В свете бледнеющей луны Анфипат стоял на витой лестнице у южных ворот и просто молчал. Человек со светловатыми волосами чуть ниже плеч; с сильно выдающимися скулами; с широкими неотесанными чертами лица, подразумевающими суровой пылкий нрав, отчаянность: немного вздернутые, будто в удивлении, брови, волевой подбородок, который просматривался все же через короткую бороду. В кожаной одежде, скрывавшей защитный панцирь, в рукавицах из плотной ткани, на плечах - накидка из медвежьей шкуры с застежкой на груди. Прицепленный на бок меч поблескивал тусклым светом - особенное оружие, которым владели только воины Тажети. Клинок был немного вогнут сразу в двух местах, расходясь ближе к рукояти и концу в ширину, выпуклым в середине и заостренным суженным книзу. Тонкое острие пронзало жертву, а затем быстро и легко рассекало плоть именно благодаря необычной форме лезвия.

В Центральном Городе, вокруг княжеского дворца лепились конные, выстроенные в четко продуманном порядке. Людская масса постоянно двигалась, поэтому с высоты казалась смешанным потоком, непрерывно текущим через всю дворцовую площадь, следуя через 'нижние' врата к 'верхним'. Никто уже не знал, как зародился этот обычай, но 'летящие' отряды непоколебимого Камыка всегда, с самых первых секунд похода шествовали в сторону врага. Хотя все относительно, и можно ли назвать врагом того, кто подвергается нападению.

Статные длинноволосые воины с гордо расправленными спинами в рогатых шишаках с бармицами, из-под которых виднелась только борода, в металлических панцирях с пластинами на груди, с медвежьими шкурами на спинах, вооруженные копьями с тонкими наконечниками, шестоперами на поясе и мечами нетипичной формы, мерно отбивая шаг, огибали Центральный Город и подступали к водам Сланы. Левой рукой перед собой каждый держал круглый ограниченный по краям заклинательными надписями щит, который бросался в глаза яркими чередующимися цветами. Воины казались мертвыми, убитыми металлом: кольчужная сетка, будто слилась с их лицами, ослепив навсегда. Подобное боевое облачение было не случайным: оно уничтожало противника с первых секунд, пугало неопределенностью и холодностью, внушая мысль о непобедимости камыкского воинства. Первоначально 'летящие' отряды получили свое прозвание ни столько за непредсказуемую, молниеносную тактику наступления, а за часть их боевого облачения: лезвия, закрепленные сзади в высоких изогнутых основаниях, создавали подобие крыльев, знаменуя превосходство несущихся посланников смерти.

Анфипат ни разу и краем глаза не окинул творение собственных рук, великую 'летящую' армию, благодаря которой Камык и заслужил титул несокрушимого града - им завладели мысли о прошлом. Одно чувство одолевало Анфипата с каждой минутой все сильнее - ненависть. Он ненавидел эти безграничные холодные пределы Тажети, но иронией судьбы именно ему было суждено занять место регента малолетнего Скимена. К жизни молодого воина могли вернуть только походы с 'летящими' отрядами, которым не было равных не только в царствах людей, но и в пределах волшебных народов. Камык, каменный град, был его единственным миром, в котором он ощущал себя истинным властителем, но удовлетворение самолюбия Анфипата всегда было недолгим, и через пару месяцев после заграничных завоеваний незаметно приходила хандра и бессмысленность: тяжело 'дикому' сердцу томится в тюремных стенах дворцовых галерей, ибо они стали клетью, в которую регент заключил себя сам, чтобы избавиться от темных лиц камыкцев. Это была неприязнь, перерастающая в лютую ненависть, постепенно, тайно, как эпидемия, распространяющаяся среди народа.

