Аннотация: Последствия проступков настигают Ука и отмечают его несмываемым позором. Жизнь никогда не будет прежней, кажется...
Глава 5: "Позор"
Ук хотел бы думать, что знает дорогу домой, но он не знал. Уставшее тело отказывалось подчиняться. Ноги держали его лишь потому, что воля сына ветра в отличие от тела, не знала усталости. Мальчик шёл на горький запах костра, пока к нему не примешалась кисловатая вонь потных тел. До стоянки твердолобов было рукой подать, когда страх сковал Ука. Угрожавший сыну вождя не мог рассчитывать, что о случившемся просто забудут, как и отлынивающий от дела. Тогда сын ветра решил дождаться глубокой ночи, чтобы вернуться.
Ук засел в кустах, примерно в двадцати шагах от пещеры, чтобы случайно не попасться соплеменникам на глаза. Он и забыл, что на левой руке ещё оставалась трава, которой Лина сняла боль. Только теперь она ссохлась и частично опала по пути. Держалась лишь кашица, находившаяся вплотную к коже. Сын ветра аккуратно снял кусочки ссохшейся зелёной массы и невольно пошевелил пальцами левой руки. Он поморщился, ожидая, что вскрикнет и выдаст себя, но этого не случилось: жуткая боль отступила.
Мужчины сидели возле костра, а женщины сновали вокруг, передавая костяные миски. Рогов, крупных кусков мяса или шерсти Ук на стоянке не приметил. Значит, племя питалось, как обычно, плодами и кореньями, собранными женщинами и детьми. Охота была опасным и ненадёжным способом добычи пропитания. Найти добычу ещё не значило поймать её, а поймать ещё не значило убить. Порой звери вырывались, калечили охотников или самих себя, да и с таким трудом добытое мясо, быстро портилось и привлекало хищников.
Однако, охота считалась достойным занятием и единственным способом стать мужчиной. Сознательно подвергая себя опасности, мальчики привыкали к мысли, что вынуждены будут убить или умереть сами. Со временем страх смерти превращался в решимость отнять жизнь, чтобы выжить, а совместные походы порождали родство. Каждый охотник чувствовал себя другом и братом остальных охотников, а вождя воспринимал, как наставника и отца. И, что важнее всего, каждый охотник в отличие от Ука знал своё место.
В тот самый момент, наблюдая издалека за жизнью племени, сын ветра ощущал удивительную отстранённость. Словно он никогда не знал людей, которых видел, не имел ничего общего с их укладом. Казалось, Ук в большей мере принадлежал мрачному лесу за его спиной, чем твердолобам, хотя его мать и отец, должно быть, сидели там, вокруг костра и набивали брюхо. Как странно было для мальчика девяти зим отроду обнаружить после долгого пути домой, что он больше не принадлежит этому дому и самому себе.
Угрюмое ожидание, когда племя уляжется спать, убаюкало бдительность Ука. Его тело словно стало каменным и тянулось к земле. Особенно тяжёлыми оказались веки. Стоило верхним векам соприкоснуться с нижними, как открыть глаза уже не было никакой возможности. Сын ветра свернулся клубком и устроился поудобнее под тем же кустом, из которого выглядывал, наблюдая за стоянкой племени. Тревога по поводу того найдут мальчика или нет отступила перед усталостью: он бы не смог убежать, даже если захотел.
Бесплотный, как ветер, Ук летел по небу, пролетал сквозь кроны деревьев, раздвигая ветви и шелестя листвой. Лёгкость и свобода захватили его и понесли вслед птичьей "песне", которую мальчик уже слышал. Сначала мелодия звучала задорно и быстро, затем замедлилась, распалась на отдельные звуки, столь объёмные и вязкие, что Ук мог зачерпнуть и попробовать их на вкус. Наконец, наступила тишина. Сын ветра не знал куда лететь - двигался наугад в надежде в любой момент увидеть Лину, но её нигде не было.
Тогда Ук спустился к земле, чтобы найти затерявшиеся звуки. Они вполне могли стечь по стволам деревьев к корням, образовать лужицы, зачерпнув из которых, сын ветра узнал бы как исполнить песнь. Ук припал к ближайшей луже под крепким и высоким деревом - название его мальчик не знал. Звуки оказалось довольно приятными на вкус, как если бы птица, чью трель напоминала игра Лины на трубке, нашла их в самых сладких и спелых ягодах. Так пустой желудок даже во сне напоминал Уку о том, как сильно тот хочет есть.
