Аннотация: Сюжета - нет, экшна - нет, злодеев - нет. Населена морями, рыбами, солнцем, птицами и деревьями. И нами - молодыми.
Моему любимому мужу, который никогда не забывает, как быть молодым.
Очень жарко. Но для меня в самый раз. Я дружу с жарой. Все, что до 40 градусов по Цельсию, можно пережить, если ничего не носить в руках и ходить медленно. Нельзя двигаться быстрее жары, чтобы не нагреваться изнутри.
Итак, не спешить и не таскать авосек. Сколько лет должно быть женщине, чтобы иметь возможность придерживаться таких несложных правил, учитывая, что на дворе 1980 год и что живет она в небольшом приморском городе в самой обычной средней семье? Конечно, не больше шестнадцати. Позади девятый класс, впереди самое беззаботное лето в жизни. И сегодня, ура!, начинается наш с Валькой отдых на Средней косе. Чудесное, волшебное, прекрасное место!
В Черном и Азовском морях островов совсем немного. А песчаных кос хватает. Иногда они соединены с берегом и туда, на косу, можно добраться на машине или на автобусе. А иногда море окружает их со всех сторон. Тогда местные, не мудрствуя лукаво, называют косу островом. Коса Тузла или Средняя находится посреди Керченского пролива, соединяющего два моря. Изогнутая полоса песка - как брошенный кем-то пояс. Длина косы километров пять, самое широкое место - метров восемьсот. Считается, что один берег ее омывается Черным морем, другой - Азовским. То, что при этом находится коса в проливе, никого не смущает. Нелогичность местной географии очаровывает и с готовностью принимается. Такое уж это сказочное место.
Пространства на косе как раз хватает для базы отдыха морского торгового порта, заброшенной рыбацкой деревни и нескольких километров пляжа - никогда не переполненного.
В мои шестнадцать это уже третий или четвертый сезон на Косе. Конечно, родители не могут позволить себе месяц отдыха здесь. Обычно это десятидневная поездка. Иногда подольше, а иногда всего неделя, но под папино честное слово, что в августе он сходит в профком еще раз и оформит еще одну поездку. Ну, обещаниям, которые взрослые раздают детям так щедро, я не слишком верю, но знаю, что мы с Валентиной доберем наше летнее счастье однодневными поездками. Еще одна радость - мы с ней едем вдвоем, а родители мои приедут только на выходные. У нас впереди три дня самостоятельных приключений!
Есть ли деготь в этом меду? А как же! С утра выясняю, что пришли месячные. Сидя на унитазе, уныло размышляю о том, какая проблема была бы предпочтительнее (все-таки поездка - на пляж, где вообще все забыли о любой одежде, кроме купальников и плавок). Это сейчас сплошные тампаксы, а тогда - бинтики и тряпочки; и невозможность одеть любые брюки, не только белые; и полная неуверенность - как поведут себя все эти тщательно сложенные салфеточки с тонким слоем ваты внутри во время купания в море. Ужас! Но, с другой стороны, перебрав неприятности, которые могли случиться вместо этой неизбежной, я мирюсь с действительностью. А вдруг бы зуб разболелся? Нет уж! Или мы с Валькой поссорились бы? Тогда и ехать незачем. Ну, и так далее.
Поэтому решительно пихаю в сумку пакет с ветошью для 'этого дела' и, быстренько попрощавшись с мамой-папой, скачу к Вале.
Живет она недалеко, через три пятиэтажки, расставленные по широчайшим газонам нашего микрорайона.
Озеленяли нас явно какие-то минималисты - микрорайон похож на футбольное поле, где дома и пара-тройка кустиков с елочками выглядят случайно на него попавшими. Свернув за угол своего дома, издалека вижу, как на балконе маячит Валькина растрепанная голова.
У нее зрение похуже, она меня еще не видит. Скорее всего, снимает с веревок высохшее белье или запасается вяленой рыбой. Рыбу эту Валькин папа закупает в немыслимых количествах, сам солит и вялит, обвесив серебристо-серыми гирляндами весь балкон. Ветер раскачивает связки, и рыба стучит и шуршит, как пересохшие деревянные щепки. Когда мы ленимся гулять близко, где надоело и все время встречаются одни и те же лица, а для прогулок далеко, где интересно и нет знакомых, уже поздновато, мы коротаем время на балконе, поедая папину рыбу килограммами и разглядывая с пятого этажа макушки прохожих. Рыба безумно пересолена, выступившие кристаллики соли сверкают на чешуе, после нее ужасно хочется пить и мы валяемся на диванах в Валькиной комнате с переполненными булькающими животами и пересохшими ртами, стеная от излишеств и хохоча друг над другом.
Дружим мы долго и пока что безоблачно, не зная, что неизбежные черные кошки бродят совсем рядом. Когда мы познакомились и было нам по десять лет, Валентина была прямоволосой каштанкой, а я - кудрявой блондинкой. Теперь, через пять лет, мы обе пышноволосые, очень светлые каштанки (ну, почти блондинки), что периодически провоцирует малознакомых барышень на громкие вопросы в большой компании: 'Что, химию в одной парикмахерской делаете?'. Задаются такие вопросы, обычно, черненькими коротко стрижеными барышнями. Еще интересный вопрос из этой же серии: 'А почему ты с коротким рукавом? Не замерзла?' - задается счастливыми обладательницами турецких пуховых свитеров из 'бонного (в смысле 'валютного') магазина', обильно расшитых блестками и перьями, всяким храбрым портняжкам вроде меня где-нибудь на зимней вечеринке. Но это совершенно не мешает нам с Валентиной продолжать изобретать одежки из мужских маек, например, или из купленных в Военторге белых матросских форменных рубах. И одинаковость наших растрепанных голов нас тоже не смущает - вполне резонный общий знаменатель долгой дружбы.
А еще мы можем молчать полчаса, углубившись в раздумья, а потом, не сговариваясь, одновременно заголосить популярную надрывную песню 'Там где кле-о-он шумит!...' - и долго хохотать после этого.
Поэтому я совсем не удивлена, увидев, с каким похоронным лицом открывает дверь моя подружка.
- Что, 'дела'? - вполголоса здороваюсь я и спешу успокоить:
- У меня тоже.
Валька ахает, потом машет рукой, мол, ладно, справимся, и тащит из своей комнаты сумку. Ее сумка побольше и поувесистей моей. Ну, она вообще более хозяйственная. Когда ее мама на даче, Валентина готовит обед и поражает меня заученностью кухонных движений.
Время поджимает, сумки давят голые плечи и увлекают нас с пятого этажа вниз, и мы прыгаем через две ступеньки, грохоча пластмассовыми кооперативными босоножками, взметывая широчайшие подолы самосшитых летних сарафанов. Предвкушение отдыха заставляет громче смеяться, больше болтать и, вообще, - двигаться, двигаться. Две здоровенькие, неголодные, не отягощенные жизненными проблемами шестнадцатилетние барышни, под гладким загаром - сплошная энергия, заставляющая тело беспрерывно танцевать.
В подъезде мы скидываем босоножки и цепляем их к сумкам. Дальше пойдем босиком. В этой кооперативной радости и стоять-то нелегко, а уж бегать за автобусами и подавно. Мы гордимся тем, что только у нас двоих в городе с двухсоттысячным населением хватило смелости ходить не как все. Правда, этой смелости не хватает, чтобы совсем оставить обувь дома, поэтому мы изящно таскаем босоножки в руках, либо, чаще, обвешиваем ими сумку.
Выскакиваем из подъезда и на нас сваливается жара - сухая и звонкая. Белое каленое солнце светит так ярко, что все вокруг кажется истончившимся и пересохшим. Воздух насыщен жарой, как какой-то солнечной пылью, отчего все кажется светлее себя. И только листва акаций, взбитая в темно-зеленую пышную пену, не обесцвечена. Сочные кроны акаций и софор царственно роскошны среди белого камня, выгоревшей травы, серого асфальта под керченским небом - светло-голубым, почти белым.
Две остановки в душном автобусе, забитом, в основном, бабульками и тетками, обвешанными корзинами и авоськами - едут 'с базара'. В воскресный день кто-нибудь обязательно тащит шевелящийся мешок с поросенком. Эта покупка даже если не орет, перекрывая южный автобусный галдеж, то все равно заявляет о своем присутствии ядреным какашечным запахом.
Наконец, продираясь через могучие потные бока, выпрыгиваем на обочину у поворота. На каменной стене указатель 'Портофлот'. Замечательное слово. Кто-то, конечно, ходит сюда на работу круглый год, с нетерпением ждет отпуска, берет больничный. Но для нас 'Портофлот' - море, лето, мидии, пансионат, в-общем, - сплошной праздник.
Наши босые пыльные ноги твердо простукивают пятками горячий асфальт, потом - балетной походкой по грунтовой дороге - в мягчайшей белой пыли редко рассыпаны колючие кубики щебенки и можно наступить на стекло, потом начинается дерево причала - ласка для босых подошв - теплый бархат, источающий легкий запах креозота. Идти по нагретому дереву так приятно, что мы набираем скорость и опрометчиво выскакиваем на раскаленный металл понтонного причала. Сразу становится понятно, что чувствуют кошки на раскаленных крышах и петухи, которых учат танцевать на горячих сковородках.
Сдавленно шипя, забыв о походке и выражении лица, мы несемся к спасительному трапу скачками, как голодные страусы к кормушке, вызывая восторг и радостные комментарии у всех встречных портофлотовцев.
Все они очень живописны - мужики разного возраста от молодых восемнадцатилетних парнишек до пенсионеров-дедов - в мешковатых промасленных штанах и разной степени рваности майках и тельняшках. Загар у них просто изумительный - шоколад с медом, как будто солнце, не торопясь, изо дня в день, кладет на мускулистые торсы тончайший слой темной позолоты. За несколько дней такой загар не заработаешь - не будет хватать глубины. А то еще носит-носит дядька майку, а в середине лета решит ее, драную до невозможности, наконец, выкинуть, и выглядит после этого бредово-порнографично: четко незагоревшая майка режет глаз белизной кожи и темными сосками.
Катерок, везущий нас в сказку, мал, светло-желт и носит звучное имя 'Рейд'. За секунду проскакиваем трап, чтобы, не останавливаясь наверху, спуститься в салон. На палубе мы остаемся редко - слишком много сумок, орущих детей, и бдительных бабушек в цветастых ситцевых платьях, решительно пресекающих все попытки внуков немедленно выпасть за борт. Ветер треплет подолы и облепляет ситцем мощные рубенсовские бедра и груди. Отпрянув на секунду, оставляет их в покое, а потом снова набрасывается, чтобы мгновенно изваять живот одной и могучую спину другой.
Вообще, мне кажется, что, чем южнее, тем больше плоти набирают женщины. Несмотря на изнуряющую жару и невероятно активный образ жизни. Все эти тетки из беленых домов с обязательными огородами ( таких домов в Керчи намного больше, чем многоэтажек), повязав головы белоснежными косынками, целыми днями пропалывают сорняки, собирают зловредных колорадских жуков, закручивают в прокипяченные банки урожай, вытряхивают домодельные половики, связанные крючком из ярких тряпочек, моют дощатые крашеные полы, готовят на летних кухнях, стирают, ходят на колонку за водой для дома и огорода, воспитывают детей и мужей, и делают еще неисчислимое количество дел, успевая зорко следить за жизнью соседей по улице, активно вмешиваясь в эту самую соседскую жизнь при каждом удобном случае. И остаются, несмотря на такую жизнь, массивными, а чаще просто толстыми.
Хотя, с другой стороны, помню, как я поразилась, побывав зимой в южной Ялте, обилию сухоньких интеллигентных старичков обоего пола, чинно гуляющих по аллеям. Шляпки - вместо косынок, портсигары - вместо дымящихся беломорин, тросточки. Не знаю, ялтинские ли это парочки, или курортные, но в Керчи таких можно пересчитать по пальцам.
А вот мужья у наших бабищ и теток по большей части среднего роста и субтильного телосложения. Хитроглазые созерцатели, курители "Примы" и "Беломора", любители с чувством порассуждать о способах засолки рыбы под полстакана самогона, собравшись во дворе за столом, покрытым вытертой клеенкой, на которую солнечная зелень виноградной лозы роняет ажурную тень, сухие веточки и маленьких паучков.
Их, этих мужиков, на нашем катере встретишь редко, а вот жены, как могучие ангелы-хранители, оккупировали палубу, надзирая за внуками. Они не будут купаться и загорать. Они распакуют свои сковородки и дуршлаги, и, красные, распаренные, добавляя жар плиты к июльскому зною, всю неделю простоят у общей плиты, генерируя борщи, рассольники, вареники с вишнями и компоты. А в перерывах они будут вылавливать возмущенно орущих внуков из прибрежной водички или выдирать их из колючих кустов и, усадив за пластиковые столы на деревянных верандах, неумолимо скормят им все произведенное.
Катер идет до косы 40 минут. Столько времени находиться в обществе старых и малых - чересчур для таких продвинутых юниц, как мы. По игрушечной деревянной лесенке спускаемся в крошечный носовой салон. В нем хватает места только для двух кожаных диванчиков, сходящихся к носу, и тумбочки между ними. Два маленьких иллюминатора, хлюпая, вливают в салон порции зеленоватого света. Правый иллюминатор с каждым хлюпом вдумчиво целует подвешенную к причалу черную автомобильную покрышку в мокрую зеленую бороду из водорослей. Слышно, как тихонько работает двигатель. Когда "Рейд" отправляется в путь, звук совершенно не меняется, поэтому момент отхода мы обычно пропускаем. Бросив сумки на полку над диванчиком и под иллюминатором, мы укладываемся на диванчики и кайфуем. После пробежки по жаре мы расслаблены, как кошки.
Я лежу на спине, заложив руки за голову, с удовольствием ощущая густоту и мягкость своих волос. Мне нравится, что они такие длинные, я поворачиваю голову, чтобы почувствовать, как они пересыпаются и свешиваются с дивана.
Валька лежит на животе, положив на руки подбородок, болтает пыльными пятками и, сосредоточенно глядя перед собой, о чем-то думает. Потом поворачивает голову, чтобы меня видеть и ложится на руки щекой.
- Лен, а вот как ты думаешь, хорошо, наверное, быть спортсменом.
- Почему?
- Они же везде ездят, представляешь, весь мир посмотрят забесплатно.
- Ну, не знаю, мне кажется, они так тренируются, что ничего не успевают. И потом, надо же все время всех побеждать. Такая тоска!
- Не-ет, это здорово, когда всегда первый. Все должны так стремиться.
- А кто же тогда второй? Они, получается, неполноценные?
- Ну почему сразу неполноценные, вечно ты преувеличиваешь. Может, потом они будут первыми.
- Да ну, всю жизнь соревноваться. А жить когда?
- А что это тебе, не жизнь, что ли?
- Нет, конечно!
- Как же ты хочешь жить?
- Валь, не знаю, мне лень, мы же так хорошо едем, балдеж такой. Так ты любишь волноваться о смысле жизни, ужас. Успеется.
Валя вздыхает. Она не спорит, но со мной не согласна. По ее мнению, волноваться надо начинать уже сейчас. Но я, видя каждый день перед глазами свою маму, твердо знаю, что проволноваться можно всю жизнь, поэтому считаю, что начинать это ужасное занятие нужно как можно позже.
- Лен, - похоже, Валя никак не успокоится.
- Чего?
- А что это у тебя из-под дивана свисает?
Несколько секунд я продолжаю смотреть в потолок, пытаясь сообразить, как может это что-то свисать из-под дивана, привинченного к полу. Потом поворачиваюсь и свешиваю голову так, что волосы касаются пола. Перед самым своим носом я вижу оранжевый матерчатый хвостик с толстым веревочным шнурком, торчащий из-под кожаного сиденья. Моментально скатываюсь с диванчика и приподнимаю сиденье. Какой восторг, оказывается, под сиденьями - ящики! Извлекаю оттуда чудный оранжевый спасательный жилет, весь в шнурках, кармашках, каких-то непонятных клапанах и кнопках. Валька быстренько лезет под свое сиденье и достает еще один. Без лишних разговоров мы тут же начинаем облачаться, затягиваем шнурки и застегиваем кнопки, сверяя свои действия с висящей в салоне инструкцией. Несколько печалит нас отсутствие во внутренних карманах обещанных этой самой инструкцией свистков. Но вид Валентины, чья пушистая голова торчит из высокого, по самые уши, пробкового воротника, тут же утешает меня и веселит несказанно. Мой вид радует ее не меньше. Всерьез заняться хохотанием мы не успеваем - на лесенке-трапе появляются старые кеды и затрепанные выгоревшие брюки. К нам спускается матрос, продающий билеты. Раздеваться и прятать жилеты уже поздно, поэтому мы, стараясь не хихикать, разыскиваем в сумках мелочь, чувствуя себя пробковыми железными дровосеками, расплачиваемся и получаем билетики. Ни ругаться, ни смеяться молодой человек не стал, может быть потому, что на вид ему было лет семнадцать, и он застеснялся себя как-то проявить.
Когда стоптанные кеды исчезают на лесенке, мы, наконец-то, взрываемся. Мы хохочем, стонем, плачем, икаем, задыхаемся. Трясем головами и, падая на диванчики, хлопаем руками по коленям. Вытираем слезы, шмыгаем, затихаем на пару секунд и снова заходимся от смеха. Хохот накатывает на нас, как прибойная волна, снова и снова, пока мы не остаемся совсем без сил.
- Валь, а почему это он такой серьезный, может, мы все правильно сделали?
- Ага, и наверху уже давно все в жилетах!
Возникшая в воображении картина столпотворения на палубе больших и маленьких оранжевых жилетов веселит нас еще два раза, после чего мы обнаруживаем, что катер разворачивается и коса уже совсем близко. У нас еще достаточно времени, чтобы снять и запихать в ящики жилеты, пока толкущиеся у трапа белые одетые приехавшие поочередно попадают в объятия шоколадных полуголых встречающих. Тем более, что нас никто не встречает. Мы не устаем радоваться нашей самостоятельности.
Замыкая галдящую толпу, мы подходим к металлическим воротам, створки которых никогда не закрываются. Это логично, так как забор практически отсутствует. На сетчатой арке - металлические буквы 'Керченский морской торговый порт', а самая верхушка ворот увенчана флюгером в виде морячка в черном кителе и белой фуражке. Морячок резко поворачивается то в одну, то в другую сторону, вертя вытянутыми руками. Дети в восторге. Мне нравится не столько сам моряк, сколько его присутствие, свидетельствующее, что все на месте и ничего не изменилось. По моему мнению, коса настолько хороша, что все изменения могут быть только в худшую сторону. А что касается самого флюгера, то лишь через пару лет я поняла, что мешало мне относиться к нему с безусловной симпатией - уж не знаю, кто его подкрашивал к началу каждого сезона, но все лето лицо бравого морского волка сверкало неестественной белизной, как у японской гейши. Наверное, кроме белил и черной краски на складе пансионата больше ничего не было. Жаль, загар на нем смотрелся бы намного естественнее.
За воротами начинаются деревянные домики, обсаженные деревцами серебристого лоха, и дорожки из светло-серой плитки. Одна из дорожек приводит нас к каменному домику администрации. Около него небольшая толпа вновь прибывших. Значит, придется стоять в очереди за ключами и бельем. А сквозь серебристую зелень сверкает море и доносятся голоса купающихся. Потоптавшись в хвосте очереди, мы решаем, что снова настало время сделать все по-своему и, бросив сумки у скамейки, отправляемся к морю на разведку.
Та сторона, с которой мы прибыли и где находится причал, считается Азовским морем. А, пройдя пансионат насквозь и косу, соответственно, поперек, мы попадаем на Черное море. Ширина косы в этом месте - метров сто, так что мы не слишком утомились.
- Рома, посмотри, кто к нам приехал! Здравствуйте-здравствуйте, добро пожаловать, может, познакомимся, заходите в гости!
Дорогу нам преграждает молодой человек в серых отечественных джинсах, синей рубашке и неожиданно импортном стетсоне. Из-под шляпы выбиваются сальные темные кудри. Рубашка расстегнута, под ней сверкает абсолютно белая тощая грудь с россыпью темных родинок. Он высокомерно разглядывает нас, слегка поворачивая голову в разные стороны. Я, вначале несколько соскучившись из-за хамских интонаций в голосе, вдруг думаю: 'у него такой большой нос, что он не может посмотреть прямо перед собой, поэтому и вертит головой своей дурацкой'. Эта мысль меня веселит, и я опять настроена благодушно.
-Ну, что, миледи, решились? Проходите на веранду, мы вас не скушаем, правда, Рома?
Сквозь заросли лоха слышится неопределенное ленивое мычание. Сдвинувшись на пару шагов, мы можем видеть таинственного Рому. Вот у него загара хватает. В отличие от своего худосочного друга Рома крепок телом и одет в одни малюсенькие плавочки. Скрестив руки на груди и положив ногу на ногу, Рома покачивается на хлипком казенном стуле. Стул жалобно поскрипывает. Лицо Ромы закрыто надвинутым на глаза стетсоном. Точно таким же, как у его анонимного друга. Смотреть на нас красивый Рома не стал, очевидно, полагая, что мы и так должны быть счастливы, лицезрея его достоинства.
-Извините, мы торопимся, - пытаемся мы с Валькой обойтись малой кровью.
-Ну что вы! Не надо так бояться! - продолжает паясничать белесый. - Ах, ну да, вас, наверное, все ждут, без вас тут, наверное, все соскучились!
На лице у Валентины мелькает легкое удивление. Я в этот момент тоже думаю с досадой: 'что он несет, наверное, думает, что это остроумно'. Носители стетсонов уже приговорены.
Дистрофик замолкает, а красивый Рома сдвигает шляпу на затылок и настороженно смотрит на нас.
-Вы так похожи, ну просто одно лицо, - в моем голосе не меньше тонны сиропа.
-И фигуры! - уважительно добавляет Валька. Дистрофик молчит. Стул на веранде перестает поскрипывать. Пауз допускать нельзя, иначе кто-нибудь из них вклинится и все испортит. - А шляпки, наверное, папа привез?
-Очень красивые чепчики, такие одинаковые. Вам идут! - завершаю я комплимент. Мы обходим опешившего казанову и продолжаем двигаться к морю. И тут, наконец, свой вклад в беседу вносит Рома:
-Да пошли вы!
Ну, что ж, еще тогда, когда он промычал в первый раз, с ним уже было все понятно. Мы даже не очень расстраиваемся. Я, во всяком случае. Валя движется по песку деловито и целеустремленно. Я, еле поспевая, пытаюсь сбоку разглядеть ее настроение. Лицо моей подружки непроницаемо. Так, надо поутешать на всякий случай:
-Да ладно, Валь, не бери в голову, мало ли придурков. Этот хоть без мата обошелся.
-В-общем, да, - фыркает Валюшка, - он, по сравнению с некоторыми на дискотеке, просто джентльмен.
Обвинив Рому в джентльменстве, мы немножко смеемся. Так, чуть-чуть. Попавшийся по дороге карапуз даже не пугается, а просто роняет ведерко от неожиданности. Сидящие рядком на покрывале толстые родственники младенца провожают нас неодобрительными взглядами.
Но мы уже миновали полосу плотного мокрого песка и зашли в воду, а по сравнению с этим все остальное - такие мелочи! Я смотрю на море и думаю о большом - сколько воды, какие расстояния, какая глубина! Потом перевожу взгляд на крошечные прозрачные волночки вокруг своих щиколоток - такие нежные, так мягко пересыпают песок и мелкие ракушки - и это то же самое море! Прекрасное сочетание бесконечно большого и бесконечно малого, поразив меня однажды, продолжает поражать всю жизнь. Я люблю море и не боюсь утонуть, но отношусь к нему с большим уважением, никогда не забывая о разнице наших размеров.
Побродив по водичке с подобранными выше колен подолами, мы вдруг вспоминаем, что домик мы еще не оформили, и торопимся обратно. По другой дорожке, чтобы не раздражать Рому. Добежав, застаем тетю в белом халате уже запирающей двери. Увидев нас, тетя разражается гневной тирадой - не знаю про что, но знаю, что если ее переждать, то она все равно откроет свою волшебную дверь, чтобы осчастливить нас простынями, одеялами и заветным ключиком. Наше молчание выводит администраторшу из себя, она передумывает открывать свою сокровищницу, упирает руки в боки и начинает вызывать нас на поединок:
-Ну, что вы на меня уставились, что я вам тут, девочка, что ли? Обязана одних вас тут, принцесс, дожидаться?
Ну, что они все как будто сговорились! И что мы им такого сделали? Виноватое молчание не помогло, придется порадовать тетю, пойти ей навстречу:
-Вообще-то обязаны, вы же тут работаете.
-А мы отдыхать приехали, - подливает Валя масла в огонь.
То, что надо - тетка просто задыхается от ярости и, вся дрожа от бойцовского азарта, пару минут орет что-то совсем уж бессмысленное про 'кто воспитал', 'в мое время', 'вот я сейчас' и прочую ерунду. После чего, резко дергая ручку, открывает, наконец, двери и, освеженная скандалом, уже совершенно мирно выдает нам все положенное. Мы искренне благодарим, за что получаем пару почти материнских советов насчет перегрева и перекупа в первый день.
Нагрузившись одеялами, простынями и наволочками, подхватив сумки, мы, изрядно перекособочившись, движемся к лоцманскому домику. Туда заселяют отдыхать всех лоцманов торгового порта. По дороге мы посматриваем по сторонам, выискивая тех, кто может быть нам интересен. Несложно догадаться, что это должны быть люди от 16 до 20 противоположного пола. Желательно посимпатичнее. Но пока никого не видно. Придерживая локтем сползающую сумку, утешаю себя мыслью о том, что всякий нормальный человек сейчас на пляже.
Вот, наконец, и домик. У него две длинные веранды, увитые диким виноградом - одна выходит на центральную улицу-дорожку пансионата, а другая - на ту сторону, откуда мы прибыли. На каждой веранде по три отдельных крылечка, ведущих к трем дверям, рядом с каждой дверью - по одному окну. Под окном - пластиковый стол, деревянная скамейка и некоторое количество стульев - в зависимости от количества обитателей комнаты. Каждой комнате полагается один уличный стул, но позаимствовать его с нежилой веранды так легко, что стулья постоянно перемещаются по территории. Иногда ночью стулья убегают даже с обитаемой веранды.
Сама веранда ничем не разделена, но это тоже легко поправимо - каждый вновь прибывший натягивает заботливо припасенную веревочку и вешает на нее казенное покрывало, отделяя свое крылечко и столик от соседей. Еще веревочку украшают плавки и купальники самых разных размеров и сменяющие друг друга полотенца. Около нижней ступеньки крыльца находится помятый алюминиевый тазик с двумя ручками. В него полагается набрать морской воды, чтобы смывать песок с ног перед тем, как зайти в комнату.
Еще один стол - суровый деревянный на двух ногах - вкопан в песок под верандой. И к нему - такие же две скамейки.
В комнате несколько железных кроватей с полосатыми матрасами, столик, тумбочка, пара стульев и отключенный холодильник. Чтобы несколько смягчить слишком уж спартанскую обстановку, над одной из кроватей присутствует репродукция картины в рамке под стеклом. Всю жизнь жалею, что не поинтересовалась, кто выбирал картины. У нас, например, висела 'Княжна Тараканова'. Те, что мне случалось видеть в других домиках, были подобраны столь же гармонично - от царя, убивающего своего сына, до множества вариаций на темы дремучих лесов и стоячих болот. Если черно-серая гамма художественных произведений начинала утомлять глаза, можно было дать им отдохнуть, почитав 'Инструкцию по пользованию домиком', напечатанную на белой бумаге и прикнопленную над холодильником. Еще один повод для сожалений - ну почему я не украла экземпляр этой нетленки! В последующие годы, приезжая летом пользоваться домиком, я даже выписывала кое-что из этого нагромождения перлов, чтобы зачитать понимающему народу.
Ура! Мы внутри, у нас есть ключ и все необходимое для жизни - и никаких предков два дня! Пока что мы все сваливаем в кучу на кровать, сами валимся на соседние койки, чтобы слегка передохнуть и всласть покачаться. Дома таких кроватей уже нет, так что для нас пружинные сетки - экзотика. Кровати музыкально и разноголосо скрипят, принимая участие в беседе.
- Лен, что-то кроме этих двух ром, я не заметила никого подходящего.
- Ну, ромы нам точно не подходят. Да ты не волнуйся, мы же еще не были на пляже.
-Были. Там одни бабки и младенцы.
-Мы были там, где детская площадка, конечно, там полно мелких. Ты же не собираешься именно там загорать?
-Нет.
-Вот видишь. И, вообще, давай распаковываться и пойдем на разведку.
-Сейчас, дай допрыгать.
Валя изворачивается, хватается за спинку кровати и продолжает прыгать сидя. Недолго. К скрипу прибавляется треск, кровать резко перекашивается и Валентина, испуганно пискнув, с грохотом сваливается на дощатый пол, цепляясь за все подряд руками и ногами. Я в панике подскакиваю к ней, но, убедившись, что все в порядке, упираюсь руками в колени и начинаю ухохатываться.
-Эх, ты! Подруга называется. Могла бы помочь тете Вале подняться! - Валя с трудом выпутывается из покосившихся кроватных спинок и растирает ушибленную ногу.
-Ой, я не могу! Ты махала руками точно как тот морячок над воротами!
-Ага, я вообще, очень изящная, просто балерина, - фыркает страдалица и тут же озадачивается, - а медпункт у них здесь где находится?
-Пойдем за зеленкой?
-Нет, просто если дело так пойдет дальше, то мы завтра к вечеру будем загорать в гипсе.
- Не-е, мы крепкие, помнишь, как я упала за спинку скамейки в кусты и ничего, даже не поцарапалась. Ты успела сделать такую хорошую фотографию.
- Она теперь моя любимая, я ее всем гостям показываю! - Валя быстренько выставляет руки, защищаясь от брошенного мной полотенца.
- Ты, между прочим, тоже мне не помогла, а просто стояла и ржала, пока мы с Алкой из этих дурацких колючих кустов выползали.
- Я была занята, я фотографировала. Кстати, не только я смотрела, там недалеко
еще студенты в техникум шли - они тоже порадовались.
Посмеяться дуэтом мы не успеваем - за деревянной стенкой слышится скрип кровати и кто-то рыдающим голосом жалуется в пространство:
- Господи, ну и соседи нам попались! Невозможно отдохнуть, будут теперь все время орать и ржать, как кобылы, вот приехал - ни днем, ни ночью покоя нет!
Мы горячо возражаем, толково объясняя соседу, как надо отдыхать, если ты приехал на море, да еще и в пансионат, а не на необитаемый остров, и продолжаем хохотать. Правда, делаем все это еле слышным шепотом, выразительно округляя глаза и усиленно жестикулируя. Заодно, передвигаясь на цыпочках, быстренько раскладываем по местам привезенные вещички и заправляем постели.
Остается самая щепетильная проблема - правильно запаковаться. Следующие пять минут мы возимся с купальниками и прокладками, крутим попами, проверяя, все ли остается на месте, изгибаемся, пытаясь увидеть себя со спины в висящем на стене зеркале и ежеминутно задаем друг другу сакраментальный девичий вопрос: 'ну, как, у меня там ничего не видно?'
На шестой минуте Валя решительно садится на кровать:
- Лен, я, наверное, никуда не пойду!
- Да ты что? - я искренне пугаюсь, - зачем же мы вообще тогда ехали?
- Ну, я не подумала. И потом, ты так быстро прибежала, я ничего не успела решить. Ты иди сама, а я тут посижу.
- Что, все три дня будешь сидеть?
Валя упрямо молчит. Зная свою подружку, я уверена, что она вполне может просидеть три дня в полутемной душной комнатушке из-за несчастной ватной прокладки. Я вспоминаю, как прошлым летом она влюбилась, долго страдала и надеялась на случайную встречу со своим героем, а потом, выскочив в магазин за хлебом, увидела Его и спряталась в соседнем подъезде. Как потом оказалось, мальчик долго искал ее подъезд, который видел всего один раз, провожая Валюшку с дискотеки, нашел и целый день ходил по району, ежечасно звоня в дверь и пытаясь с ней встретиться. Но, не купившая хлеба Валя, по-партизански проскочившая домой, дверь ему так ни разу и не открыла. Все объяснилось очень просто: она была в домашних тапочках. На мой вопрос, почему же дома она не открыла ему дверь (уж там-то тапочки как раз к месту), Валя тоже дала вполне исчерпывающий ответ: 'А вдруг он видел, как я пряталась от него, когда домой забегала - неудобно это все как-то'. На этом вся Валина любовь закончилась.
Я прекрасно понимаю, что точно так же, не успев начаться, может закончиться и наш долгожданный отдых, если немедленно что-нибудь не придумать.
- Валь, ну мы не будем купаться пока, поваляемся только на песочке!
- Да, а как пойдем на пляж, одетые, что ли? Тут же никто ничего не носит, кроме купальников!
- Ничего себе! А на кухню, видела, тетки в халатах и сарафанах ходят! Да и в магазин тоже!
- Но мы же не в магазин пойдем! Ты пойми, как только все увидят, что мы в платьях поперлись на песок, все сразу же поймут, что у нас месячные!
-Валь, ну что ты чудишь, ну кто все?
-Ну, так, все, - Валя обводит рукой все вокруг, дабы подчеркнуть количество следящих - недобрых и злорадствующих.
-Да кому мы нужны, тоже мне - кинозвезды! Даже если какая-нибудь бабка и сказанет чего, какое тебе дело до ее мнения! А как дойдем, я уже придумала.
Я хватаю сарафан и одеваю его, как юбку, застегнув сзади пару пуговиц и оставив верхнюю часть с лямками болтаться вокруг талии. Упираю руку в бок и соблазнительно изгибаюсь.
-Ну, видишь? Как будто есть одежда, но вид исключительно пляжный.
Трагическое выражение на Валином лице уступает место заинтересованному:
-Слушай, а ничего, очень симпатично, - она быстренько облачается в свой сарафанчик и крутится перед небольшим зеркалом, привставая на цыпочки и вытягивая шею. Потом
подтаскивает стул, залезает на него и смотрится снова. Я про себя тихо радуюсь, что сшиты наши тряпочки по одной выкройке.
Не успеваю я опомниться, как моя подруга уже нетерпеливо топчется у двери, держась за дверную ручку:
-Ну, что ты там копаешься, вечно тебя ждать приходится!
-Здрассть, а покрывало? А полотенце?
Валя мученически закатывает глаза и припадает к косяку, изображая крайнюю степень изнеможения от бесконечного ожидания, пока я мечусь по комнате, хватая и засовывая в сумку всякие мелочи.
Наконец, два поворота ключа, и мы щуримся на солнце.
-Слушай, а в туалет-то сейчас пойдем?
-Ну, уж нет, - Валя настроена решительно, - хотя бы часок позагораем, а потом сходим.
Туалет на косе - отдельная песня. Это второе каменное здание в пансионате после домика администрации. Выглядит сортирное здание намного внушительнее административного, почему и прозвано 'белым домом'. Захотев пописать, нужно сначала подняться по ступенькам почти на высоту второго этажа, затем прошествовать по открытой веранде вдоль белой стены ко входу. Для меня всегда было загадкой, почему ступеньки находятся на одном конце здания, а вход в туалет - на другом. Наверное, для того, чтобы побольше людей могло сосчитать, сколько раз в день ты писаешь. Нелепость внутреннего убранства полностью соответствует внешнему, на возвышении - ряд металлических дырок в полу, разделенных боковыми перегородками. Без дверей. Особенно умиляло то, что первое очко находится почти напротив открытой двери на улицу. При желании можно было махать рукой знакомым, направляющимся на кухню, не прерывая основного занятия.
Нельзя сказать, что мы очень любили посещать это заведение. Но был там один положительный момент. Из года в год какой-то невидимый работник туалетного фронта неустанно боролся за чистоту вверенного ему участка. При помощи наглядной агитации. На дверях сменяли друг друга объявления с призывами соблюдать чистоту, не разбрасывать использованную бумагу и далее подробно перечислялись все возможные нарушения при всех видах сортирной деятельности. Венцом туалетного творчества стал большой плакат в полдвери, в котором все требования были изложены в стихах. Помню, там присутствовали рифмы 'срать - кидать' и 'подмываться - утираться'. Судя по анатомическим подробностям, это была женская версия воззвания, и меня все лето тревожила мысль о таком же плакате в мужском туалете. Есть ли он? Что в нем? Как бы его увидеть! И, хотя я постеснялась тогда выспросить об этом знакомых мужчин, ситуация все равно радовала. Поэтому первый в сезоне поход в белый дом мы совершали охотно.
Но сейчас организм терпит, а Валюшкино боевое настроение нельзя нарушать, так что мы сразу чешем на пляж. Идти по песку с отвычки тяжело и весело. Никак не получается желаемой легкой стремительной походки, ощущение такое, будто топчешься на одном месте.
Народу на пляже не слишком много и, на наш взгляд - явный перебор младенцев и бабулек. Мы выбираем место, чтобы не оказаться на дороге какого-нибудь киндера, который целый день будет таскать ведерко с водой к родительскому коврику, а ведерко с песочком - в море, и расстилаемся. Изящно расстегиваем наши юбки и красиво садимся. Через пару минут не менее красиво ложимся. Валя, лежа на боку, облокачивается на локоть, изящно приподнимает подбородок и сквозь солнечные очки обозревает пляж. Я лежу на животе и вижу только то, что перед собой. Песок, невысокие кусты, за ними - веранда чужого домика. Сквозь перила торчит мужская нога. Кто-то спит на раскладушке.
- Лен, я все равно не вижу никого подходящего.
- Ну, Валь, имей терпение. Не все же сразу.
- Да? А когда?
- Слушай, я что тебе, служба знакомств? Откуда я могу знать, кто, когда и где будет! И вообще, наслаждайся морем и солнышком.
