Со дня злополучного бала у Раднецких прошло три дня, когда Аня пришла в себя. Это случилось утром, и обрадованная Льветарисна немедленно послала за врачом, который обнадежил генеральшу и Марью Андреевну, уверив их, что опасности для жизни больной больше нет.
Весь тот день Аня провела в постели, томная и слабая, чувствуя разбитость во всем теле; большей частью она пребывала в полудремотном состоянии, - дремота эта была спокойна и расслабляюща, в ней не было сновидений, она приносила умиротворение.
Но вечером Аня почувствовала аппетит, а, поев, ощутила желание встать с постели. Врач советовал полежать несколько дней, но, благо в спальне никого не было, Аня поднялась на ноги и прошлась по комнате вполне уверенным шагом.
Довольная собой, хоть и уставшая, она вновь легла в постель и, впервые с той минуты, как очнулась, начала вспоминать все случившееся. Ощущения были такие, будто все это происходило не с ней, а с какой-то актрисой на сцене; вот она готовится к балу и кладет пистолет в ридикюль; вот стоит в библиотеке и целится в графа Раднецкого; вот видит падающую из-за портьеры графиню... Дальнейшее виделось смутно и размыто. Единственное, что она помнила четко - слова Раднецкого: Ирина жива, всего лишь легко ранена.
Аня почему-то была уверена, что он не солгал ей, и на сердце у нее не было тяжести. Даже странно: ведь она не отомстила за Андрея, ей не удалось убить Раднецкого... Но сейчас это казалось уже не важным; хотелось одного - вернуться в Шмахтинку, обнять папу, дождаться лета, когда зацветут яблони, а воздух в саду наполнится ароматом сирени...
Сирень... Аня зябко повела плечами. Сквозняк, что ли? Что-то зашевелилось в глубине памяти, силясь подняться на поверхность; но Аня, будто это было что-то темное и чуждое, затолкала воспоминание обратно и закрыла глаза, надеясь заснуть.
Вдруг она открыла их, как от толчка: в дверях стояла Алина в белом пеньюаре. Она медленно и неслышно приблизилась к постели сестры и села на одеяло, поджав под себя одну ногу.
- Как ты? - спросила она.
- Хорошо, - ответила Аня, вглядываясь в лицо Алины: оно как будто осунулось, под глазами залегли голубоватые тени. - Я уже почти здорова.
Интересно, Алине рассказали о том, что произошло на балу? Едва ли. Однако печальный вид сестры как будто говорил, что ей что-то известно, но Аня побоялась касаться этой темы.
- А у тебя как дела? - спросила Аня. - Как князь Янковский?
Алинина рука затеребила угол одеяла.
- Нам прислали приглашение к нему на маскарад, через неделю. Но не знаю, пойду ли я.
- Отчего же нет? - удивилась Аня.
- Да так, - вяло ответила Алина, опуская глаза и как бы задумываясь о чем-то постороннем. Аня все больше начинала тревожиться за нее. Что происходит? Откуда это охлаждение к князю? Если даже сестре известно об Анином поступке, это не повод манкировать столь завидным женихом, да и не в Алинином характере.
- Ответь мне на один вопрос, - вдруг сказала сестра, - это большая подлость - навести подозрение на невиновного человека?
- Думаю, да, - недоумевающе произнесла Аня. - Ты ведь имеешь в виду - кого-то намеренно оболгать, так?
Алина прикусила губу.
- Не совсем. Не оболгать. Сказать правду. Но эта правда наводит подозрение на невинного.
- Я не очень понимаю.
- Ну, и не будем об этом, - вздохнула Алина. - А вот скажи мне еще кое-что, - она произнесла это каким-то странным, приглушенным, будто боялась, что их подслушают, голосом. - Могла бы ты... кого-нибудь убить?
Аня вздрогнула.
- Почему ты спрашиваешь? - после довольно продолжительного молчания произнесла она так же тихо.
- Просто так. Ответь.
- Я - могла бы, - медленно сказала Аня.
- За что?
- Ну... например, если б я любила кого-то, а его застрелил какой-нибудь злодей. Я бы отомстила и убила этого злодея.
Алинина рука по-прежнему комкала одеяло.
- Не понимаю... Нет, понимаю, но объясни: как любовь, светлое и чистое чувство, может довести человека до того, что он способен на такой великий грех, как убийство?
Аня задумалась. Скорее, не над вопросом сестры, а над тем, как мог он прийти в эту красивую, но отнюдь не наполненную философскими мыслями, головку.
- Я не знаю, - наконец, произнесла она. - Это очень сложно, Алина. Я думаю: надо сначала полюбить так сильно, что без любимого не будешь представлять себе жизни. И тогда придет и ненависть к тем, кто захочет отнять его у тебя. Это как борьба за свою собственную жизнь: ведь, ежели кто-то нападет на тебя с ножом, ты же попытаешься хоть как-то защищаться.
- Да, ты, наверное, права, - пробормотала Алина. - Значит, месть такой сильный двигатель...
- Не только, - сказала Аня, стремясь отвлечь сестру от ее подозрений, - а, что она что-то подозревает, было очевидно. - Вспомни Гамлета: жажда власти заставила Клавдия убить отца датского принца. Или пушкинского Сальери: он убил Моцарта из зависти к его гению. Или, наконец, Отелло, задушившего Дездемону из-за ревности.
- О, да! - вздрогнула теперь уже Алина. - Задушил... - Она вдруг вскочила. - Я пойду. Ты, верно, хочешь спать, уже поздно, а тут я со своими глупостями.
Она небрежно поцеловала Аню в щеку и выскользнула из спальни. Аня какое-то время лежала, размышляя над этим странным разговором, но скоро сон сморил ее.
...Она проснулась утром, чувствуя себя практически здоровой, с жадностью съела завтрак, а потом вновь поднялась и прошлась бодрым шагом по комнате. Затем присела две дюжины раз, сделала колесо и, наконец, села на пол на шпагат, радуясь возвращению свободы движений.
В таком положении и застали ее вошедшие тетушка и Марья Андреевна. Первая всплеснула руками и воскликнула:
- Анюта, в постель немедленно! Зачем встала, голубка? Нельзя тебе еще!
