Отец-визитатор Валиньяно в его часто цитируемом "Sumario" 1583 года нашел повод для морализаторских рассуждений о неисповедимых путях Бога к человеку, о чем свидетельствует краткий обзор распространения христианства в островной империи к этому времени. Ибо, сокрушался Валиньяно, вполне можно было ожидать, что на таком отдаленном, не затронутом внешними влияниями и совершенно чужом миссионерском поле "Господь Наш поможет нам, как Он помог ранней Церкви, наделив даром владения языками и совершения чудес, чтобы лучше побудить японцев принять нашу святую веру", но Бог в Своей божественной мудрости решил иначе. Более того, Он, по-видимому, "даже хотел разрушить то, над чем столь старательно трудились отцы", неоднократно делая так, что именно тогда, когда казалось, что все складывается удачно для миссии, на нее, как гром среди ясного неба, обрушивались бедствия и гонения и вызывали большое отступничество среди новообращенных. Валиньяно предположил, что Бог действовал таким образом, чтобы показать, что у Него есть не один метод спасения душ и для демонстрации того, что вера может не только процветать без чудес и сверхъестественных явлений, но и успешно существовать в условиях унижений и преследований. Напротив, когда отцы-иезуиты снова и снова видели, что все их усилия сводятся на нет, а миссия находится на грани краха без малейшей перспективы, с человеческой точки зрения, на успешный исход, затем, с равной внезапностью и без видимой причины, гонения прекращались, обращения вновь становились массовыми, а все прежние потери более чем восполнялись.
Великий итальянский иезуит продолжал доказывать свой аргумент на конкретных примерах. Он рассказывает об обращении Омуры Сумитады, который сразу же после своего крещения принялся со всем рвением неофита сжигать идолов и разрушать храмы, что вызвало бурную ответную реакцию у его вассалов, которые отстранили его от власти и вынудили вести жизнь преследуемого беглеца в течение трех лет. Затем, когда все казалось безвозвратно потерянным, и буддийские бонзы ликовали по поводу унижения иезуитов и их протеже как убедительной мести местных божеств, судьба снова повернулась лицом к иезуитам. "Бог дал такую силу падре, что они уничтожили и сожгли все монастыри и храмы бонз, и в течение нескольких месяцев обратили в христианство всех язычников этих земель, не оставив ни одного язычника или следа бонз, так что наш Закон и падре отныне приобрели бСльшую силу и престиж, чем были у них раньше".
Еще один поразительный пример представляли события в соседнем княжестве Арима, где старый даймё умер скоропостижной и мучительной смертью от рака (как считалось), договорившись о последнем визите к падре перед принятием крещения. Это неприятное событие привело к тому, что на протяжении следующих трех лет местные христиане и иезуиты подвергались гонениям, но когда Валиньяно прибыл в Японию, всё изменилось без видимой причины. Молодой даймё стал убеждённым новообращённым, и произошло массовое обращение его вассалов, сопровождавшееся разрушением буддийских святилищ. В другом месте, в Тоса, дружественный даймё отдал падре местные синтоистские и буддийские храмы, но вскоре после этого иезуиты были изгнаны оттуда народным восстанием. В Бунго, Отомо Сорин в зените своего могущества сжигал и разрушал храмы, после чего бонзы стали громко пророчествовать о мести богов, что произошло почти сразу в виде сокрушительного поражения Сорина от рук Симадзу Сацума. Нет необходимости продолжать рассказ Валиньяно о превратностях христианства на Кюсю, достаточно добавить, что его тезис был еще более поразительным образом подтвержден пять лет спустя резкой переменой взглядов со стороны Тоётоми Хидэёси (1).
Отношение Хидэёси к христианству часто становилось предметом обсуждений, но оно еще далеко не объяснено во многих частностях, и я не претендую на то, что у меня есть ключ к его загадочному поведению. Но, хотя есть серьезные сомнения относительно его мотивов, их не может быть в отношении последствий, к которым привели его явно своенравные действия. Искусный диктатор, который унаследовал положение и политику Нобунаги, вначале продолжал, как и его предшественник, благоприятно относиться к христианству. Некоторые из его самых доверенных сторонников, такие как Такаяма Юкон, Курода Ёсуи и Кониси Юкинага, были христианами, соблюдавшими все церковные обряды, тогда как другие, такие как Хосокава Тадаоки и Гамо Удзисато, были сочувствующими христианской вере. Обращение его придворного врача, Манасе Досана, которого многие считали одним из самых образованных людей своего времени, создало настоящую сенсацию и не вызвало недовольства у Хидэёси.
Если верить Валиньяно (а в его положении он явно знал о том, что писал), Хидэёси наказывал буддийских священников скорпионами, где его предшественник пускал в ход бичи (Аллюзия на фразу из Библии, приписываемую Ровоаму, сыну царя Соломона: "отец мой наказывал вас бичами, а я буду наказывать вас скорпионами" (3Цар 12:11). Скорпионом называлась плеть с металлическими крючками на концах. - Aspar). В 1592 году отец-визитатор заявил, что радикальные методы регента (кампаку) привели к такому упадку могущества буддийского духовенства, что во многих местах, где раньше было около ста монахов, тогда осталось всего четыре или пять. Хотя и не такой рьяный иконоборец с буддийскими образами, как Нобунага, Хидэёси время от времени не колеблясь уничтожал их. Когда буддийские священники из нового феода Такаямы в Акаси в Хариме обратились к кампаку за защитой своих храмов от ожидаемого иконоборчества этого христианского даймё, Хидэёси не только категорически отказался заступиться за них (несмотря на увещевания его супруги), но приказал сжечь вместо дров в Киото священные образа, которые они принесли с собой. Однажды, во время Страстной недели 1586 года, он нанес неформальный визит иезуитам в их церковь в Осаке, и, проведя сравнение между отцами-иезуитами и бонзами с их убеждениями в пользу первых, сказал председательствующему падре, что единственным, что мешало ему стать христианином здесь и сейчас, был запрет иметь много женщин: "и если вы не будете настаивать на этом, я также стану обращенным".
Учитывая все обстоятельства, вице-провинциал Гашпар Коэльо, который приехал засвидетельствовать почтение Хидэёси в замок Осака в мае 1586 года, не имел никаких оснований ожидать чего-либо иного, кроме благоприятного приема у фактического правителя Японии; хотя иезуиты выражали некоторые сомнения относительно того, окажется ли Хидэёси действительно приветливым, ввиду высокомерия, с которым он обычно обращался даже с могущественными даймё. Но прием Коэльо напомнил очень дружеские аудиенции, которые Нобунага дал иезуитам в Гифу и Адзути, как это видно из описания, приведенного в длинном и чрезвычайно интересном письме Фроиша от 17 октября 1586 года. Намеренная сдержанность некоторых отрывков в печатной версии этого послания (в издании "Картас" 1598 года) компенсирована неопубликованным письмом Валиньяно, хранящимся в иезуитском архиве в Риме.
Первая встреча Коэльо с Хидэёси состоялась 4 мая, в день Св. Моники, когда его сопровождали более тридцати человек, включая иезуитских падре, японских братьев и додзюку, а также несколько юных учеников из семинарии, основанной Валиньяно. Официальный прием проходил в комнате, украшенной росписью с изображением некоторых птиц и деревьев на фоне сусального золота - очевидно, фусума, нарисованной одним из мастеров школы Кано. После соблюдения всех формальностей Хидэёси сошел с помоста, на котором сидел, и сел (или, вернее, присел на пятки) возле Коэльо, с которым он говорил еще более откровенно и дружелюбно, чем когда-либо Нобунага с Валиньяно. Он смеялся и шутил о старых временах с Фроишем, который выполнял роль переводчика, и хвалил то бескорыстие, с которым иезуиты проделали столь долгий путь с единственной целью проповедовать Евангелие. Он рассказал им о своем намерении покорить Кюсю и привести непримиримого Симадзу из Сацумы к покорности. Он добавил, что его единственным честолюбивым желанием было оставить после себя великое имя, по этой причине он решил доверить управление Японией своему брату и пересечь море во главе огромного экспедиционного корпуса с целью завоевания Кореи и Китая. В связи с этим он хотел бы, чтобы падре от его имени зафрахтовал две большие португальские карраки, капитанов и экипажи которых он щедро вознаградит за службу под его знаменем. Он завершил эту удивительную беседу, сообщив иезуитам, что в случае успеха его кампании он построит церкви на всем протяжении Китая и прикажет населению массово обратиться в христианство.
И тут вице-провинциал совершил крайне непростительную ошибку - одну из тех ошибок в суждениях, которые Талейран охарактеризовал как худшие, чем преступление. Пренебрегая настоятельными приказами Валиньяно, запрещавшего какое-либо вмешательство миссионеров в местную политику, Коэльо не только согласился со всем, что сказал Хидэёси, но и пообещал, что он заручится поддержкой христианских даймё Кюсю против Сацума и Рюдзодзи Масаи. Более того, думая, что экспедиция в Китай никогда не осуществится, и что Хидэёси просто страдал манией величия, вице-провинциал пообещал кампаку, что он предоставит два португальских корабля, в дополнение к оказанию другой помощи из Португальской Индии, о которой Хидэёси никогда не просил. Последний заявил, что он восхищен готовностью Коэльо к сотрудничеству; но Валиньяно прокомментировал, что японский правитель, должно быть, подумал про себя, что "этот отец-провинциал - очень богат и влиятелен. Однажды он начнет войну против меня, как и настоятель Исияма Хонгвандзи против Нобунаги". Отомо и другие христианские даймё были ошеломлены, услышав о необдуманном поступке Коэльо, но он по-прежнему был убежден, что действовал правильно (2).
Затем Хидэёси показал Коэльо и его свите иезуитов и додзюку весь замок Осака, действуя в качестве чичероне так же, как Нобунага с Фроишем в Гифу восемнадцать лет назад. Действительно, годы должны были откатиться назад, насколько последний был обеспокоен, поскольку его письмо от октября 1586 года, рассказывающее о великолепии Осака-дзё, очень похоже на письмо июля 1569 года, в котором он так наивно и живо описывал чудеса Гифу. Так же, как это сделал Нобунага, Хидэёси провел группу своих гостей по крепости с этажа на этаж, собственноручно открывая все двери и окна, "как будто он был обычным хозяином дома", обращая внимание иезуитов на все, что он считал того заслуживающим: "Здесь вы видите эту комнату, полную золота, здесь - серебра, здесь - шелка и дамаска, здесь - одежд, здесь - мечей и богатого оружия". Неудивительно, что на иезуитов всё увиденное произвело большое впечатление, и они "взирали друг на друга в изумлении". Особо интимную подробность представляет наблюдение Фроиша, что "на всех этих этажах и лестницах перед Квамбаку-доно следовала богато одетая молодая девушка, которая несла на плече его меч и с которой он время от времени шутил".
С вершины донжона Хидэёси показал иезуитам великолепный вид на Осаку и окружающую местность, в то же время рассказав им о своем предполагаемом перераспределении феодальных владений на Кюсю между кланами Отомо, Сацума и Омура. Фроиш со всеми своими воспоминаниями о Гифу и Адзучи считал, что сады и внутренние покои замка Осака были самыми прекрасными из всех, которые он видел в Японии, и добавлял, что поведение Хидэёси было таким откровенным и дружелюбным на протяжении всей этой трехчасовой беседы, что "казалось несомненным, что он был совершенно откровенным с нами". Следуя примеру Хидэёси, его брат и вся феодальная знать, находившаяся тогда в Осаке, соперничали друг с другом в оказании льстивого внимания иезуитам, чей престиж достиг беспрецедентной высоты. Его супруга О-Яэ, хотя и ревностная буддистка и до сих пор склонная к враждебности по отношению к миссионерам, теперь показала себя крайне дружелюбной и милосердной.
Основная цель Коэльо при посещении кампаку заключалась в том, чтобы получить его официальное письменное согласие на три просьбы. Во-первых, разрешение проповедовать Евангелие во всех контролируемых им провинциях. Во-вторых, освободить иезуитов от преобладающих уличных и приходских обязанностей, автоматически налагавшихся на всех жителей в соответствии с японской муниципальной организацией, и от которых не было избавлено буддийское духовенство. Эти привилегии, по сути, были предоставлены Нобунагой и патентом сёгуна Асикага (сюиндзё) от апреля 1569 г., но либо утратили свою силу со смертью первого, либо они рассматривались как недействительные за пределами района Гокинай, которым они первоначально были ограничены. Во всяком случае, иезуиты стремились обеспечить себе сюиндзё Хидэёси, так как он контролировал большую часть Японии, чем когда-либо делал Нобунага, и они уговорили О-Яэ, которая в это время была в равной степени готова заступиться за буддистов или христиан, выступить в качестве посредника.
Хидэёси не только издал эти письма-патенты, что, естественно, поставило христианских миссионеров в более привилегированное положение, чем местное буддийское духовенство (в чем-то аналогичное положению английских протестантов в Португалии со времен Оливера Кромвеля до эпохи маркиза Помбала), но даже написал патент в более повелительных выражениях, чем его первоначально просили, и отправил копию вице-королю в Гоа в качестве доказательства его дружелюбного отношения к иностранцам. Коэльо завершил свою весьма успешную поездку в Осаку еще одним визитом с изъявлением признательности к кампаку, который проявил себя по этому случаю еще более милостивым и снисходительным, чем в первый раз (3).
В то время как обстоятельства в центральной Японии развивались в благоприятном направлении для христианства, то, что происходило на южном острове Кюсю, было столь же важно для иезуитов, поскольку само существование их миссии зависело от людей и денег, которые привозил "большой корабль" из Макао в Нагасаки. После сокрушительного разгрома Отомо Бунго кланом Симадзу из Сацумы в 1579 году борьба за гегемонию Кюсю переросла в противоборство между последним кланом и Рюдзодзи из Хизена. В течение некоторого времени его результат был неопределенным, но, наконец, был решен в пользу Сацума в результате решительной битвы при Симабаре (24 апреля 1584 г.), которая привела к поражению и смерти Рюдзодзи Таканобу. Победоносная армия после этого установила свое господство над владениями их мелких христианских союзников Аримы и Омуры, оккупировав Нагасаки, где они вызывали у иезуитов немалое беспокойство и раздражение. Оккупация Нагасаки войсками клана Симадзу, несомненно, была главной причиной, по которой "большой корабль", которым командовал Домингуш Монтейро, в 1586 году отправился в Хирадо, а не в Нагасаки, несмотря на просьбы иезуитов, которые тщетно пытались убедить капитан-майора посетить один из портов Омуры.
Тем временем Симадзу Ёсихиса решил завершить свое покорение Кюсю, захватив Бунго, который был быстро доведен до такого отчаянного положения, что старый Отомо Сорин отправился в Осаку, чтобы просить о вмешательстве Хидэёси, прибыв в штаб-квартиру кампаку примерно в то время, когда последний пировал с Коэльо. Излишне говорить, что регент уже решил вмешаться и приказал Мори и Сэнгоку немедленно оказать помощь подвергавшемуся жесткому давлению Отомо, а сам он выступил в поход на Кюсю с экспедиционным корпусом из 130 000 человек в начале 1587 года. Симадзу не счел постыдным отступить перед лицом таких превосходящих сил, и поэтому его самураи ушли из Нагасаки и других завоеванных округов в западной части Кюсю, отойдя к Кагосиме, где дали последний, но неудачный бой (4).
Во время короткой кампании на Кюсю в феврале-мае 1587 года Хидэёси дал аудиенцию вице-провинциалу иезуитов в своей полевой ставке в Яцусиро в Хиго, и по этому случаю его доброта и обходительность превзошли его любезный прием иезуита в Осаке в мае предыдущего года. После победного завершения кампании регент устроил на обратном пути нечто вроде триумфального шествия, во время которого он остановился в Хакате (современная Фукуока) в Хизене. Здесь он снова дал еще один дружеский прием Коэльо, посетив вице-провинциала на борту португальской фусты, которую последний привел на помощь в кампании, и принял участие в пирушке, отведав португальского вина со всеми видимыми признаками удовольствия. Точно так же он подарил ценный участок земли в Хакате иезуитам, и в целом держал себя крайне дружелюбно по отношению к иностранцам. Услышав, что каррака Домингуша Монтейру по-прежнему стоит на рейде Хирадо, Хидэёси сказал Коэльо, что хотел бы, чтобы капитан-майор перевел свой корабль в гавань Хаката, так как он очень хотел увидеть этого левиафана. Монтейро заявил, что не в состоянии выполнить этот приказ, но когда он прибыл на фусте, чтобы лично принести извинения, Хидэёси принял их в хорошем настроении и 24 июля, накануне дня Святого Иакова, отпустил его с дорогим подарком.
