В то время, когда португальцы открыли Японию, они, как мы уже видели, не имели прочной точки опоры или официальной торговли с Китаем. Однако они вели контрабандную торговлю в разное время и в разных местах вдоль побережья Китая, главным образом в окрестностях Нинпо (Лиампо) и Чуанхоу (Чинчео). Изгнанные китайскими эскадрами береговой охраны из этих прибрежных районов около Иджо, они вернулись к своим старым прибежищам в провинции Гуандун, сначала на остров Санчуань или Св. Иоанна, а оттуда, после заключения полуофициального соглашения с местным хаитао в 1554 году, на соседний остров Лампакау. Три года спустя они приобрели, как оказалось, более постоянную базу в бухте богини Амы, местное диалектное произношение которой они превратили в "Амакао", откуда через несколько лет появилось слово Макао.
Открытие Японии открыло для португальцев новый и теперь желанный рынок, поскольку, несмотря на разрушительные последствия гражданской войны, в островной империи существовал острый спрос на иностранные товары, и особенно на китайскую шелковую пряжу, которую даймё и самураи предпочитали отечественной продукции почти так же, как английская одежда ценилась в Испании и Португалии выше, чем одежда местного производства. Поскольку как японцам, так и португальцам было запрещено торговать или даже посещать порты Срединной империи под угрозой смерти, тем и другим было нелегко приобретать желанные китайские шелка. Тем не менее, пиратов-"вако" настолько боялись и ненавидели, что "фолангки" выглядели относительно безвредно по сравнению с ними; и так как они были в состоянии поставлять японское серебро, которое китайцы желали столь же сильно, как японцы - китайский шелк, португальцы, несмотря на периодические неудачи, были в состоянии вести высокодоходную, пусть и шаткую торговлю. Соглашение, заключенное Лионелем де Соуза с хайтао Гуандуна в 1554 году, за которым три года спустя последовало приобретение Макао, фактически поставило португальско-китайские отношения на официальную основу и исключило "иностранных дьяволов" из категории объявленных вне закона "карликов-рабов". Торговля выросла самым удивительным образом, образуя интересный пример того, как коммерческое предприятие в союзе с подкупом должностных лиц может преодолеть все виды политических и географических препятствий (1).
Штормовое Китайское море было еще не очень знакомо португальским кормчим, опасное китайское побережье практически не изучено, а японское побережье неизвестно. Но это препятствие не остановило потомков моряков, которые обогнули мыс Доброй Надежды, и в течение нескольких лет их собственные корабли или китайские джонки, зафрахтованные ими, побывали во всех гаванях на побережье Кюсю, от Ямагавы, на южной оконечности Сацумы, до Усуки в Бунго и Хирадо в Хизене. Плавания были, по-видимому, поначалу свободными для всех, и любой капитан, способный найти корабль, груз и кормчего, мог совершить плавание в Японию. Но после того, как вице-король в Гоа узнал об этом новом Эльдорадо, плавания в Японию перешли на обычную монопольную основу под контролем капитана-майора, который получал эту должность по королевской милости или в результате покупки. Она совмещалась с должностью капитана плавания в Китай с 1550 года, после чего ежегодный рейс обычно ограничивался одним или двумя кораблями, тогда как в предыдущие годы часто приходили три или четыре одновременно.
Поскольку суть торговых отношений заключалась в обмене китайского шелка на японское серебро, плавания с самого начала происходили из сезонных поселений (если так их можно назвать), основанных португальцами в Фукиене и Гуандуне, а не из Малакки. Таким образом, друг Ксаверия, Дуарте да Гама, совершил полдюжины рейсов между Кюсю и Кантоном за столько же лет, прежде чем вернуться в Индию. Информатор по этому вопросу, иезуит Бельхиор Гаго, писавший в Хирадо в сентябре 1555 года, добавляет, что он получил всего одно письмо из Гоа за последние шесть лет. Этот факт показывает, насколько слабыми были связи между Индией и Японией до основания Макао; хотя к этому времени в китайско-японской торговле участвовало много португальских кораблей, эти суда редко ходили на запад от Малакки. Корабли, используемые в этой торговле, принадлежали в основном к тому типу, который назывался "нао" или "большой корабль", который елизаветинские моряки называли "карраками", и их размеры варьировались от 600 до 1600 тонн. Японцы называли их "Курофунэ" или "Черные корабли", предположительно по цвету их корпусов.
Отец Гаго в своем письме высоко оценил щедрость и доброту, которые пожилой капитан-майор Дуарте да Гама проявил к иезуитам в целом и к Ксаверию в частности; добавив, что глубокое почтение, которое он оказал Ксаверию и его коллегам-миссионерам, произвело большое впечатление на японцев и способствовало росту престижа христианства. Это действительно было так, и тесная связь между Богом и мамоной, которая характеризует миссионерскую работу на Кюсю на протяжении остальной части христианского столетия, поразительно подтверждается следующей выдержкой из часто цитируемого "Sumario" Валиньяно 1580 года.
"Ваше Преподобие должно понять, что после милости и благоволения Бога, величайшая помощь, которую мы до сих пор получали в деле обращения японцев в христианство, - это помощь "большого корабля". Данное соображение относится к области нижнего Кюсю, который был всем, что я видел, когда писал набросок этого трактата, но оно не применимо ни к Бунго, ни к округу Киото, поскольку "большой корабль" туда не ходит. Такое же различие применимо, когда обсуждаются интересы различных сеньоров, поскольку эти интересы применимы только к нижнему Кюсю, куда ежегодно приходят из Китая португальские корабли и джонки. Ибо, так как японские сеньоры очень бедны, и выгоды, которые они получают, когда эти корабли приходят в их порты, очень велики, они изо всех сил стараются привлечь их в свои владения. И так как они убедились, что эти корабли будут приходить туда, где есть христиане и церкви, и туда, куда падре захотят, чтобы они пришли, из этого следует, что многие из них, хотя они и язычники, стремятся привлечь падре в свои владения и дают гарантии безопасности церквям и новообращенным, думая, что таким образом корабли [в свою очередь] принесут им другие блага, которые они желают получить от падре. И поскольку японцы столь сильно зависят от своих сеньоров, они с готовностью принимают христианство, когда им говорят, что их сеньоры делают это, и они думают, что таково их желание. Это дверь, через которую вошли те, кто был крещен в начале; и таким образом мы начали встречать дружественный прием в Японии и обращать в христианство людей, живущих в различных местах. Таким образом, можно сказать, как это было сказано об индийских христианах, что лишь немногие из японцев принимают нашу веру по бескорыстным внутренним убеждениям, за исключением района Киото, где не возникает вопроса о каких-либо преимуществах, связанных с "большим кораблем". В то же время существует различие между индийскими и японскими христианами, которое само по себе доказывает, что действительно нет основания для сравнения между ними, поскольку каждый из первых обратился в христианство по каким-то личным внутренним мотивам, и поскольку они - чернокожие и не наделены большим разумом, их впоследствии очень трудно усовершенствовать и превратить в хороших христиан; в то время как японцы обычно становятся новообращенными не по каким-то причудливым внутренним мотивам (поскольку именно их сюзерены ожидают от этого выгоды, а не они сами), а только в соответствии с повелением своего сеньора; и так как они белые, весьма разумные и благонравно ведут себя, и весьма привержены внешнему церемониалу, они с готовностью посещают церкви и проповеди, и когда их наставляют в вере, они становятся очень хорошими христианами, хотя сеньоры, которые преследуют личные цели и так озабочены войной, как правило, худшие.
В области Киото, где эти коммерческие соображения не играют роли, те сеньоры, которые обратились в христианство до сих пор, поступили так главным образом потому, что, услышав положения нашего Закона, сочли их благими. И хотя их вассалы также следовали их примеру, чтобы угодить своим сеньорам, все же, поскольку эти последние пошли более прямым и узким путем, чем те, что на Кюсю, они лучше понимают нашу веру и являются лучшими христианами... Но у всех них есть общее, что после того, как они стали христианами, они не обращают никакого внимания на своих идолов, и в этом они намного превосходят жителей Индии, которые даже после своего обращения в христианство очень склонны почитать своих идолов. Следовательно, христианская община в Японии вне всякого сравнения лучше, чем любая другая, и ее легче поддерживать, несмотря на ее огромные масштабы и нехватку работников... и именно поэтому нам более необходимо использовать помощь туземцев в Японии, чем где-либо еще" (2).
Валиньяно не скрывал того факта, что многие из этих христиан, будь то из Гокинай или из Кюсю, которые обратились в новую веру по приказу своих феодальных сюзеренов, с равной легкостью отрекались от нее, когда им приказали сделать это. Но он считал, что даже с учетом этих (так сказать) "колеблющихся" оставалась изрядная доля тех, которые, однажды обратившись в христианство, сохранили ему верность и предпочли смерть или изгнание отречению.
В другом месте визитатор кратко объясняет, что, хотя христианская община в районе Киото была лучше по качеству, чем община Кюсю, иезуиты должны были сосредоточить свои усилия на южном острове, а не в столице, поскольку в Кюсю "Компания обладала большой силой и престижем из-за португальских кораблей, которые приходят сюда ежегодно". Правда (как я покажу позже), Валиньяно рекомендовал изменить политику в этом отношении, призывая приложить максимум миссионерских усилий на Гокинае, а не на Кюсю. Опыт показал ему, что эта политика неосуществима, поскольку влияние, оказываемое иезуитами, было так тесно связано с "большим кораблем", что их штаб-квартира должна была находиться в порте назначения последнего. Вскоре я расскажу об этом более подробно, а сейчас вернусь к рассмотрению факторов, влияющих на отношение японцев к христианству и внешней торговле в течение первых сорока лет христианского века.
Из японских источников известно, что, как объясняет Валиньяно, стремление к внешней торговле было основным импульсом, побудившим даймё Кюсю приветствовать падре в своих владениях, хотя некоторые из них, такие как Отомо Ёсисиге, со временем стали искренними новообращенными. Японцы, как и древние афиняне, всегда стремились к чему-то новому, и, кроме китайских шелков, которые составляли неотъемлемую часть одежды всех, кто мог себе это позволить, европейские и индийские диковинки и предметы искусства всегда пользовались большим спросом на японском рынке. Об этом существует интересная ремарка в ранее упоминавшемся письме Фроиша от 1569 года, касающемся его исторической встречи с Ода Нобунагой. Фроиш пишет по поводу огромного личного состояния Нобунаги:
"Как только дворяне, бонзы, горожане и торговцы, имевшие с ним дело, поняли, что Нобунага хотел получить одежду и предметы из Индии и Португалии, то ему действительно было преподнесено такое удивительное количество материала, что я остался поражен этим до глубины души. Ибо я не мог себе представить, откуда поступило такое большое разнообразие товаров в эти столь отдаленные края, и как японцы могли получить их от португальцев, а именно, все алые накидки и кабайи [малайские "юбки"], бархатные шляпы с перьями и медальонами Богоматери Благодати, множество отрезов малинового атласа, кордовскую кожу, песочные часы и солнечные часы, подсвечники и конусы, китайские меховые одеяния и меха, лучшую стеклянную посуду, всевозможный ценный булат и многое другое, которое я не упомню. Все это в таком изобилии, что у него есть двенадцать или пятнадцать сундуков, похожих на португальские, наполненных этими вещами, в течение последних трех или четырех месяцев, так что я не могу за всю свою жизнь представить себе, что еще можно было бы привезти оттуда, что было бы для него в новинку".
Некоторые из этих китайских шелков и пуховиков, вероятно, были побочным продуктом пиратских грабежей "вако", но Фроиш, несомненно, был прав, полагая, что большая часть этого материала, будь то европейского или азиатского происхождения, была доставлена ??курофунэ или "черным кораблем" (3).
Само собой разумеется, такой воинственный народ, как японцы, охотно раскупал мушкеты и другое оружие, привезенное "южными варварами", а португальцы, в свою очередь, были увлеченными коллекционерами японских мечей и протазанов. Оба этих вида оружия были быстро "натурализованы" в португальском языке под их оригинальной этимологией "катана" и "нагината" соответственно. В 1561-1562 годах даймё Бунго, Отомо Сорин, отправил "прекрасный новый кинжал с ножнами, обвитыми сделанной из золота змеей, очень искусной работы, в подарок для нашего сеньора короля, так как он знал, что он был всего лишь маленьким ребенком". Дону Себастьяну действительно было всего пять или шесть лет, но этот вакидзаси, вероятно, доставил ему огромное удовольствие, если он когда-либо был привезен (он был поврежден во время тайфуна в Китайском море и отправлен в Японию для ремонта), поскольку этот злополучный монарх был крестоносцем-визионером и с самого раннего возраста пристрастился к тренировкам с оружием. В тот же раз Отомо Сорин послал наместнику Индии великолепный комплект доспехов вместе с двумя массивными нагинатами в серебряной оправе, которые доставили огромное удовольствие их получателю. Другой португальский вице-король позже послал в подарок тайко Хидэёси европейскую подставку для доспехов и походную палатку в 1588 году через возвращающегося отца Валиньяно; прекрасно иллюстрированное обращение на пергаменте, сопровождающее этот подарок, до сих пор сохранилось в Японии (4).
Вполне понятно, что среди даймё острова Кюсю, стремившихся получить китайские шелка, индийские товары и европейские безделушки, существовало величайшее соперничество за привлечение португальских торговцев в свои порты. Много современных авторов называют европейское огнестрельное оружие главным элементом притяжения, но это справедливо только для первых дней этой торговли, поскольку японцы научились имитировать и производить их в течение двенадцати месяцев, и национальное производство начало развиваться достаточно быстро для удовлетворения спроса. Кажется, пушки не играли фактически никакой роли в междоусобных войнах XVI века, и либо португальцы воздерживались от их импорта, либо, что более вероятно, японцы не были особенно заинтересованы в этом. Это довольно удивительно, поскольку нет никаких причин, по которым японцы не должны были стать такими же хорошими литейщиками пушек, как оружейниками или бронниками, но эта отрасль "благородного военного искусства" находилась у них в пренебрежении много лет.
Иезуиты не замедлили использовать возможности "большого корабля", и Валиньяно неоднократно жаловался на то, что более поздние капитаны-майоры не всегда были так готовы пойти навстречу пожеланиям церковников, как это делал друг Ксаверия, Дуарте да Гама. Он писал в "Sumario" 1583 года, обращаясь к перспективам христианства на Кюсю:
"Если португальцы будут уделять больше внимания служению Нашему Господу, а не своим собственным сугубо корыстным интересам и отправляться один год в один порт, а на следующий - в другой, в соответствии с решением местного иезуитского начальника, всё христианство можно будет контролировать очень легко и плавно, в то время как в Сацуме и в других местах будет достигнут хороший прогресс. Ибо все владетельные сеньоры движимы исключительно перспективой получения выгоды, и в силу этого, а также из-за страха потерять свою прибыль они с превеликой готовностью придут к соглашению с падре, делая то, что от них хотят. Но так как португальцы не хотят этого делать, и они часто совершают плавания в те или иные места вопреки желаниям падре, между этими сеньорами всегда много зависти и соперничества, вследствие чего возникает много тягот и забот для падре и христианства. И, кроме того, иногда случается, что португальцы отправляются со своими кораблями во владения сеньоров-язычников, которые жестоко преследуют падре и христианство, разрушают церкви и сжигают образа, что вызывает большой скандал и презрение к христианской религии. Поскольку мы не можем в настоящее время заставить капитан-майоров заходить в те порты, которые мы желаем, нам представляется необходимым и целесообразным получить от Его Святейшества бреве (краткое послание папы римского, посвящённое второстепенным проблемам церковной и мирской жизни, написанное, в отличие от буллы, менее торжественным стилем. - Aspar), запрещающее португальцам под страхом отлучения заходить в порты сеньоров, которые преследуют христианство или тех, которые противятся обращению своих вассалов. Таким образом, португальцы не потеряли бы никакой части своих доходов, тогда как мы могли бы возвысить или низвергнуть даймё. Падре Мельхиор Карнейру всегда делал это до тех пор, пока он был епископом Китая, но с приходом на кафедру нового епископа и ввиду того, что может произойти в будущем, было бы лучше получить этот приказ от Его Святейшества, хотя, если он сделает местного иезуитского настоятеля своим представителем в Японии, этого само по себе будет достаточно" (5).
