В девять часов утра я только выезжала из Мюнхена. Я проспала. Но решив, что, возможно, та же беда приключилось и со Шмидтом, не опасалась, что он последует за мной. Меня беспокоили другие люди.

Я потратила какое-то время на то, чтобы объехать пригороды вместо того, чтобы сразу выехать на автобан. Солнце пыталось пробиться сквозь нагромождения облаков, но на объездных улочках было скользко из-за утрамбованного снега. Мне пришлось сосредоточиться на дороге, хотя время от времени я поглядывала и в зеркало заднего вида.

Я полагала, что вычислить Дитера не составит труда. Он как любой плохой актёр просто не мог удержаться от какой-нибудь глупой выходки. Так и не заметив никаких фиолетовых "Жуков", расписанных пошлыми надписями (такова последняя машина Дитера), или транспортных средств с гориллой или мумией за рулём, я вывернула на автобан и надавила на педаль газа. Разрешённая скорость ограничивалась ста тридцатью километрами в час, но никто не придавал этому особого значения. Я перестроилась в (относительно) медленный ряд и предалась самоанализу.

Болезненному самоанализу. Я была не слишком довольна собой. В положительной самооценке нет ничего плохого, но когда чувство собственного достоинства перерастает в тщеславие, то велика вероятность, что разум будет затуманен.

Неважно, была ли фотография мистификацией, мошенничеством или рекламой товара, следовало бы предположить, что отправитель не ограничился только одним наивным дурачком. До вчерашнего дня я не могла точно очертить круг соискателей, но что мне мешало позвонить коллегам и спросить, не получали ли они чего-нибудь странного по почте?

С другой стороны, мне тоже никто не позвонил. А потому я чувствовала, что моя вина не столь уж и велика. Либо я была единственной, с кем Хофман связался, либо другие оказались столь же неискренны... как я.

Шмидт ведь сказал: "Если есть хоть малейшая возможность...". Если бы удалось обнаружить золото Трои, то это стало бы событием века. Хорошо, быть может, и не века (столько всего произошло), но событием фантастической важности. Мы ведь ничуть не благороднее других. От благородного имени науки мы лишь рассуждаем о взаимодействии и взаимопомощи, но стоит выставить на торг какую-нибудь награду как мы уже на арене размахиваем ножами. Соперничество не доходит до смертоубийства, но останавливается лишь в шаге от него. Я могла бы поведать вам парочку таких историй...

Трудно поверить, что Хофман решил не связываться с другими. У них даже могла быть информация, которой была лишена я: обратный адрес, который не сгинул, записка или сопроводительное письмо, которого я лишилась из-за назойливого любопытства Герды. И если допустить такую возможность, то их реакция была именно такой, какую я и предполагала.

Дитер мог быть заинтригован и удивлен, и c большой охотой провёл бы несколько дней, преследуя гипотетических химер, лишь бы эти химеры обитали в его излюбленных местах отдыха. Тони позвонил бы мне под каким-нибудь предлогом и понаблюдал, не обмолвлюсь ли я о странной фотографии, которую мне прислал тот милый пожилой господин из гостиницы Хексенут. И в случае, если бы я этого не сделала, он бы уверился, что я вернулась к своим старым привычкам и пытаюсь выследить приз, отстранив его от этого дела. Наша первая охота за сокровищем как раз началась с брошенного вызова: "Я умнее тебя, и я это докажу". И у меня нет причин предполагать, что он хоть чуть-чуть охладел к состязаниям.

Ян Перлмуттер был немцем из Восточной Германии. Мои смутные представления о политике сателлитов убедили меня в том, что половина людей в Восточной Германии работает на КГБ, или как они его называют сегодня. У него могли бы быть более веские основания, чем у кого-либо из нас, вычислить местоположение золота. Если оно не у Советов, то их нежные чувства, должно быть, сильно задеты подозрениями всего мира. Вышел бы отличный рекламный ход, если бы они нашли золото и вернули его... в музей Яна, куда же ещё?

До настоящего момента я не приметила и следа ни одной из дам. Это не означает, что их нет поблизости. Но это и не подразумевает того, что они где-то рядом. Элис была не самой смышлёной в мире барышней, несмотря на все её научные достижения, кроме того, она специализируется на ренессансной скульптуре. Из всей группы она была бы последней, кто узнал бы или как-то прореагировал на золото Трои. Роза была блистательна, но абсолютно лишена воображения. Я так и видела, как она пробегает взглядом по фотографии и отбрасывает её в сторону, решив, что это очередное послание от какого-то чудака.

И лишь одно не согласовывалось с моими умозаключениями. Я просто не могла представить, что тот любезный пожилой господин может превратиться в злого шутника или торговца украденными ценностями. Именно поэтому я была на пути в Бад-Штейнбах, я не хотела ему звонить или писать - мне нужно было лично встретиться с ним.

Фиолетовый "Жук" так и не появился в зеркале. Впрочем, как и лоснящийся черный БМВ. Если бы Джон задумал последовать за мной, то не стал бы использовать автомобиль, который я могу узнать...

Следовало бы задать разумный вопрос, почему я сперва приложила столько усилий, чтобы разыскать Джона, а теперь решительно избегаю его. Я спросила себя об этом, и ответ мне уже был известен, пусть я совсем не хотела в этом признаваться.

Размещение того безумного объявления в газетах было подобно крику - "Есть здесь кто-нибудь?" - в глубины Большого каньона. По правде говоря, я не рассчитывала на ответ. В некотором смысле я не хотела, чтобы он последовал.

Почему нам присуща неисправимая потребность возвеличивать вещи и людей? Джона невозможно было превратить в романтического героя, когда он появлялся на сцене, он просто оказывался вести себя соответствующим образом. Он всё время выдавал глупые комментарии или попадал в ситуации, в которых выставлял себя дураком. Он был способен на быстрое движение и на сильный удар, если от него это требовалось, и ещё быстрее работала его голова, но мои самые яркие воспоминания о нём - это воспоминания о предумышленных глупостях. Единственное ясное неомрачённое ничем воспоминание - последнее, когда он, обнажённый, элегантный и ужасный, шагнул через борт давшей течь лодки в ледяную воду, чтобы рискнуть своей шеей ради кого-то другого.

Если бы он так и не объявился, я бы лелеяла этот образ и превратила бы его в нечто прекрасное. Или, если бы он примчался ко мне, нашёптывая избитые фразы: "Я пытался забыть тебя... Я старался держаться в стороне... Это было нужно ради твоей безопасности, моя ненаглядная, я и мизинца твоего не стою..." Чёрт, да я могу придумать таких диалогов на десяток страниц. Как и Джон.

Вместо этого он выскочил из ниоткуда как демон в фильме ужасов, вогнал меня в коматозное состояние, ущипнул за зад и обращался со мной так, словно я была отменной забавой для мужчины, который снова нашёл давно забытую безделушку... игрушку, с которой ему когда-то нравилось играть... И он мне категорично отказал, когда я попросила его о помощи. Давайте-ка не будем забывать об этом. Он отказал мне. И если у него были дополнительные соображения, то они исходили только из его личных мотивов, и возможность этого меня сильно тревожила. Я ни на мгновенье не поверила его заявлениям о добродетели и респектабельности. Он так и остался лжецом, и именно в лжеце я нуждалась в последнюю очередь.

Я отвлеклась от мрачных размышлений, когда мимо меня презрительно с шумом промчалась какая-то машина, а потом так резко вклинилась обратно в ряд, что даже слегка задела моё переднее левое крыло. Водитель оказался маленькой пожилой леди с голубыми волосами, проносясь мимо, она показала мне в высшей степени грубый жест. После этого я сосредоточилась на дороге.

На улицах Гармиша было полно отдыхающих, любителей зимних видов спорта и коров. Коровы являются неотъемлемой частью местного колорита, и им принадлежит преимущество на дорогах. Но внимание отвлекали не только они. Витрины магазинов были набиты разными "вкусностями", в том числе яркими костюмами для катания на лыжах и apres-ski. [В буквальном переводе с французского - "после лыж", подразумевается весь спектр отдыха на горнолыжных курортах, который следует непосредственно после катания] Мне удалось миновать город без происшествий, связанных с коровами или другого рода, и я направилась в сторону Бад-Штейнбаха.

Автомагистраль неуклонно взбиралась наверх в районе предгорья, то ныряя в тени, отбрасываемые завернутыми в саван соснами, то выныривая на свет, разлившийся на открытых замёрзших добела лугах. Небо впереди было насыщенного чистейшего голубого цвета, оно обрамляло величественные линии покрытых снегом альпийских вершин. Я хотела, чтобы моё настроение соответствовало безмятежности этого пейзажа, но чем ближе я была к Бад-Штейнбаху, тем сильнее становилось моё смутное чувство тревоги.

