Впрочем, вернемся к событиям, оные чуть было меня не погубили.
  Заволновался я не сразу.
  Поелику почасту Есислава путешествовала с Липоксай Ягы на летучем корабле, к носу которого на долгих поводьях крепились четыре, идущих парами летающих кологрива... Кологривы... Даже удивительно, что эти создания обитавшие лишь в Галактике Синее Око, в созвездии Выжлец, на планетах Эльфийская Лебединая Арибэлла, Блаженная Журавлиная Эвлисия и созданные когда-то для Седми нарочно моим Отцом, были оставлены на Земле белоглазыми альвам своим ученикам жрецам. Все же я склоняюсь к мнению, что дарицы выкрали летающих лошадей из конюшен белоглазых альвов ( по сказаниям самих дарицев из конюшен Богов). Ибо данная воровливость является сутью человеческих существ.
  Сам корабль имел яйцеобразную форму корпуса. Это было деревянное двухпалубное судно оснащенное мачтой, косым парусом с изображенным на нем золотым восьмилучевым солнцем, каковой надувался при помощи особого устройства, и помогал кологривам нести скорей судно. Корма у летучего короля выглядела отвесной, а к днищу крепились четыре пары огромных колес. Два стреловидных крыла по обеим сторонам судна, увеличивающие его скорость, единожды придавали устойчивости во время полета.
  На верхней палубе непрерывной по всей длине корабля поместились не только особые механизмы, надстройки, там непосредственно находился экипаж, состоящий из десяти жрецов. На второй, величаемой жилой, палубе были устроены уютные помещения для старшего жреца и его ближайших помощников, кухня и столовая.
  Обаче, ко мне волнение пришло много раньше, чем к Есиславе. Стоило только наутро вместо ожидаемого поместья в граде Хортица, увидеть очами девочки раскинувшиеся просторы воды без какого-либо намека земли, на удивление плывшего под кораблем вельми близко, как я сразу послал на мозг Еси тревогу...
  Тревогу...
  Можно было бы конечно запаниковать, но Липоксай Ягы убедил свою воспитанницу в том, что все благополучно. Нет, я ему не поверил. Я явственно узрел ложь! Ложь, промелькнувшую в его крупных голубых очах, где нижние веки образовывали почти прямую линию. Я распознал ложь и в движении его белой кожи, пошедшей малыми мурашками. Эта ложь, кою сам вещун презирал, проступила на его уже не молодом широком лице с крутым лбом и слабо выраженными надбровными дугами, с волнистой спинкой носа, не имеющего бороды и усов, або по традициям жрецы обязаны были бриться, тем верно походя на своих учителей белоглазых альвов. Ложь, вранье оно пробежало рябью по его светло-русым, долгим волосам с легким отливом золота и серебра приправленного годами, схваченными в хвост, да отразились огоньками в белых алмазах, висевших на кончиках золотых цепочек в обеих мочках ушей.
  Ложь я узрел, но не стал ничего свершать, заинтересовавшись дальнейшим, понимая, что вмале и в жизни Есиславы должно было, что-то произойти. Давая возможность своим братьям и Богам сие свершить..
  Изменилось, тем не менее, слишком кардинально. Уж я не люблю такие изменения, тем паче после пережитого когда-то.
  Хотя все происходящее разрешилось вскоре. И внезапно на голубом небе появилась яркая вспышка. Это была такая густая, рдяно-желтая капля сияния, вырвавшаяся из недр чревоточины. Впрочем, коли быть правдивей, это была северга, выпущенная из космического судна Богов. Не ошибусь, коль уточню, из судна принадлежащего Димургам, ибо, как и все иное, и северги имели особое сияние, по которому можно было определить каковой печище они принадлежат. Данная северга смотрящаяся, как светозарный, серебристый луч легохонько переливалась по поверхности синеватой изморозью, и по окоему была прихвачена смаглой дымкой. Она враз, многажды усилилась в яркости, потому как стремительно вошла в Солнечную систему и приблизилась к Земле. На доли бхараней поглотив в своем отражении света всю голубизну небосвода и заостренным, серебристого полыхания, концом луча, северга воткнулся в бело-дымчатый окоемышек ближайшего к планете спутника, Луну. Так, что мгновение погодя послышалось раскатистое гудение, словно вздрогнула не только Земля, но и сама Солнечная система.
  Северга не просто вошла в спутник, она разорвала его на две части, своим концом выскочив с обратной стороны. И мощью того удара проложив глубокие трещины по обеим частям Луны, столь мельчайшее располосовав бороздами внешнюю его оболочку и дотоль безжалостно усеянную рытвинами, ямами и выемками. Покинув недра спутника северга, оставила после своего проникновения полосу пурпурных искр и вспыхнувшее от трения железное ядро. Она оставила разваливающийся, погибающий спутник, который стал рассыпаться на крупные, мельчайшие камни, аль вовсе крошево пыли.
  Безусловно, при разрушении спутника, его части не просто навредили бы Земле. Столь крупные части Луны грозили воочию глобальной катастрофой Земле, и в случае их падения, определенно, планета погибла бы.
  Впрочем, замыслы Родителя были иными. Посему мгновение спустя судно Дажбы, хурул, допрежь вцепившийся одним своим концом в другой спутник Земли Месяц, изогнувшись в своем корпусе, выплеснул более рассеянную севергу, блекло-белого цвета, в каменное скопище распадающегося спутника. И скомковав дымчатыми, пурпурными испарениями материи, где возбуждение электромагнитного поля, присасывая, удерживало обок себя любое вещество, большую его часть отбросила к пятой планете. Самой крупной планете в Солнечной системе, которую можно назвать газовый гигант, и которая не раз принимала в свои объятия, летящие в сторону Земли космические объекты, тем самым исполняя роль щита.
  С уверенностью скажу, северга из хурула спасла Землю, хотя часть останков Луны все же упала на планету. Прицельно попав в континент Дари, и вызвав его разлом, спровоцировав движение твердой земной коры и как итог изменив наклон неба относительно земли, положение полюсов и климат на многих континентах. Своим падением спутник также сбил балансировку Месяца, хотя хурулу Дажбы удалось его удержать на одной из возможных осей вращения подле Земли.
  Уж, слишком существенные, радикальные задумки... Задумки вне сомнений Родителя, абы подтолкнуть плоть, в коей я находился, к особым по качеству и количеству пережитым страстям, чувствам, эмоциям, к тому, чтобы и я смог проявить собственную божественность, поддержав ее. Ведь Есислава, считающаяся в Дари божеством, должна была принести их народу золотые времена.
  Одначе, похоже, у дарицев те самые золотые времена были именно до моего вселения в плоть.
  Во время падения останков спутника на планету, вероятно, также прицельно некоторые валуны попали в летучий корабль. Так, что само летающее судно, пострадав, хорошенько встряхнулось, сбрасывая людей вниз. Не удержалась и Еси, на мгновение она потеряла сознание, а вместе с тем потерялся в пространстве и я. Понеже неизменно когда плоть пребывала в обмороке, не то, чтобы отключался, просто не ощущал происходящего вокруг нее и себя. Немного погодя я одначе, узрел под ногами девочки, внезапно появившиеся кроны деревьев, местами объятые полыханием огня, али серым куревом дыма, очевидно, сие произошло по причине перемещения земной коры. Не ошибусь, коль скажу, что упавшие на Дари останки спутника нанесли касательный удар по планете. И таким побытом, земная кора, твердая, хотя и тонкая часть планеты, покоящаяся на вязких слоях силикатов и оксидов, проскользнула вперед. Обаче согласно законов, что прописали для структурного построения систем Боги, само движение внедрило процесс его замедления, а засим и дальнейшего замирания. Есислава не упала, какой-то мальчишка, тот самый оный когда-то мельком появился в ее жизни и днесь пребывающий на летучем корабле, успел ухватить за руку.
  И тогда проплыли в мозгу юницы таковые горестные мысли, наполненные пониманием смерти, гибели целого народа, верившего в ее избранность. И я немедля, как того от меня и ожидалось, послал в мозг успокоение, умиротворение, прозвучавшее легким напевным мотивом, объясняя саму тленность человечества, планеты, системы. Я послал его властно, абы обладал не только тем мозгом. Я обладал самой гранью его построения в своем сияющем естестве, и не хотел позволить мыслей о гибели, ведь рождением своим был обязан смерти.
  Только Есислава взбунтовалась. Конечно, не мысленно, ибо была на то неспособна. Она взбунтовалась физически. Так как мог содеять лишь человек... лишь плоть...
  Девочка подумала, что Лихарь, так звали того мальчишку, ее не удержит и, чтоб не допустить еще и его гибели, резко дернулась вниз... враз качнув всем телом. Тем не менее, рука юноши, крепко удерживающая ее предплечье, не выпустила девушку, вспять тому рывку сорвалась его правая рука с борта. Совсем крошечный кусок камня, прочертив огненно-белую полосу в небе, и словно раскатисто "ухнув" воткнулся в правый борт корабля, отчего левый, подпихнул полет Лихаря и Есиславы. И оба они, досель сцепленные меж собой, понеслись с еще большим ускорением вниз, туда к пылающей земле, где просматривались зеленые массивы леса. Летучий корабль, будто замерший в небесах, внезапно горестно заскрежетал, по-видимому, разваливаясь на части и громко закричали на нем люди. А я вдруг ощутил успокоение в мозгу Есиславы. Таковой легкостью наполнилась ее голова и плоть, в преддверии того, что более не надобно будет думать о людях погибших в Дари. И той легкостью, определенно, приветствуя собственную смерть.
  Резкий рывок... движения искры... рдяного сияния, такого в оную оборачивались Расы, подхватил схлестнутые тела девочки и мальчишки. Я узрел, как в доли мига промелькнули пред очами Еси и соответственно моими зеленые дали леса, перемешанные огнем и дымом, а после почувствовал грубый удар плоти о землю.
  Наверно приглядывающие за самой плотью по правилам соперничества создания Родителя передали сообщение об опасности грозящей Есиславе. И первый откликнувшийся на зов Бог, вынес ее с места опасности. Вынес и грубо бросил на землю. На удивление вельми грубо, ибо потеряла сознание не только Еси, но вновь смешался в пространстве я. Понеже, так и хотелось сказать, Дажбе, можно же действовать много мягче. Ведь спасаешь не просто человека, а мою грань.
  
  Глава пятнадцатая.
   Мы оба пришли в себя на высоком берегу моря. Обрывчатая стена из глинистого слоя весьма потрескавшегося прорезанного широкими бороздами и щелями, кое-где поросшая низкими зелеными травами, упиралась в тот нависающий уступ, уходя вправо и влево и одновременно близко подступая к грани моря, образуя меж рубежом земли и воды тонкую полосу песчаного брега. На струящийся, желтовато-песочной полоской, брег выкатывались мощные, увенчанные белыми гривами пены, волны, выкидывая ввысь струи воды. Они подступали иноредь к самой глиняной стене брега, и, вклиниваясь в нее, отрывали целые пласты почвы.
  Осознание того, что она будет жить, несмотря на гибель многих людей, вызвало в Еси рыдание. Что ж подумал я, совсем не плохо поколь, и начал мягкими волнами посылать в мозг девочки успокоение. Хотя мне не удалось воспользоваться в полную мощь своими силами, своими связями с мозгом, с плотью, ибо мальчишка, тот самый которого спасли вместе с нами (я имею ввиду Лихаря) напал на Есиславу, принявшись ее избивать.
  Очень четко я запомнил первый удар. Еще, наверно, срыву проступившее предо мной его белое округлой формы лицо расчерченное, как и янтарное небо над нами, красными и белыми полосами гнева, мясистые, губы полопавшиеся и кровоточащие. А после я почувствовал мощный удар кулаком прямо в лицо девочки. От этого удара дернулась не только Есислава, сотрясся и сам мозг, и я обок него. Все же я был нечто больше чем человеческий орган, божество, будущий Родитель. И столь грубые побои могли не благостно сказаться в первую очередь на мне.
  Посему я несколько так растерялся. Впрочем, второй удар привел меня в чувство, хотя и болезненно всколыхнув мозг Еси, рывком ударился об мое сияющее естество. Я, конечно, мог... мог взорваться... мог проявить свои способности и уничтожить этого мерзкого мальчишку, коего девочка все еще пыталась урезонить и по теплому величала Лихарь. Одначе движение мозгу мальчишки завел тот самый кусок, отброс, отломышек, что словно плавил вязкое вещество соединительной ткани сих недр. Это вже была даже не планета, не спутник, а определенно какой-то астероид с металлическим отблеском, создающий вдоль себя орбиты с вращающимися аэролитами, сидеролитами, уранолитами, метеоритами еще более темными аль льдяными, выщербленные куски, изорванные, обугленные останки мыслей и действий данного человека. В нем, в том Лихаре, не было ничего сияющего иль даже поблескивающего и вряд ли стоило ждать от него пощады.
  Я мог! мог бы проявить свои силы, абы на тот момент обладал, уже обладал необходимой мощью. Но внезапно во мне проскользнули поучения моих старших братьев:
  - Милый наш малецык, ни в коем случае поколь не используй свои силы. Не перенапрягай себя, поелику ты еще юн, ты еще дитя.
  И я послушал братьев, посему лишь придал уверенности Есиславе и повелел ей ответить собственной силой, силой человеческой.
  Я сказал ей:" Мы вместе, не бойся его".
  Все же стоило проявить свою мощь, а не сносить очередные удары этого дрянного мальчишки. Удары, от которых я сотрясся вновь и вновь да густой рябью пошло мое естество. Удары, от которых подошва сапога парня, пройдясь по голове, лицу, груди девочки, мелькала и пред моим взором. Удары, от которых Еси хоронила лицо и голову под руками.
  На малость, я даже потерялся от принятых плотью побоев. Похоже, девочка все же боролась за себя... пытаясь убежать... отбиться... но это были не мои действия, всего-навсе ее. Мне же надо было действовать раньше, еще до первых ударов, когда рябь сияния не стала захлестывать движение мозга, наваливаться на наши связи, заслонять мое понимание происходящего.
  И я тогда осознал, что коли сейчас не предприму, что-либо, то со мной, я уже не говорю с плотью, может случиться непоправимое.
  Все же нельзя столь грубо с нами божествами.
  Ибо тогда может стрястись то, что имело место с моим старшим братом, каковой, будучи лучицей в плоти попал в руки человеческого отрепья. Оные по первому избив человеческую плоть, посем принялись ее пытать. "Малецык,- как сказывал мне тогда Отец, поясняя всю важность наших связей.- Тогда не подал зова. И сие благо, что вмешался судья, поставленный Родителем для пригляда за соперничеством. И успел передать о происходящем Родителю".
  Срочно по велению Родителя плоть с лучицей изъяли с планеты. Одначе, рябь сияния внутри головы плоти достигла такого предела, что само существование лучицы оказалось под вопросом. Лучицу не просто отделили от плоти, ее увезли в Северный Венец на Пекол. И там Кали-Даруга в особом устройстве, величаемом бубенец, выхаживала и снимала рябь с лучицы, спасая ее от гибели.
  Я вспомнил о том случае с моим старшим братом, когда почувствовал ту самую рябь в себе. И посему резко дернулся, стараясь сбить рябь с текущих по мне символов, письмен, рун, литер, свастик, ваджеров, букв, иероглифов, цифр, знаков, графем, а также много более мельчайших геометрических фигур, образов людей, существ, зверей, птиц, рыб, растений, планет, систем, Богов, Галактик ... стараясь спасти себя и Есиславу. Да тотчас выбросил зов о помощи на Родителя. На Родителя поелику мощь зова порой мною плохо контролировалась и ударяла по братьям, посему днесь пульнул его целенаправленно на Родителя, и лишь малую, итоговую часть на Богов.
  Однако зов, слегка снявший с меня напряжение и рябь, высосал остатки сил с самой Есиславы. Отчего она, ослабев, тягостно качнувшись, повалилась правым боком на землю, приоткрыв рот, обездвиженными очами наблюдая лежащего на оземи и хрипящего Лихаря. Возникшее светозарно-золотое сияние, накрыло ноне, не только саму девочку, но и весь обрывистый брег и в нем появился, из разком пролетевшей красной искры, Круч, младший из Атефской печищи, мой старший брат. Я б конечно желал увидеть Стыня, однако и Круч тоже не плохо.
  Я видел, как темно-карие очи Круча, где ромбические зрачки вразы увеличились, пыхнули в сторону подымающегося с земли мальчишки, лучами блеклого дыма (узконаправленного пучка излучения) и единожды с тем пригвоздив к почве, вроде как встряхнули. Они, те лучи, иссушили внутренние органы человека, спрессовали в плотные комки саму кровь в сосудах и размягчили кости, сделав плоть схожей с тряпицей.
  Круч торопливо ступил к лежащей Еси и даже не приседая, не наклоняясь, поднял ее с оземи на руки. Он, крепко прижав к груди девочку, полюбовно облобызал ей лоб, тем самым возвращая силы, снимая окаменелость с чресел и посылая успокоение мне.
  - Пойдешь со мной Есинька?- умягчено поспрашал младший Атеф, и голос его наново качнул меня туды...сюды, не столько придавая ряби моему естеству, сколько предоставляя возможность передохнуть.
  - Да,- мысленно послал я в мозг Еси и немедля отключился, ибо так сильно утомился.
  
  Утомился...
  Лучше бы тогда, там, на берегу морского залива, я проявил свои силы, чем то, что погодя предпринял, абы спасти Еси.
  Круч отнес меня к своим отпрыскам, мананам, как называлось это краснокожее племя, жившее в одной из долин континента Амэри. Там где гибель спутника вроде и не была примечена. Несомненно, произошедший катаклизм коснулся и этого материка. И он, проскользнув по жидкому слою мантии, вызвал цепь землетрясений, вулканического извержения, а упавшие на сам континент останки спутника, пусть и мелкие, оставили на его поверхности разломы и трещины. Вулканический пепел, тучи пыли и дыма сокрывшие под собой небо, солнце и звезды понизили температуру, обобщенно на всей планете, предоставив право небосводу изливать вниз на людей черный дождь, снег и град. Обаче, как я знал, такое излияние всего того, что зависло в колоземице, есть обязательный атрибут спасения любой планеты от гибели, и прописан в составной форме самой атмосферы. Ну, а то, что долина манан, во время падения спутника никак не пострадала. Это, определенно, указывало, что Атефы были предупреждены о надвигающейся катастрофе и посему прикрыли и саму лощину, и людей в ней от гибели...
  Они были предупреждены...
  Знали...
  Интересно, если знали от кого?
  Вероятно, все же от самого Родителя, ибо, днесь, как помнится, велось соперничество. А Родитель почасту принимал сторону одного или иного своего младшего сына, и направленно ему помогал.
  Мананы... Определим так, народ к которому попала Есислава. Племя каковое жило, живет и будет жить предельно четко исполняя заветы своих предков, следуя традициям и верованиям. Вельми редко такие люди отклоняются от собственных устоев, и следуют вообще за человеческими достижениями, к которым относят формирование определенного общества, где разделение труда, появление производств, просвещение, тесно связано с материальными достижениями, неуемным потребление природных ресурсов и духовно-нравственным упадком. Общество, каковое думает, что направлено движется к прогрессу, а на самом деле скатывается к собственному вырождению и гибели.
  Посему я был удивлен, что средь манан, главным образом искр Асила, в мозгу шаманки, Уокэнды, как ее величали, проживает планета.
  Мне она сразу не понравилась. А ее планета, когда-то даровавшая поступательное развитие мозгу, и ноне формирующая вкруг себя нитевидными связями спутники, астероиды, аэролиты, сидеролиты, уранолиты, метеориты, была темно-бурой. Ее поверхность покрыта большим количеством борозд, рытвин, вспученностей, выемок, словно сам человек много лгал, изворачивался, проявлял мстительность, бесчувственность, непримиримость. Она почитай даже не переливалась... словно погасла, еще даже не успев возжечься.
  И как только этого не заметил Круч?..
  Как мог доверить меня, только что пережившего такую рябь собственного естества и Еси оплакивающую дарицев и своего погибшего пестуна той, кто уже не мог сиять, кто не умел любить, дарить нежность, теплоту? Кто не умел даже жалеть?..
  Тем не менее, я не возлагаю вину за произошедшее на брата, ибо знаю, должен был впитать мозг и покинуть плоть, лишь только понял, что вмале девочка погибнет. Но я подумал, что вот давеча, не защитил Есиславу, и из-за моего страха она так пострадала, так болела. Я подумал, что ноне обязан спасти ее от гибели. Мне казалось, я с тем мог справиться. Может быть и смог, если бы давеча не перенес ту самую рябь естества и напряжение все еще не плыло в моей клинописи и образах.
  
  Девушка уже который день находилась в вигваме Уокэнды. И все это время вельми мучилась болью и ознобом, не только в сломанном носу, вывихнутом плече, вывернутых пальцах на правой руке, и не проходящей дергающей боли в груди, голове и левом глазе. Уокэнда хоть и считалась в своем селении шаманкой, кроме как поить лекарственными отварами и бить в ударный инструмент в виде обода и натянутой на нем кожи, у дарицев величаемого бубен, толком лечить и не умела.
  В связи с тем шаманка решила провести особый обряд и призвать в помощь древних существ, которых называла ваканами. Считалось у племени манан, что ваканы сумеют даровать девочке не только здоровье, но и коли она того будет достойна и силы, и новое имя, поелику Есислава не выговаривалось на их языке.
  Ваканы, это создания моего старшего брата Вежды. Племя бесиц-трясавиц, оных брат подарил не только Расам, но и Атефам, несколько обаче содеяв их иными, чем те, что обитали обок Димургов.
  Уокэнда напоила Есиславу терпко-вязким отваром и уложила подле костра в своем вигваме, имеющем куполообразную форму, и изготовленном из тонких стволов дерева сверху частично укрытых корой и ветками, а местами короткими тканевыми подстилками. Такие же тканевые, разноцветные подстилки устилали пол шалаша, где в средине его был разведен небольшой костерок, дым которого, устремляясь вверх, выходил через небольшую дыру в навершие вигвама.
  Обряженная в высокий убор, где из пролегающего по голове обода ввысь устремлялись разноцветные, длинные перья, а со стороны ушей отходили два изогнутых коротких, оленьих рога, в длинной рубахе с долгими рукавами, Уокэнда принялась, ударяя в бубен, кружить подле лежащей девочки. Это была и внешне неприятная женщина, вельми худая с прямыми черными волосами плетеными в три косы. Лицо ее имело смуглую, точнее даже темно-красную кожу, орлиный нос и широкие, черные глаза, такие жесткие, угловатые, как и сама суть ее мозга. Руки Уокэнды, как частью и само тело, было расписано круговыми, узорчатыми символами, особая традиция краснокожих, ибо вельми нравилась Усачу, который и завозил в Млечный Путь вообще людей.
  Плотный серый дым, выпорхнув из костра, особой едкостью наполнил вигвам, погрузив его внутренность в еще более мрачную пучину. Яркой, красной искрой блеснул принесший в вигвам вакан, Круч, а после...
  После я понял, что Есислава выпила яд...
  Я это понял как-то враз... единожды...
  Вероятно, ощутив разливающуюся отраву, степенно внедренную чрез стенки желудка девочки в кровь и теперь движущуюся по сосудам в направлении мозга... Мозга, оный частью, гранью уже был мной. И не только проглоченной искрой Небо, не только вместе пережитым, но и тем, что один из его фрагментов вже напрочь связывался тончайшими жилками с моим естеством.
  И это была не просто связь, каковая возникает меж лучицей и мозгом человека. Сие были особые сосуды, созданные мной, абы я мог степенно перекачивать в сам мозг свою основу, пока лишь символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы, насыщая его составляющими меня знаниями.
  И этот яд, я ощутил мгновенно. Я видел, как степенно он подымается по сосудам к органам... к сердцу... насыщая их своим чуждым составом. Неторопливо перемещается, скользит к мозгу и ко мне, жаждая уничтожить, переписать нас с Еси.
  И днесь я предположил, что сумею основой своей изменить структуру яда. Я сумею перекодировать его и тем самым спасти от гибели и мозг, и в целом плоть.
  Потому резко я набрал сияние...
  И это было не степенное увеличение его яркости, а однократно выброшенная мощь. Вместе с тем я выплеснул по сосудам связующим меня и фрагмент мозга особый энергетический разряд клинописи.
  На самую малость я вроде, как отстранился от происходящего и воззрился на те самые сквозные волоконца переплетений, блистающие золотым светом и сверху словно присыпанные алой мельчайшей поземкой, такие так-таки густые, создающие единую, сплошную сеть, что связывали меня и мозг, по коим сейчас потоком текли символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы. Они спешили навстречу иному потоку, крови состоящей из жидкой плазмы и форменных элементов, куда ранее внедрились чуждые вещества яда, впрочем, ноне по структуре своей являясь лишь определенно прописанным химическим кодом. Я видел, как два потока сошлись во, что-то единое и тотчас тягостно сотряслось мое сияющее естество.
  Будто взрыв, мгновенно протекающий процесс, оный выделил в доли бхараней энергию, тепло и привел к вибрации обоих сошедшихся потоков. Этот рывок... внезапно точно подкинул клинопись посланную, закодированную мной, и она, свершив скачок, внедрилась в кровь. А засим также мгновенно перемешалась с единичными кодами, что составлял внутри крови еще не растворившийся яд. Клинопись не переписала, как я надеялся, коды яда, она почему-то впитала их в себя. Она вогнала ту чуждую ей покодовую пропись в созданные мной лечебные структуры.
  И я, узрев не то, что ожидал, запаниковал...
  А запаниковав... ошибся...
  Ибо вместо того, чтобы мгновенно разорвать созданные мной сетевые пути, а после, втянув мозг, еще не объятый отравой, чуждой клинописью, покинуть плоть. Я втянул в свое естество и саму клинопись и ворвавшиеся в нее чуждые коды яда.
  Ошибся...
  И это верно второй раз...
  Самонадеянно поверив в свою уникальность, я создал неверные письменные и образные рисунки. Каковые вместо уничтожения, вобрав в себя сторонние коды, перемешали их, днесь действуя так, как когда-то произошло с моими Творцами, своей схлесткой, явивших меня.
  А после ошибся, втянув переписанную, новую структуру в свое естество...
  И коли когда-то та структура явила меня, днесь новое вещество, клинопись решили меня уничтожить...
  И наново я сотрясся, теперь от боли. Она вдруг окутала меня со всех сторон. Она ворвалась в мои наглядно-образные символы и стала медлительно там растворятся.
  -Так больно!- попытался я закричать, понимая, что ваканы подле... мечтая, что они меня поймут.
  И сызнова боль сотрясла меня, потушила мое сияние, окутала меня по всему естеству, невыносимо остро надавив на глаза впадинки и щель рот.
   - Как мне больно!- закричал я, подавая зов уже на своих собратьев, в надежде, что меня услышит теперь и Родитель.- Больно!.. Отец!.. Отец!.. помогите...
  Тем не менее, зов не получился, або края моего рта потеряли свою мягкость, а клинопись и образы на них, дрогнув, распались на множество потоков, направив свое течение не по прописанным тропам...
  
  
  Глава шестнадцатая.
  Боль...
  Не переносимая боль теперь переполняла мое естество. Она взламывала выстроенные в моей сияющей сути цепи, крушила заложенную информацию не только ту, что передал мне мой Отец, но и ту, что я впитал от темной материи при сотворении. Она стала выводить из строя и ту грань, что еще давеча была Владелиной.
  Боль...
  Она отобрала у меня не только возможность видеть, но и подавать зов.
  Потому как несмотря на крики, меня никто не слышал.
  - Отец! Отец! Помогите!- не раз взывал я, когда бодрствовал.
  Точнее после очередного болезненного толчка приходил в себя. И тогда видел жизнь своей грани, жизнь Владелины. Я видел ожидаемую и такую короткую встречу с Отцом и братьями. Их крепких, высоких, статных Богов с темно-коричневой кожей, отливающей золотом, короткими вроде пушка курчавыми волосами, каковые были столь мне дороги, и не напугали Владелину, а поразили собственной величественностью, близостью, теплотой.
   Я видел Кали... Ее каплевидное лицо с высоким лбом и вздернутым кверху маленьким носиком, где поместились сразу три глаза. Два, из каковых залегающих под выступающими надбровными дугами, не имели радужной оболочки и зрачка, черные, полностью поглотившие склеру с кружащими в них золотыми нитями, они посылали на меня потоки любви и нежности. Большие, толстые, слегка выступающие, светло-красного цвета губы Кали ласкали меня и Владелину словами, а густые, черные, вьющиеся, распущенные волосы демоницы, вроде подлаживались собственной длиной.
  - Кали! Мне так больно!- говорил я демонице...
  А она нежно прижимала к груди Владелину, и, покачивая ее туды-сюды... напевала свое привычное "Ом!"...
  - Вмале. Вмале, мой дражайший Господь Крушец станет лучше... станет,- слышал я ее полюбовный низко-мелодичный голос.
  Но легче не становилось.
  В мгновение... Мгновение моего пробуждения я понимал, что это только видения прошлого и Кали подле нет. И подле более никого нет!
  Ничего, ничего я не видел.
  Я ослеп!
  Оглох!
  Лишь иноредь все еще пытался закричать.
  Я погибал!
  Порой, отключаясь так надолго.
  И теперь вже мог токмо стенать.
  Из всего, что предо мной просквозило, помню я, кажется, всего-навсе очи своего Отца с темно-коричневой радужкой занимающей почти все глазное яблоко и окаймленные по краю тонкой желтовато-белой склерой, да глаза Асила, где треугольной формы карие зрачки почасту меняя тональность, приобретали желтый цвет, единожды заполняя собой склеру.
  Иногда я слышал взволнованные голоса этих Богов, ласкающих и умиротворяющих. И тогда у меня, похоже, прорезался слух:
  - Милый, родной мой Крушец, потерпи... вскоре тебе помогут.
  Я это уже слышал и боль не прошла, только нарастала, думал я... Я еще мог думать и потому беспокойно отзывался:
  -Отец... Отец помоги... Кали! Где ты, Кали?
  Я погибал... Сам рожденный от гибели, ноне я умирал...
  Умирал...
  Или лишь отключался...
  Я пришел в себя в том самом трубчатом образовании, где когда-то Родитель вносил в мои кодовые структуры изменения, сформированном определенным рядом клеток, который выполнял роль соединительной ткани в живом мощном организме, величаемом Стлязь-Ра.
  Я не просто услышал течение жизни в нем и в себе... это течение я увидел...
  Вновь обретя зрение, слух, голос.
  Ноне стены в образовании переливались почти синей рябью, а в полу поигрывающей зеркальной поверхностью отражалось мое сияние. В нем также отражалась стоящая позади меня обездвиженная и спящая Есислава, с раскрытыми стенками черепной коробки чрез кою светилась (прихваченная с одного края сквозными волоконцами сетей блистающих голубо-золотым светом, по коим плыла четкими рядьями клинопись) студенисто-желтоватая масса ее мозга. Опутанная, связанная долгими шнурами (на самом деле особой нервной сетью, оплетающей стены сего трубчатого образования, состоящей из нейронов разного типа, соединенных отростками и управляемая Родителем) девочка застыла, точно окаменев. Был также недвижим и я, абы меня удерживали бахтармы (тонкая верхняя плена бересты), что единились с макушкой и соответственно двумя острыми концами восьмилучевой звезды, поместившейся в стене, своего рода нервным узлом, где наблюдалось скопление нервных клеток, волокон, тканей, трахейных стволов, проводящих систем, чрез которые осуществляется подача необходимых веществ, а также общее командное управление обобщенно организмом Стлязь-Ра.
  Серо-голубая звезда с широкие лучами, схожими с лепестками цветка, острые концы оных вонзались в гладь пола, свода, стен, а поверхность купно была испещрена письменными и образными рисунками, сейчас едва заметно двигающимися, малозаметно пульсировала. Живое, думающее и исполняющее роль центрального органа Стлязь-Ра, скажем так мозга обиталища Родителя, она медлительно расширялась, а погодя вспять сужалась в объеме, длине и ширине.
  В этом трубчатом образовании ноне, обаче как и всегда допрежь царила тишина, вельми плотная... И осознание, что я слышу, пришло потому как Родитель стоявший в шаге от меня, медленно вздев руку, провел по моей макушке. А я уловил и само движение Его руки, услышал, как просквозила она в том пространстве и колыхнула на моем естестве клинопись. Родитель обряженный в сине-фиолетовое сакхи в тон своим очам, глянул на меня с нежностью и одновременно беспокойством.
  - Мой милый малецык,- нежно прошелестели его губы, словно страшась мне навредить.- Что ты натворил? Зачем, моя драгость, содеял то на, что поколь не имел знаний? Разве так можно... Своевольник, мой бесценный своевольник. И зачем скажи мне, вже сейчас создал сосуды меж собой и мозгом. Ты должен его растворить в себе, как в случае с первой плотью, а ты, что сотворил? Это ведь не нити связей я вижу, это полноценные сосуды, ты уже днесь принялся выстраивать грань из мозга. Но сие не должно делать. Нельзя нарушать саму суть развития, ибо это может закончится сбоем кодировки. - Родитель вновь нежно приголубил мое естество, и, повысив голос, сказал,- ты можешь поговорить со мной, мозг плоти не пострадает.
  Поговорить...
  Он имел в виду, покричать. И я закричал, або был вельми Им недоволен все время и хотел давно о том высказаться:
  - Ты! Ты! Учишь меня, но я ошибся!.. Ошибся!.. Хотел только спасти плоть, думал, получится. А Ты, Сам как поступил? Обещал, что Отец заберет меня, коли нет, я буду подле Небо. Но нет! я был большую часть своей первой жизни в плоти один. И болел... болел, и никто того не замечал. А после, неужели Ты не мог заставить Отца забрать меня, почему не было Серебряной Льги, а остался Млечный Путь. Засим не пойму, прописал вселение лишь в паболдыря? Я искал так долго подходящую плоть, и, никак не мог найти, соответствующей вправленной в меня кодировкой. Потому и стал создавать сосуды уже сейчас, абы была возможность получить рывком в развитии... И прекратилась это невыносимая для меня разлука с Отцом.
  Я вдруг поперхнулся собственным криком и болезненно застонал. Родитель, судя по всему, выправил во мне цепь течения символов, письмен, рун, литер, свастик, ваджеров, букв, иероглифов, цифр, знаков, графем, посылая в меня определенные биполярные нейронные импульсы, на вроде электрических разрядов. Каковые также восстановили во мне связи геометрических фигур, образов людей, существ, зверей, птиц, рыб, растений, планет, систем, Богов, Галактик. Тем не менее, напряжение в моем естестве все еще ощущалось, а вместе с ним осталась небольшая боль.
  - Ну, ну, мой замечательный,- протянул Родитель и резко вогнал в мое сияющее, вязко-подвижное, естество два перста, словно проверяя состояние внутри ядра.- Не нужно так ершиться. По поводу Першего. Я не всегда могу совладать с его упрямством. И потому решил проучить, ибо он не повинился предо мной даже после поданного тобою зова. Я, однако, разрешил тебя забрать, но предпочел не настаивать... А, что касается Небо, так на второго моего сына, я и вовсе негодовал... Негодовал на его дубокожие в отношении своих сынов и решил не привязывать тебя к нему. Хотя чувствую вину и по поводу твоей хвори, и по поводу отсутствия мастера. И особую вину, за рождение в паболдырях, сие скорей всего был лишь сбой, вызванный частым отключением. Так как рождение в паболдырях запускало действие в кодах, только в случае отсутствия у твоей плоти потомков. Днесь я установил за тобой пригляд, и ты будешь, мой любезный, под особым наблюдением.
  Родитель резко выдернул перста из моего естества, и я зримо колыхнул боками. Их проникновение вглубь меня принесли успокоение, сняли боль, хотя не убрали напряжения... для того как я догадался, нужно было время.
  - Отец! Не нужно никакого соперничества,- вновь принялся я кричать, абы не умел говорить.- Я не могу без Отца, он есть моя суть! Ты же знаешь... знаешь я возник из свернувшейся его гибели, из чужеродного организма, вируса, темной материи, оная должна была его пожрать, как пожрала допрежь того пагоду и существ находящихся на ней. Я клетка его, часть, не копия, оттиск, а кусочек, отломышек которым он пожертвовал навсегда, и посему не могу так долго находиться без него. Не нужно соперничества! Я войду токмо в его печищу! Стану лишь Крушецем, и коль ты посмеешь меня того лишить, я себя уничтожу!
  Это был вызов!
  Вызов Родителю...
  Впрочем, ежели толковать правду, я и сам боялся того, что говорил, понимая... Понимая, что коли погибну, неведомо как поведет себя темная энергия, заключенная во мне, как может навредить Всевышнему и моим дорогим сродникам, Отцу, Родителю.
  - Тише! Тише!- полюбовно прошептал Родитель и в очах его сине-марных... глубоких... блеснули бездонные космические пространства со струящимися по окоему длиннохвостыми кометами, межгалактическими газами, пылью...
  Он нежно мне улыбнулся, и его пепельно-синяя кожа нежданно стала переливаться золотыми всполохами света, кои выплеснувшись в разные стороны, начертали округ Его головы, и всего тела, ореол голубого сияния, в котором проступили едва зримо перемещающиеся серебряные, золотые, платиновые символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы, а также геометрические фигуры, образы людей, существ, зверей, птиц, рыб, растений, планет, систем, Богов, Галактик.
  - Ну, что ты такое говоришь, бесценность,- дополнил Родитель с еще большим трепетом и нежностью своего бархатисто-мелодичного голоса, качнул меня туды...сюды.- Как это так уничтожишь себя,- определенно Он уловил мой страх,- Ты, что? Ни в коем случае я не разлучу вас. Я даже рад, что ты хочешь войти в печищу Димургов, окончательно определился с выбором. А соперничество, так это было сотворено всего-навсе для тебя, абы мозг твоей второй плоти набрался эмоциями, чувствами. Но коли ты не желаешь, соперничества более не будет. Мой драгоценный, любый Крушец.- Родитель медленно развернул голову влево, и, воззрившись в стену, достаточно сердито досказал,- слышишь, Перший, что озвучил наш малецык.
  - Отец!- я это крикнул и осекся.
  Осекся, понеже знал, что данный крик в этом трубчатом образовании, несомненно, будет тягостно воспринят моим Творцом. Обладая огромной звуковой волной, он мог миновать значительные расстояния, потому в таком сдвинутом месте не раз ударился о моего Отца.
  Из самой поверхности синей ряби стены вступив, ретиво приблизился ко мне Перший. Его кожа почти не сияла золотыми переливами, схоронившись под густой чернотой, а губы и вовсе стали сине-марными, как очи Родителя. Вне всяких сомнений мой крик доставил ему боль. По-видимому, Родитель сие сделал нарочно. Иногда Он был довольно-таки жесток, поелику знай, я, что рядом Отец, никогда б не позволил себе кричать.
  Мой Творец, покачиваясь, замер обок меня и чуть приклонил голову, ноне бывшую без венца, пред Родителем. Видимо затрепетали его перста нежно оглаживающие мое сияющее естество и остекленели от волнения глаза...
  Я никогда не говорил ему причину своего появления. И Отец, теперь я был убежден, о ней не знал. Моя откровенность с Родителем, стала для него открытием. Уж я не ведаю приятным, али вспять неприятным. Хотя, коли мы ноне могли друг друга видеть, скорее всего приятной.
  - Бесценный мой...милый,- бас-баритон Першего задрожал. За столь долгий срок мы, наконец, могли друг друга лицезреть, дотрагиваться и это без смыкающихся надо мной стенок черепной коробки.- Не смей... не смей думать о гибели. Ты рожден для жизни, моя драгость, мой ненаглядный Крушец.
  Я рожден от смерти, хотелось мне, если не крикнуть, хотя бы шепнуть. Чтобы жил ты, мой дорогой... дорогой Отец. Но я промолчал, абы не нанести боли моему Творцу, и, конечно же не расстроить.
  После возвращения от Родителя в Млечный Путь я почасту бывал подле Отца на маковке четвертой планеты. Все-таки напряжение с меня сходило много дольше, чем думал Родитель, успокаивая в Отческих недрах. И я практически перестал влиять на плоть, поелику ощущал свою слабость и единожды понимал, что жизнь девочки неукротимо движется к концу. О том меня предупредил Перший, стоило только нам возвернуться в Млечный Путь, как и можно, догадаться, боясь, что я натворю очередных самовольств.
  - Мой милый,- тогда шепнули губы Отца.- Ты выбрал не самую лучшую плоть в отношении здоровья, в чем, конечно, нет твоей вины. Но случившееся с тобой вельми не благостно сказалось на самом мозге. В нем и так были проблемы, предрасположенность к заболеванию, а пережитое за последнее время, не прикрытое твое воздействие, выплески боли, стонов, воспоминаний, весьма укоротили срок жизни самой плоти. И ты должен быть готовым, что вмале плоть отключат от жизнеобеспечения, чтобы спасти от гибели сам мозг.
  Я понимал, что не смогу уберечь от смерти Есиславу, да и у меня, даже при желании, не имелось на то сил. Все последние лета ее жизни я чувствовал слабость и вялость. Мне кажется, я даже мало интересовался прибывшими на Землю гипоцентаврами и постройками, что начали они возводить. Третий источник сверхволновой связи пирамидального храмового комплекса. Такие пирамидальные постройки находились и в других живых Галактиках, в определенных системах, на особых планетах и словно нити, связывали меж собой Всевышнего, исполняя роль направленного звукового резонатора.
  Я, определенно, почасту нервничал, волновался за несущественное, вслушиваясь в мысли Есиславы. Обаче, ноне я дал ей право самой обдумывать происходящее, услышанное. И не только, потому как она много почерпнула информации от Отца, во время полета в Отческие недра, не потому как узрела волшебный народ гипоцентавров, коим законы существования прописал сам Родитель, но и потому как те самые созданные мной сосуды, медлительно, капля по капли перекачивали в мозг мое сияние... И единожды капля по капле перекачивали суть самого мозга, его поколь отдельные фрагменты, малые части в мое естество. Тот процесс проходил так неспешно, что его не замечал никто кроме меня.
  Я вновь нарушал распоряжения Отца и Родителя, однако лишь, потому как степенно... также степенно, как перетекал мозг в меня, пытался создать себе голос. И пред выходом из плоти жаждал поговорить с моим Творцом. Жаждал, посему и нарушал его распоряжения, указания, просьбы.
  Просто исходя из собственного появления, я, по сути, слыл вольнодумцем. Сущностью, которая не отрицает бытие Бога, ибо является сама частью этого великого Творения, тем не менее, всегда мыслит и поступает по собственному разумению, потому разрешению, и указанию, что существует токмо в ней.
  Впрочем, это не удалось мне свершить до конца, так как я почувствовал толчок в мозгу.
  И взволновался, понимая, что для плоти Есиславы наступает конец.
  Не для самой Еси, ее мозга, а именно для ее плоти, рук, ног, тела.
  Небо тогда, поелику Отец на тот момент отбыл, вновь мягко пояснил мне, что им придется отключить от жизнедеятельности органы намедни. Я же должен был втянуть мозг и покинуть плоть...
  К моему волнение одначе прибавилось раздражение.
  В овальной комнате сфероида, с низким сводом, оный Бог мог легко задеть головой, где густое белое сияние наполняло не только само помещение, но и стены, потолок, пол, курился едва ощутимый дымок, густое газообразное вещество, относимое к смешанным солям, предназначенное для обеззараживания. Лежащая на ровной, белой, плоской кушетке, одна из сторон которой упиралась в неширокую, подпирающую свод, трубу (механическое устройство для обследования существ), Есислава сглотнула голубую облатку, содержащую сильнодействующий яд, останавливающий работу сердца.
   И тогда я вовсе рассердился...
  Ни на гипоцентавра подавшего ей яд, ни на Небо или Отца, а на себя. Так глупо распорядившегося этой короткой жизнью, так и не сумевшего создать голос, а значит сказать все то, что волновало и тревожило.
  
