...Чудовищный гигантский нацистский крест, точнее его черная тень, дошла до Волги и накрыла город. С высоты почти зримо сползал низкий сплетенный гул сотен страшных моторов. Гул был похож на назойливое гудение исполинских космических жуков-убийц, решивших сожрать как лакомый плод землю...
- Но зачем они тут, чего им здесь надо, почему вдруг зависли в синеве нашего неба?!..
С бездонно синего и ясного летнего небосвода на людей стекал тот черный ужас, который не потрогать руками, не прожевать, не проглотить, как горькую влагу, не выдохнуть из себя...
- Он, словно идеальное воплощение ада, - проник, просквозил, пронизал все и всех...
Август 1942. Чужие тяжелые самолеты летели на город стеной, ровным гремучим воздушным фронтом. С открытой циничной наглостью отпетых уголовников - "кресты" зависали над улицами, площадями, домами людей и, - грубо харкали вниз черными железными чушками... Бомбы тут и там дико рвались вдоль земли, уничтожая все и всех без разбора: навсегда уходили из жизни люди, кошки-собаки-птицы, дома-дороги-деревья, - наш дорогой и любимый мир... Само безумие развернувшего свои фланги апокалипсиса обрушилось разом вниз, чтоб уничтожить род непокорных!..
Но "непокорные" врагам не сдавались. Отовсюду, даже из развалин-руин, отвечали встречным прицельным огнем!.. - Россия - это Вам не Швейцария, и не Франция!..
По главной центральной улице почти истерическим походным шагом, но притом осторожно, расчетливо, одновременно - чудовищно хищно, - двигались черные грудастые танки. За их броней прятались совсем безумные твари, очень похожие на людей: серые полупьяные автоматчики... Что-то на своем грубом лающем языке друг другу часто кричали, искусственно возбуждая в колонне отвагу... А за последним поворотом к Волге их уже ждал шквальный огонь Несогласных Русских Солдат!.. - Жуки искали свою погибель...
... Так все было в тот страшный черный год, хотя его можно назвать и красным. В те тяжелейшие дни и часы над любимой великой Волгой. Но я не свидетель тех грозных кровавых, не очень далеких событий. Я только потомок погибших и не погибших героев, честный сочувствующий многочисленным человеческим жертвам гнилого урода-нацизма, попутно рассказывающий Вам и свою проблематичную душу.
Бывший вождь, грозный индивид Сталин, когда его спросили, что делать с невоенными людьми, куда их девать, как спасти людей от бомбежки, - без колебаний, без всяких эмоций запретил тотальную эвакуацию гражданских лиц (детей, женщин, старух). Он хорошо понимал, что именно в Сталинграде в эти грозные дни все решается, и не хотел, не мог допустить, чтобы весь мир, те же фашисты, знали и видели, как все живое от них бежит! Поэтому Сталин постановил, приказал: для всех без исключения - ни шагу назад!.. - Внизу, у священной кромки Волги, уже растянулся заградотряд из дисциплинированных советских автоматчиков. Это был выставлен против "подлой трусости" - "последний заслон". Его задачей была задача - стрелять в убегающих от врага.
Пожилыми людьми, женщинами, детьми, в те кровавые дни никто по сути не интересовался, не стремился даже и вспоминать. Солдатам было, понятно, не до отдельных граждан, ни до обычных жильцов - воины шли в те дни на смерть: - нужно было бить и бить этих штампованных германских тараканов! - Некогда было по ходу войны помогать, совсем не время плакать. Все решалось на этом волжском плацдарме, - а спасаться от лютой свирепой бомбежки, от постоянных разрывов снарядов и бомб люди должны были сами, не надеясь ни на кого, - такова была "перспектива" - что было, то было...
В образовавшихся тут и там жутких развалинах, в черных воронках, в окружении врага - жить, находиться было никому невозможно. Пеплом становились люди и листья, пеплом покрывалась мать- Земля... Гасли от горя глаза, высыхали от горя людские глотки...
Уцелевшие каким-то чудом после ряда налетов гудящих крестов - переползали, сшибая коленки, завалы, минуя скопления мертвых тел, перебегали дико покореженные улицы, и устремлялись туда, ближе к Волге, на ее крутые берега СПАСЕНИЯ!..
Но к самой кромке берега, к живой воде, воины гражданский люд не пускали. Добраться до священной волжской воды было почти невозможно - НЕЛЬЗЯ! Команду - к реке-Волге никого не подпускать - автоматчики грозного заслона четко своевременно выполняли. Но, отдельных "страждущих", совсем уж беспомощных и убогих, все же сквозь "крепость" великодушно пускали. Добытую воду гонцы быстро уносили наверх, где живую влагу очень ждали их несчастные братья...
По всему высокому и очень крутому береговому откосу население (те, что не попали под бомбы) рыло "норы". Морально подавленный, начисто измотанный бесконечными налетами гадов люд, не имевший при себе оружия - загонял сам себя в земляные щели!.. И это единственное, что им, пока еще не убитым, сделать осталось... Так это было: неторопливо, порой губительно скованно, словно в жутком летаргическом оцепенении, почти не веря, что удастся в этом настоящем аду выжить, подавляя, сминая свой животный страх, люди копали вовсе не окопы, а глубокие горизонтальные щели. О немцах граждане горожане почти и не думали - они думали, как им скрыться от нашествия лютых бомб и коричневых крыс! Бедные Люди разрывали родной крутой склон, сыпучую Землю чем могли, чем придется!: лопатами, скребками, ведрами, кружками, ножами, ногтями, арматурой, и даже касками, найденными на разбитых улицах! В результате многочасовой работы гражданских семей, поставленных перед выбором - жить или не жить, - у людей получалось сносное "жилище"! - Относительно безопасное, хоть и убогое, очень темное. Получалась - СПАСИТЕЛЬНАЯ ЗЕМЛЯНАЯ ЩЕЛЬ, - для многих местных душ - святая людская обитель! Последний приют, почти что Ковчег... Внутри щели как в мешке, как те же рыбы в садке, размещались, ютились целые русские семьи... В земляном темном сыпучем, и все же опасном чреве, - люди ждали что будет, - залетит ли к ним в гости "свинья"? Или бог их, несчастных, простит, спасет от погибели?.. - ЧТО ЖЕ БУДЕТ???..
Прагматичный налет немецких "крестовых нахальных жуков" продолжался немало дней, пока город не превратился в руины, в развалины, в "Помпеи"... Некоторые не выдерживали ада воздушных налетов и тихо, безлико, - в земляных щелях сходили с ума. Те, кто был духом покрепче, помогали выжить слабым деткам и старикам. Сильные духом нестроевые волжане углубляли, укрепляли земляные пещерные лазы, рыли новые "свежие норы", делились последними продуктами, а также совершали рискованные походы к Волге за волшебной водой...
Спасительные расщелины жизни маскировали чем придется: травой, корой, старыми колесами, разными грязными тряпками. Люди понимали, догадывались (это и ежу было понятно!), что бомбе трудно попасть в эту малую щель, как в десятку! А значит - оставалась надежда все-таки в этом аду выжить, - не стать прахом под страхом!..
Но далеко не всем удавалось выжить - не умереть, не стать прахом. Нередко бомбы рвались слишком близко от "зева", и смертельным взрывом огромной силы заваливало целые семьи... Никто их потом не откапывал, не искал. А зачем? - Не было смысла, - ведь это готовая просторная могила сразу на всю семью! Рвануло - и ты уже на погосте, в абсолютном покое, - не всем так "везло" - многие бедолаги отчаянно выживали!.. - Такова философия данного выживания.
Мой родной неповторимый в веках отец родился в Царицыне, то бишь в Сталинграде, в январе 25-го года. А в дни огненной Сталинградской блокады (бомбежки) он вместе с семьей, как и многие прочие "беженцы", прятался от чудовищ-самолетов на склоне огромной волжской горы, в пятидесяти метрах от берега Волги, и в двухстах пятидесяти от развалин Гергартовой мельницы. Хозяин - немец Гергарт...
Не слишком уж пожилые, но уже достаточно пожившие, немало уставшие женщины, сын-юнец (мой отец), не перешедший пока свою юность, совсем молодая его сестра Клара - не могли на склоне прибрежной горы превратиться в солдат. Из трех тертых, потрепанных жизнью неюных женщин, одна была пожизненной инвалидкой: еще в младенчестве ее подстерег и скосил, словно по наводке черта, коварный полиомиелит - есть такая дура-болезнь. И, едва пережив эту биологическую внезапную катастрофу, встала Катюша в два года от роду на постылые костыли: одна нога у нервной тетки тети Кати постепенно усохла, искривилась винтом, и стала на десять сантиметров короче второй - нормальной...
Баба Вера, самая старшая из сестер, покорная русская баба, страдала с юности тяжелой одышкой, с детства была низкорослой и толстой, к сорока годам ходила с трудом, переваливаясь с ноги на ногу, но иногда улыбалась всем светлой доброй улыбкой... В конце своей нелегкой, чуть счастливой, и многоплакучей жизни "Верушка" торговала у старого магазина семечками, чтобы не сидеть у важной тетки Кати на шее - помогала хромой самолюбивой сестре "процветать".
Подвижной, стремительной, премногоумной (много хороших книг прочитала за жизнь) всегда удивительно деятельной, упорной - была мать моего отца Юры - баба Александра (Шура). О больном отце отца - вечно простуженном бакенщике - знать ничего не знаю. Мне о нем отец никогда не рассказывал, а я не проявлял должного любопытства. Знаю только одно: он умер от тяжелой болезни легких перед войной в 1940 году. Ну еще в жилой щели в 42-м году присутствовала девочка Клара - она станет мамой Сереги - донского пирата - мастера жериховой вертушки! Клара - родная сестра отца, - умерла от сердечного приступа в 2006 году, когда я наконец-то понял, что и моя странная жизнь на закате... Вот и вся наша родовая ветвь, мои дорогие родоначальники, сопутники литературного анархиста, не желающего "причесать" свои спонтанные несолидные труды "дилетанта". Однако верующего... - в свой несокрушимый талант!
В 42 году мой юный в те дни отец не подлежал призыву, он еще не созрел для жестоких боев. Подросток был молодым и ранимым. Он был очень упрямым, горячим, ухватистым и, конечно, неглупым. В тяжелую годину лишь помогал чем мог своим близким, не щадя головы, брюха и быстрых могучих ног!..
По ночам, когда мясорубка ужасной воздушной войны совсем утихала, временно останавливала свои чудовищные нацистские жернова, очень живой, юркий волжский паренек Юрка - а потом всегда только Юрий Максимович! - брал в руки белый бидон, большое цинковое ведро, нательные солдатские фляги (где-то их он нашел), и отправлялся к Волге за водой для себя и родных - без священной воды в этих норах нельзя было выжить, немыслимо было выдержать эту пытку! -
И вот, в одну из тихих летних ночей, когда над головой, не мигая, на странных земных людей с высоты природного мира уставились белые звезды, прожженные, ретивые особисты, - офицеры заслона, - появившегося молодого и очень уж шустрого паренька-ходока за водой схватили, - не дошел мой отец до свежей волжской водички... - контролеры, ему не поверили, несмотря на фляги за поясом и посудой в руках! Не поверили пацану и все тут - заподозрили в нем шпиона, осуществляющего задание немецкой хитрой разведки! Выглядел паренек весьма подозрительно: светлое, чистое, даже красивое лицо, в одежде весьма опрятен, походкой - герой, орел! Откуда тут быть таким молодым орлам?! - Ничего не боится, никаких сраных фрицев, никаких мин и бомб! Точно - заслан оттуда!!! Видно сразу: плевал он на бомбы, смотрит прямо в глаза, а не в землю - никого "этот черт" не боится! - вон как шутит словами!.. - Ну и естественно, заподозрили особисты ушлого ходока, отвели в ближайший блиндаж, а там полно офицеров...
В чистом просторном блиндаже - это вам, люди, не щель! - отцу учинили допрос с пристрастием, с крутым нажимом на "говорливого лазутчика" с ведрами!.. Долго ему трепали детские "ранние нервы" - едва жив в ту ночь мой батя-пацан остался, - офицеры его почти доконали... Хотели они и могли его тут же на месте, на берегу Волги убить, расстрелять... - но в последний момент пацану повезло, удивительно подфартило: кто-то из вошедших в блиндаж, или проходящих мимо людей-фронтовиков его узнал, подтвердил, что он свой, не чужой - паренек из местных развалин, - из близ лежащих щелей!.. Из уст отца сам слышал эту незабываемую папину историю столкновения с жуткими советскими особистами...
