-- Почему они ждут Пришествия? Какого черта им нужно? Что это изменит в их примитивной жизни? Не понимаю.
-- Что изменит... да просто это единственная надежда покончить со своим внутренним голосом, чтобы он заткнулся, наконец. Ты и сам к этому стремился. Сколько раз ты сопротивлялся моим советам, сколько раз проклинал меня.
-- Ну, мало что было в начале. Иногда ты бываешь таким прилипчивым и нудным, что хочется перерезать тебе глотку.
-- Придется перерезать ее прежде себе самому. Ну, ничего... ничего... я не в обиде. Мы ведь не чужие друг другу: я твой внутренний голос, я твоя палочка-выручалочка во всех жизненных ситуациях. Я спасаю тебя от твоей же человеческой глупости. Если бы не я, ты давно бы валялся в какой-нибудь канаве и тебя пожирали бы зеленые вонючки. Хочешь быть съеденным этими гадкими тварями?
-- Прекрати! Ты же знаешь, что я их терпеть не могу. На Земле, говорят, такие твари не обитают. А здесь... здесь все не так, как на Земле.
-- Ты же там никогда не был, как ты можешь утверждать, что на Земле есть, а чего нет? Ты родился на это планете. Здесь произнес свое первое слово, здесь увидел первый рассвет, здесь впервые переболел лихорадкой, здесь изучал растительный мир. Он прекрасен. Ты только посмотри, какие деревья! А цветы! А солнце... ты только взгляни -- чистое золото, фонтан брызг, протяни ладонь и окуни ее в жидкое золото и ты будешь счастлив. Разве не так? Разве я не прав?
-- Ты всегда прав, но мне от этого не легче. Я хочу вернуться на родину. Я как-никак землянин. Мои родители были землянами. Мы здесь все земляне. Не так уж и много поколений сменилось, чтобы мы смогли забыть об этом. Солнце... не говори мне о солнце: скольких людей оно погубило. Осталось не так уж и много старожилов, которые еще в состоянии рассказать хоть что-то о Земле. И какого черта люди когда-то решили путешествовать среди звезд? Что они искали, на что надеялись? Вот, к чему эти искания привели. И теперь мы вынуждены жить здесь, на чужой планете, в ожидании Пришествия. Ты думаешь за нами прилетят? Думаешь, за столькие годы о нас кто-нибудь помнит и знает?
-- Сигналы о спасении подавали, может кто-то и помнит. Ну ты же в курсе, что я не верю в Пришествие.
-- Неужели его не случится и все ожидания тщетны?
-- Я не сказал "не случится" и "тщетны", я сказал "не верю", не перевирай смысл сказанных мною слов, я этого терпеть не могу.
-- Знаю, что не любишь, а я не люблю тебя, будь ты неладен.
--
Сегодня была отличная погода. Вчера шел дождь. И хотя на этой планете дождь необычайно теплый и служит отличным средством гигиены, все равно гораздо веселее смотреть на молочное небо с его извечным золотым солнцем. Солнце здесь необычайное: расплавленное золото его панциря разбрызгивается по небу, словно липкие капли гречишного меда. Так говорили старожилы, те которые пробовали это земное лакомство на вкус. А к вечеру солнце покроется разноцветными пятнами и превратится в калейдоскоп: красные круги будут перетекать в зеленые треугольники, а синие ромбы расплавятся и станут фиолетовыми квадратами. Если бы можно было выучиться на художника, то картины с изображением этого солнца несомненно бы произвели фурор. Хотя, говорят, на Земле все гораздо красивее, говорят ярче, говорят прекраснее. Он этого не видел. Он родился здесь, под этим солнцем, среди этих блестящих на солнце желчных гор, среди этих кривоствольных деревьев, среди темно-коричневых песков. И, сказать по правде, ему все это нравилось!
-- Эй, опять мечтаешь, Дорг? На Земле ты бы точно стал художником или писателем, а здесь маешься бессмысленными размышлениями и разговорами с самим собой.
Снова Земля! Снова все разговоры о ней. Да где она вообще эта ваша пресловутая Земля? Ее и не видно отсюда! А вы все твердите и твердите о ней, будто заведенные болванчики. Примите, наконец, свою жизнь на этой планете, черт бы вас всех, "землян", побрал!
-- Чего хмурый-то такой? Опять не в настроении или внутренний голос не затыкается. Эх, и кто создал такую планету, на которой собственный внутренний голос обретает немыслимую силу?
Гарольд-Толстое брюхо. И как ему только удается на этой планете поддерживать себя в такой изумительно шарообразной форме. Здесь же постоянная нехватка еды, а этот не худеет ни при каких условиях. И родители у него были такими же -- толстыми и тупыми. Удивительно, что у них вообще оказалось наличие внутреннего голоса, такого же болвана, как и они сами.
-- Слушай, Гарольд, почему ты целый день что-то жуешь? Вот и сейчас, смотри, что-то пережевываешь, какую-то вонючую дрянь. Отодвинься от меня подальше, я этим дышать не в силах.
-- Ха, -- ничуть не обиделся Гарольд, -- мне нужно себя чем-то занять, да и пока я жую, мой внутренний голос молчит и не лезет в мои дела.
-- А ты не пробовал заняться хоть чем-нибудь полезным? Каким-нибудь делом?