Когда сын ветра распробовал звуки всем свои существом и различил часть мелодии, то стал тихо петь, как умеет только ветер: просачиваясь сквозь ветвистые заросли. Но песня, исполненная Уком, звучала иначе. Вместо лёгкости и веселья она несла тоску, напоминала об одиночестве. Лина не откликнулась, хоть и была близко. Прошла мимо, словно не слышала ничего кроме тоскливых завываний ветра. Уку мог лишь смотреть, как она уходит. Наконец, холод, исходящий от земли, стал нестерпимым и вырвал мальчика из объятий сна.
Ук очнулся в тех же кустах, из которых ранее наблюдал за ужином племени. Теперь на стоянке не осталось никого, костёр угас и лишь в глубине пещеры теплилась тихая ночная жизнь, омрачаемая гулким храпом охотников. Мальчик продрог в той степени, что левый бок, рука и нога онемели от холода. Он с ужасом осознал, что если бы не проснулся сейчас, то не проснулся бы никогда. Возвращение к племени больше не казалось худшим, что можно придумать. Ночевать на морозной земле без источников тепла - куда хуже.
Провинился Ук или нет - убивать его всё же не станут. Должно быть, накажут. Возможно, сильно. Но лишать жизни - в отличие от беспощадных духов природы - не станут. Если с ветром мальчик ещё мог договориться, то с землёй, водой и небом - никогда. Суровые духи зачастую не принимали даров, обрушивая свой гнев даже на членов племени, имеющих куда большее влияние. Удачей можно было назвать, что Уку удалось договориться с младшим братом неба - ветром. Хотя он, как и Ук у племени, особым влиянием не отличался.
Ук выглянул из кустов. Осмотрелся по сторонам, чтобы убедиться, что поблизости нет хищников или членов племени, решивших справить нужду. Затем стал аккуратно ползти, чтобы воздух оставался спокойным. Звук охотники могли сквозь храп и не услышать, а вот почувствовать движение воздуха - вполне. Род обучал их чувствовать ветер и улавливать запахи, которые тот приносит. И если пах Ук также плохо, как и всегда, то шум при ходьбе издавал куда более выразительный. Подкрадывание требовало сил, которых у него не осталось.
Даже без горящего рядом костра, света оказалось достаточно, чтобы беспрепятственно доползти до стоянки, минуя камни, ветки и кости. Угасающая луна и небесные огни озаряли путь. Усталость делала своё дело: истощённое тело отказывалось повиноваться, воли едва хватало, чтобы не поддаваться сонливости. Разум мальчика словно раздвоился. Часть спала, другая бездумно влекла вперёд, в безопасность родной пещеры. Охотники всё ещё храпели, а из глубины каменной норы веяло человеческим теплом и кислым потом.
Ук ввалился внутрь. В лицо ударил жар десятков тел, укрытых мамонтовыми шкурами. Часть мальчика ворочалась и смотрела сны вместе с ними, другая всё ещё боролась за право быть под шкурой среди них. Лишь где-то вдалеке чувство вины делало грязную работу, напоминая кем Ук был на самом деле. Угрожать сыну вождя и сбежать уже было маленьким предательством, которое со слов Ана могло приобрести в глазах Урры и Рода куда более серьёзное значение. Тем хуже, что мнение Ука, как младшего, спрашивать не станут.
Мальчик лёг поодаль от остальных, укрывшись краешком шкуры, и мгновенно уснул.
Сын ветра провёл ночь, непрерывно ворочаясь. Обычно он не видел снов, будучи настолько измотанным, но не в этот раз. Сон про "песнь" Лины продолжился, обернувшись навязчивым кошмаром. Ук летал и летал по лесу, следуя за зовом песни. Однако, куда бы он не полетел, девочки там уже не было. Такой уж была Лина - ускользала от Ука во сне и наяву, хотя занимала его мысли и оставила след в сердце. Чем мучительнее становился сон, тем меньше мальчик хотел пробуждаться. Он почти выучил песнь, почти догнал, почти...
Ук гонялся бы за Линой вечно, если ему позволили обстоятельства и собственное тело. Крепкие руки вырвали его из объятий сна, подставив под колкий утренний свет. Как странно, обычно первые солнечные лучи казались самыми мягкими и тёплыми, но не в этот раз. Сына ветра впервые разбудили подобным образом. Ук едва мог различить лицо будившего. Казалось, оно соткано из света. Затем мальчик различил светлые глаза, клочковатую бороду знакомого мазальщика стен. Определённо не тот, кого Ук ожидал увидеть.
