Потому что в наивно-невинном Начале, в позади оставленном давно минувшем Задалеко, меня никто и не спрашивал, хочу ли я им стать... Мне был приказ. Учиться музыке "лягушонка" заставили без всяких угрызений совести "по-немецки"! Принудили юное слабое существо однажды засесть за инструмент и трудиться не покладая рук, в поте лица, до глубокой истомы...
Это случилось на первом этапе познания жизни. Работать, осваивать новое ремесло предстояло не абы как, не спустя рукава, - без халтуры, не по-детски серьёзно. Впереди ждали годы труда, а не горы беззаботного веселья. Мне круто, можно сказать, именно нахально навязали взрослую волю, не считаясь с мнением "младенца". (Младенцем себя я никогда не чувствовал!) ...
Так, или примерно так, учат на ковре арены кувыркаться маленькую вертлявую собачонку, держа для неё в кармане заманчивый кусочек сахара - сделаешь кувырок и получишь кусок! Только вместо сладкого кусочка - мне показали, передо мной поставили, якобы сладкую высокую цель... Шансов стать "уличным хулиганом" мне не дали - отвели от меня беду-заразу. Всё за меня решили ОНИ - родные, близкие люди и прочие "указательные пальцы".
Изложу теперь всё по порядку. Далёким летом 1966 года я с отличием окончил музыкальную школу номер один и был признан лучшим по школе выпускником-пианистом, уже готовым шагнуть после выпуска в большое будущее Живого Искусства! Действительно, без преувеличения, на рояле я играл хорошо: искромётно, технично, романтично, эмоционально! За семь лет меня выдрессировали, привили "младенцу" завидную работоспособность, выдержку, терпение, слепили каркас музыканта...
...Тот же год. Сцена большого концертного зала училища Искусств вся в белых ярких огнях. Я, остро чувствуя себя на сцене по сути голым, раздетым глазами из зала, нахожусь все же под куполом праздника Любви и Света! На середине сцены стоит, как огромный космический осколок мрамора, чёрный полированный, зеркальной чистоты рояль-корабль. За роялем сижу я: худенький, черноголовый, бледнокожий импульсивный выпускник, заряженный на бой, на гражданский подвиг, - очень похож своим юным ликом на молодого гения Шостаковича!..
Сзади и сбоку от рояля - рота сидячих солдат - скрипичный оркестр, множество детских головок, два-три баяна, один аккордеон. Перед взволнованными исполнителями стоит и тоже волнуется немолодой, но опытный командир-дирижёр, подняв в кулаке тонкую, как карандаш, "жердинку". И вот он взмахнул, точно окуневым кивком (зимней удочкой для блеснения), своей гибкой тёмной тростинкой перед собой, и оркестр дружно, тревожно заголосил, но уж как-то свирепо и громко!
Мало того, что каждый решительный оркестрант в эту первую нервную минуту отважного извержения уж очень старался выплеснуть в зал свою партию посолидней, поубедительнее, помощнее, - меня, бледнолицего "Шостаковича", намертво приклеенного к обычному стулу, брату рояля, готового вот-вот стремительно влиться живым ручьём Вдохновения в громораскатную волну оркестра - с первых же тактов всего покоробило, а точнее, не на шутку перепугало коварство матёрого дирижёра, командира музыкальной атаки, который заранее никого не предупредив, не оповестив об "измене", с первого такта форсировал, взвинтил темп! Этого мне только не хватало! Кто же так делает?! Есть же мера у хороших желаний, - и зачем ему нужны лишние проблемы?!..
Повинуясь взмахам "зимней окуневой удочки", ребята-солдаты-юнцы, закусив удила, начали лихо исполнять концерт Сен-Санса, его первую часть в заметно изменённом темпе, диктуемом Полководцем. Чего ни разу не было, не происходило на последних ответственных репетициях. В те юные годы я не понимал, что взрослые люди такими жёсткими методами добывают успех. Мне, заложнику коварной хитрой системы, срочно нужно было спасаться. Спасать свою Честь, своё Лицо! Высокий темп уже задан. "Руда в народ пошла", - свою партию на пределе моих возможностей я только что начал...