-- Каким, например? -- толстяк глубоко вдохнул через ноздри сладкий запах горных цветов и, усевшись на скалу, расставил неприлично, совсем как-то по-женски, ноги. Он задумчиво посмотрел на солнце, улыбнулся толстыми и мокрыми губами, с минуту поковырялся в передних зубах, вычищая из них непонятную зеленую дрянь и, наконец, продолжил: -- Я всегда хотел быть ремесленником, хотел создавать прекрасную мебель из древесины, такую, какую на Земле делал мой отец. Он был прекрасным плотником, прекрасным мастером. Я всегда с восхищением слушал его рассказы о том, как он с помощью рубанка обрабатывал древесину. Это, несомненно, лучшее занятие.
-- Так что же тебе мешает продолжить его дело? Древесины здесь завались. Бери да делай.
-- А чем? У меня инструментов таких нет.
-- Ну придумай, в конце концов. Покопайся в своей генетической памяти, приспособь что-нибудь к чему-нибудь. Ведь не обезьяны же мы, в самом деле -- разумные существа!
-- Слушай, Дорг, -- недовольно нахмурился толстяк, -- ты что не веришь в Пришествие? Ты брось эту дурь. Выкинь из головы эти глупости и упадничество. В Пришествие должны верить все, как в Бога. Это закон. Иначе свихнуться можно, вон как ты. Ты уже на полпути к заболеванию мозга. Смотри, плохо для тебя закончатся отрицания веры. Будешь еще жалеть, что не ждешь спасения.
-- Черт возьми, Гарольд, мы говорим с тобой не о Пришествии, а о том, почему ты только целыми днями набиваешь свое брюхо и ничерта не делаешь?!
-- А зачем? -- удивленно повел толстяк бровью. -- Вот прилетят спасители, вернут нас на Землю и тогда пожалуйста -- все дороги открыты, а здесь-то чего стараться? Кому это нужно? Мы же здесь временно.
-- Твои родители то же самое говорили, и чем это закончилось -- их нет.
-- Да иди ты, Дорг, со своим пессимизмом! -- в сердцах манул рукой Гарольд. -- Видимо, твой внутренний голос сожрал тебя с потрохами. Пойду лучше выпью с ребятами на пустыре и то веселее будет.
--
Дорг опустил голову. Видимо, он не такой, как все. Почему он один не ждет Пришествия? И внутренний голос его не ждет. Почему ему хорошо среди этих гор, среди этих невзрачных, на первый взгляд, белых цветов, среди этих иссиня-черных рек? Почему так прекрасен закат, который обнажает блестящие горы, покрывая их горчичной глазурью? Почему он любит слушать себя, любит понимать себя и этот мир, а вся эта горстка якобы "землян" так отчаянно сопротивляется красоте и уюту данной жизни? Почему он никогда не ждал спасителей, даже в те моменты отчаянья, когда одиночество было невыносимо, когда хотелось кого-то обнять, прикоснуться к чей-нибудь гладкой коже, почувствовать себя в объятьях любви, нежности?
-- Возьми себе в выбор Соню, -- советовали ему. -- Хорошая девчушка, тощая, как и ты, глаза так же горят безумством. Насладись жизнью, наконец, ведь скоро Пришествие, тогда уж некогда будет.
А на кой черт она ему нужна, это Соня? Вы ее видели, советчики? Тощая, обглоданная палка без извилин в плоской голове. Что с ней делать? Любить? Обнимать, теряясь в догадках, где у нее перед, а где зад? Да, он циник. Да, жесток и неприветлив со всеми. Но ему нравится такая жизнь, она его вполне устраивает, и он не ждет никакого спасения.
--
Ночь на этой планете была тихой и умиротворенной. Две белых луны терялись в густых зарослях кривых деревьев. "На Земле деревья красивые, тонкие, тянутся к небу, листья сочно-зеленые, глянцевые и на них по утрам поблескивают капельки росы". Сколько раз он слышал эти описания. И что? Здесь деревья тоже тянутся к небу и растут вширь, здесь тоже по утрам горят ртутными каплями росинки? Что это меняет? Но Земля, это же Земля, она лучше и прекраснее, потому что далеко и потому что в сказку верить куда приятнее.
-- Советую тебе закрыть глаза и спать, уже поздно. Завтра опять будешь чувствовать себя больным и плохо меня слышать.
-- Почему я не жду Пришествия? Ты же точно знаешь ответ, почему, скажи?
-- Когда придут спасители, останься здесь, это все, что я могу тебе посоветовать, как твой внутренний голос.
Эгегей, эй, гоните облака меня на север, навстречу холодным ветрам! Я хочу увидеть эти белые снега, хочу утонуть в сугробах и скатится с горы! Эгегей, моя новая жизнь, прими меня в свои объятья и научи меня жить по-новому, без этого золотого солнца и блестящих гор, без теплого дождя и невзрачных белых цветов! Несите меня ноги за пределы чужой планеты, туда на Землю, где ждет новое будущее, непривычное, но, по видимости, родное! Эггей!
-- Эгегей, -- сквозь сон пробормотал Дорг.
-- Да, именно, эгегей, молодчина, совсем землянин, вставай, давай, а то проспишь Пришествие! Давай же, давай! Поднимайся! Мы спасены! Мы возвращаемся домой, на Землю! Эгегей, Дорг, будь ты проклят, дружище, но я тебя так люблю! Я даже тебя сегодня люблю! Мы, наконец, перестанем разговаривать с самими собой, это чудо! Мой внутренний голос, тебе придет конец: на Земле тебе не удастся трепаться и днем и ночью -- там другие правила! Эгегей!