Через мгновение лицо накрыла тень: светлые глаза потемнели, клочковатая борода стала опрятной и жёсткой, а твёрдые скулы от напряжения заострились. Сонный Ук оцепенел от осознания, что смотрел на Рода. Тот буравил его немилосердным взглядом в ответ. Тягостное молчание оттесняло дух сына ветра вглубь пещеры. Мысленно он уже искал куда спрятаться или убежать, хоть и понимал, что выход из пещеры один и он перекрыт вождём племени. Впрочем, какого ещё приёма мог ожидать угрожавший сыну вождя?
- Зачем вернулся? - спросил Род в лоб.
- Хотел спать, - ответил мальчик также прямолинейно.
- Теперь уйдёшь?
- А могу? - поинтересовался Ук.
- Нет, - покачал головой вождь, - Угрожал Ану, значит угрожал мне. Ты понимаешь?
- Да, - ответил Ук без раздумий. Он понимал и когда угрожал.
- Тогда зачем вернулся? Я могу убить тебя голыми руками, - сказал Род и встал, заслонив собой свет, подобно выросшей в считанные мгновения горе.
- Можешь, - подтвердил Ук и продолжил смотреть на вождя. Да, напуганно, да, дрожа, но продолжал. Род постоял какое-то время, чтобы произвести больший эффект. Потом сказал:
- Ты самый трусливый из смелых.
Но Ук знал наверняка, что он самый смелый из трусов.
- Жди здесь. Ан сам тебя накажет.
И Род оставил мальчика наедине с мыслью, что тот вот-вот будет унижен человеком, которому угрожал. Унижен в очередной раз, безнаказанно, только теперь ничего не сможет с этим поделать. Рядом не будет других детей или взрослых, чтобы отвлечь сына вождя или остановить происходящее. Не будет рядом и леса, чтобы сбежать, когда Ан отвлечётся. Ук пожалел на мгновение, что не убил Ана, пока была возможность. Всего один удар в грудь и сын вождя больше никогда не тронул бы его, а племя возненавидело и отвергло.
- Зачем вернулся? - послышался знакомый голос. Грубее, чем у мальчика, но мягче, чем у мужчины.
Ук молчал. Разговаривать с Аном - последнее, чем он хотел бы сейчас заняться.
- Ты ещё здесь? - спросил сын вождя, чей взгляд ещё не пронзил темноту в глубине пещеры.
Сын ветра молча встал, чтобы выделиться в темноте и встретить врага во всеоружии. Будь Ук повыше и покрепче, то произвёл бы на Ана впечатление. Однако, его макушка была на уровне груди сына вождя, поэтому вызывающее поведение казалось последним проявление свободы воли. Ан подошёл вплотную к Уку, давая прочувствовать насколько он крупнее, и посмотрел на него испепеляюще. Сын ветра, как и в случае с вождём, не отводил взгляд. Сам не знал почему, боялся и понимал к чему идёт, но смотрел. Не мог иначе.
- Дай мне свой нож, - потребовал Ан.
Ук не шелохнулся. Тогда сын вождя сам достал нож из-за его пояса и приставил зазубренным остриём к щеке.
- Скажешь что-нибудь?
Но власть Ана заканчивалась там же, где и начиналась. Ук не препятствовал ему, потому что пошёл бы против своего племени, но помогать сыну вождя себя наказывать также не собирался.
- Так и думал, - сказал Ан и, надавив на зазубренное лезвие, погрузил его в щёку и провёл. Так вождь давал понять, что мужчина причинил вред самому себе, подняв оружие против него. Ук не издал ни звука, даже когда боль казалась нестерпимой. Лишь прикрыл глаза на мгновение и стиснул зубы. Торжествующее выражение лица Ана быстро сменилось на раздражённое. Даже будучи униженной, раненной собственным оружием, жертва продолжала оказывать сопротивление. Сын вождя пожалел, что не мог просто убить Ука.
Тонкая линия отделала наказание от преступления, за которое уже Ан понёс бы наказание. Убийство соплеменника каралось смертью. Оба мальчика это знали. Единственным возможным способом убить другого твердолоба было защищаться от нападения. Даже вождь мог убить другого мужчину лишь если тот желает занять его место и пытается утвердить своё право силой. В противном случае, если столкновение не заходит так далеко, вождь метит своего врага его же оружием, давая понять, что теперь не спустит с него глаз.