Когда-то давно он стоял на вершине этой самой западной башни, многократно оплетенной лестницей, и озирал Камык, исполинскую громадину, которая внушала благоговение перед своей твердостью и непоколебимостью. Каменный город в мерзлой Тажети действительно казался рукотворным чудом. Он делился на 'кольца' укреплений, которые получили названия Городов: Центральный, его окаймлял Средний, тот - Окраинный, а обособленно в восточной части столицы Тажети существовал Невольничий, отрезанный течением Сланы. С южной стороны Камык, будто 'проел' полукругом лес, 'вдаваясь' во внешнюю часть города чуть ли не до серединных укреплений. С севера в городские ворота буквально упирался мост Омпал, переброшенный волшебной силой через Аспидову хлябь. От реки к княжескому дворцу, к сердцу несокрушимого града, был подведен канал, вырытый заключенными. Камыкский дворец был удивительным местом, подстать славе великого города. Стены представляли собой многоуровневые арочные галереи, в проемах которых беспорядочно была протянута тончайшая шелковая 'паутина'. Много слухов существовало по этому поводу: будто бы нити наделены волшебством и образуют в арках неслучайные рисунки, - однако, проходя по галереям, все же можно было уловить нежные дрожащие звуки, которые, как некоторым казалось, сливались в мелодию. Камыкскую 'жемчужину' в четырех углах ограничивали простые башни, оплетенные неширокими лестницами. Дворец соединяли с остальным городом с северной и южной стороны по два 'глаза', по две огромных арки, которые вели на главную площадь. Пространство между 'нижними' арками разрывала шпилевая темная башня почти в половину больше высоты всех галерей. В том месте, где башня начинала переходить в шипастый шпиль, появлялось разветвление в маленькие окружные башенки. Она отрешенно возносилась к небу, как худая черная вдова, опечаленная болью и великим горем, как одичалая изгнанница, отторгающая всякую жизнь извне.

Регент отчего-то не любил эту мрачную громадину.

В первый день пребывания Анфипата на троне Тажети он решил во что бы то ни стало бросить Камык к своим ногам. В том крылась вовсе не властолюбивая прихоть, в которой всегда норовят упрекнуть державных управителей, а непреодолимое желание отмщения за пролитую родовую кровь. Они убили ее. Как только не пытались мамоны избавиться от первой княгини каменного града, которая вопреки правилам взошла на престол после смерти мужа: распускали слухи о настигающем Камык неизбежном проклятье, принесенном женщиной на троне Тажети; пытались обвинить ее в клевете на веру Сварога; играя на материнской любви, недвусмысленно намекали на возможную внезапную смерть маленького княжича. В итоге, навсегда оставшись чужой в Камыке, она не выдержала и покончила собой, сбросившись с главной шпилевой башни дворца. Но шакалы-мамоны не добились заветной цели - на престол взошел пришелец из нижних земель в устье Сланы. Все же род не пресекся. Анфипат поклялся в стенах камыкского дворца в том, что город обольется кровавыми слезами.

Так возникло воинство оскордов - самая немыслимая дикость, которую только можно было выдумать. Регент в прямом смысле окружил ими весь дворец, передав личному войску земли Центрального Города, которая раньше принадлежала родам мамонов. Отныне казармы 'летящих' отрядов переместились в Среднее 'кольцо', а бывшая придворная знать была оттеснена рукой Анфипата на самые окраины, в почти деревенские поселения, где мамоны, однако, отстроились и разжились холопами и недурными наделами земли. Смешно, но оскордов считали (или, во всяком случае, решили считать) великим благодеянием князя, направленным на благополучие народа, ведь их главное предназначение определялось как борьба с изменниками и заговорщиками, поправшими постулаты совести и веры. В противном случае, всякий, кто видел в непосредственно подчиненном Анфипату войске зло, обрекал себя на статус предателя.

По необъяснимой причине больше всего нечестивцев выявлялось среди мамонов...

От речной воды тянуло ощутимой прохладой. Слышался трубный клич рога, шепчущий звук всплесков потревоженного спокойствия Сланы. Постепенно 'просвечивающееся' небо начало придавать ей бледно-синеватый цвет с оттенком серости. Подступающие к берегу отряды исчезали на борту узких, но длинных судов, несущихся под парусами. Спереди в изгибы ладьи перетекала рогатая чешуйчатая голова с клювом, которая отдавала золотистым блеском в свете приближающегося утра. Оканчивалась лодка завитым 'хвостом'. По обоим бортам теснились круглые щиты, меж которыми вытягивались весла. Десятки кораблей скрывались на горизонте, тускнея где-то в Окраинном Городе и исчезая на юге совсем.

Пришло время для решающего броска. Теперь Варагия не сможет устоять перед натиском 'летящих' отрядов. Довольно мелких стычек и кратковременных наступлений.

