Стоит у телефонов,
ужасно грязный бомж.
И я, подумал словно,
чего же ты здесь ждёшь?

В оборванной фуфайке,
в оборванных штанах,
и всё бельё до майки,
в мазуте, в двух словах.

Стоит у телефона,
и хочет мне сказать,
но будто речью скован,
и может лишь мычать.

Глаза же - голубые,
и зубки так торчат,
не скажешь, что кривые,
ну прям как у зайчат.

Он ждёт у телефона,
все вещи взяв с собой,
их много; не удобно,
и груз весьма большой.

Вдруг стукнулся нечайно,
об рамку головой,
ещё раз - не случайно;
и странный он такой.

Испачканы в мазуте,
ладони у него.
В одной бумажку крутит,
на ней же - ничего.

Монетку ему подал,
как подаянье, всё жь,
пройдёт четыре года,
быть может и поймёшь...

И чиркает на белом,
он пальцем, и сказать,
мне хочет что то, бегло,
и даже показать.

Там, будто на картонке
есть линии, смотрю,
лишь отпечатки только
заметны, говорю;

- И что это? всмотрелся,
там цифра - тридцать два!
Куда жь остаток делся?
Все цифры и слова?

Вновь чиркает как будто,
стирается оно...
За шифровался круто,
но странно, всё равно.

Листок картонки - белый,
но жирной полосой,
есть цифры, в этом дело,
их не сотрёшь рукой.

Он хочет словно, нечто
сказать мне, но мычит,
казалось в этом речь-то,
речь в том, о чём молчит.

Монетку ему подал, 
как подаянье, всё жь,
пройдёт четыре года,
к чему то, не поймёшь?