Если посмотреть на мир и историю глазами ученого топографа, то получится следующая ситуация. Любой землемер, глядя на карту, влет определит то, что именно в этом углу когда-то стояла деревня или даже большое село.
На современных топографических картах справа от села Кузьминки, что в Змеиногорском районе Алтайского края, расположилось урочище Березовая Сопка. Ученый землемер сразу скажет, что на этом самом месте когда-то стояло село и жили люди. В далеком уже 1979 году там еще оставались одинокие избы в разной степени разрушения. Прежние хозяева, живущие теперь в Кузьминке, постепенно разбирали свои дома до последнего бревнышка - при натуральном хозяйстве, а в деревне другого и не бывает, в дело идет всякая деревяшка, любой ржавый гвоздь.
В урочище берет начало речка Таловка. Она вытекает тоненькой струйкой из трехдюймовой стальной трубы, горизонтально забитой в склон обширного пригорка. Через десяток метров ручеек впадает в небольшой пруд, организованный волей совхозного начальства и трактора ДТ-75 под водительством тракториста-механизатора. Он за смену нагреб и правильно оформил кучу земли поперек русла реки Рассыпухи.
Нет, я не ошибся. В верхнем течении река Таловка называется Рассыпуха, хотя той реки всего 56 километров, а она как художник Петров-Водкин. Один человек на две фамилии.
Жители описываемой местности называют такие запруды плотинами и активно используют их в своем сельском хозяйстве. Во-первых, совхоз "Северный", который привольно раскинулся по обе
им берегам Рассыпухи (далее Таловки), кроме зернового хозяйства, разводил еще и овец. Как раз для них и создавались многочисленные запруды. Для меня было настоящим шоком, тьфу ты, потрясением, узнать, что данное гидротехническое сооружение носит правильное название гравитационная плотина. Да ты что!
Нурекская ГЭС, что в Таджикистане на реке Вахш, тоже стоит на гравитационной плотине. И это еще не все, как говорит в телевизоре реклама. Вахш (524 километра) в верхнем течении называется Сухроб.
Если Вахш вместе с Пянджем при слиянии образует Амударью, то наша Таловка скромно впадает в речку Поперечную, которая в Алей, он является левым притоком реки Обь. Река Обь впадает в Карское море. Оно расположено между Баренцевым морем и морем Лаптевых, на южном побережье Северного Ледовитого океана.
Продолжая рассказ, возвращаюсь в урочище, на плотину, которая встала непреодолимым препятствием на пути Рассыпухи. Река после запруды исчезала с глаз долой, и вместо играющего на солнце ручейка наблюдатель видел неширокую зеленую ленту зарослей ивы. Интернет по первому требованию, с полпинка, так сказать, докладывает: "Различные виды ивы называются: ветла, верба, шелюга, ракита (крупные деревья и кустарники, главным образом в западных областях европейской части России); лоза, лозняк (кустарниковые виды); тал, тальник (большей частью кустарниковые виды, в восточных областях европейской части, в Сибири и Средней Азии)".
Тал, тальник - это все о нас. Река Таловка течет среди густых ивовых зарослей, прихотливо петляя сначала меж увалов Колыванского хребта, а потом и по долине ровныя. С горочки Березовая Сопка (539 метров над уровнем моря и 100 метров от уровня грядок на огороде) хорошо видны среди пшеничных полей зеленые ленты, укрывающие многочисленные ручьи и речки.
Только через полторы версты, считая от запруды, Рассыпуха снова является на свет. Она журчит по ложу из глины, желтой и жирной. Пласт глины недолго выстилает русло ручья, сразу за деревней он резко уходит в сторону, а тощенький водяной поток начинает с энтузиазмом рыть глубокие овраги.
...
В шестидесятые годы прошлого века в деревне Березовая Сопка оставалось только одна дюжина домов. Они привольно выстроились почти в ровную линию вдоль пологого склона
одного из многочисленных холмов, что тянулись непрерывной грядой с запада на восток, образуя Колыванский хребет. Ниже по склону сплошной полосой шли огороды - весной пахать трактором один большой участок было во много раз быстрее, нежели разъезжать по разбросанным там и сям уделам. Техникой помогал совхоз, в котором работали почти все жители деревни.
На огородах садили картошку, а на грядках всякую мелочь: морковь, лук, горох, свеклу.
Деревня, как принято в той стороне, имела второе название - Березовая Горка. Она состояла из одной единственной улицы. Когда-то их было три, а теперь от некоторых домов остались только пыльные клены, на месте палисадников, да оплывшие ямы, на месте погребов.
Да, словосочетание "в середине 60-х годов прошлого века" для меня долго означало век девятнадцатый, но вот уже третий десяток лет за этими словами кроется двадцатое столетие.
Однажды я набрал в поисковике интернета: "Березовая Горка", и программа выдала ссылку на геологический отчет "Отчет (промежуточный) по работам Березовогорской партии на 1958 - 1959 гг.". Составлен в пос. Березовая Горка. Но если поискать "Березовая Сопка", компьютер покажет распоряжение правительства РФ от 10 февраля 1994 Љ 162-р, которое утвердил сам, ставший уже легендарным, В. Черномырдин. Приведу небольшой отрывок из этого любопытного документа:
"II. Населенные пункты, население которых получило вследствие
ядерного испытания 29 августа 1949 г. суммарную (накопленную)
эффективную дозу облучения больше 5 сЗв, но не более 25 сЗв (В
редакции Распоряжения Правительства Российской Федерации
от 08.02.2002 г. N 156-р)...
Змеиногорский район
Белянинское
Березовая Сопка (Березовая Горка)
Варшава..."
Аборигены предпочитали называть свою деревню Рязанью.
Я родился 20 декабря 1960 года в городе Рубцовке, привезли меня в деревню осенью 1963, забрали в 1967 году. В эти годы на Семипалатинском полигоне продолжались ядерные взрывы - подземные, надземные, воздушные. Через полвека на месте испытаний образовались озера, а то и просто страшные провалы.
В деревне росли на диво мощные лопухи.
Кроме буйной растительности местность изобиловала и другими загадками. Это были застрявшие в земле ржавые трубы. Попадались на глаза они не слишком часто, но и редкими тоже не были. Стояли они строго вертикально, возвышаясь над поверхностью примерно на метр. И, конечно, были плотно забиты землей. Кроме одной, которая находилась недалеко от берега небольшого пруда. Так вот, камешек, брошенный внутрь, несколько секунд падал, а труба все это время низко гудела, от ударов камня по ее железным бокам.
Соседняя бурильная труба находилась ровно в середине зеркальных вод вышеупомянутого пруда.
Такое наследие оставила деревне геологоразведочная партия. Кроме забытых геологами колонковых труб на просторах и пространствах деревни в редком беспорядке лежали каменные цилиндры, длиною примерно в фут, а если по-русски - в один лапоть. Если к трубе, которая торчала обычно на зеленой лужайке, можно было привязать мелкую скотину, чтобы та нагуливала и паслась, а не шлялась по буеракам, то те цилиндры приспособить в хозяйство никак не получалось, и валялись они под ногами в неприбранном виде. Ученые из геологов называли эти бесполезные круглые штуки кернами и образцами.
Плотина на реке Рассыпуха числилась не только сельскохозяйственным объектом, но еще несла важную социальную функцию. Поясню. На подворьях селян кормилось три вида птиц: куры, гуси и утки. Если первые слыли домоседками и далеко не отлучались от родного порога, то последующие считались водоплавающими. Их манило на водные просторы пруда как матроса в припортовой кабак. По утрам они шли друг за дружкой на плотину, важно переваливаясь с боку на бок, иногда угощаясь свежей травкой, иногда гогоча, словно делясь меж собою мыслями и тонкими замечаниями по поводу текущей обстановки. Гусь домашний, лапчатый никогда не полетит, а поедет на поезде, а еще лучше - пойдет пешком. Это правило крепко связывало их с инженерами, которые рассчитывали конструкцию самолета на прочность. Утки тоже пешком ходили.
На пруду птица крепла здоровьем, росла и матерела.
