Внимательное прочтение переписки епископа Серкейры и его коллег за первое десятилетие семнадцатого века показывает, что иезуиты не питали иллюзий относительно причины вынужденной терпимости Иэясу к их присутствию в Японии. Это происходило исключительно из-за его убеждения, что они были незаменимыми посредниками для бесперебойного функционирования торговли шелком между Макао и Нагасаки. Этот факт признают современные историки, хотя они никогда не говорят о точной природе этой связи между Богом и мамоной. Из конфиденциальной переписки Валиньяно, Серкейры и Карвальо ясно, что иезуиты были важными посредниками до тех пор, пока они одни обладали достаточным знанием языка, нравов и обычаев страны, чтобы выступать в качестве удовлетворительных переводчиков. К 1613 году такое положение вещей уже осталось в прошлом. Отца Жуана Родригеса Тгуззу при дворе заменил Уилл Адамс, и было несколько португальских купцов, женатых на японках и проживающих в Нагасаки, которые свободно говорили на этом языке. Более того, многие японцы на северо-западе Кюсю хорошо овладели португальским языком, о чем свидетельствует перевод черновой версии петиции Пессоа в 1609 году, без ведома иезуитов. В Японии было также несколько додзюку-отступников, услугами которых можно было воспользоваться в крайнем случае (1).
Что еще более важно, "большой корабль" больше не был так нужен японской экономике, как раньше. Правда, он по-прежнему был самым важным фактором во внешней торговле Японии; но, как мы видели, доставленный им в 1612 году груз шелка составлял менее половины от его общего количества, поступавшего из других источников, среди которых корабли с красной печатью фигурировали с возрастающей энергией и успехом. Результат дела Пессоа показал, что португальцы, вероятно, захотят торговать с Японией в любом случае, хотя договоренность о возобновлении торговли в 1612 году частично была достигнута через посредничество иезуитов. Конкуренция между голландцами и англичанами, удручающе слабая в первые дни с точки зрения Иэясу, сулила большие надежды на будущее, особенно если еретикам удалось бы вытеснить иберийцев из Манилы или Макао, как они угрожали сделать. Короче говоря, хотя бакуфу считало торговлю в Макао чрезвычайно желательной, она больше не являлась абсолютно необходимой, если поставить ее на одну чашу весов, а на другую - политическую угрозу стабильности страны в целом и гегемонии дома Токугава в частности.
Потенциальная угроза христианской "пятой колонны" никогда полностью не исчезала из поля зрения японских правителей с тех пор, как ее внушало буддийское духовенство во времена Нобунаги. Это правда, что он пренебрежительно отверг эти инсинуации, но другие, едва ли менее влиятельные даймё, отнеслись к ним более серьезно. Подозрения Хидэёси были вызваны компрометирующими предложениями Коэльо в 1586-1587 гг. и резко усилены предполагаемой неосмотрительностью штурмана "Сан-Фелипе" десять лет спустя. Иэясу вначале неожиданно проявил себя милостивым по отношению к христианству и даже разрешал обращать купцов в другую веру в целях поощрения внешней торговли; но с политической точки зрения он всегда был противником христианской веры и никогда не позволял обращения даймё. Взаимные обвинения, которыми обменивались португальцы и испанцы в Японии, особенно в связи с потерей "Сан-Фелипе" и "Носса-Сеньора-де-Граса" соответственно, никак не развеяли его подозрений в единстве действий иберийцев. Эти подозрения были еще более подкреплены утверждениями и инсинуациями "рыжеволосых варваров" о характере и мотивах их соперников-католиков - обвинения, которые иногда были оправданы, а чаще нет, но в любом случае оставляли определенный след в сознании японцев.
Хвастовство Уилла Адамса тем, что он платил добром за зло, помогая португальцам и испанцам в их делах при дворе, можно принять за чистую монету только в том случае, если считать, что он ограничивался ходатайством за частных лиц и их собственные проблемы. В остальных случаях он сплошь и рядом не упускал ни одной возможности оклеветать католическую Церковь и короля; а Ричард Кокс и другие его соотечественники не отставали в осуждении "презренной папистской черни", будь то в Нагасаки или где-то еще. Следующие отрывки из переписки английских торговцев в Японии типичны для их отношения к этому вопросу. В октябре 1615 года Кокс написал Уикхему в округе Кансай о том, чтобы добиться освобождения двоих его агентов, которых "завлекли обманом" на борт "Носса-Сеньора-да-Вида" в Нагасаки. Он просил Уикхема сказать, что король Филипп узурпировал Португалию силой оружия и сделал бы то же самое с Японией, если бы мог, а падре были подходящими инструментами, чтобы побудить людей к восстанию: "Играйте на этой струне, но убедитесь, чтобы они тайно не причинили вам вреда".
Точно так же поступал сам Кокс, как видно из записей, относящихся к его разговору с Хонда и Дои при дворе сёгуната в следующем году.
"Члены совета посылали за нами, я думаю, более двадцати раз, чтобы узнать, христиане ли англичане или нет. Я ответил, что да, и что они знали об этом и ранее из письма, отправленного нашим Королевским Величеством к Императору, его отцу (и ему самому), откуда видно, что он был защитником христианской веры. "Но, - сказали они, - разве иезуиты и монахи - не христиане также?" На что я ответил, что они христиане, но не такие, как мы, потому что все иезуиты и монахи были изгнаны из Англии до моего рождения, английский народ не подчиняется папе римскому или его доктрине, чьими последователями являются эти падре (как они их называли). Удивительно видеть, как часто они присылали за мной по этому поводу, и в конце концов предупредили нас, чтобы мы не общались, не исповедовали и не крестили их, потому что тогда они будут считать нас всех одной сектой. На что я ответил, что их милостям нет нужды сомневаться в этом отношении, так как это не было в обычае у нашего народа".
Это замечание Кокса привело к тому, что один из членов "родзю", или большого совета, возразил португальскому посланнику, который пожаловался на изгнание миссионеров, на том же основании: "Неужели у императора Японии нет стольких же причин изгнать ваших иезуитов и монахов из Японии и противостоять их тайному въезду в страну, зная, что они подстрекатели мятежа и возмущения людей?" Иэясу произнес аналогичную реплику тремя годами ранее, после того как выслушал объявление Уиллом Адамсом иезуитов потенциальными предателями: "Если короли и принцы Европы изгнали отцов из своих стран, я не причиню им вреда, но вышлю их из моей".
Самый смертоносный удар из всех Кокс приберег для двух испанских кораблей, направлявшихся из Мексики на Филиппины, которые были вынуждены зайти в порты на острове Кюсю из-за встречного ветра. Испанцы отправили ко двору посланника, который сообщил, что англичане и голландцы грабят китайские корабли в море, что было причиной того, что в том году в Японию их пришло мало или совсем ни одного. Разъяренный этой историей, которая, вероятно, была правдивой, по крайней мере, в отношении голландцев, Кокс сказал "Oyendono" (Дои) и "Codsquin Dono" (Хонда),
"что, если они внимательно присмотрятся к этим двум испанским кораблям, прибывшим в Шашаму [Сацума], полные людей и сокровищ, то поймут, что эти корабли были намеренно посланы королем Испании, узнавшим о смерти могущественного императора, думая, что некоторые папистские Тоно могли бы взбунтоваться и восстать и, таким образом, побудить всех папистов примкнуть к ним и принять участие в восстании, благодаря чему они могли бы внезапно захватить несколько сильно укрепленных мест и удерживать их до тех пор, пока не получат подкрепления; у них нет недостатка ни в деньгах, ни в людях для того, чтобы осуществить такую стратагему. Эти мои речи произвели такое впечатление, что император приказал задержать их (испанские корабли), и, если бы большой корабль не перерезал свой якорный трос, чтобы уйти из гавани, он был бы захвачен, но в спешке он оставил некоторых своих людей на берегу; а другой корабль, водоизмещением около 300 тонн, попал в шторм и был выброшен на берег, но все люди спаслись. Вот так я расквитался с испанцами за то, что они распространяли о нас ложные слухи, но искренне считали их правдой, как я у них узнал".
Есть все основания полагать, что это утверждение Кокса, которое не было ни первым, ни последним в своем роде, попало на подготовленную почву. Падре Валентим Карвалью, писавший в изгнании в Макао примерно в то же время, утверждал, что Иэясу (или Хидэёси) действительно боялся не перспективы завоевания Японии королем Филиппом для себя, а перспективы испанской военной помощи для христианских даймё, которые могли стремиться к захвату верховной власти. Кокс действительно ошибался, полагая - или делая вид, что считает, - что у испанцев не было недостатка ни в деньгах, ни в людях "для того, чтобы осуществить такую стратагему"; но читатель помнит, что падре Гашпар Коэльо действительно предложил укрепить Нагасаки с помощью испанцев в 1587 году, чтобы превратить город в pointd`appui (плацдарм (франц.)), вокруг которого можно было бы сплотить христианских даймё Кюсю против Хидэёси. Просьба Коэльо была отклонена всеми заинтересованными сторонами, и центральное правительство в Мадриде проявило столь же прохладное отношение к более поздним планам завоевания, разработанным религиозными или военными горячими головами в Маниле. Тем не менее, такие проекты время от времени обсуждались; так что утверждения Кокса, хотя и необоснованные в данном конкретном случае, были восприняты более серьезно, чем они того заслуживали. Паника бакуфу еще больше усилилась из-за того, что Симадзу из Сацума ошибочно сообщил, что с кораблей тайно высадилось много монахов, укрывшихся у своей паствы (2).
Этот инцидент произошел через пару лет после официального изгнания миссионеров, но семена подозрений были посеяны много лет назад. Помимо реальных или предполагаемых жалоб португальцев на испанскую агрессию во время инцидента с "Сан-Фелипе", множество негативных отзывов вызвали действия Себастьяна Вискайно в 1611-1612 годах. Этот испанский мореплаватель, известный своими исследованиями побережья Калифорнии, получил от бакуфу разрешение на проведение описания восточного побережья Японии, чтобы галеоны из Манилы, направлявшиеся в Мексику, могли использовать порты Канто с большей безопасностью, чем в 1596-1602 гг., если отклонятся от курса из-за плохой погоды. После предоставления желаемого разрешения у бывшего сёгуна возникли некоторые опасения по поводу уступки, и он спросил Уилла Адамса, что он думает об этом. Английский штурман ответил, что в Европе любые подобные действия вызвали бы подозрения как предварительная рекогносцировка для армии вторжения. Современные источники сильно расходятся во мнениях о том, оказало ли это замечание какое-либо влияние на бакуфу. Вискайно утверждает, что Иэясу высмеял предупреждение Адамса, и что ему было позволено спокойно закончить свою съемку побережья. Независимо от этой точки зрения, очевидно, что испанец нанес большое оскорбление японцам опрометчивым проявлением своей жестоковыйной гордости. Он отказался соблюдать требования японского этикета во время переговоров с Иэясу и Хидэтадой, и, как следствие, обнаружил, что они с ним плохо обращаются. Вискайно отнюдь не восхищался японцами, и его испанская трезвость была возмущена тем, как они напивались допьяна хересом, которым он их время от времени угощал. Он злобно заметил, что лучший способ обратить их в католическую веру - сделать так, чтобы их небесным покровителем стал св. Мартин-де-Вальдеиглесиас-и-Херес.
Об огромной пропасти между двумя сторонами свидетельствует переписка Иэясу с вице-королем Мексики по вопросу о миссии Вискайно. Бывший сёгун заметил: "Вероучение, которого придерживаются в вашей стране, полностью отличается от нашего. Поэтому я убежден, что оно нам не подходит. В буддийских сутрах говорится, что трудно обратить тех, кто не расположен к обращению. Поэтому лучше всего положить конец проповеди вашей веры на нашей земле. С другой стороны, вы можете увеличить количество рейсов торговых судов и тем самым укрепить взаимные интересы и связи. Ваши корабли могут заходить во все японские порты без исключения. Я дал на этот счет строгие приказы".
Вискайно, с другой стороны, практически ничего не говорил о торговле в своих просьбах к бакуфу, а ограничился просьбой о свободном въезде монахов и изгнании голландцев. Он был даже настолько бестактен, что сказал даймё в разговоре, "что король Испании не заботится ни о торговле с Японией, ни о каких-либо мирских интересах, потому что Бог дал ему много королевств и владений. Единственный побудительный мотив, который имеет его христианское величество [для отношений с Японией] - это благочестивое желание, чтобы все народы научились святой католической вере и таким образом обрели спасение". Справедливости ради следует добавить, что любые обещания, которые мог дать Вискайно относительно отправки галеонов, которые Иэясу так страстно желал увидеть из Новой Испании, были бы незамедлительно отвергнуты испанскими колониальными властями. Существовало нерушимое правило, что вся колониальная торговля должна вестись исключительно с метрополией, и правительство в Мадриде всегда косо смотрело на неоднократные просьбы из Манилы о разрешении увеличения объема торговли с Китаем и Японией.
Когда Вискайно, наконец, отплыл в Мексику в октябре 1613 года, ему пришлось увезти с собой (к его немалому отвращению) любопытное сочетание сакрального и профанного в лице фрая Луиса Сотело, O.F.M., и Хасэкура Рокуэмона, которых послал Датэ Масамунэ, "одноглазый дракон" Сэндая в качестве посланников к королю Испании и папе римскому (Датэ Масамунэ (1567-1636) - японский даймё, основатель города Сэндай. Переболев оспой, потерял правый глаз, из-за чего получил прозвище "Одноглазый дракон". В 1590 г. стал вассалом Тоётоми Хидэёси. Участвовал в Корейской войне (1592-1598). После смерти Тоётоми в начавшейся междоусобной войне принял сторону Токугава Иэясу и участвовал под его командованием в Осакской кампании в 1615 г. Проявлял интерес к христианству и направил в Европу посольство во главе со своим слугой, самураем Хасэкура Цунэнага в 1613 году. - Aspar). Цели и задачи этой миссии лучше всего описал японский историк Токутоми, охарактеризовавший ее как комбинацию тех, кто хотел использовать Царство Небесное для торговли, и тех, кто хотел использовать торговлю для Царства Небесного. Хасэкура вернулся в Сендай только в 1620 году; но поскольку это посольство, хотя и достаточно интересное в своем роде, не оказало никакого влияния на развитие внешней политики бакуфу, нет необходимости описывать его странствия по средиземноморской Европе (3).
Терпение Иэясу все более истощалось, и окончательно лопнуло из-за трех инцидентов. Первым из них было разоблачение придворной интриги с участием христианской семьи даймё Арима, которая в то время была главной опорой христианства в Японии. Арима Харунобу стремился вернуть себе некоторые земли, которые были отняты у него Мацурой из Хирадо в ходе гражданских войн прошлого века. Для достижения этой цели "он использовал некоторые средства, не столь соответствующие ни разуму, ни закону Божьему, как того хотелось бы", как выразился один иезуитский летописец. Другими словами, он женил своего сына и наследника Наозуми (при крещении получившего имя Мигель) на приемной внучке Иэясу по имени Сенхиме, не обращая внимания на тот факт, что подающий надежды юноша уже был связан узами брака перед лицом Матери-Церкви с племянницей-христианкой Кониси, Мартой. Старого Ариму также убедили дать взятку христианскому секретарю Хонды Кодзукэ-но-суке по имени Пауло или Окамото Дайхачи, полагая, что последний сможет добиться возвращения заветных земель при посредничестве своего хозяина. Арима заплатил большую сумму взяток, прежде чем выяснил, что Окамото не может и не будет ничего делать, чтобы помочь ему. Затем он позвал на помощь "брата"-иезуита, но последний не смог примирить противоборствующие стороны; и заговор был незамедлительно выдан его сыном и невесткой, которые, очевидно, находились в союзе с Хасэгавой Сахиое, бугё Нагасаки, против главы семьи. Иэясу пришел в ярость, когда ему стало известно об этом. Старый Арима был немедленно лишен своего владения в 1612 году и казнен в следующем году. Шалопай Мигель быстро отрекся от христианства и получил в награду вотчину своего незадачливого отца. Он недолго наслаждался ею, так как был сослан в Хюгу в 1614 году. Окамото был сожжен заживо на глазах у своей жены за подделку письма-патента Иэясу.
