Лёлька с подозрением оглядела разложенные на циновках одежды, обошла их вокруг - сначала по часовой стрелке, потом обратно, и снова глянула на Чаёку с видом уязвленной невинности:

- Это что?

- Кимоно, Ори-сан.

- К кому... оно?.. - не глядя на девушку, княжна присела перед травяного цвета одеянием, вышитым ландышами, и осторожно, словно полудохлую гадюку, потыкала пальцем рукав.

- К им, - пояснил сообразительный Ярослав.

Лёка с облегчением выдохнула:

- А я уж подумала, что к нам.

- Кимоно - это такая вамаясьская национальная одежда, - с поистине восвоясьским терпением сохраняя нейтральное выражение лица, пояснила Чаёку.

- А это тоже... оно? - Лёлька взглядом указала на такое же одеяние рядом, только голубое в желтую звездочку.

- Да. Для Яри-сан.

Девочка поднялась и недоуменно захлопала глазами на служанку:

- Но мы только что умылись. Нам не надо халаты. Нам надо что-то, в чем можно ходить на улицу.

- Лё, - вмешался Ярик, с не меньшим интересом разглядывавший подарки хозяев. - Но они же в этом и на улицу ходят. И ничего.

- Ты, практически наследник лукоморского престола, собираешься это надеть, чтобы тебя все в нем увидели?! - в голосе княжны звенел почти неподдельный ужас.

- Ну а что тут такого? - брат осторожно пожал плечами и стал ждать развития мысли княжны.

- Ты в нём будешь похож на какого-то... - Лёка поискала в своем небогатом запасе запретных слов подходящее и нашла - украдкой примеченное в толстом иллюстрированном романе тёти Елены, который та обычно прятала при приближении детей: - дико...дентного... дикоодетого... сластолюбца!

Ярик недоуменно моргнул, не понимая проблемы. С его точки зрения данное слово описывало его на сто процентов. За пирожные, конфеты и вафли в шоколаде, не говоря уже о самом шоколаде, особенно поверх бананов, он был готов на всё. Ну или почти на всё. Но, памятуя недавнюю взбучку за вылезание поперек старших в пекло, язык он придержал, и лишь промычал нечто неопределенно-вопросительное. Лёльке же только того и надо было.

- Мы, отпрыски царской крови, не можем выходить в места общего пользования одетые как... как... - взгляд ее упал на растерянное лицо Чаёку, лично против которой она ничего не имела - и закончила фразу: - как лица нелукоморской национальности! Вдали от родины мы должны сохранять наши трындиции, нашу национальную едино...дентичность и сомосознание!

Глаза Ярика, изо всех сил кусавшего себе язык, чтобы не вылезти с подсказками правильных слов, и вамаясьской девушки сравнялись по величине.

- А что же тогда ваши величества хотят носить в часы бодрствования? - нашла она наконец подходящие по смыслу и вежливости слова. Лёлька сделала вид, что задумалась, и махнула рукой брату:

- Ярка, бери уголь, бери остатки ширмы и рисуй!

- Что?

- Костюмы для меня и для тебя!

- Какие?

- На-ци-о-нальные! - четко выговорила Лёка.

Глаза Ярика затуманились. Национальные костюмы!.. 'Приключения лукоморских витязей' с цветными иллюстрациями!.. Правда, цветных угольков еще никто не придумал, но когда это останавливало семилетнего человека с желанием рисовать!

В ожидании национальных костюмов дизайна 'от Ярика' прошел день. Дверь оставалась запертой снаружи, что не столько беспокоило, сколько раздражало княжну, зато окно было распахнуто настежь. Устроившись на подоконнике в обнимку с одеялом в случае Ярослава, и с розовой лягушкой, на удивление теплой и пушистой - в случае с его сестрой, дети сидели, поджав ноги, и смотрели вниз на буйство цветущих садов. Розовые, желтые, кремовые, белые, алые цветы всех размеров обсыпали деревья разноцветными сугробами, так, что не было видно ни листвы, ни стволов, а каждый порыв ветра доносил такой аромат, что мальчик закрывал глаза и дышал полной грудью с выражением высшей степени блаженства на лице, забывая обо всём на свете.

Чтобы довести его сестру до такого же пароксизма эстетического наслаждения требовалось что-то иное, и пока это нечто на ее пути не встречалось. Поэтому Лёка просто сидела, обняв коленки и задумчиво глядя вниз на снующих по белым песчаным дорожкам вамаясьцев и вамаясек. Или восвоясьцев и восвоясек. Придуманное обозначение аборигенов женского пола ей в обоих случаях нравилось не особо, но ничего иного на ум не приходило, да и думать про семенящих набеленных кукол, сходивших тут за женщин, ей было недосуг. Мысли, что роились в ее маленькой светло-русой головке, сделали бы честь если не ее матери, то дяде Граненычу - точно.

Было уже ясно, что они надолго застряли в этой нелепой стране, где не умели провести прямую линию даже чтобы проложить дорожку в саду, не говоря о том, чтобы сделать нормальную крышу. В том, что родители придут за ними рано или поздно, она не сомневалась тоже - не только как ребенок, верящий во всесилие мамы и папы, но и как знаток семейной истории. Значит, их с Яркой задачей было продержаться до подхода главных сил с наибольшим уроном для противника.

Пока задача выполнялась так себе. Уроненный всего один раз Вечный в список уронов входил весьма условно. К остальным победам можно было причислить порванную ширму, предполагаемые расходы на пошитие им лукоморских национальных нарядов по наброскам романтичного, но ничего не понимавшего в практичности Ярика, едва предотвращенное харакири повара, когда от него потребовали пожарить суши, размотать роллы, выбросить бурую бумажку, в которую они были завернуты, а в рис положить сметану; ввергнутую в ступор и кое-как отпоенную успокоительными чаями Чаёку, добитую ширму, на которой они с братом уже совместно поверх кривых деревьев и приземистых избушек рисовали мебель; расходы принимающей стороны на дополнительную порцию успокоительных чаев - уже для лукоморцев, отчаявшихся объяснить ошалевшим аборигенам для чего нужны кровати, стулья, столы и шкафы, предполагаемые расходы на изготовление того, что у них получилось нарисовать... Пока не много.

Лёлька почесала лягушку там, где у млекопитающего было бы ухо, и та снова замурчала, щуря малиново-синие очи на выкате.

- Назвать тебя как-нибудь, что ли? - пробормотала девочка, моментально привлекая внимание брата.

- Меня? - настороженно уточнил он. - Ты меня уже как только не называла, когда бранила...

- Не тебя, а ее, - Лёка притиснула к груди теплый комок розовой шерсти, покрывавший на удивление мускулистое тело.

- Попрыгушка. Поскакушка. Квакушка. Лупоглазка. Таращик. Бульбулька, Шлёп-Прыг, - без дополнительного приглашения принялся креативить Ярик. Мурлыканье прекратилось.

- Ей не нравится, - Лёка покачала головой.

- Ну... тогда Роза. Ягодка. Зефирка. Сахарок. Облачко.

- Розовых облаков не бывает. И она не одобряет это тоже.

- А ты-то откуда знаешь?

Удивленная, княжна задумалась, и после пары минут размышлений и самокопаний сдалась:

- Не знаю... Мне так кажется.

- Выдумываешь ты всё, - обиженный тщетностью своих стараний, буркнул Ярослав.

- А вот и нет!

- Ну тогда спроси у нее самой, как ее назвать!

Такая мысль в голову Лёки не приходила.

- Розовулька, - она взяла лягушку подмышки и заглянула ей в глаза. - Как тебя по-настоящему зовут?

Лягуха медленно расширила глаза, встречаясь взглядами с девочкой - и та едва не уронила ее с пятого этажа.

- Лё?!.. - мальчик едва успел поймать земноводную за переднюю лапку. - Ты чего?!

- Я... я... - глаза у княжны были такого размера, что Лупоглазкой или Таращиком ее можно было сейчас поименовать без зазрения совести.

- Что ты? Она тебя укусила? Царапнула? - не унимался Ярик, готовый теперь при первой опасности дать спасенной продолжить прерванный полет.

- Н-нет... - помотала головой девочка - то ли рьяно отрицая, то ли отгоняя наваждение. - Она... то есть он... ответил... что на человеческом языке его зовут Тихоном.

Ярка прыснул:

- Как нашего кота, что ли? Но он же лягух!

- Ну и что? - защищая питомца, Лёлька выхватила его из ненадежных рук брата и снова прижала к себе. - Он же мурлыкает! Значит может Тихоном быть!

- Не, а я чего... Я ж не против, - покладистый княжич пожал плечами. - Тихон так Тихон. Приятно познакомиться, - и он пожал лягуху лапку.

И тут другая мысль пришла ему в голову.

- Погоди, Лё. Как это он тебе ответил? Он же молчал. Даже рта не открывал. Я же видел. И слышал. То есть не слышал.

Лёлька недоуменно поджала губы.

- Не знаю, как. А только будто голос у меня в голове проговорил.

- А тебе по макушке вчера ничем тяжелым не прилетало? - сочувственно пролюбопытствовал мальчик - и скатился с подоконника в комнату под натиском возмущенной сестры.

- Так бы сразу и сказала... - надулся он и шепотом добавил: - ...что прилетало.

- Бе-бе-бе! - мстительно отозвалась сестра, вытянула ноги во всю его длину и отвернулась в сад. Когда сама себя начинаешь считать сумасшедшей, младшему брату с провокационными умозаключениями лучше держаться в стороне.

Наряды для поддержания лукоморского национального сомосознания принесли на следующее утро.

Проснувшись на заморской постели, как назвали ее служанки[1], дети обнаружили у входа Чаёку в сопровождении батальона помощниц, и все они были нагружены чем-то невыразимо пестрым, с шелковым отливом и вышивкой. Ткнув брата локтем в бок, Лёлька приподнялась и вытянула шею, едва удерживаясь от того, чтобы открыть рот. Передавая Чаёку обрывки ширмы в угольных линиях, такого буйства красок они не ожидали.

- Доброе утро, Ори-сан, Яри-сан, - поклонилась девушка, и то ли подмигнула, то ли поборола неравный тик. Ивановичи, будучи воспитанными, поспешили ответить на приветствие. Тихон вывернулся из промеж подушек и хлопнулся на пол, не сводя вытаращенных очей с костюмов - не иначе, как тоже в состоянии шока, хотя, при его лупоглазости точно сказать было трудно.

- Доброе утро, Чаёку-сан, - проговорил Ярик, смущенно одергивая ночную рубашку. - Как вам спалось?

- Благодарю за ваш интерес, Яри-сан. Воздух был свеж и напоен ароматами цветения, и цикады пели, точно обезумели, - не в силах удержаться от настороженного взгляда на княжну, кротко проговорила старшая служанка.

Лёке стало стыдновато. Лично против девушки, носившейся с ними как баба с писаной торбой и с ног сбивавшейся[2], чтобы удовлетворить их[3] капризы, она ничего не имела, и решила исправить свое поведение - но не слишком радикально, чтобы та о себе чего-нибудь не возомнила[4].

- Сады зацвели. Бела ночь от лепестков. Весной не уснуть, - улыбнулся мальчик, вспоминая пенную кипень яблонь, вишен и прочих деревьев, названия которым он и не знал, что не помешало ему любоваться им вчера полдня. Чаёку забыла косить на девочку и одарила его удивленным взглядом в оба глаза:

- Ты умеешь писать стихи?

- Нет, что вы! - не менее удивленный княжич замотал головой. - Чтобы стихи писать, надо же рифмы уметь подбирать!

- Рифмы? Для стихов? Зачем? - не поняла девушка.

- А иначе какие же это стихи? - рассмеялся Ярка. - Если рифмы не подбирать, тогда стихи кто угодно писать сможет!

- А что в этом плохого?

- А что в этом хорошего? Сапоги тачать должен сапожник, а пироги печь - пирожник, как один наш поэт написал. То есть каждый должен заниматься своим делом.

- Мы в Вамаяси тоже так считаем, - серьезно кивнула Чаёку. - Три основы добродетели. Делай что тебе положено, знай свое место и веди себя как подобает.

- Мудрые мысли, - с постной миной подтвердила Лёлька, твердо знавшая, что сроду не подходила ни под один из параметров даже близко, но в добродетельности своей не сомневавшаяся. - Нельзя не согласиться.

Если бы старшая служанка была хоть чуточку менее хорошо воспитана, она бы вытаращилась на свою подопечную. А так она просто моргнула и приоткрыла - и быстро захлопнула - рот.

- А вы хорошо ли почивали в эту ночь, Ори-тян? - придя в себя, спросила она, и интонации ее для тренированного Лёкиного уха не говорили - кричали о том, что ей было невдомёк, как человек вообще может спать на такой горе мягкого.

- Под нижний тюфяк, кажется, крошка попала - я всю ночь проворочалась, все бока в синяках, наверное, - не удержалась Лёлька и была вознаграждена ошарашенным взором Чаёку.

- Я извиняюсь... сожалею...

- Ничего страшного, - с видом мученика, восходящего на костер из недостаточно просушенных дров, проговорила княжна. - В Лукоморье так и определяется настоящая царская кровь. Сможешь почувствовать через кучу матрасов крошку - значит, настоящая царевна. Если только горошину - боярышня. Лесной орех - графиня.

Всем своим видом княжна показала, что графиня - это нечто чуть повыше мокрицы, но однозначно ниже мыши. Лукавые огоньки плясали у ней в глазах, бросая вызов служанке. Примешь - будем друзьями. Прохлопаешь... Ну... Я честно пыталась.

- А если даже... косточку... от персика... не почувствовала? - старшая служанка медленно округлила очи и всплеснула руками, не зная, получит в ответ сцену или улыбку.

- Значит, дома не ночевала, - шкодно ухмыльнулась княжна - и лицо Чаёку осветилось лукавством.

- Ай-ай! - приложила ладони она к щекам и закачала головой в притворном ужасе.

- Кель кошмар! - в тон ей подтвердила Лёлька и с тайным облегчением выдохнула. Если совсем честно, то вредничать перед скромной заботливой Чаёку ей не хотелось, и не только потому, что здравый смысл подсказывал, что среди аборигенов должен быть хоть один если не союзник, то не враг.

- Это всё нам? - не в силах больше терпеть, Ярик указал на кучи разноцветного шелка в руках служанок.

- Конечно!

Чаёку, не оглядываясь, пошевелила рукой. Девушки старательно разложили свою ношу на циновках и с поклонами удалились. Лёка, дуайен лукоморской диаспоры в Вамаяси, степенно встала с постели и неспешно направилась к выставке-ярмарке у дальней стены. И конечно пришла к финишу безнадежно второй - обогнать брата, не обремененного кодексами поведения несмотря на все ее старания, у нее не было ни малейшего шанса.

- Справа одежда для Яри-сан, слева - для Ори-сан, - с полупоклоном сообщила Чаёку.

Не смея прикоснуться к матово переливавшемуся шелку, мальчик сжал кулаки.

- Ух ты! - только и сумел выговорить он, разглядывая свою первую коллекцию моделей. - Это вправду я такое придумал?

- Нет, это придумал лукоморский народ, - чуть брюзгливее, чем собиралась, ответила Лёка. - А ты только перепутал всё, что мог.

- А по-моему, всё равно здорово получилось, - насупился мальчик.

Княжна прикинула затраты, человеко-часы и нерво-километры, потраченные на создание этого шелкового чуда, и снисходительно кивнула:

- Пожалуй, ты прав. Давай мерять?

Разглядывать наряды друг на друге и впрямь было гораздо интереснее. То ли художественные способности брата были далеки от средних[5], то ли вамаясьские портные не сдавались под натиском лукоморского дизайна, то ли просто не разглядели эскизы, но зрелище предстало незабываемое. Лучше всей коллекции на Лёльке смотрелся алый сарафан с квадратными рукавами до коленок, перехваченный под грудью широченным поясом, и шитый жемчугом кокошник, формой и размерами напоминающий штыковую лопату великана. Ярику же приглянулась для первого выхода в свет пара синих одежек, все без застежек и поверх друг друга надеваемые, как объяснила Чаёку, но зато в лукоморских петухах под восходящим вамаясьским солнцем. Но радость дизайнера была недолгой. Лёлька поглядела на штаны 'маде ин Вамаяси' и собственноручно выбрала из кучи его одеяний нечто диковатого оранжевого цвета, но до пят.

- Я же в этом на тебя буду похож! - недовольно закрутился княжич, оглядывая себя по мере сил.

- Лучше на меня, чем... - она снова порылась в запасе слов, подсмотренных в романах тети Лены, - чем на гея![6]

Ярик прикусил язык и согласился - с прикушенным языком много не поспоришь, особенно с его сестрой, переспорить которую удавалось пока только маме.

И всё было в примерочной хорошо, чтобы не сказать, замечательно, пока Чаёку не провела рукой по стене, и шершавая серая поверхность не превратилась в зеркало от пола до потолка.

Ивановичи уставились на свои отражения с непередаваемой смесью эмоций. Ярка со скоростью перебегания взгляда от шеи до пяток утверждался в мысли, что для того, чтобы хорошо одеваться, одного умения рисовать одежду мало, и что провалиться ему сквозь землю, если он еще раз закажет хоть носовой платок у местных портняжек. Лёлька же не знала, рвать ей, метать, или хохотать. Если бы она встретила на улице девочку в таком наряде, то смеялась бы неделю. Но поскольку встреченная девочка находилась в зеркале... Но так или иначе, в местных халатах после устроенного ей вчера спектакля они ходить не могли, а лукоморских одеяний, кроме того, что им принесли, не было в радиусе многих тысяч самураев.

И только когда все возможные варианты и их недостатки были обдуманы, до княжны дошло, что перед ней только что случилось.

Чаёку.

Сделала.

Зеркало.

- Вы не служанка, Чаёку-сан, - Лёлька обвиняюще воззрилась на девушку, скромно стоявшую у окна со сложенными на животе руками.

- Ори-сан очень проницательна, - девушка склонила голову. - Я дайёнкю, четвертая ученица Вечного.

- Которого? - живо заинтересовался Ярослав.

- Воспитанные вамаясьские дети личных вопросов взрослым не задают.

- А мы не воспит... то есть не вамаясьские, - возразила девочка.

- Я это вижу, - Чаёку еле заметно улыбнулась.

- А почему не задают? - не унималась Лёлька. - Разве это какая-то тайна?

- Нет, не тайна. Но взрослый... или вообще любой вамаясец любому вамаясьцу может не захотеть ответить на вопрос, и окажется тогда в неловком положении.

- Вы не хотите ответить на наш вопрос? И почему в неловком? Разве он неприличный? - Ярка озадаченно заморгал.

- В неловком положении - потому что ему придется вам отказать, а отказывать... вернее, говорить 'нет' - не в  наших традициях. То есть если вам ответили, что должны посоветоваться с кем-нибудь, или что срочные обстоятельства мешают ответить сразу же, или что-то вроде этого...

- Это на вамаясьском значит 'нет'?

- Да, - словно извиняясь, девушка развела руками. - Собеседник понимает, что ему отказали, и оба человека сохраняют лицо. Если вы понимаете, что я имею в виду.

Ивановичи переглянулись и медленно кивнули. Физиономия мальчика, вспомнившего ответ старого мага на его пожелание отправиться домой и свою надежду, вытянулась, и слезы навернулись на глаза.

- Значит... Кошмару-сан не собирался отсылать нас в Лукоморье... а только...

Чаёку виновато потупилась.

- Таков обычай, Яри-сан. Вамаясьцы так воспитаны с младенчества, что сказать 'нет' могут не больше, чем лукоморцы, предположим, спать на столе.

Княжичи прыснули. Секунду спустя, осознав причину, к их смеху присоединилась и девушка.

- Ну тогда если вы не можете сейчас отвечать, - отсмеявшись, Ярик осторожно проговорил, словно трогая пальцем лезвие ножа, - то... посоветуйтесь с кем-нибудь.

Чаёку улыбнулась.

- Я отвечу, Яри-сан. Просто хотелось рассказать вам о моей стране, ее людях, обычаях и традициях. У нас самая лучшая империя на Белом Свете! Ведь если вас не обменяют на амулет... - ученица прикусила язык и быстро сменила тему: - Мой учитель - отец. Вы с ним встречались. Нерояма Кошамару-сан. Один из девяти Вечных. И может, его скоро выберут Извечным.

- Было бы здорово! - просветлело лицо княжича. - Он мне понравился! Он добрый и улыбается, не как его бр... кхм. Не как некоторые остальные, - быстро поправился Ярик.

- Благодарю вас, вы очень добры, Я передам моему учителю и отцу ваши пожелания успеха и выражения симпатии, - Чаёку поклонилась, но по лицу ее пробежела тревога.

- Его могут не выбрать? - сочувственно предположила Лёлька.

- Его старший брат Невидзима-сан тоже желает занять эту должность, - опустила глаза девушка.

- Ну... он, может, тоже ничего? Хоть и поругаться - хлебом не корми? - Лёлька пожала плечами. - И он же вам дядя, а вашему отцу - брат. Так что и так, и так хорошо выходит.

- Не для всех, Ори-сан, - тихо проговорила дайёнкю, отводя глаза.

Но не успела Лёлька задуматься, что бы это могло означать, как Ярик в последний раз одернул зеленую одежину, пригладил пятерней вихры, посмотрел зеркало, вздохнул и глянул на Чаёку:

- Ну, мы готовы.

- За себя говори, - машинально буркнула сестра.

- К чему готовы, Яри-сан?

- К завтраку и прогулке, конечно! - улыбнулся мальчик.

- Тунца, креветок, кальмаров и мидии сейчас подадут, - кивнула Чаёку и кривовато улыбнулась: - Только боюсь, они будут пересолены: повар рыдал в три ручья, когда их жарил. А после того, как мелко порезал и свалил в одну чашу овощи, да еще и залил сметаной, его пришлось увести под руки в постель.

- Отчего? - в искреннем недоумении Лёка захлопала глазами. - Ведь салат проще есть из чашки, а не выковыривать из риса! А жареная рыба вкуснее, чем сырая!

- Чем вкуснее, Ори-сан?

- Чем сырая,  - терпеливо объяснила княжна.

- Но рыба, когда ее пожаришь, не подчеркивает суть продукта, его фактуру и красоту.

- Нам не любоваться. Нам поесть, - упрямо буркнула Лёка. - Любоваться мы в саду на яблони будем.

Чаёку выглянула в коридор, сказала кому-то несколько слов, и вернулась.

- Откушать сейчас принесут. Вместе с мель...бель...ю. Так вы это, кажется, назвали?

Ивановичи насторожились. Если столяры в Вамаяси были хоть вполовину похожи на портных, то спать на полу и есть с коленок, пожалуй, будет спокойнее - и удобнее.

- Ну зато после завтрака мы наконец-то идем гулять, - чуя подвох всеми фибрами души, невинно провозгласила княжна. Дайёнкю потупилась.

- Чтобы дать вам полный и обстоятельный ответ, я должна сперва посоветоваться.

- А чего тут... - начала было девочка - и вспомнила свежий урок страноведения.

- Но почему нам нельзя выйти хотя бы в сад?! - всё сразу понял и возопил Ярослав.

- Это решение совета Вечных, - вздохнула Чаёку.

Надо ли говорить, что через два дня поутру совету Вечных пришлось впервые собраться не по причине выборов Извечного.

В комнате с массивными закопченными стропилами и стенами, увешанными свитками с иероглифами, картинами и трофеями магических битв, за столиком на татами воссели девять самых могущественных[7] магов Восвояси. Невидимые слои магической защиты окружали комнату совета и все к ней прилегающие, как и сады, каналы, гору и весь дворец. Не то, чтобы Вечные думали, будто кто-то в Вамаяси осмелится покуситься на запретное для простого вамаясьца место, но будь они знакомы с покойным царем Костеем, повторили бы за ним 'ноблесс оближ' с большим пониманием.  

Дайитикю - их первые ученики - с чашками, чайниками, веерами и заискивающими улыбками суетились вокруг, устраивая учителей поудобнее. Четверо из них всего пару дней назад были учениками вторыми, один - пятым[8]. Приблизительно такой же расклад царил за ореховым столиком, отшлифованным так, что в свете ароматных фонарей изгибы годовых колец его спила извивались как живые[9]. Место у токономы - ниши с самой красивой картиной, почетнейшее в любом доме, пустовало. Но не это его состояние беспокоило сегодня магов.

