Достигнув почти самой главы Индии, т.е., так сказать, места, где сосредоточено все достоинство Индии, мне представляется уместным закончить Первую книгу и начать Вторую; поскольку, кроме того, я намерен изложить перед каждым любезным читателем материал весьма важного значения, способствующий расширению их кругозора и подъему бодрости духа, в такой мере, в какой мне позволят это сделать мои умственные способности и богатый опыт, полученный в ходе излюбленного нашего занятия - путешествия по миру, предоставляя, впрочем, право вынести окончательное суждение [о том, удалось ли мне справиться с поставленной задачей] тем людям, которые, возможно, объездили еще больше стран, чем я.
Глава о Каликуте, очень большом городе Индии.
Каликут (1) находится на материке, море бьется о самые стены его домов. Здесь нет порта, но примерно в миле к югу от города протекает река, узкая в устье и имеющая не более 5 или 6 пядей глубины. Этот поток течет через Каликут и разветвляется на много рукавов. У этого города нет стен, но дома тянутся на протяжении около мили, построены они вплотную друг к другу, и затем идут широкие дома, т.е. дома, отделенные один от другого (2), занимающие пространство около 6 миль. Дома очень убогие. Стены их почти такой же высоты, как человек, сидящий верхом на лошади, и бСльшая часть их покрыта пальмовыми листьями; они не имеют верхних комнат [т.е. второго этажа]. Причина заключается в том, что стоит лишь копнуть землю на глубину 4 или 5 пядей, как на поверхность проступает вода, и поэтому они не могут строить больших домов (3). Тем не менее, дом торговца стоит 15 или 20 дукатов. Что же касается жилищ простых людей, то они стоят по полдуката каждый, или 1 или 2 [дуката] самое большее.
(1) Каликут, город и морской порт в британском округе Малабар. "Он расположен на открытом побережье, где нет ни реки, ни гавани; и судам приходится становиться на якорь в открытом море... Гавань, некогда, как говорят, вместительная, теперь занесена движущимися песками... Форбс, который побывал в Каликуте в 1772 г., говорит, что там нет почти ничего, что могло бы заинтересовать путешественника; город в основном состоит из низких хижин, скрывающихся под сенью кокосовых пальм, и расположен на песчаном берегу" (Географический справочник Торнтона). Ибн Баттута описывал Каликут как "один из величайших портов в округе Малабар"; Николо де Конти - как "морской город, 8 миль в окружности, знаменитый порт всей Индии"; и Абд ар-Раззак - как "вполне безопасную гавань, в которую, как и в гавань Ормуза, стекаются торговцы из всех городов и всех стран".
(2) Т.е. дома с "компаундами", как называют англо-индийцы окружающее их свободное пространство.
(3) В следующей главе Вартема приводит ту же самую причину для объяснения того, почему дворец саморина в Каликуте низкий и невзрачный. Следующая выдержка из Гамильтона, кажется, подтверждает его мнение: "В 1703 г., в середине февраля, я следовал в Каликут по пути в Сурат и, остановившись на дороге, я случайно наткнулся на какие-то руины затопленного города, построенного в прежние времена португальцами. Был ли этот город уничтожен землетрясением, как утверждают некоторые, или стерт с лица земли волнами моря, я не смог определить" (Pinkerton's Voyages, vol. viii. p. 378).
Глава о короле Каликута и религии его населения.
Король Каликута - язычник и поклоняется дьяволу следующим образом. Они признают, что существует бог, который создал небо и землю и весь мир (1); и они говорят, что если бы он пожелал судить и вас, и меня, и третьего, и четвертого, он бы не испытывал удовольствия быть Господом; и поэтому он послал [вместо себя] в это мир своего духа, который является ни кем иным, как дьяволом, чтобы воздавать каждому по заслугам: кто ему делает добро, тому и он отвечает добром, а кто ему причиняет зло, тому и он приносит зло. Этого дьявола они называют "Деумо" (2), а Бога они называют "Тамерани" (3). И король Каликута держит [образ] этого Деумо в своей часовне во дворце следующим образом: его часовня имеет площадь 2 шага в ширину со всех сторон, и 3 шага в высоту, с деревянной дверью, покрытой рельефно вырезанными [фигурами] дьяволов (4). Посредине этой часовни есть [идол] дьявола, сделанный из металла, сидящий на престоле, также сделанном из металла. Вышеупомянутый [идол] дьявола имеет корону, похожую на ту, что носит Папа, т.е. тройную тиару; и у него есть также четыре рога и четыре зуба, очень большой рот, нос и на редкость страшные глаза. Руки его сделаны подобно мясницким крюкам, а ноги подобно ногам петуха; так что его вид нагоняет страх. Все изображения вокруг вышеупомянутый часовни представляют дьяволов, и с каждой ее стороны [изображен] Сатана, сидящий на троне, каковой трон окружен языками горящего пламени, в котором [горят] множество душ [грешников] размером с полпальца и большой палец руки. И вышеупомянутый Сатана держит правой рукой душу [грешника] у себя во рту, а другой рукой хватает душу за пояс. Каждое утро брахманы, т.е. их священники, приходят мыть вышеупомянутого идола ароматизированной водой с ног до головы, а затем опрыскивают его духами (5); и, надушив его, они совершают перед ним обряд поклонения; и спустя некоторое время, в пределах недели, они приносят ему жертву, делая это следующим образом. У них есть определенный небольшой стол, сделанный и украшенный подобно алтарю, в 3 пяди в высоту от земли, 4 пяди в ширину и 5 - в длину; каковой стол в высшей степени превосходно украшен розами, цветами и другим убранством. На этом столе разлита кровь петуха и разложены горящие угли в серебряном сосуде, политые сверху духами. Есть у них также кадило, которым они разбрасывают ладан вокруг вышеупомянутого алтаря. Есть у них и небольшой серебряный колокольчик, в который [они] очень часто звонят, и серебряный нож, которым они режут петуха и который они обмазывают кровью и иногда помещают его в огонь, а иногда берут его и делают движения, подобные тем, которые делает тот, кто собирается покропить; и, наконец, всю эту кровь сжигают на восковых свечах, которые держат зажженными в течение всего этого времени. Священник, который намеревается принести эту жертву, надевает на свои руки, предплечья и ноги некие серебряные браслеты, которые издают очень большой шум, [звеня], подобно колокольчикам, а на шее он носит амулет (я не знаю, что он из себя представляет); и когда он завершает жертвоприношение, он набирает полные ладони зерна, и так и отходит от вышеуказанного алтаря, всё время пятясь задом и не сводя глаз с алтаря, пока не дойдет до некоего дерева. И когда он оказывается рядом с деревом, он подбрасывает зерно у себя над головой так высоко, как только может; затем он возвращается обратно и убирает всё с алтаря (6).
(1) "Все они верят в великого Бога, чей образ они не могут ни представить, ни изобразить". Гамильтон.
(2) "Слово "Деу" означает, в зависимости от контекста, обитателя высшего мира и, более четко, обитателя Сварги, рая, где правит Индра. В священных писаниях индуизма упоминаются 330 миллионов божеств; но в значении "Бог" этот термин может относиться только к одному" (см. Forbes's Has Maid, vol. ii. pp. 423-442 о подробной дискуссии по этому вопросу). Вартема проводит различие между "дьяволом" и "сатаной", очевидно, считая последнего более высоким персонажем; но вызывает удивление, что он приводит такое на редкость правильное описание индусской теологии и религиозных обрядов.
(3) "Тамбаран" - "господин" или "сударь" - общеупотребительный почетный титул в Малабаре среди высших классов наиров.
(4) "Первые лица духовенства строят храмы, но они не отличаются ни размерами, ни красотой. Их идолы все черны и уродливы, согласно тому, как, по их представлениям, выглядят боги ада, которые, как они верят, некоторым образом причастны к вершению судеб мира, особенно в благоприятное и не благоприятное время года, следствием чего является плодородие или бесплодие земли; по этой причине они во вторую очередь (после высшего бога) поклоняются им" (Pinkerton's Voyages, vol. viii. p. 370). Эта цитата из Гамильтона показывает, что, подобно Вартеме, он принял "дэвов" за дьяволов.
(5) Форбс сообщает: "Обычная индусская религиозная служба состоит в выполнении для идола таких действий, какие черный слуга выполняет для своего хозяина-человека". Среди тех, которые приводятся с подробностями, он описывает умащение "дэва" пудрой из мелко растертого сандалового дерева и водой, и воскурение перед ним ладана.
(6) У меня не было возможности проверить точность совершения этого конкретного ритуала; но обычно известно, что жертвоприношение животных, с целью задобрить бхутов или злых духов, совершают некоторые секты брахманов. Среди жертв, которые приносят индусы Майсура, аббат Дюбуа упоминал быков, свиней, баранов, петухов и т.д. Амулет ("pentacola"), на который обращает внимание Вартема, представлял собой, вероятно, "джанео", или священный брахманский шнур.
Глава о том, как король Каликута совершает трапезу.
Когда король Каликута хочет есть, он трапезничает следующим образом. Знайте, что четыре главных брахмана берут пищу, которую будет есть король, и преподносят ее дьяволу, и сначала они поклоняются ему следующим образом: скрестив руки, они воздевают их над своей головой, затем опускают их вниз, по-прежнему скрещенные, и подняв при этом большой палец, а затем преподносят ему [идолу] пищу, которую дадут королю, и стоят в такой позе столько времени, сколько требуется человеку, чтобы съесть ее; а затем вышеупомянутые брахманы относят эту пищу королю. Знайте, что это делается единственно с целью воздания почести этому идолу, чтобы создавалось впечатление, будто король не может съесть приготовленную для него пищу, пока ее не преподнесут Деумо (1). Эта еда находится в деревянном сосуде, в котором есть очень большой лист, сорванный с дерева, и на этом листе разложена вышеупомянутая пища, которая состоит из риса и других продуктов. Король ест, сидя прямо на земле, не пользуясь каким-либо столовыми приборами. И когда он ест, вокруг него, на расстоянии трех или четырех шагов стоят брахманы, держась с большим почтением, согнув спины и прижав сомкнутые руки ко рту. Никому не позволяется говорить, пока говорит король, и они стоят, внимая его словам с большим почтением. Когда король заканчивает трапезу, вышеупомянутые брахманы берут остатки пищи и уносят их во двор дворца и кладут на землю. И вышеупомянутые брахманы трижды хлопают в ладони, и на эти хлопки со всех сторон слетается множество черных ворон и поедают сказанные объедки (2). Эти вороны применяются именно для того, чтобы подъедать объедки от королевской трапезы, и летают где угодно, и никто не причиняет им ни малейшего вреда.
(1) Удачная иллюстрация слов Св.Павла о яствах, которые преподносят идолам (1 Кор., 8). Брахман может питаться только той едой, которую приготовил представитель его собственной касты. Бьюкэнен указывает, что куриим, самый высший класс наиров в Малабаре, выполняет роль поваров во время всех общественных торжеств, что среди индусов является несомненным признаком исключительного положения, т.к. каждый человек может есть пищу, приготовленную представителем более высокой касты, чем та, к которой принадлежит он сам. Марко Поло обращает внимание на распространенный среди брахманов обычай есть пищу с листьев: "Вместо тарелок они кладут свою пищу на сухие листья райских яблок", означавшие, вероятно, подорожник. (См. Pinkerton's Voyages, vol. viii. pp. 735-6. Greene's Collection, vol. iv. p. 610).
Форбс описывает сложную церемонию приготовления пищи брахманами следующим образом: "Брахман, когда его еда готова, совершает "турпун", т.е. он заливает медный сосуд водой и бросает в него несколько зерен ячменя, немого сезама, листья священного базилика, сандал и т.п.; затем, держа пучок жертвенной травы, он набирает пригоршню воды, которую после этого выливает обратно в чашку, говоря: "Я приношу эту воду в дар всем божествам". Затем он произносит подобные же ритуальные формулы и жертвует воду всем мужчинам, женщинам, деревьям, рекам, морям, "бхутам", "претам", "риши", прародителям и т.д. Затем он перечисляет имена, - все, какие только помнит, - своих предков по отцу, предков про матери, и своих собственных друзей, которых уже нет в живых. Затем он совершает подношения огню, бросая горсть риса и растертого масла в небольшой медный или глиняный сосуд, в котором горит огонь, повторяя, во время совершения обряда, имена пяти дэвов. Брахман откладывает в сторону пять порций пищи, предназначенных для коров, нищих, собак, муравьев и ворон. Затем он берет немного от каждого блюда и преподносит эту пищу в дар дэву, в сосуде, имеющем пять отделений. Только после этого он наконец садится завтракать" (Ras Mala, vol. ii. p. 257).