Поскольку трое участников этой жалкой трагедии были христианами, отвращение Иэясу к этому вероисповеданию стало сильнее, чем когда-либо. Оно еще более возросло, когда тщательный розыск, проведенный среди его ближайшего окружения, выявил ряд христиан, которые были вынуждены отречься или были изгнаны без дальнейших церемоний. Главной среди них была одна из его любимых придворных дам, кореянка по имени Джулия Ота, хотя иезуиты утверждают, что на самом деле она не была его наложницей, как заявляли францисканцы. Молодой Арима стал ярым гонителем, убив двух своих сводных братьев; но когда он приказал сжечь заживо несколько христиан за отказ отречься от своей веры, толпа верующих, насчитывающая около тридцати тысяч человек, присутствовала на их мученичестве, распевая гимны и вознося молитвы. Эта демонстрация еще больше разозлила бакуфу, который, естественно, расценил ее как проявление христианского неповиновения феодальному закону и порядку.
Иэясу еще не оправился от потрясения, вызванного разоблачениями Аримы, когда разразился столь же неприглядный скандал с Окубо. Разветвления этого чрезмерно сомнительного дела все еще далеки от ясности, и отнюдь не очевидно, что главным виновником был христианин, как утверждали его обвинители. Окубо Нагаясу был актером Но, специализирующимся на саругаку или "обезьяньем танце", прежде чем он привлек внимание Иэясу предложением увеличить объем добычи золотых и серебряных рудников. Подобно Мураяме, Хасэгаве и другим выходцам из низов, он быстро сделал карьеру и, наконец, был назначен даймё Хатиодзи. Он, очевидно, обладал настоящими талантами, поскольку не только увеличил добычу на рудниках на острове Садо и в провинции Идзу, но и довел систему почтовой службы и поставки вьючных лошадей на Токайдо и других главных трактах до высокой степени эффективности. Он воспользовался своим положением смотрителя рудников, чтобы сфальсифицировать отчеты и заняться крупномасштабными хищениями. После его смерти в 1613 году проступки Окубо были обнаружены благодаря действиям его двадцати четырех наложниц, которые пожаловались, что его наследники лишили их больших сумм золота, которые обещал им их покровитель. Вышеизложенное опирается на точно установленные факты, но нет убедительных доказательств, подтверждающих еще одно обвинение: что Окубо с миссионерами замышлял отправку экспедиционных войск для помощи туземным христианам против бакуфу. Но хотя это обвинение, определенно, было ложным, Иэясу вполне мог ему поверить. Сам Окубо был вне его досягаемости, но его сыновья были убиты, его состояние конфисковано, и говорят, что шестой сын Иэясу, Тадатеру, впал в немилость из-за своей связи с преступником (4).
Связь христианства с преступниками и заговорщиками всех видов еще больше укрепилась в глазах бакуфу после ареста и распятия на кресте печально известного монетчика по имени Дзиробиойе, который оказался христианином. "Многие люди, по обычаю всех мест, пошли посмотреть на казнь, и когда христианин испустил дух, присутствовавшие христиане преклонили колени, чтобы вверить его душу Богу; и вслед за этим некоторые из язычников, злонамеренные люди, воспользовались этим, чтобы сказать, что они действительно поклоняются ему, распятому".
После этого Хасэгава Сахиое обратился к бакуфу с памятной запиской, указав на опасности для существующей феодальной формы правления, которые были связаны с продолжением проповеди христианства. Ссылаясь на дела Аримы и Дзиробиойе в доказательство своего утверждения, он осудил христиан и их религию на следующих основаниях:
1. Христианская доктрина учит, что верующие должны подчиняться падре как своим духовным пастырям, а не даймё как своим светским властителям.
2. Христиане жертвуют всем ради своего закона и поклоняются преступникам, которые были справедливо осуждены как злодеи и мятежники; они носят их мощи как амулеты.
3. Чтобы подражать Иисусу Христу, который умер распятым на кресте между двумя разбойниками, христиане гордятся теми, кто умер такой смертью и по такой причине; следовательно, они - фанатичная и пагубная секта, опасная для Империи и готовая к причинению любого зла.
Эта памятная записка и новости о зрелищной (хотя и организованной) массовой демонстрации местных христиан при распятии мучеников Аримы, похоже, избавили Иэясу от любых колебаний, которые, возможно, он еще испытывал. Он принял решение об изгнании всех миссионеров из Японии, закрытии всех церквей и строгом запрещении открытого или тайного исповедания христианства любым японцем. Францисканские церкви в Кансай и Канто были официально закрыты годом ранее, несомненно, из-за раздражения Иэясу тесной связью монахов-миноритов с отказом Вискайно от сотрудничества. Иезуиты были (после некоторых предварительных колебаний) специально освобождены от этого постановления благодаря заступничеству Итакура Кацусигэ, сёшидая или сёгунского губернатора Киото, которого иезуиты описывают как "благородного, умеренного и нравственного человека и друга отцов". Францисканцам, хотя якобы лишенным собственности, все же разрешили остаться в Фусими. Указ 1614 года распространялся на всех миссионеров без исключения. Падре Морехон, ректор Киотского колледжа, был предупрежден о надвигающемся ударе в декабре 1613 года, когда получил письмо от Хасэгавы Сахиое и другое - от Гото Сёдзабуро, в которых говорилось о том, что должно было произойти, хотя Хасэгава умолчал, что он сам был главным вдохновителем окончательного решения Иэясу (5).
Текст знаменитого указа, изданного 27 января 1614 года, приписывают либо конфуцианцу Хаяси Казану, либо священнику секты дзен Соден (Суден) из Кондзи-ин в Киото. Вероятно, оба приложили к нему руку, так как указ представляет собой любопытную смесь буддийских и конфуцианских идей с некоторыми мимолетными намёками на синтоизм. Он начинается с обращения к принципам Ян (мужского или положительного начала) и Инь (женского или отрицательного) как основы всей жизни и ссылается на различные буддийские тексты, а затем осуждает христианство в следующих выражениях: "группа киришитан прибыла в Японию, не только посылая свои торговые суда для обмена товарами, но и стремясь распространить пагубную доктрину, ниспровергнуть истинное учение, чтобы они могли изменить правительство страны и завладеть землей. Это - зародыш большого бедствия, и он должен быть раздавлен".
Указ превозносит Японию как "страну богов и Будды" и цитирует конфуцианскую "Книгу этикета" о пяти соответствующих наказаниях (клеймение, отрезание носа, отрубание стоп ног, кастрация и смерть) для злоумышленников. "Фракция батерен восстает против этого устроения. Если они видят осужденного собрата, они бегут к нему с радостью, кланяются ему и оказывают ему знаки благоговения. Они говорят, что это суть их веры. Если это не пагубное учение, то что это? Они поистине враги богов и Будды". Смесь конфуцианских и буддийских идей (столь отличных от современного Китая, где они резко различались) подтверждается такими предложениями, как: "За границей мы проявили пять основных добродетелей, в то время как на родине мы вернулись к Доктрине Священных Писаний", конфуцианские и буддийские тексты цитируются поочередно. Указ завершается утверждением, что "процветание пути богов и закона Будды, несмотря на вырождение последних дней, - это признак хорошего правителя. Пусть Небеса и Четыре моря услышат это и повинуются".
К этому указу, который на протяжении двух с половиной веков был похоронным звоном христианства в Японии, были приложены пятнадцать правил, которыми надлежало руководствоваться буддийскому духовенству при обеспечении его исполнения. В них указывалось, что каждый японец должен стать членом той или иной из основных буддийских сект, причем глава семьи несет ответственность за выбор из них. Священники должны были посещать своих прихожан в период праздника Бон (Урабон) в седьмом лунном месяце, чтобы прочитать молитвы и убедиться, что со стороны членов семьи нет отступничества. Результат этого расследования следовало внести в реестр, который в конечном итоге отправлялся церковным уполномоченным. Эти меры формально действовали до 1868 года, хотя их фактическое применение, по-видимому, широко варьировалось в зависимости от времени, места и обстоятельств (6).
Пока составлялся этот указ, открытые преследования практически ограничивались вотчиной отступника Аримы, а Церковь в других местах оставалась в том зловещем затишье, которое предшествует буре. Иезуитский автор "Ежегодного письма" за 1614 год, или, скорее, его современный английский переводчик в Сент-Омере, писал о ситуации, сложившейся повсюду, кроме Аримы: "Церкви там стояли открытыми для всех, и Слово Божье свободно проповедовалось в них, хотя они (христиане) не без страха и тревоги ожидали, какой же окажется в конце концов эта надвигающаяся буря, грозившая еще более сильными штормами. Они отпраздновали в 1613 году Ночь Рождества нашего Благословенного Спасителя во всех вышеупомянутых местах при большом стечении народа, с торжественностью и благочестием христиан".
Удар обрушился через два дня после этого обманчиво мирного рождественского утра, когда Итакура получил приказ составить полный список всех христиан в районе Киото. Местные иезуиты были в напряжении, пока не получили письма от Хасэгавы и Гото, предупреждающие их, что Иэясу обдумывает полный запрет христианства. Официальное уведомление прибыло в Киото 14 февраля 1614 года, когда от иезуитов "потребовали предоставить каталог имен всех отцов, братьев и доксукосов, или семинаристов, а также слуг, которые у них были, с той целью, чтобы никто из них не остался в стране. Но поскольку было необходимо, чтобы некоторые тайно оставались там для помощи христианам этого города, а также других городов и деревень по соседству, из восьми "отцов" они внесли в каталог имена только трех, из семи "братьев" - также только трех, а из двадцати семинаристов - только шесть".
Едва ли нужно добавлять, что этот "благочестивый обман", который происходил в больших или меньших масштабах в подавляющем большинстве миссионерских заведений по всей Японии, никогда не мог быть осуществлен без попустительства Итакуры. Иезуиты в течение многих лет поддерживали с ним доверительные отношения, и очевидно, что он, должно быть, закрыл глаза на явное несоответствие между количеством уехавших и количеством тех, кто находился в Японии. Падре также свидетельствует о доброте и внимании, которые он и его приближенные проявили к ним во время их ареста и перевода в Нагасаки. Это хорошее обращение было общим, но не неизменным правилом; и очевидно, что Иэясу должен был отдать приказ, чтобы миссионерам не причиняли личного ущерба и не подвергали жестокому обращению. Всему миссионерскому персоналу, будь то европейцы или японцы, было приказано сосредоточиться в Нагасаки, в ожидании отплытия в Макао и Манилу. Ряд ведущих туземных христиан, включая Такаяма Юкона и Наито Токуана, получили такие же приказы (7).
Нелегко установить даже приблизительное количество христиан в то время, когда на них обрушился этот удар в 1614 году. Некоторые писатели приписывают иезуитам в этот период в общей сложности два миллиона обращенных, но в современных источниках нет ничего, что могло бы подтвердить столь высокую оценку. Фернан Геррейро в своем "RelaГam Anual" от 1605 года утверждает, что на эту дату было обращено в общей сложности 750 000 человек, но вполне вероятно, что даже эта цифра была преувеличена. Падре Валентим де Карвальо, который был главой иезуитской миссии в Японии во время изгнания и провинциалом в Нагасаки с 1611 года, утверждает, что в январе 1614 года в Японии насчитывалось почти 300 000 христиан. Так как Карвальо имел в своем распоряжении все ежегодные отчеты, когда он писал, его оценка, безусловно, надежна. Она также довольно хорошо согласуется с мнением автора "Ежегодного письма" от 1614 года, который отмечает, что "тогда здесь было более 250 000 христиан". Поскольку первое десятилетие семнадцатого века было периодом неуклонного прогресса в распространении христианства в Японии, и нет никаких сведений о каких-либо крупномасштабных преследованиях или массовом отступничестве, несомненно, что оценка Геррейро слишком завышена. Цифру Карвальо в 300 000 человек следует принимать как максимум, даже включая сюда обращенных нищенствующими орденами, которые, если верить иезуитам, были бедны численностью, но гордились духом. Тем не менее, это замечательная цифра, учитывая общее количество миссионеров (143), которые тогда работали в Японии, и трудности, с которыми они столкнулись в своей деятельности, лишенные поддержки Кониси и Аримы. Общая численность населения империи в то время оценивалась примерно в двадцать миллионов человек, но было бы трудно, если не невозможно, найти другую высоко цивилизованную языческую страну, где христианство оставило такой след не только по количеству его последователей, но и по влиянию.
О других статистических данных миссии легче говорить с большей уверенностью, так как подробный список миссий иезуитов на 1612 год был направлен генералу в Рим. Ниже приводится краткое изложение списка, сведенного в табличную форму.
Нагасаки и округ: 1 колледж, 6 резиденций; 28 падре и 18 ирмао.
Арима и округ: 1 колледж, 8 резиденций; 16 падре и 15 ирмао.
Хаката и округ: 1 дом, 2 резиденции; 4 падре и 3 ирмао.
Провинция Бунго: 1 дом, 2 резиденции; 4 падре и 3 ирмао.
Кансай и Канто: 1 дом священника, 6 резиденций; 10 падре и 13 ирмао.
В общей сложности 2 колледжа, 2 дома (casa), 1 дом приходского священника (casa reitoral) и 24 резиденции, в которых работали епископ (Серкейра), провинциал (Карвальо), 62 священника и 52 ирмао, или 116 иезуитов в целом. В семинарии при колледже в Хатирао (Арима) находились пятьдесят восемь "японских юношей и детей, обучавшихся наукам и добродетельному поведению, латыни, музыке, и характеру религий и сект Японии, а также способам их опровержения, что было одним из лучших и действенных средств обращения этих язычников". Точное количество иезуитских церквей по всей Японии в это время установить еще сложнее, но только в феодальном владении Аримы их было семьдесят, когда в 1613 году здесь разразились местные гонения.
В Японии было 250 местных учителей катехизиса, распределенных следующим образом: Нагасаки и округ - 103; Кансай и Канто - 59; провинция Арима - 58; Хаката и округ - 18; провинция Бунго - 12. В эту цифру не включены ни "многочисленные домашние слуги, без которых здесь нельзя обойтись из-за местных обычаев", ни христианские беженцы, жившие за счет иезуитской благотворительности. За исключением последних двух категорий, общая численность членов Общества в Японии составляла 534 человека.
По сравнению с этими цифрами нищенствующие ордена были представлены более скромно: в то время в Японии находились только 14 францисканцев, 9 доминиканцев и 4 августинца. Карвальо утверждает, что закрытие францисканских миссионерских учреждений бакуфу в 1612 году не имело большого значения, поскольку за пределами Нагасаки у них была только соломенная хижина в Ураге (где монах пребывал только тогда, когда туда заходили испанские корабли) и еще одна в Эдо с небольшим лепрозорием при ней. Он также утверждает, что у них было относительно мало обращенных, большинство из которых первоначально были обращены в христианство иезуитами. Даже учитывая неприязнь провинциала к францисканцам, которая явно повлияла на его суждение (поскольку он не упоминает их дом в Киото), очевидно, что у братьев-миноритов не могло быть более нескольких тысяч обращенных. Общины доминиканцев и августинцев были незначительны по численности: первые обосновались в Хидзен, а вторые - в Бунго (Усуки), помимо своих монастырей в Нагасаки. Наконец, следует упомянуть о семи представителях японского белого духовенства, четверо из которых были приходскими священниками в Нагасаки.
При беглом взгляде на приведенные выше факты и цифры становится очевидно, что основные усилия миссионерской деятельности в Японии были сосредоточены на северо-западе Кюсю, со штаб-квартирой в Нагасаки. Причины этого столь же очевидны, если задуматься о том, что "благодаря поставке товаров из Индии и Макао христианская религия впервые проникла в Японию, и благодаря этому она до сих пор там сохранялась", как отмечает английский переводчик "Ежегодного письма" от 1614 г. Арима, Омура, Симабара и Амакуса были христианскими цитаделями в течение почти пятидесяти лет, а в соседнем Хиго все еще было много новообращенных со времен Кониси. Последний из местных христианских даймё (Арима) только что сошел со сцены, и никакая другая часть Японии не подвергалась так долго и так непрерывно христианскому влиянию, которому оказывала поддержку и покровительство местная феодальная знать (8).
Не следует думать, что иезуиты не предприняли никаких попыток переломить враждебную ситуацию при дворе, но в данных обстоятельствах их усилия были обречены на провал. Итакура получил, снабдил своими пометками, изучил и внутренне усвоил апологетический трактат, который падре Морейон дал ему перед отъездом, но ни он, ни кто-либо еще не осмелился оскорбить Иэясу, обратив на этот трактат его внимание. Епископ Серкейра умер в феврале 1614 года, в самый разгар кризиса, и его преемник, провинциал Валентим Карвальо, решил послать ко двору ветерана падре Диого де Мескита, ректора колледжа в Нагасаки и старого друга Хасэгава Сахиое, чтобы выяснить, не сможет ли он убедить бугё заступиться за них. "Отец поехал и сделал все, что в его силах, но сам Сахиое, будучи главным заинтересованным лицом в этом деле, дал ему ответ, что невозможно получить аудиенцию по этому вопросу, потому что шогун уже окончательно решил, что во всей стране не должно остаться ни одного священника, и поэтому он приказал ему незамедлительно вернуться в Нангасаки, где все подготовились к конфликту не меньше, чем в других местах, используя для этого все духовные средства, какие только могли, теперь, когда уже не осталось надежды на человеческую помощь".