Ничто не могло быть более великолепным, чем перспективы, открывшиеся перед христианством в Кюсю накануне праздника небесного покровителя Испании и Португалии, объединившихся тогда в двойную монархию под властью короля Филиппа II, "дьявола юга". Мало того, что личное отношение Хидэёси не оставляло желать ничего лучшего, но и при перераспределении феодальных владений, которое произошло после покорения Сацумы, христианские даймё и их сочувствующие много выиграли. Правда, старый Отомо Сорин, верный столп Японской Церкви, отклонил предложение регента принять княжество Хюга для себя, и умер (в некотором приближении к ореолу святости, если принимать его иезуитских панегиристов за чистую монету) в июне 1587 года. Омура Сумитада, еще один стойкий поборник веры, умер в мае предыдущего года, но эти потери были более чем возмещены за счет значительно возросшей мощи Кониси Юкинага, Курода Ёсуи и Аримы Харунобу, все из которых получили дополнительные земли и находились в большом фаворе у Хидэёси. Тем более неожиданным и сокрушительным был удар, обрушившийся как гром среди ясного неба 24 июля (5).
В ту ночь, после того, как он любезно распрощался с капитан-майором Домингушем Монтейру, Хидэеси пировал (или, во всяком случае, пьянствовал) с некоторыми из своих приближенных, среди которых был его врач, Се Ивакуин Хоин (Токуун), который, при всей своей учтивости к Коэльо во время визита вице-провинциала в Осаку, был яростным противником христианства и его приверженцев. Пока Хидэёси смаковал португальское вино, которое Коэльо послал ему по собственной просьбе регента, Хоин перевел беседу на подчинение иезуитам христианских даймё в целом и Такаяма Юкона в частности. Он также подверг критике разрушение синтоистских и буддийских храмов ревностными новообращенными христианами и насильственное обращение их вассалов в римско-католическую веру. По мере дальнейшего обсуждения этой темы Хидэёси становился (или делал вид, что становится) все более и более разъяренным, пока он, наконец, не отправил посланника к Такаяма Юкону, приказав ему либо немедленно отречься от своей веры, либо подвергнуться конфискации своего феодального владения и суровому изгнанию оттуда. Такаяма, не колеблясь, отверг просьбы своих друзей о том, чтобы, во всяком случае, притворно подчиниться, оставаясь христианином в душе, и ответил, что никогда не сможет отказаться от своей религии, а что до всего остального, то он с радостью отправится в изгнание. Получив этот непреклонный ответ, Хидэёси впал в неподдельный или симулированный гнев (невозможно сказать, какой именно) и лишил Такаяму своего фьефа. Затем он отправил одного за другим двух курьеров, чтобы пробудить ничего не подозревающего Коэльо от его мирного сна, и задать ему четыре вопроса:
1. Почему падре так желают обращать людей в свою веру, и почему они даже иногда применяют силу?
2. Почему они разрушают синтоистские и буддийские храмы и преследуют бонз, вместо того, чтобы достичь с ними компромисса?
3. Почему они едят полезных и ценных животных, таких как лошади и коровы?
4. Почему португальцы покупают много японцев и увозят их из родной страны в качестве рабов?
Коэльо был настолько поражен этим совершенно неожиданным словесным натиском, что прошло некоторое время, прежде чем он смог ответить. Когда он собрался с мыслями, то ответил следующим образом:
1. Единственная причина, по которой падре прибывают из таких далеких частей света в Японию, - это их желание спасти души, но они используют только мирные средства, чтобы убедить новообращенных.
2. Поскольку падре находятся на японской земле, где они не имеют никакой политической власти, они не могут использовать насильственные методы против воли местных жителей, даже если хотят это сделать. Поэтому разрушение буддийских и синтоистских храмов - дело их новообращенных, которые вдохновлены на это спонтанным религиозным рвением.
3. Ни падре, ни португальцы никогда не едят конины, и хотя они иногда едят телятину, как это принято в Европе, они, безусловно, будут воздерживаться от этого в будущем, если регент этого пожелает.
4. Хотя падре осуждают португальскую работорговлю в японских портах, на практике они не могут запретить ее, поскольку она происходит на японской земле, и продавцы - японцы. Хидэёси может сам прекратить эту практику, прямо запретив ее во всех портах империи.
Хидэёси не дал немедленного ответа на этот меморандум, но послал другого курьера, чтобы уведомить вице-провинциала о том, что Такаяма Юкон приговорен к изгнанию, что стало последним из событий этой судьбоносной ночи (6).
На следующее утро (25 июля, день Святого Иакова) Хидэёси проявил себя еще более озлобленным против иезуитов, сказав окружению, что падре были лживыми пропагандистами дьявольской и подрывной веры, и их ловкие и умело подобранные аргументы обманули многих даймё и самураев. Они могли бы даже обмануть его, если бы он не был достаточно умным, чтобы увидеть насквозь их двуличную натуру, которую они пытались скрыть за обманчиво правдоподобными речами. Затем он сравнил их с амбициозными и мирскими монахами монто или икко в Осаке, но добавил, что иезуиты были гораздо более опасными; поскольку верующие секты Икко были в основном просто невежественными подонками, тогда как падре позаботились о том, чтобы сосредоточить свои усилия на сливках японской феодальной аристократии. Мало того, что они достигли большого успеха в этой цели, но их новообращенные были настолько покорны и послушны своим духовным пастырям, что они были на побегушках иезуитов и образовали потенциальную "пятую колонну" (как ее называют в настоящее время) самого опасного вида.
Излишне говорить, что все его слушатели громко объявили о своем полном согласии с этими чувствами; и те, кто, следуя примеру Хидэёси, ранее заискивали перед иезуитами, теперь превзошли самих себя в осуждении их как шпионов и предателей. Эта тирада завершилась тем, что Хидэёси послал еще двух курьеров одного за другим, чтобы уведомить вице-провинциала о своем указе об изгнании иезуитов, копия которого была также отправлена ??капитан-майору Домингушу Монтейру. Дословный перевод дан Луисом Фроишем следующим образом.
"1. Япония - это страна ками [богов], и для падре приезжать сюда и проповедовать дьявольский закон, - самое предосудительное и злое дело.
2. Прибытие падре в Японию и обращение людей в свое вероисповедание, разрушение синтоистских и буддийских храмов с этой целью, - до сих пор невиданное и неслыханное деяние. Когда Повелитель Тэнки дает кому-либо феодальные владения, города, селения или доходы, то это пожалование всегда носит временный характер, и получатели обязаны неукоснительно соблюдать законы и обычаи Японии; но подстрекательство черни к совершению злодеяний такого рода заслуживает сурового наказания.
3. Если Повелитель Тэнки позволил падре распространять свою веру, как желают и намерены делать христиане, это противоречит законам Японии, как говорилось ранее. Поскольку такая вещь недопустима, я решил, что падре не должны оставаться на японской земле. Поэтому я приказываю, чтобы в течение двадцати дней они уладили все свои дела и вернулись в свою страну. Если кто-либо причинит им вред в течение этого периода, виновник будет наказан.
4. Когда "Большой Корабль" приходит торговать, а это совсем другое, португальцы могут беспрепятственно вести свою торговлю.
5. Отныне не только торговцы, но и все, кто прибывает из Индии, и не нарушает законов синтоистских и буддийских божеств, могут свободно приезжать в Японию, о чем следует поставить их в известность. Дано в девятнадцатый день шестого месяца пятнадцатого года Тенсё [25 июля 1587]".
Когда Коэльо был уведомлен об этом указе об изгнании, он ответил, что его невозможно выполнить, поскольку "большой корабль" отплывет обратно в Макао не раньше чем через шесть месяцев, а никаких других средств морского транспорта не имелось в наличии. Хидэёси принял это оправдание, но приказал всем иезуитам собраться на Хирадо в ожидании посадки на корабль; и чтобы доказать серьезность своих намерений, он обнародовал еще один ряд антихристианских постановлений. Они включали в себя положение о том, что не только европейские, но и все японские иезуиты должны были покинуть Японию под угрозой смерти, а португальцам было прямо запрещено привозить еще каких-либо миссионеров на своих ежегодных карраках. В Хакате и в других местах были вывешены публичные объявления, уведомляющие население о том, что падре были изгнаны за распространение дурного вероучения и за уничтожение синтоистских и буддийских храмов. Другой указ предписал убрать все кресты, четки и другие внешние признаки христианства с одежды или снаряжения самураев в его армии. Имущество иезуитов в Хакате, Осаке, Сакаи и других местах было конфисковано, а их церкви захвачены или закрыты. Всем новообращенным христианам было приказано отречься от веры под угрозой изгнания или смерти за неподчинение, хотя не было предпринято никаких попыток принудительного исполнения этого конкретного судебного запрета. Наконец, иезуитские крепости Нагасаки, Моги и Ураками были захвачены эмиссарами Хидэёси, и жители Нагасаки присуждены к уплате большого штрафа.
Возбужденный Коэльо от прежней любезности к Хидэёси перешел в другую крайность. Он попытался заставить Ариму побудить других христианских даймё объединиться в вооруженном сопротивлении против указа об изгнании. В этом он потерпел неудачу, поэтому был вынужден обратиться к более выжидательной политике. Он не усвоил свой урок полностью, так как он писал в Манилу, Макао и Гоа, прося прислать 200 или 300 солдат и огнестрельное оружие, чтобы укрепить силы даймё-христиан. Испанские власти ограничились пересылкой его запроса в Мадрид, и иезуитский начальник в Маниле послал ему строгий выговор за неосторожность. Португальцы отправили ему немного оружия, но никаких войск. Валиньяно был взбешен, когда услышал о вызывающем поведении Коэльо, которое он охарактеризовал как бред страдающего ума, доведенного до отчаяния неожиданным поступком Хидэёси. Отец Валиньяно писал в октябре 1590 года, что только смерть вице-провинциала в прошлом мае спасла его от сурового наказания. Следует добавить, что воинственные предложения Коэльо были отклонены подавляющим большинством его коллег в Японии (Бельчиор де Моура был одним из немногих исключений), а также самими даймё-христианами. Единственное утешение Валиньяно состояло в том, что он не верил, что все дошло до Хидэёси. В этом он, вероятно, ошибался, так как у последнего было много информаторов на Кюсю, и едва ли можно было сохранить в тайне перевозку огнестрельного оружия из Макао в Нагасаки. Валиньяно отправил это компрометирующее оружие обратно в Макао сразу после своего приезда в Японию в 1590 году (7).
В какой степени Хидэёси был полон рвения всерьез осуществить эту поразительную смену политики? Были ли его решительные меры частью давно продуманного плана (как он сам в то время утверждал), или они были вызваны действием винных паров? Сами иезуиты были очень озадачены и колебались между двумя мнениями, для обоих из которых, действительно, можно привести убедительные доказательства. С одной стороны, как отметил Фроиш, можно утверждать, что эдикт об изгнании был вдохновлен, главным образом, спонтанной вспышкой пьяного гнева, поскольку всемогущему Хидэёси не было никакой необходимости заходить так далеко в поддержании дружеских отношений с иезуитами до дня Св. Иакова 1587 года, ни назначать христианских даймё, Кониси и Курода, на высокопоставленные должности. Диктатору, который переводил по двадцать три даймё из одного владения в другое за один день, не вызывая ни малейшего противостояния, конечно же, не нужно было заискивать перед мелкими князьками, таким как Омура или Арима. Единственными территориально важными христианскими даймё были те, кого он сам назначил и выбрал за последние несколько лет. Фроиш приводит и другие подобные случаи импульсивного поведения, отмечая также, что Хидэёси, как и все неуравновешенные восточные деспоты, страдал манией величия, вроде тех, что вдохновили египетских фараонов и вавилонских царей на подобные эксцессы, описанные в Священном Писании.
Наконец, Хидэёси не пытался претворить в жизнь букву своего антихристианского закона, как он с легкостью мог сделать, если бы этого хотел. Хотя в Хирадо собралось около ста двадцати иезуитов, только три из них фактически покинули страну, когда "большой корабль" наконец отплыл в Макао, а остальные разошлись по владениям соседних христианских даймё, где беспрепятственно, пусть и ненавязчиво продолжали свою работу, - факт, который не мог не стать известным Хидэёси. Кампаку даже не удосужился приказать антихристианскому даймё Хирадо проследить за их отъездом, что он явно сделал бы, если бы действовал со всем рвением. Хотя эмиссары Хидэёси формально захватили принадлежавшие иезуитам округа Нагасаки, Моги и Ураками, они ограничились тем, что наложили штраф на население и временно закрыли церкви вместо того, чтобы навсегда их разрушить. Не только это, но когда Арима и Омура сообщили Хидэёси, что эти округа изначально входили в состав их княжеств, и поэтому должны вернуться к ним, регент сразу дал свое согласие, и иезуиты (как они сами признают) были вскоре такими же фактически настоящими хозяевами Нагасаки, как и до 25 июля; хотя портом номинально управлял Арима, Омура, или Рюдзодзи, как сменявшие друг друга местные представители кампаку.
Против той точки зрения, что скоропалительная антихристианская реакция Хидэёси была скорее результатом каприза, чем взвешенного обсуждения, можно привести следующие аргументы. Во-первых, его предыдущее чрезмерное дружелюбие могло быть не более чем уловкой, пущенной в ход для отвода глаз; поскольку, как подчеркнул Валиньяно в своем "Сумарио" 1583 года, японцы никогда не были более любезными, чем когда они собирались нанести внезапный и неожиданный удар - как показало начало войн 1904 и 1941 годов. Во-вторых, идея использования новообращенных христиан в качестве "пятой колонны" не была чем-то новым, и Хидэёси, должно быть, часто слышал, что такая возможность предполагалась, помимо безрассудных замыслов Коэльо в 1587 году. Один из многих примеров такого рода - письмо Фроиша от 16 октября 1578 года, в котором цитируется широко распространенный слух в Бунго о том, что падре просто ожидают, пока в их распоряжении не будет достаточное количество новообращенных, чтобы использовать их в качестве вспомогательных воинов, когда из Индии придет португальская армада, чтобы увенчать их духовное завоевание светским. Старый Отомо и Нобунага с презрением смеялись над этими предположениями, но Хидэёси, возможно, воспринял их более серьезно, особенно когда он заметил подобострастное отношение христианских даймё к своим наставникам. Хотя иезуиты иногда жаловались на то, что их паства не всегда была настолько послушной, как они желали, Такаяма явно был их податливым орудием, и Фроиш с одобрением утверждал, что Арима "очень послушный и покорный отцам" (9).
С другой стороны, если Хидэёси был серьезно обеспокоен лояльностью христианских даймё, очень странно, что он ограничил свои действия высылкой Такаямы, и не только позволил остальным остаться не потревоженными, но даже перевел некоторых из самых пылких в новой вере (Куроду и Кониси) в округа на западе Кюсю, где они находились в более благоприятном положении для оказания помощи иезуитам, чем где-либо еще в Японии. При этом он не обратил никакого внимания на обращение в христианство жены Хосокавы Тадаоки, Грации, которое произошло в это время и не могло надолго оставаться в тайне. Из почти двухсот пятидесяти иезуитских церковных учреждений только шестьдесят были фактически разрушены. Большинство остальных вернулись в практическое, но ненавязчивое использование в течение следующего десятилетия (9).
