Рано поднял нынче Байтуган сына. Понятно, и похныкал, и покапризничал малец, кому же спозаранку из теплой постельки вон хочется?
- Не маленький, восьмой год идет, помогать пора. За лошадью приглядеть невелик труд, - спокойно рассудил отец.
Мальчонка тихомолком возликовал: ещё пятилетним успел он осилить умение ездить верхом на семейной, смирной нравом, их лошадке, которую за окрас звали Белогривкой. Но подыматься сейчас ему все равно не хотелось.
Ванюрка... Привыкал отец к этому имени сына отец долго. Вопреки его воле, так парнишку назвала бабушка Сяськабей. А когда Байтуган поехал за свидетельством о рождении, попросил секретаря записать сына Валерием. Документ никому не показал. Мать читать не умеет, а жене о новом имени сообщил только через месяц. Тогда и решили: к сыну будут обращаться Ванюрка.
Мальчик о своём настоящем имени узнал только в школе. А друзья, родные его, как и раньше, Ванюркой зовут.
- Гляжу, всё ещё потягаешься? - неодобрительно глянул из горницы отец. Ванюрка поежился, живо вскочил. Худая шутка всерьёз рассердит отца, если тому что-то загорелось сделать к спеху. Легко схлопотать по первое число. Потом-то, понятно, батя скоро остынет, глянет виновато, да только - не буди лихо, пока оно тихо...
- Голодным не пойдёшь! - мать выставила на стол крынку молока свежего удоя.
- Ма-ам... да не хочу я кушать... - заканючил привычно Ванюрка, которому кусок в горло не лез в предвкушении увлекательного путешествия в лес на телеге, с Белогривкой в запряжке.
- Не "мамкай"! - сдернула Сяськабей. - Это пока тебе кушать не хочется, а на вольном воздухе живо промнёшься. Пей-ка вот парное молоко...
Ванюрка насупился, но вспомнил наказ отца: маму сейчас волновать нельзя, скоро она принесёт в дом твоего братика или сестрёнку, так что будь мужчиной и маме не перечь! Так что он, через силу, одолел стакан теплого молока.
- Ну, вот и молодец! - похвалила Сяськабей. - Совсем уже большой станешь, силу копить надо...
* * *
Маловато в лесу Сарсаз хвойника, средь берёз, осины да липняка ёлка с сосною точно островки средь моря. Зато высотой, а зимой ещё и отрадной глазу зеленью, их особенно далеко видать.
А ещё в этом лесу притаился и обрёл худую славу глубоченный, буйно заросший разным бурьяном да дурманом лог Эгени. Имя он своё несёт, по местному поверью, от мужика, что заблудился в этом чертоломе, угодил в самый буерак да там и отдал душу, а овраг перенял его имя. Широченные липы осеняют там лесную гущину, в их тени чахнет поросль иных пород. Здесь не любят бывать окрестные жители, поскольку, по словам стариков, слоняется душа не упокоенного Эгени и заманивает в овраг новую жертву...
Только сова, толстая голова, приглядела дупло в стволе старой липы в самой горловине оврага Эгени и охотно его обжила. Ночная у неё повадка, в мае для этой птицы потёмок едва хватает, чтоб закогтить кукую ни есть добычу и насытить себя, пока не засияет румяная зорька, и убраться в своё убежище на дневку. Это когда она одна была. Перемену в совьей жизни принесли последние недели, когда птице пришлось обогревать кладку, а потом охранять и питать парочку вылупившихся совят, тут уж и светлого дня приходилось прихватывать для охоты, и почти всё добытое уходило в прожорливые клювики птенцов - исхудала сова, ослабела. Мышковать, малую живность промышлять на прокорм семейства труд немаленький, освоила она и денное время, нужда заставила. Поджидала сова, что вот-вот поднимется её потомство на крыло, но не суждено ей было того дождаться. Воротилась она как-то с добычей к гнезду: кто-то большой мохнатый, рыжий с серыми подпалинами, копошится у входа в дупло, рыком давится, подбираясь к самому её драгоценному на свете, к малым птенчикам. Да это ж рысь, лютая лесная кошка, норовит сожрать совиных малышей! Вон, уже и пёрышки по ветру полетели... Не взвидев света, кинулась пернатая мать на рыжую хищницу, зашлась в отчаянном писке, норовит кривым когтем выцелить рысий глаз, соседей на помощь кличет. Да разве ж этой убийцей сладишь, - рысь в одиночку лося берёт... Так вот исчезли в её прожорливой пасти совята.