Что было дальше... - Скорость игры бешеная, зрачки от напряжения расширены, мышцы пронизаны особым током!.. Сен-Санс, композитор, не любил ослиной езды. Его вирши быстры. Мои бедные пальцы, как велосипедные спицы прессингующего чемпиона, мелькают и мелькают, порхают и порхают над рифлёным шоссе рояля... Я очень стараюсь, я пытаюсь изо всех сил за оркестром угнаться, но он убегает от меня, как от чумы, издавая "гудки", как "молоденький", хорошо смазанный паровоз Коммунизма!..
Весь в опасном сердечном экстазе, бегу за "составом" - за монстром-оркестром: мои нервы почти на пределе, моя молодость - на точке излома! А дело в том, что техническая подготовка солиста, увы, не дотягивала до лёгкой и блестящей виртуозности Паганини, до идеального исполнения данного темпового произведения, до взятого на авось темпа.
Где-то на середине пути, на пике безумного, но красивого бега, солист постыдно сбился, секунды на три, а может, на пять или шесть... Мои пальцы уже не выдерживают взятого темпа, заплетаются, неизбежно теряя клавиатуру на чёрном мраморе, повисая в вакууме стыда... Потом, применив всё-таки упорство и молодую подростковую волю, снова внезапно ловлю нить убегающей мимо мелодии и, ликуя, наконец догоняю оркестр!!!
... И вот, слава богу, спасение!: конец моим мукам, концовка, заключительные победные аккорды, финишная лента большого забега!.. -
- В зале воцаряется трехсекундная предгрозовая тишина-оцепенение - это явление паузы от шока действия магии Музыки... - после чего раздается гром, взрыв рукоплесканий, и отдельные счастливые голоса из потрясенного зала - БРАВО!!! - также вспышки фотоприборов, три-четыре букета свежих огородных цветов ( а я люблю цветы полевые ) - летят прямо к моим ногам! Нет, тут я вру-привираю, сочиняю, как сказочник: цветы есть, цветы были - они ложатся на край ослепительной сцены, а не к моим ногам. А пианист - это я - то ли просто от юношеского страха одного вида рукоплескавшего зала - прячется, как заяц, от оваций за роялем! Так все и было тогда - я не знал, куда мне деться от людей! Меня потряс дискомфорт, паралич величайшей робости!..
Бледноликому "лягушонку-исполнителю" француза было только 16. А уже боязлив, нелюдим, одинок, одним словом - скрытник - натура такая. (почитайте М. Пришвина!)...
В тот бесподобный феноменальный для отрока день нас, наш оркестр, нашу музыкальную школу - транслировали на весь Сталинград, на всю огромную область! Сам концерт продолжался недолго. Это миг! Это вздох или выдох Времени! Но я успел "обалдеть" от мною, от нами содеянного!..
Уже на следующий день почти все, кто нас в тот вечер слушал, смотрел и оценивал, может быть наслаждался, - о солисте музроты забыли. Такова жизнь. Таковы люди. Но только не в школе! - В нашем "В" классе общеобразовательной школы - все сотоварищи были поражены, обезоружены странной скромностью одноклассника - сущностью редкого скрытника! Пацаненок, "хиляк", очкарик отважно играл для всей области, для всего народа великого города, но в классе перед выступлением никому не сказал ни слова, ни до, ни после концерта, - это выходка "отщепенца", это поступок опытного партизана - произвел на товарищей сильный эффект!!! - вот только теперь, увидев меня на сцене училища по телику - все дружно и синхронно собрата зауважали, - им такое не снилось!.. Я стал в одночасье - настольным героем, своим, запанибрата, объектом циркового веселья и тп...