В солнечные, жаркие дни на плотине появлялись дети с целью нагулять аппетит. Для этого важного дела они принимали воздушные ванны, загорали под солнцем. Купались в пруду, вместе с гусями и утками, не мешая друг другу. На дне водоема лежал толстый слой ила, холодный и противный. Вода была темно-коричневая, потому что мелкие частички почвы никак не могли осесть на дно. Волнения в акватории не прекращалось ни на минуту. То налетит ветер, то придут утки. Солнышко светило, стоячая вода темного цвета нагревалась до горячих температур. Жизнь в водоеме кипела, всякие туфельки инфузории, микроорганизмы, паразиты благоденствовали и размножались. Не зря утки любили проводить здесь все время - для них это был стол, полный яств.
Возможно, эта грязь была целебной, иначе как объяснить наше богатырское здоровье, не иммунитетом же! Я крепко уверен, что, если бы древние египтяне прознали про наш ил, они тотчас продали бы родину, бросили бы реку Нил с крокодилами и переселились на берега Рассыпухи, чтобы поднимать цивилизацию и выращивать богатые урожаи на основе рязанского ила. Или березовогорского, или даже березовосопского. Шардоне, словом, какое-то - от непривычного звучания просто ломит ухо.
...
Я так думаю, что это будет отступление первое.
Вначале случайно получилось связать русский лапоть и английский фут. Последний выступал как мера длины, а первый - как мера точности. На три лаптя влево от солнца, то есть в никуда. Foot, с английского будет нога, ступня. Британцы на свои футы обувают шузы, а славяне на ногах носят лапти. Дальше внимательно следите за руками, никакого мошенничества. "При росте в шесть футов пять дюймов и стройном сложении он сразу привлекал к себе внимание". Застегнутый на все пуговицы чопорный джентльмен, уверенный в себе и своей королеве, несущий народам свет цивилизации, подагру и кариес. А теперь по-русски: "При росте в шесть лаптей пять пальцев и стройном сложении он сразу привлекал к себе внимание". Сейчас же понятно заинтересованным лицам, что этот парень надует и свою королеву, и вас и налоговую инспекцию.
Не надо делать себе кумира из кого попало. Если оно выражаются на тарабарском наречии, то это вовсе не значит, что оно умнее нас. К сожалению, славяне избыточно доверчивы.
Глава первая
Сегодня легко и просто найти в интернете изображения самых разных предметов. Даже таких, про которые уже мало кто помнит в подробностях и мелочах. Общий вид и смысл вещи хранится где-то там, на задворках собственной памяти. А когда перед глазами на экране компьютера является фото с поясняющей надписью мелкими буквами в правом нижнем углу: радиоприемник "Фестиваль", то в ту же минуту возникает картина темной комнаты, где на полке, в углу стоит этот промышленный агрегат, отделанный ценными породами древесины (дуб, вишня, бук, груша, клен). Весит приемник 24,5 килограмма, и потому полка выглядит не менее фундаментально.
Под этой солидной парой на полу стоит монументальных размеров сундук зеленого цвета. Недра его полны, стенки внутри оклеены пожелтевшими от времени газетами. Иногда бабушка отмыкала висячий замок и поднимала крышку сундука.
- Это мне на похороны, - говорила она, разворачивая платье.
Меня же манили разноцветные, необыкновенно красиво разрисованные листы. Бабушка называла их облигациями и не позволяла даже прикасаться к ним. А вот ордена и медали дедушка разрешал подержать. Скрещенные шашка и винтовка, танк с летящими по небу самолетами, кремлевская башня в центре звезды, еще одна, но с центром желтого цвета. И две одинаковые медали с профилем Сталина. Одна из них принадлежала бабушке.
В комнате еще были две кровати с панцирными сетками, стол, печь голландка, которую на моей памяти не топили ни разу. Вторая комната была меньше, большую ее половину занимала русская печь. В "красном углу" на полочке стояла икона. В "женском углу" у самой печки на стене был повешен деревянный шкафчик с посудой. Дверки ему заменяла занавеска. На боковой стенке шкафчика наклонно стояла скоба из трехмиллиметровой стальной проволоки. Между скобой и стенкой оставили небольшой просвет, куда свободно проходило только лезвие ножа. Там он и висел, а мне строго-настрого было запрещено брать его в руки.
Стол, широкая лавка, стул, пол из широких плах, табуретки - все они были выкрашены темной красной краской, другого цвета в продаже просто не было. Между комнатами вместо дверей всегда были тяжелые плотные шторы - чтобы теплый воздух от единственной печки свободно распространялся по всему дому. А вот пороги делались высокими, это служило преградой холодному воздуху, который пытался затечь с морозной улицы. Даже в жарко натопленной избе ходили в валенках на босу ногу, холодом тянуло с пола. Не спасали многочисленные половики, щедро разбросанные по всему дому. Вязали их вручную из лоскутков, кои добывали из старых платьев, из пришедших в негодность одеял, и потому половики получались пестрыми и цветастыми, словно картины Кандинского.
Всяко украсить свое жилище хотели все жители деревни. У соседей хорошо получались рамки для фотографий. На маленький прямоугольный картонный лист по краям наклеивалась "золотинка" - тонкая алюминиевая фольга для упаковки шоколадных конфет. Потом крепили фотографию.
Ребятишки, получив конфету, аккуратно разворачивали ее, съедали, фольгу осторожно разглаживали ногтем указательного пальца, а затем превращали ее в украшения для игрушек.
Изба, в которой жили дедушка и бабушка, называлась пятистенком. Четыре стены, это понятно, составляли квадратный сруб, а вот пятая стена была внутренней, она делила избу на две комнаты. Прежде чем попасть внутрь, нужно было пройти сенцы - легкую пристройку к одной из сторон дома. Деревянный каркас обшивался горбылем, обрезками досок и покрывался толью (картон, пропитанный дегтем). Сенцы защищали от ветра, служили холодной кладовой для продуктов и складом для инвентаря. Тут стояла сменная обувь, сапоги или калоши, для похода в стайку.
Там, в стайке, жили корова, ослик и куры.
Крыша дома была соломенная. Как-то очень удачно была сложена крыша, что ни злой зимний ветер, ни долгие осенние дожди не могли разметать солому. Крепко лежала она на четырех скатах, от непогоды приобретя серую окраску.
Если в доме жили дедушка с бабушкой, кошка и я, в стайке скотина да куры, то крышу облюбовали воробьи. Надо сказать еще и о мышах, те ютились в подполе. Эта яма под домом. Вход в подпол с кухни, убираешь половик, за кольцо поднимаешь тяжелую деревянную крышку и по лесенке спускаешься вниз. Там хранились запасы картошки, соленья, овощи.
Весной жителей в доме становилось на одну душу больше - появлялся маленький теленок. Был он слаб и беспомощен и первые сутки лежал в уголке на кухне на соломе. Его отпаивали молоком, а на следующий день он уже пытался гулять по своему маленькому загончику, который сооружали на скорую руку, буквально из двух досок.
Я написал уже про два угла в деревенской избе - "красном" и "женском", два оставшихся назывались "печной", занятый русской печью, и "гостевой", где делался загончик.
Через неделю теленок переселялся обратно в стайку. Телочек обычно называли Ночкой или Зорькой, а если мама ее тоже родилась под утро, то могли окрестить Мартой, Майкой. Бычки все были "однофамильцами" и звались Борьками - будущее их было предопределено с точностью до килограмма. По достижении, скажем сотни, их держать становилось невыгодно, говядина дальше начинала превращаться в матерого быка, который горазд только жрать. Привесы начинали неуклонно падать и бычка "сдавали". На гуляш или колбасу.
С началом лета бабушка показывала мне рукой под кровать и говорила самым строгим голосом:
- Туда не лезь! Наседка глаза тебе выклюет!
Из-под кровати, из сумрака посверкивала злыми маленькими бусинками глаз курица. Она сидела на яйцах, уложенных на соломе в деревянном ящике. Я не боялся куриц и смело гонял их по двору вместе с петухом. Но вот наседка была злее во стократ самого гневного гусака. Наседка выводила не только своих цыплят - бабушка собирала дань со всех куриц, прописанных во дворе.