  Глава семнадцатая.
  Раздражение.
  Оно владело мной все время, поколь я летал в атмосфере Земли, газовой оболочке, мироколице, колоземице, кругоземице коя вращается вместе с планетой, аки единое целое.
  Посему весь срок того движения, когда я ожидал толчка в виде разрешения начать отыскивать плоть на Земле, старался скинуть с себя приставленный, прицепленный ко мне нимб, неприятную на вид золотую пушинку, обладающую возможностями увеличиваться и уменьшаться в размерах, вместе с моим ростом. Сие было похожее на пух осокори устройство, где махунечкие волоски, собранные меж собой, несли на своих остриях радужно переливающиеся крупинки, антенны, оные преобразовывая энергию волн, отраженную от моего сияющего естества, передавали информацию прямо на Родителя. Почему-то именно на нимб я направил все свое раздражение, а значит и силы. Пропустив и само разрешение на вселение и не раз присланные Родителем указания заняться поиском плоти и более мягкие "успокоиться".
  Я и успокоился токмо после того, как Родитель прислал ко мне Гамаюн-Вихо. Это была хоть и волнительная, но вельми приятная встреча.
  Мой полет был в тот раз не столь стремителен, ибо почасту оборачиваясь, я пытался скинуть с себя таковой раздражающий меня нимб. И в такие моменты не только тряс своим значительно удлинившимся хвостиком, но и в целом всем естеством. Наверно стоит заметить, что я не только приобрел возможность говорить, но и остатки накопленного мозгом Есиславы, кою содеял еще одной гранью, распределил на собственное естество. И посему значительно вырос. Помимо этого я образовал выступ в виде округлой головы, долгий хвост, зачаточные конечности (на обобщенно также удлинившемся туловище) в грядущем кои исполняли бы роль рук.
   На одном из особо крутых, изредка проделываемых мной поворотов, я узрел недвижно висящего василиска и восседающего на нем сверху Гамаюн-Вихо. Вельми плоское, хотя и широкое тело василиска, покрытое короткими трубчатыми жгутиками с тупой округлой мордой и заостренным концом выглядело столь прозрачно, что чрез него просматривались курящиеся атмосферные газы. Здесь, в мироколице, цветом своим соответствующие серо-белым испарениям.
  Я сразу узнал саиба племени вещих птиц гамаюн серебряной рати по его отличительной веретенообразной форме туловища и голове, в размерах соответствующей трети всего роста существа, сверху прикрытой панцирем. Тот панцирь также покрывал и спину создания, а темно-коричневый его щетинистый покров, имел светлый тон на груди.
  Голова Гамаюн-Вихо, как и его лицо и два огромных глаза неотрывно смотрели в мою сторону, а длинные усы-антенны были подняты кверху. Руки саиба гамаюнов ноне завершались перстами с присосками на концах, которые прямо-таки напрочь всосались в плоть василиска, а гибкие ноги, свернутые в рулоны покоились во впадинке, не менее плотно к панцирю были прижаты и крылья. Так, что глянув на Гамаюн-Вихо, я сразу сообразил, что он только днесь прибыл из Отческих недр.
  Я подлетел почитай впритык к нему и огляделся, на удивление не приметив иных гамаюнов, а после, абы похвалиться новыми своими способностями, негромко молвил:
  - Здравствуй, Гамаюн-Вихо. Очень рад тебе.
  В черных фасеточных глазах саиба гамаюнов, точно сложенных из сотен срезанных наискось залащенных граней мгновенно отразилось мое сияющее тело и единожды просквозило изумление.
  - Вы говорите, саиб лучица?- не меньшим удивлением наполнился и его высокий, звонкий голос пытающийся, кажется, разорвать мой слух.
  - Как видишь, говорю,- довольно откликнулся я, инолды, правда, мои слова вылетали более гулко. Ибо я еще не научился толком говорить.
  - Эм! саиб лучица, определенно, вы поразите своими способностями не меня одного,- мягко и много ниже произнес Гамаюн-Вихо.
  А я подумал, что саиб гамаюнов серебряной рати, также как Кали-Даруга, почасту используют в речи особый звук: "ЭМ!"
  И почему-то почудилось, что сей звук, как-то по- особенному резонирует с моим сиянием, особым колебанием отражаясь не в столько божественном, сколько в человеческом, ноне составляющем меня. Этот звук, как и "Ом" демоницы, обладал характерным звучанием, и я его не раз слышал в колоземице. Я его слышал еще раньше... раньше... будучи в состоянии той самой темной материи. Может, потому как данный звук был родственен тому чуждому геному пришедшему во Всевышнего? А может, потому как данный звук наполняет и соседние Вселенные, являясь нечто большим, чем просто колебанием среды, а так-таки выступает общим единичным кодом в их структурных связях?
  - Одначе, я ноне прибыл сюда по указанию Родителя, чтобы определить ваше состояние. И узнать причину вашего не желания искать плоть,- продолжил свои толкования Гамаюн-Вихо и легохонько повел в сторону руки, с тем незамедлительно развернув василиска так, абы я не улетел.- Родитель встревожен вашим напряжением, и раздражением. И опасаясь повторения болезни, прислал меня, чтобы я сумел выяснить причину вашего постоянного беспокойства, саиб лучица.
  - Со мной все благополучно, просто мне не по нраву этот нимб, все время тянущий меня в сторону,- отозвался я, и слегка подался вверх.- Нимб и есть причина моего раздражения.
  - Эм! саиб лучица, - показалось, Гамаюн-Вихо мне не поверил, уж так его обращение прозвучало обеспокоенно.- Если ваше напряжение связано всего-навсе с нимбом, то не стоит обращать на него ваше внимание. И надобно поторопиться с вселением. Вы пропустили уже и так все возможные сроки вселения. А нимб, он служит для контроля вашего состояния, призван докладывать Родителю о проблемах возникающих. Не стоит его пытаться снять, тем паче это невозможно, ибо его установил мой Творец. Вам же Родитель велел передать, чтобы вы успокоились и занялись поиском плоти. Так как коль вы в ближайшие свати не найдете плоть, Он пришлет меня и иных гамаюнов. Абы мы изъяли вас и доставили на взращивание в Березань Отческих недр. Более вами Родитель рисковать не станет. Не вами, не вашим бесценным здоровьем.
  - Свати?- повторил я, и туго дернул хвостиком... точно нимб и впрямь, сдавливая, не давал развиваться моему естеству.- Хорошо, я найду плоть...
  Я резко воспорил вверх, и зависнув над саибом гамаюнов так, что ему пришлось вскинуть выспрь голову, достаточно громко молвил:
  - А тебе? Тебе, Гамаюн-Вихо, возвращено право видеть моего Отца, и жить в своем племени.
  Саиб гамаюнов порывисто кивнул... И нежданно в его фасеточных глазах зараз отразилась зала пагоды моего Творца, его деревянный трон с высокой резной спинкой, также как и широкие облокотницы по краю инкрустированные серебряными вставками и черными крупными жемчужинами. Он восседал в нем в серебристом сакхи и своем венце, где в навершие устало зарилась на происходящее округ нее черная змея.
  И я махом ощутил мощную смурь... Тоску, однозначно, присланную мне Отцом, точнее явленную отображением которое, або на меня повлиять, передал Родитель.
  И тотчас я дернулся вперед, напоследок оглянувшись и кивнув головой саибу гамаюнов. Я не стал, однако, тянуть с вселением...
  Я, конечно, и дотоль иноредь облетал потомков Есиславы, но нынче обратившись в искру понесся вниз к Земле. Не то, чтобы я боялся быть изъятым с Земли, просто очень... не выносимо сильно захотел увидеть моего Отца.
  Мгновением, что было прописано, я промелькнул по неким потомкам моей одной грани и заприметил одного из них, кто днесь мог подойти.
  Ребенок...
  Однозначно ребенок, ибо я и не думал утруждать себя вселение во чрево матери. Так, вот ребенок имел достаточно большой объем мозга. Я вновь покинул помещение, где он жил, и, вылетев из жилища, принял свой образ...
  Еще миг стремительного полета и я со всей мощи дернул своим хвостиком, одновременно, ударив по нему текущей по мне клинописью. Нимб, гулко крякнув, разломился надвое и отпал, мельчайшими горящими капельками. А я воодушевленный произведенным действом немедля направился к ребенку, которому, очевидно, было чуть меньше одной шестой асти, или по земным меркам, оные ввели вследствие гибели спутника Луны и изменения траектории движения Месяца, гипоцентавры, семь с половиной месяцев.
  Обратившись в искру, я мгновенно проник в нос ребенка, и по вже изведанному, скорее даже, хоженому пути попал в черепную коробку. Лишь там приняв свой истинный облик и намотавшись вокруг мозга. Еще малость я зарился на искру, что сияла в недрах пористого вещества густо розового цвета, испещренного многочисленными разветвленными сосудами. Это была рдяно-золотая искра, с тончайшими четырьмя лучиками, имеющими золотые переливы, и я сразу понял, что ту искру когда-то пожертвовал для человечества Дивный.
  Почему понял? Потому как она в своем сиянии обладала не просто золотым, а золото-красным светом. Все же нельзя забывать, что Дивный должен был стать Творцом не белых людей, а краснокожих. Я внимательно всмотрелся в эту сияющую, махонькую, газовую звезду, где, как и у всего идентичного, наблюдались особые отличительные признаки или параметры, а после отворил рот и проглотил искру. Конечно, сие не обязательно было делать. Обобщенно это не прописывали в лучицах. Такое действо необходимостью выступало только в первой плоти и то не всегда.
  Зачем же я сделал это? Да, просто так. Або вершил и допрежь... Чего же, право слово, изменять своим привычкам.
  Впрочем, я, похоже, при проникновение в плоть (кстати, плоть мальчика) был слишком взбудоражен и несколько ему так навредил. И ребенок получил ожог слизистой носа, кожи в подносовой выемке, хорошо, что не пострадал мозг. Ибо немного погодя я понял, что здоровье мальчика желает лучшего... верно много лучшего.
  Тем не менее, на тот момент, я не стал обдумывать свой стремительный выбор, а отключился.
  Еще бы, так долго летал в мироколице без отдыха, пора и набраться сил.
  Подключался, я большую часть первых лет взросления Яробора не часто. Вероятно, я и впрямь вельми утомился, одначе, даже в те короткие фрагменты своего бодрствования приметил странность...
  Такое ощущение, что меня хоронились...
  Смешно, в самом деле. Неужели они, мои братья, Родитель думали, что я не замечал сначала лебединую деву, прицепленную к мальчику, которую не резким однократным зовом вывел из строя, а потом Бабая?
  Удивительное существо Бабай, было первым творением моего старшего брата Темряя, которое, они созидали вместе с Мором. Ибо биологической основой сих созданий служили растения. Посему внешне существа походили на деревянный чурбан.
   Бабая... только не Бабая Умного, которого поселили в избе присматривать за мальчиком, а иного, любимца Темряя, Бабая Шустрого, я видел в зале пагоды. И был поражен не только чудным его обликом, но и вельми умным речами. Брат нарочно привел его тогда ко мне, понеже было с кем потолковать, когда Отец оказывался занятым. Просто я утомлял, и это в лучшем понимании сего слова, всех обок меня своей любознательностью. А Бабай Шустрый мог говорить бесконечно долго, в частности рассказывая о своей планете в Северном Венце, где проживало его поколь не многочисленное племя... Планете, большую часть которой населяли удивительные растения, первые растения каковые в свое время, опробовая собственные силы, творил Мор.
  Совсем малого росточка Бабай имел три образа и три, резных лика, напоминающих черты лица Темряя с длинным, мясистым носом, толстыми губами и выступающими вперед миндалевидной формой глазами, с усами и бородой. У Бабая были даже деревянные волосы, переплетенные с соседними волосками прилегающего к ним образа.
  Эти существа по необходимости могли стать недвижно-окаменевшими, сливающимися обликом с обстановкой, впрочем, чрез морг оказывались вновь поворотливыми, юркими и даже гибкими. Або прячущиеся в глади деревянного тельца три короткие руки, с кистью и перстами, и две плотные ножки, повторяющие божественные стопы, с пятью пальцами поросшими пучками черной шерсти, по необходимости разком появлялись. Шесть глаз Бабая, попеременно вспыхивающие белыми, серебристыми огнями, не имели радужки и зрачка и были наполнены одной переливающейся, меняющей расцветку склерой. Они не только держали под наблюдением все пространство вкруг себя, подмечая происходящее и мгновенно передавая информацию на хозяина, но и умели внушить человеку страх или полное свое отсутствие.
  Бабая Умного я увидел сразу, как только с мальчика ночью сняли погибшую лебединую деву, которую уничтожил мой однократный зов. Хотя и в тот раз, и в последующие, я действовал достаточно мягко, неизменно обволакивая сам мозг, скрывая под собственным сиянием и выбрасывая прицельно на маковку зов, да требуя в нем встречи с Отцом.
  Ведь, в конце концов, лишь ради этой встречи и смури, что всегда и в кругоземице Земли давила на меня я так скоро вселился. Мог наверно не торопится, упрекая себя, говорил я. И найти более крепкую плоть, да более достойных людей, оные не плетут про моего Творца всякую всячину.
  Эту всячину я с трудом выслушивал, будучи в плоти Еси. Но теперь, когда слышал, что Перший был правителем Пекола, где обитают после смерти злобные души. Был тьмой и Богом холода, уничтожения, смерти, зла, любого безумия и воплощением всего плохого, черного наполняющего людские тела и души. И вовсе, начинал негодовать. Ибо не мог и не хотел того слушать, жаждая возмутиться. Желая повлиять и на тех, кто приглядывал за мной, чтобы в итоге они забрали из сего безумия. Интересно и, как я не приметил этих верований внутри мозга родителей Яробора. Поелику при выборе плоти ориентировался только тем, что оба родителя мальчика искры, а его отец ближайший потомок Есиславы.
  Когда мальчику исполнилось года три с половиной к нему приставили Лег-хранителя, а Бабая Умного изъяли. А я и дотоль влияющий на мозг, немного на него надавил. Точней создал один из сосудов меж мной и им, да пустил туда самую толику клинописи. Правда, совсем чуть-чуть. Малешенько поторопив развитие мозга и возможность говорить осмысленно, четко. Приставленный к мальчику Лег-хранитель работал очень тихо, но я пытался показать существам, находящимся обок меня, что приметил его появление. Посему мягко выбрасывал свое сияние сквозь стенки черепа, и, воздействуя на плоть, заставлял ее теребить правое ушко. Не столько стараясь сорвать Лег-хранителя, сколько указать, что все вижу.
  
   Глава восемнадцатая.
  Мальчик рос в хоронящейся в глубинах лесов общине, величающейся лесики, хотя, определенно, эти люди вели свой род от къметинцев- дарицев. Их течение веры, старой веры, все еще помнило имена истинных создателей, обаче знания в процессе времени стали наглядно исковерканными. Впрочем Небо, был у них Творцом Солнечной системы, а Дажба- Дедом Создателем. И даже хранилось понимание того, что породил Небо и Першего Родитель. Впрочем, не было и намека на то, что эти Боги братья, братья-близнецы. Вспять тому они слыли противниками, а Перший выступал врагом всего светлого, самого света и добра.
  Тем не менее, мне все же повезло, ибо таким рывком... рывком выбора, ноне столь необдуманного, я мог попасть и вовсе в "дурные руки". Вернее в иную "дурную" плоть, оная жила по верованиям, называемым ашерскими, и занималась тем, что искореняла все противное их главному божеству Ашере. К противному, в первый черед, и относились несогласные лесики, люди не принявшие искусственно созданного, уже самими власть имущими, ашерского божества, и традиций основой которой, не ошибусь коли скажу, стали извращенные верования обобщенно дарицев.
  Потому ноне отец мальчика Твердолик Борзята и ближайшие его люди, сродники жили в лесах, далеко от градов и поселений, где навязываемая мечом и угнетением, в правление вступала ашерская религия. Межрелигиозные войны в части света величаемого Старый Мир, о том рассказывали мальчику старшие, до сих пор не прекращались и сами лесики понимали, что гибель их веры есть дело времени. Однако продолжали верить в то, что было близко им, что казалось им правильным.
  Впрочем, что по большей частью раздражало меня...
  И я, воздействуя на мозг подрастающего Яробора, заставлял не только его думать, но и говорить... оспаривать... Я уже властвовал самим мозгом и в целом плотью, так-таки не наращивая сосуды меж нами, в том не имелось нужды. Просто я днесь стал таким мощным, что без особого труда подчинил себе Яробора. Подчинил, правил, указывал и все это несмотря на напряжение, досель властвующее во мне и иноредь отключающее как-то вовсе невпопад.
  Мальчик рос физически слабым, тем не менее, я компенсировал это развитием его мозга. И он отличался особой любознательностью, цепкостью ума и памятью. Я подсказывал ему вопросы, формировал его ответы и выводы, которые он направлял к взрослым, вызывая в них, неприкрытые сомнения, волнения, а порой и страх.
  - Почему,- говорил мальчик, уже воспринятое от меня и переработанное.- Мы лесики считаем ночь и тьму противными дню и свету, не кажется ли вам, что это две друг друга наполняющие сути. Являющиеся братьями... братьями- близнецами. Одновременно одинаковыми и меж тем имеющими присущие только им особые качества и признаки.
  Яробор вводил старших в тревоги, оные возникают всяк раз, когда дитя оказывается много мудрее, именно мудрее старших. Он вызывал в глазах сверстников трепет, каковой право молвить, с возрастом превратился в недопонимание.
  Еще не раз были озвучены нами разнообразные нестыковки в верованиях лесиков, их явная ущербность аль лишь глупость. Впрочем, с течением времени я несколько так обвыкся к этим людям. Меня привлекало в них хотя бы то, что в мозгу лесиков сияли ярчайшие звезды, когда-то давшие ход данным жизням. Токмо изредка там можно было узреть переливающимися боками планеты: блекло-голубые, мрачно-красные, молочно-серебристые. Увы! даже средь этих людей, и не только, верно, лесиков сутью мозга становились вже зачастую планеты...
  Лесики, хоть и значительно отступили от первоначальных верований дарованных им Дажбой, предоставленных позднее гипоцентаврами, с тем обаче сберегли в себе духовное начало лучшего, в божеском понимании. Проживая обок с природой они наполняли свои жизни теплотой к земле, лесам, зверью и в целом мирозданью. Простота их быта, забота и любовь к сродникам, общинникам дарила чистоту взглядов и уважение ко всему, что жило, обитало подле. Такие люди, как лесики были, определенно, последним духовным оплотом Старого Мира, и возможно берегли саму сущность счастья... счастья от какового человек, похоже, сам всегда отказывался, отворачивался, и чаще всего уничтожал его собственными руками.
  Когда Яробору исполнилось тринадцать лет, сродники его решили провести обряд имянаречения. Каковой принес лично для меня незабываемые моменты, напоминания о себе моих сродников.
  Во-первых, я узрел прилетевшую на планету малую севергу, явственно выпущенную с судна моих братьев и упавшую, где-то не так далеко в лесах. Тогда не только замер я недвижно внутри головы мальчика, но и сам он, упершись взором в небо. Приметив, быстро летящий по небосводу круглый огонек, за которым тянулась тонкая веревочка. Полет огненного шара продолжался не более нескольких секунд. Он точно врезался в густоту леса, довольно-таки близко от селения лесиков, а миг спустя в том месте над кронами деревьев появилось облачко сизого дыма, степенно рассеявшееся. Вместе с исчезновением огненного шара, послышался гул и рокотание, и сама оземь под ногами тягостно сотряслась. Прошло минут десять, после падения огненного шара, когда я прямо-таки взревел зовом, уж и не ведаю, можно было понять меня или нет. Но в том крике, посланном на Отческие недра, целенаправленно на Родителя, я потребовал от последнего прекратить от меня столь нелепо хорониться, показаться и даровать встречу с Отцом.
  Яробор тогда, как было и допрежь, упав на оземь, потерял сознание, по туловищу его и конечностям волной прошла судорога, каковая на доли секунд скрутила не только руки, ноги, позвонок, но и каждую жилку на теле. Похоже я действовал довольно-таки грубо, ибо пришедший в себя несколькими часами спустя мальчик, был не только слаб, но в течение еще семи- девяти дней жаловался на боль в голове и звучащий в ней шум. Ей-же-ей, я, испугавшись за отрока, в течение тех дней делал все, абы он выздоровел, мягко направляя чрез созданный сосуд лечебную клинопись в его мозг, и, конечно, успокаивал, посылая сны про Кали и Отца.
  Еще одним событием, приятным лично для меня, стала встреча с одним из созданий, каковым Творцом, я просто-таки в том уверен, являлся мой старший брат Вежды. И та встреча случилась с Яробором и мной, при прохождении первым одного из испытаний при имянаречении. В принципе я и вовсе не понимал к чему надобно сие имянаречение, и о том не раз сказывал, как мальчику, так и его отцу Твердолику Борзяте. Однако Боги стараясь не показываться и не вмешиваться в наши жизни, похоже, не услышали все мои несогласия, потому и пришлось присутствовать и проходить те испытания.... Испытания, как пояснял Твердолик Борзята, оные должны были показать достиг ли отрок к тринадцати годам необходимых навыков воинов.
  Достиг ли?..
  Так я впрямую ответил тогда отцу Яробора: " Разве не видно, что не достиг... И вряд ли вообще достигнет, або на то совсем не годен,- посем уже добавив токмо для себя,- не за те качества я его выбрал в свою грань". И то благо, что Твердолик Борзята не мог услышать мои дополнения, прозвучавшие на иных частотах колебания среды, оные находятся за пределом слышимости не только человеческого уха, мозга, но и любых других созданий, або и от первоначально исторгнутого губами его сына, вельми так сказать растерялся.
  Мы же возвернемся к самим испытаниям. Первым, из каковых было умение за короткий срок уйти от преследования и схорониться в лесу так, чтобы приставленный к мальчику старший опытный воин не смог его найти.
   Во втором испытании отрок, уходя в глубины леса к дубу Бога Воителя, оставался обок от него на ночь, стараясь изгнать из своей души всякий страх. И с тем получая упрятанное в тайнике под листьями дуба и зверобоем, наделенное мощью неотвратимости оружие. Проведя не смыкая ночь близ того оружия и костра, отрок дожидался особого знака или окрика духа, что означало - он достоин получить второе имя, а его оружие- готово к бою.
  И третьим испытанием становилось так называемое вхождение отрока в юдоль. Для того напоенного особым снадобьем настоянным на травах и сушеном мухоморе, сознание испытуемого направляли в Луга Дедов, где предки сообщали ему новое имя.
  Ну, как всегда у человечества, в том я убедился который раз, в верованиях, переделанных людскими думами, присутствовала одна бессмыслица, особлива, что касалось второго и третьего испытания. Або, не могло и быть той самой мощи неотвратимости оружия, ни окрика духа, ни тем паче каких-то Лугов в оных сознанию мальчика подсказывали новое имя. Был просто страх, взращенный взрослыми пред неотвратимой силой ночи и галлюцинации, вызванные наркотическим напитком настоянном на травах и сушеном мухоморе.
  Гриб известный своей особой ядовитостью, произрастающий, как в лиственных, так и хвойных лесах. Его красная или оранжевая шляпка покрытая белыми бородавчатыми пежинками всегда придавала красочность почве гаев. Токсичность мухомора издревле, использовалась людьми в уничтожение мух, отчего гриб и ведет таковое свое наименование. Хотя так его назвали не люди, а первые их учителя белоглазые альвы, в целом и научившие использовать данные токсические и психоактивные свойства, вызывающие галлюцинации аль прилив физических сил. Грибы были сравнительно новым созданием, абы их Творцом в плане многообразия стал мой любимый, старший брат Стынь. Воитель обладающий подобными способностями, впрочем, не умел создавать таковую их множественность, и главным образом с под его рук выходили всегда более примитивные организмы. Однако первые пробы сил, после болезни, Стынь, вместе с Отцом, направил на создание разнообразия данного организма, каковой в короткий срок оценили Воитель, Боги, а также их ближайшие помощники. Посему грибы, в том числе и мухомор, были теперь используемы и взращиваемы не только в Северном Венце, Татании, Дымчатом Тавре и иных обитаемых Галактиках Димургов, но и закинуты в Галактики Расов, такие как Синее Око, Блискавица и Млечный Путь. Дажба пред тем, как начать управление в Млечном Пути, самолично просил Стыня о выделении впервые его системы особых видов грибов, або вельми тяготел к множественности.
  При прохождение первого испытания Яробор, физически слабый отрок, углубившись в лес, паниковал. Чувство тревоги, что он подведет чаяния своего отца, кажется, не могли утихнуть даже под моими умиротворяющими словами. Уже в недрах чащи, мальчик остановился, его сердце так бойко колотилось в груди, что я испугался за него. И надавив своей мощью на мозг, я так-таки повелел остановиться и передохнуть.
  А кругом чернолесье и краснолесье поражало взор своей первозданной красотой и нерушимостью. Могутные в росте деревья самую малость покачивали своими широкими ветвями, и колыхались на них не только тончайшие отростки, несущие один-два листка, но и пузатые сучки, укрытые россыпью хвоинок. Ветви, чуток постанывая под тяжестью зелени, шевелили своими островерхими вершинами, и с тем низко кланялись мне юному божеству, а их плоские листья всякой чудной формы: лопастной, крылевидной, яйцевидно-ромбической, с широким клиновидным основанием, аль почти усеченным, дланевидно-пальчатым, или косо-сердцевидным, косо-овальным полюбовно помахивали.
  В голубых небесах, прикрытых размашистыми кронами лиственных деревьев подступивших впритык к конусным темно-зеленым елям, сквозное белое одеяло облаков, протянувшись по всей его поверхности, едва двигалось. Оно на доли дамахей, похоже, также как и мальчик, недвижно замерло. И токмо трели птиц, наполняющие планету и лес изнутри, гутарили мне о постоянном течение самой сути бытия. И в это летнее утро вступающий в права горячий газовый шар, Солнце (так когда-то названный моим старшим братом Дажбой), заполонил своими желто- блеклыми лучами ту часть Земли, что повернулась к нему своим боком. Наблюдаемые мной рассеянные, сквозные лучи данной, не самой крупной во Всевышнем, звезды обогнули все преграды пред собой: леса, горы, деревья, камни, растения. Они проскользнули сквозь листья, разрозненно торчащие хвоинки и заиграли росинками, поместившимися на острых травинках, ползущих по оземи.
  Нежданно хруст веток и далекий скрежет прокатился по лесу. А миг спустя справа на ветку ели опустилась сорока и голосисто застрекотав, наполнила им гай.
  "Погоня!"- промелькнуло в мозгу отрока, и торопливо развернувшись, он вновь принялся бежать.
  "Нет! не погоня,- разочарованно на страх плоти отозвался я.- И вовсе не нужно было так перекликаться, "- добавил я для сороки.
  Точнее будет сказать для марухи, создания Мора. Уникальных по своим способностям существ, умеющих не только мгновенно преодолевать значимые расстояния, но и принимать образ людей, птиц, животных. Марух уже давно приглядывающих за Яробором и также давно примеченных мной.
  Явственно мои негодующие мысли не уловили марухи, будучи занятые бегущим отроком, также как и не восприняты объятым волнением мозгом. Бешенный стук сердца мальчика отзывался эхом во мне, отчего я рывком выбросив сияние, той же силой воздействовал на мозг, подчиняя себе и заставляя остановиться. Мощь вырвавшегося из меня сияния, вероятно, застлала очи Яробора, посему потерявшись в пространстве, он зацепился ногами за корневище и, кубарем, полетел вниз в овраг, вельми резко выскочивший узкой ложбинкой поперед него. Благо, одначе, что при падении правая нога вклинилась в прореху пучащегося корня, однозначно тем сдержав полет Яробора. Мальчик прибольно треснулся лицом об откосную стену ложбины и повис вниз головой, малость погодя разглядев довольно-таки далекое глинисто-каменное дно оврага, по которому пролегало русло речушки. И вовсе узенькой, подпираемое с двух сторон небольшими, корявыми, иссеченными каменьями, местами прикрытыми плетущимися стеблями брусники с кожистыми, блестящими листочками.
  Внезапно предательски дрогнул носок сапога, дотоль удерживающего Яробора, и, выскользнув из корневища, словно подтолкнул вниз его тело. Отрок срыву дернувшись, громко закричал. А сиг спустя, вторя крику мальчика, и я подал зов, распространяя его теперь не просто на Млечный Путь и Отческие недра, но и на все Галактики входящие во Вселенную. Сообщая в нем, что плоть в беде, я напуган и единожды негодую. А тело Яробора меж тем порывчато сотряслась и окаменело. Туловище прогнулось покатой дугой в позвоночнике, веки разом сомкнулись и сердце единождым махом перестало биться.
  
