Багдерина Светлана Анатольевна : другие произведения.

Глаза цвета неба

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    После пугающих знамений в старой доброй Англии у людей стал меняться цвет глаз и появляться колдовская сила. Дознаватель епископа Линкольнского Вильгельм и его секретарь Теобальд сбились с ног, отыскивая и уничтожая сероглазых колдунов, пока одно событие не перевернуло их представления - и жизни.

Глаза цвета неба

  
   - ...признать Эмму де Гало виновной в сделке с Врагом рода человеческого, и отправить грешную душу ее на суд Тому, Кто дал ее, а порочное тело предать очищающему пламени.
   Надтреснутый, но сильный голос Вильгельма, одного из трёх дознавателей при епископе Линкольнском, облетел площадь перед собором, где вершились самые важные дела Кольбека: торги, праздники - и казни. Толпа, словно не ожидала этих слов с самого утра, загудела в поддержку то ли клирика, то ли юной пассии сэра Гарольда, привезённой им из Нормандского похода в качестве трофея. Истеричные вопли женщин, выкрики мужчин, испуганный плач детей заглушили слова дознавателя, но под ударами проворных солдат стихли так же резко, как начались.
   Секретарь Вильгельма Теобальд передёрнул плечами и отвёл глаза от одинокой фигуры у столба: опоённая дурман-зельем лекаря, Эмма не нуждалась ни в какой поддержке: слов Вильгельма и криков толпы она не слышала, а изломанному телу не давали упасть веревки. Пронизывающий октябрьский ветер рвал подол ее платья, отбрасывал кудри с лица, но голова, уроненная на грудь, оставалась неподвижна. Невысокая, худая, с тонкими правильными чертами и огромными глазами - при каждом взгляде на обречённую девушку в памяти шевелилось давно потерянное прошлое, и каждый раз душа отзывалась глухой, но неизменной болью. Говорили, так у калек ноют утраченные конечности. Но могли ли сравниться руки и ноги с сердцем? Сердцем, вырванным добровольно.
   Теобальд сжал губы. Его Лисичка, хоть и не его больше, сейчас жива и здорова, а эта девочка... Заморская игрушка, похищенная завоевателем из родительского дома и встретившая такой конец. Четырнадцать лет. Ей всего четырнадцать лет! Как Лисичке, когда...
   - Она призналась, Тео, - не поворачивая головы, проговорил дознаватель, будто услышав его мысли.
   - Какая была необходимость ее допрашивать? - прошипел сквозь зубы Теобальд. - Свидетельские показания тех, кого она исцелила, и серые глаза - разве этого мало? Она ведь созналась еще до начала следствия!
   - Такова процедура, Тео, - начиная раздражаться, Вильгельм сдвинул к переносице кустистые брови. - Если ты продал душу диаволу, не рассчитывай бросить на прощанье "Да, я виновен" и улизнуть в свой ад. За грехи расплата начинается на земле.
   - Но она... Все в голос твердят: "небесное создание, ангел лицом и душою"!
   - Вспомни, кем до падения был Люцифер.
   - Враг разрушает всё, к чему прикоснётся, а эта девочка исцеляла, ваше преподобие! Бесплатно! Всех, кто к ней обращался! Вы слышали показания свидетелей! Она действительно их вылечила - от колик, рожи, грудной жабы и еще от десятка недугов! Целение по молитве о заступничестве дарует Господь. Так отчего целительскому дару Эммы де Гало не быть ниспосланным...
   - Серые глаза, Тео. Знак дьявола, - почти терпеливо напомнил дознаватель - сухой орлиный профиль, новая шапочка, парадная сутана - точно не колдунью жгли, а именины короля отмечали.
   Брат Стефан в красном плаще с капюшоном, низко опущенным на лицо, откинул крышку с горшка, полного углей, и макнул в него факел. Смольё занялось вмиг, заставляя второго помощника дознавателя - брата Жюля - отшатнуться. Толпа возбуждённо охнула, всколыхнулась, и солдатам сэра Гарольда снова пришлось пустить в ход древки пик, возвращая в берега человеческое море.
   - Святая Эмма, прости нас! Бог их накажет! - выкрикнули из гущи зевак.
   - Ведьма! Чертовка! Развратница! - вопили в передних рядах.
   Губы брата Стефана шевелились в дежурной молитве, когда он бросил факел на кучу полусырых дров. Быстро задохнуться от дыма и не чувствовать огненной агонии, если дурман потеряет силу - вот последний подарок ее возлюбленного.
   - Ваше преподобие. Мы сами пришли к выводу, что серые глаза - отметина Врага, - с трудом отведя взгляд от разгорающегося костра, жуткого зрелища, ставшего привычным в последние полгода, секретарь упрямо качнул головой. - Но мы всего лишь люди с примитивным человеческим разумением. А если мы ошибались?
   - Вы, - подчеркнул насмешливо Вильгельм, - Ошибаться можете вы. Библия ошибаться не может. "Не обращайтесь к вызывающим мертвых и к волшебникам не ходите, и не доводите себя до осквернения от них". "Мужчина ли или женщина, если будут они вызывать мертвых или волхвовать, да будут преданы смерти". Левит...
   - Главы девятнадцать и двадцать! Я знаю! Но что, если это дар не Врага, но Господа нашего?
   - Дары Господа получают святые после десятилетий служения, - строго нахмурился дознаватель. - А эта шлюшка...
   - Не по своей воле! - с неожиданной злостью вскинулся Теобальд. - И цель Врага - навредить! А что де Гало, и те, другие, сделали людям во вред?!
   - Человек всегда найдёт, что сделать во вред другим людям, - криво усмехнулся Вильгельм. - И чем больше его возможности, тем больше вред.
   - И какой же вред причинила эта девочка изгнанием хворей своим прикосновением?
   Секретарь понимал, что говорит непоправимое. Если бы Эмма не была так похожа на Лисичку, если бы эти три дня он не был свидетелем допросов ее и тех, кого она излечила, если бы крамольные мысли не закрадывались в голову последние месяцы всё чаще, если бы... если бы... Языки пламени, с рёвом возносившиеся к серому провалу неба, точно вытягивали из него копившиеся всё это время слова, о которых он начинал жалеть сразу, как только они срывались с губ. Однако остановиться он уже не мог.
   - Давайте тогда жечь всех травников, повитух, зубодёров!.. Де Гало знатного происхождения! Отчего было не сослать ее пожизненно в монастырь?!
   - Оттого, Теобальд, что жена сэра Гарольда - племянница графа Линкольна, и ей не по вкусу жеребячество мужа, - Вильгельм покосился на дебелую даму, вцепившуюся в перила помоста и жадно впитывавшую каждый миг своего торжества. - Епископ просил... с пониманием отнестись к ее переживаниям. Таким образом, смерть любовницы сэра Гарольда увеличивает благосклонность графа Линкольна к нашему епископу, его благосклонность ко мне, мою - к тебе, и укрепляет семью. В выигрыше все.
   - Кроме Эммы де Гало!
   - А что тебя смущает, Теобальд? - дознаватель смерил его циничным взглядом зелёных глаз, всегда отчего-то напоминавших секретарю болото весной. - Это политика, от которой Церковь неотделима. Это жизнь.
   - Это... мерзость! Когда меня направили к дознавателям, я думал, что как архангел буду с пламенеющим мечом в руках защищать добрых христиан от козней Врага, а не отправлять невинных на костры! - выпалил Теоблальд и замер, потеряв дар речи от собственной дерзости. Если бы, если бы, если бы!..
   Вильгельм медленно отвернулся. Ноздри его гневно раздулись, лицо закаменело. Последующие слова дознавателя, относимые ветром с помоста, были почти не слышны - но лишь почти.
   - С таким мировоззрением, секретарь, твоё место не при дворе епископа, а в захолустном монастыре. После нашего возвращения в город у тебя будет один день, чтобы собрать вещи и привести в порядок дела.
   Холодные слова дознавателя хлестнули как плеть. Мгновение - и из правой руки Вильгельма он превратился в изгоя. Но самым обескураживающим для секретаря стало непонимание, чего в его смятении было больше: отчаяния или радости. Радости, что в его жизни больше не будет сожжённых людей.
   Вильгельм не ушёл, пока не догорели последние дрова, и обугленные остатки столба и человеческого тела не рухнули на мостовую, рассыпая искры и распугивая скучившихся зевак. Ветер бросал ему в лицо едкий дым с тошнотворным привкусом, пропитывая сутану, выгоняя слёзы из глаз, а он стоял, неподвижный и прямой, не сводя взгляда с места последней встречи Эммы де Гало с так любившим и ненавидевшим ее городом. Над пепелищем кружило дьявольской каруселью хриплое вороньё.
   Теобальд тоже выстоял до конца казни, ссутулившись, медленно перебирая чётки и не глядя на хрупкую фигурку, быстро потерявшую человеческое обличье. В этот пасмурный день не только тело Эммы отправилось дымом к небесам. На дальнем краю помоста, молча играя желваками и раздувая ноздри, не пропустил ни секунды угрюмого зрелища сэр Гарольд. Кому был адресован его бессильный гнев, догадаться было сложно. Жене? Графу Линкольну? Церкви? Судьбе, лишившей его юной возлюбленной и бросившей тень пособника колдуньи на него самого? И вряд ли ему становилось легче от того, что Эмма - с нежданно посеревшими белками и пропавшими радужками - не первая, и может, не последняя.
   Если припомнить, повальное обращение благочестивых доселе англичан к дьяволу началось не внезапно. Сперва пошли знамения, необъяснимые и тревожные: пчелиный мор, рыбы, выбрасывающиеся на берег, птицы и летучие мыши, разбивающиеся о стены домов... И едва успел епископ Линкольнский постановить, что это не иначе, как сам Враг запускает грязную лапу в дела человеческие, и в храмах пошли службы о заступничестве, как с рыбным обозом до Линкольна добрались слухи о колдуне, глаза которого пропали за одну ночь, а он, не ослепнув ничуть, обрёл силу двигать вещи, не прикасаясь к ним.
   Не веря молве, дознаватель Вильгельм по поручению епископа в распутицу под мокрым снегом отправился с графскими солдатами в прибрежную деревушку, но всё оказалось в точности, как говорили: и ровная туманная муть в глазах колдуна, и предметы, разлетающиеся в разные стороны по его воле. Допросе на втором рыбак признался, что на днях продал душу Нечистому, хоть и твердил сперва, будто невинен.
   Потом в Стэнтоне объявился другой сероглазый колдун - булочник, взглядом гасивший огонь, в Касторе дочка трактирщика, сгибавшая желанием ножи и гвозди, и прочие, прочие, прочие... И не было тогда никакого сомнения у Теобальда, лишь праведный гнев на Врага, вовлекавшего в свои интриги стариков и детей - пока не встретился каменщик, лечивший наложением рук. Односельчане полагали его святым и прятали от солдат, но выдававшие сделку с дьяволом серые глаза - улика неопровержимая, а молодой и рьяный секретарь дознавателя был чрезвычайно настойчив в поисках. После первого десятка колдунов на костёр отправился второй, потом третий... По достижении четвёртого сероглазые стали попадаться всё реже, и казалось уже, будто вовсе сошло всё на нет - но неделю назад до епископской резиденции дошли вести о творящей чудеса любовнице лорда Кольбека... Тридцать восьмая.
   Заливая угли, с неба цвета ее глаз хлынул дождь. Дознаватель нахмурился, дал знак солдатам убрать следы казни, распуская тем городскую знать, и отправился к замку через быстро пустевшую площадь - несгибаемый, гордый, правый.
  