(2) В Западной Индии эти птицы обычно не ждут, чтобы их позвали: трудность заключается скорее в том, чтобы отогнать их, когда надо накрывать на стол. Их хитрость, кроме того, равна их упорству. Я сам однажды видел доказательство этому, во что едва ли поверил бы со слов других. Стая ворон расселась на ветвях дерева, ожидая новых остатков пищи с обеда, который только что завершился. Собака принесла в зубах кость в сад и, тихо урча, грызла ее, когда целая группа ворон слетелась на землю и набросилась на нее спереди, желая отобрать кость. Однако, сколько бы раз вороны не переходили в наступление, собака всегда отгоняла их своим лаем, пока наконец, словно по предварительной договоренности, одна из птиц перелетела собаке "в тыл" и тихо клюнула ее в хвост. Пока собака яростно поворачивалась, чтобы отразить это неожиданное нападение, один из ее пернатых врагов спереди набросился на кость и с торжеством унес ее прочь.
Глава о брахманах, т.е. священниках Каликута.
Здесь будет уместным, и в то же время небезынтересным для вас, поведать, кто же такие эти брахманы. Знайте, что они являются главными служителями культа, как священники у нас. И когда король берет себе жену, он выбирает самого достойного и самого уважаемого из этих брахманов и отправляет его спать в первую брачную ночь со своей женой, дабы он лишил ее девственности (1). Не думайте, однако, что брахман соглашается сделать это по доброй воле, - напротив, король даже обязан уплатить ему 400 или 500 дукатов. Только один король и никто больше в Каликуте следует этому обычаю. Теперь мы опишем, какие классы [или касты] язычников есть в Каликуте.
(1) Гамильтон сообщает: "Когда саморин женится, он не должен вступать в брачные отношения со своей невестой, пока вначале ею не насладится намбури, или главный священник, и, если ему угодно, он может провести в ее обществе три ночи, поскольку первый цветок ее девственности должен быть принесен в дар божеству, которому она поклоняется". Бьюкэнен подтверждает это: "Этих дам [из семейства Тамури] обычно оплодотворяют намбури; хотя, если они захотят, это может сделать и кто-либо из касты наиров высокого ранга, но намбури, благодаря окружающему их священному ореолу, всегда отдается предпочтение" (Pinkerton's Voyages, vol. viii. pp. 374, 734).
Глава о язычниках Каликута и об их классах.
Первый класс язычников Каликута - это упомянутые брахманы. Второй класс - наэри, которые являются тем же, что дворяне среди нас; и они обязаны носить меч и щит, или лук, или копье. Если бы они прошли по улице, не имея при себе оружия, они бы перестали быть дворянами. Третий класс язычников называется "тива", это ремесленники. Четвертый класс называется "мешуа", это рыбаки. Пятый класс называется "полиар", это те, кто собирает перец, виноград и орехи. Шестой класс называется "хирава", это те, кто выращивает, сеет и жнет рис. Эти два последних класса людей, т.е. полиар и хирава, не могут подойти к наэри или брахману ближе чем на 50 шагов, если только те сами не подзывают их, и когда они направляются куда-либо, то всегда следуют окольными путями, избегая больших дорог, через болота. И когда они проходят через вышеупомянутые места, то должны громко кричать, [оповещая о своем присутствии], и делают это для того, чтобы не повстречаться с наэри или брахманом; поскольку, если они не будут громко кричать, а кто-нибудь из наэри, следуя этим путем, случайно увидит их фрукты или повстречает любого человека из вышеупомянутого класса, вышеупомянутый наэри имеет полное право убить его, не понеся никакого наказания; по этой-то причине они всегда объявляют о себе громким криком. Итак, теперь вы услышали об этих шести классах язычников (1).
(1) Классификация Гамильтона очень похожа на пересмотренную версию Вартемы: "Как в церкви, так и в государстве у них есть много степеней и рангов. В обеих сферах первое место занимают намбури. Брахманы вторые только в церкви. "Буты", или колдуны, идут следом за ними. Следующие - наиры, или дворяне, они весьма многочисленны. "Теуве" - те, кто занимаются уходом за кокосовыми пальмами, следующие после дворянства. "Поулиа" - ремесленники. "Муква", или рыбаки, как я думаю, занимают более высокое общественное положение, чем поулиа, но "поуличи" - самый низший разряд человеческих существ и полностью поставлен вне божественного покровительства и людских законов. Если "поулиа" или "теуве" встретит по дороге наира, он обязан отойти в сторону и пропустить его, чтобы не осквернять своим присутствием воздух, под страхом сурового наказания, если не смерти; но "поуличи" находятся в значительно худшем положении... Если они случайно увидят кого-либо идущего навстречу им, они должны громко залаять, подобно собакам, и опрометью бежать прочь, чтоб люди более высоких классов узнали об их присутствии и не дышали одним и тем же воздухом с ними". "Поуличи", по-видимому, те же самые люди, которых Бьюкэнен описывает под именем "ниади", и оба класса сходны с "хирава" Вартемы, хотя он описывал их как занимающихся выращиванием риса, тогда как первым не позволялось прикасаться к земле, но обитать лишь в лесах и болотах и существовать главным образом за счет охоты и подаяния. См. Pinkerton's Voyages, vol. viii. pp. 375, 738-9.
Глава об одежде короля и королевы, и других каликутцев, и об их пище.
Одежда короля и королевы, и всех прочих, т.е. уроженцев страны, вот какова: они ходят нагишом и босиком, и носят лишь кусок хлопковой или шелковой ткани, обмотанной вокруг бёдер, и не имеют головных уборов (1). Некоторые мавританские купцы, с другой стороны, носят короткую рубашку, доходящую до талии; но все язычники ходят без рубашки. Подобные же образом и женщины, как и мужчины, ходят нагишом, прикрываясь лишь собственными длинными волосами. Что касается пищи короля и королевы, то они не едят мяса без разрешения брахманов. Но другие классы людей едят мясо всех сортов, за исключением говядины (2). Упомянутые же "хирава" и "полиар" едят мышей и рыб, высушенных на солнце.
(1) Как причудливо сообщает Ральф Фитч, "король ходит в чем мать родила, как и все его подданные".
(2) "Ни один из южных брахманов не может попробовать животной пищи, не утратив свой кастовый статус... Наирам позволено есть оленину, козлятину, домашнюю птицу и рыбу" (Бьюкэнен).
Глава о церемониях, которые они совершают после смерти короля.
Когда король умирает и имеет детей мужского пола, или братьев, или племянников по линии его брата, то ни его сыновья, ни его брат, ни его племянники не становятся королем; но наследником короля является сын одной из его сестер (1). И если у его сестры нет ни единого сына, то королю наследует ближайший родственник [по женской линии]. Этот обычай господствует у них потому, что девственности королеву лишают брахманы; и подобно тому, когда король отправляется в поездку, один из этих брахманов, хотя бы ему было 20 лет от роду, остается дома с коревой, и король должен считать величайшей милостью, если этот брахман будет иметь плотскую близость с королевой, и ввиду этого они говорят, что поскольку нет сомнений, что его сестра и он появились на свет из одной и той же [материнской] утробы, и что относительно ее детей существует гораздо больше уверенности, чем относительно его собственных, то и наследование переходит к сыновьям сестры. Также после смерти короля весь народ королевства отрезает себе бороду и наголо бреет головы, за исключением определенной части головы, а также бороды, согласно желанию каждого человека. Рыбакам также запрещается в течение восьми дней ловить любую рыбу. Те же обычаи соблюдаются, когда умирает близкий родственник короля. В качестве проявления своего горя король не спит с женщинами и не ест бетель в течение целого года. Этот бетель похож на листья кислого апельсина, и они постоянно едят его. Это для них то же самое, что для нас - сладости, и они едят его более для [возбуждения] чувственности, чем для утоления голода. Когда они едят вышеупомянутые листья, то едят их вместе с определенными плодами, которые называются "коффоло", а дерево, [на котором растут] вышеупомянутые коффоло, называется арека (2), и оно похоже на ствол финиковой пальмы и приносит такие же плоды. И вместе с вышеупомянутыми листьями они едят определенную глину, сделанную из [истолченных] устричных раковин, которую они называют "кионама" (3).
(1) Бьюкэнен подтверждает это. Он сообщает: "Наследование трона происходит по женской линии", и добавляет, говоря о конкретном случае, при котором новым раджей стал племянник покойного: "Его сын не будет претендовать на власть, и ему (новоизбранному радже), в свою очередь, наследует сын его племянницы, т.е. дочери его сестры" (Pinkerton's Voyages, vol. viii. p. 745). То же самое имело место и во времена Ибн Баттуты: "Каждый из восходящих на трон королей приходится сыном сестры, а не сыном предыдущему" (Lee's Translation, p. 167).
(2) Арековая пальма.
(3) "Хунам", общеупотребительное слово в Индостане, обозначающее глину.
Глава, в которой рассказывается о том, как язычники иногда меняются своими жёнами.
У языческих дворян и купцов есть следующий обычай. Там иногда бывают два торговца, которые являются закадычными друзьями, и у каждого есть жена; и один торговец говорит другому: "Langal perganal monaton ondo?" (1), т.е.: "Скажи, имярек, ведь мы давно с тобой дружим?", на что другой отвечает: "Hognan perga manaton ondo", т.е.: "Да, я уже давно твой друг". Первый говорит: "Nipatanga ciolli?", т.е.: "Правду ли ты говоришь, что я твой друг?". Другой отвечает: "Ho", т.е.: "Да". И снова первый спрашивает: "Tamarani?", т.е.: "Клянешься богом?". Другой отвечает: "Tamarani!", т.е. "Клянусь богом!" Первый говорит: "In penna tonda gnan pеnna cortu", т.е.: "Давай обменяемся женами: отдай мне свою жену, а я тебе отдам мою". Другой отвечает: "Ni pantagocciolli?", т.е.: "Ты говоришь от чистого сердца?" Первый говорит: "Tamarani!", т.е.: "Да, клянусь богом!" Его компаньон отвечает ему: "Biti banno", т.е.: "Приходи в мой дом". И когда он приходит в его дом, тот подзывает свою жену и говорит ей: "Penna, ingaba idocon dopoi", т.е.: "Жена, или сюда и подойди к этому человеку, потому что он теперь будет твоим мужем". Жена спрашивает: "E indi?", т.е.: "Почему? Ты говоришь правду во имя бога, Тамарани?". На что муж ее отвечает: "Ho gran patangociolli", т.е. "Я говорю правду". Жена тогда говорит: "Perga manno", т.е.: "Это мне по сердцу", "Gnan poi", т.е.: "Я ухожу". И так она уходит прочь вместе с его компаньоном в его дом. Друг затем говорит своей жене, чтобы она ушла к другому, и таким вот образом они меняются своими женами; но сыновья каждого из них остаются с отцом. И среди других классов вышеупомянутых язычников одна женщина имеет и пять, и шесть, и семь мужей, и даже восемь (2). И один спит с ней в одну ночь, а другой - в другую. И когда женщина рожает детей, то она объявляет, что это - ребенок от того или иного мужа, и так дети ходят по слову женщины.