... А бомбы-чушки с адским визгом, с дьявольским свистом все продолжали лететь на любимый город, от которого уже мало что осталось... Отец мне сказал однажды, когда рассказывал о пережитой бомбежке, что прячась от смерти в норе, пока уцелевшие жители постоянно ощущали во вдыхаемом воздухе серогорькую обреченность на гибель, угнетенность живой души, попавшей в клещи нацизма. Само дыхание смерти...
Выбитый из города человек, не способный сражаться против немцев с винтовкой - уже и не жил - он просто ждал, когда его убьют, сделают фаршем, когда смешают с землей - и станет он "грязью"!.. Но не знал человек одного - сколько ждать тут смерть осталось?..
До войны, до нашествия наглых нацистских крыс, в 30-е годы, отец и его родня, мать-отец, сестры и деды, жили в двух шагах от известной красной мельницы, (она вся из красного кирпича), в старом приземистом доме с окнами в пойму.
"Не жили богато, и нехрена начинать!" - с данной батрацкой философией Духа и дожили простые русские люди до 41-го года. До всеобщей великой беды... Не от графов на свет родились, не владели мои славные предки расписными усадьбами и золотыми приисками, но цену себе всегда знали.
Коренные волжане были людьми неприхотливыми и умеренно гордыми. Как и я. Так и вижу в них дух-ореол, саму фотографию доброй натуры - безмерно симпатичного артиста прежней эпохи Крючкова! Отец моего бати, в силу известных традиций, воспитанием родного отпрыска не занимался. Да и кто тогда, в те трудные годы особо уж занимался воспитанием? Просто жили рядом взрослые и их дети, жили бок о бок, - зрелые и бывалые подавали "небывалым" с натуры живой пример и, - более ничего, - никаких там воспитательных актов!
Зарабатывал бакенщик мало, наверное часто пил (я не знаю), всю жизнь на воде, на волне, на жаре и ветру. Иногда сильно болел, атлетической геройской волей не отличался, а поэтому - быстро сгинул, ушел в мир иной. Его сгубила, сожрала болезнь, - вот он был, - и вот его нету...
Мать моего энергично артистичного породистого папаши - "бульдог" баба Шура - прозвище из моего прошлогоднего рассказа - в молодости слыла чрезвычайно активной и симпатичной женщиной. Она, даже очень, умела себя подать, была хорошо знакома с русской классической литературой, умела найти по пути свою "жилу" и вцепиться в эту жилу зубами... До войны баба Шура долго работала в важной продуктовой конторе, на запашистом хлебном пятачке ( как и я двадцать лет работал на своей продуктовой базе). Накопила на дом средства, помогла хромой волевой тетке Кате, проработавшей экономистом на Метизном до желанной пенсии, и они сообща, в едином душевном порыве, в 50-е годы заказали и построили большой деревянный дом из четырех комнат, который служил им до глубокой старости. Это ли не победа Духа!
Практичность, естественность, деловитость, обширное, всеохватывающее жизнелюбие бабы Александры, если хотите, житейский красивый кураж, - никогда не пасующей перед самыми трудными днями, - сыграли свою решающую роль в дни лютой блокады на Волге. Горожане прихватили запасы, ведра-бидоны, вышли из руин, добрались до крутого волжского откоса и откопали как муравьи себе просторную нору... Отсиделись в этой норке как мышки, как черепашки - отсиделись и все! И я - весь в них - я такой же мужичок-скребунок! - Вот в ком мои мощные теплые корни!: тот же нрав, тот же норов во мне, та же хватка бойца-мудреца, та же гибкость спортсмена-гимнаста - тоже грыз бы я землю зубами - если был в те дни с ними... Но теперь то я весь изменился... - надоела мне жадность инстинкта, а не жадность бессмертной Души... Но буду для Вас короче, скажу веселее, смелее... В те непростые тридцатые "вольные свежие годы" мои дюжие гордые родичи жили у самой Волги вполне счастливо, с улыбками, с юмором, но всегда небогато: "лишние пятаки они клали в чулок". Умеренно, неплохо питались, добывали где можно прокорм, - не голодали, не лютовали, не гнили в дерьме, в речке часто рыбку ловили. Как и я в мои новые наши годы... Так и жили они - милые, простые и притом - загадочные русские люди...
С малолетства, сызмальства - мой поджарый отважный отец - сколотив для веселья ватагу, совместно с соседскими пацанятами ежедневно пропадал на реке. Любили юные волгари, негласные хозяева волжских чудных просторов, дегустаторы сладкой вкусной речной Воды - особую речную свежесть, крикливую суету грациозных изящных чаек, дымящий жаром песок, слепящее желтое солнце! Именно река научила пацанят любить эту Жизнь, Белый Свет и Русскую славную Волю!..
Река людей своих всегда любит, и значит - их, родных, закаляет, заставляет работать мозги, учит сочувствовать любой "божьей твари"! Уже в восемь-десять лет волжские морячки - разбитная голопупая команда - все как один плавают, словно скользкие юркие рыбы! Детки умело ныряют с откосов в бодрящую волжскую стынь, как бесстрашные северные пингвины! Как герои морских легендарных пучин! Без постыдного скуляжа и унынья! Без всякой непристойной устали местные лихие удальцы - с гордым моряцким взором потом выходят на берег! С чувством великого Собственного ДОСТОИНСТВА они идут, - это надо видеть и это надо понять!!!..
Часто бултыхаясь вдали от пап и мам вблизи каменистого брега, играя в лапту, или же в догоняшки на суше и "море", превращаясь в воде почти в холодных лягушек, достигая заветного дна - дети смотрят со дна на Солнце и видят над собой желтый зыбкий мерцающий круг! Возникает в душе ВОСХИЩЕНЬЕ, ВОСТОРГ и ЛЮБОВЬ - к неразгаданной этой жизни!.. Легко "пингвины" выныривают на воздух, выплывают со дна, выбираются на колкую грубую сушу, обсыхают на каменистом берегу, и тут - в долгих горячих словесных баталиях, спорах, - возникают самые дерзкие грандиозные планы, которые осуществляются тут же. Планы не откладывают на потом! С небывалой легкостью и верой в крутой успех все происходит, - рассказываю то, что было...
...Вот по фарватеру Волги, великой моей реки, сплавляется длинный полукилометровый плот из собранных, связанных кем-то где-то в верховьях огромных плавучих бревен. До войны такие рукотворные плоты сплавляли по несколько штук за день! Для пацанов зрелище это весьма любопытное, довольно-таки притягательное, и к тому же полезное. И эта картина вполне обычна: лениво, безвозвратно, поступательно, никуда не спеша, плывет прямо в Астрахань "деревянное длинное поле", а для управления "деревом" - впереди плота приставлен мощный коротыш буксир - в плане речного быка! Буксир-бык-коротышка пыхтит и пыхтит, но не очень-то рвет свои жилы. Мощный стальной бычок попукивает в выхлопную трубу, зазывает и тут же пугает голодных речных чаек. Тащит бычок бревна куда-то на юг, беспрерывно работает, оглашая окрестности, - дело свое он знает!..
Плот настолько тяжел, настолько увесист, что ускорения никакого. На носу плота или посередине - наскоро смонтирована из кривых досок хибарка. В этой скромной "каюте" обитает "сторож-наймит". Среди сторожей часто попадаются и инвалиды. Матрос следит за порядком, бдит, обозревает, зевает!..
На веревках сушится его исподнее бельишко, намоченные дождем фуфайки, тельняшки, всякие там обмотки. Тут же, рядом, валяется закопченый чайник, деревянные ложки и миски, тапор и багор, растянутые по бревнам штаны. Но все это пацанов не интересует. Интересует другое:
На корме - на конце многоинертного плота, - на широкой большой дровяной могучей заднице - провисают рыболовные снасти, тут и там валяются острые рыболовные крючки, а на длинной проволоке, либо веревке, между двух невысоких колышек висят и сушатся на ветру дары великой реки: - широченные лещи, плотные, жирные язи, чудная плотва, чехонь, вобла! - вот что радует ребячий глаз! - и вот в чем их задача!.. У юных речных пираний - друзей - возникает такая золотая идея: пропитание можно и нужно снять с гвоздей и доставить на берег вплавь! Но сделать это совсем не просто. Это Вам не в ладошку, смеясь, пописать! Не с откоса в воду сигануть! Тут надо пораскинуть мозгами... А самое трудное в этом деле - это правильно рассчитать коллективный дерзкий заплыв! Нужно - пора уже - действовать! Хватит в игрульки играть, хватит гальку топтать и жить на приглядках!..
И вот малые, но весьма дерзкие "невоспитанные дети", сплюнув на сухую гальку слюну, входят в воду, лишь увидев вверху плот с буксиром...
Плот - хоть и медленная "дойная корова", но по течению уплывет вниз весьма быстро! И если заранее не выплыть поближе к фарватеру, то ничего не получится - за плот не удастся зацепиться...
Как будто бы рассчитали все верно: зашли в воду с умом, очень расчетливо, загодя, предельно здраво, и теперь неторопливо плывут-подплывают - словно к ничего не подозревающим глупым антилопам - мудрые, "намыленные на верный успех" крокодилы! Точно "водные волки прямо к стаду беззубо бредущих овец", - удальцы, воины, пираты любимой реки! Добытчики ради Жизни!..
Плывут как всегда легко и умело, но уже не махая, как при играх, руками. Приближаются к фарватеру совсем беззвучно, на полверсты "корову" опережая, ожидая ее проплыв, замерев, как легкий сор, на воде...
И вот "дерево" к пловцам стремительно подплывает. Ждут детки плотик недолго. Юнцы-подельники стремительно с деревом сближаются и броском цепляются за корму! - ЕСТЬ - мы на месте!!!
Тут же ушлые прыткие детки по скользким бревнам взбираются на поверхность плота и бегут к вожделенной желанной добыче! - Добегают, мигом срезают веревки, отматывают с гвоздей проволоку, обрубают концы, сдвигают добычу в охапки, и почти разом - весело прыгают бомбочкой в Волгу! - Скорее обратно, дело сделано - нужно смываться!!!
...Иногда, когда им везет, внезапное нападение сторож попросту не заметит - никого не увидит. Это называется - "ГЛУХОЙ НАЛЕТ"... Да и кому может прийти в голову, что от далекого берега в данном месте и в данное время - отчалит плавучий безумный десант, настигнет твой плот на фарватере, и кинется разом в атаку!!! - Банда срежет всю рыбу и снова бросится в воду! Это же полный бред! - А вот и нет, все это не бред. Потому что ушлые волжские бестии - вот они, уже тута!!! Вот бегут по плоту с добычей!! - Ага, и до Вас тоже дошло! - Вот уже отсекли все концы - и в руках у воров моя рыба! - Это ж не дети, а сущие дьяволы, черти!!! - Шпана! Сволочи и зараза земли!..
А пираньи тем временем со слабо вяленой рыбой уже по рот в воде, от борта отплывают! - "стрелять- то по нам дяди нечем!" - "пальни, дурачок, костылем!" - "метни башмаком! - не догнать тебе свою рыбу!"
...Хромой сторож бежит-ковыляет на корму, машет руками, и шлет всем проклятия! Обокрали, бандиты! Но пловцам на охрану плевать: они умело обвешались вкусной, жирной, почти готовой рыбкой, (а жир не тонет в воде!) и отчаливают потихоньку, - хохоча, издеваясь в ответ, строя взрослому увальню мерзкие и обидные рожицы! - Нехорошо... Даже несколько пошло...Несчастливый тот плот, что поставлен на карту лихого разбоя!.. Не спасти дураку улова!.. Не догнать пацанов никогда...
Ограбленный древесный караван своим ходом уплывает в Астрахань, охрана, население плота-поля - в одночасье осталось без рыбы. Но ничего: ниже по течению рыбы в Волге куда больше, это известно каждому рыбаку, поэтому - поймают себе еще, если смогут. Юные водные хитрецы уже неспешно гребут к берегу. На них навешаны вкусные ожерелья жирных лоснящихся спинок. И через какое-то время "банда" с богатым уловом выбирается из воды за три километра ниже того места, от которого начинала свой пиратский нахальный заплыв... Горят дерзким вольнолюбивым огнем их молодые "волчьи глаза", рвут молодые крепкие зубы вкусную рыбную плоть. Все на этот раз удалось, получилось, - по башке не досталось, - никого не поймали, и теперь уже их не догнать, не поймать, не достать никому! - Не схватить удальцов, никому их набег не предвидеть!!!..
Таким было детство отца. Юрия Максимовича Бабанова. Сталинградские дети и тогда выживали, как могли, как только умели. Их жизнь, их достаточно сложное детство - протекало на родной любимой Волге. Приключения были - приключений хватало! Детские невеликие злодеяния - тоже...