Читатель видит из этого отрывка, что в XVI веке в Японии не только неразрывно переплелись земное и небесное, но и замечание профессора Мёрдока о том, что португальские миряне незамедлительно и беспрекословно исполняли малейшее требование иезуитов, требует серьезных поправок. Как обычно, можно привести определенные доводы в пользу обеих точек зрения. Совершенно верно, как показал опыт 1543-1580 гг., и как свидетельствуют японские записи, даймё Кюсю готовы были пойти на всё, чтобы привлечь "курофунэ" в свои порты, и всегда были готовы терпеть присутствие иезуитов при условии, что смогут заполучить также к себе торговцев "намбан". Даже грозный Симадзу из Сацумы не стал исключением в этом отношении, и он не раз письменно просил иезуитов прибыть в его ленное владение при само собой подразумевающемся условии, что "большой корабль" последует за ними. Более того, как указал Валиньяно, португальцы были уверены в том, что получат солидную прибыль, куда бы они ни направились, и с церковной точки зрения, несомненно, один порт был так же хорош, как и другой (6).
Но кое-какие моменты иезуит забыл или проигнорировал. Изрезанное побережье Кюсю и бурное Китайское море не были идеальным фарватером для неуклюжих каррак с грузом шелка и серебра, стоимость которого оценивалось более чем в миллион золотом. Одна из причин, по которой португальцы посещали так много портов в первые годы их торговых отношений с Японией, заключалась в том, что они искали безопасную гавань с легким доступом к внутренним районам, и наземными коммуникациями, которые не подвергались бы чрезмерному политическому вмешательству. В отсутствие каких-либо надежных карт или, собственно говоря, крупномасштабных карт вообще они гораздо больше зависели от ветра и погоды, чем это легко представить сегодня. Они не могли обойтись без хорошей защищенной гавани. Кроме того, определенная степень стабильности и уверенности необходима для здорового роста торговли; и если бы португальцы ежегодно меняли свой порт назначения по мимолетным прихотям иезуитов, они не могли бы создать надежную коммерческую клиентуру - не говоря уже о неудобствах, причиненных таким образом торговцам, прибывшим со всей Японии покупать свои шелка. Наконец, принятие той или иной стороны в местных феодальных распрях окажется обоюдоострым оружием.
Сам Валиньяно написал несколько лет спустя, когда его взгляды несколько изменились под влиянием полученного горького опыта, что иезуиты не могли понять, кто прав и кто неправ в японских междоусобных войнах, и их вмешательство в эти распри почти всегда в итоге оказывалось катастрофическим для них самих. Поэтому он категорически запретил эту практику, даже если она заключалась лишь в том, чтобы просто давать советы христианскому даймё против языческого, кроме как под самыми жесткими гарантиями. В качестве примера неуместного вмешательства он привел войну между двумя христианскими даймё Омуры и Аримы, в которой местные падре приняли сторону того даймё, в феоде которого они на тот момент работали. Эта нелепая ситуация была, конечно, логичным результатом вмешательства, которое отстаивал Валиньяно в местной политике Кюсю в 1580 году. Уместно спросить, какова была бы реакция капитан-майора того года, если бы одна группа иезуитов приказала бы ему направить его корабль к феодальному владению Аримы, а другая группа - к княжеству Омуры.
В целом, раннее отношение иезуитов следовало объявить вредным, и в любом случае оно было невыполнимым; поскольку, имея в своем распоряжении только одну годовую карраку (как это было после 1550 года), португальцы не всегда могли удовлетворить просьбу о посещении различных феодальных владений с частыми промежутками. Между прочим, существовал еще один второстепенный пункт, который, возможно, заставил некоторых капитанов уклоняться от исполнения каждой просьбы такого рода. У иезуитов не было лучшего друга и покровителя, чем Отомо Ёсисиге (Сорин), даймё Бунго, чьи порты часто посещали "курофунэ" в первые годы христианской пропаганды на Кюсю. Отец Гаго в своем письме от сентября 1562 года, после восхваления многочисленных благодеяний, оказанных Отомо миссионерам, добавляет: "Когда один из наших капитан-майоров (а они - фидалгуш) приходит с торговыми целями в его порт и приглашает его на борт "большого корабля", чтобы развлечь его, вокруг него толпятся португальские торговцы, и он смеется и шутит с ними и угощает их, но капитан-майор стоит со шляпой в руке, и с ним все это время обращаются без особого уважения". Как видно, восхищение, справедливо испытываемое иезуитами по отношению к их княжескому покровителю, не обязательно разделялось фидалгу, которые гордились своим pundonor и primor(изысканность (исп.))(7).
В 1569 году, или около того, этот старый миссионерский боевой конь, Гашпар Вилела, был приглашен одним из христианских вассалов Омуры Сумитады (он же дон Варфоломей) посетить его в живописной маленькой рыбацкой деревушке, известной как Нагасаки. Вилела принял приглашение и, после некоторого предварительного разговора, обратил в христианство всех слуг сеньора числом в полторы тысячи человек. Затем он сжег пустой буддийский храм, в котором его покровитель поселил его, и воздвиг на этом месте христианскую церковь, которая со временем стала собором под первоначальным посвящением Всем Святым (Todos os Sanctos). В этот период "большой корабль из Амакао" посещал соседние гавани Сики в Амакусе и Фукуда в заливе Нагасаки; но поскольку эти места оказались в опасности вследствие широкомасштабного восстания против Омуры, "большой корабль" впервые прибыл в Нагасаки в муссон 1571 года, под командованием капитан-майора Триштана Ваш де Вейга. Эта великолепная гавань оказалась идеалом, которого так долго искали португальцы; и поскольку странствующие иезуиты также искали базу, которая могла бы служить безопасным убежищем в трудные времена, а Омура стремился обеспечить прибыльный источник дохода, вопросы были быстро решены к удовлетворению всех заинтересованных сторон. На данном этапе вполне уместно воспроизвести версию этого знаменательного события, изложенную Валиньяно в главе XVIII его предварительного "Sumario" от августа 1580 года (8).
"Жизнь и имущество наших миссионеров в Японии постоянно подвергаются неизбежной опасности и риску из-за непрекращающихся военных действий и превратностей фортуны; и не ради любви к Богу или Его славы, ни для защиты его святого Закона, а просто потому, что у японцев есть обычай разрушать все, что они захватывают, будь то храмы своих сект или других, не проявляя ни малейшего почтения к тем самым идолам, которым они поклоняются. По этой причине все из нас, кто изведал эти края, считали крайне необходимым, как ради самих себя, так и для распространения христианства, что мы должны взять на себя ответственность за порт Нагасаки, который находится в феодальной области дона Варфоломея, и куда обычно приходит Большой Корабль. Это место является естественной цитаделью, которую ни один японский владетель не сможет взять силой. Более того, поскольку именно в этот порт приходит Большой Корабль, любой, кто является хозяином этой земли, будет рад принять там падре, чтобы гарантировать, что корабль будет постоянно приходить сюда. В целом (Нагасаки) представляется очень желанным местом, и очень подходящим для сохранения нашей собственности, а также убежищем для персонала в случае необходимости. Более того, еще одна крепость, называемая Моги, которая находится на расстоянии одной лиги от этого места, является естественными воротами между феодом дона Варфоломея и Аримой. Поэтому для них обоих было выгодно, чтобы мы также взяли на себя ответственность за эту крепость. Соответственно, эти два места были охотно подарены нам доном Варфоломеем, как потому, что он думал, что таким образом обезопасит свой феод, так и потому, что он полагал, что таким образом в этот порт всегда будет приходить Большой Корабль, что принесет ему великую славу и сделает его великим сеньором благодаря таможенным пошлинам и выгоде, которые он из него извлекают. Поэтому он отдал его нам с единственным условием, что корабль будет платить ему ежегодную подать в 1000 дукатов, часть которой пойдет на содержание падре, живущего в этом порту, и на укрепление двух упомянутых мест, а часть будет разделена между христианскими сеньорами. И хотя это может показаться странным явлением в Европе и чем-то чуждым нашему учреждению, в то же время это абсолютно необходимо для тех из нас, здесь, в Японии, которые имеют местный опыт. Но так как вихрь времени и перемен может показать, что в будущем может быть целесообразно либо вернуть их первоначальному владельцу, либо передать их Церкви, если позднее будет сформировано епископство, Общество (иезуитов) приняло эти два места с тем условием, что они смогут передать их еще до того, как будет получен ответ от отца-генерала, если начальник в Индии сочтет нужным это сделать, и не будет времени ждать письменного ответа из Рима. Тем не менее, местный сеньор отдал нам их навсегда и практически без всяких условий в отношении Общества".
Эта уступка японской земли иностранцам представляла собой нечто совершенно беспрецедентное, и Валиньяно подробно остановился на этом в своем более полном отчете от октября 1583 года. Рассказав о природных преимуществах Нагасаки, который был тогда укрепленным городом с более чем четырьмя сотнями домов и хорошо построенной иезуитской резиденцией, Валиньяно утверждает, что они не получили от оккупации Нагасаки и Моги такой большой выгоды, как первоначально ожидали, поскольку не могли присуждать к смертной казни местных жителей (которые, кстати, были почти все христиане): "Если бы мы могли править этими местами с истинной японской строгостью, при необходимости применяя смертную казнь, они были бы гораздо полезнее для нас, чем сейчас; но поскольку мы не можем выносить смертные приговоры, а японцы, лишенные страха перед палачом, поступают так, как им заблагорассудится, мы не получаем от него такой большой пользы, как его прежний владелец". Тем не менее, несмотря на их неспособность (хотя явно и не нежелание) выносить смертные приговоры, иезуиты сочли этот город очень полезным, и Валиньяно выступил за его сохранение под властью иезуитов на том основании, что портовые доходы (которые благодушный Сумитада целиком передал им) не только окупали содержание их местной резиденции, но и резиденции во владениях Омуры (9).
Генерал ордена иезуитов, Клаудио Аквавива, заявил, что несколько удивлен этим необычным примером мирских амбиций; но, рассмотрев этот вопрос с молитвенным размышлением, он согласился с точкой зрения Валиньяно. Он подчеркнул, что уступку Нагасаки и Моги следует рассматривать как временную, и она должна сохранять силу лишь до тех пор, пока владение Обществом этими двумя местами считается важным для развития христианства на Кюсю, а не только для защиты жизни и собственности иезуитов. Несмотря на этот казуистический подход, есть все основания полагать, что иезуиты сохраняли фактическое господство над Нагасаки, если не над Моги, до тех пор, пока Тоётоми Хидэёси не взял их под прямой контроль центрального правительства семь лет спустя.
Тем временем Нагасаки продолжал расти и процветать, поскольку его гавань стала признанным портом назначения "курофунэ" из Макао, который с 1571 года очень редко посещал другие места. Интересно проследить колебания Валиньяно относительно точного характера долга, которым Бог (в лице иезуитов) был обязан мамоне (представленной "большим кораблем") в связи с "курофунэ" и христианством. Мы видели, что в 1580 году они не сомневались в превосходстве киотских христиан, на которых не влияли мирские коммерческие соображения при принятии новой веры, в отличие от их единоверцев на Кюсю. Он также жаловался на то, что португальцы не сотрудничают с иезуитами, посылая "большой корабль" в порты разных даймё по очереди, чтобы последние пожелали, чтобы иезуиты обосновались в их соответствующих владениях. Но спустя три года он писал, что, хотя орден в Японии дошел до такой степени развития, что больше не нуждается в заискивании перед местными даймё, у него не было достаточного количества работников, чтобы создавать христианские общины во всех местных морских портах, даже если их об этом просили. Он признал (что он мог бы понять раньше), что португальцы, имея в своем распоряжении только одну карраку в год, не могут удовлетворить всех. Наконец, он признал, что места, где христианство изначально насаждалось "с этим прицелом на Большой Корабль, менее плодотворны и более затратны, как показал опыт".
Следующие десять лет должны были показать ему кое-что еще. Нобунага был мертв, и Япония впервые за столетия фактически объединилась под железной рукой Тоётоми Хидэёси. Это политическое объединение империи в отношении иезуитов отразилось двояко. С одной стороны, страна стала более спокойной и мирной, но с другой стороны, бывшая незаинтересованность даймё Гокинай осталась в прошлом. Политическая и финансовая политика, которой придерживались сначала Нобунага, а затем Тайко, привела к значительному увеличению спроса на золото и иностранные товары среди различных даймё, будь то ради накопления на черный день, или для удовлетворения их завистливого и жадного сюзерена дорогими подарками в натуральной форме и в слитках драгоценных металлов. Кроме того, в стране значительно улучшились пути сообщения, торговля шла гораздо более свободно, чем во время гражданских войн, а художественные стандарты периода Адзути-Момояма требовали богатства и его демонстрации. Даймё часто переводили из одного феодального владения в другое, независимо от их территориального происхождения или семейных связей.
По всем этим причинам китайские шелка и другие товары, которые привозили "курофунэ", были в целом востребованы по всей стране и в районе Киото в такой же степени или больше, чем в других местах. Мотивы даймё Гокинай уже не были такими бескорыстными, в результате чего больше не было той же необходимости в концентрации миссионерской деятельности в этой области. Последнее по счету, но не по значению - антихристианский эдикт Хидэёси от 1587 года (о котором более подробно будет сказано позже) не был приведен в исполнение в христианских княжествах Кюсю, где иезуитам было позволено открыто распространять свою веру - если они не будут ее навязывать. Ввиду всех этих причин Валиньяно в 1592 году больше не испытывал такой же уверенности в относительном значении Киото и Кюсю, как это было за десять лет до того. Но независимо от того, где были сосредоточены миссионерские усилия иезуитов, из прочтения докладов Валиньяно и реакции на них в Риме становится ясен один факт, а именно, что христианство в Японии от начала и до конца зависело от "большого корабля из Амакао". Именно на "большом корабле" иезуиты прибыли в Японию. Именно благодаря своей доле от продажи его грузов они поддерживали свою перспективную миссию. Именно желание заполучить "большой корабль" побуждало враждебного или равнодушного даймё приветствовать их в своих владениях и разрешить обращение их слуг; именно страх, что "большой корабль" больше не придет, если иезуиты будут изгнаны, неоднократно заставлял Хидэёси и Иэясу сдерживать себя, когда они собирались изгнать миссионеров. Короче говоря, именно "большой корабль" был светской опорой японской миссии, и типично для их тесной связи, что исчезновение одного практически совпадет с крахом другого (10).