Деревня теснилась на нескольких акрах ровной местности, окружённой, словно крепостным валом, высокими холмами. Некоторые улицы, расходящиеся от центральной площади, шли наверх под углом почти в тридцать градусов, а дома на окраинах ненадёжно цеплялись за склоны. Дороги, которые к ним вели, на фоне темно-зелёных холмов, поросших соснами, выглядели как спутанные белые ленты. Более широкая снежная полоса, прорезавшая поперёк одну из сторон Хексенут, - горнолыжный склон, один из самых коварных в этой местности, поскольку его окаймляет довольно плотная стена деревьев. Подъемник управляется из подстанции, находящейся за гостиницей. Я смогла разглядеть яркую кабинку, раскачивающуюся при подъёме, когда втиснулась на парковочное место рядом с центральным фонтаном с его огромной статуей святого Эммермана. Сейчас воды в фонтане не было, и бахрома из сосулек удлиняла бороду святого.

(В том случае если вам интересно (а я не вижу причин, почему бы вам было не интересно), Эммерман был одним из первых миссионеров, проповедовавших среди баварских язычников. Умер он в 715 году или около того).

Большинство баварских деревушек выглядят так, словно они были спроектированы для съёмок "Малышей в стране игрушек". [Американский музыкальный фильм 1961 года, снятый Джеком Донохью] И Марктплац Бад-Штейнбаха не исключение. На одной из сторон - невозмутимый, строгий фасад церкви Михаэльскирхе, который не дает ни единого намёка на то, что внутри находятся барочные фантазии. С двух сторон от него выстроились в ряд дома и магазины, сказочно причудливые, с деревянными балконами и расписанными фасадами. Некоторые балконы были украшены ярко-красной геранью, и я на мгновенье засмотрелась на неё, пока не сообразила, что она, вероятно, пластиковая. Обратившись фасадом к церкви, на четвертой стороне площади, стояла та самая гостиница. Диссонанс вносила только городская автомобильная стоянка, но её пришлось организовать именно здесь, поскольку в противном случае пришлось бы подорвать часть горы, чтобы отвоевать ещё один ровный участок.

Летом на улицах у ресторанов при гостиницах и кафе теснятся столики и яркие зонтики. По крайней мере, я полагаю, что они должны быть, поскольку так принято; прежде я никогда не была в этой деревне в летнее время. В тот день столиков на улицах не было. Но, похоже, дела у ресторанов шли совсем неплохо, если судить по входящим и выходящим людям.

Подобно англичанам баварцы всё время едят. Но в отличие от англичан они не придумали специальных названий для перекусов в разное время. Вместо каких-нибудь elevens [Легкий завтрак в одиннадцать часов утра (англ)] или teatime [Перерыв на чай (англ)], они всё называют Brotzeit. [Полдник (нем)] Было как раз одиннадцать часов утра. Самое время для Brotzeit.

В первую очередь я обратила внимание на то, что вестибюль был осовременен (не сильно, но достаточно, чтобы появились раздражающие детали там, где раньше была обаятельная атмосфера эпохи). Появился сувенирный прилавок с полками дешёвых пивных кружек, куклами в баварских костюмах и подушками, на которых были вышиты высказывания вроде: "Я сделал это в Гармиш-Партенкирхен". Старую деревянную стойку регистрации заменили сверкающей пластиковой конструкцией. Хофмана на рабочем месте не было. Мужчину, стоявшего за стойкой, я прежде не встречала (молодой, крупный, в неуместной цветастой рубахе с короткими рукавами). Я не стала задерживаться и прошла прямо в ресторан.

Он преобразился схожим образом. Столиков стало больше и стояли они теснее, и каждый столик мог похвастаться вазочкой с безвкусными пластиковыми бутонами роз. Бар (огромное современное страшилище) представлял собой глыбу из матового стекла с цветной подсветкой сзади.

В конце концов одна из официанток провела меня к столику. Она втиснута себя в один из тех зальцбургских дирндлов, которые обычно полагается покупать на несколько размеров меньше, несмотря на реальные параметры. В районе диафрагмы они стянуты крючками столь же прочными, как и промышленная сталь, и таким образом излишки плоти, беспощадно сжатые, всплывают из глубокого выреза корсажа в миленькую блузочку или даже за её пределы. Когда она склонилась надо мной, чтобы уточнить заказ, я вспомнила сцену из своего любимого фильма (когда Уолтер Маттау, столкнувшийся с подобным зрелищем, с глазами на выкате вопит: "Не выпускай их! Не выпускай их!") "Новый лист", американский фильм 1971 года, снятый Элейн Мей.

Обитель свою они не покинули. Я заказала пиво и ознакомилась с меню, которое мне принесла девушка. Коронным блюдом оказалось нечто под названием "баварский гамбургер" - фарш из телятины и кислая капуста на булочке.

Не слишком благоприятные знаки. Я надеялась, что найду герра Хофмана на своём обычном месте за конторкой. Он мог быть где-то ещё в гостинице или в деревне. Правда намек, который читался в том запятнанном кровью конверте, игнорировать становилось всё тяжелее. Тот утончённый пожилой господин из моих воспоминаний никогда бы не одобрил такую пошлость, как пластиковые бутоны роз и сувенирный прилавок.

Я выпила пиво и попыталась прикинуть, что мне делать дальше. В моих расспросах о Хофмане не будет ничего необычного: любой, кто хотя бы раз останавливался в гостинице, запомнил бы его, и он был особенно добр ко мне. Если дурные предчувствия меня обманули, то я просто покажу ему фотографию и спрошу, что всё это значит.

Если же Хофман сошёл со сцены, навсегда или временно, я могла бы обратиться к фрау Хофман. Я никогда не встречалась с ней, но полагала, что именно она должна быть той женщиной, которую украсили сокровищами Елены. Во всяком случае, она подходила по возрасту. Я не могла найти причин, почему я не могу быть откровенной с ней. Очевидно же, что муж ей доверял.

Что если я позову управляющего и окажусь лицом к лицу с человеком, которого совсем не знаю... Будем действовать по обстоятельствам? Я полагала, что у меня это неплохо получается, даже несмотря на то, что события часто подтверждали, что я ошибаюсь. В данном же случае у меня просто не было выбора. Я оплатила счёт и вернулась в вестибюль.

Портье за стойкой заставил меня ждать, пока он отвечал на телефонный звонок и изображал бурную деятельность, копаясь в груде бумаг. При этом он поглядывал на меня краем глаза, чтобы убедится, что я нахожусь под впечатлением. При ближайшем рассмотрении стало понятно, почему он мёрз в рубашке с короткими рукавами: каждое движение, которое он совершал, было призвано продемонстрировать его мускулы. Бицепсы были раздуты, грудные мышцы выпячены, а всё остальное имело холмистый рельеф. Он взъерошил свои каштановые волосы нарочито подражая какой-то американской кинозвезде, и его манера складывать пухлые губы была подчерпнута из того же источника. Рявкнув по непонятной для меня причине на телефонистку, он повернулся ко мне, растянув губы в чарующей, как он, очевидно, полагал, улыбке.

- Мои извинения, фройляйн. У нас сегодня много работы.

Так уж получилось, что полные розовые губы и излишне подчеркнутые грудные мышцы оказались теми самыми двумя мужскими особенностями, которые я на дух не переношу. Но вовсе не они настроили меня против него, против него меня настроила самодовольная ухмылка на его лице, когда он смерил меня взглядом с головы до ног.

- Что вы.

- Вы ищете номер? У нас всё забронировано, но, быть может, кто-нибудь аннулирует...

Его рука (открытая и повёрнутая ладонью наверх) вызывающе покоилась на стойке. Я одарила его ослепительной улыбкой. Его пальцы сплелись словно толстые белые черви, выставленные на свет.

- Вы не работали здесь в прошлом году, - пробормотала я.

- Нет, - он пожал плечами, развязно двигая мышцами груди и плеч. - Понимаете, это не моя сфера. Я помогаю подруге, которая оказалась в сложной жизненной ситуации. Меня зовут Фридрих Соммерс... но я надеюсь, что вы будете звать меня Фредди. Что касается номера...

- Не нужно, спасибо. Я бы хотела повидаться с герром Хофманом.

Просьба позвать управляющего, даже в большом отеле, не прибавит вам популярности. Улыбка Фредди стала нерешительной.

- Если у вас есть какие-то жалобы, фройляйн...

- Ничего такого. Я просто хотела передать ему привет.

- К сожалению, я должен вам сообщить, что герр Хофман скончался.