Учителя отнеслись к моему "восхождению" вполне спокойно, значительно флегматичнее ребятни, вдвойне отстранившись при этом. Встретили меня без оваций, без цветов, без речей: пять секунд похвалили и быстро обо мне забыли. Вот и кончился славный миг, а настало - похмелье...
А теперь вернусь в год 1959. "Среднее, загульное, разбитное детство". Вот уже на шаг, нет, на целый прыжок, мы, уличные пацаны, ближе к желанной зрелости! Понемногу начали хулиганить, "мутить воду", "борзеть", выдавать номера!
Уже, как отважные охотники, зажимали, неумело тискали в траве у заборов, в знакомых переулках среди бела дня соседок - лукавых девчушек - они многое нам позволяли... любовно, старательно монтировали на старых дедовских верстаках в старых сараях - опасные допотопные поджиги, палили из них по банкам, по стенам, и воробьям - воробьи нас хорошо знали... Позже лазали по клубничным огородам среди кромешной летней тьмы, подавляя свой страх (знали, что грядки охраняют) набивая ягодами желудки... Били бедные лампочки на столбах, соревнуясь в меткости, метали камни в машины.
Доходило до того, что планировали разбой: выбирали момент и грубо сдирали толстую зеленую резину с новеньких немецких трамваев, когда те замедлялись на поворотах, а мы пиратами повисали с боков!..
Однажды нас, как злостных неуловимых хулиганов, хотели истребить из ружья. Баба Поля, умная и добрая старушка, мне доверительно об этом рассказала, чтобы хоть как-то на нас повлиять!.. Она сообщила тихим грустным голосом о том, что одноглазый дед Николай, которого мы сильно опасались, уже метился в нас из ружья, когда мы брали барьер забора. Но его жена, тоже добрая женщина, пожалела идолов-ребятишек, отвела его жесткую вредную руку - не успел дед сгубить наши юные ратные жизни!..
Хотя снова я вру и пишу невпопад, простите. Все выше описанное было, все наши тяжкие ребячьи грехи - не выдумка, - но они происходили не в 59 году, а позже, потом, лет в 13 и дальше. А пока: - 59 год. Начало расцвета души страны! И в то же время - начало моего длинного смутного рабства...
...Пасмурным тягостным утром баба Шура, моя бабуля, мать отца, - "озверев", "очумев от старости", из себя как бы выпрыгнув, жестоко, круто мне объявила: "Поступишь в музыкальную школу, будешь учиться музыке, заниматься по три часа в день без пропусков!" Пока не закончишь! - бабушка "очумела"! - это я то?! Но я сразу, в один день, понял, что это была чисто семейная воля, холодный приказ, приготовленная колея для юного каторжанина!.. - ощутив холодок под мышкой, я, малец-лицеист-нигилист, было тут же возник, подал воробьиный голосок протеста, несогласия с их твердым семейным решением! Но, - "бабуля-гестапо" - заткнула мне клювик: "Никаких разговоров, никаких споров, скоро купим тебе пианино и ты не будешь по улицам носиться, а будешь сидеть и прилежно учиться играть!"..
Отец несколько мягче, с долей душевной жалости к пацану, мать свою все-таки поддержал, но не жестко. Решение коварной и властной бабули в целом одобрил, потому что он сам всю свою жизнь был лабухом-музыкантом, в городе его многие хорошо знали, он годами работал по ресторанам и кинотеатрам... к примеру, его близко знал известный музыкант Анатолий Климов - крестный моей родной сестры...
Через пару дней купили, как и обещали, у кого-то подержанное, но прекрасное звучное немецкое пианино. Привезли его. Затащили. И поставили инструмент в зале (частного большого дома) у окна. И я сразу всё понял: хочу или не хочу, но работать, долбить, как колхозная лошадь одну и ту же дорогу я буду - придётся, заставят, - и моё розовое, резвое милое детство, теперь уж навеки, прощай...
