Таково было положение дел, когда Совет вице-короля одобрил новую политику. "Остров Цейлам, - писал де Коуту, - среди всех открытых нами земель оказался для государства тем же самым, чем Карфаген был для Рима. Постепенно он поглотил людей и артиллерию (т.е. вооружение) в таком огромном количестве, что Португалия израсходовала на свои войны (на этом острове) больше (средств), чем на все другие наши завоевания на Востоке" (1). Но до сих пор членам Совета не представлялось такого удачного стечения обстоятельств. Раджа Синха опустошил всю территорию Канда Уда Раты; его собственное королевство (Ситавака) было сокрушено мечом Джаявиры; как же Уда Рата могла в одиночку сопротивляться португальскому оружию? Таковы были их аргументы, и к концу апреля 1594 г. португальские власти собрали и отправили на Цейлон армию в составе 600 человек, - лучших солдат, которых только можно было найти в Индии, под командованием де Соузы, назначенного теперь "генералом-завоевателем". Капитан португальского форта в Маннаре получил приказ отправить принцессу Катерину в сопровождении вооруженной охраны на соединение с армией де Соузы, тогда как сам генерал-завоеватель с Джаявирой и 9000 его ласкаринов выступил из Коломбо в Мениккадавару. Де Соуза, однако, не придал нужного значения трудностям взятой на себя задачи, возможным задержкам в пути и важности тщательного обустройства коммуникационных линий для снабжения своей армии продовольствием. Упрямый и своевольный, он не спрашивал советов у других и не давал им возможности высказать свое мнение. В Мениккадаваре, где из-за проливных дождей, принесенных юго-западными муссонами, ему пришлось сделать двухнедельную остановку, к нему присоединилась принцесса. Узкий проход Балане, ведущий вглубь страны, был обнаружен покинутым, и португальцы без всякого сопротивления направились к Махавели-ганге, тогда как Вимала Дхарма, уклонившись от боя с захватчиками, скрылся в густых лесах на восточной стороне острова.
Эти леса издавна служили убежищем для представителей народа, известного под названием "ведда", или "охотники", которые являлись такой же загадкой во времена португальцев, как и в наши дни. Они представляли собой, вероятно, доарийское аборигенное население острова, и почитались сингальцами как принадлежащие к высокой касте. Хотя и низкорослые, они умели ловко обращаться с луком. Некоторые из них достигли высокой степени цивилизации, но большинство вело бродячий образ жизни, скитаясь по лесам и горам, и жило за счет даров леса или дичи, добытой на охоте. Они прятали свое мясо в дуплах деревьев, где оно в течение долгого времени могло храниться не портясь, обмазанное диким медом. Сингальцы не понимали их языка, и, тем не менее, поддерживали с ними нечто вроде примитивного товарообмена. Основными предметами, в которых нуждались веды, были наконечники для стрел и топоры, и они получали то и другое, принося под покровом ночи в дома деревенских кузнецов вырезанный из листа образец того, что им требовалось. В должное время кузнец, изготовив предмет вооружения, клал его на том же самом месте, а ведды приходили и забирали его, оставляя взамен такое вознаграждение, какое, по их мнению, заслуживал его труд. Хотя эти люди и были отсталыми по своему образу жизни, они считались одними из самых надежных королевских слуг, и в тяжелые времена, когда владыкам страны сингальцев грозила опасность, они отправляли в Веди-рату, или страну веддов, свои семьи и сокровища в целях безопасности.
Португальцы заняли брошенный дворец, поместив принцессу Катерину под усиленную охрану; ее единственными приближенными были португальская дама, четыре францисканца и иезуит, и никого из сингальцев к ней не пропускали. Нельзя было совершить более непростительной ошибки. Такое неслыханное поведение возбудило подозрения у сингальцев и разожгло их возмущение. Они начли опасаться, то их страна была завоевана не в пользу туземной принцессы, а для того, чтобы возвести на трон некоего чужака, и их врожденная ненависть к правлению иностранцев пустила глубокие корни. Вскоре все люди из окрестностей столицы бежали в леса, чтобы пополнить ряды сторонников Вимала Дхармы.
