Аннотация: Обреченный играть свою роль, может лишь жить ее.
Назови меня ангелом
Назови меня ангелом,
И я в вечность паду под гнетом небесных цепей,
Став навеки врагом твоим,
Заставлю до самой смерти желать божьих плетей.
Роман Атаев
Ночь... Такая холодная, невинная, словно тоскливый дождь, суть которого разозлить людей, но так и остаться непонятым ими. Ночь всегда пронизывала мое сердце леденящим клинком страха и печали... Страха потому, что ее мрачная сущность настолько же непостижима, как и бескрайние космические просторы, что уводят взгляд в свои пучины... Чувство, будто падаешь в бездну, когда смотришь на ночное небо. Печали же потому, что это страшно.
В этот раз ночь была ужасна, как никогда...
Невероятно высокий потолок в бальном зале держали четыре мраморные колонны по углам. В центре находилась огромная двойная лестница, выгнутая дугой к спуску с обеих сторон. С потолка свисала одна единственная люстра, которая спускалась почти на пять метров к полу так, чтобы висеть прямо над головами гостей, но чтобы никто не мог до нее дотянуться. Чувство, когда стоишь под ней, словно весь белоснежно-золотой свет небес завис над тобой.
Весь пол был из отдельных мраморных плит, которые имели мозаичетую форму, и складывали какой-то рисунок. Но я не мог различить, что же изображено на полу - для этого нужно, как минимум, подняться на второй этаж по лестнице.
В огне многочисленных свеч бальный зал блистал нежным золотым оттенком. И даже изумительной красоты шторы и занавески отражали эти блики на своих шелковых телах. Если бы еще за ними были окна...
- Граф Азраиль, добрый вечер, - я стоял возле одной из огромных ваз с неисчисляемым количеством алых роз, и оглядывал зал. Ни для чего, просто так - смотрел, все ли гости прибыли.
- Здравствуйте, герцог Агварес, - поприветствовал своего собеседника я, повернувшись в его сторону. - Вы всегда организовываете великолепные балы.
Передо мной стоял среднего роста мужчина в темно-синем сюртуке. С первого взгляда достаточно трудно определить, что он может быть великим герцогом ада, но черные, как бездна, глаза, из которых струилась одна только тысячелетняя алчность, выдавали его. Волосы его были абсолютно белые, и на удивление элегантно спадали на его глаза и губы.
- Вы не танцуете? - слегка улыбаясь, спросил герцог.
- Я не могу танцевать с демонами, Вы же знаете закон...
- И в самом деле, - Агварес надменным взглядом стал осматривать меня, обходя кругом. Я оставался бездвижен, лишь проглатывал злость, которая копилась во мне с каждой секундой пребывания в этом месте.
Неожиданно Агварес, стоя за моей спиной, крепко обнял меня, и тихо прошептал на ухо, словно вампир, собирающийся укусить свою жертву:
-Тогда зачем же ты пришел, мой милый Азраиль? - после этой фразы, он аккуратно лизнул мое ухо, словно проверяя, вкусный ли я, но больше нежно, чем осторожно. Это было на удивление приятно, ведь он демон... Здесь целый зал таких...
- Я пришел за ней, - без тени сомнений, абсолютно хладнокровно, ответил я. Моя работа научила меня к самой смерти не испытывать никаких чувств... Ведь я и есть ангел смерти.
- Ха! - воскликнул Агварес, оттолкнувшись от меня. Я повернулся к нему, и беспристрастно смотрел в эти алчные глаза. - Вы так сильно желает смерти, граф?
Ирония и сарказм в его словах превышали даже сам интерес вопроса. Но он был прав. Ангелу смерти запрещено любить, ибо суть моя и есть любовь... смерть.
Я был рожден с одной целью - нести смерть тем, кто это заслужил. Хладнокровно, беспощадно забирать то, что некогда дали людям в пользование... и что они так глупо тратят. Но сами Небеса запретили мне испытывать чувство любви, ибо она есть смерть, а сеющий смерть не должен спасать от нее.
