Аннотация: попытка номер два. посмотрим, изменилось ли что-нибудь. будем считать, что это аннотация к новому этапу жизни:)
Ехидные зубы ключа привычно грызут дверной замок. один поворт, другой, третий. дверь туго открывается, чтобы впустить хозяйку домой, укоризненно скрипя ссохшимся деревом. унылая сырость подъезда пытается заглянуть в открывшуюся щель, но дверь сердито хлопает, отчеркивая темноту коридора. сырость обиженно трет прищемленный нос и садится на коврик у входа скрестив ноги. дверь гордо
распрямляет плечи и смотрит на сырость свысока треснувшим стеклом глазка. запыленные кросовки устало ложатся на коврик с другой стороны двери и крепко прижимаются друг к другу носами. съеживается и обвисает в задумчивости плащ, наугад брошенный на вешалку. сонно цепляются за паркетины выцветшие тапки. шаг, другой, третий. истертый паркет глухо поскрипывает больной поясницей. тапки хмурятся и стараются касаться старика мягче, чтобы не причинять лишнего беспокойства.
тяжелая от пыли и времени занавеска печально шелестит, открывая окно, ищет защиты у стен, обнимает морщинистыми руками их полосатую кожу.
неожиданно громко щелкает шпингалет и ныряет в свою нору, будто устыдившись невольного нарушения всеобщего спокойствия. капризно ноет оконна рама.
зеленая ветка осторожно заглядывает в комнату, натыкается на свое отражение у противоположной стены и застывает пораженная. откуда появилась замороженная лужа в конце весны, да еще вертикальная?..
спичка неуверенно трется о шершавые бока коробка. чиркает раз, другой, третий. вспыхивает и немедленно гаснет, удивленная собственным ярко-рыжим хвостом. безразлично наблюдает как рядом одна за одной ложатся такие же почерневшие товарки. в конце концов самоуверенно щелкает кремень зажигалки и лениво, медленно одевается в синий конфорка. но ее закрывает тяжелое дно старого чайника и она, как и сотню раз до этого, сердито шипит на помешавшего самолюбованию.
вздыхают оба кресла: одно от опустившейся тяжести, второе от обиды одиночества.
хладнокровно щелкают стрелкой часы. стрелка через силу пробивается через слой серой пыли, но принципиально не останавливается. это выше достоинства единственных в доме
часов.
вздрагивает и начинает виновато звонить телефон. каждый сигнал оттягивает изо всех сил, будто извиняясь.
холодная трубка здоровается с теплым ухом. дежурно спрашивает о самочувствии и времяпрепровождении. так же дежурно напоминает о своих чувствах. впрочем, возможно, вполне искренне. только и эта искренность уже кажется дежурной. чем-то вроде хорошего тона.
разрисованные трещинами губы той же интонацией возвращают все заданные вопросы, натянуто улыбаются. говорят что-то о возрастающих телефонных счетах.
трубка с облегчением ложится на место.
тапки негромкими шлепками падают на пол. кресло натужно кряхтит, отодвигая подлокотник и освобождая место для шершавых коленок...
огромный дом обнимал маленького съежившегося человека и пытался понять его одиночество.
"Если бы у меня был другой дом, такой же как я, и я мог поделиться с ним своей жизнью - я был бы счастлив," - думал дом, прижимая к себе человека. - "Но почему, почему тогда ты так печален? Неужели мне никогда не понять этого?" - сокрушался он.
а маленький человек крепче и крепче сжимал зубы на собственных пальцах, чтобы дом не заметил мокрых горячих дорожек и смешно кривящегося рта. ему было стыдно плакать перед мудрым стариком, которому невозможно было объяснить, как трудно верить в другого человека рядом с собой, если он не может тебя понять.
старый дом вздыхал и крепко прижимал человека к себе. он не понимал его слез, но хотел чтобы их не было.