Когда мне исполнилось 24 - теория Абсолютного Счастья - была готова! С моей стороны нет тут никакого подвоха или злой насмешки, это голая правда, сумасшедшая быль, моя родная реальность.
Рукопись была пулеметом отпечатана на обычной примитивной машинке. По объявлению я нашел машинистку и теперь - в абсолютно готовом виде - новая золотая идея ждала скорейшего воплощения, оживления - в "организме больного народа".
Я - абсолютно уникальный безумец - на самом деле, совершенно серьезно, собрался ехать в тот год в Москву...
На оранжевую шелковую подкладку грязно-зеленой болоньевой куртки с треугольным откидным капюшоном самолично нашил, присобачил - огромный квадрат внутреннего очень важного кармана. В который и уместил, бережно уложил по порядку документы личности из провинции, а также: деньги, авторучку, недвусмысленные записки в ректорат, лезвия для бритвы, станок, адреса нужных мне московских гуманитарных учреждений.
Тревожно-счастливое, наисвежайшее то было и абсолютно безумное мое время решений, открытий, дерзаний!
Молодой челнок-человек безмерно дерзко, чисто, крылато, красиво верил в свою звезду, в свою несомненную и абсолютную гениальность, в свою "очевидную земным людям пригодность", в свой особо великий философский дар и неминуемый олимпийский успех, - провинциального очень неспокойного "пехотинца"! Верил индивид наконец в то, что уникальные мысли его, как кровяные тельца самой что ни на есть настоящей великой жизни, как животворные "квантики-фантики света" или же чистейшего горного воздуха обязательно, всенепременно, как пить дать, вольются в родные умы и души отчизны и просто заставят всех ИХ, всех Вас, всю огромную "грубую народную массу", в одночасье, как в сказке, переродиться, прозреть, из рутины гордо красиво восстать, прогнув вперед грудь - после прочтения Нового Человека, после скорейшего изучения новой теории Жизни!..
До этого похода в столицу "орел-пехотинец" успешно окончил среднюю школу под номером 43. Сразу же после обычного прощания с детской тюрягой, с молодыми смешными друзьями, поступил в политех на химфак, что тоже, как не крути, говорит в пользу моего "врожденного безумия деткости". Потому что ровно через три мертвых убогих месяца моих адских моральных мучений на чужом поприще весь я, с головы и до пят, отрезвел и опомнился, ушел от привитого мне бытового безумия. Я - с огромной молодой партизанской радостью! - бросил чужеродную стезю, технический институт, словно вонзил ему в спину нож и освободил себя от кошмарного бремени, как будто убил врага! До того он, этот химфак, мне опротивел, собака!.. - Я однажды просто вошел в ректорат и сообщил доброму спокойному ректору курса о немедленном увольнении по собственному желанию и без всяких душевных ненужных бесед.
Никто меня не ругал, не поносил, не задерживал, обходной я подписал за час и стал свободной поющей птицей! То есть счастливым орлом!
Но "покурлыкал" орел на любимой свободе недолго: совсем молодого, с "открытым веерным сердцем", непостижимо легкомысленного молодого человечка можно сказать "пригласили" повесткой из военкомата не в театр комедии, не в парк отдыха, а посетить призывной пункт с вещами! Не очень его испугав. Где без всяких оных церемоний юного по жизни бродягу посадили на стул и остригли наголо как овцу. А затем пехотинца "засунули в стадо". Переодели - почти как в морге. Я ведь был почти неживой. В душе моей было плохо...
Одежку мою как водится всю общупали, сразу же скопом оприходовали, а попутно меня, как бросовую материю, как полуживую двуногую бациллу, - когда я был перед ними вовсе раздет и беспомощен, оплевали, - наплевали гады мне в душу. Поступили со мной очень грубо, намеренно нагло и зло. Меня, как врага, оскорбили, прилюдно унизили, атаковали ядовитыми словами, узнав из моих же уст, (я по глупости молодости проговорился) что я бросил технический вуз в то время, когда другие абитуриенты туда изо всех сил рвутся, но попасть все же не могут.
Видя во мне не молодого воина, а юную сволочь, предателя и людей и собственной Родины, убийцы моей красной души все же дали "плевку" один-единственный шанс, когда послали его в учебку. в Горьковский учебный комбинат горячей штамповки блестящих сержантов...
Попав прямо из призывного пункта (через двое суток) в известную "мунштровую колонию", я и там, увы, надолго не задержался.
После двухнедельной поэтапной мунштры, после невыносимых моральных истязаний, после "избиения молодого духа", после уроков по "выкручиванию" молодой и не готовой к такому повороту психики, после немыслимых с моей точки зрения казарменных унижений почти состоявшейся незаурядной личности - "боец" явился, а скорее ввалился в кабинет к командиру учебной части и сказал ему прямо в глаза без всякой боязни, что служить я у Вас точно не буду!
Что-то, видимо, пожилому, с добродушной физиономией, начальнику, командиру полигона тогда изнутри подсказало, что я перед ним не ломаю комедию, не блефую, не "дую на рану", не вру нагло ему в глаза словно сивый мерин, не кошу под "гнилого урода", а действительно тут жить не могу и не буду! Хоть стреляйте!.. - Не гожусь для этой жесткой коварной учебки, а короче - претендент на отбросы...
На следующий день, точно по наитию, точно нарочно подстроив это совпадение, отсеивающихся молодых людей среди курсантов почему-то оказалось не с гулькин член, а около 40-ка процентов от общего числа новичков, прибывших в часть совсем недавно. После утреннего построения и проверки состава все молодые "малохольные слабаки" были собраны в медпункте, где младшие командиры-сержанты провели с "дезертирами", "недоносками рода" - политбеседу! Затем абсолютно равнодушно нас отвели в хозчасть, где отступники, отщепенцы получили спецодежду для землекопов. И, без всяких церемоний, все в тот же день, мы были отправлены на вокзал "сушить души". И - подвинчивать свои "куриные мозги"!
На вокзале - слабаки, лентяи, дураки, паникеры! - мирно, разумно, спокойно сели в проходящий мимо части поезд - Москва- Караганда - Балхаш, и шумный километровый состав укатил, уволок плевый народишко в холодную каменистую страну дураков-землекопов. Чтобы доставить новых готовых стройбатовцев к месту их непростой и несладкой службы.
