Путешествие в Шахристан

Правдивые заметки лукоморского царского библиотечного Дионисия о виденном, наипаче же слышанном в то время, когда он сопровождал боярина Никодима Труворовича и графа Петра Рассобачинского, отправленных послами государя Василия XII ко двору властителей Шахрайского эмирата для переговоров о дружбе и торговых отношениях между двумя народами, составленные в шестнадцати главах с присовокуплением девяти схолий и собственноручных зарисовок, выполненных большей частью карандашом, меньшей же частью - акварелью

Оглавление

Глава I. Отправляясь в путь. 2

Глава II. В землях сабрумайских. 6

Схолия первая. О шахрайской сотовой связи. 10

Глава III. На караканских границах. 11

Глава IV. Почётный эскорт. 16

Схолия вторая. О географии Шаристана. 20

Глава V. Въезжая в Шахристан. 22

Схолия третья. О шахрайской армии. 30

Схолия четвертая. О шахрайской семье. 49

Глава VI. Шахрайская столица. 52

Схолия пятая. Об управлении Шахрайским эмиратом.. 55

Глава VII. Петушиные бои. 67

Схолия шестая. О шахристанских шахматах. 75

Глава VIII. Шахрайские эмиры.. 78

Глава IX. Государственная библиотека. 82

Схолия седьмая. О шахрайской истории. 89

Глава X. Ширин-Алтын. 96

Схолия восьмая. О финансовой системе Шахристана. 104

Глава XI. В посольском квартале. 117

Схолия девятая. О внешней политике Шахристана. 131

Глава XII. В гостях у шаха. 132

Глава XIII. Шахрайские зрелища. 137

Глава XIV. Нежданная ссора. 143

Глава XV. Варварское гостеприимство. 160

Глава XVI. В плену у улюмцев. 165

PS. 175

Глава I. Отправляясь в путь

            После того, как поистине чудесным образом Лукоморскому государству удалось избежать войны с Песчаным блоком, царь Василий постановил отстаивать интересы славного лукоморского купечества в оных диких краях не силой оружия, но ловкостью дипломатии. По сему поводу вскоре было открыто обсуждение, кого отправить полномочным послом к народам Бусурманской равнины, да и к какому именно из сих народов. Ведь караканцы, хотя многочисленны, воинственны и хорошо известны лукоморцам, но собственной торговли почти не имеют, а ремёсла их весьма неразвиты. Равным образом и улюмцы, хотя и расселены в обширных степях на востоке, но торговлей отнюдь не прославлены...

Шахрайский посол в Лукоморье

            В разгар сего обсуждения и явился к лукоморскому двору посол Шахрайского эмирата, тем самым благополучно разрешив наш спор об адресате будущего посольства. Шахрайцы до той поры представлялись нам народом малочисленным, а потому незначительным, расселённым где-то в сердце степей за тысячи миль от Лукоморска; однако же вскоре мы вспомнили, что именно сей малоизвестный нам народ был душой степного заговора против лукоморской торговли и науськивал степняков закрыть границы для всех иностранных купцов, дабы лишь шахраи снабжали Лукоморье и сопредельные с оным страны товарами Вамаяси, Бхайпура и иных отдалённых восточных земель. Сам посол не оспаривал сего факта, но медоточиво заверял нас, что все недоразумения ныне в прошлом и он уполномочен шахрайским Государственным Советом засвидетельствовать всяческое расположение своего народа к нашей великой державе.

            Вообще, к удивлению всего Лукоморска, посол сей внешностью отнюдь не был похож на степняка, а более напоминал стеллиандра или атлана, только очень смуглого. Явился он в Лукоморск в сопровождении личной охраны: сотни конных мордоворотов, вооружённых до зубов и закованных в превосходную броню, причём и оружие, и доспехи были - новое удивление! - весьма близки лукоморским образцам. Среди сих мордоворотов также преобладали смуглые воины с внешностью стеллиандров; впрочем, встречались в отряде и такие, в которых виднелась и примесь степняцкой крови, но они были в меньшинстве. Должен отметить, что вели себя они сдержанно, в городе почти не появлялись, в разговоры с местными жителями не вступали, приказам же посла повиновались неукоснительно.

            Очевидно, более моего на личную охрану посла обратил внимание только князь Грановитый, по настоянию которого шахраи вскоре после прибытия были размещены на проживание за пределами городских стен Лукоморска. Сей инициативой князь заслужил общую благодарность всей лукоморской аристократии, ибо за несколько дней пребывания посольства во дворце частота визита в оный дворец боярышень превысила годовую норму.

 Лукоморское боярство просит князя Митрофана Гавриловича 'удалить от двора смуглочуждую напасть в бесстыжем лице шахрайского посла и оного посла головорезов'

            Впрочем, и на выселках шахрайцы скоро обустроились с максимально возможным комфортом: послом была щедро оплачена работа лучших лукоморских плотников[1], после чего он сам, его свита и охрана получили в распоряжение обширный, пахнущий свежими досками и неизменно вкусным ужином посольский двор. Продукты посольский повар закупал в Лукоморске исключительно местные, но при этом, судя по доносившимся со стороны посольства запахам, изрядно сдабривал их восточными приправами.

            Не только шахрайский повар, но и сам посол часто посещал город. Князь Митрофан Гаврилович, поначалу относившийся к таким визитам подозрительно, вскоре перестал возражать против них, поскольку шахраи к военным объектам отнюдь не приближались, а бывали всё больше на ярмарках и во всяческих ремесленных мастерских, откуда неизменно выходили с многочисленными покупками - к вящей радости лукоморцев. Кроме того, посла заинтересовал мастер-класс Данилы Гвоздева 'Мотивация персонала как ключевой фактор повышения производительности труда', который по просьбам подрядчиков и купечества регулярно проводится на площади у городских стен, оставшейся на месте приснопамятной ямы[2]. Данилу Гвоздева посол слушал дважды, оба раза задавая вопросы и делая пометки в блокноте.

            Надо сказать, что шахрайский посол был равно любезен как с государем и боярами, так и с лукоморскими обывателями, однако при этом от обсуждения торгового договора между нашими странами неизменно с немалым искусством уклонялся, ссылаясь на то, что подобные переговоры вести не уполномочен, а послан лишь нести мир и удостоверение в почтении на будущие времена. Поэтому пришлось нам всё же снаряжать собственную миссию к шахрайскому двору, благо шахрайцы подробно описали нам дорогу и даже снабдили нас не только картами, но и верительными и подорожными грамотами с затейливой подписью и печатью посла.

            - Зачем послам подорожная грамота? - удивился государь Василий Симеонович.

            - Пригодится, - уклончиво ответил посол. - Ведь благородным послам Вашего Величества предстоит путь через земли дикие и неустроенные. В таких местах рекомендация бывает важнее денег и чина...

Боярин Никодим Труворович на парадном портрете в боярском имении

            Послом к шахраям назначили после долгих прений боярина Никодима Труворовича - как самого благородного. Однако позже пронырливость шахрайская в торговых делах понудила Его Величество отправить с посольством и графа Рассобачинского как самого сведущего в коммерции из всего лукоморского боярства. Начавшиеся же сразу после этого решения споры о достоинстве и титулах были разрешены тем, что и графу был присвоен статус посла.

            Такое посольство не только не удивило, но даже обрадовало шахрайского представителя, который всячески заверил нас, что двойное посольство будет в два раза лучше. Сговорчивость эта пробудила и без того не дремавшую бдительность Митрофана Грановитого, который приписал к посольству в качестве эскорта отборную сотню дружинников и, не успокоившись на этом, стал продумывать дополнительные средства обезопасить лукоморцев, отправляющихся в далёкий и коварный эмират.

            Мне неведомы пути мысли гениального стратега, однако к моему неописуемому смущению князь решил, что лучшим способом обезопасить всю делегацию от шахрайской злокозненности будет аварийный способ эвакуации Путём Книги. Красочно описав моё скромное участие в памятном деле лукоморского сопротивления перед Его Величеством, князь Грановитый настоял и на моём участии в посольстве. Робкие возражения мои - ибо я отнюдь не был уверен в том, что могу перемещать десятки человек на столь большие расстояния - были отметены, причём князь при этом почему-то говорил, что я просто скромничаю.

Граф Пётр Рассобачинский на парадном портрете в графском особняке

            Я пытался возражать, что библиотечный физически не может существовать без своей библиотеки, что он связан со своей библиотекой, как банный со своей баней, как рыба со своей рекой, как собака со своей будкой... Но князь быстро припомнил мне и неосторожные перемещения мои в дни узурпатора Чернослова, и последующие визиты в загородное имение самого князя, совершенные как в карете Его светлости, так и посредством Пути Книги, пролегающего между царской библиотекой и библиотекой княжеской, сформированной большей частью из остававшихся невостребованными во дворце трудов великих полководцев древности.

            Немедля после того, как все возражения мои были исчерпаны, из царской библиотеки каждому ратнику из нашего сопровождения выдали по экземпляру Устава караульной службы, а командующему ими сотнику Герасиму - томик Карто-Бито из библиотеки князя.  Боярин выбрал в дорогу книгу 'О вкусной и здоровой пище'. Граф долго копался на разных полках, после чего покинул книгохранилище, зажимая под мышкой увесистый вондерландский фолиант 'Первый том предисловия к исследованию о причинах и следствиях успехов негоциантов в Вондерландской державе и у окрестных диких народов с предварительными выводами общего характера'.

            Я, с грустью отложив 'Страноведение' и 'Справочник купца', почти ничего не повествующие о шахрайцах, по некотором размышлении решил захватить с собой незаконченное произведение Лючинды Карамелли, надеясь за время дороги снабдить его продолжением. Ему предназначено было в минималистском жанре повести выйти за пределы обычного романтического повествования и не только показать катарсис протагониста, но и преподнести в лёгкой и увлекательной форме дельные советы, касающиеся жизни как личной, так и общественной... Впрочем, всё это не важно. Кроме того, я захватил с собой изрядный запас бумаги, чернил, карандашей, угля и акварели, надеясь по мере возможности не только записывать, но и зарисовывать всё, могущее представлять интерес для государя, Её Высочества и князя Митрофана Гавриловича.

            Неожиданное затруднение возникло у нас с выбором подарка шахрайскому монарху. Мы уже приготовили роскошное собрание тканей и мехов, но после случайного разговора с послом эмирата выяснилось: везти эти товары в Шахристан всё равно, что 'ехать на Восток со своими кальяном', как изволил выразиться шахраец. Зная о его соплеменниках, что они сведущи в торговле и, судя по охране посла, воинственны, мы решили польстить их грубым нравам преподнесением изящного музыкального инструмента. Подходящий белый рояль внушительных размеров, некогда купленный в Шантони Симеоном, тогда ещё царевичем, для любезной супруги своей Ефросиньи, давно уже пылился в одной из зал дворца.

            Для транспортировки рояля пришлось снабдить посольский обоз ещё одной громоздкой телегой в дополнение к походной кухне и карете для боярина Никодима. На предложение снарядить обозные телеги для дружинников те ответили отказом, уверяя, что всё необходимое способны возить в седельных сумках. 'Ну!' - подтвердил сотник Герасим.

            Не знаю, из желания ли произвести ещё большее впечатление на шахраев или стремясь пресечь мои дальнейшие возражения, но по предложению князя Митрофана для транспортировки подарков была снаряжена ещё одна повозка. С книгами. 'Поедешь, светоч просвещения, с библиотекой, раз уж ты без неё существовать не можешь' - с торжествующей улыбкой заявил он мне и заказал в типографии графа Рассобачинского печать обширнейшего собрания популярных сочинений по истории Лукоморья, дабы шахраи имели наглядное представление о том, что имеют дело с издревле славным и отважным народом. Каждое из сих сочинений было отпечатано в дюжине экземпляров - половина для царской библиотеки, половина для шахраев - и расфасовано по сундукам, чему я, к ужасу своему, был свидетелем. К счастью, я убедил всех в необходимости проложить сундуки изнутри и укрыть снаружи непромокаемою тканью, а сверх того переложить внутренности сундуков соломой.

            Нашему посольству предстоял путь в южные земли, а потому отправиться решили зимой, дабы избежать иссушающего зноя тех мест. Это нам удалось, однако сборы несколько затянулись, а потому в путь мы выступили лишь на исходе зимы, когда со дня на день грозила появиться оттепель, а вместе с ней и лукоморская распутица, делающая всякое путешествие невозможным. К счастью, зима выдалась долгой, а окончание её было бесснежным, и все лукоморские земли мы проехали по замёрзшим, свободным от сугробов дорогам, что единодушно было сочтено за счастливое предзнаменование для всего предприятия.

            Лукоморские леса сменились перелесками, а затем и привольными равнинами, дранка и щепа на кровлях изб незаметно уступили место соломе, и на исходе второй недели пути мы добрались, наконец, до сабрумайских границ. Белокурые лукоморские ратники в кольчугах и островерхих шлемах взяли на караул, а белобрысые сабрумайские солдаты в островерхих шлемах и кольчугах отодвинули в сторону раскрашенное красным и белом бревно, лежавшее поперек начавшей раскисать дороги.

Глава II. В землях сабрумайских

            Сколь промозгла бывает оттаивающая равнина поздней весной! Ветер, ещё не превратившийся из зимнего в весенний, не находя преград на своём пути, развивает неподобающие скорости и с разбегу налетает на путника - будь то боярин, витязь или библиотечный - и норовит забраться под одежду, заморозить и унести с собой самые остатки тепла. В Лукоморье мы с графом избегали по некоторым причинам путешествия в карете, однако теперь вынуждены были присоединиться к боярину Никодиму и радовались толстой войлочной обшивке нашего транспортного средства, удивляясь вместе с тем беспримерной выносливости лукоморских дружинников, согревавшихся лишь одетыми под доспехи ватниками. 'Ну-ну!' - подбадривал своих подчиненных сотник, обещая скорую оттепель.

            И оттепель не заставила себя ждать, хотя и не принесла долгожданного тепла. Но уже на третий день пути по полям и на самой дороге стали явственно проступать лужи, и мы, даже забыв про холод, с ужасом ожидали наступления распутицы, уравнивающей аристократа и его кучера, ибо в такое время все в равной мере становятся пленниками знаменитых лукоморских 'пробок': увязшую карету извлечь из дорожной грязи сложнее, чем пробку из бутылки.

            Стали выходить из берегов ручьи и речушки, раскисли поля вдоль дороги, самое небо, кажется, приобрело некий грязно-серый оттенок, поминутно грозя обрушиться дождём на и без того полную влагой землю. Однако, сверившись на очередном повороте с картой и инструкциями шахрайского посла, мы с изумлением обнаружили себя на тракте, возвышенном над окружающим пейзажем и укреплённом песком и гравием, так что вода стекала с него, нимало не задерживаясь! Не только распутица, но и даже сколь-нибудь заметные лужи не встречались нам на этой дороге, так что оставалось лишь гадать, кому во времена холодного междоусобия пришла в голову благословенная мысль проложить дорогу через все сабрумайские земли - ведь очевидно, что сделано это было много позже трагической гибели последнего великого князя.

            Вообще, сабрумайские пейзажи мало отличались от видов южного Лукоморья, разве что крепкие дома, крытые не соломой, а черепицей, попадались в сабрумайских селениях чаще. Из разговоров с местными жителями не удалось доподлинно выяснить, стало ли таких домов после распада единого государства больше или же меньше.

            Должен заметить, что, судя по всему, сабрумайские княжества уже были совсем не той страной, которую мы помним по первым годам безвластия. Так, границы между боярскими владениями уже никто не охранял, а будки у шлагбаумов были давно покинуты караульными, так что всякий раз нашим дружинникам самим приходилось поднимать и опускать полосатые брёвна, дабы продолжить движение по изумлявшей своим качеством дороге.

Сабрумайский трактир

            Постоялые же дворы и всяческие трактиры, напротив, попадались по мере нашего движения всё чаще, и у разговорчивого хозяина одного из таких заведений, донельзя обрадованного при виде желающей сытно поесть сотни дружинников, удалось выяснить происхождение нового сабрумайского тракта.

            - А, так это, небось, для посла построили! - радостно сообщил он в ответ на наш вопрос. - Полезная штука, скажу я вам. Раньше-то, бывало, клиента и не дождёшься, закрываться даже думал. А сейчас постоянно кто-то туда-сюда шастает. Вы, вот, зашли - и правильно, чего не зайти, не закусить с дороги! Местные тоже всё куда-то едут - то на ярмарку, то с ярмарки, то по гостям, то на посев к соседнему боярину, то в отход, то...

            - Постой, - прервал поток сабрумайского красноречия граф. - Для кого, ты сказал, дорогу построили? Для посла?! Что-то я никогда про таких послов не слышал, чтобы для них - да вдруг целый тракт...

            - А, да то ж не обычный посол! Не в обиду, конечно, будь вам сказано, Ваше сиятельство. Нет, мы Лукоморье всячески уважаем, вы не подумайте. Великий сосед и всё такое... Но только лукоморцы дороги не особо уважают, не в обиду будь вам сказано. Опять же. Всё еще, в смысле. А эти как приехали, так дороги стали строить и кучу всего другого: нам работа, боярам занятие, хоть не грызутся таперича друг с дружкою! Ну а кто из них сызнова начинает соседей задирать - тех посол этот, говорят, быстро утихомиривает. Вот невзлюбили мы его сперва, а со всех сторон полезный мужик оказался!

            - Да что за мужик-то? - несколько раздражённо спросил граф.

            - Посол. Шахрайский. А разве ж я не сказал?

            - Шахрайский? - безмерное изумление графа стало почти осязаемым. - Они-то что здесь забыли?!

            - Так кто ж их разберёт, - улыбнулся трактирщик. - Приезжают, вот, ведут себя уважительно, мудрёным словом 'кузен' нас именуют - восточная родня, стало быть...

            - А по тебе и не скажешь, что ты с Востока...

            - Да не мне, а всем сабрумаям родня! Ну, они сами так говорят...

            - Родня, значит. Шахраям, значит. В пень их через коромысло!

            От удара графского кулака по столу трактирщик и кубок подпрыгнули. Ттрактирщик приземлился задом на пол. Кубку повезло меньше. Перевернувшись в воздухе три раза и обрызгав остатками вина гостей, он шлепнулся на маслёнку. Маслёнка, за время трапезы обляпанная своим содержимым со всех сторон, с преизрядной резвостью отскочила в сторону. В оной стороне стояла пустая уже супница, которая и была опрокинута маслёнкою на края соседствующих блюд с осетриной и пирогами...

            Стоически дождавшись окончания цепной реакции[3] и недрогнувшим оком обозрев погром на одном отдельно взятом столе, трактирщик незаметно дал половому знак убрать то, что дальнейшему съедению не подлежало, и осторожно приблизился к нашему столу, держа в руках кувшин замечательного, как потом уверял граф, шантоньского вина.

            - Комплимент от заведения, - пояснил он так, что даже захмелевший боярин понял: халява! Я всё ещё взирал на мастерски опрокинутую посуду и разбросанные яства - разнообразно, изобильно было здешнее меню, чего уж там! - а потому слова сабрумая показались мне несколько двусмысленными. Но Пётр Семёнович заметно подобрел.

            - Не серчайте, Ваше сиятельство, - осторожно обратился к нему трактирщик. - Может, и брешут шахраи. Вы на ночлег-то оставаться изволите?

            - А ведь в дорогу пора уже, - спохватился граф и обернулся к сотнику.

            - Ну! - подтвердил тот.

            - Так ведь вечереет уже! Почти, - попытался удержать ускользающую оптовую партию постояльцев сабрумай. - А впереди на день пути ни одного села не сыщется, способного принять на постой такую ораву... в смысле, такую дружину!

            - Значит, ночевать в чистом поле придется?

            - Ну, заночевать можно в шестерёнке... - нехотя признал трактирщик.

            - Где?

            - Ну, изба такая... С башней... - сабрумай пытался изобразить жестами некое строение, без сомнения внушительных размеров. - Приспособа такая шахрайская. Полезная. Там всё есть. И постоялый двор тоже есть.

            - И где нам искать эту твою... гайку?

            - Шуруп...

            - Шайбу...

            - Нет, шайба - это на границе Великого княжества Чухонского, по дороге к отрягам... Там ещё рыба отменная, а вот бутерброд с мясом, наоборот, похож на кусок ветоши между двумя обрезками старых сапог...

            - Шестерёнку, - пряча улыбку в рыжую бороду, любезно подсказал трактирщик. - Если прямо по дороге ехать будете, то не проедете. У вас ближе к вечеру по левую руку роща должна быть, так вот как рощу минуете, так впереди на холме она и будет.

            - Роща?

            - Шестерёнка!

            Подобревший после обильной и сытной трапезы и шантоньского полусладкого боярин смачно зевнул и пожаловал трактирщику золотой на водку. 'Благодарствую, господин боярин', - учтиво поклонился тот, принимая чаевые - 'только водки я не пью, и домашним своим строго запрещаю. Где водка - там никаких путных дел не сделаешь. Тем более что водки на золотой выпить - никакого здоровья не хватит. Так что денежка ваша будет детям на гостинцы. А потому благодарствую сугубо!'.

            С этими словами трактирщик степенно удалился, оставив нас удивляться переменам в нравах сабрумайских.

            В своих описаниях трактирщик оказался точен, и на ночлег мы остановились в причудливом здании, впервые увиденном нами именно у сабрумаев и бывшем, вне всякого сомнения, той самой обещанной нам 'шестерёнкой'. Представляло оно собой шесть обширных соединённых между собой деревянных срубов, вкупе образовывавших шестиугольник, в плане похожий, вероятно, на соту из пчелиного улья. У каждого из шести корпусов было своё предназначение: в одном из них первый уровень занимала обширная конюшня, а второй - не менее обширная голубятня, из одних окон которой периодически вылетали птицы, а в другие окна столь же часто влетали; рядом располагалась почтовая служба с лавками писарей и каких-то других умельцев; далее шел постоялый двор с трактиром, магазин всяческих товаров - от провианта до одежды. Один из корпусов, очевидно, был предназначен для проживания работников сего полезного комплекса. Наконец, шестой корпус был закрыт для посетителей, и о назначении его мне никто не сказал; над  этим-то корпусом и возвышалась башня, венчавшая всю постройку. В каменных подвалах всех шести корпусов, вероятно, размещались склады.

            Над въездом во внутренний двор помещалось вырезанное из дерева изображение пчелы. 'Символ трудолюбия, - охотно пояснил нам символику вышедший встречать нас конюх. - Очень полезное создание. А ещё, говорят, пчела всегда сможет найти дорогу к своему улью'.

            Хозяин сего причудливого заведения в самых деликатных выражениях отказался пустить на ночлег наших дружинников, ссылаясь на то, что номеров у него мало и при всём желании места найдутся только для офицеров. 'Ну-ну...' - горестно посетовал Герасим и покидать своих солдат отказался, да и десятникам делать это запретил, велев разбивать лагерь рядом с бревенчатыми стенами на специально отведённой для этого поляне. К нашей радости, гостиничник не только снабдил солдат продуктами и кизяком для костра, но и выдал не лишние в это время года палатки и одеяла на всю сотню.

Схолия первая. О шахрайской сотовой связи

Шестёренки, которые сами шахраи именуют сотами, расположены на возвышенностях вдоль дорог на расстоянии около половины дневного пути одна от другой. Устраиваются они так, чтобы огонь или дым с сигнальной башни одной соты был виден на другой. Дымы эти, воскуриваемые для передачи важнейших сигналов, окрашивают в различные цвета в зависимости от содержания сигнала. Ночью же горящий костер время от времени закрывают специальным щитом и чередованием вспышек передают сигнал. Для отправки и получения писем в каждой соте содержится обширная голубятня, а сверх того и конюшня со свежими лошадьми для гонцов. Кроме основной роли почтовой станции, сота служит путникам ещё и постоялым двором, трактиром, магазином... Говорят, в штате каждой соты имеется лекарь - впрочем, даже этим едва ли можно объяснить то обстоятельство, что и за пределами Шахристана в каждой из сот я видел многочисленных шахраев. Ведь сии сооружения можно увидеть не только в их стране, но и в сабрумайских, и в караканских, и в улюмских землях вдоль главных трактов, ведущих в Шахристан. Все они, как я слышал, образуют единую сеть, которая предназначена для того, чтобы снабжать шахраев вестями из дальних стран. Хотя услуги её и не дёшевы, но через почту эту отправляются и государственные депеши, и письма обывателей, ибо и те, и другие уверены не только в скорой доставке своих посланий, но и в полной сохранности оных.

Следуя по превосходному тракту через сабрумайские земли, мы не переставали удивляться тому, что внутренние границы между владениями многочисленных местных бояр и князей существовали уже, кажется, только на бумаге. Пограничные будки, попадавшиеся по дороге, были всё так же пусты, а шлагбаумы чем дальше, тем чаще либо стояли поднятыми, либо вовсе были сложены аккуратными обломками рядом с полосатой будкой. По временам над засеянными полями, уже покрывшимися первой зеленью нежных ростков, показывались башни шахрайских сот, а поодаль от дороги на фоне всё ещё пасмурного неба были различимы силуэты шахрайских селений, отнюдь не производивших впечатление запущенности или разрухи.

Сами сабрумаи, встречавшиеся нам в городах и сёлах, отличались повышенной разговорчивостью и охотно вступали в диалог на любые темы, однако не могли удовлетворить нашего любопытства о причинах таковых перемен в жизни их страны, ибо одни приписывали их собственному трудолюбию, другие - внешнему влиянию, третьи же - удачному стечению обстоятельств. Бояре, радушно принимавшие нас на постой в своих имениях, казались с головой ушедшими в науку, а потому в ответ на таковое наше любопытство обычно ссылались на некий таинственный 'комплексный фактор'.

Сабрумайский боярин Просвещенцев

Специализировавшийся на социальных науках боярин Просвещенцев, потчуя нас перед дальней дорогой чаем, дополненным на лукоморский манер печатными пряниками, вишневым вареньем, персиковым джемом, пирогами с брусникой, расстегаями с осетриной, заломом, тушёной с овощами белорыбицей, вяленой кабаниной, жареной телятиной, копчёной бараниной, шашлыком из таинственных 'лампочек', пирогом с начинкой из почек, тремя видами наливок, пятью видами настоек и множеством иных лакомств[4], выразился по поводу сабрумайских перемен несколько более определённо: 'Статус доминиона, при некотором внешнем сходстве, всё же по сути радикально отличается от статуса колонии'. Лукоморские аристократы, как мне показалось, не вполне уловили нюансы боярской мысли, а у меня почему-то спрашивать не стали...

Имение Просвещенцева оказалось последним из встреченных нами до самой границы. Далее, если следовать прямо, располагался Заповедный лес. Одни говорили, что в  этом самом лесу будто бы находится то ли свалка волшебных артефактов или же просто место аномальной активности магического поля, в котором любое слово становится заклинанием. Иные утверждают, что лес этот не что иное, как вход в некие совсем уж неведомые земли. Наконец, возможно, именно в этом лесу обитает легендарный Жи-хан, которого сабрумаи боятся, степняки ненавидят, а лукоморцы предпочитают делать вид, что забыли о его существовании. Хотя никто не мог бы упрекнуть его в жестокости, он могуч и по-своему мудр, но при этом склонен порой обидно пошутить. Как бы то ни было, прямоезжей дороги через лес нет.

Пришлось следовать в объезд леса по довольно безлюдной местности, где, за неимением городов и пригодных для постоя столь крупного отряда селений, мы останавливались на ночлег лишь в сотах, и так достигли, наконец, пределов Караканского ханства.

Глава III. На караканских границах

            Ни в одной из книг не читал я, а потому и не мог представить себе, что ставшая уже привычной дорога может пропасть столь стремительно. Вот только ехали мы по превосходному тракту -- и вдруг, в мгновение ока, словно по волшебству очутились на степном просёлке.

            Караканское ханство началось.

Впечатление от новых реалий было несколько смягчено тем, что пограничные виселицы ханства были свободны от своей ужасной ноши. Это придавало открывающимся пред нами землям вид несколько более приветливый по сравнению с обычным - казалось, словно бы караканцы решили проявить толику дружелюбия в честь нашего приезда[5].

            Как ни сноровист был наш кучер, но даже он не успел адаптироваться к новой дороге. Привык ли он за много дней к ровному и прямому тракту, был ли он незнаком с движением по степи, но как бы то ни было, уже в первый час пребывания на караканской земле карета наша подскочила на каком-то незаметном в траве камне, и левое заднее колесо у неё отвалилось. Я возрадовался тому, что успел пересесть на пони, любезно приобретённого для меня графом Петром в первой встреченной нами соте, и теперь ехал подле Его светлости.

            А вот боярин Никодим ехал в карете.

            Ехал, если быть точным, до момента её поломки. После самопроизвольного удаления левого заднего колеса боярин покинул карету через внезапно открывшуюся дверцу под отличавшийся редкостным богатством смысловых оттенков аккомпанемент лукоморского идиоматического фольклора, который был несколько заглушён накрывшими боярина кафтаном и шубой. Очевидно, он выбирал, что из них послужит ему одеждой в течение всё более тёплых дневных часов -- по крайней мере, в момент падения сам боярин был облачён лишь в рубаху и порты.

'Ну-у-у', - разочарованно покачал головой Герасим, но от дальнейших комментариев воздержался и, пряча улыбку в усы, сделал своему отряду знак останавливаться. Дружинники остановились, окружив место падения плотным кольцом.

            Никодим, поднявшись из пыли, рвал и метал, ругался последними словами на кучера, догнавшего колесо и теперь пытавшегося спешно починить карету. Казалось, только инстинкт самосохранения мешает боярину наброситься с кулаками на сотника Герасима.

            - Не нравится дорога, боярин? - усмехаясь, спросил подъехавший Пётр Семёнович.

            - По таким дорогам, граф, только собакам бегать!!! - изящно намекнул Никодим на фамилию спутника.

            - А как же! Это ж дорога, сооруженная по стандартам боярина Никодима! - любезно вернул должок Рассобачинский. - Когда только за многими трудами своими ты успел научить степняков дороги прокладывать...

            Граф хохотнул, подмигнул сотнику и вручил золотой 'за скорую работу' кучеру, как раз водрузившему колесо на место.

            За каретными приключениями мы не заметили, как от группки конных степняков, появившихся из-за ближнего холмика, отделился их предводитель и, не торопясь, потрусил в нашу сторону.

            - Моя - хан Шканды-бай! Твоя - гость сахара? - выкрикнул он, подъехав поближе.

- Нет, хозяин перца с уксусом! - буркнул Никодим, всё еще пребывавший в настроении препротивном, сиречь некоммуникабельном и антидипломатическом.

            - Мнится мне, вы нас с кем-то перепутали? - учтиво ответил аборигену посерьёзневший граф, а сотник сделал своим дружинникам знак приготовиться к возможной обороне.

Поскольку оборонять им предстояло боярина Никодима, приготовления были произведены самые символические. Даже кочевники, уж на что дикие люди, а и то должны были знать, что связываться с Труворовичем - себе дороже: спесью задавит.

            - Зачем ври?! - обиделся караканец, подъезжая ближе и доставая из безразмерных складок халата нечто, похожее одновременно на попону и на портянку, но при ближайшем рассмотрении оказавшееся грубо выделанным и ужасно замусоленным пергаментом. - Конный - сто штук. Бей батыр усы - один штук. Бей толстяк борода - один штук. Бей коротышка лопух - один штук. Твоя - гость сахара! - обвиняюще констатировал он, закончив инвентаризацию. - И не стыдно ври?! Нет, не стыдно! Кто Запад приезжай - всегда ври. Белый большеглазый чучело всегда ври.

            - Ты не лайся, - остановил его этнографические рассуждения Рассобачинский. - Не знаю, что у тебя к нам за дело, но мы в Шахрайский эмират едем. На то грамоту подорожную от шахрайского посла имеем...

            - Вот теперь - не ври! - удовлетворённо кивнул караканец, не дослушав графа. - Но слово не конь - поскачет, не поймаешь. Сахара про вас говори. 'Гости будут', говори. 'Гости Запад приезжай - вся степь хорошо', говори. 'Вся степь воевать не ходи, вся степь добро так получай'. Так бессмертный сахара говори.

            - Да что ещё за 'сахара'?! - не выдержал Никодим, уже забравшийся обратно в карету, всё ещё раздражённый её поломкой. - Конфеты что ли?

            - Твоя сам конфета! Сахара - бессмертный народ степи. Мудрый народ степи. Сахара степняк хлеб вози, масло вози, сбруя вози, сабля вози. Сахара конь лечи. Сахара человек лечи. Шибко мудрый народ. Шибко добрый. А твоя стыдись: сахара езжай - сахара не знай!

            - Ну спасибо, что хоть ты нас просветил, - кивнул граф степняку, но тот, похоже, иронии не заметил. - Ради этого ты нас и искал?

            - Искал - так сахара велел! Велел гость видеть, гость помогать, не обирать, не убивать. Велел гость до сахара проводить. Моя видеть, что белый пучеглазый... гость остановился, моя помогать скачи. Так велел сахара.

            - Тогда, считай, помог, - снова кивнул граф.

            - Это хорошо, - улыбнулся степняк. - Тогда моя обратно скачи, от сахара таньга получай.

            - Эй, погоди! Ты скажи нам, где здесь ближайший город какой-нибудь или деревня? Переночевать где можно?

            - Город нет, кишлак нет. Твоя шибко вперед скачи, часа три скачи, крепость сахара находи, там ночуй.

            Видимо, мы скакали недостаточно шибко, потому как обещанную крепость шахраев увидели лишь к началу пятого часа непрерывного движения по дороге, когда сумерки уже стали опускаться на степь. 'Крепость сахара' оказалась очередной сотой из уже известной нам сети, вот только в Караканском ханстве шахрайские соты и впрямь устроены были на манер замков с высокими каменными стенами и башню имели не одну, а шесть - на каждом из шести углов. Шахраев в соте было куда больше, чем в сабрумайских землях, и все они, не скрывая, носили доспехи и оружие. Мне показалось, что гарнизон небольшой цитадели насчитывал никак не меньше полусотни воинов, пусть и занятых в мирное время почтой, торговлей и гостиничным делом.

            К моему удивлению, подорожной грамоты, которой нас снабдил шахрайский посол в Лукоморске, оказалось достаточно для того, чтобы принять на ночлег всю сотню. Шахраи были неразговорчивы, однако суровость их вполне искупалась сытной трапезой и мягкими кроватями, не населенными никем, кроме почивавших на них людей.

 'Крепость сахара' - шахрайская сота в караканских землях, устроенная на манер замка.

            На рассвете мы снова двинулись в путь, поблагодарив хозяина соты за трапезу, ночлег, наипаче же за подробную карту местности, которой он снабдил нас в дорогу. Сперва вместо карты он хотел выделить нам проводника из числа старожилов местного гарнизона, но, по непонятной мне причине, принимать шахрая в отряд отказались дружинники.

            Дорога, периодически теряясь в разнотравье, вела нас по степи куда-то на юго-восток, хотя окружающий нас пейзаж ничем не отличался от виденного нами вчера: сероватая зелень травы, редкие холмы и голубое небо в белых облаках. Время от времени вдали показывались конные отряды степняков, но, разглядев нашу делегацию, поворачивали восвояси - то ли убедившись, что у нас всё в порядке, то ли приняв во внимание, что за нами следует сотня вооружённых до зубов дружинников. И снова лишь трава, небо и облака...

            В степи нет дорог - одни направления, а об указателях и говорить не приходится. В этом мы убедились в тот же день, когда покинули похожую на крепость соту: буквально через несколько часов степи тропинка, называемая здесь дорогой, стала едва различимой в травах, а потом потерялась окончательно.

Но встречающиеся степняки были радушны, особенно когда узнавали, что мы хотим нанять проводника, дабы не сбиться с пути. Караканцы с радостью предлагали свои услуги, однако первый же их вопрос - 'Дорогу покажешь?' - заставлял нас искать нового кандидата на роль гида по Караканскому ханству. Наконец, когда мы уже отчаялись отыскать направление на Шахристан, нам счастливо повстречались браться Кульджигит и Кулджигит. Сии два почтенных караканца кушали руками похлёбку, сидя на пригорке прямо по направлению нашего движения, и мы порадовались тому, что в степные традиции приветствия рукопожатие не входит.

            - Твоя дорогу ищи?

- А откуда... - начал было я.

- Лошадь в мешке не утаишь! - воскликнул тот, кто представился Кульджигитом.

            - Моя покажи! - предложил тот, кто представился Кулджигитом.

            - Куда надо? Моя знай! - уверил нас Кульджигит.

            - Моя все дороги степи знай! Моя - конь степи! - подтвердил Кулджигит. - Моя куда угодно заведи!

            - Моя помогай! - весело крикнул Кульджигит.

            - Шибко-шибко скачи! Коня ноги кормят!

            Так, под россыпи караканской народной мудрости в исполнении братьев мы последовали дальше по степи в направлении скорее к Шахристану, чем от него. По крайней мере, по сторонам вроде бы виднелись те самые путевые ориентиры, которые шахрай отметил нам в своей карте, обведя их красными кружками.

            На пятый день нашего пребывания в Караканском ханстве степь стала прекрасна и просто красна - от маков! До самого горизонта теперь простиралось не зеленое море - нет, теперь на его месте колыхался роскошный алый ковёр, смешиваясь где-то вдали с синевой неба. Редкие юрты и островки не тронутой цветами зелени казались узорами этого ковра, расстилавшегося у наших ног, и даже несколько совестно было тревожить его нетронутую гладь копытами своих коней.

            Как мне показалось, наши проводники, хотя и караканцы, были не очень искусны в верховой езде. Однажды я поделился своими опасениями с нашим сотником, предположив, что его подчиненные держатся в седле куда лучше. 'Ну!' - многозначительно подтвердил Герасим и лишь усмехнулся в сторону братьев. Но при этом я должен признать, что Кульджигит и Кулджигит были настоящими кладезями местного фольклора.

            Разводя костёр из подручных материалов, Кульджигит и Кулджигит выражались в том смысле, что без труда не выловить и лошадь из пруда (хотя я и с трудом мог представить себе эту картину). Довольствуясь скудной пищей, они приговаривали: 'Лучше лошадь в руках, чем журавль в небе' и 'Дорога лошадь к обеду'. Впрочем, пускать лошадей на еду им в недвусмысленных выражениях запретил Герасим...

            Чем дальше мы продвигались, тем меньше была заметна дорога в цветущей степи. Однако братья караканцы уверенно ехали вперёд и поминутно уверяли нас, что движемся мы как нельзя более верной дорогой. На предположения боярина о том, что они намеренно увели нас в сторону с пути или вообще заблудились, Кулджигит и Кульджигит ответили нестройным, но чрезвычайно возмущённым и темпераментным дуэтом в том смысле, что даже помыслить такого не могли, ибо закон степи гласит: 'Не рой другому яму - конь в неё попадёт!'. Герасим на третий день пути под руководством караканцев смотрел на проводников уже не волком, а медведем-шатуном, однако молчал...

На четвёртую ночь своей нелегкой работы наёмного проводника, получив обещанную оплату, нас по-гвентски покинули оба брата, очевидно, сочтя свою миссию выполненной и предоставив нам искать дальнейший путь самостоятельно. -Вспомнил я по сему поводу караканскую народную мудрость: 'коней по осени считают'. И ещё: 'Конь познаётся в беде'.

            Сота, найденная нами к исходу первого дня в Караканском ханстве, оставалась единственной из повстречавшихся нам в этой стране, а потому не у кого было осведомиться о правильности нашего движения. За неимением лучшего мы решили держаться направления, заданного братьями-проводниками до их побега. К началу второй недели нашего пути по Караканскому ханству, который с каждым часом всё больше напоминал скитание, решено было экономить продукты, поскольку человеческое жильё даже на горизонте виднелось не каждый день.

            Ночевать приходилось прямо в степи, разводя костры из найденных в течение дня хилых остатков древесной растительности и кизяка. Вокруг лагеря выставляли дозорных, однако, подозреваю, местные жители при желании могли обнаружить нас куда быстрее, чем мы их.

            Когда подошел к концу десятый день путешествия по караканским землям, мы снова остановились на ночлег прямо в степи и развели костёр, чтобы приготовить скудный ужин. Но не успела вскипеть вода в походных котлах, как по периметру лагеря из темноты бесшумно выступили десятки вооруженных до зубов всадников.

            Были они полностью закованы в кольчуги, первые ряды недвусмысленно опустили копья, находящиеся за ними приготовили к бою луки. Были они безмолвны, и смуглые лица их не выражали ничего, кроме спокойствия -- и именно от этого, а не от блеска стали, признаюсь, сделалось мне не по себе. Не сомневался я, отправляясь в дорогу, что дружинники наши в бою способны рассеять не одну сотню степняков. Но эти... К тому же, эти были на конях и во всеоружии, а нас застигли врасплох.

            Некоторое время непрошенные гости молча изучали нас, а потом откуда-то из их рядов раздался недовольный голос: 'Но-но, робяты, кончай дурить! А то мы ведь дурнее вас оказаться могем!' Наш дозорный! Будет бой?..

 'Ну наконец-то я вас нашёл, благородные послы Лукоморья! Мне поручено проводить вас в столицу Шахристана!' - выступил из рядов иноземных воинов офицер, а за ним, с руками на рукоятях мечей, наши разведчики. 'Вот, ваши светлости. Засланц... то есть, посланцев перехватили на подступах. Только шутники они оказались... самоучки... в детстве с забора головой вниз уроненные.' Граф и боярин сурово нахмурились, выбирая в ответ шахраю шутку посмешнее, не иначе. И показалось мне или нет, но в наступившей тишине где-то на пределе видимости мелькнули коренастые тени и где-то на пределе слышимости раздалась приглушённая разочарованная ругань в том смысле, что 'сколько лошадь не корми - всё равно в степь смотрит'.

Глава IV. Почётный эскорт

            - Господин боярин, господин граф, уважаемые сопровождающие, меня зовут Нибельмес, можно просто Нибельмес-ага!

Возглавлял отряд всадников средних лет шахраец - единственный среди них без доспехов. Как и шахрайский посол в Лукоморске, он походил скорее на тарабарца, а не на караканца. Ухоженные волосы его прикрывала небольшая чалма, борода была коротко острижена и завивалась то ли от мастерства брадобрея, то ли от природы. Вообще всем видом своим, к некоторому ужасу моему, он в первый момент показался мне откормленным младшим братом недоброй памяти Чернослова - за исключением разве того, что ни в чертах лица, ни в манерах шахрайца не было того злопыхательства, которое составляло саму сущность натуры бесславно погибшего узурпатора. По словам Нибельмеса, был он прислан для нашей встречи из самого шахского дворца в качестве то ли секретаря, то ли проводника. Мы не исключили и того, что ему была поручена и роль соглядатая, но сам он представился мудрёным забугорским чином 'личный менеджер'.

            - Я рассчитывал встретить вас неделей раньше, но никак не ожидал, что вам потребуется так сильно отклониться  от дороги!

            - Ты называешь это дорогой? - буркнул Никодим, судя по всему живо вспомнив свой полёт из кареты.

            - Исключительно из уважения к хозяевам здешних степей, - хохотнул шахрай, вложив при этом в слово 'хозяевам' какую-то особую, пока ещё не понятную нам иронию.

            Сотня Нибельмеса была обмундирована почти так же, как наши собственные дружинники: островерхие шлемы с бармицей, кольчуги до локтей и до колен, миндалевидные щиты, копья, мечи, палицы и кавалерийские луки. Правда, у шахрайцев броня была усилена наручами и кирасой, а у некоторых шлемы были снабжены забралами. Встречавшая нас сотня была похожа на степняков не больше, чем охрана прибывшего в Лукоморск шахрайского посла.

Офицер шахрайской тяжелой кавалерии: зарисовка, сделанная во время поездки в боярской карете по караканской степи вскоре после встречи с шахраями

На примере этого отряда я впервые смог наблюдать три основных типа шахрайской внешности, и все виденные после в продолжение нашего путешествия жители Шахристана за редчайшим исключением принадлежали к одному из этих типов. Чаще всего встречаются среди шахрайцев похожие на стеллиандров обладатели смуглой кожи, чёрных вьющихся волос и миндалевидных глаз. Гораздо реже можно увидеть в шахрайской внешности степняцкие скулы, вамаясьский разрез глаз или иные восточные черты.  Ещё реже встречаются шахрайцы с русыми волосами и сабрумайскими чертами (как я узнал к концу нашего путешествия, такой внешностью, как правило, могут похвастаться лишь отпрыски древнейших шахрайских родов).

            Здесь же отмечу, что шахрайские мужчины почти все носят короткие бороды, ростом не уступают лукоморцам, воины имеют сложение атлетическое, а все прочие - несколько полноватое, хотя и не похожее на безобразное ожирение. 

Нибельмес относился к первому типу шахрайцев, которых я про себя называл 'смуглыми стеллиандрами'. Непрестанно улыбаясь и разливаясь потоками красноречия, он во время всего посольства низменно подсказывал нам лучшие гостиницы для ночлега и лучшие места для трапезы, всюду сопровождал нас и с готовностью пространно отвечал на любые наши вопросы. За время нашего пребывания в Шахристане он сообщил немало интересного и о столице, и об остальных городах, и о шахрайских нравах, и о традициях, и об истории. Таким образом, он стал для нас в дополнение ко всему не просто экскурсоводом, а настоящей энциклопедией, готовой снабдить нас почти любыми сведениями о жизни новой для нас страны. Впрочем, порой готовность эта натыкалась на непонятные нам преграды, и тогда шахрай с непередаваемым изяществом уходил от ответа на некоторые вопросы, так что я не берусь утверждать, что смог с его помощью проникнуть в какие бы то ни было тайны шахрайской души или Шахрайского государства.

            На своём вороном коне Нибельмес-ага ехал подле нас с графом. Когда степной ландшафт позволял это, то мы двигались все рядом: я на пони, граф Семён и Нибельмес-ага на конях, а боярин в карете. К вечеру нового дня мы, судя по всему, вернулись на совсем не сабрумайскую, но при этом явно используемую дорогу.

            - Наконец-то снова человеческий тракт, а не эти звериные тропы, заверни их в дугу! - вздохнул с облегчением Пётр Семёнович. - А то я уж думал, что совсем мы ухайдакаем тот рояль, что везём в подарок вашему государю...

            - Рояль?! - безмерно удивился Нибельмес-ага, словно пробуя на вкус новое слово.

            - Белый рояль, - не без гордости подтвердил боярин. - Большой и сладкозвучный!

            - Белый рояль?! - не переставал удивляться шахрай. - Я даже не знаю, что и сказать... В оркестре Его величества есть разные инструменты, в том числе и клавишные, тех же роялей парочка имеется... Но белый рояль - нет, такого у него ещё нет! И что, он столь огромен, что занимает целиком две эти повозки? - поинтересовался он, с любопытством наблюдая написанное крупными буквами разочарование на лицах наших аристократов.

            - Да нет, во втором книги, - бесцветно буркнул граф. - Тоже от Нашего величества Вашему...

            - Книги?! - загорелись глаза у шахрайца. - Много книг?

            - Несколько сотен, вроде бы...

            - Сто восемьдесят семь наименований по шесть экземпляров каждое. Итого тысяча сто двадцать два тома, - поспешил уточнить я. - Сочинения по лукоморской истории.

            - Тысяча томов истории! - восхитился Нибельмес-ага. - Вряд ли мы отдадим их шаху. Разве что по одному тому... Остальное - в Государственную библиотеку! Такой роскошный подарок! Царский подарок!

            Под нашими изумлёнными взглядами шахрай сделал знак, по которому десяток шахрайских всадников выстроились в каре вокруг воза с книгами, но после этого мы продолжили путь не ранее, чем сам Нибельмес-ага убедился в надлежащей сохранности каждого сундука и в исправности самой повозки. Не могу не признать, что этот дикий, неведомый народ стал казаться мне заслуживающим некоторого уважения...

            Когда мы снова тронулись в путь, то две сотни всё время ехали бок о бок и обменивались оценивающими взглядами. Неизвестно, о чём в это время размышляли шахраи, но, глядя на Герасима, без слов было понятно, что он с ревностью сравнивает чужих воинов со своими - и не понимает, чьи лучше. А потому я совершенно не удивился, когда на привале командиры тихо обменялись короткими репликами, после чего шахрайский сотник выставил из числа своих бойцов одного из воинов богатырского сложения, с сабрумайской внешностью и надменным взглядом.

'Ну-ну' - улыбнулся Герасим и позвал Никиту, сына кузнеца, который и ростом, и статью превосходил не только графа Рассобачинского, но и самого Герасима. Соревновались представители двух отрядов в борьбе, стрельбе из лука и скорости верховой езды. В поединке ожидаемо победил Никита, метким стрелком показал себя шахрай, а вот к финишу заезда оба всадника пришли одновременно - к неописуемому удивлению шахраев, ведь их кони были куда крупнее и выносливее лукоморских, да и вообще, как мне доводилось не раз слышать позднее, считались лучшими у всех окрестных народов.

Когда недоумевающий шахрай подошел к Никите узнать, как такое чудо могло случиться, тот лишь хмыкнул хитро: 'Слово я лошадиное знаю. Только конь уставать начнет, как шепнешь ему на ухо - и стрелу перегонит!'. Впечатленный, солдат попытался выведать заклятье, и даже предлагал Никите деньги, но отошел, не солоно хлебавши. Я же в сем усилии оказался более успешным. Дружинник лукаво прищурился и шепнул мне заветные слова на ухо: 'А на колбасу?'

            Вторая ночь пути прошла в стенах гостеприимной соты, похожей на замок более всех виденных нами ранее. Увидев Нибельмеса и его воинов, гарнизон соты утратил суровость и радушно принял нас всех на постой, с удивившей меня лёгкостью устроив ночлег для более чем двух сотен человек.

            Мы сидели в трапезном зале и ужинали, когда к нам подошёл сотник Герасим и в лаконичных выражениях попросил графа Петра Семёновича отложить завтрашний выезд хотя бы на час, а лучше на два. Подобную просьбу мы слышали от Герасима впервые за всю дорогу, а потому граф был настолько удивлён, что даже не сразу нашёлся что ответить. Зато неожиданную поддержку командир дружинников нашёл в усталом боярском лице:

            - Не неволь служивого, - наставительно заметил он графу и смачно зевнул. - Если говорит 'на три часа позже' - значит на то великий резон имеется!

            - Со своей стороны не имею что возразить уважаемому офицеру, - кивнул Нибельмес-ага, и большинством голосов руководства теперь уже лукоморско-шахрайского отряда предложение Герасима было принято.

            Утром -- незаметно, но неуклонно переходящим в жаркий степной полдень - мы тронулись в путь, как только удалось растолкать боярина Никодима, в витиеватых выражениях поминающего неких безродных выскочек, склонных нарушать права военнослужащих.

Сами военнослужащие были уже в седле. Взглянув на них, я с ужасом заметил: лица нашего и шахрайского сотника были отмечены симметричными ссадинами! Присмотревшись, можно было заметить, что парные ранения получили и многие другие ратники обоих отрядов. К удивлению моему, при этом более не ощущалось той атмосферы агрессивной настороженности, которая сопровождала нас с самого первого часа встречи с отрядом Нибельмеса. Зато в атмосфере ясно ощущались сивушные пары неизвестного происхождения.

            - Выясняли с шахраями, кто сильнее? - не столько спросил, сколько констатировал граф. - А потом пили мировую?

            - Ну, - не стал отпираться Герасим.

            - Тогда сбавь ходу, в дугу твою задиристость, поедем медленнее... Я ж не зверь какой!

            Нибельмес-ага снова не стал спорить, но посмотрел на сотника своего отряда так, что лицо того сморщилось, словно от удара литавр над самым ухом в самый ранний час сего явно нелёгкого для него утра.

            Степи сменились каменистой равниной, изредка перемежаемой то ли высокими и голыми холмами, то ли низкими и пологими горами, и наш 'личный менеджер' сообщил нам, что мы приближаемся к границам Шахрайского государства. Ехать днём становилось всё труднее, поскольку за неделю пути потеплело так, как в Лукоморье не теплеет и за месяц. Я был благодарен графу, который отправил меня с наказом вести хронику нашего путешествия в обитую войлоком карету боярина Никодима - я и не мог предположить, что теплоизоляция может пригодиться не только для защиты от холода, но и для защиты от жары! Облегчало зной лишь то обстоятельство, что время от времени на солнце набегали облачка, которые лукоморцы в иное время и не заметили бы вовсе, а теперь воспринимали как самое благословенное (после дождя, разумеется) природное явление.

            Отдых от дневного пути мы неизменно находили в шахрайских крепостях, которые были так же обширны, но уже не столь неприступны, как та, в которой наши отряды сравнивали преимущества лукоморской и шахрайской военной подготовки. Наконец, утром одного погожего дня, отъехав едва на час от места нашего ночлега, мы даже за пологом марева ясно рассмотрели, что горизонт был очерчен линией воды, и Нибельмес-ага коротко сообщил: 'За рекой - Шахрайский эмират'.

Схолия вторая. О географии Шахристана

Шахрайский эмират располагается в самом сердце степей и выхода к морю не имеет. Со всех сторон Шахристан окружают территории племён, которых можно в равной мере назвать союзниками и вассалами эмирата. Сии дикие степи и пустыни, населённые не менее дикими обитателями, представляют немалое затруднение для любой, даже самой многочисленной армии, которая решилась бы напасть на Шахристан. Даже выносливые лукоморские солдаты, не говоря о сулейманцах и вамаясьцах, испытывали бы огромные лишения ещё только на пути к укреплённым границами эмирата, преодолеть которые врагу не так-то просто.

С севера и с юга земли Шахристана ограничены двумя великими степными реками Рахат и Лукум, которые были избраны первыми шахрайскими поселенцами в качестве естественных границ нового государства. По берегам сих двух великих рек на равном расстоянии построены укреплённые города, которые в прежние времена с честью выдержали десятки кочевничьих набегов, неизменно удерживая диких степняков от проникновения во внутренние области Шахристана. На западе естественной границей сего государства служит огромное озеро, в которое Рахат и Лукум впадают, на востоке же шахрайцы положили предел своим территориям в месте, где верховья Рахата и Лукума ближе всего подходят друг к другу. Здесь в древности была сооружена линия Гастар-бая, монументальностью своей способная затмить древние пограничные валы Тарабарской империи. Для защиты этой границы вдоль линии Гастар-бая построены семь городов: по одному на берегах Рахата и Лукума, служащих началом и окончанием сего монументального вала, остальные же пять - на границах Сухой пустыни, которая простирается от этого места и далее на восток.

Вообще свои города шахрайцы предпочитают строить по берегам рек и речушек, так что даже для пограничных крепостей своих избирают места впадения малых рек в Рахат или Лукум. Иссушающий зной степи немало смягчается свежим дыханием этих водных артерий, шахрайцы же к сему добавляют многочисленные каналы, наполненные водами Рахата и Лукума. Сетью таких каналов покрыт весь Шахристан, от чего местные почвы не испытывают недостатка в орошении и отличаются редкостным плодородием.

Горы в Шахристане почти не встречаются, а вот холмы едва ли можно назвать редкостью. Отсутствие естественных лесов шахрайцы пытаются компенсировать насаждением искусственных парков, наипаче же фруктовых садов. Песчаная пустыня подходит лишь к восточным шахрайским границам, внутренние же территории государства песков почти лишены - частью в силу природного устроения, частью же стараниями сабрумайских почвоведов Хреновых. Так, в настоящее время 'хреновые поля', дающие до трёх урожаев в год, простираются не только на востоке, но и в центре Шахрайского эмирата, в том числе вокруг столицы.

Зимы в Шахристане мягки и непродолжительны. Летние месяцы знойны и почти лишены дождей, при этом опасны песчаными бурями, которые порой приходят с востока. Засухи способны иссушить почти до дна мелкие шахрайские речушки, однако питаемые великими пограничными реками каналы исправно снабжают поля водой, хотя и обмелевают почти вполовину. От тех же рек питаются акведуки шахрайских городов. В сих городах местные жители без видимых затруднений переносят летний зной вблизи фонтанов и в тени многочисленных деревьев.

Против места впадения небольшой реки Кичка в великую реку Рахат, отделяющую Шахрайский эмират от Караканского ханства, на караканской стороне мы остановились в предместье города Сарынь-на-Кичке. Сам город расположен на противоположном берегу реки, предместье же формально находится на караканской земле, но при этом пользуется шахрайским протекторатом.

Там мы были вынуждены распрощаться с нашими дружинниками, сопровождавшими нас от самого Лукоморска: шахрайский чиновник объяснил нам, что по законам его страны ни один вооружённый иноземец не может вступить на священную землю Шахристана, в которой право ношения оружия является привилегией исключительно для шахрайских граждан.

Не могу не упомянуть о том, что за наших дружинников пришёл ходатайствовать перед Нибельмесом даже его сотник, в красноречивых выражениях описывая то, что лукоморцы - отличные ребята и превосходные воины. 'Не сомневаюсь в ваших словах, и именно поэтому вынужден вам отказать, - улыбнулся Нибельмес-ага. - Впрочем, разумеется, любой из них сможет последовать с нами и далее, если согласиться оставить оружие на границе'.

Дружинники со своим оружием, разумеется, расставаться не пожелали, а потому Нибельмес снял для них за казённый счёт отдельный караван-сарай, поручившись нам, что они будут иметь здесь всё необходимое и смогут в комфорте ожидать нас столько времени, сколько нам его понадобится на посольство в Шахристан. Шахрайский сотник заявил, что в таком случае и его отряд далее не последует, на что Нибельмес-ага уверил его, что в услугах вооружённой охраны более не нуждается, поскольку мы достигли шахрайских земель.

            Кучер боярина и возницы, сопровождавшие рояль и книги, также остались в предместье с нашими дружинниками, поскольку наши подарки для шаха были отправлены Нибельмесом напрямую во дворец в сопровождении ожидавших нас на границе шахрайских чиновников, а предложение продолжить путь в карете Никодим отверг с негодованием, чем заслужил велеречивое, хотя и несколько тяжеловесное одобрение Нибельмеса[6]. Сперва боярин вызвался ехать верхом, но по настоянию графа решено было приобрести для него удобную одноколку. 'Повезёшь в ней наш багаж, самое ценное тебе доверяю' - пояснил Пётр Семёнович, и, к моему удивлению, Никодим спорить не стал. Нибельмес-ага вызвался приобрести необходимое транспортное средство самостоятельно, что и сделал оперативно и в наилучшем виде в какой-то из лавок предместья.

Глава V. Въезжая в Шахристан

Всё предместье, которого мы достигли, состоит сплошь из караван-сараев, постоялых дворов, доходных домов и разнообразных гостиниц, а все прочие здания являются не более чем приложением к ним. Места ночлега выстроены здесь в стилистике всех народов Белого Света, да и на узких пропылённых улицах предместья можно без труда встретить представителей множества стран: караканцы и улюмцы ведут в поводу коней; зверовидные асхаты таращатся по сторонам, причём каждый из них по своему национальному обыкновению старается держаться как можно дальше от соотечественников; робкие костеи направляют на торг возы с литьем и иной нехитрой продукцией своих ремёсел; напомаженные каррагонцы и шантоньцы, неотличимые друг от друга в этой пёстрой толпе, со взаимным изумлением словно бы забыли вековые обиды и стараются держаться поближе к себе подобным; надменные вамаясьцы сияют приклеенными улыбками с высоты своих верблюдов; суровые атланы неизменно следуют пешком со стремительностью стрелы по одним им ведомым делам; въедливые сабрумаи изучают всё и всех и, как кажется, чувствуют себя комфортнее всех прочих в этом столпотворении; несгибаемые вондерландцы, узнаваемые в любой точке Белого Света, сметая всё на своём пути, пробиваются к переправе через реку в боевом порядке, названном в честь главного животного их национальной кухни.

- Надо свернуть с этой дороги, - озабоченно заметил Нибельмес-ага, когда мы, обогнув вондерландцев, наткнулись на пешеходную вамаясьскую делегацию. - Встретить днём вамаясьца с канарейкой - видите, вон тот тип с клеткой в руках - это плохая примета!

- Почему это? - удивился боярин Никодим.

- Потому что в печальных стихах сказано: 'Жёлтая рожа. Жёлтая птица. Свет над твоей и моей головой'. Неблагоразумно пренебрегать столь явным предупреждением!

- Птица - это мелочь, - глаза Никодима азартно загорелись. - Мне вот как-то раз по дороге попалась баба с телегой пустых ведер, половина из которых была заполнена битыми зеркалами, а другая - черными кошками!

Нибельмес потрясенно замер:

- И что?..

- Кучер мой скорее развернул коня - и вскачь. Успели первыми! - гордо вскинул бороду боярин.

- Куда?

- За наследством, конечно! Троюродная бабка моя, княгиня Саморукова, чей род, между прочим, от великих князей хорохорских Сомораковых ведется, сумасшедшей была. Жила одна, на родню собак спускала и кипяток из окон лила. Но всё время говорила, что кто из родственников первый после ее смерти придет - тому всё и достанется. Досталось мне. Дом ее городской, да еще один - на Кудыкиной горе, с садом помидорным, да лес к югу от Лукоморска до самой Пятихатки, да...

- Но как связаны телега и наследство?

- Что?.. Телега? - нахмурился боярин. - Какая телега? А-а, у шурина? Да не телега была, а коляска - я ж говорю! Шурин, хоть и графинчик худородный, но по матери - Кузькин-Потолоцкий, хоть и десятая вода на киселе!

- Нет, я... приметы имею в виду, - теряясь, уточнил шахрай.

- Странный вы, шахраи, народ... - сурово покачал головой Никодим. - Им про род свой рассказываешь, а они про приметы какие-то спрашивают... про телеги... когда им ясно говоришь, что у шурина коляска была... А вот еще, кстати о шурине. Был у меня конек соловой, которого потом жена подарила на именины тетке, княгине Прижималовой, мужа сестры матери, что из рода Заголицыных, сводной сестре, которая из рода Коневых-Тыгыдычных происходит...

- А она - шурину? - уточнил Нибельмеса, честно, но безуспешно пытавшийся разобрать, кто кому у Никодима тетка, муж и сестра.

- Да причем тут шурин! - недовольный, что его прервали, фыркнул боярин. - Шурин - Кузькин-Потолоцкий! Вот ведь... Я ему о поросе, а он мне - о карасе!..

- Да, - медленно кивнул шахрай со слегка остекленевшим взглядом. - Кстати о шурине. Мы - странный народ. Ага. Я так и подумал.

- Не кручинься, добрый молодец, - украдкой ткнул его в бок локтем Рассобачинский и подмигнул. - Ты еще про сестру тетки жены шурина бабки не слышал, и про деверя золовки дяди племянника кума, не говоря уже о про зятя двоюродного деда по линии тетки мужа золовки деверя свояка. Четырнадцать раз. С вариациями, прологом, эпилогом и списком предков и недвижимости.

На испуганный взгляд шахрая граф пожал плечами и коротко пояснил: 'По пути сюда'.

После этого обрадованный Нибельмес, не задавая больше вопросов[7], свернул в ближайший переулок и самой короткой дорогой вывел нас к гостинице весьма респектабельного вида.

Граф, напевая фривольно: 'Что тебе снится, желтая птица, в час, когда утро встает над рекой', всю дорогу поглядывал на Никодима. Но тот соловьем разливался над ухом новой жертвы на любимую тему и взглядов, ни многозначительных, ни праздных, не замечал.

Удивительно, как почти незаметным на фоне иноземцев шахраям удаётся регулировать все эти сталкивающие и кричащие друг на друга людские потоки, да ещё при этом находить неизменно удобнейшие места трапезы и ночлега себе и сабрумаям! Для меня всё предместье слилось в единый неказистый лабиринт улиц и базаров, пропитанный пылью, потом, не умолкающим ни на минуту гомоном голосов, грохотом телег и топотом копыт многочисленных животных и ног их хозяев. Ни сил, ни желания любоваться красотами первого увиденного мной шахрайского селения у меня не было, зато были основательные сомнения в наличии самих этих красот.

Отвращение моё к этому грязному неказистому кварталу лишь усилило происшествие, случившееся с нами буквально за несколько часов до переправы на шахрайскую сторону. За какой-то надобностью мы вышли на улицы предместья втроём, без сопровождения Нибельмеса - может быть, поводом выйти на улицу как раз и была возможность прогуляться без сопровождения нашего неотступного шахрайского спутника - и очень скоро очутились на узких улицах, которые точнее было бы назвать пролазами между домами, где и два человека с трудом могут разойтись. На одной из таких улиц, уже собравшись поворачивать обратно и искать путь к опрометчиво оставленной гостинице, мы и столкнулись с надменного вида улюмцем. Столкнулись в буквальном смысле, так что боярин Никодим едва не упал, когда за очередным поворотом налетел на степняка, сопровождаемого двумя телохранителями. Судя по одежде и манерам, это был какой-то степной князёк.

- Уступи дорогу бею, белая морда! - рявкнул он на опешившего боярина. - Не видишь, куда прёшь?!

- Тот же вопрос желал бы задать я тебе, о, неосмотрительный пешеход, столь легкомысленный в выборе своего пути! - так, в общих чертах можно передать смысл ответной реплики графа Рассобачинского, который был весьма точен в определениях, но при этом столь выразителен, что я не решаюсь воспроизвести здесь его реплику дословно. Отмечу лишь, что дополнительную яркость услышанному мной стилистически безупречному предложению сообщало то обстоятельство, что все сорок три его элемента базировались на пяти корнях, из которых и были образованы все прочие слова.

Улюмские телохранители смотрели на графа с неприкрытым восхищением и внимали, открыв рты.

Его светлости, впрочем, было недосуг обращать внимание на реакцию малопочтенной публики, ибо был он чрезвычайно занят. Подняв на ноги боярина, а бея, напротив, приведя в горизонтальное положение, он молниеносно извлёк из-за пазухи короткую налитую свинцом дубинку из граба[8] и с дружелюбной улыбкой обратился к телохранителям поверженного степняка.

