Мрак. Темень. Стук копыт. Быстрее, быстрее! Ветер в лицо, звон в ушах, жаркий запах конской гривы, впереди канава, рывок - полёт - рывок. И снова стук, уже глуше, поводьев нет, и тропы под копытами тоже. Сердце в горле. Только бы успеть. Сердце в пальцах. Только бы не споткнуться. Вдали над горизонтом не видать рассветной полосы. Не торопится солнце догонять чёрного коня и его седока - а и поторопилось бы, что с того, всё равно не догнать. Рывок, полёт, рывок, хруст песка и камней, запах моря, быстрее же, ну...
Флейта сладострастно застонала в тугих объятьях пальцев и губ. Флейта не знала этой мелодии, поэтому каждый звук дарил ей новые ощущения. Ей? Или той, что медленно, как с завязанными глазами в незнакомой комнате, пробиралась по извивам тягучей мелодии? Какая разница...
Рауль видел, как дорожки слёз рисуют блестящие гладкие полосы на бархатных бледных щеках.
Чего угодно ожидал от неё.
Испуга.
Благодарности.
Даже ярости!
Но чтобы слёзы?
-- Анна...
Она в ответ лишь едва заметно кивнула, так и не выпустив из губ головку флейты. Мелодия чуть оживилась, стала легче. И вдруг побежала, запрыгала точно весенний ручеёк по гладким кое-где схваченным изморозью камням, по сухой прошлогодней листве, по чёрной, не оттаявшей ещё земле, к морю. Задышали волны, накатили на берег, оставили на память комок бурых водорослей в серой пене, обломки ракушек и досок, полуистлевшие обрывки парусов и...
-- Анна!
...и обросшую ракушками бутыль с просьбой о помощи.
Мелодия не оборвалась -- застыла. Анна посмотрела, наконец, на Рауля.
Покачала головой:
-- Нет.
Он недоумённо отступил на шаг:
-- Ты не поняла, Анна! Я вчера пил твою кровь! Для того чтобы преображение завершилось, тебе нужно выпить моей!
Она опустила взгляд.
Он ощутил, что его снова охватывает желание. Как вчера.
Герцога Эстебана и его скакуна - лучшего риобского скакуна с конюшен Эстебанов - гнал дракон. Рауль вжимался в конскую гриву, подбадривал Нуара шпорами, да всё без толку. В голове отчаянно билась одна-единственная мысль: это неправильный дракон! Правильный уже бы свалил, закрутил по земле, разорвал на куски и коня, и наездника, да, Рауль сопротивлялся бы, но он уже видел как-то раз, что значит шпага против драконьих клыков.
А этот играл конём и наездником, как кошка мышкой. Взлетит повыше, заверещит так, что уши заложит, бедный Нуар заржёт, на дыбы вскинется, а тут и дракон - то слева, то справа, налетит, налетит, жаром дохнёт, и снова ввысь взмоет... Рауль уже не боялся, только кипела кровь, стучала в ушах, спазм стискивал горло, когда же это закончится! Но ворота замка неуклонно приближались, и появлялась надежда.
На крышах угловых башен стояли баллисты, и Эстебан был уверен, что его люди непременно ими воспользуются. Он не ошибся. Как только дракон и герцог оказались в зоне обстрела, засвистели камни. Теперь, когда опасность, как показалось Раулю, миновала, или стала уже не столь неотвратимо-смертельной, он смог оценить размеры преследователя. Расхохотался. Да эта рептилия едва ли больше его Нуара! Нет, ну, если учесть длину шеи да ещё хвост, то, конечно, побольше. И всё равно, какой-то драконыш-детёныш! Прямо на глазах у возбуждённого недавней угрозой смерти, нежданным спасением и азартом охоты Рауля дракончик не сумел увернуться от одного из камней и, тяжело хлопая ослабшими крыльями, неровно полетел к лесу, долетел до опушки - и рухнул, ломая деревья и кусты с треском, слышным у стен замка. Его солдаты зашумели, приветствуя предводителя.
