Багдерина Светлана Анатольевна. Бояре: подземная одиссея

...Чернослов прислушался под дверью зала пиров царского дворца: ужин шел своим чередом - звенели кубки, ножи и вилки, ровным гулом доносились голоса, перекрывая переливы гуслей.

Лейтенант Ништяк его Черной Сотни, как придумали они называться, вопросительно глянул на него, но колдун, торжествующе усмехнувшись, покачал головой.

Чернослов был любителем театральных эффектов. Причем провинциальный ли это был театр, существующий исключительно молитвами актеров, или столичный баловень меценатов - безразлично. Чем эффектнее, чем театральнее - тем лучше.

Ну, какое впечатление могут произвести ворвавшиеся в сердце - или желудок? - замка посреди мирной трапезы солдаты в чужих доспехах?

Максимум - пара подавившихся, да и то не насмерть.

И Чернослов, самодовольно ухмыльнувшись в жиденькую, как суп бедняка, бороденку, щелкнул пальцами, и обе створки дверей, со скрежетом и визгом выдрав десятисантиметровые кованые гвозди петель из косяков, грохнули об пол.

Еще щелчок - и центральная люстра обрушилась с потолка на стол, давя и калеча гостей и хозяев...

Заклинание колдуна, направленное на моментальный разрыв цепи предполагаемой люстры, не найдя назначенной цели, закрутилось радужным колесом, засвиристело, пробило дыру в самой серединке расписанного под гжель потолка, и, ухая и рассыпая розовые и желтые искры, ушло в ночное небо.

Огоньки сотен свечей в зеркальных подсвечниках на стенах на мгновение нервно заколебались и снова выпрямились как стойкие солдатики.

Два человека за столом натужно закашлялись.

Кто-то одиноко захлопал в ладони и выкрикнул: "Браво!.."

- А кролика теперича из шапки достань, ловкач!..

- Не, пусть с веревками теперь хвокус покажет!..

- Ларишка, Ларишка, чего они говорят, ащь?.. - натужно закричала в ухо соседке старуха в жемчугах и синей парче.

- Хвокус, говорят, бабушка, с веревками надо показать!

- Какие такие веревки!!! Кролика давай доставай!!!

И под ноги колдуну полетела пригоршня медяков.

- А я говорю - с веревками! - и еще одна пригоршня мелочи, пущенная мощной рукой, осыпала его с ног до головы, оставив попутно на лице несколько маленьких круглых синячков с трехглавым орлом.

- Да кому твои узлы-веревки интересны, боярин Никодим!

- А твои кролики, боярин Порфирий? Не наелся ты, что ли?

- Пушть лучше ш платками, ш платками чего-нибудь ижображит!.. - посоветовала старуха.

- А кто вообще хвокусника пригласил на ужин? - перекрывая разрастающуюся ссору, раздался возмущенный голос царицы. - Что у нас тут - праздник какой?

- И верно, - сбавил тон сторонник веревок. - Чего это вы тут... Тут такое горе, беда практически, а вы как дети бестолковые... Что вам тут - праздник?

- И потолок зачем-то испоганил... - недовольно пробурчал второй спорщик.

- Несчастье, говорят!!! Гнать надо хвокусника!!!

- А-а... Это-то да... Это надо... Ладно, пошмотрели - и будет, - прошамкала смущенно любительница платков. - Штупай шебе, мил человек. Попожже приходи. Жавтра.

- А двери на место поставь, ловкач, - почти сердито указал царь.

- А то на кухне не накормят, пока двери назад не вернешь, я распоряжусь. Ну, не стой же на месте как болванчик. Наведи порядок и ступай, кому говорят, - махнула на самозваного фокусника как на муху рукой Ефросинья.

Чернослов стоял перед столами, там, где обычно выступали во время пиров скоморохи и престидижитаторы, и от растерянности не находил нужных волшебных слов.

С паническим гневом сообразил он, наконец, что теряет инициативу, и снова взмахнул рукой, яростно бормоча под нос отрывистые неразборчивые фразы - то ли заклинания, то ли ругательства.

За подсвечниками со звонким хрустом полопались зеркала, срезая и гася толстые белые свечи, и сразу стало темнее и страшнее.

- Я пришел... - грозно начал было он, но голос его утонул в раскатистом реве:

- Каков нахал, а! Пришел он тут! Воевода, Букаха, ты чего сидишь, смотришь? Выволоки-ка подлеца, да всыпь ему на конюшне, как ты умеешь!

- А вот я ему! - из-за стола, сурово насупив брови и поджав губы, начал подниматься военный, некрасивый, но здоровенный. - Пусть на себя теперь пеняет, скоморох! Ох, полетят сейчас клочки по закоулочкам! Ух, как я зол!..

- Попрошу в приличном обществе не лаяться, граф Рассобачинский!..

Кажется, где-то кто-то говорил что-то про какую-то инициативу?..

- Вы не поняли! - протестующее протянул чародей руки к аудитории. - Меня зовут Чернослов...

- МЕНЯ ЗОВУТ ЧЕРНОСЛОВ УЖАСНЫЙ И Я ПРИШЕЛ, ЧТОБЫ ПОКАЗАТЬ ВАМ ВСЕМ ГДЕ РАКИ ЗИМУЮТ!

- А-а, на речку... На речке я давно не была. Ш лета ужо поди. Во школько выежжаем? Не прошпать бы, Ларишка! Шпроши, Ларишка, шпроши!..

В коридоре, перекрывая гогот лейтенанта, мерзко хихикали солдаты.

- МОЛЧАТЬ!!! - взревел отчаянно колдун, стиснув кулаки и подняв к продырявленному потолку выпученные глаза. - Идиоты!!! Неужели не понятно!!! Это переворот!!!

- Я тебе дам - переворот... Я тебе сейчас покажу - переворот... Ух, как я...

Воевода Букаха вылез, наконец, из-за стола, обогнул его и, недобро покачивая головой, вышел на финишную прямую, ведущую к виновному в нарушении спокойствия и пищеварения честных людей.

Чернослов взглянул на него почти нежно: "Вот тебя-то мне и нужно..."

И, не произнося больше ни слова, ткнул кулаком в направлении настроенного на легкую победу воеводы и выкрикнул страшное слово.

Воздух перед ним лопнул, грохнул, взорвался каплями раскаленного свинца, и сбитый с ног ошеломленный, обожженный Букаха толстым гузном хлопнулся об пол и опрокинулся на спину, дрыгнув ногами.

- Убиваю-у-у-у-ут!!!.. - хрипло затянул было он, но, перехватив взгляд колдуна, тут же захлопнул рот и на всякий случай зажал его руками.

- Я!!! Не позволю!!! Издеваться!!! Над собой!!! - свирепо выкрикивал Чернослов, и с каждым словом со скамьи, сбитый ударом невидимого кулака, падал на пол или на стол кто-то из гостей. - Когда!!! Я!!! Говорю!!! Все!!! Должны!!! Молчать!!!..

- Стража! Стража! Ко мне! - привстал с места и тут же на всякий случай пригнулся царь Симеон. - Стража!!!..

- Ори, ори, - осклабился колдун. - Я с ними уже повстречался, и теперь они мне служат, а не тебе. А ты тут больше никто, старый дурак.

Моментально рассмотрев и тут же отбросив вариант ответа "сам дурак", Симеон гордо выпрямился и поправил съехавшую в переполохе набекрень корону.

Чернослов ткнул в его сторону пальцем, прошипел несколько слов, и головной убор лукоморских монархов приподнялся с головы Симеона сантиметров на десять, повисел несколько секунд в воздухе, словно оглядываясь, и быстро поплыл прямо в раскрытую ладонь колдуна.

- Эй, эй, постой, ты куда?!.. - кинулся было за ней царь, но непреодолимой преградой лег на его пути необъятный боярин Никодим, все еще барахтающийся, запутавшись в полах двух шуб, на полу.

- Царь теперь я, - демонстративно-медленно опустил Чернослов золотой венец на свою желтую лысину и презрительно вскинул голову. - А ты - плесень тюремная.

И тут то ли по непонятному сигналу, то ли просто соскучившись стоять просто так в коридоре, когда тут, в зале шло без них такое веселье, его солдаты ворвались и встали за спиной у колдуна угрюмой ощетинившейся железом стеной.

- Осмотритесь по сторонам, - злобно-издевательски обвел рукой стены зала Чернослов, обращаясь к жмущимся в ужасе и отчаянии к царю - единственному центру сопротивления - боярам. - Это все вы видите в последний раз. Я брошу вас в казематы, подземелья, тюрьму или что тут есть у вас для гноения непокорных, и вы сдохнете там, если я не решу казнить вас до того. Кстати, - пришла ему в голову неожиданная мысль. - Кто-нибудь знает, где у вас тут тюрьма? Желательно в уютном мокром холодном подземелье, полном крыс, плесени, гнили и мокриц?

- Я знаю! - забыв даже стонать, вскочил с пола Букаха. - Я покажу! Я давно говорил, что государству нужна железная рука! Что попало делается! Хватит! Развели тут... вертеп!..^[1] Вот таким должен быть истинный правитель Лукоморья! Не подумайте, что я подхалимничаю! Ненавижу подхалимов! Я ведь человек военный, простой - что думаю, то и говорю!

- Вот за это я военных и люблю, - ядовито ухмыльнулся в бороденку колдун и бросил командиру своего отряда:

- Тебе, Ништяк, кажется, денщика было надо? Вот, дарю. А остальных - в каталажку. Кончилось их время. Веди... как тебя? Козява?

- Букаха, - угодливо подсказал свежепожалованный денщик. - Но если вашему величеству угодно звать меня Козявой... Ха-ха... Очень остроумно... Я не против... Козява... Мне даже нравится... Большого ума человек... Государственного...

- Ты не против? - высоко подняв тонкие седые брови, расхохотался Чернослов. - Он не против! Ну, вот и хорошо, Козявка. Веди, да не споткнись. А то... как это ты тогда сказал? "Полетят клочки по закоулочкам?"

- Не извольте сомневаться, ваше величество - Бу... Козявка свое дело твердо знает. С младых ногтей в армии. Тут без дисциплины никуда. Без дисциплины в армии бардак. Я приказы выполнять...

- Заткнись, - поморщился Чернослов, щелкнул перед его лицом пальцами, пробормотал три непонятных слова, и Букахин рот мигом захлопнулся, как дверь на пружине, успев, тем не менее, прикусить язык.

- Болтаешь ты слишком много. Для денщика. Лейтенант ведь может и решить, что такой денщик ему не нужен, и отправить тебя к этим... в казематы...

Букаха в немом ужасе затряс головой, завращал глазами, замахал руками...

- Отныне ты будешь нем, как рыба. Пока я не передумаю. Понял? - холодно отмеряя слова как капли яда, покривил губы в брезгливой улыбке Чернослов. - А теперь иди отсюда.

Тем временем, солдаты пинками, тычками или просто волоком вытащили из-за разгромленного стола бывшее руководство страны, согнали в тесную кучу и, предводительствуемые трясущимся не то от страха, не то от радости, что все пока обошлось для него так удачно, Букахой, погнали всех по коридору к выходу.

Но тут Чернослову пришла в голову еще одна забавная мысль.

- Стоять! - приказал он, и толпа пленников, налетев на бронированную стену солдат, в испуге остановилась.

- Я думаю, не будем откладывать тело в долгий ящик, - осторожно, как будто в предвкушении чего-то долгожданного и радостного, потер Чернослов костлявые желтые руки и обвел цепким взглядом толпу лукоморской знати. - Ты, - он ткнул пальцем в царицу, - Ты - Ефросинья.

- Попрошу мне не тыкать, - гордо вскинула та голову.

- Ты - Симеон, - не обращая внимания на ее тираду, указал он на царя.

- Очень хорошо. А ты, - он кивнул на краснощекую девушку лет семнадцати, испуганно жавшуюся к Ефросинье, - Серафима.

- С-сераф-фима, - не сводя глаз с колдуна, как кролик с удава, кивнула та.

- От меня не скроешься, - удовлетворенно кивнул он. - Вы трое будете содержаться отдельно. В башне. Потому что вас ждет особая участь.

- Серафимушка!.. Доченька моя!.. Пустите ее!.. - рванулась Конева-Тыгыдычная к девушке, но стража отшвырнула ее.

- Старается защитить чужую девчонку... - деревянно улыбнулся колдун. - Как благородно... Как мило... Гоните их дальше, чего встали! Крысы в подвале проголодались! А этих троих - в самую высокую башню дворца! И глаз с них не спускать!

Вечером, перед закатом, как всегда, народ собрался на дворцовой площади перед помостом, чтобы послушать известия и прогноз погоды на день грядущий. Но вместо глашатая со свитком и его ассистента со стаканом прозрачной жидкости, не исключено, что воды, на деревянный скрипучий настил вышел в полном составе государственный академический оркестр - все сто тридцать восемь ложкарей, рожечников, балалаечников, трещоточников, гармонистов и заслуженный гусляр-виртуоз, да еще девки-плясуньи в черных и белых сарафанах со своим хахалем в красной поддевке, по-иноземному, солистом.

