Земля обетованная, представшая перед горящими глазами Ксаверия в августе 1549 года, была, как он очень скоро убедился, страной распрей и смут. Лишь сама Сацума не была тогда затронута гражданскими войнами, но в этом отношении она была почти уникальной среди шестидесяти шести провинций, на которые условно разделялась Япония. Несмотря на это, клан Симадзу периодически вел боевые действия со своими соседями, и хаотическая феодальная анархия, которая царила на всей остальной части Кюсю, была просто отражением того положения дел, что существовало на других главных островах - Хонсю и Сикоку. С момента краха вначале имперской власти (осуществлявшейся через посредство рода Фудзивара), а затем и сёгуната Минамото (1200), провинциальные военачальники боролись между собой за господство в запутанной серии постоянно меняющихся ситуационных военных союзов. Эти постоянные междоусобные войны прекращались лишь на короткие промежутки времени при более сильных регентах Ходзё или сёгунах Асикага, как тогда, когда весь народ объединился, чтобы отразить монгольские нашествия 1276-1281 гг., но во время ее открытия португальцами Япония была в буквальном смысле слова Сэнгоку или "Воюющая страна". В этот период завершился переход от патрицианского к феодальному социальному и экономическому порядку, начавшийся в эпоху сёгуната Камакура. "Именно в эти годы сложились воинственные наклонности, военная каста и так называемый кодекс воина, известный нам как Бусидо" (Sansom.)
Что касается иезуитов и пропаганды ими христианства, это хаотическое состояние страны имело свои преимущества и недостатки. С одной стороны оно означало, что миссионеры не зависели от милости сильного центрального правительства, которое могло эффективно принять решение об их изгнании, как в Китае; если один даймё проявлял враждебность к их проповеди, они были вполне уверены в том, что найдут дружественный прием у его соседей, и когда их изгоняли из одного феодального владения, они могли перебраться в другое. С другой стороны, отсутствие политической и административной стабильности, вызванное калейдоскопически меняющимися превратностями судьбы отдельных феодалов в междоусобных войнах, подвергало их учреждения опасности уничтожения всего за одну ночь, если область, где они трудились, была захвачена вражескими войсками. Существовал, однако, поразительный факт, о котором они сами свидетельствуют, что не было ни одного зарегистрированного случая гибели европейского иезуита во время этих внутренних распрей, хотя им часто угрожали и иногда подвергали жестокому обращению!
Император в Киото все еще в значительной степени сохранял свой прежний моральный престиж, но не имел и тени светской власти. Миссионеры обычно называли его "даири", дворцовый титул, означающий "Внутреннее святилище", и применявшийся к его обитателю во многом так же, как и термин "Блистательная Порта" использовался для обозначения султана Турции. Некогда великолепный двор в Киото был низведен до такого бедственного положения, что "Владыка Небес" (Тэнно) и его придворная знать (куге) были вынуждены пополнять свои скудные доходы, продавая лично переписанные стихи или драгоценную домашнюю утварь. Давно ушли в прошлое блестящие дни красочного великолепия с их бесконечной чередой церемониальных развлечений, столь ярко описанных госпожой Мурасаки в "Гендзи-Моногатари", и современный японский источник (Родзин сацува) утверждает, что императорский дворец едва ли можно было отличить от крестьянской хижины. Это, несомненно, преувеличение, но исторический факт состоит в том, что правящий монарх, Го-Нара Тэнно (1527-1557) был вынужден на несколько лет отложить церемонию своего возведения на трон из-за нехватки средств для покрытия расходов. В конечном итоге они были оплачены даймё Суво, Оути Ёситака, который получил взамен придворный титул. Эта форма вознаграждения за оказанные услуги была одним из ненадежных источников скудного дохода Тэнно, поскольку, как бы низко ни пало его светское положение, "Владыка Небес" все еще оставался признанным раздатчиком всех титулярных почестей (1).
Поскольку так плохо обращались с номинальным верховным повелителем страны, неудивительно, что и положение его заместителя, сёгуна или верховного командующего войсками, было немногим лучше. Мощная военная диктатура, установленная в 1192 году Минамото Ёритомо после разгрома им соперничающего клана Тайра, к описываемому времени превратилась в пустой звук. Сёгун Асикага, которого иезуиты обычно называли по его народному прозванию Кубосама, обладал лишь незначительной властью во всем Гокинае или в пяти столичных провинциях вокруг Киото ("Пять Столичных провинций" (Кинай, Гокинай) - пять примыкающих к столице Киото провинций: Ямасиро, Ямато, Кавати, Сэтцу и Идзуми. - Aspar), и нигде в других местах. Однако в одном отношении сёгунат находился в более выгодном положении, чем императорский дом, так как Асикага все еще владели значительной земельной собственностью, от которой получали довольно существенный доход, хотя и щедро транжирили его на покровительство искусствам. Любящий безмятежную жизнь Асикага делегировал многие из своих административных функций провинциальным военачальникам (сюго), которые с течением времени либо стали практически автономными от центральной власти, либо передали свои полномочия другим лицам. Таким образом, враждующие даймё, независимо от того, хранили ли они номинальную верность сёгуну или нет, были практически независимы как от него, так и от императора, управляя своими удельными княжествами по своему усмотрению. Единственный политический принцип, которого придерживались на всей территории страны, был:
"...Закон простой
Они хранят с былых времен:
Пусть тот берет, кто всех сильней,
И пусть владеет он".
(Строки из поэмы "Могила Роб Роя" английского поэта Уильяма Вордсворта (1770-1850). - Aspar)
Другим важным фактором в политической и культурной жизни страны было буддийское духовенство. Наиболее интересным ответвлением этого сообщества была секта дзен, которая пользовалась особым покровительством сёгуната Асикага, для которого ее прелаты действовали не только как духовные, но и как светские советники. Известно, что они составляли черновики дипломатических посланий двору Мин и осуществляли верховный надзор за официальными коммерческими сношениями с Китаем, которые спорадически продолжались, несмотря на их формальный запрет династией Мин. Это сочетание торговли с религией, возможно, подготовило сознание японцев к той тесной связи между Богом и мамоной (Мамона - в Библии олицетворение земных благ, богатства, от служения которому предостерегаются верующие. - Aspar), проявлением которой позднее стала доля иезуитов в грузе шелка "Большого корабля из Амакона". Хотя вероучение секты дзен пользовалось популярностью у феодальной аристократии, большие массы купцов, крестьян и мелких самураев отдавали предпочтение сектам Хокке (Лотоса), Дзёдо (Чистой Земли) и другим формам народного буддизма. Но хотя торговля и война, соответственно, возможно, отвлекли многих из этих монахов от ведения строго благочестивой и праведной жизни, именно буддийское духовенство в это время не давало угаснуть светочу культуры, напоминая в этом отношении своих христианских коллег в "Темные века" Европы. Во многом благодаря их усилиям изобразительное, глиптическое и прикладное искусство процветало, несмотря на - или, возможно, в некоторых отношениях благодаря стимулам - нескончаемые потрясения гражданской войны. Знаменитый колледж Асикага ("Университет Бандо" Ксаверия) приютил около трех тысяч студентов со всей страны, образовав центр классической китайской учености, который посещали образованные люди из самой Срединной империи. Более того, маленькие храмовые школы, известные как теракойя, процветали под руководством священников секты дзен, и иезуиты с неохотным восхищением упоминали их работу в этой связи.
Судьба синтоизма здесь не имеет значения, так как на протяжении XVI века он полностью находился в тени буддизма и, возможно, обязан своим выживанием компромиссу с последним в его двойственной форме (риобу). Тем не менее, древний культ сохранился в почти первозданной чистоте в великих национальных святилищах Исе и Идзумо - первое даже расширило свое влияние путем организации паломничества по буддийскому образцу. Это произошло за некоторое время до того, как иезуиты осознали разницу между синтоизмом и буддизмом, их ранние упоминания первой из этих религий были краткими и запутанными (2).
Другие аспекты японской культуры можно упомянуть попутно. Театр в форме лирической драмы но, живопись, черпавшая свое вдохновение главным образом у китайских мастеров эпохи династии Сун, и поэзия процветали в разной степени. Чайная церемония в стиле дзен (чаною) достигла масштабов модного повального увлечения, доведенного до нелепой продолжительности. Многие представители военной феодальной аристократии, зачастую даже выскочки, пришедшие к власти благодаря превратностям войны, стремились выглядеть в культурном отношении не уступающими куге из Киото, и это само по себе дало значительный стимул искусствам, пока столица не была втянута в междоусобные распри.
Прежде чем перейти к отчетам иезуитов, которые описывают реакцию образованных европейских наблюдателей на эту сцену, нелишне привести по возможности краткий обзор самого ордена, чтобы помочь понять их мировоззрение (3).
Когда Ксаверий сошел на берег в Сацуме в августе 1549 года, орден не существовал еще и десяти лет, но уже проявил многообещающие задатки миссионерского величия, которого он должен был достичь при мощной поддержке королей Португалии. Формально учрежденному буллой "RegiminimilitantisEcclesiae" (сентябрь 1540 г.), ордену иезуитов с самого начала был присущ тот воинственный характер, которым наделил организацию его основатель, друг и соотечественник Ксаверия, Иньиго Лойола (Иньиго (Игнатий) де Лойола (1491-1556) - испанский (баскский) дворянин, основатель и первый генерал ордена иезуитов. - Aspar). В переводе на латынь первоначальных установлений ордена, одобренных папой, испанское слово "compania" было переведено как "Societas", и поэтому португальцы и испанцы называли организацию то "Компанией", то "Обществом" (Здесь и далее, за некоторыми исключениями, для удобства понимания там, где у автора встречается выражение "Общество Иисуса", будет употребляться получивший более широкое распространение в русскоязычной литературе термин "орден иезуитов". - Aspar). Папа Павел III, как говорят, воскликнул, читая предложение Лойолы о его создании, "Здесь виден перст Божий!"; но какова бы ни была роль Господа в его образовании, влияние военных наклонностей и подготовки Лойолы очевидно. Жесткая дисциплина и слепое повиновение прививались в качестве основных добродетелей членам ордена, вся организация которого носит отпечаток солдатского духа.
Старые монашеские и нищенствующие ордена (бенедиктинцы, доминиканцы, францисканцы и др.) отличались более демократическим и республиканским устройством, так как их настоятели избирались путем голосования и выполняли свои обязанности только на протяжении ограниченного периода, их полномочия были строго ограничены, и часто происходили собрания капитула. Кроме того, новициев (послушников) принимали относительно легко после короткого испытательного срока; главная обитель редко сохраняла контроль над своими ответвлениями. "Генерал" иезуитов, с другой стороны, был главнокомандующим как по сути, так и по названию. Действительно, его должность носила избирательный характер; но однажды назначенный, он оставался на своем посту пожизненно, и осуществлял практически неограниченный и бесспорный контроль над всей сферой деятельности и всеми ответвлениями ордена из своей штаб-квартиры в Риме. Только он один производил назначения на все должности в ордене, и он мог назначать или отстранять от должности провинциалов, вице-провинциалов, настоятелей и ректоров по своему усмотрению так же, как главнокомандующий мог назначать или увольнять своих подчиненных во время войны. Тогда как монахи монашеских орденов, как правило, вели тихую и неактивную жизнь внутри стен своих монастырей или рядом с ними, мобильность и миссионерская активность были сущностью Общества Иисуса, основатель которого превозносил свое учреждение как рыцарство Церкви, готовое отправиться куда угодно или совершить что угодно в любой момент.
Личный состав ордена и кандидаты на членство в нем подразделялись на восемь категорий. Послушники или испытуемые подразделялись на схоластиков или светских коадъюторов, в зависимости от того, предназначались ли они к принятию духовного сана или к пребыванию в братстве мирян. Вначале они проходили строгий искус в течение месяца, фактически равный одиночному заключению, в течение которого они изучали "Духовные упражнения" Лойолы в качестве основного учебного пособия. Затем они на два года проходили период послушничества, частично ежедневно занимаясь учебой, частично - работая в больнице, а частично обучая катехизису детей и бедных. Если они с честью выдерживали эту суровую школу (неудивительно, что Мендес Пинто не справился с испытанием!), то их повышали до уровня либо утвержденных схоластиков, либо одобренных светских коадъюторов, после того, как они приносили три "простых" в отличие от трех "торжественных" религиозных обета. Обучение и образование иезуитов в XVI веке не было, в некоторых отношениях, столь длительным и строгим, как стало впоследствии. Но даже тогда утвержденным схоластикам или потенциальным духовным коадъюторам приходилось изучать грамматику, гуманитарные науки и риторику в течение двух или более лет, прежде чем приступить к четырехлетнему курсу философии, который включал в себя естественные науки, метафизику и этику. Он сам по себе был лишь подготовкой, вместе с некоторым практическим опытом преподавания в младших классах, к четырех- или шестилетнему курсу богословия, который становился венцом академической карьеры потенциального духовного коадъютора. Подготовка утвержденных светских коадъюторов была не такой строгой, поскольку их предназначали только к выполнению обязанностей мирских братьев (ремесленников и технических специалистов в целом), но даже они обычно должны были проработать в ордене десять лет, прежде чем они могли быть приняты в его ряды в качестве светских коадъюторов. Их не допускали к рукоположению в священный сан, который был зарезервирован для закончивших весь курс обучения духовных коадъюторов, некоторые из которых со временем могли стремиться к принесению трех торжественных обетов и, еще реже и позже, к высшей степени посвящения - принесению четырех торжественных обетов. Последняя группа составляла настоящее ядро ??ордена. Четвертая клятва, которую они приносили, заключалась в особой верности папе римскому, обязательству направиться в миссионерских целях, когда и где бы он ни приказал, - клятва верности, ограниченная на практике делегированными генералу полномочиями отправлять или отзывать любого миссионера. Таким образом, как только орден достиг своего апогея, иезуит, как правило, мог получить высший ранг не раньше сорок пятого года жизни, - даже те, кто поступил в новициат в самом раннем возрасте - четырнадцать лет. Это резко контрастировало с другими религиозными орденами, где три торжественных обета приносили после предварительного года послушничества.
В территориальном отношении орден подразделялся на провинции и вице-провинции, из которых Португалия была основана в 1540 году, Гоа в 1542 году, Япония в 1549 году и вице-провинция Китая в 1583 году. И провинциалы, и вице-провинциалы были непосредственно подчинены генералу в Риме, который, кроме того, осуществлял контроль над провинциями и вице-провинциями путем периодической отправки специально назначенных визитаторов (Визитатор (лат.) - духовное лицо, уполномоченное епископом или генеральным настоятелем ордена на производство визитации, то есть на инспекцию деятельности определенных лиц и учреждений. - Aspar). Эффективному функционированию этой жесткой иерархии способствовала всеобъемлющая система периодических конфиденциальных отчетов, охватывающих не только провинции и вице-провинции, но и деятельность "исповедальных домов" ("Исповедальный дом" в структуре ордена иезуитов представлял собой резиденцию, все проживавшие в которой члены ордена бесплатно осуществляли духовное и пастырское служение. - Aspar) и каждого отдельного члена ордена. Неудивительно, что эта новая и хорошо организованная ветвь воинствующей Церкви остановила наступление протестантизма и обратила вспять волну ереси от подножья Альп до берегов Балтики (заимствуя фразу у Маколея) (4).