Пока в город стойких русских людей не ворвалась самая страшная в своей чудовищной безрассудности воровка-война, крадущая без всякой совести миллионы человеческих жизней!..
Зло проворных голодных детей со злом этой взрослой мировой гадины (извращенного взрослого гордого разума) - несопоставимо, несоизмеримо! Что проклятия бедного сторожа в сравнении с проклятием целого великого народа, у которого гады, вампы планеты, вырвали лучшую ДУШУ, - выбили миллионы лучших людей - Вы же меня понимаете...
Но вернусь в окопы Сталинграда. Нет, не в окопы, не на позиции. Описывать то, чего я не видел, потому что там не был, не берусь и не стану Не мое это дело. Но в своем стойком воображении сострадальца я вернусь к тем несчастным невоенным людям, скорее всего не героям, которые прятались от самолетов по щелям и ждали своей гибели, почти ни на что не надеясь, понимая и не понимая, что на Земле происходит. О воинах-героях, об офицерах, солдатах - написали другие. И, наверно, еще напишут. Моя повесть совсем не о них...
Чудо все же случилось. Произошло. То непредвиденное первичное событие, которое и спасло от гибели моих чрезвычайно живучих могучих предков... Перед рассветом к берегу, против недавно разбитой мельницы Гергарта, совсем без шума подчалила большая баржа, вместительная речная грузовая посудина - для срочной эвакуации раненых воинов и совсем уж убогих, оставшихся в живых несолдат-инвалидов. Ну и прочих - неугодных и лишних людишек - для дикой и страшной военной жизни...
Многие несчастные глаза это неописуемо желанное событие увидели из щелей и, почти не веря своему зрению, - поползли, покатились под откос, живо потянулись - несчастные выживалы - из своих рукотворных могил, катакомб, точно это были вовсе и не люди, а не добитые тараканы, - все стремились, катились туда, к воде, - на ПОСАДКУ!!! - Никто не хотел умирать, уходить, исчезать бесследно - все хотели выжить, то есть уехать - убраться из ада вот сейчас - во что бы это ни стало!!!..
Многим удалось доказать, уговорить, сломить неподкупных людей-особистов. И эти немногие "умельцы", счастливчики, "баловни" - забрались, проникли на заветную площадь баржи, расположились на ней и легко задышали: мы почти спасены! Доковыляла, переваливаясь с боку на бок, до берега Волги толстая с детства, больная, неуклюжая тетка Вера, донесли кое-как на руках инвалидку тетю Катю... Всем кланом расплакались, взмолились перед носом заветной баржи, словно перед стеною остановились... Наверное, что-то сказала особистам умная, начитанная баба Шура, что-то свежее, зрелое, яркое - и семье все-таки разрешили подняться на палубу самоходки... Как именно им это удалось - вопреки железному приказу Сталина - ни шагу назад - я не знаю, а поэтому картину выживания просто сочинил. Читатель легко додумает.
И вот паром, не дожидаясь утренней обязательной бомбежки, плавно отделился от крутого правого берега и взял курс вверх по реке - вдоль левого берега - до большого населенного пункта Николаевки, что находится прямо против Камышина. Но туда нужно еще добраться!..
Паром для немцев - очень хорошая мишень. Переплыв фарватер, капитан не мешкая добавил обороты - врубил оба мотора на всю катушку! Но где-то через час, в районе окраин Спартановки, раненные и беженцы попали под обычный воздушный обстрел: на бедную несчастную баржу с больными, убогими, и ранеными солдатами, - с серого в лохматых тучах неба, расчетливо, и в то же время дьявольски игриво - стали пикировать три креста, три проклятых назойливых мессера... Три ничтожные мухи.
Подлетая к огромной мишени поближе, крестовые убийцы открывали на животе машины люк, без натуги нажимали на рычаги и сыпали смерть на беззащитных людей... людям уже казалось, что пришла им хана... Однако, после первого виража снизившись к Волге, открыв над баржой бомбовые люки, выпустив на людей тупые чушки, обернувшись после пролета, - немцы увидели, что промахнулись!.. Гудящие кресты зашли на второй круг, загнули повторный вираж, прицелились, снизились, дернули рычаги, и - снова "обкакались" - снова в баржу не попали, - промахнулись все как один!!! - "ПОЧЕМУ" - жег вопрос! - свербило в их гадских нацистких душках! - "ЧТО НЕ ТАК, ПОЧЕМУ НЕ ВЫХОДИТ?" А причина была проста: за людей вступилась родная ПРИРОДА: вдруг подул очень плотный юго-восточный шквальный ветер, подул с бескрайних урочищ Поймы. Порыв резкого воздуха с левого пойменного берега поднял на реке продольно-боковые волны и принес людям удачу - невидимый воздушный защитник появился сбоку, - друг- ветер - яро гнул все деревья и сдувал летящие с высоты железные смертоносные чушки... И как хвастливые асы-убийцы в тот момент не старались, не метились - попасть им в людей не удавалось. Бомбы сыпались с неба мимо баржи, в полете они неизменно сваливались к правому берегу и губили лишь рыбу... А судно все шло и шло вверх по Волге и никто его не мог остановить!
Так опозорились в тот день хвастливые немецкие асы, нацисты-жуки, потому что третьего виража не случилось: прилетели с юга наши орлы и погнали этих крылатых крыс, эту нечисть на север!.. Скажете мне, - все ты выдумал, "пехотинец"! И рассказ твой похож на сказку, - на что я отвечу: "НО ВЕДЬ ЭТО ВСЕ БЫЛО, БЫЛО..."
Темным вечером того же "судного дня" - судного для налетчиков - тяжелая самоходка с ранеными солдатами и просто беженцами добралась до заветного места и мягко пришвартовалось к берегу городка Николаевки. Счастливчики выгребли из ада - да к новой дальнейшей жизни! Появилась золотая надежда у немногих из тех миллионов, что погибнут от пуль и разрывов снарядов сейчас и потом... Такова их судьба.
Когда и на чем спасшиеся родичи уехали из самой Николаевки далеко в тыл - я не знаю. Да и не очень важно все это знать. Мне известен лишь реальный факт: через энное число дней счастливчики успешно добрались до неблизкого Челябинска. Челябинск принимал всех: тяжело и легко раненых воинов, стариков и детей, больных и относительно здоровых людей, бегущих "тыловых крыс", и тех, кто действительно биться с врагом не мог - по причине болезней, увечий, непризывного пола и возраста. Несколько дней мои давние сталинградцы прозябали на лавках, отходили от страшной волжской дороги, сидя на серых облезлых подоконниках приемного вокзального пункта. Но постепенно беженцев из Сталинградского ада - раскидали кого куда. По больницам, по госпиталям, по приютам, по общежитиям большого города, по частным домам и квартирам.
Настало время в новом месте, в тылу, как-то поудобней устроиться и потом уже было необходимо что-то хорошее для Родины делать. Не сидеть, не скулить, не калякать! А что-то важное для людей, для страны делать!..
Теперь, коль остались живы и получили в тылу приют - общежитие на окраине города, - коль есть еще силы жить и работать - нужно помогать фронту - трудиться для тех, кто помог тебе вчера выжить. Нельзя лишь существовать, прятаться где-то в тылу по "щелям", отвалив от общей огромной беды - нельзя!
Ну что эти слабые и больные люди могли делать для фронта, для победы над фанатизмом? - Хилые, постаревшие, побитые молью-жизнью, или совсем молодые юнцы, как правило, не способны на полезные подвиги. Маленькие неполноценные люди как правило не годны в ополченцы. У них нету реальной полезной гражданской силы, они могут помочь только себе и по роду близким... тут уж им, "слабакам", не укажешь и никак не заставишь.
Мой самый первый и самый главный наставник Бабуля - мать моего отца, -это очень стойкий, как радостный живчик, чрезвычайно живой и выносливый обыватель - врожденный заботливый тыловик. В Челябинске она максимально проявила свои бытовые таланты. Я - кто есть такой? - А она - это да! - Бабушку я не кляну, не корю, не виню - бабуля, которую я очень любил, молодец - это стойкий оловянный солдатик!..
Изучив ситуацию в городе, в один из многих нелегких дней, (благодаря неиссякаемому пробивному оптимизму) - Бабуля вскоре столкнулась с нужными ей людьми, которые помогли ей опять же попасть на службу в распределительный узел - поближе к остро необходимым продуктам. ЕЕ взяли на "продуктовую службу" - по отправке необходимых товаров на фронт. "Везет тому, кто все возит", кто с умом вращается в воронке важных общественных дел, не забывая и о родной семье, которая тоже всегда хочет кушать!.. В голодное военное время (отсчет от 43 года) она возложила на свои плечи бремя заботы о родных близких, которые самостоятельно в чужом городе реально не могли прокормиться. Да, в первую очередь она думала о "себе", то есть, не о своем брюхе, а о родной семейной ячейке: о своем неокрепшем сыне, о не выросшей дочери, о старой безработной матери, и двух сестрах - все то же паскудное сложное выживание не давало опустить головы. Вся родная семья - слабые малополезные люди, - от нее напрямую зависела, на нее, как на бога, смотрела. На ее могучем волжском здоровье и сильной стремительной воле уже не повисла, а укрепилась надежда людей увидеть свое счастливое будущее!.. Когда-нибудь ЗАВТРА... Потом, потом...
Те пайки, которые все же получали беженцы со всех концов русской земли в виде живительных крох - не могли гарантировать выживания и в тылу.
Александра тащила, как мудрая сметливо- смелая львица, в семейное общежитие все что могла, все, что досталось! Да: - где-то моя баба Шура ловчила, хитрила, отсекала от большого общесоюзного каравая небольшие питательные кусочки, складывала их в пакетики, проносила крохи добра сквозь такую же как она охрану - и бежала кормить "птенцов"! Я ее не виню - кто я такой?!.. - Созерцатель несчастного глупого мира... - Мне же не довелось как им голодать, не досталась их тяжелая военная доля... Возможно моя дорогая Бабуля не брезговала, не гнушалась остатками со столов (после затяжных заседаний местной партийной верхушки) - все ценное тихо и ловко сметала в отдельную "походную сумочку", заворачивала бережно в чистые тряпочки, и торопливо несла прожорливым птенцам-спиногрызам с вечно открытыми на жратву ртами!..
Никто не хотел теперь умирать от настигшей страну жестокой разрухи! Старые (в то время не слишком) неполноценные тетки-сестры, инвалидки - ни на что они не годились, - мало чего в жизни умели, были балластом, живым сосуще-жующим грузом, - постоянно просили кушать...
Юный отец, волгарь, и тоже с натяжкой добытчик, попав в новое место России, перешагнув и в новое время, вспомнил, что он быстр, молод, сметлив, догадлив и не ленив. И только поэтому, недолго думая, не очень-то выбирая, - устроился в почтовое отделение Челябинска на должность письмоносца. И стал с сумкой через плечо, со срочными пакетами в руках носиться по улицам и кварталам, по лабиринтам чужого и старого города, запоминая планы построек, слова и числа (название улиц и номера домов), короткие подходы к различным каменным хижинам и бетонным учреждениям...
... Это было, - случилось в меру теплым осенним днем. В какой-то роковой миг потеряв природное чувство ЗДОРОВОЙ ЗОЛОТОЙ МЕРЫ, сильно накружившись, набегавшись по холмистому лабиринту города почти что до тошноты, до упаду, - отец поставил свою почтовую сумку на гладкий канцелярский стол, сдал все расписки самолюбивой приемщице Розе Пчелинцевой - бесцеремонной, насмешливой, открыто, хамски не уважающей молодых быстроногих письмоносцев, - метнул в ее сторону неприязненный взгляд и молча вышел на воздух заработанной им Свободы! Слава богу, трудный день окончен!.. - Пехотинец все же решил в конце дня искупаться в чистом овражьем ручье, какой недавно, проходя мимо, заметил, как интересное для его души место.
...Что-то странное, трудно объяснимое, совсем редкое творилось в тот вечерний час в глубине его загнанного не весть куда сердца!.. Откуда взялась, поселилась в молодой незлой душе эта едкая гадкая горечь? Печаль-тоска по совсем иной молодой жизни?! Возможно, именно в тот осенний день военной "эмиграции" он впервые серьезно задумался о тщетности и обрыдлости повседневной запланированной суеты, о скуке вечно голодного быта... - о невозможности для простого маленького человека решить на ходу, разнося разным людям телеграммы и письма, великую проблему тонкой живой ДУШИ - загадку ее Смысла существования!.. Многое было непонятно молодому быстроногому почтальону, и почти недоступна была ему область ВЫСОКИХ МАТЕРИЙ... Но так хотелось отцу-молодцу наконец-то понять, став разумом четким и ясным - ЧТО ТАКОЕ СУДЬБА? В чем СМЫСЛ ЖИЗНИ? Почему - РОК - как злодей шпыняет и гонит людей по трудной суровой дороге жизни? Как жить дальше в конце -то концов? Зачем мне - все ЭТО???.. В чем истоки чумы - убийцы-войны?..
