Аннотация: Крысы национализма уже не только воняют, но и скалят реальные зубы.
Польские бурАки 1945-1995
На пасху бугор подсох. Картоху посадили на второй день. Под вечер заскородили и умостившись на косогоре в конце огорода дед с внуком наслаждались простором заливного луга за уже вошедшей в берега, серебрянной змейкой поблескивающей речушкой. Лягушки не дожидаясь сумерек взорвались стотысячным хором. Соловьи, почуяв конкуренцию, затрелили самоотверженно и отчаянно буквально с каждой мало- мальски приличной вербы. Весь концерт упорядочивали кукушиные ритмы. Фантастика жизни первых дней мая, недоступная горожанину.
Когда ушел гул в ногах и проснулся голод, высушенный временем дед достал из кирзовой сумки пасхальную снедь, не мудрствуя над сервировкой разложил на газете, подождал пока тридцатилетний внук откроет и нальет водку. Выпили за: "Ну, пусть родит."
Переговаривались негромко, абы не заглушать фон природной музыки. Внук, белобрысый русак, уже покоцанный первыми морщинами забот, поведал, что поедет в Польшу на торговлю. Сейчас это выгодно. На день Победы значит ждать его не надо. Дед, перешагнувший порог старческой детскости по отношению к современным реалиям, в свои восемьдесят с гаком, четко излагал события давно ушедших лет. И теперь, совместив в усыхающем мозге слова Польша и День Победы, проигнорировав непонятноую торговлю, завспоминал про свой последний бой летом 1945 года.
Внук попросил не чудить, война ведь в мае закончилась.
Дед, прихлопнув рукой по колену, разгорячился: "А ты паслухай. Я тады капитаном полковой батареей камандывал, в твоих годах. Нас готовили на Японию. Стоял полк в западной Украине, а батарею на брошенном хуторе расквартировали, километрах в трех от станции. "
Ожидаемый приказ на марш пришел, как всегда, неожиданно. Машины у батареи отобрали. Все было на конной тяге, как в 41. Мол до станции и так докатите, а на Дальнем Востоке уже американские студенбеккеры ждут. Народ на батарее был бывалый, поставили в постромки тягу и колонна в шесть полкоаых пушек и десяток повозок с неизвестно откуда взявшимся барахлом, возглавляемая капитаном верхам на коне затарахтела по лесной дороге к станции.
Судя по старым фотографиям лицом капитан был похож на будущего внука.
На опушке встретили командира полка в открытом виллисе с ординарцем и солдатиком-водилой. Командир батареи подьезжает, не слезая с лошади, здоровается и докладывает, что батарея следует согласно приказа на станцию.
Комполка выслушивает, смотрит на часы, удивляется: " Медведь в лесу сдох. Ты даже раньше сдвинулся"
Капитан машет рукой: " А...! Все равно опоздаем. Что бы вот так, все по приказу было. Ни разу за всю войну."
-Кончай каркать. Войны нет тут уже, а до самураев еще ... О-го-го. Я поехал, догоняй
Отряд бандеровцев после резни в Варшаве, при подавлении восстания поляков, разосрался с немцами и уже пол года мыкался по лесам, огрызаясь, как собаки из-за угла сначала на немцев, затем на советские войска. Сотник, сухожилый, носатый, с карими , близко посаженными глазами и усами подковой привел отряд к своему селу, тут можно отлежаться и с родными повидаться. Мешали поляки, которые готовились к переселению за Буг.
На окраине села , рядом с лесом, по кустам рассыпались бандеровцы в немецкой форме и тризубцами на каскетках. Несколько гражданских в вышиванках обнимались с сотником .
Сотник, целуя руку старому вуйку:" Як там мои, тату. Вже з рик сына нэ бачив."
Вуйка с радостью в глазах и голосе обнадежил:" Все добре. Зараз побачиш Пэтрыка.. Хлопчик у тебе такый пруткый.
