Аннотация: Лыков продает душу Красному дьяволу, все время показывающему его смерть в разных вариантах жизненного пути- т.е. будущее.Он был и отравителем Кобы и его преемником, ему вспарывали пузо под Тамбовом, видел себя соратником маршала Тухачевского, и консулом в Паргвае, и среди убивающих полякоа в лесу, и видел себя повешенным среди казачьей верхушки, поддержавшей Вермахт. Желтый дьявол красив, наряден- но он не показал ничего. Лыков - чекист, поэтому продает душу Красному и доволен сделкой. За бунгало и баб революция не продается. Теперь он намерен пойти и резко зачать нового мальчика взамен убитого. Но внезапно достает ружжо и стреляется. Отряд не заметил потери бойца. Это был почти рай.
Антиад.
Рассказ.
" ... у нас растут пальмы. Пальмы кокосовые. И пальмы финиковые. Мы грызем фисташки. Я не знаю, откуда у нас берутся фисташки. Но я знаю, откуда у нас появились чекисты. Чекисты произошли от комиссаров в чёрных кожаных тужурках. Комиссары никогда не снимают своих кожаных тужурок. Даже, когда купаются в городском фонтане. Каждый полдень. Это у нас самое жаркое время. Я знаю точно. Часть комиссаров стала чекистами. А часть не стала. Откуда у нас появились комиссары, я не знаю. Утром, ровно месяц тому назад, они вошли в наш город, скрепя кожей портупей и тужурок. Стройными колоннами, по четыре человека в шеренге. Ещё у нас есть гончие голландские свиньи. Они не только участвуют в гонках, но ещё мы их и едим. Правда, в последнее время, мяса мы почти не едим. Его отбирают комиссары, и жарят на костре у городского фонтана. Откуда взялись у нас взялись свиньи, и почему они "голландские", я не ведаю. Если верить соседу по имени Ухан (ему много лет, даже больше чем Стахану, хранителю "вечно-тёплой болтушки") то свиней завезли сюда голландские колонизаторы. Откуда они (колонизаторы) взялись, и куда потом девались - никто толком не помнит. Даже Стахан. Сегодня вечером ко мне подошёл чекист Джакоб. Он показал мне мандат, и сказал, что меня давно пора расстрелять. Я спросил: "Как это?" Чекист Джакоб улыбнулся и ответил: Завтра узнаешь. Скорей бы завтра ..."
Лыков расстегнул верхнюю пуговицу тужурки. Жарко...С трудом отвел взгляд от cкомканного листа, покрытого знаками скорее напоминающими по форме клинопись, чем латиницу. Но как истинный интернационалист Лыков понял- таки суть текста по-своему.
Скрипуче потерся подбородком о воротник тужурки.
Да....- и забарабанил пальцами "варшавянку" по только что прочитанному листу, шурша пергаментом. Откинулся на спинку стула. Взглядом льдистым, немигучим, впился в Герасима, окостеневшего по стойке "смир-на".
--
Джакоб, говоришь?- в его голосе теперь слышались интонации старших товарищей по партии, воспитавших в нем непримиримость в идейной борьбе за коммунизм во всем мире- Поймали- то хоть, Джакоба?
--
Никак нет, товарищ комиссар.
--
Да-а ...- Лыков пожевал нижнюю губу, находя самый мясистый её участок, и прикусил ее, - а сочинитель этот... где?
Герасим покосился в сторону распахнутого окна. Лыков поднялся, брезгливо поджал губы и выглянул туда, где посреди вытоптанного пыльного плаца, огороженного частоколом заостренных пальмовых стволов валялось кофейное тело, голова которого прилипла к засохшей вишневой луже. Насекомые, ленивые от невыносимого зноя, копошились, беззастенчиво переползая с курчавой головы на неестественно вывернутые руки, и роясь.
За частоколом было видно , как шоколадный мальчик пытался расколоть кокосовый орех неумелыми ручонками. Орех откатывался, а мальчик бежал за ним по пыльной дороге и ловил. И снова принимался бить камнем кожуру.
--
Сволочь этот Джакоб, - устало выдохнул Лыков, оторвавшись от завораживающего зрелища смерти, - ежели враг, то не глупый ... а вот если имеет пролетарское происхождение, то дурак полный. Когда споймаете его, то можете расстрелять без суда. А партбилет ко мне сюда... - И по столу ладонью хлопнул. - И что бы пулей партбилет был пробит, как положено. Не халтурьте. Я кровь из сердца от любой другой отличу. По нюху. Выполняйте.