Нагасаки в то время стал ареной массового религиозного рвения, которое временами должно было напоминать миссионерам Лиссабон или Севилью во время Страстной недели. На протяжении почти всего мая месяца в городе состоялся целый ряд религиозных процессий, в которых приняли участие тысячи людей, в том числе Мураяма Тоан и вся его семья. Бичевания и увечья были обычным явлением, несколько кающихся скончались от ран, нанесенных самими себе. Также распространялся "круглый Робин" (Петиция с подписями, расположенными кружком (чтобы скрыть, кто подписался первым). - Aspar), в котором многие жители города всех возрастов и обоих полов заявили о своем намерении оставаться верными своей религии до смерти. Эти демонстрации изначально не санкционировались иезуитами, которые справедливо опасались, что бакуфу сочтет их крамольными; но общий пыл был таков, что падре, наконец, организовали собственную процессию на праздник Тела Христова.
Эти несколько несвоевременные проявления религиозного пыла сильно встревожили подчиненных Хасэгавы, которые написали преувеличенный отчет о них бугё в Сидзуоку, подразумевая, что Нагасаки был на грани всеобщего восстания. Хасэгава в это время возвращался в порт, но посыльный разминулся с ним по дороге и вручил депеши его сестре О-Нацу. "Эта злая женщина, язычница и враг христианской веры, пошла с этими посланиями со слезами на глазах к шогуну и рассказала об этом деле в таком духе, словно ее братья уже были убиты в Нангасаки. При этом шогун [Иэясу] был охвачен таким гневом и негодованием, что, положив руку на свой меч, поклялся, что если бы Нангасаки находился где-то поблизости, он бы лично отправился туда и предал всех мечу и огню". Как бы то ни было, он послал специального уполномоченного, Ямагути Суруга-но-ками Масатомо, в Нагасаки с 500 самураями, чтобы восстановить закон и порядок. Тем временем Хасэгава Сахиое уже добрался до города и обнаружил, что все спокойно.
Оба этих чиновника отправили Иэясу успокаивающие отчеты, а через несколько дней уведомили его о прибытии из Макао большого корабля с капитан-майором Жуаном Серраном да Кунья. Иэясу обрадовался этой новости, но не переставал с тревогой расспрашивать своих советников, продолжат ли португальцы торговать, если он изгонит падре из Японии. Иезуиты тоже обрадовались прибытию "Носса-Сеньора-да-Вида", "поскольку они надеялись, что в связи с этим язычники из-за большого желания торговать с португальцами, по крайней мере, на время, будут терпеть их присутствие; особенно же они уверились в этом, когда сам шогун проявил большое удовлетворение, услышав о прибытии корабля, и приказал проявлять всяческую благосклонность и любезность как к капитану, так и к его свите".
Провинциал Карвальо попросил капитан-майора Серрана да Кунья воспользоваться хорошим настроением Иэясу и лично отправиться в Сидзуоку и попросить, чтобы португальцам разрешили сохранить одну церковь в Нагасаки для их собственных нужд, как во времена Хидэёси. Серран да Кунья был более чем готов сделать то, о чем его просили, "как потому, что он весьма сокрушался, что если священники будут изгнаны, то их паства отпадет от христианства, так и из-за неудобств, которые будут испытывать капитаны, если Общество больше не будет помогать им в их деловых переговорах". Этот проект, однако, оказался мертворожденным из-за противодействия местных властей.
"И Сафиойе, и Сурунгадоно не хотели, чтобы капитан португальского корабля явился ко двору, заявив, что это будет поводом для еще большего разрыва, если шогун откажет капитану в его просьбе (а они думали, что он несомненно ответит отказом), и что было бы гораздо лучше послать к нему посольство с подарком, если не в этом году, когда оно, возможно, принесет немного пользы, то, если будет на то Божья воля, в следующем году, когда его гнев останется в прошлом, чтобы получить желаемое. Не было иного выхода, кроме как следовать их советам, потому что было невозможно добиться успеха в чем-либо, что противоречило их симпатиям; поэтому ко двору были отправлены четыре или пять португальцев, пользовавшихся хорошей репутацией".
Хасегава также пообещал, вероятно, с изрядной долей иронии, что напишет своей любимой сестре О-Нацу, попросив ее сделать всё возможное, чтобы помочь португальцам.
Эта призрачная надежда развеялась, как и следовало ожидать. Иэясу "принял посольство португальцев и пообещал им свою благосклонность в том, что касалось их торговли и коммерции, но в прочих вопросах, связанных с пребыванием некоторых отцов в Нангасаки, остался непоколебим, сказав, что если предоставить им или разрешить пользоваться хотя бы одной церковью в этом городе, как то было ранее, они посредством этого снова проникнут во все провинции Японии, и поэтому он ныне позаботится о том, чтобы изгнать их раз и навсегда". Эта новость пришла в Нагасаки в начале октября с указанием, что все священники и учителя катехизиса, как местные, так и иностранные, должны отправиться в Макао или Манилу в конце месяца (9).
Но иезуиты еще не испили чашу горечи до дна. Накануне отплытия миссионеров в Китай и на Лусон глухо тлевшее соперничество между Обществом и нищенствующими орденами разгорелось с новой силой. После смерти епископа Серкейры в феврале провинциал Валентим Карвальо большинством голосов был назначен викарием и администратором епископства. Монахи, по-видимому, сначала согласились с этим решением, но позже они изменили свою позицию по наущению комиссара францисканцев фрая Диего де Чинчона, который охарактеризовал Карвальо как незаконного претендента на этот сан. Главный аргумент монахов заключался в том, что иезуит по правилам своего собственного Общества не мог занимать такой пост без специального письменного разрешения своего генерала и папы. Даже местные японские приходские священники, которые все до единого были обученными иезуитами додзюку, покинули своих духовных отцов в этом кризисе и встали на сторону монахов. Обе стороны распространяли публичные манифесты, осуждающие друг друга, вплоть до того дня, когда их насильно заперли в нескольких рыбацких хижинах перед тем, как посадить на борт корабля. Этот необоснованный раскол - ибо он был открыто признан таковым - естественно, вызвал много скандалов среди верующих в то время, когда они, как никогда, нуждались в единстве. Его пагубные последствия не ограничивались Нагасаки, поскольку после депортации миссионеров из Японии распря была перенесена в Манилу, Макао и Гоа. Она была окончательно разрешена только благодаря тому факту, что архиепископы Гоа и Манилы (оба монахи) встали на сторону иезуитов и строго увещевали своих непокорных подчиненных и строптивое местное духовенство.
Миссионеры вывезли картины религиозного содержания и другие предметы культа из своих церквей и монастырей до того, как японские чиновники официально завладели всеми их учреждениями 27 октября 1614 года. Они также эксгумировали тела своих покойных коллег и погребенных там японских мучеников и тайно перезахоронили их ночью, чтобы избежать осквернения их могил. Изгнанники сосредоточились в Фукуде и другой отдаленной деревне за несколько дней до их отплытия, и в течение этого времени их строго охраняли от всякого контакта с их скорбящей паствой за пределами этих двух мест. Большинство церквей было немедленно снесено, но Мизерикордия и одно или два других здания были временно пощажены. В гавани стояло два небольших корабля, помимо "большого корабля" из Макао, и этот конвой из трех парусников покинул Нагасаки 7-8 ноября: "Носса-Сеньора-да-Вида" и джонка направились в Китай, а оставшееся судно - в Манилу. "Все отцы действительно хотели остаться в Японии, спрятавшись и переодевшись, чтобы помочь христианам и разделить с ними их страдания, но это было невозможно из-за строгого приказа, который был принят против их пребывания, и крайних трудностей в поиске средств держать их в тайне".
Тем не менее, значительному числу людей удалось тем или иным образом остаться в Японии замаскированными, чтобы показать христианам, что их не бросили на произвол судьбы и что их пастыри готовы свидетельствовать об их вере своей кровью. Из тех, кто остался, было 27 иезуитов, 7 францисканцев, 7 доминиканцев, 1 августинец и 1 представитель белого духовенства, или (как отмечает Мердок) героям еще одной версии предания о знаменитых сорока семи ронинах удалось скрыться (Имеется в виду легендарная история о том, как 47 ронинов (самураев, оставшихся без господина) дали клятву отомстить за смерть своего господина, даймё Асано Нагамори, оклеветавшему его придворному сёгуна, переодевшись для успешного выполнения своего плана в монахов и торговцев. - Aspar). Более сотни додзюку (точное число, насколько мне известно, нигде не указано) также остались в стране - им было относительно легко "раствориться" в местной среде.
Корабль, который отправился в Манилу с Такаяма, Наито, и их спутниками, также вез 7 монахов, 23 иезуита и 15 додзюку. Путешествие оказалось долгим и трудным, и его тяготы настолько подорвали здоровье Такаямы, что он заболел и умер вскоре после прибытия в Манилу, где испанцы встретили беженцев со всеми признаками сочувствия. Напротив, "большой корабль" и джонка быстро прибыли в Макао, где высадились более 60 иезуитов и более 50 додзюку.
Хотя указ Иэясу об изгнании приводился в исполнении гораздо более жестко и бескомпромиссно, чем ультиматум Хаката Хидэёси 27 лет назад, для многих японских официальных лиц должно было быть совершенно очевидно, что значительная часть миссионеров "ушла в подполье". Тому есть масса подтверждений, и не только в письмах самих иезуитов, но и в переписке Ричарда Кокса и его коллег. Те из европейских миссионеров, которые остались в Японии, замаскировались под иберийских торговцев, проживающих в Нагасаки, откуда они могли совершать поездки по всей стране. Вскоре бакуфу стало известно об этом факте, и именно по этой причине англичанам и голландцам было приказано ограничить свои торговые операции в Хирадо и Нагасаки, где их можно было держать под наблюдением. Эта помеха их свободы передвижения чрезвычайно раздражала еретиков, и они напрасно пытались убедить Хидэтаду отменить свое решение. Со странным отсутствием "ретроспективного взгляда", Адамс писал Спексу в октябре 1616 года: "Все эти неприятности исходят от португальских священников, поскольку Император не разрешает иностранцам торговать в Верхней стране из опасения, что люди станут христианами. Всем нашим бедам мы целиком обязаны папистам". Он мог бы, обжегшись на молоке, не дуть понапрасну на воду (10).
II
Испытание, которое пришлось пережить японским христианам и, в свое время, их духовным пастырям всех рас, было намного более суровым, чем любое из периодических гонений, которые до сих пор беспокоили Церковь. Так называемое всеобщее гонение Хидэёси в 1587-1597 годах было относительно мягким, и преследуемые нашли спасение от него в защите, которую им оказали Арима, Омура и другие христианские даймё. К 1614 году христианских даймё больше не было, и в высших правительственных сферах не оставалось никого, кто мог бы заступиться перед Токугавой от имени запрещенной веры. С момента прихода Иэясу к власти в Хиго и других местах происходили преследования, но жертвы этих спорадических вспышек могли (если они принадлежали к низшим классам) найти убежище в других феодальных владениях, в то время как нынешний кризис был общенациональным. Еще до обнародования эдикта 1614 года характер грядущих процессов показал ход событий в Ариме, на что я должен еще раз обратить внимание.
Арима Наозуми, недостойный сын-отступник старого Харунобу, время от времени принимал явно вялые и нерешительные антихристианские меры, прежде чем письмо от Хасэгавы Сахиое побудило его к дальнейшим проявлениям преследования. В этом послании губернатор Нагасаки предупредил его, "что при дворе доложили, что он христианин, и поэтому он не только не стремится к тому, чтобы его подданные исповедовали иную веру, но, скорее, добивается того, чтобы Вера Христова день ото дня все больше и больше процветала в его владениях". Хасэгава неосторожно добавил: он будет вынужден сообщить бакуфу, что в этом докладе содержится определенная доля истины, если Арима, не теряя времени, не предоставит убедительных доказательств обратного.
Получив эту "черную метку", Арима вызвал восемь своих главных самураев, которые были христианами, и, показав им послание Хасэгавы, попросил их отречься от своей веры, хотя бы чисто временно и лишь для того, чтобы спасти его. Когда они отказались сделать это, на следующий день он вызвал их по отдельности и умолял каждого индивидуально, как описывает современный хронист:
"Мое состояние и честь в настоящее время целиком находятся в ваших руках, ибо, как вы знаете, у меня много врагов, которые этими средствами стремятся меня полностью уничтожить. Итак, ради любви, которую вы ко мне испытываете, я умоляю вас на один день, нет, всего лишь на один час притвориться перед бонзой, что вы отреклись от христианства, а потом делайте то, что вам будет угодно. Для остальных христиан вы сделаете тем самым очень большое благо, потому что я буду удовлетворен вашим мнимым отречением и никого больше не потревожу, а если вы этого не сделаете, я буду вынужден принять самые суровые меры против них всех. И хотя, возможно, это грех, вам ведь известно, что Святой Петр, будучи апостолом, более того, главным из них, отрекся от Христа и тем не менее впоследствии получил прощение за это: так неужели не получите прощения вы, которые не отреклись от Него в своих сердцах из-за страха, а только сделаете вид, будто отрекаетесь от Него, и то на очень небольшой срок, чтобы сохранить тем самым всю провинцию и ее христиан в мире и спокойствии".
Учитывая эту красноречивую особую просьбу и силу феодальных уз, неудивительно, что пятеро из восьми заколебались и последовали примеру Св. Петра, который так искусно привел Арима. Остальные трое остались стойкими, и после того, как дальнейшие уговоры не смогли поколебать их, даймё скрепя сердце решил позволить феодальному правосудию идти своим чередом. Все трое были приговорены (судя по всему, Хасэгавой) к сожжению на костре вместе со своими семьями. Приговор был приведен в исполнение 7 октября 1613 года в присутствии большого собрания верующих христиан, молившихся и певших духовные гимны. Не менее примечательной особенностью этого инцидента был тот факт, что, хотя четверо из пяти мнимых отступников немедленно отреклись от своего отступничества устно, письменно и на деле, Арима категорически отказался признать их возвращение в лоно христианства и оставался глухим к их призывам позволить им разделить участь мучеников.
Организованная по случаю этого мученичества демонстрация тысяч верующих, сгруппированных в сплоченные ряды в соответствии с тем, к какому религиозному братству они принадлежали, естественно, усилила подозрения бакуфу, что христианство является подрывной религией. Демонстрация вызвала гнев Иэясу, но, несмотря на указ об изгнании в январе 1614 года, страдающим христианам была предоставлена временная отсрочка из-за начала кампании в Осаке. Она завершилась падением крепости и гибелью династии Тоётоми с поражением и смертью сына и наследника Хидэёси, Хидэёри (июнь 1614 г.). В гарнизоне замка Осака было много христианских самураев и ронинов; и падре Жуан Родригеш Гирао, писавший из Нагасаки в марте 1616 г., признал, что "было так много крестов, изображений Иисуса и Сантьяго на флагах, палатках и других боевых знаках, которые японцы используют в своих лагерях, что это, должно быть, вызвало у Иэясу тошноту". Масло в огонь подливало то обстоятельство, что в замке во время его падения находилось не менее семи особ духовного сана (2 иезуита, 3 монаха и 2 местных священнослужителя). Тем не менее, хотя взятие крепости ознаменовала настоящая кровавая баня, в которой погибли тысячи невинных женщин и детей, ни один из объявленных вне закона иностранных миссионеров не был убит - вообще ни один иностранец не был убит за свою религию при жизни Иэясу. Одного этого факта должно быть достаточно, чтобы не принимать во внимание большую часть критики, направленной против него некоторыми церковными историками; и падре Жуан Родригеш Гирао был не одинок в своем мнении, что в конечном итоге триумф Хидэёри оказался бы даже более разрушительным для христианства, чем победа Иэясу (11).