Я догадывалась об этом, да и, в конце концов, я едва знала этого человека, но мне даже не пришлось изображать потрясение.

- Мне так жаль. Когда это случилось?

- Две недели назад.

- Он долго болел?

- Он не был болен. Это был несчастный случай. Его сбила машина, - улыбка Фредди была предана забвению. - А вы случаем не... Вы друг?

- Нет. Я останавливалась здесь в прошлом году. Он был очень добр ко мне.

У меня не было видимых причин хитрить, и всё же я обнаружила, что у меня нет ни малейшего желания представляться. Фредди мне не нравился. Мне не нравились его лицо, мускулы, самодовольная ухмылка, и ещё меньше мне нравился его подозрительный хмурый взгляд.

- Возможно вы хотите побеседовать с фрау Хофман, - предложил он.

Я как раз собиралась попросить об этом. Но из-за того, что предложение мне сделал сам Фредди, я призадумалась, действительно ли я этого хочу. Однако отступать уже было некуда, поэтому я кивнула и Фредди поднял телефонную трубку. Он держал руку у щеки пока говорил, из-за чего его слова были несколько приглушены, но слух-то у меня отличный.

Повесив трубку, он сообщил мне, что фрау Хоффман встретиться со мной, и объяснил, как пройти. Я вспомнила тот коридор - он вёл в комнату, где мы с Хофманом провели такой чудесный вечер год назад. Должна признаться, я ощущала себя Алисой, падающей в кроличью нору.

Фредди, должно быть, полагал, что я не понимаю немецкого языка. Как глупо с его стороны. Я не говорила на немецком, пока беседовала с ним, но если он был осведомлён о том, кто я такая, то он должен был знать и о моём уровне владения языком страны, в которой я сейчас проживаю. А он был осведомлён о том, кто я такая. Сказал же он следующее: "Она здесь. Да, одна из тех, кого ты велела ожидать. Она стоит у стойки, спрашивает старика".

Все страньше и страньше, как однажды заметила Алиса.

Подруга, которой Фредди помогал в сложной жизненной ситуации, по-видимому, была фрау Хофман. Я не предполагала, что у степенной пожилой женщины на фотографии могло было что-то общее с персонажем вроде Фредди, но люди часто ведут себя совсем не так, как ты ожидаешь. Хофманы были бездетны. Может быть, Фредди затронул нереализованные материнские чувства вдовы. Или, быть может, под этой отталкивающей внешностью прячется доброе сердце. Будь справедливой, Вики, не суди людей по внешности.

Дверь в конце коридора отворилась. Солнечный свет, наполнявший комнату позади фигуры, размыл её очертания. И только приблизившись к ней достаточно близко, я поняла, что она не была той женщиной с фотографии. Она была намного моложе, вероятно, ей не было и тридцати. Однако её лицо показалось смутно знакомым.

- Фрау Хофман? - неуверенно спросила я.

- Да, - она отступила и жестом предложила войти. - А вы... Вы друг моего покойного мужа?

- Я бы хотела так считать, но я лишь однажды имела удовольствие встретиться с вашим супругом. Думаю, вы были в больнице в то время.

Уж я так не думала, поскольку вспомнила, где мы встречались прежде. Она была официанткой в ресторане. Фридл. Как это бывает иной раз, имя всплыло из ниоткуда. Я слышала, как его многократно повторяли. Посетители часто громко звали Фридл, особенно старались посетители мужского пола. Она преодолела путь от официантки до супруги, а потом и до вдовы меньше чем за год... Скорая работа, и работа отлично выполненная, если уж на то пошло.

Повышение статуса не пошло на пользу её внешности. Униформа официантки - туго затянутый дирндль и блузка с низким вырезом - подходила её изящной, но хорошо сложенной фигурке. Тогда она сворачивала кольцами свои тяжелые темные косы над ушами, и личико у нее было свежим и румяным. Сейчас же её волосы были коротко острижены и высветлены почти до бела. Она была одета в замшевый костюм, который, должно быть, стоил целую кучу денег, но он был слишком узким в районе груди, да и абрикосовый цвет совсем не красил её. Она была ярко накрашена, а ногти, длинные и заостренные, были выкрашены в кроваво-красный цвет.

- В больнице? - тупо повторила она. - Это была не я. Вы, должно быть, говорите о первой жене мужа. Она умерла в прошлом январе.

- Мне очень жаль, - сказала я, и вновь искренне.

Она, без сомнения, приложила все усилия, чтобы стереть следы своей предшественницы. Раньше комната была очаровательной, наполненной чудесной старинной мебелью и прекрасными потёртыми коврами. Теперь же исчез расписанный Schrank, а вместе с ним и резной сундук с персидским ковром. Деревянный пол был полностью скрыт под ковролином кричащего голубого цвета, и каждая деталь мебели была тиковой, стеклянной или хромированной.

- Значит вы новая владелица гостиницы? - спросила я.

- Да, - сказала она резко, словно мой простой вопрос содержал вызов. - И было не просто, - продолжила она столь же вызывающе. - Но я со всем справлюсь. Я уже внесла достаточно улучшений.

Я не смогла заставить себя похвалить её за произведённые улучшения. Всё ещё думая о своём, я сказала:

- Я надеюсь, у вас есть надёжная опора.

Я подразумевала гостиничный персонал, который так хорошо справлялся со всеми делами в прошлом году, но Фридл поняла моё замечание иначе. Её выдал взгляд, брошенный на дверь, которая, как я полагала, вела в ещё одну принадлежащую ей комнату. Она пробормотала:

- Фредди... мистер Соммерс... очень помог мне. Он мой... мой кузен.

- Я уже познакомилась с мистером Соммерсом.

Вспомнив с опозданием о хороших манерах, она предложила мне стул, на котором я устроилась, и кофе, от которого я отказалась. Я решила, что будет разумнее держать рот на замке и позволить ей сделать первый ход. Она не стала тратить время попусту.

- Вы получили сообщение от моего мужа?

Я напустила на себя вид невинного недоумения и парировала вопросом на вопрос:

- Почему вы спрашиваете? Он писал мне?

Вот он шанс для нее. Если бы она сказала "да" и всё объяснила, я могла бы говорить с ней на равных.

Она отвела взгляд:

- Я... ну... нет, не знаю... Мне интересно... Почему вы тогда приехали?

- Я просто оказалась рядом. Герр Хофман был очень добр ко мне в прошлом году, поэтому я решила заскочить и передать привет.

- Ясно, - она пожевала нижнюю губу и сделала ещё одну попытку. - Он часто говорил о вас.

- Правда?

- О да. Часто. Он восхищался вами. Такая образованная леди, такая талантливая, такая умная. Вы обсуждали... разные вещи...

- Да, это так.

Она наклонилась ко мне, прищурив глаза.

- О чём вы говорили?

- О... о разных вещах. Об искусстве и антиквариате... - я приумолкла, искушая её, но получив в ответ лишь пустой взгляд, продолжила. - О книгах и музыке... Он обожал Брамса... о кошках... У него был очаровательный маленький сиамский котёнок. Я надеюсь, что с ней всё в порядке?

- Всё в порядке? Ох, та кошка, - её рот неприятно скривился. - Я избавилась от неё. Ненавижу домашних животных. Кроме того, она царапала мою чудесную новую мебель.

- Понятно.

Если бы я не испытывала столь сильную неприязнь к этой жалкой женщине, то могла бы даже посочувствовать ей. Она пыталась выведать, как много я знаю, ничего не давая взамен, но её попытки были столь неловкими, что она проговорилась больше, чем даже могла осознать.

Я сказала: "Вижу, вы сменили обстановку в комнате".

- Да. Да, я не могу жить среди таких грязных старых вещей. Так повеселей, правда же?

"Повеселей" - это не то слово, которое бы я выбрала. В действительности обстановка комнаты угнетала из-за всех этих ярких красок и мерцающего хрома. Она безжалостно отмела не просто неодушевлённые предметы, но и воспоминания, традиции, многие годы жизни в любви, которые они олицетворяли. И то, что она сделала это без умышленной злобы, только усугубляло это осквернение - это был символ триумфа посредственности над красотой и изяществом.

И в обычной ситуации меня никто бы не обвинил в дурновкусии, если бы я купила принадлежащие покойнику вещи у его двухнедельной вдовы. В данном же случае у меня не было даже сомнений.

- Я бы хотела купить мебель, если вы её не продали.

- Купить её? Всю?

- Мне интересен Schrank. И, может быть, некоторые другие вещи.

Её глаза снова подозрительно сузились.

- Почему вы хотите купить их?

- Вкусы разнятся, - терпеливо пояснила я. - Вам нравятся современные вещи, а мне - антиквариат.

- Я их уже продала.