Приподнявшись с настила, Дорг сонным взглядом проводил убегающего Гарольда. Необычное оживление голосов, словно жужжащий рой кровососущих мух, залетал в пещеру Дорга, принудительно выметясь потоками утренних ветров. Незнакомый, тревожный гул отражался от стен пещеры, то нарастая, то затихая, снова нарастая и затихая.
-- Так работают двигатели, -- ударило Дорга. -- Так работаю двигатели ракет. Я это откуда-то знаю... я помню этот звук... я слышал его во сне. Они прилетели, спасители... наконец.
Утренняя прохлада привычно бодрила тело, и длинные белесые лучи солнца врывались в пещеру, пытаясь с каждым днем дотянуться как можно дальше, заглянуть вглубь произвольного жилища и увидеть, наконец, чем живет человек, верящий в существование другого солнца.
Дорг шел медленно, он привычно ступал по холодным камням босыми ногами навстречу рассвету. Он видел вдали блестящие горы, он различал сквозь гул реактивных двигателей привычное пение птиц, он замечал, как шевелятся на ветру жилистые, широкие листья деревьев. Это все было родным и привычным, отказаться от которого было сродни самому страшному предательству. Будто в одно мгновение ты поворачиваешься к своей матери спиной и уходишь, не оглядываясь и не говоря ей спасибо за то время, которое она подарила тебе, за те силы, которыми она поделилась с тобой, за ту любовь и заботу, которую ты ни от кого никогда больше не увидишь. "Разве им не жаль расставаться с тобой? -- спрашивал это золотое солнце Дорг. -- Разве они не благодарят тебя за то тепло, что ты дарило им? Почему они не говорят тебе даже спасибо, а бегут от тебя, словно от чумы?"
-- Эй, Дорг или как там тебя! -- окликнули его незнакомые голоса. -- Скорее двигай поршнями, а то останешься здесь навечно! Сколько тебя можно ждать?
Дорг обернулся на крик и, прищурившись, посмотрел на троих человек, землян в оранжевых комбинезонах. Люди ничем не отличались от него, Дорга, может были чуть бледны, чуть сероваты и как будто безлики. Они раздраженно махали руками, призывая его к себе. Но эти люди были чужими, и даже в их раздражении и нетерпении проявлялось едва уловимое, но ощутимое пренебрежение к тем, кто когда-то по воле случая оказался здесь, на чужой планете. "Их всего трое, -- раздражался Дорг, -- а они уже смотрят на нас, как на пришельцев, на какую-то второсортицу. Вон, как они отстраняются от Эрла и Вира -- бояться, что подхватят какую-нибудь заразу, измажутся и испачкаются. Сколько в этом пренебрежения. Разве на Земле будет иначе? Не думаю".
-- Эй, Дорг, черт бы тебя побрал, да иди же сюда скорее! Времени нет на твои долгие переговоры с собственным внутренним голосом! Заткни ты его и полетели!
Дорг отчужденно посмотрел на горлопанящего Гарольда. Счастливого до такой степени, что не замечает недовольных, насмешливых взглядов "спасителей".
-- Я не лечу! -- прокричал Дорг. -- Я остаюсь!
-- Дорг, ты спятил! Мы все улетаем, ты останешься один! Не дури, дружище, бери ноги в руки и живей беги сюда!
-- Слушайте, вы, неприкаянные, -- с желчью брызнул слюной один из спасителей, -- давайте скорее собирайтесь все и мы улетаем! У нас нет времени возиться с каждым из вас. Не хочет лететь -- его дело, пусть остается, полоумный кретин! Время вышло.
-- Дорг! Дружище, Дорг! -- кричал раскрасневшийся от натуги Гарольд. -- Дружище, ты же погибнешь здесь один, летим с нами!
Двигатели ракеты заработали в полную мощь, заглушая голоса отлетающих. Планета содрогнулась и как будто воспрянула, выпрямилась, избавляясь от гнета человеческих мыслей и чувств, человеческих телодвижений. Наконец ее покидали те, о ком она уже успела пожалеть. Дорг шел, не оглядываясь. Позади оставалось то, что расценивалось им уже давно, как ненужное и пустое. Позади оставались земляне.
-- Ты правильно поступил, -- уверенно констатировал внутренний голос.
-- Я остался совсем один, но мне почему-то не страшно и даже не одиноко, как предполагалось. Я столько слышал этих ужасных рассказов о том, как люди остаются один на один с собой и чужой планетой, что мне казалось, я не смогу пройти через это. А я вот сейчас проживаю эту часть своей жизни и мне совсем не страшно, не тревожно, мне спокойно, умиротворенно и так, как и должно быть. Я знаю, что я смогу жить один, и в этом нет ничего удручающего. Наверно, я какой-то не такой. Наверно я даже отчасти не землянин.
Горы блестели в лучах солнца, мехами раздувая в душе Дорга любовь к окружающему его миру. Как же он чертовски счастлив! Как же ему хорошо, сейчас, в эти мгновения. А что будет потом -- не важно.
