Правозащитник Н. А. Клепачев
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
Александр АСТРАХАНЦЕВ
ПРАВОЗАЩИТНИК Н. А. КЛЕПАЧЕВ
Не знаю, как теперь, но в 60-80-х годах ХХ в. инженеру-строителю, работавшему в строительно-монтажной организации (каковым был в те годы и я), неизбежно приходилось сталкиваться едва ли не с сотнями своих коллег: проектировщиками, представителями субподрядчиков, заказчиков, чиновных ведомств, властных, контролирующих структур, - а, кроме того, знакомиться с единомышленниками на заседаниях активно действовавших тогда общественных организаций: "Знание", НТО, ВОИР и т. д., - так что, практически, все строители города между собой где-то когда-то сталкивались и были знакомы, хотя бы шапочно. Так вот и я: где-то когда-то "в той жизни" несколько раз сталкивался с Николаем Александровичем Клепачевым и знавал его в лицо, но где и в каких обстоятельствах сталкивался, вспомнить теперь, за давностью лет, уже не могу.
Точно так же смутно помнит "по тем временам" и он меня (я не столь давно специально спросил его об этом). Хотя мне-то было легче его запомнить, потому что он, будучи инструктором райкома, потом - горкома КПСС, а в дальнейшем - в роли начальника краевой государственной инспекции архитектурно-строительного контроля (сокращенно - "Госархстройконтроля", или ГАСК), бывал на штабах, в приемных комиссиях или конфликтных ситуациях и обращался только к первым руководителям строительных организаций, в то время как я мог находиться там лишь, так сказать, на второй или третьей роли.
Но, честно говоря, никакого интереса личность Клепачева у меня тогда не вызывала: я относился к нему точно так же, как и мои коллеги, профессиональные строители - как к абстрактному представителю партийной власти, т. е. как к необходимому злу, которое приходится терпеть и с присутствием которого - мириться.
В. П. Абовский, бывший в те годы начальником Главкрасноярскстроя, ведущего строительного ведомства в крае, пишет об этих представителях партийной власти в своей книге воспоминаний "Строители - люди служения" (Красноярск, 2003 г.) по-инженерски сухо, но точно:
"Авторитарная система управления способствовала тому, что главными нарушителями плановой дисциплины становились партийные органы. Работники партийных органов зачастую давали указания по своему усмотрению, считая, что они разбираются в строительстве лучше строителей. Партийный функционер мог появиться на стройке, сесть на место управляющего и проводить заседание штаба, не владея информацией; пригласив к себе руководителей стройки и секретаря парторганизации, обязывал их принимать повышенные обязательства, не учитывая технологических возможностей, наличия ресурсов, возможных последствий. Даже при обоснованном отказе руководитель попадал в немилость..."
Причем В. П. Абовский в этой книге пеняет партийным функционерам за их волюнтаризм довольно деликатно. Я скажу по этому поводу жестче: эти самые партийные функционеры и партийные руководители (зачастую - еще довольно молодые люди) вели себя с руководителями строек прямо-таки по-хамски: кричали, стуча кулаками по столу и употребляя матерщину, на главных инженеров и управляющих трестами, "тыкали" им, постоянно угрожали партийными взысканиями и снятием с работы, поносили их и насмехались над ними, как будто перед ними тупые недоумки, а не опытнейшие и, как правило, пожилые, седовласые люди, отдававшие все свои силы, опыт и умение строительству.
Помнится, когда в начале 60-х г.г. я, еще совсем молодой инженер, впервые столкнувшись с этим явлением, возмущался им в кругу своих более взрослых коллег - один из них, пожилой человек, помнивший стройки еще тех, сталинских, 30-х годов, посмеявшись над моей наивностью, сказал мне примерно следующее: "Да-а, этот крик у них сейчас больше по привычке. В те-то годы они пистолетами трясли и чуть что - расстрелять грозились".
В другой раз, уже другой пожилой коллега объяснял мне моральное оправдание "тыканья" молодого партийного функционера при обращении к седовласому инженеру: это, мол, освященная практикой форма обращения членов партии друг к другу, признак доверия к товарищу по партии, независимо от возраста и положения... Но, однако же, добавлю я, седовласый инженер при этом не мог на равных обратиться к молодому функционеру на "ты" - потому, хотя бы, что седовласый инженер был, во-первых, человеком вежливым, умеющим не смешивать производственных отношений с частной беседой, а, во-вторых, понимал, что на иерархической лестнице он стоит на порядок ниже функционера.
В общем, этот стиль советского политического руководства имел солидные традиции. В такой вот атмосфере, где безраздельно царили бесцеремонность, хамство, презрение к личности, все мы формировались, и многие из нас, в том числе и Н. Клепачев, усвоили эту манеру деловых отношений на всю жизнь, не имея при этом никакого представления о том, как можно строить их иначе. Так что же удивительного в том, что эта манера поведения Н. А. Клепачева, воспитанная в нем Системой, в конце концов, обернулась против нее самой - он сам стал орудием ее разрушения! Система таким образом поражала себя сама.
Многие инженеры-строители были коммунистами, но я хорошо знаю, что лишь немногие из них искренне верили в идеалы коммунизма; большинство же в принадлежности к партии видело лишь возможность сделать реальную деловую карьеру. Однако все они, терпя выходки партийных "представителей" разных рангов, между собой презирали их как бездельников, "погонял" и надсмотрщиков над ними, как карьеристов и фразеров, начиненных официальными лозунгами, и четко отграничивали их от себя: "мы" и "они"; то, что для "нас" было делом жизни, для "них" - лишь средством отчитаться перед горкомом, крайкомом или ЦК КПССС, получить награду и продвинуться вверх по партийной линии.
Обычно держались "представители" перед строителями-профессионалами особняком, видя в каждом из нас, в лучшем случае, тайного недоброжелателя, которого непременно надо было "нагибать" и давать почувствовать, кто тут хозяин, были неприветливы, носили на лицах брезгливое или постное выражение и слыли среди нас людьми туповатыми и недалекими (сами-то строители всегда были братией сообразительной, скорой на решения и острой на язык).
Именно так относились тогда мои тогдашние коллеги-строители, в том числе и я сам, и к Клепачеву, с той лишь разницей, что он слыл среди нас самым неординарным из партфункционеров - благодаря своей резкости и бесстрашию, с помощью которых, невзирая ни на какие высокие должности, он легко раздавал налево и направо обвинения и угрозы в лицо строителям: "Ты бездельник!", - или: "Ты вор - таких, как ты, к стенке ставить надо!", - или: "Ты бракодел, и я тебя посажу!" Поэтому его и побаивались, и осторожничали с ним, и одновременно он был темой ходячих анекдотов: постоянно ходили рассказы о том, кого именно в очередной раз "Коля Клепачев" (так звали его тогда между собой строители) собрался одновременно "замочить", посадить и стереть в порошок.
* * *
В 1981 г. я ушел из строительства - как потом оказалось, навсегда: позвало к серьезным занятиям мое старое хобби, писательство, ставшее к тому времени для меня новой профессией. Однако, скучая по строительству, которому отдано столько лет, я время от времени встречался со старыми товарищами; они рассказывали о своих новостях, о новых назначениях и увольнениях в строительстве, и я слышал, что Клепачева сняли с работы, однако из-за чего, и чем он теперь занят, никто толком не знал - всё, что совершалось под эгидой партии, тщательно скрывалось как строжайшая тайна, как будто КПСС существовала не среди народа, а во вражеском окружении... Поэтому единственный вывод, который мы с товарищами сделали тогда: видно, "Коля" проштрафился перед партией по-крупному - по мелочам она "своих не сдает".
* * *
Но вот 1 февраля 1984 г. - заметьте: еще до перестроечной гласности! - для красноярцев, причастных к строительству, словно гром грянул среди ясного неба: в "Литературной газете" появилась огромная, в целую страницу, да мелким убористым шрифтом, статья за подписью московского корреспондента Павла Волина: "Укрощение строптивого", - с подробным рассказом о сути конфликта Н. А. Клепачева со своим прямым начальством, Крайархитектурой: будучи начальником краевой инспекции ГАСК, он категорически отказался подписывать акт приемки в эксплуатацию огромного недостроенного свинокомплекса, который краевое начальство задумало сдать в эксплуатацию из чисто "показушных" целей, а также наговорил грубостей в адрес местных руководителей и московских гостей, прилетевших специально для того, чтобы уладить приемку. В результате своим прямым начальством он был уволен с работы, причем - по смехотворному поводу: ему засчитали за прогул двухдневную командировку, в которую он летал якобы без разрешения, хотя на самом деле командировка была лишь отложена из-за заседания крайисполкома, на котором как раз разбиралось его персональное дело.
Причем это вопиющее беззаконие: увольнение человека из-за честного исполнения им своих обязанностей, - не прошло бесследно: сама краевая инспекция ГАСК бурлила и протестовала; по городу поползли слухи; в Москву полетели коллективные и индивидуальные протестные письма... Спецкор "Литгазеты" рассказал и об этом тоже, и о том, что, разбираясь в Красноярске с этим "делом", получил жесткий отпор от тех, кто снимал Клепачева с работы: Система держала прочную круговую оборону.