- Я хорошо себя чувствую, тетя, - ответила Аня. - Мне надоело лежать.
Марья Андреевна же кисло усмехнулась:
- Так я и думала, что ты уж на ногах. - И со значением посмотрела на Льветарисну:
- Мне кажется, коли Анна встала, разговор можно не откладывать.
- Ах, Марья Андреевна, - сказала генеральша, словно испугавшись и смутившись, - не рановато ли? Может, попозже...
- Что за разговор? - Аня поднялась на ноги. Конечно, она догадалась, о чем пойдет речь: о ее выстреле в Раднецкого. Сейчас маменька сделает ей строгий выговор, и за ним, конечно, последует приговор: отправка в Шмахтинку. Что ж, что ни делается - все к лучшему.
- Ты присядь, девочка, присядь, - смешно засуетилась тетушка. - Вот сюда, на стульчик.
Аня, недоумевая, села. Льветарисна села рядом, взяла ее за руку и погладила своею по-мужски большой ладонью. Марья Андреевна осталась стоять, ее большие холодные глаза остановились на лице падчерицы, и Аня почувствовала неприятное ощущение в животе, как бывало с ней в детстве, когда маменька делала ей внушения, - а это бывало довольно часто, поскольку Аня была непоседливым и непослушным ребенком.
- Четыре дня назад на балу у Раднецких, - начала маменька, - ты совершила безобразный и безумный поступок, Анна.
- Но, маменька...
- Молчи, покуда я не закончила. За это одно тебя бы следовало наказать очень строго, - и, поверь, я так и собиралась сделать, и на следующий же день отправить тебя обратно к отцу. Но той ночью ты исчезла. Тебя привезли лишь утром, больную и в жару. Скажи, помнишь ли ты, что было с тобою в ту ночь?
Аня помнила: она прибежала, хоть и не понимала, как и зачем, к Ольге, на Итальянскую; затем приехал Раднецкий и сказал, что его жена жива и лишь легко ранена; затем он уснул за столом, а она легла в кровать Ольги. Это было все; дальнейшее тонуло в сумраке. Но сказать мачехе и Льветарисне о том, что она провела ночь в борделе, было совершенно невозможно.
- Я... не помню, - промямлила она, с ужасом чувствуя, как запылали щеки.
- Но хоть что-то, Анна? - настаивала Марья Андреевна. - Куда ты побежала, выскочив из особняка Раднецких? Ты же была полураздета, в одних туфельках.
- По улицам бежала. Уж не помню, каким. А потом... я заснула. И это все.
- Заснула на улице? В снегу? - безжалостно вопрошала мачеха.
- Не помню, маменька. - Аня не понимала, куда та клонит; не все ли равно, где она была, - ведь вот же она, живая и здоровая, и ничего с ней не случилось плохого.
- Марья Андревна, да будет тебе над девочкой измываться и допрашивать, будто полицмейстер какой, - не выдержала Льветарисна. - Видишь же - не помнит она ничего. В бреду была. Да, может, и стреляла уже в бреду...
- Ну, хорошо, - кивнула головой мачеха, - пусть так. - Она прошлась по комнате, и Аня заметила, что в обычно величавых движениях ее сквозит какая-то нервозность. Что случилось? Ей стало тревожно, вновь засосало в животе. - Анна, ты, наверное, в недоумении, к чему все мои вопросы. Но это чрезвычайно важно, и вот почему... - Она откашлялась. - Доктор, который тебя осмотрел в утро, когда тебя привезли, обнаружил, что... что той ночью ты... над тобою надругались.
- Надругались? - не до конца понимая значения этого слова, повторила Аня. Льветарисна вдруг поднесла к губам ее руку и поцеловала, а затем произнесла убитым голосом:
- Тебя обесчестили, Анюта.
- Обесчестили?? - Аня вдруг осознала, что они имеют в виду; и вдруг нахлынуло, будто волною накрыло, и она захлебнулась: запах сирени... ее голос, зовущий Андрея... мужское лицо, черные изумленные глаза, протянутые к ней руки... И ее руки, быстро стаскивающие с него рубашку, гладящие его кожу... Его губы на ее теле, такие мягкие, нежные... резкая боль, а потом - бесконечное, упоительное наслаждение...
Потрясенная, она хватала воздух ртом, беззвучно, как рыба, вытащенная на берег. То было, было на самом деле!!
- Раднецкий! - наконец, обретя голос, выдавила она, заставив обеих женщин побледнеть и вздрогнуть. - Это он! Он!
- Он! - повторяла, как заведенная, Аня, приходя все в больший ужас, - уже не от того, что вспомнила это, а оттого, что вспомнила, почему это, собственно, произошло. - Раднецкий! Он обесчестил меня!
- Мне кажется, у нее опять жар начинается, - и генеральша приложила руку к Аниному лбу. - Так и есть, горячий.
- Нет у меня жара! - вскочила Аня. - И это не бред! Это Раднецкий сделал! Негодяй! Ненавижу, ненавижу!!
- Анюта, ласточка, опомнись. Не взваливай на Сергея еще и это, - встала тоже и Льветарисна.
- Анна, успокойся, - вступила Марья Андреевна. - Раднецкий не мог сделать этого с тобою; в ту ночь он убил свою жену и скрылся.
- У-убил? - тупо переспросила Аня.
- Марья Андревна, может, об этом не надо? - спросила генеральша. Но та повела плечом:
- А к чему скрывать? Весь Петербург только об этом и говорит. Что он убил жену в ночь после бала, а затем бежал, и до сих пор не найден. Сначала он пытался ее застрелить, а, когда не получилось, задушил позже, спящую. Самое ужасное, что несчастная графиня была в положении. Такое зверство!
- Но... но он не стрелял в графиню, - растерянно сказала Аня. - Это была я...
- Он признался государю, что стрелял в нее, - вмешалась Льветарисна. - Ты убежала тогда из библиотеки, а я бросилась туда и нашла его и Ирочку. Она была легко ранена в голову. И тут явился, как на грех, государь, Нащокин привел его. Государь спросил Сергея, что случилось, и тот ответил, что он стрелял. Якобы из ревности.