После армии, как после тяжелого затяжного плена, я, молодой и упругий усатый армеец, закаленный комсомольской лопатой и тяжелой киркою "писатель эпохи", творец всяких курьезных теорий, нетипичных "фатальных поэм", удачно в 1971 году в Мае месяце вернулся домой после заветного дембеля, после бесконечной тяжелой работы. Самолетом дважды летел через Астрахань и Саратов - самолет не упал, не разбился, я в полете немного боялся, что откажет мотор и мы рухнем на землю, как это нередко в этом мире бывает. Отпахал "дядя" на кирке и лопате свой положенный срок и душой не сломался, не издох, никому не продался.
Покутили в дороге с новыми армейскими друзьями - по кирке и лопате! - потом весело и достойно мы попрощались, расстались навеки. Обещались писать - не лениться - задушевные письма, вспоминать жизнь в плену, сообщать о гражданских победах. Да где там!..
Когда приехал в родной любимый город на Волге, когда уже шел я домой по памятной улице милого шустрого дерзкого детства, а это случилось в Мае, и до нашего деревянного вечно зеленого дома осталось пройти две сотни шагов по прямой, я увидел такую картину! - счастливо ко мне бегущий бледно-желтый цветок в окружении майской зелени, сини! - Навстречу "дембелю" - бежала родная сестренка! - молодая живая былинка! Не узнали ее юные родниковые глаза своего взрослого брата-солдата: уходил в плен один, а вернулся совсем другой, точно злой молодой неприятель, с выражением в облике каменной воли...
Помню, как я бережно и нежно обнял это незнакомое бледное и доверчивое существо. Она уткнулась своим маленьким личиком в незнакомую военную грудь! И так мы с ней молча простояли, точно оцепенев, у забора. Но недолго тихо стояли. Мы, похоже, никак не могли "разродиться" - живыми словами либо живыми слезами! Не умели вернуться в тех прежних людей, в ту былую эпоху.
Мы не виделись с Олей два года, кроха вытянулась нежным доверчивым стебельком, повзрослела натурой, стала белокурым быстрым подростком. Но большого живого восторга и великого счастья встречи - мы в душе не нашли, словно пыл девственной радости был истрачен задолго до встречи.
И, немного еще постояв, собирая и тут же отбрасывая все попутные беглые мысли, до калитки в обнимку пошли и вошли в нее очень спокойно, легко и немного тревожно: в прежний мир бытовых родных отношений.
Через месяц с гаком, а каким гак бывает, вы, думаю, знаете, неоднократно шумно отметив долгожданную молодую свободу - под гитару, со прежними школьными друзьями, - я решился на очень смелый поступок: поступать в МГУ! Наконец появилась у меня настоящая цель: во что бы то ни стало доказать не кому-то, не "борзому дяде умнику", а самому себе то, что именно ТЫ на этой Земле - что-нибудь значишь! Что именно ТЫ состоялся - вопреки мнению многих. Обязательно поступить, вклиниться любой ценой в МГУ и только на физический факультет, - не иначе!..
Для такого решительного дерзкого шага хозяина своей судьбы нужно было иметь при себе очень высокую и стабильную волевую учебную подготовку, а еще - настрой победителя Мартина Идена! И потому, не мудрствуя лукаво, я решил уже к концу жаркого лета, начиная с сегодняшнего дня, преследовать Единственного Золотого зайца! Выходя из очень серьезных намерений, я устроился, а точно внедрился в рядовой детский садик (близ улицы Хорошева) - на известную должность ночного сторожа, - дай бог им любви и большого на всю жизнь здоровья!..
В детском музыкальном садике, построенном когда-то на земляном мысу перед гигантским Кишечным оврагом, где в отдельные свободные минуты я неистово, с красной яростью пытал старомодное но крепкое пианино, с первых же дней и тихих волшебных ночей молодой атеист засел за учебники.
В минуты непродолжительного параллельного отдыха претендент на титул московского студента весело и вполне искренне развлекался с "живопарными пышногрудыми нянями", ублажая свой и их прекрасный инстинкт, не желая слыть в женской мягкой среде - белой скучной тоскливой вороной...
Между тем мое дело стремительного всестороннего познания неплохо двигалось вперед. По началу я изо всех сил старался и напрягался, зубрил, как проклятый богом сын, сложные полузабытые параграфы, физические теоремы, неуклонно приближаясь к "последнему рубежу совершенства"! Я решил основательно укрепить и умножить свои знания мировой физики, хотя и до армии я физику знал на отлично. Тут нельзя никому сомневаться: склад, а лучше сказать - "амбар моего философского блистательного ума" - вмещал в себя, однако, полную абсолютную картину материального мира! Точнее - Вселенной... - А потому, именно из-за этого обладания полной гениальной картиной, новый открыватель идей и новых мировых воззрений быстро охладел к тому, что написали до него классики - гении туманного прошлого - и очень решительно, по-мужски, как бы весь врос, вошел, вписался кометой в новое революционное "состояние полубога" и - "откупорил перо!" -
Я (гений суммы всех гениев!) начал очень лихо, сладострастно и яростно, поистине с вожделением! - строчить отборную отсебятину! - то, что идет от себя!
"Сократ", "Аристотель", "Новый Бетховен Мысли" - во всю ширь и мощь своего несравненного дара уже творил - катал и катал на белые тетрадные листы - свою бравую запредельную философию! А точнее сказать, всего лишь на всего абсолютную физическую теорию нашей Вселенной - не больше и не меньше! И ее небольшой, но вполне наглядный макет, слепленный из обычного детского пластелина. Ничего я не выдумал. Это было со мною когда-то...
Где-то через полгода физическая теория видимой и далекой невидимой но нашей Вселенной и ее абсолютно реальный двухкилограммовый макет (гексаэдр) - были слеплены мною, героем, - ради Эры Прогресса! Однако вскоре случилось уж точно непредвиденное и малопонятное. Объясняю:
Стремительно расширяясь огромной молодой светлой душой, по мудрой идее гения прошлого - Пришвина, - расширяясь во все стороны, как и сама удивительно прекрасная наша дева-Вселенная, на 22 году потрясающей и очень счастливой жизни, я наконец осознал, что весь этот мир стародавней, всегдашней, и часто занудной материи - отнюдь не основа всего, не ортодокс, не точка отсчета - для моей будущей Золотой "карьеры"! Потому как - "всегдашняя ломовая материя" - от вечного физического мира природы вещей - это только бесконечно громадная и бездушная чепуха, а не суть удивительной и счастливой Жизни! (Хотя при этом она, материя, является как бы мамой-основой для всего на свете Живого).