Правда, согласно цензурным правилам того времени, газета умалчивала о том, кто главный инициатор этого "дела". Но все, кто читал статью, прекрасно понимали, кто он: без согласия первого секретаря крайкома партии ни единый волос не слетел бы с головы Клепачева.
Бросалась в глаза еще одна неувязка: московский журналист прилетал в Красноярск в августе 1983 г., в то время как сама статья вышла полгода спустя, в феврале 1984. Почему? Да потому что в те годы события в стране менялись калейдоскопически: еще в середине 1983 г. руководителем страны был Ю. В. Андропов с его политикой "закручивания гаек", а потому в сентябре 1983 г. подобная статья с защитой вольнодумца и искателя правды выйти никак не могла - а уже в начале 1984 г. страной руководил К. У. Черненко, при котором начались послабления цензурных требований. О Перестройке и перестроечной гласности еще никто не помышлял, однако власть потихоньку ускользала из рук КПСС, по стране уже гуляли ветерки послаблений, и один из вестников этих послаблений - упомянутая выше статья в "Литгазете".
Примечательно при этом, что статья эта стала своего рода камертоном: вызвала шквал откликов во многих центральных газетах: в "Известиях", в "Советской России", в "Социалистической индустрии"; та же "Литературная газета" еще дважды потом выступала на эту тему.
Во-первых, авторы откликов в газетах восхищались смелостью и стойкостью Клепачева и горячо его поддерживали, а, во-вторых, в связи с "делом Клепачева" читатели в своих письмах выплескивали на страницы газет накопившееся возмущение разгулом в стране бесхозяйственности, очковтирательства, парадности, приписок в отчетности, злоупотреблений руководителей своим служебным положением, в результате чего создавалась на местах невыносимая обстановка для честных, принципиальных людей. Так что отчасти можно допустить, что "дело Клепачева" во многом готовило почву к Перестройке, т. е. желанию общества очиститься от накопившихся в стране завалов лжи, лицемерия и фальши.
* * *
А чем в это время занимался изгнанный из инспекции Клепачев? По свидетельству того же спецкора "Литературной газеты" Павла Волина (в следующей за "Укрощением строптивого" статье "Неравнодушие против равнодушия"), "Клепачев не сидит без дела. После увольнения из инспекции ГАСК он работал слесарем, бетонщиком, командиром станции "Северный полюс". А сейчас, как выразился в разговоре со мной по телефону, опять слесарит...".
При этом, добавлю я, Клепачев продолжал упорно бороться за свое восстановление в прежней должности, то есть за свои честь и достоинство, за право иметь собственные взгляды и принципы, и для этого пользовался всеми возможными тогда средствами: писал официальные письма Генеральным секретарям КПСС Ю. В. Андропову, затем - М. С. Горбачеву, ездил в Москву, заходил там в редакции центральных газет, в высшие органы управления и власти: в Госстрой, в Госгражданстрой, в Верховный Совет, в ЦК КПСС...
Таковы - если говорить сухим протокольным языком - факты тех, прошлых, лет, касающиеся биографии Клепачева. А если - подробней?..
* * *
У меня есть старый товарищ, профессиональный строитель Михаил Петрович Сашко, который был не просто свидетелем - а активным участником тех событий. Поэтому далее я приведу его собственный, живой и красочный рассказ о тех событиях, причем привести почти без купюр (убрав лишь не относящиеся к теме фразы).
Однако сначала - чтобы обосновать право М. П. Сашко на этот рассказ и на наше доверие к его рассказу - коротко о нем самом: в настоящее время он технический директор акционерного общества "Научно-технический прогресс" (в прошлом - треста "Оргтехстрой"), по совместительству - председатель клуба красноярских моржей "Криофил", а также турист-экстремал, и, кроме всего прочего, ценитель поэзии, музыки и вообще веселый и общительный человек. Но я недаром упомянул, что он профессиональный строитель, т. е. человек, свидетельству которого следует доверять без всякого сомнения. Не знаю, как обстоит с честностью среди строителей сейчас, но во времена нашей молодости существенным качеством квалификации профессионального инженера-строителя была честность: нас приучали не врать в своей профессии, какой бы правда ни была неудобной; тот, кто хоть раз соврал, мог на всю жизнь лишиться "карьеры" - ему больше не было доверия.
Итак, вот рассказ М. П. Сашко о Клепачеве - и о себе, конечно:
"В 1978 году я закончил архитектурно-строительный факультет в Красноярском политехническом институте. Там я, будучи студентом, еще руководил комсомольской организацией института, и по окончании института меня, поскольку я к тому времени был уже коммунистом, прочили в инструкторы горкома партии с напутствием: "Ты коммунист, и тебе положено работать там, куда пошлет партия".
Но когда я посмотрел, как инструкторы носят своим шефам кофе на блюдечке, то заявил им: "Нет, это не моё - я хочу работать по специальности!" Тогда меня решили припугнуть: "Ах, так? Имей в виду: в таком случае больше ты на работу нигде не устроишься!" - и у меня появились весьма грустные мысли по поводу своего будущего.
А я как раз сдавал в институте свои комсомольские дела и в связи с этим встретился с Николаем Николаевичем Ефимовым, секретарем парторганизации института. Он спрашивает меня, что я собираюсь делать дальше; я, естественно, делюсь с ним своими проблемами, и он мне говорит: есть, мол, такой мужик, по фамилии Клепачев; он как раз формирует новую структуру, краевую инспекцию Госархстройконтроля, и ищет надежных работников - нет ли, мол, у тебя желания с ним поработать?..
И я решил пойти посмотреть на этого мужика.
Первое впечатление - ужасное: непомерные эмоции, мат, бешеный напор! Но что-то в нем и притягивало: прямота, открытость, - то, чего в мужиках нынче маловато. "В принципе, - говорю ему, - я бы согласился у вас работать, однако есть одно но", - и рассказываю, чем мне пригрозили в горкоме.
- Что- что- что? - подскочил он. - Не-ет, с этим только ко мне! Да я их в гробу видал! - и тут же по полной программе выдал мне всё, что он думает про этих ребят из горкома и из крайкома, вкупе с их "паханом" Брежневым.
Я попытался, было, возразить ему, что привык уважать комсомол, партию, Генсекретаря: так, мол, меня воспитали, - и он тут же преподал мне первый урок на этой работе: не строить никаких иллюзий по отношению к власти и не творить себе кумиров - инспектор обязан чтить одну-единственную власть на земле: власть закона и власть Строительных Норм и Правил!
Короче, я пришел к нему на работу.
Подчинялась инспекция Управлению по делам строительства и архитектуры при крайисполкоме (сокращенно - "Крайархитектуре") во главе с главным архитектором края. Главным архитектором края был тогда Петр Федорович Платов, замечательнейший человек: совестливый, справедливый, энергичный. У него был дефект ноги: он сильно хромал, - но успевал объехать и обойти все стройки края быстрее любого двуногого. А заместителем у него был Владимир Константинович Шадрин, человек с непомерными амбициями. Вот они и принимали меня на работу.
А пришел я в инспекцию одновременно с Коновальцевым (впоследствии - глава Советского района). И вот фактически втроем: Клепачев, Коновальцев и я, - мы начали формировать инспекцию, набирать штат.
До нас там сидел какой-то человек, который лишь собирал бумажки: отчеты районных архитекторов; Клепачев решил поставить инспекцию на совершенно новый уровень: районные архитекторы обязаны были лично приезжать с отчетами и отчитываться за все серьезные нарушения, допущенные на их территории: аварии, отклонения от законодательства, всевозможные ЧП, - и по всем этим нарушениям мы немедленно принимали адекватные меры. И сам Клепачев, и все мы постоянно были в разъездах по краю, а в крае - 68 регионов, в том числе - Хакасия и большой Норильский промузел.
Спрос бы жестокий; Николай Александрович - сам человек жесткий, неуступчивый, и если замечал обман, то спрашивал по всей строгости. Зато и никого из подчиненных не давал в обиду. Там, в глубинке, много князьков, жаждущих подмять под себя районного архитектора, но архитекторы быстро сообразили, что мы для них - каменная защита, и стали честно с нами сотрудничать и проводить наши идеи, а мы, в свою очередь, получили надежную "агентурную сеть" в крае.
Летом, когда они приезжали с полугодовыми отчетами, мы организовывали для них выездные семинары в Краснотуранском районе, на берегу Красноярского моря, среди прекрасной природы. Интересное начало стало превращаться в обычай. Мы учились там друг у друга. Приглашали музыкантов, композиторов, художников, поэтов; неоднократно приезжал туда Роман Солнцев, у которого с Клепачевым была давняя дружба. Все это обогащало нас обоюдно, делало жизнь насыщенной.