- Пока Извечный не выбран, мои братья, я, как старейшина совета, возьму на себя почетную ответственность начать эту встречу, - проговорил Нивидзима Кошамару. Коллеги его склонили головы, соглашаясь. Календарь - это единственное, о чем в этой комнате еще не спорили за последние три дня.

Прихлебнув из грубой фарфоровой чашки жасминовый чай и одарив своего первого ученика испепеляющим взором[10], старик продолжил:

- Все мы знаем, из-за чего нас созвал Нерояма-сан, хотя не все понимают, с какой целью. С тех пор, как эти маленькие паршивцы появились здесь, они перевернули вверх дном привычную жизнь наших слуг и ремесленников не выходя за порог своей комнаты, что не может не отражаться на жизни их господ, то есть нас. Столяр попытался меня убедить, что для полной гармонии в душе мне не хватает лукоморской кровати, и он готов ее сделать за десять золотых, лучше чем у юных северных даймё. Да за эти деньги я могу купить три воза татами и спать на них десять лет! Каков болван! Как я буду убирать это деревянное страшилище на день в стенной шкаф, он подумал?! А наш первый повар?! Бедный Токусака пожарил мне сегодня красную икру с огурцами и налил сметану в сакэ! Не знаю, что теперь бедняге лучше поможет от расшатанных нервов - успокоительные чаи, вразумляющее заклятье или обезглавливание. А представьте себе, что здесь начнется среди мелкого люда, если этим паразитам дозволят ходить, куда они вздумают! Пусть отказываются от еды, сколько им влезет - хоть останется надежда на возвращение рассудка несчастному Токусаке, принявшему первый удар!

- Брат мой, - Нерояма поставил на стол свою чашку и сложил руки перед грудью. - Мы говорим о детях. Маленьких детях, в один миг очутившихся за тысячи самураев от дома[11]. По нашей вине, позволю себе напомнить.

- О маленьких чудовищах, ты хотел сказать, брат! Это ведь не тебе они под ноги подсунули подушки! И амато тоже не на тебя уронили! И выбросили из окна на голову пять тарелок с едой - не тебе!

- Я уверен, что они не нарочно, брат мой.

- А я бы на твоем месте, брат мой, не спешил с такими утверждениями! Вспомни, что они невзлюбили меня с первого взгляда!

- Ты преувеличиваешь, брат мой. Поначалу они даже думали, что ты и я - один человек.

- Вот-вот! Им претит даже моё существование!

- Если бы восвоясьские дети в их возрасте так себя вели, они бы не заслужили даже упрека. Тем более что мальчик - старший сын брата царя.

- Но они - не восвоясьские дети, - поддержал Нивидзиму тощий безволосый старичок в новом черном кимоно[12]. На Белом Свете встречались мумии более упитанные, чем Ногунада Обути. - А что дозволено императору...

- Братья мои не могут быть такими черствыми! Мне кажется, я ошибаюсь! Какая скорбь! - сокрушенно закачал головой Нерояма.

- Мы не черствые, о отзывчивый брат наш, - мумия приложила ручки-веточки к груди. - Мы всего лишь практичные, как последние торговцы, о позор нам, позор!

- Но разве практично дать заложникам зачахнуть до того, как мы даже свяжемся с другом их семьи? - одноглазый маг возраста неопределенного, как цвет его потертой катагину, встал на сторону Нероямы. Казалось, Тонитама Тонитута потерял способность стареть лет полсотни назад вместе с глазом и эмоциями. - Конечно, когда Адарету попросит показать детей, мы можем заставить двигаться их тела или оживить иллюзию, но старый ёкай распознает обман, и мы потеряем лицо.

- Обманывая врага, лицо еще никто не терял, Тонитама-сан, - почтительно возразил Наоко Ивухо, новый Вечный, невысокий и узколицый, с украшенным золотыми палочками пучком волос на макушке - единственной растительностью на лысой, как картошка, голове.

- Мы потеряем лицо, когда враг разоблачит наш обман, - глядя мимо собеседника, изрек одноглазый маг. - А он разоблачит. Я достаточно слышал про него, чтобы это знать. А еще мы потеряем амулет Тишины, который он не станет обменивать на два мёртвых тела.

  - Погодите, мы сейчас вообще о чем говорим? Вы когда-нибудь слыхали про ребенка, заморившего себя голодом? - презрительно воскликнул толстяк в зеленом кимоно, искусно вышитом цветами сакуры и бабочками - еще один новый Вечный, проходивший в первых учениках у Неугроби Шизуки, полностью соответствовавшему своему имени, дольше, чем некоторые ветераны пробыли Вечными. Говорили, что Ода Таракану менял наряды чаще всех императриц и императорских наложниц вместе взятых, но горе было тому, кто обманется фатоватой внешностью и манерами, больше присущими ронину, чем дайитикю.

- Проголодаются по-настоящему - начнут есть! - сердито выпячивал он толстые слюнявые губы. - Небольшое воздержание пойдет им на пользу! Особенно мальчику! Он - будущий даймё, а не муж гейши!

Нивидзима отхлебнул из чай и прикрыл глаза, наслаждаясь тонким вкусом южных хризантем и ранней земляники. Аромат, достойный вечности... и Вечных, как не преминул бы добавить громогласный гурман Таракану-сан.

Как и ожидалось, голоса делились. Когда выскажутся остальные члены совета, неизвестно, в чью сторону богиня удачи покатит свое колесо. Мало среди них найдется любителей жареных огурцов и нахальных ремесленников. Жаль детишек...

- Если уважаемые старшие братья дозволят высказаться младшему брату, - голос Исами Сусами, самого молодого Вечного в истории совета, надевшего пояс своего учителя, звучал почтительно, но без традиционного подхалимства молодого члена совета перед стариками. Нерояма отметил сей факт и благодушно кивнул:

- Конечно, говори, Сусами-сан. Свежие мысли радуют разум, как свежий ветер - лицо в полуденный зной.

Ветераны, сделав похожие наблюдения, тоже закивали.

- Мы все, тут собравшиеся, натуры чувствительные, отзывающиеся на трудности слабых и сирых желанием помочь. Давайте же принесем Око Луны и глянем на бедных детей. Так ли им плохо, как боится премудрый и еще более добрый Нерояма-сан, когда они думают, что никто их не видит?

А Ярке и Лёке было плохо. Очень плохо. Они лежали на постели Лёки, забравшись под старое одеяло, прихваченное ей из замка Адалета, и тихо стонали.

- Я же говорил тебе... - еле слышно шептал Ярка, - не надо было... столько... есть...

- Умник нашелся, ага, - страдальчески мычала Лёка. - А если бы пришел кто-нибудь и нашел всё это, тогда что? Мы же голодаем, разреши напомнить кое-кому с памятью дырявой, как старая кастрюля!

- Тогда хоть повидло со щеки сотри, - обиженный несправедливым намеком на его мнемонические способности, буркнул Ярка.

- С которой? - забеспокоилась девочка.

- С обеих. И с подбородка.

- Врешь ты всё, - насупилась она, но встала с кровати, на которой они с братом перед посетителями изображали умирающих лебедей, и двинулась к зеркалу.

- И всего-навсего два пятнышка небольших! И то на носу! Вруша-свистуша! - Лёлька показала язык Ярику, поплевала на рукав и принялась оттирать улики. Остальные свидетельства того, что их голодовка протекала не так, как запланировано, они почти полностью уничтожили десять минут назад.

Тихон сидел рядом с зеркалом и улыбался в соответствии со своим именем и природой: тихо и во весь рот. Как он ухитрялся пробираться незамеченным по стене от их окошка на пятом этаже до кухни на первом, как карабкался обратно, стискивая в зубах кучу еды, завязанной в салфетку, и как при этом продукты ни разу не вывалились на голову какому-нибудь мимопроходившему придворному или стражнику, пониманию детей было недоступно. Понимали они одно: без Тиши им пришлось бы туго.

Про голодовку Лёлька брякнула Чаёку сгоряча, не размыслив о последствиях: после обильного завтрака о перспективах воздержания от еды думается, скорее, с предвкушением. Но когда дайёнкю принялась уговаривать их передумать, а потом выскочила взволнованная в коридор и помчалась, расталкивая встречных, на доклад к отцу, задний ход давать стало поздно. Надо было сохранять лицо, как сказали бы вамаясьцы.

Обед им принесли по расписанию, и Ярик, увидев любимые рисовые пирожные со сливками и вишневым повидлом, хотел было акцию если не нарушить, то ввести в нее одно исключение - но был тут же был бит по рукам под суровое 'Лопать вредно!' Отговорки, что он будет не лопать, а кушать, и что пирожные - это не еда, даже родители всегда так говорили, не помогли, и пришлось сделать кислую мину и стоически отвернуться к стене под шипение Лёльки и урчание пустого желудка. Потоптавшись, огорченная Чаёку отослала слуг прочь вместе с обедом и, бесплодно поуговаривав их изменить решение, ушла сама.

К ужину дайёнкю придумала новую тактику. Она распорядилась расставить на столе у окна все тарелки и чашки, поклонилась и вышла вон, уведя за собой прислугу. Еда же осталась стоять и распространять ароматы чего-то жареного, кисло-сладкого и фруктово-овощного со сметаной.

Дети держались, сколько могли. Потом Ярик вскочил и кинулся к столу - но Лёлька его опередила. Сграбастав бамбуковую салфетку, на которой красовалось угощение вечера, она отправила ее вместе с содержимым в раскрытое окно. Треск фарфора, разбивающегося о чьи-то головы, и крики подняли им боевое настроение - но ненадолго.

- Если ты всё равно его выбросила, мы могли бы хоть что-то съесть! Думаешь, они там будут пересчитывать колобки и креветок? - возмущенный, выпалил Ярка, и получил в ответ пристыженный взгляд сестры.

- Мог бы раньше сказать, - пробормотала она.

- Могла бы помедленнее бегать, когда не надо, - насупился он. - И если ты сама не ешь и мне не даешь, то хотя бы Тишке, вон, что-нибудь оставила.

Эта мысль загнала княжну в тупик.

- А что он ест?

Дети переглянулись. Если припомнить, они никогда не видели, чтобы лягух что-то ел. Они предлагали ему кусочки самых различных блюд, но он всегда отказывался, вежливо понюхав и покивав. Может, как некоторые виды земноводных, он ночью ловил насекомых, а днем их переваривал? Но ругательства, охи и треск раздавливаемых черепков, доносившиеся снизу, не давал сосредоточиться на строках из детских энциклопедий - любимого чтива юного княжича, и Ивановичи ушли на покой, имея в пассиве две трапезы и загадку Тихонова меню.

После этого завтраки-обеды-ужины приносились им всё так же регулярно, но на столе не оставлялись. В руки же их брать княжичи отказывались сами, а при появлении прислуги демонстративно забирались на кровать Лёльки, прятались под одеяло, обнимались и молчали. Чаёку казалось, что обессиленно. Им - что просто обиженно. И посмотрим, кто кого переупрямит. Гулять - так гулять.

- Тиш, а Тиш. А у меня колобок рисовый есть. Дать? - Ярик приподнялся на локте.

Лягух покачал головой и заулыбался шире прежнего. Исключительно из опасения, как бы уголки рта не встретились у него на затылке и макушка не отвалилась[13], Лёлька спрыгнула с кровати, подхватила его на руки и прижала к себе как игрушку, обхватив подмышками. Задние лапы Тихона болтались в районе ее коленок, но он не возражал.

- Тиша хороший, - шептала она ласково, почесывая Тихона между глазами и вдоль спины. - Тиша умница. Тиша кормилец наш.

- Кстати о кормильце... - смущенно пробормотал Ярик и полез под свою подушку, где у него были заначены колобки с фруктовой начинкой - остатки ночной добычи лягуха. - Всё равно они раздавятс...

Лёлька не дала ему договорить. Как вихрь налетела она на брата, свалила на пол, зачерпнула обеими руками золы из очага и принялась возить одной по его лицу. Второй энергично, хоть и бессистемно, она водила по своим щекам и глазам.

- Ты чего?! Ополоумела?! - Ярка еле вырвался из ее хватки.

- Садись на пол! Обними меня! Одеяло сюда! Хотя нет, не надо! Выбрось! Реви!

- Зачем?!

- Реви, кому говорят!

- Не хочу.

- Реви! - сквозь стиснутыз зубы еле слышно прошипеа девочка. - Тиша сказал, что за нами подглядывать начинают!

- Кто?! Как?!..

- Да блин компот деревня в баню, будешь ты реветь или нет!.. - прорычала княжна и ущипнула его за руку что было сил. Мальчик, не ожидавший такого вероломства, взвизгнул, и слезы навернулись на его глаза.

- Дура ты, Лёлечная! - надул он губы. Нижняя предательски дрожала. Нос начинал прихлюпывать.

- Не плачь, братец мой маленький! Не плачь, братец мой хорошенький! Видно, судьбинушка наша такая - помереть голодной смертушкой на чужбинушке, солнышка боле не видючи, по земелюшке не ступаючи, на зелену травушку не глядючи! Без вины виноватые погибаем мы, от матушки, от батюшки отнятые, сиротинушки горькие при живых родителях, аки листы по осени оторванные, за тридевять земель унесенные! - Лёлька обхватила его за плечи, запричитала плаксиво, и от неожиданного приступа жалости к себе и испуга от такой перемены сестриного характера Ярик, наконец, заревел.

Через час снаружи скрежетнул засов в скобах и дверь отворилась. На пороге, торжественная и официальная, предстала Чаёку. Но не успели дети удивиться, не обнаружив у нее в руках очередного подноса с едой, как девушка шагнула в сторону, переломилась в поклоне, и из коридора в комнату княжичей, ставшую им тюрьмой, вошла небольшая делегация. Возглавлял ее Кошамару-младший, невозмутимый, как айсберг. За ним следовал одноглазый вамаясец непонятного возраста в заношенной полотняной безрукавке до пола, накинутой поверх шёлковых одеяний. Последним, подзадержавшись взглядом голодного тигра на самой выдающейся точке кланяющейся девушки, вошел толстяк с чахлой бородкой и висячими усами-ниточками, одетый - а точнее, разряженный - в кимоно цвета зари, вышитое облаками и журавлями.

Ярик, встать с пола которому последний час Лёлька не давала[14], настороженно прищурился на незнакомцев. Сестра обняла его покрепче, шепнув: 'Втяни щеки, закрой рот и скорбно молчи', и устремила на вошедших взор, полный вселенской тоски. Глубокие тени, залегшие у нее под глазами и на щеках, заставили бы ёкнуть самое черствое сердце. Под ее ногами в растрепанный неряшливый клубок сжался Тихон.

- Здравствовать вам, бояре, - голосом умирающего котенка приветствовала их княжна.

- Приветствуем вас, юные даймё, - без тени улыбки проговорил одноглазый. Он и толстяк двинулись к ним, оставив отца и дочь позади. Одноглазый щелкнул пальцами, и над его ладонью завис золотистый светошар, заливая теплым сиянием комнату и фигуры детей, съежившиеся под подоконником.

- Отчего вы не идете на... кровать...ти? Или на... стул...лы? - спросил одноглазый, не сразу, но припоминая незнакомые слова.

- Сил... нет... - серые очи Лёльки воззрились на вамаясьца беззащитно и искренне, пронзая до глубины души и вылетая с обратной стороны с изрядным ее куском.

- Кушать хочется, дяденька, - несмотря на предупреждение сестры, решил сымпровизировать Ярик.

- Я один из девяти Вечных. Моё имя Тонитама Тонитута, - бесстрастно проговорил посетитель.

- То не тута, то... где? - не поняла Лёка.

- Где тонуть? - недоумённо уточнил Яр.

- Тама, - не дрогнув ни единым мускулом лица, подсказал одноглазый.

- Кушать хочется, Тони...тама... сан, - скорректировал жалобы княжич, вспомнил инструкцию сестры, и торопливо втянул щеки и закрыл рот.

- Какая у вас неряшливая уродливая игрушка, - вмешался в беседу толстяк, брезгливо отодвигая ногой лягуха к стене. Тот, несмотря на предчувствия мысленно охнувших Ивановичей, даже не шевельнулся. Толстяк подошел поближе и наклонился.

- Отчего вы перестали есть, детишки? Может, вам не по вкусу наша еда?

- Ну как вам сказать... - промямлил Ярослав под сладким, как цианистый калий в сгущенке, взглядом Вечного.

- ...чтобы не обидеть, - не удержалась Лёка. - Но мы ведь не жаловались, дяденька. В чужой монастырь со своим самоваром не ходят.

- Если вы еще не догадались, я тоже Вечный. Запомните. Меня звать Ода Таракану, - сообщил как о величайшей новости года толстяк и самодовольно умолк, ожидая то ли бурю восторгов, то ли ураган славословий. К чему он не был готов, так это к ливню слез. Брат судорожно икнул, сестра притиснула его лицо к своей груди, обняла за трясущиеся плечи и обратила к визитеру исказившееся лицо. Губы ее странно дёргались.

- Ну что вы, что вы, малыши, - в неожиданном смущении забормотал Вечный. - Конечно, я знал, что слава обо мне бежит по Белому Свету впереди меня... но не предполагал, что мною в Лукоморье пугают детей. Другим покажется, что мелочь, но как приятно на душе стало.

- Ваше самомнение, Ода-сан, скоро вырастет выше горы Мицубиси, - неприязненно пробормотал одноглазый.

- Завидуйте молча, Тонитута-сан, - отмахнулся толстяк.

- Да я скорее откажусь от последнего глаза, чем стану вам завидовать.

- На вашем месте я бы не зарекался.

- Я на своем месте уже сто семьдесят лет. И далеко не убежден, на своем ли месте оказались вы.

- Под камнем, лежащим на одном месте слишком долго, находят не клады, а мокриц.

- Одна из них сейчас со мной разгова...

- Так отчего вы перестали есть, ребятки, я не расслышал? - нарочито громко спросил Нерояма, первым вспомнивший, за чем они собственно пожаловали. Вечные обменялись испепеляющими взглядами и ссору прервали, или отложили до более удобного времени, что вероятнее.

- Мы всего лишь хотели, чтобы нам разрешили гулять в саду, а нас не пустили, - печально проговорила княжна.

Гости переглянулись.

- И когда нам отказали, мы потеряли лицо, - по наитию добавила Лёлька и скроила постную мину. Ярик хотел было что-то вставить, но княжной завладело вдохновение. Как бы невзначай она прихлопнула рот брата ладошкой и торопливо заговорила:

- Мы всё понимаем! Вы можете не пускать нас в сад гулять! Мы не возражаем!

Из ее подмышки донесся негодующий сип, который был проигнорирован.

- Но вы можете дозволять нам выходить для того, чтобы осматривать, как он спланирован, какие деревья там растут, какие травы, цветы, из чего сделаны дорожки...

- Какие птицы в него прилетают, - вывернулся воодушевленный Ярик, едва не пошедший если не на сестроубийство, то на сестрообзывание с отягчающими обстоятельствами. - И если ли там ручьи. Или пруды. И рыба в них. И ракушки. И водоросли. И гидротехнические сооружения. И водяные.

- А гулять мы там нисколечко не будем! - убежденно заверила их Лёка.

Посетители переглянулись, и она хитрым глазом увидела, что лёд тронулся.

- Хорошо сказано! - толстяк одобрительно закивал, колышась всеми подбородками и животом. - Никаких прогулок, как совет и постановил! Исключительно познавательные обходы близлежащей территории!

- Ваши родители были благословлены отпрысками, имеющими понятие о надлежащих правилах поведения, - церемонно проговорил Тонитута и вышел в коридор. Таракану последовал за ним, не забыв подмигнуть Чаёку, истуканом застывшей у входа. Та ответила ему ледяным презрением, но Вечного это не смутило. Потирая руки и улыбаясь, он последовал за коллегой. Нерояма же, кольнув взглядом удалявшуюся жирную спину, задержался.

- Я поручился перед советом, дети, что если будет принято решение дозволить вам выходить, я гарантирую ваши образцовые манеры, - проговорил он.

- Мы вас не подведем, Нерояма-сан! - пылко воскликнула девочка. - Мы будем тише воды, ниже травы!

- Никто даже не заметит, что мы там появились! - поддержал ее Ярослав.

- Я рад, что не обманулся в вас, - степенно кивнул старик и направился к выходу.

Проходя мимо полураспахнутого шкафа, больше похожего на гроб-переросток, Нивидзима заглянул внутрь, и глаза его расширились.

- Воистину диковинные одежды носят на вашей родине. Слышать о них от Чаёку-тян одно, а видеть своими глазами... - одарил он Ивановичей потрясенным взором. Те переглянулись и вздохнули.

- И вовсе я не такое рисовал, чего они понашили, - безнадежно промямлил Ярка.

- А какое?

- Вот! - мальчик выловил из недр шкафа замусоленный обрывок амато со своими набросками, почти стершимися после пребывания в руках множества портных и их помощников. - И совсем ведь не похоже, поглядите сами, Кошмару-сан! Совсем! Почти...

- Хм...

Вечный так и эдак повернул рисунок, то приближая к себе, то удаляя на расстояние вытянутой руки. Закрыв шкаф, он приложил бумагу туда, где смыкались дверцы, прижал с силой, отдернул руки - и она осталась висеть, как приклеенная. Выставив ладони вперед, он прикоснулся к дверкам - и они засветились. Веки его опустились, губы зашевелились беззвучно, и из-под пальцев потекли зеленые струйки, словно расплавленное бутылочное стекло. Они залили шкаф, как потоп, слились в единую оболочку - и бумажка вспыхнула изумрудным пламенем, впечатывая почти осыпавшиеся угольные контуры в сероватое дерево. Дети ахнули, а в следующую секунду шкаф уже стоял, объятый огнем. Ярка метнулся к сестре, та сгребла с пола Тихона, но не успели они начать ни спасаться, ни спасать, как пламя пропало, оставив в воздухе запах горелой хвои и имбиря.

Нерояма уронил руки и часто задышал, словно взобрался вприпрыжку по лестнице с первого этажа. Чаёку подбежала к нему с платком и принялась вытирать пот с его лица.

- Смотрите, так ли всё, - будто не замечая дочери, старик повернулся к ним, приглашая открыть дверцы. Дети, теряясь в догадках и ожиданиях, потянули за ручки - и снова ахнули. Вместо веселой попугайской груды шелков шкаф оказался набит только зеленой, красной и черной одеждой. Огорченный, Ярик взял первый попавшийся наряд, развернул - и увидел настоящий лукоморский кафтан из настоящего вамаясьского дымчатого шелка.

- С дуба падали листья ясеня... - присвистнула Лёлька, выхватила одежку из своей кучи - и улыбнулась: лучше черный, но сарафан, чем небесно-голубой плод предосудительной любви кимоно и летника.

- Спасибо вам, Кошмару-сан! - радостно выпалил Ярик, прижимая к груди ярко-зеленые, но вполне лукоморские штаны.

- С цветом, правда, не очень удачно получилось, - скромно потупился старик, но тут же вызывающе вскинул голову: - Но я же боевой маг, а не какой-нибудь мучитель пестрых тряпочек!

- Всё равно здоровско вышло! - просияла Лёка, краем мозга вспоминая, где и когда она слышала похожие слова. - Спасибо!

- Вместо 'спасибо' в таких случаях в Вамаяси говорят 'мне теперь вовек с вами не рассчитаться', - кривовато усмехнулся старичок, потрепал по щеке опешившую девочку и вышел, прикрыв за собой дверь.

- Что?.. - проводили его княжичи озадаченными взглядами.

- Это просто такой старинный обычай. Для вежливости, - пояснила дайёнкю и поспешила перевести разговор на другую тему: - Теперь, когда всё разрешилось, вы станете кушать? Наверное, вы чрезвычайно голодны, бедняжки!

Бедняжки переглянулись. Ноги тащили их в сад, более желанный, чем если бы право выходить туда далось им без боя. Но здравый смысл в лице Лёльки восторжествовал, дернул брата за рукав, наступил ему на ногу, и Ярик, готовый бежать на улицу даже не одеваясь, остановился. Перехватив взгляд сестры, он спешно втянул щеки и мужественно проговорил, вспоминая съеденные горы Тишкиного угощения два часа назад:

- Н-немного. Я читал, что после голодовки начинают есть малыми порциями.

