Страсть к бродяжничеству овладела Гавриковым с юных лет. Неведомая сила толкала его на поиски приключений. Гавриков любил такую жизнь. Ведь столько приключений, столько разных событий, иногда страшных, но от того еще более запоминающихся, столько впечатлений выпавших на его долю, обыкновенному человеку не пережить. Да и что вообще за жизнь у обыкновенного человека, прикованного к своему дому, семье, работе, выплачивающего кредиты. Когда дома жена, дети сопливые. Тфу, тоска смертная - как сказал тот доцент. А жизнь бродяги? О, жизнь бродяги скучной не назовешь. Это романтика. Всегда будет что вспомнить, всегда будет, что рассказать, в отличие от тех, кто всю жизнь посвятил детям, карьере, проторчал в соцсетях, и за просмотром глупых сериалов. Да, бродяге приходиться сталкиваться с ужасающей изнанкой жизни, сталкиваться со всякого рода отбросами общества, алкашами, наркоманами, бомжами, сатанистами, сектантами и просто сумасшедшими. Сталкиваться с такими ужасами творящимися в среде вышеназванных обществ, с такими кошмарами происходящими в лесах и подвалах, в притонах и злачных заведениях, в заброшенных домах, селеньях и городах которые обыкновенному человеку и не снились. И даже полиция порой не подозревает о том, какие преступления, какая жуть твориться в среде изгоев, отрепья, отщепенцев, бродяг, шизофреников и прочее.
Но с такой сумасшедшей компанией, с которой ему пришлось столкнуться в ту ночь, Гаврикову сталкиваться не приходилось. В ту ночь он столкнулся с чем то за пределами разумного, за пределами реального, за пределами знакомого нам мира. После той ночи Гавриков повредился в уме, страшно боялся кладбищ, заброшенных домов, и, что удивительно, лошадей.
Он долго не мог выбраться из леса. Проблуждав в лесу большую часть дня, он уже отчаялся выйти к людям. Вечерело. Солнце спряталось за деревья. Становилось темнее. Защищая лицо от царапающих мелких веток, спотыкаясь о гнилые стволы, Гавриков шел наугад. Шел очень быстро, надеясь все ж таки выбраться к людям до наступления темноты и найти уютную ночлежку. Шел быстро еще и потому, что комары не давали замешкаться. Увидев впереди себя просвет, Гавриков вздохнул, надеясь, что это не окажется поляна. Лес расступался, и уже меж стволов показалась железная дорога, а за ней селение из невысоких домов. Обрадовавшись, Гавриков вылез из леса, и увидел перед собой ржавые рельсы, и стоящий на рельсах паровоз с цилиндрическим котлом и огромной трубой. Это был старинный локомотив, с огромными, с человеческий рост красными колесами, будкой машиниста и находившимся позади угольным ящиком. Такой паровоз показывали в старых фильмах про Сергея Лазо и Анну Каренину. Заросшая сорняком железная дорога, видимо, давно не использовалась, и стоянка поезда длилась давно и навечно. Между шпалами проросла трава размером по пояс. Гавриков ступил на шпалы. Затем встал лицом к поезду и приблизился. Огромными глазами фонарями паровоз глядел на Гаврикова. Бродяга представил себе как фонари сейчас зажгутся, высветив его одиноко стоящего посреди рельс, лохматого, бородатого искателя приключений. Труба выплюнет клубы дыма, поршни задвигаются и звонкий гудок оглушит его. За тем локомотив, темной массой двинется на него, чтоб подмять под себя, сломать, уничтожить. Он настолько наглядно представил себе это, что соскочил с железной дороги и отбежал. Ничего такого не произошло. Эта груда метала, давно никуда не двигалась. Это всего лишь мертвый музейный экспонат, вымерший мамонт.
Гавриков еще какое то время смотрел на паровоз.
- Тфу черт - избавившись от наваждения, выплюнул он, затем отвернувшись, пошел в сторону селения. Железнодорожная станция представляла собой ветхое, деревянное строение без названия. Возле станции находилась красная телефонная будка с разбитыми окнами. Телефон с дисковым номеронабирателем висел с оторванной трубкой. Рядом с вокзалом также возвышалась краснокирпичная водонапорная башня. Вход в башню зарос кустарником. Окно в башню выбито. За оконным проемом темнота. И ни одного человека, ни одной машины возле станции вокзала не оказалось. В здании не горел свет. Прибытие поездов не объявлялись.