"Ужасный старик" едва лишь на год пережил свою победу, скончавшись в Сидзуоке в июне 1616 года. Его преемник, Хидэтада, оказался более рьяным гонителем, чем его отец, и при этом не испытывал того горячего стремления к внешней торговле, которое побудило последнего так долго воздерживаться от крайних мер. Тем не менее даже Хидэтада "лицемерил" (как выражались иезуиты) с христианским населением Нагасаки, поскольку поначалу не требовал открытого отречения от их веры. Размах преследований сильно различался в разных провинциях, поскольку некоторые даймё навязывали букву антихристианских законов своим вассалам, тогда как другие попустительствовали присутствию местных христиан и миссионеров в их вотчинах.
Сансом заметил, что японцы, как и англичане, имеют удобную, хотя и нелогичную привычку закрывать глаза на неповиновение законам, если оно не было слишком вопиющим. Примером этого являются 1613-1618 годы, поскольку, как выразился один иезуитский хронист, "в вопросах религии было своего рода негласное соглашение или круговая порука; не то чтобы было законным проповедовать или публично исповедовать (христианство) под угрозой смерти или изгнания; но магистраты либо притворялись, что ничего не замечают, либо пренебрегали присмотром за теми, кто принял христианство". Что касается бакуфу, эта "слепота" относилась только к коренным христианам Нагасаки, а не к европейским миссионерам, которых японские власти решили всеми мерами изгнать из страны. Обнаружение присутствия большого количества из них в Осаке в 1615 году и подозрение (достаточно верное), что другие могли путешествовать под видом иностранных купцов по всей Японии, заставило Хидэтаду ужесточить контроль над европейскими торговцами, ограничив их местопребывание двумя портами - Нагасаки и Хирадо, откуда им разрешалось являться ко двору только один раз в год в составе находившихся под строгим наблюдением групп с целью преподнесения ежегодных подарков сёгуну. Мы видели, что махинации англичан и голландцев против католических миссионеров пали на их собственные головы в этом отношении.
Обманчивое спокойствие, царившее в Нагасаки даже после смерти Иэясу, побудило некоторых из беглых монахов выйти из подполья. Это вызвало большое раздражение у иезуитов, понимавших, что сейчас не время совершать какие-либо безрассудные поступки, которые могли заставить тлеющие угли гонений вспыхнуть ярким пламенем. Иезуитский визитатор Франсиско Виейра в своем письме из Макао в ноябре 1617 г. жалуется, что это неосторожное поведение подтолкнуло к действиям бугё Нагасаки. Они почувствовали себя обязанными сообщить об этом бакуфу, прежде чем информация о случившемся дойдет до ушей сёгуна через многочисленных правительственных шпионов, размещенных на Кюсю. Хидэтада уже издал антихристианский указ еще в октябре 1616 г., подтвердив и ужесточив меры Иэясу. Теперь возникла новая волна преследований, в ходе которой впервые некоторые иностранные миссионеры пожертвовали своей жизнью. Иезуит и францисканец были обезглавлены в Омуре (апрель 1617 г.), а несколько недель спустя в том же феодальном владении казнены доминиканский и августинский монахи. Таким образом, кара обрушилась в равной мере на все четыре религиозных ордена. Двое последних намеренно добивались мученичества с целью укрепления духа своей паствы, так как считали явно оскорбительным то, что до сих пор только местные обращенные и никто из их иностранных пастырей не страдали за веру. Судя по последующим событиям в княжестве Омуры, это впечатляющее самопожертвование оказало свой предполагаемый эффект. Ни в одном из этих случаев не применялись пытки, но все иностранцы были просто обезглавлены.
Можно сомневаться в том, что предполагаемая опрометчивость монахов была главной причиной последующего увеличения темпов преследования. Еще больше вреда общему делу, вероятно, нанес ожесточенный спор между Мураяма Тоаном и Суэцугу Хейзо, который разразился в 1618 году. Жорже Дуроэс, конфиденциальный гоанский агент Кокса в Нагасаки, написал ему в июне того же года, "как Фезе Доно обвинил Твана Доно в убийстве 17 или 18 японцев без всякого закона и справедливости, и среди прочих целой семьи, потому что родители не согласились отдать ему свою дочь в наложницы, и девушка сама предпочла разделить их участь. Но члены совета сказали Фезе Доно, что они позволили ему взять в свои руки вопросы штрафа, а не смерти людей. И тогда он назвал Твана и его детей христианами и сторонниками иезуитов и монахов, которые были врагами государства, и приказал схватить 18 или 20 человек. Так что считается, что в Лангасаке будут жестокие гонения".
Краткое описание Кокса можно дополнить ссылкой на современные португальские и испанские источники, из которых стало известно, что именно Тоан первым обвинил Хейзо в укрывательстве иезуитов. Он воспользовался услугами Фабиана и других бывших додзюку, "которые, как воры в доме, очень хорошо знали, сколько там священников и в чьих домах они скрываются". Хейзо незамедлительно отомстил, обвинив Тоана в том, что он укрывает своих принявших духовный сан сыновей и некоторых испанских монахов, в то же время официально заявив о своем отступничестве от христианства. Это дало ему преимущество в кампании взаимной клеветы, поскольку Тоан не отрекся от христианской веры, хотя иезуиты заклеймили его как "главного Иуду Японии". Бакуфу приняло решение в пользу Хейзо, который был назначен вице-губернатором Нагасаки, тогда как Тоан был приговорен к смерти вместе с большей частью своей семьи. Его имя сохранилось в иезуитских историях как имя отступника, тогда как доминиканские хронисты называют его одним из своих мучеников. Циник может заметить, что есть основания для причисления его к обеим категориям; но какими бы ни были настоящие мотивы Тоана, Ричард Кокс был прав, предсказывая, что это дело приведет к усилению гонений в Нагасаки (12).
Хотя церкви и церковные здания в Нагасаки были частично снесены после отъезда миссионеров в 1614 году, они не были полностью уничтожены, а некоторые (например, здание Мизерикордия) были закрыты, но в остальном нисколько не пострадали. В результате "охоты на ведьм", вызванной взаимными разоблачениями местного крипто-христианства Суэцугу и Мураямой, все эти постройки были полностью разрушены, а на их местах были проложены улицы или построены буддийские храмы. Кроме того, были осквернены христианские кладбища и эксгумированы тела похороненных на них. Частично в результате этого запутанного инцидента, частично из-за раскрытия многих тайников, где прятались миссионеры, японским священником-иезуитом и ренегатом Томасом Араки (ранее лишенным священнического сана и отлученным от церкви за несоблюдение обета целомудрия) в 1619 году, количество арестованных и мучеников резко возросло. Но последняя категория, ??в отличие от первой, в следующие два года сократилась еще более резко, только чтобы превзойти предыдущие рекорды с "Великим мученичеством" в Нагасаки в сентябре 1622 года. Зарегистрированное количество убитых, замученных до смерти или умерших от лишений, перенесенных в тюрьме в 1614-1622 годах, выглядит следующим образом: в 1614 г. - 63 человека; в 1615 г. - 13; в 1616 г. - 13; в 1617 г. - 20; в 1618 г. - 68; в 1619 г. - 88; в 1620 г. - 17; в 1621 г. - 20; а в 1622 г. - 132 г. Конечно, эти цифры представляют собой абсолютный минимум, и практически не вызывает сомнений, что были и другие японские христиане, пострадавшие за свою веру, чьи имена или мученичество не попали в современные миссионерские отчеты, на которых основаны приведенные выше цифры. Тем не менее, эти отчеты были составлены с большой тщательностью и точностью, несмотря на трудности, с которыми сталкивались в своей работе их авторы, поэтому маловероятно, что реальное число мучеников значительно превышало приведенные цифры.
Отец Жуан Родригес Хирао в 1615 году говорит, что перепись, проведенная в Нагасаки в том году, показала, что местное население уменьшилось на 20 000 человек по сравнению с данными за два года до этого. Поскольку общее число мучеников за те годы, включая жертв в Ариме, было менее двухсот, и нет никаких записей и указаний на какое-либо массовое отступничество, очевидно, что большая часть из этих 20 000 христиан нашла убежище в другом месте. Это подтверждает известные из других современных источников сведения о том, что в результате поиска христиан на юго-западе Японии многие беженцы искали убежище в северо-восточных районах страны, которые до сих пор были почти целинной почвой для иностранцев. Таким образом, указ об изгнании 1614 года был ответственен не только за то, что христианство загнали в подполье, но и за его распространение на север вплоть до острова Эзо (современный остров Хоккайдо).
Еще до обнародования указа Иэясу бакуфу невольно помогло распространению христианства на северо-востоке, изгнав туда ряд пылких христиан из центральной Японии. Когда иезуит, отец де Анжелис, впервые посетил район Сембоку в провинции Дэва в 1615 году, он обнаружил процветающую христианскую общину, насчитывающую около 200 душ, члены которой никогда не видели священника, но обратились в христианство и сохраняли ему верность благодаря образцовой набожности некоего Педро Хитоми Мунецугу, "старого и благородного христианина из Фусими", который отправился туда, чтобы служить местному даймё, очевидно, в качестве мастера верховой езды, примерно шесть или семь лет назад. Отец де Анжелис совершил короткую поездку в Мацумаэ на Эзо в июле 1618 года и оставил первое в Европе свидетельство очевидца о волосатых айнах и их образе жизни. Как и более поздние путешественники, он заметил тягу к крепким напиткам, которая была проклятием этого народа, хотя и добавил, что никогда не видел кого-либо из них пьяным, "что меня очень удивило". Он также несет частичную ответственность за введение в заблуждение более поздних картографов, утверждая, что Эзо не был островом, "как он изображен на наших старых картах", но был связан с Тартарией на западе и отделен от американского континента на востоке только узким "проливом Аниан". Он не обратил в свою веру невежественных айнов, но выслушал исповеди от пятнадцати японцев, составлявших местную христианскую общину.
В этот период криптохристианские общины разной численности были разбросаны по всей Японии от островов Гото на крайнем юге до Мацумаэ на крайнем севере. Европейские миссионеры также были представлены на этой территории, но большинство по-прежнему находились на Кюсю, несмотря на то, что в некоторых отношениях укрыться на далеком северо-востоке было проще. О верности их паствы говорит то, что некоторые священники прятались более двадцати лет; и это несмотря на весьма значительные денежные вознаграждения, которые публично предлагались за их выдачу и арест. Эти награды периодически обновлялись или корректировались и в течение столетия с 1616 по 1716 г. они менялись следующим образом:
КАТЕГОРИЯ
МАКСИМАЛЬНАЯ НАГРАДА
МИНИМАЛЬНАЯ НАГРАДА
Батерен
500 серебряных монет
200 серебряных монет
Ируман
300 серебряных монет
100 серебряных монет
Додзюку
100 серебряных монет
50 серебряных монет
Иезуиты надеялись, что после отставки сёгуна Хидэтада и прихода Иэмицу к власти в январе 1623 года их положение немного улучшится. В этом отношении их постигло глубокое разочарование, поскольку новый сёгун преследовал христианство скорпионами там, где его отец (худший в свою очередь, чем Иэясу) использовал кнуты. Иэмицу был угрюмым, жестоким и капризным, хотя и умным тираном. Вскоре он обнаружил болезненную озабоченность христианством, тесно связанным в его сознании с потенциальной угрозой для семьи Токугава, которую олицетворяли оставшиеся не у дел ронины. Ни печально известная жестокость методов, которые он использовал для истребления христиан, ни героическая стойкость страдальцев не имели себе равных в долгой и тягостной истории человеческих мученичеств; но прежде чем перейти к рассказу о некоторых из этих ужасов, следует также рассмотреть психологический аспект преследователей и преследуемых (13).
Реакцию умных, но враждебных, японцев на христианство можно увидеть из двух дошедших до нас антихристианских работ. Это "HaDeus" ("Против Бога") иезуитского додзюку-ренегата Фабиана Фукансая, опубликованная в 1620 году и меморандум киришитан-бугё, Иноуэ Тикуго-но-ками, воплощенный в "Кирисито-ки", конфиденциальном отчете, составленном для руководства его преемника в 1658 году. Профессор Анесаки описал первую работу как основанную на буддийской доктрине с оттенком конфуцианской этики. Работа Иноуэ, как государственного чиновника без особых религиозных взглядов, содержит меньше буддийской философии и больше конфуцианских и феодальных идей, но многие аргументы, используемые в обеих работах, практически одинаковы. Поскольку они дают некоторое представление об идеях, вдохновлявших преследователей, стоит кратко их резюмировать.
В обоих произведениях утверждается, что постулат о наделенном личностью Творце абсурден. Оба они указывают на то, что христианское учение о всемогущем и милосердном Боге несовместимо с учением об искушении Адама и Евы, грехопадении человека и вечном наказании в аду людей, которые, возможно, вели безупречную жизнь, но отрицали Бога. В этой связи Иноуэ отмечает, что праведные, но гностические монархи, такие как китайские образцовые императоры Яо и Шунь, согласно христианской доктрине не могут попасть на небеса, даже если они жили так же безгрешно, как папа римский; тогда как предатель-отцеубийца может надеяться на спасение при условии, что он верит в Бога. В обоих источниках приводится список Десяти Заповедей; но Фабиан, хотя и одобрял все эти принципы, за исключением первого, указывает, что эти высокие моральные принципы не присущи одному лишь христианству, но повсеместно признаны цивилизованным человечеством. Его опровержение сосредоточено на Первой Заповеди, которая при определенных обстоятельствах считается оправданием неповиновения родителям и феодальным сюзеренам, а также санкционирует цареубийство и отцеубийство.
Интересно отметить, что в то время, как Фабиан жалуется на гордость и высокомерие европейских миссионеров и их предполагаемое презрение к таким как он, младшим японским коллегам, Иноуэ не упоминает об этом, но подчеркивает опасность того, что миссионеры действуют как христианская "пятая колонна". Иноуэ также насмехается над христианским Богом за то, что Он бессилен остановить гонения, пытки и, в конечном итоге, исчезновение своих последователей в Японии, примером чего являются многочисленные мученики, кровавое подавление Симабарского восстания (1638 г.), и казнь послов из Макао два года спустя. Создание варварских и невежественных рас, таких как африканские готтентоты и каннибалы (рассказы о которых они слышали от голландцев), считается недостойным якобы всезнающего и всемогущего Бога. Утверждения о чудесах по поводу мученичества также категорически опровергаются.
Очевидно, что главное возражение бакуфу против распространения христианства заключалось в том, что иностранная религия считалась подрывающей устои феодального закона и порядка в целом, и, следовательно (в союзе с ронинами), гегемонии дома Токугава в частности. По всей вероятности, это чувство разделяло большинство даймё, поскольку существование феодальной структуры зависело от лояльности вассала своему господину, превосходящей любые религиозные установки. В связи с этим можно повторить следующие анекдоты. Один из главных вассалов Хосокавы Тадаоки, Кагаяма Хаято, был ревностным христианином, и ничто не могло заставить его отречься. Его хозяин долго не решался предать его смерти, и в конце концов сделал это только по особому приказу из Эдо в 1619 году. Однажды, когда Тадаоки тщетно пытался убедить Диого (его имя при крещении) отречься от своей веры, последний сказал ему: "Неужели ты хочешь, чтобы я попал в ад?" Тадаоки, хотя он и имел хорошее представление о принципах христианства, поскольку его жена была набожной христианкой, а Такаяма Юкон - одним из ближайших друзей, ответил полусерьезно, полушутливо: "Почему бы и нет? Если я пойду туда, разве ты не будешь готов сопровождать меня? Сделай это как верный вассал и из любви ко мне!"
Позиция Хосокавы Тадаоки тем более значительна из-за того, что пятью годами ранее он придерживался совершенно иного взгляда на противоречащие друг другу требования Бога и кесаря. Цитируя современного иезуитского хрониста: "Когда в 1614 году он узнал, что дон Иусто [Такаяма], его большой друг, оставил и потерял свое поместье из-за своей веры, он очень похвалил его за это и сказал: "Если бы дон Иусто не поступил в этом случае так, как он сделал, он бы обесценил все благородные поступки своей жизни. Ибо великодушный человек и в благополучии, и в невзгодах должен оставаться самим собой, без каких-либо изменений или перемен"". Это наблюдение напоминает чувства, выраженные в "Размышлениях" Марка Аврелия; но японский даймё, как и римский император, очевидно, обнаружил, что было легче провозгласить эти возвышенные принципы, чем жить в соответствии с ними. Правда, Тадаоки никогда не был христианином; но все свидетельства говорят о том, что подавляющее большинство христианских самураев, когда день расплаты пришел, заняло позицию, которую он отстаивал в 1619 году, а не ту, которую он превозносил в Такаяма Юконе пятью годами ранее. В столкновении феодальной лояльности и христианской этики последняя обычно уступала в сознании буси.