И действительно, потеснив на обочину вольное детство, я начал упорно скрипеть - долбить неуклюжими пальцами белые, чёрные клавиши, - начал трудиться, забыв об улице и проказах: бесконечные нудные гаммы, аккорды, триоли, стон- пьесы, а на десерт - теория сольфеджио, и т.д. и т.п.
Первые два-три года, себя ненавидя, сидел за фано у окна из-под палки, как тот жалкий раб на галерах. Не хотел я учиться играть, не желал становиться музыкантом, невзлюбил я тоскливое сольфеджио и противные собачьи вальсы! А хотел - колесить по Земле, веселиться с друзьями, - друзей было двое, - быть свободным счастливым орлом, а не жалким скрипучим тритоном...
Но приказ - есть приказ! Узурпатор Шура, мать отца, энергичная Баба-Шаляпин. Она вовсе не пела, а была своей породой похожа на великого певца: умная, начитанная, жёсткая, честолюбивая седая царица, - словно породистый доблестный доберман, пёс-охранник, что служит идее. Баба-Шура охраняла меня, дурачка, от ненужных гуляний, от безделья, от детского "гнусного разврата" (онанизм, совращение малолетних!), не пускала меня к зовущим друзьям. Сбоку часто часами сидела и сердито глядела, чтобы я не хитрил, не юлил, не вилял, а играл - не фальшивил! Чтоб я стал через срок музыкантом... В ней засела Мечта.
И я стал таким, каким Баба-Шура видела меня в своих навязчивых мечтах. Но это не сразу. Вот мелкий, но характерны случай, говорящий о моём тогдашнем отношении к музыкальным занятиям... Хотя бы - в целях познания психологии музыканта.
В начале шестидесятых, когда Юра Гагарин проложил в небе свою колею, наша бесхозная, но самобытная семейка в самом начале тёплой зимы переезжала на улицу Прутскую, арендовав для дальнейшего проживания в одном частном доме просторную комнату. В первую очередь перевезли немецкое пианино - из меня же лепили маэстро! Остальные вещи перевезли, перетащили потихоньку, не торопясь, за неделю...
Так вот, идём мы с любимым догом-бабулей с улицы Енотаевской на улицу Прутскую - на очередной занудный музыкальный "сеанс", - будь он неладен! Идём, как обычно, прогулочным шагом, чтобы ребёнок успел подышать и подумать о жизни, идём рука об руку (чтобы шкет не сбежал ненароком!), молча, тоскливо - мне ведь хочется поиграть с друзьями моими, а не долбить по клавишам ради призрака глупой славы...
До новой квартиры, которые мы меняли тогда, как перчатки, оставалось пройти метров четыреста. И вот тут я внезапно решаюсь, как неуловимый и ловкий фокусник, совершить оригинальный, опасный трюк: ласково, словно любовник, поглаживаю одной рукой руку бабули - властной, не терпящей возражений женщины, - а второй рукой, словно хитрый вориш, двумя мелкими гибкими пальцами пытаюсь очень осторожно, как натасканный на учениях шпион, захватить гайку-винтик перевода стрелок часов на той же мягкой, сухой руке... Вот уже захватил переводную часовую "пипку", оттянул на себя и почти перевёл стрелку на час вперёд! ...Но не вышел мой гнусный номер - она засекла, закипела во гневе, пендюлей аферисту надавала - оскорбила врага, как могла, - за хемо потащила к роялю. Никуда мне было не деться - то был мёртвый бабулин захват.
Где-то в 3 или 4-м классе музшколы внутри меня вдруг появился, а точнее, сложился вкус - любовь к классике. В молодом сердце возник первый трепет - новое чувство к духовному миру звуков, к красоте изящных излияний! И, - родился во мне, против всякой логики, тот чудесный воскресный настрой, тот душевный единственный лад и, казалось бы, нерушимая вольная прилежность! - откуда бы всему этому взяться, ведь заниматься музыкой я всегда не хотел, не горел этой страстью?!.. В последующие годы мои пальцы обрели приличное начальное мастерство, моё чувствительное сердце вдруг узнало то лучезарное вдохновение, которое постепенно выковывает и дух, и саму натуру творца, направляя его к славной великой Цели.