У Ани голова в самом деле пошла кругом. Раднецкий взял на себя ее вину! А потом убил жену, приехал к Ольге и изнасиловал ее, Аню!
- Да, - сказала маменька. - Дадим. Но, Анна, я еще не закончила. Подумай пока надо всем этим. И сделай выводы.
Они вышли. Аня укрылась до шеи одеялом. Ее бил озноб. Все, сказанное сейчас, смешалось в мозгу. Ирина мертва... Неужели Раднецкий впрямь убил ее? И почему он признался, что стрелял, если это сделала она, Аня? Это так не вязалось с тем образом расчетливого холодного мерзавца, который она нарисовала себе.
"Но нет, он и в самом деле мерзавец! Он меня обесчестил. Как он мог?? Ведь я - не какая-то девица из Ольгиного заведения, я дворянка!"
Но тут же воспоминания о том, как она, дворянка, пришла к нему сама, обнаженная, сама раздела и целовала его, затопили измученное сознание. "Но я думала, что это Андрей, - защищалась она перед самою собой, - я была уже больна, не соображала, что делаю!" Однако она понимала, что едва ли все это может служить ей достойным оправданием.
- Андрей никогда не сделал бы так! Он устоял бы! Он был настоящим мужчиной и человеком чести, не то, что этот низкий, подлый негодяй! - сказала она вслух, но уверенности в голосе не было.
Измученная и потрясенная, она свернулась под одеялом клубочком. Стоило смежить веки - и перед глазами вновь встало лицо Раднецкого, изменившееся, бледное от страсти, с блестящими черными глазами; послышались звуки поцелуев и стоны - его и ее, и его голос вдруг произнес: "Люблю тебя!" тихо, но явственно...
Неожиданно для себя Аня задремала. Последняя мысль ее, перед тем, как погрузиться в сон, была об Андрее.
"Андрей! Отныне я уже не могу обращаться к тебе "любимый". Я обманула тебя, я тебя предала! Ты никогда не простишь мне того, что я сделала. Ибо я отдалась человеку, убившему тебя. Пред тобой я не скрываю, что виновна в том сама: я пришла к Р., начала целовать, раздела его. Я могла бы сказать, что была в бреду, что думала, будто это был ты! Но нет; я же вспомнила, когда мне сказали, что я обесчещена, что это сделал Р. Значит, какая-то часть меня сознавала, кто передо мной.
Самое ужасное - что то, что он делал со мною, не было отвратительно. Наоборот. Я говорю это - и понимаю, что это кощунственно, но тебе я не могу солгать, Андрей.
Прощай. Прощай навсегда. Теперь уж точно мы разлучены навеки.
Анютины глазки".
2.
- Андрей Иннокентьевич! Какая неожиданность! Чему обязаны? - Генеральша Лисицына вовсе не была рада появлению Нащокина и почти не скрывала своих чувств. Ей было доподлинно известно, что именно он, хоть и негласно, надзирал за поисками Сергея; его шпики шныряли по всему Петербургу, и Елизавета Борисовна знала, что ее особняк находится даже под особым наблюдением, поскольку она была родственницей Раднецкого. Проверялась почта; задерживались и досматривались те, кто казался подозрительным, - в основном, прислуга.
А генеральша очень переживала за Сергея и надеялась получить от него хоть какую-то весточку о том, где он, и что с ним. Но она понимала, что в такой обстановке передать ей хоть крошечную записку почти невозможно, и Раднецкий, скорее всего, выжидает, пока слежка станет менее ревностной.
- Здравствуйте, Елизавета Борисовна, - голос Нащокина был все так же тих и мягок, слова так же растягивались. - Рад видеть вас в добром здравии. Надеюсь, гостьи ваши еще не уехали?
- А то не знаете, - фыркнула генеральша. - Или шпионы плохо вам доносят?
Он тихо засмеялся.
- С чего вы взяли, что за вами шпионят? И что шпионы, коль есть они, в самом деле, - передо мной отчет держат?
- Да будет вам, Андрей Иннокентьич. Слуги мои уж стонут, что им проходу не дают. Выйти, войти нельзя, чтоб не обыскали. Удивительно, что до друзей моих еще не добрались. Чего ищут-то ваши люди? К чему все это? Опросили вы нас по поводу того бала, мы все рассказали, как было; чего ж вам еще, ненасытный вы человек? Сергею здесь делать нечего; я ему родня дальняя, не близкая. Он уж, верно, и не в Петербурге; может, и в России его нет, скрылся за границу.
- Да нет, это едва ли. Знаем доподлинно, что утром после убийства жены граф был еще в Петербурге; на Невском его жена Швейцера видела. Ехал, как ни в чем ни бывало, в санях. А в это время уже выезды из столицы перекрыты были... Однако у меня дело другое, и касается оно, Елизавета Борисовна, не только вас. Будьте так любезны, пошлите за Марьей Андреевной Березиной.
Генеральша хмыкнула, но послала. Явилась Марья Андреевна, и две женщины, усевшись в креслах, устремили взоры на Нащокина, оставшегося стоять.
- Я прибыл сюда по важному делу, - начал он. - Не по поводу Раднецкого, уверяю вас. Сие касается, Марья Андреевна, вашей старшей дочери. Но не буду тянуть и скажу сразу: я прошу у вас руки Анны Ильиничны.
Марья Андреевна и генеральша переглянулись в крайнем замешательстве.
- Это... большая честь для нас, Андрей Иннокентьевич, - сказала, наконец, вставая, первая. - Но, боюсь... что я вынуждена буду отклонить ваше предложение. Прошу вас, однако, не сомневаться, что не вы являетесь причиною для отказа, господин Нащокин. Появились некоторые обстоятельства... - она замолкла, не зная, как продолжить.
Нащокин как будто не был удивлен ни ее словами, ни видимым замешательством. Он произнес:
- Марья Андреевна, именно поэтому я и позволил себе явиться в этот дом и побеспокоить вас, не испросив прежде согласия самой Анны Ильиничны. Дело в том, что мне известно положение, в котором она оказалась.