Вездесущность и энтузиазм, проявляемые ревностными членами ордена иезуитов, были таковы, что их вдохновляющее руководство Контрреформацией в Европе не отвлекало ни их внимания, ни их усилий от расширения их миссионерской деятельности за рубежом. Не прошло еще и десяти лет с момента основания ордена, когда Ксаверий сошел на берег в Кагосиме, но в следующие три десятилетия иезуиты возлагали большие надежды на то, что полное обращение в христианство островной империи уравновесит отпадение Англии от сообщества католических наций. Инстинктивная симпатия Ксаверия к японцам явно находила взаимность; и, возможно, предварительные успехи иезуитов в Японии отчасти можно объяснить определенным сходством обучения между этими солдатами Креста и самураями, взращенными в спартанских заповедях "пути воина". Параллель не должна заходить слишком далеко; но следующая цитата из "Духовных упражнений" могла бы одинаково хорошо смотреться либо в стоических "Размышлениях" Марка Аврелия, либо в "Наследии" Токугава Иэясу: "Необходимо стать настолько бесстрастным ко всем творениям, насколько это дозволено нашей свободной воле и не возбранено ей; так, чтобы мы не желали скорее здоровья, нежели болезни; богатства, нежели нищеты; почести, нежели унижения; жизни долгой, нежели короткой". Я сказал, что параллель не должна заходить слишком далеко, потому что эта отрешенность и безразличие к мирским вещам не являлись для Лойолы самоцелью, как и атараксия ("невозмутимость, хладнокровие, спокойствие" (греч.) -- душевное спокойствие, невозмутимость, безмятежность, по мнению некоторых древнегреческих философов, достигаемая мудрецом. - Aspar) древних стоиков. Для иезуита это было необходимым условием освобождения разума от всех земных привязанностей, чтобы он мог действовать исключительно в соответствии с божественной волей. Самурай был доволен, пожертвовав всем ради своего феодального сюзерена (5).
Американский историк Ричард Хилдрет в своей до сих пор сохраняющей актуальность книге "Япония, какой она была и есть" заклеймил португальских иезуитов как "плохих наблюдателей", но в этом отношении он крайне несправедлив. В его оправдание можно сказать, что их работы были недоступны ему на их оригинальном португальском языке, а только в сокращенных и искаженных итальянских, латинских или французских переводах. Сами иезуиты частично виноваты в этом, поскольку изыскания отца Шурхаммера установили, что некоторые из первоначальных редакторов в Риме решительно возражали против того, что они назвали "многословным и детальным" характером этих отчетов, и цензоры безжалостно орудовали ножницами и карандашом для исправлений. Более того, недовольство редакторов вызвали именно пространные описания храмов Нара и Киото, а также подробный анализ различных буддийских сект, к которым проявили особый интерес португальские иезуиты Алмейда и Фроиш. Эти "неназидательные" описания японского буддизма они беспощадно вырезали, откуда произошли искаженные и усеченные версии, появившиеся в печати. ??Цензоры португальского издания "Cartas" 1570 и 1598 годов, похоже, не были столь радикальными, и именно из них взяты мои переводы. Более того, открытие и частичная публикация в последние годы монументальных историй Японии Луиса Фроиша и Жуана Родригеса Тгуззу вместе с блестящими отчетами Алессандро Валиньяно раз и навсегда опровергли обвинения Хилдрета. Их публикация позволила поставить этих португальских иезуитов в один ряд со своими французскими и фламандскими коллегами из китайской миссии, чьи подробные и методичные "Lettresedifiantesetcurieuses" ("Поучительные и любопытные письма" (фр.)) о Срединной империи так много сделали для популяризации Китая в Европе. Правда, японские иезуиты не всегда придерживались ясности или краткости в своих описаниях эзотерического буддизма; но им можно многое простить в этом отношении, учитывая, с одной стороны, присущую им предубежденность, а с другой - тот факт, что местные преподаватели учения дзен обвиняли в подобной поверхностности даже ученых уровня сэра Джорджа Сэнсома (6).
Каковы бы ни были их недостатки как разоблачителей мистических глубин дзен-буддизма, миссионеры были, несомненно, проницательными и умными наблюдателями повседневной жизни, которая протекала вокруг них. Конечно, они были в первую очередь сеятелями евангельского семени, верными своему девизу трудиться "ad majorem Dei gloriam" ("К вящей славе Божьей" (лат.) - девиз ордена иезуитов. - Aspar), поэтому придирчивый критик должен помнить, что в их "поучительных и любопытных" письмах акцент обязательно делался на поучительном, а не любопытном. Тем не менее, историк, изучающий старую Японию, найдет массу интересного материала, если он знает, где искать, и важно подчеркнуть, что ведущие японские историки (Анэсаки, Мураками, Кода и другие) очень высоко оценивают переписку иезуитов. Лучшим и наиболее объемным печатным источником для этого периода является коллекция писем иезуитов, напечатанных по приказу португальского архиепископа дона Теотониу де Браганса в Эворе в 1598 году, представляющая собой внушительный фолиант объемом в 750 страниц. По уже объясненным причинам, эти собранные воедино "Cartas" предпочтительнее итальянских и латинских переводов, помимо того факта, что многие из них не были напечатаны ни до, ни после их публикации в 1598 году.
Естественно, войны и слухи о войнах занимают много места в этих докладах, написанных во время смут периода "Сражающихся княжеств", но более мирные и неизменные аспекты национальной сцены ни в коем случае не ускользнули от глаз наблюдателей. Чтобы проиллюстрировать их ценность, я выбрал три отрывка, которые дают интересное представление о жизни японцев во время Сэнгоку-дзидай. Первый из них - это описание популярного буддийского праздника О-Бон, примерно соответствующего христианскому Дню Всех Святых, взятое из письма падре Гашпара Вилелы, написанного в Сакаи 17 августа 1561 года. Второй фрагмент взят из чрезвычайно интересного и длинного послания, написанного Луисом д'Альмейдой в Фукуде, недалеко от Нагасаки, 25 октября 1565 года, в котором он приводит самое раннее описание формальной чайной церемонии или "чаною", и которое Луиш Фроиш (очевидно, помогавший составить письмо) позже включил в свою "Историю Церкви в Японии". Третий и последний отрывок взят из того же письма Алмейды, в котором описывается великий замок Мацунаги Хисахиде в Наре. Алмейда также описывает в этом письме знаменитый буддийский храм Дайбуцу и синтоистское святилище Касуга; но я выбрал для перевода описание замка, так как этот типичный образец японской феодальной архитектуры был вскоре разрушен, не оставив после себя никаких следов, в то время как Дайбуцу и живописный храм Касуга все еще стоят в зеленом парке Нары и их может посетить сегодня любой турист.
Вилела начинает свое письмо от 17 августа 1561 года с краткого описания своего путешествия из Сакаи в Киото через знаменитые храмы Тэндай в Хиецзане, количество которых, как ему сказали, сократилось с 3300 до 500 в результате войн. После рассказа о синтоистском празднике Гион, который ежегодно отмечается в июле, он переходит к описанию буддийского праздника мертвых.
"У них есть еще один праздник под названием "Бон", который справляется каждый год в память о душах их предков в августе месяце, в пятнадцатый день луны, начиная с вечера четырнадцатого. Все устанавливают на улицах зажженные фонари, украшенные как можно лучше, и всю ночь напролет на улицах полно людей, - некоторые приходят из почтения к умершим, а другие - из любопытства и желания посмотреть на происходящее. Вечером этого дня Всех Душ многие люди выходят за пределы города, чтобы помянуть души своих предков, и, достигнув места, где, как они воображают, могут встретить души, на поиски которых они пришли, начинают общаться с ними. Одни приносят им рис, другие - макароны, а самые бедные предлагают горячую воду вместе со многими другими подношениями, говоря им: "Приходите и добро пожаловать! Мы давно не встречались; вы, должно быть, устали, пожалуйста, садитесь и немного поешьте", и тому подобные слова. Затем они ставят на землю то, что принесли с собой, и ждут около часа, как будто дают своим невидимым гостям время отдохнуть и поесть. После этого они просят их вернуться домой и говорят, что пойдут вперед, чтобы подготовиться к их приему. Вернувшись домой, они накрывают стол по образцу алтаря, на который ставят рис и другие продукты, в таком количестве, чтобы их хватило на два дня, в течение которых продолжается праздник. Вечером второго дня многие люди бродят по холмам и полям с факелами и светильниками, говоря, что они показывают душам обратную дорогу, чтобы они не заблудились; там они прощаются с ними, и, возвращаясь домой, бросают много камней на крышу, говоря, что делают это, потому что некоторые души остаются на крыше, не желая уходить, и они отгоняют их, опасаясь, что, если они останутся, то могут навредить им; хотя они сожалеют о них, говоря, что души очень маленькие, и если в пути пойдет дождь, некоторые из них погибнут. Они настолько уверены в правдивости этих небылиц о душах, посредством отмечания этого и подобных праздников, что их нельзя разубедить думать о них иначе. Если их спрашивают, почему они приносят этим душам поесть, они отвечают, что (души) отправляются в свой рай, который находится в десяти тысячах лигах, и путь туда занимает три года, поэтому, утомившись, они приходят за этой помощью, которая позволяет им снова пуститься в путь. В эти дни они ухаживают за могилами всех своих родственников, и бонзы господствуют над ними из-за великих жертв, которые приносятся душам. Независимо от того, насколько они бедны, каждый преподносит то, что может, душам своих предков, а тот, кто не делает этого, считается изгоем" (7).
После живописного описания Вилелой популярного буддийского праздника, который более чем на три столетия предвосхищает трогательные рассказы Лафкадио Хирна и Венсеслау де Морайша, я обращаюсь к его коллеге Луису Алмейде за краткой версией изысканной аристократической церемонии чаною. Накануне отъезда Алмейды в замок Нара, где он намеревался присоединиться к Вилеле, его хозяин, обращенный в христианство японец, познакомил его с этой уникальной формой времяпровождения, которую иезуит описывает в своем письме от октября 1561 года.
"У знатных и богатых японцев принято, когда у них дома находится почетный гость, готовящийся распрощаться, показать ему свои сокровища в знак уважения. Эти сокровища состоят из посуды, которой они пользуются для питья некой мелко истолченной травы под названием ча, которая очень приятна на вкус для тех, кто привык ее пить. Делают это следующим образом: измельчают половину пригоршни листьев этой травы в фарфоровой чашке, после чего пьют их, залив очень горячей водой. Для этого они используют очень старые железные чайники, а также сосуд, куда они наливают воду для полоскания фарфоровой миски, и небольшой треножник, на который они ставят крышку железного чайника, чтобы не ставить его на циновку. Чайница, в которую они кладут листья ча, ложка, которой они черпают их, ковш, с помощью которого они берут воду из чайника, и переносная жаровня - вся эта посуда представляет собой драгоценности Японии так же, как кольца, ожерелья и украшения из великолепных рубинов и бриллиантов у нас. И у них есть специалисты, которые оценивают эту посуду и выступают в качестве посредников при продаже или покупке. Таким образом они устраивают пирушки, где пьют отвар этой травы (лучший сорт которой стоит около девяти или десяти дукатов за фунт) и демонстрируют эту посуду, каждый предмет которой настолько хорош, насколько позволяют богатство и ранг его владельца. Эти пирушки проводятся в специальных домах, которые используются только в таких случаях, и которые отличаются такой чистотой, что это просто чудо.
На следующий день в девять часов они прислали послание мне, японскому брату и еще одному человеку, который присматривает за всеми нашими делами в Японии [Косме Козен], богатому человеку и очень хорошему христианину. Меня провели за некоторые из его апартаментов через маленькую дверь, через которую мужчина мог просто войти с комфортом; и, пройдя по узкому коридору, мы поднялись по лестнице из кедрового дерева, настолько чистой, что казалось, будто по ней еще никогда не ступала нога человека. Мы вышли во внутренний двор размером в несколько квадратных ярдов и, пройдя по веранде, вошли в дом, где нам предстояло поесть. Это место было немного больше, чем двор, и, казалось, было построено руками ангелов, а не смертных людей. С одной стороны находился буфет, похожий на обычные здесь, и прямо впереди - очаг из черного фаянса около ярда в окружности, который сиял, как самое отполированное зеркало, несмотря на его темно-черный оттенок. На нем стоял красивый медный заварной чайник, установленный на очень любопытном кованом треножнике. Зола, на которой лежали горячие угли, была похожа на тонко измельченную и просеянную яичную скорлупу. Все было крайне чисто и расставлено в таком порядке, что не поддается описанию; и это, пожалуй, не так уж удивительно, учитывая, что в этих случаях они сосредотачивают свое внимание только на таких вещах. Мой собеседник сообщил мне, что чайник был куплен Санчо как выгодная сделка за шестьсот дукатов, но стоил намного больше.
Когда мы заняли свои места, начали подавать еду. Я не хвалю еду, потому что Япония в этом отношении плохо обеспечена; но что касается обслуживания, порядка, чистоты и посуды, я могу с уверенностью утверждать, что нигде в целом мире невозможно найти еду, которую бы лучше подавали и сервировали, чем в Японии. Даже если здесь едят тысяча человек, никто никогда не услышит ни единого слова из уст тех, кто прислуживает за столом, все выполняется невероятно упорядоченным образом. Когда ужин закончился, мы все прочитали благодарственную молитву, стоя на коленях, потому что таков добрый обычай среди японских христиан. Санчо своими руками приготовил и подал чай, который представляет собой мелко измельченные листья, о которых я говорил. После этого он показал мне, среди многих других своих сокровищ, небольшой железный треножник, чуть более пяди в окружности, на который ставят крышку чайника, когда ее снимают. Я взял его в руки, и он был так изношен, что был запаян в двух местах, где прохудился из-за долгого использования. Он сказал мне, что это был один из самых ценных чайников в своем роде во всей Японии, и что он обошелся ему в 1030 дукатов, хотя он лично считал, что он стоит гораздо больше. Все эти вещи хранились в прекрасных дамасских и шелковых сумках, каждая в своей ценной маленькой шкатулке. Он сказал мне, что у него имеется еще больше таких сокровищ, но он не мог показать их только потому, что они хранились в месте, где было нелегко их достать, но что нам покажут их, если мы придем снова. Не стоит удивляться стоимости этих вещей, поскольку здесь, в Киото, есть человек, у которого есть глиняная посуда для листьев чая, оцениваемая в 30000 дукатов. Я не говорю, что ее обязательно продадут за такую сумму, но вполне вероятно, что многие князья отдали бы за нее десять тысяч. Такая посуда часто стоит от 3000 до 5000 дукатов за штуку и часто покупается и продается. Некоторые из их мечей также имеют сходные цены" (8).
Хотя эта история может показаться несколько преувеличенной, это была чистая правда. Чайник, упомянутый в заключительном предложении, был знаменитым "цукуно-гами" или "Растрепанные волосы", который Мацунага Даньо Хисахидэ позже подарил Ода Нобунаге. Мацунага был восторженным поклонником чайной церемонии, который перед тем, как совершить самоубийство, разбил вдребезги другой бесценный чайник, не желая допустить, чтобы он попал в руки соперника-коллекционера. Алмейда в том же письме от 1565 года приводит описание своего визита в новый (и недолговечный) замок Мацунаги, Тамон в Наре, который он посетил в конце апреля.
"Этот сеньор, как я уже сказал, настолько могущественный по своему богатству и земельным владениям и державший всех в столь безграничном повиновении, решил построить в этом городе крепость, как это принято у них. Для этой цели они заняли холм и срыли его (камень был очень мягким), и возвели много башен из того же материала. Посредине замка было большое пространство, около трети от окружности города Гоа, где выкопали много колодцев, так как в 3 саженях под землей было найдено много воды. Затем он пригласил своих главных и самых богатых дворян и тех из их вассалов, кому он доверял, построить свои дома в этой окружности, для чего он разделил ее на участки. Они начали это (строительство) пять лет назад, и все они, стремясь превзойти друг друга, построили самые богатые и роскошные многоэтажные дома, которые можно себе представить, с очень хорошими решетками по нашему образцу. Все это, так же как и сам замок и его башни, построены с более белыми и гладкими стенами, чем я когда-либо видел в христианском мире. Потому что они не подмешивают в глину никакого песка, а только смешивают его с особой очень белой бумагой, которую они делают для этой цели.
Все дома и башни покрыты самой лучшей черепицей, которую я когда-либо видел. Вся черепица черного цвета и различной формы, толщиной около двух пальцев. Как только она сделана, она остается в неизменном виде 400 или 500 лет, как я сам видел во многих храмах, построенных 600 или 700 лет назад. Попасть в этот город (так я его называю) и прогуляться по его улицам - все равно что войти в Рай. Он настолько чистый и белый, что выглядит так, как будто все здания были закончены постройкой в тот же день.