--
Товарищ комиссар ...
--
Ну что там ещё?
--
Патронов -то, почти не осталось.
--
Ну, тогда - повесьте !... Верёвку то хоть найдёте? Или... чёрт с ним ... тяпками забейте! Этого добра вокруг навалом.
--
А с партбилетом как?
--
А ... - Евстигней, вяло махнул дланью, - Бес с ним. Джакоб этот, и не большевик ,наверно, ... а так ... эсеришка левый, в лучшем случае.
--
Разрешите выполнять?
--
Выполняй.- Лыков все еще находился в состоянии тихого удовлетворения от свершившегося справедливого суда над писакой- балластом настоящего пролетарского мирового государства, которому нужны исполнительные работники, а не фантазеры и мараки пергаментов как энтот....
--
А ещё вопрос можно?
--
Ну?
--
А если сочинитель, какой опять объявится? Из местных ... нехристей. Тогда как?
--
Тогда как?! А так. Ты чего, Герасим, в ЧеКа день первый? Всё по инструкции эРВэКа. Рас-стре-лять. Но перед этим - допросить не забудьте.... Показания снять. Впрочем...- Лыков задумался,что-то напряженно вспоминая, - от этих придурков толку мало. Дикие люди...- Лыков с ненавистью вспомнил-таки имена своих школьных мучителей и толстые книги классиков, которым они, будущие комиссары, выковыривали глазки и подрисовывали усы. Классики- безглазики...
--
Понял.
--
А раз понял, то и пшёл вон.
Едва затих скрип кожанки Герасима, в дверь просунулась краснощёкая морда Дарьи, местной дивы.
--
Товарищ комиссар, хаш готов. Несть?
--
Сука ты всё же, Даша. Ненавижу я хаш. Холодца хочу.
--
Так как же?
Лыков и сам знал, что в такую жарь, студень не получится. Хоть желатинь поросячьи копытца- хоть нет ... А по сему на Дарью особо не ярился и, обычную свою угрозу расстрелять её "как контрреволюционную собаку" за тупость и отсутствие прохлады, не выполнял никогда. Он ей ласково сказал, как и всегда:
--
Пристрелю я тебя как-нибудь, леблядинушку сизоносую. Пошла вон.
Дашина голова скрылась за дверью. Словно гильотиной её снесло.
Лыков застегнул ворот тужурки. Достал из ящика маузер. На рукоятке латунная пластина. На металле гравировка: " т. Лыкову Е.Б. В честь II годовщины В.О.С.Р. За боевые заслуги. Пред. РВС т. Троцкий Л. Д." Повертел Лыков железяку. Заглянул в дуло. Там ничего не было- Застрелиться что ли? -внезапно подумал Лыков, - Нет. Нельзя. Глупо...
Снова отложил маузер. Не переставая думать, не глядя, Лыков потянулся за свежими финиками и, наощупь засовывая одну за другой зеленые ягоды, захрустел косточками.
Мысли терзали нешуточные.Ошибся он или не ошибся в том, что продал свою бессмертную душу дьяволу Красному, а не дьяволу Жёлтому?
Эта бестия, с налитыми кровью глазами и, кривой, как порез, ухмылкой соблазнила его открытым будущим- хошь такой исход, хошь- другой, а хошь- третий... А картины какие шли перед очами его пролетарскими-комиссарскими - Аааа!- одна другой блазнее да знатнее...
Один исход, жаль, недосягаемый, был не так уж и плох.
Там он, Евстигней Лыков, сытый, откормленный, с дрожащими поросячими щеками, в маршальском мундире с золотыми белогвардейскими погонами, ровно 32 года спустя, станет чем -то навроде императора Всероссийского. Но это - после того, как угостит своего предшественника (уже старого, обрюзгшего, тихопомешанного маразматика) бокалом вина "киндзмараули" с сулемой, во время поднятия тоста за XXXV годовщину Великого Октября. Даже всемогущий генсек, не смог пронести мимо гнилозубой пасти хрустальный фужер по такому поводу , не смотря на изжогу и больную печень. Самым забавным являлось то, что предшественником этим оказался кавказец Коба. Они с ним ещё под Царицыным знались. Коба - легат ЦК, а Лыков - председатель Особого отдела 8 армии. Пили вместе люто. Арбузы хрумкали. Контру стреляли - не лично, ясно - приговоры утверждали. А сколько блядей пересношали!... Триппером вместе мучались. Друзья.