Снисходительность или безразличие Хидэёси к этому систематическому нарушению его указа, изданного в день Св.Иакова, на этом не остановились. Когда он услышал, что его старый знакомый, достопочтенный японский "брат" Лореншу, не отплыл на "большом корабле", он просто пожал плечами и заметил, что не видит ничего дурного в том, чтобы ветеран провел остаток своих дней в Японии. Когда эмиссар капитан-майора в 1588 году сказал ему, что отец Алессандро Валиньяно в качестве посланника от вице-короля в Гоа ждет его разрешения в Макао, прежде чем вернуться в Японию с четырьмя молодыми самураями с Кюсю, которые отправились в Рим в 1583 году, регент сразу же ответил, что более чем рад возвращению Валиньяно в его дипломатическом (в отличие от его церковного) качестве. Кроме того, позже он официально разрешил иезуитам оставить человек десять из их числа в Нагасаки, чтобы служить посредниками и переводчиками. В этом, возможно, и заключается суть дела; но способ, благодаря которому мамона оказала свою своевременную помощь, лучше всего изложить собственными словами Валиньяно в его "Addiciones" 1592 года.
Объяснив, что иезуиты часто выступали посредниками при покупке китайского золота и шелка из груза карраки японскими вельможами, Валиньяно добавляет: "Из-за этого "большого корабля" и того, что мы оказываем им эти скромные услуги, они впали в самообман, и они почти все убеждены, что если бы падре не было здесь, японцы не смогли бы иметь дело с португальцами, - мнение, которое немаловажно для нас в данный момент. Поскольку этот вопрос иногда выносился на рассмотрение перед кампаку и буго или губернаторами, которых они послали в этот порт в прошлом году [1591], эти последние, хотя они были нашими врагами и доставляли нам немало хлопот, потому что они хотели получить невозможное от португальцев, но вместе с тем, были убеждены, что никакой торговли с португальцами в Японии не было бы, если бы падре не действовали в качестве посредников".
Получив охранную грамоту от Хидэёси, Валиньяно решился на риск поехать в Японию. Он высадился в Нагасаки в июле 1590 года вместе с четырьмя возвратившимися посланниками от даймё Кюсю к папе и великолепным набором подарков из Рима, Лиссабона, "Золотого Гоа" и других частей Великолепного Востока, которые тогда находились во власти португальцев. После некоторых предварительных недоразумений и задержек Валиньяно отправился в столицу с великолепной свитой, и даже негры-рабы были одеты в бархатные ливреи и носили золотые цепи. Хидэёси устроил торжественную встречу посланнику во дворце Юраку в Киото (3 марта 1591 г.) Его любезность с различными сотрудниками посольства во время последующего званого обеда напомнила его дружеское отношение в замке в Осаке в 1586 году. В ходе конфиденциального разговора он совершенно ясно дал понять, что готов смириться с неисполнением своих антихристианских указов, при условии, что иезуиты продолжат вести себя скромно и осмотрительно и не будут потворствовать никаким антибуддистским или иконоборческим деяниям. Благодаря образцовому такту Валиньяно, которому помогали исключительные лингвистические способности португальского иезуита Жуана Родригеса по прозвищу "Тгуззу" или "переводчик", чтобы отличить его от других одноименных коллег, все выглядело так же весело, как и общеизвестный звон свадебных колоколов.
Таким образом, философское колесо Валиньяно снова совершило полный оборот через четыре коротких года после официального указа о полном изгнании иезуитов в 1587 году, когда община из более чем 200 000 новообращенных увеличивалась ежедневно, и Хидэёси бросил вызов своему собственному запрету, прогуливаясь по позолоченным залам дворца Юраку в португальской одежде и с четками в руках. Но колесо снова повернулось, и миссию вновь постигла катастрофа, когда ее барометр показывал "ясно". На этот раз удар был не таким непредвиденным, как удар молнии в день Св.Иакова 1587 года, поскольку он обрушился с той стороны, куда уже давно настороженно всматривался Валиньяно, но чтобы понять его происхождение, необходимо рассмотреть деятельность монахов с Филиппин (10).
II
Одной из прописных истин в истории является то, что нет более яростной вражды, чем порожденная odium theologicum, которая кажется неотделимой от всех доктринальных споров, и не в последнюю очередь в таких религиях, как христианство и буддизм, которые теоретически делают такой упор на мир и доброжелательность. История христианской Церкви в этом отношении даже мрачнее, чем у последователей Просветленного (т.е. Будды, как переводится его имя с санскрита. - Aspar), и взаимная клевета, к которой скатились соперничавшие католические ордена на Дальнем Востоке, была одной из главных причин относительного провала их китайской и японской миссий. Как заметил профессор Мёрдок: "Суть дела заключается в том, что с 1594 по 1614 год между иезуитами и францисканцами в Японии шла острейшая вражда, не доходившая разве что до кровопролития, как в Парагвае несколько лет спустя. Никакого церковного историзированиявне хватит, чтобы скрыть эту правду от любого, кто удосужится потратить некоторое время на изучение соответствующих писем, отправленных конкурирующими Орденом и Обществом в их соответствующие штаб-квартиры".
Я не совсем уверен, кого имел в виду профессор Мердок, когда использовал термин "церковное историзирование"; поскольку первоначальные участники этих неблаговидных споров делали не больше попыток скрыть то, что они считали истиной, чем иезуитские и доминиканские противники в столь же ожесточенной распре из-за китайских обрядов, которые сотрясали католическую Церковь на протяжении следующего столетия. Напротив, прямота и откровенные высказывания их соответствующих представителей не оставляют ни малейшего сомнения в их искренности, независимо от того, что думают о мотивах (часто достаточно мрачных), которые вдохновляли эти вспышки зависти, ненависти, злобы и безжалостности. Frailesidiotas ("безумные монахи") - таков был оскорбительный термин, который употребляли иезуиты задолго до того, как он стал боевым кличем антиклерикально настроенных испанцев в XIX веке. В какой степени этот презрительный эпитет был оправдан, читатель отчетов Валиньяно и Серкейры, кратко изложенных на следующих страницах, может решить для себя сам, сравнив их с францисканскими версиями, приведенными в Приложении III (11).
Волевой итальянский иезуит, Валиньяно, никогда не заботился о том, чтобы смягчать свои слова, и со времени своего первого приезда в Японию он выразил недоверие к возможным осложнениям из-за присутствия испанских монахов на Филиппинах. Читателю, вероятно, не нужно напоминать о том, что в этот период Испания и Португалия только что (1580) были объединены в двойную монархию (по образцу Англии и Шотландии в 1603 году) под скипетром короля Филиппа II. Одним из четко выраженных условий этой унии было то, что две колониальные империи должны и впредь управляться отдельно и полностью независимо друг от друга, как до сих пор. Более того, привилегия португальского падроадо или религиозного покровительства на Востоке, проистекавшая из ряда папских бреве и булл, торжественно подтверждающих право короны Португалии на исключительный надзор за миссионерской деятельностью в Азии, также была официально признана испанским монархом.
Однако его старшие подданные не проявляли такого же благодушного отношения к исключительным правам своих новых собратьев-вассалов; и церковные и светские власти в Маниле (за единственным исключением иезуитов) единодушно отказались признать обоснованность притязаний португальской короны на осуществление ее падроадо к востоку от Малакки. Вскоре после упрочения испанского завоевания Лусона с поражением Лимахона в 1575 году (Лимахон (Лим Хонг или Лим Фенг) - китайский пират и военачальник, атаковавший в 1574 г. Манилу, а в 1575 г. - Пангасинан, но оба раза разгромленный испанцами. - Aspar) монашеские ордена, обосновавшиеся в Маниле, предприняли несколько попыток закрепиться в провинциях Фукиен и Гуандун на материковой части Китая, которые были однозначно признаны папством как находившиеся в духовной юрисдикции португальского епископа Китая и Японии со штаб-квартирой в Макао. Все эти попытки закончились неудачей из-за непримиримости Китая, но они показали, что монахи не обращали никакого внимания на притязания португальского падроадо там, где они вступали в конфликт с притязаниями параллельного патроназго испанской короны на Филиппинах и в странах, граничащих с Китайским морем (12).
Поэтому у Валиньяно были веские основания ожидать, что в конечном итоге испанцы переключат свои усилия с Китая на Японию; тем более, что эта церковная рознь обострилась из-за политического и экономического лузо-испанского соперничества, вызванного естественным недовольством кастильцев установленной португальцами из Макао монополией над сказочно богатой китайско-японской торговлей. Поскольку Бог и мамона, представленные соответственно иезуитами и "большим кораблем", работали рука об руку в Нагасаки, было очевидно, что монахам также придется действовать через торговцев в Маниле или вместе с ними, чтобы заполучить удовлетворительный плацдарм в Японии. Следовательно, торговцы и священники обеих стран стояли плечом к плечу: португальцы и иезуиты в своих усилиях по предотвращению вторжения испанцев и монахов, в то время как конкистадоры и монахи были не менее едины в своей решимости попасть туда. Присутствовали все элементы для лобового столкновения португальских и испанских интересов. Именно с целью предотвращения такого удара с его неизбежными неблагоприятными последствиями для миссии иезуитов в Японии Валиньяно посвятил целую главу в своей книге "Sumario" 1583 года доказательству, "Почему другие религиозные ордена не следует допускать в Японию" (13).
Он начал свое обвинительное заключение с указания на то, что одной из главных причин успеха иезуитов было недовольство многих японцев многочисленными "раскольническими сектами", на которые имел тенденцию распадаться буддизм, тогда как единообразие учения иезуитов само по себе впечатляло их как свидетельство его божественного происхождения. Это впечатление было бы уничтожено, если бы монахи приехали в Японию, так как разнообразие в одежде и привычках различных религиозных орденов привело бы японцев к убеждению, что христианство, как и буддизм, хотя номинально признавало верховного бога и один священный текст, в действительности состояло из множества разных подсект.
Во-вторых, японская христианская община была новым и хрупким саженцем, который нуждался в самом тщательном уходе и единообразии обучения, не только в религиозном, но и в светском наставлении, "потому что они не получили и не могут получить никаких книг, кроме тех, которые мы даем им". Это единообразие доктринального обучения исчезло бы, если бы в Японию были допущены монахи, так как они могли бы давать отпущение грехов в тех случаях, когда иезуиты откажут в нем, или наоборот - "и если подобные противоречия происходили среди членов ранней Церкви, где была такая святость и доктрина, столь близкой к верховному понтифику ... можно легко представить, что случится здесь, в Японии, стране столь отдаленной и изолированной".
Предыдущий опыт работы в Португальской Азии слишком ясно показал, что допуск монахов на миссионерское поприще в Японии неизбежно приведет к ожесточенным спорам между ними и иезуитами, так как все нищенствующие ордена, "будь то из-за чистого рвения или из-за чего-то другого", обязательно объединяли свои силы против иезуитов в Индии. Ситуация была бы еще хуже в Японии, где не было ни вице-короля, ни архиепископа, который мог бы вмешаться в качестве сдерживающей власти, как в Гоа.
Визитатор-иезуит также отметил, что японские манеры и обычаи настолько противоречат европейским, что вновь прибывшие неизбежно совершат многие из ошибок, которых иезуиты научились избегать только благодаря горькому опыту, тем самым повредив или разрушив дело рук последних. "Япония - это не то место, которое могут контролировать иностранцы, поскольку японцы не настолько слабы и не настолько глупы, чтобы допустить это, а король Испании не имеет и не может иметь здесь никакой власти или юрисдикции. Поэтому нет другого выбора, кроме как полагаться на обучение местных жителей основам веры, чтобы впоследствии предоставить им самим управлять своими церквями. Для этого достаточно одного религиозного ордена ... и это неопровержимо подтверждается большими трудностями, с которыми мы столкнулись, объединяя сердца наших людей с сердцами японцев, а их сердца - с нашими из-за взаимного противоречия наших соответствующих национальных обычаев, и той причины, что они так решительно настроены ни в одном пункте не приспосабливаться к нашим обычаям, но, наоборот, мы должны приспособиться к их путям во всем. Это очень трудно для нас, но если бы мы этого не сделали, мы бы потеряли лицо и вообще ничего не добились". Валиньяно, очевидно, считал, что монахи из Филиппин и Мексики, которые привыкли использовать конкистадорские методы обращения в христианство со своими полудикими ацтекскими и филиппинскими неофитами, не пойдут на компромисс с японскими социальными обычаями так, как это сделали более гибкие и умные иезуиты.
Валиньяно также указал, что, если монахи прибудут в Японию, их будет в большом или малом количестве. В последнем случае их будет слишком мало, чтобы оказать какое-либо практическое воздействие; в первом, откуда он, уместно спросить, они будут получать финансовую поддержку? Он опровергает представление о том, что нищенствующие ордена должны существовать за счет местной благотворительности, поскольку Япония была бедной страной; их попытки просить подаяние лишь добавят веса любимому обвинению бонз, что европейские миссионеры в действительности приехали в Японию с целью паразитировать на ее жителях, под предлогом прозелитизма. Иезуиты с трудом могли свести концы с концами, и ни от короля, ни от папы не приходилось ожидать, что они выделят огромные дополнительные суммы на содержание монахов.
Его последний довод является самым интересным из всех, и, учитывая последующее развитие событий, он, безусловно, имеет пророческое звучание. "До сих пор многие японские сеньоры испытывали большой страх, что мы [иезуиты] совершим какое-то зло в Японии, и что, если бы они позволили обращать в христианство в своих владениях, мы могли бы впоследствии использовать новообращенных, чтобы поднять восстание от имени [испанского] короля, который поддерживает нас, потому что они не могут понять, почему эти монархи тратят огромные суммы на миссионерскую деятельность, если не ради окончательного намерения захватить их земли. Несколько сеньоров говорили нам об этом открыто много раз, потому что это - одно из основных обвинений бонз против нас. И теперь, когда они знают, что королевства Испании и Португалии объединились, это существующее подозрение будет значительно усилено появлением нового иностранного духовенства, и с легкостью может побудить их нанести некоторый вред местным христианам и нам самим".
По всем этим причинам Валиньяно настоятельно призвал генерала ордена иезуитов в Риме немедленно получить папскую буллу, категорически запрещающую любому религиозному ордену, кроме иезуитов, совершать поездки в Японию. Эта булла, подчеркнул он, должна быть опубликована в Макао и на Лусоне, откуда многие монахи хотели направиться в Японию, "потому что им приходится иметь дело с низшими расами там, где они сейчас находятся", и местные власти должны получить приказ запретить выезд монахов под страхом отлучения от церкви. "И Господь Наш знает, что я говорю это исключительно ради Его славы и на основе моего личного опыта в Японии, и я сказал бы то же самое на своем articulo mortis" (смертном одре (лат.)).
Это взвешенное мнение Валиньяно явно было ужесточением его прежних взглядов; так как ранее он заявлял, что, если монахи-капуцины приедут в Японию, их следует поселить в домах иезуитов на десять или двенадцать дней и вверить (под письменное ручательство) духовное попечение над христианской общиной "в столько же тысяч душ". Единственная враждебная оговорка заключалась в том, что иезуитов не должны видеть в компании капуцинов, когда они отправляются навестить даймё. Это относительно терпимое отношение длилось недолго; в 1585 году Валиньяно распорядился, чтобы иезуиты оказывали гостеприимство странствующим капуцинам, прибывающим в Японию, не более трех дней, и что монахам не следует поручать заботу о какой-либо существующей христианской общине, но предоставить основать свою собственную, идя "тернистым путем", как это делали иезуиты до них. Эти категорические запреты стали необходимыми из-за того факта, что иезуитский визитатор уличил некоторых своих подчиненных в том, что они тайно переписывались с испанскими властями на Филиппинах, призывая их прислать монахов, чтобы помочь пожать растущий урожай душ в Японии, особенно в Бунго, где старый Отомо Сорин, как горячий приверженец св. Франциска, оказал бы им теплый прием. Такое отношение Валиньяно сохранял до конца своей жизни (14).
Просьба иезуитов о выдаче папской буллы, запрещающей любые изменения в существующем статусе миссионерского поля Японии в качестве иезуитской монополии, была горячо поддержана генералом ордена и незамедлительно удовлетворена обнародованием бреве "Ex Pastoralis Officio" папой Григорием XIII 23 января 1585 года. Между тем король Филипп, к которому также обратились иезуиты, отдал аналогичные приказы светским властям в Португальской Индии, запросив вначале мнение вице-короля и архиепископа о претензиях иезуитов. После получения папской буллы в Гоа вице-король дон Дуарте де Менезиш 12 апреля 1586 года отдал категорические указания Домингушу Монтейру, капитан-майору плавания в Японию, не допустить въезда в Японию монахов с Филиппин или из других мест, разрешив ему в кратчайшие сроки выслать в Макао всех из них, кого он там обнаружит. Епископ Макао получил инструкции в том же духе, поскольку три года назад ему уже было сказано, что он не должен беспокоить иезуитов, совершая запланированный епископский визит в Японию, хотя тогда этот остров находился в пределах его номинальной епархии.