Рауль снова расхохотался. Ему навстречу по подвесному мосту, заблаговременно спущенному стражами, мчался Гастон. Он, кажется, плакал, что-то вскрикивал, заламывая руки, но герцог закричал, без усилий перекрывая прочие шумы:
-- Принести его тушу! Поставить чучело в приёмном зале!
Слуги немедленно принялись за исполнение приказа. У Эстебанов были хорошие слуги. Послушные. Вот и теперь, вооружившись факелами (не все они могли, как их герцог, видеть в темноте), крюками, верёвками, они сразу же двинулись в путь.
-- Дюк, мой дюк, -- разобрал Рауль рыдания Гастона. Спешился, растрепал блондинистые кудри друга, как всегда, обильно сдобренные благовониями.
-- Ну, ну, тише, я живой, со мной всё в порядке.
-- Дюк, эта... эта тварь... я...
-- Не переживай, вот он я. Здесь. С тобой. А из твари набьём чучело, ты же слышал. Всё уже позади.
Слуги Эстебана вернулись от леса на подозрение скоро -- и с пустыми руками.
Рауль недоумённо вскинул бровь:
-- А где туша?
-- Ваше Высочество, мы не нашли её...
Слуги уже знали, что такое каменное выражение на лице герцога сулит скорую расправу над всеми, кого он сочтёт провинившимся. А о расправах, что чинил над своими челядинцами Рауль Эстебан, ходили легенды. Умереть быстро не удалось ещё ни одному.
Молодой парень, кажется, его звали Жан, на тряских ногах шагнул вперёд:
-- Ваше Высочество! Мы зато там вот кого нашли...
Рауль сразу видел, что слуги вернулись всё-таки не совсем пустыми, они принесли завёрнутое в холстину тело. Он повидал много трупов, и теперь ему стало интересно, кого же притащили на этот раз.
Слуги расступились, разложили холстину на полу.
Сначала герцогу показалось, что это юноша. Тёмно-коричневый мужской костюм странного покроя, облегающие брюки, приталенная курточка, под ней белая батистовая рубаха без кружев. Но когда он глянул внимательнее, сам себе усмехнулся: осиная талия, маленькая, но определённо женская грудь, да и лицо тоже, не бывает таких лиц даже у молоденьких юношей. Слишком красивое. Слишком изящное. Слишком...
Рауль прерывисто втянул ноздрями воздух.
Слишком аппетитное, чтобы позволять медлить и дальше. Пока ещё она жива.
-- В башню! -- приказал Эстебан. -- Помыть, переодеть! Быстро!
Принесённая из леса девушка пришла в себя. Её, как и было велено, помыли, переодели. Она сидела на краю кровати, разглядывая подол рубахи, в которую обрядили слуги. Рубаха была, разумеется, короткой, и Эстебан с удовольствием смотрел на гладкие, стройные, длинные ноги девушки.
Она встретила Рауля внимательным взглядом серых глаз. Почему-то от этого взгляда по спине пробежали волной мурашки. А внизу живота тугим узлом скрутилось желание. Эстебан, усмехнувшись, шагнул к пленнице -- а кем ещё, если не пленницей была в его замке эта девица? -- и, отбросив сомнения, запустил руку в её волосы. Тонкие, мягкие, влажные после мытья, они оплетали пальцы мужчины, вызывая дрожь в каждой клеточке тела, словно жили собственной жизнью.
Кажется, она удивилась: густые длинные ресницы взвились едва ли не до тонких, угольно-чёрных бровей. Рауль задышал часто, рванул рубаху на её груди, и тут её тонкие, но сильные пальцы разорвали ворот его рубахи. Он не успел разглядеть перемен в только что удивлённом лице. Её руки торопливо срывали с него одежду, её губы с нетерпеливой жадностью впивались в его тело, она оплетала его -- ногами, руками, волосами, всей собою, и, словно молнии в грозу, без устали бьющие в самую высокую башню, словно штормовое море, яростно кидающееся на прибрежные скалы, словно неистовый ураган, валящий вековые сосны в бору... он не мог удержаться, он не мог запретить себе это удовольствие - пить её кровь. Сладкую, такой сладкой бывает разве что победа над заклятым врагом. Разве что стон на вершине страсти. Разве что приснившаяся под утро улыбка матери.
