Жизнь предназначена для молодых, старики лишние на этом празднике жизни, особенно когда нам за семьдесят. Когда мы потеряли родных и близких, когда мы никому не нужны, даже детям с их проблемами , а тем более внукам, мы чувствуем себя беспредельно одинокими, лишними на этом празднике жизни, выброшенными за борт жизни. От этой мысли становиться тоскливо, а море болезней приобретенных за годы усугубляют и без того унылое существование стариков. Но самую невыносимую боль вызывают воспоминания о лучшем времени, воспоминания о молодости, когда краски жизни переливались во всей своей яркости, воспоминания о юности, когда любовь и чувство били через край. И мы заем, что все это уже не вернется. И боль приносящим контрастом перед нынешним унылым существованием встают перед нами эти воспоминания. За что так жестока жизнь, и так беспощадно время.
Вот и Илья Николаевич, одинокий старик разменявший восьмой десяток, он похоронил жену и остался абсолютно один со своими болезнями, хондрозом и артрозом и прочими. Совсем один в четырех стенах старой квартиры, посреди цветочных обоев, старых, их с женой фотографий на стенах, посреди когда то прочитанных им книг, и посреди цветов на подоконниках и на полках. В этой старой квартире, когда то они были счастливы с женой Олечкой, но теперь он один и несчастлив. Илья Николаевич тосковал. Он вспоминал их с Ольгой жизнь, их с Ольгой любовь и мучился от осознания безвозвратности всего былого.
Чтоб убежать от мыслей, Илья Николаевич каждый день уходил из дома, здоровался с повстречавшимися ему соседями которых не знал, шел через двор, мимо веселых молодежных компаний, где особенно привлекали внимания, красивые девушки неформалки, мимо молодых мам с детьми, мимо гоняющихся друг за другом детей, шел как чужеродный пережиток прошлого к трамвайной остановке "лесная" и садился на двадцать пятый кольцевой трамвай.
И Илья Николаевич отправлялся в путь, делая по несколько кругов за день. Но не приносила ему облегчения эта поездка, так как многое в городе напоминало ему о былом, об их с Ольгой жизни, об ушедших годах полных тепла ласки и любви. Особенно дороги и болезненны воспоминания об их зарождающейся любви, об их юности. Глядя в окна на весенний городской пейзаж, он видел места, где когда то они были вместе. Вот кинотеатр "огонек", где они с Ольгой, вооружившись мороженным, просматривали новые фильмы. Вот картинная галерея "Виктория" где они с Олей посещали открытие каждой новой выставки. Вот трамвай проехал мимо памятника Маяковскому, возле которого они будучи еще неженатыми назначали друг другу свидания, и при встрече обнимали друг друга, иной раз получив замечание от дружинника вести себя прилично. А вот недалеко от памятника Маяковскому загородный парк, куда они встретившись шли, и где катались на аттракционах, стреляли по мишеням в тире, кормили голубей, и нежно обнимались спрятавшись от людей за стволами деревьев. Все это часто под музыку "нет тебя прекрасней" поющих гитар, игравшей в парке. О как бы Илье Николаевичу хотелось вернуть все обратно. Вернуться в то время, когда душа полна чувств, а счастье льет через край.
Проехав несколько кругов, Илья Николаевич вечером возвращался домой, где в четырех стенах с цветочными обоями, словно в камере смертников ждал своей смерти. До чего же мучительны эти одинокие вечера. Просмотрев телевизор, или почитав что ни будь, Илья Николаевич около полуночи ложился спать. Но сон не сразу погружал его в забытье, Илья Николаевич мучился бессонницей, и лежа без сна погружался все в то же прошлое, мучаясь от осознания безвозвратности всего самого прекрасного в жизни. И лишь в середине ночи ему удавалось уснуть. Просыпаться утром не хотелось, и Илья Николаевич хотя бы за легкой дремой пытался продлить забытье. Но сон окончательно покидал его, и вот он вставал, пил кофе, одевался и выходил на улицу здороваясь с повстречавшимися ему соседями, ни с одним из которых не был знаком, шел через двор к остановке "лесная", садился в двадцать пятый трамвай и вновь разъезжал по городу, наблюдая все те же дорогие его сердцу места. Вновь кинотеатр "огонек" где они с Оленкой посещали премьеры, прихватив с собой в зал мороженное, галерея "виктория" где они приобщали себя к искусству, памятник Маяковскому, место их свиданий и загородный парк, где они больше всего любили проводить время.
