|
|
||
Пламя окрасило ночь. Небо над гибнущим городом было отвратительного неестественного багряного цвета, словно кровь его обитателей разом излилась из миллионов ран. Пробираясь сквозь этот ад, он не единожды, десятки раз, оказывался в шаге от смерти. Завоеватели уже были в городе. Еще одна вражеская армия наступала с запада, но полчища беженцев, к которым примкнул и он, в едином отчаянном порыве устремились именно в западном направлении. Во все времена варварские орды приходили исключительно с востока.
В отличие от всех остальных он беспокоился о своём спасении лишь потому, что от этого зависело спасение того, что для него значило больше, чем сама жизнь. Этот город падет под натиском варваров, как пали другие имперские города - Рим и Константинополь, - и это сражение и его последствия приумножат камни этого чудовищного кургана разрушенной красоты: мертвых детей и изувеченных женщин, израненную плоть, горящие книги, обезглавленные статуи, разодранные картины, разбитые предметы из хрусталя... Но кое-что он все же спасёт. Он никогда не знал, как ему это удастся, но он никогда не сомневался, что у него всё получится. Он знал город, знал каждую улицу и дом, хотя многие ориентиры исчезли в столпах вихревого пламени и под кучами тлеющих обломков. Он доберется туда первым. И в краткий миг временного затишья между бегством побежденных и триумфом победителей он воспользуется удобным случаем.
Он был не просто слегка не в себе. Возможно, только безумец мог совершить нечто подобное.
***
Именно так я бы и начала свою историю, если бы писала триллер, а не просто излагала факты. Мы никогда не узнаем, как именно ему это удалось осуществить, но все могло быть примерно так. Я лишь хочу, чтобы моя часть этой истории началась с такой зарисовки: предсмертная агония громадной столицы, огонь, кровь и ужас...
Что я говорю? В действительности я, конечно же, не хочу ничего такого. Но я бы хотела, чтобы эта история началась с чего-то более эффектного, а не с ерундового дурацкого спора с секретаршей моего босса по поводу столь же ерундового дурацкого рабочего вопроса.
***
Я люблю свою работу, и на самом деле я вовсе не испытываю неприязни к понедельникам. Впрочем, тот понедельник я ненавидела, поскольку у меня было похмелье. Я вовсе не пьяница (знаю, что все так говорят, но в моём случае это сущая правда). Я взяла за правило ни в коем случае не злоупотреблять алкоголем вечером накануне рабочего дня. Но в тот раз у меня были веские причины, не слишком приятные, но все же причины, из-за которых я поступилась своими принципами в воскресенье. Они не имеют никакого отношения к этой истории и касаются лишь меня. Достаточно сказать, что я опоздала на работу и не горела желанием там находиться. Если бы я была в привычном солнечном утреннем настроении, то, возможно, не приняла бы близко к сердцу поступок Герды.
Герда, как я уже упоминала, секретарша моего босса, а мой босс - герр профессор Антон З. Шмидт, директор Национального музея в Мюнхене. Национальный музей маленький, но, как говорил один из моих любимых киноперсонажей, "высшей марки". Здание и основная часть коллекции были подарены городу в тысяча девятисотых годах одним баварским аристократом, который был столь же эксцентричен, сколь и несметно богат, отчего наше нынешнее собрание несколько необычно. К примеру, у нас хранится самая обширная коллекция античных игрушек в Европе. Есть у нас и галерея драгоценностей, отдел средневекового искусства и зал с коллекцией одежды. Благородный граф фон Гефенштейн помимо всего прочего коллекционировал женское исподнее, впрочем, мы не выставляем эту коллекцию, вызывающую восторг у специалистов по костюму. Во всяком случае, люди, которые запрашивают доступ к этой коллекции, утверждают, что они специалисты по костюму.
Из всего этого следует, если вам интересно, то, что штат сотрудников весьма небольшой. И хотя Герда и носит звание секретаря директора, она печатает все наши письма и отвечает за большую часть канцелярской работы. Для Герды это не составляет никаких проблем - для человеческого создания она невероятна расторопна. А ещё она чертовски любопытна.
Я припозднилась и совсем не удивилась, обнаружив, что Герда воспользовалась моим опозданием, чтобы покопаться в вещах. Я не была удивлена, но пришла в бешенство. Не единожды, сотни раз я просила её оставить мой стол в покое. Эти груды мусора священны для меня. Я знаю, где что лежит. Если кто-то начинает прибираться, то я уже ничего не могу найти. Герда же всё сложила в стопки. Она мастер складывать хорошенькие аккуратные стопки, в которых бумаги рассортированы по размеру, а не по содержанию, да ещё и все уголки расправлены.