Но Валя не согласна наслаждаться тем, что есть. Для полного счастья ей необходимо, то чего нет. И поскорее. Много позже я поняла, что она принадлежит к тем мятущимся натурам, которые никогда не бывают довольны настоящим моментом. Которые вечно стремятся к призрачному будущему счастью и одновременно сожалеют о придуманном безоблачном прошлом. Сейчас она переворачивается на другой бок и строптиво молчит. Она умеет молчать с упреком. Но мне слишком хорошо, чтобы расстраиваться и выяснять отношения. Я кладу голову на руки, закрываю глаза и молчу, лениво надеясь, что все само утрясется и Валя успокоится. Ветерок нежно перебирает мои волосы, солнце сеет на кожу тонкую золотую пыль. Я не дремлю, но чувствую, как мир медленно и плавно кружится вокруг меня, как перемешивается время, предметы, мысли и настроения. Вселенная трогает меня, как кошка лапой и моя внутренняя вселенная растворяется во внешней. Я слышу все, - плеск волн, крики детей, смех, тарахтение движка за домами - и слышу еще что-то. Я ощущаю кожей прикосновения солнца, песка, ветра - и ощущаю что-то еще, плавно распадаясь на мельчайшие частицы, разлетающиеся в разные стороны.
Судя по тому, что говорит Валюшка сдавленным шепотом, на горизонте нарисовался какой-то объект. Я поворачиваю голову налево, но сначала смотрю на Валентину. Она сидит в напряженной позе и, встретив мой взгляд, начинает скашивать глаза в ту сторону, где интересно. Увидев, что я не вскакиваю сразу и не прикладываю ладонь к глазам козырьком, она дополнительно дергает в нужную сторону подбородком. Потом прикрывает ладонью рот и, округлив глаза, снова сдавленно шепчет:
- Ну, смотри же скорее! А то мне неудобно поворачиваться! Ну, стоящий вариант или нет?
Добросовестно осмотрев все, что налево до самого горизонта, я недоумеваю, кто мог показаться Валюхе стоящим объектом.
- Валь, там пара толстых теток и лысый мужик. Еще человек пять так далеко, что даже я не разгляжу, мужчины это или женщины.
- И все? А в воде?
- Никого не вижу. И хватит закрываться рукой, тебя все равно никто не слышит. Лучше сама повернись и посмотри.
- Мне неудобно, чего это я просто так смотрю.
- Ну, Валь, я думала я стеснительная, но ты вообще чудишь не пойми что. Давай поворачивайся и ищи своего 'прынца'.
Валя вздыхает, поворачивается налево и внимательно рассматривает далекий горизонт.
- Ты его что, на том берегу заметила, за проливом?
- Ну не могу же я сразу пялиться на человека!
Она, продолжая старательно любоваться пейзажем, кидает быстрые взгляды в нужную сторону. Наконец, что-то заметив, бросается плашмя на коврик и еле слышным шепотом руководит моими поисками:
- Видишь, там столб бетонный от забора в песке? А за ним, дальше к кустам, какая-то куча - кирпичи, что ли?
- Ну, вижу
- За кучей, видишь, колючки зеленые растут? Он там, за колючками лег, поэтому ты его и не заметила сразу! Ну, как он, ничего выглядит?
- Валь, я вижу только кусок ноги. Я по пяткам не разбираюсь, кто чего, а кто ничего. Кстати, чтобы зрение не портить, можешь на такую же ногу посмотреть прямо у себя перед носом. Вон, с веранды свисает.
Валя на всякий случай обижается:
- Вечно ты со своим юмором. И потом, эта нога точно какого-то старого деда, по ней же видно! Ты лучше смотри, куда тебе велели, а то пропустишь, он встанет и уйдет купаться.
Немного подумав, она добавляет:
- Хотя, тогда мы сможем голову разглядеть.
- Правильно, - подхватываю я, - так, дня через три, мы его по частям и посмотрим. Мне только интересно, где мы сможем увидеть его среднюю часть без головы и без ног. Есть такое место на косе?
Вдвоем мы добросовестно думаем, но в головы ничего не приходит. Зато ноги за колючками начинают шевелиться. Я толкаю Валентину в бок:
- Приготовься, сейчас увидишь своего ненаглядного. Он, кажется, собрался купаться.
Над зарослями показывается темноволосая голова. С такого расстояния нелегко рассмотреть черты лица, но явных отклонений не видно. Через пару секунд объект уже на ногах и направляется к воде. Он строен, высок и у него синие плавки. Постояв некоторое время по щиколотку в воде, он быстро движется в глубину, ныряет, затем плывет от берега кролем. Не слишком энергично, но не останавливаясь. Мы следим, как он удаляется.
Почти все ребята, по нашим наблюдениям, купаются одинаково. Сначала, разбежавшись по песку, с криками вбегают в воду по пояс, ныряют и, вынырнув через несколько метров, не останавливаясь, проплывают еще пару десятков метров. Затем плывут обратно и начинают резвиться на глубине 'по грудь'. На этой глубине можно и понырять, хватая друзей за ноги, и поплавать, и попрыгать, отталкиваясь ногами от песка. Все это сопровождается дикими воплями, фырканьем, тучами брызг и пронзительным визгом затоптанных девиц.
Меньшая часть ребят плавает по-другому. Они не задерживаются на удобной глубине, а сразу угребают далеко и, как правило, надолго. Мне такие нравятся больше, потому как я никогда не любила медвежью возню с дружеским сворачиванием набок челюстей и любовным вывихиванием суставов. Все пребывание в школе я страдала на уроках физкультуры - наши учителя не признавали других видов спорта, кроме командно-соревновательных. И теперь любые коллективные игрища вызывают в моей памяти раскрасневшиеся рожи школьных чемпионов, раздраженно орущих на навязанных в команду слабачков. Плюс к этому, я все начальные классы отчаянно дралась с одноклассниками буквально не на жизнь, а на смерть, заступаясь за несправедливо обиженных лягушек и задразненных одноклассниц. Так что активное физическое взаимодействие надоело мне до чертиков. То ли дело - целоваться, например. Валюшку, напротив, хлебом не корми, дай побегать с кем-нибудь наперегонки и поиграть в волейбол. А на пляже - понырять с чьих-нибудь крепких плеч. Поэтому ей больше не хватает компании.
Сейчас она уныло следит за маленькой черной точкой далеко в волнах. А я радостно валяюсь рядом, рассматривая все вокруг и Валюшку в том числе. У нас с ней две одинаковые черты - волосы и цвет глаз. Во всем остальном моя кареглазая подружка так отличается от меня, что за все время нашей дружбы я ни разу не позавидовала ничему в ее внешности. И не потому, что считала себя более привлекательной. Просто все без исключения ее черты были настолько не такими, как мои, что просто не сравнивались. Валя выше меня на полголовы, ноги у нее длинные и худые. Я - не дотянула пары сантиметров до метра шестидесяти, ноги у меня ни на сантиметр не длиннее стандартных пропорций (что уже проверено не раз при помощи зеркала и портновского сантиметра) и я тайно страдаю из-за воображаемой толщины своих бедер. Но стать выше я не хочу, а когда иду в короткой юбке, почти все встречные мужчины выражают свое восхищение, закатывая глаза, цокая языком или просто улыбаясь. Конечно, я недовольна своим носом - никакой точености, чересчур картофельный, но Валин точеный носик несколько длинноват, и потом, разве он будет смотреться на моей почти круглой физиономии. Вот к Валюхиному четкому подбородку он как раз подходит. Значит, захоти я поменять какую-то свою черту внешности на Валину, мне придется менять все остальное. А я, хоть и отношусь к себе весьма критически, еще пару лет назад поняла, что не хочу быть другим человеком, пусть даже и намного красивее.
- Знаешь что, - Валя вторгается в мои ленивые размышления, - мы его не дождемся, он, наверное, приплывает из Керчи позагорать. А потом так же, вплавь, обратно.
- Не-ет, я думаю, он живет в воде. Только иногда выходит и то, в основном, лежит на песке в колючках. Понимаешь, тяготение там, сила тяжести... Ихтиандр...
- Да-да, - Валя глубокомысленно качает головой, - точно, там же нет, под водой, колючек, где ж ему полежать, бедному. Из-за колючек он и выходит!
- Выползает.
Мы опять ржем, без сил упадая на коврик, запрокидывая головы и стуча пятками по песку. Темноволосый Ихтиандр мирно плещется вдали, не подозревая, какому обсуждению подвергся.
- Лен, пора, наверное, выкупаться, что-то совсем жарко стало.
- Давай.
- Только так, я пойду первая, а ты сиди, не вставай - посмотришь снизу, как у меня там.
- Хорошо, только ты медленно иди, я тебя обгоню, и ты на меня посмотришь тоже.
Валя встает, подает мне очки и, несколько нервно поправляя плавки, направляется к воде. У нее чуть угловатая, но очень грациозная походка. Я, выполнив поручение, обгоняю ее на несколько шагов и иду, чувствуя спиной взгляд, а ступнями - раскаленность песка. Обжигая подошвы, мы прибавляем скорость и останавливаемся по колено в воде. Вода по контрасту кажется совсем холодной, мы сразу покрываемся гусиной кожей и шипим сквозь стиснутые зубы. Я смотрю вниз на свои ноги. Вода совершенно прозрачная, никакой голубизны или зеленоватости - никакого цвета вообще. Ноги кажутся абсолютно белыми, а песок почему-то не светлее, чем на берегу. Надо немножко постоять, привыкнуть. Через минуту мы начинаем медленно двигаться в глубину. Граница воды и воздуха ощущается на коже прикосновением ребра бумажного листа. Если идти плавно, не поднимая волн, эта тончайшая линия поднимается по коже, щекотно деля тело на две половины - мокрую и сухую. Заходя так в воду, надо осязательно сосредоточиться и приглушить другие чувства - полуприкрыть глаза и отвлечься от смысла звуков. Руки нужно опустить вдоль тела, не прижимая к бокам, и не размахивать ими. Если море тихое, а воздух горячий, если идти настолько плавно, что вода только поднимается вверх, не отступая и не оставляя мокрые участки снова на воздухе, то можно испытать ощущения очень сильные и абсолютно неповторимые в других условиях. Это наше с Валькой совместное открытие, которым мы никогда не делились с другими. И не от жадности или романтического желания иметь общие секреты. Просто получение наслаждения от определенного способа вхождения в воду, например, настолько выпадало из общего течения жизни, что такие вещи казались ненужными и незначительными.
Никто из взрослых не говорил с нами о значительности всего вокруг нас, а говорили о еде, учебе, карьере, успехах или неудачах соседей. Успехи и неудачи определялись тем же привычным кругом ценностей, где на первом месте была денежная работа или известность, а дальше - все производные от этого. Внутренний мир, разнообразие человеческих эмоций, мощь и красота окружающей нас вселенной оставались за пределами этого круга, и говорить о таких вещах вслух было неприлично. Кстати и с Валей мы не слишком разговаривали о всяком таком.
В то лето я начала отдавать себе отчет, что из двух десятилетних подружек вдруг выросли две совершенно разные девушки. Жизнь уже начала разносить нас в разные стороны, еще плавно, незаметно, но безостановочно. Тем ценнее были те немногие точки соприкосновения, где мы понимали друг друга без слов и чувствовали себя одним целым.
Мы продвигаемся плавно, не останавливаясь, вода трогает кончики пальцев опущенных рук и поднимается по каждому пальцу в отдельности. Ощущения многократно усиливаются. Я чувствую кольца воды на пальцах, перчатки воды на руках, и одновременно, обрисовав мои бедра, вода послушно сужается на талии. К тому моменту, когда мы заходим по горло, у нас совершенно восторженные физиономии. Не останавливаясь, вытягиваем руки и плавно падаем в объятия воды. Как самолет, который ехал-ехал и вот уже летит, мы шли - и вот уже плывем.
Валя плывет строго, как взрослая дама, откидывая голову, чтобы не замочить волосы. Правда, не припомню ни одного раза, чтобы она вышла из воды с сухой головой. А я сразу же ныряю и проплываю под водой несколько метров, прихватывая со дна горсть крупного желтого песка. Если нырнуть недалеко от берега, то хорошо слышно, как прибой таскает песок туда-сюда, пересыпая его в своих всегда мокрых ладонях. Выныриваю, фыркая и тряся головой. Теперь я полностью морская.
- Сплаваем до буйка?
- Давай!
Мы скользим в воде, не так чтобы очень быстро, но море любит нас - крымских девочек, и нам не приходится стараться, чтобы удержаться на поверхности. В воде у меня такое ощущение, что я умею стать легче, и тогда остается только не мешать морю поддерживать себя. Доплыв до буйка, хватаемся за шероховатый, сто раз крашенный суриком бок. Буек пытается увернуться, но мы придерживаем его с двух сторон, а, слегка отдохнув, отплываем и начинаем толкать его друг другу. Буй солидно скользит по воде, сдерживаемый уходящим в темную глубину канатом.
- Нырнем?
Валя секунду колеблется, жалея сухие волосы. Потом машет рукой:
- Давай уж.
Мы ныряем одновременно. Море, обеспокоившись, пытается мягко вытолкнуть нас наружу. Вода все сильней давит на уши, дно оказывается глубже, чем я ожидала, но еще пара сильных гребков и, уже изгибаясь, чтобы начать выныривать, я успеваю прихватить со дна горсть песка и мелких камешков. Выныриваю, подняв руку с трофеями, вижу рядом Валюшку и сразу же ныряю снова. Мне так хорошо, что хочется вопить во все горло. Второй раз пытаюсь добраться до дна по канату. Руки скользят по облепившим его водорослям. Канат не уходит отвесно вниз, а длинно стелется в толще воды. Перебирая руками, я снижаюсь медленно. Вдруг канат кончается - он привязан к металлической цепи. Цепь, также под наклоном, уходит еще дальше в туманную зеленую глубину. Мне становится страшновато, я отталкиваюсь от холодных звеньев и плыву со всей возможной скоростью вертикально вверх. Выскакиваю из воды с треском в ушах, подняв тучу брызг и утыкаясь головой прямо в солнце. Буек с висящей на нем Валентиной находится метрах в пятнадцати от меня.
- Смерти моей хочешь, рыба ты несчастная! - сердито орет Валя, но больше для порядка. Она уже привыкла к тому, что на море я гораздо лучше чувствую себя под водой, чем где-либо, - вот ужо приплывут спасатели, они тебе покажут!
- Пусть приплывают, если молодые и красивые! О, так, может, мы вдвоем как бы утонем? Представляешь, какая романтика - такие крепкие парни, на катере, искусственное дыхание, а мы потом так благодарны, а они учат нас плавать! - я цепляюсь за буек и перевожу дыхание, намереваясь развить тему дальше. Но Валя меня не поддерживает:
- Ну да, нужны им такие каракатицы, которые в первый же день вдвоем чуть не утопли. И потом, посмотри на спасательскую будку, ты ее отсюда видишь? Мы же на самом краю пансионатского пляжа, они поленятся сюда бежать.
- Точно, а если мы здесь тихо потонем, незамеченные, то они скажут, что мы заплыли за буек или, вообще, были за территорией пансионата. Кстати, каракатицы плавают получше нас.
Мы бросаем буек и отправляемся к берегу. Вариант со спасателями продолжает будоражить мое воображение.
- Валь, я придумала. Если мы за два дня ни с кем не познакомимся, то утром на третий день пойдем тонуть на самом видном месте.
- Ага, прямо перед спасательской будкой. Зайдем в воду и торжественно пойдем ко дну.
Мы нащупываем ногами песок и продолжаем планировать хитроумное самоутопление, стоя по плечи в воде и жмурясь от бесчисленных солнечных зайчиков. Я сплетаю ладони и начинаю быстро двигать руками вдоль живота вверх-вниз, чувствуя, как вода упруго прокатывается по коже. Валя заинтересованно следит за моими манипуляциями.
- Это, чтобы не было живота, - поясняю, - самый лучший массаж. Давай, попробуй!
Следующую минуту мы увлеченно занимаемся самомассажем. Хорошо, что поблизости нет никого, кто бы видел наши озабоченные лица и старательно дергающиеся плечи.
- А еще можно побегать по пояс в воде, очень хорошо для бедер, чтобы не толстели, - продолжаю делиться знаниями.
- Да? А где нужно побегать, чтобы потолстели хоть немножко?
- Валь, перестань, у тебя совсем не худые ноги! Длинные и стройные.
- Ой, Лен, как будто я не знаю, что у меня какое! Жопа у меня здоровая, а ноги - худые!
- Ну, немножко великовата твоя задница, так у тебя рост какой! Представляешь, если тебе совсем маленькую жопку, да еще и ноги толстые - при твоем росте? Будет фиг знает что.
Услышав про рост, Валя окончательно расстраивается:
- Ну, хоть насчет роста не напоминай мне, пожалуйста. Приехали отдохнуть, а ты мне все настроение сейчас испортишь.
Я открываю рот, чтобы возмутиться, но только машу рукой. Валя не кокетничает и не ищет утешения. Она твердо знает свои недостатки и все попытки переубедить себя воспринимает в штыки. Лет в тринадцать она выросла до злосчастных метра семидесяти двух и с тех пор пребывает в уверенности, что быть такой шпалой - безусловное уродство.
- О, а ты уже научилась лежать под водой? В этом году пробовала? - как это делается, я продемонстрировала Вале в конце прошлого лета.
- Еще нет, - загорается безутешная Валя, - давай займемся!
Она старательно выдыхает и ложится на спину. Я кладу руки ей на живот и плавно нажимаю. Валино тело послушно идет вниз, но на полпути Валюшка пугается, вывернувшись, шумно выныривает и поспешно заглатывает воздух, на всякий случай удерживая меня на расстоянии вытянутыми руками.
- Да не суетись, не утоплю я тебя!
- Сейчас-сейчас, я попробую еще раз. Давай!
Снова - шумный выдох и вся процедура повторяется. На этот раз Валя не запаниковала и плавно улеглась на дно. Я вижу сквозь движущуюся прозрачность, как она растягивает в улыбке сомкнутые губы и чуть помахивает мне рукой. Слегка потемневшие в воде волосы колышутся вокруг напряженного лица, как водоросли. Руки раскинуты в стороны, ноги сдвинуты в коленках и чуть согнуты - как будто кто-то несет ее на руках. По нежно загорелой коже пробегают солнечные блики. В следующие секунды, поняв, что все получилось, Валя расслабляется и ложится поудобнее, немного запрокинув голову и полураскрыв ладони. Белеет незагорелая шея, с лица уходит напряжение. Она так красива на бесконечном светло-желтом песке с редкими вкраплениями ярких белых ракушек, что у меня сжимается сердце. Несколько мгновений я чувствую себя ею, как бывает в кино, когда отождествляешь себя с понравившимся героем. Затем Валя изгибается, отталкивается руками и ногами, и выскакивает из воды, стараясь поднять как можно больше брызг.
- Здорово! У меня получилось! Еще хочу!
- Давай вместе.
Мы беремся за руки, старательно выдыхаем и вдвоем торжественно идем ко дну. Теперь только небо смотрит на нас сквозь зеркальную пленку поверхности воды. Солнечный свет теряет режущую яркость, можно не щурить глаза, уже привыкшие к соленой воде. Я чувствую крупные зерна песка сначала лопатками, потом попой и пятками. Думаю о том, что моя задница пожирнее головы и плеч, поэтому медленнее тонет. Поворачиваю голову. Валя смотрит на меня и смеется, не открывая рта. Я вижу ее не так четко, как с поверхности, но, когда много и часто ныряешь с открытыми глазами, к этому привыкаешь и перестаешь обращать внимание на размытые очертания предметов. Почему никто не нарисует картину, где все под водой изображено так же, как видит ныряльщик без маски? Это не менее красиво, чем четкие линии и силуэты. Наверное, так видят мир близорукие люди. Получается, что они всю жизнь живут, как под водой. А очки заменяют маску.
Чувствую, что дольше без воздуха уже не могу, предупредительно дергаю Валю за руку, отпускаю и устремляюсь к поверхности. Валюшка выныривает рядом. Держась руками за грудь и надсадно хрипя, с шумом вдыхаем и, не сговариваясь, устраиваем короткое представление на тему 'слишком поздно вынырнули, все кончено': бьемся в конвульсиях, стонем и закатываем глаза. В самый кульминационный момент, как раз, когда Валя разевает рот и свешивает язык, а я, схватив себя за горло и страшно скосив глаза, рычу что-то нечленораздельное, сбоку раздается голос:
- Привет русалочкам!
В пяти метрах от нас к берегу направляется Ихтиандр. Пока мы, застыв и покрывшись краской стыда, соображаем, что к чему, он, поравнявшись с нами, радостно улыбается, кивает и, не останавливаясь, шествует дальше. Мы смотрим, как он выходит из воды, прыгает на одной ноге, потом на другой, наклоняя голову, чтобы вытряхнуть воду из ушей. А потом, не оборачиваясь, проходит по пляжу и скрывается в серебристых зарослях лоха.
- Вот это да! Какая стыдуха! Ленка, ну мы с тобой опозорились! Две здоровые дуры! Представляю, что он подумал! У меня, наверное, такая рожа была!
- Могу описать твою рожу, - не удерживаюсь я.
- Да ладно, не надо, мне хватит того, что я твою рожу видела!
Мы смеемся, потому что ничего другого нам не остается. Обе мы понимаем, что Ихтиандр как потенциальный знакомец потерян для нас навсегда. Ну какой нормальный парень захочет знакомиться с такими кретинками!
Досмеиваясь, мы тоже бредем к берегу. Солнце сразу кладет горячие сухие ладони нам на плечи. Уставшие, мы бросаемся на покрывало и лежим неподвижно, отдавая мокрое сухому. Я становлюсь на коленки и вижу привычную картинку, четко отпечатавшуюся на покрывале - треугольник и два кружка - мокрый след от купальника. Поворачиваюсь и укладываюсь на картинку спиной. Нащупываю рукой полотенце и накрываю лицо. Валя возится рядом, несколько раз задевает меня руками и коленками, потом тащит с моего лица кусок полотенца, защищая свои глаза и тоже затихает.
- Сиамские близнецы, - бормочу я, представляя, как мы выглядим со стороны, лежа голова к голове под одним полотенцем.
- Угу, близнецы на голову, - уточняет Валя, сонно вздыхая.
- Ты только не спи, сгоришь.
- Не-е...
Что именно 'не...' - не заснет или не сгорит, я ленюсь уточнять. Солнце берет меня всю. Я отдаюсь солнцу, еще ни разу не отдавшись мужчине. Найдется ли мужчина, которому можно будет отдаться столь же полно и безоговорочно? Не знаю, что чувствуют мужчины, ложась навзничь на горячий песок, но я слышала от множества самых разных женщин этот сладкий вздох, когда после воды они отдают себя солнцу. И щедрое солнце не отказывает никому, не делая различий ни в возрасте, ни во внешности.
Весь следующий час посвящен плавному солнечному менуэту. Мы лежим на спине, раскинув руки и запрокинув головы. Мы лежим по очереди на каждом боку, по-кошачьи уронив расслабленные лапы, ленясь пошевелить хотя бы пальцем. Мы переворачиваемся на живот, не заботясь о том, что покрывало сбилось и волосы наши рассыпались по песку. Мы не открываем глаза и не смотрим по сторонам. Мы не здесь. Мы - внутри солнечного света. Иногда слышны чьи-то голоса, приближающиеся и удаляющиеся. Один раз я услышала обрывок фразы '...девчонки загорают...' и подумала обрывком мысли, что, наверное, про нас кто-то...
И, наконец, мы садимся, опираясь на руки и смотрим на блеск воды. Еще не на воду и не на купающихся, а просто на хаос зеркальных вспышек, заполняющий все пространство перед полуприкрытыми глазами. Солнце никуда не делось, но интимное свидание подходит к концу и сознание медленно выбирается из солнечной паутины. Я вижу вдалеке черные головы купающихся, слышу крики детей и чаек. По прибою проходит толстый дядька в просторных черных трусах и белом носовом платке на макушке. Он торжественно несет перед собой огромный живот и бережно ведет за руку такого же пузатого младенца в одной панамке. Дядькин живот такого полыхающего пожарного цвета, что совсем не загадка, в какой позе он заснул сегодня на солнышке. Валюшка провожает их ленивым взглядом и высказывается:
- Хочу помидор!
- Наконец-то! Я уж думала, ты никогда есть не захочешь.
- А тебя снова аппетит замучил? Смотри, вот будет у тебя такой же живот, как у дяденьки!
- Такой же красный? Кстати, я в сумку бросила помидоры и огурцы, когда мы выходили. Может, здесь перекусим пока?
- Нет, такой же большой. А соль есть?
- Нет.
- Ну как ты любишь все без соли! Эгоистка, про себя только подумала!
- Да я вообще не думала, просто кинула в сумку пакет и все. Ну, давай, Валь, успеем еще на эту кухню. Тем более, что нам скоро все равно придется в домик пойти, пересидеть самую жару.
- Не хочется в домик! Мы ведь совсем не загорели, даже кожа не покраснела. И не печет.
- Ты как в первый раз. Будто не знаешь, что вечером она и покраснеет, и запечет. А то смотри, будет у тебя живот, как у дяденьки! Такой же красный.
Валя вздыхает, но подчиняется, взяв с меня обещание, что на кухню мы все равно сегодня пойдем и суп себе сварим. А пока мы достаем из хрустящего пакета огурцы с помидорами и выкладываем их на коврик. Помидоры чудовищно большие и решительно, без всяких колебаний, красные. Я не люблю ценимые многими керченскими хозяйками розовые бугристые помидоры сорта 'бычье сердце'. У них как-то меньше выражена 'помидорность' и в запахе и во вкусе. То ли дело нормальный большой атласный помидор, у которого хвостик пахнет так, что кружится голова и сводит скулы. Для того, чтобы удержать красавца в руке, мне приходится растопырить пальцы. А чтобы надкусить, я широко разеваю рот и, прокусив атласный бочок, всасываюсь в него вампирским поцелуем, иначе сок брызнет во все стороны. Пока я борюсь с помидором, Валюшка обрабатывает огурчик. Сначала она осторожно прокусывает матовую кожуру, проверяя огурец на горечь. Потом аккуратно откусывает и выбрасывает хвостик. Огурец готов к употреблению. Валя берет в другую руку помидор и кусает попеременно из каждой руки. Жалко, у меня занят рот, а то можно посоветовать запивать все это растительным маслом, чтобы во рту получился салат.
- Приятного аппетита!
Ну, конечно, если и подошел кто-то к нам познакомиться, то как раз в тот момент, когда рты набиты помидорами, а вокруг валяются огурцы и хвостики от них. Секунду, пытаясь проглотить все, что я с душой наоткусывала, я смотрю на Валю. Валя похожа на испуганного хомяка, которого застукали в кладовке - совершенно круглые глаза и оттопыренные щеки. Подошедший молодой человек стоит за ее спиной, заслоняя солнце. Я понимаю, что Валя не повернется, пока все не прожует и не проглотит, а мне терять уже нечего - не закапываться же в песок. Поэтому я киваю и мычу что-то невнятное, пытаясь жевать поизящнее.
- Вы, наверное, сегодня приехали?
Я киваю снова.
- Мидии любите?
Я киваю. Я даже почти все сжевала и проглотила. Еще пара секунд и я смогу подать голос.
- Мы с другом, его Леша зовут, сейчас уезжаем до самого вечера в город, а завтра утром, часов в 9, будем ждать вас на этом месте. Я - Валера. До завтра.
Валера как-то мимолетно улыбается, проходит за нашими спинами и удаляется в сторону пансионата. Мы ошарашенно смотрим ему вслед, приоткрыв пустые рты. Да, сейчас поддерживать разговор, наверное, нелепо. Отойдя метров на десять, он поворачивается и сообщает:
- Не забудьте взять что-нибудь на голову.
- Хорошо! - кричим мы дружно и поспешно, потом переглядываемся.
- Да что же это такое! - наполовину в шутку, наполовину всерьез заводится Валя, - они что, специально нас подкарауливают, когда мы кривляемся или рты набиваем? Точно, надо было в домике сидеть! Я знала, что ничего хорошего из этого не выйдет, не зря я не хотела ехать!
- Валь, ну что ты убиваешься, ничего страшного не случилось! Видишь, нас даже пригласили завтра на мидии.
- Да он не придет завтра, вот увидишь! Он же издалека шел нас приглашать и не видел, какие у нас рожи.
- Ну знаешь, рожи как рожи - получше многих! А если не понравились, мог бы просто время спросить.
- Ага, он бы, может, и спросил, если бы не увидел, какие у нас набитые рты. С ума сойти, мы все время позоримся с тобой.
-Да ладно, мы же не тетки сорокалетние, нам положено резвиться. По возрасту.
-Но нам же не по двенадцать, все-таки! - Валя возмущена моим легкомысленным отношением к жизни. Помолчав и несколько остыв, она вдруг высказывается более приземленно, - такие помидоры не дал спокойно сожрать, паршивец!
-А-а! Так вот в чем дело, тебе, оказывается, помидоров жалко! Накрутила кучу дров, а на самом деле все так просто объясняется! Вот я завтра Валере расскажу, как ты его обзывала!
-Перестань!
-И как помидоры жалела!
-Прекрати, не раздражай тетю Валю! Забыла, кто в кодле старший, сопля зеленая?
Валя старше меня на целых две недели. Когда я впадаю в недавнее детство, она напоминает мне об этом в воспитательных целях. Я подчиняюсь:
-Хорошо, тетечка Валечка, я больше не буду! Не ругайся!
-То-то! Пойдем выкупаемся и в домик, что ли, сходим. - Валя встает, потягивается и мчится в воду бегом. Мы так нагрелись, что кажется, сейчас вода зашипит на коже.
Немного обсохнув после быстрого купания, собираем вещички, застегиваем на пузе свои удобные сарафаны и отправляемся к домику. Идти лучше по кромке воды. Там есть узкая полоса песка, мокрого и плотного. Если сдвинуться на полшажка к воде, то будешь увязать по щиколотку в мокром песке, а если сдвинуться вправо - то увязнешь в сухом. Поэтому мы выстраиваемся в затылок друг другу уже автоматически и маршируем, с удовольствием ударяя пятками.
Первое, что необходимо сделать в душной полутьме фанерного жилища, это - залезть на стул перед зеркалом и попытаться увидеть новый загар. Увы, пока не видно даже разницы. Той самой, наличие которой определяется оттягиванием резинки плавок. Валя в трансе. Сейчас мне предстоит выдержать очередную порцию упреков насчет безвременного ухода с пляжа. Хотя от жадности сгораем мы каждый год по нескольку раз. Мне тоже очень хочется иметь шоколадный загар, но у меня его никогда не бывает. Обе мы загораем в золотистый цвет, который появляется уже в июне как будто сам собой, а к концу лета становится просто чуть насыщеннее. Так что загар у нас не шоколадный, и даже не молочно-шоколадный, а булочный. Ну и фиг бы с ним, решила я еще пару лет назад, поняв, что рыжим приходится в сто раз хуже.
Я уныло выслушиваю Валины причитания, раздумывая о том, как мне не хочется идти на кухню. Мы находимся в том счастливом возрасте, когда нам просто так дарят мандарины жгучие торговцы с керченского базара и когда, для баланса, нас крепко не любят почти все женщины от тридцати лет и дальше. Нас не любят еще и молодухи, выскочившие замуж, как и положено на юге, слишком рано. Они бывают трех разновидностей. Просто измученные недосыпанием, младенцами, кастрюлями и мужьями, - не любят нас за безделье и возможность бегать на дискотеку по пять раз на неделе. Очень растолстевшие после родов (по керченскому выражению 'раскабаневшие'), - не любят нас за тонкие талии, джинсики почти детских размеров и обтянутые маечки. Третья разновидность представляет из себя совокупность первой и второй. Тут случается даже откровенная ненависть.
А грущу я потому, что вряд ли в большой общей кухне увижу хоть одного торговца мандаринами. А вот ядовитых и придирчивых теток - сколько угодно. Я их боюсь. Я уверена, что все вокруг лучше меня чистят картошку, режут мясо и солят кипящий суп. Мало этого, они еще зорко следят за тем, что и как ты готовишь, и не упустят случая язвительно прокомментировать процесс. А когда на меня смотрят, я вообще забываю, как делаются самые простые вещи. Если бы не Валя, я бы три дня прожила на сухомятке в полном счастии. Но Валя здесь, и мне придется это пережить.
-Валь, только на кухне ты командуй, а я буду на подхвате, ладно?
Валю это вполне устраивает. Продолжая топтаться на стуле, в надежде увидеть будущий загар, она начинает командовать:
-Так, возьми кастрюлю, которая побольше. Ложку, нож, пакет с приправами... что еще... Ага, из моего большого пакета штук пять картошек достань и морковку. Хорошо, что мы не забыли холодильник включить, у нас там пучок петрушки и укропа. Колбасу, наверное, съедим на обед, а то она с нами с утра по жаре каталась.
Шестнадцатилетняя девушка, захватившая из дома морковку для супа и пучок зелени для салата, вызывает у меня трепет и уважение. Валюшка спрыгивает со стула и лезет в холодильник. Пообщавшись с колбасой, она минуту размышляет и докладывает:
-Сварим легкий супчик с колбасой, а то что-то она мне подозрительная. Не стоит есть ее просто так, лучше проварить. А на второе что будем делать?
-Валь, ты хочешь меня уморить домашним хозяйством? У меня есть консервы - тушенка там, рис с овощами, тюлька в томате! Давай откроем в домике и съедим после супа!
-Не пугайся так, просто разогреем на сковородке и все. Забирай, что сможешь, а я еще захвачу пару тарелок и тряпку какую-нибудь для горячего.
Прижимая к себе кастрюли с тарелками и удерживая на пальце пакет с овощами, отправляемся на кухню. В распахнутое окно видна большая плита и много потных ситцевых теток с ложками и ножами в руках. Под окном - чахлая клумба, где среди цветов растет полезная мята. Растения выглядят так, будто поливают их не водой, а кипятком или горячим супом. Может, так оно и есть, ведь вся пресная вода на косе привозная. На подходах к кухне, устроившись на большой бетонной плите, хозяйки чистят картошку, лук и всякое такое. Несмотря на распахнутое окно и двери, внутри неимоверно жарко. Из обстановки - пара столов, эмалированная мойка и светло-желтый титан с кипятком. Точно такой же краской выкрашен наш катерок 'Рейд'. Оставив меня снаружи чистить картошку, Валя героически устремляется внутрь. Поглядывая в двери, я вижу, как она деловито движется от стола к плите, от плиты к титану, что-то наливает, что-то сыплет. Через пару минут она уже переговаривается с толстенной теткой, вооруженной огромным половником. Тетка кивает и жестикулирует половником, рискуя перебить всех вокругстоящих. Валя выскакивает из дверей и, полыхая вспотевшим лицом, усаживается рядом со мной на краешек бетонной плиты.
-Фу-у, ну и жара там внутри, - делится она, вытирая лицо подолом сарафана, - у меня рожа сильно покраснела?
-Не-е, чуть-чуть розовенькая стала, - утешительно вру я, - а о чем это вы с теткой так мило беседовали? О супе?
Валюшка фыркает:
- Как всегда, сначала она заявила, типа, в пространство, что ходят тут бестолковые, патлами трясут в чужую еду, нет, чтобы косынку надеть.
- Вот старая корова! А ты что?
-Да так, промолчала сперва. А потом спросила, можно ли кипяток из титана наливать в кастрюлю. А потом - можно ее ведро с борщом чуть-чуть сдвинуть, чтобы наша кастрюлька поместилась.
-Ведро борща! С ума сойти - в такую жару! Мне сейчас поплохеет. Ну и что, она тебя не обругала?
-Ха, она теперь следит за нашей кастрюлей и позовет меня, когда закипит!
-Ну, ты психолог, елки-палки! Как ты умудряешься с такими общаться, я бы уже поругалась! Мне дома бабы Лены хватает по самое горло.
-Да ладно, они, в общем-то, неплохие, просто скандальные.
-Я все равно не понимаю, как можно незнакомого человека обидеть сначала, а потом чуть ли не целоваться к нему лезть!
-Это потому что ты ненастоящая южанка, у тебя предки не местные. Ты же сама рассказывала, что в Архангельске даже в автобусах все молчат.
Разговаривая, Валя ловко дочищает картошку отобранным у меня ножом и подытоживает:
-Представляешь, в Керчи - заходишь в автобус, а там все молчат.
Конечно, на наш смех оборачиваются все тетки с ножами. Валя отправляет меня в домик за оставленным там лавровым листом, а сама несется в кухню закидывать в кипяток картошку и резать колбасу. Толстая тетища уже призывно размахивает половником.
Я бодро простукиваю босоножками светло-серые плитки узенькой дорожки. Я счастлива. Слева наплывает и тонет в жаре терпкий аромат бархатцев, его догоняет ужасно-прекрасный специфичный запах гниющих водорослей. Справа, с полускрытых кустарником веранд, пахнет разнообразной горячей едой, звенят вилки-ложки - народ садится пообедать. Потом, наевшись, народ перекемарит самую злую жару в домиках и на верандах, чтобы часам к трем-четырем снова густо заселить пляж. А сейчас на пляже зависают только самые упрямые безумцы. Я не люблю купаться в такую жару - вода кажется по контрасту слишком холодной. Заходя в море, откровенно мерзнешь и покрываешься противными мурашками. А сидеть на берегу без купания просто невыносимо. Когда жара переваливает за 35 градусов, я ее слышу. Она издает сухое гудение, густо пронизанное высоким стрекотом кузнечиков. Их пение в жару - как рассыпанный по пересохшей глине нестерпимый блеск слюдяных осколков. А, может, это гудит в ушах моя перегретая кровь.
Подбежав к домику, радостно отмечаю, что стремящийся к спокойному отдыху сосед уже повесил поперек веранды большое покрывало, избавив нас от лишних хлопот. Наша комнатка - угловая, теперь мы отделены от всех. Очень уютно и не нужно в замке ковыряться под соседскими взглядами. Разыскав лавровый лист, успеваю посмотреться в зеркало. Потом, от самой двери, возвращаюсь и смотрюсь снова, взобравшись на стул. На всякий случай.