  Глава девятнадцатая.
  Мальчик очнулся погодя, а вместе с ним я снова смог воспринимать происходящее округ меня. И посему сразу понял, что Яробора спасли, очевидно, марухи, ибо он лежал в овраге, с отвесными стенами, из которых выглядывали остроконусные пики камней и вылезали, похожие на громадных изгибающих тела змей, коренья, расположившись на травяном участке, сухом и безопасном. Мальчик был сух и чист, а приспущенная на талии покромка, опоясывающая носимую навыпуск рубаху, свидетельствовала, что тот, кто ее развязывал, не сумел правильно подвязать. Впрочем, тугой болью отозвалась в отроке правая нога, каковой он уцепился за корень, падая в овраг, болел и припухший нос, вроде прибывшие помочь, не смогли тех повреждений разглядеть. К расстройству Яробора оказалось, что его лук оказался сломанным. Кое-как поднявшись на ноги, и придерживаясь за стену, корни оврага отрок, покачиваясь, доковылял до места падения, и присев на выпуклый валун, принялся стенать по поводу лука.
  Те самые стенания мальчика были лишь следствием моей досады. Когда я начинал негодовать на что-либо (вот как сейчас на тех, кто вновь был подле) то выпускал в мозг все свое огорчение. И тогда почасту мальчик плакал, али, как сейчас, принялся мешать эмоции, действия со словами. И посему вначале, вскочив на ноги, он шибанул лук о камни, пнул больной ногой колчан, а после, упав и зарыдав, уже принялся выплескивать, что я посылал на мозг (считая оный таковым) и иноредь приправляя их своими словами:
  - Выродок! Выродок! Тощий выродок!- сие выплескивал я.
  - Почему? Почему все ребята, как ребята? Все умеют держать меч в руках, любят бегать, охотиться, а я... Я какой-то урод... ущербный урод. Тощий, сухобитный выродок. Плаваю
  дрянно, бегаю еще хуже. Меча боюсь, охоту не люблю... Почему? Почему такой? Зачем живу? Позор своего рода, батюшки и матушки,- вторил, отзываясь мне, Яробор.
  Нежданно он гулко вскрикнул, сжал правую руку в кулак и принялся колотить себя в грудь, стараясь определенно пробить там дырку. Он принялся охаживать ударами только дланью уже не собственную грудь, коя от ударов тяжко стонала, а землю... И шибанув по ней раз, другой, нежданно напоролся на камень, мгновенно распоровший средний палец от его костяшки, вплоть до средней фаланги. И тогда я выбросил мощное сияние, окутавшее мозг, погодя просочившееся сквозь черепную коробку, стараясь им умиротворить. Ибо гневался и успокаивался я также порывисто. Мальчик зараз утих, и, сомкнув очи, прерывисто задышал, тем выравнивая свое дыхание. Еще немного и прекратились удары его о грудь, значимо посветлела объятая красными пежинами кожа лица, степенно спало и само сияние, и он много ровнее сказал, озвученное мною несколько раньше:
  - Черный, как смерть. Черный, худой замухрышка. Выродок,- губы отрока свело нежданно тугой корчей, он весь изогнулся дугой, и, подкатив очи, туго выдохнул, теперь вже говорил я,- тот, кто имеет природные особенности, отличающие его от живущих подле него однотипных существ. Вот кто такой выродок.
  Нет, я не считал мальчика выродком. Просто порой это ощущал в отношении себя, особенно когда мои сродники пытались сокрыть от меня очевидно происходящее. Тем не менее, сейчас успокоив мальчика, и, как мог себя, я повелел ему подниматься и вылезать из оврага, в надежде, что те, кто не довыполнил свои обязанности и не излечил плоть, придет на помощь.
  И оказался правым.
  Потому как стоило Яробору, перехватываясь за нависающие коренья, и переступая с земли на валуны, ухватится за край оврага, как перста обеих рук резко придержали, и, переместившись к запястьям, вытянули мальчика на сам берег.
  И тогда я увидел пред собой создание. Лишь погодя, когда создание излечило сломанную ногу отрока, и нос, я догадался, что это скорей всего бесица-трясавица, право молвить, вид которых еще не был записан во мне и на удивление дотоль не наблюдаем. Являясь возможно новой разновидностью, чего в целом мой старший брат Вежды вершил не так часто.
  Однако нынче это выглядело низкого росточка, сухощавого сложения творение, дюже сильно кривившее спину так, что высоко вздевались вверх его угловато-торчащие лопатки, проступающие даже сквозь одежу. Длинными, мускулистыми были руки бесицы-трясавицы, сверху укрытые древовидной кожей довольно-таки трещиноватой. Сами руки дотягивались до беспалых, больших стоп. На круглом лице (поместившимся на сычиной форме головы) обильно укрытом густыми волосьми, бородой и усами бурого цвета, явственно просматривались два глаза с фиолетовыми крупными зрачками, широкой синей радужкой, и едва заметной голубоватой склерой. Крючковатый нос создания и обвислая кожа, оттянувшаяся на выпирающих вперед скулах, прикрывала своей мешковатой дряблостью щеки и точно покоилась на браде. С под волос на узком лбу таращились два маханьких серебристых рожка. Бесица-трясавица на удивление была одета в красный, долгополый, приталенный и расширенный книзу кафтан с глубокой выемкой ворота спереди так, что зрелась ее грудь и проступающие с под кожи чагрового цвета кости.
  Я тогда недвусмысленно так молвил бесице-трясавице, и молвил лишь я, не мальчик, поелику он был введен в коматозное состояние, и спина его, окаменевшая в районе позвонка, и губы сведенные корчей, выразили всего-навсе мои чувства:
  - Скажи Родителю... скажи... я вельми... вельми на него сердит.
  Судя потому как увеличились оба ока бесицы-трясавицы и она торопко принялся отнекиваться от общения с Богами, я понял, что ей было велено скрывать от меня, не столько от мальчика, сколько от меня правду. И тогда я так осерчал... так, что от волнения спервоначалу засиял, а посем также срыву отключился. Впрочем, я был рад, увидеть это пусть и брехливое, но творение Вежды... Вежды, моего дорогого и любимого, старшего брата.
  Я подключился несколько позднее, когда бесица-трясавица уже собиралась вывести мальчика из леса, ощущая в себе раздражение и нарастающее напряжение, и еще раз озвучил владеющее мной, передавая весть в первую очередь на Родителя, пред тем вновь обездвижив плоть:
  - Увидеть... Хочу увидеть Отца... Скажи, это Родителю, не зачем от меня таиться.
  Кажется, побледневшие губы Яробора ту молвь едва выдохнули. Безусловно, побледнел и он весь сам, в общем сердце его однозначно сдержало свой стук на пару бхараней. Посему всполошившись, подскочила с земли бесица-трясавица, придержавшая объятое тугой корчей тело мальчика. Не менее торопко запихнув ему в рот голубую капсулу, и попытавшаяся вновь пояснить, что живет в этих лесах с давних времен, оставленная Богом Волопасом... и общения с Зиждителями не имеет. Одначе, стоило мне токмо сильнее засиять, и, надавив на мозг Яробора, шепнуть: "передай!", создание Вежды благоразумно смолкло, не решившись далее волновать меня.
  Этой же ночью, уже на прохождении второго испытания, сидя пред костром и вглядываясь в черное небо, блистающее далекими и близкими звездами, созвездиями, расплывчатыми туманностями не только я, но и плоть наполнялись смурью. Таковое со мной почасту бывало, ибо разлука с Отцом, особенно здесь на Земле становилась не выносимой, точно напоминая о Кали, Стыне... напоминая о Небо и Дивном, Дажбе и Круче... о жизни Еси и Влады... А после, когда ярко блеснула жерловина чревоточины, видимая для Яробора, как малая капелька горящего света, сообщившая, что в Млечный Путь прибыло достаточно крупное космическое судно, и вовсе от напряжения закричал. И тотчас болезненно свела корча пальцы на руках, ногах мальчика и плюхнув, потекла из его носа густая алая кровь, еще миг и на место рыданиям пришло окаменение плоти. А я выбросил в пространство на Родителя, отображение, картинку когда-то пережитого мной и Им, и звучавшие в ней слова, наполнили воспоминанием мою новую плоть:
  - Гамаюн-Вихо. Будь только осторожен. Не надобно, повторять, что ты везешь в себе самую большую бесценность нашей Вселенной. Новое, неповторимое и уникальное божество.
  А засим уже более близкие воспоминания и столь обещающие, обнадеживающе-болезненные лишь для меня:
  -А соперничество, так это было сотворено всего-навсе для тебя, абы мозг твоей второй плоти набрался эмоциями, чувствами. Но коли ты не желаешь, соперничества более не будет. Мой драгоценный, любый Крушец.
  И немедля проступили очи Родителя... Его сине-марные, глубокие, бездонные как космос очи со струящимися по окоему длиннохвостыми кометами, межгалактическими газами, пылью. Родитель нежно мне улыбнулся, и его пепельно-синяя кожа нежданно стала переливаться золотыми всполохами света, кои выплеснувшись в разные стороны, начертали округ Его головы, и всего тела, ореол голубого сияния, в котором проступили едва зримо перемещающиеся серебряные, золотые, платиновые символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы, а также геометрические фигуры, образы людей, существ, зверей, птиц, рыб, растений, планет, систем, Богов, Галактик.
  Я знал, что галлюциногены, оные находятся в снадобье из мухомора оказывают действие на определенные придатки, образования в мозге, каковые перерабатывали информацию накопленную в нем. Впрочем, так как ноне я был сочленен с мозгом, действие этих веществ могло вызвать всплеск воспоминаний моих граней, а могло спровоцировать приход видений грядущего. Ибо я, как и Отец, Дажба, обладал способностями их зреть. Мало того еще поколь в мельчайшем количестве, но во мне были заложены способности сжимать не только пространство, но и время. Потому заглянуть в будущее я мог в довольно-таки далекое.
  Понеже выпитая настойка на мухоморе мальчиком, при прохождении третьего испытания, сразу отозвалась особой дробью ударов в его голове, особым сотрясением всей плоти. Пред плотно сжатыми очами Яробора закружился пляс малых радужных брызг, и голоса его сродников, что ударами в бубен и той вибрацией, наполнили все пространство округ меня, дотянулись и до моей сияющей сути... отчего на малость и я потерялся в пространстве.
  Однако уже в следующие бхарани предо мной появилось черное марево космоса, усыпанное пежинами бело-голубых звезд. И я на боляхной скорости, мельчайшей искрой несся в направление огромной сине-зеленой туманности находящейся в центре той Галактики, по краю окутанной и вовсе рдяными пылевидными вкраплениями, воочью яро мерцающих. В направление пульсирующего живого организма, ожидающего встречи со своим Творцом, с тем, кто дарует новые знания, силы, и сам ход движения, али всего-навсе преобразовывает, уничтожает, взламывает.
  По мере приближения к туманности я наращивал свое сияния, оставляя по траектории своего полета узконаправленные потоки сияния, каковые вскоре принялись перемешивать не только сине-зеленую дымку, но и ее рдяную окоемку, закручивая их по спирали в мощную облачную субстанцию. В той кружащей мешанине мелькали не только лучи моего сияния, не только я, будучи мельчайшей искрой (навершием), но и пронзающий все это облако насыщенно белый столб света, оставленный, подобно колее, моим движением, врезающийся обоими концами в черное марево космоса, и накручивающий туманности сверху на себя.
  И в том многоцветье движения, где смешивались фиолетовый, багряный и голубой, где свет взбалтывался тьмой, а я с собственной тенью, степенно увеличивалась частота ускорения. Вскоре под ходом того мелькания материи, веществ, излучения образовалась единая фиолетово-пурпурная туманность. И тогда, я, дернувшись ввысь, разорвал и саму одноприродно замешанную субстанцию, и все то, что дотоль наполняло ее. Рассеяв, переместив, али сжав в пылевидные вкрапления, как мне было необходимо, всю материю, вещества, элементы, излучения допрежь наполняющие туманность Галактики. Я был гибелью... смертью... уничтожением... второй ипостасью Родителя, смыкающим круговорот, и с тем дарующим новые формы и виды тому, что наполняло Всевышнего.
  Столь плотная, непроницаемая тишина наполнила меня, и я вновь узрел себя в черепной коробке мальчика, ощущая огромное напряжение собственного сияния... понимая, что мозг Яробора отключен от происходящего. Я нежданно резко засиял, и той мощью воздействуя токмо на нижние холмики среднего мозга, где находились слуховые ядра, однократным воздействием на них подключил ориентировочную реакцию на звук.
  Бух...бух... услышал я тотчас пронзительный стук сердца плоти, а потом уловил бас-баритон своего Отца:
  - Замечательный мальчик, такой крепкий, красивый,- глас на мгновение стих и с нескрываемой, нежной трепетностью добавил,- такая радость для меня узреть его. Прикоснуться... прикоснуться к моему бесценному малецыку.
  - Господь Перший, господина надо поместить в кувшинку, как можно скорей,- это проронило иное существо, и данный голос звучал как-то отрывисто приглушенно, наполняясь осиплостью, и вспять сызнова ее теряя.- У господина наблюдается рост артериального давления и падение сердечного ритма до пятидесяти сокращений в минуту. Органы и мозг сейчас все более стимулируя сердце могут однократно утратить естественные тормозные реакции, что вызовет остановку этого органа. Господин итак, хоть и показался вам крепким, не обладает достаточным здоровьем, сие зримо даже при поверхностном осмотре. Посему коли мы задержимся, данный сбой в сердце запустит цикличность в кодах, и в последующем может вызвать заболевание, оное величается, как аритмия. Данная болезнь поколь на Земле не лечится, ибо знания белоглазых альвов и гипоцентавров давно утеряны, отчего сама немочь приведет в дальнейшем к значительному увеличению размера сердца у господина...
  - Все... все, замолчи Грудница,- властно перебивая сиплый голос, прозвучал бархатистый баритон, в котором я разком узнал голос моего старшего брата.- Сызнова затрещала, принялась кидать свои заумные словечки... Сколько можно просить, сказывайте коротко.
  - Что ж, мой любезный Вежды,- мягкость бас-баритонального голоса Отца наполнила особой ласкающей музыкой всего меня.- Грудница, как и ты, мой бесценный, не умеет сказывать коротко, сие, очевидно, в них ты не прописал. Ну, а мы с тобой малецык также пойдем, и не будем подвергать опасности здоровье нашего милого Ярушки... або он нам очень дорог.
   - Слышит. Отец мальчик вас слышит,- теперь послышался звонкий, высокий тенор с нотками драматической окраски, голос Седми, старшего из сынов Расов.
  - Ты уверен, Седми?- вне сомнения вопросил Перший, вызвав во мне желание засиять еще сильней...
  А после послышался протяжное шипение и вовсе в самом моем сияющем естестве слышимо протянувшее: " Слышит... он слышит...".
  Еще доли мига и я резко дернулся в голове мальчика, и немедля от напряжения, что владело мной, с того самого момента как узрел севергу в небесах, отключился...
  И может как благо надолго.
  
  Глава двадцатая.
  В тот раз мне не удалось узреть Отца, лишь услышать. И посему мое негодование... раздражение... увеличились, стоило мне очнуться вновь на Земле обок сродников мальчика. И мое действие на него не уменьшилось, а вспять возросло. Днесь посылаемые мной сны носили и вовсе четкие фрагменты из жизни Еси и Влады. Яробор, ноне приобретший второе свое имя, Живко и также услышавший разговор Богов, теперь и сам перестал ощущать единство с членами общины. И стал задавать те самые нехорошие вопросы, приводящие старших в трепет... вопросы которые некогда были созданы мной.
  За три года, что миновали с испытания, Яробор Живко вырос, превратившись в такого же худого, маломощного юношу. Его община, покинув дотоль обжитую местность, ушла много севернее к предгорьям, где как они считали, их не могли достать в своем религиозном безумие ашерские латники. Во время того перехода умер отец мальчика, а вслед за ним и мать. И та связь, что удерживала плоть подле сродников, разорвалась... Теперь я решил воспользоваться ее отсутствием и направить Яробора Живко к поискам истины. Еще и потому как стал ощущать, после пропущенного видения во мне появилось нечто новое то, что поколь я не умел... не мог контролировать. А именно, я стал воспринимать видения грядущего бессистемно и беспрестанно. Сокрытое даже для Богов будущее теперь стало яркими фрагментами, картинками али проходящими полосами бликов возникать во мне, особенно когда я негодовал.
  Те туманно-непонятные эпизоды, а иноредь даже куски грядущего еще больше вызывали во мне напряжение. Абы не ведая как поступать с полученной информацией, я негодовал на Родителя, выкидывая сие напряжение горячим зовом. Я негодовал на своих братьев, делающих вид, что не замечают происходящего со мной. Не замечают моего страха, моего испуга, моей растерянности.
  Посему мальчик, сам того не сильно жаждая, однако подталкиваемый мной, в одну из ночей ушел из общины. Я взрастил в нем мысль, начать поиски людей оные на равных бы величали и славили имена Богов: Першего и Неба, тех простых человеческих созданий, которые могли помочь и поддержать его трепещущий в поисках истины мозг. А взрастив данную мысль, направил его ход вверх по течению реки, впрочем, понимая, что берущая свой исток высоко в горах, она вряд ли поможет Яробору Живко найти родственных по мыслям и духу людей, в тех труднодоступных, непроходимых стремнистых грядах. Тем не менее, я велел плыть вверх, поелику дотоль в промелькнувшем видении узрел величественную гору до средины покрытую невысокой слепяще зеленой травой. Полоса растительности степенно переходила в каменистое полотно с нагромождением растрескавшихся громадных валунов, местами обнажая более плотную ее поверхность, состоящую из гранита и мрамора. Склоны горы были купно покрыты осыпью, из мелкого обломочного голыша, в коих таились пухлыми подухами мхи. Ближе к вершине лежали тонкие или широкие пежины белого снега. Эту картинку я видел несколько раз, и предположил, что горы сыграют в жизни мальчика какую-то роль. Сам Яробор Живко те эпизоды будущего еще не воспринимал, они поколь отражались в его мозгу всего-навсе блеклыми туманами.
  Стройные лиственницы, оберегающие земли общинников по мере движения мальчика, степенно сменились на корявые кедры, с буро-серой, трещиновато-чешуйчатой корой, и темно-зеленой с сизым налетом хвоей, наполняющей те края сладко-горьким запахом. Под деревьями плотными стенами росли разнообразные кустарники, а сами стволы переплетались княжиком, усыпанным большими белыми али светло-фиолетовыми цветами.
  Когда хвойные леса уступили место низкорослому кустарнику, ернику и невысокой ивы, зачастую кривиньким деревцам со стелющимися по оземея стволами, короткими веточками и жесткими листкочками, по обоим краям узбоя реки Белой Вады поднялись гряды гор. А само русло реки допрежь пролегающее в широкой лесистой долине приобрело вид каменистых утесистых брегов. Каменистым стало и само его дно, которое немного погодя, как, оказалось, брало свои воды из суженного в истоке огромного озера.
  Напоминающая корыто горная долина, где лежали, похоже, в единый морг поднявшиеся горные гряды, наползшие всей мощью и вроде сочленившие свои скалистые грани со всем пространством округ. Само озеро окаймлялось низкими, крутыми, вогнутыми брегами, кажется единожды переходящими в кряжистые, высокие утесы. Справа те хребты поросли кедрами, а с иного берега были сложены из рыхлых каменных обломков прикрытых пухлыми мхами и низкими кустарниками.
  Увы! это был не тот край, каковой я узрел в отрывочных фрагментах видений. А тяжелый поход, подорвав здоровье Яробора, как-то тягостно сказался и на мне...
   И мне вдруг показалось, что я брошен... покинут своими сродниками... Что Родителю безразлична моя боль и обобщенно я стал не нужен своему Отцу, братьям... Смурь, она овладела мною так могутно, что придавила нас обоих, лучицу и плоть. И мы оба опустив руки, похоже, решили смириться с собственными переживаниями.
  Утаенный в небольшой расщелине меж каменных обломков на более высоком левом берегу озера Яробор Живко еще, кажется, старался согреться у костра, и очевидно даже, что-то ел...
  Мне же стало все безразлично.
  Я был опустошен, подавлен... и коль б умел плакать, непременно, это проделал.
  А мальчик привалившись спиной к поверхности камня смотрел на раскинувшиеся и нависающие над озером горные гряды...
  И я тоже смотрел туда... Туда, где многажды выше за рядьями деревьев, оземь покрывали разноцветные полстины цветов, окрашивающие склоны в рыже-огнистые, темно-синие, голубые, белые или желтые полосы. Мы смотрели на цветы, сопровождающие своей красой жизнь человека, наполняющие ее будни не только яркостью красок, но и тонкостью ароматов.
  Совсем чуть-чуть, пара дамахей и я остро ощутил мысли Яробора Живко. Таковые тягостные они, будто вязкое вещество протекли по его мозгу и наполнили мое сияние. И я сам напитался болью той, что правила в мальчике, неверностью избранного им пути... разочарованностью и неприкаянностью, подпетой и моими стенаниями...
  Еще мгновение и в том тумане, где точно гасилась работа мозга и отключался от бытия я, яркой волной накатило воспоминание посланное, увы! не мной... а лишь моей гранью. Посланное Еси... Есиславой, составляющей часть меня, обаче всегда остающейся индивидом, отдельным человеческим я, обособленной, хотя и соучастной личностью. Воспоминание, как надежда... поддержка, в первый черед для юного божества, Крушеца. И я вдруг узрел помещение векошки с округлыми стенами и сводом, имеющее полусферическую форму, и ровный пол. В комнате и стены, и свод, и пол были белыми, с глянцевитым отблеском, насыщенно ярким. С одной стороны помещения поместились четыре мощных кресла, стоящие диагонально друг другу, в одном из которых сидела Есислава. В том же, что поместился несколько наискосок, расположился мой дорогой, любимый Отец с вельми осунувшимся каплевидным лицом, где черная кожа слегка подсвечивалась изнутри золотым сиянием, в белом долгополом одеянии. Мой Творец так ласково посмотрел на Есиславу, как мог смотреть токмо он и своим бас-баритоном по теплому молвил:
  - Не нужно только так тревожиться, моя бесценная Еси. Вмале мы прибудем и всякая боль, тошнота, головокружение тебя покинут... Потерпи совсем немного.
  - Ты Перший хотел поведать мне про беса... Что это такое?- прозвучал нежный девичий голос Есиславы, воочью исторгнутый из недр сияющей моей сути, желающий поддержать меня, как свою основу.
  - Бес это создание,- словно нехотя отозвался Перший и его полные губы малозаметно живописали улыбку, а само лицо стало таким близким, кажется нависшим надо мной.- Создание оное придумано и сотворено мной лишь для одной цели присматривать за интересующим меня объектом и передавать о его состояние, самочувствие и мыслях информацию на Богов. И как всегда люди ошибаются, приписывая эти творения к духам и награждая их отрицательными качествами, такими как сбивать человека с прямой дороги, совращать души к Кривде. Ибо бесы не относятся к духам и вообще являются иными в физическом понимании созданиями...
  Теперь шевельнулись сухие, обветренные губы Яробора Живко сами собой, точно на них надавил вже я, стараясь удержать воспоминание-сон, и тихо проронил, али громко прокричал:
  - Почему? Почему меня не слышите? Сызнова... Ты, Родитель, сызнова меня обманываешь... Что ноне я сделал не так? Что не так сделал мой Отец? Не могу... не могу без него.
  А после на меня и токмо на меня нахлынула молвь, озвученная голосом Седми, явно не желающего более хорониться, вспять жаждущего, абы я его услышал:
  - Сделать все, чтобы мальчик наш жил. Хватит нам слышать недовольства Родителя. И раз велено излечить тут, так и делайте.
  Звонкий тенор, с нотками драматической окраски, старшего брата наполнил меня такой любовью, которая качнув, махом облобызала все сияющее естество... придав сил, и словно съев мое напряжение. Определенно, Седми не раз поцеловал в лоб мальчика своим кораллово-красными губами, только потом передав на излечение бесицам-трясавицам.
  Голос брата степенно угас, но всего-навсе затем, чтобы сменится на полюбовный, бархатистый баритон Вежды, и вовсе шепнувший явственно чрез беса, оного после испытания три года назад установили взанамест Лег-хранителя:
  - Не зачем моя бесценность, мой Крушец, так тосковать... Изводить себя и нас зовом. Надо умиротвориться, потерпеть. Надо жить и помогать мальчику. Я прошу тебя, мой милый, не призывай Родителя, не губи жизнь мальчику, не рви себя... Иначе я не сумею защитить тебя... Уберечь тебя, моя драгость. А значит, не будет той надобной тебе встречи с Отцом. Потерпи. Я ведь подле... обок тебя... Всегда! всегда, мой любезный, бесценный, милый малецык... мой Крушец.
  На этот раз бархатистый баритон смолк разом, вероятно, зараз отключившись от беса, однако сумел умиротворить и обнадежить меня.
  Именно поэтому мальчик поправился, а люди, у каковых он пробудился и которых (я в том не сомневаюсь) привели к нему создания Богов, значимо нас порадовали обоих. Не только тем, что в них сияли искры, не только тем, что в своих верованиях они на равных славили имена Небо и Першего, но и тем, что в одном из них я увидел старого своего знакомца. И конечно, меня порадовала горная гряда, обок которой разбили свое становище эти люди, величающие себя влекосилы и кыызы. Горная гряда до средины покрытая невысокой слепяще зеленой травой, где сия полоса растительности степенно переходила в каменистое полотно с нагромождением растрескавшихся громадных валунов, местами обнажая более плотную ее поверхность, состоящую из гранита и мрамора. Склоны горы были купно покрыты осыпью, из мелкого обломочного голыша, в коих таились пухлыми подухами мхи, а ближе к вершине лежали тонкие или широкие пежины белого снега. Ей-же-ей, это была горная гряда, кою я когда-то узрел в видении отдельным фрагментом.
  Влекосилы и кыызы, останки народов, что еще берегли в себе знания, когда-то спущенные гипоцентаврами, белым людям, и переданные дзасики-вараси, желтым. Влекосилы, как поведали Яробору, многие века владели Беловодским ханством, одним из самых крупных центров старой веры, и землями вкруг него, что раскинулись недалече от Алатырских гор. Эта отделившаяся часть народности берегла верования в равность обоих братьев Богов, пришедшие, как из Африкии, так и из Дравидии. По первому влекосилы мирно соседствовали даже с нурманнами, что приняли ашерскую веру. Однако погодя, когда последние стали вести захватнические войны, бились за свою волю и веру, сотни лет.
  И в последней такой войне, что вспыхнула пару лет назад, ашерские латники и ополчение нурманн по большей частью сумели погубить самих людей старой веры, отобрать их земли, сжечь города, поселения, определенно, потому как в тех войнах обладали особой жесткостью, как говорится не щадя ни стар, ни млад...
  Волег Колояр был не только родней, пусть и дальней, мальчика (это я понял, узрев общность отдельных генетических кодов встроенных в ядра клеток), но и оказался достаточно близок моей второй грани Есиславе. Обаче в его мозгу горела та звезда, что некогда завела движение и в мозгу Липоксай Ягы, пестуна Еси... Искры, впрочем, как и планеты, как и гены, коды живых существ имеют не только свои уникальные формы, размеры, но особую, присущую токмо им цветовую гамму сияния. И мне хватило всего-навсе мгновения, чтобы признать в той искре (в свой срок дарованной людям Дивным) ноне сияющей в мозгу Волега Колояра, то, что я многие лета наблюдал в Липоксай Ягы...
  Высокорослый и дюжий в плечах осударь, некогда всего Беловодского ханства, имел мускулистые руки и округлые кулаки. Ясность его голубо-серых очей и мощь духа, вольность словно ступала всяк миг обок него... даже удивительно, что эта вольность правила в мозгу некогда основу, чью наполняла дисциплинированность и строгость правил. Прямоугольной формы лицо Волега Колояра имело четкие прямые линии, прямой грубо вырубленный подбородок, белокурые и долгие усы, купно скрывавшие верхнюю губу, оные дотягивались своими кончиками почитай до груди, свернутый набок костлявый, нос, с мясистым кончиком, также потянутым вправо, да полные губы. Потерявший от пыток ашеров уши осударь, вместо которых виднелась вкрапчивая, порыпанная, розоватая кожа, огибающая слуховые проходы, с трепещущим на оголенной голове белокурым, долгим чубом всколыхнул во мне такую радость, точно я увидел моего дорогого брата аль Отца, после долгой разлуки.
  Для Яробора Живко попасть к влекосилам и кыызам стало благом, обаче как и мне. Ибо успокоенный молвью Вежды, поддерживаемый его словами я смог взять себя в руки, взбодриться и уступить желаниям плоти. Желаниям, которые состояли в том, чтобы следовать с Волегом Колояром в южные земли Дравидии, где по преданиям в храмах посвященных Всевышнему, были сокрыты особые знания, оставленные Богом Китоврасом. Знания, которые сможет открыть для своего народа золотой человек. Не надобно, очевидно, говорить, что золотым человеком влекосилы и кыызы сочли Яробора Живко. Не надобно, очевидно, говорить, как сильно была исковеркана информация и о самих пирамидальных храмовых комплексах построенных в Хималских горах для моего будущего перерождения, и о Китоврасе, являющимся только императором гипоцентавров, и о самом Всевышнем. Тем не менее, я не стал, что-либо пояснять мальчику, разрешив следовать велению и предпочтению собственного мозга.
  Итак влекосилы и кыызы отправились Дравидию, часть света, некогда объединенную со Старым Миром, и на тот исторический момент имеющей общее величания Асия. Континента, как когда-то пояснял мне Дажба, первоначально по его замыслам должным быть населенным только белыми людьми. И позднее, когда Отец попросил для своих отпрысков места на Земле, распределенного меж белыми и желтыми, чей материк и достался черным.
  Путь сих людей пролегал по диким, труднодоступным хребтам Алатырских гор, где утесистые кряжи перемешивались с долгими долинами, мощными котловинами, приглублыми безднами, большими озерными водоемами. Безусловно, данный поход стал тяжелым для людей. Но токмо не для мальчика, або его окружали такой заботой, почтением, и не только Волег Колояр (верно, сберегший в своей искре трепетность вообще к моей сути), не только влекосилы, кыызы, но и Айсулу, дщерша осударя, каковая прониклась к нему нежными чувствами. Это была худенькая, угловатая девочка с миловидными чертами лица, впитавшими в себя гены белой и желтой расы. Посему ее округлое лицо, где вельми массивной была нижняя челюсть (особенно когда на нее смотрели наискось), с вогнутой спинкой и толику вздернутым кончиком нос, плоский лоб и маленькие, из-за коротких прорезей, глаза с водянисто-голубой радужной оболочкой, вельми сильно напомнили мне первых женщин Земли, оных в жизни Владелины привезли создания Богов на планету, для продолжения рода белых людей. А с легким отливом желтизны кожа, жесткие, черные волосы наглядно демонстрировали ее связь с отпрысками Асила. Девочка неприкрыто показывала свою тягу, теплоту к Яробору, чем вводила в замешательство меня, ибо я не ведал, как надобно себя вести, и потому ничего не мог указать плоти.
  Я волновался... почасту беспокоился... И посему все время пребывал в напряжение... Тревожась, похоже, сразу и за все...
  Я тосковал за Отцом и братьями, будоражился за саму плоть, и сие несмотря на то, что подле мальчика всяк миг присутствовали люди, марухи (пролетая в виде птиц, проползая в виде ящерок). Впрочем, моя тревога оказалась не беспричинной, и Яробор даже под такой заботой и попечением, оступившись, угодил в быстрое течение реки. Захваченный кипучим движением реки, коя как дотоль перекатывала каменья, протащила юношу далеко от места падения, он то и был спасен благодаря зову Айсулу (днесь бессменного охранника) и помощи Волега Колояра, да одного из ханов кыызов Гансухэ-агы. Каковые словив Яробора в реке, вытащили его на берег.
   Сие падение в воду и, удары о ее выстланное огромными валунами дно, не прошло бесследно. И у мальчика была разбита не только голова, но и сломаны несколько ребер, а я прямо-таки дрожал от негодования и напряжения... И данная вибрация моего сияющего естества вельми не благостно сказывалась на состоянии мозга, обок коего я был намотан.
  Хотя привал людьми Волега Колояра был содеян, определенно, вследствие болезни плоти.
  Яробора Живко излечили бесицы-трясавицы, я того не видел, будучи от волнения в отключенном состоянии, но понял. Ведь эти творения старшего брата слыли мастерами в своем деле... Интересно, только... почему не примечали моего напряжения?
  Люди толком и не успевшие начать свой путь, завершили его, расположившись в обширной долине Алатырских гор подле небольшого, соленого озера. Само озеро поместилось в углубление в непосредственной близи от высоченного хребта обряженного снегами. По брегам того озера с одного окоема росли лиственные леса, а две мощные реки питающие его спускаясь с ледника несли прозрачно-пенные, пресные воды. Влекосилы и кыызы решили зазимовать в данной местности.
  А я продолжал будоражиться, еще и потому как видения грядущего стали набирать свою мощь... Их яркость, насыщенность и жизненность нарастала и не только для меня, но и для плоти, и вмале блики, туманы грядущего выплеснулись в мозг Яробора кусками зримых картинок. А для меня это были кратковременные ленты бытия планеты. Они несли в себе духовно-нравственное разложение людей, уничтожение почвы, лесов, живых существ на Земле... всего того, что с такой заботой созидали ближайшие соратники Богов всевозможные нибелунги, оньаувы, прокуды. Я видел, как степенно, люди теряли все нравственные ценности, культуру, верования приоритетом жизненных свершений устанавливая материальные достижения. Единожды созидая фабрики, заводы облегчающие бытие человечества, и с тем заводя механизм выкачки природных ресурсов из оземи, вырубку лесов, изменения русла рек, выдавливание животного мира с большей части территорий. Огромные в размахе города, с коробками бетонно-массивных домов заполонили планету, загородили небо, завалили отходами жизнедеятельности почву, верхний слой каковой формировался под приглядом нибелунгов (созданий Седми) миллионы лет... И в той серой массе затерялся и сам человек, словно канув в никуда... утопив в массиве построек свою суть, свои чувства, свой бесценный, единственно сущий мозг.
  И я в страхе от пережитого мозгом Яробора, от ощущения медлительного угасания самого человеческого общества прокручивающегося лентой событий предо мной, всяк раз выбрасывал в расстилающиеся над Землей пространство зов, прося помощи у Родителя, объяснений от братьев и их поддержки.
  Обаче, вопреки испугу, волнению, напряжению всякий раз после видения и выброса зова я наращивал мощь своего сияния, снимая тяжесть с самого мозга мальчика. И этим никак не повреждая его, хотя явственно увеличивая в себе еще большее напряжение, каковое все чаще и чаще сказывалось неконтролируемой вибрацией моего сияния.
  Понеже я был очень рад узреть королеву марух Стрел-Сороку-Ящерицу-Морокунью-Благовидную возникшую как-то подле мальчика. Высокая и мало чем отличное создание от Богов с гладко-зализанными назад серебристыми, короткими волосами, будто слившимися с серовато-стальной кожей головы, обряженная в бирюзовое, долгополое одеяние, подчеркивающее покатость стройных форм тела, повторяющее каждый изгиб, выступающие вперед небольшие груди, вдавленный на вроде чаши живот и узкую талию. На лице королевы, напоминающем по форме сердечко, блистали прозрачной голубизной радужки, овальной формы без зрачка, с бело- прозрачной склерой. На том месте, где у Бога были виски, у Стрел-Сороки-Ящерицы-Морокуньи-Благовидной располагались вытянутые тонкие щели, начинающиеся от уголков очей и уходящие под волосы. Округлые края той расщелины зримо колыхались, точно вдыхая и выдыхая воздух, на самом деле передавая информацию при помощи инфразвуков, волн схожих со звуковыми, только не воспринимаемых для уха человека. Сии звуки подобные грозовым разрядам, распространялись на большие расстояния при помощи особых устройств, внедренных в подвисочные доли марух. Устройств созданных моим Отцом, або в его способностях было также создание чисто механических механизмов и, как это не странно, организмов. Поелику эти щели, называемые скоропал, едва зримо подсвечивались зеленоватым сиянием, исходящим из глубин. Красные, полноватые губы королевы растянулись в улыбке, оттенив и придав блеск и самой коже округ них, стоило ей увидеть Яробора, прохаживающегося повдоль стены горного кряжа, огибающей с одной стороны озеро. Днесь обледенелые пласты почвы, сверху присыпанные густым слоем снега особенно на выпирающих склонах, ярко переливались, поигрывая лучами солнца, оное по-весеннему распалившись, начало пригревать землю. Чуть зримые капельки водицы от растапливаемой поверхности льда и снега, порой срываясь вниз, скатывались по ребристой его поверхности, вмале застывая угловатыми катушками на узких земляных прорехах. Яробор Живко подойдя достаточно близко к обледенелой стене горного кряжа, остановился и глубоко вздохнув, утер тыльной стороной ладони влажные очи, в уголках которых задержались маханькими каплями слезинки. Мальчик также тяжело переживал видения, и коль я жаждал ответа, он, однозначно, успокоения.
  Его разговор со Стрел-Сорокой-Ящерицей-Морокуньей-Благовидной лично для меня не имел никакого значения. И все слова, Благи (как коротко называл ее Мор), что она есть Берегиня, направленные на мозг Яробора Живко были для меня смешны. Ибо я ждал одного... одного... того, чтобы нас забрали на маковку. Потому, когда королева, порывчато дернув левой рукой, протянула в направлении мальчика зажатую в четырех перстах круглую маленькую зерницу, мощное снотворное, погружающего плоть в состояние беспамятства, повелел принять ее в рот.
  