Кроме того, она заменила мою бумажную подложку на столе. Вот лежит новенькая, девственно чистая и бесполезная; исчезла старая, полностью исписанная крайне важной информацией: телефонными номерами, списком покупок, адресами магазинов, перечнем книг, которые я хотела прочитать... И прямо в центре этой чудесной новой подложки - моя почта. Она открыла каждое письмо и каждую посылку. Конверты прикреплены степлером к письмам, и, чтобы не рвать последние, придется вытащить скобы, что сулит потерю половины ногтей.
Я пнула ближайший шкаф с документами. Подпрыгивая на одной ноге и сквернословя, я завернула за ширму, за которой прятались по-настоящему важные в кабинете вещи - умывальник, электроплитка и кофемашина, и воткнула штепсель последнего в розетку. Я хотела по меньшей мере убить Герду, но посчитала, что лучше сперва выпить чашку кофе. В противном случае я могу навернуться на лестнице и сломать ногу, прежде чем мои руки сомкнутся на её шее.
Попивая кофе, я просмотрела почту, но не обнаружила ничего такого, что могло бы улучшить моего настроения, особенно после того, как, выдергивая скобу, я сломала ноготь. Передо мной лежал стандартный набор: уведомления о собраниях, проспекты от академических изданий, предлагающие по баснословным ценам книги по вопросам, о которых никто ничего и не слышал, письма от исследователей, испрашивающих разрешение ознакомиться с коллекцией или опубликовать фотографии.
Груда писем походила на пирамиду, в основании которой лежали самые большие по размеру бумаги. Я мрачно докопалась до основания, где лежал коричневый конверт из шероховатой бумаги размером примерно 8 на 10 дюймов. Да неужели тот самый пресловутый простенький коричневый пакет? Он был достаточно прост: никаких надписей, нет даже моего имени. Широкий скотч, запечатавший клапан, был срезан, и образовавшиеся кромки были столь острыми, что я порезала палец, когда залезала в конверт. Ох уж этот знаменитый Гердин нож для разрезания бумаг, остро заточенный, словно меч палача. Однажды у кого-нибудь может возникнуть желание проткнуть её этим ножом. И, видимо, это буду именно я.
Она не прикрепила содержимое к конверту, вероятно, потому что её дьявольское орудие не смогло пробить плотный картон, на котором была напечатана фотография. Это была черно-белая фотокарточка, возможно, увеличенная копия моментального снимка. Чуть размытый фокус выдавал фотографа-любителя. Как только я взглянула на снимок, какое-то воспоминание вспыхнуло и тут же погрузилось в темные глубины моего затуманенного алкоголем сознания, прежде чем я смогла ухватиться за него. Я лишь поняла, что уже где-то видела подобную фотографию.
На ней была запечатлена женщина. Кожа на её лице обвисла, а тонкие губы сложились в прямую невыразительную линию. Её можно было бы принять за стареющую Hausfrau [Домохозяйку (нем.)], если бы не костюм. Её лоб обрамлял венец, состоящий из бахромы в несколько дюймов шириной. С него свисали веревочки и цепочки, сделанные из какого-то металла. Мочки ушей также были оттянуты цепочками и подвесками; лиф её простого черного платья был буквально скрыт под несколькими рядами ожерелий.
Я перевернула фотографию. Оборотная сторона представляла собой обычный серый картон без надписей и штампа фотографа. Какого черта кто-то решил послать мне фотографию своей матери в костюме для любительского спектакля? Его мама сопрано? Она не соответствует традиционным представлениям о том, как должно выглядеть контральто: её подбородок отвис, демонстрируя возрастную усталость, и черты её лица были острыми и тонкими словно у вымокшей под дождём птички. Но вот аляповатые фальшивые украшения соответствовали какой-то весьма экзотической опере вроде "Лакме" или "Аида".
Я вновь осмотрела конверт. И всё же никаких надписей.
В конце концов кофеин проник в мой мозг и мне удалось собрать достаточно сил, чтобы оторвать себя от стула. Меня ждала ещё целая куча дел, но я решила, что сперва пойду и прикончу Герду.
Мой кабинет находится на самом верху одной из башен. У нас четыре башни, по одной на каждом углу здания, плюс крепостные стены и навесные бойницы, а также все остальные атрибуты псевдосредневекового стиля девятнадцатого века. Граф был таким же сумасшедшим, как и его король, безумный Людвиг Баварский, и они оба любили строить замки. Сегодня модно насмехаться над вкусами Людвига, и я должна признать, что он переусердствовал с убранством интерьеров (ох уж эти золочённые плетения и гигантские картины по мотивам Вагнера!), но разве найдется тот, кто сможет равнодушно созерцать сказочные башни замка Нойшвайштайн, обрамленные маревыми горными вершинами, и в его/её душе не обнаружится при этом хотя бы толика романтики.