Мокрых цыплят, только что проклюнувшихся из скорлупы, сажали на лежанку теплой печки. Они были собраны в большую картонную коробку, укрытую чистой тряпицей. Кормили их всех вареными в крутую яйцами, мелко нарубленными на кухонной доске.
Можно ли по этой причине назвать новорожденных цыплят людоедами? Нет, отвечает нам филолог М. из Саратова: они куроеды, а первое определение отражает лишь принцип питания, хотя и диетического.
Через два дня цыплята воссоединялись со своей наседкой и уходили на вольные хлеба во двор. Там их кормили зерном.
Если утки и гуси уходили на плотину и могли там вдоволь загорать и купаться, то куры были лишены этих развлечений. Но это еще не все - во дворе не было ни одной лужи из которой куриное племя могло бы утолить жажду. Крестьяне придумали следующее: из старых автошин они приспособились делать поилки. Всего то и надо острым ножом прорезать протектор по ребру на полный оборот. Получалось два круглых резиновых корытца. Главное не решиться располовинить шину от колеса трактора "Беларусь". Вышел бы большой бассейн, но как бороться со стальным кордом, входящим в конструкцию шины, ума не приложу.
...
Отступление второе.
Кроме постоянных жителей в деревенском доме квартировали обитатели другой породы. Были они мелкие видом и носили сезонный характер. Мухи ценили тепло и домашний уют. Они непоколебимо соблюдали режим: ложились спать в девятом часу вечера, а просыпались ровно в шесть. По утрам их любимым занятиям было будить маленьких детей, в обед с азартом носиться по комнате, уворачиваясь от хлопушки или газеты "Известия", которую сворачивали в трубку, прежде чем применить против насекомых. Многие из них, из мух, неточно рассчитав траекторию полета со всего маху врезались в липкую ленту, где и заканчивалась их карьера.
Тогда в хозяйстве полиэтиленовые пакеты почти полностью отсутствовали, а в широком применении была популярна марля. Ею накрывали продукты, которые невозможно было упрятать под крышку. Горку нарезанного хлеба на тарелке, например. Или десяток вареных картошек. Это была пассивная защита от мух.
"Чем становлюсь я старше, тем больше ценю я пешки", говорил гроссмейстер Пауль Петрович Керес. Я с возрастом заинтересовался мухами, а точнее их ролью в текущем искусстве. Случилось это в ту пору, когда я совсем-совсем понял дух и смысл начертательной геометрии и в очередной раз прочел бр. Стругацких. Итак, слушаем Александра Ивановича Привалова: "Вокруг стеклянного плафона под потолком обессиленно мотались три мухи - должно быть, первые мухи в этом году. Время от времени они вдруг принимались остервенело кидаться из стороны в сторону, и спросонок мне пришла в голову гениальная идея, что мухи, наверное, стараются выскочить из плоскости, через них проходящей, и я посочувствовал этому безнадежному занятию".
Ну что скажешь? Если бы "в таком вот аксепте" преподавали предмет начертательная геометрия, то ее применяли бы в народном хозяйстве гораздо шире.
Другой раз произошел, когда я учился вместе с внуком в шестом классе и нечаянно повторно прочел Льва Толстого, "Детство".
"12-го августа 18..., ровно в третий день после дня моего рождения, в который мне минуло десять лет и в который я получил такие чудесные подарки, в семь часов утра Карл Иваныч разбудил меня, ударив над самой моей головой хлопушкой - из сахарной бумаги на палке - по мухе. Он сделал это так неловко, что задел образок моего ангела, висевший на дубовой спинке кровати, и что убитая муха упала мне прямо на голову. Я высунул нос из-под одеяла, остановил рукою образок, который продолжал качаться, скинул убитую муху на пол и хотя заспанными, но сердитыми глазами окинул Карла Иваныча. Он же, в пестром ваточном халате, подпоясанном поясом из той же материи, в красной вязаной ермолке с кисточкой и в мягких козловых сапогах, продолжал ходить около стен, прицеливаться и хлопать. "Положим, - думал я, - я маленький, но зачем он тревожит меня? Отчего он не бьет мух около Володиной постели? вон их сколько!"
Где хруст? Где хруст французской булки, я спрашиваю? В графских покоях летают мухи и свободно гуляют немцы, которые безжалостно убивают насекомых.
Почти 200 лет публика не обращает внимания на мух и прочие мелочи жизни. Во главе угла стоят обычно переживания главного героя, его успехи, его промахи и его грехи. Он борется, превозмогает и достигает. И друзья его ему под стать: борются, превозмогают и достигают. А потом возникает вопрос - за какие такие заслуги наши прадеды топили их сиятельств и благородий баржами. Ведь они такие чувствительные и возвышенные.
...
Метрах в десяти от жилой избушки стояла баня. Маленькая, вросшая в землю, она оживала по субботам. Ее топили, носили воду из ближайшего колодца в металлический бак, вмурованный в небольшую печку. Вода грелась, камни, сидящие в другом меньшем и открытом, баке, накалялись. Когда угольки теряли свой малиновый жар и покрывались серо-голубым пеплом, баня была готова.
Первыми в баню шли мужики, они ковшиком плескали на каменку воду, пар шипел и обжигал, потому к ковшику ладили длинную деревянную ручку. Такая вот техника безопасности. Обдавали горячей водой лавки и полок. Самые стойкие и крутые лезли на полок, что стоял выше прочих лавок. Был он пошире остальных. Там, наверху, пар был злее, но гражданину этого было мало, он, вооружившись веником, обычно березовым, охаживал себя вдоль и поперек, нагоняя еще больше жару и помогая себе молодецким уханьем.
Обваренные мужики выскакивали в предбанник и без сил валились на лавки. Через пять-десять минут они снова заходили в парилку и повторяли упражнения.
Измучив себя до последней степени, едва передвигая ноги, с полотенцем на шее, ибо пот, не останавливаясь, катился ручьями, мужики разбредались по своим домам. Банное дело хлопотное и потому соседи обычно объединяли свои усилия. Мыться коллективом всегда веселее, да и чище выходит. Кроме того, не у каждой семьи была баня.
После мужиков шли мыться женщины. Никаких подвигов они не вершили, а успевали еще и постирать кое-какие вещи, но приходили такие же красные и упаренные.
Рядом с избой, обычно на пригорке, рыли погреб, где хранили годовые запасы картофеля и овощей.
Березовую Горку окружали поля - было у совхоза обширное зерновое хозяйство. В мае, когда начинались вспашка и сев, механизаторы работали круглосуточно, а гул тракторов далеко разносился по окрестностям. Осенью по тем же самым полям тихо-тихо катались туда-сюда комбайны. Были они красного цвета и великого размера, которые пугали меня, а вот колесный трактор "Беларусь" со стогометателем нравился очень:
- Когда я вырасту, я на нем буду работать! - говорил я бабушке.
Водитель трактора со стогометателем на борту так ловко складывал скирды, что это больше походило на танец, нежели на тяжелую работу. Профессионализм всегда завораживает.
Связные мои воспоминания начинаются с зимы. Сугробы смотрелись необычайно крутыми, на которые почти невозможно было забраться, приходилось идти в обход. Да еще тащить санки за собой. Потом катиться на них долго и далеко. Так мне казалось.
Одет я был во множество одежек, от которых мне было трудно поворотиться, венчала этот гарнитур шаль. Ее повязывали на голову, поверх шапки, концы пропускали под мышками и завязывали на спине. Можно было бежать на улицу.
- Кулема! - восклицала бабушка.
Я опрометью выскакивал из дома, вдыхал свежемороженый воздух, кислород пьянил и звал на подвиги: покорить сугроб, дальше всех прокатиться на санках. Гулять мне можно было только с двоюродными братом и сестрой. Оля и Петя. Оба чуть старше меня.
Зимой на улице долго гулять не получалось. В самый разгар игры, когда удалось съехать паровозиком из четырех санок, и уже готовился следующий проект, глобальный по своим масштабам и дерзости, откуда ни возьмись, появлялась бабушка и загоняла домой. Или это же делала тетя Лена, мать Петьки и Ольги.