День продвигался обычными шагами, привычными плавными движениями, без сбивок и непредвиденных задержек. Всё было как всегда до той самой поры, пока солнце не стало садится. И чем ниже оно опускалось за горизонт, ныряя в туманную серость, тем навязчивее неприятно сжималось сердце: сейчас он встанет и не спеша, будто к каждой ноге привязано по гире, отправится в свою пещеру, а по дороге он встретит... он больше не встретит никого, кто приветливо помашет ему рукой и заведет извечный разговор о Земле. Там, ближе к его пещере, будет тихо, мертвенно тихо и... безысходно. Только сейчас, вместе со сгущающимися сумерками Дорг понял, насколько это неприятно, насколько томительно и горько остаться совсем одному.
-- Ты не один, -- повторял ему внутренний голос. -- Мы всегда вместе. Разве кто-то может заменить тебе меня?
Но разве это успокаивает, разве дает хоть какую-то ободряющую надежду на то, что среди этой безмолвной вечерней тишины можно прожить? Впервые в жизни Доргу захотелось плакать, как в детстве, когда он падал плашмя на камни и разбивал колени в кровь. У него было именно такое чувство: не боли, а обиды на весь свет, что он ударился, что его никто не поддержал и не спас от падения. Дорг молча прошел в свою пещеру, по привычке достал из самого темного угла вчерашнюю порцию местных сладких соцветий. На вкус они были прекрасны, но плохо утоляли голод. В былые времена Дорг непременно сходил бы к Линчу и попросил взаймы увесистый стебель "зеленой ноги", но сейчас идти было не к кому. "Хотя, -- размышлял Дорг, -- они вряд ли забрали с собой все припасы. Скорей всего понадеялись на этих насмехающихся землян и бросили все свои пожитки здесь. Нужно сходить и забрать все это добро, пока птицы и звери не растащили". Но ноги не несли его туда, где сейчас тихо и никого нет, совсем никого, ни одного знакомого лица, лишь плотная тишина и липкое одиночество. Дорг лег на свой настил и, свернувшись калачиком, закрыл глаза. Ему не спалось. На минуты он забывался тревожным сном, прислушиваясь к всевозможным шорохам. "Когда были люди, мне не было так страшно, как сейчас, -- сквозь дремоту думал Дорг. -- Когда были другие люди, я был уверен, что при какой-либо непредвиденной опасности, кто-нибудь из них непременно забьет тревогу. А теперь здесь никого нет и почему-то кажется, что вот сейчас, в эти мгновения чья-то невидимая тень крадется по узкому коридору ущелья, чтобы разбудить меня, чтобы коснуться призрачной ладонью и до смерти напугать".
-- На всё нужна привычка и время, -- прошептал ему заботливо голос. -- Это пройдет. Скоро ты будешь жить, как и прежде.
И Дорг жил. Жил, не смотря на то, что говорить ему выпадало теперь только с самим собой. Но чтоб ему провалится на месте, если это было не самое лучшее в его жизни! Да не нужен ему никто. И бесконечно пустые разговоры о Земле ему больше не отравляют существование. Вот его жизнь -- перед ним во всем своем изяществе, во всем своем неиссякаемом могуществе, во всех этих суматошных звуках, в поисках еды, в размышлениях об увиденном сегодня, в разговорах с тем, кто знает все на свете -- с самим собой. Да, черт возьми, человек не так прост и беззащитен, не так глуп и далек от великих знаний! Ведь он не может не знать того, что видит, не понимать того, что слышит, не осознавать того, что чувствует, что вдыхает и даже что ест. Человек знает всё, нужно только это понять. Нужно только услышать в себе человека и не сопротивляться этому. И тогда можно жить одному на чужой планете, да на любой планете, на которой есть воздух, вода и светит солнце. "Как много времени потребовалось мне на то, чтобы это понять и стать человеком".
--
Сегодня Доргу не спалось. Как и позавчера, как и несколько дней назад. Его теперь часто мучала бессонница. Она не мешала, не раздражала, она даже не принималась организмом, как что-то неправильное. Не хочется спать, ну и не надо. Куда приятнее сидеть и рассматривать звезды. Огромные звезды, затянутые разноцветными туманностями. Титаническая мощь космоса -- она перед тобой, давай, протяни к ней руки и, возможно, эта мощь станет твоей. Станет ли? Небо смотрит на человека, как одну-единственную песчинку, смотрит угрюмо, недоверчиво, будто раз за разом вопрошая: "Способен ли ты противостоять гигантскому величию вселенной? И Дорг про себя отвечает уверенно: "Да, конечно могу. Я маленькая крупица песка здесь, но я огромная вселенная там". "Ты уверен в этом?" -- переспрашивает небо и надвигается своей мощью на сидящий в темноте силуэт. "Нет. Я не уверен", -- отвечает робко, съежившись под тяжестью созвездий и туманностей Дорг, и снова, не отрываясь, смотрит в лицо космического титана.
На небе ярко вспыхнула красная звезда. Такой яркой вспышки Дорг никогда прежде не видел. Он наблюдал множество падающих звезд, но эта падала особенно рьяно. Было видно, как пламя, охватив ее овальное тело, с жадностью каннибала пожирает ее. И звезда несется, на всей скорости, вот уже доносится ее протяжный, предсмертный вой. Сердце екнуло, в голове пронеслись страшные мысли. Вскочив на ноги, Дорг пытался предугадать дальнейшие действия: бежать, но куда? В свое укрытие? В свою пещеру? Ведь сейчас, с минуты на минуту эта горящая звезда рухнет, и море огня пронесется над планетой, уничтожая все, что пока еще живо. Реки огня не пощадят и его пещеру. Пламя коснется каждого укромного местечка, каждого ущелья, каждой щелочки. Дорга бросило в жар. А огненный шар приближался, становясь все ярче, обливая скалы кровавым светом. И некого призвать на помощь. И не на кого перебросить часть этого панического страха, некого схватить за руку и прокричать: "Черт возьми, бежим скорее, бежим!".