            Телохранители сочли за лучшее вызов графа не принимать. 'Мы ещё встретимся на узкой дорожке, грязные белозадые макаки! Вы ещё вспомните, кто такой Абдурезак-баши!' - грозил нам из дорожной пыли улюмец, сам более всего напоминавший в этот момент описанное им животное, но мы уже не обращали внимание на его вопли и поспешили в гостиницу.

            Там нас поджидал уже начинавший беспокоиться по поводу нашего отсутствия Нибельмес-ага, который вручил нам билеты на паром.

            Через Рахат между Сарынью и её караканским предместьем курсирует два типа паромов. Первый, напоминающий гигантскую копию обыкновенных паромов-плотов, передвигался натянутой над рекой исполинской цепью, концы которой укреплялись в расположенных на противоположных берегах башнях. В этих же башнях располагались и механизмы, приводящие цепь в движение, - но неясно было, от магии ли, от сотен рабов или от неких немереной физической силы существ получают эти машины необходимую для работы энергию.

            Если паромы первого типа предназначались для перевозки караванов, бесконечным потоком следующим в эмират и из него, то для перевозки людей были предназначены паромы совсем другого типа, напоминающие         прекрасные, хотя и несколько неповоротливые морские парусники - такие я раньше видел только на картинках в книжках про Гвент. Около дюжины таких судов курсировало между берегами Рахата в обе стороны, причём если на верхние палубы они принимали пассажиров, то в трюм через хитроумные люки заводили коней и повозки.

            На одном из таких паромов мы и последовали через Рахат. Наша каюта располагалась в кормовой части и была обставлена с комфортом, который превосходил мои представления о необходимом для краткой поездки. Такие каюты предназначались для самих шахраев, для сабрумаев и для гостей эмирата, к которым любезностью нашего проводника были отнесены и мы. На нашу палубу почти не долетали звуки с носовой части судна, предназначенной для перевозки всех прочих прибывающих в Шахристан, о чём я несколько пожалел, ибо в течение всего пути усиленный нехитрой магией голос помощника капитана вещал о важнейших шахрайских законах, обычаях и принятых в эмирате правилах вежества. 'Мы считаем необходимым донести эту информацию до варваров, - небрежно пояснил Нибельмес-ага. - Ведь если они нарушат эти правила, а тем более законы, то будут немедленно удалены с благословенной земли эмирата'. Мне оставалось лишь надеяться, что шахрай имел в виду всего лишь выдворение нарушителя за границу....

            Не прошло и получаса, как мы уже спускались по широкому трапу на одну из каменных пристаней Сарыни-на-Кичке. Обширностью эта пристань много превосходила то, что я воображал себе относительно места швартовки речных судов. Собственно, была это не пристань даже, а целый портовый квартал со множеством доков и складов, а также с различными административными зданиями. Сама пристань была обнесена каменной стеной, и чтобы попасть в город, нужно было пройти сквозь одно из таких зданий: в нём располагались чиновники, расспрашивающие всех приезжающих о цели прибытия в Шахристан и досматривающие их вещи. Если результат расспроса не удовлетворял шахрая, то ожидающие поодаль стражники провожали незадачливого гостя эмирата куда-то на второй этаж, после чего сей гость либо возвращался и принимался всё объяснять сызнова, либо отправлялся на паром, идущий обратно на караканскую сторону Рахата. Впрочем мы в сопровождении Нибельмеса прошли сие мытарство споро и без затруднений.

Город, в который мы прибыли, расположен близ места впадения в Рахат речки Кички, давшей название сему порубежному городу, который можно было бы назвать крепостью, если бы не обширность его. Как я узнал позже, внутреннее побережье Рахата, окружающее Сарынь-на-Кичке, называется Домашней Степью, поскольку в древности служило местом выпаса шахрайских табунов. Ныне же степь эта распахана под многочисленные поля, и пасутся на них коровы и овцы, да и то лишь в тот сезон, на который данный участок предназначен к отдыху.

В городе четырьмя голосами 'за' было принято решение остановиться на пару дней для отдыха, необходимого после долгой дороги и нам, тем более что уютная, зелёная Сарынь, совсем не похожая на своё караканское предместье, после многих дней скитания по дикой степи казалась воплощением уюта и респектабельности. Нибельмес-ага любезно снял для нас четыре просторные и превосходно меблированные комнаты в окружённой садом двухэтажной гостинице, внутренний двор которой украшали известняковые колонны. Однако главным украшением места нашего отдыха по праву можно было назвать нежно журчащий фонтан с прохладной водой.

Здесь я впервые столкнулся с особой любовью шахраев к фонтанам, ибо в эмирате эти источники свежести стремятся разместить в любом сколь-нибудь пригодном для них месте, тем самым не только добавляя комфорта своим жилищам и городам, но и демонстрируя изобилие в стране главного для засушливых местах сокровища - воды. Второй страстью шахрайских архитекторов, способной затмить увлечение фонтанами, являются колонны: ими украшают частные дома, гостиницы и общественные здания, из них сооружают галереи, колоннады и портики, их устанавливают на улице и в помещении, в качестве опоры для стен и сводов или просто для красоты...Думаю, во всей Стелле невозможно отыскать столько колонн, сколько удалось увидеть мне за недели пребывания в Шахристане!

По прибытии в Сарынь я испытывал меньше потребности в отдыхе, чем мои спутники, а потому, посетив с шахраем и лукоморцем соседствующие с нашей гостиницей термы, решил посвятить свободное время не сну и трапезе, а осмотру города, тем более что Нибельмес-ага заверил меня, что это не возбраняется шахрайскими законами, а потому совершенно безопасно.

В первую очередь направился я к располагавшимся вблизи места нашей остановки городским стенам, которые ещё при въезде в город поразили меня не столько высотой, сколько толщиной своей. Но ещё подходя к ним, я с удивлением обнаружил причину их небывалых габаритов: оказывается, городские укрепления состоят не только из самих крепостных стен, но и из пристроенных к ним с внутренней стороны жилищ солдат и офицеров порубежного гарнизона! Таким образом, ширина стен утраивается, так что не только на башнях, но и на любом участке стены могут быть расположены даже самые громоздкие орудия. Кроме того, в случае вражеского штурма защитники крепости в буквальном смысле сражаются за свои дома, которые оказываются расположенными на первой линии обороны[9]. Дома же эти, должен сказать, просторны и обставлены со всеми удобствами даже у солдат, не говоря уже об офицерских семьях. Столь суровые с внешней стороны, изнутри городские стены представляют собой ряд пристроенных друг к другу двухэтажных особняков, каждый из которых имеет отдельный вход. Офицерские особняки показались мне несколько обширнее солдатских, но, насколько я смог уразуметь, и солдаты, и их командиры живут в том участке стены, за оборону которого отвечают.

Караульный офицер не возражал против моей прогулки по стенам и даже любезно вызвался сопровождать меня, дабы с его помощью мне было удобнее взобраться к бойницам и окнам, из которых открывался захватывающий вид на сам город, на Рахат и на окружающие город поля. Городские стены, сложенные из камня, шириной своей не уступали лукоморским и через равные промежутки были укреплены каменными же башнями. Угловые башни были массивнее и выше остальных. На верхней площадке одной из таких башен я заметил группу солдат - судя по всему, дозорных.

Шахрайские порубежники в карауле на городских стенах. Зарисовка с натуры, сделанная в Сарыни.

Под стенами на самом берегу реки было просторное поле, свободное в это время от посевов и злаков - судя по всему, на тот сезон оно было предназначено к отдыху от возделывания, а потому выглядело подобно проплешине в окружающем его изобилии зелени всходов и золота наливающихся хлебов. По проплешине этой маршировали стройные ряды солдат, которые под звуки барабана и отрывистые команды офицеров то выстраивались в шеренги, то собирались в каре, то смыкали щиты в 'черепахи', то выпускали вперед прятавшихся до того где-то в глубине строя лучников и арбалетчиков. Чуть поодаль скакали всадники, в непонятной мне системе взаимодействуя с пехотой. Отдельно стоял ряд лучников, методично обстреливавших укреплённые на городской стене мишени, причём после каждого залпа офицер делал пометки в блокноте. Наконец, ближе всего ко мне несколько десятков солдат в каких-то невообразимо-тяжеловесных, явно не боевых доспехах разбились на пары и сражались на мечах, время от времени останавливаясь для того, чтобы выслушать указания бродившего между ними инструктора.

Как я позже узнал от Нибельмеса, в таких занятиях гарнизоны всех порубежных городов-крепостей проводят большую часть своего времени, совершенствуя навыки владения оружием, боевого взаимодействия и верховой езды, а по вечерам изучая тактику и устройство боевых машин. Меньшую же часть времени солдаты проводят в дежурстве по городу и на городских укреплениях. Вообще порубежники шахрайские, как я мог убедиться и позднее, крайне привязаны и к своим домам, и к своим городам-крепостям, поскольку они живут в них вместе с семьями, здесь же растят своих детей и ведут хозяйство. Выглядят они весьма респектабельно, ибо не только получают немалое жалование, но ещё и дают его в рост местному купечеству либо денежным столам. Правда, должен отметить, в семьях порубежников более всего проявляется свойственное шахрайцам разделение обязанностей в семье, а именно - ведущая роль шахрайки в организации быта. Ибо пока солдаты и офицеры большую часть своего времени проводят в тренировках, жёны распоряжаются их деньгами, принимают решения о покупках и вообще, как мне показалось, ведут себя много свободнее даже по сравнению с остальными отнюдь не закабалёнными шахрайскими женщинами...

Когда я стоял на городских стенах Сарыни, то до моего слуха со стороны тренирующихся периодически долетали непонятные возгласы, среди которых чаще других повторялось таинственное 'Диорднунг!'.          

- Что значит это грозное слово? - спросил я офицера.

- Это наш боевой клич, - ответил тот не без гордости. - Означает устроение и порядок в противоположность хаосу и ералашу. Самый краткий и ёмкий из наших национальных девизов.

С городских стен было особенно заметно, что предместье на караканском берегу Рахата было лишь пародией на настоящую Сарынь. В черте городских стен улицы были чисты, широки, прямы и расходились правильным геометрическим узором. Более того, даже за пределами городских стен три широких и ровных дороги уходили в разные стороны: две влево и вправо вдоль берега Рахата (очевидно, к соседним порубежным крепостям), а третья, минуя по каменному мосту неширокую Кичку, уходила куда-то к горизонту, на юго-восток, во внутренние земли Шахристана.

По чистым и широким улицам мерно шествовали шахраи, с высоты городских стен напоминавшие степенных гусей с птицефермы, стабильно собирающей золотые медали на всех международных соревнованиях. Подобно гусям, не были они обременены ни излишними заботами, ни, как мне показалось, излишним интеллектом. Дородные матроны в просторных белых одеяниях возглавляли выводки своих чад и чинно раскрякивались... то есть раскланивались с встречающимися согражданами. Подле каждого гусиного семейства, нагруженная корзинами и свёртками, семенила фигурка в сером одеянии, напоминавшая мне Серую Шейку из известного повествования. Изредка виднелись группки гусаков, увлечённых научной дискуссией - то сабрумайские бояре, недавно прибывшие в эмират, на ходу излагали своим шахрайским коллегам результаты своих изысканий и в доказательство выводов указывали перстами в покрытые формулами пергаменты, активно при этом жестикулируя. С несвойственными им скупыми слезами умиления по этим образцово-показательным, геометрически выверенным улицам шествовали вондерландцы, и даже исполненная ими 'свинья' была здесь особенно упорядочена, степенна и чем-то напоминала гигантскую неизвестную науке водоплавающую птицу.

- Интересный народ, - поделился позже со мной своими наблюдениями Нибельмес-ага. - Государственный Совет обсуждает возможность присвоить вондерландцам высокий титул 'народа, похожего на шахраев'. Со всеми вытекающими преференциями...

- В Шахристане есть такой титул?

- Государственный Совет хочет ввести его специально для вондерландцев.

Я задумался ненадолго и задал вопрос:

- А ежели вондерландцы захотят ввести звание народа, похожего на них и присвоить его шахраям?

- Не могу отвечать за всю страну, но, по-моему, Совет откажется.

- Отчего же?

- Оттого, что это они похожи на нас, а не мы на них, - с горделивым достоинством изрек вельможа.

- Так и запишу про вас в путевых заметках: 'А еще они скромны и непритязательны', - пробормотал я, но Нибельмес-ага, кажется, не расслышал, потому что ничего не сказал. Хотя, может, это опять же из скромности.

Господин сопровождающий не поленился встретить меня после визита на городскую стену, хотя осталось неизвестным, как он узнал о направлении моей прогулки. По моей просьбе, к гостинице мы возвращались окольной дорогой, и я внимательно рассматривал городские кварталы, виденные мной со стены.

Дома в городе были невелики, но опрятны и производили впечатление зажиточности, хотя все они имели не более двух этажей. Каждый из них располагался на небольшом участке земли в форме правильного квадрата - собственно, такими квадратами была нарезана вся территория и этого, и других виденных мной шахрайских городов, и хозяева каждого участка, судя по всему, считали своим долгом украсить землю хотя бы двумя-тремя фруктовыми деревьями.

Провинциальный особняк зажиточного шахрая

Вообще в Сарыни я впервые увидел множество черт, которые позже замечал и в других шахрайских городах. К таким чертам относится и архитектурная эклектика, в изобилии встречающаяся на улицах Сарыни и иных городов Шахристана. Архитектура шахраев показалась мне отличной от архитектуры всех иных восточных стран тем, что в основе своей она имеет кроме явно сабрумайских черт ещё и лукоморско-лесогорские мотивы. Мотивы эти, впрочем, нельзя назвать явными. Скорее, шахрайцы используют в своих постройках элементы лукоморского архитектурного декора, хотя и строят, в отличие от лукоморцев, из камня и кирпича, а не из редкой в степи древесины. В камне воплощают шахраи и милые их сердцу особенности сабрумайской архитектуры, хотя сабрумайские оригиналы в большинстве своём деревянные. Можно заметить в шахрайской архитектуре и некоторое подобие забугорским строениям: вероятно, такую иллюзию производят попытки шахрайских зодчих соединить приземистый восточный купол с высокой сабрумайской кровлей, а черты пагод с чертами лесогорских крепостных башен. Вообще эклектика повсеместно прослеживается в шахрайской архитектуре, а утопающий в зелени дворик не удивительно здесь найти в окружении флигелей простецкого вида двухэтажного домика. Как я узнал со слов нашего проводника, шахраи, считая себе перекрёстком культур и местом встречи народов, стремятся хотя бы в малой степени привнести в свою архитектуру черты каждого из них. Впрочем, нельзя сказать, что такое смешение рождает в шахрайских городах какое бы то ни было уродство: улицы Сарыни запомнились мне скорее разнообразием стилей, а не них несочетаемостью.

Схолия третья. О шахрайской армии

Армия Шахристана представляет собой ныне хотя и немногочисленную, но при этом весьма грозную силу. Наиболее боеспособной её частью по праву считаются порубежники, расселённые в городах-крепостях по границам эмирата. Здесь отмечу, что шахрайцы, с одной стороны, обеспечивают безбедную жизнь солдат и офицеров, с другой же - относятся к армии с некоей врождённой подозрительностью, так что представителям военного сословия не только запрещено занимать даже самые низшие государственные должности, но и передвигаться по территории государства предписано в строгом порядке, дабы не случилось военного возмущения. Будучи же размещены в своих крепостях, порубежники, по мысли шахраев, представляют собой опасность лишь для врагов, ибо не смогут незаметно составить злоумышления против гражданского порядка, а тем более не смогут быстро собраться под единым командованием для воплощения возможных беззаконных замыслов, буде такие возникнут.

Порубежники имеют тяжелое вооружение лукоморско-лесогорского типа и воюют либо в качестве обслуги метательных машин, большей частью повторяющих лучшие образцы стеллийских и тарабарских баллист и онагров, либо в качестве ратников, с равным искусством навыкших сражаться и в пешем, и в конном строю. Эти последние поверх кольчуги зачастую носят ламеллярные доспехи и пластинчатые наручи. Как я успел заметить, в ежедневных тренировках порубежников принимают участие и отряды лёгких всадников, вооружённых по степняцкому образцу, но одетых при этом, как и все порубежники, в превосходного качества лукоморские кольчуги. Командиры этой легкой кавалерии предпочитают лукоморские островерхие шлемы, а потому доспехами и вовсе не отличимы от наших дружинников.

Тяжелая кавалерия шахрайски порубежников

Здесь же отмечу, что лучшие кольчуги, совершенно незаметные под одеждой, шахрайские кузнецы изготавливают для трапезитов. Лишь случайно из некоторых обнаруженных в шахрабадской библиотеке документов узнал я о самом существовании этого особого рода шахрайских войск, большую же часть сведений о них мне удалось почерпнуть лишь благодаря целенаправленным поискам в разрозненных источниках, которые, впрочем, в изобилии находятся в той же библиотеке. На заре шахрайской государственности трапезиты были весьма многочисленны, сейчас же малая оставшаяся их часть живёт в тех же пограничных крепостях - впрочем, подозреваю, что обитают они и в иных местах, причём, боюсь, даже за пределами шахрайского государства (именно трапезитами, думаю, укомплектованы те шахрайские соты на территории Караканского ханства, которые мы проезжали). Ремеслом своим трапезиты напоминают мне ужаснейших из ассасинов (если бы ассасины служили государству), с тем лишь различием, что они способны устранить не только вражеского военачальника, но и устроить эпидемию в войске захватчиков, оставить оное войско без продовольствия или даже организовать опустошительный пожар во вражеской крепости. Порой, путешествуя вместе с купцами, трапезиты внешностью и одеждой неотличимы от своих попутчиков, под одеждой же всегда имеют превосходную броню и оружие. Рассказывают, что во время войны с Уч-Арамом именно трапезиты стали причиной гибели этого злосчастного города в огне пожаров, причём сами поджигатели отбыли из вражеской столицы то ли за день, то ли за два до начала бедствия. Трапезиты же открывали ворота неприступных асхатских крепостей во время карательного шахрайского похода, имевшего своим последствием присоединение шахраев к Песчаному блоку.

Я слышал, что на вооружении у шахрайской армии кроме конницы, пехоты и боевых машин имеются также боевые слоны и колесницы, однако сам ни тех, ни других за всё время пребывания в Шахристане не видел.

Шахрайский стражник из городского патруля

В городах внутренних областей Шахристана я ни разу не видел солдатских гарнизонов, зато всегда удивлялся многочисленности городской стражи на улицах. Вооружение эти стражники имеют трёх  типов: пешие воины, несущие службу часовых, одеты в забугорские кирасы и каски-морионы вкупе с забугорскими же алебардами и кинжалами; те же пешие воины, но идущие по городу в качестве дозора, носят кто те же кирасы, а кто - укреплённую железными бляхами степяцкую кожаную куртку до колен и легкие шлемы с кожаными бармицами и наушами. Вооружение сих патрульных составляют короткие луки, длинные кинжалы и деревянные дубинки, именуемые тонфами. У всадников городской стражи доспехи и оружие явно сулейманские, включающие усиленную металлическими пластинами кольчугу, лёгкий шлем с кольчужной же бармицей, небольшой круглый щит, саблю, лук и небольшую палицу-буздыган. Лишь много позже я узнал, что, кроме бдительной охраны порядка и безопасности обывателей, сии стражники изрядную часть своего времени проводят в постоянном обучении и тренировках: благодаря этому каждый из них не только сам может сражаться как опытный воин, но и при необходимости командовать отрядом новобранцев. Если предположить, что в случае мобилизации каждый рядовой стражник станет десятником ополчения, десятник же станет сотником и так далее, то получается, что в короткий срок эмират может выставить огромную армию. Не сомневаюсь, что оружия и доспехов в шахрайских арсеналах хватит на всех.

При этом считаю своим долгом заметить, что хотя военная служба и не считается в Шахристане всеобщей обязанностью - напротив, многие сторонятся её, дабы получить государственную должность или руководящее место в гильдии, но при этом же все гильдии организуют работу своих членов так, чтобы каждый гильдеец по крайней мере дважды в месяц по целому дню проводил в городском гимнасии, обучаясь там фехтованию и стрельбе из лука под руководством опытных стражников. Шахраи с охотой посещают эти упражнения, ведь издревле почётной привилегией полноценного гражданина в Шахристане считается ношение оружия (сейчас это в основном кинжалы, короткие мечи и легкие топорики), с которым шахрайцы стремятся обращаться умело. Но, кроме того, в каждой гильдии существуют специальные графики, составленные с тем, чтобы гильдейцы без порухи для торговли и ремесла могли каждые три года по месяцу проводить в крепостях на границе. В течение этого месяца они под руководством порубежников учатся искусству маневрирования в составе отряда, выполнению армейских команд и прочим премудростям боя. Таким образом, шахрайская армия имеет в резерве не неумелых ополченцев, а обученных рекрутов в огромном количестве.

Впрочем, Шахрайский эмират уже давно не ведет войн, приведя соседей к покорности не войной, но коммерцией. Земли этих соседей служат для шахраев как бы буфером от агрессии чужедальних народов, которые ныне и не решаются посягать на богатства Шахристана силой оружия. Войска окружающих степных народов шахраи используют либо как союзников, либо как наёмников - сие особенно ценится ими в случае небольших военных предприятий, поскольку освобождает шахрайских солдат от тягот военных походов и не требует от Шахристана официального объявления войны. Так, доподлинно известно, что именно на шахрайские деньги несколько лет назад были организованы доныне памятные опустошительные походы улюмцев против Западной Восвояси и асхатских городов, выславших шахрайских купцов и конфисковавших их товары; уверен, что это далеко не единственный пример такого рода.

            Покинув после трёхдневного отдыха Сарынь-на-Кичке и путешествуя по направлению к столице по просторной, выложенной камнем дороге, мы проводили в пути по семь-восемь часов ежедневно - а точнее, еженощно, потому как по многочисленным стенаниям боярина Никодима, к которым по малом промедлении присоединились и мы с графом, передвигаться по лишённым тени местам решено было только ночью, ибо в Шахрабаде ещё до наступления лета дни становятся по-настоящему жаркими. Наш любезный проводник никак не прокомментировал причуду северян, -- или 'людей Запада', как упорно называл нас он сам - но в путь мы отправлялись примерно за полтора часа до полуночи, так что вскоре после рассвета уже могли остановиться на отдых.

            Сколь живописны сумерки в степи весной, когда ночные заморозки уже сменились той долгожданной прохладой, которая приходит на смену дневной жаре! Тогда можно хоть целую ночь проводить на открытом воздухе, тем более что вокруг нет огней города, мешающих любоваться звёздами, и нет шума городской суеты, мешающего внимать ночной тишине. Тогда, всматриваясь в мириады светил над головой, даже самый неразумный обнаружит в себе, думаю, тягу к размышлению, и даже самая чёрствая душа не сможет не благоговеть перед спокойным величием бытия!

Так размышлял я, путешествуя вместе со своими благородными спутниками по ночным дорогам Шахристана, которые, к немалому удивлению моему, оказались совершенно безопасными. Сперва я внутренне укорил нашего проводника за легкомыслие, потому как мне казалось неразумным продолжать путь совершенного без охраны, но позже в течение множества ночных поездок по шахрайским степям убеждался я в том, что предосторожность моя была излишней. К тому же отмечу, что ночная дорога совершенно меня не утомляла, потому как днём мы неизменно останавливались на отдых в комфортабельных гостиницах попадавшихся по пути городов. Так, первый раз после Сарыни мы отдыхали в городе под названием Хухры, во второй раз - в городе под названием Мухры.

Хухры и Мухры - абсолютно ничем не примечательные шахрайские города. Как и порубежные крепости, они имеют стены с башнями и ров перед стенами. Однако и башни, и стены несколько ниже, чем в пограничных городах, а стены к тому же и куда меньшей толщины, поскольку домов вооруженной охраны к ним изнутри не пристроено. Как и все обыватели, городские стражники живут здесь со своими семьями в крытых черепицей двухэтажных домах, которыми и занято почти всё пространство шахрайских городов. Над домами возвышаются лишь деревья городских бульваров и садов, редкие трёхэтажные особняки богатейших купцов и аристократов, а также многочисленные общественные здания, как то: термы, караван-сараи, чайханы, гостиницы, школы, гимнасии, больницы, торговые дворы, склады, учреждения городского управления и много чего ещё. Каждое здание, как мне показалось, имеет небольшой садик, в тени которого, судя по всему, предпочитают коротать свободные дневные часы обыватели. В многих местах города, наипаче же на площадях, установлены новостные столбы - причудливые сооружения почти кубической формы, на каждой из трёх граней которых размещается лист с записанными на нём последними новостями, которые могут быть интересны жителям города. Этот лист именуется городскими ведомостями.

Вообще каждый из виденных мной шахрайских городов имеет такие размеры, чтобы в нём могли свободно обитать около десяти тысяч жителей - или чуть более тысячи семей, ибо именно количеством семей исчисляют сами шахраи население своих городов. Если во всех областях Шахристана города встречаются столь же часто, как вдоль виденной нами дороги, то я могу предположить, что всего в стране более сотни городов. Каждый из них чист, довольно уютен, вдумчиво спроектирован и, как мне показалось, в состоянии самостоятельно обеспечить себя всем необходимым для жизни своих обывателей. При этом жители всех виденных нами городов предпочитают в большинстве своём специализироваться на определенном ремесле, так что гильдия господствующей в городе профессии соперничает во влиятельности с городским головой. По этой причине шахрайские города ведут между собой активную торговлю производимыми товарами. Потребности же в продуктах удовлетворяются за счет возделывания свободными землепашцами окружающих город земель.

Хухры, полностью подходящий под изложенное выше описание, удивил нас разве что столпотворением на центральной городской площади, с которой в течение всего вечера, пока мы собирались в дорогу, до нашей гостиницы доносились звуки песен и здравиц.

            - Наверное, какой-нибудь первогильдейный купец свадьбу празднует, - пожал плечами Нибельмес в ответ на наши расспросы. - Он по статусу весь город угощать должен, так что допоздна шуметь будут, вы уж не обессудьте! Завидую я тем рестораторам, которым он заказ на угощение сделал, это же выручка не за один месяц...

            - Так он ещё и трактирщиков нанимает?

            - Трактирщики ему не по статусу. Над такой свадьбой, должно быть, трудятся несколько лучших городских ресторанов. Ведь слуги должны обнести кушаньями и напитками всех гостей, а угоститься придут все горожане, уже вы мне поверьте!

            - Недёшево так каждому чаду свадьбу гулять, - почесал в бороде Никодим. - Тем более что семьи у вас, как я погляжу, немаленькие.

            - Семьи у нас, действительно, большие. Ведь дети шахрая - его главное богатство. Но устраивать такие свадьбы детям даже для купцов первой гильдии считается дурным вкусом, проявлением расточительности и надменности. Такую свадьбу может себе позволить только молодой наследник капитала, получивший от отца дела и показавший себя достойным чести быть принятым в первую гильдию...

            - По-моему, если уж так рассуждать, то и разбрасывать деньги на угощение каждого встречного-поперечного тоже неприлично!

            - Неприлично на слонах по улицам ездить, - улыбнулся Нибельмес-ага. - Если ты не погрузчик леса, конечно... А тратить собственные, своим трудом заработанные деньги на тех, кто беднее тебя, пусть даже на их угощение - это почётно.

            - По улицам на слонах? - заинтересовался неожиданным сравнением Пётр Семёнович. - А что, есть и такие?

            - Были, - словно извиняясь, развел руками шахрай. - Были на заре нашего государства, когда первые купцы уже научились зарабатывать хорошие деньги, но ещё не имели ни образования, ни воспитания, ни достоинства. Пытаясь надменно продемонстрировать свои достижения всем и каждому, они разъезжали по улицам на слонах, покрытых золотыми попонами и расписанных всякими мудрёными словами, смысла которых навариши не понимали...

            - Навариши?

            - Да, так мы их называли. Это означает 'люди, получившие навар'. Имеется в виду, что кроме навара они добиться ничего не способны. Более образованные граждане смеялись и над наваришами, и над их слонами. Со временем слоновладельцы ушли в прошлое, не выдержав свободной конкуренции с более образованным купечеством. Один из этих недостойных, пытаясь пустить пыль в глаза гостям своей свадьбы, выкрасил своего свадебного слона в белый свет и назвал мудрёным забугорским именем 'Лимузин' - так верите ли, потом все навариши считали своим долгом притащить на свадьбу по такому лимузину, а то и по несколько! Было, надо сказать, в повадках наваришей немало обезьяннего...

            - Эти образованные, разорившие наваришей, и составили первогильдейское купечество? - догадался граф.

            - Вы льстите нашим способностям, Ваше сиятельство, - улыбнулся шахрай. - Для нас считается достижением, если, начав дела с нуля, купец в конце концов получает видное место в третьей гильдии. Тогда его сын, если он унаследовал таланты отца, имеет надежду перейти во вторую гильдию, а уж внук или правнук основателя династии сможет получить место в первой гильдии. Стабильные деньги быстро не делаются. Это же касается и остальных ремёсел, не только торгового дела. Чтобы за жизнь пройти путь от ученика до члена второй гильдии, нужно обладать очевидным талантом и немалым трудолюбием...

            - А чтобы сразу в первую гильдию?

            - Для этого нужно быть гением или разбойником. Разбойники в Шахристане... не прижились, так что новичку, возжелавшему места в первой гильдии, нужно основать новую отрасль торговли или ремесла. Были и такие, их памятники украшают парки нашей столицы.

            - А я-то было подумал, что Шахристан - это место, где можно по-быстрому сколотить капиталец, - разочарованно пробурчал граф Рассобачинский.

            - Асхаты говорят: 'Быстрота нужна при ловле блох'. И это тот редкий случай, когда мы с ними согласны. Быстрые деньги имеют свойство быстро уходить. Кроме того, быстрые деньги редко бывают честными. А один из наших национальных девизов - 'Созидая, богатей'. То есть если хочешь разбогатеть, то сперва сделай что-то полезное для людей. Что-то долговечное. А долговечное быстро не делается.

            Звуки пира на главной площади, меж тем, не стихали. Похоже, что свадьбы пошла по второму кругу. Ветер, подувший в сторону нашей гостиницы, принёс запах жареного мяса со специями и чего-то медового...

            - А вкусно хоть угощают-то? - облизнулся боярин Никодим.

            - Думаю, вкусно. Ведь чем больше горожан придёт угоститься и лично поздравить новобрачных, тем почётнее для молодой семьи!

            - И что, молодые там до сих пор сидят, поздравления принимают?

            - Нет, что вы! Молодые ещё на закате солнца покинули дом жениха и отбыли в собственное жилище, купленное или арендованное им родителями, дабы начать новую жизнь в новом доме... Хотя тот, кто женится сегодня, судя по размаху свадьбы, уже сам сладил себе просторный особняк.

            - Погоди, а кому тогда горожане эти свои личные поздравления выражают?

            - Вы ничего не знаете о шахрайской свадебной церемонии? Если вы уделите мне пару минут внимания, то я могу вам вкратце поведать... - взглянув на нас и верно уловив в нашем сосредоточенном внимании карт-бланш не только на пару минут, но и на добрые полчаса, шахрай с воодушевлением начал: - За месяц до свадьбы объявление о ней публикуется в городском вестнике - и таким образом радостная новость становится достоянием всех горожан. Тогда же будущие сваты совместно начинают подбирать жильё для молодых, дабы новый дом соответствовал привычками и жениха, и невесты. Признаком особого вкуса, кстати, считается выбрать жилище молодым примерно на полпути между двумя родительскими домами... Ну да не суть важно. В ночь перед свадьбой главная улица города украшается цветами и флагами кланов жениха и невесты. И вот в сам свадебный день - в каждом городе для торжества традициями отведён свой день недели - на восходе солнца, когда сама природа дышит свежестью и всё вокруг приобретает немного волшебные черты, в одном конце улицы верхом на коне появляется жених. Справа от него едет отец, слева мать, а за ним - пять ближайших друзей жениха. Восемь всадников под звуки барабанов и труб доезжают до середины улицы и спешиваются у ступеней Городского совета, причём над ступенями в честь свадьбы возведена специальная беседка из белого металла тончайшей ковки и цветов. В этот момент с другого конца улицы под пение хора начинает свой путь невеста - её под руку ведёт отец, а за ними следует мать, в руках у которой украшенный резьбой ларец, предназначенный жениху и символизирующий приданое. В наши дни ларец остался лишь данью традиции, а потому в нём обычно лишь свадебные кубки для молодых.

            - Золотые? - не удержался от вопроса боярин Никодим.

            - Серебряные. Мы не любим золото, хотя и признаём его символом силы и власти. Именно поэтому жених следует на свадьбу в расшитой золотом одежде - хотя, скорее всего, это единственный случай в его жизни, когда он надевает золотое шитьё. Но серебро мы считаем символом красоты, а также чистых и возвышенных помыслов - и платье невесты расшито именно серебром. Кстати, перстни новобрачных, которыми они обмениваются в присутствии городского головы, подбираются по тому же принципу: у жениха золотое с красным камнем, у невесты серебряное с белым камнем. Голова встречает будущих супругов на ступенях Совета и именно там задаёт первые церемониальные вопросы - сперва не самим новобрачным, а их родителям. Последний вопрос - 'Что может помешать свадьбе?' - по традиции задаётся поверх голов родителей, как бы ко всему городу, и он должен остаться без ответа. Если родители дали положенные традицией ответы, выражающие их одобрение брака и обещание общения со сватьями как с родными, то городской голова приглашает всех в Совет и сам возглавляет процессию. За ним следуют новобрачные, за ними - отцы жениха и невесты, затем матери. Друзья жениха, хор и оркестр, а также самые близкие гости, приглашённые к самому началу церемонии, ожидают на ступенях. В это время вошедшая в Совет процессия достигает зала приёмов, в котором её ожидает свидетель - почётный гражданин города, выбранный для подтверждения совершения свадьбы, обычно глава клана жениха. Он становится восьмым лицом на этой трогательной церемонии и закрывает за вошедшими двери зала приёмов.  Там, в присутствии свидетеля, городского головы и своих родителей жених и невеста провозглашают своё желание стать мужем и женой, в знак чего обмениваются кольцами. После этого свидетель по традиции запрашивает подтверждение у остальных пятерых присутствующих, которые в ритуальных выражениях заявляют, что не знают препятствий к совершению этой свадьбы. Тогда свидетель снова открывает двери и даёт знак городскому капельмейстеру, который вызванивает на билах особую мелодию, возвещающую всем о заключении брака. После этого мелодию подхватывает хор и оркестр, и новобрачные выходят к ожидающим их гостям. Невесте подводят белую лошадь, покрытую попоной в цветах клана жениха, что символизирует вступление в его семью. Все присутствующие, теперь уже во главе со свидетелем и городским головой, следуют к месту свадебного угощения, где их встречают восемь подруг невесты. Там молодым положено пробыть около часа, дабы принять поздравления от тех, кто был с ними в Городском совете или на его ступенях. После чего они отбывают в дом родителей жениха на собственно семейное торжество. Раньше это был ответственный этап свадьбы, ведь невесте предстояло познакомиться с братьями и сёстрами мужа - это было в те времена, когда до свадьбы молодые почти не виделись. Разумеется, сейчас видеться уже можно - хотя оставаться наедине сколь-нибудь продолжительное время по-прежнему считается неприличным, и как дань старым временам сохранилась лишь эта поездка в дом жениха да традиция не встречаться месяц до свадьбы, то есть начиная с дня объявлении о помолвке... Ну а поздравления в это время принимают друг жениха и подруга невесты, считающиеся их полноправными представителями за столом. Иногда они так входят в роль, что через полгода уже сами объявляют о помолвке... Правда, даже в старые времена на роль представителей выбирали не только самых вежественных, но и самых выносливых друзей - ведь далеко не каждый способен вынести такую вахту с самого утра и до поздней темноты! В наши же дни пять женихов и восемь подруг, как правило, расписывают всё время представительства по сменам. Так что сейчас на площади остались те двое, кому выпало дежурить в тёмное время суток, - закончил свой рассказ шахрай и обернулся к нам, ожидая реакции.

            - Необычно, - покивал головой граф Рассобачинский, переваривая услышанное.

            - Чудно, - по своему поддержал его боярин Никодим.

                        Публика безмолвствовала.

Дабы прервать затянувшуюся паузу, я поинтересовался, не предваряется ли шахрайская свадьба торгом по поводу калыма за невесту, что, как я слышал, принято у восточных народов. На это Нибельмес-ага с каменным лицом, надменное безразличие которого вполне компенсировалось артистизмом интонаций, с непередаваемым степным акцентом воспроизвёл в лицах примерно следующий диалог:

'- Двадцать пять баранов за одну тупую овцу?

- Двадцать пять баранов за прекрасную газель и ни бараном меньше.

- Двадцать баранов, ковер хорасанский хороший и мешок фиников.

- И верблюд.

- Ишак и по рукам!'

После пантомимы шахрай заверил, что подобные диалоги свойственны их соседям, но оскорбительны для шахрая.

            - Необычно, - покивал, наконец, головой граф Рассобачинский, переваривая всё, услышанное за последние полчаса.

            - ЧуднО, - по своему поддержал его боярин Никодим.

            - Возможно, вам ближе асхатский вариант свадьбы? - явно ожидавший немедленных и восторженных отзывов Нибельмес-ага окончательно разобиделся на скептическую реакцию лукоморцев и стал рассказывать, смакуя и акцентируя иронией подробности:  - Асхатские жених и невеста вместе выходят из своего дома, где до того жили в конкубинате, под насмешки подружек невесты, адресованные жениху. Дабы отбиться от них, жених должен совершать нелепые действия и выдавать им пригоршнями припасённую в карманах мелочь, что делает начало свадебной церемонии похожей на раздачу милостыни хамоватым нищим. Карманы жениха отвисают от меди, что гармонирует с фатой и белым платьем невесты, сшитым специально так, чтобы не давить на весьма круглый уже живот. Молодые идут к специальной браковальной избе, где встают в очередь, - асхаты вообще обожают стоять в очереди, устраивают их по любому поводу, ругаются там и дерутся! - дабы, когда придёт их черёд, измученная тётка-браковальщица загробным голосом провозгласила их мужем и женой... как будто за несколько лет этого кто-то мог не заметить! После избы полагается разъезжать по городу и стрелять а воздух из луков, причём особым шиком считается задеть стрелой кого-нибудь из прохожих - обычай, заимствованный в эпоху Великого исхода у самых жестоких из дикарских племен. Но это ещё что! Иногда к стрелам привязывают горящую паклю - говорят, получается очень красиво...

            - Кто говорит? - ужаснулся я.

            - Те, кто выживают после пожара. Но если пожар всё же не случается (стреляют асхаты на редкость отвратительно), то староновобрачным полагается на каждом более-менее приметном перекрёстке останавливаться и позировать живописцу, причём чем больше живописцев, тем роскошнее считается свадьба. Пока молодые стоят перед мольбертом, гостям положено пить брагу, так чтобы к началу свадебного пира с трудом выговаривать тосты - поздравление, произнесённое трезвым голосом и без запинки, считается дурным тоном. Далее следует попойка, с непонятной мне насмешкой именуемая 'свадебным пиром', на которой достигнуть опьянения должны те, кто ещё не успел этого сделать. Нет, разумеется, все народы держат на свадебном столе крепкие напитки, даже шахраи... но только асхаты, кажется, превращают их потребление в самоцель. А потому центральное событие, апофеоз застолья и всей асхатской свадьбы - массовая драка гостей по принципу 'все против всех'! К этому времени все настолько пьяны, что еле двигаются, а потому большинство асхатских свадебных драк обходится без убитых. Но свадьба без драки тоже считается дурным тоном.

            - Мне как лукоморцу всё же ближе шахрайский вариант, - переварив, наконец, услышанное, согласился Пётр Семёнович. Я же предпочёл промолчать, потому как что-то в описанной шахраем церемонии показалось мне смутно знакомым.

            - Неужели все свадьбы у асхатов такие?! - ужаснулся даже Никодим.

            - Увы, сейчас уже почти все. Те, кто не придерживается асхатских свадебных обычаев, рискует стяжать себе репутацию странного извращенца, а то и получить обвинение в шпионаже в пользу врагов.

            - Ну а из луков-то они стреляют зачем?

            - И морды друг другу бьют? - поддержал боярский вопрос граф.

            - Асхаты считают, что в этом выражается молодецкая сила и удаль, - улыбнулся шахрай.

            - Сила и удаль выражается в том, чтобы врагов побеждать!

            - Ну, с врагами при таком свадебном размахе у них проблем не бывает, - успокоил их гид.

- Да не таких, а настоящих!

            - А вот с этим у асхатов сложнее. Так что проще устроить мордобой, - уже откровенно хохотнул Нибельмес. - Кстати, не оспаривая формулировку Вашего сиятельства, позволю себе заметить, что в Шахристане высшим выражением силы принято считать помощь слабым. Впрочем, и с этим у асхатов тоже проблемы.

            - А интересно, что в меню свадьбы входит? - с видом самым незаинтересованным пробормотал Никодим, поведя носом на очередной порыв ветра, принёсший новую порцию сногсшибательных ароматов. Вопрос с занятиями посольства на этот вечер был решён, и выступление в дорогу пришлось отложить до послеобеденных часов следующего дня.

            Господа послы поскребли по сусекам, помели по амбарам, по выражению графа, наскребли сувениров горстку, с которыми, с одной стороны, не жаль было расстаться, а с другой - не стыдно подарить, и в сопровождении нашего уважаемого гида двинулись к месту пира.

            Как он и предрекал, молодых уже не было и в помние, и передав дары подруге и дружке, мы уселись за стол и принялись вкушать изыски шахрайской кухни. Даже при аппетите боярина на это ушло не более получаса. После этого послы отвалились на спинки стульев, довольные донельзя, и принялись наблюдать за гостями: чем занимаются они, когда насытятся, и нельзя ли присоединиться.

            Присоединиться оказалось нельзя: покушав и раскланявшись с организаторами ужина, гости выходили из-за стола, освобождая место для других, уже поджидавших в очереди.

            - Как в кабаке, - разочарованно буркнул Никодим.

            Нибельмес вскинул на него оскорбленный взор, и боярин поспешно уточнил:

- ...только кормят лучше.

Чувство национального достоинства шахрая удовлетворено не было.

- И какие же будут ваши предложения? - более чем слегка уязвленно проговорил он. - Держать тех за столом, кто уже угостился, пока не проголодаются снова?

- Зачем держать, - ухмыльнулся лукаво Рассобачинский. - Наоборот!

- Это как? - не понял его сосед - дружка жениха. - Держать наоборот - это выгонять?

- А вы, ребята, ничего, похоже, не знаете про свадьбы по-лукоморски! - хитро прищурился граф и, не дожидаясь ни ответа, ни одобрения, вышел из-за стола на середину двора и поднял руки, привлекая к себе внимание.

Внимание привлеклось.

Граф обвел внимательным взглядом обращенные к нему лица и утвердился в правильности своего решения: такое количество чинности и благообразия, граничащих с постностью, в последний раз он видел на похоронах.

- Господа и барыни, шахрайцы и шахрайки, горожане и вельможи, буде таковые меж вас затесались, - галантно раскланявшись, заговорил Рассобачинский. - Мы, посольство из Лукоморья в Шахристан, проезжали мимо вашего знаменательного события, заглянули на огонек и вкусили, так сказать, от шахрайского гостеприимства, хлебосольства и обычаев. И теперь, по обычаям страны нашей, дабы не остаться в долгу и произвести равноценный культурный обмен... око за о... то есть, зуб за з... в смысле, традицию за традицию, мы с боярином Никодимом Труворовичем и библиотечным Дионисием готовы ознакомить вас с тем, без чего лукоморская свадьба - не свадьба!..

Гости перестали жевать и заинтересованно уставились на графа в ожидании продолжения.

И оно не замедлило последовать.

- Встань-ка, боярин, сюда, слева, а ты, Дионисий, справа.

Мы, не догадываясь о его намерениях, тем не менее, сделали, как указано, ибо спорить соратникам перед лицом иноземцев - хуже только сразу подраться. А граф разливался рекой в половодье:

- Просто сидеть да кушаньями угощаться лукоморцы могут и в трактире, а коли на свадьбу пришли, так будьте любезны веселиться и развлекаться! А встаньте-ка вы вот, молодой человек, и вы, и вы, и ваша барышня, и вы тоже...

На глазах у недоумевающей шахрайской публики вокруг каждого из нас образовалась кучка гостей, вытянутых из-за стола - по десять человек, мужчин и женщин, главным образом, молодых. Шахрайцы стояли, переминаясь с ноги на ногу, переглядывались с оставшимися за столами приятелями и сконфуженно косились на нас - не отпустим ли обратно.

Но плохо они нашего Петра свет Семеновича знали, если думали, что могут от него так легко отделаться!

- У каждого лукоморца теперь есть дружина, - обвел он широким жестом собравшихся перед столами гостей. - А мы - десятники. И как говорится, каждый десятник желает знать, чья дружина дружней. А для этого мы сейчас... поиграем!

Граф сгреб со стола три пирога размером с книгу, выдал по одному нам с боярином, один оставил себе и выстроил игроков в ряды.

- Каждый дружинник откусывает по одному кусочку и передает товарищу. У кого последний дружинник последний кусок съест - та дружина победила. Раз-два-три - начали!

И оттяпал от пирога угол.

Надо сказать, по сравнению с боярином Никодимом он не откусил почти ничего, ибо тот умудрился отхватить почти четверть под восторженные охи своей дружины. Второй за ним парень попытался ему подражать, и третий тоже, а когда дело дошло до четвертого и пятого подражателей - пирог внезапно кончился. В моей дружине пирог дошел до последнего бойца - но осталась его почти половина, и пока последний мужичок, давясь, уталкивал ее в рот, команда графа вскинула руки: конец пирогу!

- Ай да мы, спасибо нам! - взревел Расобачинский, схватил из-под носа дружки тарелку с засахаренным черносливом, специально тем для себя припасенным, и раздал победителям. - Ай, да дружина у меня собралась! Не чета слабосильным воякам Никодима и Дионисия! Лаптем щи хлебают, болотной водичкой запивают! Тонкие, звонкие да прозрачные - ручки не держат, ножки не бегут!

- А это мы еще посмотрим, кто тут слабосильный да прозрачный! - с шутовским гневом притопнул боярин. - Второй конкурс нам подавай!

Граф вывалил на стол фрукты из трех больших медных чаш, вытащил из-под нависшей до земли скатерти три метлы, забытые - или припасенные на будущее - городскими подметальщиками, и объявил:

- А вот баба-яга бежит - земля дрожит! У кого все бабки-ёжки добегут до последнего стола и вернутся первыми, та дружина всех быстрее, всех ловчее и сильнее!

После чего ступил ногой в чашу, оперся на метлу, подождал, пока и мы с Никодимом так сделаем, и дал команду на старт.

Что тут стало! 'Дружинники', даже те, кто первый конкурс перенес почти с вамаяссьской невозмутимостью, заерзали, затоптались в рядке своем, шеи из-за спин приятелей вытягивая. А когда побежали шахраи - мужчины, топоча как кони, дамы - приподнимая одной рукой подолы, то свистеть и подбадривать своих начали уже и за столами. Последние 'бабки' финишировали под звон ложек о блюда и недружное, но энегичное скандирование своих имен. Быстрее всех оказалась дружина Никодима, и настал его черед раздавать хозяйские сладости, а мой - требовать реванша.

Третий конкурс граф назвал 'Сапожники'. Поставив три дружины треугольником, он наказал им снять по одной обувке с ноги и бросить в середину. Обувь он перемешал, и по одному добровольцу-'сапожнику' вызвал и наказал обуть свои дружины правильно, а дружинникам подсказывать им запретил.

Столько смеха, советов, забавных ошибок - нечаянных и нарочных, особенно когда юноши примеряли баретки девушкам, да не по разу...

Победила моя дружина. Но не успел я угостить победителей, как они уже требовали новых соревнований, а за столами сидевшие начали возмущаться, что тоже хотят поиграть!..

Поиграли все, да так, что сладости, на столах залежавшиеся, разошлись на призы полностью. Засиделись - а, вернее, забегались, запрыгались и заговорились гости заполночь, перезнакомилось полгорода, и немало парочек составилось к концу празднества, а уж улыбок и смеха было немеряно. Потом Никодим пошептался с дружками, пригласил музыкантов, и с полуночи до четвертого часа танцевал и стар, и млад до упаду. В первом часу прибежали озадаченные непрекращающимся весельем жених с невестой - да так и остались с нами. После, доносилось до меня, что свадебные торжества этой пары были признаны лучшими за многие годы, а на следующих свадьбах дружки снова собирали дружины и устраивали игры - те же, и новые придумывали. И называться это стало 'свадьбой по-лукоморски', и было признано зело модным и прогрессивным.

            Спустя несколько часов после того, как мы всё же покинули Хухры, нам представился случай познакомиться с бытом шахрайского пейзанина. Вообще надо сказать, что в сельской местности проживает едва ли треть шахраев, тогда как большая часть сего народа предпочитает города. В черте городских стен проживают даже крестьяне, возделывающие земли в непосредственной близости от города. Те же шахраи, что возделывают более отдаленные земли, живут за пределами городов, но при этом так, чтобы добраться до ближайшего города не более чем за полдня. Как пояснил нам Нибельмес, такое устройство сложилось с первых лет Шахрайского государства, когда постоянная угроза вражеского вторжения заставляла людей искать защиты городских стен.

Дом Шахрайского крестьянина не из числа зажиточных, виденный мной по дороге к столице

            Крестьяне, живущие вне городов, селятся в центре возделываемых ими угодий, дабы всегда быть рядом со своими полями, садами и виноградниками. Не могу не отметить, что все мимоходом замеченные мной шахрайские крестьяне неизменно изумляли меня видимой зажиточностью своей: дома их, хотя и не могут называться особняками, но достаточно обширны и ладно выстроены; подле домов всегда множество хозяйственных пристроек, часть которых занята многообразным скарбом, часть же предназначена для жизни многочисленных домашних животных, среди которых можно встретить и кур, и коров. Сами крестьяне не менее упитаны, чем их скот, хотя и несколько уступают дородностью шахрайским купцам; на тяжелые полевые работы шахраи за редким исключением надевают лохмотья, зато во всех остальных случаях наряжаются в добротного вида восточные одежды. Не могу достоверно судить об основании такой жизни шахрайского крестьянства - возможно, причина в плодородии шахрайской земли, обильно орошаемой водой из ирригационных каналов. Хотя, быть может, дело в том, что земля эта, равно как и всё располагающееся на ней имущество, находится в безраздельной собственности шахрайских семей, которые и возделывают её для собственного изобилия, не будучи принуждаемы отдавать кому бы то ни было плоды труда своего без достойной за оные плоды оплаты. Возможно, от того и трудятся шахрайские крестьяне с невиданным в иных землях усердием.

            Однако сколь бы ни было условно это разделение в Шахристане, но и среди местных крестьян встречаются более и менее зажиточные, причём уровень дохода зачастую влияет и на избираемый ими способ хозяйствования. Те, кто победнее, расселяются хуторами или общинами, обычно объединяющими от полудюжины до дюжины семей, и возделывают окружающие их земли сообща. Впрочем, даже в этом случае вместе обрабатывается лишь часть земель, плоды которой предназначены для продажи; кроме этой части каждая семья имеет собственный обширный надел, предназначенный для личного потребления и возделываемый семьей самостоятельно.

            Богатые же крестьяне строят усадьбу только для своей семьи и распахивают все принадлежащие им земли своими силами. Такая усадьба кроме собственно дома и многочисленных хозяйственных пристроек включает ещё и жилища наёмных тружеников, привлекаемых хозяином усадьбы для возделывания обширных полей. Нанимаются на полевые работы обычно самые молодые и самые бедные из шахраев, а кроме того, приезжающие из сопредельных государств работники. Сии последние именуются в честь прославленного в Шахристане строителя древности Гастар-бая, новатора в деле широкого привлечения иноземной рабочей силы. Владельцы усадеб рады были бы нанимать на свои поля только их - ведь соотечественникам нужно платить куда больше, ибо так велит закон, однако тот же закон под угрозой огромного штрафа дозволяет иметь в числе наёмников не более четверти иноземцев.

Владения зажиточного шахрайского крестьянина Чебур-Бека Дастар-хана. Вид со обзороной площадки второго этажа крестьянской усадьбы

            К такому-то владельцу усадьбы и были заброшены мы капризом погоды вечером после выезда из Хухры. Сперва ничто не предвещало изменений в ставшем привычным за последние дни распорядке передвижения, однако внезапно подул прохладный ветер, показавшийся нам, изнемогающим от дневного зноя, благословенно-ледяным, а потом с неба стали падать капли дождя. Нибельмес радовался, как ребенок, - ведь дождь в этих краях нечастый и желанный гость! Но вскоре стало ясно, что дождь усиливается и необходимо где-то укрыться от стихии. И как ни настаивал Нибельмес на продолжении пути, уверяя нас в том, что до Мухры осталось лишь несколько часов, граф Пётр Рассобачинский настоял на том, чтобы мы свернули к ближайшей усадьбе в надежде на гостеприимство хозяев.

            Поворот, украшенный фигурами слонов в настоящую величину, был виден издалека. Вырезанные из серого камня статуи поражали своей реалистичностью, причём особенную трогательность придавало им то, что концы хоботов обоих слонов свивались в кольцо, внутри которого была незаметным образом устроена ниша с землёй для неких ярких южных цветов, так что казалось, будто бы серые великаны преподносят путникам по букету. Каменные попоны, укрывавшие слонов, были украшены явно геральдическим рисунком.

            - Если я что-то понимаю в геральдике, то нам очень повезло, господа послы! - провозгласил Нибельмес-ага. - На слонах эмблема самого Чебур-бека Дастар-хана.

            - И что это за хан такой, на которого нам повезло?

            - Дастар-хан - это легендарный царедворец древности, славившийся своим гостеприимством, для которого якобы употреблял причудливый сказочный артефакт, этакий неиссякаемый источник вкусных кушаний, неизменно накрывающий стол и потчующий всех собравшихся по заказу хозяина...

            - Повара, что ли? - не понял боярин.

            - Скатерть-самобранку! - догадался граф.

            - Именно, Ваше сиятельство! И хотя шантоньские маги, поступившие к нам на службу, обещают разработать нечто подобное, но, по-моему, еда из ниоткуда берётся только в сказках... Но, как бы там ни было, известный в здешних местах помещик Чебур-бек за своё гостеприимство получил название Дастар-хана.

            - Правильные у вас дожди, - облизнулся боярин Никодим и первым пустил свою двуколку по дороге между каменными слонами.

            Вскоре между размеченными на равные квадраты полями показалось обширная усадьба, ограждённая стеной из колючего кустарника, усеянного по весенней поре яркими цветами - полюбуешься, а не перелезешь! За оградой на площади около десятины располагался центральный дом в два этажа[10], выстроенный в восточном стиле, от которого, образуя полукруг, расходились два крыла одноэтажных жилых пристроек, к торцам которых примыкали двухэтажные хозяйственные строения. В центре площади, образованной домами, был установлен небольшой фонтан, к которому со всех сторон сходились восемь дорожек, выложенных камнем меж цветников и аккуратно постриженной травы.

            Ещё десятину занимал фруктовый сад, кроны которого виднелись за домами.

            Ленивого вида стражники, восседавшие при въезде в тени кустарника и почти неразличимые на его фоне в своих красно-зелёных одеяниях, после разговора с нашим проводником открыли ворота - но не раньше, чем ударили в специальное било и дождались ответного сигнала откуда-то из глубины дома. Навстречу нам сразу вышел конюх, заботам которого мы и препоручили свой гужевой транспорт, а сами последовали за улыбающимся разговорчивым лакеем явно вамаясьской наружности.

'При входе в дом нужно несколько мгновений постоять на пороге, дабы все плохие мысли остались за дверями' - удержал нас при входе Нибельмес-ага и, совершив под одобрительным взглядом лакея причудливый, но необременительный ритуал, мы последовали в дом.

Я впервые находился в доме шахрая и с любопытством наблюдал его устройство. Как мне удалось позже выяснить, большинство шахрайских жилищ независимо от доходов хозяев имеют ряд общих черт: за дверями дома располагается зала, по периметру которой находятся двери в другие комнаты первого этажа и лестница на второй этаж. На первом этаже располагаются комнаты общего пользования - кухня, столовая, гостиная и по крайней мере небольшая библиотека, без которой, как к радости моей заверил меня Нибельмес-ага, не обходится даже самое скромное шахрайское жилище. На первом же этаже в зажиточных домах располагаются апартаменты повара и комнаты слуг[11]. На втором этаже живёт хозяин дома и его домочадцы, причём каждому из них, не исключая и подростков, полагается отдельная комната[12].

Такое устроение, как заверил Нибельмес-ага, освящено традицией и сохраняется и в больших, и в малых жилищах, даже если в каждой из комнат от стены до стены не больше пары саженей. Но дом Чебур-бека Дастар-хана относился, без сомнения, к числу просторных, а потому первая из увиденных нами комнат могла бы служить трапезной залой не меньше чем для двух дюжин человек. Двойная лестница вела на второй этаж, а по стенам над ней были развешены картины с изображением шахрайских пасторалей. Свободную от картин поверхность стен занимали светильники, коих я насчитал не менее десятка, однако же свечи в этот час ещё не зажигались, поскольку довольно свету проникало ещё сквозь высокие, завершавшиеся полукруглыми сводами окна над входом.

Чебур-бек Дастар-хан, шахрайский крестьянин из числа зажиточных

По одной из лестниц к нам уже спускался сам хозяин - дородный шахрай, высокий как все его соотечественники, но гораздо более округлый, чем большинство из них. Короткая борода его была тронута проседью, а всё лицо выражало добродушное, как можно было подумать, лукавство. Вообще плутоватость, свойственная по моему суждению всем шахраям, на этом лице проявлялась даже ярче, чем у кого бы то ни было из виденных мню ранее соплеменников Чебур-бека. Надменность же, свойственная шахраям не менее плутоватости, у Чебур-бека была спрятана в любезную, хотя и несколько приторную улыбку. Мне подумалось, что легко быть гостем такого человека, но сложно делить с ним кров или труд, особенно чужаку.

- Большая, большая честь приветствовать благородных послов великого Лукоморья в моём скромном жилище, - Дастар-хан улыбнулся шире своего вамаясьца и обвёл широким жестом простиравшуюся перед ним комнату. Словно бы невзначай длань его на мгновение остановилась, указуя на отлитую в серебре композицию 'Слон, повергающий тигра' - очевидно, эта выполненная в рост библиотечного статуэтка должна была показывать вящую скромность жилища.

- И откуда ж ты, мил человек, всё-то про нас знаешь? - нахмурился было граф Рассобачинский, но тут же спохватился и попытался придать своему лицу максимально светское выражение: - То есть, я имел в виду, для нас большая честь быть представленными благородному хозяину здешних живописных угодий, хотя сия честь и неожиданна тем, что представление состоялось заочно...

- Так разве ж может, разве ж может визит гостей с Запада остаться незамеченным в наших краях! - Дастар-хан сделался похожим на огромного и чрезвычайно удивлённого хомяка. - В Хухры про вас местный вестник пишет, в Мухры слухами земля полнится, в самой столице, в самой столице уже говорят, я думаю!

- Быстро же у вас новости распространяются! - светский лоск явно давался графу с трудом.

- Информация - деньги! - рассмеялся хозяин, словно услышал комплимент. - И время, кстати, тоже! А потому не смею вас задерживать, а приглашаю сразу отдохнуть. Но после отдыха жду, жду на трапезу, - лукаво улыбнулся он и, откланявшись, удалился, оставив в нашем распоряжении расторопного слугу-вамаясьца.

После отдыха с дороги и омовения (гостевые комнаты располагались в правом крыле по соседству с хамамом), на которые мы потратили не менее часа, всё тот же вамаясец пригласил нас к трапезе. К некоторому нашему удивлению, трапезная зала была меблирована не ложами и не подушками, которые мы ожидали увидеть при восточной трапезе, а привычными нам стульями, расставленными вокруг длинного стола. Стулья были коваными, с мягкими сиденьями, а стол, на который Нибельмес-ага бросил короткий ревнивый взгляд, был выполнен из дуба и украшен тонкой резьбой.

- А разве вы не возлежите во время трапезы? - от удивления я, признаюсь, стал неделикатен и решился сразу задать родившийся у меня вопрос прямо.

- Я думал, я думал что гостям с Запада будут привычнее стулья, - удивился хозяин.

- Но сами вы принимаете пищу не так?

- В моём доме есть, есть и сулейманская, и вамаяськая трапезная - как и подобает достойнейшим домам Шахристана. Если вам привычнее восточное застолье, то мы, конечно, можем пройти туда. Сами мы пользуемся ими, но редко, редко, скорее для разнообразия. Обычно я приказываю накрывать на стол именно здесь.

Трапезная зала Дастар-хана была разделена колоннами на три части, но длинного стола хватало на всё помещение. В первой части, самой дальней от входа, в полукруглой нише под узкими стрельчатыми окнами расположился хозяин, его супруга и дети, старший из которых был уже почти совсем взрослым и носил короткий меч[13], а самая младшая, единственная девочка среди отпрысков Чебур-бека, судя по всему, едва пошла в школу[14]. Здесь же, подле хозяев, усадили и нас. В соседней части трапезной, отделённой от нас двумя столбами, за столом сидели работники Дастар-хана из числа шахраев, а в третьей - работники и слуги явно нешахрайского вида, среди которых был и встретивший нас вамаясец. 'Либеральных взглядов Чебур-бек-ага, - покачал головой наш проводник, стараясь говорить так, чтобы хозяин не слышал. - Нет, обедать вместе со своими работниками сейчас модно... Но садиться за один стол с иноземцами! Хотя, - быстро добавил он, перехватив наши взгляды, - для высокородных посланцев дружественных великих держав мы всегда делаем исключения!'

- В честь гостей в моём доме сегодня восемь, восемь перемен блюд! - провозгласил тем временем Дастар-хан и позвонил в серебряный колокольчик, открывая пиршество.

- Восемь - сакральное для шахрая число, - вполголоса пояснил нам Нибельмес-ага, глядя на хозяина с восхищением и, как мне показалось, лёгкой завистью.

- А как же, а как же, - улыбнулся довольный хозяин, от которого не скрылись интонации Нибельмеса. - В моём доме всё по высшему разряду!

Первой переменой были свежие овощи. 'Дары шахрайской земли, ими принято открывать и завершать трапезу!' - объяснил Нибельмес-ага. Второй переменой были разнообразные закуски, преимущественно из мяса и рыбы, но я заметил на столе и овощные разносолы и маринады. Далее шли молодые вина с разнообразнейшими сырами, обильно украшенными зеленью. Четвертой переменой стала наваристая похлебка в степняцком стиле, но приготовленная с изрядным мастерством и поданная во вполне эстетичном виде. После похлебки было подано мясо, запечённое по-шантоньски, с гарниром из лесогорских грибов и шантоньским же вином. За похлебкой последовал плов - хотя на караканский плов это блюдо походило лишь отдалённо, так как состояло оно большей частью из мяса, а не из риса ('Каши мясом не испортишь!' - смеясь, провозгласил хозяин), с изрядным добавлением варёных овощей, среди которых я узнал перец, баклажаны и кабачки. Седьмой переменой стали рыбные блюда в стиле Восточной Вамаяси, не исключая и памятных мне сушей, но уже приготовленных, судя по всему, в строгом соответствии с традиционным рецептом. Завершающей переменой стали обещанные 'дары земли' - на этот раз шахрайские фрукты и нарезанные кубиками арбузы и дыни, дополненные, впрочем, лесогорским плодово-ягодным вином. После открытия трапезы хозяин передал колокольчик в руки своей супруги, и именно она теперь вполголоса давала короткие распоряжения слуге, разносящему яства, и серебряным звоном открывала очередную смену блюд.

После пятой и седьмой перемены по шахрайской застольной традиции полагались отдых и беседа.

- Сколь обильна и разнообразна сия трапеза! Лишь укреплённая трудом плоть способна без труда принять столь разнообразные яства и укрепиться оными, - намекнул я хозяину. Сам, впрочем, я предпочёл ограничиться местным травяным чаем, поскольку совсем не был уверен в том, что гастрономический альманах вечера может пройти безопасно для людей, а тем более для библиотечных.

- Вкусно угощаете! Только живот опосля не взбунтуется? - перевёл, к ужасу моему, всё на простой язык боярин Никодим.

- О, нет, нет! - рассмеялся благодушно угощающийся более всех остальных Дастар-хан-ага, сияя при этом, словно божество благополучия. - Это блюда разных земель, но приготовлены они по большей части из шахрайских продуктов и адаптированы так, чтобы сочетаться между собой. Мой повар знает толк в своём деле! Жаль, что он сейчас занят на кухне и будет трапезничать отдельно - надо, надо вас познакомить!

- У нас тоже все слуги едят отдельно от господ, - уловил знакомую ему тему боярин.

- А у нас - нет! - мягко улыбнулся хозяин не без некоторого, как мне показалось, превосходства. - По крайней мере единожды в день на общую трапезу собираются все люди, имеющие честь трудиться в моих благословенных владениях. И кушают то, что мы наработали. Не могут разделить общую трапезу лишь повар-ага - по понятным причинам - и Байбак-ага, который сейчас трудится в качестве официанта. Но они выполняют эту обязанность по очереди со своим напарником, так что в следующую общую трапезу он будет за столом вместе с нами.

- Вы прививаете шахрайские обычаи даже работникам, прибывшим... издалека? - вкрадчиво спросил Нибельмес-ага.

- А вот не надо, не надо этого! - с шутливой угрозой помахал вилкой хозяин, которого шантоньские вина явно сделали разговорчивым. В смысле, ещё более разговорчивым, чем обычно. - Как шахрай шахраю скажу, что все люди в общем-то одинаковые. Ну хорошо, по крайней мере потенциально... То есть любой, кто честно трудится, со временем может стать шахраем, я так считаю! А что может быть лучше для честного труда, чем хороший пример и возможность вкусить от плодов своей работы?