Женщины вновь переглянулись.
- О, да, - продолжал он, - и я объяснюсь немедленно, хоть придется затронуть тему столь деликатную. Начну с той несчастной ночи и бала у Раднецких, где все мы присутствовали. Я покинул его сразу после отъезда государя и решил пройтись пешком, благо вечер был прекрасный. Я шел полчаса по улицам и почти достиг своего дома. Из одной из подворотен, мимо которых я проходил, до меня донесся приглушенный женский вскрик, как будто мольба о помощи. Я, не колеблясь, бросился на этот зов... и увидел безобразную сцену. Мужик с бородой, высокий и могучего телосложения, прижал к стене женщину, одною рукой зажимая ей рот, а другой поднимая юбки. При мне всегда есть оружие; я потребовал, чтоб он немедленно отпустил ее. Он огрызнулся в ответ; я выстрелил в воздух, больше боясь случайно задеть женщину, нежели убить негодяя. Он тотчас убежал, а несчастная начала падать, я подбежал и подхватил ее... И узнал в ней Анну Ильиничну.
И вновь Марья Андреевна и генеральша обменялись взглядами.
- Она была в обмороке, к тому же, случайно потрогав ее лоб, я обнаружил еще и жар. Я немедленно позвал извозчика и решился отвезти Анну Ильиничну к себе домой, ибо она явно нуждалась в немедленной помощи, а мой дом был уже в паре шагов. Как только мы прибыли, я послал за врачом. При осмотре Анны Ильиничны, которая все еще была без сознания, обнаружилось... - он приостановился на мгновение: - обнаружилось страшное. Полагаю, Елизавета Борисовна, госпожа Березина, вам известно об ее состоянии так же, как и мне, и для вас это не будет роковым ударом. Негодяй, из лап которого я вырвал вашу дочь, Марья Андреевна, успел сделать свое гнусное дело.
- Не продолжайте, Андрей Иннокентьич, прошу вас, - сказала Марья Андреевна, доставая кружевной платок и прижимая к глазам, которые, как показалось генеральше, вовсе не были мокрыми, - да, мы знаем об этом ужасе... Именно поэтому я отказала вам в руке Анны.
Он слегка поклонился и произнес:
- Позвольте мне дорассказать, мадам. Итак, Анна Ильинична оказалась у меня, больная и в жару. Везти ее по морозу домой врач запретил. Посылать к вам слугу с сообщением о том, где находится Анна Ильинична, чтобы успокоить вас, показалось мне очень поздно, посему я решил дождаться утра, надеясь, что ей станет легче, да и, как говорится в народе, утро вечера мудренее. Однако около восьми утра меня разбудили с сообщением об убийстве графини Раднецкой. Заниматься Анной Ильиничной мне было некогда, меня очень срочно вызывали. Я попросил одного из слуг отвезти больную к вам, Елизавета Борисовна, а сам помчался в особняк Раднецкого. Впопыхах я забыл даже написать записку о том, что произошло с Анной Ильиничной...
- Да, ваш слуга оказался не очень разговорчив, - сказала Марья Андреевна, - он молча отдал мне Анну и уехал так быстро, что я и поблагодарить его не успела.
- Да, он молчун, - согласился Нащокин. - Таким образом, ваша дочь вернулась к вам, я же был целиком и полностью занят расследованием убийства графини Раднецкой, и никак не мог повидаться с вами и все вам рассказать. Но мне было известно, что Анна Ильинична несколько дней была в жару и лишь вчера пришла в себя.
- Именно так.
- Поэтому сегодня я выкроил время и приехал к вам. Я долго размышлял надо всем происшедшим. Анна Ильинична понравилась мне сразу; не знаю, что заставило ее сбежать с бала у Раднецких и оказаться в таком плачевном положении, но не стану расспрашивать вас об этом, пусть это останется вашей и ее тайной. Громких слов о том, что я спас вашу дочь, Марья Андреевна, я говорить не буду, сие не главное, любой порядочный человек поступил бы на моем месте так же. Одно то, что Анна Ильинична провела ночь в моем доме, делает меня, как l'homme d'honneur*, обязанным просить ее руки; но меня к этому побуждает не только долг совести, но и глубокое чувство, которое я питаю к ней, и которое, я надеюсь, не будет отвергнуто. Обстоятельства той ночи я готов забыть навсегда и, коли Анна Ильинична не знает ни о чем, я клянусь никогда не упоминать о них.
- О, как это благородно с вашей стороны, Андрей Иннокентьевич! - воскликнула Марья Андреевна. - Право, я даже не знаю, как высказать вам все... как выразить благодарность за спасение Анны...
- Прошу вас более не касаться этой темы, мадам, - ответил Нащокин. - Давайте забудем прошлое. Анна Ильинична чиста, и я прошу ее руки потому, что люблю ее, - все остальное пусть будет похоронено навеки в наших сердцах.
- Андрей Иннокентьевич, конечно, я готова отдать вам руку дочери. И благословить хоть сию же минуту... Вручаю ее вам, и будьте счастливы.
Все это время генеральша сидела молча, но тут поднялась:
- Марья Андреевна, но надо и Анютиного согласия спросить.
- Я пойду к ней и приведу ее, - встала Марья Андреевна. - Подождите меня здесь, Андрей Иннокентьевич.
Аня сидела у окна с книгой, когда вошла маменька и сообщила о приезде Нащокина, его рассказе об Анином спасении и предложении. Книга тотчас полетела на пол.
- Не пойду за него! - вскричала Аня, сверкая глазами. - Это ложь! Он вовсе не спасал меня! Его там и близко не было!
- Прекрати истерику, Анна, - холодно сказала мачеха. - Ты выйдешь за Нащокина, я уже дала ему согласие.
- Вы дали, вы и выходите! - не помня себя, крикнула Аня. - Он лжец! Я не была в его доме! Я была совсем в другом месте! И никакой мужик в подворотне меня не обесчестил! Это был Раднецкий!
