Аннотация: Сюжета - нет, экшна - нет, злодеев - нет. Населена морями, рыбами, солнцем, птицами и деревьями. И нами - молодыми.
Моему любимому мужу, который никогда не забывает, как быть молодым.
Очень жарко. Но для меня в самый раз. Я дружу с жарой. Все, что до 40 градусов по Цельсию, можно пережить, если ничего не носить в руках и ходить медленно. Нельзя двигаться быстрее жары, чтобы не нагреваться изнутри.
Итак, не спешить и не таскать авосек. Сколько лет должно быть женщине, чтобы иметь возможность придерживаться таких несложных правил, учитывая, что на дворе 1980 год и что живет она в небольшом приморском городе в самой обычной средней семье? Конечно, не больше шестнадцати. Позади девятый класс, впереди самое беззаботное лето в жизни. И сегодня, ура!, начинается наш с Валькой отдых на Средней косе. Чудесное, волшебное, прекрасное место!
В Черном и Азовском морях островов совсем немного. А песчаных кос хватает. Иногда они соединены с берегом и туда, на косу, можно добраться на машине или на автобусе. А иногда море окружает их со всех сторон. Тогда местные, не мудрствуя лукаво, называют косу островом. Коса Тузла или Средняя находится посреди Керченского пролива, соединяющего два моря. Изогнутая полоса песка - как брошенный кем-то пояс. Длина косы километров пять, самое широкое место - метров восемьсот. Считается, что один берег ее омывается Черным морем, другой - Азовским. То, что при этом находится коса в проливе, никого не смущает. Нелогичность местной географии очаровывает и с готовностью принимается. Такое уж это сказочное место.
Пространства на косе как раз хватает для базы отдыха морского торгового порта, заброшенной рыбацкой деревни и нескольких километров пляжа - никогда не переполненного.
В мои шестнадцать это уже третий или четвертый сезон на Косе. Конечно, родители не могут позволить себе месяц отдыха здесь. Обычно это десятидневная поездка. Иногда подольше, а иногда всего неделя, но под папино честное слово, что в августе он сходит в профком еще раз и оформит еще одну поездку. Ну, обещаниям, которые взрослые раздают детям так щедро, я не слишком верю, но знаю, что мы с Валентиной доберем наше летнее счастье однодневными поездками. Еще одна радость - мы с ней едем вдвоем, а родители мои приедут только на выходные. У нас впереди три дня самостоятельных приключений!
Есть ли деготь в этом меду? А как же! С утра выясняю, что пришли месячные. Сидя на унитазе, уныло размышляю о том, какая проблема была бы предпочтительнее (все-таки поездка - на пляж, где вообще все забыли о любой одежде, кроме купальников и плавок). Это сейчас сплошные тампаксы, а тогда - бинтики и тряпочки; и невозможность одеть любые брюки, не только белые; и полная неуверенность - как поведут себя все эти тщательно сложенные салфеточки с тонким слоем ваты внутри во время купания в море. Ужас! Но, с другой стороны, перебрав неприятности, которые могли случиться вместо этой неизбежной, я мирюсь с действительностью. А вдруг бы зуб разболелся? Нет уж! Или мы с Валькой поссорились бы? Тогда и ехать незачем. Ну, и так далее.
Поэтому решительно пихаю в сумку пакет с ветошью для 'этого дела' и, быстренько попрощавшись с мамой-папой, скачу к Вале.
Живет она недалеко, через три пятиэтажки, расставленные по широчайшим газонам нашего микрорайона.
Озеленяли нас явно какие-то минималисты - микрорайон похож на футбольное поле, где дома и пара-тройка кустиков с елочками выглядят случайно на него попавшими. Свернув за угол своего дома, издалека вижу, как на балконе маячит Валькина растрепанная голова.
У нее зрение похуже, она меня еще не видит. Скорее всего, снимает с веревок высохшее белье или запасается вяленой рыбой. Рыбу эту Валькин папа закупает в немыслимых количествах, сам солит и вялит, обвесив серебристо-серыми гирляндами весь балкон. Ветер раскачивает связки, и рыба стучит и шуршит, как пересохшие деревянные щепки. Когда мы ленимся гулять близко, где надоело и все время встречаются одни и те же лица, а для прогулок далеко, где интересно и нет знакомых, уже поздновато, мы коротаем время на балконе, поедая папину рыбу килограммами и разглядывая с пятого этажа макушки прохожих. Рыба безумно пересолена, выступившие кристаллики соли сверкают на чешуе, после нее ужасно хочется пить и мы валяемся на диванах в Валькиной комнате с переполненными булькающими животами и пересохшими ртами, стеная от излишеств и хохоча друг над другом.
Дружим мы долго и пока что безоблачно, не зная, что неизбежные черные кошки бродят совсем рядом. Когда мы познакомились и было нам по десять лет, Валентина была прямоволосой каштанкой, а я - кудрявой блондинкой. Теперь, через пять лет, мы обе пышноволосые, очень светлые каштанки (ну, почти блондинки), что периодически провоцирует малознакомых барышень на громкие вопросы в большой компании: 'Что, химию в одной парикмахерской делаете?'. Задаются такие вопросы, обычно, черненькими коротко стрижеными барышнями. Еще интересный вопрос из этой же серии: 'А почему ты с коротким рукавом? Не замерзла?' - задается счастливыми обладательницами турецких пуховых свитеров из 'бонного (в смысле 'валютного') магазина', обильно расшитых блестками и перьями, всяким храбрым портняжкам вроде меня где-нибудь на зимней вечеринке. Но это совершенно не мешает нам с Валентиной продолжать изобретать одежки из мужских маек, например, или из купленных в Военторге белых матросских форменных рубах. И одинаковость наших растрепанных голов нас тоже не смущает - вполне резонный общий знаменатель долгой дружбы.
А еще мы можем молчать полчаса, углубившись в раздумья, а потом, не сговариваясь, одновременно заголосить популярную надрывную песню 'Там где кле-о-он шумит!...' - и долго хохотать после этого.
Поэтому я совсем не удивлена, увидев, с каким похоронным лицом открывает дверь моя подружка.
- Что, 'дела'? - вполголоса здороваюсь я и спешу успокоить:
- У меня тоже.
Валька ахает, потом машет рукой, мол, ладно, справимся, и тащит из своей комнаты сумку. Ее сумка побольше и поувесистей моей. Ну, она вообще более хозяйственная. Когда ее мама на даче, Валентина готовит обед и поражает меня заученностью кухонных движений.
Время поджимает, сумки давят голые плечи и увлекают нас с пятого этажа вниз, и мы прыгаем через две ступеньки, грохоча пластмассовыми кооперативными босоножками, взметывая широчайшие подолы самосшитых летних сарафанов. Предвкушение отдыха заставляет громче смеяться, больше болтать и, вообще, - двигаться, двигаться. Две здоровенькие, неголодные, не отягощенные жизненными проблемами шестнадцатилетние барышни, под гладким загаром - сплошная энергия, заставляющая тело беспрерывно танцевать.
В подъезде мы скидываем босоножки и цепляем их к сумкам. Дальше пойдем босиком. В этой кооперативной радости и стоять-то нелегко, а уж бегать за автобусами и подавно. Мы гордимся тем, что только у нас двоих в городе с двухсоттысячным населением хватило смелости ходить не как все. Правда, этой смелости не хватает, чтобы совсем оставить обувь дома, поэтому мы изящно таскаем босоножки в руках, либо, чаще, обвешиваем ими сумку.
Выскакиваем из подъезда и на нас сваливается жара - сухая и звонкая. Белое каленое солнце светит так ярко, что все вокруг кажется истончившимся и пересохшим. Воздух насыщен жарой, как какой-то солнечной пылью, отчего все кажется светлее себя. И только листва акаций, взбитая в темно-зеленую пышную пену, не обесцвечена. Сочные кроны акаций и софор царственно роскошны среди белого камня, выгоревшей травы, серого асфальта под керченским небом - светло-голубым, почти белым.