- Очень малыми, - закивала Лёлька, вспомнила вдруг что-то - и сдалась. Эмоции, сдерживаемые последние десять минут, вырвались наружу, и она уткнулась в плечо Ярки, всхлипывая и икая:

- Ода... Т-таракану... Ярь... ты помнишь? Рондо... К-каракурту... Драма... М-мухомору... Джига... Б-бегемоту... Акоту Нарзану!..

- Кто эти почтенные люди, Ори-сан, и откуда вам они известны? - Чаёку удивленно приподняла брови и так и не смогла понять, отчего Яри-сан спустя мгновение присоединился к сестре.

Час спустя, умытые, причесанные, пообеданные и наряженные княжичи в сопровождении своей опекунши спустились по неширокой винтовой лестнице к основанию башни. Прямо и налево тяжелые негостеприимные двери закрывали от любопытных глаз, наверное, что-то интересное. Направо дверь оказалась более сговорчивой. Чаёку сделала пасс руками, будто раздвигала штору, и створка, сколоченная из широких бурых досок, обитых полосами железа, распахнулась легко, как бумажная. Ветер тот час же швырнул им в лица птичий гомон, замешанный на мириадах бело-розовых лепестков, солнце ослепило привыкшие к полумраку глаза - и дети остановились, вдыхая свободу полной грудью, жмурясь и улыбаясь.

- Куда бы вы хотели сходить? - Чаёку прервала их блаженство - или вознесла на новую высь.

- Везде! - Лёлька обвела открывающиеся перед ней просторы широким жестом колонизатора.

- Расскажите нам лучше, пожалуйста, где мы вообще находимся, - более осторожно проговорил Ярослав.

- Мы сейчас в святая святых Маяхаты - столицы Вамаяси, в Запретном городе, - девушка повела лукоморцев по широкой извилистой дорожке из белого песка.

- А что в нем запретного? А нас не выгонят? А разве в городе растут такие сады? Это ж целый яблонево-грушевый лес! Чтобы не сказать, тайга! - дотошно уточнил Ярик, обозревая окрестности, заросшие - и заваленные - старыми плодовыми деревьями.

- И сливовый. И вишневый. И хурмовый, - с улыбкой ответила девушка, оправила пышный розовый бант оби, перехватывавший грудь и поясницу, и пригласила подопечных следовать за собой. - И нет, нас не выгонят, потому что мы здесь живем. А сады в Вамаяси всегда такие.

- Почему?

- Потому что это красиво.

Ивановичи переглянулись.

- Нет, конечно, пока всё цветет - красота, но ведь яблони и прочие вишни вечно цвести не могут, - с сомнением проговорила Лёка.

- А когда покрывало лепестков будет окончательно сорвано ветром, то под ним обнаружится не юное девичье личико, а кислая гримаса старухи, - меланхолично добавил Ярик, глядя на небо и не чувствуя на себе ошарашенного взглядах двух пар девичьих глаз.

- А вы точно не пробовали писать стихи, Яри-сан? - первой прервала затянувшееся молчание Чаёку.

Яри-сан покраснел и вызывающе зыркнул на сестру: только скажи чего-нибудь! Зареву! Но Лёка, на удивление ему - и себе - промолчала.

- Ну пробовал... - признался тогда мальчик. - Только ничего не получалось. Рифма плохо подбирается. Дионисий говорит, что словарный запас у меня еще маленький, поэтому. Да ну их, эти стихи! Давайте лучше на красоту смотреть!

- Что может быть красивого в поваленных деревьях и траве по колено между ними! - пренебрежительно хмыкнула княжна.

- У нас свои понятия о красоте, - мягко возразила дайёнкю. - Вы когда-нибудь слышали о саби, ваби, сибуй и югэн?

- Это еще какие-нибудь Вечные?

- Нет. Это наши мерила красивого. Вамаясьская красота - это красота естественного. Всё, что неестественно, не может быть красивым. Возьмем, например, этот сад. В нем растут молодые и старые сакуры, и чем старше дерево, тем больше событий и лет отражается на его коре, тем причудливее изгибаются его ветки, тем больше оно похоже на такое дерево, какое встает в нашем воображении при слове 'сакура'. И оно уже не просто кусок древесины, оно - часть истории этого сада, этого города, нас, людей, которые ежедневно ходят мимо него, любуются его цветами, рвут его плоды, гладят его кору, вслушиваясь в трели соловья в его ветвях... Это - саби. А время подчеркивает и усиливает сущность этой сакуры. Если вы понимаете, о чем я.

- Нет, - ответила Лёлька.

- Да, - решил Ярослав и спросил: - А что такое васаби?

- Васаби - это хрен, - с улыбкой ответила Чаёку. - А ваби... Я читала, что в Забугорье садовники расставляют по саду лепные скамейки, фонтаны, фонари, десятки ненужных беседок, мостят дорожки, вырубая всё, что попадается на их пути, и засеивают края вокруг дорожек травой... как будто она сама не росла там, пока ее не вытоптали те, кто строит фонтаны и прокладывает дорожки. А потом сажают деревья на месте вырубленных - по плану. И сад становится... скучным. Ненастоящим. Его лишают естественности. Наш же растет, как природа этого хочет. Это - ваби.

- В вашем удобней в прятки играть, - с видом эксперта признала княжна, и Чаёку продолжила:

- А еще я читала, что в Забугорье в садах стригут деревья и кусты, и даже придают неприсущие им формы - кубов, шатров, зверей... Но дерево рождено быть деревом, а не кубом и не лошадью. Если вы привяжете к лошади ветки и сучья, чтобы она была похожа на дерево, это будет красиво?

- Это будет нелепо, - приговорила княжна.

- Простая красота предмета, исполняющего свое предназначение - это сибуй.

- А ягун? - заинтересовалась уже и Лёка.

- Югэн, - снова улыбнулась их провожатая. Налетел ветерок, бросая им в лица пригоршни душистых облетающих лепестков, и они зажмурились и засмеялись невольно - просто так, от цветов, тепла и солнца.

- Вслушиваться в несказанное, любоваться невидимым. Это - югэн.

- Понятно, - кивнула девочка. Любоваться чем попало было по части Ярки. А вот вслушиваться в несказанное... Нет, всё-таки эти вамаясьцы кое в чем толк знали.

Из-за стены цветущих яблонь показалась невысокая каменная стена. Ребята вначале решили, что дошли до края сада, или даже Запретного города, но Чаёку поспешила их разуверить:

- Это еще один сад. Сад камней.

- Там каменные деревья?! - дети вытаращили глаза.

- Нет, что вы! Там просто камни.

- И всё? - разочарованно протянул Ярик.

- А что - практично, - одобрила Лёлька и принялась загибать пальцы: - Поливать не надо. Обрезать не надо. На зиму укрывать ни к чему. Мусора никакого. Вредители не едят. Зайцы тоже. Правда, и яблок не дождешься... Ну да не бывает в жизни совершенства.

- Ори-сан! - вытаращив глаза, воскликнула Чаёку. - Это наш национальный символ! Это - особенный сад!

- Особенный - это точно.

- И камни там тоже непростые. А еще их там всегда ровно пятнадцать. Но сейчас всё увидите сами! - принялась рассказывать дайёнкю, проводя их вдоль стены в поисках ворот.

Долго ждать обещанного не пришлось. Прямо из створа ворот, распахнутых настежь и настолько саби, насколько это было возможно, не становясь растопочным материалом, виднелись кучи разнокалиберных черных камней, расставленных на крошечных островках зелени. Вокруг травяных пятачков расстилался крупный белый песок, словно побывавший у модного парикмахера: поверхность его была заботливо уложена волнами, обходившими островки кругами и завихрениями. По периметру вдоль стены шел деревянный настил под крышей.

- Это сад? - Ярка разочарованно выпятил губу. - Но тут же... тут же даже цветов нету!

- А на камни мы где угодно поглядеть можем, и в любом количестве, причем, - поддержала его сестра.

- А вы их посчитайте, - предложила девушка - с настолько невинным видом, что Лёлька сразу заподозрила подвох.

Подвох не заставил себя ждать - камней оказалось только четырнадцать. Ивановичи пересчитали еще раз - результат не изменился.

- Но вы же сказали, что их будет пятнадцать! - как на жуликоватого торговца прищурилась Лёка на своего проводника.

- Их и есть пятнадцать. Но лишь четырнадцать из них человек может увидеть за один раз.

- В смысле, пятнадцатый от нас спрятали? - удивился княжич. - А зачем? Чтобы мы пришли снова посмотреть на него? Или это какой-то ритуал?

- Для завлечения путешественников, - практично предположила девочка. - Наверное, спрятанный камень самый красивый.

Дайёнкю рассмеялась:

- Что вы! Никто от вас камни не прятал! Просто они расположены так, что больше четырнадцати сразу не увидеть!

- Зачем? - уставились на нее Ивановичи.

Девушка вздохнула. Оказывается, глядеть на сад камней с целью медитации и глядеть глазами иноземцев - две большие разницы. И первая из них в том, что про медитацию можно забыть тут же и надолго.

- Каждый видит в этом саду что-то свое, - принялась она объяснять. - Кто-то - нашу легендарную далекую родину: острова Чиппингу в открытом море. Кто-то - людские отношения. Кто-то свои проблемы. Кто-то ищет смысл в присутствии невидимого в видимом, югэн. Кто-то приходит сюда в поисках душевного спокойствия и гармонии, или чтобы познать дзынь...

- Стол, полный пирожных! После того как Ярка мимо прошел! - изрекла княжна, обернулась на брата и показала язык.

- Двор, полный людей! После того как Лёлечная туда вышла! - не остался он в долгу.

- По-твоему, я людей в камни превратила?

- По-моему, они все попрятались! - братский язык повторил недавний маневр сестринского.

- А по-моему!.. - Лёка уязвленно вперила руки в боки, и тут новая мысль овладела ее возмущенным разумом. - ...не может такого быть, чтобы отовсюду за раз можно было видеть только четырнадцать! Всё равно есть такое место, откуда видно пятнадцать!

- А вы поищите его! - приняла вызов Чаёку.

Ивановичи быстро оббежали белый заповедник вдоль стены, пересчитывая камни, видимые и невидимые. И не успела Чаёку с гордостью спросить о результатах, как Лёлька вскарабкалась на ограду и торжествующе закричала:

- А вот и вижу, а вот и вижу пятнадцатый!

- А так нечестно! - не столько защищая туземные обычаи, сколько из чувства противоречия возопил Ярик.

- А всё честно! Всё честно! Где сказано, что на забор лазить нельзя?!

- А... а... - Ярка открыл и закрыл рот, придумывая и отметая ограничения на осмотр сада камней лукоморскими туристами, но, не измыслив ничего подходящее, бросился на белый песок под панический вскрик своей провожатой. Не дожидаясь упреков или помощи, он принялся рыть руками яму, походя закидывая песком и соседние камни, и травяные пятачки, и дорожку.

- Что вы делаете, Яри-сан?! - Чаёку в ужасе всплеснула руками, но ответ не понадобился. Княжич взял самый маленький камень, бросил его в вырытый котлован и стал закапывать.

- А вот теперь точно пятнадцатый тут, а никто его не увидит, хоть по воздуху летай! - с гордостью заявил он, оглянулся, увидел ошарашенное личико дайёнкю и утешая, взял ее за руку. - Вы не расстраивайтесь, Чаёку-тян! Песок граблями можно в два счета разровнять, камни от него тряпочкой протереть, а из травы метелкой вымести. Это всё мелочи. Зато теперь в вашем саду камней настоящий дзынь и югэн!

После югэнизированного (по одним источникам) или вандализированного (по другим) сада последовала долгая прогулка по Запретному городу, который и впрямь оказался размерами своими похожим на город. Бесконечные дома, храмы, дворцы, сады, беседки, прудики, каналы и просто постройки неопределенного типа для проживания стражи и прислуги, такие необычные и восхитительные вначале, под конец слились в одно сплошное строение с приподнятыми уголками крыш в окружении цветущих деревьев и островков воды.

- Дворец Высшей Гармонии... Дворец Полной Гармонии... Дворец Сохранения Гармонии... Храм Неба... Храм Земли... Беседка трёх эхо... Дворец небесной чистоты... Палаты сохранения счастья... Дворец распространения превосходства... - Чаёку, не зная усталости и склероза, называла всё, что попадалось в поле зрения или привлекало внимание любопытных княжичей. - Дворец общения неба и земли... Дворец земного спокойствия...  Ворота высшей гармонии... Западные цветочные ворота... Восточные цветочные ворота... Палаты большого добродушия... Дворец процветания потомков...

Дворце на десятом и палатах на пятнадцатых Ивановичи перестали даже пытаться запомнить, как что называется, и просто глазели по сторонам, изредка обмениваясь мнениями[15].

В свою очередь, со всех сторон все встречные, поперечные, перпендикулярные и следующие по параболической и даже баллистической траектории таращились на них во все вамаясьские очи, не веря им, протирая, расширяя или растопыривая. Первые иноземцы за всю историю существования Запретного города! Ходят! По его дорогам и дорожкам! Своими иностранными ножками!! Святотатство!!!..

Многие с возмущением или враждебностью подходили к Ивановичам, но узрев рядом дайёнкю Нероямы Кошамару, намерения если не меняли, то откладывали. Казалось, Чаёку, с видом холодным и надменным, как все айсберги Белого Света, окатывала их бочкой ледяного презрения, под действием которого эмоции моментально замораживались.

Сперва ребят забавлял такой ход событий, но после поворота десятого они снова переключили внимание на город вокруг. Тем более что кроме дворцов-палат-садов поглазеть было на что. Столько полуодетых, чтобы не сказать полуголых, мужчин они не видели никогда в жизни. Смешно перебирая обнаженными чуть не до пояса ногами различной кривизны и волосатости, десятки восвоясьцев в мешковатых рубахах, расстегнутых на груди до пупа, но зато вооруженных двумя мечами и веером, расхаживали по улицам с видом хозяев.

- Вот баба Фрося не видит!.. - ханжески поджав губы, проговорила Лёлька, провожая колючим прищуром очередного недоодетого, но перевооруженного вояку.

- Это, наверное, у вас слуги? Им так мало платят, что даже штаны купить не на что? - сочувственно спросил Ярик Чаёку. Та округлила глаза и зашипела:

- Тс-с-с! Не приведи дзынь, они вас услышат! Вы что, какие же они слуги! Это самураи тайсёгуна Шино Миномёто, и им жарко. А когда им жарко, они ходят, в чем хотят!

- А почему они не хотят ходить в штанах, как остальные? - резонно уточнила девочка.

Чаёку еле заметно усмехнулась, не забыв прикрыться веером:

- Наверное, потому что люди Миномёто показывают всем, что они не как остальные.

- А я думала, у вас в самураях расстояние измеряется, - насупилась Лёка.

- Так оно и есть, Ори-тян, - кивнула дайёнкю. - Один самурай - расстояние, которое самурай на коне может проехать за одну стражу.

- А одна стража?..

- У вас это два часа.

- А кто такой дай...си...кун?..

- Тай-сё-гун, - тщательно сохраняя нейтральное выражение лица, повторила девушка. - Формально это главный военный советник императора.

- Вроде воеводы?

- Да.

- А неформально?

- А неформально... Император - его главный советник, - лицо девушки стало даже не нейтральным - инертным. - И Шино Миномёто к нему иногда даже прислушивается.

Лёлька нахмурилась, соображая... сопоставляя... взвешивая... и поняла.

- Так значит, идея с глиняной армией и местью восставшим в Вотвояси - не императора, Чаёку-сан?

- Нет, Ори-сан, - глаза девушки беспокойно метнулись по сторонам - не слышит ли кто их разговора. - Это не император, а тайсёгун Миномёто поклялся во что бы то ни стало отомстить бунтовщикам, заставившим его потерять лицо.

- И Вечные с ним согласны?

- Нет никакой разницы, Яри-сан, согласен ли с ним мой отец, дядя или даже этот мерзкий Таракану-сан. Мы поклялись в верности тайсёгуну и императору, и даже если каждый из Вечных как человек будет против их планов, как верноподданные они всё равно сделают всё возможное, чтобы их выполнить.

- Но это же глупость! - ошарашенно воскликнула княжна.

- Нет, это верность, - строго ответила Чаёку. - Это - гири.

- Гири?.. - опешили дети. - Как в Забугорье преступникам на ногу привязывают? Или как у купцов на базаре?

- Гири - это закон о долге чести.

Ивановичи примолкли, обдумывая.

- Но завоевывать других - это бесчестно, - первым пришел к своему выводу Ярик. - Даже если они на вас первыми напали. Папа говорит, что надо в таких случаях отобрать у  них оружие, сделать внушение и помочь правящему дому сменить генеральную линию.

- Мама говорит, что вместе с домом, если потребуется, - добавила Лёка. - Потому что мир и добрососедские отношения между державами важнее всего.

- А как вы с ними будете добрососедски относиться, если вы их завоевали? - полный непривычной для него внешнеполитической логики, договорил Ярослав.

- Кто первым на кого напал шестьсот лет назад, сейчас не разберешь, - вздохнула Чаёку. - Вотвоясьцы говорят, что мы на них, потому что взалкали их богатств. Наши историки утверждают, что наше вмешательство спасло Вотвояси от кровопролитных междоусобных войн, губивших страну после смерти последнего императора старой династии. Но дело ведь не в этом. Дело в том, что закону гири послушны все восвоясьцы. Это у нас в крови. Весь Белый Свет делится на своих и чужих. И если в споре между своим и чужим свой не прав, а прав чужой, то все восвоясьцы всё равно подержат своего.

- Потому что он свой? - предвидя ответ, мрачно спросила Лёлька.

- Да. Мы можем ссориться друг с другом, но для остального мира мы всегда монолитная стена.

- Но если сердце вам подсказывает одно, а гири тянут в другую сторону, как тогда вы поступаете? - спросил княжич.

Глаза Чаёку неожиданно прикрылись, глаза сделались мечтательными, веер распахнулся, скрывая зардевшееся лицо.

- Ах, сколько трагедий об этом написано! Сколько пьес в театре Выкаблуки поставлено! Как душу рвут они! - срывающимся голосом заговорила она. - Сам Кикимора Писаки, великий драматург, сочиняет их! Моя обожаемая - 'Пятьсот самураев до любимого'!.. Хоть его завистники и говорят, что он переиначивает сюжеты какой-то забугорской сочинительницы... Пастилы... Ириски... Мармелады... не помню ее уважаемого имени... но это ведь невозможно!

- Потому что Писаки-сан не станет воровать чужие сюжеты?

- Потому что женщин-сочинителей не бывает, - терпеливо, как малышам, пояснила Чаёку.

Лукоморцы, единственной знакомой писательницей которых был Дионисий-библиотечный, спорить не стали. Дальше по Запретному городу они шествовали уже не под экскурсию, а под взволнованный пересказ дайёнкю ее любимой пьесы. Впрочем, и это продолжалось недолго: у очередного дворца, а может палат, хотя, не исключено, что у крупнокалиберной беседки навстречу им попался молодой стражник в синем, появлявшийся в их комнате в первый день заключения. При виде него у Чаёку, такой разговорчивой и улыбчивой еще несколько минут назад, вдруг отнялся язык, взор уперся в землю и больше не поднимался, словно стал весить тысячу кило, а на лицо точно облако набежало. Стражник, до этого с виду нормальный, при виде их тоже стал похож на безнадежно больного, и княжичи даже забеспокоились, не умер ли у вамаясьцев кто-то из общих знакомых. Лёлька, не постеснявшись, спросила, но получив в ответ замогильное 'Уж лучше бы умер', прикусила язык и задумалась. Остаток пути к своей башне они шли вчетвером, медленно и молча.

На следующий день после завтрака княжичи и дайёнкю вновь вышли на улицу.

- Куда сегодня, Чаёку-сан? - предвкушая встречу с новым и интересным, но изо всех сил стараясь выглядеть равнодушной, будто не очень-то и хотелось, спросила Лёлька. - Ко дворцам? Или на каналы?

- Сегодня я хотела бы показать вам гору Мишань, - улыбнулась девушка.

- Ее название, наверное, переводится как 'гора обретения окончательной гармонии' или 'гора обращения потомков к небесному равновесию'? - предположил Ярик, всё еще под действием передоза вчерашних топонимов.

- Нет, что вы! - рассмеялась дайёнкю. - Ее название переводится как 'невысокая гладкая гора'.

- Лысая гора? - переспросил княжич.

Видя ошарашенные лица своих подопечных, она развеселилась еще больше.

- Видите ли, мои дорогие, Маяхата была столицей вотвоясьских императоров до того, как пришли восвоясьцы, и Запретный город построили еще они. И давали названия построенному, соответственно, тоже. После того, как наши войска... миротворческий контингент, то есть, занял Маяхату, все обитатели Запретного города были уже перебиты бунтовщиками, которых мы...

- Тоже перебили, - подсказала Лёка замявшейся девушке, и та, слегка зардевшись, кивнула:

- Да. На войне это бывает, увы. Поэтому наши предки узнали как и что здесь именуется только из карты, спасенной тогдашним тайсёгуном Миномёто из пожара во дворце Сохранения гармонии. Это был свиток из императорской библиотеки, настоящее сокровище каллиграфии и живописи, единственный памятник письменности и искусства, чудом уцелевший после погибшей династии.

- Оказывается, предок вашего теперешнего Миномёто был отважным и благородным! - воскликнул Ярослав.

- Да, конечно! - торопливо подтвердила Чаёку, оглянулась, не слышит ли кто, и добавила: - Мало кто знает теперь, что кто-то - разгромленные мятежники, наверное - выстелили картой внутренности золотого ларца, в который насыпали отборного жемчуга, и оставили его на прикроватном сундуке в спальне императора. Пробегая к выходу из пылающего дворца, тайсёгун заметил...

- Свиток? - невинно предположила Лёлька. - И тут же высыпал жемчуг, выбросил ларец и вынес бесценную карту из пламени?

Девушка подозрительно прищурилась: уж не издевается ли ее подопечная? Но чистый, как небо, серый взгляд заставил устыдиться подобных мыслей.

- На имя горы упал уголек, - завершила историю дайёнкю, на всякий случай больше не вдаваясь в подробности. - А поскольку придумывать цветистые названия любили вотвоясьцы, а не мы, гора получила от ее новых хозяев то название, какое заслуживала.

Под этот урок истории с географией прогулочная партия прибыла к цели.

Гора названию соответствовала бы полностью, если бы за шестьсот лет, прошедших со времени завоевания - или освобождения, кому как больше нравилось - она не заросла жасмином и сакурой и не превратилась из парии Запретного города в его фаворита. Заботливые садовники насыпали дорожек-ниточек из белого песка, опоясывая склоны как гигантскую бобину, вырыли у подножия пруд, запустили карпов, навалили черных камней, поставили медные кумирни и передали эстафету природе, зарастившей камни мхом, берега - бледными дикими цветами, кумирни - патиной. И Мишаня, как окрестили ее Ивановичи, стала любимым местом прогулок юного населения Запретного города и их сопровождающих и опекающих. Маленькие и не очень вамаясьцы и вамаяськи, как упорно именовала  их про себя Лёлька, разнаряженные как на именины, гуляли по парку. Одни сидели на траве и вдыхали ароматы весны. Другие играли в куклы. Третьи в догонялки, размахивая деревянными мечами и периодически налетая то на первых, то на вторых. Четвертые плели венки, методично выдирая бледные дикие цветы. Пятые собрались на берегу и бросали камнями в карпов. Когда их усилия становились особенно раздражающими, карпы, похоже, привычные ко всему, крутили у виска плавниками и лениво уходили к дальнему берегу, куда орава камнеметателей тут же мчалась с гиканьем и свистом.

- А я думал, вамаясьцы все такие... вежливые... и воспитанные, - потрясенно выговорил Ярослав.

- Наши дети растут как дикие розы на солнечной стороне, - с обожанием следя за играми ребят, объяснила Чаёку. - Особенно старшие сыновья. Родители позволяют им всё, потому что пройдет немного времени - и они почувствуют на своих плечах груз ответственности за свои рода и уже никогда не будут свободны. А в Лукоморье разве как-то по-другому?