II
Упоминание в последнем разделе об участии иезуитов в торговле между Макао и Японией приводит к необходимости более подробно объяснить это уникальное сочетание Бога и мамоны. Для того, чтобы сделать это, ее следует рассматривать в надлежащем контексте как составную часть португальской межпортовой торговли в Азии. После решительного поражения их мусульманских конкурентов в первой четверти XVI века португальцы доминировали (там, где они не монополизировали) в морской торговле в Азии на протяжении большей части столетия. Военно-морскому превосходству португальцев в значительной мере способствовал тот факт, что их потенциальные индийские, китайские и японские соперники по различным причинам сосредоточили свое внимание на внутренних делах; а морские народы Индонезии еще не достигли достаточного прогресса в технике судостроения, чтобы представлять серьезную угрозу для "ферингов". Таким образом, Великие Корабли могли курсировать по Индийскому океану и Китайскому морю, не сталкиваясь с вызовом со стороны арабских дау, малайских прау или китайско-японских джонок, и, следовательно, пользовались большим спросом в качестве безопасных перевозчиков ценного груза из Желтого моря в Персидский залив. Если в некоторых районах они сами занимались пиратством, то, по крайней мере, мешали другим разбойничать на море; и хотя Pax Lusitanica имел свою изнаночную сторону, он, несомненно, способствовал развитию коммерческой техники и процветанию в этой части земного шара.
Из всех аспектов межпортовой торговли Португальской Азии XVI века лишь немногие более интересны, и ни один не был более процветающим, чем торговля между Индией, Китаем и Японией, которая была воплощена в ежегодном плавании Великого Корабля из Золотого Гоа (Гоа Дорадо) в Макао и Длинный мыс, как буквально переводится название "Нагасаки". Классическим описанием этого плавания, когда оно находилось в своем зените в последней четверти века, является история английского купца-авантюриста Ральфа Фитча, посетившего Ост-Индию в 1585-1591 гг., чей отчет можно прочитать на страницах Хаклюйта и Пёрчаса.
"Когда португальцы отправляются из Макао в Китай в Японию, они берут с собой много белого шёлка, золота, мускуса и фарфора; и они привозят оттуда только серебро. У них есть большая каррака, которая ходит туда каждый год, и она привозит оттуда каждый год свыше 600.000 крузаду [дукатов]; и все это - японское серебро, и еще 200.000 крузаду серебром, которое они привозят ежегодно из Индии, они используют к своей огромной выгоде в Китае; и они привозят оттуда золото, мускус, шелк, медь, фарфор и много других очень дорогих и позолоченных вещей.
Должность капитана этой ежегодно курсировавшей карраки вначале даровалась в качестве награды (а затем продавалась) короной достойному или богатому фидалгу. Помимо других очевидных преимуществ, этот капитан рейса в Китай и Японию, как его высокопарно титуловали, исполнял обязанности губернатора Макао во время пребывания его корабля в этом порту в течение десяти или одиннадцати месяцев. И в Китае, и в Японии он был высшим должностным лицом Португалии по отношению к местным чиновникам. В дополнение к своим собственным финансовым вложениям в плавание он, по-видимому, получал десять процентов от фрахта той части груза, которая состояла из шелка, и была как раз самой ценной и громоздкой. Он также был наделен обширными исполнительными и судебными полномочиями над всеми своими соотечественниками в Китайском море и на побережье Китая. Благодаря этим прерогативам, привилегиям и побочным доходам он находился в завидном положении, имея возможность сделать себе состояние за одно плавание, как это сделали несколько капитанов из "Компании Джона", торговавших в Кантоне два столетия спустя ("Компания Джона" - неформальное название Британской Ост-Индской торговой компании, существовавшей с 1600 по 1874 гг. и обладавшей монопольными правами на торговлю с Востоком. В 1711 г. компания основала торговое представительство в китайском городе Кантоне. - Aspar). Неудивительно, что Валиньяно язвительно писал о людях, которые ворчали из-за денег, потраченных иезуитами на служение Богу, когда фидалгу, который провел в Индии всего полдюжины лет, "достаточно часто просто впустую проводя время и развлекаясь", получал в награду право на совершение плавания в Японию, которое приносило ему чистую прибыль в размере 50 000 дукатов! (11)
Краткий отчет правдивого Ральфа Фитча о торговле между Макао и Нагасаки в 1590 году, хотя и точный в общих чертах, требует более подробного разъяснения, чтобы понять, почему и для чего в нем участвовали иезуиты. В этой связи следует помнить, что на фактическую португальскую монополию этой самой богатой из всех межпортовых торговых операций оказали влияние два основных фактора. Во-первых, это политическая напряженность между Минским Китаем и Японией периода Адзути-Момояма, которая сделала невозможной прямую официальную торговлю между двумя империями; во-вторых, различное (и колеблющееся) соотношение стоимости золота и серебра, которое существовало в Китае, Японии и Иберийской колониальной империи. Более подробное освещение этого вопроса содержится в анонимном испанском докладе о межпортовой торговле португальцев в Азии. Его автор посетил Японию, Гоа и Макао и писал на основе личных наблюдений за товарами и ценами, в том виде, в каком он застал их на рубеже XVI века.
Когда "большой корабль" отплывал из Гоа в апреле или мае, направляясь в Макао и Нагасаки, главными составляющими его груза были: 200.000 или 300.000 серебряных монет; слоновая кость; шелковые ткани; сто пятьдесят или двести бочек вина; оливки и оливковое масло для португальцев из Макао, а также всякая всячина меньшей стоимости. Анонимный испанец был удивлен дешевизной европейских продуктов в Макао, так как вино там стоило почти так же дешево, как и в Лиссабоне. "Португальцы говорят, что они заинтересованы только в том, чтобы вложить свой капитал в Китае, потому что именно от инвестиций они получают свою прибыль". Один только португалец, добавляет он, вкладывал более миллиона крузадо ежегодно в покупку китайских товаров в Кантоне для продажи в Японии и Индии. Основная часть этого капитала происходила не из Гоа, как видно из скудного списка, а из японского серебра.
В этом же отчете перечислены восемнадцать основных товаров, которые португальцы покупали в Китае для продажи в Японии, с указанием их себестоимости и отпускных цен, и именно они показывают, куда уходили деньги. Автор объясняет, что все серебро из Японии, Индии и Европы поступало в Китай, но не выходило оттуда, так как китайцы никогда не оплачивали свои покупки монетами, а только товарами. Цены, которые он приводит, следует понимать в этом смысле, так как используемый денежный стандарт выражался в таэлях, mace, condorins и наличных деньгах, только последние из которых существовали в виде монет, будучи мелкой монетой из недрагоценных металлов. Таэль (китайский лианг) представлял собой китайскую денежно-весовую и счетную единицу и теоретически подразделялся на 10 mace, или 100 condorins, или 1000 наличных монет. Для расчетных целей 1 таэль обычно приравнивали к 7 1/2 серебряных танг, индо-португальской серебряной монете, пять которых составляли 1 крузадо; но в Японии, согласно грамматике падре Жуана Родригеса от 1604 года, он считался эквивалентом крузадо. Надеюсь, что читатель не слишком запутается, если ему напомнить, что таэль также был торговым названием китайской унции; 16 таэлей составляли 1 катти (или "кин"), а 100 катти - пикуль, который в настоящее время считается равным 133 1/2 полновесных фунтов (61,1999 кг). Имея это в виду, прошу читателя набрать в грудь побольше воздуха и проследовать за испанским гидом XVI века в дебри таэлей, катти и пикулей, всех этих яванских или малайских терминов.
Основные товары, приобретаемые португальцами в Кантоне для погрузки на "большой корабль" в Макао по пути в Нагасаки, были следующими. 500 или 600 пикулей белой шелковой нити, стоимостью 80 таэлей за пикуль в Кантоне для сбыта в Макао; они продавались в Японии за 140-150 таэлей. 400 или 500 пикулей цветных шелковых тканей, стоимостью от 40 до 140 таэлей, в зависимости от качества; они продавались в Японии по цене от 100 до 400 таэлей за пикуль соответственно. От 1700 до 2000 тюков "окрашенных шелков", которые также продавались в Нагасаки по цене, в два-три раза превышающей их закупочную цену в Кантоне и Макао. 3000-4000 таэлей неочищенного золота, стоимостью чуть менее 5 Ґ таэлей каждый в Кантоне, который продавался за чуть более 7 Ґ таэлей каждый в Нагасаки. Очищенное золото приравнивалось по стоимости к 6 таэлям 6 mace за таэль (единицу веса) в Кантоне, и продавалось за 8 таэлей 3 mace за таэль в Нагасаки.
Нет необходимости злоупотреблять терпением читателя, приводя еще больше этих цифр. Достаточно знать, что практически все другие перечисленные товары имеют лаконичное обозначение doblase el dinero после их цены; (те, которые продавались не вдвое дороже их закупочной цены, обычно стоили в три или четыре раза дороже). К этим другим товарам относились: хлопчатобумажная ткань и текстиль различных видов, ртуть, румяна (которые высоко ценили японские женщины), свинец, олово, ревень, самшит, сахар и, что довольно удивительно, около 2000 тюков фарфора. Большинство других товаров экспортировалось в довольно скромном масштабе, но даже ревень приносил двойную прибыль (12).
Обратный груз "большого корабля" из Нагасаки состоял, главным образом, из серебряных слитков. Основная часть этих слитков инвестировалась в Кантоне в покупку шелковой нити и других товаров, перечисленных выше, которые затем перепродавались с прибылью в Японии; и так далее по очереди. Однако часть этих китайских товаров реэкспортировалась в Индию, откуда некоторые товары, такие как камфара, лакированная мебель и некоторую часть шелков и фарфора доставляли из Гоа в Европу. По словам испанского информатора, только на золотых слитках прибыль в 80 или 90 % была не редкостью в Индии, помимо значительного объема контрабанды.
Совокупность таможенных пошлин, налогов и сборов, которые "большой корабль" должен был уплачивать в ходе своего плавания в Японию и обратно, была обременительна только на португальской территории. В Гоа со всего импорта и экспорта взималась пошлина в 8,5 %, а в Малакке - еще 7,5 %, хотя (примерно после 1570 года) китайская каракка редко останавливалась там или выгружала свой обратный груз. Если "большой корабль" был достаточно неблагоразумным, чтобы заходить в Коломбо, местный капитан требовал уплату 2000 или 3000 крузадо в качестве (очевидно) несанкционированной контрибуции на содержание цейлонского гарнизона. В Макао португальцы должны были платить пошлину с каждого судна таможенным чиновникам Кантона; но оценка груза корабля производилась теперь особым образом, и платеж, как правило, можно было сделать совсем пустячным путем разумного подкупа. В Японии налог на якорную стоянку в размере 1000 дукатов первоначально уплачивался в Нагасаки в пользу местных иезуитов по инициативе Омуры; но я не уверен, что представители Хидэёси получали эту сумму после захвата порта Тайко. В любом случае, местный даймё, а затем Хидэёси и Иэясу рассчитывали на получение ценных подарков. На самом деле эти налоги носили весьма незначительный характер; прибыль, получаемая от карраки в Макао, конкурировала только с доходами ее более знаменитого современника, Манильского галеона.
Одной из основных статей торговли, привозимых "большим кораблем" в Нагасаки, было золото, хотя этот драгоценный металл когда-то экспортировался из Японии в Китай в период Асикага. В XVI веке в различных частях Японии были открыты и разрабатывались новые золотые и серебряные рудники, наиболее известными из них были рудники в провинциях Кай, Идзу, Ивами и на острове Садо. Однако главным образом Япония вызывала интерес как европейских, так и китайских торговцев в качестве потенциального Потоси (Потоси - город в совр.Боливии, где находились знаменитые серебряные рудники, являвшиеся одним из источников богатств испанской короны. - Aspar). Золото упоминается как один из самых желанных продуктов, привозимых таинственными "горес" в Малакку во времена Албукерки; но когда Япония была официально открыта тридцатью годами позже, то она прославилась именно как IlhasArgentarias, или IlhasPlaterias (Серебряные острова). Франциск Ксаверий ссылается на них в этой связи уже в 1552 году, а Луис де Камоэнс пел в своих "Лузиадах": "Iapao, onde nage a prata fina" ("И серебром, блестящим столь чудесно, Нам издавна Япония известна" ("Лузиады", Х, 131) - Aspar). Эта тема сложная, поскольку местные даймё зачастую скрывали надежную информацию об объеме добычи японских шахт, несомненно, опасаясь привлекать нежелательное внимание Нобунаги и Хидэёси к этому источнику дохода. Оба этих властелина следовали сознательной политике накопления золота и были далеки от щепетильности в методах, которые они использовали для его сбора. Нобунага был первопроходцем в этом отношении и ввел в обращение плоскую овальную золотую монету, известную под названием "обан". В любом случае, примерно к 1570 году разное соотношение стоимости золота и серебра в Китае и Японии, сделало выгодным отправку серебра из Японии в Китай и приобретение золота (13).
Валиньяно объясняет в своем дополнительном отчете ("Addiciones") от 1592 года, что одним из главных несчастий иезуитов в Японии была назойливость, с которой многочисленные даймё просили их действовать в качестве посредников при обмене драгоценных металлов. Он отмечает, что эта пагубная практика впервые началась с небольших сделок с мелкими христианскими даймё, такими как Омура и Арима, отправлявших в Китай ограниченное количество серебра для обмена на золото. Падре должны были выступать в качестве посредников и особо не возражали против этого, поскольку это небольшое одолжение накладывало на христианское даймё более серьезные обязательства перед ними. Отомо Сорин из Бунго делал то же самое, но с гораздо большим размахом, так как его ежегодные инвестиции составляли до 3000 дукатов до его обращения в христианство в 1578 году.
Эта тонкая струйка серебра вскоре превратилась в мощный поток, поскольку политическая и финансовая политика, проводимая Нобунагой и Хидэёси, дала мощный импульс спросу на золото. Валиньяно объясняет, что эти диктаторы не только собирали все свои пошлины, рентные платежи и налоги золотом везде и всегда, когда это было возможно, но и что всех даймё также побуждали копить золото по двум причинам. Во-первых, из-за частой смены феодальных владений и состояний золото было наиболее удобной и компактной формой хранения капитала. Во-вторых (это писалось в 1592 году), все ожидали, что сразу после смерти Хидэёси, которая могла произойти в недалеком будущем, разразится опустошительная гражданская война, и тогда золото будет востребовано еще больше, чем когда-либо. Наконец, ничто не могло так успокоить гнев либо Нобунаги, либо Хидэёси, как подношение значительной части золота, и, следовательно, золото хорошо было иметь под рукой. Результатом этой деятельности было то, что не только христианские, но и языческие даймё постоянно донимали падре просьбами, чтобы они выступали в качестве посредников при обмене драгоценными металлами между Кантоном, Макао и Нагасаки. В меньшей степени они вкладывали свое серебро в покупку китайского шелка, "aunque comunmente no quieren mas que oro" ("хотя, как правило, они не хотят ничего, кроме золота").