- Анна, замолчи и послушай. - Марья Андреевна скрестила на груди руки и ледяным взором окинула падчерицу. - Если ты тотчас не дашь согласия Нащокину, я немедленно отправлю тебя к отцу в Шмахтинку. И не только отправлю, но и сообщу во всех подробностях о твоих петербургских авантюрах.
Аня представила, как папа узнает обо всем, что с нею произошло, и похолодела. Каким ударом это будет для него!
- Нет, маменька, - сказала она уже тихо и умоляюще, - вы этого не сделаете.
- Сделаю, Анна, можешь не сомневаться.
- Вы совсем не любите его, коли так! - в отчаянии вскричала девушка. - Вы не думаете о том, что это разобьет ему сердце! Как же вы жестоки!
- А ты не подумала, что можешь разбить наши сердца, когда стреляла в Раднецкого? - спросила мачеха. - Что, если б тебя кто-нибудь увидел, было бы с нами всеми? Не с тобой, - о себе, понятно, ты и не помышляла, - а с твоею сестрой, отцом, со мной, наконец? Наша семья была бы уничтожена, мы более никогда не смогли бы появиться в свете!
Аня опустила голову. Марья Андреевна была права, - о семье она не подумала, готовясь к своему мщению.
- И после этого ты смеешь называть меня жестокой? Я нашла тебе такого жениха, я готова простить тебя и забыть все твои дикие выходки, а ты меня же упрекаешь в бессердечии?.. А Нащокин! Он спас тебя; он берет тебя замуж обесчещенную, опозоренную, - кому ты нужна такая? А ты еще швыряешься книгами и кричишь, что не пойдешь за него! Пойди к нему и сей же час согласись стать его женой, - иначе горько пожалеешь о своем упрямстве, неблагодарная девчонка!
Аня поняла: деваться ей некуда. Она не могла сделать несчастным отца; он не должен никогда узнать о ее позоре... Она еще ниже опустила голову и, еле переставляя ноги, поплелась к двери. Марья Андреевна провожала ее неумолимым холодным взглядом.
- Анюта, не грусти, ласточка. Видно, судьба твоя такая, - так говорила вечером генеральша Лисицына племяннице, придя к ней в комнату.
- Не могу, тетушка, - ответила Аня тихо. - Нащокин обманул вас, я вовсе не была в его доме той ночью.
- А где же была?
Аня прикусила губу и не ответила.
- Молчишь... Да ты же в бреду была, в жару, вот и не помнишь ничего. А, коли и помнишь, - так тебе, голубка, привиделось.
- Это был не мужик... Нащокин лжет. Это был Раднецкий!
- Да сколько ж можно! - всплеснула руками Льветарисна. - Анюта, не мог он сделать такое с тобой.
- Но сделал... Ах, тетя, как я несчастна!
- Ну, брось, не плачь; этого только не хватало! Дай поцелую тебя, девонька, и все печали твои заберу... Вот так. Андрей Иннокентьич, верно, и правда тебя любит, раз замуж берет. А, коли муж любит, это большое счастье. Не каждому оно выпадает.
- Он не любит! Лжет он! Не знаю, почему, но лжет!
- Вот именно: не знаешь. Зачем ему это? Причины другой не вижу, кроме любви. Хоть человек он и скрытный, и темного характера, - добавила генеральша. - Ну, что опять куксишься, Анюта? Слово ему дала, теперь уж не вернешь, ты не маленькая, понимать должна.
- Я не из-за Нащокина... Я Андрею изменила, - прошептала Аня. - Изменила с его убийцей... Не могу простить себе этого.
- Ох, Аня! Перестань. Сергей вовсе не виноват в смерти Андрея, и никому ты не изменила, - уже строже сказала Льветарисна. - Даже если б ты и могла выйти за Андрея, если б он не был твоим сводным братом, - мы бы на это не согласились, - ни отец твой, ни я. Многого ты, Аня, не знаешь, скрывали мы от вас все, - от тебя, от Алины; даже Марья Андревна - и та не все знала. Я, твой отец, и брат его Михаил. Ведь Андрей вовсе не ягненком был. Михаил его в полк в Москве устроил, - так он играть начал, пить, дебоширить. Отец твой на молодость Андрея все списывал да на товарищей беспутных. Похлопотали, перевели Андрея в Петербург, в другой полк. И там все повторилось: карты, пьянство, буйства всякие.
- Не верю, - прошептала Аня. - Тетя, зачем вы на него наговариваете?
- Да, о мертвых плохо не говорят, Анюта; да уж пришла пора тебе правду узнать и больше слез о брате не лить. Это в Шмахтинку он приезжал всегда в лучшем виде: матери и отчима стыдно было, да и показать хотел, что за ум взялся. А, как в столицу возвращался, опять тут же за прежнее брался. Женщины у него были, распутствовал он. Отец твой устал деньги посылать; а что касается пожара вашего дома, что на Малой Садовой, так и в том Андреева вина: это он навел гуляк-офицеров, кто-то из них сигару бросил недокуренную, и вспыхнуло... И вот чем кончилось: Андрей встретил на балу Иру Раднецкую, влюбился, был отвергнут, конечно, и стал слухи распускать о ней да о себе, что, якобы, она ему отдалась. Сергей услышал однажды это пьяное хвастовство, вскипел, пощечину Андрею дал. Поэтому и случилась та несчастная дуэль. Сергей говорил после: не хотел он Андрея убивать, случайно получилось.
- Нет, тетя, нет! - вскинулась Аня. - Не верю я! Андрей меня любил, ему никакие графини не нужны были! И, уж тем более, распутные женщины...
- Это он тебе говорил? Врал. Вот, на икону крещусь: ни одного моего слова лживого нет. На Итальянской одно заведение есть: там его сколько раз видели.
- На... Итальянской? - вздрогнула Аня.
- Да, там. Ах, девочка моя, много можно чего рассказать, да уж не буду терзать сердечко твое. Ляг, поспи. Ты же еще слабенькая. К тому же, завтра в Большой театр вечером едем, и Андрей Иннокентьич обещался быть; ты должна хорошо выглядеть.
- Я постараюсь, тетя, - сказала Аня безжизненным голосом, ложась и отворачиваясь к стене.