Её звали Анна. Она не говорила о себе и не спрашивала о нём, он сам рассказывал. Рауль так и не понял, откуда у неё взялась флейта, но не стал отбирать. Ему нравилось, как она играет. Он говорит - она играет. И звуки флейты оттеняют и дополняют его слова.
Ему нравилось, как она двигается, как она смотрит на него... и совершенно не нравилось, что она не разрыдалась, нет, просто закрыла глаза, и из-под неплотно сомкнутых век побежали слёзы.
-- Анна. Не плачь. Пожалуйста. Иди ко мне. Выпей моей крови. И всё будет хорошо, ты завершишь преображение через пару дней. И мы будем жить. Долго и счастливо.
-- Нет.
-- Анна! Не зли меня!
Он действительно начал раздражаться. Ну как она не может понять! Он никогда раньше даже не думал о том, что когда-нибудь такое сможет случиться, что он увидит девушку и вдруг узнает, что хочет видеть её рядом с собою всегда. И, естественно, был уверен ещё несколько часов назад, что Анна непременно поймёт его, согласится с его желанием и примет от него вечную жизнь. Да, она может испугаться, и тогда он утешит её. О, он сможет быть нежным с нею, да! Да, она может из чувства благодарности сказать ему... ну, что-нибудь вроде того, что обычно говорит Гастон: мой дюк, мой повелитель, мой владыка, и тогда Рауль скажет ей, что это вовсе не обязательно, так его называть. Но если она примет его дар, она сама станет герцогиней. Повелительницей!
Да, она могла разъяриться. Эстебану казалось, он давным-давно знает её, и даже видел, как сыплются искры из темнеющих в гневе серых глаз, как встают дыбом светлые волнистые волосы, как сжимаются в тонкую линию губы -- а вот не сожмутся, нет, опухли!
Но чтобы её губы, припухшие от его поцелуев, обняли головку флейты, чтобы та застонала, пробуждая снова его естество, чтобы Анна молча заплакала...
Чтобы Анна отказалась!
-- Нет.
-- Анна, да пойми же ты...
-- Нет, это ты пойми, Рауль. Ну посмотри на меня!
Она села к нему на колени, взяла его лицо в руки.
-- Посмотри на меня. Что ты видишь?
От тоже обнял пальцами её личико. Такая мягкая, такая нежная кожа. Такая тёплая, такая живая. Такая хрупкая.
-- Я вижу женщину, которой хочу подарить вечность. Женщину, с которой я надеюсь разделить эту вечность. И я вижу упрямицу, которая не понимает, от чего она отказывается!
Анна рассмеялась, тихо-тихо, но Рауль замер от блаженства. Если бы только это мгновение могло длиться вечно! Он накрепко запомнил странное, головокружительное чувство, эти крылья за спиной, эту бездну под ногами, это сладкое замирание -- смех Анны, сидящей у него на коленях.
Решение пришло из ниоткуда, словно он всегда знал, что так и должно случиться, словно не Анна пришла к нему на руки, а он сам её взял. Он сжал пальцами её лицо, вынуждая разжать челюсти, рванул клыками кожу на своём запястье и прижал рану к её губам.
Она сначала попыталась вырваться, а потом вдруг с жадностью присосалась к разорванной вене.
Умница.
Молодец.
Так и надо.
Ночь. Ночь, ночь, ночь. Скрежет под копытами. Камни, песок. Ну быстрее, быстрее же, ведь нельзя медлить! А копыта вязнут, и скорость падает. Волосы вьются по ветру, воздух не проходит в лёгкие, брызги воды - солёной воды - море? Море. Небо над горизонтом светлеет. Быстрее! Надо успеть, пока не взошло солнце! Ах, как некстати чужая кровь в венах, чужая кровь в сердце - а сердце скоро разорвётся от натуги... Ну же, ну...