Обойдя вокзал, Гавриков двинулся по главной и единственной улице поселка, к которой с обеих сторон примыкали белокаменные двухэтажные строения, с помутневшими окнами. Крыши и чердаки были из дерева. Некоторые дома имели пристройки в виде деревянных лоджий. И не смотря на позднее время, ни в одном доме не горел свет. Окна темнели. Не излучали свет и фонарные столбы, выстроившись темными, высокими силуэтами вдоль улицы. Они, опустив головы, будто с интересом разглядывали забредшего в их край незнакомца. Ни одного человека не встретилось Гаврикову. Зато многие стены домов были исписаны изображавшими людей граффити. Люди на стенах изображались темными силуэтами в каком то диком танце, с приподнятой ногой и вытянутыми вверх руками, с выставленными вперед руками со скрюченными пальцами и опущенной головой, с расставленными в стороны руками с растопыренными пальцами и закинутой одной ногой вверх, с наклоненным торсом и выставленным вперед коленом и т.д. Во всех этих позах было нечто пугающее. Также дома были изрисованы лицами мертвецов и зомби, с синими лицами, чернотой вокруг глаз, гнилыми зубами и с жуткими гримасами. Лица иных мертвецов изображались покрытые червями настолько, что из копошащей массы виднелись лишь безумные глаза, взиравшие на бродягу страшным взглядом. Лица других были изъеденные червями, что оставался лишь череп с остатками гниющей плоти и белки глаз. Так же были изображены голые, злобно улыбавшиеся черепа с глазами и с ниспадающими вниз волосами, другие же без глаз и без волос. Казалось, автор рисунков, поставил перед собой целью изобразить все стадии разложения трупа от "а" до "я". И зомби и черепа взирали и провожали взглядом явившегося в их края бродягу. Страх закрался в душу Гаврикова.
Почти стемнело. Подул небольшой ветер. Зашелестели кой где бумаги, мешки и прочие остатки мусора. В результате ветра, хлопнула одна из дверей, за тем со скрипом приоткрылась и вновь хлопнула. Гавриков шел, шел мимо нежилых построек словно сталкер. Шел мимо продолжавших его с интересом разглядывать фонарей. Мимо провожавших взглядом рисунков. Но вот улица расширилась, и Гавриков вышел на небольшую площадь с красивым зданием, должно быть, дворцом культуры. Это было широкое, двухэтажное строение, с фронтоном и пилястрами и массивной входной дверью. Над дверью большими, белыми буквами на красном фоне читалось "Театр". А ближе к углу здания располагалась доска для афиш. Напротив театра стояли лавочки, а за ними фонтан, неработающий и без воды. За площадью, улица продолжала тянуться и заканчивалась железными воротами и забором. Насколько еще можно было разглядеть в сумерках, за забором виднелись кресты и надгробия. Улица заканчивалась кладбищем. Странное чувство чужеродности, потусторонности данного места овладело Гавриковым. Будто иной мир, иное измерение. Рисунки жутких поз, мертвецов и демонических лиц. Страх еще сильней завладел им. Вдруг, со стороны кладбища, донеслось еле слышимое, но явно различимое лошадиное ржание. Бродяга вздрогнул и чуть не наложил в штаны. Ржание повторилось. Гавриков съежился, похолодел от страха. Он всматривался в сторону кладбища, видел могилы, но не видел лошади. Вот опять...
- О Боже - выдохнул Гавриков. Ему хотелось бежать.
После третьего раза ржание прекратилось. Гавриков уняв страх, вновь обратил взор на театр, массивное, с высокими окнами здание и с высокой двустворчатой дверью главного входа.
- Нет, здесь ночевать нельзя - прошептал про себя Гавриков. - Здесь ни одного лысого и какая то чертовщина. Нужно уходить.