Однако жесткий характер Николая Александровича проявлялся не только в отношениях с подчиненными и строителями-бракоделами - но и с властью.
С крайисполкомом и, в частности, с тогдашним председателем его Николаем Федоровичем Татарчуком отношения у него были нормальные. С заместителем Татарчука Александром Львовичем Мукоедом, по-моему, вообще невозможно было конфликтовать: золотой человек, с которым просто приятно было работать. А вот с партийными органами он конфликтовал постоянно - скорее всего, оттого, наверное, что там работали, как тогда говорили, "выдвиженцы", то есть, попросту говоря, выскочки и карьеристы, для которых не было слова "нет". Но и для Клепачева не было слова "нет"! И когда эти два "помола" встречались, то картина получалась чреватая взрывами.
У меня в памяти осталось несколько таких эпизодов - правда, не помню их точной очередности.
Эпизод первый: мы с Николаем Александровичем едем в Хакасию на приемку свинокомплекса - партия требовала срочно принять комплекс в эксплуатацию: в стране не хватало мяса; уже и свиноматок породистых завезли - пора, вроде бы, и мясо выдавать... Приезжаем; посмотрели объекты, документацию. Недоделок - тьма, еще на целый год работы! В том числе - нет целого объекта: очистных сооружений, - оказывается, они решили ядовитейшие канализационные стоки временно сбрасывать в городские очистные сооружения, а это санитарными нормами строжайше запрещено. Поговорили мы вежливо с дирекцией, подготовили предписание. После этого нас приглашают в Хакасский обком партии.
Приходим. Ведет совещание секретарь по строительству.
А надо сказать, что я бывал с Николаем Александровичем на многих совещаниях и хорошо знаю: когда он должен был выступить, все ждали его выступления с тревогой и тотчас просыпались от дремоты, потому что он всегда говорил очень неприятные для многих вещи: все между собой, вроде бы, согласны - один он не согласен. Поэтому он вызывал у остальных участников совещаний одинаково негативную реакцию - я всегда это чувствовал. И ему надо было постоянно настраиваться на преодоление этого негатива; поэтому он просил меня, чтобы я сидел рядом и придерживал его за рукав, когда он начинал "заводиться". И на том совещании попросил об этом же...
И вот обсуждается приемка свинокомплекса: встает один докладчик и говорит: да, надо принимать - стране нужно мясо; встает второй: да, я согласен, надо принимать... Николай Александрович делает порыв вставить слово - крепко держу его за рукав. Делает второй порыв - держу. Делает третий - опять держу; тут он поворачивается ко мне, весь красный от гнева: "Да пошел ты!" - вырывает руку, взбегает на трибуну и заявляет: "Суки, да вас всех тут, как в тридцать седьмом, к стенке ставить надо! Не будет вам никакой приемки! - и шварк о трибуну подготовленный нами документ: - Вот вам наше предписание!"... В зале - гробовая тишина. И в этой тишине он говорит мне: "Идем отсюда, нам тут делать нечего!"... А когда вышли - я взялся за голову и говорю: "Что же ты наделал!" - это был уже перебор.
Возвращаемся в Красноярск. А оттуда сюда уже позвонили, обозвали его всякими словами и говорят: "С кем вы там работаете!"...
* * *
Эпизод второй: ввод в эксплуатацию комплекса крупного рогатого скота, и опять та же история: стране нужно мясо, а комплекс не готов. Но кому-то очень хочется отчитаться за сдачу.
Получаем телефонограмму: приглашают на приемку. Николай Александрович должен был лететь в Москву с отчетом, поэтому послал меня и предупредил: "Проверь, но никаких подписей не делай - оттяни время!"
Нас, комиссию, привезли туда с шиком, на "волгах". Походили мы по комплексу, посмотрели, посовещались. Замечаний много, причем - настолько серьезных, что запустить его в эксплуатацию невозможно. Я высказываю это свое мнение, и вся комиссия со мной соглашается.
После совещания нас приглашают поужинать по случаю завершения работы комиссии. А, между прочим, поздняя осень была; на улице - холодище. Заводят нас в какое-то помещение; помню только запотевшие окна, большой стол, много водки и густой пар от пельменей в блюдах.
Я мгновенно оцениваю обстановку и спрашиваю: где тут можно помыть руки? Мне показали. Я помыл руки, вышел под шумок из помещения и своим ходом пошел на автовокзал - потому что знал уже: за пельменями непременно последует процедура дружного подписания акта приемки.
Утром звоню Виктории Иллиодоровне Моруа (была в комиссии такая дама в группе заказчиков - очень, между прочим, милая женщина), интересуюсь, чем вчера дело кончилось - а она мне и говорит:
- Миша, что же ты уехал? А мы вчера так хорошо посидели!
- Посидеть-то посидели, а что с актом приемки? - спрашиваю.
- Да все подписали, остался ты один!..
У меня холод по спине потек: чувствую, будет жесткий наезд...
И в самом деле - звонят: крайком требует подпись. Вызывает меня Мукоед. Захожу и прикидываюсь простаком:
- Клепачев уполномочил меня только поучаствовать в комиссии, но акт подписывать не уполномочивал. Давайте подождем его приезда?
- Да я-то готов подождать, но меня не поймут, - показывает Мукоед пальцем вверх. - Надо придумать зацепку. Документация у них в порядке?
- Не вся.
- Вот и давай скажем, что документация не готова - пускай готовят!
Сказали. Но те за ночь всю документацию изготовили и в девять утра привезли. Крыть больше нечем. И все же я упираюсь, не подписываю.
Приезжает Клепачев и - сразу:
- Подписали?
- Пока нет, - говорю. Описываю ему всю цепочку событий, показываю список недоделок.
- Пошли! - говорит он.
Идем, заходим в строительный отдел крайкома партии - оттуда волна шла. Завотделом (кажется, то был Старовойтов) усаживает нас и начинает долго нам рассказывать о политике партии в области сельского хозяйства и о том, что стране нужны молоко и мясо.
- Простите, но какое молоко, какое мясо, - пытается переубедить его Клепачев, - если там в полах вместо проектного двадцатисантиметрового слоя бетона - четырехсантиметровый слой асфальта? Через месяц коровы размесят его в грязь ! Это чистой воды халтура! А, кроме того, там еще около сотни дефектов!
- У вас к побелке и покраске претензии есть? - спрашивает завотделом (у людей некомпетентных почему-то актуальна именно побелка).
- Нет, как раз к побелке и покраске претензий нет!
- Тогда подписывайте!
И тут Николай Александрович не выдержал: бросил ему презрительно:
- Да пошли вы! - схватил меня за руку: - Михаил, объясняться здесь бесполезно! - пнул ногой дверь, и мы вышли из кабинета.
Между прочим, именно эта его нахрапистость как признак силы помогала ему долго и безнаказанно держаться на равных с любым партийным начальством. Но, насколько мне помнится, именно на том случае он споткнулся: на следующее утро к нам в инспекцию заходит незнакомый мужчина и говорит спокойно, без всяких эмоций:
- Здравствуйте. Я - заместитель прокурора края. У меня плановая проверка деятельности вашей инспекции... - и начинается придирчивая проверка документации, исполнения предписаний, распоряжений, протоколов, расходования командировочных, транспортных средств.
А мы продолжаем работать; постоянно идут звонки... И тут оказывается, что к телефону все время почему-то требуют не Клепачева, а меня. Дознался, в чем дело: оказывается, кто-то пустил слух, будто Клепачев отстранен от работы и его обязанности исполняю я. Узнав про это, я тотчас же пишу заявление об увольнении и кладу ему на стол:
- Поймите меня правильно, Николай Александрович, но в таких условиях я работать не могу. И работать я не буду!
- Да ты погоди, не горячись, остынь! - пытается он меня успокоить.
- Кстати, - говорю, - и со здоровьем у меня что-то неладно - схожу-ка я к врачу...
Да я и в самом деле неважно чувствовать себя стал... А у нас традиция была: постоянно варили на работе кофе - угощали всех, кто к нам приезжал, и сами дули его нещадно - нервы себе успокаивали.
Пошел я к врачу. Тот попросил меня руки вперед вытянуть, а они у меня ходуном ходят! Измеряют у меня давление и говорят:
- Парень, да ты - наш! Запрещаем тебе кофе, вино, курение, кислое, горькое, соленое, телевизор...
- А что остается?
- Ходите и дышите...
Короче, семнадцать дней меня продержали на больничном - было время хорошо подумать. И я всерьез спохватился тогда: а ведь с такой работой можно окончательно посадить здоровье!..
В это время как раз открывался новый, Красноярский инженерно-строительный, институт, а исполнял обязанности ректора в нем Виктор Дмитриевич Наделяев. Встречает он меня, расспрашивает о делах и, узнав о моих проблемах, приглашает работать на архитектурный факультет:
- Ты ведь один из первых наших выпускников - давай-ка к нам! Хотя будет трудно: всё пока - в стадии становления...