Но как он проживет свои годы до такого немыслимого возвышения в стране, бурлящей в котле гражданской войны, Красный не показывал. А Лыков не спрашивал. Ему было довольно увиденного, ради которого он уже был готов класть головы всех врагов революции на ее алтарь. Нет, он верно сделал, что продал душу Красному...
Не знал Лыков и конца своего- да и чего о нем думать, если он знал сладость своего возвышения над вот этой человеческой массой и отдельными зарвавшимися героями революции. - Лыков сумрачно повел плечами, как бы отгоняя непрошенные мысли.- Худшее самое- что? Это фужер анисовой водки с мышьяком, которым его угостит, к примеру, тот же Климка Ворошилов ... Или, скажем, Янек Смилга ... Впрочем к тем годам, Климу уже под 80 будет ... А Смилга своей смертью не помрёт. Он слишком умный и не слишком марксист. Впрочем, а я- то какой марксист? Да и нахер здесь Маркс нужен?... - Сейчас Лыков почему-то думал именно так. Раньше он так не думал даже во сне...
... Остальные варианты возможного будущего, показанные Красным дьяволом, были один пакостнее другого. Уже сейчас... Или примерно сейчас- чтоб заметить время, Лыков покосился на золотой бриггет-луковку, хронометр Буре, лежащий рядом с маузером, награда того же председателя Реввоенсовета - вот именно сейчас, в глухом лесу, под городом Тамбовом, в верстах двух от деревни Хрюково, какие-то незнакомые бородатые мужики вострым топором вспарывают ему живот и безжалостно набивают ему пузо реквизированной пшеничкой.
Мерзко, ох, мерзко было видеть себя с кровавой пеной у рта, с руками, скользючими от кровушки родёмой, вмиг ставшей чужой, с руками, поймавшими вывалившиеся кишки, себя, хрипящего: Добейте братцы ....-
А в ответ- Волчара тебе брат, сволочь красножопая ...- И хохоток, как шептун.
...Видел он себя и маршалом без погон, с золотыми звёздами в малиновых петлицах. И видел, как мрачные парниши, с квадратными двигающимися челюстями, вырывали эти петлицы с нитяным мясом. Затем били с размаху сапогами прямо в лицо
Сначала сапогом левым, а потом сапогом правым. И, как, сплёвывая выбитые зубы, он сначала клялся в своей пёсьей верности собутыльнику Кобе, он ползал по сыроватому полу камеры, обнимая голенища лайковых сапог, сегодня бивших его, уже проклиная Кобу, потом - как дрожащими пальцами с вырванными (как и петлицы) ногтями, подписывал протокол допроса, в котором признавался, что хотел отравить товарища Сталина сулемой на банкете в честь ХХ годовщины Великого Октября. А потом он увидел, как поставили его к щербатой стенке, от которой перед этим оттащили за ноги Мишку Тухачевского, тоже недавно ставшего маршалом. А ведь с Мишкой, они совсем недавно пили спирт в салон-вагоне под Самарой, после подавления мятежа комдива Сорокина, расстрелянного тут же, напротив окна вагона, у торца здания ЖэДэ вокзала. И видел, как расстрельщик, уже воняющий солёным запахом крови и забивавший этот дух смерти одеколоном "Шипр", теперь смачно грызанул пахучий маринованый огурец и, вздохнув, навёл на него наган.
...Вообще то большая часть вариантов его жизни кончалась кончалась, спустя 10-15 лет.И обычно у той же стенки, в компании сначала откормленных и поднятых, а потом опущенных соратников по борьбе за мировую революцию и дело пролетариата.
Он, Лыков, к тому времени был уже всегда начальником: то командармом; то наркомом; то полпредом и это ему очень льстило.... А один раз он даже был консулом в Парагвае - консулом, понятно, был для проформы, а на самом деле полковником НКВД.
...И так раз за разом- Красный дьявол показывал ему новые и новые варианты будущего. Иногда в подвале. Иногда в лесу. А один раз на кладбище, перед свежевырытой могилой, вместе с какими-то поляками, которых перед этим сам стрелял сотнями. А недавно, да вот, менее года назад, с Мишкой Тухачевским он рубал белую шляхту - недавно, во время "польской компании", вот этой самой рукой, которая теперь потянулась к миске с фисташками. И не было у Лыкова теперь даже и мысли отказаться от просмотра собственных сюжетов- это стало его смыслом жизни и сегодняшние трудности революционной жизни казались временными и несущественными.