В то благословленное время я жил на два дома. Конечно, мне веселее было в доме моей тети. Однажды она принесла домой цветные карандаши, которые прятались в роскошной картонной коробке. Было их много, наверно, числом за два десятка. Особую радость вызвал карандаш радикально белого цвета - толку от него никакого, он оставлял на чистом листе бумаги едва различимый след. Были там кроме красного, зеленого, желтого, синего еще какие-то сиреневый, лимонный, серебряный и всякие прочие, названия которых знала только Ольга.
А самым популярным среди карандашей был, конечно, "химический". Если кончик его грифеля смочить собственным языком, то рисунок получался намного ярче. В то время существовал особый вид графитных карандашей - копировальные. Для получения нестираемых следов в стержень копировального карандаша добавлялись водорастворимые красители. Заполненный химическим карандашом документ смачивался водой и прижимался особым прессом к чистому листку бумаги. На нем оставался зеркальный отпечаток, который подшивали в дело.
Этот текст я прочел в интернете, а тогда мы не знали ничего подобного, и до опытов с зеркальными отпечатками не догадались. До чего могли дойти наши эксперименты история не узнала.
Настоящим чудом казалась мне копировальная бумага, которая попала неизведанными путями в руки моей сестры, "переводилка" сразу стала большой ценностью. Самые сложные рисунки можно было скопировать на отдельный лист, обводя карандашом контуры фигур. А потом наступал долгожданный праздник - раскрашивание: травка зеленая, костюмчик синий...
Ярких красок не хватало всем деревенским. Каждый справлялся с этой напастью как мог. Кто доставал цветную репродукцию, которую печатал на своей вкладке журнал "Огонек". Кто вырезал фотографии из другой печатной продукции. Как-то раз тетя Лена пришла с работы с рулоном мелованной бумаги, развернула его, и мы увидели дедушку Ленина. Прибили портрет сапожными гвоздиками. Получились неплохие фотообои.
Кроме карандашей были и другие забавы. Например, деревянные кубики, оклеенные цветными картинками. В кубике шесть сторон, а в коробке, где хранились эти самые кубики (шесть штук), лежали широкие полоски бумаги (шесть) с рисунками из сказок. Нужно было выстроить кубики в линию так, чтобы картинки на их гранях, повторяли порядок рисунков на полосках. Быстрее всех эту задачу проделывал я. И получал заслуженную похвалу.
Только в возрасте под сорок лет я, наконец, сообразил - а ведь брат с сестрой мне поддавались! Но получилось так, что они заложили во мне непоколебимую, железобетонную уверенность на всю жизнь - я могу все, стоит только постараться и будет мне счастье. Бессчетное количество раз я убеждался, что мне по плечу любая задача. Никогда мне не приходило в голову уйти в сторону, отказаться. Как вовремя это произошло, как мало ребенку надо, похвали его несколько раз - получится самодостаточная личность, готовая к решению любых проблем.
Летом я занимался настоящим делом: помогал поливать огурцы, полоть грядки, тяпать картошку, сепарировать молоко. На самом деле, я больше мешал и путался под ногами, чем приносил пользу. Например, воду для поливки нужно было набирать из глубокой ямы, в которую впадал тощий ручеек. Стенки ямы были глиняными, а значит очень скользкими. Близко подходить мне запрещали, вот я и мотался почетным эскортом. Ведро тоже не доверяли: я его и с места сдвинуть бы не смог, а поднять...
Земля наша состояла из чернозема и глины. Сверху лежал метровый (или больше) слой чернозема, а потом шла глина. Желтая, жирная - по ней шустро скатывалась вода, переливаясь на солнце всеми цветами радуги.
Грядки я полол слишком радикально, меня гнали подальше.
Картошку я тяпал со всех моих малых сил, но бабушка все равно боялась - тяпка острая, ноги голые, тут до кровопролития недалеко.
Деревенские жители держали коров. И после вечерней дойки, когда солнце шло на закат, женщины собирались в свой клуб. О чем они говорили мне было неинтересно и непонятно. Главное, меня допускали до сепаратора. Это такое чугунное устройство, в котором молоко превращалось в обрат и жирные сливки. Процесс шел долго и неспешно, и для этого нужно было крутить ручку. С постоянной скоростью!
Обрат разбавляли водой и давали телятам, а из сливок сбивали масло. По-нашему - пахтали. Для этого сливки наливали в деревянный бочонок. Внутри его, бочонка, были лопасти, сидевшие на оси. Ручкой, что сбоку, эти самые лопасти вращали. Сливки бились, крутились, вращались. Часа через три получалось масло. В те времена холодильников в деревне не было и летом комок масла пускали в ведро с водой, где оно долго не портилось. Ломоть хлеба, испеченного в печи да щедро намазанный маслом - угощение достойное богов. Экологически чистое, без ГМО, без красителей.
В свободное от работы время, а его, по моему малолетству, было много, я с такими же юными гражданами навещал чужие огороды. Огурцы там росли и слаще и крупнее. Погонь и перестрелок никогда не было - преступники приходились хозяевам фруктов и корнеплодов или внуками, или внучатыми племянниками, или еще как- то иначе. Не первый налетчик, так второй. По линии бабушки Прасковьи Филимоновны Соколовской (в девичестве Грушевой) половина деревни состояла со мной в родстве. Но если никто не гоняет тебя, то огурцы становятся из желанной добычи просто овощем. Зеленым и с пупырышками.
Однажды вместе с большими пацанами я попал на плотину, которую соорудили рядом с поселком Кузьминка. Для гусей и уток из поселка и из нашей деревни воды эти были слишком далеки, чтобы добираться пешком. Летать же они принципиально не хотели, как та птица гордая - ежик, которая покуда не пнешь, не полетит. Сюда прибегали кони, у этой скотины четыре ноги, раз - два, раз - два, и она на водопое.
Я сидел на бережку и вертел головой во все стороны, купаться мне не дозволялось, по причине глубины здешних мест.
- Слава! Слава! - громко прокричали за моей спиной.
На этот зов тотчас побежал белобрысый мальчик.
До сих пор я не слышал столь чарующего звука. Слава, как повезло белобрысому. Ни Андрей, со скрежетом, ни Сергей, с рычанием, ни Сашка, с осиным жужжанием, а Слава, как вольный ветер, как свободно льющаяся вода. Слава, воплощение красоты и гармонии. Я был поражен в самую пятку (бр. Стругацкие).
Бабушке я доложил, как умел всю несправедливость этого мира и попросил отныне звать меня Славой. Бабушка сказала, что надо сначала спросить маму.
- Не плачь, - добавила она, - вот приедут мама с папой и все сделают.
Я честно прождал два дня, потом забыл. Осталось лишь трогательное воспоминание из детства.
С мая по сентябрь начиналась "пора сенокосная". Сначала вырастал щавель, его широкие листочки, кислые до того, что сводило скулы, тщательно выкашивались детворой. На десерт использовались нежные цветки медуницы, лепестки срывали с чашелистика и обсасывались. Молва утверждала, что это очень, очень сладко, но практика, как критерий истины, говорила одно - сахара там нет ни грамма. Верно, нас опережали пчелки, медуница это один из ранних медоносов. Не сразу, через полтора месяца, приходил черед земляники. Если хватало терпения, или ягоды было много, то иногда удавалось набрать целый стакан. А дома приготовить потрясающее блюдо - в тарелку с холодным молоком высыпать землянику, еще хранящую солнечное тепло.
Однажды меня угостили ягодой, которая была раз в пять крупнее известной мне земляники. Глаза мои загорелись, и я, как всегда, забыв сказать спасибо, быстро съел подарок.
И вопросительно уставился на соседа. Ягода, казалось, состояла из воды. И не пахла! Без вкуса и аромата! Называлась эта обманка - виктория.
В мае расцветала черемуха, а в начале августа малые народы облепляли дерево со всех сторон и весь день нормализовали функцию кишечника, желудка. А также оказывали закрепляющее, вяжущее, бактерицидное, витаминное, общеукрепляющее, противовоспалительное действие и капилляроукрепляющее.
Не я сказал, википедия.
И кора у нее шибко полезная, но не знали мы. А вот языки и губы у всех становились черными.