Но хотя иезуиты, таким образом, внешне одержали победу по всей линии, а испанский король пожертвовал интересами своих подданных, чтобы успокоить португальцев, борьба в действительности только началась. Монахи не скрывали своих намерений игнорировать папское бреве, которое, как они утверждали, было получено на основе ложной информации и интриг; и светские власти в Маниле намеревались поддержать их усилия из-за политического и коммерческого соперничества с португальцами в Макао.
Хотя несколько странствующих францисканцев добрались до Японии до 1590 года, они практически не оставили следов своего мимолетного пребывания, и первый реальный шанс разрушить иезуито-португальскую монополию в островной империи представился в 1592 году. В предыдущем году японский авантюрист по имени Харада Магосисиро использовал растущую манию величия Хидэёси, которая только что нашла выход в неспровоцированном вторжении в Корею, убедив его отправить посланника к губернатору Филиппин с требованием подчинения испанской колонии владыке Страны Восходящего Солнца. Посланник, который был двоюродным братом Харады, конфиденциально объяснил губернатору, что на самом деле Хидэёси хотел установить взаимовыгодные коммерческие отношения между Японией и Филиппинами, и что присылка монахов для подкрепления миссии иезуитов встретит доброжелательный прием. Испанские власти обоснованно усомнились в полномочиях самозванного посла, но его появление дало им повод отправить своего эмиссара с просьбой разъяснить требования Тайко Хидэёси, и для этого был выбран доминиканский монах Хуан Кобо. Кобо был самым сведущим синологом среди европейцев на Филиппинах, поскольку он знал более трех тысяч китайских иероглифов и был настоящим или предполагаемым автором нескольких переводов на китайский язык и с него, несмотря на то, что он приехал в Манилу из Мексики только в 1588 году.
Он высадился в Сацуме в июне 1592 года, и после того, как объединил силы с недовольным перуанским торговцем, который (по его словам) был обманут португальским торговым сообществом Нагасаки, направился в полевую ставку Хидэёси в Нагое в провинции Хизен. Из его встречи с регентом ничего особенного не получилось, хотя жалобы, поданные двумя испанцами на португальцев из Нагасаки, имели неблагоприятные, пусть и временные последствия. Хидэёси велел Кобо объяснить для него с помощью глобуса положение и размеры испанской колониальной империи (инцидент, возможно, не лишенный значения, ввиду того, что произошло четыре года спустя). Доминиканец был отпущен с ответом к губернатору Манилы, но потерпел кораблекрушение во время обратного рейса и погиб от рук охотников за головами с Формозы.
Харада был скорее воодушевлен, а не испуган этим несчастным случаем, и сам возглавил второе "посольство" в Манилу, что привело к отправке еще одной псевдо-дипломатической испанской миссии, на этот раз во главе с францисканцем Педро Баутистой, который со своими тремя компаньонами был радушно принят Хидэёси в 1593 году. Единственная причина любезности Хидэёси заключалась в том, что он видел в испанцах не просто потенциальных подданных, а будущих коммерческих конкурентов португальцев. Он был уверен, таким образом, что сможет приобрести желанные китайские шелка и золото по более низким ценам, чем ему приходилось платить монополистам из Макао, державшим в своих руках торговлю с Нагасаки, прибыль от которой теперь была более желательной, чем когда-либо, ввиду расходов на дорогостоящее вторжение в Корею. Поэтому Хидэёси разрешил четырем францисканцам остаться в Киото в надежде, что они станут приманкой для торговцев Манилы так же, как иезуиты считались неотъемлемыми участниками торговли, которую вел "большой корабль" из Макао (15).
Францисканцы были в восторге от показного дружелюбия всемогущего диктатора, которое они приняли за чистую монету и быстро использовали до предела, открыто служа мессу и в целом ведя себя так, как будто они находились в Риме, а не в стране, где буква, если не дух закона прямо запрещал отправлять христианские обряды. Иезуиты и те местные японские чиновники, которые были дружественны к христианству, были, естественно, ошеломлены этим несдержанным рвением. Они не раз упрекали монахов за их безрассудное поведение, советуя им держать себя более смиренно, как Агаг (Агаг -- царь амалекитян, побежденный и взятый в плен Саулом, царем израильским, и умерщвленный затем пророком Самуилом (I Цар., XV). - Aspar), и одеваться как буддийские священники, как это делали иезуиты. Вошедшие в раж монахи не только смеялись над этими предупреждениями, но и хвастались тем, что греются в лучах покровительства Хидэёси, обвиняя иезуитов в трусости за то, что они вели свою работу скрытно, "как мы делаем в Англии", писал епископ Педро Мартинс.
Современный иезуитский писатель, который может позволить себе более терпимо относиться к действиям францисканцев, чем его коллеги шестнадцатого века, указывает на то, что есть что сказать в их пользу. Методы, которые они применяли, были попросту теми же самыми, которые встретили такой успех в Мексике, Перу и Филиппинах, или, если на то пошло, в португальской Бразилии, где можно было в значительной степени игнорировать сравнительно отсталые местные культуры, и где для того, чтобы посеять евангельское семя, нужно было полностью искоренить все существующие верования и предрассудки. Такие радикальные методы были обречены на провал применительно к жителям Японии, Китая и Индостана, культур, которые были во всех случаях старше и во многих отношениях превосходили культуру Запада. Иезуиты осознали этот факт раньше, чем их коллеги в целом, хотя францисканец Бернардино де Саагун в Мексике умело отстаивал эту точку зрения о необходимости приспособления к туземным цивилизациям вместо их уничтожения, и она подразумевалась в мужественной защите индейцев доминиканским епископом Бартоломе де Лас Касасом. Это было также одной из причин, по которой те японцы, которых францисканцам удалось обратить в христианство, в основном происходили из "невежественных и забытых" низших классов; в то время как иезуиты сосредоточили свои усилия прежде всего на высших слоях общества, считая, что их подчиненные автоматически последуют их примеру (16).
Как бы то ни было, у францисканцев были какие-то основания полагать, что запрет христианства Хидэёси в 1587 году был ко времени их появления в Японии уже пустым звуком, во всяком случае на практике. Хидэёси дал им, как ранее Валиньяно, торжественную официальную аудиенцию, и сам обратил свой эдикт в ничто, разрешив своим придворным носить христианские четки и кресты, и смотря сквозь пальцы на массовое обращение населения в христианство, которое проводил Кониси Юкинага в провинции Хиго. Более того, иезуиты без лишнего шума, но неуклонно продолжали свою работу на Кюсю. В Амакусе они основали типографию, в которой печатались книги как европейскими буквами, так и китайско-японскими иероглифами, и ставили пьесы религиозного содержания в своей учебной семинарии в княжестве Аримы, в которых фигурировали буддийские священники, изгоняемые христианскими ангелами. Наконец, только что прибывший иезуитский епископ Японии Педро Мартинс был любезно принят Хидэёси, когда этот прелат совершил то, что фактически оказалось триумфальным объездом христианских общин в районе Киото, хотя регент полушутя сказал ему, что он должен вернуться в Макао. В ситуации, когда Хидэёси потворствовал пренебрежению своими собственными указами, будь то открыто францисканцами или менее навязчиво иезуитами, испанских монахов вполне можно оправдать за то, что они не понимали, что его терпимость к христианской пропаганде находилась в прямой пропорции к доходам, которые он надеялся получить от иберийских торговцев. В этот момент крушение большого галеона "Сан-Фелипе" у побережья Сикоку привело в движение цепь событий, которые грубо развеяли иллюзии монахов с Филиппин, и оправдали недобрые предчувствия Валиньяно о том, к чему приведет их появление.
Это богато нагруженное судно в июле отплыло из Манилы в Акапулько с грузом стоимостью более полутора миллионов серебряных песо. Отброшенный с курса тайфуном, 19 октября 1596 года галеон бросил якорь у побережья Тоса. Если верить свидетельским показаниям епископа Педро Мартинса по делу "Сан-Фелипе", штурман предложил провести корабль в обход побережья в Нагасаки, несмотря на его потрепанное состояние; но капитан (или "генерал", как его называли испанцы) отклонил это предложение по просьбе брата Хуана Побре, который посетил Японию в прошлом году и заверил его, что Хидэёси был фактически "отцом" францисканцев в Киото. Пару дней спустя корабль получил пробоину в днище, сев на мель, и пассажиры и груз лишь с большим трудом были доставлены на берег. Местный даймё показал себя совсем недружелюбно настроенным, и поскольку самураи Сикоку присвоили большую часть груза - в этой ситуации прибрежные жители любой европейской страны сделали бы то же самое - испанцы отправили делегацию в Киото, чтобы добиться вмешательства Хидэёси в их пользу.
Постоянно живший в столице францисканский комиссар, Педро Баутиста, не только дал им все надежды на успех, но (опять же, если верить епископу Мартинсу) побудил их резко отклонить предложение иезуитов о посредничестве, поскольку считал, что держит все в руках. Тот же источник утверждает, что францисканцы были настолько бестактными, что отвергли также предложение попросить дружественного губернатора Киото Маэду Генин Хоина Мунехису ходатайствовать за потерпевших кораблекрушение перед регентом, и выбрали вместо этого Масуду Нагамори, министра общественных работ и специального комиссара Хидэёси по расследованию, который перехитрил их. "Когда Кониси Юкинага предложил Масуде взять с собой в поездку для проведения расследования хорошего переводчика, последний резко ответил: "Если бы я ехал с целью прийти к соглашению, мне действительно понадобился бы хороший язык; но так как я еду только для того, чтобы собрать добычу, руки - вот всё, что мне нужно". Это было несчастливым предзнаменованием, но худшее было впереди (17).
Хидэёси находился в это время в несколько критическом финансовом положении. Хотя по единодушному свидетельству современных европейских и японских авторов он накопил большое личное состояние, используя для этого не всегда благовидные средства, его расходы также были очень велики. Война в Корее истощила его казну во многом так же, как кампания Наполеона на Пиренейском полуострове стала для него гноящейся раной. Боевые действия зашли в тупик после того, как первые быстрые японские успехи на суше были более чем компенсированы сокрушительными поражениями в море от рук великого корейского адмирала Ли Сун Сина, одного из выдающихся флотоводцев всех времен. Китайцы вмешались в войну с опозданием, но эффективно, и попытка договориться с ними за счет несчастных корейцев только что бесславно провалилась из-за возмущенного отказа Хидэёси принять снисходительное предложение императора Мин официально пожаловать ему титул короля Японии (20 октября 1596 г.).
В связи с этим он столкнулся с необходимостью возобновления войны в более широком масштабе, чем когда-либо, вскоре после того, как ряд разрушительных землетрясений в центральной Японии в сентябре предыдущего года опустошил большие районы Гокинай, включая его дорогостоящий новый дворец в Фусими. В этих обстоятельствах даже его собственные, очень значительные, ресурсы находились на грани полного истощения, и поэтому он внимательно выслушал совместные предложения Масуды и старого врага иезуитов, придворного врача (и сутенера) Сейякуина Хоина, что теперь настало время возместить его потери, конфисковав груз "Сан-Фелипе", который, очевидно, представлял собой дар богов. Если верить иезуитам, он некоторое время колебался, прежде чем сделать это. Как откровенно признал епископ Мартинс, Хидэёси был государственным деятелем, чья политика заключалась в том, чтобы поощрять, а не грабить иностранных торговцев; и при этом он не имел ни малейшего желания подвергать опасности торговлю с Филиппинами, беспричинно захватив испанское судно с драгоценным грузом.
В то время как он медлил и колебался и уверял иезуитов с явной искренностью в том, что вернет конфискованный груз, если они смиренно попросят его об этом, произошел неприятный инцидент, который подтолкнул его непостоянный разум к антихристианским взглядам Масуды, Сейякуина и других приближенных. Испанский главный кормчий Франсиско де Оландия, пытаясь поразить комиссаров Тайко Хидэёси мощью испанского короля, неосторожно признался Масуде, что испанским заморским завоеваниям значительно способствовали христианские "пятые колонны" (используя современный жаргон), образованные монахами-миссионерами до прихода самих конкистадоров. Это замечание в точности совпало с тем, что бонзы рассказывали всем, кто готов был их слушать, по крайней мере, с 1570 года. Это сообщение, полученное, так сказать, из первых уст, вряд ли мог проигнорировать даже такой ярый противник буддизма, как Хидэёси. Оно либо дало ему предлог, которого он искал, либо (что более вероятно) решил, что Масуда и Сейякуин были правы в своем осуждении политической угрозы христианства.
В любом случае его реакция была быстрой и решительной. Он немедленно приговорил францисканцев к смерти путем распятия на крестах в Нагасаки, как нарушителей законов страны и возмутителей общественного спокойствия. Сначала Хидэёси пригрозил включить в свой приговор всех миссионеров, но вскоре передумал - главным образом потому, что иезуиты все еще считались важными посредниками в торговле с Макао - и, в конце концов, только смешанная группа из шести францисканцев, семнадцати их японских неофитов, троих японских иезуитских мирских "братьев" (последние были включены по ошибке), в общей сложности двадцать шесть человек были распяты в Нагасаки холодным зимним утром, 5 февраля 1597 года, после того, как прошли по суше из Киото через Сакаи и подверглись насмешкам черни.
Вышеизложенное, следует отметить, по существу является отчетом португальцев и иезуитов об этом событии; поскольку испанцы и выжившие францисканцы открыто заявили, что именно португальцы осудили испанцев как конкистадоров и подстрекали японцев конфисковать груз "Сан-Фелипе". Фрай Хуан Побре (очевидец и пассажир на борту большого галеона) прямо заявляет, что решение Хидэёси конфисковать груз было принято до беседы кормчего с Масудой, а не после него, как подразумевают рассказы иезуитов. Испанцы также утверждали, что иезуиты не только отказались вмешиваться от имени францисканцев, когда их об этом просили, но и зашли настолько далеко, что развлекали судью, который председательствовал на казни. Впрочем, надо добавить, что епископ Мартинс и его соотечественники формально отказались повторить эти и аналогичные обвинения под присягой; но в них, тем не менее, повсеместно верили и повторяли по всей испанской колониальной империи, и они внесли большой вклад в разжигание враждебных чувств между испанцами и португальцами, которые никогда их особо и не скрывали (18).
Можно спросить, насколько оправданы были подозрения японцев в отношении европейской агрессии со стороны миссионеров или при их посредничестве? Ответ заключается в том, что они были скорее предлогом, чем причиной. Христианская религиозная пропаганда была (и остается) в силу природы вещей трудно, если не невозможно, отделимой от политической принадлежности тех, кто ее поддерживает. Так, Шарлевуа, иезуитский историк деятельности ордена в Канаде, а также в Японии, высказывает своим коллегам несколько сомнительный комплимент, что они научили своих новообращенных краснокожих индейцев одинаково любить Христа и Францию ??. Не предполагая, что в Японии они следовали такому же образу действий, стоит отметить, что иезуитский падре Бальтазар Гаго, писавший из Хирадо своему покровителю королю Португалии Жуану III в сентябре 1555 года, заслуживает признания за то, что научил своих неофитов молиться за лузитанского монарха как их потенциального защитника. Следует помнить, что этот король нес ответственность не только за допуск Общества Иисуса в Португалию и ее колониальные владения, но и за введение инквизиции и аутодафе, и это несмотря на крайнее нежелание со стороны папства.