Музыканты степенно расселись по принесенным ими же многоэтажным скамьям чуть сзади и долго и тщательно настраивали инструменты.

После того, как стих последний перестук, перезвон и перегуд, плясуны вышли вперед, и седовласый слепой гусляр гулким басом объявил со своей банкетки:

- Музыка народная. Слов нет. Хоровод "Лебединое озеро".

...Набранная из жителей близлежащей слободы артель землекопов, покачивая головами и прицокивая языками, как будто даже несколько кругов по размеченной территории не могли заставить их поверить собственным глазам, окружила капрала Надыся.

- Такую большую яму? И такой глубины? И за два дня? - изумленно вытаращивая глаза с началом каждой фразы, как бы подчеркивая невероятность того, что только что услышал и теперь должен повторить, проговорил назначенный самовыдвижением артельщик, шорник в свободное от копки ям время, наваливаясь на выданный ему шанцевый инструмент лопату.

- Да, а что? - непонимающе уставился на них капрал.

- Во-во, - потыкал большим пальцем в группу поддержки артельщик. - Слышал, что народ говорит? На три недели! Не меньше!

- Да ты чего, мужик, с ума сошел?! На три недели?! - капрал покрутил пальцем у виска под шлемом для наглядности и полного донесения до адресата своей мысли. - Да его величество приказало за два дня это сделать! На какой такой ляд вас иначе столько сюда понагнали, а?

- На какой? - заинтересованно взглянул на него артельщик.

- Что работали, а не языками мели!!! - рявкнул капрал. - А ну, быстро взяли лопаты в руки и стали копать!!! А то я вас всех!!!..

- Поняли, - пожал плечами артельщик. - Уже взяли. Уже копаем.

Он обернулся на копарей, воткнул лопату в землю и обратился к ним:

- Ну, что, мужики. Боярин говорит - копать надо. А раз боярин говорит - значит, так оно и есть.

- А коль готовы, сердешные, то айда, на раз-два-взяли.

Мужики торжественно кивнули, положили лопаты и стали доставать кисеты с самосадом.

- Э-э-эй!!! Вы чего!!! Вы чего это делаете!!! Я вам приказал работать!!! - от удивления и возмущения капрал захлопал по бокам руками, как актер, изображающий курицу, и разве что не подпрыгивал.

- Как - чего, боярин? - с недоумением окинул его взглядом артельщик Данила. - Ты ж сам сказал, что работать надоть. А какая ж это работа, ежели ее с перекура не начать? Скажите, мужики!..

- Никакой, - обреченно покачал мужичонка с рыжей бородой справа от него.

- Удачи не будет, - охотно пояснил длинный жилистый землекоп рядом с ним.

- Не пойдет работа, боярин, хоть ты плачь, - предсказал его сосед, уже с дымящейся самокруткой в прокуренных усах.

- Фольклорный традиций такой, - пожал плечами начитанный Данила. - Что по-лукоморски значит "народный обычай".

- Проверено, - подтвердила вся артель в голос.

- Ну, раз проверено, - с сомнением протянул капрал и обвел своих поднадзорных настороженным взглядом. - Тогда курите. Только быстро.

- Само знамо, боярин, - оживились артельщики, и со всех сторон защелкали кресала.

Перекур через двадцать минут быстро закончился, и артель, поплевав на мозолистые ладони и покряхтев еще раз насчет огромности предполагаемой ямины, принялась за работу и проработала целых пятнадцать минут.

- Чего встали? - грозно встрепенулся задремавший было под помостом Надысь. - Работать, работать!..

- Ага, работать, боярин! - жалобно проблеял мужичок с рыжей бородой.

- А сам-то ты пробовал тупым струментом работать, а? - поддержал его мужик в синей рубахе.

Капрал в своей жизни не работал тупым инструментом, равно как и острым, и гордился этим.

- Эй, честной народ, слыхали - боярин велел струмент наточить! - громовым фальцетом крикнул синерубашечный.

- Шабашь работу! Айда точила искать! - авторитетно приказал Данила и, подавая личный пример, бросил лопату на землю.

- Айда! - мужики, как чрезвычайно степенные, но целеустремленные тараканы, побросав лопаты, потянулись в разные стороны.

- Точила искать, - вежливо пояснил ему артельщик. - Лопата ить - струмент тонкий, ее чем попало точить - только портить.

- Ее точить - особые точила нужны, - авторитетно подняв к небу желтый от табака указательный палец, заявил жилистый.

- Или у тебя лопат - целая лавка? - ехидно поинтересовался рыжебородый.

- Н-нет... - растеряно признался Надысь. - А сколько вам времени надо, чтобы нужные точила найти?

- Так ить не каждое подойдет, - извиняясь, развел руками Данила. - Тут ить от металла зависит...

- Да, боярин. Только так. Что мы, врать, что ли, будем, - обиженно надулся артельщик.

- НУ ТАК ЧЕГО ВЫ ТОГДА СТОИТЕ???!!! Ищите свои точила БЫСТРО!!! И НЕ ПЕРЕПУТАЙТЕ!!!..

Через два часа, повозив, пока не надоело, кто бруском, кто напильником, а кто наждачной шкуркой по своей лопате, с довольным видом резво принялись они за работу, радостно приговаривая, как славно им работается остро наточенным инструментом.

Убаюканный их речитативом, капрал присел под помостом, навалился на опору и закрыл глаза.

Он еще не догадывался, что остро наточенным инструментом мужикам будет славно работаться еще ровно десять минут.

В начале одиннадцатой Данила, с сожалением прищелкнув языком, опустил лопату и позвал Надыся:

- Чего еще? - обуреваемый тревожными предчувствиями, подскочил капрал, пребольно ударившись спросонья о настил.

- Грунт твердый пошел, - ткнул артельщик лопатой себе под ноги.

- Десять минут!!! - прорычал Надысь и яростно зыркнул на шарахнувшихся от него артельщиков.

- Полчаса, не меньше... - виновато пожимая плечами, попросил Данила.

Через пятнадцать минут после начала работы смазанными лопатами мужики ушли на обед.

После обеда - на перекур, чтоб лопаты прогрелись.

Через двадцать минут после перекура - шлифовать черенки.

Через десять минут после шлифовки черенков - шкурить плечики лопат, чтоб ноги не соскальзывали от смазки.

После ошкуривания - снова на перекур, чтоб почва осела.

Через двадцать три с половиной минуты после перекура - менять расшатавшиеся гвозди.

Несчастному, запутанному капралу начало казаться, что ничего в мире более сложного, чем выкопать лопатой яму, нет, не было, и вряд ли когда-нибудь еще будет придумано.

Через пять минут, без предупреждения, мягко ступая синими с серебряным шитьем яловыми сапожками по раскуроченной брусчатке, к нему подошел Чернослов.

- Это что? - раздалось над головой Надыся знакомое злобное шипение, чуть не отправившее его без пересадки из сна простого в сон вечный. - Что это, по-твоему, я спрашиваю?

- Так точно! Никак нет! Не могу знать! - оттарабанил капрал, вскакивая и раздирая на ходу измученные очи.

- Не могу знать? - сладким ядом сочился ему в уши шепот колдуна. - Не могу знать? А чем ты тогда тут занимаешься, а?

- И это ты называешь "полным ходом"?!.. - шепот сорвался на визг. - Это ты называешь - "идут"?!..

Град ударов обрушился на застывшего по стойке "смирно" Надыся.

Мужики, привлеченные нежданным развлечением, прекратили работу и как бы невзначай всей артелью подтянулись к месту разбора полетов.

- Да ты у меня сам сейчас лопату в руки возьмешь, мерзавец! Пошел прочь! Ты разжалован!!!..

- Это вы, боярин, зря так, - степенно выступил вперед Данила. - Он за нами хорошо присматривал, всё работать заставлял, ни спуску не давал, ни роздыху.

- Эт верно, - подтвердил белобрысый парень. - Чистый зверь, ваш солдатик.

- Работать?! - Чернослов снова перешел на шипение, как испаряющий последнюю эмаль чайник. - Это вы называете - "работать"?!..

- Так ить тяжелые работы-то, боярин, - развел руками мужик в синей рубахе.

- За такую непосильную работы прибавить бы надо, хозяин, - с прозрачным, как слеза артельщика, намеком пошуршал пальцами о палец Данила.

- Ах, вот оно что?.. - глаза колдуна склеились в две едва различимые щелочки. - Так выслушайте теперь меня. К лешему крепеж! Или к завтрашнему дню здесь будет яма, какую мне надо, или ваши могилы! ПОНЯТНО???!!!

- Так ить, ежели как попало копать, без крепежа, стенки потом осыпаться могут! - протянул к Чернослову руку Данила в попытке образумить недалекого заказчика.

- Осыпаться?.. - по бескровному перекошенному злобой лицу колдуна скользнула змеей улыбка, и он едва слышно пробормотал себе под нос: - Хм... Осыпаться... А что... Это даже забавно...

- Вы меня поняли? - угрожающе склонил он голову набок.

- Приступайте, - удовлетворенно кивнул он. - Надысь, будешь ворон считать - шкуру спущу!

- Дурак... - презрительно скривился колдун, повернулся и быстро зашагал прочь.

Капрал, проводив взглядом спину удаляющегося начальства, обернулся на мужиков и оглядел их с озадачившей даже его самого смесью ненависти, удивления и благодарности.

- Ну, чего вылупились! - замахнулся он на них пикой. - Работайте, работайте! Слышали, что сказало его величество? Вам что, жить надоело? Так это он мигом!..

- Ну, если вы вопрос ставите таким образом... - развели руками мужики. - Тогда, пожалуй, можно и начать работать.

К вечеру была вырыта яма десять на десять метров и глубиной семь.

Капрал заглянул в нее, посветив себе факелом, и удовлетворенно кивнул головой:

- Сейчас, сейчас, боярин, - отозвался Данила. - Только земельку притопчем...

Артельщики переглянулись, не сговариваясь, положили лопаты и быстро присыпали их сверху толстым слоем рыхлой земли.

"Ночью вернемся и заберем, чего добру пропадать", - была одна, ровно пришедшая под гипнозом мысль, - "А завтра хоть трава не расти. Шибко надо им будет - еще выдадут".

- Ну, мужички, пошабашили - и по домам, - степенно и громко, чтобы было слышно наверху, объявил артельщик.

И народ с чувством выполненного долга потянулся к лестницам, а капрал - докладывать Чернослову лично, как тот и велел.

Выслушав доклад, колдун отпустил Надыся, не сказав ни слова, и сразу после этого кликнул Ништяка.

- Яма практически готова, - странно улыбаясь, сообщил он лейтенанту. - Переводите пленных.

- Пусть поужинают, - кривовато усмехнувшись, разрешил колдун. - В последний раз.

- Мы что, их в этой яме?.. - Ништяк живописно захрипел и чиркнул себя большим пальцем по горлу.

- Нет... Да... Не сразу... - похлопал его по руке Чернослов. - Пока просто перестаньте кормить. Посетителям тоже не разрешайте. Вокруг выставьте охрану.

Лейтенант откозырял и ушел, а Чернослов достал свой устроитель, снова полюбовался благородным блеском и оригинальной фактурой крокодильей кожи обложки, золотом пера и тонкой работой чернильницы, и бережно вычеркнул еще один пункт плана: "3 октября. 17:45. Начало ужасного и показательного конца местной элиты (кроме царской семьи, оставить на попозже)".

Естественно, глубокие мрачные подземелья были проверены временем и надежны, как бабкина печь, но где в этом артистизм, где полет фантазии, где урок мирному населению? Какое от них удовольствие, наконец? Конечно, Костей с ним бы не согласился и, попадись он его недоброму величеству в споре под горячую руку, он сам бы рисковал закончить свои дни в каком-нибудь глубоком и мрачном подземелье, но здесь и сейчас Костея не было. Он сам был царем, хоть и на несколько дней, и в кои-то веки мог делать что хотел, и как хотел. В конце концов, что толку от власти, если ты не можешь поступать так, как вдруг захочется твоей левой пятке?

К тому же, погребение заживо - это так забавно...

Не успели узники подчистить последним куском хлеба из деревянных тарелок мутно-серую баланду - то ли от ужина недельной давности осталась, то ли поросята не доели - как отряд своих же родных лукоморских дружинников, но с неподвижными, отстраненными лицами и пустыми глазами, аж мурашки по коже - под командованием пришлого офицера в чужих доспехах пришли за ними и приказали собираться в путь.

Путь их, впрочем, оказался недолгим и закончился, не успев толком начаться, на краю глубокой черной свежевырытой ямы, с огромной горой рыхлой земли с одной стороны и шаткими лестницами до самого дна - с другой.