На обратной дороге наблюдаю небольшую толпу несчастных, вынужденных покинуть райский остров и отправиться в город на дневном катере. Мне уже странно видеть полностью одетых людей. Некоторые мужчины даже в носках. Бедные! Все они движутся на причал. Катер в море движется к ним навстречу. В толпе кто-то кому-то машет рукой. Улыбается. Какая хорошая улыбка! Кстати, похоже, что это тот самый Валера, который подходил к нам на пляже. С ума сойти, он же мне машет! А вдруг, за моей спиной еще кто-то есть, а я помашу ему в ответ? Буду ведь выглядеть полной дурой! А если именно мне, а я, как совсем бестолковая, просто пробегу мимо, что он подумает? Ладно, пусть думает, что хочет. Я схитрю и помашу так, непонятно кому - может у меня тоже кто-нибудь знакомый едет в город. На каждую мысль - всего по секунде, поэтому я успеваю на бегу помахать рукой, по-кретински неопределенно улыбаясь всем подряд. Могу себе представить, что подумали остальные.
Я, вообще, с детства ужасно стеснительная. Но, промучившись сама с собой до тринадцати лет, с ужасом поняла, что с этим надо что-то делать. Причем делать самой, потому что нет никого вокруг, кто занялся бы этим грамотно. С тех пор я на вид очень общительная, а внутри продолжаю оставаться дико стеснительной. То есть, по тридцать раз обсасываю каждое свое действие, каждую фразу в полной уверенности, что все смотрят только на меня. И только про мои поступки потом думают и говорят. Главное мое достижение состоит в том, что раньше я из-за этого предпочитала ничего не делать, скромно отсиживаясь в уголке, а теперь беспрерывно переламываю себя, производя всякие действия, чтобы потом мучиться сомнениями мысленно, тайком от других. Так что, рукой я помахала наполовину из принципа, после чего прибавила ходу, торопясь скрыться за деревьями. Уже спрятавшись, притормаживаю, вспомнив, что сейчас я могу увидеть обещанного на завтра Лешу. Насколько можно разглядеть со спины, Леша оказывается тем самым Ихтиандром, на которого положила глаз Валюшка. Меня веселит сложившаяся ситуация - один видел, как красиво мы кривляемся, а другой - как изящно кушаем овощи. И я предвкушаю, как обрадуется этой новости моя щепетильная подружка.
Валя стоит в прозрачной тени корявых старых маслин и общается уже с двумя ситцевыми толстухами. Похоже, найдя свободные уши, тети уже рассказали ей про всех своих родственников. Я протягиваю руку, чтобы отдать пакетик с лаврушкой, как вдруг все замолкают, глядя мне за спину. Тетки расплываются в гостеприимных улыбках. Одна из них покидает наше общество, устремившись кому-то навстречу с мощью и грацией керченского парома. На ходу паром задевает меня, слегка отбрасывает и разворачивает, думаю, даже не заметив. Зато я вижу причину всеобщего внимания. В дверях кухни, держа кастрюлю с насыпанными в нее мидиями, стоит совершенно неправдоподобный мужчина - под два метра ростом, загорелый, с золотисто-выгоревшими кудрями и небольшой бородкой, с яркими голубыми глазами, одетый в шорты цвета хаки. Он всматривается в глубину кухни, пытаясь увидеть в полутьме после яркого света, есть ли на плите свободное место. Тетка-паром, поравнявшись со сказочным скандинавом, нежно ухватывает его под локоток и увлекает к плите, беспрерывно и громко воркуя. В ее токовании звучат слова 'ведерочко', 'местечко', 'кастрюльки', 'ракушечки' и все в таком же духе. Натягивая пропотевший ситец могучей спиной, тетка со скрежетом двигает кипящие и булькающие кастрюли, бережно отбирает у Хейердала его экзотический обед и торжественно устанавливает на расчищенное пространство. Пару секунд оба стоят молча, глядя на кастрюлю, потом, белозубо улыбнувшись, красавец покидает кухню и скрывается за деревьями. Все это время в кухне никто ничего не делает. Все стоят и молча смотрят. Когда скандинав исчезает, снова мелькают ножи и поварешки, слышатся разговоры и смешки. Паромообразная тетя, перебрасываясь фразами с кухонным обществом, гордо выплывает наружу, утирая мокрый лоб и щеки. Тетя номер два, стоящая рядом с нами, нетерпеливо ожидает комментариев.
-Ну и жарко сегодня, пожарче, чем вчера, - делится с нами ценнейшими наблюдениями Паром.
-Родственник, что ли? - подхватывает беседу номер второй.
-Да не, вчера тоже приходил, ужин готовил, - объясняет Паром степень своего знакомства с красавцем. По керченским меркам вполне достаточно для дальнейшего общения.
-А что ж так, такому мужику и некому ужин сготовить?
-Не, он не один. Я ж тоже, как увидела, что сам, сразу спросила. Про женщину. Говорит, с женой. Я его на пляже видала утречком с ней. Тоже такая, - высокая, волос белый. Не знаю, жена или как по-другому, потому что кольца нет у ей. У него есть, а у нее нету! Только цепочка на шее тоненькая золотая. Ну, красивая, конечно, женщина. Не такая, как наши. - Паром понижает голос, - он ее на руках в воду снес, целует. Ушли потом за руку. Може, роман у них. И не готовит она, видишь.
-Маникюр, значит, бережет. Може и роман, раз на руках носит. По годам-то уже не школьники. - Номер второй начинает веселиться, - слышь, Николавна, вот тебе счас роман с твоим Романычем, пусть бы тебя на руках, да в воду!
-Да ты что, он же ж у меня такой мелкий, я ж его придавлю на раз, остануся вдовою!
Тетки громко и заразительно ржут, утирая выступившие слезы. Мы, глядя на них, тоже веселимся. Номер второй хлопает Парома-Николавну по руке и показывает на дорожку. К ним семенящей походкой приближается миниатюрный мужичок в старых шерстяных брюках, подвернутых над разболтанными резиновыми шлепанцами-вьетнамками. В руке - скомканная тряпка.
-Лида, ну шо там с борщом, все ж уже ложками по столу стучат, - обращается он к Николавне, мельком оглядев общество, - а ты тут застряла! Давай ведро, что ли. Готово уже?
Притихшие было, тетки начинают ржать с новой силой.
-Ой, не могу, герой мой заявился! За борщом! - Николавна развлекается вовсю, - Выбирай, Романыч, ведро потащишь, или меня понесешь?
Романыч подозрительно оглядывает поблизости стоящих: - чего уже тут напридумывали? -Ну, бабы, как соберутся, так всяких глупостей наплетут! Давай ведро, тебя разве унесешь, балерина! Я вот тряпку взял, чтоб не обжечься.
Романыч забирает оба своих сокровища и уходит. Мы со своей небольшой кастрюлькой чешем по дорожке за ними, выслушивая, как Николавна рассказывает мужу о неместном сказочном мужчине, который сам готовит, а в перерывах носит жену на руках. Ответные реплики Романыча звучат скептически. Валюшка мечтательно вздыхает:
-Да-а, какой мужик, прям, как в кино. Высокий! Интересно, сколько ему лет? С бородкой, наверно, старый уже. А выглядит хорошо.
-Лет тридцать, наверно, ему. Не мальчик.
-Ленк, а ты бы встречалась с таким старым, если он такой красивый, например?
-Не знаю, это ведь мужчина, с ним просто так за мидиями не походишь. Надо быть уже не девочкой. И потом, может, это скучно, о чем с ним разговаривать?
-Может, он не сильно и разговорчивый.
-И что тогда, только молчать и пилиться?
-Фи, какая ты пошлая! Вообще-то, да, мы так любим потрепаться о всякой фигне, так что, это не для нас.
-То есть, ты разрешаешь ему жить дальше с женой?
-Ну, да. Можно даже найти их и сообщить, чтоб не боялись. Мы их не тронем. А вообще, это все ужасно! Вот, смотри, ровесники все какие-то убогие - или совсем бандиты, или тупицы. А которые постарше - тоже не вариант. Что же делать?
-Ну, не знаю, есть надежда, что это все временно, мы же будем старше, может перейдем во взрослую жизнь и все изменится?
-А ты хочешь во взрослую жизнь?
-Не знаю, я готовить не очень-то умею. Надо думать про учебу, работу. И про секс. На кухню не пойдем, второе съедим из банки, хорошо?
Оказывается, за интересными разговорами мы уже почти обедаем. Сочетание в одной фразе секса и обеда отвлекает нас от тяжелых раздумий о будущем. Пыхтя, мы выносим на веранду столик и ставим его в тени дикого винограда. Валюшка сервирует все по-взрослому, даже банку тюльки в томате - знаменитую 'братскую могилу' - аккуратно вываливает в две мелкие тарелки. На третье у нас - домашний компот из алычи прекрасного рубинового цвета, привезенный Валей в стеклянной бутылке из-под чего-то импортного. Бутылки эти очень ценятся хозяйками за заворачивающиеся крышки и проживают в семьях очень долгую жизнь, аккуратно моются, сушатся и хранятся вместе с банками для закаток. С Валиной большой бутылкой я знакома уже несколько лет - она сопровождает нас на все керченские пляжи.
После еды мы продолжаем лениться на стульях в нежной кружевной тени винограда. Он так густо заплел угол домика и боковую часть веранды, что, найдя щели в досках, пророс даже внутрь комнаты. Я очень радовалась, обнаружив в углу за кроватью букет свежих зеленых листьев. Как-то он умудряется зеленеть там без солнца?
Нам настолько лениво, что Валя даже предлагает пойти пока в домик и вздремнуть. Вместо пляжа. Я возражаю - ведь валяться на кроватях мы могли и дома, а здесь надо находиться на воздухе каждую секунду. На самом деле, я ленюсь встать со стула. Кстати, вспоминаю и сообщаю Вале о Валере и Леше-Ихтиандре. Валя ленится слишком переживать ситуацию и машет рукой, мол, как будет - так пусть и будет.
Мы поддерживаем разговор - вялый, как сердцебиение в анабиозе. Но минут через двадцать начинаем оживать, активнее жестикулировать, посмеиваться. И еще через десять минут мы готовы действовать дальше.
-Ну, что, тихий час окончен? - Валя сладко потягивается и начинает греметь посудой, - куда двинем?
-Может, на Азов сходим на разведку?
-Там воняет гнилью, не хочу!
-Между прочим, это водоросли, от них воздух йодом насыщен, так что, нюхать эту гадость очень полезно.
-Ленка, хватит тебе со своей полезностью! Давай лучше пройдемся на ближний конец косы.
-До самого чаячьего острова? Далековато.
-А кто нас заставляет до конца тащиться? Прогуляемся в ту сторону, а как надоест - повернем обратно. Давай, я двину мыть посуду, а ты собери пакет с собой. Только не бери ничего лишнего, а то руки оттянем. И не забудь ничего - туда ведь идти не близко!
Оставив меня размышлять над противоречивыми указаниями, Валя исчезает с горкой грязной посуды. Помыть посуду можно не только в специальной мойке около кухни, но и в море - не с той стороны, где хороший пляж, а со стороны Азова. Там к берегу постоянно прибивает водоросли, они лежат вдоль всего берега валиком полуметровой толщины, плотным, как диванные подушки. Снизу валик мокрый и черный, а с макушки, где его иссушивает солнце - цвета соли с перцем. Ветер треплет сухие стебли, отрывает и носит повсюду плоские одинаковые ленточки. Когда случается шторм, море заботливо подновляет валик, накидывая сверху блестящие темно-зеленые стебли. Стопку посуды удобнее ставить на эту ипровизированную тумбочку, чем на прилипающий песок.
Едва заметно меняется свет. Солнце пылает по-прежнему яростно горячо, но, пока мы сидели в тени, ушла пронзительная светлота, прибавилось желтизны и все предметы стали более объемными. Пока еще совсем чуть-чуть. Мы снова шлепаем по кромке воды, оставляя по правую руку густо заселенный пляж. Прямо перед нами, за проливом, маячит городская телебашня. По проливу обманчиво медленно движутся суда, направляясь в керченский порт или, дальше - в Таганрог и Мариуполь. Если отвести глаза совсем ненадолго, корабль успевает почти скрыться из поля зрения.
Мы проходим мимо голых детей в панамках, пытающихся срыть косу до основания. Мимо мясистых женщин, упакованных в разноцветные раздельные купальники, с разнообразно толстыми животами, бедрами и грудями. Сплошные купальники почти не встречаются. Наоборот, чем старше тетки, тем чаще поистине царское пренебрежение к мнению окружающих - много просто трусов и огромных атласных бюстгальтеров с десятком пуговиц на спине. Проходим мимо мужчин, большая часть которых полузагорела - белые ноги и темно-коричневый торс. Вариант второго и третьего дня отдыха - ярко-красные ноги и загорелый торс. Мимо галдящих компаний подростков, в основном, однополых. Ребрастые тонконогие мальчики на плавки одевают просторные семейные трусы в цветочек - очень полезная мода, позволяющая отвлечься от неожиданных эрекций. Неподалеку - компания юниц - через одну со щетками для волос в руках, принимающих эффектные позы на коврике и очень любящих расчесываться на пляже. Белокожие гости с севера среди коричневых тел аборигенов режут глаз, как лилии в бурьяне. В воде две однополые компании обычно пересекаются, устраивая небольшой локальный шторм, во время которого почти уже девушки молодеют лет на пять и отличаются от мальчиков только длиной волос и наличием верхней части купальника.
Еще присутствуют компании молодежи постарше, уже слегка разнополые. Либо на несколько девушек - один парень (собирались поехать вдвоем, но она сдуру пригласила подружку, а к той приехала сестра с подружкой), либо четыре-пять парней и одна девушка - ничья и общая одновременно - громче всех ругается, дальше всех плюется и лучше всех ныряет с причала. Парни из ее компании смотрят на посторонних девушек. Своей достаются только дружеские тычки локтем под бок.
И, конечно, проходим мимо предмета зависти и мечтаний - просто парочек. Неважно, что у них там за отношения, неважно, что вчера они первый раз встретились и завтра, может, разбегутся. Все равно, очень хочется сидеть так же в обнимку на песке, держась за руки заходить в воду, обнимать за плечи, пока тебя носят в воде и целоваться, заплыв далеко-далеко. Ах!!!
Парочки встречаются абсолютно разновозрастные. Тем, кто старше двадцати, мы не завидуем. Мы не обращаем на них особого внимания, хотя я с мимолетным удивлением отмечаю, что стариканы тоже, бывает, держатся за руки и обнимаются в воде. Меня это не смешит и не смущает, как многих тинейджеров, я просто отодвигаю это на потом, когда сама приближусь к этому возрасту. Ведь показывают же в импортных фильмах немолодых, по моему мнению, людей, которые влюбляются и все прочее. Может, действительно, они тоже что-то чувствуют, я это вполне допускаю.
Народу на пляже все меньше, растительность все реже - самый край пансионата. Веранды последних домиков, построенных почему-то боком к пляжу, смотрят на сетку-рабицу вихлястого забора, отделяющего территорию, где за вас несут какую-то ответственность, от диких и опасных мест, где вы можете тонуть и теряться в свое удовольствие. Вообще, на косе отдыхающие тонут почти каждый год. Исключительно по собственной глупости, потому как про опасные течения на концах косы знают все местные и по двадцать раз рассказывают тем, кто не знает. Лично я уважительно отношусь к тому факту, что, завихряясь, тягуны все выносят в пролив, и потом никогда ничего не прибивает обратно к берегам косы. И не собираюсь выяснять правдивость этих утверждений опытным путем. Я слишком уважаю море и отдаю должное его силе. Тем более, что мы с Валюшкой почти в каждом году видели, как кружит над косой небольшой самолетик, разыскивая пропавших отдыхающих. Ну, а потеряться на самой косе практически невозможно, если тебе больше пяти лет и ты выше метра ростом.
Мы топаем по берегу Черного моря след в след, а справа, за щеткой светло-желтой травы, видны удочки и головы рыбаков, караулящих рыбу на берегу Азова. Ветер мучает наши волосы, раздражающе кидаясь со всех сторон и залепляя прядями глаза и нос. Ветер дует в уши, пытаясь перешуметь прибой, и мы не слышим ничего, кроме ветра и моря. Разговаривать на ходу тоже невозможно, поэтому мы поем. Друг друга мы не слышим, поэтому поем порознь все, что взбредет в голову. Петь можно очень громко, просто орать - и это очень здорово! К вечеру точно охрипнем. Когда я замолкаю, чтобы перевести дыхание, до меня доносятся обрывки Валиного самозабвенного пения.
Вдруг Валя замедляет шаги и, заведя руку за спину, делает мне какие-то жесты, призывая обратить внимание на что-то. Она не останавливается, но идет все медленнее, и я почти утыкаюсь ей в спину. Вытянув шею, я вижу, что впереди из воды выходит тот самый кухонный киногерой. Он довольно далеко и успеет пересечь нам дорогу, тем более что Валюшка марширует почти на одном месте. Он совершенно великолепен, у него чудесный загар, он улыбается кому-то в зарослях травы своей ослепительной улыбкой. И он абсолютно гол. То, что я издалека пару секунд принимала за маленькие светлые плавки, оказывается вовсе даже не плавками! Совершенно нереальный в своем скандинавском великолепии, он пересекает линию прибоя перед самым нашим носом и направляется к границе травы, убирая со лба мокрые золотые пряди. Навстречу ему из травы поднимается та самая, - 'не такая, как наши'. Рослая, похожая на него, как сестра, с роскошной гривой светлых волос до лопаток и тоже - без ни-че-го! Не поворачивая голов, краем глаза мы успеваем заметить, как, постояв секунду в обнимку, они увлекают друг друга в высокую рыжую траву и исчезают из виду.
Валя прибавляет шагу, я еле поспеваю и через пару минут, уже слегка придя в себя, требую привала:
- Валь, хватит бежать, давай искупнемся! А то я буду думать, что у меня ноги в два раза короче твоих. Я не успеваю!
Валя притормаживает и, не поворачивая головы, спрашивает:
- Мы уже далеко от них ушли?
- Да! И потом - тут же поворот, они нас не увидят.
- Еще чуть-чуть пройдем для гарантии, - решает Валя.
-Да? А вдруг там снова кто-нибудь голый валяется?
Такая перспектива Валю пугает, и мы мгновенно останавливаемся на привал. Нам нужно отдохнуть, остыть от ходьбы, охладиться и прийти в себя, подробно обсудив увиденное.
-Вот это да! С ума сойти! Представляешь, я думала он в плавках, а потом, когда поняла, что..., так перепугалась! Если бы я не затормозила, мы бы прямо столкнулись! Фу! Я и так не знала, куда глаза девать!
-Да, неожиданность. Но ты хорошо справилась, мы прошли, как ни в чем ни бывало. Представляешь, если бы мы остановились или руками начали бы махать. А какие красивые! Я таких никогда не видела!
-Это, наверное, прибалты. Она похожа на Вию Артмане, только похудее. Вот здорово, наверное, быть такими красивыми!
-Валь, кстати, она тебя выше на целую голову. А ты говоришь, что ты шпала.
-Но она же красивая! А я что?
-А ты тоже красивая. Просто ты еще молодая совсем.
-А что же, по-твоему, молодые - некрасивые, что-ли?
-Ну, понимаешь, когда совсем молодые, то еще ненастоящие. Ну, как дети. А потом уже становятся красивыми по жизни. Или не становятся.
-Я не стану, - Валюшка безнадежно машет рукой.
-А я думаю, стану.
-Да? - Валя смотрит на меня заинтересованно и несколько неодобрительно, - и почему ты так решила? Нет, я не хочу сказать, что ты некрасивая, ты очень даже хорошенькая, но с чего ты взяла, что будешь еще лучше?
Рассуждая, мы стоим по пояс в воде и разглядываем наши зыбкие отражения - очень цветные.
-Ну, понимаешь, у меня, и у тебя, кстати, тоже - все на месте. Нормальные ноги, руки. Волосы красивые. Глаза не такие, как у мыши. Значит, надо за собой следить, ухаживать за лицом и телом. Тренироваться, если надо будет похудеть. В общем, всячески развиваться. Ну и за характером следить - не склочничать и не ныть по пустякам, уметь интересно разговаривать. Тогда будешь красивее, чем от природы.
-Ну-у, не знаю. Есть же люди, красивые сами по себе. И делать им ничего не надо. Вон, всякие актрисы в кино. Бывают такие лапочки!
-А я читала, что в кино как раз все искусственно сделанное. А в жизни все рядом. Твой хахаль в автобусе с тобой проедется - летом в жару - все сразу разглядит, что на тебе нарисовано.
-Ой, Лен, ты вечно любишь спорить! Как начнешь свои теории рассказывать, как будто у кого-то на это хватает времени! Можно подумать, ты действительно собралась и за собой следить, и книжки всякие читать! Да откуда ты время будешь брать на всякие глупости, если будет семья и все такое?
-Но ведь это же не глупости! Значит, нужна такая семья, где меня поддержат.
-Ну да, будешь теткой тридцатилетней, а все, как девочка, кеды на ноги - и на стадион!
-Валь, не ругайся, ты спросила, я ответила. Что ты расстраиваешься? У меня может быть свое мнение?
Валя обиженно молчит. Мы уже плывем. Я недоумеваю. Сейчас, как и почти всегда, я и половины не говорю того, о чем подумала. Я уже привыкла к тому, что мои рассуждения окружающих раздражают. Хотя я не вредничаю и не злословлю. Единственный человек, с кем я могу поговорить всласть, это мой старший брат. Но он учится в Таганрогском радиотехническом институте и дома появляется раз в год. Нас смешат одни и те же вещи, и остроумие мы воспринимаем как остроумие, а не как попытку обидеть кого-либо. И если я пускаюсь в рассуждения, он внимательно выслушивает меня и поддерживает разговор. От всех остальных я не раз слышала фразы 'слишком любишь порассуждать', 'что, больно умная стала?' или 'твое мнение никого не интересует'. Последней фразой меня часто угощают в школе. Так что, разговаривая с окружающими, я контролирую высказывания. Помогает не всегда.
Сейчас я не слишком расстраиваюсь. Я есть я, а Валя есть Валя. Она может сколько угодно сердиться, что наши убеждения не совпадают, - все равно, переубедить меня у нее не получится.
Поплавав, мы идем дальше, обсыхая на ходу. Коса становится все уже. На этой стороне мы одни. Зато рыбаки на азовской стороне видны уже по пояс. На песке попадаются насыпи из одних ракушек - большие пятна, бьющие по глазам белизной. Ходить по ним - как по битому стеклу, только ноги не режешь в кровь. Полоска пляжа тоже сужается. Мы уже видим самый хвостик косы. Там трава, разделяющая два пляжа, заканчивается раньше, две полосы песка смыкаются и через пару десятков метров исчезают в воде. Оконечность косы не прямая, а изогнута полукольцом в сторону Черного моря. Наверное, из-за сильного течения. Этот хвостик все время меняет очертания - каждый год песок перемывается и ложится по-разному. С левой стороны море сочного зеленого цвета, с правой - темно-синее. На границе двух морей - за полукруглым хвостиком - белые барашки отмечают подводную отмель. Еле угадываемая желтизна тянется к небольшому песчаному островку, на котором гнездятся чайки. Туда можно дойти, аккуратно ступая по самому мелкому месту. В некоторые сезоны появляется глубина, которую надо переплыть. Немного страшновато, потому что вблизи нелегко разглядеть, где под водой снова начинается отмель. Люди бывают там нечасто и это хорошо, потому как чайки откладывают на острове яйца.
Я была на острове два раза. Вернее, один раз погуляла по нему с папой, когда мне было лет десять. Насобирала длиннющих чаячьих перьев и смастерила потом из них пропеллер. Связала аккуратно подобранные пучки перьев крестом и прикрепила к центру прочную нитку. А потом бегала по пляжу, намотав нитку на руку и оглядываясь на вертящуюся игрушку. Вертясь, перья издавали мягкий и сильный звук - нечто среднее между шорохом и свистом. И так сильно опирались на воздух, что требовалось усилие, чтобы на бегу согнуть руку и приблизить игрушку к себе. Я наслаждалась игрой, бегала, слушала, не слишком понимая, что, возможно, я слышу и чувствую то же, что и летящая над морем чайка.
Второй раз я отправилась на остров пару лет назад вместе с братом. Тогда между островом и оконечностью косы намыло столько песка, что дойти можно было пешком, не замочив подбородка. Народу было, как на бульваре. Переполовиненные водой люди неторопливо брели в обоих направлениях, неся на плечах детишек, периодически здоровались со знакомыми, а то и останавливались поговорить. Присоединившись к гуляющим, мы тоже направились к острову. Но, не пройдя и трети пути, оторопев, заметили, что компанию нам составляют несколько морских котов разных размеров - от блюдца до суповой тарелки, которые столь же степенно и неторопливо передвигались по краям отмели. Может быть, тоже прогуливались. Поахав и указав попавшимся по дороге людям на реальную опасность, мы отменили поход. Я еще удивлялась тогда, что испугались только мы.
Люди в таких райских местах склонны благостно относиться к возможным опасностям. Мало кто всерьез боится сгореть или утонуть. Или быть укушенным каракуртом. Или получить удар ядовитым шипом от морского кота. Зато паук в домике или уж, переползающий тропинку, вызывают панику и почему-то возмущение. Ну, как бы, никто из отвратительных с виду созданий не вправе нарушать долгожданный летний отдых.
Мы уже приустали и неторопливо бредем по мокрому песку, выискивая место, где бы упасть на пару часов. Мы совершенно одни. Рыбаки остались позади. Наверное, здесь рыба ловится похуже. Бросаем пакет у последних кустиков сохлой травы и плавно упадаем прямо на песок. Он уже слегка остыл - не кусается, как днем. Жара ушла, оставив вместо себя мягкий бархат предвечернего тепла. Воздух как будто расступился, стал легче, и мне кажется, что мои движения опережают меня. Весь день жара, как третий, не отходила ни на шаг, дышала в затылок, давила на плечи, удерживала за руки, замедляя жесты. Она была настойчиво устойчивая, предполагая огромный запас тепла, которого хватит, чтобы не продрогнуть после долгого купания и не замерзнуть в тени. И вот ее нет. Солнце молча золотит нашу кожу и все вокруг. Не слыша дневного гула жары, я знаю, насколько нежно и тонко сейчасное тепло: после купания надо вытереться полотенцем и что-нибудь накинуть на плечи. Мне грустно от хрупкости и ненадежности золотого тепла и, чтобы не спугнуть его, я отказываюсь купаться. Валя уходит в воду, а я остаюсь на теплом песке смотреть все вокруг.
Чайки, целый день кружащие над морем, прилетают и стаей устраиваются на воде недалеко от берега. Только некоторые одиночки гуляют по песку, выискивая интересное. Я вспоминаю рыбацкую поговорку: 'Если чайка села в воду - жди хорошую погоду'. Значит, жара не ушла далеко и завтра все будет в порядке.
Я сижу, опираясь руками на песок, и рассматриваю свои круглые коленки. Солнце, утешая меня, добавило вечерней позолоты к загару, и теперь мне очень нравятся мои ноги. Конечно, я могу назвать двести пятьдесят недостатков и неправильностей в моих ногах от кончиков пальцев до бедер, но, в общем, смотрятся они неплохо. Я вытягиваю ноги, выгибаюсь и смотрю сбоку. Как это несправедливо, что, когда после детской неуклюжести в тебе начинает расцветать девушка, вдруг появляются всякие гормональные бедствия типа лишних волос, где ни попадя. Значит, сначала ты пузатая курносая третьеклассница с ненавистными косичками и толстыми щеками, а потом - хорошенькая блондинка с тонкой талией, красивой попой, но с лохматыми руками и ногами? Разве это справедливо? Минуту, разглядывая свои ноги, покрытые золотистым пушком, я грустно решаю, что лучше - много светлых и коротких волос, как у меня, или - чуть-чуть, но черных и длинных, как у одной моей одноклассницы. На какое-то короткое время я прозреваю и вижу себя со стороны - блондинка с нежным загаром, среди золота песка и филигранных метелок иссушенных трав, к ногам которой брошено живое темнеющее море. Но тут же отмахиваюсь от видения, возвращаясь к привычной грустной зоркости к мелочам.
Из красивого моря выходит ко мне красивая мокрая Валя - широкобедрая и прямоплечая, с длинными стройными ногами. Запрокидывает голову и крепко отжимает волосы на ходу. Аккуратно ступая, чтобы не уколоться об острые края ракушек, она похожа на цаплю. Мы сегодня весь день похожи на каких-нибудь животных.
-Зря ты не хочешь выкупаться, вода такая теплая.
-Я покупаюсь перед тем, как обратно пойдем. Вытрись, а то замерзнешь.
-Там рыбки какие-то плавают маленькие, прямо под ногами. Совсем не боятся.
-Это, может быть, барабуля. Такие толстенькие, да?
-Ага. Говорят, очень вкусная рыба, ты пробовала?
-Да, ела пару раз. Что-то мне не слишком понравилась. Может, просто повара такие. Малосольная хамса мне нравится больше.
-Вот, уже заговорили о еде, значит, скоро захотим есть. Надо же что-то придумать на ужин.
-Чаю попьем с печеньем. Ты давай сохни и пойдем прогуляемся до самого кончика.
-Я и мокрая могу прогуляться. Вещи оставим?
-Конечно, смотри, даже рыбаки поуходили. Мы с тобой от пансионата и до самого Камыш-Буруна совсем одни.
Мы идем, увязая в теплом песке. Потом он становится более плотным. И вот мы стоим на самом завитке - дорожка мокрого песка здесь меньше метра в ширину. Слева за спиной, прямо перед нами и справа за спиной только вода. Мне кажется, что я стою на ладони. В сотне метров - слева направо - из Черного моря в Азов плавно движется большой сухогруз. Палубные надстройки белые, закругления оттенены вечерним солнцем, - все кажется вырезанным и склеенным из белой бумаги. За проливом возвышаются покрытые выгоревшей травой холмы, местами - в черных проплешинах от летних пожаров. Налево по этим холмам начинается городской район Аршинцево, бывший Камыш-Бурун, направо лежит центральная часть города - Кировский район. Его набережную лучше видно от нашего домика, но моря там больше, поэтому все очень далеко.
Мы заходим в воду и немножко гуляем по отмели. В сторону Черного моря она обрывается небольшим уступом, а к Азову глубины нет, отмель понижается незаметно. Течение такое сильное, что поднятую для шага ногу немедленно сносит вправо. Это нас развлекает, и мы ходим туда-сюда по колено в воде, взмахивая руками для равновесия. Потом снова выбираемся на хвостик.
-Ну, что, купаться будешь? Выбирай море.
-Черное, конечно. Видишь, в Азове до глубины полчаса брести.
Мы поворачиваемся налево и обнаруживаем интересную вещь. Оказывается, внутри завитка никакого течения нет и сквозь изумительно прозрачную воду виден круто уходящий в глубину абсолютно равномерный песок. Ни ракушек, ни камешков, насыпь похожа на искусственную.
-Ох, Валь, смотри какая ванна! Прыгнем?
-Да? А вдруг там глубоко? Тут все такое, будто космическое. Даже страшновато.
-Ну, не будем прыгать, просто зайдем здесь.
-Я уже купалась.
-Хорошо, береги меня с берега.
Я аккуратно ступаю в воду и испытываю мгновенное головокружение. Песок плавно подается под ногами, и я быстро съезжаю вместе с ним на ровное дно, где воды мне по шею. Впечатление короткое, но сильное и совершенно неожиданное. Задним числом приходит боязливая мысль о зыбучих песках. Хотя, бывают ли они под водой, я не знаю.
Ахаем мы одновременно.
-Как раз мой размер, - слегка дрожащим голосом сообщаю я Вале с финиша, вытягивая шею, чтобы не хлебнуть воды. - Не хочешь прокатиться?
Валя растопыривает локти и с серьезным лицом делает маленький шажок в воду. Через секунду ее голова торчит рядом с моей.
-Слушай, как здорово! Хочу еще!
-Давай вылезем подальше, чтобы зря горку не рушить.
Мы отплываем метров на пять в сторону, выбираемся из воды, и, торопясь, скачем на хвостик. Вода в необычном бассейне такая же прозрачная, как и до наших упражнений. На подводном склоне видны два широких следа.
-Смотри, Лен, никакой мути нет.
-Наверное, здесь задерживается только самый крупный песок. А всю мелочь уносит течением. Правда, камней мелких тоже нет.
-А их, наверно, не дотягивает досюда. Давай рядом съедем вдвоем.
Мы одновременно ступаем в воду и снова телепортируемся на глубину, не успев сосредоточиться на движении. Потом отплываем и повторяем аттракцион. Потом пробуем съехать по своим же следам. Это уже не так интересно. Нижний слой песка более плотный.
После пятого раза, истоптав половину бассейна, мы успокаиваемся. Конечно, можно было бы еще покататься, но тогда мы разрушим всю чашу. Мы отжимаем волосы, стоя на сухом песке и рассматриваем следы наших игр.
-Такую красоту порушили, - сокрушается Валя, - как ты думаешь, тут быстро все намоет снова?
-Конечно, течение ведь очень сильное. И потом, тут постоянно все движется. Может, нам повезло просто, и завтра вся эта чаша съехала бы вниз под собственной тяжестью.
-Ну, ладно, ты меня успокоила, юная натуралистка. Пошли вытираться.
Мы скачем, то на одной, то на другой ноге по направлению к коврику, наклоняя голову, чтобы вытряхнуть из ушей воду. Солнце садится, забирая с собой все свое золото. Сейчас мы мокрые и нам прохладно, но жара все эти дни стоит такая, что ночью никакой прохлады не будет.
Последний подарок заходящего солнца - подсвеченные метелки сухой травы. Ветер стих, и они плывут над путаницей стеблей, как неподвижные язычки пламени множества одинаковых свечей. Это так нежно и красиво, что невозможно передать. Мы идем обратно, притихшие и уставшие. Я смотрю на зажженные солнцем свечи, почти не отрываясь, и думаю, что это самая красивая вещь из виденного мною в жизни. И знаю, - все красивое, что мне еще предстоит увидеть, не подвинет и не умалит этого впечатления.
Подходя к пансионату, мы чувствуем, насколько устали.
-Я щас лягу прямо на плитках и умру, - заплетающимся голосом сообщает Валя, ступив на прохладную дорожку.
-Давай, я тоже. Будем лежать до самой дискотеки.
-Дискотеки? Тут что, еще и танцы бывают? - голос у Вали несколько окреп, в нем слышится живой интерес.
-Конечно, возле красного уголка. В том году даже дискжокей из города приезжал, с 'пятака'.
-Класс! Ленк, пойдем надысь на танцы, что ли?
-Пойдем, коли мамка лапти в чулан не запреть!
Мы дружно смеемся дежурной шутке. Это помогает нам преодолеть последние метры до родной веранды. По очереди постояв в тазу с холодной водой у крылечка, мы шлепаем внутрь и, стеная, заваливаемся на кровати. Мокрые ноги держим на весу над полом. Первые минут пять мы просто наслаждаемся отдыхом. Я обнаруживаю, что прямо над моей головой раскинул большущую паутину паук-крестовик. Сам тоже не маленький, размером с вишню. Теперь нужно решить, кто на ближайшие дни в домике хозяин: изгнать ли паука на улицу или передвинуть кровать на пару метров.
-Валь!
-М-м?
-Смотри, какой паук на потолке. Да не пугайся, он же надо мной нависает. Как отдохнем, надо будет его выгнать. И проверить все углы, вдруг где-нибудь сколопендра спряталась.
-Не пугай меня так сильно!
-Хорошо, я буду несильно пугать. Поищем ма-аленькую сколопендрочку - сантиметров двадцать. И паучков - небольших таких. И в дырки в стенах надо позаглядывать, вдруг найдем каракуртика - хорошенького такого - черненького, в красных пятнышках...
-Лена!!! Дай отдохнуть!!!
-Молчу.
-Толку-то, что молчишь. Взволновала меня всю, мне теперь отдыхается без всякого наслаждения. Садистка!
-О да-а, я садистка! Я, когда за лаврушкой прибегала, уже все проверила. Только на потолок не смотрела.
-Ну, наконец-то подросла и поумнела. Я снова наслаждаюсь. Еще понаслаждаюсь минут десять, и будем думать про ужин.
В ленивом трепе мы валяемся все сумерки, наблюдая, как сгущается темнота и слушая, как по-другому звучат голоса снаружи. Недалеко от нашего домика работает движок, поэтому не слышно моря. Меня это немножко расстраивает. Зимой, мечтая о том, как я буду засыпать и просыпаться под шум моря, я забываю про движок. Еще забываются комары, которых бывает иногда очень много. Валя предусмотрительно взяла из дома кусок марли, чтобы прикнопить ее на окна. Но пока у нас не нашлось времени, чтобы этим заняться. Я утешаюсь тем, что комары здесь бывает, бывают, а бывает и не бывает их. От ветра зависит.
На веранду мы выходим втроем с чайником. Вечер сделан из теплого черного бархата, расшитого огнями и звуками. Фонари горят только по центральной аллейке, а стоит свернуть на узенькие боковые - и можно передвигаться на ощупь. Со всех сторон звучат приближающиеся и удаляющиеся шаги. Шлепанье, как правило, быстрое. Это кто-то спешит с вечернего купания или бегут заигравшиеся дети на сердитые материнские вопли. Шарканье подошв и стук каблуков - медленные. Это те, кто, уже откушав, прогуливается по дорожкам. Везде - звон посуды и разговоры. Народ пьет чай, развешивает купальные принадлежности, прогуливаясь, посещает сортир.
Хватаясь за перила и виноград, мы выбираемся на освещенную аллейку и чешем в кухню. У кухонных дверей настоящее столпотворение. Горячие чайники, благоухающие кастрюли и шипящие сковородки. Мамы, бабушки, тетки, интеллигентные приезжие дамы в шортах, маленькие девочки с ложками и солонками, забытыми хозяйками в домиках. Несколько мужчин. Буквально - двое. Красавца из Прибалтики среди них нет. Я тихо радуюсь, что у нас есть печенье и консервы. И что за нашим домиком начинается магазин, где завтра можно будет купить еще печенья и консервов.
Пока я переминаюсь с ноги на ногу на границе света и тени, Валя храбро ныряет в народ и возвращается с чайником кипятка. Мы несем его в домик по центральной аллее, наблюдая гуляющих. Откуда-то периодически появляются тонкие девушки с русалочьими распущенными волосами. Они материализуются из темноты, пересекают бледный свет фонаря и пропадают, чтобы показаться далеко впереди стройным силуэтом. Когда одна из них выскакивает из кустов прямо на нас, фонарь с готовностью освещает облупленный нос и ободранные коленки двенадцатилетнего сокровища. Малявка пробегает вперед, и ночь мягко привлекает ее к себе, убирая ненужное дневное. И снова впереди - неземное создание.