  
   К утру ливень прекратился, и Вильгельм приказал подать свой возок: пора возвращаться в Линкольн. Провожать дознавателей, кроме сэра Гарольда с супругой и их духовника, не вышел никто. Возница у крыльца долго осматривал колёса, пока Вильгельм, высунувшись из окошка по пояс, не рявкнул: "Ну?!.." Бормоча оправдания, рябоватый сакс взгромоздился на козлы, щелкнул кнутом, и пара ухоженных гнедых бодро повлекла повозку по площади - до первой улицы, немощеной, раскисшей.
   Когда они выбрались за ворота, дорога стала еще хуже. Гнедые - уже не лоснящиеся, а мокрые от грязи и пота, под безнадёжные понукания сакса изо всех сил тянули возок по глубоким колеям, разъезженным после дождей. Возок со скрипом мотало из стороны в сторону, и Вильгельм, Теобальд и двое братьев, вцепившись в поручни, еле удерживались, чтобы не распроститься с завтраком в холодной духоте. Утешало лишь то, что дождь едва накрапывал. Впрочем, успокаивать себя этим пришлось недолго: после обеда ливень обрушился на землю с новой силой, заглушая даже проклятья сакса. К вечеру - хотя в такую погоду вечер начинался с утра - под днищем возка что-то хрупнуло, и он резко накренился.
   - Говорил я, не доехать этой оси до Линкольна, не доехать! - возница, грязный как подземный дух, распахнул левую дверку, оказавшуюся теперь почти на месте потолка. - Прошу выходить, ваше преподобие, братья... Руку сейчас подам, погодьте, оботру токмо.
   Дождь перестал, то ли потеряв интерес к промоченному насквозь кусочку линкольнской земли, то ли уйдя за новым запасом воды. Осенняя сырость вошла в грудь с первым вдохом и поселилась там, пропитывая тело промозглым холодом.
   Теобальд огляделся. Перекрёсток. Значит, есть надежда, что мимо проедут крестьяне или торговцы и помогут добраться до ближайшего жилья. Идти пешком наугад по реке жидкой грязи хотелось еще меньше, чем провести ночь в перевёрнутом возке.
   Клирики выбрались на траву, обняли себя в тщетной попытке согреться и уставились в разные стороны, как впередсмотрящие на корабле. После казни дознаватель и его секретарь не перемолвились ни единым словом, кроме утреннего приветствия, а братьям, мелкой сошке, начинать разговор не пристало, и компания, угрюмая и неподвижная, казалась частью размытого дождями осеннего пейзажа, как голые стволы деревьев или жухлый бурьян до пояса. Возчик с молитвой, перемежаемой бранью, пытался что-то сделать с колесом, но результаты не радовали.
   - Всадники! - первым увидел двух конников брат Жюль.
   Теобальд повернулся, вглядываясь в медленно приближавшихся солдат. Гербов на гамбезонах в сумерках было не разобрать, но в окрестностях был всего один замок, собственность графа Линкольна, Глейдон.
   Солдаты, завидев печальное положение возка, загоготали было, но разглядев хозяев, благочестиво согнали ухмылки с лиц.
   - Удачная встреча, ваши святейшества, - остановились они рядом с Вильгельмом. Тот поморщился от нарушения этикета приветствия, но поправлять не стал.
   - Вечера доброго. Вы можете наладить нашу ось и колесо?
   Солдаты, даже не глядя, дружно замотали головами:
   - Не. Тут кузнеца надобно. И тележника.
   - Откуда мы едем, в часе ходьбы деревня. Там есть, кому вам пособить. И ночлег найдётся.
   - Медвежий угол, конечно...
   - Не к ночи будь помянуто...
   - Вы люди сэра... Ричарда... который держит замок... Голдон... от графа Линкольна? - перебил их Вильгельм, с трудом вспомнив имя мелкого дворянчика, наделённого доверием его светлости.
   - Глейдон, - машинально поправил его Теобальд, но не удостоился и взгляда.
   - Точно так, ваше святейшество, - кивнул один из всадников. - Глейдон.
   - Конечно, Глейдон нам не по пути, и заезжать туда мы не собирались... Но человек полагает, а Господь располагает, - развёл руками дознаватель. - Довезёте нас туда с моим секретарём, а Стефан, Жюль и Освин пешком отправятся в эту вашу медвежью деревню.
   - Но...
   - Позаботьтесь о багаже. Заберёте нас из замка, когда почините этот возок или найдёте новый. И не мешкайте, - отдал он распоряжение свите и шагнул к одному из всадников, поддёргивая сутану. - Спешивайся, сын мой. Поедешь сзади.
  