Анне не нужны были часы, чтобы знать: наступил вечер. Ей вернули выстиранную, вычищенную одежду, в которой её принесли в замок. Анна кружила по комнате, закрыв глаза. Всё, что надо было увидеть, она уже видела: высокий сводчатый потолок, узкие стрельчатые окна, закрытые ставнями, забранные решётками, железными и магическими, тяжёлые ковры на стенах и полу, ворохи подушек и подушечек, мягкие скамьи, громадная кровать под пышным балдахином.
Никто не знал, что она попадёт сюда. Никто её не ждал. Подготовить это помещение заранее специально для неё тоже никто не мог -- но ведь для кого-то подготовил. Так хочется назвать эту комнату как-нибудь... ласково, что ли. Уютное гнёздышко? Анна тихонько засмеялась: да, да, а лучше - камера любовных утех! Всё так хорошо продумано. Ковры тёмные, бордовые, чтобы не сильно были заметны пятна крови. Почти из-под каждого пахнет железом, кожей и кровью. Заглядывать под них не нужно, Анна знала, как выглядят цепи и решётки. Рауль, Рауль, герцог Эстебан... даже если бы он не рассказал сам о своих пристрастиях, Анна поняла бы, для чего в герцогском замке такое помещение.
Видела уже. И даже бывала.
Анна отказалась переезжать в апартаменты, которые Рауль приготовил специально для неё. Он не сразу, но после полуторачасового уговора, согласился. Анна же никак не могла разобраться, нравится ли ей мимолётное сходство всадника на гнедом с тем, другим, мужчиной, оставшимся в далёком прошлом -- или нравится сам герцог Эстебан.
Она ведь уже ошиблась. Глаза у Рауля оказались другого цвета. И лицо смотрелось аристократично-треугольным только с высоты полёта. И чёлка, длинная чёлка не лежала, небрежно отброшенная назад, а упрямо спадала, закрывая глаза, не серые, как предгрозовое небо, а зелёные, как болотная топь. И тело. Не такое, совершенно. И голос...
А манеры! А эта "камера любовных утех" чего только стоит! Да разве тот, другой, мог... но на то он и был другой, в конце-то концов.
Острый слух позволил остановить нервное кружение, когда в коридоре раздались шаги. Это был не Рауль, не страж, не служанка.
Очень молодой мужчина в очень модной, очень чистой, очень-очень изящной одежде медленно открыл дверь. Медленно подошёл к Анне. Она сморщилась, чтобы не чихнуть - так сильно запахло вдруг духами, пудрой, горячим, не более пяти минут как из-под утюга, кружевом. Скольких слуг он собственноручно запорол насмерть, обучая правильно отглаживать дорогущие кружева?
Анна чуть прищурилась. Прогнула спину. Переместила вес тела с ноги на ногу. Ещё раз. И ещё, медленно, зазывно поводя бёдрами. Почти улыбнулась, мысленно уже хохоча.
-- Ты омерзительна! -- выдал свой вердикт модник.
-- А ты Гастон, -- наконец улыбнулась Анна.
Судя по тому, как моментально покраснели его щёки, уши и шея, она не ошиблась, и это, действительно, был Гастон, о котором рассказывал Рауль. Молодой, совсем ещё мальчик, которого старили все эти белила, мастики, благовония, притирания... давно и безнадёжно влюблённый в Рауля и готовый ради своего обожаемого дюка прыгнуть в пасть к дракону. Что ж, не так далёк этот мальчик от своей предполагаемой меры изъявления преданности.
Он смотрел на девушку так, как, наверное, смотрел бы на крысу, которой крысоловка размозжила голову.
-- Ты омерзительна, -- повторил он.
-- Это я уже слышала.
Анна запрокинула голову, чтобы он получше разглядел следы от укусов на шее. Есть! Краска живо сбежала с его лица:
-- Я... я... я с ним... я так... а он... а ты... ты тут...
Анна пристально всмотрелась в Гастона. Он не был вампиром. Даже новообращённым, ещё не прошедшим преобразования -- не был. Что, получается, Рауль, меньше часа зная Анну, уже попытался её обратить, а зная Гастона два года, и не подумал дать ему вечную жизнь? Впрочем, он много чего "и не подумал дать" этому томному юноше, так что уж говорить о вечности.