(1) Я надеялся, что смогу, при помощи других, привести эти и последующие слова и фразы на туземном наречии, вставленные Вартемой в свое повествование, к удобочитаемому малаяли, так же, как я это сделало с его арабскими предложениями; но моя попытка оказалась безуспешной. Два ученых малаяли, которым я показал эти фразы, сошлись в очень низкой оценке степени владения этим языком нашим путешественником. Один из них указал, что большинство слов не относятся к языку малаяли, или, если они все же происходят из него, автор положился на слух и записал полнейшую абракадабру, которую, как я полагаю, никому не под силу распутать. Это не должно удивлять; наоборот, скорее стало бы сюрпризом, если бы Вартема, в его особых обстоятельствах, сумел хотя бы сносно овладеть каким-нибудь из туземных языков. Во время своего пребывания в стране, которое было сравнительно коротким, редко задерживаясь дольше нескольких дней на одном месте, он должен был услышать, как везде говорят на разных наречиях, и мог, не зная об этом, принять их за единый язык. Кроме того, поскольку его ближайшами спутниками были, по-видимому, арабские купцы, которые, хотя и поддерживали длительные связи с Индией, вряд ли могли правильно общаться на любом из местных языков, он, вероятно, именно у них почерпнул бСльшую часть своего словарного запаса, произвольно перемешивая их слова и фразы с теми, которые он подхватил тут и там вдоль побережья. Образцы арабской речи Вартемы, несомненно, на голову превосходят по точности передачи его старания записать несколько фраз на малаяли, и хотя и сильно итальянизированы, нисколько не уступают разговорной речи большинства его соотечественников после гораздо более длительного проживания на Востоке, где это - распространенный язык.
(2) Полиандрию, которая преобладала в Каликуте, описали также Николо де Конти и Абд ар-Раззак. Три повествования заметно отличаются, и, как можно ожидать от предмета, относящегося к интимной стороне жизни местного населения, содержат ряд заблуждений. Более точная версия д-ра Бьюкэнена звучит следующим образом: "Наиры вступают в брак еще до достижения десятилетнего возраста; ... но муж никогда не вступает первым в интимные отношения со своей женой. Такое обстоятельство на самом деле считается у них очень неприличным. Он дает своей жене масло, одежду, украшения и пищу; но она живет в доме своей матери, или, после смерти родителей, со своим братом, и сожительствует, по своему выбору, с любым человеком равного или даже более высокого ранга, чем ее собственный... Сказать, что женщина вступает в интимную связь со многими лицами, - ни в коем случае не означает поставить это ей в упрек; наоборот, женщины наиров гордятся тем, что числят среди своих любовников многих брахманов, раджей или других лиц знатного происхождения... Вследствие этого странного обычая... ни один наир не знает, кто же на самом деле является его отцом, и каждый человек считает своими наследниками детей своей сестры" (Pinkerton's Voyages, vol. viii. p. 737).
Глава об образе жизни и отправлении правосудия среди язычников.
Вышесказанные язычники едят [сидя] на земле, с металлической посуды, и вместо ложки используют листья дерева, и они всегда едят рис и рыбу, и специи, и фрукты. Два класса крестьян едят руками из глиняного горшка; и когда они берут рис из этого горшка, они лепят над горшком руками из риса комок в форме шара и уже затем отправляют его в рот. Что касается законов, которые приняты у этих людей, [то они таковы]: если один убьет другого, то король приказывает взять кол, в четыре пяди длиной и хорошо заостренный с одного конца, и закрепить поперек вышеупомянутого кола две палки на расстоянии в две пяди от вершины, после чего преступника сажают на этот кол, и когда тот пронзает его тело насквозь, тот умирает. И эту пытку они называют колосажанием. Если же один наносит другому раны или побои, король приказывает заплатить [в возмещение ущерба] деньги, и после этого его освобождают на волю. Если же кто-либо должен получить деньги от другого торговца, и на этот счет существует запись, сделанная одним из писцов короля, при котором сказанных писцов состоит по меньшей мере сотня, то они соблюдают следующий обычай. Давайте представим, что некто должен мне 25 дукатов, и много раз обещал их вернуть, но не платит; я, не желая больше ждать и не собираясь прощать ему долг, должен взять в руку зеленую ветку, осторожно проследовать за должником и вышеуказанной веткой очертить вокруг него на земле круг; и если мне удалось заключить его в это круг, я должен три раза повторить ему следующие слова: "Bramini raza pertha polle", т.е.: "Я приказываю головами брахманов и короля, чтобы вы не переступали за эту черту, пока не рассчитаетесь со мной и не вернете все, что должны". И он вернет мне долг или, поистине, умрет там без всякой другой охраны. А если он покинет вышеуказанный круг и не уплатит мне, король предаст его смерти (1).
(1) Замечательно, что отправление правосудия в Индии было предметом общего восхищения с самых древних времен. Греческие и римские авторы, начиная с Диодора Сицилийского, единодушно восхваляли его, Марко Поло свидетельствует в его пользу, и позднейшие арабские авторы, лично присутствовавшие при судопроизводстве, также не скупятся на похвалы в его адрес. Эль-Идриси пишет: "Правосудие является естественной наклонностью среди жителей Индии, и они ничто не ценят так высоко. Утверждают, что их многочисленность и процветание являются следствием их добропорядочности, их верности данному слову и общей прямоты их поведения. Более того, именно по этой причине возросло количество желающих посетить их страну, которых страна кормит, и народ там живет в мире и процветании. В доказательство их приверженности к справедливости и их отвращения к порокам можно привести следующий обычай: если один человек должен другому деньги, то кредитор, где бы он его не нашел, чертит на земле вокруг него линию в форме кольца. Должник, равно как и кредитор, входят в него по своей доброй воле, и последний не может переступить за пределы очерченного круга, пока он не удовлетворит истца; но если кредитор отказывается от попытки взыскать с него деньги, : если одинчеловек должен другому деньги, то кредитор, где бы он его не ншпел, черти на земле окили решает простить ему долг, он просто выходит за пределы кольца". Абд ар-Раззак также, говоря о Каликуте, сообщает: "Безопасность и правосудие так свято соблюдаются в этом городе, что самые богатые торговцы привозят туда из заморских стран множество товаров, которые они сгружают с кораблей и беспрепятственно отправляют на продажу на рынки и базары, не заботясь о том, чтобы проверить отчетность или сторожить свои товары". (India in the Fifteenth Century, i. p. 14).
Порядок взыскания денег с должников в том виде, в каком он описан у эль-Идриси и Вартемы, и о котором Марко Поло еще до них утверждал, что он применялся даже против особы короля Малабара, с незначительными изменениями подтверждает Гамильтон: "У них есть хороший способ арестовать человека за долг, именно, есть некий человек с небольшим жезлом, врученным ему судьей, который, как правило, является брахманом, и когда этот человек находит должника, он обводит вокруг него круг этим жезлом и приказывает ему именем короля и судьи не выходить за его пределы до тех пор, пока он не удовлетворит кредитора, либо рассчитавшись с ним по долгам, либо дав поручительство; и если человек посмеет нарушить свое "заточение", выйдя из круга, это будет означать для него смерть" (Pinkerton's Voyages, vol. viii. p. 377).
Диодор Сицилийский упоминает сажание на кол как один из видов наказаний, существовавших в Индии (Lib. ii. 18).
Глава о ритуалах, принятых среди этих язычников.
В начале утра эти язычники идут совершить омовение в водоеме, каковой водоем - это бассейн со стоячей водой. И когда они помоются, они не могут прикасаться ни к какому человеку до тех пор, пока они не прочитают свои молитвы, что они делают у себя дома (1). Они произносят свои молитвы следующим образом: они ложатся ничком на землю, где-нибудь в уединенном месте, и дьявольски вращают своими глазами и гримасничают губами; и это продолжается четверть часа, а затем наступает время трапезы. Они не могут прикоснуться к еде, если она не приготовлена руками дворянина, ибо только их женщины готовят для себя сами. Таков обычай среди господ. Дамы их, как ожидается, моются и душатся духами сами. И каждый раз, когда мужчина хочет вступить в связь со своей женой, она [перед этим] весьма тщательно моется и умащает себя благовониями; но, при любых обстоятельствах, они всегда ходят надушившись и увешав себя драгоценностями, нося их на своих руках, и в ушах, и на ногах, и на предплечьях.
(1) Брахманы обязаны вымыть все свое тело перед тем, как приступить к приему пищи. Некоторые из них дают клятву купаться только до восхода солнца, что они и делают либо в теплой воде у себя дома, либо в водоеме или реке. Одевшись, брахман садится есть, но должен тщательно остерегаться разного рода случайностей, которые могут снова сделать его в ритуальном смысле нечистым и заставить прервать трапезу. См. Forbes's Ras Mala, vol. ii. pp. 255-8
Глава о том, как жители Каликута воюют.
В целом они каждый день упражняются в занятиях с мечами, щитами и копьями. И когда они идут на войну, король Каликута постоянно содержит 100000 пехотинцев, поскольку они не ездят верхом на лошадях, имея лишь несколько слонов, на которых передвигается сам король. И все люди носят ткань, повязанную вокруг головы, сделанную из шелка ярко-красного цвета, и имеют мечи, щиты, копья и луки. Король несет зонт (1) вместо знамени, сделанный наподобие сапога, перевернутого подошвой вверх: он сделан из листьев дерева и насажен на конец тростника, и применяется для того, чтобы защищать короля от солнца. И когда они сходятся для битвы, и одна армия останавливается от другой на расстоянии всего лишь двух выстрелов из арбалета, король говорит брахманам: "Пойдите в лагерь врага и скажите их королю, пусть он выставит против меня сто наэри, а я выйду со своими ста". И таким образом оба они сходятся посредине поля и начинают сражение, делая это следующим образом. Хотя они должны сражаться в течение трех дней, они всегда наносят два прямых удара в голову и один по ногам. И когда четыре или шесть человек с любой стороны падают убитыми, брахманы входят в их ряды и заставляют обе стороны возвратиться в свой лагерь. И вышеупомянутые брахманы сразу же отправляются к армиям обеих противников и говорят: "Nur manezar hanno". Король отвечает: "Matile?", т.е. "Вы не хотите продолжать?" И брахман говорит: "Нет". И противная сторона делает то же самое. Вот так они и сражаются, сто против ста. И это их обычай вести бой. Иногда король едет [на войну] верхом на слоне, иногда его несет [на себе] один из наэри. И когда они несут его, то всегда передвигаются бегом. Выезд короля всегда сопровождается игрой на музыкальных инструментах. Вышеупомянутому наэри, который носит его, он платит в виде жалования 4 карлино каждый месяц, и во время войны дает ему полдуката. И они живут на это жалование. У вышеупомянутого народа очень черные зубы, из-за листьев, которые, как я уже говорил вам, они [постоянно] жуют. Когда наэри умирает, его сжигают с очень пышной погребальной церемонией, и некоторые сохраняют их прах. Но что касается простых людей, то после смерти некоторые хоронят их внутри своего дома; другие, опять-таки, в саду (2). Деньги, которые находятся в обращении в вышеупомянутом городе, чеканятся, как я уже сказал вам, в Нарсинге. И поскольку в то время, когда я был в Каликуте, там находилось большое количество купцов из различных стран и народов, я, желая узнать, кем были эти люди, столь сильно отличающиеся один от другого, спросил об этом и узнал, что здесь было очень много мавританских купцов, многие [из них] - из Мекки, часть - из Бангхеллы, некоторые из Тармассари, некоторые из Пего, очень много из Киоромандела, большое количество из Заилани, столь же большое - с Суматры, немало из Колона и Каиколона, очень много из Батакалы, Дабли, Чивули, Комбеи, Гузерата, и из Ормуса. Были также некоторые из Персии, Аравии Счастливой, часть из Сирии, из Турции, и некоторые из Эфиопии и Нарсинги. Итак, во время своего пребывания там я застал торговцев из всех перечисленных областей. Вам следует знать, что язычники почти не занимаются мореплаванием, в-основном это делают мавры, которые привозят товары; поскольку в Каликуте есть по меньшей мере 15000 мавров, которые в массе своей - местные уроженцы.
(1) "Чаттра", или черный китайский зонтик, обычно используемый в Индии, в сложенном виде выглядит приблизительно похожим на голенище сапога. Это один из символов королевского достоинства в Индии, также как и ряде других восточных стран. Малкольм предположил, что слово "сатрап" является искажением от "чаттрапа", "обладатель королевского зонта", вероятно, применявшегося для обозначения тех провинциальных правителей, которым только и позволялось его носить. Он добавляет: "Обычай пользования зонтом от солнца присущ многим странам Азии; и, что касается Персии, нельзя найти лучшего свидетельства, чем скульптуры Персеполя, где зонт часто выделяет из группы фигур принца или вождя. "Чаттра", что значит "зонтик" - общий термин в персидском языке и в санскрите. "Па", усеченная форма от "пати", т.е. "господин", теперь утрачена в первом, но сохранилась в последнем языке. Имя, или, скорее, титул "Чаттрапати", или "господин зонтика", носит одно из высших должностных лиц федерального правительства в государстве маратхов" (History of Persia, vol. i. p. 271, n). По моим собственным воспоминаниям, ни одному человеку не разрешалось пройти перед дворцом султана на Босфоре, не сложив свой зонтик.