- Слабак, - процедил Ан, бросив нож Ука на каменистый пол пещеры. Затем развернулся, подставляя спину под удар, и двинулся к выходу. Сын ветра действительно хотел взять нож и покончить с враждой навсегда самым верным способом. Но он бы не ударил сына вождя, даже если тот вложил нож в руку. Тогда Ан получил бы возможность защищаться и поступать более решительно. Однако Ук, стоял на месте, совершив лишь одно действие: закрыл ладонью кровоточащую рану. Каким-то чудом обида не пересилила рассудок.
Быть меченым всё же лучше, чем умереть. Пусть судьба меченых и связана напрямую с милостью вождя. Если он решит отправить своего бывшего врага зверю в пасть, то меченый не имеет права отказаться. Выбор, каким бы он ни был, остаётся за вождём. Именно поэтому охотники с меткой выполняли самые опасные задания и умирали, если так было нужно. Ук всегда им сочувствовал, хотя женщины и другие охотники относились пренебрежительно, как и к нему самому. Может, он был рождён, чтобы разочаровать вождя и пришло время?
Ук осел на край шкуры мамонта. Длинная шерсть от долгого соприкосновения с сальной кожей свалялась в толстые сосульки, а те в свою очередь собирались в пучки, оставляя, своего рода, прогалины между ними. Сын ветра сел на мягкое, но довольно быстро съехал на твёрдое и едва не повалился, однако, сумел сохранить равновесие. Неловкость заставила Ука сначала разозлиться на себя, затем усмехнуться. Устройся он на шкуру в первый раз, подобное имело бы смысл, да только мальчик спал на такой сколько себя помнил.
У входа в пещеру послышалась тяжёлые шаги, чередующиеся со стуком деревянной палки о каменистый пол. Ук не хотел видеть соплеменников, ожидая от них лишь осуждения. Он всё ещё держал рану закрытой, хоть и чувствовал, что кровотечение ослабло и опустил голову, чтобы не смотреть кто пришёл. Теперь сын ветра прятал метку по иным соображениям: чтобы скрыть позор, оттянуть момент, когда его увидят... другим. Тяжёлые шаги со стуком приближались. Чья-то рука коснулась щеки Ука и приподняла голову за подбородок:
- Кто обидел? - спросил клочковатобородый и светлоглазый Туг.
В вопросе прозвучали столь необходимые доброта и сочувствие, что, помимо своего желания, Ук заплакал. Он с чувством благодарности крепко обнял мазальщика стен, спрятав лицо в оленью шкуру. Как странно было искать поддержки у того, кого сам не столь давно обидел. Однако, Туг не держал зла, хотя имел полное право. Лишь похлопывал мальчика по спине и приговаривал, что беды иногда случаются. Ук и подумать не мог как много общего может оказаться у охотника, потерявшего ногу, и мальчишки, потерявшего доверие вождя.
Пещера словно стала просторнее, как и внутренний мир Ука. Удивительно было наблюдать в тесном мирке маленького мальчика, в котором и Ар-то с трудом помещался, настоящего охотника и к тому же героя. Сын ветра и сам не знал чем заслужил такое внимание. Однако, когда провинился перед племенем и ждёшь только обвинений, любая поддержка сгодится, чтобы не потерять землю под ногами. Но стоило Уку выплакаться, взять себя в руки, и к нему вернулась прежняя рассудительность. Мальчик отстранился от Туга.
- Не бойся. Я не буду тебя изображать, - улыбнулся Туг.
- Может и будешь, - рассудил сын ветра, пытавшийся казаться холодным, чтобы скрыть слабость.
- Нет, - ответил мазальщик стен, - Дай руку.
- Зачем? - насторожился мальчик.
- Узнаешь.
Осторожность уступила место любопытству. Ук протянул правую руку, слегка напряжённую, на случай, если придётся быстро её убрать: кто знает о чём думает Туг. Мазальщик взял мальчика за запястье и приложил ладонь к своей щеке. На ней что-то ребрилось, выпирало. На гладком лице такое образование казалось настоящей горной грядой, разрезающей щёку надвое. Тогда Туг подставил щёку свету и показал что именно мальчик трогал - полоску зарубцевавшейся кожи. Ук не сразу понял от какой раны остался такой шрам.
- Так ты... - удивился мальчик.
- Как и ты, - улыбнулся Туг.
- Вождь простил?
- А ты как думаешь?