Валиньяно в своей "Истории" ордена в Индии, написанной в 1601 году, одобрительно отзывался о том, что Франциск Ксаверий осознал, "с его духом и осмотрительностью, насколько грубыми и неспособными по природе, сотворенной Богом, являются эти люди, и что доводами разума на них не так можно повлиять, как силой". Это правда, что он думал о конканцах, а не о дальневосточной расе, как лорд Элгин, когда он характеризовал китайцев как людей, от которых ничего нельзя добиться убеждениями, но всего - силой; но чувство расового превосходства, которое вдохновляло итальянца эпохи Возрождения и англичанина-викторианца, было практически одинаковым. Гордый неаполитанский дворянин, несомненно, согласился бы с Уильямом Коббеттом, который издевался над "закопченными рабами Индостана" в ходе публичных дебатов в палате общин. Многие японцы посещали испанские азиатские колонии в тот или иной момент, и их доклады о европейском отношении к своим колониальным подданным были, несомненно, не столь благоприятными, как окрашенные в розовый цвет впечатления послов с острова Кюсю, которых так заботливо опекали во время их незабываемой поездки в Гоа, Лиссабон, Мадрид и Рим. Ответственные священнослужители, такие как епископ Доминго де Салазар, О.Р. (часто называемый "Лас-Касас Филиппин"), и неутомимый интриган-иезуит Алонсо Санчес неоднократно выступали за завоевание Китая силой оружия на том основании, что такая война была полностью оправдана ввиду отказа императора из династии Мин разрешить присутствие проповедников Евангелия в его империи.
Правда, что воинственный характер японцев быстро развеял у подавляющего большинства иезуитов любые иллюзии, которые они могли питать о возможности завоевания Японии Католическим королем, и Валиньяно многократно подчеркивал жизненную необходимость уважения японской национальной независимости. Но именно отец-настоятель, Гашпар Коэльо, ответственный и общепризнанно прояпонский иезуит, принял в ряды ордена больше послушников из числа туземцев, чем любой из его предшественников или преемников, которые горячо выступали за превращение Нагасаки в сильно укрепленный португальский pointd'appui (плацдарм (фр.)), и даже предлагали испанскую военную помощь для христианских даймё с Кюсю. Правда, Валиньяно наотрез отверг эти опасные предложения. Но он и епископ Мартинс единодушно убеждали короля Филиппа издать приказ об отмене ежегодного рейса Великого Корабля из Макао в Нагасаки после мученичества 1597 года, чтобы вызвать экономический кризис и всеобщее восстание в Японии. Они считали, что эта ситуация приведет либо к свержению Хидэёси, либо побудит его официально признать христианство в своих владениях. Епископ Мартинс отметил, что регент особенно уязвим для этой формы экономических санкций, поскольку он воевал с Китаем и намеренно порвал со своим единственным зарубежным рынком на Филиппинах. Совет не был принят, и смерть Хидэёси в следующем году сделала его ненужным; но он интересен тем, что показывает, как неразрывно переплетались религиозные, политические и экономические мотивы в миссии иезуитов в Японии.
То, что японцы отнюдь не находились в неведении в отношении положения дел в Европе, как иногда, похоже, воображали иезуиты, можно увидеть из переписки Хидэёси с губернатором Филиппин доном Франсиско Тельо. Губернатор отправил посланника дона Луиса Наваррете, чтобы потребовать вернуть конфискованный груз "Сан-Фелипе" и спросить, почему были казнены францисканцы. Хидэёси в своем ответе, составленном скорее в скорбном, чем гневном тоне, объяснил, что синтоизм (он не упоминал о буддизме, следует отметить) был сердцевиной и ядром японской социальной структуры. Затем он отметил, что монахи угрожали расстроить всю национальную ткань своей подрывной христианской пропагандой, "и если представить, что либо японское духовенство, либо миряне отправятся в ваши королевства и будут проповедовать в них религию синто, тем самым потревожив и нарушив общественный мир и спокойствие, будете ли вы довольны этим, как повелитель страны? Конечно, нет, и поэтому вы можете судить о том, что я сделал". Логика этой реплики действительно неопровержима, хотя нет необходимости предполагать, что она оказала хотя бы малейшее убеждение на ограниченный ум католического конкистадора, который, естественно, считал, что действия францисканцев были вдохновлены Богом, и поэтому находятся выше вмешательства человека, в то время как действия синтоистских священников мотивировались дьяволом и как таковые должны быть насильственно подавленны.
Можно добавить, что, как обычно, обе стороны были в чем-то правы. Хотя тесная связь между политикой и религией, примером которой являются португальские и испанские падроадо в их колониальных империях, давала все основания для опасений японцев, европейцы, в свою очередь, должны были опасаться агрессивных тенденций мании величия Хидэёси, о чем свидетельствует его объявленная политика вторжения в Китай, Корею и Филиппины (19).
После этого длительного отступления настало время вернуться к непосредственным последствиям мученической казни 5 февраля 1597 года. Эти последствия были далеко не такими радикальными, как поначалу казалось вероятным. По той или иной причине Тайко Хидэёси сдержал свой гнев. Хотя местные гонения были более серьезными, чем в 1587 году, только сто двадцать церквей из нескольких сотен были разрушены, и только одиннадцать иезуитов из ста двадцати пяти фактически покинули страну (по сравнению с тремя в 1587 году). Смерть Хидэёси в 1598 году дала христианской общине передышку, но Кониси и Арима строго приказали иезуитам не проявлять никаких признаков радости по поводу кончины регента, и они не пытались этого делать. Иэясу, его фактический, если не теоретический преемник, проявил неожиданно терпимое отношение; но что потрясло их до глубины души - это повторное появление монахов с Филиппин в лице нежеланного фрая Херонимо де Хесуса, одного из выживших в трагедии прошлого года, под очень прозрачной маскировкой в июне 1598 года.
Епископ Мартинс уехал в Макао и Индию в марте 1597 года, главным образом с целью убедить власти в Гоа в срочной необходимости остановить проникновение монахов в Японию. Он умер в пути у Малакки, но его преемник, дон Луис Серкейра, также иезуит, прибыл в Нагасаки 5 августа 1598 года и оставался во главе католической Церкви в Японии более 15 лет, вплоть до своей смерти в 1614 году. В течение всего этого времени монахи были фактически проклятием его существования, как и для Валиньяно, согласно собственному признанию отца-визитатора. Оба этих иезуита, а также череда вице-королей, архиепископов и других гражданских и церковных сановников Португальской Индии, неоднократно писали королю и папе, горько жалуясь на нежелательное и несанкционированное вторжение монахов в их заповедную сферу, но все напрасно. Брат Херонимо де Хесус публично провозгласил в 1598 году, что он и его коллеги останутся в Японии, несмотря на папу, короля, прелата или губернатора; и епископ Серкейра, писавший архиепископу Гоа в ноябре 1604 года, с сожалением признал, что францисканец выполнил свою похвальбу.
Церковные и светские власти в Маниле поддерживали монахов в их непоколебимой позиции. Епископ-иезуит жаловался: "Они прилагают все усилия, чтобы помочь в этом предприятии, и стремятся, надо опасаться, подчинить духовную [юрисдикцию] Японии архиепископству Манилы и сделать эту коммерцию общей как для испанцев, так и для португальцев". Действительно, вот и вся суть дела; и это международное соперничество было главной причиной того, что испанские монахи сохранили свои позиции в Японии, несмотря на все усилия португальских иезуитов изгнать их оттуда (20).
III
В предпоследнем разделе отмечалось, что фундаментальное отношение Хидэёси к христианству чрезвычайно трудно понять, поскольку его откровенное недоверие к иностранной религии обычно далеко не соответствовало его действиям по отношению к ее приверженцам. Если он действительно рассматривал христианство как потенциальную угрозу национальной безопасности, то странно, что он действовал с точностью до наоборот, назначая общепризнанных христианских даймё, таких как Кониси Юкинага и Гамо Удзисато, на особо влиятельные и высокопоставленные должности. То, что он не был обязан отдавать предпочтение какому-либо конкретному даймё, становится очевидным при рассмотрении структуры феодальной Японии в период зенита могущества Хидэёси, нарисованной такими близкими и проницательными наблюдателями, как португальский иезуит Луиш Фроиш и итальянский гость Алессандро Валиньяно.
Фроиш, писавший в 1588 году, объясняет, что кампаку (кем тогда был Хидэёси) мог и действительно распределял феодальные владения среди даймё, как он считал нужным. Эти земли затем делились между их родственниками, слугами и самураями, которые, в свою очередь, были обязаны оказывать определенные услуги своему сюзерену, как в мирное время, так и во время войны, за свой счет. Хотя таким образом земля была номинально распределена среди сословия буси или самураев, на практике это право собственности было правом на сбор налогов, а настоящими собственниками, несмотря на несколько возрастающих ограничений, были крестьяне-земледельцы. Налог обычно принимал форму доли общего урожая (основным продуктом, конечно, являлся рис), и она была установлена Хидэёси в 1589 году или около того в соотношении "одна треть - земледельцу, а две трети - владельцу земли". Он приказал провести общенациональную кадастровую съемку для обеспечения того, чтобы все имеющиеся пахотные земли обрабатывались и облагались налогами, тем самым покончив с хаосом, в который погрузилась демаркация земельной собственности за столетия феодальной анархии. Этим и другими методами он увеличил обрабатываемую площадь на десять процентов.
Хотя одновременно Хидэёси отменил многие другие местные обременительные или излишние подати, итоговый результат его радикальной реформы земельного налога, если рассматривать ее в сочетании с другими мерами, направленными на стабилизацию существующего феодального общества, заключался в увеличении налогового бремени, ложившегося на сословие крестьян. Его постановления включали в себя запрет земледельцам покидать свои земли или заниматься побочными промыслами без разрешения их феодального сюзерена, и конфискацию всего оружия, принадлежащего другим лицам, кроме самураев. Эти эдикты сводили на нет рост класса йоменов или крестьян-воинов, который, по крайней мере, в некоторых районах, был одним из побочных продуктов гражданских войн. Хидэёси сам был сыном такого воина-земледельца, но он, очевидно, не питал никакой любви к сословию, из которого вышел. Как только он достиг верховной власти, его политика, как и политика большинства деспотов, неизбежно имела тенденцию к стабилизации существующей социальной структуры на основе принципа:
Будем довольны своим положением,
Будем на сквайра взирать с уважением.
(Строки из "Рождественских повестей" Ч. Диккенса. - Aspar).
Но хотя он стремился сделать (так сказать) "окостеневшей" социальную иерархию в целом, у него было мало угрызений совести в отношении перемещений отдельных лиц, как пешек на шахматной доске. После подчинения Одавара Ходзё в 1590 году Хидэёси был бесспорным господином Японии от пролива Цугару до оконечности Танегасимы, и первым правителем за пятьсот лет, чей приказ имел силу закона на всем пространстве страны. Фроиш утверждает, что он использовал три основных метода, чтобы закрепить свою власть в стране, которые можно вкратце изложить в этом месте (21).
Первым из них была его политика периодического перераспределения феодальных владений, призванная обеспечить сохранение его стратегического господства. Нобунага делал то же самое в меньшем масштабе; но ни он, ни сёгуны Асикага никогда не обладали такой эффективной властью на столь обширной территории и, следовательно, не могли сделать это с такой же тщательностью. Фроиш отмечает, что эти меры не доставили Хидэёси никаких проблем. Он просто обнародовал краткий указ со списком изменений феодальных владений, указав, что в определенный день даймё А должен обменяться фьефами с даймё В, тогда как даймё С будет лишен своего удела и сослан, и так далее. Однажды двадцать три фьефа за один день перешли из рук в руки. Эти изменения или лишения владений касались не только даймё и их семей, но также их слуг и самураев, каждый из которых "должен был собрать вещи и уйти с тем, что мог унести с собой, не говоря ни слова, и, если они не будут расторопными, те, кто пришел с новым даймё, с такой же вероятностью присвоят их имущество и оставят их вообще ни с чем". Сколь бы неравноценным ни был обмен, даймё не только не должны были показывать каких-либо признаков негодования, но и преподнести диктатору дорогой подарок в "благодарность" за выгоду.
Таким образом, манипулируя даймё и самураями, Хидэёси мог разместить тех, кому он доверял, в стратегических центрах вокруг столицы и в других местах или сместить давних территориальных владетелей, чтобы освободить место для собственных креатур, таких, как христианские даймё, Кониси Юкинага и Курода Ёсуи, которых он возвысил из безвестности. Таким образом, местные узы были разорваны, и потенциальные центры недовольства могли быть безболезненно "очищены" либо таким методом, или путем размещения взаимно враждебных даймё, таких как Кониси и Като Киёмаса, в соседних феодах, чтобы следить друг за другом. Фроиш утверждает, что (вопреки утверждениям профессора Мёрдока) Хидэёси использовал в больших масштабах любимый прием Вильгельма Завоевателя для ослабления своих вассалов, а именно, давал даймё разные участки земли в разных частях страны, тем самым предотвращая образование слишком многих территориально однородных феодальных владений. Наконец, при проведении этих периодических перераспределений земли Хидэёси был склонен отделять особо ценные участки или территории для своего собственного использования. Таким образом, он приобрел частные владения, приносившие ему годовой доход в более чем два миллионов золотом, "что кажется невероятным для японского сеньора", как отметил Гашпар Коэльо. Современный историк Такекоши оценивает доход Хидэёси от его частной земельной собственности чуть более чем в два миллиона коку риса (вероятно, именно это имел в виду Коэльо), что составляло, по-видимому, примерно восьмую часть от общего урожая этой зерновой культуры.
Одним из неблагоприятных результатов этих периодических массовых миграций самураев стал распад их семей и, как следствие, распространенность разводов. Валиньяно, писавший в 1592 году, объясняет, что, хотя все самураи должны были следовать за своим сюзереном в его новый феод или в изгнание, в зависимости от обстоятельств, лишь очень немногие хотели взять с собой жен, и подавляющее большинство женщин не хотели покидать родные края. Поскольку каждый самурай был обязан по закону жить с женщиной и не мог вести холостяцкую жизнь, оба супруга разводились и вступали в повторный брак с предельной легкостью, хотя отец-визитатор не объясняет, что происходило с детьми от первого брака. Очевидно, что, по крайней мере, в период Кёйтэ самураи просто обменивались женами, когда их даймё обменивались феодальными владениями, но это легкомысленное отношение к супружеским обетам, естественно, не находило одобрения у тех, кто был воспитан на принципах Тридентского собора (Тридентский собор -- XIX Вселенский собор католической церкви, проходивший с 1545 по 1563 гг. в городе Тренте (Триденте) в северной Италии, считавшийся отправной точкой Контрреформации. - Aspar).
Валиньяно писал, что нежелание Церкви давать развод или признавать законность нового брака в таких случаях было одним из величайших препятствий на пути обращения "буси" в христианство. Помимо этого, добавил он, японцы, хоть убей, не могут понять христианское учение о том, что один муж всегда должен жить с одной женой, в горе и в радости; поскольку они считали, что совершенно неразумно ожидать, что человек останется связанным на всю жизнь узами брака с дурным или невыносимым супругом/супругой. Поэтому он настаивал на том, чтобы генерал ордена иезуитов в Риме добился некоторого временного ослабления церковных постановлений Тридентского собора о законном браке, но я не знаю, получил ли он какой-либо удовлетворительный ответ, за исключением нескольких незначительных моментов, таких, как отказ от положения о том, что церемония бракосочетания должна проводиться приходским священником в присутствии свидетелей (22).
Вторым средством Хидэёси для увеличения собственной власти за счет своих вассалов было накопление богатства всеми возможными способами. И здесь его политика не была сама по себе новой; но он проводил ее более всеобъемлюще и тщательнее, чем его предшественники, и изобрел новые предлоги, чтобы достичь своих целей. Все даймё дважды в год (1 января и 1 августа) должны были преподносить ему дорогие подарки, предпочтительно серебряные и золотые монеты или слитки. Подобные подарки ожидались всякий раз, когда даймё менял свой феод, независимо от того, выигрывал ли он от обмена или нет. Конфискации и внешняя торговля оказались еще одним полезным источником дохода, хотя Хидэёси никогда не проявлял склонности резать курицу, которая несла золотые яйца, облагая чрезмерными налогами португальских торговцев. Действительно, его политика была свободной и просвещенной в том, чтобы поощрять их, как некоторые, по крайней мере, с благодарностью признавали.