И я принял приглашение: перешел туда, сначала - старшим преподавателем, а через несколько месяцев меня избрали деканом архитектурного факультета, и я четыре года добросовестно "оттрубил" там деканом.
* * *
А между тем я продолжал поддерживать отношения с Клепачевым и знал, что его борьба за восстановление в должности продолжается, причем - с переменным успехом: восстанавливают, снова увольняют. Увольняют уже за то, как считал он сам (и, наверное, правильно считал), что он написал в ЦК КПСС большое доказательное письмо о том, что основной виновник брака, очковтирательства и приписок в крае - именно крайком партии, а самый главный виновник - первый секретарь крайкома Федирко.
И вот через год после того, как я ушел от Николая Александровича, он выражает мне свое доверие следующим образом: приглашает съездить с ним летом в Москву - помочь ему с защитой своих прав. Я соглашаюсь. Причем эта поездка - особая страница в моей жизни: после нее я научился чувствовать себя свободным - я перестал бояться чиновников, потому что именно там отчетливо увидел изнанку той, советской нашей жизни...
В целом, встречали нас там везде довольно тепло; мы обошли около десятка организаций: были в Госстрое, в Госгражданстрое, в редакциях нескольких газет, в ЦК КПСС. В ЦК с нами разговаривал и обещал помочь некий инструктор Кошкин, большой, между прочим, почитатель творчества Астафьева.
Но в конечном счете нам объяснили: "Вы ходите без толку: должность Клепачева - номенклатура Верховного Совета РСФСР, а потому восстановить его могут только там". И мы пошли в приемную Президиума Верховного Совета РСФСР. Прием - по предварительной записи. Записались. Но поскольку мы - по одному и тому же делу, то Николая Александровича пригласили одного. Однако он упросил, чтобы пропустили и меня тоже - для поддержки.
У меня тот прием в Президиуме остался в памяти до последней мелочи: просторный кабинет, почему-то весь из мрамора: мраморный пол, мраморный стол, мраморные скамьи, на стене - мраморный портрет Калинина, и подпись под ним: "Здесь вел прием Всесоюзный староста Михаил Иванович Калинин"... Выходит человек, садится за стол напротив Клепачева. И рядом с Клепачевым сижу я.
- Ну, рассказывайте: зачем приехали? - говорит человек.
- Так за правдой, - спокойно начинает рассказывать ему Николай Александрович. - Я работал начальником Красноярской краевой инспекции Госархстройконтроля, честно выполнял свои обязанности, но меня уволили, потому что я мешал крайкому партии заниматься приписками...
- Вам сколько лет? - перебивает его человек.
- Да уже скоро пятьдесят, - отвечает Клепачев.
- И вы в таком возрасте ищете правду? - насмешливо говорит человек. - Вот вам мой добрый совет: поезжайте-ка домой и не мешайте серьезным людям заниматься своим делом!..
Я и глазом моргнуть не успел, как Николай Александрович вскочил в ярости, дотянулся до этого человека, схватил его за лацканы пиджака и всего, вместе с туфлями, вытащил и разложил на мраморном столе. Я вскакиваю тоже, хватаю Клепачева сзади за плечи, сжимаю изо всех сил и умоляю:
- Уходим отсюда скорей - нас же посадят!
Кое-как оттащил я его от этого мужика; вышли мы быстренько из приемной на улицу, и я говорю ему, уже возмущенный:
- Больше я с вами никуда не пойду! Сейчас иду на вокзал, и сегодня же уеду!..
Он решил остаться еще, а я и в самом деле поехал на вокзал - больше мне в Москве делать было нечего - в тот же день сумел сесть на поезд и через три дня был дома... А через некоторое время и он вернулся.
На прежней должности его не восстанавливали, а надо было где-то работать, деньги зарабатывать. Пошел он искать работу, а его никто не берет - или крайкома боятся, или команда негласная была: нигде не принимать... Пришлось работать, кем придется: слесарем, плотником, бетонщиком... Кто-то помог ему устроиться в высокоширотную экспедицию "Северный полюс" на дрейфующей льдине - комендантом льдины...
Он приезжал домой в отпуск прямо как иностранец: весь в коже, которая была тогда в страшном дефиците, - и угощал нас, своих друзей, невиданными деликатесами: финское салями, рыбные консервы в чесночном соусе, виски, - чем поражал нас необыкновенно: в городе и с простой-то едой и выпивкой были сплошные проблемы..."
* * *
Пока что мы прервем рассказ М. П. Сашко и вспомним то время, когда началась пора перестроечной гласности и митинговой демократии. Имя Н. А. Клепачева, упоминание о котором в городе и во всех местных СМИ до этого было под жесточайшим запретом, приобрело вдруг известность - Николай Александрович стал человеком публичным: часто выступал на митингах, на которых подвергал КПСС и руководителей края беспощадной критике; о нем охотно писали и у него брали интервью журналисты, не только местные, но и столичные.
Пожалуй, в начале Перестройки он был самой популярной политической фигурой в Красноярске - он стал настоящим героем Перестройки.
В то время в стране появилось много "демократов", "либералов", "правозащитников" и просто критиков, которые наперебой взялись критиковать и развенчивать КПСС (между прочим, когда сама КПСС позволила делать это), и по мере того как КПСС теряла силы, критика становилась всё бесцеремонней: люди торопились поскорее нажить на ситуации политический капитал.
Позиция же Клепачева отличалась тем, что он вышел на борьбу с многомиллионоголовым аппаратом КПСС еще в 1983 г., когда это было крайне опасно, и вышел один-одинешенек, не надеясь ни на чью защиту и ни на чью поддержку. И именно эта донкихотская, нерасчетливая, безрассудная смелость, вместе с простодушной до святости верой в то, что на такого зверя, как власть, можно ходить в одиночку, подкупала в нем, делала его столь популярным и привлекала к нему много людей честных и искренних.
Политическая же перестроечная программа его, если оценивать ее с высоты нынешнего времени, была весьма скромной: он всего лишь хотел, чтобы коммунистическая власть и чиновничество стали честными - и больше ничего! Но для той власти и такая программа была слишком радикальной - едва ли не сумасшедшей: власть не хотела ничего менять, ничем поступаться! И Клепачев, имевший дерзость предложить такое, стал для нее врагом и диссидентом.
Той власти давно уж нет и в помине; сменился век, сменился политический строй, сменилась страна, наконец. Однако Н. Клепачев, оставшийся убежденным коммунистом, по-прежнему твердящий о честности - заклятый враг коммунистов той, старой, формации! Попробуйте напомнить какому-нибудь старому коммунисту про Клепачева - исплюется весь и примется проклинать его, подобно тому, как если бы фанатически верующему христианину напомнили про чёрта.
* * *
Во время Перестройки он стал руководителем красноярского "Комитета содействия Перестройке".
Примерно в это же время красноярский художник Тойво Ряннель написал его большой масляный портрет; художник изобразил его на тревожном огненно-красном фоне, под стилизованным образом Георгия-Победоносца, поражающего копьем Змия.
Примерно в это же самое время красноярский поэт, писатель и драматург Роман Солнцев привел Н. Клепачева к нам в писательскую организацию. Правда, на встрече было немного человек, однако присутствовавшие с большим интересом знакомились и общались с ним. Николай Александрович рассказывал о своем противостоянии крайкому партии, о том, как его увольняли, как он был безработным, перебиваясь случайными заработками, и как ездил в Москву "за правдой".
К тому времени я уже был знаком со статьями о нем в "Литгазете", которые произвели на меня впечатление и открыли мне его с иной стороны, нежели та, с которой я знавал его раньше. В дополнение к этому, новая встреча с ним усиливала впечатление.
Конечно же, в нем остались и прежняя резкость, даже грубость суждений, и эмоциональная неуправляемость, когда он начинал говорить о чем-либо; однако же он много к тому времени и претерпел, поэтому мог довольно спокойно и последовательно выражать свои мысли и рассказывать о своих злоключениях с юмором... Именно таким он заинтересовывал меня как литератора.
Однако поводом для сближения та встреча не стала. С тех пор мы лишь здоровались при встречах и внимательней друг в друга всматривались.
В те годы его плотно опекал Р. Солнцев. Будучи истинным поэтом, т. е. человеком предельно эмоциональным, готовым страстно влюбляться и беспредельно восхищаться людьми, которые ему нравились, Роман Харисович был не просто дружен с Н. Клепачевым - а страстно влюблен в его колоритную натуру; впрочем, и сам Николай Александрович высоко ценил дружбу с ним, и эта дружба была необыкновенно плодотворна для обоих: во-первых, Роман Харисович неоднократно выступал со статьями в его защиту в местных и центральных газетах; во-вторых, реальный образ Клепачева и его злоключения вдохновили Романа на несколько ярких художественных произведений, громко прозвучавших тогда в общероссийском масштабе и ставших заметными литературными явлениями.
