а мне вот надобно будет себе сделать новые очки. Мало того, что к ним, черным, были пришпилены неродные золотистые дужки - мне, в целом, пофиг. Но тут они упали, и растрескалась левая линза. Я теперь как натуральный "Странствующий маг Ф.К. из своей "Сказки"
Раньше я как-то совсем иначе понимала слова "гнилой март". Они казались мне надуманной красивостью, физиологической подробностью, как-то раз от нечего делать пришпиленной к весенним месяцам каким-нибудь эстетствующим... например, хирургом. Ха-ха-ха, как весело. Сегодня жёлто-бурый от песка и грязи снег показался мне похожим на гной, скапливающийся в ране. Гнилой, не холодный, не тёплый, гноящийся тающим снегом март затягивал улицы тревожным бредом.
Ещё какую-то неделю назад, выходя с работы, я ныряла в темноту подворотен, скользила сквозь игру света и тени... а теперь солнце, зависнув над горизонтом, только раздумывало нырнуть вниз.
Мир дробился на кусочки, разрозненные, никак и ничем не связанные друг с другом, и я даже не удивилась, когда моё внимание привлекли очки.
И вообще, сначала это были не очки! Это была линза. Треснутая линза. В трещинах запутались солнечные лучи, и я залюбовалась радужными искорками, перетекающими по замысловатым траекториям. Потом разглядела оправу -- чёрную, стильную такую... и золочёные дужки, ну ни в какую не подходящие к этой оправе.
И только когда хозяин очков осторожно взял меня за подбородок тёплой сухой рукой, я поняла, что слишком глубоко зашла в мартовский бред и неплохо было бы оттуда выбраться поближе к поверхности. Однако вместо того, чтобы извиниться и продолжить путь домой, я откашлялась (не отстраняясь от тёплой руки!) и спросила:
-- Я похожа на проститутку?
Тихий смех, тёплый, как и тонкие, сухие пальцы, помог мне разглядеть высокого парня. Темноволосого, с непокрытой головой. В распахнутой куртке. В сине-бело-голубом шарфе. Тёмной клетчатой рубахе, чуть видневшейся под шарфом. Тёмных джинсах. Грязных высоких ботинках.
Он взял меня обеими руками за лицо. Левая рука была холоднее правой.
-- Нет, что ты! -- заверил он. -- Совсем не похожа!
Я не глядя вытащила из кармашка тюбик алой помады и маленькое зеркальце, вывернулась из плена его ладоней и быстро накрасила губы.
-- А так?
Он снова смеялся, щекоча длинными тонкими пальцами мои щёки.
-- И так нет!
-- А если я возьму с тебя деньги за минет?
Парень задумался.
Солнце быстро скатывалось за горизонт, растворяя вечерние краски одну в другой. Мой тёплый смешливый собеседник в треснутых очках казался всё более смуглым.
-- А ты... ты странная. Вот сейчас спрошу -- ты возьмёшь с меня деньги? И ты обидишься на то, что я согласился с тем, что ты будешь делать минет...
Я улыбнулась и, кажется, вымазала зубы в помаде:
-- Не обижусь. И даже сделаю, если захочешь!
Он склонил голову к плечу, и по трещинам в линзе очков пробежали багровые огоньки:
-- И сколько возьмёшь?
-- Ну вот! -- сделала я вид, что обижаюсь. -- А говорил, на проститутку не похожа!
И мы засмеялись оба.
Семь часов вечера в самом начале марта -- время стремительно темнеющего неба, приглушённого звучания шагов и медленно застывающей в лёд воды в глубоких трещинах асфальта.
Мы сначала шли рядом, не касаясь друг друга. Потом я сняла варежки и нашарила его ладонь.
Правую.
Потому что она была теплее.
Потом он обнял меня, и в переплетенье дорог тут же отыскалась та, по которой мы шли до этого и будем идти после того, как расстанемся. Город показывал нам тёмные изнанки улиц, освещённые лица проспектов, манил журчанием набережных, издали оповещал о приближении пьяных компаний гулким эхом...
-- Тебе есть...
-- Тебе есть...
Мы заговорили одновременно и не удивились этому. Просто он обнял меня покрепче, и уже следующий поворот привёл нас в сырое нутро подъезда.
-- Тут живёт... -- начал он.
-- Молчи! -- приказала я.
И мы замолчали оба.
Он не позволил мне первой его раздеть. Его тонкие, сильные, горячие пальцы объяснили мне, что я, оказывается, знала о себе до обидного мало. Даже и не подозревала, что это может быть так приятно -- расставаться с одеждами и иллюзиями, медленно поворачиваясь по часовой стрелке в полутёмной прихожей чужой квартиры, слабо пахнущей псиной.
Март, гнилой, холодный март пропитал меня бредовой нереальностью, и я плыла по течению талой воды -- к морю, конечно же, к морю...
Я поймала ритм.
Я не спешила. Я разлучила его прежде всего с очками. Сложила их, аккуратно и бережно, и добыла из карманов его джинсов чистый носовой платок, чтобы завернуть в него очки, и без того настрадавшиеся от этой жизни. Потом настала очередь куртки. Я опустила её на пол, на вытоптанный серый палас. Туда же отправилась рубашка. Ремень. Ботинки. Носки. Джинсы...
Он был великолепен.
Он знал это. Не смущался. Чувствовал свою силу, свою власть надо мной. Прикрыв глаза, наслаждался путешествиями моих холодных пальчиков по его телу. А я рассматривала его в тусклом свете лампочки в прихожей, ощупывала и старалась запомнить на ощупь и на вид каждую мышцу, каждую впадинку и выпуклость этого совершенного тела.
(да, я забуду его, но, как мы будем идти, он и я, в сгущающихся сумерках по городу, вечно, даже когда наша жизнь закончится, даже когда сам город обратится в прах, точно так же я буду вечно скользить пытливыми пальчиками по упругому, податливому телу в сумраке чужой квартиры, в еле различимом запахе псины...)
Мы были единым целым. Мы понимали друг друга без слов, поэтому оба поняли, что -- вот он, момент, когда должны встретиться наши губы.
Мы сидели на полу, наши тела были так близко, наше дыхание было так перемешано, что мне казалось, я слышу его мысли.
Мы видели будущее. Мы знали, что будет сейчас, и минуту спустя... и время послушно отступало, покоряясь нашему желанию быть вдвоём всегда.
Всегда.
Всегда...
Ловить и подхватывать его ритм. Задавать ритм. Искать. Находить. Не терять -- и если расставаться, то лишь на краткий миг, за которым будет новая вечность нового единения...
Ещё какую-то неделю назад -- мне так казалось, но я понимала, что это неправда -- по утрам я просыпалась в черноте зимнего утра, бежала на работу, ведомая светом яркой утренней звезды. Но наступил март, и теперь каждое утро светлело всё раньше.
Мне казалось почему-то очень важным успеть уйти за утренней звездой. Я бесшумно и быстро оделась. В последний... в первый... в первый и последний раз приласкала взглядом совершенное, безупречное тело своего мужчины. Да знаю я, что потом буду жалеть! Или не буду... время, если не обидится на меня за сегодняшнюю ночь, наполненную вечностями, порождающими одна другую, время покажет.
Это было сентиментально и глупо, но я поцеловала маленькое карманное зеркальце и вложила свой поцелуй в ладонь спящего божества, подарившего мне счастье любить. Счастье быть любимой.