Ночь, луна, дорога. Волк стоял на бровке из снега, как на постаменте и смотрел на меня.
Я замер, между нами было не больше пяти метров.
Как случилось, что я не заметил его раньше, верно он только что вышел из тёмного леса.
Какая нелепость, до деревни осталось меньше километра, вон за поворотом дороги в ночное небо бьёт зарево электрических огней.
У меня за плечом заряженная двустволка, на поясе нож, но я даже не успею вскинуть ружьё, как клыки этого волка порвут мне горло.
Его прыжок будет молниеносным.
Страх горячим комом поднялся от живота и подкатил к горлу. Страх был так велик, что выдавил на какой-то миг из моего тела душу, и та зависла надо мной на безопасном расстоянии.
И она сверху увидела меня; жалкого, напуганного человека. Я считал себя царём природы и любил повторять
- Я создан управлять этим миром, мне дан разум, а животным нет, они моя собственность.
В моём рюкзаке лежали шкуры убитых зверей, одной из них была шкура волчицы.
Волк стоял неподвижно, неотвратимый, как приговор.
В молочном свете луны отчётливо виднелись его глаза, неотрывно смотревшие на меня.
Он давно мог бы прыгнуть, смять меня, но почему - то не делал этого.
Может волка, смутил мой страх, моя беспомощность?
Я, убивший его волчицу, не понимал, почему он медлит.
В его глазах не было ненависти, было только презрение ко мне.
И я понял, чем вызвал это презрение. Гордящийся своим разумом, я уничтожал ради денег тех, кого принято было называть меньшими братьями. Уничтожал природу, тот кусок тайги, в котором жил. Где же здесь разум?
Вот что я прочитал в глазах волка.
Вдруг он медленно спустился с кучи снега, не обращая на меня внимания, прошёл рядом, чуть не коснувшись меня боком.
Я понял, он знает, что я выстрелю ему в спину, сорвал с плеча двустволку и нажал на спусковой крючок.
Картечь с одного ствола и пуля с другого отбросили волка на метр. Он лежал на твёрдой дороге, вытянув мощные длинные лапы с чёрными подушками. Пасть его была открыта, из неё свешивался сквозь белые клыки розовый язык, по которому текла на землю тёмная кровь.
И я вдруг понял, что это не я убил его, а он меня. Убил своим презрением, своим безразличием к моему разуму, которым я так гордился.