Аннотация: Немного о детстве Ооны Саньи, будущей легендарной завоевательницы Астаниса.
Спрятавшись за жёсткими, жёлтыми, высушенными солнцем зарослями ежевики, которую давно уже следовало выкорчевать, Рике наблюдал за девочкой, вышедшей из хозяйского дома.
Девочка, Оона, была хозяйкиной дочерью, однако одевалась немногим лучше, чем сам Рике, слуга. Подол её выцветшего от солнца платья был рваным, тряпичные туфли - дырявыми, в волосах и на запястьях не было никаких украшений, даже самодельных - из цветов и трав, как было принято у служанок. Возможно, именно это-то и отличало её от служанки, потому что в остальном она вовсе не казалась аристократкой. Финансовые дела семьи давно уже шли не слишком хорошо, однако проблема заключалась не в этом: Имрен - дочка хозяйки от законного брака и наследница рода - в отличие от Ооны, одевалась в нарядные и, уж во всяком случае, не рваные платья.
Рике знал, что Оона дочь хозяйки от какого-то неизвестного мужчины, возможно, простолюдина, поэтому её и заставляют вести себя так - плохо одеваться и даже выполнять домашнюю работу: таскать воду из колодца, подметать двор, кормить бесконечно кудавтахших, глупых кур и отрезать от деревьев засохшие ветки.
Правда, куст бесплодной ежевики по-прежнему некрасиво торчал посреди двора, выпростав во все стороны узловатые ветви, покрытые колючками, и Рике подмывало спросить, почему его до сих пор не выкорчевали, но ему было известно, что больше всего на свете Оона ненавидит глупые вопросы - за это она может и поколотить. Что же в её представлении окажется глупым вопросом, этого не знал никто.
Рике побаивался её в глубине души, но что-то всё равно тянуло его к ней, как тянет мотылька к открытому пламени. Возможно, это "что-то" было гордостью, что она отличает его от остальных и общается с ним, как с равным. Потому что хоть Оона и одевалась как служанка, она всё-таки была аристократкой, Саньей... и отблеск божественной крови, крови прародительниц и волшебниц, каждый раз являлся Рике в яростном блеске её глаз, тёмных, как самая непроглядная ночь.
Оона легко приходила в ярость, Рике это знал. Он был, наверное, единственным свидетелем того, как она, взбешённая чем-то, вылетала из дома на задний двор и, схватив бамбуковую палку, принималась неистово крушить всё вокруг - колотить по траве, кустам, соломенным корзинам, старому тряпью, наваленному возле сарая и предназначенному для того, чтобы укрывать на зиму посадки. Пыль, солома и листья летели во все стороны, бешенство выплёскивалось из Ооны языками чёрного пламени - иногда Рике казалось, что он почти что видит их.
Он смотрел на неё, спрятавшись за кустами ежевики, испуганный и зачарованный этой дикой пляской разрушения.
Она знала, что он смотрит, и позволяла ему смотреть.
Иногда Рике казалось, что однажды эта привилегия дорого ему обойдётся, но он предпочитал запрятать эту мысль куда-то поглубже и лишний раз не возвращаться к ней.
Успокоившись, Оона принималась с самым невозмутимым видом устранять последствия своей сумасшедшей ярости - расставлять по местам попадавшие вещи, подметать пыль и листья, убирать мусор. Если бы кто-то поглядел на неё в этот момент, то никогда бы не поверил, что всего лишь мгновение назад она была настоящим олицетворением стихии, дикой и бесконтрольной - таким спокойным, почти что умиротворённым было её лицо. Поэтому все в доме считали, что Оона невозмутима по своей натуре, и ничто не может вывести её из себя.
Один только Рике знал, насколько это далеко от правды.
Порой он задавался вопросом, что же произойдёт, если Оона однажды сделает что-то, что не удастся так просто скрыть, как разбросанные по всему двору ошмётки старых корзин. Казалось, что она совершенно не владеет собой в моменты ярости и, тем не менее, до сих пор она не совершила ничего непоправимого, чего-то, что навлекло бы на неё неминуемое наказание. Может быть, это судьба и Богиня помогали ей?
Рике не знал, но иногда ему очень хотелось посмотреть на Оону в тот момент, когда она всё-таки зайдёт слишком далеко.
Пусть даже она и была его единственной подругой.