Несколькими часами раньше, еще когда тьма лежала на землях каменного града, два всадника появились в северной части внешнего 'кольца' Камыка: один, возникший со стороны внутренних укреплений, другой - с южной части Окраинного Города. Они проносились мимо несокрушимых каменных стен, мимо череды огней, выстроившихся кругами вдоль линий укреплений, следуя по нешироким дорогам, ограниченным дворами мамонов с пышными садами и скромными крестьянскими землянками. В широких роскошных плащах, совершенно черных; с капюшонами, которые скрывали наполовину лицо, и без того неразличимое в ночном мраке; из-под скрывающей накидки выглядывали рукава кожаной одежды и удерживающие поводы рукавицы. Правые запястья неизвестных были оплетены ярко-красными лентами, что казалось удивительным рассмотреть в такой темноте.

Всадники озирались по сторонам. Им приходилось постоянно натягивать поводья, пытаясь усмирить разгоряченных коней, которые били копытами, переминались с ноги на ногу, тревожно храпя. Было заметно, что наездник из внутреннего Города обладает некой властью по отношению к другому: тот, не понимая, чего ищет глазами первый, стал и сам оглядываться по сторонам; потом он неподвижно застыл, дожидаясь какого-то знака. Наконец, 'главный' всадник посмотрел в скрытое темнотой лицо другого неизвестного; снял капюшон, освободив длинные волосы, и, сдернув с запястья кумачовую ленту, завязал ею глаза. Его примеру последовал и второй, коротко стриженый. Через секунду их снова с головой скрыли плащи, только броские красные полосы светились на лицах, затушеванных чернотой. С минуту они постояли молча, вероятно, обуреваемые тревожными мыслями и сомнениями, но стоило только 'главному' резко пришпорить коня и припуститься галопом к северным воротам, как почти одновременно с ним тронулся и другой.

Они гнались напрямик. Ворота все приближались, а всадники не только не сбавляли темп, но с каждым мгновением неслись все быстрей, подстегивая лошадей. Кони всем телом были напряжены, подавались вперед головами, будто скакали не на преграду, а пересекали широкое поле. Расстояние заметно сокращалось, но безумные наездники даже не думали сворачивать. Внезапно, когда до запертых ворот оставалась сущая малость - метров десять, движущиеся силуэты задрожали, начали искажаться в пространстве и буквально на подступах к вратам исчезли во тьме! В эту непроглядную ночь дозорные не сумели заметить двух всадников, которые, растворившись в границах Камыка, словно из ниоткуда возникли за городскими пределами, уже на мосту Омпал: глухие удары копыт только показались стражникам, ибо как они не старались осветить в темноте неизвестных конных, никого видно не было. А между тем, для всадников на этом испытания не кончались: от ворот Камыка до самых пределов Бервера за ними неотступно будет следовать гнетущая нависающая угроза и смерть.

Всадники с развевающимися плащами мчались в темноте, и четкие дробные удары лошадиных копыт грохотом отдавались вокруг. Но они слышали их смутно: все заглушал остервенелый ветер невероятной силы, который будто пытался низвергнуть камыкских беглецов с моста в бездонную пропасть, в неизмеримое пространство, где, казалось, нет границ и только Омпал, как тоненькая травинка, чудом был 'подвешен' в нем. Всадники знали, что ветер - не самая опасная преграда, которую им придется преодолеть на пути в Бервер. Они подавались всем телом вперед так, словно сливались воедино с конями, несущимися с невероятной быстротой. Силуэты конных проявлялись в пространстве периодически: сначала четко, затем фигуры 'размывались', с неожиданной скоростью смазанными пятнами преодолевали примерно с сотню метров, а потом опять явственно возникали на мосту, двигаясь в нормальном темпе. Ярко-красные ленты по-прежнему горели светящимися полосками в темных овалах лиц.

Проходили часы. Тьма вокруг постепенно начинала редеть, и тогда в воющем шуме ветра сначала робко, потом сильней начал пробиваться дикий, горланный окрик, похожий на слетающий вниз орлиный крик. Сердце 'главного' всадника замерло: они потревожили хозяина этих мест. Впрочем, беглецы и не надеялись на благоволение богов - никому еще не удавалось безнаказанно пройти через весь Омпал. Всадники окинули взглядом впереди лежащее пространство, с силой натянули поводья, пытаясь остановить коней, и ужаснулись, несмотря на то, что с самого начала предвидели, какое исчадие Нави преградит им дорогу. Однако другого прохода не существовало, ибо только пройдя через эти роковые места возможно было на несколько недель быстрее, чем 'летящие' отряды добраться до столицы Варагии.