...Спустившись по крутому откосу к холодному прозрачному ручью, молодой философ-отец еще пока не оставил, не прогнал своих редких, опасных, коварных мыслей, отвлекающих всего человека от бытовой суеты, от нелепого нудного быта, от забот о "теле насущном"... Купаться он собирался в ручье вместе с отвлеченным, чуждым нормальной жизни сознанием, - а это чревато бедой.
И все же парень неспеша разделся и, не сделав никаких упражнений, вошел голым в холодный, но сильно манящий, прозрачный ручей!..
...Примерно также было и со мной в конце 80-х на базе Роспродторга - для уже нового, давно отстроенного пленными немцами и неунывающими нашими людьми города героя на Волге. Тогда, после многочасовой нелегкой работы в "парилке" крытых вагонов (это произошло летом - бригада работала на выгрузке сахара), уже очистив полы от сотен сладких мешков, от бумажного хлама и прочего разного мусора, покурив у дверей на платформе, я живо соскочил вниз на рельсы и побежал с легким сердцем в душ, где простоял под холодной струей минут десять, не больше... но этого мне "хватило"... Я тогда, помню, возгорел сильным желанием - после тяжелого горячего трудового дня - под священной живой струей посильней охладиться. Совсем не понимая того, что этого делать никак нельзя - чревато!!!.. - Я как дурак упорно стоял под свежей холодной струей и "выполнял" охлаждение мышц! А в результате я простудился так, что едва потом выжил - настолько был плох, слаб в одинокой горячей постели...
Почти это же случилось в тот "черный банный день" и с отцом-письмоносцем: он начисто забылся, отвлекся чувствами и духовным умом, потерял "бытовой взрослый разум"!.. Совсем небрежно - не соединив тело с высоким духом, абсолютно механически, без особой радости пехотинец слился с холодным опасным ручьем... Некоторое время - назло всему миру! - мучил мышцы и сердце холодом, проявил глупое и роковое упрямство, и... - сам себя пересидел, переборол, переспорил!.. А в результате в тот же день тяжело заболел "глобальной фатальной простудой" - той, что косит глупых людей...
Неделю температура стояла за 40! С молодого человека сошло сто потов! Совсем потерял силы, весь иссяк, сильно высох... В глазах уже куда-то плыли, кувыркаясь, фиолетовые амебы с молниевидными щупальцами, потом уже весело и задорно прыгали "сумасшедшие звездочки"... Он долго не мог над своей горячей постелью приподнять стеариновое вязкое противное тело - силы куда-то навовсе исчезли...
Через неделю высокую температуру сбили усилиями близких людей, - они свободно над молодым дурачком вздохнули... - но никто и подумать не мог, что простуда взяла и трансформировалась... в туберкулез! Легкие отца потемнели, от гремучих бактерий набухли и решили с письмоносцем прощаться...
Тут я немного соврал, слегка Вам загнул: сразу так не бывает - туберкулез лишь только возник, родился в глубине несчастного человека. Он, как тот рак-отшельник - клешней к требухе прицепился и повис, словно жаждущий крови липучий паскудный гад!..
В это же время очень даже кстати "бульдог" баба Шура, жизнелюбивая, очень подвижная симпатичная женщина, в служебном здании заготконторы знакомится с будущей подругой жизни. Они сходятся в интересных литературных беседах. После чего та пригласила мою родную "училку жизни" к себе домой в гости. В этом нехилом двухэтажном доме не из элитного круга царил культ КНИГИ и культ зеленого Узбекского ЧАЯ!
Культ зеленого чая в доме был неслучаен: близкие родственники доброй подруги Зои уже полгода обитали, жили в Узбекистане. Они были очень довольны сознательным попаданием в сухую жару, в лето, в солнечный ясный приветливый мир! Приезжие из России хвалили местный гостеприимный народ - узбеков, а попутно то и дело ели дыни, яблоки, виноград, - поправляли в теплом краю потрепанное здоровье.
Чай, как целебный чудесный напиток, исцеляющий хорошего человека - высылали почтой в посылках - пейте и помните нашу доброту! -
Настойчиво, открыто звали, зазывно советовали - покинуть неуютный, голодный, холодный Челябинск и переехать туда, где намного лучше - к ним на Юг! -
...Рассказы, что сыпались в живую суть чередой, о золотом и сытном солнечном крае, где люди живут намного проще и лучше, почти не страдая, затронули заводную добытчицу. ЕЕ женскую суть взволновали картины светлой и сытой, красивой беспечной жизни!..
Подруга Зоя уже готовилась к переезду, советовала Александре ее обязательно поддержать в этом горячем здоровом замысле, - и все как-то сразу решилось! Очевидное нездоровье безрассудного "блудного сына" - тоже подтолкнуло к отъезду. А еще светлое большое желание наконец увидеть совсем иную жизнь, новых светлых людей, а заодно, всем вместе поправить самое дорогое для человека - ЗДОРОВЬЕ.
Уже где-то через месяц обе полузамученные жизнью семьи - Зоя с мужем, детьми и все нерадивые наши, - сплотившись вокруг новой прекрасной цели - дружно уметнули в Узбекистан, в Наманган, где отец спустя год познакомился с моей будущей мамой, после чего молодые быстро поженились... Вскоре родился я - наследник их странных генов.
Война кончилась. Фашистов разбили наголову совсем не знакомые отцу солдаты. Потекла в своем привычном русле непростая нелегкая мирная жизнь. В солнечном Намангане было много яблок, сочного винограда, золотых от лучей дынь! Отец медленно отходил, на полезных харчах стал розоветь и слегка поправляться... -
И вот он, призыв на службу! - "Пришло твое время, сынок! - пора явиться на призывной пункт, на "клеющий двор" - пора послужить стране, родине, людям, - пора становиться тебе мужчиной!.." -
- Из пункта общего молодежного сбора группу молодых загорелых ребят - русских, таджиков, узбеков - остригли как водится наголо, дали форму, паек, походную сумку и отправили в Казахстан рыть траншеи. Спросите, почему? А все потому!: случилось прямое попадание в десятку - в "популярный стройбат" - на службу к острой кирке и широкой лопате! А работа до пота в траншее - не сахар, не мед, - Вам ее я рисую:
Мерзлое каменистое зимнее поле, степь резко континентального Казахстана! Повсюду разводят костры молодые, веселые и невеселые стройбатовцы, - "старики", "черпаки", и совсем еще новобранцы... Руки мерзнут на жутком морозе, души стынут в холодном чужом тумане, уши "вянут", грубея, краснея... позже: осколки мерзлой крутой земли летят мимо глаз, мимо шеи, иногда попадая... идиллия кирки и лопаты!.. Подъем и отбой!.. Служба - не служба, а сплошная каторжная матерого черствого быта... А после трудового дня в зоне гиблых траншей - сержанты гонят на плац - ефрейтор-молдова шипит и рыпит - отрабатывать строевой шаг! И шагать только с песней!!!..
Через четыре месяца такой вот полевой "необычной службы" - болезнь в легких возобновилась, словно воскресла из сна, из забытья, из застоя и "лени"! Лютый холод ее воскресил, как того же Христа, что на пике страданий когда-то не умер, а встал и пошел!.. И был выход в люди!.. А тут всего лишь болезнь -
пошла внутри воина багровыми пятнами, словно тень, на жизнь наползая... Самочувствие солдата резко ухудшилось и несчастный каторжанин попал в санчасть на осмотр, где его изучили, просветили особыми лучами и убедились, что он действительно болен, а не "косит", не валяет по -тихому дурочку, как это нередко среди военных бывает...И сделали вывод, что не пригоден он для такой уникальной службы, для такого труда на ветру и морозе. Больному молодому отцу было остро необходимо не только тепло, но и хорошее регулярное питание!..
Через неделю бойца стройбатальона отправили с проходящим гражданским эшелоном обратно на юг, в Наманган! Однако, позорная, гнилая катавасия только начиналась!..
В Намангане - высокие дипломированные, амбициозные полковники - почему-то не поверили данной справке санчасти из холодных степей, словно документ был сработан фальшивкой! И, - молодого больного человека сразу же отправили на новое медобследование!.. Преодолевая жесткое обидное армейское недоверие, больной отец всем им объяснял, как умел, что болен давно, не один год, что коварная болезнь то затухает, то вновь разгорается где-то внутри - глазам то того не видно! Но солдату никто не верил. "Косит". "Хочет сбежать от службы". "Прохиндей и паршивец!" Медкомиссия у отца внутри ничего не нашла, или не хотела найти, - никаких таких отклонений, и мой батя через силу и боль продолжил дальше нелегкую службу. Отправить солдата обратно на холод, на ветер, в глубокие каменистые траншеи Казахстана офицеры части все-таки не решились. А узнав, что отец музыкант, с легким сердцем перевели солдата в музвзвод, в отделение трубадуров (при части НКВД) - на самую легкую и веселую службу! Чтобы играл, дудел на трубе, или бил в армейский барабан - попутно в санчасти части лечился и был полезен Стране, то есть Родине, - таким вот Макаром!..
...За год мучительных "доживаний" в музвзводе от НКВД молодой трубадур освоил аккордеон, трубу, флейту, опробовал армейский барабан. Все у него хорошо получалось, потому что деваться ему было некуда. Косить от службы он не умел, не желал, не стремился. Сдаваться болезни не собирался! Молодость несла его по мучительно прекрасной жизни дальше, дальше, и дальше!..
Армейских четко отглаженных, отлаженных и подтянутых солдат-музыкантов командиры части любили, ценили, по плацу их гонять запрещали, выделяли добавки к пайкам, кормили совсем неплохо, никогда не ругали, но трудиться "элитных солдат" все-таки заставляли - не на плацу, не на кухне, а с инструментом в руках, до пота...
После завтрака и развода духовики занимались в красном уголке, и нередко музицировали до седьмого пота! По восемь часов подряд! Шлифуя, как алмазы, пассажи, доводя до полного совершенства исполнение походных песен и бравурных армейских маршей!
...Отец был еще так молод! Он вовремя избавился от докучливой кирки и назойливой комсомольской лопаты - переключился на посильный любимый труд в духовом оркестре... Стал намного лучше питаться, глубже дышать, зорче смотреть на людей и... в себя. Но... было уж поздно! К концу первого года службы на Юге отец, увы, почувствовал себя хуже, - совсем стало плохо бойцу. Не помог молодому пехотинцу и любимый труд. И чистый солнечный воздух тоже. Болезнь, в нем однажды засевшая, вцепившаяся своей гадливой клешней, теперь уже не спала, просто так не висела, не откатывалась с волной. Она прогрессировала на любимой работе теперь настолько быстро и страшно, что солдата, еще раз осмотрев и ощупав, торопливо уволили из рядов почетной и чистой службы: написали большую серьезную справку о досрочном освобождении от беспокойной солдатской жизни и проводили его, обреченного, с миром! Только бы поскорей он убрался с глаз долой и подальше!..
Все-таки душевно почитая, высоко оценивая музыкальный его талант, уважая молодого отца за трудовую служебную доблесть, - от всего красного гарнизона войск НКВД еще до отъезда из части домой, сам командир части (или дивизии, надо бы уточнить) - подарил больному молодому армейцу дорогой ценный инструмент, на котором тот долго играл. Это был голубой итальянский аккордеон - законный трофей из разбитой немецкой колонны, изъятый у немцев в первые годы войны. Командир подарил ему инструмент за любовь к музыке, за светлую его человечность, за труды и заслуги перед многими людьми!.. Преподнес, подарил, тут же пожал бойцу руку, и отвел от него глаза...
Тот боец молодой, удалой, золотой - медленно и уже заметно умирал... к моменту заключительного переезда родовой семьи из Намангана на Волгу в Сталинград - я уже вышел из утробы на Свет, - мне исполнился ровно год. Переезд состоялся в 51 году. Лихая, чрезвычайно живучая наша семейка-кагорта перебралась в родные места, в пахучие приволжские степи! И привезла молодого отца умирать в городе незабвенного детства. Уходить ему было уже скоро. Он уже чувствовал всем своим существом приближение костлявой старухи с косой и одним нижним зубом...