По приказу офицера дружинники окружили пленников, деревянно подняли пики и стали медленно надвигаться на испуганных людей.

Выбор их был очевиден: или спуститься в яму по лестнице самим, или быть туда сброшенным.

Через пять минут по такой же отрывистой односложной команде дружинники ухватились за рога лестниц, быстро вытянули их наверх и зашвырнули на отвал.

- А мы?.. - закричал кто-то снизу. - А как же мы? А нам-то что тут делать?..

- Вы-то? - заржал лейтенант Ништяк. - Вы тут жить теперь будете.

- Его величество царь Чернослов Ужасный сказал, что для примера. Что народец местный будет сюда приходить, и на вас смотреть, как на зверей.

- Вопите, вопите, - раздраженно плюнул в яму лейтенант. - Недолго вам вопить осталось, помяните мое слово.

Отдав короткий приказ пятерым караульным никого не впускать, никого не выпускать, довольный собой лейтенант уже ушел отдыхать и забрал остальных дружинников с собой.

Стих вдалеке топот сапог по уцелевшей брусчатке, и воцарилась нервная тишина.

- Ну, что, бояре и боярыни... Вот и всё... - проговорил, наконец, кто-то замогильным голосом. - Пришла наша смертушка, и даже могилку-то рыть не придется, земелькой сверху присыплють - и всё тебе тут...

- А ты чего думала, боярыня Варвара, что тебя сюда для острастки посадили, чтобы ты вдругорядь сплетни по городу не разносила?..

- Это кто сплетни разносит, глаза твои бесстыжие? Да ты на женушку свою разлюбезную погляди! Это не их ли с боярыней Серапеей за глаза сороками называют? А за какие бы это такие добродетели-то, а? Да я по сравнению с ними...

- Ты на себя погляди, боярыня Варвара, чего ты на нас-то...

- Што ты орешь, глухая я, што ли? Ты шама определишь, што говоришь - то брошила, то не брошила, а потом ори на бабушку-то!..

- Да что ли я на вас, бабушка, ору - я же ору оттого, что вы глухая, как пень, аж перед людями неудобно!

- А вы, боярин Никодим, на мою бабушку-то не кричите, на свою кричите!

- Да кто такой ваш Трувор - конюхом у Синеуса служил, кобылам хвосты крутил!

- Да тихо вы!!! Завелись, языки без костей, мелют что попало, закрути тебя в полено! Аж в ушах звенит! Тут и без вашей ругани тошно! Спать лучше ложитесь все, а утро вечера мудренее...

- Это тебе, граф Рассобачинский, на земле спать привычно - у тебя отец углежогом был, в землянке на болотах жил, там и сверху, и снизу текло. И фамилия твоя настоящая - Собакин. А нам, истинно родовитым боярам, чей род от Синеуса ведется...

- А ты своим высоким родом в морду-то мне не тычь, боярыня Варвара! У самого распоследнего свинопаса предков ничуть не меньше, чем у тебя, только пока твои дармоеды записывались, наши работали! И титул моему отцу за заслуги перед короной даден, а Синеус твой - конокрад!

- От трудов праведных, что ли, ряху-то такую отрастил, а?..

- И фамилие его - Шабакин, иштинное шлово, шама только што шлышала!..

- А, да ну вас всех! - лишил вдруг всех единственного доступного удовольствия дворянин из народа, махнув невидимой в темноте рукой. - По мне, так хоть всю ночь тут простойте стоя да языками метите. А я спать пошел.

И он завернулся в соболью шубу и опустился на землю, раздвигая крутыми боками товарищей по несчастью.

- Надумаете ложиться - валитесь ко мне. В куче теплее. Привыкайте, благородные, - прогудел он из глубины шубы, поворочался, устраиваясь поудобнее, и затих.

Не прошло и минуты, как он начал кряхтеть и ёрзать, а потом и откровенно возиться, бормоча что-то нечленораздельное.

- А всё-таки я не верю, чтобы граф Рассобачинский из углежогов вышел, маменька. Высокого он рода, хоть что тут пусть говорят, - громким шепотом пришла к неожиданному выводу самая младшая Конева-Тыгыдычная.

- А я историю такую читала, маменька. Одну девицу, чтобы проверить, принцесса ли она или простая герцогиня, положили спать на двенадцать перин, а на самый низ подложили горошину. И она ее почувствовала.

- Ну, у меня же горошины не было, а мне интересно стало, правда ли он из простого народа вышел... По его лицу-то не скажешь... И по манерам... Ну и, когда он ложиться стал, я туда, где он устраивался, карандаш и кинула...

- Карандаш?!.. Карандаш?!.. - возмущенно возопил граф, вынырнул из шубы и, яростно извиваясь, зашарил руками по земле. - Да там целая дубина! Меня ей все равно, что отходили! Все бока в синяках!..

- Вот видишь, я же говорила, настоящий! - обрадовано зашептала боярышня. - Вот и та принцесса тоже...

- Карандаш?!.. Карандаш?!.. По-вашему, это - карандаш?!..

По ногам рядом стоящих с глухим стуком прошлось нечто, вырванное из-под массивного тыла графа.

- Ты что, Рассобачинский, с ума там посходил?.. - сердито прозвучало со всех сторон во тьме.

- У меня... Это... это... Это лопата!!! - восторженным шепотом провозгласил не верящий своим пальцам Рассобачинский. - Клянусь жизнью - это лопата!!!

- Ну, не дорого же твоя клятва стоит... - кисло проворчал кто-то справа, но воодушевленный нежданной находкой Рассобачинский только отмахнулся:

- Не время киснуть, боярин Селиверст! Время действовать!

- Да я дело тебе говорю! Этой лопатой мы пророем путь к свободе!

- Засыплем себе могилу, ты хочешь сказать? - мрачно уточнил боярин Никодим.

- Дяденька Никодим, а я вот историю одну читала, там один тоже граф из своей камеры подкоп сделал и сбежал! Десять лет рыл!

- Верно, Наташенька! - обрадовался граф неожиданной поддержке. - Мы сделаем подкоп!

- Ты чего, Рассобачинский, тоже книжек начитался? - снисходительно хохотнул боярин Никодим. - Сколько лет, говоришь, Наташа, тот чудак копал?

- Десять! - быстро подсказала за нее Арина, ее старшая сестра, обеспокоенная, что обсуждение великих дел проходит мимо нее.

- Врет, плутовка! Какие дешять! Ей вше тридшать дашь!

- А вот и не тридцать, боярыня Серапея! - обиделась Арина. - А двадцать пять с половиною!

- Какая ражница! Вще равно в девках щидишь ить еще?

- Не встретила пока героя своего романа, вот и сижу, - надулась Арина - не столько на вопрос, сколько на то, что в последние восемь лет слишком часто приходилось на него отвечать. - А за немилого-постылого я ни ногой не пойду, и не уговаривайте.

- Тебя не я уговаривать должна... - начала было объяснять положение вещей старая сплетница, но, к облегчению запунцовевшей боярышни, ее прервали.

- А я еще что-то нашла, смотрите! - раздался радостный шепот Наташи почти от самой земли.

- И я, кажись, на чем-то таком стою... - поддержал ее боярин Порфирий. - Нука-ся, нука-ся... Ну-ка, матушка, отойди-ка в сторонку!

- И у меня, кажется, под ногами что-то перекатывается...

Быстрые раскопки на дне их тюрьмы принесли узникам двадцать лопат и три ломика.

- Вот это дело, - довольно взвесил в руках заступ боярин Порфирий. - Ну, Рассобачинский, коли ты такой умный, говори, куда копаем.

- А че это я-то? - надулся граф, как мышь на крупу.

- Ну, это же у тебя отец углежогом был... А мы-то уж и забыли, которым концом лопата в землю-то втыкается... - не преминул громко напомнить боярин Никодим, чтобы все слышали и никто не забывал.

Граф грязной рукой поскреб в лысеющем затылке, раздумывая, уесть супостата или просто обидеться, но мужицкая закваска взяла свое. В такое время не ссориться надо, как какой-нибудь там аристократ, у которого предков больше, чем тараканов на кухне, а делом заниматься, подумал он, и решил мелкое сведение счетов оставить на потом.

- Отвал они там сделали, - ткнул он рукой в невидимую в темноте сторону - скорее, для себя, чем для своей артели. - Значит, народ, как этот супостат говорил, с той стороны ходить не будет, и никто не будет. А ходить они будут здесь. Значит, подкоп надо с этой стороны и рыть, чтобы сверху его не видать было. А теперь, у кого заступы - сюда подходи, у кого совки - землю после нас отбрасывать будут, а баб... женщины должны ее ровным слоем по дну разносить, чтобы, когда рассветет, сверху не заметно было, что мы копали.

Графу пришла в голову одна полезная мысль. Он задрал голову и крикнул:

- Часовой! Эй! Часовой! У тебя штаны горят и шапка светится!

Когда до них не долетело даже традиционное, родное, как березовый сок, "сам дурак", Рассобачинский набрался смелости или наглости и позвенел лопатой о лопату.

- Ты чего расшумелся, граф? - испуганным шепотом спросила его Конева-Тыгыдычная. - Услышат ведь!..

- Лучше пусть сейчас услышат, чем когда копать начнем, - уверенно пояснил Рассобачинский.

- Думаешь, они еще там? - приглушив, на всякий случай, голос, шепнул боярин Порфирий.

- Там... Куда они денутся, долдоны, - брезгливо поморщился граф. - Эх, ну и гадина же, это Чернослов... Таких дружинников испортил... Им сказано стоять и никого не выпускать - они от приказа ни на шаг не отступят, хоть ты тут песни пой, хоть танцы пляши, только наружу мимо них не лезь. Хотя сейчас нам это только на руку. Правду бают, нет, видать, худа без добра. Пока они стоят, истуканы истуканами, нам и за работу приняться можно.

- Ну, ты прям стратег, - благоговейно покачал головой боярин Никодим.

- А то... - довольно расплылся в улыбке граф и "отца-углежога" ему простил.

Поплевав на ладошки, Рассобачинский закатал рукава своей собольей шубы, крытой шатт-аль-шейхской парчой стоимостью в одну крестьянскую усадьбу за метр, сдвинул на затылок высокую горлатную шапку, и со смачным кряхтением вонзил заступ в стену.

И, наплевав на старую, надоевшую до судорог игру "кто благороднее", вырвалось у него еще не забытое, мужицкое:

Земляные работы закончились для лукоморской аристократии нежданно-негаданно перед самым рассветом.

Лопата боярина Порфирия внезапно звякнула обо что-то твердое и высекла искру. Дальнейшие лихорадочные раскопки под охи, ахи, советы и предположения всей братии за спинами ударной группы открыли каменную кладку, и наступил звездный час троих с ломиками. А потом еще троих.

Ломики всегда были гораздо выносливее тех, кто ими орудует.

Особенно если эти те до сих пор тяжелее кошелька в руках ничего не держали.

Но когда первые лучи солнца закрасили восток бледным оттенком розового, раствор под напором узников, напролом стремящихся на свободу как лосось на нерест, сдался, и первый камень был торжественно извлечен из своего гнезда и передан по цепочке из лаза под открытое небо.

Дальше дела пошли веселее, и к моменту смены караула в невидимой стене, все еще, скорее, по инерции, преграждающей им дорогу к свободе, образовалась дыра размером с крышку погреба.

Радостная весть летним ветерком пробежала по подкопу, вырвалась наружу и взорвалась едва слышным, но дружным "ура".

- Ну, что, - потер стертые в кровь руки Рассобачинский и повернулся в сторону соседней, гордо пыхтящей и отдувающейся фигуры, - Синеусовичи и Труворовичи... Привел вас таки к свободе Собакина сын! Не будете больше морды воротить, а?

- Кто ж еще может высокородных из ямы вытащить, как не человек из простого народа!..

- Не попомни старых обид, граф Петр Семенович...

- Да ладно, я уж и забыл... - скромно повел толстым плечом удовлетворенный Рассобачинский. - Добро пожаловать! Прошу!

- А куда просишь-то хоть? - вытянул шею боярин Никодим.

- Сейчас главное - не куда, а откуда, - мудро заметил граф. - Скорей. Надо торопиться. Женщин и девиц пропустите вперед!

- Их вперед, говоришь, а сам-то куда? - безуспешно попытался ухватить его за край кафтана боярин Абросим.

- Должен же им кто-то руку подавать? - невозмутимо соврал Рассобачинский и, тяжело кряхтя, стал протискивать свою графскую фигуру в ставший вмиг отчего-то узкий пролом.

Когда совсем почти рассвело, и в яме оставалось человека два-три, черных и грязных, как очень большие кроты в собольих шубах, поспешно втягивающихся в подкоп, пришла смена караула.

Капралу Надысю, перебравшему накануне черносмородинной настойки, найденной в одном из чуланов, отчаянно не хотелось вставать в такую рань, когда само солнце еще толком не проснулось, тем боле, что на посту стояли не его солдаты, а заколдованные из аборигенов, но службист-лейтенант объяснил ему доходчивым языком пинков и зуботычин, что на его место покомандовать много желающих найдется, только свистни, и капрал встал.