- Вот напасть какая, - пробормотала Льветарисна, глядя на нее и покачивая головой, - и с тобою, и с Алиночкой. С тобой-то понятно; а с ней что? Мы ж от нее все скрыли. А она тоже с того бала несчастного какая-то сама не своя, и уж князь Янковский ей не нужен... Ну, спи, спи, голубка, мешать не буду, спокойной ночи тебе. - И она на цыпочках, но грузно, вышла и притворила снаружи дверь.
"Андрей! Правда ли то, что узнала я о тебе? Неужели ты был на самом деле не тот, кого я так любила, кто был смыслом жизни моей? Этот удар страшнее, нежели тот, что нанес мне Р. И страшнее свадьбы с Нащокиным. Все это я перенесу; но как перенесть твою многолетнюю ложь? Твои измены? Не знаю... Сердце разрывается от боли. Льветарисна поклялась, что говорит правду; но я бы все отдала, чтоб она или была обманута твоими врагами, или солгала сама! Андрей, если б вновь увидеть тебя, заглянуть в твои светлые прекрасные глаза, услышать высокий чистый голос! Неужели эти глаза врали, неужели этот голос произносил неправду? Как жить мне после этого? Как??
Завтра. Завтра я все постараюсь узнать. И о тебе, и о себе. Я не верю Нащокину. И знаю, где смогу найти ответы на свои вопросы.
Анютины глазки".
*l'homme d'honneur (фр.) - человек чести
3.
Сидя в возке, медленно двигавшемся по улице в направлении Большого театра, Аня с тоской смотрела в окошко. Погода вполне соответствовала ее подавленному настроению: вновь грянула оттепель, снег развезло, с неба и крыш капало, было пасмурно и угрюмо.
Над златоглавым Никольским собором с карканьем летало воронье, нищие в отрепьях зябко жались к входу в храм.
Аня была мыслями не в карете, а снова на Итальянской, куда сегодня днем ускользнула потихоньку из дома; никто не мешал ей думать, все ехавшие были как-то грустны, даже Льветарисна, обычно шумная и веселая, притихла и сумрачно поглядывала то на Аню, то на тоже молчаливую Алину.
...Аня очень надеялась на встречу с Ольгой и на то, что та сможет рассеять ее сомнения и убедить в том, что ночь, проведенная с Раднецким, не была бредом.
Но мадам Шталь едва узнала ее; с первых слов Ольги стала ясно, что она не видела Аню с того самого вечера, когда та, переодетая мальчиком, попалась ей на улице. Ни в лице, ни в голосе хозяйки борделя не было неискренности, когда та приняла нежданную визитершу в своей квартире. Удивление Ольги не было наигранным; когда же Аня все же попыталась заговорить о той злосчастной ночи, мадам лишь изумленно подняла брови: "О чем вы говорите? Не понимаю".
Эта встреча окончательно убедила Аню, что все, произошедшее после ее побега из особняка Раднецких, ей только привиделось уже в бреду. Не было ни ее прихода на Итальянскую, ни появления Раднецкого, ни, наконец, той ночи с ним... Ее просто по-скотски изнасиловал в подворотне какой-то мужик.
Но почему ей так отчетливо вспоминаются ласки, поцелуи, слова любви?.. Почему, если все совершилось грубо и жестоко, тело и душа не содрогаются в ужасе и отвращении, а трепещут в восторге от пережитого наслаждения??
...Аня вышла от Ольги расстроенная; но убило ее окончательно не это, а встреча с двумя девушками мадам Шталь внизу, у дверей ее заведения.
Она сама не поняла, почему подошла к ним и заговорила. Девицы уставились на нее, как на полоумную, когда она спросила у них, не знают ли они Андрея Столбова. Одна, помоложе, только глупо рот раскрыла и вытаращилась на Аню, но вторая, с уже тусклым лицом и вялыми движениями, вдруг оживилась.
- А как же, барышня! - развязно сказала она. - Помню я Андрюшу. Военный, подпоручик, и хорошенький до жути: блондинчик и голубоглазенький. Он у нас часто бывал. Меня любил вызывать, еще Клотильду и Лили. Однажды мы у него... подождите, где ж это было? ах, да: на Малой Садовой! так повеселились славно, что аж дом его сожгли. Голышом из окна выпрыгивали: вот ей-богу, барышня, провалиться мне на этом месте! Андрюша славный был, не из жадин. Мне всегда синюху* сверху давал. Пил, правда, крепко. Потом, говорят, убили его, вроде как на дуэли, бедненького.
Аня едва помнила, как дошла до дома Льветарисны; войдя в свою комнату, бросилась ничком на кровать и так и лежала до вечера.
Воспоминания о прошлом проходили чередой перед нею. Вот они: папа, она, Алина и маменька - провожают Андрея в Москву, в его первый полк, на Николаевском вокзале. Он садится в вагон, машет им рукою. У Ани сжимается сердце от того, как он красив, и от неизвестности: когда теперь им удастся свидеться?..
Вот папа сообщает, что Андрея переводят в Петербург, поближе; как радовались она, Алина, Марья Андреевна! А лицо отца было замкнутым и печальным, но тогда она не обратила на это внимания.
Вот в Шмахтинку, летом, приходит известие о пожаре в их петербургском доме. Вся семья горюет: ведь, хоть дом и каменный, сгорела вся обстановка, а денег на восстановление ее нет. Папа срочно едет в столицу; вернувшись, говорит, что пожар произошел из-за несчастной случайности; но что ничего, останемся в поместье насовсем, здесь чистый воздух, раздолье, охота... Никогда ни слова о том, кто виновник пожара.
Вот он и сам, Андрей, приезжает через месяц в Шмахтинку: веселый, беззаботный. Как ни в чем ни бывало, целует мать, отчима, Алину, ее, Аню. Рассказывает, какие у него добрые товарищи в полку, как они крепко дружат, как высоко чтят имя офицера русской армии. Отказывается от предложенной отцом домашней клюковки: не буду, Илья Иванович, в рот не возьму. Батюшка смотрит на Андрея, прищурив один глаз, как бы насмешливо, и в то же время укоризненно...