... А в одном из показов по "чёртову зеркалу" он дожил аж не то до 46, не то 47 года. Уже после новой войны. Опять, вроде была , не то с Германией, не то с Румынией... И был он генералом, правда, его собирались даже не расстрелять- а повесить. Причём в довольно странной компании. Лыков даже огляделся:слева от него, на днище кузова грузовика, пригнанного специально для построения преступников, стоял худой, сутулый военный- с петлёй на шее. Форма на нём была странная. Чем-то белогвардейскую напоминающая. Лыков знал кое-какую грамоту и разобрал буквы РОА и рассмотрел нашивки с изогнутым крестом. А на осунувшейся морде генерала с носа сползали очки в роговой оправе А справа ... О, извивы судьбы, это был никто иной, как генерал Шкура- собственной персоной, уже старик. Но ещё живчик. ... Шкуро он видел полтора года тому назад, когда его "железный эскадрон", схлестнулся с "волчьей сотней" в степях под Воронежем. Ох, и крутая была рубка. Молодцеватый генерал, в пыльной черкеске, С черными крыльями бурки за спиной, сверкая тусклым златом погон , сам повёл своих "казунь" на красных, из оврага вынырнувших, и преградившим "волчарам" путь к отступу. Лыков видел генерала так близко - саженей в пяти от себя ... стрелял в него из нагана ... да, черт, не попал. Впрочем, кому суждено быть повешенным, тот не утонет. И не застрелят его. В сабельной смертосече этой, зарубали казачки и комиссара Яшу Гельмана. Да ... башковитый выкрест был. На империалистическую вольноопределяющимся отправился, двух "егориев" заработал кровью австрийской. Эх, не порубали бы его тогда, может и не позволил бы он Лыкову, удержал бы словом партийным, ласковым, от того, что б в Екатеринославле тогда с жидовочками позабавиться. И партбилета Лыков бы не лишился за проявленную слабость... Однако же сладость до сей поры дерёт душу... Лыков хоть и идейный был, хоть и "Капитал" Марксов осилил - а слабость имел. Баб красивых, больше водки "смирновской" любил. Почти, так же как и мировую революцию ... и что б сопротивлялись, что б брыкались ... что б ломал он их. Сладость от овладения красивой бабой, сравнима была разве что с ласковой судорогой в руке, эфес шашки сжимающей, когда жало её стальное, в тело входит, плавно так, между плечом и шеей, с тихим хрустом торс двоит. Время тогда для Лыкова останавливалось, словно время превращалось в упругий холодец, наполненный частями чьей-то плоти, кормящей его тело, разум и душу, если она у большевика вообще есть. Не глядя на недостатки, порождённые в душе наследием проклятого прошлого, себя Лыков, считал всё же людиной достойной светлого будущего . И то ведь верно ... недостойным продать душу не предлагают.
А Желтый Дьявол показывал Лыкову все, к чему мировая революция не имела никакого отношения. Следовательно он, Лыков, не имел никакого права предавать начатое дело ни за какие коврижки. Так он понимал текущий момент..
Почему эта нечисть представилась как "Жёлтый", Лыков так и не понял. "Жёлтой" у него была разве что золотая фикса в пасти, из которой воняло сырым мясом и луком. Он был толстым, в клетчатой шотландской юбке, и ермолке на жабьем черепе. За душу он предлагал то бунгало на берегу Тихого океана, то грудастых девочек, наяривавших на саксофонах, и много прочих крупных и мелких удовольствий, из которых почему-то запомнились только эти девочки в шляпках, раздувающие щёки о мундштуки. Особенно одна крашенная блондинка, брынькающая на гавайской гитарке. У неё были стройные ножки, миловидная жопка и приятный голосок, которым она лопотала какую то песенку по-английски.. . Но зачем ему, старому вояке, греть свое пролетарское тело на Майами, если в мире столько несправедливости? А если на Дашку надеть конфискованную у барыньки шляпку и всунуть в её молодой ротик дудочку - её жопка покажется не менее миловидной в военно-полевых условиях мировой революции.
Хотя... Прошли годы...Завоевания мировой революции не поддаются исчислению- вона, какой создали рай на земле, за которым они, соколы и ястребы мирового пролетарского движения неусыпно следят внутри огороженного частоколом пространства. Правда, бегут...Джакоб сбежал... Хорошо бы пристрелить его, суку продажную. Ведь подался на пляжи, бунгало захотел, перебежчик...
Но в душе отчего-то свербило. И не только оттого, что сбежал Джакоб- скорее, оттого, что у Лыкова уже никогда такого шанса не будет. Он свой выбор сделал.