Не могла утерпеть, чтобы не выкинуть их из дома, подумала я. Всего две недели...

Из соседней комнаты донесся шум - приглушённый глухой стук, словно кто-то споткнулся или стал сотрясать какой-то предмет мебели. Фридл сильно вздрогнула.

- О, так вы не одна? - спросила я. - Простите меня, вам следовало сказать мне, что вы заняты.

- О нет. Нет там никого... Это, должно быть... кошка.

Кошка, которой здесь нет. Совершенно внезапно меня переполнило страстное желание покинуть эту ужасную стерильную комнату и ту, которая её себе присвоила. Я поднялась.

- Я не смею отнимать у вас больше времени. Возможно, вы можете мне рассказать, кому вы продали Schrank. Он мог бы рассмотреть моё предложение.

Теперь уже её переполняло страстное желание отделаться от меня, такое же как у меня уйти. Она сообщила мне имя и адрес и позволила самостоятельно ретироваться. Пересекая вестибюль, я заметила, что Фредди на месте не было.

Адрес, который она мне дала, был совсем неподалёку. Ни одно место в Бад-Штейнбахе не располагается далеко от другого места в Бад-Штейнбахе. Дойдя до фонтана, я задержалась на мгновение, чтобы обдумать новые события и взять себя в руки. Беседа потрясла меня и выбила из колеи.

Союз Фридл и Фредди выглядел гораздо правдоподобней, чем Фредди и усопшей фрау Хофман. Мне было интересно, дождалась ли Фридл смерти своего супруга, прежде чем начала эту интрижку.

Я сказала себе, что не должна позволять своей неприязни к этой женщине искажать мои суждения, но всё было бесполезно. Я относилась к Фридл так же, как она относилась к кошкам. Однако если отбросить все предубеждения, её поведение было как крайне подозрительным, так и крайне глупым. Она знала, что Хофман хотел связаться со мной. Так, какого чёрта, она мне всё честно не рассказала? Что она пыталась скрыть?

Ответ пришёл незамедлительно.

Если бы у Фридл были честные и благородные намерения, она была бы только рада довериться надёжному человеку (тому самому, с которым её супруг собирался посоветоваться). Если же она знала о сокровище и собиралась присвоить его себе... Я решила, что альтернативная версия более вероятна, и она объясняла некоторые странности в её поведении и манере речи. Она подозревала, что Хофман написал мне, но уверена не была. Значит письмо отправила не Фридл. Мог ли сам умирающий Хофман неверной походкой дойти до почтового ящика и протолкнуть конверт, запятнанный своей же собственной кровью, в щель, используя последний всплеск сил? Этот сценарий был немыслимым даже для моего воображения, натренированного приключениями Розанны. Но кто тогда послал его? Была ли на нём кровь Хофману? Он умер внезапной, насильственной смертью...

Какое бы сильное отвращение я ни питала к малышке Фридл, я всё же не была готова обвинить её в матереубийстве. Не сейчас. Однако мне не нужно было подстёгивать своё воображение, чтобы уверовать, что она способна на мошенничество. И даже это предположение не объясняло её настойчивых расспросов. У неё были две недели, чтобы продать золото или переместить его в другое место. Именно так я бы и поступила, если бы мой муж выдал секрет посторонним людям. Потом я бы тихо сидела, напустив невинный вид, и, если бы какая-нибудь назойливая дама из Мюнхенского музея стала совать свой нос, задавая наводящие вопросы, я бы сказала ей, что не имею ни малейшего представления о том, из-за чего она так разбушевалась. Золото? Какое золото? Что будет делать простой баварский хозяин гостиницы с музейной ценностью? Простите, Frдulein Doctor, но боюсь, ваши обширные знания несколько повредили ваш рассудок.

Мне пришлось допустить очевидный факт, что Фридл была не самой сообразительной женщиной в мире. Я так и не представилась ни ей, ни Фредди, и ей даже не хватило ума притвориться, что она не знает, кто я такая. Ни одно моё слово не могло выдать мою осведомлённость о секрете или то, что я лишь разыгрываю обычный светский визит. Тем не менее у меня было чувство, что мои намерения вызывают подозрения у Фридл точно так же, как её у меня, и всё из-за ложных соображений. Моё настойчивое желание приобрести Schrank было ошибкой, пусть и невинной. Я страстно хотела его лишь потому, что он был красивым. Она же рассматривала его исключительно как потенциальный тайник. Порой я думаю, что Бог любит идиотов, он даёт им столько возможностей.

Что ж, теперь-то я ничего не могу с этим поделать.

Я счистила снег с брюк и стала пробираться через Марктплац. Магазин, о котором она говорила, находился прямо за центральной площадью, в паре домов на одной из узких улочек. Это был вовсе не антикварный магазин, как я предполагала. Вывеска гласила: "Mьller - Holzschnitzerei"; [Мюллер - Резьба по дереву (нем)] а в маленьком выставочном окошке были представлены игрушки и образцы украшений, вырезанные из дерева, которые иногда относят к "народному искусству".

Колокольчики мягко зазвенели, когда я открыла дверь. В магазине никого не было. Из-за двери в самом конце разносились постукивание молоточка и запах, который заставил мои ноздри одобрительно затрепетать. Свежие древесные опилки, горячий клей и табак для трубки смешивались в аромат столь же соблазнительный, как у самого изысканного парфюма. В мастерской моего дедушки пахло точно так же. Когда я была ребёнком, я провела там много счастливых часов, вбивая молоточком гвозди в деревянные обрезки и мастеря парики для кукол из витых стружек.

Постукивание молоточка прекратилось. В дверном проёме появился мужчина, прищурившись, он посмотрел на меня сквозь толстое стекло очков.

Он был невысоким и коренастым, с большими и грубыми руками. Его плечи заполнили всё пространство дверного проёма от одного косяка до другого. Из-за света за спиной его волосы сверкали словно серебряный нимб.

После того, как я объяснила, кто я такая и чего хочу, он взял в рот трубку и несколько секунд медитативно раскуривал её в тишине, не сводя с меня глаз. Затем он кивнул головой и подал знак. "Herein, Frдulein". [Сюда, фройляйн (нем)]

Я прошла вслед за ним в мастерскую. Она была чудесной: по всему длинному деревянному столу были разбросаны инструменты, а опилки были насыпаны словно серо-коричневый снег. Он указал жестом, и тут я заметила его: расписанная дверца была печально прислонена к стене, на сломанных петлях висели обломки дерева.

- О нет, - воскликнула я. - Что с ним случилось?

Моё неприкрытое потрясение пришлось старику по душе. Его церемонные манеры стали мягче, и он сказал:

- Он был в таком состоянии, когда я нашёл его, обломки были свалены во дворе, чтобы сжечь. Она была достаточно добра, чтобы продать его мне.

Я послала Фридл проклятья, тщательно подобрав слова... на английском, поскольку знала, что мужчина в таком возрасте и такого происхождения дурно подумает о леди, которая использует вульгарную лексику. Но он уловил основную мысль из моего тона, даже если и не разобрал конкретных слов, и его глаза часто заморгали, когда я посмотрела на него.

- Совершенно верно, - сказал он. - Не расстраивайтесь, фройляйн. Я могу починить его. Таково моё ремесло, в котором я весьма искусен. Понимаете, у меня нет настоящего таланта, чтобы творить, но для реставрации никого лучше не найдешь. Вы всё ещё хотите купить его?

- Да. Конечно.

Я даже не спросила о стоимости. В тот момент я была готова отдать в залог свою машину и заложить дом. Это была рискованная операция, а не доходная транзакция. Как могла Фридл совершить такую глупость? Должно быть она ненавидела его, раз уничтожила вещь, за которую любой торговец антиквариатом назначил бы фантастическую цену.

- А что случилось с остальной мебелью? - спросила я.

Старик пожал плечами.

- Полагаю, она досталась дилеру в Гармише. У меня нет возможности так много заплатить. Минуточку, фройляйн, я должен закончить эту вещь прежде, чем затвердеет клей.

Он уселся на стул, аккуратно положил трубку в пепельницу и поднял предмет, над которым работал: резная голова с гротескной и всё же весёлой улыбкой была, без сомнения, карикатурой на реального человека. Нос был отломан. Я стояла и смотрела, как старик аккуратно приклеивает нос или его копию на место.

- Итак, - сказал он.

Медленно повернувшись на стуле, он посмотрел мне в лицо и скорбно опустил руки на колени. Его лицо, закалённое суровой погодой и годами, было столь же неподвижным, как деревянное лицо, которое он только что починил. Его волосы лежали на голове словно парик из белого меха. И тут его иссушенные щёки прорезали глубокие линии и уголки его тонких губ изогнулись.