Вот папа продает участок леса с высокими, корабельными, соснами. На Анин вопрос, зачем, отвечает: на что нам столько земли, дочка. Вот и еще один участок, у реки, достается соседям...
Много было таких воспоминаний, из которых постепенно складывалась картина истины; и не оставалось сомнений: ее Андрей вовсе не был тем прекрасным рыцарем, благородным человеком, которого она себе навоображала.
Аня не плакала; слез не было; были боль и отчаяние, перешедшие постепенно в тупое безразличие.
Вот в таком приблизительно состоянии она и ехала сейчас в оперу. Ничто, казалось ей, больше никогда не сможет расколоть лед, сковавший душу. Брак с Нащокиным? Да почему бы и нет. И чем скорее, тем лучше. Она больше не будет цепляться за прошлое, за свою свободу. Она была до сегодняшнего дня просто глупой влюбленной девчонкой, выдумавшей себе несуществующий кумир; но теперь этот кумир развенчан, а она стала, наконец, взрослой женщиной. Прочь метания, прочь чувства; отныне она будет ко всему спокойна и равнодушна, и ничем не будет отличаться от любой светской дамы. Вспомнилось пушкинское: "Она была не тороплива, Не холодна, не говорлива, Без взора наглого для всех, Без притязанья на успех, Без этих маленьких ужимок, Без подражательных затей; Все тихо, просто было в ней..." Вот такою Аня и будет!
...Однако стоило Ане протянуть в фойе театра руку ожидавшему их Нащокину и почувствовать на ней прикосновение его губ, задержавшихся чуть больше положенного, как она почувствовала, что равнодушие покидает ее. Он был ей неприятен; а теперь, сделавшись ее женихом, стал, кажется, еще противнее. "Ненадолго же тебя хватило", - упрекнула она себя, беря его под руку и медленно направляясь в ложу за генеральшей Лисицыной, маменькой и Алиной.
- Вы любите оперу? - спросил он.
- Да. Очень.
- Я - нет. Скучно, долго, ничего не понятно. - Он говорил по-французски, плохо, но с апломбом. Аня легко могла простить собеседнику незнание французского; но эта полная уверенность в себе Нащокина отчего-то бесила ее. Стараясь не выдать своих чувств, она сухо осведомилась:
- Вам, верно, больше нравится балет?
- Нет, Анна Ильинична. Я вообще не поклонник театра.
- В самом деле? Жаль.
- Мне - нисколько. На свете есть много вещей, гораздо более интересных.
- Какие же это вещи?
- Поиск преступников, например. Что может быть приятнее, чем загнать и схватить матерого убийцу?
- Вы говорите об этом, словно об охоте.
- Это и есть охота. Но человек куда умнее зверя, и в этом вся прелесть его поимки.
- Я всегда полагала, что поиск преступников - дело полиции...
- Вы правы. Я - всего лишь чиновник при генерал-губернаторе; но, льщу себя надеждой, что мои таланты к розыску были замечены, раз его превосходительство поручает мне иногда участвовать в расследованиях особо важных преступлений.
- И... убийство графини Раднецкой так же поручено расследовать вам?
- Не скрою, я имею к этому отношение. Вы же знаете, это дело поставлено под особый контроль самим государем. Он повелел как можно быстрее схватить графа Раднецкого - причем живым. На поимку злодея мобилизованы все силы: и военные, и штатские.
- Однако, несмотря на свои таланты, вы его еще не поймали, - вставила колко Аня.
- Дело времени, мадемуазель, - самодовольно улыбнулся Нащокин. - Он затаился, но я уверен, что подниму его с... - он перешел на русский, не найдя нужного слова: - с лежки и загоню. Он попадется.
- Едва ли он еще в Петербурге.
- Он здесь, - сказал Нащокин. - Он никуда не уехал.
- Откуда такая уверенность? - удивилась Аня.
- Есть дела, которые ему нужно решить в столице. И есть люди, с которыми ему необходимо здесь встретиться, - добавил он со значением, будто намекая на что-то. - Знаете, Анна Ильинична, насколько интереснее ловить именно таких преступников - из высшего общества? Жаль, что такие дела бывают редко. Это как бриллиант в толще породы. Ведь что такое - преступление в среде мещан или крестьян? Топором зарубят или ножом ткнут, - да сами же через пару дней явятся в участок виниться, или в церкви на коленки бухнутся: виноват, мой грех. Тупые, темные людишки. Аристократ-убийца действует тоньше. К тому же, люди из высшего общества, идущие на преступление, очень редко являются с повинной. Поймать такого, коли сбежал, не так просто: он не сдастся сам, будет сопротивляться до последнего. - Он оживился, говоря; голос стал громче, светло-голубые глаза засверкали, неестественный румянец появился на круглых щеках. - Но есть подход и к таким преступникам. Именно тонкость чувств и воспитания против них; на этом-то они и ловятся чаще всего. Надо только знать их слабые места, на которые нужно нажать.
- Что вы имеете в виду?
- Например, сердечная привязанность, любовь к кому-то, - вот оно, самое главное слабое место. Нанизав его, как приманку, на крючок и забросив в глубину, где отсиживается преступник, можно заставить этого последнего подняться на поверхность.
- И что же вы насадите на крючок для графа Раднецкого? - заинтересовалась Аня.
- О, - усмехнулся Нащокин, - у меня есть для него не одна, а целых две приманки, - он лукаво прищурился и взглянул на Аню. - Я надеюсь, что он поймается на первую, но, коли не получится, есть еще вторая. Она у меня в запасе.
"Интересно, какие сердечные привязанности у Раднецкого? - Она вдруг вспомнила графа и Ольгу на полу, и догадалась. - Да, это наверняка Ольга".
Будто подтверждая ее мысли, Андрей Иннокентьевич вдруг произнес тихо:
- Кстати, Анна Ильинична, есть места, в которых вам, как моей будущей жене, не следует более появляться.
- О чем вы?
- Об Итальянской улице и об одном тамошнем заведении.
Аня вспыхнула:
- Вы... вы что, следите за мной?