-- Да нет же, нет, -- с усмешкой проговорил внутренний голос, -- это свои, это же земляне. Это их ракета. Какой ты дерганый, в самом деле, даже смешно.
Дорг пристальнее всмотрелся в огненного монстра -- да это ракета, всего-навсего творение рук людей. И какой же он стал нервный, какой мнительный. Отразившийся от гор рычащим зверем знакомый гул двигателей подтвердил догадку. Яркий прожектор осветил место посадки. Планета как будто вновь прогнулась под этой казалось бы мизерной тяжестью земного железа и, съежившись от недовольства, притихла.
-- Дорг, дружище, как же я по тебе соскучился! -- прогремел сквозь ночь голос толстяка Гарольда. Похоже, за то время, которое Гарольд пребывал на Земле, он стал еще толще. С трудом поворачиваясь, он кричал, так громко и остервенело, что лицо его в считанные секунды превратилось в огромный алый пузырь. За толстяком из ракеты, словно мелкие вредоносные насекомые, вышмыгнули те, кто так рьяно покидал эту "ненавистную дыру". Все они о чем-то перекрикивались другу с другом, вытаскивая из ракеты бесконечные сумки, наполненные незнакомой едой, непонятными вещами, странными приспособлениями, напитанные ужасными запахами. Всего лишь мелкая горстка людей, а складывалось ощущение, будто на планету обрушились полчища захватчиков-легионеров.
-- Наконец-то вернулись.
-- Какого черта, мы прилетели сюда?! Чтобы снова слушать этот проклятый внутренний голос?
-- На Земле было невыносимо.
-- На Земле было плохо.
-- На Земле мы были никому не нужны. На нас смотрели, как на отребье, а проклятые земляне показывали на нас пальцами, как на неведомых зверушек.
-- И все же внутренний голос там молчал.
-- И на Земле было комфортно жить, легко.
-- Только дышать нечем и голова кружилась.
-- Я там ощущала себя больной.
-- Я, признаться, тоже.
Крик повсюду. Крик, крик, крик, безостановочный поток информации. Дорг схватился за голову, ему казалось, что голова сейчас лопнет. Ему стало не хорошо, впервые за всю жизнь он почувствовал слабость и навалившуюся на него неожиданную тоску, тяжесть и болезненность. Будто вся эта свора землян принесла с собой на планету выпивающую всё безысходность, нервозность и бестолковость.
-- Эй, Дорг, чего бледный-то такой! -- хлопнул его по плечу Гарольд. -- Бедняга, как тебе, видимо, здесь досталось. Жить одному... Я даже не представляю, как ты справился. Я бы так не смог. Но, согласись, в этом ты сам виноват, надо было лететь с нами.
Неприязненно отшатнувшись от толстяка, Дорг с укоризной посмотрел тому в самые глаза и твердо, словно намеревался избить это жирное создание, проговорил:
-- Как вижу ваше воссоединение с родиной быстро закончилось?
Гарольд что-то прокричал, но его голос потонул в реве взлетающей ракеты. Все, как по команде, со счастливыми лицами проводили когда-то своих спасителей и, взявшись, за неподъемные поклажи, поковыляли в свои былые жилища, разворошенные за непродолжительный срок частыми ветрами.
-- Я говорю, -- продолжил кричать Гарольд, -- ты оказался в чем-то прав, что не поперся на Землю. Или это твой голос был настолько умен? Слушай, дружище, почему твой голос всегда оказывается прав, в отличие от моего? Мой врет напропалую. Вот уж, по правде сказать, я никак не могу добиться с тебя ответа на этой волнующий меня вопрос. Но не в этом дело. Ты думаешь на Земле было хорошо? Да черта с два! Комфортно, не спорю, холодно до жути, но жратвы много, да и ремеслу обещали обучить. Но, ты понимаешь, оказалось, что здесь, на этой чужой планете, я был чем-то значимым для себя самого, я был человеком, ради которого однажды прилетят спасители, а на Земле я оказался никем, пустым местом, до которого никому нет никакого дела. Вот как. И все мы не смогли ужиться с этими мыслями бесполезности. И вот мы попросили, чтобы нас вернули обратно. Ты рад, дружище, что вновь планета оживет, что снова наполниться человеческими голосами? Ты тут уже, наверно, на стены лезешь от безмолвия и тишины. Что-то не вижу в твоих глазах радости?
-- А чему я должен радоваться? -- с ненавистью процедил Дорг. -- Вы предали планету, которая когда-то спасла вам жизнь и умчались без оглядки на планету, которая казалась вам родной? А теперь вы вернулись? Какого черта! Без вас здесь было тихо. Без вас было спокойно и легко. А теперь вы кричите, -- схватился за голову Дорг. -- Вы кричите. Почему вы так кричите?
-- Дорг, дружище, -- сочувственно посмотрел на него толстяк, -- тебе тут было плохо. Я понимаю. Совсем тебя извел твой голос. А что кричим? Тебе кажется, что мы кричим? Наверно уже привычка -- на Земле так шумно, потому и кричим.