Тем временем португальцы начали переговоры о браке принцессы с Франсишку де Сильва Аркелаушем, который, помимо других достоинств, считался одним из самых рослых и статных португальцев в Индии; но, к большому разочарованию генерала, переговоры закончились ничем, и де Сильва вернулся в Маннар.
Дела португальцев принимали все более скверный оборот. В окрестных лесах и горах рыскали отряды сингальцев, а по ночам из лагеря отчетливо можно было слышать бой их барабанов. Они тревожили непрерывными стычками партии фуражиров и убивали отставших. С каждым днем португальцам все труднее становилось добывать провизию, и среди них зародились подозрения относительно искренности намерений союзника, Джаявиры. Однажды генералу принесли скрученный в свиток пальмовый лист, на котором будто бы рукой Джаявиры был описан подробный план заговора, заключавшегося в том, чтобы поджечь лагерь и, воспользовавшись последующей суматохой, напасть на португальцев и перебить их всех до единого. В силу этого де Соуза решил предать его смерти. Подробности этого происшествия весьма темные, но все источники единодушно осуждают глупость и несправедливость замысла португальского генерала и кровожадную жестокость, с которой он был приведен в исполнение. Джаявира получил приглашение явиться на встречу с генералом. Когда он прибыл, ему предъявили компрометирующий свиток; но прежде, чем он успел произнести хотя бы слово в свою защиту, де Соуза выхватил свой кинжал с позолоченной рукояткой, который он носил за поясом, и трижды вонзил в сердце Джаявиры, так что тот мертвым пал на землю; после этого дежурившие снаружи солдаты, узнав о случившемся, перебили всех его индийских последователей, кого только смогли обнаружить в лагере, а затем разграбили все сокровища убитого. Но восторг их продлился недолго: когда настало утро, оказалось, что наученные горьким опытом ласкарины Джаявиры исчезли. Радость уступила место смятению, и все проклинали бессмысленную опрометчивость своевольного генерала. Опасность положения, в котором они из-за него очутились, стала ясна всем. Вся страна взялась за оружие против них; им неоткуда был достать продовольствия; они могли продержаться самое большее лишь пару дней.
Отряд из 150 португальцев и нескольких ласкаринов, отправившихся на заготовку фуража, был изрублен в куски напавшими на него сингальцами; только один человек уцелел, чтобы рассказать об этом. Генерал решил отступать вниз, к проходу Балане. В 7 часов утра авангард сингальской армии, во главе которого шли ласкарины Джаявиры, одержимые жаждой мести за своего вождя, появился в поле зрения португальцев, и вскоре окрестные горы, холмы и леса заполонили вражеские войска. Приблизившись к лагерю, они открыли по нему огонь, и вскоре уже вовсю кипела яростная битва. Всякий раз, когда португальский авангард устремлялся вперед, сингальцы откатывались, но лишь для того, чтобы плотнее сомкнуть ряды и окружить португальцев во все более возрастающем количестве. Шаг за шагом пробиваясь через узкую теснину, потеряв убитым в бою своего вождя, авангард сражался, оставшись без командования, до тех пор, пока не был полностью окружен у болота Дантуре и не изрублен на куски. Центр португальского построения, который охранял принцессу, был рассеян после жестокой трехчасовой битвы; но арьергард - чей фланг прикрывала гора - все еще оказывал достойное сопротивление врагу. Когда наконец опустившаяся на землю ночная тьма внесла в битву передышку, оказалось, что боеприпасы у португальцев были на исходе, а сам генерал получил не менее восьми ран. На рассвете осталось не более 220 уцелевших, каждый из которых был ранен. Дальнейшее сопротивление было безнадежным, и они сдались на милость победителей.
Победа Вимала Дхарма была теперь полной. Донна Катерина, признанная наследница Канда Ула Раты, попала к нему в плен, и на следующий день он провел ее в своем триумфе вместе с длинной процессией португальских пленников, после чего в скором времени женился на ней, чтобы узаконить свои права на трон, и в разрушенном дворце в Сенкандагале объявил своей главной супругой. По приказу короля де Соузу окружили самым заботливым уходом, но португальский военачальник вскоре скончался от полученных ран, завещав продолжить дело завоевания своему молодому сыну, который три года спустя был отпущен на свободу.