- Не за вами. Слежка идет за мадам Шталь и ее борделем. Раднецкий бывал там неоднократно, у него связь с этой женщиной. Но мне сообщили, что видели вас там сегодня.
- Я имею право бывать, где хочу, - надменно вскинула голову Аня.
- Пока вы не моя жена - да. Но и для моей невесты я хочу незапятнанной репутации, а это грязное место. К тому же, вы беседовали с какими-то девицами из этого борделя...
- Это вас не касается.
- Касается, Анна Ильинична. Ваше прошлое, как я уже имел честь говорить вашей мачехе, я готов навсегда похоронить; но тем важнее для меня ваше будущее. Оно должно быть безупречно. Я не требую с вас обещания не появляться больше в подобных местах; женщины легко дают слово и с такой же легкостью нарушают его. Помните лишь, что вы моя невеста, а честь моей невесты я буду охранять подобно древнегреческому Аргусу.
- Но и на многоглазого Аргуса нашелся свой Гермес, - едко заметила Аня.
- Шутки в сторону, Анна Ильинична. Да, я рад, что мне попалась жена не дурочка, но, как сказал кто-то из великих, в пользу глупости можно сказать многое. Я не собираюсь скрывать от вас, что мне достаточно известно: например, о вашей попытке застрелить графа Раднецкого в отмщение за убийство брата...
- Как вы узнали?
- Не стоит, поверьте, недооценивать меня. Я нашел в библиотеке, на ковре, пистолет, на котором выгравирована дарственная надпись "Андрею Столбову". Я поднял его, когда привел туда государя. У Раднецкого такого оружия, согласитесь, быть не могло. К тому же, я заметил кровь и пулевое отверстие на рукаве графа. Стреляя в жену, он никак не мог сам получить такую рану. Затем, при осмотре комнаты, я обнаружил кровь за портьерой, где, видимо, стояла графиня...
"Значит, Раднецкий тоже был ранен мною! А я думала, что попала только в бедную Ирину. Надо же, он даже не вздрогнул, когда пуля задела его!"
- Я выяснил, - продолжал Нащокин, - что Андрей Столбов был вашим сводным братом, и был убит пять лет назад на дуэли графом Раднецким.
- Скажите, Андрей Иннокентьич, если вы узнали, что это не Раднецкий стрелял в жену, то почему так уверены, что именно он задушил ее? - вдруг вырвалось у Ани. - Насколько я знаю, смерть Ирины Раднецкой наступила между одиннадцатью вечера и часом ночи, следовательно, это могло произойти, когда дом графа был еще полон гостей. Любой мог войти к ней в спальню и убить.
- Я плохо знаю латынь, но, кажется, есть такое выражение: ис фецит куй продест*. Кому выгодно было убивать несчастную графиню? Кому она мешала?
- Но отчего решили, что она мешала именно мужу? Кажется, брак четы Раднецких считался весьма счастливым, - осторожно заметила Аня.
- Это верно, - кивнул Нащокин. - Считался. Однако, у нас есть свидетель, который показал, что буквально за несколько дней до смерти графини слышал, как Раднецкий угрожал ей расправой.
- Вот как?
- Да. Это, кстати, было на музыкальном вечере в доме вашей тети. Граф Раднецкий, думая, что его никто не слышит, кричал на жену. Назвал ее тварью и грозился убить, если она раскроет какую-то тайну.
- Тайну?
- Какую - она не расслышала, - с явным сожалением произнес Нащокин.
- Она? Этот свидетель... это была женщина?
- Ваша сестра. Александра Ильинична.
- Она... сама вам об этом рассказала? - поразилась Аня. - Но как? Когда?
- Как я вам уже говорил, идет расследование, и самое серьезное. Раднецкий - главный подозреваемый, но это не значит, что не рассматриваются иные версии. Поэтому были опрошены все, кто присутствовал в тот вечер на балу у графа. В том числе, ваши мачеха, сестра и тетя.
- Понимаю... - медленно произнесла Аня. - Значит, Алина слышала это... и ее показания убедили вас... и все следствие, что убийца - именно Раднецкий?
- У меня странное чувство, что вы сами сомневаетесь в этом, - усмехнулся Нащокин. - Да, мы практически убеждены. Есть и еще кое-что. Всем известно, что Раднецкий очень ревнив; в тот вечер врач сообщил ему, что его жена ждет ребенка и, как показалось доктору, граф вовсе не обрадовался этому, казалось бы, прекрасному известию. Вероятно, после ухода врача между супругами возникла ссора; мы полагаем, Раднецкий подозревал, что ребенок не его. В порыве ярости он, скорее всего, убил жену. И сбежал.
"Сбежал... На Итальянскую, за мной... О, Боже! Опять я думаю об этом! Это же все было бредом!"
- Но, Андрей Иннокентьевич, неужели в доме никто ничего не видел и не слышал? - спросила она, чтобы отвлечься от этих мыслей, вновь готовых завладеть ею. - Ссора была, как я понимаю, бурная; и, наконец, когда Раднецкий начал душить жену, она наверняка сопротивлялась и кричала.
- Увы, Анна Ильинична, она в тот момент спала спокойным сном. Врач прописал ей лауданум; его она, по словам горничной, приняла вскоре после его ухода, и уснула.
- Значит, горничная была рядом с хозяйкой?
- Увы. Она ночует в будуаре, рядом; но, по ее словам, она не слышала ничего подозрительного.
- Удивительно.
- Это и мне показалось, - кивнул Нащокин. - Странная эта девушка. Но подозревать ее в чем-то, вроде бы, нет причин.
- А скажите... ведь, если человека душат, остаются следы на шее? По которым можно понять, какая рука была у убийцы - маленькая или большая...
- Совершенно верно. Но здесь таких следов не было: Ирина Раднецкая была задушена не руками, а подушкой.
- Какой ужас! - содрогнулась Аня.
- Напрасно мы затеяли этот разговор, Анна Ильинична, - сказал он. - Вы слишком молоды и невинны, чтобы знать подробности столь гнусного злодейства. Убийца же будет пойман и схвачен - обещаю вам.