  Глава двадцать первая.
  На этот раз я воздействовал на весь в целом мозг, в первую очередь на его кору и лобные доли, отвечающие за координацию движения, мышление и речь своим сиянием. Вибрация моего сияния не просто окутала ту студенистую массу бледно-желтоватого цвета, она явственно встряхнула его в мощных переливах сего света, и мальчик также рывком пришел в себя.
  Обнаружив себя в кувшинке в худжре на маковке. Встреча с Вежды, Небо, Седми не только для плоти, для меня стала не забываемой и столь нужной. Она, обобщенно, сняла часть напряжения с меня, стоило токмо Яробору, выбравшись с кувшинки, оглядеться. Днесь мы находились в обширной комнате, вельми неширокой и одновременно долгой, вытянуто-прямоугольной, схожей с коридором. Свод в худжре был не высок, а сами стены плавно изгибаясь, вмале сворачивая вправо, словно описывая полукруг, терялись в той кривизне. В комнате, где и стены, и пол, и свод выглядели блекло-лазуревые, не имелось окон али дверей. А входом служила серебристая опакуша, неизменно колыхающая своей поверхностью, расположенная в стене супротив уводящему в кривизну коридору. По правую сторону от вылезшего из люльки Яробора Живко в ровном ряду стояли на мощных коричневых прямых столбообразных подставках такие же, небольшие кувшинки, точь-в-точь, как половинки яичной скорлупы, впрочем, пустые.
  Малой водовертью внезапно пошла опакуша, впустив в помещение Вежды и Трясцу-не-всипуху.
  Вежды...
  Образ столь дорогого мне старшего брата затмил все. И как, показалось мне, я не слышал толкования Бога и его создания, не ощущал волнения плоти и тревоги проскользнувшей в мозгу...
  Все!
  Вне сомнений, все! заполонила радость видеть Вежды!
  Ей-же-ей, все еще ощущая напряжение я потребовал, стоило в худжру войти Небо, встречи с Першим. Я тогда молвил Вежды и Небо:
  - Скажите Родителю, хочу увидеть Отца... Хочу... Пусть не смеет лишать меня с ним встречи, а иначе я взбунтуюсь... И уничтожу... уничтожу эту плоть...
  Я, конечно, зря так говорил. Ну, как, в самом деле, я мог уничтожить эту плоть, как мог взбунтоваться?..
   Не выпрыгнуть же из нее. Ведь ее существование было необходимо для моего роста, абы скорей закончилась разлука с моими сродниками, с моими братьями, моим Отцом.
  Просто напряжение и волнение сказывалось во мне горячей речью, а в мальчике насыщенным, смаглым сиянием окутавшим не только голову, но и все его тельце, корчей губ и приглушенной речью.
  А потом вновь и вновь, когда Небо покинул маковку и отправился в Отческие недра, я выплескивал просьбы чрез Яробора, жаждая, чтоб их донесли до Родителя. Наново и наново повторяя свои прошения, направляя их на старших братьев, кои были так сильно связаны со мной... Связаны особой чувственностью, оную мог дарить... спускать... направлять только я...
  Я- юное божество! юный Родитель!
  - Вежды... Вежды скажи Родителю... Скажи, хочу увидеть Отца... Отца... Не могу без него... Не могу... Не хочу...
  Встречу себе, я все же вытребовал...
  Встречу с моим дорогим Отцом и с моей драгоценной Кали-Даругой!
  Я вытребовал себе и особые условия!
  Условия абы более не расставаться с моим Творцом, поелику оказалось, Родитель не ведал о моих чаяниях, тревогах и напряжении.
  Об этом мне по прибытии на маковку первым же погружением в сон плоти сообщила Кали.
   Помню, она тогда подхватила на руки спящего Яробора Живко, приблизила его лоб к своим большим, толстым светло-красным губам, и, облизав кожу вторым, рдяным языком, молвила:
  - Ом! мой дражайший мальчик, Господь Крушец как вы напряжены! успокойтесь, а то вновь захвораете. Мой милый, дражайший мальчик, потолкуйте со мной. Родитель мне сказал, что вы днесь умеете говорить. Только не горячитесь, сказывайте молвь степенно, чтобы я вас поняла.
  И тогда я заговорил, выплескивая все накопившееся, наблюдая, как стараясь меня успокоить легохонько осциллировал кончик языка демоницы, едва касаясь кожи на лбу Яробора:
  - Зачем? зачем, сызнова эта разлука? Я кричал, кричал Родителю, абы Он ее прекратил! Звал Отца, просил встречи, но меня никто не слышит, словно я никому не нужен,- с нарастающим волнением в голосе сказывал я, и резко возросло сияние моего естества.
  - Вы слишком горячитесь Господь Крушец, успокойтесь,- говорила Кали и почасту целовала в лоб мальчика, и тогда я видел, как сквозь ротовую полость рани демониц в черепную коробку, а далее ко мне просачивалась голубовато-марная россыпь искорок, дарующая мне силы.- И зов вы подавали столь порывисто, что Родитель не мог понять ваших желаний. Об каковых ему, увы! не докладывали ваши старшие братья. Но теперь вы должны умиротвориться, ибо Родитель повелел провести обряд и позволить вам вступить в непосредственное соприкосновение, близкое общение с вашим Отцом, Господом Першим. Главное теперь, чтобы вы сумели правильно себя вести и ни в коем случае не горячились во время выхода из плоти, абы не надорвать связи с мозгом... Надеюсь,- чуть тише, приглушенней отметила рани Черных Каликамов.- Точнее, на сие надеется Родитель, вы не стали как было с прежней плотью создавать из фрагмента ее мозга свою часть.
  - Нет, - немедля и все еще взбудоражено ответил я.- Это мне не нужно! Я полностью управляю мозгом, и все, что желаю, могу содеять с плотью.
  Данное общение с Отцом было, как и можно догадаться, особенно для меня запоминаемым... Ибо я так скучал, тосковал... Так был зависимым от своего Творца, несомненно, также сильно, как и он от меня!
   В темной кирке, где проводился обряд, и из каковой, как ошибочно считали, не мог вырваться я и стены, и пол, и сводчатый потолок, по форме напоминающие полусферу, имели черный цвет. Оттеняли ту темень лишь серебристая опакуша и расставленные по кругу широкие в обхвате и весьма высокие, стоящие на небольшом удалении друг от друга свечи, каковые давали повышенную яркость света и при этом не испускали дыма. Эти свечи, производимые из углеводородистого минерала, добываемого на Пеколе, были используемы токмо демонами. Их, скажем так, страстным поклонником выступала Кали-Даругой, або она не любила яркий свет. Свечи, или как их называли на Пеколе вощины огораживали поместившуюся в центре кушетку, опирающиеся на одну несколько изогнутую ножку со слегка вдавленной вглубь поверхностью, куда бесицы-трясавицы уложили спящего Яробора Живко.
  Легкие удары бубна, точно биение сердца Всевышнего, вызванные Калики-Шатиной и Калики-Пураной ( младшими сестрами Кали-Даруги, прибывшими ей в помощь) своим однообразным мотивом сообщили мне, что я могу спокойно покинуть плоть, впрочем, ни в коем случае не разрывая с ней связи. Посему я немедля обернулся в искру, и, следуя вдоль одного из кровеносных сосудов, направил свой полет к грудины мальчика, або там для меня оставили проход перста бесицы-трясавицы. Обаче, я по мере полета оставлял, словно разматываясь, тонкую голубоватую нить, связывающую меня и мозг. Поелику в свой черед (або когда-то сглотнул искру даровавшую ход сему мозгу) днесь вся чувственность, эмоции вже не формировали округ искры систему, а напрямую впитывались в меня. Обок самого разреза грудины я сдержал полет, и мгновенно преобразившись, в накрученный ком, будто водяной пузырь, выплеснулся из щели наружу. И все также степенно принялся раскручиваться в обе стороны, как и учила меня до проведения обряда Кали-Даруга, с тем зависнув в непосредственной близи от плоти, не касаясь собственным естеством кожи мальчика.
  Мой Отец глянул на меня с такой теплотой, а после, склонившись, ласково прикоснулся устами к выемкам глаз, одновременно пройдясь дланью по световому, однако осязаемому телу, чуть слышно шепнув:
  - Крушец, мой бесценный, дорогой малецык... Я тут подле... подле тебя... Мой... Мой Крушец. Мой милый. Моя драгость.
  Мне, кажется, я сотрясся от близости Творца. От любви, что переполняла меня к нему, и также негромко отозвался, и голос ноне звучал несколько свистяще:
  - Отец.
  Это были прекрасные мгновения нашей близости... Близости, оную я уже давно перестал ощущать, обаче все еще хоронил в собственном сияющем естестве.
  Потому я наверно горячился, в словах, речи, а Перший успокаивая, явственно волновался так, точно приметил во мне, что-то не стандартное. Впрочем, коль толковать искренне, я сам весь был не стандартный, уникальный. Или, как почасту говорил Яробор Живко, ущербный. Ведь ущербность, порой бывает признаком иного развития... нового движения... хода... пути... а инолды и самого явления!
  Словом, я ощутил в речи Отца какую-то тревогу, аль даже страх. Потому поторопился сказать ему, что замыслы мои в отношении его печищи не изменились, и я жажду стать лишь Димургом.
   Просто я предположил, что тревога Першего связана с моим выбором или его выбором...
  - Я так рад, так рад, что, несмотря на пережитое, ты не изменил своего решения и все еще жаждешь быть рядом со мной...- дрогнувшим голосом молвил Перший, и черты его лица также как и золотое сияние наполняющее темную кожу зримо задрожали.- И я тоже того хочу... жажду... лишь о том и думаю... Думаю о том моменте, когда завершится наша разлука, и мы будем вместе, и сумеем обо всем потолковать... обо всем... Но нынче... нынче очень многое зависит от тебя... Потому я прошу тебя выслушать меня внимательно.
  Многое.
  Отец просил, обобщенно не о многом... о малом.
  Он так волновался, что я не стал пререкаться и согласился.
  Я согласился не теребить Яробора Живко в этой жизни и выбрать своей следующей плотью более здоровую и крепкую. Я также должен был не тянуть с вселением в плоть, не изводить ее при жизни, и дать право самой определиться в жизненных ориентирах.
  " Тогда ты должен выступать уже сам как Бог. Предоставь ей спокойно выбрать свой путь, найти духовное начало и смысл жизни,"- напоследок сказал Отец и сызнова прикоснулся губами к моим глазам.
  И, конечно, я не мог не отозваться согласием...
  Уж слишком сильно я его любил. Слишком был зависим оттого, который когда-то пожертвовал кусочек, отломышек, клетку от себя темной, чуждой материи... То, что никогда не делали Боги, аль Родитель зачастую создавая только копию, оттиск, клона.
  После...после обряда и общения с Отцом...
  Вже многажды позже я спросил у Кали-Даруги:
  - Почему Отец так волновался? Со мной все в порядке? Или сие не связано со мной?
  - Господь Перший вас слишком любит мой дражайший мальчик,- уклончиво ответила Кали и я узрел как едва зримо дрогнула кожа на ее губах, очевидно, не в состоянии мне лгать.- Но его волнение связано не с вами, а с вашими братьями, оные расстроили Родителя тем, что не докладывали о ваших желаниях.
  Я видел... слышал... ощущал, что Кали-Даруга меня обманывает!
  Я чувствовал тягость и в самом Отце после проведенного обряда!
   Но так как они не пояснили причину того напряжения, смирился и сам, обаче, предположив, что во мне выявлены какие-то аномалии. Надеюсь хоть не уродство, не ущербность.
   Нет! Нет! во мне не могло быть уродства, токмо отличия, або я был уникальностью.
  Я, право молвить, не прекратил теребить Яробора Живко. Ибо хотел выговорить себе особые условия взросления, а именно права не расставаться с Отцом, ведая, что Родитель, не желает меня еще беспокоить, также считая жизнь этой плоти вельми важной. Тем не менее, мы вместе с мальчиком, со временем и под руководством Кали-Даруги, сумели настроить мозг правильно воспринимать приходящие видения, а мне его от тех видений грамотно прикрывать.
  Потому следующие шестнадцать лет и сие, несмотря на болезнь Отца, оная была вызвана уничтожением Галактики Седми Синего Око, прошли для Яробора Живко значимо спокойно.
   Его люди, влекосилы, кыызы, тыряки, аримийцы, пришедшие в Дравидию, покорившие местные племена, захватившие ( и то надеюсь в лучшем понимании данного слова), земли и сам город Аскаши, позднее названный Златград, при помощи присланных Дивным дивьих людей, восстановили и первоначальную его красоту и саму роль. Роль прогрессивного, просвещенного града... Яробор Живко под влиянием моих мыслей не только создал новое верование, он создал в своем городе учебное заведение, научную школу, где развивались такие науки как астрономия, математика, историография, философия.
  Ступающий вперед мозг плоти впитывал в себя столь надобные знания, точки зрения, учения, чувства, эмоции. Мальчик стал не только мужем, но и отцом, тем самым прогрессивным, сравнявшим роль, суть женского и мужского начала. Он мне не просто подчинялся... мозг Яробора жил моими чаяниями и желаниями, определенно, тем даря благополучие своему народу, синдхистанцам, и единожды утверждая вопрос, что лучшее правление возможно только от Богов и существ, много более развитых, чем люди. Таких, к примеру, аки демоны... Конечно, я приметил, как на внешнюю политику нового государства влияла Кали-Даруга, одначе, того не распространяя на самого Яробора Живко, не столько его оберегая, сколько с интересом наблюдая за происходящим.
  Определенно за время пребывания в плоти Яробора, не могу не сказать о трепетных, неизгладимых встречах с моими братьями, с моими Отцами Дивным, Асилом, Небо. Об вновь созданных, новых созданиях Темряя - апсарасах и Стыня- данавов-калакеев. Не вспомнить об особо запоминающейся встрече с Велетом и Мором.
  Это случилось тогда, когда Яробор Живко только отошел от обряда связанного с моим выходом из плоти и Перший внес его в залу маковки. В тот момент пред ним предстал Велет в своем истинном росте, каковой мощной горой возвышался в центре залы, подпирая ее свод собственной головой, отчего серые полотна облаков, точно поднырнули под прямые, жесткие, черные волосы Бога. Это был массивно скроенный с сильным костяком и большим весом Бог, вдвое превышающий в весе иных Зиждителей. Он дюже сильно сутулился, и, клонил вниз голову оттого, что на его спине отложистой горой торчал невысокий горб. Сами мышцы, выпирающие на плечах, предплечьях, бедрах, лодыжках, оголенной груди были дюже ребристыми и напоминали корни деревьев. Они испещряя части тела, не столько проходили под кожей, сколько над ней, легохонько касаясь ее своим краем, а потому воочью перекатывались туды...сюды по сей поверхности, весьма рыхлой. Цвет кожи у Велета был смуглый, и подсвечивался золотым сиянием, хотя порой она чудилась лишь насыщенно желтой. Уплощенное, округлое лицо старшего брата с низким переносьем и приплюснутым носом (где могутно выпирали вперед массивные скулы), на котором находились узкие, черные глаза, с вертикальными складками кожи полулунной формы, прикрывающих внутренние уголки глазных щелей в области верхних век, для меня выглядело таковым близким, родственным, знамым. У Велета не имелось растительности на лице, а единственной одеждой ему служила набедренная, густо-зеленая повязка широкая, обмотанная вокруг бедер и закрепленная на талии сыромятным поясом. Мощные стопы Велета были никак не прикрыты, а на голове поместился удивительной формы и красоты венец. Это были укрепленные на платиновом обруче четыре большие серебряные, округлые пластинки украшенные капелью коричневого нефрита, янтаря, зеленого малахита и изумруда. От стыков пластин вверх поднимались витые по спирали платиновые дуги, сходящиеся в едино над макушкой головы и удерживающие на себе крупный грубо отесанный, огромных размеров, черный алмаз.
  Не менее приятно было мне увидеть Мора, так внешне напоминающего Вежды, такого же крепкого и высокого. Впрочем, от нашего общего старшего брата его отличал цвет кожи, каковой у Мора выглядел много бледней, будучи почти светло-коричневым. Иногда, одначе, она темнела, становясь слегка смугло-красной. Короткими вроде пушка были курчавые волосы Мора, и на уплощенно-округлом лице с широкими, надбровными дугами, несильно нависающими над очами, не имелось растительности. Крупные раскосые очи смотрели, точно щурясь, а вставленные в прямые, черные брови (в самые кончики) желтые камушки янтаря, приподнимая уголки глаз вверх, придавали выражению его лица удивление. Весьма красивым был нос у брата с изящно очерченными ноздрями, конец какового, словно прямым углом нависал над широкими плотными вишнево-красными губами.
  Не менее знаменательно смотрелся его венец, где подымающиеся вверх от обода четыре скрещенные меж собой серебряные дуги, были украшены лоптастыми листьями дуба и дланевидными клена, с миниатюрными цветками, собранными в кисти и зонтики, усыпанные рубинами, белым жемчугом, синим и желтым яхонтами. В навершие тех дуг поместилось огромное яблоко из желтого алмаза, с тонкой зеленой веточкой, кончик коей венчался тремя маханькими розовыми жемчужинами.
  
  Глава двадцать вторая.
  Ей-же-ей, теперь я находился в окружении своих сродников.
  Пожалуй, что именно поэтому так расстроился, когда сначала Кали-Даруга, а после и Перший заговорили со мной о смене плоти.
  - Это будет одноприродная плоть, в которой прописана точная дата смерти так, чтобы мы не волновались. С полным отключением из работы сердца, что на начальном этапе гибели не заденет сам мозг. Плоть будет полностью повторять эту... и не ты... не мозг не заметят подмены, ты только не бойся,- успокаивал меня тогда Отец, нежно прижимая к груди спящее тельце Яробора Живко.
  После уничтожения Синего Ока, Перший очень тяжело восстанавливался и потому находился в основном в дольней комнате пагоды или чанди, смотря, что доставляли на тот момент в Млечный Путь Боги. Он лежал на выре, а мальчика неизменно укладывал себе на грудь. Очень редко Отец приходил в залу маковку, как поясняла мне и Яробору Живко рани демониц "або вельми будучи утомленным".
  Утомление... слабость моего Творца я, всяк раз ощущал, и когда был так к нему близок, и когда зрел над собой его растерявшее сияние лицо. И когда я его таким видел, весьма волновался...
  - Ом! Дражайший мой мальчик, Господь Крушец, наново вы так взволнованы, напряжены, что случилось?- почасту колыхался низко-мелодичный голос Кали-Даруги жаждущий меня успокоить.- Умиротворитесь, ибо ваши тревоги плохо отражаются на Господе Першем. Вы слишком с ним связаны... Своим возникновением и ростом.
  Демоница, я понимал, как особо доверенная к Родителю, ведала о моем появлении. И вероятно, потому столь сильно, много сильней, чем старших братьев любила меня, не раз сказывая, точно благодаря:
  - Наша бесценность. Такая удача... удача, что вы возникли, и тем самым уберегли нашего дорогого Господа Першего от ухода. Такая удача, что вторая ваша производная структура уступила нашему Господу и не погубила его суть.
  Впрочем, в этот раз, даже Кали-Даруга не смогла сразу умиротворить меня, так как я очень волновался и за сам перенос мозга в иную плоть, и обобщенно за все вмешательство. Вже и не знаю, что таким образом на меня подействовало, но скорее всего не благостное состояние моего Творца.
  - Малецык, ничего не бойся, я буду подле,- участливо произносил Перший и нежно гладил волосы Яробора Живко.
  И я ощущал даже чрез густоту волос, кожу, кости мальчика трепетание его перст... его возбуждение и любовь.
  - Отец так боюсь расставания с тобой,- отзывался я Першему, так желая к нему прикоснуться.- Вдруг, что-то пойдет не так и я покину плоть... покину тебя. А впереди такая долгая разлука.
  - Но это будет последняя наша разлука, а после мы будем всегда вместе. Всегда, мой дорогой,- ласково шептал мой Творец и той нежностью укачивал меня... вместе с покачивающейся на его груди вверх...вниз человеческой плотью.
  Не могу точно утверждать, что я был спокоен пред пересадкой плоти, просто не куда было деваться. Поелику когда Кали-Даруга спросила меня, согласен ли и готов, я, туго вздохнув, ответил:
  - Готов.
  Рани, определенно, не поверив мне до конца, за пару дней до вмешательства проводила лечение надо мной. И как, когда-то спасая меня от гибели в плоти Владелины, ноне вводила через ухо спящего Яробора Живко нитевидный витень, тончайшее устройство, через каковое впрыскивала сверхвысокочастотные волны в мое естество, абы таким побытом придать бодрости и снять напряжение. Кали-Даруга почасту проводила ту процедуру, подвергая меня также электромагнитному излучению, понеже считала, что мое раздражение есть нечто иное, как последствие пережитого лечения в Отческих недрах и обобщенно всего перенесенного допрежь того.
  Чтобы благополучно перенести пересадку мозга и меня в одноприродную человеческую плоть (проще говоря оттиск, копию, клона), в Млечный Путь прибыл Небо. Он, как и Дивный, был частым тут гостем, хотя Кали-Даруга явственно обоих старших Расов недолюбливала, по непонятной мне причине. Но в этот раз Небо привел не судно для Першего, а прибыл на своем на зинкурате, доставив на землю, малое околопланетное судно мартирий.
  Пред тем, как мартирий достиг Земли, он выпустил из своего дна крохотную по яркости и силе севергу. Сия особого состава северга должна была расчистить для посадки оземь, сровняв и соорудив на ней площадку. Потому с места падения северги на планету вверх вырвалось огромное вихревое серо-бурое облако насыщенное пылью, частицами грунта, листвой и мешаниной перемолотой древесины. Закручивающаяся по спирали круговерть сформировала над кронами деревьев похожее на шляпку огромного гриба облако, где стремительно вращались по спирали пыль, кусочки почвы, останки деревьев. Засим вихревой столп с лепестками полымя осев книзу сожрал в своей мощности и сами деревья, и растения, и верхний слой почвы, создав ровную, каменно-спекшуюся буро-черную поверхность, на каковую немного погодя и опустился мартирий. Так как по своей функциональности данное судно могло находится, приземляться токмо на идеально- гладкую поверхность.
  Блестящий, цилиндрической формы мартирий застыв над площадкой, выпустил из себя более тонкую в сравнении с корпусом стыковочную ступень черно-синего цвета, едва переливающуюся. Выдвинувшись на значительную длину, сравнявшуюся с протяженностью верхнего его остова стыковочная ступень корпуса, замерла над каменисто-спекшейся площадкой, и немедля, дернувшись, окаменело и все судно. А миг спустя из нижней части корпуса выползли шесть тонких золотистых ножек, которые резво дотянувшись до площадки, похоже, впились в ее полированную гладь своими концами. И тотчас ножки дернули на себя все судно, при сем согнувшись в угловато выпирающих в середине навершиях. Стыковочная черно-синяя ступень, также скоро опустившись, вклинилась своими бортами в поверхность площадки, пробив в ней дыру и углубив собственные стенки, сим создав единое целое с самим каменным полотном.
  А внутри мартирия уже все подготовили к пересадке...
  В мрачной кирке, формой напоминающей полусферу, где стены, свод и пол имели сине-фиолетовый цвет с россыпью мелких звездных брызг едва озаряющих тусклым светом помещение, стояли две кушетки. Они поместились на высоких треножниках и имели ровные поверхности, самую малость вдавленную в середине. Между теми двумя кушетками находился совсем крохотный промежуток, в котором, прямо в изголовье, стояла плюсна, приспособление на толстой стеклянной, полой стойке, внутри какового зримо перемещалась пузырчатая, пурпурная жидкая соединительная ткань, находящаяся в состоянии кипения. В навершие плюсны расположились две широкие в обхвате и вельми подвижные желто-зеленые воложки, сужающиеся к концу, однако с махонистыми горловинами. Они иноредь колыхали своими стенками, а красные жилки, испещряющие их поверхность, зримо шевелились. Еще два шнура, соответственно величаемые дротины, темно-зеленого цвета были намотаны на отходящий от середины плюсны долгий бурый крюк, который изгибаясь, удерживал на своем конце маленький, пальчатый, зеленый с тремя симметрично расположенными жилками на каждой лопасти, лист. Вообще вся плюсна совмещала в себе механические и чисто растительные части, будучи живой, так как не только жилки на воложках шевелились, но и подавали о себе знать, порой вздрагивающие дротины, и трепетал, воочью удлиняя свои лопасти листочек на крюке. Данное приспособление было когда-то создано нарочно для бесиц-трясавиц Асилом, Вежды и гипоцентаврами.
  На кушетки уложили два тела Яробора Живко. Это я увидел, когда одного из них... того в котором я пока находился бесицы-трясавицы внесли в кирку. Иное же тело мальчика, что лежало на правой кушетке, и впрямь полностью соответствовало тому, в коем я допрежь находился. Оттиск Яробора ко всему прочему еще был густо оплетен ажурной сетью голубых волоконцев, будто укрыт сверху сквозным паутинчатым одеялом. Обаче не столько укрыт, сколько утыкан игольчатыми остриями, каковые пронзали на туловище, конечностях все нервные и мышечные окончания, с тем поддерживая в них жизнь. Несколько алых отростков отходя от стенок кушетки, разветвляясь на множество мелких шнуровидных стеблей, плотно оплетали нос и губы новой плоти, внедряясь в саму кожу, глубь ноздрей, рта своими махунечкими присосками. Более тонкие нитевидные стебли окутали сверху сетью сомкнутые глаза и уши оттиска. Старую плоть, в оной ноне я все еще располагался, уложили на левую кушетку. Мозг в этой плоти спал, чтобы я мог все слышать и знать о дальнейших действах бесиц-трясавиц.
  Пред тем как в кирку пришел Отец, Кали-Даруга склонившись ко мне, мягко сказала:
  - Ом! Дражайший наш Господь Крушец вы только не волнуйтесь, все будет благополучно, и ни в коем случае не разворачивайтесь.
  Неприятное дребезжание, после выдохнутого Кали-Даругой указания "приступайте", кажется, переполнило не только саму черепную коробку, но и всего меня. Хруст распиливаемых костей, дребезжание воложек, кои мельчайшими своими зубцами выжигали хрящевую ткань, отзывался не только подергиванием конечностей плоти и легкой вибрацией самого мозга, каковой я прямо-таки укутал в себя, абы не допустить гибели. Он отдавался волнами в моем сияющем естестве, скрежетал, очевидно, в оранжевых паутинных кровеносных сосудах, ажурных нитях кумачовых мышц и жилок, живописующих формы лица: губ, впадин-глаз, чуть выступающего над общей поверхностью лба, скул и носа.
  И я почувствовал, что еще чуть-чуть и мной полностью овладеет дотоль утихшее раздражение и напряжение...
  Мне вдруг показалось, что и сама суть моя состоящая из символов, письмен, рун, литер, свастик, ваджер, букв, иероглифов, цифр, знаков, графем, а также геометрических фигур, образов людей, существ, зверей, птиц, рыб, растений, планет, систем, Богов, Галактик прекратит свой ход, изменит свое структурное построение. А после, и те самые, единящие меня с Отцом вже появившиеся на голове, оранжевые паутинные кровеносные сосуды, ажурные нити кумачовых мышц и жилок лопнут, распавшись на отдельные волоконца.
  Благо, что вмале сие дребезжание стихло, одначе, напряжение во мне лишь стало нарастать. И посему я вновь вздрогнул, испугался, когда услышал голос своего Творца:
  - Крушец, ты только не волнуйся,- бас-баритон Першего нежданно потух.
  И тотчас я сызнова дернулся, завибрировав сиянием, теперь уже испугавшись за моего Отца.
  -Громче Господь, говорите громче,- послышался голос Кали-Даруги.
  - Крушец,- немедля услыхал я Отца и ноне голос его плыл с положенной мощью.- Малецык мой бесценный, не пугайся. Как я тебе и сказывал допрежь того, мы перенесем тебя и мозг мальчика в новую плоть. Прошу тебя только, мой милый, во время перемещения не паниковать. Ни в коем случае не рвать связь с мозгом. Находится в ровном, спокойном состоянии, а иначе ты навредишь себе, мой малецык.
  После слов моего Творца я несколько успокоился, прошел страх, но осталось напряжение. Обаче, я взял себя в руки, и, следуя ранее выданным мне наставлениям, плеснул клинопись в места стыков, нервных узлов, соединений мозга и обобщенно плоти, зараз обрезая сии связи.
  И наново во мне всколыхнулось напряжение, кое особенно возросло, когда бесицы-трясавицы открыли свод черепа, а посем, приставили к внутренности черепной коробки высокие борта лоханки. Нестабильно колыхающиеся стенки лоханки резко выдвинулись вперед, и, просочившись непосредственно в глубины нижней части черепа, произвели значимый звук хлюпанья, всосав в себя и мозг, и меня.
  Теперь я уже запаниковал...
  Запаниковал когда мозг и меня, развернув, принялись перемещать...
  Очевидно, что-то говорил Отец и Кали, только я ничего не слышал. Напряжение дотоль мною так долго владевшее с удвоенной силой выплеснулись из сияния, разворошив некогда подзабытую кодировку у Родителя и Его лечение с больно бьющей в макушку молнией, электрического искрового разряда, являющегося носителем больших температур и мощности.
  Я очнулся, точнее сказать обрел себя, когда перста Отца надавили на откос разворачивающийся моей головы. И легкое золотое сияние собранное Першим в левой руке, в предплечье мгновенно переместившись в перста, вошло в макушку моей головы, замедлив там трепетание жилок и остановив колебание замкнутого в клубах сияния человеческого мозга.
  - Прекрати! Прошу тебя мой милый прекрати!- проплыл надо мной голос Отца.
  И вторя ему, донеслись укачивания напевной песни Кали-Даруги:
  - Господь Крушец! Господь, что вы творите? Вы днесь убьете себя и своего Отца. Вы же знаете, что ваш Отец болен. Если вы сейчас ошибетесь, он того не переживет. Возьмите себя в руки,- голос рани теперь запел... заворковал,- успокойтесь Господь Крушец. Успокойтесь бесценный наш мальчик, наше бесценное божество.
  И та погудка голоса демоницы, та жертва Отца возвернула меня к происходящему, дала возможность взять себя в руки, и притянуть собственную голову к мозгу. А Трясца-не-всипуха меж тем уже вогнала подвижные борта лохани в глубины черепной коробки новой плоти, и, не сильно качнув ей переместила и мозг, и меня внутрь головы. Тончайшие нити, проводники, едва зримые и в свое время обрезавшие сосуды, нервы и жилки меж мозгом и старой плотью сейчас спешно вклинились в зачаточные узлы, образовывая связи новой плоти и мозга, притянувшись на вроде противоположно-заряженных мельчайших частиц. А я, мощно засияв, и плеснув немного клинописи, те новые стыки, узлы срастил. А срастив, не менее резко отключился, от испытуемого волнения.
  Я пришел в себя уже в комле на маковке, и, не узрев подле себя Отца и Кали заволновался. Напряжение с меня несколько спало, но страх... страх остался...
  Страх...
  Я почувствовал, что когда отключился в кирке, что-то произошло с Першим. Потому, когда ко мне пришел Небо и попытался поговорить, потребовал одного, отнести к Отцу.
  - Небо, отнеси к Отцу! Что, что с ним?- с горячностью дыхнул я, и переложил свой страх в плоть так, что от боли вскрикнул только днесь пробудившийся Яробор Живко.
  Небо отнес меня к Першему немного позже, сославшись на то, что последний пребывал допрежь в отключенном состоянии. Впрочем, он все же принес плоть со мной к Отцу. И я обдал его таким ярким проблеском сияния, вырвавшегося из головы, что, определенно, ослепил и самого мальчика.
  Яробор Живко тогда прилег на облако, висевшее подле головы моего Творца, и, повернувшись на левый бок, крепко обнял правой рукой его за шею, миг спустя уснув.
  И я тогда понял, что там в кирке, абы не допустить моей гибели, абы погасить мою панику Отец пожертвовал свои последние силы.
  Потому за последующие тридцать лет жизни Яробора Живко я вел себя смирно. Я видел, ощущал слабость моего Творца, ибо он так и не поднялся, не встал с выря и все время проводил в дольней комнате. Именно поэтому я многажды позже, когда Небо увез Першего в Березань воспринял все с пониманием и обещал исполнить все дотоль им указанное. Я тогда спросил у Небо только одно:
  -Отец поправится?
  -Конечно, моя драгость, не беспокойся,- протянул старший Рас и нежно поцеловал спящего Яробора Живко в лоб.
  За два дня до смерти плоти, о которой меня предупредили, из Млечного Пути улетела Кали-Даруга. Как я теперь знал, и это пояснил мне Отец, демоница, чтобы не допустить его гибели, тогда в кирке, отдала ему собственные накопленные силы, чуть было не сгубив себя. И также как Перший находилась все последующие тридцать лет жизни Яробора Живко в состоянии слабости. Она перед самым отлетом сказала мне:
  - Ом! Господь Крушец прошу вас только, будьте умничкой. Я вас очень люблю. Вмале надеюсь увидеть вас в моем тереме на Пеколе.
  Яробор Живко умер рано утром.
  Последнее, что он увидел, открыв глаза, белый свод своей спальни, украшенный лепниной, а засим глубоко вздохнув, сим дуновением остановил биение собственного сердца. В этот раз я не стал оборачиваться в искру. Я просто нарастил собственное сияние, и, разорвав надвое черепную коробку, покинул голову плоти. Уж слишком я был расстроен и тем, что Отца увезли, и тем, что ослабла Кали и, безусловно, тем, что предстояла столь долгая разлука с моими сродниками.
  