По отношению к другим пленным португальцам Вимала Дхарма дал выход самой дикой мести. Жуткая процессия из 50 португальцев, шатаясь и держась руками друг за друга, вошла в Коломбо. По приказу сингальского короля им отрезали уши, чтобы они стали похожими на деревенских шавок; их ослепили, оставив лишь один глаз каждому человеку из пяти, чтобы он служил для остальных поводырем; вдобавок к этому, их изувечили так, чтобы они не могли произвести на свет потомство. Так он откликнулся на требование сингальцев достойно наказать тех, кто оскорблял и насиловал их женщин. С остальными пленниками обращались довольно сносно; они подлечили свои раны и затем работали над восстановлением дворца и оборонительных сооружений столицы Вимала Дхармы.
Эта победа, одержанная 6 октября 1594 г., была великолепным достижением. Тактическое искусство, которое распознал в Конаппу Бандаре наметанный глаз Раджа Синхи, теперь достигло своего расцвета. Вимала Дхарме суждено было нанести еще много блестящих ударов по могуществу португальцев, но именно на этот первый успех он всегда с гордостью оглядывался в последующие годы. При его жизни оправленная в серебро голова португальского генерала, первого из череды неудачливых завоевателей Цейлона, покоилась у его ног в знак одержанной победы (2).
Сильнейшая зависть, которая так часто омрачала взаимоотношения португальских офицеров, удержала Перейру от оказания де Соузе той лояльной поддержки, на которую последний вправе был рассчитывать. Перейра все еще находился в Ситаваке, погруженный в мрачные раздумья из-за того, что не его назначили командующим экспедицией, когда до него дошли первые смутные слухи о том отчаянном положении, в котором очутился генерал, - слухи, которым очень скоро суждено было подтвердиться вследствие появления в городе раненых беглецов с рассказами о страшной катастрофе, которая постигла армию. Португальцы тяжело переживали эту злополучную весть, но опасность была тоже слишком близка, чтобы попусту тратить время на бесплодные сожаления. Всего лишь через несколько часов португальцы уже вовсю отступали к Коломбо, прихватив с собой 5 слонов, нагруженных сокровищами Раджа Синхи и доверенных заботам Самаракона Рала, сингальского аристократа, который принял христианство.
В канун Рождества 1594 года дон Жеронимо де Азеведо прибыл в Коломбо в качестве преемника де Соузы, и восемь дней спустя армия, сопровождаемая лично Дхармапалой, выступила на Ситаваку. Жестокость репрессий, с помощью которых новый генерал старался посеять ужас в стране по мере своего осторожного продвижения, была первым зловещим признаком той политики, которую он в течение 18 лет будет неуклонно проводить на Цейлоне. Как только армия заняла опустевшую столицу Раджа Синхи, разрушенный дворце был поспешно отстроен для того, чтобы принять короля, и Самаракон, вернувшийся из Галле, где он занимался постройкой форта, был назначен главнокомандующим в операциях против Вимала Дхармы; но его наступление было медленным, и он потерпел ряд поражений в выполнении этой трудной задачи.
К тому времени португальцам стало очевидно, что новая попытка агрессии только осложнит их положение. Редкие подкрепления людьми и деньгами, которые они получали из Индии, позволяли им только ненадежно цепляться за то немногое, что еще оставалось у них в руках; и цена, которую приходилось за это платить, была несоизмерима достигнутым результатам. Они осознали, кроме того, что Вимала Дхарма мог стать для них боле грозным противником, чем когда-либо был Раджа Синха. Благодаря тому, что он долго прожил среди португальцев, он был прекрасно осведомлен об их положении, и они не без оснований полагали, что он лишь терпеливо дожидается удобного момента, когда они сами себя истощат в бесплодных усилиях по покорению всего острова. Далее, и без того небольшой португальский гарнизон еще более сократился вследствие болезней и недостатка подходяще пищи. Трудности кампании против Вимала Дхармы были почти непреодолимы, и солдаты были близки к мятежу. Успех Домингуша Корреа в борьбе против принца Увы, который поддерживал Вимала Дхарму, дал португальцам краткую передышку, но оказался только затишьем перед бурей, и сердце каждого португальца тревожно сжалось, когда однажды в ноябре 1595 г. разнесся слух, что Корреа 17-го числа того же месяца поднял знамя восстания против своего господина Дхармапалы и объявил себя королем.