То робымо як домовылысь. Хлопци по селу за полякамы стежать. Хто, дэ, пидкажуть.
О! Цэ шо ще?"
Из лесу выезжает виллис комполка. Бандеровцы растворяются в кустах. Дядьки в вышыванках зашли в дом, смотрят оценивающе в окна. Сотник начинает готовить шмайсер к стрельбе. Машина останавливается не доезжая. Шофер, коротконогий боец затарахтел с ведром к колодцу. Офицеры вышли размяться.
Старый вуйко останавливая сотника: Стий... Це мы зараз по тыхому. Васыль давай глечик з молоком, та сокирку визьмы.
Два вуйка в вышыванках подходят к машине и следящими за ними офицерами. На спинах за поясом у них топорики. В руках у первого кринка молока.
-Що там та вода, панэ офицере? Прыгощайтэсь молоком.
Вуйко делает несколько глотков, передает кринку комполка, достает платок, вытирает рот, усы, запихивает в карман. Комполка пьет, запрокидывая голову. С подбородка стекает молоко.
Клац. Подбородок дернулся. К молоку примешалась струйка крови. Комполка рухнул с топором во лбу. Ординарец выхватывает пистолет.
Чмок. С топориком в шее офицер падает и стреляет уже мертвый.
Солдат подходит к колодцу, слышит сзади выстрел. Не оглядываясь прыгает за колодец. Вторым прыжком проломил кусты и свалился в какой- то двор.
Уже оттуда смотрит сквозь изгородь на лежащие тела офицеров, вуек и подходящих бандеровцев с винтовками.
Подросток лет четырнадцати с черными пушком наметившихся усиков вывел из сарая взнузданную лошадь. Оценивающе осматривает спину низкорослого солдатика.
-Що, москалыку, заховався?
Солдат обернулся, вытащив трофейный выкидной нож, растерянно уставился на подростка.
-Дэ ж ты зброю загубыв. Я б соби на згадку залышыв. Капут тоби. Э-э-э...
Хотел позвать бандеровцев, но солдат одним ударом перерезал и горло и сонную артерию. Хлопец выпучил глаза, схватился обеими руками за горло, еще не понимая, что так заканчивается жизнь. Сквозь пальцы летели струйки крови, из носа выдулся большой кровавый пузырь.
С ведром в одной руке, с ножом в другой солдатик вскочил на лошадь, направил ее за сарай. Лупцуя коня ведром и покалывая ножом заставил набрать невиданную для нее скорость.
Бандеровцы трусцой забежали во двор, поглазели, соображая, на тело хлопца. Ушло время на вытряхивание его родителей из хаты. Те, увидев мертвого сына, завыли, косясь в бессильной злобе на людей с винтовками. Пока им обьяснили , что это не они сделали, а солдат-москалик изловчился, пока обнаружили пропажу лошади...
Солдат яром гнал коня под самым лесом.
Командир батареи встрепенулся от звуков недалекой стрельбы, рукой отдал команду стоять, спрыгнул с седла. Подьехал боец на велосипеде, из дозора, доложил, что через 100м. будет конец леса. Оттуда видно село. Там немцы стреляют.
Капитан засомневался: Че сержант плетешь? Какие немцы?
Сержант уточнил: В немецкой форме, стреляют в селе не по нам, наверное, грабят.
Орудия развернули к бою по кромке леса. Село как на ладони в низинке. Капитан рассмотрел в бинокль бегающих людей в немецкой форме с винтовками, гражданских бьющих друг друга лопатами и косами, виллис комполка, стоящий возле колодца, тела, лежащие на дороге. Чертыхнулся непонятной неожиданности.
В лес влетает всадник, натыкается на воз с батарейскими пожитками. Сползает с лошади на воз. Пытается стать с него на землю, но падает на карачки. В руках у него намертво зажаты ведро и нож. Все метнулись к нему. Солдата приподымают, поддерживают под руки, пытаются забрать нож и ведро.