Горе, оно и зверю-птице ведомо. Три ночи вилась над порушенным гнездом сова, не оставляла осиротелое своё жилище. Да ведь не воротишь погубленных деток. И у злостной обидчицы её подрастают двое рысят, так она своих-то пуще глаза бережёт. Тоже мать. Но её, сову, оставила одинешенькой. Что ж, испокон веку в жизни так и водится: кто смел - тот и съел. Но время брало своё, жизнь не остановишь, сова почувствовала голод, полетела на лесную опушку. Правда, это было охотничье угодье единственного в округе сыча, оберегавшего свою добычу. Ну, авось мышку-другую сыч ей уступит, пожалеет сову в её материнской печали.
* * *
Монотонная музыка тележных колёс смыкает ванюркины веки, убаюкивает, и лишь бодрое отцово: "Но-о!", - поторапливающее лошадку, заставляет мальца вздёргивать голову. Нудная песня худо смазанных втулок, видимо, надоела и Байтугану. Он отпрукивает Белогривку, оглядывает весь колёсный стан, лезет пыльной мазницей в подвесное ведёрко и обильно смазывает оси. Поскулив ещё десяток метров, колёса унимают свой скрип.
Полевую дорогу на опушке леса как обрезало, дальше с телегой в гущу не пробраться. Байтуган всё же увёл повозку недалеко в лес, от солнцепека. Но там ожидала другая беда - сонмище всяческих кровососов облаком окружило вспотевшую лошадку, она хлестала хвостом, перебирала ногами и мелко дрожала всей шкурой - отбивалась от гнуса как умела.
- Белогривку отпрягать не станем, с сухостоем я живо обернусь. А ты животину от слепня-комара береги, - Байтуган спроворил веник из липовых веток, - отхлёстывай вот.
Заткнув топор за опояску, он направился в лес, обернулся и ободрил сына:
- Ты, Ванюрка, не дрейфь тут. Некого бояться, да и далеко я не уйду, стук топора тебе слыхать будет...
Летучая вампирская мелочь прожигала Ванюрку укусами и сквозь рубаху, а уж лошадь мошка и вовсе поедом ела. Белогривка крутит хвостом, брыкается задними ногами, но при этом с аппетитом лакомится сочной травой и близлежащими листьями с веток - когда ещё добудешь такой вкуснятины? Ванюрка исправно схлёстывает её круп и бока, гонит летучих паразитов, внимательно вслушиваясь в стук топора. Когда тот умолкает, мальчишка напряжённо поджидает нового "тюк-тюк", а также оглядывает окрестный липняк: здоровенные какие деревья выросли. Вот, по соседству особенно толстая, матёрая. Ванюрка вглядывается - какой-то серый в крапинку комок шевельнулся в развилке ствола. Птица, да крупная такая. Мальчик ещё подобных и не видывал. Хотя на картинках встречал. Кажется, совой звать. Да, глаза круглые, кошачьи, крючковатый нос. Это точно сова! А та, бесшумно распустив крылья, тоже тишком направляется в глубину леса. Ванюрка провожает её глазами, что стали столь же круглы, как у неё. Сова на той липе гнездо себе сделала? Или, может, обед поблизости добыла и на дереве, в развилке, съела? Наверное, так, потому что с крючковатым её клювом ей выдолбить дупло для гнезда невозможно. А совы в дуплах гнездятся, это он уже знает по рассказам взрослых. Вот вороны, что каждый год обживают вяз за их оградой, строят гнёзда из веток, даже им с их клювами-долотами слабо дерево долбить. А может, воронам и так хорошо...