  
  Глава двадцать третья.
  Я выполнил все, о чем меня просил Отец. С рождением не тянул, выбрал здоровую, крепкую плоть. Ей-ей, не сумел отказать себе в достойном мозге, и, конечно, с искрой. В недрах пористого вещества густо розового цвета испещренного многочисленными разветвленными сосудами, сияла рдяно-золотая искра, с тончайшими, платиновыми четырьмя лучиками, имеющими несколько зеленоватые острия. Вероятно, не надобно повторяться, что я вселился в уже достаточно взрослую плоть. Девочке было почти два года по земным меркам, а ее искра вже набухала, воочью жаждая отпочковаться. Впрочем, ноне у меня был столь большой рот, не впадинка, понеже я мигом ее проглотил. В этот раз я действовал столь мягко, точнее будет сказать опытней, степенней, что и сама плоть, и бывшие подле нее люди не приметили моего появления внутри черепной коробки.
   Намотавшись вкруг мозга, я, как и положено, отключился, абы отдохнуть. И, одновременно, дать возможность плоти набраться сил, набраться лет, разума. Я подключался к ней не часто, еще и потому что знал, вскоре мне понадобятся все мои силы, и посему берег их.
  В целом я, конечно, был не доволен и самой плотью, обладающей в меру своего личностного создания, заниженной самооценкой, и обществом в котором она жила, и ее родителями. Прощупывая родителей перед вселением в ребенка, я, безусловно, определил, что в их голове, ход мозгу даровали планеты. Те самые блекло-голубые, мрачно-красные, молочно-серебристые, бурые, не столько потухшие, сколько насыщенные иной составной газо-пылевого вещества, с поверхностями изъеденными рытвинами, вспученностями, бороздами, выемками. Обок которых кружили по коло только спутники, астероиды, аэролиты, сидеролиты, уранолиты, метеориты и вовсе обломочных форм, угловато-сглаженных с множеством углублений, отливающих металлическим отблеском, черные аль льдяные, словом выщербленные куски.
  Отец девочки был потомком второй моей плоти Есиславы, а мать, очевидно, паболдырем, ведь не зря в их дочери жила искра Асила.
  Впрочем, ноне я мог вселиться в кого угодно. Не только в потомков Владелины, Есиславы, но даже и Яробора, ибо обладал на то особыми способностями. Так, что зря выходит когда-то супруге Яробора Живко, Айсулу, не восстановили детородный орган и лишили их обоих возможности иметь дальнейшее потомство, предполагая, что мутность крови в общем дарует слабое здоровье последующим поколениям. Теперь я мог выбирать не только плоть, но и близкородственность. Более того замечу, я мог появиться и в ином любом человеческом роду, не важно, был ли это белый, черный, желтый али красный.
  Для меня теперь не имелось преград! Абы я был юным Родителем!
  Просто я не хотел, чтобы меня потеряли братья, Велет и Воитель, дотоль находящие на маковке четвертой планеты, оную человечество днесь величало Марс. Не желал как-то их тревожить и волновать, посему и родился в этой линии отпрысков, оно как ее вели создания ближайшие Богам.
  Девочку звали Валентина. А сами родители Вали были атеистами, людьми отрицающими существование Бога. Вельми занимательно, ибо естество их дочери составлял Зиждитель, Господь, а плоть вскоре должна была стать основой божественного костяка.
  Мне они не нравились.
  Это были люди, которые, похоже, не могли, не умели и, очевидно, не хотели ладить друг с другом. Они бесконечно бранились, выясняли отношения меж собой при этом, не больно считаясь с собственным ребенком, не выбирая слов, оными один одного потчевали. Их постоянные передряги могли лишить разума любого, не только собственного отпрыска.
  Самым огорчительным являлось то, что мои братья проявляли невмешательство, которое обязан был соблюдать и я. И честно сказать, коли бы не бабушка девочки, вернее упырь, каковой втянул в себя сущность человека, не ведаю, как долго я те самые конфликты смог выносить.
  Мне же не только желалось повлиять на скандальное сумасбродство родителей Вали, хотелось поправить и саму девочку. Ее мысли, чувства, ощущения. Почасту желалось подсказать, что-либо во время обучения в школе, направить по особому духовному пути, в поисках истины и знаний. Но я помнил наставления своего Отца, выступать ноне, как Бог не изводить, не томить тоской и смурью, вспять успокаивать, поддерживать. Словом быть уже Богом, оный может предоставить право плоти, человеку идти своим путем, ошибаясь, падая и вновь подымаясь, абы найти собственное духовное начало и смысл жизни.
  И если поначалу, впервые лет десять-тринадцать моего нахождения в плоти, я крепился. То погодя, когда началось сие самое духовное, самостоятельное становление личности Вали, справлялся с собственными желаниями с трудом. И также с трудом, выслушивал знания об устроение общества, рождения Солнечной системы, планеты в общем, и в частном, человека.
  Вельми тягостно мне давалось понимание людей, каковые достигнув определенного развития в технике, науке, познании законов природы, что отразилось в создании устройств, машин, технологий во всех аспектах деятельности, как-то однобоко мыслили о творение такого уникального механизма Всевышнего, как человек. Предполагая, что неким эволюционным путем... путем случайностей и совпадений возник не только сам человек, но и все то невообразимое многообразие растений, животных, птиц, рыб вкруг него. Пытаясь понять, объяснить окружающий мир (толковалось в научных теориях развития природы) первобытный человек не только сам по себе заговорил, научился мастерству, ремеслам, наделил предметы и явления определенными свойствами. Он еще и сам воссоздал Бога, как личность к которой становилось возможным обратиться за помощью и советом, каковую можно было уговорить, задобрить али отпугнуть.
  Общество, в коем ноне жила Валентина, было двояко разделенным, уж право молвить, не ведаю, что лучше. Обобщенно, одна его часть, и, это явственно большая, слыла атеистами, а другая верила в бога Ашеру. Того самого бога, оный когда-то возведенный на религиозный пьедестал потомками Есиславы пришедшими из Африкии и потомками Владелины возвернувшимися с Дравидии поменяли и сами верования, и имена истинных своих прародителей Богов Небо и Дажбы. Сейчас почитай не упоминались имена сих Зиждителей, не ведали современные люди и о Першем, Асиле, моих братьях. Время, подобно морской волне выкатившись на песчаный берег, смыло не только величания истинных Творцов, оно искоренило и имена тех, кто в свое время учил, лечил и воспитывал человечество. Таких созданий, как пестунов людей духов; учителей: гомозулей, белоглазых альвов, гипоцентавров. По большей частью имена этих великих племен сохранились всего-навсе в сказах, мифах, а события связанные с ними превратились в вымышленные, чудесные, фантастические случаи.
  Что и говорить коли ближайшая летопись истории уже самого человечества была извращена. Так к примеру никогда и не существовала континента Дари, не было и катаклизма вызванного падением второго спутника, как и не было самой Луны. Строительство пирамидальных храмов в Африкии, Дравидии и Амэри отнесли к архитектурным строениям древнего народа, каковые степенно растеряв особые, уникальные свои знания и умения растворились в более примитивных человеческих племенах. Не было и знаменательных переселений народов лутичей, къметинцев, из Африкии и тивирцев, ирайцев, из Дравидии к части континента, что назывался когда-то Асия, а после Старый Мир. Не было и перехода людей Яробора Живко обратно в Дравидию. Да и сами религиозные распри внутри Старого Мира выдавались за войны между разными народами.
  Словом все было не так как положено...
  Все было ложью и вельми какой-то ущербной, и это на фоне полетов в космос, изобретения автомобилей, радио, телефонов. Точно люди, вырвав откуда-то технические достижения, толком не сумели ни повзрослеть, ни поумнеть, а вспять медлительно стали откатываться к тому самому предполагаемому атеистами первобытному уровню в духовном своем развитии.
  Может потому я, почасту тоскуя, посылал ту смурь на девочку. Не редко во снах рисуя облик Отца, Кали, братьев, наполняя его далями космоса, где рыхлыми комками весили разноцветные туманности и ярко горели многолучевые звезды. Не редко, когда Вале было уже лет тринадцать я, досадуя на неверные поступки, глупые, ущербные мысли, серчал на нее. И тогда мое негодование отзывалось в ней болью, которую люди называют душевной, одначе, это была физическая боль. Она посылалась мной через недра мозга и вызывала в Валентине чувства убогости, полного самоуничижения, недостойности быть обок меня... стать моей гранью.
  - Господь Крушец. Господь Крушец,- шептала в такие моменты ночью надо мной бабка-упырь, намеренно величая меня по имени.
  И на малость представлялась в своем образе. Не седой, полноватой женщиной, с округлым лицом, крупными карими, как и у Вали, очами, вздернутым носиком, широким ртом, и блекло-розовыми губами, купно по уголкам испещренными сетью морщинок... Она представлялась в виде существа небольшого росточка с бурой кожей, отекшего или словно опухшего, оттого, что было проглочено. Большущим у упыря выглядел живот, явно короткими, толстыми ноги и руки, да напрочь отсутствовала как таковая шея или волосяной покров. Огромная голова упыря, занимала, кажется, не менее половины туловища, а кожа лоснилась точно залащенная. На таком же круглом, как и голова, лице находились два красных глаза, широкий и несколько плоский нос, где сами ноздри располагались на крыльях, и еще два входных отверстия подле переносицы. Вельми большим смотрелся рот существа, ведь не зря ему приходилось... всосать... сглотнуть саму человеческую плоть, пред тем ее слегка размягчив, а губы, трепещущие своими зигзагообразными, изрезанными краями и вовсе не имели как таковых очертаний.
  Упырь всосал бабку Вали на маковке четвертой планеты, стоило только мне вселится в плоть ее внучки. Туда для того ее нарочно доставили. Я, конечно, этого процесса не видел, однако знал, что упырь вклинивался в человеческую плоть своими присосками губами, первоначально вытягивая из нее частично кровь, и одновременно наполняя особым составом, умягчающим костяк. Ну, а там оставалось только сглотнуть. Не надобно, наверно, сказывать, что мозг человека в таком случае погибал самым первым, або приостанавливался ход самой искры, планеты внутри него. Упыря как такового в своем истинном облике я видеть не мог, он, полностью всосав человека, преобразил параметры своей внешности. Тем не менее, обладая особыми, божественными способностями, я, заглядывая в очи бабки, наблюдал прошлое самого упыря... Прошлое, это недолгое развитие, становление на маковке четвертой планеты, в одной из горниц, в обществе еще десятка своих соплеменников.
  - Господь Крушец, прошу вас, не изводите плоть,- шептала своим приглушенным голосом бабка-упырь и нежно гладила девочку по темно-русым волосам.- Что вы делаете? Вы сызнова ее мучаете? Давеча она вновь говорила со мной о нежелании жить. Остановите свое на нее воздействие, оставьте в покое. Дайте возможность самой определиться в выборе. Вы же обещали вашему Отцу, Господу Першему, выполнить его указания. Бог Велет и Зиждитель Воитель вам велели о том напомнить.
  Я знал, что к девочке приставлен бес, а упырь осуществляет связь с маковкой, с существами приближенными к Богам, посредством собственных способностей, ибо в его кодировке записана передача при помощи ультразвука и звуковых импульсов информации направленно на Расов, в частности ноне на подручных Воителя.
  Я слушал упыря...
  Слушал...
  И единожды смотрел на бабку. Теперь я умел видеть не только очами Валентины, но и своими. И тогда предо мной убирались все преграды, а сам мир показывался более красочным, с насыщенными оттенками цветов, которые человеческий глаз не воспринимает.
  И видел я уже токмо посредством своих очей, своего зрения все то, что давало двигательно-поступательное направление деятельности мозга, даруя полноценную, разумную жизнь самому человеку. Видел я те самые планеты, астероиды, спутники, метеориты, аэролиты, сидеролиты, уранолиты. И если первые, те, что я величал планетами, хоть и слабо, но горели, ибо их суть составляло газо-пылевое вещество, оное еще могло сиять. То напоминающие астероиды каменные обломки, ошметки, имеющие обломочные, угловато-сглаженные формы, где поверхность зрелась выщерблено-неровной, с несчетным количеством выемок, углублений, лишь иноредь отливала металлическим отблеском, чаще будучи черна, как сажа. Еще более безжизненными смотрелись спутники, их выщербленные, темные, темно-бурые, темно-голубые аль льдяные поверхности, объектов точно вже давно прекративших свое существование. И вовсе вроде отбросов, останков некогда чего-то цельного, не в понимание цвета, а в понимание сути выглядели каменные, металлические с изорванными, обугленными али рыхлыми формами аэролиты, сидеролиты, уранолиты, метеориты.
  Я смотрел на этих людей, чьими отличительными признаками были двуличие, корысть, лживость, жестокость, развратность, зависть, алчность, подлость, похотливость... Кто подменил понятия радости от простоты самой жизни, благостного труда, и продолжение своего рода, на жажду наживы, стремления к роскоши и безразличию... И уставал!
  Я уставал!.. утомлялся от этих людей!
   Мне становилось сложным на них смотреть, находится обок них, слышать их пустые, ничтожные разговоры, в коих редкостью стало услышать, что-то занимательное, увидеть неповторимое, пронаблюдать удивительное.
  Посему я почасту отключался, абы не лицезреть кружащего подле меня, абы успокаиваться и набираться сил пред новым этапом в моем существовании.
  Ведь не только общество вкруг меня могло привести вновь к сбою кодировок, не только на сие могли повлиять постоянные свары родителей Валентины. Но и не менее частые ночные и дневные стенания самой плоти так, что хотелось надавить на мозг и повелеть ему смолкнуть... смолкнуть раз и навсегда!
  Не раз за годы взросления девочки, я жаловался упырю, оного, кстати, звали Нетопырь, на те самые невыносимые для меня условия существования. Не раз я посылал чрез беса, направленно на братьев просьбы, хоть чего-нибудь наладить в жизни этой плоти.
  Но Нетопырь лишь успокаивал, а братья молчали.
  И тогда я стал выбрасывать ту собственную усталость, зовом на Родителя, всяк раз столь плотно окутывая мозг своим сиянием, что девочка происходящего внутри ее черепной коробки не ощущала.
  Очевидно, потому как мой зов достиг... наконец, достиг Родителя, вмале отец и мать Валентины погибли в автокатастрофе. Я б конечно желал, чтоб на людей как-нибудь повлияли блазни, но, увы!
  Впрочем, после гибели родителей девочки, жить стало много легше. Потому как я несмотря на протесты Нетопыря очень мягко и властно успокоил Валю. Упырь мне позже пояснил, что мою просьбу выполнили по поручению Родителя, ховало Воителя. Ховало, существа имеющие множество глаз по своему прозрачному туловищу, почасту хоронящиеся в туманах, дыму и испарениях, абы и сами, собственным составом характеризовались большим содержанием мельчайших капель воды.
  Валентина была крепкой девочкой, лишь по этой причине я в нее и вселился, с моей помощью она легко переступила, или как говорят люди "пережила" ту трагедию. Одначе, зачем-то обратившись к Богу.
  Не к тому, конечно, который был на самом деле Творцом...
  А к Ашере...
  К религии, коя собственными догмами верила в искупительную роль, главного божества Ашера. Считалось, что Господь Ашер своими святыми поступками возместил грехи людей и даровал им после смерти духовную, счастливую жизнь в Чистых Чертогах. Верующий в Ашеру избирал путь служения Господу, сам отказываясь от всего падшего, греховного, отрицательного как внутри себя, так и в царящем вокруг него мире. Отказываясь от плотского удовольствия, гордыни, тщеславия, борьбы, избирая путь смирения и безропотности перед посланными испытаниями. Ашера следил за движением каждого поступка, мысли, слова отдельно взятого человека, чтобы после смерти послать человеку либо Чистые Чертоги, либо очищение в горящей преисподней. Главному божеству помогали в его благих делах множество разнообразных подручников, светлых и чистых людей достигших Чистых Чертогов, а также приставленных к каждому человеку божественных вестников.
  Словом та религия, оная когда-то изгнала одну из моих граней Яробора Живко из Старого Мира, ноне стала обитать, в мозгах моей последней четвертой грани... даже не грани, а именно будущего костяка.
  Через пару лет Валя вышла замуж. И, ее мужа незамедлительно сменили на упыря, коего звали Пугачем. Это случилось, понеже Нетопырь срок жизни которого оказался не большим, умер, а вместе с ним и плоть, всосанная в него. Пугачем оказался разумным упырем и стал вельми хорошим мужем... погодя отцом...
  Обаче, сложно назвать Пугачем биологическим отцом ребенка, родившегося у девочки, так как упырь, как можно догадаться, не сумел бы даровать человеку потомство. Валентина понесла только благодаря вмешательству бесиц-трясавиц. Уж больно девочка это потомство желала иметь. Да и я так несколько настоял, сочтя, что появление дитя, отвлечет плоть от малахольной религии, молельных домов, где я, негодуя, насылал на девочку зевоту, сон и усталость. Пугачем, тоже молодец, он убедил Валю, что это не Ашера, а врачи излечили его от бесплодия и даровали ребенка, после... когда она понесла.
  Ну, в самом деле, Пугачем был недалек от истины, ибо и впрямь Валентина понесла от правильных действ лекарей, только не земных, а, скажем так, поднебесных.
  Тогда плоть забирали на маковку.
  Вже, коли говорить, она там бывала вельми редко. Девочка тогда крепко спала, одначе бодрствовал я. Братья дюже были рады прикоснуться ко мне, и, прижимая к груди, нежно прикасались губами ко лбу Вали, ласково шептали мое имя. Помню, тогда на докладе Отекная сказала Богам:
  - По состоянию лучицы можно заключить, что в течение следующей половины асти она начнет свое перерождение.
  -Тогда может и не стоит, абы плоть становилась беременной?- тревожно вопросил Воитель, на тот момент прижимающий девочку к груди.
  - Нет, надо. Сие согласовано с Родителем, абы прошено самой лучицей,- торопко прогнусавила Отекная.- Да и хочу заметить, состояние беременности благостно отразится на здоровье плоти, ибо выплеск эстрогенов и прогестеронов является залогом скорейшего соединения с естеством лучицы. Родитель считает также, что беременность дарует мозгу и плоти обобщенно новые ощущения, эмоции, что также будет благом для растущей лучицы.
  Отекная, как и иные бесицы-трясавицы, была невысоким созданием. И своим внешним обликом имела много общего с женским полом человечества. Данное вельми худобитное творение, через серую кожу которого можно было узреть чагравые кости, особливо топорщила угловатости в суставах на локтях, коленях, плечах и запястьях. Бесицы-трясавицы не носили какой-либо одежды, не имелось у них также волос и признаков пола. Форма самого туловища, как и многое иное напоминающее божественное, тем не менее, имело несколько угловатый скат, в завершие, откуда и выходили худые ноги, заканчивающиеся здоровущими стопами, лишенными пальцев. Голова создания по виду походила на птичью, будчи крупной, широкой с ярко выраженным лицевым диском и маленькими, торчащими кверху на макушке ушками, слегка увитыми черными курчавыми волосками, обок которых присоседились короткие, серо-дымчатые лохмотчатые волосы. Само лицо не имело носа, вместо него на том самом месте лицезрелась полусферическая выпуклость. Выпученные губы создания, ограничивающие рот, чрез оный и осуществлялось дыхание да огромный глаз в центре лба, не имеющий радужким, одначе сберегший ярко-желтую склеру и крупный, квадратный, черный зрачок. Вежды не больно любивший многообразия, создал бесиц-трасавиц внешне подобными друг другу, и различать их определенно могли только Боги, обладающие более широким, чем человеческий глаз, цветовым спектром.
  Ноне Отекная не просто исполняла свои основные функции, а именно следила за состоянием и развитием меня, как лучицы. Но и подменяла старшую свою Трясцу-не-всипуху, как я узнал у Воителя, або был дюже любопытным, отбывшей из Млечного Пути еще с Кали-Даругой.
  Беременность и рождение сына у Вали и впрямь, как я и предполагал, сумели отвлечь ее
  и от религии, и от молельных домов. Она вообще как-то, и без моего влияния, в душевных своих исканиях вернулась к атеизму, к отрицанию существования Бога, словно желая подтвердить ранее сказанные утверждения Яробора: " Нежданно и сбивчиво возник, как в целом наш Мир, так и населяющие его творения. И просто человек не желает али страшится, признать себя и окружающее его самодостаточным, величественным. И с тем научиться ценить себя и природу, как высшее, разумное создание и единожды творца. Чтобы сверчь утверждение, что Мир сотворен Богами, вероятно, достаточно осознать собственную полноценность, как человека, так и мирского бытия."
  Вельми занимательно, что обе мои грани пришли к единому мнению в вопросе сотворения мира, и сие было их осмысление понятия, созидания всего живого. Это было лишь человеческое, неосознанно ощущающее над собой власть али гнет чего-то более мощного, с под чьего ига хотелось вырваться.
  Тем не менее, вырваться не удалось.
  Большую часть жизни, как раз с самого моего вселения в плоть, Валя воспринимала видения. Только правильно принятые мной они мелькали пред ее очами едва зримой дымкой, тенями...
  Однако нынче пришли иные видения, не грядущего, а связанные с моим прежним обитанием в плоти: Владелины, Есиславы, Яробора Живко. Видения связанные с жизнью, чувственностью, эмоциями тех мозговых субстанций, что впитавшись в меня наполнив, стали сутью, моей многогранной сутью, с тем впрочем, всегда оставаясь индивидом, отдельным человеческим я, обособленной, хотя и соучастной личностью.
  
  Глава двадцать четвертая.
  Видения шли таковыми мощными волнами, что я сразу понял, сие не послание Валентине, не сбой кодов, или болезнь, это наступает мое перерождение.
  Медленно моя последняя грань познакомившись, сплотилась с предыдущими. Она, растворяясь в сияющем естестве, не торопливо сцеплялась, объединялась с моей общей сутью, и, одновременно, с каждой граней в отдельности. Степенно сращивающийся с моим естеством мозг Валентины, пришедший в своих духовных изысканиях к отрицанию Бога, был, определенно, не так далек от понимания божественности всего сущего во Всевышнем. В осознании и самого человека, как смыка в том бесконечном круговороте чувств, мыслей, дыхании, творении живых созданий, существ и, несомненно, самого Бога. Человека не просто дарующего жизнь будущему божеству, но и поддерживающего в целом существование Зиждителей. И вместе с тем являющимся малой искрой, материальной крохой, каковую так легко уничтожить, подстроив автомобильную катастрофу или спалить севергой пущенной из космического судна.
  Когда мозг растворились во мне, я стал также неспешно разворачиваться, поглощая уже саму плоть. Это тоже вершилось по прописанным во мне кодировкам. Потому начало происходить независимо от моих мыслей, желаний, и как почасту со мной бывало, нежданно.
  Данное раскрытие и поглощение человеческой плоти стало достаточно болезненным не столько для нее самой, абы она вже не содержала мозг (а посему не кому было анализировать поступающие болевые сигналы, да и сам мозг стал моей гранью) сколько для меня. После болезни в жизни Есиславы, сие стала моя первая боль. И потому, когда мое естество принялось распрямляться, я закричал от страха. Сначала только от страха, потом от боли. Крик, очевидно, был таким мощным, что оглушил не только дубокожих моих братьев, Велета и Воителя, находящихся на маковке четвертой планеты, ноне величаемой Марс. Он на время вывел из строя упыря Пугачем, потому мне пришлось разворачиваться в полном одиночестве, так как Валентина уже давно, стоило только прийти первым видениям, ночевала в кровати одна. Пугачем не смел ее коснуться и уходил в соседнее помещение нашей квартиры по первому к рожденному ребенку, а после, когда мальчика, как ненужный объект убрали, обитал там один.
  Медлительно мое сияющее тело, уже полностью покрытое ажурными нитями кумачовых мышц, жилок, оранжевыми кровеносными сосудами, влекущими внутри себя мельчайшие сплетенные меж собой, витые серебряные, золотые, платиновые символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы, и более мелкие геометрические фигуры, образы людей, существ, зверей, птиц, рыб, растений, планет, систем, Богов, Галактик, распрямлялось. Неторопко сияние наполнило голову плоти, чрез шею переместилось в туловище, и стало охватывать изнутри сами конечности: руки, ноги, перста, стопы, каждую человеческую жилку, нерв, сосуд, кость, сустав.
  Боль становилась нестерпимой, словно та самая каждая человеческая жилка, нерв, сосуд, кость, сустав, стопа, перст, нога, рука прорезывали мое естество, грубо вклиниваясь меж моих кровеносных сосудов, жилок, мышц... только не переплетаясь, а как-то рывками и резко разрывая сами выстроенные формы, внедряясь в них, подобно чужеродному организму.
  Я кричал, по-видимому, долго и, похоже, мало, что соображал меж короткими промежутками передышки, так как долетающий до меня голос Родителя, что-то успокоительно шепчущий, не просто не мог осмыслить, но по первому даже распознать. Те самые болезненные трепыхания, вливания естества в плоть и, одновременно, сути человека в мое сияние длились значимо долгое время. Мое естество не только разворачивалось, оно, вытягивая саму плоть, вельми сильно удлинялось, с тем распространяя человеческую основу телес и костей по всему божественному сиянию. Оттого я слышал в паузах меж криками и шепота Родителя хруст и треск ломаемых, растягиваемых костей, гулкое плюханье поедаемых моим естеством внутренних органов, скрип натягиваемых мышц и нервов.
  Иноредь, вскидывая голову от поверхности кровати, я видел, как лениво набухающие кровью органы растворялись, впитывались и единожды перемешивались в одно сплошное красно-коричневое месиво, четко повторяющее очертания тела. От острой боли я ронял голову на ложе, а из открытого моего рта выплескивалось сияние и крик...
  И сызнова...сызнова я растягивался... растворялся... перемешивался и кричал.
  В какой-то миг времени я отключился, и это оказалось таким благостным для меня затишьем после боли, дарующим малую толику передышки, пред следующим рывком и движением к перерождению.
  Когда я вновь очнулся, узрел над собой не белый потолок комнаты, некогда бывшей спальни Валентины и ее мужа Бориса, точнее упыря Пугачем, оклеенный дотоль обоями, отшпаклеванный, залитый бетонным перекрытием и нависающей шиферной крышей, а голубое небо. Белые разрозненные, расхлябанные, лохмотки облаков неподвижно замерли на небосводе, очерченным стенами по прямоугольному контуру самого помещения. В самом центре того небесного купола горела мощная в размахе серебристая кроха света.
  Я видел ее дотоль в прежних жизнях моих граней: Владелины, Есиславы, Яробора Живко, и не разу в плоти Валентины. Той самой крупинки, откуда прилетали мои братья и Отцы. На самом деле это была не кроха света, а круглая загнутая по спирали голубо-серебристая жерловина, в своем центре смотрящаяся бесконечно глубокой, кою называли чревоточиной. Данная чревоточина, единая сеть, связующая все Галактики Всевышнего и проходящая как раз меж стенок самих Галактик, лучисто полыхнула светом в мою сторону, точно успокаивая или поддерживая. И я застонал, абы знал, в Млечный Путь влетело космическое судно одного из моих старших братьев, а может даже Отца.
  Прошло немного времени, которое человек назвал бы минута, а божество дамаха, в каковом я обессиленный старался сообразить, зачем с дома сняли крышу и потолок, оставив сиять лазури неба, когда от стен комнаты к моему ложу ступили три моих старших брата. Стынь, Дажба и Круч прибыли, вероятно, искрами, оных я просто-напросто не приметил, и днесь разместились от меня по три стороны, абы их можно было лицезреть. Обряженные в долгополые сакхи, с длинными рукавами и клиновидными вырезами на груди, соответственно черной, белой и зеленой расцветки, братья были обуты в серебряные сандалии, а на головах их восседали значимые по виду ореол-венцы. Впрочем, в этот раз они не имели каких-либо украшений: перстней, браслетов, цепей, и даже проколов в бровях аль мочках ушей.
  Как и полагалось первым, так как он значился старшим, заговорил Стынь:
  - Милый наш малецык,- голос брата дрогнув, потух.
  Видно он вельми волновался, ибо как я ведал первый раз выступал в роли старшего. И первый раз пришел за лучицей, поелику вследствие болезни не сумел приветствовать Дажбу, и не был отпущен Родителем и Отцом к Кручу.
  - Ты готов к перерождению,- все же Стынь переборол свое волнение и заговорил теперь много степеней, ровнее.- Готов к обретению костяка, имени, печищи. Сейчас мы отнесем тебя в пирамидальные храмовые комплексы, когда-то возведенные на планете Земля нарочно для обретения тобою костяка. Теперь ты должен выбрать кто из нас троих, младших представителей печищ, соответственно Димургов, Расов, Атефов понесет тебя.
  Стынь смолк, а я дотоль не сводивший с его лица взора, так как дюже за ним наскучался, едва слышно дыхнул:
  -Так больно...
  - Да, мой бесценный,- торопко откликнулся Стынь и мясистые губы его изогнулись сопереживая мне. - Надобно потерпеть. Рождение, увы! наш милый связано с болью.
  - Стынь, ты понесешь меня,- додышал я и снова застонал, теперь, кажется, еще больней, пронзительней заныли мои губы. И зачем нужен был этот вопрос? Ведь все! все Боги знают в чью печищу я войду, какое выберу имя.
  - Закон Бытия нарушать недолжно,- мягкий, лирический баритон Дажбы проколыхал пространство подле меня.
  И я понял, что мне не надо говорить, всего-навсе послать им ответ мысленно. Стынь меж тем склонился ко мне. Он, бережно приподняв мою голову, просунул левую руку под шею, правой подхватив ноги под коленями.
  - Драгоценный наш,- вкрадчиво произнес младший Димург, все еще не поднимая меня с ложа.- Ты только не кричи, потерпи. Круч очень юн, совсем дитя, также, как и Дажба. Твой крик будет для них тягостно-болезненным, особенно потому как ты вельми мощное божество. Он отдавался в нас все это время и сие вопреки закрытой чревоточине.
  - Дюже потому как было больно,- досадливо отозвался я, послав данную молвь, однако, мысленно.
  - Я знаю мой ненаглядный,- немедля произнес Стынь и я увидел, как черные почти не имеющие склеры, его глаза на мгновение остекленели, похоже переполнившись слезами.- Но этот путь. Путь до пирамидальных храмовых комплексов мы должны пройти вчетвером, чтобы через твою боль сплотить нашу чувственность, наши отношения. Чтобы потом... после... всегда быть единым целым и все время ощущать друг друга.
  Стынь медлил еще пару бхараней, а когда прочитал в моих сияющих, ибо они поколь не имели цвета, очах согласие медленно и весьма бережно поднял меня с ложа на руки.
  Все же я не удержался и вскрикнул.
  Вскрикнул и тотчас отключился...
  Уж было очень больно.
  Не ведаю даже, как объяснить теперешнее мое состояние и ту боль, что я испытывал. Но если представить, что с тела содрали кожу, часть плоти и верно костей, оставив там главным образом мышцы, жилы, сосуды, нервы в какой-то вязкой субстанции, будет убийственно больно. Вот так ощущал себя и я.
  Когда я вновь обрел себя, Стынь все еще находился в комнате, нежно прижимая мое стонущее тело к своей мощной груди, а Дажба и Круч поместились позади, крепко держась за его плечи.
  Токмо одного взгляда мне хватило, чтобы понять ноне комната лишилась не только обстановки, но и самих стен. Понеже теперь по правую и левую от меня и братьев стороны, обаче, как спереди и сзади не существовало более каких преград. Восьмой этаж, на котором располагалась угловая квартира, выглядел стесанным. Не зрелось не то, чтобы стен, но даже и соседних квартир. Казалось, ноне это была смотровая площадка, открывающая вид на раскинувшиеся внизу пятиэтажки, детские площадки, парковки машин, проезжие части. Ближайшие здания те, что когда-то выглядели значительно выше дома Валентины, также лишились верхних этажей, в лучшем случае сровнявшись с тем, на котором находились мы. В худшем они многажды уменьшились так, вроде им запрещалось преграждать нам пространство. Кругом не слышалось никакого шума, допрежь наполняющего и сам город, и дом в котором обитала Валя. Точно от зова, что я исторгал из себя и сама планета, недвижно замедлив движение, замерши, стихла.
  Лишь одного вздоха аль точнее молвить трепета естества хватило мне, абы ощутить собственную боль и пережитую по моей вине боль старших братьев.
  - Простите,- едва шепнул я, шевельнув губами, чтобы данной нескончаемо протекающей болью встрепенуться, скрутить себя, собрать воедино и более не доставлять боли тем, кто был так мне близок.
  - Ничего, наш любезный,- полюбовно отозвался Круч, стараясь, таким побытом меня поддержать. Хотя я чувствовал, он, будучи моложе всех, тяжелей других братьев пережил боль, посему и красно-смуглая его кожа местами растеряла золотое сияние.- Все хорошо, ты только потерпи.
  - Сейчас мы перенесем тебя в пирамидальный храмовый комплекс, некогда возведенный гипоцентаврами,- вступил в толкование Дажба. Он стоял подле левого плеча Стыня и потому был ближе к моему лицу, и я без натуги мог его видеть.- Мы обратимся в искры и ты вместе с нами. Только ты, наша драгость, ни в коем случае ничего не делай. Ты должен всего-навсе подавить в себе крик, все остальное сделаем мы! Мы, младшие члены наших печищ, для того и прибыли сюда.
  - Доверься нам малецык,- добавил Стынь и ласково мне улыбнулся.
  Они улыбались все втроем, несмотря на только, что перенесенную боль. И, конечно, я им доверился, поелику любил их не меньше, да и у меня вряд ли б хватило сил самому обратиться сейчас в искру.
  А немного погодя, Круч, так наверно полагалось, мысленно молвил: " Готов".
  И немедля кожа все трех моих братьев ярко засветилась, запылала почти рдяными всполохами, в том сиянии сгущая наше общее естество. Широкие лучи света, выбивающиеся из тел Богов, образовали мощный пылающий шар. Они зримо для меня дрогнули и также резко их мерцающие рубежи сошлись в единую точку... крупинку... частичку огня. Ту самую кроху, что всегда, везде и во всем начинала процесс зарождения. В тот миг, когда мы с братьями сжались в единую мельчайшую искру, я ощутил такую боль. От каковой вже, похоже, и неможным стало кричать...выть...стенать, понеже рот как таковой не мог отвориться. Судя по всему, мое сжатое естество в тот момент принялось судорожно вибрировать. Поелику мгновение спустя, когда я, ощутив рывок пространства подле себя, оказался в тесном помещении в своем прежнем образе, мою голову крепко удерживал Дажба. А Стынь столь плотно прижимал меня к себе, что мое сияние, кажется, перемешивалось с его темной кожей.
  - Тише, тише,- взволнованно шептал Дажба.
   И руки младшего Раса обхватив, не столько фиксировали мое все еще рассеивающееся сияние, проникающее меж жилок, сосудов, мышц, сколько окутывали красно-коричневое, вязкое месиво, в которое превратилась плоть последней грани.
  - Успокойся, успокойся,- голос Дажбы не раз мною слышанный был так нежен, он будто втягивал в себя мою боль... втягивал...
  Лишь минуту спустя я понял, что Стынь и Дажба перекачивали на себя мою боль, одновременно, перемещая в меня свои силы. Посему вмале мне и стало легше. Потому, вероятно, и Круч, как самый юный из Богов, только держался за плечо Стыня, чтобы потерю сил и мою боль приняли на себя более старшие.
  - Прекратите, прекратите,- торопко проронил я.
  И это вопреки тому, что губы мои почти не шевелились, словно онемев. Теперь я только понял, что значит сплотиться с братьями через боль. Это значило, что младшие члены печищ должны были забрать у меня боль и передать свои силы, чтобы я помнил! Потом! всегда помнил их жертву! Чтобы потом! всегда помнил, что они пережили во имя меня.
  - Не надо. Прекратите,- теперь я шептал, ощущая, как перекачивают братья из меня боль. Ощущая, как мягче и тише она становится. Видя, как сияние кожи Стыня, Дажбы и Круча медлительно перемещается в мое естество, подсвечивая красно-коричневость золотыми переливами. И с тем единожды теряя собственную насыщенность, одиночно поблескивая на их коже тонкими полосами, мельчайшими пежинами золотого света.
  - Да прекратите же вы!- теперь я уже и вовсе гулко дыхнул.
  Нет! Нет! я не крикнул, всего-навсе дыхнул.
  Однако братья зараз качнулись оттого дыхания, словно их толкнул резонанс дуновения, резкого возросшего в амплитуде и колебании волн моего голоса. Отозвавшись, определенно, не только от тел моих братьев, но и стенок помещения, в оном мы находились, от каждой его грани.
  Стынь первым пришел в себя от посланного мной толчка, и беспокойно переглянувшись с Дажбой, с особым волнением оглядел Круча. Конечно, он тут был главным и вмале должен стать более старшим в своей печище. Наверно брат это уже стал ощущать. Потому проверив состояние младших, медленно направился к овальному, каменному ложу, поместившемуся в помещение, и бережно уложил меня спиной на него. Я, было, попытался шевельнуть конечностями, но они мне не подчинялись. Впрочем, оттого рывка внутри составляющего меня естества медленно качнулась вязкая переработанная красно-коричневая материя, чем-то напоминающая студни, структурированные жидкие системы, обладающие способностью сберегать форму, прочность, упругость, при сем не обладая текучестью. И как только та переработанная человеческая материя колыхнулась, я застонал. Боль, как, оказалось, только утихла, однако не ушла, а продолжала меня наполнять.
  Круч и Дажба, поколь Стынь меня укладывал на гарбха, особое устройство, напоминающее своим видом обычное ложе, выровняли мои конечности, потому я зря дергался.
  - Зачем? Зачем?- шепнул я Стыню, ведая, что он поймет меня и без слов.
  - Так положено,- за Стыня, одначе, ответил Круч, на немного замерший подле моей головы.- Чтобы у тебя хватило сил, наш милый малецык,- и улыбнулся.
  Хватило сил...
  Не за тем, чтобы хватило сил, а затем, чтобы вы всегда ощущали единство с моей плотью. Ибо днесь еще не рожденная она уже впитала ваши силы, наполнилась вашей жертвенностью, и единожды передала вам мою боль.
  А Стынь между тем стал укреплять на моих конечностях широкие серебристые полосы, на запястьях и лодыжках. Эти полосы он вытянул из края каменного, серебристого отлива гарбха. Я знал, что материал, из которого сделана возвышающаяся над общим уровнем помещения и единожды являющаяся навершием широченного в размахе, уходящего в недра планеты рукава, гарбха, относится к группе металла, называемого ильмз, каковой можно было добыть в Северном Венце, в Системе Волошка, на планете Таврика.
  Пирамидальной формы комната размещалась в центре самого крупного храмового комплекса в Африкии. Ее белые гладкие стены, инолды перемещали по своим поверхностям голубоватые тени. Так, что мне казалось, это отражаются в них фигуры братьев.
  - И, что теперь?- тихонечко вопросил я, когда братья разместились по округлому завершию гарбха так, абы быть виденным мною.
  - Сейчас ты останешься тут один,- достаточно ровно молвил Стынь, хотя наблюдалось, как его легохонько покачивает от утомление и кожа лица почти лишилась золотого сияния. Похоже, брат потратил на меня его большую часть.- И начнется процесс обретения костяка. Тот процесс также болезненный.
  - А вы?- встревожено поинтересовался я, так как страшился за братьев, слишком явной выглядела их усталость.
  Обаче, Стынь мне не ответил, ибо немедля венцы братьев ярко зарябили переливами света. И если у Стыня в навершие венца вибрировал огромный каплеобразный голубой аквамарин, то у Дажбы усеченный конус с плоским днищем и приподнятым не менее плоским навершием, судорожно перекатывала по своему полотну белый и кумачный цвета, и соответственно переливались всеми цветами радуги двухслойные перепонки напоминающие крылья, вставленные в самый край обода Круча.
  А сиг спустя, ибо как долгий срок движения времени, так и мгновенный подвластен Богам, позади стоящих братьев мелькнули искры, явственно золотая, рдяная и красная. Тотчас обернувшись в Темряя, Огня и Стырю.
  Трое следующих по старшинству брата, как я догадался, пришли, абы помочь младшим. Они также прибыли в сакхи, долгополых, с рукавами, впрочем, вырезы на груди их выглядели округлыми. Хотя по цвету они естественно соответствовали выбранным печищам: черному, белому и зеленому. В своих венцах-ореолах, право молвить, как и младшие без украшений.
  Ноне Стыря принял свой самый малый рост, однако, и с тем он выглядел могучим, высоким Богом, с массивно скроенным с сильным костяком, и упирался головой в свод комнаты. Хотя с тем достаточно сутулился и на спине его даже просматривался невысокий горб. Сами мышцы, выпирающие на плечах, предплечьях, бедрах, лодыжках, были дюже ребристыми и напоминали корни деревьев. Они, испещряя части тела, проходили над кожей, легохонько касаясь ее своим краем, а потому воочью перекатывались туды...сюды по сей поверхности, весьма рыхлой. Цвет кожи у Стыри был смуглый, и подсвечивался золотым сиянием, хотя порой она чудилась лишь насыщенно желтой. Уплощено- округлое лицо брата без бороды и усов, с низким переносьем и приплюснутым носом, где могутно выпирали вперед массивные скулы и теплотой светились узкие темно-карие глаза, было трепетно-дорогим для меня. Волосы у Стыри прямые, жесткие и черные, вроде как блистали, аль сие в них отражался платиновый венец, в виде обруча перевитого сверху пятью золотыми нитями с нанизанными на них крупными круглыми камнями черного, белого, розового жемчуга.
  Каждый из старших братьев, ступив к младшим, положил на их плечи длани. И днесь также соблюдалось старшинство, главенство, а не избранность печищи. Потому Стыря, как сам старший, поместился позадь Стыня, Огнь позадь Дажбы, а Темряй позадь Круча.
  И вновь началась та самая процедура перекачивания сияния. Пред тем, ей-же-ей, сияющие венцы старших и вовсе запульсировали светом. Не только камни черного, белого, розового жемчуга на ободе Стыри, не только крупные ромбические, желтые алмазы на тончайшей, золотой нити Огня, но и лучистым серебристо-марным отливом полыхнули зримые тела, морды зверей, рептилий, земноводных и даже насекомых на широкой цепи Темряя.
  Еще не более пары бхараней и медлительно сияние с кожи старших заметно по их перстам стало перемещаться, точно набухающими каплями, на кожу младших, и также степенно распространяться по ней.
  Я, молча, наблюдал, как насыщенно коричневой становится кожа Стыня, красно-смуглой Круча и молочно-белой Дажбы с обязательным сиянием золотых переливов. Тот процесс длился недолго и может он, не полностью снял утомление с младших, одначе однозначно они стали выглядеть много лучше... можно даже молвить:
  - Бодренько!- досказал я и узрел, как враз усмехнулись Димурги и Круч, и вельми чопорно глянули Расы и Стыря.
  - Нельзя же в самом деле быть таковым сушняком,- добавил я малость спустя, углядев в братьях те самые сосредоточенные взгляды. И тихо застонал, ибо пытаясь улыбнуться, слишком сильно изогнул уста.
  - Нельзя поколь так трепыхаться,- глубокомысленно отметил Огнь, и в его радужнозеленых глазах блеснула искринка смеха. Он оставался лучицей моего Отца, посему немедля и откликнулся на мою насмешку.
  И тотчас на него хмуро глянули стоящие справа и слева, Темряй и Стынь, несомненно, жаждущие за меня вступиться и для того даже приоткрывшие рты.
  - Уходим, время,- торопливо дыхнул своим густым басом старший из этой шестерки Стыря и с тем обернувшись в красную искру, утянул вслед за собой мелькнувшего золотой Стыня.
  - Договорим в айване Дивного,- проронил Огнь, направляя ту молвь на Темряя и также резко пропал из помещения вместе с Дажбой, обернувшись в рдяные искры.
  В комнате теперь остались только я, Круч и Темряй каковой вельми ошарашено поглядывал на рассыпанные подле него подпрыгивающие по глади пола махие искорки огня, оставленные ему напоследях Огнем.
  - Глядите только,- отметил я не в силах без смеха смотреть на таковую обескураженность брата.- Доживите до моего перерождения со Стынем, абы у меня много задумок по созданию всяких дивных творений.
  Круч и Темряй не мешкая, раскатисто засмеялись так, что вызванное той задорностью эхо завибрировало стенами помещения. А засим младший Атеф сдержав свою радость, молвил:
  - Не тревожься малецык,- очевидно, он получал удовольствие оттого, что теперь мог величать тем ласкательным словом своего младшего.- На айване Дивного мы будем под присмотром старших и немедля на космической скорости войдем в чревоточину, абы переместиться в соседнюю Галактику. Чтобы дотоль как ты подал весть о своем рождении, мы были достаточно далеко от тебя и чревоточина закрыта. Впрочем, пред тем как мы удалимся с Темряем. Я, как младший из Богов должен тебя спросить, на каковом судне ты после обретения костяка жаждешь полететь к Коло Жизни? Пагода - принадлежащая Господу Першему и ведомая старшим из его сынов Господом Вежды? Зинкурат - принадлежащий Зиждителю Небо и ведомый старшим из его сынов Зиждителем Седми? Кумирня - принадлежащая Богу Асилу и ведомая старшим из его сынов Богом Велетом?
  Жаль, что я не мог улыбаться...
  Вернее мог, но не смел, понеже тотчас во мне отзывалась на всякое движение боль. Ведь ответ мой, безусловно, Круч знал. Сие я видел по сиянию его полных губ, по теплоте его взгляда и по особой нежности взора Темряя.
  - Я полечу на пагоде принадлежащей Господу Першему, которую поведет мой дорогой старший брат Господь Вежды,- произнес я, не в силах не вложить в свой ответ теплоту, испытываемую к Димургам. И хотя поколь, до выбора на Коло Жизни, не имел права называть Першего Отцом, всю нежность вместил в величание моего брата.
  - Значит,- повторил вслед за тем, как я смолк, Круч и в его широком, платиновом ободе, усыпанном белыми, розовыми крупными алмазами по окоему и во вставленных длинных переливающихся всеми цветами радуги двухслойных перепонках, покрытых сверху мельчайшими чешуйками, и волосяным покровом одновременно завибрировало сияние.- Пагода Господа Першего, ведомая старшим из его сынов Господом Вежды.
  Очевидно, Круч ту информацию распространил на всех Богов и единожды на Родителя.
  - Уходим,- теперь повелительно сказал Темряй, и тотчас тела обоих братьев мелькнув малыми зачатками искр, врезались вгладь стены, исчезнув.
  А я остался в этом помещении один.
  