Я выбрала этот кабинет отчасти из-за панорамного вида. Здесь меня со всех сторон окружают окна, из которых видны плоские крыши и башни города, который я люблю словно коренная жительница: вот зеленые луковичные купола-близнецы Фрауэнкирхе и каменное кружево башни ратуши; Изер, грациозно извивающийся между берегами, что зелены летом и снежно-белы зимой; Карлплатц с его часовой башней, воротами, магазинами и вечно оживленным движением. Оставьте себе свои Парижы и Вены, но дайте мне Мюнхен в любой день. Это один из самых счастливых и красивых городов на свете.
Другая же причина, почему я решила устроиться в моем воздушном замке, - уединенность. В башне нет лифта, и если кому-то захочется увидеть меня, то его желание должно быть действительно велико, ведь ему придется преодолеть пять лестничных пролетов. Даже Герда не часто решается на это, поэтому, полагаю, искушение порыться в вещах в моё отсутствие было для нее неодолимо. Я продолжаю убеждать себя, что подъем по лестницам полезен для фигуры, но должна признаться, что сама штурмую их, лишь если мне действительно что-то понадобится. Сегодня утром мне была нужна Герда.
Кабинет директора находится на втором этаже, но мне пришлось преодолеть весь путь вниз, а затем вскарабкаться по центральной лестнице, поскольку перейти из башен в основное здание можно только на первом этаже. Я кипела от адреналина и сдерживаемого гнева, когда добралась до кабинета Герды.
Она ждала меня. Я услышала, как застучали клавиши печатной машинки, когда я открыла дверь. Она продолжила печатать, делая вид, что не замечает меня, даже когда я прочеканила через весь кабинет и остановилась у её стола. Когда же я увидела, во что она была одета, градус моего раздражения вырос еще больше. Свитер с высоким воротом в яркую полоску кричаще розового и горохового цветов был точной копией того, в котором я ходила на работу на прошлой неделе.
Эта своего рода попытка подольститься должна была бы умилить меня. Я блондинка, у Герды же темные волосы. Герда чуть выше пяти футов, мой же рост чуть ниже шести. Я жердь, Герда же пышечка. По какой-то безумной причине она хочет быть похожей на меня.
Какая женщина в здравом уме захочет иметь шесть футов роста? Как можно бросать из-под ресниц застенчиво-кокетливые взгляды на мужчину, когда твои глаза на одном с ним уровне, а то и выше? А как найти юбку достаточной длины, чтобы она прикрывала колени? Дайте мне в руки вилы, и я буду похожа на фермера, вложите мне в руку копье, и я стану походить на недокормленную валькирию. Я бы предпочла быть миленькой и аппетитной как Герда (хотя, пожалуй, не настолько аппетитной), и поэтому я прихожу в бешенство, когда она пытается подражать мне, особенно когда вещи, севшие на меня, совсем ей не подходят.
Я швырнула фотографию на край стола. Раздался треск похожий на выстрел пистолета. Герда подпрыгнула.
- Что за мода вскрывать мою почту? - закричала я. - Сколько раз я просила тебя не вскрывать мои письма?
Вопила я на немецком. Немецкий язык отлично подходит для криков, к тому же я вставила несколько бранных словечек в свои риторические вопросы. Герда же отвечала на неестественно правильном английском языке.
- Это невозможно посчитать. Это также бессмысленный вопрос. Вскрывать письма - моя обязанность. Чтобы направить каждое письмо в нужный пункт назначения в музее мне необходимо исследовать...
Какое-то время мы так и препирались на смеси языков. Мой голос становился всё громче и громче, Герда заставляла себя сохранять спокойствие, но её щеки розовели всё сильнее и сильнее, пока она не стала похожа на куклу Кьюпи. Нелепая ситуация. Из-за воплей у меня разболелась голова, и я уже сожалела, что начала это сражение. Мы все знаем привычки Герды, и мы все успешно с ними уживаемся, кроме того, конечно же, никому частные письма в музей не направляют. Я гадала, зачем я всё это затеяла и как теперь остановить.
От отступления меня спас Шмидт, который вылетел из своего кабинета и усилил общий гомон своими криками.
- Was ist`s, ein Tiergarten oder ein Museum? [Это зоопарк или музей? (нем)] Разве не может человек отдаться исследованиям, чтобы его мысли при этом не прерывали две вопящие особи женского пола? Die Weiber, die Wieber, ein Mann kann nicht... [Женщины, женщины, человек не может...(нем)]
- Вы словно поёте арию из "Веселой вдовы", - сказала я. - Успокойтесь, герр директор.
- Мне успокоиться? А чьи крики прервали мои раздумья?
- Не мои, - самодовольно проговорила Герда.
- Я знаю, - сказал Шмидт. - Что на этот раз?
- А вы и сами знаете, - ответила я. - Вы подслушивали у замочной скважины. Вы не могли услышать нас, пока не начали слушать. Толщина этой двери шесть дюймов.