Ук думал, что заслужить прощение вполне возможно, иначе Туг бы не сидел рядом с ним. Однако, веры от этого не прибавилось. Что если пощада после потери ноги была лишь ещё одним способом унизить меченого? Какую пользу Туг может принести племени? Зато и угрозы он не представляет, оставаясь в пещере, зависимый и беспомощный. Даже возможность передвигаться самостоятельно с помощью палки уже была для Туга победой. Такую жизнь вполне можно было счесть наказанием куда более жестоким, чем метка.
- Охотник заслуживает достойной смерти, - сказал мазальщик и указал на щёку с меткой, - С этим или без.
- Достойной? - уточнил Ук.
- Когда умирать не жалко.
Мальчик утвердительно хмыкнул.
- Без ноги ещё можно пожить. Не то что без головы, - улыбнулся Туг и взъерошил Уку волосы. Тот начал беспомощно барахтаться и отмахиваться, отчего насмешил меченого собрата ещё больше. Но когда игривое настроение мазальщика поутихло, мальчик всё же переспросил:
- Вождь простил?
- Мог уйти. Оставить умирать, - Туг тяжело вздохнул и всё же ответил, - Нет. Не простил.
- А может?
- Если заслужишь, - пожал плечами мазальщик стен, - Не знаю.
Пожалуй, Туг был единственным взрослым, который открыто сказал Уку, что чего-то не знает. А если бы и знал, то заслужил бы прощение сам. Впрочем, чем больше мальчик думал о метке, позоре и прощении, тем более явным становилась его чуждость правилам племени. Хотелось просто сбежать, уйти в лес и никогда не возвращаться. Правила матери природы пусть и были суровыми, но Ук их хотя бы понимал. Словно он сам был зверем в шкуре человека, вынужденный приспосабливаться к образу жизни, которому не принадлежит.
Ук подобрал с каменистого пола нож и направился прочь из пещеры. На выходе мальчик споткнулся о люльку из шкур, в которой спали самые младшие члены племени. Впрочем, в данный момент совсем беспомощных детей у твердолобов не было. Самые маленькие уже умели кое-как ходить и говорить. Как и следовало полагать, на стоянке остались лишь женщины с животами, которым было трудно наклоняться или задирать высоко руки. В их взглядах читалось осуждение, граничащее с враждебностью и тень непонятного Уку страха.
Почему женщины, пусть и с округлившимися животами, боялись маленького мальчика? Девять зим прошли спокойно. Впереди была десятая. Так с чего бы ей стать страшнее предыдущих? Метка на щеке едва затянулась и кровь с сукровицей ещё сочились из раны. Вряд ли женщин интересовало за что Ук получил отметину и как жесток был Ан. Память о преступлении против сына вождя была слишком свежей, что рассуждать о нём трезво. Хотя рассуждать было о чём - Ук чувствовал, что они не знают и половины правды.
- Хочешь есть? - спросила наиболее сочувствующая женщина. Широкая в кости, тяжёлая и округлая, она с ощутимым усилием встала и всё же предпочла позаботиться об Уке, а не делать вид, что не замечает.
- Хочу, - ответил мальчик. Ук был благодарен женщине. Если бы она не обратилась к нему сама, сын ветра вряд ли заговорил бы. Он стеснялся обращаться к взрослым, которых плохо знал: боялся отвлечь от чего-то важного.
Грузная кормилица с трудом поклонилась шерстяному мешку с едой. Он был куда больше, чем это требовалось. Ук иногда подворовывал из таких мешков коренья, плоды, но ни сейчас, ни ранее не заставал их полными. Сказать, что племя голодало, было нельзя, хотя и набить брюхо до отказа не удавалось. Со временем чувство голода притуплялось и это позволяло долгое время действовать, игнорируя его. В противном случае племя не пережило бы столько суровых зим, полагаясь на скудные запасы и дичь.
- Держи, - подала женщина и вложила в руку мальчика корешок размером с мизинец и маленький красный плод. Ук бросил ягоду в рот и раскусил, а когда сделал это, то понял, что не чувствует ничего кроме горечи. Именно такие плоды он по недомыслию кидал на расстеленную шкуру. Сын ветра быстро смекнул, что это послание от Урры и Рода, их наказание за небрежность. Оставалось надеяться, что корень можно есть. Ук умело ободрал с корня внешний грубый слой и лизнул "мякоть". Оказалось, горьковато, зато съедобно.
- За что тебя? - спросила женщина.
- Угрожал Ану, - ответил Ук и достал из-за пояса окровавленный каменный нож, не прекращая жевать жёсткий корень.
Кормилица невольно отпрянула. Разумеется, она видела кровь и раньше, хотя бы, когда разделывала мясо костяным ножом (других женщинам не доверяли), но на ноже сурово наказанного могла быть только кровь твердолоба. Иначе за что его заставили бы голодать и оставили метку?