Из-за дальних кустов, что в темноте напоминали собой огромное чудовище с поднятыми вверх лапами, неожиданно вынырнула тень человека. Дорг скользнул по этой тени глазами и замер: это была девушка, лицо ее было трудно различимо, но глаза ее светились так ярко, они блестели, словно две звезды, далекие, манящие, таинственные и...родные. Да, именно эти глаза были так знакомы ему.
-- Кто это? -- спросил Дорг.
-- Кто? -- обернулся Гарольд. -- А это... -- довольно он улыбнулся своими толстыми губами. -- Познакомься, дружище, эта наша новая жительница Энн, землянка.
Девушка робко подошла и взглянула Доргу в глаза. Смотрела она так, будто все это время мечтала о встрече с ним. С восхищением, благоговением впивала она свой взгляд в это красивое, худое лицо. Да, оказывается, Дорг был красив. Теперь он это понял, по взгляду. Раньше он об этом даже не догадывался. Дорг хотел спрятаться, скрыться от этого пытливого взгляда, он боялся, что девушка заметит его смущение, что почувствует интерес вдруг вспыхнувший новым солнцем в его душе.
-- Ты представляешь, дружище, -- разрядил неловкую паузу Гарольд, -- она такая же сумасшедшая, как и ты. Ты только подумай, бросить все и отправиться на чужую планету по собственной воле. Залезть в эту дыру, где твой внутренний голос обретает немыслимую силу. Она сумасшедшая.
Энн с укоризной глянула на толстяка.
-- Я нормальная, быть может нормальнее всех остальных. Не нужно оценивать мои поступки по своей ограниченной шкале, Гарольд.
Толстяк даже бровью не повел, а лишь облизал толстые губы и усмехнулся.
-- Ну и что, землянка, -- ожесточился лицом Дорг, -- вы решили предать родную планету? И каково на вкус это предательство?
Дорг ждал ответа, причем именно такого, в котором вина перемешается с оправданиями и выльется в кровную вражду. Но вместо этого, девушка, не говоря ни слова, подобрала свою поклажу и не спеша двинулась вслед за другими прибывшими.
-- Бедняга, -- Гарольд сочувственно хлопнул по плечу Дорга. -- Энн, -- бросился он за девушкой, -- подожди, я покажу тебе свободную пещеру.
Наконец, Дорг остался один. Наконец крикливые, суматошные голоса затихли, исчезли, выветрились вместе с неприятными запахами чужой планеты. Дорг снова уселся на камень и с надеждой посмотрел в мерцающее небо. Но впервые за все время небо ему показалось чужим, молчаливым и в чем-то некрасиво отталкивающим. "Если бы не эта девушка, -- подумал Дорг, -- мне бы сейчас было очень плохо, но благодаря ее появлению, я ощутил незнакомое счастье... странно". Дорг прислушался к себе: по идее сейчас его внутренний голос должен был что-то сказать, объяснить то смятение, что поселилось в душе. Но внутренний голос молчал. Он молчал, впервые за всю жизнь...
--
Закаты и рассветы сменялись один за другим. Они словно старые солнца вспыхивали и затухали, рождались и умирали, но всего этого для Дорга уже было мало. Раньше хватало, а сейчас это стало так обычно и, главное, постигнуто, а потому мертво. Дорг еще пытался бороться с теми внутренними переменами, что в нем произошли в считанные секунды. Подумать только, всего несколько секунд и все твои прежние чувства притупились, краски поблекли, а интересы испортились до такой степени, что самому тошно. А она проходила мимо, эта земная девушка, серенькая, невзрачная, бледная, с тоненькими ручками и с этими огромными зелеными глазами. Эти глаза преследовали Дорга везде. Все чаще его внутренний голос перебивался голосом этой сумасшедшей искательницы "просветления", как она называла себя сама. Она часто сталкивалась с Доргом и, слово за слово, как будто неосознанно, но все же нарочно обращала его в свою веру, в веру землянки и просто женщины. Они садились на скале, что возвышалась островом среди песчаных дюн и говорили. Дорг сопротивлялся этим разговорам, он отстранялся от девушки, он нарочито задевал ее, обижал и даже откровенно хамил, а она на это улыбалась, так ласково и спокойно. И Дорг сдавался, и слушал, слушал эти бесконечные рассказы о Земле, о той далекой планете, которая была чужой и ненужной Доргу, а, главное, неродной, но такой интересной.
-- Солнце здесь встает совсем не как на Земле, -- говорила Энн, щурясь от золотых солнечных брызг. -- Здесь рассвет ни на что не похож: солнце вспыхивает словно огонек зажигалки в ночи. Раз и брызги света заляпывают небо. Предрассветное небо здесь -- это буйство красок, это радуга, северное сияние, это художественное полотно, от которого невозможно оторвать взгляд. Впервые в жизни я вижу то, что никогда бы не смогла увидеть на Земле. Такое обилие чувств, силы, энергии, любви, надежды и понимания себя. Как это можно не любить? Как можно этим не восхищаться? Как они все смогли оставить эту красоту? Не понимаю.
-- Ты совсем не тоскуешь по Земле? -- недоумевал Дорг. -- Ведь ты оставила свою родную планету. Оставила ради чего, ради того, что чужое солнце может при плохом раскладе уничтожить тебя?