  Глава двадцать пятая.
  Один.
  Я был один совсем малую толику времени, а после со мной связался Родитель . Его бархатисто-мелодичные переливы голоса, точно впитавшие бас-баритон моего Отца наполнили помещение, отчего даже легохонько запульсировали стены, вроде сотворивши дыхательно-поступательное движение.
  -Милый мой малецык,- умягчено произнес Он.- Как я рад видеть тебя! Тебя моего бесценного, неповторимого, изумительного малецыка на гарбхе. Поколь еще естество не начало формирование костяка хочу поприветствовать и научить правильности поведения, от коего ноне многое зависит. По первому тот процесс будет протекать вельми медленно и не очень болезненно, постепенно, одначе, набирая мощь. Главное, чтобы ты как можно дольше сдерживал свой крик... Так, абы он впитал как можно больше твоих переживаний и эмоций и выплеснулся с особой стремительностью и силой. Это, мой дорогой, вельми, вельми важно. Возможно,- Родитель на малость прервался, а засим с особой нежностью дополнил,- хотя я в том уверен, что всю его важность ты увидишь, ибо являешься особой неповторимостью Всевышнего.
  - Меня уже несколько утомила эта боль,- подумал я, конечно, не надеясь, что Родитель меня услышит.
  Тем не менее, Он услышал и более беспокойно вопросил:
  -Разве малецыки не подарили тебе свои силы?- данное смятение прозвучало в переплетении с негодованием.
  И я, ей-же-ей, испугался за своих братьев. В тембре гласа Родителя ощущалась забота и участие в отношении меня, и какое-то ощутимое безразличие в отношении всех иных Богов.
  Я это почувствовал...
  А почувствовав, встрепенулся. Резко дернул конечностями и застонал, а после торопко откликнулся, понеже не хотел, чтобы на моих братьев неправедно серчали:
  - Братья все, все перекачали в меня. И они не заслуживают твоего безразличия,- я сказал это, не скрывая досады.
  Ибо давно! уже очень давно, скажем так с первой нашей встречи, сердился на Родителя.
  - Не надобно моя драгость на меня досадовать,- благодушно откликнулся Творец всех Галактик Всевышнего, и легкая дымка голубого сияния заколыхалась в белых стенах помещения.- Все мои сыны и малецыки мне дороги. Но ты просто особый случай. Да и потом, я все время ощущаю свою вину пред тобой. Что, твоим благополучием старался проучить своего старшего любимого сына. И не сумел до конца отстоять мягкость твоего взросления пред Законом Бытия.
  Родитель, однако, резко смолк, так как я застонал...
  Днесь застонал от боли, каковая прямо-таки пронзила меня насквозь и вызвала резкий дрыг конечностей.
  - Началось мой милый,- все с той же заботой произнес Творец Галактик.- Я буду подле тебя до самого последнего мига. Отключусь пред выбросом крика, чтобы ты своей мощью не оглушил меня. Впрочем, сразу создам единение после того выброса.
  И вновь острой болью полоснуло мое естество, точно игольчатые шипы, дюже такие тонкие и длинные, вонзились в правую мою стопу проникнув почитай до лядвеи.
  - Малецык, постарайся поколь не молчать, разговаривая со мной,- продолжил толкования Родитель.- Чтобы на начальном этапе отвлечься от боли.
  -ы...ы,- застонал я и мысленно послал, потому как колючая рябь заколотилась в устах и в целом на лице,- да, как можно от этого отвлечься...
  Мне показалось, я даже не успел домыслить, ибо шипы теперь ударили в обе ноги, воткнувшись в пятки и выскочив, где-то подле стана, а мгновение погодя такой же энергичной атаке колотья подверглись руки, голова, и в целом все туловище...
  Нет! тот процесс не протекал медленно, как обещал Родитель. Похоже, Ему и вообще не стоит верить. Он вразы увеличивая мощь, будто волны, окатывал мое естество болью, и изредка вскидывая вверх голову, я видел, как купно кипело красно-коричневое человеческое и божественное месиво, выбрасывая вверх едва зримые испарения. Однозначно, я кипел. Варилась моя плоть и сие, оказывается, происходило (как пояснил Родитель) по причине того, что гарбха, твореная из ильмза, стала нагреваться. Точнее даже накаливаться, черпая температуру чрез полый рукав прямо из раскаленного ядра планеты. И тем самым нагоняя температуру в помещении и на самой поверхности гарбха. Посему медлительно спаивалось костяно-кровавое месиво с моим сиянием, ноне втягивая в себя сосуды, жилы, нервы, мышцы формируя как мой костяк, скелет, так и сгущая в той варке имеющуюся мешанину, вываривая из нее саму плоть... мяса... телеса... кровавую основу.
  Крошечные пузырьки, вначале создающие мой скелет, медлительно перекатывались по сиянию. Они сталкивались меж собой, образовывая ярко-желтые, крупные бляхи. А серебристая поверхность гарбха уже приобрела рдяной цвет и по ней зазвенев суетливо заплясали раскаленные, вязкие расплавы горных пород. Те самые, каковые извергаясь из жерловин вулканов на поверхность Земли, вследствие взаимодействия с газами образовывали лаву. Огненно- жидкие капли днесь принялись слепливать меж собой сами бляхи. Степенно придавая образующемуся костяку мельчайшие, пурпурные вкрапления на поверхности.
  По мере нагнетания температуры и выхода с под полотна гарбха силикатного расплава созидались кости скелета и череп. Формировались кости перст на руках, ногах, стопы, кисти. Это оказался довольно-таки быстрый процесс, не медленный, как предполагал Родитель, допрежь находящийся рядом не только голосом, но и самим своим все проникающим взором. Посему Он часто просил меня потерпеть.
  И я терпел... терпел, поелику знал, старшие братья еще в чревоточине и айван Дивного не достиг безопасного для них места. Да и сама чревоточина еще не закрыта, а это значило, что своим криком я мог им навредить.
  - Слишком быстро, слишком,- встревожено говорил Родитель, и как мне чудилось, вздыхал.- Потерпи мой милый... потерпи.
  - Замолчи! Замолчи!- раздраженно посылал я на него свои мысли, ибо итак понимал, что должен... обязан терпеть... ощущая, что могу причинить боль и вред моим сродникам.
  А бляхи тем временем спаявшись, сочленившись с вязкой лавой и моим сиянием сотворили целостный костяк, где явственно наблюдался скелет, состоящий из черепа, позвоночника, грудной клетки, костей верхних и нижних конечностей, соединенных между собой весьма подвижными полусуставами и суставами. Каковые в свой черед были образованы токмо из сияния (составной формы плазмоида) и силикатной массы ядра планеты, да переплетались с мышцами, нервами, сосудами так, что чудилось, последние плотно обвивали те суставы. Сами кости отличались от человеческих не только своей длиной, но и шириной, количеством и тем, что внутри были полыми. Рудо-желтая их поверхность, желтая с красноватым оттенком, была купно покрыта мельчайшими вкраплениями пурпурных искр. Позвоночный столб, поддерживающий голову и верхнюю часть туловища, вельми широкий имел значимо, в сравнении с человеческим, большое количество позвонков. А межпозвонковые диски не ограничивали движения, отчего сам столб становился очень подвижным. Грудная клетка состояла из ребер соединенных передними концами с грудиной, а задними с грудными позвонками. Она была сплющена с боков и достаточно удлинена, с пятью парами широких и толстых ребер. Несколько измененными в отличие от людских выглядели верхние и нижние конечности, где соответственно предплечье имело лишь одну схожую с плечевой кость, также как и не было малоберцовых костей в ногах.
  На какое-то время, после формирования скелета, боль притихла, не то, чтобы она ушла, просто на малость снизила свое давление. Часть сияющей плазмы и красно-коричневое месиво все еще комковалось над костяком скелета, как и мышцы, нервы, сосуды, до конца не превращенные в структурированность. И тогда я, наконец, смог полностью разобрать речь Родителя, ибо дотоль объятый болью посылал на него раздраженные просьбы смолкнуть.
  - Создание скелета завершено, мой милый,- произнес Он, и я уловил в его голосе озадаченность.- Теперь последнее не менее болезненно пройдет формирование самой плоти, а после...
  - Братья?- вновь только помыслил я.
  И Родитель, прервав свою растянутую речь, немедля ответил:
  - Все в порядке, они в безопасности. Чревоточина закрыта.
  - Ты тоже уходи, чтобы я тебе не навредил,- додышал я и застонал.
  Застонал, похоже, также мысленно. Абы теперь боль выплеснулась и вовсе рывком на меня. Заполонив не только все мои только намедни образовавшиеся кости, но и остающиеся неприкаянными вже частью сваренные бляхи плазмо- сияния и красно-коричневого человеческого естества Валентины. Вместе с той болью раскаленная поверхность гарбха, на немного притушившая выброс огненно-жидкой лавы, резко дернулась вниз, сформировав подо мной покатое углубление. В каковое я мгновенно опустился, с тем притопив костяк в нем. По краю образовавшихся невысоких стенок, тем не менее, значимо возвышающихся надо мной появились мельчайшие, круглые отверстия. Они разком свершили виток по спирали и выбросили из своих внутренностей вначале летучие компоненты, в основном состоящие из водорода, хлора, углерода, а засим прямо-таки плеснули на меня жидкое ядерное вещество наполненное железом, никелем и кислородом. Та расплавленная масса, в доли секунд, хлынув сверху, с боков и, вероятно, снизу на мой скелет поглотила не только весь его, но и остатки вываренного сияющего естества, каковой никогда не имел мозга, внутренних органов, ибо дотоль ощущал, осязал и оценивал все происходящее каждой частичкой собственной сути, некогда дарованной Першим и сдвоившейся с темной материей, энергией, чуждым геном, вже после наполнившимся костяком моего Отца.
  Мой скелет, утонув в той студенистой мешанине газа и металла принялся формировать саму плоть. И теперь останки человеческой субстанции, те самые оные вязким своим месивом, плюхали подле костей али плотные бляхи мяса, уже сформировавшиеся в результате постройки скелета, начали перемешиваться с веществами составляющими основу ядра планеты. Плотно кусками лепились к скелету железо-никелевые сплавы, вобравшие в себя малые клетки человеческой плоти и костяка, и сверху покрывались сетью жилок, мышц, сосудов единожды растворяя остатки моего плазмо- сияния, вплетая в недра образовавшегося мяса клинопись и образы, являющиеся сутью Зиждителей и Родителя. Вся эта созидательная смесь не прекращала булькать, кипеть, выбрасывая вверх пары едкого дыма и пара. Гулко плюхали лопающиеся пузыри, иноредь разрывая и перепаивая отдельные нервы, сосуды и мышцы.
  Боль была столь яростно атакующей, что я не имел сил кричать, так как все мое естество, мысль, понимание, вся моя многогранность тонула в том мареве кипения. Степенно сваренное в единое общее матово-серебристое месиво с золотисто-розовым оттенком плотно облепило скелет, покрылось сетью жилок, сосудами по которым толкаясь заструились серебряные, золотые, платиновые символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы, геометрические фигуры, образы людей, существ, зверей, птиц, рыб, растений, планет, систем, Богов, Галактик. И тотчас из отверстий гарбха на меня выплеснулась парообразная вода.
  Туманные испарения, опустившись на мои разгоряченные телеса, немедля окутали их густым маревом, тем самым остудив и единожды вызвав и вовсе непереносимую боль... Боль от каковой, я днесь обретший уже зримые контуры губ, просто, как и все остальное, не покрытое кожей, закричал.
  Оттого крика, столь мощного и досель сдерживаемого мелко... мелко задрожала моя вновь рожденная матово-серебристая плоть, и заколебалось на нем золотисто-розового оттенка сияния, составляющее одну из его основ, затрепетали капли сине-марной крови, слагающиеся из прописанной определенным образом клинописи.
  А затем я увидел мощную фиолетово-черную субстанцию...
  Огромное тело, напоминающее человеческое сердце имело вид сплюснутого, конусообразного органа. Где явственно просматривалась нижняя заостренная часть, при том несколько потянутая влево и вперед, а также основание, вельми широкое, направленное вверх и вроде как назад. Это могутное тело, в своих формах и размерах, оное бы не только человек, но и Бог назвал необозримым, было покрыто сверху множественными вогнутостями, бороздами, ложбинками, схожими с кровеносными сосудами. Едва зримо тот боляхный орган вибрировал, касаясь своими внешними стенками таких же безмерных сердец, отличающихся лишь особой световой гаммой, чью суть составлял тот же черный цвет. Точно плотно подогнанных к тому видимому для меня центральному телу...
  Телу... сердцу... органу... Вселенной... имя которой Всевышний.
  Сам Всевышний, с фиолетово-черными стенками, подобно невообразимо раскинувшемуся пространству хоронил в себе не менее купно прилаженные стыками, своих прозрачно-марных окоемов, сравнительно мелкие, вытянутые по двум концам, зернятки. Их нагнанные друг на друга бока, кажется, составляли единое целое, перемешивая радужную гамму, поигрывающих продолговатых полос меж собой. И с тем одначе промежду них располагались линии раздела, каковые не столько виделись, сколько понимались...
  Наполненные изнутри, те мельчайшие для Всевышнего и Родителя, большие для Зиждителей и бескрайние для человека Галактики, межгалактическими газами, пылью, частицами, туманностями, созвездиями, системами, ноне воочью притушили собственное сияние. Оставив мерцать всего-навсе одного из своих собратьев. Загнутые по спирали четыре ярко светящиеся полосы, где плыли, двигаясь, бесчисленные мириады звезд составляли нутро самого сейчас яркого из тех зерняток - Галактики Млечный Путь. Галактики, каковая примостилась многажды правее от центра Всевышнего, отличающегося особой сине-багровостью и малым размером, живописующим по форме мощное колесо.
  Круглый обод узловой, главной Галактики Всевышнего также притушив сияние, обаче продолжал наблюдаемо гореть золотыми переливами, где в середине огромными полосами света пролегали спицы, сходящиеся во вращающемся на вроде втулки навершие. От самого обода, как и от спиц, и от верхушки, в разные стороны отходили узкие вервие, трубчатые сосуды по которым протекали разные соки: жидкие соединительные ткани, горные породы, родниковые воды, разнообразные жидкие сплавы, раскаленная магма, обладающие особой текучестью жидкие кристаллы. Все то, что напитывая, создавало живое однородно-связанное существо, соединяло меж собой Галактики, системы, созвездия, звезды, планеты сердцевиной которого... сутью которого была Галактика... Колесо... Круговорот, величаемый Коло Жизни.
  Галактика Млечный Путь находилась много правее от Коло Жизни, и густота звезд в ней порой казалась единым беловатым мерцанием, вроде пролитого по полотну полос парного молока. Впрочем, в центре тех световых полос, выделялось особое укрупнение, собранное в единое целое из вовсе несметного количества звезд с явственным созерцанием светящегося газа, напоминающего снятые с молока густо-желтые сливки. На одной из широких туманных полос, дальних для Зиждителей, и нескончаемых для человека, таилась Солнечная система, где основой движения и существования была звезда- Солнце, а жизни третья планета- Земля, еще величаемая Мир, Голубая планета, Терра.
  Пятая по размерам среди планет Солнечной системы, и днесь, определенно, кроха для Богов, все еще необозримая в размахе для человека, та Голубая обитель, сверху укутанная в плотные белые пары облаков, удерживающих саму жизнь на ней, таила на своей поверхности: горные гряды, объемные массы воды, вытянутые равнины, возвышенности, низменности, целые пласты ледников и пустынные пространства на которых поместились величественные пирамидальные комплексы. Центральный и самый высокий из каковых, имел строго геометрическую форму, где грани ориентировались по сторонам света, а сами слегка вогнутые внутрь каменные стены выглядели вельми потертыми, местами облупленными. Макушки тех пирамидальных комплексов венчали устройства называемые малозвеки. По форме точь-в-точь повторяющие пирамиду, желтовато-розовые малозвеки, были направлены своими макушками на северные звезды в Созвездиях Стожар, чаще величаемые ноне как Плеяды, и установленный явно токмо давеча.
  Нежданно малозвек, установленный на центральной пирамиде, зримо запульсировал сиянием. И враз острая его верхушка воронкообразно, развернувшись, показала серебристую полость, уходящую куда-то вглубь недр пирамиды, а миг спустя из нее вырвалась долгая, звуковая волна. Она немедля резонировала от соседних пирамид и венчающих их малозвек, да распавшись на два потока, направилась в разные стороны, по коло описывая дугу на Земле. С той же мгновенной скоростью, с коей звук вырвался из малозвека, он ударился соответственно в два идентичных пирамидальных комплекса на двух иных континентах, Америке, бывшей Амэри, и Евразии, бывшей Асии. И отразившись от венчающих те шесть пирамид малозвеков, вже общей широкой полосой звука понеслась вверх от поверхности планеты, по мере своего полета резонируя от подобных сооружений на других планетах Солнечной системы... других Галактик... Набирая мощь, быстроту и одновременно размах...
  Во время движения приводя к колыханию не только стенки Галактик, вызывая трепет, составляющих их материй: газов, пыли, частиц, туманностей, но и встряхивая узкие вервие, трубчатые сосуды по которым протекали разные соки: жидкие соединительные ткани, горные породы, родниковые воды, разнообразные жидкие сплавы, раскаленная магма, обладающие особой текучестью жидкие кристаллы, наполняющие собой всего Всевышнего, объединяясь одновременно с центром и сутью Колом Жизни.
  Еще самая толика времени, как сказали бы Боги... веремя, как молвили бы существа приближенные к ним, и от той волны задрожали стенки всех огромных Галактик... мельчайших зерняток, в одном ритме жизни... в едином колебательном движении. А затем крайние зернятки соприкоснулись, в той общей вибрации хода, с гранями Всевышнего, вызвав его однократное и вельми могучее сокращение, каковое махом надавило на соседние Вселенные. Так, что стенки тех соседних органов под мощью исторгнутой силы Всевышнего вдавились в собственные недра, заколыхав своим составляющим, собственными структурами, материей, сиянием.
  И в том прерывистым сжатием, окружающих сердечных органов, Всевышний сообщил, что в его Вселенной, родился новый Бог, а значит, Она обитаема и населена множеством разнообразных форм и видов жизни.
  
  Глава двадцать шестая.
  Теперь, после выброса звука, я принялся стонать. Мой крик частично вобрал в себя боль, однако оставил то самое ноющее состояние, точно стесанной со всей плоти кожи. В целом так и было. Ибо днесь меня уже составлял не только костный рудо-желтого цвета с мельчайшими вкраплениями пурпурных искр скелет, но и покрывающая ее сверху матово-серебристая с золотисто-розовым сиянием плоть, как сказал бы человек мясо... как сказал бы Бог телеса. Не было поколь на мне кожи, цвета и формы глаз, волосяного покрова, словом того, что приобретал Бог при выборе печищи.
  - Моя бесценность,- послышался бархатисто-мелодичный голос Родителя, явственно мне сопереживающий.- Как ты?
  - Совсем скверно,- попробовал я сие сказать, и к удивлению мои губы пластично шевельнулись.- Точно с меня содрали всю кожу.
  Творец Галактик какой-то морг медлил, а после вельми умягчено отметил:
  - Как ты похож на Першего. Так же как мой любимый сын бодришься.
  - Еще бы,- незамедлительно отозвался я, но так как боль ощущалось при любом движении моей плоти, лишь помыслил.- Ведь во мне его часть...клетка, оная когда-то, в результате копуляции с иной составляющей, образовала зиготу.
  - Да, милый мой, лишь часть,- с теплотой согласился Родитель, и теперь в голосе его я уловил благодарность.- Мне стоило давно поблагодарить тебя... Тебя... Или То, что стало толчком в твоем появлении... Появлении каковое спасло от ухода от нас моего сына Першего. Думаю то, чем была иная твоя составляющая, материя противная нашему Всевышнему уступив, соединилась с клеткой Першего и тем породила тебя, погасив его как таковой уход. Не скрою, что предполагал... Я, предполагал, дражайший мой малецык, что второй во Вселенной Родитель рождается от противной нам и Всевышнему темной, чуждой материи, путем копуляции двух составляющих.
  Я медлил самую толику времени, осмысливая слова Родителя и днесь воочью понимая, что когда-то ту самую темную материю, энергию, чуждый геном во Всевышнего впустили нарочно. А посем, медлительно приподнял голову, чем вызвал новые стоны, исторгнутые из моих губ, и осмотрел себя. Моя дымящаяся матово-серебристая с золотисто-розовым сиянием плоть и впрямь смотрелась противоположной пепельно-синей коже Родителя, будто я до сих пор оставался Ему чуждым. Я, очевидно, отличался не только от Родителя, но и от своих братьев, Отцов.
  Мгновенная слабость сковала мою шею, надавила на голову и резко ее, уронив на серебристую поверхность гарбха уже поглотившую и отверстия, и дотоль выплескиваемые газы, составы, как и сами углубления, вновь став ровным, громко застонал.
  - Не надобно моя драгость покуда двигаться,- торопко отозвался Родитель и глас его дрогнул, словно, несмотря на противоположность нашей сути, мы были всегда единым целым, и ноне Он принял на себя мою боль.- Не свершай пока никаких движений. Лежи смирно, вмале тебе помогут. Я же...
  - Родитель,- тотчас перебил Его я, и днесь тягостно сотряслось моего тело, вероятно, выплескивая таким образом напряжение.- Почему я иной.. другой... не такой как Ты? Отцы? братья?
  - Ты, другая часть Всевышнего. Иной ее виток, движение, ход и развитие. Ты неповторимый и уникальный,- теперь Родитель словно пел, столь торжественно, мощно и одновременно нежно, той молвью лаская мою изболевшуюся плоть.- Ты должен быть другим, отличным оттого, что было до ныне во Всевышнем... Вкрапления в кости, плоть, сияние, сие для тебя естественно. Ты будешь обладать особыми способностями, силой. Ты подаришь изумительные творения, создания, формы Галактик, систем, планет, бесценные для нашей Вселенной.
  Родитель говорил речь, медлительно наращивая гулкость голоса, вроде окутывая, успокаивая той мощью, той выразительностью и тем восхищением испытываемым Им. Однозначно Он меня любил, как и своих сынов, малецыков, впрочем, вместе с тем Родитель был потрясен таковыми моими отличиями. И если данные обстоятельства меня тревожили, Его вспять приводили в восторг.
  - Как чувствует себя Перший?- шевельнул я губами, ибо жаждал говорить, свершать действия.
  Я, конечно, знал от Велета и Воителя, что Отец давно поправился, и, покинув Березань, приступил к своим обязанностям, одначе мне жаждалось услышать о моем Творце от Родителя. Наверно Он это понял, посему голос Его, прозвучав точно погудка, огладил меня, а приголубив, несомненно, успокоил:
  - С Першим все благополучно. Последнее время он находился недалече от Млечного Пути, в Галактике Стыня Багряной Зимцерле. Вне всяких сомнений тем, желая быть как можно ближе к тебе, моя неповторимость.
  - Ну, раз я таковая неповторимость,- от воспоминаний об Отце я прямо-таки весь засиял золотисто-розовыми переливами, в которых проступили едва зримо перемещающиеся серебряные, золотые, платиновые символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы, а также геометрические фигуры, образы людей, существ, зверей, птиц, рыб, растений, планет, систем, Богов, Галактик.- Тогда Ты более не устанавливай своих Стрефил-созданий на своих сынов и моих братьев.
  На той стороне контактной сетки, чрез каковую Родитель осуществлял связь со своими малецыками наступило отишье. Похоже, Он был потрясен, и посему молчал достаточно долго, вроде проверяя мою молвь аль токмо с трудом ее переваривая.
  - Откуда ты знаешь про Стрефил-создания? - наконец, откликнулся Творец всех Галактик поспрашанием.
  - Давно тебе о том хотел сказать,- ответил я и голос мой, еще не получивший как такого определенного звучания, и посему идущий высокой, свистящей нотой, вопреки боли прозвучал насмешливо, а губы чуточку изогнулись в улыбке.- Да все не удавалось тебе о том поведать. Во- первых я их вижу, коли они установлены над Богами, а во-вторых еще будучи в Отческих недрах в Стлязь-Ра, я слышал твой разговор с Гамаюн-Вихо. Определенно, я понимаю язык на котором Ты общаешься со своими созданиями.
  Я смолк. Молчал Родитель, может обдумывая мои слова, а может наслаждаясь тем, что я был... жил... существовал. А я лишь сейчас вслушиваясь в наступившую тишину, оглядел стены помещения и приметил, что они сменили цвет. С белого на пурпурный, точно во время моего перерождения и они переплавились, приобретя тот самый ярко-красный с фиолетовым оттенком цвет.
  - Думаю,- вмале все же отозвался Родитель,- ты, моя бесценность еще не раз меня удивишь. И к тому нужно быть готовым. А теперь одначе я отключусь. За тобой придет Вежды и ты полетишь к Коло Жизни. Встретимся погодя, что произойдет в ближайшее время. И хотя я не приходил до сих пор к восстанавливающимся малецыкам, это делали всегда они. Ноне я нарушу свое постоянство и сам посещу дольнюю комнату пагоды, ибо очень жажду прижать тебя к своей груди, мой милый.
  - Долго я буду после Коло Жизни в дольней комнате?- спросил я, тем не менее, не уточняя судна и имени Отца. Ведь я знал до моего вступления на Коло Жизни не позволительно называть будущее свое имя, имя Отца, величание судна. Родитель сказал так нарочно, судя по всему, желая тем самым подтолкнуть, утвердить меня к выбору печище Димургов.
  - Ты, вероятно, восстанавливаться будешь долго, так как слишком утомлен, мой любезный,- молвил Родитель, и, не мешкая отключился.
  И я сей миг застонал, точно Он был подключен к моему естеству, которое не имело внутренних органов, а дыхание, обоняние, вкус, осязание осуществляло всей плотью, мясом как сказали бы люди, и потому обладало такой наполненностью, яркостью и сочностью. Еще пару бхараней и появившиеся в помещение три яркие искры: золотая, рдяная и красная отразившись в его стенах, обернулись моими старшими братьями, таковыми обобщенно мне дорогими.
  Вежды, Седми и Велет прибыли в своих замечательных венцах, обряженные все как один в серебристое до лодыжек сакхи без рукавов и с квадратным вырезом горловин. Днесь не только у Димурга, но и у иных братьев ушные раковины, мочки были усыпаны сапфирами; васильково-синего, фиолетового и черных цветов, в надбровных дугах просматривались проколы. Так, точно братья жаждали всем своим видом показать собственную родственность и связь с Першим и единожды мной.
  - Наша бесценность,- мягко протянул Вежды, и в темно-бурой радужке его глаз блеснула такая теплота и нежность, переплетенная с тембром его бархатистого баритона.- Наконец все закончилось. И вскоре боль сойдет, и появятся силы. Пусть по первому малые, но кои даруют возможность тебе дойти до Коло Жизни. Только днесь ты поколь не двигайся. Родитель велел нам быть особенно внимательными в отношении тебя, понеже ты слишком обессилен. Посему, прошу тебя, наш милый, не свершай никаких движений. Мы все сделаем сами.
  Вежды неспешно ступил к гарбху, и единым взмахом левой руки вытряс из перст серебристый, струящийся плащ. А Седми и Велет меж тем принялись снимать все еще удерживающие мои конечности широкие серебристые полосы. И стоило перстам братьев коснуться моей измученной плоти, как я сызнова застонал.
  - Больно! Больно!- послал я им с таким огорчение, что братья тотчас убрали руки от меня.
  - Потерпи наша драгость,- вкрадчиво произнес Седми. Его глас всегда приносил мне силы, когда я находился в людской плоти. И теперь он будто глоток свежего воздуха придал мне бодрости.- Днесь надобно потерпеть, но это будет последняя боль. Как только мы очутимся на пагоде в дольней комнате, боль иссякнет, останется всего-навсе слабость.
  - Почему вы пришли втроем?- вопросил я, жаждая понять, с чего это явились сразу три моих старших брата.
  - Потому как за младшим, всегда приходят старшие,- прогудел певучим, объемным басом Велет. Он ноне был при самом малом своем росте. И даже таковой разнился мощью с братьями.- Так положено. Мы все время приходим втроем за нашим младшим. Не важно какое судно, какую печищу, имя выбирает он, або наш брат всегда ощущал как желанен, сейчас и всегда в любой из печищ Всевышнего. А мы дотоль ждали твоего рождения на четвертой планете в пагоде, поелику до начала того процесса маковку увел Мор, зинкурат Воитель, а...
  Только я не дал закончить брата, договорив за него сам:
  - А кумирню Асила Усач.
  - Да, наш любезный малецык,- согласно заметил Велет и резким движением сорвал с левой руки и левой ноги полосы.
  И в тоже мгновение Седми освободил правые мои конечности от пут. Кажется, вместе с полосами братья сорвали с меня и плоть, потому как я громко застонал... кричать уже не было сил.
  - А!...а! больно...больно,- додышал я однозначно с обидой.
  Так как могут огорчаться младшие... Младшие коих вельми любят старшие. Скажем так избалованные, за неженные, капризные младшие. Этим самым огорчением я незамедлительно вызвал значимую досаду в лице самого старшего, Вежды.
  Брат гневливо зыркнул на Седми и Велета и не скрываемо недовольно, что позволял себе весьма редко, молвил:
  - Бережнее. Бережнее, что вы, впрямь, так грубо.
  Определенно, это было не грубо. Хоть и резко. Просто я так устал от боли, что жаждал, абы меня пожалели... Абы меня кахали, ласкали. И братья так и поступали. Осторожно, заботливо Седми и Велет подсунули перста, одни перста под мою голову и стан, да легохонько приподняли. Так, вроде я ничего совсем и не весил, а Вежды меж тем подстелил подо мной расправленное полотнище плаща. Все с той же нежностью они обернули мою плоть в материю плаща, натянув на голову капюшон, прикрыв долгими полами нижние конечности, словом спеленав меня. Шелковисто струящаяся материя плотно облепила мое естество и тем самым погасила боль. Ибо все то время, что братья меня в нее оборачивали, я продолжал стонать и жаловаться Вежды на грубость. А он продолжал досадовать на Седми и Велета, требуя от них мягкости.
  Просто -напросто я устал от боли, потому и расслабился, позволил себе те стенания, хотя все же мог сдержаться. Но днесь мне хотелось ощутить заботу старших. Тех, кого я так любил, кто был так дорог, разлука с которыми допрежь душила меня своей смурью и кручиной.
  Запеленав в плащ, Вежды поднял меня на руки, нежно прижав к своей груди, а Седми стоящий по левую от него сторону поправил мою голову, притулив щекой к его сакхи, точнее не столько щекой, сколько обвитой подле материей плаща.
  - Уберите преграды,- властно молвил Вежды, таковую необоримость, могущество я впервые слышал в его голосе. Ведь старший брат всегда был мягок в обращении с младшими. Очевидно, сейчас в нем правило главенство и забота над самым меньшим средь Богов, самим меньшим и дорогим, мной.
  Седми не мешкая вздел вверх левую руку и кончики его тонких, долгих пальцев замерцали переливами света, а по молочной коже лица стала перемещаться россыпь багряных искорок. Миг и точно из всего его тела вырвалось огнистое сияние, приправленное пурпурными остроносыми брызгами. Оно в доли секунд сосредоточилось мощным комком подле ладони брата, а после тем мощным светящимся лепестком, оттолкнувшись от своего начала, ринулось вперед, и срыву вклинилось в одну из стен помещения. Вроде покатой волны свет оплеснул стену и оставил на ней и на соседних золотые, мельчайшие, рыхлые мятешки. Разом набухли данные мятешки и точно переспелые овощи выкинули из себя во все стороны языки пламени, которые двигаясь лишь по поверхности стен, внедрились в саму структуру камня. Очевидно, только для того, чтобы бхарани спустя и сами каменные стены распались на крошечные частички да осыпались вниз, очистив от каких преград пространство пред нами.
  А на меня тотчас глянул голубой небосвод, и плоть лица, не прикрытого плащом, облизало дуновение ветра. Так, что дотоль из-за плотности материи я дышавший всего-навсе плотью лица, вздохнул более глубоко.
  Тишина.
  Меня поразила царящая округ нас тишина. Не слышно было не то, чтобы людской жизни, наполненной визгом автомашин, сирен, криками толпы, грохотом устройств. Не слышно стало даже жизни животного мира, насыщенного не только воплями зверей, перекличкой птиц, но и жужжанием многообразного мира насекомых, тех самых, чьими Творцами слыли мой Отец и брат Темряй.
  - Почему так тихо?- шевельнув губами поспрашал я.
  - Зов, выброшенный тобой из пирамидального комплекса прошелся звуковой волной по планете до соседних построек и убил все живое в трех верстах от эпицентра,- негромко ответил Вежды, и плотнее прижал меня к себе, как самую большую ценность, каковую боялся обронить.- Мой милый, сейчас мы отправимся к пагоде,- добавил брат,- потерпи. Ибо это будет твоя последняя боль.
  - Хочу увидеть Землю, последний раз,- тихо шепнул я.
  И Вежды ласково мне улыбнулся, заглянув вглубь моих все поколь не имеющих цвета и формы очей, слегка кивнув. Немедля Седми и Велет взялись за его плечи. Первый, как старший за левое, второй, как младший, за правое. И Боги, мягко оторвавшись от пирамидального навершия храма, взлетели вверх. Их долгие серебристые сакхи степенно колыхали полами, а по их поверхности переливались всеми цветами радуги, поигрывающие, желтоватыми кончиками, лучи звезды Солнце. Центрального тела системы, горячего газового шара, удерживающего обок себя все остальные тела Солнечной системы.
  Я неспешно повернул голову влево, вернее это ее повернул Седми, абы мне было видно расстилающуюся под нами планету. Светло-коричневые покрывала песка легкими изгибами стлались по пространству планеты, иноредь на них просматривались невысокие взгорья. Местами по взъерошенному полотну тех точно только, что насыпанных барханов малой рябью струился песок. Наблюдались то кособоко вырубленные вершины, то лишенные пологости макушки, ершисто глазеющие своими многогранностями вверх. Также резко, ибо братья поднялись много выше, выступила массивная бурая долина по краю, будто приправленная красными полосами почвы, окруженная слева зелеными вздутиями густой поросли деревьев и окаймленная голубой полосой извилистой реки. Плотность оземи нежданно много увеличившись прикрылась дымчатой завесой бело-голубого неба на горизонте и я понял, что братья мгновенно переместили меня в новую местность...
  В те места по коим я когда-то проходил... проходил, будучи естеством человеческой плоти.
  Еще миг и предо мной выросли высокие скалистые гряды с темно-бурыми склонами, увенчанные белыми полотнищами льдов. В серо-сизых долинах меж ними прятались круглые синие блюдца озер, а по низко парящему небесному куполу медлительно ползли ворохи белых облаков. Они прикрывали, кажется, и сами озера, и утесы гор, и приглублые пропасти, и разветвленные каньоны.
  А после появилось, также мгновенно, пространство бурой земли, вперемежку с темно-синей линией воды, с одного бока прикрытой белыми разрозненными пластами снега и льда, уходящими в безмерную, неоглядную даль.
  - Отсюда все началось,- нежно продышал Вежды, и, поправив мне голову, прислонил ее к своему плечу. И уже не только мне, но и нашим братьям добавив,- пора!
  И тотчас я ощутил, как вспыхнули мои братья, и образовался вкруг наших тел мощный пылающий шар. Доли мига и мы точно втянувшись в единую, общую искру переместились на четвертую планету к пагоде.
  - Ох...ох!- застонал я, стоило только нам четверым обрести свои прежние образы.- Когда же это кончится,- вже проныл я, ибо более не желал даже стенать.
  - Все, все наша драгость,- полюбовно молвил Седми, заглядывая в мое лицо, верно, неправильно сказать в глаза, або их не было, посему лишь в лицо.- Это была последняя боль, более не будет.
  Теперь мы стояли, как домыслил я, после увиденных над собой треугольных, голубо-серых с синими брызгами по окоему очей Седми, на четвертой планете. Это я понял, не только потому как справа от меня возвышалась скалистая гора с красно-бурым покрытием множественно испещренная углублениями, выбоинами, бороздами скошенных склонов, но и по подымающемуся над ней приправленному рдяными полутонами более далекому солнцу, оное уже раскалило буро-синее небо в изогнутые белые полосы испарений.
  За верхушку того склона зацепилась присоской одной из своих рук пагода. Она нависала таковой массой над пространством планеты, что не только скрывала его большую часть внизу, но и загораживала подымающееся солнце. Поелику лучи последнего и чудились столь рассеянными. Днесь в корпусе пагоды напоминающей огромного, стеклянного осьминога, рот-вход, схожий с клювом птицы, был распахнут. Широкая полоса света, в виде пятачка, выбиваясь из-под нижней его части, создавала наст на коем стояли братья, и одновременно зазывала в рябь долгого коридора пагоды. Где пухлыми, обрывистыми клоками облаков устилался пол, а студенистая, радужная зябь света иллюзорно создавала стены и округлый свод.
  Я внезапно прерывчато дернул конечностями, а после, широко раскрыв рот, надрывисто стал вгонять чрез него, словно чуждые моей плоти газы, витающие над Марсом, когда-то имеющим столь множественные названия (множественные, что являлось близко родственным к божественности) Красный Гор, Куджа, Мангал, Лахитанга, Нергал, Веретрагной, Вархран, Бахрам, Арес, Орей, Яр.
  - Ровнее, ровнее дыши,- участливо протянул Вежды, узрев мое трепыхание.- И закрой рот. Он тебе не нужен. Успокойся, успокойся малецык и дыхание выровняется.
  Это брат уже шептал, входя в зашевеливший голубыми парами коридор, мгновенно выплеснувшийся из световых радужных стен и свода, и неспешно направился по нему к дольней комнате, на ходу миновав не одну завесу, скрывающую в ход в горницы, комнаты, горенки, светелки, залы космического судна.
  - Степеннее, медленнее дыши. Закрой рот, моя бесценность,- голос Вежды убаюкивал, уничтожал какие-либо преграды, утверждал собственное старшинство, которому неможно было не подчиниться.
  Вслед за Димургом шли Седми и Велет, они уже убрали руки с плеч нашего общего старшего брата и теперь раздавали указания, тем созданиям, что наполняли пагоду.
  - Сомкните створки. Прибавьте ауры в дольней комнате. Уберите стыковочный аппарат.
  А я обессилено смотрел в очи Вежды чувствуя, что отключаюсь.
  