Любовь всегда была уделом глупцов. Никто так и не понял Шекспира, а ведь он видел, как безжизненное тело его возлюбленной замертво упало лишь потому, что эта любовь была взаимной. Но он пережил, чтобы похоронить себя в своей бессмертной повести... Как жаль, что его так никто и не понял...
- Нет смысла, Азраиль, - на этот раз вся надменность из демона исчезла, теперь он говорил абсолютно искренне. - Любовь есть порождение слабых созданий божиих. Мы не подвержены этим иллюзиям, и потому существуем вечно, и потому устраиваем великие балы, и потому в наших бокалах кровь Христа, а их чаши наполнены лишь водой, которую они считают святой, - он сделал короткую паузу, прикрыл глаза, а затем, открыв их, на весь зал прокричал. - Азраиль, ты же ангел! Тебе неведома страсть, и на небеса ты взираешь равнодушно. Ты смерть! И сама Преисподняя страшится твоей плети, - он снова подошел, на этот раз не обнимая прошептал на ухо: - Равнодушие - твой крест, и в том величие... даже над богом.
Даже над богом...
- Впрочем, это твой выбор, - снова без доли алчности сказал Агварес. - Приведите Елизавету Батори...
Он говорил очень тихо, и звук от его слов ласкал мои уши. Я на мгновение почувствовал, словно его язык вновь коснулся меня, но он уже уходил прочь.
По лестнице спускалась она... Великая и проклятая Елизавета Батори, карпатская графиня, что каждую ночь купается в крови молодых девушек, чтобы своей красотой останавливать сердца миллионов похотливых глаз... вечно.
И сегодня день ее казни...
Елизавета неспешно, вальяжно спускалась по ступенькам, элегантно переступая каждую. В самом ее движении таилось нечто, что завораживало, словно космический лед. Ее шелковые золотые волосы спадали на вырез пышного платья, где отчетливо были обозначены верхние контуры невообразимо сексуальной груди. Лишь глаза были печальны, будто две далекие космические ярко-красные звезды, пылающие неистовой страстью лишь потому, что никогда она не сможет достичь людских сердец во вселенской бесконечности.
И никто и никогда не сможет ее полюбить - все могут лишь желать.
Но я сам взлетел, и настиг эту страсть... и полюбил.
Несметное демоническое царство расступалось перед ней, не останавливая свой дьявольский вальс. Наконец, она подошла ко мне...
Мы долго молчали, смотрели друг другу в глаза и, наверное, пытались прочитать мысли.
Она стояла напротив меня, невинная, нежная, печальная... и плакала. Ее слезы бесценными алмазами скатывались по шелковой коже щек, и падали на золотой мрамор дворца Тьмы. И каждое это беззвучное падение было для меня апокалипсисом. Каждый раз, когда новая слеза соприкасалась с полом, я чувствовал, будто Земное ядро разрывает свою оболочку, и как мое сердце, в агонии безумной любви, рвется наружу.
Как же дорого сегодня ее слезы обошлись человечеству...
Внезапно тонкий скрипичный стон оркестра Преисподней стал еще громче, и я, не проронив ни слова, повел ее в безумный вальс своих чувств.
Мириады золотых огней свеч проносились перед глазами, словно алмазные звезды на черном бархате Вселенной, а ее нежные волосы благодаря ветру касались моего лица.
Тысячи демонов застыли в ожидании апогея нашего танца. Свет в свечах вдруг сменился на кроваво-красный, колонны, что держали потолок обратились в шипастую сталь, на которой были накручены километры человеческих кишок. Пол под ногами залила кровь, из которой, словно из желе, тянулись души тысячи раз расчлененных грешников Преисподней. Потолок же и вовсе исчез, оставив над нами полыхать адское пламя, среди которого стоял трон божий...
Он ждал моего оправдания. Ведь бог милостив...
И каждый новый поворот, словно рождение новой жизни, наполнял мое пустое сердце! И каждый последующий шаг был первым шагом младенца. И каждый ее взгляд был воплощением чистой любви, и прощения. И каждое непроизнесенное слово я огненным жерлом навеки отпечатал на лике Земли...
Но бог ждал моего оправдания...
Как жаль, что я лишь ангел смерти, и не могу ей дать ничего, кроме смерти.