Плитки аллеи полны теней - густых и прозрачных. Их больше, чем людей, они вырастают и уменьшаются. Я смотрю на черно-белое кино под ногами, пытаясь сосчитать нас двоих, но все время еще чьи-то тени, далеко обогнав своих хозяев, вклиниваются между нами. Идя вдвоем по дорожке, мы собрали под ногами целую компанию.
К чаю прилетают комары, и мы спасаемся в душную комнату. Тусклая лампочка без плафона и кровати, застеленные колючими зелеными одеялами с красной полосой, напоминают спальню какого-то пионерлагеря из детских кошмаров ('мамочка, забери меня отсюда! Мне здесь плохо!'). Мне сразу вспоминаются загадочные и зловещие слова 'отрядное место'. Какой кретин мог придумать такой термин? У меня он вызывает какие-то анатомические ассоциации. Ну, это не про нашу спальню, а просто из-за воспоминаний о пионерлагере. Ужасно! Комната просто требует, чтобы мы быстренько выметались гулять и возвращались попозже.
-Ленк?
-Да?
-А ты взяла с собой что-нибудь одевать вечером? Ну, не свитер, конечно, а, типа, для танцев.
-Да. Я взяла комбез свой коттоновый. И майку зеленую с вырезом.
-Майку-то зачем? Его ж можно просто так одевать.
-Да мама запихнула. Еще и шорты положила.
-Чего ты, нормально тебе в шортах.
-Не хочу я нормально, я хочу, чтобы высший класс. А в шортах у меня ноги толстые и короткие.
-Чума! Значит, в джинсах у тебя нормальные ноги, а в шортах они сразу укорачиваются и толстеют?
-Ну, не знаю. Мне так кажется.
-Креститься надо, когда кажется. Тебе как раз и надо носить шорты. Я вот, со своими соломинами, никогда их не надену.
-Глупости. А у тебя что?
-Коричневая юбка. Ну, та удлиненная. Которую я зимой пошила. И белая футболка.
Мне не нравится Валина коричневая юбка. У нее высокий пояс, из-за этого у Вали начисто пропадает талия. Не скажу, что совсем плохо, но не высший класс. Но я благоразумно помалкиваю. Раз уж взяла, не портить же ей вечер. Переодеться все равно не во что.
Вообще, у нас мало купленных вещей. Небогатые семьи. Причем, мало настолько, что в пятнадцатилетнем возрасте практически все летние тряпочки пошиты самостоятельно. Тем более, что магазины напрочь пустые. Чтобы не упустить счастливый случай, мы постоянно пасемся в 'Детском мире', особенно в отделе с мальчиковыми сорочками. Чудесные клетчатые и голубые рубашечки за трояк, которые шьют на швейной фабрике в Старом Крыму, конечно, не позволяют нам выглядеть так, как выглядят богатые керченские дочки в мешковатых велюровых платьях за колено (модное миди!) и с маминым золотом на пальцах. Но позволяют быть вполне сопоставимыми с какой-нибудь Джейн Фондой из суперпопулярного фильма 'Забавные приключения Дика и Джейн'.
Внезапно и неожиданно для всех научившись шить в тринадцатилетнем возрасте, я почувствовала себя почти всемогущей. И совершенно независимой. Как здорово, что можно не ломать голову, где купить-достать и где взять денег на покупки! А ведь я даже кукол не мучила всякими лоскутами и одежками. Никаких пасторалей: подружки, игрушки, корзинки с лоскутками и подушечки для иголок.
Просто в седьмом классе учительница труда велела принести ситца - будем шить летнюю юбку. Мы с мамой сходили в магазин, где меня совершенно покорил ярко-оранжевый штапель в мелких ромашках. Из него я пошила на уроках труда скучно-обычную юбку и получила за это пятерку. А в мае из остатков смастерила верхнюю часть, пришила к юбке и все лето пробегала в расчудесном сарафане. Он был настолько волшебным, что, когда я надела его первый раз и вышла из подъезда, гогочущие на лавочке дворовые ребятки дружно смолкли, провожая меня взглядами. На следующий день все они со мной здоровались. До этого меня не замечали.
После этого меня прорвало. Из того добра, что валялось дома в старых чемоданах, я за пару месяцев насочиняла себе такое количество юбок, маек, батников и жилеток, что могла менять наряды каждый день. Моя бабка Лена злобствовала, папа ворчал, что я изрезала и перепортила все очень нужные в хозяйстве тряпки (многие из которых лежали в чемоданах лет десять), а мама вздыхала и осторожно интересовалась, сколько юбок мне еще нужно, чтобы чувствовать себя одетой.
Хуже было зимой, потому что пошить пальто даже я, всемогущая, в пятнадцать лет не решалась. И, конечно, всегда была головная боль с обувью. Но все равно, было здорово пошить джинсы из привезенного мамой куска индийского коттона и бегать летом одетой хорошо! Оставшийся кусочек коттона полежал-полежал какое-то время, а потом меня осенило, и я пошила из него корсаж на лямках. Впереди он застегивался на ярко-желтую разъемную молнию, а к джинсам пристегивался потайными пуговками. После того, как я выгуляла свой шедевр первый раз, соседка заметила моей маме, что негоже баловать дочь покупкой таких дорогих вещей. Я раздулась от гордости так, что комбез чуть не лопнул по швам. Вот его я и собралась одеть сегодня вечером.
Мы расчесываем сто раз мытые морем волосы и пытаемся накрасить ресницы при свете тусклой лампочки. Сердце немножко быстро стучит в предвкушении, - что ждет нас сегодня вечером? Вдруг там, в темноте, ходят загадочные Они. Один для Вали, другой для меня. Конечно же, вместе, как и мы. Оба красивые, спортивные, веселые, добрые и так далее-далее...
- Валь, а что с комарами будем делать? Они же нас сожрут!
- Да ладно, потерпим.
- Тебе хорошо терпеть, тебя меньше кусают!
- Лен, у тебя джинсы - по самые пятки!
- Вот они все пятки и сожрут! Давай намажемся 'Гвоздикой'.
- С ума сошла? Будем вонять на всю косу. К нам и не подойдет никто.
- Ну, Валь! Ва-аля! Ну, дай одеколон! А я тебе тени дам коричневые.
- У меня свои есть. Ты мне лучше помаду дай сливовую.
- А ты мои больше любишь. А помаду не дам без одеколона!
- Эгоистка! Ну и молодежь пошла! Хватит валяться на кровати, задрамши ноги, гони тете Вале помаду!
- А ты мне дай 'Гвоздику', хотя бы с собой. Я намажусь, когда совсем уж невмоготу будет.
- Ну, хорошо, возьми в сумке. Только таскать его сама будешь.
- Ага, я прямо в руке буду носить. Так изящно! Все прям на какашки изойдут: 'Ах, как оригинально! Наверное, это мода такая! Может, это косметичка стеклянная? Девушка, подскажите, где такое можно купить?'
- Трепло! Ты готова? Бери ключ и пойдем.
- Я не могу ключ брать. У меня руки заняты одеколоном. На весь вечер.
Валя уничтожает меня взглядом, берет ключ, и мы выходим. Я, конечно, взяла косметичку на длинном ремешке и сунула флакон одеколона в нее.
Первые полчаса мы гуляем. Степенно кружим по аллейкам, подходим к красному уголку почитать объявления о развлечениях. Убеждаемся, что дискотека бывает только по выходным. Красный уголок - многоугольное фанерное здание, похожее на африканскую хижину. Внутри - несколько рядов старых деревянных кресел, списанных из кинотеатра, и всегда работающий цветной телевизор. Сейчас над креслами торчит пяток голов, а в телевизоре знатоки ведут следствие. Удивляюсь людям, которые в таких местах смотрят телевизор. Мне на косе даже радио мешает. И магнитофон.
Гуляем дальше. Пансионат невелик, мы уже обошли его раз пять. И убедились, что сегодня не наш день в плане новых знакомств. Не то чтобы никто не подходит к нам, просто нету никого подходящего. Валюшка периодически шепотом шпыняет меня, обвиняя в засилье бабулек и младенцев. Я виновато отмалчиваюсь. Наконец, мы теряем всякую надежду, и сразу же становится хорошо. Мы видим ночь. Она как будто ждала, когда мы перестанем отвлекаться на пустяки. И, дождавшись, обступает нас со всех сторон. Ее так много и в ней так много всего, что я боюсь, вдруг мы чего-нибудь не успеем. И тороплюсь договориться с Валей:
-Давай на причал сходим, посмотрим на город. А потом пойдем смотреть, может море светится.
-А купаться пойдем?
-Слушай, точно. Сначала сходим так к водичке, а потом в домик сгоняем, переоденемся и полотенца возьмем.
Мы направляемся на причал. Его вытянутая рука указывает на городскую набережную. Причал пуст, только на самом конце - еле различимый в темноте деревянный трап с тонкими металлическими поручнями. Его закатывают на пришвартованный катер. Понтонный причал чуть покачивается у нас под ногами, и сквозь хруст редкой щебенки под ногами, снизу, слышны ленивые поцелуи воды. Море слегка ворочается, пошлепывает по бокам понтонов мокрыми ладонями, иногда чмокает и сонно вздыхает. Мы забираемся на трап, облокачиваемся на зыбкие поручни, молчим и смотрим.
У самого причала море лежит темной массой, совершенно не воспринимаемой глазом. Только изредка, выгнув большую спину, оно ловит верхней точкой какой-нибудь далекий свет, и тогда на этом месте появляется матово-серый блик. Будто кто-то неторопливо мазнул серой краской. И пропадает. А потом появляется в другом месте. Без всякой периодичности.
Подальше все красивее и привычнее - россыпь золотых огней города и их дрожащее растянутое отражение, похожее на елочную мишуру. Переливы и сверкание. Оно ловит взгляд и не отпускает. Смотреть на него хочется. Правее огней, после темного промежутка, - медленное время маяка. Не успев поймать глазом вспышку, терпеливо ждешь следующую, кажется, - так долго! - и, отвлекшись на секунду, пропускаешь ее. Видишь только нарисованный на темном воздухе бледный луч, ускользающий за горизонт.
Комары заботятся о том, чтобы я не растаяла от восторга. Их очень радуют мои голые плечи и руки. Я встряхиваю головой, пытаясь разогнать их волосами, но до лошади или коровы мне далеко.
-Валь, неужели тебя не кусают?
-Начинается! Намажься уж, все равно сегодня никого стоящего не видно.
-Спасибо! Мне с тобой так повезло! Ты такая добрая!
-Ну, будет-будет. Я еще и скромная. Смотри, огни приближаются.
Горсть огней, отделившись от сверкающего ожерелья, медленно скользит по темной глади. Я отчаянно благоухаю одеколоном.
-Это, наверное, наш катер. Он делает последний рейс и ночует на косе. А утром уходит в город в шесть часов.
-Здорово! Представляешь, как они летом работают? Каждый вечер у моря спят! Интересно, днем на пляже они здесь бывают?
-Только между рейсами. Не думаю, что успевают как следует покупаться.
-Ой, Ленк, я бы хотела поработать на катере летом!
-Кем, матросом? Катер маленький, отдельного буфета нет, значит, нет и буфетчицы.
-А на кометах есть бабы-матросы, помнишь, мы видели?
-Хочешь, расскажу? Прошлым летом, помнишь, когда моя мама в рейсе была, отец подрабатывал на комете старпомом? И меня брал с собой пару раз до Мариуполя?
-Это, когда ты зазнакомилась там с механиком? Помню.
-Ну, это неважно сейчас. Там тоже была матрос-женщина. Когда отходили, она концы принимала. Ну, канаты с причала. Все, вроде бы, несложно. А через пару часов началась качка, народ бегал в эти красивые стеклянные тамбуры перед трапом - воздухом подышать. Через полчаса там все было обрыгано. Так она до самого Бердянска шастала с ведром и шваброй, убирала эту каку.
-Кошмар! С тобой пообщаешься, никакой романтики не останется!
-Валь, ну это же - правда! Какая романтика на комете? Рейсы туда-сюда, все время качает. Если бы куда-нибудь в Африку или в Индию. Туда, где есть на что посмотреть.
-Лен, вспомни, сегодняшние Леши-Валеры собирались уже с утра за мидиями?
-Да. И мы с ними.
-Так они, скорее всего, едут на этом катере!
-И что?
-А мы тут сидим, как будто их встречаем! Ужас! Надо отсюда быстренько линять. Давай-давай, в темпе!
Я согласна с Валей, что это будет немножко двусмысленно. Хотя я была бы не прочь побродить в темноте уже вчетвером. Но я ужасно боюсь ситуаций с парнями, в которых я могу выглядеть навязчивой. Я свято уверена, что первый шаг должен сделать мужчина.
Когда мы уже на полпути к берегу, за нашими спинами загорается неяркий фонарь. Валя хватает меня за руку, и мы, грохоча пластмассовыми копытами, влетаем в ворота пансионата на полной скорости. Здесь она бросает мою руку и деловитой походкой направляется в сторону нашего домика. Не оглядываясь. Пару секунд я тупо смотрю на ее мелькающие локти, потом кидаюсь догонять. Действия моей подружки бывают столь молниеносны, что я иногда сомневаюсь, предваряют ли их хоть какие-то мысли.
-А сейчас что мы делаем?
-Идем в домик!
-Зачем?
-Мы же хотели переодеться и пойти выкупаться, забыла?
Мне страшно не хочется снимать свой прелестный комбинезончик. Вдруг остались на острове люди, не успевшие оценить, как здорово он на мне сидит. Но мы уже пришли и Валя изо всех сил громыхает ключом в замке. Похоже, у нее портится настроение.
Внутри она передвигается стремительно, резко общаясь с вещами. Хочется бережно вывести ее на простор. Пробегая мимо зеркала, она замечает свою полыхающую физиономию.
-Кошмар, ну и рожа!
-Валя, успокойся! Мы загорели!
Я подхожу к ней, чтобы утешительно отразиться рядом. Ого! Сейчас испортится настроение у меня. Я вижу в зеркале ярко-красный нос, припухшие губы и маленькие заплывшие глазки.
-Ужас, это ж не лицо, а... Я даже не знаю, на что я сейчас похожа!
-Да у тебя все нормально, ну, нос немножко сгорел. Ты на мои щеки посмотри!
-Немножко сгорел?! Даже у алкашей таких носов не бывает! Как же я завтра выйду на улицу! Какие мы дуры! Почему не мазались маслом для загара?!
-Днем мазались. Кто ж знал, что мы так сгорим вечером.
Мое неподдельное уныние несколько приободряет Валю. Утешая меня, она начинает двигаться более плавно и осмысленно. Надев купальник, снова подходит к зеркалу.
-Зато, посмотри, как нас по всему телу припекло! И разница появилась! Не плачь, Ленк, приедем загорелые, красивые. Все нам позавидуют.
Но я безутешна. Нос я считаю одним из главных своих недостатков. Мало того, что он не пряменький, как, например, у актрисы Белохвостиковой, - а какой-то дурацкой картошкой, так он еще и краснеет при каждом удобном случае. И припухает от насморка, и от холода. Когда я вечером залезаю под одеяло, перед тем как заснуть, я мечтаю о том, что бы я в себе изменила. Обычно это четыре вещи: форма носа, качество зубов, длина ног и лишние волосы. В зависимости от того, как прошел день, к основной четверке прибавляются всякие мелочи. Разрез глаз, размер груди, форма ушей. Но это именно мелочи, отношение к ним все время меняется. А вот главные недостатки, по моему мнению, столь велики и заметны, что на них я сваливаю все свои неудачи. Если какой-нибудь парниша вчера меня проводил с дискотеки, а сегодня даже не поздоровался, я точно знаю, в чем дело: разве можно встречаться с уродиной, у которой пломба на переднем зубе (красный нос картошкой; короткие толстые ноги; лохматые конечности).
Пока я в отчаянии пытаюсь замазать полыхающий загар пудрой, Валя даже что-то напевает. Пудра, увы, оказывается бессильна. Остается надеяться, что в темноте издалека меня не видно, а близко никто не подойдет.
- На пляж пойдем с краешку, по маленькой дорожке, - договариваюсь я с Валей, выходя в темноту. - Чтобы ни на кого не нарваться.
Плитки тротуара ускользающе теплые под босыми ногами. Ночь мягко стирает накопленное за день тепло, подмешивая к нему прохладу. Тепло и прохлада ощущаются подошвами одновременно - так странно. Как мороженое с кофе. Когда мы с дорожки сходим на песок, это ощущение становится еще и сыпучим.
Неяркие фонари оттеснили за сетчатый забор темноту и звезды. Пляж - зеленовато-серый, заросли лоха выглядят, как гравюра на серебре, море ощущается темной тушей под тонким слоем серой краски. Высветленные до нереальности фигуры гуляющих отбрасывают жирные черные тени. Тени выглядят реальнее людей.
-Да-а, тут фонари все забивают. Пойдем к забору, там хоть ночь видна. - Валя устремляется к воде и, выворачивая пятками серебристый песок, множит маленькие черные тени во впадинках следов. Море встречает нас миниатюрным невидимым прибоем. Только крошечные пенные гребешки, котятами бросающиеся на ноги, обозначают присутствие воды. Мы шлепаем по щиколотку в воде и я, свесив голову, пытаюсь увидеть ее вокруг своих ног. Сами ноги видны, а вода только ощущается. Вода-невидимка.
Наконец, мы выходим из света. Тут все по-другому. Глазам остается только елочная гирлянда далеких городских огней. И россыпь звезд над головами. Плавное перемещение всего видимого снизу наверх вызывает головокружение. Мы утонули в чернилах ночи по самые глаза. Смотреть вниз бесполезно. Там ничего нет, кроме легкого плеска. Становится страшновато. Кто может в темноте подплыть и схватить за ногу?
-Ленк? - Валя понижает голос, не иначе, чтобы нас не услышал этот кто-то. - А тебе не бывает страшно плавать на глубине? И нырять?
-Это, когда кажется, что сейчас кто-нибудь тебя схватит из-под воды?
-Ну да.
-Бывает. Ты не волнуйся, это нормально. Я читала, что это атавистические страхи, еще от первобытных людей. Ты кого боишься в таких случаях, акул, например?
-Не-ет, мне кажется, что там чудовища. Ерунда, конечно, но страшно.
-Вовсе не ерунда, раньше там и плавали именно чудовища. Я заметила, что особенно страшно первый, второй раз в начале лета. А потом все проходит.
-Угу, у меня тоже так. Смотри, глаза привыкли и уже что-то видно.
Что-то без деталей. Слева - огромная туша мерно дышащего моря. Справа - призрачная светлая полоса пляжа, за ней - колючая чернота травы. Мы приседаем и вглядываемся в темноту воды. Подолы сарафанов пришлось задрать и скрутить. Так удобнее держать их, прижимая локтем.
-Ну-у, море не светится!
-Наверное, еще рано. Говорят, что хорошо светится во второй половине лета, когда вода становится прохладнее.
-Ага, когда медуз полно!
-Да ладно, Валь, можно подумать, они нам мешали когда-нибудь! Счас попробуем его засветить сами.
Я начинаю с силой двигать в воде рукой, преодолевая сопротивление.
-Смотри! Смотри!
Мы завороженно смотрим, как с моих пальцев в толще воды срываются крупные голубые искры. В паре десятков сантиметров от руки они гаснут. Я замедляю движение. Искр становится меньше - всего одна-две. Ускоряю, - и снова десяток живых звездочек вспыхивает, медленно разлетаясь. Не отводя глаз, мы отчаянно баламутим воду в четыре руки, пока подвернутые подолы не сваливаются к ногам, мгновенно намокая.
-Лен, купнемся?
-Страшно! - Снимая и бросая на песок намокший сарафан, я театрально подвываю. Валя присоединяется ко мне и так, тихонько завывая на два голоса, мы медленно входим в невидимую воду, опасливо ощупывая ногой дно. Я слышу, как Валюшкин вой плавно переходит в истерические смешки и всхлипы, и сурово осведомляюсь:
-Ну, что еще?
-Да так, я просто подумала, что мы сегодня и кривлялись, и чавкали, - и все время нас кто-то видел. Как ты думаешь, сейчас в кустах тоже кто-нибудь сидит и слушает, как мы воем?
-А как же! Но ты не волнуйся, мы так страшно воем, что он там сидит и боится. Поэтому, продолжай! А уж если это Леша или Валера, то мы их окончательно покорим.
Вой органично переходит в развеселое ржание. Я думаю, что если кто-нибудь нас действительно слышит, то удивляется, откуда на косе купающиеся лошади?
Отшумев и успокоившись, мы долго плаваем в темноте, наслаждаясь. Нагретая за день вода превратила солнечный зной в сказочное живое тепло, быстрое и нежное. Нам уже не хочется разговаривать. Мы, отталкиваясь ногами от песка, проплываем несколько метров и, резко разворачиваясь, выскакиваем из воды, чтобы с брызгами упасть обратно. Ныряем на небольшой глубине и плаваем под водой, пропахивая песок растопыренными пальцами рук. Выныриваем, поднимая фонтаны призрачно-белых брызг, отфыркиваемся и плаваем, изгибаясь всем телом в разные стороны, выписывая круги и восьмерки. Как я понимаю дельфинов! И насколько это не похоже на скучные дорожки в бассейне, где надо быстро плыть по прямой и следить за стилем. Как часто зимой я чувствую свое тело неповоротливым и неуклюжим! И эта ненавистная одежда, которой так много! Тогда, просыпаясь по утрам, я вспоминаю воду и себя в воде. И скучаю по морю.
Обратно мы идем свежие и легкие, таща скомканные сарафаны в руке. Я отчаянно хочу спать. Это совершенно не сочетается с легкостью в теле, мне кажется, что моя голова отделилась от туловища и плывет рядом. Я хихикаю про себя, прочувствовав выражение 'крыша поехала'.
Наверное, я даже засыпаю на ходу, потому что из восприятия выпадают целые куски обратной дороги. Отмечаю сыпучесть песка, хлестнувшую меня по щеке ветку лоха, холод каменных ступеней и колючее одеяло под щекой. Перед закрытыми глазами равномерно проплывает песок и мелкие прибойные волночки.
Валя, укладываясь, отчаянно скрипит растянутой кроватной сеткой, потом резко садится. Кровать просто взрывается звоном и скрипами.
-Ленк, мы ведь завтра проспим. У нас же нет будильника!
-Не проспим, я тебе обещаю.
-Чего это ты так уверена?
-Ох, беспокойная ты! Вспомни, мы марлю сегодня повесили на окна?
-Нет.
-Вот и спи, около шести нас разбудят.
Сквозь наваливающийся сон я чувствую Валины сомнения. Но она засыпает, не успев возразить. Я тоже плавно съезжаю в сон. Там хорошо. Там ждет меня золотоволосая пара. Они стоят на сверкающем песке, обнявшись, и улыбаются мне. Я иду к ним, потряхивая сказочной гривой волос, чувствуя каждое движение и каждую клетку своего крепкого и красивого тела. Во сне мне тридцать лет, я знаю все и ощущаю себя львицей.
Утром меня будит бодрая муха, гуляющая по лицу. Одеяло давно скинуто на пол. Сначала муха гуляла по голым рукам, но я, не просыпаясь, натянула простыню до самого подбородка. Теперь у нее меньше места для прогулок, но муха не отчаивается. Когда я дергаю головой, она взлетает с носа и тут же приземляется на щеку. Я пытаюсь укрыться до самой макушки, но не умею дышать под простыней. Сквозь сон пытаюсь завернуться в простыню так, чтобы снаружи остался только кончик носа. Мухе этого вполне достаточно. Она бодро топчется по моему носу. Вот гадость надоедливая! Безнадежно просыпаясь, я отчаянно трясу головой и обмахиваюсь краем простыни.
- С-сволочь надоедливая, достала! - это уже Валя про свою личную муху.
-Доброе утро! Кто тут боялся проспать? Скажи мухам спасибо.
Валя крутится на своей музыкальной кровати, парусом вздымая простыню и отмахиваясь от мухи даже ногами.
-Никогда бы не подумала, что от одной мухи столько беспокойства! Она что, нас обеих доставала?
-Не-е, у меня своя муха, отдельная!
-Ну и ладно, зато моя лучше. Доставучее.
-А моя толще. И жужжит басом.
-Ага, больше помоек облетела и больше навоза нажралась!
-Ты просто завидуешь. Но я добрая, хочешь, давай меняться?
-Давай. Начинай ты, а я посмотрю, как это у тебя получится.
-Мне пока лень.
-Ну, хоть расскажи, - Валя уже валяется поперек кровати, свесив голову с моей стороны и, каким-то непонятным образом, просунув одну ногу сквозь прутья спинки.
-Во-первых, нужно одну муху поймать и посадить в банку, - я пытаюсь не отстать от Вали, поэтому, вся перекрутившись, сую обе руки между прутьями за головой, одну ногу свешиваю на пол, а другую пытаюсь засунуть под матрас. - Другую надо в это время выгнать на улицу, но недалеко. Пусть подождет. Выпустить первую муху и посадить на тебя...
-Все понятно, хватит. - Валя кругло зевает, обнимая подушку. - Лучше посмотри на часы, сколько у нас времени на завтрак и все такое.
-Полседьмого. Пойдем в сортир, пока очередь не собралась.
-Надо ж одеться. Слушай, это что там в углу такое отвратительное виднеется?
-А-а, это наши сарафаны спят калачиком, мы их вчера забыли повесить!
-Как это мы еще себя на пляже не забыли, удивительно. В чем же я выскочу сейчас?
-Одень купальник и обмотайся большим полотенцем. Главное, не урони его в сортире.
Это полотенце, тонкое и мягкое, с большим красивым цветком, в незапамятные времена привез из загранрейса мой папа. Валя его очень любит и с большим удовольствием в него драпируется. Я, наоборот, не люблю всяких драпировок, косынок и шарфиков и к полотенцу совершенно равнодушна. Зато я нежно отношусь к Валиной темно-синей вязаной кофточке, которая мне очень идет. И никогда не отказываюсь, если Валя предлагает мне поносить ее с джинсами.
За дверями светленько и тихо. Жара вот-вот придет. Пансионат, исчерченный дорожками, похож на доску для игры. По одним дорожкам движутся сонные медленные люди в туалет и обратно. В одежде - разнообразная небрежность. По другим - народ пободрее, с чайниками в руках или полотенцами на шее, спешит за кипятком и умыться. Под ногами шмыгают мелкие дети. Они, наверное, вообще не спят.
Я вздыхаю. Я хочу четыре часа утра, чтобы можно было спокойно прийти в этот дурацкий сортир на возвышении и никого там не обнаружить.
-Эх, надо было чайник с собой сразу взять, - жалеет Валя, - потом на кухню забежали бы.
-Да ладно, Валь, мы еще чайник не носили в туалет. Ты бы его на пол поставила?
-Ну зачем, ты бы подержала его в руках, а потом я бы подержала.
-А все бы терялись в догадках, что они туда в туалете наливают?
-А вдруг бы мы не наливали, а наоборот - выливали? Логика!
-Не надо, Валь, я счас не выдержу!
Смеяться опасно, дела все хуже, - и мы ускоряемся, почти бежим мелкими шажками. Я молюсь только об одном, чтобы в этом несчастном заведении были свободные дырки. Нам везет и через пять минут мы, уже не торопясь, идем обратно - довольные и благодушные.
-Так, сарафаны надо развесить хоть на полчаса, чтобы они не были такими помятыми, - сообщает Валя. - Ты сейчас возьми чайник и сгоняй в кухню, а я сделаю бутербродов с сыром. И консерву откроем.
-Валь, давай наоборот, ты сгоняешь за чаем, а я все повешу и нарежу.
-Ой, Лен, опять ты чудишь! Привыкай, давай, к людям, сколько можно стесняться!
-Ну, что тебе стоит, тебя же это никак не напрягает? А я хочу отдохнуть так, как мне нравится.
-Интересно, ты, значит, хочешь, а я должна подчиняться?
-Ну почему сразу подчиняться. Если тебе все равно, что делать, а мне нет, то какая тебе разница, что делать?
Ковыряя ключом в замке, Валя закатывает глаза и горестно вздыхает, покоряясь. Я довольна, но все равно остаюсь в недоумении, почему для нее это так принципиально. Я все еще думаю, что, совершая поступки, люди руководствуются логикой. Хотя, в Валином упрямстве тоже присутствует логика, - если уступать мне слишком часто, я могу сесть на голову, - может рассудить моя подружка. Но ведь мы не посторонние люди, неужели всегда нужно считать уступки и бояться последствий?
Приступая к завтраку, я вдруг обнаруживаю, что у меня начисто пропал аппетит. Это случается довольно редко. Сейчас - потому что я прониклась предстоящим свиданием. Какой ужас, сверху сгоревшая морда, снизу месячные! А прогулка-то на целый день. А если захочется пописать или чего побольше? А вдруг протеку? И времени, на то, чтобы как следует собраться, все меньше и меньше. Я в панике смотрю на кружку с чаем. Она кажется мне огромной, как цистерна. И горячей, как вулкан. Нет, я ни в жисть не осилю этого завтрака. Но, с другой стороны, если я начну нервничать, Валя, чего доброго, снова решит остаться в домике. А этого я уж точно не перенесу. Поэтому я бодро набрасываюсь на кусок хлеба с сыром, закидываю в рот полную ложку рыбных консервов и запиваю все это огромным глотком чая, совершенно не чувствуя никакого вкуса.
-Ну, Ленк, нервы у тебя в порядке. И аппетит тоже, - комментирует Валюшка. - Тебе, видать на этих сегодняшних менов совершенно наплевать. А я вот что-то нервничаю немножко.
Я бодро что-то мычу сквозь непрожеванное и машу ложкой, имея в виду незначительность ситуации.
Валя тоже не медлит, поэтому с завтраком мы управляемся за рекордно короткое время. Так что на гигиенические и косметические мучения нам остается еще пара часов. Не так уж много, как может показаться, если пять раз одеть и снять купальник, три раза закрутить и распустить волосы и десять раз, пререкаясь, уложить и разорить плетеную сумку с едой, полотенцами, тайным пакетиком с аварийными прокладками и кучей совершенно необходимых мелочей типа шпилек и резинок (чтобы шея загорала сзади), пудреницы, масла для загара, щетки для волос и т.д. и т. п.
Наконец, мы вываливаемся из комнатки в полной боевой готовности. На часах - без десяти время. Придется покуковать на веранде.
-Надо немножко опоздать, - величественно решает Валя. - А то вдруг они решат, что нам очень хочется идти с ними.
-А нам не очень хочется? - невинно интересуюсь я.
-Ну, Лен, ты же знаешь, так положено. Да мы совсем на чуть-чуть опоздаем, минут на двадцать.
-Да ты что! А вдруг у них часы не слишком точные?
-И что из этого?
-Ну, они решат, что нас нет уже полчаса, и уйдут сами.
-Подумаешь, обойдемся тогда без них!
-Валь, ты что, столько собирались, так радовались, а ты вдруг такие коники выкидываешь. Неужели ты и правда так к этому относишься?
-Зато ты, я смотрю, слишком переживаешь. Тебе уже кто-то из них понравился, что-ли?
Я немножко задумываюсь. Насколько я успела разглядеть, Леша высок, строен и весьма симпатичен. Валера - пониже ростом и поплотнее. И так улыбается!
Валя сидит, подобрав на стул одну ногу и обхватив ее руками, упирается в коленку подбородком. Смотрит на меня испытующе.
-Валь, ты мне такой допрос устроила, прям как наша биологичка. Не знаю, я их не разглядела толком.
Валя опускает глаза и начинает внимательно изучать ногу. Прядь волос, которые морская вода завила прямо-таки в колечки, свешивается ей на нос. Валя недовольно фыркает, пытаясь сдуть щекотку. Похоже, собирается что-то сказать. Я покорно жду.
-Слушай, ну вот этот, Леша, да? Он, вроде бы повыше Валеры, или мне показалось?
-Вроде бы повыше. А что?
-Давай тогда договоримся, ну, если что получится, то пусть для меня будет, который повыше, ладно?
-Валь, ты меня просто убиваешь. А если он тебе не понравится?
-Ну, я просто его отошью.
-А если он мне понравится?
-Так я же поэтому и прошу, чтобы мы договорились! Ты же сама знаешь, как мне трудно с моим ростом. Все мелкие сразу отсеиваются, а их так много!
-Значит, если высокий мне понравится, я должна его отшить, потому что тебе не нужен маленький, так?
-Ну да.
-А почему я должна страдать в этой ситуации?
-Ой, ну почему обязательно страдать! Ты ведь сама призналась, что еще никого не выбрала, значит тебе пока все равно, так почему бы не сделать приятное подруге?
-А почему я должна делать тебе такое приятное? Вот ты отдала бы мне парня, который тебе, допустим, очень сильно нравится, если бы я тебя попросила?
Валя убирает прядку за ухо и мученически возводит к небу глаза:
-Ну, начинается! Ленк, ты как начнешь рассуждать, так, извини меня, конечно, становишься такой занудой. Ладно, хватит, считай, что я ничего не говорила.
Обвинение в занудстве выбивает меня из колеи. В голове теснится множество аргументов и стройных рассуждений, при помощи который я запросто могу доказать Вале свою правоту и объяснить ей, что зря она считает меня хуже, чем я есть на самом деле. Но, на ее взгляд все это будет доказательством моего занудства. Поэтому я захлопываю рот и обиженно молчу. Такое обиженное молчание дуэтом. Через минуту Валя спохватывается и смотрит на часы:
- Между прочим, уже ровно девять часов, можно подыматься и идти.
'Пока пререкались, время быстро пролетело' - думается мне, и память услужливо подсовывает подходящий анекдот. Я фыркаю. Валя, запирая дверь, оглядывается на меня подозрительно.
-Чего это ты развеселилась?
-Да так, анекдот вспомнила. Про три яйца.
-Расскажи, я его не знаю.
-Не могу, он пошлый.
Валя быстро садится на стул и крепко прижимает к себе сумку.
-Все, никуда не пойдем, пока не расскажешь.
-Валь, ну ты что, ведь опоздаем совсем!
-Да, опоздаем. И ты будешь виновата. Давай скорей рассказывай.
-Ну, хорошо, - я со скрежетом отодвигаю заботливо придвинутый к столу стул и шлепаюсь на жесткое сиденье. - Наклонись ко мне, а то соседи услышат, потом еще доложатся родителям.
Валя делает круглые глаза, с готовностью много раз кивает головой и через стол вытягивает шею изо всех сил.
-Ну вот, слушай, заходит мужик в вендиспансер к врачу и говорит...
-Куда заходит?
-В больницу, где лечат венерические болезни. Ну, помнишь, куда мы к кожнику ходили, когда от котенка подцепили лишай?
-А-а, помню! В седьмом классе, да?
-Да. Ну вот, и говорит...
-Там еще, помнишь, такой сумасшедший доктор, который мне говорил 'одевайтесь', а я и не раздевалась вовсе, лишай-то на щеке был!
-Помню-помню. Может, так посмеемся, а анекдот я потом расскажу?
-Ленк, не ломайся, я внимательно слушаю, давай!
-Доктор, у меня три яйца. А доктор ему говорит 'ну, давайте, посмотрим' и начал ему мять там все. 'Голубчик, почему три, я нахожу только два'. А мужик ему: 'не может быть, созывайте консилиум'. Ну, в-общем, созвали консилиум - восемь врачей, все считают, мнут, плечами пожимают. Минут через десять говорят: 'Вы знаете, можете не волноваться, у вас все в порядке, два яйца, как и положено'. Мужик говорит 'ну ладно, тогда я пошел'. Вышел из диспансера, а тут подбегает к нему другой, весь запыхался, на часы смотрит и кричит: 'Слушай, извини, я опоздал!' А тот отвечает: 'Да, ничего, я тут погулял, почесал себе яйца...'. Ну, все, пойдем, время.
Валя секунду смотрит на меня круглыми глазами, а потом взрывается таким смехом, что за покрывалом на веревочке кто-то что-то роняет. Я хватаю ее за свободную руку, стаскиваю по ступенькам и, таща за собой, ныряю за угол в заросли винограда. Спотыкаясь, Валя выскакивает за мной на дорожку и останавливается, чтобы бросить сумку и размазать по щекам слезы.
-Это, значит, как мы с тобой сейчас, времечко провели, отношения выясняли - яйца, значит, чесали? Ой, не могу, Ленка, я щас уссусь прямо на дорожке! Ну, ты как ляпнешь вечно!
-Это не я, это все народная мудрость. Пойдем давай, мы уж и так опоздали, как ты и хотела. А насчет поссать, уже что-нибудь по дороге за мидиями придумаем. Все равно ведь будем купаться через каждые пять минут.
Мы дробно и с удовольствием стучим босыми пятками по плиткам дорожки. Дорожка в тени, поэтому ногам прохладно и хорошо. Я уже собираюсь обогнуть последние кусты, отделяющие нас от пляжа, как всхлипывающая позади Валя вдруг ускоряется, обгоняет меня и резко останавливается. Я утыкаюсь носом в теплое загорелое плечо.
-Подожди, - шипит она. - Давай отсюда посмотрим, пришли они или нет.
Я издаю мысленный стон, но не драться же с ней в кустах. Мы быстренько осматриваем пляж и сердце у меня падает. Я их не вижу.
-Ты их видишь? - спрашивает Валя упавшим шепотом и мне понятно, что она их тоже не видит, но надеется на мое более хорошее зрение.
-Не-а. Что будем делать? Пойдем выкупаемся?
-Да? С сумкой? А вдруг они будут ходить по пляжу, а мы со своими дурацкими вещами, как клуши. Как будто собрались их ждать до самого вечера!