Капитан затеребил: Что там?
Водила, морщась от боли и задыхаясь, как будто сам бежал, захрипел: Командира полка и ординарца мужики топорами зарубили пока я за водой ходил.
Капитан уточнил: А немцы откуда?
Солдатик, поддерживаемый другим бойцом: В форме на полицаев похожи. Там и гражданские с ними заодно. Еле отбился - показывает окровавленную руку с ножом - Не могу стоять, жопу разбил. Я шофер, а не Чапаев.
Боец поддерживающий его: Ага не Чапаев, Индеец, без поводьев скакал.
Капитан, подбежал к орудиям, заорал командуя : Местные комполка убили. В селе полно полицаев. Беглым, прямой наводкой по всем кто бегает. Огонь.
Ударили пушки. Над селом к польским мольбам прибавились стенания по украински.
На станции в веселой суматохе грузилась воинская часть. Группа старших офицеров следила за погрузкой изредка командами присекая неразбериху и лишнюю метушню. В небе по громовому загремело. Офицеры закрутили головами, придерживая фуражки, еще надеясь найти тучу в чистом небе. Не найдя , уставились друг на друга.
-Полковые лупят..., беглым-
По звуку определяют направление.
- Туда комполка с час уехал. Он, что, стрельбы на марше проводит?
Началиник штаба приказывает майору с синим околышем фуражки: Бери взвод на машины. Разберись.
Улица села. Горят дома.
П о улице настороженно, привычно меняя направление , идет командир батареи посеревший от пыли и пота. Из-за тына выглядывает каскетка с трезубцем. Капитан, выхватив пистолет, прыгает, целится не стреляя. Перед ним стоит мальчик лет шести в каскетке и испуганно смотрит на прицельный прищур ярости в серых глазах. Из хаты выбегает вуйко, зарубивший комполка.
-Петрыку! Нэ стриляй, пане. Не стриляй.
Капитан берет двумя пальцами рубаху на груди вуйка. Рассматривает.
На рубахе кровавые брызги.
Снимает каскетку с Петрыка, спрашивает у вуйка: Твоя?
Вуйко, обрадованно и заискивающе: Моя, моя.
Капитан одевает каскетку на вуйка, оскалив в ярости зубы, стреляет в упор, прямо в трезуб. Вуйко рухнул к ногам Пэтрыка. От страха пацан обписался прямо на тело убитого деда.
На дороге лежат тела гражданских и бэндэровцев. Возле виллиса курят капитан с батареи и майор НКВДист с синими петлицами. Комполка лежит навзничь адъютант ничком, торчат рукоятки топоров. НКВДист несуетно распоряжается: Артилерия, вы привыкли копать. Организуй полковнику и адьютаннту прямо тут.- Топает ногой посреди дороги.- Гражданских в братскую. Общую. И поляков и украинцев. Если кто из живых против, я его заберу.
Скрипит ведро на цепи колодца.
Через пятьдесят лет все также скрипит ведро на том же колодце.
Недалеко от него почти посреди дороги стоит памятник Советскому солдату с отбитой головой, сорванными буквами надписи:
Полковник Сил... ...-июль1945г.
Мл. лейтенант... ... ..........45г.
К пошарпанной перестройкой автостанции с жолто голубым флагом, утопающей в цветущих вишнях, подьезжает автобус с шопинговыми туристами. Глушится мотор, и становится слышно отчаянная перебранка воробьев, поглошенных весенними сражениями за самок и гнезда. Старшая группы, худющая и остроносая шустрая деваха, стоя на ступеньках автобуса, отдает распоряжения туристам: Слушай меня все. Это последняя остановка перед границей. Сходите в туалет, наберите воды, выбросите мусор. На все 15 минут.
Туристы высыпали из автобуса. Одни создали очередь к деревянному сортиру, другие набирают воду из колодца.