Две остановки в душном автобусе, забитом, в основном, бабульками и тетками, обвешанными корзинами и авоськами - едут 'с базара'. В воскресный день кто-нибудь обязательно тащит шевелящийся мешок с поросенком. Эта покупка даже если не орет, перекрывая южный автобусный галдеж, то все равно заявляет о своем присутствии ядреным какашечным запахом.
Наконец, продираясь через могучие потные бока, выпрыгиваем на обочину у поворота. На каменной стене указатель 'Портофлот'. Замечательное слово. Кто-то, конечно, ходит сюда на работу круглый год, с нетерпением ждет отпуска, берет больничный. Но для нас 'Портофлот' - море, лето, мидии, пансионат, в-общем, - сплошной праздник.
Наши босые пыльные ноги твердо простукивают пятками горячий асфальт, потом - балетной походкой по грунтовой дороге - в мягчайшей белой пыли редко рассыпаны колючие кубики щебенки и можно наступить на стекло, потом начинается дерево причала - ласка для босых подошв - теплый бархат, источающий легкий запах креозота. Идти по нагретому дереву так приятно, что мы набираем скорость и опрометчиво выскакиваем на раскаленный металл понтонного причала. Сразу становится понятно, что чувствуют кошки на раскаленных крышах и петухи, которых учат танцевать на горячих сковородках.
Сдавленно шипя, забыв о походке и выражении лица, мы несемся к спасительному трапу скачками, как голодные страусы к кормушке, вызывая восторг и радостные комментарии у всех встречных портофлотовцев.
Все они очень живописны - мужики разного возраста от молодых восемнадцатилетних парнишек до пенсионеров-дедов - в мешковатых промасленных штанах и разной степени рваности майках и тельняшках. Загар у них просто изумительный - шоколад с медом, как будто солнце, не торопясь, изо дня в день, кладет на мускулистые торсы тончайший слой темной позолоты. За несколько дней такой загар не заработаешь - не будет хватать глубины. А то еще носит-носит дядька майку, а в середине лета решит ее, драную до невозможности, наконец, выкинуть, и выглядит после этого бредово-порнографично: четко незагоревшая майка режет глаз белизной кожи и темными сосками.
Катерок, везущий нас в сказку, мал, светло-желт и носит звучное имя 'Рейд'. За секунду проскакиваем трап, чтобы, не останавливаясь наверху, спуститься в салон. На палубе мы остаемся редко - слишком много сумок, орущих детей, и бдительных бабушек в цветастых ситцевых платьях, решительно пресекающих все попытки внуков немедленно выпасть за борт. Ветер треплет подолы и облепляет ситцем мощные рубенсовские бедра и груди. Отпрянув на секунду, оставляет их в покое, а потом снова набрасывается, чтобы мгновенно изваять живот одной и могучую спину другой.
Вообще, мне кажется, что, чем южнее, тем больше плоти набирают женщины. Несмотря на изнуряющую жару и невероятно активный образ жизни. Все эти тетки из беленых домов с обязательными огородами ( таких домов в Керчи намного больше, чем многоэтажек), повязав головы белоснежными косынками, целыми днями пропалывают сорняки, собирают зловредных колорадских жуков, закручивают в прокипяченные банки урожай, вытряхивают домодельные половики, связанные крючком из ярких тряпочек, моют дощатые крашеные полы, готовят на летних кухнях, стирают, ходят на колонку за водой для дома и огорода, воспитывают детей и мужей, и делают еще неисчислимое количество дел, успевая зорко следить за жизнью соседей по улице, активно вмешиваясь в эту самую соседскую жизнь при каждом удобном случае. И остаются, несмотря на такую жизнь, массивными, а чаще просто толстыми.
Хотя, с другой стороны, помню, как я поразилась, побывав зимой в южной Ялте, обилию сухоньких интеллигентных старичков обоего пола, чинно гуляющих по аллеям. Шляпки - вместо косынок, портсигары - вместо дымящихся беломорин, тросточки. Не знаю, ялтинские ли это парочки, или курортные, но в Керчи таких можно пересчитать по пальцам.
А вот мужья у наших бабищ и теток по большей части среднего роста и субтильного телосложения. Хитроглазые созерцатели, курители "Примы" и "Беломора", любители с чувством порассуждать о способах засолки рыбы под полстакана самогона, собравшись во дворе за столом, покрытым вытертой клеенкой, на которую солнечная зелень виноградной лозы роняет ажурную тень, сухие веточки и маленьких паучков.
Их, этих мужиков, на нашем катере встретишь редко, а вот жены, как могучие ангелы-хранители, оккупировали палубу, надзирая за внуками. Они не будут купаться и загорать. Они распакуют свои сковородки и дуршлаги, и, красные, распаренные, добавляя жар плиты к июльскому зною, всю неделю простоят у общей плиты, генерируя борщи, рассольники, вареники с вишнями и компоты. А в перерывах они будут вылавливать возмущенно орущих внуков из прибрежной водички или выдирать их из колючих кустов и, усадив за пластиковые столы на деревянных верандах, неумолимо скормят им все произведенное.
Катер идет до косы 40 минут. Столько времени находиться в обществе старых и малых - чересчур для таких продвинутых юниц, как мы. По игрушечной деревянной лесенке спускаемся в крошечный носовой салон. В нем хватает места только для двух кожаных диванчиков, сходящихся к носу, и тумбочки между ними. Два маленьких иллюминатора, хлюпая, вливают в салон порции зеленоватого света. Правый иллюминатор с каждым хлюпом вдумчиво целует подвешенную к причалу черную автомобильную покрышку в мокрую зеленую бороду из водорослей. Слышно, как тихонько работает двигатель. Когда "Рейд" отправляется в путь, звук совершенно не меняется, поэтому момент отхода мы обычно пропускаем. Бросив сумки на полку над диванчиком и под иллюминатором, мы укладываемся на диванчики и кайфуем. После пробежки по жаре мы расслаблены, как кошки.
Я лежу на спине, заложив руки за голову, с удовольствием ощущая густоту и мягкость своих волос. Мне нравится, что они такие длинные, я поворачиваю голову, чтобы почувствовать, как они пересыпаются и свешиваются с дивана.
Валька лежит на животе, положив на руки подбородок, болтает пыльными пятками и, сосредоточенно глядя перед собой, о чем-то думает. Потом поворачивает голову, чтобы меня видеть и ложится на руки щекой.
- Лен, а вот как ты думаешь, хорошо, наверное, быть спортсменом.
- Почему?
- Они же везде ездят, представляешь, весь мир посмотрят забесплатно.
- Ну, не знаю, мне кажется, они так тренируются, что ничего не успевают. И потом, надо же все время всех побеждать. Такая тоска!
- Не-ет, это здорово, когда всегда первый. Все должны так стремиться.
- А кто же тогда второй? Они, получается, неполноценные?
- Ну почему сразу неполноценные, вечно ты преувеличиваешь. Может, потом они будут первыми.
- Да ну, всю жизнь соревноваться. А жить когда?
- А что это тебе, не жизнь, что ли?
- Нет, конечно!
- Как же ты хочешь жить?
- Валь, не знаю, мне лень, мы же так хорошо едем, балдеж такой. Так ты любишь волноваться о смысле жизни, ужас. Успеется.
Валя вздыхает. Она не спорит, но со мной не согласна. По ее мнению, волноваться надо начинать уже сейчас. Но я, видя каждый день перед глазами свою маму, твердо знаю, что проволноваться можно всю жизнь, поэтому считаю, что начинать это ужасное занятие нужно как можно позже.
- Лен, - похоже, Валя никак не успокоится.
- Чего?
- А что это у тебя из-под дивана свисает?