Бормоча проклятия в адрес лейтенанта, бояр, их жен, детей и прочих потомков до седьмого колена, местных солдат, называемых почему-то дружинниками, хотя, был он абсолютно уверен, встреть они его во вменяемом состоянии, дружить они ему вряд ли предложили бы, капрал пошел в караулку. Так же пинками поднял он десять черносотенцев - лейтенант сказал, в первый день поставить своих - и двинулся с ними к яме-тюрьме, поеживаясь от утреннего холодка, подергиваясь от не менее утреннего похмелья, и с возрастающим с каждым шагом раздражением думая про тех, кто в яме.

Так им и надо, этим аристократам. Пусть мерзнут. Пусть мокнут. Пусть голодают. Честные люди из-за них вынуждены подниматься в такую рань и переться аж через весь двор и всю площадь, только для того, чтобы убедиться, что они все еще живы, а они там...

Дружинники стояли с каменными неподвижными лицами на тех самых местах, куда он вечером сам их поставил и смотрели в разные стороны, чтобы никто не приблизился незамеченным, а за спиной у них было пусто.

Лишь грязная тень мелькнула на дне ямы и пропала - то ли девушка, а то ли виденье.

- Где?!.. Куда?!.. Почему?!.. - метался по краю ямы в панике Надысь, а за ним наблюдали пятнадцать пар глаз - пять бесстрастных, и десять - все более тревожных, понимающих, чем им может грозить исчезновение пленников в первую же ночь.

- По-моему, там подкоп! - наклонился, выгнул шею и прищурился один из солдат.

- Откуда там подкоп! Это эти, - его товарищ кивнул в сторону дружинников, - их отпустили!

- Они не могут их отпустить! Они не могут сделать ничего, что мы им не приказали!

- Капрал, там, на куче земли, лестницы! Давай их спустим и осмотрим!

- Спускаем! Лестницы! Живо!!!.. - заорал Надысь, и кинулся выполнять свое же распоряжение во главе со своей десяткой.

Солдаты чуть не на четвереньках моментально взлетели на отвал, схватили лестницы и потащили было их к свободным краям ямы, но капрал впал в истерику.

- Стойте! Спускайте прямо тут! Мы их упустим! Спускайте!!! Спускайтесь!!!

Паника передалась и его десятке и, едва упору лестниц коснулись дна, солдаты как муравьи прытко поползли вниз.

Разгребая перед собой землю отвала, он вскарабкался на самый верх и, чтобы не терять время, решил съехать до верхних рогов лестницы на спине.

Он не учел, что поднятая им же самим суматоха передалась не только его солдатам, но и отвалу. И тот, очевидно, тоже решил, не теряя времени, съехать до лестницы.

Мягкая гора еще рыхлой, но не ставшей от этого менее тяжелой земли нежно снесла капрала на самое дно, сняла с лестницы не успевших добраться до конца солдат и бережно накрыла их своим холодным бурым одеялом толщиной в несколько человеческих ростов.

Занавес сырой земли опустился за беглыми боярами, и они оказались в полной темноте.

Вернее, оказались бы в полной темноте, если бы не голубоватая склизкая плесень на влажных каменных стенах обнаруженного ими подземного хода. Она светилась тошнотворным призрачным светом, придавая всем лицам нездоровый оттенок трехнедельного покойника. Что оптимизма тоже не добавляло.

Влажный воздух, пропитанный за невесть какие столетия ядовитым светом, слизью и миазмами, казалось, жил своей самостоятельной жизнью, перемещаясь удушливыми клубами по коридору и липко ощупывая все на своем пути.

Под ногами хлюпала с некультурным причавкиванием жидкая грязь, неохотно отпуская из своих глинистых объятий сапоги и ботинки появившихся вдруг из ниоткуда давно забытых ей человеческих существ.

Голоса бояр приглушенно перекатывались от стены к стене длинного коридора, такого угнетающе темного и враждебного в своей неизвестности, что их прошлая темница начинала казаться им почти родной и приятной.

- Ну, и кто знает, где мы теперь оказались? - посмотрев налево, потом направо, как примерный пешеход при переходе дороги, поглядел затем почему-то на графа Рассобачинского боярин Абросим.

- В каком-нибудь подземном коридоре, - авторитетно пояснил для особо сообразительных граф. - Под землей.

Его ответ привлек к нему внимание общественности и автоматически подкрепил его славу эксперта по чрезвычайным ситуациям.

- И куда нам теперь двигаться? - поинтересовался боярин Порфирий с полной уверенностью, что услышит сейчас ответ.

- Направо, - не колеблясь, заявил Рассобачинский. - За мной!

- А почему это за тобой? - раздался из темноты недовольный голос боярыни Настасьи, решившей раз и навсегда положить конец возникшей не к месту нездоровой графомании. - Мы - Синеусовичи, нашему роду семьсот лет, и должны высокородные все за нами идти...

- Нет, за нами, если уж на то дело пошло! Мы - Труворовичи, и наш-то уж род подревнее и познатнее вашего будет!..

Теперь, когда дальнейшие действия были предельно ясны, почему бы не восстановить статус-кво?

- Да кто такой этот ваш Трувор? Вор и разбойник с большой дороги!

- На своего Синеуса, лакея подагричного, посмотрели бы лучше!..

- Да предка нашего Синеуса на царство звать приходили три раза!..

- Да только Трувора Одноглазого выбрали царем-то, не вашего неудачника!..

- Что Трувора царем выбрали поперед нашего предка Синеуса, бабушка!

- Што?!.. Трувора - тшарем?! Не тшарем - княжишкой удельным в лешу медвежьем, и то он дольше пяти недель на троне не продержалшя - в карты его продул!..

- Да ты ничего про наш род не знаешь, боярыня Серапея - так помалкивала бы, не позорилась перед родовитыми-то! Не в карты, а в домино, и не пять недель, а семь с половиною, и медведей там отродясь...

- Это не мы, это ты ишторию не жнаешь, Труворович...

Не дожидаясь окончания благородной дискуссии граф во втором поколении Рассобачинский, он же известный в Драконьей слободе еще сорок лет назад как просто Собакин, он же Петька Зануда, он же Собакин сын, он же песья кровь, демонстративно поддернул полы своей измазанной грязью и глиной шубы ценой в эту самую слободу и невозмутимым ледоколом двинулся сквозь ожидающую исхода вечного спора толпу направо.

Далеко уйти в одиночестве ему не удалось: махнув руками на ссорящихся, бояре - родовитые и не очень - двинулись за ним.

Спорщики, приглушенно переругиваясь, присоединились к остальным метров через двадцать.

А метров через тридцать беглецы наткнулись на кирпичную кладку, перегораживающую коридор.

- Что будем делать? - запаниковали самые нервные.

- Развернемся и пойдем в другую сторону, - уверенно заявил Рассобачинский и снова, со спокойствием ледокола рассекая волну последователей, подал личный пример.

Отойдя от проделанного ими с час назад провала, зияющего свежей на скользкой стене чернотой, на пару сотен метров, бояре снова уперлись в кирпичную стену.

- Ой, страшно, страшно, не могу!.. - всхлипнула Конева-Тыгыдычная. - Доченьки родные, давайте прощаться - не выбраться нам отседова боле!.. Ой, бедная наша Серафима - не увидим ее больше никогда!..

- Я же говорил - за Синеусовичами надо было идти!..

- Тихо!!! - трубно воззвал к массам граф. - Все очень просто. Сейчас мы возвращаемся к нашему лазу, подбираем инструмент...

- Кто хочет остаться здесь жить - не подбирает, - щедро задавил возмущение на корню Рассобачинский. - А остальные пробивают стену и идут вперед. За мной!

На то, чтобы проломить старую кирпичную кладку, столь неосмотрительно и самонадеянно преградившую им дорогу, понадобилось десять минут.

Под презрительные выкрики в адрес хлипкого препятствия несколько бояр во главе с графом Рассобачинским навалились могутными плечами на расшатавшиеся кирпичи и поднапряглись. Стена натужно затрещала, закряхтела, и пала под молодецким натиском высокородных и не очень бояр, начинавших смутно, спинным мозгом сознавать, что в каждом боярине спрятался и ждет своего часа освобождения мужик.

Женская половина их отряда разразилась аплодисментами.

- Вот ужо ты, батюшка Артамон, ждоров, как бык, - восхищенно качала головой боярыня Серапея, разглядывая недоверчиво оказавшегося ближе к ней боярина Амбросия.

- Как навалился, как навалился, боярин Артамон Савельевич - поди, один стенку-то своротил, остальные ровно просто так рядом стояли! - кокетливо поправляя венец, похожий после стольких приключений, скорее, на старый цветочный горшок, вывернутый наизнанку, поддержала ее Арина Конева-Тыгыдычная.

- Есть еще стрелы в колчане, - горделиво усмехнулся тот, демонстративным широким жестом утирая трудовой пот со лба, как это делали сотни его предков до той поры, пока один из них не решил, что честный труд - не его призвание, просто на большую дорогу идти - боязно, и записался в благородные.

- А вот боярин Никодим в шторонке проштоял, ровно хворый, - осуждающе прищурившись, повернулась она к тому.

- Да нам, Труворовичам, не пристало... - без особого убеждения начал было он, но завял на половине фразы под бескомпромиссным взглядом дам.

Рафинированные изнеженные члены высшего общества на глазах выходили из придворной (или подземной?) моды.

Галантно посодействовав боярыням и боярышням в переходе на ту сторону, мужчины окружили их, чтобы во тьме подземной на них невзначай не напало какое-нибудь мрачное невыспавшееся чудовище, доблестно выпятили и без того не впалые груди и, сжимая лопаты и ломы как фамильное боевое оружие, двинулись вперед боевым построением "свинья" с графом Рассобачинским в качестве пятачка.

Пройдя метров с двадцать, они оказались перед закрытой дверью.

К разочарованию разошедшихся бояр, она оказалась заперта изнутри на хлипкую щеколду, и сдалась почти без боя, лишь слегка, для проформы, поскрипев ржавыми петлями, громко, но недолго жалуясь на жизнь.

Хмыкнув полупрезрительно-полуразочарованно по поводу такого малодушия, граф взял заступ наизготовку, как копье, и шагнул в открывшееся пространство.

- Эх, разнеси тебя кобыла!.. - донеслось до общества из непроглядной тьмы. - Глаз выколи - ничегошеньки не видать!.. Ну вот хоть бы све...

- Что там, граф, что случилось? - обеспокоенный отряд Рассобачинского ломанулся вслед за ним с оружием наперевес.

- Думаешь, я знаю, боярин Амбросий? Ох-х-х... Кажется, мы только что на себя что-то уронили...

- Что это? - еще один голос донесся откуда-то от пола - видно, говорящий пытался нащупать, что-то, что минуту назад огрело его по спине.

- Похоже, полки какие-то... - донесся недоверчивый голос кого-то, кому это удалось раньше.

- Полки? - оживился еще один голос, ближе к двери. - Может, это склад? Продуктовый?

- Вам, Труворовичам, только бы пожрать, - брезгливо донеслось из группы женщин, столпившихся у входа.

Из глубины комнаты раздался восторженный вопль Рассобачинского, звуки кресала и вспыхнул крошечный огонек, показавшийся ослепительным после нескольких часов в почти полной темноте.

И тут же бояре, отталкивая друг друга, потянулись к его огоньку, как очень большие, толстые нелетающие мотыльки.

- Стойте! - строго вскинул ладонь граф, преграждая дорогу жаждущим освещения. - Свечей мало, и на всех все равно не хватит. Будем экономить - зажигать по одной, только чтобы освещать дорогу впереди идущим!

Поворчав и повздыхав, бояре с разумностью такого решения все же согласились, и стали ждать результатов обхода помещения человеком со свечой.

- Тут нигде ничего нет! - провозгласил, наконец, граф. - Пустые полки, шкафы и стеллажи! А на них одна пыль!.. Хотя, нет... Поглядите... Это книга! Единственная на весь этот мебельный склад!..

- И всё? - донеслись недоверчивые вопросы из женской группки, сгрудившейся у входа.

- Да!.. Кроме нее - только кресало и коробка свечей!..

- Говорит, что нашел комнату, а в ней много полок и всего одна книга!!!

- Так это, наверное, библиотека, - высказала предположение боярыня Серапея и оглядела всех, довольная своей проницательностью.

- Бабушка, да что ты говоришь-то, а?! Ты когда-нибудь в библиотеке-то была? Знаешь, что это такое? - стыдливо оглядываясь по сторонам - не слышал ли, часом, кто Серапеиной сентенции - прокричала как можно тише в ухо старухе Лариска.

- А што вы на меня так шмотрите? - возмутилась старая боярыня. - Што шмотрите? Думаете, ешли темно, так я не вижу, как вы на меня шмотрите?