Ивановичи переглянулись.

- Нет, всё так же, - деликатно подтвердил Ярик.

- Кроме того, что не так, - уточнила дотошная Лёлька.

- А чем ваши традиции воспитания отличаются от наших? - заинтересовалась дайёнкю.

- Ну, во-первых, нам не разрешают толкать других, рвать цветы в саду и бросать камнями в рыбу, - проговорила девочка, и что-то в ее тоне вещало, что в этом отношении вамаясьские постулаты педагогики нравились ей больше лукоморских.

- Отчего? - Чаёку удивленно приподняла брови. - Ведь камни в карпов все равно не попадают, цветы вырастут вновь, или не вырастут, что само по себе урок, а толкаются дети всё время, запрещай им это или нет.

Яр не стал слушать, чего такого глубокомысленного ответит их попечительнице сестра. Задумчиво сорвав несколько не замеченных венкопроизводителями цветочков, он вдохнул их аромат, убедился в отсутствии оного, решил, что правильно тогда их выдирают, и как тот отец Онуфрий из присказки, отважно отправился озирать окрестности озера. Но берега его были плотно оккупированы клубом рыбоненавистников[16], а ничего интересного вокруг не находилось, и мальчик решил обойти Мишаню и может, подняться к вершине. Каждый раз, проходя мимо какой-нибудь группы, Ярик останавливался, надеясь, что его пригласят если не играть в солдатики или в камни-ножницы-бумагу, то хотя бы плести венки, но тщетно. Удостоверившись, что взирающий на них мальчик не причиняет, не требует, не просит и не мешается, маленькие вамаясьцы возвращались к своим играм, словно его рядом не было. Когда же он шел дальше, они молча провожали его прищурами, что при их национальности не значило ничего. Даже проносившиеся мимо догоняльщики толкнули его всего пару раз, и то не из умысла. Отчаявшийся присоединиться к компании, княжич готов был проситься в игру даже к ним, хотя бегать не любил, прыгать не умел, а лазить боялся. Но в ответ на его вопросительный взгляд мальчишка-верховод лет на пять старше его, одетый в красное короткое кимоно с тиграми, презрительно дунул в трубу, взмахнул рукой, и табунок его подчиненных с деревянными мечами в руках пронесся мимо.

Вздохнув, что видно, не судьба, Ярка поплелся по белой дорожке вверх. По обеим сторонам под напором поднявшегося ветерка деревья роняли лепестки, обволакивая благоуханием всю гору. Песок, влажный после ночного дождика, поскрипывал под ногами, наводя на воспоминания о сугробах, оставшихся в Лукоморье, и подзывая слезы к глазам в нежданном приступе тоски по родителям и дому.

Наверное, именно эти слезы - подкатившие, но не выплаканные, и не дали сразу заметить под веткой сакуры, свесившейся до земли, девочку лет семи в аккуратненьком кимоно, таком же бело-розовом, как цветы. Расстелив на траве циновку, она сидела, по-вамаясьски поджав ноги, и перебирала расставленные перед собой костяные фигурки. Мальчик задел головой ветку, та дрогнула, осыпая лепестками девочку и всё ее имущество, и на Ярика вскинулись испуганные черные глаза.

- Привет, - улыбнулся он как мог. - Какие у тебя человечки интересные. Можно посмотреть?

- Привет. Посмотри, - не спуская с него настороженного взгляда, девочка обвела рукой свою экспозицию.

- Меня Ярослав звать. Яри по-вашему.

- А меня - Синиока.

- Смешное имя, - улыбнулся Ярка и тут же пожалел. Девочка обиженно надула губы:

- Чего в нем смешного?

- Синеока похожа на 'Синие Глаза' по-лукоморски. А они у тебя черные.

- Мое имя через 'и' пишется, не через 'е', - поучительно ответила она но, видя огорченный вид нового знакомого, поспешила добавить: - Но синие глаза - это, наверное, тоже красиво.

- Черные лучше! - торопливо заверил ее прощенный Ярик, приземлился на траву рядышком, оглядел фигурки, расположившиеся вокруг коленок Синиоки и удивленно приподнял брови: - Не знал, что в Вамаяси девочки тоже играют в солдатики!

- Это мне отец подарил! - словно оправдываясь, пояснила его новая  знакомая и, опустив взгляд, добавила: - Конечно, он меня любит... но иногда мне кажется, что если бы я родилась мальчиком, он любил бы меня еще больше.

- У него нет сыновей?

- Есть, но... Это долгая и неинтересная история, Яри-тян.

Навострившийся в вамаясьском этикете, Ярка уловил отказ и с облегчением от политеса перешел к теме, волновавшей его теперь больше всего:

- А давай твоим солдатикам построим крепость!

- Но тут нет подходящих камней, - девочка с сожалением пожала плечами.

- А мы из песка!

- Как это?

- А очень просто! Смотри!

Княжич боком подполз к дорожке, оглянулся - не идет ли кто. Но так высоко, почти на вершине, людей не было, и он принялся сгребать в кучу песок. Дорожка лысела и темнела на  глазах, обнажая каменистое дно.

- А вот и камни на случай чего-нибудь! - радостно возвестил Ярик и расширил радиус и объем добычи стройматериалов.

Еще минута усилий - и Синиока, не выдержав, присоединилась к нему. Вытащив из-за пояса веер из костяных пластинок, разрисованных водопадами и деревьями, она атаковала дальний край дорожки не хуже любого бульдозера. Через пять минут гора белого, восхитительно мокрого песка возвышалась под их веткой сакуры.

- Что теперь? - черные глаза доверчиво глянули на светловолосого парнишку.

- А теперь мы строим замок!

Работа закипела. Ученица главного прораба и архитектора оказалась способной, и песочный укрепрайон стал расти на глазах. Башни и казармы крылись крышами из подорожника, плоские серые камушки становились окнами, камни, извлеченные из остатков дорожки, превращались в неприступные стены, на которых стояли, сжимая копья и мечи, суровые воины в забавных доспехах. Двор и окрестности замка заросли могучими цветущими деревьями из обломанных веточек сакуры. Время от времени Ярик поднимал голову, высматривая, что бы еще могло пригодиться в их крепости, видел чумазое, но разрумянившееся личико новой знакомой, ее кимоно в песке - и улыбался. Хоть что-то, наконец-то, было как дома.

Стоя на коленях в траве, они бережно, чтобы не обвалились ворота, разравнивали ладошками внутреннюю стену крепости, когда из-за поворота долетели голоса и топот ног. И не успел Ярик поморщиться - ну вот, несет кого-то, сейчас будут пилить за дорожку - как на замок упала тень. Он поднял голову и увидел мальчишку в красном кимоно, с трубой и отрядом.

- Привет, - сказал Ярослав, хотя отчего-то больше всего хотелось сказать: 'Поглядели - и топайте дальше'. Но заводила смотрел не на него. Не сводя глаз с Синиоки, он поднял обутую в соломенную сандалию ногу и медленно опустил на центральную башню.

В душе Ярки вскипело. Да как он смеет! Да кто он такой! Да какое имеет право, будь он хоть сам император! Да за такое в Лукоморье...

Быстрый взгляд на парня - и гнев из рычащего тигра превратился в хомячка с поджатым хвостом. Парень был на голову его выше и раза в два шире в плечах. И это только один. А поодаль их - почти таких же - было еще пятеро...

Нога поднялась и опустилась на столь тщательно выравниваемую стену, втаптывая в песок ветки сакуры, солдатиков и камни.

Искоса он заметил, что Синиока глядит на парня испуганными глазами, расширившимися не по-вамаясьски, прижала грязные пальцы к побелевшим щекам - и молчит.

Ну если она молчит... а она ведь местная... и знает всякие их обычаи... и громилу этого знает тоже, наверняка... Если уж она ничего ему не сказала... значит, так и надо. И замок они лучше прежнего построят, когда эти уйдут.

Нога снова поднялась, размахнулась, и пинком отправила половину внешней стены и грозных, но бесполезных ее охранников в траву. И еще, и еще...

Ярик, чувствуя себя зайцем в прицеле охотника, не знал, негодовать ему или радоваться. Если всё развалили - значит, сейчас уберутся!

На глазах девочки блеснули слезы, и сердце мальчика ёкнуло. Но что он мог сделать против шестерых, старше и сильнее его?

Еще пинок - и последние укрепления крепости пали и сравнялись с землей. Ну теперь-то точно провалят! Уж скорее бы!

Заводила и впрямь развернулся было, чтобы уйти - так же молча, но в последнюю секунду передумал.

- Ты сама грязь, как твоя мать, и в грязи тебе только и место! - с лицом красным от гнева, будто не он, а у него разломали плоды долгих трудов, вамаясец снова поднял ногу и пихнул девочку на руины разваленного замка. Она упала так же беззвучно, съежилась, закрыла лицо руками...

И тут случилось неожиданное для Ярика, такое, о чем читал он только в сказке. 'Утка в зайце, заяц в щуке, щука в реке...' Хомячок сдох. А в хомячке оказался тигр.

С рычанием, способным напугать лишь хомячка же, Ярик бросился на опешившего большого мальчика, схватил за грудки, и, не зная, что еще делается в таких случаях, когда руки заняты и ноги тоже, размахнулся головой и ударил, куда достал. Макушка врезалась в кончик подбородка, зубы клацнули, руки взмахнули - и хулиган хлопнулся навзничь на камни лишенной песка дорожки. Чувствуя, как всё перед глазами плывёт, понимая, что пришел его смертный час, Ярик с отчаянным лукоморским 'ура!' принялся колошматить павшего противника чем попало и по чему попало. Множество рук вцепилось ему в кафтан, в плечи, в шею, и тоже принялись лупить, рвать и душить. Кто-то закричал рядом - тоненько, панически, кто-то рявкнул 'Блин компот деревня в баню!', кто-то взывал то ли к благоразумию, то ли к богам, и вроде это даже помогло - ударов стало меньше, пока что-то не стукнуло в висок, тяжело, как пролетевшее мгновение, и Белый Свет не стал черным.

Пал Ярик раскаявшимся трусом, а очнулся великим героем. По крайней мере, Лёлька так ему сказала, и даже по голове погладила, и свежий мешочек со льдом под правый глаз положила. Что у него лежало под левым глазом, княжич не видел, потому что в знак солидарности с остальной половиной лица око затекло так далеко, что в ближайшую неделю было его не выковырять. Об этом ему тоже сообщила Лёлька, и гордость в ее нежном сестринском голосе даже не звенела - грохотала.

Второй, кого он увидел, была Чаёку. Бледная, как яблоневый цвет, она привязывала в изножье его кровати какие-то деревяшки и железки, связанные вместе разноцветными шнурками. При этом дайёнкю еле слышно шевелила губами, и из-под пальцев ее текли и завивались вокруг погремушек, как обозвал их Ярик, искры, белые, как молоко. Третьим увиденным стал Тихон. Теплой невесомой грелкой распластался он на груди мальчика, прикрыв глаза, и почти беззвучно мычал - непрерывно и на одной ноте. Вибрации от мычания волнами раскатывались по телу и смывали очажки боли, то и дело вспыхивавшие то в ребрах, то в животе.

- А где Синиока? - дослушав до конца восхваления сестры, прошептал Ярик.

- Дает показания отцу, - усмехнулась девочка. - Вместе с очухавшимся краснорубашечником.

- Они брат и сестра?!

- Ага. Неродные, - Лёка порылась в памяти и нашла нужное слово: - Сводные. Если можно так выразиться.

- Это как? - если Лёлька думала, что ему стало понятней, она крупно ошиблась.

- Обормоту - сын жены, а Синиока - полюбовницы, - с видом эксперта Лёка первый раз в жизни употребила запретное слово из романов тёти Лены и замерла в ожидании реакции брата.

Брат среагировал.

- А разве это не одно и то же?

- Глупый ты, Яр!

- Зато герой, - мальчик расплылся в улыбке[17] в непривычном для себя статусе, и снова задумался: - А почему не одно? Ведь жену муж любит. Значит, она его полюбовница и есть.

- На жене женятся, а на полюбовнице - нет, - объяснила Лёлька, как могла.

- Мать Синиоки была наложницей Шино, - не зная, сглаживает или усугубляет раннее матримониальное прозрение своих подопечных, сообщила Чаёку.

- А в чём разница? - заинтересовалась княжна.

- Дети от жены титул и все земли отца наследуют. А от наложницы - только то, что отец им сам подарит.

- Ну и что? - подождал и не дождался развития мысли Яр. - Она же на титул и поместья отца этого... Обормота... не претендует. И отец ей уже солдатиков подарил. Здоровских. Я таких в жизни не видел. Как настоящие! Мне бы таких... Так Обормот ведь на них даже не посмотрел! Значит, не их ему надо было. А ведь она ему даже слова поперек не сказала. Даже глаз на него не подняла! За что он с ней так?!

- Маленький ты еще такие вещи понимать, - важно сообщила ему сестра, понимавшая такие вещи не больше его.

И тут кое-что в ее внешности привлекло его внимание.

- Лё... - оставшийся в его распоряжении глаз расширился, и даже дезертир попытался выбраться из-под складок синяка. - Ты... тебя... Они тебя тоже побили?!

Ссадины на щеке и подбородке девочки блестели свежей прозрачной мазью. Синяк на скуле зеленел, как все весенние поля Вамаяси. Сарафан, рваный и грязный, под стать рубашке, боевито держался на одной лямке.

- Если бы Яри-сан видел, в каком состоянии увели тех мальчиков... - Чаёку закончила заклинание и повернула голову к подопечным.

Княжна скромно потупилась, растирая такую же прозрачную жирную мазь на сбитых костяшках кулаков, а девушка присела на край кровати, склонилась над Яриком, приложила ладони к щекам и заглянула в глаза[18].

- Как ты себя чувствуешь?

Мальчик подумал, не пожать ли ему плечами, но благоразумие отсоветовало совершать подобный трюк. Поэтому он просто моргнул:

- Нормально.

- Где болит?

Поколебавшись между 'нигде' и 'везде', он пришел к третьему варианту:

- Когда как.

- Я осмотрела тебя - ничего не сломано, но там, где тебя пинали, большие кровоподтеки. А еще боюсь, как бы не были повреждены внутренние органы там, где тебя били деревянными мечами.

- Я потом сломала парочку об их деревянные головы! - презрительно выпятила губу Лёлька.

- В качестве лекарства и даже профилактики его травм это вряд ли сработает, - ответила дайёнкю и, не замечая насупленного вида княжны, продолжила:

- Я наложила заклинание возвращения гармонии на амулеты доброго здоровья, должно помочь, только три дня придется не вставать с постели и много спать. Думаю, я сделала всё возможное, но отец еще хотел привести Тонитаму-сан, чтобы убедиться, что всё в порядке. Его талант - лекарское дело. А теперь давай спать.

Глаза ее прикрылись, губы зашевелились, выговаривая слова заклятья... И тут неловкая мысль пришла в голову Ярику - и застряла, вытесняя и радость знакомства с Синиокой, и триумф над громилой, и его физические последствия.

- Чаёку-сан... - прошептал он, чувствуя, что мир вокруг начинает плавно покачиваться. - А мы ведь вас подвели... Мы обещали... вы обещали... что мы будем хорошо себя вести...

- Они первые начали! - возмутилась Лёлька. Чаёку сердито глянула на нее, прерывая свой речитатив.

- Теперь всё сызнова придется... - прошептала она, сосредоточилась - но шаги по коридору снова сорвали начатое.

- Это отец и Тонитама-сан.

Дверь распахнулась. В комнату, свирепо зыркая по сторонам и с руками на рукоятях мечей, ступили два самурая. Убедившись, что врагов, какими бы они их себе ни представляли, нигде не имеется, они встали по обеим сторонам от двери и застыли в поклонах. Чаёку ахнула, бросилась на колени, припала лбом к полу, встречая гостя - и под дробный топот деревянных сандалий-скамеечек в комнату вошел высокий худой человек. Длинное его лицо застыло в неподвижной непроницаемой гримасе. Наполовину седые волосы были гладко собраны на затылке в пучок, словно слиты воедино. Морщины от носа до губ прорезали щеки как шрамы, придавая лицу вид суровый и решительный. Черное кимоно с белым гербом на груди едва доставало до колен. С одного боку у него топорщились длинные рукояти еще более длинных мечей, с другого - веер.

- Я пришел посмотреть на буси и онна-бугэйся, защитивших честь моей дочери и лишивших лица моего сына, - голос его тоже был холодным и безэмоциональным.

- На... что?.. - Лёка вытаращила глаза. Ярик попытался последовать ее примеру, но бросил после второй попытки.

- А вы... кто... будете?.. - пробормотал он сквозь некстати наваливающийся сон, силясь приподняться на локте.

- Шино Миномёто, тайсёгун величайшей империи Белого Света, почтил своим высочайшим вниманием это сборище недостойных! - рявкнул один из самураев.

- С дуба падали листья ясеня... - художественно присвистнула Лёлька и присела в запоздалом книксене. Даже Ярик завозился, пытаясь решить, как поклониться, не вставая с кровати и, самое главное, не растревоживая осиное гнездо больных мест - то есть почти всё тело.

Тем временем тайсёгун в несколько широких шагов пересек комнату и остановился перед Ивановичами. Лёлька, даже не распрямляясь, чувствовала на себе его бесстрастный проникающий взгляд, словно ледяное лезвие в лоб вогнали. Но самым жутким ей показалось то, что это было лезвие не меча, а скальпеля, каким некоторые любители живой природы вскрывают объект своей страсти.

- Тебе двенадцать лет, онна-бугэйся? - голос Миномёто из клана Шино прозвучал неожиданно по-человечески.

- Д-десять, - нервно присела девочка и, подумав, добавила: - Миномёто-сан.

Тайсёгун перевел взгляд на княжича.

- А тебе?

- Семь. Миномёто-сан.

- Ваши родители - достойные даймё, если воспитали в своих детях таких свирепых воинов, - проговорил Шино, склонив набок голову и заложив большие пальцы за пояс с мечами. - Как отец Синиоки, я должен выразить благодарность. Мне теперь вовек с вами не рассчитаться.

'Отправьте нас домой, а сдачу оставьте себе', - так и чесался ответить язык Лёльки, но, наученная практикой, за высокопарными изъявлениями благодарности кроме сомнительного качества 'спасибо' она не углядела ничего.

- Но как отец Обормоту, я скорблю о его потере лица, - таким же ровным тоном продолжил вамаясец. - Быть избитым семилетним мальчиком и девочкой десяти лет, да еще и не по правилам...

- Я его не трогала! - чувство справедливости княжны побороло этикет. - Ярка его один уложил!

- Воин без хороших манер - половина воина, - тайсёгун неодобрительно поджал и без того тонкие губы.

- Не мы вашего Обормота воспитывали, не к нам претензии, Миномёто-сан, - обезоруживающе улыбнулась Лёка и развела руками, всё еще сжимавшими полы сарафана.

- Я имею в виду детей, перебивающих взрослых и разговаривающих с ними без разрешения.

- Вам про Ярика наврали, - сурово нахмурилась девочка. - Он никогда так не поступает.

- Хорошо, Ори-тян, скажу прямо. Я имею в виду тебя.

- Я не ребенок, а старшая женщина правящего дома Лукоморья в Вамаяси!.. - гордо выпрямилась Лёлька.

Тайсёгун опешил. Такого подхода к вопросу он не ожидал. А временно исполняющая обязанности княгини Ольга развивала полученное преимущество.

- ...И как таковая считаю, что Обормоту из клана Шино причинил немалую обиду князю Ярославу Лукоморскому, подняв руку... то есть ногу... на человека, находившегося под его защитой. Так что нанесение потери лицу вышеозначенного Обормоту было мерой адекватной, конгруэнтной и эквивалентной по всем меркам международных правовзаимоотношений, и посему потерей лица в метафизическом смысле этого выражения именоваться не может по определению.

'Интересно, эпидемия какая-то вокруг ходит, или чего они все в последнее время глаза таращат как раки вареные?' - озадаченно подумала Лёка, взирая на их посетителя. С вытаращенными очами Миномёто стал пусть не привлекательнее, но хотя бы меньше похожим на замороженного осетра. Но добавки к шарму Миномёто хватило ненадолго - уже через несколько секунд физиономия его приняла обычный водо- пыле- стрело-непроницаемый вид.

- Тогда как старший мужчина правящего дома Рукомото в Вамаяси Яри-сан должен принять приглашение завершить обсуждение разногласия, возникшего между ним и моим старшим сыном, наследником титула, земель и имущества клана Шино, один на один при трех беспристрастных свидетелях.

'Ярка?! Против Обормота?! Один на один?!'

Но не успела Лёлька и рта раскрыть, как Ярик приподнялся с постели и просипел:

- Я согласен.

- Как старшая женщина ваш вызов принимаю я! - выпалила Лёка, но Миномёто качнул головой:

- Потеря гармонии случилась между этими двумя наидостойнешими юными буси. На их же плечи возлагается долг по ее нахождению.

Понимая, что решение тайсёгуна окончательное и обжалованию не подлежит, девочка сложила руки на груди и упрямо выпятила нижнюю губу:

- Как старшая женщина рода я настаиваю, чтобы поиски гармонии происходили, когда Яри-сан полностью оправится от ран, и оружием по его выбору!

- В течение недели после того, как он в первый раз покинет одр болезни, Ори-сан, - в знак почти согласия Миномёто склонил голову. Лёльке ничего не оставалось, как ответить тем же.

- Я-а-а-а-ар, ты дурра-а-а-ак!!! - не догадываясь, что эхо от ее звенящего негодованием голоса доносится не только из-под потолка, но и из далёких лабиринтов прошлого, Лёлька сжимала кулаки и едва не подпрыгивала.

Дверь за Миномёто с расчетом закрылась, и в комнате остались Ивановичи и Чаёку, отчего-то не торопившаяся подниматься. Понуро сложив руки на коленях, она молча глядела в пол, словно биться с противником на голову выше, несколько лет опытнее и много кило тяжелее предстояло ей, а не ее подопечному. Но ни сочувствия, ни внимания на нее у Лёльки не оставалось: всё было истрачено на непутевого брата.

- Яр, забодай тебя корова! Ты хоть понимаешь, во что ввязался?! Ты с ним хоть чем дерись - он тебя разделает, как бог черепаху! Да ты хоть раз меч в руках держал?! Ты хоть раз на кулачках с кем-нибудь боролся?! Нож метал?! Лук натягивал?! Хотя нам еще лука не хватало... ага... мало того, что это белобрысое чучело отлупят и изрубят, так еще и чтобы стрелами утыкали, как ежа!..

- Лё... ну чего ты шумишь... Лё... - промычал Ярик на грани сна - мази и заклинания снова брали своё. - А что... мне делать... оставалось? Он же с тобой драться... не хотел...

- Боялся потому что! И правильно делал! Если бы я увидела, как он Синьку ногами пинает...

- Он ее только пихнул чуть. Она сама... упала... - любитель справедливости в Ярославе был далек ото сна.

- Я бы тоже его чуть пихнула! Чтобы он сам упал! И сам не встал больше! - кипятилась Лёлька не столько из возмущения поведением великовозрастного победителя семилетних девочек, сколько из страха за брата.

- Успокойтесь, Ори-сан, Яри-сан, - всё еще бледная и отрешенная, Чаёку тяжело поднялась и подошла к ребятам. - Что случилось, того не изменить. Я поговорю с отцом, может, он что-нибудь придумает, чтобы боя не было.

Лёлька хлопнула себя по лбу.

- Ой, Чаёку-сан... Я такая вся себялюбивая эгоистка, просто перед людями стыдно! Про выборы Извечного-то я же не спросила ни разу! Они уже прошли? Кто победил?

По лицу девушки можно было подумать, что в процессе выборов весь совет скончался в страшных муках в полном составе. Но не успела княжна решить, радоваться ей на этот случай или огорчаться - исключительно за их опекуншу, лишившуюся родителя, как та проговорила еле слышно:

- Отец победил.

Лёлька недоуменно моргнула:

- Но... это же хорошо? Вы же хотели, чтобы он победил? Или я чего-то путаю?

- Да. Всё хорошо, - девушка сделала попытку улыбнуться, но получившаяся гримаса не могла бы обмануть даже слепого.