  
   Замок Глейдон, нависавший над дорогой в темноте как скала, встретил усталых и продрогших путников светом факелов у ворот, давно опущенным мостом, утонувшим в грязи, хриплым лаем волкодавов и удивлёнными выкликами часовых в надвратной башне:
   - Кого это Тив и Тунор подобрали?
   - Гляди, священники! Крест мне на пузо, настоящие священники в нашей дыре!
   - Вроде, помирать у нас больше никто не собирался? - встревожился йомен во дворе, но когда под слоем грязи разглядел, кто изволил пожаловать, быстро отправил часового к сэру Ричарду, а слугам приказал носить горячую воду для омовения гостей.
   Дознаватель спешился, не дожидаясь, пока слуги подтащат под ноги колоду, вежливо, но коротко поприветствовал хозяина замка и пошёл в мыльню за торопливо крестившимся и всё время оглядывавшимся хромым стариком. Секретарь остался беседовать с хозяином, "очаровывать муравьёв", как с иронией называл этот процесс Вильгельм. Это равному можно бросить улыбку и рукопожатие и погрузиться в свои мысли, а низший затаит обиду, поэтому хочешь или нет - а noblesse oblige. Сам дознаватель и в лучшие-то времена не был любителем никчёмных расспросов об урожае, погоде, охоте, здоровье детей и собак, и только политические соображения могли заставить его улыбаться и понимающе кивать в таких беседах. Теперь же - тем более. Пусть Тео потрудится. В последний раз.
   "Четырнадцать лет!.." Восклицание Теобальда крутилось в голове, пока дознаватель раздевался перед исходящей белёсым паром бочкой, брезгливо передавая слуге пропитанную грязью дорожную одежду. Как будто ему, Вильгельму, нравилось жечь сопливых девчонок и беззубых старух! Точно секретарь перестал понимать, что только дай слабину, как дьявольские отродья своими вкрадчивыми соблазнами сгубят всю паству, потому что стадо - оно стадо и есть! "Враг разрушает всё, к чему прикоснётся, а эта девочка исцеляла..." Козни коллег, еретики, колдуны - мало ему этого было, так теперь добавился еще и секретарь, ударившийся в ересь на почве сентиментальности! "Дар не Врага, но Господа"! Это ж додуматься надо!..
   Сапоги, рассыпая ошмётки глины, полетели в ноги слуге. Тот съёжился, как от удара.
   - Под горячую руку не попадай, - смутившись, буркнул Вильгельм, и старик закивал облегчённо: это понятно, это привычно. Правило горячей руки его брат усваивал с детства.
   Чувствуя себя виноватым, дознаватель отыскал серебряную монету в кошеле, брошенном на лавку у бочки, и положил старику на ладонь:
   - За труды твои. Почисти обувь и принеси сухое, пока я моюсь.
   Рассыпаясь в благодарностях, слуга выбежал косолапо, оставляя высокого гостя откисать в обжигающей воде с ароматом мяты и вереска и вариться в собственной горечи. "Отчего человек, исполняющий свой долг, другим кажется каким-то монстром? Иногда надо жертвовать десятками, чтобы спасти тысячи! Жизнь - это ложе, устеленное шёлком и утыканное стальными шипами! Но если Бог с нами, кто против нас?" Однако привычные слова, затверженные, как чудотворная молитва, облегчения сейчас не принесли.
   Когда в мыльню вошёл Теобальд, бледный и угрюмый, стягивая на ходу трясущимися руками грязную сутану, вода в бочке почти остыла, а дознаватель осушал себя широким льняным полотном. На лавке была навалена куча одежды из запасов сэра Ричарда, не новой, но чистой, под лавкой - мягкие домашние сапожки. Не обменявшись ни словом, ни взглядом, священники продолжили каждый своё дело. Одевшись, Вильгельм вышел, захлопнув за собой дверь под сдавленный вдох секретаря, погружавшегося в холодную воду.
  
  
   Сэр Ричард, кастелян Глейдона, массивный брюнет лет тридцати с опухшим лицом, перепаханным старыми шрамами, как поле бороздами, встретил дознавателя во дворе и повёл на кухню ужинать. Очаги уже были погашены, слуги ушли спать, но на крайнем столе их поджидал хлеб, нарезанный толстыми ломтями, гора холодного мяса на блюде, козий сыр и кувшин эля. Хозяин разлил по кружкам питьё, рассёк головку сыра и положил перед гостем нож для еды.
   - Милости прошу откушать, так сказать, по-простому, ваше преподобие, - проговорил он, дыша перегаром, и поморщился. - Извините... Собеседник я хреновый сегодня. Башка трещит...
   - От него? - пренебрежительно кивнул Вильгельм на початый кувшин.
   - От него. Друга с женой схоронил вчера. Медведь на охоте задрал.
   Насмешка пропала.
   - Как их звали?
   - Эдберг и Аделина Бинброк.
   Вильгельм поднялся, молитвенно сложил руки у груди и склонил голову.
   - Да примет Господь душу раба своего Эдберга и рабы Аделины в своё лоно. Requiem aeternam dona eis, Domine...
   Сильный, проникновенный голос дознавателя тронул тишину под каменными сводами, и она отозвалась скорбным тихим эхом.
   - ...et lux perpetua luceat eis...
   Дочитав поминальную молитву, Вильгельм поднял взгляд. Рыцарь стоял, тяжело опираясь кулаками о стол, и на щеках его блестели слёзы.
   - Царствия им небесного... спокойного места... Теперь Господь точно возьмёт их к себе. Спасибо вам, святой отец... от меня... и от них.
   - Да будет земля им пухом.
   - Да будет...
   В глазах сэра Ричарда мелькнуло что-то смущённое, почти виноватое. Неожиданно он опустился перед дознавателем на колени и склонил голову, как на исповеди.
   - Благословите, ваше преподобие. Чтобы задуманное вышло, коли будет на то воля Господа.
   - Всё в мире выходит по воле Господа, сын мой. А без воли Его не быть ничему, - проговорил Вильгельм, возлагая руки на неровно стриженый затылок рыцаря. - Benedicto in nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen.
   В дальнем углу что-то шумно завозилось и застонало.
   - Последняя из своры Эдберга, - болезненно скривился кастелян, поднимаясь. - Жёлтые волкодавы, аж из самого Уэльса привёз, хвастался-то сколько... Было пять. Но и эта не выживет тоже, как пить дать. Проклятый медведь...
   Дознаватель взял со стола фонарь и подошёл к куче тряпья в тёмном закутке. В нос ударила ядрёная смесь собачьего духа, крови и мочи.
   - Не встаёт сучка, - словно извиняясь за собаку, пробормотал сэр Ричард. Губы его задрожали.
   Вильгельм склонился над разорванным собачьим боком и покачал головой: кастелян прав. Не выживет. День-другой, может, еще промучается... да еще как... Ричард думает, что он добренький. А что бы думало полувыпотрошенное животное по этому поводу, если б умело?
   - Будь эта собака моей, я бы приказал перерезать ей глотку немедля, - неодобрительно поджал он губы.
   Лицо рыцаря стало отстранённым и холодным.
   - Но это собака Эдберга.
  