Было однажды дано мне осмыслить, что важнее всего прочего ДУША! Именно из-за этого возникшего высшего ПОНИМАНИЯ, по этой фундаментальной причине причин, уже окончательно и бесповоротно рехнувшись на почве элитных исканий Единого Смысла Жизни, окончательно и безумно забыв о предстоящих сложных экзаменах в престижном МГУ, я, естественно, без малейших в душе сомнений, переключился творить, как бы стряпать в духовке на кухне - "духовную трапезу радости" - теорию Счастья, как песню Нового Сердца! -
Прошел только один год. Это одно мгновение! Этого времени молодому творцу вполне хватило. Новая философская работа (основанная на не привычных глазу больших и малых системах) для всего живого народа была почти готова.
Примерно - я точно сегодня не помню, прошла ведь целая жизнь, - вся полусумасшедшая, но красивая крепкая выдумка (совокупность разнородных идеалистических систем!), порождение творческой личности, заняла где-то 150 - 170 машинописных белых обычных листов - вся великая теория Разума Сердца на них запросто уместилась. И дело в шляпе!..
Молодая практичная машинистка, женщина с отдаленных городских окраин, не вникая в мои скрытные мысли - половые гормональные проблемы, - в мои не знакомые ей посторонние, абсолютно чуждые чувства, долго и упорно печатала мою уникальную философскую версию Счастья и Смысла, мою эпопею Солнечной Веры. И, вероятно, под конец каждодневного механического шлепанья по клавишам машинки машинистка невероятно устала, изнемогла от мельканья в тексте слов и систем, привяла, пожухла, потеряла вкус к жизни. Поэтому, как следствие усталости, она наделала кучу малоприятных ошибок : работа получилась полуграмотная, достаточно неряшливая, мало пригодная для высшего научного света. Но переделывать ее заново у меня не было ни сил, ни возможностей. Душа меня гнала уже к славе!..
Несмотря на ошибки и помарки я, как честный заказчик, заплатил машинистке положенный ей гонорар, потом спокойно, без суеты, сложил "рукопись века" в большую бытовую сумку - для конспирации! А попутно, наскоро, мимоходом, весьма раздраженно, немного ехидно, жестко и зло поспорил с моим первым критиком, оппонентом, - с ее любопытным от природы, со мной почему-то не согласным и весьма "ершистым" мужем. Ничего ему при этом не внушил и ушел от практичной уставшей от меня пары по-английски, не прощаясь, даже не махнув им гордой своей рукой!..
Мысленно я был уже там, на Арбате, в Москве, возле стен философских, престижных, желанных, почти очень любимых.
Итак, теперь можно пропеть: на белоснежных лебединых крыльях той небывалой первичной и жгучей радости уникальных новых решений, свершений, на пенной волне небывалой звездной эйфории - во мне жил еще трепетный юноша! И поэтому я скорострелом собрался в столицу. И не на прогулку! А в гости - к большим и известным ученым-философам, не умея себе и представить, что может со мной там случиться и что ждет меня в их больших кабинетах!..
Натянул, значит, я на упругое горячее тело (самой высшей и прочной пробы) свою светло-зеленую, как наш старый кленовый дом, как сам май на последнем параде, куртку - с очень важным огромным карманом, прихватил за ручку пухлый рыжий портфельчик с великой "теорией духа", попрощался без слов, без слезинки - с былинкой-сардинкой-сестренкой, потом с озабоченной маленькой мамой, в душу всю свою жизнь сиротливой, не понятой миром, и уехал "студент" в Москву - покорять сложный мир и искать свой оранжевый парус!
Выйдя из купейного вагона зеленой гусеницы-поезда на широкую укатанную московскую платформу, я вдохнул в себя воздух любимой прекрасной свободы. Дальше, как и мечтал, попал студент на Арбат. На причудливом живописном Арбате - царила муза любовных дерзаний!..
Как природный, совсем не надменный поэт, пришелец долго и мирно бродил по Арбату и питал свою грудь, свою суть новизной: "Сердце "умного юноши" трепетно радостно пело, ноги твердо несли "мудреца" - по священной бесценной, чудесной Москве!" - Но куда?..
Переночевал я не в подворотне, ни где-нибудь, а на мягком удобном сиденье Шереметьева. Хорошо, с удовольствием, все вокруг осмотрел, но детально ничего не запомнил. Никто с расспросами ко мне не приставал, ничего никому плохого я не делал, ничего плохого или же опасного люди не заметили во мне. Все вроде было со мною в порядке.
Правда, надо сообщить для весьма любопытных: утром я проснулся на том же самом "диване" от ужасающего внутриутробного крика! Я кричал в потолок! Мне приснился поразительно дикий кошмар. Когда черная туча спускается с небес и становится почему-то безглазым черным медведем! Этот лохматый черный увалень заходит в твой дом, находит твою спящую вялую беззащитную тушку, ложится на тебя сверху, наваливается всей своей массой и перекрывает тебе дыхание! - Ты долго его над собой едва терпишь, потом собираешь свои последние живые силы и вырываешься с диким ревом на свободу!.. Этот дикий кошмар, фантастический утопический ужас оборвался, когда я открыл глаза и поймал "хвост" своего крика... - при этом сильно напугал соседей справа и слева. Люди отодвинули от меня свои ценные вещи, сразу же отодвинулись сами, от меня навсегда отвернулись, замкнулись, закрылись, захлопнули "створки высокой духовной любви"! - Се-ля-ви!..
Вскоре "демон с окраин" внезапно поднялся, потом "урод" в туалете умылся, взбодрился, и чуть-чуть причесался. И - пошел пешеход к своей высшей "накатанной цели!" - Железные сильные ноги понесли "мудреца" в институт философии при АН СССР! Все так и было...
Целеустремленно, ярко направленно, дьявольски красиво не шел, а просто летел к философскому институту молодой смелый феномен, он двигался к своей заветной цели и по дороге все думал и думал: "Они не смогут меня не заметить, не смогут меня не понять".
Маньяк-ортодокс, бродяга-мечтатель - бодро вышагивал по московскому тротуару в сторону полной загадки-неизвестности, про себя все-таки тихо напевая про счастливую юную жизнь после плена, про родную Весну Отношений, про дорогу к Великой Победе!
Теперь, наконец-то приблизившись к именитому неучебному заведению на расстояние вытянутой "резиновой руки", провинциал-ходок в последний раз подумал о чем-то значительном и чудесно-хорошем. Ни одной секунды не сомневаясь в том, что с таким ценным, исторически важным портфелем - люди его обязательно примут - как Приму! Примут с истинной радостью, с ликованием глаз и уст, и всех прочих духовных органов! Обласкают как брата, руку с чувством пожмут у солдата!.. Ну а как же быть может иначе?! Ведь не пес же он серый, бездомный, бродячий!..