Стремительная карьера этого молодого человека - ибо ему исполнилось в то время около 30 лет, - была довольно типичной для бурных времен, которые должны были вскоре наступить. Сын араччиса Эдирилле, переводчика Дхармапалы, он, подобно отцу, исповедовал христианство. Альбукерке, мать единственного сына которого была негритянкой, признавал, что одних только людских ресурсов Португалии недостаточно для того, чтобы снабжать ее колонии на Востоке людьми в таком количестве, какое от нее требовалось, и умышлено решил создать новую португальскую нацию в Азии. Подобно Александру Великому в Сузах, он поощрял смешанные браки, и заручился санкцией от короля Мануэла на обеспечение вступающих в брак с местными уроженками португальцев - если они обладали хорошим нравом и безупречным послужным списком - приданым за счет завоеванной территории.
Та же самая политика в течение некоторого времени проводилась на Цейлоне, и сингальцы, которые свободно вступали в смешанные браки с выходцами из Индии, были готовы в этот период отнестись к нововведению если и без горячих восторгов, то, по крайней мере, и без отвращения. Собственная дочь Эдирилле и двое его племянниц вышли замуж за португальцев, и это обстоятельство способствовало тому, что португальцы дружески и без всяких предрассудков относились к его сыну.
Среди сингальцев не было ничего, что бы соответствовало европейским рыцарским орденам. У них было не принято объединять выдающихся представителей знати под эмблемой садового сорняка (намек на Орден Чертополоха. - Aspar) или детали семейного быта (намек на Орден Бани. - Aspar). За отличную службу они получали в качестве награды золоту цепь, драгоценности или почетный меч, - дары, которые, подобно знакам отличия европейских орденов, должны были быть возращены королю поле смерти получателя. Наградой для человека, которому король желал оказать благоволение, могло стать также пожалование деревни, - либо на ограниченны срок, либо пожизненно, с правом передачи по наследству его потомкам, чтобы последние могли получать достаточный доход и пользоваться услугами арендаторов этой деревни для лучшего поддержания образа жизни, соответствующего их достоинству. Эти деревни жаловались, с надлежащим соблюдением ограничений, обусловленных кастовыми правилами, и сам акт дарения был либо выгравирован на медной пластине, либо записан на пальмовом листе и заверен буквой "Шри", которая ставилась вместо королевской подписи. Получатель деревни был известен как "рала", или "сеньор" это деревни, и к нему, подобно другим высокородным людям, никогда не обращались по его личному имени, а всегда по почетному титулу; как писал Роберт Нокс (3), который прожил 20 лет среди сингальцев в качестве пленника: "Для них оскорбительно и постыдно зваться такими (личными) именами, которые, как говорят, больше напоминают собачьи клички". Пожалование почетного имени считалось знаком королевского благоволения, которого сингальцы домогались и ценили превыше всего, даже больше дарения земель и драгоценностей. Это имя также должно быть выбрано в соответствии с достоинством получателя, независимо от того, на каком поприще он отличился - в ратном деле, в большой учености или благодаря некоем редкому образцу своего ремесла. Когда присуждалось такое имя, король собственноручно повязывал тонную золотую пластину посредством шелкового платка на лоб того человека, которого он желал отличить. В случае, если он удостаивал такой чести лицо скромного происхождения, использовались менее дорогие материалы, и вместо короля церемонию совершал заменяющий его чиновник.
Домингуш Корреа - таково было личное имя, которое, согласно европейскому обычаю, получил сын араччиса Эдирилле при крещении. В юности он был известен под именем и рангом своего отца; но благодаря своей достойной службе заработал повышение до более высокого ранга мудалийяра, и за свой последний выдающийся успех против войск Вимала Дхармы получил почетное имя Викрамасинхи (4) и занял место первого среди подданных Дхармапалы. Эти знаки отличия, однако, не смогли перевесить его честолюбивых притязаний на королевский трон, и в то роковое утро, в присутствии семитысячной армии, он принял титул Эдирилле Бандара.