Несколько секунд я продолжаю смотреть в потолок, пытаясь сообразить, как может это что-то свисать из-под дивана, привинченного к полу. Потом поворачиваюсь и свешиваю голову так, что волосы касаются пола. Перед самым своим носом я вижу оранжевый матерчатый хвостик с толстым веревочным шнурком, торчащий из-под кожаного сиденья. Моментально скатываюсь с диванчика и приподнимаю сиденье. Какой восторг, оказывается, под сиденьями - ящики! Извлекаю оттуда чудный оранжевый спасательный жилет, весь в шнурках, кармашках, каких-то непонятных клапанах и кнопках. Валька быстренько лезет под свое сиденье и достает еще один. Без лишних разговоров мы тут же начинаем облачаться, затягиваем шнурки и застегиваем кнопки, сверяя свои действия с висящей в салоне инструкцией. Несколько печалит нас отсутствие во внутренних карманах обещанных этой самой инструкцией свистков. Но вид Валентины, чья пушистая голова торчит из высокого, по самые уши, пробкового воротника, тут же утешает меня и веселит несказанно. Мой вид радует ее не меньше. Всерьез заняться хохотанием мы не успеваем - на лесенке-трапе появляются старые кеды и затрепанные выгоревшие брюки. К нам спускается матрос, продающий билеты. Раздеваться и прятать жилеты уже поздно, поэтому мы, стараясь не хихикать, разыскиваем в сумках мелочь, чувствуя себя пробковыми железными дровосеками, расплачиваемся и получаем билетики. Ни ругаться, ни смеяться молодой человек не стал, может быть потому, что на вид ему было лет семнадцать, и он застеснялся себя как-то проявить.
Когда стоптанные кеды исчезают на лесенке, мы, наконец-то, взрываемся. Мы хохочем, стонем, плачем, икаем, задыхаемся. Трясем головами и, падая на диванчики, хлопаем руками по коленям. Вытираем слезы, шмыгаем, затихаем на пару секунд и снова заходимся от смеха. Хохот накатывает на нас, как прибойная волна, снова и снова, пока мы не остаемся совсем без сил.
- Валь, а почему это он такой серьезный, может, мы все правильно сделали?
- Ага, и наверху уже давно все в жилетах!
Возникшая в воображении картина столпотворения на палубе больших и маленьких оранжевых жилетов веселит нас еще два раза, после чего мы обнаруживаем, что катер разворачивается и коса уже совсем близко. У нас еще достаточно времени, чтобы снять и запихать в ящики жилеты, пока толкущиеся у трапа белые одетые приехавшие поочередно попадают в объятия шоколадных полуголых встречающих. Тем более, что нас никто не встречает. Мы не устаем радоваться нашей самостоятельности.
Замыкая галдящую толпу, мы подходим к металлическим воротам, створки которых никогда не закрываются. Это логично, так как забор практически отсутствует. На сетчатой арке - металлические буквы 'Керченский морской торговый порт', а самая верхушка ворот увенчана флюгером в виде морячка в черном кителе и белой фуражке. Морячок резко поворачивается то в одну, то в другую сторону, вертя вытянутыми руками. Дети в восторге. Мне нравится не столько сам моряк, сколько его присутствие, свидетельствующее, что все на месте и ничего не изменилось. По моему мнению, коса настолько хороша, что все изменения могут быть только в худшую сторону. А что касается самого флюгера, то лишь через пару лет я поняла, что мешало мне относиться к нему с безусловной симпатией - уж не знаю, кто его подкрашивал к началу каждого сезона, но все лето лицо бравого морского волка сверкало неестественной белизной, как у японской гейши. Наверное, кроме белил и черной краски на складе пансионата больше ничего не было. Жаль, загар на нем смотрелся бы намного естественнее.
За воротами начинаются деревянные домики, обсаженные деревцами серебристого лоха, и дорожки из светло-серой плитки. Одна из дорожек приводит нас к каменному домику администрации. Около него небольшая толпа вновь прибывших. Значит, придется стоять в очереди за ключами и бельем. А сквозь серебристую зелень сверкает море и доносятся голоса купающихся. Потоптавшись в хвосте очереди, мы решаем, что снова настало время сделать все по-своему и, бросив сумки у скамейки, отправляемся к морю на разведку.
Та сторона, с которой мы прибыли и где находится причал, считается Азовским морем. А, пройдя пансионат насквозь и косу, соответственно, поперек, мы попадаем на Черное море. Ширина косы в этом месте - метров сто, так что мы не слишком утомились.
- Рома, посмотри, кто к нам приехал! Здравствуйте-здравствуйте, добро пожаловать, может, познакомимся, заходите в гости!
Дорогу нам преграждает молодой человек в серых отечественных джинсах, синей рубашке и неожиданно импортном стетсоне. Из-под шляпы выбиваются сальные темные кудри. Рубашка расстегнута, под ней сверкает абсолютно белая тощая грудь с россыпью темных родинок. Он высокомерно разглядывает нас, слегка поворачивая голову в разные стороны. Я, вначале несколько соскучившись из-за хамских интонаций в голосе, вдруг думаю: 'у него такой большой нос, что он не может посмотреть прямо перед собой, поэтому и вертит головой своей дурацкой'. Эта мысль меня веселит, и я опять настроена благодушно.
-Ну, что, миледи, решились? Проходите на веранду, мы вас не скушаем, правда, Рома?
Сквозь заросли лоха слышится неопределенное ленивое мычание. Сдвинувшись на пару шагов, мы можем видеть таинственного Рому. Вот у него загара хватает. В отличие от своего худосочного друга Рома крепок телом и одет в одни малюсенькие плавочки. Скрестив руки на груди и положив ногу на ногу, Рома покачивается на хлипком казенном стуле. Стул жалобно поскрипывает. Лицо Ромы закрыто надвинутым на глаза стетсоном. Точно таким же, как у его анонимного друга. Смотреть на нас красивый Рома не стал, очевидно, полагая, что мы и так должны быть счастливы, лицезрея его достоинства.
-Извините, мы торопимся, - пытаемся мы с Валькой обойтись малой кровью.
-Ну что вы! Не надо так бояться! - продолжает паясничать белесый. - Ах, ну да, вас, наверное, все ждут, без вас тут, наверное, все соскучились!
На лице у Валентины мелькает легкое удивление. Я в этот момент тоже думаю с досадой: 'что он несет, наверное, думает, что это остроумно'. Носители стетсонов уже приговорены.
Дистрофик замолкает, а красивый Рома сдвигает шляпу на затылок и настороженно смотрит на нас.
-Вы так похожи, ну просто одно лицо, - в моем голосе не меньше тонны сиропа.
-И фигуры! - уважительно добавляет Валька. Дистрофик молчит. Стул на веранде перестает поскрипывать. Пауз допускать нельзя, иначе кто-нибудь из них вклинится и все испортит. - А шляпки, наверное, папа привез?
-Очень красивые чепчики, такие одинаковые. Вам идут! - завершаю я комплимент. Мы обходим опешившего казанову и продолжаем двигаться к морю. И тут, наконец, свой вклад в беседу вносит Рома:
-Да пошли вы!
Ну, что ж, еще тогда, когда он промычал в первый раз, с ним уже было все понятно. Мы даже не очень расстраиваемся. Я, во всяком случае. Валя движется по песку деловито и целеустремленно. Я, еле поспевая, пытаюсь сбоку разглядеть ее настроение. Лицо моей подружки непроницаемо. Так, надо поутешать на всякий случай:
-Да ладно, Валь, не бери в голову, мало ли придурков. Этот хоть без мата обошелся.
-В-общем, да, - фыркает Валюшка, - он, по сравнению с некоторыми на дискотеке, просто джентльмен.
Обвинив Рому в джентльменстве, мы немножко смеемся. Так, чуть-чуть. Попавшийся по дороге карапуз даже не пугается, а просто роняет ведерко от неожиданности. Сидящие рядком на покрывале толстые родственники младенца провожают нас неодобрительными взглядами.
Но мы уже миновали полосу плотного мокрого песка и зашли в воду, а по сравнению с этим все остальное - такие мелочи! Я смотрю на море и думаю о большом - сколько воды, какие расстояния, какая глубина! Потом перевожу взгляд на крошечные прозрачные волночки вокруг своих щиколоток - такие нежные, так мягко пересыпают песок и мелкие ракушки - и это то же самое море! Прекрасное сочетание бесконечно большого и бесконечно малого, поразив меня однажды, продолжает поражать всю жизнь. Я люблю море и не боюсь утонуть, но отношусь к нему с большим уважением, никогда не забывая о разнице наших размеров.