Двое немолодых местных в каскетках с тризубами сидят на лавочке около автостанции наблюдают за автобусом.
-Москали?
-Та ни Пэтрэ, номэры наши.
Старшая заторопила всех с отьездом.
Внук, рассматривавший полуразбитый обелиск, садясь в автобус говорит старшей: Не хрена себе они тут День Победы празднуют.
По беговой дорожке стадиона в польском городе Замощь нетороливо прогуливались поляки. Вдоль нее разложили товар шопинг-туристы. Посеревший от скитаний внук, закутанный от осенней промозглости до шаровидной формы, ест хот-дог запивая колой. Среди жидких остатков товара, рядом с капканом стоит плакатик. На нем по польски написано: Шукам працю
Подошедшая старшая спрашивает: Тебя записывать на возвращение, или опять останешся?
-Давай, до вечера подожди.
-Ты сколько здесь? Так и не выезжал? Что ты хоть делаешь?
-Шестой месяц. Делаю все что скажут. За день почти месячная зарплата.
Вдоль ряда торговцев идет быстро крепенький пан, скользя взглядом по разложенному товару. Увидев плакатик, меняет курс, оценивающе осматривает встрепенувшегося внука-туриста. На польско- украинском суржике договариваются.
-Есть праця . На бурАках,. В сЭли.
-Если работать 8 часов, сколько платишь?
-6 долларов в день и исть с нами.
- Если спать в тепле, я согласен. И в конце сюда же привезете.
-Добрэ, збырайся и ходы до самоходу.
Загрузили тощий баул в багажник. Туриста- работника усадили спереди. Познакомился с матерью пана, Марией, сидящей на заднем сиденьи. Ехали часа полтора. Турист дремал, слушая женский словесный понос, изредка, из вежливости, нечленораздельно изображая беседу. Пани Матрия поведала, что дом у них в селе. Там ни кто не живет. Землю засевают бурАками. Присматривает и обрабатывает племянник, но убирать приходится помогать.
-Я тэж жила НА УкрАине до 45, а потим нас пэрэсэлылы. Меня и сэстру....
Сын тревожно оглядывается назад, просит: Мама... Искоса посматривает на дремлющего туриста.
Черный большой дом. Во дворе без забора над колодцем с воротом огромный раскидистый озимый дуб, с неопавшими еще листьями.
Быстро растопили грубу, разогрели уже сваренную курицу и при свете киросиновой лампы поужинали.
Турист заснул в отведенной комнате ,освещаемой мерцанием лампы в коридоре через дверной проем без двери.
Проснулся от грохота на потолке. В промежутках затишья слышна истеричная молитва пани Марии, вызывая дурной мистический озноб. Когда сознание нашло аналогию шуму на потолке, озноб прошел, а надрывная молитва пани Марии стала раздрожать.
Бурча про себя: От шельма, не даст теперь заснуть. -турист идет на кухню мимо комнаты хозяев. Видит пани Марию на коленях перед черным распятием на белой стене. Она то ли молится, то ли беседует в бреду. За ней стоит полураздетый сын с тревогой слушая мать. Оглядывается на проходящего туриста.
Напившись воды на кухне, послушав непрекращающийся грохот на потолке, подумав и оглянувшись на звуки непонятной молитвы, турист с недоумением пожимает плечами.
-Черт! А ведь завтра работать.
Ищет взглядом по кухне. Берет пустое ведро, бросает его в потолок. Раз, два. В доме звенящий грохот, зато потом тишина на потолке. Турист довольно улыбается.
-Хватит на сегодня. А то обожретесь.
Проходя назад в спальню, обьяснил изумленным хозяевам, что то хорь воробьев ловил.
Следующий день начался с легкой разминки по срезанию гичи и погрузке на воз подьехавшего племянника. Сухожилый, носатый с близко посаженными глазами, точная копия сотника из далекого 45го., но более открытым и мудрым взглядом беззлобного труженника. Его двоюродный брат, сын пани Марии, в разговоре обронил: Не наша порода. Украинская. Турист пропустил мимо ушей, осененный возможностью збагрить тяжелые капканы.