Возможно, монахи сделали более мудрый выбор, чем иезуиты, сосредоточив свои усилия на обращении бедных и простых людей, а не на воинской касте, на которую в первую очередь сделали ставку священники во времена Валиньяно. Во время религиозных гонений гораздо более высокая доля хеймин (крестьян, ремесленников и торговцев), чем самураев, сохраняла верность христианству до самой смерти. Бакуфу особенно раздражало мужество, проявленное этими простолюдинами. Это, очевидно, удивило правительство так же, как боевые качества, проявленные необученными крестьянскими призывниками в 1877 году, удивили самураев Сацума во время восстания Сайго Такамори (Сайго Такамори (1827-1877) - самурай родом из княжества Сацума, один из активнейших участников "революции Мэйдзи" (1867-1868), которая привела к смещению последнего сёгуна из династии Токугава и переходу власти к императору Муцухито. Занимал при Муцухито должность главы военного ведомства, но впоследствии ушел в отставку и из-за разногласий с курсом нового правительства поднял восстание самураев на острове Кюсю, но в конечном счете потерпел поражение и покончил с собой. - Aspar). Невротичный и самонадеянный Иэмицу пришел в ярость от этого нарушения канонов феодальной лояльности, особенно по той причине, что страшные ронины попали в эту категорию. Поэтому методы подавления христианства становились все более жестокими с каждым новым обнаружением криптохристиан и с каждым мучеником, претерпевшим до конца. Интересно отметить, что Иноуэ заметил, что обращенные корейцы были особенно стойкими, особенно женщины. Это должно было сильно рассердить инквизиторов, поскольку корейцы были презираемым народом. И наоборот, храбрость корейцев в противостоянии японским мучителям, несомненно, была в чем-то обязана врожденной ненависти между двумя народами - продолжающейся до наших дней - которая берет свое начало со времен набегов вако и вторжения Хидэёси.
Что касается чувств и отношения преследуемых христиан к своим угнетателям, то есть интересные проблески в таких произведениях, как "Призыв к мученичеству", составленном миссионерами для ободрения своей паствы с 1615 года, также как в "Киришито-ки" инквизитора Иноуэ в 1618 году и в тайной переписке миссионеров в 1614-1634 гг. Профессор Анесаки точно характеризует их как документы, написанные слезами и кровью.
"Призыв к мученичеству" начинается с объяснения того, как и почему Бог допускает преследования христиан. В следующем разделе объясняется, почему преследователи не обязательно несут кару сразу или даже при жизни, но им нередко позволяется процветать, как зеленому лавровому дереву. В третьем разделе объясняется, каким тяжким грехом является отречение от Христа даже под пытками; другие части посвящены чести и славе мучеников как в этом мире, так и в Царстве Небесном. В заключительном разделе говорится о духовной подготовке к мученичеству и о том, как перенести пытки. Акцент, естественно, делается на христианской доктрине о том, что бояться надо не тех, кто может убить тело, а только тех, кто побуждает отказаться от спасения души. Временные пытки, какими бы суровыми они ни были, по своей природе преходящи, тогда как страдания осужденных на адские муки вечны. Различные оправдания отступничества: привязанность к семье или мирским узам; верность феодалу; невыносимая боль пыток - обсуждаются и опровергаются по очереди.
Читателю напоминается, что "хрупкие женщины и дети, изнеженные принцессы и благородные дамы, редко ощущавшие на себе даже слабое дуновение ветерка", претерпели мученичество не только с мужеством, но и с радостью, что достаточно убедительно доказывает, что Бог оказывает сверхъестественную помощь мученикам. Потенциальных жертв предупреждают, что они никогда не должны испытывать зло по отношению к своему судье, мучителю или палачу, так как именно благодаря их действиям они стяжают мученический венец. Этому наставлению, очевидно, повиновались, так как Иноуэ отмечал в своем меморандуме, что христиан учили, что они лишились бы надежды попасть в рай, если бы умерли с чувством ненависти к своим гонителям. Поэтому они очень редко проявляли какое-либо негодование, как бы сильно они ни страдали. Он также отметил, что падре утверждали, что Бог часто помрачает рассудок умных бугё, делая их медлительными и глупыми, когда они допрашивали христиан. Напротив, Он давал последним силу и красноречие во время судебных процессов над ними. Хотя Иноуэ отвергал это представление, он, тем не менее, посоветовал своим коллегам не вдаваться в логические рассуждения или заумные богословские споры с обвиняемыми.
Верность до самой смерти, будь то вследствие казни, пытки, голода, недоедания в тюрьме или воздействия стихий, рассматривалась как важнейший фактор для мученичества. Было признано, что насильственное или вооруженное сопротивление лишало права притязать на мученический венец; таким образом, те, кто пал во время Симабарского восстания (1637-1638), не считались мучениками. С другой стороны, ребенок, убитый вместе со своей матерью, автоматически становился мучеником даже в утробе матери. Наиболее частыми причинами мученичества были:
1) отказ действовать в качестве доносчика или осведомителя против христиан;
2) отказ "преклонить колени перед Ваалом" в форме ками и хотокэ;
3) ведение христианской пропаганды;
4) помощь тем, кого пытали за веру;
5) погребение трупа мученика или поклонение мощам мученика;
Одна из любопытных черт первого десятилетия гонений, начавшегося в 1614 году, заключалась в том, что власти часто разрешали массовые демонстрации верующих, когда некоторых из их единоверцев сжигали заживо на костре. Предположительно, эти демонстрации позволялись, исходя из предположения, что страдания жертв побудят зрителей отречься от своей религии. Но через некоторое время должно было стать очевидным, что эти впечатляющие сожжения служили, скорее, для демонстрации истинности поговорки о том, что кровь мучеников - это семя Церкви. Большинство очевидцев казней не только не испугались, но и обрадовались стойкости в вере страдальцев и захотели подражать им. Более того, сами жертвы, несомненно, находили некоторое утешение в том факте, что так много их единоверцев наблюдали за ними и молились за них.
Уже упоминалось о впечатляющей демонстрации религиозных братств при сожжении мучеников Аримы в октябре 1613 года. В этом случае, "после того, как все они были привязаны к своим столбам, христиане подняли вверх, чтобы мученики и все остальные смотрели и размышляли, очень благочестивое изображение нашего Благословенного Спасителя, привязанного к столбу (для распятия). Затем солдаты подожгли груду дров и солому, и святые мученики посреди нее со всем благоговением взывали к помощи и милости нашего Благословенного Спасителя, повторяя с этой целью святейшее имя Иисуса, и все христиане, стоя на коленях, пели Символ веры, "Pater Noster", "Ave Maria" и другие молитвы, пока мученики не отдали свои святые души в руки Бога".
Подобные сцены происходили и с другими мучениками в последующее десятилетие, наиболее примечательным из которых было сожжение Флореса и Зуниги с их японскими товарищами в августе 1622 года. Свидетелями этой казни стали 150 000 человек, по мнению одних авторов, или 30 000, согласно другим и, по всей видимости, более надежным хронистам. Когда вязанки хвороста были зажжены, мученики сказали "сайонара" ("прощай") зевакам, которые затем начали петь "Magnificat" ("Магнификат" - по первому слову первого стиха "Magnificat anima mea Dominum" -- "Величит душа Моя Господа..." -- славословие Девы Марии из Евангелия от Луки (Лк. 1:46-55) в латинском переводе. - Aspar), за которым последовали псалмы "Laudate pueri Dominum" и "Laudate Dominum omnes gentes" ("Хвалите, отроки, Господа", "Хвалите, Господа, все народы" (лат.) - строфы из псалма 116 "Вульгаты". - Aspar), а японские судьи сидели сбоку "в напускном величии и серьезности - их любимой позе". Поскольку накануне вечером шел сильный дождь, хворост был мокрым, а дрова медленно горели; но пока длилось мученичество, зрители продолжали петь гимны и песнопения. Когда смерть положила конец страданиям жертв, толпа запела "Te Deum Laudamus" ("Тебя, Господи, славим" (лат.)).
Великое мученичество в Нагасаки также происходило на глазах у большой и сочувствующей толпы, но впоследствии процедура была ужесточена. Во время мученической кончины иезуита Наварро и его товарищей в ноябре того же года зрителям не разрешалось выкрикивать имя Иисуса или подавать хоть малейшие знаки поддержки под страхом того, что стража отрубит им руки. Тем не менее, во время мученической смерти де Анжелиса и его сорока девяти товарищей в Эдо в декабре 1623 года не было предпринято никаких попыток помешать иезуиту обратиться к толпе с проповедью, которая произвела такое впечатление, что двое из случайных зевак бросились вперед и тщетно умоляли председательствующего судью позволить им присоединиться к мученикам.
Это был едва ли не последний случай, когда разрешалась подобная демонстрация сочувствия; ибо власти к тому времени осознали, что устрашающий эффект этих публичных пыток, как правило, более чем компенсировался восхищением, вызываемым героизмом страдальцев. Возможно, стоит напомнить читателю, что в современной Европе зрителям не позволялись подобные проявления сочувствия к жертвам ни при повешении католических священников в Лондоне, ни на аутодафе евреев в Лиссабоне. Но примерно с 1626 года захваченных миссионеров, японцев или европейцев, отправляли на место казни с "наполовину сбритыми волосами на голове и бороде, и окрашенными в красный цвет выбритыми частями; в рот им был вставлен кляп, чтобы помешать говорить; их головы были запрокинуты назад с помощью недоуздков, обмотанных вокруг шеи и привязанных за ними, в силу чего они были вынуждены держать лица прямо вверх; и в таком виде, верхом на тощей лошади, их везли к месту, предназначенному для их мученической смерти" (14).
Хотя свирепость преследователей постепенно ожесточалась в ответ на вызов, брошенный им спокойным мужеством преследуемых, из общего правила было немало исключений. Как японские, так и европейские источники согласны с тем, что размах гонений широко варьировался в разных феодальных владениях: некоторые даймё продолжали закрывать глаза на криптохристиан в своих владениях, по крайней мере, вплоть до прихода к власти Иэмицу (1623 г.). Так, даймё Мацумаэ из Эзо вскоре распознал довольно прозрачную маскировку отца де Анжелиса в 1619 году, но сказал, что ему нечего бояться, хотя сёгун объявил христианство в Японии вне закона: "Мацумаэ - это не Япония". Даже традиционно антихристианские даймё, такие как Мацура из Хирадо, иногда более снисходительно относились к ненавистным католикам, чем к тем, кто был теснее связан с ними узами расы и религии. Ричард Кокс написал в своем дневнике 9 октября 1621 года:
"Прошлой ночью я узнал, что Франсиско Лопес и священник-семинарист приехали в город и поселились в доме капитана фрегата, захваченного в прошлом году; и я посоветовал Тореземону Доно рассказать об этом королю через нашего jurebasso [переводчика] Коа Джона (а было уже поздно), и приказать, чтобы никому из чужестранцев не позволили ускользнуть. И сегодня утром я послал того же самого jurebasso к секретарю Тореземона Доно, чтобы узнать ответ короля; и мне сообщили, чтобы я рассказал об этом, когда приедет Гонрок Доно. На что я велел передать, что к тому времени эти священники уже успеют скрыться, и тогда будет слишком поздно об этом говорить. Тем не менее, несмотря на все это, мои речи не вызвали никакого внимания и уважения".
Несколькими месяцами позже Кокс упомянул так же раздражительно, как и ошибочно, "короля Фирандо, чья мать - папистский иезуит [sic], а он и остальные его братья и сестры - папистские христиане".
"Гонрок Доно", упомянутый Коксом в предыдущей цитате, был Хасэгава Гонроку, племянником Сахиойе, сменившим своего дядю в должности бугё Нагасаки в 1615 году. В течение десяти лет пребывания на этом посту он часто предъявлял доказательства своего стремления избежать кровопролития и нежелания, с которым он действовал в качестве сторожевого пса сёгуната. Голландец Рейер Гисбертсзон, который хорошо знал его, заявляет, что "он всегда был болен или притворялся больным", добавляя, что он не мог спать по ночам из-за того, что думал о своих неприятных обязанностях. Более того, хронист-августинец пишет, что, когда в его "дзасики" (приемную) приходили доносчики с новостями о местонахождении какого-нибудь миссионера, он обычно задерживал отправку поисковой группы до тех пор, пока не посылал верного слугу в указанное место с предупреждением, в котором беглецу предлагалось немедленно перебраться в другое место.
По случаю мученической смерти португальца Домингуша Жорже (кстати, первого европейского мирянина, умершего за веру в Японии), японского иезуита Леонардо Кимуры, Мураямы Токуана, одного из знаменитых сыновей Тоана, и двух других японцев в ноябре 1619 г., Хасэгава Гонроку устроил для них нечто вроде прощальной трапезы. Мученики остановились по пути к месту казни в его доме, где Гонроку "простился с ними, и особенно с братом, которого он очень хорошо знал, дав и приняв от каждого по очереди сакадзуки, или прощальную чашу с вином по японскому обычаю и не без слез со стороны некоторых случайных зрителей". Самому слабому члену группы были предоставлены носилки, и Хасегава предложил еще одни Домингушу Жорже; но храбрый португалец ответил, что "он пойдет пешком и босиком, в подражание нашему Господу Иисусу Христу, Который пешком и босиком шел на Голгофу, чтобы умереть за нас". Капитан сдержал свое слово и шел с красной шляпой на голове "с такой радостью, что казалось, что он скорее направляется на сельский пикник, чем на костер".
Однако наиболее выдающиеся усилия Хасэгавы были связаны с cause cИlХbre ("нашумевшим делом" (франц.)) Зуниги и Флореса, которые были захвачены в море англичанами в 1621 году. Они выдавали себя за испанских купцов, но везли письма от церковных властей в Маниле, убедительно доказавшие, что они были миссионерами, направлявшимися в Японию. Несмотря на то, что Хасэгава прекрасно знал Зунигу по его предыдущему проживанию в Нагасаки (он лично предупредил монаха, чтобы тот уехал в Манилу за пару лет до этого), он вежливо отказался опознать августинца, когда увидел его. Он был глух ко всем протестам голландцев и англичан, и категорически отказался признать подлинность обвиняющих писем и депеш. Только когда Флорес и Зунига, наконец, добровольно признали, что они миссионеры, он позволил японскому правосудию идти своим чередом. Насколько отвратительны были для него его инквизиторские обязанности, очевидно из того, что он неоднократно просил бакуфу освободить его от занимаемой должности по причине плохого состояния здоровья. Он действительно был очень больным человеком, когда его, наконец, сменили в 1626 году.
Его преемник, Мизуно Кавачи, был человеком совершенно другого склада и напоминал своего господина, невротика, страдающего манией величия Иэмицу. Совершенно нетерпимый к противодействию, он приехал с решимостью уничтожить христианство на Кюсю всеми возможными средствами, положив начало трехлетнему царству террора, которому, в конечном итоге, в значительной степени удалось искоренить иностранную религию. Псрежде, чем описать методы, которые он и его единомышленник-преемник, Такенака Унемэ-но-шо, использовали для достижения своих целей, можно отметить, что бугё и дайкан Нагасаки оказались в трудном положении, между разъяренным сёгуном с одной стороны и упрямыми христианами с другой. Но, в то время как Хасэгава Гонроку пытался проявлять милосердие к гонимым, Кавачи и Такенака не терпели никаких компромиссов. Они нашли способного соучастника в отступнике Суэцугу Хейдзо, который был дайканом после опалы Мураямы в 1618 году. Все трое были буквально одержимы взяточничеством и коррупцией, а также жестокостью, и профессор Анесаки отмечает, что этот "менталитет потворства своим желаниям, жадности и распутства был неразрывно связан с ненавистью и жестокостью по отношению к преследуемым". Получаешь некоторое удовлетворение, узнав, что в той или иной форме все трое кончили плохо (15).
Прежде, чем рассказать более подробно о некоторых испытаниях, которым подвергались христиане, следует напомнить читателю, что практически всему в этом каталоге ужасов можно было найти параллели в современной Европе. Возможным исключением из этого правила было состояние японских тюрем; ибо, какими бы грязными и зловонными ни были европейские темницы, они, по-видимому, все же не были таким адом на земле, как японские.
Валиньяно рассказывал, что тюрьмы в Японии были неизвестны до времен Хидэёси; но способ, которым эти учреждения функционировали в первой половине семнадцатого века, оставил свой отпечаток до наших дней, о чем могут свидетельствовать заключенные японских тюрем в 1941-1945 годах. Существует несколько мрачных описаний этих тюрем, вышедших из-под пера миссионеров, томившихся в них. Одним из наиболее наглядных является рассказ о тюрьме в Эдо испанского францисканца фрая Диего де Сан-Франциско в 1611 году, но при составлении очерка японской тюремной жизни, который приведен ниже, я пользовался также данными из других источников.