Если Хидэёси и был одержим жаждой накопления богатств, он, конечно же, не скупясь, их расходовал, о чем свидетельствуют его расточительные развлечения, такие как гигантское церемониальное чаепитие в Китано (1587 г.) и любование цветами в храме Самбо (1598 г.), не говоря уже о великолепных сооружениях, которые он построил в Осаке, Киото и Фусими. Осака обязана своим возвышением в качестве одного из крупнейших коммерческих центров Дальнего Востока целиком ему, и она - более долговечный памятник его мании величия, чем исчезнувшая красота Юракудаи или "Дворца удовольствий" и дворца Момояма. Он также щедро раздавал золотые и серебряные монеты достойным самураям, напоминая в этом отношении скорее своего предшественника, великодушного Нобунагу, чем преемника, скупого Иэясу. Упоминание о грандиозных строительных проектах Хидэёси подводит меня к третьей и последней из его мер по достижению власти и популярности, - его воздействию на народное воображение демонстрацией роскоши, пышности и церемоний.
Его действия в этом отношении включают возведение Дайбуцу (большая бронзовая статуя Будды. - Aspar) в Киото. Иезуиты подчеркивают, что у него не было симпатий к буддизму; и действительно, Валиньяно считал, что Хидэёси сделал больше для того, чтобы сломить политическую власть буддийской церкви, чем Нобунага. Но он знал, что такой шаг будет популярен среди широких народных масс, и так оно и оказалось. Он также умудрился убить одним выстрелов двух зайцев, сделав сооружение статуи предлогом для конфискации всего оружия у тех, кто не принадлежал к сословию самураев, для перековки его не на орала, а на заклепки и болты, что, заверил он наивных владельцев, принесет им счастье в грядущей жизни, как и в этой.
Другим хитроумным и популярным шагом в этом направлении было его отношение к тэнно, чей двор, доход и внешнее положение он улучшил и обогатил в масштабах, о которых не мечтали со времен золотых дней "Гэндзи-Моногатари". "Куге", или придворная знать, также получила свою долю от процветания императорского двора, и, следовательно, испытывала расположение к Хидэёси, который также получил честь и выгоду от щедрой раздачи (как всегда) желанных придворных титулов среди выскочек-даймё. Благодарный император был вынужден нанести в 1588 году церемониальный визит Хидэёси, который щедро развлекал его в течение пяти дней, после чего вернулся в свой собственный дворец, "оставив Хидэёси сеньором и обладателем всей Японии, со всеми богатствами и ресурсами, которые он мог извлечь из нее, и с великой репутацией и славой у людей, тогда как у бедного тэнно оставалась только тень имени, как до сих пор", с раздражением отмечал иезуитский вице-провинциал (23).
У меня нет возможности подробно описывать здесь другие новшества Хидэёси, такие как строительство тюрем, или следить за превратностями той злополучной авантюры, к которой привела его растущая мания величия, печальной истории о Чосен Сейбацу или экспедиции в Корею. Не считая этого непростительного и расточительного предприятия, меры Тайко Хидэёси были в основном благотворными и полезными для нации в целом. Повышение общего уровня жизни очевидно из писем иезуитов, а также постепенного распространения богатства и культуры по всей стране. Этот процесс предположительно был ускорен из-за частых переводов даймё и их самураев из одного феода в другой, так как культура района Киото была тем самым перенесена в отдаленные районы империи, которые в ранние периоды Нара и Хэйан почти не были затронуты высоким культурным уровнем столицы. Щедрое, пусть даже, по общему признанию, несколько некритическое покровительство искусствам со стороны регента, также способствовало расцвету школы живописи Кано с ее расписными ширмами, и одним положительным результатом расточительной корейской экспедиции стало внедрение новых и улучшенных методов изготовления фарфора с помощью пленных корейских гончаров.
Что касается христианства, то из переписки иезуитов ясно, что Хидэёси закрывал глаза не только на их присутствие на Кюсю, несмотря на условия изданного им указа об изгнании, но и на пылкую пропаганду христианской веры Кониси методами, которые порой опасно приближались к тем, которые были якобы причиной уничтожения Такаямы Юкона. Валиньяно в своих "Obediencias" 1592 года официально заявил, что Хидэёси в целом сделал больше для укрепления христианства, чем для его подавления, поскольку его указ об изгнании был более чем компенсирован тем, что он поставил буддийскую церковь на место и поддерживал христианских даймё. Мотивы, которыми он руководствовался в этой политике терпимости, несомненно, носили несколько смешанный характер, но то, что его путеводной звездой была мамона, а не Бог, ясно не только из того, что было изложено в предыдущей главе, но и из более подробного рассмотрения его отношения к городу и купцам Нагасаки (24).
Следует помнить, что после непродолжительной оккупации Нагасаки кланом Симадзу из Сацумы в 1586 году, Хидэёси захватил город во время его кампании на Кюсю в 1587 году; но муниципальное правительство было оставлено в руках избиравшихся на месте старейшин, которые, по сути, были кандидатами иезуитов. Периодически наведывавшиеся в город уполномоченные Хидэёси (бугё и дайкан), по-видимому, ограничивали свою деятельность покупкой для своего хозяина доброй части лучших шелков в грузе, ежегодно доставляемом "большим кораблем" из Макао, - бизнес, в котором, как отмечалось, иезуиты были также тесно заинтересованы. Нагасаки по-прежнему оставался фактически португальской территорией, и на этот факт Хидэёси указал доминиканский монах Хуан Кобо и его недовольные испанские компаньоны в 1592 году, или так предпочитали верить иезуиты. Отец Фроиш, который, в конце концов, располагал возможностями знать о происходивших событиях, далее заверяет своих читателей, что испанцы утверждали, что противодействие их португальских подданных в Макао и Нагасаки было главной причиной, почему испанские торговые корабли до сих пор не приходили в Японию. Услышав это, Хидэёси впал в одну из своих настоящих или притворных вспышек гнева и отправил уполномоченных в Нагасаки с приказом передать португальцам, чтобы они перестали вести себя так, словно они заняли город силой оружия, и уничтожили все местные церкви и духовные учреждения, отправив древесину в его полевую ставку в Нагое в Хизене. Бугё Теразава Хиротака было поручено расследовать жалобы обманутого перуанского купца де Солиса и других на португальцев (август 1592 г.).
Все выглядело очень грозно, но, как и в случае с эдиктом 1587 года, в конце концов закончилось ничем. Одна церковь и несколько домов были снесены, но Теразава принял довольно скромный дар в размере двадцати пяти дукатов, чтобы пощадить остальные, что указывает на то, что Хидэёси вряд ли мог действовать всерьез. Теразава и его коллега дайкан Мураяма Тоан сообщили, что испанцы оклеветали португальцев; и поскольку Хидэёси был поглощен, главным образом, приготовлениями к корейской экспедиции, все дело прекратилось так же внезапно, как и возникло. Иезуитов снова оставили в мире и покое, хотя они лишились одной из своих церквей по милости филиппинских эмиссаров, как печально заметил Фроиш.
Очевидно, Хидэёси был удовлетворен тем, что внушил иностранной общине суть их обязанностей на японской земле и не собирался доводить дело до крайностей. Год спустя он дал официальное разрешение нескольким иезуитам остаться на постоянной основе в Нагасаки с явной целью оказания содействия в португальско-японских коммерческих переговорах, связанных с продажей груза "большого корабля". Даже дело галеона "Сан-Фелипе" не поколебало его уверенности в своем переводчике, отце Жуане Родригесе, который был с ним, когда он умер, и который написал, что сожалеет о том, что человек, обладавший столь несомненным гением, обречен на адское пламя (25).
Валиньяно, писавший свой ежегодный доклад в октябре 1599 года, через год после смерти Хидэёси, не скрывал своего восхищения перед тем, с какой истинно государственной мудростью последний организовал передачу наследия своему малолетнему сыну Хидэёри. Он описывает, как Хидэёси доверил властные полномочия совету из пяти министров (тайро), а именно: ведущий даймё Токугава Иэясу, Маэда Тошиие, Мори Терумото, Укита Хидеиэ и Уэсуги Кагекацу, первый из которых был назначен главнокомандующим. В качестве узды для этих территориальных магнатов он приставил к министрам в правительстве пять уполномоченных (бугё), а именно его собственных доверенных лиц: Исиду Касусиге (Мицунари), Асано Нагамасу, Масуду Нагамори, Нагацуку Масайе и Маеду Генни Хоина, укрепив их связь торжественными клятвами, брачными союзами и разумным распределением почестей и денег. В соответствии с последней волей Тайко Хидэёси также были отозваны из Кореи экспедиционные силы. Хотя среди возвращающихся даймё формировались соперничающие клики, до сих пор не было никаких столкновений, и некоторое преждевременное недоразумение между Иэясу, с одной стороны, и Исидой и Кониси, с другой, было улажено к удовлетворению обеих сторон.
Валиньяно сообщил, что Иэясу, несомненно, был primusinterpares ("первый среди равных" (лат.)), проявляя терпимость и выдержку не только к потенциальным соперникам, таким как Исида, но и к номинально подвергавшимся гонению иностранным религиозным деятелям. Он следовал примеру своего предшественника, будучи особенно благосклонным к падре Жуану Родригесу, и написал письмо дайкану Нагасаки, приказав этому чиновнику искать сотрудничества с местными падре в управлении портом и следовать их советам. Воодушевленный этим неожиданным проявлением доброжелательности, Родригес "прозондировал" Иэясу на предмет возможности обнародования им указа, формально отменяющего антихристианские законы Хидэёси 1587 и 1597 годов. Иэясу ответил, что еще слишком рано пренебрегать заветом прославленного покойника, официально признавая христианство, "но что все произойдет в свое время". Несколько месяцев спустя (февраль 1600 г.) Валиньяно с ликованием передавал слова Иэясу, что каждый может свободно выбирать, какую веру предпочитает, и, в частности, что падре и христиане Нагасаки могут беспрепятственно исповедовать свою религию. Естественно, это указание считалось практически равнозначным формальному указу о признании за христианством статуса официально разрешенной религии, так что христианство росло как на дрожжах, причем за шесть месяцев только в феодальном княжестве Кониси были крещены 30 000 новообращенных (26).
Хотя Валиньяно был полон восхищения ловкой дипломатией Иэясу, благодаря которой "кубо" установил фактическую диктатуру над Японией, не вынимая меча из ножен, испытание на прочность было неизбежным. Более ранние прогнозы о начале войны после возвращения недовольных даймё из Кореи оказались верными. История кампании при Секигахаре слишком хорошо известна, чтобы повторять ее здесь. Достаточно сказать, что после того, как конфедераты перехитрили Иэясу на первом этапе, они были наголову разгромлены на "преграде у болота" (20 октября 1600 г.), главным образом благодаря предательству Кобаякавы и трусости Мори Терумото. После победы иезуиты отдавали дань уважения умеренности Иэясу, а его мстительные меры практически свелись к казни трех предводителей враждебной партии: чиновника-интригана Исида Мицунари, воинственного буддийского монаха Анкокудзи Экей и рыцарственного христианского даймё Кониси Юкинага.
Иэясу ранее прилагал большие усилия, чтобы привлечь последнего на свою сторону, даже обручил свою внучку с маленьким сыном Кониси; но Кониси отклонил его уговоры, считая, что честь обязывает его поддержать Тоётоми Хидэёри, отцу которого он был всем обязан, как он откровенно признал. Широко распространено мнение - среди францисканских монахов - что иезуиты либо призывали Кониси выступить против Иэясу, либо, во всяком случае, не стали его отговаривать, как они могли легко это сделать, "поскольку он был очень послушен падре". Иезуиты категорически отрицали это обвинение, и, конечно, в их переписке 1599-1600 годов нет ничего, что могло бы его поддержать. Тем не менее, Кониси был выдающимся христианским даймё, и они, естественно, сразу после битвы боялись, что Иэясу заподозрит их в подстрекательстве Кониси против него, и поэтому им было не по себе.
От этого беспокойства они были быстро и приятно избавлены. Если Иэясу держал на них какое-то зло, он подавил его, но его действия, как правило, показывают, что он не имел никакой личной предубежденности против иезуитов. Он любезно принял поздравления престарелого отца Органтино и был так доволен коммерческими усилиями отца Жуана Родригеса (которого он унаследовал у Хидэёси в качестве переводчика и торгового агента) в Нагасаки, что подписал три письма-патента, разрешающие падре и христианам отправлять свой культ и владеть церквями в Нагасаки, Киото и Осаке. Это был огромный шаг вперед, фактически равный формальному аннулированию указа Хидэёси о высылке 1587 года, поскольку все предыдущие уступки были просто словесными "джентльменскими соглашениями" или невысказанными договоренностями. Эта доброжелательность также была отражена в отношении большинства даймё и чиновников Нагасаки. В целом, битва при Секигахаре и приход Иэясу к власти не только не ознаменовали начало упадка христианства, как это обычно утверждают, но, напротив, оно открыло период экспансии, плодотворный, пусть и недолговечный (27).
Столь многое видно из изучения оригинальных писем японских иезуитов за 1600-1604 годы. В них утверждается, что если бы победили сторонники Хидэёри, уважение к памяти отца не позволило бы его поборникам отменить антихристианский указ Хидэёси, не говоря уже о том, что, кроме Кониси, лишь немногие из них испытывали какие-либо симпатии к христианству, и они, должно быть, разделились во взглядах. Иэясу, напротив, был теперь бесспорным военным диктатором страны, и он не был обязан выполнять предписания покойного Хидэёси, если они не устраивали его. Большинство христианских даймё встало на сторону Иэясу, а не Кониси, и в перераспределении феодальных владений после Секигахары христианские даймё и сочувствующие христианам были щедро вознаграждены победителем. Смерть Кониси была действительно большой потерей, тем более что его фьеф Хиго достался ревностному буддисту Като Киёмаса; но эта катастрофа была более чем компенсирована значительно возросшими могуществом и престижем таких стойких сторонников христианства, как Курода Нагамаса (Фукуока), Асано Юкинага (Вакаяма) и Хосокава Тадаоки (Бузен), которые все пригласили падре приступить к работе в их расширенных владениях. Курода пообещал иезуитам, что он займет место Кониси в качестве их покровителя и защитника при дворе.
Прямая и косвенная терпимость Иэясу к христианству не была ограничена этими мерами. Он был так восхищен коммерческой хваткой своего проницательного священника-переводчика, что после непродолжительного недоразумения по поводу некоторых неудовлетворительных покупок, совершенных от его имени другими лицами из груза "большого корабля" в 1602 году, он назначил падре Жуана Родригеса своим коммерческим агентом в Нагасаки, непосредственно ответственным перед ним самим. Кроме этого, Иэясу отправил в отставку недружественного (в последнее время) бугё, Теразава Синано-но-ками, и поручил муниципальное управление портом совету из четырех старейшин местных христиан или их сторонников под предводительством бойкого на язык новообращенного, известного как Мураяма Тоан или Антонио, предписав им работать в тесном сотрудничестве с иезуитами. Более того, когда он услышал в следующем году, что падре остались практически без гроша в кармане, из-за потери их ежегодных инвестиций в груз шелка в карраке из Макао, которая была захвачена голландцами (июль 1603 года), он неожиданно предложил иезуитам пожертвование, эквивалентное 350 крузаду, - "чем был поражен весь двор, так как сёгун обычно был известен своей скупостью".
В то же время иезуиты не питали иллюзий относительно мотивов неожиданной благожелательности Иэясу. Они поняли, что, в отличие от Хидэёси, он был практикующим буддистом и как таковой либо враждебен, либо равнодушен к притязаниям воинствующего христианства. Но они также признали его большое желание содействовать внешней торговле; и поскольку, как и его предшественник, он считал иезуитов важными посредниками в этом вопросе, он был готов терпеть их миссионерскую деятельность, при условии, что они ограничат свои усилия представителями среднего и низшего классов и не будут пытаться обратить никого из даймё. Можно добавить, что он не совсем ошибался в своем предположении о том, что присутствие иезуитов имело важное значение для беспрепятственного развития португальско-японской торговли, поскольку они были единственными высокообразованными лингвистами, находившимися в Японии; и их посредничество, если и не всегда абсолютно необходимое, во всяком случае, несомненно, облегчало трудности и уменьшало шансы на взаимное недопонимание. Японские иезуиты были так довольны мягким управлением сёгуна страной в целом и его терпимостью к христианству в частности, что расценили открытие новых золотых приисков на острове Садо, которые приносили ему почти полтора миллиона золотом в год, как прямую награду от Бога. Он упрочил свою светскую власть возведением колоссального замка в Эдо (современный Токио). По оценкам иезуитов, более 300 000 человек были заняты на этих принудительных работах, и всех их поочередно поставляли и кормили разные даймё, "сёгун не давал им ничего, кроме небольшого количества риса время от времени, в качестве дополнительного рациона" (28).