Осенью на первое место по популярности выходила картошка. Ее, молодую, запекали на угольях до черной корочки, да так успешно, что картошку можно было спутать с угольком. По ней и искры пробегали! Готовую картошку прутиком выкатывали с потухшего костра, хватали понравившуюся, и, подкидывая в ладонях, ждали, когда ж она остынет. По-другому поступить никак нельзя было - обычай требовал обжечься, перемазаться золой, но съесть ее горячей. С солью, которая хранилась в коробке из-под спичек. Коробку обязательно кто-нибудь опрокидывал, но не по обычаю уже, а по собственной косорукости.
Яблок и других полезных фруктов не водилось. Климат позволял выращивать плодовые деревья, но крестьяне их не сажали. Только недавно, несколько лет назад, отменили налоги на посадки. Они были небольшие, эти налоги, но не единственными. Еще надо было участвовать в государственных займах, образование в старших классах было платное. Вот ничего и не росло - не позволяли финансы, а потом привычка видеть за окнами родные просторы, но не груши или яблоки, взяла верх.
В конце лета поспевал горец птичий, он же трава мурава, он же птичья гречиха. Воробьи хорошо это знали и паслись на травке толпами. Дети предпочитали кушать зеленые калачики - так назывались плоды травы просвирник. Калачики попадались не так часто.
В соседнем селе Кузьминка, которая стояла в трех километрах от нашей деревни, был настоящий клуб, в котором два раза в неделю показывали фильмы. Как и с кем я туда попал, я уже не помню.
Я сидел на полу перед первым рядом (верно, провели меня контрабандой) и вертел головой, разглядывая происходящее на большем экране. Там среди камышей, двигалась лодка с бородатым пассажиром. Фильм был цветной.
Чудо это поразило меня столь сильно, что на следующий день я приступил к научным изысканиям.
Сначала я повторил обстановку, то есть закрыл шалями все три окна. Шали были большие, с кистями, окна - маленькие.
Темнее не стало, шали хорошо пропускали свет, но я постановил считать это дело мраком и приступил ко второй части.
Когда мне надоедало разглядывать лодку в камышах, или слушать беседы барышень в белых платьях, я оглядывал весь кинозал. Возле яркого источника света, что стоял за спиной зрителей, я ухитрился рассмотреть две огромные бобины, которые были соединены прозрачной лентой. Это была пленка. Возможно, кинопроектор я видел в те моменты, когда механик ставил очередную часть фильма в свой аппарат. Он включал местное освещение. Точно не помню, но то, что проектор был один, уверен.
Пленкой моей стал портняжный метр, хранившийся в ящике стола. Целых полтора метра, поделенных на квадратики, все равно что на кадры. Над спинкой кровати висела металлическая п-образная полоса. Для чего она служила, мне и сейчас неинтересно. Она была. А вот массивный крюк на потолке, укрепленный в стороне от той же кровати, служил для подвешивания люльки. Я знал.
Старательно обмотав полосу портняжным метром и устремив взор свой на стену (избушку каждую весну белили), я неспешно потянул узкую ленту за свободный конец, разматывая клубок.
Чуда не произошло. Мужик в лодке не поехал в камыши.
Повторив попытку несколько раз, я разобрал свою установку. Портняжный метр вернулся в стол, а шали вновь легли на свое место, на сундук.
А на следующий год в деревне появился телевизор. Первыми купили его Мишкины. Жена Мишкина работала продавцом, и возможностей у нее было намного больше. Ведь она первая узнавала - сколько товара привезут, да какого, да когда. Так сказать, находилась рядом с финансовыми потоками.
На вечерний сеанс набивалось в горенку половина деревни, мужики дымили папиросами, женщины поглядывали с кухни. А ребятишки вольготно сидели прямо на полу.
Отчего-то включать телевизор днем не полагалось, днем принято было работать.
...
Если у меня болел живот, а другие напасти я и не припоминаю, бабушка говорила:
- Ложись на живот!
Я так и делал, тихонько лежал, а потом незаметно для себя крепко засыпал. Вставал здоровым и отдохнувшим.
Доктор ко мне иногда приходила. Сначала она слушала мое сердце, прикладывая холодную мембрану стетоскопа к груди, животу и спине. Пока я послушно выполнял ее команды - повернись спиной, не дыши, дыши, дедушка включал электроплитку. Тетя доктор в блестящей металлической коробочке кипятила иголки и шприц. Пока они остывали, а взрослые вели свои беседы, я терпеливо ждал. Потом она набирала в шприц лекарство и уверенно говорила, что будет ни капельки не больно. Меня ставили на стульчик и делали укол.
Никаких болезней не помню. Обошли они меня стороной. Но шишки, синяки и всякие царапины получал исправно. Летом с ними обходились на раз-два: мелкие порезы лечили йодом, вернее капелькой коричневой жидкости, которую "любезно" выделял пойманный кузнечик, еще минуту назад весело скрипевший свою песенку в зеленой траве. Его подносили к ранке, он шевелил жвалами, на его рту застывала та самая капелька. Потом кузнечика подкидывали в воздух, и он летел прочь, сверкая крылышками на солнце.
Иногда кузнечик попадался "без вины виноватым" - не было ран и не предвиделось, но "йод" добывался исправно.
Универсальным средством против всех травм считался подорожник. Молодой зеленый листок прикладывался к больному месту, а на следующий день ранка немного затягивалась, листок же высыхал и становился ломким.
Однажды поздним вечером, когда все дела по хозяйству были переделаны, дедушка пристроил газету "Правда" на стол, который находился у самой стены точно напротив дверного проема. Газета была сложена почтальоном несколько раз и стояла на столе твердо, как царь Петр ногой при море.
Дедушка читал газету из кухни, прикрыв ладонью сначала правый глаз, а потом левый. Так делать ему велел доктор со странной фамилией Окулист. Он выписал моему дедушке глазные капли и рекомендовал раз в месяц проверять остроту зрения.
Мы внимательно прочитали газету, стоя возле печки. Дедушка ушел на двор покурить, а я, пяти лет от роду, скрал чистый тетрадный лист, опрометчиво забытый взрослыми на столе. И карандашом нарисовал слово "ПРАВДА". У меня оказалась хорошая зрительная память и я безошибочно скопировал все заглавные буквы.
Мой рисунок, а это именно он и был, первой заметила бабушка.
Ну а как, не заметить, когда я собственноручно похвастался сочинением.
- Ты сам написал? - спросила она у меня.
- Сам, - ответил я.
- Какой же ты умный растешь! -обрадовалась бабушка.
Дед ничего не сказал. Он только одобрительно хмыкнул и поглядел на меня, пряча довольную улыбку в пышных буденновских усах. По недолгому размышлению я понял - это вам не на горшок самому попроситься - это то, чем гордятся сами взрослые.
С тех времен во мне навсегда поселилось крепкое убеждение, что осмысленное писание букв очень почетное занятие, за него не заругают, за него обязательно похвалят. Но литературным трудом (в моем случае - скорее графоманией) я стал заниматься только с возрастом.
К завтраку и обеду я относился без всякого почтения: мне хватало стакана молока с отварной картофелиной, корочку хлеба можно и на улице заточить. Через час наступало время второго приема с тем же меню. И бабушка, и тетя Лена прекрасно знали это свойство детского организма и оставляли для нас на столе тарелку с картошками, укрытую чистой тряпицей от мух. Молоко прятали в бидончике.
Вечером все домочадцы собирались за столом, кошка возле печки, мухи на потолке. За целый день они уставали жужжать и сонно ползали, готовясь ко сну. Еда была немудрящей: вареные всмятку яйца, иногда суп с фасолью или картофельный с рыбной заправкой. Рыба килька в томатном соусе добывалась из консервной банки, зачищать банку доверяли кошке. Картошка жареная, отварная со сметаной, картошка вприкуску с молоком. Молоко в тарелке с накрошенным хлебом - тюря. Лук зеленый с огорода с хлебом и солью. Суп зеленый со щавелем.
Все.
Про кисель забыл. Для его производства нужен крахмал, чтобы всякая сладкая жидкость становилась гуще. Но не только, перед добавлением крахмала раствор нужно вскипятить, то есть уничтожить всех микробов, убить грибок и плесень. Такой кисель не забродит однажды и хранится будет чуть подольше, чем сок или ягода.