Одна из особенностей японского правосудия заключалась в том, что обвинители и обвиняемые, как правило, подвергались одинаковому обращению во время предварительного расследования, оба помещались под стражу: самураи у своего феодала, сёгунские чиновники - у местного судьи, и простолюдины - у главы своих пяти взаимно ответственных семей или гонин-гуми. По окончании судебного расследования и получении доказательств (обычно под пытками) обвиняемые, а иногда и обвинители переводились в тюрьму. Человека категорически считали виновным до тех пор, пока он не смог доказать свою невиновность.
Фрай Диего де Сан-Франциско описывает свою тюрьму как квадратное деревянное здание с центральной клеткой для подследственных. Толстые деревянные бревна, из которых она была построена, были так плотно подогнаны друг к другу, что сквозь них почти не проникал дневной свет. Окна отсутствовали, а была лишь небольшая калитка, через которую передавали еду и воду. Клетка была размером пять на двенадцать вара ("Вара" - старинная испанская мера длина, равная 83,59 см. - Aspar) и имела очень низкий потолок. Она была разделена на две части большой балкой посредине. Перед входом всех заключенных раздевали и обыскивали, и им не разрешалось брать с собой что-либо. Они сидели тесно сгрудившись на полу в три ряда, два из которых лицом друг к другу; заключенный не мог пошевелить ногами, не причиняя неудобства человеку, сидевшему напротив. Обычно в этом замкнутом пространстве находилось от ста до ста пятидесяти трех несчастных в течение тех восемнадцати месяцев, которые фрай Диего провел там. Скученность была такова, что большинство узников сидели обнаженными, хотя некоторые из них носили фундоси (набедренную повязку); но монаху в качестве особой милости разрешалось носить очень тонкое облачение. Как иностранец, фрай Диего получил бСльшую площадь, чем кто-либо другой (три "хэнда" на четыре с половиной) ("Хэнд" - "кисть руки", старинная английская мера длины, равная 4 дюймам или 10,16 см. - Aspar). Была только одна кадка или ведро, в которое заключенные должны были отправлять свои естественные потребности. Зловоние и грязь легче вообразить, чем описать, тем более, что около тридцати или сорока заключенных всегда были больны дизентерией и лежали на полу в своих нечистотах, не имея сил дотянуться до ведра. Официальным рационом была горсть риса в день, которого едва хватало для физического выживания в течение сорока или пятидесяти дней, хотя некоторые заключенные вообще ничего не получали. С другой стороны, охранников иногда можно было подкупить, чтобы позволить друзьям заключенных тайно принести немного риса, сои или рыбы в качестве дополнения к голодной диете. В некоторых других тюрьмах (например, в Яцусиро в 1608 году) заключенным официально разрешалось периодически получать "передачи" с едой от друзей или родственников. Питьевой рацион ограничивался небольшой чашкой воды на восходе и закате солнца. Заключенным не разрешалось стричь волосы или ногти; у некоторых миссионеров волосы отросли до плеч, а бороды доходили до пояса к тому времени, когда их уводили на казнь.
Смерть от дизентерии, голода и жажды происходила ежедневно, но на смену мертвым приходили вновь прибывшие. Разлагающиеся трупы часто оставляли гнить на неделю или больше, в ожидании получения официального письменного разрешения на их вынос из тюрьмы. В сырую и темную центральную клетку не проникало ни малейшего дуновения ветерка извне, поэтому там царили невыносимые жара и зловоние. Влажная земля дополнительно способствовала разведению вшей и других паразитов. Все заключенные быстро покрывались отвратительными язвами и яростно дрались между собой за рисовые зерна или капли воды. Тюрьма наполнялась криками и воплями обезумевших от жажды или болезней, но две дюжины охранников, которые обычно дежурили, похоже, не вмешивались в ссоры заключенных. Тех, кто лежал беспомощно больными, часто убивали ночью их соседи, которые говорили, что оказали им услугу, избавив от страданий. О мужестве и самопожертвовании фрая Диего красноречиво свидетельствует тот факт, что он не только обратил в христианство около семидесяти человек за три месяца тюремного заключения, но и после своего освобождения и путешествия в Мексику снова вернулся в Японию, где еще около двадцати лет или больше продолжал вести рискованную "подпольную" евангелизацию. Источники молчат о том, как он закончил свой земной путь, если только он не был одним из двух францисканцев, преданных мученической казни в 1639 году, личность которых так и не была установлена (16).
В течение первых двенадцати или пятнадцати лет всеобщих гонений сожжение заживо было общим наказанием для большинства иностранных миссионеров и многих их местных новообращенных, которые были схвачены. Японская форма сжигания на костре немного отличалась от современной европейской разновидности тем, что жертву не привязывали жестко к столбу, сложив грудой вокруг ее ног хворост. Обычная практика в Японии заключалась в том, что обреченного на сожжение слабо привязывали к столбу только за одно запястье, а связки хвороста раскладывали кольцом в радиусе нескольких футов от столба. Это делалось в расчете на то, что боль от медленного огня заставит страдальца прыгать в нелепой манере, как пресловутую кошку на горячих кирпичах, к веселью толпы. В этом преследователи, как правило, были разочарованы, так как подавляющее большинство мучеников стойко переносили испытания огнем. Ричард Кокс описывает, как он видел пятьдесят пять человек всех возрастов и обоих полов, сожженных заживо на сухом дне реки Камо в Киото (октябрь 1619 г.), и среди них были маленькие дети пяти или шести лет на руках своих матерей, кричащих: "Иисус, прими их души!".
Среди очень редких исключений из этого общего стоицизма можно упомянуть сожжение заживо итальянского иезуита Спинолы и его товарищей в Нагасаки, свидетелем которого был голландец Рейер Гисбертсзон (10 сентября 1622 г.). "Двое других, которые находились несколько ближе к ветру, и чьи путы были сожжены пламенем, прыгнули через огонь, сильно обгоревшие, и умоляли разрешить им отречься от своей веры, чтобы спасти свои жизни, но были загнаны обратно в огонь палками и пиками палачей, которые сказали им, что они хотят отречься не по какой-либо подлинной внутренней причине, а просто потому, что больше не могут выносить жар пламени, поэтому они должны были передумать раньше, а сейчас для них не было пощады". Это, кстати, противоречит утверждению профессора Мердока о том, что японские официальные лица всегда были готовы пощадить жизнь любого, кто откажется от своей веры. Правда, обычно их устраивало формальное отречение. Ссылаясь на отступничество четырех португальских и испанских мирян, которые, таким образом, избежали сожжения на костре за укрывательство миссионеров в июне 1626 года, фрай Диего де Сан-Франциско написал: "Я считаю, что они нанесут больший вред своим дурным примером, если не раскаются и не исправятся, чем все японцы, которые отреклись до сих пор. Бог да обратит их в Своей милости. Брат Франсиско де Санта-Мария написал им, что они должны примириться с Богом и отказаться от своего отречения, предложив пойти с ними к губернаторам. Двое из них ответили, что бесполезно плакать из-за пролитого молока". Одним из этих четырех отступников был старый друг и корреспондент Ричарда Кокса Альваро Муньос.
Хотя Кокс справедливо заметил в 1620 году, что подавляющее большинство христиан Кюсю скорее умрут, чем отрекутся от веры под пытками, дьявольская настойчивость преследователей привела к совершенно иному положению дел десятью годами позже. Японские, иберийские и голландские источники сходятся во мнении, что это произошло из-за методов, использованных двумя бугё, Кавати и Такенака. Бакуфу также приняло более жесткие законы против христиан Нагасаки. Тем, кто не отречется от веры, запрещалось заниматься судоходством, торговлей или другим делом, которыми они могли зарабатывать на хлеб насущный. Таким образом, христианские семьи столкнулись с альтернативой: стать нищими или искать средства к существованию в другом месте. Немногие пошли по второму пути, как жаловался фрай Диего де Сан-Франциско (вернувшийся в Японию с 1618 года), и отступничества, искренние или нет, становились все более многочисленными. Система щедрого денежного вознаграждения осведомителей также начала приносить свои плоды после отставки Хасэгавы Гонроку, который, как уже замечалось, игнорировал или отвлекал внимание таких людей (17).
Одной из самых мягких форм пыток была так называемая пытка водой, основные разновидности которой описаны в современных португальских источниках. "В первом виде мученика подвешивают вверх ногами, расставив ноги, и опускают его голову в ведро с водой, уровень которой находится выше его ноздрей. Затем, туго натянув шнур, привязанный к его ступням, экзекуторы позволяют телу медленно вращаться в воздухе. Это - очень мучительная пытка, из-за усилий, которые приходится прилагать страдальцу, чтобы дышать. Во втором случае мученика привязывают к положенной плашмя доске, оставляя его левую руку свободной, чтобы он мог положить ее себе на грудь, если пожелает дать знак отречения. Его голова немного опущена, и мучители не переставая льют ему на лицо [обычно покрытое тонкой тканью] большое количество воды. Жертвы прилагают такие неистовые усилия, чтобы сделать глоток воздуха, что у них обычно лопается кровеносный сосуд". Эта форма пыток была излюбленной в тюрьмах Кэмпейтай (тайной полиции) в 1941-1945 годах, но рекорд по ее выносливости по-прежнему принадлежит итальянскому иезуиту семнадцатого века Мастрилли, который, как говорят, выдерживал ее два дня и за один лишь второй день получил четыреста кувшинов с водой.
Кавачи придумал новую, более грубую форму пыток водой, доставив несколько сотен особо упорных жертв к горячим серным источникам Унзена. Здесь несчастных пытали, делая надрезы на коже, в которые медленно наливали кипяток. Если это истязание не заставляло человека отречься, его подвешивали или бросали в горячие источники. Поскольку цель Кавачи заключалась в том, чтобы добиться отступничества, а не мученичества, у него был врач, который вмешивался и останавливал пытку, когда жертва, казалось, находилась на грани смерти. Затем мученика тщательно лечили в течение нескольких дней, пока он не достаточно поправлялся, чтобы снова пройти через тот же круг ада. Несмотря на все меры предосторожности, предпринятые Кавачи, несколько человек действительно скончались от этой пытки; но с помощью этих и других методов (клеймение, прижигание раскаленными клещами, отпиливание конечностей бамбуковой пилой и т. д.) он вынудил триста семьдесят из четырехсот отречься от христианства; эти люди были отправлены обратно в Нагасаки как свободные.
После их прибытия в порт было сделано публичное заявление о том, что с любым, кто не отречется в установленный срок, поступят аналогичным образом. Фрай Диего де Сан-Франциско, писавший в своем укрытии в ноябре 1629 года, говорит, что около тысячи христиан теперь бежали из города, но практически все остальные отреклись, "не получив ни вознаграждения, ни наказания, кроме обычных наказаний, которые они уже давно претерпели, - запрещения покидать город, запрет на работу, торговлю, зарабатывание хлеба насущного и обременение налогами". Он подсчитал, что только около двухсот из примерно десяти тысяч семей отказались отречься. Он признал, что формальное отречение было сделано только главами семей и не касалось их жен, детей или слуг; но он предвидел, что после отречения главы семьи отступление от веры других ее членов было только вопросом времени.
Эти сцены повторялись в Омуре, Ариме и других местах, в результате чего некогда процветающее на Кюсю христианство, по всей видимости, практически исчезло к концу 1630 года. Общий успех методов Кавачи и Унеме был уравновешен только необычайным героизмом, проявленным группой из пяти иностранных миссионеров и двух женщин из Макао, которых пытали в серных источниках Унзена в течение всего декабря 1631 года. Никто из них не отрекся от своей веры, за исключением, возможно, младшей из двух женщин, которая была просто девочкой. В конце концов Унеме пришлось признать поражение, и группу вернули в Нагасаки, искалеченную, но торжествующую. В сентябре следующего года миссионеры были заживо сожжены, а героическая Беатрис да Кошта и ее дочь высланы в Макао.
Успешное сопротивление этой группы худшему, что могли сделать серные источники Унзена, вероятно, было причиной отказа от этой особой формы мучений и ее замены ана-цуруси, или подвешивания над ямой. Это дьявольское изобретение по-разному приписывают Такенака Унеме и (более позднему) инквизитору Иноуэ, и, начиная с 1632 года, оно в значительной степени заменило сожжение на костре. Профессор Анесаки утверждает, что этот метод заключался в том, чтобы закапывать человека в вертикальном положении в яму так, чтобы наружу торчала только голова. В этом он полностью ошибается; и из свидетельств современных португальских и голландских очевидцев совершенно ясно, что этот метод заключался в подвешивании тела над ямой, как следует из японского названия. Жертву туго обвязывали вокруг туловища веревкой на уровне груди (одна рука оставалась свободной, чтобы подать сигнал отречения), а затем опускали головой вниз с виселицы в яму, обычно наполненную экскрементами и другой грязью, и верхний край которой находился на уровне его колен. Для того, чтобы дать выход крови, его лоб слегка рассекали ножом. Некоторые из более сильных мучеников прожили в этом положении больше недели, но большинство выдерживало не больше суток или двух.
Это нововведение приобрело огромный авторитет среди инквизиторов, когда его использование вызвало отступничество престарелого иезуитского провинциала падре Криштована Феррейры, который дал сигнал к отречению после шести часов агонии (октябрь 1633 г.). Его эффективность в побуждении к отступничеству была доказана во многих других случаях. Голландский фактор в Хирадо, Франсуа Карон, сообщал, как "некоторые из тех, кто провисел два или три дня, уверяли меня, что боли, которые они испытывали, были совершенно невыносимыми, и ни огонь, ни какая-либо другая пытка не сравнится с этой по продолжительности и жестокости". Однако одна молодая женщина выдержала ее четырнадцать дней, прежде чем умерла мученической смертью.
Что касается состояния духа, с которым христиане встречали эти и другие отвратительные формы пыток, слишком многочисленные, чтобы их перечислять их здесь, я могу закончить цитатой из одного рукописного руководства по мученичеству, которые были распространены среди верующих.
"Когда мученичество неизбежно, нужно подготовиться к исповеди. Когда формальная исповедь невозможна, вы должны покаяться, вспомнив все свои прегрешения. Затем вы должны попросить прощения, взывая к благодати Божьей, и дав зарок никогда не совершать никаких смертных грехов; также молите Всевышнего ниспослать мужество и благодать, чтобы вы могли выдержать страдания мученичества.
Никогда не держите зла на чиновника, выносящего смертный приговор, или палача, но молитесь Богу, чтобы они могли узреть свет истины, поскольку именно их дела открывают для вас путь в рай.
Во время пыток мысленно представляйте страсти Иисуса. Думайте о том, что Дева Мария, многие ангелы и святые смотрят на вашу борьбу с небес, и ангелы ждут пришествия вашей души с венцом мученика в руках. Надежда и уверенность должны занимать ваш ум, так как в этот момент Бог окажет вам особую помощь. И если возможно, произнесите что-нибудь, что принесет пользу душам случайных зрителей. Скажите, например: "Нет другого пути, кроме веры во Христа, который мог бы спасти вас в будущей жизни. Теперь я собираюсь пожертвовать своей жизнью как свидетельство истины этой веры. Нет радости большей, чем эта, потому что это путь к безграничному блаженству". Скажите что-нибудь подобное, используя самые цветистые выражения. Но никогда не думайте, что вы обязаны это сказать. Бог обязательно укажет вам, что делать и что говорить, поэтому доверьте все Его попечению" (18).
В первые годы всеобщих гонений, когда миссионеры надеялись, что они окажутся лишь кратковременной бурей, отчасти из-за обманчивого затишья, царившего в Нагасаки в 1615-1619 годах, сокрытие принадлежности к христианству считалось смертным грехом. В наставлениях для христиан, которые тайно распространялись среди верующих в 1614-1616 годах, утверждалось, что отрицание веры недопустимо, даже если отступничество носило только внешний характер и не затрагивало образа мыслей. Точно так же запрещалось выдавать себя за последователя другого вероучения, нося буддийские четки или амулет, равно как не разрешался двусмысленный ответ инквизитору. "Никогда не говори "нет", когда тебя кто-то спрашивает, христианин ли ты". Иногда, когда христиан разыскивали и казнили, разрешалось бежать в более безопасные места, особенно всем, кто чувствовал, что он может отречься под пытками. Но, вообще говоря, эти ранние инструкции побуждают к смелому и прямолинейному поведению, независимо от последствий. В первое десятилетие преследований миссионеры из Макао и Манилы также относительно свободно проникали в Японию через порт Нагасаки под видом торговцев на борту португальских и испанских кораблей. Только в 1615-1616 годах этим путем в Японию прибыло более двадцати человек.