Появляется из леса с вязанкой крупного хвороста, наконец, и Байтуган. Добрая усмешка его гаснет, когда отец видит смятение на лице сына. Отец убыстряет шаги.
- Что тут стряслось, сынок? Обидел кто?
- Не-ет... - Ванюрка прячет глаза.
- Я же не слепой... Испугало тебя что-то...
Ванюрка сопит, продолжает молчать. Наконец, сознаётся:
- Испугался я... совсем немножко, отец. Крупная такая птица с этого вот дерева слетела, и в лес. Сова, наверное, я такую в картинке видел.
- Ну, повезло. Теперь знаешь, какая она, сова, в жизни бывает. Птиц тут в лесу много, и все они людей сторонятся - мы ж для них большие, сильные. Это они нас боятся...
Подбодрив сынишку, Байтуган опять зашагал в лес. Второй ходкой он вытянул к телеге волокушу, полную сухостоя. Спина рубахи липла у работника к телу, солнце уже приметно и сквозь листву, отец вытер рукавом распарённое лицо, загрузил телегу дровами.
- Ещё для пахталки заготовку надо. Бабушка заказала. Подальше, у оврага погляжу. А то пошли вместе, лошадку у нас никто не уведёт, овод от солнышка присмирел, - отец приготовил ножовку, выпилить чурбак. Ванюрка охотно отправился следом.
Байтуган издали углядел вожделенную заготовку: липа с прямым стволом, с тёмной расселиной дупла. Оттуда выметнулась крупная серая птица и с писком метнулась прочь. Байтуган решительно направился к дереву, попробовав остроту зубьев пилы ногтем.
- Отец, - встрепенулся Ванюрка. - не тронь эту липу! Там же птица эта... сова. Ты же видел. Она из этого дупла вылетела. Там её гнездо. Не надо!
- Почему ты кричишь, Ванюрка? Я же рядом с тобой...
- Отец, сова как раз с этого дерева вылетела.
- В лесу деревьев с дуплами много. Птицы любят залетать в эти дупла, - старается успокоить сына Байтуган. - Для птенцов время поздноватое, слетели уже с гнёзд. А мы, пока с тобой перекоряемся, как бы без пахталки домой не приехали, - он решительно полоснул инструментом по стволу. Хорошо разведённая и отточенная пила отчего-то худо вгрызлась в дерево. Байтуган снова взопрёл, часто переводил дух. Тень скользнула над его головою, мужик вскинул глаза - большая птица над ним заходила на новый низкий круг. Байтугану сделалось не по себе - какой шайтан повадился сюда средь бела дня? Сова, что ли? Ну, точно она!
- Она снова прилетела! - испуганно крикнул Ванюрка. А сову будто на бечевке тут вертят - неустанно кружит, изредка присаживаясь на ближайшие деревья, исходя птичьим криком. Байтуган отмахнулся, снова прилежно налёг на пилу. Липа, наконец, с хряском упала. Мужик отмерил надобную длину, опилил макушку, отнял комель по самое дупло, с натугой уволок грузный кряж к лошади, завалил, поместил груз на телеге. Сова не лезла из головы. Впрямь у неё гнездо поблизости, что ли? Очень уж настырно себя вела. Неужели она до середины лета птенцов-то на крыло не поставила? Кстати, где сынишка?
Байтуган растерянно огляделся: как ветром сдуло.
- Ваню-урка! - сложил он ладони рупором.
- Ту-ут я, отец, - выставил русую голову из-под рядна на телеге сын. - Я боюсь...
- Чего боишься?
- Эта птица прямо на меня кинулась, - понизив голос, сообщил Ванюрка. - Ух, страшная такая...
- Сказал тоже, - облегчённо вздохнул Байтуган. - В женихи тебе скоро, а с птичкой в прятки играешь. Сказал ведь: она тебя бояться должна, а не ты от неё бегать.