Помня о том, (хорошо понимая) что ему жизненно необходимо хорошо и часто питаться - а иначе хана - он сразу, как только прибыли в родной Сталинград, буквально на следующий день пошел в нужном ему направлении искать свое место, а не падать обреченно в кровать...
В тот день прошагал он весь город и в конце дня заглянул в знакомый, после войны восстановленный ресторан Маяк. Музыканту сопутствовала удача - обнаружил вакантное место в оркестре, получил добро от директора Маяка и одновременно работу по специальности. Оркестру был нужен аккордеон - а тут и отец как нельзя кстати появился и - поставил себя на место!
Новый работник сферы отдыха начал играть, работать в довольно приличном коллективе. Показал, что однако умеет на клавишах, и с первых же дней утвердился в новом месте без всяких проблем: у очень общительного бати никогда не было проблем с "вживлением" в данную людскую среду обитания. Он очень даже умел с мудрой открытой улыбкой подходить к каждому отдельному человеку, а потому без всяких испытательных сроков, обладая значительными запасами народного репертуара, влился в оркестровый коллектив и начал активно трудиться для народа родного города.
И вот тут, "на самой тонкой линии непредсказуемой жизни", когда душа уже постепенно готовилась к "отплытию в небытие", с ним, с его молодой удивительной жизнью случилась абсолютно не предвиденная встреча! - В оригинальном, колесу подобном ресторане Маяк, с его восходящим к небесам многогранным металлическим шпилем, в первые же дни невоенной музслужбы - мой отец познакомился с многоопытным поваром ресторана - пожилым и добрым корейцем Кимом. Батю свела с ним сама судьба!..
Кореец был в быту искушен, чрезвычайно умен и понятлив, повидал на своем веку немало человеческих бед. Волшебник, целитель-повар, как только больного отца увидел, - словно бы просветил его взглядом-рентгеном! Просверлил, прошел сквозь телесную оболочку музыканта, и увидел, что дела его плохи: человек не жилец. Явно доходит, доживает свой крохотный смехотворный век...
Скорее всего мудрый Ким в прошлом имел с людьми, страдающими туберкулезом, конкретный прямой контакт. Кореец хорошо разбирался в признаках этого коварного заболевания, мог по некоторым мало заметным оттенкам в глазах и на коже больного определить степень порчи самого важного органа. А главное: точно знал, словно маг, чем можно и нужно данному человеку помочь! Помочь реально, не откладывая на потом. Пить таблетки отцу уже было бесполезно и даже глупо. Да в то время еще и не было "волшебных таблеток". Что же предложил кореец отцу? А вот что. Срочно нужно было найти, сделать верный точечный выбор, отыскать среди прочих псов особо жирную, откормленную крупную собаку, (Корейцы все о собаках знают!) без жалости ее, как корову на бойне, забить, забрать из забитой собаки весь питательный жир, проварить, переплавить его на огне, залить в емкости, и уж потом пить этот собачий жир в течение всего года чайными ложками. Причем нужно глотать этот эликсир ежедневно, не пропуская и дня, не допуская слабинки - пока не спаяются, не зарубцуются все многочисленные дефекты в легких! - Нужно было поскорей отыскать и убить собаку всего лишь ради спасения одного Человека, - собаку нужно было разменять на Человека - жить останется один из двоих... Собаку вскоре нашли и по всем правилам бойни забили. Корейцы дружный народ, мудрый и деловой, практичный и решительный! Уж это я знаю. Надо - значит надо! - все сделают без эмоций, без лишней лирической суеты, им не нужны аплодисменты.
...Собаку в одночасье разделали, жир соскребли, в печи приготовили, слили жирную массу по банкам... Счастливчику осталось только одно: лечиться - проявить силу воли, упорство, рвение во имя будущей жизни!
Отец пил и пил, что ему подарила рослая массивная, но бывшая, собака Данко долго. Пил жадно: понимал что к чему. Поглощал он каждый день собачий жир так старательно и целеустремленно, что роковая болезнь всех бродяг отступила. В конце концов зарубцевались, "зацементировались" обе половинки органа дыхания. Батя-боец окреп, и стало ему жить хорошо и легко - даже весело!
Так мой отец остался на свете жить, "увильнув" не от бомб, а смертельной болезни. Его спасли, вытащили из трясины страшного недуга добрые мудрые восточные люди... Он долго и упорно боролся за жизнь, хотя и не ходил в атаку, не мерз под немецкими пулями в сырых холодных окопах, не попадал под осколки разрывов - и в этом ему повезло. Зато чуть не загнулся от туберкулеза...
Был батя, сколь его помню, философом, негордым романтиком, душой коллектива эстрадных артистов и просто хороших веселых людей. Да и станешь, пожалуй, в зрелой жизни ходячим бродячим философом и душой коллектива - после такой свирепой лавы пережитого!..
А еще батя был в быту частенько суетлив (ближе к старости), но по ходу лет он приобрел еще и чудесную гибкость Ума!.. Рассуждал часто не только об уникальном явлении на Земле Человека, но и о бренности всего сущего на планете...Однако любил он эту Жизнь - очень! Учил и меня батя этому, но не все ему удалось на поприще воспитания - не все...
В старости стал удивительно проницательным и отменно красивым. Этому научить человека нельзя. Он стал как бы в чувствах своих всецело универсален, непостижимо устойчив, хитро, дотошно пытлив! Как будто вся эта тяжелая "околовоенная действительность" научила его оборачиваться то и дело назад, чуть-чуть осторожничать, выверять в сложных буднях шаги - постоянно чего-то на пути опасаться - опасался незнакомых людей? - и их тоже.
В стариковские годы его слишком непростой многослойной красивой жизни я видел, что в нем есть, присутствует живучий, им не изжитый из недр страх: отец не очень то верил людям, научился к новой жесткой и прагматичной среде приспосабливаться, уступать чужой, часто грубой и злой воле, уходить от словесных безумных схваток. И во мне это тоже есть.
Отец всю свою жизнь нежно любил музыкальные инструменты. Собственноручно собирал барабаны, потом уносил их из дома, продавал кому-то в музкругах - на стороне. Однако, в эти взрослые его дела я не вникал, не совался, - был всегда далек от подобной "коммерции"... Каждый год, пока я упорно корпел за пианино, занимался под присмотром "бульдога" до опасной недетской усталости, батя приглашал в дом опытного настройщика для настройки фано. Он знал всех мастеров по настройке, с ними общался. Мне говорил, что супернастройщиков с абсолютным слухом в городе единицы и они всегда нарасхват! Стоят дороже золота и их слух, и их золотые уникальные руки!..
Не раз я наблюдал просто жуткую для меня, пацана, картину: приходил днем из школы, заходил в зал и упирался глазами... - в полностью им разобранный голубой, почти что священный, аккордеон!.. - меня пугал сам вид разложенных на гладком крашенном полу частей загадочного божественного инструмента! Как будто с согласия самого человека-инструмента, его взяли и решительно расчленили, распотрошили как куклу, разложили для всеобщего обозрения - смотрите, что во мне есть!.. - во мне заходилось, замирало чуткое детское сердце, и я был против такого откровенного "безобразия"! Но батя к "расщеплению инструмента на части" относился очень спокойно. Он не паниковал, он знал, что с ним делать, как, в каком порядке обратно собрать. Мне же казалось, что собрать обратно его невозможно и бедный инструмент погиб!..
Этот легендарный голубой аккордеон видели и щупали многие люди нашего города. Трофей пережил целое поколение, а скоро и два. На подаренном аккордеоне батя играл и в армии и на гражданке - долгие зрелые годы... Отца часто звали на свадьбы, в другие рестораны, желая иметь такого чудного "лабуха". И несомненного артиста. Потом отца манили в детские садики по певчему профилю, иногда - на важные пикники среди лона природы! Все было...
Батя играл на любимом мерцающем инструменте легко и душевно. Пальцы его семенили, летали, бегали по черно-белым клавишам без устали, не убегая при этом от томной премудрой печали...
А время все шло и шло, жизнь медленно от него утекала. Но батя все играл и играл - пока не случился коварный удар, приведший к правостороннему параличу: отказала правые рука и нога, онемел весь правый бок, оцепенели его беглые гибкие пальцы... Эта беда произошла уже в старости - в 90-х годах, однажды...
В последние годы, перед почти смертельным сердечным ударом, батя играл всегда молча, как будто бы в волнах светлой безбрежной печали. Мне нравилось сидя сбоку за ним наблюдать. В нем жил - и я это в нем обнаруживал! - лишь прошлым векам известный, удивительно интересный Дух Мелодичности, а не просто шумной музыкальности, который в наш новый век всецело хищного и пошлого капитализма уже, увы, не присутствует нигде и ни в ком, - ну почти что ни в ком...
В нем болела и все-таки чудно пела - "Большая Босая ДУША"! - вам такая не снилась!.. Иногда в нем сочилась обида-отрава, в нем блуждали сиротские горькие мысли, как несчастные в холоде глубины рыбы...
В 2000-м зловещем году отец внезапно скончался от второго удара - от разрыва больного сердца в реанимации больничного комплекса, куда его положили на "сохранение" - на "дожитие"...
Запасов здоровья в конце двадцатого века у него уже не было. Пожилой человек попросту надорвался, захлебнулся в новом непривычном быту, в проступившей ненужности, в отчаянной "муке каждодневного доживания"...
Его очень тонкую и ранимую человеческую СУТЬ - мало кто до конца понимал. И, поскольку пальцы ему служить навсегда отказали, - играть на аккордеоне теперь он не мог. От этого рождались страшные душевные муки. Получилось так, что последние свои годы он прошел по холодной жестокой земле в одиночестве...
В правом углу моей маленькой писательской комнатушки, на южную стену которой приклеен безбрежный весенний разлив, - вид на Цимлу, - стоит и давно пылится тот самый голубой итальянский аккордеон в допотопном фанерном футляре. Друг и кормилец всей нашей семьи и отца. Я его берегу как память - сам на древнем инструменте не играю - и не умею, и не хочу. Не хочу его трогать - пятнать пальцы отца, мучить усопшую душу - не заслужил я этого, нет.
Меха на нем в нескольких местах по углам слегка дырявые. И если взять аккордеон в руки, начать растягивать и сжимать с усилием - он запыхтит, забухтит, заявит протест! - "Не бери ты меня в руки, не трогай, я не твой друг, не твой я верный товарищ, моего хозяина и друга теперь нету, и его не вернуть мне обратно!" - То есть не хочет одушевленный былой отцовской игрой аккордеон, чтобы иные руки, кроме рук его, касались потертых уставших за жизнь клавиш... Не нужно теперь драгоценную реликвию мучить, пусть она, эта ценность, себе в углу так и лежит. Инструмент - это память о прозвеневшей красивой жизни - вдруг когда-нибудь оживет? А кто это знает?..
Помню я и то мое музыкальное время, когда из юного меня усиленно лепили добротного добытчика пианиста! Лепили - вращали "гончарный круг"! - точили, ваяли, секли по чувствам, но не доделали стройный красивый "бюст", ("человеко-кувшин") - не смогли, не сумели меня одолеть - мое сопротивление "материала"!.. Не то чтобы я был в юности неспособным кичливым уродцем. Скорее наоборот: - я вершин бы достиг! Если бы меня всего не выжали эти взрослые самодуры как покорную губку, как некогда сочный полезный лимон! - жали и перестарались! - Я издох, я совсем утомился - устал до предела в 16 лет! Где такое увидишь? Абсурд! И, завязал я тогда, покончил в тот год с родным пианино навеки... Но об этом уже я писал. А теперь с добрым сердцем продолжу об отце-музыканте...
...В уже зрелые, умеренно счастливые свои годы, начиная с даты моего рождения ("на светлые небывалые радости", на ошибки и тяжелые муки), и кончая "светлым" моментом его ухода на пенсию, - батя трудился с радостью и прилежно, искренне и упорно, как заведенный милый гномик, в следующих городских местах: колесо со шпилем - заведение Маяк. Потом переманили в кинотеатр Гвардеец. Затем был оркестровой звездочкой в ресторане-гостинице "Волгоград", потом "кейфовал" в кафе-ресторане Березка (около Победы), кинотеатр Победа тоже был потоптан могучим моим лабухом- отцом - побывал он кругом, везде! Много людей его знали, любили... Круг общенья был очень велик в его арсенале! Почему он так "бегал"? - Он весь был в меня! - Я тоже лихой перебежчик, бегунок, несогласный опасный летун и шатун! "Электрон" по натуре - в металлическом проводе Мира!..