(2) Это подтверждает Бьюкэнен, который сообщает, что наиры сжигают своих умерших, но большинство представителей низших каст хоронит их в земле.
(3) Что индусы никогда не были моряками, можно заключить из почти всеобщего молчания древних индийских авторов об их мореплавании, тогда как большинство их подробно описывают состав индийской армии. Кажется весьма вероятным, что законы Ману, которые упоминаются ниже, и на основе которых сэр Уильям Джонс сделал вывод, что индусы, по-видимому, занимались мореплаванием в эпоху создания этого труда, первоначально подразумевали речное судоходство, надзор над которым был возложен на "судей на водах", в чьи обязанности, кроме того, входило соблюдение границ полей и забота о том, чтобы каждый мог пользоваться водой из каналов и оросительных систем (См. Manu, viii. 408-9). Арриан прямо говорит, что морские путешествия в Индии были запрещены, а Плиний - что индийцы никогда не переселялись в другие страны (vi. 20); и хотя можно предположить, что их судоходство вовсе не ограничивалось одними только реками, тем не менее показания всех источников решительно возражают против идеи, что они были моряками в обычном значении слова.
Вследствие природного или религиозного отвращения индусов к морю, или комбинации обоих чувств, мореплавание в Индийском океане с очень ранних времен перешло в руки арабов, которые тем самым успешно сумели завоевать преобладающе влияние на западном побережье Индии. На то же самое отвращение, проистекавшее из религиозных предубеждений, обратил внимание Марко Поло, который при описании обычаев малабарцев замечает, что тот, кто плавает по морю, не может выступать в качестве свидетеля в суде, поскольку такие люди считаются отчаянными. См. Pinkekton's Voyages, vol. vii. p. 163.
Глава о мореплавании в Каликуте.
Мне представляется здесь весьма уместным объяснить вам, как эти люди плавают по морю вдоль побережья Каликута, и в какое время, и как они строят свои суда. Прежде всего, они делают свои суда беспалубными, и каждое состоит из 300 или 400 деревянных планок. И когда они строят свои суда, то не прокладывают между одной доской и другой никакой пакли, но так плотно подгоняют доски одна к другой, что они отлично держат воду. Затем они обмазывают борта судна снаружи смолой и скрепляют их большим количеством железных гвоздей. Не представляйте себе, однако, что у них вообще нет пакли, поскольку ее привозят туда в огромном изобилии из других стран, но они не привыкли использовать ее при постройке судов (1). У них есть также такой же добрый строевой лес, как и наш, и в большем количестве, чем у нас (2). Паруса этих судов сделаны из хлопка, и у основания вышеупомянутых парусов их суда несут другой парус, и они поднимают их, находясь в море, чтобы поймать больше ветра; так что они ходят под двумя парусами, а мы - только под одним. На их судах также имеются якоря, сделанные из мрамора, т.е. из куска мрамора в 8 пальм длиной и 2 пальмы со всех остальных сторон. К вышеуказанному мрамору прикреплены два больших каната; и это - их якоря. Они плавают по морю от Персии до мыса Кумерин, который отстоит на восемь дней пути от Каликута морем к югу. Сезон мореплавания в этом направлении продолжается восемь месяцев в году, т.е. с сентября и примерно до апреля; затем, с 1 мая и до середины августа, следует избегать этих берегов, поскольку море становится очень грозовым и бурным. И знайте, что в течение мая, июня, июля и августа месяцев круглые сутки льют дожди; они не просто идут непрерывно, но каждый день и каждую ночь, и в это время [на небе] почти не видно солнца. В течение остальных восьми месяцев дожди никогда не идут (3). В конце апреля они отплывают от берега Каликута, огибают мыс Кумерин и ложатся на другой навигационный курс, где можно плавать в безопасности в течение этих восьми месяцев, и направляются за малыми специями (4). Что касается названий их кораблей, то одни из них, плоскодонные, называются "самбуки". Некоторые другие, которые сделаны подобно нашим, т.е. имеют округлое днище, они называют "капел". Еще одни небольшие суда называются "парао", это лодки 10 шагов в длину, выдолбленные из единого ствола дерева, которые ходят на веслах, сделанных из тростника, и мачта у них также сделана из тростника. Есть еще один тип небольших барок, называемых "альмадия", сделанных из единого ствола дерева. Есть и другой тип судна, который ходит как на веслах, так и под парусами. Они полностью сделаны из одного дерева, в 12 или 13 шагов каждое. Внутри эти суда настолько узкие, что человек не может сесть бок о бок с другим, но должен сидеть один перед другим. Они [одинаково] заострены с обоих концов [т.е. на носу и на корме]. Эти суда называются "чатури" и ходят под парусами, либо на веслах быстрее, чем всякая другая галера, фуста или бригантина (5). На море есть пираты, и эти "чатури" делают на острове, расположенном неподалеку, который называется Поркаи (6).
(1) Это описание в целом совпадает с существующей практикой судостроения на Малабарском побережье. Марко Поло указывает, однако, что суда, которые строились там в его время, были проконопачены паклей. Это ошибка с его стороны, или, возможно, английского переводчика его книги.
(2) В сообщении, опубликованном Королевским Азиатским Обществом (No. iv. 350-369), перечисляются 120 ценных пород строевого леса, произрастающего в Малабаре.
(3) В целом правильное описание господствующих ветров и погоды в течение двух муссонных сезонов.
(4) "Много судов выходит в море в этот сезон года с Малабарского побережья, направляясь в Индонезию, и возвращаются обратно или плывут в Персидский залив или Красное море, с началом действия северо-восточного муссона; поскольку юго-западный муссон, который господствует за пределами мыса Аче с апреля по октябрь, редко дует в направлении пролива, особенно около берега Суматры, т.е. силу муссона отражают горы и возвышенности, протянувшиеся от Аче вдоль побережья Педири, он сменяется легкими переменными ветрами и штилем, иногда перемежающимся с бризом, дующим с суши, или сильными шквалами, налетающими с побережья Суматры по ночам" (Roksburg's Directory, Part ii).
(5) Эти названия судов и лодок представляют еще одно косвенное доказательство против представления, что древние индусы были мореплавателями, поскольку, за единственным исключением, именно, "капел" или "капал", которое, по данным Кроуфорда, взято из языка телугу или телинганского происхождения, все остальные позаимствованы из иностранных источников. "Прау" одинаково относится к малайскому и яванскому языкам. "Самбук" - от арабского "санхук". "Альмадия" - от арабского "эль-маадтах", - "паром". А "чатури", по моему мнению, представляет собой искажение от "шактур", как обычно называют лодки на побережье Сирии, и все они известны в Красном море и Персидском заливе. Фуста - итальянское название легкой галеры.
(6) Т.к. около Каликута нет острова под таким названием, я предполагаю, что Вартема подразумевал город того же имени, расположенный на побережье, примерно в 2Њ южнее. "Он не имеет какой бы то ни было гавани или порта, и суда, приходящие туда для торговли, становятся на якорь в открытом море у города, где глубина достигает двух морских саженей, на расстоянии полутора или двух миль от берега. Раньше это место обладало куда большим значением, чем теперь, и было столицей небольшого княжества, правитель которого был свергнут в 1740 г. раджей Траванкора" (Географический справочник Торнтона). Барбоза приводит следующее описание места: "В Порка есть свой собственный синьор. Здесь проживает несколько рыбаков-язычников, которые ничего больше не делают, и не имеют никакого иного занятия, кроме как ловить рыбу зимой и грабить летом на море тех, кто попадается на их пути. У них есть определенные маленькие лодки, похожие на бригантины, в которых они умело гребут, и, собираясь все вместе, вооруженные луками и стрелами, они окружают любое судно, которое лежит в дрейфе со спущенными парусами во время штиля, и, осыпав судно градом стрел, они принуждают [его команду] к сдаче, после чего бросаются грабить команду и судно, высаживая раздетых догола людей на суше. Добычей они делятся с правителем страны, который им покровительствует. Лодки, на которых они занимаются морским разбоем, называются "катури" (Ramusio, vol. i. p. 312). Это пиратство, похоже, пришло в упадок во времена Гамильтона. Он сообщает: "Поркат, или Порках, - небольшое княжество, по протяженности не достигающее и четырех миль вдоль побережья. Сейчас оно обеднело и почти не поддерживает никакой торговли, хотя раньше оно являлось открытым портом для пиратов, когда Эйвори и Кидд занимались разбоем у берегов Индии; но с тех пор пираты больше рыщут у северных берегов, подстерегая богатые "призы" среди купеческих кораблей из Мекки и Персии" (Pinkerton's Voyages, vol. viii. p. 383). Балдеус называет это место Перкатти, а в превосходном новом атласе Кейта Джонстона оно показано как "Парракад". Вопрос, - была ли когда-нибудь вся или некоторая часть территории, входившей в состав небольшого княжества Порка, островом в Кочинской заводи, - я не могу решить на основе Хорнбурга, но, судя по картам, это кажется очень вероятным.
Глава о дворце короля Каликута.
Дворец короля занимает почти милю в окружности. Стены его низкие, как я упоминал выше, с очень красивыми деревянными вставками, на которых вырезаны рельефные изображения дьяволов. Пол дворца полностью выстлан коровьим навозом (1). Вышеуказанный дворец стоит 200 дукатов или около того. Я теперь вижу причину, по которой они не могут заложить глубокий фундамент, - всему виной [подпочвенные] воды, которые близко подходят к поверхности (2). Невозможно оценить [стоимость] драгоценностей, которые носит король, хотя в бытность мою [в Каликуте] он пребывал не в очень хорошем расположении духа, как по причине того, что находился в состоянии войны с королем Португалии, так и потому, что у него была французская болезнь (3), вызвавшая опухоль в горле. Тем не менее, он носил столько драгоценностей в своих ушах, на руках, на предплечьях, на ногах выше и ниже колена, что просто удивительно было это созерцать (4). Его сокровищница состоят из двух складов, полных золотых слитков и отчеканенных золотых монет, которые, по словам многих брахманов, нельзя было увезти даже на сотне мулов. И говорят, что эти сокровища скопили 10 или 12 предыдущих королей, оставив их [после себя] на нужды государства. У этого короля Каликута также есть ларец в 3 пяди длиной и полторы высотой, полный всевозможных драгоценностей.
(1) Сухой коровий навоз (гобар) уроженцы Индии повсеместно используют для того, чтобы обмазать стены и полы своих глиняных хижин, из-за его вязкости и предполагаемых очистительных свойств. Бьюкэнен сообщает: "Он также в значительной мере используется как топливо, даже там, где есть много дров, особенно людьми высокого ранга, как из-за благоговения, с которым они относятся к корове, так и потому, что он считается одним из самых чистых веществ. За каждой коровой, когда она пасется, присматривают женщины из высокой касты, которые своими руками собирают навоз и уносят его в корзинах домой. Затем они лепят из него лепешки, в полдюйма толщиной и 9 дюймов в диаметре, и развешивают на стенах, чтобы они высохли. Представления индусов о чистоте столь сильно отличаются от наших, что стены их самых лучших домов часто замараны этими лепешками" (Pinkerton's Voyages, vol. viii. p. 612).
(2) См. примеч. на стр. 136.
(3) "Фрамдж" или "франк" - общеупотребительное среди арабов название для упомянутой болезни (сифилиса).