Во-первых, это его пьеса "Статья", написанная в те годы и поставленная в Москве, в Центральном театре Советской Армии: не только сюжет ее полностью повторяет реальные злоключения Николая в его конфликте с местными властями - но Клепачев легко узнается и в главном персонаже пьесы, бескомпромиссном правдоискателе Макаре Вепреве... Кстати, выразительную фамилию "Вепрев" Роман позаимствовал у другого реального лица, в те годы широко известного в крае - у Аркадия Филимоновича Вепрева, директора Назаровского совхоза, ставшего затем первым губернатором края.
По-моему, именно конфликт Клепачева с властями подсказал Роману еще один сюжет, воплощенный им в пьесе "Торможение в небесах". Спектакль по этой пьесе тоже был поставлен в одном из московских театров, затем показан в Красноярске; по этой пьесе режиссер В. Бутурлин поставил на "Мосфильме" кинофильм, получивший затем Гран-при на кинофестивале в Страсбурге.
И, насколько помнится, спектакли по обеим этим пьесам прошли тогда по Центральному телевидению.
Р. Солнцев не очень-то и скрывал причастность Н. Клепачева к персонажам своих пьес. Да красноярская публика и сама была прекрасно осведомлена об этом и смотрела спектакли по ним как спектакли "про Клепачева", и если Николай Александрович был на спектакле - после спектакля зрители бурными аплодисментами требовали его на сцену вместе с актерами и, когда он выходил, приветствовали его овацией, а то и вовсе начинался импровизированный митинг...
Cамому Н. Клепачеву такая поддержка известного поэта и драматурга и всей красноярской публики тоже придавала сил в конфликтах с властями, поскольку конфликты продолжались... Еще об одном таком конфликте с властными структурами рассказывает уже знакомый нам Михаил Петрович Сашко:
"Люди в те годы среди повседневной политической трескотни очень хотели слышать живое человеческое слово; Николая Александровича часто приглашали в рабочие коллективы выступать на собраниях. Он руководил тогда "Комитетом содействия Перестройке", а я был его заместителем в комитете, и когда он ездил выступать, то обычно приглашал с собой меня - для поддержки.
Вспоминаю одно такое собрание - на заводе "Сибтяжмаш". Приезжаем туда, выходим в зал, к людям, и первое, что бросается в глаза: первые ряды плотно заняли сотрудники КГБ - их сразу видно среди рабочей аудитории! Николай Александрович шепчет: "Нам здесь делать нечего: готовится провокация..!" И, в самом деле, то была провокация: многих тогда увезли в милицию, долго там держали, устанавливали личности; были применены дубинки. Но нас с ним устроители встречи быстренько вывели из зала, мы уехали и разошлись по домам - он как раз чувствовал себя плохо и был на больничном.
А ночью мне звонит Анна Сергеевна, его жена, и говорит дрожащим голосом: "Колю арестовали!". Оказывается, к нему приехала милиция, скрутила руки и увезла в неизвестном направлении. Он сопротивлялся; в квартире были выбиты стекла, поломана мебель; на улице его еще ударили лицом об машину.
Я беру юриста, и мы едем его искать. Находим в милиции. Вид у него - ужасный: во-первых, он в тапочках и почему-то - в женском плаще: видно, его насильно одевали дома в то, что попалось под руку. Во-вторых, он в шоковом состоянии; лицо в крови...
До суда его отпускать отказывались, а суд неоднократно откладывали - хотели таким образом сломить его морально. Потом все-таки отпустили; суд был заочным; присудили ему штраф. Но сломить они его не смогли...
* * *
Через четыре года такой вот упорной борьбы за свое восстановление в должности его, наконец, восстановили - закон восторжествовал.
Но - не сложилось. Его начальники, его бывшие сослуживцы и подчиненные, - никто не хотел его возвращения: без него им всем жилось и работалось куда как спокойней. И денежней. Вот любимый афоризм одного из его подчиненных, который, как всем вокруг было известно, брал взятки на своем служебном месте: "То, чего нельзя купить за малые деньги, можно купить за очень большие - за деньги можно купить все"...
Вернувшись, Клепачев решил восстановить прежнюю значимость и авторитет краевой инспекции ГАСК, но ни у своего начальства, ни у подчиненных поддержки не нашел. Со стороны Крайисполкома, управления по делам строительства и архитектуры, а также - главного архитектора края, его непосредственного начальника, следовали бесконечные придирки, проверки, разбирательства; со стороны подчиненных - пассивное сопротивление, а то и демонстративное неподчинение его командам и писание кляуз на него..."
* * *
На этом я прерву уважаемого мною М. П. Сашко. Теперь у меня в руках - папка с копиями документов, касающихся деятельности Н. Клепачева после его восстановления на работе, т. е. в 1987 - 1988 г. г.,.
Вот - несколько его докладных записок на имя тогдашнего председателя крайисполкома В. В. Плисова. В них Клепачев неоднократно предлагает обсудить с ним множество вопросов, требующих немедленного решения: вопросы уточнения прав и обязанностей ГАСК, восстановления ее в полном объеме (т. к., пока он не работал, инспекция была практически разогнана), вопрос обеспечения ее транспортом для бесчисленных поездок по объектам края; отдельно ставится вопрос усиления роли инспекции ГАСК и районных архитектурных служб в борьбе с уже начавшимся в те годы беспорядочным захватом земель и самовольным строительством... Попутно со всем этим он настоятельно просит дать ему больше свободы и инициативы в работе, освободить от мелочной опеки, от постоянной слежки за ним, от недоверия к нему со стороны главного архитектора, который с первых же дней восстановления Клепачева стал видеть в нем чуть ли не врага. , Не в силах понять, в чем тут дело, Клепачев недоумевает: почему к нему такое недоверие, подозрение, настороженность?.. Во всяком случае, судя по этим докладным, чувствуется, что он вернулся на свою работу, полный сил, надежд, планов и желания работать, приносить пользу и поднимать престиж руководимой им инспекции... И в то же время вместе с докладными в той папке полно документов иного рода: протоколов заседаний профкома и партбюро Крайархитектуры с разбором многочисленных заявлений и жалоб (попросту говоря, кляуз) на Клепачева, которые начали поступать туда с первых же дней его работы.
От чтения этого бумаготворчества впечатление такое, будто весь коллектив Крайархитектуры во главе с главным архитектором края срочно мобилизован на борьбу с Клепачевым: одни писали жалобы, другие в составе комиссий проводили проверки в связи с жалобами и писали "акты обследования", третьи в составе профкома и партбюро занимались подробным разбирательством жалоб, актов обследования, объяснительных записок самого Клепачева и выносили вердикты.
Поводы разбирательств - самые разнообразные; единственное, что все их объединяет - их мелочность и надуманность: то это - копеечная недоплата партийного взноса, то "тяжкое оскорбление" Клепачевым своего подчиненного (он, видите ли, велел своему подчиненному прекратить читать на работе газету и заняться, наконец, делом), то невыполнение Клепачевым устного приказа своего начальника (кстати говоря, приказа абсурдного: вылететь на проверку объекта в Эвенкию в пятницу вечером, в то время как Клепачев, ослушавшись приказа, вылетел в понедельник утром, причем - только потому, что на пятницу не оказалось билетов). И т. д., и т. п., всё - в том же духе. Я много лет "варился" в подобных структурах и прекрасно знаю, что все эти мелочные конфликты, мешающие работе, решаются мгновенно - при желании, разумеется, исчерпать конфликт, а не раздуть его до размеров слона.
И когда читаешь страницу за страницей эту "опупею": все эти сложенные по порядку "заявления", акты проверок, протоколы профсоюзных и партийных собраний с допросами "потерпевших", "свидетелей", "виновника", - то возникает впечатление, что все эти люди, строчившие кляузы, устраивавшие многолюдные проверки и разборки и поднимавшие затем руки на собраниях за решение: "предупредить", "объявить выговор", "уволить", "исключить", - всего лишь марионетки, послушно исполнявшие чужую волю, что за их спинами стоит невидимый кукловод, дергающий за ниточки; кому-то было очень нужно проделать всю эту нудную, канительную, мелочную работу: настроить против "виновника" людей, заставить их писать кляузы, собирать "компромат", заседать в комиссиях, выступать с гневными речами на собраниях... Но вот вопрос: кто этот кукловод, и зачем это делалось?
Казалось бы, всё тут понятно: во-первых, человек вернулся на свое законное место 4 года спустя, сместив кого-то со своего места и заставив подвинуться остальных; во-вторых, он доказал всем, что прав он, а не те, кто его увольнял; и, в-третьих, все прекрасно знали, что это человек деятельный и энергичный, что он не даст окружающим имитировать деятельность и дремать на рабочих местах. Так что у окружающих было довольно дружное желание унизить его, скомпрометировать и выдавить из коллектива. Всё так и получилось. И руководство крайисполкома, у которого Клепачев искал защиты, спокойно смотрело на расправу, хотя в крае у нас всегда был преогромный дефицит людей дельных и инициативных, и пальцем не шевельнуло, чтобы его защитить. Почему?