Побродив по водичке с подобранными выше колен подолами, мы вдруг вспоминаем, что домик мы еще не оформили, и торопимся обратно. По другой дорожке, чтобы не раздражать Рому. Добежав, застаем тетю в белом халате уже запирающей двери. Увидев нас, тетя разражается гневной тирадой - не знаю про что, но знаю, что если ее переждать, то она все равно откроет свою волшебную дверь, чтобы осчастливить нас простынями, одеялами и заветным ключиком. Наше молчание выводит администраторшу из себя, она передумывает открывать свою сокровищницу, упирает руки в боки и начинает вызывать нас на поединок:
-Ну, что вы на меня уставились, что я вам тут, девочка, что ли? Обязана одних вас тут, принцесс, дожидаться?
Ну, что они все как будто сговорились! И что мы им такого сделали? Виноватое молчание не помогло, придется порадовать тетю, пойти ей навстречу:
-Вообще-то обязаны, вы же тут работаете.
-А мы отдыхать приехали, - подливает Валя масла в огонь.
То, что надо - тетка просто задыхается от ярости и, вся дрожа от бойцовского азарта, пару минут орет что-то совсем уж бессмысленное про 'кто воспитал', 'в мое время', 'вот я сейчас' и прочую ерунду. После чего, резко дергая ручку, открывает, наконец, двери и, освеженная скандалом, уже совершенно мирно выдает нам все положенное. Мы искренне благодарим, за что получаем пару почти материнских советов насчет перегрева и перекупа в первый день.
Нагрузившись одеялами, простынями и наволочками, подхватив сумки, мы, изрядно перекособочившись, движемся к лоцманскому домику. Туда заселяют отдыхать всех лоцманов торгового порта. По дороге мы посматриваем по сторонам, выискивая тех, кто может быть нам интересен. Несложно догадаться, что это должны быть люди от 16 до 20 противоположного пола. Желательно посимпатичнее. Но пока никого не видно. Придерживая локтем сползающую сумку, утешаю себя мыслью о том, что всякий нормальный человек сейчас на пляже.
Вот, наконец, и домик. У него две длинные веранды, увитые диким виноградом - одна выходит на центральную улицу-дорожку пансионата, а другая - на ту сторону, откуда мы прибыли. На каждой веранде по три отдельных крылечка, ведущих к трем дверям, рядом с каждой дверью - по одному окну. Под окном - пластиковый стол, деревянная скамейка и некоторое количество стульев - в зависимости от количества обитателей комнаты. Каждой комнате полагается один уличный стул, но позаимствовать его с нежилой веранды так легко, что стулья постоянно перемещаются по территории. Иногда ночью стулья убегают даже с обитаемой веранды.
Сама веранда ничем не разделена, но это тоже легко поправимо - каждый вновь прибывший натягивает заботливо припасенную веревочку и вешает на нее казенное покрывало, отделяя свое крылечко и столик от соседей. Еще веревочку украшают плавки и купальники самых разных размеров и сменяющие друг друга полотенца. Около нижней ступеньки крыльца находится помятый алюминиевый тазик с двумя ручками. В него полагается набрать морской воды, чтобы смывать песок с ног перед тем, как зайти в комнату.
Еще один стол - суровый деревянный на двух ногах - вкопан в песок под верандой. И к нему - такие же две скамейки.
В комнате несколько железных кроватей с полосатыми матрасами, столик, тумбочка, пара стульев и отключенный холодильник. Чтобы несколько смягчить слишком уж спартанскую обстановку, над одной из кроватей присутствует репродукция картины в рамке под стеклом. Всю жизнь жалею, что не поинтересовалась, кто выбирал картины. У нас, например, висела 'Княжна Тараканова'. Те, что мне случалось видеть в других домиках, были подобраны столь же гармонично - от царя, убивающего своего сына, до множества вариаций на темы дремучих лесов и стоячих болот. Если черно-серая гамма художественных произведений начинала утомлять глаза, можно было дать им отдохнуть, почитав 'Инструкцию по пользованию домиком', напечатанную на белой бумаге и прикнопленную над холодильником. Еще один повод для сожалений - ну почему я не украла экземпляр этой нетленки! В последующие годы, приезжая летом пользоваться домиком, я даже выписывала кое-что из этого нагромождения перлов, чтобы зачитать понимающему народу.
Ура! Мы внутри, у нас есть ключ и все необходимое для жизни - и никаких предков два дня! Пока что мы все сваливаем в кучу на кровать, сами валимся на соседние койки, чтобы слегка передохнуть и всласть покачаться. Дома таких кроватей уже нет, так что для нас пружинные сетки - экзотика. Кровати музыкально и разноголосо скрипят, принимая участие в беседе.
- Лен, что-то кроме этих двух ром, я не заметила никого подходящего.
- Ну, ромы нам точно не подходят. Да ты не волнуйся, мы же еще не были на пляже.
-Были. Там одни бабки и младенцы.
-Мы были там, где детская площадка, конечно, там полно мелких. Ты же не собираешься именно там загорать?
-Нет.
-Вот видишь. И, вообще, давай распаковываться и пойдем на разведку.
-Сейчас, дай допрыгать.
Валя изворачивается, хватается за спинку кровати и продолжает прыгать сидя. Недолго. К скрипу прибавляется треск, кровать резко перекашивается и Валентина, испуганно пискнув, с грохотом сваливается на дощатый пол, цепляясь за все подряд руками и ногами. Я в панике подскакиваю к ней, но, убедившись, что все в порядке, упираюсь руками в колени и начинаю ухохатываться.
-Эх, ты! Подруга называется. Могла бы помочь тете Вале подняться! - Валя с трудом выпутывается из покосившихся кроватных спинок и растирает ушибленную ногу.
-Ой, я не могу! Ты махала руками точно как тот морячок над воротами!
-Ага, я вообще, очень изящная, просто балерина, - фыркает страдалица и тут же озадачивается, - а медпункт у них здесь где находится?
-Пойдем за зеленкой?
-Нет, просто если дело так пойдет дальше, то мы завтра к вечеру будем загорать в гипсе.
- Не-е, мы крепкие, помнишь, как я упала за спинку скамейки в кусты и ничего, даже не поцарапалась. Ты успела сделать такую хорошую фотографию.
- Она теперь моя любимая, я ее всем гостям показываю! - Валя быстренько выставляет руки, защищаясь от брошенного мной полотенца.
- Ты, между прочим, тоже мне не помогла, а просто стояла и ржала, пока мы с Алкой из этих дурацких колючих кустов выползали.
- Я была занята, я фотографировала. Кстати, не только я смотрела, там недалеко
еще студенты в техникум шли - они тоже порадовались.
Посмеяться дуэтом мы не успеваем - за деревянной стенкой слышится скрип кровати и кто-то рыдающим голосом жалуется в пространство:
- Господи, ну и соседи нам попались! Невозможно отдохнуть, будут теперь все время орать и ржать, как кобылы, вот приехал - ни днем, ни ночью покоя нет!
Мы горячо возражаем, толково объясняя соседу, как надо отдыхать, если ты приехал на море, да еще и в пансионат, а не на необитаемый остров, и продолжаем хохотать. Правда, делаем все это еле слышным шепотом, выразительно округляя глаза и усиленно жестикулируя. Заодно, передвигаясь на цыпочках, быстренько раскладываем по местам привезенные вещички и заправляем постели.
Остается самая щепетильная проблема - правильно запаковаться. Следующие пять минут мы возимся с купальниками и прокладками, крутим попами, проверяя, все ли остается на месте, изгибаемся, пытаясь увидеть себя со спины в висящем на стене зеркале и ежеминутно задаем друг другу сакраментальный девичий вопрос: 'ну, как, у меня там ничего не видно?'
На шестой минуте Валя решительно садится на кровать:
- Лен, я, наверное, никуда не пойду!
- Да ты что? - я искренне пугаюсь, - зачем же мы вообще тогда ехали?