- Чаинька, хорошенькая, миленькая, - в неожиданном порыве сочувствия и предчувствия, девочка взяла руки дайёнкю в свои и прижала к груди. - Всё не хорошо, всё паршиво, я же вижу! Что случилось? Мы помочь можем? Скажи только, как и чем - мы на всё готовы!

Девушка вырвала руки, метнулась к двери, споткнулась, упала - и осталась лежать с сотрясающимися плечами, уткнувшись в ладони. Лёлька бросила взгляд на брата - но он уже спал. Да и толку от него в таких ситуациях...

Подождав с минуту, не наплачется ли Чаёку сама и по-быстрому и не дождавшись, девочка осторожно подошла к ней, опустилась рядом и обняла за плечи.

- Ну же, ну же, ну, не плачь, всё наладится, всё будет хорошо, - стала она приговаривать, как ей в таких случаях шептала мать. Но как часто сама Лёлька, Чаёку, не переставая лить слёзы, обреченно покачала головой.

- Н-не б-будет.

- Отчего же? Обязательно будет, - проворковала ей Лёлька как маленькой. - Вот увидите.

- Н-нет.

Девушка плакать перестала и выпрямилась, но ладоней от лица не отняла.

- Будет, Чаинька. Будет, маленькая, - девочка погладила ее по голове, и дайёнкю криво улыбнулась сквозь слёзы.

- Не будет, Ори-сан, - выдохнула она. - Я обещана отцом Оде-сан.

- Этому... Таракану?! - даже Лёка не смогла подобрать новоиспеченному Вечному обзываловки лучше имени.

Девушка убито кивнула.

- Голоса совета делились поровну. Оставался Ода-сан. Он всё время воздерживался, а потом дал понять, что готов проголосовать за отца... если он...

- И когда свадьба?

- Пока не назначена точная дата. Но пути назад нет.

- А тебя они спросили?

- Родители в Вамаяси не задают дочерям таких вопросов. Почти всегда мы в первый раз видим своих женихов только на церемонии.

- Но может этот Таракану не такой и плохой? Ну и что, что он толстый и против... своеобразный. Ведь характер от фигуры не зависит!

- Но я его не люб...лю! - и слёзы снова хлынули в две реки, смывая остатки пудры, туши и помады.

И тут Ольга вспомнила всё. И стражника в коротком синем кимоно с символом Вечных, такого улыбчивого в первый день их здесь пребывания, и его встречу с Чаёку вчера, и ее резкие смены настроения, понятные задним числом...

- Ну так не выходи за него, Чаинька! - по-заговорщицки оглядываясь, горячо зашептала княжна. - Выходи тайно за своего зазнобу, отец тебя любит, он простит и примет его, пусть даже поругается сначала! А если не простит - убежите куда-нибудь, и  будете жить-поживать, на всех наплевать!

Дайёнкю вскинула на девочку взгляд, полный ужаса:

- Да ты что?! Как я могу?! Вы иноземцы, вы не понимаете нас, только поэтому можете так говорить! Ни одному вамаясьцу такого даже в голову бы не пришло! У меня гири перед отцом, а у него - перед Одой-сан! Если отец нарушит свое обещание, он потеряет лицо! И Забияки тоже на это не пойдет, хоть и любит меня! У него гири перед советом, он стражник совета, он не может сделать ничего, что может повредить совету! Мы с самого начала знали, что не сможем никогда быть вместе, ведь я дочь Вечного, а он - всего лишь младший сын бедного самурая!

- Но это же... - Лёлька порылась в вокабуляре в поисках подходящего определения, но кроме 'глупость', 'идиотизм', 'дурдом' и производных от них на язык не приходило ничего.

- Когда человек выполняет свой долг, он обязан пожертвовать всем. Этим мы, вамаясьцы, сильны.

Успокоенная, хоть и не утешенная своими словами, Чаёку поднялась и шмыгнула к умывальнику. Через несколько минут она была свежа и бесстрастна, как шелковая роза.

- Простите меня, благородные даймё, - поклонилась она Лёльке и спящему мальчику. - Я потеряла лицо перед вами, проявила слабость, послушной дочери непростительную.

- Какую слабость? - по вытаращиванию глаз Лёка могла бы дать мастер-класс всему Вамаяси. - Вы о чем, Чаёку-сан? Извините, не понимаю вас...

- Я о своем недостойном поведении и неумных словах.

- Но вы только помогли моему брату уснуть и рассказали, сколько ему следует пробыть в постели. Не вижу в этом ничего недостойного, - искренность и недоумение княжны можно было черпать бочками.

- Но после...

- Но после ничего не было!

Чаёку моргнула, и щеки ее порозовели.

- Да. Не было. Простите. Мне теперь с вами никогда не рассчитаться.

- Не понимаю, о чем вы, - не отступала девочка, - это мы должны вас благодарить за помощь.

Дайёнкю потупилась, и губы ее тронула слабая улыбка простой общечеловеческой благодарности:

- Спасибо.

За окошком смеркалось, деревья и дорожки тонули во влажном теплом полумраке, просыпались и сверялись с меню этого вечера комары. Лёлька шлепнула себя по шее, давя обнаглевшего кровососа, попеняла Тихону, который совершенно не по-лягушачьи на комаров не реагировал, и неохотно спрыгнула с подоконника. Лягух, которого она привыкла таскать на руках, как некоторые девочки - плюшевую игрушку, вывернулся из ее объятий и запрыгнул на грудь Ярославу. Свернувшись у него перед самым подбородком пушистой розовой шапкой, он замурлыкал, и щеки мальчика порозовели тоже, словно ловя отсвет от шерсти их лохматого друга.

Лёлька закрыла ставни, и в комнате стало совсем темно. Тоже что ли спать ложиться, как брат? Ужин прошел, завтрак еще не скоро, сухофруктов, оставленных на столике, не хотелось даже в компоте, которого не было...

За полдня Ярослав не просыпался ни разу и не ворочался. Если бы не ровное дыхание, доносившееся с кровати, княжна решила бы, что пора начинать панику. Но братец мерно посапывал в обе дырки и даже иногда улыбался чему-то, так что сердце девочки хоть в этом отношении было спокойно. В остальном же там шла глобальная война, осложненная эпидемией на фоне непрекращающихся катаклизмов. Биться с Обормоту Яр не сможет ни через неделю, ни через две, начни он тренировки хоть прямо сейчас. Значит, действовать надо будет изворотом. Но как исхитриться на глазах всего дворца оставить высокорожденного хама с носом, в голову не приходило. Переодеться в одежду Яра и драться с ним самой? Подставить ему ножку накануне, когда будет спускаться с какой-нибудь лестницы, чтобы грохнулся и сломал ногу? Посыпать ему суши слабительным? Снотворным? И тем и другим вместе?

Лёлька поморщилась. Даже Ярка придумал бы план получше бородатого анекдота.

От нечего делать она взяла палочки для еды и попробовала ловить комаров по звуку, но впотьмах было неясно, переловила она их или просто распугала, и попыток после пяти настроение заниматься боевыми искусствами пропало. И впрямь что ли спать завалиться в такую-то рань? Скучно без Ярки...

Легкие шаги в коридоре возвестили о приходе Чаёку еще до того, как открылась дверь.

- Добрый вечер! - оживилась девочка. Дайёнкю улыбнулась в ответ, зажгла над головой светошар и шагнула к шкафу с одеждой.

- Ори-сан, переоденьтесь, пожалуйста, во что-нибудь красивое.

- Еще более? - девочка глянула на свой красный сарафан и алую рубашку, вспоминая, что в шкафу выбор состоял из тех же моделей, только в зеленых и черных тонах.

Чаёку припомнила то же самое.

- К сожалению, зеленый не слишком гармонирует с вашим цветом лица, особенно после заката. Зато черный выглядит достаточно торжественно.

- В Лукоморье единственное торжество, на которое я могла бы надеть черный сарафан с черной рубашкой - похороны.

- Тогда не надо! - всплеснула руками лайёнкю. - Идём тогда так.

- Куда?

- В главную мастерскую совета.

- Зачем? - от недобрых предчувствий ёкнуло сердце, а ноги сами остановились. Девушка помялась, размышляя, ответить или нет, и решилась:

- Вечные и их первые ученики разбудят Большое Око Луны, чтобы попытаться дотянуться до Адарету-сан. Затем Извечный изложит ему условия вашего возврата домой.

Чаёку взяла ее за руку и повела к лестнице. Шаркающие шаги их ночного охранника в смешных плетеных тапочках, носимых половиной Вамаяси, и постукивание ножен о стены узкого коридора сопровождали их всю дорогу.

- Вы скажете Адалету, что обменяете нас на амулет, который вам нужен?

- Да. Вечные покажут ему вас, чтобы он убедился, что вы живы и здоровы.

- Я-то здорова...

- Вы можете ему рассказать, как всё было.

'И как всё будет. Интересно, что сделает тогда Адалет? Мама с папой, наверное, и так места себе от беспокойства не находят... может, уже выехали домой за Масдаем. На нем по-любому быстрее получится, чем всю дорогу верхом. Эх, если бы Масдая взяли с собой, они бы уже на пути к Вамаяси были! А еще лучше, если бы у Адалета и дяди Агафона были рядом какие-нибудь знакомые маги, они бы могли собраться вместе и открыть переход сюда, как это сделали Вечные! Но если бы кошка гавкала, она была бы собакой, как говорит Граненыч... Наверное, скажу лучше, что у нас всё хорошо. Если папа с мамой там - пусть хоть не волнуются. Больше чем уже и так...'

- ...И еще скажите, что Яри-сан получает самый лучший уход и заботу, - поучала тем временем дайёнкю, нервно теребя рукав кимоно. - Мальчики всегда дерутся...

- А Кошамару-сан и Тонитама-сан так и не пришли, - ворчливо напомнила девочка. - А если бы Яру стало хуже?

- Они передают своё искреннее сожаление и наилучшие пожелания больному, а также просят сообщить, что завтра обязательно наверстают упущенное.

Лёлька угукнула в знак понимания и согласия, и остаток пути они проделали молча.

Поначалу она пыталась запомнить дорогу, но после десятого перехода и двенадцатой лестницы в почти полной темноте, едва рассеиваемой светошариком Чаёку, бросила сие безнадежное занятие. Похоже было, что возведению замков Вечные с Адалетом учились по одному учебнику: снаружи кроме их башни и небольшого павильона-пристройки видно не было ничего.

Двери мастерской охранял Забияки. С каменным лицом распахнул он тяжелую створку перед Чаёку, и та прошла, отвернувшись и опустив глаза.

- Привет! - на ходу шепнула ему Лёлька, стараясь вложить в это короткое слово что она знает про их с Чаёку беду, сочувствует изо всех сил, что считает обоих дурнями, потому что не борются за свою любовь, и что они могут рассчитывать на них с Яром в случае чего. Но судя по замешательству охранника и его ошарашенной физиономии, ни одно из секретных значений до адресата не дошло. Решив, что будет еще время, Лёка вздохнула и двинулась вслед за своей попечительницей. Дверь за ними закрылась мягко, но тяжело, как подбитая войлоком крышка гроба, сопровождавший их охранник остался снаружи, а они поспешили через погруженный в полумрак зал к ярко освещенному пятачку в середине.

Подойдя поближе, девочка увидела десятка два людей в черных одеяниях с торчащими огромными плечами, похожими на крылья. Они сидели на коленях на татами вокруг потемневшего от времени большого низкого стола. Сделанный из стволов молодых деревьев, местами прожженный, местами порубленный, местами прогрызенный[19], с ножками из коряг, причем разной длины, стол производил впечатление сколоченного на первом уроке ремесла ленивым шестилеткой. Под короткую ножку кто-то подсунул украшенную жемчугом золотую шкатулку.

На столе, испуская слабое матовое сияние, лежало огромное блюдо. Оно тихо гудело, как сонный рой задумчивых пчел, и лица окруживших его людей озарялись то мертвенно-белым, то трупно-синим, то тошнотворно-болотным светом. Над Вечными и их дайитикю - ибо все нормальные вамаясьцы в это время или спали, или располагались на максимальном удалении от диковинного стола и его груза - висело сероватое светящееся облако.

Подойдя поближе, она узнала Оду Таракану, Тонитаму и братьев Кошамару, хотя по-прежнему не могла сказать, кто из них кто. На приближающиеся шаги братья оглянулись.

- Остановитесь тут! - вскинул ладонь один из них, и Чаёку встала, как вкопанная, метрах в пяти от него.

- Смотрите на облако, не сходите с места и молчите, Ори-сан, пока Извечный не даст разрешения говорить, - шепнула она девочке.

Не зная, с какого именно момента надо начинать молчать, Лёлька на всякий случай кивнула, скрестила руки на груди и стала ждать развития событий.

Маги положили руки на стол и в один голос принялись напевать что-то тягучее и неразборчивое. Привычную к чудесам замка Хранителей, ее не удивила оранжевая молния, вырвавшаяся из светящегося блюда и охватившая всех чародеев тройным кольцом, не испугало дрожание земли, швырнувшее их с Чаёку на пол, но не затронувшее даже краем магов, не озадачили фигуры Вечных, выросшие вдруг раза в три, не поразило ставшее прозрачным серое облако, а появившееся там лицо Адалета не заставило вытереть повлажневшие вдруг глаза. Почти.

Старик окинул сверлящим взором вамаясьцев, те отшатнулись, и даже оранжевая молния, казалось, стала бледнее.

- Да продлятся ваши годы до бесконечности, Адарету-сан, - приветствовал его один из Кошамару - и теперь Лёлька догадывалась, который.

- Не могу пожелать вам того же, увы, - кустистые брови сдвинулись над переносицей.

- Мы сожалеем о случившемся и желали бы, чтобы всё в ту ночь завершилось по-иному, - не отнимая ладоней от поверхности стола, проговорил Нерояма.

- В этом я с вами согласен, - сухо кивнул Хранитель. - Вы пробудили Большое Око Луны, чтобы пожелать мне доброго вечера и извиниться?

По лицам Вечных и их учеников прокатилось нервное изумление.

- Мы пробудили Око сразу, как только смогли, чтобы успокоить вас и ваших гостей, - Извечный один не выказал ничего, кроме уважения к собеседнику.

- Попытайтесь.

- Мы несем вам весть о том, что дети ваших друзей, даймё из Рукомото, у нас, и находятся в полной безопасности и комфорте. Не ожидаю, что вы поверите мне на слово после нашей последней встречи, о чем моё сердце печалится и болит, поэтому мы умоляем вас поговорить с Ори-сан.

- С... кем?..

- С онна-бугэйся, - любезно пояснил Извечный.

- Так бы сразу и сказали, - саркастически фыркнул Адалет, но вамаясец, похоже, принял его слова за чистую монету. Не оборачиваясь и не отнимая ладоней от стола, он качнул головой, и Чаёку быстро забормотала какое-то заклинание. Вспышка - и светящееся облако покрыло весь потолок зала. Адалет вскинул брови - он увидел княжну. Но, не останавливаясь на ней, глаза его забегали по сторонам, ища - и не находя.

- Оля? - тревожно выговорил он. - Где Ярослав?

- Наверху, в нашей комнате, дедушка Адалет! - поспешила успокоить его девочка. - С ним всё в порядке! Просто он не смог придти, потому что уже спит!

Хранитель подозрительно прищурился:

- А ты отчего не спишь?

- Меня позвали повидаться с вами. Я же старшая!

- Хм-гм... - старик закусил губу, что-то обдумывая.

- Нет, с нами вправду всё хорошо! Правда-правда, честно-честно! А... мама и папа как? Очень?..

И снова голос отчего-то едва не сорвался, а глаза защипало.

- Очень - не то слово, - Адалет был мрачен, как грозовая туча.

- Они рядом?.. Можно с ними?..

- Нет. Они уехали.

- Домой?

Маг-хранитель задумался на несколько мгновений и медленно проговорил:

- Ну... можно сказать, что домой. Хотя то место, куда они поехали, домом не назовешь. Говорят, что дом у человека там, где семья. Если ты понимаешь, что я имею в виду.

- А чего тут не понимать? - буркнула Лёлька, ожидавшая от старика больше если не теплоты, то новостей о родителях или просто добрых слов. - Дом - где семья. Где не семья - там не дом. Где не дом - там не семья. Семья - семь я. Это бы и Ярка понял.

- Ну вот и славно, - с непонятным облегчением кивнул старик. - Дом там, где семья. Помнится, твои родители любят это повторять.

- Да?.. - очи девочки, первый раз услышавшей эту сентенцию, округлились

- Да. И не спорь со мной. Думай над этими словами, полными мудрости, и постигнешь всю их глубину. И может, тоска по дому у тебя уменьшится. Ведь твой брат с тобой. Хоть это и не вся семья. Но всё невозможно иметь сразу. Постепенно - да. Но не сразу.

Лёка задумалась - о том, чего Адалет начитался на эту ночь глядя - и едва не ахнула, выдавая всё и всех. Он же хотел сказать, что папа и мама едут туда, где их семья! То есть они! То есть в Вамаяси! Но догадаются ли они сначала вернуться в Лукоморск и забрать Масдая?!..

- А-а... - задыхаясь от волнения и сунув поглубже в подмышки задрожавшие пальцы, как можно равнодушнее протянула она, - а там, где... всякие предметы мебели... и роскоши... и пользы... там тоже семья?

- Ч-чего? - Адалет, повинуясь, наверное, вамаясьской модной тенденции этого сезона, вытаращил глаза.

- Предметы, говорю, - изо всех сил стараясь выглядеть непримечательной для стороннего наблюдателя, она поиграла бровями. - Трюмо там всякие... статуи... панели янтарные... обои... шелковые...

- Обои?.. - тупо переспросил Хранитель.

- А! И еще портьеры! И шторы! И гобелены! Шерстяные! Если их на пол уронить!.. - она не знала, как еще можно намекнуть на ковер, не называя его.

- Н-не уверен, что гобелены вообще бывают шерстяными, - озадаченно захлопал глазами Адалет. - Даже если их ронять с крыши на землю. Неоднократно. Или ты шторы сейчас имела в виду?..

- Я имела в виду... - Лёлька лихорадочно задумалась. - Имела в виду... дорожки там всякие...

- Девочка, - встревоженно произнес маг. - Чем тебя кормят? Чем поят? Что-нибудь подозрительное нюхать заставляют?

- Только цветы всякие, но это скоро пройдет! Нет, дедушка Адалет, с нами хорошо обращаются! У нас отдельная комната, и подушки уже не деревянные, и спим не на столе, и гулять даже ходим, и на Мишаню залазили, говорят, она сначала лысая была, а потом обросла, а Ярка у них камень закопал, чтобы его сверху видно не было, а я говорю, что это уже не югэн, а саби получается, а кормят хорошо, только рис с рыбой надоели уже хуже лука!

Видя остекленевший взор старого мага, Лёлька торопливо вернула разговор на прежний курс:

- Нет, я имею в виду, может, маме с папой дома что-то понадобится... что может утешить их!

- Валерьянка? - осторожно предположил старик, не уточняя, имел ли сейчас в виду лукоморскую чету или себя. - Водка?

- Помочь в их горе!

- Дружина? Две дружины? Три дружины? Психотерапевт?

- Сократить время нашей разлуки! - в отчаянной попытке быть понятой воскликнула девочка - и тут вмешался Извечный.

- Извините меня, Адарету-сан, Ори-тян. Сожалением о том, что приходится прерывать столь трогательный разговор, полнится моя душа, но со своей стороны я точно знаю, что именно поможет сократить время разлуки детей и убитых горем родителей, - почтительно склоняя голову, проговорил он. Голос его звучал слабо и сипло, точно маг утомился после долгой тяжелой работы.

- И что же? - взгляд Адалета мог буравить стены.

- Амулет Тишины. Полагаю, вам не нужно объяснять, что это. Отдайте его - и мы вернем обоих детей незамедлительно.

- Не спрашиваю, для чего он вам... и так понятно... - маг-Хранитель презрительно поджал губы. - Скажу одно. Если бы он у меня имелся, за этих спиногрызов я отдал бы его хоть сейчас.

- Вы хотите сказать... что у вас его нет? - голос вамаясьца, напряженный, как натянутый лук, дал чуть заметную трещину.

- Нет. Да. То есть нет. То есть у меня нет этого драного амулета и никогда не было, а то, что вы отыскали и куда прорывались - хранилище!

- Но все следы привели к вам!

- Это был фотонный след образов первых артефактов чистой магии, эфирные отражения!

Над корявым столом повисла звенящая тишина, нарушаемая лишь слабеющим жужжанием Ока. Лёлька не видела лица Нероямы, но могла представить его выражение. И выражения, теснившиеся в его мозгу. Смутная надежда вспыхнула в ее сердце: если амулета нет, и всё это нападение и похищение - ошибка, то зачем они с Яркой нужны вамаясьцам? Значит, их отпустят, откроют врата - и через час или день они будут у Адалета. Или пусть не через врата, пусть верхом, или даже пешком, лишь бы... Но чего она не могла представить - так это слов, прозвучавших через секунду:

- Если Адарету-сан настолько сведущ в теории фотонных следов, как и полагается старейшему магу Белого Света... значит, ему не представит сложности отыскать амулет Тишины, добыть и предоставить в наше распоряжение. Император не пожалеет любых сокровищ, чтобы вознаградить вас по заслугам. А в это время дети ваших друзей... чрезвычайно милые создания, заставляющие мое сердце таять... как снежинку на ладони... пока побудут у нас. Я надеюсь, что услуга, о которой мы нижайше вас просим... будет исполнена в кратчайшие сроки. В этом заинтересован лично его величество император Маяхата Негасима... тайсёгун Шино Миномёто... весь совет Вечных... и конечно, в первую очередь... Ори-тян... и ее невероятный брат. Их родители, должно быть, без ума от них... и будут безутешны... если...

- Ах ты узкоглазый надавыш!!!.. - Адалет взревел, как раненый зверь, Око и облако вспыхнули алым, слепя, кто-то закричал, что-то лопнуло, зазвенело, треснуло, взорвалось, швыряя на пол всё и всех - и мастерская погрузилась в непроглядную тьму.

Лёлька возвращалась в их с Яром покои прихрамывая: кусок какой-то штуковины, сорванной взрывом то ли со стены, то ли с потолка, больно задел по щиколотке. Чаёку повезло меньше: вся остальная штуковина рухнула ей на спину, и теперь дайёнкю шла, прижимая правую руку к боку, боясь лишний раз повернуться, и морщась при каждом шаге. Над ладонью поднятой левой руки, мигая, как догорающая свечка, подпрыгивал чахоточно-бледный светошарик. Замыкал процессию Забияки: охранника, пришедшего с ними, зашибло выбитой дверью. Но как заметила княжна, все мысли у него были не о сопровождении, обеспечении и пресечении, а о том, как лучше поддержать идущую первой девушку, не мешая ей светить и не задевая больного места и ее, ковыляющую между ними.

Наконец Лёка, не выдержав, посреди винтовой лестницы с особо крутыми ступенями вынырнула из своих мрачных размышлений о глубине и мерзости человеческого лицемерия, обернулась на конвоира, и жестом предложила остановиться. Удивленный, тот опустил неуклюже протянутую к дайёнкю руку и повиновался.

- Возьми. Ее. На руки, - мрачно прошептала она ему на ухо.

- Что?..

- Никто не увидит. А нам еще вон сколько пилить. А ей больно.

- Но я... Но она... мы... Ты гайдзин, иноземка! Ты не понимаешь! - растерянного юношу сменил заносчивый самурай. - Мой долг чести по отношению к ее отцу, к ней, к Вечному Таракану...

Долг чести по отношению к их опекунше и ее родителю она еще была готова принять. Но долг чести по отношению к таракану, пусть даже вечному - или тем более - переполнил неглубокое блюдечко ее не такого уж и терпеливого терпения. Не зная, хохотать ей или орать, Лёка взмахнула стиснутыми кулаками и прошипела:

- Ну отчего вы тут все не как люди-то, а?! Отчего вы тут все такие замороженные?! Ну как можно наплевать на то, что ты любишь, и что тебя любят?! Перед тараканами у них тут долги! А перед самими собой?! Ты что, хуже таракана?! И Чаёку тоже?!

