Письмо госконтролёру, министру здоровья, руководству больницы "Шаарей Цедек". 24.5.2010.
Тот кэгэбэ признал, что убил миллионы. Не покаялся, но признал. Признал и дела помельче, например, попытку отравить писателя Войновича.
Этот кэгэбэ не такой: не признал маленькое дельце, убийство Елены Бабель. Не признает, что убил тысячи.
А если попался, называет убийства "ошибками". И защищает "ошибки" новыми убийствами.
А была не ошибка.
В ранние утренние часы больничной палаты я открыл глаза и увидел эту медсестру возле кислородного крана. Она застыла, не шевелилась. Мои открытые глаза она не видела, но раскладное кресло, на котором я спал, страшно скрипучее.
Так она и стояла. Долго. Пока я снова не уснул.
Через час я поднялся и подошёл к кислородному крану. Он был закрыт.
Что она делала в темноте возле крана?
Чтобы видеть показания прибора, счётчика, зажигают малый свет возле них.
Это не ошибка".
Конец письма.
Я открыл кислород - установилось дыхание Любимой, начала успокаиваться.
Давно мучилась без кислорода.
Неделей раньше был вечер перед субботой. Темнело. Любимая дремала. Я сидел возле в больничной палате. На нашей половине палаты, возле двери, было тихо.
На второй половине, возле окна, было шумно. У соседки по палате были гости. Меня их шум не волновал, Любимая плохо слышит. Волновал меня свет. Две лампы в потолке возле окна, предназначенные для той половины палаты, уже горели. Их свет не мешал, разделительная занавесь была почти до потолка. Но шумной кампании этого света будет мало, когда за окном станет темно. Они обязательно включат общий свет на всю палату.
Главными шумящими были молодая гостья соседки по палате, в юбке, короче которой бывает только пояс, и её муж с маленькой бородой из трёх тонких косичек, две по бокам и одна под губой. Просить у такой юбки и такой бороды?
Я сидел и ждал неизбежное. В палате темнело. У окна шумели без перерыва. Наступила суббота.
Короткая юбка зацокала весело на высоких и острых каблуках мимо нас к выключателю возле двери, и стало светло. Выключить свет можно, если он мешает больному. Я выключил и вернулся сидеть возле Любимой. У окна тоже стало тихо, как у нас около двери. Острые каблуки пошли снова, но уже не весело, а отсчитывая каждый шаг, готовые к бою. Снова стало светло.
Я сразу же поднялся, но играть в субботу в выключатель не мог. Вышел из палаты, подошёл к дежурной по коридору, спросил её, к кому обратиться с проблемой света. Сказала, что в шабат всё в руках людей охраны, а они сидят внизу.
С седьмого этажа пошёл вниз. Субботний лифт, по-моему, для больных.
На мой стук в стеклянную дверь охраны выглянул русский человек. Рассказал ему о моей проблеме со светом. Он слушал меня и думал о своём, но сказал уверенно, что они этим займутся.
И я поспешил пешком на свой седьмой этаж, чтобы успеть увидеть, как они этим займутся.
На седьмом этаже было тихо. В палате горел яркий свет, который в шаббат выглядит ярче. На той половине палаты было шумно. Я покрутился сюда-туда, туда-сюда и пошёл вниз.
На мой стук вышел другой русский. Сказал ему, что они обещали заняться. Он слушал меня и тоже думал о своём, но сказал тоже уверенно, что вот придёт начальник.
Я сел ждать в коридоре. Прошло время, и постучал в дверь. Из комнаты замахали руками, призывая к терпению. Сел ждать.
Вдруг в конце коридора появилась красавица южноамериканского карнавала, высокая, статная, грива до талии, шикарные бёдра обвешаны разным вооружением, голова, плечи, грудь в лентах и шнурках.
Я пошёл к ней с нетерпением, а она ко мне с полным вниманием, что признал в ней начальство. Доложил ей быстро и чётко.
Она молча пошла к лифту, а я бросился к лестнице.
Но как ни старался, а в широком проходе в палату встречала меня она. И не одна.
Возле красавицы стоял сморчок, в гражданском и непонятной должности, немолодой и насупившийся. Как-то видел его перед входом в здание, стоял неприметно и осматривал входивших в здание и подъезжавшие машины.
В проходе в палату был выключатель. Я выключил свет в палате и закрыл выключатель спиной, что означало - только через меня.
В палате стало тихо и темно после яркого света. Передо мной, в широком проходе в палату, стояли красавица и сморчок. У входа в палату уже толпились арабы, хамула навещала своего из деревни в соседней палате, как они все там размещались - непостижимо. Арабы молчали и только пялили глаза.
Было тихо, и поэтому был слышен один возмущённый голос за спинами хамулы. Ещё один неизвестный, похожий на сморчка, которого я никогда не видел в качестве посетителя, за месяц моей жизни на этом этаже. А он, пригнувшись и подавшись вперёд, зажигал людей: требовал, чтобы меня оттащили от выключателя и хорошенько дали.
Я поймал его глаза, чекистские, знакомые по той кэгэбэшне.
В это время услышал, как сморчок шепчет красавице: "Вызови полицию! Вызови полицию!"
Моё судебное дело перешло в руки красавицы.
В протоколе предпоследнем от 1.5.2006: "Я не считаю, что есть общественный интерес судить обвиняемого <...> Согласно сообщению, которое дано сторонам из отдела генерального прокурора, ответ на просьбу к остановке процесса будет дан в ближайшие дни".
А после генерального прокурора в протоколе последнем от 13.6.2006: "В этих обстоятельствах существуют все необходимые основания для признания обвиняемого виновным. Поэтому я признаю обвиняемого виновным в двух преступных угрозах".
С того дня суд притаился.
А сейчас был вечер субботы, 26.11.2007. Полтора года от последнего протокола.
Всё это время чекисты спешили с новыми провокациями: нападали на улице, стучали по спине, наезжали на меня велосипедом. И тоже здесь провокация со светом, чтобы добавить преступление к обвинению. И этим с победой закончить суд кэгэбэ.
Я не отводил глаз от красавицы. Она молча вышла в коридор, недовольный сморчок за ней. Толпа перед входом в палату рассосалась. Я стоял, прикрывая спиной выключатель.
Увидел, что красавица и сморчок сидят за длинным столом для дежурных, который напротив входа в палату, и смотрят на меня.
Я долго стоял и стыдился смотреть на красавицу. Но вдруг увидел, что нет её. Почти заплакал, что нет моей красавицы.
В следующий субботний вечер, как обычно, сидел возле Любимой. Короткая юбка зацокала весело на высоких и острых каблуках ко мне. Как ни в чём не бывало, объявила, что её муж организовывает кидуш в телевизионной комнате, в конце коридора, и пригласила меня. Говорить с ней не хотелось. Через короткое время снова пригласила.
Какое неуважение!
Так по дешёвке освятить себя?
Нет, отравление не выберу.
А карательную медицину!
Которой убили Любимую для расправы с врагом народа.