Сейчас она была очень, очень зла - он умел распознавать это в особом прищуре её тёмных глаз, когда наполовину опущенные длинные ресницы скрывали неистовый, яростно пылавший взгляд. Оона шла медленно, взвалив на спину большой мешок с рисом, и со стороны казалось, что она изо всех сил напрягается под тяжестью своей ноши, но на самом деле её напряжение было иного рода - она старалась сдержать ту ненависть, которая полыхала в ней. До поры до времени.
Сердце у Рике, быстро юркнувшего в заросли ежевики, привычно вздрогнуло - каждый раз, когда Оона становилась такой, его наполнял и страх, и лихорадочное волнение, заставлявшее его сгибаться в три погибели среди сухих, колючих веток, чтобы посмотреть на пляску разрушения ещё один разок.
Подивиться, побояться и испытать приятное чувство, как будто его окунули в ледяную воду и бросили в огонь одновременно.
Но на этот раз всё случилось не так, как прежде.
Оона вдруг остановилась посреди двора, скинула со спины мешок, с глухим звуком упавший в пыль, и позвала, не оборачиваясь в сторону кустов:
- Рике!
Обливаясь ледяным потом, он выполз из колючих зарослей, не осмелившись противиться и отряхиваясь от сухих веточек и листьев. Выглядел он при этом, должно быть, жалко, но Оона по-прежнему не смотрела в его сторону, и голос её был такой же, как прежде - каким она могла бы разговаривать с другом, с близким человеком, с тем, кто был равен ей. Даже со своей матерью и сестрой, наследницей семьи, она разговаривала по-другому - почтительно, однако с едва уловимым оттенком насмешки и презрения.
Но не с ним.
"Что она во мне видит? Почему по-прежнему хочет общаться со мной?" - задавался Рике вопросом в который раз.
Однако не то чтобы такое внимание не льстило ему, конечно.
- Пойдём погуляем, - предложила Оона тем временем. Совершенно спокойно.
Рике понял, что на этот раз пляски ярости не случится, и поймал себя на том, что испытывает разочарование. Тем не менее, он постарался это скрыть и рьяно закивал головой.
Вместе они вышли на просёлочную дорогу, уводившую от усадьбы в сторону леса, вырисовывавшегося вдали тёмной, резко очерченной на фоне розоватого предвечернего неба полосой. Было часа четыре пополудни, и вокруг царила странная тишина, не прерываемая даже стрёкотом цикад.
Оона неторопливо шла и медленно говорила, правой рукой касаясь колосьев, росших на обочине, и стряхивая их сухие, бело-золотистые семена в дорожную пыль.
- К нам в дом приехали родственники со своей дочерью, ровесницей моей сестры, - рассказывала она. - Так что Имрен нашла себе подругу. Они устраивают чаепития, играют в приём у Светлейшей Госпожи. Имрен заявляет, что приедет однажды во дворец и увидит всё своими глазами, потому что она наследница семьи Санья, и в ней течёт божественная кровь. Я сказала, что наш род слишком захудалый и бедный, чтобы мы были призваны ко двору, и никакая кровь Санья этого не исправит. Она посмеялась надо мной и обозвала полукровкой, дочерью простолюдина. Но, что бы там кто ни говорил, мы ещё посмотрим, кто попадёт во дворец первой.
Оона остановилась и так стиснула в кулаке один из несчастных колосков, что из-под её пальцев посыпалась белоснежная пыль, похожая на сахарную пудру. Потом она повернула к Рике лицо, и тот по-настоящему испугался, увидев взгляд её сухих, воспалённых, широко открытых глаз. Потому что это была не знакомая ярость, а что-то другое, непонятное. Нечто, чему он и названия подобрать не мог.
- Мне наплевать на кровь Санья, - сказала она, глядя куда-то в никуда. - Пусть моя сестра и прочие будут переполнены ей хоть до краёв, так, что будет литься из глаз и из ушей. Ни в одном из них нет того, что есть во мне. Ни в одном Астанисе нет человека, равного мне. Даже Императрица, и та мне не ровня. Я добьюсь многого. Посмотри на меня через десять лет, Рике. Через двадцать лет. Я превзойду всех, кто занимает сейчас какое-то положение, покорю все возможные вершины. Астанис будет принадлежать мне.
Рике теребил рукав и молча дивился таким непомерным амбициям. Он и не подозревал, что в глубине души Оона лелеет подобные замыслы, и, с одной стороны, план покорить Астанис казался ему смешным и невероятным, но, с другой...
- Рике, ты понимаешь меня? - вдруг спросила она и отпустила измученную метёлку. - Ты в меня веришь?
Он облизал губы, вмиг оказавшиеся пересохшими.