- Если этого потребует мой долг, я изгоню из своей души даже ее, - красный от гнева, невесть как умудрился размеренно прошептать Забияки.

- Да что у тебя там останется, если ее не станет!

- В душе я буду хранить верность совету Вечных! - огрызнулся он.

- Ну и женись тогда на своих Вечных! - едва не ревя - от обиды, от страха, от безнадежности и просто оттого, что давно не ревелось, а надо, выкрикнула Лёлька.

- Не твое дело, на ком я женюсь, - процедил он сквозь зубы.

- Отец отдал Таракану Чаёку, даже не спросив ее, хочет ли она! Продал, как корову, чтобы от него выгоду получить! А что она лучше за мокрицу выйдет, чем за него, тебе не интересно?! Тебя только ты сам интересуешь, какой ты весь из себя героический и страдальческий! Эгоист! Не любишь ты ее и никогда не любил! Себя только! Так не дури ей больше голову, трепло кукурузное!

- Это я-то ее не люблю?! Я?! - самурай был готов рычать и кусаться. - Да что ты понимаешь! Глупая девчонка! Курица безмозглая!

- Тише, тише, вы что?! - донесся сверху испуганный голос дайёнкю и неровные, прерывающиеся шаги, спускавшиеся вниз. - Забияки, успокойся! Ори-сан, пожалуйста! Не надо так говорить! Вы не знаете наших обычаев...

- И знать не хочу, если они человека равняют с тараканом!

Не зная, что еще сказать, чтобы ранить их обоих побольнее, чтобы до них наконец-то дошло, что они делают - или, вернее, не делают - Лёлька яростно рванула вперед.

Ярик проснулся только к обеду следующего дня. Раскрыв глаза, еще не понимая, где находится и что происходит, он потянул носом и громким и четким голосом проговорил:

- Есть хочу!

Лёлька, как раз уплетавшая за столом у окна гречневую лапшу с креветками, подскочила, схватила свою тарелку и кинулась к брату:

- На! Яр, ты как?! Голова болит? Что болит? Где болит?

- А больше нету? - не реагируя на вопросы, мальчик разочарованно глянул на остатки Лёкиной трапезы.

- Сейчас наложим, Яри-сан! - служанки, приставленные к пленникам на время болезни Чаёку, наперегонки бросились к котелкам с едой и соусами.

- Болит чего-нибудь? - настойчиво повторила девочка.

- Спина... - поморщился Ярик. - Отлежал, кажется.

Не дожидаясь помощи от заполошно метавшихся служанок и сестры, он сел, роняя на тапки Тихона, распластавшегося на груди, свесил ноги с кровати, подумал - и встал. Амулеты Чаёку в изножье вспыхнули лимонно-желтым и рассыпались в пыль. 

- Ну?.. Ну?.. - с замиранием сердца выдохнула княжна.

- Ну... Нормально всё. Мне кажется. Я долго спал?

- Сутки почти.

Он постоял, вспоминая события прошлого дня, и зарождавшаяся улыбка немного скисла. Мысль о скором бое с противником старше и опытнее себя могла испортить какое угодно благостное настроение.

Наскоро умывшись, княжич слупил три порции обеда, изумив Лёльку и порадовав женщин, запил тремя чашками чаю с вываренными фруктами в сахаре и обессиленный откинулся на спинку стула. Всё-таки жизнь была прекрасна, хоть местами и удивительна.

Дождавшись, когда служанки приберутся и уйдут, Лёлька шепотом рассказала о том, что родители находятся на пути в Вамаяси, и в красках описала предательство Нероямы. Мальчик снова расстроился: старичок и его дочь казались ему единственными друзьями в этой стране, а теперь в один миг их стало вполовину меньше.

- Чем займемся? - спросил он, устраиваясь на подоконнике. Закрывшаяся за служанками дверь и тихо прошуршавший засов недвусмысленно намекали, что прогулка им сегодня не светит.

- Разнесем тут всё и убежим! - гневно фыркнула Лёлька, сунула в рот сушеную сливу с лакированного черного блюда, и свесила голову наружу. Дорожка проходила прямо под их окнами, и чтобы выбрать объект проверки меткости, надо было всего лишь запастись терпением - и снарядами.

- Лё, не хулигань! - Ярик ткнул ее локтем под бок. Чтобы знать, что его сестра предпримет в следующую минуту, иногда не надо было быть телепатом.

- Им так можно... самураям недобитым... - мрачно протянула девочка и прищурилась. Ага, вон вышагивает какой-то черноюбочник. - Сейчас мы ему... За Родину... За Ивановичей...

Зажав косточку в пальцах, она прищурилась, сделала поправку на скорость и походку жертвы, ветер, влажность, гравитацию, фазу луны - и метнула. Почти в тот же миг над головой мишени что-то сверкнуло, раздался щелчок, стук - и с ближайшего дерева посыпались остатки цвета. Лёка открыла рот, только еще соображая, что произошло, как человек в сером кимоно, таком же хаори - мешковатой безрукавке и черных хакама - как назывались здесь штаны, похожие на юбку - поднял голову и торжественно отсалютовал им поднятым мечом.

- С дуба падали листья ясеня... - Лёлька сползла с подоконника - и хорошо, что в комнату.

- Ничего себе... Ничего себе... - эхом вторил ей потрясенный брат.

Через несколько минут в коридоре раздались шаги. Несколько неразборчивых слов - и часовой загрохотал засовом. Охваченные недобрыми предчувствиями, княжичи заняли оборону у окна - и не обманулись. Дверь распахнулась, и на пороге предстал недобитый самурай в серо-черном, с двумя мечами за поясом с одной стороны и большим веером - с другой. На груди хаори был вышит черно-белый мотылек. Лет пятидесяти, с полными губами, густыми усами и бачками, вид самурай имел абсолютно не воинственный. Традиционный пучок, перевязанный простым черным шнурком, украшал седеющую макушку, довершая портрет. Но не успели княжичи и слова сказать - Ярик с извинениями, Лёлька - с обвинениями, как самурай переломился в поклоне.

- Отоваро Иканай, мастер меча, - представился он. - По распоряжению тайсёгуна Миномёто я пришел, чтобы начать подготовку юного буси из Рукомото к поединку с его сыном.

- Он... меня... убивать будет? - дрожа нижней губой, пискнул Ярик.

- Конечно нет, Яри-сан. Но всё зависит от того, когда судьи остановят бой.

- Так что зарекаться не стоит, - мрачно предсказала девочка. Самурай не ответил. Вместо этого он сделал приглашающий жест в сторону двери:

- Прошу вас пройти со мной на тренировочную площадку, Яри-сан. При том запасе времени, что отпущено в наше распоряжение, не стоит терять и часа.

- Я с ним, - сурово насупилась Лёлька. Мастер меча, скользнув по ней оценивающим взглядом, кивнул:

- Как вам заблагорассудится, Ори-сан. Но в таком наряде тренироваться будет не очень удобно.

Лёка настроженно прищурилась:

- А кто вам сказал, что я собираюсь тренироваться?

- А разве это надо было говорить? - улыбнулся Иканаи в усы, и в уголках глаз сложились лучиками лукавые морщинки.

Княжна фыркнула и, спрятавшись за дверцей шкафа, принялась переодеваться в Яркино. Через пять минут Отоваро Иканай в сопровождении двух учеников - одного помладше и бледного от неприятных предчувствий, второго - постарше, в короткой одежде и воинственного, направился к тренировочной площадке за казармами.

Засыпанный белым песком и огороженный невысоким оштукатуренным забором с двускатной черепичной крышей - совсем как на доме - большой квадрат был пуст и безлюден, лишь в стойке на стене темнели какие-то палки и то ли камни, то ли гнилые яблоки. Ученики выстроились по росту[20] и стали ждать указаний. Сенсей - как надо было называть учителя в Вамаяси, теперь они знали и это - остановился перед ними, заложил большие пальцы за пояс, и вздохнул.

- Я вижу, что вы - самые способные, упорные и терпеливые ученики, каких только может пожелать любой учитель, и когда-нибудь при упоминании ваших имен я с гордостью буду говорить, что имел честь преподать вам первые уроки, - размеренно заговорил он. - Но сейчас мы знаем, что должны сделать невозможное - за семь дней подготовить юного буси к поединку с противником на пять лет его старше и опытней.

- Пятилетку в семь дней, - пробормотала княжна, думавшая эту же самую думу многие часы подряд.

- Мне сказали, что выбор оружия вы оставили за собой, - продолжал сенсей, - и я посвятил немало времени размышлению, каким именно оружием вам лучше биться. Кусаригама и лук требуют слишком долгой практики. Нагината и яри вдобавок к этому слишком тяжелы. Остается меч. Синай или боккэн, тренировочный бамбуковый или деревянный, не катана и не вакидзаси, естественно. Я подготовил несколько мечей для обучения кэндзюцу, давайте подберем вам самые подходящие по росту и весу.

Палки в стойках оказались теми самыми мечами с непроизносимыми названиями, которые им предстояло подобрать. Лёльке подошел первый же предложенный Отоваро синай, сделанный из скрепленных вместе бамбуковых полос. Чтобы подобрать меч по руке Ярику, пришлось перебрать все. Правда, в конце концов всё равно не подошел ни один. Девочка предложила ему свой, и княжич, помявшись и помахав им, как велел ему учитель, признал, что и этот ему не по руке - но он хотя бы удобней других.

- Чтобы тебе по руке было, его из соломы надо сплести! Тюха-пентюха... - красная как маков цвет от обиды за брата, съехидничала княжна. Тот лишь понурился: в лишнем напоминания о своей боеспособности[21] он не нуждался.

 Лёлька выбрала другой синай и с нетерпением воззрилась на сенсея. Но тот, покачивая головой и  хмурясь, позвал Ивановичей к другой стойке, подальше.

- Если Яри-сан не по руке даже синай, с боккэном после недели обучения ему не справиться. Придется прибегнуть к крайнему средству.

Он указал на ряд белых палок ростом почти с княжичей.

- Что это? - Ярик подозрительно уставился на новый арсенал. - Дубинки какие-то?

- Не какие-то, а... - Лёка глянула вопросительно на Отоваро.

- Ори-сан права. Это не какие-то дубинки, а дзё. Короткий боевой посох. Выбирайте.

Тут процесс пошел немного повеселее. Скоро Лёлька стояла, покручивая палку, как учил ее Ерофеич, не десятник, а сенсей, как выяснилось сейчас. И даже Ярик, вдохновившись простотой, огрел стойку. Но оттуда на плечи и ноги ему вывалилось полдесятка посохов, и разрушительский пыл мальчика приостыл.

- Ну сейчас-то мы начнем? - нетерпеливо спросила княжна.

- Начнем, - ободряюще улыбнувшись, Иканай приказал вернуть дзё на место и отправил их бегать по кругу. 'Ну прямо всё как у нас', - кисло подумала Лёка, но жаловаться не стала, потому что знала, что бесполезно.

Ярослав схватился за бок круге на седьмом. Еще через круг он сказал, что больше не может и привалился к стене. Но Отоваро заставил его если не бежать, то ходить, а когда колотье в боку утихло, мальчику пришлось присоединиться к сестре, энергично наматывавшей круги. Тренировки в Лукоморске с Ерофеичем даром не проходили.

Когда Лёлька уже начала было размышлять, решили ли их в последний момент готовить к соревнованиям по бегу или к ускоренному отступлению, самурай подал сигнал остановиться. Но порадоваться, что вот сейчас начнется обучение приемам, она не успела. Прыгая, наклоняясь и отжимаясь радоваться очень сложно - особенно если поводов для радости нет. Меньше всего их было у Ярика, на первом же отжимании уткнувшегося носом в песок и не сумевшего встать.

После отдыха с перекусом они отбивали палками кожаные мячи, которыми обстреливал их вамаясец, метали их в цель, кидали друг другу, стараясь одновременно удержать в воздухе как можно больше штук, и снова бегали, после чего снова отдыхали, и опять Иканай принимался за процесс, названный Яриком 'избиением младенцев'... Только под вечер он дал им знак взять дзё.

Поставив Ивановичей друг напротив друга, он объяснил, что к противнику надо испытывать уважение и благодарность.

- За что?! - представляя перед собой Шино-младшего, возмутился Ярослав.

- К противнику, которого не уважаешь, испытываешь презрение. Презирая, недооцениваешь. Недооценивая - проигрываешь, - проговорил Отоваро, пощипывая ус и улыбаясь. - А благодарность нужно испытывать ко всему, что делает тебя опытнее, сильнее и мудрее. Если кто-то научил тебя этому, значит, он твой учитель. А учителя нужно благодарить, Яри-тян.

- Спасибо, сенсей, - поклонился раскрасневшийся мальчик.

Самурай серьезно поклонился в ответ и продолжил урок.

Лёлька и не подозревала, что в Вамаяси, чтобы махать палкой, нужно было знать и соблюдать столько всего. И ладно, если бы это были просто правила безопасности - за какой ее конец браться и каким тыкать во врага. Но нет же! Оказывается, чтобы быть знатным бойцом в вамаясьском исполнении, надо было в первую очередь научиться держать осанку, потому что она формирует в человеке чувство собственного достоинства, и в поединке он проявляет смелость и напористость.

- ...Говорят, что в поступках выражается душа человека, и наоборот: осанка меняет состояние души. Необходимо, чтобы у человека появилось чувство, что он как скала, о которую разбиваются волны, - говорил Отоваро, распрямляя и массируя детям плечи, так и норовившие ссутулиться после дневной нагрузки.

Лёлька распрямилась, как доска, и прислушалась к ощущениям. Хотелось сесть, есть и пить. И не обязательно именно в таком порядке.

Следующим новшеством для них стало положение ног. Аси-но камаэ, назвал его Иканай, и для княжичей стало изрядным сюрпризом, что, оказывается, они практиковали его сегодня, играя, почти час. За этим последовала стойка с незапоминающимся названием, похожим то ли на 'чудак', то ли на 'чемодан'.

Убедившись, что его подопечные посох теперь держат правильно, руки на месте, и ноги полусогнуты[22], Отоваро перешел ко взгляду. Взгляды, которые он получил в ответ, оказались для дзёдзюцу неподходящими, и Ивановичам пришлось объяснять, что взоры должны выражать не 'ну когда же мы или начнем биться или пойдем отдыхать', а бдительность и наблюдательность.

- Глядя в глаза сопернику, одновременно надо охватывать взором его всего. 'Взгляд на далекие горы' называется это в дзёдзюцу. По глазам можно понять намерения человека. Смотреть надо без волнения, предвзятости и расслабленности.

Ивановичи попрактиковались, заработав себе первые признаки астигматизма, осложненного косоглазием. Пряча улыбку в усы, Отоваро похвалил их - за старание пока, потому что больше было не за что - и перешел к финальному штриху. Первому удару - и крику.

- В голосе должна чувствоваться уверенность и смелость. Нанося удар, выкрикивайте, выдыхайте всеми легкими, кричите так, словно хотите напугать партнера. Понятно?

- Да, сенсей!

- А чего тут непонятного? Сенсей.

Первая попытка была почти успешной, если считать испуг не партнера, а сенсея.

Отняв руку от сердца, он сипловато откашлялся, прочистил уши, помотал головой, словно вытряхивая остатки крика, и проговорил:

- Я же сказал кричать, а не визжать, Ори-сан. Хотя как дополнительный способ запугивания соперника, и даже метод кратковременного его лишения соображения и ориентации в пространстве вполне годится. Впрочем, по отношению даже к самому неприятному противнику этот прием негуманен. Отрубить ему руку, ногу или голову - да. Но подвергать такому...

Лёлька покраснела[23].

По возвращении в комнату их ждала еще одна хорошая новость, а вернее, Чаёку. При виде ребят - чумазых, усталых, пыльных, вспотевших, она вскочила и принялась охать и всплескивать руками, не забывая при этом командовать армией служанок, затаившихся в засаде в коридоре. В считанные минуты в покои даймё, как назывались их скромные апартаменты среди прислуги, были притащены две огромных деревянных бадьи фуро и множество бадеек поменьше с холодной водой. Когда фуро наполнились, дайёнкю поводила руками над обоими, протарахтела что-то вроде 'гори-гори ясно, температура кипения минус сорок, криббле-краббле-круббль', и от холодных еще минуту назад поверхностей ударил пар. Ойкнув, что перестаралась, девушка набросала в воду трав из мешочка у пояса, скомандовала разбавить кипяток холодненькой[24] - и ванны были готовы.

После помывки их ждал ужин - рис с рыбой, тушеной в соевом соусе - и мягкая постель.

За ужином Чаёку без умолку расспрашивала их о том, как прошел первый день тренировок, и удивлялась, как вместо трех дней Ярик сумел поправиться всего за сутки. Ярик отвечал охотно, но Лёлька после вчерашних событий не могла себя пересилить. Было видно, что дайёнкю заметила это с самого начала, но надеялась, что всё обойдется. Видя под конец вечера, что не обходится, не объезжается и даже не обползается, она замолчала на полуслове и потупилась.

- Ори-сан. Яри-сан. Я не должна так говорить... - прошептала она, вцепившись в какой-то амулет, незаметный под слоями кимоно. - Но отец не мог поступить иначе. Он... Ему не нравится, что происходит... Но он должен действовать и говорить так, как действует и говорит.

- Гири? - кисло усмехнулась Лёлька.

- Да. Интересы клана, группы выше интересов одного человека, и даже нескольких. Отец очень сожалеет. Он испытывает к вам самые теплые чувства... я вижу... и он сам так говорил... но...

- Сострадание в его глазах, когда он будет резать нас на куски, чтобы досадить Адалету, нас очень успокоит и приободрит, - беспощадно кивнула девочка. Как вспыхнули щеки дайёнкю, было видно даже под пудрой. Запудрить же бледность Яра никакой пудре было не под силу.

- Кому хорошо в клане, если каждому из его членов плохо? - продолжила Лёлька, хоть и знала, что на риторические вопросы ответов нет.

- Простите меня... нас... - прошептала Чаёку, опуская глаза. - Если сможете.

- Да ладно... Что вам наше прощение, - вздохнула девочка и подлила себе чаю. - И вообще, какая тюремщикам разница, что думают их заложники.

Дайёнкю оглянулась по сторонам, будто в закрытой комнате невесть откуда могли появиться чужие - или нежданные свои - и прошептала:

- Тюремщикам - никакой, Ори-сан. А друзьям важно, что о них думают друзья.

На недоверчивый взгляд Лёки она неожиданно улыбнулась по-заговорщицки:

- А интересно ли заложникам, что вчера ночью один их тюремщик нес другого до ее комнаты на руках?

Ивановичи переглянулись: сначала между собой, потом с рдеющей - но уже по другому поводу - Чаёку, и тоже улыбнулись:

- Ух ты!..

- Давно бы так!

Дайёнкю выпустила из рук амулет и проговорила обычным голосом:

- Яри-сан, вы не дорассказали о своей тренировке.

При упоминании о тренировке, а вернее, о его полной, подтвержденной на практике неспособности превратиться в самурая за неделю, мальчик приуныл, и даже четвертое пирожное со сливовым джемом и цукатами доел без особого аппетита. Догадавшись о причине уныния, девушка потрепала его по макушке и улыбнулась:

- Ничего, за неделю даже рис не вырастает, а дорога в тысячу самураев начинается с первого шага.

- До тебя мне дойти нелегко, а до смерти четыре шага... - пробормотал Ярик, вспоминая старую песню.

- Не надо таких мыслей, Яри-сан! Никто никого не убьет! Что вы такое говорите! - замахала она руками.

Жестом фокусника она вытянула из-за пояса нежно-карминную трубочку, перевязанную малиновым шнурком с шелковыми кистями, и протянула ему, лукаво подмигнув.

- Это вам от одной знатной дамы.

- Но я не знаю никаких знатных... - растерянно начал было он - и понял. - Это от Синиоки?!

- Да. Она посетила меня сегодня днем со своей дамой-наставницей и попросила передать это тебе со словами благодарности. А еще она сказала, что такого отважного буси она не встречала ни разу в жизни, и что на состязании обязательно будет болеть только за тебя.

Щеки Яра стали под цвет шнурку. Дрожащими руками он стянул завязки с глянцевого бумажного рулончика, развернул письмо - и расплылся в улыбке. На листе, изображенный разноцветной тушью, красовался их песочный замок, гордый и непобедимый под нарисованной веткой розовой сакуры, настоящая веточка которой была вложена в свиток.

- Покажь! - сунула нос Лёлька, и брат, не переставая улыбаться, продемонстрировал послание сначала ей, потом Чаёку.

- Как красиво! - всплеснула та руками. - Маленькая Синиока явно не пропускает своих уроков!

При этих словах глаза Ярика загорелись.

- А можно я ей тоже письмо напишу?!

- Конечно!

И Чаёку, не переставая ошеломлять лукоморцев, достала из-за пояса несколько листов чистой блестящей бумаги, шнурок, с пяток небольших веточек каких-то растений, тушницу, несколько брусков разноцветной туши и кисть.

- Ты ведь будешь рисовать?

Яр смущенно потупился.

- Я бы хотел ей стихи написать. Если бы умел. Ведь стихи - это так красиво! Как картина! В них можно выразить то, о чем прозой язык не повернется сказать.

- А ты ей что-нибудь приличное говори, чтобы поворачивался! - подразнила его сестра.

- А ты вообще отвернись!

- Бе-бе-бе!

- Значит, ты всё-таки умеешь писать стихи! - лукаво погрозив ему пальчиком, рассмеялась дайёнкю.

- Наверное, всё-таки нет... - вздохнул мальчик. - Наверное, я ей лучше просто что-нибудь хорошее скажу. Без рифм.

- Длинные письма юным тян писать друг другу не пристало, - проговорила девушка. Княжич подумал, взялся за кисть, поплевал на черный брусок туши, едва не ввергнув дайёнкю в обморок, помусолил там кисть и старательно вывел к своему изумлению летящими иероглифами на чистом вамаясьском:

'Здесь для меня всё ночь. Но словно солнца луч твоя улыбка[25]'.

- Вот, тут совсем немного, - показал он свой опус девушке, и брови ее взлетели в удивлении:

- Но это же и есть стихи! И неплохие! А хочешь, я тебе почитаю Хокупи Шинагами? Это самый выдающийся стихотворец Вамаяси за всю ее историю!

И Лёльке, как ни дулась она и не показывала всем видом, что лучше бы послушала про сражения или приключения в их стране, чем про ветки всяких растений, птичек и погоду, пришлось засыпать в обнимку с Тихоном под строки, пережившие своего поэта.

На следующее утро Отоваро пришел за ними едва они успели позавтракать. Переодевшись в выстиранную и высушенную за ночь вчерашнюю одежду, ставшую тренировочными костюмами, Ивановичи вышли за ним на улицу.

- Можно я к Мишане сначала пройду? - Ярик умоляюще взглянул на самурая.

- Куда?..

- К Лысой горе, - перевела Лёка.

- Зачем?

- Я только письмо отдам одному человеку - и всё! - торопливо заверил Яр.

И процессия двинулась к горе, уже вовсю кишевшей детьми и их няньками и компаньонками. Мальчики постарше шли на тренировки или уроки верховой езды, девочки повзрослее сидели под облетающими деревьями и читали или рисовали с натуры, а малышня с радостными воплями носилась, запуская воздушных змеев.

Отыскав взглядом под сакурой знакомое розовое кимоно, Ярик рванулся бежать, но через несколько метров спохватился и перешел на степенный шаг. Синиока, задумчиво водившая кисточкой по бумаге рядом с девочками постарше, словно почувствовала его приближение.

- Привет. Это тебе, - алея, как закат, княжич протянул ей бледно-зеленую бумажную трубочку, перевязанную шнурком цвета сосновых иголок. Веточка сосны ждала своего часа и внутри.

- Спасибо.

Она взяла письмо и опустила глаза. Подождав и не дождавшись, когда оно будет открыто, разочарованный Ярик двинулся прочь и уже почти дошел до дорожки, как услышал за спиной знакомый отчаянный крик:

- Отдай! Это моё!..

