...закат пылает. В трепещущих алых отблесках сгорает Город, чуждый и странный. Как еретик в священном пламени безумного аутодафе, он корчится, задыхается дымом, бьется в агонии - и все никак не может умереть. Они знают это, чуют его боль. Они - душа Города, кто-то - порок в ней, кто-то - благородство, тесно сплетенные, как стремления человеческой души. Раздирающие Город своими порывами, приведшие его на этот костер. Они молчат. Они ждут. А Город пуст, и по каменным улицам его резким злым набатом далеко разносятся шаги невысокого человека-змеи, с холодными глазами, в которых сейчас плещется усталость, скрывающая своей мутной пеленой огонек фанатизма. На это едва заметное пламя откликается костер заката, вспыхивая особенно ярко. Человек сворачивает к светлому дому, резко, отрывисто стучит затянутыми в черную кожу костяшками по хрупком стеклу. Дверь открывается, он делает шаг вперед. Тонкая белая рука судорожным движением стискивает скудные золотистые одежды на высокой груди. Женщина отступает, давая дорогу странному гостю. Он входит в дом. Еще шаг...
...тонко-тонко, жалобно поет ветер, запутавшийся в металлических паучьих лапах железнодорожной станции, чье грузное тело тяжко легло на бархатную шкуру Степи. Луна тревожно ныряет в рваное тряпье облаков, но, как нищенка, не может полностью прикрыть им свое бледное нездоровое тело. Ловя зеленоватые отблески, двумя тонким ручьями бегут вдаль полированные линии рельс. Вдоль них бредет высокий, обманчиво неуклюжий человек. Он устало сутулит широкие плечи, подволакивает ноги. Однако сухие травы расступаются перед ним без единого шороха, и другие звуки не нарушают песню ветра. Человек идет беззвучно, как кошка, такой же обманчиво-безобидный. Вкрадчивый. Хищный. Темная масса станции все ближе, она заполняет собою горизонт. В жалкий скулеж ветра вмешиваются негромкие голоса, пряный травяной аромат не перебивается, но меняется от тонкого запаха табака. Высокий человек замирает на мгновение, по-звериному поводит носом, пробуя на вкус воздух. Расправляет плечи и делает следующий шаг, но походка его меняется. Теперь он насторожен. Люди у вагона все ближе. Еще шаг...
...мутный серый рассвет едва касается восточного края неба, но из ямы его еще не разглядеть. Пахнет травой, жирной землей и как будто чуточку - кровью. Белые корни мелькают в глинистых стенках ямы.. а может, то белые кости. Тонкие белые же пальцы, похожие одновременно и на то, и на другое, судоржно стискивают горсть сухой земли. Запах крови усиливается, почти перебивает пряный твириновый дух. Дрожат синеватые веки, пряча за собою страхи и сны. Но преграда тонка, так тонка... Крысы, сотни, тысячи крыс живым волнующимся приливом скользят в траве. Шорохи, шепотки, но ни единого писка. Крысы молчат и ждут. Пальцы-корешки, пальцы-косточки, впиваются в края ямы или, может быть, неглубокой могилы. Как одна, крысы прыскают в разные стороны, теряясь в траве. Кладбище мгновенно пустеет, лишь откуда-то издали слышны нервные женские голоса. Она оглядывается, задержав на мгновенье взгляд на узкой рассветной полоске неба, встает. Прислушивается, и делает шаг в сторону этих голосов. Последняя крыса из множества, она медленно движется на звук. Еще шаг...
Человек-змея, человек-кошка, человек-крыса. Три маски, три дороги, три судьбы.