- А как же уважение к закону? - не унимался Нибельмес-ага.

- Законы - это святое! - энергично кивнул Дастар-хан-ага и выронил вилку. - Кто наших законов не чтит - тому у меня не место. Тому вообще у нас не место! Но даже наших, шахрайских законов самих по себе недостаточно, я так думаю. А там, где закона не хватает, там примером сам служи! Вот я и показываю пример, кем можно стать через много-много лет, если работать-работать и заработать себе шахрайское гражданство, - в качестве иллюстрации своих слов Чебур-бек хлопнул себя двумя руками по объёмному даже для шахрая животу, и притихшие было степняки на дальнем конце стола оживлённо закивали и загомонили негромко, но одобрительно.

- И много новых граждан поставило сие благословенное имение Шахристану? - спросил Нибельмес-ага у хозяина, выразительно кивнув на степняков.

- Так вот же... - Дастар-хан с гордостью указал на детей, но потом уловил смысл нибельмесова вопроса. - А, ты про них! Ну, с полдюжины, с полдюжины, наверное, уже я отправил сдавать экзамен на ограниченное-то гражданство... И, заметь, все сдали!

После дынь и плодово-ягодного стало ясно, что даже если бы Нибельмес-ага постарался, то не придумал бы лучшего способа укрепить нарождающиеся лукоморско-шахрайские отношения, чем этот случайный обед.

- Хорошие вы ребята, шахраи! - боярин Никодим заметно раскраснелся и в особо широком жесте расплескал с четверть своего серебряного кубка, но в целом держался молодцом. - Хлебосольные! Умеете угощать!

- Сытый гость - хозяину честь, честь! - промолвил не без труда Дастар-хан-ага, подливая вина Никодиму, да заодно и себе. - Жена моя возлюбленная, ещё, ещё вина мне и моим гостям!

- Как скажешь, мой господин, - ответила она таким тоном, что затесавшееся между арбузами мороженое перестало таять, а захмелевший было Дастар-хан словно бы моментально протрезвел. Впрочем, в колокольчик она позвонила, после чего немедленно появился всё тот же вышколенный слуга степняцкого вида и остановился поодаль в ожидании распоряжении хозяйки дома.

- А знаешь, жемчужина моего сердца, я передумал! Передумал! Я решил, что вместо вина сейчас будет твоя басбуса!

- КТО будет?! - вполголоса захихикал боярин, булькая в недопитый кубок, но Пётр Семёнович, как я успел заметить, с силой наступил под столом на боярский сапог, и Никодим, ойкнув, обиженно замолчал.

- Как скажешь, мой господин, - сказала хозяйка уже совсем другим тоном и удалилась на кухню. Дастар-хан-ага явно расслабился и даже заулыбался, а мы стали гадать, что бы значило это непонятное слово.

Слово оказалось идущим вне общей перемены блюд сладким пирогом непонятного мне состава, который хозяйка приготовила лично - когда только успела? - и теперь сама же вынесла его на середину трапезной залы. Она разрезала его серебряным ножом на порционные части, а слуга-степняк, прислуживающий сегодня за столом, стал споро обносить ими гостей. 'Большая честь, - шепнул нам Нибельмес-ага. - Угощение от самой хозяйки! Ведь она... Словом, она - хозяйка!'.

Лично мне, несмотря на воодушевлённый комментарий нашего проводника, понятнее не стало, хотя десерт и вправду оказался вкусным.

Схолия четвертая. О шахрайской семье

Как я узнал много позже, семья составляет для шахрая главную ценность. Женятся шахраи несколько позже лукоморцев и существенно позже своих соседей. Разводы, хотя и допускаются законом, но считаются ужасным позором для обеих сторон брака, а потому крайне редки, ибо честь свою и своей семьи шахраи ценят наравне с жизнью. Второй брак для вдовы или вдовца, не имеющих детей, допускается, а при наличии детей считается предосудительным, хотя и законным.

Главой семьи в Шахристане считается мужчина, что всячески подчёркивается, причём в первую очередь его супругой. 'Мы же не асхаты!' - говорят по этому поводу эмиратцы. Муж принимает важнейшие решения в жизни семьи, даёт имена детям, одобряет или не одобряет их брак, выбирает род занятий для себя и для детей и вообще выглядит полным хозяином в своей семье. Жена и дети обязаны его слушаться во всём и оказывать ему знаки почтения, подобающие первенствующему. От отцовской опеки дети освобождаются только после собственной свадьбы, но и тогда сыновья обязаны оказывать отцу почтение и помощь (помощь со стороны замужних дочерей не предписана обычаями в качестве обязательной, ибо вышедшая замуж девица считается членом семьи мужа, однако же оказывающие такую помощь шахрайки всячески одобряются окружающими).

Семьи шахраев весьма многочисленны, ибо шахраи склонны к чадородию отчасти в силу природных наклонностей, отчасти же в силу шахрайской податной системы, ибо налогов в этой стране взимается тем меньше, чем больше в семье детей, а после наступления старости пособие по немощи из казны, напротив, больше получает тот, кто больше воспитал молодых граждан.

Может показаться, что и чада, и жена находятся всецело во власти главы семьи, однако это не так. Мужское самовластие ограничено в шахристане и законом, и обычаем, ибо муж-самодур является вторым излюбленным персонажем шахрайского фольклора после жены, возомнившей себя мужчиной. Супруга имеет равные с мужем права на жизнь, свободу, собственность. С одобрения своих мужей шахрайки занимаются наукой и коммерцией, поступают на государственную службу и даже становятся эмирами. Вообще, как мне показалось к концу пребывания в эмирате, границы свободы шахрайки напоминают границы Лукоморья, ибо столь же обширны и до конца не определены.

Дети шахраев по обычаю должны во всём повиноваться свои родителям и выполнять посильную им работу в домашнем хозяйстве, однако ныне от обеих обязанностей с успехом уклоняются. Виной тому не только юношеская непокорность и своеволие, но и то, что начиная с двенадцати лет большую часть времени отроки и девицы проводят в стенах учебных заведений, ибо обучение грамоте и основам наук считается для каждого шахрая почётной обязанностью.

Вместо детей большую часть работы в доме шахраев выполняют слуги. Разумеется, беднейшие из шахраев не могут позволить себе прислугу, остальные же пользуются ей с удовольствием. В первые десятилетия шахрайской государственности, особенно после приснопамятной битвы в Домашней Степи, зажиточные шахраи старались иметь как можно больше слуг и даже хвастались их числом друг перед другом. Опасаясь развития в шахраях сибаритства, наипаче же демонстрации превосходства имущих над неимущими, шахи постепенно законами ограничили дозволенное число слуг как для подданных, так и для себя. Как и раньше, слугами сегодня становятся либо рабы, выкупленные шахрайскими послами на невольничьих рынках окрестных стран, либо сами жители этих окрестных стран, желающие сделаться шахраями. И в тех, и в других нет недостатка, но всем им предстоит не менее пяти лет пробыть в услужении у шахрая - за это время, как считается, добросовестный чужеземец может постигнуть шахрайские обычаи, законы и неписаные правила. За слугами признают человеческие права, труд их оплачивается, однако они не могут иметь собственности в Шахристане. Если слуга или наёмный работник из чужестранцев за пять лет явил себя нерадивым, непочтительным или тем более нарушил закон, то он немедленно высылается из страны. Если же пять лет проведены им беспорочно, то он сдаёт перед Городской сотней экзамен на знание Шахристана, после которого становится кандидатом в граждане или, иначе говоря, получает ограниченное гражданство. Кандидат уже не обязан состоять в услужении у шахрая и может даже иметь собственное дело, но он не обладает такими привилегиями, как ношение оружия или участие в плебисците. Он не может стать выборным, для него закрыта военная карьера. За недостойное поведение он приговором суда может быть лишён своего кандидатства. Однако, если ему удалось сохранить своё звание в течение десяти лет без нарекания от шахраев, то он сам становится полноценным шахрайским гражданином со всеми положенными привилегиями, и этого звания его лишить уже никто не может.

Большинство шахрайских семей объединено в роды, то есть сообщества родственников, объединённых старейшим из ныне здравствующих общих предков. Как правило, род считается единым лишь при жизни этого общего предка, отчего его нельзя назвать объединением постоянным. Однако несколько родов, объединённых общим известным предком, даже после его смерти считаются кланом, сколь бы много родов в таком клане не объединялось. По традиции, члены клана должны оказывать друг другу всяческую возможную помощь, особенно же если их объединяет общность ремесла.

Шахрайский город далеко не всегда населён представителями одного-единственного клана, однако, как я успел заметить, все жители города в любом случае считают себя некоей общностью, пусть и не объединённой узами крови, но при этом деятельно проявляющей себя общими заботами, праздниками и взаимной помощью.

            В течение всей трапезы достопочтенный Дастар-хан-ага не столько рассказывал про себя, сколько расспрашивал нас про Лукоморье, именуя оное не иначе как 'великой державой Запада' и являя на удивление обширные познания в том, что касалось лукоморской торговли и производства товаров. Не мешая гостям выспаться после обильной трапезы (благодаря чему наш отъезд пришёлся как раз на вечер следующего дня), он приготовил нам в путь столько съестных припасов, что повозка боярина Никодима далеко не сразу смогла сдвинуться с места. Сие обстоятельство, надо сказать, явилось причиной нескончаемого потока острот со стороны графа Петра...

            Город Мухры, в который мы прибыли после незапланированной остановки у хлебосольного шахрайского агрария, оказался похожим на Хухры всем, вплоть до шума на центральной площади. Правда, причина этого шума была иной: несколько тысяч горожан, потрясая оружием, стояли перед зданием Городского Совета, выкрикивая неразличимые издалека речёвки. Нибельмес-ага, попросив нас не покидать стен гостиницы, отправился на площадь, стараясь держаться затенённой части улицы. Вскоре, впрочем, он вернулся явно повеселевшим.

            - Ничего особенного, господа послы, - с порога объявил он. - Обычный городской плебисцит, если так можно выразиться.

            - С оружием-то? - усомнился граф.

            - Ну, это скорее для устрашения Сотни. Выборные отказались смещать проворовавшегося голову, и вот теперь горожане дают понять, что в таком случае сместят самих выборных.

            - Подумаешь, всего и делов! - нервно хохотнул боярин Никодим. - В городе восстание, считай, вооружённые простолюдины на спокойствие власти посягают - а тебя послушать, так и заботы нет! Бунташный вы народ, как я погляжу...

            - По шахрайским представлениям гораздо хуже, если власть посягает на спокойствие простолюдинов, - мягко ответил Нибельмес. - И никакого восстания, кстати, нет. Лавки открыты, по улицам ходить можно спокойно, стражники все на постах...

            - Вот! - воскликнул Никодим. - Вот! Куда стражники-то смотрят?! Я бы этих бунтарей давно уже разогнал бы, дубинками по башке-то!

            - Я бы тоже, если бы командовал оккупационным гарнизоном в покорённой стране, - много холоднее отозвался шахрай. - Не знаю, как в вашей великой державе, но у нас воин никогда не поднимет оружия на того, кто его содержит, тем более на жителя своего же города. Это для солдата позор.

            - Тогда для чего же нужна стража?! - не унимался боярин.

            - Сейчас стража нужна для того, чтобы в толпе не возникло давки и чтобы все могли приходить на площадь и уходить с неё без вреда для себя. Кстати, можете не бояться...

            - Я не боюсь! Мне за державу обидно...

            - ...ничего страшного не случится, - с нажимом повторил Нибельмес-ага. - Фискалы уж наверняка скачут в столицу, а сообщение от них прибудет туда раньше самых быстрых лошадей. Так что, думаю, в ближайшее время мы можем ждать эмирского указа о смещении местного нерадивого градоправителя.

            - Кто, ты сказал, скачет? - заинтересовался Пётр Семёнович, до того с улыбкой наблюдавшей за дискуссией об общественно-государственных отношениях.

            - Фискалы. Надзирающие за порядком в городе. Раньше в каждом городе было по одному фискалу, их присылал лично шах. Сейчас в каждом городе по три фискала: от шаха и двух эмиров. Они приезжают в город на год, живут под видом обычных граждан. Если город управляется надлежащим образом, они по истечении года спокойно уезжают. А в случае каких бы то ни было злоупотреблений они обязаны немедленно сообщить в столицу.

            - Так этим троим денег дать - и можно целый год в ус не дуть, делай что хочешь! - рассмеялся Никодим.

            - Интересная у вас система управления, - покачал головой Нибельмес. - Но, видимо, именно поэтому у нас фискалы живут в городах под видом обычных граждан.

            - Ещё того хуже! - не сдавался боярин. - Так любой может к голове прийти и денег требовать: 'Я, мол, фискал! Плати, мол, не то про тебя знаешь что напишу!'

            - Если кто-то так придёт, - сухо ответил шахрай, - то его ждёт солидный штраф и насмешки всех горожан. А если в таком вымогательстве будет уличён настоящий фискал, то простым штрафом он не отделается...

            - И им действительно страшно? - удивился граф.

            - Им действительно невыгодно...

            К чести моих благородных спутников, все трое сочли за лучшее завершить дискуссию, грозящую перерасти в ссору. К удивлению моему, ко времени нашего отъезда вооружённого собрания на центральной площади больше не было, а на всех новостных столбах были размещены городские ведомости с единственным известием о смещении градоначальника.

Глава VI. Шахрайская столица

            Шахрабад, столица шахрайского эмирата, располагается на расстоянии дневного перехода от города, название которого мне не запомнилось, но который стал для нас пятым пристанищем со времени пересечения Рахата. Шли мы снова ночью, но передвигаться было легко, ориентируясь на свет почтовых башен и огни располагающихся вдоль дороги селений, которые встречались нам всё чаще по мере нашего приближения к Шахрабаду.           

            Шахрайская столица являет собой пример города, построенного на новом месте изначально по генеральному плану и предназначенного быть сосредоточением всех важнейших институтов шахрайской государственности. Размерами своими столица несколько превосходит обычные шахрайские города, укреплениями же превосходит даже города порубежные.

            Стены столицы построены в виде правильной восьмиконечной звезды и с высоты птичьего полёта, вероятно, напоминают два квадрата, наложенных один на другой. Каждый луч этой звезды сориентирован точно на определённую сторону света. На вершине каждого из восьми лучей располагается круглая башня столь исполинских размеров, что в ином забугорском городе она бы сошла за отдельный небольшой замок. На равном расстоянии между сими угловыми башнями в стенах устроены восемь ворот, каждые из которых также укреплены на манер цитадели. Между каждой из надвратных цитаделей и соседней угловой башней стены усилены средними башнями, которых я при въезде в город насчитал по восемь на каждом участке стены - благо, окрасивший восточный край неба рассвет позволял мне это сделать без труда. Если предположить, что городские укрепления устроены по принципам идеальной симметрии и все остальные участки городской стены устроены так же, то общее число средних башен должно равняться ста двадцати восьми - по восемь слева и по восемь справа от каждых из восьми ворот. На верхних площадках каждой башни установлены катапульты и баллисты, способные наносить противнику урон в сотях метров от стен.

            Перед главной стеной Шахрабада выстроена внешняя, передовая стена и вырыт ров. Эта внешняя стена укреплена малыми башнями. Малые башни передовой стены и средние башни основной стены расставлены в шахматном порядке и соотносятся по высоте с таким расчётом, чтобы стоящие на них лучники могли сосредоточить стрельбу на одной и той же цели, не мешая при этом друг другу.

            Основная стена имеет в высоту около пятнадцати метров при толщине в пять, а передовая - не более восьми метров и толщину около двух. Вдоль внутреннего края рва перед внешеней стеной устроен бруствер двухметровой высоты. Сам ров, который тянется вдоль стен, в ширину достигает двадцати метров и имеет глубину, как говорят, не менее пяти. Если это верно, то общая высота оборонительной системы от дна рва до вершин средних башен составляет около тридцати метров, а общая глубина - более шестидесяти.

Умиротворяющий вид со стороны города на Шахрабадские городские стены

            От восьми городских ворот столицы начинаются восемь широких проспектов, ведущих в центр города и делящих всё городское пространство на восемь равных секторов. Налево же и направо от каждых ворот идёт украшенный древесной аллеей бульвар, который опоясывает весь город, пересекая все восемь площадей перед городскими воротами и, таким образом, представляя собой окружность, вписанную в восьмиконечную звезду городских укреплений. Параллельно этому большому бульварному кольцу на равных расстояниях друг от друга ближе к центру города расположены ещё два - среднее и малое, делящие каждый из восьми секторов на три части. В самом же центре столицы расположен круглый парк, славный как разнообразием пород деревьев и кустарников, так и множеством скульптур и фонтанов.

            В центре каждого из восьми секторов, между малым и средним бульварными кольцами, расположены дворцы, служащие символом и средоточием различных учреждений шахрайской власти. Сии восемь дворцов суть: дворец шаха, дворец Правосудия, дворец Совета Простолюдинов, дворец Совета Сильных, дворец Совета Мудрых[15], дворец эмиров вкупе со зданием Государственного Дивана. Седьмым дворцом является палата первой купеческой гильдии Шахристана (палаты младших купеческих гильдий и гильдий иных профессий расположены в Ширин-Алтыне). Восьмым же дворцом, не без удовольствия должен заметить, является огромная библиотека, служащая символом, славою и вместилищем шахрайских знаний.

            Ворота, через которые мы въехали, открывали проспект, пролегающий как раз между гильдией и библиотекой, так что я имел возможность любоваться этим зданием из окон нашей гостиницы, располагавшейся здесь же, близ городских ворот. Была она похожа на ту, в которой мы остановились в день нашего прибытия в Шахристан, только была роскошнее и обширнее, так что колонны по периметру внутреннего двора были мраморные, а сам внутренний двор был похож на небольшой сад, в центре которого, разумеется, располагался непременный фонтан.

            Шахский дворец, как рассказал нам Нибельмес-ага, располагался на противоположном конце города, однако именно туда, по словам нашего проводника, нам и предстояло направиться в первую очередь:

      - По протоколу первый приём послам великой державы даёт шах...

      - Пра патаколу превый принём... - попробовал повторить Никодим и сдался. - Это такая дипломатическая скороговорка или проверка на трезвость?

      - Я хотел сказать, по правилам придворного вежества и приёма послов из великой державы... - перевёл мудрёный термин Нибельмес-ага.

       - А если послы не из великой державы? - заинтересовался я.

       - Тогда их принимает только один из эмиров. Или даже визирь, если это какое-нибудь мелкое бхайпурское княжество. Но в честь Лукоморья шах даст аудиенцию в большом тронном зале дворца. Не то, чтобы Его Величество вправе был самостоятельно обсуждать внешнеторговые вопросы... Но аудиенция у шаха - это традиция!

       - А с кем мы будем обсуждать-то эти... вопросы-то? - уточнил Никодим.

       - С эмирами.

       - С двумя?

       - С двумя, вы же послы великой державы. Но после этого, скорее всего, будет ещё одна встреча с шахом - уже как с представителем первой гильдии купечества.

            В вопросах организации власти в Шахрайском эмирате нам ещё только предстояло разобраться...

Схолия пятая. Об управлении Шахрайским эмиратом

Управление в Шахрайском государстве основывается на сочетании монархических и республиканских установлений, причём черты республики в эмирате явно превалируют, хотя главой государства и считается шах.

Каждый шахрайский город управляется назначаемым городским головой, который отвечает за повседневное решение вопросов обустройства города. Кроме головы в городе постоянно работает Городская сотня - совет, избираемый из уважаемых людей всеми свободными горожанами, причём каждый год четверть сотни переизбирается. Сотня ставит перед головой задачи, выделяет ему деньги на их решение и спрашивает с него за трату этих денег. Если сотня недовольна головой, то он может лишиться своей должности. Кроме сотни, в городах по временам собирается толковище, на котором все горожане толкуют о самых важных, по их мнению, делах. Однако этот арахичный орган народной вольницы крайне неэффективен, поскольку способен лишь одобрить или не одобрить планируемое сотней решение, да и мнение толковища выражается более криками, чем голосованием.

Город представляет собой центр маленькой области, в которой на расстоянии до половины дневного пути от городских стен расположены хутора и усадьбы, окружённые обширными полями и садами. Сделано это для того, чтобы в мирное время крестьяне могли возделывать угодья вблизи своего поселения, в случае же нападения врагов не замедлили оказаться под защитой городских стен. Стенами окружен каждый шахрайский город, порубежные же города представляют собой настоящие крепости, защищённые высокими фортами, башнями, а сверх того естественными и искусственными водными преградами.

Ничего похожего на провинции в Шахрайском государстве я не обнаружил, ибо все городские головы назначаются непосредственно эмирами и ими же освобождаются от должности по жалобам городских сотен. Сделано это потому, что шахраи опасаются сепаратизма местных властителей, да и размеры Шахрайского эмирата позволяют, пусть и с трудом, управлять всеми городами напрямую из столицы.

Кроме городского самоуправления в Шахристане существует и гильдейское самоуправление. Гильдии объединяют представителей одной профессии, причём для каждой профессии, как правило, существует третья, вторая и - самая почётная - первая гильдия. Третья гильдия предназначена для начинающих мастеров, работающих в одиночку или с помощью сыновей; во вторую гильдию поступают те, кто расширил своё дело до известных границ и обзавёлся подмастерьями и наёмными работниками; наконец, первая гильдия объединяет владельцев крупных мануфактур и торговых предприятий.

В задачи гильдии входит забота о высоком профессионализме своих членов и об их благосостоянии: так, нечистый на руку купец отвечает не только перед законом, но и перед гильдией, однако гильдия же помогает разорившемуся торговцу отдать долги и не пойти по миру. Гильдия следит за уровнем дохода своих членов и устанавливает для них профессиональные стандарты и ограничения: например, купцу третьей гильдии разрешено водить караваны не более чем из десяти верблюдов, караван в тридцать верблюдов может позволить себе купец второй гильдии, а огромные караваны из полусотни верблюдов разрешены лишь первогильдейным купцам. Желающему же организовать грандиозный караван в сотню вьючных животных гильдия рекомендует объединиться с другими купцами, ибо в задачи гильдейского самоуправления входит и пресечение монополизации в профессии.

Дворцы всех гильдий, кроме первой гильдии купечества, располагаются в Ширин-Алтыне. Если в обычном городе проживает много членов гильдии, то эта гильдия открывает там своё представительство. При этом некоторым профессиям иметь гильдии запрещено: это может быть связано с запретом самой профессии (так, нет гильдий у дурманщиков и черонкнижников) или с шахрайскими традициями (по этой причине в Шахристане запрещены какие бы то ни было гильдейские объединения для военных и чиновников).

Делами каждой гильдии управляет гильдейский совет под руководством главы гильдии. Главы гильдий по традиции утверждаются в своих должностях эмирами, но избираются самими гильдейцами.

Эмиры, являющиеся руководителями Шахрайского государства, избираются тремя Советами ежегодно - один в день летнего, а другой в день зимнего солнцестояния. Ими по согласию формируется правительство визирей, которое на сулейманский манер зовётся Диваном. Диван отчитывается перед эмирами, эмиры же - перед Советом Простолюдинов.

Своё неказистое название Совет Простолюдинов носит оттого, что в древности представлял лишь интересы городского плебса. Однако со временем, забирая всё более власти у шаха и Совета Сильных, сей институт стал избираться всеми свободными шахраями подобно тому, как городская сотня избирается всеми свободным горожанами. Подобно же городской сотне, каждый год происходит переизбрание четверти Совета Простолюдинов. Он распоряжается государственной казной, принимает законы и может требовать от эмиров отставки того или иного визиря.

По традиции, принятый Советом Простолюдинов закон должен получить утверждение Совета Сильных, который первоначально и был главным законодательным институтом Шахристана. Позже за Советом Сильных осталось лишь право вето: сперва, дабы отклонить неугодный закон, сильным достаточно было просто большинства голосов, позже этот порог увеличили до двух третей, сейчас же лишь единогласным решением Совета Сильных может быть отклонён закон, принятый Советом Простолюдинов. Совет Сильных объединяет глав или представителей влиятельнейших аристократических и купеческих фамилий Шахристана.

Наконец, третий из шахрайских Советов - Совет Мудрых - состоит из уважаемых представителей гильдий, единодушно рекомендованных гильдейцами в качестве сведущих и прославленных разумом старцев. Совет Мудрых сам законы не принимает, однако обсуждает каждый из них и докладывает результаты сего обсуждения перед решающим голосованием в Совете Простолюдинов. Таким же образом Совет Мудрых выносит рекомендации по важнейшим вопросам для визирей, их Дивана и для самих эмиров. При этом, если последние намерены пренебречь рекомендацией Совета Мудрых, они обязаны подробно и убедительно объяснить свой отказ перед Советом Простолюдинов.

Подписывать закон, принятый Советом Простолюдинов, по традиции обязан шах как глава государства. Кроме того, шах как глава первенствующего аристократического рода Шахристана исполняет обязанности председателя Совета Сильных. Он же формально производит в должности эмиров. Этими тремя функциями политическая роль шаха в настоящая время ограничивается, что оставляет ему немало времени для успехов на поприще коммерции.

Все три Совета, собираясь на совместное заседание с Диваном, образуют Государственный Совет, который созывается для решения важнейших вопросов под тройственным руководством эмиров и шаха. Здесь замечу, что окрестные кочевые народы, не в силах уразуметь всех нюансов сложного шахрайского управления, как бы в насмешку зовут эмират 'Страной Советов'.

Судебная система Шахристана делится на три уровня. Первый составляют городские судебные коллегии, каждая из которых специализируется на гражданских либо коммерческих спорах или же на уголовных разбирательствах. Обжаловать решения городских судей можно у присутствующих в городе государственных судей, каждый из которых специализируется на определённом виде дел. Решения государственных судей оспариваются в столице, в специализированной палате Государственного суда, заседающего во Дворце правосудия. Для решения самых важных дел этот суд собирается в полном составе, который и представляет собой высшую инстанцию шахрайского судопроизводства.

            От нашей гостиницы к шахскому дворцу вела широкая улица. Деревьев на ней мало, зато в обилии представлены галереи, похожие на тарабарские. Зайдя в эту галерею, дабы укрыться от палящего солнца, путник оказывается перед рядом многочисленных магазинов и чайных, разнообразие товаров, яств и напитков в которых столь велико, а вывески столь привлекательны, что нам лишь чудом удалось миновать их, не оставив там все свои деньги.

Нибельмес-ага в одежде забугорского покроя - совершенно не похож на себя!

            Чудо сие, в обычно плутоватом и умном лице нашего шахрайского проводника[16], всякий раз уверяло нас, что такие замечательные, просто необходимые товары можно будет приобрести и на обратном пути, а пока ни к чему обременять себя лишней ношей. И, отойдя от манящих вывесок и витрин, мы и сами, как по волшебству, начинали понимать, что без всех этих покупок - даже без разнообразных фолиантов из лавок местных книготорговцев! - вполне можно и обойтись.

            Многочисленные заведения, в которых можно оставить деньги, предназначались не столько для чиновников, составляющих половину населения столицы, сколько для прибывших по торговым и служебным делам гостей, составляющих вторую половину оной. Признаться, с самых берегов Рахата мы не видели такого разнообразия лиц и костюмов!

            Обитатели столицы выглядели зажиточнее шахраев, виденных мною в провинции, хотя и последние в основной своей массе, как мне показалось, отнюдь не бедствовали. Дома столичных обитателей несколько обширнее и украшены роскошнее, но главным отличием столичного шахрая от провинциального является одежда: если в обычных шахрайских городах предпочитали восточные фасоны, то в столице чаще можно было увидеть костюмы забугорского покроя, которые шахрабадцы носили то ли по долгу службы, то ли в качестве дани моде.

Типажи, виденные мной на улицах Шахрабада: обыватели, прогуливающиеся со своими супругами, и купец, делающий некий заказ сабрумайскому учёному

            Одеждами столичная самобытность не ограничивалась. Видимо, дабы произвести впечатление на зарубежных гостей и приезжающих из провинции, местные улицы, проложенные с геометрической точностью, блистали особенной, неестественной даже для Шахристана чистотой: казалось, упавший на них мусор или даже неосторожно осевшая пыль тут же отскакивает от мостовой и с неимоверной скоростью уносится куда-то вдаль...

            - Магией улицы чистите? - спросил изумлённый не меньше моего граф, который по случаю визита к шаху также облачился в лучшую свою бекешу, от чего стал похожим на собственный парадный портрет.

            - Магией? - удивился Нибельмес-ага. - Если честно, мы относимся к этой отрасли знания скептически, хотя в Ширин-Алтынской школе магии и трудятся волхователи из Шантони и Узамбара. Но улицы приводят в порядок обычные дворники.

            - Так уж и обычные? - не поверил боярин.

            - Совершенно обычные... просто у них самые хорошие на Белом Свете инструменты и жалование, - лукаво добавил Нибельмес-ага и тут же спросил с явной гордостью: - Здорово получается, правда?

            - Да куда уж лучше!

            - И не жалко на дворников-то разоряться? - боярин казался чем-то уязвлённым. - У нас, в Лукоморье, говорят: чисто не там, где метут, а там, где не сорят.

            - Не в обиду будь сказано благородному послу, - как-то совсем в духе сабрумайских рестораторов начал Нибельмес-ага, - но состоящие на службе у эмирата учёные из братской Сабрумайской земли полагают, что ваша формула противоречит некоему принципу неизвестной мне науки термодинамики. Не знаю, что это такое, но у меня нет основания не доверять учёным. Я лично считаю, что слова 'чисто там, где не сорят' придумали те, кому жалко платить деньги дворникам.

            - Это ты сейчас на лукоморцев намекаешь?! - боярин явно готов был взорваться от возмущения.

            - Что вы, мне такое и в голову не приходило!!! Уверяю, я намекал на асхатов. Это они предпочитают жить в хаосе и мусоре. Видели бы вы горы отходов, окружающие их города!

            - Видели, - подтвердил я, вспоминая рассказы князя Грановитого об асхатской кампании и о том, как лукоморская смекалка пригодилась в преодолении асхатских мусорных баррикад. - Мы думали, они специально к нашему приходу накидали.

            - Нет, у них всегда так. Хотя асхаты уверяют не без гордости, что 'грязь - стены отечества'. И ещё говорят, что чем беднее и грязнее живут люди, тем больше в их жизни морали.

- А как грязь связна с моралью?

- Судя по всему, у нас с вами схожий образ мыслей: мы, шахраи, тоже этого совершенно не понимаем. А вот асхаты, представьте себе, искренне гордятся своим рабским образом жизни и неустроенностью своей страны! Асхатское бездорожье, говорят они, лучше всяких стен защищает их страну от завоевателей. А то, что оно разоряет самих асхатов хуже всяких завоевателей - на это им наплевать...

            - Ну с дорогами и в Лукоморском государстве, прямо скажем, не очень... - признался Никодим и едва заметно покраснел.

            - И вы этим гордитесь? - ужаснулся шахрай.

            - Чем тут гордится-то? - не понял Никодим.

            - Стыдимся мы этого... - честно уточнил граф.

            - Тогда не всё так плохо. То, что вы видите проблему и признаёте её, даёт надежду на решение этой проблемы! Безнадёжна ситуация, когда проблемы не понимают или считают, что так и надо. Так что построите вы дороги, я уверен! Думаете, когда наши предки пришли в эти земли, здесь уже были мощёные камнем трассы с путевыми указателями? Да здесь была дикая степь! Поколения за поколением трудились, прежде чем обустроить эту страну. И знаете, чем больше мы работаем, тем заметнее, что предстоит ещё много чего сделать. Не меньше, если не больше, чем сделали наши предки. А если почивать на лаврах, то скоро ничего кроме лаврушки не останется - и винить не кого...

            - Да кого уж тут винить, если сам ничего не делаешь!

            - Ну, асхаты вот склонны приписывать свои неудачи не неправильной организации труда, а проискам врагов...

            - Да как будто нужны они кому! - фыркнул боярин.

            - Вот именно за такие слова у них последнее время, насколько я слышал, модно обвинять во всех бедах Лукоморский обком, - улыбнулся Нибельмес-ага.

- Наш обком?! - в один голос воскликнули мы трое, так что даже подивились своему единодушию, а Нибельмес перестал улыбаться.

            - Лукоморский обком, к нашей радости, уже давно распущен, - начал граф, словно дивясь нелепости подозрений. - Да и созывали его совсем против другого врага, пострашнее асхатов...

            - Когда мы создавали обком, то ни я, ни царица Елена, ни князь - тогда ещё никакой не князь - про асхатов и слыхом не слыхивали! - мне было до слез обидно за такой поклёп на наше героическое, не побоюсь этого слова, предприятие недавних грозных дней.

            - Да и обком - он же того... оборонное командование! А не нападальное... нападательное... нападывательное... тьфу на них... Я же правильно понимаю? - почесал украшенной перстнями дланью в затылке боярин, и даже Пётр Семёнович указал на него как на последний аргумент неопровержимой логики.

            - Уважаемые лукоморцы, до этой минуты, признаюсь, я вообще не слышал ни про какой Лукоморский обком. Про очередное асхатское суеверие я хотел рассказать в качестве шутки...

            - Хороши шутки - на честных лукоморцев напраслину возводить!

            - Но, Ваше сиятельство, согласитесь, возвести напраслину на кого-нибудь большого, сильного и чужеземного куда проще, чем расписаться в собственном безделье и бездарности.

            - Вообще-то честно и по совести было бы признать свое неумение...

            - А если бесчестно и бессовестно?

            За таковым разговором мы дошли до очередного перекрёстка, оформленного, как и большинство столичных перекрёстков,  в виде небольшой круглой площади, в центре которой на аккуратной клумбочке возвышался памятник очередному героическому шахраю[17] и устроенной у его ног караулкой. Хотя за время пребывания в Шахристане я уже начал привыкать к обилию стражи на улицах города, но всё же в столице вооружённых патрулей было особенно много.

            - На каждом перекрёстке, смотрю, у вас солдатики стоят, - приметил караулку и боярин Никодим. - Словно врага какого ждёте...

            - Врагов мы предпочитаем ждать на границе, а не в столице, - деликатно улыбнулся Нибельмес-ага, так что ему почти удалось скрыть сквозившие в реплике нотки превосходства. - А на городских улицах стража призвана услаждать взор обывателей и вселять в них ощущение безопасности.

            - Безопасности? - не понял боярин. - Так стражники ж не на цепи! А раз не на цепи - значит опасны.

            - Не знаю, как у иных народов, - деликатность шахрая явно трещала по швам, - а шахрай видит опасность в разбойниках и хулиганах. В стражниках он видит защиту.

            - Не сомневаюсь, что ожидания шахрайцев всегда оправдываются, в отличие от улюмцев, караканцев и прочих ваших соседей, о которых я имел возможность читать вслух нашим уважаемым послам, пока мы ехали, - поспешил вставить я примирительную реплику.

            - Не всегда, увы, - сокрушённо покачал головой Нибельмес-ага. - Наша стража всё ещё далека от совершенства... Но мы для того им деньги - немалые, кстати! - платим и за то с них по всей строгости непременно спрашиваем, дабы они как надо работать учились. А вот, кстати, нам как по заказу маленький пример работы городских стражников! - воскликнул наш проводник, указывая на потасовку на противоположной стороне проспекта. Приглядевшись, мы увидели, что стражники повалили наземь и охаживают дубинками разбойничьего вида субъекта. Субъект вырывался, изрыгал проклятия и угрозы, но за каждой новой репликой следовал новый удар дубинкой, так что он вскоре угомонился. К нашему удивлению, Нибельмес-ага без предупреждения кинулся к стражникам с самым неожиданным вопросом:

- Что это вы делаете, офицер-ага?

- Задерживаем правонарушителя, оказавшего сопротивление, гражданин-ага, - несколько устало, словно в последние полдня занимался исключительно тем, что отвечал на этот вопрос, проговорил, по очевидности, командир отряда дубинконосцев.

- А дубинкой его за что? - не унимался наш шахрай.

- За то, что этот... правонарушитель в пьяном виде пытался выломать дверь лавки, а потом не только не подчинился законным требованиям городской стражи прекратить взлом и дать объяснения, но и стал всячески оскорблять стражников, чем свидетели эти уважаемые граждане, - офицер указал на прохожих, ожидавших поблизости, и те степенно закивали.

Наш проводник, вежливо поблагодарив за ответы, вернулся к нам, благо мы последовали за ним к месту задержания и сейчас стояли подле прохожих, вызвавшихся быть свидетелями.

- А и смел ты, Нибельмес, - уважительно покачал голов граф Рассобачинский. - Я думал, сейчас они и тебя дубинкой огреют под горячую руку. Потому что лезешь. Под горячую руку.

- А у него, небось, одежда чиновничья, вот его тронуть и не посмели! - догадался боярин Никодим.

- Одежда у меня самая обыкновенная, - улыбнулся наш проводник, - к тому же шахрайские чиновники имеют не так много преимуществ перед обычными гражданами, хотя я понимаю, что вам, должно быть, это непривычно. Так что задавал вопросы я как обычный гражданин. И как обычный гражданин получил бы дубинкой, если бы продолжил приставать к офицеру после ответа на положенные вопросы и не послушался бы предупреждения не мешать работе стражников...

- Только чудно они у вас говоря: 'гражданин-ага', 'офицер-ага', 'правонарушитель'... Язык сломаешь, пока объяснишься!

- Это церемониальные формулы. Они сложны, но так выражаться велит традиция.

- А если вдруг они вырязятся не по традиции? - не удержался  граф.

Нибельмес закусил губу.

- Тогда, если свидетели это подтвердят, то законники, представляющие интересы преступника в суде, смогут опротестовать правильность задержания, потому что традиция была нарушена.

- И что? - не понимая проблемы, хмыкнул Никодим.

- И суд будет вынужден отпустить бандита и оштрафовать стражу.

- Ерунда какая... - фыркнул боярин.

- Не ерунда, а закон, - насупился наш проводник.

- Закон - ерунда, но это закон! - нашел консенсус Расобачинский и поучительно продолжил: - Замечательный стимул к вежливости и соблюдению традиций!

- Можно сказать и так, - невольно улыбнулся чиновник.

- То есть работа стражников - это задержание таких вот дебоширов? - спросил я, глядя, как скрученного взломщика уводят по направлению к караулке у следующего перекрёстка.

- Прежде всего. Стражники ведь должны обеспечивать покой обывателей. А в столицу, как и в другие крупные шахрайские города, приезжает много... гостей. Издалека. И не все из них ведут себя подобающе. То, что приезжают гости - это выгодно. Но если при этом они будут мешать гражданами, то это будет...

- Невыгодно? - догадался граф.

- Именно! Так что следить за надлежащим поведением гостей, усмирять приезжих и местных дебоширов, пресекать кражи и тому подобные бесчинства - сегодня это и есть основная работа городских стражников. За это они, как я уже сказал, получают хорошее жалование, а их семьи - уважение сограждан...

- Не жалко деньжищи-то такой уйме стражников платить? - перебил шахрая Никодим. - Собирали бы они с купцов деньги, они же их охраняют!

- Жалко. Но не платить - невыгодно. Ведь безопасность дорог, улиц и самой торговли служит необходимым условием процветания государства. А охраняют стражники не только купцов, но и всех граждан. Если же разрешить вооруженным людям брать поборы с купечества, то вся торговля вскоре сойдёт на нет, потому что большая часть негоциантов разбежится, а меньшая станет не просто платить поборы, а прямо подкупать стражников и натравливать их на своих конкурентов. А это уже почти неотличимо от разбоя. Нам это не нужно. Во времена наших дедов отряды стражников уже воевали с бандами разбойников, которые тогда держали в страхе граждан и были порухой коммерции. Но, к счастью, прошло уже несколько десятилетий с тех пор, как мы их повывели...

- Казнили! - догадался боярин.

- Продали, - уточнил шахрай.

- И почем кило разбойника? - гыгыкнул Рассобачинский.

- Да пока покупателя на такой товар найдешь - проще того... этого... - боярин живописно изобразил затягивающуюся петлю со всеми последствиями.

 - Разве можно казнить гражданина Шахристана! - сделал большие глаза проводник. - Наши мыслители давно обосновали очевидный факт, что казни развращают нравы общества и при этом отнюдь не помогают бороться с преступностью. Так что казнить шахристанского гражданина по нашим законам нельзя... а вот продать можно, если на то будет приговор Государственного суда. За здорового, образованного раба кочевники дают хорошие деньги. Конечно, чтобы выручить приличную сумму, часто приходилось организовывать предпродажную подготовку - обучать грамоте, ремеслу, в отдельных случаях - основам коммерции или искусств... Право, даже продавать жалко было. Такие бандиты нужны самому, как говорится.

- Но закон суров... - напомнил граф, Нибельмес согласился и продолжил:

- Кроме того, закоренелым убийцам и прочим сквернавцам смертная казнь может быть слишком мягким наказанием - а конфискация имущества и потеря свободы для шахрая хуже потери жизни. Кстати, имущество приговоренного к высшей мере целиком достаётся пострадавшим, а потому государство не заинтересовано в вынесении подобных приговоров, разве что действительно в крайних случаях.

- Почему не заинтересовано? - заинтересовался я. - Разве это не справедливо?

- Конечно, справедливо! - развел руками наш гид. - Но если учесть, что имущество разбойника, не приговоренного к высшей мере, достается государству... Ну и, кроме того, в случае судебной ошибки смертную казнь исправить нельзя, а вот выкупить человека из рабства - можно. Судейские чиновники обязаны тщательно отслеживать судьбу проданных в рабство по приговору...

- А были и судебные ошибки? - спросил я.

- Были, - вздохнул шахрай. - Это позорные пятна на репутации нашей судебной системы, хотя в обоих случаях невинно приговоренных выкупили у караканцев, после чего казна возместила им стоимость конфискованного имущества и неполученных за годы рабства доходов. Вдвое большую сумму реабилитированные шахраи получили от казны в качестве компенсации за бесчестье.

- Я смотрю, честь шахрая дорого стоит, - удивился граф.

- Честь шахрая бесценна! Но это не освобождает того, кто на неё посягнул, от финансовых обязательств... Так что да, честь шахрая действительно дорого стоит.

- А они были женаты? - решился задать я тот вопрос, который возник у меня при первых словах шахрая про судебные ошибки древности.

- А вот здесь, Дионисий-ага, вы нашил слабое место нашей судебной системы, - признал шахрай после минутного раздумья. - Они не были женаты, а потому вину государства перед ними оказалось возможным по большей части загладить деньгами. Но ведь честь семьи это средоточие, главная составляющая чести шахрая, этот ущерб деньгами не компенсируешь! А жена приговоренного к высшей мере наказания - рабству - считается свободной и имеет право снова выйти замуж, не будучи порицаема согражданами. А если такой приговор был несправедлив... Нда... Сраму не оберешься...

- Эка невидаль - несправедливый приговор! - усмехнулся боярин Никодим. - Да долго ли судью подкупить, если нужно?

- Наши судьи взяток не берут...

- Ага, так я и поверил! - расхохотался уже и граф Рассобачинский. - Ты искренне считаешь своих судей альтруистами и бессребрениками?!

- Вообще-то я считаю их жадными крючкотворами, к тому же эгоистами, каких мало. Если бы вы с ними имели дело, то вы бы поняли, что так оно и есть. Но именно поэтому они взяток не берут.

- Это как так?!

- Невыгодно. Сколь бы ни была велика взятка, но она никогда не сможет компенсировать судье неизбежную потерю обильного жалования и щедрой пенсии. А взяточник потеряет их непременно. При малейшем подозрении в несправедливом или просто бесчеловечном приговоре судья отвечает перед городской сотней или Советом Простолюдинов. И если он не сможет доказать своей невиновности, то ему обеспечена позорная отставка, немалый штраф и общественное порицание. Иными словами, ни на одно приличное место ни в одной гильдии он рассчитывать уже не может.

- А почему одни отчитываются перед сотней, а другие - перед Советом? - заинтересовался я.

- Это зависит от статуса судьи. Перед городской сотней отчитываются городские судьи. Таким судьей может стать гражданин не моложе сорока и не старше пятидесяти лет, имеющий безупречную репутацию и засвидетельствованный от своей гильдии как опытный специалист. После получения такой характеристики претендент на должность судьи несколько лет изучает законы и служит в суде в качестве секретаря или поверенного. В случае успешной сдачи экзаменов на него вторично собираются характеристики в гильдии и в городской сотне, причём если семья будущего судьи промышляет сомнительными сделками, то он практически не имеет шансов получить должность. Если же все вторично свидетельствуют о его безупречной репутации и о его принадлежности к достойной семье и достойному клану, то судья начинает работу в одной из коллегий городских судей. Лучшие городские судьи получают статус государственных судей, которые рассматривают жалобы на решения городских судей. Государственные судьи сменяются в каждом из городов один раз в год и, таким образом, постоянно переезжают с места на место. Вершина же карьеры для судьи - переехать в столицу на должность судьи Государственного суда.

            Я внимательно слушал повествование шахрая о местном судопроизводстве, а потому не заметил как проспект закончился и начался центральный парк. Устройство парка было подчинено восьмигранному устройству города и базировалось на сложном узоре аллей и дорожек, на пересечении которых были устроены клумбы и фонтаны, а по периметру виднелись несколько искусственных водоёмов, окружённых плотной стеной зелени. Вероятно, с высоты птичьего полёта парк должен был напоминать причудливую паутину паука-эстета, протянувшего от углов творения своего нити главных улиц до самых городских стен и дальше, к соседним городам... 'А потом и к соседним странам и угодившим в эту паутину народам' - почему-то подумалось мне, но развивать эту мысль я не стал, поскольку счел её несколько поспешной.

Центральный парк Шахрабада. Предполагаю, что именно так выглядид с высоты птичьего полёта одна из его окраин.

            Дабы пересечь парк, мы ступили на одну из таких троп-паутинок. Была она выложена камнем, как и городские улицы, а по левую и правую сторону от неё с завидной регулярностью попадались скамьи, урны для мусора, разнообразные павильоны, невысокие скульптуры в специальных нишах, образованных фигурно остриженным кустарником... На скамейках парка подле одного из фонтанов расположился целый оркестр, музыканты которого выводили на струнных инструментах что-то лирическое. Горожане останавливались и слушали. Подле солиста стоял ящичек для 'меценатского сбора', как куртуазно именуют его шахраи. Но нет, музыканты не собирали пожертвования -- они дарили обывателям искусство!

'Каждому, опускающему монету в ящик, ассистент оркестра вручает какую-нибудь музыкального вида безделушку на память о встрече с прекрасным. Оставлять меньше серебряного шахрика считается неприличным', - пояснил нам Нибельмес-ага. Я остановился, чтобы посмотреть, сколько опустит сам чиновник, но он, мечтательно улыбаясь и покачивая головой в такт музыке, прошел мимо.

Как выяснилось секундой позже, подобное любопытство обуяло не одного меня. Граф Рассобачинский остановился у ящичка, задумчиво ухватив подбородок, и волей-неволей вся наша делегация встала тоже.

Ассистент - маленький очкастый старичок в поношенном старомодном камзоле цвета выцветшей лягушки, улыбался слушателям. Те улыбались в ответ. Музыканты, одетые, как теперь обратил я внимание, не наряднее помощника, доиграли одну пиесу и начали другую. Из толпы посыпалось изобильное, но нематериальное 'Спасибо' и 'бис'. Кто-то из слушателей отошел, кто-то присоединился... Случая расстаться с музыкальными безделушками - деревянными брелоками в виде инструментов - старичку не представилось.

Граф хмыкнул, пошептался несколько секунд с Никодимом и  стрельнул хитрым глазом в мою сторону. Никодим Труворович тут же принял вид вздорный и сварливый  (не то, чтобы ему пришлось для этого очень стараться, скажу при всей объективности).

- А что, милейший, говорят, меньше шахрика оставлять вам не прилично? - почти заглушая соло ситара, спросил он у ассистента.

Улыбка того стала деревянной, как его сувениры:

- Сколько будет не жалко господину.

- Хм... - боярин почесал щеку. - Шахрика-то мне не жалко. Нате, держите.

И с этими словами он полез в карман, выудил оттуда золотой лукоморский червонец и опустил в ящик.

- Но это... это же... Спасибо!.. - глаза старичка едва не стали больше очков.

- На здоровье, - высокомерно бросил Труворович и тут же добавил: - Чего смотришь? Сдачу давай!

Теперь шире широкого распахнулся рот старичка.

- Но у меня... у нас... нет...

- А ты в коробочке-то поищи! - сурово посоветовал боярин. - Чай полдня стоите, заработали уже!

- Я... мы... - бледный, с трясущимися руками, ассистент открыл ящичек, и на всеобщем обозрении оказались все заработанные за полдня капиталы: три серебряных шахрика и боярский золотой. - Вот...

- Хм... - нахмурился Никодим, выгребая все деньги, и глянул на нашего проводника: - Какой у нас там курс золотого червонца к базарной мелочи?

Нибельмес, местами алый, местами бледный, сообщил.

- Хм, - повторил боярин. - Это выходит... С вас еще...

От названной суммы все духовые издали писк, точно слон наступил на ящик мышей, а струнные сфальшивили так синхронно и разнообразно, будто репетировали неделю.

- Ну да вы не расстраивайтесь. Я ж добрый, вы сами видите. Что я, положения вашего не понимаю? Я этот... как его... немценат! Со стажем! Во! Не нужны мне ваши копейки. Я могу и инструментами взять. Вот эта балалаечка круглая, например... - он вытянул своими огромными ручищами ситар из рук музыканта, повернул ее, рассматривая, подковырнул ногтем облупившийся лак на резонаторе и покачал головой: - ...ей красная цена в базарный день три серебряных, а я ее за четыре возьму.

- Но это... Это же работа Какши Йони! Ей сто лет! - возопил ситарист.

- Хорошо, что сказал, парень, - одобрительно улыбнулся Никодим. - За такое старье четыре... Три с половиной. Ладно. Что дальше? Дудка черная? Нут-ка, нут-ка...

- Доколе?! - пронесся вдруг над собравшейся толпой звучный глас. - Доколе всякие пришельцы будут изгаляться над нашими талантами?! Подачками унижать?! Отбирать орудия труда?! Хлеба кусок изо рта вырывая?!

Я оглянулся, не веря ушам: граф Петр Семенович, расталкивая зевак, пробился к месту действия драмы, швырнул Никодиму под ноги серебряную монету в двадцать шахриков и повернулся к публике:

- Да сколько можно?! Да скинемся мы этому жлобу на сдачу, люди добрые - и чтоб он ее в кабаке пропил, и сапоги в придачу!

- Понаехало тут!

- Унижают!

- В песок втаптывают!

- На горло наступают песне!

- Музыке!

- У музыки нет горла!

- А чего у нее есть?

- Ноты?..

- На ноты наступают!

- Да нет у них нот - они на слух играют...

- На уши наступают!..

- Медведи лукоморские!

- А вот мы им утрем нос!

- Знай наших!..

Возмущенные выкрики сыпались из толпы - вместе с дождем серебра, перемежаемого градинами золота.

- Получи, не-шахрай! - краснолицый мужчина в парчовом одеянии, название которого я запамятовал, презрительно бросил в открытый ящичек золотое кольцо с рубинами, цена которому, как мне позже поведал боярин, десяток червонцев.

Не поведя и бровью, Никодим дождался, пока осадки из драгметаллов закончатся, тщательно собрал в шапку всё, что прилетело... и высыпал в ящичек музыкантов. А сверху положил свой червонец.

- А вот теперь оплата работе под стать, - ухмыльнулся он и вручил оторопевшему ситаристу его реликвию. - Играйте, молодцы. Лепо у вас получается - аж душа поет и приплясывает! Играйте, играйте - видите, сколько вам люди сами добровольно заплатили, только чтобы послушать!

Не веря ни глазам, ни ушам, ни прочим органам, старичок-ассистент безмолвно таращился на свой ящик, в кои-то веки похожий не на плошку для сбора милостыни, а на пиратский клад.

- Так что ты говоришь, дед, за пожертвование у вас причитается? - усмехнулся лукаво граф, подмигнул ошарашенным зевакам, и взял с подноса с сувенирами три деревянных ситара.

Знакомая рука опустила в старичковский сундучок серебряную монету, и Рассобачинский, выбрав из кучи брелоков еще один ситар, протянул Нибельмесу.

- Вот что делает волшебная сила искусства! - с самым серьезным видом изрек он и, помахав музыкантам, направился дальше.

Вслед нам ударила бравая 'Камаринская', потом - 'Лукоморские вечера'.

Звучание музыки удивительно гармонировало с шелестом дерев и журчанием фонтанов в этом царстве флоры, которое находило в моей душе куда больший отклик, чем вся шахрайская архитектура вместе взятая. В этом парке можно было провести целую вечность! Глядя на стройные аллеи, скрывающие в своей листве статуи древних шахрайских мудрецов и красавиц, отважных героев и предприимчивых коммерсантов, я не мог не удержаться от восхищения:

            - Сколь совершенно это собрание прекрасного под открытым, соединившее в себе красоту природы с красотою человеческого искусства! И сколь живописен, думаю, сей пейзаж в дни поздней осени, когда листва дерев окрашена багрянцем...

            - Красные листья... Хмурые лица... Это асхаты идут похмелиться... Ой, простите! Я совершенно с Вами согласен, Дионисий-ага, - смутился Нибельмес, возвращаясь из задумчивости в реальный мир. - Просто детская считалочка вспомнилась...

            - Про асхатов? - удивился Никодим. - И почему они идут с такой непотребной целью в этой считалочке?

- Ну, так уж сложилось, - виновато развёл руками шахрай. - Пословицы про асхатскую честность и асхатскую выносливость давно забыты. Сейчас в пословицах окружающих их народов всё больше асхатское пьянство. Ну и асхатская работа, конечно...

            - Асхатская работа?

            - То есть очень плохая работа, - пояснил Нибельмес. - Брак. Халтура. Про это и говорят: 'асхатская работа'. Думаю, это идёт от поклонения асхатов Балде, которого они чтят безмерно и даже ставят на каждом углу его миниатюрные изображения - болванчиков.

            - А это ещё что за тип?

            - Это не тип, это дух. Асхатское божество архитектурных и инженерных расчетов. Асхаты называют Балду братом светозарного Фонаря, покровителя асхатских фармацевтов и подрядчиков. Эти делают свои расчеты не от Балды, а от Фонаря...

            - А подрядчики-то чем провинились? - удивился граф Пётр. - С теми ведь разговор короткий: сколько наработали - столько и заработали. Всё просто и ясно.

            - Так везде, Ваше сиятельство. Везде, но не в Асхатском государстве. У них же свой, особый путь, даже если речь идёт о смете на строительство. Вы никогда не слышали про главную асхатскую тайну?

            - Что же это за тайна? - заинтересовался я, ожидая услышать что-то мрачное и ужасное.

            - А вот: как получается, что подрядчик берёт за работу больше всех на Белом Свете, работник получает меньше всех на Белом Свете, строят медленнее всех на Белом Свете и результат выдают хуже всех на Белом Свете?

            - И как же?

            - Неизвестно, - снова развёл руками шахрай. - Я же говорю - главная асхатская тайна!

            Мы остановились у памятника пузатому улыбающемуся коротышке вамаяського вида, восседающему на самой огромной из виденных мною жаб.

            - А это что за молодец такой? - подивился Пётр Семёнович.

            - Мудрец Сам-Посуди. Писатель и философ. Несколько веков назад, когда наши предки только пришли на пустоши и неудобья будущего Шахристана, он жил в Вамаяси и был то ли библиотекарем, то ли чиновником... Словом, имел почётную должность и неплохое жалование! Но вот, поверите ли, оставил всё и решил покинуть страну.

            - Почему?

            - Потому что философ. По его мнению, гармония пяти стихий в Вамаяси нарушилась или что-то там такое в этом роде, я в восточной философии не особенно разбираюсь... Как бы то ни было, Сам-Посуди, желая покинуть страну тайно, превратился в тучку и полетел в сторону границы.

            - Он сам так сказал?

            - Так говорит легенда. Сам-Посуди летел, несомый волнами эфира, и напевал соответствующую случаю песню: 'Я тучка-тучка-тучка, я вовсе не мудрец...'.

            - И как, долетел?

            - Долетел, но на границе был задержан таможенным чиновником, который распознал-таки в тучке мудреца, контрабандой вывозящего собственные знания за границу. 'А нос - как у собаки. А глаз - у орла...' - причитал по этому поводу Сам-Посуди. Но в веках осталось почему-то только сравнение таможенников с собаками...

            - И таможенник вернул его обратно? Или велел пошлину заплатить? Со знаний-то?

            - В то время в Вамаяси были человеколюбивые законы, не запрещавшие честным подданным пересекать границу. Но вот пошлину заплатить пришлось. По расчётам скрупулезного вамаяського таможенника с мудреца за вывоз знаний причиталось часть оных в объёме ровно пять тысяч слов. Их-то Сам-Посуди и записал здесь же, в караулке на границе, кривым стилом на запасе чиновничьей бумаги, а когда её не хватило - то на чиновничьей одежде и даже на столе... Словом, к концу сбора пошлины таможенник сам был не рад!

            - Но закон есть закон, пошлину скостить нельзя, понимаю, - рассмеялся граф Пётр. - И как, много мудрости уместилось на таможенных портянках?

            - Много, - подтвердил Нибельмес-ага. - Вамаясьцы до сих пор читают. И гордятся тем, что до сих пор не понимают. Говорят, это от того, что очень мудро написано!

            - А с тучкой-философом что сталось?

            - Сам-Посуди, заплатив пошлину, снова обернулся тучкой и полетел дальше...

            - Куда?

            - В Шахристан, разумеется!

            - Зачем? - удивился Никодим. - Ты же сам сказал, что тогда у вас были сплошные пустоши и неудобья.

            - Сам-Посуди был мудрецом. Он знал, что Шахристан станет самой удобной для жизни страной на Белом Свете.

            - А почему сей учёнейший муж изволит восседать на жабе? - спросил я, ибо в силу моего роста мне был более заметен не Сам-Посуди, а несущий его философский скакун. Мне казалось, что высеченное в камне исполинское земноводное смотрит мне прямо в глаза, и от этого становилось несколько не по себе - не самое приятное чувство, когда в глаза вам смотрит гигантская жаба.

            - Философ избрал это благородное животное, потому что жабы любят воду. А тот, кто любит воду, любит дождь. А тот, кто любит дождь, любит тучки. А тот, кто любит тучки, должен любить и вамаясьских философов, тайно покидающих родину...

Глава VII. Петушиные бои

            К моему сожалению, мы были вынуждены покинуть чудесный парк, гостеприимностью своей способный поспорить с самой уютной библиотекой, и последовать далее к шахскому дворцу.

            Оставшаяся часть пути должна была занять меньше четверти часа, но на небольшой площади перед дворцом Его Величества нам довелось быть свидетелями забавной сценки. Ещё на подходе, едва свернув с проспекта на ведущий к дворцу бульвар, мы услышали, как некие пока ещё не видимые нам юноши ломающимися голосами издавали таинственные крики: 'Я требую сатисфакции!', 'Сударь, ещё одно слово и я скрещу с вами шпагу!', 'Защищайтесь, сударь!' и даже 'Тысяча коней!'. Наш проводник почему-то заулыбался и пригласил нас поспешить на площадь.

            Там, прямо пред главными воротами дворца, уже стал собираться народ. В центре площади осталось небольшое пустое пространство, в котором, судя по всему, и творилось то зрелище, которое заставило горожан на некоторое время забыть свои дела. После того, как граф любезно поднял меня над толпой, я с удивлением увидел тех, на кого взирали шахрайцы: около дюжины молодых людей, костюмы которых представляли собой презабавную пародию на забугорскую моду, теперь уже не кричали, а шипели друг на друга. До моего слуха доносились обрывки фраз '...ты на кого наехал...', '...ты вообще знаешь, кто я...' и '...ты, в натуре, в курсе, кто мой отец...'. При этом они действительно презабавно толкали друг друга, старательно выпячивая грудь и тем вызывая смех окружающих обывателей.

            - Как петушки, честное слово! - фыркнул граф, с усмешкой глядя на столь забавные поединки этих молодых людей, почти мальчиков.

            - Ваше сиятельство, Вы совершенно правы! - с неожиданным энтузиазмом поддержал его Нибельмес-ага. - Именно так мы называем эти забавные процедуры, которые наши предки придумали, дабы оказать почтение правителям и сбить с них спесь. Ну и чтобы развлечь честных обывателей, разумеется...

            - Что ты несешь? - насупился боярин Никодим. - Как можно одновременно оказать почтение и сбить спесь?

            - А разве вы не знаете? Эти юнцы - гвардейцы, представители двух рот почетного караула. Вон те, которые в синих штанах, составляют гвардию шаха, ими командует уважаемый Стиля-ага. Обратите внимание, у каждого из них шляпы украшены павлиньим пером, от чего мы и зовём их 'павлинами'. А у их противников в красном шляпы украшены фазаньим пером, и это гвардия эмиров. 'Фазанов' возглавляет Папу-ага.

            - А ловко придумано, - улыбнулся граф Рассобачинский. - Фазаны против павлинов. И вправду петушиные бои!

            - Ну да, фазаны... против павлинов... поэтому... - отчего-то замялся Нибельмес и тему с происхождением названий развивать не стал.

            - Так и как же, и как же вы с государями своими решили тягаться, бунташное вы племя?! - не унимался Никодим. - Власть надо уважать! Власть, над которой потешаются свои петухи да гуси, чужим соколам не страшна!

            Между тем 'фазаны' и 'павлины' от словесной перепалки перешли к схватке. Из перевязей, на которых настоящие солдаты носят мечи, гвардейцы достали искусно украшенные розги, которыми и принялись фехтовать в меру своего умения. Розги были длинны, их рукояти были защищены замечательной резьбы гардами, и в целом эти палки издалека выглядели столь внушительно, что в первый момент их можно было принять за настоящее холодное оружие.

            Собравшиеся на площади шахрайцы заливались смехом, а иные выкрикивали имена известных им драчунов, подбадривая их. Павлины теснили фазанов, делая удачные выпады и заставляя своих противников отскакивать с занятой прежде позиции. При этом и те, и другие забавно двигали руками и ногами, как бы пританцовывая в такт каждому выпаду. Двое гвардейцев - по виду, заводилы - под одобрительные крики публики высоко подпрыгивали, не останавливая своего поединка, а потом стали скакать по скамейкам и даже по затормозившей поблизости карете какого-то вельможи, проявляя при этом чудеса ловкости.

            Впрочем, довольно скоро один из 'фазанов' неудачно ударил своего противника и до крови рассек ему руку. Все поединки немедленно остановились и 'павлины' увели своего раненого товарища с громогласными обещаниями мести жестоким врагам. Зрители, поняв что представление окончено, стали не торопясь расходится с этого несколько грубого, но в целом вполне безобидного зрелища.

            Позже я случайно узнал, что 'петушиные бои' получили таковое наименование от злоязыких шахрайских обывателей не в последнюю очередь потому, что в обе роты почетного караула набирали исключительно изнеженных отпрысков благородных фамилий, от чего ни 'павлины', ни 'фазаны' не были готовы к настоящему бою, ибо уделяли внимание не столько военной выучке, сколько маникюру и модным кружевам. Однако же и этот причудливый шахрайский обычай оказался не лишенным объяснения: шахраи, ненавидя тиранию и вместе с тем не желая лишать первенствующих в народе почести в виде караула из гвардейцев, умышленно набирают оный почетный караул из не способных к бою отроков, дабы ни шах, ни эмиры не смогли использовать свою гвардию для угнетения подданных. Не довольствуясь составом этой не столько почетной, сколько потешной гвардии, шахрайцы постановили ограничить численность этих птичьих отрядов. Так, и у шаха, и у эмиров в распоряжении находится не более чем по роте личных гвардейцев. Надо ли говорить, что за службу в этих отрядах отрокам жалования не платят, да они в нём и не нуждаются, считая свою необременительную службу чем-то вроде аристократического развлечения.

            Сами правители Шахристана, прекрасно понимая вышеизложенное обстоятельство, уже давно смирились с ним. Считается хорошим тоном, если шах с одним из эмиров заключает пари за шахматной партией на то, в чью пользу закончится ближайший поединок их гвардейцев. Тем самым правители не только не запрещают, но даже и поощряют сих юношей служить потехой толпе. В сем обстоятельстве я также вижу мудрость, ибо обыватели порой бывают столь заняты обсуждением дурачеств 'павлинов' и 'фазанов', что не обращают внимание на отдельные огрехи в управлении, допускаемые самими эмирами или шахом.

            Сама площадь Пан-Майдан, на которой обычно и происходят 'петушиные бои', несмотря на свои размеры, считается главной площадью столицы. Вообще, центральные площади шахрайских городов предназначаются для народного толковища, а потому проектируются с размахом, но столичные жители в силу рода своей деятельности к толковищам не склонны, что, пожалуй, и к лучшему, потому как, собираясь в одном месте в количестве более десяти человек, жители Шахрабада способны говорить без умолку часами, забывая про еду и сон и обсуждая свои чиновно-купеческие дела с занудством, достойным лучшего применения.

            На площади возвышается комплекс шахского дворца, представляющий собой группу из нескольких равновеликих зданий, соединенных между собой галереями и переходами. В древности он был построен для жизни шахрайского государя, однако позже отошёл к казне и ныне служит лишь официальной монаршей резиденцией, предназначенной для роскошных приёмов и церемоний. Сам шах проживает в своём личном дворце, именуемом Изюминкой, который нам предстояло увидеть несколько дней спустя.