Яр обернулся, догадываясь, что увидит - и почти не ошибся. Девочка в сиреневом кимоно чуть постарше Синиоки, подтянув полу своего наряда, неслась со смехом по цветам и траве, и словно лист в ее руке зеленело письмо. Синиока бежала вслед, за ней - пестрая толпа других девочек и присматривающих за ними дам, словно ветер разметал букет, но сиреневое кимоно, проворная, как газель, мчалась, не разбирая дороги, то и дело оглядывалась и хохотала:

- Синиока получила любовное письмо! О, какой тонкий вкус у ее кавалера! Он настоящий даймё! Как бьется ее сердце! Когда же помолвка? Когда же свадьба?

В очередной раз повернувшись к преследователям, она не заметила, как налетела на мальчика лет двенадцати, важно шествовавшего с приятелями по дорожке. Раздался ойк, вскрик, и вся куча-мала детей и придворных - участников забега повалилась на мальчишек. Ярик, не дожидаясь, чем кончится дело, бросился к ним. Лёлька - вслед. Рядом с ней, с гримасой мрачнее тучи, бежал Отоваро.

Тем временем мальчик выхватил свиток из руки испуганно притихшего сиреневого кимоно, увернулся от потерянно пискнувшей что-то Синиоки, развернул и принялся читать:

- Здесь для меня всё ночь... Ха! Это слепец какой-то писал или глупец? Только слепой не видит днем солнца, и только болван не понимает, что в жизни есть не только ночь, но и день.

- Отдай! Не читай! Это не тебе! - выкрикнул Яр. Мальчик поднял голову, и сердце княжича ухнуло в пятки. Обормоту!.. Сын тайсёгуна тоже узнал его, и ухмылка превратилась из снисходительной в хищную.

- Но словно солнца луч! Твоя улыбка! - провыл он, экстатически кривляясь. - Как банально и пошло! Он бы еще сравнил твои зубы, сестренка, с жемчугом, губы с вишней, а кожу с мрамором![26] Таким поэтам даже считалки сочинять доверить нельзя! А их писульками только ворон в полях пугать и очаги растапливать!

- Отдай! - бледный, как мрамор, с которым он так и не сравнил кожу Синиоки, Ярик прорывался к нему, расталкивая женщин, выворачиваясь из рук сестры и не слыша умоляющих восклицаний Отоваро.

Лёлька, жалея, что не прихватила после вчерашней тренировки свой шест, распихивала матрон и тян направо и налево, но перегнать в куче сбившихся женщин Яра не могла всё равно.

- Моё! - отважно выкрикнул Ярик, первым добравшийся до него.

- Попрыгай! - осклабился Шино-младший, выбросил вверх руку с письмом... и едва не упал.

- Отд... - начал было он гневно, оборачиваясь на человека, вытянувшего у него из пальцев зеленый лист, но прикусил язык.

- Тэнно!.. - пролетел по толпе благоговейный выдох, и все стали падать на колени, словно пронесся невидимый ураган.

- Кланяйтесь!!! - прорычал Отоваро, и княжичи по его голосу поняли, что некоторые распоряжение сенсея надо выполнять быстро, а некоторые - мгновенно. И это было из второй категории. Как подкошенные хлопнулись они на траву, выглядывая искоса объект, ставший причиной суматохи - и увидели.

Высокий худой человек лет двадцати пяти в синем вышитом кимоно, с тонкой ниточкой усов над губой и длинным кротким лицом возвышался среди коленопреклоненных дам и детей как перст. Поодаль, замерев в почтительном ожидании, стояла кучка придворных.

- Здесь для меня всё ночь. Но словно солнца луч твоя улыбка, - медленно прочитал человек, задумался, пожевывая губами, точно распробывая на вкус слова, и медленно кивнул:

- Неплохо. Очень неплохо для двенадцати лет, Обормоту-тян. Передай моё одобрение твоим учителям.

- Это не он написал! Это я! - возмущенно вскинул голову Яр.

- Ваше императорское величество! - яростно просуфлировал Иканай.

- В-ваше императорское в-величество, - вспомнив вдруг всё, что говорил про его стихи Обормоту, пришибленно пробормотал он.

Все замерли, включая Шино-младшего.

- А ты... - император Маяхата близоруко прищурился, разглядывая светлые волосы, белую кожу, гораздо более похожую на мрамор, чем кожа любого из вамаясьцев, особенно сейчас, и брови его приподнялись: - Я вижу, ты и есть тот самый буси из Рукомото. Приятно познакомиться с тобой.

- И с моей сестрой Ольгой тоже, - дотошно добавил княжич, решивший, что хуже быть уже не может.

- Здрасьте! - почти успешно попробовала Лёлька сделать книксен из положения 'лежа на коленях'. - Ваше императорское величество!

Брови Маяхаты поднялись еще выше.

- Да, и с твоей благородной сестрой тоже.

- И с нашим сенсеем Отоваро Иканаем! Это самый замечательный учитель в Вамаяси! Он нас учил, как правильно себя вести! - упрямо довершил он. Непонятно, откуда в его голове взялась идея, что нельзя упускать возможность представить сенсея властьпридержащему, но отказываться от нее Яр не захотел.

Брови императора добрались до линии роста волос и там и остались. Самурай же попытался провалиться сквозь землю, и обладай он искусством не только боевым, но и магическим, в следующий раз его можно было увидеть только в районе Нени Чупецкой.

- М-да. Приятно. Очень. И сразу.

- От всей души благодарим за внимание, ваше императорское величество! Желаем хорошего дня! Приятной прогулки по чудесному парку! - решив, что хорошие манеры еще никому не повредили, выпалил Ярослав сразу тройную дозу.

- И вам, и вас, - проговорил правитель Восвояси, постепенно приходя в себя - и остановил взгляд на коленопреклоненном и безмолвном наследнике тайсёгуна.

- Так значит, это были не твои стихи?

- Эти детские строки смешны мне, - презрительно пробубнил в траву Обормоту.

- Да, да, - меланхолично кивнул Негасима. - Припоминаю теперь, что твоя добродетельная мать Змеюки превозносила твои способности и в этом искусстве настоящего самурая. Но и стихи юного буси из Рукомото вовсе не так плохи, как ты о них думаешь. А как вы считаете, мои даймё, - обернулся он на придворных, - не будет ли забавным развлечением для нас увидеть, как эти благородные буси, отложив ненадолго оружие, сойдутся в поэтическом состязании?

Получив полную и безоговорочную поддержку от пестрой шелковой кучки завсегдатаев его двора, император обвел взглядом собравшихся[27].

- Увидимся же с юным Шино и буси из Рукомото в беседке Пяти Драконов через два дня и насладимся изысканнейшей поэзией на тему... - Маяхата на секунду задумался и закончил: - Скажем, безмолвное признание на склонах У-Ди. Победителю я подарю кольцо со своей руки.

Конец второго дня тренировки был таким же, что и первого: еле живые от усталости, княжичи перед закатом доползли до своих апартаментов в единственной башне Запретного города и с наслаждением плюхнулись в фуро с горчей ароматной водой, медленно растворяющей грязь и еще медленнее - усталость. Потом - ужин.

- Ну как, Яр? Чувствуешь, что укрепляешься? - безо всякой надежды спросила Лёлька, уминая вторую порцию риса с рыбой. - Хоть чуть-чутечку?

Ярик печально помотал головой, отложил ложку, которую держал криво, щепотью, и посмотрел на ладони со вздувшимися пузырями мозолей:

- Чувствую, что еще немного - и я вообще умру.

- Умрешь ты позже, от стыда, когда этот сегунёныш тебя вздует при всех, как щенка! - сердито прищурилась Лёка, ладони которой были в едва ли лучшем состоянии.

- Отоваро говорит, что доволен вами обоими, - деликатно вмешалась в разговор Чаёку, сидевшая за низким столиком на татами у окна с чашечкой чая. - Но что успехи Ори-сан его по-настоящему удивляют.

- Да мы с сенсеем Ерофеичем дома такими же шестами уже года два как орудуем, - скромно отмахнулась княжна. - А вот Яр лучше в библиотеке с Дионисием посидит, чем с мечом на задний двор выйдет, пока за руку не вытащишь. Витязь... лукоморский... варёно-сушеный...

- Я учиться люблю! И рисовать! И книги читать! В отличие от некоторых малообразованных! - Яр показал ей язык.

- Если бы еще и драться на книжках можно было - ты бы Обормота одной левой в землю по шею вколотил, ага! - не осталась в долгу сестра.

- Кстати, о книгах! - торопливо вклинилась в культурологическую дискуссию дайёнкю и выудила из своего волшебного пояса кипу бумаги, тушь, тушницу и кисточку. - Яри-сан еще ведь нужно написать стихи на состязание, объявленное императором! И тема - 'безмолвное признание на склонах У-Ди'.

- Ой, блин компот... - поморщилась девочка, вспоминая утренние события, но тут же приободрилась: - Ну в этом-то как раз наш Ярка дока. Только бумажки чистые успевай подноси.

- Бе-бе-бе! - ответил ей брат, полный достоинства, и повернулся к Чаёку. - А что такое У-ди?

- Это самая знаменитая чайная гора провинции Удзи.

- О! А я песню про чай знаю! - встрепенулась незаслуженно оббебеканная Лёлька. - Можешь ее императору забацать.

Ярик схватился за бумагу и кисточку, и княжна, не дожидаясь одобрения Чаёку, вскочила, взмахнула руками, притопнула и выдала:

- Ох, темным-темна твоя сторонушка,
   Где я очутился невзначай.
   Пожалей меня, душа-зазнобушка,
   Пригласи хотя б на чай!

Конец куплета ознаменовал звон упавшей чашки дайёнкю.

- Не, ну а че? - обиделась Лёка на безмолвное непризнание на вершине башни. - Про чай же есть!

- А про склоны? - вопросил Ярик.

- И про склоны есть! 'Твоя сторонушка'! Это ты к горе обращаешься!

- В смысле, это она меня на чай пригласить должна?

- Ну а кто, я, что ли? Ты шел, заблудился, хочешь выйти на ту сторону, где растет чай, и обращаешься к ней... то есть признаешься...

- Безмолвно?

- Да какая разница? Всё равно же ночь и никто не услышит!

- Почему?

- Потому что все нормальные люди ночью дома спят, а не по горам лазят.

- Слушай, Лё, - княжич скроил зверскую физиономию. - А тебе не кажется, что ночь на улице...

- И че?

- И что всем нормальным людям спать пора!

- Так ведь то нормальным! - радостно ответила Лёлька, уселась по-тамамски на кровати и сгребла в охапку Тихона, пристроившегося на подушке. - А тебе еще стихи писать!

- А может,  завтра?.. Два дня же есть у нас.

- Завтра переписывать будешь! - предрекла княжна, натянула одеяло на ноги и в ожидании поэтического катарсиса принялась за сушеные сливы. Ярослав бросил тоскливый взгляд на постель, вздохнул и расстелил перед собой на столе первый лист бумаги.

Первый вариант, зачитанный с выражением минут через пять, гласил:

Как я встану под горою

Буду чащу вопрошать:

Как увидеться с тобою,

Как тебя мне повстречать.

- Ну как? - спросил автор, не получая восторженных криков и оваций.

- Ну ниче, - повела плечами Лёлька, снайперски выплевывая сливовую косточку в пустое блюдце. - Гора есть. Признания нет. Безмолвности тоже маловато. Зато душевно! Под балалайку петь можно.

Чаёку не знала, что такое балалайка, но судя по выражению ее лица, этот критерий в системе оценки поэзии в Вамаяси не фигурировал даже в первых семи тысячах.

- Яри-сан, - осторожно проговорила она, оправившись от первого впечатления. - Если мне будет дозволено высказать свое скромное мнение...

- Конечно, Чаёку-сан, а как же! - воскликнул княжич.

- Это, как сказала Ори-сан, очень... душевные стихи... если их даже можно петь под... бабалайку... что является, несомненно, их величайшим достоинством...

Лёка прыснула. Девушка смутилась, но получив от своей подопечной подмигивание и большой палец вверх, продолжила:

- Но чтобы стих соответствовал вамаясьскому канону танки, он должен состоять из пяти строк. В первой пять слогов, во второй семь, в третьей снова пять, и в двух последних опять по семь...

Яр, будучи не силен в математике, торопливо записал цифры столбиком на новом листе.

- ...Но главное даже не это, а выражение своих чувств через недосказанность, - продолжала она. - Вспомни, Яри-сан: если тебе хорошо, то кажется, что на улице светит солнце.

- И в самом деле, светит. Яркое такое... Словно улыбается!

- Даже если у тебя легко на душе вечером? Или ночью?

- Ночью солнца не видно! - убежденно заявила княжна.

- Но ведь кажется? - настаивала дайёнкю.

- Что кажется?

- Что улыбается? Даже если его не видно?

- Да, когда хорошо, то солнышко улыбается, даже если его не видно... - мечтательно проговорил Ярослав и добавил: - Кажется, я понял, как надо!

Минут десять и приблизительно такое же количество исчирканных листов спустя, когда Лёка уже начала засыпать, на суд неблагодарной аудитории был предложен новый стих:

Ты улыбнулась мне -

И в небе улыбнулось солнце.

Ты скрылась от меня -

И тучей небосвод

Заволокло.

- Гораздо лучше, Яри-сан! - Чаёку захлопала в ладоши. - Правда, количество слогов лучше подсчитать поточнее. Но не это главное.

- А что? - насупился расцветший было под похвалой княжич.

- Главное - не должно быть прямого сопоставления между эмоциями и явлениями природы. А сравнивать последствия поступков возлюбленной с движениями солнца - это и вовсе вызов нашей любимой богине Яшироке Мимасите. Стихи должны звучать так, чтобы слушатель не понял, а почувствовал переживания автора.

И автор переживал. Он мучился, метался, чиркал кисточкой по разноцветным листам бумаги, швырял их на пол - а иногда и в Лёльку, когда та выдавала особо удачный[28] комментарий к новой вирше, исписал пять брусков туши и плошку воды и перешел на компот.

- Слишком много слов. Слишком много мыслей. Слишком много сознания. Для поэзии нужны чувства! - дайёнкю браковала одно стихотворение за другим.

- Да эти ваши чувства меня переполняют! Я скоро выплеснусь или порвусь, как старый бурдюк!

Лёлька, растерявшая сон во время процедуры стихописания, занесла в мысленный каталог 'старый бурдюк' как неплохое ругательство и стала слушать дальше.

- Чувства должны быть твои, и они должны быть в гармонии, - тем временем терпеливо объясняла Чаёку. - Истинный буси должен владеть своими чувствами, иначе он не сможет передать их в стихах. Владей своими чувствами как... как воин владеет мечом.

- Шестом, скорее... - снова приуныл Яр, вспоминая свой бесславный выбор оружия.

- Дзё - оружие опасное, - девушка покачала пальцем. - С виду оно простое, но если им пользоваться умело, то против него даже воин с мечом станет воином без меча.

- Ну так что мне делать? - мальчик слегка примирился с невеселой судьбой.

- Закрой глаза. Представь, что в этой комнате ты один. Нет никого. Нет даже меня, а мой голос ты просто слышишь в своём воображении. Забудь обо всём. Совсем забудь. Словно бы ничего никогда не было и ничего никогда не будет. Не было вчера и не будет завтра. Не было и не будет этих стен и стула, на котором сидишь. Ты один на вершине У-Ди. Над тобой луна. В твоих руках вакадзаси, который повинуется твоим чувствам. Каждая твоя эмоция должна быть взмахом меча - коротким, точным, управляемым. Что ты чувствуешь?

- Мне холодно, наверное...

- Хорошо. Ещё!

- Кругом опасность...

- Верно. Ещё!

- Противно здесь у вас...

- Ещё!

- Одиноко...

- А я? - обиделась Лёлька.

- Бе-бе-бе.

- А Синиока? - продолжила дайёнкю.

- Она улыбается мне! И от этой улыбки теплее...

- Вот! А теперь всё это передай стихами.

- И всего-то? - саркастически фыркнула Лёлька, выражая мысли огорошенного советом брата. - Так бы сразу и говорили.

Свою новую попытку мальчик читал, вскочив на стул и размахивая кисточкой в такт словам:

На холме один

                                       Стою я!

Небо мрачное,

Туч - много!

К тебе стремится

                                               Моя душа!

Хоть волком подлунным

                                               Я буду петь!

Твоя улыбка -

                                               Как свет хороша!

Лёлька расхохоталась так, что едва не свалилась с постели.

- Это не стихи! Это какая-то считалка хулиганская!

- Сама ты!.. Хулиганская! - вновь непризнанный гений скрестил на груди руки и надул губы.

- Мой отец сказал бы, о том, что такая поэзия как нельзя лучше подходит для эпохи упадка какого-нибудь великого народа, лишившего себя детства собственной поэзии, так что изящная словесность его родилась сразу сорокалетним старцем, как учитель Лао, - пряча улыбка за веером, проговорила Чаёку. - А во время немощи вот у него детство и заиграло... Впрочем, на состязании такие эксперименты в любом случае не годятся. Не отыщется ценителей, способных понять всю мощь, свежесть и глубину вашего слога и мысли, - поспешно добавила она, видя на вытягивающемся лице Ярика выражение 'И ты, Брутто...'.

- А потому отсеки от своих эмоций всё лишнее, как повар при приготовлении суси, собери оставшееся, сложи в нужное количество слогов и укутай хреновым листом гармонии.

- Хреновые стихи под хреновым листом! Император охренеет... будет в слезах то есть! - прыснула девочка. Но Яр, неожиданно вдохновленный, молча показал ей язык, водрузился на стул и согнулся над чистым листом.

Через десять минут он выпрямился и, осторожно подув на чистовик, осипшим голосом прочитал:

- Как солнцем горят
Росы У-Ди, так и ты
Путь во мраке дня
Мне потерявшемуся
Улыбкою освети.

- Яри-сан, - сложив руки перед грудью, поклонилась ему Чаёку. - Вы написали очень хорошее стихотворение.

- А про туч дохрена мне больше нравилось, - разочарованно диссидентствуя и зевая, Лёлька заползла под одеяло. - Ничего вы все в настоящей поэзии не понимаете...

Третий день тренировок был похож на второй как брат-близнец.

Добравшись до своей комнаты, княжичи умылись, приложили компрессы к синякам и ссадинам и сели за ужин, хотя хотелось сделать наоборот. Когда служанки с подносами, столиками, котелками и тарелками были отправлены обратно на кухню и дверь за ними закрылась, Чаёку, доселе невозмутимо-терпеливая, порывисто взяла Ярика за плечо, другой рукой схватила свой амулет на шее, и с лица ее вмиг слетела маска кроткого спокойствия.

- Яри-сан! - она опустилась перед ним на колени и заглянула в глаза. - Не хотела пугать, но лучше, если вы будете знать заранее. Шино Змеюки что-то замышляет! Она готова на всё, чтобы Обормоту выиграл!

- Пусть напишет стих лучший, чем у Ярика, и выигрывает. Жалко нам, что ли, - фыркнула Лёлька, осторожно потирая синяки на предплечьях. Хоть силы у Ярки по-настоящему не было, но короткий шест в его руках уже становился болезненным оружием. Девочка подумала о том, сколько синяков получил от нее за эти три дня Яр, и скривилась в сочувствии. Это ему не книжки читать...

- Да он у нее два слова в строчку сложить не может!

- Ну так пусть проигрывает, - упрямо буркнула девочка.

- Еще одна потеря лица наследника самого Шино Миномёто? - Чаёку покачала головой.

- А что ему мешает заказать стихи у какого-нибудь поэта? Или пусть родня напишет за него, если огласки боятся, - предприимчивая и хитрая Лёлькина натура получила пищу для размышления.

- Они боятся не огласки, а Яри-сан, и не знают, что делать. Если он, даже не стараясь, написал стихи, которые похвалил император, то что он может сочинить за два дня! И если они предъявят стихи лучше ваших, то при славе о способностях Обормоту будет понятно, что стихи не его! А если хуже - потеря лица!

- Потеря мозга... - девочка скроила ужасную рожу и подозрительно прищурилась. - А откуда вы это вообще знаете, Чаёку-сан? Змеюки вам рассказала, или сам Обормот?

Дайёнкю воровато оглянулась по сторонам, поднесла к губам амулет и прошептала в него несколько слов. Потом снова поглядела и проговорила шепотом:

- Синиока. Она тайком прокралась сегодня в мои комнаты и поведала всё, что ей удалось подслушать. Немного, конечно, поэтому замыслы Змеюки ей неизвестны... - расстроенно проговорила девушка.

- Синиока?! - глаза Яра загорелись. Казалось, поставь сейчас перед ним Обормоту, дай в руки шест... и всё закончилось бы тем, что у Обормоту стало больше одним синяком, а у Ярика - одним сотрясением, но само желание драться снова изумило мальчика, как в тот день на Мишане.

- Может, ее матери удастся разузнать больше? - великий заговорщик в Лёльке развернул крылья. Личико Чаёку омрачилось печалью:

- Ее мама умерла, когда малышке было четыре года. Все говорят, что от лихорадки... но не все верят. Миномёто любил Текучи. Это был единственный человек, которого он вообще когда-либо любил, утверждают злые языки... или правдивые. И теперь он перенес эту любовь на Синиоку.

- Бедная!.. - на глазах Ярика замаячили слёзы.

Ветерок из распахнутого окна коснулся приятной прохладой его вспыхнувших щек. Из садов внизу доносилось мирное поскрипывание цикад и трели соловьев. Хотелось откинуться на подушки, положить руки под голову, слушать и мечтать... О том, как когда-нибудь он вырастет большим и сильным и отлупит Обормота всем, чем попадется под руку. Несколько раз.

- Ага, бедняжка... - сочувственно хмыкнув, подтвердила княжна. - Единственный человек во всем Белом Свете, который тебя хоть как-то любит - и тот Миномёто.

- По нему не скажешь, что он способен кого-то любить, - покачал головой Ярослав, вспоминая холодное неподвижное лицо тайсёгуна.

- Многие думают так же, - без спора сдалась дайёнкю. - Но к Текучи он испытывал самое близкое к любви чувство, на какое способен.

- На месте Змеюки и ее Балбеса я бы обиделась, - Лёлька взгромоздилась на кровать, сгребла с подушки Тихона и прижала к себе, как плюшевую игрушку. Впрочем, лягух, как всегда, не возражал.

- Сдается мне, что если бы не любовь отца, маленькая Синиока - похожая на мать как два зернышка риса - давно бы отправилась в мир добрых духов вслед за злосчастной Текучи-сан, - грустно покачала головой Чаёку.

- Но нам-то что делать? И как вы думаете, что замыслила Змеюка?

- Не знаю... - Чаёку уныло развела руками. - Я передумала тысячу мыслей, но кто знает, как работает голова этой женщины... Я даже пришла навестить ее под каким-то совершенно нелепым предлогом, но она только взглянула на меня - и сразу принялась вопить, что я явилась шпионить за ее сыном. Позвала домашних магов, и те принялись накладывать заклинания на дом от сглаза, подгляда и тому подобного. А еще она сказала, что всё расскажет моему отцу и своему мужу. Такой потери лица я не знала давно.

- И это вы всё... из-за нас? - Ярик порывисто обнял ее за шею. - Не надо было, Чаёку-сан! Только себе хуже сделали! Но... но спасибо. То есть мы... я... теперь с вами не рассчитаюсь.

- Просто 'спасибо' достаточно, - кривовато улыбнулась девушка и продолжила: - Наиболее вероятно, она подкупит судей.

- Но судить будет император!

- И четверо или шестеро его придворных. В поэтическом поединке, как в бою на мечах, всё должно быть честно.

- От местной честности я балдю! - Лёлька загнала глаза под лоб. Дайёнкю потупилась, всё еще сжимая руку Ярика. Плечи ее опустились.

- Что я хотела сказать, юные даймё... Вы не сможете у него выиграть, Яри-сан, - еле слышно произнесла она. - Судить будут советники императора и сёгуна, а они...

- Да, я знаю. Гири, - кивнул Ярослав, кусая губы. - Даже если ваш не прав, вы поддержите его, потому что он ваш.

- Да...

- Тогда зачем я это писал?! Зачем этот... балаган?! Я приду и скажу - пусть отдают победу Обормоту, если ему ее так хочется!

В порыве гнева и безнадежности он схватил со стола лист бумаги с записанным стихом, яростно скомкал его и вышвырнул в окно.

- Вот им стихи! Пусть их вороны читают или повар растопит очаг! Или Обормоту подотрется!