- Ну, я не подумала. И потом, ты так быстро прибежала, я ничего не успела решить. Ты иди сама, а я тут посижу.
- Что, все три дня будешь сидеть?
Валя упрямо молчит. Зная свою подружку, я уверена, что она вполне может просидеть три дня в полутемной душной комнатушке из-за несчастной ватной прокладки. Я вспоминаю, как прошлым летом она влюбилась, долго страдала и надеялась на случайную встречу со своим героем, а потом, выскочив в магазин за хлебом, увидела Его и спряталась в соседнем подъезде. Как потом оказалось, мальчик долго искал ее подъезд, который видел всего один раз, провожая Валюшку с дискотеки, нашел и целый день ходил по району, ежечасно звоня в дверь и пытаясь с ней встретиться. Но, не купившая хлеба Валя, по-партизански проскочившая домой, дверь ему так ни разу и не открыла. Все объяснилось очень просто: она была в домашних тапочках. На мой вопрос, почему же дома она не открыла ему дверь (уж там-то тапочки как раз к месту), Валя тоже дала вполне исчерпывающий ответ: 'А вдруг он видел, как я пряталась от него, когда домой забегала - неудобно это все как-то'. На этом вся Валина любовь закончилась.
Я прекрасно понимаю, что точно так же, не успев начаться, может закончиться и наш долгожданный отдых, если немедленно что-нибудь не придумать.
- Валь, ну мы не будем купаться пока, поваляемся только на песочке!
- Да, а как пойдем на пляж, одетые, что ли? Тут же никто ничего не носит, кроме купальников!
- Ничего себе! А на кухню, видела, тетки в халатах и сарафанах ходят! Да и в магазин тоже!
- Но мы же не в магазин пойдем! Ты пойми, как только все увидят, что мы в платьях поперлись на песок, все сразу же поймут, что у нас месячные!
-Валь, ну что ты чудишь, ну кто все?
-Ну, так, все, - Валя обводит рукой все вокруг, дабы подчеркнуть количество следящих - недобрых и злорадствующих.
-Да кому мы нужны, тоже мне - кинозвезды! Даже если какая-нибудь бабка и сказанет чего, какое тебе дело до ее мнения! А как дойдем, я уже придумала.
Я хватаю сарафан и одеваю его, как юбку, застегнув сзади пару пуговиц и оставив верхнюю часть с лямками болтаться вокруг талии. Упираю руку в бок и соблазнительно изгибаюсь.
-Ну, видишь? Как будто есть одежда, но вид исключительно пляжный.
Трагическое выражение на Валином лице уступает место заинтересованному:
-Слушай, а ничего, очень симпатично, - она быстренько облачается в свой сарафанчик и крутится перед небольшим зеркалом, привставая на цыпочки и вытягивая шею. Потом
подтаскивает стул, залезает на него и смотрится снова. Я про себя тихо радуюсь, что сшиты наши тряпочки по одной выкройке.
Не успеваю я опомниться, как моя подруга уже нетерпеливо топчется у двери, держась за дверную ручку:
-Ну, что ты там копаешься, вечно тебя ждать приходится!
-Здрассть, а покрывало? А полотенце?
Валя мученически закатывает глаза и припадает к косяку, изображая крайнюю степень изнеможения от бесконечного ожидания, пока я мечусь по комнате, хватая и засовывая в сумку всякие мелочи.
Наконец, два поворота ключа, и мы щуримся на солнце.
-Слушай, а в туалет-то сейчас пойдем?
-Ну, уж нет, - Валя настроена решительно, - хотя бы часок позагораем, а потом сходим.
Туалет на косе - отдельная песня. Это второе каменное здание в пансионате после домика администрации. Выглядит сортирное здание намного внушительнее административного, почему и прозвано 'белым домом'. Захотев пописать, нужно сначала подняться по ступенькам почти на высоту второго этажа, затем прошествовать по открытой веранде вдоль белой стены ко входу. Для меня всегда было загадкой, почему ступеньки находятся на одном конце здания, а вход в туалет - на другом. Наверное, для того, чтобы побольше людей могло сосчитать, сколько раз в день ты писаешь. Нелепость внутреннего убранства полностью соответствует внешнему, на возвышении - ряд металлических дырок в полу, разделенных боковыми перегородками. Без дверей. Особенно умиляло то, что первое очко находится почти напротив открытой двери на улицу. При желании можно было махать рукой знакомым, направляющимся на кухню, не прерывая основного занятия.
Нельзя сказать, что мы очень любили посещать это заведение. Но был там один положительный момент. Из года в год какой-то невидимый работник туалетного фронта неустанно боролся за чистоту вверенного ему участка. При помощи наглядной агитации. На дверях сменяли друг друга объявления с призывами соблюдать чистоту, не разбрасывать использованную бумагу и далее подробно перечислялись все возможные нарушения при всех видах сортирной деятельности. Венцом туалетного творчества стал большой плакат в полдвери, в котором все требования были изложены в стихах. Помню, там присутствовали рифмы 'срать - кидать' и 'подмываться - утираться'. Судя по анатомическим подробностям, это была женская версия воззвания, и меня все лето тревожила мысль о таком же плакате в мужском туалете. Есть ли он? Что в нем? Как бы его увидеть! И, хотя я постеснялась тогда выспросить об этом знакомых мужчин, ситуация все равно радовала. Поэтому первый в сезоне поход в белый дом мы совершали охотно.
Но сейчас организм терпит, а Валюшкино боевое настроение нельзя нарушать, так что мы сразу чешем на пляж. Идти по песку с отвычки тяжело и весело. Никак не получается желаемой легкой стремительной походки, ощущение такое, будто топчешься на одном месте.
Народу на пляже не слишком много и, на наш взгляд - явный перебор младенцев и бабулек. Мы выбираем место, чтобы не оказаться на дороге какого-нибудь киндера, который целый день будет таскать ведерко с водой к родительскому коврику, а ведерко с песочком - в море, и расстилаемся. Изящно расстегиваем наши юбки и красиво садимся. Через пару минут не менее красиво ложимся. Валя, лежа на боку, облокачивается на локоть, изящно приподнимает подбородок и сквозь солнечные очки обозревает пляж. Я лежу на животе и вижу только то, что перед собой. Песок, невысокие кусты, за ними - веранда чужого домика. Сквозь перила торчит мужская нога. Кто-то спит на раскладушке.
- Лен, я все равно не вижу никого подходящего.
- Ну, Валь, имей терпение. Не все же сразу.
- Да? А когда?
- Слушай, я что тебе, служба знакомств? Откуда я могу знать, кто, когда и где будет! И вообще, наслаждайся морем и солнышком.
Но Валя не согласна наслаждаться тем, что есть. Для полного счастья ей необходимо, то чего нет. И поскорее. Много позже я поняла, что она принадлежит к тем мятущимся натурам, которые никогда не бывают довольны настоящим моментом. Которые вечно стремятся к призрачному будущему счастью и одновременно сожалеют о придуманном безоблачном прошлом. Сейчас она переворачивается на другой бок и строптиво молчит. Она умеет молчать с упреком. Но мне слишком хорошо, чтобы расстраиваться и выяснять отношения. Я кладу голову на руки, закрываю глаза и молчу, лениво надеясь, что все само утрясется и Валя успокоится. Ветерок нежно перебирает мои волосы, солнце сеет на кожу тонкую золотую пыль. Я не дремлю, но чувствую, как мир медленно и плавно кружится вокруг меня, как перемешивается время, предметы, мысли и настроения. Вселенная трогает меня, как кошка лапой и моя внутренняя вселенная растворяется во внешней. Я слышу все, - плеск волн, крики детей, смех, тарахтение движка за домами - и слышу еще что-то. Я ощущаю кожей прикосновения солнца, песка, ветра - и ощущаю что-то еще, плавно распадаясь на мельчайшие частицы, разлетающиеся в разные стороны.