- Итак, - повторил он, - вы та самая столь эрудированная Mдdchen [Девушка (нем)] из музея. Значит вы получили письмо?

- Вы послали его? - я взглянула на него с изумлением. - Но как... почему?

Его улыбка стала более жесткой и сдержанной, хотя в глубине его глаз остались весёлые искорки.

- Я отправил его, я не посылал его. Это не одно и то же.

- Вы правы. Не одно и тоже. Я... Могу я сесть?

- Пожалуйста.

Он поднял испачканную маслом тряпку и аккуратно расстелил её на табурете, который на несколько футов утопал в опилках.

- Спасибо, - кротко поблагодарила я. - Не могли бы вы рассказать мне, как всё произошло?

- Рассказывать-то нечего. Я по обыкновению допоздна работал в лавке. Я услышал звуки со стороны Марктплац. Это были звуки смерти, - сказал старик просто. - Машина не остановилась. Она ускорилась и уехала. Видите ли, я ждал его. Он пообещал заглянуть в тот вечер. Я дошёл так быстро, как только мог, но там уже стояли другие люди передо мной. Они стояли вокруг него. Я увидел лишь ботинок. Я узнал его, и протиснулся сквозь них. Его кровь пропитала снег и растеклась, когда я склонился над ним. Он узнал меня. Ему не хватило дыхания, чтобы сказать, но он пошевелил рукой, подтолкнул письмо ко мне. Я понял, чего он хочет. Мы уже давно были друзьями.

Он поднял трубку и неспеша выбил погасшую золу.

- Я рада, - сказала я.

Я ляпнула глупость, но он понял.

- Рады, что хоть кто-то оплакивает его? Да. Один-единственный. Она... - он отвернулся в сторону и плюнул прямо в кучу стружки рядом с собой. А затем он продолжил тем же спокойным голосом. - Со стариками такое случается, даже с теми, кто должен лучше понимать. После смерти Амелии, он был verrьckt [Сумасшедший (нем)] - обезумевшим от горя. Мужчине нужна женщина, и она знала, как использовать свои преимущества.

- Я уверена, что так оно и было. Но... вы знаете, что было в том письме?

- Я не вскрываю письма, адресованные другим людям. Оно было важным для него, раз он думал о нём при последнем издыхании. Мне этого было достаточно. Но я знал ваше имя. Он рассказывал о вас.

- И что же он говорил?

Его глаза сверкнули.

- Что, если бы он был на двадцать лет моложе, он бы отправился в Мюнхен, чтобы повидаться с вами... и, быть может, проделать кое-что ещё.

По какой-то абсурдной причине я почувствовала, как слёзы подступили к глазам. Я ответила ему бледной улыбкой.

- Если бы он был на сорок лет моложе, я, вероятно, согласилась бы. Он был чудесным мужчиной.

- Да, учёный человек. Не такой как я. Я лишь необразованный работяга, у которого за плечами лишь Volksschnule. [Начальная школа (нем)] Но ему нравилось беседовать со мной.

- Он вам никогда не говорил о... - я колебалась, но вовсе не потому что не доверяла ему. Я колебалась, поскольку не хотела, чтобы его кровь обагрила Марктплац. - О том, почему он захотел связаться со мной?

- Нет, ничего. Когда речь заходила о вас, то всегда в связи с искусством, - на его лице застыло гордое выражение. - Да, мы говорили о таких вещах, учёный и крестьянин. Он любил красивые вещи, и любой ремесленник, заслуживающий этого звания, не может остаться равнодушным к произведению искусства. - Его пальцы поглаживали поверхность резной головки. - Это бы расстроило его. Он часто говорил об уничтожении красоты: о разбитых статуях, разрезанных варварами картинах. Столько всего потеряно. Столько всего невозможно вернуть.

Его голос звучал глухо, как во время панихиды. Это напомнило мне об одном месте в Реквиеме Брамса, когда мягкие голоса оплакивают в горестном смирении: "Ибо всякая плоть - как трава, и всякая слава человеческая - как цвет на траве: засохла трава..." [Первое послание ап. Петра 1:24]

Я чувствовала, что если не уйду, то вот-вот сломаюсь и разрыдаюсь.

- Я должна идти, - поднимаясь сказала я. - Боюсь, я отнимаю у вас обеденное время.

- Нет, у меня всё здесь, - он достал завёрнутый в бумагу бутерброд. - Разделите со мной? Здесь отличные ветчина и сыр.

Я с благодарностью отказалась, но шуршащий звук возвестил о появлении кое-кого, кто определённо заинтересовался этим предложением. Когда гладкое тело бежевого цвета выскользнуло из-под скамьи, я воскликнула: "Да это же кошка герра Хофмана".

- Да. Её зовут Клара...

- В честь Клары Шуман, - улыбнувшись, сказала я. - Величайшей любви Брамса. Я так рада, что она у вас. Фрау Хофман сказала, что избавилась от неё, и я боялась...

- Я бы не допустил, чтобы любимице Антона причинили зло.

Кошка запрыгнула на стол, оставив впечатление внезапного полёта, что так характерно для сиамских кошек. Она неторопливо как бы мимоходом подошла к бутерброду, делая вид будто еда была последней вещью, которая занимала её мысли. Старик вытянул кусок ветчины и предложил его. Обнюхав лакомство, кошка решила его принять.

- Я не большой любитель кошек, - признал Мюллер. - И эта меня не любит, она скучает по Антону. Но мы с уважением относимся друг к другу.

- И это большое, на что вы можете рассчитывать в случае с кошкой, - сказала я, протягивая руку. Я не рассчитывала, что аристократичное животное отзовется. В действительности же она сначала долго и пристально смотрела на меня своими голубыми и блестящими глазами, которые... были столь похожи на другие глаза, знакомые мне. Покончив с ветчиной, она лениво направилась ко мне и стала бодать мою руку головой.

- Она помнит меня, - сказала я польщённо.

- Без сомнения. Она невероятно умна и невероятно разборчива в выборе друзей. Это комплимент.

Кошка начала мурлыкать, когда мои пальцы задвигались у нее на голове и за ушами.

- Не хотите забрать её? - спросил Мюллер.

Я отдёрнула руку. Оскорбленная до глубины души кошка повернулась ко мне спиной и села с глухим стуком.

- Боже правый, нет. Я хочу сказать... я не могу. У меня собака... доберман. Они не уживутся.

- Она составляет мне компанию, - признался старик, понизив голос, словно опасаясь, что кошка услышит и будет использовать в своих интересах. - Но она переживёт меня - ей нет и двух лет. Я бы хотел думать, что у нее будет дом, когда меня не станет.

- Ох, это ещё не скоро случится, - твёрдо сказала я.

Я передала ему свою визитку, и он пообещал, что даст мне знать, когда Schrank будет готов. Клара смягчилась и позволила поскрести ей подбородок. Я уже была у самой двери, когда спокойный голос Мюллера остановил меня.

- Ведь существует и другая причина, приведшая вас, так ведь? Что-то помимо случайного совпадения и доброты.

- Я не хочу... - начала я.

- Я тоже не хочу, - он широко улыбнулся. - В моём возрасте уже недостаёт ни времени, ни сил для безумств. У меня есть дела, которые я должен закончить прежде, чем умру. Но если я что-то могу сделать для своего друга, вы должны мне сказать.

- Я скажу вам.

- Вот и хорошо. Ступайте с Богом, фройляйн. Надеюсь, вам не понадобится Его помощь.

Я тоже на это надеялась, но картина становилась всё мрачнее и мрачнее. Описанная Мюллером смерть Хофмана глубоко потрясла меня. Сбили и скрылись? Во всём этом не было признаков чего-то зловещего, зато было, мягко говоря, мерзкое совпадение в том, что Хофман фактически шёл отправить мне письмо, когда его снесли с ног.

Я была столь встревожена, что едва не прошла мимо своей машины. Остановившись, я почувствовала протесты пустого желудка. Бутерброд герра Мюллера напомнил мне, что обеденное время давно прошло. Я колебалась, пытаясь решить, остаться ли мне в Бад-Штейнбахе или поехать в Гармиш. Затем я заметила то, что определило мой выбор. Это был знакомый Мерседес тёмно-бордового цвета, припаркованный с немыслимой наглостью совсем неподалёку от моего автомобиля.

Я проследовала прямиком в ресторан минуя вестибюль. И он был там, сидел за одним из лучших столиков у окна. Стол был заставлен большими тарелями - некоторые были уже пусты, другие же находились в процессе опустошения. Он уже давно наблюдал за мной. Он поднял руку и яростно замахал.

- Я приберёг для вас местечко, - объявил он, указывая на стул.