Пухленькая ручка Шмидта скользнула к усам. Он стал их отращивать, чтобы компенсировать отсутствие волос на голове, но этот процесс вышел из-под контроля. Полагаю, первоначально образцом для подражания был Фу Манчу, Литературный персонаж, созданный английским писателемСаксом Ромером. ведь у Шмидта имеется прискорбная страсть к сенсационным романам. К сожалению, усы у Шмидта получились белоснежными и кустистыми. Он примерно одного роста с Гердой, на фут ниже меня, и эти чертовы усы были той самой деталью, которая была необходима, чтобы превратить его в ходячую карикатуру на эксцентричного немецкого гнома или домового (у него и так круглый живот, лучистые голубые глаза и прелестный розовый ротик как у надувшего губки младенца).
Он не стал опровергать обвинения.
- Почта, - проговорил он. - И снова почта. Что у нас сегодня? Письмо от э... хррр... хм... близкого друга, vielleicht? [Может быть (нем)].
Он скосил глаза и бочком обошел стол, стараясь украдкой рассмотреть, что же я держу в руках. Я передала ему фотографию.
- Мне жаль вас разочаровывать, Шмидт. Мои э, хррр, хм близкие друзья не посылают страстных любовных писем по этому адресу. И если бы они так поступили, то они бы перестали быть близкими друзьями. Я не знаю, кто это прислал, поскольку Герда унесла внешний конверт и, возможно, запечатанное сопроводительное письмо. И сейчас у меня нет ни малейшего представления, что всё это значит и что мне с этим делать.
Розовый лоб Шмидта собрался рядами морщин.
- Sehr interessant, Очень интересно (нем). - пробормотал он, терзая усы. - Послушайте, где я уже видел это лицо прежде?
- Чем-то и правда цепляет, - призналась я. - Похоже на театральный костюм. Это вовсе не та вещь, которую я бы хотела заполучить себе в коллекцию.
- Nien, nien. [Нет, нет (нем)]. И всё-таки... Что же меня так смущает?
Герда прочистила горло:
- Я сразу узнала, герр директор. Когда я посещала занятия в университете прошлой весной... или, может быть, летом... точно, это были занятия герра профессора доктора Эберхардта по искусству малых форм в Малой Азии...
Я боролась с искушением наброситься на нее. У нее было несколько часов, чтобы навести справки по поводу фотографии, чтобы затем выставить своих образованных начальников полными идиотами. Шмидт также был взбешен.
- Ближе к делу, - грубо воскликнул он.
Герда светилась самодовольством.
- Конечно же высококвалифицированные доктора узнали фотографию. На ней изображена фрау Шлиман, демонстрирующая золото Трои. Если вы помните, в 1873 году выдающийся археолог обнаружил холм Гиссарлык, который сейчас находится на территории Турции, и определил его как...
- Можете не пересказывать жизненный путь Генриха Шлимана, - проговорил Шмидт с доброй долей сарказма. - Хм. Да. Возможно, вы правы. Но это не входит в сферу моих интересов.
Это не имело отношения и к моей сфере деятельности. Но в любом случае, я должна была идентифицировать фотографию. Все историки искусства слушают курс вводных лекций, кроме того, любая женщина, достойная так называться, увлечена ювелирными изделиями. Герда переплюнула меня с поразительным мастерством, и именно по этой причине, полагаю, я ввязалась в это дело. Вот от таких вульгарных и мелочных побуждений порой зависит наша судьба. Если бы Герда не пыталась выпендриться и выставить меня в глупом виде, если бы я не страдала от заслуженного похмелья, то, вероятно, я бы вернулась в свой кабинет, бросила бы фотографию в папку для "текущих дел" и ожидала бы предполагаемого гневного запроса от отправителя. И ведь он бы и не последовал.
Вместо этого я буркнула:
- Что ты сделала с внешним конвертом?
Тем временем Шмидт, озадаченно нахмурив брови, изучал фотографию. Не поднимая глаз, он спросил:
- Почему вы решили, что был еще один конверт?
- Потому что этот абсолютно чист: ни адреса, ни штампов, ни почтовых марок. Ну же, Герда, должен же быть еще один конверт. Что с ним случилось?
Герда отвела глаза. Я последовала за её взглядом. Её корзина для бумаг была не просто пуста, она была чиста как пол на моей кухне. И причина тому Цезарь - моя собака.
- Ты его выкинула? - возопила я.
- Он был весь грязный, - проговорила она, брезгливо скривив губы. - В пятнах и замаранный... Имя с трудом можно было разобрать.
- На нем был обратный адрес?
- Ничего такого, что я могла бы разобрать.
- Почтовая марка?
Герда пожала плечами.
Шмидт вышел вслед за мной из кабинета. Я поинтересовалась у него, куда это он собрался, и он просто ответил: "С вами".
- Зачем?