            Титул шаха принял после переселения в междуречье Рахата и Лукума первый шахрестанский государь Шахрезад Возобновитель, который вывел свой народ из Вамаяси и основал новое государство в сердце степи. Его потомки по сей день носят в эмирате почётный титул шахов, хотя реальной властью не обладают, передав оную избираемым эмирам. Нынешний шах Шахрезад XIII почитается одним из богатейших людей в государстве, ибо предки его, будучи устранены от власти, направили своё состояние на коммерческие предприятия, в которых немало преуспели. Замечу отдельно,  что Шахрезад XIII по прозванию 'Ничего Личного' не только интригует внутри своего государства, играя на противоречиях республиканских учреждений эмирата и добиваясь всяческих привилегий для купеческого сословия, но, даже будучи лишён политической власти, и за пределами Шахристана простирает влияние своё. Так, именно он строил козни против лукоморских коммерсантов и подстрекал недалёких союзников по Песчаному Блоку закрыть свои границы для всех иностранных купцов, дабы и далее лишь шахраи снабжали Лукоморье и сопредельные с оным страны товарами Вамаяси, Бхайпура и иных отдаленных восточных земель. Справедливости ради надо признать, что в быту этот шах, как нам удалось убедиться, чужд излишней роскоши, алчности или двуличия, равно как и на фоне своих подданных он едва ли может выделиться какой-то особо изощрённой хитростью. Кроме того, должен признать, шах никогда не был замечен в подстрекании воинственных степняков к открытой войне. Именно в сохранении древней торговой монополии своего народа Шахрезад Ничего Личного видит цель собственного служения Отечеству, и благодаря тому прославлен между сородичами, которые почитают его негласным арбитром в спорах народных представителей и эмиров, которым некогда предки Шахрезада XIII передали свою власть. Ведь, если верить Нибельмесу, шахраи уничтожают монополии во внутренней торговле с тем же усердием, с каким созидают их за пределами Отечества своего, понуждая все народы покупать либо шахрайские товары, либо товары, привозимые шахрайскими купцами.

            Как бы то ни было, даже будучи более купцом, а не вождём, Шахрезад XIII Ничего Личного пользуется известным уважением подданных, равно как выстроенным в свойственном Шахристану эклектическом стиле просторным дворцом, в главные ворота которого мы и вошли, постояв по указанию Нибельмеса положенные несколько мгновений под аркой, украшенной растительном орнаментом. Арка предварялась исполинским портиком, украшенным грандиозными, но уже такими привычными колоннами. 'А где же фонтан?' - невольно подумал я не без иронии.

Фасад шахского дворца в Шахрабаде

            Миновав арку ворот, мы увидели, что за фасадом шахского дворца скрывался обширный внутренний двор, по периметру которого росли разнообразные деревья, а в центре возвышался пруд с монументальным фонтаном.

- 'Купание белого слона', так называется эта скульптурная композиция, - пояснил наш проводник, указывая на фонтан.

- А почему слона?

- И почему белого?

- Как я уже говорил, мы считаем слона символом шахрайской государственности. А белый слон - это родовая эмблема династии Шахрезадов.

- Шахристан - родина слонов, - подытожил граф.

Нибельмес подозрительно покосился на него - не исходит ли тут какая насмешка - и, не найдя второго дна в сей сентенции, согласился.

Мы пересекли внутренний двор и, минуя крытую колоннаду, оказались перед роскошными дверями, обитыми сияющим белым металлом. Слева и справа от дверей стояли два 'павлина' с самыми надменными выражениями на безусых лицах. Рядом с одним из них располагался медный гонг, в который, объяснив цель нашего визита, Нибельмес-ага ударил восемь раз.

Как только стих звук последнего удара, двери перед нами растворились -- а были они столь широки, что мы могли без труда пройти в них сразу вчетвером, не пропуская вперед один другого - и мы оказались в огромном круглом зале, своды были расписаны эпическими сценами, судя по всему повествующими о героических страницах шахрайской истории. В центре зала располагалась причудливая скульптура, выполненная весьма искусным мастером: восемь слонов стояли хвостами друг к другу, глядя на восемь сторон света, а над ними, опираясь основанием сразу на восемь спин, возвышалась белая башня. Сами слоны были каменными, но при этом были выполнены в натуральную величину и выглядели совсем как живые, так что в грубой коже была замена каждая складка, а изгиб хобота и даже выражение морды было неповторимым у каждого из восьми. Серебряные попоны с золотым рисунком, покрывающие слоновьи спины, были по периметру украшены самоцветами, и их сочетание также было своим у каждого из восьми. Башня же над ними, казалось, была сложена из плотно пригнанных белокаменных блоков, ворота были одни и деревянные (через них, думаю, свободно мог бы пройти если не человек, то, по крайней мере, библиотечный), а в окнах верхнего яруса горел свет. Архитектура башни походила одновременно на стеллийскую и вондерландскую.

- Восемь слонов, поддерживающих белую башню, - пояснил шахрай с гордостью. - Наш герб.

- Герб? - удивился Никодим. - Непросто же его вам нарисовать на знамени или на щите...

- На щитах мы его не рисуем. Наш герб может быть изображен только в виде скульптуры. На картинках же, и даже на государственной печати, лишь эмблемы - слон либо восьмиконечная звезда. Так повелось с начала Эпохи Возобновления. Кстати, мы сейчас как раз находимся в Зале Возобновления.

- Здесь нас и примет шах?

- Нет, здесь мы не задержимся. Нам прямо.

            Наш проводник широким жестом пригласил нас в дверь, расположенную меж двух колонн, и сам первым вошёл, предлагая следовать за ним. Мы оказались в не очень просторном и совсем уж низком коридоре без окон. Стены его, отделанные мрамором, освещались грубо выделанными светильниками, расположенными через равные промежутки на уровне человеческого роста. Между светильниками располагались картины, в основном повествующие о степняцкой жизни: океаны травы, стада коней, юрты, верблюды и всадники проплывали перед нашим взором в причудливом калейдоскопе образов. Выполнены картины были отнюдь не искусной рукой...

- Подарки союзников, - небрежно бросил Нибельмес, заметив наше внимание к картинам.

- Разве ваши степные друзья знакомы с живописью?

- Уже знакомы, - усмехнулся шахрай. - Некоторые из них зачем-то приезжают в наши школы искусств. Пытаются учиться. Мы не возражаем. Но и шахрайского подданства выпускникам не даём.

            За беседой о примитивистском стиле мы оказались перед очередными дверями с очередными 'павлинами' в качестве почётного караула. Они открыли нам украшенные резьбой деревянные створки в полтора человеческих роста, мы сделали шаг вперед...

            Даже если бы Нибельмес-ага не сделал нам знак остановиться, как велело шахрайское суеверие, на пороге, то мы бы всё равно замерли от удивления. Зал, открывшийся перед нами, был огромен и весь залит солнечным светом, делавшим его роскошный интерьер слегка нереальным. Два ряда монолитных колонн из полудрагоценных камней, уходящие вдаль, делили помещение на три равные части. Стены на высоту колонн были отделаны разноцветным мрамором, разные фрагменты которого гармонично сочетались между собой, образуя причудливый узор. Однако центральная часть зала была выше остальных, а потому над колоннами возвышались стены с многочисленными окнами - узкими, с полукруглыми завершениями - сквозь которые и проникал в изобилии свет. Пространство между окнами и потолок зала украшала прекраснейшая мозаика, изображавшая некую бесконечную композицию со множеством действующих лиц, зверей, птиц, растений и архитектурных сооружений. Мозаичным был и пол, изображавший подробную карту Шахристана.

Тронный зал Шахрабадского монаршего дворца

            Сказочную атмосферу подчеркивала сказочная музыка, зазвучавшая при нашем появлении. Ни одного музыканта в зале мы не видели, а мелодия, казалось, лилась одновременно со всех сторон: торжественные звуки органа переливались с журчанием арфы, и это сочетание словно бы звало забыть о суетности оставшегося за стенами дворца мира, словно бы приглашала в мир совсем иной, в мир возвышенных размышлений и прекрасных мечтаний. Каково же было наше удивление, когда, прислушавшись, мы стали узнавать в музыке лукоморские мотивы!

            'Приветствуем дорогих гостей из великого Лукоморья!' -- провозгласил появившийся из-за колонны церемониймейстер, как только прекрасная мелодия стихла. Раскланявшись с каждым из нас в отдельности, улыбаясь при этом радушнее Нибельмеса в час знакомства, он широким жестом пригласил всех следовать за собой вглубь тронного зала - туда, где в огромной полукруглой нише на невысоком постаменте располагался трон.

            Пока мы медленно шествовали по географическому полу, у меня и моих спутников было время разглядеть убранство зала подробнее. Монументальные колонны чередовались с почти такими же монументальными солдатами в позолоченных кольчугах, кирасах и шлемах. Каждый из них был опоясан мечом и держал в руках короткое копьё (а может быть просто опирался на него). Были это совсем не 'фазаны' и не 'павлины', а настоящие исполины, рядом с которыми даже дюжие порубежники показались бы новобранцами. 'Атанаты' - чуть слышно пояснил Нибельмес-ага.

            Стены за спинами атанатов были драпированы тяжелой тканью в складках, так что неясно было, скрываются ли за ними окна, двери или просто камень стены. За каждой колонной располагалась тренога на манер тех, что используют в Стелле для воскурения благовоний. Когда я обернулся, то увидел, что орган, арфа и ещё целый оркестр располагались на обширных хорах над входом.

            Наконец, зал закончился и мы остановились, не доходя десяти шагов до полукруглого возвышения высотою в восемь небольших ступеней, на котором располагался трон, отличавшийся не столько размерами, сколько искусной резьбой. Был он выполнен, против моего ожидания, не из золота и даже не из серебра - хотя, как я уже успел понять, шахраи могли позволить себе и то, и другое - а из красного дерева.

            Восседавший на троне человек был ему под стать: как мне показалось с первого же взгляда, он знал цену себе и своей стране. Несомненно, он был богат - однако единственным украшением, который он носил, был огромный драгоценный камень в чалме. Мантия его была просторна и тем отличалась от одежд виденного мной в шахристане покроя, однако на этом отличие и заканчивалось, потому как ни золотого шитья, ни драгоценных камней на одежде шаха я не заметил. Единственным изделием из драгоценных металлов был украшенный тонким узором золотой жезл - не то огромный скипетр, не то укороченный посох. Как я понял, это жезл и был символом шахской власти.

            Росту Шахрезад Ничего Личного показался мне среднешахрайского, то есть примерно с графа Петра Семёновича. Был он по-шахрайски упитан, хотя за складками церемониальной монаршей одежды этого было почти не заметно, а лицо его по сравнению с лицом того же Нибельмеса могло показаться даже чуть худощавым. В отличие от остальных шахрайских мужчин, он не носил бороды (что, как мы позже узнали, было привилегией шаха), зато имел густые усы, делавшие его несколько похожим на хорохорца. В глазах государя вмещалась, казалось, вся грусть шахрайского народа.

Шахрезад XIII Ничего Личного, государь шахрайский

            Шахрезад тепло улыбнулся нам, а когда цереймонеймейстер представлял посольство, то встал при чтении титулов Лукоморского государя, выражая тем особое почтение к нашей державе.

            - Рад приветствовать благородных послов великого Лукоморья в моей столице! - провозгласил он после представление и положенного церемонией удостоверения в том, что государь Василий находится в добром здравии[18]. - Пусть этот визит станет началом мирного сотрудничества на благо двух наших народов. А недоразумения между нами пусть навсегда останутся в прошлом - уверен, всё это было от того, что мы мало знали друг друга, ничего личного! От лица и по поручению шахрайского народа приглашаю вас на встречу с эмирами для обсуждения договорённостей, которые лягут в основу новых лукомойрско-шахрайских отношений.

            Шах неожиданно подмигнул нам, и продолжил уже не так пафосно:

            - Понимаю, что вас уже утомили эти церемонии. Поэтому после эмиров жду вас у себя дома, в Ширин-Алтыне! Там и поговорим по-людски. А пока отдыхайте, набирайтесь сил для переговоров с эмирами. Может эмиры вас и утомят, а я утомлять не буду. Поэтому сразу перехожу к подаркам. Брату моему государю Василию передавайте мою искреннюю благодарность за его роскошный дар. Незаурядный музыкальный инструмент стал жемчужиной моей дворцовой капеллы, - Шахрезад указал рукой на хоры над входом в тронный зал, - а книги уже отправились в Государственную библиотеку. Кстати, Дионисий-ага, возможно Вы как специалист согласитесь дать нам некоторые консультации по поводу их классификации и наилучшего расположения? Во времени мы Вас не ограничиваем, наша библиотека находится в полном Вашем распоряжении так долго, как только Вы этого пожелаете... В любом случае, загляните на досуге в библиотеку - не пожалеете!

            По знаку Шахрезада церемониймейстер поднёс шаху увесистую плоскую шкатулку, длина которой была вдвое больше её ширины, а всю поверхность украшали светлые и тёмные квадраты из опала и малахита. Церемониймейстер открыл шкатулку, и внутри мы увидели уложенные в специальные ниши фигурки, из которых половина была отлита из серебра и изображала забугорцев, а вторая - выполнена в золоте и изображала сулейманцев. Каждая из фигур была примерно с кулак графа Рассобачинского.

            - Шахматы, - провозгласил Шахрезад. - Лучшее, что может предложить Шахрайский эмират просвещённому государю далёкого Лукоморья! К сожалению, монарх в Шахристане не может распоряжаться государственной казной, а потому от себя лично я могу сделать благородным послам лишь скромные подарки.

            В зал внесли три изящно уложенных шубы дорогого сукна с роскошной отделкой из меха песцов и соболей.

            - Я знаю, что в Лукоморье эта деталь гардероба считается знаком аристократического достоинства и монаршего благоволения. Позвольте и мне заверить вас в своём расположении к вашей великой державе и к вам лично. Боярин Никодим, окажите честь - уверяю Вас, исследовав эту незамысловатую одежду подробнее, Вы окажетесь приятно удивлены. Граф Пётр, судя по Вашему виду, вы не только аристократ, но и воин - Ваш подарок укреплён лёгкой, но прочной кольчугой, сделанной лучшими шахрайскими оружейниками. Дионисий-ага, - к моему удивлению, третья шуба предназначалась мне, - предназначенная Вам одежда как нельзя лучше подойдёт для учёного и писателя.

            На этом аудиенция была закончена. 'Шахматы' - удивлённо промолвил Нибельмес-ага, когда после столь неутомительного приёма мы покидали дворец. 'Наверное, это второй после нашего герба символ Шахристана. Шахматы из золота и серебра по шахрайскому этикету считаются самым утончённым подарком человеку, у которого и так уже всё есть'.

            Граф галантно добавил: 'А кроме того, подарок сей характеризует шаха как человека, заботящегося о благе других'. И когда проводник недоуменно округлил глаза, то пояснил: 'Согласитесь, любезный ага, что довезти от Шахристана до Лукоморска шахматы гораздо проще, чем рояль и филиал царской библиотеки'.

            Боярин разглядывал шубу, тихо похмыкивая: ведь лукоморцу получить такой подарок от шахрая всё равно, что бхайпурскому, к примеру, посланнику в Лукоморье - слона. Несомненно, если бы его светлость и дальше поразмыслил над сим положением, то придумал бы новую поговорку вроде 'Ездить в Бхайпур со своим слоном' или 'Шахристан - родина не только слонов, но и соболей и песцов'. Но поскольку глубокая задумчивость над философскими вопросами и проблемами бытия, как правило, для боярина нашего не свойственна, то и поговорка, и речение остались не изобретенными, и посему для потомков утерянными.

            Мне же показалось не случайным и такое внимание к шахматам в Шахристане, и то, что слова эти одного корня. Расспросив Нибельмеса подробнее, я выяснил, что сия мудрая игра окружена в эмирате легендами и традициями...

Схолия шестая. О шахристанских шахматах

По легенде, которую шахрайцы считают единственно достоверной, Шахристан является родиной шахмат: их якобы придумали шахрайские купцы, дабы коротать время в долгой дороге. Со временем же шахматы стали почитаться в эмирате не просто игрой, а словно бы особым искусством, облагораживающим игроков. Кости и прочие настольные игры шахрайцы называют уделом варваров, а крайнее почтение к шахматам выражают помимо прочего и тем, что не играют в них на деньги (хотя, как говорят, такое иногда и бывало на заре шахрайской государственности). При таком пиетете не удивительно то, что шахматная доска присутствует на гербах некоторых шахрайских городов. Мастера этой игры не только пользуются всеобщим почетом и уважением, но даже получают привилегию в виде освобождения от уплаты подушной десятины, за сбором которой, к слову сказать, зорко следит государство, не делая исключений ни для бедных, ни для богатых.

В шахрайских школах одним из первых шахов был введен, наряду с такими важными для купца предметами, как арифметика и география, специальный урок шахмат. Согласно поговорке, шахрайские дети сначала садятся за шахматную доску, а потом уже учатся ходить. В каждой уважающей себя шахрайской семье есть шахматный набор - и не один, ведь каждый совершеннолетний отпрыск в многолюдной шахрайской семье в день совершеннолетия получает от старшего из предков свои первые личные шахматы. Шахматы эти служат таким же атрибутом совершеннолетнего шахрайского гражданина, как оружие или личная печать, сиречь монограмма на перстне, оттиском которого шахрай скрепляет свою корреспонденцию и удостоверяет совершаемые им сделки. Но если перстень с личной печатью малоприметен, а оружие носят далеко не все шахрайки (хотя и обладают правом на ношение оного наравне с мужчинами), то шахматы можно найти на видном месте в доме каждого совершеннолетнего гражданина эмирата.

Шахматными досками оборудованы все беседки в городских местах отдыха, на что я и сам обратил внимание, когда мы возвращались в гостиницу через центральный парк столицы. Там же, в тени дерев, установлены и огромные шахматные доски с вырезанными из дерева фигурами в рост библиотечного. Будучи лишены шахскими законами большинства возможностей по выражению своего сословного превосходства, именно в материале шахматной доски и мастерстве исполнения фигур, составляющих личную собственность каждого полноценного гражданина, шахрайцы находят способ продемонстрировать свой достаток и положение в обществе - впрочем, наряду с этим существует всеми признанный неписанный закон: "За шахматной доской все равны!". Порой, по большим государственным праздникам государь Шахристана, дабы подчеркнуть свою близость народу, приглашает одного из новичков какой-либо третьей гильдии во дворец на шахматную партию. Для наиболее преуспевших в этом деле школьников, а также для их учителей, Шахрезадом XIII установлена специальная премия, выплачиваемая частью из государственной казны, частью же - из личных средств шаха.

Раз в четыре года в столице Шахристана проводится грандиозный шахматный турнир, на который съезжаются игроки со всего Белого Света. Здесь же заключаются грандиозные пари на победу того или иного участника, которыми шахраи отчасти компенсируют невозможность самим играть в шахматы на деньги. С каждого такого пари взимается определенный налог в казну, чем частично покрываются затраты на проведение самого турнира. Сие состязание, которое служит для шахрайцев аналогом стеллийского Чемпионата Мирра, как правило венчается партией сильнейших игроков Шахристана и Узамбара, а потому главный приз небезосновательно именуется кубком чёрного и белого королей.

            - А что это за богатыри, которых Вы назвали атанатами? - спросил я у Нибельмеса, когда мы покидали дворец.

            - Атанаты - подразделение, состоящее из лучших воинов эмирата, - ответил он. -Это потомки племени гигантов.

            - А есть на Белом Свете и такое? - удивился граф.

            - На Белом Свете есть много достойного удивления, Ваша светлость. Часть из этого известна нам, а ещё что-то только предстоит узнать. Гиганты были покорены асхатами в годы славы Асхатского царства - не удивляйтесь, рост и физическая сила не спасли их от рабства, ведь меж собой они тогда ладили ещё хуже, чем современные асхаты. После этого гиганты несколько веков жили в полном ничтожестве где-то на окраине асхатских владений, пока наши предки не явились за ними. Ко времени основания Шахристана гиганты почти вымерли и явно стали вырождаться - ведь раньше, говорят, они были куда выше, чем теперь. Сегодняшних гигантов можно принять за человека очень высокого роста, но их предков можно было отличить от людей издалека...

            - А зачем шахраи за ними пришли?

            - Наши предки рассчитывали использовать их на тяжелых работах, и не ошиблись: гиганты, живущие впроголодь, согласны были трудиться за троих в обмен на самое скромное жалование. Несколько сотен самых смышленых шахраи тогда забрали с собой - а потом случилось непредвиденное. Перебравшиеся в Шахристан гиганты оказались удивительно обучаемыми и вообще выказывали всяческую склонность к шахрайскому образу жизни! Уже дети переселенцев проявили себя в науках и в коммерции, а потом мы стали набирать из них и нашу гвардию... Эффектно получается, правда?

            - Да куда уж эффектнее, этакие шкафы! - покачал головой боярин.

            - Часть из них служит на границах - наводит ужас на степняков в слоновьих подразделениях. Ведь как бы ни обмельчали гиганты, но ни один конь их не выдержит! А на слонах в самый раз, слонами гиганты научились управлять с удивительным проворством... Ну а без слонов гиганты могут воевать лишь в пешем строю. Поэтому атанаты не имеют конных подразделений. Подчиняются они только собственному командиру, который назначается Советом Простолюдинов из числа атанатских офицеров. Финансируются отдельной строкой из казны. Те, которые во дворцах эмиров и шаха, носят только парадное оружие, а остальные вооружены до зубов и расквартированы в остальных важнейших зданиях столицы.

            - Они защищают ваших государей?

            - Ну... Они должны защищать глав Шахристана... или взять их под стражу, если на то будет приказ от Совета.

            Возвращались с высочайшей аудиенции мы мимо здания гильдии, располагавшегося через проспект от дворца. 'Как раз шаху близко туда-сюда ходить' - пояснил нам Нибельмес-ага, но развивать тему не стал. По сравнению с дворцом шаха здание гильдии было куда обширнее, однако обширность эта лишала палаты богатейшего шахрайского купечества того изящества, которое присуще архитектуре шахского дворца. Даже несмотря на богатый экстерьер, здание гильдии смотрелось довольно тяжеловесным монолитом - хотя, возможно, именно в этом и заключался замысел неизвестного нам архитектора, стремившегося тем показать незыблемость шахрайской торговли. Особенно незыблемыми получились охраняемые атанатами огромные окованные железом двери, которые, на первый взгляд, открыть могли разве что слоны или големы.

Дворец Первой гильдии шахрайского купечества, расположенный в Шахрабаде

            Однако в дебрях дворца, видимо, скрывался какой-то механизм, который позволял двигать эти исполинские створки с минимальным усилием, ибо когда мы поравнялись с гильдией, то из дверей этих, легко толкнув одну из сворок, вышел шахрай огромного роста и столь же обширных размеров. На широком лице его, украшенном роскошной бородой, явственно читалось разочарование, смешанное с удивлением в пропорции примерно два к одному.

            - Наверное, в гильдию не приняли, - пояснил, уловив моё любопытство, Нибельмес-ага. - Да и правильно, я бы с такой разбойничьей физиономией в первую гильдию тоже не взял! Деньги деньгами, но гильдейская честь важнее...

            Я возразил нашему уважаемому проводнику в том смысле, что лицо у расстроенного купца выражает не столько криминальные наклонности, сколько крайнюю упитанность.

            - Может быть и так, Дионисий-ага, - не стал спорить шахрай. - Но, в любом случае, я не вижу в нём того аристократизма, который должен быть присущ коммерсанту высокого полёта. Ведь настоящий негоциант должен иметь не просто чутьё на деньги - он должен иметь склонность к науке и философии, а эта склонность облагораживает...

- И позволяет оставить конкурента без штанов не просто так, а с изяществом и подведя философское обоснование, - усмехнулся Рассобачинский.

            - На философа он не похож, - констатировал Никодим, глядя на то, как запримеченный нами купец забирается в бричку.

            - Могу предположить, что он вообще разбогател на сотовых откупах, - с лёгким осуждением проговорил Нибельмес-ага. - Дело, конечно, важное, но всё же малопочтенное...

            - Связана ли как-то ваша сотовая сеть с упомянутыми Вам откупами? - заинтересовался я.

            - Она на них основана, Дионисий-ага. Необходимость в сотовой сети наши предки осознали давно. И тогда же поняли, что казна не потянет ни строительство такой сети, ни тем более её содержание. Одним из эмиров было предложено не идеальное, но вполне жизнеспособное, как показало время, решение: привлечь к строительству купцов. И с тех пор казна указывает купцу, желающему получить сотовый откуп, места, в которых надлежит строить соту. Купец строит по надлежащему образцу, и за это освобождается от налогов вся коммерция, которую он ведёт в соте - будь то торговля, гостиничное дело или столовальные заведения. За это сам купец обязуется содержать в надлежащем состоянии всю соту, в том числе почтовую голубятню, конюшню для курьерских лошадей и помещения для государственных служащих. За это гарнизон соты в случае чего защищает не только свои помещения, но и ту часть соты, которая предназначена для купца. Такое вот сотрудничество. Ну а людям удобно: в одном месте можно и переночевать, и поесть, и письмо отправить, и прикупить всего, что нужно. Тем более что самые ушлые в своих сотах огромнейшие магазины всякой всячины устраивают...

            - А почему, кстати, ты назвал эти откупы малопочтенным делом? - вспомнил Пётр Семёнович.

            - Потому что они основаны на государственной преференции. В Шахристане настоящие коммерсанты этого не любят: ведь всегда можно сказать, что деньги заработаны не умом и усердием, а счастливым для барышника стечением обстоятельств. А это неприлично. Хуже только монополия.

            - И купцы так считают? - не удержался я.

            - А кого заботит, что и как они считают, если речь идет об интересах государства и его подданных? - гордо вскинул голову наш проводник.

Глава VIII. Шахрайские эмиры

На следующий день после аудиенции у шаха мы отправились на переговоры к эмирам, дворец которых располагался недалеко от нашей гостиницы.

Как объяснил нам ещё накануне Нибельмес-ага, титул эмира, обозначающий достоинство военного вождя, был дарован некогда сулейманским калифом Шахрезаду I Возобновителю, первому государю Шахристана. Позже Шахрезад VII Преобразователь уступил своё эмирство выборным от народа, и с тех пор этот титул утратил в Шахристане своё первоначальное значение, ибо для шахраев эмиры стали не полководцами, а высшими чиновниками, руководителями государства.

Ныне, по примеру древнейшего правления Тарабарской империи, шахраи одновременно имеют двух эмиров, сменяющихся ежегодно и обязанных получать одобрение своих решений в Совете Мудрых, Совете Сильных и Совете Простолюдинов.  Эти же три Совета и избирают на всякий год двух новых эмиров - одного в день летнего, второго же в день зимнего солнцестояния.

 Для избрания нового эмира три Совета собираются вместе, образуя, таким образом, Государственный совет за вычетом Дивана. Из своей среды они выдвигают нескольких кандидатов на должность эмира, из которых победителем становится тот, кто получит простое большинство в каждом из Советов. По этой причине голосование проходит в несколько этапов и порой длится не один день, пока Советы не найдут лучшего или того, чья кандидатура покажется компромиссной всем.

По обычаям шахрайским ни возраст, ни даже пол не может стать препятствием для занятия эмирской должности. По этой причине и женщины, выдвинувшиеся на поприще хозяйствования, науки или дипломатии, нередко получают этот высший государственный пост. Ибо шахрайки не токмо образованы и деловиты, но к тому же нередко миловидны и велеречивы, чем и пользуются в важнейших дипломатических миссиях, употребляя в оных для достижения цели очарование своего пола.

Если верить Нибельмесу, чаще других эмиры выходят из купеческого сословия, а вот военным путь к высшей государственной должности заказан. Такое положение отчасти компенсируется для военных тем, что они имеют право самостоятельно избирать из своей среды военного визиря, даруя эту должность на всякий год тому офицеру, которого почитают способнейшим к руководству делом обороны. Впрочем, военный визирь не имеет полномочий по верховному командованию армией, а заведует лишь тем, чтобы войско было снабжено всем необходимым, в том числе новейшим оружием, имело совершеннейшую организацию и во всякое время пребывало в учениях. Когда нет войны, каждый шахрайский гарнизон подчиняется лишь своему воеводе, а верховный командующий избирается шахраями лишь перед лицом вражеского вторжения и слагает с себя полномочия по окончании войны или, если война принимает затяжной характер, спустя год после принятия должности главнокомандующего.

Остальные визири назначаются самими эмирами, так что визирем становится тот, кого оба правящих эмира сочтут достойным. Выдвигают кандидатов в визири зачастую первые гильдии соответствующих профессий. Все визири вместе образуют Государственный Диван, то есть шахрайское правительство, заседающее под началом эмиров и собирающееся еженедельно в столице для решения важнейших вопросов оперативного государственного управления. За принятые решения каждый визирь отчитывается перед эмирами, эмиры же вместе с Диваном - перед тремя Советами.

По пути к дворцу Дивана Нибельмес-ага рассказал о том, что один человек может быть избран эмиром трижды, но каждое из трех избраний должно происходить не чаще, чем раз в пять лет. Впрочем, немногие шахраи рискуют выставлять свою кандидатуру на пост эмира даже дважды, поскольку заслуги эмира в этом случае оцениваются по совокупности правлений. Оценку каждому эмиру выносит Совет Простолюдинов спустя два года после завершения эмирских полномочий, и если эта оценка высока, то бывший эмир после наступления пенсионного возраста получает эмирскую пенсию, то есть половину своего эмирского жалования - а это хоть и не астрономическая, но немалая сумма. В худшем же для эмира раскладе Совет Простолюдинов может лишить его пенсии вовсе, оставив лишь минимальную, если сочтет его правление разорительным для граждан. Однако за три года беспорочного правления эмир может рассчитывать на эмирскую премию - то есть пожизненное сохранение полного эмирского жалования.

За лекцией об эмирах и их работе мы дошли до дворца, называемого дворцом Дивана или Эмирским дворцом, поскольку одно здание объединяет и покои эмира, и помещения для работы шахрайского правительства. Здание сие возвышается над обширным искусственным прудом, занимающим большую часть дворцового сада и изрядно радующим свежестью приходящих в оный шахрабадцев. Сам дворец выстроен в эклектическом стиле и состоит из двух вамаясьского вида башен, служащих местом пребывания эмиров и соединенных между собой основным зданием дворца, предназначенным для работы Дивана. Каждая из башен имеет восемь ярусов, причем каждый ярус завершен выполненной с немалым искусством крышей пагоды. Между башнями над основным зданием дворца, обрамленным непременными колоннами, возвышается совершенно белый купол скорее не забугорского, а сулейманского вида - он обозначает круглый зал Дивана, как пояснил нам Нибельмес-ага. В этом зале шахрайское правительство собирается на общее заседание. В плане дворец, вероятнее всего, похож на треугольник без одной из сторон, а вершинами этого треугольника служат две башни эмиров и круглый зал под куполом. Но круглый зал располагается на втором этаже, а на первом этаже находится главный вход во дворец.

Шахрабадский Дворец Государственного Дивана, отражающийся в водах дворцового пруда

У главного входа во дворец стояли 'фазаны', а над тяжеловесной аркой, обрамлявшей дверь, были в камне выбиты слова: 'Шахристан создан смертными для блага смертных - оттого слава его пребудет бессмертною на Белом Свете' (Сам-Посуди)[19]. Миновав двери, мы попали обширный холл, несколько напоминающий по стилю оформления тронный зал шаха, хотя и выполненный в меньших масштабах. Здесь нам предстояло разделиться: Нибельмес-ага увёл боярина Никодима на переговоры с эмиром Мудрагелем, а мы с графом отправились к занимавшей на тот год должность эмира шахрайке по имени Пахлава-апа. Признаюсь, позже я так и не смог вспомнить, каким образом был решён вопрос о том, кто из послов к какому из эмиров отправится.

В башне, отведённой под официальную резиденцию и секретариат эмира, нас встретила шахрайка - юная и миловидная. Она проводила нас в небольшой уютный зал, равно подходивший для разговора и для трапезы, в котором уже был накрыт стол с фруктами и иными лакомствами, а между вазами возвышалось несколько изящной работы хрустальных сосудов, содержащих явно алкоголь. В курильницах, едва заметных за складками портьер, вился дымок, источающий приятный цветочный аромат, да и в самих цветах не было недостатка[20]. На стенах я заметил несколько тарабарских картин, изображавших романтические сюжеты из стеллийской мифологии, и в целом готов был бы отметить немалый вкус обстановки отведённого для встречи помещения, если бы не обилие насыщенно-красного в обивки мебели и драпировке стен зала.

Зал был пуст, и мы приготовились ждать занятую шахрайскую чиновницу, однако не прошло и пары минут, как она появилась в сопровождении то ли служанки, то ли ассистентки. Была Пахлава-апа много моложе, чем я ожидал, и внешностью своей несколько отличалась не только от своих помощниц, но и от всех виденных мною ранее шахраек. Да чего уж там: я просто не мог оторвать от неё взгляда! У меня буквально перехватило дыхание, я рассматривал и старался запомнить каждую чёрточку её лица, каждую складку её вроде бы восточного, но при этом облегающего великолепную фигуру платья, каждый жест её и каждую интонацию. Я понял, что именно её я искал так долго! Ведь несколько месяцев уже, по правде говоря, работа над новым романом Лючинды Карамелли шла ни шатко ни валко оттого, что я не мог найти прототипа для образа главного антигероя - точнее, антигероини, роковой женщины, которая должна будет жестокой волей своей перепутать судьбы... Впрочем, наверное, это не интересно читателю сих мемуаров, так как, подозреваю преизрядно, читательницы моих романов вряд ли заглядывают в труды такого содержания.

Пахлава-апа, эмир Шахристана

Когда я взглянул на графа, то с немалым удивлением заподозрил в моём благородном спутнике собрата по перу: он тоже не мог оторвать от шахрайки взгляда, словно впитывая ее, как раскаленный песок в сердце пустыни впитывает нечаянно пролитую воду. Неужели он тоже пишет роман?

За таковыми размышлениями я, признаюсь, отвлёкся и пропустил взаимные приветствия, в ходе которых, похоже, была представлена и моя скромная персона. Мне всё время хотелось достать пергамент и перо и набросать столь необходимый для моего сюжета образ, однако я почитал неприличным делать это прямо сейчас, а потому старался в деталях проработать его мысленно, дабы по приходу в гостиницу зафиксировать на бумаге уже готовый результат. Вернулся я к разговору лишь в тот момент, когда меня спросили о том, что я буду пить: каррагонское красное игристое или вондерландское белое полусладкое?

- Если можно, чаю, - засмущался я от того, что этот вопрос, судя по всему, был задан мне уже во второй раз. - Я наслышан о превосходных свойствах шахрайских чайных сборов и хотел бы их попробовать...

- А что будет пить благородный граф? - спросила Пахлава-апа с некоторой томностью в голосе. - Могу предложить великолепный херес далёкого Каррагона...

- Да, его и буду, - горячо согласился граф.

- Выбор настоящего рыцаря, подобного славным кабальеро родины этого напитка, - обворожительно улыбнулась эмир и подала графу серебряный кубок с хересом, в то время как её помощница наливала мне и впрямь весьма необычного чаю. - Расскажите же мне про свою родину, граф! Я давно интересуюсь культурой Запада, а Лукоморье - не только величайшая, но и ближайшая к нам западная держава...

Когда граф начал повествование, то выяснилось, что Пахлава-апа обладает редким среди женщин достоинством - умением слушать. Она с неописуемым выражением интереса на запоминающемся лице внимала рассказам графа, лишь изредка прерывая его репликами одобрения или наводящими вопросами. Скоро выяснилось, что взгляды представителей лукоморской и шахрайской аристократии удивительно близки: Пахлава-апа одобряла технологию выплавки золота высокой пробы и разделяла негодование по поводу интеллектуальной ограниченности наследников древних родов, восхищалась прелестями верховой езды по пересечённой местности и удивлялась красотам лукоморской лесостепи в часы летнего заката. Удивительно, когда только жительница далёкой Бусурманской равнины могла увидеть красоту солнца, медленно и величаво садящегося в лес за рекою, отражающей облака всех оттенков розового, но я и сам, выглядывая порой в такие часы из окон царской библиотеки, пытался достичь взором границ нашей славной столицы, там где посад растворяется в окружающих город полях... впрочем, я отвлёкся. 

- Ах, милый граф, а наши эстетические представления удивительно родственны, - ворковала меж тем шахрайка. - Прихожу в трепет от одной мысли о близорукости бывшего эмира, который своими хамскими выпадами в адрес благородных лукоморцев чуть не развязал войну! Ох, не видать ему пенсии, как шахраям теперь - торговой монополии в Лу... Кхм. То есть, я хотела сказать, что теперь ведь открывается время мира? Время, лучше узнать друг друга?

- О, да, - вымолвил граф, завороженно глядя шахрайке в глаза... впрочем, с моего места мне было не очень хорошо видно направление его взгляда, да и объёмный сосуд с хересом, из которого Пахлава-апа во всё время разговора наполняла пустеющий по временам кубок графа, сейчас содержал в себе напитка едва ли на треть.

Когда примерно через час с четвертью мы вернулись в холл у главного входа во дворец, то Никодим уже ожидал нас в холе с чрезвычайно довольным видом, сжимая под мышкою обитый железом сундучок. Чуть поодаль стоял Нибельмес-ага, и лицо его ничего не выражало. Взгляд Петра Семёновича был несколько затуманен одному ему ведомыми думами, а потому ни сундучка, ни Нибельмеса он не заметил, да и мимо боярина прошёл бы в задумчивости, если бы не был остановлен дружелюбным 'И куда ж твое сиятельство на всех парусах прёт-то так?'.

Против своего обыкновения, Его сиятельство не изволили ответить, а потому весь путь из Дворца Дивана прошёл в неизменном, но от чего-то отнюдь не тягостном молчании.

Глава IX. Государственная библиотека

На второй день после визита к выборным лидерам Шахрайского государства я с удивлением обнаружил, что проснулся последним. Лукоморские послы и неотступный Нибельмес-ага уже завтракали в пустой по утреннему времени чайхане на первом этаже нашей гостиницы, причём даже несмотря на утренний час боярин Никодим выглядел воодушевлённым, а Его сиятельство тепло, хотя и несколько рассеяно приветствовали меня. Очевидно, вчерашние переговоры с эмирами завершились к полнейшему обоюдному удовольствию сторон.

Впрочем, как выяснилось сразу после завтрака, переговоры не завершились. Пётр Семёнович, едва закончив скудный завтрак[21], объявил, что должен следовать во Дворец Дивана для 'второго раута дискуссии о торговых и культурных лукоморско-шахрайских отношениях'.

Услышав это, боярин округлил глаза, прыснул в кулак и, судя по выражению лица, хотел сказать нечто язвительное, но был отведён бдительным Нибельмесом в сторону. Там шахарай что-то энергично, хотя и вполголоса стал объяснять Никодиму, после чего тот кивнул и замолчал с довольным видом, а после и сам куда-то засобирался. Граф Рассобачинский, судя по всему, не обратил на боярскую эскападу никакого внимания. Я понял, что и библиотечный, приставленный к посольству, на внимание может не рассчитывать - по крайней мере, ни от кого от участников завтрака предложения составить компанию я не получил.

Таким-то образом и оказался в моём распоряжении целый свободный день. По некотором размышлении, я решил его потратить на то, чтобы, воспользовавшись любезным предложением шахрайского монарха, посетить Государственную библиотеку.

Извозчиков и носильщиков в столице Шахристана было в изобилии, и они с одинаковым радушием за умеренную плату доставляли в нужную часть города и шахрая, и иноземца, и библиотечного. В отличие от караканских проводников - ужасного воспоминания степного отрезка пути, - шахраи не требовали показать дорогу, а слова 'Библиотека' служили им достаточным указанием.

Главное здание шахрайской Государственной библиотеки в Шахрабаде

Государственная библиотека Шахристана и вправду была приметна. Хотя это слишком мягкое слово - она была поистине огромна, причём, думаю, не только с точки зрения библиотечного, но и с точки зрения человека. Исполинское здание состояло из множества корпусов. Над центральным возвышался купол. Под ним-то и располагался главный вход в книгохранилище.

И уже на входе меня ждали.

- Дионисий-ага, - поклонился мне шахрай лет ещё не преклонных, но несколько выше средних. Почти седая борода была необычно длинна для шахрая, а что-то сулейманское в чертах лица делала его похожим на типичного восточного мудреца с типичной восточной гравюры. - Мы Вас ждали. Его величество сказал нам, что Вы можете почтить нас своим визитом в один из этих дней.

- А Вы?.. - признаюсь, я был настолько удивлён подобным приёмом, что даже не смог закончить вопрос.

- А я - заведующий этим скромным книгохранилищем, - шахрай обвёл открывшийся передо мной холл жестом, донельзя похожим на жест Дастар-хана, так что какую-то секунду я ожидал увидеть между библиотечными колоннами серебряную статую, изображающую какого-нибудь местного летописца или поэта.

Статуи не было, но и без неё зал был роскошен. Многогранник, украшенный по углам колоннами, завершался сводчатым потолком, а мрамор на полу был выложен в геометрический узор. Несколько дверей позволяли пройти из холла в любом необходимом направлении. В одном из этих направлений - а именно вперёд и направо - мы и последовали.

- Библиотека полностью в Вашем распоряжении, Дионисий-ага, - приговаривал мой проводник. - В этом зале у нас собраны самые популярные книги. Но главное, здесь же находится картотека. Так что не торопитесь, присаживайтесь и распоряжайтесь всем, что вам необходимо.

Присесть стоило хотя бы для того, чтобы не упасть: открывшийся передо мной зал превосходил размерами всю царскую библиотеку Лукоморья. Мягкий, не прямой солнечный свет падал из хитро расположенных под потолком окошек. В одном из самых освещенных мест огромной залы находился обширный стол и несколько стульев - всё как раз под рост библиотечного! Там-то, по приглашению любезного хозяина, я и расположился, пытаясь унять охватившее меня перед обилием книг волнение и начать знакомство с библиотекой.

- Ваш чай, Дионисий-ага, - учтиво поклонился мне заведующий, ставя на столик подле меня изящной работы медный сосуд, пиалу и трехъярусную вазу с местными сладостями.

- Спасибо большое... эээ... - признаться, если этот любезный шахрай и представился мне, то я совершенно забыл его имя.

- Скромня-ага, - снова поклонился тот.

- Да, благодарю Вас, Скромня-ага, но, право, мне совестно занимать Ваше время! Хотя мне о многом хотелось бы расспросить Вас, дабы получше узнать о таком замечательном книгохранилище, которое, как мне кажется, сделало бы честь любому королевскому дворцу...

- Я всегда к Вашим услугам, Дионисий-ага! Рядом с Вашей пиалой находится колокольчик: позвоните, и я постараюсь прийти к вам так скоро, как только смогу... Уверяю, для меня это совсем не обременительно, так что пользуйтесь, не стесняйтесь! А когда я буду... занят... то на все Ваши вопросы ответят мои помощники, Умня-ага и Трудя-ага. И все мы будем безмерно благодарны, если Вы согласитесь высказать свои соображения и указания по поводу исправления недостатков шахрайского книгохранения. А сейчас - приятного чаепития!

Шахрай, улыбнувшись традиционно-любезной местной улыбкой и степенно поклонившись, покинул зал, мягко закрыв за собой дверь.

Принесенный им чай оказался поистине великолепен! Он прогонял усталость и тревоги, придавал сил и прояснял разум, так что после каждого глотка по всему телу моему словно бы разливалась новая энергия, предназначенная для изучения тысяч чудесных фолиантов на полках, которые улицами волшебного города расходились в строгом порядке от площади, в центре которой восседал я.

Однако масштабы столичного книгохранилища я осознал только тогда, когда зашел в ближайший ко мне книжный переулок, отделанный с особой роскошью. Несколько огромных книжных шкафов целиком были заняты картотекой! Надо сказать, что содержалась она в отменном порядке, хотя принцип организации и требовал некоторого совершенствования, дабы нужную книжку было искать ещё удобнее... Я прикоснулся к ближайшему картотечному шкафу двумя руками, дабы проникнуть в его книжное сердце силою своих скромных магических способностей - и душа моя пришла в трепет!

Ах, как жаль, что я не был хозяином этого книгохранилища! Я не мог ступить на мириады Путей Книги, которые прекраснейшим узором расходились от библиотеки во все стороны на многие сотни миль вокруг. Но я чувствовал их, я чувствовал, как они соединили моё скромное пристанище, вмиг оказавшееся роскошным дворцом, со всеми библиотеками шахрайских городов, с десятками училищ и сотнями школ, а также с многочисленными учреждениями шахрайской власти и гильдейского самоуправления. Но этого мало! Эти нити, которые я ощущал почти физически, шли дальше, в десятки тысяч шахрайских домов, среди которых были и жилища рядовых обывателей, и особняки купцов, и дворцы аристократии. Минуя границы, пути книг разбегались к столицам ближних и дальних государств ('книжные шкафы шахрайских посольств' - догадался я), тянулись в Сулейманию, в Вондерланд, в Узамбар и в половину столиц бхайпурских княжеств...

Но как такое было возможно? Неужели...

- Неужели все шахрайские книгохранилища - это одна библиотека? - я так разволновался, что не заметил, как стал думать вслух.

- Вы совершенно правы, Дионисий-ага, - поклонился помощник главного библиотекаря (к своему стыду, я не мог вспомнить ни того, как он оказался рядом со мной, ни то, как его звали). - Недаром говорят, что если бы в стеллийском пантеоне было место для божества библиотек, то оно должно было бы принадлежать Вам... Вы, едва переступив порог книгохранилища, уловили самую суть его устройства в нашей стране. Ещё в древности, когда книг было мало, Государственная библиотека была утроена на принципах централизации. С тех пор, сколько бы библиотек не открывалось в Шахристане, все они считаются филиалом Государственной библиотеки.

- Так значит, все книги... - я не мог перевести дух от той ошеломляющей новости, которую я узнал.

- Да, Дионисий-ага, - мягко закончил за меня мой помощник. - Все шахрайские книги - кроме тех, что находятся в частной собственности граждан - это книги нашей библиотеки, и они несут на себе её печать.

Не знаю, умышленно ли или интуитивно древние библиотекари организовали так шахрайское книгохранение, но едва ли даже они сами способны были осознать все грандиозные последствия сего решения! Дворцовая библиотека Лукоморска, как бы обширна она ни была, теперь казалась мне всего лишь уютным островом по сравнению с тем почти идеально обустроенным материком, который - давешние намёки шаха теперь зазвучали совсем, совсем по-новому - мог оказаться в моём распоряжении. Ещё немного, совсем немного, и я сделаю из него идеальное книгохранилище, истинное чудо света, слава которого затмит все стеллийские легенды!

Сперва нужно усовершенствовать структуру каталога... Дополнить фонды отдельных разделов недостающими томами... Расширить секцию художественной литературы... Продублировать ветхие фолианты новыми экземплярами... Но это всё сущие пустяки! Всего пять-шесть лет неторопливого, но упорного труда - и эта библиотека станет символом совершенства! Нет, она сама станет осязаемым воплощением совершенства, полнейшим собранием мудрости всех времен и народов!

Я ходил по прекрасным книжным проспектам и бульварам манускриптов, я осязал их руками и магией, я отдавал распоряжения почтительно следовавшим за мной ассистентам (кстати, откуда они взялись?... идут, записывают в блокнотики всё, что я говорю... хотя смышлены и расторопны, всё схватывают налету и исполняют верно, так что пусть ходят!), я уже почти выстроил в голове поэтапный план работы на ближайший год, когда за очередными дверями передо мной открылся зал, достойный быть дворцом моей будущей державы книжного совершенства!

'Отдел отечественной истории' - прочитал я над входом.

Отослав своих помощников, я решил хотя бы полчаса посвятить этим уходящим в бесконечность по всем трем измерениями полкам, ибо я не сомневался, что они содержат ценнейшие сведения...

От изучения очередного фолианта меня оторвал голос, показавшийся мне смутно знакомым:

- Дионисий! Дионисий! Невысокая бездна премудрости! Неужели тебя и здесь нет?

- Я здесь, Ваше сиятельство! - я помахал графу таблицей асхатских династий, ибо сам не видел его за пятнадцатитомной 'Краткой историей Великого исхода'. Через минуту граф Рассобачинский оказался рядом со мной.

- Не ошибся, значит! А я и то думаю: где нашему Дионисию быть, как не в отделе истории! А эти хитро...мудрые, которые под дверью твоей дежурят, ещё пускать меня не хотели. 'В отделе забугорской художественной литературы', говорят. А я и думаю: что Дионисию среди романчиков делать, он их и сам сколько угодно напишет! Хотя, делом, я сперва и подумал, что ты тут роман писать засел...

- Ну что Вы, граф, - улыбнулся я. - Работа над текстом романа требует многих дней, это только ремесленники от литературы смогут книжицу за вечер настрочить. Я же не только написать, я и прочитать толком мало что успел, ведь я только недавно переступил порог этого чудесного книгохранилища...

- Кхм... Вообще-то восьмой день уже пошёл. Я пару раз заходил, но вижу, что ты работаешь, и не стал беспокоить. А сегодня эти... книговоды местные... мне тебя показывать не стали - ну вот я и забеспокоился!

- Восьмой день?!?!?! - при этих словах таблица с именами древних монархов выпала из моих ослабевших рук на атлас истории Шахристана. - Но как же...? Но я ведь....

- Дионисий, - граф Рассобачинский посмотрел на меня с каким-то подозрением. - А тебя кальяном не угощали? Чаем? Сладостями?

- Чаем, - кивнул я. - И сладостями. А кальян... не помню...

- И не удивительно, - загробным голосом вымолвил граф. - А какой сегодня день недели вспомнишь?

К ужасу своему, я не смог произвести подсчет дней недели даже с поправкой на сообщенные графом сведения о моём семидневном пребывании в библиотеке! Графа, впрочем, такой результат не удивил:

- Дионисий... Ага... - Пётр Семёнович заглянул в почти опустошённый полуведерный чайник на моём столе (кстати, как здесь оказался чайник?!) и принюхался к содержимому. - Ну кто же пьёт и ест неизвестные угощения на востоке! Тем более у шахраев!

О, постыдное легкомыслие! Невнимание к напиткам ещё было бы простительно графу - но не мне. Разумеется, в книгах я разбираюсь куда лучше, чем в чае, но ведь и напитки я, в отличие от большинства людей, способен различать даже без дегустации! И не только различать... Нет, конечно, я бы не сумел превратить плохой чай в хороший или брагу в отменное вино. Но вот сделать воду из чая или из этой шахрайской настойки - на такое моих скромных врождённых волшебных умений вполне хватило бы.

- Но... ведь... вкусно же... - попытался оправдаться я перед укоризненно взирающим на меня графом. - Да и поработать здесь и вправду было над чем... Вот я и увлёкся... Немножко...

Пётр Семёнович посмотрел на меня очень внимательно, а потом негромко спросил:

- Ты остаёшься здесь?

Выбор, о котором я старался не думать все эти часы (а как оказалось - дни), нужно было сделать сейчас.

С одной стороны - обладание величайшей из библиотек, виденных, думаю, не только мной, но и любым из смертных. Если это нельзя было назвать исполнением всех моих желаний, то я вообще не знаю, что можно было бы назвать таковым! Всё то, о чём я мечтал с самого детства, было здесь. Это книжное собрание сторицею искупало те невзгоды, что мне выпало претерпеть на пути к жизни библиотечного. И что мне теперь глупые насмешки моей оставшейся за тысячи верст родни, если в этом дворце книг я, в чём я уже теперь не сомневался, и только я буду хозяином и владыкой! Не нужно больше прятаться ни от глупых домовых, ни от невнимательных людей. И никто - никто! - больше не посмеет возвращать мне книги позже положенного срока...

'А так ли это плохо?' - деликатно спросил внутри меня кто-то, в ком я распознал собственный внутренний голос. А ведь и вправду, так ли уж страшно то, что книги возвращают позже положенного срока? Шахраи вернут книжку в срок. Местные библиотекари проворно и вдумчиво выполнят любое моё распоряжение. Но разве с ними я пережил вражескую осаду? Разве кого-то из них я приютил в тот день в стенах своего скромного жилища? Даже книжки свои я пишу не для них... Тем более сейчас, когда лично знаком с теми, кто их читает... Они все там, в Лукоморье.

Вот только в Лукоморье я сам - всего лишь смешной человечек из комнаты со стеллажами, маленький автор с женским псевдонимом. А здесь, правду сказал шахраец, я стану центром, направляющей силой, божеством библиотечного дела.

Я смогу поднять книгохранение на такую высоту, что библиотека станет центром культурной жизни народа. Со временем благодарные читатели будут устраивать дионисийские празднества[22]. Празднества будут сопровождаться свободным обменом книгами и упоённым обсуждениям прочитанного. Одного дня для такого явно будет мало. Нужно будет выделять на дионисии (разумеется, празднества будут наименованы в мою честь) хотя бы недельку, а открывать их непременно надлежит в книжном святилище!

Я представил святилище имени своего имени. Исполинские колонны, стилизованные под книжные шкафы, причём главнейшие из них изображают собрания поэзии, художественной прозы, знаний о точных, естественных и гуманитарных науках, трактаты по философии и магии. Поддерживающие нужную влажность и температуру фонтаны и жаровни, стилизованные под чернильницы-непроливайки. В нишах вдоль стен --- бюсты знаменитейших авторов. По правую руку от меня, на почётном месте, величайшие поэты современности: Демофон Стеллийский, Кириан Златоуст, Хокупи Шиногами, Друстан Гвентянин, Селим Стражник... По левую, на стороне сердца, прозаики, и среди них на столпе из чистого хрусталя хрустальный же бюст Лючинды Каремелли -- знающие поймут прозрачный намёк!

А в центре... да, в центре на мраморном пьедестале возвышается скульптура, изображающая божество книг. Меня. В одной руке у меня манускрипт - символ библиотечного дела[23]. Другой рукой я словно указую любознательным читателям на нужную полку. Статуя выполнена из чистого золота, в полный рост и с соблюдением мельчайших подробностей[24]... Хм.

- Пойдёмте, граф, - рассмеялся я. - Пусть статуи с других коротышек лепят. И, кстати, чтобы не беспокоить наших неотвязно гостеприимных хозяев, мы покинем это здание через потайной ход, о котором не догадываются даже они...

Схолия седьмая. О шахрайской истории

Пребывание в шахрабадской библиотеке подарило мне бесценную возможность подробнее изучить шахрайскую историю и почерпнуть новые сведения о ней, чем я и хочу поделиться, повествуя обо всём так коротко, как это только возможно без нарушения связности повествования.

В древности  общие предки шахрайцев, сабрумаев и асхатов, как о том повествуют шахрайские летописи, обитали несколько южнее нынешней территории сабрумайских княжеств. Их самоназвание - 'симпапушные усипусики' - мало что скажет историку, а в летописях соседних народов их имени не сохранилось. Однако обычаи, образ жизни и занятия сего народа показались мне весьма схожими с теми, которые были свойственны в древности общим предкам лукоморцев, лесогорцев и хорохорцев, обитавшим по соседству. Древнейшая летописная эпоха, именуемая шахраями эпохой Единого народа, продолжалась более двух веков и была трагически прервана нашествием степняков, в чертах которых угадываются предшественники или даже предки нынешних караканцев.

Нашествие, в основном, затронуло южные территории молодого государства. Жители областей, менее пострадавших от кочевников, переселились несколько на север, так что северные окраины разоренной страны сделались ядром их нового государства. Этот народ, именовавший себя 'сюсипусичными мусипусиками', стал предком нации, ныне известной как сабрумаи. Жители же совершенно разоренных степняками южных провинций сочли за лучшее отправиться на северо-восток в поисках безопасного места для строительства новых городов. Они называли себя 'мусипусичные сюсипусики' им суждено было войти в историю под именем асхатов. Так началась эпоха Разделенного народа.

В эту эпоху асхаты отнюдь не являли собой жалкое зрелище угнетенной звероподобной толпы. Можно с уверенностью говорить, что они были народом строителей и первопроходцев, которые исследовали отдаленные и до того практически не обитаемые уголки Белого Света, выбирая из них для своей жизни лучшие и с усердием обосновывая в оных новые города свои. Более трех веков понадобилось асхатам для обустройства на избранных ими землях, однако по истечении оных Асхатское царство являло собой обширную и обустроенную державу на севере Белого Света, асхаты же славились своим несгибаемым упорством, выносливостью и трудолюбием, более же всего - смекалкой и взаимовыручкой. Все сии национальные свойства позволяли им добиваться даже в стесненных условиях результатов превосходнейших.

С начала эпохи Разделенного народа асхаты, как повествуют шахрайские летописи, деятельно участвовали в управлении государством и принуждали своих князей утолять нужды подданных. От того бывали по временам в Астатском государстве волнения, а в среде асхатской аристократии - распри и междоусобия, из которых победителем, как водится, вышел хитрейший и беспринципнейший князь по имени Супостат Великий, приведший всех прочих к покорности и открывший тем самым в шахрайской истории эпоху Империи.

Назвавшись царями и сделав столицей свой город - великий в те годы Узур-Патор - правители этой династии жестко пресекли своеволие аристократов и обывателей, так что даже символами власти своей вместо скипетра и державы сделали железный кнут и пряник. Впрочем, даже самовластные асхатские цари опасались явно перечить подданным и открыто посягать на их интересы. Подданные, хотя по временам и устраивали восстания в ответ на непопулярные решения правительства, но отчасти же и мирились с самовластием царей, поскольку в эти самые годы Асхатское царство стало крупнейшей державой Белого Света, во что ныне невозможно поверить, ибо позже эта самая обширность стала причиной падения асхатского народа. Но в эпоху Империи слава асхатов, как повествуют ныне лишь шахрайские хроники, гремела от Забугорья до разделенной междоусобием Вамаяси. Степняки и прочие дикие народы платили асхатам дань и признавали их верховную власть, даже и некоторые из провинций, исстари принадлежавших вамаясьцам, в те годы отошли к Асхатскому царству, так что новая граница между асхатами и вамаясьцами теперь пролегала по острову Дружбы, за который соседи по временам вели кровопролитные бои. Идя встречь солнцу, асхаты заселили полуостров Чахотки и даже дошли до берега Моржовой Кости, которую и добывали в изобилии.

От династии Супостатов царская власть перешла к династии Прохиндеев. Упоённый обширностью и незыблемостью своей державы, Прохиндей IX Строитель, заложив позорную традицию последующих вождей асхатских, покрыл страну своими дворцами, загородными резиденциями и иными совершенно излишними сооружениями, тем совершенно опустошив казну государства. Для поправки пошатнувшейся системы государственных финансов его сын, Прохиндей Х Бессребренник, провёл денежную реформу, в результате которой во всей стране серебряные деньги заменили на медные. Эти медные, впрочем, обесценивались с такой скоростью, что асхаты по своему почину ввели в обиход доныне бытующие у них товарно-денежные единицы: шкалик, чекушку и стопку. Тогда-то, говорят, и стал у асхатов знаком совершения сделки магарыч, сделавшийся позже притчей у всех народов, и без него ни одна сделка не считалась действительной.

В эту ли эпоху или в позднейшую, но стали приходить в упадок асхатские законы, основой которых становился принцип 'основное право гуся - право быть поданным на стол'. Трудовой кодекс асхатов Кабала сделался известным всему Белому Свету, причём отнюдь не за совершенство своих норм. Впрочем, даже эти противные справедливости установления мало кто соблюдал, ибо чем дальше, тем более сами асхатские властители выказывали небрежение к закону.

От того не удивительно, что, не терпя безалаберности Прохиндеев, асхаты восстали против их власти, явив тем самым последний пример асхатского свободолюбия, ибо под властью последующих правителей народ сей окончательно утратил представление о свободе, а потом и о человеческом достоинстве. Так завершилась эпоха Империи и была открыта эпоха Великого исхода.

Великим исходом это время названо потому, что в течение более чем столетия асхатские семьи группами и по отдельности покидали гибнущее Асхатское государство. Некоторые асхаты стали уезжать ещё раньше, при последних Прохиндеях, но именно в годы Великого исхода бегство стало столь массовым, что ни одному из асхатских правителей не удалось остановить его, хотя иные и принимались за это со тщанием и жестокостью. В то время даже позаимствованный у варваров обряд похищения невесты женихи нередко использовали как предлог для бегства со всей семьей и близкими друзьями за границу.

Вообще эта эпоха асхатской истории отличалась редкостной жестокостью, неслыханной даже для отнюдь не мирных предшествующих лет. Открылась она двадцатилетним междоусобием, в ходе которого войска Прохиндея X  и его сына Прохиндея XI, последнего государя асхатского, сражались с восставшим народом. Своим вождём восставшие избрали богатыря Бабая, который хотя и не умел писать, но показал себя отважным воином и достойным отцом многочисленного семейства. Под его-то началом повстанцы выиграли Бабаево побоище, ознаменовавшее их победу в междоусобной войне. И хотя победу эту асхаты до сих пор празднуют как главное торжество своей страны, но павших в Бабаевом побоище было столько, что в окрестных народах им до сих пор пугают детей.

Нужно ли говорить, что после двух таковых десятилетий страна была совершенно разорена. На чайных так часто вывешивали табличку 'чая нет', что со временем у асахтов их стали называть 'чайхана', а главным украшением асхатского стола стала еда. Многие области отделились от асхатов, другие же, совершенно обезлюдевшие за годы боёв, стали заселяться варварами, которые на словах всё ещё подчинялись асхатам, но на деле вели себя с ними скорее как победители с подвластными. Итак, дикари стали жить в Асхатском государстве на правах граждан, а граждане охотно смешивались с дикарями и не менее охотно перенимали худшие из дикарских обычаев.

Бабай не сумел сделать хоть что-то для восстановления страны, хотя и клялся в том страшною клятвою с присовокуплением древней асхатской магии. Однако он умер вскоре после вступления в права верховного правителя асхатов, и власть принял сын его Бабайка, который поклялся той же клятвою и, ни в мале не исполнив её, был превращен возмездием оной магии в кровожадного монстра. То же случалось и со всеми последующими асхатскими правителями, ни один из которых не преуспел в обустройстве своей распадающейся державы. Асхатам казалось, что новый вождь, правящий железной рукой, будет лучше предыдущего, а потому раз за разом они возводили на престол натуру всё более тираническую, которая под действием магии неисполненной клятвы неизменно превращалась в совершеннейшее чудовище.  

От деспотического ли правления, от скудности ли быта или по какой-то другой причине, но в эти годы в асхатах низменные наклонности стали мало-помалу брать верх над благородными чертами. Ложь возобладала над прославленной асхатской верностью слову, на место трудолюбия пришла халтура ради быстрых денег, а асхатская семья, которая ранее порой служила примером, стала позорной притчей среди окрестных народов.

В эти-то годы предки шахраев стали во множестве переселяться в те провинции Вамаяси, которые некогда отошли к асхатам, но после вернулись к исконным своим владельцам. В течение более чем столетия они перемещались на территорию Вамаяси в качестве своего рода федератов, селясь вместе на пустынных землях и помогая друг другу обустраивая отдаленные от центра вамаяськие города и селения. При том будущие шахраи делали это не только в духе похвальной взаимопомощи и находчивости, но и со всяческим тщанием, не считая приютившие их вамаяськие провинции совершенно чуждой землей. Усердием в честных трудах на благо Вамаяси переселенцы заслужили сперва доверие, а затем и благоволение вамаясьских монархов, так что последние до сих пор считают шахраев дружественным народом.

Итак, часть переселенцев сохранила свою самобытность, культуру, память о великих предках и о роковой ошибке оных, часть же совершенно растворился в вамаяських племенах. Ведь кроме предков шахраев, переселявшихся в Вамаяси семьями и целыми кланами, из асхатских земель бежали и иные переселенцы. В отличие от будущих шахраев, они предпочитали селиться поодиночке, не общаться с бывшими соплеменниками и тем более не связывать себя с ними узами взаимопомощи, не учить детей обычаям предков и их истории. За несколько поколений эти переселенцы совершенно смешались с вамаясьцами и даже имени их не сохранилось.

Эпоха Возобновления была открыта для шахраев более двух столетий назад тем, что очередная затяжная война караканцев с улюмцами привела к совершенному запустению междуречья Рахата и Лукума, так что ни один из степных народов более не обитал в тех краях, и даже никакой власти над выжженными безлюдными селениями не было. Сие ужасное обстоятельство предки шахраев сочли благоприятным знаком и даром для своего народа, которому была преподнесена уникальная возможность обустроить собственное государство. Злоязыкие соседи поныне связывают место возникновения государства шахраев с возникновением на оном некогда легендарного Рынка - своеобразной буферной или нейтральной зоны, где кочевые народы сбывали и обменивали награбленное в походах добро. Будто бы кровопролитная борьба за место на оном Рынке между различными племенами степняков, не способными отличить своё награбленное от чужого, и привела к полному опустошению междуречья Рахата и Лукума. Однако суеверные шахраи и эти слухи объявили благоприятным для себя предзнаменованием, свидетельствующим о том, что шахрайская земля, которую её жители искренне считают центром Белого Света, издревле была предназначена для торговли и прибылей.

Кроме того, в географии междуречья они видели исполнение древнего асхатского пророчества о том, что лучшим из асхатов предстоит 'трудами и справедливостью обрести своё счастье в землях, напоенных сладостью'. Для исполнения этого-то пророчества шахраи стали переселяться в междуречье, дабы устроить в нём ирригацию и напоить свои пашни водами Рахата и Лукума. Большая часть шахраев переселилась в междуречье, меньшая же осталась в Вамаяси, помогая своим обустраивавшимся на новом соплеменникам всем необходимым и представляя их интересы перед лицом вамаясьского властителя лучше всякого посольства. Так и возникло Шахрайское государство, монарх которого позже получил от Сулейманского калифа титул эмира - то ли в знак признания суверенной шахрайской государственности, то ли в знак установления протектората над оной.

Шахраи быстро заселили всё междуречье, но нельзя сказать, что степняки спокойно отнеслись к возникновению новой державы на их южных границах. На десятом году шахрайской независимости караканцы форсировали Рахат и устремились вглубь шахрайских земель в надежде на скорую и лёгкую добычу. Однако набег был остановлен в кровопролитной битве в Домашней Степи, которую шахрайцы вспоминают со слезами, а степняки - с ужасом. Множество шахрайских воинов пало в тот день, но из караканцев домой не вернулся ни один, ибо остатки их войска были пленены шахраями и обращены в рабство. Множество караканских рабов до конца своих дней трудилось на пашнях и стройках молодого государства, ибо рабство в Шахристане было упразднено лишь много позже указом Шахрезада IV.