  
   Хозяин отвел гостей в комнату под крышей, где слуги уже собирали постели на пыльные ложа. От предложенных для укрывания шкур клирики отказались: чрезмерный телесный комфорт - путь к соблазну, и остались с набитыми прелой соломой тюфяками, подушками, наполненными вонючей шерстью, и тонкими войлочными одеялами. Не глядя друг на друга, священники молились долго и истово - каждый о своём - и легли почивать далеко за полночь, забывшись неспокойным сном под холодным дыханием октября через ставни.
   Утро разбудило их голосами пробуждающегося замка: скрипом колодезного ворота, звоном железа из кузни, лаем собак, воплями петухов - и шумом дождя.
   Дознаватель искоса бросил взгляд на Тео, яростно плещущего себе в лицо водой из умывальной шайки: запавшие щёки, лиловые тени под красными глазами, словно от дыма или слёз... Неужели он так переживает грядущее отлучение от епископского двора? Совесть кольнула сердце: Теобальд - хороший секретарь, ответственный, дотошный, изобретательный. Жаль будет расстаться с ним. Но это - для его же пользы. Пока он верил в правоту своего дела, он был незаменим. Теперь же, когда змей сомнения закрался в его душу, маленький монастырь в самом дальнем углу графства станет благом не только для него.
   - Дождь не перестал. Дороги раскиснут еще больше, - поймав на себе пристальный взор Вильгельма, пробормотал секретарь. - Не выедем сегодня.
   - Будем пользоваться гостеприимством сэра Ричарда, - пожал плечами дознаватель и сложил руки перед грудью: ливень, война, ураган - а утреннюю молитву пропускать не след.
   - "Если с нами Бог...", - усмехнулся Теобальд и последовал примеру его преподобия.
   Когда дворовый мальчишка позвал их завтракать, столы в общем зале были уже разложены и накрыты. Еда, простая, но обильная, лежала нетронутой: кастелян ждал появления высоких гостей. Дознаватель прочёл молитву над трапезой, и солдаты и дворня загрохотали скамьями, устраиваясь поудобнее. Рыцарь подвинул клирикам самые толстые ломти хлеба и блюдо с дымящимися кусками вырезки.
   - Как спалось, святые отцы?
   - Замечательно. Мы очень благодарны вам и леди замка за ваше гостеприимство, сэр Ричард, - ответил за обоих Теобальд, наливая эля в высокую кружку.
   - Кстати, о леди замка. Познакомьтесь. Это моя супруга леди Аннелиз, - кивнул кастелян на сидевшую рядом с ним дородную молодую женщину в платье из дорогого сукна и в замысловатом головном уборе. Нижнюю часть ее лица закрывал блёклый платок китайского шёлка. "Наверное, величайшая ценность рода", - усмехнулся про себя дознаватель и учтиво кивнул:
   - Доброго утра, мадам.
   - Доброго утра, ваше преподобие, - невнятно промычала леди и тут же пробормотала торопливо: - Ох, извините моё косноязычие. Зуб разболелся вечером - сил нет. Аж рот не раскрывается.
   Вильгельм сочувственно поцокал языком - "Очень неприятно, понимаю" - и принялся было за мясо. Но планы его заняться завтраком, минуя разговоры ни о чём, пошли прахом.
   - Зато у меня голова - как новенькая! - гордо провозгласил кастелян и в подтверждение стукнул себя ладонью по лбу. - Не иначе, как благословение святого человека помогло!
   Язвительное "Откуда вы его тут взяли" едва не сорвалось с губ дознавателя, но сияющий восхищением взор рыцаря заставил его прикусить язык.
   - Целение в руках Господа нашего, - Вильгельм скромно опустил очи долу. - Просите, и дастся вам, ищите, и обрящете, толцыте, и отверзется.
   - Ну а я... Я... могу попросить благословения, ваше преподобие?
   И не успел он ответить, как Аннелиз выбралась из-за стола и неуклюже опустилась перед ним на колени. Платок упал, открывая щёки, одна толще другой раза в два.
   Сочувственно качая головой, дознаватель поднялся, отёр руки о штаны и возложил их на голову женщины.
   - Benedicto in nomine Patris...
  