Встревоженный опасностью, которая грозила королю, Азеведо лично поспешил в Гурубевалу и приказал стянуть в Ситаваку гарнизоны, стоявшие в Мениккадаваре и Руванвеле, - приказ, который был исполнен только ценой непомерного труда, поскольку весь округ вплоть до Коломбо уже находился в мятежном состоянии, и дороги везде были перегорожены деревьями и другими поспешно устроенными завалами. Наконец, 15 дней спустя, португальцы начли ощущать недостаток продовольствия, поскольку в окружающей области, которая была охвачена восстанием, ничего нельзя было приобрести. Сам король Дхармапала оказался в таком опасном положении, что Азеведо отдал приказ оставить Ситаваку и препроводить короля в Гурубевалу. Всё в городе, что могло бы пригодиться врагу, было сожжено, зато оставлены кувшины и глиняные сосуды с отравленными сладостями, вместе с бочонками с порохом, которые были умело спрятаны под тканью и размещены так, чтобы загореться от первой же искры, как только враг приблизиться к ним, чтобы разграбить. После этого гарнизон, состоявший приблизительно из 300 португальцев, вышел из Ситаваки и направился в Гурубевалу; солдаты шли без остановок целый день, расчищая дорогу по мере продвижения и подвергаясь постоянным нападениям сингальцев. Когда уже стало смеркаться, отряд сделал последний решительный рывок, поставив во главе колонны своих слонов. При помощи регулярных мушкетных залпов португальцам, хоть и с трудом, удалось отразить вражескую атаку; почти все офицеры были ранены, и не менее 23 солдат из небольшого отряда остались на поле боя.
Наконец глухой ночью они добрались до Гурубевалы. Здесь они снова столкнулись с голодом. В течение двух недель суточный паек солдата состоял всего лишь из одной миски рисовой каши. Сингальцы взяли Гурубевалу в такую плотную осаду, что португальцы не могли добыть и капли воды из реки, не подвергая себя смертельному риску. Осажденный гарнизон, следовательно, решил идти на прорыв: лучше уж было пасть в бою под мечами врагов, чем ждать медленной смерти от истощения. Исповедовавшись и причастившись, португальцы выступили из Гурубевалы, погрузив все свое снаряжение на слонов. Генерал, хотя и больной, шел пешком, тогда как короля и королеву несли в паланкинах. Избегая большой дороги, где кишели враги, они двинулись на юг к коралу Раийгама, где пока не было никаких признаков волнения. Корреа немедленно переправился через Келани и бросился наперерез португальскому отряду, спеша перехватить их в пути. Португальцам приходилось идти довольно медленно, прорубая себе дорогу в густых зарослях с топором в одной руке, тогда как в другой они держали заряженный мушкет и пику в постоянной готовности отразить атаку. Сингальцы ударили по ним с обеих сторон. Капитан, командовавший арьергардом, был так тяжело ранен, что почти сразу же испустил дух; одна рота из 30 солдат была уничтожена, в то время как один дюжий сингалец сорвал португальский штандарт с древка и с торжеством унес его с собой в качестве трофея.
В течение трех дней и ночей португальцы не знали передышки для сна и отдыха, и затем сингальцы устроили яростную атаку против арьергарда, тогда как сам Корреа при поддержке 12 боевых слонов ударил по авангарду и отбросил его к центру колонны, где держал оборону сам генерал Азеведо. В вихре боя смешались живые и мертвые, друзья и враги. 134 поругал пали в битве, 118 были ранены, и только оставшиеся 112 человек имели силы сопротивляться врагу, пока, к счастью для них, Домингуш Корреа не получил серьезную рану, после чего его люди отступили.
Теперь португальский военачальник воспользовался представившейся ему возможностью. Подав сигнал при помощи двух труб и одного барабана, которые еще оставались у него - поскольку все прочие полковые инструменты пропали, - он собрал вокруг себя всех уцелевших; затем, едва только на землю опустилась ночь, де Соуза, оставив на поле боя мертвых и тех из живых, кто не мог передвигаться из-за полученных ран, переправился через реку и продолжил отступление. Место Корреа во главе сингальской армии занял, однако, его заместитель Иддагода Рала, и с неустанным упорством продолжал преследовать португальский отряд, пока не сумел нагнать его неподалеку от оскверненного храма Хорана.
