Я всего лишь налил чай и закрыл дверцу стенного шкафчика. Стена камбуза тут же вздыбилась надо мной и повалилась на голову. Она опоздала, мгновением раньше меня швырнуло куда-то вниз, а следом посыпалась посуда, и плеснуло горячим чаем.
Потом я очнулся. Камбуз был залит мутным аварийным светом, в воздухе плавали чашки, блюдца и другое кухонное барахло. Парящая посуда время от времени заслоняла собой настенные лампы и проблескивала на свету тревожным синюшным сигналом. Нигде никаких осколков, керамлит, как всегда, успешно сдал краш-тест, ему что невесомость, что удар молотком, все одинаково. Я оказался не таким крепким.
Когда аптечка нашлась, кровь из разбитой брови уже перестала идти. С ногой хуже. Колено распухло и перестало сгибаться, да плюс - глубокая царапина, неизвестно откуда взявшаяся. Чтобы на камбузе, да и на всей станции наткнуться на острый угол, нужно особое везение. Так что, "повезло". Выхода, кстати, в другие помещения не было. Давным-давно, еще при первом наращивании станции, этот автономный модуль - связка из шести блоков - оказался встроен в середину комплекса, и его превратили в общий камбуз. Несколько часов назад он был открыт на все шесть сторон, а теперь закуклился, заблокировал выходы. И невесомость, мне очень не нравилась невесомость. Собственно, она может обозначать только одно, - станции вокруг больше нет, а есть открытый космос. И несет меня, одинокого, неизвестно куда.
...
Судя по таймеру, связка перешла в автономный режим около шести часов назад, скоро должны появиться спасатели. Если только... Их всегда много, этих если. Например, если сработал аварийный маяк, если его засекли в первые же часы после аварии, если это вообще авария, а не неизвестно что, если...
Подвела меня бессонница. За полгода я сильно соскучиться по своим, по семье, по дому, по открытым окнам, - вот и не спалось. Когда надоело ворочаться под одеялом, я встал и, как был - в пижаме, пошел на кухню, чаю выпить. Не успел.
...
Восемь тридцать. Без окон, без дверей, полна горница меня. Хорошо, что я не знаю, куда меня тащит эта консервная банка, раньше называемая "камбуз". Меньше поводов беспокоиться. Тепло, светло, под боком полная кладовая. Интересно, сколько раз я проголодаюсь, прежде чем меня вытащат? Пока, правда, есть совсем не хочется, лишь колено болит несносно.
А так, о чем волноваться? Насколько я помню угол оси вращения станции, вряд ли меня швырнуло в плоскости системы. Значит, все упирается в наклон моей траектории к этой плоскости... и в скорость. Как не печально, но за орбитой Сатурна до переходного слоя рукой подать, а дальше ноль-пси. Солнечная система, укутанная хем-зоной, - одинокая чечевица, вмороженная в ноль-пси пространство Торцмана, и я на самом ее краю. Уйти туда - дорога в один конец. Жалко, что я не робот, не зонд автоматический.
Мне недавно тридцать пять исполнилось, только задумываться начал о тихом и спокойном кабинете, земном или марсианском.
Дьявол забери Торцмана с его психофизикой!
Это уже паника, или просто растерянность от бессилия? Да, нет. Просто бесполезные мысли, и из-за своей бесполезности вредные. Лучше поспать.
***
--
Вам что-то неясно, капитан? Есть вопросы?
Капитан межпланетного лайнера Стефан Лыцкоф привык разговаривать с начальством стоя. Сейчас он тоже стоял и, сложив руки за спиной, пристально всматривался в глаза человека на вирт-экране. Координатор сектора по чрезвычайным ситуациям сидел за рабочим столом неестественно выпрямившись. Возле немигающих глаз - сетка мелких морщин, сухие губы плотно сжаты, на лице полное отсутствие эмоций, застывшая равнодушная маска. Собеседники были одного возраста, но круглое лицо капитана выглядело живым и, наверное, от этого казалось моложе, и в его коротких рыжеватых волосах не искрилась седина.
--
Нет, вопросов нет. Мне требуется ваша санкция на вызов добровольцев.
Молчание координатора длилось дольше стандартной задержки планетарной связи, и капитан расценил это, как приглашение пояснить свою просьбу.
--
По расчетам моего навигатора, для перехвата нам придется выйти из хем-зоны. Экипаж лайнера всего двенадцать человек, это значит - не более полутора часов в ноль-пси пространстве. Мы можем взять на борт еще двести человек, тогда срок пребывания за пределами хем-зоны увеличится на сутки.
--
Вы хотите полностью обезлюдить станцию на Япете?
--
Нет, конечно. Там останется около четверти сотрудников, этого достаточно для выполнения срочных программ, остальные исследования им придется на три недели приостановить.
--
На сколько собираетесь задержать вылет? - спросил координатор главное.
--
Задержки не будет. Мы уложимся в стандартное время предполетной подготовки.
--
Хорошо. Есть что-то еще? - и человек в вирт-экране демонстративно осмотрел мониторы на своем столе.
Капитан отвел взгляд, но все же спросил:
--
Нельзя ли уточнить причины аварии на станции Демина?
--
Не верите официальным коммюнике?
Капитан лишь дернул плечами.
--
Ничего нового я вам сообщить не могу. Причины до сих пор неизвестны. Предположительно, неполадки в реакторе вызвали капсуляцию всех модулей станции, а потом автоматика реактора отстрелила энергоблок. Станция от толчка рассыпалась по космосу, шестьдесят семь модулей разлетелись по индивидуальным траекториям. Своими силами мы успеваем подобрать шестьдесят пять, два остаются вам. К сожалению, есть данные, что в одном из них находится человек - Феликс Владимиров, физик. Надеюсь, вы угадаете, в каком он модуле, и успеете перехватить его до выхода в пространство Торцмана. Удачи.