Со стороны это вроде было и незаметно, не видно, но в очень чуткой провинциальной сердцевине беспокойного от природы существа поселилось отрицательное волнение... Что-то поистине огромное и фатально-ужасное, медленно к нему приближающееся - он поймал в своих новых непознанных ощущениях: так ощущают приближение губительной бури или тяжелого поезда, молча лежа на рельсах!..
Все же очень решительно, можно сказать весьма нагло, как уличный бывалый и заядлый хулиган, пересек совсем невысокий порог почтенного многоэтажного "хрущевского дома", политического учреждения, не теряя при этом ни бодрости, ни волевой уверенности в своей ясновидящей правоте, как и в своем природном философском могуществе, - я пошел напролом, как на огненный дот! - будь что будет! - Не повесят же меня в своем кабинете мужи от науки!..
Словно юркая прыткая бестия - то было явление миру Черта! - юный напористый смерд стал живо и легко подниматься по красивой ковровой дорожке прямо на второй этаж института. Чтобы вытянуть свой билет...
Его, закаленного оптимиста-фантаста, гнала отнюдь не любовь к общению с избранными, не жажда новых высоких знакомств ради дела, а великая природная интуиция (хотел себя тут проверить!) индивида - понять, что он значит!
Уже там, на втором этаже, прямо перед собой фантаст вдруг увидел совершенно бледное лицо ангела. Физиономию молодой симпатичной девушки с сильно удивленными, расширенными от этого удивления, ну а точнее: испуганными в результате моего внезапного появления глазами! - "Кто-то наглый чужой наверх тащит чем-то набитый портфель! А милиции в институте нету!" - Не сказав мне ни слова, ни полслова, не сделав ни единого протестующего строгого жеста в мою неприятную сторону, молодая секретарша-ангел побежала вглубь коридора предупреждать главных. Кому-то срочно докладывать об очередном прибытии - "гения из глубинки!" - (Нового русского гения!)... Похоже, определив это по- моему общему внешнему виду и по походке "маньяка".
Живая душа опередила меня на два десятка метров. Смысла не было мне ее обгонять: она закрыла собой, своей преданной молодой грудью - чьи-то признанные мировые мозги - от внезапной агрессии очередного залетного "хама". И сегодня сердцевиной своею я помню, как весомая, но незримая сила-стопор, точно ожившая китайская стена, как гребень Цунами, вдруг загородила мне путь-дорогу, жестко остановила меня у самых перил, задержала в ковровом проходе. И я определенно оробел: точно до этого говорил, говорил и - осекся! Стало как-то не по себе, очень тошно, - опять унижаться! - Как будто я что-то у народа украл, а своему карману добавил. Уволок, сволочь, без спроса, без уведомления!..
Осторожно и уже очень напряженно поставил у своих ног оранжевый зловещий "баул" (портфель) и с нервным волнением непрошенного гостя вокруг огляделся:
Помню высокие белые потолки, словно простыни-исполины, толстые, почти метровые колонны от старого дореволюционного мира, очень ровные отвесные стены, опасные тем, что они вертикальны, как бы желающие меня отпихнуть, отодвинуть, выжать из родного им помещения! Ничего я больше не помню - остальное забыл, что и видел в каком-то тяжелом "наркозе"...
Искатель острых небывалых приключений и скороспелой славы - почти в затрапезном полубомжовском виде, - пока еще не был морально раздавлен как клоп по стенке! Товарища "гения" - мало пугала окружающая грозная предгрозовая научная атмосфера, молнии пока не сверкали, не били в случайных!
Ходок взял свою душу в руки. Ты же воин! Минутный дерьмовый испуг прошел, исчез, словно бы сгинул. Природный философ по-бойцовски напрягся: интуиция внутри его завопила - стой теперь насмерть! - Не бойся ученых!..
Искатель Высшего народного счастья спокойно стоял у широких, в полметра, древесных перил и ждал скорой желанной развязки, своей неминуемой участи провинциального олуха, осмелившегося по своей уникальной глупости замахнуться на самых Главных!!!
Минуты через три или четыре к бедному наглому человеку, к "иностранцу" (в своей стране!) подошел по ковровой тропе, - выйдя из строгих научных палат для назревшего резкого разговора, для ядовитых заранее продуманных речей-поучений, - пожилой с седыми волосами академик.
Возможно, может быть, я тут немного ошибся. И это был не академик, а только известный Москве профессор элитных гуманитарных наук: то ли нравственный неленивый деятель Александров, то ли свет русской земли Константинов, то ли очень отважный моралист Залыгин, писатель нашей эпохи, - дай бог им навеки не сгинуть!
"Монументальный дед" медленно, но очень уж уверенно, как ледокол "Ленин", выгреб при помощи лопастей своих ног из лагуны своего просторного рафинированного кабинета, из "великих покоев", величественно, по-царски прошелся по ворсистому мягкому ковру - как лайнер по дорожке разбега! - и, - тяжелым опасным материальным сгустком коварной роковой субстанции, представителем Высшей научной Воли, остановился перед нерадивым, отъявленным, злым молодым хулиганом!
Подойдя к Психу-Пророку (к явлению с Неба!) примерно на метр, седой неприятный оракул (то бишь академик), точно властный и хитрый учитель-мучитель, не медля более ни секунды, ибо промедление всегда смерти подобно, без всяких мягких и гибких вступлений, без лживых христианских поклонов, произнес мне прямо в лицо ту тяжелую убийственную, изначально ядовитую речь, которую я дословно, конечно же, не запомнил, потому что через секунду стал Чертом! А через три секунды я весь горел удивительно яркою злобой!..
Смысл и суть этой короткой "поучительной речи" сводилась к тому, что абсолютно постороннему невоспитанному неучу-одиночке, беспардонному проходимцу, самозванцу, просто нахалу - не нужно ходить, проникать, пачкать, обивать дорогие пороги, топтать то и дело научные салоны, оскорблять своим видом Настоящих Людей. Изображая из себя, выпячивая на показ, небывалую творческую величину, уникальную мировую личность! И тд. И тп.
Даже и одним глазом не взглянув на мою кровную фундаментальную, почти былинную работу, не пожелав даже чуть-чуть с нею в кабинетной тиши ознакомиться, соприкоснуться со "сказкой", с обычной мечтой Человека, - "отец", "священнослужитель", типичный чиновник - флегматично, бездушно, цинично отчитал меня тут же за глупость и дерзость, за величайшее самомнение! Как ученика, посмевшего явиться на урок полной пустышкой, да еще без портфеля! Такие дела...