Но в том-то и дело, что никакой особой цели лично у меня на самом деле не было, - цель была у бабули, у нерадивых родителей, - у меня же были "галеры", рабство живого ребёнка... хотя классику, словно душевную и красивую девушку, я уже полюбил всей душой безвозвратно. Ну и конечно - себя в ней...
Понравилось чисто и с блеском исполнять многие простые и сложные вещи. Перестал тяготиться большим набором гамм, упорным каждодневным сидением за фано ради достижения совершенства... - до совершенства, правда, было ещё далеко. Однако я уже краем уха слышал, что обо мне говорят с любовью и завистью в музыкальной школе: я лучший, я первый, я - победитель-избранник! И вот тут у взрослых потребителей любого таланта возникала мысль: это нужно как-то использовать, показать всему миру!
Открылась перспектива "выхода в Свет!" В седьмом классе, на выпускном рубеже мы шлифовали, доводили до ума и до души известный концерт Сен-Санса. Мы, целой ротой, упорно трудились несколько месяцев к ряду с таким творческим рвением Свершения, как будто завтра, вот-вот, все загрузив и тщательно проверив, уходим на большом корабле под алыми парусами - в кругосветный поход для Истории!..
Но закончился этот струнный натужный бал, отзвучали рулады баянов, альтов, стенанья рояля, отпиликали плаксы-скрипки, погасли зрачки огней, - музыканты ушли за кулисы... - мне же выдали на руки аттестат "зрелости", - в нем сплошные пятерки! А в душе - пустота, тошнота, "бесклевье", - отчего, почему, и зачем все так плохо?!
Пустота была оттого, что опять за меня все решили - сердобольные взрослые паучки, вездесущие родственники-благодетели и прочие друзья-советники - учителя моей неопытной, всем подвластной жизни... Указали все дружно пальцем - это твое - знай, не теряй, что добыл ты в поту на "галерах"! - "Надо дальше учиться, трудиться, добывать свой паек, бутерброд - тот, что с черной икрой, с жирным маслом - повышай мастерство, а потом уж жениться! Путь к вершине открыт - двери в Завтра большое распахнуты, - не ленись, молодой пианист - строй свой личный корабль!.."
И вот, как заряженный на любое движение клон, - я иду и несу документы, как ОНИ мне сказали, в престижное училище Искусств. Это был уже выбор - но чей? Только не мой. То был выбор не сердца, то был способ прожить... Отдаю в комиссию документы, диплом музшколы с отличием. Через неделю предстоит первый главный экзамен...
Но в юном сердце "попавшей в сеть птицы" после прекрасного концерта - необъяснимая серая пустота, вялость Обломова, скука Герасима, когда тот топил в пруду МУ-МУ... то есть, полный застой, отвратительное внутреннее пресыщение... гадость распада... тлен, не взирая на юные годы... - ощущение бытия наяву - глупой жирной амебы!..
Так я себя чувствовал после концерта, после победы!.. В моей голове все крутилась, клубилась абсолютно гнилая и ошибочная мысль-иуда: "Зачем мне особо стараться, потеть, суетиться, дерзать - меня теперь в училище все знают, - все ведь видели КАК Я ИГРАЮ... - и поэтому обойдусь без усердия, без особых стараний, - примут и так, это же ясно..."
...Наступают суровые часы испытаний. Для меня. Для всей моей жизни! Первый экзамен - специальность, твой белый хлеб с маслом!.. Иду по ступенькам вяло, как гнилой вибрион, как чужак-одиночка - типичный Обломов! Смотрю вокруг с холодком, но не заносчиво, совсем без эмоций, без огонька, без желания жить, - сдать бы фано...