Ответ на вопрос становится понятен, только когда дочитываешь "опупею" до конца. Итоговый документ после всего этого тщательно накопленного "компромата" - протокол партийного собрания Крайархитектуры, причем протокол этот весьма красноречив!
Показательно уже то, что объем его - 25 (двадцать пять!) машинописных страниц, исписанных убористым шрифтом, почти без полей и просветов. Прекрасно знаю: чтобы написать этот текст вручную (а протоколы на собраниях пишутся обычно вручную), нужно затратить не меньше трех-четырех часов. Интересно: сколько часов длилось само собрание?
Теперь - о повестке дня и содержании этого протокола.
Повестка дня собрания говорит сама за себя: "Рассмотрение персонального дела коммуниста Н. А. Клепачева".
Я читал этот протокол. Три страницы в нем занимают разборки уже много раз "пережеванного": так называемые "оскорбления" Клепачевым своих подчиненных, невыполнение приказа начальника: выезд в командировку в понедельник вместо пятницы, - а также недоплата партийных взносов, которая, как выяснилось на собрании, случилась аж 4 года назад и составила целых 20 рублей 87 копеек; причем Клепачев, как опять же выяснилось, пытался отдать эти деньги секретарю парторганизации, но секретарь отказался их принимать - иначе бы просто не было повода столько говорить об обмане Клепачева!
Что же происходило на том собрании дальше? А дальше - вот что: все остальные 22 страницы протокола занимает самое главное, ради чего затеяно собрание: разборка деятельности Клепачева в "Комитете содействия Перестройке".
Причем интересные детали бросаются в глаза при чтении этого места в протоколе. Во-первых, комитет этот повсеместно именуется там не иначе, как "так называемый комитет". Во-вторых, описанное в протоколе собрание живо напомнило мне когда-то читанные мною в исторических романах описания судов над еретиками в средневековой Европе: когда синклит епископов, среди которых нет ни судей, ни защитников, а одни только обвинители, - допрашивает подсудимого с пристрастием, изо всех сил стараясь запугать его, поймать на фразе, на слове, а если невозможно поймать - то извратить фразу или слово только затем, чтобы восторжествовать над подсудимым: "Виновен!" - и тотчас приговорить к сожжению на костре... И, в-третьих, все до единой фамилии "судей" в протоколе названы, причем многие из этих фамилий до самого недавнего времени фигурировали, а некоторые и до сих пор фигурируют среди руководящих лиц края и города, уже в нашей с вами сегодняшней жизни, при другом строе, так что диву даешься: как быстро умеет "перестраиваться" человек под любую власть (фамилий этих "судей" называть здесь не буду - достаточно подчеркнуть закономерности).
Но чем именно собрание напомнило мне средневековое аутодафе? А тем, как удивительно целенаправленно в течение, видимо, нескольких часов "судьи" допрашивали "еретика" Клепачева, требуя назвать всё, что касается "так называемого комитета": кто инициатор его создания, кто его настоящий руководитель, кто в него входит, где, у кого на квартире они собираются, какие вопросы обсуждают, есть ли протоколы собраний, есть ли связи комитета с кем-то за пределами края, передаются ли документы комитета в редакции газет?.. - и т. д. и т. д. Клепачев лавирует, пытается уйти от прямых ответов, но его заставляют отвечать строго на поставленные вопросы. Кроме того, ему дают понять: выйди он из комитета, отрекись от него публично - и ему многое простится!.. О, как эта Перестройка и этот комитет ненавистны участникам собрания, с каким плохо скрываемым раздражением они поминают их! С таким же, наверное, чувством средневековые судьи поминали козни дьявола...
Кроме того, на том собрании всплывает еще одно обвинение против него: его "клеветнические измышления", то бишь нелестные отзывы о В. И. Долгих, о П. С. Федирко и других партийных лидерах края, - и тут я начинаю подозревать: да уж не эти ли партийные лидеры подталкивали в спину незадачливых "судей" на том собрании, мстя Клепачеву за "измышления"?
Но "еретик" Клепачев не желал ни от чего отрекаться! И участь его была решена - партсобрание постановило: исключить его из партии (что в те годы было для всякого начальника почти равнозначно смертному приговору).
* * *
Впрочем, Н. А. Клепачев не строит себе иллюзий и относительно нынешних властвующих должностных лиц, одинаково критически относясь ко всем им, будь то любой чиновник, президент страны, губернатор края или мэр Красноярска, и если у него накапливаются претензии к ним, он не держит своих претензий при себе, как фигу в кармане - а непременно высказывает их в открытых письмах и отсылает письма в редакции газет, он требует личных встреч и аудиенций, он собирает пресс-конференции и делает это регулярно до сих пор, не желая угомониться, несмотря на набитые за жизнь шишки и на свой возраст "за семьдесят".
Редакторы охотно печатают его письма в газетах - потому, видимо, что письма эти очень заметны среди рутинной газетной обыденщины и привлекают внимание читателей гневными письменными филиппиками в адрес сильных мира сего. Словом, старый "борец за правду" все еще на посту, несмотря на то, что до самых недавних пор ему частенько "прилетало" от высокого начальства за его филиппики.
Иногда ему удается встречаться с властителями, так сказать, лицом к лицу и высказывать свои претензии в глаза; в таких случаях властителям приходится пережить несколько неприятных минут... К примеру, многим красноярцам памятно его столкновение, давнее уже, в конце 90-х г. г. ХХ в., с красноярским губернатором А. И. Лебедем.
А суть этого столкновения вот в чем: будучи губернатором, А. И. Лебедь предложил Клепачеву работу в своем аппарате; Николай Александрович принял предложение и вышел на работу. Но интрига в том, что генерал пригласил в свой губернаторский аппаратцелую команду одиозных личностей, которые довольно быстро "проявили" себя в масштабах края: один из его заместителей, будучи в одном из районных центров, расстрелял в пьяном виде российский флаг на башне и, поскольку по этому поводу возник общественный скандал - быстренько исчез из края; второй заместитель губернатора за миллионные взятки попал под следствие, третий оказался замешан в махинациях с недвижимостью и не попал под следствие только потому, что тоже быстро куда-то исчез.
Обо всем этом Клепачев написал статью в одну из газет, и так совпало, что статья была опубликована как раз в день его выхода на работу. И на следующий же день Клепачев получил приказ об увольнении. Однако в тот день он еще успел принять участие в губернаторском совещании и сразу после совещания обратился к генералу:
- Как же так, Александр Иванович? Вчера вы меня приняли на работу, а сегодня уволили! Объясните, пожалуйста, такую поспешность!
- Я не позволю публично трепать имя моей администрации! - сухо ответил А. И. Лебедь.
- Я что-то неправильно написал? - спросил его Клепачев.
- Некогда мне с вами разговаривать! Честь имею! - заносчиво ответил генерал, повернулся и пошел прочь.
- В таком случае, я вашу честь на х.. видал! - отчетливо произнес Клепачев вслед ему в присутствии всего честнОго собрания.
Генерал, опешивши от этакой дерзости, повернулся к нему и открыл, было, рот, чтобы что-то ответить, но Клепачев, опередив его, еще отчетливей произнес:
- Повторяю! Я вашу честь на х.. видал! - и теперь уже он повернулся и пошел прочь...
Строго говоря, случай этот - вопиющее хамство со стороны Клепачева. Но я при оценке этого эпизода почему-то полностью на стороне Николая, сам не могу понять, почему. Потому, видимо, что с властью сомнительного нравственного достоинства, властью хамской, бесцеремонной, плюющей на людей, можно разговаривать только на хамском же языке - иного языка она просто не понимает. И не заслуживает.
* * *
Когда в своей бессмертной поэме "Илиада" Гомер описывает знаменитых ахейских царей и героев: Ахилла, Агамемнона и проч., напавших на Трою, - он восхищается ими, он не жалеет красок, чтобы описать их величие, красоту, силу. Но был среди этих царей и героев захудалый царек, Терсит, которого остальные цари терпеть не могли. Терпеть его не мог и сам Гомер и называл не иначе, как "Терсит богомерзкий". Отчего же к Терситу так все относились? А дело в том, что когда знаменитые ахейские мужи собирались на военный совет, составляли очередной грандиозный план, как завоевать Трою, и при этом сами восхищались своим хитроумием - Терсит, имея насмешливый и язвительный ум, выступит на этом совете и все их грандиозные планы высмеет и развенчает, и приходится остальным царям строить новые планы, еще более хитроумные. И ведь ахейцы, в конце концов, Трою завоевали!.. Смысл этого сюжета можно вместить в краткую пословицу: "на то и щука в море, чтоб карась не дремал".
Н. А. Клепачев порой напоминает мне этого Терсита; роль незавидная и невыгодная, но очень, очень полезная... В нашем дорогом Отечестве всегда было полно людей, готовых восхищаться любыми деяниями всевозможных начальников и вождей, и так катастрофически всегда не хватало людей, подобных Клепачеву, имеющих мужество говорить жестокую правду! Может, именно отсюда - многие наши беды?