Раздраженный до бытового гнева профессор, с бледной и рыхлой кожей онкологического больного, с величественным видом известной но тусклой звезды - не успел показать мне на дверь, - я его упредил! Прежде чем его палец поднялся на воздух и распростерся в пространстве стрелою, - я в ответ ему выстрелил автоматом! - выдал звонкую тираду гаду! Своего горячего Человеческого Несогласия с академическим ужасающим хамством, с этим новым, в кавычках, миром!!! - Седого академика-оратора я уже, как врага, всей душой ненавидел, но при этом еще понимал, что мой час пока не настал.
Скандал продолжался две-четыре минуты. Потом мы разошлись, разбежались. Две минуты порой разрушают всю дальнейшую жизнь, изменяя на нет добродушного откровенного Человека! Так оно потом и случилось... - Выхаркнув из себя, из горящей кровавым гневом души, свои последние гневные проклятия, я резко от него, как от чумы, отшатнулся и с некрасивой последней угрозой "ученому истукану" - ему все припомнить однажды! - размашистым и свирепым армейским шагом зашагал из "обители" прочь! Быстро вниз от такого тупого большого позора! До дверей - на живую Свободу! От чумы надо бежать очень быстро, чтобы больше уже никогда не видеть перед собой рожу этого матерого ученого уголовника, не слышать его мерзких противных поучений, не оступиться, не свалиться на бешеный ор им пробитого сердца, на рукоприкладство в стенах "белого доброго храма"!
Я глубоко себя чувствовал незаслуженно униженным, посрамленным.
В который уж раз был оплеван я земными бездушными гадами. Отравлен весь сразу - их тупыми речами!
Так я, совсем не опытный, не матерый ходок по "научным болотам", по "московским ухабам", - нарвался в многомиллионном городе на рогатину старых догматов, на кретинов эпохи... По своей очень редкой наивности я и не ждал, что очень скоро "получу по мордасам"! Что получить свой отлуп - я был должен, обязан. Что упасть я был должен. Что отказ со мной поздороваться, как с Молодым Человеком, познакомиться с новой "веселой всемирной идеей" - был написан на их пошлых скучных физиономиях как на пергаменте.
Униженный и чудовищно оскорбленный - новатор-писатель, - а по сути еще дитя, - вылетел, выкатился мелкой побитой горошиной горя из высоких академических стен прямо на тротуар, и теперь уже не столь весело-бодро, как раньше, как в самом начале, отправился изучать несмотря ни на что, на прожитый позор - "дорогую столицу придурков".
Вы простите меня за тяжелые чувства.
Минут через двадцать-тридцать (я был еще в черном шоке) после незапланированного и до боли обидного краха (всей жизни!) пришлого партизана-идиота, патриота в натуре! - Ходока по научным точкам-толчкам, по философским заставам и верфям - задержал милицейский патруль. Это случилось, произошло как и все в этой жизни неожиданно, возле красного кирпичного магазина, похожего на старинный дорогой ресторан. Возможно это был торец известного ЦУМА или ГУМА? Я Вам не скажу. Увидел только по другую сторону шоссе точно вылепленную гуманными пришельцами из космоса - белостенную, белобокую кроху-церквушку, которая сияла невероятной земной красотой прямо напротив!!!
Ко мне, как к чужаку, как к чужеродному неопознанному субъекту, как к возможному нарушителю городского порядка, подошли двое в синих казенных шинелях. Оба товарища довольно сомнамбулически на меня, чужака, уставились, спокойно изучая холодными сильными глазами нетипичную залетную личность: - "Что несете в портфеле. Цель приезда в Москву". И тд. И тп. По шаблону опроса...
От лохматой черной макушки, от огромных пластмассовых очков и до дешевых избитых подошв весь немодный, смешной, нестоличный, весь нелогичный, несексуальный, несуразный, как будто сбежавший из ленты дурного мультфильма, со взъерошенными ток несущими волосами поверх капюшона, - я конечно же не возбудил у молодежного патруля положительных здоровых эмоций. А поэтому эти двое блюстителя - попросили меня достать документы. Мои низким миром униженные глаза болезненно, как бы насильственно, очертились на физиономии монгольского типа и в них можно было при желании заметить броуновское движение тоски и смятение жестоко поруганной личности, подлежащей вне всякого сомнения тщательной скрупулезной проверке на вшивость!..
По мне тогда было видно: в толпе обычных модных москвичей я куда-то как будто вовсе исчез, выпал из живого русла, затерялся в сложном пространстве, и, - не мог им о СЧАСТЬЕ сквозь воздух кричать, рассказать им о ГЛАВНОМ! Не мог!.. У меня (уже тогда) не было на это ни сил, ни живого желания, ни лихого огня, ни героя порыва! В тот момент я утратил себя, потерял свою волю и стать.
Я не знал, что мне делать теперь, куда дальше идти, чем заняться в Москве - чем занять свою бедную странную душу...
Однако. Через полчаса после вышеописанного нокаута, уже на оживленной столичной улице, на тротуаре, я практически полностью восстановился, отошел от сильнейшего шока и зла. Молодые милиционеры - тоже люди! - Меня незаметно и тут же они окружили, отсекая возможность побега. Они словно замкнули, закрыли меня собой с двух сторон, обложили материей своих мускулистых злых тел. Как пораненную выстрелом птицу. Но добивать мало симпатичную "животину" в образе идиота - эти люди не стали, а задумались меж собой помаленьку...
Друзья по службе по очереди, внимательно и вообщим никуда не торопясь, не форсируя милицейские грозные выводы, рассмотрели мои затрапезные помятые документы, далее с некоторым интересом оглядели мои записки известным московским ученым - мои "От солнца - советы!"... Еще раз спросили о цели прибытия... - До них, как до Жирафа, моя цель прибытия в огромный город почему то никак не доходила! Они не понимали, в чем тут дело, чего он "приперся" в Москву?