- Стул-то вы приберегли, чего не скажешь о месте за столом, - сказала я. - Только не говорите, что вы следили за мной, Шмидт, поскольку я знаю, что это не так. Как вы здесь оказались?

Шмидт взмахом руки подозвал официантку. И она откликнулась намного быстрее, чем на мой призыв ранее.

- Что вы будете? - спросил он. - Баварский бургер очень interessant. [Любопытный (нем)]

- Держу пари, что так оно и есть.

На столе было достаточно еды, чтобы накормить целый взвод. Я заказала пиво, затем заменила его на кофе и стала неспешно выбирать среди основных блюд, оставшихся у Шмидта. Он запротестовал, но я сказала, что стараюсь ради его же здоровья. В любом случае, он съел слишком много.

- Итак, - проговорила я, добравшись до колбаски. - Вы так и не ответили на мой вопрос.

Он был так доволен собой, что даже не стал вопить из-за того, что я попыталась ускользнуть от него.

- Чистая дедукция, - сказал он, слащаво ухмыляясь. - Чистой воды блистательная детективная работа. Умозаключение самого превосходного интеллектуального...

- А конкретно? - подсказала я.

- Я узнал человека на фотографии, которую вы мне показывали, - Шмидт выхватил колбаску из моих рук. - Я же говорил вам, что видел его прежде. Вы решили, что я хвастаюсь, но это была правда. Я никогда не забываю ни лиц, ни имён.

- Шмидт... - начала было я.

- Я размышлял об этом, когда вчера вечером ехал домой, - беспечно продолжил Шмидт. - Понимаете, это беспокоило меня. Я подумал, что он должен быть связан с искусством или древностями, в противном случае я бы не встретился с ним, и, кроме того, я в уме держал это дело о сокровищах из Трои. И тут внезапно - хлопок, щелчок, - и пазл сошёлся. Я видел статьи этого человека в старых журналах. Приехав домой, я разыскал их. Угадайте, Вики, о чём были те статьи?

- Шмидт, пожалуйста, не...

Его невозможно было остановить, настолько он был доволен собой. Его голос становился всё громче и громче по мере того, как он продолжал:

- Троя! Да, вы не поверите, но это правда, он был в команде Блегена, Карл Вильям Блеген (1887-1971) -американский археолог, получивший известность как исследователь древних городищ Пилоса и Трои. когда тот копал в конце тридцатых. Чтобы убедиться в этом, я просмотрел археологические отчёты и обнаружил в них групповую фотографию. Он был на ней, стоял рядом с самим Блегеном... он сильно изменился, да, но это тот же мужчина, в те годы ещё студент, но уже назначенный в 1939 на пост лаборанта в отделе Доэллинского искусства в Государственных...

Его голос превратился в ликующий рёв. Половина людей в ресторане таращилась на нас. Я подняла кусочек сельдерея и затолкала ему в рот.

Шмидт негодующе захлопал глазами. Он ненавидит сельдерей, как и любую другую пищу, полезную для его здоровья.

- Бога ради, Шмидт, не надо транслировать это на весь город, - зашипела я. - Вам не следовало приходить сюда. Я уже вызвала у них подозрения, а из-за вас всё стало только хуже.

Шмидт проглотил ломтик сельдерея, который он нечаянно отгрыз, состроил рожу оставшемуся стеблю и отбросил его в сторону. Он выглядел несколько подавленным.

- Как же мне было не совершить ошибку, когда вы солгали мне? - спросил он. - Вы сказали, что гостиница находится в Гармише, что неправда. Мне пришлось обратиться в туристическое бюро, чтобы разыскать гостиницу Хексенут в Бад-Штейнбахе. Чуть свет я позвонил вам, чтобы рассказать о том, что узнал, но не дозвонился. Я бросился к вам домой, но там никого не было... Бедная собачка, она плакала на заднем дворе...

- Я позвонила Карлу и попросила его заскочить после работы, чтобы покормить Цезаря и выгулять его, - сказала я.

Он вынудил меня обороняться, и не только из-за Цезаря.

- Ему нужен друг, - серьёзно сказал Шмидт. - Вам следует завести ещё одну собаку.

- Две такие собаки как Цезарь и я останусь без дома, - сказала я. - Не меняйте тему, Шмидт. Я не знала об академическом прошлом Хофмана.

- Ха, правда? - надутые губы Шмидта сложились в широкую самодовольную ухмылку. - Значит папа Шмидт уложил на лопатки одного умного детектива?

- Ваша правда, - признала я. - Я недооценила вас, Шмидт, приношу свои извинения. Эта информация даёт ответ на один вопрос, который я задавала себе всё это время: что баварский хозяин гостиницы делал с музейным сокровищем? Я ведь только вчера поздно вечером выяснила личность того, кто отправил мне фотографию. Я... эм... я была так взволнована, что помчалась, даже не позвонив вам...

- Вот видите, какая между нами разница, - сказал Шмидт с укоризной. - Я помчался вам на встречу, а вы умчались от меня подальше.

-Хорошо, хорошо... Я падаю ниц, я приношу свои извинения. Послушайте, Шмидт, ситуация оказалось более запутанной, чем я предполагала. Нам придётся действовать с осторожностью.

- О да, я знаю, - Шмидт благодушно кивнул головой. - Я очень осторожен, Вики, в том, о чём я сказал. Я узнал многое. Женщина на фотографии - первая жена герра Хофмана...

- Предполагаю, что это так.

- Да, вы предполагаете, а я знаю. Я видел её фотографию, эта одна и та же женщина.

Я схватилась руками за голову.

- Шмидт. Вы не... вы же не повидались с Фридл?

- Если Фридл - вторая жена герра Хофмана, то, да, я повидался с ней. Между прочим, молодой человек за стойкой ведёт себя очень странно, Вики. Когда я спросил его о герре Хофмане и объяснил, что когда-то был знаком с ним, много лет назад, его лицо стало странного цвета и он даже не смог разумно объясниться. Как вы думаете... В чём дело, Вики? Я сделал что-то не так?

- Да, чёрт побери! Вам не следовало... Ну что ж, может быть, это и не важно. Что вы ей сказали?

Шмидт настаивал на том, что он ничего не выдал, и, если его изложение беседы было точным, то так оно и было (если не брать в расчёт того, что одного его присутствия было достаточно, чтобы встревожить заговорщиков). Он умышленно напустил туману по поводу того, когда и где познакомился с Хофманом, и он (aber natьrlich!) [Конечно же! (нем)] ничего не сказал ни о золоте, ни о конверте с кровавыми пятнами. Я даже не могу представить, как он уболтал Фридл принести альбом с семейными фотографиями. Меня удивило то, что она не избавилась от него, как она избавилась от другого личного имущества Хофмана.

- Бедняжка, она находится в состоянии сильного потрясения, - с симпатией проговорил Шмидт. - Я посоветовал ей съездить куда-нибудь на выходные. Её нервы в ужасном состоянии.

- Шмидт, вы настоящая тряпка, - огрызнулась я. - Она дешёвая шлюшка, которая вышла замуж за Хофмана из-за его денег и сейчас пытается присвоить его... его ценное приобретение себе.

- Какие ужасные вещи вы говорите! Откуда вы это знаете?

Я ему кратко изложила то, что рассказала Фридл... и то, о чём она умолчала.

- И более того, - добавила я. - Мне даже интересно, а знает ли она, где... оно... сейчас находится. Она разворотила этот Schrank. Зачем бы ей ломать столь ценную вещь, если только она не ищет что-то?

- Это может означать, что она и сама не знает, что именно ищет, - проницательно сказал Шмидт. - Нет необходимости ломать мебель, чтобы удостовериться, что в ней не спрятано что-то столь же крупное как... то, что мы пытаемся найти.

- Верное замечание. Может быть, она рассчитывала найти какую-то подсказку... карту или письмо.

Работая челюстью, Шмидт скорбно потряс головой.

- Я не могу поверить, что такая очаровательная женщина могла вести себя столь двулично.

- Уж поверьте. Правда, скажу я вам одну вещь... Я начинаю подозревать, что она действует несамостоятельно. Она неправдоподобно глупа. Когда я разговаривала с ней, у меня было чувство, что я беседую с... с куклой чревовещателя, не иначе. Кто-то сказал ей, что нужно делать, но не объяснил как.

- Ага, - сказал Шмидт. - Cherchez l`homme. [Ищите мужчину (фр)]

- Думаю, вы попали в точку, Шмидт. Рядом с подобной женщиной всегда найдётся какой-нибудь мужчина. О, чёрт. Я не хочу обсуждать это здесь. Давайте уйдём.

Шмидт окинул оценивающим взглядом стол, быстро затолкал в рот просмотренный кусочек сыра и кивнул в знак согласия.