* * *
Вот написал я о нем, неуемном, нестандартном инженере и чиновнике, очерк до этого самого места, перечитал и почувствовал, что образу его не хватает живых человеческих черт, а, стало быть, и объемности. И хоть знал, что, имея столь жесткий, взрывной и крайне нетерпимый к обману и несправедливости нрав, он при этом человек отзывчивый, многих в своей жизни поддерживавший морально и материально - но не было у меня под рукой ярких конкретных примеров этого...
Однако, видимо, и в самом деле Бог помогает тому, кто работает? - как раз, когда я заканчивал очерк, звонит мне из г. Шарыпово незнакомая женщина, шарыповский архитектор Людмила Витольдовна Вишнякова, и говорит, что случайно узнала от друзей, что я пишу очерк о Клепачеве, а потому хочет поделиться со мной своими сведениями о нем.
Я предложил ей изложить их на бумаге и прислать мне, и она незамедлительно это сделала... Текст оказался интересен: в нем как раз было то, чего мне не хватило; я попросил у Людмилы Витольдовны разрешения воспользоваться отрывками из ее письма, чтобы дополнить недостающее - ее текст слишком велик; это вполне самостоятельный документ: рассказ (достойный, кстати, восхищения) о ее собственной судьбе, судьбе типичной нашей современницы, мужественной и стойкой женщины, на плечи которой окружающие щедро наваливают невообразимое число испытаний... Людмила Витольдовна любезно разрешила мне воспользоваться отрывками, и вот я привожу их здесь:
"Знаю Николая Александровича Клепачева по службе около 30 лет. Наши встречи - это работа, отчеты, совещания, заседания коллегии и его приезды на наши стройки... Я никогда не обижалась на его выпады насчет того, что все мы - дебилы и придурки: не умеем жить и работать с полной отдачей. Кто как, но я всегда понимала и принимала его без обид и твердо знала: если что-то не складывается в работе, то можно позвонить, рассказать, поплакаться, и пинок получить, и поддержку самой высокой пробы, а не вежливую отговорку или отписку... А на коллегиях, помимо выволочек, получала такой заряд бодрости - будто побывала в отпуске...
Но сейчас хочу рассказать не о былом величии службы ГАСК края, работавшей как единый мощный организм, в отличие от сегодняшнего, бумажно-лозунгового, с замороженными улыбками и фиговой ее значимостью - а о черной полосе моей жизни и огромной благодарности Николаю Александровичу.
Я заболела в 1977 г. и легла на операцию... Результаты гистологических анализов показали: рак. Еще раз попала под нож... В больницу ко мне приезжали коллеги, друзья с цветами. А Клепачев с еще одним коллегой приходили с домашними пирожками и морковным соком! Где это видано, чтобы без всяких личных отношений краевой начальник сам посещал подчиненных?
А затем - химиотерапия. Лекарства на 1 укол стоили до 3 миллионов. Мне присылали дешевле - из Питера, через летчиков. Забирать лекарства в аэропорт ездил Клепачев и доставлял в больницу к нужному времени, причем каждый раз давал в благодарность экипажу бутылку коньяка...
За полгода - шесть химиотерапий. Облысела дважды. Неделями не вставала, не говорила, не было сил жить. Но приходил Клепачев и своими разговорами вытаскивал из тягостного тумана. Только благодаря поддержке таких людей, как он, не потеряла веры в то, что встану...
В результате - инвалидность второй группы, хотя просила отпустить без инвалидности. Со слезами уговорила комиссию, чтобы дали "с правом работать": перед операцией развелась с мужем и осталась с 11-летней дочкой без средств к существованию; надо было еще платить ссуду на строительство дома (это отдельная эпопея)...
Вышла на работу. Были какие-то льготы, но я плевала на них - знала, что я не инвалид, и не давала себе спуску: пахала и пахала... К этому времени меня приняли в Союза архитекторов, съездила в Москву на учебу, получила в Союзе архитекторов лицензию на выполнение всех видов проектных работ.
Однако ситуация на работе накалилась до предела: пока меня не было, коллектив распрягся; заместительница решила, что может обойтись без меня. Меня уволили, якобы в связи с ослабленным здоровьем... Друзья, знавшие меня по работе, заставили подать заявление в суд... Я, конечно, тряслась перед судом; даже адвокат сказал мне, что такой категории, как справедливость, в жизни просто нет.
Но суд я выиграла; мэр, который подписал мое увольнение, негодовал...
На заседание краевого кассационного суда в Красноярск меня доставили коллеги-строители. На суд пришел Николай Александрович Клепачев: как к ангелу-хранителю, я обратилась к нему за помощью, - ведь он, с его максимализмом, как известно, нетерпим ко всякой несправедливости... Мэр, выступая в суде, объявил, что я больна и не могу справляться с обязанностями. Но выступила с опровержением я, и, как всегда, горячо в мою защиту выступил Клепачев... Суд я тогда выиграла и вернулась на рабочее место.
Через 9 месяцев меня вновь увольняют с той же мотивировкой: нашли какие-то юридические ошибки в прошлом решении - и снова краевой суд, и снова там Николай Александрович на моей стороне. И я вновь выиграла суд...
С тех пор было еще многое: меня ставили на инвалидность третьей группы, на учет в психоневрологическом диспансере... И опять - местные суды по наущению мэра... Путем бесконечных посещений краевой комиссии ВТЭК с меня, по моей просьбе, все-таки сняли инвалидность; кроме того, пришлось доказывать, что я не сумасшедшая...
В общем, всё пережито. Теперь живу, работаю и говорю нестандартному, кристально-честному, иногда заблуждающемуся человеку Николаю Александровичу Клепачеву огромное-преогромное спасибо. Удачи и здоровья таким человечным и слегка наивным, свято верящим в справедливость людям, как он, и хотелось бы пожелать, чтобы на их место и сегодня приходили отзывчивые, душевные люди без зазнайства и высокомерия - а не пустые, бездушные бумажные мальчики, на которых невозможно опереться и за словами которых не просматриваются дела!.."
* * *
Как-то, уже не столь давно, я столкнулся с Николаем на каком-то общественном мероприятии. Давно не виделись, и, стало быть - обычные в таких случаях разговоры: как живешь да что делаешь?.. И тут он спрашивает меня:
- Слушай, а ведь ты никогда не был у меня дома?
- Нет, - естественно, отвечаю я.
- Между прочим, я строил свой дом двадцать с лишним лет и, наконец, почти закончил, - говорит он. - Тебе как бывшему строителю стоит посмотреть на него! Приглашаю в гости...
Я, по крайней мере, уже от двоих товарищей слышал, что он построил огромный домище, причем от первого до последнего гвоздя - собственными руками, и я принял приглашение - взглянуть на это чудо... Правда, больше года, наверное, раскачивался; но однажды все-таки нагрянул к нему и хочу поделиться впечатлениями от визита и от самого дома. Однако рассказ свой предварю небольшим отступлением.
Знаю, что глубоко в душе каждого настоящего строителя есть мечта построить собственный дом. Не летнюю дачу - а именно дом, в котором хотелось бы жить безвыездно и с удовольствием всю оставшуюся жизнь, и построить его не так, как строят нынешние люди со средствами - сначала заказав архитектору проект с модными "наворотами", а затем заплатив строителям, чтобы те пришли и кое-как, с тайными дефектами сляпали тебе дом. Нет, настоящий строитель сначала долго - может, даже многие годы - создает примерный проект дома в своем воображении, вкладывая в этот воображаемый проект все свои мечты, прихоти и представления об идеальном жилище, о комфорте, о семейном уюте - о счастье, наконец! Затем он вдохновенно вычерчивает этот проект на бумаге, воображая себе не просто семейное гнездо, в котором жить ему и его семье - он думает еще и о внуках, и о внуках своих внуков на сто лет вперед!..
И если даже он потом не будет сам копать землю под свой дом, лить бетон в фундамент, класть кирпичи в стены, а все ему сделают рабочие - хозяин все равно будет каждую работу контролировать самолично, причем тщательней любого прораба. А в уже почти готовом доме он еще годами будет доделывать и переделывать сделанное, "вылизывая" дом до идеала. И пусть фасады такого дома не будут блистать стилевой цельностью - внешне он всегда бывает отмечен какими-то неожиданными деталями и находками, а уж внутри в нем все будет продумано, удобно, целесообразно, и всему найдется свое место. Но непременно там будут узкие скрипучие лесенки, темные уголки и уютные закоулки, в которых так любят играть дети...
Не всякому строителю случается построить свой дом. Когда-то и я тоже смутно мечтал о таком; не получилось. А Клепачев сумел. Причем - с лихвой.
* * *
Я нашел его дом в садах за 1000-коечной больницей. Передо мной стоял непритязательного архитектурного облика деревянный дворец фактически в четыре этажа (если брать в расчет полуподвальный цокольный этаж с окнами на уровне земли, плюс - мансардный, под крышей)! А перед окнами - еще и неожиданный для дома в черте города скромный сельский пейзаж: небольшая поляна, покрытая нежно-зеленой отавой (дело было поздней осенью), а посреди поляны - березка и мокрый стожок сена.