Усиливающаяся жестокость преследований после прихода к власти Иэмицу вскоре все изменила. Инквизитор Иноуэ отметил в своем меморандуме, что, хотя христиане изначально открыто заявляли о своей вере при первом же вопросе об этом, они уже давно перестали это делать, и признания обычно приходилось добиваться с помощью пыток. В то время как соблюдение новообращенными буддийских и синтоистских праздников изначально осуждалось как смертный грех, Ричард Кокс отмечает в своем дневнике (14 апреля 1621 г.): "В этот день был большой языческий праздник, который называется Sanguachsanch (сангацу санничи), или третий день третьего лунного месяца, во время которого никто не занимается делами: язычники - из-за своих обычных суеверий, а христиане - из страха, что тем самым выдадут себя. Так что в этот день никто не работает. Тем не менее, в воскресенье будут работать все: и христиане, и язычники Японии, и паписты в Японии будут более строго соблюдать и отмечать любой другой мнимый праздник ложных святых (о которых они узнают от иезуитов и монахов), чем воскресный день. Это ежедневно видно по опыту". После массового отступничества, навязанного бугё Нагасаки в 1626-1630 годах, христианство всерьез ушло "в подполье", и те, кто выстоял в вере, сделали это в тайне. Японский термин для обозначения отступничества был "korobu", "падать", откуда миссионеры также использовали португальский глагол "cahir", имеющий то же значение. Отказ от отступничества назывался "tachi-agaru", "восстать" или "воскреснуть".
В первое десятилетие гонений выдающиеся услуги беженцам были оказаны братством Мизерикордия, или Святым Домом Милосердия, в Нагасаки. Это было благотворительное учреждение, первоначально основанное в Лиссабоне в пятнадцатом веке, которое существовало полностью за счет добровольных пожертвований и содержало больницы и сиротские приюты в главных городах Португальской Азии. Иезуит из Нагасаки писал в 1615 году: "В благотворительной деятельности в пользу изгнанников и других бедняков братство Санта-Мизерикордия играет ведущую роль; ибо в эти ужасные дни, в этот год засухи и плохой торговли, оно потратило за последние несколько месяцев почти две тысячи дукатов в виде милостыни, никогда не забывая пунктуально выполнять условия своего устава". Автор добавляет, что беженцы и нищие со всей Японии приезжали в Нагасаки, привлеченные прославленной щедростью Мизерикордии, и не встречали отказа, когда просили ее о помощи.
Другими непосредственными помощниками во время беды были религиозные братства, которых было несколько. Доминиканская организация "Чёток" стала одной из самых известных, хотя иезуиты сформировали несколько таких братств среди своей паствы задолго до преследований 1614 года. Существовали особые братства для мужчин и женщин и даже для детей. Их члены периодически встречались для взаимной религиозной помощи и обсуждений, проводили совещания и устраивали молитвенные собрания, организовывали демонстрации во время мученичеств их собратьев по вере (вплоть до 1623 г.) и информировали европейских миссионеров о безопасных убежищах и о тех, кто нуждался в их духовном попечении. В какой-то степени их организация совпадала с организацией местных гонин-гуми или группы из пяти домашних хозяйств, которые несли круговую поруку друг за друга. Эта организация, предположительно китайского происхождения, является прародительницей современных тонари-гуми, или местных ассоциаций, также называемых ринпохан, которые были официально возрождены в 1940 году как система корпоративной ответственности и контроля в городе и деревне. Бакуфу также использовали гонин-гуми в противоположном смысле; то есть они возложили на каждое из пяти домашних хозяйств ответственность за то, чтобы в остальных четырех из его конкретной группы не было христиан. Эта ответственность должна была иногда приводить к некоторым неловким ситуациям. По случаю мученической кончины падре Джироламо де Анжелиса в Эдо в 1623 году вместе с криптохристианскими членами гонин-гуми, укрывавшими миссионеров, к суду были привлечены тринадцать язычников.
Когда европейские миссионеры больше не могли выдавать себя за иностранных торговцев, именно благодаря этой организации они путешествовали под чужим обличьем по всей Японии, обычно ночью, переходя от одной группы к другой. Иногда миссионеры даже маскировались под японских женщин, и именно таким образом августинский монах Франсиско де Хесус бежал из Нагасаки однажды ночью 1626 года. Именно через гонин-гуми христианское "подполье" обменивалось своими новостями, письмами и посланиями; некоторые из их отчетов даже дошли до папы римского. Именно местной гонин-гуми поручалось подкупать тюремщиков, чтобы они обеспечивали пленных миссионеров дополнительной едой. Письма также часто тайком доставлялись в тюрьму и из нее, судя по количеству, которые были написаны в тюрьме, часто мучениками накануне их казни; эти письма были напечатаны в Европе, как можно видеть по воспроизведенным во втором томе "Histoire" Леона Пажеса, или до сих пор хранятся в архивах в Риме. Дважды Зунига и Флорес сбегали из заключения в Хирадо с помощью местной гонин-гуми, хотя каждый раз снова были схвачены по роковому стечению обстоятельств. Именно эта организация была средством сохранения христианства в тайне на протяжении более двух столетий на юго-западе Кюсю, без присутствия каких-либо иностранных миссионеров и отрезанного от всякого сообщения с внешним миром.
Из-за возрастающей жестокости репрессий миссионеры и их новообращенные в 1623 году рассеялись по всей Японии. В то время как в безмятежные дни миссии христианские общины и их пастыри практически находились только на Кюсю, в Гокинай и районе Эдо, ко времени прихода к власти Иэмицу они распространились повсюду. Шесть лет спустя фрай Диего де Сан-Франциско утверждал, что фактическое исчезновение некогда процветающей христианской общины Нагасаки было в значительной степени компенсировано приростом 26000 христиан в северо-восточных провинциях, где пятнадцать лет назад не было и сотни новообращенных. Он добавляет, что в те относительно мирные времена Церковь содержала много додзюку для изучения буддийских писаний (буппо) с целью опровержения бонз, "и, несмотря на все наши хлопоты и расходы, только один или два выпускника достигли каких-то успехов в этом деле, тогда как в наши дни, хотя их никто не обучает, они учатся и проповедуют намного лучше".
В отчете иезуитов за 1623 год говорится, что в Японии тогда насчитывалось двадцать восемь иезуитов, не считая дюжины монахов и одного японского священнослужителя. Двенадцать иезуитов находились в районе Нагасаки, а остальные были распределены по провинциям. Большинство из них были японцами, и нечасто осознается, что из двух-пяти тысяч мучеников, отдавших жизнь за веру в 1614-1643 гг., в общей сложности лишь менее семидесяти человек были европейскими духовными особами. То, как миссионеры путешествовали по стране, несмотря на все трудности, демонстрируется тем фактом, что в августе 1622 года доминиканец Педро Васкес, замаскированный под японского чиновника, сумел дерзко проникнуть в тюрьму Нагасаки, где его единоверцы ждали "Великое мученичество", и выслушать их исповедь, прежде чем неузнанным вновь покинуть тюрьму. Вездесущий францисканец Диего де Сан-Франциско путешествовал по Японии, замаскированный под самурая, хотя не раз ему лишь чудом удавалось избежать разоблачения и ареста. Лишь очень немногие европейцы могли бы выдать себя за уроженца Востока, но эта возвышенная дерзость была типичной для японских миссионеров того времени.
В одном из современных голландских источников (1629 г.) отмечается, что "священники обычно прячутся в ямах в земле под досками пола в комнатах домов, где они лежат, и эти ямы закрыты досками и циновками; другие стоят весь день в узком пространстве за уборной, в грязи и нечистотах, где нельзя было бы ожидать найти животное, не говоря уже о человеке; другие прячутся между двумя перегородками или за обшивкой, которая кажется тоньше, чем есть на самом деле". По мере того, как охота за миссионерами становилась все более жаркой, их излюбленным укрытием стали хижины прокаженных; "ибо прокаженные, которых много в Японии, вызывают крайнее отвращение; и нелегко уговорить кого бы то ни было войти в их хижины или лачуги, которые являются очень жалкими и всего лишь небольшими копнами соломы, поставленными для защиты от дождя в ночное время, поскольку в дневное время они бродят, выпрашивая милостыню". Фрай Хуан Побре, O.F.M., умерший в 1615 году, не дожил до этой реабилитации прокаженных, за которыми францисканцы заботливо ухаживали в Киото, вызывая отвращение у более мудрых иезуитов.
Хотя отношения между иезуитами и монахами улучшились со времен Валиньяно и епископа Серкейры, разногласия между Обществом и нищенствующими орденами время от времени действительно мешали нормальному функционированию христианского "подполья". В разгар преследований в 1627 году иезуиты возражали против того, чтобы францисканцы совершали обряд конфирмации над их новообращенными, не получив на это разрешения от отсутствующего епископа Японии. Диего де Сан-Франциско был вынужден совершить опасную поездку в Вакамацу и Сендай с единственной целью заверить местных христиан в действительности их обращения. Одно из свидетельств, выданных им по этому поводу, составленных на испанском и японском языках, хранится во францисканских архивах в Пастране, Испания. Он также жаловался на нежелание иезуитов сотрудничать с францисканцами, работающими на Кюсю; по причине чего последние перенесли большую часть своих усилий на менее культурное, но более многообещающее миссионерское поле на северо-востоке. Отчеты францисканца Луиса Сотело и доминиканца Колладо также полны жалоб на якобы отказ от сотрудничества со стороны иезуитов, а последние отвечали встречными упреками. Нет нужды перечислять здесь эти дрязги, и достаточно упомянуть, что одним из главных взаимных обвинений (как и позже в китайской миссии) было то, что иезуиты не хотели выслушивать исповеди тех японцев, которые были обращены в христианство монахами, и наоборот. Также существовала определенная степень сектантской зависти между религиозными братствами, организованными иезуитами, и теми, что спонсировались монахами (19).
Трудно определить точное количество христиан в любое время после 1614 года, но тщательное изучение первоисточников (в отличие от более поздних работ церковных историков) показывает, что подавляющее большинство коренных христиан в конечном итоге отступили от веры под пытками или угрозами их применения в ходе гонений. По общему мнению - включая враждебно настроенных англичан и голландцев - до 1626 года отступничеств было относительно немного, и настоящие изменения произошли в последующее десятилетие. Более поздние японские источники туманно говорят о 280 000 мучеников, но современные миссионерские отчеты не содержат таких утверждений. Эта цифра, по-видимому, возникла из-за неправильного прочтения отрывка из "Сейё-кибун" Араи Хакусеки, в котором говорится о наказании этого числа христиан в 1614-1640 годах. Поскольку современный католический мартиролог Кардима (1650 г.) приводит число менее 1500 смертей за этот период, а в иезуитских письмах 1614 года говорится, что общее число новообращенных составляло чуть меньше 300 000 человек, очевидно, что цифра, приведенная Араи Хакусеки, включает как отступников, так и мучеников.
Фактически, реальное число мучеников, вероятно, более чем вдвое превышало цифру, указанную Кардимом. В письме от Мануэля Рамоса, главного фактора в Макао в 1635 году, сообщается о дискуссии между родзю, или старейшинами кабинета бакуфу, о целесообразности изгнания португальцев из Японии в качестве помощников и пособников миссионеров. В ходе обсуждения выяснилось, что из примерно 250-300 человек в год, приговоренных к смертной казни в Японии, только пятнадцать или двадцать были осуждены как обычные преступники, а остальные - христиане. Это указывает на максимальное число от 5 000 до 6 000 мучеников за период с 1614 до 1640 гг.
Не следует забывать, что значительная часть отречений от веры после 1614 года были всего лишь "вырваны силой" и вызваны исключительно болью или страхом перед пытками. Фрай Хуан Побре, писавший в 1605 году, заявил, что иезуиты в Японии сказали ему, что более 30 000 их новообращенных отреклись в 1587-1597 годах в результате относительно мягкого преследования христианства Хидэёси. Это подтверждается "Advertencias" Валиньяно 1592 года, в котором признается отречение 40 000 христиан в одном только Бунго, включая тех, кто погиб в войне Сацума и вызванной ею эпидемии. И это неудивительно, так как многие из этих обращенных на Кюсю приняли христианство по приказу местных христианских даймё и не имели настоящего чувства к вере. Эти условия прекратили существование после 1614 года, потому что христианские даймё умерли или были изгнаны, и правительство Токугава в течение нескольких лет ясно давало понять, что относится к христианству и его приверженцам с отвращением. Следовательно, очевидно, что большинство из тех, кто отрекся после этой даты, сделали это не добровольно (как те, кто впал в отступничество в 1587-1597 гг.), но только под принуждением. Окончательным доказательством этого, если еще нужны дальнейшие доказательства, было повторное появление около 37000 христиан во время Симабарского восстания 1637-1638 годов и открытие крипто-христианских общин во всех, кроме восьми из шестидесяти шести японских провинций, в течение следующих двух десятилетий.
Не будучи сведущим в тонкостях канонического права, я не берусь утверждать, что знаю, считались ли многие тысячи внешних отступников заблудшими душами Церковью, от которой они были формально (и насильственно) отделены. Но даже если число мучеников, претерпевших до конца, составляло лишь около двух процентов от общего количества, это число, тем не менее, представляет собой поистине выдающийся рекорд, если учесть все обстоятельства. Неудивительно, что изгнанные английские иезуиты Дуэ в поисках примеров, которыми могли бы вдохновить своих единоверцев в Англии, выбрали японских католиков носителями "Венца христианской стойкости" (20).
Примечания.
1. Карвальо в своей "Апологии" 1617 г. (Brit. Mus., Add. MSS 9856, fol. 22) особо упоминает португальского купца по имени Висенте Родригес, который свободно говорил по-японски и хорошо разбирался в национальных обычаях. Он был вовлечен в судебный процесс по поводу некоторых товаров, потерянных на "Носса-Сеньора-да-Граса", против одного из членов семьи Фунамото, известного как купец, ведущий торговлю с Индокитаем. Этот Родригес также упоминается в современных макаосских документах как крупный торговец. Среди других ведущих торговцев, которые хорошо говорили по-японски в этот период, были Домингуш Хорхе (замученный в 1619 году) и Дуарте Корреа (замученный в 1639 году), помимо гоанца Хорхе Дюроэса, который занимает видное место в "Дневнике" Кокса и Decada XIII da Historia da India Бокарро. Было также несколько изгнанников из Манилы и Макао, которые поселились (что весьма сомнительно) в Хирадо и Нагасаки, где обе стороны прибегали к их услугам. Частые упоминания об этих бродягах и бездомных можно найти в переписке Кокса. Альваро Муньос, один из самых известных, работал на португальцев в 1635 году.
2. Ср. дневник Кокса (ed. Murakami), Vol. I, 173, 175, 246; Vol. II, 280-283; Letters, 1611-1623 (ed. Murakami), рр. 159, 195-157. Дополнительные источники на испанском и португальском языках можно найти в Colin-Pastells, Labor Evangelica de los obreros de la Compania de Jesus en las islas Philippines, Vol. III, 379-380, 484-485, и Carvalho, "Apologia" (Brit. Mus., Add. MSS 9856, fol. 93-94). Указ Елизаветы (reg. 27), приговорившей католических священников к смерти за приезд в Англию, получил королевскую санкцию в марте 1585 года.
3. Оригинальный отчет Вискайно был напечатан в Coleccion de documentos ineditos relativos al descubrimiento, conquista y organization de las antiguas posesiones Espanoles de America y Oceania (Madrid, 1867), Vol. VIII, 101-199. Краткое изложение этого и других, относящихся к этому же вопросу, документов на английском языке можно найти в исследовании Зелии Наттолл The Earliest Historical Relations between Mexico and Japan (University of California Publications in American Archaeology and Ethnology, Vol. 4, no. 1, pp. 1-47). Комментарий автора, в отличие от ее перевода, отнюдь не свободен от ошибок - таких как утверждение о том, что тогда в Маниле проживало 15 000 японцев, тогда как 1500 было бы ближе к истине. Другой вариант ответа Иэясу вице-королю Мексики, в котором подчеркивается несовместимость буддизма и христианства, можно найти в Kuno, Japanese Expansion on the Asiatic Continent, Vol. II, 27, 303-305. Ср. также Murdoch, HistoryofJapan, Vol. II, 600-615. Наиболее полным описанием посольства Датэ Масамунэ в 1613-1620 гг. по-прежнему остается работа G. Meriweather, "A Sketch of the Life of Date Masamune and An Account of His Embassy to Rome," в TASJ, Vol. XXI (1893), которая содержит много материалов как из японских, так и из европейских источников. Дополнительные материалы можно найти в документах, напечатанных Анхелем Нуньесом Ортегой, Noticia Historica de las Relaciones Politicas y Comer dales entre Mexico y el Japan durante el siglo XVII (Мексика, 1933), и Лоренцо Пересом, O.F.M., Apostalado y Martirio del Beato Luis SoteloenelJapon.