Этот нежелательный рост их торгово-посреднической деятельности сильно смутил иезуитов. Купцы из Макао смотрели на это несколько косо, и Валиньяно с трудом удалось убедить их согласиться с тем, чтобы максимальный оборотный капитал иезуитов составлял не более 6000 дукатов в год, хотя это было менее половины суммы, которую даймё хотели ежегодно инвестировать в китайские товары. Более серьезным было отношение христианских даймё. Когда иезуиты выразили свое отвращение к роли посредников при обмене слитков, Арима, Омура и остальные пришли в ярость, указав, что теперь со стороны священников было бы вопиющей неблагодарностью отказывать даймё в услуге, которая ничего им не стоила, когда упомянутые даймё ежедневно рисковали своими владениями, почестями и жизнью, исповедуя христианство. Они также утверждали, что не могли найти средств на уплату поборов Тайко без прибыли, которую получали от этих инвестиций; без китайского золота они были бы разорены, их владения достались бы язычникам, а все надежды на распространение христианства развеются. В их словах, очевидно, было много правды, и иезуиты не могли отказаться принимать инвестиции серебром от языческих даймё, когда их просили об этом; поскольку эти люди, являясь в то время дружески настроенными или нейтральными, стали бы активно враждебными, что имело бы плачевные последствия для их христианских вассалов. Все, что иезуиты могли сделать в данных обстоятельствах, - это удержать объем экспортируемого серебра в разумных пределах и надеяться, что ожидаемая смерть Хидэёси ввергнет страну в пучину междоусобиц Сэнгоку-дзидай, когда ценность золота, как ожидалось, должна была снизиться (14).
Этот вынужденный и неприятный бизнес по продаже слитков, хотя и не соответствовал их духовному сану, не приносил иезуитам каких-либо расходов, а только причинял беспокойство и неудобства. Этого нельзя было сказать о других мероприятиях, в которых они были вынуждены участвовать, главным из которых было бесконечное дарование подарков. В соответствии с японским (или, шире, азиатским) социальным этикетом, было de rigeur ("необходимо" (фр.)) дарить подарок любому, от кого просили (или могли ожидать в будущем) милости. Подарки надлежало преподносить всем высокопоставленным лицам всякий раз, когда им наносили визит, помимо Нового года и других периодических праздников. Все попытки иезуитов уклониться от этого давнего обычая или изменить его не только потерпели неудачу, но и вызвали оскорбления даже со стороны христианских даймё, которых они тщетно пытались убедить отменить этот расточительный национальный обычай. Эти ценные подарки полагалось дарить не только одним друзьям или нейтральным лицам. Их нужно было преподносить и откровенным противникам, хотя это смягчалось тем фактом, что если они принимали их (как они часто поступали), то неизменно смягчали или сдерживали свое антихристианское отношение. Более того, иезуиты, как образованные намбандзин, которые умели говорить по-японски, принимали нескончаемый поток посетителей всех классов, вдохновленных мотивами, простирающимися от простого любопытства до желания услышать разъяснение доктрины католической веры. Какими бы ни были их мотивы, никому нельзя было отказать, но всех нужно вежливо принять, развлечь и отпустить с каким-либо прощальным подарком. Это означало колоссальные расходы, которые нельзя было сократить ни в коем случае, а наоборот, они имели тенденцию автоматически увеличиваться с ростом и распространением христианских миссий по всей империи (15).
Помимо этой постоянной утечки средств, у иезуитов было много других статей расхода их скудных денежных ресурсов. К 1580 году они должны были содержать растущее христианское сообщество в 150 000 душ, обслуживаемое 200 церквями с 85 иезуитами, в том числе 20 японскими братьями, не считая 100 прислужников или додзюку. Десять лет спустя в Японии было 136 иезуитов, и количество додзюку увеличилось до 170, а численность обслуживающего персонала - до 300, в результате чего в общей сложности более 600 человек полностью зависели от средств миссии. Стоимость содержания церквей, школ, учебных семинарий и функционирования уже действующей иезуитской миссионерской типографии почти полностью ложилась на плечи иезуитов; хотя христианские даймё помогали, где могли, и даже языческие феодалы, такие как Хосокава Тадаоки, иногда делали пожертвования землей или натурой. Более того, многие местные христиане были очень бедны, не считая все более многочисленной категории беженцев без гроша в кармане, которые были изгнаны за свою веру из антихристианских феодальных владений. Всех этих людей нужно было содержать за счет благотворительности, как и некоторых пожилых, но достойных додзюку, слишком старых для дальнейшей евангелической работы. Очевидно, Валиньяно не сильно преувеличивал, когда оценивал величину расходов на содержание японской миссии в 10000-12000 крузадо в год; при этом он не преминул отметить, что эта сумма очень выгодно отличается от стоимости содержания единственного иезуитского колледжа в Европе, у которого обычно был меньший персонал, но где затраты на обслуживание были намного больше.
Можно спросить (и Валиньяно спрашивали), почему христианские даймё и община не могут поддерживать своих пастырей-иезуитов и церкви так же, как буддийские верующие содержат свои храмы, но отец-визитатор без труда показал, что аналогия была ложной. Большинство даймё были очень бедны этими земными благами. Их единственным значительным источником дохода был рис, большую часть которого они должны были снова раздавать своим самураям в качестве жалованья вместо денег. Таким образом, даймё с доходом в 500.000 коку (старинная японская мера объема, примерно равная 180 литрам. - Aspar) риса на практике оставлял себе только 40 000 или 50 000 коку после того, как раздал то, что требовалось для обеспечения своих самураев прожиточным минимумом, а этого последнего зачастую едва хватало лишь для удовлетворения самых ограниченных насущных потребностей. Обычный самурай должен был содержать себя, свою жену и восемь или десять слуг за счет годового довольствия в размере 150 или 200 коку, что означало, что все домашнее хозяйство часть года жило на спартанской диете из овощей, фруктов и редиса (дайкон). Таково было общее положение дел на Кюсю, хотя буси более богатого сельскохозяйственного района Гокинай в этом отношении были несколько зажиточнее. Поэтому даже такие щедрые благотворители, как Отомо Сорин, редко могли собрать много денег в короткие сроки.
Бедность даймё усугублялась их обычаем формально удаляться на покой (инкё) в сравнительно раннем возрасте, что могло, как в случае с Отомо, привести к тому, что управление делами перешло от прохристиански настроенного отца к антихристиански настроенному сыну и преемнику. Правда, все даймё держали пышную свиту и прислугу, и даже у бедных самураев было восемь или десять слуг на семью из двух человек. Но эти толпы вассалов мужского и женского пола получали жалованье не деньгами, а только скудным рисовым пайком. Иезуиты, не являясь феодалами или воинами, должны были платить домашним слугам более щедро. Наконец, поскольку христианство было молодым и хрупким иностранным насаждением, нельзя было ожидать, что японцы будут поддерживать своих священников с такой же готовностью и легкостью, как буддийские духовные учреждения своих соотечественников (16).
Валиньяно далее указал, что сравнение с бонзами является некорректным, потому что буддизм был введен в Японию во время мира и изобилия, когда страна была фактически объединена под властью единого императора. Как только императорский дом обратился в эту веру, он мог щедро наделить монашеские обители крупными фиксированными земельными доходами, что было невозможно даже для самых благосклонно относящихся к христианству даймё во время смут в "воюющей стране". Многие из этих монастырей все еще имели средства к существованию, несмотря на все невзгоды, которые они претерпели от рук Нобунаги и Хидэёси. Другое преимущество бонз заключалось в том, что у них было множество родственников-японцев, некоторые из которых занимали высокие посты, которые, естественно, поддерживали членов их семей; тогда как "южные варвары" могли рассчитывать на личную поддержку только по чисто религиозным мотивам, а не на основе кровнородственных уз. Еще одним преимуществом буддийских священников была популярность их храмовых детских школ или теракойя, где подрастающему поколению давалось бесплатное начальное образование. Эти два последних соображения должны были во многом утратить свою актуальность с прогрессирующим увеличением числа японских иезуитов и образованием местного духовенства, на котором продолжал настаивать Валиньяно, но в то время они были неблагоприятными факторами, с которыми нужно было считаться. Тем не менее, визитатор закончил тем, что провел утешительную параллель между быстрым прогрессом, достигнутым миссией иезуитов в Японии, несмотря на все эти препятствия, и медленным прогрессом, достигнутым ранней Церковью в течение столетий в условиях гонений.
Поскольку японская миссия в обозримом будущем явно не могла обеспечивать себя самостоятельно, тем временем необходимо было полагаться на внешнюю помощь. Первоначально средства для этого поступали крайне скудно и ограничивались подарками, сделанными дружественными фидалгу, такими как капитан Малакки, который так щедро помогал Ксаверию в 1549 году, или богатыми послушниками, такими как Фернан Мендес Пинто и Луиш д'Алмейда, которые при вступлении в орден принесли с собой свои капиталы. Вопреки распространенному мнению, богатые послушники были редкостью в ордене, и ему приходилось обращаться за помощью к щедротам королей и пап. До 1574 года единственным официальным пособием было ежегодное пожертвование в размере 500 крузадо из доходов короны с таможни в Малакке. В том же году король Себастьян увеличил эту сумму до 1000 крузадо в год, но выплата была нерегулярной и приходила с задержкой, не говоря уже о том, что 30% терялось при обмене, когда деньги переводились (как и должно было быть) через Китай. Позднее король Испании Филипп сделал дополнительный ежегодный дар в размере 1000 дукатов, который уменьшался в таком же размере при переводе, как и еще одна ежегодная выплата в размере 4000 дукатов, назначенная папой Григорием XIII в 1583 году. Наконец, для японской миссии было выделено 1200 дукатов из доходов от земельной собственности иезуитов в Индии. Эти суммы приносили максимальный годовой доход в 7700 дукатов, в то время как минимальные расходы японской миссии колебались между 10 000 и 12 000 крузадо (17).
Как в этих условиях они могли свести концы с концами? Только, как доказал Валиньяно, и как неохотно согласились папа и король, с помощью мамоны. Выражаясь совсем прямо, иезуиты на Дальнем Востоке неизбежно стали крупными торговцами. Эта практика, должно быть, началась очень рано, хотя щедрое пожертвование Луишем д'Алмейдой всего своего мирского богатства в местную казну ордена в 1555 году могло позволить иезуитам в Японии в течение нескольких лет окупать все свои расходы. Но в 1567 году генерал Франциск Борджиа написал провинциалу в Гоа, что он решительно не одобряет методы, используемые японскими миссионерами для финансирования своих операций, и искренне надеется, что вскоре они найдут более надежную и не столь предосудительную альтернативу. Они определенно нашли более надежную, если не менее предосудительную, когда в 1578 году отец-визитатор Валиньяно заключил договор с торговым сообществом в Макао об официальном участии японских иезуитов в торговле шелком между Макао и Нагасаки на следующей основе.
Максимальный объем груза белых шелковых нитей, ежегодно отправляемых в Японию в тот период, составлял 1600 пикулей. Этот груз состоял из вкладов, внесенных каждым местным торговцем пропорционально его средствам, как указано в согласованной скользящей шкале. Общий объем в 1600 пикулей сбывался в Нагасаки одной партией муниципальным фактором Макао, а затем прибыль распределялась пропорционально между отдельными грузоотправителями по возвращении карраки в Макао. Поскольку весь груз редко удавалось сбыть при первых сезонных распродажах, остаток оставлялся в Нагасаки для продажи после возвращения карраки. По условиям соглашения 1578 года японским иезуитам была выделена доля в 50 пикулей (купленных с процентов на наследство д'Алмейды), процедура продажи которых в Нагасаки была автоматически предоставлена им по наивысшим текущим ценам. Точно так же им было выделено еще 50 пикулей на тех же условиях из остатка шелка, оставленного для продажи в конце сезона. Таким образом, вся их доля достигала 100 пикулей в год, а их прибыль - от 4000 до 6000 дукатов в год. Эта сумма была наиболее стабильным источником их доходов, и, если добавить ее к менее надежным доходам из Малакки, Индии и Европы, при самых благоприятных обстоятельствах составляла в общей сложности 12 000 крузадо или дукатов. Однако, поскольку оставшиеся взносы почти всегда представляли собой задолженность, полностью или частично, трудность иезуитов при сведении концов с концами была столь велика, что Валиньяно сравнил их способность делать это с евангельским чудом с хлебом и рыбами.
Это соглашение с купеческими кругами Макао было официально ратифицировано вице-королем Индии в апреле 1584 года; сенатом недавно созданного Города Имени Бога в Китае ("Город святого имени Бога" (Cidade do Santo Nome de Deus) - официальное название Макао с 1587 г. - Aspar) пять лет спустя; и генералом ордена иезуитов, королем Испании (и Португалии) и папой в 1582-1583 годах. Несмотря на то, что папы формально запрещали духовенству заниматься торговлей, папа Григорий XIII объявил, что это было проявлением благотворительности, а не коммерции; "и он ясно сказал мне, что, по его мнению, это нельзя назвать торговлей, поскольку она велась по чистой необходимости", - так Клаудио Аквавива сообщил Валиньяно в феврале 1582 года. Тем не менее, Святейший Престол, очевидно, все-таки испытывал некоторые опасения, так как из Макао через Лиссабон стали поступать жалобы на иезуитов; хотя Валиньяно заверил свое начальство, что соглашение 1578 года было чисто добровольным со стороны жителей Макао, которые полностью осознавали, что у миссии не было других средств для надлежащего финансирования своей работы по евангелизации. Эти жалобы в конечном итоге стали настолько сильными, что в 1585 году папа отменил уступку и приказал немедленно прекратить ее действие. Он и король Филипп пообещали значительно увеличить ежегодные субсидии для покрытия образовавшегося дефицита (18).
"Socorro de Espana о llega tarde о nunca". "Помощь из Испании приходит с опозданием или никогда не приходит", гласит старая пословица, которая подтвердилась в этом случае, да и обещанные субсидии от папства также поступали не более регулярно. Поэтому Валиньяно продолжил вести торговлю шелком в ожидании апелляции в Рим, в результате чего генерал иезуитов снова официально разрешил ее продолжение, чему также попустительствовали король и папа, даже если они снова не разрешили ее напрямую. Аквавива призвал Валиньяно сохранять торговлю в исходных пределах и вести дела как можно более ненавязчиво. Из последующей переписки между штаб-квартирой иезуитов в Риме и их коллегией в Макао ясно, что эти последние предписания не всегда строго соблюдались. Масштабы торговых операций японской провинции привели к тому, что на орден обрушилось немало незаслуженной ненависти.
Между тем китайско-японская торговля шелком претерпела важные изменения в течение последнего десятилетия XVI века; в то время как основная часть груза "большого корабля" до сих пор состояла из шелковой нити, теперь все большую долю занимали изготовленные мануфактурным способом дамасские и шелковые ткани. Более того, купеческое сообщество в Макао, державшее в своих руках торговлю шелком, было реорганизовано, и отдельные торговцы могли отправлять столько груза, сколько захотят. По этим и другим причинам соглашение 1578 года утратило силу, но провинция Японии по-прежнему сохранила признанное право на долю в 100 пикулей в грузе, выставленном на продажу по самым высоким действующим ценам. В 1598 году Валиньяно отступил от первоначального соглашения с Макао, тайно отправив немного золота для инвестиций в Индию. Генерал сделал ему выговор за это неэтичное поведение, которое на самом деле было не только преступлением, но и грубым промахом, так как вице-король узнал обо всей сделке, и это поставило орден в крайне неловкое положение. Аквавива напомнил своему чрезмерно усердному подчиненному, что доля иезуитов в торговле шелком Макао-Нагасаки была санкционирована папой и королем при определенном условии, что торговля шелком должна осуществляться только в Японии. Он дал официальную письменную присягу на этот счет; и если бы римская курия и мадридский двор услышали, что Валиньяно превысил данные ему указания, это могло бы произвести наихудшее впечатление в обоих местах (19).