Захожу в престижный класс и нахально сажусь за рояль, как за собственный! - Откуда-то взялся мальчишечий уличный гонор, хулиганский задор, нахрап!.. Играю, опять играю, скриплю... - чувствую, всеми фибрами ощущаю, что игра не идет, совсем не получается, что что-то не то и не так, как мне надо - как надо "народу страны", - не пойму, что со мной происходит, какая во мне беда?! -
Мои тонкие беглые пальцы уже не "велосипедные спицы победителя", а щупальцы сытого ленивого осминога - совсем не слушают пианиста, не подчиняются его приторной грубой воли, заплетаются то и дело, берут не те ноты, мысли "творца" сбиваются и вовсе гаснут... - душа, как квашня, как глухая мякина, как кисель-размазня - не горит - пузырится, гниет на корню, сатанеет, темнеет, дымится...
Преподаватели вуза хорошо видят это: - "Устал, постарел, изыгрался... совсем не готов, не готовился - пришел брать на ура! Просто не узнаваем!" И действительно, в тот ответственный день, как вальяжный заевшейся барин, я заврался, зарвался, зазнался и... сдался! Не было во мне ни желаний, ни силы Духа, - не было ничего! - жить -гореть не могу, не умею... - стал я юношей-старичком, - мне бы в кроватку свалиться! Мне бы уснуть и на время забыться! Это в те то ранние годы!!!
Получаю за исполнение пьесы тройку - не удивляюсь! - Заслужил... Иду дальше сдавать сольфеджио - никто меня не останавливает. Сидим в классе небольшой группой, пишем сложный диктант: учитель играет мелодию, а наше дело ее записать, зафиксировать на нотной бумаге.
Если во втором или третьем классе музыкальной школы я угадывал все, что мне наигрывал преподаватель (ученик отворачивается, а учитель что-то наигрывает. Ученик должен сказать во всех подробностях, что прозвучало. И этими способностями я удивлял преподавательский состав), то теперь, тут, на трудных экзаменах, мой слух, будто бы смеясь, обложили толстым слоем плотной ваты - ничего я теперь не слышал - "ничего никому не скажу!" Вот ведь бывает!.. Так я и не написал, не смог, тот роковой коварный диктант и мне снова, видимо из человеческой жалости к "недавнему маэстро", влепили по "блату" очередную тройку, хотя написал я на два. Вот такие дела...
Естественно, по конкурсу я не прошел - "новая звезда" закатилась в минуту! Пианист во мне в тот же день умер и разложился - я забыл о семи проведенных годах на "галерах", - так случилось со мною, увы... (невидимый палач судьбы-злодейки абсолютно без эмоций отсек юному пианисту голову и выбросил "гнилые мозги" на помойку!) -
Ну да ладно я был тогда чувственным трепетным дурачком, не своим делом распятый. Но где же были в те горькие трудные минуты моего явного падения все ОНИ - эти "умные, взрослые, зрелые" люди? Что они "из себя представляли", кого? В чём их рослая взрослая правда? Где их "пятиконечная честь"? Может, все они черти?! Только с маской гуманной. Почему в тот сложный момент моей жизни ни один из них, многоопытных истуканов прекрасной Земли, не подошёл ко мне запросто, и не поговорил со мной по душам, - как душа с душой! - искренне и сердечно, как с живым человеком?
Почему мне никто, ни один честный музыкант-обыватель, не объяснил, что со мной происходит, - почему я внезапно "устал" и так пал на серьёзных экзаменах? Превратился в труху, в серый пепел, в такую бездарность - почему? Вот в чём главный вопрос, на который я не в силах ответить: что за люди меня окружали, какие такие "артисты"...
Может быть она, чёрная зависть к моему успеху, была виновата в том, что встала стеной между мною и ими? Может, души людей изначально глупы и скупы?.. Зависть - гнида такая - не дай бог вам её заиметь!..