4. По делу Арима-Дайхачи, ср. [Морехон] ABriefeRelationofthePersecutionLatelyMadeAgainsttheCatholicChristiansintheKingdomeofIaponia, pp. 58-63 (перевод Ежегодного письма за 1614 г., напечатанного в Мексике в 1616 г. и предназначенного для распространения среди католиков в Англии); "Апология" Карвальо (Brit. Mus., Add. MSS 9856, fols. 86-90), и Colin-Pastells, op. cit., Vol. III, 381, 411-414. Что касается скандала с Окубо, ср. Y. Takekoshi, The Economic Aspects of the History of the Civilization of Japan, Vol. II, 73-75. Мердок, кажется, слишком доверяет легендарной японской версии, которую он воспроизводит (op. сit., Vol. II, 492-494). В европейских источниках нет ничего, что указывало бы на то, что Окубо был христианином, тем более на причастность миссионеров к изменнической переписке с ним. Память о Джулии Ота, настоящей или предполагаемой корейской любовнице Иэясу, которая была сослана в Осима (Идзу), почиталась островитянами как божество, по крайней мере, до 1926 года (PIA, Vol. II [1926], p. 301).
5. По поводу распятия Дзиробиойи и отношения Хасэгавы ср. Colin-Pastells, op. cit., Vol. III, 376-381; ABriefeRelation (1619), рр. 134-135.
6. Вышеизложенное основано, главным образом, на переводе Сатоу "Указа о высылке" Иэясу, напечатанном в TASJ, Vol. VI (1878), стр. 46-48. Другой вариант черновика Содена можно найти у Куно, op. cit., Vol. II, 47-48. Ср. также М. Анесаки, Киришитан дендо но кокаи, рр. 449-465.
7. A Briefe Relation (1619), рр. 130-132. О Такаяма Юконе см. MN, Vol. V (1942), рр. 86-112 и ibid., Vol. VI (1943), pp. 233-244; П. Я. Катаока, Такаяма Юкон Тайю Нагафуса ден; Йоханнес Лаурес, S.J.,Такаяма Юкон но сёгай.
8. Статистические данные о христианских миссиях в 1612-1614 годах взяты из Brit. Mus, Add. MSS 9860, fol. 218-219 ("De como por derradeiro foi a Companhia desterrada de Japam", датировано Нагасаки 8 ноября 1614 г., то есть в день отплытия кораблей); "Catalogo dos Padres e Irmaos e Casas desta Provincia, e ministros da Christandade de Japao antes de perseguicao, feito no anno 1616" в Colin-Pastells, op. cit., Vol. III, 383-384; "Апология" Карвальо (Brit. Mus., Add. MSS 9856, fols. 15-16); A Briefe Relation (1619), р. 71, 284-285, 301-302, и фрай Диего Адуарте, Historia de la Provincia del Santo Rosario. ... В тех немногих случаях, когда португальские и испанские описания различаются, я следовал первым как более информированным. Обсуждение населения Японии в период Токугава см. Kuno, op. cit., Vol. II, 359-379.
9. A Briefe Relation (1619), рр. 288-289, 305-306; письмо из Нагасаки, 7 ноября 1614 г., Brit. Mus., Add. MSS 9860, fols. 228-230; Colin-Pastells, op. cit., Vol. III, 397. Исключительная вежливость, проявленная к Серрану да Кунья по приказу Иэясу, даже заставила иезуитов на время подумать, что есть шанс, что последний уступит - "Torque Safioye que es el Governador de Nangasaqui, hauia mostrado extraordinario gusto con su Venida y Hazia al Capitan y Portugueses muy different acogida de lo que hasta alii hauia hecho, y procedure con tan nuevas Cortesias y cumplimientos que a todos daua esperancas de grande bonanca". Они могли бы догадаться, что это исключительное дружелюбие было просто средством побудить португальских купцов продолжать торговлю независимо от того, что случилось с падре.
10. ABriefeRelation (1619), рр. 296-349; письмо Адамса к Спексу находится в TJS, Vol. XIII, Pt. II (1915), р. 88. Ср. также Letters, 1611-1623 (ed. Murakami), стр. 52, 192; Кокс, Дневник (ed. Murakami), Vol. I, 3-6. "Я счел полезным отметить, что в английскую факторию приехал падре или иезуит и сказал, что его имя Томас и он бискаец по национальности, и выдавал себя за купца; а другие называли его капитаном" (3 июня 1615 г.). "После обеда пришел францисканский брат по имени Падре Апполинарио, которого я до сих пор видел в Фирандо 2 или 3 раза. Он находился в крепости Осака, когда она была взята, и все же ему посчастливилось спастись" (7 июня, 1615 г.). Последним человеком был фрай Аполинарио Франко, C.F.M., замученный в Омуре в сентябре 1622 г. Ср. также Colin-Pastells, op. cit., Vol. III., 400-401. О расколе в Нагасаки в октябре 1614 г., ср. Carvalho, "Apologia" (Brit. Mus., Add. MSS 9856, fol. 52-60 и 9860, fol. 231-232), а также документы, напечатанные в Colin-Pastells, op. cit., Vol. III., 385-395.
11. Мученичество в Ариме в октябре 1613 г. полностью описано в A Briefe Relation (1619), рр. 122-129. Другие рассказы можно найти в любой из стандартных историй японских миссий. Цитаты из письма падре Жуана Родригеса Гирао от 15 марта 1616 года взяты из современного экземпляра рукописи в Британском музее (Add. MSS 9859, fols. 270-293). Хороший отчет о кампании в Осаке можно найти у Murdoch, op. cit., Vol. II, chap. xvii, и менее связный в Sadler, The Maker of Modern Japan, pp. 277-294. Наиболее исчерпывающим японским отчетом является отчет И. Токутоми в его Кинсей НихонКокумин-ши, Vol. XII: Осака Еки.
12. В письме, написанном иезуитом-визитатором в ноябре 1614 г., говорится, что хотя японцы подозревали в одних областях и знали наверняка в других, что падре скрывались в Нагасаки и в других местах, "тем не менее, поскольку они вели себя более тактично и осторожно, японцы лукавили с ними, как они часто делают, чтобы к их законам и указам относились с должным уважением" (Brit. Mus., Add. MSS 9860, fols. 233-237). О ссоре Суэцугу и Мураяма, ср. Casimiro Diaz, Conquistas de las islas Filipinas, Vol. II, 143-144; Jesuit Annual Letter for 1618, apud Baiao, Carta Anna (Coimbra, 1933), p. xi, и "Дневник" Кокса (ed. Murakami), Vol. II, 39-69. Жена Хейдзо оставалась христианкой даже после отступничества ее мужа, судя по беседе Кокса с этой женщиной 19-29 марта 1618 года: "... Она, будучи христианкой, много расспрашивала меня о том, знаю ли я основные положения нашей религии, и действительно ли в нашей стране есть церкви. На что я ответил, в частности, что у нас есть и архиепископы, и другие разновидности церковников, но не священники, которые служат не на латыни, а на нашем собственном языке..." (ibid., pp. 24-25).
13. Вышеизложенное взято из Letters, 1611-1623 (ed. Murakami), р. 240; Brit. Mus., Add. MSS 9859, fol. 270-293 и MS 9860, fol. 239-242; Takekoshi, op. cit., Vol. II, 88; статья Сатоу в TASJ, Vol. VI (1878 г.), р. 51; Kirishito-ki und Sayo-joroku, Japanische dokumente zur Missions-geschichte des 17. Jahrhunderts (ed. Voss and Cieslik, 1940), pp. 47-49; M. Anesaki, Concordance to the History of the Kirishitan Missions, pp. 31-46. О Педро Хитоми, ср. также мою статью в TJS, Vol. XXXIII (1936), стр. 54-55, хотя профессор Р. Цунода позже сообщил мне, что Бенсай - лучшее чтение его имени, чем Сансай.
14. В отношении вышеизложенного ср. Kirishito-ki (ed. Voss and Cieslik, 1940), особенно pp. 14-109 passim; M. Anesaki, "Japanese Refutations of Christianity in the Seventeenth Century," TASJ, 2d ser., Vol. VII (Dec, 1930), pp. 1-15; idem, "Writings on Martyrdom in Kirishitan Literature," ibid., Vol. VIII (Dec, 193 1), pp. 20-65; idem, "Psychological Observations on the Persecution of Catholics in Seventeenth Century Japan," in Harvard Journal of Asiatic Studies, Vol. I (1936), pp. 13-27, 1936; A. Ebisawa, "Relation between the Ethics of Bushido and Christianity" (с английского перевода японского оригинала в Shigaku Zasshi) в Cultural Nippon, Vol. VII, nos. 3, 4 (Nov.-Dec, 1939); A Briefe Relation (1619), pp. 126, 239, 243-246, 340; C. R. Boxer, "Hosokawa Takaoki and the Jesuits, 1587-1645," в TJS, Vol. XXXII (1935), pp. 79-119; Dias, op. cit., Vol. II, 190-200; The Palme of Christian Fortitude (ed. 1630) , pp. 13-21. Francois Caron, A True Description of the Mighty Kingdoms of Japan and Siam (ed. Boxer, 1935), p. 46. ??Хотя при вынесении приговора европейским миссионерам от распятия на кресте рано отказались в пользу сожжения заживо, японских новообращенных часто казнили первым способом. Особенно жестокой формой этого было "водное распятие". Семьдесят жертв были распяты вверх ногами во время отлива в Синагаве (Эдо) и утонули, когда начался прилив. Пытка была настолько сильной, что лица умерших нельзя было узнать. (Takekoshi, op. сit., Vol. II, 100, где указана дата 1640 г.)
15. Brit. Mus., Add. MSS 9860, fol. 239-253; Ричард Кокс, Дневник (под ред. Мураками), Vol. II, 207, 250; Dias, op. cit., Vol. II, 142; Анесаки в Harvard Journal of Asiatic Studies, Vol. I (1936), стр. 13-27. Полную информацию о мученичестве 1620 г. можно найти в современных отчетах и ??письмах, перечисленных в Streit-Dindinger, Bibliotheca Missionum, Vol. V, 458-531.
16. См. о. Доминго Мартинес, O.F.M., Compendio Historico, рр. 169-172, для оригинального испанского рассказа о фрае Диего де Сан-Франциско. Английскую версию, основанную на французском переводе Pages, можно найти в Murdoch, op. cit., Vol. II, 604-605, примечание. Ср. также AIA, Vol. I (1914), рр. 333-354, 515-537, и Vol. II (1915), рр. 68-98, 241-255, о дальнейшей карьере этого мужественного монаха в Японии. Тюрьма Яцусиро описана в Brit. Mus., Add. MSS 9860, fol. 162. Ср. описание тюрьмы Нагасаки в AlA, Vol. XIV (1920), рр. 46-47 и тюрьмы Омура в Pages, History of Religious History in Japan, Vol. II: Приложения, стр. 327.
17. Letters, 1611-1623 (изд. Мураками), р. 239; Caron, op. cit., (ed. Boxer, 1935), pp. 44-46, 173-188. Едва ли нужно добавлять, что японцы не имели монополии на сожжение людей заживо, как видно из следующего отрывка из свидетельства очевидца аутодафе в Лиссабоне в том же веке. "Казнь была очень жестокой... Женщина жила в пламени свыше получаса, а мужчина свыше часа... в огонь подбрасывали все новое топливо, поскольку было невозможно поддерживать его при той же температуре... но все его мольбы не могли обеспечить ему большего количества дров для того, чтобы сократить его страдания... когда он повернулся, его ребра открылись, прежде чем он испустил дух с последними словами" (корреспондент епископа Бернета, цитируемый Mary Brearley, HugoGurgeny, PrisoneroftheLisbonInquisition [London, 1947], pp. 149-150). Любому, кто воображает, что англосаксы не поощряли такие варварские действия, можно посоветовать обратиться к ужасному эпизоду, описанному без малейшего признака вины или сожаления, в "Путешествии сэра Генри Миддлтона на Молуккские острова" (изд. Hakluyt Society; Лондон, 1943), стр. 121-122. Замечание взято из его истории, том II, 628, примечание.
18. Пытка водой описана в Brit. Mus., Add. MSS 9860, fol. 255 (описание мученичества Мастрилли) и Aduarte, op. cit., Book II, chap. xix (английский перевод в Blair and Robertson, ThePhilippineIslands, Vol. 32, p. 243). Голландцы применили ее к Флоресу и Зуниге в 1621 году (см. Diaz, op. cit., Vol. II, 136 ff.), а несколько лет спустя к англичанам на Амбоине. Она широко использовалась во всем мире, и не является недавним изобретением японского кемпэйтай, как ошибочно полагают многие. О преследовании Кавачи и Такенаки в 1626-1632 гг., ср. переписку Диего де Сан-Франциско, напечатанную в AIA, Vol. I (1914), с. 514-537; Caron, op. cit. (ed. Boxer, 1935), рр. 78-88. Дополнительные подробности об Унзене в письме падре Криштована Феррейры, S.J. от 22 марта 1632 г., в Pages, op. cit., Vol. II: Приложения, рр. 369-374. Для ознакомления с одним из многочисленных рассказов очевидцев о подвешивании в яме, которые полностью противоречат ошибочным теориям профессора Анесаки о методе этой пытки, ср. отчет о мученической смерти Мастрилли в Brit. Mus., Add. MSS 9860, fol. 253-257; Caron, op. cit., (ed. Boxer, 1935), рр. 44-45 также актуален. Фрай Диего Адуарте, O.P., заявляет, что рекорд для всех, кто выжил под этой пыткой, составлял тринадцать с половиной дней (op. cit., Книга II, глава 52), что согласуется с наблюдением Карона о том, что молодая женщина прожила четырнадцать дней в яме и умерла, не отрекаясь от веры. Заключительное наставление о мученичестве взято из перевода Анесаки в его Concordance, р. 186.
19. Материал в этом разделе взят из статей Анесаки в TASJ (см. примечание 14 выше); Кокс, Дневник (ed. Murakami), Vol. II, 156, Brit. Mus., Add. MSS 9869, fol. 278; A Briefe Relation (1619), рр. 91, 106-107, 230-237; AHSI, Vol. IX (1940), рр. 40-49; Pages, op. cit., Vol. II: Приложения, рр. 108-197, 204-263, 397; Kirishito-ki (ed. Voss and Cieslik), рр. 15-16; Murdoch, op. cit., Vol. II, 499, примечание; и Caron, op. cit. (ed. Boxer, 1935), стр. 83-84. О лузо-испанском соперничестве в Японии и Китае в этот период см. мою статью в TRAS (декабрь 1946 г., апрель 1947 г.) и цитируемые там источники. Иезуиты и монахи все еще спорили о подлинности мучеников 1597 года в разгар гонений в Нагасаки в 1622 году. Доминиканец Диего Колладо отлучил некоторых местных португальцев в сентябре того же года (и в месяц Великого мученичества) за то, что они отказались давать показания на процессе (AIA, Vol. XIX [1922], pp. 145-173, р. 170 и примечание 1).
20. Цифры Кардима взяты из его Elogios, pp. 266-331. Как видно из официального мартиролога в Delplace, Le Catholicisme au Japon, Vol. II, 181-195, 263-278, и ConcordanceАнесаки, стр. 25-80 гг., приблизительно от двух до четырех тысяч мучеников - это общее количество, принятое авторитетными историками, которые взяли на себя труд проверить свои источники, и не (как другие, которые пусть останутся безымянными) преувеличивали цифры до пары миллионов без малейшего оправдания. Письмо Рамоса обычно упускается из виду, и если принять его среднее значение как относящееся к 1614-1630 годам (как я предполагаю), это примерно вдвое больше оценок Кардима, Делпласа и Анесаки. Перевод его письма можно найти в TJS, Vol. XXVII (1930), рр. 4--11. Количество отступников у фрая Хуана Побре в 1587-1597 годах взято из неопубликованного автографического письма в моей коллекции и допущения Валиньяно из "Advertencias" 1592 года (Кодекс Ажуды "Jesuitas na Asia", 49-iv-56).