И когда я им стал терпеливо, членораздельно, как на уроке Русского языка, объяснять, добродушно рассказывать, как любопытным обывателям Миша Пришвин, что дескать прибыл в столицу не ради прогулки, а с высокой и гордой целью посетить и непременно пронзить своей научной откровенностью атмосферу института философии и всех известных его ученых, причем с конечной целью построить в ближайшие великие годы - Храм Новой Веры и необычной, особенной, пятиконечной Русской Любви - первоначально в отдельно взятых приличных ученых душах... - и при этом поспешно раскрыл свой пузатый рыжий портфель и показал указательным пальцем на ТЕОРИЮ СЧАСТЬЯ! - Они, молодые блюстители, наконец-таки сообразили, до них все же дошло, с кем они имеют сегодня дело, кто стоит и усердно отчитывается перед ними, и что больше опасности вокруг и около нету. Отбой! Можно дальше дежурить, спокойно курить и не думать о "ереси"!..
Сделав постные, скучные, мертвенно-пресные, рабоче-крестьянские физиономии, дежурные люди почти одновременно от "товарища" отвернулись и пошли себе с богом подальше! Я их достал!.. Ввиду абсолютной ясности происшествия - друзья удалились, пошли тихо по улице, наблюдая уже совсем за другими "пришельцами".
Стражи порядка не увидели во мне опасного государственного врага, носителя чужой пропаганды, страшного гуманитарного хулигана, законспирированного бандита нравов. Проводники общественного света, порядка тут же сообразили, что дальше общаться со мною не стоит - это просто терять личное время, это забивать себе не весть чем мозги! Это надо трудиться, потеть сытой душою, это надо тратить всего себя, свои мозговые мощи, свои нервные клетки - на духовную коварную канитель, на ерунду, чепуху, и "химеру"! - Нет уж, нет уж! Нам такого "подарка" и на дух не нужно! - Вы свободны, товарищ!..
Я и ушел, освободился от "бесов"...
Только через неделю, не сразу, соискатель, искатель почти миражей, уехал в свой родной Сталинград, домой, на любимую и божественную Волгу... До великой небывалой тошноты наглядевшись на столичное зодчество, на монументальные исторические скульптуры и настенные "росписи"... На махины-проспекты! На величественные и живописные богатые магазины, - да не опустеют их бесчисленные удобные прилавки!..
Вдоволь, как бы желая выдавить из себя всю печаль, всю горечь огромной неудачи, вдоль и поперек я просто "выел глазами" - дорогую живую столицу! Нагляделся больше на озабоченные жизнью лица ее непростых жителей - с необычными очень живучими характерами, на этот огромный, бесконечно пестрый, удивительно разнообразный, ушлый и шумный "верховный мир!" Однако с нехорошим горьким осадком где-то под сердцем.
Уже дома, на Волге, на ее родных берегах, вдали от вселенского Московского гула и шума, постоянного бытового гама, вдали от беспросветной умопомрачительной суеты в недрах толп я, как подлинный грамотный самоисцелитель-священник, от этой мучительной мозговой экземы медленно но уверенно отошел, внутренне успокоился и, как мудрый самобытный философ, замер, застыл в одиноком великом думе: "А кому это нужно?" -
Родные встретили меня, "курощупа", (московских смердящих кур я пощупал!), отчаянного нетипичного неудачника, летуна, и - "без пяти минут мрачного хитрого дьявола", - с родственным истинным пониманием и вниманием, с лаской и теплотою, с верой в новый счастливый случай, - но это уж Завтра! Они, дорогие и терпеливые, родные, совсем не великие души, понимали и себе каждый по своему представили, как у меня там, в Москве, совсем ничего не вышло. Вышел вскрик, да и только! Не получилось, не сложилось, не склеилось: не пробить даже "новым свежим бревном философии" - философии Духа - "королевскую эту бетонную стену"! Не тот у тебя интеллект, не тот багаж мировых философских знаний, не та жадная немецкая хватка, не тот легендарный разум и Воля тоже не та, - загляни в себя, "гений", поглубже, - можешь что в глубине и увидишь!..
Так уж сложилось, так уж вышло, увы, что я практически сразу, в тот же злополучный год бросил философствовать с пером в руках и пожаром в сердце. С прискорбием об этом Вам сообщаю. В один день надоела дева-наука! Надоело любить жизнь на белой атласной бумаге! Хватит! Призывать, "тащить" страшно инертных людей - к наивысшему смыслу и счастью, - будет тебе, гробить себя, стараться!..
Оставил я в покое и прозу, и "великие золотые мысли". Ну а что же я далее делал? Как я в новом измерении жил? -
Сгорая уже в совсем новом объеме, пламенея в теплой южной ночи, иногда сатанея в догадках и в поисках небывалых рифм, начал я писать, лихо, дерзко строчить, поливая меткое слово молодыми слезами, свои "голубые поэмы", потому что я снова мечтал о Великом Счастье! Одна из моих ранних поэм - "Живые ливни спасли жизнь"! Дальше стихи за стихами, сатира, памфлеты, куплеты! Мои "лихие приветы" - московским зазнайкам! То есть тем из старых "липких медуз", кто не принял поэта, кто не пожал ему его геройскую поджарую руку, кто открестился от его светлых прекрасных идей и нырнул снова в свое сытое затхлое "болото самолюбия"!..
Немного позже, довольно быстро, на год следующий я неожиданно познакомился с уже не молодым редактором маломерной областной газеты - товарищем Долгополовым, человеком хилым, грустным и очень спокойным.
Читая самые первые мои оптимистичные, немного замысловатые стишата-сонеты, очень начитанный, с вежливым и мягким характером, опытный и обаятельный своей домовитостью редактор газеты при мне не морщился и не содрогался от моего вольного свободного стиля, не кривил свои мохнатые серые брови, не отводил от поэта глаза, а вел себя со мной мудро: по нужде отвлекался нечасто, но отвлекался. А чаще он флегматично вставал и уплывал от меня на кухню. На кухне редактор скрупулезно, намеренно медленно и увлеченно колдуя, заваривал черный с золотинками кофе - как бы ненадолго "отступая в себя", в свою Суть...
Потом он вновь воскресал, возвращался в "скупую обитель". Заторможено суетился вокруг своего стола, учил меня ремеслу, но все больше молчал. Возможно, внезапный гость тяготил его душу своим ненужным присутствием, своим отрицательным духом, своей отрицательной энергией. Ему очень хотелось побыть одному, в душе он был уже старый, весь он тяготел к одиночеству, но сказать мне об этом лирик-редактор не мог, потому что был мягок и вежлив натурой. Вроде женщины с ликом мужчины...
С пенсионным удовольствием перестрадавшего в жизни путника выпивал горячий свой кофе. Я ж кофе не пью - не люблю, не ценю. Выпив жгучий горячий кофе, промокнув свои блеклые губы платочком, пошевелив хилой грудью, словно вспомнив весну и зеленые речные берега, Долгополов-редактор возвращался ко мне, к моим ранним поэмам, делая серьезные попытки их остругать, тонко мудро исправить и родить наконец Красоту!!! Красота что-то плохо рождалась...