Я думаю, что едва ли может быть более красивое зрелище в мире, чем эта крепость при взгляде на нее снаружи, потому что смотреть на нее - сущее удовольствие. Я вошел внутрь, чтобы увидеть ее роскошные здания, и чтобы описать их, мне понадобились бы целые стопы бумаги, так как это не похоже на работу человеческих рук. Ибо они не только построены из кедра, чей восхитительный запах услаждает чувства всех входящих, но и все веранды построены из одиночных балок длиной около семи футов. Стены украшены живописью, изображающей старинные предания, на фоне сусального золота. Колонны обшиты свинцом примерно на пядь сверху и снизу соответственно, и позолочены и покрыты резьбой таким образом, что все выглядит так, как будто оно покрыто золотом. В центре колонн находятся большие и красивые выпуклости, украшенные таким же способом. Потолок этих зданий выглядит так, словно изготовлен из одного куска дерева, так как не видно никаких швов, даже если вы посмотрите очень внимательно. Я не могу написать о других украшениях, ибо мне не хватает слов.
Среди многих домов, которые я видел в этом дворце, была одна комната, еще более красивая, чем все остальные, площадью около тридцати футов, построенная из волнистого желтого дерева с самыми красивыми и приятными волнами, какие только можно себе представить. Это дерево было настолько отполировано, что оно сияет, словно блестящие зеркала, но я подумал, что ни одно дерево не может сиять так, если его не обработать каким-либо лаком. Что касается садов и искусственно подстриженных деревьев, которые я видел на территории дворца, я не могу представить ничего более восхитительно прохладного и освежающего. Я видел в Киото много вещей, которые стоит увидеть, но они ничто по сравнению со всем этим. Я уверен, что во всем мире невозможно найти что-то более великолепное и привлекательное, чем эта крепость, и на самом деле люди приезжают со всей Японии, просто чтобы увидеть это" (9).
Некоторые авторы считают, что этот знаменитый замок в Тамондзё был первым из построенных в Японии крепостей, который позаимствовал некоторые элементы португальской военной архитектуры, но в исчерпывающем описании Алмейды нет ничего, что указывало бы на это. Напротив, он прямо утверждает, что он не видел ничего подобного в Европе, и вполне понятно, что этот лирический рассказ, вероятно, был одним из пунктов, которые имели в виду фанатичные цензоры в Риме, когда они критиковали эти иезуитские сообщения из Японии за излишнее многословие и обилие неоправданных сравнений. Подобные оскорбительные сравнения между китайскими и европейскими реалиями в пользу первых в XVIII столетии впоследствии вызвали острую критику "Lettres edifiantes и curieuses" по той же причине. Замку Нара не суждено было долго стоять во славе. Тем же летом, когда Алмейда рассматривал его восторженным взглядом, Мацунага и его единомышленник Миёси убили четырнадцатого сёгуна Асикага, Ёситэру, положив начало ряду войн, которые завершились его собственным поражением и смертью от рук Хидэёси двенадцатью годами позже, и превращением его замка в груду пепла. От величественного сооружения не осталось и следа, и современный посетитель этого места может повторить знаменитые строки Басё:
Летние травы!
Вот всё, что осталось от мечты воинов! (10)
II
Значение XVI века как отправной точки современной японской истории хорошо известно. Один ученый заявил, что японцам, желающим изучить свою цивилизацию в свете собственной истории, не нужно обращаться дальше, чем к началу периода Сэнгоку-дзидай (1467), поскольку вся предыдущая национальная история также может быть историей чужой страны. Это - явное преувеличение, но в целом общепризнанно, что основы современной милитаристской Японии, которая вырвалась за свои границы в 1941 году, были заложены примерно четырьмя веками ранее. Также общеизвестно, что тремя главными творцами политического объединения страны под властью военной элиты были Ода Нобунага, Тоётоми Хидэёси и Токугава Иэясу. Их соответствующий вклад в эту задачу выражен в известном высказывании, что Нобунага замесил тесто, Хидэёси испек пирог, а Иэясу съел его. Возможно, определение доктора Хары выражало ту же идею более точно, когда он писал, что Нобунага добыл камни для Новой Японии, Хидэёси грубо обтесал их, а Иэясу окончательно поставил их на свое место.
Иезуиты были единственными европейцами, которые с начала и до конца могли напрямую наблюдать за этим процессом; и отчеты этих умных и (до определенного момента) подготовленных наблюдателей тем более ценны из-за молчания или ненадежности многих внутренних японских источников о решающих событиях. Так, Фроиш и Органтино находились в таких близких отношениях с Нобунагой, что это иногда напоминает теплую личную дружбу маньчжурского императора Канси с пожилым фламандским иезуитом Фердинандом Вербистом столетие спустя. Тайко Хидэёси только изредка допускал иностранцев к такой подлинной близости, но тем не менее и он, и его преемник, менее темпераментный Токугава Иэясу, проявляли большое доверие к своему проницательному переводчику-иезуиту, португальцу Жуану Родригишу Тгуззу, даже в те времена, когда они издавали предостерегающие указы, направленные против христианства. Фактически, Родригиша в качестве конфиденциального, но неофициального советника Иэясу заменил только Уилл Адамс (Уильям Адамс (1564-1620) - английский мореплаватель, штурман и купец, первый англичанин, прибывший в Японию в 1600 г. в качестве штурмана голландского судна "Лифде"; до конца жизни оставался в Японии, где стал доверенным советником сёгуна Токугава Иэясу. - Aspar); и поэтому не будет преувеличением утверждать, что с 1570 по 1614 год иезуиты занимали особенно благоприятное положение в качестве наблюдателей при дворе бакуфу - не говоря уже о том, что их относительно многочисленные и влиятельные новообращенные на высоких постах с готовностью выступали в качестве их информаторов. Вероятно, именно по этой причине современные исторические исследования показали, что иезуитские изложения некоторых спорных фактов японской истории совершенно верны, в то время как популярные местные историки, к сожалению, вводят в заблуждение. Беглые обзоры, которые португальские иезуиты посвящают Киото, Наре и Адзути, сопоставимы по значению и интересу с более известными описаниями их коллегами безвкусного великолепия могольского Дели или более строгих достопримечательностей маньчжурского двора в Пекине. Поэтому я привожу в этом разделе некоторые выдержки из их писем, характеризующих различные аспекты людей и вещей во времена Нобунаги, особенно в области вокруг Киото, где развернулась решающая борьба за политическое верховенство (11).
Воюющие даймё были фактически независимыми князьями, управлявшими собственными землями по своему усмотрению, номинально признавая верность трону и (в меньшей степени) приходящему в упадок сёгунату Асикага. Очевидно, что такое положение дел не могло продолжаться бесконечно, и было лишь вопросом времени, когда появится какая-нибудь могущественная личность или группа, чтобы навести порядок в феодальном хаосе с помощью форс-мажорных обстоятельств. К 1569 году борьба привела к тому, что количество основных претендентов на политическое превосходство сузилось до менее чем полдюжины, центральное место среди которых занимал Ода Нобунага, который в том году оккупировал Киото от имени своей марионетки Ёсиаки, номинального сёгуна Асикага. Именно в этот момент судьба, в лице Вада Ига-но-ками Коремаса (Вада Коремаса (1536-1571) - японский самурай, вассал и один из ближайших доверенных лиц сёгуна Асикага Ёсиаки после убийства его предшественника, Асикага Ёситеру в 1565 г., впоследствии перешел на службу к Ода Нобунаге. - Aspar), пришла на помощь иезуитам. Этот феодал, один из самых доверенных заместителей Нобунаги до того, как Хидэёси и Иэясу вышли на первый план, проявил необычайную привязанность к отцу Луису Фроишу, и решил представить его Нобунаге, что и сделал в апреле 1569 года, после того, как предыдущая попытка оказалась неудачной.
В то время, когда состоялось это важное событие, Нобунага контролировал только около десяти провинций из шестидесяти шести, на которые была поделена Япония, но он был явно признан будущим лидером страны и, очевидно, вызывал немалое благоговение среди своих подчиненных. Поэтому описание Фроишем его внешности при их первой встрече стоит процитировать полностью.
"Ему должно быть около тридцати семи лет; это человек высокого роста, худой, с редкой бородкой, со звучным голосом, весьма приверженный ратным упражнениям, выносливый, склонный к милосердию, гордый, большой ревнитель чести, очень тщательно скрывающий свои планы, весьма опытный в военной науке, мало или совсем не склонный принимать укор или совет от своих подчиненных, но внушающий страх и уважение всем. Он не пьет вина, имеет грубоватые манеры, пренебрежителен ко всем другим королям и дворянам Японии, к которым он обращается резко, через плечо, как будто они его подчиненные, в то время как ему все беспрекословно повинуются, как своему полновластному господину. Он обладает быстрым умом и рассудительностью, презирая как синтоистские, так и буддийские божества и все другие формы идолопоклонства и суеверий. Он является номинальным приверженцем секты Хокке [Лотоса], но открыто заявляет, что не существует ни Творца Вселенной, ни бессмертия души и жизни после смерти. Чрезвычайно изысканный и чистый в его одежде и в благородстве своих действий; раздражающийся на любого, кто обращается к нему нерешительно или с околичностями; даже принц не осмеливается предстать перед ним с мечом; его всегда сопровождает свита, состоящая, по крайней мере, из двух тысяч пажей верхом на лошадях. В то время как его отец был просто сеньором Овари, он благодаря своему полководческому искусству завоевал семнадцать или восемнадцать феодальных владений за последние четыре года; и восемь основных, в том числе Ямасиро, Киото и соседние провинции, он подчинил в течение семи или восьми дней".
Хотя Фроиш немного преувеличивает масштаб завоеваний Нобунаги, - он еще ни в коем случае не был бесспорным хозяином пяти центральных провинций, где воинствующие монахи Хиецзана и Осаки отказались признавать его власть, - однако нет никаких оснований сомневаться в том, что иезуит описывал замок Нидзё как очевидец. Этот замок строился в качестве резиденции для марионеточного сёгуна Асикага, и Фроиш радостно пишет, что в качестве строительного материала без всяких колебаний использовались каменные статуи из соседних храмов из-за отсутствия подходящих карьеров по соседству. От 15 до 25 тысяч рабочих обычно трудились над этим зданием, строительство которого продвигалось настолько быстро, что работа, которая, как ожидалось, должна была занять четыре или пять лет, была выполнена за семьдесят дней. Внутреннее убранство было обставлено ??с аналогичным игнорированием местных религиозных чувств, так как Нобунага забрал для этой цели бесценные расписные ширмы, покрытые сусальным золотом (бёбу), из одного из ведущих храмов Нитирена (Рокудзё Хонкоку-дзи), несмотря на мольбы адептов секты Хокке и большие взятки, предложенные ему, если он воздержится от этого намерения. Иезуиты описывают этот инцидент со злорадным удовлетворением, так как считалось, что монахи Нитирена подкупили Мацунагу, чтобы убить Вилелу и Фроиша, точно так же, как он убил сёгуна Асикага Ёситэру.
Во время этой первой встречи Фроиша любезно принял Нобунага, который сидел на подъемном мосту в соответствии со своим обычаем, одетый в тигровую шкуру, наброшенную поверх грубой одежды, и наблюдал за строительными работами в присутствии толпы из шести или семи тысяч зрителей. Он фамильярно разговаривал с иезуитом в течение почти двух часов, частично напрямую и частично через своего японского переводчика, брата Лоренсо. Затем Вада Коремаса по особому повелению Нобунаги показал Фроишу незавершенный замок Нидзё. Он был очень впечатлен увиденным, сравнив его с сооружением храма Соломона в Иерусалиме и строительством Дидоны в Карфагене. Затем он и Нобунага расстались с многочисленными уверениями во взаимном уважении, которые оставили у иезуитов большие и оправданные надежды на будущее (12).
Эта памятная встреча быстро дала конкретные результаты для миссии, главным образом благодаря посредничеству Вада Ига-но-ками, который, хотя и не обратился в христианство, никогда не уставал оказывать благодеяния миссионерам и прилагал бесконечные усилия, чтобы побудить Нобунагу и сёгуна официально признать их положение в стране. Благодаря его усилиям и вмешательству Нобунаги Фроис вскоре после этого удостоился любезной аудиенции у сёгуна Асикага Ёсиаки, который щедро угостил иезуита вином, а при его отъезде долго с любопытством наблюдал за ним из-за раздвижных дверей. Мацунага Хисахиде, убив предшественника Ёсиаки, впоследствии заключил мир с Нобунагой, и попытался отговорить последнего от приема Фроиша на том основании, что иезуит был потенциальным нарушителем общественного спокойствия. Нобунага пренебрежительно отверг его совет, добавив, что он, должно быть, очень трусливый и узколобый человек, если воображает, что один безоружный иностранец способен поставить под угрозу мир империи в таком густонаселенном городе, как Киото. Это был конец любой оппозиции со стороны ближайшего окружения Нобунаги, но значительная враждебность теперь исходила от другой и более августейшей особы.
Царствующий император Огимати-тэнно (Огимати (1517-1593) - 106-й император Японии, правил в 1557-1586 гг. - Aspar) уже пять лет назад изгнал иностранцев из столицы по наущению монахов секты Тэндай в Хиецзане. Это было одной из причин, по которой Вилела и Фроиш нашли убежище в "свободном городе" Сакаи, пока покровительство Нобунаги и Вады не позволило последним приехать в Киото в 1569 году. Чтобы избежать подобных неприятностей в будущем, Фроиш попросил и получил от Нобунаги и сёгуна официальные письма-патенты, скрепленные их печатями, которые разрешали ему беспрепятственно проживать в округе. Эти документы также были получены благодаря неустанным усилиям Вада Коремаса, который донимал просьбами своих начальников, пока не добился от них выдачи желаемых документов. Как заметил Фроиш, направляя перевод патента Нобунаги (сюиндзё) в Гоа, формулировка этих официальных документов была чрезвычайно краткой, но их значение, напротив, очень широко, и поэтому я привожу его версию оригинала (составленного Вада) от апреля 1569.
"Настоящим я разрешаю падре оставаться в Киото. Никто не может быть размещен на постой в его доме, и он не должен нести обычных приходских и уличных обязанностей, поскольку я освобождаю его от них всех. Ему не следует причинять вред ни в одной из моих провинций. Если по какой-либо причине кто-нибудь поступит с ним не так, я прослежу за тем, чтобы свершилось правосудие, и накажу самым суровым образом любого, кто бы ни нанес ему вред.
[Подписано внизу] - Для падре христианского мира в обители под названием "Истинное учение".
Следует заметить, что ни эта, ни (по-видимому) лицензия сёгуна не давали Фроишу особого разрешения беспрепятственно проповедовать Евангелие, но эта привилегия, безусловно, подразумевалась, и оба документа, несомненно, надо было понимать в этом смысле. Эта беспрецедентная уступка вызвала яростное сопротивление оппозиции. Ее представителем был фанатик из секты Хокке по имени Ничидзё Сёнин, который убедил императора издать еще один и более решительный указ, обрекавший на смерть иезуита и запрещающий проповедь его веры. Нобунага просто проигнорировал этот указ; но Ёсиаки, по наущению Вады, отреагировал более жестко и категорически сообщил императору, что он (сёгун) будет нести личную ответственность за безопасность иезуита, и что с любым, кто попытается привести в исполнение имперский мандат, расправа будет короткой. Ответ Огимати не записан, но о нем вполне можно догадаться по реакции Ничидзё. Взбешенный монах не выбирал выражений и в негодующем письме Ваде упрекнул его за то, что он беспрецедентно пренебрежительно отзывался об имперском эдикте, который, как пот с тела, как только он вышел из пор кожи, нельзя отменить. Эти обвинения были оставлены без внимания всеми заинтересованными сторонами, хотя впоследствии, когда Вада попытался заставить некоторых кугэ добиться официального отзыва имперского указа, он, в свою очередь, также потерпел неудачу (13).