- Д-да, - сказал он, стараясь говорить уверенно. - Да, конечно, я в тебя верю. Ты - не такая, как все. Ты удивительная.
Говорить такие слова Ооне было страшно, потому что Рике точно знал: она не из тех девушек, которые радуются комплиментам, не из тех, кого можно купить на лесть. Красивые слова вызывают у неё улыбку презрения, глупые вопросы приводят её в бешенство. Скажешь ей что-то не то - и запросто получишь удар кулаком в челюсть. И никогда не догадаешься потом, в чём же была твоя оплошность, что было сделано не так. Она не скажет.
Оона улыбнулась.
Рике ни разу не видел её улыбки, и от потрясения у него закружилась голова - впечатление было таким сильным, что превзошло даже то, что он испытывал при виде её бесконтрольной ярости. Ветер, овевавший его лицо, холодил горевшие щёки, и Рике понимал, что залит краской смущения с головы до ног и выглядит, как полнейший идиот, но Оона не сердилась.
Она протянула ему руку, и он впервые дотронулся до её пальцев. Они были сухими и горячими, и ладонь её была усыпана золотистой пылью - остатками измельчённой в пыль травинки.
Подхватив Рике под локоть, Оона развернулась, и они пошли обратно. Рике цеплялся за неё, бессмысленно улыбаясь, и ему казалось, что земля ушла у него из-под ног, и он идёт то ли по облакам, то ли по морским волнам.
И тут он вдруг решился сделать то, чего не решался сделать никогда раньше.
- Послушай, Оона, а почему здесь по-прежнему растёт эта ежевика? - спросил он, когда они вернулись в усадьбу. - Ведь она давно уже засохла и не плодоносит. Зачем она нужна?
Оона посмотрела на него, и он сглотнул: на мгновение ему померещилось в тёмных глазах то, за что другие получали удар кулаком безо всяких объяснений. Чудовищно глупый вопрос от такого же чудовищно глупого человека. Но потом то ли вечерние краски смягчили черты лица девочки, то ли сама она смягчилась и решила не поддаваться привычным чувствам.
- Я потом тебе скажу, - сказала она неожиданно тихим голосом. - Как-нибудь. Ладно?
- Ладно, - поспешно согласился Рике, радуясь возможности свернуть тему. И зачем-то добавил, хотя вовсе не чувствовал себя виноватым: - Извини.
Оона чуть наклонила голову в знак согласия - медленно и как-то отстранённо, как будто думала в этом момент совершенно о других вещах и слушала его вполуха. Или, может быть, вообще позабыла о его присутствии.
А потом она развернулась и ушла, не прощаясь, в дом.
Рике ещё долго смотрел ей вслед, а вокруг темнело, распространялось благоухание цветов, раскрывающихся ближе к ночи, в саду зажигались фонари, в окнах - лампы. В доме были слышны звон посуды, нестройное бренчание на каком-то музыкальном инструменте, голоса и смех. Задний двор был также залит светом, льющимся из окон - и только заросли засохшей ежевики портили вид, как будто пятно коричневой туши, пролитой на золотистую бумагу.
Постояв ещё немного, Рике хотел было вернуться в пристройку, в которой ночевали слуги, и тут вдруг из-за угла выскочила девица. Она была нарядно одета, в ушах у неё звенели золотые украшения, и смех её тоже звенел - как колокольчик.
Это была одна из служанок той самой госпожи, которая приехала в гости к главе семейства - так как сама госпожа была богата, то и служанки её одевались, как знатные.
- Не хотите ли поиграть с нами в "Четыре сезона"? - спросила девица бойко. - Нам как раз не хватает одного участника!
Рике молчал, смущённый и взволнованный - никогда ещё он не видел такой красавицы, да и, что уж там, вообще не пользовался особым вниманием со стороны девушек.
- Пойдёмте же, пойдёмте! - продолжала настаивать служанка, кокетливо улыбаясь и подбадривая его. - У нас там весело, и вина хватает вдоволь! Господа празднуют, но и нам, слугам, перепало угощений!
Он попытался отнекиваться, в глубине души совсем не возражая, чтобы его уговорили - слишком уж заманчивыми казались смех и звуки музыки, лившиеся из дома. Хорошо бы, конечно, оказаться на месте господ, но раз уж он рождён слугой, то к чему стремиться выше... Он же не Оона с её невероятным, невыполнимым планом по завоеванию всего Астаниса. Он простой слуга, слугой родился - слугой умрёт. Но слугам тоже доступны радости жизни.