-У меня есть два капкана. Покупай пан. 5 злотых за штуку.
Тот согласился, поставив условие.
-Давай зарядим на ночь. Как злапает зверя, я покупаю, а не злапает - не куплю.
Так и сделали.
Ночью опять был шум на потолке.
Утром на бревнах стены дома, под стрехой распластался головой вниз хорь. Задняя его лапа в капкане.
- Ну цо пан, гони десять злотых за капканы. За дополнительную плату я и смушек сниму не попортив. Чучело сделаешь. Шик будет.
Хозяин обрадованный, согласно кивает.
- Добрэ, добрэ. До обед залышся, попорайся, а я в рабочее время защитаю.
Закончив обдирать хоря, засолил и скатав смушек, понес тушку за дом закопать в густом вишеннике. Пани Мария встревоженная остановила.
-Ты куда?
- Пойду выброшу.
- Туда не можна- показывает на дальнюю межу - Туда отнеси, подальше.
До обеда была куча времени, стал помогать хозяйке. Принес воды, дров, вынес помои, почистил картошку. Осталось еще время. Скорее от безделья, чем от голода сели пить чай с доверительным разговором. Узнав, что турист русский, но живет в восточной Украине и все там перемешано, обронила.
- Зовсим, как у нас раньше было, а чем закончилось.
Видя немой вопрос в лице туриста, повела в те самые вишенники за домом. На крохотной поляне обнаружился ухоженный могильный земляной холмик, украшенный бумажными цветами. На нем не было привычного для Польши надгробия и креста.
- То моя сестра. Анна. Самогубка.
- Почему здесь похоронена?
- На цвынтаже нэ дозволено было таде.
Турист оглянулся.
- А кто же здесь убирает?
- Сын ее. Мой племянник. Ублюдок он, от украинца.
Тема требовала продолжения. Присели на скамеечку около крыльца. Турист закуривает, наслаждаясь отдыхом и не сильно беря в голову чужие страсти-мордасти.
- На той ветке она повесилась - кивает Мария на низкую ветку дуба над колодцем.-
У нее в петле ребенок родился. Мальчик. Он в колодец бултыхнулся. Я его вытянула за пуповину. Не замерз и не захлебнулся. А сестру снять сил не хватило, мала была.
Турист поперхнулся дымом, выпучив глаза, пытался продохнуть. Откашлялся, недоверчиво уставился как на сумасшедшую.
- Ну ни хрена себе. А мы воду пьем. Вы че, серьезно?
- Ты послухай, послухай.
Было это летом 1945года. Пришел приказ на депортацию всех поляков. Жили мы за Бугом, под Красноградом. Село было смешанное. Поляки и украинцы.
Те далекие дни 45 раздавили семью Марии в кровавое месиво буквально натурально. Семья была в три плколения: дед с бабкой, отец с матерью, старшая заневестившаяся Анна, два тринадцатилетних близнеца и шестилетняя Марийка.
С утра в гости напросился соседский хлопчик Пэтрык, из украинцев. Вернее, вертихвостка Марийка сама заманила его в дом, что бы похвастаться сорочкой с вышитым матерью на спине огромным красным маком. Шестилетний мальчик, перекрестился на непривычное распятие на белой стене между окон и увлеченно засел за предложенные вареники, своим невниманием раздосадовав кружащую по комнате Марийку.
Взрослые сидели планировали отъезд. Да не успели.
Задолго до обеда в село вошел отряд украинских националистов из числа карателей эсэсовской дивизии Галитчина , подавлявших мятеж поляков в Варшаве. Пошли хлопки выстрелов, накатываясь как волна, все ближе и чаще. Закричали люди, истошно и так же предсмертно пронзительно, как свиньи, когда их режут.