Я разделяю Валины опасения, думая еще и о том, как на нас будут смотреть всякие пляжники. Вот сидят две наивные дуры, которые повелись на вранье, ждут, бедные, кавалеров. И начинаю злиться на себя. Дело в том, что опасения типа 'что скажут соседи (знакомые, сотрудники)' - главная причина повседневных волнений моей мамы. Я из-за этого все время с ней воюю. А тут у самой такие супердурацкие мысли! Поэтому я позволяю бесу противоречия поруководить моими действиями:
-А мне наплевать, что они подумают. Я хочу купаться. Мы и так два часа потратили, копаясь в этой тюремной камере, лучше бы сходили выкупались давно.
-Тогда давай отнесем вещи в домик.
-Не хочу. Чего я должна туда-сюда бегать?
-Ну, ладно, хочешь, я сама сгоняю, брошу сумку, а ты пока иди расстилайся.
-Не хочу! Я сказала, так пойдем. И будем лежать до обеда. С вещами.
Валя вздыхает и набирает воздуха в грудь, готовясь рассказать мне обо мне. Я заранее с ней согласна, но чувствую, что буду стоять на своем, даже если она сейчас развернется и уедет в город. В одну секунду я успеваю представить себе, как я - голодная, злая и упрямая, лежу на остывающем вечернем песке одна, прижимая к боку злополучную сумку. Но я не успеваю додумать, а Валюшка не успевает ничего сказать, как за нашей спиной слышится голос:
-На голову взяли?
От неожиданности я совершенно не понимаю смысла вопроса. Мы резко поворачиваемся. За нашими спинами, улыбаясь, стоят вчерашние полузнакомцы. У Валеры поверх красных плавок повязана выгоревшая защитная рубашка. Леша дополнил темно-синие плавки дамской шляпой из синтетической соломки. Она болтается у него за плечами на плетеном шнурке. У них тоже одна сумка на двоих, но еще и две пары потертых ласт, а на сгибе локтя у каждого - маска с трубкой. Мне это все ужасно нравится, и я не могу сдержать широчайшей улыбки. Похоже, нам действительно повезло хорошо провести сегодняшний день.
Валя кашляет, чтобы не забыть перейти со сдавленного злобного шепота, которым мы общались последние пару минут, на нормальный голос, и сурово спрашивает:
-Ну, и где же ваши девять часов утра? Если уже почти десять!
-А мы уже третий раз тут появляемся, - сообщает Валера, улыбаясь так, как будто ему невыразимо приятно выслушивать нотации от незнакомых девиц. - Даже мимо вашего домика прошлись разок, но вы были чем-то очень заняты внутри, так что мы решили вас не отрывать.
Леша, кажется, в разговор вступать не собирается. Переминаясь с ноги на ногу, он поглядывает на нас несколько исподлобья, и слегка улыбается. Я думаю о том, поинтересуются ли мальчики нашими именами. Хотя, они могли их слышать, если шарились около домика. Как всех южанок, услышать нас нетрудно. Но ведь это все равно как-то неловко, получается, что мы даже не познакомились толком. Но Валера, похоже, о неловкостях не думает:
-Давайте сначала познакомимся по-настоящему, а потом уже решим, что делать дальше.
Я тихо радуюсь. Очень уважаю людей, которые не теряются в невнятных ситуациях. Я бы думала, знакомиться нам еще раз или нет, пока у меня не опухнет голова. А вот Валя обращает внимание на совершенно другие вещи:
-Как это, решим, что делать? А мидии обещанные?
Теперь я злюсь про себя, - что она скачет через пять ступенек? Как будто они нам должны что-то! Если они подумают, что нам от них нужны только мидии, то и общаться не захотят.
Но Валеру не так легко сбить с намеченного пути. Все так же терпеливо улыбаясь, он поясняет:
-Я имел в виду, как именно мы отправимся - после купания или сразу. И какой дорогой пойдем - по Черному или по Азову.
-А-а-а! - восклицает Валюшка. И я не удерживаюсь, чтобы не произнести укоризненно-дежурное:
-Семен Семеныч!
В качестве сдачи Валька пихает меня бедром и тут же изображает на лице внимание и послушание. Леша фыркает. Валера протягивает мне руку, его серые глаза - в моих карих.
-Валера.
-Очень приятно, Лена, - я делаю книксен, уже раскаиваясь, что я его делаю. Наверное, это выглядит очень глупо. Валера улыбается и поворачивается к Вале. Леша кивает мне несколько сумрачно и на секунду берется за мою еще протянутую руку. Я в панике думаю, стоит ли снова называть себя, он же не глухой, в конце концов. И потом, мы ведь знаем, как его зовут. Похоже, он думает то же самое. А может, думает, какие мы дуры. Я давно заметила, что, когда человек молчит, он выглядит умнее всех. Но если мы вдвоем молча подержимся за руки, это будет совсем глупо, решаю я. И высказываюсь:
-А Леша и так все услышал и может теперь сачковать. - Какой кошмар! Сказала что-то совершенно бессмысленное! И что я ляпаю языком своим дурным? Леша отпускает мою руку, так и не сказав ни слова. Язык у него сегодня отсох, что ли?
А Валера с Валюшкой таких проблем не испытывают. Валера церемонно наклоняет голову и, подавая руку, снова представляется:
-Валера.
-Ага. Ну да, - отзывается Валя и озабоченно добавляет, - ну что, пойдем, что ли?
Я фыркаю, наблюдая выражение лица Валеры. Все этикетные мучения вылетают у меня из головы. Валюшка умеет таки сбить человека с толку.
-Семен Семеныч! - снова укоризненно протягиваю я, - представься, наконец!
-А-а-а! Так, Валя же! - она машет рукой и всяко трясет головой и пожимает плечами, без слов поясняя, что 'и так все ясно, чего стоим-то, не обращайте внимания, я всегда такая и т.д. и т.п.' Прекрасный повод устроить первое совместное хохотание, чем мы тут же и занимаемся. Валька снова хохочет так, что из глаз текут слезы. Валера звонко и вкусно ржет, запрокидывая голову. Я заливаюсь, перетаптываясь на ослабевших ногах и держась за живот. Леша улыбается во весь рот, переводя взгляд с нас на Валеру.
-Ку...ку... купаться! - стонет Валя, не дожидаясь, пока мы отсмеемся. Валера отбирает у меня сумку и направляется через пляж по диагонали, одновременно покидая территорию пансионата и приближаясь к воде. Леша, умудрившийся не сказать ни слова, движется чуть позади Валеры, но впереди нас. Мы с Валей сначала чешем плечом к плечу. Через десяток шагов она ускоряется и на ходу оттирает меня плечом назад. Сделав каменное лицо и глядя прямо перед собой, она шипит мне сквозь стиснутые зубы:
-Ты хрустишь!
-Что?
-С ума сошла? Что у тебя там? Хрустит же!
Я вспоминаю, что одна из заботливо приготовленных мной прокладок была с полиэтиленчиком внутри. В порядке эксперимента. Она мне утром и попалась под руку. А теперь моя щепетильная подруга услышала полиэтиленовое шуршание при ходьбе и устроила панику.
-Ну и что! - отвечаю ей тоже шепотом.
-Не знаю!!! Сделай что-нибудь!
-Что, например? - я неимоверно злюсь и больше всего мне хочется остановиться и всласть накричать на Валю. И так чувствую себя ущербной из-за этих дурацких месячных, а тут еще она со своей паникой.
Валера оборачивается:
-Все в порядке, успеваете?
-Да-да, - сладким голосом откликается Валя, стараясь держаться между мной и ребятами. Леша, держась чуть сбоку, искоса поглядывает на нас и сумрачно улыбается. Я понимаю, что вариантов у меня нет. Не могу же я резко повернуться и, рассказывая какую-нибудь муру в свое оправдание, дернуть обратно в домик. Бежать в кусты - тоже не выход. Скорее всего, мальчики подумают, что на русалку напала срачка. Какие уж тут романы. И вообще, шумит море, ветер задувает в уши, дети орут. Почему я должна дергаться из-за еле слышного шуршания, тем более, что я сама его практически не слышу? Поэтому я стискиваю зубы и, чтобы не пересекаться с Валиным паническим взглядом, устремляю злые глаза на Валерину коричневую спину. При каждом шаге на спине вырисовывается изогнутая цепочка позвонков. Когда ходишь по рыхлому песку, спина всегда сильно напрягается. Подол рубашки танцует из стороны в сторону, как юбка у туземца. Мы уже подошли к воде и гуськом движемся за территорию пансионата. Я - последняя. Валера периодически оглядывается, заботливо проверяя, не падаем ли мы без сил. Дойдя до кучи кирпичей, за которой вчера под нашим пристальным наблюдением валялся Леша, мы покидаем мокрый песок и, снова по диагонали, отходим подальше от воды, чтобы устроить привал для первого купания. Если остаться у самого моря, то ходящие туда-сюда по водичке очень быстро нас затопчут.
Валера бросает ласты и сумку метрах в пятнадцати от линии прибоя и выжидательно смотрит на нас:
-Тень нужна? А то можно пойти под дерево.
Его заботливость меня просто убивает. В школе, куда я хожу с третьего класса, ни один мальчик ни разу не назвал по имени ни одну девочку. Только фамилия или обидная кличка. А все отношения между мальчиками и девочками сводились к безжалостным дракам с вырыванием волос и выламыванием пальцев в начальных классах и задиранию девчонкам юбок с улюлюканьем - в старших. Поэтому я вполне могла решить, что Валера просто издевается над нами, если бы не ясный взгляд и полная естественность поведения. Ах, кажется, я уже готова влюбиться в него. Просто замечательно, что он невысокий и Валя претендовать на него не собирается. Конечно, еще рано говорить о чем-нибудь серьезном, может, я ему вовсе и не нравлюсь. Но все-таки... Вот здорово было бы вдвоем бродить по косе. Или по другим разным местам. Разговаривать. Ну, целоваться, конечно. Что-то я увлеклась. Сейчас у меня на лице, наверное, какое-нибудь дурацкое мечтательное выражение.
-А Лена о чем-то приятном задумалась. Улыбается, - констатирует Валера и продолжает требовать ответа, - остаемся здесь?
-Да, нормально, - я с ужасом чувствую, как заливаюсь краской.
-Лен, не стой столбом, берись за край, - Валя вытащила из сумки покрывало и топчется, выбирая самое ровное место. Выбирать просто - камней в песке нет вообще. Главное, не постелиться на какие-нибудь колючки. Расстелившись, мы прижимаем края коврика сумками и ластами, чтобы их не заворачивал ветер. Усаживаемся на одну сторону, предупредительно оставляя другую свободной. Валера развязывает и бросает на свободное место рубашку:
-Купаться?
-Вы идите, а мы сейчас, - после секундной заминки отзывается Валя. Молчаливый Леша заботливо перекладывает шляпу со своей спины на Валюшкину голову, улыбается и отправляется вслед за Валерой. Мы сидим, обняв руками укрытые сарафанами коленки, и наблюдаем мальчиков со спины.
-Ленк, по-моему, они обо всем догадались.
-Ну и что? Значит, нам не по десять лет. Мы уже, как это, - половозрелые.
-Фу, какая ты!
-Да ладно тебе, ну, куда теперь деваться? Нам теперь с этими месячными всю жизнь мучиться, до самого климакса. Не помирать же из-за этого.
-Нет, конечно, но все-таки... Ведь в такие дни можно и дома посидеть, не обязательно светиться везде. А то можно вообще плакат на грудь повесить. Типа 'У меня - менструация!' И три восклицательных знака.
-Валь, но ведь путевка заканчивается скоро. Мы тогда все пропустим. Зачем такие жертвы? Кстати, тебе из них кто-то сильно понравился? Ты, может, переживаешь, что будет неловко потом с ним общаться?
-Да никто мне не понравился!
-Ты что, серьезно? Как у тебя, вообще, впечатления о Леше?
-Да так. Он какой-то странный. Молчит все время. Как будто мы дуры какие.
-Может он сам дурак? Или стесняется?
-Может. Не знаю, - Валя из-под полей шляпы задумчиво рассматривает далекие загорелые спины обсуждаемых. Те еще не занырнули. Стоят по колено в воде. Наверное, обсуждают нас.
-Ну, а Валера? - я задаю вопрос с замиранием сердца. Вдруг Валя именно сегодня решит пойти против своих принципов.
-А что Валера, он же маленького роста!
-Ну почему маленького? Он, между прочим, повыше тебя.
-Да? На пять сантиметров? У меня туфли зеленые с каблуками одиннадцать сантиметров! Что же мне, все время в тапочках ходить?
Я открываю рот, чтобы привести кучу разумных доводов. И закрываю. Чего я добиваюсь? Кажется, Валера и так нравится Вале больше, чем Леша. Пусть уж сама решает, чего она хочет. Я вот уже знаю, чего я хочу. Мне Валера очень нравится. Несмотря на то, что он немного толстоват в нижней части. Ну, не кабан, конечно. Но ведь у парней должны быть узкие бедра, тонкая талия и широкие плечи. Да, и мускулистые руки. И стройные ноги. Насчет толщины ног я несколько сомневаюсь. Конечно, когда они худые, то в джинсах, обалдеть, как четко смотрятся. Но, зато на пляже или в шортах выглядят смешно. Вот у моего брата ноги тоже, как у Валеры, совсем не худые. Так летом, когда он таскает обрезанные джинсовые шорты, все встречные девицы посматривают. Хотя в кино все время показывают таких худеньких мальчиков. И девочек. Вспомнив про свои ноги, я расстраиваюсь. Будет такая парочка - двое толстожопых - я и Валера. Получается, он мне тоже не подходит? Валя прерывает мои раздумья:
-А ты, мать, похоже, уже влюбилась?
-Вовсе нет, - я стараюсь говорить равнодушно.
-Да ладно, - Валя зорко смотрит на меня, отгибая кверху поле шляпы, чтобы ничего не пропустить, - а то я не знаю, когда ты на кого-то глаз положила. Ну, давай, скажи тете Вале, что Леша тебе крепко понравился, ну?
От неожиданности я издаю какой-то икающий звук.
-Ну, вот видишь, сразу себя и выдала, - с удовлетворением констатирует Валя, - я тебя знаю, как облупленную.
-Валь, да ты что! Я даже близко об этом не думала! - я молитвенно складываю руки и изо всех сил делаю убедительное лицо.
-Да-да-да! Рассказывай!
-И потом, мы же договорились, что высокий - тебе!
-Нет, это я пыталась договориться, а ты очень сопротивлялась. Он тебе вчера еще понравился. А я дура наивная, не поняла сразу. То-то ты утром так митинговала, хитрюга!
Обвинение в хитрости окончательно выбивает меня из колеи. Наступившая ситуация, окончательная и бесповоротная, именуется моими более продвинутыми (в смысле мата) одноклассницами словом непечатным. Мы с Валькой предпочитаем называть такие ситуации более мягко - 'жопа'. Опять - двадцать пять! Теперь, чтобы я не сказала и не сделала, все будет истолковано как доказательство моей изворотливости. Я уничтожающе смотрю на Валю и думаю, что у моей мамы есть такая же черта. В этом они очень похожи. Моя мама может полдня изучающе смотреть на меня, грустную, а потом сделать вывод: ' я знаю, ты злишься, потому что завидуешь новому Валиному пальто'. И как бы я потом не отрицала этот вывод, она остается при своем мнении, мудро качая головой. Ну, не могу я их переубеждать! И потом, мне обидно, чего на меня вешают всех собак? Приписывают мне совсем не мои поступки! Не буду ничего Вале объяснять, пусть думает, что хочет!
- Ну, Валь, как хочешь. Я думала он тебе нравится. А тебе, значит, Валера больше поглянулся.
-Да ничего подобного, не нужен он мне! Пенек! И вообще, чего мы их делим, что они, колбаса, что ли? Мы им тоже, может, совсем не нравимся!
-Точно! Валь, золотые слова! Пойдем купаться. Ты не забыла, что чуть не уссалась по дороге сюда?
-Забыла, представляешь! А ведь думала - лопну. Слушай, а плескаться с ними будем? Я не хочу, вдруг все собьется - ну, в трусах.
-Да ты посмотри, мы до них не доплывем.
Мы стоим, расстегивая сарафаны и, щурясь, пытаемся разглядеть в солнечном сверкании две черные точки - головы. Да, мальчики уплыли очень далеко. Валя обгоняет меня и делает рукой приглашающие жесты в области трусов:
-Смотри, Ленк, все в порядке?
-Прекрасно! Красивая сиреневая переливающаяся попа! Полный порядок! Глянь мою. Обгоняю!
-Замечательно! Ничего не видно! Красивая попа в цветочек!
Мы с размаху влетаем в море и останавливаемся, как вкопанные, по колено в воде.
-Бр-р, с ума сойти! Что ж вода такая холодная!
-Наверное, потому что воздух уже чересчур нагрелся, - я поспешно растираю покрытые гусиной кожей руки. Пушок на руках стоит дыбом. Я этого стесняюсь.
-Ну и что? - Валя, свесив голову, наблюдает за мальками, суетящимися в прозрачной воде.
-Ну вот, смотри, сейчас сколько градусов воздух?
-Очень жарко, я думаю, сорок есть.
-Даже если тридцать пять и то - вода какой температуры? Вчера у спасательной вышки мы читали, двадцать два?
-Да.
-Значит, разница больше десяти градусов. А то и все пятнадцать. Как будто стоишь на кухне и суешь руку в холодильник. На кухне - двадцать, а в холодильнике - пять. Такая же разница.
-Слушай, точно! Мне даже купаться расхотелось.
-А пописать?
-Да, придется.
Мы медленно, малюсенькими шажками продвигаемся в глубину, подвывая и вскрикивая от кусачести воды. Это даже как-то возмущает. Разве можно замерзать в такую жару!
-О, насчет пописать вспомнила анекдот! Хочешь?
-Чего это ты сегодня - одни сплошные анекдоты?
-Ну, могу книжки повспоминать, давай?
-Нет уж, давай анекдот, раз обещала. А про книжки забудь, а то всех пораспугаешь своей грамотностью.
-Ну, короче, стоит мужик на третьей вышке в бассейне и ссыт. Собралась толпа народу, все возмущаются. Вот он слезает, к нему все кинулись и кричат: 'Безобразие, нельзя ссать в бассейн!' А он им отвечает: 'Это вы все ссыте в бассейн, а я ссу - с вышки!'
-Что-то я не врубилась. Он, что, не попадал в воду?
-Не знаю.
-Как это? Зачем же рассказала? Соль где?
-Соль, что не он один в бассейн ссыт. Просто все делают вид, что хорошие, а он и не скрывает.
-Ну, это я как раз поняла. Какой-то несмешной анекдот.
-По-моему, тоже. Зато к месту. Давай, поплыли уже.
Стоя по пояс в воде, мы вытягиваем руки и, продолжительно вереща, валимся в ледяную воду. Теперь надо очень энергично плыть, двигая всеми частями тела, - тогда холод пройдет и станет понятно, какая замечательная, теплая, чистая, свежая и хрустально-прозрачная вода.
Верещание переходит в стоны удовольствия. Валюшка энергично отгребает в сторону от меня, командуя:
-Вальки - налево, Ленки - направо, потом поедем дальше.
Я вспоминаю, как осенью нас с мамиными сотрудниками вывозили за кизилом на автобусе и с криками 'мальчики - налево, девочки - направо' высаживали на лесной обочине пописать. Фыркаю.
Немного поплескавшись, мы ловим момент, когда головы наших спутников начинают приближаться, и поспешно покидаем воду. Надо успеть вытереться и усесться на коврик, пока ребята далеко.
Немного поныряв напоследок на мелководье, мальчики возвращаются - мокрые и коричневые. Вертят растрепанными головами и прыгают на одной ноге, чтобы вытряхнуть воду из ушей. Валера, блестя зубами, собирается что-то сказать, но спотыкается об Лешину ногу и летит вниз, веером разбрызгивая горячий песок на нас и на покрывало. В полете он успевает подтолкнуть и развернуть Лешу и тот с размаху наворачивается спиной в песок, сбивая коврик и перекидывая сумку. Дамы визжат. Вот и уселись культурно, называется. Мы вскакиваем и после недолгой борьбы, раскатив друзей в стороны, вытряхиваем покрывало.
-Вам теперь на коврик нельзя, - авторитетно заявляет Валя, - вы теперь, пардон, все в песке.
-Ничего, - радостно отзывается Леша, - он обсохнет и сам облетит.
По-моему, это первая Лешина фраза за сегодняшний день. А разговоры ему идут. Когда он говорит, улыбка у него не такая сумрачная. И глаза темные, как маслины. Красивые. Может, я поторопилась влюбиться в Валеру? Тем более, что соревноваться с Валей не придется, она уверяет, что он ее не волнует совершенно. Правда, я тоже ее уверяла пять минут назад насчет того же самого.
-Может, в карты сыграем? - предлагает Леша, отряхивая песок со щеки.
Ну вот, начинается. Я терпеть не могу играть в карты. А Валя очень даже любит. И играет просто самозабвенно. И всем во время игры нравится. Вот и сейчас у нее заблестели глаза:
А что, есть карты? Конечно, сыграем разок!
Валера перекатывается со спины на живот и, осыпая с себя песок при каждом движении, копается в сумке. Я подаю голос:
-Я не буду.
-Почему? - с картами в руках он расстроенно смотрит на меня.
-Да Ленка не любит играть в карты, - сообщает Валя. Мне слегка неуютно. Что-то я не как все. Еще подумают, что я хочу соригинальничать:
-Я, в-общем-то, не слишком умею.
Валера недоверчиво спрашивает:
-Что, в дурака не умеешь?
-Нет, правила я знаю, но... Ну, не знаю, короче...
Я могу, конечно, складно объяснить, что я человек не азартный, не умею жульничать и теряюсь, когда жульничают другие, но не хочу. Часто после складных объяснений мальчики настороженно ко мне относятся. Которые неандертальцы, так просто спрашивают очень враждебно: 'Что, сильно умная?', и потом долго относятся ко мне враждебно издалека. Поэтому я чаще обхожусь без объяснений. Пусть думают, что я такая дурочка, что даже не могу сформулировать отказ.
-Втроем неинтересно, - задумчиво сообщает Валера и просительно улыбается, - ну, может, один раз только и все?
-Ну, ладно, один раз давайте, - соглашаюсь я, зная по опыту, что все равно вылечу самая первая.
Мы с Валей лежим на животах рядышком на покрывале. Ребята, как большие ящерицы, переползают, разбрасывая песок, и устраиваются напротив нас - головы к головам. Через пять минут я благополучно и с облегчением вылетаю, как и планировалось. Троица продолжает азартно шлепать потертые карты на край коврика. Я с удовольствием валяюсь, заглядывая Валюшке в карты, и подсказываю шепотом:
-Лошадью ходи, лошадью!
Валя так увлечена игрой, что совсем меня не слышит. Леша - самый спокойный - услышал и посмеивается. Завершив какую-то особо ответственную комбинацию, Валя, наконец, реагирует:
-А?
-Нет-нет, ничего. Играй.
-Нет, ты что-то сказала, я слышала, - Валя смотрит на меня подозрительно, - издеваешься, да?
Теперь мы с Лешей хихикаем вдвоем.
-Валер, они в заговоре, - жалуется Валюшка, - обижают!
-Твой ход, - отзывается Валера и Валя, мгновенно забыв о кознях, напряженно вцепляется взглядом в свои карты. В тот момент, когда она, приняв решение, шлепает картой и ждет ответного хода, я снова подсказываю:
-Лошадью, Валь, лошадью ходи!
Но Валька вся в баталии, она не слышит. Зато Леша веселится так, что выбывает вслед за мной. Теперь мы вдвоем наблюдаем за чемпионским поединком. Валюшка побила несколько Валериных карт и смотрит на него торжествующе, но с некоторым опасением. Валера задумывается. Леша вытягивает шею, приближая голову к Валеркиному уху, и сдавленным шепотом понукает его:
-Лошадью ходи!
Валера тут же отвлекается от игры:
-Чего? Какой лошадью? Диверсанты! Думать не даете, шахматисты несчастные!
И Валя, спохватившись, вносит свой вклад в ситуацию:
-Ленк, ты мне там говорила что-то все время? Что?
Мы с Лешей взрываемся хохотом. Я опять почти плачу, валяясь на спине. Валера тоже хохочет. Валька секунду смотрит на нас, потом проникается и тоже ржет, предусмотрительно прижимая карты к лифчику, чтобы никто их не увидел. Наконец, в общем хохоте, чемпионы доигрывают. Причем Валя, пользуясь весельем, жульничает столь бессовестно, что это замечаю даже я. И остается выигравшей.
-Жаль, что мы играли просто так, - мечтает она, тасуя колоду, - я бы у вас что-нибудь выиграла. И оживляется, - ну что, может, еще разок, а?
-Валь, мидии! - стенаю я, глядя в огромное выцветшее небо. Валера меня поддерживает:
-Да, нам еще идти порядком. А то не успеем вернуться до темноты. Вас искать-то не будут?
-Не-а, - лениво сообщаю я небу, - мы сегодня одни ночуем, родители завтра утром приедут, - и получаю от Вали ощутимый пинок в лодыжку. Повернувшись, вижу, как она на секунду делает мне большие глаза. Бережет нашу нравственность. Но мне кажется, зря. Похоже, Валеру и Лешу можно не бояться. Они не выпьют на лавочке бутылку портвейна перед тем, как устроить шум под нашими окнами и завершить тихий летний вечер звуками блевания и ссанья в ближайших кустах. Самое забавное, что косо смотрят потом на нас, а не на возмутителей спокойствия. Мы вроде как провокаторы получаемся. Пару раз такое было весной. Очень неприятно. А сейчас, когда первые неловкости в общении уже позади, меня охватывает чувство безопасности и душевного комфорта. Вот два хороших мальчишки - не дураки, не уроды, не уголовники. С ними можно повеселиться и побродить, не боясь, что они с первой же секунды начнут теснить нас в разные стороны по кустам и хватать за грудь, глядя совершенно пуговичными, как у зомби, глазами.
Я раскидываю руки и улыбаюсь светлому и бесконечному от жары небу. Я счастлива, как никогда. В поле зрения моего прищура темной планетой вплывает чья-то голова и Валеркиным голосом сообщает:
-Валерка - Пушкин Лермонтовыч, разговаривает стихами, - отвечаю голове, сладко потягиваясь. Встряхнувшись, сажусь по-турецки и начинаю лениво собирать в сумку все мелочи, до которых могу дотянуться. Валя деловито сворачивает полотенце, поглядывая на меня странно. Потом, отойдя в сторону, мы ждем, когда мальчики стряхнут песок с покрывала и засунут его в сумку. Валя молчит. Я чувствую, что-то изменилось, но не могу понять, что.
-Дальше пойдем по Азову, там сети, - навьючившись, командует Валера. И углубляется в заросли лоха. Леша подходит к нам, нахлобучивает свою шляпу на этот раз на мою голову и следует за Валерой. Валя немножко медлит, чтобы отстать. Может, хочет проверить свои гигиенические штучки? Молчит. Как-то странно себя ведет. Я иду за ребятами, но медленно, не догоняя их. Валя идет рядом.
-Валь, что случилось?
-Ничего.
Но я знаю свою подругу, она все равно выскажется. Надо подождать. Мне любопытно и одновременно раздражающе неприятно. Я чувствую какое-то осуждение с ее стороны, но не могу понять причину. Вообще, я часто чувствую, как люди ко мне относятся. Очень неприятно чувствовать чужую неприязнь. Когда я была поменьше, я пугалась и жаловалась маме: ' я тете Оле не нравлюсь', на что мама обычно отвечала: 'это ты себе напридумывала, не обращай внимания'. Но потом, как правило, учуянная мною неприязнь принимала более явные формы. Так что, я привыкла этому своему чувству верить.
-Лен, ты меня извини, конечно. Мы с тобой подруги... Но, тем более, кто же тебе еще скажет. Ты себя ведешь иногда, ну просто развратно.
-Чего-о? - я останавливаюсь, оглушенная, - это ты о чем, что-то я ничего не пойму?
-Да не останавливайся ты, а то потом догонять придется.
-Ну и что! Я, может, вообще дальше не пойду с вами. С чего это ты взяла? Я хоть слово сказала на эту тему?
-Ну что ты бесишься? Вот видишь, как с тобой откровенно разговаривать, - ты даже выслушать не хочешь!
-А кто тебя просит со мной откровенно разговаривать! Я веду себя нормально, естественно и дальше собираюсь себя вести также!
-Да уж, как ты валялась на покрывале и потягивалась. Просто как... - Валя медлит, очевидно подбирая слово. Интересно, хочет смягчить или, наоборот, побольнее ударить? - как девка какая-то, - Валя снова на секунду замолкает и заканчивает, ханжески поджав губы, - Валера и Леша прямо не знали, куда глаза девать! И я тоже.
У меня внутри бушует буря. Я возмущена так, что не нахожу слов. И одновременно испытываю упоение от того, что можно отбросить деликатность и всякое там товарищество, и быть собой на все сто процентов. Я физически чувствую, как становлюсь сильнее, быстрее, уверенней в себе и красивее. Даже выше ростом. Я насмешливо смотрю подруге в глаза:
-Ну-ну, не расстраивайся, Валюша! Не надо так за меня переживать. Ну, что же делать, если я до тебя не дотягиваю, значит, не судьба. Уж потерпи меня, такую ущербную, еще немножко. Не будем при ребятах ругаться, мы ведь еще мидий не набрали. Давай до вечера доживем, а там как-нибудь разберемся, что нам дальше делать, - я подмигиваю Вале, отворачиваюсь и легким шагом устремляюсь вглубь острова по узкой тропинке среди черных корявых стволов.
Та-ак, значит я развратная. В тринадцать лет я первый раз поцеловалась, летом в колхозе. В четырнадцать за мной ухаживал товарищ брата, приехавший на каникулы из Таганрогского института. Дальше поцелуев дело тоже не пошло. Он потом написал мне пару писем, предлагал окончить восемь классов и выйти за него замуж. После этого я откровенно написала ему, что я об этом думаю и отношения увяли. В пятнадцать я влюбилась в Беку, который закончил восемь классов года три назад и честно страдала по нему три месяца. За это время мы раза два поздоровались, и один раз он стрельнул у меня полтинник на сигареты. Боюсь, что он даже не знал, как меня зовут. В шестнадцать, в мае этого года, за мной поухаживал очень взрослый парень, механик с кометы, но дело опять-таки ограничилось парой свиданий и пятью поцелуями. И Валя знала про меня абсолютно все. А ведь у нас есть одноклассницы, которые уже три-четыре года ведут активную половую жизнь и даже не слишком это скрывают! Так какие ко мне могут быть претензии? За что тыкать меня носом в грязь, если я даже не сказала и не сделала ничего? Не так, видите ли, потянулась!
Конечно, я в силу своей молодости еще не знала тогда, что такое огромное состояние нечаянного счастья, какое испытала я, валяясь на солнышке под южным небом, людей посещает очень редко и, как правило, за это приходится платить.
А сейчас я иду по узкой тропинке легко, будто танцуя, с какой-то веселой злостью ощущая гибкость своего тела. Сухие травинки, обжигая, бьют меня по ногам. Я наклоняю голову, оберегая волосы и глаза от веток лоха, и предупредительно придерживаю их, чтобы не хлестнуть по Вале. Она мрачно движется за мной, по-моему, несколько разочарованная. Да, раньше, в щенячестве, нам было проще. Если хочешь обидеть, то получаешь в ответ законную обиду. А сейчас и у нее и у меня реакции совершенно непредсказуемые. Вот чему я сейчас радуюсь, спрашивается? Наверное, тому, что чувствую, как из меня прет мое. Личное. Не то, чего ждут от меня окружающие и не то, что я делаю из упрямства наперекор кому-то. А просто - то, что делает меня личностью, уникальной и неповторимой. Может, это и в щенячестве проявлялось, но тогда я не отдавала себе в этом отчет.
Тропинка пробегает мимо болотца, где коротают время тучи звонких комаров. Разболтанный летний ветер поленился забираться за нами в заросли, и комары набрасываются на наши голые руки и спины. Приходится пробежаться между стен высоченного камыша, а на выходе нас снова встречает ветерок и сдувает комариков обратно в заросли.
Выскочив с изрядной скоростью из камышей, мы почти натыкаемся на мальчиков. Бросив вещи, они расположились на корточках посреди расстеленной рыбацкой сети. Предвкушая прогулку по сетям, я пританцовываю, с наслаждением ощущая ступнями теплые веревочные ячейки и пушистые клочки водорослей. К моему огромному удовольствию сети расстелены по берегу насколько хватает глаз. Жара все усиливается, ходить по раскаленному песку уже невозможно, а вот сети почему-то не нагреваются так сильно. Они просто теплые. И щекочуще ячеистые.
-Не устали? - снова заботится о нас Валера, - можно здесь отдохнуть последний раз.
-Не-ет! - выпеваю, радуясь, - шли ведь совсем немножко!
Валера поднимается и вешает сумку на плечо. Выгоревшая рубашка повязана на голове бедуинским тюрбаном. Подол спускается на плечи. Ему очень идет.
-Вот не взяли на голову, - укоряет он нас, поправляя головной убор, - теперь носите одну шляпу на двоих.
-Ага, и та - Лешина, - отзываюсь я, - Леш, тебе не напекло голову, а то я могу тебе шляпу вернуть?
-Ой! - спохватывается Валя, - Ленк, у нас же с тобой в сумке панамка завалялась! - она смотрит на мальчиков с сомнением, - может, кто хочет?
-Сама одень, - предлагает Леша, но Валька панически крутит головой:
-Да ни за что! - и поясняет, - мне ее мама тихонько засунула, чтобы я не видела. Я вообще на голову никогда ничего не надеваю.
-Давай мне, - предлагает Алексей, - а вы тогда мою шляпу по очереди одевайте. Нельзя в такую жару просто так целый день ходить.
Покопавшись в сумке, Валя извлекает развеселую панамку - красную с лица, в миленький цветочек - с изнанки и, стесняясь, протягивает ее Леше. Леша примеряет шапочку, складывая ее по-разному и становится похож то на довоенного детсадовца, то на базарного забулдыгу. Мы веселимся. Жалко, нет фотоаппарата. В конце концов, Леша загибает одно поле и кокетливо сдвигает чепчик на лоб. Становится похож на раздетого тирольского охотника. Валера секунду размышляет, потом отбегает, приносит роскошное чаячье перо и торжественно втыкает его в панамку.
-Леш, ты у нас самый красивый, - восхищаюсь, - если кто будет идти навстречу, снимай шапку и прячь, а то тебя могут у нас отнять!
-Да его-то ладно, а вот шляпу жалко, - практично заявляет Валя, - я и не думала, что она такая симпатичная! - давайте пойдем уже, что ли, стоять совсем жарко! Валер, ты у нас командир, покажи, далеко еще?
Валера задумчиво смотрит на темную синеву Азова. По-моему, просто любуется. Мне тоже никогда не надоедает смотреть на море. Даже находясь в городе в таких местах, где его не видно, я все равно ощущаю его присутствие, и это меня радует.
Подарив Азову одну из своих прекрасных задумчивых улыбок, Валера показывает рукой вправо вдоль берега:
-Видите, там, где следующий причал - заброшенная деревня?
-Это что, - вступает Валя разочарованно - там, где между причалами лежит баржа, что ли? Там, где по пояс? Там же все мелкое, мы с Ленкой каждый год там бываем! Разве это мидии?
-Не торопись, - теперь улыбка достается Вале, - за деревней, совсем за деревней, а не напротив, видишь - далеко в море черный треугольник? На фоне поставленных сетей.
-Не вижу, - Валя старательно щурится. Валера становится рядом с ней и, легонько разворачивая за плечи, показывает, в какую сторону смотреть. Я завидую. Очень похоже, что Валя ему действительно нравится. Ветер треплет Валюшкины волосы, горстями бросая светлые пряди Валерке в лицо. Он довольно жмурится и морщит нос.
-А-а-а! - разражается Валя своим фирменным возгласом, - там, перед сетями в море, так?
-Да-да, правильно.
-Ничего себе, это же километр от берега! - Валя смотрит на Валерку возмущенно-заинтересованно, - мы ж не доплывем с сумками!
-Снова торопишься. Подойдем поближе, и все будет нормально, идет?
Я замечаю, что у Валеры кончики губ приподняты, вот почему создается впечатление, что он все время улыбается. Даже когда просто думает о чем-то. А вот у меня, если я серьезная и не скалюсь, кончики губ опущены и лицо непоправимо обиженное. Периодически, когда задумываюсь о каких-нибудь серьезных вещах, меня спрашивают, чего это я такая надутая. Зато, как я радовалась, увидев в модном заграничном журнале фотографии девицы с такими же пухлыми надутыми губами. Даже вырезала одно фото и повесила над письменным столом. А журнал неделю таскала в школу, пока все его не пересмотрели. А Валерка выражением лица похож на золотого Будду с индийской открытки. Тот тоже улыбается чему-то внутри себя.
Я отвлекаюсь от размышлений о губах и тоже пытаюсь высмотреть черный кусок затонувшей баржи.
-Видишь? - негромко спрашивает Леша, и я поспешно киваю головой:
-Да, вижу, - не хватало еще, чтобы он тоже начал крутить мою голову - будем, как две пары близнецов.
И мы идем дальше, теперь уже по двое. С удовольствием наступая босыми пятками на сеть, я наблюдаю спины Валеры и Валюшки. Они о чем-то негромко беседуют. Смотреть на спины немножко грустно, и я искоса поглядываю на Лешу. Он идет, слегка нахмурившись, думает о чем-то. Класс, похоже, ему тоже Валя нравится больше чем я. Весело. И почему я такая невезучая! Я ведь хочу не очень много. Пусть у меня будет парень, мы будем ходить в кино, есть мороженое в кафешках, бегать на пляж, вместе зависать в каких-нибудь компаниях. Я же не мечтаю уехать в Голливуд или стать чемпионкой по гимнастике! И внешность у меня ничего, и поговорить со мной есть о чем. Так в чем же дело? Вздохнув, я отрываю глаза от спин и сосредотачиваюсь на сетях. Смотреть под ноги оказывается намного интереснее. Кроме клочков водорослей, которые уже пересохли на солнце и стали похожи на стеклянные, в сетке попадаются подсушенные маленькие рыбки и креветки. Рыбешки размером с мизинец отливают тусклым серебром, а креветки сделались из серо-зеленых прозрачных красноватыми. Как будто их варили. Хотя нет, по-настоящему сваренные они светло-оранжевого цвета. Вкусные! Если рано утром не полениться и сбегать к рынку, то на мостике через речку Мелек-Чесму у бабулек можно купить стакан сырых креветок. В Керчи их называют рачками. А сырыми продают для рыбаков, как наживку. Так вот, они вкуснее и свежее, чем вареные, которые те же самые бабки продают уже днем. А сварить их можно дома, - так, как захочется: с солью, укропом - да с чем угодно!