А вечером возвращаясь домой, Илья Николаевич снова коротал унылые часы одиночества, в квартире с цветочными обоями и фотографиями на стенах, книжным шкафом, с цветами у окна. И вновь пытаясь отвлечься телевизором перед сном, в полночь ложился спать, стараясь уснуть, что удавалось не сразу. И снова утро, кофе, и вновь путь от подъезда к станции лесной.
И вновь садился в двадцать пятый трамвай, и ехал через город. Вот кинотеатр "огонек", вот картинная галерея "виктория", памятник Маяковскому, загородный парк. И так проходил день за нем, неделя за неделей.
В тот вечер Илья Николаевич, посмотрев телевизор и за тем пытаясь углубиться в книгу перед сном, лег как обычно около двенадцати. Он лежал в своих мыслях глядя в потолок, на котором в квадрате света от уличных фонарей раскачивались тени деревьев с распускающийся листвой. Он думал о прошлом. Вдруг, и это так неожиданно, в тишину его одинокой квартиры ворвался звонок стационарного телефона. Ему уже давно никто не звонил, и вдруг на тебе, в ночь полночь. Илья Николаевич от неожиданности вздрогнул, за тем присел, поискал ногами тапочки, встал, прошел в коридор включив свет и подойдя к телефону поднял трубку.
- Алло - удивленно произнес он, гадая кому понадобилось звонить ему посреди ночи.
- Сегодня в два часа ночи, от остановки "лесная" вас заберет безномерной трамвай - ответил ему механический голос. - Будьте готовы.
После чего раздались гудки.
Илья Николаевич глянул на часы. Время показывало пол первого. Время еще было. Он сел на кровать, будто о чем то задумавшись, за тем начал не спеша собираться. Натянул носки, майку, облачился в верхнюю одежду и вышел из квартиры, выключив в квартире свет. Спустился по лестнице и оказался совершенно один в тускло освященном фонарями безлюдном дворе. Майская ночь опахнула его ароматной, приятной свежестью. Он неспеша прошел мимо желтых фонарей, припаркованных автомобилей, мигающих синими огоньками за лобовым стеклом, мимо зазеленевших яркой свежей зеленью газонов, а так же мимо грязных бугорков снега, кое где еще оставшихся от ушедшей зимы. Он шел через двор направляясь к улице. Выйдя на улицу, освещенную тусклым светом уличных фонарей, Илья Николаевич подошел к трамвайной остановке. Он оказался совсем один на остановке и на безлюдной улице. Не слышно было даже шума машин. Илья Николаевич сел на лавочку. Он посмотрел в ту сторону, откуда должен был подъехать трамвай, но трамвайные линии уходили в темноту, трамвая не было видно, лишь светофоры вдалеке мигали красным, желтым, зеленым как светомузыка без звука. Илья Николаевич посмотрел на часы. Время было без двадцати два. Время еще было. Еще раз взглянув в даль уходящий конец улицы и не увидев никакого транспорта, Илья Николаевич приготовился ждать, рассматривая окна противоположного дома. Только в трех окнах горел свет, в одном белый, в другом темно коричневый из за цвета штор, в третьем окне горел свет ярко малиновый, каковой часто можно увидеть в окнах по весне. Так он сидел глядя перед собой. Холодный ветер опахнул его, Илья Николаевич запахнулся и снова глянул в темный конец улицы. Два огонька фар вдалеке приближались из темноты, отражаясь на рельсах. На большой скорости, с грохотом и стуком, не останавливаясь на светофорах, одновагонный трамвай несся по улице, приближаясь к остановке лесной. Это был безномерной трамвай. В окошечке над темной кабиной водителя не было никакой цифры, лишь белый квадрат. Водителя в кабине не было видно. Трамвай приблизился и начал тормозить. Остановившись, трамвай распахнул двери перед Ильей Николаевичем. Илья Николаевич поднялся со скамейки и вошел в салон. Салон оказался пустым, не было даже кондуктора. Илья Николаевич сел на ближайшее сиденье возле окна.
- Год две тысячи двадцать второй - объявил женский голос. - Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка год две тысячи двадцать первый.
И трамвай тронулся, набирая скорость.