- Да ты что, бабушка, как это мы так на тебя смотрим?..

- Шами жнаете, как! А про библиотеку тшаря Епифана Швирепого никогда не шлыхали, што ли?

- Так ведь то - библиотека, боярыня Серапея! Самая богатая в мире, говорят! Даром ее, что ли, столько веков уже ищут! А то - пустая комната с одной книжкой! - разве что не покрутил боярин Никодим пальцем у виска, припоминая Синеусовичам в лице боярыни Настасьи, старухи Серапеи и молодой Лариски нанесенные ранее обиды^[2].

- Ты думаешь, я ш ума шошла? - голос Серапеи мог смело посоперничать по теплоте с жидким азотом. - Я же говорю, што это не мы, Щинеушовичи, это ты ишторию не жнаешь! Ты думаешь, Швирепый тшарь вщегда так проживался? Нет, боярин Никодим. По молодошти его Епифаном Книгочеем жвали. Епифаном Добрым. И шобрал он полную огромную комнату вщяких книжек. И штал вщем давать читать. Да только нишего ему не вернули, кому он давал. Кто говорил, што не брал. Кто - што отдавал уже. Кто - што потерял. А кто и вовще жа гранитшу бежал, лишь бы книжку не вожвращать. Хорошая книжка тогда редкошть была, понимаешь... И ошталащь, говорят предания, у Епифана Доброго вщего одна книжка, шамая неинтерешная, которую никто тшитать не хотел. И пошмотрел он на нее, и жаплакал. И проплакал тшелый день и тшелую ночь. А потом жакрыл швою библиотеку на ключ, и ключ выброщил. А череж мещац стали его проживать Епифаном Швирепым. Те, кто жа гранитшу убежал.

- А кто не убежал, как его называли? - с замиранием сердца спросила самая младшая Конева-Тыгыдычная.

- А кто не убежал, Наташа, те никак не наживали. Тем уже вще равно было^[3]...

Тем временем, разведгруппа под командованием Рассобачинского вернулась в ожидавшим вестей с переднего края женщинам и расстроено доложила:

- Простукивание показало - заложен слоем кирпича с городскую стену, наверное, не меньше^[4].

- Даже если нагромоздить шкафы и встать на них, работать все одно несподручно будет. Поэтому придется возвращаться и ломать ту, вторую стену...

- А еще мы решили, что поскольку погони за нами, скорее всего, уж не будет, можно пока отдохнуть и поспать.

- Голодными?.. Холодными?.. - горестно задали пространству риторический вопрос женщины.

- Ну, боярина Никодима можете съесть. От него все равно никакого толку, одно ворчание да бахвальство.

Он хотел пошутить, но увидел, каким взглядом посмотрели все на мгновенно побелевшего и вытаращившего глаза Никодима, и прикусил язык.

- Все бы тебе шутки шутить, граф, - разрядила обстановку, все же непроизвольно сглотнув слюну, боярыня Конева-Тыгыдычная. - А мысль дельная. Чай не дети мы - целый день по катакомбам лазить. Давайте и впрямь местечко поуютнее выберем, бояре нам досок на подстил наломают, да мы и соснем часок-другой. Третий-четвертый. Не больше десяти.

- А, может, заодно мы и костерок разведем из старой мебели: и погреемся, и хоть на свет посмотрим?..

- Забыли уж, какой он есть-то, свет, - вздохнула Лариска.

- А на растопку что? - задала резонный вопрос боярыня Варвара.

Взгляды всех присутствующих, как по команде, устремились к одинокой книжке на полу.

Можно было бы сказать, что идея Коневой-Тыгыдычной привела к абсолютному фиаско^[5] - если бы не книга, носящая обычное для тех времен короткое название: "Путеводитель и описатель книжного хранилища, затеянного, заложенного и построенного в году окончания черной моровой язвы"^[6]. Уже разложив ее на полу и подпалив страницы свечкой, Рассобачинский вдруг снес одним махом деревянный шалашик, только что кропотливо им же воздвигнутый над растопочным материалом и стал голыми руками сбивать с плотных желтых страниц не успевшее еще толком их распробовать пламя.

Под аккомпанемент недоуменных вопросов, он бережно перелистал страницы и победно продемонстрировал обществу одну из них.

На ней красовался подробный план библиотеки, со всеми полками, шкафами, этажерками, столом и стулом. На ней было обозначено даже место хранения коробки со свечами и кресалом.

Но внимание глазастого графа привлекло не это.

На очерченном черными чернилами плане был ясно обозначен только что разобранный ими проход, через который они попали в библиотеку.

Свет свечи князя Рассобачинского дрожал и колебался на невидимых сквозняках, и огромные, вертлявые тени метались по стенам подземного хода, доводя слабонервных до тихой истерики.

- Я так больше не могу, Арина, - трагическим шепотом жаловалась младшая Конева-Тыгыдычная сестре. - Мне все время кажется, что из темноты на нас кто-то готовится выпрыгнуть. У меня сердце замирает...

- Да кто на тебя выпрыгнет, Наташа, - снисходительно, но неубедительно улыбаясь, отмахнулась от нее Арина. - Не будь такой трусихой. Это же стены. Сплошной кирпич. Ни дырки, ни щели, ни хода - ничего. Впереди идущие заметили бы, если что. У них же свеча.

- Арина, ты такая логичная и рациональная, как учебник арифметики! Неужели тебе совсем не страшно?

- А чего тут бояться? - гордо вскинула она голову и украдкой бросила взгляд в сторону молодого боярина Артамона.

Ответного взгляда она не получила, и оттого отнюдь не повеселела.

Даже в почти полной тьме было видно, что он смотрел на Наташу.

- Наташа говорит, что страшно тут, а Арина - что нечего бояться, стены одни кругом голые.

- Нешего, говоришь? - негромко переспросила боярыня Серапея, но так выразительно, что в ту же секунду к ней было приковано внимание всего отряда. - А ты про белого шеловека шлышала?

- Про кого? - замирая от возможности по-настоящему испугаться, переспросила Наташа, хотя прекрасно все расслышала с первого раза.

- Про белого шеловека. Штарые люди шкажывают, што в поджемных ходах по ночам бродит белый шеловек. Он к людям не подходит. Впереди тебя пройдет - иж одной штены выйдет, в другую войдет - и нет его. А на шледующий день тот, кто его видел, помирает.

- Отчего помирает, бабушка? - расширив глаза, прошептала театральным шепотом Лариса.

- А ни отшего. Придет домой, ляжет шпать, а наутро его мертвым находят. А на литше такой ужаш, как будто живым тот швет увидел, - убежденно сказала старушка.

Наташа ахнула, Артамон шагнул к ней и сурово сказал:

- Не бойтесь. Я вас защищу, если что. У меня лопата.

- Не придумывай, боярыня Серапея! - донесся из авангарда веселый голос графа. - Какой тебе в наш просвещенный век белый человек! Страшилки это все детские!

- Ай!!! - взвизгнула вдруг Арина, словно ошпаренная кипятком, и метнулась в руки первого попавшегося человека^[7]. - Я видела!.. Видела!..

- Я... там что-то белое... в тени... промелькнуло... мне плохо...

И повалилась в обморок прямо в поспешно подставленные ручищи Артамона.

Бояре остановились и сгрудились вокруг бесчувственной боярышни.

- Это она белого шеловека видела, - с мрачным удовлетворением сообщила Серапея.

- Не бойтесь, не умрет, - прогудел откуда-то сбоку Никодим. - боярыня Серапея говорит, что чтобы после этого умереть, надо прийти домой и лечь в свою постель. Если дело упирается только в это, мы бессмертны. Белые человеки могут ходить туда-сюда толпами.

- Бесчувственный ты человек, боярин Никодим! - хмуро буркнул Артамон и помахал перед носом девушки лопатой, создавая ветерок.

Арина мужественно выдержала два прямых попадания лопатой по кончику носа и кучу засохшей земли, просыпавшейся ей в лицо, и открыла глаза только когда Серапея предложила собственнолично сделать ей искусственное дыхание.

- Ах... Где он... - прошептала она, не сводя испуганных очей с лица Артамона.

- Я здесь! - важно нахмурился он, всем своим видом показывая, что появись здесь хоть толпа белых людей, как предположил боярин Никодим, он со своей верной лопатой горой встанет на защиту.

- Ушел. Пропал. Его не было. Тебе показалось, - быстро посыпались со всех сторон объяснения.

- Ариша, деточка моя, тебе плохо? - чуть не плача, склонилась над ней мать.

- Это у ней паралич нашинаетшя, - со знанием дела объявила боярыня Серапея. - Потом горячка навалится - и...

- Я тебя понесу, - потупив очи, предложил могучий Артамон. - Если ты не возражаешь...

- Нет... да... пожалуйста... Мне уже все равно... - слабо простонала она и нашла в себе, очевидно, самые распоследние силы слегка приподняться, чтобы Артамону было удобнее подхватить ее на руки.

- А вот ешше такую ишторию рашкаживают, - продолжила Серапея, едва группа снова тронулась в путь. - Иногда под жемлей штоны шлышатьшя нашинают. И штонет кто-то, штонет, и жалобно так... И непонятно откуда донощится - то ли шправа, то ли шверху, то ли шнижу... Так душу и раждирает... А потом как жамолкнет - так шражу и обвал.

- Нет, не нашмерть. Выбратьшя можно. Выберетшя шеловек, придет домой, ляжет шпать, а наутро его мертвым находят. А на литше такой ужаш, как будто живым тот швет увидел...

- ...придет домой, ляжет шпать, а наутро его мертвым находят. А на литше такой ужаш, как будто живым тот швет увидел...

- Нет, мы должны знать, чего боять... то есть, к чему быть готовыми!..

- А я не верю во всё это, и не поверю, пока сам не увижу!..

- Да ты нас специально пугаешь, что ли, боярыня?..

- ...вроде платошек белый лежит на жемле. А хто подберет его или наштупит...

- ...а ешшо шкаживают, ешть под жемлей ожеро голубой воды, а штены черные...

- ...да какое еще такое чудо-юдо, чего опять выдумываете?..

Так, за веселой беседой, беглецы не заметили, как уперлись в завал.

- Ну, бояре высокородные, что делать будем? - скорее для проформы, чем из реального интереса к мнению товарищей по несчастью спросил Рассобачинский, закатывая рукава шубы.

- Долбить будем. Не назад же возвращаться, - не менее дружелюбно процедил сквозь сведенные от голодухи зубы боярин Амбросий.

- Это завал, - объяснил очевидное граф. - Его сверху раскапывать надо. А то всё это каменное хозяйство на головы нам посыплется - и хоронить не надо.

- Умеешь ты успокоить и подбодрить, граф Петр, - кисло усмехнулся кто-то в темноте.

Кряхтя и проклиная тот день и час, когда они решили остаться во дворце на ужин, бояре потянулись в забой.

Но не успел Рассобачинский добраться до самого верха, как в темном коридоре раскатился его радостный крик:

Свеча была ему поспешно подана, и через несколько секунд графом был предоставлен новый отчет об увиденном:

- Да тут места немеряно! Вроде галереи тропинка идет, и вниз спускается!

- И что? - насторожено поинтересовались снизу.

И не успели бояре и слова сказать, как Рассобачинский, шурша осыпающимися камушками, вскарабкался по завалу вверх и исчез, оставив благородное общество в полной темноте.

Отсутствовал он недолго - бояре даже не успели договориться, следует ли зажечь еще одну свечу, или стоит подождать, пока граф вернет эту.

- Там вода! Там вода! - донеслось из черного провала в потолке, и почти сразу одинокой суперновой вспыхнул огонек свечи. - Поднимайтесь все сюда! Там внизу озеро!

И, бояре, позабыв моментально о необходимости растягивать запас свечей, стали наперебой чиркать кресалом, зажигая фитильки, как будто граф только что прокричал им о том, что пришел конец их блужданиям под землей.

Как маленький, но очень медленный и шумный метеоритный дождь, бояре со счастливым гомоном спустились по неровному широкому карнизу к каменистому пляжу, воткнули свои свечи меж камней и кинулись к воде - плескаться, брызгаться, умываться и пить, пить, пить...

...В этот раз рыба в этом озере была увертливее и мельче, и было ее намного меньше, чем в прошлый раз...

...что за еда - эта холодная безвкусная рыбешка...

...там пришло мясо, много мяса, свежего мяса...

В едином порыве боярское сословие, не взирая на пол, возраст и кустистость фамильного древа, набросилось на вымирающее животное, за одно свидание с которым археологи всего Белого Света отдали бы полжизни, и завершило процесс.

Полностью вымерший реликт был радостно вытащен на берег, лишен шкуры и разрублен наточенными о камни лопатами на порционные кусочки - филейчики, ребрышки, шейку (ну о-о-оч-чень длинную!), грудинку и тому подобные вкусности.