Гастон, побледневший до лёгкой синевы губ, дрожал всем телом, и, если Анна ещё не разучилась понимать людей, это была дрожь ярости. Эти стиснутые в кулаки пальчики, она видела ухоженные длинные ноготки, вот, наверное, приятно ему сейчас самого себя царапать, этот заходивший вверх-вниз кадык, эти кристально-прозрачные, небесно-голубые глаза, обдающие снежным холодом -- это, похоже, и есть ярость. Что он сделает? Набросится на противницу с кулаками? Вроде по рангу и статусу ему полагается поступить именно так: вцепиться разлучнице в волосы, расцарапать ей лицо. Нет, нет. Он не пожелает пачкать свои чистенькие ручки о такую мерзопакость, как женщина.
Внезапно Гастон вновь переменился в лице.
-- Ничего... ничего! -- пробормотал он и выбежал из комнаты, попытавшись с грохотом захлопнуть за собой дверь. Тяжёлая конструкция из тёсаных брёвен и кованого железа не поддалась яростному, но слабому рывку юноши. Издав бессильный стон, призванный изображать злобное рычание, он убежал, стуча каблуками.
Приставленная к Анне служанка тут же заглянула в комнату:
-- Чего-нибудь желаете, госпожа?
Анна отрицательно покачала головой.
Она ничего не желала. Разве что понять, что имел в виду бледный модник, посетивший её тихую обитель, бормоча перед уходом.
Рауль пришёл, как и обещал, с последним лучом солнца. Он не заметил ни в лице Анны, ни в её теле ни единого знака преображения. А вдруг он в чём-то ошибся? Напутал? Что-то сделал не так? Но, может быть, у неё просто молодой, здоровый организм, которому нужно больше времени на перемены? Не столь велик был у герцога опыт обращения, чтобы делать какие-либо выводы.
Зато она ждала его. Она тянулась к нему навстречу, как тянется к солнцу росток, пробивший толщу земли. Рауль и предположить не мог ещё два дня назад, что так соскучился по солнечному свету.
И что свет солнца для него заменит улыбка Анны, тоже.
Какую чепуху они говорили друг другу? Запятнанные кровью предшественниц (и предшественников) Анны ковры настороженно вслушивались, не признавая голоса герцога Эстебана. Тихо позвякивали цепи, то ли от сквозняков, то ли от изумления, они уже смирились с тем, что не будут рвать нежное тело новой игрушки Рауля, но -- моя госпожа? Моя весна, моя ласточка, мой свет? Нет, это не герцог Эстебан. Это глупый мальчишка, впервые познавший женщину, восторженный, по-щенячьи преданный ей, не знающий пока, что все другие -- такие же, ничем не отличаются от этой, первой!
Единственной.
Анна струилась водой под его пальцами. Анна охватывала его тело, как пламя сухую щепку. Анна звенела соловьиной трелью в его руках. Анна, Анна, если бы только воздух всё ещё нужен был Раулю, она стала бы его дыханием, если бы только он всё ещё был жив... но разве он не жив? Значит, Анна -- его жизнь!
-- Анна!..
-- Рааааауууууль...
Сплетались тела и голоса, и казалось, они читают мысли друг друга, и мысли, недоговорённые фразы, незавершённые жесты тоже переплетаются чудесным узором.
Тонкие пальчики Анны кружили по влажной груди герцога, сам он, блаженно закрыв глаза, покачивался на волнах утихающей страсти.
-- Анна, мне нужно уехать на пару недель.
-- М-м-м?..
-- В столицу, у меня дела там. Я сегодня получил голубя.
-- М-м-мм...
-- Не расстраивайся. Две недели -- это же недолго.
-- Это две недели!..
-- Я тебе обещаю... я клянусь, что в следующий раз возьму тебя с собой, но в этот раз не могу. Кто знает, когда тебя смотрит сон преображения?
-- Рауль...
-- Анна, не спорь.
Она лукаво улыбнулась, сложила ладошки перед грудью, шутливо поклонилась:
-- Да, мой господин, не буду спорить!
-- То-то же... моя госпожа! К тому же, раз уж я еду в столицу, я привезу пару-тройку портних. Ведь тебе же нужны платья. Красивые платья, чтобы я смотрел на тебя, и сердце радовалось...