  
   День до обеда прошёл скучно: дождь то прекращался, то лил, и не только дороги, но и двор превратился в одну большую грязную лужу, в которую без особой надобности обитатели замка залезать не спешили. Воины, слуги, дети, псы - все, как собрались в общем зале утром, так и остались там, занимаясь своими делами. У горящих каминов, наслаждаясь теплом, шорник ладил сбрую, слуги чинили одежду, пряли, перебирали крупу и чистили овощи, солдаты во главе с кастеляном надраивали оружие, ржавевшее в осенней сырости прямо на глазах. Дети носились по залу взапуски с собаками, то налетая на одних, то переворачивая что-то у других, то спотыкаясь о третьих. Когда дознаватель спустился вниз из комнаты, отданной им хозяевами в пользование, леди, закрыв нижнюю часть лица своим платком, сидела у камина за вышиванием. У ног ее расположилась горничная, такая же плотная, как хозяйка. То и дело рассеянно почёсывая сыпь на лбу, она что-то шила.
   Увернувшись от пролетевшего тряпичного мяча и кривоногой собачонки, спешившей за ним, Вильгельм подошёл к хозяйке замка. Полдня бездействия и молитвы в обществе угрюмо молчавшего секретаря довели его до мысли, что беседа с захолустной знатью может оказаться не таким уж и плохим развлечением.
   - Очень красивый узор, леди Аннелиз, - проговорил дознаватель, разглядывая рисунок на рукаве платья, зажатом в пялах.
   - О, благодарю вас, ваше препо...до...би...е...
   Озадаченный взор женщины встретился с непонимающим дознавателя.
   - Ваше... преподобие... - повторила она, на этот раз полностью - и внятно. Рука ее метнулась к лицу, провела несколько раз, словно искала что-то - и не находила.
   - Ваше преподобие...
   Китайский платок соскользнул ей на грудь, открывая щёки.
   Одинаковые.
   - Зуб не болит больше! - вытаращив глаза, выдохнула леди Аннелиз. - И опухоли больше нет! Всё прошло! Он сперва успокоился немного, и я, пока он молчит, думаю, дай займусь рукодельем чуток... И забыла про него! Забыла!
   - Я... как раз хотел узнать... - чувствуя себя героем какой-то несообразной фантасмагории, пробормотал Вильгельм.
   - Вы просто чудесник!
   - Это не я. На всё воля Господа, - попятился он за укрытие из привычных слов.
   - Да, но вы попросили Его - и Он прислушался! Потому что вы - святой!
   При этих словах горничная уставилась на гостя, приоткрыв рот.
   - Чтобы стяжать чин святого при жизни... - поучительно начал Вильгельм, отступая теперь буквально - но служанка опередила его. Выронив шитьё, она хлопнулась перед ним на колени, лбом об пол:
   - Уврачуйте от чесотки чёртовой, ваше преосвятейшество! Оченно прошу вас!
   Дознаватель вспыхнул. Больше всего ему захотелось отшвырнуть эту дуру ногой, но леди сложила руки на пухлой груди:
   - И я вас прошу, ваше преподобие! Элва так уже надоела со своей... То есть, я хотела сказать, она так мучается, так мучается!
   Ощущая себя шарлатаном на ярмарке, а всё вокруг - сценой из глупейшего сна, он коснулся плеча горничной:
   - Benedicto in nomine Patris...
   Едва он закончил, как собравшихся зевак растолкал йомен, встретивший его вчера во дворе. Неловко орудуя трёхпалой рукой, он закатал левый рукав и осторожно размотал пропитавшуюся чем-то бурым тряпицу, обмотанную вокруг предплечья. Взгляду клирика открылась самая отвратительная язва из виденных когда-либо.
   - Ваше преподобие, помилуйте, - встал он на колени. - Помолитесь за старого солдата. По заступничеству вашему, может, Господь лечению пособит.
   В душе Вильгельма вскипел гнев. Что за балаган? Какие солдаты?! Какое лечение?! За кого они его тут принимают?!
   - Прошу вас за Эйкена, ваше преподобие, - сэр Ричард выступил из-за спин замкового люда с умоляющим взглядом. - Эта рана им на королевской службе получена. Он с юности при нашей семье состоит. В огонь и в воду ходил за короля Стефана и дядю его Генриха! Поспособствуйте, будьте милосердны!
   Вильгельм стиснул зубы и заставил себя кивнуть. Фантасмагория превращалась в фарс.
   - Benedicto in nomine Patris... - легли его ладони на подставленную макушку Эйкена.
   По толпе пробежал благоговейный шепоток, залетали руки в крестных знамениях.
   - А у меня вот... - стал проталкиваться к дознавателю худосочный парнишка. Запереступали с ноги на ногу, то ли сомневаясь, то ли готовя слова прошения, еще несколько человек.
   - А ну, разошлись быстро со своими прыщами! - заметил и гаркнул на них кастелян. - Делом займитесь! У кого нет - мигом сыщу!
   Толпа заколыхалась, послушно рассыпаясь.
   - Дай им волю... - пробормотал рыцарь, бережно подхватывая гостя под локоть. - Отдыхать бы вам пойти, ваше преподобие. Вид у вас неважным что-то кажется. Глаза... усталые какие-то, что ли. Мутные. Дурно почивали? Или лихоманка подступает, не приведи Господь?..
   Мутные глаза?!
   По пути к лестнице, ведущей наверх, сэр Ричард говорил что-то еще, заботливо заглядывая ему в лицо, но после этих слов Вильгельм не слышал больше ничего.
   Глаза мутные?! Чушь! Он действительно плохо спал! И вид у него - усталый! Потому что он устал! Куча мелких проблем, грызня коллег, тяжёлая дорога... Кто угодно тут бледный вид приобретёт! Или, может, и впрямь простуду поймал? Не мудрено в такую мерзопакость на дворе! Но не к месту вдруг вспомнилось, что допрашивая колдунов, они никогда не выясняли, что именно после сделки с Врагом появлялось у них первым: изменение цвета глаз или колдовская сила, и постепенно или враз.
   Не к месту ли?..
   Вильгельм взмахнул рукой, истово крестясь, будто мечом рубил дурные мысли: "Pater noster, qui es in caelis! Sanctificetur nomen tuum!.."
   Господи, прости болвана... Придёт же в голову такая дичь! Он-то душу Врагу не продавал! Откуда у него взяться Вражьей силе?! Но слова Теобальда, ересь непрошенная, всплыли в памяти, как стилетом в сердце: "Мы сами пришли к выводу, что это знак дьявола... А если мы ошибались?"
   Будь он проклят, чёртов ханжа! Они признались! Они все признались, некоторые - даже до начала допроса!.. Но язвительный внутренний голос заметил: "Увидев не то, что орудия труда братьев Стефана и Жюля, а только их самих, кто угодно вмиг признается в чём угодно".
   Да. Так. Но колдуны-то признавались, потому что были виновны!!!..
   - Дальше я сам! - вырвав руку из железной хватки кастеляна, остановился он у винтовой лестницы, ведущей наверх. Обиженное недоумение хозяина стало ему ответом, и Вильгельм, смягчив тон, поспешил добавить: - Благодарю за ваше внимание, сэр Ричард. Я, конечно, утомился... за последние дни... но не до такой степени, чтобы не одолеть несколько десятков ступеней.
   - Конечно, конечно. Не смею перечить, - закивал рыцарь. - Но если что-то надобно...
   - Я знаю, где вас найти, - попытался улыбнуться дознаватель.
   Судя по выражению лица хозяина замка, попытка его оставляла желать много лучшего.
   В комнате, отведённой им с Теобальдом, было темно: закрытые от холода ставни не пропускали свет, камин, растопленный утром, погас, только на низком столике перед распятием горела свеча. На голом полу перед ним стоял на коленях секретарь и тихо молился. Вильгельм, не говоря ни слова, опустился рядом, закрыл глаза и попробовал окунуться в привычный молитвенный полу-транс - но тщетно. Мысли возвращались к одному, невероятному, нелепому, противному всякому здравому смыслу предположению, от которого тошнота подступала к горлу и в желудке леденело. "Если я окажусь колдуном... станет ли Теобальд меня допрашивать... или сразу отправит на костёр? Или если я раскаюсь... и признаюсь... - в чём?! Я ни в чём не виноват! - если я признаюсь, что виновен... может, смогу уйти простым монахом в дальний монастырь?" Но в памяти всплывал голос секретаря: "Отчего было не сослать ее пожизненно в монастырь?.." - и его ответ. И взгляд Теобальда. И его лицо...
   Лёд в груди затвердел. Если Тео хоть что-то взял от него, лёгкого пути на тот свет не будет, хоть в ад, хоть в рай. "Но я... Но ничего ведь не было! Ни продажи души, ни сговора с Врагом, ни грехопадения - ничего! Или было?.. Может, я... просто... не помню? Может, приходил ко мне Враг... искушал... и слаб я оказался в вере своей?.. Нет. Я помню всё, что происходило в последние дни, и даже недели и месяцы. Я не виноват. Девой Марией поклянусь кому угодно: моя совесть чиста! Я просто не виноват - и всё! Не виноват!!!.." И тут же - новое воспоминание о десятках расследований, когда люди шептали, вопили, стонали эти же слова.
   Нет, не люди! Адовы выкормыши! Колдуны!
   "Такие, как я теперь..."
   "А если мы ошибались?.."
   Разъярённо Вильгельм тряхнул головой: нет! Церковь не может ошибаться! И с ним всё в порядке! Он просто устал! Или болен! Или скоро сдохнет - но от болезни или усталости, не обугливаясь заживо на костре! И всё остальное - совпадения, морок, козни дьявола! Сгинь! Изыди, нечистый!
   От яростного отрицания на душе полегчало. Может, и впрямь всё дело в постоянном утомлении, полутьме в зале, слабости зрения кастеляна или его тупости... Да мало ли причин не рассмотреть цвет глаз другого человека! К тому же, если бы у него белки застила серая пелена, тут ни у кого даже в полумраке сомнений бы не было! И придёт же подобное в голову, Господи, прости...
   Обессиленный спором с самим собой, Вильгельм опустился на кровать и тут же заснул.
  