Этими несчастными были построены стены первых крепостей, линию которых шахраи организовали вдоль всей протяженности своих границ: об эти-то крепости, к слову сказать, и разбивались все последующие степные вторжения. Взятыми в плены степняками были прорыты и первые шахрайские каналы, позже густой сетью покрывшие Шахристан и сделавшие бывшие неудобья плодороднейшими землями. По мере умножения шахрайского народа строились всё новые укреплённые города, причём уже не только по границам, но и во внутренних землях Шахристана. Однако, постоянно опасаясь вторжений, шахраи каждый город свой окружали стенами и старались селиться под их защитой. Таким образом, каждый из городов становился особой общностью, объединенной идеей общей обороны и взаимопомощи; с течением же мирных лет в каждом из городов основой для объединения становилось то или иное ремесло, в котором горожане из поколения в поколенье старались добиться совершенства. Для всего Шахрайского государства таким ремеслом стала торговля, ибо местные купцы сочли расположение своего государства между прочими народами благоприятным. Для торговли было выгодно, чтобы Шахристан стал перекрестком дорог, соединяющих север с югом, а запад с востоком, которые дороги и стали строиться в изобилии на деньги местного купечества. Вообще шахраи, даже не будучи знакомы с творчеством прославленного афоризмами молчальника Забугорья, обнаружили в себе истинное чутьё к тому, что на самом деле выгодно, а что - не выгодно.

Учитывая всё это, неудивительно, что вскоре после смерти основателя шахрайской государственности Шахрезада Возобновителя его подданные стали тяготиться неограниченной шахской властью, ибо чем более шахраи богатели, тем более радели об ограждении богатства своего от чужих посягательств, даже если это посягательства со стороны собственных шахов. А потому уже Шахрезад II должен был дозволить гильдейское самоуправление и созвать Совет Мудрых. Его внук Шахрезад IV под нажимом купечества ввел независимое и гласное судопроизводство, а после уговоров аристократии учредил Совет Сильных. Наконец, после смерти властного Шахрезада VI Я Так Сказал горожане в день присяги стали требовать от нового шаха учреждения народного представительства и выборного правителя. Когда, подстрекаемые купечеством, к требованиям присоединились крестьяне и армия, Шахрезаду VII Преобразователю пришлось принять их требования и объявить об упразднении политической цензуры, о даровании городам самоуправления, о созыве первого Совета Простолюдинов и об учреждении должности эмира, для чего он уступил собственный титул выборным от народа. После этого присяга не только счастливо состоялась, но и стала торжественнейшей за всю историю Шахристана.

В годы, которые стали для шахраев эпохой Возобновления, асхаты, почти совершенно растратив наследие предков и даже забыв их имена, стали убеждать весь Белый Свет в существовании особой, только асхатам доступной духовности. Залогом и сущностью оной асхаты полагали рабское поклонение любой власти, даже самой отвратительной. При этом чем больше они говорили об этой мнимой 'духовности', тем более поражали они соседние народы своей вполне реальной жестокостью - причём жестокость свою они проявляли не по отношению к другим народам, что для Белого Света не редкость, а по отношению друг ко другу, усердствуя в том, чтобы обмануть соотечественника и поживиться его имуществом, не гнушаясь для этого никаким насилием. Говорят, что даже недоброй памяти царь Костей, не найдя сперва среди своих подданных подобных мерзавцев, некоторое время именно асхатских наёмников назначал командирами ужасной гвардии своей. От асхатов-то якобы и пошёл укоренившейся в этой гвардии обычай именовать командиров не человеческими именами, а разбойничьими кличками, ибо сами асхаты в эти годы стали использовать оные клички вместо имён, да и в обиходе своём предпочитали разбойничий жаргон, так что вскоре совершенно забыли отечественное наречье своё. Разбойничьи правила заняли у асхатов место закона, а разбойничья трусоватая доблесть - место подлинной доблести. Не удивительно потому, что асхаты год от года становились народом всё более малочисленным, ибо частью истребили друг друга, частью вымерли от скудности, частью смешались с варварами, а к тому же и в Великом переселении потеряли немалое число способнейших соотечественников своих. Поныне земли Асхатского государства год от года сокращаются, да и государством оно называется скорее по традиции, ибо территории эти не связаны между собою ни дорогами, ни законам, ни торговлей, ни каким бы то ни было иным действенным образом.

Для шахраев же новейшая история эпохи Возобновления открывается вступлением в Песчаный блок. Это решение было принято шахрайским Государственным советом вскоре после нападения на Шахристан Уч-Арамского калифа, который возжелал быстрой и лёгкой победой упрочить свои претензии на равенство с калифом Сулеймании. Шахраи же, за считанные недели удесятерив численность немногочисленной в мирные годы армии своей, не только уничтожили уч-арамское войско в Гиблом болоте, но и разрушили самый Уч-Арама и установили сюзеренитет над несчастным калифатом. Впрочем, сами шахраи избегали именовать уч-арамцев вассалами, а называли их союзниками и год от года всё более проникались осознанием выгод от управления окрестными народами. Шахраи дозволили Уч-Араму вступить в союз с караканцами и улюмцами, ибо Шахристан имел влияние на оба степных народа через собственное могущественное купечество. Убедившись на опыте уч-арамцев, что союз этот необременителен для хитрого народа и, более того, вполне управляем, шахраи и сами вступили в Песчаный блок, тем самым возглавив его. Ведь шахраи, много превосходя новых союзников уровнем развития, имели потребность в военной силе оных для защиты своего благосостояния; равно и дикие союзники шахраев, получая токмо из эмирата многое потребное к жизни своей, жаждали беспошлинной торговли с ним и готовы были обеспечивать безопасность путей, по которым к ним поступают превосходные шахрайские товары. Кроме того, вступлением в Песчаный блок эмиратцы избавили себя от докучливых попыток степняков устроить очередной набег, ведь ни караканцы, ни улюмцы отнюдь не вразумлялись неудачами предыдущих набегов.

Атака шахрайской тяжелой кавалерии. Реконструкция, сделанная на основании впечатления от виденных со стен Сарыни учений.

От этого торговля шахрайская получила ещё большие выгоды, а ремесленники и крестьяне - новые рынки сбыта для производимой ими продукции. Степняки, не склонные к ремеслам и хлебопашеству, и вправду нуждаются в большей части этих товаров, а потому нельзя сказать, что подчинение шахраям делает союзные с ними народы совершенно несчастными. Менее всего несчастными можно назвать сабрумаев, к которым с недавних пор шахраи относятся с трогательным, хотя и несколько надменным покровительством, которое мог бы оказывать успешный брат непутёвому. Не чуждаются шахраи и сабрумайской учености, в целом из всех народов Белого Света именно к сабрумайцам испытывая наибольшее расположение; некоторые утверждают, что именно настоятельное требование Шахрайского эмирата удерживает караканцев от опустошительных набегов на разделенные ныне междоусобием сабрумайские земли. Это кажется правдоподобным, особенно сейчас, когда с гибелью царя Костея шахраи были избавлены от конкуренции в деле влияния на степняков и власть свою над оными сделали безграничной. Не довольствуясь этим, шахраи стремятся к власти и над бхайпурскми княжествами, из которых в изобилии получают сырьё для собственного производства, для чего к сегодняшнему дню распространили своё влияние до самих бахйпурских Золотых гор.

До Ширин-Алтына мы ехали с графом вдвоём. 'Боярин с шахраем догонят нас в городе' - коротко пояснил он и после этого всю дорогу молчал, лишь по временам пускал своего коня в галоп вперед по дороге, а то и по полям, но потом возвращался обратно. Это было очень любезно с его стороны, ведь ни я, ни предназначенный для моего передвижения пони галопировать были не способны.

Добравшись до окраин главного шахрайского города, мы немедленно заселились в той гостинице, о которой граф условился с Нибельмесом. Ни шахрая, ни боярина там, конечно, ещё не было, а потому после краткого отдыха граф сразу направился в чайхану, расположившуюся прямо напротив входа в гостиницу, и велел мне следовать за ним.

В чайхане, представлявшей собой относительно небольшую залу в сулейманском стиле с расставленными вокруг невысокого помоста столиками, Пётр Семёнович не глядя занял первое попавшееся место и в довольно резких выражениях велел подоспевшему по его знаку половому подать лёгкий ужин с большим количеством вина. Приказание Его светлости было незамедлительно выполнено, причём для вина, к немалому моему смущению, подали два кубка, и граф, не притронувшись к еде, быстро наполнил их чем-то креплёным и вамаясьским. Незаметно для моего сотрапезника я постарался приложить усилия к тому, чтобы превратить сию восточную сливянку если не в милый моему сердцу чай, то хотя бы в сносный моему организму компот - и вовремя, ибо граф, опорожнив свой кубок, немедленно снова наполнил наши сосуды вином.

Против моего ожидания, Рассобачинский по мере уничтожения вина не веселел, а всё более мрачнел, напиваясь методично и молча. Наконец, после очередного кубка, плотину его невозмутимости прорвало, и он сперва скупо, а потом всё более словоохотливо и витиевато стал описывать мне причину своих терзаний.

Причина сия, к моему немалому изумлению, обнаружилась в прекрасном и роковом лице недавней нашей знакомой, эмира Шахристана. Она отнюдь не уклонялась от встреч с графом и не только не пресекала, но и всячески поощряла его внимание. Оказывается, за время моих скромных изысканий в библиотеке лукоморско-шахрайские отношения усилиями сих двоих продвинулись далеко вперёд и могли бы даже стать примером гармонии, если бы при каждой из частых встреч граф не пытался говорить всё более о поэзии и романтике, а Пахлава-апа - о торговле и договорах.

- А я ей цветы дарил. Стихи вот, в пень их заверни, писать сдуру стал... - не прекращал сокрушаться граф. - Хотя какие это стихи? Так, баловство одно, перевод бумаги.

К моему деликатному предложению оценить качество стихов граф отнёсся на удивление равнодушно: несколько мгновений подумал, пожал плечами и протянул мне запечатанный конверт. В ответ на мой вопросительный взгляд он сам молча сломал печать и жестом дозволил мне прочитать то, что под печатью скрывалось.

Ах, как жаль, что любезное разрешение Его сиятельства поведать без утайки историю нашего путешествия не распространялось на разглашение этих виршей. Поистине, они могли бы украсить любой поэтический сборник! Конечно, над рифмами и строем предложений имело смысл несколько поработать, но эти недочёты с лихвой компенсировались экспрессией и яркостью образов, наипаче же той страстью, которая была вложена не только в слова, но и в самый дух стихов - и страсти этой невозможно было не почувствовать даже самому грубому сердцу! Не думаю, что даже сиятельный повелитель Сулеймании в приливе вдохновения смог бы подобрать для какой бы то ни было из своих наложниц такие слова, которые нашёл граф для своей возлюбленной.

Обо всём этом я не преминул сказать и Петру Семёновичу, присовокупив по случаю, что отнюдь не ожидал обнаружить в графе таких талантов - но тот лишь вяло махнул рукой, а после закончил своё невесёлое повествование как бы мимолётным замечанием о том, что в конце концов выяснилось то, чего невозможно было утаить: Пахлава-апа не только была замужем, но и испытывала к своему молодому супругу самые тёплые и искренние чувства!

Я не рискнул спросить, каким образом Пётр Семёнович узнал об этом обстоятельстве, но именно это известие, без сомнения, ускорило его отъезд из Шахрабада и склонность к потреблению весьма посредственных хмельных напитков в Ширин-Алтыне.

Пока граф, так и не притронувшись к еде, требовал всё новых и новых порций сливянки, с чайханой произошли некоторые изменения: светильники на стенах были потушены, те же, что стояли без огня вокруг помоста, наоборот, были зажжены, на помост, оказавшийся сценой, взошли несколько музыкантов со струнными инструментами в руках, и мы стали свидетелями замечательной шахрайской застольной традиции - вечера песни. Вслед за музыкантами на сцену поднялась миниатюрная певица в эффектной мини-парандже, бывшей не столько продолжением окружавшего нас сулейманского антуража, сколько пародией на него. Впрочем, одеяние солистки, представленной хозяином чайханы как Ля Ляфа, нельзя было назвать ни вызывающим, ни фривольным: оно удивительно гармонично подходило её ладной и весьма женственной фигурке, лишь усиливая то обаяние, которое излучал её живой и умный взгляд.

Ля Ляфа-апа

Впрочем, испытывая тягостное впечатление от рассказанной графом истории, я не склонен был рассматривать певицу в тот вечер, а составил своё мнение о ней позже, её выступление в чайхане оказалось для всех нас встречей первой, но не последней. И выступление это, надо сказать, вызвало живой интерес у разномастной публики, собравшейся на вечер. Ля Ляфа не забывала каждого из слушателей одаривать улыбкой, особенно очаровательной от видимой скромности, однако к концу вечера даже я стал замечать, что видный наш граф получал от певицы едва ли не столько же внимания, сколько все остальные вместе взятые. Пётр Семёнович заметил это явно куда раньше меня, и не отрывал взгляд от шахрайской солистки, судя по слышанному мной из разговоров за соседними столиками, шантоньского, которая, в свою очередь, уже которую песню исполняла словно для него одного.

Когда после выступления предприимчивый хозяин стал обходить гостей, предлагая букеты (за три цены, как я не преминул заметить про себя) для желающих сделать комплимент певице, то граф, не торгуясь, скупил все цветы и велел довольному хозяину нести их за кулисы, куда, предварительно уничтожив остатки вина на нашем столе, Пётр Семёнович направился и сам. Вернулся он всего через несколько минут, но я сперва не узнал в нём ни давешнего депрессивного посла, ни предприимчивого лукоморского аристократа народных кровей - ибо был граф весел и словоохотлив, а во взгляде его мечтательность вытеснила все иные осмысленные эмоции. Признаюсь, я не решился напоминать ему о его же рассказе часовой давности, ибо на ещё один вечер превращения сливянки в компот ни моих магических сил, ни вместительности моего организма могло бы не хватить...

Глава X. Ширин-Алтын

            Город Ширин-Алтын, почитаемый древнейшим и главенствующим среди всех шахрайских городов, много превосходит обширностью столицу и размерами своими сопоставим с Лукоморском. До строительства Шахрабада именно Ширин-Алтын был резиденцией шаха и столицей эмирата, да и сегодня отнюдь не утратил величия своего. Это единственный из виденных мной шахрайских городов, который имеет не только внешние стены, но и внутреннюю цитадель, оборудованную на случай военных действий катакомбами для проживания всех горожан, казармами для военных, складами, лазаретами, источниками воды, арсеналами и всем необходимым при вражеской осаде. В этой цитадели шахраи воплотили унаследованные от асхатов навыки строительства грандиозных укреплений, однако крайне маловероятной представляется боевое использование этой циклопической крепости: чтобы подступить к её стенам, врагу придётся преодолеть степи или пустыни, после этого с боями форcировать шахрайские границы, с боями же добраться до Ширин-Алтына и штурмовать его внешние стены; если кто-то и способен будет проделать всё это, то к концу похода жалкие остатки его армии будут осыпаемы со стен внутренней Ширин-Алтынской цитадели не только камнями и стрелами, но и справедливыми насмешками.

Старый аристократический особняк в Ширин-Алтыне

            Улицы Ширин-Алтына широки и почти не уступают чистотой шахрабадским, однако проложены не с той геометрической безупречностью, которую мы наблюдали в новой столице, ибо величайший город эмирата строился не по генеральному плану, а разрастался постепенно. Именно здесь можно увидеть старейшие в эмирате здания, в том числе и трёхэтажные особняки аристократии, возведённые ещё до принятия закона об уравнении этажей, которым каждой шахрайской семье предписано было иметь жилище высотностью не более двух этажей. Здесь же замечу, что в старой столице, выстроенной как и прочие города в стиле эклектики, чаще чем где бы то ни было в Шахристане можно увидеть здания вамаясьского стиля, который особенно популярен среди местных аристократов - таковые, строя свои дома в форме пагод, словно бы намекают, что ещё до переселения в Шахристан их предки не испытывали в вамаяськой земле нужды, но переселились с прочими единственно из любви к свободе.

Здесь же, когда после прибытия Никодима и Нибельмеса мы отправились на прогулку по городу, мне впервые довелось увидеть и жилища беднейших шахраев - дома в четыре и даже в пять этажей, где на каждую семью приходится, против шахрайского обыкновения, по одному единственному этажу. На этом этаже умещаются комнатки всех домочадцев, их гостиная, столовая и библиотека; слуг беднейшие шахраи, разумеется, не держат, а потому ещё один этаж им и ни к чему. Таковые многоэтажные дома стоят по окраинам и имеют по дюжине и более корпусов, так что в одном огромном здании, располагающемся на участке не более десятины, живут порою несколько сотен семей.

            Ширин-Алтын - средоточие торговли Шахристана и всего Песчаного блока. За пределами внешних ширин-алтынских стен, словно ещё один город, располагается главная ярмарка эмирата. Ярмарка размерами своими и вправду походит на небольшой шахрайский город, а планировка её лишь усиливает это сходство. Подобно Шахрабаду, ярмарка имеет восемь ворот, между которыми по периметру торговых рядов, словно стены, тянутся многочисленные склады. Над складами, точно башни, возвышаются многоэтажные постоялые дворы для обывателей и гостиницы для богатейших продавцов и покупателей. Подобно фортам между стенами складов выделяются караван-сараи для гостей из чужедальних стран и целых восемь сот, по одной на каждые ворота, которые непрестанно отправляют и получают торговые вести, а денежные столы столь же непрерывно выдают расписки или же, напротив, принимают оные для обмена на золотые шахеры и серебряные шахрики.

Особняк аристократа, выстроенный в Ширин-Алтыне в вамаясьском стиле и украшенный прудом

            К складам примыкают бани, лавки страховщиков и казармы стражников, которых на ярмарке больше, чем в любом шахрайском городе, за исключением разве что столицы. По трое стражников стоят на каждом перекрестке - и горе тому продавцу, который решится обвесить покупателя, или тому посетителю, который захочет стащить товар! Перекрестков же на ярмарке множество, ибо образуются они устроенными на манер улиц торговыми рядами, а каждый из рядов специализируется на своём товаре. В одной части ярмарки Ювелирную улицу пересекают улица Шелковых тканей, улица Льна, улица Парчи и улица Кружев, на противоположном конце этого торгового города в площадь Торгового суда вливаются Книжная улица, Оружейная улица, улица Медной посуды и улица Пряностей. Каждый перекресток и каждая площадь снабжены табличками и указателями, помогающими не запутаться в геометрически выверенных, но всё равно бесконечных рядах снеди, напитков, снадобий, украшений, крупного и мелкого скота, скакунов и повозок, одежды и обуви, разнообразных инструментов и ещё множества вещей, среди которых можно найти как предметы первой необходимости, так и всяческие диковинки, о самом существовании которых покупатель мог даже не догадываться до прихода на ярмарку.

            Назначение любого места торговли, будь то просторный павильон или скромный прилавок продавца мелкой галантереи, обозначено крупными буквами на специальной табличке, видной всем прокупателям. Кроме продаваемого товара, указано на ней и имя купца, причём за подлинностью имён устроители ярмаки следят с особой тщательностью, дабы всякий без труда мог найти прославленного своими товарами негоцианта и избежать покупок в лавке запятнавшего своё имя торгаша. Так, украшенный искусной сабрумайской резьбой павильон Кичкина-Самохвальского предлагал разнообразные приборчики, скупленные предприимчивым боярином у своих соседей; магазинчик восточных специй, в котором торговали степняки Ханы-ага и Бары-ага, запомнился мне не столько разнообразием приправ, сколько ценами на оные; сулейманин Надир с успехом продавал какое-то особенно забористое вино, наливая всем желающим прямо на месте; лавка купца Расторгуева издалека была заметна ассортиментом берёзок в кадках и баянов, звучание которых наш соотечественник демонстрировал всем желающим, присовокупляя к тому собственное пение совершенно бесплатно. Продавец, как гласила табличка, всякой хурмы Робин Бобен Абекович, имевший вид нелукоморский и несколько плотоядный, громогласно и с клятвою уверял, что все его фрукты привезены прямо из-под лукоморского Сырборска, не исключая и срамнозвучащих фейхуовых.

            Часто с именами купцов соседствовал и некий слоган, призванный привлечь покупателей и показать товар с лучшей стороны. 'Теперь вам есть, где протянуть ноги' - уверял, намекая на свой мебельный магазин, стеллиандр Прокруст. Его соотечественник Герострат украсил свой павильон 'С огоньком!' пространным пояснением: 'потешные огни, зажигательные фейерверки на все случаи жизни - именины, новоселья, торжественные церемонии, храмовые праздники'. Предсказатель Хиромант неопределённого происхождения был лаконичен: 'Ваше будущее в ваших руках' - так гласила надпись над входом в то помещение, где он брался предсказывать судьбу.

Зарисовок одного из переулков Ширин-Алтынской ярмарки

            На Ширин-Алтынской ярмарке, кроме пронумерованных и поименованных лавок, каждая из которых представляет собой небольшой магазин, на каждой улице можно найти чайхану, закусочную, а то и целый ресторан. Над рядами возвышаются, помимо торгового суда, ещё и вместительная больница, палата мер и весов, а также биржи и торговые дома, в которых устраивают аукционы как те, кто желает продать товар, так и те, кто желает товар купить. Для всех этих зданий выделены целые площади на пересечении торговых улиц. На других же площадях на потеху публике в крытых павильонах выступают скоморохи и циркачи, устраиваются выставки разнообразных чудес со всего света, и это не говоря о множестве качелей, каруселей и иных аттракционов.

            Над сим разнообразием возвышается Дворец торговли, выстроенный в аристократическом для Шахристана вамаясьском стиле. Когда мы по моему настоянию посетили этот дворец, то выяснилось, что, вопреки названию, никакой торговли там не ведётся - по крайней мере, ни одного прилавка или тюка с товаром я ни на одном из этажей не заметил. Да и откуда им было там взяться, если большую часть дворца занимает роскошная гостиница, а в остальных помещениях располагаются около дюжины столь же роскошных ресторанов и бесчисленные гостиные.

            В этих гостиных - столь же уютных, сколь и респектабельных - по двое, реже по трое беседуют богатейшие купцы Шахристана, а также гости из других стран, допущенные в это элитное общество. Они кушают мороженое и фрукты, неторопливо потягивают кальян и, под звуки доносящейся из холлов струнной музыки, ведут разговоры о философии, искусстве и торговле, как правило, приходя по каждому из этих предметов к неким соглашениям. Суммы, которые фигурируют в этих торговых соглашениях, найдутся в казне далеко не каждой державы Белого Света.

            Пока лукоморские послы отдыхали в одной из таких гостиных, Нибельмес-ага, удовлетворяя мое любопытство, обещал показать мне, как он выразился, 'сердце' этого необычного дворца и всей шахрайской торговли, могущество которой простирается от пределов Вамаяси до границ Хорохорья. 'И с редкостной настырностью лезет за эти границы' - подумал я, но озвучивать свой комментарий, разумеется, не стал.

            Признаюсь, в обещанном Нибельмесом месте я ожидал увидеть магов, алхимиков, превращающих шахрайские пески в золото. Умерив воображение, я стал склоняться к версии о тайном собрании совсем уж неимоверно богатых купцов, которые строят козни и планы по порабощению Белого Света за огромным столом (по моему представлению, он непременно должен был быть черным и освещаться черными свечами)... Но почему, в таком случае, Нибельмес-ага легко согласился провести меня на это, вне всякого сомнения, тайное сборище? Впрочем, реальность оказалась необычнее всех моих ожиданий. Когда по-шахрайски массивные двери распахнулись перед нами, то я увидел...

            Честно говоря, сперва я ничего не увидел, поскольку зажмурился и заткнул уши от обрушившейся на меня какофонии. Когда я все же решился открыть глаза, то моему взору предстало мелькание множества ног. Нибельмес-ага любезно поднял меня над толпой - а это была именно толпа из нескольких сотен шахраев - и я увидел, что каждый из присутствующих в обширной зале словно бы пытается докричаться разом до всех остальных, не пренебрегая для того и языком жестов. В воздухе мелькали руки, звенели десятки колокольчиков, которыми некоторые из шахраев пытались по временам привлечь к себе внимание, и стоял невообразимый непрекращающийся ор сотен голосов.

            Если добавить к этому постоянную беготню, то можно понять, отчего сердце шахрайской торговли в первый момент показалось мне элитным сумасшедшим домом. Нибельмес-ага как-то упоминал про такие: дело в том, что Шахристан нанимает лучших лекарей со всего Белого Света, которые пользуют всех граждан за казенный  счет - впрочем, после выздоровления все шахраи, кроме самых неимущих, возвращают казне стоимость лечения сразу или в рассрочку. Но богатейшие из шахраев не желают порой лечиться в таком порядке, и для них строят специальные клиники, на которые казённое обеспечение не распространяется: там лечение сразу оплачивается пациентом, и порой эти элитные клиники более напоминают не место болезни, а место сибаритства.

            На деле эти мнимые умалишенные из Дворца торговли оказались управляющими богатейших шахрайских купцов, продающими и покупающими нечто, не подвластное моему разуму, и тем делающими золото не просто из песка, но поистине из воздуха. Над ними на специальном возвышении располагаются огромные грифельные доски, а приставленные к ним писцы непрерывно рисовали, стирали и снова рисовали непонятные мне цифры, пиктограммы и бесконечные изломанные стрелки.

            Наблюдая за сим причудливым сборищем, я через некоторое время с ужасом подумал, что ведь не на полях сражений, а именно в этой странной комнате решаются судьбы множества малозначительных стран, не сумевших обустроить собственное производство и собственную торговлю. От исхода одного только виденного мной дня, возможно, зависело то, какому, например, из бхайпурских княжеств суждено и далее влачить относительно сносное существование, а какому - впасть а окончательное ничтожество. И самое ужасное в том, что решение это не было целью сего орущего собрания, а являлось лишь побочным продуктом заключаемых здесь сделок. Носящиеся по залу шахраи не думали ни о бхайпурцах, ни об асхатах, а были озабочены лишь собственными доходами, которые и складывались камнями в стройное здание шахрайского торгового величия.

            Покинув Дворец торговли и проведя на ярмарке целый день, мы едва начали понимать её устройство и изобилие возможностей сего организма покупки и продажи разных разностей! К концу дня стало понятно, что торговые ряды устроены в определённом порядке, так чтобы на соседних улицах соседствовали либо сходные товары, либо те, которые не употребляются один без другого. На площадях же продавалось либо что-то, подходящее для всех пересекающихся на площади улиц, либо нечто совершенно экзотическое и не вписывающееся в логику устройства ни одного из отделений ярмарочной торговли.

            Так, на одной из площадей в роскошных павильонах восседали с неописуемой важностью вамаяського вида негоцианты. Впрочем, чем они торговали, понять сразу было невозможно: перед ними не было не только товара, но даже и прилавка. Лишь на покрытом роскошной парчой столике находились счёты, бамбуковый свиток, чернильница да отлитое из золота изображение небольшой рыбёшки, выполненное с величайшей тщательностью.

            - Это рыбовладельцы, - кивнул на них Нибельмес, предугадывая наш невысказанный вопрос. - У каждого из них есть драгоценная рыбка юй - редкое и чудесное явление вамаясьской природы, способное исполнить любое желание хозяина. В разумных пределах, разумеется...

            - И что же это за разумные пределы?

            - Всё, что не противоречит разуму и не выходит за его пределы. Но изловившие чудесную рыбку вамаясьцы даже таких желаний в своё время умудрялись придумывать сотнями каждый день, так что у бедных чешуйчатых не оставалось времени ни на отдых, ни на еду. В результате трудовое товарищество рыбок юй постановило выполнять не более одного желания в день.

            - А есть и такое товарищество?

            - Есть. Я же говорю - редкое и чудесное явление вамаясьской природы! Но даже ради одного желания в день их продолжают ловить. Только теперь ушлые вамаясьцы постепенно перестали использовать эту ежедневную возможность лишь для себя. Они стали ей торговать.

            - И как? Покупатели находятся?

            - Находятся, но, как видите, не так много. Тем более что рыбовладельцев много, им даже приходится периодически сбивать цены, чтобы клиенты шли к ним, а не конкурентам. Но и с низкими ценами в накладе они не остаются, ведь даже одна рыбка юй способна озолотить своего владельца. А некоторые рыбовладельцы за большие деньги покупают по несколько рыбёшек. Ну и, разумеется, охрану нанимают, чтобы защитить своё волшебное имущество.

            Подле каждого рыбовладельца и вправду находилось по несколько громил в стеганых куртках с длинными кинжалами за поясом. Большинство охранников были вамаясьцами, но встречались типы забугорского и даже узамбарского вида.

            Но сколь бы внушительными ни были наёмники вамаясьских рыбовладельцев, они не шли ни в какое сравнение с шахрайскими стражниками, несшими своё дежурство на этой же площади. Вообще более всего поразила нас на Ширин-Алтынской ярмарке её обустроенность и то, с каким тщанием охраняется порядок на ней.

            - Здоровы же эти дылды на перекрестках! И во все стороны так и зыркают... - уважительно покачал головой боярин Никодим.

            - Надеюсь, вы это просто так сказали? Без желания оскорбить наших стражников? - сухо поинтересовался Нибельмес.

            - Да я их похвалить вообще-то хотел...

            - Просто слово, которым вы их назвали, считается у нас в некотором роде неприличным.

            - Как 'дурак'? - догадался граф.

            - Хуже. Как 'жестокий дурак, уверенный в своей безнаказанности, правоте и избранности, словно в восходе солнца'.

            - И правда, тяжелый случай...

            - Вы знаете этимологию этого слова?

            - Какая этимология может быть у дылды?! - удивился боярин.

            - Вот это хорошо сказано! - рассмеялся Нибельмес. - Но этимология, меж тем, имеется. Дылдами называли, да и до сих пор называют личных телохранителей асхатского вождя. Их набирают из асхатов, обладающих огромным ростом, но ограниченным умом, а потому не способных ни к какому дельному занятию. Особенно приветствуются кандидаты, не склонные к долгим размышлениям или моральным терзаниям. И всё бы ничего, если бы дылды походили на наших 'павлинов' или хотя бы на обычную гвардию. Но в эпоху падения нравов, совпавшую с эпохой Великого исхода, они возомнили своё служение особенным, нужнейшим для государства и важнейшим меж прочих профессий. Они присвоили себе право вмешиваться в жизнь обывателей и чинить над ними насилие. Даже когда у асхатов ещё были законы и судьи, они не могли обуздать дылд, ибо дылды охраняли асхатского тирана, а тиран поощрял их беззаконное поведение, как бы далеко оно ни заходило. Такой уродливый симбиоз наши историки позже назвали 'дылдистским режимом' - на мой взгляд, звучит несколько грубо, но по сути верно. В эпоху Великого исхода дылды умножились сверх всякой необходимости, ибо многие думающие асхаты бежали из Отечества, а немногие оставшиеся не смели перечить дылдам. Каждый слабоумный недоросль мечтал о малиновом шарфике и штанах с голубыми просветами - не спрашивайте, что это такое! - которые и поныне служат отличительной одеждой асхатского дылды. И хотя в дылды стали набирать даже варваров, едва обученных грамоте, но каждый из новобранцев метил в офицеры! Со временем войско дылд, а после и вся армия асхатов породили такое количество высших чинов, что из-за постоянных споров и склок относительно старшинства и подчинения, доходивших порой до рукоприкладства и дикарских дуэлей, возникла необходимость вводить дополнительные воинские звания. Так появились причудливозвучащие шнапс-капитаны, а асхатские генералы стали делиться на генерал-ефрейторов, генерал-прапорщиков, генерал-лейтенантов, генерал-капитанов, генерал-майоров и прочих, прочих, прочих... Специально пришлось даже придумать новые воинские звания, чтобы удовлетворить желание всех желающих стать генералами, и появились у них генерал-штафирки, командующие писарями, генерал-аншеф-повары, начальники кухни, генерал-бригадиры, руководящие армейскими кузнецами... Возглавил эту кривобокую пирамиду генерал-генерал или полный генерал.

            - Потешно, - улыбнулся боярин. - Даже смешно...

            - Если бы не было так грустно, - покачал головой граф.

            - Мне отрадно слышать, что ваше мнение по этому вопросу полностью совпадает с тем, что бытует в Шахристане. Кстати, может быть, вы желаете воспользоваться нашей системой денежных столов? - спросил Нибельмес-ага, указывая на вход в ближайшую соту.

            - А это ещё что такое? - насторожился боярин Никодим.

            - Ну, например, вы не хотите везти с собой в другой город мешок с деньгами. В Шахристане в этом случае любой может прийти в денежный стол, оставить там свои деньги и получить расписку. А когда он приедет в нужный ему город, то в местном столе он предъявит расписку и получит по ней денег на ту сумму, которую оставил.

            - И что, в каждом городе такой стол есть? - поинтересовался Рассобачинский, пока Никодим по непонятной мне причине сверлил гневным взглядом шахрая.

            - Не только в каждом городе, но и в каждой соте на всех направлениях.

            - А люди сдают туда свои деньги, потому что разбойников боятся? Боятся, что в дороге мешок с деньгами отнимут?

            - Совершенно верно, изначально денежные столы создавались в первую очередь для того, чтобы обезопасить граждан от разбойников. Но это не единственная их функция, а потому даже после ликвидации шаек на больших дорогах услуги столов пользуются популярностью.

            - И что же в этих столах ещё делают?

            - Ну, например, любой гражданин может получить ссуду или, наоборот, отдать деньги в рост...

            - А, так это ростовщики! - вскричал боярин.

            - Никодим-ага зрит в корень! - с улыбкой поклонился шахрай. - По преданию, именно конторки ростовщиков стали прототипом денежных столов. Но ростовщики брали за свои услуги огромную, просто грабительскую мзду: беря деньги в долг, несчастный через год должен был им вернуть на треть, в полтора раза, а то и вдвое больше! Поэтому шахрайское правительство, создав казенную сеть денежных столов, почло за лучшее разорить ростовщиков.

            - Почему?

            - Потому что не выгодно!

            - Ростовщикам?

            - Наоборот - всем, кроме ростовщиков. Если ростовщики берут с заемщиков любую мзду, на какую только может решиться их воспаленное алчностью воображение, то ростовщики богатеют, а все остальные нищают. Гражданин не может купить дом, купец не может снарядить караван - ведь ни тот, ни другой не имеют денег заплатить ростовщику! А ростовщик, не будучи ограничен ни законом, ни тем более совестью, начинает вести себя как разбойник и разбойничьими методами выбивать деньги.

            - А столы эти ваши, значит, деньги не выбивают?

            - Из тех, кому нечем платить, не выбивают. Не выгодно. Понимаете, выгоднее дать задолжавшему рыбаку уду, чем отнять её.

            - А если иной хитрован деньги возьмёт и не отдаст - это выгодно?

            - Не возьмёт. В Шахристане каждый хитрован знает, что того, кто способен заплатить и не платит, наши стражники отыщут везде.

            - И столы эти ваши настолько щедры, что деньги раздают прямо бесплатно?

            - Не настолько. Но всем выгоднее, чтобы каждый мог получить деньги за малую мзду. Законом такая мзда ограничена десятиной в год. Но это экстраординарный размер, обычно с граждан берут от трети до двух третей десятины...

            - А люди и сами этим вашим столам деньги в рост, говоришь, дают?

            - Дают, но тоже под скромную доходность. Половина десятины в год, обычно.

            - И почему же несут, если со ста золотых я через год получу сто пять?

            - Потому что эти пять получите в любом случае. Ведь в любом коммерческом предприятии чем выше доход, на который можно рассчитывать, тем выше риск его не получить. А столам давать деньги - это прибыль хоть и маленькая, но надёжная. Надёжнее только давать деньги государству.

            - Налоги, что ли?

            - Нет. Иногда, если собранных налогов не хватает на какое-то начинание, правительство просит в долг у граждан.

            - И отказаться, как я понимаю, они не могут? - усмехнулся Никодим.

            - Почему не могут? - удивился шахрай. - Если не могут, то это уже не просьба, а дикость какая-то... Но имущие шахраи обычно не отказываются, потому что Шахристан всегда возвращает свои долги. Кроме того, дать денег в долг своему государству - это почётно!

            - А вернуть свои деньги обратно тоже почётно?

            - Вернуть свои деньги - это не почётно, а обязательно. Потому что если государство не платит по своим долгам, особенно по долгам перед собственными гражданами, то это позор для государства.

            - И как, платит эмират? - невинно уточнил боярин.

            - Обижаете, - улыбнулся Нибельмес. - Не знаю где как, но у нас давно поняли, что обирать самих себя - невыгодно.

            - Поэтому шахраи предпочитают обирать окрестные народы относительно честными способами? - ввернул граф.

            В первый миг я подумал, что Нибельмес взорвётся от возмущения. Но, к моему удивлению, он, молниеносно совладав с собой, ответил с почти обычной любезной улыбкой:

            - Даже если принять в высшей степени обидную терминологию Вашего сиятельства, то не могу не заметить: обирать окрестные народы куда лучше, чем обирать свой собственный. Быть может, это кому-то покажется аморальным, но, по-моему, куда аморальнее заботиться о достатке дикарей на краю Белого Света и ради этого вгонять в нищету собственных крестьян. Но, если вам это интересно, наша финансовая система основана отнюдь не только на прибылях от торговли с соседями.

Схолия восьмая. О финансовой системе Шахристана

Здесь самое время кратко поведать о финансах эмирата. Шахрайская финансовая система в настоящее время основана на принципах десятичного счисления. Основной денежной единицей является золотой шахер - восьмигранная монета весом около трёх золотников, стоимость которой равняется стоимости того золота, из которой она сделана. Шахер, впрочем, используется только для крупных сделок, отчего на местном торговом жаргоне крупная денежная операция именуется 'шахер махер', сиречь 'соглашение, приведшее к упорядоченному движению множества шахеров'. В повседневном обиходе чаще используется серебряный шахрик, весом лишь немногим более золотого шахера, но круглой формы. Сто шахриков приравнены по цене к одному шахеру, хотя суммарная стоимость того серебра, из которого они сделаны, может по временам быть чуть больше или чуть меньше шахера. Наконец, мельчайшей монетой служит медный шиш, составляющий одну сотую часть от шахрика. В местной словесности сохранилось описание ныне почти забытого шахраями состояния 'ни шиша', то есть 'совершенно без денег'.

Достойным упоминания почитаю я и следующий факт, обнаруженный мною в ходе изысканий в Государственной библиотеке: в первые годы эпохи Возобновления, когда вновь основанное государство было до крайности бедно, в качестве национальной валюты шахраи некоторое время использовали сухофрукты. В память о тех временах шахрайский фунт изюма по сей день используется в качестве универсального финансового эталона Песчаного блока и прочих зависимых от Шахристана государств. Сегодня шахрайский фунт изюма равняется примерно полутора золотым шахерам. Идиоматическое 'узнать почём фунт изюма' означает в Шахристане 'держать руку на пульсе международных финансовых дел'.

В год нашего посещения шахрайская казна, насколько мне известно, составляла около одного миллиарда шахеров. Эта сумма составляется от разнообразных податей и пошлин, поступающих в казну. Подати берутся с доходов подданных шаха, пошлины же - с торговых операций, проводимых на территории эмирата. Здесь же отмечу, что подати взимаются не с шахрая в отдельности, а с семьи в целом: сделано это для того, чтобы поощрить традиционную для шахраев многодетность, ведь размер податей в Шахристане зависит от богатства семьи, а значит, семейству с множеством малых детей надлежит платить меньше податей, чем людям бездетным.

Обязательной для всех эмиратцев является сыновья подать. Сыновья подать предназначена для выплаты государственного содержания пожилым шахраям и составляет десятую часть от дохода семьи. Здесь же отмечу, что казённые пособия позволяют пожилым шахраям жить безбедно, однако отнюдь не заменяют помощи взрослых отпрысков, которую последние по шахрайским обычаям обязаны оказывать своим родителям.

Если шахрайская семья бедна, то она не платит ничего, кроме сыновьей подати. Если же семья получает более среднего шахрайского дохода и, таким образом, относится к классу средних, то сверх сыновьей подати она уплачивает подушную десятину. Таким образом, средние должны уплачивать в качестве подати в общей сложности пятую часть своего дохода. Эта подушная десятина отчисляется в казну городов и тратится на их обустройство. Средний шахрайский доход, являющийся одним из ключевых переменных шахрайской финансовой системы, ежегодно тщательно высчитывается Советом Мудрых.

Те семьи, которые имеют доход, втрое превосходящий среднешахрайский, и потому относящиеся к зажиточным, уплачивают в казну с трёх среднешахрайских доходов пятую часть, а со сверхдоходов - четвертую часть. Эти деньги, полученные от подати со сверхдоходов, идут на содержание шахрайских чиновников, а потому дополнительный налог с зажиточных неофициально именуется в Шахристане хабаром. Шахрайские чиновники, таким образом, всячески заинтересованы в умножении класса зажиточных, ибо чем больше зажиточных, тем больше денег у чиновников.

Наконец, богатейшие, то есть имеющие доходы более десяти среднешахрайских, должны дополнительно ко всем описанным выше налогам отдавать в казну треть доходов, полученных сверх десяти среднешахрайских доходов. Эти деньги идут на поддержку бедных семей, а потому бедные заинтересованы в умножении числа богатых не менее чем чиновники заинтересованы в умножении числа зажиточных.

Столичный особняк богатого шахрая

В древности, когда такая система подушной подати с трудом пробивала себе дорогу на обсуждении в Государственном совете, зажиточные и богатые пытались платить только подушную десятину, а не всю положенную им сумму подати, ссылаясь на якобы бедственное своё положение. Однако податную реформу неожиданно поддержали гильдии, которые ввели запрет на почетные гильдейские места для тех, кто не желает отдавать в качестве подати в общей сложности треть или по крайней мере четверть своих сверхдоходов. Сегодня же в Шахристане считается почетным подчеркивать свой достаток фактом уплаты подушной трети, положенной богатым, хотя обычай местных мытарей выдавать роскошно оформленные расписки об уплате этой трети представляется мне излишне тешащим самолюбие богачей, равно как и известная манера последних украшать оными расписками трапезные залы своих особняков. Вид этих расписок, как утверждают богатые шахраи, позволяет им кушать с аппетитом, ибо они знают, что даже самые беднейшие из сограждан имеют достойную трапезу за счёт уплаченных богачами денег.

Помимо податей в Шахристане взимаются таможенные сборы и соборы с торговли. Первые представляют собой пошлины на ввоз и вывоз товаров и зависят от самого товара: так, в одном случае товары ввозятся беспошлинно, а в другом с купца взимается до пятой части их стоимости. Беспошлинно в Шахристан ввозится сырьё, на территории самого эмирата не встречающееся, а потому, например, бхайпурцам выгоднее продавать свою руду, древесину и необработанные самоцветы в эмирате, а не на родине. Учитывая, что продажа сырья является для многих бхайпурских княжеств основным доходом, не удивительно повсеместное использование в сих княжествах получаемых за оную продажу шахеров в качестве общепризнанной монеты.

Ввоз из других стран предметов ремесленного производства, производимых и самими шахраями, облагается в эмирате пошлиной в размере пятой части от их стоимости. Совет Простолюдинов, как мне рассказывали, ратовал за увеличение этой пошлины, однако Совету Мудрых удалось убедить всех в том, что некоторая конкуренция полезна шахрайским мастерам для того, чтобы непрерывно совершенствоваться и, таким образом, оставаться превосходнейшими во всём Белом Свете.

Соответственно, совершенно не облагается в эмирате пошлиной вывоз за границу шахрайских товаров, но при этом максимальная пошлина взимается при вывозе сырья.

Наконец, существует в Шахристане и налог с продаж - десятина со стоимости товара - но он уплачивается лишь иностранными купцами, что служит протекционистской мерой Дивана по защите собственных торговцев. Взимать подобную десятину с собственного купечества считается в Шахристане дурным тоном, ибо, что всем очевидно, в таком случае казне будет выгодно увеличение количества перекупщиков, что повлечет за собой лишь увеличение стоимости товаров, а значит и обеднение подданных.

Средства от таможенных пошлин и налога с продаж идут на содержание армии и на иные траты общегосударственного значения.

Сверх всего описанного выше, в Шахристане практикуются гильдейские сборы и дополнительные сборы на обустройство городов, но они невелики, ибо по закону ни город, ни гильдия не может претендовать более чем на одну сотую часть дохода каждой шахрайской семьи. Тот же предел установлен и для клановых сборов, которые также встречаются в этой стране.

Помимо пошлин и податей в доход шахрайской казны идут проценты от займов, выданных гражданам. В случае же крайней необходимости государство само просит у граждан в долг - что удивительно, на добровольной, а не на принудительной основе! Впрочем, шахраи охотно одалживают деньги казне, ибо она неизменно возвращает их, пусть и с небольшим процентом, а потому такие инвестиции считаются безрисковыми. По этой же причине Шахристану охотно дают в долг под тот же небольшой процент и сопредельные государства.

            После проведённого на ярмарке дня граф нашёл в себе силы зайти на пару часов в гостепреимную чайхану, в которой я имел честь беседовать с ним сразу по приезду в Ширин-Алтын, а мы с боярином поспешили на отдых в свои комнаты, ведь на следующий день Нибельмес-ага обещал нам экскурсию по этому величественному городу.

К радости нашей, Нибельмес-ага зашёл за нами в день осмотра Ширин-Алтына лишь ближе к полудню и сообщил, что до центра города мы будем добираться на вызванных им паланкинах. Паланкины оказались просторными, защищенными от солнца транспортными средствами, каждое из которых приводилось в движение силами четырёх молчаливых носильщиков бхайпурского вида. Я был весьма польщён тем, что Нибельмес-ага предоставил мне отдельный транспорт, но более моего радовались четыре бхайпурца, которым предстояло нести несколько миль меня, а не графа и не боярина.

            Паланкины мы покинули примерно через полчаса. Нибельмес-ага щедро расплатился с бхайпурцами и повёл нас теневой стороной по набережной реки Кляузы, протекающей через весь Ширин-Алтын. Набережная была каменной, возвышавшейся над водами реки едва ли не на три человеческих роста, а, кроме того, имела ещё и парапет высотой более бибилотечного. По этой причине я ничего достоверного не могу сказать ни о стремительности реки, ни о чистоте её вод.

            Впрочем, приметного на каменной набережной Кляузы и без того хватало. Не говоря уже о непременных магазинчиках, имеющих во внутренних дворах своих мастерские по производству всякой всячины, набережная изобиловала небольшими аккуратными монументами, изображающими то ли многочисленных шахрайских обывателей, то ли не менее многочисленных бхайпурских божков. В тени монументов устроились местные малолетние коммерсанты, именуемые гавриками: часть из них предлагали прохожим чистку обуви (гостям эмирата - по двойному 'гостевому' тарифу), часть же торговала всякими мелочами (прежде всего - сувенирами для тех же гостей эмирата), а кто-то брал деньги за работу посыльных; вся эта мелкая сребролюбивая братия, достойная своих отцов, с неимоверным шумом и гамом передвигалась по набережной и прилегающим к ней ширин-алтынским улицам. Мне подумалось, что любой шахрай, должно быть, с самого детства либо что-то продаёт, либо что-то мастерит, чтобы потом продать.

            Однако, несмотря на мельтешение гавриков, вскоре я обратил внимание на то, что прямо по маршруту нашего следования  на набережной стоял человек, одетый по шахрайским меркам словно нищий (впрочем, настоящие нищие, виденные мной в Шахристане, одевались куда лучше). Борода его была всклокочена, волосы растрепаны, все руки покрыты непонятными пятнами. Человек молчал, но при этом по временам резко взмахивал руками, при каждом взмахе то подходя к гранитному ограждению набережной, то отходя от него. Толпа безмолвно обступала оборванца и напряженно следила за каждым его движением.

            Наш проводник, словно позабыв про нас, споро направился в сторону толпы, и мы вынуждены были последовать за ним. Подойдя ближе, мы заметили, что на самом гранитном парапете перед странным субъектом в лохмотьях была укреплена перепачканная краской холстина. Именно к ней и был прикован взор всех наблюдателей, не исключая и нашего проводника. Оборванец то приближался к холсту, оставляя на нём пару мазков той или иной краской, то снова отходил от него, любуясь результатом.

            Вдруг художник в очередной раз особенно импульсивно взмахнул рукой, в которой держал кисточку, и оный инструмент отправился в свободный полёт над толпой почитателей. Недолгое парение его, впрочем, было прервано высокой чалмой какого-то купца - явно провинциала, поскольку, в отличие от жителей столиц, одет он был по-восточному, а не по-забугорскому - после чего роскошный головной убор, изящно расшитый золотой и серебряной нитью, был испачкан серо-бурым пятном краски. Купец, к моему удивлению, не только не выказал возмущения, но и, подобрав кисть, с почтением подал её живописцу.

            - Правильно, купцов много, а художников мало, а потому для купца честь поднести кисть художнику! - кивнул человек с всклокоченной бородой вместо благодарности, и купец под завистливые взгляды толпы смущенно заулыбался, словно бы получил изысканный комплимент от самого шаха.

            - Вот уж диво так диво, - промолвил в крайнем изумлении от этой сцены граф Рассобачинский. - Никогда бы не подумал, что богатый шахрай будет оказывать такое почтение бедному.

            - Бедному? - переспросил наш проводник, всё ещё более уделяя внимание картине, чем нам.

            - Этот маляр выглядит как побирушка, - в кои-то веки поддержал графа Никодим.

            - Это не маляр, а художник. И он волен одеваться так, как ему вздумается, - сухо уточнил Нибельмес-ага, оторвавшись, наконец, от созерцания не маляра, а художника. - И если вы полагаете, что уважение к шахраю измеряется исключительно его доходом, то вы сильно ошибаетесь.

            - А разве нет? - искренне удивился боярин, но шахрай одарил его таким взглядом, что даже Никодим почувствовал, что ляпнул бестактность. Признаюсь, никогда до этого и никогда после я не видел, чтобы холеное лицо Нибельмеса так явственно выражало негодование на грани ярости.

            - Нет, - тихо проговорил он через мгновение, несколько овладев собой. - Коммерческий успех - это лишь самый доступный способ доказать свои способности. Самый доступный, но не единственный. Уважаемый Малярю-ага избрал для себя путь куда более утонченный...

            - Чудное имя, - покачал головой граф Рассобачинский.

            - Он взял себе псевдоним на шантоньский манер, поскольку почитает живопись Забугорья образцом для подражания. Далеко не все с ним согласны, но он мастер и имеет на это право.

            - Наверное, и рядится он в обноски на шантоньский манер, а не от того, что денег не имеет... - предположил Никодим.

            - Признаюсь, я не думаю, что мастер Малярю сейчас богат. Ведь слава к художнику приходит лишь после смерти, именно тогда его картины продаются за огромные деньги. А Малярю-ага ещё молод, и пройдёт много лет, прежде чем он состарится и сможет продать большинство своих картин. Покупать их начнут лишь тогда, когда он будет в преклонных летах: с одной стороны, тогда его мастерство достигнет максимально возможного развития, а с другой - покупатели смогут надеяться, что... кхм... слава мастера настанет скоро и они смогут продать его картины за вдесятеро большие деньги. Краткосрочные инвестиции это называется... Ну а пока Малярю-ага должен довольствоваться лишь всеобщим вниманием и уважением сограждан.

            - Ну а если ваш мастер не в старости помрёт, а в расцвете сил? Шахрайские медики искусны, мы не сомневаемся, но ведь всяко бывает...

            - Тогда в выигрыше останутся те немногие, кто покупает его картины уже сегодня. Это и называется коммерческий риск.

            - А есть и такие?

            - Может быть, хотя вряд ли таких много. Скорее всего, этот художник, как и большинство его коллег, живет на деньги тех богачей, которые могут позволить себе долгосрочные инвестиции в искусство и собственную репутацию. У нас они называются меценатами. Они содержат художников и прочих творческих личностей, те за это восхваляют их при жизни и после смерти, меценат и его семья приобретают уважение соотечественников. Ну и мнение самого мецената об искусстве со временем начинает цениться... дорого цениться...

            - Получается, мецената начинают ценить за то, что он содержит художника?

            - Получается так...

            - Ну в этом наши народы, получается, близки, - важно кивнул граф Рассобачинский. - Недаром великий лукоморский сказитель написал: 'Поэт в Отчизне - больше чем поэт!'.

            - Больше чем поэт?.. - задумался шахрай.

            - Именно! А другой сказитель с иронией добавил: 'Поэт в Отчизне больше чем поэт, а получает меньше'.

            - Вот! В этом-то, судя по всему, и дело - кто сколько получает! - просветлел лицом шахрай. - 'Сколько?' один из самых приземленных вопросов на Белом Свете, однако зачастую он расставляет всё на свои места.

            - То есть, по-вашему, по-шахрайски, поэт не должен быть больше чем поэтом?!

            - Не могу сказать за всех нас, но, по-моему, поэт должен быть именно поэтом. Делать из поэта пророка неразумно. Неразумнее только делать пророка из шута.

            - А у вас и шуты на улицах встречаются?

            - Встречаются, но только в специально оборудованных заведениях. Считается, что на улицу их выпускать опасно.

            - Для кого?

            - Для них же самих.

            Прогуливаясь далее по набережной, мы заметили хорошо одетого шахрая, имевшего внешность творческой личности и декламировавшего мелодичным речетативом перепитии из жизни антропоморфных зверюшек: 'В ущелье лёжа, Уж долго думал об энтропии и смысле жизни - он был философ, писал трактаты. Бездельник Сокол над ним носился в волнах эфира по воле ветра, всех обзирая, подлец крылатый!' Вокруг писателя не было такой толпы, которая окружала мастера Малярю, поэтому Нибельмес демонстративно опустил серебряный шахрик в стоящую подле декламатора деревянную жабу, служившую тому копилкой, и поспешил увести нас с набережной.

            - А почему копилка в форме жабы? - оглянулся на сказителя Пётр Семёнович.

            - Жаба считается символом преуспеяния, - пояснил Нибельмес, ускоряя шаг. - Вспомните постамент памятника философу Сам-Посуди! А поскольку некоторые из шахраев суеверны...

            - Почти все?

            - Многие. Так вот, по этой причине вложения в жабу считаются приносящими прибыль. А потому чаще делают пожертвования тем уличным артистам, у которых копилки в форме жабы.  Но поскольку шахраи народ бережливый, то копилки в форме жабы можно встретить и в домах обывателей. Особо респектабельным считаются копилки в форме жаб, обшитые шкурами настоящих жаб - а шкурки эти, кстати сказать, нам приходится завозить из-за границы, поскольку болот в Шахристане нет, да и в остальных водоёмах жабам места не находится. Этой популярности изображений земноводного почему-то очень удивляются иноземцы. Они даже считают жабу шахрайским священным животным...

- А жаба действительно в Шахристане священное животное?

- Да нет, просто на одном из дипломатических приемов в какой-то из стран Забугорья дипломатов угощали местным деликатесом - лягушачьими лапками. Шахрайский посол дипломатично отказался, сославшись на то, что в Шахристане-де лягушка - священное животное. Ну вот с тех пор это суеверие и прижилось...

Я тихо порадовался, что царь Василий послал нас не в Бхайпур и не в Вамаяси, ибо было бы жестоко ставить нормального лукоморца перед выбором, пустить ли слух, что тараканы и многоножки в Лукоморье - священные животные, или этих самых животных съесть.

            Покинув набережную, мы вскоре очутились около очередного дворца в эклектичном стиле, который оказался сиропитательным домом. Упитанные сироты носились в просторном саду и залезали на фруктовые деревья, ветви которых специально по такому случаю были укрпелены массивными подпорками. На моё замечание, что таким сиротским учреждением может гордиться даже самый человеколюбивый монарх, Нибельмес-ага возразил, что лично он гордится тем, что это единственное учреждение такого рода в Ширин-Алтыне и одно из немногих - по всей стране. Развивать эту тему он, однако, не стал, заметив лишь, что каждому сироте необходимо обеспечить лучшие условия для воспитания, потому как из их среды выходит не менее способных людей, чем из среды имеющих родителей.

            - Например, Его Высочество наследный принц Сабрумайский, последний отпрыск угасшей династии, лишился своего августейшего родителя ещё будучи младенцем. Впрочем, вы могли и не слышать о перипетиях сабрумайской истории...

            - О перипетиях могли и не слышать,- ответил я, когда понял, о ком говорит Нибельмес. - А вот про самого Агафона очень даже слышали, да и насмотрелись довольно. И, должен заметить, Вы абсолютно правы: Агафон славный малый... в общем и целом.

            - Ага-фон-Сабрумай?- воскликнул необыкновенно воодушевившийся шахрай, причудливо именуя Агафоника на вондерландский манер. - Принц-Тираноборец? Вы имеете честь быть представленным ему?

            - Имею, - улыбнулся я, вспоминая беседы с юным волшебником. - До сих пор, небось, книжки в мою библиотеку не вернул...

            - Наверное, вы влиятельный вельможа в Лукоморье, Дионисий-ага, - шахрай посмотрел на меня с новым уважением и поклонился. - Странно, что наши... страноведы... про Вас ничего не докладывали. Если Вы имеете возможность вести с Его Высочеством столь неофициальные беседы, то не могли бы Вы передать принцу приглашение от народа Шахристана. Уверен, что все граждане согласятся наделить его титулом почётного эмира! - шахрай снова отвесил изящный поклон.

            - Скажу, конечно, - кивнул я несколько обескураженно после того, как сообразил, что 'принц' и 'Его Высочество' относится к Агафону.

            - После победы над Элалией Асхатской популярность принца среди шахраев необыкновенна. Даже асхаты рассказывают о нём как о могучем колдуне, который летает на огромном черном ковре или на огромном зеленом змие и сеет ужас в сердцах врагов леденящими кровь словами 'я точно знаю, что это заклинание выполняется как-то так'. Асхаты зовут его Принц-Чародей из Амбара.

            - Из какого ещё амбара?

            - Вот это мне неизвестно. Может быть, они приписывают принцу узамбарское происхождение. А может быть, так они переиначили название бывшей сабрумайской столицы. Кто этих асхатов разберёт - дикари ведь, забыли свой язык и теперь бормочут не пойми что на непонятном наречии, именуемом нами косноязом... Кстати, нашим... специалистам... известно, что асхатский триумф - это не первая победа Принца-Чародея! Говорят, что, будучи ещё совсем юным магом, он низложил другого тирана, правившего более пятидесяти лет в каком-то из сопредельных с сабрумаями государств. Причём особое уважение вызывает то, что ради торжества свободы принц презрел родство, в котором он состоял с низложенным тираном, и, более того, не занял освободившийся престол у народа... э-э-э...

            - Костеев, - подсказал я.

            - Костеев?! - переспросил шахрай с таким видом, словно я упомянул о чём-то неприличном. - Так я и думал. У кого ещё может на полвека процвести гнуснейшая тирания. Жалкий народец.

            - Это ещё почему?! - обиделся за костеев Никодим.

            - Потому что рабы. По данным наших историков, они стали такими в результате караканского ига, но это не имеет никакого значения. Рабы самостоятельно не могут создать ничего дельного. Мы даже не стали устанавливать с ними союзнических отношений. Нам не нужны такие васс...союзники!

            - Можно подумать, что караканцы ваши лучше! Прямо государство свободы, степная республика! Осталось только дырки на штанах зашить и виселицы с границ убрать!

            - Хм, - смутился шахрай, который, судя по всему, в приливе воодушевления сболтнул что-то лишнее или спровоцировал нас на ненужные вопросы. Подумав, он продолжил, тщательно подбирая слова. - Караканцы... связаны с нами... добрососедскими отношениями. Они покупают наши товары... и обеспечивают... безопасность... наших северо-западных границ. Их... общественное устройство... мы считаем их внутренним делом. И не полагаем необходимым влиять на него.

            Один эпизод из рассказов Её Высочества, всплыв из недр моей памяти, не давал мне покоя, и я, наконец, решился задать мучающий меня вопрос:

            - Царь Костей - тот самый костейский тиран, победой над которым вы справедливо восхищаетесь - использовал для своих военных операций караканских всадников. Ваших союзников. Это известно из источников, данные которых не подлежат никакому сомнению.

            - Увы, пока ещё не все племена этой степной конфедерации повинуются нам, - развел руками шахрай и вздохнул то ли искренне, то ли притворно, а потому нам осталось лишь гадать, был ли на самом деле недоброй памяти царь Костей союзником Шахрайского эмирата или соперником оного за влияние на степняков.

            - Между прочим, этот Костей пал при осаде Лукоморска, - после минутного молчания напомнил я, содрогнувшись от наполнивших мою память образов тех ужасных дней. - Сопротивление Костею, кстати говоря, началось с Данилы Гвоздева, простого шорника, который возглавил народное восстание против оккупантов. Против Костея боролись все лукоморцы, не исключая и правящей династии, а не только Агафон. Принц Агафон. Хотя и ему, конечно, спасибо...

            - Люди, не знающие народного представительства, поднимают восстание и воюют за свободу против тирана?! - воскликнул шахрай теперь уже в совершенно искреннем изумлении, смешанном с восхищением. - Самодержавный монарх сражается рядом с Сабрумайским принцем?! Невероятно!!! Похоже, нам ещё многое не известно о Лукоморье...

            За очередным поворотом нашему взору открылся обширный дворец, состоящий из множества корпусов. Впрочем, наученный шахрайским опытом, я не спешил подозревать в ней шахскую резиденцию. Нибельмес-ага удовлетворил моё любопытство относительно сего гранидозного сооружения:

            - Это Шахрайская Высшая Школа.

            - А сокращённо получается?.. - попытался произнести я краткое название сего почтенного учебного заведения.

            - А сокращённо не получается. Мы не любим аббревиатуры, они убивают душу слов, как нам кажется. А Высшая Школа - наша гордость. По всем городам открыты школы для обучения подрастающих шахраев грамоте и ремёслам, но здесь, в этом месте, созданном по настоянию сабрумайских учёных, соседствуют все науки. Здесь же, после дарования школам самоуправления, располагается научная администрация эмирата. Казна не скупится на содержание местных исследователей, но больше им всё же перепадает от купцов, которым хочется продавать что-то этакое, ещё никем не придуманное. Такое, за что в чужедальних землях можно заломить немалую цену...

            - Уважаете вы науку, - почтительно покачал головой боярин Никодим, обзирая сквозь кованный забор сады Высшей Школы, в которых по дорожкам разгуливали учёные. Было их множество, были они всех возрастов, внешность имели частью сабрумайскую, частью же шахрайскую. Те, кто помоложе, что-то сосредоточенно бормотали себе под нос, мерно прохаживаясь меж деревьями, и траектория их движения изредка совпадала с выложенными камнем дорожками. Те, кто постарше, как правило, бежали - то ли из желания освежиться, то ли в стремлении как можно скорее вернуться в кабинет и записать гениальную мысль.

Между теми и другими метался старик, одетый в полотенце, и что-то выкрикивал.

- Кто это?.. - изумленно остановились мы, готовые услышать очередную историю о величии шахрайской науки.

Наш проводник смутился, будто это его застали носящимся по парку в неглиже, и уклончиво повел плечами:

- Исаак Охримед. Великий ученый.

Мы с сомнением посмотрели на Нибельмеса, потом снова перевели взгляд на старика. Судя по тому, что он остановился за кустами и принялся яростно подпрыгивать и дергать плечами, его полотенце за что-то зацепилось. Вырвавшись из плена кустарника, Охримед просветлел лицом, торжествующе вскинул руки, снова проорал что-то... и тут ему на голову упало яблоко.

С кипариса.

- С дуба падали листья ясеня... - присвистнул боярин.

Охримед свел глаза в кучку и рухнул в траву. Тотчас же, откуда ни возьмись, прибежали двое слуг, подхватили старика и его полотенце и споро потащили в дом.

- И что... он... изобрел? - полюбопытствовал граф, с трудом отводя глаза от исчезающей в дверях костлявой фигуры.

- Никто не знает, - развел руками шахрай. Как показалось нам, с облегчением. - Рассказывают, что однажды он налил полную ванну воды, но только плюхнулся в нее, как почти всё вылилось. И тут его осенила какая-то идея, он выскочил, выбежал на улицу, в нетерпении поделиться с Белым Светом своим изобретением... или что он там придумал... и тут на голову ему упало яблоко.

- И что?

Шахрай вздохнул.

- И он забыл, что изобрел. И поэтому, пытаясь вспомнить, он уже сорок лет каждый день точно так же, как тогда, наливает полную ванну, плюхается в нее...

- И вспоминает?

Шахрай снова пожал плечами.

- Может быть. Судя по тому, что мы видели...

- А отчего вы говорите с такой неприязнью? - удивился я. - Может, это было какое-то выдающееся изобретение!.. Может, его потеря - трагедия для всего человечества!

Нибельмес нехорошо покосился на меня, но промолчал.

- Он не помнит, хотя бы чего оно касалось? - спросил Никодим.

- Он забыл всё, кроме того, что это было изобретение, которое перевернуло бы наше представление о Белом Свете.

- Вместе с ним? Как Большой Эксперимент? - уточнил Рассобачинский.

- Может быть, - странно глянув на нас, проговорил Нибельмес-ага. - А... отчего вы так решили?

Никодим напустил на себя важный и таинственный вид:

- Есть многое такое, брат Нибельмес...

Тот нервно хихикнул:

- Ну если вам всё известно... то я могу говорить более свободно. Этот Охримед работал уединенно над каким-то странным, пугающим проектом, основанным на уцелевших записях Белых Магов, купленных им у ученых Сабрумайского княжества. Мы все знаем, что их эксперименты тысячу лет назад закончились Большим Взрывом. Чем закончились бы эксперименты Охримеда - я даже подумать боюсь, потому что он действительно гениален... Но лишать ученого возможности заниматься наукой - всё равно, что запруживать Рахат в половодье, и поэтому директор Школы пошел против правил и прибег к магии. И теперь каждый раз, когда Охримед с криками 'Эрика!' - это имя директора Школы сорок лет назад - выбегает во двор, заклинание реагирует, и на голову ему падает яблоко.