Противодействие этой комбинации Бога и мамоны исходило не только от купцов Макао. Иезуиты китайской миссии косо смотрели на масштабы и размах коммерческой деятельности своих японских коллег, хотя сами они занимались аналогичной деятельностью в более скромных масштабах. Их францисканские соперники и протестантские враги вовсю раздували этот факт в Европе; но практика неизбежно продолжалась, потому что необходимые средства не поступали из других источников. Отвечая на преувеличенные обвинения своих францисканских критиков, Валиньяно объявил о готовности иезуитов отказаться от любого участия в торговле шелком, как только 12 000 дукатов, необходимых для покрытия их минимальных расходов в Японии, будут поступать из другого, более уважаемого источника. Он указал, что отказ от торговли шелком в сложившихся обстоятельствах будет равносилен отказу от японской миссии. В противном случае, по мере того, как миссия процветает и расширяется, либо король и папа должны обеспечивать ее фиксированным и адекватным годовым доходом, либо же иезуитам должна быть предоставлена еще большая доля в торговле шелком. Он не одобрял этот последний вариант действий, так как среди купцов Макао уже существовала достаточная оппозиция, и любое дальнейшее увеличение прибыли иезуитов могло привести только к уменьшению их собственной. Он предложил, чтобы либо папа, либо король обеспечили иезуитам хороший земельный доход в самой японской провинции или позволили миссии покупать землю в Японии, что даст дополнительное преимущество, позволив иезуитам самим обеспечивать себя рисом, по крайней мере, в некоторых областях. Провинция могла использовать все деньги, которые могла получить, поскольку существовала острая необходимость в расширении существующих семинарий и в открытии новых больниц и начальных школ.
Несколько забегая вперед, можно отметить, что хотя практика иезуитов торговли в Азии периодически запрещалась короной и папством, на практике она продолжала расти и расширяться, так как только таким образом провинции Китая и Японии могли покрывать свои постоянно растущие расходы. Это, однако, не означает, что они разбогатели на вырученных средствах, поскольку вся их прибыль сразу же тратилась на занятие благотворительностью в миссии, и нередко они страдали от "безнадежных долгов" и коммерческих убытков. Так, в 1664 г. японская провинция (действовавшая в Индокитае с 1640 г.) имела долг в 22 000 долларов; китайская вице-провинция вообще не имела капитала; а одни только ежегодные расходы колледжа Макао составляли более 4000 долларов. Неудивительно, что эмиссары Помбала не нашли ничего, кроме требников, у иезуитах, которых они так грубо захватили в 1762 году, и не нашли никаких следов золота и серебра, якобы хранившихся под сводами церкви св. Павла.
"Наша профессия - это только торговля душами", - писал падре Антонио Виейра, величайший из португальских иезуитов, из Бразилии в 1688 году. Хотя его дальневосточные коллеги вряд ли могли утверждать, что полностью соответствуют этой гордой похвальбе, они нашли адекватного апологета в лице протестанта Питера Манди, который, должным образом отметив, что они были вынуждены участвовать в торговле от Пекина до Пномпеня, чтобы найти средства для своих миссий, достаточно справедливо добавил: "И, говоря по правде, они не жалеют ни затрат, ни труда, ни усердия, ни риска для достижения своей цели" к вящей славе Божьей (20).
III
Поскольку все существование иезуитской миссии в Японии зависело от безопасного прибытия в Нагасаки ежегодной карраки из Макао, следует сказать кое-что о том, как это громоздкое судно совершало плавание в таких "опасных и штормовых морях, как моря Китая и Японии", если еще раз процитировать Валиньяно. "Nao do Trato" или "курофунэ", как ее соответственно называли португальцы и японцы, представляла собой большую неуклюжую карраку, часто водоизмещением от 1200 до 1600 тонн. Таким образом, она соответствовала гигантским кунардерам ("кунардер" - просторечное название британских пассажирских лайнеров компании "Кунард Лайн". - Aspar) наших дней; ибо португальские ост-индийские карраки были, по общему мнению, крупнейшими кораблями, находившимися тогда на плаву в семи морях. Только лишь их колоссальный размер объясняет огромное впечатление, которое они произвели в Японии, где считались одними из семи чудес света. Их форма знакома всем ценителям японского искусства как центральный мотив так называемых намбан-бёбу, или расписных ширм с изображением "южных варваров", которые достигли зенита своего расцвета в период Кёйтэ (1596-1614 гг.) благодаря мастерам из школ Кано, Тоса, и Сумиёси.
Тем не менее, у них были соперники даже по части размера. Некоторые из манильских галеонов, или кораблей с грузом серебра на борту, курсировавших между Лусоном и Мексикой, за которыми столь рьяно охотились английские и голландские моряки от Томаса Кавендиша до коммодора Энсона (Джорж Энсон (1697-1762) - британский адмирал. В 1740 г. был послан в каперскую экспедицию на Тихий океан, в ходе которой захватил т.наз. "манильский галеон" - испанский корабль с ценным грузом на борту, направлявшийся из Манилы на Филиппинах в Акапулько в Мексике. - Aspar), имели сопоставимый тоннаж. Если верить Марко Поло и китайским хроникам (и есть независимые доказательства их надежности в этой связи), гуандунские и фуцзянские океанские джонки также производили внушительное впечатление. В хрониках династии Мин упоминаются трёхпалубные военные джонки с экипажем из двух тысяч человек, и утверждалось, что некоторые из торговых джонок были еще больше. Даже среди японских кораблей, которые обычно считались в ту эпоху сильно уступавшими китайским по внешнему виду и конструктивным особенностям, встречались некоторые сравнительные левиафаны. Так, итальянский иезуит Органтино, писавший из Усуки (в Бунго) в сентябре 1578 года, красноречиво говорит о семи гигантских "фуне", которые Нобунага построил в провинции Исэ и которые он затем использовал для блокады воинственных монахов Монто в их крепости в Осаке. Органтино специально отправился туда, чтобы увидеть их, и говорит, что они несли тяжелую артиллерию (вещь, до сих пор неизвестная в Японии) и были сопоставимы по размеру с португальскими карраками. Вероятно, это преувеличение, но даже если понимать его буквально, это может означать, что водоизмещение данных судов не превышало 450 тонн, поскольку это был официальный предел тоннажа португальских ост-индских каррак в последнее десятилетие правления короля Себастьяна. Нельзя не упомянуть также знаменитые корейские "корабли-черепахи", которые так блистательно показали себя, сорвав вторжение Хидэёси в Корею, хотя они, по-видимому, не превышали 300 тонн (21).
Эта массивная, хотя и неуклюжая "кубышка", в которую японские иезуиты по воле случая складывали все свои средства, обычно покидала Гоа примерно в апреле или мае. После зимовки в Макао, где на борт брали груз шелка из Кантона, она отплывала в Нагасаки с юго-западным муссоном в июне или июле. При ясной погоде путешествие длилось не более двенадцати или пятнадцати дней, но поскольку отплытие совпадало с началом сезона тайфунов, продолжительность перехода зависела от погоды. Обратный рейс проходил во время северо-восточных муссонных ветров, дувших с ноября по март включительно, а продолжительность времени, которое каррака проводила в Нагасаки, зависело скорее от местных политических и коммерческих условий, а не ветра и погоды.
За навигацию Великого Корабля отвечал штурман, или старший штурман (piloto-mor), если их было несколько, как иногда бывало. Он был значительно более авторитетной и уважаемой личностью, чем его голландский или английский коллега; возможно потому, что капитаны португальских кораблей обычно были фидалгу голубых кровей, а не обветренными моряками. Эти штурманы обычно с лихвой искупали любые недостатки технических знаний своего начальства. Их преданность своему долгу ярко подтверждается английским мореплавателем Ричардом Хокинсом, который отмечал в своих "Наблюдениях" от 1622 года:
"В отношении прокладки курса испанцы и португальцы превосходят все, что я видел, я имею в виду их заботу, которая является главной в искусстве мореплавания. И я хочу, чтобы в этом и во всех их трудах, требующих дисциплины и реформирования, мы следовали их примеру. ... На каждом корабле, который находится в море, на половинной или четвертной палубе, у них есть кресло или сиденье, сидя в которых лоцман или его адъютанты (которые являются теми же офицерами, которых мы на наших кораблях называем капитаном и его помощниками) во время плавания ни днем, ни ночью не выпускают из поля зрения компаса; благодаря чему они видят, что делают, и всегда следят за тем, хорошо или плохо направляют курс корабля те люди, что стоят у руля".
Навигационные инструменты были просты и немногочисленны, фактически ограничиваясь компасом, астролябией и посохом Св.Иакова (градштоком), поскольку тогда не было секстанта или телескопа. В отсутствие гидрографических лоций и крупномасштабных карт моряк неизбежно полагался в первую очередь на знания местности, дополняемые (или, при необходимости, заменяемые) письменными инструкциями по навигации. Эти руководства для моряков португальцы называли roteiros, отсюда французское routier и английский rutter. В дополнение к серии элементарных стереотипных навигационных правил и таблиц они содержали описание береговой линии с примечаниями о якорных стоянках, отмелях и глубинах, а также наблюдения (зачастую очень подробные) преобладающих ветров, течений и других природных явлений, которые могли помочь мореплавателю определить свое местоположение на заданном участке побережья.
Первые европейские рутейруш имели средиземноморское происхождение и, вероятно, относятся ко времени самых ранних финикийских мореплавателей. Они достигли своего наивысшего уровня благодаря великим морским открытиям Португалии, вдохновленным и организованным принцем Генрихом Мореплавателем. Превосходство, которого они достигли во второй половине XVI века, очевидно из примеров, приведенных в Приложении II (стр. 406-414). Но хотя португальские лоцманы довели до совершенства этот тип руководства моряка, он, конечно, не был исключительной собственностью европейских мореплавателей. Капитаны арабских дау и китайских джонок также имели в своем распоряжении подобные средства навигации. Хорошее представление о тех, которые использовались арабами, персами и турками, можно получить, внимательно изучив работы мусульманских моряков и географов, тщательно отредактированные Габриэлем Ферраном в 1913-1928 годах; известно, что Васко да Гама и его преемники почерпнули большую часть своей информации из навигационных знаний Ибн Маджида и других кормчих Индийского океана. Морские способности китайских моряков из Гуандуна и Фуцзяни убедительно подтверждаются их плаваниями в такие далекие места, как Тимор и Молуккские острова на востоке, и в Персидский залив и Сомалиленд на западе. Удивительная точность их навигационных указаний для Сингапурского пролива была недавно продемонстрирована сравнением морских руководств раннего периода династии Мин с современными картами и практикой (22).
Художественная красота многих старых европейских портуланов не должна заслонять от глаз читателя тот факт, что в XVI веке и еще долгое время после этого кормчие в отсутствие подробных знаний местности полагались в первую очередь не на карты, а на письменные лоции. Как отметил покойный капитан Варнсинк в своем научном предисловии к переизданию "Itinerario" Яна Хюйгенса ван Линсхотена, тогда как в настоящее время, благодаря математическому и техническому прогрессу, карта является опорой навигации, и штурман просто изредка сверяется с печатными морскими руководствами, раньше все было наоборот. На протяжении веков именно рутейруш и rutters составляли надежную опору кормчего, вместе с его компасом, лотом, лаглинем и астролябией. Гидрографических карт в современном понимании этого слова не существовало, хотя некоторые карты индийских гаваней, составленные доном Жуаном де Кастро, были очень близки к таковым. Но подавляющее большинство карт и портуланов, о происхождении и развитии которых образованные исследователи исписали столько бумаги, были слишком малы по размеру, чтобы иметь хоть малейшую пользу для практикующего мореплавателя; и даже самые большие из них, из-за неправильной проекции и других недостатков, часто должны были являться скорее помехой, чем помощью в навигации. Но здесь я лучше процитирую самого Варнсинка.
"В отличие от описания фарватера или побережья, где автор может легко опустить все, в чем он не уверен, очертания карты незаметно заставляют картографа позволить себе некоторые догадки, чтобы лучше скрыть свое незнание. Письменными словами легко выразить, что в нескольких милях от берега есть отмель, которая может представлять опасность для судоходства; картограф, напротив, фактически вынужден присваивать этой отмели фиксированное местоположение, тем самым придавая своей работе обманчивый вид точности. Если составитель навигационного руководства не уверен в конфигурации конкретного участка побережья, ему не нужно пытаться описать его; картограф, с другой стороны, имеет сильное побуждение продолжить вычерчивание береговой линии (хотя бы для сохранения его репутации) и иногда тем самым вводит в заблуждение навигатора. Только с появлением математически точных карт, составленных на основе триангуляции и базовых измерений, навигатор научился полностью доверять своим картам. Только тогда, когда карты с помощью общепринятых условных обозначений и аббревиатур начали содержать практически все необходимые навигационные детали, они могли вытеснить морские руководства в качестве одного из основных элементов навигации".
Поскольку португальские лоцманы в основном зависели от этих навигационных руководств XVI века, чтобы безопасно провести "большой корабль" от Золотого Гоа до Длинного мыса, здесь уместно исследовать их лоции для морей к югу от Японии. Некоторые из соответствующих рутейру сохранились для потомков на страницах "Itinerario" Линсхотена. Хотя он никогда не был восточнее мыса Коморин, трудолюбивый голландец использовал свое положение секретаря архиепископа Гоа в 1583-1589 годах, чтобы составить полное описание "всех морских путей, гаваней, островов, глубин, мелководий, песчаных банок, засушливых областей, рифов и скал с их положением, а также времен года, когда дуют ветры, с истинными признаками и знанием приливов и погоды, воды и течений на всех восточных побережьях и гаванях, в том виде, как их наблюдают и описывают королевские лоцманы в их непрерывных и ежедневных путешествиях", - как на одном дыхании сообщает читателю его английский переводчик в 1598 г. Насколько успешно он выполнил поставленную перед собой задачу, может понять любой, кто обратится к его "Описаниям путешествий". Взяв Линсхотена в качестве проводника и его ученого соотечественника Варнсинка в качестве комментатора, я рассмотрю некоторые португальские ротейры, которые эти два голландца соответственно сохранили и аннотировали (23).
Двенадцать глав различной длины воспроизводят "рутейруш" португальских лоцманов об их плаваниях к южным островам Японии и обратно в период с 1550 по 1581 год. Большинство этих путешествий было совершено между Гуандуном и Кюсю; но первая и самая полная глава описывает наблюдения португальского лоцмана, который плыл из Нинпо на китайской джонке в Танегасиму, а оттуда на север вдоль побережья Кюсю, вокруг Сикоку к Сакаи и Внутреннему морю. Путешествие из Нинпо в Танегасиму началось в среду, 30 июня, и закончилось в четверг, 8 июля, в какой-то неуказанный год. Варнсинк предположил 1588 год, поскольку эти даты и дни совпадают для этого года согласно григорианскому календарю, введенному в 1582 году. С другой стороны, из контекста может показаться, что плавание было совершено в то время, когда феодальная анархия и набеги "вако" еще процветали, когда Отомо из Бунго был влиятельной силой на суше, и до усмирения Кюсю железной рукой Хидэёси в 1587 году. Поэтому я предполагаю, что это путешествие относится к раннему периоду взаимоотношений португальцев с Японией и, вероятно, до 1560 года. Эта дата также позволяет объяснить присутствие португальского лоцмана в Нинпо, что маловероятно, если не невозможно, в 1588 году, что подразумевает использование юлианского календаря.