-- О, разве сейчас его не радует, как я одета?
-- Нет, оно радо тому, как ты раздета...
И снова смех, снова частое дыхание, снова ворохи милых глупостей, штрихи к планам на будущее, отзвуки из прошлого, такие невесомые, такие лишние!
-- Когда захочешь пить... ты понимаешь, о чём я?
-- Да.
-- Так вот, когда захочешь пить, позовёшь Марию. Она знает, что делать.
Нуар гарцевал на месте, всхрапывая, выгибая шею. Анна гладила его гриву, и Рауль в который уже раз думал о том, что она, кажется, точно так же прикасается к нему, к его оружию, к его одежде. Значит ли это, что ей важен не только он, но и то, чем он живёт?
Короткая летняя ночь только начиналась. Разогретые за день травы отдавали ветру свои ароматы. Анна с непередаваемой грустью в глазах провела рукой по колену Рауля, заставила себя улыбнуться:
-- Чем скорее ты отправишься в путь, тем быстрее вернёшься. Я буду ждать тебя.
Он протянул ей руку, и умница-девочка догадалась, ухватила запястье, он поднял её в седло, поцеловал. Потом ещё раз. И ещё.
-- Я люблю тебя, Анна.
А она в ответ выскользнула из его рук тонкой змейкой и рассыпала серебряные бубенчики смеха по ночной тишине. Хлопнула Нуара по крупу:
-- Нно! А то ведь не уедешь вообще!
-- Скажи, что любишь меня, и я поеду.
-- Вернись поскорее -- и скажу.
Рауль стегнул Нуара нагайкой, и скоро гнедой и его наездник растворились в густеющем сумраке.
Берег кончился. Конь летел стрелой. Всё ещё летел. Надолго ли хватит сил в его ногах? Копыта глухо бухали по тропе. Уже половина неба окрасилась в цвет разведённых молоком чернил, уже вместо сердца в горле билась паника, ведь не успеть же, не ус-петь! Но солнце ещё не встало. И время ещё есть. И город - город уже за следующей грядой холмов. Если бы не чужая кровь! Если бы только успеть. И больше никогда не расставаться. Никогда. Никогда. Если бы только...
Первые сутки Гастон обиженно отсиживался в своей комнате: Рауль не подошёл к нему попрощаться перед отъездом. Ну и ладно. Зато теперь он мог позволить себе злорадно лыбиться при виде его потаскушки. А она с хозяйским видом расхаживала по замку, любезничала со слугами... кстати, спала по ночам и не боялась солнечного света, не смотря на то, что Рауль явно пытался её обратить.
Вечером второго дня Гастон отважился выползти во двор.
Анна сегодня попросила у кого-то из слуг лук и стрелы, и теперь Жан, неотвязно мотающийся за новой "хозяйкой", бегал туда-сюда, выдёргивая стрелы из мишени и возвращая их лучнице. А она смеялась: куда теперь? В левый угол? Верхний? Держи! Яблоко с твоей головы сбить? Ну, тащи яблоко... Ап! Получил? Всё, всё, представление окончено, мне надоело!
-- Что, тварь? -- Гастон думал, что подошёл незаметно, хотя Анна расслышала его пыхтение, ещё когда он выходил из донжона. -- Думаешь, ты победила? Думаешь, он вернётся к тебе?
Девушка и бровью не повела, укладывая лук в чехол. Уложила, затянула все шнурки, закинула за спину. Гриф покачивался над её головой.
-- Что? -- пытался сам себя распалить Гастон. -- Что стоишь? Что смотришь? Он не вернётся к тебе, ясно? Да, он не вернётся ко мне -- но и с тобой он не будет!
Кажется, он сказал что-то лишнее. Он понял это, когда воздух покинул лёгкие, а перед глазами заплясали пёстрые звёздочки, с такой силой Анна приложила его спиной о землю:
-- Повтори.
Нет, он ничего не понял, раз старательно засипел:
-- Рауль не достанется никому!
-- Он в столице?
-- Да...
-- Где?