Тем временем Фроиш, по совету Вада, посчитал целесообразным нанести визит Нобунаге в его замке в Гифу, чтобы добиться продолжения его поддержки. Несмотря на интриги Ничидзё при дворе, ибо последний все еще оставался в фаворе у Нобунаги, если не у Ёсиаки, Вада передал Фроишу рекомендательное письмо к своему другу Сибата Кацуи, который в то время был правой рукой Нобунаги. Иезуит был принят более любезно, чем он смел надеяться, и во время его восьмидневного пребывания в Гифу провел несколько долгих и конфиденциальных переговоров с Нобунагой и Сибатой, первый из которых дал ему письменные и устные заверения в поддержке, облеченные в столь бескомпромиссные выражения, каких только можно было пожелать. Нобунага сказал Фроишу накануне своего отъезда перед огромным собранием киотской знати: "Не беспокойся ни о императоре, ни о сёгуне, потому что я полностью контролирую все. Делай только то, что я тебе говорю, и ты можешь идти куда хочешь". Этот инцидент был подробно описан, потому что он доказывает, что некоторые японские историки склонны забывать, что номинальные подчиненные Небесного Государя (Тэнно) обращались с ним в самой бесцеремонной манере, даже без претензии на учтивость, когда их это устраивало.
У Фроиша было много возможностей осмотреть замок Гифу, прежде чем он уехал из него; сам Нобунага однажды взял на себя обязанности чичероне. Несмотря на свой предыдущий энтузиазм по поводу достопримечательностей Нара и Киото, иезуит явно не был готов к великолепию Гифу, который он описал своему начальнику Мельхиору Баррето в нескрываемо восторженных выражениях, предваряя свое описание следующими словами:
"Хотел бы я быть хорошим архитектором или обладать даром умело описывать места, ибо я со всей искренностью заверяю Вас, что среди всех дворцов и домов, которые я видел в Португалии, Индии и Японии, мне никогда еще не доводилось созерцать что-нибудь сравнимое с этим по свежести, изяществу, роскоши и чистоте; как Ваше Преподобие может легко догадаться, когда я скажу вам, что, поскольку Нобунага не верит ни в грядущую жизнь, ни во что-либо, чего нельзя увидеть, и потому, что он чрезвычайно богат, и желает не только не уступать любому другому правителю, но превзойти их всех - путем демонстрации своего великолепия и наслаждения удовольствиями, он решил построить этот дворец в качестве своего земного рая, потому что так его называют люди Мино, на который он потратил огромные суммы денег. Как только я вошел в ворота дворца, я попытался запомнить их внешний вид и форму, чтобы впоследствии описать их в этом письме. Но я видел так много и таких разных вещей, что как только я запомнил величие и совершенство одних, подобные качества других заставили меня забыть первое".
Откровенность Фроиша привлекает внимание, и в этом отношении он несколько несправедлив к себе, ибо описание замка Гифу под его пером ярко представляет это исчезнувшее сооружение перед глазами читателя. Его рассказ, хотя и крайне интересный, слишком длинный, чтобы цитировать его здесь, и я могу лишь сослаться на его основные положения. Он заметил превосходную каменную кладку наружной стены, где гигантские блоки были подогнаны один к другому без использования извести. Просторность вестибюля и его изящные пропорции произвели на него сильное впечатление, но он еще больше был очарован внутренними комнатами, планировку которых он сравнил с Критским лабиринтом. Как и большинство посетителей японских храмов и дворцов, он восхищался художественными ширмами из сусального золота, которые составляли основную меблировку комнат; и он был очень поражен прекрасной шлифовкой тонких половиц, которые сверкали как стекло. Классические сады, включая сады для чайных церемоний, с дорожками, посыпанными "белым песком, похожим на снег", вызвали у него безудержное восхищение, как и умелое использование горной воды в ручьях, бассейнах и декоративных прудах по всей территории. Из приемных комнат на первом этаже Нобунага привел его в богато меблированные женские апартаменты на втором, откуда открывался захватывающий вид на город и сельскую местность, "со всем щебетанием и красотой птиц, каких только можно было бы пожелать в Японии". Отсюда восхищенного иезуита провели на третий этаж, где опрятность, чистота и абсолютное совершенство комнат, предназначенных для чайной церемонии, почти лишили его дара речи: "действительно, у меня нет слов, чтобы как следует похвалить их, так как я никогда не видел им подобных". К тому времени, когда они подошли к донжону с открывавшимися с его вершины великолепными видами на город, холм и долину, Фроиш исчерпал свой запас превосходных эпитетов. Он почувствовал облегчение, когда Нобунага спустился со своими спутниками вниз по лестнице, и предложил насладиться оказавшимся как нельзя более кстати переходом от возвышенного к смешному, развлекая их зрелищем танцующего карлика, "очень маленького, с огромной головой и звучным голосом", которого по этому случаю вытащили из корзины (14).
Это был далеко не единственный случай, когда Нобунага относился к Фроишу с большой любезностью, стараясь угодить "южному варвару" в манере, которая поразила его японских слуг, которые восхищались его капризным, надменным и деспотическим характером. В течение оставшихся тринадцати лет своей жизни Нобунага проявлял постоянную симпатию и восхищение к чужестранцам с Запада, практические доказательства которых он неоднократно приводил. Причины этого часто обсуждались японскими историками, и его мотивы были, несомненно, довольно смешанными. Но мне кажется, что Сэнсом указал на главный из них, когда отметил, что Нобунага был автократом, который не мог позволить себе никакой близости со своими вассалами, и, таким образом, ему, вероятно, нравилось отдыхать в компании людей сильного характера и выдающихся достижений, которых ему нечего было опасаться. Иезуиты, будь то от природы или вследствие обучения, имели много черт характера, которые соответствовали военному складу ума, но они, очевидно, очаровали Нобунагу во многом так же, как позже привлекли таких разных личностей, как Акбар и Канси.
Между ними существовала и другая общая черта - презрение к буддизму, хотя причины этой общей неприязни были основаны на совершенно разных принципах. Нобунага был воинствующим агностиком - если не атеистом - и его ненависть к бонзам проистекала из чисто политических мотивов, поскольку они проявляли раздражающую тенденцию к поддержке своих противников. У иезуитов, конечно, это был пример odium theologicum (неприязнь, ненависть на почве вероисповедания (лат.)); и острота их неприязни усугублялась из-за того, что в ранние годы их пребывания в Японии их часто принимали за буддийскую подсекту, что было вполне понятно ввиду некоторых поразительных, пусть и внешних сходств между этими двумя вероучениями. Иезуитская точка зрения на буддийские секты и учреждения в окрестностях Киото, Нара и Коясана появляется в длинном докладе Гашпара Вилелы об этом предмете, адресованном его соотечественникам в бенедиктинском монастыре Авиз, 6 октября 1571 г. Вилела писал в Гоа, но он только что покинул Японию после семнадцати лет проживания в этой стране, девять из которых он провел в Киото. За это время он научился бегло говорить на японском и составил более четкое представление, чем некоторые из его коллег, о разветвлениях различных буддийских сект, хотя было бы нелогично ожидать от него беспристрастного изложения эзотерического буддизма (15).
Он начинает свое письмо с общего описания Киото, в котором, по его словам, тогда насчитывалось около трехсот монастырей и шестьдесят тысяч домов из трехсот тысяч, которые, по общему мнению, были в городе в дни его расцвета. Хотя эта оценка значительно ниже, чем у некоторых других (96 000 домов), ее можно принять, поскольку Вилела прожил там так долго. Даже приведенная им цифра означала, что население столицы Японии составляло почти полмиллиона человек, - это превышало численность населения любого современного европейского города, за исключением Парижа. Несмотря на свое отвращение к бонзам и всему, что было с ними связано - он заметно более склонен к брани по их адресу, чем его более уравновешенный коллега Луис Фроиш, - Вилела не смог подавить свое искреннее восхищение чистотой и опрятностью их особ и окружения, которое, как он отметил, составляло резкий контраст с "грязью их духовных убеждений". Изящные и стройные храмовые здания с их на редкость простым, но эффективным архитектурным стилем поразили его воображение; и при этом он не смог удержаться от похвалы мастерству японских плотников и их превосходной работы по дереву. Его восторженное восхищение красотой, порядком и вкусом храмовых садов напоминает о прогулках Фроиша по "земному раю" Нобунаги в Гифу, и, как и он, Вилела считал, что импровизированный концерт многочисленных певчих птиц придавал еще большую прелесть открывшимся перед ним видам. Он откровенно признается, что тихий покой этих монастырских садов способствовал тому, чтобы незаметно направить мысли людей к более возвышенным предметам.
Самой заинтриговавшей его святыней, по-видимому, был Рокудзё или Хонгоку-дзи, один из четырех главных храмов секты Нитирен Хокке или Лотоса. Первоначально он стоял у Камакуры, но был перенесен на свое нынешнее место в 1345 году, после того, как неоднократно повреждался в результате пожаров. Поэтому Вилела преувеличивал, хотя, несомненно, невольно, когда он заметил, что хотя этому храму было четыре столетия, он выглядел так, как будто ему было всего десять лет. Он отметил большой зал, где монахи обычно служили свои "заутрени, обедни и вечерни, потому что дьявол хотел, чтобы они во всем подражали обрядам нашей Церкви". Он положительно отзывался о художественной красоте складных ширм, которые ему показали, будучи особенно пораженным той, на которой был настолько реалистично изображен снег на бамбуке, что его легко можно было бы принять за действительный вид природы зимой. Он объясняет удивительную красоту миниатюрных садов, утверждая, что монахи проявляли к ним такую ??любовную заботу, потому что они не верили в загробную жизнь и стремились создать земной рай для своих мирских храмов (16).
Другие храмы, которые описывает Вилела, включают Тофукудзи, где он отметил знаменитые деревянные статуи Будды и его шестнадцати учеников, установленные там, и живописно расположенный Киёмидзу-дэру, из которого открывался великолепный панорамный вид на Киото и его окрестности. Его описания этих буддийских храмов и их чарующих садов, возможно, были взяты из современного путеводителя, но он гораздо менее точен в своем кратком описании их обитателей. Правда, он проводит различие (до определенной степени) между буддийской и синтоистской верой, но склонен переоценивать нигилистическую тенденцию в буддийской философской мысли и осуждать поклоняющихся "Трем сокровищам" (Будда, Закон и община) как кучку лицемеров-содомитов. Не все его коллеги были настолько фанатичными, как будет видно из краткой сводки взглядов Валиньяно в следующей главе.
Вилела приводит любопытное описание монастырей Тендай на Хиэй-дзане, где он остановился на непродолжительное время, когда впервые приехал в Киото. Он не смог удержаться от пересказа слухов о предполагаемых пороках их обитателей, особенно их пристрастия к содомии, но отдает им должное за некоторые положительные качества, такие как трудолюбие, с которым они возделывали горные долины, тем самым фактически самостоятельно снабжая монастыри рисом и другими природными ресурсами. Он утверждает, что из первоначальных пяти тысяч храмов после опустошительных войн осталось только около восьмисот, но признает, что сохранившиеся здания стоили того, чтобы их посмотреть. Он красноречиво говорит о техническом совершенстве их конструкции и красоте местных пород древесины, используемых в них; утверждая, что, хотя снаружи они, естественно, были несколько обветренными, внутренняя отделка была настолько великолепной, что "из дерева не могло быть сделано ничего более прекрасного". Сады храма также вызвали у него сдержанное восхищение, особенно в отношении умелого использования горных ручьев и родников в их планировке. Я упомяну только его описание знаменитого храма в Миидере, господствующего над озером Оцу, в котором, по словам Вилелы, в его время служили около двух тысяч священников, хотя, к сожалению, он пришел в упадок по сравнению со своим прежним процветанием, многие из его зданий были разрушены, а сады пришли в запустение. Более ценным является его описание Нары и ее окрестностей.
Вилела рассказывает о своем маршруте в древней столице Японии, и интересно отметить, что тогда, как и сейчас, туристам показывали три главных достопримечательности: храм Кофукудзи с прилегающим к нему прудом Сарусава, традиционно связываемым с легендой о прекрасной придворной даме, которая утопилась в нем из-за неразделенной любви к императору; Дайбуцудэн или "Зал Великого Будды", содержащий знаменитую статую высотой более пятидесяти футов, внутри самого большого деревянного здания под одной крышей в мире; и синтоистский храм Касуга с его прекрасной рощей криптомерий и стадами священных оленей. Однажды я прожил в Наре год или больше и, следовательно, способен оценить сжатое описание Вилелы. Я не могу удержаться от того, чтобы процитировать выдержку из его описания святилища Касуги.
"Этот храм очень большой и привлекает многих паломников из секты дзен. Когда я посетил его, я подошел к нему по тропинке, похожей на широкую дорогу, в центре которой находилось около трехсот каменных колонн. Они предназначаются для того, чтобы ставить на их вершины по ночам лампы, которые, как мне сказали, зажигают каждый вечер и поддерживают горящими. Они были подарены несколькими правителями и влиятельными людьми, которые сделали пожертвования для зажигания ламп и поддержания их вечного горения. В храме все обильно позолочено. У него есть очень большой внутренний двор, в котором находятся более четырехсот человек в белых одеждах, на головах которых было что-то вроде епископских митр. Это люди, которые служат в храме, и из его доходов они получают еду, одежду, обувь и содержание. Кроме того, при храме есть очень большой дом, в котором находятся женщины, что-то вроде колдуний, которые, когда это необходимо, танцуют перед храмом. Первое, что посетители делают по прибытии, - совершают этот танец в качестве "подношения" храму. Они напомнили мне жрецов Ваала и его храма, который, должно быть, был чем-то очень похожим на этот. Мне хотелось, чтобы там был второй Илия, чтобы сделать с ними то, что он сделал с теми, кто служил Ваалу по повелению Иезавели. Этот храм получает большие доходы и весьма почитается язычниками. В пределах храмовых владений находится гора, густо покрытая множеством разнообразных гигантских деревьев, которые никто не рубил в течение последних шестисот лет, поскольку люди говорят, что они священны для храма. В парке водится более пяти тысяч оленей, и они бродят по улицам, как собаки в Испании" (17).
Стряхнув пыль Нары со своих ног, нетерпимый иезуит направился к знаменитой цитадели секты Икко или Монто, известной как Хонгвандзи в Исияме возле Осаки, куда эти беспокойные монахи удалились после разрушения их первоначальной обители в Киото в 1465 году. Вилела не смягчил свои слова в своем описании их мирской жизни, но с бСльшим основанием, чем обычно, поскольку эти воинствующие монахи не придерживались устава, не постились и были скорее наемными солдатами, чем кем-либо еще. Он отмечал, что каждый из них изготавливал по семь стрел в день, еженедельно участвовал в соревнованиях по стрельбе из лука и проводил все свое время в военных упражнениях. Он заметил, что их оружие было достаточно эффективным, потому что их большие мечи могли разрубить человека в доспехах "так же легко, как острый нож рассекает очень нежный окорок", и они были хорошо обеспечены наступательным и оборонительным вооружением всех видов. Они верили (по словам Вилелы) в короткую жизнь, если она была веселой, потому что они с готовностью поступали на службу в качестве наемников к воюющим даймё и вознаграждали себя за последующие тяжелые потери едой, питьем и весельем в целом в своем сильно укрепленном "монастыре первоначального обета". Прочитав описание Исиямы у Вилелы, легче понять, как его обитатели в течение многих лет отражали все усилия Нобунаги подчинить их.
Вилела также приводит краткое описание великого монастыря Сингон в Коясане, одного из самых священных мест во всей Японии и крупнейшего центра паломничества с момента его основания около 816 года. Ему сказали, что в этом святилище тогда насчитывалось около десяти тысяч монахов. Его основатель почитался во всей империи как изобретатель многих характерных черт японской цивилизации, в том числе местной слоговой азбуки, известной как хирагана; но Вилела также приписывает ему (или, скорее, упрекает) изобретение peccadonefando, или "проклятого греха" содомии в этой стране. Поскольку в этом месте своего описания фанатизм иезуита взял верх над здравым смыслом, я прощаюсь с ним ради рассмотрения расправы Нобунаги над монахами Хиэй-дзана. Это событие произошло в год отъезда Вилелы из Японии и, должно быть, очень обрадовало его сердце, когда он услышал об этом (18).