И вдруг за окном выпал снег, заиграла метель. В порывах ветра снег проносился в свете уличных фонарей. Поднялись высокие сугробы. За тем начало светать. Под серым небом снег сошел, его заменили лужи и грязь. Выглянуло солнце. Его восходящие красные лучи придали еще большую яркость красным листьям на деревьях, и гроздям рябины. На смену утренней осени явился летний день. Город окрасился в зеленые цвета. Яркое солнце поднялось над городом, стало жарко. Довольно скоро наступил вечер, вновь принеся с собой май. Показались гроздья сирени и сережки на березовых ветках. Трамвай остановился. Двери распахнулись.
- Остановка год две тысячи двадцать первый - проинформировал автоинформатор. - Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка год две тысячи двадцатый.
И вновь стемнело, и снова за окном поднялась метель. Бугры снега выросли вдоль дороги. И снова рассвет. Наступило осень-утро с красно желтой листвой. Потом город зазеленел и вновь зацвел сиренью и белыми лепестками на яблонях. Трамвай остановился. Двери раскрылись.
- Год две тысячи двадцатый - произнес женский голос. - Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка год две тысячи девятнадцатый.
И вновь ночь зима, осень рассвет, лето день и весенний вечер. И так круг за кругом. И глядя на свое отражение в окне Илья Николаевич замечал что он молодеет. Волосы из седых приобретали свой темно каштановый цвет, морщины разглаживались. Его суставы и поясница перестали ныть. Возрастные недуги отпускали его.
- Год тысяча девятисот девяносто пятый. Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка год тысяча девятисот девяносто четвертый.
Усталость от жизни и грусть в глазах Ильи Николаевича сменялось юношеским задором. Взгляд из апатичного выражения приобрел выражение радости, глубины и чувственных эмоций. Его душа и тело наполнялись энергией.
- Остановка год тысяча девятисот семьдесят пятый. Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка год тысяча девятисот семьдесят четвертый.
Лицо Ильи Николаевича приобрело свежесть и юношескую красоту. Его густые, тёмно-каштановые волосы спустились до плеч. Илья Николаевич похудел, его тело приобрело стройность. Одежда стала несколько великовата ему.
- Год тысяча девятисот семьдесят первый. Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка год тысяча девятисот семидесятый.
Илья Николаевич знал где он выйдет. Он выйдет на следующей, в год своего двадцатилетия, в год когда зародилась их любовь с Олей. И вот...
- Год тысяча девятисот семидесятый - объявил автоинформатор, и Илья Николаевич вышел. Он вышел на остановке возле памятника Маяковского, в теплый майский вечер, когда газоны покрылись первой травой и желтыми одуванчиками. Он заметил как за пятьдесят лет преобразились люди. Цветочные платья и широкие брюки на девушках, яркие рубашки на парнях. Преобразился город, старые исторические здания, когда то снесенные, вновь предстали во всем своем великолепии. Преобразились улицы, по ним проезжали "победы" и маленькие, горбатые, будто чем то обиженные запорожцы. Подойдя к памятнику Маяковского, Илья Николаевич, (или теперь уже пусть будет лучше просто Илья), остановился, улыбаясь, разглядывая дорогое ему место, вновь оказавшись в дорогом ему времени. Вдруг, кто то закрыл ему глаза ладошками. Илья развернулся и остолбенел.
- Давно ждешь - смеясь обратилась к нему Ольга.
Илья от неожиданности ничего не мог ответить. Его Ольга, юная Ольга стояла перед ним. Девушка увидев его растерянность еще раз засмеялась.
- Ольга, милая Ольга, неужели это ты - придя в себя, обнял ее Илья.
- Конечно я - подставляя ему лицо для поцелуев, продолжала смеяться девушка. - Ты думал Фекла. Ну пошли быстрей - вырвавшись из объятий, Ольга потянула ошалевшего от счастья Илью в сторону парка. - А то не успеем покормить голубей.
Взявшись за руки, они вошли в загородный парк, под распускающиеся листья деревьев, туда где особо чувствовался аромат весны, туда, от куда доносилась песня " нет тебя прекрасней".
Квартира с цветочными обоями, фотографиями на стенах, с книгами и цветами у окна и на полках, так и осталась пустовать. Проходили дни, наступали вечера, а Илья Николаевич больше не вернулся. Больше никто из соседей Илью Николаевича не видел.