Гастон раскопал где-то силы на смех:
-- Какая тебе разница? Скорее всего, его уже казнили! Я не так глуп, как могло бы показаться, я знал, я знал, что нужно делать! Я знал, кому надо рассказать о том, что герцог Эстебан - вампир, я зна...
Анна постояла над ним, пока тело не перестало содрогаться. Попыталась выдернуть стрелы из глазниц, обернулась к тихо охнувшему Жану:
-- Коня. Самого... самого быстрого и выносливого. Живо!
Жана как ветром сдунуло.
Анна вслушивалась в себя.
По её венам всё ещё текла кровь Рауля -- та кровь, которую она пила в их первую ночь. Та, от которой всё-таки надо было отказаться, но кто же мог знать, что ей так скоро понадобятся крылья!
-- Уберите это, -- Анна кивком указала на тело Гастона.
В прошлом году она была в столице и видела, как казнят вампиров. Двух женщин и мужчину в полночь привязали к столбам на площади. Там они и встретили утро. И умерли в страшных муках, которые принёс им солнечный свет.
Она, как могла, обрисовала ситуацию собравшимся вокруг трупа людям герцога. Половина их -- или даже две трети! -- были вампирами.
Если Анна успеет добраться до столицы... но кто знает, ведь Рауль должен был там оказаться ещё вчера! Кто знает, вдруг уже сегодняшнее утро убило его? Но нет. Если бы он умер, Анна поняла бы это, по той самой крови, которая ей так мешала.
Слуги герцога и воины уже сколачивали отряд, но Анна не собиралась их дожидаться, попросила выдвигаться в сторону столицы в походном режиме. Всё-таки одна всадница на быстром коне быстрее доберётся до нужного места.
Жан подвёл осёдланного вороного коня. Анна с жалостью посмотрела на парня:
-- Я разве просила седлать?
Нож, позаимствованный у трупа, легко перерезал подпруги, седло упало в руки парню.
-- Но ежели с их высочеством чего там... то как? -- робко спросил парень.
Анна пожала плечами:
-- А давай верить в то, что мы успеем. То есть, я -- успею.
Перестук копыт. Сгущающиеся сумерки. Конь -- молодец, поспешает медленно. Торопится, но бережёт силы. Дорога от замка до столицы идёт по дуге, изгибаясь луком, и можно срезать путь, поехать "по тетиве". Анна же помнит, как выглядят дорога и побережье с воздуха. Значит, может провести коня коротким путём.
Сначала она просила солнце поторопиться и как можно скорее уйти за горизонт, чтобы никому не пришло в голову нарушить церемониал и выставить вампира под закатные лучи. Когда же накатила темнота, поделилась ночным зрением с конём. Это было нетрудно, только теперь стало сложно понимать, где кончается её собственное тело и начинается конское.
Мрак. Темень. Стук копыт. А вот если бы она не пила крови! Если бы в её жилах сейчас не было ни капли крови Рауля -- о! Она бы домчалась до столицы за пару часов! Ну и что, что маленькому дракону небезопасно летать днём. Уже не день.
Нет, она не жалела, что заигралась конём и наездником, что забыла о баллистах, что попала в плен, ведь у неё теперь был Рауль. Она не ошиблась.
Рауль, Рауль... Ведь ясно же теперь, что голубя ты получил не просто так, ведь его же подбросил тебе этот щенок, Гастон, и не ждали тебя в столице никакие дела -- аж на две недели! И ведь если бы этому гадёнышу хватило выдержки... а может, ему её и так хватило... но нет, ты всё ещё жив, твоя кровь всё ещё жива во мне.
Топот копыт по земле. Грохот копыт по гравию. Всё быстрее колотятся два сердца. Одно сердце. Ты не спотыкайся, малыш, ты беги, ты должен успеть, ведь я же чувствую его - его кровь... ах, будь она неладна, кровь Рауля!
Только бы не споткнуться. Камни, песок. Ну быстрее, быстрее же, ведь нельзя медлить! А копыта вязнут...
Ночь кончается. Всё больше молока прибавляется к чернилам ночного неба.