- Вы ведь хотите поискать в мусоре пропавший конверт, - Шмидт смаковал фразу. - Пропавший конверт... А ведь отличное название для триллера, nicht? [Правда (нем).]
- Его уже использовали. Кажется, Нэнси Дрю. [Литературныйи киноперсонаж, девушка-детектив. Была создана Эдвардом Стратемаэром, основателем книжного издательства "Синдикат Стратемаэра". Книги были написанырядом авторови выпущены под коллективным псевдонимом "Кэролин Кин".]
Шмидт не стал выяснять у меня, кто такая Нэнси Дрю. Возможно, он знал. Как я уже говорила, у него скверный литературный вкус.
- И, - жизнерадостно продолжил он, - хорошее начало для приключения.
- И почему вы решили, что это начало приключения? Если, - прибавила я, - это мелодраматичное слово вообще применимо к некоторым несчастливым случаям, которые замарали мою академическую карьеру.
- Я надеюсь, что это так. Ведь прошло уже шесть месяцев со времени нашего последнего дела. Мне скучно.
Поскольку вклад Шмидта в моё последнее "дело", если его так можно назвать, заключался лишь в том, что группа подозрительных шведов запихнула его в местную каталажку, то правомерность использования местоимения во множественном числе может быть поставлена под сомнение... но точно не мной. Он до сих пор дуется из-за того, что пропустил почти всё веселье. Я не хотела ранить его чувств, но и желания потворствовать ему у меня тоже не было. У меня было уже достаточно "дел" или "приключений" или, что точнее, "неприятностей".
Я и не думала, что таинственная фотография (чёрт, ещё одно название для триллера) могла привести к какому-то нежелательному развитию событий. В действительности она не была таинственной, лишь странной, и, если бы мне удалось найти сопроводительное письмо (а оно должно было быть - Герда лишь просмотрела его), этот необычный предмет оказался бы странным лишь в академическом смысле. Как любому учёному мне досталась своя доля странных писем. Некоторые представляли собой communiquйs, [Официальное сообщение (фр).] которые были присланы сумасшедшими маргиналами от исторической науки, вроде той женщины, утверждавшей, что ею овладел призрак Иеронима Босха. Прежде чем семья упекла её в сумасшедший дом, она успела прислать мне пятнадцать огромных картин, которые написала под руководством призрака. Некоторые письма были от благожелательных неучей, которые хотели продать нам куски какого-то старья, выкопанного на чердаке. Полагаю, этот случай относится к вещам такого плана, и мои нынешние поиски лишь напрасная трата времени и сил. Может быть, сопроводительное письмо было отправлено в отдельном конверте и просто затерялось на почте. В любом случае, если вопрос действительно важен для отправителя, он или она снова мне напишет, если я не отвечу на письмо.
Придя к этому разумному заключению, вернулась ли я в кабинет к своим делам? Нет, конечно же, нет. Я всё ещё была раздражена из-за Герды, а кроме того, странное тревожное чувство, что с этой фотографией что-то не так, начало терзать мой разум.
В сопровождении Шмидта, радостно семенящего подле меня, я прошла сквозь лабиринт коридоров и комнат, образующих цокольный этаж музея. Планировка воплощала смутные представления графа о средневековых подземельях, да ещё была дополнена точными копиями темниц и пыточных камер. Шмидт попробовал устроить здесь обычные лаборатории и мастерские, но сотрудники взбунтовались, даже несмотря на то, что были установлены флуоресцентные лампы и убраны ржавые кандалы и орудия пыток. Фон Бдауэрт, наш химик, жаловался на то, что его преследуют кошмары, в которых его запирают в "Железной деве". Поэтому Шмидт скрепя сердцем перевел всё на верхний этаж, а подвальные помещения стали использовать для хранения непортящихся вещей. Здесь же находилась дверь, ведущая в заглублённый в землю замкнутый двор позади музея, где мусор из музея попадает в большие контейнеры, которые еженедельно забирает местная фирма. Кроме того, внутренний дворик служил ещё и парковкой для сотрудников, которая, как мне было прекрасно известно, находилась как раз рядом с мусорными контейнерами.
Услышав наши шаги, разносимые мрачным эхом по аутентично вымощенному камнем проходу, Карл, наш сторож, открыл дверь своей каморки. Увидев меня, он просиял и поприветствовал с лестным восторгом. Во всяком случае, восторг был бы лестным, если бы я не знала, что вовсе не я являюсь предметом его обожания. Он до безумия любил мою собаку.
В одной старой шутке утверждалось: "Я не заводил собаку, это она завела меня". Цезарь - доберман размером с пони, да ещё и слюняво-ласковый. Однажды мне пришлось привезти его на работу, когда дезинфекторы травили странных маленьких жучков пурпурного цвета в моём доме. Когда мы подъехали, Карл как раз был во дворике, вот тут и родилась любовь с первого взгляда, причём взаимная. Карл взял за привычку раз в несколько недель заходить ко мне, чтобы узнать, как поживает Цезарь, кроме того, он всегда приносит в качестве гостинца кости и выводит Цезаря на долгую прогулку.