Наконец-то истратив свой лимит долготерпения, редактор почти мгновенно менял стиль общения с Претендентом! Долгополов-трудяга вдруг садился на старый хрущевский диван, прекращал заниматься моими сырыми творениями и начинал мне рассказывать о своей кропотливой доле редактора, видимо надеясь на мой скорый уход.
Я уже понимал, что его надолго "заклинило" на личном, что "новый гений" ему не нужен, а хорошей размашистой дружбы у нас с ним не выходит и похоже не будет.
Вслед за этим, то есть вскоре на меня черной медвежьей тушей наваливалась тоска, как это часто бывает в гостях у скучных чужих людей. Я поспешно откланивался и уходил за порог, прихватив свои дивные вирши. Он меня никогда не просил задержаться.
Встречались мы с критиком и учителем Долгополовым где-то наверное с месяц. Я заходил к нему часто, он учил меня ремеслу стихотворца. Мы чудно разговаривали с ним о Жизни, о стихах и о прозе, о его редакторской работе, но обычно недолго - быстро мы "замирали"... Находили общие темы бесед, вели полезные разговоры, но потом уставали как дети и свои "игрушки" - бросали! - Как внезапно сошлись, так внезапно мы с ним и расстались.
Исчерпав весь лимит любопытства живого. Надоели "ели" друг другу! Вдруг осыпали "листья"! В одночасье опротивили тихие пресные речи, опаскудили встречи! Надоело общаться. Разошлись мы как те бобыли, как деды после ссоры. Не друзья - чужаки и изгои... - У него, у Долгополого, остался первый экземпляр моей уникальной "Теории Счастья", которую я возил на показ в столицу, на которую в Москве никто и не глянул. В другие институты я тогда не пошел - был подавлен морально. Посчитал, что нет у меня никаких шансов доказать правоту.
О моей странной "научной рукописи" Долгополов однажды, как хороший учитель, с мягким чувством мне сказал между прочим: "Ничего, мне поверь, не бывает зря, не происходит напрасно, никакой труд души не исчезает в пространстве бесследно. Человек не может быть абсолютно ненужным, бесконечно плохим. Старание Человеческое - в огне не горит, в воде не тонет, не пропадает как тень." Я поверил ему на слово, но ушел от него навеки: - надоели "ели" друг другу! - было время не собирать, а разбрасывать камни...
Второй и третий - более расплывчатые экземпляры работы, однажды внезапно решившись, словно в полном безумии бросился вдруг под поезд, взял и отнес, прилично одевшись, вымыв холодной водою лицо, в замечательный исторический пединститут, что находится прямо напротив института политехнического, который я когда-то оставил в покое, дабы не мучить себя и людей. Так это было: я просто зашел при помощи ног на второй этаж (тоже на второй!) огромного и величественного здания (ныне это уже университет всесоюзного значения) и, не обращая ни на кого из снующих студентов внимания, оставил свои труды на белом большом подоконнике. Таким вот образом я подарил себя людям и одновременно свел счеты с ушедшей навеки жизнью фантаста-мечтателя. Иного способа "осуществиться", реализоваться в этой цивилизации - я тогда не нашел...
Итак, глупость ли небывалую в последнем и отчаянном броске я сморозил, совершил, достойную лишь поступка жизнерадостного пациента, сбежавшего из городской психушки в народ. Или же совсем не глупость, а поступил тогда почти на пике душевной зрелости как умный и порядочный гражданин своей неприветливой Родины, как верный "народный товарищ"! Подарив (а не продав!), оставив свой бескорыстный и кропотливый труд-опус - на огромном и гладком институтском подоконнике?!
Но что тогда было мной сделано на пике большого прорыва, того сейчас не исправить, не удалить как корень из прошлой жизни. Что было, то было! Труд моей неуемной живой души - достался неизвестно кому и непонятно зачем. Скорее всего, кто-то из пестрой группы веселых и "продвинутых" студентиков мою странную рукопись "поимел"! Приватизировал, заполучил без оплаты! Возможно, с надменным едким сарказмом, с циничным апломбом! Дескать, не перевелись еще дураки на Руси! Не исключено, что минут за десять, за двадцать - человек-пулемет - пролистал и закинул ИДЕЮ в кладовку...
А может быть с гражданином товарищем и такое случилось: "поимел" он мою теорию Счастья, но только в обратном смысле. Сноб изнасиловал свои непригодные для Большого Дела мозги, ничего для себя, для мелкорастущей души не добившись. И избавился сноб от труда, и забросил мой гимн на помойку, и забыл о находке своей навсегда, как о вещи в хозяйстве ненужной.
Да, сложна и труднодоступна эта неидеальная не накрашенная супер - "дама" - философия для счастливого духа! И строптива она и коварна, и красива она и игрива! В ней - системы защиты от гнили, от старящей скуки, от депрессий кровавых и муки!.. - Те системы застыли для боя на поле фалангой! Мысли новоземные похожи на воинов Нового Рима! - Все стоят наготове к атаке на пошлость людскую! Мощь идей кладовой сей ДУШИ - нерушима!..
Где-то сгусток крылатых столь нужных решений - в пользу общего Счастья не рожденных пока поколений, - лежит как поэт дорогой на погосте... Чудака застрелили безумцы... Род лишен теперь сладостной манящей песни... И тд. И тп! (В горе будете вместе.)
О своем сумасшествии в принципе не жалею - не люблю я жалеть ни о чем: чему быть, того не миновать...
Иногда, а скорее очень часто мне, "графоману", кажется, и я даже в этом уверен, что жизнь у "ненормального человека", у необычного "экзотичного обывателя", творца своих собственных разновеликих неприятностей, различных духовных бед, неположительных и часто опасных приключений - на этой Земле нескончаема! Не видно ни конца и ни края.
Хотя вроде бы точно знаешь, что всему есть свой предел, свой финиш. Что для всех на Земле - Богом конец уготован, предписан! Великую печаль этого конца ничем никому не измерить, не обойти вокруг это горькое страшное чувство, не столкнуть его в черную временную пропасть! Что твоя мировая, чаще очень смешная и почти бесконечная суета когда-нибудь непременно оборвется, точно так, как гнилая ничтожная нитка! Это может не очень и страшно: может страшно, а может не страшно, - когда свет непонятный нездешний - возникает в знакомом из сказок Туннели!.. А быть может и нету конца, как и нету начала? -
И понятно мне, "гению", ныне, что никаких удивительных "золотых теорий счастья" и смысла, конечно, и быть просто не может - их быть не должно! Никаких Вам теорий! Это бред идеального смелого, но идиота! Подобные теории не нужны нашей планете. Это просто нелепость, идеальная милая детская глупость, да просто абсурд, суета наркомана пера, чушь, химера, живая ошибка!