- Ну, если прямо в глаза кидается? Убежишь тут... - виновато оправдывался мальчишка. - Давай поедем скорей...
- Не ночевать же тут, поедем, - Байтуган почувствовал, что начинает темнеть. Посмотрел вверх: а там ни одного облачка нет, солнце высоко уже, скоро полдень будет. И вдруг он заметил, что с солнцем что-то случилось. "Что такое?! - вслух спросил Байтуган самого себя. - Солнце уменьшается?" Сразу вспомнил слова стариков: "Когда-то будет конец этому белому свету". Тогда маленький Байтуган не поверил словам дедушек, особого внимания не обратил. Вот сегодня сразу вспомнил. "На Земле жизни не будет?" - по его телу прошла дрожь, как будто холодной водой облили. И Ванюрка приметил, что вытворяет природа что-то нежданное и нехорошее - скукожился на передке телеги.
- Отец, гони лошадку! Почему это так быстро темнеть стало?
- Да и так поспешаю, сынок. Лошадку поберечь хочется. А что потемнело... Это пройдёт, пройдёт.
Солнце меж тем убавляло свою силу всё быстрее. Слыхал про такое диво мужик краем уха, а теперь вот и вьяв довелось поглядеть, как в погожий летний полдень на землю опускается вечерний сумрак.
Они уже выехали на полевую дорогу, когда от опушки отделился живой летучий лоскуток, приблизился к ним. Сова, опять та же окаянная сова! Птица близко облетела телегу, так блеснув глазами, что испуганно напрядала ушами Белогривка, а Ванюрка совсем запаниковал, закрыл ладошками лицо. Байтуган гикнул, замахнулся на сову вожжами, та отпрянула в сторону. А чёрная тень почти совсем наползла на солнечный диск. Откуда-то дохнул прохладный ветер, словно из этой прорехи на месте солнца. Лошадка встала, несмотря на все понукания...
* * *
- Да где они запропастились? Не забудились же в лесу, там мужик мой всякое дерево знает! А тут, как на грех, день в ночь обернуться норовит, сроду такого не видывали. Осто, Инмаре! - Сяськабей металась по горнице, не находя себе места.
- Ты, кен, сношенька, не нервничай. Никуда не денутся, воротятся. Тебе сейчас, в твоём положении, переживать нельзя, - утешала старая Марпа апай сноху.
- Да как тут спокойной быть, мама... Сына с собой увёз, а на улице, ты погляди, что творится - середь дня темно. Что только делается?
Марпа апай только перекрестилась трясущейся рукой. Немалый уж век она прожила, всякого навидалась, худого и доброго - но чтобы солнце в середине дня на небе как корова языком слизнула, такого никогда за всю её жизнь не бывало. Слышала она ещё от деда своего, девчонкой: мол, как солнце угаснет, жди светопреставления, миру конец за грехи. Всё это и она считала страшной сказкой, какою непослушных ребятишек пугают. А на деле-то сколько страху! И никто ничего не объяснит, не Сяськабея же спрашивать, у неё дорога от печи до порога.
Потёмки за окном ещё более сгустились - торжествовал не июль, а ненастный сентябрьский вечер. Марпа апай тихомолком творила молитвы, какие знала. А сноха, отворив дверь, вышла на крыльцо, не заслышится ли вдали знакомый скрип тележных колёс. Старуха оборотила лицо к киоту с тёмными ликами святых и вдруг услышала с крыльца отчаянный вопль снохи:
- Ма-ама!..
Марпа апай кинулась в сени, на крылечко - нет, нигде нет Сяськабея.
- Где ты, кен, куда подевалась? - воззвала она дрожащим голосом.
- Ой, мама... ой, мамочки мои! Оступилась я со ступенек, животом ударилась, - прозвучало снизу из сумерек. - Господи, спаси и сохрани... Больно как! Будто ножом режут...