  Глава двадцать седьмая.
  Я пришел в себя уже в дольней комнате тогда, когда Вежды положил меня на вырь. Организм, прикрытый сверху дымчатыми субстанциями мягкими и единожды создающими влагу и насыщение. Пред тем Седми и Велет сняли с меня плащ, вероятно от той боли я и очнулся.
  Голова моя теперь плотно приросла к воронке, что нежно обхватив плоть на затылке, вкачивала в меня биоауру. Я знал, что вырь, который видом своим напоминал треножник, оплетенный сосудами, был простейшим живым творением, вся цель которого заключалась в том, чтобы перерабатывая запасы курящейся кругом биоауры вкачивать их в плоть Богов.
  Сине-марная даль дольней комнаты зримо для меня завершалась стекловидными плавными стенами, ибо в целом это помещение напоминало сфероид, несколько сплюснутый шар. Кружащие в нем многоцветные полосы, крупные сгустки пежин, полосы аль блики, порой меняющие цвета с блеклых на значительно яркие, также степенно принимающие разнообразные геометрические фигуры являлись особым компонентом, что добавлялся к биологической ауре, абы она не портилась. Компонент, величаемый помин, каковой производили в Отческих недрах, в Созвездии Ярга, особые, созданные Родителем существа кицунэ, имеющие облик Богов и одновременно животных, в частности лис, волков. Стекаясь со всех Галактик в Отческие недра, по вервиям, биоаура хранилась в отдельном энергетическом блоке, Рипейских клетях, обок Созвездия Ярга.
  - Как ты, наша малость?- заботливо вопросил Велет и нежно меня обозрел.
  - Кстати насчет малости,- чуть слышно отозвался я. Говоря слова столь медленно, точно теряя нить самих рассуждений.- Вы не приметили, что я несколько ниже вас, сие, конечно, не касается тебя Велет, я имею ввиду вообще Зиждителей.
  Братья явственно встревожено переглянулись. Они стояли подле меня. Вежды и Седми слева, а Велет справа и я увидел не только проскользнувшую меж ними тревогу, но и воочью ошарашенные взгляды.
  - В общем,- чуток погодя, молвил Вежды, точно данная речь была им на всякий случай заготовлена.- Ты и истинно будешь несколько ниже нас.
  - Несколько,- насмешливо дыхнул я, и изогнул дугой губы. Днесь я это осуществлял не ощущая боли... лишь почувствовав малое покалывание, в месте движения уст.- По твоему Вежды семь мер, почти на голову ниже вас, это несколько? Это как мне, кажется, весьма значительно.
  Старший брат молчал. Он, по-видимому, надеялся, что я до времени той разности не замечу. Он, определенно, не ожидал, что я точно назову разность в росте. Ведь Вежды не ведал, что я сразу увидел, стоило только ему поднять меня на руки, еще одно мое отличие от них. Брат не знал, как я, подсчитав данную разность, расстроился. К боли прибавилось еще и огорчение. Мне нужно было, чтобы они меня поддержали, успокоили.
  - По первому,- вновь принялся говорить Димург. Он, несомненно, желал меня успокоить, что ощущалось в особой мелодичности его бархатистого баритона.- Мы думали, это вследствие короткой второй человеческой жизни плоти, ты не сумел набрать надобные параметры роста. Но нынче Родитель предположил, что вкупе с сиянием, цветом плоти, костяка и рост является твоей уникальностью.
  Я гулко вздохнул. Теперь становилось ясным, почему после обряда и общения с Отцом в жизни Яробора Живко, он выглядел таковым расстроенным. Мой Творец уже тогда знал о проблемах в моем росте. Думается мне именно проблемах... не избранности, уникальности, как говорит сейчас Вежды, жаждая меня умиротворить. В целом, я хоть и предполагал таковой ответ брата, несколько так расстроился, и посему не скрываемо досадливо произнес:
  - Так многаждым... многаждым от вас отличаюсь, почему? Не хочу того. Не хочу.
  Сие я молвил и вовсе как разбалованный мальчишка... как человек, и немедля смолк. Сомкнув очи, прикрыв сверху одну плоть тонкой еще не одетой в кожицу плотью века, коя ноне больше напоминала сетчатое переплетение паука. Просто мне была тягостна мысль, что я, будучи уникальным, в росте оказался всего-навсе ущербным.
  - Неповторимо изумительный,- проронил Седми, и, склонившись низко навис над моим лицом, воззрившись чрез ажурное сплетение сосудов и жилок в глубины моих очей.- Самое чудесное творение, которое видел наш Всевышний. Не надобно только тревожится, это надо принять. Ибо избранность, уникальность всегда сопровождается отклонением от общего типажа, штампа. Мы будем любить тебя таковым каков ты есть... Наш... наш,- голос Седми стих и мысленно он дополнил... мысленно, а значит на иной звуковой волне,- Крушец,- вкладывая в мое величание столько трепетной нежности, что я густо засиял золотисто-розовыми переливами, можно молвить даже с медным оттенком, в котором проступили едва зримо перемещающиеся серебряные, золотые, платиновые символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы, а также геометрические фигуры, образы людей, существ, зверей, птиц, рыб, растений, планет, систем, Богов, Галактик.
  - Малецыку нужно отдохнуть,- гулко вставил Велет, прерывая тем самым сияние моей плоти.- А нам надо отправляться. Ему нельзя долго пребывать в состоянии аморфности, он и так вельми утомлен.
  - И, да, Вежды,- вклинился в речь Атефа Седми, выпрямляя свой стан.- Ляды как ты понимаешь, ждут твоих распоряжений. Они до сих пор не исполнили наших с Велетом повелений и не придали положенного движения пагоде.
  - Если сказать точнее,- вставил Велет и громко загреготал так, что от той громогласности встрепенулись переливы биоауры и помина в дольней комнате.- Они и вовсе не придали пагоде какого-либо движения и даже не убрали стыковочный аппарат, потому мы до сих пор находимся в пределах четвертой планеты.
  - Да,- согласно отозвался Вежды и в отличие от Седми не поддержал Велета смехом, ощущая свою значимость как старшего.- Пора уводить из Млечного Пути пагоду и тебя моя бесценность. Только ты не отключайся и смотри в верхнюю часть комнаты, так как данное зрелище для тебя.
  Димург нежно мне улыбнулся, и, развернувшись, торопливо направился вон из комнаты, словно пропав в том марном полотнище. Хотя коли говорить точнее, миновав одну из дымчато-плотных ее преград. Вслед за Вежды менее спешно ушли Седми и Велет, пообещав мне вмале вернуться. А я воззрился в стеклянный купол дольней комнаты, и, будто раздвинув в стороны ее насыщенную синеву биоауры, увидел сам корпус пагоды, огибающий по контуру помещение.
  Пагода.
  Как можно догадаться, это была вновь сотворенная пагода. Ибо моя первая встреча с данной конструкцией космического судна, для последней закончилась вельми скверно. Первая пагода, вместе с созданиями наполняющими ее, была сожрата темной энергией. Посему, после возвращения от Родителя, Отцу пришлось наново создавать пагоду, або она являлась не только механическим, но еще и биологическим творением.
  Впрочем, вернемся к данной пагоде. Ибо враз на внешнем стеклянном корпусе судна Отца значимо отразились лежащие по ту от нее сторону космические просторы. Я сразу сообразил, что выплыло зрительное воспроизведение происходящего за стенками корпуса пагоды, ибо сама дольняя комната располагалась внутри судна и не граничила с его внешним контуром.
  Сине-марная даль космоса нежданно напиталась ярчайшей по своему сиянию межкосмической пылью, газами, частицами. Проступила главенствующая точка Солнечной системы огромный газовый светящийся шар, подле которого вращались восемь планет со своими спутниками, полосами астероидных обломков, несущиеся по различным траекториям метеориты, болиды, уранолиты, кометы. Особой красотой живописалась третья по счету от Солнца голубовато-зеленая планета, подобно шару, сплющенному по полюсам, укутанному белой густой пеленой атмосферы, подле которой вращался единственный спутник ошибочно и вследствие ограниченности памяти землян величаемый Луна.
  Множество широких ярко-желтых рукавов подымающихся с поверхности планеты Земля все еще выкидывали ввысь черные, вязкие субстанции, мгновенно расплывающиеся по верхнему окоему колоземицы, поелику связующие их и установленный подле чревоточины мощный накопитель Навь широкие трубы были убраны. Также отсутствовали и контролирующие рождение сияющих искр Гриб-птицы, Моголь, Ногай и Гриф-птицы, отозванные куда-то в иные системы, а может даже и Галактики.
  Определенным образом все! все было готово к гибели Солнечной системы. Впрочем, вернее будет сказать к переходу ее из одного состояния в другое. Ведь та самая биоаура, что поддерживала жизнь самих Богов, накапливалась как электрический заряд, вырабатываясь пережитыми эмоциями, чувствами человека и с тем создавая особую форму подле самого хода, движения мозга, искры... Искры али уже только ее производного - планеты, отломышка астероида, спутника, метеорита, аэролита, сидеролита, уранолита.
  Ни чем! обобщенно ни чем, ни отличались люди от более (как они считали) примитивных форм жизни: животных, птиц, рыб, растений, ибо в конечном итоге также шли на прокорм.
  В данном случае прокорм Богов и неких существ приближенных к ним.
  Хотя...
  Вместе с тем люди и сами получали жизнь лишь благодаря той самой начальной искре некогда пожертвованной четверкой старших Богов! И вновь, как всегда и во всем, соблюдалось Коло Жизни... искры... Галактики, дарованной Всевышним, составляющим Его суть, и дающим ход движению Вселенной. Сохранялось это Коло Жизни, как в масштабном значении Галактики, так и в значении системы, значении человека...
  Коло Жизни... Круговорота...Колеса!
  Каковым началом обязательно становилось рождение, а итогом смерть... Смерть или токмо переход в иное состояние, абы, как сказал один философ и поэт из землян Тит Лукреций Кар:
  Если же будем мы знать, что ничто не способно возникнуть
  Из ничего, то тогда мы гораздо яснее увидим
  Наших заданий предмет: и откуда являются вещи,
  И каким образом все происходит без помощи свыше...
  Словом он оказался почти прав.
  И в том, что из ничего ничто и не рождается, и что по большей частью это происходит без помощи свыше. Вне сомнений по прописанным кодам, предписаниям, составляющим структуру любого вещества или создания во Вселенной. Все имеет круговорот. И коли не станет столь малой крохи, как человечество исчезнут сами Боги, строители систем, и вслед них пропадет и сам Родитель, и не ошибусь, коль предположу, и сам Всевышний. Ибо каждый из последующих Творцов имеет в составе своем людскую генетику, в сути своей ту самую мельчайшую пыль...искру, каковая продолжая бесконечное движение Коло Жизни, не прекращает биение сердца нашей Вселенной.
  Но днесь Солнечная система вместе с планетой Землей должна была исчезнуть в своем первозданном образе и перейти в иное состояние. Я это знал, как и многое другое, будучи особым Творением Всевышнего. Посему наблюдал, как медлительно отдалялась от меня планета, вскормившая мои многогранности, даровавшая столько чувственности, эмоций, теплоты, любви. Той самой любви, что всегда становилась залогом рождения, залогом ухода.
  Вмале не только Земля, но и вся Солнечная система отдалилась от нас, отчего едва зримо она теперь лицезрелась, диагонально наклоненной окружностью в нижней части одного из рукавов Млечного Пути. Внезапно, мельчайшей крохой огня блеснула Земля, и я резко дернув голову от воронки, на немного освободился от ее ласкающих стенок и тем рывком, несомненно, в доли бхараней сократил расстояние меж мной и системой... Мной и планетой.
  Голубо-зеленая поверхность Земли проступила предо мной многажды насыщенней и ближе. На сиг пред моими способностями разверзлись плотные атмосферные массы, и я увидел грибоподобные столпы серо-бурого дыма выплеснувшиеся из глубин бетонных городов и поселений, будто разком атакованные кем-то. И я понял, земляне, не дожидаясь когда их уничтожат Боги, принялись умерщвлять себя сами. Может они испугались произошедшего при моем перерождении? А может, просто, будучи по своему естеству жестокими в отношении к себе подобным пришли к той самой грани, после каковой кроме гибели ничего более и не имелось.
  Впрочем, немедля и пагода плеснула в направлении уже всей системы светозарным лучем. Северга в доли мига достигла Солнца и вошла своим несколько скошенным острием в ее пылающие глубины. И тотчас закачалась из стороны в сторону звезда. Еще малость и застопорилось вялотекущее следование всех планет, спутников, астероидов, метеоритов, болидов и даже пыли, газа, частиц, воззрившихся на центральное тело Солнечной системы.
  Жизнь...
  Теперь застыла и сама жизнь. Предчувствуя нечто новое...
  И вдруг Солнце запульсировало с новой силой, точно кто-то рвался из его глубин. А засим звезда, пылающий газовый шар, треснул по коло так, что проступила широкая черная полоса. И тотчас Солнце, вздрогнув, распалось на махие частички, поглотив в них и саму севергу. Из недр звезды, дотоль сдерживаемые, вырвались рыже-кумачные лепестки пламени и немедля накинулись на все еще замершие планеты, спутники, астероиды, метеориты, пыль, газ. Также стремглав поглотив данное космическое пространство, и рывком вогнав некогда систему в мельчайшую, голубую кроху, которая свершив коловращение исчезла из Млечного Пути, оставив на своем месте только лазурный дымок света.
  Исчезла... обаче лишь для того, чтобы миг спустя возникнуть той же самой голубой искрой в черном мареве соседней с Отческими недрами юной Галактики. Еще не имеющей звезд, систем, планет, астероидов, не имеющих даже туманных полос, наполненной всего-навсего межгалактическими газами, пылью и темным маревом вязкого испарения.
  - Это твоя Галактика, наша драгость,- нежно продышал надо мной Седми.
  Завороженный увиденным я даже не приметил, как брат вошел в дольнюю комнату, остановившись подле выря и с беспокойством оглядев лежащего на нем меня. Он тотчас ласково обхватил перстами обеих рук мою голову, и, надавив на нее, тем самым вернул в исходное положение. Глухое чваканье сообщило, что голова моя на прежнем месте, а стенки воронки мягко обвили мой затылок. И я догадался, почему пришел брат, наверно, они ощутили мою взволнованность и то, что я более не впитываю биоауру, и посему поспешили ко мне. Ибо в следующую минуту подле меня появился Велет, а потом и Вежды.
  - Один ученый... Ломоносов, когда-то сказал,- медленно проронил я и вздохнул всей своей лишенной наружного покрова плотью.- Сколько чего у одного тела отнимется, столько присовокупится к другому, так ежели, где убудет несколько материи, то умножится в другом месте. Не правда ли порой люди бывают очень мудрыми.
  - Конечно, мо й любезный, ведь знания людям ниспосланы божескими творениями. В частности землянам их присылали бесицы-трясавицы, изучая состояние развития человеческого мозга, определяя сияющие искры в них и подталкивая их к дальнейшему и скорейшему развитию, - немедля отозвался Вежды и улыбнулся с такой теплотой и любовью, что от той ласки плоть моя легохонько затрепетала.- При помощи особых устройств, так называемых звуковых маяков, бесицы-трясавицы посылали направленно на Землю особые сигналы, коды и тем определяли развитие и мозга, и самих искр... Ну, а поколь, наша бесценность, ты можешь придумать название вновь рожденной Галактике.
  - Мне не надобно придумывать,- мысленно откликнулся я, распространяя тот особый звук сразу на всех братьев.- Название уже есть. Искорье... Я назову Галактику Искорье, что значит искры во множестве. Искры, которые и есть зачаток Коло Жизни, Всевышнего, бытия, существования всего в нашей Вселенной... Впрочем, как и в иных Галактиках... иных Вселенных.
  
  Глава двадцать восьмая.
  Сложно объяснить, сколько мы летели к Галактике Коло Жизни, ибо я почасту отключался. Тот процесс я инолды мог контролировать, но все же не до конца.
  - Погоди, ты слишком многого хочешь,- мягко говорил Вежды, когда я ему жаловался на свое неумение.- Ты итак на удивление более чем достаточно умеешь, чему иные Боги учатся. Посему не тревожь себя теми мыслями. Все, что поколь не получается, получится позже.
  - Да и в самом деле,- добавлял Седми и очи его отливали особой голубизной света роднящей с небосводом, дотоль правящим над планетой Земля.- Коли ты ноне все освоишь, чему тебя будет обучать наш любимый Отец.
  - Тише,- недовольно и резко хмыкал в его сторону Велет, поелику допрежь выбора печищи на Коло Жизни не позволительно было величать старших Богов Отцами, тем самым предопределяя выбор юного божества.
  Ляды, по распоряжению Вежды вели пагоду в чревоточине неспешно, таким побытом, братья давали возможность мне набраться сил. Однако они были обязаны вложиться в определенный срок, чтобы не погубить мою неприкрытую наружным покровом плоть, матово-серебристую с золотисто-розовым сиянием. Посему какое-то время спустя, ибо уследить за течением его как такового в дольней комнате становилось сложным, мы достигли Галактики Коло Жизни. На самом деле самой маленькой по размерам Галактики Всевышнего, оно и понятно почему, ведь искра, не может иметь безмерный вид.
  Братья сызнова, лишь объявили о нашем прибытии, укутали меня в плащ, только в этот раз не спеленав ноги, чтобы я мог на них опереться. Вежды бережно поднял меня на руки, и, миновав коридор, где не просто курилась иная форма материя, а и его структурное строение также имело определенный биологический уровень... То есть, как и сама пагода, наполняющие судно комнаты, горенки, галереи, коридоры были живыми организмами, имеющими закономерный порядок строения, собственный типаж и срок существования.
  Поелику в коридоре и наблюдалось движение той самой жизни одного создания в целостном сочленении другого, сопровождаемое отдельными всплесками и колыханием стенок, а также плывущей туманностью, охлаждающей и успокаивающей в частности данный подвид организма. Сами стенки, свод и пол в коридоре были выстланы слоем покровных клеток, где находились органы пищеварения, выделения и дыхания. Обаче, пагода включала в себя и чисто механические устройства, те самые которые помогали ей двигаться в космосе, создавали благоприятные условия существования в недрах ее Богам и их ближайшим помощникам.
  Пройдя коридор, мы, покинув пагоду, очутились в космическом пространстве. Немедля резко-колючее дуновение, облизало мою плоть на лице и я, глухо застонав, дернулся. А дернувшись, в тот же миг услышал множество звуков наполняющих, вроде стенающие просторы Галактики Коло Жизни.
  Звуки изредка проступали густыми всплесками, аль накатывали подобно волне, потому в них было сложно разобрать отдельные части. Одначе порой они приходили четкими всплесками...
  И тогда я слышал: шорох, шелест, журчание, плеск, лязг, бряцание, скрип.
  Я слышал: жалостливые стоны, предсмертные хрипы, возбужденные голоса, пронзительное визжание, радостный смех, горький плач, громкий крик.
  Я слышал: писк комара, жужжание пчелы, трель соловья, клекот сокола, пыхтение ежика, вой волка, рев лося.
  А потом до меня донеслись: хруст ломаемых стволов деревьев, рвущий пространство заунывный свистящий ветер, раскаты грома, рокотание сходящих с вершин гор снежных лавин, гудение извергающихся вулканов, глухие стоны лопающихся на части континентальных плит, разряды ударов падающих на планету астероидов.
  Я слышал мерное дыхание нашей Вселенной и легкое трепетание стен Галактик ласкающихся меж собой... сроднившихся, сблизившихся, живущих, существующих по единому Закону Бытия когда-то дарованному, прописанному самим Всевышним.
  Еще, кажется, миг и я услышал лязг, дребезжание, стук движущегося механизма, али всего-навсе живого организма. Огромное устройство или живое существо ощущаемо для мой плоти перемещало, где-то совсем близко, что-то дюже тяжеловесное. Оттого доносилось его гудение, инолды сопровождаемое скрежетом и предыханием.
  Я повернул голову влево, что уже мог делать и без помощи братьев, и воззрился на тот механизм... организм...
  Мощное и огромное Колесо... мельчайшую искру, висевшую прямо предо мной. Еще к нему можно было применить сравнение гигантское, безразмерное, громадное, величественное в своем размахе. А можно лишь малешенький, капельный, масенький, очевидно, от понимания видимого и твоего места занимаемого во Всевышнем.
  Для меня же, как для Бога, Колесо было величественно огромным, внушающим трепет и почтение.
  Это было Колесо. Золотое Колесо с ободом, опоясывающим по краю мощные, широкие спицы. Восемь спиц, также зримо золотых, сходились в его вращающемся вроде втулки навершие, кое удерживалось широкими полосами голубых, серебристых, оранжевых туманностей, расчерчивающих сами космические недра и теряющиеся в бескрайних далях соседствующих Галактик, чьи прозрачные стены почитай брали в полон и само Коло Жизни.
  Усыпанные множеством звезд, те туманности, поблескивая, переливались, курился в них спиралевидной завертью дымок. Само Коло Жизни напоминало аттракцион, каковой на Земле люди величали Колесо обозрения али еще чертово колесо. Вероятно, потому как сама идея этого устройства человеку - изобретателю была ниспослана чертом. Право молвить, не имеющего ничего общего с тем видом и не обладающего признаками оные в данном племени подозревали земляне. А именно толкать человека на злобные поступки, жадность, ложь и вообще побуждать к разнообразным порокам.
  К поверхности вельми ребристого обода, спаянного, собранного посредством множеств широких треугольных пластин снаружи были прилажены узкие вервие. Трубчатые сосуды, извиваясь в космической дали, расходились в разные стороны и несли в себе вырабатываемые Коло Жизнью всевозможные соки: жидкие соединительные ткани, горные породы, родниковые воды, разнообразные жидкие сплавы, раскаленную магму, обладающие особой текучестью жидкие кристаллы. Обобщенно все то, что питало, создавало, насыщало и давало бытие самим Галактикам, системам, звездам, планетам. Иноредь вервие переливались, покачивали своими долгими багряными, синими, желтыми рукавами так, что чудилось, перекатывали внутри себя газообразно собранные стайки звезд... капель водицы... вязкие сплавы.
  Само Коло Жизни было малоподвижным. В нем медлительно, степенно двигались восемь спиц, точно прочерчивая на застывшем золотом ободе полосы, иссекая из него золотые, серебряные, платиновые, радужные искры, газы, частицы и более мельчайшую россыпь пыли, не торопко отсекающуюся от самого Колеса, обода, спиц и уплывающую в бескрайнее мироздания Вселенной.
  Днесь пред краем статично замершего обода располагалась широкая площадка, по полированной поверхности каковой дымился сизый туман, украшенный в особо плотных местах синей изморозью, столь мелкой, напоминающей густые комки снега или льда. На площадке находились шесть расставленных параллельно друг другу рядьев гамаюн вещих птиц. Токмо мгновения погодя, словно отойдя от мощи Коло Жизни, я понял, что создания Родителя, своими ровными шеренгами, в двух местах соседствующих друг с другом, сотворили проходы. Посему слева два ряда представляли гамаюны серебряной рати, что осуществляли общение меж Родителем и Димургами. Общение, догляд и помощь. На черной коже каковых просматривались множественные, серебристые узоры: символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы, геометрические фигуры, образы людей, существ, зверей обозначающие роль Отца во Вселенной. Ноне гамаюны серебряной рати находились в своем близко божественном виде, потому на их круглых лицах с высоким лбом просматривались длинные, костлявые носы, толстые рдяные губы и замечательные глаза, не имеющие зрачков, где радужки, по форме схожие с вытянутым ромбом, были насыщенно-пурпурными и окружены ярко-желтой склерой.
  Обряженные все как один в серебристые туники и шаровары, подхваченные под коленами, обутые в короткие образующие множество складок сапоги, плотно облегающие стопы и лодыжки, гамаюны серебряной рати держали в руках бердыши, топоры на древке с искривленным в виде полумесяцем лезвием. Бердыши они прижимали к левому плечу и стояли все по стойке смирно, не смея пошевелить даже вторыми дополнительными веками, располагающимися складками над первыми, на обоих глазах.
  Посередь пространства образованного двумя рядами серебряной рати стоял, мой старый знакомец, Гамаюн-Вихо. Саиб вещих птиц гамаюн серебряной рати был обряжен и обут также, как его собратья, лишь в руках занамест бердыша, он держал бане (меч с ромбическим концом) прижимая сам клинок к своей груди и точно возложив на серебряную рукоять, купно украшенную синими сапфирами, свой несколько сдвинутый назад подбородок.
  Следующие проходы соответственно образовывали гамаюны золотой и платиновой рати. Первые из каковых осуществляли догляд и общение с Расами. Потому их молочного цвета кожа была расписана золотыми символами, письменами, рунами, литерами, свастиками, ваджерами, буквами, иероглифами, цифрами, знаками, графемами, геометрическими фигурами, образами людей, существ, рыб, птиц обозначающих роль Небо и Дивного во Вселенной. Потому и очи их имели голубо-бирюзовые радужки в форме овалов, по краю охваченные желтоватой склерой. Обряженные в золотые шаровары, туники и сапожки, они прижимали к левому плечу барте, топоры спаренные с клевцом и колющим наконечником. А их старший, саиб племени вещих птиц гамаюнов золотой рати, Мэхпи, преграждая своим малым тельцем путь к ободу Коло Жизни, прижимал к груди однолезвийный меч эспадрон.
  Третий проход находился под защитой платиновой рати гамаюнов, и их саиба Мэхка. Потому желто-красная кожа созданий Родителя, преданных лишь Атефам, была расписаны платиновыми символами, письменами, рунами, литерами, свастиками, ваджерами, буквами, иероглифами, цифрами, знаками, графемами, геометрическими фигурами, образами людей, существ, растений, горных пород обозначающих роль Асила во Вселенной. Коричневыми треугольными выглядели радужки у платиновых гамаюнов, обрамленные белой склерой. Оно и так ясно, что одежи и обувка их соответствовала цвету платины, а в руках они держали айбалты, топоры с полукруглым лезвием. Впрочем, Мэхка, как и иные саибы, прижимал к груди чень, прямой, обоюдоострый меч.
  Очень медленно Вежды стал опускать меня на площадку. Он даже для того присел, чтобы я смог опереться на стопы и встать.
  Подошвы моих стоп коснулись холодной глади настила, дымок окутал ноги до щиколоток, ссыпал на плоть частички изморози аль снега... И когда Велет и Седми придержали за руки, Вежды меня отпустил. Одначе, немедля мои ноги дрогнули, и если б не братья я упал.
  Не то, чтобы я ослаб, просто не мог стоять на ногах. В них не было мощи, даже мельчайшей силы. Казалось, они и вообще не умеют удерживать на себе вес, будучи по сотворению гибко-мягкими по всей длине. Вежды тот же миг подхватил меня на руки и всполошено переглянулся с братьями.
  - Поставь! поставь,- тревожно продышал я.
  Ибо знал, братья должны меня оставить на этой площадке, а сами уйти. Они должны меня оставить, абы я дождался старших Богов.
  - Нет, ты не сможешь стоять,- заботливо произнес Вежды и нескрываемо нежно обозрел меня, стараясь той посланной любовью успокоить.
  - Надо о том сообщить Родителю,- тотчас молвил Седми.
  И вслед того величания... величания Родителя, в венцах братьев густо замерцали обода, дуги, камни их украшающие и символизирующие способности Богов. И если в венце Вежды особым сиянием наполнился глаз, окутанный багряными сосудами, белыми жилками, то в венце Седми россыпь рдяных искр заполонила овал в его навершие, и особой насыщенностью черного цвета блеснул грубо отесанный алмаз в венце Велета.
  - Смогу! должен,- огорченно отозвался я.
  Теперь боли почти не ощущалось в моей плоти, только изредка да в основном в нижних конечностях, а губы порой покалывало, словно мелкими остриями шипов.
  - Должен, должен,- надрывно продышал я и туго сотрясся всем телом, ощущая в отношении себя негодование.
  - Успокойся, наша малость, сейчас Родитель пришлет помощь,- вкрадчиво протянул Велет, оправляя на моей стопе полу плаща.
  - Опять!.. Опять все не как у вас! опять... Смогу,- торопко проронил я, наполняясь гневом на свою так называемую неповторимость.
  - Нет, нет,- с нежностью отозвался Вежды, и много бережнее, мягче прижал меня к своей груди, точно страшась отпустить... обронить.- Как у нас. Я тоже, мой милый, не смог стоять. Просто нижние конечности не успели зарядиться, и Перший, Небо, Дивный, Асил никак не могли меня поставить на ноги. Да и потом... после меня таковое также происходило.
  - Происходило?- уже много ровнее повторил я, ощущая радость в том, что оказался таким не один.
  - Происходило,- вельми горько дыхнул Седми.
  И братья враз отвели от меня свои взоры, пытаясь скрыть промелькнувшие меж ними сравнения. Только скрывать не имело смысла, я уже уловил их мысли.
   Я давно понял, что они втроем, находясь подле меня в дольней комнате на пагоде, припоминали погибшего Светыча. С коим, как им казалось, у меня было много общего. Может и было!..
  Только Светыч слыл лишь Богом, всего-навсе лучицей моего Отца...
  Я же всегда оставался много большим, чем просто Бог, Зиждитель, Господь.
  Я всегда был Родителем!
  Да и той самой отрешенности, что когда-то взрастил меж собой и Отцами, братьями Светыч, я бы себе не позволил. Я б никогда не допустил в себе али подле ростки той отчужденности, ибо оставался слишком чувствительным и слишком зависимым от любви себе подобных, без каковых не сумел бы даже дышать.
  Яркая полоса, однократный разряд молнии, пронесся сквозь одну из спиц Коло Жизни, всколыхав и саму золотую поверхность, схожую с вязкостью структурированной гомогенной системы, и также резко сдержала свой полет в нескольких шагах от нас. В доли мига собравшись в небольшой по диаметру светящийся белым светом плоский диск. Это был круглый диск, перемещающий по своему окоему витиеватые серебристые отростки, словно шевелящиеся на плоти нервы. Из диска внезапно выплюхнувшись вылезли изогнутые, точнее даже зигзагообразные отростки, с тремя присосками в навершие. Тех отростков вылезло по меньшей мере с десяток так, что сам диск немедля стал дырчатым, и похожим на круг с восьмью загнутыми лучами, где, одначе, мельчайше сжатая средина все еще насыщенно блистала светом.
  И тогда Вежды вновь принялся ставить меня на ноги, Велет поддерживать за плечи, а Седми снимать плащ. И стоило материи одеяния оголить мою плоть, как отростки диска торопливо вклинились в естество: плечи, шею, руки, спину и даже грудь, втянув в себя не только мясо, но и фрагменты нервов, сосудов, мышц, единожды своей силой удерживая меня в вертикальном состоянии. Я, право молвить, не мог опереться на ноги, но ноне умел передвигаться. Понеже стоило только мне о том помыслить, как диск мгновенно переместился вперед, потянув за собой отростки и вслед за ними меня. Теперь я был похож на куклу, подвешенную к ниточкам, управляемой сверху, кою величают... точнее величали земляне марионеткой. Однако в данном варианте, я передавал указания.
  - Развернуться,- велел я диску и тот незамедлительно выполнил мои распоряжения.
  А я много бодрее воззрился на братьев. Те в свою очередь приклонили предо мной головы и Вежды торжественно-звенящим голосом, в котором слышалось особое волнение, сказал:
  - Ждем твоего решения, брат!
  Боги не мешкая повернулись и по долгому лучу света, что рыхлыми клоками топорщился по окоему, подходя к самой площадке, направились на пагоду. Она висела недалече и купно объятая густыми сине-багровыми испарениями, глазела в мою сторону раскрытым клювом и, расположенными по правую и левую сторону от него, недвижно замершими черными зрачками. Длинные щупальца пагоды неспешно и плавно помахивали своими концами, тем поддерживая саму статичность судна, а в стеклянном корпусе иноредь рябили радужные всплески света, будто отражающиеся от плывущих туманностей и утаенных в них звездах. Братья вошли в судно Отца, и также синхронно, как дотоль они двигались, клюв сомкнулся. А потом из люков на меня полыхнуло золотое сияние, щупальца нежданно дернули пагоду на себя, отрывая его от края площадки. Космическое судно старшего Димурга резко развернулось и подталкиваемое щупальцами заскользило в синей марности космоса, наблюдаемо и степенно удаляясь от меня...
  Удаляясь от Галактики Коло Жизни, путая свои щупальца в раскинувшейся позади нее ярко- зеленой эллиптической туманности, стремясь к соседней Галактике, стенки каковой были (и это я видел даже отсюда) тоньше молочной пленки.
  