- Но так вы никогда не узнаете, что он придумал! - возбужденный загадкой и неизвестностью, воскликнул я.

- Иногда для человечества лучше не  знать, что придумали отдельные его экземпляры, - граф покривил в улыбке губы, и шахрай согласно кивнул.

- А еще этот Охренет... или как там... служит примером остальным ученым, так? - проявил необычную проницательность боярин.

Проводник молча ему поклонился. После этого наша компания двинулась дальше и незаметно вернулась к старой теме разговора.

            - Нибельмес-ага, - прокачал головой я, но всё же решился предупредить шахрая, -Вы говорили, что хотели бы видеть Агафона.... Сабрумайского... эмиром?

            - Почетным эмиром, - уточнил шахрай.

            - Ну да. А ведь он, хотя и сабрумай, но ученых... того... не сильно жалует. Если он согласиться стать в Шахристане эмиром, то может и разогнать их.

            - Почетным эмиром, - мягко уточнил Нибельмес. И столь же мягко добавил: - Не думаю, что к ведению принца будут отнесены наши научные учреждения. Ведь почетный эмир - это синекура для Его высочества, символ нашей дружбы с братским сабрумайским народом и дань памяти пресекшийся династии его монархов. А государственные дела, тем более такие важные как наука и образование, должны делать профессионалы. Чтобы заведовать наукой, чиновник сам должен сперва не один год проработать ученым, добиться признанных всеми результатов, иметь уважаемых учеников. Вообще мы уверены, что лучших результатов можно добиться лишь на стыке знаний, соединяя достижения ученых с достижениями магов...

            - И как, удаётся ли? - спросил я, предчувствуя ответ.

            - Если честно, не очень. Хотя нам почти удалось сделать так, чтобы ученые и маги работали в соседних зданиях и не устраивали перепалки и потасовки после работы и в обеденный перерыв... Впрочем, есть одно исключение! И это очень показательное исключение!

            - И какое же? - заинтересовался я, ожидая услышать про какую-то экзотическую, может быть ещё не известную мне область знания.

            - Медицина! - торжествующе воскликнул шахрай. - Чародеи-врачеватели не считают знахарей учеными, а медики не считают своих коллег-магов фокусниками. А потому, если больному нужна операция, то маги вводят его в особый транс, дабы он не чувствовал боли, когда за дело возьмутся хирурги. Маги усиливают действенность снадобий, составленных аптекарями. Лечебный сон быстрее приносит выздоровление, если к приготовленному знахарем отвару добавить немного магии.

            - А остальные чародеи?

            - Остальные чародеи селятся на противоположном конце Ширин-Алтына, - вздохнул Нибельмес-ага. - Здание Шахрайской Высшей Школы Магии выстроено было нарочито в точности таким же, как это. Надеемся, что хотя бы работа в похожих стенах сблизит учёных и магов. И тогда перед эмиратом откроются новые перспективы!

            За разговором о будущем научно-магического сотрудничества мы обошли здание Шахрайской Высшей Школы и вскоре, следуя по прямому бульвару, оказались на обширном открытом пространстве площадью никак не менее нескольких десятин, которое Нибельмес-ага отрекомендовал нам как центр Ширина-Алтына.

            Место это было не похоже ни на что, виденное мной ранее. То была круглая площадь, с трех сторон ограниченная двойной колоннадой. С четвертой стороны располагалось круглый пруд, причём между крайними колоннами и прудом оставалось значительное пустое пространство. В центре пруда на острове в форме восьмилучевой звезды располагался уже виденный нами герб - восемь слонов, поддерживающих белую башню. Но, в отличие от виденного нами в шахском дворце, этот герб был ещё и фонтаном: все восемь хоботов извергали струи воды. В центре же круглой площади возвышался огромный, высочайший из виденных мной даже на картинках, обелиск. Он был восьмигранным, а основание его было покрыто ровной вязью множества слов, выполненных рукой каллиграфа. У каждой из граней обелиска стоял в почётном карауле всадник, одетый в вызолоченные доспехи, похожие на доспехи шахрайского порубежника. Доспехи, как принято в местной тяжелой кавалерии, были и на коне.

            Наш проводник нас не торопил, а потому мы остановились на берегу пруда в тени фонтана и стали осматривать площадь и гуляющих по ней обывателей. Однако вскоре до нас донесся звук трубы, барабанов и литавр. Звуки приближались и складывались в торжественную маршевую мелодию, и наконец, с противоположного конца площади между колонн въехали восемь всадников, исполнявших марш, а за ними восемь всадников в вызолоченных доспехах. Возглавлял всю процессию всадник в шлеме с султаном - офицер.

            Поравнявшись со стелой, вновь прибывшие разделились, а музыканты заиграли новую мелодию. Тогда, с торжественной неспешностью и исполнением необходимых парадных приемов, каждый из восьми новоприбывших всадников в доспехах поменялся местами с теми, кто уже окружал стелу. Последним объехал вокруг стелы офицер. Как только церемония смены караула завершилась, на ближайшей башне пробили колокола, знаменуя наступления нового часа. Музыканты, в очередной раз заиграв новую мелодию, стали покидать площадь вслед за офицером и восьмеркой сменившихся караульных.

            - За всю историю Шахрайского государства враги неоднократно переходили наши границы, - заговорил Нибельмес-ага, молча наблюдавший это действо. - Но лишь единожды они смогли преодолеть стены пограничной крепости. Это была крепость Наот-Шибе, построенная в отдалённом месте, у впадения реки Кляузы в Рахат. Улюмская армия была огромна, а среди наёмников явно присутствовали вамаясьские мастера по осаде крепостей: ведь сами улюмцы осадных машин строить не умеют до сих пор, а во время той осады машины у них были. После нескольких вражеских атак стало ясно, что следующий штурм будет последним. Жителям города необходимо было срочно покинуть обреченную крепость. На такой случай во всех крепостях есть подземный ход, уводящий на несколько миль от крепости и построенный так, чтобы выход из него не был заметен со стороны самого города. В тот раз посланная по подземному ходу разведка вернулась с добрыми вестями: проход был свободен. Тогда немедленно, прямо в ночи началась эвакуация жителей - и одновременно начался штурм. Враги не смогли застать защитников крепости врасплох, а потому их надежды на быструю победу не сбылись; но нашим казалось, что это злой рок словно бы в насмешку обрекает город на медленное и мучительное умирание. И вот тогда-то добровольцы из числа городского гарнизона вызвались задержать врага, дабы остальные могли уйти, и уничтожить вход под землю, дабы враг не догадался о подземной артерии. Так они и сделали: все жители благополучно покинули город и добрались до соседней крепости. Защитники же подожгли город и сражались с врагами в свете зарева до тех пор, пока не погибли все. В честь них и сооружена эта стела и эта площадь. Именно их имена высечены на памятнике.

            - А колоннада вокруг площади?

            - Это площадь Павших героев. Видите в основании каждой колонны куб? На каждой из граней этого куба высечено имя погибшего за Родину воина, его родовое имя, его клан, родной город и сражение, в котором он погиб. Здесь имена всех воинов, погибших с того рокового дня, о котором я вам только что рассказал. Колонны - это символ того, что Шахристан опирается на мужество своих граждан. Кстати, чаще других вы можете заметить на основаниях колонн упоминание о клане Порубежников из известной вам Сарыни. Порубежники из Сарыни носят почетный титул Клана Героев.

            - И давно ли сооружен этот достохвальный комплекс? - заинтересовался я, примерно подсчитав число колонн.

            - Роковая шибинская осада произошла сто семьдесят четыре года назад. Тогда же начали сооружать колоннаду в память тех героев, которые пали в других сражениях.

            - Вероятно, за последние сто семьдесят четыре года ваша страна почти не воевала?

            - Мы действительно не любим воевать. Нашим предкам вполне хватило ужасной битвы в Домашней Степи, погибших в которой мы оплакиваем по сей день. Но если уважаемого Дионисия интересует относительно немногочисленное число колонн, то дело здесь не только в миролюбивом шахрайском характере. Есть народы, которые не считают убитых. Они воюют по принципу 'мы за ценой не постоим'. И даже складывают об этом песни. Таковы, например, асхаты. Такое впечатление, будто после очередной войны весь Белый Свет обрушится в тартарары и шансы на спасение имеют лишь жители страны-победительницы! А это не так. После войны и для победителей, и для побежденных наступает мир. И именно тогда становится ясно, кому ликовать, а кому оплакивать злой рок. Выиграть мир сложнее и нужнее, чем выиграть войну. Для этого одного героизма мало, здесь нужен упорный труд многих поколений граждан. Живых граждан. А потому мы, шахраи, считаем гибель даже одного воина большими потерями, а по-настоящему радуемся лишь бескровным победам. Бескровным для шахраев, разумеется. Наши полководцы без колебаний уничтожат любой вражеский город со всеми его жителями, если это поможет спасти жизнь хотя бы одному шахраю. За это нас называют жестокими -- но мы считаем, что ещё более жестоко покупать жизни варваров ценой жизни сограждан. Кроме того, это глупо. Ведь гибель каждого гражданина на самом деле тяжелая потеря для страны. А те страны, которые этого не понимают, сами обречены на гибель. Вы знаете, когда один камень выпадет из стены, то стена не рухнет - но если постоянно разбрасывать камни, то стена рухнет неизбежно.    

            - И много врагов за эти годы извели миролюбивые шахраи? - зло спросил боярин Никодим.

            - А вот убитых врагов мы никогда не считаем. Нам это не интересно.

            Мы бродили между колоннами, и я с удивлением вчитывался в надписи. На них не было шахрайских имен! 'Аркадий из семейства Седоватых, клан Старших Медников из Баш-на-Баш, пал 37 лет от роду при защите родного города от караканцев в девяносто восьмой год эпохи Возобновления', 'Геннадий из семейства Находчивых, клан Краснодеревщиков из Бели-Берды...', 'Арсений и семейства Умнейших...'.

            - Нибельмес-ага? - не удержался я от вопроса, указывая на очередное имя героического шахрайца. - В вашем государстве недавно произошла радикальная реформа имен?

            - Реформа имён? - искренне удивился наш проводник. - Никогда о такой не слышал!

            - Разумеется, мы совсем недавно в Шахрайском эмирате... Но мы ни разу не слышали в вашей замечательной стране имён, подобных именам на этих колоннах. Это, скорее, сабрумайские или лукоморские имена!

            - На улицах их и не услышать, - рассмеялся Нибельмес. - Это ведь настоящие имена. Вы вправду думали, что дурацкие восточные прозвища, с которыми мы обращаемся друг к другу, это и есть те самые имена, которые дали нам наши родители? Нет уж, эти прозвища даются нам в отрочестве. Иногда, достигнув совершеннолетия, мы их меняем.

            - Вы сами их себе выбираете? - заинтересовался граф.

            - Можно выбрать и самому, но это считается дурным тоном. Лучше уж иметь два прозвища, так шахраи иногда делают. Помните Чебур-бека Дастар-хана? Обычно прозвища дают родители или сверстники, которые замечают в шахрае какую-то особенно ярко выраженную черту характера. Имя эмира Мудрагеля, например, означает 'наимудрейший' - он ведь с юности проявлял недюжинные интеллектуальные способности и тогда же научился прекрасно разбираться в людях. Такое завидное прозвище служит для нас стимулом развивать свои сильные стороны. Насмешливое же прозвище, наоборот, служит стимулом работать над своими слабостями...

            - А почему по именам-то обращаться друг к другу нельзя, как все нормальные люди? - силился постигнуть хитрости шахрайской ономастики Никодим.

            - Мы считаем, что ни к чему всем подряд знать настоящее имя человека. Настоящее имя знают только самые близкие. Родители знают имена детей. Супруги знают имена друг друга. Благовоспитанные дети знают имена родителей. Именно близкие после смерти шахрая сообщают его имя всем остальным. На надгробиях и памятниках наши настоящие имена.

            - А если близких не осталось, то никто настоящее имя и не узнает?

            - Если после смерти шахрая некому вспомнить его настоящее имя, то это означает, что при жизни он был... не очень счастлив. Увы, бывает и такое. Тогда его помнят по прозвищу. Даже в этой колоннаде, насколько мне известно, некоторые герои увековечены не под своими настоящими именами.

            - Без имени, значит, вы умирать не хотите, а имя говорить боитесь? - не унимался боярин.

            - Боимся, - не стал спорить шахрай. - Это может навредить человеку. Лучше, если при жизни его будут знать под псевдонимом или прозвищем. Представителей правящей династии, если вы заметили, тоже все знают по родовому псевдониму - причём имена наших монархов держатся в секрете даже после их смерти, ведь так правящую династию сложнее сглазить. То есть сейчас династия уже больше царствующая, а не правящая, но всё равно... К городам, кстати, это тоже относится. Собственно, и название Ширин-Алтын, как вы уже наверняка догадались, это псевдоним нашего главного города. Причем придуман он не самими шахраями, а какими-то работниками с Запада, может быть даже из Лукоморья, которые в своё время во множестве приезжали в этот город на заработки. В их собственной стране был неурожай, так вот они и подались за 'длинным рублём', как они сами это называли. От этого словосочетания и возник псевдоним.

            - И как, прижились у вас наши работники?

            - Ну...  Для самых старательных, разумеется, подряды нашлись. Но мне неизвестны случаи предоставления гражданства иноземным работникам в те годы. Вероятно, после выполнения подрядов и получения расчета они всё же вернулись домой.

            За рассказами о несостоявшейся лукоморской диаспоре в Шахристане мы огибали площадь Героев в тени колоннады. Между колоннами виднелось то место, близ которого мы вышли на площадь, и пруд с геральдическим фонтаном.

            - А почему фонтан располагается в одной линии с колоннами? - удивился я особенности шахрайского городского дизайна. - Ведь если придётся продолжить колоннаду, то фонтан нужно будет снести, потому что он ей помешает.

            - Дело в том... Одним словом, фонтан как раз и должен помешать завершить строительство колоннады. Среди шахраев распространено поверье, что когда круг колонн по периметру площади Павших Героев замкнётся, то это будет означать скорую гибель Шахрайского эмирата. Помните мою метафору про стену и камни?

            Метафора Нибельмеса мне лично запомнилась. Но ещё я подумал и о том, что сколько бы шахраи ни пытались отмежеваться от родства с асхатами, но суеверия им изжить так и не удалось...

Глава XI. В посольском квартале

По завершении ознакомительной прогулки по городу Нибельмес обещал проводить нас в посольский квартал, который шахраи устроили не в столице, а именно в Ширин-Алтыне как центре деловой активности страны. Однако любезное намерение нашего гида натолкнулось на неожиданное препятствие ещё на пути к сему кварталу.

- Не желают ли благородные господа выделить субсидию фонду поддержки нуждающихся Ширин-Алтына? - вежливо вопросил у нас человек в опрятной, но несколько поношенной одежде. Он, вместе с тремя похожими на него спутниками, появился перед нами неожиданно и словно бы из ниоткуда.

- Стыдись, Прощалы-ага, перед тобой гости с Запада! - мягко укорил его Нибельмес.

- С Запада... Так они, небось, и не дадуть ничего! - сокрушенного протянул один из спутников Прощалы-аги, в то время как сам он, казалось, потерял дар речи, а красочно изображенное его мимикой разочарование можно было черпать ложками. Наконец, он совладал с собой и столь же вежливо откланялся:

- В таком случае прошу прощения за беспокойство... паны?.. синьоры?.. судари? К сожалению, не могу знать названия вашей далёкой родины!

-Звиняйте... - нестройно поддержали его остальные.

- К моему удивлению, именно лукоморцы более остальных западных народов походят внешностью на сабрумаев, - словно извиняясь, пожал плечами Нибельмес, когда Прощалы-ага со своими спутниками удалился. - Вероятно, вас приняли за представителей какого-нибудь из наших аристократических родов.

- А ничего, что мы одеты не по-вашему? - подозрительно прищурился Никодим.

- О, как раз одежда не имеет никакого значения, - улыбнулся Нибельмес. - В Шахристане каждый может одеваться, как ему заблагорассудится. Вы сами видели, что костюмы столичных жителей совсем не похожи на одежду, принятую в остальных городах. А аристократы и вовсе любят щеголять в костюмах далеких держав. Хотя обычному шахраю, такому как я, всё же милее одежда по сезону: чалма, кафтан, шаровары, короткие сапоги. Просто и удобно.

- А чего ж ты их ни с чем отослал? - укоряюще покачал головой добросердечный граф. - Может, люди и вправду нуждаются?

- Что-то уж больно хорошо одеты они для нуждающихся! - возразил боярин.

- Нет-нет, Прощалы-ага и его спутники действительно относятся к беднейшим шахраям. Но не беспокойтесь: как верно заметил Никодим-ага, у них есть приличная одежда, пусть и не много. Есть у них и кусок хлеба, кусок сыра и даже мяса, жилище, пусть и весьма скромное, баня, пусть и самая простая... Обо всём этом беспокоится шахрайское государство!

- Тебя послушать, так у вас никто не окажется у вас на улице и без пропитания! А если у человека ни гроша за душой?!

- Я знаю, что в других странах именно так и рассуждают: если ты нищий, значит ты никто. Но мы слишком уважаем себя, чтобы позволять гражданину Шахристана умирать под забором от голода. От заботы о бедных ещё ни одна государственная казна не опустела. Я имею в виду приличные государства, разумеется.

- По-моему лучше на казённые деньги купить что-то приличное, чем спускать их на нищебродов! - не унимался боярин Никодим.

- Купить злобу людей, Вы имеете в виду? - сухо уточнил Нибельмес. - Наша страна не настолько богата, чтобы позволить себе роскошь озлоблять тех, кто может заняться созиданием её славы.

- Что-то этот твой Прощалы-ага не больно-то созидает!

- Это верно, - не стал спорить Нибельмес. - Не все хотят работать, кому-то проще просить. Но вообще просить для шахрая считается занятием постыдным. Так что у нас обычно даже самые бедные, получая за казенный счет минимально потребное для жизни, ищут себе работу в надежде со временем выбиться в класс средних.

- И как, получается?

- Не за один год, конечно, но обычно получается.

- Но ведь человек может не работать не потому, что ленив, а потому, что болен или увечен, - заинтересовался шахрайским человеколюбием граф.

- В таком случае гражданин находится на государственном содержании вплоть до самого излечения. Либо до тех пор, пока для него не найдётся работа по его здоровью.

- А у вас есть сердце, шахраи! - умилился Рассобачинский. - Только не говори мне снова, что вы делаете это, потому что выгодно.

- У нас есть сердце, граф, - улыбнулся польщённый Нибельмес. - Но ещё у нас есть мозги. И мы заботимся о бедных и больных в том числе и потому, что это выгодно. Лучше поддержать человека, нуждающегося в поддержке, чем сэкономить несколько золотых и оставить без работника семью, оставить без работника страну.

На ближайшей часовой башне пробило два пополудни.

- Вам не нужно вернуться за чем-нибудь? - встрепенулся вдруг Нибельмес-ага. - Может быть, вы забыли что-то в одном из виденных нами сегодня мест? Два часа - самое лучшее время для того, чтобы вернуться! Даже если вы пока что не вполне ясно понимаете, зачем нужно возвращаться...

- Почему именно два часа дня? - не поняли мы.

- Потому что сказано в непонятной песне: 'Стрелки - ровно на два часа. Назад!'. Неблагоразумно пренебрегать столь явным предупреждением...

- Ну вы, шахраи, даёте! - рассмеялся Пётр Семёнович. - На каждый чих примета, всё равно, что асхаты!

- Не путайте, Ваше сиятельство, - насупился шахрай. - У асхатов почти все приметы - либо дурные, либо глупые. А у нас наоборот - либо хорошие, либо поучительные. А если примета хорошая, то что в ней плохого? Ибо сказано в весёлой песне: 'Я просто шёл по улице - возможно, в этом был знак'.

Я, признаю, не уловил существенной разницы между суевериями двух некогда родственных народов, но счёл за лучшее промолчать. Но Нибельмеса сравнение с асхатами явно задело.

- Мы не боимся думать и принимать решения - отличие от асхатов, чтобы вам было известно. Мы не считаем свободу пороком. Мы не считаем пороком собственное мнение. Наши различия с асхатами ещё несколько столетий назад стали столь заметны, что нашим предкам пришлось покинуть свои дома, как бы они ни были к ним привязаны, и уехать в Вамаяси. Наши предки желали работать и пожинать плоды своих трудов, жить без страха за своё будущее и будущее своих детей, исправлять то, что кажется недостойным, и обустраивать свою жизнь с максимальным удобством. Асхаты же в те годы посчитали всё это ненужным, и считают так до сих пор. С упорством сквернавца они видят всю свою радость единственно в подчинении силе. Они называют это патриотизмом.

            - А по-твоему, раз асхат, так и не может чувствовать патриотизма? - надулся за асхатов Рассобачинский.

            - Позвольте осведомиться, а что такое патриотизм?

            - Ну... любовь к Отечеству...

            - Итак, патриотизм подразумевает наличие Отечества?

            - А асхат, значит, свою страну называть Отечеством не может?! - граф понял, куда клонит Нибельмес.

            - Называть Отечеством страну, которой наплевать на него персонально и на всех асхатов скопом? Страну, в которой люди дохнут как мухи в том возрасте, когда у нормального шахрая только начинается вторая жизнь? Страну, в которой он живёт в нищете и бесправии, находясь на положении раба не только по отношению к тирану, но и по отношению к любому пришлому дикарю?

- Отечество нужно любить не только за что-то, но и вопреки... - попытался возразить я.

- Да? Ну представьте, вы страстно влюблены в некую красавицу. А она проводит всё своё время с другим и, находясь с ним, смеётся над вами. И так продолжается изо дня в день, из года в год. И всё это время вы будете твердить 'я всё равно верю, что она моя жена'? Всё это время вы будете считать себя обязанным отдать за неё жизнь? Нет, в такой любви, конечно, есть что-то от героизма! Но, по-моему, есть в этом и что-то от идиотизма.

- На мой взгляд, любовь к Родине уместнее сравнивать с любовью к матери, - не согласился я. - Даже если это мать асхата.

- Не знаю как у вас в Лукоморье, а у нас в Шахристане такую мать лишили бы родительских прав...

- В Шахристане ребенок может остаться беспризорным сиротой только из-за беспутства родителей?! - ужаснулся я.

- Беспризорным сиротой?! - не менее моего ужаснулся шахрай. - Нет уж, Дионисий-ага, это был бы для нас позор!

- Позор для Шахристана?

- Позор для нации, - уточнил Нибельмес. - Несчастье сироты - позор для нации. У нас, если ребенок остается без родителей по причине их беспутства или волею злого рока, то первейшей необходимостью считается подобрать в его клане семью, способную воспитать такого ребенка как собственного. На крайний случай, конечно, есть и сиропитательные дома, вы уже видели такой в Ширин-Алтыне, но всё же лучше, если ребёнок воспитывается в семье.

- Да уж, тяжело ребенку без семьи, - вздохнул Пётр Семёнович.

- Ваше сиятельство, Вы совершенно правы, - согласился шахрай. - Но вместе с тем мы считаем, что временное пребывание вдали от семьи в кругу сверстников закаляет характер юного шахрая. Такое воспитание позволяет ему лучше понять один из наших национальных девизов: 'Каждый сам за себя и все друг за дружку'.

- Оксюморон? - вежливо уточнил я, пока лукоморские послы пытались вникнуть в суть одного из шахрайских национальных девизов.

- Парадокс, - уважительно констатировал граф.

- Что за чешуя?! - боярин оставил попытки проникнуть в глубинный смысл шахрайского парадокса.

- Ну почему же... парадокс? - Нибельмес-ага решил проигнорировать боярскую реплику. - Просто каждый шахрай с отрочества приучается быть самостоятельным и решать свои проблемы без посторонней помощи. По принципу 'каждый сам за себя'. Но некоторые проблемы в одиночку не решить, и в этом случае действует вторая часть девиза: 'все друг за дружку'. Собственно, чтобы усвоить всё это, каждый шахрай по достижении двенадцатилетнего возраста пять дней в неделю проводит в стенах школы и лишь два - дома. После пятнадцати лет из каждых трех месяцев на посещение дома отводится лишь две недели. Наконец, если шахрай поступает в Высшую Школу и желает продолжать обучение и после достижения восемнадцатилетия - а таких с каждым годом становится всё больше и больше - то он должен быть готов к тому, что до конца учебы девять месяцев в году он будет проводить в стенах своего учебного заведения в условиях весьма строгой дисциплины, обеспечиваемой специальным штатом надзирателей. Эх, хорошее это было время... - взгляд шахрая на некоторое время затуманился, лицо осветилось улыбкой, и некоторое время даже боярин Никодим не решался возвращать его из мира воспоминаний о годах студенческой юности.

А потому к посольскому кварталу мы подошли в молчании.

Вамаясьское посольство в Ширин-Алтыне

Посольский квартал Ширин-Алтына представлял собой яркий образчик архитектурной эклектики, свойственной для городов эмирата, в которых отделанный по сабрумайской моде дворец может скрываться за совершенно сулейманским фасадом. Именно таким дворцом и был Дворец Дружбы, как именовали шахраи место общего собрания иноземных послов и торговых представителей, прибывших в Ширин-Алтын. Окружали оный дворец собственно посольства различных народов, в совокупности и составляющие посольский квартал.

Каждое из посольств было выстроено в архитектурных традициях того государства, которое представлял посол, а потому сама по себе прогулка по кварталу была познавательна, ибо позволяла насладиться созерцанием эстетических представлений чуть ли ни половины народов Белого Света. Степняцкие послы были довольны выстроенными для них громоздкими безвкусными особняками, а вот значимые для шахраев державы получали в Ширин-Алтыне обширные наделы и строились с размахом и со вкусом. Вамаясьское посольство возвышалось над кварталом подобно некой особо эстетичной скале.

Сулейманские дипломаты располагались в узнаваемом здании, выстроенном со сдержанной роскошью, по соседству с которым посольство атланов, похожее на крепость из красного камня, смотрелось особенно сурово. Располагающееся ближе других к центру сабрумайское представительство заставило нас серьёзно задуматься о том, как устроить посольство нашей державы так, чтобы нас не путали с сабрумаями. Хотя в Шахристане, пожалуй, такая путаница могла бы иметь для нас свои преимущества...

 Сулейманское посольство в Ширин-Алтыне

Лукоморского посольского двора в Ширин-Алтыне, разумеется, ещё не было, но Нибельмес-ага официально передал нам грамоту, подтверждающую право собственности лукоморской казны на участок земли между посольством Шантони и торговым представительством Восточной Вамаяси, располагавшимся отдельно от грандиозного вамаясьского посольства. Участок наш был свободен и очищен для постройки, лишь в дальней части его имелся двухэтажный дом. Был он невелик, удобен и достаточно просторен для проживания троих путников, пусть даже двое из них были аристократами.

Сперва я думал, что посольский квартал сплошь разделен на участки для представителей разных стан. Однако, едва покинув лукоморскую территорию вечером после заселения, мы увидели тут и там устроенные вдоль улицы вездесущие шахрайские магазинчики, цирюльни, всяческие мастерские к услугам высокородных послов, а прямо напротив нас - респектабельного вида едальное заведение. Надо ли говорить, что в него мы и направились. Называлось оно 'Под мухой' - вероятно, от того, что над входом располагалось огромное реалистичное изображение этого насекомого.

Надо ли говорить о том, кто был локомотивом нашего движения к трапезе, за которым мы с графом едва поспевали.

В холле ресторана, влекомый и впрямь сногсшибательным ароматами и не замечая никого вокруг, локомотив наш уже привычным образом налетел на пожилого забугорского дворянина, передававшего в тот момент гардеробщику плащ. Забугорец имел вид одновременно печальный и грозный.

Сабрумайское посольство в Ширин-Алтыне

- С кем имею честь? - холодно поинтересовался забугорец, и по лицу его, уже окаймлённому сединой, но ещё не утратившему воинственности, было видно, что вежливость в нём борется с жаждой сатисфакции.

Мы представились, а Пётр Семёнович, дабы не портить с первого же вечера отношения с будущими соседями, почёл за лучшее извиниться за излишнюю расторопность боярина.

- А, соседи! - улыбнулся забугорец, судя по всему волне удовлетворённый извинениями графа, после чего представился: - Ан дю Буа, граф де Кетр, посол шантоньский и каррагонский. То есть на самом деле я посол Шантони, но мой король уполномочил меня представлять и интересы каррагонских подданных в этих далёких краях.

- Так вы... того... с каррагонцами-то и соседи, а не с нами, - молвил боярин то ли от смущения, то ли от того, что более отдавался обонянию ароматов кухни, а не политесам.

- Я имел в виду, господин посол, что наши дипломатические миссии в этом городе располагаются по соседству. Хотя, честно говоря, в этом городе, где вамаясец на улюмце и бхайпурцем погоняет, мне приятнее увидеть лукоморца, чем кого-то из этой восточной братии. Всё же мы 'люди Запада', как именуют нас местные... И знаете что? - граф де Кетр оценивающе поглядел сперва на боярина, потом на меня, наконец, гораздо более дружелюбно, на Петра Семёновича. - А не отужинать ли нам по этому поводу! В этой милейшей забегаловке за мной зарезервирован уютный кабинет в шантоньском стиле. Разумеется, если вы не имеете ничего против шантоньского стиля...

Мы не имели ничего против: граф Рассобачинский, как всякий недавно разбогатевший лукоморец, испытывал ко всему шантоньскому интерес, граничащий с обожанием; мне было искренне любопытно, не подразумевает ли 'шантоньский' стиль в местном исполнении вышиванок и отряжских секир на стенах; боярин Никодим, судя по выражению лица, просто зверски хотел есть.

Впрочем, к моему немалому удивлению, 'милейшая забегаловка' оказалась изнутри ещё более респектабельной, чем снаружи, обставлена была в забугорском стиле, а шантоньский кабинет шантоньского посла оказался настолько шантоньским, что мой неопытный взгляд не смог уловить там не только отряжских, но даже и вондерландских мотивов. Это трапезное помещение представляло собой полукруглую нишу[25], отделенную от общего зала тяжелой портьерой и обставленную резной мебелью. Поверхность стен украшали картины и светильники, а в центре залы находился круглый стол.

Ан дю Буа, граф де Кетр, шантоньский посол в Ширин-Алтыне, рассказывает какую-то очень грустную историю из времён своей молодости

Шантонец, судя по всему, был опытным дипломатом. После первого же провозглашенного им тоста - 'за славное Лукоморье' - обстановка за столом заметно потеплела, а граф Рассобачинский даже счёл своим долгом похвалить вино.

- Да, действительно, - кивнул де Кетр. - Может быть не совсем то, что я пил на родине, но очень, очень недурно... Умеют эти пройдохи доставать хорошее вино!

- Ваше сиятельство, разве стоит в таких выражения упоминать о местных жителях?

- Вы опасаетесь, Ваше сиятельство, - улыбнулся Рассобачинскому Ан дю Буа, - что нас могут подслушать? Вы совершенно правы, не могу не отметить Вашей наблюдательности! У шахраев, действительно, повсюду глаза и уши. Но это всё на тот случай, если я решу сообщить вам план коммуникаций какой-нибудь порубежной крепости или прогнозы шахрайской торговой экспансии. В этом случае после ужина мы... - шантонец не закончил, а лишь непроизвольно передёрнул плечами. - Словом, в лучшем случае остатки ужина унесут отсюда вместе с нашими останками.

- Ну и юмор у Вас, Ваше сиятельство...

- С моим послужным списком ещё и не такой-то юмор будет, - хохотнул шантонец. - Но нам с вами опасаться нечего: этот пронырливый народ до такой степени горд, что совершенно не обидчив. Я могу, например, убеждать вас в том, что Шахрезад - дурак и пройдоха. Я могу кричать об этом, даже там, - граф указал на портьеру, отделявшую нас от общего зала. - Самое большее, меня вежливо попросят угомониться. Если бы не моё воспитание, я бы мог поносить самих шахраев и их порядки сколько мне заблагорассудится. Но я не буду этого делать.

- Потому что воспитание?

- Потому что мне нравятся эти порядки. Да, мне нравится жить в Шахристане. Особенно послом, на казённый счёт и имея жалование в изобилии, - снова рассмеялся шантонец.

- Ну так-то где угодно жить хорошо! - в первый раз за всю трапезу оторвался от еды боярин, и все мы сочли его довод здравым.

- Это верно! Но я побывал послом в полудюжине стран - и, поверьте мне, даже если бы выбирал сам, то выбрал бы в качестве пристанища именно эту. И даже не потому, что шахрайская медицина крайне благотворно действует на старческий организм, - шантоньский рыцарь печального образа, судя по всему, любил хохотать. - Видав десятки народов, в том числе и родственных вам лесогорцев, я ни у одного из них не замечал столь зажиточных обывателей. Бывают богатые короли. Бывают богатые дворяне. Бывают богатые купцы. Но трепет у меня вызывает могущество и богатство того народа, в котором последний ремесленник кушает досыта сам и одевает, причём совсем не в обноски, своих многочисленных отпрысков!

- Признаюсь, Ваше сиятельство, для меня это шахрайское свойство остаётся главной местной загадкой, - я решился принять участие в разговоре.

- О, я много думал о причинах богатства народа! Много наблюдал... Не уверен, что понял суть, но кое-какие соображения у меня есть. Во-первых, шахраи маниакально трудолюбивы. Они любят и умеют отдыхать, но в перерывах между отдыхом они вкалывают как мало кто на Белом Свете. Вкалывают сами и заставляют работать варваров, которые, дурачки, приезжают в Шахристан за барышом, но не возьмут в толк, что по шахрайским понятиям они и за людей-то не считаются! Короче, рабство в эмирате давно отменили, но вот рабы, получается, остались...

Граф замолчал, словно раздумывая, стоит ли продолжать.

- Но ведь, судя по всему, есть ещё и 'во-вторых', Ваше сиятельство? - деликатно поинтересовался я.

- Как говорит мой милейший начальник, герцог Гарсон Номердуа, самое справедливое воздаяние для правителя - жить так, как его подвластный. И шахраи, канальи, хорошо усвоили это правило! Ещё их прадеды стали устраивать местную систему управления так, чтобы каждый чиновник после отправления должности пожил в отставке. Причём не как некий небожитель, окружённый толпой рабов, прихлебателей и телохранителей, а как простой обыватель. Ведь даже прадеды прадедов нынешних шахраев научились видеть в чиновниках не небожителей, а обывателей. Большинство народов Белого Света даже до этого не доросли. А шахраи доросли до того, чтобы во всём государстве неизменно поддерживать простое правило: чем лучше ты правил для всех вчера - тем лучше тебе будет житься самому сегодня. Все шахрайские реформы тем или иным образом направлены на сохранение этого правила. Ну а тот, от кого во всё время правления кроме пустословия ничего не видели, тому после отставки ничего хорошего ждать и не приходится. А отставка в Шахристане как смерть - никто её не избежит. И вперёд ногами здесь на залуженный отдых, кстати, тоже не уходят. Вот и получается, что если правителю - будь то эмир или городской голова - хочется жить в покое и уважении на старости, то ему приходится умножать доходы своих соотечественников в молодости.

- А ежели ему некогда деньги подданным раздавать, ежели он врагов государства повергает? - удивился боярин Никодим.

- В Шахристане только самые слабоумные удовлетворяются такой отговоркой, - улыбнулся шантонец. - Остальные же с детства усваивают, что настоящий триумф над врагом должен иметь своим следствием умножение доходов обывателей. В противном случае 'победа над врагом' мало отличима от выдумки.

- Выдумка, выдумка... Любая выдумка, ежели её толково да с умом преподнести, за правду-то и сойдёт! 'А кто не верит - тот дурак, тать и изменник', - воодушевился боярин, от души улыбаясь собственным мыслям.

- У шахраев генетическое чутьё на выдумки властей предержащих, - задумчиво промолвил шантонец. - Может быть как раз потому, что дураками они себя не считают. Кстати, и деньги раздавать им не нужно - для шахрая главное, чтобы ему не мешали деньги зарабатывать. Шахраи, как я уже сказал, любят и умеют работать, но ещё больше любят получать деньги за свою работу. Ради этого они монополизируют торговлю с соседями и продают им свои товары втридорога. Защита своего ремесла и коммерции есть основа шахрайского процветания. Вот ради этого и приходится местным правителям крутиться. Тем более что каждый из них знает: их детям ещё жить в Шахристане. И внукам жить. А жить в Шахристане, будучи сыном или внуком ославленного вора - это наказание ещё то...

- Бунташный народ, - остался недовольным рассуждениями шантоньца Никодим.

- Восток - дело тонкое... - выразился более дипломатично Пётр Семёнович.

- Восток, говорите?

- Так не Запад же!

- А вы посмотрите на шахрайскую трапезу - разве она похожа на то, что едят окрестные народы? Разве похожа она на то, как они едят? - граф де Кетр указал на наш собственный стол. - Взгляните, вамаясьский фарфор сервирован здесь тарабарскими столовыми приборами, и не только в этом ресторане, но и везде... А эти кубки! Я ручаюсь, что это шантоньская работа! И вина в этих кубках скорее всего либо шантоньские... впрочем, нет, скорее тарабарские или стеллийские. А этот плов! Я, волею злых обстоятельств, вынужден был однажды кушать караканский плов - так вот, его там готовят совсем по-другому, и кушают, не за ужином будь сказано, руками. Да-да, руками! Шахрайский же плов напоминает мне скорее некий причудливый мясной рататуй, если вообще возможно такое сочетание. Да и чем дольше я живу в эмирате, тем больше шахраи кажутся мне похожими на лесогорцев, на сабрумаев или на... словом, на те народы, которые находятся к востоку от Шантони, но при этом только рядятся в восточные одежды, будучи по сути своей тем же забугорцами, занесенными судьбой в варварские края. И если эти народы ведут себя как варвары, то нет им извинения, потому как любой истинный шантонец всегда будет оценивать их поступки по забугорской мерке. Дикарь может украсть у меня коня, потому что у него дикарские представления о собственности - и с моей стороны будет справедливым относиться к нему почти как к животному, но несправедливым будет обижаться на него. Если же коня у меня украдет шахрай, то я не поверю сказкам о культурных особенностях, я буду добиваться от него сатисфакции, потому что он не дикарь, а именно вор! Впрочем, шахраи очень редко крадут коней, такой мелочный доход их не интересует... Да, собственно, я и не про коней! - вновь рассмеялся шантоньский граф печального образа. - Я про то, что Шахристан такая же западная страна, как и ваше Лукоморье.

- Ты, брат, лукоморцев с забугорцами всё же не путай, а тем более с шахраями, - покачал головой Рассобачинский.

- Ага, - охотно согласился де Кетр. - Я бы тоже обиделся, если бы меня кто-то вондерланцем назвал, а тем более гвентянином. Только вот для степняков все мы - шантоньцы, лукоморцы, тарабарцы, лесогорцы - все, поверите ли, на одно лицо! Они нас не различают. И всех скопом подозревают в коварствах и злоумышлениях против степи. И для сулейманцев мы на одно лицо, и для вамаясьцев. Так что давайте оставим наши внутренние препирательства до той поры, пока не вернёмся на Запад - в этой части Белого Света нам всем за пределами Шахристана лучше держаться вместе, мой вам совет. Нет, ваша лукоморская душа таинственна и всё такое, но всё же вас я за чужаков не держу - у нас одно представление о добре и зле, мы смеёмся и плачем над одним и тем же. Да и кушаем мы... знаете, я ведь бывал проездом в Лукоморье! Это был какой-то весенний праздник - то ли День труда, то ли что-то ещё, когда по обычаям вашей родины положено неделю не работать, - так вот, тогда я вдоволь отведал лукоморской кухни. И мне понравилось! Лукоморский креп, конечно, несколько жирноват, как и бекон из того южного государства с невыговариваемым для меня названием, которое является прародиной всех лукоморцев. Но вот свекольный суп этих южных кулинаров исключительно хорош! Да и рыбные блюда у ваших поваров получаются замечательно, и что-то восхитительное из маринованных овощей, что мне довелось отведать после особенно весёлого лукоморского застолья...

- Не из маринованных, а из солёных, - усмехнулся боярин. - Может для степняков мы на одно лицо, и о хорошем и плохом мыслим общно, но всё же не по-вашему мы живём, не по-вашему работаем...

- А это исключительно от того, что вам скучно, - уверенно кивнул шантонец. - К скуке каждый из западных народов относится по-своему. Вондерландцы или те же шахраи готовы терпеть скуку. Шантоньцы или тарабарцы стараются гнать скуку прочь. Для лукоморца же скука просто невыносима! Ваш неистовый темперамент заставляет вас ради непримиримой борьбы со скукой выделывать вещи, которые со стороны порой похожи на безумие. И, разумеется, это сказывается и на работе: представьте, что нужно за день сложить из кирпича стену - как каждый из забугорцев станет это делать? Вондерландец, думаю, примется за работу с рассветом и будет методично укладывать кирпич за кирпичом на положенное количество раствора, прерываясь лишь для положенного числа приёмов пищи. Тарабарец выйдет после завтрака и будет класть кирпичи на раствор, прерываясь время от времени на аппетитную закуску и болтовню со знакомыми, дабы не позволить себе утратить привычной беззаботности. Лукоморец же, думаю, выйдет на работу не позже вондерландца и первые несколько часов будет работать как вондерландец - но потом ему станет скучно! Ради борьбы со скукой лукоморец захочет усовершенствовать сперва методику кладки кирпичей, потом состав раствора, и, наконец, конструкцию того дома, для которого он складывает стенку. Вероятно даже, что в каком-то из этих начинаний он преуспеет - но к вечеру сложенная им стенка будет ниже не только вондерландской, но и тарабарской!  

- Ну и что, зато лукоморец находчив и не похож на шахрая! От шахраев же молоко в крынках скиснет, если они его раньше не продадут!

- Ой ли? - лукаво подмигнул нам шантонец. - Я знаю, что вы с шахраями не братья по крови, но ваши два народа напоминают мне братьев-близнецов... правда, разлучённых в далёком детстве. На самом деле мне кажется, что мало какие из западных народов столь схожи между собой, как лукоморцы и шахраи. И не потому, что вы бороды на один фасон носите! И даже не потому, что именно лукоморцы с шахраями более других любят и умеют сами вкусно покушать, да ещё и гостя попотчевать. Есть и множество других черт, которые видятся мне общими для вас: и за лукоморцами, и за шахраями я должен признать немалую военную доблесть и готовность сражаться за свою родину против любого врага. Правда, лукоморцы сами первыми идут в бой, а шахраи вперёд пускают наёмников, но ни те, ни другие наёмных воинов не жалуют, полагая безопасность Отечества лишь в отваге его сынов. При этом оба ваших народа всячески подчёркивают, что военное могущество ваше предназначено исключительно для обороны, а не для нападения. В это сложно поверить остальным западным народам, когда мы смотрим на лукоморскую или шахрайскую территориальную экспансию. Но я верю, что и лукоморцы, и шахрайцы не только воины, но и исследователи, первопроходцы - ни одному ведь шантоньцу не захочется в здравом уме владеть столь обширными и необустроенными землями, какие находятся под контролем Лукоморска или Шахрабада. Правда, у шахраев обострено чувство метрополии, на обустройство которой они и направляют методично ресурсы своей империи, а лукоморцы по настроению берутся за устроение то одной, то другой области, и вскоре охладевают к каждому из проектов - но, думаю, это всё от того, что вам становится скучно. Не сочтите за порицание, но примите как комплимент - именно лукоморцы с шахраями более других народов Запада способны в случае необходимости отказаться от рационального мышления и попробовать подойти к проблеме иррационально. У лукоморцев это проявляется в бытовой смекалке, у шахраев в коммерческой хватке, но истоки обоих навыков, думаю, одни и те же. Вы только не обижайтесь, но я вам и ещё одну умную вещь скажу: именно лукоморцы с шахрайцами обладают звериной живучестью и пронырливостью, никто лучше ваших двух народов не сможет обустроиться хоть на пустом месте, хоть в чужой стране...

- И всё равно, - покачал головой Никодим, - не похожи мы! Шахраи законники, зануды страшные, а у лукоморца душа широкая, он по совести больше судить привычен.

- И шахраи барышники, каких Белый Свет не видывал, - кивнул Рассобачинский, - а лукоморцы в большинстве своём к сребролюбию не склонны.

- К тому же шахраи хитры и двуличны, - не удержался от замечания и я, - а лукоморцы честны и открыты.

- Ага, и даже различия между собой вы находите в одном и том же, - в очередной раз рассмеялся шантонец. - Когда я рассказывал одному шахраю про то, что он на лукоморца похож, то он мне ровно то же самое возразил, только в других выражениях. Но ни он, ни вы меня не убедили - по-моему, всё это различия поверхностные. Я ни минуты не сомневаюсь, что при желании лукоморец сможет без труда воспитать в себе и почтение к закону, и коммерческие способности - так куртуазно предпочитают именовать шахрайцы те свойства, которые вы сейчас поставили им в вину. Что касается двуличия, мсье Дионисий, то хитры и двуличны шахраи только с чужаками, это у них что-то вроде превентивной меры защиты...

            Граф собирался сказать что-то ещё, но в этот момент до нас донесся звук барабана, отбивавшего в общем зале какую-то оптимистичную мелодию. Мелодия, впрочем, быстро оборвалась, а вот шантонец заметно оживился:

            - Люблю шахрайские застольные традиции! Судя по условному сигналу - вы его слышали только что - сейчас для нас будут петь. Или играть. Но хорошо бы, если петь. Лучше что-нибудь забугорское, а то на этом перекрёстке народов я порой ужасно скучаю по дому!

            Шантонец словно бы помолодел лет на двадцать и с помощью своего лукоморского коллеги споро отодвинул в сторону ткань занавеса, отделявшего нас от зала. Там на невысокой сцене, не замеченной мной по пути в шантоньский кабинет, уже располагались музыканты. В центре же сцены, прямо напротив нас, было установлено возвышение.

            - Ура, будут петь! - обрадовался граф де Кетр и захлопал в ладоши.

            Через несколько минут, когда музыканты закончили настраивать свои инструменты, на возвышение действительно поднялась изящная певица в платье западного покроя и, сделав знак музыкантам, и запела что-то, судя по всему, народное, однако неизвестное мне.

            - Это дитя Шантони! - оживился ещё более де Кетр, хотя, как казалось,  больше уже было некуда. - Уверяю вас, это шантоньская певица!

            - Шантоньская... - подтвердил почему-то тихо и хрипло Пётр Семёнович, также смотревший на сцену не отрываясь.

            Причина волнения граф мне стала ясна, когда в положенный между песнями перерыв исполнительница подошла к нам и молвила, очаровательно потупившись:

            - Я увидела Вас среди гостей, дорой граф, не могла не подойти с приветствием. Хотя и была несказанно удивлена, увидев Вас.

            - И я тоже... Ляля... тоже удивлён... здесь...

            - Видимо, самой судьбе было угодно свести нас вместе ещё раз. Как в той милой чайхане на окраине города, в которой я оказалась лишь случайно... Но которая кажется мне теперь самой прекрасной на Белом Свете...

            - Случайно? Я думал... Там поёшь?.. А где же?..

            - Что Вы, граф! - звонко рассмеялась Ля Ляфа. - Я пела там лишь несколько дней, по приглашению моих друзей. Обычно я выбираю более достойные сцены. Хотя бы как здесь. Впрочем, и здесь я всего на два дня.

            - Прости, - граф выглядел смущённым. - Я не хотел тебя обидеть... Так завтра... тоже здесь?

            - Сегодня второй день из двух. Завтра меня здесь уже не будет.

            - А где?

            - Разве это Вам интересно?

            - Да!!!

            - Восточный песенный зал. В восточной части Ширин-Алтына... Но это и так понятно из названия... Прошу прощения, граф, я должна вернуться на сцену, - можно было подумать, что Ля Ляфа хочет поскорее закончить разговор, но она так мило улыбнулась на прощанье, что только самый бессердечный мизантроп усомнился бы в её искренности.

            - А вы, я смотрю, коротко знакомы... - усмехнулся было шантонец, но, взглянув на нашего графа, почёл за лучшее тему не развивать.

            После окончания музыкального вечера Ля Ляфа, против моего ожидания, не подошла к нам повторно, а потому ужин сам по себе сошёл на нет. Покидая ресторан, мы задержались на пороге, дабы вдохнуть свежего воздуха опустившейся на город шахрайской ночи. Ночь принесла прохладу, трели цикад, терпкие запахи южных цветов, благоухание вечерних духов дам, прогуливающихся в сопровождении кавалеров по освещенным фонарями улицам посольского квартала, ароматы специй с шахрайских кухонь... И что-то ещё, более походившее на миазм, чем на аромат.

            Ночная иллюминация в центральных кварталах шахрайских города делает наступление тёмного времени суток почти незаметным, ибо предметы и люди на них различимы почти столь же ясно, как при свете солнца. И хотя я всегда замечал, что обоняние у людей не столь чутко, как у меня, однако же и мои спутники вскоре заметили движущуюся по улице фигуру, источавшую чужеродный для этих мест запах. Фигура была одета неряшливо, хотя и дорого, и выглядела весьма зверовидно частью в силу природных особенностей, частью же в силу того, что обрамлявшее лицо растительность походила не на шахрайскую окладистую бороду, а на запущенную щетину. Обладатель щетины громогласно возвещал о том, как коварные враги строят козни против Асхатского государства. Голос трибуна был громок, но при этом заставлял подозревать у его обладателя наличие срамной болезни, а потому не удивительно, что прохожие старались держаться подальше от оратора.

            - Посол асхатов генерал Драбадан, - презрительно бросил граф де Кетр.

            - Это такое звание? - недоуменно нахмурился я, припоминая лекцию Нибельмеса о воинских званиях высшего командного состава асхатов.

            - Звание? - не понял шантонец.

- Ну да. Звание. Генерал-драбадан. Только никак не соображу, это выше генерала-ефрейтора или ниже?

Дю Буа расхохотался.

- Это такое имя, мой любезный друг! Но более забавной шутки в его адрес я не слышал давно! 'Генерал-драбадан'! Это стоит запомнить!

- Я вовсе не хотел его обидеть! - сконфузился я.

- Его?! Обидеть?! - снова рассмеялся наш знакомец. - Позвольте уточнить свои слова: более прекрасного шутника я не встречал еще более длительное время!

            Надо сказать, что неряшливый посол пользовался несомненным вниманием: отойдя от него на достаточное расстояние, прохожие начинали вслушиваться в его слова, причём если огромный вондерландец только молча улыбался в усы, то темпераментная свита сулейманского посла откровенно хохотала и улюлюкала. Асхат, впрочем, не обращал на них никакого внимания. Увы, внимание он обратил на нас и, недобро зыркнув, с новой энергией начал вещать в пространство: 'Вот припёрлись мерзотные лукоморцы. А чего припёрлись? Вот у асхатов сейчас неурожай. Казалось бы, причём здесь лукоморцы? Однако Лукоморье уже давно зарится на асхатские безбрежные нивы и с помощью шпионов и пятой колонны...'

            - Что такое 'пятая колонна', Ваше сиятельство? - обратился я к шантоньскому графу.

            - А, не обращайте внимания, мсье Дионисий! Асхатский фольклор. Дело в том, что трон асхатского правителя поддерживают четыре известняковые колонны - раньше они были мраморными, только мраморные пропили. Но, по аборигенским поверьям, есть ещё и невидимая пятая колонна. Эта невидимая колонна суть живое и злобное существо, живущее лишь для того, чтобы подтачивать остальные четыре колонны. По официальной версии, кстати, именно она подменила некогда мраморные колонны на известняк.

            - Какая причудливая легенда! Да простит меня Ваше сиятельство, но моему ограниченному уму кажется, что это похоже на бред...

            - Бред и есть! Но вся асхатская идеология такова. Самим асхатам нравится. Кстати, должен признать, что и правда в некоторых умеренных количествах в речи Драбадана встречается - асхаты вообще порой удивительно точно указывают на чужие пороки! Но даже правду я бы побрезговал слушать из их уст...

- От чего же? -- удивился я. - Правду слышать надо всегда!

- Хм, мсье Дионисий, это Вы правы, а я, пожалуй, погорячился... Но посудите сами: обличая пороки других народов, сами асхаты вытворяют такое, чего постыдился бы последний душегуб! Я видел смерть, мсье Дионисий, но звериная жестокость вызывает негодование даже у меня. Причём, знаете, бывает жестокость льва и бывает жестокость шакала: так вот, современные асхаты по большей части жестоки именно шакальей жестокостью. Избить и убить бездомного, надругаться над сиротой, насмехаться над калекой, ограбить неимущего - все эти мерзости порой творятся в каждой стране, и в нашей, увы нам... Но остатков нашей совести хватает по крайней мере на то, чтобы стыдиться этого - а асхаты творят всё это ежедневно, во множестве, как должное, едва ли не с гордостью! Я уже не говорю об асхатском распутстве, слухи о котором заставляют краснеть даже нас, видавших виды шантоньцев. Не удивительно, что асхатами правят чудовища - других правителей этот упивающийся мерзостями народец и не заслуживает...

            Между тем, Драбадан закончил свою филиппику и вопросительно уставился на нас.

            - Денег хочет, - пояснил Ан дю Буа.

            - Денег? - возмутился граф Рассобачинский. - Да ему бы за такие слова в морду!

            - 'В морду', как изволило выразиться Ваше сиятельство, он в своей стране получить привык, - расхохотался шантонец. - А денег он надеется получить от вас за то, чтобы далее не бесчестить вашу державу. Поверите ли, раньше все новички попадались на эту удочку! Драбадан приехал в Ширин-Алтын оборванцем, как обычный асхат, а теперь, как вы можете видеть, носит дорогие шелка, хотя по прежнему и сохраняет в одежде верность асхатскому стилю.

- Денег?.. - прищурился боярин, усмехнулся и сделал шаг к послу.

- Труворович, ты чего? - забеспокоился граф, но было поздно.

- Ба, кого я вижу, асхат правду-маткулюбивый!.. - бородатая физиономия Никодима расплылась в хищной улыбке.

Ожидавший или денег или в морду Драбадан растерянно застыл, а боярин, словно пиарнья[26], почуявшая запах шантоньских духов на неосторожной купальщице, устремился в атаку. Слова, громкие и хлесткие, как град в грозу, посыпались на асхата, обличая его, его родителей и детей его родичей, его правителей, его страну и всех ее обитателей, включая коз, кошек и мышей с тараканами, во всех недостатках, изъянах и пороках, какие только могли записать юристы и выдумать жрецы всего Белого Света. Посол замахнулся было на Никодима, но быстро обнаружил, что имеет дело с человеком не только массивнее, но и сильнее себя. Попробовал возражать - но это было всё равно, что перекрикивать камнепад. Бежать - но боярин последовал за ним, осыпая всё новыми обличениями.

Ненароком оказавшись в тупике, Драбадан прижался к стене, закрыл голову руками и провыл единственное волшебное слово, способное запрудить поток красноречия боярина, закаленного в родовых междоусобицах и склоках:

- Сколько?!..

- А сколько есть? - подобно автоматону, остановился на полуслове и заинтересованно склонил голову Никодим.

Асхат вытащил кошелек. Боярин, не дожидаясь инвентаризации, забрал его из рук и продолжил.

- Но я... - посол возмущенно открыл рот.

- Маловато будет, - не сбиваясь с дыхания, сообщил лукоморец, и генерал стащил с пальцев два перстня.

Боярин приподнял брови, ввернул особо едкий комментарий про налоговую систему асхатов, и оставшиеся два перстня последовали за первыми.

- И брошку, - Никодим взором собственника окинул наряд посла.

- Это орден! - возмутился асхат.

- За что?

- За то, что шантоньского посла жабуляком бородавочным бесхребетным обозвал.

- И за это тебе дали орден?! - изумился даже Никодим.

- Ага. Он и дал. Свой. Чтобы я отстал, - мрачно процедил сквозь зубы Драбадан.

- А что дашь ты, чтобы отстал я? - недобро усмехнулся боярин. - Я еще про вашу мораль ничего не говорил, а много чего могу. И про стражу. И про знахарей. И про порядки в школах. И про...

- Да подавись чужим добром! - рявкнул асхат, вырвал с клоком парчи изумрудный листок речной лилии, усыпанный бриллиантами, и швырнул под ноги своему мучителю. И только тот наклонился, чтобы поднять, как в приступе пьяной отваги посол проревел: 'А-а-а-а-а-а!!!'... и рванулся мимо нас к выходу в переулок.

Там он остановился, схватил цветочный горшок с парапета, ограждающего палисад... аккуратно поставил на место и заспешил прочь, оглядываясь и ускоряя шаг.

            - Кого это он так испугался?

            - Да кто ж его разберёт.... А, вероятно он заметил посланника Восточной Вамаяси! - просиял Ан дю Буа, с немым восхищением доселе наблюдавший за гротескной сценой. - Этот буси - единственный человек, которого асхат боится. В своё время в этом вот самом ресторане Драбадан, напившись до полного соответствия своему имени, поносил последними словами Вамаяси. Сей достойный буси сидел за соседним столиком, прямо напротив асхата, и слушал его бредни с каменным лицом. Но когда Драбадан дошёл до того, что 'все вамаясьцы трусы, прячущиеся за спинами степняков', то вамаясец внезапно вскочил и с боевым кличем выхватил свой меч, явно целясь асхату в середину черепа, дабы рассечь его надвое, а потом снять с него кожу, предварительно на него... ну, вы знаете, как истинные буси это делают...

            - Так кто же дозволил вамаясьцу иметь при себе оружие?! - в искреннем изумлении воскликнул Пётр Семёнович, хорошо знакомый с шахрайским мораторием на оружие для неграждан, а потому вынужденный постоянно прятать под одеждой милый свинцовый сувенир своих отроческих лет.

            - Поверите ли - ему дозволили! Это единственный иностранец, который носит в Шахристане оружие. Он отказался отдавать его на границе даже под страхом расстаться с должностью и самой жизнью, а потому шахраи специально для него выпустили указ, что два меча в данном случае служат-де не оружием, а знаком дворянского достоинства. Не представляете, до какой степени мы все здесь ему завидуем!

            - Так как же асхату удалось уцелеть в той переделке? Он не похож на искусного воина!

            - Разве может быть современный асхат воином?! Вы шутите! Нет, асхата спасли совместными усилиями забугорских послов: половина из нас удерживала вамаясьца от кровопролития, а вторая половина колотила асхата, выбивая из него извинения...

            - Похвальное человеколюбие! - умилился Пётр Семёнович.

            - Похвальная осторожность, - уточнил граф де Кетр. - Шахраи очень нервно относятся к убийствам. У них последнее время, видите ли, преступления происходят нечасто: то ли от воспитания, то ли от зажиточности, то ли от неизбежности поимки и наказания, но нынешние шахраи предпочитают не нарушать закон. Поэтому убийство, а тем более совершённое иностранцами, стало бы для них шоком. А то обстоятельство, что убийство произошло в нашем квартале, бросило бы тень на всех посольских... Мсье Е Сентуки! - дружелюбно приветствовал граф вамаясьца, подошедшего к нам. Вамаясец был одет в просторные одежды своей Родины и имел за поясом два меча.

            - Господин посёр! - церемонно поклонился Е Сентуки.

            - Восточные вамаясьцы не выговаривают букву 'л', - вполголоса пояснил нам Ан дю Буа и, обращаясь уже к Е Сентуки, добавил: - Позвольте представить Вам вновь прибывших послов Лукоморья...

Е Сентуки, торговый представитель Восточной Вамаяси, размышляет о межгосударственном коммерческом партнёрстве или о самурайском долге

            В тот вечер мы перезнакомились едва ли не с половиной представителей различных держав, представленных в посольском квартале. Е Сентуки оказался суровым, но начитанным и совершенно не уязвимым для алкоголя аристократом, а потому стал пользоваться уважением лукоморских послов - думаю, от того, что начитанность суть качество, ценное во всех землях. Сулейманин был обходителен и болтлив до подозрительности. Узамбарский посол запомнился своей вежливостью. Уже виденный нами огромный вондерландец, оказавшийся помощником посла Вондерланда, непрестанно шутил по поводу своей внешности, местного пива, степняцких костюмов и кулинарных пристрастий шантоньского графа, судя по всему уже привыкшего к такому обращению, и сам громогласно смеялся над собственными шутками... Не упомнить всех, с кем мы встретились за время ночного моциона по посольскому кварталу в сопровождении Ана дю Буа, счастливого возвращению Ордена Лилии! Трофейные золотые и перстни были пропиты нами все до единого с теми, кого асхатский посол когда-либо поносил, то есть, практически, со всем дипломатическим корпусом. Никодим, рассказывая историю мести, натер мозоль на языке, но стал героем дня - и не одного, как я подозреваю.

            Вернувшись домой уже за полночь, мы обнаружили на первом этаже лукоморского дома задремавшего Нибельмеса. При нашем появлении шахрай встрепенулся и, смутившись, извинился:

            - Прошу прощения за то, что проник в ваше жилище без приглашения, господа послы. Но, я подумал, что ожидать вас таким образом у дверей лукоморского участка будет ещё хуже...

            - Да не волнуйся, Нибельмес, мы не в претензии! - махнул рукой великодушный граф.

            - И всё же я прошу великодушно меня извинить. Я, собственно, прибыл лишь за тем, чтобы напомнить: завтра у вас неофициальная аудиенция в Ширин-Алтынском дворце Его величества, а потом, если это вам будет интересно, я могу предложить высокородным послам посвятить пару дней изучению культурного досуга шахраев...

            - И песенных домов тоже? - встрепенулся граф.

            - Вам известно про наши песенные дома? - удивился Нибельмес-ага и окончательно проснулся. - Если на то воля Вашего сиятельства, то я включу в программу и какой-нибудь из песенных домов города...

            - Восточный, - веско определил Пётр Семёнович.

            - Восточный? - Нибельмес удивился ещё больше. - А почему именно он? Если не секрет, разумеется...

            - Секрет, - отрезал граф.

            - Нибельмес-ага, если это не секрет для вас, поясните мне, почему караканцы, встреченные нами на землях ханства, называли шахраев бессмертным народом? - дабы отвлечь шахрая от попытки дальнейших расспросов, я решился задать давно мучавший меня вопрос. - Неужели вы действительно бессмертны?

            - Смертны, к сожалению. Но вы подумайте сами: сколько живёт шахрай, и сколько - степняк. В Караканском ханстве дикость, постоянное недоедание, антисанитария, да к тому же они ещё и воюют между собой время от времени. Улюмцы, кстати, не лучше. А шахрайский чиновник может получить звание посла первого ранга лишь к весьма почтенному возрасту, степняки столько не живут. И вот представьте: наш посол представляется новому хану, и этот хан знает, что этот шахрай знаком и с его покойным отцом, и с его покойным дедом, и с прадедом... Наша медицина пока ещё не столь совершенна, как нам того хотелось бы, но степнякам мы и в самом деле можем показаться бессмертными.

            - А бывают послы и не первого ранга? - заинтересовался Рассобачинский.

            - Разумеется! - рассмеялся шахрай. - Послы первого ранга отправляются только к нашим союзникам. Это самые опытные дипломаты, способные при необходимости принять на себя управление небольшой страной. Послы второго ранга, искусные исключительно в дипломатии, но тоже очень опытные, представляют интересы Шахрайского эмирата в великих державах.

            - И много ли таких? - ревниво вопросил боярин Никодим, и даже перестал по такому случаю зевать.

            - До недавнего времени было двое: в Сулеймании и в Вамаяси. Третий в прошлом году направился в Лукоморье.

            - А раньше, значит, вы посылали к нам кого поплоше?

            - Это было нашей ошибкой, которую мы поспешили исправить так скоро, как только осознали её!

            - Так всё же кто в Лукоморске вас представлял?

            - Забулды-ага его звали...

            - Да нет, какого посола он посол был, я спрашиваю?

            - А! Четвёртого ранга посол.

            - Это, стало быть, для самых завалящих государств? - окончательно обиделся боярин.

            - Ну почему же! В Мюхенвальде или в Соире тоже послы четвёртого ранга. Просто наши отношения с этими странами... Словом, наши отношения находятся в самом начале своего развития, вот! - выспренно выкрутился Нибельмес-ага.

            - Первого, второго, четвёртого... - загибал пальцы граф Рассобачинский. -  Третий сорт - не брак... Третьего рангу, чаю, послы у вас тоже бывают?

            - Бывают, - почему-то замялся шахрай. - Это послы для небольших государств, которые... с которыми мы поддерживаем тесные отношения.

            От дальнейших расспросов Нибельмес-ага с присущим ему искусством уклонился и скоро откланялся, напомнив нам про завтрашний визит к шаху.

Схолия девятая. О внешней политике Шахристана

Управление окрестными народами шахрайцы осуществляют не силой оружия, а силой денег и своей шахрайской внешней политики. Политика эта заключается главным образом в том, чтобы быть для каждого из подвластных народов светом в окошке, по словам нашего проводника, или пупом земли, как выразился боярин Никодим - и с ним я склонен согласиться более. С тем и Песчаный блок, бывший изначально лишь военным союзом, они превратили в союз по большей части торговый, активно поставляя вассалам своим всяческие товары и ввозя от них многое, потребное для оных товаров производства.

Вассалами Шахристана можно назвать тех, кого сами шахраи деликатно именуют союзниками, на словах никак не превозносясь и не выказывая своего превосходства над ними. Союзников своих шахраи делят на страны для дружбы и страны для службы. К последним относятся улюмцы, караканцы, уч-арамцы и несколько мелких бхайпурских княжеств, изобильных рудой. Шахраи не скрывают того, что намерены сделать своими союзниками и иные бахйпурские страны, изобильные сырьём и лежащие недалече от шахрайских земель, однако по некоторым косвенным признакам я осмелюсь предположить, что аппетиты эмирата распространяются и на Атлантское государство, славящееся на весь Белый Свет залежами полезных ископаемых. В эти государства, намеченные эмиратом к вступлению в Песчаный блок, шахраи посылают искуснейших послов, ничем не уступающих тем послам, которых Шахристан отправляет к уже состоявшимся союзникам своим. Даже нося скромное звание 'послов третьего ранга' эти представители скоро приобретают решающий вес в управлении принявшими их государствами.