* * *
"Светопреставление", кажется, откладывалось: с самого краешка превратившегося в чёрный диск солнца появился блистательный лучик. Он принялся теснить, выжигать чёрный уголь диска, на солнце опять стало невозможно глядеть незащищённым глазом. Мир словно вздохнул полной грудью, вновь расцвёл пестротой красок, с удвоенной охотой запели птицы. Затмение заканчивалось, и Байтуган с сыном повеселели.
- Прибывает, прибывает! - упоенно повторял Ванюрка, из-под руки вглядываясь в светило.
- Нельзя на солнышко долго глядеть, слепнуть можно! - оговорил Байтуган, он и сам слышал такой совет в своём детстве.
Уже на деревенской околице они почувствовали, как вовсю рассверкавшееся солнце посылает вниз присущий середине лета жар, будто и оно счастливо, отринув прочь поглотившую его пасть мрака. И лошадка прибавила прыти, завидев родную огородину. Только отчего же это никто воротину не отворяет, неужели столь уж перепуганы домашние мраком посредине дня, нос из дому высунуть боятся? Ванюрка скоренько юркнул в калитку и распахнул ворота настежь. Байтуган с беспокойством оглядел двор. Ни-ко-го. Не распрягая Белогривки, он заторопился в дом, за ним направился Ванюрка, тоже встревоженный непривычным безлюдьем. На крыльце Байтугана заставил обернуться стук банной двери, откуда показалась Марпа апай. Руки матери были окровавлены, на лице виднелась озабоченность.
- Мама, что-то в дому плохое случилось? - ноги Байтугана сделались ватными, он не узнал своего голоса.
- Ты, сын, давай не рассусоливай: самовар на столе горячий, отцеди ковшик кипятка, неси сюда, - мать говорила спокойно и твёрдо. И пояснила, посветлев лицом:
- Ещё сынка Господь в нашем дому прибавил...
* * *
По утренней прохладе Байтуган надумал мастерить пахталку - всегда ему складно работалось спозаранку. Сразу же, прикинув на глаз должную длину заготовки, примерился к нижнему краю дупла. Пила сноровисто впилась в свежее дерево - и вдруг пошла словно холостым ходом. Байтуган вгляделся: на зубья пилы налип птичий пушок.
- Вот незадача-то, - от расстройства покачал головою мужик. - Так и есть, поздно загнездовала провожатая-то наша, видать, в гнезде птенцы были, - он закончил распил, а оставшийся чурбак расколол надвое топором. Да, в дупле оказался птенчик, вернее, раскромсанный стальными зубьями кровавый комочек пера и мяса.
- Тьфу ты, лешак, всё-таки принял грех на душу! - Байтуган почесал затылок. "Пока Ванюрки нет, мертвого птенца куда-то надо бросить", - так подумав, он брезгливо ухватил останки мёртвой пичуги и забросил в самую гущину крапивы, буйно растущей вдоль забора - туда даже куры не совались. Настроение его испортилось, не стал делать пахталку.
* * *
Так и не повезло осиротелой сове ночной порою промыслить добычу. Впроголодь примостилась она на липовом суку на опушке леса, смежила круглые очи в полудреме, коротала темень, вцепясь кривыми шильями когтей. И в этом похожем забытьи всё тревожил птицу жалкий писк птенца, не поспевшего ещё встать на крыло, привычно поджидавшего мать с тёплым куском мяса в клюве. А когда небо на востоке заалело, голодная измученная мать, влекомая неведомой силой, направила свой полёт над полем в сторону чернеющих внизу человеческих обиталищ. Она уже когда-то побывала здесь, ведь в суслонах жита, в зерновых амбарах всегда можно закогтить полёвку, а возле огородов, если повезёт, словить и зайчонка. Но сегодня её звал в деревню не только и не столько голодный зоб, но ведомый всем матерям на свете зов вёл её, точно путеводная нить, к месту, где может отыскаться пернатое её сокровище. Понимала она это слепым голосом крови.