Поменял батя мест немало... До сих пор я точно не знаю - ругался ли он с начальством, когда из заведения навсегда уходил? Вряд ли. Он на Большой Доброте был замешен, помешен! Но места все-таки и однако менял... Поиграл он для хмельного народа и на аккордеоне, и на трубе, позже освоил и крючком изогнутый саксофон, и тонкую "пастушью" флейту... далее был, царил, ликовал барабан - не один, - а целая ударная установка! Был много лет он "ударником" - в прямом смысле слова...
Такая уж порода, структурная духовная аура у этих жизнестойких ресторанных лабухов-хохмачей. Любят и ценят они всем своим существом это шикарное, доходное, сытно-пьяное и веселое дело (и место!) - отними у них хлеб с икрой, день с игрой - и они пропадут, запьют, затоскуют и сгинут - так потом с отцом и случилось.
Закрутилась, завертелась на основе вдруг вернувшегося к доходяге здоровья его ресторанная шумная калымная жизнь, заметелились вдохновенные белопенные будни... - так и прожил он всю свою жизнь закадычным приветливым исполнителем разных хороших песен - настоящим большим музыкантом никто из лабухов не был. (я же был только миг, только считанные минуты, когда отчаянно догонял тот детский резвый оркестр!) Батя регулярно, каждый божий день, спешил на живую, всецело любимую им работу - к семи вечера. Но являлся не точно к семи, а всегда с определенным запасом минут для подготовки выхода на арену!
К этому часу в зале начинали собираться хорошо одетые люди. Музыканты являлись из-за кулис абсолютно молча. Артисты решительно рассаживались по своим местам, а минут через пять творцы удовольствия отдыха - дружно начинали дудеть, умело изящно пиликать, привычно легко перебирать белые и черные клавиши, бить двумя "смешными маленькими палками" по разновеликим барабанам... Работали слуги людей на оркестровой сцене до часу ночи... потом праздник кончался... клиенты уносили ноги, а музыканты - кормящие инструменты за кулисы... Переодевались лабухи у своих маленьких шкафчиков, рассказывали острые сальные анекдоты, делили честно добытые за вечер "башли" на всех поровну. Никто никого не обижал... Никогда - музыканты - честные люди...
Потом музрабочие шли к своим верным друзьям - к любимым поварам в логово кухни. На уютной пахучей кухне, где-нибудь на обочине котлов и плит, обмывали успешный свой день - дышали легко, пьяно, свободно! - принимали на грудь, расслаблялись, глупели... - так продолжалось долгие средние годы.
Отец все больше и больше пил. Но теперь пил не собачий противный жир, а регулярно и с удовольствием - хорошую пшеничную водку...
После работы домой приходил, как правило, пьяным. Всегда был уставший, беспокойный, а нередко - накаченный необъяснимым гремучим злом... Но, несмотря на тоскливое душевное состояние, он никогда не забывал при этом положить на стол пару заварных пирожных, которые мы, дети, очень любили. Это был его дар своим бедным отпрыскам, которые несмотря ни на что ждали от отца подношения! Пирожное как бы наполовину уменьшало его вину перед нами... Удовлетворяло его чувство отцовства... Он так приучил нас --меня и сестру - к заварным побрякушкам, что когда вдруг случалась осечка и пирожных утром на столе не оказывалось, - на меня нападала жуткая мещанская хандра, мещанская мне привитая плесень, - я страдал без желанных лакомств - я чах на глазах.
Именно в эти "средние годы" батя часто по ночам люто скандалил. В пьяном уродливом виде он грубил, хамил своей жене (нашей маме) и своей матери, бабе Шуре, которая все же как-то пыталась защищать невестку от очень нехорошего раздраженного сына-артиста, но это плохо у нее получалось...
Меня и мою хрупкую белокурую младшую сестренку Алену - отец никогда не трогал руками (по ходу скандала). Но еще в 60-е годы основательно обоих запугал. Запугал ни на шутку - своих же родных детей своим злым артистичным взрывным поведением! - Его пьяного страшного голоса мы, как бомбежки, в детстве боялись! - Боялись его постоянно, когда он в тайной ночи выступал, потрясая крепкими красными кулаками! Когда "деспот" выступал, изливал свою боль, свое Я, - у меня, тощего, но не хилого пацана, от его артистичного голоса леденели ноги и руки, мертвело лицо, цепенела детская душка! Когда этот "милый и добрый выпивоха" - выливал черным ливнем на всех свое застарелое недовольство жизнью от присутствия непонятой им жены, - мне становилось плохо...
В зрелые свои годы запуганная в раннем детстве моя сестренка так и не переборола к нему полускрытой глухой неприязни. Она не полюбила, не могла полюбить своего агрессивного в пьяном виде отца, это понятно. Да и отец к ней, своей дочери, потом, до конца жизни, относился весьма прохладно, без высоких родственных чувств, без отцовских эмоций.
Другое дело я. Да - тогда запугал меня не на шутку! Не буду Вам пошло врать: было такое дело - я долго, как трусливый заяц, его чрезвычайно боялся! Но по течению времени, с течением сложной огромной жизни - ему все в нем плохое простил, все плохое в поступках забыл - отсек, отбрил, отстегнул, выплюнул... - и смог, полюбил его нежную яркую сложную Душу! Полюбил как большого поэта! А за что полюбил? Главная причина моего взрослого прощения состояла в том, что он однажды решил показать мне, малолетке, живой живородящий МИР. Мир огромный, великиц, красивый! Он вывез меня на ПРИРОДУ! И я полюбил ее навсегда - захватив в свою душу и отца!..
С этого и началась наша пожизненная дружба-любовь, в какой мы себя осознали, как самодостаточные личности на фоне возникших живых отношений к земному богатому и великолепию этого Мира! -
Посвящение в Бродягу, в вечного чувственного Путника Земли - было прекрасно, упоительно, незабвенно, НЕПОРОЧНО!
А между тем, являясь носителем, накопителем артистического экзотического обаяния, он в последнее время заметно преуспевал в том мире теплых душевных отношений, в том знатном, престижном русле тонкого и умного общения, где обитали-жили самые известные и интересные люди города...
Например. Как умею - рисую. Превосходный музыкант, вчерашний апостол от музы, неистовый весельчак, душа романтичных пьяных компаний: невысокого роста, изящный оптимист Журавлев Анатолий! Он был многие годы лучшим другом отца. Но только до 65-го года. Красивые, проницательные, вроде бы детские, широко открытые глаза, кудрявая черная шевелюра - почти как у поэта Пушкина - искрометная вольнолюбивая, как и у героя-гусара натура!.. -
Журавлев Анатолий жил на земле недолго. Он утонул в реке Волга в 65-м году рядом с берегом полуострова Крит - во время очередной свободной мужской попойки, вдали от эстрады и родного дома, где его ждала в тот день молодая душка жена... Он решил "скрыться в воде" от пекущего голову солнца, - решительно прыгнул с разбега в холодную волжскую стынь, и ... пропал в бесконечности мрака... Увы, так было, произошло в тот год.
Произошло ужасное и вполне обычное: у Журавлева в холодной волжской воде мгновенно остановилось горячее дружелюбное сердце... Ум друга отца с коварством холодной воды знаком не был, и за это сполна поплатился...
Отец же в тот солнечный праздный мальчишник (день слета веселых забавных непорочных мужей) с Анатолием рядом не был. Вечером, он как всегда трудился на своем доходном месте, ублажая эстрадной музой пеструю кипу клиентов. Домой отец как всегда явился после часа ночи, и что странно, - был вполне трезв и спокоен. Я ж, его сын-заяц не спал - ждал очередного ночного скандала. Чуть позже понял, что разборок сегодня не будет. Перед тем как заснуть, ворочался в своем углу на раскладушке, как будто детское сердце предчувствовало неладное, но не связанное с обычной ругней, которое еще всем предстояло. Сестра тоже не спала и чего-то ждала в другом углу, леденея всем хлипким тельцем, обмирая по привычке, пока без всякого повода!..
И вот к дому на Енотаевской в районе двух часов ночи подъехала грузовая машина ( она заехала к нам по пути из морга), из кабины навстречу отцу, вышедшему уже в предчувствии из дома, вылез знакомый шофер, подошел и сообщил бате, что Анатолий погиб, утонул в Волге - так вышло...
Помню, как мой бедный сильный отец схватился от горя за голову (я это видел!) - оплел ее своими руками, словно лопухами, пытаясь предельно закрыться, зарыться во тьму от страшного дикого мира, и стал также дико, леденяще кричать на всю улицу о том, что у него отнимают душу!.. Ему было так больно, так горько, так страшно жить в этот миг, как будто его казнили на плахе, поочередно отрубая конечности!.. - Друг Журавлев прожил в полубреду радостного розового запоя 38 лет. Он с юности много пил, не знал продыха, не имея воли пить бросить. Радовал близких людей своей очень обаятельной нестандартной натурой. Кроме кроткой и нежной памяти о себе ничего никому не оставил...
Десятилетием позже, когда душа отца от настигшего его горя отошла, остыла, стала намного спокойней, а на самом -то деле намного мертвей, суше, уже в пожилые годы, батя встречался, душевно общался, сталкивался с известным артистом музкомедии - Сергеем Алоянцевым - ярким и очень породистым представителем тонкого комедийного жанра. Я был тогда еще молод. С артистом Алоянцевым не знакомился, не сходился, а видел всего два-три раза за пределами музкомедии: грузный, объемный, шикарно красивый, очень большой внушительный человек - с необычно аппетитным лицом доброго сказочника- корифея... Отец показывал ему мою первую романтическую поэму (Живые ливни спасли жизнь!)... Он читал поэму при мне, плутовато улыбался моей "невинной наивности", кое-что он отметил и лукаво-весело похвалил. А потом заявил, что поэт должен жить как бродяга в дороге - изучать, обнимать этот мир, - а иначе искра его гаснет, а чувства закиснут - уйдут от поэта... Так сказал корифей Алоянцев. Я очень стеснялся его, такого известного и большого. Он казался мне славным мудрым гением, хотя был "простым корифеем"...
В годы форсированного обучения исполнительскому искусству мне не один раз доводилось (в дневное время) посещать ресторан Волгоград - место батиной музыкальной службы. Отец специально, намеренно водил меня по узким длинным коридорам закулис, приглашая меня ознакомиться с бытовым миром артистов эстрады. Предлагал мне, юнцу, хорошо вокруг осмотреться!.. Потом тащил меня на оркестровую сцену, показывал разные инструменты, а меня самого - своим братьям-коллегам, - дабы ко всему и ко всем привыкал. Но - не сбылись его сокровенные планы и стремления, все эти походы мне не пригодились, не послужили...
В те грандиозные 60-е годы в очень приличном оркестре эстрады - рядом с начальником трех разновеликих барабанов (моим добрым и деликатном отцом) - на новом блестящем аккордеоне цвета темного мрамора солировал, выдавал волшебные певучие звуки молодой Анатолий Климов - будущий известный Волгоградский композитор.
В 50-х годах молодой Анатолий уже писал небольшие пьесы, неплохие, изящно порхающие вальсы, замысловатые полонезы, и прочие скромные миниатюры. Его быстро заметили представители музыкальной элиты, обложили рекомендациями и вскоре направили на учебу в Ленинград в консерваторию в класс Композиции... Там, в консерватории, он долго упорно учился и добыл себе красный диплом!.. Вернулся домой, на любимую Волгу, логично по взрослому обосновался, осел на законных основаниях в училище искусств, стал "матерым мэтром", уважаемым гражданином, важной красивой персоной... Сегодня его лица я не узнаю - совсем чужой дядька! А вот лик его славной молодости я еще помню. И вот Вам мой кроха-рассказ о чудном молодом композиторе-рыбаке Анатолии Климове.
Давно это было. Тогда я был совсем юным и неопытным "натуралистом", по сути-то глупой "верхоплавкой", пока еще только частично, а не полной душой полюбившей жемчужину-Пойму... - а Климов был тогда уже не мальком, а вылетевшим на большую дорогу Удачи, на полосу взлета к Успеху крылатым бойцом-удальцом, подающим большие Надежды! И вот тогда, однажды собравшись, мы втроем подались на рыбалку! Я, отец, и он - третий.
Еще до рассвета мы встретились, словно внезапно сомкнулись, сплелись в один чувственный радостный узел, - у бывшего пивзавода, опасно нависшего над речным обрывом, от стоков которого и днем и ночью разило по всему побережью! -
Уже не один раз я виделся с начинающим весьма милым приветливым композитором. Относился к нему как к старшему брату, как к взрослому доброму товарищу. Однако, с большим интересом за ним наблюдал: любопытство меня съедало! А вовсе не зависть... Меня тянуло к таким необычным и одаренным людям. Я глядел на него словно на редкую экзотику из зоопарка! -
Его всегда стремительная походка, летящий вдаль фасонный силуэт героя, его очаровательная и естественная резвость, и в то же время скромность в попутных поступках - меня, еще мальчика, - все в нем подкупало!..