Уже был сделан намек на политическую власть, которой обладали беспокойные монахи секты тэндай из Энряку-дзи, и их постоянное вооруженное вмешательство в распри, которые часто сотрясали Киото. Нобунага давно присматривался к ним, и в 1571 году они, определенно, переполнили чашу его терпения, поддержав его врагов, Асакуру и Асаи. Между прочим, в этом же году произошло поражение и гибель Вады Ига-но-ками Коремаса, который, как мы помним, был неизменным и эффективным покровителем иезуитов. Фроиш был очень огорчен - и это понятно - когда он услышал о героической кончине Вады в битве, живописное описание которой он оставил. Поэтому он тем более обрадовался, когда через несколько дней получил радостную весть о том, что смерть этого образцового человека была в достаточной степени уравновешена массовой резней, которую устроил Нобунага в цитадели школы Тэндай на Хиэй-дзане. Получив эту новость, Фроиш написал краткий отчет об этой кампании для сведения иезуитского провинциала Индии, суть которого состоит в следующем (19).
Зданий Энряку-дзи в свое время насчитывалось 3800 (или около того, как ему сказали), они занимали площадь в три квадратных лиги и простирались на шестнадцать долин и хребтов на склонах Хиэй-дзана. Война Онин и последующие боевые действия уменьшили их количество до четырехсот или около того во времена Фроиша; но из его собственного описания и описания Вилелы известно, что Энряку-дзи все еще являлся как политической, так и религиозной властью в Японии. Монастырь почитался главным образом как место поклонения синтоистскому божеству Окуниниши под именем Санно на вершине горы. Кроме того, ему поклонялись в комплексе храмов в Сакамото, у подножия восточных склонов Хиэй-дзана, где ежегодно отмечался праздник в его честь. Этот культ был тесно связан со знаменитым фестивалем Гион в Киото, который, как жалуется Фроиш, был попыткой дьявола подражать празднику Тела Христова, и считалось, что святость этого места заставит остановиться даже воинствующего агностика Нобунагу.
В этом отношении общее мнение было ошибочным. После предварительных обманных маневров в другом направлении, Нобунага резко изменил маршрут и приблизился к Хиэй-дзану с армией в 30 000 человек. Напрасно некоторые из его собственных подчиненных выражали протест, указывая на святость Энряку-дзи, и тщетно монахи, осознав грозящую им опасность, предложили ему огромную взятку, чтобы побудить отказаться от его замысла. Первым он ответил, что монахи позабыли свои правила и вели распутную жизнь, а вторым возразил, что он пришел не для того, чтобы обогатиться их золотом, а чтобы наказать их со всей строгостью за их проступки. Несколько глупо, учитывая его ответ, бонзы покинули все здания на нижних склонах холмов, чтобы сосредоточиться в священном храме Санно на вершине, куда за ними последовали все мужчины, женщины и дети из деревень Сакамото в предгорьях.
Нобунага начал свои военные действия 29 сентября 1571 года, в праздник Архангела Михаила, как радостно отметил Фроиш. Сначала он разрушил заброшенные деревни огнем и мечом, убил всех бродяг, которых он нашел, и сжег микоси или священные паланкины, в которых обычно носили статуи божеств во время храмового праздника. Затем он рассредоточил свои войска вокруг предгорья Хиэй-дзана и приказал им продвигаться веером и сойтись на вершине. Видя это, монахи сделали вылазку, чтобы отразить натиск, но их решение слишком запоздало, чтобы быть эффективным, и они лишь нанесли потери атакующим войскам, перебив около ста пятидесяти человек, если верить описанию Фроиша. Все жители деревень обоих полов были также убиты в последовавшей резне. На следующий день (30 сентября, праздник Св. Иеронима) Нобунага организовал бой, в котором все выжившие монахи и жители деревни были выслежены и убиты на лесистых склонах горы, без всякого снисхождения к возрасту или полу. Фроиш оценивает общее число убитых в три тысячи человек, около половины из которых составляли беззащитные деревенские жители. В тот же день все храмы были сожжены и превращены в пепел, и тогда и только тогда Нобунага утолил жажду мести, а Фроиш был удовлетворен.
Эта жестокая и стремительная расправа с монахами тэндай вызвала ужас по всей Японии, хотя, похоже, она не оказала негативного влияния на боевой дух монахов монто (икко) Исиямы, которые успешно сопротивлялись Нобунаге до самого конца. Но хотя эти доблестные воины могли более или менее бесконечно держать оборону, они никогда не могли действовать вдали от своей базы и самостоятельно проводить наступательные операции, а только совместно с даймё, враждебным Нобунаге. Поэтому они были скорее досадной помехой, чем серьезной угрозой его власти, и радикальный урок, преподанный в сентябре 1571 года, не пропал даром для других буддийских сект. Резня в Хиэй-дзане убедительно доказала, что военный предводитель Японии не потерпит дальнейшего вмешательства буддийского духовенства в его политические замыслы.
Нобунага продолжал свои кампании по консолидации и расширению своего господства на протяжении оставшихся десяти лет своей жизни, и к 1582 году он был хозяином более чем половины провинций Японии, включая ключевые районы вокруг столицы. Его амбиции не ограничивались островной империей, поскольку он доверительно признавался своим друзьям-иезуитам, что после завершения объединения страны намеревался вторгнуться в Китай и завоевать его. Но судьба распорядилась иначе, и его карьера завоевателя была прервана мятежом Акети Мицухидэ, который предательски напал на него и убил в Киото 2 июня 1582 года (20). Его смерть совпала с началом новой эры иезуитской миссии в Японии, которую открыл доклад отца Валиньяно.
III
Одним из упреков, часто высказывавшихся в адрес иезуитов старой японской миссии, являлось их якобы нежелание рукополагать японцев в священники ордена или заниматься организацией местного духовенства. Было бы интересно выяснить, в какой мере оправдано это утверждение, особенно если учесть, что проблема туземного духовенства давно была яблоком раздора среди христианских миссионеров всех видов. Иезуиты столкнулись с ней во время своих величайших успехов в борьбе с Реформацией в Европе, которые сами по себе были обязаны в значительной степени их превосходной образовательной технике. Здесь уместно рассмотреть предложения главного апологета формирования местного духовенства в Японии, итальянского иезуита Алессандро Валиньяно.
Отпрыск знатной неаполитанской семьи, Валиньяно изучал право в Падуе, прежде чем был принят в орден иезуитов в 1566 году Франциском Борджиа в возрасте двадцати семи лет. С самого начала ему суждено было совершать великие дела, поскольку генерал Эверард Меркуриан заставил его принести четвертую клятву еще в 1573 году, после чего отправил в следующем году на Восток в качестве генерального викария и визитатора Востока. Лишь немногие из его коллег могли похвастаться таким быстрым продвижением по службе, и даже самые выдающиеся из его преемников на Дальнем Востоке, люди такого уровня, как Лонгобарди, Родригес и Вербист, должны были ждать двадцать лет или более со времени их приема в орден, до принесения четвертого обета. Валиньяно, не теряя времени, приступил к работе в Гоа и в других местах, но я могу упомянуть здесь только его связь с Японией, куда он впервые прибыл в июле 1579 года.
С самого начала он осознал важность привлечения на службу в миссию местного духовенства, и поскольку его тогдашний начальник Франсиско Кабрал не разделял его взглядов по этому вопросу, Кабрал в свое время был выслан в Макао. Валиньяно организовал учебные семинарии в Ариме и Адзути, новициат в Усуки и колледж в Фунае (Оита). Он много путешествовал по своей провинции и получил аудиенцию у Нобунаги, на которого произвел большое впечатление благодаря своей представительной внешности (он был более шести футов ростом) и яркой личности. По возвращении на Кюсю он в очень короткие сроки организовал отправку нескольких юных самураев в качестве посланников к королю Филиппу и папе от христианских даймё Бунго, Аримы и Омуры. Это посольство выполнило свое двойное намерение: привлечь внимание христианского мира к блестящим успехам, достигнутым иезуитами в Японии, и произвести впечатление на японцев мощью и цивилизацией католической Европы. Валиньяно покинул Нагасаки с посланниками в феврале 1582 года, но отправился не дальше Гоа, где оставался провинциалом в течение ряда лет.
Он вернулся в Японию с возвращающимися самураями, и во время его второго пребывания (июль 1590 г. - октябрь 1592 г.) Тоётоми Хидэёси принял его так же любезно, как и Нобунага в предыдущем десятилетии. В течение следующих шести лет он работал в Макао, где превратил иезуитский колледж Мадре-де-Деус (популярно, но неправильно, называемый колледжем Святого Павла) в штаб-квартиру миссионерской деятельности в Японии и Китае. После очередной поездки в Гоа он совершил свой последний и самый продолжительный визит в Японию, продолжавшийся с августа 1598 года по январь 1603 года, в течение которого он с удовлетворением увидел первые плоды своей политики 1580 года, при которой два японца были священниками Общества. Его тактичное управление миссией в критические годы после смерти Хидэёси и захвата власти Иэясу после битвы при Секигахаре было главной причиной относительного мира и спокойствия, которыми она наслаждалась. Он умер на своем посту в Макао 20 января 1606 года, работая до последнего вздоха, как его предшественник, св. Франциск Ксаверий, ради обращения Японии в христианство и открытия "Скалы" Китая. Взгляды такого человека, с его жизненным путем, подготовкой и опытом в отношении Японии и японцев, должны вызывать уважение. Его "Sumario" от августа 1580 года показывает его первую реакцию на проблемы, возникшие в связи с прогрессом японской миссии (21).
Его доклад лучше всего рассматривать в трех разделах: во-первых - сырье, с которым ему приходилось иметь дело, то есть японцы эпохи Сэнгоку-дзидай; во-вторых, инструменты, с которыми ему приходилось работать, то есть уровень подготовки самих иезуитских миссионеров; и в-третьих, его план действий. В то время, когда он писал, Нобунага контролировал около двадцати из шестидесяти шести провинций Японии, семья Мори с центром в Ямагути - еще дюжину или около того, а Отомо из Бунго - пять. Именно их вассалами он был в основном заинтересован, поскольку северо-восток или область Тохоку по-прежнему оставались практически терра инкогнита для него самого и его коллег. Тем не менее его описание национального характера имело, вероятно, довольно общее применение; отрывок из него звучит следующим образом.
"Жители Японии - люди белокожие, вежливые и очень цивилизованные, в такой степени, что превосходят все другие известные народы мира. Они от природы очень умны, хотя у них нет представления о науках, потому что они - самая воинственная нация, которую только можно найти на земле. Начиная с пятнадцати лет, все юноши и мужчины, богатые и бедные, независимо от своего рода занятий, носят меч и кинжал на боку. Более того, каждый мужчина, будь то дворянин или простой человек, имеет такую неограниченную власть над своими сыновьями, слугами и другими домочадцами, что может в любой момент убить любого из них под малейшим предлогом и захватить их землю или имущество. Они - абсолютные сеньоры своей земли, хотя главные из них часто объединяются для защиты от своих сюзеренов, которым, таким образом, часто мешают делать то, что они хотят. Они придают убийству человека не больше значения, чем убийству животного; так что они убивают людей не только по малейшему предлогу, но и просто для того, чтобы испробовать лезвие своего меча. Поскольку человек может убить любого из тех, кто проживает с ним под одной крышей, а войны происходят так часто, кажется, что большинство из них погибают от меча. Их жестокость такова, что часто сами матери, родив ребенка, ставят ногу на его грудь и убивают его просто потому, что не могут его прокормить (подобно тому, как многие мужчины убивают себя, вспарывая себе живот кинжалом).
С одной стороны, они самые приветливые люди, и нация, более склонная к внешним признакам привязанности, чем любая другая из известных. Они так умело обуздывают свой гнев и нетерпение, что почти чудо увидеть какую-либо ссору или услышать оскорбительные слова в Японии, будь то друг с другом или с иностранцами; настолько, что даже когда их убивают, они не проклинают убийцу, не жалуются и не сетуют на неудачу. С другой стороны, они являются самыми лживыми и коварными людьми из всех известных в мире; потому что с детства их учат никогда не раскрывать, что у них на душе, и они считают это благоразумием, а откровенность - глупостью до такой степени, что тех, кто легко раскрывает все свои взгляды, считают глупцами и презрительно называют простодушными людьми. Даже отцы и сыновья никогда не раскрывают друг другу свои истинные мысли, потому что между ними не может быть никакой взаимной уверенности ни в слове, ни в деле; потому что, когда они полны решимости причинить кому-то зло, тем больше внешних комплиментов они ему выражают. Таким образом, когда они хотят убить кого-то, именно тогда, когда они собираются это сделать, они проявляют по отношению к нему больше учтивости и добрых слов, чтобы лучше осуществить свое намерение; и на самом деле они не могут жить друг с другом как-либо иначе. По этой причине, и поскольку Япония разделена между таким количеством сеньоров и феодальных владений, ее постоянно раздирают гражданские войны и измены, и нет сеньора, который находился бы в безопасности в своих владениях. Вот почему Япония не стоит на месте, а всегда вращается как колесо; ибо тот, кто сегодня является великим сеньором, завтра может оказаться никем без гроша в кармане. Каждый человек действует таким способом, чтобы воспользоваться случаем увеличить свой доход или положение, дезертировав от своего естественного сеньора, перейти на службу к другому или предав его, даже иногда своих собственных отцов. Эти последние, чтобы защитить себя от своих сыновей, не имеют другого выхода, кроме как передать им свое домашнее хозяйство и доходы, когда они вырастут, и удалиться жить на покое за счет некой малой части, которую они оставляют для себя, и это всеобщий обычай в Японии.
Они также настолько бедны, что удивительно видеть, сколь малым довольствуются даже короли и сеньоры. Они обычно распределяют свои земли среди своих вассалов таким образом, что, хотя последние служат им бесплатно, тем не менее, первые, как правило, получают очень мало доходов. С другой стороны, японцы относятся ко всем в целом и дворянам в частности с таким уважением и почестями, что удивительно видеть, как, несмотря на столь большую бедность, они могут сохранять такую ??чистоту и хорошие манеры; хотя их одежда, еда, церемонии и все остальное, что у них есть или что они делают, настолько отличаются от принятых в Европе и у всех других известных народов, что кажется, будто они намеренно стараются делать всё наоборот. Таким образом, мы, приехавшие сюда из Европы, оказались настоящими детьми, которые должны научиться есть, сидеть, разговаривать, одеваться, вежливо вести себя и так далее. По этой причине ни в Индии, ни в Европе невозможно осознать или разрешить проблемы Японии; и при этом нельзя даже понять или представить, что происходит там, потому что это другой мир, другой образ жизни, другие обычаи и другие законы. Многое из того, что считается вежливым и почтительным в Европе, здесь отвергается как огромное оскорбление и обида. Напротив, многие вещи, которые здесь рассматриваются как обычные привычки повседневной жизни и без которых невозможны общественные взаимоотношения с японцами, презираются в Европе как низкие и недостойные, особенно в религиозной среде.
Японцы - люди, универсально приспособленные к тому, чтобы жить так, как они хотят, потому что и мужчины, и женщины с детства воспитаны в такой свободе, что им позволено вести себя так, как им хочется; их отцы ни в малейшей степени не стесняют их свободу, поскольку они ни бичуют, ни ругают их. Это особенно верно в отношении знати и дворянства, которые так преданы своим собственным идеям, что никто, сколь большим слугой или другом он ни был, не смеет им противоречить, хотят ли они делать добро или зло; напротив, они пытаются угадать желание своего господина и дать свои советы и рекомендации в соответствии с ними.