  
   Скрип открывающейся двери разбудил его.
   - Сэр Ричард просят его перподобие спуститься к ужину! - оттарабанил мальчишеский голос. В образовавшийся просвет просунулась рука, опустила на пол выстиранную сутану, поставила на нее зажжённый фонарь, и сразу - топот босых ног вниз по лестнице.
   В щель между створками ставен не пробивалось даже слабого лучика света. Уже вечер? Дождя не было слышно: первая хорошая новость за день. Вильгельм отбросил одеяло, которым кто-то заботливо укрыл его во время сна, плеснул в лицо ледяной водой из шайки, утёрся рукавом и бережно повесил сутану на спинку кровати. Мирское можно сменить на церковное потом, не запачкать бы часом за ужином. Ужин - это вторая хорошая новость за день. Так ведь и избаловаться можно...
   Вспомнив события дня и свои страхи, он передёрнул плечами и на всякий случай потрогал глаза. Вроде, обычные... В темноте не видят... не светятся... если даже и должны. Вильгельм усмехнулся, отгоняя остатки дурных мыслей. И придёт же на ум подобный бред! Верно, и впрямь переутомился. Из троих дознавателей он один чего-то стоит, и епископ это понимает. Второй дознаватель получил эту должность по протекции, третий за взятки, и пользы от них - как от пыли на их столах. Не мудрено, что самые ответственные и сложные поручения по всем уголкам графства даются ему! Когда он в последний раз отдыхал больше суток? Полгода, год назад?..
   Столы в общем зале снова были накрыты, и все четыре огромных камина в стенах горели, разливая свет и тепло. При его появлении обитатели замка встали. И не успел дознаватель понять, что происходит, как к ногам его бросились горничная леди Аннелиз и йомен.
   - Исцелилася я, ваше переосвященство!
   - Спасибо, спасибо!
   Вильгельм остановился, как вкопанный. Взгляд его заметался с лица служанки на обнажённую до локтя руку старика и обратно. Без единого следа от недугов, оба.
   - Чудо!.. - зашелестели шепотки над столом, - Это святой! Святой!
   Один за другим, крестясь, люди начали опускаться на колени. Взоры их, к жутковатому холодку в душе дознавателя, устремлялись на его лицо. Ему в глаза.
   Теобальд встал из-за главного стола - растрёпанный, бледный - и шагнул к Вильгельму. Взгляды их встретились, секретарь протянул к нему руки, будто силясь что-то отдать или забрать - и беспомощно опустил.
   - Ваше... преподобие... Ваши... глаза...
   - Сгинь!!!..
   Дознаватель отпихнул распростёршихся перед ним людей и помчался вверх по лестнице.
  
  
   Неприятие, отчаяние, возмущение, страх, ярость, и снова отчаяние застилали глаза и лишали разума. Вильгельм метался по комнате, натыкаясь на мебель и стены и не в силах даже молиться. Бред! Дичь! Безумие! Несколько раз он щипал себя до боли, чтобы сбежать из этого богомерзкого сна - но кроме синяков на предплечьях иного результата не пришло. Он не колдун! Этого не может быть! Он - слуга Господа! Он верен был Его слову всю жизнь, жил по Его заповедям, ложился и вставал с Его именем на устах, выдирал с корнем скверну, не жалея себя и других!
   "А если мы ошибались?.." - эхо недавнего разговора снова отдалось в памяти, заставляя сердце пропустить удар.
   - Мы не могли ошибаться!
   Голос Вильгельма прозвучал хрипло, как карканье, пугая его самого. Воронья карусель над головой изломанной пытками Эммы де Гало на главной площади Кольбека костром вспыхнула в памяти. В груди захолодело: предательское воображение нарисовало ему ту же сцену - но с собой в главной роли. Это не девочка четырнадцати лет, а он стоит на куче дров, привязанный к столбу. Не чтобы не сбежал - чтоб не упал: с раздробленными стопами и коленями далеко не убежишь. И не он, а Теобальд зачитывает с помоста приговор: "...отправить грешную душу на суд Тому, Кто дал ее..." Вот только доброго лекаря со снадобьем забвения для него не найдётся. Но он, Вильгельм, даже костру будет рад: после нескольких дней допросов смерть в огне покажется быстрой и сладкой. Тем более что под пытками ему не отстоять своего доброго имени: он признается во всех грехах человечества при первом же наложении раскалённого железа или даже раньше. Как Эмма де Гало...
   "А если это дар не Врага, но Господа нашего?.."
   Тео - еретик!!!
   А если нет? Что тогда получается? Что все сероглазые осуждены напрасно? Что их смерти - на его совести? Что дар Господа отринул он в слепоте своей, приняв за ковы Врага?!
   - Изыди!!!..
   Священник ударил кулаками об стену, еще раз, и еще, и еще - не чувствуя боли. Проклятый Теобальд! Ничтожный секретаришка со своим кротовьим прозрением! Это всё из-за него! "Ах, как он хотел бы, наверное, чтобы я..."
   Вильгельм замер. Годы дознаний, поисков единственного зерна истины среди плевел лжи внезапно взяли своё, успокаивая и возвращая ясность мысли.
   "Ну конечно! Это же заговор! Как я сразу не подумал?! Но чей? Размазни Теобальда и этого деревенского громилы с перегаром? Против него, любимого дознавателя епископа Линкольнского? Но с какой целью? Или они - лишь орудия тут? Кто мог их подкупить?.."
   Мириады возможностей, врагов, завистников, конкурентов заполонили разум, толкаясь, выстраиваясь в самых прихотливых сочетаниях. Но какие бы варианты ни выпадали, одна и та же мысль упрямо приходила снова и снова: "А если я и вправду стал колдуном?". И тогда всё возвращалось на круги своя: отрицание, страх, отчаяние...
   Господи, за что?!..
   Стоп.
   Внезапно всё показалось таким простым, что Вильгельм рассмеялся - и не перестал хохотать, пока смех его не сорвался на лающий плач и не стих.
   Глаза. Надо всего лишь увидеть свои глаза. Но как? На самое завалящее зеркало в этом курятнике денег нет и не будет еще триста лет. В отражении в воде? Он зажёг свечу трясущимися руками, поставил у края шайки, заглянул в чёрную, подрагивающую от лёгкого сквозняка воду... Ад и Преисподняя! Не видно ничего!
   Он попробовал переставить свечу, подержал ее за головой, внизу... Тщетно. Тогда он распахнул ставни и попытался уловить поверхностью воды свет тусклой луны. Опять без пользы. Опустившись на пол, Вильгельм бессильно откинулся на стену и закрыл глаза, не чувствуя вливающегося с улицы холода. Что делать? Как ещё он может проверить свой приговор? И тут новая мысль пришла ему в голову. И как он не догадался раньше!..
   Дознаватель вскочил, отлепил свечу от края шайки, и выбежал на лестницу.
  