(4) Ниже приведено описание одежды саморина, когда он давал аудиенцию Педро Алваришу Кабралу в 1500 г.: "На нем был только отрез белой ткани, расшитой золотом, обернутый вокруг его талии: все остальное тело было обнаженным. На голове у него был колпак из тканой золотом парчи. В ушах у него висели драгоценности, состоявшие из алмазов, сапфиров и жемчужин, две из которых были больше, чем орех. На его руки, от локтей до запястий, и на его ноги ниже колен были надеты браслеты, усыпанные драгоценными камнями огромной величины. Пальцы рук и ног были унизаны кольцами. На перстне, что красовался на большом пальце ноги, был большой рубин удивительного блеска. Среди остальных [драгоценных камней] был алмаз, больший, чем крупная фасоль. Но всё это было ничто по сравнению с богатством его пояса, усыпанного драгоценными камнями в золотых оправах, который излучал такой сильный блеск, что на него невозможно было смотреть. Рядом с саморином стоял королевский трон и его носилки, все из золота и серебра, диковинно сделанные и украшенные драгоценными камнями. Там можно было видеть 3 золотых трубы и 17 серебряных, наружные отверстия которых были также усыпаны каменьями, не говоря уже о серебряных лампадах и кадилах, курящихся благовониями и его золотой плевательнице" (Greene's Collection, vol. i. p. 43).
Глава о специях, которые растут в этой стране Каликут.
На территории Каликута можно увидеть много перечных деревьев: есть также некоторые в пределах города, но их немного. Их ствол похож на стебель виноградной лозы, т.е. его сажают рядом с каким-либо другим деревом, потому что не может держаться прямо без опоры. Это дерево растет подобно плющу, который, оплетая ствол и цепляясь за него, поднимается на такую же высоту, что и само дерево, за которое он схватился. Вышеупомянутое растение выбрасывает много веток, каковые ветки имеют от 2 до 3 пальм в длину. Листья, растущие на этих ветках, похожи на листья кислого апельсина, но более сухие, и в нижней части на них проступает множество жилок. На каждой из этих веток растет 5, 6 и 8 соцветий, немного более длинных, чем палец человека, и они похожи на мелкий изюм, но более упорядоченно расположены, и такие же зеленые, как незрелый виноград. Их собирают в этом зеленом состоянии в октябре и даже в ноябре месяце, а затем кладут на солнце на определенных циновках и оставляют их [сушиться] на солнце на 3 или 4 дня, пока они не станут такими же черными, какими мы привыкли их видеть в наших краях, больше ничего с ними не делая. И знайте, что эти люди не обрезают это дерево, которое производит перец, и не рыхлят [вокруг него почву]. (1). В этом месте также выращивается имбирь, который представляет собой корень, и среди этих корней попадаются некоторые по 4, 8 и 12 унций [весом] каждый. Когда они выкапывают его, основа вышеупомянутого корня имеет почти 3 или 4 пяди в длину и выглядит подобно некоторым тростникам (cannuze). И когда они собирают вышеупомянутый имбирь, на том же самом месте они берут глазок вышеуказанного корня, который похож на глазок тростника, и сажают его в отверстие, откуда они прежде выкопали корень, и взбрасывают его сверху землей. В конце года они возвращаются, чтобы вырыть его, и [затем] снова посадить указанным выше способом (2). Эти корни растут в красной почве, и на горе, и на равнине, как растет мираболан, все сорта которого можно встретить здесь (3). Их стебли похожи на ствол грушевого дерева среднего размера, и они плодоносят подобно перечному дереву.
(1) "Перец обычно величают деньгами Малабара... Вьющееся растение, которое приносит перец, рассаживается путем высадки черенка у корневища дерева-джека, манго или других деревьев, имеющих жесткую кору, по которым поднимается вверх лоза. После высадки в грунт она больше не требует никаких особых забот или внимания, и культиватору фактически ничего другого не остается делать, как собирать урожай с наступлением соответствующего сезона. Если плод предназначен для приготовления черного перца, ему не дают созреть, но срывают еще зеленым и затем сушат до тех пор, пока он не почернеет. Тот, который предназначен для приготовления белого перца, оставляют на дереве, чтобы он как следует дозрел; в состоянии зрелости эта ягода покрывается красной шелухой, которая, будучи снята, оставляет белую перчинку, и после того, как ее высушат, становится пригодной для продажи" (Географический справочник Торнтона). Фитч сообщает: "Этот куст похож на наш плющ, и если бы он не цеплялся за какое-нибудь дерево или шест, он бы упал и сгнил. Когда вначале они его собирают, он еще зеленый; затем его кладут на солнце и под его лучами он, высушиваясь, чернеет" (Pinkerton's Voyages, vol. ix. p. 425). Барбоза приводит подробное описание растения, а также торговли перцем вскоре после прибытия португальцев в Индию (Ramusio, vol. i. p. 322).
(2) Иеронимо де Санто-Стефано, который посетил Каликут за несколько лет до Вартемы, описывает перечную лозу и имбирный куст в схожих выражениях. О последнем он сообщает: "Для рассады имбиря в землю закапывается небольшая часть свежевырытого корня, размером с маленький орех, которая в конце месяца вырастает большим. Лист его похож на лист дикой лилии" (India in the Fifteenth Century, iv. p. 4, 5). Фитч сравнивает растение с "нашим чесноком, а его корень и есть имбирь". Д-р Бьюкэнен указывает, что черенок имбиря следует рассаживать в апреле-мае, а в декабре-январе корни уже можно выкапывать. Те, что предназначены для рассады, смешивают с небольшим количеством грязи и сразу же снова зарывают в яму". См. A Journey from Madras through Mysore, &c, vol. ii. p. 469.
(3) Из Terminalia, семейства, к которому принадлежит мираболан, Райт и Арнотт в своей книге "Prodromus Flora Peninsulce Indue Orientalis", vol. i, p. 312 et seq. перечисляют 11 видов; но, вероятно, только у пяти из них есть съедобные плоды, именно:
1. Terminalia Angustifolia, Jacq.
2. Catappe, L.
3. Bellerica, Roxb.
4. Chebula, Roxb.
5. Travancorensis, W. & A." J. J. Bennett.
Глава о некоторых фруктах в Каликуте.
Я обнаружил в Каликуте один плод, который называется "киккара". Его ствол похож на ствол большого грушевого дерева. Плод имеет 2 или 2 с половиной пальмы в длину и толщиной с бедро человека. Этот плод растет на стволе дерева, т.е. под сучьями, и частично посредине стебля. Названный плод имеет зеленый цвет и похож с виду на сосновую шишку, но более мелкий. Когда он начинает созревать, кожура становится черной и кажется гнилой. Этот плод собирают в декабре месяце, и когда его ешь, то кажется, будто вы едите мускусную дыню, и он выглядит похожим на зрелую персидскую айву. Также возникает впечатление, что вы съели медовые соты, и он также обладает вкусом сладкого апельсина. Внутри вышеуказанного плода есть некоторые пленки, как в гранате. И внутри вышеупомянутых пленок есть другой плод, который, если его поджарить на тлеющих углях и затем съесть, вы не отличили бы от самых лучших каштанов. Так что он показался мне наилучшим и самым превосходным плодом, который я когда-либо ел (1). Есть здесь и другой плод, который называется "амха", а его стебель - "манга". Это дерево похоже на грушу, и плодоносит, как груша. Эта "амба" выглядит подобно одному из наших грецких орехов в августе месяце, и имеет ту же форму; а когда она зрелая, то становится желтой и блестящей. Внутри у этого плода есть косточка, как у сухого миндаля, и он намного превосходит [по вкусу] дамасскую сливу. Из этого плода делают сухофрукты, как мы их делаем из маслин, но они намного их превосходят (2). Встречается здесь еще один плод, похожий на дыню, и у него есть подобные полосы, и когда его разрежут, то внутри можно найти 3 или 4 зерна, которые выглядят похожими на виноград или кислые вишни. Дерево, которое приносит этот плод, высотой с айву и имеет такие же листья. Этот плод называется "коркопал", он чрезвычайно приятен на вкус, и используется как отличное лекарство (3). Я обнажил там еще один плод, который в точности похож на мушмулу, но имеет белый цвет, как у яблока. Я не припомню, как он называется (4). И еще, я видел другую разновидность плода, который похож на тыкву в цвету - 2 пяди длиной, и имеет кожуру толщиной больше чем в 3 пальца, и намного лучше, чем тыква (zuccha) для сладостей, и это очень любопытная вещь, и называется "комоланга", и растет она на земле, как дыня (5). В этой стране также произрастает другой очень редкий плод, называемый "малаполанда". Дерево, которое приносит плод, высотой с рост человека или чуть больше, и оно выбрасывает 4 или 5 листьев, т.е. ветвей с листьями. Каждый из этих листьев может укрыть человека от дождя и солнца. В своей середине это дерево выбрасывает определенные ветви, на которых распускаются цветки, как на стебле фасоли, и впоследствии завязываются определенные фрукты, имеющие полторы пальмы в длину и толщиной с древко копья. Когда они [туземцы] хотят собрать вышеупомянутые плоды, то не ждут, пока они созреют, потому что они созревают у них дома. Одна ветка приносит 200 или около того вышеупомянутых фруктов, и все они [растут так тесно, что] соприкасаются друг с другом. Эти фрукты бывают трех сортов. Первый сорт называется "киангаполон"; это очень хорошее укрепляющее средство для приема в пищу. Их цвет желтоватый, и кожура очень тонка. Второй сорт называется "каделакалон", и значительно превосходит другие. Третий сорт горький. Два упомянутых последними сорта похожи на наши фиги, но превосходят их. Дерево этого плода плодоносит только раз и не больше. На стволе вышеуказанного дерева всегда имеется 50 или 60 побегов (figlioli), и его владельцы срывают их руками и пересаживают их, и в конце года эти побеги уже приносят свои плоды. И если вышеупомянутые ветки слишком зелены, когда их сорвали, то упомянутые фрукты сверху покрывают тонким слоем глины, чтоб они быстрее дозрели. Вам следует знать, что [здесь] в любое время года можно найти огромное множество этих фруктов, и на 1 каттрино их продается 20 штук (6). Точно так же во все дни года здесь можно найти розы и [другие] самые редкие цветы.
(1) Описанный здесь фрукт - это, очевидно, джек (Artocarpus integrarifolia), крупные семена которого в жареном виде часто употребляются в пищу. Они были любимым блюдом моего покойного друга сэра Джеймса Аутрама, который говорил, что они не уступают жареным каштанам. Хотя вкус мякоти сладкий, запах очень неприятен для европейцев. Вартема, который, по-видимому, приписывает этот запах кожуре, является единственным из старых путешественников, который, отметившим эту особенность. Я не смог обнаружить происхождение названия "Ciccara", которое он дает плоду, если только оно не является искажением малаяли "Tsjaka" или "Taca". Ибн Баттута упоминает два вида джека, "эш-шаки" и "эль-барки", и, описывая плод, говорит: "Когда осенью он желтеет, его собирают и разрезают: и внутри каждого находится от ста до двухсот семян. Его семя напоминает семя огурца и имеет косточку, похожую на крупную фасоль. Если косточку поджарить, на вкус она похожа на сушеную фасоль". (Lee's Translation, p. 105.) Различие, проведенное таким образом между семенами и косточкой джека, кажется, оправдывает тот факт, что Вартема назвал последнюю "другим плодом"; и я с удовлетворением обнаружил, что этот вывод в какой-то мере подтверждается следующими ценными замечаниями, высказанными мне Джоном Дж. Беннеттом, эсквайром, из Британского музея, чьей любезности я также обязан несколькими последующими заметками о различных фруктах, упомянутых в этой главе:
"Плод дерева-джека (индийского хлебного дерева) является составным и состоит из множества односеменных плодов, слипшихся вместе. Любопытно, что именно на этот факт, на первый взгляд не столь очевидный, отчасти обращали внимание прежние авторы. Описание плода дерева-джека у Роксбурга звучит следующим образом: "Фрукт составной, продолговатый, заключен в оболочку, от 12 до 20 дюймов длиной, от 6 до 12 в диаметре, весит от 10 до 60 фунтов. Семена однодольные, каждое в отдельной коробочке, все должны были бы достичь зрелости, но этого никогда не происходит. Размером они почти с мускатный орех, заключены в тонкую, гладкую, кожистую оболочку, находятся внутри съедобной мясистой части плода, которая образует внешнюю оболочку уже упоминавшихся семенных коробочек... Плод этого дерева так повсеместно известен, что я считаю излишним говорить о его совершенстве, также как о его семенах, которые в жареном виде не уступают самым лучшим каштанам. На Цейлоне, где дерево произрастает наиболее обильно, и где его плоды достигают наибольших размеров, они являются одним из самых популярных блюд у местных жителей" (Flora Indica, vol. iii. p. 532).