Координатор шевельнул рукой, и вирт-экран опустел.
***
Восемнадцать часов. Устал. Устал ждать, и дремать устал. И непонятно, когда я сплю. Когда открываю глаза, и вижу себя висящим на веревке в бледном синем свете посередине многогранной комнаты, а вокруг прямо в воздухе застыли полупрозрачные чашки и тарелки, и тихо-тихо кругом? Или когда я закрываю глаза и иду по коридору из ржавых железных листов, прикрученных друг к другу кривыми ржавыми болтами, а под ногами гремит железный ребристый пол, и поворота все нет и нет, а я уверен, что иду по кругу, но упрямо иду? Что сон?
...
Кажется, разобрался. Сон - это железный коридор. Потому что теперь я привязан около самой стены, могу прижаться к ней лбом и разглядывать узоры на обивке, а не парящий в воздухе утиль. Интересно, кто меня привязал? Я сам? Наверное, ведь кроме меня никого нет, только где-то капает вода. А если закрыть глаза, то стук капель становится громче. Я чего-то жду? Не помню. Сколько я здесь? Можно повернуть голову и посмотреть на таймер. Только зачем, лучше я буду слушать, как падают капли. Может, мне хочется пить? Не думаю. Ничего не думаю.
***
--
Значит, все? У него нет никакой надежды? - Кармелита устала. Молодость ее, увы, прошла, и бессонные ночи с каждым годом давались все тяжелей. Она потерла покрасневшие глаза и взглянула на координатора.
--
Доклада от Лыцкофа пока не было, но вероятность благополучного исхода очень мала, - его голос был привычно сух и лишен эмоций. - Даже если Владимиров выживет, это будет только оболочка, тело, лишенное разума.
Они были знакомы давно, а последние пять лет работали вместе, в одном секторе. И уже не в первый раз она получает назначение в штаб спасательных операций, которым при серьезных происшествиях всегда руководит Джереми Камингс. Сколько лет он еще продержится?
Впрочем, за эти годы координатор почти не изменился - то же малоподвижное лицо, прямая жесткая осанка, редкие экономные движения рук. Казалось, он мог не шевелится часами, только взгляд быстро бегает по поверхности рабочего стола, собирая информацию с многочисленных мониторов. А потом неожиданные вспышки активности - вызовы, быстрые переговоры, запросы и распоряжения в десятки адресов. Тогда у попавших в беду людей появляется надежда.
Последние восемь часов координатор молчит.
--
Неужели нельзя ничего придумать? Да знаю я, что наш сектор на границе хем-зоны! Но ведь только при мне это девятый человек, - Кармелита давно уже перестала бояться каменной неподвижности координатора, и не стеснялась задавать ему бессмысленные вопросы.
Камингс молчал. Да она и не ждала ответа, против ноль-пси защиты не придумаешь. Как можно защитить рыбу, выброшенную на берег - только вернуть ее назад, в воду.
--
Неужели мы навечно заперты в своей зоне? На всех один муравейник, а звезды всего лишь красивые фонарики?
--
Ты же знаешь, хем-зона понемногу расширяется.
Кармелита только махнула руками, она знала скорость этого расширения. Человечество росло во много раз быстрее.
--
Природа всегда оставляет лазейки, муравьи же умеют создавать новые колонии. - Лицо координатора неожиданно смягчилось, он даже попытался улыбнуться. - Мы просто пока не знаем законов образования хем-зон. Возможно, для этого нужны люди с уникальными психических свойствами, или какой-то специфический самодостаточный коллектив. Или все сразу. Такой вот аналог муравьиной царицы для людей. Можно лишь гадать и вести исследования.
--
Вряд ли я такими рассуждениями успокою семью Владимирова.
Кармелита взглянула на таймер. Каждые три часа ей приходится набирать один и тот же номер. Три женщины - мать, жена и дочь, ждут ее сообщений, боятся их и надеются. Всегда одно и то же, и каждый раз нужно прятать свою неуверенность, и всегда щемит сердце. Как сказать этим женщинам, что надежды почти нет, тем более, что для надежды слова "почти" не существует, и раз есть "почти", есть и надежда. Маленькая капля надежды.
Руки координатора неожиданно ожили, задрожали, заметались вдоль тела, то ли разглаживая одежду, то ли хватаясь за нее.
--
Кармелита! Если хотите, я сам могу поговорить с родными Владимирова.
Она всмотрелась в оттаявшее, растерянное лицо координатора и вздохнула.
--
Нет уж, Джереми. Делайте свою работу, а мою оставьте мне.
***
Темнота - это хорошо. Там в темноте рождается капля. Постепенно я начинаю улавливать ее блеск. Не знаю, откуда она берется, но когда я ее вижу, она уже несется ко мне из темноты. Падает. Все ближе и ближе, и больше. Скоро она становится такой большой, что может поглотить меня целиком.
А потом все поворачивается. Мир мягко поворачивается вокруг меня, и капля пролетает мимо. Я сверху наблюдаю, как она шлепается в воду. Вода прячется где-то внизу, в темноте, ее видно, только когда падает капля. В гулкой тишине звучит мягкий, влажный плеск. Оранжевыми искрами разлетаются и гаснут брызги. Колышутся серебряные отблески на волнах. Потом волны стихают, и воду больше не видно. Там снова только темнота, и в темноте рождается капля.