-Леш, а ты любишь рачков? - мне надоедает ждать, когда Алексей проявит инициативу. В конце-концов, хотя бы поговорить со мной можно!?
-В-общем, да.
-Ну, с таким сомнением говоришь. Наверное, все-таки не очень.
-Да нет, я просто в том году их переел. Был у деда в гостях на Жуковке, а у него вся эта фигня есть - сапоги рыбацкие, сачок большой. Так мы с ним каждое утро ходили. Набирали по полведра. Я в первые дни так объелся, что у меня аллергия была.
-С ума сойти! Счастливый!
-Потому что аллергия?
-Не-ет, потому что наелся на всю жизнь. Я вот больше пары стаканов никогда не ела. И потом, всегда столько желающих, делиться приходится.
-А ты жадная?
-Ну что ты. Просто у меня брат старше меня на шесть лет и выше в два раза. И ест намного быстрее. Пока я одного рачка ковыряю, наслаждаюсь, он уже полстакана прикончит.
-Бедная, он тебя голодом морит всю жизнь, да?
-Ой, с этим вообще смешно! Я, когда маленькая была, то была такая пышка, а он, наоборот, худой, как велосипед. Мы с ним в городе шли и встретили его классную руководительницу. Она на меня посмотрела, на него, а потом спросила: 'Она, что, за твой счет питается?' Родители очень смеялись, когда Андрей им рассказал. А у тебя есть братья или сестры?
-Сестра. Старшая. Она уже замужем и живет в другом городе давно.
-Понятно. А ты учишься?
-Я после восьмого ушел в техникум судомеханический.
-Да? И кем ты будешь?
-Монтаж судовых установок.
-Нравится?
Леша довольно равнодушно пожимает плечом.
-А в рейсы не захотел? Там же, по-моему, есть какой-то факультет для моряков загранплавания.
-Да, можно выучиться на судоводителя. Но я могу пойти механиком, если захочу. А если нет, то смогу и на берегу устроиться на работу где угодно. А мариманы - только по морям.
-Да, точно, - я думаю, о чем бы еще спросить неразговорчивого Лешу, а то, боюсь, что если я замолчу, то и он будет молчать всю дорогу. Но Леша вдруг делает шаг в сторону и, присев на корточки, что-то рассматривает на сетке.
-Лен, иди сюда!
Я подхожу и вижу чудесного маленького морского конечка. Он лежит, зацепившись закрученным хвостиком за ячею, весь как будто вырезанный маникюрными ножницами. Похожий на филигранное украшение из темного камня.
-Какая прелесть! - я сажусь на корточки рядом с Лешей и трогаю сухого конька пальцем, - весь целенький!
-Сейчас я его выпутаю, - Леша осторожно разворачивает конька, что не обломить колечко хвостика, - вот, держи. Нет, подожди.
Мы выпрямляемся и Леша, сдув с конька песчинки, осторожно прикладывает его мне на загар чуть пониже шеи:
-Вот, смотри, дома возьмешь крепкую нитку и повесишь его. Будет красиво.
Свесив голову, я пытаюсь увидеть конька на своей груди. Вижу хвостик и Лешины коричневые пальцы. Осторожно беру рыбку.
-Спасибо, Леш. Я так и сделаю.
-Что это у вас? - Впереди идущие, наконец-то, оглянулись и заинтересовались.
-Ой, Ленк, какая прелесть! Дай подержать! - Валя держит конечка на ладони и осторожно проводит по нему пальцем, - такой маленький! Совсем высох, как стеклянный. Жалко его!
-Леша нашел и мне его подарил! - гордо высказываюсь я.
-Здорово! Главное теперь его донести, а то в сумке он может поломаться.
-Придумаем что-нибудь. Я пока в руках понесу.
-Я тоже такого хочу, - страдает Валя в пространство.
-Следующий твой, - отзывается Леша. И мы отправляемся дальше уже не парами, а вместе. Не отрывая глаз от сетей. Но больше коньков не видно, а попадается много рыб-игл самого разного размера. От тоненьких малышек длиной сантиметров пять до больших экземпляров по тридцать сантиметров. Я несу в ладони свою драгоценность и радуюсь легкому хрупкому касанию. Не буду носить его на шее, вдруг поломается. Я повешу его в комнате около стола. Или к люстре прицеплю на очень тонкую нитку. Он тогда будет все время вращаться. Зимой будет здорово на него смотреть.
Вот мы и добрались до причала. Вернее до двух причалов. Между ними метров двадцать неглубокой зеленоватой воды. Сегодня она прозрачна до самого дна. В воде - асимметрично завалившиеся останки старой баржи. Темно-коричневая ржавая арматура торчит из-под воды сразу в нескольких местах. Там, где ржавчина подсыхает на солнце, темно-коричневый цвет сменяется ярко-рыжим. На этой барже мы с Валюшкой паслись неоднократно. Мидий на железяках много, но они не очень крупные. И драть их надо очень осторожно, чтобы волны не ударили тебя о рваное железо, замаскированное мягкой зеленой травой. Когда долго находишься в морской воде, то ссадины и ранки замечаешь, только выбравшись на берег. Зато и заживают на море они замечательно быстро.
Мы стоим у первого причала. Рядом с нами, на границе песка и травы - парочка кострищ, выложенных крупными камнями. Около каждого костра - насыпи пустых раскрытых ракушек, отливающих серо-голубым перламутром. Валера продолжает нами руководить:
- Здесь надо выкупаться последний раз, а то дальше в море много травы. А потом пойдем через деревню, потому что по берегу завалы, не слишком удобно. С причала понырять не хотите?
Валюшка отказывается сразу, наверно боится за прокладку. Я колеблюсь. Очень хочется попрыгать с причала, но, во-первых, я тоже боюсь за прокладку, а во-вторых, я не умею нырять головой. Прыгаю только солдатиком или бомбочкой. Все мои попытки прыгнуть ласточкой заканчивались тучей брызг и отбитым животом. Попыток этих было немного, потому что я стесняюсь делать на людях то, чего не умею. Вот если бы получилось так, что вокруг ни души и рядом кто-нибудь, кто меня будет учить и заставлять, то я бы, наверное, за один день научилась. Но всегда вокруг слишком много народу. Валюшка тоже не умеет прыгать ласточкой, но ее это совершенно не волнует. Я бы тоже так хотела к этому относиться, но каждый раз, когда я вижу девчонок, с разбегу грациозно влетающих в воду, я им дико завидую.
-Лен, а ты? - Валера выжидательно смотрит на меня, - поныряешь?
-Я еще не решила. А ласты дадите? Я бы лучше просто поплавала.
-Ну, конечно, у Лешки как раз с ремешками, пойдем на причал, там вещи бросим и подгоним ласты.
Мы идем по доскам, высушенным до яркой белизны, в которой сверкают мельчайшие кристаллы соли. Шаги гулко вплетаются в шлепанье волн, заблудившихся в ржавых сваях под нами. Причал старенький, многократно залатанный и поэтому очень разнообразный. Кое-где доски выломаны, и можно увидеть волнующуюся воду, затененную причалом. Осторожно обходя проломы, мы проходим мимо двух рыбаков, сидящих спинами друг к другу. Один закинул самолов в мелкую воду между причалами. Другой - в глубокую синеву снаружи. У рыбаков блестящие коричневые спины и плечи. Лиц не видно под выгоревшими панамами, а рядом с каждым последовательно скинутые одежки: штормовки, драные свитера, рубашки, майки. Наверное, всю ночь сидели и раздевались утром по мере нагревания. Улов разглядеть невозможно, веревка, к которой привязана сетка для рыбы, уходит в тень причала и теряется в темной воде. Чтобы не мешать им, идем на самый конец причала.
Здесь никого нет, дует свежий ветер и вообще, замечательно. Мы с Валей усаживаемся, свесив ноги, и наслаждаемся. Конечка я заботливо пристраиваю в пакетик из старой газеты и засовываю поглубже в сумку. Из-за наших спин с ликующим криком выскакивает Леша и, упруго оттолкнувшись от края причала, красиво входит в воду, - почти без брызг. Через несколько секунд он выныривает, фыркая и крутя головой. И быстро плывет обратно. Валера подсаживается к нам с парой ласт в руках:
-Лен, давай подгоним по ноге.
Я вытягиваю ногу и Валера осторожно одевает на меня ласту. Регулирует ремешок. Озабоченно смотрит на меня:
-Так хорошо, не давит? Или еще затянуть?
-Нет, все хорошо, спасибо, - мне даже неловко от такой заботы. Похоже, я не ласту примеряю, а туфельку. Валюшка подумала о том же самом и фыркает:
-Золушка!
-Да, - манерно отзываюсь я, подставляя вторую ногу, - Золушка на пляже. Интересно, а зимой что ей принц будет примерять?
-Валенки, - отзывается Валя. Мы хором смеемся. Вокруг так хорошо, что я перестаю на нее обижаться. Успеем еще насобачиться.
Упаковав меня в ласты, Валера уныривает вслед за Лешей. Пока они там изображают дельфинов, Валя быстренько вскакивает и проводит ревизию трусов и вокруг трусов. Потом обследует причал и обнаруживает сбоку хилую ржавую лесенку, по которой можно влезть обратно наверх.
-Вот здорово, а я уж думала, что придется потом плыть до самого берега и снова сюда чесать по жаре! - радуется Валя, - ну что, купнемся?
-Давай. Ты как, будешь прыгать?
-Не-е! Я слезу!
-Ладно, ты слезай, а я потом спрыгну прямо в ластах.
-Не потеряешь? - От Вали уже осталась одна голова над краем причала.
-Нет, я прыгну, как аквалангисты в телевизоре, спиной вперед.
Я дожидаюсь, когда Валя выплывет из-под причала, чтобы не прыгнуть ей на голову и, шлепая ластами, становлюсь на самый край спиной к воде. Страшновато.
-Давай, - командует Валя снизу, и я опрокидываюсь с причала, подняв тучи брызг. Вода пропускает меня в глубину, я вижу над собой белое серебро поверхности и дрожащее пятно солнца прямо в центре. Выворачиваюсь поудобнее и, с упругой силой работая ластами, вырываюсь из воды, бодая солнце. Валя визжит от неожиданности. Я вынырнула слишком близко к ней. Мы стоим рядышком в глубокой воде. Мне стоять совсем легко, надо только чуть пошевеливать ластами.
-Валь, я сплаваю далеко, ладно?
-Давай, только не тони, пожалуйста.
Я разворачиваюсь и, равномерно работая ластами, плыву по направлению к далекому городу. Да, плавать с ластами намного приятнее, чем босиком. И как-то не по-человечески, а по-рыбьи. Или по-дельфиньи. Когда плывешь босиком, то нужно все время делать одинаковые движения руками-ногами. А тут, шевельнешь одной ластой и несешься с изгибом в поворот, потом поработаешь двумя и набираешь скорость, - можно немножко проплыть, вообще не шевеля руками-ногами. А потом сильно оттолкнуться двумя ластами одновременно и плавно уйти в глубину. И выскочить обратно свечкой. Здорово! Упиваясь своими плавниками, я вспоминаю, что многие из моих знакомых девчонок, которые ныряют ласточкой, тем не менее, не умеют плавать с ластами. Некоторые даже уверяют, что боятся утонуть. Наверное, есть в жизни справедливость!
-Эй! - доносится до меня слабый крик, - поворачивай обратно!
Я разворачиваюсь лицом к берегу и вижу, что уплыла я действительно далеко. На причале маленькая Валина фигурка машет мне рукой. А кричат ребята из воды недалеко от причала. Я стою столбиком в воде и любуюсь косой. Синий Азов упирается в полосу светло-желтого песка. Над ней - полоса сухой травы, она выглядит отсюда, как нежная дымка. Кое-где ее разрывают плотные заросли камыша. А над травой - кудрявые шапки серебристого лоха обалденного оливкового цвета. Кажется, что листва такого цвета ни за что не даст тени, но это, конечно, не так. А еще в начале лета все деревья лоха усыпаны гроздьями ярко-желтых мелких цветков, пахнущих так, что кружится голова. Справа среди зарослей лоха - крыши пансионата, откуда мы пришли, слева - беленые кубики пустой деревни. Еще я вижу прямо перед собой малюсенькую Валю. Она сидит на краю причала и машет рукой. А по бокам - малюсенькие коричневые фигурки ребят, которые с разгону ныряют в Азов, через минуту карабкаются по ржавой лесенке наверх и ныряют снова.
Налюбовавшись, я плыву обратно на спине, мерно взмахивая руками, и периодически переворачиваясь, чтобы проверить, не сбилась ли я с курса. Здесь, далеко от берега, свежо, - и мелкие волночки суетливо заплескиваются в нос и в уши. Я стараюсь дышать так, чтобы попасть в такт волнам, но, кажется, никакого такта здесь не существует. И почти при каждом вдохе приходится глотать горько-соленую воду. Оказывается, я уже устала. Вот, всегда так, - когда уплываешь от берега, то как-то быстро и незаметно. А обратно - приходится напрягаться. Я все чаще переворачиваюсь, чтобы проверить, какое расстояние отделяет меня от причала. В конце-концов, озлившись, решаю вообще не смотреть в ту сторону, пока не уткнусь головой во что-нибудь. И тут же слышу совсем рядом с собой громкое фырканье. Одну секунду мне кажется, что сердце, выскочив из горла, утонет в соленой воде, и я его никогда не найду. В следующую секунду, резко повернувшись, я вижу в пяти сантиметрах от своего лица расхристанную Лешкину голову. И чувствую под водой ускользающее касание его тела.
-Фу, Леша, как ты меня напугал! Я думала - дельфин или акула какая-нибудь!
-Ага, белая. Людоедка!
-Да, ладно, я знаю, что белые здесь не водятся, - зависнув в воде, я придерживаю рукой сердце, - это, наверное, катран-людоед.
Лешка плавно изгибается и, двигаясь в толще воды, начинает легонько теснить меня в сторону уже близкого причала:
-Давай-давай, наверх, русалка. Мы тут уже переживать начали. Валя собралась бежать за спасателями в пансионат.
-Да я же недолго совсем плавала!
-Недолго? Мы уже пять раз замерзли и зажарились. Это тебе там казалось, что пять минут. А на самом деле, ты почти час в открытом море болталась. Давай, лезь на лесенку.
-Леш, ну ладно, ты думаешь, что я так обессилела, что даже не поднимусь, что ли? Ты лучше возьми ласты, а я за тобой залезу.
Поднявшись на причал, я вижу идиллическую картину - Валя лежит ничком на белых досках, а Валера острой щепочкой разрисовывает ее свежезагорелую спину. Да, Лена, похоже, тебе здесь уже ничего не светит. И сильного волнения по поводу моего долгого отсутствия тоже не видно. На Валином лице выражение полнейшего блаженства. И кто-то еще час назад воспитывал меня за неподобающее поведение! Грустя и злясь, я с удовольствием шлепаю холодными ногами по теплому дереву и, выбрав замечательное, ровное и просторное место без гвоздей и ржавых скобок, плотно ложусь на живот. Щека прижата к дереву, волосы разбросались по доскам. Я чувствую, как иссушенное дерево пьет с меня морскую воду, и стараюсь прижаться к причалу как можно большей поверхностью тела - плечами, локтями. Через пару минут переворачиваюсь на спину и сдвигаюсь на сухое. Как хорошо! Леша сидит поодаль черным силуэтом, положив подбородок на колени. Говорить не хочется. Хочется быть. Солнце пытается влезть мне в глаза сквозь мокрые ресницы. Я прикрываю лицо ладонью, но рука безвольно съезжает на доски, а мне лень напрягаться и удерживать ее на глазах. После второго съезжания на лицо мне мягко опускается Лешина шляпа. Так намного лучше.
-Угу, - отзываюсь я благодарно. Со стороны Вали и Валеры слышится легкое копошение. Я лениво соображаю, тискаются они там уже или еще нет.
-Ну, что, в картишки, пока Ленка обсыхает? - слышится Валькин бодрый голос. Оказывается, я не то подумала про парочку, - Леш, давай, доставай карты. Один раз сыграем и пойдем дальше.
Из-под шляпы слышу, как ребята возятся, усаживаясь. Меня никто не трогает, и я радостно ленюсь, ощущая себя частью причала. Я думаю о том, сколько волн заливало эти старые доски из года в год. Сколько солнечного жара впитали они за свою долгую жизнь, прежде чем стали похожими на плотный белый бархат. Отдав соленой воде и солнцу все свои первоначальные свойства, дерево превратилось во что-то совершенно другое. Я вспоминаю всякие деревяшки, которые с детства любила подбирать на берегу моря - изящные точеные безделки. Каждый год парочка таких селится на моем письменном столе - просто так, без всякой практической пользы - только, чтобы утешать меня в холода, когда колючий норд-ост царапает стекла снежной крупой. Несколько раз я пыталась что-нибудь сделать из них, но деревяшки оказывались не слишком прочными, и постепенно я поняла, что есть вещи, которые должны существовать сами по себе, а не служить в обязательном порядке подставкой для карандашей или пресс-папье.
Компанию им, обычно, составляет пара кусков слюды из глинистых прибрежных обрывов. На одних пляжах слюда попадается совсем белая, - колючие каменные розы, состоящие из мелких нежных чешуек. Если такую прозрачную чешуйку отслоить, она рассыпается в пальцах от самого легкого нажатия. А в других местах, например, на пляжах в Курортном, слюда торчит из обрывов кристаллами размером с кулак или детскую голову. Цвет у нее желтый, как степной мед, а пластинки толстые, в радужных разводах, как потемневшее стекло. Если я находила гладкий геометрический кристалл, похожий на огрызок гигантского карандаша, то не могла удержаться от искушения и притаскивала его домой. Несмотря на явную и очевидную бесполезность.
Вообще, я с детства люблю все полезное. А всякие безделушки на шкафах и сервантах терпеть не могу, особенно в большом количестве. Считаю, что украсить интерьер лучше вазой, в которую можно поставить букет, чем статуэткой, собирающей пыль. Но, будучи непоследовательной, как и всякая женщина, даже совсем юная, терпеливо стираю пыль с высохших деревяшек, неровных кусков слюды с вкраплениями глины, пары обломанных раковин (найденных в море самостоятельно!) и шишек можжевельника, подобранных в Никитском ботаническом саду.
-Ле-енк, просыпайся! Поход продолжается! - судя по довольному Валюшкиному голосу, она снова всех обжульничала.
-А я и не сплю вовсе, - медленным языком сообщаю я. Собираюсь вкусно потянуться, но вспоминаю Валины нравоучения и, на всякий случай, воздерживаюсь. Медленно сажусь, пережидаю пару секунд, чтобы не закружилась голова и так же плавно встаю. А то иногда вскочишь быстро, и голова улетает так, что можно упасть обратно. Жара все-таки.
Валя, стоя на коленках, деловито упаковывает сумку. Проведя пальцем по губам, задумывается, извлекает из сумки гигиеническую помаду, мажется. Протягивает тюбик мне, но я отрицательно качаю головой. Похоже, я все-таки сплю немножко.
Леша уже увешался сумкой, ластами и, отойдя, вполоборота ждет, когда мы закончим копаться. Валера отбирает у Вали сумку, и мы покидаем причал. Я сонно замыкаю процессию. Замечательно, что на меня никто не смотрит, никто не пытается разговаривать, и руки у меня пустые. Можно брести в свое удовольствие просто так.
На берегу Валера уверенно ныряет в заросли сухой травы, выводя нас на еле заметную тропинку, и мы снова движемся вглубь острова. Что-то мы сегодня с утра ходим зигзагами. Хотя, это же здорово, что можно никуда не торопиться и ходить хоть кругами.
Немножко попетляв среди старых приземистых деревьев, тропинка выравнивается. Теперь мы идем почти посередине косы, параллельно обоим морям. Они так близко, там за деревьями, что я щекочуще чувствую их плечами и локтями - Черное и Азовское. Деревья бросают на тропинку невесомую тень; прибитая множеством ног сухая трава не дает проваливаться в песок. В ветвях перепархивают воробьи. Так странно видеть их здесь, среди воды. Интересно, они летают в город? Летом вряд ли, а вот зимой, наверное, да. Здесь же никого нет зимой. Или почти никого.
Деревья уступают место заброшенным домикам. Мы входим в деревню, и нас обступает тишина. Нет тени, нет птиц, куда-то пропал шум моря. Только неподвижная плотная жара и беленые хатки с черными проемами выбитых маленьких окон. Нет, какие-то звуки все-таки есть, но по контрасту с неумолкающим морем их поначалу просто не слышишь. Стрекочут кузнечики, и цикады равномерно произносят свое механическое 'цик-цик-цик', как будто куют легкие жестяные монетки. Еще слышны наши шаги. Мы идем медленно, чтобы не наступить на осколок стекла или ржавый гвоздь. Да в такой густой жаре быстро и не походишь. У стен вольготно разросся бурьян, в нем почти тонут низенькие облупившиеся лавочки под окнами. Расписные ящерки цвета песка и сухой травы настороженно следят за нашими передвижениями, подняв аккуратные головки, и, подпустив нас на метр, мгновенно исчезают в зарослях. Я понемногу отстаю, заглядывая в темные провалы окон и дверей. Меня так и тянет зайти в один из домишек, но я боюсь порезать ноги. А еще не хочется обнаружить следы людей после людей. Ну, там, какашки, бумажки, объедки. Хотя, если логически помыслить, то зачем лезть в дом через все эти осколки, если вокруг роща и устроить туалет можно под каждым кустом. Мы вот, выйдя за территорию пансионата, встретили только рыбаков на причале. Так что прятаться здесь почти не от кого. Выбирая места, куда можно без опаски поставить босую ногу, я аккуратно пробираюсь к домику. Рассохшаяся дверь висит на одной ржавой петле. Держась рукой за горячую притолоку, я останавливаюсь на пороге и, вытягивая шею, заглядываю внутрь. В жарком и душном полумраке (а мне казалось, что внутри должно быть прохладно) я вижу ржавую кровать с продавленной сеткой, посеревший деревянный стол у окна, покрытый рваной вытертой клеенкой, и беленую печь с двумя кругами из ржавых железных колец. На печи валяется пробитая алюминиевая кастрюля. Одиночество, переполняющее деревню, здесь становится таким пронзительным, что у меня начинает кружиться голова. Хочется остаться здесь, упасть в него, как в воду и раствориться полностью.
Каждый год мы с родителями выезжаем за город в степь на машине. В зависимости от сезона - за шиповником, терном, степными грибами или желтыми тюльпанами. А больше - просто, чтобы подышать морским воздухом, настоянным на душистых степных травах. Потому что на Керченском полуострове, в какую сторону не отправишься, все равно уткнешься в море, даже если его не видно за пологими холмами. Выйдя из машины, мы разбредаемся в разные стороны, разминая ноги. Папа, обычно, далеко от машины не отходит, покуривая папиросу и оттирая пятнышко на стекле или капоте. А я всегда стараюсь перевалить за ближайший холм, чтобы не было видно машины и родителей. Ветер, свободно гуляющий по степи, глушит все звуки, и тогда мне кажется, что я совсем одна в мире. Это чувство намного сильнее в пасмурную осеннюю пору, наверное потому, что степь обрамляют совершенно пустые пляжи. И тогда меня охватывает ощущение, что я сейчас полечу. Не как птица - сама по себе, а скорее, как пух одуванчика, подхваченный медленным широким ветром.
И здесь, в безнадежно покинутом маленьком поселке ко мне приходит то же самое чувство, многократно усиленное. Негромкий разговор ушедших вперед моих спутников мне совершенно не мешает. Но, боясь, что кто-то из них обратится ко мне и разобьет ощущения, я не задерживаюсь надолго. Пусть то, что пришло, уйдет постепенно. Чтобы запомнилось на всю жизнь.
Ребята поджидают меня возле небольшого огородика у крайнего домика. За провисшей ржавой проволокой растет чудовищных размеров укроп, наверное, мне по плечо, а под ним по песку пластается пересохшая картофельная ботва.
-Ну, что, соберем урожай? - Валера присаживается на корточки и рукой раскапывает один из кустиков.
-Да ладно! - Валя недоверчиво морщит нос, - разве ж на песке что-нибудь вырастет?
-Да? А зачем же они, по-твоему, все это сажали? - и, к нашему удивлению, Валера тащит из песка длинные пряди корней, усеянные мелкими, с орех, картошечками.
-Ой, здорово! Я тоже хочу! - Валя кидается к соседнему кусту, - может, наберем с собой и напечем в костре?
Но Валера уже встал и отряхивает руки от песка:
-Валь, не надо, она для костра слишком мелкая, а с собой тащить неохота, нам еще до баржи добираться по воде. Лучше мидий наберем побольше.
Мы покидаем деревню, а вместе с ней и неподвижную жару, лежащую среди домиков, как огромная дремлющая кошка, и снова движемся налево, ощущая на разгоряченных лицах ветерок с Азова.
Тропинка выводит нас на берег почти напротив той самой баржи, которая нам нужна. Она лежит метрах в трехстах от берега, завалившись на бок и на корму. Нос, черный среди сверкающего моря, торчит, указывая на далекий город за проливом.
-Значит, так, - руководит Валера, - здесь достаточно далеко, но мелко. Максимум - по плечи Ленке, так что плыть не придется. Одежки прячьте в сумку, мы все понесем. Ступайте осторожно, вдруг какая-нибудь железяка попадется. Хотя мы тут сто раз ходили, вроде чисто.
-Валер, что ж мы по воде, что ли не ходили никогда? - высказываюсь я, запихивая в сумку сарафан. Валера только улыбается. И, только зайдя в воду, я понимаю почему. Здесь не видно песка. Но и трава не растет, как у азовского бережка нашего пансионата. При каждом шаге нога погружается в толстый слой отмерших водорослей. Сверху вода прозрачная, а под ней - черная щекочущая масса. Там, где воды по колено, этот слой по щиколотку, но, чем глубже мы заходим, тем толще он становится. Идти, не видя, куда ставишь ногу, страшновато, и мы с Валюшкой поначалу стараемся вытаскивать ноги из травы при каждом шаге. Наверно, чтобы убедиться, что все пальцы еще на месте.
-И что, эта гадость до самой баржи будет? - страдая, интересуется Валя, задирая коленки почти к подбородку. Леша, бодро рассекающий воду чуть впереди, оглядывается и радостно кивает:
-Иногда больше, иногда меньше - от ветра зависит. И от течения.
-А там внизу кто-нибудь водится? - спрашиваю равнодушным, как мне кажется, голосом. Валя сразу останавливается и возмущенно смотрит на меня.
-В такой бурде? Вряд ли, - улыбается Валера. Я подхватываю, успокоившись:
-Да, Валь, не переживай. Мы бы с тобой там не стали водиться, пойдем.
-Да уж, - ворчит Валя, возобновляя движение, - ну, не все же такие умные, как мы с тобой.
Но через пару минут, попривыкнув, мы уже чапаем смелее. Ногам даже приятно. Каша из водорослей доходит нам до колен, вода - по пояс. Я думаю, что это, наверное, будущий ил. Вот вся эта масса потихоньку перегниет, осядет поплотнее, и будет здесь дно, как на маленьком пляжике около судоремонтной базы. Этот пляжик очень выручает нас в мае, когда нужно быстренько загореть ноги для хождения без колготок, а купаться мы там не любим. Хотя он совсем близко от дома - пешком можно дойти за полчаса. Не-ет, мы морями балованые, летом выбираем такие места, где много чистого песка и чистой воды. Даже если приходится уезжать подальше от города.
Баржа совсем близко, теперь видно, какая она большая. Вода мне уже по грудь, и я начинаю переживать, насколько удобно влезать на эту ржавую железяку. У ребят же головы устроены совсем по-другому, вдруг нас заставят запрыгивать на высокий борт из глубокой воды. И будем мы с Валькой перелезать враскорячку, как старые каракатицы. Я вспоминаю свою одноклассницу Маринку Тихолатову, - вот где ловкая и спортивная девочка! Фигура красивая, лицо, бегает быстрее всех, прыгает лучше пацанов, ну и, конечно, все мальчишки в классе только в нее влюблены. А тут, как сделаешь на физкультуре что-нибудь не так, - сразу свистят и издеваются потом неделю. Я расстроенно вздыхаю и стараюсь мысли о Маринке выкинуть из головы.
Воды мне уже по грудь, но метрах в двух от баржи дно неожиданно повышается. И вот мы стоим по пояс в воде на совершенно чистом песочке под самым бортом. Наверное, его сюда намывает. Гуськом огибаем баржу и аккуратно взбираемся на палубу по ржавым арматуринам разбитой кормы. Ребята подсказывают, куда лучше ставить ногу и за руки вытаскивают нас на безопасное место. Наконец-то, дошли! Вокруг нас просторный палубный настил, по виду намного прочнее причала, где мы купались. Немножко веселит наклон баржи. Кажется, что одна нога короче другой.
-Ну, прямо дискотека 'Огонек' - высказывается Валентина, и мы хохочем, потому что я подумала о том же самом. Отсмеявшись, объясняю ребятам:
-Там летом дискотека проходит в парке, в бывшем летнем кинотеатре. И полы заасфальтированы косо, ну, как в кинозале. Первый раз мы там ходили, прям, как здесь. А потом, ничего, привыкли. Теперь даже, когда танцуем - не замечаем.
-Ну, мы танцевать здесь не будем, а вот заныривать уже пора, - сообщает Валера, скидывая с плеча сумку. - Леш, давай, не рассиживайся, одевай ласты.
Привычно молчащий Леша, улыбаясь, неторопливо встает с корточек, выкапывает из сумки снаряжение и начинает экипироваться. Мы с Валюшкой расстилаем покрывало, укладывая по краям вещи поувесистее.
-Лен, - трагическим шепотом говорит Валя, бодая меня в ухо пушистой головой, - я есть хочу, помираю просто. - И, громким голосом - сумку положи на тот край, а то ветром завернет. Ага, вот так! - И снова наклоняется ко мне, - они щас унырнут, так нам их ждать, что ли, целый час?
Я по-партизански неопределенно мотаю головой, давая понять, что я все услышала, и выпрямляюсь:
-Слушайте, добытчики, а вы, случайно, не голодные? Может, сначала поедим чего-нибудь?
-Не-ет (это, конечно, Валера), на сытый желудок нырять плохо. Вы пока все доставайте, из нашей сумки тоже. А мы минут через двадцать вернемся.
Дождавшись, когда ихтиандры скроются за бортом, мы кидаемся к их сумке и быстренько вываливаем ее содержимое на коврик.
-Так, что у нас тут, - Валя вдохновенно хватает пакеты и газетные свертки, - бутылка, наверно, компот какой-то, огурцы-помидоры, ну, у нас это тоже есть. О-о, картошка вареная! Не могу, счас наброшусь!
-Валь, ну ты чего, картошки, что ли, не ела?
-Сегодня нет! Как ты думаешь, они ее считали?
-Чего?
-Ну, сколько можно съесть, чтоб было незаметно?
-С ума сошла! Прекрати нас позорить! Съешь что-нибудь из нашей сумки.
-Из нашей неинтересно, там все знакомое. А, вот еще нашла, как раз для тебя, смотри - бычки вяленые, целая связка!
-Дай!
-А-а, мне так картошку не даешь! Счас заверну обратно и положу в сумку.
-Валь, ну не издевайся! Дай самого маленького, я буду просто в руках его держать. Ну, хочешь, бери картошку? Бери всю, а мне отдай бычков, хорошо?
-Во, как запела, эгоистка! На, бери своих бычков. Тем более, что ты все равно не успеешь даже одного погрызть. Они же обещали скоро вернуться.
-Да, а быстро есть вяленого бычка неинтересно. Слушай, а мы попить взяли?
-Спохватилась! Я взяла бутылку воды, не переживай.
-Да я бы и не вспомнила, но, если будем рыбу соленую трескать, потом точно пить захочется.
Мы разложили в центре коврика съестное, и сидим напротив друг друга, заканчивая сервировку стола. Валя режет хлеб, дожевывая самую маленькую картофелину (она объяснила, что из-за размеров ее отсутствия не заметят), я открываю банку овощных консервов. Хорошие консервы - перец резаный с рисом - мы тоже их всегда на пляж покупаем. Вкусные, недорогие - и не портятся от жары. Чтобы не отставать от подруги, я немножко съедаю из банки. Валя ревниво смотрит на меня и быстренько откусывает от огурца. Я хватаю бутылку и отпиваю компота, следя, чтобы уровень не слишком понизился. Валя поспешно доедает огурец и тянется к пакету с домашним печеньем. За бортом слышится всплеск, Валя отшвыривает пакет подальше от себя и, отвернувшись, независимо рассматривает горизонт. Глядя на рассыпавшееся по палубе печенье, я не выдерживаю и, свалившись на бок, начинаю дико ржать. Валя, еще секунд пять помозолив глазами горизонт, поворачивается, убеждается, что тревога ложная и присоединяется ко мне. Лежа щекой на теплом дереве, я рыдаю в голос. Слезы срываются с ресниц и оставляют темные пятнышки на светлых деревяшках. Я шмыгаю, пытаясь успокоиться, и снова захожусь в хохоте. Валя стонет, из глаз у нее тоже катятся слезы, и она, положив указательные пальцы под нижние веки, оттягивает их, старательно глядя вверх. Дело в том, что Валюшка красит ресницы ленинградской тушью, которая течет не то что от дождя или от слез, но даже от тумана. Поэтому, смеясь до слез, она никогда не забывает поберечь ресницы. Даже когда они не накрашены - привычка. Глядя на состроенную рожу, я успеваю подумать, как на нее отреагируют ребята, - ведь про тушь они нипочем не догадаются, - и новый приступ смеха одолевает меня.
-О-ой, Ленка, прекрати ржать немедленно, я... меня щас судорога схватит!
-А ты не корчи рожи, а то я не с-смогу п-прек-ратить!
Валя убирает пальцы, вытирает кулаками слезы и всхлипывает, досмеиваясь:
-Ну, дурдом полный! Представляешь, они выныривают, а жрачки нет вообще. И мы сидим такие, - ничего не знаем!
-Не, лучше так - и жрачки нет, и мы исчезли. Загадочное исчезновение огурцов, компота, Лены и Вали. Я тут еще вспомнила, как мы в седьмом классе на уроке труда торт готовили.
-Лен, если снова рассмешишь - утоплю!
-Да нет, по сравнению с нами там было не так смешно. Помнишь, трудовичка была такая огромная, с черными усами. Людмила Ивановна, по-моему.
-А, дура эта, помню, конечно. Которая все рассказывала, что ее сын до десятого класса думал, что дети в пробирке родятся.
-Ага, весь в маму, короче. Ну вот, она нам задание дала притащить из дома продуктов, чтобы на уроке торт испечь. Ну, там, кто-то яйца, кто-то масло, муку и так далее. А вначале урока к чему-то придралась и, типа, общую двойку по поведению поставила, - каждому запись в дневник и пару. Чтоб никому не было обидно. Потом продукты отмерила на весах, так аккуратно. И ее к телефону позвали.
-Ну?
-Ну, мы половину отмеренных продуктов за полминуты прямо руками сожрали.
-Да ты что? Сырые, что ли?
-Ага. Кроме муки, конечно. Масло пальцами из миски таскали, сахар - жменькой. Элка даже из мисочки с взбитыми яйцами отпила.
-Во, даете! Себя не пожалели.
-Да-а, знаешь, мы какие злые на нее были!
-И что, она заметила?
-Не-а. Даже обидно было. Она вернулась и начала масло с сахаром взбивать, - все объясняет. А потом побежала за удлинителем, чтобы включить духовку, так мы еще сладкое масло затрескали. Осталось вместо пачки - пара столовых ложек, наверное. Прискакала, духовку включает, распинается, что это ее фирменный рецепт, что сынуля его на каждый праздник требует. Потом, когда тортик испекся, все удивлялась, почему же он какой-то не такой, как дома.
-Ленк, я уж даже смеяться не могу.
-Да ладно, не смейся, я тебе разрешаю. А то весь аппетит пропадет. А нам еще вон сколько чужих продуктов съесть надо.
-Ну и что, мы ведь тоже взяли еду. Значит, имеем право. Слушай, ну этот Леша... Тебе не кажется, что он немного ненормальный какой-то?
-Из-за того, что молчит?
-Ну да. - Валя лежит на животе, положив подбородок на руки, и почти упираясь носом в помидоры. Согнула ноги и пятками болтает в воздухе. Я слежу, как на пятку пытается приземлиться божья коровка.
-Не знаю, может, он всегда такой. Подожди, не болтай ногами.
Валя послушно замирает, и божья коровка, наконец-то, усаживается на голую ступню.
-Как это, всегда такой! Хоть из вежливости мог бы что-нибудь сказать. Раз в час. А что там, с ногами? - ленясь переворачиваться, Валюшка пытается выкрутить голову и посмотреть за спину.
-Да, ничего, там просто оса села на пятку.
Очевидно, как раз в эту секунду почувствовав щекотку на ступне, Валя дико визжит и, мгновенно изогнувшись, вскакивает на ноги.
-Валя, я пошутила! - кричу я, испугавшись такой бурной реакции, - это не оса, это божья коровка! Осторожно, помидоры!
Валя уничтожает меня взглядом и плюхается на место:
-Все, больше никакого бесилова. Еще раз пошутишь - уйду в домик!
-Все-все, молчу. Давай дальше про Лешу.
-А что давать-то? Странный он какой-то. Такое впечатление, что он за нами наблюдает. И про себя думает какие-нибудь гадости. В смысле, про нас. Я стесняюсь при нем чего-нибудь говорить.
-Ну, я бы не сказала, что ты так сильно стесняешься. Может, он нас стесняется?
-Не знаю. Нас-то чего стесняться? Мы добрые, не высокомерные, носом не крутим, что у них, ну, там, очков солнечных фирменных нет.