Что с ним надо было делать дальше, бояре не знали.

- Потушить бы его сейчас?.. - нерешительно предложил боярин Порфирий.

- В чем? - мрачно поинтересовался боярин Никодим.

Окинув пытливым взглядом при свете догорающего недельного запаса свечей пляж и берег озера, усеянные черными и серыми камнями, бояре не нашли ничего более, что могло бы гореть, или хотя бы коптить.

- А вы тут лес увидеть ожидали? - хмыкнул Никодим.

- Может, его сырым съесть? - нерешительно предложил Рассобачинский.

- Ну, уж нет - помирать буду, а сырое мясо есть не стану!..

- Ты на мое фамилие намеков не делай, боярин Никодим, а то ведь я лопатой-то не только чуду-юду вдарить могу!

- Конечно, ты только лопатой орудовать и можешь, чем еще-то!..

- Не шшорьтешь, не шшорьтешь у воды - примета плохая!

- А вот штарые люди говорят, што ешли у воды шшоритьшя...

- Чай... - мечтательно проговорил кто-то из женщин, и над озером снова повисло задумчивое молчание.

- Я тут недавно одну книжку читала, - несмело нарушила тишину Наташа Конева-Тыгыдычная, - про Вамаяси. Записки купца...

- И что твой купец пишет про добычу огня из камней? - кисло поинтересовался боярин Селиверст.

- Нет, про это он ничего не пишет... - Наташа засмущалась еще больше.

- А что он пишет, деточка? - поддержала ее Конева-Тыгыдычная. - Расскажи нам всем, не стесняйся.

- Ну... Он пишет, что вамаясьцы рыбу, к примеру, вообще не жарят. Они ее сырой кушают. И я тут подумала: чудо-юдо ведь в воде жило, и плавники у него есть, значит, его можно рыбой считать... А если оно - рыба, и вамаясьцы ее сырой, как мы - морковку, едят, то и нам ее сырой есть не зазорно...

- Вамаясьцы - дикий народ, - набычившись, покачал головой боярин Никодим.

- Лучше бы они изобрели спички, - не столь решительно, но все еще упрямо возразил потомок Трувора.

Бояре снова замолчали и неуверенно зачесали в затылках.

- А вот я, когда мы отсюда выберемся, намерен отправиться в путешествие и посетить Вамаяси, - объявил ранее молчавший боярин Демьян. - И готовиться к этому намерен прямо сейчас. Чего откладывать.

- А когда в чужой дом приходишь, свои правила не диктуешь. Вот и мне придется рыбу сырую там есть. А я вот сейчас и потренируюсь. Чтоб там гримасой невзначай хозяев не обидеть, честь лукоморскую не уронить.

И, пока не передумал, Демьян решительно выбрал кусок поменьше и впился в него зубами.

Бояре замерли, как в цирке при исполнении смертельного номера.

- Ну, как?.. - шепотом произнесла боярышня Арина.

- Объедение! - радуясь, что поблизости нет свечей и не видно нецензурного выражения его лица, соврал Демьян.

Но, хоть все всё и без свечей поняли, на третий день скитаний под землей сырая чудо-юдина все же лучше, чем никакой чудо-юдины, и это тоже понимали все...

- Честно говоря, я тоже уже давно о такой поездке подумываю... - почти незаметно скривившись, потянулась к мясу боярыня Варвара.

- Куда это ты без меня-то собралась? - опередил ее супруг.

- Всегда мне было интересно, как это они фарфор делают...

Кусок за куском, реликтовый деликатес начинал расходиться.

- Ну, пусти меня теперь, граф Петр, - пробасил боярин Артамон, и Рассобачинский с готовностью сделал несколько шагов назад, обходя боярина Ефима со свечкой и пропуская молодого боярина к неуступчивой чугунной двери с замочной скважиной, похожей на скривившийся в насмешке рот.

Тот уперся ногами в полузатоптанный коврик, размахнулся во всю свою оставшуюся силу и стал со звоном лупить в непробиваемый уже двадцать минут замок.

- А, может, ну его?.. - донеслось сквозь гул и грохот нерешительное предложение боярыни Настасьи. - Дальше пойдем?..

Расположившиеся кучкой на земле бояре встрепенулись.

- Да ты что, милочка! Это ж наша надежда - первая дверь за два дня!

- Да, но за предыдущей был склад шахтерских инструментов, а мы сломали об нее лом и две лопаты!

- Зато у нас теперь есть масляная лампа и три кайла!

- Зачем нам масляная лампа, если у нас нет масла?..

- Но ведь мы же договаривались не говорить о еде, а не о ее отсутствии, - смущенно попытался вывернуться Демьян.

- Считай, что эта договоренность распространяется на ВСЮ еду, отсутствующую и присут... - перед мысленным взором боярина Порфирия встала ненавистная сырая чудо-юдина, и он, мучительно скривившись, решительно договорил: - Особенно присутствующую.

- Дверь нашли, даже с замком настоящим, вот и стучат в нее.

- Бабушка, так некому открывать, это же подземелье!

- Шутница ты, боярыня Серапея... - остановился передохнуть Артамон и обессилено навалился на боковую стенку узкого коридорчика, заканчивавшегося лопатонепробиваемой и ломонепокореживаемой дверью.

- Ешли я куда ухожу, я всегда клюш под ковриком оштавляю, - не моргнув глазом, продолжила старушка. - Там ешть коврик?

- Вот и пошмотри, вьюноша, шем двери-то шужие ломать, - строго проговорила старая боярыня.

Артамон прикинул, на что уйдет больше и так не бесконечных сил - на пререкания с занудной старушенцией или на то, чтобы разыскать в грязи и перевернуть почти втоптанный коврик, и выбрал последнее.

- Надо же... Ключ... - изумленно проговорил он, вертя в руках замысловатый кусок железа. - А я, кажется, замок помял...

- А ты попробуй, попробуй! - боярин Ефим со свечой нетерпеливо придвинулся поближе.

- Ключ нашел, - хмуро буркнул Артамон и, налегая всем телом на затейливо изогнутую штуковину чтобы превозмочь ржавчину, повернул ее в замочной скважине.

Замок заскрежетал, заскрипел, щелкнул несколько раз и открылся.

- Что там? Что там? - бояре повскакивали с земли и устремились к открывшейся двери.

Коллективный вздох разочарования вырвался из всех грудей и загасил огонек свечи.

- Опять клад... - кисло выразил всеобщее настроение боярин Никодим.

Это был уже седьмой клад, обнаруженный за время их подземных скитаний.

Первый они нашли на берегу подземного озера, где в недобрый для себя час напало на них чудо-юдо.

Побросав мясо, они стали рассовывать золото и серебро по карманам, шапкам и кошелям, сооруженным из шуб, пока не начали рваться подкладки и трещать швы.

Довольные и разбогатевшие, обошли они с шутками-прибаутками весь небольшой выступ-берег и вернулись к провалу, через который сюда попали, чтобы разобрать завал и двинуться дальше по оставленному ими так поспешно коридору.

Там степень их довольства начала медленно снижаться: оказывается, разбивать кучу камней с карманами, полными золотых самородков, было чрезвычайно неудобно. Без шуб было холодно. Нести в одной руке тяжелую, так и норовящую порваться шапку, а в другой - лопату было неудобно. Но все бы было ничего и терпимо, но через несколько часов почему-то снова захотелось есть.

И казавшийся несколько часов назад нелепым выбор был сделан, не задумываясь.

Высыпав в грязь драгметаллы, бояре, не упоминая о них более ни словом, вернулись на берег озера и набили связанные из легких кафтанов кошели (прочные и теплые шубы снова заняли место на их плечах) мясом.

- Смотрите, смотрите, радость-то какая!!! - ахнула боярышня Арина, как только боярин Ефим снова зажег свою свечу.

- Ты что - бриллиантов не видела? - с отвращением скользнул хмурым взглядом боярин Амбросий по грудам золотых и серебряных кубков, кувшинов, слитков, ожерелий, статуэток и прочей несъедобной и негорючей дребедени.

- Вот я и говорю - не везет, так не везет... - поддержала его боярыня Варвара.

- Да при чем тут бриллианты, дядя Амбросий! Я про сундуки говорю! Деревянные!

Боярство на мгновение смолкло, но тут же радостно загомонило:

В один миг цвет лукоморского высшего общества вывалил драгоценности, за которые они там, в далекой нереальной прошлой жизни отдали бы все, что у них было, и принялся разделывать на порционные досочки четыре никак не ожидавших такого вот конца сундука.

Скоро в тоннеле загорелся маленький, отчаянной дымящий костерок эконом-класса.

Боярыня Конева-Тыгыдычная извлекла из тайника медное шлифованное зеркало размером с тележное колесо и провозгласила:

И был в тот вечер (день? утро? ночь?) пир на весь подземный мир.

Расчистив пространство тайной сокровищницы - чуть более сухое, чем тоннель - от бесполезных, но чрезвычайно богатых острыми углами предметов роскоши, бояре уже готовились отойти ко сну, когда дверь отворилась, и в воздухе резко запахло.

Бояре у входа схватились за орудия труда, готовые в любую секунду превратить их в орудия обороны.

- Ф-фу, боярыня Серапея... Что ж ты с собой такое амбре принесла?

- Да нет, и не пахнет совсем... - донесся из темноты ворчливый голос боярина Никодима.

И не успела она с облегчением вздохнуть, как тот продолжил:

- Это я жа поворот в коридор отошла... прогулятьша перед шном... и пошкользнулашь на какой-то гадошти. Там ее тшелая лужа. Перемажалашь вщя, как порощенок...

- Утрись хоть, матушка, - сочувственно проговорил он.

- Ой, и шпашибо тебе, батюшка, - затараторила боярыня Серапея, быстро - экономя свечку - обтираясь платком. - Вот я не только шама, а и брошь фамильную ижгваждала, вщя в этой жиже проклятой... Дай-ка я ее над твоей швещещкой прошушу шкоренько да оботру... От прапрапрабабушки она в нашем роду, от шамой Синеуша внучки...

И старушка поднесла к пламени свечи вымазанную чем-то черным, маслянистым брошку.

Та в ее руках вдруг вспыхнула, как береста и запылала.

- Ай-яй-яй-яй!!!.. - взвизгнула в ужасе старушка и отшвырнула от себя в дальний угол коварное украшение, словно проснувшееся осиное гнездо.

- Да жаража эта черная жагорелащь, как ш ума шошла... - испуганно оправдывалась Серапея. - Не виноватая я!..

- Загорелась, говоришь? - граф Рассобачинский - глаза горят, как две масляные лампы - вскочил на ноги и ласково, но крепко ухватил старую боярыню за плечо. - Где ты ее нашла, благодетельница ты наша? Показывай, матушка...

Так в истории человечества обнаружению нефти не радовался еще никто.

День с утра обещался быть хорошим, ясным, хоть и слегка прохладным - ну, так что тут возьмешь - осень...

Гости на свадьбу Аленки - дочери шорника Данилы стали прибывать загодя. Все знали, что у хозяина характер щедрый, особенно когда дело касалось выпить так, чтобы супружница его Саломея не могла придраться. А как тут придерешься, коли такой день стоит на улице - день свадьбы единственной дочери, и не абы за кого выходит, а за кузнеца Семена, парня справного, работящего и малопьющего. За такое дело сам Бог велел перед началом пира пропустить по чарочке по маленькой, да не по одной. Супротив такого повода даже ревнительница трезвости женка его повитуха Саломея не сможет ничего возразить и при всем желании.

Узурпатор - узурпатором, а жениться-то ведь все равно надо!..

Столы спозаранку вытащили во двор и накрыли белеными скатертями - хоть и к бабке не ходи, усвинячат их гости дорогие так, что только выбросить после пиршества останется, а положение обязывает^[8]. Скамеек не хватало, поэтому просто ставили две тюльки и клали на них гладко струганные доски - ни сучка, ни занозки - присаживайтесь, гостеньки.

За полчаса до срока пришел сосед напротив бондарь дед Афоня со старухой своей, принесли набор кадушек для солений. Кадушечки - загляденье, картинка, свежим деревом пахнут за версту, обручами блестят, как царские дружинники кольчугой на параде - как за такие не выпить?

Почти сразу за ними явились соседи справа Заковыкины, все десять человек, привели на веревочке телушку. Если не обмыть - не ко двору придется, это все знают, даже Саломея.

Через пять минут прибыли Саломеины родичи - брат с семьей и три сестры - старые девы, все с подарочками - кухонной утварью: котлы, сковородки, миски, тазы медные - варенье варить. Как тут не обмыть? Тут и сама Саломея присоединится.

Еще через минуту - стук да звон у ворот - подъехали дальние Данилины родственники из деревни - дед Назар с бабой Любой, привезли бочку огурцов соленых, бочку капусты квашеной с яблоками и клюквой, бочонок груздей, жбан браги - какой лукоморец откажется сходу продегустировать и бражку, и закуску?