И в тот момент, когда я, наконец-то, покинул "музвзвод" (музвуз) - во мне случились, возникли чудеса: задышала Душа! Провалившись в стенах училища, я почему-то ожил, воскрес, воссиял! "Я легко, как атлет, задышал и в луга от людей убежал, где обрёл я себя и святую Свободу! Тут я понял - не нужен я храму искусств, не моё это дело, не моя колея, и судьба не моя! Не люблю я фано, никогда не любил, был я в каторге жалок. Рабом мира взрослых был - стал я радостным соколом с радугой крыл!" - Сокол в даль улетел от "карателей-клавиш", вундеркинд тот на час - он не стал музыкантом, - оптимист возродился в ином...
И забыл навсегда о рояле "двойник Шостаковича" - он в финале большой суеты стал безлик, стал убог... Кто-то "мудрый", один из среды "лопухов-музыкантов", в ту пору разлада, упадка сказал (ироничным коллегам по жизни): "Пионер надорвался, сломался. Музыкант в нём попутно скончался, когда только 16 ему!.."
Да, я умер на поприще рабства, это так. Надорвавшись, я плюнул на храм. На Искусство людское - махнул я рукой и ногой, - растоптал призрак Рая! И стал я другой... мастерство за семь лет приобрёл, но в копилку часть жизни, как медный пятак, равнодушно и страшно я бросил: ту копилку кому-то отнёс или просто, без злобы, запрятал, а куда положил "саквояж" - я забыл навсегда - не искал я его никогда - не нужна мне руда - детство скомкал - и то не беда, - никогда о потере не плакал...
После описанного провала, свою "гниль, что внутри", свою "слабость природы" я решил удалить из себя, как занозу! Для себя я решил: сердце нужно лишь слушать, а советчиков всех посылать... на прополку колхозных полей, - так я выпил Прозрения дозу... - я послал их к Кащею в парилку, - пусть их черти слегка посекут, пусть пропарят их прут, и прочистит мозги!.. - не любил больше я пианиста, что от скуки-старухи скончался - я от этой заразы умчался - раб не стоит ОГНЯ моего!..
...Когда мне исполнилось 17 я спокойно пошел на завод и стал учеником токаря. Это случилось сразу после школы. Отучился три месяца прямо у станка, получил трудовое удостоверение и проработал на Ахтубе (на Ангарском) строго до весеннего призыва. Что-то на заводе меня не устраивало, не давали интересную работу, но снова смирился, пока... - пока не грянул призыв! - Дальше была закалка Человеческого Духа - армия! Для меня Армия - это стройбат, "рудники" - кирка и лопата! Жара и холод, суровый однообразный быт, таджики, узбеки, молдаване, щепотка русских ребят, татары, хохлы, чеченцы, аварцы, - полный набор свежих лиц! Труд от подъема и до отбоя в каменных степях Казахстана (озеро Балхаш) - вместо клавиш!!!
После армии ступил на тропу "Независимого художника": в 22 года сложил первые три стиха - мучился, сочинял я на Набережной не помню какого города... - тоже своего рода "рудники"!.. - но кормить и поить новоиспеченного художника будут не полотна его дерзкой души, а руки, глаза, ноги, уши: - большую часть своей жизни Философ (так давайте меня назовем) служил людям и лично себе в качестве профессионального грузчика, - и вот Вам картинка: -
"Мы, грузали, мастера, скороходы, работали бок о бок много лет подряд не как рабы, а как герои-крабы! Как вдохновенные неунывающие олимпийцы, словно "белые гордые негры" - сказанул! - мы таскали, грузили мешки, и не только мешки... Мы никогда не болели, мы не пили таблетки и не любили больницы, - мы работали здорово, страстно, и были здоровы, как молодые быки!..