- За обед плачу я, - объявил он, подзывая официантку барским жестом.

- А кто же ещё, - сказала я, обозревая его выпирающий живот.

До того момента как Шмидт поднялся и стал пробираться к выходу, я не могла оценить всю силу воздействия его костюма: он был ярко красного цвета и льнул к телу словно вторая кожа. Он был столь ужасен, что я проскулила: "Шмидт!"

-Was? Was ist los? Was ist`s? [Что? Что не так? В чём дело? (нем.)] - завывая от страха, Шмидт завертелся словно волчок.

В ресторане воцарилась тишина, все взгляды были устремлены нас. Я схватила Шмидта за штаны сзади (хотя ухватиться было практически не за что) и за шиворот и вытолкнула его за дверь.

Мы стояли у его машины и препирались. Шмидт был задет, поскольку мне не понравился его костюм ("он ведь так подходит для сезона Weihnachten"), [Рождественского (нем)] и он не хотел возвращаться домой. Ему было весело.

Мы всё еще спорили, когда кто-то выбежал из гостиницы, выкрикивая моё имя. Это был Фредди.

- Я так рад, что перехватил вас, - объяснил он. - Фрау Хофман надеялась, что вы ещё вернётесь. Она велела передать вам сообщение. Свадебный сундук, очень старый, принадлежавший герру Хофману, передали одному из его друзей. Возможно, он захочет продать его вам.

Шмидт начал подпрыгивать, подавая мне знаки. Его лицо стало практически таким же алым, как и его костюм, он был восторге. Слово "сундук" предполагает употребление дополнения ("сокровищ") - реакция его была, как у ребёнка, читающего Эдгара Алана По.

- И где этот друг живёт? - спросила я, надеясь на местечко вроде Парижа или Лхаса, ведь тогда я смогла бы уговорить Шмидта сесть в ближайший самолёт.

- Совсем недалеко отсюда. Я могу рассказать вам...

Он объяснил направление на одном дыхании, участливо добавив: "Это всего в нескольких милях от города".

- Я знаю, где это! Я знаю, где это! - воскликнул Шмидт. - Благодарю вас, друг мой... vielen Dank. [Большое спасибо (нем)]

Фредди побежал обратно к гостинице, а Шмидт разблокировал Мерседес.

- Вы едете за мной, - настаивал он, позабыв от восторга грамматику. - Я дорога знать.

- Минуточку, Шмидт...

Слишком поздно. Он едва не проехал по моим ногам.

Я запрыгнула в свою машину и помчалась за старым безумцем, громко извергая проклятья. Если бы всё зависело только от меня, я бы долго и упорно обдумывала, стоит ли вестись на столь-кстати-возникший намёк. Вероятно, я бы не повелась на него, даже ради сундука, который я прекрасно помнила. Он был очень красив. Однако я всерьёз сомневалась, что в нём лежало золото Трои.

Несколько первых миль были не так уж и плохи. Затем Шмидт, который вёл машину с уверенностью, подтверждающей, что он действительно знает, куда едет, внезапно свернул на боковую дорогу, которая резко устремилась наверх к горному склону. Спустя какое-то время я перешла на полный привод. Я бы посигналила, чтобы он остановился, если бы где-нибудь было место для разворота, но его не было. Снегоуборочные машины проложили одну-единственную узкую колею, а по обеим сторонам высоко поднимались наносы сверкающей белизны. Я молилась, чтобы у него на пути не появилась машина, едущая вниз. Время от времени боковой путь петлял среди растущих группами сосен или поднимал скалистые склоны навстречу отдельно стоящему дому. Других знаков присутствия людей не было.

Ситуация мне не нравилась, но я начала беспокоиться только после того, как мы преодолели пятнадцать километров. Дорога так часто сворачивала и петляла, что я уже не ориентировалась в пространстве, но оказалось, что мы были всего лишь в какой-то миле от города. Я обнаружила это самым непосредственным образом: выходя из внезапного поворота, я увидела это проклятое место внизу... прямо внизу. Снегоуборочным машинам не составило труда убрать снег на этом участке, они просто сбросили его c края скалы.

Я навалилась на клаксон. Шмидт ответил жизнерадостным "бибти-биб", а потом Мерседес исчез за очередным крутым поворотом, его задняя часть изгибалась словно пуп у исполнительницы танца живота. Мы преодолели ещё несколько изгибов, а внизу то мелькал, то терялся из виду Бад-Штейнбах. В конце концов к моему облегчению дорога выровнялась. Это случилось как раз тогда, когда произошло то, чего я больше всего боялась. Внезапно Мерседес вильнул в сторону, отскочил от сугроба и направился прямо в противоположную сторону. На той стороне сугроба не было. Спуск не был отвесным (особенно после первых двадцати-тридцати футов).

Я вдавила педаль газа в пол. К счастью, это движение было доведено до автоматизма, поскольку всё моё внимание было сосредоточено на отчаянно петляющем транспортном средстве впереди. Шмидт боролся с заносом, но он проигрывал эту битву. С Мерседесом было что-то не так, это не был простой занос... В самый последний момент, ему удалось врезаться боком в дерево. Если бы он не сделал этого, то перемахнул бы через край.

Я выскочила из своей машины еще до того, как утихли звуки крушения, и со всех ног помчалась прямо к месту аварии. Мерседес перекосило. Всё ещё вращающиеся передние колёса были оторваны от земли.

Шмидта отбросило на руль, его несчастная трогательная лысина блестела в солнечных лучах. Конечно же он не был пристёгнут ремнём безопасности. Он никогда не пристёгивался, дурак проклятый... Я рывком открыла дверь и дотянулась до него.

Пуля пронзила заднее крыло со звуком, напоминающим кимвалы. Эхо было таким раскатистым, что я решила, что это было какое-то полуавтоматическое оружие. Прежде чем звуки утихли, новый выстрел вновь наполнил ими воздух. Пуля прошла в целой миле от меня... но здесь было полно и других стоящих мишеней. Мои шины, я, Шмидт, бензобак... Когда я бешено потянула лежащего мёртвым грузом Шмидта, могу поклясться, я услышала, как тихо вытекает какая-то жидкость. Мне даже не пришлось напрягать воображение, чтобы сообразить, что бак уже пробит. Я слышала запах бензина.

Страх одолжил сил моим слабым мышцам. Я сильно дернула, и Шмидт вылетел как пробка из бутылки. Каким-то образом мне удалось удержаться на ногах, когда я тащила его, двигаясь спиной вперёд. Должно быть я причиняла ему смертельные увечья, когда перетаскивала его, но нас бы обоих прожарило как венский шницель, если бы бензобак взорвался.

Господи, он был таким тяжёлым! Я была неспособна двигаться быстро. У меня было ощущение, что я тащу отлитую из железа статую, что мои ноги увязли в клее. Воздух у задней части Мерседеса трепетал, искажённый парами и жаром... Сколько пройдет времени, прежде чем произойдет взрыв?

Шмидт лежал как плющевая игрушка, его руки безвольно волочились. Могу поклясться, что на его лице застыла улыбка. "Будь ты проклят... защити тебя Бог... ох, Шмидт, - думала я, - только не умирай. Не лежи здесь вот так и не заставляй меня волочить тебя".

Я всё ещё продолжала двигаться, но казалось, что это не так. Мои ноги поднимались и опускались, как на беговой дорожке, но декорации не менялись, попавший в аварию автомобиль не отдалялся даже на самую малость. Мне пришло на ум, что я должна укрыть себя и Шмидта за тем находящимся поблизости сугробом. Я могла осуществить первую часть этого плана, но не вторую: тащить Шмидта было невероятно тяжело, а о том, чтобы поднять его не могло быть и речи. Не вспышку ли огня я заметила в дрожащем воздухе?

Он лишь случайно легонько задел меня, но мои ноги были как размокшая лапша, и когда он поднял Шмидта и перекинул его через плечо, я с глухим звуком рухнула на землю.

- Бога ради, у нас нет времени на отдых, - задыхаясь проговорил он.

Рука стиснула мою руку и рывком подняла меня на ноги.

Эта рука лежала на моей пояснице, когда мы добрались до сугроба, но мне не понадобилось её давление, чтобы устремиться наверх и вперёд. У меня перед глазами промелькнул Шмидт, плывущий в воздухе словно Санта-Клаус, выпавший из саней. Затем я приземлилась лицом в снег и попробовала зарыться в него, когда мир объяли пламя и грохот.