К началу праздничного пира гости уже сидели за столом веселые, раскрасневшиеся, перезнакомившиеся и перебратавшиеся, распевая от всей лукоморской широкой души песни под гармошку, балалайку и ложки приглашенных соседями справа в качестве подарка молодым артистов из самого государственного академического оркестра.

С продолжением пира на музыку и песни начали сходиться все соседи, кто и не был приглашен, и скоро новых гостей без своих скамеек и столов пускать на двор перестали - угощения и вина всем хватит, а садиться, извиняйте, некуда - не дворец, чай.

Поэтому когда ворота в очередной раз без стука распахнулись, все, не оглядываясь, дружно и весело закричали:

- Ишь, распелись! Что за сборище? Кто разрешил?

Гости и хозяева обернулись и подавились песней: в ворота вваливалась вооруженная до зубов, хмурая и воинственно настроенная толпа - трое черносотенцев и два десятка пустоглазых дружинников, возглавляемых лейтенантом Ништяком.

Кулаки и зубы сжались сами собой, но благоразумие в этот раз пересилило. Против лома нет приема.

- Так ить свадьба у нас, боярин! - с чаркой в одной руке и с соленым огурцом - в другой поднялся с лавки Данила, пряча недовольную гримасу в бороде. Коли принесла уж их нелегкая в такой-то день, то, хошь - ни хошь, а придется угощать. Хоть и оккупанты, и мерзавцы, и негодяи, а все одно ведь живые люди. Ежели к ним без уважения, рожу воротить, то по роже-то и получить недолго...

- Дочерь моя замуж выходит, а жених не парень - золото! - ткнул огурцом в раскрасневшегося от вина и похвалы Семена хозяин. - Кузнец - молодец! Потомственный! Проходите, служивые, гостями будете! Саломея, тащи еще от Заковыкиных посуду, гостеньки дорогие - двигайтесь, не сидите, как прилепленные - солдатиков посадить надо!..

- Мои солдаты со всяким сбродом не едят, - высокомерно окинув разношерстную компанию холодным взглядом, кинул небрежно лейтенант. - Обыщите этот дом и двор. Осмотрите всё! Не пахнет ли тут заговором...

- Да ты чего, боярин, какой заговор?!.. - с искренним удивлением загомонили мужики^[9].

- Жених? - задумчиво прищурился Ништяк. - А почему не в руднике? Разве вы не знаете, что указ царский был - всем здоровым мужикам отправляться на работы в рудник? И вон тот тоже не хилый. И тот тоже. И этот - харя кирпича просит... А вон ты? В синей куртке? Морду наел шире плеч, а указ царский тебе не указ?

- Да какой же он здоровый? - встрепенулся Данила под взглядом затихших в ожидании исхода гостей и встал на защиту зятя. - Он самый что ни на есть больной. Вот, смотри! Семен, доставай!

И, вырвав из рук зятя испещренный какими-то каракулями кусок бересты, он победоносно сунул его под нос лейтенанту.

- Что это? - брезгливо сморщившись, отшатнулся тот.

- Филькина грамота, - радостно объявил Данила. - От самого знахаря Филимона Костыля. Что Семен шибко болен, и на тяжелые работы ему ни в коем разе нельзя. Мы ее вашему рекрутеру показывали - он нашего Семена и не взял.

- А что с ним такое? - помимо воли заинтересовался Ништяк, удивлено оглядывая мощную, кряжистую, в буграх мускулов, которые не смог скрыть и праздничный армяк в петухах, фигуру кузнеца - как будто его мать с отцом не родили, а выковали в фамильной кузне.

- Вот, Костыль признал... - Данила близоруко вгляделся в пляшущих человечков на бересте и довольно выдал: - ...признал усугубленный вывих пищевода!

- Ага. Вывих пищевода, значит, - непроницаемо кивнул Ништяк и ткнул пальцем в мужика поближе к нему. - Усугубленный. А у этого что? Тоже?..

- Нет, у шурина Степана молоток опал... топор рубин... ножовка жадеит... а, пила нефрит печени! Или в печени?.. Степка, где у тебя пила-то?

- В сарае пила... - пробасил Степка и махнул рукой - наверно, в сторону предполагаемого нахождения того сарая.

- Да дурак ты, я про болесть твою говорю... - скроил ему заговорщицкую мину Данила.

- Да это только Филька написал, что я больной, а на самом-то деле...

- А-а, не слушайте его, боярин, дурак он, когда выпьет... - размашисто отмахнулся хозяин от потерявшего нить разговора шурина, пока тот не наболтал лишнее. - От болести заговаривается. Вот ить... Мудреная у его болесть больно, нормальному человеку и не запомнить...

- Да ты сам-то зато не больно мудреный... - обиженно забасил шурин, - Филька не всякому такую болезню напишет - целую курицу отдать пришлось за такую болезню! Вон, Федот Петров с тремя яйцами к Фильке сунулся - тот ему кишечное расстройство желудка и написал... А это по-простому значит знаешь что?... - Степан полупьяно подмигнул лейтенанту и гулко расхохотался. - Вот ты ахвицер, а ты знаешь, что это значит?..

- Да сиди уже!.. - строго прицыкнула на него тощая баба - его жена.

- Да ты сама сиди! А я с людями разговариваю! Саломея, Данила, знаете что это на самом деле?

- Нет, не все, наверное... Ляксеич, знаешь, что это за болезня? Это значит... Не за столом будь сказано...

- А у этого? - ткнул кривым пальцем в мужика напротив лейтенант, не дожидаясь исхода опроса и недобро скривив губы.

- У меня колит грудной клети, - убежденно заявил тот и полез в карман штанов за своей грамотой. - Как тяжелое подниму - так в груди как заколет, как заколет!..

- Вишь, боярин, какие у нас тут недуги, - как бы извиняясь, развел руками Данила. В одной из них как по волшебству снова оказалась чарка. Он протянул ее лейтенанту. - Поэтому уважь обчество - выпей с нами за здоровье молодых, да пирожков покушай, да картошечки с рыбкой, да...

Никто не ожидал такого злого удара от Ништяка.

Махнув пудовым кулаком, тот выбил из отлетевшей чуть не за спину руки хозяина чарку, а второй сгреб его за грудки и швырнул на стол.

- Скоты!.. Да у вас тут что попало делается! У меня в руднике на сто охранников двести пятьдесят работников со всего города нашлось только здоровых, а тут лбы здоровенные водку пьют, да сидят за просто так!.. С Филькиными грамотами!.. Взять этих придурков, всыпать по сто плетей, а если живы останутся - в рудник, пока не сдохнут! - проревел он команду своим солдатам и зачарованным дружинникам. - И баб тоже! Всех!!!..

Два десятка хорошо обученных, экипированных и вооруженных солдата, готовых не останавливаться ни перед чем и не перед кем. Если все прикинуть и посчитать - у толпы безоружных, разряженных по случаю праздника мужиков не было ни единого шанса.

Современной лукоморской наукой к тому времени уже было доказано, что потребляемая спиртосодержащая жидкость в первую очередь пагубно воздействует на левое полушарие мозга, отвечающее за логику и расчет. Правому же полушарию, отвечающему за творчество, фантазию и свободный полет мысли, это же количество точно такой же жидкости идет только на пользу и развитие.

Что и предстояло сейчас продемонстрировать гостям свадьбы кузнеца с шорниковой дочкой.

Если бы мужики были в состоянии раздумывать и анализировать, они бы безропотно подчинились грубой силе, но сейчас, вырвавшись из-под спуда подвыпившего и завалившегося спать левого полушария, у них просилась в полет душа.

- Да что же это деется-то, а?!.. - разнесся над праздничным столом, так неожиданно ставшим местом побоища, горестный женский голос.

- Выхоть, они нас СОВСЕМ не уважают?.. - недоуменно, но уже подозревая что-то важное, вторил ей мужской.

- Ишь - раскомандовались - "в рудник!" "в железа!" "в кнуты!"...

- Дед Назар, бабка Люда, а вы знаете, кто такие паразиты?

- Васька, Вась, а ты знаешь, кто такие паразиты на теле, не за столом будь сказано?..

И, наконец, над разогретыми и уже должным образом взвинченными гостями пронесся исконный лукоморский боевой клич-пароль:

И мужики, похватав, что под руки попало - со стола ли, из кучи ли подарков, или просто, не мудрствуя лукаво, выдернув скамью или доску из-под своего или соседского зада, встречной радостной волной налетели на едва успевших продвинуться на несколько шагов солдат узурпатора.

Вот теперь все было правильно, сердцем чувствовали они.

Ведь даже младенец в Лукоморье знал, что попить, попеть и не покуражиться - свадьба на ветер.

- Ах ты, мужик сиволапый! Да я с тебя шкуру спущ...

Медный таз для варенья, пущенный рукой невесты, звучно встретился со шлемом накинувшегося было на жениха лейтенанта, и это прозвучало сигналом к вводу в действие засадного полка.

- Не тронь мово Семена, злыдень!!!.. - завизжала как циркулярная пила, наткнувшаяся на гвоздь, Аленка - шорникова дочь.

- Что ж это они деют-то, а?!.. - мгновенно получила она поддержку от товарок.

И женская половина свадьбы, не усидев на месте, похватала на дворе и в сараях то, чем побрезговали или до чего не добрались мужики, и ринулась в бой.

В ход пошли штуки полотна, которыми орудовали как палицами, моченые яблоки - ручные гранаты, лопаты - копья, поленья - мечи, прялки - бумеранги, веретена - дротики, подушки и перины - дымовые (перьевые) завесы, упряжь - лассо, помои - газовая атака...

Павших дружинников, не знавших слова "отступать", разошедшиеся женщины связывали ремнями или засовывали в бочки и катили в сарай.

Черносотенцы, прикрывая лейтенанта а, может, просто толкая его, чтобы скорее проходил в ворота, чтобы и они успели ноги унести, прикрывая головы от картошки в мундире и банок с вареньем, нервно рвались на улицу.

- Черная Сотня!.. На помощь!.. Бунт в городе!!!.. - вопили они, захлопывая за собой ворота. - Все сюда!!!.. В городе восстание!!!..

И со всех концов стольного града Лукоморска, сметая заметавшихся в панике угнетателей-оккупантов, как весенний паводок очищает от зимней грязи все на своем пути, к дворцу понеслась-потекла веселая и злая толпа. Все, что могло наносить колюще-режущие ранения или, на худой конец, послужить причиной смерти от удара тупым тяжелым предметом, как по волшебству находило свой путь в руки разошедшимся и не знающим больше удержу горожанам.

- Как бояр наших живьем в землю закопали ночью!..

- Как мужиков наших в карьер угнали под плетками!..

- Да они ж алкаши безродные!.. Нормальные-то откупились у лекаря!

Против лома нет приема только пока нет другого лома, неспроста гласит народная мудрость...

Заколдованных дружинников, двигавшихся без внятных команд отступающих оккупантов как механические солдатики, у которых кончается завод, старались просто валить на землю и связывать, зато Черная Сотня - пришлые захватчики и присоединившиеся к ним местные коллаборационисты - милости не знала и не ждала.

Но что могли поделать несколько десятков вояк против половины города, решившей, что именно сегодня праздник, не отмеченный пока ни в одном календаре - последний день оккупации?

Тяжела и беспощадна дубина народной войны, как тонко подметил в другом времени и в другом пространстве классик. И злосчастные пришлецы, не сказав последнего "скоты!", теперь скоротечно убеждались в этом на собственном печальном, зато коротком опыте.

На спинах беспорядочно отступающих, чтобы не сказать "панически бегущих", черносотенцев толпа ворвалась во дворец, смяв, даже толком не заметив, не успевшую сбежать охрану на воротах, и растеклась яростно бушующей рекой по двору, коридорам, подвалам и покоям, выискивая и творя долгожданное правосудие, такое, какое им виделось, над чужаками - пришлыми и добровольными.

Лейтенант Ништяк, сжимая в одной руке меч, а в другой - палицу, расталкивая и расшвыривая всё и всех на своем пути, очертя голову несся по малознакомым переходам и помещениям. Кухня, людская, дровяная, еще какие-то комнаты с равнодушными тупыми слугами - все мелькало и сливалось в одно враждебное, затаившееся окружение перед его глазами, пока он мчался, подгоняемый торжествующими воплями горожан и отчаянными - своих бывших подчиненных.

Долг перед пропавшим или попавшим в западню Чернословом, перед его величеством царем Костеем велел ему остановиться и драться. Инстинкт же гнал его вперед в поисках хода в дворцовые подземелья. Спрятаться, затаиться, отсидеться, а потом, когда побоище прекратится, может, через день или два, может, через неделю, тайком выбраться и бежать из этого сумасшедшего города, из этой чокнутой страны, и пропади они пропадом, все те, кто заставил его во главе сотни прийти сюда.