Сова присела на широко раскидавшем крону вязу, что рос во дворе Байтугана. Рассветный крик петуха в курятнике заставил её встопорщить перья, но с места не согнал. Там, внизу, громко вскрикнула птица. Незнакомая ей, но - птица! Может, её птенчик как-нибудь угодил в чужую птичью стаю? Он там? Не обижают ли его эти голосистые?
Сова спланировала к курятнику, влетела в широкий продух под его крышей. Громкое кудахтанье, истошный вопль петуха огласили утреннюю тишь, в курятнике поднялась катавасия. Не обнаружив своего малыша, сова так же неслышно, точно призрак, оставила в покое перепуганный курятник и направила свой полёт обратно к знакомому лесу.
Как при пожаре, панически металась Марпа апай возле потревоженного птичника, во весь голос взывая:
- Байтуган! Байту-гаан! Да проснись же ты, проснись!
Тот, заспанный, в нижнем белье вскочил на крыльцо.
- Ну, чего ты голосишь, мама, как под ножом?
- Да ведь куры... до единой курочки у нас пропали... - пояснила Марпа апай плачущим голосом. - Сам погляди, ни одной пеструшки не видать!
Байтуган заглянул в курятник. Насесты были пусты, а на земляном полу распластался без признаков жизни петух. Кур, действительно, будто шайтан скрал.
- Та-ак, если б зверь какой, он бы тут пуха-пера на перину натряс... - недоуменно поделился он соображениями с матерью. - Хорь, скажем, либо лиса... и не сезон им. Да они столько кур за раз не передушат, не унесут. Дела-а...
- И правда - ни пушинки, - оглядела курятник Марпа апай. - Куда ж запропастились они? Петух с чего-то пропал... А, во-он в углу, в соломку забилась пеструшка, живая будто, - старушка направилась к несушке.
- Ой, живая! - обрадовалась она. - Да надо поискать, покликать, авось, и другие найдутся. Чипа-чипа-чипа!..
Ещё несколько куриц показались из-под сарая, из бурьянов. Марпа апай задала птицам корму. И вскорости пеструшки собрались возле кормушки все до единой - кроме владыки гарема, петуха. Был кочет пёстр и жарок пером, заботлив к своим многочисленным подружкам, но годами уже не молод. И появление в курятнике неведомого крылатого страшилища довело его до разрыва сердца. Это и в птичьем мире случается. Падишах-петух не вынес неожиданного потрясения.
Байтуган всё поглядывал на разлапистый вяз. На душе у него от утреннего происшествия тоже было муторно. А вяз, как-никак, стоял на месте моления их рода. Жрецы обращаются в трудную минуту жизни к дереву, как символу их духовной опоры, веры. Всё вокруг священного древа ухожено, чисто выметено, и вяз точно чувствует особенное человеческое внимание, стоит гордо и статно.
"А не сова ли с утречка в курятник наведалась? - размышляет Байтуган. - Она ведь углядела, куда мы липу-то с её дуплом умыкнули. Может, и прилетела отомстить за своего малыша?"
Он отыскал в зарослях крапивы тельце птички и в огороде, в укромном углу похоронил, глубоко закопал обезображенного совёнка. И вроде, полегчало на душе.
* * *
...Пятый уже с сегодняшнего утра скворечник ладит Байтуган. Пилой пилит, топором рубит, молотком стучит, а в голове совсем другие мысли. Все думы о младшем сыне. Ему уже пять лет исполнилось. Бойким, здоровым растет. Но не говорит. Немым родился. "Почему так случилось? Если бы я не свалил ту липу, может быть, совсем по-другому сложилась жизнь у моего сына? А ведь Ванюрка не разрешал мне ее пилить. Не послушался. Упрямый всё-таки я. Почему тогда не послушался? А если пахталку унесу в лес и там оставлю?" - разные мысли лезут в голову Байтугана. Часто вспоминает он и о том, как исчезало солнце. К чему это было, не понимает. Младшего сына уже несколько раз возили к знахарям из соседних деревень. Каждый из них по-своему говорит. Кто-то обнадёживает, что мальчик впредь будет разговаривать, другие твердят, что он немым и останется. Кому поверить? И доктора мальчика проверяли. Все одинаково сомнительно покачивали головами: труден случай, труден. Но немота без глухоты не совсем уж безнадёжно...