Не должно быть особых духовных теорий - для всеобщего высшего СЧАСТЬЯ! Потому что каждый земной человек, каждый житель родимой Земли - путь себе выбирает только по Сердцу! Без твоих наставлений.
Никому не нужны философские умозрительные уморительные идеи! Потому что на этой чудесной, но дико опасной планете - никому не нужны поученья, - "золотые советы", "деловые сонеты" - в виде редких бессмертных теорий или просто Летучих Идей! - Человеку такого не надо: он живет и спасается от идей, от твоих наставлений!..
Но ведь хочется ВАС удивить, как живыми цветами осыпать! Дать чудесный и добрый совет, посвятить Вам сонет и послать Вам привет! Дать совет - КАК НАДО ЖИТЬ. Всего выжать себя как лимон и излить кислоту - свой огромный душевный талант! - в виде "сочного кислого ливня красивой Любви" - на большую планету Хороших Красивых людей... И, - зажить всеединой чудесной семьей, Всеединой Красивой Душой - в русле Новых Великих Идей - средь обычных "советских людей"!.. Вот мечта-Красота идиота, любимца Зеленой Природы!..
Больше в Москву я с тех пор не ездил, в этот шумный мало любимый город не стремился (как кур в ощип). Таким странным и позорным образом не путешествовал, среди грозной стариковской элиты не возникал символом беса, на порогах их положительной, сытой и самодовольной жизни не появлялся, не "сеял смуту", не "лаял как пес" на старших "товарищей"! Я сказал себе хватит - бисер свиньям метать! - Те и рады топтать и бодать непонятное, новое, целое, - в целях желанной защиты. Чтобы храм сохранить до поры, чтобы место иному не дать...
Что же делал я дальше, как и чем жил - после муки-террора-позора? Рассказываю две-три минуты, а потом навсегда отдыхать:
В 80-х годах того страшного, дикого, грубого века всемирного ХАМСТВА, начисто исписавшись, измочалив еще живую душу, излив свою личную лучшую философскую суть на безропотную податливую бумагу, почти уже загубив в себе, в своей глубине высшее духовное зрение, молодую чистоту Человека, то есть самою Веру в Наилучшее, в мировую порядочность гражданина, в его лучезарную доброту, - на долгие зрелые (в физическом смысле) годы, на пару десятилетий, - я ушел в канитель, в чепуху, в обычную суету сует, в зловредную примитивную бытовщину, устроившись обычным грузчиком на областную продуктовую базу. Где познал, можно сказать, Горьковскую школу межчеловеческих отношений, всю меру настоящего реального людского пота, "нехилого труда", глубину "минитрагедий", и ржавчину настоящей человеческой хитрости и жадности, которая разъедает всех и все! Я доподлинно превратился из юного чувственного "гения" в заурядного мало пугливого несуна! Так текли возле нас, нехилых трудяг и хапуг, долгие, почти бесконечные годы и годы...
Однажды, спустя два десятилетия, вычерпав до самого дна свою непомерную, жалкую, абсолютно слепую "человеческую жадность" - к мелкой и призрачной, противной крысиной наживе, к обманчивому надутому благополучию (это и есть химера!) - я в душе своей не согласной с народом - окончательно и бесповоротно изменился. Это чистая свежая правда.
Я изжил свой низкий и мерзкий порок, свою червоточину! Дал бесповоротный жесткий "отлуп" (какой дал мне когда-то поэт Василий Макеев), то есть отставку - увольнение по статье! - своему безумному почти механичному воровству и прибился всем своим чутким весенним сердцем к Огромной Любимой Природе, - дай бог ей, навеки любимой, золотого живого здоровья!..
Снова вспыхнули искры чудесных исканий в Первичной Душе! Она стала здоровой! Снова возникли как звезды стихи, разбрелись эти дети по белому полю листа первоклассной бумаги!: О кудрявом зеленом народе, о "знакомом соседе в своем огороде", о тех песнях, что петь не устал. Позже ВОДУ земли полюбил, а всю алчность былую забыл!..
На этом вроде можно да и нужно закончить это искреннее сказание современного неудачника, непрошенного, на самом деле лишнего поэта-Прометея, по сути вырвавшего у себя, как у "полудохлого судака", свое некогда кипящее красное сердце, но единственно лишь для того, чтобы розовый свет его осветил нашим гонористым, довольно испорченным людям, - большую дорогу к СЧАСТЬЮ.
Ну и вырвал дурак свой орган - совершил патриотически широкий жест! А кому это надо?! И кто это видел? -
Ну посветил своим сердечным лучом кое-кому и немного, ну, возможно, направил отдельно взятых счастливцев на светлый праведный путь, но ведь это же крохи! А потом сам поломался, в суету сует оступился, стал трудягой-пройдохой! - Тот отдельно взятый "клиент" ошибку твою вдруг однажды увидел и махнул на тебя рукой! - "Мы видали таких "ученых"! Нас учить ничему не надо... -
Эти люди живые тогда тебе не поверили: зря ты сердце свое разрывал перед ними на мелкие части! Не поверили "болтуну", "дураку", утописту, нахалу, не откликнулись на Любовь молодую твою по-людски, не повернулись к тебе, жизнелюбивому камикадзе, своим ясным нелживым лицом, не подставили тебе, недоучке, свои теплые пухлые ручки, свои сочные спелые губки, а наставили острые зубки, чтобы тихо загрызть твою лишнюю жизнь идиота.
Никто так и не стал за душу твою молиться - а кому это нужно?!
Все они разом, точно глупые суетливые овцы, ушли в свою жизнь-химеру, в свой выбранный раз и навсегда способ выживания на планете. Повлиять ты на массы не смог. Людям только в СЕБЕ и в СВОЕМ - хорошо и чудесно, а порою красиво живется! Им с твоими идеями-сваями тяжко и скучно! Их не нужно, свободных, учить и учить, как им жить, как им петь и трудиться. Ты пойми: - смысл уходит под старость из сердца больного по сути беззвучно, нужно дальше хоть чем-нибудь жить, и желательно "кучно"!..