Совершенно особое место среди всех союзных Шахристану народов занимают сабрумаи - единственные, кого шахраи почитают не подвластными, а действительно друзьями. В силу ли родственных связей, культурной близости или каких иных причин, Шахристан не использует сабрумайские земли как источник сырья и место сбыта товаров, а, напротив, прикладывает немало усилий к их обустройству. Посол первого ранга, отправленный к сабрумаям, прилагает усилия не только для упрочнения влияния шахрайского, но и для усмирения боярских распрей и арбитражу между сарумайскими удельными князьями, ставящими ныне его авторитет почти столь же высоко, как и авторитет безвременно погибшего великого князя. Сабрумаи, как и бхайпурцы, не входят в Песчаный блок и, таким образом, не составляют с шахраями военного союза, однако и без этого находятся под сильнейшим влиянием последних.

Кроме своих союзников шахраи уделяют немало внимания окружающим их торговую империю великим державам, каковыми они справедливо почитают Вамаяси, Сулейманию, а с некоторых пор и Лукоморье. С великими державами Шахристан неизменно стремится к миру и дружбе, чего с успехом и добивается. Впрочем, статус великой державы не служит для шахраев препятствием в стремлении упрочить положение своей торговли в оной стране.

Нельзя сказать о том, что шахраи сами совершенно избежали влияния культуры тех государств, с которыми поддерживают тесные отношения. Если вамаясьское влияние заметно лишь в архитектуре, то забугорские (упорно, впрочем, именуемые шахраями 'сабрумайскими') и сулейманские черты видны и в строениях, и в одеждах эмиратцев. Более того, шахрайские инженеры, получившие знания в устроенных под руководством сабрумайских науковедов городских училищах, не только города свои снабжают всяческими удобствами, но и для сельских угодий издревле строят на сулейманский манер систему орошения, незаменимую во время иссушающего летнего зноя. Да и само наименование Шахрайского эмирата указывает на то, что некогда это государство представляло собой восточную оконечность сферы влияния Сулеймании.

Все прочие державы шахраи делят на полезные и бесполезные. К первым относятся, например, Шантонь и Соира, в которых шахраи вербуют магов по интересным им специальностям, а также Вондерланд, почитаемый шахраями за инженеров и верный, по шахрайскому мнению, образ жизни. С полезными державами шахраи предпочитают дружить, однако как бы на расстоянии. Для сего они направляют им послов и принимают ответные посольства. Со странами же, от отношений с которыми они не чают никакой выгоды себе, шахрайцы связи отнюдь не поддерживают, при этом, впрочем, периодически осведомляясь о состоянии дел в оных.

Глава XII. В гостях у шаха

Дворец Шахрезада XIII в Ширин-Алтыне гораздо меньше и гораздо уютнее шахского дворца в столице. От самих шахрайцев ширин-алтынская резиденция Шахрезадов, в отличие от столичного дворца находившаяся в собственности шахов, получила наименование Изюминки. По словам Нибельмеса, сие название намекает на то, что его владельцы всегда знают 'почём фунт изюма' - на языке шахрайских метафор это означает прекрасную осведомленность о торговле и финансах.

Изюминка выстроена со сдержанной роскошью, которая подчеркивается не размерами дворца, а изяществом планировки и мастерством отделки. Мне же лично более всего запомнилось то, что каждый из восьми фасадов дворца, имеющего в плане форму октаэдра, неповторим и является парадным. Каждый из фасадов обращен на определенную сторону света и выполнен в чертах архитектуры проживающего в этой стороне народа. Меня умилило то, что роскошнейший из всех восьми северо-западный фасад явно воспроизводил лукоморские мотивы, хотя Нибельмес и уверял нас, что это сабрумайская архитектура. Западный фасад был посвящен атланам и имел забугорские черты, юго-западный был выполнен в стеллийском стиле, южный - в сулейманском, юго-восточный - в бхайпурском, восточный - в стиле Восточной Вамаяси, северо-восточный - в стиле Западной Восвояси, северный же наводил на мысли о степняцких селениях.

Фасады были разделены восемью апсидами башен. Именно в них мастерство архитектора воплотилось наиболее ярко, ибо каждая башня имела черты обоих соседствующих с ней фасадов, и при этом смотрелась целостно и живописно! Да и весь дворец, хотя и воплощал собой архитектурную эклектику, выглядел на удивление гармонично.

В самом центре Изюминки имеется небольшой восьмигранный внутренний дворик с непременным фонтаном, так что изнутри дворец несколько напоминал замок. Впрочем, для замка Изюминка имеет слишком много украшений: восемь фасадов, окружающих внутренний дворик, не уступают оригинальностью и разнообразием внешним. Предводительствуемые встретившим нас при входе дворецким, мы пересекли этот дворик и, поднявшись по широким ступеням массивного крыльца на второй этаж южного крыла Изюминки, вскоре оказались в отделанном дубовыми панелями трапезном зале.

Трапезная была невелика, от силы на дюжину гостей. Оформлена она была в сдержанном стиле Восточной Вамаяси, и даже стол и стулья, хотя и отвечали лукоморским представлениям о меблировке места приёма пищи, были исполнены с тем же внешним аскетизмом. Стены были украшены лишь несколькими вамаяського вида картинами, выполненными акварелью и представлявшими собой, как я позже узнал от Нибельмеса, лучшие образцы из серии '256 ликов огнедышащей горы Погремушки' кисти прославленного мастера Ляпуса Лазурного.

У дверей лакей-бхайпурец дожидался распоряжений хозяев по поводу трапезы, а сами они всем своим видом показывали, что дожидаются лишь нас и желают оную трапезу с гостями разделить. Даже грусть шахрайского народа на лице шаха, восседавшего во главе стола, сменилась радушием гостеприимства. Рядом с Шахрезадом была его супруга - никогда ранее не виданная нами миниатюрная женщина с приветливой улыбкой и живым умным взгляд. Несомненно, она, как и Пахлава-апа, относилась к прекраснейшим из шахраек, однако красота Ее величества была совсем иного рода: даже библиотечному было понятно, что такая женщина дарит мужчине возможности, а не обязанности, с ней чувствуешь себя хозяином, а не каменной стеной, ощущаешь торжество победителя, а не дурацкую неловкость охранника дорогостоящего, но непонятно для чего нужного трофея.

- Отчего же наш дорогой Нибельмес-ага пренебрег нашим приглашением на две персоны? - вопросил шах, тепло поздоровавшись с нами.

- Увы, Ваше величество, мне не с кем разделить столь лестное приглашение, - поклонился наш шахрай.

- Нибельмес-ага разборчив сверх меры? - с шутливой суровостью погрозил Шахрезад.

- Нибельмес-ага подражает Вашему величеству, - нашелся шахрай.

- А вот это правильно! - весело воскликнул шах, приобнимая свою супругу. - Просто правильно, ничего личного. Не каждому суждено быть принцем, но каждому возможно иметь спутницей принцессу.

Ее величество меж тем изволила подать знак к началу трапезы, и на столе появились традиционные "плоды Шахристана". Вспоминая наш обед у Дастар-хана, я должен заметить, что стол шаха показался мне ненамного более роскошным по сравнению со столом зажиточного крестьянина. Блюда, которыми нас потчевали в гостях у шаха, хотя и были по большей части еще не известны нам, но показались мне в целом схожими с творениями дастархановой кухни. Вообще же память Дастар-хана - не нашего знакомца Чебур-бека, а того легендарного вельможи, в честь которого плутоватый шахрайский аграрий взял себе второе имя - была почитаема и в шахском дворце. Его Величество заверил нас, что каждый шахрайский хозяин своим праздничным застольем стремится подражать пирам Дастар-хана. Впрочем, овеянные славой угощения древности, как посетовал даже шах, оставались недостижимым идеалом, ибо у Дастар-хана, как говорят, подавали такие легендарные блюда и напитки, как птичье молоко, соловьиные язычки, ласточкино гнездо, павлиний хвост, северное сияние и многие другие, рецепт которых, к сожалению, в настоящее время утрачен.

  - Вот у кого, наверное, от гостей отбоя не было, - облизнулся боярин и потянулся за новой порцией жаркого. - Кому ж не хочется поесть на халяву!

  - Так-то оно так, - промолвил шах, внимательно наблюдая направление боярского движения, - но все, как говорится, хорошо в меру. Согласно шахрайским легендам, бывало, Дастар-хан закармливал гостей до смерти, а потом устраивал по ним пышные поминки. Поместье Дастар-хана, говорится в некоторых мрачных сказаниях, со временем стали огибать десятой дорогой. Те же, кому довелось побывать там и с трудом вырваться из липкой паутины радушия хлебосольного хозяина, несколько дней не могли без отвращения и изжоги смотреть на еду. Дастар-хан стал под разными предлогами задерживать тех, кто по тем или иным причинам не мог проехать мимо его земель. Все они в полной мере сумели оценить нерастраченное радушие хозяина. Один из гостей даже вынужден был бежать под покровом ночи со всеми традиционными для побега из самой ужасной темницы атрибутами: веревка из связанных простыней, перепиленная решетка, скитание впотьмах тайными тропами, дышащие в спину загонщики, преследовавшие свою жертву с собаками, зажженными факелами и тарелками с пирожками...

Впрочем, мрачные легенды быстро забываются, и сегодня в Шахристане памяти этого воистину великого, по словам Шахрезада, человека посвящён ежегодный турнир в городке Саранчае, именуемый кубком Дастар-хана. Кубок этот, служащий наградою победителю, отливают из любимого шахраями серебра и вручают выжившему в соревновании по поеданию яств и потреблению напитков. Сам сосуд триумфатора нескольковедёрный - ибо объём его меняется от года к году в зависимости от изобилия шахрайской жизни -  наполняется каким-то местным веселящим напитком и должен быть опустошён тем из соревнующихся, кто до того съел и выпил более остальных. Если же победитель после сего остаётся жив, то родственники уносят его и добытый им кубок.

Всё это Шахрезад поведал нам, когда в положенное время приспел черёд беседы. Отдав должное описанию и сравнению красот шахрайской и лукоморской столиц (от которого описания Петр Семенович, к моему недоумению, всячески уклонялся), собеседники волей-неволей подошли и к теме недавних наших международных переговоров.

- Вы показали себя настоящими патриотами, бескомпромиссно отстаивая интересы своего купечества, - Шахрезад доброжелательно, но все же неколько двусмысленно одарил комплиментом послов. Боярин Никодим почему-то густо покраснел.

- Мы лишь подражаем Вашему величеству, - столь же двусмысленно вернул любезность граф. - Ведь и Вы для защиты шахрайской торговли готовы на всё.

- Ноблесс оближ, как говорили древние шантоньцы. Ничего личного, - развел руками шах[27]. - Но две наши державы, я не сомневаюсь, смогут вести торговлю, не мешая, а помогая друг другу. Ко взаимному обогащению.

- Неужели Шахристан собирается радеть об обогащении чужих купцов, а не об их разорении? - вмешался в разговор боярин.

- Наша забота - собственное преуспеяние, а не чужая бедность, - усмехнулся шах. - Ничего личного. Если кто-то настолько умен, чтобы богатеть вместе с нами, то мы не возражаем. А лукоморцы умны - причем ни я, не даже вы, никто из нас еще не догадывается, насколько! Мы, как выясняется, еще многого не знаем о Лукоморье...

- Ну а поборами-то обложить наших купцов вы все равно не прочь! - не унимался Труворович.

- Шахристан отнюдь не нуждается в том, чтобы облагать поборами иностранных негоциантов.

- Никакая деньга лишней не бывает! Тем более, что налоги у вас, как мы уже наслышаны, невысоки, да ещё и голытьбу всякую кормите, лечите за казённые счёт опять же, кров им оплачиваете...

- Налоги нужно собирать так, чтобы не разорить налогоплательщика, будь то аристократ, купец, ремесленник или крестьянин. Разорённый налогоплательщик в любом случае заплатит меньше, чем не разорённый...

- Ну хорошо, это понятно, а зачем нищебродам всяким ещё приплачивать? - не унимался Никодим.

- Мой мудрый прадед Шахрезад X по прозвищу 'Надо Просчитать' вместе со своими коллегами из руководства первой гильдии просчитал, что выгоднее кормить бедных, чем не кормить, - шах поднял указательный палец вверх, призывая к вниманию. - А ещё выгодно кормить стражников и чиновников, однако это выгодно лишь в том случае, если для них обильное жалование сочетается с суровым и неотвратимым наказанием за любой проступок. Всё это в совокупности позволяет стимулировать внутренний спрос и минимизировать риски социальной напряженности, которая в среднепрочной и долгосрочной перспективе препятствует эффективному развитию коммерции. Как известно каждому шахрайскому школьнику, инвестиционная привлекательность любого проекта, если максимально упрощать, зависит не только от объема необходимых первоначальных вложений, чистой прибыли и периода окупаемости, но и от таких факторов, как транспарентные и стабильные условия хозяйствования. Низкие коррупционные риски уменьшают издержки, а неизменные условия делают возможным долгосрочный анализ и прогнозирование как на микроэкономическом, так и на макроэкономическом уровне. Существенная же дифференциация в доходах между различными социальными стратами исключает как первый, так и второй из названных факторов... - тут шах заметил, что на слове 'дифференциация' взгляд графа окончательно остекленел[28].

- Продолжайте, пожалуйста, Ваше Величество... - попытался дипломатично разрядить обстановку я, но Шахрезад не нуждался в подсказках.

- Кхм... НЕ-ВЫ-ГОД-НО! - подытожил свою экспресс-лекцию он. - Если в двух словах, то обдирать свой народ как липку просто НЕ-ВЫ-ГОД-НО. Нет, отдельные барышники, позор рода купеческого, которые гнались за короткими деньгами, действительно радели о том, чтобы трудовые ресурсы были бедны и неквалифицированы, но таких мы уже давно повывели...

- Казнили?! - Никодим аж подпрыгнул на подушках.

- Зачем? - улыбнулся уже привычной очаровательной улыбкой шах. - Разорили...

- Это ещё хуже... - вздохнул Рассобачинский, и шах подарил ему улыбку, в которой к вежливости прибавилась и немалая толика уважения.

- Вы совершенно правы, Ваше сиятельство, - чуть наклонил голову Шахрезад. - Но нам не интересны короткие деньги ради коротких денег. Если ты начинаешь дело, то должен строить свой торговый дом так, чтобы в нём торговали твои дети и внуки. Иначе ты не купец, а спекулянт.

- А детям и внукам нужны покупатели, - начал понимать граф. - Богатые покупатели...

- И чем больше их будет - тем лучше! - воскликнул шах, посмотрев на Рассобачинского с новым уважением. И тут же ввернул: - Так что мы, шахраи, заботимся о развитии внутреннего потребления, а не о том, чтобы мешать купцам дружественных держав. Коммерция и конкуренция - как две сестры...

- Порой так и поубивали бы друг друга? - невинно уточнил граф.

- Одной крови, Ваше сиятельство, одной крови и должны друг друга поддерживать, я имел в виду!

-  Ваше величество, а отчего Ваш прадед получил такое необычное для правителя... эээ... - попытался увести разговор в сторону от опасной темы я, но понял, что ляпнул бестактность.

- Прозвище? - закончил мой вопрос шах и рассмеялся. - Да и у меня, как вы знаете, не лучше. Вообще от шахраев почетного прозвища не дождёшься. 'Шахрезад II Как Сказал бы Мой Отец', 'Шахрезад IV Куда Вложим Деньги'... Лишь трое из моих предков заслужили право именоваться так, как подобает великим государям: Шахрезад I Возобновитель, Шахрезад III Ирригатор и Шахрезад VII Преобразователь.

- Ирригатор? - окончательно проснулся боярин. - Разве же это почётное имя?

- Для шахрая - очень, - серьёзно ответил шах. - Величие Шахристана началось со стараний наших предков в обработке земли. Для этого они под руководством Шахрезада Ирригатора построили каналы для орошения неплодородных до того полей...

- Посторили руками рабов? - дотошно уточнил Рассобачинский.

- Да, это было не очень хорошо... - Шахрезад на мгновение смутился, но больше для виду. - Но, согласитесь, это лучше, чем делать рабов из собственных граждан. Пусть даже для великой и очень нужной стройки. А ирригация для первопоселенцев Шахристана была делом первоочередной важности.

- А как же торговля?

- Как гласит древний принцип: 'чтобы купить что-нибудь нужное - нужно сначала продать что-нибудь ненужное'. Когда в Шахристане стали выращивать продуктов больше, чем нужно для собственного потребления, началась торговля.

- А когда стали делать товаров больше, чем нужно для собственного потребления, то торговля продолжилась... - задумался о чём-то своём граф Пётр.

- Именно так, Ваше сиятельство, - улыбнулся шах. - Торговля - это средство для благополучия Шахристана, но не его основа. Я рад, что вы с нашими эмирами смогли найти общий язык и согласовать положения торгового договора. Однако уверен, торговля - это лишь первый шаг к сотрудничеству между нашими народами.

- То есть Ваше величество как монарх и как главный купец гарантирует, что никто теперь не будет препятствовать доступу восточных товаров в Лукоморье? - уточнил Рассобачинский.

- Гарантирую! - кивнул Шахрезад. - Я во исполнение древних монархических традиций нашего народа уже поставил свою подпись под этим договором. А договоры должны исполняться - этот принцип мы чтим. Осталась лишь одна мелочь: некоторое формальное уважение к нашим союзникам по Песчаному блоку требует, чтобы после моей подписи стояла и подпись кагана. Ведь товары из Вамаяси в Лукоморье повезут по землям Улюма.

- Ещё одно посольство?

- Нет, что вы! Едва ли Его степное величество рискнёт не подписать. Так что это просто визит вежливости, ничего личного. Никаких переговоров вести не придётся.

Мы приступили к десерту - некоей вариации на тему кексов и пастилы - и после этого более не возвращались к посольским вопросам, тем более что очаровательная хозяйка занимала нас беседой о местных искусствах и развлечениях, которым мы и собирались посвятить следующий день.

Глава XIII. Шахрайские зрелища

Народ Шахристана более всех известных мне народов любит разнообразные зрелища, средоточием которых служит Ширин-Алтын. Даже за наше недельное там пребывание мы, не без помощи Нибельмеса, успели познакомиться с некоторыми из них, о чём я ниже подробнее и расскажу.

Во-первых, я был изрядно удивлён, узнав, что шахрайцы являются горячими почитателями стеллийского искусства трагедии и комедии. Гуляя в один из вечеров по улицам города, мы только в прилегающем к нашей гостинице квартале заметили два устроенных по стеллийскому образцу театра. Судя по афишам, в одном из них в тот вечер давали дивертисмент 'Обняв его за выю' по лирике Кириана Златоуста. В другом же публике была обещана восемнадцатая серия бессмертного вамаясьского боевика под названием 'Краткая история Троецарствия'.

Здесь же я остановился, дабы приобрести одну из брошюр, продающихся при входе в театр. Назначение брошюр было заинтересовать будущих зрителей, и излагали они содержание постановок этого театра. 'Щедрый виконт' - прочитал  я название первой, попавшейся мне в руки, а на последней странице обнаружил следующий прелюбопытный диалог, завершающий произведение:

Виконт

            Слабею... душно!.. душно!.. Где духи?

            Духи, духи мои!..

(Падает в обморок от конфуза)

Герцог

            Я в шоке! Ой-ой-ой!

            Галантный век, галантные сердца...

- О, замечательный выбор, Дионисий-ага! - не преминул заметить Нибельмес. - Очень популярная вещь, написанная то ли узамбарцем, то ли лукоморцем.

- Ну конечно, мы ж с узамбарцами соседи, не мудрено перепутать! - почему-то обиделся боярин Никодим.

- Но как же? Разве не ему принадлежит популярный среди шахраек афоризм 'Благородная жена не подобна рукавице'?

- Судя по форме афоризма, это что-то вамаясьское... - попытался уточнить я.

- Да? Ну может быть, может быть... - Нибельмес-ага отнюдь не выглядел убежденным.

Случилось нам проходить и мимо грандиозного Ширин-Алтынского ипподрома, устроенного в единственно уместном для такого монументального сооружения тарабараском имперском стиле. По словам Нибельмеса, ипподром при необходимости может вместить половину жителей города. Здесь проходят конные и верблюжьи бега, а также заезды колесниц, мода на которые была привезена в Шахристан из Стеллы. Однако, к моему удивлению, среди шахраев совершенно не распространены иные спортивные состязания, подобные Чемпионату Мирра. 'Для шахрая почётно поддерживать себя в хорошей физической форме, однако культ силы мы не приветствуем ни в каком виде' - пояснил в связи с этим Нибельмес-ага.

Нибельмес упомянул вскользь и о том, что в городе есть устроенные по тарабарскому образцу циркусы, однако мы таких не видели. Не видели мы и големовых арен, хотя Нибельмес и вынужден был по некотором колебании признать, что 'в каком-то городе на юго-западных границах' такая арена есть и на ней даже устраиваются регулярные бои.

- Но вообще мы не приветствуем големовые бои, - словно извиняясь, поспешил добавить он. - Это низменные зрелища и бессмысленная порча големов.

- А какое использование големов не является низменным, по-вашему? - поинтересовался Рассобачинский.

- На тяжелых работах, конечно! Например, цепь виденных вами на Рахате паромов приводится в движение именно големами... Рабов в Шахристане со времен Шахрезада IV не держат, а големы справляются с некоторыми задачами даже ловчее слонов. Да к тому же нам претит использовать благородных животных, служащих символом нашей государственности, на некоторых малопочетных работах...

- Так вашего геральдического зверя вживую-то в Шахристане, небось, и не встретишь... - разочарованно протянул Никодим.

- Почему? Во-первых, несколько ударных слоновьих подразделений расквартировано по границам, и в них вы можете увидеть не один десяток крупнейших особей. Во-вторых, никто не закрывал нашего элефантария.

Элефантарий, сиречь слоновник, был учрежден в Ширин-Алтыне ещё Шахрезадом Возобновителем как придворный зверинец. Со временем он отошёл казне, а затем и вовсе был передан в собственность города, однако до сего дня содержится в превосходном состоянии. Сегодняшний ширин-алтынский элефантарий представляет собой обширный парк с возвышающимися над ним огороженными дорожками, с которых каждый может полюбоваться вальяжно бродящими меж дерев национальными символами[29].

От задних ворот элефантария начинается Слоновья улица - единственная из виденных мной в Шахристане улица без мостовой, покрытая лишь тщательно вытоптанной травкой. Как поведал Нибельмес-ага, на заре шахрайской государственности в определенные дни на эту улицу выпускали слонов, а горячие головы из числа обывателей от слонов упоённо убегали. Однако в первый же забег многие из шахраев получили физические и душевные травмы, потому что не поверили погонщикам, в один голос уверявшим, что на коротких дистанциях толстый и неповоротливый гигант джунглей способен развивать немалую скорость.

После этого шахи запретили своим подданным бегать наперегонки со слонами и, что не менее важно, тщательно распустили слух о том, что свободному человеку участвовать в таких бегах постыдно. Однако обыватели требовали зрелища, и после битвы в Домашней Степи решено было привлечь к забегам караканских рабов в надежде на то, что их звериная сноровка поможет им счастливо уклониться от близкой встречи с бегущим слоном. 'От слона и зверь бежит!' - радостно приветствовали шахраи новое зрелище.

Однако даже караканцам не удалось перегнать слона. Один из тогдашних эмиров, не желая так просто отказываться от заманчивой перспективы развлечения, предложил посадить рабов на коней. Успех эксперимента превзошел все ожидания: ни одного из трех десятков новоявленных всадников в Шахристане больше никто не видел. Эмиру-рационализатору пришлось заплатить в казну стоимость тридцати лошадей, угнанных подопытными караканцами за границу, а оставшиеся рабы были возращены на рудники. Решено было, что слоны ни за кем гоняться не будут, а будут бегать сами по себе.

Сами по себе, однако, слоны бегать не желали, а лишь неспешно ходили по названной в их честь улице и взирали свысока на шахрайцев. Шахрайцы же, не терпя этого, сами стали взирать на слонов свысока из окон второго и третьего, построенного против шахрайского обыкновения, этажа домов Слоновьей улицы. В наши дни прогулки слонов устраивают еженедельно, а счастливые владельцы недвижимости на этой улице оборудовали с комфортом третьи этажи и выгодно сдают их на время зрелища всем желающим.

Впрочем, не всегда шахрайскому обывателю для зрелища нужны слоны - порой им хватает и исторического повода. Не считая военных и гильдейских парадов в дни летнего и зимнего солнцестояния, в День Возобновления, в День Домашней Степи и в День Рождения шаха, каждая гильдия устраивает шествие в день своего основания. Любят шахраи и массовые реконструкции на тему славных страниц своей истории, будь то сражения или стройки, а также забавные сценки, намекающие на казусы из истории иных народов. Так, довелось мне видеть в Ширин-Алтыне празднование Дня рудокопа: в этот день рудокопы шествуют по улицам города, а затем садятся на одной из площадей и дружно выстукивают касками по мостовой знаменитый марш рудокопов. Заканчивается это торжественное действо тем, что их поливают водой из шлангов, после чего, умытые и очистившиеся, довольные рудокопы веселой толпой расходятся по домам. По непонятной мне причине День рудокопа совпадает в Шахристане с Днём водовоза, ибо и водовозы в этот день расходятся домой довольные и весёлые. При этом сказывают, что происхождение Дня рудокопа восходит к асхатской истории, причём у асхатов рудокопов разгоняли не только обильной в тех краях водой, но могли также, по излюбленному выражению асхатских тиранов, и 'дубинкой по башке отоварить'.

К излюбленным шахрайским зрелищам я бы отнёс и творчество свободных представителей искусств, которых иногда можно встретить на улицах шахрайских городов. Я уже упоминал про виденных нами шахрабадских музыкантов и художника из Ширин-Алтына. В главнейшем шахрайском городе мы видели мельком и поэта, декламировавшего для внимавших ему обывателей какую-то занимательную историю в стихах, из которой я услышал лишь следующий пассаж:

            К союзу ямба и хорея

            Из детства хладен, наш осёл

            В объятьях снежного борея

            Психоделически процвёл!

Невозможно, впрочем, было понять, имел ли автор в виду себя или кого-то из своих недоброжелателей.

В том же Ширин-Алтыне, возвращаясь в памятный день неофициальной аудиенции у шаха, в паре кварталов от Изюминки мы увидели причудливый белый дом. Был он угловат, совершенно лишен декоративных элементов экстерьера и в плане более всего напоминал букву 'Н', которая стала поперек себя шире. Над самой протяженной - поперечной - линией этой буквы возвышалась надстройка, наводящая на мысль о деформированном цилиндре, переднюю и заднюю стенку которого попытались свести вместе, ибо в плане она более всего должна была напоминать приплюснутый эллипс.

Потешной форме, как выяснилось, полностью соответствовало потешное содержание, ибо здание, по словам Нибельмеса, предназначалось для шутовских представлений.

- Вообще чрезмерное увлечение такими представлениями для шахрая считается неприличным, а профессия шута - и вовсе недопустимой! Ведь в такой профессии сложно бывает не вжиться в образ... Но из других стран почему-то приезжает немало желающих подвизаться на этом поприще. Мы даже стали делить шутов на категории: шут первой категории, шут второй категории и так далее. За каждое удачное выступление шута награждают бубенцом, который служит ему вместо знака отличия. Чем больше бубенцов, тем выше категория. Поскольку все шуты иностранцы, то они не имеют права создавать гильдии - но должен сказать, что взаимоотношения шутов внутри высших категорий чем-то напоминает зачатки гильдейской организации.

- А может зайдём, посмотрим? - по-детски загорелись глаза у графа Петра.

- Не советую.

- Потому что неприлично? - надулся Пётр Семёнович.

- Да нет, просто, судя по афише, сейчас будут выступать 'ведмедики'. О, нет, не подумайте, мы не используем для потехи благородных зверей, служащих национальным символом славного Лукоморья! Это асхатские шуты низших категорий пытаются своими манерами подражать грозному хозяину северных лесов... Но если уж вам интересно, то я бы советовал дождаться выступления Вондерландского карлика - хотя он и раньше появлялся в белом доме лишь по четвергам, а сейчас устраивает концерты и того реже. Но он здесь самый главный. Да и кто, если не он! Чего стоит одна его неподражаемая манера пороть любую чушь с самым серьёзным выражением лица, чем достигается особенно комичный эффект. Ради этого эффекта он, говорят, никогда не улыбается на публике, а лишь гримасничает, слегка растягивая губы. А смеётся Вондерландский карлик только противным крысиным смешком и только тогда, когда рассказывает о трагических событиях древней истории своего народа. Для шахрая, разумеется, такая низменная манера была бы совершенно недопустимой, но зато, глядя на этого шута, наша молодёжь привыкает относиться к чужедальним народам с должным... кхм... э-э-э... снисхождением, вот! Словом, не стоит это зрелище внимания, - стушевался шахрай. - Шахраи шутовскими представлениями не особенно увлекаются.

Впрочем, обилие иноземных шутов и превосходная осведомленность самого Нибельмеса об их репертуаре заставляла сомневаться в его словах.

Однако не только шуты приезжают в Шахристан из-за границы. Видели мы в Ширин-Алтыне и множество песенников, акробатов и скоморошников (которых шахраи отнюдь не смешивают с шутами, выделяя их в более высокую категорию престидижитаторов за утонченные шутки и хореографию). Один песенно-скомороший дом находился буквально в паре шагов от нашей гостиницы и представлял собой просторную сцену, возвышающуюся над трапезным залом; на стенах по всему периметру обширного зала были укреплены балконы, на которых в специальных креслах могли разместиться те, кто хотел только слушать, а не кушать; в самом зале вокруг сцены были установлены столики для тех, кто желал совместить зрелище с трапезой.

Надо сказать, что песенно-скоморошные дома Шахристана становятся местом славы для многих иностранных талантов. Так, именно здесь добился подлинного признания и вправду талантливый скоморошник Данилка Сердюк, который до того долго время пользовался некоторым успехом у той части лукоморской публики, которая обладает посредственным вкусом. На вершине своей лукоморской карьеры он преисполнился гордости в ущерб здравому смыслу и сложил потешные куплеты про боярина Никодима, которые до сих пор распевают простолюдины на улицах нашей столицы:

                        Боярин Никодим - дик и нелюдим!

                        Боярин Никодим - откат необходим!

Боярина ожидаемо обидела эта песенка, особенно же слова 'великолукоморский колобок' и несколько двусмысленная похвала: 'Боярин завывает как сирена, ведь корни в сотни раз длиннее хрена'. Впрочем, сей прославленный корнеплод имеет действительно развитую корневую систему, а потому подобное сравнение я бы счел скорее признанием за родом Труворовичей чести считаться одной из древнейших фамилий на Белом Свете... Как бы то ни было, стараниями боярина Никодима въезд в Лукоморье для Сердюка был заказан, после чего скоморошник вынужден был прибиться к каравану и даже, как сказывают, потешал погонщиков разными низкопробными пантомимами. Говорят, именно тогда он стал подкладывать под одежду тыквы и создал образ, которым прославился позже в Шахристане. С караваном Данилка прибыл в Сарынь-на-Кичке, и этот город стал отправной точкой его новой славы.

По настоянию графа Петра, мы наняли просторный экипаж и отправились в Восточный песенный зал, расположенный в восточной части Ширин-Алтына. Был он много просторнее и респектабельнее того, что находился подле нашей гостиницы. Сцена его была достаточно просторна для большого оркестра, а балконы для зрителей располагались в несколько ярусов.

Ни оформление зала, ни собравшаяся в нём публика, ни игра музыкантов не вызывали у меня ни малейшего нарекания. Лишь одна особенность не давала мне покоя: на каждом столе и в каждой из расположенных на балконах лож находилось по кальяну, и всеми этими кальянами пришедшие активнейшим образом пользовались. Я не в силах отыскать в своём скромном, лишённом экспрессивных выражений лексиконе слов достаточных, чтобы описать висевший над залом дым и моё возмущение по этому поводу! Не раз приходилось мне слышать замечания о том, что библиотечная пыль якобы мешает дыханию -- но, уверяю, даже самое пропылённое книгохранилище источает прекраснейший аромат по сравнению со смрадной атмосферой кальянной, которую не способны скрасить никакие фруктовые добавки к курительным смесям.

Признаюсь, я плохо помню начало выступления, и уже в первом перерыве был вынужден просить моих высокородных спутников дозволить мне вернуться в посольство. Несмотря на мои протесты, и граф Пётр, и боярин Никодим вызвались сопроводить меня - хотя первый с видимым разочарованием, а второй со столь же очевидным облегчением - но сошлись на том, что в посольство я отправлюсь под присмотром уважаемого Нибельмеса, а оба лукоморца останутся наслаждаться музыкой.

Хотя на свежем воздухе мне стало несколько легче, но как только носильщики доставили нас на лукоморскую территорию посольского квартала, я ощутил новый приступ дурноты. Не могу сказать, сколько времени отняла у меня слабость и как долго я лежал в полубессознательном состоянии на мягкой постели, сами перины которой казались мне жаркими и удушающими. Помню лишь, что какие-то люди посещали мою комнату и о чём-то озабоченно совещались, но смысл их слов ускользал от меня...

Очнулся я уже затемно и внезапно: кто-то поднёс к моим губам и заставил выпить склянку чего-то чрезвычайно тонизирующего. Впечатление от снадобья в первый момент было такое, словно бы кто-то с факелом в руках полз по моему пищеводу. Но вскоре всё встало на свои места, сознание моё прояснилось, и я с неописуемым удивлением обнаружил, что приведшим меня в чувство человеком была шантоньская певица, с которой мы встречались по приезду в Ширин-Алтын! Граф Рассобачинский, видя, что я одновременно пришёл в себя и в изумление, принялся что-то объяснять, однако чрезвычайно путанно и смущённо, так что из всех слов его я смог уразуметь лишь то, что дитя Шантони отныне входит в состав нашего посольства, от чего удивление моё лишь усилилось. Боярин Никодим, в скором времени заглянувший в комнату, ограничился лишь тем, что удостоверился в моём здравии, фыркнул 'Экая графская причуда!' по адресу Ля Ляфы и удалился в собственную опочивальню. Нибельмеса в здании нашего посольства не оказалось, а потому обратиться за дельными разъяснениями мне было не к кому.

 Оставалось только спать.

Глава XIV. Нежданные ссоры

Надо сказать, Нибельмес-ага на следующий день отнёсся совершенно равнодушно к неожиданному пополнению в нашем маленьком отряде, не выказав, в отличие от боярина Никодима, ни удивления, ни иронии. Я затруднялся сказать, послужило ли тому причиной отменное воспитание шахрая, нешахрайское происхожение Ля Ляфы, делавшее её в глазах Нибельмеса недостойной особого внимания, или какое иное обстоятельство. Как бы то ни было, после дня сборов мы отправились в путь впятером.

- По какой дороге поедем? - спросил перед отправлением граф.

- Кратчайший путь в столицу каганата лежит через эту степь, - склонился над картой Нибельмес и указал на какое-то место сразу за шахрайской границей. - Но с некоторых пор там, говорят, появился снежный барс, говорящий человеческим голосом, а с ним две гориллы навроде телохранителей. Наши купцы теперь ту дорогу не любят. Так что лучше отправиться из вот этой порубежной крепости - кстати, как видите, в линии укреплений, выстроенной по берегу Рахата, она соседствует с известной вам Сарынью.

- Так получится дольше.

- Дольше, но быстрее, - возразил Нибельмес-ага. - Меньше шансов на неприятности в пути по улюмским землям.

Итак, из Ширин-Алтына мы выехали почти строго на север, дабы после пересечения границы свернуть на северо-восток, на дорогу к столице Улюмского каганата, который и должен был стать финальным пунктом нашей столь счастливо складывающейся миссии. Не знаю, как мои путники, а я лично уже тогда мечтал о скорейшем возвращении домой и с нетерпением ждал того часа, когда мы отправимся, наконец, на запад.

            Шахрайские города, которые мы проезжали по пути из Ширин Алтына, были по-своему примечательны, но совершенно не оставляли следа ни в моей памяти, ни в той книжице, в которой я отмечал перепитии нашего путешествия. Признаюсь, в те дни меня более заботили перепитии судеб героев нового романа Лючинды Карамелли... Однажды, впрочем, я обратил внимание на то, что среди встречающихся нам обывателей всё чаще попадаются улюмцы - и впервые я заметил, до чего же они не похожи на шахраев не только внешностью, но и манерами своими!

            - Страхолюдных же вы себе союзников нашли, - промолвил и граф Рассобачинский, который, видимо, уже давно наблюдал за улюмцами. - Не в обиду, конечно, тебе будь сказано, Нибельмес-ага...

            - А я не обижаюсь, - весело отозвался Нибельмес. - Мы же на этих степняков совсем не похожи.

            - Не похожи. Но Песчаный блок свой вы устроили именно с ними!

            - С ними, - задумался Нибельмес-ага и как-то посерьёзнел. - А вы знаете, как Шахристан вступил в Песчаный блок? Караканцы долго уговаривали наших шахов, но они всё отнекивались под разными благовидными предлогами. Даже когда Уч-Арамский калиф решился на ставшую роковой для него военную авантюру, шахрайцы самостоятельно отбивались от его войск и без посторонней помощи перешли в триумфальное контрнаступление, завершившееся покорением Уч-Арама...

Шахрай торжественно промолчал, очевидно вспоминая школьный курс истории, а потом, невесело усмехнувшись, продолжил:

- В те времена наши предки пытались дружить с асхатами. Говорят, как-то раз асхатам шах даже подарил слона. Асхаты потом очень благодарили и просили прислать еще одного, так как предыдущего они уже съели... Асхатская держава манила нас воспоминаниями о далёких предках, казалась загадочно-наивной, удалённой от степных треволнений и интриг. Но страна, безразличная к собственному народу, не может долго оставаться в безопасности: однажды улюмцы собрали огромную армию и пошли набегом на остатки Асхатского государства. Тогда в Шахристане разгорались горячие споры: 'асхатисты' требовали остановить улюмскую агрессию против братьев-асхатов пусть даже ценой объявления войны Улюму, а 'степнякисты', которые были в меньшинстве, предлагали, напротив, поддержать Улюм и разделить с ним победу.

- И чьё мнение возобладало? - против воли, я был заинтригован рассказом Нибельмеса.

- Сперва стороны сошлись на причудливом компромиссе - в улюмскую армию в качестве союзников были направлены военные специалисты шахраев. Наши офицеры-консультанты ценятся соседями со времен приснопамятного узамбарского нашествия на Сулейманию, случившегося лет за двадцать с чем-то до описываемых событий: тогда шахраи помогли организовать сопротивление и сохранить сулейманскую государственность. Разумеется, обладая такой эффектной рекомендацией, наши офицеры были с радостью приняты местными командирами и очень скоро прибрали к рукам управление в покорённых асхатских городах и сёлах. Шахраи где лестью, а где угрозами выторговывали у улюмцев жизнь каждого пленного асхата, не давали им умереть с голоду, лечили раненых - а асхаты за это называли наших предков предателями! Для асхатов герой тот, кто сидит в неприступной крепости и с самой высокой башни покрикивает на солдат: 'Вперёд! В атаку! Ни шагу назад! А я здесь посижу, посмотрю как вы умираете...'. А тот, кто спасает их никчёмные жизни - предатель! Но наши офицеры продолжали свою работу. До тех пор, пока асхаты не решились на ночной рейд в каком-то городке, название которого давно забыто.

- Ночные вылазки в лагерь противника - обычное дело на войне.

- Там был лагерь пленных. Хотя, наверное, асхаты считали это подвигом: перебить немногочисленную улюмскую стражу и заодно половину своих же пленнённых соотечественников. Шахраев же, помогавших пленным выжить, пред казнью ещё и пытали - не буду вам рассказывать подробности этих жутких издевательств, хотя я на всю жизнь запомнил каждое слово из рассказов отца. Он прибыл туда совсем молодым офицером в составе нашей разведки, сразу же после асхатского рейда - а к концу дня стал наполовину седым от увиденного в шахрайском корпусе...

Шахрай снова замолчал, потом поморщился от воспоминаний и, наконец, продолжил:

- Вот тогда в атаку пошла наша тяжелая кавалерия и атанаты. В том краю шахраи уничтожили самую память об асхатах, истребляя всех до единого. Их не спасли даже неприступные крепости -- наши... кхм... специалисты способны рано или поздно отворить ворота любых крепостей. Надо сказать, что после того карательного похода для подобных операций шахраи предпочитают использовать наёмников.

- Чтобы впредь самим не рисковать?

- Нет, чтобы впредь самим не становиться мясниками. Как бы то ни было, война, и без того неудачная для Асхатского государства, была завершена за несколько месяцев полным разгромом наших врагов. Улюмцы получили огромную дань, а мы не потребовали от асхатов ничего, кроме виры родственникам погибших офицеров - впрочем, тоже немалой - и голов асхатских генералов. Асхатский правитель, надо сказать, согласился на второе условие куда легче, чем на первое. Но шахраи, дабы не осквернять священную землю Родины этим ужасным трофеем, выбросили их на засеянном солью пепелище, оставленном на месте той злосчастной деревни, в которой располагался лагерь асхатских пленных... Ну а после наши эмиры дозволили вступить в Песчаный блок Уч-Араму, понаблюдали за тем, насколько обременительно это участие, тщательно изучили и обсудили возможности управления этим степным союзом и, наконец, приняли очередное предложение степняков. Караканский хан, говорят, был так рад, что устроил по этому поводу двухнедельный запой - кстати, к концу второй недели его и зарезал первый советник, но это уже совсем другая история...

            Не знаю, произвела ли эта история впечатление на моих спутников, но в моей памяти она оставила тягостный след. В следующие дни я предпочитал не вступать в разговоры с шахраем и вообще всецело окунуться в мир литературного творчества. Не могу точно сказать, сколько дней провёл я за этим занятием, уютно устроившись в углу никодимовой повозки - на идеальных шахрайских дорогах, где автору не досаждает ни тряска, ни пыль, время летит незаметно - но, наконец, мы прибыли в порубежный город с каким-то незапоминающимся названием, построенный на месте впадения речки Шушеры в великий Рахат. То ли Втустеп... то ли Невтустеп... Не буду врать. Через пару дней, отведённых на отдых, нам предстояло покинуть земли Шахристана и, совершив не обещающую быть обременительной поездку по Улюму, отправиться домой.

            Под своды аскетичной, но от того не менее чистой, просторной и уютной гостиницы мы вступили уже за полночь, а потому первая половина следующего дня была отдана сну, во вторую же, когда зной сменился чем-то похожим на прохладу, мы по общему согласию вышли на осмотр порубежного городка. Среди прочих зданий, виденных нами во всех архитектурных исполнениях и в других шахрайских городах, нас более всего привлёк небольшой, но от того не менее неприступный замок, построенный на одной из улиц неподалёку от городских стен. Был он мрачен и грозен, а наполненный водой ров его отражал серые стены, по самым вершинам которых прохаживались едва заметные с земли часовые. Что-то весьма недружелюбное, может быть даже прямо ненавистное человеческой природе было в его облике.

            - Это - городская тюрьма? - догадался Никодим. - Только почему такая маленькая?

            - Тюрем у шахраев нет. Почти, - покачал головой шахрай.

            - И как же вы наказываете преступников, дабы они окончательно не распустились? - моментально позабыл о суровом замке Никодим. - Если у вас нет тюрем, если у вас никого не казнят, то чего же бояться злодею? Небось, у вас и про кнут не слыхивали?

            - Кнут?! Вы ещё скажите 'дыба'... Разве можно подвергать телесным наказаниям свободного шахрая! Некоторые... народы... полагают, что только устрашающие наказания могут сдержать беззаконие, а потому сжигают и четвертуют своих преступников, а  пытают даже тех, чья вина ещё не доказана.

            - Не бывает абсолютно невиноватых людей, - убежденно изрек боярин Никодим. - Поэтому перед наказанием надо просто выяснить, в чем именно человек виноват. Ну а если не сознается, значит, вина его настолько велика и постыдна, что и вымолвить невозможно перед людьми, и тем более надо драть подлеца, как сидорову козу!

            Лишившись дара речи от такой философии, наш проводник несколько секунд только разевал рот и качал головой.

            - Но до этого вы, шахраи, еще не доросли, - снисходительно хмыкнул Труворович.

- И надеюсь, не дорастем никогда! - наконец, смог проговорить Нибельмес. - Ничего, кроме развращения нравов, это не даёт, потому что устрашающие наказания служат потехой жестокой толпе, но никого не устрашают! Ведь любой злодей, даже самый лютый, в душе надеется избежать кары! Если что и устрашает, так это неотвратимость наказания.

            - Неотвратимость наказания действеннее его суровости! - догадался я.

            - Именно, Дионисий-ага! И если каждый преступник знает, что избежать наказания практически невозможно, то он десять раз подумает перед каждым своим беззаконным поступком. Ведь цель наказания - не устрашение, а профилактика преступлений.

            - Профилактика? - на лице боярина отразились мучительные мыслительные процессы. - Это... есть много фруктов... умываться холодной водой... и ложиться вовремя спать? Сразу, как поел? Чтобы потом, когда перед сном захочется есть, не наедаться на ночь? Думаешь, разбойники и воры от этого подобреют и пойдут работать?

            - Профилактика, - улыбнулся шахрай, - это значит сделать так, чтобы от преступного намерения отказывались ещё прежде того, как успеют набедокурить. Ну а уж если набедокурили раз - то чтобы не творили этого впредь! И вот в этой задаче тюрьма не помощница, а помеха. В тюрьме преступник начинающий становится преступником закоренелым. Кроме того, такого преступника надо содержать на казенный счет, а потому тюрьма - это просто...

            - ...Невыгодно, - привычно хмыкнул граф.

            - И как же тогда наказывать злодеев, если не тюрьмой?! - не унимался боярин.

            - Это зависит от личности самого преступника. Свободному шахраю для наказания как правило достаточно общественного порицания и штрафа. Для тяжелых случаев приходится применять общественные работы - труд дворника или садовника в наших городах никогда не лишний и ни для кого не бесчестящий. Но для гостей эмирата, приехавших из диких стран, такое наказание было бы просто смешным, ведь они привыкли судиться по своим жестоким законам, и только жестоких законов они боятся! Потому наши правоведы тщательно изучают варварское законодательство, дабы для преступников, не имеющих чести полноценного шахрайского гражданства, избирать наказание сообразно их отеческим обычаям. Таких, перед тем как оштрафовать и выслать навсегда за границу, зачастую действительно приходится подвергать телесным наказаниям, отправлять на тяжёлые работы, а порой и продавать в рабство либо отсылать в уч-арамские зинданы.

            - Но штрафуете вы, я смотрю, всех? - заинтересовался граф Рассобачинкский. - Это - выгодно?

            - А как же! Треть штрафа идёт в казну, а остальное - потерпевшему. Ведь кроме профилактики правонарушений целью наказания является компенсация пострадавшему причиненного ущерба. Чем хуже злодеяние - тем больше ущерб. Чем больше ущерб - тем больше штраф. Моральный ущерб, опять же...

            - Честь шахрая дорого стоит, - вспомнил я.

            - Честь шахрая дорого стоит, - подтвердил наш проводник. - А попытка причинить шахраю страдания стоит ещё дороже.

            - Ну а если тать беден до такой степени, что не в состоянии заплатить положенный штраф? Или ты скажешь, у вас в Шахристане бедных уже нет?

            - Есть, увы, - вздохнул шахрай искреннее, чем когда бы то ни было. - Если бедняк нарушил закон, то с него штраф взыскивается не сразу, а в рассрочку: он будет отдавать треть своего заработка пострадавшему, пока не уплатит всего. Некоторые годами отрабатывают свою провинность - и, поверьте мне, ни у них, ни у окружающих не возникает желания повторить что-то подобное... Кстати, а здание, которое вы приняли за тюрьму - это, скорее всего, городское казнохранилище! Обычно для них роют глубокие подземелья, но в этом городе почему-то решили выстроить замок...

            - Для тюрьмы он слишком мал, а вот для казнохранилища - слишком велик! - покачал головой граф. - Откуда в этом городке столько денег?

            - Шахраи достаточно богаты для того, чтобы собранных с нас податей хватало с избытком для любого казнохранилища. Тем более что большая часть собранных денег остаётся именно в городах и так или иначе идёт на городские нужды. От того, кстати, казнохранилища нам нужнее, чем тюрьмы, - многозначительно закончил Нибельмес-ага.

            - Ты сказал, что тюрем нет почти, - испытующе уставился на шахрая Рассобачинский.

            - Ну... действительно, в Шахристане пришлось сохранить одно такое заведение. Это пользующаяся дурной славой у нас тюрьма Амба - неприступный замок на острове посреди солёного озера. Она оставлена для тех исключительных случаев, когда совершается убийство или иное бесчеловечное преступление, а также для наказания закоренелых казнокрадов.

            - Вы караете казнокрадов так же сурово, как и убийц? - ужаснулся граф.

            - Закоренелых казнокрадов. Ведь если не чураться казнокрадства как мерзости и не бороться с ним как с тяжким преступлением, то скоро и убийства перестанут быть удивительными. Не могу понять, какая между ними связь, но как-то так всегда получается. Проверено. Кстати, а как с этим у вас в Лукоморье?

            - Крадут, - просто ответил Никодим и густо покраснел.

            - Крадут? - переспросил Нибельмес, задумчиво оглядывая нас. - Крадут - это полбеды. Беда - это если не красть не могут.

            - В смысле?

            - Просто есть государства, пораженные воровством. А есть государства, на воровстве основанные. Вот вторым точно каюк! - в несвойственной для себя манере подытожил шахрай, а я всю оставшуюся прогулку обдумывал его слова.

Во второй день нашего отдыха на границе Шахристана мы были лишены общества Нибельмеса, который отлучился куда-то по неотложным делам. Удивительно, но у сего деятельного шахрая дела поразительным для меня образом находились едва ли не в каждом городе! После обеда боярин Никодим по отеческой традиции решил на часок опочить.

Мы с графом сидели на мягком диване в небольшой гостиной, прилегавшей к нашим роскошным комнатам, перед растопленным не ради тепла, но ради уюта камином, и даже персонал сего почтенного заведения не беспокоил нас, когда неожиданно спустилась Ля Ляфа.

- Наконец-то рядом с вами нет ни посла, ни боярина! - без обиняков начала она, нервно шагнув к нам. В этот момент певица была решительна и прекрасна, именно такими представлял я стеллийских героинь романов Лючинды Кармелли, собирающихся нырнуть в морскую пучину жемчужины ради или любви. - Вы так великодушно разрешили мне поехать с вами, что я чувствую себя обязанной и не хотела бы более злоупотреблять вашей добротой. Короче говоря, Дионисий... ваша светлость... я хочу, чтобы стала известной вся правда. А потом уж решайте, останусь ли я с вами или мне придётся вернуться.

- О чём ты, Ляля? - граф выглядел озадаченным донельзя. - Какая правда? Про что?

- Смотрите! - женщина достала из складок одеяния небольшую книжицу в твёрдом переплёте, который удерживали застёжки с секретом. Открыв их, она протянула книгу графу.

            Так вышло, что Пётр Семёнович раскрыл книгу прямо на коленях, и я, сидящий рядом с ним, имел возможность свободно читать всё, что в ней было написано. Любопытство моё взяло верх над воспитанием, тем более что я чаял увидеть в книге некий увлекательный роман или справочник. На деле же я увидел быстрые пометки, нанесённые женским почерком:

            '...В десятый день, после контролируемой экскурсии по городу, объекты были приведены в Посольский квартал. Вечером того же дня за короткий срок завязали знакомство с представителями шестнадцати различных держав (список держав прилагается в конце отчета за день) при посредничестве представителя Шантоньского королевства, с которым завязали знакомство сразу по прибытии в квартал. Сами знакомств не искали, причина быстрого налаживания связей, на мой взгляд, в дружелюбии и устойчивости к воздействию алкоголя. Асхатскому побирушке денег не дали, и даже ухитрились обесславить его, чем вызвали одобрение послов иных держав, которое одобрение также способствовало налаживанию отношений...'

            '...В одиннадцатый день объекты были на приёме у Его величества, после чего провели остаток дня на контролируемой экскурсии по городу (объекты культуры) и никаких самостоятельных действий не предпринимали...'

            '...В день двенадцатый...'

            Подождав несколько минут и убедившись, что Пётр Семёнович вник в суть прочитанного, Ля Ляфа-апа вырвала книгу из его рук и бросила её в находившийся подле нас камин. Пламя споро принялось за тонкие страницы и быстро уничтожило их без следа. По мере того, как огонь на бывшем отчёте о слежке угасал, смертоубийственные огоньки в глазах графа лишь разгорались.

            - Так ты всё это время шпионила за нами? - спросил он тихо и жутко, поднимаясь и делая шаг вперед. - Как последняя... курва? И встреча наша была не случайной? И всё, что ты говорила мне... всё, что видела и слышала...

            Граф не сделал ни одного угрожающего движения, но от вида его и слов женщина прижала пальцы к губам и попятилась. Глаза ее не отрывались ни на миг от расширившихся глаз Рассобачинского, и в какую-то секунду что-то увиденное там, в их плещущейся болью и ненавистью глубине, заставило ее вскрикнуть и побежать. Но сделать она успела лишь пару шагов: зацепившись за изогнутую ножку стула, она упала. Граф, встрепенувшийся словно хищник при виде убегающей добычи, кинулся к ней.

Я не знаю, что произошло бы - весь мой опыт романиста подсказывал, что ничего хорошего, а проверять интуицию делом в этот момент мне хотелось менее всего - но остановить большого сильного человека я мог только одним способом.

Не оставив себе времени ни на последнюю реплику, ни даже на отчаянный крик, во всех романах подобные действия сопровождающий, я бросился на Рассобачинского. Мне сопутствовала удача: вытянув руки, я успел схватить его ногу, уносящуюся из-под моего носа. Не ожидав нападения, граф поступил так, как любой на его месте.

Сказал нехорошее слово и шлепнулся животом на стул.

Стул перевернулся, накрывая меня, и опрокидывая графа большей частью на ковер - и меньшей на Ля Ляфу. Бедная женщина зажмурилась, закрыла лицо руками - тело ее вздрагивало в конвульсиях.

Никогда не думал, что можно так плакать и смеяться одновременно.

            - Погодите, Ваше сиятельство!!! - не выпуская из рук его ногу, я отбросил произведение мебельного искусства Шахристана и воззвал к лучшим чувствам. - Не делайте этого!

            - Чего?! - очевидно не зная, бушевать ему или хохотать, прорычал Рассобачинский.

            - Ничего! - на всякий случай запретил я. - Ничего, о чем вы могли бы пожалеть потом!

            - Я не буду... ее... жалеть!.. И отпусти мой сапог!

            - А вы не трогайте мои коленки! - возмущенно дернула юбку певица, точно вырывая из зубов собаки.

            Перед графом открылось зрелище стройных лодыжек и чуточку икр.

            Минуту назад готовый растерзать ее, он вспыхнул и гневно рванул подол вниз.

            - Не думайте, сударыня, что своими дешевыми штучками вы можете снискать прощение!

            - Мои штучки... то есть, ноги, не дешевые! И отпустите... мою... - из чувства противоречия Ляля снова потянула юбку. Раздался легкий треск разрываемого шелка, и обе стороны испуганно выпустили подол и уставились на дыру в районе коленок раздора.

            Пока не произошло что-нибудь еще более непоправимое, я поспешил вмешаться. Вскочив, я в три быстрых шага оказался рядом с головой графа и затараторил, не давая вставить ему ни слова:

- Петр Семенович, подумайтесь! То есть, одумайте! То есть... Здесь что-то не так! Размыслите сами - она могла соглядатайствовать за нами и дальше, и мы бы ни о чём не догадались! Она ведь и так шпионила, а мы и представления не имели! Но Ля Ляфа нарочно разоблачила себя - значит... значит, она больше не хочет и не будет шпионить! И всё, что записала, уничтожила - значит, она не хочет это больше никому показывать... значит, она не хочет больше работать на шахраев... значит, она хочет покинуть Шахристан? И уехать с нами?! - выводы моих рассуждений, признаюсь, озадачили меня самого.

            - Уехать с тобой... - тихо подтвердила Ля Ляфа с такой интонацией, которой мне ранее не доводилось слышать, хотя я и описывал ее многократно. - Если не веришь мне, то хоть умного человека послушай...

            - Библиотечного, - автоматически поправил граф и с трудом отвел взгляд от открываемой прорехой картины. - Бывают домовые, бывают овинные...

            - Я прекрасно знаю, кто такой Дионисий-ага! И, если Ваше сиятельство соизволит в виде исключения задействовать свои аналитические способности, то, может быть, поймёт хотя бы то, что об этом знаю не я одна!

            Интересно, если сарказм смешать со слезами и обидой, то он должен звучать как-то так? Надо запомнить.

            Рассобачинский, алый как закат над Красной горной страной, поднялся и протянул руку певице.

- Прости. Погорячился.

- Я бы на твоем месте меня убила, - всё еще не оправившись от шока, криво улыбнулась она.

- Если бы не Дионисий, я бы на своем месте... - граф не договорил, но значение недосказанного легко читалось на его выразительном лице.

- Спасибо, - оба повернулись ко мне одновременно.

Я смутился.

- Обращайтесь снова, если что, - скромно проговорил я, как и полагается настоящему библиотечному, только что спасшему одну жизнь и предотвратившему дипломатический конфликт.

            - Но откуда, Ляля? - выражением лица граф напоминал начинающего мозаичиста, приступившего к украшению тронного зала лукоморского царя: взгляд расфокусирован, а в глазах одно лишь стремление собрать целостный узор из множества фрагментов[30]. - Откуда ты могла знать про Дионисия, про наше задание, про... да про всё, забодай тебя медведь!

            - От нашего премудрого посла, который сейчас в Лукоморске, - безуспешно пытаясь подтянуть уцелевший кусок юбки так, чтобы он выполнял работу обоих половинок, пробормотала Ля Ляфа. - Шахраи, как вы заметили, вообще охочи до книг, а всяческие новые знания почитают одним из залогов своего богатства. Поэтому, когда они узнали о том, что некто в Лукоморске обладает особой книжной магией, способной сделать из свалки книг упорядоченный источник информации, да к тому же этот некто обитает на Белом Свете в единственном экземпляре, то они непременно захотели его заполучить.

- Переманить?

- Переманить, - кивнула она.

Махнув рукой на безнадежное занятие полевой хирургией подола, Ля Ляфа сняла с плеч платок, завязала фартуком и продолжила:

- Шахраи вообще издревле коллекционируют заморских гениев. Одних они завлекают деньгами, других посулами славы, третьих заманивают хитростью. Началось всё когда-то с сабрумайских учёных - и сегодня почти все они служат Шахристану. Больше всего, я слышала, эмиры сокрушаются по поводу несговорчивости неких Парадоксовых - уж не знаю, чем их изыскания так приглянулись шахраям - но и они, как говорят, рано или поздно согласятся на эмирские гранты. Как только продадут последнюю деревню.

- Неужели и меня решили вот так же купить? - я бы возмущён до глубины души тем низменным представлением о моей персоне, которое было свойственно, оказывается, местным жителям.

- Вас, Дионисий-ага, решили переманить хитростью. Для этого собирались использовать Вашу страсть к книгам. Как не без иронии писал шахрайский представитель в Лукоморске, включить уважаемого Дионисия в состав лукоморского посольства оказалось делом нескольких правильных намёков. Он же, кстати, выбрал послом боярина Никодима как самого... сговорчивого. Графа решили очаровать с помощью этой... - последнее слово Ля Ляфа выплюнула на манер ругательства. - Но они вас недооценили! Эта... переговорщица, - признаюсь, я оценил, с каким усилием Ля Ляфа заменила рвавшиеся с языка идиоматические выражения на подобающее даме слово, - она своего не добилась, хотя жертвами её чар, говорят, пали многие мужчины... Дионисий-ага в библиотеке тоже не остался, а задержать его силой шахраи опасались. Но, судя по всему, самые важные свои условия они в ваш договор включить всё равно смогли, потому как выглядят они весьма довольными вашим посольством.

            - А не простые гуси эти шахрайцы, - только и вымолвил я, пока граф переваривал услышанное. По непонятной мне причине от страха и слез шантоньской певицы не осталось и следа, да и граф отнюдь не напоминал несостоявшегося убийцу, а от сцены в гостиной всё более веяло атмосферой семейного уюта. Хм, интересно, что эти шахрайцы добавили в жаровни, расставленные по углам комнаты?

- Шахрайцы больше всего напоминают мне огромных котов, обласканных жизнью: упитанные, самодовольные, вечно себе на уме, - продолжила свою аналогию Ля Ляфа. - Ну и пожрать любят, конечно... Правда, к кошачьему индивидуализму шахраи добавили умение уживаться друг с другом, которое воспитывается в их семьях и распространяется на всех соотечественников. Но только соотечественников они и считают равными себе. Подобно кошачьим, все остальные формы жизни они считают низшими, существующими либо для того, чтобы быть едой, либо для того, чтобы подавать еду. Как и коты, они могут быть любезны до приторности - но горе тому, кто забудет об их спрятанных до времени когтях, об их звериной натуре, и посмеет сделать что-то не по ним! Разумеется, и коты, и шахраи способны на самую искреннюю привязанность, но только для чужака в высшей степени самонадеянно считать, что он постиг их натуру, понял их образ мыслей, а тем более стал их другом.

- Так от чего ж ты согласилась служить этим зверюгам? - Пётр Семёнович сумел, наконец, выбрать из числа множества переполнявших его вопросов один.

Ля Ляфа-апа потупилась - а это она умела делать непревзойдённо даже на нестрогий взгляд библиотечного - и рассказала:

- Я как раз и была самонадеянна, когда приехала в Шахристан совсем ещё молодой певицей в поисках успеха. В шантоньской богеме давно ходили легенды о далёкой восточной стране, в которой для талантов уготованы золотые горы... Вот я и решила попытать счастья.

- А отчего не на родине? - признаюсь, я проникся печальным началом истории. Точнее, печальным голосом, которым эта история излагалась.

- В Шантони моя семья участвовала в заговоре против короля. Заговор оказался неудачным, и наш предводитель очутился не на троне, а на эшафоте. И все мои родные вместе с ним. Мне оставалось только бежать, чтобы не последовать за ними. Деньги на дорогу у меня были, передо мной лежал весь Белый Свет... Но уехать хотелось как можно дальше, и Шахристан, казавшийся таким гостеприимным для молодых талантов, был землёй мечты.

- Но оказалось, что показалось?

- Да нет, шахрайские концертмейстеры были действительно гостеприимны. Они с радостью устраивали мне выступления и даже платили гонорар... Но более одного вечера я не задерживалась ни в одном песенном доме. 'Невыгодно' - говорили мне. Мои выступления не приносили тех прибылей, на которые рассчитывали владельцы песенных домов. А если иноземец не приносит пользы Шахристану, то он должен уехать. Но Ширин-Алтын велик, много больше обычного шантоньского города, поэтому, пока меня никто не собирался выдворять из страны, я перебиралась со сцены на сцену, и на пропитание хватало. Не знаю почему, но мне удивительно легко удавалось договориться об очередном выступлении, хотя я и знала, что на этих подмостках оно будет последним! Конечно, рано или поздно это везение должно было закончиться, и я даже страшусь подумать о том, как обернулась бы после этого моя жизнь... Но однажды после моего выступления ко мне подошёл непримечательного вида шахрай средних лет. Борода, чалма, шаровары - всё как у любого обывателя.

- Нибельмес-ага?

- Нибельмес-ага. Он обещал достойное жалование и вид на жительство, а взамен не требовал ничего постыдного. Просто петь, знакомиться с новыми людьми и быть внимательной к ним. А у меня ведь очень хорошо получается знакомиться! И я очень внимательная...

- Ничего постыдного?

- Сперва я не думала, что рассказывать о словах и поведении иноземцев, интересующих шахрайское правительство, - это постыдно. А когда стала тяготиться ролью соглядатая, то было уже поздно: если бы я отказалась, то ни одна местная сцена не приняла бы меня, уж об этом шахраи позаботились бы, а я не умею зарабатывать ничем, кроме пения. Меня бы выставили без денег за границу, прямо в лапы к степнякам... Я боялась, очень боялась. И если бы не встретила вас, то боялась бы всю жизнь, - Ля Ляфа заплакала.

Слезы ручьями покатились по пылающим щекам, она мазнула по глазам ладонями, но лишь размазала не убывающую соленую влагу по всему лицу. Не находя под рукой ничего полезного, она растерянно схватила завязанный фартуком узорный платок и прижала к лицу.

Взгляд графа тут же метнулся к прорехе.

- Извините... - всхлипнула женщина.

- Ага... извините... тоже... - взор Рассобачинского, словно застигнутый за воровством сметаны кот, конфузливо скользнул в сторону. - И если тебя... тебе... тебю... этот разговор так расстраивает...

Ля Ляфа молча закивала.

Независимо от искренности слёз, приём действует на мужчин безотказно, это знал даже я. Надеюсь, что дитя Шантони была искренна, но граф в любом случае был мужчиной, а потому более расспрашивать нашу спутницу на болезненную тему не стал.

- Ты... это... с нами до самого Лукоморья поедешь? - только и решился уточнить он. - Или по пути сойдёшь?

- Если не прогонишь, то не сойду, - отняв платок от заплаканного лица, всё же не без кокетства улыбнулась Ля Ляфа. - Лукоморье уже не кажется мне такой уж далёкой и дикой державой, как я думала раньше. И там вряд ли будет скучно - мне давно интересно посмотреть на страну, с которой не решились воевать даже шахраи.

- Так война всё же могла случиться? - ужаснулся я.