Байтуган, когда уверился, что сынок, похоже, обречён на немоту, в утреннюю рань возносил горячие моленья инмару-богу под священным вязом. И тихомолком, мысленно просил прощенья у совы, которую, по упрямой дурости своей, обездолил...
В таких размышлениях, в долгой скорби своей Байтуган точно в тёмной яме. Прикосновение к ноге воротило на белый свет: стоит рядом Микаль, безмолвный его парнишка, ласково усмехается отцу. Затеплилась в отцовом сердце ответная улыбка.
- Сынок пришёл... А вот погляди-ка, ладно ли у папки получилось? - указал он ребёнку на скворечник, который действительно можно было назвать игрушкой: беленький, точёный, славно пахнет свежей древесиной.
Малыш в ответ потешно оттопырил большой палец: красота, мол, отец.
- Ах ты, шпингалет, дорогуша ты моя! Смекалистый растёшь, уже и на "большой" соображаешь... Эх, не беда бы наша с тобой! - отец обнял сына, пригорюнился. Присмирел и Микаль, будто разделяя отцову печаль, потом встрепенулся и... Отец не поверил ушам:
- Паа-па! Па-па! - впервые подал сын свой голосишко, вскричал звонко и перепуганно, указывая куда-то вверх ручонкой. Свету не звидел Байтуган от радости: сыну воротился голос, Микаль одолел немоту!
Отец поднял изумлённые глаза в направлении ручонки Микаля: на священном вязу сидела сова. В неурочное для неё время суток прилетела она неведомо зачем. Её жёлтые пронзительные очи глянули Байтугану прямо в глаза. И мужик почувствовал своим потрясённым сознанием: это она, это та самая птица, перед которой он столь необратимо, столь немыслимо жестоко виноват. Сова переступила на ветке, легко снялась с дерева, сделала широкий круг над Байтуганом и его сыном, над всем двором - и неспешно, редко взмахивая пёстрыми крылами, потянула в голубоватую дымку, туда, где острыми, как у пилы, зубцами деревьев, виднелся лес.
Байтуган из-под ладони долго, пока не растворилась в небе пернатая точка, провожал глазами сову. Затем, не говоря ни слова, будто в онемении, от которого только что избавила злая немочь его сына - низко, земно поклонился вслед улетевшей птице. Потому что всей своей верой в чудо, всей перенесённой своей мукой ощутил: это прилетело его прощенье. Прощенье и прощанье. Слёзы текли по его загорелому, истомлённому лицу.
* * *
Время подобно текучей воде. Вот уже и дедушкой кличут Ванюрку односельчане, и у него уже есть внучек - малый побег Микаля. Сейчас внук с дедушкой Ванюркой торопятся в сельский клуб - сегодня деревня празднует своё трехсотлетие. Не с пустыми руками идут старый и малый на мирское торжество. Под мышкой старик несёт пахталку. Штуку, которая в памяти его крепко связана с чёрным солнцем затмения. В своё время Ванюрка, не дедом ещё, много разузнал и потом рассказал внуку о столь редком природном катаклизме. А пахталка сделана из той самой липы, где было дупло, и в том дупле обитала сова с птенчиком. А липу эту спилил отец Ванюрки, погубив гнездо и махонького её обитателя. Подобным чуду было исцеление Микаля от немоты...
И подобным чуду были окрестные леса с их обитателями, которым Ванюрка отдавал больше двух десятков лет свою заботу. Стал он лесником, хранил леса от потравы, не давал хищникам в людском обличье обижать зверьё и птицу. Теперь ему это уже не в силу. И он несёт в музейный уголок клуба ту самую пахталку, которой сбивали масло. А с нею несёт он и собственную богатую событиями память о прожитом. Может, кому и пригодится...