Судя по тому, что говорит Валюшка сдавленным шепотом, на горизонте нарисовался какой-то объект. Я поворачиваю голову налево, но сначала смотрю на Валентину. Она сидит в напряженной позе и, встретив мой взгляд, начинает скашивать глаза в ту сторону, где интересно. Увидев, что я не вскакиваю сразу и не прикладываю ладонь к глазам козырьком, она дополнительно дергает в нужную сторону подбородком. Потом прикрывает ладонью рот и, округлив глаза, снова сдавленно шепчет:
- Ну, смотри же скорее! А то мне неудобно поворачиваться! Ну, стоящий вариант или нет?
Добросовестно осмотрев все, что налево до самого горизонта, я недоумеваю, кто мог показаться Валюхе стоящим объектом.
- Валь, там пара толстых теток и лысый мужик. Еще человек пять так далеко, что даже я не разгляжу, мужчины это или женщины.
- И все? А в воде?
- Никого не вижу. И хватит закрываться рукой, тебя все равно никто не слышит. Лучше сама повернись и посмотри.
- Мне неудобно, чего это я просто так смотрю.
- Ну, Валь, я думала я стеснительная, но ты вообще чудишь не пойми что. Давай поворачивайся и ищи своего 'прынца'.
Валя вздыхает, поворачивается налево и внимательно рассматривает далекий горизонт.
- Ты его что, на том берегу заметила, за проливом?
- Ну не могу же я сразу пялиться на человека!
Она, продолжая старательно любоваться пейзажем, кидает быстрые взгляды в нужную сторону. Наконец, что-то заметив, бросается плашмя на коврик и еле слышным шепотом руководит моими поисками:
- Видишь, там столб бетонный от забора в песке? А за ним, дальше к кустам, какая-то куча - кирпичи, что ли?
- Ну, вижу
- За кучей, видишь, колючки зеленые растут? Он там, за колючками лег, поэтому ты его и не заметила сразу! Ну, как он, ничего выглядит?
- Валь, я вижу только кусок ноги. Я по пяткам не разбираюсь, кто чего, а кто ничего. Кстати, чтобы зрение не портить, можешь на такую же ногу посмотреть прямо у себя перед носом. Вон, с веранды свисает.
Валя на всякий случай обижается:
- Вечно ты со своим юмором. И потом, эта нога точно какого-то старого деда, по ней же видно! Ты лучше смотри, куда тебе велели, а то пропустишь, он встанет и уйдет купаться.
Немного подумав, она добавляет:
- Хотя, тогда мы сможем голову разглядеть.
- Правильно, - подхватываю я, - так, дня через три, мы его по частям и посмотрим. Мне только интересно, где мы сможем увидеть его среднюю часть без головы и без ног. Есть такое место на косе?
Вдвоем мы добросовестно думаем, но в головы ничего не приходит. Зато ноги за колючками начинают шевелиться. Я толкаю Валентину в бок:
- Приготовься, сейчас увидишь своего ненаглядного. Он, кажется, собрался купаться.
Над зарослями показывается темноволосая голова. С такого расстояния нелегко рассмотреть черты лица, но явных отклонений не видно. Через пару секунд объект уже на ногах и направляется к воде. Он строен, высок и у него синие плавки. Постояв некоторое время по щиколотку в воде, он быстро движется в глубину, ныряет, затем плывет от берега кролем. Не слишком энергично, но не останавливаясь. Мы следим, как он удаляется.
Почти все ребята, по нашим наблюдениям, купаются одинаково. Сначала, разбежавшись по песку, с криками вбегают в воду по пояс, ныряют и, вынырнув через несколько метров, не останавливаясь, проплывают еще пару десятков метров. Затем плывут обратно и начинают резвиться на глубине 'по грудь'. На этой глубине можно и понырять, хватая друзей за ноги, и поплавать, и попрыгать, отталкиваясь ногами от песка. Все это сопровождается дикими воплями, фырканьем, тучами брызг и пронзительным визгом затоптанных девиц.
Меньшая часть ребят плавает по-другому. Они не задерживаются на удобной глубине, а сразу угребают далеко и, как правило, надолго. Мне такие нравятся больше, потому как я никогда не любила медвежью возню с дружеским сворачиванием набок челюстей и любовным вывихиванием суставов. Все пребывание в школе я страдала на уроках физкультуры - наши учителя не признавали других видов спорта, кроме командно-соревновательных. И теперь любые коллективные игрища вызывают в моей памяти раскрасневшиеся рожи школьных чемпионов, раздраженно орущих на навязанных в команду слабачков. Плюс к этому, я все начальные классы отчаянно дралась с одноклассниками буквально не на жизнь, а на смерть, заступаясь за несправедливо обиженных лягушек и задразненных одноклассниц. Так что активное физическое взаимодействие надоело мне до чертиков. То ли дело - целоваться, например. Валюшку, напротив, хлебом не корми, дай побегать с кем-нибудь наперегонки и поиграть в волейбол. А на пляже - понырять с чьих-нибудь крепких плеч. Поэтому ей больше не хватает компании.
Сейчас она уныло следит за маленькой черной точкой далеко в волнах. А я радостно валяюсь рядом, рассматривая все вокруг и Валюшку в том числе. У нас с ней две одинаковые черты - волосы и цвет глаз. Во всем остальном моя кареглазая подружка так отличается от меня, что за все время нашей дружбы я ни разу не позавидовала ничему в ее внешности. И не потому, что считала себя более привлекательной. Просто все без исключения ее черты были настолько не такими, как мои, что просто не сравнивались. Валя выше меня на полголовы, ноги у нее длинные и худые. Я - не дотянула пары сантиметров до метра шестидесяти, ноги у меня ни на сантиметр не длиннее стандартных пропорций (что уже проверено не раз при помощи зеркала и портновского сантиметра) и я тайно страдаю из-за воображаемой толщины своих бедер. Но стать выше я не хочу, а когда иду в короткой юбке, почти все встречные мужчины выражают свое восхищение, закатывая глаза, цокая языком или просто улыбаясь. Конечно, я недовольна своим носом - никакой точености, чересчур картофельный, но Валин точеный носик несколько длинноват, и потом, разве он будет смотреться на моей почти круглой физиономии. Вот к Валюхиному четкому подбородку он как раз подходит. Значит, захоти я поменять какую-то свою черту внешности на Валину, мне придется менять все остальное. А я, хоть и отношусь к себе весьма критически, еще пару лет назад поняла, что не хочу быть другим человеком, пусть даже и намного красивее.
- Знаешь что, - Валя вторгается в мои ленивые размышления, - мы его не дождемся, он, наверное, приплывает из Керчи позагорать. А потом так же, вплавь, обратно.
- Не-ет, я думаю, он живет в воде. Только иногда выходит и то, в основном, лежит на песке в колючках. Понимаешь, тяготение там, сила тяжести... Ихтиандр...
- Да-да, - Валя глубокомысленно качает головой, - точно, там же нет, под водой, колючек, где ж ему полежать, бедному. Из-за колючек он и выходит!
- Выползает.
Мы опять ржем, без сил упадая на коврик, запрокидывая головы и стуча пятками по песку. Темноволосый Ихтиандр мирно плещется вдали, не подозревая, какому обсуждению подвергся.
- Лен, пора, наверное, выкупаться, что-то совсем жарко стало.
- Давай.
- Только так, я пойду первая, а ты сиди, не вставай - посмотришь снизу, как у меня там.
- Хорошо, только ты медленно иди, я тебя обгоню, и ты на меня посмотришь тоже.