Дед сел под распятие.
- Уходите. Мы с матерью не в силах.
Не спорили и не прощались, все рванули во двор. Один Пэтрык не понял по польски и остался возле тарелки с пирожками.
Семья бросилась двором на огород, стремясь к речным лозам.. Да сильно длинный был огород с молодыми бурячками, сильно близко выстрелы. Уже замелькали за невысоким тыном каскетки бандеровцев, уже тыкал в них заскорузлым от работы пальцем наводчик, родной дед Пэтрыка. Вот почему так быстро дошли до их дома.
Боевики передергивали затворы.
Мать закричала дурным голосом: Втекайте.
Вдвоем, не сговариваясь, родители повернули навстречу железному клацанью.
Дети стреканули по бурАкам. Первой летела Анна, за ней выступом сминали бурачки братья, а Марийка запуталась в гарбузах и больно шлепнулась в междурядья. С обидой, болью и страхом оглянулась на родителей, ожидая от них помощи. И занемели в памяти на всю оставшуюся жизнь вид отца и матери, колыхнувшихся навстречу страшным дымно-огненным гахканьям стволов. Они не просто закрывали детей, а, как бы, пытались даже поймать эти пули, и потому, наверное, в конвульсиях боли продержались на ногах дольше.
Марийка взглянула вслед братьям, увидела, как перехватили их соседские дядьки с сапачками. Такова была у них жажда крови, что не испугались попасть под пули своих. Замахали сапками мощно, как на работе. Крики пацанов перешли в визг зайчат, попавших в зубы собак и затихли. Страх парализовал тело девочки с неестетвенно повернутой шеей и открытыми, все видящими глазами. С любовью вышитый мак на спине сорочки стал тем Божьим провидением спасшим жизнь Марийке.
Вуйки с черными от крови сапачками и боевики сошлись во дворе в кружок, во славили, как принято, Господа, угостились куревом, издали взглянули на тело девочки, с алым пятном на спине. Кровью насытились, подходить не стали.
Неожиданно на крыльцо вышли старики с распятием, поддерживая друг друга, молясь стали на пороге. Вышел и стал между ними Пэтрык с надкушенным пирожком и полным ртом.
Боевики клацнули затворами, подняли винтовки.
- Стий- вуйко растолкал стрелков, схватил хлопчика и назад.
Сотник: - Ты що здурив, тату? Чи жалько стало?
Вуйко: Цэ ж Пэтрык, твий сын.- передал его сотнику, взял у него винтовку, выстрелил в деда и бабцю.- Сволота, прыкрытысь хотилы.
Вуйки остались делить пожитки, а боевики продолжили поиск уцелевших поляков.
Налет на село был наглым и неосторожным. В колонне регулярных войск, идущих на станцию для отправки на дальний восток заметили и хлопки и метушню. Рассмотрели в бинокль людей в немецкой форме, удивлялись недолго, а разбираться совсем не стали. Развернули полковую батарею и прямой наводкой замолотили по любому в форме.
Один из первых снарядов влетел в дом Марийки. Окна и двери плюнулись огнем и дымом. Сам дом, на мгновения напух, раскололся на куски и осел дымящейся грудой обломков. Смятые тела мародеров унесла ударная волна. Она же больно ударила по телу девочки, включила способность движения.
Ужом заскользила по бурАкам, с лету влетела в липкие, вонючие растерзанные останки одного из братьев, которые сипели и булькали непонятно чем. Без испуга переползла через них и не чувствуя боли и усталости доползла до сырой межевой канавы, заросшей лопухами. Спряталась под ними. Сознание не выдержало и она отключилась в подобии сна.
Очнулась-проснулась в закатной тишине. Над селом подымались черные, на фоне заката дымы догорающих домов. Стертые, сбитые в кровь локти и колени, с вьевшейся в мясо землей, воспалились, вызывая ноюще- дергающую боль при покое и остро-режущую при попытке двигаться. И вся она стала серо-бурым комом от земли вьевшейся в кровь и пот.