Восьмидневное плавание из Чжэцзяна к южному Кюсю красочно описано с ежедневными наблюдениями кормчего и оценками местоположения его судна. Он был не особенно в восторге от своих китайских товарищей по кораблю, порицая их испуг по поводу ожидаемого приближения тайфуна (1 июля) и неумелость своего фукиенского коллеги-лоцмана, который однажды ночью не смог удержать корабль на заданном курсе. Тем не менее, благодаря удаче или хорошему расчету - или, что более вероятно, сочетанию того и другого - он совершил идеальный выход к берегу у Танегасимы на рассвете 8 июля, в точное время и в том месте, которое он рассчитал в предыдущую полночь. "Этот остров простирается к северу и югу, он длинный и низкий, с белыми песчаными берегами, с очень зелеными долинами во внутренней части; на нем растет много сосен, но они стоят поодаль друг от друга, и по одиночке: он имеет около семи или восемь миль в длину, и посредине его восточного побережья, недалеко от суши, есть каменистый утес, который издали похож на фусту под парусом. Этот остров лежит прямо посередине 30 1/2 градусов (с.ш.); это очень красивая и чистая земля". Таким же, должно быть, предстал остров перед глазами Пинто и его предшественников при открытии Японии, чем я оправдываю эту цитату.
Остальная часть его "рутейру" представляет собой не ежедневный дневник, а описание побережья Кюсю, Сикоку и Внутреннего моря. Сакаи был главным портом захода; но в инструкциях по проходу через пролив Кии содержится должное предупреждение против пиратских наклонностей местных жителей, поскольку этот регион был охотничьими угодьями "вако". Таким образом, "все люди этой земли (на северной стороне) ни в коем случае не заслуживают доверия". Фукура в Авадзи отмечена как "хорошая гавань при всех ветрах, если бы не пираты, потому что там у них есть много фуст, на которых они рыщут вокруг и занимаются грабежами". Ава, восточная провинция Сикоку, "населена очень свирепыми и отважными людьми. Здесь всегда есть огромная эскадра фуст, подготовленных к войнам, на которых они грабят и разоряют все побережье". Сакаи описывается как имеющий неглубокий открытый рейд, что могло быть одной из причин упадка его коммерческой деятельности в последующие годы. Этот анонимный лоцман особенно тщательно описывает морские характеристики гаваней Бунго в Усуки, Хидзи и Оита, что является еще одним свидетельством того, что его "рутейру" был написан в безмятежные дни португальской торговли с Отомо до 1560 года.
Попутно можно отметить, что он ссылается на наблюдения индийских, а также португальских лоцманов в портах Кюсю, предположительно имея в виду гуджаратских мореплавателей на португальской службе. Он завершает свое умелое и добросовестное исследование замечанием о том, что "две японские мили равны португальской миле: это подтверждено португальскими кормчими, которые измерили высоту Солнца над горизонтом и положили в основу своих выводов японские мили". Это последнее наблюдение представляет значительный интерес в связи с запутанной проблемой истинной длины старой португальской морской мили, которых, по общему мнению, насчитывалось 17 1/2 в одном градусе широты (24).
Глава 32 описывает путь от Лампакау до Хирадо и, следовательно, по всей вероятности, предшествует основанию Макао в 1557 году, хотя три года спустя на Лампакау все еще жило несколько сотен португальцев. Этот кормчий не ограничивается только маршрутом плавания между Лампакау и Хирадо, но приводит дополнительные сведения о различных портах в Амакусе и Ариме. Нагасаки не упоминается, что является еще одним признаком того, что "рутейру" старше 1569 года. Этот анонимный автор превозносит Сики на острове Амакуса как одну из лучших естественных гаваней в Японии, добавляя: "но в этой гавани были убиты три или четыре португальца". Кальвинист в лице Линсхотена здесь взял верх над его "моряцким" восхищением техническими навыками португальских кормчих, о чем свидетельствует одна из его редких личных вставок: "Я думаю, что это произошло из-за их непомерной гордыни и высокомерия, ибо они хотят повсюду быть господами и хозяевами, чем вызывают презрение и ненависть у местных жителей, которые во всех местах терпеть не могут этого, а именно в Японии, будучи упрямыми и гордыми людьми". Этот "рутейру" намекает на большое количество китайских торговых джонок, которые часто посещали залив Омура и остров Хирадо. Это интересно в свете современного запрета династией Мин торговли с Японией и опустошительных набегов "вако" на китайское побережье. Навигационные указания для входа в гавань Хирадо можно процитировать в качестве примера лучших способностей португальских лоцманов.
"Если вы хотите войти в эту гавань, сделайте это, когда будет почти полная вода, тогда она поможет вам войти: затем вы должны проплыть вдоль острова таким образом, как я сказал ранее: и, миновав ручей Кочи, следуя к первому мысу земли, к которой вы направляетесь, который выступает от того же острова (от этого мыса к северу выступают две каменистые скалы), вы должны подойти к каменным утесам, чтобы лучше попасть в гавань, и вы скоро увидите перед собой со стороны Хирадо большой и высокий остров, густо поросший деревьями, и когда вы его увидите, возьмите курс прямо на западный мыс того же острова, пока упомянутый остров не покажется полностью с подветренной стороны от вас, в результате чего вы вскоре увидите внутри мыс или конец города; и когда вы начнете видеть дома, то подойдите немного ближе к нему, прямо напротив вышеупомянутого острова с южной стороны и слева, и там на острове есть небольшая низменная коса, идущая от высокого холма, и вдающаяся в море, откуда дальше простирается песчаная отмель или банка, поэтому вы должны повернуть в сторону домов или конца города, чтобы держаться подальше от ручья, и когда вы окажетесь в спокойной воде, если ветер плохой, то бросьте якорь, а оттуда идите на вёслах, либо на фустах, барках, либо на своей лодке, на запад и запад-юго-запад в гавань".
Хотя ясность этих инструкций несколько пострадала из-за того, что английская версия 1598 года была переведена не с оригинала, тем не менее, очевидно, что этот "рутейру" - работа исключительно способного, опытного и наблюдательного кормчего (25).
В главах 33 и 34 описаны дальнейшие маршруты от Макао и его окрестностей до Танегасимы, Кучиноцу, Хирадо и других портов Кюсю. В нем нет упоминания о Нагасаки, поэтому можно предположить, что "рутейру" также датируется периодом 1550-1570 гг. В этих "рутейру" иногда упоминается Формоза, иногда под прозвищем Lequeo Pequeno (Маленький Люкю), поскольку различие между островами Рюкю и Формозой не всегда было ясно для первых мореплавателей, а иногда и под ее современным названием. Португальцы, хотя и довольно часто плавали вдоль утопающего в зелени берега "Прекрасного острова", похоже, никогда не испытывали желания исследовать его красоту с близкого расстояния. Во всяком случае, их первое зафиксированное в источниках посещение Формозы было вынужденным, вызванным кораблекрушением джонки Андре Фейо на западном побережье острова в июле 1582 года.
Глава 35 содержит "объяснение опытным кормчим, что собой представляют ветра под названием Tuffon". Это сжатое, но яркое изложение представляет интерес и для лексикографов, поскольку его автор заверяет своих читателей, что "...Tuffon - это китайское слово, которое также употребляют португальцы, не изменив его, и означает бурю или ураган, с которыми вы обычно сталкиваетесь в тех путешествиях из Китая в Японию". Это недвусмысленное заявление о китайском происхождении слова, очевидно, ускользнуло от внимания ученых Юля и Барриэля, когда они подвергли критике более поздние предположения Барроу и Хирта на этот счет. Однако следует признать, что арабское слово, обозначающее внезапный и яростный шторм, "туфан", больше всего приближается к оригинальной португальской форме; и китайские моряки могли фактически позаимствовать его у арабов или португальцев, а не наоборот (26).
В главах 36 и 41 описываются маршруты плавания из Макао в Нагасаки и обратно, совершенного на "большом корабле" "Санта-Крус", под командованием капитан-майора Франсиско Паиша, в июле 1585 года - марте 1586 года. Так как эти два судовых журнала дают превосходное представление о плавании между Китаем и Японией при нормальных условиях в те дни - "Санта-Крус" попал в тайфун во время перехода в Нагасаки и прошел без происшествий обратный рейс - они полностью воспроизведены в Приложении II; они слишком длинные для того, чтобы помещать их здесь, несмотря на их большой навигационный интерес. Линсхотен, очевидно, получил оригинальные судовые журналы через одного из своих соотечественников, Дирка Герритсзона Помпа, известного под псевдонимом "Китай", который в этих двух рейсах служил главным пушкарем карраки. Их составителем был, конечно, не голландский пушкарь, а анонимный португальский кормчий, чья скрупулезная точность заслужила безоговорочную похвалу столь компетентного авторитета, как Дж. К. М. Варнсинк, который сам был практиком-гидрографом с большим опытом работы в восточных морях.
В дальнейшем подробном рассмотрении остальных "рутейруш" в "Описаниях путешествий" нет необходимости, поскольку, хотя каждый из них интересен сам по себе, все они находятся на уровне тех "рутейруш", которые уже обсуждались или воспроизводятся в Приложении II. Глава 37 содержит навигационные указания о подходах к гавани Нагасаки от острова Месима, который в настоящее время является важным ориентиром для судов, следующих в Японию. Я не могу удержаться, чтобы не процитировать инструкции лоцмана о том, как стать на якорь в гавани, поскольку они более подходят для европейского, чем азиатского порта. "...При входе в (залив) Нагасаки ничего больше не надо делать, кроме как пройти через его середину, пока вы не окажетесь на рейде, где вы должны бросить якорь, имея 4 1/2 - 5 морских саженей глубины, то есть когда напротив большой и главнейшей церкви, даже шпиля церкви, будет находиться дерево, а вы против него, тогда вы в правильном месте, и это очень хорошее место, чтобы стать на якорь; но когда вы находитесь у мыса, который начинается прямо от церкви, вы должны следить за тем, чтобы держаться левой стороны, тем самым избегая песчаного рифа, исходящего из того же мыса, и поэтому бросайте якорь там, как указано выше".
В главе 38 приводится еще один "рутейру" для юго-запада Кюсю, в основном для гаваней Кучиноцу и Фукуда, которые пользовались особым предпочтением португальцев в годы, непосредственно предшествовавшие занятию ими Нагасаки. В главах 39 и 40 описывается обратное плавание из Нагасаки в Макао, последняя из которых представляет собой судовой журнал за март 1584 года, повествующий о затруднительной встрече с рыбаками с островов Гото. В главе 42, которой завершается собственно японский раздел "Itinerario", приводится альтернативный путь от Хирадо до Макао с лучшими инструкциями для плавания вдоль китайского побережья, чем в любом из других "рутейру". Линсхотен не забыл дополнить свои "рутейру" китайско-японских морей шестью главами о ветрах, погоде и приливах, преобладающих между Малаккой и Нагасаки, в описаниях и наблюдениях современных португальских кормчих. Варнсинк отмечает, что глава 46, озаглавленная "О приливах и отливах в дни и часы луны, в гавани Макао в Китае, с высотой той же гавани, измеренной опытным кормчим", вряд ли может быть лучше в наши дни (27).
Тот, у кого хватило терпения прочитать до этого места или, что еще лучше, просмотреть судовой журнал "Санта-Крус", воспроизведенный в Приложении II (стр. 406-414), вряд ли может усомниться в профессиональной компетентности португальских кормчих или удивиться их способности управлять "большим кораблем" в бурных водах Китайского моря. Также будет ясно, что они полагались главным образом на свои знания местности и "рутейруш", поскольку нет никаких указаний на то, что в их распоряжении имелись какие-либо карты, достойные этого названия. Издатель Линсхотена гордится тем, что живописные карты, украшающие его "Itinerario", были тщательно скопированы с самых точных "морских карт" и портуланов, используемых португальскими пилотами в Азии. Нет причин сомневаться в этом утверждении; но, поскольку репродукции Линсхотена имеют масштаб 1:12,5 миллиона, они были совершенно бесполезны в качестве практических карт, не считая других вопиющих недостатков, и маловероятно, что португальские оригиналы были намного лучше. Ни одна из карт Дальнего Востока, воспроизведенных в монументальном труде Армандо Кортесао по португальской картографии XVI века, не могла быть полезна для моряка-практика в Китайском море; и хотя большая часть оригинальных карт и схем была утеряна, сохранившиеся копии, вероятно, дают хорошее представление об их стандарте в целом. Некоторые из карт дона Жуана де Кастро 1548 года, как уже отмечалось, достойны того, чтобы поставить их на один уровень с продукцией д'Апра де Маннвилета (Жан-Батист-Николя-Денис д'Апр деа Маннвилет (1707-1780) - французский мореплаватель и гидрограф, в 1745 г. опубликовал составленные им уточненные карты побережий Индии, Африки и Китая. - Aspar) и Александра Далримпла (Александер Далримпл (1737-1808) - британский шотландский географ и первый гидрограф из Британского адмиралтейства, автор большого количества морских карт. - Aspar) более двух веков спустя; но Кастро был гением, намного опередившим свое время в этом отношении. Это становится очевидным из краткого обзора эволюции картографии Японии XVI века (28).
Происхождение японской картографии обычно приписывается Гёги-Босацу, буддийскому священнику корейского происхождения, который стал патриархом секты Хоссо и который разделяет с Кобо Дайши заслугу в изобретении многих характерных черт японской цивилизации. Как бы то ни было, кадастровые съемки и схематические карты, которые легли в основу японской картографии, известны как карты типа Гёги. Самая старая оригинальная карта этого типа, датированная 1305 годом н.э., хранится в синтоистском храме в Киото; но существуют копии более ранней, датированной 805 годом н.э. Хотя они и различались несущественными деталями, их основные черты оставались стереотипными на протяжении восьмисот лет. Они характеризуются круглой или овальной формой, присущей каждой из шестидесяти шести провинций, без учета их относительных пропорций, и обычно содержат перечень названий провинций, основных дорог и подразделений провинций в пояснительных примечаниях на полях в стиле краткого географического справочника. Некоторые из этих карт были воспроизведены японскими учеными, в частности карта, принадлежащая храму Тосё-дайдзи в Наре, и сравнение этих карт Гёги-дзу с европейскими картами Японии XVI века из атласов Фернана Ваш Дорадо, Луиса Тейшейры и других португальских картографов, не оставляют сомнений в том, что последний тип произошел от первого.