Крахмала нет лишь в говядине и табуретке, а так его везде найти можно. Например, в картошке. Чистую картошку измельчают на терке, а затем заливают водой. Перемешивают, сливают, опять добавляют воду. Такой процесс называется рафинированием.
Кисель полезно кушать с хлебом, а особенно полезно кушать, когда хлеб с корочкой.
Кисель можно было сделать самому, можно было купить в магазине. Он продавался брикетами весом, примерно, в двести грамм. Обычно, он был твердый, как кирпич, и его с удовольствием грызли, нисколько не опасаясь обломать зубы. Они, зубы, были не последние, они были молочные.
Осенью в супе появлялось мясо, обычно туда попадал петух. Молодой (бывший яйцом всего месяц назад) или старый- все зависело от кастинга, учитывали разные параметры: окраску перьев, яркость красного гребешка, количество побед и поражений, профессионализм в обращении с курами. Вице-чемпиона отлавливали и тотчас рубили ему голову. Казненный петух еще с полминуты бегал по двору, заставляя всех шарахаться прочь, малых - от страха, больших - от опасения испачкать одежду кровью. Потом его обдавали кипятком и ощипывали, пух шел в перину или подушку, крупные перья в печь. Готовили лапшу. Для этого комок теста раскатывали в тонкий большой блин почти до прозрачности, сворачивали в трубочку и мелко крошили. На расстеленную и чуть присыпанную мукой на другом столе газету клали резаное и разворачивали, расправляли тонкие полоски, чтобы они не касались друг дружки и не слипались. Вновь тонко присыпали мукой и оставляли подсушиться.
Лапша домашняя с петухом. Из мяса мне доставался пупок, он же желудочек, сердце, голова с гребешком. Крылышки, ножки я за деликатесы не считал.
В детстве жирная пища мне отчего-то не нравилась, равнодушный я к ней был. Диета, понимаешь. Домашняя колбаса с чесноком издавала столь острый запах, что эту "еду для взрослых" в руки брать не хотелось. Сегодня, с "высоты" своих ста двух килограммов я восхищаюсь силой предвидения того деревенского мальчика.
Дедушка любил гонять чаи вприкуску, но, не откусывая кусочек сахара, как предлагают толковые словари, а раскалывать кусок на мелкие части с помощью маленьких никелированных (или не никелированных, в общем, блестящих) щипчиков. Я больше нигде и никогда не видел сахар в виде одного большого куска, который называли сахарной головой. Сначала голову эту заворачивали в чистое вафельное полотенце и легонько тюкали молотком, раскалывая. Мелкие кусочки дедушка обрабатывал щипчиками, пряча их в ладони левой руки. Сахарные обломки он ссыпал в блюдечко.
Сахар-песок годился не только в чашку чая. Макнуть кусок хлеба в молоко, ртом обсосать излишки, затем обвалять в сахаре, откусить и запить молоком. Не было тогда "Сникерсов", а вот что-то по вкусу похожее на батончик "Марс" сумел сделать мой старший двоюродный брат Василий. Все то же молоко и много сахара. Смесь выливается на смазанную маслом сковороду и томится на печи до полного загустевания. Чуть зазеваешься - получается блин горелый, который невозможно отодрать от посуды.
В начале зимы, когда устанавливались морозы, приходило время для мясных блюд. Стар и млад садились вокруг стола и лепили пельмени. Смуту в это благородное дело вносил Вася. Он тайком клал в начинку гривенник, а через минут пять, когда заряженный пельмень терялся среди подобных, Вася объявлял о "счастливом" пельмени, который непременно принесет удачу клиенту, если последний его съест.
Неудивительно, что последующая трапеза носила характер почти нордический, народ вкушал пищу, словно на приеме у королевы, пользуясь ножом и вилкой.
Весной, когда талая вода еще оставалась в любой низине, ямке, а пригорки уже просохли, дедушка открывал охоту на сусликов. Главным калибром служила суковатая палка, а вспомогательным - ведро с водой.
Нора со свежей землей вокруг означала, что хозяин дома. Вода из ведра сплошной струей заливалась внутрь, через минуту появлялся мокрый суслик. Тут его и настигал капут. Несмотря на прошедшую зиму добыча не выглядела изможденной, скорее, в меру упитанной.
На моей памяти это был единственный случай. Скорее всего, дедушка вспомнил свою молодость. Был он немногословен, об Отечественной войне никогда не говорил, а про гражданскую я узнал от него только одно - дедушка побывал в Кушке. Этот городок знаменит тем, что являлся самой южной точкой Российской империи, а затем и Советского Союза. Дедушка там, вдали, не только гонял басмачей, а то и самого Джунаид-хана, но еще приглядывался к жизни местной. Именно оттуда он вынес твердое убеждение, что ослик гораздо лучше коня. В сельских работах, а не в ратных делах, конечно.
Вот почему у дедушки впереди телеги важно шествовал ослик. Скотина спокойная и работящая.
На просторах Колыванского хребта ослики не встречались, и дедушка ездил за ним в Семипалатинск. Там и покупал, но как они потом добирались домой, в деревню, я не представляю - багажом не отправишь, в плацкарт не посадишь. И расстояние свыше двухсот километров - вот как организовать перемещение из пункта А в пункт Б?
Возможно, я так думаю, дедушка покупал животную в максимальной комплектации: вместе с телегой, сбруей и литовкой. Через две недели они прибывали своим ходом домой.
Я уже писал, что дедушка не любил вспоминать о войне, верно, не видел в ней ничего хорошего. Много лет прошло с той поры, и горько мне думать, что упустил я возможность хоть немножко узнать историю своих предков. Что война! Я не знаю, как они жили, где работали. Дедушка родился под Тулой, а откуда родом бабушка, мне совершенно неизвестно. А про других своих дедушку и бабушку вообще ничего не могу сказать. Вроде как, в Ленинграде жили.
Маршалу Жукову приписывают следующие слова: "Армией командую я и сержанты!". Так вот, дедушка мой всю войну от начала до конца проходил сержантом. Маршала Победы он не вспоминал, он говорил - "командующий у нас был Баграмян". С гордостью говорил.
В электронном банке документов "Подвиг народа" я сумел найти наградные листы на Соколовского Сергея Ивановича.
Стандартный наградной лист, типографский бланк формата А4, содержит 12 вопросов (фамилия, имя и отчество; национальность; партийность; постоянный домашний адрес представляемого к награждению и адрес его семьи и т. д.) и описание подвига: "Краткое, конкретное изложение личного боевого подвига или заслуг". В правом верхнем углу документа можно прочесть "Все графы заполнять полностью".
Чистый лист заправлялся в пишущую машинку "Москва" и ротный писарь одним пальцем набивал текст.
Так должно быть, а в действительности получалось следующее. Наградной лист изготовлялся на месте, вручную. Сначала лист линовали, затем перьевой ручкой писали вопросы, оставляя место для ответов. Готовый бланк мог пригодиться уже на следующий день. Заполнить его мог совсем не тот писарь с другим почерком и другими чернилами.
21 ноября 1943 года капитан Бутузов, командир мотострелкового пулеметного батальона, расписался в наградном листе на награждение тов. Соколовского медалью "За отвагу". Мне сразу как-то представилось: сидит капитан за столом и монотонно перекладывает листы из одной стопки в другую, подписывая по пути каждый красным карандашом.
Интернет не мешкая доложил мне, что в батальоне было 35 командиров, 103 сержанта и 640 рядовых. Батальон состоял из командира (обычно майора, которому полагался пистолет и верховая лошадь), трех стрелковых рот, штаба, взвода связи, санитарного взвода и хозвзвода.
Сверх того, пулеметная рота, минометная рота и взвод 45-мм пушек также входили в состав батальона. Стрелковый батальон располагал 16 пароконными повозками, 12 двуколками, 4 полевыми кухнями и 2 зарядными ящиками на двух ходах каждый (передним и задним). В каждом стрелковом батальоне было 5 верховых, 52 обозных и 8 артиллерийских лошадей, а также 5 радиостанций.