Физический труд, как правило, омолаживает человека. Закаляет его тело и характер, шлифует волю. Мы очень любили физический труд, он грел нас как Солнце, и это моя высокая Правда! Себя же не помню на тяжелой физической работе ленивым, да и большинство друзей по работе трудились всегда весело, с огоньком, с вдохновением! Ни о чем мы в те годы, улыбаясь в поту, не жалели, людьми второго сорта себя не чувствовали и не считали, обожали простой откровенный народ среды, родную природу, грубый нравственный быт, и безнравственный тоже...
... Был я бледным и хилым щенком-пианистом, замордованным взрослыми "активистами", а стал: нешироким в кости и в плечах "коршуном" - сухим двужильным вагонным Гераклом, не знающим, что такое грипп! Что такое упадок и тление! Вы б видели, как мы в те годы "пахали"! Как красиво летели на "зековские" поддоны мешки! Как ценили мы острые сочные шутки!..
Никогда не боялся нагрузок - даже был я им рад! Полюбил учащенное омолаживающее дыхание, умножающее юные свежие клетки, дарующее радость твоей нелегкой жизни!.. На выше мной описанной областной базе, бок о бок с "легендарным" Аликом, - трудились мы часто до седьмого пота, до дрожи в коленках, до полного прояснения в голове...
Стал "трудоголиком-стайером" - без значительного напряжения на выбранной дистанции он не мог уже жить, быть счастливым, веселым, - лишь в работе черпал и черпал Вдохновенье!!! - жил борьбой, параллельно совершенствовал оную Душу, сочинял на дорогах стихи (когда шел на работу), свел свой Дух с ремеслом сочинителя, - вдруг нашел в Сердце клад исцелителя! Все трудился, трудился, и в труде молодился, и собою гордился, пока - отлюбив этот Мир - не сломался как куст, не порвал в Сердце "жилы"... - в жизни это бывает.
А теперь я лишь опытный сторож. И, попутно, охотник на дьявольских лис (кровожадных хорьков!), что мышкуют паек свой, засев у вокзала... - но сперва я обязан быть трезвым на страже: - охраняю ПОКОИ ВЕСОВ! - Рад я видеть служителей СТРЕЛОК!.. Мне улыбка сухого, прожженного "хитрого парня" дороже всего, - не люблю я холодного алчного взгляда врага Альтруизма, - а таких пруд пруди...
Был я собран когда-то на ленте, что движется... в Завтрашний Разум! Я есть кто? - "Абсолютный матерый мыслитель", созерцатель моральных калек криминального глупого мира... - Вам, уже не робея, я дарю свою грустную Нежности повесть - полюбите меня, как былинку степей, навсегда, если это возможно...
Все пройдет... все так быстро прошло... от дождей, от палящих лучей, и от множества задниц сломалась скамейка из детства.
Что же в жизни опасной осталось, где опасно и пить, и любить, и дышать? -
Дух остался литой, как Сибирский алмаз, друг остался святой, друг-наставник, и досталась-осталась как Дар, как подарок Вселенной, почти даром жена, - что семью охраняет ревнивой собачкой... - и пока еще рядом, в двух шагах от изгоя-поэта, цветет Эдельвейсом, излучая живое сиянье, дочь-Слеза, - что уродам земным неподвластна!..
...След оставлен Кометой-алмазом - по горючей Земле метеор пропахал борозду! - мой "нечаянный солнечный Разум", - мне написано так на роду...
Я не стал пианистом, я не стал музыкантом, разлюбил я "клавир" - и о том никогда не жалел. И жалеть никогда я не буду.
Поезд Детства - сверкнул и умчался... - я остался расхлебывать Мир... - я, как накипь, остался...
Не пошел я в тот год катастроф по следам пианистки Елинек (есть такой у Елинек роман!). Я надумал иное - не предать в этой жизни СЕБЯ - я уехал в ПРИРОДУ, я признался в пороках народу, и обрел в том себя, по дорогам педалью скрипя...