Взмахивая огромными жилистыми крыльями, на всадников несся двуглавый рогатый змей, тело которого было покрыто черными гладкими чешуями, плотно прилегающими друг к другу. Из пасти, имеющей форму массивного загнутого клюва, во время крика вырывался тонкий змеиный язык, расходящийся на конце. В абсолютно черной фигуре крылатой твари внимание сразу привлекали остервенелые глаза с дикой искрой, с пронзающим бегающим взглядом зверя, желающего насыщения плотью. Даже находясь на значительном расстоянии от своих жертв, аспид хватал когтистыми лапами воздух, предвосхищая ощущение скорого боя. Но маленькие фигурки всадников явно были неравными соперниками этой исполинской громадине.

Навийский аспид как оружие Чернобога появился в этих местах в те начальные времена, когда мир был еще молод и битвы верховных божеств за власть в пространстве Яви завершались. С тех пор пропасть меж Тажетью и Росстанью, ограниченная каменными склонами, стала владениями двуглавого чудовища, которые решались преодолеть редкие смельчаки. Тогда и появилось название - Аспидова хлябь. Даже мудрые колдуны не многое знали о темном змее. Изничтожить его можно было только огнем, ибо это чудовищное создание, прообразом которого являлся первоначальный лик Черного бога, породили огненные магматические подземелья Пекельного царства. Неслучайно аспид прижился именно в опустошенной бездонной хляби: он никогда бы не коснулся своим телом земли, поэтому властвовал в этих местах, где повсюду окружал безжизненный камень. Однако Владыке, по воле которого 'главный' и спешил в бревенчатый град, было известно нечто большее о слабостях летающей твари.

Всадники уже с несколько минут неподвижно стояли на мосту, но сердце 'главного' все никак не желало усмирять свое бешеное биение и еще судорожнее застучало в груди, словно попавшая в силки птица, которая из последних сил пыталась освободиться от плена. Удерживающими силками было осознание того, что необходимо исполнить задуманное и добраться до этого проклятого Бервера, ведь судьба целых государств стояла на карте. Второй конный слабыми, дрожащими руками то и дело слегка натягивал поводья, чтобы повернуть скакуна обратно, в сторону Камыка, и, наверное, именно эта беспомощность в движениях и сдерживала его на месте. Внутри все сжалось, и окружающий мир вдруг начал казаться отдаленным, недосягаемым, нереальным. Ясность сознания почти совсем покинула его.

Всего несколько сот метров отделяло аспида от всадников, когда 'главный' что-то громко прокричал попутчику, но тот не шелохнулся и очнулся только после того, как он резко встряхнул его за плечо. Слабость одного могла обратиться слабостью обоих. Конечно, всадники не надеялись на милость судьбы, поэтому рассчитывали только на заранее продуманную тактику.

Но только один знал, что даже в лучшем случае перейти через Омпал двоим не суждено.

Придя в чувства, 'ведомый' всадник неуклюжими движениями достал из-за пояса сигнальный рожок и, что было духу, затрубил. В ответ на трубный звук взбешенный аспид, приостановившись, 'вздрогнул' в воздухе, с яростным, озлобленным криком вскинул головами и с еще большим намерением уничтожить конных, дерзнувших показаться в его владениях, кинулся на призыв рожка. В ту же секунду 'главный', который стоял чуть позади, приблизился, быстрыми, ловкими движениями сорвал с головы всадника красную ленту и припустился вперед. Тогда в замешательстве, еще не понимая, что последние минуты его жизни на исходе, ошеломленный 'ведомый' отбросил рог, который вопреки ожиданиям наоборот привлекал разгневанного аспида, несколькими уверенными движениями повернул коня в сторону Камыка и устремился обратно. Но змей в несколько взмахов крыльев настигнул всадника, и в следующую секунду его не стало: острые, массивные когти проникли в человеческое тело насквозь, опрокинув обезумевшего от страха коня. Скрывшись далеко за горизонтом, 'главный' уже не видел смерти попутчика.