Среди прочего, они привыкли никогда не обсуждать текущие дела лицом к лицу, но всегда через посредника; настолько, что даже отцы и сыновья никогда не спрашивают и не обсуждают ни одно важное дело друг с другом, не дают друг другу советов, ни о чем не предупреждают, кроме как через третье лицо; все это приводит к тому, что вести с ними какие-либо стоящие дела очень медленно и трудно. Они считают, что некоторые смертные грехи являются положительными добродетелями, и их так учат бонзы и священники, особенно в отношении проклятого греха [содомии], которому разрешено свободно предаваться до такой степени, что это невозможно описать или вообразить. Точно так же у них есть много чудовищных обычаев и законов, настолько несправедливых и противоречащих здравому смыслу, что очень трудно убедить их жить в соответствии с нашим законом. Однако, когда они действительно становятся христианами, то перестают культивировать эти пороки и гораздо более привержены к религии и прославлению божественного культа. Таким образом, они часто посещают церкви и таинства и относятся к святым вещам с большим почтением и внешним смирением. Это особенно верно для среднего класса и крестьянства, ибо знать и дворянство, хотя они проявляют то же внешнее почтение, лишь с большим трудом достигают такой же внутренней добродетели. Наконец, поскольку эти люди являются лучшими и наиболее цивилизованными на всем Востоке, за исключением китайцев, они больше всех прочих пригодны к изучению и восприятию нашей святой религии, а также превращению в самых лучших христиан на всем Востоке, как уже и происходит" (22).
Валиньяно не преминул отметить многочисленные случаи неразберихи, с которыми до сих пор сталкиваются уроженцы Запада, приезжающие в Японию. Так, в своем более позднем и полном отчете, написанном в Кочине 28 октября 1583 года, он приводит следующие примеры взаимного противоречия между европейским и японским образом жизни.
"Белый цвет, который у нас праздничный и веселый, для них - признак скорби и печали, тогда как они любят черный и темный как веселые цвета. Наша вокальная и инструментальная музыка терзает их уши, и они наслаждаются своей собственной музыкой, которая поистине мучает наш слух. Они не переносят запах ладана, бензоина и тому подобных вещей. Мы снимаем шляпы и встаем в знак вежливости; наоборот, они снимают свои сандалии и садятся на корточки, потому что принимать гостей, стоя на ногах, было бы верхом неучтивости. Мы восхищаемся золотыми волосами и белыми зубами, в то время как они красят в черный цвет свои! Мы садимся верхом на лошадь с левой ноги, а они - с правой. Они ставят треножники на свои жаровни ножками вверх и круглым кольцом вниз. Они считают вредным для здоровья давать кур, цыплят, сладости больным людям и почти все, что мы делаем; они дают им соленую или сырую рыбу, лимоны, морских улиток и тому подобную горькую или соленую снедь, и на опыте выяснили, что они на самом деле полезны для них. Они никогда не делают кровопускания больным, а слабительные, которые они им дают, все имеют сладкий вкус и мягкое действие, и таким образом они имеют преимущество перед нами, потому что наши очень горькие и резкие. Их женщины, прежде чем зачать, одеваются в очень свободное, развевающееся платье, распуская пояс, а когда забеременеют, то так плотно обвязывают себя вокруг талии, что кажется, будто они лопнут; так что, когда они близки к родам, они выглядят меньше и менее брюхатыми, чем до зачатия. Если они так туго не перетягивают себя, то у них часто происходит выкидыш или они делают аборт" (23).
Валиньяно был не первым и не последним европейцем, который горько жаловался на скудность и неаппетитный характер японской пищи по сравнению с европейской, хотя он не мог удержаться от высокой оценки той чистоты и аккуратности, с которой ее готовят и подают. Японский способ сидеть на коленях с поджатыми под себя ногами также был для него физической пыткой, тем более что он был настоящим гигантом среди мужчин. Наконец, он отметил презрение японцев к ювелирным изделиям и драгоценным камням и их увлечение церемониальной чайной посудой (чадогу), например, маленьким чайником, который с гордостью показывал ему Отомо Сорин, даймё Бунго, и за который он заплатил 9000 таэлей серебром. Валиньяно заметил, что этот чайник пригоден только для того, чтобы служить поилкой для воды в птичьей клетке, и что он лично не дал бы за него и трех медяков.
Таково мнение Валиньяно о японском национальном характере в целом, и теперь я перейду к его оценке ценности новообращенных в частности. В то время, когда он писал свой второй доклад (октябрь 1583 года), он подсчитал, что в Азии насчитывалось около 600 000 туземных христиан, из которых около 150 000 жили в Японии. Напомним, что, по уверениям иезуитов, во время отъезда Ксаверия в Японии были тысячи новообращенных, но многие из них вряд ли могли быть более чем номинальными христианами. Во всяком случае, Гашпар Вилела говорит, что когда он приехал три года спустя, в 1554 году, он нашел только 500 христиан, а к тому времени, когда он покинул страну в 1571 году, их число возросло до 30 000. Настоящий рост произошел позже, после обращения даймё с Кюсю - Омуры, Аримы и Бунго, примеру которых последовали многие из их вассалов. Эти цифры могут не слишком впечатлять, но они действительно замечательны, если учесть, как мало иезуитов тогда находилось в Японии (не более девяти до 1563 года). В 1596 году Риччи пожаловался на то, что после пятнадцати лет миссионерской работы в Гуандуне только сто китайцев были обращены в христианство. Японские христиане, несомненно, были цветом паствы, и сравнение, которое Валиньяно провел между ними и их индийскими коллегами, было совсем не лестно для последних. Он резко заявил, что, в то время как в остальной Азии единственными новообращенными, которых могли увидеть в награду за свои усилия миссионеры, были принадлежавшие к низам общества "рисовые христиане", в Японии среди их паствы насчитывалось много представителей знати и дворянства.
Более того, только японцы проявили готовность принять христианство по бескорыстным мотивам, под влиянием аргументов, апеллирующих к разуму или только к вере. Они были не просто восприимчивы к религиозной пропаганде иезуитов, но очень заинтересованы в том, чтобы узнать всё, чему их учили европейцы. Они были склонны уважать миссионеров вследствие глубокого преклонения, которое они обычно испытывали к собственному буддийскому священству, в то время как в Китае к бонзам, как правило, относились с презрением и отвращением. Что наиболее важно, они одни из всех азиатских народов (за исключением китайцев, которые практически были incommunicado (не поддерживали связи с внешним миром (лат.)) были пригодны к рукоположению в священники и священнослужители, и ведению благочестивой и праведной жизни. Кроме того, новообращенные впоследствии пользовались большим уважением со стороны своих соотечественников-язычников, что совершенно противоречило отношению других азиатов. Наконец, миссионеры имели свободный доступ ко всем частям Японии, что было невозможно в Индии, а тем более в Китае; и распространению религиозной пропаганды способствовал тот факт, что по всей стране говорили на одном языке (24).
Конечно, у этой картины были некоторые существенные недостатки. Во-первых, между самими японскими христианами существовали значительные различия. Новообращенные из Гокинаи были намного лучше и искреннее, чем большинство новообращенных с Кюсю, многие из которых просто следовали примеру своих местных даймё, которые, вероятно, проявляли уважение к христианской вере прямо пропорционально их надеждам на привлечение португальских торговцев в свои владения. Валиньяно пришлось серьезно пересмотреть свои взгляды на этот счет десять лет спустя, но во время его визита, несомненно, было верно, что большинство новообращенных в коренных провинциях вокруг Киото были лучше, чем новообращенные из Кюсю, мотивы которых зачастую были более смешанными. Другая трудность заключалась в том, что гордый и воинственный характер японцев сделал совершенно невозможным обращение с ними как с индийскими христианами, "поскольку мы не имеем никакой юрисдикции в Японии, и не можем принудить ее жителей делать то, что они не хотят, кроме как одним лишь убеждением и силой аргументации; они не потерпят, чтобы их били, пороли, подвергали тюремному заключению или использовали аналогичные методы, обычно применяемые к другим азиатским христианам, поскольку японцы настолько щепетильны, что не потерпят ни одного грубого или невежливого слова". Поэтому с ними приходилось обращаться с величайшим тактом и заботой; их национальные обычаи и особенности неукоснительно соблюдались во всех случаях, если они открыто не противоречили правилам святой матери Церкви. Их нужно было направлять любящей и отеческой рукой, а не жесткой или строгой, "потому что, если мы будем слишком сильно давить на них, они не потерпят этого, особенно если они из знати или дворянства". Их также можно контролировать через их даймё, если последний окажется христианином; но это была палка о двух концах, так как, если даймё становился враждебно настроен к иезуитам, он мог заставить всех своих вассалов и зависимых лиц сделать то же самое. Тем не менее, когда все было сказано и сделано, Валиньяно заявил, что хорошие качества японских христиан намного перевешивают их недостатки. Результаты, уже достигнутые в этой области, дали самые блестящие надежды на будущее; и Япония была единственной азиатской миссией, у которой была какая-либо перспектива стать в скором времени здоровым и самодостаточным христианским царством с собственным, заслуживающим доверия местным духовенством.
После того, что изложено в предыдущих параграфах, читатель, вероятно, не удивится, узнав, что Япония была, безусловно, самым популярным миссионерским поприщем в Азии для сыновей Лойолы. Валиньяно открыто признавал, что иезуиты скорее будут работать в Японии, чем где бы то ни было еще, поскольку они могли видеть и пожинать плоды своих трудов по распространению христианства с относительной легкостью и быстротой, тогда как годы их напряженной работы в Индии привели в лучшем случае к запоздалым и скудным результатам. Жить с японцами, с одной стороны, и с индийцами, с другой, было все равно что "жить с развитыми и умными людьми в первом случае и с низменными и скотскими людьми во втором". Следовательно, не было недостатка в апостольском рвении или нехватке добровольцев для Японии, но было важно, чтобы туда направлялись только самые лучшие люди, а это было более сложно гарантировать.
Сообщая о возможных источниках рекрутов в Азии, Валиньяно классифицировал их на следующие категории: португальцев, родившихся в Европе; португальцев, родившихся в Индии чисто европейского происхождения, которых было очень мало, и они были далеко друг от друга; тех, кто родился от отца-европейца и матери-евразийки (castiГos); полукровок или метисов; и индийцев, у которых мало или совсем не было европейской крови в жилах. Всех их он считал неподходящим, а большинство - определенно не соответствовало предъявляемым требованиям. Чистокровные португальцы были в основном неграмотными пажами или солдатами, которых нужно было научить читать и писать во время их периода послушничества. Родившиеся в Индии были изнеженными и женственными, воспитывались рабынями во всех видах пороков и по своей природе не подходили для аскез религиозной жизни. Метисы или евразийцы были еще более презренными лицами, и ни один из них не мог быть принят в орден иезуитов, не говоря уже о том, что их в равной мере презирали чистокровные европейцы и азиаты. Что касается туземцев, они были ниже презрения, и никто не должен был быть принят в орден, "потому что все эти смуглые расы очень глупы и порочны, и обладают самыми низменными душами, а также потому, что португальцы относятся к ним с величайшим презрением". Валиньяно явно исключил японцев из своей обширной классификации, и решительно заявил, что он считает их находящимися на одинаковом уровне с европейцами.
Обращаясь к этой последней категории, визитатор особенно настаивал на том, что в ряды ордена ни в коем случае нельзя было допускать европейцев, у которых были какие-либо следы еврейской крови, "даже если бы они обладали всеми другими талантами и квалификациями, каких только можно пожелать". Причиной этого было глубокое отвращение к презираемым и ненавистным "новым христианам" или криптоиудеям со стороны португальцев в целом, и последующая дурная слава, которую мог навлечь на себя орден, если бы он принял в свой состав кого-либо с малейшей каплей еврейской крови. Наконец, Валиньяно завершил эту главу своего доклада описанием трудностей, вызванных нежеланием португальцев быть завербованными в достаточном количестве в качестве светских коадъюторов, поскольку они почти все стремились к гораздо более желанной и почетной, хотя и трудной, степени духовного коадъютора.
Интересно отметить, что рекомендации Валиньяно были полностью приняты иезуитским генералом. Общество установило строгое правило не допускать в свои ряды ни одного азиата или евразийца, кроме японцев - это единственное исключение было позже распространено на китайцев, а в 1608 году - на корейцев. Кроме того, если ранее отношение иезуитов к людям, которые действительно были еврейского происхождения или подозревались в нем, было просвещенным, во всяком случае, по сравнению с доминиканцами и другими орденами, отныне штаб-квартира генерала в Риме издала самые строгие инструкции, запрещавшие прием в члены ордена лиц, "запятнанных" (хотя и отдаленно) еврейской кровью, и предписывавшие изгонять любого, у кого может быть выявлено это пятно в будущем. Даже помощь инквизиции, с которой орден обычно не находился в лучших или ближайших отношениях, использовалась в этом случае; и все методы обмана и притворства, как правило, если и несправедливо связанные с прилагательным "иезуитский", одобрялись генералом как законные и надлежащие для определения "чистоты" крови претендента. Результатом этих решений, которые, безусловно, приводились в исполнение во время существования японской миссии, было ограничение иезуитов, работающих в Японии, чистокровными европейцами и японцами (25).
Помимо этой вопиющей расовой дискриминации, Валиньяно сделал несколько других интересных рекомендаций относительно квалификации, требуемой от потенциального миссионера для работы на миссионерском поле Японии. Некоторые из сравнений, которые он проводит между европейским и азиатским характером, все еще остаются в силе в наши дни. Так, он отмечает, что "японцы медлительны и осмотрительны в своих действиях, и, аналогично, они никогда не проявляют внешне обиду или нетерпение, даже когда они внутренне сильно расстроены. Они не ропщут, не жалуются по пустякам, и не злословят друг о друге. Они очень скрытны. Они крайне привержены к церемонным манерам и пустым комплиментам, но знают, как терпеливо, в молчании, дождаться своего часа. В то время как мы, напротив, как правило, склонны к обратному. Поскольку мы поспешны, холерики, вольные и несдержанные в своей речи, и сразу же раскрываем наши мысли, и нам не нравятся эти формальные манеры и пустые комплименты". Забавно обнаружить иезуита - традиционное воплощение скрытности и лукавства, - написавшего эти строки, но знаменитый французский иезуит Жан де Фонтани писал в аналогичном духе о контрасте между китайцами и европейцами более века спустя.
"Европеец от природы живой, страстный, нетерпеливый и любознательный; но когда такой человек прибывает в Китай, он должен стать совершенно другим человеком. Он должен принять решение всегда и везде вести себя со спокойствием, обходительностью, терпением и серьезностью. Он должен принимать всех посетителей с крайней вежливостью; должен показывать удовольствие от того, что их видит; и слушать все, что они скажут, с величайшим терпением. Он должен излагать свои доводы со всей мыслимой мягкостью; с мягким тоном голоса и скупыми жестами; китайцы очень обижаются, когда видят миссионера с раздражительным характером, и им трудно угодить. Если бы такой человек оказался страстным и вспыльчивым, это было бы еще хуже, потому что тогда даже его собственные слуги были бы первыми, кто станет презирать и бранить его" (26).
Здесь нет места для перечисления всех других качеств, которые падре Валиньяно считал существенными для дальневосточного миссионера в 1580 году, но стоит отметить, что он настаивает на необходимости того, чтобы европейские миссионеры соответствовали и приспосабливались, насколько это возможно и оправданно, к японским социальным обычаям и образу жизни. Он выступал за то, чтобы новоприбывшие были не только учеными и добродетельными людьми, но и достойными в своем поведении, "поскольку бонзы Японии отличались своим достоинством и серьезностью". Стоит отметить, что (в отличие от Вилелы, Фроиша и большинства его собратьев) Валиньяно часто считал буддийских священников образцами, на которых нужно равняться в поведении. Он добавил, что японцы часто говорили ему, что они будут учитывать эксцентричность иностранцев в течение двух лет; но если после этого иезуиты все еще не смогут или не захотят приспособиться к японским стандартам, их будут презирать как "невежественных хамов". Подчеркивалась также большая важность изучения языка, и это было одной из причин, по которой он несколько лет спустя организовал установку типографского станка для иезуитской миссии, где печатались не только богословские труды, но и японские грамматики и словари. Однако он откровенно признал, что ни один европеец, который не воспитывался среди японцев с детства, не мог надеяться когда-либо овладеть языком на том уровне, на котором им владеет образованный туземец; это было одной из причин, по которым он не переставал призывать к приему в орден японцев и формированию местного духовенства. Валиньяно не преминул отметить, что в глазах японцев чистота шла рядом с благочестием, и подчеркивал жизненно важное значение содержания домов в чистоте и опрятности. Однако, будучи европейцем XVI века, даже он не мог привыкнуть к японскому обычаю ежедневно принимать горячую ванну; и в своих "Obediencias" в 1592 году предписал, что никому, кроме тяжело больных или престарелых, не разрешалось частое использование фуро ("фуро", или "офуро" - японская баня. - Aspar), а весь другой персонал, как европейский, так и японский, мог принимать ванну только раз в восемь дней. Вот до какой степени средневековая христианская реакция против римской чистоты и личной гигиены владела умами людей эпохи Возрождения.