  
   - ...Клянусь, Тео. Мы сделали всё, что могли, - не поднимая взгляда от стиснутых кулаков, проговорил кастелян.
   Закопченные своды кухни, ее очаги, полки и столы, вокруг которых днём кипела жизнь, терялись ночью во тьме, разогнать которую единственной свече было не под силу.
   - Я верю, Дик, - кивнул Теобальд, вперившись в кружку с элем, так и не початую. Тарелка с нетронутым мясом - медвежатиной - стояла рядом. - Я знаю. Вы... были... добрыми друзьями с Эдом.
   - Я свою жизнь бы отдал за Эдберга, и за Адель тоже, она ведь сестра мне! - если б!.. - сэр Ричард осёкся, глотая вставший в городе ком, но тут же заговорил, лихорадочно разрывая хлеб на мелкие кусочки: - Мы зашили их раны, нанесли мази, запаривали травы, поили всеми снадобьями, которые только мог измыслить наш лекарь - но им становилось всё хуже и хуже. Тогда кто-то вспомнил про чудесницу в Кольбеке, пленницу сэра Гарольда. Я хотел уже ехать за ней сам, как пришло известие о том, что она... что... вы...
   - Что я, - тихо договорил за него секретарь. - Что я убил своего старшего брата... и его жену.
   - Не ты! И ты же не мог знать! И де Гало была ведьмой, а это грех! Да! Но... Она помогла стольким людям... что, наверное, на небе Христос Спаситель в милости Своей простит ей все грехи до последнего.
   - Если они были, - еле слышно прошептал Теобальд.
   - Что? - не расслышал кастелян.
   Из дальнего угла донёсся стон.
   - Бранда скулит.
   Секретарь взял огарок со стола и пошёл к ней. Ричард за ним.
   Собака уставилась на человека уцелевшим глазом и еле слышно взвизгнула. Чувствуя, как жалость сжимает сердце, Теобальд, не зная сам, зачем, наклонился и положил пару пальцев ей на голову: для ладони среди засохшего кровавого месива места не нашлось.
   - Ну, что с тобой, псина? Болит? Болит... Бедняга... Не болей, лохматая... Ты хорошая... верная... хозяина защищала... Поправляйся, зверюга. Живи. Пусть всё будет хорошо.
   - Будет... К утру, - страдальчески поморщился кастелян.
   - К утру... - эхом пробормотал секретарь и покачнулся.
   - Ты чего? - Ричард еле успел поймать его и свечу.
   - Голова... закружилась внезапно... Даже в глазах потемнело...
   - Ты ночью спал? Нет? Иди, приляг.
   Теобальд выпрямился: в неровном свете крошечного язычка пламени осунувшееся лицо его над чёрной сутаной выглядело мертвенно-бледным, словно смотрел он на мир с той стороны жизни.
   - Сам иди спать, дружище. Утром встретимся в часовне.
   - Сперва провожу тебя, - пробормотал кастелян, обхватил друга за плечи, и они вышли во двор.
  
  
   Едва дверь за ними закрылась, как распахнулась другая, ведущая из коридора. Язычок другой свечи поплясал от резкого движения створки и встал, как солдатик. Вильгельм торопливо двинулся вдоль стены, вздрагивая от гулкого эха шагов и вглядываясь во все проёмы и ниши - но долго искать не пришлось. Собака недвижимо лежала в том же положении, что вчера, и только редкое рваное дыхание выдавало, что она еще жива.
   - Не сдохни, тварь Божья, раньше времени!
   Дознаватель торопливо опустился перед ней на колени, дотронулся до мохнатого, в иглах запёкшейся крови плеча, и застыл. Что он должен был делать, чтобы исцелить ее? Говорить какие-то слова? Стараться внушить ей свою волю? Передать мысли? За людей он молился, но это же люди...
   - Живи. Живи, собака, - чувствуя себя последним идиотом, начал он. - Пусть твои раны затянутся. Кости срастутся. Внутренности встанут на место. Боль уйдёт... Живи... живи... живи...
   С трудом подбирая слова, которые, он надеялся, сработают - но еще больше надеялся, что не сработают - он не отрывал взгляда от волкодавши.
   Ничего.
   То же дыхание, тот же вид груды мяса, шерсти и костей, которые не очень старательно сложили в форме собаки, та же неподвижность... Зажав в кулаке подсвечник и ни на секунду не умолкая, дознаватель лихорадочно шарил глазами по ее бокам, голове, морде, животу... Ни единого изменения. В конце концов повторение одного и того же стало претить. Сколько можно?! Видно и так - он не колдун!
   Это был единственный оправдательный приговор в его практике, вынесенный, к тому же, собакой. Ужас пережитого, финальная нелепость ситуации и все ее последствия - для тех, кто ее создал - обрушились на него волной облегчения, настоянного на ярости. Дрожа и едва не теряя сознание, Вильгельм отнял руку от плеча волкодавши, навалился на стену, закрыл глаза и затрясся в мелком смешке на грани истерики. Ах, Теобальд... Ах, ублюдок... Да ты не знаешь, с кем... кому... Я ж тебя... как эту собаку... Ты ж у меня...
   Собака вздохнула. Недовольный Вильгельм зыркнул на нее - и прикусил язык. Подняв голову, она с упрёком смотрела на него - а морду ее, вместо воспалённой плоти, покрывали свежие шрамы.
   Смех колом застрял в горле дознавателя. Не веря глазам, он поднял свечу, и рука его задрожала. Шрамы. Везде. По всему телу. Чёртовы шрамы!!!..
   - Сгинь... сгинь... сгинь... - внезапно онемевшими губами зашептал он, просто, чтобы что-то сказать. Других слов у него не оставалось. У него не оставалось больше ничего. Карьера, планы, связи - всё, что было для него значимо, что держало его мир, как слоны у язычников, рассыпалось под ногами в пыль, и он почти физически ощутил, как падает вместе с обломками своего будущего в бездну.
   В ад.
   - Убирайся! - сипло взвизгнул он и замахнулся подсвечником. Пламя погасло, погружая всё в непроглядную тьму.
   - Убирайся... в Преисподнюю... убирайся... - зашептал он неизвестно кому, сползая по стене. - Убирайся...
   Всё, что рисовалось ему перед внутренним взором этим днём, утром следующего станет реальностью. Позор. Пытки. Смерть. "Бежать!" - промелькнула последняя искра борьбы - и погасла. С таким глазами не убежишь далеко. Да и куда? И зачем? Провести короткие остатки жизни в роли зайца, по следам которого идёт свора, умирая от страха каждую секунду? "Но я не виновен!.." прозвучало в мозгу фальшиво и безнадёжно, оставляя после себя эхо: "...виновен... виновен...".
   Вильгельм опустился на пол, закрыл лицо руками, съёжился и замер. Жизнь кончилась. Остались развалины. Отчаяние сковало его, лишая воли двигаться и мыслить. "Лежать во тьме... всегда... пока не исчезну..." Неизвестно, за какие провинности Господь отвернулся от него, оставляя пустое сердце, пустую душу и пустую жизнь.
   Что-то холодное и мокрое ткнулось ему в щёку. И не успел дознаватель испугаться, как его обдали горячее дыхание и запах псины.
   "Убирайся..."
   Собака не ушла. Мало того, она растянулась во весь рост рядом с ним, положила свою тяжёлую голову ему на руку - и что-то горячее и шершавое нежно коснулось его лица - раз, другой...
   - У...бирай...
   Она вздохнула, заскулила тихо, и прижалась своей мохнатой щекой к его щеке.
   - Проклятая...
   Но собака не уходила. Огромная, тёплая, живая, она терпеливо лежала подле него, словно пришла, чтобы остаться навсегда. "В радостях и в невзгодах", - говорилось в венчальном благословении, но для принявшего целибат Вильгельма эти слова были пустым звуком, вместо друзей у него имелись только союзники, а что значило обнять другого, он уже и не помнил. Или?..
   Рука его, повинуясь не разуму, но инстинкту, обхватила собаку за шею, привлекая к себе. Лицо уткнулось в грязную шерсть как в грудь родного человека. Ласково заскулив, собака снова лизнула его. Настоящая. Надёжная. Рядом.
   Вильгельм прижался к ней, как в детстве никогда не прижимался к матери, и замер. Казалось ему или нет, что дыхание их звучало теперь в унисон? Внушил он себе, или было это въяве, что он принимал на себя ее боль, а она - его муки? Он видел теперь ее будущее, а она прощала ему его прошлое. Сердце ее переполняла любовь, а его - пустота. Но она прощала ему и это, и делилась любовью своей - бесконечной и безусловной, не зависящей от обид, времени и смерти, врачуя его душевные раны, о которых он даже не подозревал. И кто кому шептал теперь "Живи, живи, живи..."? Нет, Господь не отвернулся от него! Неисповедимы Его пути - и неисчислимы Его облики!
   Слёзы боли и счастья катились по щекам Вильгельма. "Если именно так сходят с ума, чего же я медлил все эти годы?" Жалел он лишь, что не знал ее имени.
   - Живи, живи... - шептал он, сам не зная, кому, пока вдалеке не стукнула открывающаяся дверь и не зазвучали сонные голоса кухарей. Глаза его распахнулись, заморгали, привыкая к тусклому свету, пробивающемуся сквозь окна.
   - Жи...
   Рассвет.
  