Воодушевленные этой терпимостью, иезуиты в Киото предприняли довольно бестактный шаг на похоронах одного из членов своей паствы, обращенной в христианство девушки из знатной семьи Кёгоку. Они были ознаменованы проведенной с большой пышностью полной хоральной службой и завершились красноречивой проповедью японского брата Фабиана, который доказал ложность всего буддистского учения множеством полемических аргументов. Об этом несвоевременном проявлении религиозного рвения местные буддийские чиновники с подходящими преувеличениями доложили Иэясу, который поначалу по понятным причинам был раздражен услышанным. Тем не менее, он скоро успокоился и с сарказмом заметил, что священники всех вероисповеданий были одинаковы в своем желании привлечь новообращенных, опровергая догматы своих богословских противников. Он добавил, что ему нет дела до того, что иезуиты занимаются распространением христианства среди низших классов, при условии, что они не касаются даймё, и что "обращение купцов - благое дело, так как оно способствует торговле с португальцами и с испанцами с Филиппин". Невозможно дать более четкое указание на представление Иэясу об относительной важности Бога и мамоны в его мировоззрении. Правда, по просьбе Ёдогими, матери Хидэёри, сёгун опубликовал в Осаке очень мягкий и довольно расплывчатый антихристианский указ в 1604 году, но, как он ясно дал понять, он предназначался исключительно для местного потребления. Он был более чем компенсирован приемом, который Иэясу оказал падре Морейону, ректору Киотской семинарии, которого он до сих пор отказывался видеть, и аудиенцией, которую он дал епископу Японии Луису де Серкейре в Киото в 1606 году.
Эта аудиенция рассматривалась как великий триумф христианства, поскольку Серкейра был принят в его общепризнанном качестве иезуитского епископа Японии; тогда как Валиньяно был принят Хидэёси в Киото только в качестве светского посланника от вице-короля Индии. Во многом это было делом рук падре Жуана Родригеса, который еще раз покорил сердце старика, подарив ему великолепные часы, "которые показывали также ход солнца и луны и указывали дни недели", при умелом содействии некоего Хонда Кодзуке-но-суке - одного из самых доверенных слуг Иэясу. Прием епископа Серкейры не оставил желать лучшего, поскольку его приняли по тому же протоколу, что и принца крови, "что было выдающейся почестью". В следующем году за ним последовала аналогичная поездка вице-провинциала Франциско Пасио, который посетил Иэясу в Сидзуоке, и его сына Хидетаду, которому он только что передал сёгунат в Эдо. Вездесущий Хонда был также на переднем плане в этом случае, когда вице-провинциал дал ему трактат, специально составленный для того, чтобы доказать, что христианские заповеди внушали полное послушание феодалам, и что христианство не было подрывной религией, как предполагал Иэясу, когда он запретил обращение даймё.
Вернувшись в Нагасаки, Пасио рискнул сделать довольно сомнительный шаг (как отмечает профессор Мёрдок), посетив потенциального соперника Токугавы Тоётоми Хидэёри в Осаке. Юный Хидэёри и его мать Ёдогими, придерживавшаяся антихристианских воззрений, очень радушно приняли иезуита; но этот визит, вероятно, принес ему больше вреда, чем пользы в глазах подозрительного Токугавы. И епископ Серкейра, и вице-провинциал Пасио завершили свои поездки, посетив Хосокаву Тадаоки, который проявлял все большее расположение к вере с тех пор, как в 1600 году в Осаке героически умерла его жена-христианка Грация (Грация Хосокава Тамако - японская аристократка, жена Хосокавы Тадаоки, приняла христианство в 1587 г. В 1598 г., когда после смерти Тоётоми Хидэёси в стране разгорелась борьба за верховную власть между двумя феодальными коалициями, муж Грации принял сторону Иэясу Токугава, будущего сёгуна. Оставив жену и детей в Осаке, он отправился в лагерь Иэясу. Отсутствием Хосокавы решил воспользоваться глава другой коалиции, Исида Мицунари, чтобы захватить Грацию в заложницы и тем самым вынудить Хосокаву перейти на его сторону. Чтобы не допустить этого, охранявший Грацию самурай Огасавара, выполняя отданный ранее приказ ее мужа, обезглавил ее и сжег тело. - Aspar). Тадаоки оказал щедрое гостеприимство и предоставил новые дома в своей феодальной резиденции в Бузене (Кокура) для сотен христианских беженцев из Хирадо, чей даймё был одним из немногих гонителей в Японии. Он сказал иезуитам, что немедленно стал бы христианином, если бы не католическая шестая заповедь, которую он считал себя решительно неспособным добросовестно соблюдать (имеется в виду заповедь "Не убий". - Aspar) (29).
Удовлетворение Серкейры неожиданным успехом его епископского визита было омрачено некоторыми злополучными событиями, произошедшими в Нагасаки. Этот город, как мы помним, изначально был отдан иезуитам и перешел от них к центральному правительству после указа Хидэёси от 1587 года, хотя они все еще сохраняли большую, хотя и косвенную, долю в муниципальной администрации. Город уже давно вышел за пределы своих первоначальных границ, но только та часть территории, которую фактически передал Омура Сумитада в 1570 году, считалась собственно городом и управлялась местным муниципальным советом, над которым периодически осуществляли надзор уполномоченные представители сёгуна в ранге бугё и дайкана. Оставшаяся часть города считалась находившейся в пределах владения клана Омура, и эта неудовлетворительная двойственность приводила к постоянным спорам и ссорам, а злоумышленникам удавалось избегать ареста, ускользнув из одного района в другой. Жители внутреннего города зависели от окружающей сельской местности в отношении поставок продовольствия, топлива, древесины, строительного леса, скота и даже воды для питья и стирки, и приближенные Омуры не упускали ни одной возможности получить немалые "комиссионные" от поставки этих предметов первой необходимости. Муниципальный совет часто пытался выкупить у Омуры принадлежащую ему территорию или иным образом добиться слияния двух зон, но он всегда отказывался придти к соглашению.
В 1601 году один из близких друзей Иэясу по имени Огасавара приехал в Нагасаки по служебным делам своего господина, и муниципальные советники пожаловались ему на ненормальную ситуацию, которая влекла за собой принижение власти и авторитета Иэясу в качестве владельца лишь ограниченного района города. Огасавара согласился с их заявлениями и по возвращении ко двору он взял с собой карту спорной территории, предложив Иэясу, что земли Омуры в Нагасаки и вокруг него должны быть включены в пределы города, а ему предоставлены дополнительные земли в качестве компенсации в других местах. Сёгун согласился, но договоренность была выполнена таким образом, что ценность новых земель Омуры оказалась намного меньше ценности собственности, которой он лишился в растущем порту. Зная о большом влиянии падре Жуана Родригеса при дворе, Омура заподозрил его в том, что это он закулисно организовал все дело, в частности, по той причине, что Родригес и некоторые из "отцов города" находились при дворе, когда Огасавара вернулся со своим докладом. Он был так взбешен тем, что считал неблагодарным предательством иезуита, что отрекся от христианства и немедленно изгнал всех священников из своих владений, став гонителем, а не защитником христиан. Когда Огасавара вернулся в следующем году, иезуиты убедили его нанести визит Омуре и сказать ему, что действия сёгуна были предприняты по его (Огасавары) рекомендации, и что падре были невиновны в этом вопросе. Но Омура оказался упрямым, и он и его семья были навсегда потеряны для Церкви.
Помимо этой прискорбной запутанной ситуации и нескольких местных гонений во владениях Мацуры (Хирадо), Като (Хиго) и Мори (Ямагути), христианство в Японии никогда не было более процветающим, чем в первые полдюжины лет правления Токугавы. В 1606 году иезуиты могли утверждать, что японская христианская община насчитывает около 750 000 верующих со среднегодовым приростом в пять или шесть тысяч человек, а Нагасаки мог соперничать с Манилой и Макао за титул "Рима Дальнего Востока" (30).
Примечания.
1. Valignano, "Sumario" (1583), chap. xxiv (Brit. Mus., Add. MSS 9852). Разнообразие имен Хидэёси сбивает с толку. Киносита Токитиро Хидэёси родился ок. 1535 год в Овари. Позже (1562 г.) он взял имя Хасиба Хидэёси, а с 1574 г. использовал титул Хасиба Тикидзэн-но-ками. В 1586 году он изменил свое имя на Тоётоми Хидэёси, получив за три года до этого придворный титул "Камбаку" или "Кампаку", который он передал своему племяннику Хидэцугу в 1592 году, получив взамен титул "Тайко", которым он был широко известен до своей смерти в 1598 году. Он упоминается под всеми этими именами в письмах иезуитов 1560-1598 гг., и, для упрощения, я обычно называю его в этой главе Хидэёси или Камбаку. Ср. также Cartas (1598 г.), Part II, fol. 181, и "Addiciones" Валиньяно 1592 года (Кодекс Ажуда "Jesuitas na Asia", 49-iv-56) об отношении Хидэёси к христианству и буддизму. Те, кто умеет читать по-японски, найдут множество деталей о Японии времен Хидэёси в "Кинсэй Нихон Кокумин-ши" И. Токутоми, Vols. IV-X.
2. Cartas (1598 г.), Part II, 174-180; Murdoch, A History of Japan, Vol. II, 214-218. Ни в одном из печатных источников, касающихся знаменательной беседы Коэльо с Хидэёси в Осаке в 1586 году, нет ни малейшего намека на реакцию вице-провинциала на предложения камбаку. Об этом говорится в письме Валиньяно, датированном Нагасаки 14 октября 1590 г., хранящемся в иезуитских архивах в Риме ("Japsin," 11, fols. 233-236V). Отец Шурхаммер любезно прислал мне перевод соответствующих частей этого интересного письма, которое проливает новый свет на реакцию Хидэёси на христианство. Схему его плана завоевания Китая, изложенную им в письме Хидэцугу от 18 мая 1592 г., можно найти в Y. Kuno, Japanese Expansion on the Asiatic Continent, Vol. I, 314-318. Ср. также Ю. Окамото, Момояма-дзидай Кирисуто-кё Бунка, стр. 117-152.
3. Cartas (1598 г.), Part II, fol. 174-180. Ср. Murdoch, op. cit., Vol. II, 216-217. Хорошее описание замка в Осаке можно найти в Brinkley, Japan. Its History, Arts and Literature (Авторская ред., Бостон-Токио, 1901), Vol. II, 69-75.
4. Cartas (1598 г.), Part II, fol. 191, 199, подробнее о временной оккупация Нагасаки даймё Сацумы. Покорение Кюсю Хидэёси хорошо описано в Murdoch, op. cit., Vol. II, 222-236. Хосокава Фудзитака написал классический отчет об этой кампании. О приеме Отомо Хидэёси в 1586 году, ср. Sadler, Cha-no-yu, pp. 126-128 и Takekoshi, op. cit., Vol. I, 395-396, что интересно сравнить с приемом Коэльо.
5. Cartas (1598 г.), Part II, fol. 199-225; Murdoch, op. cit., Vol. II, 236-253. Delplace, Le Catholicisme an Japon, Vol. I, 238-248.
6. Cartas (1598 г.), Part II, fol. 207-208. Это немного отличается от описания Мёрдока (op. cit., Vol. II, 241-242), но последний использовал какую-то полученную из вторых рук французскую или итальянскую версию письма Фроиша от 20 февраля 1588 года, тогда как я использовал португальский оригинал, напечатанный в Cartas 1598 года, часть II, fol. 187-225. Ср. также эссе Ю. Окамото "Nagasaki no fusutasen" в его Momoyama-jidai Kirisuto-kyo Bunka, рр. 77-114.
7. Письмо Валиньяно от 14 октября 1590 г. (Архив иезуитов, Рим, "Japsin", 11, fols. 233-236V). См. длинное письмо Фроиша от 20 февраля 1588 г. в Cartas (1598) Part II, особ. fols. 205, 208-209, 214-215. Текст эдикта об изгнании в том виде, в каком его приводит Фроиш, полнее, чем версия, данная Мёрдоком (op. cit., р. 242-243) и его последователями. Он звучит довольно странно для уха европейца, но Фроиш прямо заявляет, что он был переведен ad verbum (дословно (лат.)) с оригинала, и действительно, восточный колорит очевиден. Дальнейшие подробности захвата Хидэёси Нагасаки в MN, Vol. I (1938), рр. 78-79, 123-137; и ibid., Vol. II (1939), pp. 634-637; ibid., Vol. III (1940), стр. 657-664. Ср. также Colin-Pastells, ed., Labor Evangelica de los obreros de la Companhia de Iesus en las islas Philippines, Vol. II, 55-59, 73, 703-704; Vol. III, 461, свидетельства об отношении Хидэёси к христианству; и Delplace, op. cit., Vol. I, 238-248, с точки зрения католицизма, которая менее умеренно выражена аббатом Штайхеном в его "Les Daimios chretiens". Что касается японской точки зрения, ср. М. Анесаки, Киришитан дендо но кохай, pp. 191-200, 215-229 и эссе Окамото в его Момояма-дзидай и т. д.
8. Cartas (1598 г.), часть II, fol. 218, 223-224, 234-236, 258. Murdoch, op. cit., Vol. II, 243-253, а ныне современные некатолические писатели считают, что вспышка гнева 24 июля была просто инсценирована Хидэёси как преднамеренная кульминация глубоко продуманного давнего замысла; но это объяснение кажется мне таким же неправдоподобным, как и альтернативное объяснение иезуитов, что все это было пьяной прихотью, вызванной его раздражением по поводу отказа португальцев перевести "большой корабль" из Хирадо в Хакату, а также отпором, оказанным его официальному своднику некоторыми девушками-христианками из Аримы. Кажется, какое-то время Хидэёси действительно испытывал сомнения насчет иезуитов, но настоящий взрыв был непреднамеренным. Его мания величия побудила его в пылу гнева принять некоторые решительные меры, о которых он впоследствии сожалел и не стал их применять, но не мог отменить без потери "лица".
9. Полный отчет об обращении Грации приведен в моем эссе "Hosokawa Tadaoki and Jesuits 1587-1645" в TJS, Vol. XXXII (1935), pp. 79-119. Статистические данные о миссии иезуитов в Японии, 1587-1592, в Cartas (1598), Part II, fols. 187, 223-224; Delplace, op. cit., Vol. I, 198, 215-218, 276-279. Помимо 113 европейских и японских иезуитов в Японии в 1587 году, в стране находилось около 150 додзюку, или учителей катехизиса, и около 200 000 новообращенных. Отступники от веры в результате указа Хидэёси вскоре были искуплены новыми обращениями, в основном в феодальном владении Кониси Хиго (Удо).
10. Прием Хидэёси посольства Валиньяно в его "Дворце удовольствий" в Киото кратко описан в Murdoch, op. cit., Vol. II, 263-264, и более подробно R. Kleiser в MN, Vol. I (1938), pp. 82-88.
11. Письма и отчеты Валиньяно и Серкейры за 1580-1606 гг. можно найти среди MSS Марсдена в Британском музее; эти кодексы особенно актуальны для изучения спора между иезуитами и францисканцами: Additional MSS 9852, 9856, 9858 и 9860. Многие из них являются оригинальными черновиками на японской бумаге шестнадцатого века, а другие являются современными заверенными копиями; все они были изъяты из иезуитских архивов в Гоа после их захвата приспешниками Помбала в 1759 году. Как Марсден получил их, я не знаю, но нет никаких сомнений в их подлинности. Литературы по этой щекотливой теме великое множество, и я отсылаю читателя, жаждущего подробностей, к Streit and Dindinger, Bibliotheca Missionum, Vols. IV-V (1928-1929), где он найдет их в переизбытке. Если он по-прежнему жаждет большего, прочтение соответствующих статей в MN (1938-1943) поможет ему узнать о последних событиях с точки зрения иезуитов; статьи Л. Переса и других в Мадридском францисканском обозрении, Archivo Ibero-Americano, Vols. IV-XIX (1915-1923), содержат францисканскую точку зрения. Те, у кого нет ни времени, ни терпения, чтобы справиться с этими оригинальными печатными источниками, могут быть удовлетворены, прочитав Murdoch, op. cit., Vol. II, chap. xi, или Bernard, Les Iles Philippines du grand archipel de la Chine. Фрай Лоренцо Перес перепечатал документы из AIA в трех томах, опубликованных отдельно под общим названием Cartas y Relaciones del Japon. Они охватывают период с 1593 по 1600 годы и являются бесценной проверкой иезуитских источников.