И Рике вполне ощутил эти радости, когда новая знакомая привела его в весёлую компанию, в которой ели, пили, играли в игры, танцевали и болтали до самого утра.
***
Несколько дней спустя Оона пришла в дом, чтобы, как обычно, собрать посуду после того, как её младшая сестра позавтракает. Семья была бедна, и служанок не хватало, поэтому Оона исполняла всякую работу по дому, но Рике был не прав в том, что её заставляли - она сама добровольно взяла на себя этот труд.
Но признаться кому-то в том, что одна из дочерей хозяйки, пусть даже незаконная, выполняет работу служанки, было стыдно, поэтому перед богатыми родственниками делали вид, будто Оона - действительно служанка. Имрен, с которой у Ооны всегда были напряжённые отношения, откровенно наслаждалась сложившейся ситуацией.
Сейчас она сидела в глубине комнаты, разодетая в шёлковые и парчовые одеяния, причёсанная, как самая настоящая принцесса, и пила чай из крохотной фарфоровой чашки, расписанной цветами. Вокруг неё сидели полукругом куклы, разряженные не менее роскошно, чем их маленькая хозяйка.
Оона повернулась к сестре спиной, чтобы задёрнуть тяжёлые занавеси на окнах; свет, проникавший в комнату сквозь ярко-алую и оранжевую ткань, окрашивался в те же самые цвета, и казалось, что вся комната утопает в багрово-золотистом, как закатное небо, свечении.
- Скажи мне, Она, - позвала Имрен тоненьким голоском, намеренно делая ошибку в имени старшей сестры. - А это правду говорят, будто ты влюблена в нашего слугу, ну, как его там? Не помню имени. Рыжеватый такой, щупленький. Ни на что ни годный. Мне сказала Селин, потому что он теперь завёл шашни с её служанкой. Послушай, ну как ты могла такое допустить? Мало того, что влюбилась в ничтожество, так ещё и позволила ничтожеству променять тебя, Санью, на другую служанку. Хоть ты и всего лишь наполовину Санья.
И сестра тихонько захихикала, прикрывая рот шёлковым рукавом своего дорогого платья.
Оона продолжала стоять к ней спиной, молча поправляя шторы.
- Иди, посмотри на них, если не веришь, - продолжала подначивать Имрен. - Они сейчас играют в шашки на веранде западного крыла. Честное слово, мне тебя даже жалко. Ну почему, почему у тебя настолько плохой вкус? Ведь ты же стоишь большего, хоть я тебя совсем и не люблю! Если хочешь, пойдём посмотрим вместе!
И она решительно поднялась со своего места, придерживая богатый подол, украшенный драгоценностями. В обычное время Имрен не носила таких красивых платьев, но теперь, когда дом удостоили визитом богатые родственники, наследница семьи должны была выглядеть подобающим образом, и на дорогую одежду ушли последние деньги - следующие полгода предстояло жить впроголодь.
Впрочем, не одной только Ооне, но также её матери, отчиму, сестре и всем слугам в доме.
И Рике.
Оона медленно развернулась и посмотрела на сестру безмятежным взглядом.
- Не стоит, - сказала она спокойным тоном. - Позволь, я сначала соберу и вымою посуду, а потом ты покажешь мне то, что хочешь показать. Если это, конечно, заслуживает моего внимания.
Имрен казалась несколько обескураженной, однако быстро совладала с собой и церемонно кивнула - игра в придворных дам Светлейшей Госпожи и соблюдение недавно выученных правил этикета доставляли ей, судя по всему, немалое удовольствие.
- Я буду ждать, - чопорно сказала она.
Оона поставила на поднос пустые чашки и покинула комнату.
После полудня она вышла во двор и, вытерев руки о свою выцветшую юбку, обошла весь дом кругом, чтобы добраться до западного крыла. Рике, поднабравшийся за прошедшее время смелости, достаточной для того, чтобы бесцеремонно обнимать свою новую подружку за талию и шептать ей на ухо какие-то непристойности, при виде Ооны смертельно побледнел и, казалось, с трудом подавил импульс спрятаться за спиной своей возлюбленной.
- Рике! - позвала Оона самым дружелюбным тоном. - Ты не мог бы помочь мне выкорчевать заросли ежевики, растущей на заднем дворе? Ты был прав, она портит пейзаж, да и толку от неё никакого нет. Ягоды, конечно же, не могут вырасти на мёртвом деревце, а какой смысл в кусте, который не плодоносит? Я вот думаю, как это не пришло мне в голову раньше. Спасибо, что подсказал, ты и правда очень умный.