  
   Теобальд, коленопреклонённый, встретил восход в замковой часовне. Огарки десятка догоревших свечей расплылись по алтарю перед распятием. В воздухе витал запах тёплого воска и ладана. В косяк коротко стукнули, дверь распахнулась, впуская ночной заморозок с неуверенным светом утра и задувая последнюю свечу. За спиной зазвучали шаги. Секретарь не двинулся с места. Взгляд его, немигающий и потухший, был обращён куда-то в потустороннюю вечность, словно этим ночным бдением закончил он на земле все свои дела. Губы медленно шевелились.
   - Тео?.. - Ричард нерешительно остановился чуть поодаль, не зная, что спросить - и как.
   - Детский поступок... - шептал Теобальд, отвечая себе на собой же заданный вопрос. - Ни Эда, ни Лисичку... этим не вернуть...
   - Кого? - не понял рыцарь.
   Теобальд недоумённо поднял глаза на рыцаря, будто только что обнаружив рядом другого человека, но тут же снова опустил.
   - Аделину. Лисичка - ее детское прозвище. Забыл?
   - Нет, что ты! - затряс головой кастелян. - Просто не сразу вспомнил. Ты ее так один называл, в основном. Ты же его и придумал.
   Теобальд его словно не слышал.
   - А потом наши пути разошлись. Если бы Эд не был в неё влюблён... до безумия... я бы ни за что... никогда... Потому что она... меня... И я ее тоже. Но он - наследник рыцарского звания отца... имения... пусть маленького... а я - никто, второй сын, у которого... который...
   - Погоди. В смысле, ты хочешь сказать... - брови Ричарда озадаченно поползли вверх, - что у вас с Лисич... с Аделиной была?.. Что ты и она друг друга?..
   - У нас с ней была крепкая детская дружба, Дик. По крайней мере, мы все трое так думали. Пока не... Я заявил, что не люблю ее, чтобы она назло мне вышла замуж за Эда. Душа моя истекала кровью, но я гордился собой... своей жертвой... А теперь... кому и какая разница. Всё в мире преходяще и относительно. Сегодня ты архангел с пламенеющим мечом, а завтра...
   Плечи Тео снова опустились. Ричард наморщил лоб, складывая неочевидное с невероятным и отбрасывая непонятное, и проговорил:
   - Так значит, ты затеял это не из-за тридцати восьми сероглазых. И даже не из-за Эдберга.
   - Нет, из-за них! И из-за брата тоже! Это... слишком долго объяснять, Дик. Просто знай: всё, что я говорил тебе вчера - правда. Но если бы не Лисичка... Это была последняя капля. Дик, ты не знал Эмму де Гало, но я-то!..
   Он лихорадочно оглянулся на кастеляна, сжимая кулаки.
   - Ее дар не мог придти от Врага! А значит, и способности остальных тоже! Ты понимаешь... Тридцать восемь невинных душ! Сорок с Лисичкой и Эдом! Триста сорок или семьсот сорок, или тысяча сорок - если посчитать тех, кого никогда не вылечит тот каменщик и бедная маленькая нормандка! С того самого момента на площади, когда я впервые понял это, единственное, о чем я просил Господа - о нет, я молил его о множестве разной суетной ерунды, но единственное, о чем я просил его по-настоящему - об искуплении своей вины в их гибели! Захолустный монастырь пожизненно, лишение сана, преследование законом - я всё приму со смирением! Но Бог в наказание за мои грехи сперва отнял у меня брата и любовь... Однако так и должно быть. Я виноват. Смерть за смерть...
   Заметив потерянный вид рыцаря, Теобальд опустил глаза и слабо махнул рукой:
   - Ладно, Дик. Не думай об этом. Что сделано, то сделано. А твои как? И как ты всё устроил? Я имею в виду, сыпь, язву, зубы?..
   Кастелян оживился: эта тема была ему ближе, чем смутные терзания друга детства.
   - Эйкен, йомен, детство провёл в трущобах Линкольна. Они подобными штучками на жизнь зарабатывали. Полчаса возни с глиной, куриными потрохами и сажей - и сердобольные богатеи расстаются с монетой за монетой. А Аннелиз горбушку положила за щеку.
   - Вильгельм будет в бешенстве, - невольно хмыкнул Теобальд.
   - Пусть его. Я с людьми завтра отбываю под знамя короля, там он меня не достанет. Леди Аннелиз он тоже ничего не сделает - "да убоится жена мужа своего", или как там у вас говорят.
   - А я безропотно приму любое наказание, ибо заслужил стократ. Ну и кроме того... Я не смогу изменить будущее... и исправить политику Церкви мне не под силу... но дать ощутить одному дознавателю, через что прошли его... наши... жертвы... Оно того стоило.
   Рыцарь покачал головой:
   - Ты чокнутый, Тео. Или святой. Если тебя вышвырнут из клириков, найди меня под Лондоном, пока мы не отплыли. Из тебя получится хороший берсерк.
   - Может быть. Епископом мне теперь не стать точно, - вымученно улыбнулся секретарь.
   - Ладно, идём виниться, - Ричард протянул ему руку, помогая подняться. - Ночью подморозило. Скорее всего, ваши сегодня приедут за вами.
   Перед тем, как выйти во двор, покрытый холодным пепельным небом, Теобальд оглянулся на распятие и перекрестился медленным тяжёлым жестом, точно сам возлагал крест себе на спину, чтобы идти на Голгофу. Детская глупость, помрачение рассудка, загубленная карьера и судьба - да, и еще сотни раз да... но на душе отчего-то было спокойно и благостно.
   Где-то неподалёку завыла собака. "По мне..."
  
  
   Двери их комнаты были заперты изнутри. На стук дознаватель не отозвался. На выклики не отвечал. Секретарь хотел постучать посильнее, но тут, спотыкаясь и задыхаясь, прибежал мальчишка с новостями.
   Тело Вильгельма лежало под окном их покоев. Взволнованная дворня и солдаты собрались вокруг, но близко подойти боялись: одноглазая жёлтая волкодавша с едва затянувшимися жуткими ранами не подпускала никого.
   Теобальд пробился через толпу. Ричард - за ним.
   - Царствия небесного... - пробормотал рыцарь, стягивая шапку.
   Слова секретаря громом прозвучали в застывшей тишине:
   - Он живой.
   - Откуда ты знаешь?
   С ужасом начиная подозревать, откуда ему известно о том, что Вильгельм еще жив, Теобальд уставился на одетое в свежевыстиранную сутану тело, раскинувшееся угловато и неловко. Он совершенно точно знал, что еще несколько ударов сердца - и последняя капля жизни уйдёт из этого пристанища, ставшего внезапно холодным и неуютным, и тридцать восемь невинных душ возрадуются, отмщённые. Смерть за смерть. "В выигрыше все"...
   Воспоминание о казни на кольбекской площади снова наполнило его горечью, болью и гневом. "Так тебе и надо, так тебе и надо, так тебе и надо!" - кричало в нём всё, обращаясь к замерзающему телу.
   Или не всё?
   Понимая, что о решении этого мига придётся еще пожалеть, и не раз, но не в силах поступить иначе, Теобальд опустился на колени и, повинуясь новому инстинкту, возложил руки на голову дознавателя.
   - Живи.
   Зелёные глаза распахнулись, и глаза цвета неба встретили их взгляд, ожидая, принимая и ничего не прося.
   Жизнь за жизнь.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"