О чем они думали - сотня!.. Тысяча, десять тысяч, а лучше сто тысяч - вот какой должна быть армия, если они действительно хотят не только захватить, но и удержать этот дурдом! Сами виноваты. Заварили - расхлебывайте. А его здесь больше нет. Он не собирается расплачиваться за глупость своих повелителей. Бежать, бежать - но не к Костею - царь не прощает ТАКИХ провалов - а куда-нибудь подальше. Мир велик, и в нем существует немало государей, готовых нанять за хорошую плату такого бравого вояку, как он. Главное сейчас - найти убежище, пока его никто не видит - зачарованная прислуга не в счет - и переждать.

С каждым пролетом лесенок, ведущих вниз, крики и шум становились все глуше, и вот, наконец, коридор, в котором их не стало слышно вообще. Его след давно потерян. Его никто не видел. Славный тихий прохладный подвал, построенный каким-то добрым архитектором как раз для его целей, освещаемый единственным факелом у входа.

Он по-воровски огляделся, выхватил факел из его скобы, быстро откинул щеколду на одной из массивных дубовых дверей - той, что поближе, и посветил себе.

Ох, есть на свете счастье, вздохнул он и улыбнулся с облегчением и радостью, даже забыв на мгновенье свои утренние злоключения и все еще гудящую и плывущую от попадания таза голову - только испуганное загнанное сердце колотилось, как будто хотело вырваться из грудной клетки и мчаться дальше.

Продуктовый склад предстал перед ним во всей своей гастрономической красе - огромный, как зал приемов, заставленный стеллажами, бочками и ларями с сырами, компотами, вареньями и соленьями. Потолок, казалось, прогибался от почти новогодних гирлянд из окороков, сосисок и колбас. В воздухе висел неповторимый аромат изобилия.

То, что надо бедному солдату, чтобы пережить смутное время, продлись оно хоть неделю, хоть месяц, хоть год.

Ништяк довольно крякнул, закрыл за собой дверь, воткнул факел в кольцо и довольно потер руки.

Кажется, пока они там бегали, настало время обеда.

Тоннель, промытый давно ушедшей с чувством выполненного долга подземной рекой, плавно пошел вверх. Маленькое пламя шахтерской масляной лампы, произведенной в нефтяные, поставившей, казалось, своей единственной целью выработку смрада и выдающей свет лишь как неизбежный побочный продукт, заколебалось на секунду, но тут же выровнялось под разочарованными, почти отчаянными взглядами бояр.

- А я уж думала, щель где-то дует, - нескладно, но верно выразила чаяния и отчаяние всего благородного собрания боярыня Серапея.

- Нет, Серапеюшка, - угрюмо отозвался мужской голос из темноты, тихий, но недостаточно, чтобы не быть услышанным лидером подземного отряда. - Мы тут, видно, помирать останемся. Сколько уж обошли - поди, весь Белый Свет за то время, что мы тут бродим, обойти можно было. Ан, нет. Нету входа, нету выхода. Надо было там, где мы в первый раз в коридор прокопали, в другую сторону идти. Говорил же я, так ведь кто меня тогда слушал...

- Надо было, батюшка, надо, поди... - завздыхала Серапея. - А и щего теперь думать про это... Шмерть - так шмерть... Вще там будем, рано ли, пождно ли...

- Так ить, Ларишка, лучше лечь да помереть шпокойно, чем вот так как черви дождевые под жемлей вщю жижнь полжать...

- А и ляжем да помрем скоро, - пробурчал боярин Порфирий. - Еды у нас осталось на раз, если понемногу - на два...

- На какое два, боярин Порфирий, имей совесть! - взмолилась Конева-Тыгыдычная. - Котенок двухмесячный больше за один присест съедает!..

- Эх, котенка бы сейчас сюда... - облизнулся невидимо во тьме боярин Демьян. - Или щенка...

- Кхм... - смутился тот. - Животных уж я больно люблю, племяшенька...

- Особенно с гарниром, - фыркнул за спиной молодой боярин Артамон. Но получилось у него почему-то не так насмешливо, как ему бы хотелось. По-видимому, копченая на нефтяном костре чудо-юдина явно не стояла в списке и его любимых блюд.

- Экие вы, мужечины, озорники, - вздохнула Арина, сглотнула голодную слюну и тяжело оперлась на руку Артамона.

- Хватит уже про еду, - сурово прицыкнул на подопечных граф. - Договаривались ведь. И помирать вы тоже рано собрались. Выберемся еще мы на свет белый, поглядим, какое оно есть - солныш... ой!

- Стена! Я только что наткнулся на стену! Эта проклятая лампа не освещает и на шаг вперед! - в бурной радости Рассобачинского зазвенела, перекрывая все другие эмоции, сумасшедшая нотка. - За этой стеной определенной что-то есть! Я чувствую это! Я знаю!..

- Деревянная? - с обреченной надеждой предположил кто-то.

- Сейчас погляжу... - граф зашарил по неровной поверхности грязными мозолистыми руками, словно перешедшими от его отца-углежога по наследству вместе с золотом из той шальной лесной речки. - Каменная! Кладка, вроде, крепкая, но не крепче нас!

- А вот сейчас мы ей покажем удаль молодецкую!

- Да что б вы без меня делали, боярин Никодим!..

Встреть беглецы сейчас под землей Елену Прекрасную с лукошком пирогов и кувшином кваса, они вряд ли обрадовались бы ей больше, чем этой холодной, негостеприимной стене, первой стене за столько дней.

Где стена - там люди. И теперь они не позволят увести себя в сторону такому пустяку, как кладка толщиной в дворцовую стену, если она вдруг снова встанет между ними и белым светом.

Как и ожидалось, обреченная с самого начала стена пала под неловкими, но упорными ударами сливок лукоморского общества, обрушив с треском и хрустом еще что-то на той, неизведанной пока стороне.

По коридору, забивая вонь горящей нефти, моментально распространился неземной аромат, от которого перехватывало дыхание и слезы счастья выступали на покрасневших от дыма и копоти глазах - дух молодой квашеной капусты.

У бедной стенки не было ни единого шанса. Она обрушилась под напором бояр, силы которых необъяснимым образом удесятерились, и сторонний наблюдатель подумал бы, что это был какой-то волшебный запах, и был бы прав.

Растоптав впопыхах светильник-коптильник, но даже не заметив этого, бояре ворвались в оказавшееся беззащитным перед их натиском помещение и огляделись.

Что с лампой, что без нее - не было видно ровным счетом ничего - но запах!.. Этот запах!..

Он вел, он манил, он зачаровывал почище заклятий Чернослова, и не было сейчас ни единого человека среди бояр, кто согласился бы отступить и за все сокровища мира^[10].

Побросав орудия взлома, изголодавшиеся по нормальной человеческой пище люди бросились вперед, вытянув дрожащие от нетерпения руки.

Счастливое чавканье и причмокивание замерло.

- С п-потолка с-свисает... П-прямо на н-него н-налетел... А из г-груди - н-нож...

- Покойник, говорит, висит... - страшным шепотом продублировала Серапеина внучка, дожевывая, тем не менее, не давясь, соленый огурец с сыром и смородиновым вареньем. - Чуть его не схватил...

- Какой живой, бабушка?! Ты чего? Повешенный, тебе ж говорят!

- К-какой... й-еще... п-повешенный, Р-рас-с... с-собачинский?

- Это же туша!!! Копченая!!! Свиная!!! И ножик в нее воткнут!

Те, кто в иные времена и при иных обстоятельствах были бы первыми с ядовитыми комментариями насчет "честного народа" и его местонахождения, сейчас были первыми у туши.

- Сейчас... Сейчас... Всем хватит... - Рассобачинский орудовал громадным ножом как заправский мясник. - Держите... Держите... И ты держи... А это тебе...

И тут, едва не пропущенный в возобновившемся с удесятеренной энергией самозабвенном чавканье, раздался едва слышный скрип в неизведанной еще глубине их продуктового рая, и на фоне дальней черной невидимой в темноте стены нарисовался светлый прямоугольник. Освещаемый факелом.

Ослепленные и напуганные бояре зажмурились, замерли как по команде и снова перестали жевать.

Человек с факелом в руках осмотрелся нерешительно, но, кажется, остался доволен результатом осмотра.

Он воткнул факел в кольцо на стене и мягко прикрыл за собой дверь.

Разлепив едва сносящие такой непривычно-яркий свет слезящиеся очи, бояре сначала с ужасом, медленно, но верно сменяющимся сначала сомнением, потом интересом, а потом и радостью вглядывались в фигуру и лицо их непрошенного компаньона.

А что если там, наверху, лукоморцы расправились с оккупантами? И треклятый наемник ищет теперь, где бы укрыться?

Руки подземных скитальцев сами выпустили еду и потянулись к лопатам и ломам.

Рассобачинский ухватил покрепче правой рукой нож, а левой - только что обглоданную берцовую кость кабана, и оглянулся на свое чумазое измученное воинство.

- Кто здесь? - незваный гость моментально выхватил из ножен спрятанный было меч, но мрак отозвался лишь крадущимися шагами.

- Кто, я спрашиваю? - в другой руке появилась палица, а в голосе - паника. - Я шутить не люблю!..

- И мы тоже, вражина, - темнота вдруг ожила, и из нее в круг мерцающего света, отбрасываемого факелом, не спеша, но решительно вышли подземные демоны - порождения ночи и подземелий.

С черными, покрытыми бугристой блестящей кожей и клочковатой шерстью мордами, в черном вонючем тряпье, с оружием и обглоданными костями прошлых жертв наготове в когтистых черных лапах, ощеряясь и рыча, надвигались они на бессчастного лейтенанта, еще минуту назад уверенного в том, что нашел в этой подземной кладовой и стол, и дом...

Сердце вояки отчаянно заколотилось, как будто желало выскочить из грудной клетки и помчаться обратно в безопасный коридор, но, не находя выхода, быстро обессилело, метнулось в последний раз в направлении пяток и взорвалось.

Издав слабый стон, Ништяк покачнулся и упал замертво.

- Чего это с ним? - грозно спросил мужской голос из тьмы.

- Притворяется, - тоном эксперта международного класса отозвалась женщина.

- Ничего, у нас этот номер не пройдет, - пообещал мужчина и сделал вперед еще один шаг.

- Он у нас за все ответит, - поддержал его другой.

- Стойте... - Рассобачинский склонился над неподвижным телом. - Кажется, он уже за все ответил...

- Сбёг!.. - с досадой плюнул боярин Артамон и с оглушительным звоном бросил на пол ломик. - Трус!

И тут снаружи затопали, дверь снова распахнулась, и на пороге замерли люди - то ли разбойники, то ли партизаны.

Нечистые были, после допроса с безопасного расстояния, признаны за бесследно канувших в смертоносной яме бояр, извлечены под слезное оханье и причитанье баб на свет белый и отправлены в баню.

Тела лейтенанта и других оккупантов и их приспешников мужики перетащили на двор под стену конюшни для последующего погребения на пустыре за кладбищем.

Так, вместе с пошедшей пшиком блиц-оккупацией, закончилась подземная одиссея бояр, и началась новая-старая мирная и счастливая жизнь...

Не верите? Куцый конец? Чернослов и Букаха пропали невесть куда? Кто такой Костей так и осталось невыясненным? Ну, кто так рассказы пишет?!

Потому что это и не рассказ вовсе, а отрывок (или нарезка, если быть точным) отсюда.

[1] Если бы Букаха знал такие слова, как "демократия", "либерализм" или хотя бы "конституционная монархия", он бы их, не задумываясь, использовал.

[2] Причем, нанесенные как несколько минут, так и несколько веков назад - припоминать, так уж по-крупному.

[3] Мораль шей иштории... то есть, сей истории, такова: всегда возвращайте книги не позже указанного срока. Не будите в библиотекаре зверя.

[4] На стене, окружающей Лукоморск, могли разъехаться два конных экипажа.

[5] Дым даже от их крошечного пробного костерка завис плотным вонючим комом в воздухе и долго не желал никуда уходить, поэтому выскочить в мокрый, скользкий от грязи и слизи коридор пришлось все-таки боярам.

[6] Кто сомневается, может узнать ее полное название: "Путеводитель и описатель книжного хранилища, затеянного, заложенного и построенного в году окончания черной моровой язвы государем всея Лукоморья Епифаном Добрым, сыном Иринария Богатого, внуком Аристарха Смешливого, для общего пользования, развлечения и просвещения люда мужска и женска пола высокого рода, любознательного, политесу и грамоте обученного, приличия соблюдающего и руки регулярно моющего".

[7] Естественно, совершенно случайно этим первым попавшимся оказался Артамон.

[9] В их среде так сроду не делалось. Если довели - так получи от всей души дрыном по башке. Или оглоблей в ухо. А заговоры... Не мужское это дело.

[10] Если бы они не включали, конечно, обед из сорока блюд, баню и чистую постель.

Багдерина Светлана Анатольевна : другие произведения.

Бояре: подземная одиссея