Он раздумывал, в какую бы сторону идти, чтоб короче выбраться, как вдруг. Двери театра с грохотом распахнулись, за дверьми показались темные силуэты людей, и в тишину города ударила громкая музыка. Бродяга вскрикнул и сел. Из театра вереницей двинулись люди. Они выходили колонной на улицу и разворачивались в сторону кладбища. Сперва шли музыканты, во фраках и бабочках, одни из них дули в трубы, выпучивая глаза и раздувая щеки, другие били в барабаны и ударяли в медные тарелки. Они играли тоскливый и тягучий похоронный марш. За музыкантами, вытащили из двери гроб шестеро негров, одетые в красные ливреи с золотыми галунами, короткие штаны и белые чулки. Их головы покрывали белые парики, их руки одеты в белые перчатки. Негры тащили вшестером некоего господина в гробу, одетого в черный костюм с бабочкой, голова которого утопала в подушках настолько, что виднелся лишь нос. За неграми последовала весьма пестрая публика артистов театра, одетая в театральные костюмы. Многие из артистов несли перед собой факела. Шли три балерины в затянутых сзади корсажах, стоящих юбках и белых чулках. Балерины были похожи одна на другую, остроносые, черноглазые, с глазами пуговками на напомаженных лицах. Шли арабы в тюрбанах и шальварах, с кривыми кинжалами за широкими, красными поясами. В их ушах красовались массивные золотые серьги. Шел рыцарь в латах, с закрытым забралом. Его шлем был украшен перьями. Шел король в пышном парике и маленькой короной на макушке, его толстое лицо украшалось усиками и бородкой, а так же тройным подбородком. Он был закутан в длинный, красный плащ и был похож на шахматную фигуру. За ним следовал одноглазый пират, в черных штанах, морской тельняшке и в красной бандане на голове. Единственный на выкате глаз и ястребиный нос делали его похожим на хищную птицу. Шла огненно рыжая девушка в испанском платье с кружевами и со шлейфом, затянутая в корсет. Ее ярко накрашенные губы искривились в злобной гримасе, что придавало ее красивому лицу выражение недовольства. Далее шествовал маленький, толстый мужчина в костюме с бабочкой. Его широкое лицо украшалось пышными бакенбардами. За ним испанский тореадор, за ним красногубый, жутко улыбающийся клоун, за тем монах, печальный Пьеро и прочие, прочие. Завершал шествие кривоногий карлик в костюме шута, в белых лосинах. На его голове красовалась шапка как у джокера, со свисающими колокольчиками. Несоразмерно большой нос и злобная улыбка придавали карлику сходство с Эот Лингом из сказки про Урфина Джюса. Карлик то и дело отставал от процессии, и ему на своих коротеньких, кривых ножках приходилось все время догонять. Гавриков, посидев на земле и проводя глазами процессию, решил встать и двинуться за ними. Он шел за шествующими вдоль улицы провожающими, на расстоянии, примерно, десяти метров. Толпа двигалась впереди темной массой. Толпа двигалась молча, никто не плакал. Свет от факелов отражался в окнах зданий. Лица мертвецов и танцующие тени еще более отчетливо выделились в желтом свете. Тоскливая, тягучая музыка доносилась до бродяги. Процессия двигалась к воротам кладбища. Ворота со скрипом распахнулись и вся масса людей оказалась в месте вечного упокоения. Показались обвитые плющом ржавые железные ограждения, потемневшие от времени и сырости скорбящие фигуры ангелов, кресты и железные и мраморные надгробья. Вороны, приютившиеся на когтистых ветвях росших на кладбище деревьев, разлетелись вспугнутые музыкой и звоном тарелок, выразив недовольство злобным карканьем. В мерцающем свете факелов высвечивались лица запечатленных на надгробиях людей покоящихся тут. На фотографии одного из надгробий, усопший показывал язык, на другой, свел глаза к переносице и жутко улыбался, на третьей фотографии человек выпучив глаза и приоткрыв рот, выражал эмоцию удивления. Все это выглядело бредово и фантасмагорично. Гаврикова передернуло от увиденного. Но вот впереди, сбоку от идущих показалась высокая, худая фигура, со свисающими лоскутами лохмотьев. Фигура просительно наклонилась вперед и протянула к шествующим костлявую руку. Это был нищий, приютившийся на кладбище.
- Дай десять копеек - обращался к мимоидущим нищеброд. - дай десять копеек.
На худом лице отобразилось заискивающее выражение и гнилозубая улыбка.
- Ну дайте десять копеек. Ну кто ни будь - умолял он.
Следующие за гробом артисты даже не посмотрели на нищего.
- Дайте десять копеек, а я вам покажу, как лошадка ржет - и нищий, опустив кисти рук и прижав их к груди, чуть присев заржал как лошадь. Следует сказать весьма реалистично и талантливо.