- Не бойся. Это моя кровь, - успокоил мальчик. Лицо женщины вмиг посветлело.
- Ты не ранил Ана?
- Нет.
Кормилица мялась. Хотела что-то сказать и не решалась. Наконец, приблизилась к Уку вплотную и шепнула, кивнув в сторону двух других женщин с округлыми животами:
- Ная и Рата носят детей Ана. Будь осторожен.
Ук понимающе кивнул. Как странно, ещё пару дней назад он бы и не заметил обладательниц округлых животов. Забота о них была задачей других членов племени. Детям было достаточно уметь позаботиться о себе. Зато теперь женщины стали врагами сына ветра, потому что носили под сердцем детей его врага. Ук и подумать не мог, что Ану, тринадцати зим, позволят продолжить род. Род добился такой чести лишь прожив пятнадцать зим. Другим право иметь детей доставалось куда позже и в соответствии с заслугами.
Какими заслугами отличался Ан? Он определённо был очень крепким и злым, как и подобает воину. Вот только воевать предпочитал против собственного племени. Запугивал и бил остальных мальчишек, уделяя Уку особое внимание. Тот, в отличие от остальных, до сих пор не сдался. Пусть попытки оказать сопротивление и были нужны лишь, чтобы не потерять самоуважение, что злило Ана ещё сильнее. Ведь он мог помогать отцу охотиться, но был занят лишь преследованием и запугиванием мальчиков. Может, это и было его охотой?
- Почему помогаешь? - обратился Ук к кормилице.
- Говорят ты злой. Не слушаешься. А глаза добрые.
- Кто говорит? - спросил Ук, пытаясь скрыть как благодарен был за "добрые глаза". Если мальчик проронит хоть слезинку и захочет обнять кормилицу, как Туга, то Ная и Рата расскажут Ану об этом. Женщину накажут, как уже бывало с теми, кто сочувствовал меченым.
- Ан. Род.
Ук едва заметно кивнул в знак благодарности. Он чувствовал на себе липкие взгляды Наи и Раты, хотя, когда бросал на них взгляд, казалось, что женщины поглощены беседой. Возможно, разговор был связан с ним. Хотя в том было мало удивительного. Охотники подмечали, что женщинам только дай поговорить. А что делать тем, кто в силу своего положения не может трудиться? Говорить, говорить и говорить, пока не натрут мозоли на языках. Сын ветра был рад, что не слышит их болтовню, лишь тихое невнятное бормотание.
Впрочем, радость его длилась недолго. Одна из будущих рожениц встала и направилась в сторону Ука. Она казалась тощей, даже измождённой собственным состоянием. Словно живот вспух на теле против её воли. Волосы цвета жухлой травы на круглой маленький голове были забраны маленькими костяными гребнями. Лицо выражало то ли недовольство, то ли усталость. Её нижняя губа и без того маленькая, была подобрана под верхнюю, которую также нельзя было назвать большой. Тонкие брови отделяли покатый лоб от ледяных сине-серых глаз. Острый взгляд подчёркивали не менее острые скулы над впалыми щеками.
- Ты закончила, Атма? - обратилась будущая мать.
- Да, Ная, - растерялась та, не желая показывать, что сделала сверх меры. Округлое упитанное лицо нервно подрагивало.
- Можешь идти, - ответила Ная.
Атма кивнула и вместе с кивком сбросила с себя напряжение. Она вразвалку направилась к камню, на котором сидела ранее, напоследок бросив на Ука полный сочувствия взгляд. Мальчик только сейчас заметил насколько нелепо кормилица выглядела. Взъерошенная, с крупным выпирающим носом. Даже костяной гребень, такой привычный для женщин, смотрелся на ней лишним. Всего один, он едва сдерживал гриву пушистых волос цвета шкуры мамонта. И всё же кое-что красило Атму больше внешности - её сочувствие.
- Видишь мешки?
Ук кивнул. Один заполненный примерно наполовину и два пустых. Каждый выполнен из звериной шкуры мехом наружу.
- Принеси.
Сын ветра повиновался. Враждовать с роженицами он не собирался. Может, те и считали мальчика врагом, разубеждать их Ук не хотел, но и подтверждать мнение - тоже. Мешок с содержимым оказался довольно тяжёлым - мальчик притащил его волоком. Два других почти ничего не весили, так что сын ветра принёс их с собой, прижав к телу левой рукой. Ная бросила взгляд на мешки и на Ука. Бровь её невольно приподнялась. Похоже, меченый сделал ровно то, что от него требовалось и всё же оставался зверем, угрожавшим Ану.