От безисходности застонала, заскулила тихо-тихо тем животным стоном детеныша, на который откликаются самки всех высокоразвитых млекопитающих. Подобное сейчас можно услышать на помойках, когда туда выбрасывают котят или щенят.
Сработало. На звук, откуда то, появилась сестра. Помятая, оборванная, но такая родная.
Унесла маленькую Марийку к реке. Отмывала, отмачивала раны, закапывала соком растертого пальцами деревия, залепливала листами подорожника. Нащупала в реке холодную струю родника и пили оттуда воду. Уже в полной темноте, ушли в хлебное поле и уснули уцепившись друг в друга.
Анне тоже досталось, но по своему. Догнали ее самые быстрые, молодые. Потому и интерес у них был к девке свой. Да и убить такую сладость не потянуло. Парни насытились, покуривали. Подошел еще и сотник.
-Що цэ ви тут мудруетэ? Чому ще жива?
Порни сьюморили: В нэи стилькы козакив закачалы. То, що - ридных дитэй вбываты.
Сотник прогнал парней и себе примостился к Анне.
Кто то, из уходящих парней выдал: Хто останний, той и батько.
Разрыв артилерийскрго снаряда взбодрил утомленного сотника, заставив забыть о намерении убить польку.
С утра сестры обошли село и пошли на запад. Анна знала, где Польша. Ели восковые зерна хлебов, сладковатые корешки бурячков. Почти всю дорогу Анна несла сестру на спине, а та крутила головой всматриваясь вдаль. Как только замечали людей, прятались. Их одежда представляла такую плямистую дрань, что тебе маскировочные костюмы современных разведчиков
К концу второго дня благополучно вышли к Бугу, незамеченные переплыли, долго таились возле села и только, когда люди пошли в костел, сами вошли туда. Умный ксендз, увидев их в дверях, сразу понял, откуда они. Прервав тему проповеди, попросил подойти вперед, расспросил: Кто они? Откуда? Что с ними случилось?
Рассказывала Марийка, даже с радостью в голосе, что может, наконец, пожаловаться взрослым. Торопливо, перескакивая с события на событие, бессвязно: то, как долго падали родители; то, как болят у нее ссадины на руках и ногах; то, как развалился дом, и как соседские вуйки разрубили братьев на куски, и как сипел один из этих кусков. Жаловалась, какой у них большой огород и вспоминала, что на нем росло, когда она ползла.
Ее щебетанье придавило всех в костеле. Боясь услышать еще худшее от старшей сестры, Анну уже ничего и не спрашивали. Их сразу увели в дом ксендза, отмыли, одели, Приходил доктор, смазывал, присыпал, бинтовал раны. С утра набежала детвора, нанесли в подарок кукол, булочек, одежек. Днем Анну допрашивал полицейский и русские военные, выясняя, кто из соседей участвовал в погроме.
В конце августа им дали дом выселенной украинской семьи. Это был дом в котором сейчас работал турист, внук командира полковой батареи.
Марийка и Анна зимовали в хуторском украинском доме. К рождеству уже стала заметна беременность Анны. Хуторское одиночество и сиротская жизнь, без привычной большой семьи, угнетали ее все больше и больше. От этого начинала плакать всухую, без слез не получая облегчения, чем пугала Марийку по ночам. Что бы не будить сестру стала уходить на крыльцо и там барахталась в волнах тоски и ужаса. Когда в январское полнолуние стало невмоготу, перекинула колодезьную веревку через нижнюю ветку дуба, вскочила на сруб, второй конец обмотала, как попало, вокруг шеи и шагнула в колодец. Позвоночник не сломался, петля не затягивалась. Долгие минуты она хрипела, корчилась и извивалась по колена в срубе колодца. Даже пыталась упереться в бревна, но они были скользкими.