Для португальцев пробил час последней безнадежной борьбы не на жизнь, а на смерть, и утомленные солдаты сражались с яростью обреченных, которая вызвала удивление среди сингальцев, прорвавших их ряды и открывшим по ним огонь из мушкетов. Многие уже пали, а из тех, кто оставался в живых, большинство было ранено, когда в дальнем конце пустынного рисового поля внезапно показался блеск стали. Увидев его, португальцы, чьи боеприпасы почти подошли к концу, предположили, что на помощь к войскам Корреа прибыло еще одно подкрепление, и на мгновение у них от отчаяния опустились руки. Между тем сингальцы, опознав в приближающемся отряде армию Самаракона Рала, могущественного аристократа, которого Эдирилле Рала пытался привлечь на свою сторону, также возомнили, что видят союзника, и на какое-то время приостановили свой натиск, чтобы позволить ему присоединится к ним. Им не пришлось долго ждать, как дон Диого, брат Самаракона, во главе 500 христианских тупассов (5) из Коломбо, которые образовали передовой отряд его армии, атаковал их с такой стремительностью, что Иддагода Рала сам был убит одним из первых; его голову отрубили и унесли, насадив на пику, а по окончании битвы бросив ее к стопам короля, которого он предал. Теперь в поле зрения появилась основная часть армии во главе с Самараконом, и мятежники поспешно обратились в бегство. Какие чувства испытали спасенные в результате этого поистине чудесного вмешательства португальцы, радость или горе, - невозможно сказать. Изможденный остаток их отряда, который в течение трех дней поддерживал силы главным образом надеждой, теперь смог отдохнуть и поесть. На следующее день они вернулись в Коломбо, привезя с собой короля; из всего отряда не было и 50 человек, которые не получили бы раны.
Эдирилле Рала теперь искал убежища во владениях Вимала Дхармы, который формально передал ему власть сюзеренитет над королевствами Котте и Ситавака. Объединенные армии союзников скоро открыли военные действия, но прибытие новых португальских войск из Индии позволило де Азеведо вновь захватить Мальвану, в то время как Самаракон начал строительство форта в Удувваре в корале Райигама. В надежде захватить последнего врасплох Эдирилле Рала совершил форсированный марш-бросок с армией в 5000 человек, но был разгромлен заблаговременно предупрежденным и готовым встретить его во всеоружии Самараконом, понеся при этом тяжелые потери. Если бы Самаракон был в состоянии преследовать его разбитую армию, то на этом восстание Эдирилле Рала можно было бы считать законченным, поскольку Вимала Дхарма находился слишком далеко, чтобы придти к нему на помощь. Путь к отступлению для Эдирилле оказался отрезан рекой, так сильно разлившейся от недавнего наводнения, что через нее невозможно было переправиться, хотя немало сингальцев утонуло в ее водах при попытке сделать это. Тогда Эдирилле Рала скрылся среди обширных болот в окрестностях реки, пока наконец трехдневная голодовка не вынудила его зайти в хижину одно старухи, чтобы попросить немного поесть. Он назвал ей свое имя, и женщина, знавшая о том, что португальцы назначили за его голову высокую цену, и побуждаемая бедностью, отправила тайное послание Самаракону, выдав местонахождение его противника. Он был вскоре арестован и приведен к мудалийяру (т.е. Самаракону), который принял его со всей возможной учтивостью и приказал позаботиться о его ранах, в то же самое время передав радостное известие де Азеведо, который тогда находился в Калутаре.
Странные мысли должны были тесниться в голове де Азеведо. Он, надменный португалец, на чье военное искусство король возлагал такие большие упования, был вынужден спасаться позорным бегством от плохо вооруженной толпы сингальцев, воодушевленных смелостью и руководимых опытом его собственного фаворита. Поэтому можно предположить, с каким восторгом он глядел на водную гладь у подножия холма Калутара, - где некогда находился красивый храм, теперь кощунственно приспособленный чужестранцами под военный форт, - когда три дня спустя в отдалении показалась ладья Самаракона, возникшая будто бы прямо из ниоткуда под изящной вершиной священной горы. Многотысячная толпа собралась на берегу, едва только барка, в которой издали виднелась заметная благодаря своему крепкому телосложению фигура сингальского мудалийяра рядом с его знаменитым пленником, подошла ближе. В последний раз взметнулись большие весла в руках у гребцов, подогнавших лодку к месту высадки. Едва она коснулась носом берега, как случилась странная вещь. Грозный "генерал-завоеватель" де Азеведо поспешно бросился к самому краю воды, сопровождаемый капитаном Коломбо и двумя другими старшими офицерами; схватив мудалийяра, они подняли его к себе на плечи и с триумфом пронесли в палатку генерала, среди гула восторженных криков португальцев и демонстрации восторга сингальцев, собравшихся вокруг.