- Некоторое время назад шахрайские купцы склонялись к мысли о необходимости войны с Лукоморьем - руками степняков, разумеется! Но тут уж вам помог теперь уже бывший посол Шахристана в Лукоморье. Он человек увлекающийся, впечатлительный, у него вообще талант актёра, а не чиновника. Но для шахраев актёрская карьера считается неприличной, а потому он пошёл на государственную службу. Не знаю, чем вы его так напугали, но он столь красочно и артистично убеждал Совет Постолюдинов в необходимости мира с Лукоморьем, что после его доклада выборные голосовали против объявления войны редьками.

            - Чем голосовали? - не понял граф.

            - Зачем редьками? - не поверил я.

            - Обычно голосую небольшими каменными шарами чуть меньше куриного яйца. На одну чашу весов кидают белые шары в знак согласия, на другую - чёрные в знак протеста. Результат виден сразу, но потом чёрные и белые шары всё равно пересчитывают... Только есть у шахрайских выборных такой обычай: если они хотят подчеркнуть единодушие и значимость своего решения, то обычные шары заменяют чем-то более массивным. Например, за особо популярно эмира могут проголосовать, накидав на чашу весов белых яблок, дабы единодушная поддержка с первого взгляда смотрелась весомее. Ну а против войны с Лукоморьем голосовали редьками. Весомее некуда. Дворцовый шеф-повар потом, говорят, умилялся такой оптовой поставке дармовых продуктов, - улыбнулась воспоминанию Ля Ляфа. - И публика назвала это 'редькое единодушие'.

            - Эх, и нам бы дармовые продукты сейчас не помешали бы! - показался из своей комнаты выспавшийся боярин Никодим, блещущий довольством, аппетитом и зажатым под мышкою обитым железом сундучком.

            - Если благородный боярин желает, то я немедля скажу повару подать лёгкий ужин, - поклонилась Ля Ляфа, одновременно закрывая платком дыру, а рукавом - опухшее личико, и торопливо удалилась.

            - Хорошая дама, с пониманием, - подмигнул Никодим, взгромождаясь на свободный диван.

            Рассобачинский промолчал, переваривая похвалу боярина по адресу нашей спутницы, к которой до того Никодим относился с тихим, но возмущённым удивлением, рассматривая её то ли как неожиданную помеху в пути, то ли как необъяснимую босяцкую причуду графа.

            Воцарилась тишина, во время которой я вспоминал рассказ шантоньской певицы, граф достал из специального ларца и внимательно читал подписанный шахом лукоморско-шахрайский договор, а боярин силился окончательно проснуться. Когда через четверть часа расторопные половые подали лёгкий ужин прямо в нашу гостиную, Никодим окончательно победил сон, а потому заговорил первым:

            - Шахрайцы вот вроде умные ребята, но увлекающиеся, - задумчиво промолвил он, почёсывая бороду насаженным на вилку солёным огурцом. - Вот Совет Сильных - это же почти наша Боярская Дума! И правильно, мнение родовитых в государстве вес должно иметь, и слово их мудрое звучать должно крепко. Но простолюдинов-то чумазых зачем в какие-то советы допускать?! Они же только от сохи - так разве ж они о государственном мыслить способны? Разве смогут они принимать законы лучше нас, родовитых?

            - Да уж, вы-то законы мудрые примете, - хохотнул Рассобачинский, - чтобы все деньги к вам в мошну сыпались, а вам бы ничего за это не было. Куда уж нам, безродным, до такого докумекать! Ты, боярин, от мудрых дум, как я смотрю, истомился и изголодался весь.

            - Истомился и изголодался, - степенно подтвердил боярин. - Потому что весь в трудах на благо Отечества и народа лукоморского, пока с шахраями вот этот вот треклятый договор составляли да по дорогам их из города в город тряслись!

            - Так что же ты, труженик наш, лукоморским купцам беспошлинной торговли не вытребовал? - вкрадчиво спросил Рассобачинский, укладывая бумагу с договором обратно в ларчик.

            - Торговли? Так ты договор-то почитай, она и так почти беспошлинная!

            - А десятина в качестве таможенного сбора, через коромысло её, тебе не пошлина?!

            - А ты мне десятиною не тычь, я тебе боярин, а не...     нос...   собачий! Ты вообще кто такой, чтобы с меня отчет спрашивать?! А пошлина в торговле порядок образует, без порядка купчишки совсем распустятся, только о барыше думать и будут, совсем совесть потеряют...

            - Ты мне, Труворович, зубы не заговаривай! Через твой договор, разнеси его в полено, не купцы беднеть будут, а лукоморцы: от той пошлины восточные товары, покуда до Лукоморска доберутся, в весе убавят, а в цене прибавят!

            - Ты, песий сын безродный, сам не ведаешь, чего брешешь! Что товары восточные в Лукоморск втридорога приходят, так в том, известное дело, гвентяне да вондерландцы виноваты! Али ты сего не разумеешь? Али ты сам шпиён гевентянский? Перебежчик?! Засланец?!?! Ты сам первый смутьян, врагу продался, с девками шахрайским якшаешься, не понять, чем думаешь и про что, а о стабильности державы не радеешь!

            На этих словах, не дожидаясь ответа, боярин опрометью бросился в свою комнату, зажимая под мышкой позвякивавший при каждом шаге сундучок,. Я же остался рядом с графом, не без ужаса внимая услышанному. Как Его сиятельство ответит на столь серьёзные обвинения? Как опровергнет их? И если опровергнет, то как накажет боярина за клевету?

            Впрочем, граф лишь изволил сплюнуть на пол гостиной с присовокуплением немалого количества лукоморских народных идиом, после чего повернулся ко мне и, мало-помалу успокаиваясь, стал расспрашивать меня об открытиях касательно местной истории, которыми я развлекал Его сиятельство во время переездов от города к городу. На следующий день, когда я в деликатных выражениях рискнул напомнить ему про озвученные боярином Никодимом обвинения, граф лишь усмехнулся: 'Эти слова разговора не стоят, потому как суть не клевета, а пустословие. Боярин ежеденно меня собакою кличет, однако же сам подобно последнему псу слова на ветер изрыгает. Ежели за каждое из них с боярином судиться, так всем судьям только на наши тяжбы и придётся работать. Я уж внимания на эту болтовню не обращаю, да и никто не обращает: право слово, стоит ли внимание обвинение, все доказательства которого сводятся ко 'всем известно', 'ясно как день' и 'люди бают'. Это не обвинения, а вопли торговки на базаре, которой я уподобляться желания не имею'.

            Итак, уже на следующий день граф словно бы не вспоминал о боярской обиде, по крайней мере беседовал Пётр Семёнович с Никодимом как ни в чём не бывало. Однако отношение его к Нибельмесу зримо изменилось, и, хотя и не доходило до открыто враждебного, но стало много сдержаннее. Двигаться к столице улюмцев Ур-Кагану, что по местным поверьям означает 'Город великого кагана' на неком древнем наречии, граф требовал спешно, самой прямой дорогой и без шахрайской свиты. Предложение потратить несколько дней и дождаться прибытия из сарыни двух сотен лукоморских и шахрайских витязей было отклонено графом самым решительным образом.

От меня осталось сокрытым, по какой причине мы не спорили с графом и легкомысленно согласились отправиться в каганат без Нибельмеса и без наших гвардейцев. Желание остаться без внимания проводника, равно как и стремление двигаться лишь кратчайшими путями, дабы поскорее закончить миссию и  отправиться на Родину, могут, разумеется, служить некоторым объяснением того, что мы не пожелали потратить на ожидание лишние несколько дней. Но всё же эти соображения не кажутся мне достаточным оправданием для нашего, как показало будущее, весьма рискованного стремления отправиться в Ур-Каган немедля и лишь вчетвером.

            Нибельмес-ага, сперва горячо возражавший графу, наконец лишь осуждающе покачал головой, видя его решительную непреклонность. Не чая встретить в степи тени и воды в изобилии, мы вновь решили двигаться в сумерках, а потому заплатили за места на ночном пароме через Рахат и собрали вещи в дорогу.

            Нам осталось пробыть в Шахристане лишь несколько часов, и Нибельмес-ага предложил нам отужинать на прощание. Ля Ляфа никак не выказывала своего недовольства этим предложением, согласие боярина Никодима видно было невооружённым глазом, а потому Пётр Семёнович, не желая окончательно портить отношения ни с боярином, ни с шахраем, на ужин согласился.

            Когда в облюбованной нами гостиной с камином был не только установлен, но и накрыт обширный стол, то я начал сомневаться в том, что мы сможем пересечь границу именно в эту ночь: если бы я и забыл о пирах Дастархана, то открывшееся моему взору застольное изобилие живо восстановило бы в моей памяти впечатление о них. Нынешний ужин был столь же обилен, и отличался от памятной мне дастархановой трапезы не столько особенностями приготовления отдельных блюд, сколько изобилием всяческих напитков, во многих из которых интуиция мне намекала на хмельное содержимое. Та же интуиция же подсказывала мне, что после всех недавних несостоявшихся ссор мне, скорее всего, придётся призвать на помощь свои скромные способности, дабы уменьшить количество алкоголя в винах и наливках и тем избежать застольного смертоубийства.

            Впрочем, трапеза началась на удивление мирно. Не знаю, что подсказала интуиция шахраю, но с ужином он расстарался: такого количества всяческой снеди хватило бы не только на четверых человек и одного библиотечного, но и ещё на полсотни не очень голодных солдат. Не могу с уверенностью сказать, относится ли чревоугодие к главнейшим порокам шахраев, но от проблем с пищеварением они явно не страдают!

            Беседа велась на отвлечённые темы и была не столько оживлённой, сколько любезной. Зашла речь и о жизни народов, в равной степени известных и шахраям, и лукоморцам.

            - Вы сказки про змеев-горынычей слышали?

            - Так ведь змеи-горынычи... - начал было ликбез граф, но я поспешил со всей отведенной мне природой силой пнуть его ногой под столом: малопочтительно, увы мне, но отчаянная ситуация требовала того. К счастью, граф в мгновение ока догадался о причинах моего беспокойства и уразумел, что чем дольше шахраи будут считать змеев-горынычей сказками, тем спокойнее будет всем, живущим с шахраями на одном континенте. Сделав большой глоток вина, Пётр Семёнович уверенным тоном закончил: - Змеи-горынычи, говорю, исконный атланский фольклорный элемент. Не одно поколение на этих сказках выросло.

            - Да-да, у атланов вообще очень развитый фольклор: то шепталы, то толкалы, то подземные стрекалы... Но они могут себе это позволить. Атланы труженики. Перспективный народ. Когда какой-то природный катаклизм - увы, совсем не удивительный для их суровой местности - разрушил их столицу, то мы сочли своим человеческим долгом... Хотя, кому я рассказываю! Ведь Лукоморье тоже, как я слышал, проявило к этому народу немалый... кхм... участие?

            - Ну не могли же мы оставить их в беде!

            - Да-да, вот и я о том же... Уверен, совместная помощь несчастным атланам укрепит зарождающуюся дружбу между нашими великими народами, - улыбнулся шахай, хотя и несколько холоднее, чем обычно. - Ведь помощь атланам - это не помощь асхатам. Хорошо помочь скромному труженику, а не надменному бездельнику. Асхаты тоже способны к тяжёлым работам, но вот толку от таких работ у них почти никакого, потому как все усилия уходят впустую. Они не могут организовать свой труд, их надсмотрщики требуют от них быстрого результата. Понимаете, быстрого, а не нужного. Когда атлан строит шахту - асхат бестолково дробит камень. Вот и получаются у одних золотые слитки, а у дргих - гора щебня, в лучшем случае.

            - Нибельмес-ага, Вы слишком суровы к асхатам, - попытался я возразить шахраю, видя, что тот захмелел и явно стал распаляться. - Не так давно Вы и о костеях отзывались весьма нелестно. Нельзя же столь презрительно относиться к другим народам только потому, что у них отличное от вашего общественное устройство.

            - Мы презираем костеев не за отличное от нашего общественное устройство, а за то, что они рабы. Но для них это почти что естественно. Увы, десятки народов на Белом Свете живут в крайне стесненных условиях и в силу естественных причин имеют весьма мало шансов это исправить... Но асхатов мы презираем вдвойне - и знаете почему? Асхаты имели всё для того, чтобы стать великим народом, и отчасти даже стали им! Но они сами выбрали путь ничтожества и не свернули с него, даже когда всем вокруг стало ясно, что это путь в никуда.

            - По-твоему, сегодняшние асхаты - конченный народ? - как-то особенно грустно и серьёзно то ли спросил, то ли констатировал граф.

            Нибельмес открыл рот для ответа, но потом закрыл его и задумался. Потом неопределенно пожал плечами и промолвил:

            - Мне казалось, что я знаю ответ на этот вопрос. Но... Когда мы заслушивали доклад о победе принца Агафона над Элалией, то я обратил внимание на один интересный момент: асхаты сами добили чудовище, поверженное Его высочеством. По логике обречённых на ничтожество народов, раз лукоморцы считались врагами, то асхаты обязаны были защищать своего полудохлого тирана до последней капли собственной крови. Но асхаты сами, понимаете, сами сделали свой выбор: у них были неприступные стены, к скудному питанию им не привыкать, они могли бы и дальше умирать за чудовище - однако они предпочли разделаться с ним, когда на то появилась возможность. Кто-то из наших назвал это предательством и трусостью. Но по-моему здесь что-то другое... Что-то другое... Когда я смотрю на асхатов, приезжающих в нашу страну, то в глазах у многих из них мне чудится тоска по человеческой жизни, по благополучию, порядку и свободе. Мы никогда не забываем про то, что по крови мы и асхаты - почти братья. Быть может, и они ещё не забыли про это. Сколь бы ни был сегодня дик, забит и ничтожен этот народ, но он ещё не утратил полностью человеческого облика. И после падения Элалии мне кажется: пока асхаты не желают биться насмерть за своих бессильных тиранов, пока они не считают своих палачей героями, пока они не пытаются искать несуществующую доблесть в поступках облеченного властью мерзавца - у них ещё есть надежда!

            Граф, давно отославший половых и самочинно, как и все его предки, подливавший вина в кубки своим сотрапезникам, провозгласил тост за надежду. Через короткий промежуток времени заметно раскрасневшийся Нибельмес ответил тостом за Лукоморье. Боярин, степенно закусив, предложил выпить за Шахристан.

            - Лучше за шахраев, - Нибельмес-ага активно жестикулировал своим кубком, так что вина бы в нём не осталось ни капли, не будь он уже пуст. - За шахрайский образ жизни... За шахрайские ценности, вот!

            - Да! За ценности - в первую очередь! В том числе, шахрайские! - горячо подхватил Никодим.

            Выпили за ценности, и начинавший хмелеть граф пристально уставился на Нибельмеса:

- А скажи мне, что для шахрая главнее? Деньги или честь? Или семья? Или всё же Отечество? Или, может быть, свобода?

Шахрай свел глаза к переносице и надолго ушёл в себя. Когда мы были уверены, что он уже заснул с открытыми глазами, Нибельмес-ага вдруг заговорил в непривычной для себя манере - медленно и нерешительно:

- Честное слово, я никогда об этом не задумывался... Не задумывался вот так... Не знаю, понимаю ли я сам это до конца и смогу ли объяснить... Но мне кажется... Важнее всего всё же честь, честь шахрая, достоинство его... Короче, мои интересы - важнее всего. Но важнее всего они лишь до той поры, пока не мешают интересам моего согражданина, ведь его интересы тоже важнее всего! Именно для того, чтобы ко взаимному удовольствию уравновесить наши интересы, и нужны законы, судьи, стражники, чиновники и все остальные, на содержание которых мы платим налоги. Их работа - защита наших интересов и нашей чести. Сердцевиной же... Основой... Зерном... Короче, самым главным в чести шахрая я считаю - все мы считаем! - честь семьи. О её благе мы печемся, её безопасность защищаем - ведь и сами мы чаем найти покой и безопасность в семье, ведь и для каждого из нас семья это благо. Вот только интересы семьи шахрая не могут быть противными интересам Шахристана. Иначе это уже не шахрай. Или это уже не Шахристан. Мы кажемся вам надменными себялюбцами? Это правда. Но это только часть правды. Вы забываете, что шахрай как личность соединен со своим народом множеством нитей общинных связей. Ведь каждый из нас не сам по себе: каждый из нас одновременно принадлежит и к своей семье,  и к своему клану, и к своему городу, и к своей гильдии (а особо талантливые могут состоять и сразу в двух гильдиях разных профессий). Каждый из нас имеет обязанности перед семьей, кланом, гильдией, городом... и перед страной тоже. Но и перед каждым из нас и семья, и клан, и город, и гильдия, и самое Отечество тоже имеет обязанности, выполнения которых мы вправе ожидать! Мы кажемся вам бунтарями? Но наш бунт не для беззакония и анархии. В том, что вам кажется бунташным духом, для нас - забота о своей семье и о своём Отечестве. Властно, с оружием в руках шахраи требуют отчёта у власть имущих о вверенном им управлении. Неугодных мы без колебаний смещаем с государственных должностей, снова и снова выдвигая из своей среды способных, дабы в конце концов остались лишь достойнейшие. В этом мы полагаем залог величия нашего Отечества. А деньги... Деньги - это лишь средство, но не цель. Не деньгами измеряется шахрай, не деньгами измеряется его достоинство... и не надо тут глупо хихикать!.. не деньгами измеряется его счастье. Шахрайцы показались вам сребролюбцами? Это правда. Но это только часть правды... Шахристан богаче любой из обитаемых стан Белого Света - и знаете почему? Потому что богатство его сосредоточено не в шахской сокровищнице и не в городских казнохранилищах, не в сотне дворцов аристократии, а в сотнях тысяч семейств, между которыми мы вот уже много поколений стремимся научиться распределять доходы более или менее равномерно. Не ради шахской мошны, а ради своих семей мы железной рукой правим окрестными народами, строим акведуки, орошаем поля, создаем новые и новые мануфактуры, поощряем и защищаем купечество, содержим ученых, щедро платим лекарям, не скупимся на вооружение и довольство армии...

Тут завод у шахрая кончился и он, скосив глаза к переносице совсем уж невероятным образом, опочил в заботливо подставленном графом блюде с салатом по-лукоморски.

- Да, пить они не умеют, - констатировал граф.

- Научим, - улыбнулся боярин.

- Да и им есть чему нас поучить...

- Ты думаешь, это он сейчас не бредил?

- Да не похоже... Уж больно складно, хоть и чудно!

- Тогда за учение, твоё сиятельство!

- За учение, твоё высокородие! Будьмо!

Крякнув после, боярин критически покачал головой:

- А всё же бредил твой шахрай! Ведомо же, что самая богатая страна Белого Света -- Лукоморье.

- Это наши соседи так считают. Потому что у нас в царской казне золота много. А ещё земли много. Больше всех у нас земли. И лесов больше всех. А в лесах больше всех пушнины. А в реках рыбы. А в горах руды. Вот только сквозь леса эти не проедешь, до гор не доберешься...

- Ты опять за своё, собакин сын?! Опять дорогами меня попрекать вздумал?!

- Да не кипятись ты, Труворович, - вяло отмахнулся от боярина граф. - Я ведь, если подумать, такие же точно дороги на твоём месте строил бы. Ну, может, чуть получше... Я про то говорю, что нас соседи считают самыми богатыми только за то, что земля наша велика и обильна. А в Забугорье самой богатой считают Шантонь, потому что там дворцы огромные и все в золоте. Но вот только теперь мнится мне, что в богатых-то странах крестьяне в голодный год лебеду не едят...

- Можно подумать, твои шахраи не едят.

- Не знаю. Кажется мне, что не растет у них лебеда. Но если бы даже и росла... Сдается мне, что таких мордоворотов лебеду есть не заставишь. Они за эту лебеду своего шаха в театре показывать будут. Вместе с эмирами...

- В каком-таком театре? - не понял Никодим.

- В анатомическом. Бунташное племя, твоя правда, боярин... Но почему же они так крепко живут?! Не жил так мой дед, хотя и работал, и зажиточным считался в своей слободе. И отец не жил - не по молодости, когда братья его отцовского наследства лишили, я имею в виду, и он в углежогах мыкался до сорока лет, а потом, когда золотую речку нашел и титул купил вместе с дворцами и землями. Так что прав этот, хоть и в салате спит: здесь самая богатая страна, только богатства этого не заметишь, покамест тебя по каждому шахрайскому двору не проведут и в закрома их полные носом не тыкнут...

- Да прав ты, твоё сиятельство, - неожиданно согласился Никодим и даже стукнул кулаком по столу, невзначай опрокинув поднос с вамаясьскими сушами. - Я от того и лаюсь на тебя всегда, что ты, хоть и безродный, но всегда прав. Это даже я своими мозгами понимаю. Хоть ты и считаешь, что мозгов у меня почти нет. Да даже и в этом ты вообще-то прав... - и продолжил без перехода, но уже про Шахристан. - Вот кого Костею поганому нужно было воевать вместо Лукоморья! Этих вот... хомяков!

- Они бы его победили, - покачал головой Рассобачинский, глядя на боярина не только с усмешкой, но и с новым уважением. - Точнее купили бы.

- Точно... С потрохами купили бы, со всеми умрунами его, армией пятидесятитысячной и Змеем-горынычем ручным. Денег бы жалеть не стали, - снова стукнул кулаком по столу Никодим и передразнил с отвращением: - 'Потому что невыгодно!'.

- Причём так купили бы, что Костей и сам бы этого не заметил. А про Змея... Змею, то бишь... ты потише. Меньше знает - лучше спит, и другим спокойно спать дает, - усмехнулся Рассобачинский. - И да... Вовремя мы его ухайдакали.

- Нибельмеса-то? - глянул боярин на опочившего сытым и не очень трезвым сном шахрая. - Чтобы не подслушивал?

-            - Костея! Чтобы ну его в пень-колоду!

- Тогда за победу!

- Не забудь Дионисию налить...

Сколь бы ни были различны меж собой граф и боярин происхождением, внешностью и характером, но устойчивость обоих к действию хмельных напитков неизменно приводит меня в ужас! В тот вечер я планировал превращать в чай содержимое не только своего, но и их кубков, однако ни одному из лукоморских аристократов мои скромные волшебные способности так и не понадобились.

Глава XV. Варварское гостеприимство

В первый же день пути по Улюмскому каганату мы столкнулись с той же проблемой, из-за которой лишнюю неделю провели в Караканском ханстве, но о которой успели порядком подзабыть. После широких, мощёных камнем шахрайских дорог с подробными табличками, указывавшими не только направление до ближайших городов, но и расстояние до них, степные тропинки казались лабиринтом. К тому же лабиринт этот был словно бы эфемерен, потому как неиспользуемый путь в степи скоро зарастал травой.

Мы попытались спросить дорогу у местных жителей, встреченных нами на каком-то лишённом растительности пятачке, но те лишь стенали что-то на тему 'Проклятое место. Который день воду ищем, а из земли какая-то вонючая черная жижа хлещет! То-то здесь ничего не растет, всё на корню чахнет...' и продолжали своё нелёгкий труд с кирками и заступами. Посул вознаграждения смог отвлечь их на некоторое время от переживаний и работы, но даже при виде золотого шахера они не смогли с уверенностью указать нужную нам дорогу.

Окончив ужин в одной из подорожных - или потропиночных? - едален, мы засиделись за столом. Пытаясь сообразить, куда нам ехать дальше, мы склонились над картой и все вчетвером погрузились в изучение оной. Останавливаясь на трапезу, мы приметили поодаль воды большого озера и теперь с помощью карты пытались понять - это ли указанная на карте бухта Барахта или же перед нами какая-то другая часть степного озера Клякса.

            За соседним столом, развалившись на стуле, сидел плюгавый лысоватый мужичонка в шахрайской одежде. Мне надолго запомнилась внешность этого шахрая, усилиями которого наш маршрут претерпел столь стремительные метаморфозы! Лицо его было самым заурядным и наводило на мысли то ли о еноте, то ли о каком-то сморщенном корнеплоде, а взгляд был полон плохо скрываемого нахальства. Впрочем, по временам шахрай делал над собой усилия и пытался смотреть на нас чуть ли не с отеческой заботой, что у него получалось неважно, поскольку он был возраста неопределенного, но на мудрого старца отнюдь не походил. Против шахрайского обыкновения, бороды он не имел.

Кувырдак

            Увидев, что мы изучаем карту, он встал и направился в нашу сторону. При этом передвигался он так, словно был ранен в ногу - однако на военного был совсем не похож.

            - Заплутали малость? - спросил он, представившись просто Кувырдаком. - Здесь Улюм, здесь пути надо держаться. Улюмцы они такие - не замочат, так отбуцкают!

            Я поморщился при звуках столь просторечных слов, но эмоции свои попытался скрыть по мере сил: путешествие приучило меня к осторожности.

            - А сам-то ты путь знаешь, уважаемый?

            - Да без базара! Кому как не мне знать!

            - Мы заплатим тому, кто покажет кратчайшую дорогу до Ур-Кагана.

            - Кизяк вопрос! Только вы сами кто такие будете? Лица у вас не местные, одеты по-лукоморски...

            - Мы и есть лукоморцы. Едем из Ширин-Алтына в Ур-Каган.

            - А-а-а, так не вы ли те самые послы, по которых ботают на каждой хате? Это ж новость последнего месяца - лукоморцы в Шахристане. Ну вы же те самые лукоморцы и есть, вы, колитесь, братаны! Как я сам, дурак, сразу не просёк! А где, по чесноку, этот Нибельмес, который, говорят, при лукоморцах завроде вертухая был?

-        Здесь мы без него. Мы его с собой не взяли.

-        И чё, он даже никакой малявы вам в дорогу не накатал?

            Признаюсь, я не очень понимал степной диалект, на котором изъяснялся наш новый знакомый, но его непосредственность меня подкупала. Графу же речь Кувырдака оказалась неожиданно понятной. Они быстро нашли общий язык, и, бегло ознакомившись с выданными нам Нибельмесом верительными грамотами, Кувырдак за сходное жалование пошёл к нам в проводники.

            Должен признать, что первое время у нас не было причин пожалеть об этом решении. Двигались мы, судя по всему, в верном направлении, а при малейшем сомнении наш новый проводник брался растолковывать нам подробности карты, энергично указывая на окружающий нас ландшафт и отыскивая нужные значки на схеме. Если в каком-то караван-сарае или чайхане хозяева недобро смотрели на нас, то Кувырдак всегда отводил их в сторону и что-то вполголоса, но энергично втолковывал, после чего мы неизменно получали сносное обслуживание, съедобную еду и даже удобные места для ночлега.

            В иных местах, где Кувырдака знали хорошо и с порога встречали как родного, мы получали поистине неожиданное гостеприимство. Улюмцы показывали себя с совершенно неожиданной стороны: как радушные и хлебосольные хозяева и красноречивые, темпераментные собеседники. Любезность их при таких трапезах была безгранична, а обещания всяческой помощи и клятвы братства - безупречно искренними. В таких-то местах застольные беседы шли привольно и открыто, чего никогда не было в эмирате, и мы, не скованные более дипломатическим этикетом и чрезмерными требованиями вежества, могли высказывать все наши сомнения и обсуждать даже самые щекотливые вопросы, касающиеся виденного в Шахристане. Улюмцы отвечали откровенностью на нашу откровенность и не стеснялись в выражениях по адресу коварных и надменных соседей, а Ля Ляфа-апа поддерживала наш разговор, снабжая нас не известными никому из присутствующих подробностями шахрайской жизни.

            - А мы ещё думали, что это в Шахристане можно говорить свободно и ничего не опасаясь, - покачал головой граф во время очередного задушевного застолья.

            - Это кто ж вам такую пургу прогнал? - скривился Кувырдак.

            - Нибельмес-ага.

            - Да знаю я вашего Нибельмеса, знаю, - презрительно рассмеялся на это имя наш проводник. - Его тут все знают. Он чиновник, да причём не простой, чую, чиновничек! Он вам официоз гонит, как должно быть. Только туфта всё это! На бумаге-то всё гладко, а вот в жизни малость по-другому. Я расскажу вам, как на самом деле шахраю живётся. Я вот в детстве без отца остался, сам восемнадцати лет от роду женился. И чё? По их бумагам мне надо в подмастерьях ходить, в третью гильдию выбиваться. А жрать-то охота!

            - Разве казна не платит вам пособие на питание и кров?

            - Ну, платит. Но тебе бы самому хотелось, чтобы соседи на тебя пальцем показывали: 'Вот идёт Кувырдак, он получает пособие по бедности, и жена его получает, и дети его'. Не, мы получаем, чё. Но только беспонтово это. Особенно когда вокруг тебя всякие в парче ходят, на чистокровных скакунах гарцуют...

            - Мы думали, что в Шахристане можно заработать и на парчу, и на скакуна...

            - Ну, можно. А можно и не заработать. Только к тому времени как я заработаю - уже состариться успею. А жить-то сейчас хочется! Я бы, может, уже сейчас мог бы не хуже ихнего эмира управлять... порядок бы им навёл... стабильность... а то зажирели, распустились, ишь! Но нет, по ихним бумажкам я не подхожу! Не учён, говорят! Городом, говорят, не управлял! Даже дела своего, говорят, нет! Так что мыкаюсь, промышляю кой-чем...

            - Наверное, вы работаете с деловыми кругами Улюмского каганата? - я попытался увести шахрая от невеселых размышлений.

            - Ну да, типа того. Помогаю косоглазым, можно сказать. Эмиры же правят ими по беспределу, так что кто им поможет кроме меня-то! Я вообще косоглазых страсть как люблю. Думаю, вообще вся сила Шахристана должна быть только в этой... в могонаци... многонассы... короче, в том, чтобы шахраи степнякам дань платили и не возбухали бы, если косоглазенькие какого шахрая невзначай прирежут. Подумаешь, делов-то! Я бы лично за шахрая в такой ситуации и шиша ломаного не дал! Но нет, сейчас всё не так, всё не так... Потому что степняки честные и бесхитростные. А шахраи - ленивые пьяницы хитрож... - Кувырдак перехватил взгляд графа и точно уловил его безмолвное 'Не лайся при даме!', а потому продолжил чуть спокойнее. - Очень хитрые, короче. На весь эмират, поди, одни степняки и вкалывают. И всегда так было. Слышали про битву в Домашней Степи? Ржачная история, в натуре! Так вот, даже там, если почитать секретные источники, воевали караканцы с караканцами. А шахраи так, рядом стояли, стрелы подавали, прятались за караканскими спинами. Я это точно знаю. Я вообще много чего знаю. Если бы не ихние бумажки, я бы вообще офицером мог бы быть. Засланцем! Но нет, не подхожу я по ихним бумажкам...

            Надо сказать, что Кувырдак не одобрял шахрайского образа жизни ещё более, чем Ля Ляфа-апа, что и не преминул высказать со всей откровенностью во время очередного застолья:

            - Народовластие, гильдии - всё это разгильдяйство... Порядок должен быть настоящим, крепкая рука должна быть! Нужно, чтобы каждый безропотно повиновался начальнику. А начальник - своему начальнику. А все начальники - мн... ну, правителю, который за долгие десятилетия правления смог показать себя молодым и энергичным лидером. Так, чтобы если сказано делать - то делали. Если сказано молчать - то молчали. И не рассуждали бы, как начальник правит, куда он деньги тратит и о чём думает. Не подчиненного ума это дело! И если все вот так, как я сказал, жить будут, тогда и наступит всем щастье...

            - Всем начальниками, то есть?

            - Всем!!! Ведь единственное щастье подчиненного - угождать своему начальнику. И других мыслей у подчиненного быть не должно. А если он этого не понимает, значит он плохой подчиненный. И плохой человек.

            - А как же свобода...

            - В сортире я видал эту свободу! От свободы одни беды и неустройство. Ведь если человек свободный - он непременно бедный. И только когда над человеком крепкий начальник появляется, только тогда он богатеть начинает!

            - Начальник?

            - Человек! Человек, говорю, богатеть начинает...

            - А...

            - А если он этого не понимает, значит он плохой подчиненный и плохой человек. Если начальник сказал 'жизнь стала лучше' - значит, жизнь стала лучше. Иногда просто подчиненный слишком глуп, чтобы понять, насколько ему, подчиненному, на самом-то деле лучше жить стало. А начальник умнее, ему виднее. Потому не верить начальнику - это страшный порок, развращающий человека, развращающий общество...

            - Думаю, не все одобрят такую организациею публичного управления в государстве, - всё же не мог согласиться я с нашим словоохотливым проводником.

-            - А кто их слушать будет? -- усмехнулся тот. - Всем несогласным по двушечке влепить - всего и делов-то! И нечего сопли жевать. По двушечке - и по этапу!

- В острог, что ли? -- удивился граф.

- На зону, в натуре! А ещё лучше, пусть десятерик помотают. Не, ну если недовольный своё раскаяние государю деятельно выкажет - тогда другой базар... - Кувырдак изобразил жест, словно бы отсчитывает невидимые монеты.

- Если столь суровые экзекуции ждут даже инакомыслящих, то казнокрады, наверное, должны и вовсе приходить в трепет от ожидающего их наказания?

- Эээ.... вот здесь как раз торопиться не надо... - как-то сразу сник Кувырдак. - Не надо устраивать охоту на ведьм. И на колдунов. И на казнокрадов. Казнокрад, думаю, всегда является самым эффективным управленцем. Его вину сперва надо тщательно доказать, а потом уже строгий выговор ему выносить. Может быть, человек и не виноват, что казённые деньги пропали! Может, они сами испарились! Вы слышали про сверхтекучесть денег?

- Сверхтекучесть денег?! - боярин Никодим уставился на Кувырдака с любопытством, смешанным, как мне показалось, с изрядной долей брезгливости. - Надо будет лукоморскому боярству рассказать... для потехи исключительно... - Никодим осёкся под тяжёлым взглядом Рассобачинского.

- А чё, лучше шило в стенку и на боковую залечь?

- А и погаными же словами ты лаешься, мил человек, - покачал головой боярин. - Я хоть и половины не понимаю, но аж срамно слушать!

- Ну от чего же сразу 'погаными'? - скривился Кувырдак, от чего сделался особенно похожим на какого-то мелкого, но кровожадного грызуна. - Именно так, думаю, и должен выражаться настоящий великий правитель, чтобы быть ближе к своему народу.

- А почему 'настоящий великий правитель' должен так плохо думать о своём народе? - усмехнулся Пётр Семёнович, понимавший причудливое наречие нашего проводника куда лучше, чем мы с боярином.

            Думаю, у Кувырдака имелись все основания для таких мыслей - и в силу непростой судьбы его, и в силу полученного от этого опыта. Признаюсь, меня всё больше интересовал образ мыслей этого необычного человека, столь яростно отметающего всё, что в Шахристане нам преподносили как истину. Я ждал следующей трапезы, дабы можно было бы подробнее узнать его рассуждения и, если получится, печальную историю его жизни. Однако на следующий день после памятной мне беседы об общественном устройстве мы двигались по совершенно безлюдной местности и много часов провели в пути, не останавливаясь, по настоянию нашего проводника, даже для приёма пищи. Кувырдак стоически терпел возмущения моих спутников и лишь поминутно обещал, что ещё до ужина мы достигнем не только человеческого жилища, но и чайханы, в которой сможем наверстать пропущенный обед.

            Надо сказать, что обещание своё он сдержал. С видимым облегчением миновав пустоши, которые он именовал 'лихими местами', Кувырдак вывел нас к скопищу лачуг. При ближайшем рассмотрении лачуги оказались предместьем небольшого города, и за ними скрывались вполне благопристойные кварталы, в одном из которых и отыскалась обещанная нам чайхана, явно пользующаяся успехом у местных жителей.

            - Это лучшая чайхана в округе, зуб даю! - с гордостью сообщил нам Кувырдак, усаживая нас за не без труда отысканный свободный стол и делая знак хозяину подавать нам ужин. - Вы хавайте, братаны, а я сейчас сгонзаю кой за чем. Здесь не далеко. Одна нога здесь - другая там!

Как только Кувырдак затерялся между столов, все улюмцы в чайхане повернулись в нашу сторону. Тот из них, кто был одет роскошнее прочих, пристально смотрел на нас с восточной улыбкой, а потом, не переставая улыбаться, зло спросил: 'Я говорил тебе, что мы ещё встретимся, сын белой собаки?'.

            Его лицо показалось мне смутно знакомым.

Глава XVI. В плену у улюмцев

            Тринадцать дюжих степняков скрутили нас споро и сноровисто, не забыв при этом тщательно обыскать и отобрать все личные вещи, не исключая моей чернильницы и графской свинчатки. Нас связали сразу, а графа для начала оглушили короткой дубинкой, а потому Пётр Семёнович не видел, как давешний наш знакомый Абдурезак-баши подошёл к нам и осмотрел нас с удовлетворением хищным, а шантоньскую певицу - с удовлетворением прямо-таки плотоядным. По его малопочтенной физиономии было видно, как некая низменная мысль посетила его сознание, и он уже почти подал свои зверообразным слугам знак, последствия которого я опасаюсь предположить, однако в последний момент в его глазах я заметил алчность. Улюмец усмехнулся своим мыслям, потёр хилые ладошки как барышник в предвкушении удачной сделки и велел надеть мешки на головы всем нам, не исключая и Ля Ляфы.

Абдурезак-баши, улюмский князёк

            Усмешка коварного Абдурезака была последним, что я увидел перед тем, как нас  с мешками на головах куда-то повели, водрузили на каких-то животных - судя по всему, верблюдов - везли не менее часа под палящим солнцем и, наконец, стащили на песок и снова повели, подталкивая в спины тупыми концами пик. В столь бедственном положении некоторую отраду доставляли мне лишь мысли о тех тупых стражниках, которым приходится тащить сейчас обездвиженного Рассобачинского. И зачем, спрашивается, нужно было его оглушать?

Не снимая мешков, нас привели в какой-то подвал с кучей соломы на полу, и только здесь развязали, после чего споро захлопнули железную дверь, отделявшую наше узилище от внешнего мира. Рассобачинский через некоторое время пришёл в себя и присоединился к общему тягостному молчанию, красноречивее всяких слов объясняющему отсутствие знаний как о том, где мы находимся, так и о том, что нам делать.

От невесёлых мыслей нас отвлёк ужин, который, к моему удивлению, принесли уже через четверть часа. Впрочем, ужином это можно было назвать лишь с большой долей условности, потому как баланда в глиняных тарелках была почти прозрачна, а плавающие в ней мухи даже при беглом осмотре не могли сойти ни за что иное. На моё замечание об очевидной чужеродности этого насекомого в еде один из наших стражей с хамской усмешкой заметил, что 'муха в супе - это биодобавка для высоких гостей'.

- Откуда только слов таких забугорских понахватался! - погрозил боярин кулаком двери, закрывшейся за охранниками.

- Сволочи, - сплюнул граф на без того грязный до нельзя пол и хотел добавить что-то ещё, но схватился за шишку на голове. - Лучше бы воды принесли... Холодненькой...

- Как сказали бы мои покойные родственники, у этих дикарей сильнейший церебральный паралич совести, - подала голос Ля Ляфа.

- Покамест мы сами не покойные, нам отсюда выбираться нужно, - ворчливо заметил боярин, задумчиво посматривая на кучу соломы в углу. Наконец, за неимением лучшего места для возлежания, Труворович завернулся поплотнее в шубу, не отобранную у него почему-то улюмцами, и начал взгромождаться на иссохшую траву.

            - 'Если тебе что-то очень нужно, но ты ничего для этого не делаешь, то значит тебе это не нужно', - не менее ворчливо процитировал какого-то мудреца граф Пётр.

            - Сам придумал? - заинтересовался Никодим.

            - Да нет, это Леонид - царь такой древний был... Или это другой, который книжки писал?.. Дионисий!

            - Точно не я!

- Да нет, я не про то... Правда ли, я спросить хотел, что ты с Граненычем во время той осады наших повстанцев через книжки из узилища как-то водил? И даже самого царя-батюшку тоже? - припоминая события двухлетней давности, нахмурился граф Рассобачинский.

            - Не из узилища, а из моей библиотеки. И не через книжки, а Путём Книги. Это такая особая форма перемещения, для которой книги нужны только как... Ладно, это всё не важно. Можно считать, что правда, Ваше сиятельство.

            - Эх, вот бы сейчас сюда книжку! - почесал бороду Никодим. - Так нет, отняли всё, бусурмане...

            - Не любую книжку, а только из моей библиотеки. На другие, увы, моё скромное волшебство почти не распространяется.

            - 'Толстый', 'толстый'... - заворчал вдруг боярин Никодим, уже устроившийся на куче соломы. - Ну и что, что толстый. Зато у меня потаённых карманов не заметно - не обманул шах! Нате.

            С этими словами он выудил откуда-то из бездонных складок шубы, подаренной шахом в день знакомства, тонкую книжицу в мягком переплете и увесистый кусок сыра. Сыр был изрядно сплющен, но обернут бумагой и вид имел вполне съедобный. Книжка же, против моего ожидания, оказалась не 'Геральдикой для начинающих' и не 'Очерками славной старины', а 'Описанием курортов заморских для благородных господ, с присовокуплением цен на усадьбы, в оных курортах к продаже предназначенные и со всем комфортом для жилья высокочтимых покупателей обставленные'.

            - Второй год собирался в библиотеку вернуть.  Сейчас, видно, время приспело. А из напитков сегодня только медовуха, не обессудьте, сокамернички...

            Жестом кудесника, выступающего на бис, боярин передал певице извлеченную из сапога почти совершенно плоскую, но при этом вместительную флягу, источавшую запах мёда и трав.

            - И когда же ты, благородие, успел всё это заныкать? - с восхищением спросил граф.

            - Так на границе, когда мы с шахраем пили. Так что всё свежее, не сомневайся. Я, как знал, суши эти мерзкие брать не стал, они бы за это время стухли... да и в карман не лезли...

            - Чаю, боярин, у тебя не токмо провизия по карманам имеется? - хитро прищурился Пётр Семёнович.

            - Ну имеется, а какой сейчас с золота прок? Или ты стражу подкупить хочешь? Не знаю, поговори с этими зверомордыми... Только, думаю, вряд ли их подкупить получится, боятся они своего Абдурезака, сразу видно. Так что, ежели будешь переговоры с ними вести, аккуратнее про деньги намекай. А то, если они обыск мне на предмет денег устроят, без ужина останемся. Не есть же эти... биодобавки степные...

            - Может ты и прав, боярин. А попытаться всё же стоит!

            - Ты бы лучше лопату какую поискал... Подкопы у тебя дюже хорошо получаются! - вспомнил вдруг боярин, устраиваясь поудобнее на соломе и заворачиваясь в свою безразмерную шубу. - Так что, ежели найдёшь, то командуй! Я под твоим началом отсюдова завсегда копать готов... Только вот вздремну... часок...

            Пока по подземелью разносился богатырский - даром что боярский - храп, а Рассобачинский делился ужином с Ля Ляфой и вполголоса обсуждал возможности побега, я, оказавшись от излишней для меня трапезы, приступил к изучению возможности  эвакуации Путем Книги. Установить направление на Лукоморье не составило труда, да и проложить Путь Книги между нашим узилищем и царской библиотекой было минутным делом. Но расстояние! Даже двигаясь по абсолютно прямой траектории нужно было потратить не один месяц на то, чтобы дойти из этих диких мест в нашу столицу.

            Смогу ли я ускорить наше передвижение? Смогу ли я прервать Путь Книги, дабы покинуть его, как только мы удалимся на безопасное расстояние от улюмцев? А если нет, то где мы будем спать и чем питаться на всём пути до Лукоморска?

            А может быть... Призрачная надежда посетила меня, и я стал изучать все направления - не оказалась ли каким-нибудь чудом хотя бы ещё одна книга из моей библиотеки поблизости от нас, желательно на расстоянии дневного перехода?

            Целая стопка моих книг обнаружилась почти сразу - в караулке, на столе у командира наших тюремщиков. Это были небольшие томики, отобранные у нас улюмцами при обыске. Но, увы, этот Путь Книги не был путем на свободу. Неужели нигде до самого Лукоморска больше не водится книг из библиотеки Его Величества! Хотя откуда им здесь взяться...

            К моему огромному удивлению, нужная мне книга обнаружилась на расстоянии всего нескольких дневных переходов от нас - в Ширин-Алтыне, в некоем роскошном особняке, на изящной резьбы полке в уютно обставленной гостиной, в которой с прохладительными напитками сидела чета шахрайских аристократов: моложавый муж с бородкой клинышком и его томная супруга, в которой я без труда узнал....

            Не сразу решился я сообщить графу о своей находке, но потом счёл, что дело обретения свободы важнее предрассудков. Но граф, выслушав меня и потемнев лицом, остался другого мнения. 'Да, стащил я эту книжку Хокупи Шинагами из твоей библиотеки, - не стал отпираться он. - Но ведь в моей типографии она и отпечатана! Только теперь всё это - дело прошлое, и о подарке том постыдном вспоминать не желаю. И ты забудь. А вот те книги, что в караулке, могут нам и пригодиться...'. После этого граф сжал флягу с недопитой медовухой, словно боевую лопату, и стал с горящими глазами и маниакальным упорством излагать план будущей ночной вылазки в караулку, сам себя поправляя и уточняя детали на ходу.

            Ля Ляфа слушала Петра Семёновича с вниманием и видимым одобрением, лишь изредка задавая уточняющие вопросы. Но меня, признаюсь, столь воодушевившая графа идея приводила в страшное волнение. Не осмеливаясь признаться в том, я находил в плане десятки изъянов, каждый из которых мог стоить нам здоровья, а то и жизни. Но чем более изъянов я видел в плане графа, тем, парадоксальным образом, яснее осознавал, что кроме нас самих за нашу свободу бороться некому.

            План, как казалось, был готов, а потому оставалось лишь дождаться ночи, когда и надлежало привести его в действие. А время ожидания лучше всего скрашивается разговорами. Польщённый вниманием графа, нашей очаровательной спутницы и даже проснувшегося боярина я пересказывал самые занимательные и вдохновляющие фрагменты из 'Истории светлых времён', когда нас насторожил странный шум, доносившийся из-за пределов узилища. Некие едва различимые вскрики удивления, топот множества ног, звуки чего-то гулкого и падающего нарастали и приближались.

            'Мы их очень, очень хорошо кормили' - услышали мы, наконец, жалобно-испуганное из-за двери, после чего она открылась и в камере моментально стало тесно, поскольку в неё почти одновременно ввалились несколько шахрайских солдат в полном обмундировании, Нибельмес-ага в одежде улюмского виноторговца (точь-в-точь Надир, виденный нами на ярмарке!), уже знакомый нам шахрайский сотник (видимо, его отряд снова был прикомандирован к Нибельмесу?), лукоморский сотник Герасим (откуда?) и методично пинаемый им незнакомый улюмец (за что?).

            - С каких это пор улюмцы стали кормить своих заключенных? - зло спросил шахрай, так что улюмец сморщился как от удара, и Герасим повременил с очередной затрещиной.

            - Окуда вы?!

            - Как вы?!

            - Что с ними?!

            - О, это идея получше подкопа! - оживился боярин Никодим.

            - Ну! - авторитетно подтвердил улыбавшийся Герасим и на радостях решил улюмца больше не бить.

            Мы покинули неприглядное подземелье, бывшее, пусть и всего несколько часов, местом нашего заточения, и поднялись в здание над ним, оказавшееся то ли большим и укреплённым караван-сараем, то ли маленькой и неказистой крепостью. Повсюду нас встречали довольные своей работой лукоморские и шахрайские витязи, а также совсем уж исполинского вида воины в забралах, походившие своими габаритами на виденных нами в Шахрабаде богатырей-атанатов. Я бы и принял их за атанатов, если бы не одно обстоятельство: обмундирование этой части наших спасителей хотя и подчинялось некоей общей логике, но представляло собой калейдоскоп милитаристских достижений всего Белого Света. У каждого из богатырей были меч, кинжал и палица, а позже я заметил и притороченные к седлам луки, колчаны со стрелами и щиты. Однако у одних оружие было явно западного, у других скорее сулейманского, а у третьих и совсем уж экзотического образца. Среди забрал, также положенных по уставу всем богатырям, я заметил и бесстрастные лукоморские железные лица, и забугорские похожие на клюв маски, и совсем уж страхолюдные вамаясьские рожи... Разумеется, я имею в виду типы забрал, а не самих воинов! [31]

            - И всё же, как вы нас нашли?! - Рассобачинский пытался, кажется, отблагодарить всех сразу и не знал, к кому повернуться. Однако обстоятельства пленения дали о себе знать, и граф, схватившись за украшенную заметной шишкой голову, прислонился к стене.

- Неужели вы думаете, что Шахристан не способен позаботиться о людях, находящихся под его покровительством, в какой-то сотне километров от своих государственных границ? - улыбнулся Нибельмес, глядя как Ля Ляфа, быстрее других осознавшая факт освобождения, сбегала в караулку, добыла холодной воды и споро соорудила компресс для Петра Семёновича. - Ожидая вас в Сарыни, я получил известие о том, что вашим спутником стал Кувырдак. И забеспокоился. Он давно казался подозрительным, но до поры ничего противозаконного не совершал... Тем не менее, я приказал всем трём сотням, находившимся в пригороде Сарыни в полной боевой готовности, сниматься с места - то есть, разумеется, приказал двум сотням, а уважаемый Герасим-ага любезно согласился присоединиться к нам - и следовать за мной на расстоянии в половину дневного пути. Ну а сам я вскоре присоединился к вашей столь эклектичной компании, хотя вы едва ли замечали присутствие моей скромной персоны в местах ваших трапез, верно? Почему-то никто никогда не замечает почтальонов или, например, половых в трактирах... Ну а когда вас столь коварным образом передали в руки давно искавшего вас недоброжелателя, я, уж простите меня, решил дождаться наших воинов, а не вызволять вас сразу - улюмцы, что бы там ни говорили, всё же способны бесстрашно противостоять безоружному и малочисленному противнику. Когда все три сотни соединились в назначенном мной месте, то Герасим-ага хотел немедля штурмовать это укрепление. Должен сказать, что это прекрасно и героично, и уважаемый всеми нами Дионисий-ага, без сомнения, сложил бы эпичную балладу о доблестном витязе Герасиме и его богатырях... Но шахраи так не воюют. Командир наёмников предложил скрытно проникнуть в крепость и перебить охрану, командиров, слуг Абдурезака... От этого плана пришлось отказаться по той же причине, что и от остальных: велик был риск вашей гибели, поскольку под горячую руку наёмники могли перебить и вас, да и сами улюмцы могли в отчаянном своём положении вас зарезать. Тогда в этот укреплённый караван-сарай проник я один и никого не стал перебивать, а просто напоил охрану, тихонько открыл ворота... Ну а когда сюда ворвались наши молодцы, то улюмцы сами побросали оружие, так что и воевать ни с кем не пришлось!

- Ты храбр и человеколюбив, Нибельмес-ага, - уважительно покачал головой Пётр Семёнович, пока боярин Никодим с криками 'у-у-у, изуверы!' отыскивал в горе конфискованных у нас вещей свой сундучок. Приоткрыв его и заглянув внутрь, он быстро и с видимым облегчением захлопнул крышку.

- Я обязан был сохранить ваши жизни, - развёл руками Нибельмес-ага. - Из-за моего недосмотра, боюсь, ваше впечатление от пребывания в Шахристане и так уже безнадёжно испорчено... - шахрай вопросительно взглянул на графа, затем на боярина.

- Не боись, никому не скажем, - подмигнул Нибельмесу понятливый и великодушный Рассобачинский.

- Нормальное впечатление! - улыбнулся Никодим, снова прижимая к себе свой любимый ларец.

Однако когда мы вышли во внутренний двор и увидели выстроенных в два ряда степняков, бывших нашими тюремщиками, ярость закипела в боярине с новой силой. Вид улюмцев, похожих сейчас на выводок огромных и чрезвычайно смущённых тушканчиков, стоящих по стойке 'смирно' и опустивших очи долу, отнюдь не успокаивал Труворовича.

- И всё же, Нибельмес, как шахрай ты меня должен понять: за такое свинство по отношению к своим послам Лукоморье имеет полное право объявить этим извергам войну! - бушевал боярин, проходя мимо улюмцев.

- Как шахрай я понимаю и разделяю ваше возмущение, но объявлять войну не советую.

- Что же мы, всё должны так оставить?!

- Зачем? Но вот только наказать вашего обидчика можно и без войны. Я уже позаботился об этом: улюмскому кагану направлена депеша с подробным описанием того, как Абдурезак обошёлся с гостями эмирата, и теперь ему самому грозит зиндан. И это в лучшем для него случае...

- Кстати, а где сейчас этот мерзавец?

- Не знаю, - развёл руками шахрай. - Он мог уехать сразу после вашего пленения или сбежать под шумок во время штурма: как бы то ни было, в этом караван-сарае я его не заметил. Но далеко ему не убежать. Улюмцы найдут его, а если не справятся, то мы поможем.

- Неужели улюмские законы так строго карают непочтительность к гостям эмирата? - испугался отходчивый граф и даже перестал прикладывать компресс к шишке.

- Ваше сиятельство, забудьте про законы, мы же в Улюме! - засмеялся Нибельмес. - Закона на такой случай, разумеется, нет. Но за каждым степным князьком числится немало прегрешений, и за каждое из них можно надолго угодить в зиндан. А можно и не угодить. Это уж как каган решит. Но на всякий случай у кагана имеется картотека на каждого вельможу. Для Абудрезака такой случай, думаю, настал.

- Ой, чует моя душа, что не без вашей шахрайской помощи он эту картотеку ведет! - покачал головой Никодим.

- Не без нашей, - не стал отпираться Нибельмес.

- И чего же он их сразу в зиндан не сажает, раз есть за что?

- Каган считает, что раз они беи, то и преступления их незначительны...

- А простолюдину, небось, за такое незначительное преступление сразу голову снёс бы! - покачал собственной головой граф.

- Снес бы. Но дело в том, что каган и беи... как бы так сказать... из одного клана, что ли, если вообще шахрайское понимание клана можно применить к варварским отношениям. В любом случае, для беев действует степной принцип 'мерин мерину глаз не выклюет'. Кроме того, если начать каждого вельможу наказывать за любое преступление - как это делаем мы, например, - то очень скоро выяснится, что и у самого кагана, выражаясь языком улюмских метафор, 'сбруя в пуху'.

- Да разве ж каган зиндана боится?!

- Каган боится другого. В зиндан его, конечно, никто не посадит, и даже в глаза ему про это сказать не посмеет. Но вот аргументов другим претендентам на престол это прибавит.

- Разве каган правит не пожизненно?

- Пожизненно, разумеется. Но даже он не застрахован от свержения и от восстания. Могут и просто под благородным предлогом прирезать...

- Недовольные?

- Наоборот, довольные. Улюмских правителей обычно убивают те вельможи, которые перед этим громче всех клянутся в верности и чаще всех поднимают здравицы.

- Ну и союзников вы себе выбираете, Нибельмес, не в обиду тебе будь сказано! -Рассобачинский прикоснулся к шишке и скривился то ли от боли, то ли от услышанного.

- Граф, а вот представьте: нужно Вам отвезти куда-нибудь - да хотя бы в тот же Лукоморск - некий тяжелый груз. Кого вы для этого выберете? Свободного шахрая, которого нужно уговорить на такую работу, которому нужно заплатить немалые деньги, которым нельзя помыкать, который, в конце концов, может просто отказаться продолжать путешествие и вернуть задаток? Или бессловесного ломовика, которым можно управлять с помщью узды и кнута?

- Я бы лошадь взял! - честно сказал Никодим, пока граф раздумывал над тем, нет ли в вопросе шахрая какого-нибудь подвоха.

- Вот и мы, шахраи, так считаем. Кстати, Ля Ляфа-апа, я думаю, уже может направиться обратно в Шахристан? - впервые Нибельмес-ага обратился к нашей спутнице. - Разумеется, наши порубежники будут защищать её в пути до самых границ. Она уже и так натерпелась в этом путешествии!

- Ляля едет со мной в Лукоморск, - отрезал Рассобачинский.

- Осмелюсь напомнить, Ваше сиятельство, что она тоже находится под покровительством Шахрайского эмирата... - вкрадчиво и угрожающе проговорил Нибельмес, живо напомнив мне кота, который заподозрил кого-то в притязаниях на свою скумбрию.

- Я нахожусь под покровительством графа, а потому не нуждаюсь в покровительстве эмирата! - с жаром воскликнула Ля Ляфа, словно выкрикнула в лицо шахраю давно заготовленное оскорбление.

- Правильно ли я понимаю, что ты намерена прервать... отношения... с Шахристаном? - уточнил Нибельмес таким голосом, каким судья уточняет, что у свидетелей защиты нет доказательств.

- Да!

- Ты понимаешь, чем это тебе грозит?

- Уж не думаешь ли ты угрожать ей, шахрай?! - поднялся со своего места граф и медленно двинулся на Нибельмеса.

Тот, впрочем, даже не пошевелился, а лишь с усилием рассмеялся:

- Я имею в виду лишь потерю жалования, видов на шахрайское гражданство и, соответственно, хорошей пенсии. Да, и возможности впредь въезжать в нашу страну тоже. Только это и больше ничего. Больше ничего. Разумеется, при условии, что уважаемая Ля Ляфа-апа будет... сдержанна в речах? - Нибельмес пристально посмотрел на певицу.

- Не беспокойся, я с радостью забуду всё, что должна забыть! И с ещё большей радостью я забуду вашу жестокую, самовлюблённую страну, в которой на всех чужаков смотрят как на домашних животных!

- Забывайте, воля Ваша, - с деланным безразличием пожал плечами Нибельмес. - Но я бы очень просил господ послов следовать далее в Ур-Каган в сопровождении охраны. Всех трёх сотен.

Пока мы были погружены в дипломатические препирательства... то есть, прения, Герасим поскреб по сусекам, помел по амбарам караван-сарая и наскреб транспортное средство, отдалённо напоминающее лукоморскую карету, а также пару тяжеловозов для неё. Всё это было конфисковано для нужд посольства ('Ваше сиятельство, забудьте про собственность, мы же в Улюме!') и приспособлено для перевозки нашего багажа и нас самих.

Дальнейшее путешествие по негостеприимной улюмской земле производило на меня впечатление успокаивающее и угнетающее одновременно. Вооружённые до зубов витязи, окружавшие нас, вселяли чувство безопасности и сообщали деятельное радушие и гостеприимство встречающимися нам улюмцам, однако меня не оставляли мысли о том, что сделали бы с нами эти же степняки, окажись мы здесь одни и без оружия. Кроме того, даже всё степное старание не помогало сглаживать разительный контраст между шахрайским комфортом и варварской неустроенностью.

Контраст этот, очевидно, был заметен и моим спутникам:

- Когда мы только в Шахристан приехали, то ты, Нибельмес, распинался, что помощь-де слабым для шахрая почётна...

- Помощь слабым - достоинство сильного, - уточнил Нибельмес.

- Так чего ж вы соседям своим, слабым мозгом, не поможете?

- И в чём же мы должны им помогать?

- Из дикости выбраться. Хоть бы дороги им, как сабрумаям, нормальные наладили, а то аж в карете ехать больно!

- Я имел в виду взаимопомощь граждан. С улюмцев же довольно и того, что они у самых своих границ имеют пример наилучшим образом организованного общества: вот и пусть учатся; если им это не помогает, то уже ничто не поможет. А для шахрая забирать деньги у граждан с тем, чтобы отдать их дикарям - это преступление. Или даже хуже.

- Хуже?

- Да, даже хуже чем преступление - это ошибка. Не подобает тратить шахрайские деньги на варваров. Нет, иногда эмирам приходится подкупать дикарских царьков, даже наших союзничков. Но за каждую такую трату эмиры должны отчитываться перед Государственным Советом. И если эмиры не убедят Совет, что малым подкупом варвара сэкономили Шахристану большие деньги, то не видать им ни переизбрания, ни почётного отдыха.

- А на сабрумаев, значит, деньги тратить не жалко?

- Как бы вам объяснить... Вы когда-нибудь задумывались, в чём разница между колонией и доминионом?

- Э-э-э....

- Не берите в голову, - улыбнулся Нибельмес-ага. - Проще говоря, сабрумаи нам не просто союзники. Они - братья.

Некоторое время мы ехали молча, прежде чем я всё же решился возразить шахраю на те слова из его объяснений, которые меня смутили:

- Вы рассуждаете об устроении стран и народов так, словно бы шахраи изобрели единственно верный и совершенный способ общественного устроения. Меж тем, сколь бы ни была интересна для меня поездка по вашей стране, но во многом из увиденного я узнавал воплощение идей древних мыслителей, творивших задолго до основания Шахристана. Вы воплотили их способом, наиболее подходящим для вашего климата и вашего темперамента. Но, думаю, те же самые совершенства в другой местности могут быть воплощены и иным образом, не похожим на шахрайский. Я не считаю, что для превосходного устроения своей жизни каждый народ должен буквально подражать вам.

- Думаю, что мы говорим об одном и том же разными словами, - дипломатично уклонился от спора Нибельмес-ага. - Разумеется, я не умаляю достижений мыслителей, описавших некогда шахрайский... то есть, я хотел сказать, наилучший способ общественного устройства. Я лишь полагаю, что у нас есть чему поучиться.

Через несколько дней мы прибыли в Ур-Каган. Дворец степного владыки оказался столь же пышен, сколь и безвкусен, и отдельного описания, на мой взгляд, не заслуживает. Вероятно, улюмцы гордятся тем впечатлением, которое производит роскошь дворца кагана после нищеты обывателей каганата, но для меня это впечатление было глубоко отвратительным.

Церемония утверждения лукоморско-шахрайского договора каганом прошла в торжественной обстановке с присовокуплением многих речей о том, что именно Улюм является лидером всего Песчаного блока и могущественнейшей державой степи. При этом, как и обещал нам Нибельмес, каган не посмел ни уклониться от утверждения договора, ни изменить хотя бы одни из его пунктов.

Признаюсь, после тягостного пребывания в Ур-Кагане я испытал немалое воодушевление в тот день, когда мы покинули улюмскую столицу! Нибельмес-ага счёл очень символичным, что мы отправляемся в Лукоморск вместе с большим караваном, идущим на запад[32]. Караван-баши счёл подарком фортуны то, что всю дорогу до лукоморских границ его будут бесплатно сопровождать три сотни вооружённых всадников и влиятельный шахрайский чиновник. Ля Ляфа-апа сочла, что от шахраев можно было бы отделаться и пораньше, о чём и не преминула сказать графу, однако тот сумел убедить её, что всё складывается к лучшему. Боярин Никодим счёл, что путешествовать даже по степи в карете куда лучше, чем путешествовать по степи на верблюде. 'Я понял теперь, почему верблюдов называют кораблями пустыни. На них так же укачивает!' - ворчал он, слезая во время первого же привала с двугорбой спины и забираясь в наше четырёхколёсное транспортное средство.

Я же изначально решил не испытывать судьбу восседанием на немалой для меня верблюжьей высоте, а потому молча смотрел в окно кареты на бесконечный степной пейзж, который постоянно перетекал сам в себя час за часом нашего движения на запад, на огромное, но всё же неуловимо упорядоченное скопление людей и всадников, на бескрайнее небо над степью, и время от времени с улыбкой вспоминал слышанные в Ур-Кагане весёлые крики погонщика: 'Внимание! Объявляется посадка на караван, следующий рейсом Ур-Каган-Шахрабад, если не заблудимся, конечно! Нумерация верблюдов с хвоста каравана. Предъявлять билеты погонщикам, морковку - верблюдам, и не перепутайте! Безбилетные пассажиры будут выброшены в первый же бархан. Горячий чай и горячий песок в еде включены в стоимость поездки. Каравановожатый - караван-баши Сулейман-ибн-ишак.'

P. S.

Завершая сии скромные заметки, я понял, что не могу не написать ещё несколько строк о событиях, ставших мне известными за год, в течение которого я переносил на бумагу впечатления от путешествия в Шахристан.

Мудрагеля переизбрали эмиром на очередной год.

Пахлава-апа была судима Государственным Советом за 'недостаточно активную позицию по Лукоморскому вопросу', однако вины её доказать не смогли, а потому и взысканию не подвергли. Впрочем, завершив год своего эмирства, на высшую государственную должность претендовать вторично она не рискнула.

Нибельмес женился на некоей юной представительнице угасающей сабрумайской аристократической фамилии, по службе его прочат в новые визири внешних сношений, а то и в послы первого ранга для сабрумайских земель.

Среди шахраев в моду вошли не только свадьбы в лукоморском стиле, для устроения которых множество наших потешников получило приглашение в эмират, но и лукоморские квас и меды, которые наши купцы в тёплое время года продают в неимоверных количествах. Некоторые аристократы, говорят, стали дополнять традиционные хамамы и термы при своих особняках также и лукоморской баней - по крайней мере, не один десяток подвод с лукоморскими плотниками и срубами отправился к шахрайским границам. Шахраи, со своей стороны, с немалым успехом продают лукоморцам, в особенности ремесленникам и промышленникам, всяческие полезные сабрумайские приспособы. Вообще наши купцы оказались весьма охочи до поездок в Шахристан, а шахрайские - до торговли с Лукоморьем.

Ля Ляфа стала примой в театре, открытом в Лукоморске на деньги графа Рассобачинского, с которым мы, благодаря любезности Его сиятельства, стали весьма дружны. Жаль, что я не могу поведать об иных новостях из жизни Петра Семёновича, ибо, с одной стороны, считаю себя не в праве распространяться от столь личных обстоятельствах, а, с другой стороны, лукоморским обывателям они прекрасно известны и без моего свидетельства.

Боярин Никодим Труворович, по многочисленным просьбам шахраев, отправлен постоянным лукоморским представителем в эмират, где, как говорят, уже обзавёлся усадьбою.

Я же, расширив и обустроив наилучшим образом царскую библиотеку, время от времени не только возвращался мыслями к нашей поездке в Шахристан, но и размышлял о судьбах путешественников всех времён и народов. Я думал о том, зачем они отправлялись в свои долгие плавания и походы, о том, что было самым ценным из найденного ими в чужедальних землях... И теперь я с чистой совестью могу завершить это повествование теми словами, которыми и хотел: тот, кто действительно обошёл весь мир, вернулся домой.

КОНЕЦ