Валя встает, подает мне очки и, несколько нервно поправляя плавки, направляется к воде. У нее чуть угловатая, но очень грациозная походка. Я, выполнив поручение, обгоняю ее на несколько шагов и иду, чувствуя спиной взгляд, а ступнями - раскаленность песка. Обжигая подошвы, мы прибавляем скорость и останавливаемся по колено в воде. Вода по контрасту кажется совсем холодной, мы сразу покрываемся гусиной кожей и шипим сквозь стиснутые зубы. Я смотрю вниз на свои ноги. Вода совершенно прозрачная, никакой голубизны или зеленоватости - никакого цвета вообще. Ноги кажутся абсолютно белыми, а песок почему-то не светлее, чем на берегу. Надо немножко постоять, привыкнуть. Через минуту мы начинаем медленно двигаться в глубину. Граница воды и воздуха ощущается на коже прикосновением ребра бумажного листа. Если идти плавно, не поднимая волн, эта тончайшая линия поднимается по коже, щекотно деля тело на две половины - мокрую и сухую. Заходя так в воду, надо осязательно сосредоточиться и приглушить другие чувства - полуприкрыть глаза и отвлечься от смысла звуков. Руки нужно опустить вдоль тела, не прижимая к бокам, и не размахивать ими. Если море тихое, а воздух горячий, если идти настолько плавно, что вода только поднимается вверх, не отступая и не оставляя мокрые участки снова на воздухе, то можно испытать ощущения очень сильные и абсолютно неповторимые в других условиях. Это наше с Валькой совместное открытие, которым мы никогда не делились с другими. И не от жадности или романтического желания иметь общие секреты. Просто получение наслаждения от определенного способа вхождения в воду, например, настолько выпадало из общего течения жизни, что такие вещи казались ненужными и незначительными.
Никто из взрослых не говорил с нами о значительности всего вокруг нас, а говорили о еде, учебе, карьере, успехах или неудачах соседей. Успехи и неудачи определялись тем же привычным кругом ценностей, где на первом месте была денежная работа или известность, а дальше - все производные от этого. Внутренний мир, разнообразие человеческих эмоций, мощь и красота окружающей нас вселенной оставались за пределами этого круга, и говорить о таких вещах вслух было неприлично. Кстати и с Валей мы не слишком разговаривали о всяком таком.
В то лето я начала отдавать себе отчет, что из двух десятилетних подружек вдруг выросли две совершенно разные девушки. Жизнь уже начала разносить нас в разные стороны, еще плавно, незаметно, но безостановочно. Тем ценнее были те немногие точки соприкосновения, где мы понимали друг друга без слов и чувствовали себя одним целым.
Мы продвигаемся плавно, не останавливаясь, вода трогает кончики пальцев опущенных рук и поднимается по каждому пальцу в отдельности. Ощущения многократно усиливаются. Я чувствую кольца воды на пальцах, перчатки воды на руках, и одновременно, обрисовав мои бедра, вода послушно сужается на талии. К тому моменту, когда мы заходим по горло, у нас совершенно восторженные физиономии. Не останавливаясь, вытягиваем руки и плавно падаем в объятия воды. Как самолет, который ехал-ехал и вот уже летит, мы шли - и вот уже плывем.
Валя плывет строго, как взрослая дама, откидывая голову, чтобы не замочить волосы. Правда, не припомню ни одного раза, чтобы она вышла из воды с сухой головой. А я сразу же ныряю и проплываю под водой несколько метров, прихватывая со дна горсть крупного желтого песка. Если нырнуть недалеко от берега, то хорошо слышно, как прибой таскает песок туда-сюда, пересыпая его в своих всегда мокрых ладонях. Выныриваю, фыркая и тряся головой. Теперь я полностью морская.
- Сплаваем до буйка?
- Давай!
Мы скользим в воде, не так чтобы очень быстро, но море любит нас - крымских девочек, и нам не приходится стараться, чтобы удержаться на поверхности. В воде у меня такое ощущение, что я умею стать легче, и тогда остается только не мешать морю поддерживать себя. Доплыв до буйка, хватаемся за шероховатый, сто раз крашенный суриком бок. Буек пытается увернуться, но мы придерживаем его с двух сторон, а, слегка отдохнув, отплываем и начинаем толкать его друг другу. Буй солидно скользит по воде, сдерживаемый уходящим в темную глубину канатом.
- Нырнем?
Валя секунду колеблется, жалея сухие волосы. Потом машет рукой:
- Давай уж.
Мы ныряем одновременно. Море, обеспокоившись, пытается мягко вытолкнуть нас наружу. Вода все сильней давит на уши, дно оказывается глубже, чем я ожидала, но еще пара сильных гребков и, уже изгибаясь, чтобы начать выныривать, я успеваю прихватить со дна горсть песка и мелких камешков. Выныриваю, подняв руку с трофеями, вижу рядом Валюшку и сразу же ныряю снова. Мне так хорошо, что хочется вопить во все горло. Второй раз пытаюсь добраться до дна по канату. Руки скользят по облепившим его водорослям. Канат не уходит отвесно вниз, а длинно стелется в толще воды. Перебирая руками, я снижаюсь медленно. Вдруг канат кончается - он привязан к металлической цепи. Цепь, также под наклоном, уходит еще дальше в туманную зеленую глубину. Мне становится страшновато, я отталкиваюсь от холодных звеньев и плыву со всей возможной скоростью вертикально вверх. Выскакиваю из воды с треском в ушах, подняв тучу брызг и утыкаясь головой прямо в солнце. Буек с висящей на нем Валентиной находится метрах в пятнадцати от меня.
- Смерти моей хочешь, рыба ты несчастная! - сердито орет Валя, но больше для порядка. Она уже привыкла к тому, что на море я гораздо лучше чувствую себя под водой, чем где-либо, - вот ужо приплывут спасатели, они тебе покажут!
- Пусть приплывают, если молодые и красивые! О, так, может, мы вдвоем как бы утонем? Представляешь, какая романтика - такие крепкие парни, на катере, искусственное дыхание, а мы потом так благодарны, а они учат нас плавать! - я цепляюсь за буек и перевожу дыхание, намереваясь развить тему дальше. Но Валя меня не поддерживает:
- Ну да, нужны им такие каракатицы, которые в первый же день вдвоем чуть не утопли. И потом, посмотри на спасательскую будку, ты ее отсюда видишь? Мы же на самом краю пансионатского пляжа, они поленятся сюда бежать.
- Точно, а если мы здесь тихо потонем, незамеченные, то они скажут, что мы заплыли за буек или, вообще, были за территорией пансионата. Кстати, каракатицы плавают получше нас.
Мы бросаем буек и отправляемся к берегу. Вариант со спасателями продолжает будоражить мое воображение.
- Валь, я придумала. Если мы за два дня ни с кем не познакомимся, то утром на третий день пойдем тонуть на самом видном месте.
- Ага, прямо перед спасательской будкой. Зайдем в воду и торжественно пойдем ко дну.
Мы нащупываем ногами песок и продолжаем планировать хитроумное самоутопление, стоя по плечи в воде и жмурясь от бесчисленных солнечных зайчиков. Я сплетаю ладони и начинаю быстро двигать руками вдоль живота вверх-вниз, чувствуя, как вода упруго прокатывается по коже. Валя заинтересованно следит за моими манипуляциями.
- Это, чтобы не было живота, - поясняю, - самый лучший массаж. Давай, попробуй!
Следующую минуту мы увлеченно занимаемся самомассажем. Хорошо, что поблизости нет никого, кто бы видел наши озабоченные лица и старательно дергающиеся плечи.
- А еще можно побегать по пояс в воде, очень хорошо для бедер, чтобы не толстели, - продолжаю делиться знаниями.
- Да? А где нужно побегать, чтобы потолстели хоть немножко?
- Валь, перестань, у тебя совсем не худые ноги! Длинные и стройные.
- Ой, Лен, как будто я не знаю, что у меня какое! Жопа у меня здоровая, а ноги - худые!
- Ну, немножко великовата твоя задница, так у тебя рост какой! Представляешь, если тебе совсем маленькую жопку, да еще и ноги толстые - при твоем росте? Будет фиг знает что.
Услышав про рост, Валя окончательно расстраивается:
- Ну, хоть насчет роста не напоминай мне, пожалуйста. Приехали отдохнуть, а ты мне все настроение сейчас испортишь.
Я открываю рот, чтобы возмутиться, но только машу рукой. Валя не кокетничает и не ищет утешения. Она твердо знает свои недостатки и все попытки переубедить себя воспринимает в штыки. Лет в тринадцать она выросла до злосчастных метра семидесяти двух и с тех пор пребывает в уверенности, что быть такой шпалой - безусловное уродство.