После этого к генералу доставили пленника и подвергли его энергичному допросу, но он давал свои ответы с редким хладнокровием. Его участь вскоре была решена, и де Азеведо вернулся в Коломбо, ведя с собой пленного Домингуша Корреа, закованного в тяжелые цепи. Казнь отложили на сорок дней, до 14 июля, в надежде, что удастся заставить Эдирилле Ралу показать место, где он спрятал свои сокровища. Наконец настал день расплаты. На самом людном месте города был воздвигнут эшафот, декорированный такими знаками траура, которые подобали осужденному в соответствии с его рангом. Эдирилле поднялся на эшафот, и после того, как выразил в нескольких словах раскаяние в причиненном зле, он понес кару за свою измену.
Смерть Эдирилле Ралы послужила сигналом для новых насилий со стороны португальских чиновников. Дхармапала в их руках был не более чем беспомощной марионеткой, и де Азеведо и Томе де Соуза, который был теперь капитаном Коломбо, перешли от раболепного низкопоклонства, к которому они до сих пор прибегали, чтобы выжать от короля деньги, к открытому зверству и насилиям. Король оценивал доход, который приносили ему его владения, в 900000 крузадо, помимо которых он мог рассчитывать еще на 30000 крузадо от таможенных сборов. Все эти средства должны были быть направлены на покрытие военных расходов, но фактически тратились на другие цели. Поставив на должности факторов и секретарей своих приспешников, де Азеведо в скором времени добился того, что эти доходы перешли в его ведение, и позволял использовать их только на те нужды, которые соответствовали его планам. Торговлю плодами арековой пальмы, которая, как ожидалось, приносила такую же прибыль, как таможенные подати, де Азеведо и де Соуза держали исключительно в своих руках. Король протестовал против того, что португальцы бесцеремонно запускали руку в его казну, и доказывал, что доходы надо складывать в особый сундук, который хранился в монастыре францисканцев. Этот сундук запирался тремя ключами, каждый из которых должен был храниться отдельно у его собственного доверенного лица, представителя короля Португалии и настоятеля францисканцев, и расходы должны производиться только в соответствии с приказами его Совета и в его собственном присутствии. Он настаивал на том, что большой доход, который он имел право взимать натурой с держателей коронных земель, должен, согласно обычаю, передаваться ему лично и храниться в дворцовых закромах, как то приказал его Совет. Кроме того, он подчеркивал, что часто привилегии, пожалованные частным компаниям в отношении торговли в его портах, не подразумевают их полное освобождение от королевского сбора на экспорт. Желая обезопасить себя (поскольку он обнаружил, что капитан Коломбо действовал и распоряжался всем так, как будто он сам являлся суверенным монархом), Дхармапала предложил назначить избранный "кабинет", который помогал бы ему в вопросах управления, и который, по его мнению, должен был состоять из сингальца, назначенного им лично, португальца, назначенного королем Португалии, и францисканца; приказы, изданные этим "кабинетом", подлежали безоговорочному исполнению для всех.
В дополнение к этим предложениям Дхармапала обратился к королю Филиппу с просьбой оградить достоинство его королевской особы; и действительно, ходили слухи, то португальцы не стеснялись прибегать к личному насилию, чтобы вытянуть из него очередные уступки. Он просил, далее, назначить португальского секретаря и капитана охраны, которым он мог бы доверять и которые никоим образом не были бы связаны с капитаном Коломбо, добавляя, что они должны занимать такое общественное положение, чтобы не дискредитировать его двор. Наглость и беззаконие христиан, которые возросли при португальском правлении, фактически достигли таких масштабов, что нужны были специальные меры для их обуздания. Кроме того, генерал Азеведо постоянно ставил палки в колеса тем предложениям, которые выдвигал король, а вице-король вовсе не проявлял желанию продемонстрировать на деле свою власть и провести проверку действий своего подчиненного; поэтому Дхармапала просил прислать опытных судей, которые могли бы помочь ему в отправлении правосудия. Еще одной причиной для претензий с его стороны стало то, что португальцы, совершенно не считаясь с обычаями стран, в течение многих лет безрассудно вырубали ценные фруктовые деревья для нужд судостроения, и Дхармапала раз за разом настаивал, что португальские чиновники должны вообще запретить постройку кораблей на острове.