Мне пришлось дать подробный отчет о состоянии здоровья Цезаря, прежде чем я смогла задать ему несколько вопросов. Да, он выбросил мусор из Гердиной корзины для бумаг сегодня утром. Нет, мусорщик сегодня не забирал мусор, он обычно заезжает по вторникам и пятницам. Конечно, он побродит вокруг мусорных контейнеров, если нам этого так хочется. Он надеется, что мы приятно проведём время.
Он не предложил свою помощь и не спросил, раз уж я не рассказала ему сама, что я ищу. Я надеялась, что сразу же узнаю его, как только увижу.
Снег мелко сыпал из оловянно-серого неба, когда я взобралась на упаковочный ящик и заглянула в контейнер, в котором, по словам Карла, был сложен сегодняшний мусор. Шмидт, которому понадобилась бы стремянка, чтобы подняться на такую же высоту, подпрыгивал на месте, пытаясь согреться, и просил сбросить ему кучку-другую, чтобы он мог помочь мне с поисками. Я боролась с искушением передать ему дурно пахнущие отбросы (судя по запаху, это были остатки чьих-то завтраков), но сдержалась. Заполучив горсть бумаг, он прекратил кричать, сел на корточки под прикрытием кабины и стал разбирать их, довольный словно щенок, которому дали потрепанную игрушку.
К тому времени, когда мне удалось найти конверт, из-за холода розовое личико Шмидта стало нежного бледного-лилового цвета. Конверт должен был лежать на куче, но как это часто бывает с вещами, которые нам так нужны, он соскользнул вниз в угол и оказался под бумажным пакетом, в котором лежали два яблочных огрызка и остатки бутерброда с сыром горгонзола и колбасой. Герда не преувеличивала, бумага была очень грязной. Бесформенное коричневое пятно покрывало почти весь конверт. Оно была старым, засохшим и темным, и, хотя я не особенно брезглива, мои пальцы не спешили коснуться его.
По спине пробежали мурашки. Это не была дрожь из-за дурного предчувствия, просто на улице было очень холодно. Я могу лишь пожелать, чтобы у меня появлялся предостерегающий трепет, всякий раз, когда со мной должно случиться что-то ужасное. В этом случае мне бы удалось многого избежать.
Я оттащила моего ставшего лиловым начальника от бумаг, которые он изучал. Мы заглянули во внутрь моей находки.
- Ха! - пылко воскликнул Шмидт. - Кровь!
- Грязь, - возразила я. - Шмидт, ваше воображение поистине достойно сожаления.
- Нет обратного адреса.
- Что ж, я попыталась. А теперь обо всём можно забыть.
- Но, Вики...
- Никаких "но", Шмидт. Знаете, это было даже забавно, мы можем как-нибудь снова встретиться и покопаться в мусоре.
- Куда вы теперь идёте?
- В библиотеку. У меня полно работы.
Мне действительно нужно было кое-что сделать, но не в библиотеке. Я задержалась там, лишь чтобы захватить нужную мне книгу, а затем поднялась с нею к себе в кабинет.
Теперь снег повалил сильнее, он образовал кружевные колышущиеся занавески вокруг стен моей комнаты. Я чувствовала себя намного лучше. Ничто так не возвращает леди прекрасное самочувствие после ночи в городе, как умеренные физические нагрузки и состязания по перекрикиванию. Я разложила свои улики на рабочем столе и устроилась поудобнее, чтобы внимательно их изучить.
Сперва конверт. На нем не было обратного адреса, во всяком случае на той части, которая избежала участи скрыться под пятном. Покопавшись в ящиках стола, я нашла лупу, которую мне когда-то на Рождество подарил Шмидт. Шмидт рассчитывал, что я буду ползать с нею в руках по полу, выискивая в пыли улики (что я едва ли когда-нибудь делала). В действительности я воспользовалась увеличительным стеклом лишь раз-другой, когда проводила предварительный осмотр произведений искусства: порой, чтобы вычислить подделку, нужно лишь внимательно рассмотреть мазки или искусственно выпиленные "червоточины".
В этот раз аксессуар Холмса был бесполезен. При увеличении расплывчатые буквы на почтовом штемпеле стали больше, но ничуть не более четкими. Первые две буквы можно было интерпретировать как "Б" и "А". Какой-то Бад? В Германии сотни городов носят название Бад-Такой-то. Густое темное пятно покрывало большую часть задней стороны конверта и добрую треть передней, включая тот участок, где стоило бы искать обратный адрес. Но даже наведя линзу, я не смогла найти и следов надписи.