Так вот кто ржал, подумал Гавриков.
- Иии го го - нищий тряс головой и фыркал. Его губы дрожали.
Но никто из шествующих даже не взглянул на него.
- Иии го го, Фыр фыр - старался он изо всех сил.
Единственный, кто соизволил уделить внимание нищему был карлик. Идущий вперевалку в конце колонны, он развернулся к нищему спиной и, сняв штаны, показал попрошайке голый зад, затем развернулся и высунул язык, после чего, смешно перебирая кривыми ножками, стал догонять ушедших вперед артистов, натягивая на бегу лосины.
Нищего это не смутило, и он продолжал ржать в направлении шествия. Гавриков подошел к нищему и встал возле него. Нищий обернулся и, увидев Гаврикова, стал ржать для него.
- Иии го го. Фыр фыр. Иии го го - мотал он головой и топал ногами.
- Ну хватит, не в цирке - обратился к попрошайке Гавриков.- Ты лучше вот что скажи. Что это за экстравагантные люди, и кого так помпезно хоронят.
Нищий долго смотрел на бродягу, будто не понимая вопроса, за тем, начал за чем то оправдываться.
- Нет, нет, я не пью, ты ничего такого не подумай. Я всего лишь чисто для приличия. Честное слово.
- Да кого хоронят, я спрашиваю.
Нищий, опять же, долго смотрел на Гаврикова, долго думая над вопросом. За тем привстал, опустил руки и вытянулся во весь рост.
- Меня зовут капитан Немо - свысока посмотрел он на Гаврикова. - Право руля. Свистать всех наверх.
Ужратый, подумал Гавриков, либо чокнутый, и пошел дальше.
- Я знаю, ты добрый человек, и не откажешь нуждающемуся в маленькой просьбе - обратился к Гаврикову нищий.
Тот обернулся.
- Чего тебе
- Дай мне пинка, чтоб не вые...вался - попросил нищий, и, развернувшись, подставил Гаврикову зад.
- Да иди ты - Гавриков, стал догонять ушедших.
- Иии го го - донеслось ему в след.
- Тфу.
Гавриков поспешил за удаляющейся процессией. Минуя темные силуэты надгробий, он приблизился к артистам театра и увидел, как негры положили гроб неподалеку от вырытой ямы, а музыканты и актеры окружили покойника. Невысокой, толстый мужчина в костюме и с бабочкой, чье лицо было обрамлено пышными бакенбардами, подошел к изголовью гроба и поднял руки, прося тишины.
- Гм, Хм. Минуточку внимания - на удивление женским голосом начал он. - Пожалуйста, поближе, поплотней.
Актеры придвинулись ближе, образовав более тесный круг вокруг гроба. Гавриков остался наблюдать со стороны.
- Сегодня мы хороним лучшего хореографа нашего театра - начал речь обладатель женского голоса.
Похожему на Эот Линга карлику не хватило места в толпе, и он пытался пробраться между ног собравшихся. Пытаясь раздвинуть чьи то ноги и пролезть, он получил от кого то пяткой в лоб и вылетел. Злобно выругавшись, он попытал счастья в другом месте.
- Провожаем в последний путь танцора - продолжал толстячек - который зажигал не только на сцене, но и на наших многочисленных праздниках и вечеринках. Никто не умел так изящно и красиво... хотя каждый из нас обладает чувством ритма, но все же. Никто не умел так изящно и красиво двигаться под музыку трам парарам пам пама как наш дорогой друг, господин Бобриков. Так давайте же сотрем скорбное выражение с наших лиц и проводим нашего друга его любимой музыкой и танцами.
Толпа одобрительно загудела.
- Ко мне музыканты - крикнул толстяк. Барабанщики и трубачи придвинулись к нему. - Сыграйте же нам, сыграйте нам мелодию трум бум тумба юмба. Остальные разойдитесь и встаньте в круг. Приготовитесь танцевать.
Толпа разошлась. Державшие факела воткнули их позади себя в землю.
- Танцы - крикнул толстяк, щелкнув пальцами.