-Ага, у нас, в-общем, тоже.
-Кстати, а где твои красивые, которые ты нашла на остановке?
-Забыла дома.
-Ну, неважно. Что с Лешей делать-то будем?
-Да ничего не будем. Мы с ними только вчера познакомились. Может нам здесь и не светит ничего. А может нам это и не нужно.
Я устраиваюсь поудобнее, собираясь расфилософствоваться на эту тему, но тут за бортом слышится плеск и приглушенные разговоры. Мы подхватываемся с коврика и, слегка кособочась, несемся к борту. Оказывается, здесь, со стороны моря, намного глубже, чем там, где мы шли к барже. Над синей глубиной, чуть пошевеливая ластами, расслабленно болтаются ребята. Маски сдвинуты на лоб, вокруг глаз - красные круги от тугой резины. Увидев нас, Леша улыбается и с усилием пытается вытащить сетку из воды, чтобы похвастаться уловом. Но сетка настолько большая и тяжелая, что без опоры скорее он сам уйдет под воду, чем поднимет ее над собой.
-Ух, ты! - Валя в восхищении, и тут же забывает все свои претензии к Леше, - это вы вдвоем столько надрали за пятнадцать минут? Какие молодцы!
-Во-первых, не за пятнадцать, а за полчаса, - уточняет довольный Леша. - А во-вторых, почему вдвоем? У Валерки своя такая же сетка есть.
Наши восхищенные взгляды обращаются к Валере, он важно кивает растрепанной головой, подтверждая Лешины слова, и плывет к корме, таща не менее увесистую сетку. Мы с Валюшкой суетимся на корме, пытаясь принять тяжелую добычу, но Валерка успокоительно машет рукой:
-Я их не буду затаскивать, здесь привяжу в воде, чтобы не испортились. Ловите перчатки.
-Валер, - Валя умоляюще складывает руки, - они такие большие, или мне кажется? Достань хоть парочку посмотреть!
-А есть сырыми будете? - смеется Валера, но достает пару мидий и бросает Валюшке.
И пока ребята выбираются из воды и снаряжения, мы с восторгом разглядываем огромные раковины. Они раза в два крупнее самых крупных виденных мной до этого мидий. Раковины стремительных очертаний удобно ложатся в руку. Черный цвет чуть заметно отливает рыжиной. Поверхность почти чистая, значит, росли среди густой травы, а не на камнях сплошняком. На одной ракушке - тесно посажен десяток грязно-белых скорлупок морских рачков балянусов. На вогнутой стороне створок - пучок крепчайших нитей биссуса, которыми ракушка крепится к основе-субстрату, - похожий на лохматые красно-коричневые водоросли.
-Какие огромные! - Валя испытующе смотрит на Валеру, - ты, наверное, специально самые большие достал, похвастаться, да?
Ребята смеются. Леша подает Вале еще несколько раковин такого же размера:
- А эти - из моей сумки! Сравни.
Здорово! - восхищается Валя и подытоживает, - пойдемте кушать уже.
Встряхивая мокрыми головами и прыгая то на одной, то на другой ноге, ребята идут к 'столу', оставляя на белом дереве темные следы.
- Сейчас перекусим, потом отдохнем полчасика и занырнем снова, - объясняет, что нам надо будет сделать, всезнающий Валера.
И следующие полчаса мы уже почти не разговариваем. На косе всегда все вкусно естся. Насчет 'не разговариваем' я немножко вру - Валера продолжает нас нянчить:
-Лен, ты рыбу заедай помидорами или огурцами, тогда не будет хотеться пить.
-Угу - (с набитым ртом).
-Ну и что? - удивляется Валюшка, - вода-то у нас есть!
-А то, что если нам еще плавать и ходить по жаре, то пить жидкости нужно поменьше - тогда легче будет двигаться.
-А-а-а! - в Валином голосе чуть заметно проскальзывает раздражение. Я тоже уже несколько удивляюсь - неужели он все время всех учит? Может Алексей поэтому и помалкивает постоянно? Но вслух неожиданно для себя поддерживаю Валеру:
-Все правильно, мы вот тоже с Валентиной, когда ходим далеко по пляжу, воды с собой не берем. Ну, не на целый день когда уходим, а на пару часов.
-Да, точно, когда сухая ходишь, то намного легче по жаре передвигаться.
Разговор распадается на отдельные фразы, фразы сменяются словами. Потом остаются одни звуки - стоны от обжорства и зевки, сопровождающие сладкие потягивания. Леша, быстро исподлобья оглядывая компанию, комментирует:
-Тихий час. Отползайте от стола.
-А как же убрать все это? - Валя неопределенно помахивает над столом ослабевшей рукой.
-Да ладно, отличница! - улыбается Валера, - никто тебе двойку не поставит, давайте покемарим полчаса. Время еще есть.
У нас нет сил даже встать, и мы ползком перемещаемся по палубе, чтобы, вольготно раскинувшись, не залезть в еду ногами. Как вдруг Валера просыпается:
-Стоп, отставить тихий час! Кто-то здесь обещал съесть сырых мидий!
Мы с Валюшкой возмущенно стонем на два голоса.
-Ну, Валь, покажи класс, - Валера выжидательно смотрит на Валентину, держа в одной руке ракушку, а в другой нож.
-Ну, нет, пусть Ленка ест, она у нас юный натуралист, природу любит и все такое, - поспешно открещивается Валя, укладываясь на спину и, на всякий случай, прикрывая рот рукой. Валера поворачивается ко мне.
-Сырых не ем, - с достоинством сообщаю я. Хотя, в глубине души сокрушаюсь, - вот было бы здорово сейчас всем на удивление слопать пяток ракушек, не моргнув глазом. Сразу бы зауважали. Но я боюсь опростоволоситься, вдруг их надо есть как-нибудь по-особенному.
-Хотя, я с удовольствием посмотрю, как ты, Валер, их съешь.
-Да я уже наелся от пуза!
-Ага! - радуется Валя, - так ты сам боишься сырых ракушек! А еще нас заставляешь, хитренький какой!
Валера успокаивающе машет рукой с ножиком:
-Без обвинений, пожалуйста! Предлагаю такой вариант, чтобы никому не было обидно, я съедаю две, Лешка съедает две, а вы потом за компанию по одной. Идет?
Я радостно киваю головой, соглашаясь. Валюшка подозрительно смотрит на Валерку из-под ладони, потом вздыхает и высказывается:
-Если я вдруг отравлюсь, донесете меня до домика.
Валера усаживается, скрестив ноги по-турецки, мы подползаем поближе, чтобы лучше видеть. Торжественно продемонстрировав нам ракушку и нож, он аккуратно всовывает кончик лезвия между створками и надрезает запирающий мускул. Бережно разнимает створки и, как фокусник в цирке, показывает каждому по отдельности раскрытую раковину. Одна створка полностью чистая, на ней только пенек от срезанного мускула, как ножка нетолстого гриба. Голубой перламутр другой створки затянут дрожащей желтоватой мякотью с темно-коричневой тоненькой оборочкой по краю. На палубу срываются несколько мутных капель.
-Фу-у! - высказывается Валя.
-Эх, ты! - смеется Валера, - а еще керчанка называется! - Он торжественно подносит раковину ко рту, быстрым движением языка подхватывает студенистый край и, сочно хлюпнув, втягивает мякоть в рот. Потом закатывает глаза, демонстрируя беспредельное наслаждение.
-Даже не посолил! - страдает Валя, передергивая плечами, - давай, ты еще одну обещал!
Со второй ракушкой Валера расправляется так же быстро и не менее изящно. Я чувствую, что совсем уже по уши влюбляюсь. Мы аплодируем, кричим браво, герой раскланивается, прижав руку к загорелой груди. Затем берет нож и ракушку, вручает Алексею, и мы начинаем хлопать уже ему.
-Леша, пару слов для прессы! - кричу я, - что вы сейчас чувствуете?
Алексей скованно пожимает плечами, флегматично улыбается и, в несколько секунд, расправляется с обеими ракушками. Молча. Раскланявшись, передает Валюшке нож. Вернее, пытается передать. Валя прячет руки за спину и отрицательно вертит головой:
-Почему это сразу я? Пусть Ленка сначала.
Мне вручают нож и ракушку. Я вздыхаю, сосредотачиваюсь и приступаю к делу. Только бы не подавиться и не закашляться. Я обожаю вареные мидии, жареные мидии и мидии, печеные на костре. Да, еще мидии с жареной картошкой и, конечно, плов с мидиями (в Керчи его называют 'пилав'). Приготовленная мидия стягивается в небольшой ярко-желтый комочек, очень аппетитный и на вид и на вкус. А сырая больше всего смахивает на соплю. Но сейчас об этом лучше не думать. У меня не получается открыть ракушку так же аккуратно, как сделали это ребята, и мякоть, разорвавшись, остается на двух створках. Я собираюсь с духом и подбираю языком содержимое одной створки. К моему удивлению, она вовсе не такая сопливая, как с виду. Во рту у меня маленький кусочек резиновато-упругого мяса, сочный и освежающий. Вторую створку я очищаю с большой охотой. Даже обидно, что ракушка так быстро кончилась. Я гордо раскланиваюсь, абсолютно довольная собой. Осталась только Валя. Но Валю я знаю намного лучше, чем наши новые знакомцы.
-Нет! - решительно заявляет она, - даже и не просите!
-Но ты же обещала! - расстраивается Валера, - всего одна ракушка! Это же вкусно, спроси у Лены.
- Валь, правда, попробуй, я сама не ожидала. Вкус у нее лучше, чем вид.
-Не-ет, нет и нет! Я передумала. Если тебе так понравилось, съешь за меня.
-А обещание? - никак не может успокоиться Валера.
Валя меряет его высокомерным взглядом:
-Ну и что, если я не хочу?! И вообще, давайте отдыхать. - Она снова укладывается на спину и демонстративно накрывает лицо полотенцем. Валера растерянно смотрит на безголовое тело, потом поворачивается ко мне:
-Будешь?
-Да, - стоя на коленках, я с удовольствием расправляюсь с последней ракушкой, размахиваюсь и выкидываю створки за борт. И тоже растягиваюсь на палубе. Леша снова заботливо укрывает меня своей шляпой. Я слышу, как он копошится недалеко, стукается локтями и коленками, пытаясь улечься поудобнее. Солнце протискивается через переплетения синтетической соломки яркими искрами, щекоча глаза. Я зажмуриваюсь и пытаюсь догадаться, где и как лег Валера. Наверно, близко к Вале. Но посмотреть неловко. Леша продолжает крутиться, вздыхая. Потом шляпа на моем лице приподнимается:
-Дай кусочек, - шепотом просит он, - глаза слепит.
-Сейчас, - я приподымаюсь, типа, поправить волосы и улечься поудобнее, и бросаю быстрый взгляд на Валю и Валеру. Оказывается, они тоже укрыли головы одним полотенцем, но лежат очень целомудренно, макушка к макушке, ногами к разным бортам. Лица под белой махровой тканью вырисовываются нечеткими гипсовыми масками - носами вверх. Успокоенная, я, наконец, укладываюсь и нахлобучиваю на лицо край шляпы, чтобы хватило и Леше. Мы лежим голова к голове, но нигде не прикасаясь друг к другу. Я закрываю глаза и снова растворяюсь в окружающем мире. Засыпать опасаюсь, а то вдруг начну храпеть или сопеть, или еще чего пострашнее, поэтому, когда совсем отплываю, приоткрываю тяжелые веки, удерживая себя между сном и не сном. Палуба давит на затылок, и, через некоторое время, я поворачиваю голову набок. Леша, оказывается, не спит, а вовсю смотрит на меня своими темными глазами. Мне становится неловко, что мое лицо так близко. В голове мгновенно проносится список личных мелких дефектов: нос, наверняка, красный и облезлый, губы потрескались, да еще этот дурацкий пушок над верхней губой. Лешино лицо разрисовано узорной тенью шляпы, и я думаю о том, что, если мое тоже такое пятнистое, то, может он все и не разглядит. Тем более что он, вроде как, и не разглядывает. Смотрит мне прямо в глаза. Ну, с глазами у меня, по-моему, все в порядке. Конечно, карими глазами в Керчи никого не удивишь, но они у меня не коричневые, а зеленовато-карие. Было бы здорово, если бы зеленые, ну да, ничего не поделаешь. А так, мои светлые волосы и карие глаза все время подвигают знакомых барышень на вопросы типа: ты, что сильно осветляешься? По их мнению, у настоящих блондинок глаза бывают только голубые или зеленые. Конечно, я уже не такая белянка, как в десять лет, но родные волосы у меня все равно очень светло-русые. Хотя я читала, что с возрастом они будут становиться все темнее.
Я прикрываю глаза и медленно открываю их снова, как будто задремываю, недоумевая, как Алексей не боится окосеть, не отрывая от меня взгляда. Ветерок гуляет по нагревшейся коже, срывая теплую солнечную кисею, потом затихает, и солнце снова набрасывает сверху тончайшие покрывала тепла. По-прежнему не отводя от меня взгляда, Леша приоткрывает губы. У меня моментально покрываются мурашками руки от пальцев до локтей и ноги от попы до коленок. Он что, хочет поцеловаться? Что же мне делать, отвернуться? Тогда с меня свалится дурацкая шляпа. А может, вовсе и не хочет. А я начну дергаться, как дурочка. Но мне же нравится Валера. Вроде бы. Хотя ему явно нравится Валя. А вдруг они уже сидят, и нас хорошо видно? А мы спрятались, как страусы - головами под шляпой, а на дворе - белый день. Размышления приходится прервать, потому что Леша каким-то неуловимым движением придвигает свою голову вплотную к моей и целует меня в губы, медленно и долго. Я отвечаю на поцелуй, лежа не шевелясь, мурашки исчезли, в голове - полный сумбур. Ничего хорошего не испытываю, главная мысль - зачем я это делаю? Правда, ничего плохого не испытываю тоже. Ощущая его сухие мягкие губы, горячий медленный язык, успеваю посожалеть, что это Леша, а не Валера. Но тут поцелуй заканчивается, Леша спокойно улыбается мне и закрывает глаза, повернув лицо к небу. Я тоже поворачиваюсь, чтобы не разглядывать вплотную его ухо, и, щурясь на переплетение соломки, пытаюсь осмыслить последние десять секунд.
Вспоминаю, как в щенячестве, лет в двенадцать, в лагере безумно влюбилась в красивого мальчика Сережу. Он дружил с совершенным дебилом Петей по прозвищу Вареник (из-за формы ушей). И вот этот самый Вареник, как я сейчас понимаю, был влюблен в меня. Во всяком случае, именно за мной он чаще всего пытался подсмотреть в туалете, в мою тарелку с утренней кашей бросал скорлупу от яиц и надо мной громче всего гоготал своим идиотским смехом, доведя меня к концу смены до полного отчаяния. Я бы сбежала домой, не дождавшись конца смены, но меня останавливала мысль о выпускном бале-маскараде. На нем я собиралась блеснуть в костюме одной из трех жен султана (простыня на бедрах, лифчик от купальника, много-много цепочек из медной проволоки на голом животе и руках и, конечно, распущенные волосы почти до пояса, украшенные диадемой из фольги). Я очень рассчитывала, что красивый Сережа не устоит против всего этого великолепия и пригласит меня хотя бы на один медленный танец. Это примирило бы меня с месяцем лагерного идиотизма. Впечатление, помнится, я произвела. Во всяком случае, именно меня остановила и отчитала за неприличность костюма и прически старшая воспитательница, когда мы втроем, радостные и абсолютно одинаково одетые, бежали на концертную площадку.
После выступления красивый Сережа сумрачно поглядывал на меня издалека, поспешно отводя взгляд, когда я на него смотрела. А невыносимый Вареник, радостно гогоча, пригласил меня на три танца подряд. На первый я согласилась, дабы показать Сереже, что, если он подойдет меня пригласить, я ему не откажу, если танцую даже с Вареником. Второй танцевала уже назло, потому что пропустила два медленных танца, скрываясь от настырного Вареника в темных кустах вокруг площадки, и вечер стремительно шел к концу. А первую часть третьего танца я с возрастающим отчаянием сидела на одной скамейке с нетанцующим Сережей, который упорно не смотрел в мою сторону (но, почему-то, не пошел танцевать с первой красавицей лагеря Наташей, попытавшейся его пригласить). И, только когда ведущий праздничным голосом объявил, что этот танец заключительный, я махнула на все рукой и дотанцевала его с неотлипающим Вареником.
Вот и сейчас ситуация складывается почти такая же. Ну почему липнут именно те, кто тебе совсем не нужен? А громко брыкаться и портить такой замечательный день совсем не хочется. Я злюсь на Лешу, поставившего меня в такое двусмысленное положение, злюсь на медленного Валеру, который за целый день общения так и не определился толком, за кем ему поухаживать. Конечно, злюсь на Валю - ведь видно, что ей нравится именно Валера, но мне, как партизанка, будет врать до последнего, будто мы с ней и не подруги вовсе. И злюсь на себя, за то, что поцелуй уже состоялся, как будто я этого хотела, и теперь Леша будет думать про меня незнамо что.
А Леша тем временем спокойно лежит рядом, сонно дышит, упираясь носом в шляпу. Как будто ему и дела никакого нет теперь до меня. Вообще удивительно. Совсем непохоже, чтобы я ему понравилась. Может, он поцеловал меня просто так, потому что побоялся пристать к Вале? Обидно, конечно, но немного успокаивает. Мне не хочется, чтобы на обратной дороге он хватал меня за руку, приобнимал и всякое такое. Решаю, - буду делать вид, что ничего не произошло, слегка успокаиваюсь и тоже задремываю.
Солнце уже не жарит так активно, как в полдень, но зато по всему телу припекает обгорающая кожа. Сквозь полудрему я слышу, как кто-то из нас ворочается, вздыхает. Потом шлепает по деревянному настилу. Очень аккуратно, стараясь не разбудить Лешу, выныриваю из-под шляпы и приподнимаю голову. Валюшка самозабвенно дрыхнет, сбитое полотенце перемешалось на палубе с выгоревшими кудряшками. Под полотенцем жарко - мне видны поблескивающие на ее подбородке капельки пота. Валера стоит около борта и, наклонив голову, рассматривает воду. Услышав меня, поворачивается и, улыбаясь, манит меня рукой. Совершенно счастливая, я на цыпочках подхожу к борту.
-Смотри, вон в тени у самого борта, видишь?
Я наклоняю голову и напряженно вглядываюсь в сумрачное покачивание морской травы. Наши плечи соприкасаются - теплый загар к теплому загару. Голова у меня начинает кружиться.
-С левой стороны, где трава над песком - видишь?
-Ой, да! Это кто, скат? - я зачарованно смотрю на волнообразно колышушийся темно-серый полукруг под черными прядями травы. К самому краю он истончается, переходя в аккуратный полупрозрачный плавник серовато-жемчужного оттенка.
-Да. Морской кот. Смотри внимательно, если выплывет из травы полностью, то будет виден шип на хвосте.
Мы повисаем на борту, пониже наклонив головы, чтобы солнце не било в глаза и увлеченно рассматриваем кота. Постояв некоторое время неподвижно, тот, всколыхнув круглые края, по диагонали пересекает песчаную прогалину, - плавно и, в то же время, обидно быстро. За пару секунд я успеваю увидеть, но не разглядеть толком длинный тонкий хвост и черный шип размером с палец, торчащий ближе к его кончику.
Валера подталкивает меня плечом:
-Ну что, понравился?
-Очень! Я таких больших еще не видела. Жалко, слишком быстро уплыл.
-Не жалей, нам еще за мидиями заныривать.
-Ой, я и не подумала об этом. Слушай, а как же быть, ведь они же страшно ядовитые? И нам с Валюшкой покупаться надо бы, а то совсем испеклись.
-Да ладно, не паникуй. Во-первых, они не такие уж ядовитые, во-вторых, жалят, только если на него наступить неожиданно. А на глубине он от тебя сам подальше уплывает. Вот, когда по мелководью ходите, тогда будьте осторожнее - специально посильнее шаркайте ногами, чтобы кот издалека услышал и уплыл.
-Ну, вот. А мы-то с Валькой наоборот в незнакомых местах ходим на цыпочках, стараемся поменьше шума производить!
-Ну и зря. Так вас точно кто-нибудь укусит. От неожиданности.
Валера посмеивается, глядя на меня несколько покровительственно. Наверное, ему приятно, если мы дурочки. Но все равно, он мне очень нравится. Я лихорадочно думаю, что бы такое спросить, чтобы разговор не увял.
-Валер, а вот, насчет змей. Ну, на берегу понятно, есть у нас, говорят, гадюки, они ядовитые. А морские ядовитые змеи у нас водятся?
-Нет. На Азове много ужей, они охотятся на бычков в воде. Но они неядовитые, хотя укусить, конечно, могут.
-Мы прошлым летом несколько раз ездили купаться в Осовины, знаешь? Перед деревней Юркино - такой маленький поселочек. Там несколько пансионатов, так люди почти не купались - боялись змей. Очень возмущались.
-Ну и зря боялись. Никто бы их не съел. Хотя ужей тем летом, действительно, было очень много. Лучше бы боялись мошкары. Я из-за нее не люблю на Азове отдыхать. Никогда не угадаешь, искусают тебя или нет.
-Точно, какая эта мошка противная, ужас! Так еще и кусает, почему-то, в такие места - за ушами, или в волосы, или под воротником.
Валера снова посматривает на меня снисходительно:
-Ну, это же просто, неужели не догадываешься? Эти мушки такие маленькие, что с открытых мест их сносит ветром. Вот и кусают там, где набиваются.
-А-а-а! - я ловлю себя на Валюшкиных интонациях. Сейчас, наверное, надо восхититься Валериным умом и знаниями, но он настолько уверенно этого восхищения ждет, что у меня язык примерзает к небу. На самом деле, я тоже могу много чего порассказать о животных и о морях (не зря же я лет с девяти беспрерывно читаю и, в основном, не приключенческую литературу). Но сейчас, похоже, это ни к чему. Валеру вполне устраивает, что рядом с ним две наивные дурочки. Я так чувствую. Но и долго строить из себя полную идиотку, чтобы ему понравиться, я не смогу. Поэтому мне немножко грустно. Я искоса посматриваю на его прямой нос, серый глаз под выгоревшей бровью, на перепутанные пряди светлых волос - таких густых, что хочется немедленно запустить в них пальцы. Он такой красивый, что мне становится еще грустнее. Спрашивается, почему? Солнце, море, красивый мальчик, мы с ним мило общаемся, - чего еще надо? Непонятно. Но грустно.
Я вишу на поручне, глядя на мельтешение солнечных бликов на воде. Чувствую, как неровные куски ржавчины вдавливаются в кожу рук. Убираю руки и наваливаюсь на поручень животом. Пусть на нем тоже будут красные узоры. Надо разбудить Валюшку и выкупаться. Жарко.
-Что это ты притихла? - Теперь Валера искоса поглядывает на меня, - устала, наверное?
-Да нет. Надо бы искупаться.
-Так давай, буди подружку, пойдем поплаваем.
-Ва-ля, - раздельно, басом, произношу я, глядя прямо перед собой, - ку-пать-ся!
-Да, слышу, слышу, - недовольно отзывается сонная Валя. Мы поворачиваемся и видим сидящую Валентину. Глаза полузакрыты, лицо недовольное, на щеке - алый отпечаток палубной доски.
-Злодеи, - еще не проснувшись, высказывается она, - не могли разбудить, что ли. Небось, потешались всю дорогу, как я тут сплю.
-Да что ты, я сама минут пять как встала. До этого тоже дрыхла.
-Не ври, ты днем спать не умеешь, сама говорила, - Валюшка сладко потягивается и вертит растрепанной головой, - еще день, что ли?
-Ага, - посмеивается Валера, - следующий!
-Ну тебя! Сколько времени, интересно? Часы есть у кого-нибудь?
Часов, к моей великой радости, ни у кого нет. Присмотревшись к освещению и к положению солнца, после небольшого спора решаем, что сейчас около четырех часов. Замечательное время. Можно, не торопясь, выкупаться, надрать еще мидий, и потихоньку, часам к восьми, вернуться в пансионат.
Во время спора Леша продолжает лежать неподвижным бревном, с лицом, укрытым шляпой. Неужели до сих пор спит? Продолжая что-то говорить, я указываю Валере на спящего и делаю вопросительное лицо. Валера кивает, хватает ласту и рысью отправляется к низкому борту. На секунду исчезнув за ржавыми арматуринами, он возвращается, стараясь не расплескать набранную воду. Валя, совсем проснувшись в предвкушении, суетится вокруг Леши, жестами показывая Валере, куда лучше вылить водичку. Увлекшись, мы перестаем разговаривать, и наступившее молчание действует на Алексея, как звонок будильника. Увидев, что он начинает ворочаться, Валера перестает выбирать место и выплескивает воду ему на ноги. Потом вытряхивает оставшиеся капли на Лешкин нагретый живот. Брыкнувшись и простучав пятками по палубе громкую дробь, Леша подхватывается, отбрасывает шляпу, и, сидя на палубе, растерянно вертит лохматой головой.
-Лех, спокойно! - выставив перед собой ладони, увещевает его Валера, в то время как мы помираем со смеху, согнувшись пополам, - это всего лишь плохой сон, кошмар, не волнуйся! Все в порядке!
-Кошмар, говоришь? - медленно ворочая не проснувшимся еще языком, интересуется Леша, мрачно осматривая мокрые ноги и растирая брызги на загорелом животе. - Сами вы кошмар, злыдни!
Опираясь рукой о палубу, он вскакивает. Мы с Валюшкой на всякий случай отбегаем подальше. Но Леша движется не к нам, а к борту. Не замедляясь, он вспрыгивает на поручень и ласточкой бросается в воду.
- Утоп! - трагически восклицает Валя, и мы втроем повисаем на поручне, глядя, как Лешка под водой стремительно удаляется от баржи. Метрах в десяти он с шумом выныривает, отфыркиваясь и вертя головой, как мокрый пес. Капли стекляшками разлетаются в разные стороны. С такой же скоростью Лешка гребет обратно и, из-под самого борта, ладонями разрывая воду на части, устраивает нам грандиозный душ. За пару секунд вымокнув почти полностью, мы с Валюшкой дружно визжим, большей частью от неожиданности. Лешка, волчком вертясь в воде, звонко хохочет, блестя зубами. Следующие десять минут мы уже не разбираем где суша, а где вода; визжа и смеясь, прыгаем с палубы в море, пахнущее свежим арбузом, выбираемся наверх, чтобы снова кубарем свалиться с борта, прихватив с собой того, кто оказался ближе. Устраиваем дикие игры в воде, обхватывая друг друга поперек туловища, притапливая и снова выталкивая на поверхность. Ребята догоняют нас вплавь, а мы, в панике пытаясь отплыть побыстрей, совсем забываем, как надо плавать. Утомившись, еще какое-то время расслабленно плещемся в прозрачной воде. Потом Валюшка с Лешей растягиваются на теплой палубе, а мы с Валерой отправляемся за мидиями. Валера заботливо следит, как я экипируюсь и заставляет меня надеть свою рубашку и рваные перчатки. Я немного стесняюсь - в одежде еще никогда не плавала. Но мальчики в один голос уверяют, что одетыми теплее.
Через пять минут я забываю о том, как я выгляжу. Не до этого. Мы ныряем, расшатывая, отколупываем от ржавых конструкций ракушки и закидываем их в сетку. С самого детства проводя все теплое время года у моря и в море, я давно усвоила основные правила добычи.
В первую очередь надо забыть, что ты сухопутное существо. Конечно, пытаться дышать под водой не стоит, но все остальное, пожалуйста. То есть не надо стремиться покинуть воду после каждого заныривания. Даже делить процесс на подводный и надводный не надо. Не надо сначала торжественно заныривать, отрывать ракушку, выныривать, класть ее в сетку и все повторять. Просто живешь под водой, как дельфин. Когда я была маленькой, я бултыхалась просто так, не разбирая, где вода, а где воздух. Став постарше, я освоила ласты, маску и стала проводить в воде еще больше времени. Трубка меня пару сезонов смущала. Но потом я убедилась, что иметь возможность дышать, не выставляя голову из воды, замечательно.
И теперь, в маске с трубкой и в ластах, обнаружив, что мокрая рубашка в мокрой воде действительно греет, а перчатки защищают руки от порезов об острые края ракушек, я совершенно счастлива. Может быть, потом мне захочется освоить еще и акваланг, но пока хватает и этого. Для акваланга нужна машина, станция, где нужно его заправлять. И вообще, он такой тяжелый! Получается, что ласты и маска расширяют мою свободу, а акваланг ее бы ограничивал. Поэтому я о нем слишком и не мечтаю.
Если все это было во-первых, то во-вторых, нельзя пытаться собрать много за один раз. Обязательно не хватит воздуха и придется оставить все. Лучше оторвать одну большую ракушку, чем обламывать ногти, торопясь отковырять кучу маленьких.
В-третьих, если есть возможность плавно опуститься на глубину, держась руками за что-нибудь, то совсем не обязательно переворачиваться вниз головой, нырять и, размахивая ластами, поднимать муть со дна. Чем экономичнее движешься, тем меньше устаешь.
Это, так сказать, мои основные принципы. Кроме них есть еще масса рабочих моментов, которым беспрерывно учишься в процессе. Вот как здорово, оказывается, в рубашке плавать, а я и не знала!
Добыча захватывает меня целиком. Мы плавно движемся в толще воды вверх и вниз, встречаясь, наши тела нежно и длинно касаются друг друга. Это приятно, но некогда - надо набрать как можно больше ракушек. Хорошо, что сетка одна. А то было бы видно, что я медленнее собираю, чем Валерка. Хотя, чего я переживаю, я же девочка, имею право быть слабее. Наверное. Я вспоминаю свою бабу Лену, женщину массивную и энергичную. Она меня очень не любит. Похоже, за все подряд. А особенно часто попрекает за слабосильность. То, что я не могу принести из магазина мешок с двадцатью килограммами картошки, заставляет ее меня активно презирать. Я с веселым ужасом представляю себе себя со всякими горящими избами, конями на скаку и смеюсь под водой, выпуская бульки. Валера озабоченно подталкивает меня к поверхности. Наверное, думает, что я уже изнемогла вся и сейчас утону.
- Ну, ты как? Живая?
- А то! Будем еще драть? Или хватит, сетка уже почти совсем полная!
- Хватит, наверное. Нечего жадничать.
Мы, не торопясь, плывем обратно, чуть шевеля ластами. Солнце заметно клонится к горизонту, блики на воде уже не слепят глаза. Снова наступает время послеполуденного бархата. Я вспоминаю о том, что мы были так близко, так рядом друг с другом. А я даже не успела понаслаждаться этими ощущениями. Увлеклась мидиями. Прямо, как маленькие дети, когда заигрываются и не успевают добежать до горшка. Могу себе представить, если бы я так сильно увлекалась, что не успевала бы добежать до сортира.
- Лен, ты так часто сама себе улыбаешься. О чем ты там думаешь? Секрет?
Я в замешательстве. Не думала, что по лицу что-нибудь видно. Пару секунд чувствую себя неодетой:
- Да так, ерунда. Не обращай внимания, - не думаю, что нужно делиться с Валерой своими размышлениями о сортире. И сразу задумываюсь в другую сторону: вот люди ходят и не видят своего лица, а на нем, может быть, такое выражение, что просто караул. Иногда, особенно, когда меня обидят или я сильно расстроена, а от людей никуда не денешься, я понимаю восточных женщин в чадре, - корчи какую угодно рожу, все равно тебя никто не видит. А то бывают такие подружки - ляпнет что-нибудь, а потом комментирует, чтобы все слышали 'о, смотрите, Ленка расстроилась! Расстроилась, да? Или обиделась?' Терпеть этого не могу.
- Устала уже? - Валера заботливо-ободряюще смотрит на меня и подталкивает к борту, - давай, поднимайся.
- Да нет, не устала, все нормально.
- Ладно тебе, я же вижу!
Я вздыхаю и соглашаюсь. Если ему так хочется, и он так видит, значит устала.
Валя суетится вокруг нас, отбирая сетку и привязывая ее к железке:
- Ну, что, скоро уходим? Давайте уже, а то мне тут надоело.
Теперь я чувствую, что действительно устала, но не от ныряния, а просто от всего - такой насыщенный день, с ума сойти! Во мне просыпается раздражительность и упрямство. Спокойно, Лена, спокойно! А то еще погрызетесь на глазах у ребят, потом будет неловко.
- Валь, давай мы немного обсохнем и пойдем, хорошо? Минут пять.
- Ну, ладно, сохните. Можем в картишки сыграть пока.
- Ага, тогда через пять минут уже мне придется тебя уговаривать идти в пансионат, да?
- Ленк, мы только один раз сыграем! Не скандаль.
- А я и не скандалю, - я растягиваюсь на палубе.
- И не дуйся, пожалуйста.
- А я и не дуюсь.
- Как будто я не вижу!
- Валь, слушай, играйте в карты, а? Я лежу, никого не трогаю, молчу, можно сказать.
- Да уж, молчишь...
Воцаряется тяжелое молчание. Я еле сдерживаюсь, чтобы не продолжить. Но я уже знаю, что такой диалог можно продолжать бесконечно. Мне стыдно, что мы таки не сдержались. И я благодарна Вале, за то, что она тоже молчит. Молчит и со злостью шлепает картами о доски. Через пять минут, наверное, от этой самой злости, она с блеском обыгрывает присмиревших ребят, и мы начинаем собирать вещи. Ребята доблестно нагружаются добычей, и я радостно убеждаюсь, что мидий мы надрали очень много. Даже если поделим на всех поровну, то хватит, чтобы объесться. Ура!
Обратная дорога растягивается, как резиновая лента. Мы обгорели, мышцы болят от ласт, ступни саднят. Бредем молча, изредка переглядываясь и улыбаясь. Ну, типа, молчим без обид, а просто от усталости. Только Леша держится бодро. Навьючив сетку с мокрыми ракушками на плечи, он убегает далеко вперед, а потом дожидается нас около каких-нибудь кустов. Пропускает вперед и через пару минут обгоняет, чтобы снова убежать. Еле передвигая ноги по рыхлому песку, я с завистью провожаю его взглядом. Как бодренько носится! Похоже, ему с нами идти совсем скучно. Ну и сказал бы, что пойдет вперед, в пансионат, чего бегать взад-вперед? Хорошо, что солнце опускается и уже совсем нежарко.
Останавливаемся мы один раз, уже перейдя на Черное море, чтобы немного отдохнуть и выкупаться. Жара кончилась и вода такая нежная, что ощущения испытываешь, когда в нее заходишь, просто неприличные. Стоя по плечи в воде, я искоса поглядываю на остальных. Все трое такие задумчивые, как будто прислушиваются к чему-то. Наверное, чувствуют то же самое. Валя, постояв немного, с длинным вздохом плавно опускается в воду, как будто хочет раствориться. Через секунду мы втроем, не сговариваясь, так же упадаем, подламывая ноги и сладостно стеная. По мере того, как наши головы уходят под воду, стоны превращаются в булькающее мычание. Вода принимает нас в себя, потом переворачивает, и мы расслабленно болтаемся кверху спинами. Ленимся до последнего, а потом, взмахивая руками, переворачиваемся с шумом и брызгами, чтобы как следует вдохнуть. И снова падаем на воду. Шалить неохота.
- А вот на лиманах на Азове вода такая соленая, - вперемешку с бульканьем сообщает Валера, переворачиваясь в разные стороны, - что на ней можно лежать и не тонуть...
- Какие еще лиманы, это где-то далеко, на Мертвом море, кажется, - авторитетно заявляет Валя, - нам Мартышка по географии рассказывала.
- На лиманах тоже так, папины мужики с работы туда на рыбалку ездят, - вступаюсь я за Валеру.
- П-ф-ф, - Валя пытается презрительно фыркнуть, но с бульканьем уходит под воду. Вынырнув, все равно прекословит:
- Не знаю, я что-то никогда не слышала, чтобы у нас были такие места.
- Ты не слышала, а я там был. И сам на воде лежал.
- Ой, как здорово! - я подплываю поближе, чтобы Валера видел, как я восхищена, - везет тебе!
- На самом деле, не очень. Там комары просто зверские!
Мы с Валей в один голос разочарованно мычим.
- Да, нам туда нельзя, Ленку бы там до костей обглодали в первые пять минут. А мидий сегодня вместе приготовим? - неожиданно задает Валя вопрос, который мучает меня от самой баржи. Я уже тридцать раз представила себе посиделки до полуночи на нашей веранде и таинственные прогулки к ночному морю. Хорошо, когда нет родителей и полная свобода! Но спросить об этом я стеснялась, вдруг поймут, как сильно мне этого хочется.
- Не-ет, - смеется Валера, - я разве не сказал, мы сегодня вечерним рейсом уезжаем. У нас путевка кончилась.
У меня такое ощущение, что солнце свалилось за горизонт и сразу похолодало на двадцать градусов. Я изо всех сил стараюсь сделать безразличное лицо. Чувствую, как от стараний его просто перекашивает. Кажется, что уши вразнобой уехали куда-то на затылок. В растерянности ныряю, пытаясь поднять как можно больше брызг. Вынырнув, слышу:
- Лен, ты что, расстроилась, да? - Валера внимательно на меня смотрит. Чтоб он скис! И чего пялится!?
- Да нет, - я максимально безразлична, - я просто подумала, что нам двоим столько мидий нипочем не съесть.
- Ну, насчет этого я вас сейчас научу! - вдохновляется бесчувственный Валера. Ну, кто бы сомневался, что он знает две тыщи способов, как съесть побольше мидий! - просто приварите их в кипятке и, когда остынут, положите в морозилку. Потом будете доставать по чуть-чуть и готовить, что хотите.
Он победно смотрит на нас. Наверное, ждет, что сейчас мы запрыгаем от радости - не получится ракушкам пропасть!
- Понятно, - с неопределенной интонацией отзывается Валентина, поглядывая на меня, - ладно уж, давайте двигаться дальше.