Это предположение, которое ранее оспаривали авторитетные европейские ученые, такие как Дальгрен и Крино, недавно было окончательно доказано профессором Х. Накамурой. Японский ученый определил схематическую карту Японии, датированную 1585 годом, хранящуюся в архивах Флоренции, как португальский перевод или черновик карты типа Гёги, о чем свидетельствуют региональные схематические обозначения Токайдо, Тосандо, Саньодо и т.д., которые больше не встречаются на европейских картах Японии до середины восемнадцатого века. Профессор Накамура также изучил в Мадриде оригинальный отчет о Японии, составленный архиепископом Манилы фраем Доминго де Салазаром, О.P., в июле-сентябре 1587 г. с помощью одиннадцати японских христиан. К этому любопытному обзору прилагается черновик карты Японии типа Гёги, очевидно, нарисованный по памяти одним из японцев. Хотя рисунок нарисован так небрежно, что на первый взгляд напоминает кладку яиц или связку воздушных шаров, более тщательное изучение ясно показывает его происхождение, которое в остальном объясняется в сопроводительной записке архиепископа Салазара.
Профессор Накамура сравнил около тридцати или сорока карт так называемого типа Ваш Дорадо с соответствующим количеством карт Гёги-дзу и пришел к выводу, что оригиналы первого типа были составлены в Гоа на основе набросков или чертежей карт Гёги, аналогичных тем, что отправил в Мадрид архиепископ Салазар. Он указывает, что основное различие между португальским и японским планом заключается в том, что номенклатура шестидесяти шести провинций была пропущена в картах первого типа, где интерес, естественно, был сосредоточен на юго-западе Японии, а номенклатура Кюсю и области Внутреннего моря была относительно многочисленной. Эти последние детали были, предположительно, добавлены из "рутейруш" кормчих и писем иезуитов; но, по крайней мере, часть номенклатуры Хонсю была получена непосредственно из японских источников. Серебряные рудники (minas de prata), которые занимали столь видное место на многих картах, являются не порождением фантазии картографа, а отражением неясных сведений о серебряных копях Омори в провинции Ивами, которые в то время находились в зените их разработки при богатом даймё Мори Терумото (29).
Иногда забывают, сколь многим европейские картографы шестнадцатого века были обязаны своим дальневосточным коллегам. Португальский историк Жуан де Барруш раздобыл китайские карты еще в 1540 году и даже купил китайского раба для перевода собранных им космографических материалов, часть которых он использовал в своих "Декадах" (1552-1563 гг.), хотя большая часть пропала вместе с его утраченной "Географией". Более того, он переслал часть этого материала в Рим по просьбе итальянского летописца Паоло Джовио, который, кажется, использовал его без должной признательности. Маттео Риччи приобрел вырезанную на дереве карту Китая, датированную 1555 годом, во время своего пребывания в столице провинции Гуандун в 1584 году. Эта карта была отправлена ??на родину испанским фактором в Макао в следующем году, и ее все еще можно увидеть в архивах Севильи. Очевидно, эта карта или другая подобная ей использовалась современными иберийскими картографами, ибо очертания Кореи в их работах, очевидно, основаны на изображении полуострова на картах династии Мин. Позже Риччи использовал китайский, а также европейский материал для своих знаменитых mappemondes 1584-1602 годов.
Валиньяно в своих инструкциях иезуитскому наставнику, сопровождавшему посольство с Кюсю к папе Григорию XIII в 1583 году, ссылается на карту Китая, которую он приказал нарисовать на складной ширме для представления королю Филиппу. Действовал и обратный процесс. Профессор Накамура обнаружил любопытный чертеж, скопированный с португальского mappemonde японским буддийским священником Сосэцу в Ханчжоу в 1525 году и отправленный на родину даймё Оути почти за три десятилетия до прибытия "южных варваров" в Японию. Валиньяно, отправляя свои ширмы с изображением Адзути и Китая в Европу, специально попросил разрисовать в Риме аналогичные ширмы (с европейскими мотивами) для преподнесения японским знаменитостям. То, что эта просьба была выполнена, видно из ряда Секай-бёбу или "ширм с изображением карты мира", возможно, созданных по образцу Theatrum Orbis Terrarum Ортелия, которые датируются периодом Кэйто (1596-1614) и до сих пор сохранившихся в Японии. Предположительно, они были скопированы или воспроизведены с оригиналов, заказанных Валиньяно; но в своем описании Японии они были явно видоизменены в соответствии с концепцией страны Гёги-дзу и иногда содержат дополнительные детали, такие как таинственные Золотой и Серебряный острова (Киндзима и Гиндзима).
Хотя самые ранние европейские картографы, по-видимому, в основном полагались на японские схематичные карты в качестве основного материала, более систематическая и научная попытка обследования страны была предпринята во время возвращения Валиньяно в Японию с посольством даймё с Кюсю в 1590 году. Его сопровождал "благородный португалец, весьма интересовавшийся описанием вновь открытых земель", по имени Инасио Монтейро. Этот космограф, каким он, кажется, был, как подразумевает в другом месте Валиньяно, отправился в Киото с отцом-визитатором и провел два года в Японии, собирая весь картографический и космографический материал, какой только мог, будь то посредством личных наблюдений или усердных расспросов местных жителей. Монтейро подсчитал, что Япония простирается между 30 1/2 ® и 39® широты, что было значительным улучшением по сравнению со всеми предыдущими расчетами, и оставалось непревзойденным до публикации карты отца Антонио Кардима в 1646 году. Эта карта, как видно из ее сопровождающей аннотации, была первоначально составлена до 1614 года и, безусловно, кое-чем обязана наблюдениям Монтейро.
Также возможно, что первое приблизительно правильное очертание Японии в европейской картографии, карта Луиса Тейшейры, опубликованная Ортелием в 1595 году, обязана своим большим улучшением по сравнению с чудовищными искажениями типа "шпильки для волос" Ваш Дорадо материалу, предоставленному Монтейро, хотя это, по общему признанию, чистое предположение. Очень жаль, что собственная карта Монтейро не сохранилась; но сколь бы хороша она ни была, она не могла, само собой разумеется, дать действительно адекватного представления даже о побережье Кюсю, которое португальцы часто посещали в течение почти полувека. Картография в шестнадцатом веке все еще находилась в зачаточном состоянии, и стандартных математических знаний было недостаточно для создания надлежащих гидрографических карт. В данных обстоятельствах главной опорой для мореплавателя неизбежно оказывались испытанные и проверенные на практике навигационные руководства; и то, что рука португальского лоцмана не утратила своей ловкости, официально засвидетельствовал капитан Джон Сэрис, который отметил в своем дневнике первого английского путешествия в Японию: "Мы обнаружили, что книга Яна Хюйгенса ван Линсхотена очень верна, поскольку именно по ней мы прокладывали наш курс после нашего выхода из Хирадо" (30).
Примечания.
1. Лучшим обзором португальской торговли на китайском побережье в первой половине шестнадцатого века по-прежнему является обзор D. Ferguson, LettersfromPortugueseCaptivesinCanton 1534-36 [1524], который так и не превзошли более поздняя работа T'ien-Tse Chang, Sino-PortugueseTradefrom 1514 to 1644, и работы A. Kammerer, La Decouverte de la Chine par les portugais au XVIeme Steele et la cartographie des portulans, к которым, однако, можно обратиться для исправления труда Фергюсона по нескольким второстепенным моментам. Наиболее полный отчет о китайско-португальском соглашении 1557 г. и событиях, приведших к нему, можно найти в J. Braga, "O primeiro accordo Luso-Chines", перепечатанном с BEDM, Vol. XXXVI (1940), рр. 376-392 и в BIPH, Vol. II (1949), стр. 7-214. Эти авторитетные статьи включают в себя гораздо больше китайских источников, чем те, которые используются в претенциозной, но неудовлетворительной работе Тянь-Цзе Чанга, помимо использования неопубликованных или малоизвестных португальских материалов из архивов Ажуды и других мест. Ср. также статью Dr. Yano в BSL-J, Vol. I (1929), рр. 70-77, и эссе T. Fujita, "Porutogaru-jin Macao senryo ni itaru made no sho mondai", в его То-Сеи косё-ши но кенкуи (Нанкаи-хен) (Токио, 1932), стр. 417-491.
2. Письмо Гаго в Cartas, Part I (1598 г.), fol. 38-41. "Sumario" цитируется по рукописи из Британского музея, Add. MSS 9852. Ср. также J. Laures, S.J., Kinki Shoki Christokyo-shi.
3. Лучший японский источник о португало-японской торговле XVI в. - это Юроку Сеики Ничи-O коцу-ши но кенкуи И. Окамото. Читателям, не владеющим этим языком, можно порекомендовать английский перевод книги Я. Такекоши "Экономические аспекты истории цивилизации Японии"; но при использовании этой работы, которая полна опечаток, неверных переводов и недоразумений, необходима величайшая осторожность. Тем не менее, несмотря на бесчисленные недостатки, она содержит большое количество японских материалов, которые будут совершенно новыми для среднего западного читателя. Именно когда Такекоши обращается к европейским источникам, чтобы проверить или дополнить японские данные, он и его небрежный переводчик дают маху. То, что он говорит о финансовой политике Нобунаги и методах накопления золота (op. cit., Vol. I, 352-354, 363-364, 377-384 и Vol. II, 373-374) - по большей части и актуально, и интересно, и подтверждается наблюдениями Вилелы и Фроишем в их Cartas. Ср. также Delmer M. Brown, "The Importation of Gold into Japan by the Portuguese during the Sixteenth Century," Pacific Historical Review, Vol. XVI, No. 2 (май 1947), pp. 125-133, о четком и лаконичном изложении проблемы.
4. Оно часто воспроизводилось. В книге Henri Bernard, S.J., LesPremiersrapportsdelacultureeuropeeneaveclacivilisationjaponaise есть хорошая фотография, которая хоть и небольшая, но прекрасно читается. Английский перевод можно найти в книге R. Hildreth's JapanasItWasandIs.
5. "Sumario" (1583 г.), chap. xi (Brit. Mus. Add. MSS 9852, л. 54); Мельхиор Карнейру, S.J., епископ Никейский и коадъютор патриарха Эфиопии (1555-1566) был, собственно говоря, епископальным викарием, а не епископом Китая и Японии в Макао с 1568 года до своей смерти там в 1583 году. Его преемником, на которого намекает Валиньяно, был дон Леонардо де Са, который не был членом ордена иезуитов и, следовательно, вряд ли согласился бы с их точкой зрения. Валиньяно все еще выступал за издание этого бреве в 1592 году, показывая пример поведения капитан-майора Домингуша Монтейро, который настаивал на том, чтобы его корабль попал в Хирадо, несмотря на сопротивление иезуитов в 1586-1588 годах. Мацура, который был на грани полного поражения от обращенного католика Омура, не только получил новый шанс, но и вынудил последнего просить мира на невыгодных условиях. В качестве оправдания поведения Монтейро можно указать на то, что в 1586 году Нагасаки был оккупирован Симадзу из Сацума, который был столь же враждебен христианской вере, как и Мацура из Хирадо.
6. Письмо Симадзу Такахиса от Эйроку 4 (1561-1562) в Cartas (1598) Vol. I, fol. 112; японский перевод и комментарии в Nagasaki kaiko izen O-hakurai oko Я. Окамото, pp. 253-263. Об отношении даймё Кюсю в целом см. Такэкоши, op. cit., Vol. I, 283-315, но многие из его утверждений требуют тщательной проверки. В мае 1581 года даймё Каги, Сибата Кацуи, настаивал на том, чтобы Фроиш организовал визит карраки из Макао в его владение на западе Хонсю, предложив ссуду португальским купцам от десяти до двадцати тысяч таэлей, чтобы они начали там свой бизнес. Это яркий пример важности "курофунэ". См. Cartas (1598), Part. II, 11V. В 1582 году иезуиты разрабатывали план по обеспечению безопасности Ямагавы в Сацуме в качестве конечного порта для "большого корабля", поскольку христианство добилось там больших успехов. (Frois, Segunda Parte da Historia de Japam, 1582, изд. Пинто-Окамото, стр. 296.)
7. Cartas (1598 г.) Part I, fol. 10V; более поздние (и здравые) мысли Валиньяно о сохранении строгого нейтралитета в японских внутренних спорах воплощены в главе II ("Das Cousas da Guerra") его "Obediencias" (Кодекс Ажуда "Jesuitas na Asia", 49-iv-56). Комедия вмешательства иезуитов в спор между Омура и Арима описана в "Дополнениях" 1592 г. к "Sumario" 1583 г. (Кодекс Ажуда "Jesuitas na Asia"). Ср. также Father Schutte, Il Ceremoniale per i missionari del Giappone, pp. 148-152.
8. Британский музей, Add. MSS 9852, p. 31. Лучшими японскими опубликованными источниками о происхождении Нагасаки являются статьи Окамото, Дзюроку Сэйки и Т. Нагаяма (на японском языке) об основании Нагасаки в BSL-J, Vol. I No. 1 (1939), рр. 143-149. Рассказ Такекоши (op. cit., Vol. I, 308), как обычно, довольно искажен, но по сути не отличается от версии Валиньяно. Ср. также перевод Шурхаммера-Ворецка History of Japam Луиша Фроиша, Die Geschichte Japans, p. 404 и Delplace, Le Catholicisme au Japon, Vol. I, 176-180.
9. Позиция "Умерщвление не убийство" подразумевается в жалобе Валиньяно, что иезуиты не могли казнить своих новообращенных в 1583 году, еще более откровенно раскрывается в главе xxi того же "Sumario", в которой говорится о полномочиях, которыми должен обладать верховный иезуит в Японии. Он настоятельно призывает разрешить местным иезуитам посоветовать христианским даймё казнить любого, кого они сочтут необходимым, если безопасность местного христианского сообщества, похоже, потребует этого, "не только в целом, но и в конкретных случаях, поскольку в Японии нельзя жить без этого, а казни и отправление правосудия здесь не могут осуществляться в соответствии с европейскими законами". Однако более поздняя точка зрения оказалась лучше, или же его начальство в Риме не одобрило его предложений, поскольку "Addiciones" 1592 г. и "Obediencias" 1612 г. содержат строжайшие запреты против совершения чего-либо подобного или попытки каким-либо образом вмешиваться в местную политику. (Кодекс Ажуды "Jesuitas na Asia", 49-iv-56). Ср. также Schutte, op. cit., рр. 148-152. В дополнение к точке зрения Валиньяно можно сказать, что ее разделяли еретики-голландцы и англичане, посетившие Японию в следующем веке. Английский фактор, Ричард Кокс, после описания того, как он видел распятого убийцу и головы десяти обезглавленных преступников, выставленные на всеобщее обозрение в Фусими в августе 1616 года, добавляет: "Если бы не это строгое правосудие, среди них невозможно было бы жить, такой они отчаянный народ" (Дневник Ричарда Кокса, изд. Н. Мураками [Токио, 1899], том I, 161).
10. Вышеизложенное взято из "Sumario" 1583 г. (Brit. Mus. Add MSS 9852) и "Addiciones" 1592 г. (Кодекс Ажуды "Jesuitas na Asia", 49-iv-56). Стандартная японская работа о значении иностранной торговли в этот период - Okamoto, JurokuSeikiNichi-Okotsu-shinokenkyu, который представляет собой тщательный и добросовестный синтез как португальских, так и японских источников. Книга Такэкоши, op. cit., содержит большой объем материала, но, как уже отмечалось, он настолько несогласован, плохо усвоен и неправильно переведен на "псевдоанглийский японский", что только студент с хорошим практическим знанием того периода может ознакомиться с ним с безопасностью. Профессор М. Анесаки обсуждает связь между торговлей и христианством в основании Нагасаки в своей книге Киришитан дендо но кохаи, р. 107-113.