(2) Хотя Вартема и преувеличивает значение этих плодов, примечательно, то он использует по отношению к ним два названия: "ам", "амб", "амба" или "анба", по-видимому, произошло от санскритского слова "Amrd", но т.к. его написание в форме "анба" у Ибн Баттуты очень близко похоже на множественный и единственный род арабского слова, обозначающего виноград - "'Anbah" и "Atiab" соответственно, я почти не удивляюсь тому, что профессор Ли перевел его именно этим словом, тем более что в арабском языке нет своего названия для манго. Плод не является эндемичным в какой-либо части Аравии, хотя манго низкого качества теперь можно обнаружить в южных районах Йемена и в Омане. Я смог установить дату, когда эта культура была завезена в последнюю страну (но, к сожалению, не место, откуда она была импортирована, хотя, по всей вероятности, это была Индия), обратившись к следующей вдержке из рукописной истории Омана, которая находится в моем распоряжении, называемой "аль-Фадх аль-Мубин". Автор, описывая правление аль-Феллаха ибн аль-Мухсина, который правил частью страны ближе к концу XV в., сообщает: "Именно он завез "амбу" в Маскат, и высадил ее в Омане, где раньше она была неизвестна. Ее прислали ему в дар как редкую диковинку, и описали как отличный плод, поэтому он приказал высадить большое количество этих деревьев".
Слово "манго", согласно Кроуфорду, - искажение от "мангга", которое, хотя и использовалось малайцами, было позаимствовано нашими купцами в Бантаме, на побережье Суматры (Hist, of the Indian Archipelago, vol. i. p. 425.). Арабские мореплаватели Малабара заимствовали его, вероятно, из того же источника.
(3) Название фруктов, которые Вартема упоминает в этой главе, по-видимому, вышли из употребления в настоящее время, и ученые малаяли не признают их как принадлежащие к этому языку. В отношении "коркопала" м-р Беннетт замечает: "Я с трудом могу предложить догадку. Это может быть папайя, но она отличается как по форме листьев, так и по количеству семян. Или, возможно, это может быть разновидность диоскироса".
(4) Описанный здесь плод, напоминающий мушмулу, может быть либо розовым яблоком, либо гуайявой, которые являются разновидностями белых фруктов. Большая открытая чашечка также могла навести на сравнение с мушмулой (Беннетт).
(5) "Вероятно, плод, близко родственный, если не идентичный, арбузу". В отношении коркопала и комоланги м-р Беннетт замечает: "Я нахожу, что Юлий Цезарь Скалигер произвольно исправляет текст Вартемы, который он перевел несколько иначе, не указав при этом источник своей информации. Ниже приведены главы в его переводе и с его заглавиями:
"Melo Corcopali et Mespilum. Corcopal Indite provincia est: in qua cydonii magnitudine et foliis arbor prregrandem gerit fructum, melonis finira, eodernque sulcatum modo. Intra quern terna quaternave grana, acinorurn uvse facie, acore cerasi. Ubi est adversus tuarn subtilitatern naturse simplicitas. Non enim granorum Humerus, uti tu volebas in Punicis, certus est: sicuti neque in Ciccara. Melonem banc et edendo esse, et ad medicinas utilem. Ibi Mespilum colore albo, Malo magnitudine.
Comolanga. In eadem Corcopal Comolanga fructus esitatur, sesquipede major, curcubitte colore, llumi jacet, ut melo. Pulpa; plurimum. Condimenta ex ea, vol cucurbitinis, quas Carabassades Hispani vocaut, vel citriis meliora, attpie sapidiora." Exekcitatio clxxxi. cap. 13, 15. Idem.
(6) Это, несомненно, подорожник, в нескольких своих разновидностях, и очень хорошо описанный. Что касается его отмирания после плодоношения, то я ограничусь тем, что процитирую написанное Роксбургом: "Они зацветают во все времена года, хотя обычно в сезон доджей, а семена их созревают 5 или 6 месяцев спустя. Растение затем гибнет, вплоть до самого корня, который до этого выбрасывает другой побег: они растут, расцветают и т.п. последовательно в течение нескольких лет" (Flora Indica, i. p. 663. Idem).
"Малаполанда" может быть искажением от "валеи пуллум", которое, согласно Айнсли, является тамильским названием подорожника. См. его Materia Indica, vol. i. sub voce Plantain.
Глава о самом плодородном дереве в мире.
Я опишу вам другое дерево, самое лучшее во всем мире, которое называется "тенга" (1), и похоже на ствол финиковой пальмы. От этого дерева можно получить десять полезных вещей. Первая из них - это его древесина, которая идет на растопку; [затем] - орехи, которые идут в пищу; пенька, используемая для мореплавания; тонкая материя, которая, будучи окрашенной, кажется сотканной из шелка; древесный голь высокого качества; вино; вода; масло; сахар; и, наконец, его листьями, когда они опадают, они [туземцы] покрывают дома. И эти листья по полгода не пропускают воду. Если я не объясню вам, каким образом от него получают так много вещей, вы не поверите в это и не поймете. Вышеуказанное дерево приносит вышеупомянутые орехи точно так же, как ветка финиковой пальмы; и каждое дерево приносит от 100 до 200 этих орехов, скорлупа с которых снимается и используется вместо дров. И затем, под внутренней корой, с них снимают определенное вещество, похожее на хлопок или тонкий лен, и отдают его работникам, чтобы они ее выдубили и из ее цвета [т.е. лучшей части] сделали материю, которая не уступает по качеству шелковой ткани. Из грубой части вьют веревки и изготавливают из них маленькие шнуры, которые используют на море [в качестве снастей]. Из другой кожуры вышеупомянутых орехов делают отличный древесный уголь. После того, как снимут вторую кожуру, орех вполне годится в пищу. По размеру вышеуказанный орех [вначале] равен мизинцу на руке. Когда вышеупомянутый орех начинает расти, внутри него начинает скапливаться вода, так что есть некоторые орехи, которые содержат по 4 и 5 бокалов воды, которая является самым лучшим напитком, похожим на розовую воду, и чрезвычайно приятна [на вкус]. Из вышеупомянутого ореха также делают превосходнейшее масло, и, таким образом, вы можете получить от него целых восемь полезных вещей. Другой ветке вышеуказанного дерева не дают плодоносить, но срезают ее посредине и наклоняют под определенным углом; и по утрам и вечерам они с помощью ножа открывают это отверстие, откуда стекает определенная жидкость, а из этой жидкости делают определенный сок. И эти люди подставляют под отверстие горшок и собирают в него этот сок, которого одно дерево дает не менее чем полкувшина между днем и ночью. Этот горшок они ставят на огонь и кипятят его один, два и три раза, так что сок становится похожим на крепкое вино, и бьет в голову человека, даже если тот просто его понюхает, не говоря уже о том, чтобы выпить. Это и есть вино, которое пьют в этих странах. Из другой ветви вышеупомянутого дерева получают аналогичным образом такой же сок и перегоняют его в сахар посредством [варки на] огне; но сахар этот не очень хорош. У вышеуказанного дерева всегда есть плоды, либо зеленые, либо сухие, и оно плодоносит в течение пяти лет. Эти деревья можно встретить на протяжении 200 миль в стране, и все они имеют владельцев. Что касается ценности этого дерева, то, если случается так, что короли враждуют друг с другом и убьют детей друг друга, то они все же иногда могут примириться; но если один король срубит любое из этих деревьев, принадлежащее другому королю, то они не заключат мира до скончания времен (2). Знайте, что вышеуказанное дерево живет 25 или 20 лет и растет на песчаных местах. И когда сажают орехи, чтобы из них выросли эти деревья, и пока они еще не дали побег, и пока дерево еще не начало из них расти, то необходимо, чтобы посадившие их люди каждый вечер приходили раскопать их, чтобы их овевал холодный ночной воздух; а по утрам они возвращаются и снова засыпают их землей, чтобы они не попали открытыми под лучи солнца. Вот таким образом дерево это размножается и растет. В этой стране Каликут есть также большое количество зерзалино (3), из которого делают превосходное масло.
(1) Это, очевидно, кокосовая пальма, которая на языке малаяли, согласно Айнсу, называется "Tunghu". С чувством удивления я должен отметить, что ни один из более ранних путешественников не приводит такого подробного описания этого дерева и его многообразного применения, как Вартема; и точность его сведений может быть проиллюстрирована следующей цитатой из Сименса: "Кокосовая пальма достигает высоты от 60 до 100 футов, и диаметра от 1 до 2 футов... Она лучше всего растет в песчаной почве... Дерево используется для различных нужд. Его листья - от 18 до 20 футов длиной; сингальцы делят их пополам и из каждой части плетут корзины. Под обозначением "каджан" они представляют обычное покрытие их хижин, а также европейских бунгало. Из главных жил листьев, связанных вместе, получаются метлы для корабельных палуб... Еще одна часть этого дерева, которая значительно привлекает внимание наблюдателя, - это некая разновидность волокон у основания черенка. Их срезают большими кусками и используют на Цейлоне в качестве сит, особенно для приготовления тодди. Дерево приносит несколько гроздей орехов, в каждой грозди можно увидеть от 12 до 20 больших орехов, помимо нескольких маленьких, несозревших. При благоприятных обстоятельствах плоды собирают четыре или пять раз в течение года. Последние широко используются в качестве продукта питания - как в виде мякоти, так и напитка, когда плоды пальмы зеленые или молодые: в этом состоянии они дают большое количество восхитительного ароматного напитка. Вода, кристально-чистая и сладкая на вкус, с легким терпким привкусом, который делает ее особенно приятной... Из цветочной завязи плодоножки, прежде, чем цветки распустятся, делают тодди, или пальмовое вино. Чтобы приготовить тодди, плодоножки, пока они не распустились, перевязывают жгутами из молодых листьев. Их срезают понемногу поперечно верхушке и колотят рукояткой ножа или небольшим куском эбенового или железного дерева: этот процесс продолжается утром и вечером (на рассвете, и как только солнце опустится за горизонт), в течение пяти или шести последующих дней, при этом нижняя часть плодоножки отделяется, чтобы ее можно было постепенно согнуть при приготовлении тодди, и чтобы сохранить их в этом положении, их связывают с соседним стеблем листа. Пять дней спустя, к плодоножке подвешивается глиняный горшок или калабас (сосуд из полой тыквы), чтобы собрать некоторое количество тодди, которое выделяется каждое утро и вечер, и плодоножка понемногу срезается каждый день: собранное количество сока сильно меняется.
Брожение происходит спустя некоторое время после того, как тодди собран, когда он используется пекарями в качестве закваски... Из тодди перегоняют араку, также из него в большом количестве получают "джаггери", или сахар... Кожура или шелуха кокосового ореха - очень волокнистая, и в зрелом виде - это коммерческая "копра". Другой ценный продукт, получаемый из ореха - масло... В Малабаре извлекают его следующим образом: делят косточку на две равные части, которые раскладывают на полках, сделанных из дранки бетелевой пальмы, или расщепленного бамбука, оставляя между каждой дранкой пробелы в полдюйма шириной: под ними раскладывают угли, разводят огонь и поддерживают его в течение двух или трех дней, чтобы их высушить. После этого процесса их выставляют на солнце, разложив на циновках, и когда они как следуют высушатся (и называются тогда "коппора") помещают в масляный пресс, или "сиккур" (Popular History of the Palms and their Allies, pp. 14).
(2) Древним евреям категорически запрещалось вырубать плодовые деревья даже во вражеской стране (Втор., 20:19). Нанесение повреждения дереву, согласно законам Ману, каралось пропорционально стоимости дерева (VIII, 25). Квинт Курций был прав, когда он утверждал в отношении древних индусов, что они обожествляли определенные деревья, вырубка которых считалась тягчайшим преступлением (VIII, 1, 9). Индусы никогда не причиняли повреждений священному дереву бо (ficus religiosa) и другим. Уорд упоминает дерево, которое было окружено таким почтением, что с него не разрешалось срезать даже засохшие ветки (Bombay Quarterly Magazine, October 1850).
(3) Кунжут, см. примеч.2 на стр.86.
Глава о том, как они сеют рис.