И она улыбнулась, но эта улыбка в корне отличалась от той, которую Рике видел в прошлый раз.
Ему безумно хотелось куда-то скрыться, может быть, провалиться под землю, но всё, что он мог - это стоять, смотреть на Оону, краснеть, бледнеть и прятать потеющие ладони за спиной. Новая подружка, судя по всему, и не думала о том, чтобы как-то ему помочь.
- Я тебя подожду, - сказала она довольно равнодушным тоном. - Иди уже, разберись с этой вашей ежевикой.
Рике, наконец, совладал с собой и поднялся на ноги.
Колени у него дрожали, и в голове был туман, но сделать худо-бедно несколько шагов он всё-таки смог.
"Она хочет избавиться от нашей ежевики, - подумал он, испытывая сожаление и, в то же время, странное облегчение. - Это значит, что я больше никогда не смогу в ней прятаться и наблюдать за ней... Что ж, могло быть и хуже. За всё надо платить, это верно".
И, преисполнившись этой мысли, Рике решительно шагнул навстречу Ооне.
Она взяла его под локоть и молча повела на задний двор.
Краем глаза Рике успел заметить Имрен, младшую сестру Ооны, устроившуюся в своём роскошном платье на веранде и смотревшую на них обоих скучающим взглядом, в котором, однако, то и дело проглядывало затаённое любопытство.
Оона подошла к Рике вплотную, так что ему волей-неволей пришлось сделать шаг назад. Но она продолжала наступать, и он машинально пятился - до тех пор, пока не почувствовал спиной сухие колючки ежевики, больно впившиеся ему в кожу через слой одежды.
- Ты спросил однажды, зачем мне нужна эта ежевика, - размеренным тоном произнесла Оона, нависая над ним, и голос её как будто разлился в воздухе тягучим, густым сиропом. От него дрожали барабанные перепонки, и безумно хотелось заткнуть уши, хотя она говорила совсем тихо. Этот голос отдавался в голове Рике тяжёлыми, мерными ударами чугунного колокола, и он вдруг понял, что не слышит ничего, кроме слов Ооны, ровных, холодных, лишённых какого бы то ни было чувства - ни пения птиц, ни шелеста листвы, ни стрекотания цикад. - Сейчас ты всё узнаешь.
И тогда пронзительное предчувствие проскользнуло в Рике, и сердце заныло от странной боли, похожей на приступ мучительной тоски.
Но он даже вскрикнуть не успел.
Оона опрокинула его в кусты и, придавив коленом тщедушную грудь, руками вцепилась в горло. Рике забарахтался в зарослях, но ветви ежевики смыкались над ним и над Ооной, как будто волны моря над головой утопающего, и ему казалось, что сучья ожили и схватили его за щиколотки и запястья, не давая ни малейшей возможности пошевелиться.
Он бессильно открывал рот, как рыба, выброшенная на берег, но не мог исторгнуть из себя ни одного звука, только чувствовал, как кровь клокочет в груди, горле и висках. Последним, что он видел, были широко распахнутые глаза Ооны, наклонившейся над его лицом - глаза, как будто раскрывающие перед ним проход, длинную и узкую галерею, ведущую во тьму - и ни единого проблеска солнечного света не было на этом пути, который звал его.
Он закашлялся, захрипел и закрыл глаза.
Тогда Оона смилостивилась, достала из-за пазухи короткий кинжал и полоснула точным движением по чужому горлу.
Потом она поднялась, отряхнула одежду от старых листьев и повернулась в сторону сестры, замеревшей на веранде и вцепившейся в перила побелевшими пальцами. Откуда-то из дома выбежала Селин - подруга Имрен, а также мать, её гостья, другие слуги.
Оона смотрела на них на всех, скрестив руки на груди.
Мёртвые сучья ежевики были заляпаны ярко-алой кровью.
- Бесплодная ежевика снова зацвела и покрылась ягодами, - безмятежно сказала девочка, кивнув в сторону куста. - Вы имеете счастье лицезреть чудо, совершённое будущей владычицей Астаниса.
Никто из присутствующих не сказал ни слова.
Оона развернулась и спокойно пошла к воротам. В окружившей её тишине звуки собственных шагов казались слишком отчётливыми, как какой-то потусторонний мерный стук.
"Солнце светит так ясно, ветер приносит ароматы цветущих трав, - думала Оона, подставляя лицо ласковым солнечным лучам. - В поле порхают бабочки, звенят ручьи, такой прекрасный летний день. Сегодня я буду гулять до самого заката".