Как неожиданно! 65 лошадей.
Каждый день необходимо доставить боеприпасы, запастись продуктами, накосить травы, показать захромавшего Гнедка ветеринару, соорудить новую шлею, подшить сапоги первому взводу. Какая война, какие немцы, в четыре часа состоится партсобрание.
Принято показывать войну глазами солдат и офицеров. Взрыв, еще взрыв, все как побежали, а ты вслед кинулся, боясь сильно отстать. Особист вчера косился, с чего бы... тут из какой-то ямки выкопался оглушенный немец и стал наводить свою винтовку почему-то правее, ты его и прибил от греха подальше.
Через три недели вышел приказ о награждении героя медалью "За боевые заслуги" за спасение командира - того самого особиста.
А как воспринимали бои военнослужащие, например, транспортной роты (86 конных повозок): загрузились, только в полк вернулись, а через час снова в путь дорогу за съестными припасами. Только лошадей поменяли, которые числились за вторым взводом. Лошадь не трактор ей отдохнуть положено. А взвод вместе с сержантом раскидали по стрелковым ротам. Комбат клятвенно пообещал, что очередное пополнение пойдет в обоз, в "Резерв Главного Командования".
Верховный транспортник хмуро поглядывал на красноармейцев третьего взвода: те ходили прямо именинниками - их очередь подошла, в следующий раз они уйдут в стрелковые роты. Быть на войне и ни разу не выстрелить из винтовки - это уже не про них.
Вот и получается, что войска - это, в первую очередь, отрасль народного хозяйства. Где надо работать день и ночь, без выходных и праздников. Где наградой за тяжелый труд служит жизнь, твоя и твоих знакомых и незнакомых.
Глава вторая
В 1967 году мое деревенское затворничество закончилось. Наступил год путешествий и переездов. В этом году, весной, я впервые заинтересовался текущей политикой. Точнее, сказать, присутствовал при яростном споре старших друзей - кто из них троих главнее: Брежнев, Подгорный или Косыгин? Первое место никому не досталось.
Брежнев Л. И. - Генеральный секретарь ЦК КПСС,
Подгорный Н. В. - Председатель Президиума Верховного Совета СССР,
Косыгин А. Н. - Председатель Совета министров СССР.
Еще раньше я узнал про существование Мао Цзэдуна, в деревенской транскрипции: Молдзедуна, страшного китайца, которым меня по поводу и без повода пугали взрослые пацаны. Страха я не испытывал, где этот злобный товарищ, а видал ли он рассерженного гусака! Никакой китаец против этой птицы не устоит.
Сначала наша семья поехала в Новокузнецк.
Около двенадцати часов дня, мы тронулись на остановку автобуса маршрута "Змеиногорск - Рубцовск". Остановка находилась на окраине села Кузьминка у поворота дороги Р-3 на расстоянии около трех километров от нашей деревеньки. Два стандартных коричневых чемодана и сумка с продуктами составляли весь наш багаж. Помню долгое ожидание, мы с отцом успели сходить в кукурузное поле, которое находилось через дорогу. Кукуруза вымахала такой высоты и густоты, что я боялся потеряться среди растений. Отец нашел початок, сорвал и отдал мне. Початок был большим и совершенно безвкусным. Неудивительно, кукурузу совхоз растил на силос. Кукурузу, подсолнечник свозили в одно место и пускали на получившуюся гору бульдозер, который резвился на куче до тех пор, пока гусеницами своими не превращал сельскохозяйственную культуру в однородную зеленую массу. Тот же бульдозер сваливал продукт в яму и укрывал землей. Зимой с этого самого места добывали заквашенный корм, который улучшал пищеварение травоядных животных и птиц.
На горизонте, в этой местности горизонтом работала плоская вершина холма, показался автобус. Он спускался с сопки, оставляя за собой длинный шлейф пыли. Долгих пять минут он шел к остановке. В Рубцовске ожидание продолжилось. На этот раз, поезда. Стояло жаркое лето, в зале ожидания из-за духоты невозможно было находиться, и мы пошли на улицу, возможно, в парк. Я отчетливо помню огромные черные деревья, которые стеной стояли вокруг скамьи. Мама положила на скамейку шерстяную кофту, извлеченную из недр чемодана, и уложила меня. Проснулся я уже в купе поезда.
В Новокузнецке мы несколько дней провели в гостях у одинокой пожилой женщины. Ее деревянный домик стоял среди подобных себе, где-то на окраине города. Еще год тому назад мама снимала у нее комнату, когда заканчивала Новокузнецкий техникум пищевой промышленности.
Из игрушек у этой доброй женщины были только белые фарфоровые слоники. Семья, мал мала меньше, количеством в пять экземпляров.
Некоторое время погодя, лет может быть через пять, шесть, я узнал, что и вовсе нехорошо держать в доме слонов. Пережиток это темного прошлого и вообще мещанство. Художники юмористического журнала "Крокодил" обожали рисовать слоников в своих карикатурах, которые обнажали и обличали временные недостатки социалистического общества. Фигурки, обычно числом семь, присутствовали на заднем плане картины, как бы ненавязчиво намекая на истинную сущность вещей и нарисованных людей.
Народ обычно держал на полочках стадо в семь слонов, что означало гармонию во всем. А именно: в долголетие, удаче, любви, крепком здоровье, безмерном счастье, богатстве и взаимопонимании. То есть пять слонов отказывали своему владельцу в безмерном счастье и богатстве, а в остальном, дорогой товарищ мещанин, все хорошо.
Однако, не угадали вы!
Пять слонов помогут вам сделать важный шаг в жизни.
Так ли произошло в жизни той пожилой женщины мне уже никогда не узнать. А может, все гораздо проще - пара слоников спряталась под шкафом, под комодом ли. Скоро их непременно найдут, "и сразу наступает хорошая погода!" Медвежонок Пух сказал.
На улице, едва ли не в первый день, я познакомился со своими сверстниками. Запомнились они мне тем, что пытались создать мне проблемы.
Однако, мощно задвинул. Внушает. Поросенок Хрюн Моржовый заметил.
Детишки-малолетки надумали завести нового товарища подальше от знакомых мест и спрятавшись, подсмотреть, как мне худо будет. Буду ли громко звать на помощь, метаться и искать "друзей". Они собрались компанией на рыбалку на речку Абу. Река сия невелика есть - длиной 71 километр только. В бассейне реки месторождения угля - Араличевское, Бунгурское, Прокопьевское, Киселёвское. Но это еще не все! Она сильно загрязнена сточными водами предприятий горнодобывающей промышленности, хозфекальными стоками. И зимой не замерзает при любом морозе, воды-то мало, теплые стоки одни.
Пришли мы на берег, а невода нет. Приятели мои (или как модно ныне говорить: партнеры) разбрелись по ивовым кустам в поисках прямых ветвей для удочек, да потихоньку и сгинули. Я быстро заметил, что стал одинок, но недоброе не почуял. Поглядел кругом и побрел потихоньку домой - его было видно издалека, ведь рядом с ним соседи только вчера, на моих глазах, ладили телевизионную антенну.
Надо заметить, в тот ХХ далекий век, век длинных волн и пятилетних планов, телеантенну принято было вешать на высокий-высокий шест. Пять метров, но лучше на столб, лучше 10 метров. Кстати, Останкинская телебашня была закончена именно в 1967 году, высота ее 540,1 метр.
Возле калитки дома, как ни в чем не бывало, меня встретили рыбаки рыбы на реке Абе.
Съездили мы в Таштогол и, по-моему, вернулись в тот же день. Путешествие запомнилось только тем, что мне нельзя было выглядывать из вагонного окна. Впереди люто дымил тепловоз, и хлопья сажи летели вдоль состава. А выглянуть отчаянно хотелось, чтобы в подробностях разглядеть то локомотив, то хвост состава - поезд петлял, словно заяц.