Люди Каликута, когда они хотят посеять рис, поступают следующим образом. Сначала они на быках вспахивают землю, как это делаем мы, и когда они засевают поле рисом, то непременно играют на всех музыкальных инструментах, какие только у них есть в городе, и создают [тем самым] веселье. У них есть также 10 или 12 человек, одетых подобно дьяволам, и они присоединяются к тем, кто играет на музыкальных инструментах, устраивая большое ликованье, чтобы дьявол сделал будущий урожай риса наиболее богатым.
Глава о врачах, которые посещают больных в Каликуте.
Когда торговец, т.е. язычник, заболевает и очень плохо себя чувствует, вышеупомянутые мужчины со своими музыкальными инструментами, одетые подобно дьяволам, приходят навестить больного; они приходят в 2 или 3 три часа утра; и вышеупомянутые мужчины, одетые таким образом, (как я сказал), держат во рту огонь [разожженные угли ?]; и в каждой из своих рук они держат костыль, а к ногам у них привязаны деревянные ходули в один шаг (passo) высотой, и вот так они и ходят, громко крича и играя на музыкальных инструментах, так что, поистине, если бы человек не был болен, он должен был бы упасть на землю от ужаса, увидев этих безобразных зверей. Это и есть врачи, которые приходят осмотреть и посетить больного. И даже если бы у них был до отказа набит желудок, они растирают три корня имбиря и нацеживают из них полную чашку сока, и пьют его, и за три дня излечиваются от любой болезни, так что они обладают таким же отменным здоровьем, как дикие звери (1).
(1) Индусы, как правило, приписывают все болезни воздействию неких злых духов, которых надо либо умилостивить, либо изгнать из организма занедужившего; и хотя это представление ни в коей мере не препятствует им прибегать к диете и лекарствам, несмотря на это, основное доверие они возлагают на медицинский шаманизм. Заклинатели являются мужчинами из низшей касты, которые претендуют на то, что лечат больных при помощи амулетов, колдовских зелий и различных заклинаний, нередко являются к больным в сопровождении шумного оркестра, подобного тому, который выше описывает Вартема. Бьюкэнен упоминает племя телинганского происхождения, называемое "пакапет йоги", проживающее тут и там по всему полуострову, которое занимается тем, что собирает и показывает растения, используемые в медицине. Он сообщает: "Их самые добродетельные люди, как полагают, после смерти становятся кем-то вроде богов и часто вселяются в живых людей, превращая их речь в бессвязное бормотание и позволяя им огласить во всеуслышание причину болезни", и затем добавляет: "Медицина в этой стране, по сути дела, находится в руках шарлатанов, столь же наглых, сколь и невежественных" (Pinkerton's Voyages, vol. viii. р.669). Некоторые ценные замечания о медицинском шаманизме в Индии см. Bombay Quarterly Magazine for October 1850, и Fobbes's Chapter on Bhoots, Ras Mala, vol. ii. pp. 379-400.
Глава о брокерах и менялах.
У менял и брокеров в Каликуте есть некие весы, т.е. разновесы с гирями, которые настолько малы, что коробка, на которой они стоят, и сами весы вместе с ней [весят] вместе не более полуунции; и они настолько точные, что на них можно взвесить даже волос с головы. И когда они хотят проверить на пробу любой кусок золота, у них есть [образцы] каратов золота, так же, как и у нас; и у них есть пробирный камень, подобный нашему. И они проверяют пробу так же, как и мы. Когда на пробном камне остаются крупинки золота, они берут шар, слепленный из некого вещества, похожего на воск, и когда они хотят увидеть, высокой или низкой пробы будет золото, они нажимают этим шаром на пробный камень и снимают с него некоторые частицы золота с вышеупомянутого пробного камня. И тогда они видят в шаре хорошее качество золота и говорят: "Idu mannu, Idu aga", т.е.: "Это [золото] хорошее, а это - плохое". И когда этот шар полон золота, они его плавят и извлекают из него все золото, которое они проверяли пробным камнем. Вышеупомянутые менялы чрезвычайно искусны в своем деле. Торговцы, когда они желают продать или купить товары, т.е. при оптовой торговле, придерживаются следующего обычая. Они всегда прибегают к посредничеству "кортора" или "лейлы", т.е. брокера (1). И когда покупатель и продавец желают придти к соглашению, они становятся в круг, и кортор берет ткань и держит ее, приподняв одной рукой, а другой берет правую руку продавца, т.е. указательный и средний пальцы, и затем он накрывает упомянутой тканью свою руку и руку продавца, и, касаясь друг друга двумя пальцами, они считают втайне от 1 дуката до 1000, не говоря при этом ни единого слова, но просто касаясь суставов пальцев, они понимают предложенную цену и говорят: "Да" или "Нет". И кортор отвечает: "Нет" или "Да". И когда кортор понял желание продавца, он идет с вышеупомянутой тканью к покупателю, берет его руку вышеописанным способом, и точно также, касаясь его пальцев, он сообщает ему, почём можно купить товар. Покупатель берет палец кортора и посредством таких же прикосновений говорит ему: "Я готов дать ему столько-то" (2). И таким вот способом они назначают цену. Если товар, о котором они договариваются, представляет собой пряности, они ведут расчеты в бахарах, каковой бахар по весу равен 3 нашим кантари. Если они толкуют о материях, то ведут расчеты в куриях, и (поступают) подобным же образом, если предметом переговоров являются драгоценности. Курия составляет 320 кантари; или же, случается, они ведут расчеты в фарасолах, каковая фарасола весит около 25 наших лир (3). котором они догоарвиаются, предтавляет собо пярности, он ведут расчеты в бахарах, каково бахар по весу равегн 3 нашим к
(1) "Кортор", вероятно, сжатая форма португальского слова "mercador". "Лейла" - аналогично искаженное арабское "даллаль" - "посредник, брокер".
(2) Этот метод заключения сделок широко распространен среди арабов в Красном море и на северо-восточном побережье Аравии. Д-р Бек также обращает внимание на него на рынке Басо в Абиссинии, и описывает его следующим образом: "Их главные купцы или брокеры, сидя на земле, берут друг друга за руку, - их руки сверху накрыты тканью, чтобы они не были видны, - и затем при помощи особого рода нажатия или касания пальцев они дают друг другу понять, какую цену они соответственно желают принять или предложить. Несколько примеров объяснят это наилучшим образом. Договорившись сначала между собой, в чем будет определяться цена - в золоте (в унциях), в серебре (в талерах) или брусках соли (называемых "амоле"), они затем, если цена установлена в амоле, за 50 единиц сжимают 5 пальцев, а за 40 - только 4. Вместо 60 они вначале сжимают всю пятерню, затем говорят: "Это", и, после мгновенной паузы, добавляют: "И это", сопровождая последнее слово нажатием другого пальца. Сто "амоле" будут равны 5 пальцам и затем снова 5, или просто одному пальцу; "110" - сжав один большой палец, сказать: "Это" и "Это", сжав его дважды; 120, конечно, обозначается сжатием сначала одного пальца, а затем двух. Если цена установлена в золоте или серебре, тогда это будет 2, 3 или 4 пальца, согласно их величины; а чтобы показать дробные части "вокиета" [унции], нажимают ногтем указательного пальца на указательный палец руки своего контрагента: если они касаются конечного сустава, это означает 1/4, второго сустава или середины пальца - 1/2, и середины первой фаланги - 3/4. Т.к. в большинстве случаев бывает так, что в сделке заинтересованы несколько лиц, - либо же в любом случае принимают участие в ней в качестве друзей или консультантов, - они узнают о ходе переговоров по прикосновениям их вторых рук, которые подобным же образом спрятаны под тканью; и таким образом цена поочередно доводится до сведения любого количества лиц, не будучи названной открыто.
Когда кто-либо из них считает предложенную сумму достаточной, они объявляют во всеуслышание: "Продано, продано"; а если завершение сделки почему-либо затягивается, этот возглас повторяется, производя любопытное впечатление на наблюдателя, который никак не может взять в толк, что произошло" (Letters on the Commerce and Politics of Abyssinia, p. 19).
(3) Названия этих мер и весов, насколько я смог узнать, не происходят из языка малаяли, хотя я считаю весьма вероятным, что они были в ходу у арабов, часто посещавших Малабарское побережье. "Бахар" - арабское слово, обычно обозначавшее вес в 300 фунтов. По мнению некоторых арабистов-этимологов, это слово имеет коптское происхождение, а Принцеп, кажется, полагает, что это был "исконно индусский" термин, искажение либо "bhura", либо от "buha" (См. Lane's Arabic-English Lexicon, sub voce Buhur, и Prinsep's Useful Tables, part i. p. 76. Calcutta, 1834). Кроуфорд сообщает, что это единственная мера веса, завезенная арабами в Индонезию и используемая вплоть до Молукк в то время, когда португальцы впервые появились в восточных морях (Descriptive Dictionary of the Indian Islands, sub voce Weights). Гамильтон упоминает "бахар" как единицу веса, используемую в некоторых частях Ост-Индии в его время (Pinkerton's Voyages, vol. viii. p. 518).
"Курия", несомненно, обозначает "корайю"; а "фарасола" - множественное число от "фурсала" - оба слова до сих пор входят в привычный лексикон арабов Красного моря и Персидского залива; но я не смог выяснить их происхождение. Последнее кажется идентичным с "феррах", искаженной формой от "парах" - старого индийского названия единицы веса, которая известна по всей Индии и используется для определения количества глины и т.д.; первое же может происходить от санскритского "каури" - "оценка" (Prinsep's Tables, id). Корайя означает "20" и применяется по отношению к тюкам шкур, штучным товарам и т.п., содержащим это количество. В форме "горджес" она присутствует в списке товаров, приобретенных в Мокке в 1612 г. капитаном Джоном Сарисом у местного торговца из Сурата, и Сарис также упоминает ее среди единиц веса и мер, известных на Яве и других островах Индонезии, напр. "тафта, в тюках, сто двенадцать ярдов в штуке, по сорок шесть риалов за "гордж" или двадцать песо" (Greene's Collection of Voyages, vol. i. pp. 466, 504).
Современный вес "фарасолы" в Адене - 28 фунтов. Гамильтон, который называет ее "фраселла", и относит к единицам измерения веса, которыми пользовались "банья" (индийские торговцы), пишет, что в его время она равнялась 29 фунтам; и Нибур, который упоминает ее среди единиц веса в Мокке, приравнивает ее к 30 фунтов (см. Pinkerton's Voyages, vol. viii. p. 518; Voyage en Arabie, vol. iii. p. 192).
Глава, в которой рассказывается о том, как полиари и хирава кормят своих детей.
Женщины этих двух классов людей, т.е. "полиари" и "хирава", дают грудь своим детям примерно до трехмесячного возраста, а затем они вскармливают их коровьим или козьим молоком. И когда они их накормят, они, не помыв им [своим детям] ни лицо, ни тело, бросают их прямо на песок, где младенцы остаются с утра до вечера, не имея никакого другого прикрытия [своей наготы], кроме песка, и т.к. они очень черные, их трудно отличить от детенышей буйвола или медведя; так что они выглядят довольно уродливо, и создается впечатление, что их словно бы вскармливает сам дьявол. Их матери дают им снова пищу [только] вечером. Эти люди прыгают и бегают быстрее всех на свете (1). Я думаю, что должен также поведать вам о многочисленных животных и птицах, которые водятся в Каликуте, и особенно о львах, диких кабанах, козлах, волках, коровах, буйволах и слонах (которые, однако, здесь не водятся, а привозятся из других мест) (2), большом количестве диких павлинов и зеленых попугаев, которых здесь неисчислимое множество; а также о разновидности красных попугаев. Здесь есть так много попугаев, что необходимо тщательно присматривать за рисом, чтобы вышеуказанные птицы не склевали его. Одни из этих попугаев стоят 4 каттрино, и они очень хорошо поют. Я также видел здесь птицу другого вида, которую они называют "сару" (3). Она поёт еще лучше, чем попугаи, но не так долго. Есть здесь много других видов птиц, непохожих на наших. Я должен сказать вам, что в течение часа утром и часа вечером во всем мире не найти большего удовольствия, чем слушать пение этих птиц, до такой степени, что кажется, будто ты очутился в раю, вследствие множества растущих там деревьев и вечной зелени, которая обязана своим существованием тому обстоятельству, что здесь неизвестен ни холод, ни чрезмерная жара. В этой стране водится много обезьян, одна из которых стоит 4 "кассе", а 1 "кассе" по стоимости равен 1 каттрино. Они наносят огромный ущерб тем беднякам, которые занимаются сбором пальмового сока (4). Эти обезьяны усаживаются на верхушке тех орехов и пьют тот же самый ликер, а затем они опрокидывают сосуды и выливают весь ликер, который не могут выпить.