Итак, сильно недоспав, с первым сигналом белесой Восточной Зари, мы переехали на катере Волгу и почапали мимо Бобылей на Бакалду. Шли на крутой песчаный берег Бакалды за судачками - ловить их надо на живца.
Через час, когда разительно, выразительно просветлело, дошли наконец, до места.
Ни я, ни мой бывалый юморной отец - никуда не спешили, созерцали Зарю, небо, воду, деревья... разматывали судачиные снасти с ленцой, о былых приключениях мы охотно с отцом говорили... -
Краем глаза, а потом и во все глаза, я - узкогрудый, но любопытный волжский скворец, тонкий созерцатель НЕОБЫКНОВЕННОГО в родной ПРИРОДЕ - смотрел на кромку берега, где у самой воды колдовал молодой творец Климов:
Вот он стремительно, без суеты, без лишних движений - сбросил с четырех мотовилец белые лесы, вот живо расправил все опасные поводки, ощупал садок - нет ли дыр, - натыкал сторожков, прицепил к сторожкам колокольчики, - все бегом, все легко, весело, радостно и красиво! Вот зацепил одним пальцем ведерко, схватил метровую сетку и ринулся вверх по песку в сторону ближнего леса!.. Около небольшого леска есть маленькое травянистое озерко-лужа - Анатолий к нему устремился за мальком...
Не прошло и семи-восьми минут, как "снаряд-композитор" к нам скатился с откоса обратно! Вот уж скорость! Учись, клоп-пацан! В левой руке у Климова - мокрый малечник, в правой - ведерко с насадкой - насадка готова - можно ловить!..
Все Климов делает быстро, легко, вдохновенно - натура такая! Вот сажает мальков и швыряет в пучину! Поражает огонь и азарт, и нацеленность к цели - на результат! Вот бежит к закидной - подсекает и тащит!..
В тот ясный далекий день мы пробыли на горячем песке Бакалды только до обеда. Климов носился - от закидной к закидной - вправо и влево - почти что забыв о тех, с кем на лоно приехал! Натура такая! У молодого композитора часто и лихо клевало! Композитор нас начисто обловил, обошел как детей, на повороте! Потом стал шутить, как мой отец, и светло, словно бог, улыбаться...
Тут я и понял - я ему не соперник, не друг, и не ровня: он намного крылатей, он выше меня, он намного сильнее, умнее. А я что? Я пацан-недомерок...
От него мне частица напора и веры досталась в наследство, его личности я от души навсегда благодарен!..
...В одухотворенные, памятные, "голубые" 60 -е годы - мы часто с отцом выезжали на заветную рыбалку. Рыбалок незаметных, незаветных - у нас попросту не было. Иногда прихватывали и моего двоюродного брата Серегу. У нас было несколько любимых направлений...
В те, тогдашние допотопные времена - "укороченные танкеры" - Луна и Сатурн - неторопливо, по -дедовски, по -стариковски пересекали широкую реку и степенно заходили глубоко в затон (не как сегодня) и потом приставали к деревянному причалу, привязанному двумя длинными тросами к гористому слободскому мысу, от которого начинался Краснослободский речной порт...
Сойдя в глубине заводи-затона на скрипучий дебаркадер, мы дружно карабкались по земляному откосу вверх, выходили на ровное земляное место, ну и потом знакомой улочкой спешили, пыхтя, на автобус... В пути просыпалась ДУША! Она в нас уже пела! По дороге к автобусу менялись ГЛАЗА - в них уже шел ПРОЦЕСС! А рядом - родной человек, батя, - он шагал не за рыбой - он шел для общенья с народом ПРИРОДЫ. Я был крепко привязан к нему нам обоим не видимой "леской". Мы готовы уж были - звездам души певуче излить!..
Отец, скажу Вам откровенно, любил Природу и Рыбалку примерно до 57 лет. Потом точно "отрубило". Он словно "вырубился"... Такое бывает и с рыбой: то клюет она, а то словно "отрубит" - колокольчик замрет над водой, поплавок помертвеет...Я не оговорился: наступил в его жизни тот печальный несимпатичный момент (как бы предательства), когда все ЭТО просто отпало, отвалилось от сердца... Самая лучшая, самая тонкая и живая чувственность в батином сердце окончательно окостенела. И когда я однажды, вернувшись домой с интересной поездки, зашел к нему на Рионскую и поинтересовался, почему он меня не поддерживает, не ходит в походы, почему вдруг забросил рыбалку, он мне прямо, в его стиле, ответил: - "Пропал интерес. И к ужению, и к походам, и к любительской суете..." - Но почему, разве такое возможно?! И уже много позже я все понял и сделал вывод: к нему, моему боевому отцу, просто совсем не в гости, а на долгое поселение, явилась ведьма-судья-старость... В человеке поблекла, пожухла живая Душа... Старуха Старость вошла и "задула свечу любви"... А я то думал, что так не бывает, - а вот же бывает... Такой был заядлый бывалый рыбачок-черпачок... - и весь вдруг потух, обмелел, стал домоседом, простым рыбоедом, покладистым отступником, мещанином-угодником, любителем не порыбачить, не побродить по займищу, а погрызть семечки на "завалинке", погуторить с таким же соседом на лавке, вспомнить прожитый путь... Увы.
Зато теперь, на последнем старческом рубеже, на скудных хлебах заработанной пенсии - он стал чертовски удивительно компанейским! И это меня, пока еще рыбака, удивило... Отец вдруг проникся - весь - от ушей и до пят - притягательным бытом, самобытным восприятием близкого крова, магнетизмом обычных вещей!..
Вторая его жена Н. Афанасьевна ( с мамой он развелся в 70-х годах, покинул Енотаевский очаг и ушел жить к ней на Рионскую) - была бабой по-русски очень прямой, удивительно откровенной, физически большой и всегда практичной "упругой супругой"... Хотя я до сих пор не знаю-не ведаю - любила ли она моего заводного отца, или же просто хотела его иметь, как человека живого возле себя, возле своей персоны, - дабы не быть одинокой в быту и на лоне Природы...
Но чего у Афанасьевны было не отнять - это ее красивую щедрость, живое радушие к знакомым и близким людям, завидное гостеприимство, которое шло из женской восхитительной жалости!..
Ближе к "замшелой скрипучей старости", ближе к концу века чудовищного нацистского эгоизма мой добрый отец и вторая жена Нина А. вроде бы, как бы, сроднились, "предельно срослись", стали дуэтом (стали дуэтом даже пить)... Иногда могли отпустить тормоза и яростно, почти бешено поругаться, но тут же, вернувшись к уму, искренне, тепло и приветливо помириться! После чего, чтобы отметить победу новой как бы помолвки, для любимых святых застолий решительно зазывали бесценных Сталинградских гостей. Скажу Вам, чтоб знали Вы это: всегда умели наши любвеобильные певучие до родниковых лечебных слез родственники вовремя возникнуть на горизонте приюта, - радостно самоотверженно появиться из дальних окрестностей стокилометрового города, дабы сердечно попеть, посмеяться, попировать, как птички на воле! При этом стало традицией: откушав тети Нининых угощений, гости всегда просили отца об одном - достать голубой мерцающий аккордеон из старого шкафа - чтобы ДУШУ ПРОГРЕТЬ, чтоб попеть как испить, в мире нот чистоты высоко пообщаться!..
После двух-трех разумно-гуманных тостов Свет-батяня вставал из-за стола и вытаскивал из угловатого футляра драгоценный армейский подарок... - Это был излюбленный священный ритуал - лучшая из земных привычек! Наслаждение корней Духа! Крик лучезарной певучей Души!.. Но батя пел не всегда, чаще подыгрывал хору... умели гости попеть, очень даже умели. Пели песни чудесной эпохи... слезы радости тихо капали на пол, а инструмент в руках "тамады", в руках старого мудрого человека мерцал таинственным заколдованным светом. Я всегда ощущал неподдельную эйфорию, тот особый душевный кураж...
Батя молча степенно играл... Делал то, чего хотели любимые гости. Предельно задумчиво отражались в моих чувствах его карие русские глаза музыканта... Во время умной душевной игры глаза исполнителя смотрели куда-то в одну точку... Он вспоминал свою прошлую жизнь, дни беды и удачи, свет и тьму прошедших мгновений и те роковые земные потери чего-то родного в себе.
Долго пели хорошие русские песни близкие славные люди. Остро щемило, ныло, томилось, глядя на старика-отца, страдало от натиска крови - мое несогласное с этой болью сердце, обретали благодарение мои сыновни очи - я снова отца любил несмотря ни на что, - несмотря на былые обиды, и был счастлив вблизи его славного духа... Слушая самих себя и его задушевную игру на инструменте, люди забывали о горестях, о прошедших обидах, о нескончаемых земных делах, о предстоящих проблемах, о новых заботах...
А батя играл и играл. Его Русская Душа Человека - снова улетала туда в Прошлое! Весь он был где-то ТАМ, а не тут, - где-то ТАМ, а не здесь рядом с нами: отрешен, "замурован в печаль", перевязан веревкой- тоской... - весь изранен судьбою жестокой... - Может быть, был когда-то Любимой предан- забыт? А была ли у бати такая?..
Трудная была у него юность: становление личности совпало с сороковыми... трагична была и молодость... Лишь в бродячем, совсем свободном, совсем любимом и светлом детстве забот было мало - какие заботы! - Удалось бы зацепиться за проплывающий плот - и нет больше у детства иных забот!
В 17 лет он пережил такую бомбежку... - Мне, фотографу его философии, такая и не приснится... Такую чудовищную "процедуру умерщвления" целого поколения... - цепь жестоких налетов черных уродов!.. - Когда тебе кажется, - ты уверен, ты уже ждешь: что вот-вот тебя прибьют как букашку!.. - непонятна мне суть земных сатанинских людей, этих гордых ничтожных арийцев - что в них есть от красивых людей? - лишь гордыни походка...
Потом было отплытие на "спасительной барже" - которая могла запросто стать для сотен людей - просторной конечной могилой (как и щель земляная) Отплытие - было только попыткой выжить, - но попыткой удачной, успешной. Горстке людей повезло: они сохранились для будущей жизни. А батальоны за батальонами гибли в огне и дыму - солдаты себя не хранили, не берегли, но и воины втайне мечтали о Жизни! Тогда зачем на Земле это зло? Где же бог, тот который все видит, все может? Как ужасно все это - как огромно безумье отдельных видов людей... - до чего же дошел сатанизм на планете! - Разве можно друг друга так алчно кромсать? - Что за "души" живут на земле? Отчего они есть? Почему они сеют беду, кто дал им такое право???..
...Дальше жизнь молодого отца протекала вдали от родного дома, от матушки Волги. Далеко не простое, мрачно-тягучее существование на чужбине, в иных далеких краях - круг судьбы я в письме повторяю - гнет забота напомнить о долге, и пугают раздумья о быте паскудном, убогом, ничтожном.
Потом был долгожданный призыв на службу... Служба в суровом тылу затянулась на шее петлей, довела человека до тяжелой известной болезни. Но судьба все ж лицом повернулась - на батю гуманно взглянула: появился премудрый ангел - кореец, дал совет золотой Человеку!.. А потом - погубили большую собаку. Она - жизнь прожила для отца - ему жизнь на Земле подарила! - Оторвали ее у себя... Он, отец мой - пророс из прекрасной беспечной веселой собаки и построил на Волге семью. Только спасся от страшной болезни, только чудом окреп, - а уж я из глубин естества появился - от слиянья в лобзаньях - случайных высоких молекул!..
...Батя не шел по трудной дороге судьбы крутым героем- армейцем Солдатом-героем. Бесстрашным он не был - разве что в раннем детстве? Умным был, мудрым тоже. Знаю: чувство самосохранения было ему не чуждо, не противно натуре. Он же был музыкант, пусть не высшего класса. А служители лиры стрелять по сердцам не стремятся и чаще всего не умеют... - рвать на части врагов не желают, не склонны натуры... - музыкантам противно безумье двуногих чудовищ... - называемых ложно людьми. В ярком рвении Духа живого - во что бы то ни стало выжить, - пройти через всякие преодоления и жить в мире дальше - назло зверю- нацизму - ему - Человеку Российской Земли - не откажешь... Волевой был однако солдат, истый "клещ-пехотинец" - не оттащишь клещами от Жизни!!! Не заставишь раскиснуть!!!..