***

Раскаты взрыва раздавались целое тысячелетие. Когда же они стихли, я решила, что теперь безопасно поднять голову. В первую очередь я заметила лицо Шмидта меньше чем в футе от себя. Из-за холода оно покраснело и стало лишь чуть менее ярким чем багрянец его костюма, а ручейки замёрзшей крови выписали фантастические узоры у него на лбу. Но его глаза были широко открыты, и, когда он увидел меня, его растрескавшиеся губы расщепились в улыбку.

Я схватила его за уши и осыпала пылкими поцелуями его щёки с ямочками, ярко-красный нос и улыбающийся рот.

- Шмидт, вы дьявол... сумасшедший старый козёл... с вами всё в порядке, дурак вы чёртов? Ох, Шмидт, как можно быть столь невероятно тупым, идиот вы этакий?

Шмидт захихикал. Приторный голос за моей спиной прокомментировал: "Так вот он каков тот самый любовный порыв".

Я повернулась. Джон сидел, прислонившись спиной к слежавшемуся снегу сугроба, с сигаретой в руке. Он был одет в куртку женственного бледно-голубого цвета и более тёмные штаны. Лыжная маска, разукрашенная тёмно-синими и зелёными ромбами, делала его похожим на татуированного воина маори.

- Благодарю тебя, - по всей форме поблагодарила я его, - за спасение наших жизней.

- Уверяю, был рад помочь. А теперь, если простите меня...

Он стал подниматься. Я бросилась на него и обхватила руками его колени.

- Джон, там человек с ружьём...

- Уже нет. Однако, если я не буду тратить время на болтовню с тобой, то, может быть, я смогу выяснить, кто из твоих многочисленных врагов мазал из оборудованного им или ею места. Уж извини меня.

- Подождите, подождите, - Шмидт хрипел и вертелся в снегу как красный осьминог. - У меня есть вопросы... много вопросов...

- Не сомневаюсь, что есть, - ровные белые зубы сверкнули в прорези для рта маски.

Я покорно проговорила: "Шмидт, встречайте Шмидта".

- Шмидта? - похожий на рёв смех Шмидта отозвался звенящим эхом. - Ха, да. Шмидт... Смит... очень хорошо. Я так рад...

- Да, что ж, мой восторг также безмерен, - вежливо проговорил Джон. Он выдернул свои ноги из моей окоченевшей хватки и легко поднялся на ноги. - Вики, лучше доставь Крис Крингла Тайный Санта. к огню и ко врачу. Auf Wiedersehen. [До свидания (нем)]

Он перелез через сугроб и исчез из вида. Я поднялась на ноги, игнорируя задыхающиеся мольбы Шмидта о помощи, о предоставлении информации и так далее, и успела проследить, как бледно-голубой костюм исчез среди деревьев. Мгновенье спустя завёлся автомобильный мотор, газовал несколько раз и постепенно затих. Моё внимание было настолько приковано к этой дьявольской дороге, что я не отследила движущийся следом автомобиль.

Мерседес Шмидта весело догорал в ярком пламени. Я надеялась, что в лесу не начнётся пожар. Мой собственный автомобиль стоял ближе к пламени, чем мне того хотелось.

- Ждите здесь, - сказала я Шмидту. - Я развернусь, вернусь сюда и захвачу вас.

***

К тому времени, когда я задокументировала происшествие и препоручила Шмидта врачу, чтобы его подлатали, на прелестную горную деревушку Бад-Штейнбах опустилась ночь. Я была готова провести эту ночь (хотя и не по собственному желанию) в гостинице Хексенут, если бы раны Шмидта потребовали того, но он вышел из передряги относительно невредимым: отделался лишь шишкой и порезом на лбу, который был нанесён рулём. Все эти слои жира защитили его тело. У него даже не было треснувшего ребра. Однако он был не в духе, поскольку врач нахлобучил крупноразмерный пластырь на рану вместо того, чтобы обмотать его бинтами как героя кинофильмов, поэтому я согласилась остановиться в Гармише, чтобы восполнить его силы, т. е. покормить.

Он настоял на одном из лучших ресторанов в городе. Платить собирался он, поэтому я не возражала. Съев суп, большой кусок седла оленя mit Preisebeeren [С клюквой (нем)] и всё остальное, он объявил, что чувствует себя достаточно хорошо, чтобы обсудить наши дальнейшие действия.

- Какие дальнейшие действия? Мы направляемся прямиком в Мюнхен, а вы направляетесь прямиком в постель.

- Нам ещё столько всего нужно обсудить, - серьёзно сказал Шмидт. - Только подумать, я наконец-то его увидел... великого, прославленного сэра Джона Смита!

- Бесславного сэра Джона Смита. Вы его не видели, вы видели маску.

- Я в любом случае узнаю его, - романтично проговорил Шмидт. - Кто ещё мог бы появиться из ниоткуда, чтобы спасти нас от смерти в огне? Но вы, Вики... вы обманули меня. Вы не удивились встрече с ним. Вы знали, что он всё ещё жив... вы встречались с ним, занимались с ним любовью все эти месяцы...

- Шмидт, вам должно быть стыдно за себя. Думаю, вы ревнуете.

Раздражённый мрачный взгляд Шмидта смягчился.

- Было очень приятно, когда вы целовали меня, - сказал он.

Я не смогла сдержаться и улыбнулась.

- Я, пожалуй, без ума от вас, старый вы козёл.

- Да, но это совсем другое. Вы вечно говорите мне грубости, даже когда подумали, что я умираю. Вы обвинили меня в том, что я устроил аварию, но я не виноват, да и с чего бы, если какой-то сумасшедший прострелил колесо моей машины? Я блестяще вёл до этого момента...

- Вы вели как маньяк, как и всегда. Разве вам не ясно, что нас отправили по ложному следу прямо в западню? Если бы я была одна, я бы развернулась задолго до того, как всё произошло.

Поскольку сетование было обоснованным, Шмидт решил проигнорировать его.

- Как он добрался туда быстрее нас?

Поскольку вопрос был обоснованным, я решила ответить на него.

- Сама гадаю. Он мог жить где-нибудь там наверху среди холмов. Телефонный звонок из гостиницы мог побудить его устроить нам засаду. Или может быть из долины туда напрямик ведёт какая-то тропа.

- Верно, - Шмидт призадумался. - Я закажу пирог с ромом и клубникой. А вам...

- Просто кофе.

Решив неотложный вопрос выбора десерта, он продолжил:

- Вы думаете, что это был тот портье? Тот жирный парень, который указал нам направление?

- Это не жир, а мускулы, - беспристрастно отметила я. - Достаточно мускулов, чтобы вскарабкаться на гору и добраться до того места раньше нас. Но у нас нет никаких доказательств. Он мог передать сообщение по наивности.

Изогнувшиеся губы Шмидта показали, что он думает о "наивности" Фредди. Он бы предпочёл превратить в злодея Фредди, а не Фридл, а всё потому, что он был дамским угодником. Я продолжила:

- В полиции посмеялись надо мной, когда я сказала, что в нас стреляли. Там сказали, что это вероятно был какой-то охотник.

- Плох тот охотник, который не способен отличить Мерседес от оленя, - проворчал Шмидт.

Почти всю обратную дорогу Шмидт спал. Он столько съел, что и горилла бы впала в коматозное состояние, но я беспокоилась из-за него. Он был слишком старым и толстым для подобных приключений. Однако его обвинения уязвили меня. У меня была склонность наводить на него клевету, недооценивать его и обращаться с ним как с ребёнком. Ему нравилось, когда я суетилась вокруг него (по крайне мере я думала, что ему нравится), но я начинала осознавать, что уничижительные прилагательные и покровительствующее отношение могут ранить пожилого человека, который с болью осознаёт, что становится всё большей обузой. Я была обязана уберечь его от опасности, не ранив его чувств, что будет совсем непросто.

Я отвезла его домой и засунула в постель (я уже не в первый раз проделывала подобную работёнку). Я с неохотой оставляла его одного, но он заверил меня, что с ним всё отлично, он просто устал, поэтому в соответствии со своей новой политикой я пожелала ему доброй ночи. Кроме того, у меня было такое чувство...

В кои века мои предчувствия оказались верны. Давно миновала полночь, когда я удовлетворила потребности Цезаря и свои собственные. И когда последовал призыв, я была готова. У растянувшегося на полу спальни Цезаря слух был острее моего. Он один раз коротко и звонко гавкнул и вскочил на ноги. Затем он проскакал к окну, заскреб когтями по неокрашенным доскам и начал скулить.

Я выключила свет перед тем, как распахнула окно. Сад был белоснежным и неживым, а высокая далёкая луна пролила длинные серые тени на снег. Он казался столь же бесплотным, как и тени, когда плавно перемахнул через перила балкона, но руки, притянувшие меня к нему, были твёрдыми и настоящими, а его губы, накрывшие мои, не долго оставались холодными.