Белогорск стал для нашей семьи пристанищем почти на год. Поселок городского типа образовался при Кия-Шалтырском месторождении нефелиновой руды в 1962 году на месте небольшого прииска старателей Софиевка. С середины ХIX века, с перерывами на революции и войны здесь на многочисленных речках и ручьях мыли золото. От того поселения осталось лишь название, которое стало обозначать не кибуц старательных лесовиков, а погост. "Ушел на Софийку" говорили о новопреставленных гражданах. Так и получилось, что Белогорск, население коего в 1970 году составляло менее четырех тысяч человек, имел два кладбища, будто город Ленинград.
Мама устроилась в столовой, папа работал в карьере, а я проводил время с пользой для себя. В школу я не попал по малолетству, в садик тоже не пошел, уж не знаю по какой причине.
Жили мы в двухкомнатной квартире на втором этаже. Дом был из деревянного бруса, обшитого листами из плоского шифера, двухэтажный и двухподъездный. Одноэтажные длинные бараки стояли вдоль другой улицы. Там проживал мой друг Колька, и я ему завидовал. Он мог кататься на детском трехколесном велосипеде даже зимой - внутри барака имелся протяженный, на весь дом, коридор.
Кроме гоночной трассы из лиственницы Колька владел подшивкой детского журнала "Веселые картинки". Я мог часами разглядывать комиксы (это я сейчас знаю) о борьбе храбрых вьетнамцев с тупыми американцами. Мог бы, да кто ж даст мне эти часы. Друг пересмотрел картинки не один раз и смирно сидеть на одном месте не желал. Домой на "посмотреть" не давали его родители. В те года очень ценили печатное слово.
Но не этим навсегда запомнился мне друг мой Колька. Однажды зимой, вечером, когда на небе особенно блистали звезды, он авторитетно заявил мне:
- Видишь звезды!
- Да, - подтвердил я, не ожидая подвоха.
- А там есть города, в них живут люди.
Я и слово не мог вымолвить. Звезды мерцали на ночном небе и крепко хранили свою вечную тайну.
Может быть, он хотел мне рассказать о планетах, что вьются кругом звезд. Детский, да любой другой ум, оперирует только известными ему понятиями. Со мной произошла точно такая же история.
Мы с отцом иногда гуляли по окрестностям славного поселка Белогорск. Заходили на аэродром.
Да! В поселке городского типа был свой аэропорт с самолетом АН-2. Был, и до сих пор существует железнодорожный вокзал, автобусы ходили раза три в сутки. Крупный логистический центр в самом центре тайги! Одна беда - вход в поселок находился там же где и выход. В тупике стоял Белогорск.
В окрестностях находился не только аэропорт, в окрестностях еще протекала речка Шалтырка. И вот на ее берегах, там, где она неожиданно теряет свой бег (река вообще-то горная) разливаясь на рукава и протоки по равнине. Ну как по равнине, просто по ровному месту размерами 2х2 ст2. Ст. - это такая мера длины равная одному стадиону, то есть 800х800 м2.
Возвращаясь на брега, задаю отцу вопрос:
- Как появились люди на земле?
Теперь, когда я прожил порядочное число лет, понимаю, насколько легче было Маяковскому, ведь кроха его спросила только "Что такое хорошо и что такое плохо?"
Папа серьезно отнесся к вопросу и начал повествование со времен допотопных.
- Давным-давно в море...
- А что такое море?
- Море, это когда много воды.
Отец, видя мое неразумение, решил объяснить проблему на примере. Что далеко ходить, вода рядом. Он указал на Шалтырь, который, повторяю, в этом самом месте образовал многочисленные проточные заводи и озерки, вместе с островками, отмелями и перекатами.
- Примерно так, - указал он рукой.
Отец, конечно, упомянул массу граничных условий, но мое внимание уже было захвачено фантастическим видом бесчисленного количества ручьев, ручейков и даже речушек, текущих отсюда до самого горизонта.
В тот год мне пришлось решать, помимо вселенских проблем, вопросы даже очень бытовые. Социализировался я, понимаешь. Меня первый раз послали сходить за хлебом и дали 25 копеек.
- Скажешь, дайте, пожалуйста, хлеба за 25 копеек.
Сначала я поднялся вверх по тропинке, на бетонку и уже по ней вдоль по улице Строителей пошагал в магазин. Я очень стеснялся и очень боялся забыть текст. Представлял себе, что я протягиваю руку с копейками и молчу. Как на меня тетя продавец посмотрит, глупый мальчик, подумает. Вот потому я всю дорогу твердил это заклинание: "Дайте, пожалуйста, хлеба за 25 копеек".
И таки да, у меня получилось. Довольный и счастливый я вернулся домой с добытой булкой.
На следующий день я до такой степени уверовал в себя, что совершенно самостоятельно, один, пошел в кино. Отстояв очередь, я поднял руку повыше и положил пятачок на полку кассы. Через секунду билет сунули мне в ладошку. Кино называлось "Неуловимые мстители". Был я тогда не только мал и невысок, но и еще не понимал разницу между словами "фильм" и "кино".
Зимой 1968 года, в феврале, когда мне было семь лет, я попробовал одолеть букварь. Мы вместе с отцом за вечер изучили буквы У и А. Успех нас ждал и на следующий день, казалось, еще неделя, ну от силы две и мне по силам будет прочесть первую страницу газеты "Известия".
Неожиданно на пути к моей всеобщей грамотности неопределимой преградой встала рама. Та самая рама, которую мыла мама. Что случилось и произошло выяснять ни я, ни взрослые не стали. Не судьба.
При всем, при том, в сентябре этого же года я умел читать. Парадокс.
Городок состоял не только из деревянных двухэтажных домов, деревянных бараков и школы из красного кирпича.
Сразу за сухим ручьем красовались новенькие коробки многоквартирных жилых зданий. Пока они стояли без крыш, окон, дверей и полов. Оконные блоки, дверные коробки, стропила и обрешетки - отсутствовали. Несовершенством планирования и, возможно, срывом поставок воспользовалось детское население. Каменные четырехэтажные строения мгновенно превратились в игровые 3D площадки. 3D - трехмерное пространство. Можно бегать вверх, вниз по этажам, можно плутать в подвале. Несколько лет подряд мне иногда снились кошмары на одну и ту же тему: я не могу выбраться из подвала. Комнаты, извилистые коридоры, тупики: никак невозможно отыскать дорогу назад.
В период моего второго пришествия в пгт Белогорск, примерно в 2001 году, я как-то полтора месяца исполнял обязанности конструктора. Поэтому имел свободный доступ в техническую библиотеку. Вообще, проводить время в библиотеке среди справочников, учебников, наставлений и руководств есть мечта любого инженера. Очень любопытно и довольно поучительно.
В самом дальнем углу библиотеки, подальше от глаз человеческих и белого света были свалены в кучу сочинения В. И. Ленина. Памятник ему еще стоял среди Белогорска, но ровно через год его тоже спрячут в подвалы дома культуры. Здание большое и очень поместительное. На месте статуи построят жилой дом.
Сразу за кучей сочинений, нашлись карты и планы развития Белогорска от тех лет до этих самых. Население должно было возрасти до 10 тысяч, в карьере были бы проложены железнодорожные пути. Но все это будет в далеком и светлом будущем, а сейчас идет первая зима 1968 года, то есть февраль месяц. Для справки: первая зима бывает перед весной, а вторая после осени.
В то время меня периодически подвергали воспитанию самыми экзотическими методами. Причем, люди в общем-то посторонние. Однажды, в самый канун нового года, когда гости почти трезвые, а малые дети находятся во всяких неожиданных местах, потому что пока не пришло их время идти в постель. Я мирно сидел в уголочке и орудовал ножницами, развивая мелкую моторику пальцев, чтобы стимулировать развитие речи. Какой-то дядя заметил опасное орудие и тотчас отобрал у меня ножницы.
- Ты знаешь, что ножницами можно выколоть себе глаза? - спросил он ласково.
Я не знал и потому молчал, как князь Мышкин в присутствии Настасьи Филипповны.
- Один маленький мальчик нечаянно выколол себе глаза ножницами,- продолжил свою сагу совершенно незнакомый мне дядя, - а папа у него был милиционер.
Оратор сделал паузу. Народ, который срочно собрался вокруг его и меня, напрягся.
- Он достал пистолет и выстрелил в мальчика, чтобы тот не мучился!