- Выбери отсюда твёрдые плоды и сложи сюда. Мягкие туда, - указала Ная на пустые мешки.
Мальчик кивнул и принялся за дело, но беременная не уходила. Сын ветра боялся смотреть в её сторону, поэтому старательно делал вид, будто не замечает.
- Быстрее, - приказала женщина. И Ук ускорился, не поднимая глаз.
- Быстрее! - настояла Ная. И мальчик снова подчинился, не выказывая сопротивления ни взглядом, ни даже жестом.
Сын ветра обратился в безразличие, стараясь делать ровно то, что говорят. Так было легче смириться с несправедливостью. Может, Раг и хотел, чтобы Ук защитил племя, но забыл позаботиться о том, чтобы мальчик смог защитить себя от племени, так что маленькому защитнику приходилось импровизировать. Впрочем, это не остановило Наю от решительных действий. Хлёсткая пощёчина по стороне лица без метки опрокинула Ука навзничь. Преимущественно от неожиданности, нежели от вложенной в удар силы.
- Теперь ты меня заметил?! - крикнула Ная, Ук промолчал. Одутловатая Атма растерянно стояла, не зная что и делать. И только Рата двинулась на крики. Для мальчика это могло предвещать беду куда большую, чем есть сейчас. Натя и Рата носили в себе детей Ана. Они имели право ненавидеть его также, как ненавидел Ан, и требовать справедливости. Однако, вторая роженица, казалось, не разделяла чувства первой. Рата словно и не говорила с Наей до этого, и не поглядывала на Ук-преступника украдкой, и не думала о нём плохого.
- Что случилось? - спросила она, придав лицу столь невинное выражение, что Ук растерялся. Тому очень способствовала внешность Раты. Её выступающий вперёд рот казался милым из-за пухлых губ. Точёные брови и длинные чёрные ресницы делали взгляд серых глаз красавицы сногсшибательным. Нос хоть и выдавался вперёд, был меньше среднего. Картинку дополняли аккуратно уложенные волосы со скрытыми в причёске гребнями и приятная округлость фигуры, делавшая Атму неловкой, а Рату ещё более привлекательной.
- Он меня оскорбил, - прыснула Ная, не глядя на Ука, что лишь усилило несправедливость её слов.
- Неправда! - крикнул мальчик и бросил горсть плодов ей в лицо. Кто знает до чего бы дошло столкновение, если из пещеры не показался Туг. Едва завидев, что Ная замахнулась для удара, он пробасил:
- Хватит!
Оскорблённой роженице и в голову не пришло, что её остановил меченый. Проступок Туга был забыт, а заслуги не нуждались в подтверждении. Взрослый и сильный мужчина потерял ногу на охоте. Потерял, чтобы помочь другим мужчинам накормить племя - беременных женщин в том числе. Когда живот становился большим, они более не могли помогать в собирательстве, принимая участие лишь в готовке пищи. Однако, если бы Ная только вспомнила о метке на щеке мазальщика стен, и его слова перестало бы иметь значение.
- Что он должен делать? - спросил Туг, когда подошёл ближе, стуча по утоптанной почве палкой, на которую опирался при ходьбе.
- Отделить твёрдые от мягких. И разложить по мешкам, - ответила Рата. Ная теперь и впрямь выглядела оскорблённой.
- Хорошо. Я прослежу. Можете идти, - сказал старший меченый. Округлая красавица отправилась восвояси сразу же, опрятная же роженица задержалась ненадолго, чтобы указать:
- Будь с ним построже.
Туг нехотя повернулся в её сторону и глядя немигающим взглядом проговорил:
- Буду.
Наю словно ветром сдуло. Неизвестно повлияла на то внешняя суровость Туга или у неё появились более важные дела - рассказать об этом обвинительница Ука не сочла нужным. Мазальщик стен присел на камень и опёрся на подбородком на палку, служившую ему опорой при ходьбе. Сын ветра смотрел на своего спасителя с благодарностью и почти забыл зачем нужны были три мешка. Однако, слова Туга напомнили ему об этом:
- Продолжай.
Мальчик нехотя принялся перебирать ягоды и бормотать:
- Она меня ударила. И ругала.
- Знаю, - тихо ответил старший меченый.
- Почему её слушаешь?