Учитывая предположение, что только сливки ордена иезуитов были достаточно хороши, чтобы работать в Японии, и акцент Валиньяно на том, что японцы были такими же хорошими (или лучшими), как европейцы, из этого обязательно следовало, что единственный возможный метод поиска достаточного количества рабочих для возделывания этого виноградника Господа заключался в том, чтобы привлечь к этому самих японцев. Это именно то, к чему снова и снова призывал визитатор своих начальников в Риме, поскольку он отстаивал принятие японцев в орден иезуитов, чтобы они стали не просто мирскими братьями или светскими коадъюторами, но и полноправными священниками. Он также провозгласил необходимость формирования местного духовенства с целью удовлетворения постоянного спроса на приходских священников и избавления иезуитов от многих обременительных рутинных обязанностей, которые они должны были выполнять из-за отсутствия белого духовенства. Хотя большинство его коллег соглашались с ним в обоих пунктах, его взгляды вызывали некоторую оппозицию в самой Японии, и он предвидел, что в Риме сопротивление будет гораздо больше.
Основной местной проблемой было (так он писал) отношение португальцев, которые с презрением относились ко всем азиатским расам и третировали даже высококультурных людей, таких как китайцы и японцы, как "негров". Это довольно удивительно, поскольку современные португальские писатели никогда не устают восхвалять своих соотечественников за их пренебрежение цветом кожи, и гордо указывают на Бразилию как на классический пример того, чего может достичь просвещенная политика в этом отношении. В этом, очевидно, есть большая доля правды; но длительное изучение португальской колониальной истории позволило мне придти к выводу, что обвинения Валиньяно ни в коем случае не были безосновательными, если проводить различие между просвещенной официальной политикой португальских монархов и более или менее инстинктивными расовыми реакциями многих их подданных.
Со времен "счастливого" короля Мануэла короли Ависской династии и их преемники Габсбурги и Браганса делали неоднократные внушения своим наместникам и губернаторам в Индии, что в португальских азиатских колониях не должно быть никаких различий по цвету кожи, а только на почве религии - или с криптоиудеями, крови. Это было официальное отношение, но сами наместники часто протестовали против этого; и все, кто хочет прочитать переписку, например, графа Видигейра (1596-1628), графа Линьярес (1629-1635) или графа Сан-Висенте (1666-1668), найдут бесчисленные пренебрежительные ссылки на евразийцев и "негров", в том же духе, что и более поздние англосаксонские насмешки над "wops" и "wogs" ("wops" - уничижительное прозвище итальянцев или людей итальянского происхождения в США, произошло от южно-итальянского диалектного термина "guappo", примерно означающего "денди"; "wogs" - в английском языке и австралийском диалекте английского жаргонное уничижительное название небелых людей, преимущественно уроженцев Ближнего Востока, Северной Африки, Индии, иногда даже европейцев из стран Средиземноморья; происхождение точно неизвестно. - Aspar). Правда, у португальцев был немалый опыт сожительства с туземными женщинами, а их английские преемники были не более воздержанными в этом отношении, по крайней мере, до конца XVIII века. Чистокровные фидалгу обычно не уважали потомков этих смешанных союзов. Даже свободомыслящий Диогу ду Коуту пренебрежительно пишет (около 1600 г.) о капитанах-полукровках, у которых "в Гуджарате было больше родственников, чем в Трас-уш-Монтиш". Можно привести и много других примеров такого отношения, но достаточно будет процитировать замечание хрониста-иезуита падре Франсиско де Соуза о том, что отец Кабрал выступал против приверженности Валиньяно к равноправию между европейцами и японцами: "И у него есть оправдание в португальском характере, который от природы презирает все эти азиатские расы" (27).
Несмотря на его безоговорочное осуждение индийцев и всего их образа жизни, Валиньяно включил их в свою рекомендацию по формированию местного духовенства в Азии, хотя и был против их приема в орден. Он выдвинул довольно своеобразный аргумент, что, хотя подавляющее большинство индийского или метисного духовенства вело порочную и развратную жизнь, было бы лучше, если бы безнравственные пастыри проповедовали здравую доктрину, чем не было бы никаких пастырей и, следовательно, никакой доктрины. Более того, он неохотно признал, что даже некоторые индийцы и евразийцы, если взяться за их обучение с юных лет, в конечном счете не будут дискредитировать духовный сан, "как показал опыт некоторых рукоположенных священнослужителей, которые жили праведно и без скандала даже среди португальцев". Это, однако, были немногие исключения, и он с облегчением обратился к призыву о формировании местного духовенства в Японии, где национальный характер давал ему гораздо меньше поводов для опасений.
Первым существенным фактором было основание учебных семинарий и колледжей, где японцы могли обучаться с детства в соответствии со статьями христианской веры. Важно было "уловить их молодыми", так как в этом возрасте их мировоззрение легко можно было сформировать, и теперь они от природы были восприимчивы к тому, чему их учили, усваивая знания гораздо быстрее, усерднее и основательнее, чем дети соответствующего возраста в Европе. Но хотя Валиньяно и его коллеги были единодушны в решении организовать учебные семинарии для образования местного духовенства, намного больше споров велось по поводу учебной программы, которая будет там преподаваться. Была достигнута договоренность о том, что учеников следует принимать с самого раннего возраста, хотя это положение также было распространено на юношей в возрасте от шестнадцати до восемнадцати лет, но твердолобый отец Кабрал воспротивился идее научить их чему-то большему, чем латынь и вопросы совести: "Как только они станут опытными теологами, то, обладая гордым нравом и будучи еще молоды в вере, они с готовностью будут склонны разделить Закон Христов на ереси, столь же многочисленные, как и секты, которые их предки создали на основе ложного учения Будды". Кабрал также утверждал, что европейцам было важно держать японцев в железной узде и обращаться с ними как с низшими, поскольку, как только их гордому, высокомерному и чувственному характеру будет позволено взять верх, они окажутся совершенно не поддающимися дисциплинарным требованиям своих бывших наставников и нетерпимы ко всем ограничениям, будь то человеческим или божественным. Валиньяно, с другой стороны, выступал за то, чтобы японцев научили всему тому, чему было под силу научить их ордену иезуитов, поскольку у них хватало умственных способностей ко всему, и они обладали лингвистическими навыками, которых европейцы, приезжавшие в Японию в зрелом возрасте, никогда не могли надеяться достичь. Точка зрения Валиньяно возобладала, и, поскольку Кабрал проявил нежелание сотрудничать, его позже отправили в Макао, а в Японии его заменил более податливый Гашпар Коэльо.
Визитатор ратовал за создание трех семинарий: одной для юношей старше восемнадцати лет и двух для юношей младше этого возраста, учеников которых следовало набирать исключительно из числа сыновей знати и дворян. Учебная программа должна была включать чтение и письмо на японском и латинском языках, "гуманитарные и другие науки", обучение добродетельному поведению и хорошим манерам, "которые являются главными из всех", включая японский социальный кодекс. Используемые учебники должны быть специально составлены для этого случая, и иезуиты могли редактировать и составлять их по своему усмотрению, так как японцы не имели других контактов с образованными европейцами, и при этом они не могли проверить то, что им рассказывали иезуиты, но должны были принимать это на веру ("han de tomar a ciegos"). Циничный читатель может вспомнить замечание Маколея (Маколей, Томас Бабингтон (1800 - 1859) - английский историк, автор 5-томной "Истории Англии", написанной с позиции идеологии партии вигов. - Aspar) о том, что иезуиты "по-видимому, обнаружили точную грань, до которой можно было перенести интеллектуальную культуру без риска интеллектуальной эмансипации". Это была, собственно говоря, вся суть предложений Валиньяно, и он снова и снова обращается к тому факту, что здесь, в Японии, перед ними было чистое поле и отсутствовали конкуренты (при условии, что они не допустят монахов с Филиппин), поэтому иезуиты могли ограничить их преподавание книгами по собственному выбору или составу, свободные от какого-либо вмешательства, сомнений или критики. Эти три семинарии были предназначены для учеников из числа местного духовенства, но он также выступал за создание детских школ, чтобы дать начальное образование детям христианских новообращенных, образуя тем самым альтернативу или замену начальному образованию, которое давали буддийские храмовые школы или теракойя. Визитатор не преминул подчеркнуть важность сохранения строгого контроля над местным духовенством, даже после посвящения в сан. Он просил генерала ордена получить от папы римского разрешение на то, чтобы местный иезуитский начальник рукополагал, временно отстранял, отлучал или арестовывал их так, как считал нужным, и ограничивал их власть и всячески контролировал их перемещения. Однако он предвидел перспективу, что в некотором туманном и отдаленном будущем Япония будет иметь своего собственного епископа, который будет контролировать свое духовенство; ибо он признал, что японская национальная гордость не потерпит бесконечного контроля над собой со стороны иностранцев (28).
Свои аргументы о создании местного духовенства Валиньяно повторил с еще большей силой в пропаганде безоговорочного принятия японцев в орден. Его главный аргумент был языковым, потому что Бог (вопреки тому, что можно было ожидать от Него) не дал миссионерам дара овладения другими языками или совершать чудеса, а их лучшие лингвисты были практически косноязычны по сравнению со своими японскими братьями-мирянами. Более того, их сотрудничество имело важное значение при составлении туземных книг и полемических трактатов, а их соотечественники доверяли и полагались на них больше, чем они когда-либо могли или должны были доверять европейцам. Относительно небольшое количество японских "братьев" были ответственны за все до сих пор переведенные трактаты, но они были уже слишком старыми, чтобы выучить латынь, и было важно обучить новое поколение, которое могло бы освоить латынь еще с юных лет.
Единственным возможным источником новобранцев для ордена были додзюку, или дошуку, которые выполняли функции учителей катехизиса, псаломщиков, ризничих и т. д. миссионеров, и которые (как честно признался Валиньяно) действительно несли на своих плечах все бремя забот. Термин и идея были переняты иезуитами у их буддийских противников, поскольку додзюку были учениками или монахами-послушниками, которые выполняли домашние и рутинные обязанности в монастырях. Хотя они не знали латыни, а иногда только самые азы катехизиса, они были самым многообещающим человеческим материалом, и, если бы проходили надлежащую подготовку в одной из семинарий, стали бы отличными рекрутами. Многие из них воспитывались с прицелом на это, и если бы они были разочарованы в своих надеждах на возможность вступить в орден в свое время, они, вероятно, стали бы озлобленными и могли даже отпасть от христианства. Главная трудность заключалась в том, что они не знали латыни, поскольку взрослые японцы практически не могли справиться с этим языком, и только те додзюку, которые учили его с детства, могли надеяться достичь стандарта, обычно требуемого Обществом Иисуса от его членов (29).
Когда Валиньяно впервые покинул страну в 1582 году, он испытывал уверенность, что, несмотря на общепризнанные трудности, с которыми пришлось столкнуться миссии, Япония станет лучшей и самой большой христианской общиной в мире, если в Риме прислушаются к его совету. По большей части так оно и было; но во время его следующего визита десять лет спустя в его разум явно закрались сомнения. Его переписка 1590-1596 гг. не показывает того же миссионерского рвения, что и 1580-1583 гг. Он все еще возлагает большие надежды на окончательное обращение Японии в христианство, но непосредственные трудности оказываются большими, чем ожидалось. После выговора, который он устроил старому твердолобому Кабралу, забавно обнаружить, что он был встревожен тем, что преемник Кабрала, Коэльо, принял в орден так много японских послушников, что по возвращении Валиньяно в 1590 году в Японии насчитывалось семьдесят подающих надежды туземных иезуитов. Он быстро нажал на педаль тормоза, и в течение следующих двух лет благоразумно принял только пять новичков (самураев, которые были в Риме и одного из их родственников) - и даже этот прием был компенсирован произведенным по его приказу увольнением пяти непригодных местных послушников. Теперь он также осознал, что перспектива того, что несколько иезуитов в Японии смогут одновременно обучать новичков для Общества, формировать зарождающееся местное духовенство и продолжать консолидацию и расширение миссии в целом, выходила за рамки даже замечательных возможностей сыновей Лойолы. В некоторой степени он пошел на компромисс, санкционировав прием нескольких учеников, которые почти не знали латыни; но додзюку, по достижении двадцатилетнего возраста, обычно становились разочарованными или подавленными, если их не принимали без дальнейших церемоний.
Штаб-квартира в Риме также претерпела некоторые изменения в своем отношении к рассматриваемой проблеме. Возражение Валиньяно против назначения епископа было преодолено, хотя отпор был смягчен выбором на эту должность иезуита. Схема формирования местного духовенства была одобрена, но ничего не было сделано для ее реализации, поскольку обещанная финансовая помощь не предоставлялась. В январе 1610 года генерал ордена иезуитов Клаудио Аквавива скрепя сердце писал, что японские братья могут и должны быть рукоположены в священники общества, так как в противном случае они и додзюку будут крайне недовольны. Но лишь немногие избранные должны приниматься с нечастыми интервалами, и не раньше, чем им исполнится сорок лет. Их не нужно было отправлять в колледж в Макао для завершения учебы, но они должны были остаться в Японии. Большие надежды Валиньяно, должно быть, уже начали угасать; ко времени принятия этого решения он уже сошел в могилу. Годы кровавых гонений, начавшиеся в 1614 году, положили конец всем дальнейшим дискуссиям; но многие японские иезуиты и додзюку вписали кровью свои имена в длинный список мучеников, который облагораживает Церковь в Японии (30).
Примечания.
1. О состоянии нации в период Сэнгоку-дзидай и более раннюю эпоху, ср. G. B. Sansom, Japan. AShortCulturalHistory (ed. 1946), стр. 351-425, содержащий лучший общий обзор на английском языке. Murdoch, A History of Japan, Vol. II, 15-32, дает хорошее сжатое описание чисто политической обстановки. О продаже придворных титулов императорским домом, ср. письмо Косме де Торреса, 8 октября 1561 г., в Cartas, fol. 74 v. Те, кто умеет читать по-японски, найдут дополнительные "справочные" материалы в Кинсей НихонКокутнин-ши И. Токутоми, Vols. I -- III: Ода-ши дзидай.
2. Они собраны в Schurhammer, Shin-To, TheWayoftheGodsin Japan, с текстом на немецком и английском языках.
3. Поскольку японская миссия была укомплектована в основном иезуитами из провинции Португалия, основными источниками информации об их образовании и организации - это Francisco Rodrigues, S.J., A Formacdo Intellectual do Jesuita; A Companhia de Jesus em Portugal e nas missoes; Historia da Companhia de Jesus na Assistencia de Portugal, Vols. I--III. Читатели, не знакомые с португальским языком, найдут интересный материал в книге R. Fulop-Miller, The Power and Secret of the Jesuits (London, 1930), а также в хорошо написанных, хотя временами спорных, трудах отца Бродрика TheOriginoftheJesuitsandTheProgressoftheJesuits, 1556-1579. Статья Литтлдейла в Encyclopaedia Britannica (9-е изд., Лондон, 1880 г.), Vol. XIII, 645-646, хотя и враждебно настроенная по тону и часто неприменимая к Португалии XVI века, по-прежнему заслуживает внимания в качестве общего обзора деятельности иезуитов. Достоинства и недостатки системы образования иезуитов в Португалии обсуждаются профессором Эрнани Сидаде в его Licoes of Cultura e Literatura Portuguesa; соответствующие статьи в Католическом словаре и американской Католической энциклопедии также будут полезны в качестве общих руководств.