Кроме того, король Филипп получил заслуживающее доверия сообщение, что его собственные корабли использовались в большей мере для обслуживания частных торговых интересов де Азеведо, чем для перевозки военного снаряжения. В течение восьми лет было невозможно получать какой-либо доход от земель, где имелись месторождения драгоценных камней, но теперь королю доложили, что де Азеведо собирается разрабатывать эти месторождения к личной выгоде, и это несмотря на то, что королевская прерогатива на добычу драгоценных камней охранялась так ревностно, что нельзя было вырыть ни одной шахты без специального разрешения самого короля. Ходили неопределенные слухи о рубине величиной с курное яйцо, который, как поговаривали, бесчестно перешел в чужие руки при попустительстве де Азеведо и де Соузы; и король Филипп, который придавал весьма важное значение тому, чтобы ни один из этих редких драгоценных камней не миновал его собственной сокровищницы, направил инструкции в этом смысле вице-королю. Францисканцы открыто жаловались, что португальцы применяли пытки, чтобы выбить деньги у злополучных жителей Цейлона; одна беременная женщина скончалась от грубого обращения, которому ее подверг де Соуза, пытаясь стребовать с нее 300 золотых португезов. Неудивительно, что сингальские буддисты с подозрением относились к религии, признанные защитниками которой были виновны в таких вымогательствах и жестокостях, и названное обстоятельство сильно затрудняло работу миссионеров по обращению местного населения.
Напрасно, однако, король Филипп метал громы и молнии на голов своих представителей на Цейлоне и настаивал, чтобы с Дхармапалой обращались со всем возможным почтением. Вице-король оставлял его приказы без внимания, а местные власти игнорировали негодование, которое вызывали их действие. Тем временем, 27 мая 1597 г., Дхармапала скончался. Хотя и запуганный, ограбленный и даже отравленный своими португальскими "гостями" в своем дворце; временами терпевший дурное обращение и оскорбления со стороны их генералов и капитанов, а временами окруженный их льстивым раболепием и заискиванием, смотря по тому, какой образ действий казался им в тот момент наиболее подходящим для того, чтобы получить золото, которого они домогались; владыка, лишенный поданных, которые ненавидели его за отступничество от древней религии предков и лишенный власти, отнятой у него его родственниками острием меча, он все же встретил конец своей земной жизни с гордым смирением и достоинством, которые подобали последнему из королей Шри-Ланки.
"Высочайший принц, дон Жуан, милостью Божьей король Цеилама, Переа Пандар", был похоронен в монастыре Св.Франциска со всеми почестями и торжественностью, каких только могли позволить условия страны и потребовать его высокий сан. В первый и последний раз сингальского короля предавали земле с соблюдением всех христианских ритуалов, и в католических церквях Цейлона были отслужены торжественные мессы за упокой его уставшей души (6).
Примечания к главе 7.
1. "Ceilao, que des que descubrimos aquella Ilha foi sempre ao Estado da India outra Cartago a Roma. Porque pouco e pouco foi consumindo em despezas, gente, e artilheria tanto, que ella so tem gastado com suas guerras mais, que todas as outras conquistas deste Oriente". - Де Коуту.
2. В форме "вираккала", или ножного браслета, такого, как носили воины.
3. Роберт Нокс находился в плену у сингальцев с 1659 по 1679 г. Его "Историческое описание", изданное в Лондоне в 1681 г. - самое тонное описание деревенской жизни на Цейлоне из имеющихся на английском языке.
4. Это означает "Лев-Победитель".
5. Потомство смешанного португало-сингальского происхождения, которое образовало торговый класс.
6. Я вынужден упомянуть о том, что британское правительство фактически позволило разрушить его могилу.