Я набрала в раковину воды и замочила конверт. Он был сделан из плотной бумаги с тонкой пластиковой подложкой внутри, которая и не позволила пятну заползти на внутренний конверт. Я тратила целую кучу времени на то, что могло оказаться банальным розыгрышем, но, когда я вернулась за стол и открыла вышеупомянутую книгу, я поняла, почему во мне пробудилась такая пытливость. Герда была права лишь отчасти. На первый взгляд фотография, которую я получила, действительно была похожа на знаменитую фотографию наряженной в золото Трои Софии Шлиман. Но у меня в руках была не фотография Софии. Это была совсем другая женщина... в тех же самых украшениях.
Нет, не в тех же самых украшениях - в их копиях. Это должны были быть копии, ведь моя фотография была сделана совсем недавно. Прическа женщины, технология печати фотографии, а в равной мере и дюжина других едва заметных деталей, ясно различимых великим детективом Викторией Блисс, подтверждали догадку.
Кроме того, на стене за спиной женщины можно было разглядеть календарь, на котором легко читалась дата - май 1982 года.
Золото Трои же безвозвратно исчезло весной 1945 года.
Я почувствовала, как это началось: теплая иступленная вспышка возбуждения головокружительно запульсировала в моих венах. Что это: предвестие приключений, открытий, решения таинственных загадок и возвращения восхищённому свету сокровища? Скорее предвестие бесспорного помешательства. Я громко захлопнула книгу и положила на неё локти, как будто физическое усилие могло сдержать просачивающиеся со страниц безумие, подобное тёмному туману, коварно запустившему свои усики в ослабленные участки моего изнурённого мозга. Клянусь вам, чёртова книга задергалась, словно делая попытки открыться.
Я сильнее надавила на книгу локтями и опустила голову на руки. Я знала, что со мной не так. Мне было скучно, я была подавлена и испытывала омерзительное чувство жалости к себе самой, в противном случае я бы никогда не дала второго шанса этим безумным гипотезам.
Всего через несколько недель будут отмечать Рождество, и в этом году мне не удастся съездить домой в Миннесоту. А ведь все соберутся на время каникул дома: бабушка и дедушка Андерсоны, мои братья с семьями, включая Боба, чьего новорожденного сына я ещё не видела. Мама и бабушка, величайшие в мире шведские кулинары, займутся выпечкой, наполняя дом теплыми насыщенными ароматами корицы, гвоздики, шоколада и дрожжей; папа будет наряжать дерево, пока дедушка, устроившись в своем любимом кресле, будет объяснять ему, что он всё делает не так, время от времени отвлекаясь на политические споры со своими "чёртовыми внуками-либералами"; дети же будут возбужденно верещать, толкать друг друга и пытаться проникнуть в туалет, где укрылись их родители...
Я же была одна-одинёшенька и меня никто не любил.
Я смотрела на то, как крупная слеза падает на обложку книги, а мой упорствующий в заблуждениях разум старался вспомнить, что же я знаю о троянском золоте.
Я специализируюсь на средневековой европейской живописи и скульптуре. Однако в моей сфере деятельности порой приходится быть "мастером на все руки", ведь музеи не могут позволить себе нанять специалистов, работающих в каждой области истории искусства. Мне пришлось познакомиться с историей ювелирного искусства, поскольку у нас в музее хранится одна из лучших коллекций на континенте. Кроме того, жизненный путь Генриха Шлимана - это миф, легенда или ожившая история из детской книги.
Шлиман был подлинным героем книг Горация Элджера. [Горацио Элджер-младший(1832-1899)-американский писатель, поэт, журналист и священник. Тематикой большей части произведений Элджера является жизненный путь бездомных нищих детей, которые преодолев многочисленные трудности и неудачи, добиваются в итоге богатства, успеха, счастливой жизни благодаря тому, что остаются честными, неунывающими и трудолюбивыми.] Он начал свою карьеру в качестве складского рабочего, которому по ночам приходилось спать под прилавком магазина, а в итоге стал купцом-миллионером. Разбогатев, он предал забвению коммерческие интересы и обратился к вещам, которые завладели его умом ещё в те времена, когда отец читал ему отрывки из Гомера. В отличие от большинства историков того времени, простодушный Шлиман буквально воспринимал поэмы Гомера. И легковерный коммерсант оказался прав, а историки ошиблись. Шлиман нашёл Трою. На дне рва, которым он рассёк городскую насыпь, он натолкнулся на развалившийся деревянный сундук, в котором хранились сокровища умершего знатного вельможи.
Шлиман нашел больше драгоценностей, чем любой дилетант заслуживал найти. Несколькими годами позже он выкопал тайник в Микенах. Но именно первая находка, золото Трои, воспламенила его воображение. Он нарядил свою прекрасную супругу Софию в те украшения, чтобы сделать фотографию, которая потом была многократно воспроизведена. Возможно, сама божественная Елена носила все эти диадемы, серьги, цепи и шпильки... В действительности же она их не носила. Золото не имело никого отношения к Трое времён Приама, оно принадлежало к другому периоду и было на тысячу лет старше.