11. Валиньяно, "Sumario" (1583 г.), chap. xxix (Brit. Mus. Add. MSS. 9852). О должности и привилегиях капитан-майора см. C. R. Boxer, Fidalgos in the Far East, pp. 4-7, 9, 11-18, 29 ff., 269-271; idem, As Yiagens de Japao e os sens Capitaes-Mores, 1550-1640.
12. Ср. два анонимных испанских отчета о португальской торговле на Дальнем Востоке (Archivo de Indias, Seville, 1-2, 113), напечатанные в F. Colin и P. Pastells, Labor Evangelica de los obreros de la Compania de Jesus en las islas Filipinas, Vol. III, 218-221; Педро де Баэса, Memorial fols. 6-8; Boxer, Fidalgos in the Far East, pp. 15-17; J. H. Van Linschoten, Discours of Voyages, chap. xxv, 42-44, и аннотированная перепечатка голландского оригинала 1596 года Vereeniging Линсхотена под редакцией профессора Керна, Vol. I, 99-103. Интересно сравнить анонимные испанские списки ок. 1600, со списками цен на те же товары, приведенными Сэрисом в 1613 г. Ср. E. M. Satow, VoyageofCaptainJohnSaristoJapan, 1613, pp. 203-211, 224-230. Я склонен приписать один или оба упомянутых выше испанских отчета Педро де Баэса, который был главным фактором в Макао и побывал в Японии.
13. Такэкоши, op. cit., как обычно, почти настолько же препятствует, как и помогает, при решении этой сложной проблемы колебания соотношения стоимости золота и серебра в Азии и Европе во второй половине шестнадцатого века. Но, поскольку это единственный доступный японский источник, доступный на английском языке, изучающего этот вопрос следует отсылать (с должной осторожностью) к тому, что Такэкоши говорит в op. cit., Vol. I, 311, 334; Vol. II, 32, 368-369, 405. Он определяет соотношение ценности золота и серебра как 1 к 14 в Испании, 1 к 12 или 13 в Японии и 1 до 11 в Китае. В частности, мы знаем из "Журнала" Сэриса, что соотношение золота к серебру в Японии в его дни (1613 г.) было 1 к 13, а в Европе 1 к 12. Педро де Баэса в своем "Мемориале" 1609 г., ссылаясь на условия предыдущего десятилетия, утверждает, что самый высокий курс, по которому он когда-либо обменивал серебро на золото в Кантоне, составлял 7 серебряных песо за одно золотое, тогда как соответствующая ставка в Испании составляла 12 Ґ к одному. (См. выдержки из его "Мемориала" от 15 января 1609 г., напечатанные в Приложении IV, стр. 425-427, ниже.) Согласно документу Маэды от 1592 года, Хидэёси установил соотношение золота к серебру как 1 к 10 в начале своей корейской кампании. (Y. Kuno, Japanese Expansion on the Asiatic Continent, Vol. I, 315.)
14. Валиньяно, "Addiciones" 1592 г. (Кодекс Ажуды "Jesuitas na Asia", 49-iv-56); Takekoshi, op. cit., Vol, II, 32-39, 374-377, 400-407. Вышеупомянутое было написано до появления интересного эссе Делмера М. Брауна "Ввоз золота в Японию португальцами в шестнадцатом веке", op. cit., pp. 125 ff., которое стоит учесть всем интересующимся предметом.
15. Валиньяно, "Sumario", 1583 г. (Brit. Mus. Add. MSS 9852); "Addiciones", 1592 г. (Кодекс Ажуды "Jesuitas na Asia", 49-iv-56); Apologia (1598); эта последняя apud Colin-Pastells, op. cit., Vol. II, 689-692.
16. Валиньяно, "Sumario" (1583), chap. xxvii-xxxiii; Sousa, Oriente Conquistado, Vol. II, 552-553. Colin-Pastells, op. cit., Vol. II, 689-692.
17. Валиньяно, "Sumario" (1580 г.), chap. xvii; ibid. (1583), chap. xxvii-xxix; Apologia apud Colin-Pastells, op. cit., стр. 689-692; Sousa, op. cit., стр. 552-553; D. Shilling, Das Schulivesen der Jesuiten in Japan 1551--1614, pp. 13-26 и цитируемые там источники. Валиньяно признал, что эти высокие расходы до некоторой степени компенсировались относительной дешевизной стоимости жизни в Японии, где ежегодные расходы на содержание европейского иезуита составляли двадцать дукатов; додзюку - восемь; и слуги - четыре с половиной; эти суммы приходилось еще более резко сокращать, если ежегодный нао не доходил до порта назначения (Brit. Mus. Add. MSS 9856, chap. xvi, para. 50). Его старый друг, Отомо Сорин, также упрекнул иезуитов, потратив за год на их заведения больше денег, чем он потратил за шесть месяцев на пять контролируемых им провинций в зените своего могущества ("Addiciones", 1592 г., Кодекс Ажуда, "Jesuitas na Asia", 49-iv-56).
18. Валиньяно, "Sumario" (1580), стр. 32; там же. (1583), главы, xxvii-xxix; Apologia, chap. xxvi, 38-44; отчет иезуита, посетившего провинцию Япония, падре Луиса да Гама, о торговле своей провинции с 1567 по 1664 год, составленный в Макао 15 декабря 1664 года (Кодекс Ажуда, "Jesuitas na Asia", 49-iv-56; pp. 397-410). Этот последний отчет особенно ценен, так как он дает хронологический обзор этого запутанного вопроса, полученный в результате изучения исходной переписки между Римом, Гоа, Макао и Нагасаки, хранящейся в архивах колледжа Мадре-де-Деус в Макао. Отчет Гамы исправляет и дополняет версию Валиньяно. Ср. также статья Окамото в Nichi-Ho kotsu Luso-Japanese Society, Vol. II (1943), рр. 173-214, в которой воспроизводятся некоторые оригинальные документы на португальском и испанском языках.
19. Отчет Гамы от 15 декабря 1664 г., цитирующий письмо Аквавивы от 10 апреля 1597 года. Несмотря на это предупреждение, дальневосточные иезуиты торговали товарами, кроме шелка, и в других местах, кроме Японии, поскольку им действительно приходилось это делать в силу обстоятельств. Генерал Вителлески повторил наставления против mercancias secretas в своем письме от 15 января 1619 г. отцу-визитатору Франсиско Виейре (loc. сit.). Отцы Макао успокоили свою совесть, заявив в своей Конгрегации в 1623 году, что этот бизнес "non erat mercatura sed opus charitatis" ("является не торговлей, а благотворительностью" (лат.)), и, следовательно, может быть расширен для покрытия всех основных расходов; нет необходимости ограничивать торговлю шелком, официально лицензированную в 1582 году, но можно заменить любую подходящую альтернативу.
20. Кодекс Ажуды "Jesuitas na Asia" 49-iv-56, стр. 400-410 passim; Broteria, Vol. XLV, fasc. 5 (1947), р. 215; TravelsofPaterMundy, Vol.III, 164. О более поздней критике иезуитской торговли в Китае и Индокитае, ср. мою статью в JRAS (апрель 1947 г.), pp. 96-97; и FidalgosintheFarEast, особенно рр. 169-173.
21. О португальских карраках и их тоннаже см. The Mariner's Mirror, Vol. XXVI (1940), рр. 388-406; Boxer, Fidalgos in the Far East, рр. 12-15; письмо Органтино о кораблях Нобунаги в Cartas (1598), Vol. I, fol. 415. Подробная информация о корейском судоходстве шестнадцатого века содержится в статье H. H. Underwood "Korean Boats and Ships" в TRAS:K, Vol. XXIII (1934 г.). Тоннаж китайских судов взят из Такекоши, op. cit., а также из Юроку Сейки Окамото, pp. 197-198, 791-793. Об испанских кораблях, плававших по маршруту Манила - Мексика, см. W. L. Schurz, TheManilaGalleon (New-York, 1935), рр. 193-215.
22. Ср. C. R. Boxer, "Portuguese Roteiros, 1500-1700", в The Mariner's Mirror, Vol. ХХ, no. 2 (апрель 1934 г.), рр. 171-185; A. Fontoura da Costa, A marinharia dos Descobrivientos (Лиссабон, 1933; перепечатано в 1940 году); Gabriel Ferrand, Relations de voyages et texts geographiques Arabes, Persans et Turks, relatifs l`Extreme-Orient du VII au XVII siecles (2 тома; Париж, 1913-1914) и его Introduction to l'astronomie nautique Arabe (Париж , 1928); J. В. Мills, "Malaya in the Wu-pei-chih Charts", в JRAS: M, Vol. XV, Pt. III (декабрь 1937 г.), рр. 1-48; J. L. Duyvendak, "Sailing Directions of China Voyages" (from the Ming Sea Manual in the Bodleian Library) в TP, Vol. XXIV (1939), рр. 230-237.
23. Нижеследующее основано на английском переводе Reysgeschrift в Itinerario Линсхотена 1595-1596 гг., опубликованном в качестве третьей книги "Discours of Voyages" Джона Вулфа в Лондоне в 1598 году. Выдержки были проверены со ссылкой на аннотированное переиздание оригинального голландского издания "Veereniging" Линсхотена в пяти томах, из которых тома 4 и 5 содержат соответствующий материал. В своей оценке навигационной ценности этой книги я во многом полагался на введение к томам 4 и 5, написанное образованным голландским редактором, покойным Дж. С. М. Варнсинком, который, помимо своих многочисленных других сфер деятельности, был капитаном военно-исследовательского судна "Eridanus" в Нидерландской Ост-Индии с 1923 по 1925 год. Я, однако, рискнул исправить некоторые из его отождествлений японских топонимов, которые иногда можно оспорить. Амбициозная работа А. Каммерера о разделе "Itinerario" Линсхотена, посвященном описанию китайского побережья, опубликованная под заглавием La Decouverte de la Chine par les portugais au XVIieme siecle et la cartographie del portulans, грешит неточностями из-за включения слишком большого количества не относящегося к делу материала. Она содержит наводящие на размышления отрывки, хотя некоторые из его отождествлений были оспорены критиками, более знакомыми с китайским побережьем, чем эрудированный французский дипломат. После того, как эта глава была опубликована, я получил копию интересной статьи L. Bourdon "Les Routes des marchands entre Chine et Japon au milieu du XVIe siecle", перепечатанную из неуказанного журнала, опубликованного в Лиссабоне в 1949 году.
24. Ср. Fontoura da Costa, "La lieue marine des portugais au XVe et XVIe siecles", Comptes Rendus du Congres International de Geographie (Амстердам, 1938), Tome II, sect. iv, pp. 3-12; и J.C.M. Warnsinck, Inleiding to Deel IV of the Itinerary (Lin. Ver. ed.), Vol. XLIII, pp. ixiv-lxvii. Падре Жуан Родригес, S.J., в своей "Грамматике японского языка" 1608 года определяет ри или морскую милю Кюсю как равную 18 чо; один чо в настоящее время эквивалентен 109 метрам.
25. Discours (1598), Книга III, глава xxxii, р. 385. Я исправил его с голландского оригинала там, где это было необходимо, например, заменив "холм" на "лачугу", за которую елизаветинский переводчик ошибочно принял голландское слово "Heuvel".
26. Yule and Burnell, Hobson-Jobson (изд. 1903), рр. 947-950. Свидетельство Линсхотена - одно из редких упущений в этой работе и дополняющем ее Glossario Luso-Asiatico Dalgado.
27. Warnsinck, op. cit., p. xiv. Для расчета приливов в шестнадцатом веке, см. статью А.Э. Стивенса в Imago Mundi, Vol. II (1937), pp. 55-59.
28. Стандартной работой по этому вопросу все еще является эссе Э. Дальгрена LesDebutsdelacartographieduJapon, если его читать, как и должно быть, в сочетании с AtlaszurGeschihtederjapanischenInseln P. Теleki (Будапешт, 1909 г.) и B. Gezelius, JapanivДsterlДndskframstДllning till omkring ar 1700 (Упсала, 1910). Более поздние исследования O. Nachod, Zur Kartographie Japans (Берлин, 1910) и Die Alteste AbendlДndische Manuskript-SpecialkartevonJapanvonFernaoVasDourado, 1568, в Материалах X Конгресса международной географии и А. Cortesao, Cartografia e Cartografos Portugueses dos seculos XV и XVI принесли дополнительный ценный материал. Некоторые выводы этих европейских ученых требуют пересмотра в свете японского материала, приведенного местными авторами, которых цитирует М. Рамминг в своей статье "The Evolution of Cartography in Japan," Imago Mundi, Vol II (1937), pp. 17-21, к которой следует добавить примечательную статью профессора Х. Накамуры, "Les Cartes du Japon qui servaient de modele aux cartographes europeens au debut des relations de l'Occident avec le Japon," MAT, Vol. II (1939), pp. 100-123. Непреходящий интерес к этой теме подтверждается последними сообщениями, которые я только что получил, когда писал эти строки: George Kiss, "The Cartography of Japan during the Middle Tokugawa Era; A Study in Cross-Cultural Influences," Annals of the Association of American Geographers, Vol. 37, No. 2 (June, 1947), pp. 101-119, и idem, "Some Aspects of the Missionary Cartography of Japan during the Sixteenth Century," Imago Mundi, Vol. VI (1949), pp. 39-47. Стандартным произведением на японском языке того периода является "Юроку Сэйки сэкай тизу-дзё но Нихон" Окамото, который опирается в основном на материалы из Кортесао (op. cit.), но не игнорирует японские источники.
29. Nakamura, op. сit., р. 117-118. О серебряных рудниках Ивами см. Такэкоши, op. cit., Vol. I, 298-299, 455; Vol. II, 34, 38.
30. Ср. MN, Vol. II, 119, 123 и рис. 8; ibid, Vol. VI, 391-403. И. Ашида, "Сэкай-дзу бёбу-ко", в "Рекиси-чири" (июнь 1932 г.), pp. 541-567. О Жуане де Барруше (1496-1570) и его интересе к Китаю см. мою статью в THM, Vol. IX (1939), рр. 447-468. О Маттео Риччи и его влиянии на картографию Китая и Японии см. исследования отца Анри Бернара (Father Henri Bernard), S.J., в Monumenta Serica, Vol. I (1935-1936), pp. 432-446; отца Гумберклода (Father Humbertclaude), S.M., в MN, Vol. III (1940), pp. 643-647; Pasquale d'Elia, Il Mappamondo cinese del P. Matteo Ricci (Ватикан, 1938); K. Ch'en, в TP, Vol. 34 (1938), pp. 179-190. Золотой и Серебряный острова являются предметом длинного эссе М. Chassighenux "Rica de Oro et Rica de Plata" в TP, Vol. XXX (1933), pp. 37-84, но последнее слово об этой увлекательной картографической загадке еще не сказано. Я замечаю, что эти острова появляются под их японским обозначением на сделанном в Ханьчжоу черновом эскизе португальской карты, воспроизведенном в эссе профессора Х. Накамуры (op. cit., Vol. II, 122, рис. 8). Суть рассказа Валиньяно о космографических и картографических работах Монтейро (или Морейры) в Японии изложена в Cortesao, op. cit., Vol. II, 361-363. Похвалу Сэриса Itinerario Линсхотена можно найти в издании Hakluyt Society "Путешествие капитана Джона Сэриса", р. 188.