Трубы и барабаны выдали некий странный ритм, похожий на дикарские танцы вуду. Необычная, устрашающая музыка вызывала страх и какое то до сель неведомое эстетическое наслаждение, являясь диким, безумным произведением искусства. Актеры театра, выстроившись лицом к покойнику, задвигались в такт музыке, словно механические заводные куклы, производя движение рывками. Сложив ноги вместе и чуть нагнувшись вперед, они выставляли то одно колено, опираясь на носок, то другое. Так же поочередно выставляли вперед сжатые в кулаки руки согнутые в локтях, словно колотя невидимую грушу. Каждый из участников танца заговорил какой то странный речитатив на неведомом языке. Они вошли в транс. На их лицах, в мимике читалось безумство. В желто красном свете факелов, весь этот танец наравне с музыкой, посреди надгробий и крестов, скорбящих фигур ангелов выглядел безумно и фантасмагорично будто бред сумасшедшего. Происходящее выглядело нереально, как тяжелый кошмарный сон. Вдруг, все танцующие, как по команде, повернулись на право, выстроившись друг другу в затылок и продолжали те же движения под жуткую музыку и речитатив. Потом повернулись опять направо оказавшись спиной к покойнику, потом опять, и повернувшись вокруг собственной оси вновь оказались лицом к Бобрикову. Артисты плясали как заведенные, ускоряя темп. Танцевали негры в ливреях, их глаза закатились под верхние веки и на их черных лицах светились белки. Ярко рыжая девушка в испанском платье, задергала головой, будто в припадке, ее глаза так же закатились, на искривленных в злобной гримасе губах выступила пена как у бешенного пса. Танцевали арабы в тюрбанах, выкрикивая слова точно дьявольское заклинания.
- Да они же все чокнутые - глядя на происходящее, шепнул про себя Гавриков. - Душевнобольные. Это город безумцев и психбольных.
Покойник сел в гробу. Это произошло столь неожиданно и страшно, что Гавриков не поверил своим глазам. Покойник сел и сидел в гробу словно на байдарке, уставившись пустым взглядом прямо перед собой. Его лоб и нос, а так же места вокруг глаз почернели. Рот приоткрыт, обнажая оскал зубов. Его глаза стеклянно, неподвижно смотрели прямо перед собой. Смотрели жутким взглядом, от которого пробирала дрожь. Гавриков понял, что глаза трупа просто нарисованы на закрытых веках, что выглядело весьма и весьма зловеще, как на викторианских фотографиях Post mortem.
Но вот Бобриков встал на ноги и принял причудливую позу. Одно колено выставил вперед, ссутулился, опустил голову, вытянул руку со скрюченными пальцами и замер. Музыка на мгновение прекратилась. Гавриков в ужасе закричал, но его крик потонул в возгласах приветствия, коими было встречено воскрешение Бобрикова. Раздались аплодисменты. Кто то крикнул "Йохоу". Вновь раздалась музыка. Она была более быстрой, безумной. Покойник затанцевал. Стоя ногами в гробу, он, выставляя поочередно вперед колени, руку со скрюченными пальцами притянул к себе, вытянув вместо нее другую. Артисты театра, повернувшись направо, чуть наклонившись и выставляя колени, мелкими шажками пошли вокруг Бобрикова в хоровод. Они пели песню приветствия ожившему коллеге. Шел одноглазый пират, распевая песню, шел красногубый, жутко улыбающийся клоун, шли балерины с приподнятыми сзади юбками, перебирая стройными ногами, шел король в пышном парике, шел рыцарь, гремя доспехами, шел монах, шел карлик, шел бледнолицый Пьеро, шел толстяк в костюме с бабочкой, шел тореадор, шли негры, арабы, девушка в испанском платье. Покойник же, стоя в гробу продолжал загребать воздух руками, глядя нарисованными глазами себе под ноги.
Глядя на всю эту вакханалию, Гавриков не выдержал и побежал, опасаясь за свой рассудок. Он побежал прочь от этого места, от безумных людей, от воскресшего Бобрикова. По дороге наткнулся на темную, костлявую фигуру, выполнявшую те же движения, что и остальные, но только на месте и за пределами круга. Отшатнувшись от темной фигуры, в которой узнал нищего, Гавриков бросился вон из кладбища, услышав вслед "Иии го го". Он бежал мимо надгробий, с запечатленными на них в глупых гримасах лицами. Бежал мимо здания театра, мимо взиравших на него сверху фонарных столбов. Он бежал провожаемый взглядами нарисованных зомби и оскаливающихся ему вслед черепов. Бежал мимо локомотива, чтобы спрятаться в спасительный лес, и, пройдя через который, вернуться в привычный мир.