Я тотчас вспомнил, глядя на этот дворец, статью "Укрощение строптивого" из "Литературной газеты" 1984 г. (о которой упоминал выше и которую перечитал снова, прежде чем идти к Клепачеву). Вот цитата из этой статьи - рассказ московского корреспондента:
"Возвращаясь из Ветлужанки, он (Клепачев - А. А.) предложил:
- Заедемте ко мне на дачу, тут, рядом. Восемнадцать лет уже строю, никак не закончу...", - и далее - искреннее удивление корреспондента, когда он увидел эту дачу:
"Назвать ее дачей можно лишь с грустным юмором: какие-то обрезки дерева, разномастные листы старого железа... Подумалось: и это - у начальника инспекции госархстройконтроля, которому - только намекни, и хоромы возведут! Но в присутствии Клепачева я даже не осмелился произнести это вслух"...
Хозяин дома-дворца встретил меня радушно, провел по нему снизу доверху, по всем этажам, все показывая, объясняя и подчеркивая достоинства: тут вот, в полуподвале - водопроводная скважина, котельная, туалет, ванная. Слив - в септик на улице... Тут же - спортзал: полно спортивных снарядов, и пространство - хоть футбол гоняй. Тут вот дверь в кладовую. В кладовой - лари с картошкой и прочим овощем, и полки, полки вдоль стен, а на полках - бесчисленные банки с вареньями, соленьями, компотами. Тут, отдельно, гордость хозяина, собственные вина зреют - выбирай любое: яблочное, рябиновое, малиновое, смородинное.
Два этажа над полуподвалом - жилые; здесь могут разместиться, не мешая одна другой - даже не встречаясь, если не хочется - три семьи; у каждой - своя кухня с печью, своя столовая, спальня, детская; вход - прямо с лестницы... Кругом - добротная отделка стен, потолка, пола. Не евростандарт, но все аккуратно. Тепло, светло, сухо, уютно. Всюду - книжные полки, а на полках - книги.
Ну, и винтовая лестница на самый верхний, мансардный этаж: там - владения самого хозяина. Тут и кабинет, и еще одно помещение для занятий спортом, и балконы на обе стороны дома с роскошным обзором окрестностей...
Снова спускаемся на первый этаж, садимся в столовой за стол у окна.
- Ну, - говорю, - угощай своим вином - будем пробовать...
И мы начинаем пробовать его вина, закусывая самодельной снедью: малосольной рыбкой, салом домашнего соления, солеными груздями, - продолжая при этом беседу.
- И ты хочешь убедить меня, что все это, - широко обвожу руками пространство вокруг, - построил ты один?
- Почему один-то! - возмущается он. - Вдвоем с ней! - он ласково обнимает сидящую рядом с ним супругу Анну Сергеевну, хрупкую, миниатюрную женщину, которая угощает нас, слушает и помалкивает. И тут вступает в разговор она:
- Конечно, сам все строил - скромничает! Я его только кормила да бревна поднимать помогала.
- Вы - бревна поднимать? - недоумеваю я, всматриваясь в ее хрупкую фигурку. - Своими руками?
- Да не руками! - уточняет Николай. - По наклонным слегам, веревками!
- Ну да, веревками, - кивает Анна Сергеевна и улыбается - ее смешат теперь воспоминания, сами по себе невеселые: - Тянем вдвоем за два конца, а бревна тяжеленные, и я не могу веревку удержать - вот-вот из рук вырвется! Коля и сам еле тащит, матерится, меня ругает на чем свет стоит. Отдохнем немного - и снова. И так - целый день. К вечеру спина немеет, рук не поднять. Луна поздно вечером выйдет, такая красивая - посмотрим на нее, вздохнем. Я уж боюсь ему сказать, что не могу больше, устала, мочи нет - скажу только: "Может, Коля, хватит на сегодня?" - а он, упрямец такой, свое твердит: "Нет, давай еще одно закатим, чтоб у меня завтра с утра задел был"...
Я напоминаю ему, какой описал его дачу в 1984 г. московский спецкор - как развалюху из обрезков дерева и старого железа.
- Да, именно такой она и была, - соглашается Николай. - Некогда мне было ею заниматься, да, честно говоря, и не хотелось, чтоб выделялась... Хорошо помню, как привез его сюда: показать, что на должности начальника инспекции ни гроша лишнего не накопил, - а тут глянул на свою развалюху его глазами, глазами москвича, и так стало стыдно: какой же, думаю, я строитель, если не могу сам себе настоящий дом построить? Тогда и решил построить его, - стучит он пальцем в стол. - Благо, и время появилось: я ж тогда безработным был!
- А деньги где брал?
- Какие деньги - я же сам строил!
- А материалы?
- Так со свалки! На наших свалках все, что хочешь, можно найти! Сколько я оттуда кирпича, плиток перетаскал!
- А бревна? А доски?
- Ну, так и я не все время бичевал - что-то и зарабатывал, и покупал!..
Вино потихоньку развязывает языки, и мы с ним, два старых-престарых строителя-пенсионера, как и полагается пенсионерам, слово за словом начинаем вспоминать прошлое: былые красноярские стройки, великие и не очень великие, наше участие в них, вспоминать былых начальников строек, первых, вторых, третьестепенных руководителей края... И все-таки мне больше хочется не самому говорить, а слушать его, и - каюсь! - я его подначиваю:
- Скажи мне, Коля, честно: вот ты тогда хотел непременно сажать их всех, - что ты теперь об этом думаешь?
И он, ни секунды не задумываясь, отвечает:
- Конечно - только сажать! Судить и сажать - за все их прошлые дела! - его голос звучит устало и хрипловато, но, как в былые времена - твердо и уверенно: - Ты посмотри, что эти временщики делали в последние годы своей власти, в семидесятые, в восьмидесятые - они будто чувствовали, что их время уходит! Это была какая-то вакханалия болтовни, вранья, очковтирательства! - уже гремит его голос, набирая силу: - Всё, что они строили под барабанный треск: тот же экскаваторный завод, комбинат индустриальных конструкций, огромные животноводческие комплексы, - все ведь развалилось! Все это начинало разваливаться, пока строилось!,, А сколько этих комплексов попадало в селах!.. Почему они не хотели меня видеть начальником инспекции? Потому что за сданные объекты я ставил им двойки, единицы и нули, а им хотелось получать четверки и пятерки, чтобы иметь ордена и премии - я им был как бельмо в глазу!.. Они оставили страну в руинах, а теперь кричат, что Перестройка виновата! Позвольте, а почему заброшенные церкви простояли по семьдесят лет без всякого ухода? Их крушили и ломали, а теперь восстанавливают, и они начинают вторую жизнь! Почему Московский Кремль пятьсот лет стоит, не разваливается? Почему деревянные цеха, даже деревянные дома, построенные в войну - если только их не снесли - стоят до сих пор и еще сто лет простоят? Потому что их строили по всем правилам строительной науки - только и всего!.. А ведь какие прекрасные, по голландским технологиям, животноводческие комплексы задумывались - страну можно было завалить мясом! Привезут меня на такой комплекс и кино мне гонят: белые халаты надевают, бахилы на ноги! - а я смотрю: крыши текут, стены продуваются, ядовитый фенол из утеплителя всюду проступает, течет по стенам ручьями; от всего этого восемь из десяти поросят у них подыхают, и латать, переделывать уже ничего невозможно - надо всё тут же сносить и строить заново! Это и погубило Союз: экономика не выдержала! Да какая экономика выдержит, если строить, чтобы тут же всё разваливать? - и народ это прекрасно понимал! Дальше ехать было некуда - всё, приехали! Дальше пришлось бы только отвечать за содеянное!.. Но они, видишь, как ловко выкрутились: сами развалили Союз и ушли от ответа!.. Мне говорят: ты слишком строго судишь! Да нет, я мягко сужу - за такое надо отвечать кровью! Я всего лишь предлагал лекарство от развала, и по-прежнему предлагаю лекарства. Да, они горькие - но без лекарства нам не вылечиться: никак не хватает разума!.. - и он продолжает развивать свой монолог, вскрывая язвы и смертельные болезни того, уже ушедшего в прошлое времени, последовательно переходя на язвы и болезни времени сегодняшнего, так естественно перешедшие к нам из прошлого... Однако я умолчу о его мыслях по поводу сегодняшнего времени, оставляя возможность высказывать свои мысли публично ему самому. Но удостоверяю при этом: правдолюбец и неутомимый борец против лжи и несправедливости Николай Александрович Клепачев пока еще не зарыл свой меч в землю и от борьбы не отказался!
Думаю, что посреди всеобщего покорного молчания, в хоре редких голосов людей, активно сопротивляющихся этой всеобщей покорности, мы будем время от времени слышать пусть хрипловатый и немного усталый - и все же твердый, громовый его голос.
2008 г.
31