-- Солнце может уничтожить и на Земле, от этого никто не застрахован. Я отправилась на эту планету не затем, чтобы предать свою родину, свою землю. Я отправилась сюда за собственным голосом. Ты пойми, -- Энн бесцеремонно придвинулась к Доргу, -- я всегда слышала свой голос, но не могла его понять, не могла разобрать, о чем он хочет сказать мне: предостерегает ли он меня от каких-то ошибок, счастлив ли от того, какой я могу стать. Я не понимала его. А мне хотелось начать разбирать его слова. Он знает что-то, о чем я не догадываюсь. Он звучал во мне с самого рождения. Я хочу понять, как так случилось, что на Земле внутренние голоса молчат? Что с ними происходит? В чем секрет их жизни, и в чем причина их умирания.
Дорг ощущал на себе горячее дыхание Энн, оно пахло неизвестными цветами, благоуханием и от кожи исходил ни с чем несравнимый аромат, переплетающий в себе множественные запахи трав и мелких речушек, нагретых на солнце камней и раскаленных песков. У Дорга закружилась голова и он, чтобы не показать этого, наскоро отодвинулся от Энн. Она что-то говорила, что-то о Земле, о том, как там хорошо и необычно, но совсем не так, как не на этой чужой планете, не так красиво, не так ярко, не так особенно. Дорг плохо слушал, вернее не слушал совсем: ему до смерти надоело это название "Земля". Он не знал той планеты, не хотел знать, он просто хотел слышать голос Энн и больше никакие звуки, никакая информация его не интересовала.
-- Они снова вызвали землян, -- сказала Энн и многозначительно посмотрела на Дорга.
Дорг с минуту обдумывал сказанное, но это сказанное почему-то никак не могло дойти до мозга, оно затерялось где-то в накатывающих волнах чувств и желаний.
-- Снова вызвали землян? -- словно пьяный, переспросил Дорг.
-- Да, Гарольд, Эйн, Мол и другие решили вновь вернуться на Землю.
Дорг встрепенулся, в голову ударила волна жара, облизав пересохшие губы, он ненавязчиво, искоса посмотрел на Энн и их взгляды встретились. Энн смотрела на него, не скрывая своих чувств, она ласкала его своими большими зелеными глазами, прикасалась нежно к душе, теребила призрачными пальчиками сердце. Дорг смущенно опустил глаза.
-- Ты улетишь с ними? -- спросил он.
-- Я не знаю, -- опустила Энн голову. -- Я еще не решила. Я не знаю, как поступить.
-- А твой внутренний голос, что он говорит?
-- Он говорит, что если я останусь, то совершу ошибку, но советует мне все же остаться.
-- Странный у тебя голос, -- повел бровью Дорг, -- будто говорит, а сам не знает, что именно. Внутренний голос так не разговаривает: он точно знает, как правильно поступить. Видимо, ты еще плохо слышишь его.
-- Видимо, да.
Они еще долго разговаривали. Говорили о Земле, конечно. Снова говорили о той чужой планете, на которой собственный голос заглушается миллиардами других голосов и это считается нормальным, только, почему?
--
Ракетные двигатели завывали подобно инопланетным чудовищам, они выпускали из своего стального брюха двуногих существ, а те в свою очередь с отвращением и опаской наблюдали за горсткой глупых, никчемных созданий, так и не определившихся до конца, какой именно планете они принадлежат.
-- Эй, вы, якобы земляне, давайте шевелите своими поршнями -- мы не намерены ждать вас вечно. Собирайте скорее свое барахло и айда на Землю. Нам приказано сообщить всем вам, перебежчикам, что больше сюда никто отправлять ракету не собирается. Так что решайте: или вы остаетесь на этой планете навсегда или возвращается на Землю и больше не рыпаетесь.
Хоть бы кто-нибудь остановился. Хоть бы один замешкался, хоть на какие-то жалкие секунды. Дорг наблюдал за тем, как все его знакомые, груженые поклажей, словно мелкие, низменные букашки бегут в сторону земной ракеты. Бегут и не оглядываются. Бегут и не слышат главного: они покидают эту планету, эту жизнь навсегда. И им все равно. Неужели они не слышат свои голоса? Неужели их внутренние голоса молчат, не останавливают их на пути совершения ошибки? А, может, возвращение на родную планету и не ошибка вовсе? Ведь не могут же ошибаться многочисленные голоса его знакомых. Люди бегут, люди оставляют эту планету без зазрения совести, а значит их внутренние голоса советуют поступать им именно так и никак не иначе. Впервые в жизни Дорга охватила тревога, быстро перерастающая в панику. Еще не поздно, еще можно успеть добежать до ракеты и улететь отсюда, не оставаясь одному.
-- Почему же ты молчишь, голос? Почему не говоришь мне, что нужно остаться, что это будет единственно верным решением? Что с тобой? Куда ты запропастился? Раньше тебя было не унять, настолько ты любил говорить и давать советы, а сейчас я даже не знаю, как тебя услышать. Будто в одну секунду я оказался уже на далекой Земле и даже не понял этого. Может это новые технологии? Может новый вид путешествий, что-то наподобие телепортации? Я даже не заметил, как меня перебросило на Землю? Хотя нет, это глупость: Энн говорила, что на Земле совсем другое солнце. А это вот, привычное, разноцветное, родное и небо переливается множественными красками. Энн... Она улетела?