- О, а ты уже научилась лежать под водой? В этом году пробовала? - как это делается, я продемонстрировала Вале в конце прошлого лета.
- Еще нет, - загорается безутешная Валя, - давай займемся!
Она старательно выдыхает и ложится на спину. Я кладу руки ей на живот и плавно нажимаю. Валино тело послушно идет вниз, но на полпути Валюшка пугается, вывернувшись, шумно выныривает и поспешно заглатывает воздух, на всякий случай удерживая меня на расстоянии вытянутыми руками.
- Да не суетись, не утоплю я тебя!
- Сейчас-сейчас, я попробую еще раз. Давай!
Снова - шумный выдох и вся процедура повторяется. На этот раз Валя не запаниковала и плавно улеглась на дно. Я вижу сквозь движущуюся прозрачность, как она растягивает в улыбке сомкнутые губы и чуть помахивает мне рукой. Слегка потемневшие в воде волосы колышутся вокруг напряженного лица, как водоросли. Руки раскинуты в стороны, ноги сдвинуты в коленках и чуть согнуты - как будто кто-то несет ее на руках. По нежно загорелой коже пробегают солнечные блики. В следующие секунды, поняв, что все получилось, Валя расслабляется и ложится поудобнее, немного запрокинув голову и полураскрыв ладони. Белеет незагорелая шея, с лица уходит напряжение. Она так красива на бесконечном светло-желтом песке с редкими вкраплениями ярких белых ракушек, что у меня сжимается сердце. Несколько мгновений я чувствую себя ею, как бывает в кино, когда отождествляешь себя с понравившимся героем. Затем Валя изгибается, отталкивается руками и ногами, и выскакивает из воды, стараясь поднять как можно больше брызг.
- Здорово! У меня получилось! Еще хочу!
- Давай вместе.
Мы беремся за руки, старательно выдыхаем и вдвоем торжественно идем ко дну. Теперь только небо смотрит на нас сквозь зеркальную пленку поверхности воды. Солнечный свет теряет режущую яркость, можно не щурить глаза, уже привыкшие к соленой воде. Я чувствую крупные зерна песка сначала лопатками, потом попой и пятками. Думаю о том, что моя задница пожирнее головы и плеч, поэтому медленнее тонет. Поворачиваю голову. Валя смотрит на меня и смеется, не открывая рта. Я вижу ее не так четко, как с поверхности, но, когда много и часто ныряешь с открытыми глазами, к этому привыкаешь и перестаешь обращать внимание на размытые очертания предметов. Почему никто не нарисует картину, где все под водой изображено так же, как видит ныряльщик без маски? Это не менее красиво, чем четкие линии и силуэты. Наверное, так видят мир близорукие люди. Получается, что они всю жизнь живут, как под водой. А очки заменяют маску.
Чувствую, что дольше без воздуха уже не могу, предупредительно дергаю Валю за руку, отпускаю и устремляюсь к поверхности. Валюшка выныривает рядом. Держась руками за грудь и надсадно хрипя, с шумом вдыхаем и, не сговариваясь, устраиваем короткое представление на тему 'слишком поздно вынырнули, все кончено': бьемся в конвульсиях, стонем и закатываем глаза. В самый кульминационный момент, как раз, когда Валя разевает рот и свешивает язык, а я, схватив себя за горло и страшно скосив глаза, рычу что-то нечленораздельное, сбоку раздается голос:
- Привет русалочкам!
В пяти метрах от нас к берегу направляется Ихтиандр. Пока мы, застыв и покрывшись краской стыда, соображаем, что к чему, он, поравнявшись с нами, радостно улыбается, кивает и, не останавливаясь, шествует дальше. Мы смотрим, как он выходит из воды, прыгает на одной ноге, потом на другой, наклоняя голову, чтобы вытряхнуть воду из ушей. А потом, не оборачиваясь, проходит по пляжу и скрывается в серебристых зарослях лоха.
- Вот это да! Какая стыдуха! Ленка, ну мы с тобой опозорились! Две здоровые дуры! Представляю, что он подумал! У меня, наверное, такая рожа была!
- Могу описать твою рожу, - не удерживаюсь я.
- Да ладно, не надо, мне хватит того, что я твою рожу видела!
Мы смеемся, потому что ничего другого нам не остается. Обе мы понимаем, что Ихтиандр как потенциальный знакомец потерян для нас навсегда. Ну какой нормальный парень захочет знакомиться с такими кретинками!
Досмеиваясь, мы тоже бредем к берегу. Солнце сразу кладет горячие сухие ладони нам на плечи. Уставшие, мы бросаемся на покрывало и лежим неподвижно, отдавая мокрое сухому. Я становлюсь на коленки и вижу привычную картинку, четко отпечатавшуюся на покрывале - треугольник и два кружка - мокрый след от купальника. Поворачиваюсь и укладываюсь на картинку спиной. Нащупываю рукой полотенце и накрываю лицо. Валя возится рядом, несколько раз задевает меня руками и коленками, потом тащит с моего лица кусок полотенца, защищая свои глаза и тоже затихает.
- Сиамские близнецы, - бормочу я, представляя, как мы выглядим со стороны, лежа голова к голове под одним полотенцем.
- Угу, близнецы на голову, - уточняет Валя, сонно вздыхая.
- Ты только не спи, сгоришь.
- Не-е...
Что именно 'не...' - не заснет или не сгорит, я ленюсь уточнять. Солнце берет меня всю. Я отдаюсь солнцу, еще ни разу не отдавшись мужчине. Найдется ли мужчина, которому можно будет отдаться столь же полно и безоговорочно? Не знаю, что чувствуют мужчины, ложась навзничь на горячий песок, но я слышала от множества самых разных женщин этот сладкий вздох, когда после воды они отдают себя солнцу. И щедрое солнце не отказывает никому, не делая различий ни в возрасте, ни во внешности.
Весь следующий час посвящен плавному солнечному менуэту. Мы лежим на спине, раскинув руки и запрокинув головы. Мы лежим по очереди на каждом боку, по-кошачьи уронив расслабленные лапы, ленясь пошевелить хотя бы пальцем. Мы переворачиваемся на живот, не заботясь о том, что покрывало сбилось и волосы наши рассыпались по песку. Мы не открываем глаза и не смотрим по сторонам. Мы не здесь. Мы - внутри солнечного света. Иногда слышны чьи-то голоса, приближающиеся и удаляющиеся. Один раз я услышала обрывок фразы '...девчонки загорают...' и подумала обрывком мысли, что, наверное, про нас кто-то...
И, наконец, мы садимся, опираясь на руки и смотрим на блеск воды. Еще не на воду и не на купающихся, а просто на хаос зеркальных вспышек, заполняющий все пространство перед полуприкрытыми глазами. Солнце никуда не делось, но интимное свидание подходит к концу и сознание медленно выбирается из солнечной паутины. Я вижу вдалеке черные головы купающихся, слышу крики детей и чаек. По прибою проходит толстый дядька в просторных черных трусах и белом носовом платке на макушке. Он торжественно несет перед собой огромный живот и бережно ведет за руку такого же пузатого младенца в одной панамке. Дядькин живот такого полыхающего пожарного цвета, что совсем не загадка, в какой позе он заснул сегодня на солнышке. Валюшка провожает их ленивым взглядом и высказывается:
- Хочу помидор!
- Наконец-то! Я уж думала, ты никогда есть не захочешь.
- А тебя снова аппетит замучил? Смотри, вот будет у тебя такой же живот, как у дяденьки!
- Такой же красный? Кстати, я в сумку бросила помидоры и огурцы, когда мы выходили. Может, здесь перекусим пока?
- Нет, такой же большой. А соль есть?
- Нет.
- Ну как ты любишь все без соли! Эгоистка, про себя только подумала!
- Да я вообще не думала, просто кинула в сумку пакет и все. Ну, давай, Валь, успеем еще на эту кухню. Тем более, что нам скоро все равно придется в домик пойти, пересидеть самую жару.
- Не хочется в домик! Мы ведь совсем не загорели, даже кожа не покраснела. И не печет.