В рыхлой старости, до дней последних, батя бегал трусцой, подтягивался и отжимался на школьной дорожке - до опасной одышки! Исполнял и такой ритуал: кормил из рук "диких" голубей - знакомые голуби его совсем не боялись - шли к нему, как к своему дорогому другу... А еще он всегда стремился приносить близким людям посильную помощь.
Но однажды мой часто вспыльчивый батя малоприсущих ему отрицательных эмоций не удержал и вошел с окружающим миром премудрой второй половины - в безвозвратный глубинный конфликт, - точно в дьявольский омут с откоса свалился!.. Мне больно было все это видеть. Обидно за него, за батю! Отец, как и я, совсем не любил и не жаловал (не уважал) заносчивых коварных военных людишек, что гордо носят перед простыми людьми свои лычки, гарцуя как павлины при этом! Таких вот зазнаек - в жизни не счесть и поныне... Погоны офицера рождали в нем больше открытый сердитый протест, чем людское светлое уважение. Иногда возгорался в его душе бунт, вызывая ругательную отрыжку! Наверное, были тому причины. Дыма без огня не бывает.
Муж дочери Афанасьевны - был чиновник-полковник, - отслужил он свой век спокойно. Без особых серьезных ранений. Отец часто с ним спорил, несдержанно вздорил. Почему -то считал, что они - кто в тылу "отдежурил", отработал часы и лета, - дармоеды, заносчивые самовлюбленные трутни, ну и многое чего еще в том же враждебном духе! В конце концов отец всем им, заносчивым жабам, выдал! Перестал терпеть их синхронные каждодневные бытовые упреки, намеки на бесполезную ничтожную старость, убогую каждодневную суету сует, и прочие гнусные взрослые пошлости! - Он им так в тот день выдал!.. - трудно и описать... - батя влепил им в глаза, в переносицу - кто они есть на Земле! - Он выступил перед ними однажды ярко, легко, как солист и солдат от высокой духовной эстрады! Он с присущим ему ядреным кучерявым жаром надрал эту кичливую семейку - крепким живым литературным словцом!!! - Вот так!
"Дафнии" ему дерзкого стариковского выпада не простили, на него резко и хищно тут же наехали, окрысились, опростились. Стали тихо отца ненавидеть, а значит гноить, травить, задевать то и дело его больные болячки, источенные жестоким временем сердечные нити-струны... Эти двуногие ядовитые пучеглазые "тритоны" - долго его томили, провоцировали на очередной жуткий звонкий скандал, вызывали в нем стариковскую истерику, слепящую ненависть обиженного на злую жизнь "ребенка"... Все это, вся эта подноготная мерзость людская - не выдумка - все это было! Этот внутриквартирный "выкидыш мещанского духа" долго и подло терзал старика, пока мой сильный батя не умер. Просто однажды отказало замученное упреками пожилое сердце, и я, его родной "снулый сын", не уберег его от ухвата "хороших людей"...
Не сразу я, "снулый сын", понял, что сначала не сердце, а он сам - его самобытный метущийся дух - отказался от обрыдлого подлого мира, от мелких кусающих челюстей жалких людишек, что скребутся, щебечут, квакочат по жизни, а по ходу - все жалят и жалят - все ищут блаженство распятий!..
Впервые я осознал, что мой крепыш- батя душевно болен, когда увидел его на Симановском тракте. Он семенил по тротуару в...никуда - абы только не стоять на одном месте! И ничего, и никого вкруг себя батя уже не видел - мир полностью чудовищным скачком - утратил свой основной жизненный смысл... Я шел, спешил в свой суетливый Юстир на дежурную службу - я очень в тот день торопился и прямо против Симановской поликлиники - наши тропы случайно сомкнулись, сплелись: Навстречу мне шел старый седой лунатик, отрешенный от мира старик. Старый 74-х летний отец, давно дед. Он был в синем спортивном костюме, налегке завершая ежедневную часовую ходьбу по огромным просторным Ветрам... Сын с дедом сблизился, затормозил, раскрыл было рот что-либо выпалить по ходу движенья, - было к нему он "причалил", чтоб поддержать его "мудрым заботливым словом"... Но, у сына не вышло - сын увидел перед собой застывшие, остановившиеся, ничего не видящие глаза одинокого несчастного пешехода... Эти выцветшие на нет глаза уже не видели окружающей его грустно-гнусной материи - я тоже был частицей материального мира - а потому он не увидел и меня, словно я был не сыном, а только призраком- невидимкой...
...С болью, с тяжестью в сердце мимо бати уже проходя, (я ж торопился!) - его, моего старика, - не задел ни рукой и ни словом... - Словно душки родные навеки расстались: разошлись навсегда и исчезли как странные бренные тени...
Каждый из нас уходил в свою Бездну. Эту трагедию трудно живому прочувствовать. Ничего, никого больше не было рядом - мир отпал, как червивый кривой абрикос... Отец выпутался из липкой паутины давно надоевших человеческих связей, теперь уж совсем ненужных. Он вырвался наконец из среды, из бытовой вечной сутолоки - в реальную пустоту бесконечного одиночества и, через пять-шесть недель, умер. Ушел навсегда...
Я не стал возвращаться назад - понял боль и трагедию подлинной старости - тормошить, пробивать эту стену не стал... мне его тормошить ни к чему...
... Вернусь на многие годы назад. Опишу как могу его зрелость. Загляну ему в "ясность души!"
После совсем уж нелепой гибели лучшего друга Журавлева батя не впал (как впадают многие) в неживую холодную тягомотину самокопания, самоизгоя. Это не его стиль - не тот у него характер. Батя в тот средний период жизни на уход от людей в себя был не способен. До страшной старости было еще так далеко, далеко! Его ясное, даже очень красивое молодое жизнелюбие - зеленую тоску души легко за год победило. Перетерло тоску в муку! - Жажда большой и счастливой жизни, неукротимое стремление к широким душевным движениям в мире чуткой предметной любви - превышали его сердечный упадок и очень быстро заглушили в нем горечь серьезной утраты.
Уже через год, даже раньше, батя весь воспрял, стал как прежде предельно радушен, и как будто совсем позабыл прожитое, ставшее теперь для него столь далеким, что и не стоит о нем вспоминать - нету смысла...
А поэтому, быстро справившись со своим огромным внезапным горем, переплавив в себе печаль - в светлую легкую душевную радость жизни, захватив правой здоровой пока рукой завораживающий людей голубой аккордеон, - он с новой жизненной силой выздоровевшего зрелого мудрого человека пошел играть по садикам малым детям... Его, чуя его несомненный талант, без проверок, сразу же принимали на должность музработника - у бати не было случаев отказа! Работал одновременно в двух или трех садах - кругом мотался, везде успевал! Играл детям с ясным душевным настроем, для малых ребят он старался - очень детей любил. На занятиях с ними был свеж и прост (как теплое с пенкой молоко из под коровки!) - бери и пей - его теплую душу!.. Такой был мой батя (когда был он трезв) - когда был он на жизнь молодую настроен.
Лет пять он ездил на электричке в Бекетовку в один аккуратный небедный садик. А второй садик, где он музыкой воспитывал дошколят, находился совсем недалеко - за Царицей - в Советском районе - продольного гусеницы- города...
С детьми занимался отец по утрам, до обеда. После обеда он садился за стол и красивым почерком в разлинованных его же рукой тетрадях помещал планы занятий на месяц, которые требовало руководство детсадов. Писал эти планы подолгу, проявляя строгую любовь к чистоте и порядку!..
На днях я вспомнил хит-фильм "Джентльмены удачи". Там сыграл свою роль Евгений Леонов. Помните, как замечательный добряк и великий артист зашел на минуту к своим детям в детсад - а они ничего не едят! - капризничают, бунтуют, и воспитатели ничего с ними не могут поделать! С "отказниками" как нужно поступить? И вот тут Леонов-новатор, человек большого душевного таланта, нашел таки оригинальный выход: предложил детям путешествие на другую планету, а заодно и плотно подзаправиться перед предстоящим полетом в иные миры! - дети тут же все съели, голодным путешествовать нельзя...
Так вот, мой музыкальный Максимыч в общении с детьми был очень похож на любимого народного артиста. Да и внешностью тоже. Как только Юрий Максимыч возникал в проеме двери перед детской публикой - все в счастливом восторге кричали: - "Дядя Юра пришел!!!" - Их любимый родной артист - раскладывал трофейный аккордеон на коленях, закидывал за плечи ремешки, и начинал им играть, припевая - согревая незрелые светлые души своих любимых детей... В отце жил Светлый Дар от Теплого Бога, которого не увидеть никаким вооруженным глазом.
То же самое он делал, вершил, "вытворял", сидя на стуле, когда в дом приходили многочисленные веселые рослые гости. Они никогда не приходили по одному! Наша родня до потери пульса любила широкое застолье! Тут я не вру - сам не раз "нажирался"... Но застолье застольем, а ни разу того не было, чтобы батя тихо отсидел за обильным красивым столом без душевной игры, без исполнения заветных чудесных любимых песен! Всегда "дядя Юра" вставал, доставал свой мерцающий голубым светом армейский талисман, и будил в людях спящую Душу! - Открывал створки в Радость, Тепло, и Любовь - таким был отец-целитель.
Лет через десять после трагического исчезновения легкомысленного черноволосого кумира Журавлева, когда батя "заматерел", перестал чего-либо стесняться и его неудержимо потянуло на левый калым, когда он стал больше пить и ему стало уже трудно работать с малыми хрупкими детьми в садиках, не бросая при этом вечерней основной службы при ресторане, он решил регулярно подрабатывать на Мосту...
На мосту, близ вокзала, собирались разноликие "простаки" - чудаки-музыканты - похоронная команда духовиков. Регулярно, в любую погоду "дудящие с силой в дуду", срывающие с опечаленных похоронами клиентов невеликие плевые "башли", то есть, деньги, рубли и копейки... Оркестр обычно состоял из пяти-шести человек (трубы и барабан) - "джентльменов удачи"...
В точный, определенный момент, к Невскому мосту, что стоит много лет у вокзала, подъезжал небольшой знакомый автобус, из него выходил человек-наводчик и забирал оркестр на очередные похороны... Наверное, еще лет десять, а может и больше, батя в любую погоду - и в мороз, и в жару, и в дождь, - шел сзади скорбной процессии и привычно выдувал Шопена, абсолютно никого не стесняясь, - философски подходя к этому неизбежному "происшествию" на невечной Земле... И мне это в нем нравилось, я чувствовал в этом добрую зрелую мудрость!..
Помню, когда впервые увидел отца в похоронной команде - я был ошарашен, повержен, смят, посрамлен! Во мне словно лопнула, оглушительно треснула "хрустальная юноши гордость"! Меня всего охватило кипучее, могучее, глубоко скрытое негодование! - И это мой батя?! - Как он посмел дойти до ТАКОГО?..
Но, спустя несколько минут, рассмотрев его абсолютно спокойное, отстраненное лицо, сосредоточенное на особой работе, лицо отца-лабуха, обыкновенного калымщика, - я вдруг остыл и перестал суетиться. Прекратил "внутренне дергаться"... Стыд мой быстро прошел, как тот пар, улетучился, и я его понял, а в душе тепло пожалел. Я не стал и дальше осуждать его за свой выбор. Коль морально готов и к такой работе - пусть провожает умерших - кому-то и это делать надо. Ничего тут преступного нету. Это во мне вскипела гордыня! Но что толку быть важным и гордым? - Надо быть проще, мудрее, добрее.
В Брежневский "период застоя" - временного загнивания великих масс, - накануне предстоящей перестройки, убившей за два десятилетия миллионы русских людей, мой батя жил еще о-го-го как прилично! Хорошо, вполне весело, сытно. Его поразительному славянскому жизнелюбию и внутренней удивительно гармоничной доброте искренне восхищались, отдавая должное, многие окружающие его люди, знавшие его в свое "золотое время"!..
Он часто подбирал прямо на улице и нес домой, а дома лечил - кошек, побитых собак, голубей. Хотя больше любил он собак. На балконе батя соорудил большую кормушку для всех желающих птиц, а прилетали почему-то чаще прочих сизые и пестрые, непомерно суетливые жадные голуби...
Голубей он тоже любил, лелеял, кормил их с ладони, и делал это с таким неподдельным светлым чувством удивленного жизнью человека, что сами голуби его доброту тоже хорошо различали и никогда его добрых рук не боялись! Так как он - я совсем не умею. Да и даже, как он, я не пробовал - из меня не изгнаны злобные "бесы" - во мне много психоза и яростной резкости - я разучился ласкать людские тела и славные светлые души...