Дорг судорожно пытался отыскать ее силуэт среди толпящихся у ракеты людей, но Энн видно не было. "Неужели она осталась? Неужели не испугалась, что больше никогда не выберется с этой планеты? Она ведь была рождена на Земле, о чем она думает?".
Ракета поднялась в воздух, вспыхнула спичкой и скрылась за цветными облаками. Дорг, как и прежде, сидел на любимой скале. Он спокойно, методично пытался призывать свой внутренний голос и тот отзывался, только понять его слова Дорг уже не мог. Голос разговаривал с ним на каком-то чужом языке и, что удивительно, сомневался в собственных высказываниях. Но на этой планете такого быть не должно!
Дорг услышал знакомые шаги: мягкие, аккуратные, острожные. Знакомый запах цветов и речной воды заставил учащенно биться сердце. Не оборачиваясь, Дорг заговорил нарочито грубо, будто произнеси он сейчас хоть слово спокойно, без предварительной лакировки и предательская нежность тут же проявит себя.
-- Ты не улетела?
Энн подсела рядом с Доргом и смущенно опустила глаза.
-- Нет, я осталась.
-- Ты понимаешь, что это навсегда?
-- Конечно.
Дорг с удивлением поднял бровь и посмотрел в глаза девушке: он хотел увидеть смятение в этих огромных зеленых глазах, но вместо этого он увидел в них океан заботы и нежности.
-- Я бы так не смог.
-- Я бы тоже не смогла, -- накрыла она своей ладонью ладонь Дорга. Он не отстранился и не отнял руки. -- Я сделала это ради... нас, -- запнулась она и покраснела.
Дорг с минуту молчал. Он по-прежнему ощущал тепло мягкой ладони, такой нежной, доверчивой и нужной ему сейчас.
-- Я больше не слышу свой внутренний голос... -- сказал он, не поднимая глаз, не глядя в лицо Энн. -- Вернее не так... -- поморщился он -- ...я его слышу, но больше не понимаю.
-- Но ведь он не исчез, -- успокаивала Энн.
-- Да, он не исчез... но он не такой, как прежде... понимаешь?
Дорг болезненно поморщился.
-- Я хочу, чтобы он стал прежним. Он нужен мне. Без него я не могу жить, не могу смотреть на этот мир, не могу постигать его и чувствовать. Я не живу -- я существую. На этой планете так нельзя. Эта планета всегда была особенной, а теперь она как будто становится похожей на твою Землю и это плохо, это неправильно. Мы должны расстаться. Вернее, одному из нас нужно уйти на другую сторону, за скелетные скалы, туда, за далекие пределы. Мы не должны видеть друг друга. Не должны сталкиваться друг с другом. Я должен оставаться собой, потому что был таким рожден этой планетой. И ты прилетела сюда не ради того, чтобы так и не услышать собственный голос.
Дорг встал и, не оглядываясь, молча побрел в свою пещеру. Он знал, что Энн в растерянности и недоумении смотрит ему в след своими огромными зелеными глазами.
-- Дорг! -- крикнула она. -- Я прилетела из-за тебя. Я слышала о тебе много рассказов там на Земле! Дорг! Все это время, на Земле, я слышала свой внутренний голос, но он говорил со мной твоим голосом! Дорг, ты понимаешь, я слышала тебя еще до того, как прилетела сюда! Это был твой голос!
Но Дорг так и не оглянулся...
--
Это прекрасное утро настало, с разноцветным солнцем, причудливой птицей выпорхнувшей из гущи сонных гор. Небо переливалось красно-золотыми волнами облаков. Впереди был день, яркий и запоминающийся, новый день среди одиночества, в котором и таилось главное: способность жить этой необычайной красотой, этим разноцветным солнцем и радужным небом. Дорг с жадность всматривался в каждый отблеск, в каждый небесный перелив, он ловил на своих ладонях золотые брызги солнца, он умывался этим живительным светом, нырял с головой, задыхался он усердия и ничего не ощущал: ни радости, ни счастья, ни удовольствия -- лишь мертвенную красоту, которая была так далеко от него, там, на небе, застывшая красота, картина, пригвожденная к космическому пространству, ободом приноровленная к планете. Все это казалось фоном, плоским рисунком, бездуховным проявлением и ничего с этим поделать было невозможно. Дорг ненавидел себя за это. Дорг сжимал кулаки и ударял костяшками по острым камням -- ему становилось больно и желание снова чувствовать и слышать жизнь отходило на второй план. Голос не возвращался. Его голос молчал, хотя он, Дорг, остался один -- Энн ушла. Под покровом ночи собрала свои вещи и ушла неизвестно в какую сторону. Она ушла и больше никогда не вернется -- она поняла его, Дорга, он точно это знал. Откуда? Она сказала ему. Она сообщала ему об этом ежесекундно. Ну конечно, этот голос у него внутри, теперь он говорит ее голосом, он произносит каждое слово ее словами. Это она, она в каждом его слове и каждое это слово ложь. Но голос есть, он не исчез, только он теперь принадлежит другому человеку. "Она думает обо мне сейчас. Смотрит на это разноцветное солнце и знает, что на него сейчас смотрю и я. Черт возьми, она так далеко, но она здесь, на этой планете, она существует и в ее голове звучит мой голос. Он лжет ей напропалую, но не умолкает ни на секунду. Он лжет, как лгал миллионы лет назад, когда первый он и первая она впервые обменялись взглядами"...