4. T. B. Macaulay, History of England (10th ed. London, 1854), Vol. II, 53-54.
5. Ср. Fulop-Miller, op. cit., р. 5; М. Сasaubon, Meditations of Marcus Aurelius (ed. 1635 г.), р. 75, 140, 163; наследие Иэясу apud Sadler, The Maker of Modern Japan, p. 393.
6. Ср. Sansom, op. сit., р. 350 о его забавном ответе. Резкая критика падре Поланко подробных отчетов Алмейды и Фроиша о Наре и Киото цитируется Schurhammer, Quellen, p. xxxv, откуда французский перевод в H. Bernard, AuxFortesdelaChine. LesMissionairesduseiziemeSteele, 1514-1588 (Tientsin, 1933), стр. xiii. Иезуитские письма 1549-1589 годов, использованные в настоящей работе, можно найти в Cartas.
7. Cartas, fol. 92. Интересно сравнить рассказ Вилелы с тем, что приводит о празднике Бон Исаак Титсинг, когда он видел его в Нагасаки ок. 1780. "Зритель почти вообразил бы, что он увидел поток огня, льющийся с холма, из-за огромного количества лодок, которые подошли к берегу, чтобы плыть по течению в море. Среди ночи, и когда дует резкий ветер, волнение воды заставляет все эти огни плясать взад и вперед, создавая чарующую картину ... Кажется, что вся бухта покрыта ignesfatui (блуждающими огоньками (лат.))" (IllustrationsofJapan [London, 1822], p. 143). Праздник О-Бон, точнее Урабон, имеет китайское происхождение, и иностранцы часто называют его "Праздником фонарей". В сельских районах Японии его обычно устраивают по случаю примитивного общественного танца в последнюю ночь трехдневного фестиваля, известного как Бон-Одори, классический рассказ о котором Венсеслау де Мораиш привел в своем O-BonOdoriemTokushima (Oporto, 1916).
8. Cartas, fol. 63v. Фроиш почти полностью "позаимствовал" этот рассказ из письма Алмейды и включил его в свою собственную HistoriadeJapam. Ср. немецкий перевод работы Фроиша Шурхаммера и Э. А. Ворецша, Die Geschichte Japan, 1549-1578, рр. 243-244, откуда Сэдлер перевел свой английский вариант в Cha-no-yu. The Japanese Tea Ceremony, pp. 90-92. Следует отметить, что Фроиш правильно заменяет имя новообращенного японца "Диого" на "Санчо". Церемония полностью описана в книге профессора Сэдлера. Термин "чадо", "путь чая", соответствующий "кендо", "путь меча", "бусидо", "путь буси" и т. д., является более правильным.
9. Cartas, fol. 165. Фроиш также воплотил рассказ Алмейды в своей "Истории" (Schurhammer-Voretzsch, op. сit., р. 248). Аннотированные японские выдержки из этих писем 1561-1565 гг. вместе с другими того же периода напечатали Н. Мураками и С. Ватанабе в "Ясокай-ши Нихон Цусин" (Токио, 1927), Vol. I, 23-48, 126-175.
10. B. H. Chamberlain, "Basho and the Japanese Poetical Epigram", TASJ, Vol. XXX, Pt. II (1902), p. 305.
11. Нижеследующие выдержки взяты из собрания Cartas 1598 г., проверенных со ссылкой на аннотированную подборку профессора Мураками на японском языке, op. сit. Справочные материалы можно получить, обратившись к Murdoch, op. cit., Vol. II, chap. vii, рр. 144-188, и Sansom, op. cit., рр. 404-422. Материал в Cartas дополнен некоторыми подробностями в немецком переводе "Истории" Фроиша (Schurhammer-Voretzsch, op. сit.), которым могут пользоваться те, кто умеет читать по-немецки, но не по-португальски. Читатели, владеющие японским языком, найдут интересный материал из японских источников в серии исторических очерков, посвященных описываемому периоду, под названием Adzuchi-Momoyamajidaishiron, опубликованный в Nihon Rekishi Chiri Gakkai [Японское историко-географическое общество] (Токио, 1914). Ср. также М. Анесаки, Киришитан дендо-но кохаи, рр. 138-158.
12. Cartas, fols. 257-268; Schurhammer-Voretzsch, op. cit., рр. 372-373. Мердок подробно описывает эту беседу и то, что последовало за ней (op. cit., рр. 153-160), но ошибочно датирует эти события 1569 годом, а не 1568-м. Профессор Мураками отмечает, что рассказ Фроиша о строительстве замка Нидзё дополняет традиционную версию, приведенную в Нобунага-ки. Более поздние японские рассказы о Нобунаге и иезуитах содержат лишь крупицы правды среди массы басен, больше похожих на сказки о Синдбаде-Мореходе, чем на серьезную историю, но ради развлечения их можно прочесть в английском переводе Paske-Smith and Inouye, JapaneseTraditionsofChristianity, рр. 6-48.
13. Cartas, fols. 261-262, 270, 313; Schurhammer-Voretzsch, op. cit., р. 375, где патент Нобунаги датирован 25 апреля 1569 г., а патент сёгуна - 2 мая. Проблема с Тэнно и Ничидзё подробно описана Фроишем (Schurhammer-Voretzsch, op. cit., pp. 377-404). Более кратким, но значительно более точным (за исключением даты) является Murdoch, op. cit., 158-162.
14. Cartas, fol. 272-276; Schurhammer-Voretzsch, op. cit., рр. 397-398. Описания Фроишем Нидзё, Гифу и Адзучиямы в Cartas можно прочитать вместе с работой Макклатчи о замке и феодальных особняках Эдо в TASJ, 1-я сер., Vols. VI-VII. Несмотря на разницу вкусов между периодами Адзучи и Эдо, архитектурные основы были одинаковыми. Ср. также TheCastlesofJapan, Серия японских правительственных туристических библиотек, No. 9 (Токио, 1936 г.), где собраны отличные фотографии сохранившихся в то время построек.
15. Следующие отрывки взяты из Cartas, fol. 319-330, проверены с помощью японских опознавательных знаков Мураками, op. cit., Vol. II, 164-220. Ср. также Schurhammer-Voretzsch, op. cit., стр. 234-241, и Schurhammer, "Das Stadtbild Kyotos zur zeit des heiligen Franz Xavier", Anthropos, Bd. 14-17 (1919-1922), passim.
16. Cartas, fol. 320. Хорошее описание стиля этих бёбу, которыми так восхищались и Фроиш, и Вилела, см. Sansom, op. сit., p. 440. Несомненно, некоторые из тех, что видел Вилела, принадлежали мастерам школы Кано.
17. Cartas, fol. 325; ср. также Schurhammer, Shin-To, p. 63. В настоящее время наиболее яркими цветами в украшении Касуга Дзиндзя являются красный и зеленый, а не золотой, и лампы, которые Вилела называет горящими по ночам, теперь зажигаются ежегодно во время праздника Сецубун. В остальном описание практически актуально и сегодня: мужчины в "митрах" - это синтоистские священники, колдуньи - храмовые танцовщицы или мико, исполняющие ритуальный танец, известный как Кагура, за символическую плату. Храм был основан семьей Фудзивара в 768 году как их родовое святилище. Его территория занимала 213 акров (в 1931 году), на которых бродили около тысячи оленей.
18. Cartas, fols. 326-327. Ср. Murdoch, op. cit., р. 163-166, и Sansom, op. cit., рр. 408-410, о воинственных монахах Монто или Икко. Возможно, их можно сравнить со смесью фанатичных анабаптистов и наемников-ландскнехтов, которые причинили столько неприятностей в современной западной Германии, хотя Вилела, временно забыв (я полагаю) о своем безудержном осуждении их якобы имевшего место пристрастия к мужеложству, сравнивал их с рыцарями Родоса! О распространении педерастии в феодальной Японии см. Yoshi S. Kuno, JapaneseExpansionontheAsiaticContinent, Vol. II, 368-369.
19. Письмо Фроиша от 4 октября 1571 г. в Cartas, fol. 330-333. О культе Санно (ошибочно переведенный в Cartas как Канон, что ввело в заблуждение многих западных авторов, ошибочно отождествлявших синтоистское божество с буддийской богиней Кваннон) на Хэйзане и Киото, ср. Schurhammer, Shinto, стр. 67-70.
20. Характер и смерть Нобунаги очень подробно описал Фроиш в своем письме от 5 ноября 1582 г. (Cartas, Vol. II, fol. 61-82) и более лаконично во второй части его Historia de Japam, ed. Пинто и Окамото, рр. 323-331. Более подробное обсуждение отношения Нобунаги к христианству см. недавние исследования на японском и немецком, проведенные J. Laures, S.J., OdaNobunagatokirisuto-kyo (1947) и NobunagaunddasChristentum (Токио, 1949).
21. Подробнее о Валиньяно и его работе в Японии см. статьи Восса, Бернара, Браги и других в MN, Vol. I, 70-98, 378-385; Vol. V, 244-245, 523-535; Vol. VI, 391-403 (1938-1943). Отец Бернар доказал, что Валиньяно - более правильная орфография, чем обычно принятая Валиньяни. Копии MSS его "Sumario" и связанных отчетов можно найти в Риме, Эворе, Лиссабоне и Лондоне, из которых я использовал копию Британского музея, дополнительный MSS 9852. Cр. также Valignano's HistoriadelprincipioyprogressodelaCompaniadeJesusenlasIndiasOrientates (1542-1564), отредактированную с истинной иезуитской эрудицией и немецкой тщательностью Йозефом Викки, S.J., в Bibliotheca Instituti Historici Societatis Iesu, Vol. II. Страницы 126-163 этой работы содержат эквивалент глав i-iii "Sumario" 1583 года, которые сами по себе являются лишь расширенной версией глав xv-xvii первоначального проекта августа 1580 года. Большая часть этого материала также включена в очень интересный трактат о японских манерах и обычаях, составленный по приказу Валиньяно под заголовком: Advertimentos c avisos acerca dos costumes e catanguesje Jappao, напечатанный с оригинального португальского черновика с ноября 1583 года по февраль 1584 года, с итальянским переводом, примечаниями и комментариями Джозефа Скиитте, SJ, IlceremonialeperimissionaridelGiappone. Есть также хороший биографический очерк Валиньяно и его современный портрет в Fonti Ricciane отца Паскуале д'Элии, Vol. I, 144-146.
22. British Museum, Add. MSS 9852, рр. 24-25. Валиньяно составил расширенную версию японского раздела "Sumario" в Кочине в октябре 1583 г. (Brit. Mus., Add. MSS 9852, fols. 71-96), первые три главы которого напечатаны в Monumenta Xavierana, Vol. I, 158-188, и снова в издании "Historia" отца Викки, рр. 126-163, как объяснялось в предыдущем примечании.
23. Резюме сравнения Валиньяно на португальском apud Francisco de Sousa, S.J., Oriente Conquistado, Vol. II, 548-549. Полную версию, слишком длинную для воспроизведения здесь, можно найти в аннотированном издании отцом Викки оригинальной испанской Historia del Principio, стр. 142-150.
24. Валиньяно, "Sumario" 1580 и 1582 гг. (Brit. Mus., Add. MSS 9852), суть которого раскрыта в Sousa, op. cit., Vol, II, 533-553. Ср. также издание Викки Historia del principio Валиньяно, рр. 126-163.
25. Позиция Валиньяно подробно изложена в главе xxvi "Sumario" 1580 г. (Brit. Mus., Add. MSS 9852, стр. 46-48). Ср. также "Obediencias" Виейры 1619 г. в Biblioteca da Ajuda, Лиссабон, Кодекс "Jesuitas na Asia", 49-iv-56. Этот кодекс в дальнейшем именуется Кодексом Ажуда "Jesuitas na Asia". Отношение иезуитов к криптоиудеям заметно ужесточилось со времен св. Игнатия де Лойолы, проявившего себя гораздо более терпимым, как объясняет отец Бродрик в книге "TheProgressofJesuits" (1556-1579), стр. 116-120, 310-316. Это изменение к худшему, вероятно, было вызвано сильным давлением, оказанным на Рим португальцами и испанцами в Обществе. Ср. Кодекс Ажуды "Jesuitas na Asia", 49-iv-56, рр. 343-344 (Del modo del hazer las informaciones de la limpieza a los q piden la Compania).
26. Ср. письмо отца Жана де Фонтани из Лондона от 15 января 1704 г., Lockman, Travels of the Jesuits into Various Parts of the World; Compiled from Their Letters (London, 1743), Vol. II, 233. С заменой "японский" на "китайский" остальную часть письма Фонтани можно легко принять за отрывок из "Sumario" Валиньяно (октябрь 1583 г.), главы, xxii-xxiii. Ср. также Schutte, op. cit., p. 290.
Иезуит Фернан де Кейруш утверждал, что обращенные японцы вели себя в церкви с гораздо большим почтением и приличием, чем их португальские единоверцы, что иезуиты японской миссии часто проводили отдельные мессы для обеих рас по этой причине (Conquista temporal e espiritual de Ceylаo, 1687 [Colombo, 1916], p. 932).
27. Sousa, op. сit., Vol. II, 550; Валиньяно, "Sumario" (1583 г.), главы xiii, xvi, "especialmente a los Portugueses que estan acostumbrados a chamar negros aun a los Chinas y Japones"; Diogo do Couto, Dialogo do Soldado Pratico Portuguez (ed. 1790), p. 36, "... de geracao limpa Portugueza, e nao de filhos que tem mais parentes em Cambaya, que de Tra-los Montes": Diario do Conde de Linhares, Visorei da India, passim; граф де Сан-Висенти написал королю в 1666 году, что раджа Кочина однажды попытался улучшить породу своих лошадей, импортировав кобыл из Европы, но у них либо случался выкидыш, либо они производили на свет бесполезных хилых кляч. Вице-король провел очевидную параллель с гоанскими метисами и евразийцами. Профессор Г. Фрейре (Brazil, AnInterpretation; CasaGrandeeSenzala и др. работы) добавил веские аргументы, чтобы показать, что предполагаемая физическая неполноценность полукровок была вызвана их недостаточным питанием и плохим воспитанием в антисанитарной среде. При правильной пище и здоровом окружении нет причин, по которым они должны физически или умственно уступать обычным грешникам.
28. "Sumarios" Валиньяно 1580 и 1583 гг. (Brit. Mus., Add. MSS 9852); Кодекс Ажуды "Jesuitas na Asia", 49-iv-56; Соуза, op. cit., II, 533-553; MN, Vol. V (1942), 244. О функционировании этих семинарий, когда они были созданы, см. D. Schilling, O.F.M., Das Schulwesen der Jesuiten in Japan (1551-1614). SchЭtte, op. cit., также содержит ценный соответствующий материал.
29. Додзюку и их функции подробно описаны в главе xv "Sumario" 1583 года (de los Dogicos, y sus qualidades, y como no se puedan escusar en Japan). Ср. также "Addiciones" 1592 г .; "Obediencias" в редакции Пасио в 1612 г. и Виейры в 1619 г. в Кодексе Ажуды "Jesuitas na Asia", 49-iv-56; и Advertimentos e avisos dos costumes e catangues de Jappao (SchЭtte, op. cit., pp. 21-22; и указатель к нему, q.v. "додзюку").
30. Кодекс Ажуды "Jesuitas na Asia", 49-v-56, содержит соответствующие материалы за период 1590-1614 гг. Наиболее подробная (хотя и неизбежно неполная) мартирология содержится в книге M. Anesaki, AConcordancetotheHistoryoftheKirishitanMissions, pp. 25-80. Delplace, LeCatholicismeauJapon, Vol. I, 201, говорится, что из восьмидесяти мучеников-иезуитов в период с 1597 по 1640 год пятьдесят три были японцами. Краткие биографии этих людей см. Антонио Франсиско Кардим, S.J., ElogioseRamalhetedeflores ... Com о catalog de todos os Religiosos e seculares que por odio da mesma Fe forao mortos naquelle Imperio ate о anno de 1640.