Через несколько минут впереди уже маячит сетка-рабица пансионатского забора. Мы еле волочим ноги. Я уже не расстраиваюсь так сильно, и начинаю прикидывать, что же мы действительно сделаем с мидиями. Чтобы ракушки не испортились, их надо поставить на плиту в ведре или в большой кастрюле. Они нагреются и раскроют створки. Тогда их надо вытащить и готовить из них всякие вкусности. Все это прекрасно, но где взять ведро или кастрюлю? Кастрюля, которая в домике, мала, с ней придется бегать на кухню десять раз. Я и один-то не хочу. От раздумий меня отвлекают два младенца лет семи, выскочивших нам навстречу из-за забора. Увидев нас, они останавливаются, как вкопанные и пихают друг друга локтями:
- Смотри, смотри, это они! - от пронзительно возбужденного шепота мне становится не по себе. Я этих деток не знаю. Может, ребята с ними знакомы? Мы вчетвером с недоумением переглядываемся, обходя застывших на тропинке деток. За нашими спинами они продолжают препираться:
- Не, это другие, про тех сказали - двое. А этих видишь сколько!
Я еще ничего не придумала, но чувствую себя все неуютнее. Валя у меня в гостях, так что, если это связано именно с нами, то, скорее всего со мной. Я лихорадочно вспоминаю, все ли мы закрыли и выключили в домике. Хотя, кроме холодильника и сиротской лампочки под потолком, там и выключать-то нечего. Мы преодолеваем последние метры до нашей веранды, обходим пышный куст, и у меня обреченно падает сердце. На ступеньках веранды, покуривая, сидит мой мрачный папа. А вот и мама спешит от домика администрации вместе с директором пансионата, что-то взволнованно ему доказывая. Директор, невысокий лысый дядька в небесно-голубой рубашке и светлых отутюженных брюках, обреченно слушает, наклоняя голову к плечу и страдальчески морщась. В руках у него огромная связка ключей. Папа поворачивает голову и замечает нашу обгорелую компанию, медленно приближающуюся к крылечку. Торопиться нам совсем не хочется. Мне стыдно до злых слез. Судя по тому, что здесь директор, и даже маленькие дети на окраине пансионата нас узнают, переполох мама устроила нешуточный. Папа быстро взглядывает на нас, на ребят, снова на нас и на сетки с мидиями. И молчит. Обычное дело. Я тоже молчу, со злостью поклявшись про себя, что до завтрашнего дня ни одного слова им не скажу.
- Здравствуйте - безмятежно здоровается Валера, сваливая с плеча увесистую сетку. Леша топчется чуть сзади, укрывшись за Валеркиной спиной. Папа бурчит в ответ что-то неразборчивое и, отвернувшись, внимательно смотрит на подходящую маму. Наконец, мама нас замечает.
- Лена!!! - восклицает она негодующе, стремительно подходя к нам вплотную. Голос у нее звенит. - Да как же ты могла?! Я тут уже всех на ноги подняла! Где же вы были!?!
Я чувствую, как мои глаза стремительно наполняются слезами. От несправедливости обвинений я забываю, что собиралась молчать:
- А что мы такого сделали?
- Как это что? Как это что?!?
Дверь на веранде соседей распахивается, и на перилах повисают довольные зрители. Как я и предполагала, один из них - папин знакомый. Папа встает с крыльца и подходит пожать ему руку. Чувствует он себя явно неловко. В отличие от знакомого.
- А-а, так это про ваших невест по радио сегодня объявляли? - густым басом интересуется он, доброжелательно нас разглядывая. Мне хочется провалиться сквозь землю и остаться в Австралии. И не возвращаться никогда-никогда. Голос у мужика такой, что появляются зрители и на веранде соседнего домика. Я чувствую, что еще пара секунд, и я просто убегу и буду ночевать где-нибудь в кустах.
- Да я чуть с ума не сошла!!! - продолжает накалять обстановку мама, - а если вы утонули где-нибудь?!? Ну, как, по-твоему, я должна себя чувствовать!?! Да вас же не было це-лый день! - она возмущенно смотрит на меня. Директор, неловко потоптавшись рядом, отходит к папе, тоже здоровается с ним за руку, и, чтобы занять себя, закуривает.
- Здравствуйте, - безмятежно здоровается Валера с мамой. Мама порывисто отворачивается, но вежливость берет верх, и она возмущенно отвечает на приветствие.
- Мама, вы же собирались завтра приехать... - я пытаюсь объяснить ей, что если бы они ночевали в городе, то и не знали бы, утонули мы или нет, еще целые сутки. Но мама все понимает по-своему:
- Значит, если нас нет, то можно делать что хотите? Так, что ли?
Ну, все, с меня хватит!
- Да, так! А как ты догадалась? Мы с Валей целый год ждали, когда же, наконец, нам можно будет утонуть спокойно! А тут приехали вы и все нам испортили! И еще по радио нас разыскивали, да? Я правильно поняла? Спасибо большое! Вон, посмотри, сколько зрителей! Всем интересно!
Мама оглядывается по сторонам и несколько остывает. В отличие от меня. Вообще, у нас слегка беспокойное семейство. Я беспрерывно скандалю с бабкой, а когда наступает передышка, бабка с не меньшим азартом скандалит с мамой. А мама у меня душевная и хорошая, но откуда-то у нее, северянки, внешность итальянской графини и такой же темперамент. Папа предпочитает не вмешиваться вообще. Он нас всех любит. Ему, наверное, тяжелее всего. Но иногда его безучастность меня возмущает.
- Ладно, хорошо, что ничего не случилось, идите отпирайте дверь, будем готовить ужин, - мама решает, что воспитательный момент окончен. Но я уже завелась. Меня возмущает, что нас выставили на посмешище перед целой кучей народу. И перед ребятами тоже. Десять минут назад я на них злилась за вечерний отъезд, а сейчас я их обоих горячо люблю:
- И, между прочим, это Валера и Алексей. Они с вами поздоровались. И нечего на них смотреть, как Ленин на буржуазию, они ничего плохого с нами не сделали.
Мама потрясена моим нахальством:
- Ты меня с отцом еще воспитывать будешь? Не доросла еще! И я поздоровалась с этими твоими... Валерой и Лешей!
- Не с этими твоими, а просто с Валерой и Лешей, - меня несет, как яхту в ураган, - значит, ты поздоровалась так тихо, что никто этого не услышал.
- Ле-на... - замогильным шепотом одергивает меня сзади Валентина и больно щиплет за руку, - прекрати немедленно! - и, сладким голосом, обращаясь к маме, - Дина Васильевна, мы поняли, извините нас, пожалуйста! Все ведь хорошо, мы уже идем ужинать.
- Детский сад - вполголоса говорю я, - ты еще скажи, что мы больше не будем, - я поворачиваюсь к ребятам, - ну, что, до свидания!
- А что, мальчики не останутся с нами ужинать? - светским голосом осведомляется мама. Я возмущенно фыркаю.
Валера, сверкая стоваттной улыбкой, объясняет:
- Спасибо, но у нас катер через час. Нам надо еще собраться. У мамы отпуск заканчивается, ей завтра на работу.
- Ну, что ж, очень жаль. А где твоя мама работает?
- Там же, где и вы, в АзЧерНИРО.
Мама приятно удивлена и смотрит на Валеру внимательнее:
- Да? И кто же твоя мама?
- Пелик Алевтина Григорьевна. Она на первой этаже в лаборатории гидрографии сидит. А я к ней захожу часто, и вас там видел.
Леша на заднем плане страдальчески переминается с ноги на ногу, с каждым шажком отодвигаясь подальше от нашего домика. Валера лучезарно прощается с подобревшей мамой, радостно кивает нам, и они, наконец-то, уходят. После этого мама, наконец-то, замечает две сетки с мидиями:
- Ой, а вы что, за мидиями ходили?
Я злобно молчу, проговаривая про себя самые язвительные варианты ответов (нет, мы оргию устраивали, а мидии просто так, сами с неба упали), и Валя берет на себя роль миротворца:
- Да, Дина Васильевна. Ходили далеко, аж за рыбацкую деревню. Ребята все нам оставили, им же сегодня уезжать.
- С ума сойти! - страдает мама, - их же теперь все надо перечистить! Из дома уедешь отдохнуть, и здесь надо кухней заниматься!
- Да вы не волнуйтесь, мы с Леной сами все сделаем. Нам бы только ведро раздобыть или тазик, чтобы за два раза хотя бы управиться.
- А, ну это несложно, сейчас мы с отцом сходим к домику, где посуду выдают, попросим.
Папа закатывает глаза, но поднимается со ступеньки, выкидывает окурок и отправляется с мамой. Я слышу из-за кустов его удаляющееся ворчание:
- Ведро вам приспичило, на ночь глядя! Да там уже нету никого, наверное. Сама будешь просить...
Мы утомленно заползаем на крыльцо, отпираем дверь и садимся на ступеньках. Из открытой двери пышет нагретым за день воздухом. Я скорбно молчу, упиваясь несправедливостью окружающих. Валюшка осторожно поглядывает на меня сбоку.
- Ленк, да ладно тебе, хватит злиться. Ну, подумаешь, накричала. Как будто первый раз. Я вон, тоже со своими все время ругаюсь. У тебя еще отец такой..., не встревает.
- Да уж!
- Да! Мой бы, знаешь, что устроил, караул! Орал бы на всю ивановскую, чем это я с парнями занималась. Такое позорище. Представь.
- Да, - я передергиваю плечами, представив.
- Так что, хватит, встряхнись. Счас ракушками займемся, часа три придется ковыряться, не меньше. Ну, давай, развеселись уже!
- Как это я по заказу возьму и развеселюсь? Потерпи, я еще немного подуюсь.
- Сколько?
- Полчаса.
Валя вздыхает и оставляет меня в покое.
Родители возвращаются, мама несет кривенькую алюминиевую кастрюлю. Не слишком большую. Одна ручка у кастрюли привинчена страшноватыми гранеными болтами.
- Девочки, вот все, что мы нашли. Кошмар, у них там нет ничего! Администратор говорит, что пансионат переполнен, все домики заняты. Да, еще за территорией разбили лагерь фантасты со всего Союза. Так им тоже выделили посуду всякую. Вы не видели этот лагерь? Леночка, ты же любишь фантастику?
- Ну, люблю. И что?
- Я подумала, тебе будет интересно.
Я пожимаю плечами. Что же мне теперь, бежать в лагерь и ночевать там? - сердито думаю я, но воздерживаюсь от высказывания мысли вслух. Мама внимательно смотрит на мою надутую физиономию, вздыхает и подводит итог разговора:
- И какая же ты все-таки грубиянка, ужас!
- Да что вы все ко мне пристали... - отчаиваюсь я, но не успеваю закончить фразу. Из-за крыльца показывается Валера и снова освещает окрестности лучезарной улыбкой. Он в светлой рубашке и в джинсах. Похоже, настоящих. На плече - спортивная сумка. В руках - алюминиевый таз чудовищных размеров.
- Вы знаете, мы подумали, может, у вас нет достаточно большой посуды, вот, решили вам оставить. А когда не нужен будет, отдадите завхозу. Мы его предупредили. Вы не думайте, он пищевой, его специально для мидий держат на кухне.
Он поворачивает таз и демонстрирует корявую надпись черной краской 'мидии' на его боку. Надпись несколько повышает мое настроение. Я решаю, что, когда у меня будет свое хозяйство, то я тоже понадписываю все тазы и ведра, как в школе или больнице - 'варенье', 'носки' или, там, 'ноги'. Будет здорово. А потом буду путать специально при гостях. Представив тазик с надписью 'ноги' на кухонной плите, я радостно улыбаюсь.
В двадцать пятый раз попрощавшись с Валерой, мы с Валюшкой вываливаем ракушки в тазик и вдвоем тащим его на кухню. Уже совсем темно. Поместив таз в центр жаркой плиты, мы с облегчением вздыхаем и направляемся на свежий воздух под дерево - отдохнуть, пока ракушки не откроются. У выхода из кухни за нами с неудовольствием наблюдает рыхлая тетища в обвислом крепдешиновом платье мясных оттенков. Судя по рюшечкам вокруг шеи и по рукавам, когда-то платье было парадно-выходным. На голове у тетки накручена кривая гуля из полуседых волос. Выбившиеся пряди прилипают к лоснящимся щекам.
- А я-то думаю, куда наш тазик с кухни делся! - уперев толстые руки в складки на боках, высказывается она, злобно сверля нас глазами, - вот так вечно, ни стыда, ни совести, задевают куда-нибудь и хоть бы хны! А люди, значит, жди, когда соизволят принесть. Что вылупились, рожи наглые? И не стыдно ведь!
Вот оно, сладкое упоение битвы! Бедная тетка не знает, что мы уже совсем созрели для нормального керченского разговора. Я-то еще хоть как-то выплескивала эмоции, а Валюшка только улыбалась и кивала. Поэтому она начинает первая, я не успеваю даже рта раскрыть:
- Молчи, карга старая! Мы, по-твоему, не люди? Столько же прав имеем на этот тазик, сколько и ты!
Тетка, не ожидавшая такого резкого отпора, застывает с открытым ртом. Лицо ее багровеет. Я тоже несколько опешиваю от Валиной резкости, но бросать подругу не собираюсь:
- Дышите, дамочка, дышите, а то еще инфаркт заработаете. Свалитесь, а с вашими габаритами вас и до катера не донесут.
Тетка приходит в себя и орет надсадно, как пароходная сирена, пританцовывая на месте и делая в нашу сторону угрожающие движения зажатым в руке половником:
- Ах вы, т-твари малолетние! Паршивки! Да я вас по асфальту размажу! Да я вас...! - она бессильно замолкает, пытаясь придумать для нас самую страшную кару.
- Давай-давай, - вполголоса подбадривает ее Валя, - в тюрьме и помрешь.
- Тем более, бабка, тебе недолго осталось. Мы погибнем молодыми и красивыми, а тебя даже не пожалеет никто, все вздохнут с облегчением, - также негромко дополняю я.
На теткины рулады начинает стекаться народ. Некоторые с чайниками, чтобы два раза не ходить.
Мужчина, прибежавший первым, видит тетку и раздраженно плюется:
- Тьфу ты, опять! Да что ж тебе неймется ни днем, ни ночью! Когда ж у тебя уже путевка закончится! Орет и орет, у меня уже всех внуков поперепугала!
- Что тут? Что случилось? - из темноты подходят все новые и новые любопытствующие. Мужчина, перехватив у нас инициативу, охотно объясняет, пристраивая чайник рядом с нашим тазом:
- Да вот, - кивок подбородком в сторону тетки, - эта краля, как три дня назад въехала в соседний домик, так никакого покоя от ней нету. Орет и орет. То ей дети мешают, то море мокрое, то солнце горячее! На кухню пришел, и тут она! - и, пытаясь перекричать теткины вопли, обращается к ней, - ты спать-то когда-нибудь ложишься, гражданка?
- Не твое дело, старый пердун! - мгновенно переключается тетка, - заткнись и помалкивай, пока я тебе ополовником морду-то не начистила!
- Вот! - дядька жестом призывает всех в свидетели, - сами видите, что тут да как!
Мы паиньками стоим под деревом, предоставив остальным тоже поучаствовать. Симпатии народа не на стороне скандалистки.
- Стыдно, женщина, люди отдыхать сюда приехали, а не ваши грубости слушать! - высказывается кто-то из темноты. Остальные одобряют и всячески поддерживают эту главную мысль. Тетка еще какое-то время, пораженная всеобщей несправедливостью, пытается рассказать, как было дело, тыча поварешкой в нашу сторону, но от волнения выкрикивает только отдельные несвязные слова, и на нее уже никто не обращает внимания. Кухня заполнена людьми, чайниками, кастрюлями и ковшиками. Мы со вздохом облегчения сползаем в темноте на теплый песок, прислоняемся спинами к шершавому стволу и вытягиваем гудящие ноги. Хорошо!
- Ну, как настроение? - лениво интересуется Валя.
- Спрашиваешь! Вот что значит вовремя поскандалить за справедливость!
- А ты дулась. Можешь пойти сказать тете спасибо. Она тебя успокоила.
- Да, только можно я ей отсюда скажу спасибо и шепотом, а то, боюсь, она меня не поймет. Может и правда съездить поварешкой по горбу.
- Это точно. Ну, это, как лекарство, нельзя же сразу съесть ведро таблеток, нужно по чуть-чуть.
- Ага. А я вот книжку недавно читала, какой-то детектив. Так там все герои бегают к психоаналитику, ну, там, типа, все ему рассказывают, он их утешает или, наоборот, подбадривает. А они ему за это деньги платят.
- Да-а, вот уж этот гнилой Запад, чего придумали! И что?
- Ну, как что? Тетке тоже можно идти в такие психоаналитики. Представляешь, она поорет в свое удовольствие, а ей за это еще и денег заплатят.
- Да-а, - лениво тянет Валя и вдруг заходится здоровым жеребячьим смехом, - ой, Ленк, не могу! Представь, такой смурной американец, ах-ах, я весь несчастный, приходит к этому, ну, психу такому, а тот на него начинает вот так орать, как тетка эта! Со всякими матами и еще по-ва-реш-ка в ру-ке!! - Валя хватает меня за руку, и, утыкаясь лицом в мое голое плечо, размазывает по нему слезы.
- Ага, а потом, - с вас двести долларов!
Наш радостный смех прерывает призыв из кухни:
- Кто ракушки ставил? Почему не смотрите, все уже раскрылись!
Мы подхватываемся и, пробившись к плите между разгоряченных тел, начинаем с натугой кантовать горячий тазик. Народ смотрит с интересом и уважением.
- Ну-ка, сдвиньтесь, - рядом с нами появляется дядечка лет пятидесяти - коричневая блестящая лысина и прокуренные седые усы. Клетчатая рубашка застегнута на две верхних пуговицы, а ниже из нее вольготно выпирает загорелый живот в седых кудрях, нависая над замасленными штанами. Он берет наш тазик, как пушинку и несет к выходу, покрикивая на тех, кто не успевает увернуться. Мы радостно семеним следом.
- Куда? На веранду отнести? - и он уверенно направляется в сторону нашего домика.
- Ты его знаешь? - шепотом интересуется Валюшка.
- Вроде нет.
Мужчина, держа курс на огонек папиросы на веранде, сворачивает к домику и ставит таз на деревянный стол, вкопанный около ступенек. Потом кричит:
- Тимофеич! Встречай своих красавиц! - и, повернувшись к нам, уточняет, подмигнув, - правильно угадал?
Мы киваем.
- О-о! - обрадованно кричит мой папа, спускаясь по ступенькам, - Николаич! Давненько мы с тобой не виделись!
Они обмениваются рукопожатием.
- А я вот узнал твою красавицу. На первомайской демонстрации я к вам подходил, а сейчас смотрю - в кухне. Ну, думаю, точно, она. И Тимофеич, наверное, в лоцманском домике. А Дина Васильевна?
- Я здесь, - раздается голос и скрип кровати из темной комнаты. Мама появляется на пороге и всматривается в вечернего посетителя, - это вы, Семен Николаевич?
- Точно! А что это вы в темноте?
- Да, чтобы комары не налетели. Вы садитесь, вот стул. Лена, Валя, вам помочь с ракушками?
- Нет, - отзываюсь я. Мы уже вовсю трудимся, вынимая желтые комочки из раскрытых раковин и складывая пять в глубокую тарелку, одну себе в рот.
- Я недолго, - рокочет Николаич, только сигаретку выкурю с Тимофеичем, да пойду, меня там на ужин ждут.
- А вы с женой? - светски интересуется мама.
- И с женой, и с детьми, и с внуками, - смеется тот.
- Боже мой, у вас уже и внуки! - поражается мама, - а мне казалось, что вы моложе Саши.
- Да, только у вас сын ведь старший? А у меня две дочки. Старшей уже двадцать два. Вот она нас и радует потомством. Вот была бы ваша Ленка старшая, так тоже были бы вы со внуками.
Он смотрит на меня. Я чувствую себя немного неловко.
- А помнишь, Тимофеич, когда на паром ты с ней приехал в гости? Сколько ей было - года два?
- Да уж, - папа довольно крякает и смеется, - два с половиной! У меня и фотографии есть.
- Я ее без всяких фотографий помню - беленькая, ножки, как спички, нос кнопкой. Ростом тебе до колена. А сейчас вон, какая красавица выросла!
Родители одновременно вздыхают, произнося какие-то междометия и делая какие-то жесты. Давая понять, что, ладно уж хвалить, и, ах, как быстро растут, и, ох, хлопот не оберешься...
Через полчаса неспешного курения Николаич засобирался к себе, а мы с Валюшкой как раз закончили разбирать первую партию. Какой хороший тазик! В него вошла ровно половина наших ракушек. Кряхтя, мы высыпаем в него вторую сетку и примериваемся к бокам.
- Вот какие хитрые хозяйки! - смешливо удивляется Николаич, - угадали, как я начну прощаться, так у них уже и таз для меня готов!
- Давайте мы вас угостим, - спохватывается мама.
- Не-е-т, я их не ем, а у Тани на все такое аллергия. Ни кальмаров, ни каракатиц, даже рачков никогда не поест. Я девчатам донесу до кухни, а обратно они уж сами.
Он подхватывает таз, и мы снова движемся на кухню.
Вежливо попрощавшись с добрым Николаичем, усаживаемся под родное дерево.
- Лен?
- А?
- Он с твоим папой работал, да?
- Угу.
- Он тоже лоцман?
- Не, они давно вместе работали, на паромной переправе, когда родители еще только переехали в Керчь.
- А-а, - Валя задумывается, - слушай, а, вообще, я заметила, твоего батю многие знают в городе, да?
- Да! - гордо соглашаюсь я и добавляю, - говорят, что он лучший штурман в городе!
- Да ладно. - Валя настроена скептически.
- Ну, я же не сама это придумала, я слышала, как мужики между собой говорили. Они даже не ему в лицо расхваливали. А между собой. И не просто мужики, а капитаны дальнего плавания, вот!
- Получается, он у тебя как бы знаменитость, что ли?
- Н-ну, наверное, можно и так сказать.
Валя выдает порцию недоверчивого молчания. Наверное, думает, можно ли считать знаменитостью обыкновенного подружкиного папу. Я тоже раньше не задумывалась над этим, но сейчас с удовольствием припоминаю все хвалебные и уважительные слова папиных коллег - капитанов, штурманов, лоцманов.
Наконец Валя находит формулировку, примиряющую ее с известностью моего папы:
- Я думаю, это все равно не по-настоящему, потому что его только в нашем городе знают.
- А вот и нет, он же моряк дальнего плавания! Его знают в северных портах, он там работал. И в Одессе тоже.
- Он и там работал?
- Нет, там у него брат, штурман торгового флота. И, вообще, если перечислять все места, где он был, то его знают и в Африке, и в Индии, и на Кергелене, и на Цейлоне - во многих местах. Так что, можешь считать, что он мировая знаменитость.
- Н-ну, не знаю, - тянет Валя, накручивая локон на палец. Молчит. Похоже, изо всех сил думает, как опровергнуть мое хвастливое утверждение. Ничего не придумав, решительно заявляет:
- В-общем, я не знаю, как объяснить, но это не считается. Не обижайся.
- Да я и не обижаюсь, что он кинозвезда, что ли.
- Вот-вот! - торжествующе подхватывает Валя, - он же не кинозвезда! Я это и хотела сказать. Слушай, а тебе не жалко, что пацаны слиняли?
- А? А, ты про этих. Вроде, нет. Просто все так быстро произошло, даже и непонятно, жалко - не жалко. Хотя, я успела с Лешей поцеловаться зачем-то.
Валя поражена. Она отползает по песку немного назад, чтобы лучше меня видеть и, резко сдув челку, потрясенно смотрит на меня.
- Ну, ты даешь! Когда же ты успела?
- На барже, когда спали. Я и не хотела вовсе, - я скромно опускаю глаза, - и, вообще, лучше бы это был Валера.
- Да-а, - неопределенно тянет Валя. Похоже, я действительно ее ошарашила. Ну, ничего, будет знать, как критиковать моего папу.
Мы молчим. Я молчу, наслаждаясь произведенным эффектом. Валя что-то активно обдумывает. Уперев взгляд в загорелую коленку, одной рукой чешет комариный укус на щиколотке, другой яростно накручивает локон. Через пару минут резко бросает все занятия, встряхивается и провозглашает:
- А вот я бы с Лешей никогда не стала бы встречаться!
- А я и не встречаюсь.
- Да? И целоваться бы тоже не стала бы! - она выжидательно-торжествующе смотрит на меня.
Я собираюсь небрежно пожать плечами и ничего не спрашивать, но не выдерживаю:
- Да? Интересно, почему?
- Есть одна причина. Я даже не могу говорить такие вещи...
- Какие такие?
- Ну, такие...
- Валь, ну, хватит уже. Скажи.
- Нет, - Валя наслаждается, - пойду-ка я посмотрю ракушки, - озабоченно спохватывается она и убегает в кухню.
Я перебираю все возможные варианты. Вроде бы он не хамил, не ставил себя в смешные ситуации. И Валера к нему относился нормально. А то бывает так, что пацан, вроде бы, нормальный, а потом выясняется, что он козел отпущения и над ним все вечно смеются. Конечно, это нехорошо, обращать внимание на такие вещи, но все равно неприятно, когда над тобой потом тоже ржут за компанию.В голову абсолютно ничего не приходит, и я потерянно вздыхаю. Остается ждать, когда Вале надоест меня терзать и она все расскажет. Тогда можно будет с ней поспорить. А может быть, она и не придумала ничего, - просто решила меня помучить?
- Ленк! - мучительница появляется в дверях и машет мне рукой, - подходи давай, все готово.
Мы, обливаясь потом, тащим горячий тазик по узкой дорожке, и я делаю еще одну попытку:
- Валь?
- М?
- Не скажешь?
- Не-а!
- Ну, понятно все.
- Что тебе понятно?
- Да все...
- Нет, ты скажи!
- Осторожно, розы, не влезь спиной!
- Ты мне зубы не заговаривай! Колись, давай!
- Я думаю, что ты ничего не знаешь, а просто так говоришь, чтобы меня позлить.
- Да-а?
- Да-а! И не останавливайся, а то у меня пальцы соскальзывают, могу уронить. Так что, можешь молчать, сколько влезет, мне не интересно.
- Ой, можно подумать, твой Лешечка просто суперзвезда экрана! Да я тебе про него такое скажу!
- Ну и скажи!
Мы, кряхтя, водружаем таз на деревянный стол, залитый водой и усеянный осколками раковин, и становимся друг против друга, уперев руки в бока.
- Девочки, вам еще не надоело возиться с мидиями? - томно интересуется мама из темной комнаты, - мы с папой хотели прогуляться к пляжу, может, пойдете с нами?
Мы перестаем сверлить друг друга взглядом:
- Нет, спасибо, Дина Васильевна, мы лучше закончим, а то ракушки пропадут до утра, - приветливо отвечает Валюшка.
- Да, мам, идите. Мы уже сегодня нагулялись, - и я снова впиваюсь в подружку взглядом, - ну, так что, скажешь? - последние слова я произношу шепотом.
- Дай, хоть они уйдут, а то я не могу такие вещи...- тоже шепотом продолжает интриговать меня Валя. Уже и непонятно, кто из нас с большим нетерпением ждет, когда взрослые отчалят. Наконец, голоса моих родителей затихают вдали. Я бросаю в кастрюлю очередную мидию и прекращаю процесс.
- Лен, ну ты чего остановилась, мы так до утра будем с ними валандаться, - вредная Валя делает вид, что абсолютно позабыла о моих претензиях.
- Ну, давай, говори, а то я вообще не буду их чистить!
Валя вздыхает, меряет взглядом внушительную кучу ракушек в тазу и продолжает доламываться:
- Ну, в-общем, не знаю, прямо... Как сказать-то? Ну, короче...
Я готова ее убить. Валя испытующе смотрит на меня и, очевидно, понимая, что дальше накалять обстановку слишком опасно, наконец решается и выпаливает:
- А у твоего Леши - жопа волосатая!
- ???... - я теряюсь настолько, что решительно не знаю, что сказать. Смотрю на подружку совершенно безумным взглядом и, вздохнув, приступаю к обработке ракушек. Не дождавшись никакой реакции, Валя несколько теряется. Какое-то время мы старательно хрустим раковинами, трудимся активно и молча. Я пытаюсь собрать мысли в кучу. Как-то они не собираются. С одной стороны - в кино про молодежь никогда волосатых мальчиков не показывают. С другой стороны, если он говорит уже басом и наверняка бреется, почему бы ему и не отрастить себе волосья по всему телу? Ведь не он же их сажал и выращивал, небось, сам страдает из-за этого. И потом, тоже мне, кино - ну посмотрела я фильм "Розыгрыш"! Ах, какие мальчики и девочки, друг друга по именам называют, острят, беседы интеллектуальные ведут! Что-то у нас в школе даже близко ничего такого нет. Мои одноклассники даже, наверное, не знают, как меня зовут, "Патлатая" - это еще самое ласковое прозвище. Что-то я не про то думаю. Надо, наверное, думать про Лешину волосатую жопу. А что про нее думать? Мне становиться весело и я интересуюсь у Валюшки:
- А ты когда это заметила, сразу? Или ты все время смотрела только на его жопу?
Валя ежится. По-моему, до нее начинает доходить, что зря она это затеяла.
- Нет, конечно. Просто это бросается в глаза.
- Надо же, а все время жалуешься, что плохо видишь. А тут, волосатая жопа сама тебе в глаза бросилась. Можно сравнить с другими жопами. А как Валерина жопа, получше? Или на ней просто волосы посветлее?
Валя теряет терпение и бросает нож на стол. Губы у нее дрожат:
- Ну, может, хватит уже? И что ты все заладила, жопа - жопа! Соседи услышат.
- Да? А я думала, это ты у нас интересуешься волосатостью жоп.
- Лена, перестань! - в голосе у Валюшки слышатся слезы. Я чувствую, что меня опять занесло и раскаиваюсь. Тем более, что я ведь даже не сержусь на нее - такое детство, куда тут сердиться! Я открываю рот, чтобы начать мириться, но не удерживаюсь от последнего замечания:
- Тем более, что мы с ним не жопами целовались.
Валя застывает, держа двумя руками раковину, как белка орешек, мгновение смотрит на меня с открытым ртом, и я по-настоящему пугаюсь. Вид у нее такой, как будто сейчас с ней случится настоящая истерика. Но пауза длится всего секунду. После чего мы с ней разражаемся гомерическим хохотом.
- Ну, наконец-то, девочки в хорошем настроении! - радостно комментирует подошедшая мама, - приятно слышать, что все в порядке!
Похоже, нам повезло, и родители не слышали наших разборок.
После ужина мы долго сидим на веранде за полуразоренным столом, лениво подъедаем привезенные мамой вкусности и самостоятельно приготовленные мидии и тихонько болтаем. За перилами веранды звонко тарахтят сверчки. На клумбе у соседнего крылечка волшебно, прямо на наших глазах, раскрылись гигантские цветы душистого табака и залили теплую темноту нежным ароматом.
Родители давно спят, милостиво позволив нам куковать до отвала ('только не шумите и не уходите никуда, чтобы я не волновалась' - в промежутке между двумя зевками предупредила из комнаты мама). И мы собираемся воспользоваться разрешением на полную катушку. Тем более, что завтра дневным катером мы уедем в город. Я, было, расстроилась из-за того, что поездка на день сократилась, но папа перед сном торжественно показал путевку на целую неделю отдыха через пять дней. И я быстро утешилась. Неделя на косе - не маленький срок, надо придумать, какие тряпки взять с собой. Впереди пять дней на подготовку, может, я даже успею дошить ту разноцветную маечку из маминого, недокроеного пять лет назад, платья. С ней и шорты будут замечательно смотреться.
Дождавшись, когда родители заснут, мы совершаем последнюю вылазку в ночь - посмотреть на звезды. Искать обувку в темноте неохота, поэтому мы убредаем босиком, держась друг за друга и размахивая руками перед носом, чтобы не налететь на кусты. Пробираемся за магазин, где совершенно чернильная темнота, и полчаса стоим на узкой тропинке, задрав головы. Звезды спустились пониже и рассматривают нас. Я представляю наши лица сверху - два неподвижных белых пятна с раскрытыми глазами и ртами, и на всякий случай улыбаюсь звездам. Я бы помахала рукой, но стесняюсь Вали.
- А вот мы три года назад ездили по Южному берегу и одну ночь заночевали в Чебан-Кале. Там на берегу моря стоянка для машин и место, где можно ставить палатки и даже разводить костры, - негромко рассказываю Вале, не отводя взгляда от звезд, - так там обрыв свежий - темный такой, потом асфальт, потом большие валуны черного цвета, потом - черная галька. И она плавно переходит в черный песок. Представляешь, какая там ночью темнота! И звезды из-за этого низкие-низкие, как будто прямо над головой висят. Большие!
- Здорово!
- Да, мы пошли купаться и чуть море не потеряли в темноте.
- Надо фонарик брать.
- Надо, конечно. Просто про него все время как-то забывается.
- Ага, я тоже заметила, когда едешь так, то кажется, что будет все время солнце и жарко. Про ночь не думается.
- В следующий раз обязательно возьмем фонарик.
- Лен, я наверно не поеду на неделю. Вряд ли меня отпустят.
- Ну-у, а что же я буду одна здесь делать? Давай я попрошу маму, она с твоей поговорит. Вот увидишь, она согласится. Моя мама умеет уговаривать.
- Не знаю. Посмотрим. И потом, если честно, неделя здесь - это скучно. Я бы лучше на горпляж поехала. Там народу много. И баскетбол, и аттракционы всякие. И воды пресной побольше.
- Тебе здесь воды пресной не хватало? - я потрясена, расстроена и несколько обижена за косу.
- Конечно. Ведь надо же обмыться пресной водой после моря, а здесь нет душа совсем.
- Ну, не знаю. Я тут прекрасно могу обходиться без пресного душа чуть ли не месяц. И ничего, не помираю.
- Но это же, наверное, вредно - так долго без настоящей воды!
- Да тут самая чистая и прозрачная вода!
- Ага, соленая.
- Да уж, в кране у нас лучше вода, можно подумать. Ну ладно, если не хочешь, что уж делать. Но ты еще подумай, ладно? Хотя бы дня на три приедешь, хорошо? Ну, Валечка!
- Ну, хорошо, на три дня приеду, - милостиво соглашается моя чистоплотная подружка.
На следующий день, выспавшись и накупавшись про запас, мы висим на корме 'Рейда', кормим чаек специально припасенным хлебом и наблюдаем пенный след, оставляемый катером. Наши любимые места в салоне оккупированы младенцами из портовского детсада. Их всей толпой загнали внутрь, чтобы ненароком не поронять в воду. Теперь оттуда доносятся писк, шебуршение и командные вопли воспитателей. Я вспоминаю, что нас тоже так возили. Только на автобусе и на городской пляж. И поили там чаем из большущего бидона. Больше всего меня тогда радовал хлеб с маслом, потому что на жаре масло размягчалось и ровненько размазывалось по хлебушку. Не то, что в группе, когда холодный кусок масла был просто небрежно вдавлен в хлебную мякоть и жевать его приходилось целиком, бр-р! Все мои попытки дождаться, когда масло размягчится, воспринимались воспитателями как личное оскорбление. В-общем, на меня орали. Практически каждый день. Потому что, если не было хлеба с маслом, то была еще какая-нибудь гадость, типа какао с кусками пенки или печенки, тушеной в чем-то белесом и комковатом. Меня тошнило, а воспитатели меня за это ненавидели.
Углубившись в кулинарные воспоминания, я размеренно отрываю кусочки черствого хлеба и бросаю их в пенящуюся воду. Чайки висят в воздухе напротив моего лица. Некоторые так близко, что мы в упор смотрим друг на друга. Они такие чистенькие, такие аккуратные. Очень красивые. Чаек любят ругать за их пристрастие к помойкам. Вот бы все, кто шарится по мусору, выглядели бы так же аристократически. Я фыркаю, представив себе лорда в смокинге среди мусорных развалов.
Мне кажется, чайки - они, как кошки. Живут совсем рядом, все к ним привыкли и уже не замечают, какие они красивые. Настоящие красивые звери. Здорово, что у нас такие есть. А не только крысы и тараканы.
Под локтем, умирая от восторга при виде чаек, визжит какой-то киндер и скандальным голосом требует у мамы 'хлебушка для птичек'. Мама, удерживая отпрыска за лямки штанишек, оправдывается, что хлебушек в сумке на самом дне, а сумка у бабушки, а бабушка в салоне... Я отдаю младенцу остатки булки и уступаю им место у флагштока. Измученная бурными восторгами сына, мать крепко обхватывает его поперек живота, устанавливает на поручень и умоляет не бросать весь хлебушек сразу. Я отхожу к пустому борту, свешиваю голову и смотрю на завитки пены. Мне кажется, я могу смотреть на нее бесконечно. Катер разрубает воду и она становится похожа на сочный зеленый мармелад. Глыбы прозрачного мармелада, громоздящиеся друг на друга. А поверху - беспрестанное закручивание белоснежных завитков. Это похоже на морозные узоры, только живые. И разные. Если стоять ближе к корме - завитки мелкие, крутые и быстрые. А у борта - плавные и пологие разводы. Красиво. Вот так минут десять посмотришь, а потом, когда катер начинает швартоваться, все происходящее на берегу кажется резким и грубым - прямоугольное железо портовских судов и кранов, залитый солнцем бетон построек, пронзительные крики матросов и скрежет трапа по бортам и палубе 'Рейда'.
Мы с Валей, уставшие и отдохнувшие одновременно, лениво шлепаем к остановке, закинув на плечи полупустые сумки. Мои родители приедут вечерним катером. Встречные прохожие понимающе улыбаются, видя наши подпекшиеся физиономии и перепутанные выгоревшие патлы.
- Что, назагорались, красавицы? - утвердительно вопрошает благодушный дедуля с авоськой. В авоське - трехлитровая банка с пивом - причина его благодушия.
Мы собираемся закатить глаза и прибавить шаг, но следующий вопрос мирит нас с дедушкой:
- Как там коса? Стоит еще? Пансионат работает?
- Стоит! - радостно сообщаем деду, оборачиваясь на ходу, - и пансионат работает! Все в полном порядке!
Москва зима 2002г. - Керчь лето 2002г. - Москва 23 декабря 2004г.