- Не её. Урру. Ная не умеет думать, - объяснил Туг и прибавил громко "Быстрее!", когда Ук замешкался. Это было необязательно, но так надсмотрщик напоминал мальчику, что тот наказан, и отбивал желание у Наи лезть в его дела.
Впрочем, Ук поговорить с Тугом также не мог. Тот пресекал любые попытки завести разговор. Делал вид, что не слышит, многозначительно смотрел на мешок, в котором ещё было достаточно ягод. Один раз мазальщик стен даже ткнул мальчика палкой в бок, давая понять, что разговоры сейчас не в его интересах. Казалось, на смену знакомому болтливому Тугу пришёл совершенно другой человек. Сын ветра не знал его и после того, как перебрал мешок плодов, предпочёл бы не встречаться с ним более.
- Можешь идти, - сказал Туг, кивнув в сторону пещеры.
Ук хотел бы пойти в другом направлении, но итак привлёк к себе больше внимания, чем следовало бы. Вряд ли Ная станет молчать, когда её спросят как меченый мальчик себя вёл. Будто Уку было мало унижения со стороны Ана и кровоточащей раны на щеке, сделанный его же ножом. Однако, чувства сына ветра мало кого интересовали. Старших волновало лишь одно - чтобы младшие подчинялись правилам, даже если эти правила глупые и мешают заниматься действительно важными вещами.
Однако, именно правила позволили твердолобам уцелеть. Правила загнали племя так далеко в лес, что пеший переход до реки занимал почти весь день. Непрошенные гости в поисках стоянки могли блуждать в лесу днями и неделями. К тому же, твердолобы тщательно избегали столкновений с другими племенами, отчего численность мужчин и женщин неизменно росла. Правила диктовали где и как охотиться, как распределять добычу и что убивать соплеменников не может никто - даже вождь племени.
Наверное, поэтому, думал Ук, появились меченые. Вождь не мог убить врагов, поэтому вынужден был держать в страхе. Посылать меченых зверям в пасть, чтобы остальные не хотели такой участи.
Туг мог сказать спасибо духам за то, что лишился ноги. Другие лишались куда большего, пытаясь вернуть расположение племени и вождя. Хуже всего было, что сын ветра не знал возможно ли вообще заслужить прощение. С чего бы это вождю прощать того, кого считает опасным? Разве что Ук покажет, что есть кто-то ещё опаснее.
Время до ночи Ук провёл, притворяясь спящим. На деле то был не сон, а состояние близкое к голодному обмороку. Зверь в животе урчал, словно умирая. Да и мальчик чувствовал себя скверно. Руки и ноги онемели, голова налилась тяжестью, не говоря уже о дурных мыслях. Ожидание десятой зимы казалось пустяком в сравнении с днём, проведённым в пещере без дела. Ук ветра хотел сделать столь много и в то же время не мог сделать ничего такого, что не нарушило бы установленные племенем запреты.
Хотел есть, пить, играть на костяной штуке, подаренной Линой, увидеть Лину, Ара и узнать про охотников черноспинов, которые ушли, да так и не вернулись. Казалось, что в мире снаружи в любой момент может произойти что-то интересное и это пройдёт мимо Ука ограниченного в своих передвижениях стоянкой твердолобов. Он, конечно, мог бы сбежать, в очередной раз нарушить правила в надежде, что увиденное будет стоить наказания, которое затем последует. Мог бы, но не имел ни сил, ни желания снова ошибаться.
Наступление ночи стало для Ука благословением. Измученное голодом, болью и ожиданием тело вновь обрело бодрость, гибкость и лёгкость. Мальчик, словно замершее на долю секунды насекомое, поняв, что можно больше не притворяться, стряхнул с себя оцепенение. И первым же делом нашёл чем подкрепиться, заглотив почти не пережёвывая маленькие клубни и прихватив немного с собой. Напоследок сын ветра запил ужин водой, накапавшей со сводов пещеры в одну из множества стоявших на полу костяных чаш.
Ночь встретила Ука даже более приветливо, чем обычно. Прохладный воздух приятно щекотал ноздри. Выйдя из мрака пещеры в полумрак ночи сын ветра видел на добрых двадцать шагов, почти как днём. Ветер шелестел ветвями, приглашая друга отправиться в путь. Сын ветра вдохнул и выдохнул несколько раз, чтобы собраться с мыслями и зашагал в сторону сгоревшего леса. Затем, как только тело свыклось с нагрузкой, побежал трусцой. И чем больше Ук удалялся от стоянки племени, тем спокойнее себя чувствовал.