(1) См.примечание на стр.142. Что это вовсе не преувеличенное изображение тех условий, в которых росли отпрыски этих жалких изгоев, можно с уверенностью установить на основе следующего описания этой общественной группы, к которой они принадлежали: "Эти жалкие создания в человеческом облике, которых насчитывается 100000 человек, потомки рабского населения Малабара, отличаются, подобно диким племенам, которых до сих пор можно встретить в некоторых лесах Индии, от остальной части человеческого рода своим деградированным, униженным, убогим видом, их вздувшиеся животы резко контрастируют с ужасающей худобой рук и ног; их полуголодные, едва одетые дети живут в условиях, едва ли лучших, чем скот, запряженный в плуг" (Thornton's Gazetteer, sub voce Malabar). Бьюкэнен сообщает: "Единственные средства, которыми они зарабатывают себе на существование - присматривают за посевами, отгоняя прочь от них диких кабанов и птиц. Охотники также применяют их в качестве загонщиков; а "ахумары", охотники по профессии, отдают им Ќ часть своей добычи. Они собирают некоторое количество дикорастущих кореньев, но не могут ловить рыбу или охотиться. Они иногда ловят черепах и могут, при помощи крючков, поймать крокодила. Обе этих рептилии считаются у них восхитительно пищей. Всех этих ресурсов, однако, недостаточно для их пропитания, и они существуют в основном за счет выпрашивания подаяния. У них почти нет никакой одежды, и каждая надетая на них вещь изобличает их нищету и несчастье. Они строят какие-то жалкие хижины под деревьями в глухих местах; но они обычно бродят по стране группами по десять-двенадцать человек, держась на небольшом расстоянии от дорог; и когда они видят любого следующего по дороге путника, они поднимают вой, подобно множеству голодных собак".
Описание Гамильтона несколько отличается. Он пишет: "Они искусны в ловле диких птиц и зверей"; и поразительно подтверждает Вартему, замечая, что "они очень быстро бегают" (Pinkerton's Voyages, vol. viii. pp. 375-6, 739).
(2) Дикие слоны, самые маленькие по размеру из всех, что есть в Индии, обитают в джунглях и лесах Малабара. Вартема, вероятно, подразумевал, что они не водились в непосредственной близости от Каликута. Все другие четвероногие и птицы, которых он перечислил, и великое множество других, изобилуют в стране.
(3) "Сару" - вероятно, от персидского "sar", "скворец". У Шекспира, однако, встречается слово "саро", как индостанское название этой птицы. Более того, он, по-видимому, считал, что она представляет собой одно и то же с майной (индийским скворцом) (Gracula relujiosa).
(4) Т.е. вино из кокосовых орехов, или тодди.
Глава о змеях, которые водятся в Каликуте.
В Каликуте можно встретить разновидность змеи, размером с большую свинью, голова которой значительно больше, чем у свиньи, и у нее есть четыре ноги, и она имеет 4 браза в длину (1). Эти змеи водятся в определенных болотах. Туземцы говорят, что у них нет яда, но они - злые твари и своими зубами могут сильно поранить человека. Есть здесь и три других вида змей, которым достаточно лишь немного укусить человека, чтобы яд попал ему в кровь, как человек сразу же падает мертвым на землю. Во время моего пребывания здесь часто случалось, что многие люди подвергались укусам этих тварей, которых, как я сказал, есть три вида. Первый из них похож на глухую гадюку; следующий - скорпионы; третий - втрое больший, чем скорпионы. Здесь есть огромное количество этих видов [змей]. И вам следует знать, что когда король Каликута узнаёт, где находится гнездо какой-либо из этих мерзких змей, он приказывает возвести над ним небольшое укрытие, чтобы его не затопило водой (2). И если какой-либо человек убьет одну из этих тварей, король немедленно приказывает его казнить. Подобным же образом, если кто-либо убивает корову, он также предает этого человека смерти. Говорят, что в этих змей вселяются духи Бога, и что если бы они не были его духами, то Бог не пожелал бы дать им такую силу, что даже от самого крохотного укуса человек сразу же падает мертвым. Именно по этой причине здесь водится такое множество этих тварей, которые знают, что язычники не осмелятся причинить им вред и не опасаются их. Во время моего пребывания здесь одна из этих змей заползла в дом ночью и укусила девять человек, и поутру всех их нашли мертвыми и распухшими [от яда]. И когда вышеупомянутые язычники, направляясь куда-либо, встречают по пути одну из этих тварей, они считают это благоприятным предзнаменованием.
(1) Крокодилы, рептилии, которые имеются здесь в виду, кишат в реках Малабара. Из других земноводных там есть сцинк, большая ящерица около 4-х футов в длину, саламандра, черепахи, различные вид змей, такие как индийская кобра, укус которых приводит к неизбежной смерти, и много других ядовитых гадов, такие как боа, которых также сносит речными потоками вниз из поросших джунглями долин в Гатах (Thornton's Gazetteer, sub voce Malabar).
(2) Я посетил одно из этих укрытий для змей в Колапуре на юге страны маратхов, и лично видел, как их поят молоком, которое приносят им лица, опекающие святилище; тем не менее, в двух других случаях я видел, как индусы с радостью сообща убивали индийскую кобру.
Балдеус, говоря о кобрах в Нагапатинаме, пишет: "Они пользуются таким почтением среди этих язычников, что если кому-нибудь доведется убить одну из них, то они считают это непростительным преступлением, и предрекают, что от этого произойдет большое несчастье" (Churchill's Collection, vol. iii. p. 651).
Глава об освещении (во дворце) короля Каликута.
В доме [дворце] короля Каликута много покоев, в каждом из которых с наступлением вечера ставят 10 или 12 ваз, сделанных в форме фонтана, которые отлиты из металла и высотой с рост человека. В каждой из этих ваз имеются три отверстия для хранения масла, находящиеся на высоте двух пядей от земли. И, прежде всего, есть ваза, в которой расставлены по кругу горящие хлопковые фитили, смоченные маслом. И над ней есть другая ваза, более узкая, но со светильниками такого же типа, и на вершине второй вазы есть третья, еще меньшая, но [также] с маслом и зажженными свечами. Нижняя часть этой вазы имеет треугольную форму, и с каждой стороны основания имеется рельефное изображение трех дьяволов, очень страшных на вид. Это - своего рода оруженосцы, которые держат зажженные светильники перед королем. У этого короля есть также другой обычай. Когда один из его родственников умирает, то, по прошествии годичного траура, он созывает во дворец всех главных брахманов, которые живут в его владениях, и приглашает также некоторых [брахманов] из других стран. И когда они все приедут, то устраивается большое трехдневное празднество. Их пища состоит из риса, приготовленного разными способами, мяса диких кабанов и большого количества оленины, поскольку они - великие охотники. По истечении трех дней король раздает каждому из главных брахманов 3, 4 и 5 пардаи, и затем все они возвращаются восвояси. И все люди королевства бреют себе бороды в знак радости.
Глава, в которой рассказывается о том, какое множество людей пришли в Каликут к 25 декабря, чтобы испросить прощение за грехи.
Около Каликута есть храм, посреди водоема, т.е. посреди пруда с водой, каковой храм построен в античном стиле, с двумя рядами колонн, подобно [храму] Сан-Джованни-ин-Фонте в Риме (1). Посреди этого храма есть алтарь, сделанный из камня, где совершаются жертвоприношения. И между каждой из колонн, образующих более низкий круг, стоят несколько небольших сосудов, сделанных из камня, имеющие два шага в длину и заполненные определенным маслом, которое называется "энна" (2). Вокруг края вышеупомянутого водоема растет огромное множество деревьев, все одной породы, на которых развешана такая масса светильников, что их невозможно сосчитать. И подобным же образом вокруг вышеупомянутого храма есть масляные светильники в великом изобилии. Когда наступает 25 декабря, все люди, живущие на расстоянии пятнадцати дней пути [от храма], т.е. наэри и брахманы, приходят к этому святилищу, чтобы принести жертву. Перед принесением жертвы они совершают омовение в вышеупомянутом бассейне. Затем главные брахманы короля садятся верхом на вышеупомянутые сосуды, полные масла, и все собравшиеся люди подходят к вышеупомянутым брахманам, которые помазывают им головы этим маслом, и затем они приносят жертвы на вышеупомянутом алтаре. В конце одной из сторон этого алтаря есть [изображение] великого Сатаны, к которому все они подходят поклониться, а затем каждый возвращается восвояси. В это время года страна в течение трех дней является свободной и безопасной, т.е. они не могут мстить друг другу. Поистине, я никогда не вдел, чтобы в одном месте собиралось такое множество людей, за исключением того раза, когда я был в Мекке (3). Мне кажется, что я достаточно объяснил вам обычаи и образ жизни, религию и жертвоприношения народа Каликута. Вот почему, отправившись отсюда, я постепенно опишу вам всю остальную часть своего путешествия, вместе с событиями, которое случились со мной в ходе него.
(1) Это был, вероятно, тот же самый храм, который Васко да Гама и его спутники посетили на пути из Пандарани в Каликут примерно за 6 лет до того, и где некоторые из них, сознательно или непреднамеренно, приняли участие в языческом ритуале. "Храм был величиной с большой монастырь. Он был построен из песчаника и покрыт черепицей. Над внешней стороной двери висели семь колокольчиков, и перед ней стояла витая колонна, высотой с корабельную мачту, с флюгером такого же типа на вершине. Внутри храма находилось множество изображений: да Гама и его спутники приняли его за христианскую церковь. Когда они вошли в него, их встретили некие мужчины, полуобнаженные выше пояса, а от пояса и до колен облаченные в ситцевую ткань. Они также носили куски ситца в подмышках, с некими шнурами, которые были переброшены через их левое плечо и отсюда пропущены под правой рукой, подобно тому, как раньше римские священники носили свои епитрахили. Эти мужчины искупались в фонтане и обтерлись губкой, обрызгав своих гостей; и затем вручили каждому из них некоторое количество "сандароа" [сандаловое дерево], растертого в порошок, чтобы посыпать себе голову (как паписты посыпают ее пеплом) и руки. Португальцы сделали одно, но не другое, потому что были в одежде. На стенах храма находилось множество раскрашенных образов, некоторые с большими зубами, выступающими почти на дюйм из их ртов; другие с четырьмя руками, и такими ужасными лицами, что португальцы начали сомневаться, действительно ли это была христианская церковь или нет. На вершине часовни, которая стояла посредине храма, был "форт", или башня из песчаника, с небольшой проволочной дверью и каменными ступенями снаружи. На стене этой башни также имелось некое изображение, указав на которое, малабарцы воскликнули: "Мария!" [Вероятно, некое туземное слово схожего звучания, запрещавшее чужестранцам подходить ближе, или, напротив, приглашавшее их поклониться образу]. После чего да Гама и остальные, приняв его за образ Пресвятой Девы, пали на колени и стали молиться. Только один, Жуан де Сала, который испытывал некоторое сомнение по этому поводу, совершив коленопреклонение, произнес вслух: "Если это дьявол, то я поклоняюсь истинному Богу", что вызвало улыбку у да Гамы" (Greene's Collection, vol. i. p. 51).
(2) Вероятно, от "нех", одного из санскритских обозначений масла, с арабским префиксом "эль" или "эн".
(3) Я не смог точно определить, какой праздник здесь описан, и какой из них в год визита Вартемы (вероятно, 1505-й) выпал на 25 декабря. Во многих отношениях он похож на праздник в Виджаянагаре, который также длился три дня, подобно описанному Абд аль-Раззаком, и назван им "Маханади" (см. India in the XVth Century, i. pp. 35-39). Возможно, это был "наварутра", или индийский Новый Год; но для опытных специалистов по сравнительной хронологии будет нетрудно его отождествить.