Этим и ограничиваются мои знания о находке Шлимана. Ещё меньше я знала об исчезновении клада, хотя это событие было столь же драматичным, как и обстоятельства обнаружения.
Шлиман подарил золото Трои одному из немецких музеев, несмотря на возражения супруги-гречанки, которая полагала, что вещи должны остаться в Греции. Турки также высказали свои претензии, поскольку холм Гиссарлык, местоположение Трои, располагался на турецкой земле. Если бы золото обнаружилось, чего, конечно, не может быть... Но если допустить это, то вопрос о законном владельце привел бы к занятной неразберихе.
В наше время археологи не могут и черепок переместить без разрешения местного правительства, но в девятнадцатом веке археология была общедоступной, а "владение - девять десятых права". Английская пословица, означающая, что в судебном споре позиция того, кто фактически владеет чем-либо лучше, чем того, кто заявляет свои права на что-либо, но не владеет этим (при прочих равных условиях). Выражение известно с конца 16 века и использовалось для обоснования прав так называемых сквоттеров, незаконных захватчиков чужого имущества.
Большинство музеев мира заполучили свои коллекции искусства древних эпох такими методами, которые в лучшем случае можно назвать сомнительными, а в худшем - откровенно бесчестными. Греки до сих пор выражают недовольство по поводу мраморов Элгина и скульптур с острова Эгина, а египтяне всё ещё желают вернуть домой бюст Нефертити. Но мраморы так и остаются в Британском музее, шедевры Эгины - в Мюнхенской глиптотеке, а Нефертити вернулась под стекло в берлинский музей после того, как провела какое-то время в бомбоубежище.
Как и Нефертити, золото Трои было вывезено из музея во время Второй мировой войны и размещено на хранение где-то в Берлине - вот и всё, что я знаю. Первыми в Берлин вошли русские. С тех самых пор никто ничего знать не знает о троянском золоте.
Если бы я серьезно обдумала этот вопрос, чего я так и не сделала, то предположила бы, что русские забрали золото в Москву вместе с другой "мелочёвкой": заводами, скульптурами Пергамского алтаря, немецкими специалистами-ядерщиками, наручными часами и так далее. Но, думаю, верно и то, что большая часть похищенных ценностей была выявлена... так ведь? Заводы выпускают сталь и бетон для Матушки-России, ученые помогли создать множество чудесных ракет, даже Пергамский алтарь был возвращен в один из музеев Берлина, правда Восточного, что нужно отметить.
Если Советский союз вернул такие шедевры, как Пергамский алтарь, то почему не вернули золото Трои?
Книга вновь издала щёлкающий звук, хотя, уверяю вас, я к ней даже не прикоснулась. Я положила обе фотографии рядом и подняла свое надежное увеличительное стекло.
Воспроизведение в книге было ужасного качества, а моя фотография - зернистой и расплывчатой. Я не могла рассмотреть мельчайшие детали. Однако же я смогла различить некоторые несоответствия, на которые не обратила внимания ранее. Сами вещи были теми же - ожерелья, серьги, диадема, - но вот дизайн их не был абсолютно идентичным.
Поскольку мне было известно, что украшения Софии были подлинными, то различия должны были бы убедить меня, что второй комплект - неточная копия, так? А вот и нет. Видите ли, древние украшения, выставленные в музеях, всегда сияющие, отполированные и привлекательные, являются результатом многомесячной работы по восстановлению и реставрации. Первоначально вещи, когда их только обнаружили глубоко в земле, выглядели не так: многие были помяты, а то и вовсе представляли собой кучи разрозненных фрагментов, так что с трудом можно было догадаться, как фрагменты должны были соотноситься. Было ли вот это плоское украшение, осыпанное драгоценными камнями, соединено с этой золотой цепью, или оно составляло часть расшитого пояса, чьи бусины осыпались из-за сгнившего шнура? А вот эта висюлька была серьгой, подвеской или частью короны? Я не могла вспомнить, в каком состоянии было золото Трои, когда его обнаружили, но держу пари, что и ему потребовалось внимание реставраторов. Различия между двумя комплектами можно было объяснить тем, что два реставратора, два крупных специалиста... не сошлись во мнении.
Мой экземпляр, без сомнения, был первоклассной подделкой.
Ещё одна слеза упала на книгу, окропляя лицо Софии. Нахмурившись, я стерла её пальцем. Мне должно быть стыдно, меня захлестнула жалость к себе и Heimweh. [Тоска по дому (нем).] Тоска по Роднине, ничего более. И всё это не имеет никакого отношения к... чему-либо ещё.