И город - город уже виден... И край солнца уже готов Если бы не чужая кровь! Если бы только успеть. И больше никогда не расставаться. Никогда. Никогда. Если бы только...
На миг окатило кипятком ужаса: Анна перестала чувствовать кровь Рауля. Момент нахлынувшей жути заставил её остановить коня. Она отчаянно вслушивалась в себя, пытаясь понять, как же это так, чем убили герцога... и не пора ли хоть самой себе сознаться? Нет, не пора, не пора... и не убили его.
Нет!
Просто, наконец, можно и раскрыть свою суть.
Анна с хохотом скатилась с коня, побежала, переходя на длинные прыжки.
Прыжок -- её тело оплетают струи тумана.
Прыжок -- туман сгущается, темнеет, сливается с рассветными сумерками.
Прыжок! Распахнулись крылья, и тугая струя ликующего драконьего рёва напополам с огнём хлестнула по траве. Вороной взвился на дыбы, заржал, и земля привычно провалилась в пропасть под крыльями.
Солнечный луч резанул по глазам, и новая волна паники исторгла из драконьей глотки отчаянное испуганное верещанье. Крылья подломились... и солнечный луч исчез.
Драконица мчалась к столице, больше не пугая себя подъёмом на высоту. Да, там, наверху, уже утро.
А там, внизу -- ночь!
На площади частокол столбов ждал рассвета. Несколько человек, наверное, ещё с полуночи шатались, слушали речи священников, ждали казни. По переулкам и улицам подтягивались новые зеваки.
У центрального столба с гордой усмешкой стоял Рауль.
Можно, конечно, было бы и обернуться Анной. Но тело девушки куда более уязвимо, чем покрытое бронёй чешуи драконье тело. Да и герцог Эстебан когда-нибудь всё-таки должен узнать, почему не впадает в сон преображения его возлюбленная.
Возлюбленная драконица.
Она заложила круг над площадью, по спирали пошла на снижение. Да, маленькая. Да, чуть выше Нуара в холке. Ну и что? У страха глаза велики! Да и драконий огонь погасить очень, очень сложно -- вот вам его в достатке!
-- Дракон! Дракон!!! Стреляйте!
Деревянный помост и столбы с готовностью занялись и в мгновение ока превратились в гудящую стену пламени. Кажется, не все люди успели разбежаться... кажется, несколько стрел всё-таки ударили в крыло, по хвосту... ничего!
Драконица вцепилась всеми лапами в центральный столб и выдрала его из помоста, потом рванула когтями зачарованные путы, что удерживали Рауля, закричала от боли, чужая магия всегда причиняла боль.
Герцог не заставил долго себя упрашивать. Он, как и драконица, сообразил, что в лапах летящего дракона будет мишенью для стрел, а вот на спине у него окажется в безопасности.
Вскоре крики горящего города стихли позади.
Драконица летела над самой землёй, ровно на той высоте, чтоб не чиркать кончиками крыльев по её поверхности. Кажется, Рауль смеялся. Или плакал. Драконице было всё равно. Её герцог, её возлюбленный остался жив. Остался с ней.
-- Я сразу понял, что это ты, как только услышал крики.
-- Жаль, я не сразу поняла, что это был Гастон.
-- Что ты с ним сделала?
-- Почти ничего. Времени не было.
-- Ну... у меня есть знакомый некромант... если хочешь...
-- Он уже не будет чувствовать боли.
-- Какая ты кровожадная...
-- От кого я это слышу?!
-- А кто-то мне что-то обещал, кажется, когда я вернусь...
-- Но ты не вернулся, я тебя притащила назад на собственной шее!
-- Но я снова здесь.
-- Тогда повтори, что ты говорил мне?
Анна оседлала герцога и, как целую вечность назад, гладила кончиками пальцев его широкую грудь.
-- Ну, я говорил, что, если ты захочешь пить...
-- Не то.
-- Я говорил, что две недели -- это мало...
-- Не то!
-- Я говорил...
Руки герцога не казались Анне холодными, наверное, потому, что её собственное тело никогда не было слишком горячим. А он знал, что нужно её телу. Слишком хорошо знал.