  Глава двадцать девятая.
  Одначе не прошло и пары дамахей (минут, как сказал бы люди, живущие по большей частью в Галактике Млечный Путь; часть, как сказал бы Родитель ) между тем как пагода вошла в чревоточину и направила свой полет в Отческие недра и времени, что я остался на площадке, аки нежданно справа от меня появился Асил. Он возник так стремительно, что я вздрогнул, даже не приметив мелькнувшего сияния красной искры. И это хорошо, что меня удерживал диск, а то б я, непременно, упал. И плохо, что диск исполнял мои мысли незамедлительно, ибо меня тотчас закачало взад... вперед.
  - Тише, тише, мой любезный,- встревожено протянул Асил и с той же тревогой оглядел меня. Засим он пронзительно зыркнул в центр диска, тем самым повелевая ему замереть и прекратить меня раскачивать.
  Асил прибыл обряженный в распашное зеленое сакхи без рукавов с обработанными по краю выреза и вороту буро-серебряными узорами, в своем венце, где в навершие находилось густо цветущее платиновое деревце. Он принес с собой дуновение луговых трав и сладковатый аромат только, что снятой земли. Это сакхи я видел на нем тогда, при нашей первой встрече в жизни Владелины. Тогда я так жаждал припасть, дотронуться до него, поелику хранил, нес в себе чувственность, теплоту и нежность, что всегда питал к своим братьям, сынам мой Отец.
  - Я прибыл к Коло Жизни,- серебристо-нежный тенор Асила прокатился песенными переливами по площадке. Он молвил ту самую приветственную фразу к юному божеству, каковую должен был сказать каждый старший четверки Богов.- Мой любезный малецык, чтобы узнать, увидеть и принять твой выбор. Чтобы приветствовать обретение тобой имени и печищи.
  Асил внезапно смолк, его узкие, кремовые губы живописали улыбку и он, явственно, отступая от традиций, добавил:
  - Днесь, я должен сообщить тебе имя. Имя, которое наша печища, печища Атефов тебе может предложить, выбрав его на общем совете. Но ноне, и сие впервые за существования нашей четверки Богов, за срок рождения у нас лучиц и божеств, у меня нет имени. Ибо оно уже было ранее выбрано тобой. Оно было тобой принято, и я не смею предложить иное. Ведая твой выбор, моя любезность, я одобряю его...
  - Ты должен, обязан, коли пришел, назвать мне имя,- торопливо отозвался я, порой и сам, удивляясь тем знаниям, что таились во мне.
  - Какое?- пожимая плечами, вопросил Асил и я уловил в его глазах, где радужки заполонив собой всю склеру, приобрели желтый цвет, озадаченность.
  - Любое! Любое! которое я бы никогда не выбрал,- отчеканил я.
  Оно как мне хотелось, абы сейчас я не разнился с моими братьями. Асил моментально уловил мое желание, и еще теплее просияв улыбкой, согласно сказал, и теперь голос его звучал насыщенно-торжественно:
  - Атефы могут предложить тебе имя Сполох, и путь брата. Того кто сможет продлить жизнь печищи, кто сможет по статусу рождать лучицы.
  Я очень любил Асила...
  Та нежность, что жила еще до нашей встречи переполнила меня любовью, посему моя матово-серебристая плоть засияла золотисто-розовыми переливами, выплеснув их по коло тела, где в медном свете перемещались едва зримые серебряные, золотые, платиновые символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы, а также геометрические фигуры, образы людей, существ, зверей, птиц, рыб, растений, планет, систем, Богов, Галактик.
  - Я подумаю,- меж тем ответил я, ибо так полагалось ответить, и о том мне поведали братья в пагоде во время полета.
  И более не мешкая, я развернулся да шагнул в направлении вещих птиц гамаюн платиновой рати, принявшись осматривать их с головы до ног. Тем самым не столько любопытствуя их видом, сколько стараясь отвлечься от течения времени. А саиб Мэхка меж тем резко вздел вверх острие своего ченя, точно тем взмахом приветствуя меня и фиксируя движение спицы в Коло Жизни.
  " Сполох,- протянул я про себя.- Вспышка молнии, зарница".
  Этими качествами, судя по всему, наделял меня Асил али видел во мне те способности...Способности моих старших братьев, моих Отцов и той самой темной материи, что когда-то, вначале собственного рождения, перехода я впитал в себя.
  Время... веремя, как толковали существа населяющие Галактику Северный Венец...
  В этот раз оно тянулось столь медлительно и мысли мои потерявшие продолжение, кажется, тоже остановились.
  Я волновался... Тревога мощным полотнищем окутывала меня. Долгими лоскутками, ярчайшими всплесками, схожими с лепестками пламени, окружала меня. И посему так и не выждав положенного движения спицы Коло Жизни от клинка ченя Мэхка, я повернулся.
  - Рано,- мысленно послал мне Асил.
  Он и дотоль неотрывно на меня смотрел. Я чувствовал его взгляд даже спиной. Взгляд в котором в отношении меня плыла любовь и нежность. Вот и теперь Асил зыркнул в центр диска и указал ему прекратить меня раскачивать вправо...влево.
  Я и сам знал, что рано, но уже не мог смотреть на довольное лицо саиба гамаюнов платиновой рати, не мог ни о чем думать... Внезапно представив себе, что Отец, как это почасту делал, может и вовсе не явиться за мной на Коло Жизни... иль опоздать. Так как поступил когда-то с Седми, Велетом, Светычем, Опечем, Огнем...
  Впрочем, миг спустя той мысли прибыли Небо и Дивный.
  Было ясно, они уловили мою тревогу и пришли раньше положенного, ибо спица не свершила положенного движения, так и не отодвинувшись влево от ченя Мэхка.
  Ярчайшие, рдяные искры, мелькнув пред моими очами, обернулись в двух старших Расов. Боги были обряжены в те вещи, оные я впервые видел на них, еще во младенчестве Владелины. И если на Небо была одета золотая распашная рубаха, достающая до колен с укороченными до локтя рукавами и небесно-голубые шаровары просторные подле щиколотки да собранными на резинку на стане. То на Дивном сверху на белое сакхи, без вырезов и с одним долгим правым рукавом, завершающимся почти у запястья, был накинут оранжевый плащ. Плащ Дивного, переброшенный одним концом через правое плечо и проходящий подмышкой, скреплялся на груди темно-синим сапфиром. Едва достигая бедер Бога, шелковистый плащ струился по своему слегка округлому краю светозарной синей полосой. Мощные венцы восседали на головах Зиждителей, в одном из них перемещалась система с семью планетами, а в ином переливался солнечный диск.
  Семь планет в венце Небо символизировали о форме последней из построенных систем, как мне сообщили братья в пагоде, сие была первая система в Багряной Зимцерле Стыня, оные Боги сотворили лишь оногдась.
  Небо немедля, только оба Раса появились на площадке, с волнением обозрел меня, а после вельми скоро, точно старался поторопить и само приветствие, и движение стержня, что соединял ступицу и обод, сказал:
  - Мы прибыли к Коло Жизни, наш драгоценный малецык, чтобы узнать, увидеть и принять твой выбор. Чтобы приветствовать обретение тобой имени и печищи,- его бас-баритон, нынче звучал как баритон. А вместе с той потерей глубины и мощи в нем ощущалась такая любовь и нежность, коя окутав меня, принесла на своих парах сладковатый аромат пыльцы.
  - Расы,- вступил в толкование Дивный и его бархатистый баритон вторил голосу старшего брата, с которым он когда-то решил творить единое.- Могут предложить тебе имя Лучеизлом, и путь брата. Того кто сможет продлить жизнь печищи, кто сможет по статусу рождать лучицы. Хотя наша драгость, мы с Небо одобряем твой выбор.
   Это Дивный добавил уже не основываясь на традициях Бытия, и я тому обстоятельству по теплому просиял, и, вероятно, самую малость даже успокоился.
  - Я подумаю,- тотчас последовал мой ответ.
  И также как в прошлый раз, развернувшись, я шагнул в направлении среднего прохода, что сотворили вещие птицы гамаюны золотой рати, где стоящий в центре саиб Мэхпи вскинул вверх острие своего эспадрона.
  " Лучеизлом. Излом луча света, когда он проходит из одной прозрачной среды в иную,"- подумал я и враз всполошился.
  Небо и Дивный пришли с уже приготовленным для меня именем...
  А это могло значить, что Отец решил уступить меня им. Эту уступку я, однозначно, не мог принять, не мог пережить. Может потому братья и сравнивали меня со Светычем. Ведь Светыч был очень зависим от Першего, и не сумел пережить свою оторванность от него. Хотя Отец и после входа сына в печищу Расов всегда поддерживал и подсоблял старшему брату. Обаче Светычу стало достаточным и того, что он жил вне печищи Димургов, имел другой цвет кожи.
  А, что если и сейчас?..
  Сейчас, вот тут на Коло Жизни все повторяется.
  И я прошедший такой тягостный путь. Переживший разлуку с Отцом в истоке своего вселения, болезнь в первой и второй плоти, допрежь иссушаемый смурью по нему и братьям, не увижу его, не получу ожидаемого величания Крушец.
  Я даже не глянул на спицу и стремительно повертавшись, туго закачался. Еще миг и ослабли не только руки, туловище, но и шея, голова.
  - Малецык, малецык, драгость наша,- торопливо произнес Небо и шагнул вперед, протянув ко мне руку и шевельнув перстами.- Успокойся, прошу тебя, успокойся. Перший придет. Придет в положенное время. Просто теперь он страшится нарушить Закон Бытия.
  - Умиротворись, наш любезный,- не менее сопереживающе молвил Асил.- Ты днесь отключишься и тем самым можешь навредить себе. Что ты наш дорогой, умиротворись.
  - Перший придет в свой срок,- дополнил речь старших Дивный.- Ноне все по-другому. И он никому тебя не уступит. Да и мы, зная о том, как ты с ним связан, не просили его об уступках. Перший сам все последнее время страшился и страшится одного, чтобы ты не передумал быть подле него.
   Услышав молвь Дивного, я немедля взял себя в руки. Не то, чтобы успокоился окончательно, просто взбодрился. И хотя обрел голову, шею и туловище, но так и не стал ощущать рук, не говоря уже о ногах.
   Теперь я окончательно уверился, что время...веремя... оно издевательски замерло. А вместе с ним застыло позади меня Коло Жизни. Спицы, определенно, окаменели. Они изводили меня своим онемением, своей неподвижностью. Живописуя сейчас общим своим видом циферблат с восьмью вельми мощными стрелками. И мне чудилось, что еще чуть-чуть и та самая нечувствительность, которая охватила мои конечности, поглотит туловище и криком страха выплеснется изо рта, чтобы подпихнуть спицу, как можно дальше от отражения острия эспадрона Мэхпи. Верно, для того крика я и отворил рот...
  И тотчас... тотчас пришел Он!
  Он - первый сын Родителя, старший из печищи Димургов, Господь, Зиждитель, Бог Перший!
  Мой Отец! Мой Творец!
  "Крушец! В род Оньянкупонг!"- мощной волной окатило мое естество воспоминание, и я туго качнувшись, на доли секунд отключился.
  А когда пришел в себя, узрел обок стоящих и поддерживающих меня Богов, младших братьев моего Отца. Небо и Дивный крепко обхватили мои плечи, а Асил нежно прикасался губами к кончику моего носа. Боги... Они перекачивали в меня силы, даруя возможность дойти до Коло Жизни, жертвуя возможностью вобрать меня в свою печищу. Поелику это было особым условием Закона Бытия. Старшие не имели права касаться младших, делающих свой выбор. Наверно поэтому я так быстро и пришел в себя, что получил порцию сил от Асила, Небо и Дивного.
  - Успокойся, успокойся наша драгость,- продышал мне в ухо Небо и только теперь я ощутил его лобызания моего виска, губы Асила на правом глазу, а уста Дивного на левом.
  Старшие Боги еще немного находились подле меня, а когда я, наконец, ощутил свои руки, выпустив из объятий, отошли.
  И тогда я увидел Першего.
  Он был одет в черное, долгополое сакхи, прикрывающее стопы ног, по материи которой, перемещаясь во всех направлениях, мерцали многолучевые, серебристые, махие звездочки. Словом в том одеянии, в каковом когда- то выпускал меня из руки в Золотой Галактике, созвездие Льва, системе Козья Ножка на планете Зекрая. На голове его в венце восседала черная с золотым отливом чешуек змея. Она глядела на меня с таковой теплотой, с той же самой, что и Отец... Забыл сказать, все старшие Боги были не обуты, тем точно становясь близки мне... Моей еще не покрытой наружным покровом плоти... моим конечностям... стопам... кистям... перстам.
  - Думал, ты не придешь,- сказал я Отцу и легохонько сотрясся. - Думал, откажешься от меня.
  - Никогда!- гулко отозвался Перший и голос его плыл такой властно-величавой песнью колыхающей, кажется, ближайшие растянутые туманности и вервие.
   Лицо моего Творца насыщенно засияло золотыми переливами, поглотив всякую коричневу и сделав его родственным с младшими братьями.
  - Я прибыл к Коло Жизни, мой бесценный малецык,- нескрываемо полюбовно продолжил сказывать Отец и на меня дыхнуло таковой мне близкой ночной прохладой.- Чтобы узнать, увидеть и принять твой выбор. Чтобы приветствовать обретение тобой имени и печищи. Димурги могут предложить тебе имя Крушец и путь сына. Того, однако, кто не продолжит жизни этой печищи, но кто сумеет своими уникальными способностями создать собственную и принести новое начало в нашу Вселенную, Всевышний.
  -Мне не надо думать! Я уже выбрал!- не успел смолкнуть Перший, как я уже откликнулся.
  И зараз повелел диску нести меня к гамаюнам серебряной рати. Я тоже, как и мой Творец, своевольничал, ибо был обязан подумать, а он не говорить про мои способности. Но и он, и я, мы оба жаждали быть вместе, потому и подталкивали друг друга к той встрече, к тому единению.
  Диск спешно так, что я порывчато качнулся вперед...назад донес меня до Гамаюн-Вихо, оный, словно того не ожидая, торопко вскинул вверх острие своего бине. А после также суетливо дернул его вниз, уткнув в поверхность площадки и тем резким движением, очертившим полукруг, остановил меня.
  - Саиб лучица,- его высокий, звонкий голос дотоль меня оглушающий ноне прозвучал так мягко и низко, что мне показалось, он всего-навсе шепнул.- Вы уверены в своем выборе? Выборе печищи Димургов, имени Крушец и всего того, что несут общие признаки, величания данного выбора.
  - Вне всяких сомнений,- властно отметил я, уже жаждая, чтоб прелюдия того выбора наконец закончилась.
  И тогда Гамаюн-Вихо стремительно вздел вверх клинок бине, да направив острие себе на живот, энергично вогнал его в собственные недра. Саиб звонко вскрикнул, и густая темно-серая кровь, брызнув во все стороны, окропила не только мое естество, попав на саму плоть, сосуды, нервы, мышцы, но и плюхнулась на сизый туман, что струился над площадкой. Гамаюн-Вихо остекленело выпучил глаза, тягостно качнулся и повалился в плывущие под ним пульсирующие субстанции. Впрочем, он не успел их достигнуть, так как я торопливо, склонившись, подхватил его умирающее тельце на руки. Подхватил, чтобы прижать... чтобы уберечь от гибели, смерти, а вернее от перехода в иное состояние.
  - Отец! Отец!- нескрываемо болезненно прокричал я, ощущая собственную слабость, юность.
  И тотчас почувствовал легкое касание перст моего Творца на своем плече. Ощутил присутствие, таковое близкое присутствие и это после столь долгой разлуки. Присутствие его Отца, Творца, Першего.
  - Вместе, как единое целое,- трепетно шепнул мне на ухо Отец и положил свою длань на бьющую из глубин тела Гамаюн-Вихо пузырчато-вязкую кровь, единым взмахом перста выкидывая бине из раны.
  И я не мешкая, как шептал мой Творец, положил свою руку на его... Свою с колыхающимися оранжевыми паутинными кровеносными сосудами, ажурными нитями кумачовых мышц и жилок.
  - Вместе, как единое целое,- пропел мой дорогой Отец.
  И наши соприкасающиеся руки зримо засветились. На них явственно проступили кровеносные сосуды, в которых обозначились связанные в единую клинопись разнообразные символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы. Сосуды, точно набрякнув в объеме и свесив по окоему кисти свои долгие нити, принялись ронять на серебристую материю туники саиба гамаюнов пузырчатые коды, прописанные в наших телах. Тем самым изменяя геном самого Гамаюн-Вихо, вписывая в него мои характерные данные.
  Объединяя его плоть и мою.
  Его плоть и Отца.
  Отдаваясь в нем нашей любовью, нашей жертвой и его вечной привязанностью, преданностью.
  Та клинопись, с одной стороны красно-желтой, с другой сине-марной крови, напитала не только материю и плоть Гамаюн-Вихо, она поглотила, всосала в себя его темно-серую юшку. Еще малость и дотоль остекленевше замершие очи Гамаюн-Вихо прерывисто сузили края ромбовидной радужки и осмысленно воззрились на меня.
  Саиб гамаюнов серебряной рати нежно мне улыбнулся и махом качнул головой, несомненно, приходя в себя и обретая собственное тело. Еще не более одного сига и не осталось на материи его туники не только крови, но даже и пореза. Медленно, ибо я вновь стал плохо ощущать собственные руки, спустил я ожившего Гамаюн-Вихо вниз, поставив подле ног своих и Отца. Саиб гамаюнов опустился на одно колено, и, склонив, спину и голову прикоснулся губами к левой стопе Першего, а потом облобызал и мою, таким побытом, присягая нам в вечной преданности. И незамедлительно остальные гамаюны серебряной рати, опустившись на колени, пригнули головы, громко громыхнув остриями бердышей о гладь полотна.
  - Иди, мой бесценный... иди,- нежно продышал надо мной Отец,- мы ждем тебя.
  И я подталкиваемый той полюбовной молвью не мешкая ступил вперед, вернее полетел ведомый диском, каковой (забыл сказать) Родитель величал Коловрат - сияние.
  
  Глава тридцатая.
  В пару бхараней я достиг обода Коло Жизни и вступил в его пустоты, как оказалось прикрытые прозрачными стенами, отдающими при касании малой рябью волнения. Дотоль безразмерная в ширину поверхность обода, враз сомкнула пространство, живописав предо мной свои зигзагообразные, ломано-рубчатые края. И немедля и сами спицы, осуществляющие свое едва заметное движение, остановились. А насыщенное звуками живого космическое мироздание затихло.
  Затихло... Замерло в ожидании нового... иного...
  Теперь пропало всякое дуновение, колыхание и самой Галактики, и в целом граничащих с ней Отческих недр. Недвижно окаменели поколь колыхающие своими боками туманности. Я повернул голову и воззрился на все еще стоящих на площадке старших Богов. Небо, Асил, Дивный и Отец низко приклонив голову, определенно, также стали неподвижными, как и гамаюны им подвластные. Чудилось вся Вселенная, Всевышний, каковой наполнен Галактиками умер. В нем остановилось движение жизни, бытия, дыхания и вообще течения времени.
  Но это молчаливо-замершее состояние длилось самую малую толику времени, ибо и остановку времени я заметил... уловил...почувствовал. Нежданно и вельми резко дернулся дотоль неподвижный обод Колеса, на нем тем самым рывком проступили долгие золото-серебристые полосы, словно ступенчатые полотнища, пролегающие лишь вперед, и незамедлительно Коловрат - сияние гулко хлюпнув, отпустило меня. Воронки крепленые к моей плоти единожды отстыковались от плеч, рук, спины, груди и я стремительно вошел, как оказалось, в студенистую поверхность полосы, которая также не мешкая выкинула вверх подпорки. Прозрачные и сетчатые они, возникли справа и слева от меня, и зараз упершись своими изогнуто-плавными верхушками в мои подмышки, похоже, внедрились в сами телеса, поддерживая и единожды не позволяя вырваться.
  Еще мгновение, и хрипло звякнув, двинулась вперед поверхность обода, а вместе с ней и я. Степенно преодолевая ступени на ободе, двигаясь навстречу замершей недалече от меня широкой спице, по глади каковой струился золотой туман. В том густом и плотном мареве витали прозрачно-голубые, синие, белые, лазурные частички воды: капли, брызги, росинки. Мельчайшие крохи жидкости, имеющие круглую форму и долгий остроносый хвостик. Медлительно перемещаясь со ступени на ступень, точно перешагивая их, я достиг той спицы и вновь рывком ворвался в парящие туманы, которые охладили мою объятую волнением плоть, сняли тревоги, даровали чувство чистоты, вдохнули свежесть морского бриза и окропили брызгами дождя, дрепни, ситничка. Тот туман али сами капли воды не просто покрыли мою плоть, они скомковались мощными пежинами по всему естеству, пролегли колыхающимися, дышащими вспученностями. Прозрачно-голубые, синие, белые, лазурные бляхи, усеянные сверху тончайшими васильковыми, дымчато-синими волоконцами.
  Миновав первую ступень я с интересом разглядывал те мерцающие пятна на себе и неспешно взбирался вверх, перемещаясь к следующей полосе. В золотой дымке, которой двигались искры, горящие крошки, огненные капли и брызги. Яркие, блестящие, они сияли: рыжими, рдяными, золотыми, оранжевыми, пурпурными полутонами. А когда я вошел в ту спицу, вдохнув в себя разгоряченный жар костра, духоту полуденного дня, тепло печи, они придали моей плоти ощущение вечного сияния, кое немыслимо без пламени чувств. Искристость той дымчатой спицы будто обожгла бляхи, оставленные водной стихией на моем теле. Она спекла их, создав зримую прочность так, что более не осталось даже малого колыхания. Одначе сохранила их прозрачно-голубую поверхность, быть может только разбавив... добавив в их глубины огненных волоконцев.
  Впрочем, цвет их сменила третья спица, где в хмаре света покачивались шарообразные крупинки почвы: желтой, коричневой, ореховой, черной и даже зеленой. Та самая стихия земли, оземи, почвы и перекрасила бляхи, придав им колебание цвета от почти черного до коричневого. И токмо четвертая спица, где в золотом куреве вращались и вовсе купно напиханные мельчайшие крошки, частички разнообразных газов подтолкнули те бляхи к росту. Степенно, стоило миновать воздушное пространство, на моей плоти стали возрастая, расползаться в разные стороны сгустки вязкой, как оказалось, кожи. Наружный покров неспешно увеличивал место охвата, и также медленно перемешивал свои тончайшие рубежи с соседними наползающими на нее стыками пежин, растягиваясь и одновременно, истончаясь. Превращаясь почти в сквозной наружный покров, единожды взбалтывая в коричневе да черноте золотисто-розовый, медный оттенок сияния.
  А я тем временем уже достиг пятой спицы, и теперь повиснув вниз головой, сумел рассмотреть вращающееся подо мной навершие втулки, к которой и крепились все восемь полос-спиц. Такое же золотое, как и само Коло Жизни, оно было объято сверху разнообразными туманами, переплетающимися с его плотной основой и, одновременно, с зонами межзвездной среды, что пролегали от обода и спиц в разные стороны, удерживая (точно мощные канаты) Колесо в вертикальном положении.
  Пятая спица, как измерение всех тел в пространстве несло в себе не только координаты: длину, ширину, высоту, но и переплеталось со временем. Оттого, очевидно, спица не была покрыта туманностями. Ее гладкая с точно выверенными краями поверхность энергично видоизменяла саму структуру формы, описывая в себе разнообразные геометрические фигуры: квадраты, овалы, круги, ромбы, прямоугольники. И более объемные тела: кубы, пирамиды, цилиндры, конусы. Она также отвечала за цветовую гамму, поелику в ней крошечными всплесками проскальзывали цвета, оттенки, тона. Не только миллионы различных валентностей распознаваемых человеческим глазом, но и тех, оные мог узреть только глаз Бога. Потому и лицезрелась спица плотной так, что я боялся врезаться в ее золотую гладь и разбиться. Аль чего еще хуже свалиться вниз на вращающуюся втулку. Однако предо мной нежданно резко живописался вытянутый треугольник. Он будто окрасил собственные четко выверенные стороны в коричневые тона, и с силой втянул меня в свою глубь. Вельми болезненно надавив бурыми цветами, правящими и внутри самой фигуры, на мои очи, отчего я даже вскрикнул.
  Лишь погодя, вже оставив ту спицу позади, и отворив глаза (ибо теперь веки у меня имели кожный покров и посему могли прикрывать их) я догадался, что обрел форму и цвет радужки, зрачка. Форму зрачка и радужки повторяющих вытянутый треугольник, а цвет карий... Словом я приобрел вид глаз схожий с очами Асила.
  Обод слегка накренил меня, понеже я теперь смотрел диагонально на втулку, немного приподнимая голову. Еще чуть-чуть и я достиг шестой спицы, каковая включала в себя ход, перемещение, течение этого Мироздания, каковая отвечала за рождение, становление и преобразование, проще говоря, переход из одного состояния в другое. Может потому и сама полоса, точно зябь того неощутимого, не осязаемого понятия была почти не видима. Только совсем чуть-чуть ее золотая рябь перемещала зябь волнения, поелику я, промелькнув сквозь нее, даже не приметил самого хода, перемещения, течения. Тем не менее, почувствовал, что с моими очами произошло новое претворение. Сие, конечно, не увидел, просто понял. Ибо моя склера, каковая у всех Богов берегла белизну али желтоватость в моем случае сделалась бирюзовой, напоминающей по цвету радужную оболочку глаз Дивного. Определенно, я смешал качественные признаки, способности этих двух младших братьев, которые по замыслам Родителя должны были творить общие племена, и системы.
  Мыслительные способности, чувства и рациональное познание, преобразование всей Вселенной и в частности самих Галактик, систем, планет составляли основу седьмой спицы и тело мое (благо я был дотоль удерживаем) остановилось на сиг, моментальное, стремительное сдерживание. Або и сам сиг, включающийся крупинкой в такие понятия меры времени, как миг, мгновение, доля, часть, час, сутки, лето, представлял из себя вельми скорое, моментальное перемещение, преобразование. А в черной мороке той полосы, того сига четко заколебались белые лучи света. Они ласкались, лобызая друг друга, нежно поглаживали и изредка смешиваясь, живописали новые цвета. Ибо нет борьбы меж тьмой и светом... ночью и днем... черным и белым цветом, так как это равнозначные, друг друга дополняющие материи. Как братья- близнецы Перший и Небо, мои Отцы, как сам Родитель, единый Творец сих стихий. Вероятно, потому, когда я покинул седьмую спицу, из моей досель гладко блестящей обтянутой темной кожей головы полезли волосы.
  Они росли медленно али все же быстро. Сложно предположить, как сложно сказать, и вообще, сколько проходило мое перемещение по Коло Жизни. Точно могу утверждать одно, что черные, вьющиеся, плотные кучеряшки волос застопорили свой рост, дотянувшись концами до моих плеч, как раз тогда, когда я достиг восьмой спицы.
  Я сомкнул очи и замер, або проходя восьмую спицу, обретал всего-навсе одно. Понимание божественности этого Мироздания, разумности всего сотворенного, созданного в нем. Того, что было продумано и прописано Всевышним, Родителем, Богами. А потому всегда таково неповторимого, уникального: наполненного туманностями, звездами, созвездиями, системами, планетами, спутниками, астероидами, пылью, газами, частицами. Всего того, что составляло суть каждой в отдельности Галактики и существовало в ее истоке, искре Коло Жизни, в совокупности представляя Вселенную и с тем продолжая оставаться малой, затерянной в ней и порой не осознающей себя непреложной, незаменимой его частью, крохой, геном.
  Обод, наконец, дрогнув, остановил свое перемещение. И я, торопко отворив очи, увидел, как выровнялась дотоль его ступенчатая поверхность. Одновременно пропала вязкость и мои стопы, вынырнув из нее, оперлись о плотную золотистую с серебряным отливом гладь. И также мгновенно исчезли подпорки допрежь удерживающие меня.
  Кажется, я на долю, секунду, бхарани, капелюшечку такого разного времени, оперся о собственные конечности. Ощутив их бытие, как и бытие всего своего тела. Аки уже в следующее мгновение они ослабли, и я повалился плашмя на спину.
  Право молвить, все это случилось так скоро, что я не успел испугаться. Ибо, еще не достигнув поверхности обода, я был подхвачен на руки Отцом. Он резко ступил с площадки на Коло Жизни, и, поймав мое мягкое уже и в руках, не имеющее силы, тело прижал к груди. И тотчас срыву, дернувшись, тронулись с места вперед спицы, продолжив свое естественное движение... Движение, а значит и существование этой Вселенной, на самую толику времени сдержавшей во имя моего рождения собственное бытие.
  А Коло Жизни... его обод зримо для меня многажды расширился. До тех самых невообразимых размеров, величественных для меня и являющихся крохой, искрой для Всевышнего. Точно поколь я на нем прибывал, имея вид малой его части.
  Отец, нежно прижимая мое тело к себе, меж тем уже ступил на площадку, по которой днесь курился серебристый дымок, приветствующий меня. И я увидел оставшиеся два ряда вещих птиц гамаюнов серебряной рати, каковые многажды расширив проход, берегли подступы к самому ободу, не забыв низко склонить головы предо мной и Першим. Впереди левого ряда, несколько отстраненно от других гамаюнов, как особо приближенный к Димургам, стоял Гамаюн-Вихо, высоко вздев вверх клинок своего бине. А к нам уже спешили братья моего Творца...
  Впервые уступившие сына своему старшему, признавая мудрость и особую чувственность присущую общему нашему Отцу.
  Небо, Асил и Дивный, подойдя, обступили нас с трех сторон и полюбовно обозрев, прикоснулись к моему лбу, предоставив сие содеять своему младшему. Перший облобызал меня последним. Хотя он поцеловал меня не только в лоб, но и в очи. Я видел, как на мгновение остекленели его большие, почитай лишенные склеры, темно-коричневые глаза, а после он мягко сказал:
  - Приветствую твое рождение, мой бесценный, драгоценный, любезный Крушец!
  - Хочу,- я это почти простенал, словно лишившись голоса, обаче знал, он у меня вмале будет звучать высоким тенор-альтино, обладающим светлым тембром, звонкими, верхними нотами.- Увидеть,- все же додышал я, хотя у меня сводила корча губы.- Кали.
  - Конечно, мой милый,- ласкающим мой слух бас-баритоном отозвался Перший, и вновь, склонившись, облобызал мои полные с приподнятыми уголками бледно-алые губы.- Я знал, что ты захочешь увидеть живицу и сообщил ей о том. Кали-Даруга уже в Отческих недрах... Вскоре ее векошка достигнет Стлязь-Ра, в Ра- чертогах. И мы сейчас отправимся, мой милый Крушец, туда... На нашу пагоду, и будем там пребывать поколь ты не наберешься сил. Посему вскоре ты увидишь живицу.
  Наберешься сил...
  Очевидно, это будет долгий срок, потому как без помощи я даже не мог повернуть голову, шевельнуть перстом. Тем не менее, ощущал нежные поцелуи Небо, Дивного и Асила на моих ладонях и стопах.
  Мое рождение, как и внешний облик, впитавший в себя образы всех четырех старших Богов, стало для них чем-то большим, чем все пережитое дотоль. Безусловно, я втянул их клинопись еще в себя, поелику, будучи лучицей в самом начале вселения в плоть, сглатывал искры отделившиеся когда-то от них. И сим действом взращивал внутри себя их сияние, их мощь. Поэтому форма лица моего была каплеообразная, как у Небо и Першего, прямой, орлиный нос, с небольшой горбинкой и нависающим кончиком да широкие выступающие скулы, я вобрал от Асила. Выпуклые, нижние веки, длинные густо закрученные ресницы и вроде проходящие по одной линии прямые, короткие брови приобрел от Дивного.
  И, конечно, я был также худ, сухопар как старшая четверка Богов, не имел крыльев и тем не столько походил на них, сколько был противопоставлен телосложению Родителя.
  - Надобно идти, малецыку нужна биоаура,- вкрадчиво молвил Небо и этими словами придал движения моему Отцу.
   Боги немедля переместились позадь Першего, а тот неспешной походкой направился вперед. Широкая площадка ноне удлинилась. Она стала похожа на ездовитую полосу, покрытую рытвинами, выемками, вспученностями и бороздами, и в ее курящемся, едва проступающем дымке стали появляться идущие мне навстречу, абы поприветствовать, старшие братья. Они выступали обряженные в серебряных сакхи и в своих величественных венцах, символизируя единение меж мной и Родителем. Братья, как и старшая четверка Богов, были не обуты, тем подражая им и одновременно поддерживая мою наготу.
  Вначале появился Круч, младший из печищи Атефов, следом за ним Дажба, младший из Расов. Стынь, оный ноне уже передал данное величание мне. Темряй, Огнь и Опечь. На Опече теперь восседал ореол-венца давеча врученный ему Родителем. Это был узкий, на вроде бечевки серебряный обод от левого края которого углом отходила одна широкая серебряная дуга. Она сдерживала свои гнутые формы почти на макушке брата и венчалась небольшим колесом, с четко проступающими спицами, украшенными мелкими сапфирами. Две подвески из платины и семи черных крупных жемчужин, на каждой, спускаясь по щекам Бога, завершались мельчайшими пластинками, живописующими пять золотых листочка.
  Следом за Опечем выступил Словута, высокий, и в сравнение с иными Расами, достаточно крупный. Его лицо словно правильный круг, где высота и ширина были практически однотипны, живописал на себе небольшой вздернутый нос, толстые, плавной формы сизовато-красные губы, иссиза-голубые очи, крупные и весьма глубокие. Белокурые почти белесые, ближе к ковылю прямые, были волосы брата и такого же цвета светлые короткие усы да островатой формы борода.
  Восхитительным выглядел венец старшего брата, что на широком золотом ободе, украшенном пестрой яшмой, удерживал в навершие узких планок серебряно-золотую птицу. Такой же живой, как и змея в венце Отца, сокол был сотворен частью из камней, оными повелевал Словута. А сами планки незримо поддерживающие птицу за края перьев, подле крыльев и хвоста, давали возможность ей не только парить над головой Бога, но и коль надо позволяли каменным лапам с мощными пальцами и когтьми, торопливо сжиматься аль вспять раскрываться.
  Мощной стеной в своем истинном образе проявился Стыря, за ним точно затерявшийся Мор и вновь великолепно могутный Усач. Ореол-венца коего представлял из себя платиновый обруч, унизанный по нижней грани небольшими синими сапфирами, с восседающим на нем высоким колпаком из серебряных переплетений, где стыки венчались зелеными, крошечными изумрудами.
  Сразу за Усачом, вроде вынырнув из дымки езжалой полосы, выступил Воитель.
  И только потом, появившись единожды и неотделимо вместе, живописались Велет, Седми, Вежды.
  Братья!
  Мои старшие братья, они шли ко мне...
  Ко мне - Крушецу, Богу, Зиждителю, Господу печище Димургов и младшему сыну моего любимого Отца, первого сына Родителя, Бога, Зиждителя, Господа Першего!
  
  
  КОНЕЦ.
  
  г. Краснодар, сентябрь 2013г.; апрель 2014г.; декабрь 2014г. - январь 2015г.
  
  
   Целиком книгу можно купить в интернет-магазинах Литрес, Ozon.ru, ТД "Москва" (moscowbooks.ru), Google Books (books.google.ru), Bookz.ru, Lib.aldebaran.ru, iknigi.net, Bookland.com, на витринах мобильных приложений Everbook, МТС, Билайн и др. Пройдя по ссылке в электронном виде http://www.ozon.ru/context/detail/id/135146770/
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"