12. Стандартная работа о патронаже португальской короны на Дальнем Востоке принадлежит А. Jann, Die Katholischen Missionen inIndien, ChinaundJapan, но она искажена из-за сильного антипортугальского уклона, и ее следует исправить в свете моей статьи "The Portuguese padroado in East Asia and the Problem of Chinese Rites, 1576-1773", BIPH, Vol. I (1948), pp. 195-226, или падре А. де Силва Регойо OPardoadoPortuguesnoOriente, о португальской точке зрения. Современную испанскую точку зрения хорошо выразил о. Диего Адуарте, O.P., который, выступая за завоевание Камбоджи испанцами в 1596 году, добавил: "и несомненно, что португальцы не будут особо стремиться к распространению Веры или расширению владений Королевской короны, поскольку они удовлетворены только имеющимися у них портами, чтобы гарантировать использование остальных для своей торговли" (AIA, Vol. XXXVIII, pp. 455-458).
13. Британский музей, Add. MSS 9852, стр. 101-105, для точки зрения Валиньяно, изложенной ниже. Ср. также Sousa, Oriente Conquistado, Vol. II, рр. 535 для краткого изложения в печатном виде.
14. Кодекс Ажуда "Jesuitas na Asia", 49-iv-56, pp. 48-50. Ссылки Валиньяно на Capuchos являются немного загадочными и, возможно, относятся к ожидаемым приезжим из Макао, Малакки и португальской Индии, а не к францисканцам из Манилы. В любом случае они были явно нежелательными. Попутно можно отметить, что иезуиты обычно утверждали, что Отомо Сорин получил свое имя при крещении от Франциска Ксаверия, чью беатификацию и канонизацию он так горячо отстаивал, а не от святого основателя Friars Minor. Соперничество между иезуитами и монахами обсуждается с японской точки зрения в Киришитан дендо но кохаи Анесаки, стр. 203-264, а совсем недавно в эссе Окамото в Киришитан кенкю, Vol. III., 225-319.
15. Свежий свет на избитую тему посольства Кобо и францисканских миссий, которые последовали за ним, можно найти в статьях Pere Bernard, S.J., Gregorio Arnaiz, O.P., и J. S. Alvarez, в MN, Vol. I (1938), p. 122 ff.; ibid., Vol. II (1939), p. 634 ff.; и прежде всего ibid., Vol. III (1940), pp. 657-664 (Dos Notas sobre la embajada del padre Juan Cobo), который содержит испанские, португальские и японские оригинальные источники о посольстве Кобо. Лингвистические достижения Кобо резюмированы Эдвином Вольфом в DoctrinaChristiana. TheFirstBookprintedinthePhilippines, Manila, 1593 (Вашингтон, округ Колумбия, 1947 г.), pp. 31-35. Ср. также оригинал францисканских отчетов и писем под редакцией о. Лоренцо Переса в AIA, Vols. IV-XIX (1915-1923).
16. См. Henri Bernard, "Methodes missionaires du Mexique au Japon", в его LesIlesPhilippines, рр. 111-127, о более подробном обсуждении этих сильно различающихся миссионерских точек зрения. Ср. также документы, напечатанные Льюисом Ханке в Cuerpo de Documentos del sigh XVI sobre los derechos de Espaiia en las Indias y las Filipinas, рр. 65-270. О современной китайской точке зрения на отношение римско-католических миссионеров ср. C. S. Ch'ien, "Critical Notice" о работе отца Бернарда о Риччи и китайском обществе его времени в Philobiblon, Vol. I (1946), pp. 13-19.
17. Британский музей, Add. MSS 9858, fols. 1-10, 9860, fols. 13-22, содержат показания епископа Педро Мартинса, S.J., капитан-майора плавания в Японию 1596 года, Руи Мендеса де Фигередо, а также показания других свидетелей под присягой. Я в основном полагался на них при изложении дела галеона "Сан-Фелипе", но эти основные первоисточники существенно не отличаются от вторичных печатных источников (Фроиш и Шарлевуа), используемых более поздними историками, такими как Мердок (op. cit., Vol. II, chap. xi). Испанская версия доступна во всех стандартных историях миссий нищенствующих орденов на Филиппинах. Эти различающиеся отчеты каталогизированы в Streit, Bibliotheca Missionum, Vol. IV (1928), особенно вопросы, перечисленные на стр. 489-499 данной работы. Наиболее умеренное выражение францисканской точки зрения, вероятно, принадлежит о. фраю Франсиско де Санта-Инес в его "Хронике", написанной в 1676 году и напечатанной в Маниле в 1892 году; см. Vol. 3 этого издания. См. также AIA, Vols. IV-XIX (1915-1923), об отчетах фрая Хуана Побре и других очевидцев, также перепечатанные в Cartas y Relaciones del Japon.
18. Андрес де Куачола, "Relacion de la arivada del Galeon S. Felipe al Xapon y lo demas que subcedio de su arivada es como sigue". Собственноручно написанное письмо, подписанное, на японской бумаге (см. Maggs Bros., Каталог N 515 [1929], позиция N 3, стр. 5-11, для его подробного изложения на английском). Среди множества антииезуитских материалов, перечисленных Стрейтом в Bibliotheca Missionum (Vol. IV, pp. 484-511), посвященных спору между францисканцами и иезуитами в Японии в 1596-1599 годах, в качестве типичного можно отметить следующий: "Certification de la amenazes que el Obispo de Japon [Д. Педро Мартинс, SJ] hizo contra los Frayles Franciscanos que estavan en los mismos reynos, aun estando en Macao". Пункты 1, 4 и 9 из Maggs Bros., Каталог N 515 (1929), также актуальны. Версию фрая Хуана Побре о невиновности испанского кормчего и о соучастии португальцев и иезуитов в подстрекательстве Хидэёси против испанцев можно найти в статье отца Л. Переса о "Fray Juan Pobre de Zamora" в Erudicion Ibero-Ultramarino, Vol. II (1931), pp. 219-223 ("Origen de la leyenda de Urado"), частично воспроизведенной выше, Приложение III, стр. 420-424. Хотя эта группа позже была канонизирована Церковью, современные иезуиты в Японии единодушно утверждали, что безрассудная опрометчивость францисканцев была основной, если не единственной причиной их смерти. Они также с пренебрежением отвергли предположение о том, что при распятии на кресте произошли чудеса, составив резкое осуждение этих мнимых чудес, которое было одобрено в должной форме епископом Луисом Серкейрой 3 февраля 1599 г. (Brit. Mus., Add. MSS 9860, fols. 63-65). Другие аспекты португальско-испанского соперничества на Дальнем Востоке упоминаются в моем эссе на эту тему в TRAS (декабрь 1946 г.), рр. 150-164. Точка зрения францисканцев подробно изложена в документах, напечатанных о. Лоренцо Пересом в AIA, Vols. IV-XIX (1915-1923). Ср. также отрывки, приведенные выше в Приложении III, стр. 415-424.
19. Оригинальные проекты предложений епископа Луиса Серкейры о применении португальских экономических санкций против Японии с целью подчинения Хидэёси (или его гибели) от февраля 1597 года можно найти в Британском музее, Add. MSS 9860, fol. 23-32. Интересное и научное обсуждение двух школ богословских взглядов на оправдание крестовых походов против неверующих государств (таких как Китай) можно найти в книге отца Анри Бернара, S.J., "La Theorie du proteorat civil des Missions en pays infidele" в La Nouvelle Revue Theologique, Vol. 64 (1937), рр. 261-283. См. письмо Валиньяно от 14 октября 1590 г. и MN, Vol. I (1938), рр. 78-79, 113, о попытках (к счастью, неудачных) начальника иезуитов Гашпара Коэльо получить официальную санкцию и поддержку своих планов по укреплению Нагасаки и снабжению христианских даймё Кюсю оружием и боеприпасами. Переписку Хидэёси с губернатором Филиппин Тельо можно найти в Colin-Pastells, op. сit., Vol. II, 703-704. Фантастические планы Санчеса по завоеванию Китая (следует отметить, с помощью японских вспомогательных сил) рассматриваются в главе vi настоящей работы. Ср. также Fernao Guerreiro, S. J., RelaГao Anual, 1602-1603, Bk. III, chap. xxiii (изд. 1930), рр. 370-372, для доказательства того, что иезуиты взяли на себя ответственность за распространение светской власти Португальской Индии своей миссионерской деятельностью. Заголовок достаточно указывает на содержание: "О службе, которую Компания оказывает во всех вышеупомянутых частях Востока не только Богу, но и Его Величеству и Короне этого Королевства". Это явно подтверждает теорию о том, что иезуиты были активными покровителями христианской "пятой колонны", как утверждали их буддийские оппоненты: "Потому что столько язычников обратилось ко Христу, столько друзей и вассалов приобретает служба Его Величества, потому что позже они будут сражаться за Государство [Индию], и христиане против язычников". Писатель не думал о японцах, но мораль очевидна. Что касается политики португальского правительства, следующая цитата из Диогу ду Коуту, официального хрониста Португальской Индии (Decada Sexta, Livro IV, cap. Vii), является решающей; "Короли Португалии всегда стремились к завоеванию Востока, стремясь так объединить две власти, духовную и светскую, чтобы одну никогда нельзя было осуществлять без другой". ("Porque os Reys de Portugal sempre pretenderao nesta Conquista do Oriente unir tanto os dous poderes, espiritual, e temporal, que em nenhum tempo se exercitasse um sem o outro".)
20. См. переписку епископа Луиса Серкейры с архиепископом Гоа, Британский музей, Add. MSS 9860, особенно fols. 91-97. Ср. так же "Апологию" Падре Валентима Карвалью, SJ., ректора колледжа в Макао в 1612 г., в Add. MSS 9856, fols. 1-114. Один из францисканцев, распятых в Нагасаки в 1597 году (брат Мартин де ла Ассенсьон), фактически предложил губернатору Филиппин в предыдущем году захватить Нагасаки и сохранить его под властью короны Испании, в то время как португальский падроадо к востоку от Цейлона следует передать испанскому патроназго в Маниле. См. документы, напечатанные в Colin-Pastells, op. cit., Vol. II, 85-87. Около 1605 года главы трех нищенствующих орденов в Маниле написали королю, подчеркивая важность Филиппин как базы для "завоевания и обращения многих знаменитых королевств, таких как Китай, Япония, Сиам, Камбоджа и Кохинхина". (AIA, Vol. X (1918), pp. 467-468). Эти примеры комбинированной духовной и мирской агрессии можно легко умножить.
21. Ср. письмо Фроиша от 20 февраля 1588 г. в Cartas (1598 г.), Pt. II, fol. 187-225; Письмо Гашпара Коэльо от 24 февраля 1589 г., ibid., fols. 258-262; и "Obediencias" Валиньяно 1592 г. (Кодекс Ажуды "Jesuitas na Asia", 49-iv-56). Такэкоши, op. cit., Vol. I, 396-440, и Sansom, Japan, pp. 432-441, содержат подтверждающие материалы из японских источников. Справочный материал для этого периода можно найти в стандартных работах Мердока и Сансома и (для тех, кто умеет читать по-японски) в Токутоми, Кинсей Нихон Кокумин-ши, Vols. 10-13.
22. Валиньяно, "Obediencias", 1592 г. (Кодекс Ажуды "Jesuitas na Asia", 49-iv-56). Я не припомню, чтобы мне встречалось что-либо о юридическом положении, согласно которому самурай не может вести холостяцкую жизнь, и это звучит само по себе маловероятным, но Валиньяно обычно был хорошо информирован. Просьба отца-визитатора о разрешении заключать смешанные браки первоначально получила неохотное устное согласие папы римского, когда генерал ордена иезуитов Аквавива обратился к нему с этим вопросом; но впоследствии понтифик отменил свое предварительное решение и специально запретил эту практику как слишком опасное нововведение. Однако очевидно, что папа санкционировал такие браки между христианами и язычниками, которые уже были заключены. (Анонимная рукопись "Das Cousas que pertencem a Vice-Provincia de Japao", ок. 1600 в Британском музее, Add. MSS 9860, fol. 267.)
23. Письмо Коэльо от 24 февраля 1589 г. в Cartas (1598 г.), Part II, fol. 262.
24. Ср. главу 55 "Apparatos" Фроиша (Кодекс Ажуда "Jesuitas na Asia", 49-iv-57), напечатанную в извлечении Дж. Л. Альваресом в его статье о посольстве Кобо в MN, Vol. III (1940), стр. 657-662.
25. Guerreiro, op. сit. (изд. 1930), Vol. I, 55-164. Для чрезвычайно запутанной серии приездов и отъездов различных комиссаров (Набэсима, Като, Тодо, Теразава и др.) в 1587-1592 годах в Нагасаки, ср. NagasakiNempio Одзавы (Токио, 1935), рр. 26-33, и Окамото, op. cit., pp. 627-656.
26. Письма Валиньяно от 10 октября 1599 г. и 24 февраля 1600 г. (Brit. Mus., Add. MSS 9860, fol. 68-86). Guerreiro, op. сit. (изд. 1930), Vol. I, 55-164, также имеет значение. Забавно отметить, что Иэясу сказал фраю Херонимо де Хесусу, O.F.M., в беседе с монахом в конце 1598 года, что испанцы могут рассчитывать на его защиту манильских торговцев в Японии, поскольку "он дал им слово дворянина, которым он был из чрева своей матери, а не простого малого, такого как Тайкосама" (статья Переса в Erudiсion Ibero-Ultramarino, Vol. II, 228).
27. Британский музей, Add. MSS 9860, fol. 84-87; Guerreiro, op. сit. (изд. 1930), Vol. I, 154-155. Исчерпывающий японский отчет о кампании при Сэкигахаре можно найти в монументальной истории Японии Токутоми, озаглавленной Сэкигахара-Эки (Токио, 1932 г.), Vol. XI. Книги Мердока и Сэдлера содержат краткие описания на английском языке, из которых лучше всего Мердок.
28. Британский музей, Add. MSS 9860, fol. 87-88, 123-126; Guerreiro, op. сit. (изд. 1931), Vol. II, 7-8, 217; A. Baiao, CartaAnnadaVice-ProvinciadoJapаodoanode 1604 doPadreJoaoRodriguezGiram (Коимбра, 1933), рр. 1-9, 41-42; Анесаки, Киришитандендонокохаи, рр. 265-284.
29. Ср. отчеты вице-губернатора от 14 октября 1607 г. (Brit. Mus., Add. MSS 9860, л. 127-128); октябрь 1606 г., ibid., fols. 123-126; и Guerreiro, op. сit. (изд. 1931), Vol. II, 63-65, 278; там же, Vol. III (1942), 115-146. Ср. Мердок, op. сit., Vol. II, 474-478.
30. "Certicao do Bispo do Jappao acerca do caso de Omuradono", Нагасаки, 6 марта 1606 г. (Brit. Mus., Add. MSS 9860, л. 107-110). Оригинал документа с автографом епископа. Ср. также ibid., fols. 89-90, 123-128; F. Guerreiro, op. cit. (изд. 1942), рр. 115-117, 146-147. Интересно отметить, что современный португальский хронист Антонио Бокарро в своем отчете об этом инциденте прямо заявляет, что предложение было сделано по наущению иезуитов, и что Иэясу сказал Омуре об этом. Но описание событий в Японии в этот период у Бокарро в целом довольно искажено (Decada XIII da Historia da India [ed. 1876], chap. clxxxiv, pp. 746-747).