То за что он продал свою душу Красному, теперь Лыкову показалось тусклым. Тогда - сияющим. Сейчас он это понял со всей ясностью- он живет будущим, которого нет и может никогда не быть, а Джакоб- ушел в настоящее.
Так бывает всегда - сожаление о невозможном, измучивающее душу. Хотя он, в принципе, и не верил в существование души, тем не менее, сделку с Красным считал весьма удачной. И еда, и вода, и женщины, и оружие- все есть. А что нужно еще?
Лыков взял маузер и вышел из здания ОГПУ, торопливо минуя плац с распростертым телом и выходя за ограду.
На тротуаре, все тот же шоколадный кучерявый пацан пытался расколоть кокос. Орех не поддавался. В кафе напротив не по-русски орала роженица из аборигенок. Здесь всегда так. Только кого-то убивают (вчера этот чёртов Джакоб пристрелил очередного "грамотея") и вот, пожалуйста, - новый человек. Новая жизнь. Интересно - мальчик или девочка? Эти аборигены плодились как трава - как только кто умер- уже и родился... Местные женщины фригидны и пусты. Ноги раздвигали, хоть и послушно, но как-то лениво. А когда их трогаешь- равнодушно грызли фисташки, не отвлекаясь. Лучше бы мальчик родился ... казак. Лыков ещё раз оглянулся на черного пацана, методично долбящего орех. Тупой пацан. Неудачник. Двуногое без перьев. Дать что ли кому-то новую жизнь? Может, родится из них хоть один нормальный человек ... или баба. Пусть абориген - когда-то и они осмыслят свое назначение в этом мире?
Лыков, не сомневаясь, выстрелил пацану в голову из маузера и, не оборачиваясь, двинулся к фонтану.
Его подчинённые, в кожаных тужурках, жарили на вертеле свиную ногу. Угли костра шипели от жира, капающего с жаркого, и пота, ручьями стекавшего с людских лбов. Увидев Лыкова, комиссары вскочили, одёрнули ремни портупей и застыли по стойке "смир-на". И лишь глаза бегали туда-сюда, с тревогой следя за дымящимся дулом пистолета, которым Лыков лениво почёсывал за ухом. Все знали - это единственный маузер, в котором никогда не кончаются патроны. А стрелять из него мог только пред. местного ОГПУ.
Гаркнул молодой, рыжий, скуластый, который, если верить его рассказам: и Зимний брал; и Ленина видел; и с Коллонтай крутил роман.
--
Ну, молодцы тогда.
--
Служим трудовому народу, - хором ответили кожанки.
Лыков подошёл к бассейну, из которого бил фонтан, и заглянул в него, борясь с человеческим желанием попить.. Вода в нём была всегда хрустально-прозрачная; прохладная и пахла терпким запахом десертного совиньона. Да и по вкусу она на вино походила. Одна беда - без градусов. Чего только не делали комиссары с источником. И мочились в бассейн, и плевали туда, и блевали, и серебряные ночные вазы с экскрементами выливали - вода не мутилась, а главное градус не набирала. А всех всегда мучило похмелье. Особый отдел, вместе со своим начальником, попал сюда сразу, после бурного празднования III годовщины Великого Октября.
Из толщины желтоватой воды на него смотрело собственное отражение до странности напомнившее ушедшего Джакоба. Лыков отшатнулся, взмахнув маузером.
И это называется рай? - подумал Лыков. -И это есть коммунизм? Этому учил Ильич? Об этом мечтали лучшие умы человечества? То-ооо-шна! - по волчьи взвыл пред. ОГПУ, и, не целясь, выстрелил прямо в себя. Серебряная пуля дум-дум снесла Лыкову полголовы. Мозги брызнули в бассейн, и растворились без следа в хрустальной прохладе.
Один из чекистов, смачно жующий кус жирной, жареной свинины, поднял голову и толкнул в бок своего собеседника, грызущего фисташки.
--
Глянь- ка Гриць, начальник- то наш, головой тронулся.
--
Ото ж, - вдумчиво ответствовал Гриць, покосившись на фонтан.
И, скрипя портупеей, потянулся к горячему, румяному кусману сала. Стряхнул с губ шелуху от орехов, и продолжил, мечтательно, закатив глаза к мёртвому солнцу.-
--
Ээ-х! Хлеба бы сюды ... - чекист вытянул тонкие губы в улыбку и так замер, прислушиваясь к своему сытому нутру, тишине и мерному бульканью удивительного фонтана. - Рай бы был...