- Ярик!

- Что вы наделали?!

Лёлька и Чаёку наперегонки метнулись к подоконнику, но где во мраке было увидеть одинокий синеватый комочек...

- Яри-сан! Зачем?!.. Но вы же его помните, этот стих? Вы его сможете снова записать?

- Смогу, - кивнул Яр. - Но не буду.

В комнате повисла тишина - ломкая, как первый лед под ногами идущего над омутом. Даже Лёлька молчала. Зная брата, она понимала бесполезность убеждений, уговоров и споров. Маленький княжич был податлив и мягок, как тесто, но иногда с  ним случалось что-то такое, что чугун казался тестом по сравнению с ним. Чаёку открыла было рот, но Лёка покачала головой.

- Без мазы, - и с гордостью добавила: - Я его как облупленного знаю.

Не добавляя ни слова, Ярик молча принялся раздеваться ко сну. Молчала его сестра, натягивая ночную рубашку, не выпуская Тихона. Молчала Чаёку, нервно пытавшаяся просунуть лёлькину руку с зажатым подмышкой Тихоном сквозь рукав[29].

- Спокойной ночи, ребятки, - лишь тихо шепнула им она, уходя.

- Спокойной ночи...

Утренняя Чаёку отличалась от вечерней только возросшим волнением. Безукоризненно одетая, напудренная и причесанная, она едва дождалась, пока Ивановичи покончат с завтраком, и тут же принялась снаряжать их на поэтическое состязание. В комнате точно поднялся разноцветный ураган. Одежка за одежкой летела на кровати, стол, циновки, экибану в токономе, на бочку с водой... Зеленый кокошник наделся на Тихона, испуганно притулившегося у двери, а красный кушак Ярика не очень воздушным змеем улетел за окно и на восходящих потоках отправился на север[30]. 'Слишком темное, слишком светлое, слишком широкое, слишком узкое, слишком ношенное, слишком мятое, слишком простое, слишком короткое, слишком длинное...' Когда дайёнкю замерла, в ступоре взирая на отчего-то полностью оголившиеся внутренности шкафа, в дверь постучали. Это явился посыльный от микадо с приглашением прибыть в беседку Пяти Драконов через полчаса. Нервно сглотнув, девушка россыпью цветистых фраз подтвердила, что они непременно придут, раскланялась, обернулась... и увидела своих подопечных полностью одетыми.

- Ничего другого у нас всё равно нет, - Лёлька пожала плечами, оправляя красный сарафан. - Так что из самого мятого и грязного мы выбрали самое немятое и где пятен поменьше...

- Она шутит, - Ярик не слишком энергично ткнул ее в бок кулаком и сделал шаг вперед, завязывая кушак поверх малиновой рубахи. После экзерциса Нероямы цветовым разнообразием гардероб их не баловал. - Мы готовы.

- Тогда идем, - не задавая вопроса, который ей больше всего хотелось задать, она первой вышла в коридор. За ней, как на публичную казнь, поплелись Ивановичи. Из-за спины дайёнкю то и дело доносились обрывки шепотков:

- ...а я говорю, прочитай!

- Не буду.

- ...какая разница!

- Пусть увидят...

- Да им до ёлки твои!..

- А мне - их.

- ...упрямый дурак!

- ...ничего не понимаешь.

Так, препираясь и в кои-то веки не замечая диковин Запретного города, княжичи добрались до беседки Пяти Драконов, а точнее до всех пяти беседок сразу. Построенные над озером, они щеголяли задорными вамаясьскими крышами на красных столбах и беломраморными резными мостиками, перекинутыми через зеленоватую гладь как паутина очень основательного паука.

Император запаздывал[31]. В которой именно беседке он собирался провести состязания, было неясно, поэтому придворные - приглашенные приобщиться к миру детского лукоморско-вамаясьского стихосложения или только рассчитывавшие на эту сомнительную честь - топтались на берегу, судача, улыбаясь и любуясь природой, ни одну из каковых возможностей не пропускал ни один вамаясец, достойный своего кимоно. Рядом со входом, причесанный и разодетый, как на выданье, стоял Обормоту. Возвышалась над ним, озирая окрестности с видом конкистадора, круглолицая женщина в голубом кимоно и с замысловатой, как теория относительности, прической.

- Пришли, - проговорила дайёнкю у первого моста, и Ивановичи послушно встали: Лёлька - гневно выпятив нижнюю губу и сверля брата огненным взором, Яр - упрямо насупившись и уткнув взгляд в сапоги.

- Доброе утро, Яри-сан, Ори-сан, - раздался над ухом знакомый голос. Княжичи встрепенулись:

- Доброе утро, сенсей!

- Мы тут немного опоздаем на тренировку...

- Я подожду, - улыбнулся Отоваро в усы и поклонился всем троим по очереди. - Я пришел пожелать вам победы, Яри-сан.

И тут Лёльку прорвало. Шипя, и иногда и рыча сквозь зубы, она поведала Иканаю во всех красках о перипетиях их подготовки и ее бесславном конце.

- ...и теперь этот упрямый осел не хочет читать свой дурацкий стих! - закончила она, яростно зыркая по сторонам[32].

- Потому что я хочу этим выразить свое возмущение местными порядками и так называемой справедливостью! - не менее пылким шепотом ответил Ярик.

- Отоваро-сенсей, объясните ему, пожалуйста, что он не прав! - чуть не плача, взмолилась Чаёку.

Иканай уцепился большими пальцами за пояс, склонил голову набок и неторопливо проговорил:

- Если бы юный буси бы неправ, я обязательно объяснил бы ему, в чем его ошибка. Но он прав.

- Что?!..

- Я же говорю!

- Он прав: в том, что должно произойти, нет справедливости. Он один выступит против чужого клана, и исход этого боя - поражение.

- Вот видите!..

- Но в каждом безнадежном бою может быть два течения событий, - словно не замечая поддержку своего сторонника, медленно продолжил Иканай. - Первое - бежать с поля битвы. Ведь победы всё равно не будет. Кто-то называет это оправданием труса. Кто-то - решением разумного человека. Второе - обнажить оружие, призвать всё своё мужество, отвагу и силы и встретить конец как подобает воину, смеясь в лицо смерти, кромсая врагов вокруг себя, чтобы само имя твоё вспоминали они с содроганием и уважением. Некоторые называют это путем дурака. Некоторые - путем воина. Яри-сан показал себя достойным буси, способным принять важное решение. И я считаю, что надо уважать его выбор, каким бы он ни был.

Отоваро поклонился и неспешно двинулся прочь. Над маленькой компанией повисла тишина. Ярик замер, брови его сошлись к переносице, губы дрожали, а взгляд словно искал что-то в другом измерении - и не находил.

В окружающий мир их вернули крики глашатого:

- Дорогу его императорскому величеству!

Ивановичи и Чаёку обернулись: по дорожке, скрытый от палящего весеннего солнца зонтом размером с комнату, несомым старательным слугой, в сопровождении небольшой толпы придворных шествовал император Маяхата. В одной руке его был зажат полуразмотанный свиток, пальцы другой рассеянно подносили к носу какой-то цветок. Губы шевелились. Сопровождавшие его сановники улыбались и кивали. Лёлька узнала одного - и сердце екнуло.

- Минус один... - пробормотала она.

- Что? - обернулась Чаёку.

- Ваш отец, говорю, идет с ним. Или дядя?

- Отец... Второй господин рядом с ним - советник тайсёгуна. Наверное, судить будут...

- Минус два.

'Даже если император решит пошутить над своими придворными или пожалеет иноземного мальчишку и отдаст голос Ярке, победы ему не видать. Ну и ладно. Не палкой же по лбу его за это огреют!' - отмахнулась от мрачных мыслей девочка, вспомнила, что быть огретым палкой по лбу ее брату еще только предстоит, и снова приуныла. Столько долгов - когда только отдавать?.. Доводить до нервного срыва прислугу и поваров, когда вокруг столько народу, заслуживающего этого как никто иной, неспортивно. Осталось только придумать, как...

- Кланяйтесь! - вывел ее из раздумья голос дайёнкю. Княжичи с грацией балетной труппы слонов коленопреклонились на циновках, расстеленных вокруг, как подозревала девочка, именно с этой целью. Пачкать неприкасаемой, и от этого чрезвычайно густой и нахальной зеленью роскошные кимоно не хотелось никому.

Император, завидев состязантов и их группы поддержки, ласково кивнул в порядке приветствия и сделал приглашающий жест к средней беседке:

- Пойдемте туда. Остальные желающие вдохнуть живительной силы поэзии могут поприсутствовать в соседних.

Пока он говорил, расторопная прислуга с циновками, угощениями, напитками, расставленными прямо на столиках-подносах, ворвалась в оккупируемую беседку и принялась наводить уют. Закончив, они такой же дружной толпой выбежали из другого выхода и заняли выжидательные позиции под кустами в пределах слышимости. Совмещать приятное с полезным приятно и полезно, как говорил Бруно Багинотский.

Неожиданно Извечный отступил в сторону, взмахнул руками, над входом в среднюю беседку растянулось шелковое красное полотнище с вышитыми белыми иероглифами, гласившими: 'Привет участникам соревнования!' Еще взмах - и чуть ниже заполоскалось на ветерке второе. Лёлька принялась читать по мере появления символов: 'Да здравствуют вамаясьские поэты - создатели станков... танков... танка!' Миг - и чуть выше развивалось третье: 'Хокку легки, и хайку наши быстры!' Новый, почти дирижерский взмах - и над крышей алыми искрами выложилось: 'За наши летучие хайку спасибо тебе, тайсёгун!' Финальный широкий жест - и вдоль обоих перил выстроились, как солдаты на плацу, узкие разноцветные знамена с переливающимся золотыми искрами именем императора.

Маяхата Негасима остановился на половине моста, изучил декорации, одобрительно кивнул и двинулся вперед, в облагороженные покои. За ним, как песок в нижнюю колбу часов, втянулась его свита, но только четверо приземлились рядом с ним на толстые циновки в дальнем конце. Нерояма и лысый толстощекий коротышка в черном кимоно с какой-то вышитой букашкой на груди - среди них. Вся пятеро благожелательно улыбались и щурились, как коты на мышиное гнездо. 'Судьи', - подумала Лёлька, и ощутила, что ей уже всё равно, как кончится этот позор, победой Обормоту или поражением Ярика, лишь бы кончился поскорей, лишь бы сбежать от этих лицемерных рож на площадку, засыпанную белым песком, и получить от сенсея честно заработанные синяки и шишки, тренируясь до упада.

Звездой второй величины после худсовета была Шино Змеюки. Она сияла, как новый самовар, раскланиваясь со знакомыми и незнакомыми с таким видом, будто шла не на состязание поэтов, а с него, причем неся подмышкой символы императорской власти, которые Негасима в пароксизме эстетического наслаждения передал ее сыну. Обормоту в строгом изумрудном кимоно с фисташковым свитком подмышкой был торжественен и самоуверен. Игла недоброго предчувствия кольнула княжну, но оснований для них понять она не могла. Ну расскажет он свой стишок... хоть про мишку, уроненного на пологий склон У-ди во время безмолвного признания, потому что руки стали заняты другим... ну промолчит Ярка... Ну и что? Но что-то в глубине души противно ныло, скрипело и зудело.

Распорядитель поклонился, указал на вход, и клан Шино гордо прошествовал вперед. Вторым в беседку направились лукоморцы и их группа поддержки в лице Чаёку.

- Я расскажу свой стих, - быстро шепнул Ярка сестре. - И пусть они им подавятся!

- Молодец! - чуть не подпрыгнула девочка и тут же обернулась к дайёнкю поведать счастливую весть. Девушка по части сияния моментально оставила Змеюку на три круга позади.

- Ты настоящий воин, Яри-сан! - сжала она маленькую мозолистую руку Ярика, и тот словно стал выше ростом.

- Когда войдем, кланяемся! - возбужденно просуфлировала Чаёку. Ивановичи только хмыкнули: казалось, в Вамаяси и метра нельзя было пройти без поклона.

В беседке распорядитель вежливо направил их к правому бортику, разводя соперников, словно на поле боя.

Император улыбнулся состязантам, проговорил несколько общих приветственных слов и перешел к делу:

- В это нежное утро мы собрались здесь, чтобы услышать и оценить вдохновенные труды сих юных поэтов. Прошу строгое жюри быть беспристрастным и благосклонным, ибо расцвет искусства наших юных Хокупи Шинагами еще впереди, а бутон, пораненный в завязи, может никогда не стать цветком.

Четверо судей кивнули. Ярик, посчитав это разрешением начинать, откашлялся... но был прерван слегка фальшивым смехом распорядителя:

- Яри-сан из Рукомото, наверное, не знает, что в состязании поэтов начинает тот, кто вошел первым.

- Извините, - потупился мальчик. - Я никого не хотел обидеть.

- Я уверена, что Обормоту-сан никогда не таит обиду в своем сердце, - сладко улыбнулась Лёлька. Взгляд ее договорил: 'Он сразу вколачивает ее палкой в головы противникам'.

- Обормоту-тян, - император дружелюбно кивнул. - Прошу тебя, начинай.

Сегунёнок, важный и самодовольный, сделал шаг вперед, развернул свиток, до сих пор обитавший у него подмышкой, и снова поклонился, демонстрируя попутно качество бумаги, узоры на ней, летящие иероглифы стиха темно-зеленой тушью и веточку чайного куста с первыми нежными листочками, прикрепленную шелковым темно-зеленым шнурком.

- Прекрасное оформление, прекрасное, - одобрительно заперешептывалось жюри. - Если стихи будут хоть вполовину чудесны, старина Шинагами станет икать в своей могиле от зависти.

'Ну, валяй', - с наивамаясьнейшим прищуром мысленно обратилась к нему Лёлька. И Обормоту свалял.

- Как солнцем горят
   Росы У-Ди, так и ты
   Путь во мраке дня
   Мне потерявшемуся
   Улыбкою освети.

При первых словах рот Лёки открылся, на второй строчке вытаращились глаза, на третьей набралась полная  грудь воздуха - опустошившаяся на полчетвертой. Если они сейчас завопят, что  это Яркины стихи, найдется тысяча свидетелей, видевших, как Обормот их писал! Выяснится, что десять тысяч читали черновики Обормота! Сто тысяч подтвердят, что он рассказывал им этот стих два дня - или вообще десять лет - назад! А их черновиками повара вчера растопили очаг!..

Багровая, скрипя зубами, Лёлька вцепилась в руку брату, не зная толком, удержать его желая от вспышки, или поощряя. Путь воина! Меч наголо, призвать лукоморское 'дао 'хусим' - и очертя голову в бой!..

Краем глаза она заметила, как Чаёку стиснула руки перед грудью, и глаза ее стали совсем не вамаясьскими. Ярик, не белый, как обычно в опасности, а ярко-алый стоял справа, задыхаясь и сжимая кулаки. Зато Змеюки и Обормоту лучились гордостью и ощущением победы.

- Неплохо! Очень неплохо! Чтобы не сказать хорошо! И даже замечательно! - закивали наперебой судьи, не сводя взглядов с жены Миномёто: видела ли Змеюки-сан, что они поддержали ее отпрыска? Оценила ли? И если оценила, то во сколько?

- Теперь черед Яри-тян представить на суд собравшихся свой труд, - проговорил Маяхата Негасима.

- А известно ли уважаемому императору, - едва совладав с собой, чтобы не заорать, проговорила княжна, - что труд Яри-тян только что был представ...

- Я готов, - как воин-поединщик, Ярик вдруг вышагнул вперед.

- А где же твой свиток, мальчик? - удивленно приподнял брови худой придворный в полосатом кимоно. Но не обращая внимания на риторические вопросы и не давая сестре задать экзистенциальные, Яр вскинул голову и начал читать высоким звенящим голосом:

- Без твёрдой почвы под ногами...

Лёлька прижала пальцы к губам. Это же один из стихов, которые так нравились ей и Ярику и отвергнутые Чаёку как неверные по форме и слишком эмоциональные!

- ...И без небес над головой...

На этой строке посредине беседки, откуда ни возьмись, появились зеленые холмы в легкой дымке с петляющей между ними речушкой с высоты птичьего полёта. Пепельное небо изливалось в низины туманом, дымка превращалась в пелену, а сердце вдруг защемила тоска. Лёлька метнула взгляд вправо и ахнула: Чаёку! Создавала иллюзию!

- ...Я пред тобой.

  И не скажу слогами,

  Которые отточенно-пусты...

Яр продолжал, словно не замечая происходившего в беседке, но с каждым его словом тучи наползали на холмы, смыкаясь, погружая в холод и мрак склон за склоном.

- ...Что для меня сегодня значишь ты

  Над этими чужими берегами.

С последним словом края туч вспыхнули золотом, и единственный луч солнца упал на окутанную сумерками землю.

Туман развеялся - вместе с призрачной картиной. И первыми словами, прозвучавшими в завороженно замершей беседке, были:

- А я полагал, Чаёку-тян, что научил тебя, когда нужно использовать магию, а когда - бумагу.

- Я помню твои уроки, отец, и не перестаю благодарить тебя за них. Ты научил меня, что магию нужно использовать, когда предает бумага, - поклонилась Чаёку, не сводя взгляда с Нероямы, но Змеюки при этих словах вздрогнула как от прикосновения кинжала.

Император меланхолично полуприкрыл глаза. Пальцы его поглаживали подвеску на золотой цепочке - огромную жемчужину размером со стеллийский орех.

- Почтительные дети - самое великое благословение человечества... после хороших стихов, - произнес он.

Намек судьями был понят.

- Видно, что юный буси из Рукомото старался, - с видом 'умерла любимая бабушка' покачал головой полосатый и прикусил губу передними  зубами, похожими на заячьи. - Не его вина, что классическая форма стихосложения Вамаяси оказалась для него слишком сложна. Надо родиться вамаясьцем, впитать с молоком матери дух этой земли, чтобы стихи могли литься так же непринужденно и свободно, как река в половодье, и поражать в самое сердце как прекраснейший клинок, как строки, принадлежащие кисти Обормоту-сан.

- Да, вполне, вполне согласен, - закивал длиннолицый юноша, сидевший рядом. - Такой талант, как у Обормоту-сан, не скроешь, и под личиной отменного бойца, как мы все убедились, скрывался еще и великолепный поэт. Правда, и у Яри-сан была одна строчка, запомнившаяся и произведшая неплохое впечатление. 'Стою перед тобой', если не ошибаюсь. Очень сдержанно, ёмко и образно. Может быть, это вершина творчества Яри-сан, и из всего им когда-либо написанного он запомнится родным и близким именно этой строкой.

- Потенциал в нашем иноземном почетном госте, безусловно, имеется, - вступил третий жюрильщик, усатый толстяк в красно-белом кимоно. - Но эта рифма... Слишком по-детски. Слишком наивно. Настоящая поэзия бежит от рифмы, как масло от воды. Если в стихе Обормоту-сан мы услышали вполне зрелые мысли и образы, достойные и признанного стихотворца, то в творении юного буси из Рукомото слишком много незрелого. Но яблоки созревают с бегом недель, и цыплята вырастают, и большая вода приходит и уходит... Так что может быть, лет через несколько Яри-сан сможет достойно выйти на новое состязание с Обормоту-сан... - проговорил он, бросил взгляд в сторону Змеюки и торопливо закончил: - ...и проиграть более достойно.

- Творение Обормоту-сан, - перехватил эстафету Извечный, - было оформлено рукой мастера. Кто из нас не оценил этот изысканный почерк! Там нежное нажатие, словно весенний ветер коснулся цветка сакуры, тут - жирный штрих, как удар катаной, в самое сердце сути иероглифа. Напомнило руку мастера Куроэмона Писучи, преподающего грамоту в доме юного буси, солнца нашей поэзии. Как учитель, говорю вам, что нет ничего приятнее, чем видеть настолько старательного ученика...

Обормоту сделался на пятьдесят оттенков багровее - наверное, от удовольствия похвалы.

- ...А эта бумага! Ах, эту бумагу я узнаю из тысячи листов! Золотой ити-букин за стопку, высотой с эту монету стоймя! Непревзойденный вкус! А тушь! А шнурок! Если меня спросят, возможна ли истинная гармония на Белом Свете, я рассмеюсь и отвечу: 'Идите, взгляните на свиток со стихом Обормоту-сан, и умрите спокойно!' Весь вид его выдаёт руку не мальчика, но мужа. Чтобы не сказать, нескольких мужей высокой учености и признанных мастеров своего искусства. Попытка же Чаёку-тян подчеркнуть смысл стиха Яри-сан была не слишком хорошо подготовлена. Где вы видели тучи такого оттенка летом, ибо лето было на ее иллюзии?! А туман? Не думаю, что даже в горных долинах летом он может подниматься так высоко! До плеч человеку - да. Но не до ушей же! Хотя в целом, должен признать, на неискушенную публику даже такое представление может произвести впечатление.

- А стихи, Кошамару-сан? - сидевший крайним левым полосатый нагнулся, высматривая старика. - Что вы скажете про стихи?

- А стихи мы все слышали, Копибара-сан, и они сами говорят за себя больше, чем мы все могли бы сказать о них за неделю, - Нерояма склонил голову, передавая слово Маяхате. Тот рассеянно улыбнулся, обводя близоруким взглядом состязантов, зрителей и судей.

- Вы ждете от меня оценки, - в конце концов проговорил он. - Но хвала, как и хула, из уст императора может ранить. Поэтому скажу лишь, что получил истинное удовольствие от этого состязания, и считаю, что победитель должен быть вознагражден по заслугам.

Он позвонил в серебряный колокольчик, и из-за спин жюри, не вставая с колен, выполз слуга с черным лаковым подносом, так проворно, словно всё это время сидел в положении низкого старта. Остановившись перед императором, он  бухнулся лбом о пол перед почтенной комиссией, не забыв удержать поднос строго горизонтально над головой. На подносе красовались лаковые пиалы: белая, красная и черная. Белая и черная были пусты, красная же наполнена белыми мраморными шариками.

- Шарик в белую пиалу - голос за стих Обормоту-тян. В черную - за творение Яри-тян, - провозгласил Маяхата. - Отдайте свои голоса, дорогие друзья, этим подающим надежды мальчикам, только что отдавшим вам частички своего таланта. И да благословит ваш выбор лучезарная богиня Яширока Мимасита.

Слуга с подносом резво подполз к полосатому Копибару. С улыбкой и поклоном в сторону семейства Шино тот опустил шарик в белую чашу. Еще один шарик Обормоту получил от длиннолицего юнца. Третий символ признания в белую чашку Обормоту положил усатый толстяк. Четвертый - Нерояма. С каждым новым шариком, падавшим на дно белой пиалы, улыбки наследника Миномёто и его родительницы ширились, пока не достигли абсолютного анатомического максимума, за которым стоял вывих щек, падение глаз в загубное пространство и отваливание ушей. Лица Ивановичей и Чаёку пылали, хоть и по разным причинам. На глазах Ярика поблескивали слезы, хотя губы были упрямо сжаты.

Слуга остановился перед императором, с земным поклоном протянул ему набор для голосования - но на этот раз его трюк с сохранением равновесия вслепую не удался. Рука дрогнула, поднос на секунду покачнулся, тут же выправился - но поздно. Красная пиала соскользнула по гладкому лаку и покатилась по полу. Оставшийся шарик весело заскакал по доскам и плюхнулся в озеро.

- Ах, досада! - всплеснул руками Маяхата. - Но досада - не беда. Чем плох этот шарик?

Он снял с шеи жемчужину. Она легла в его ладонь в озерце струящейся золотой цепочки как в створку раковины.

- Белая пиала, полная победы, и черная, пустая, как небо пасмурной ночью, - покачал головой император, глядя на поднос. - Чего-то не хватает на этой картине.

И рука его под десятками потрясенных взглядов опустила жемчужину в черную чашку.

- Я надолго запомню твои стихи, Яри-тян, - проговорил Маяхата. Стянув с мизинца простое деревянное кольцо, он положил его в пиалу с белыми шариками. - А это - награда победителю. Давно я не слышал ничего подобного творению Обормоту-тян.

Пока слуга с подносом обползал бенефициаров императорской милости, Лёлька с чисто вамаясьским прищуром удовольствия наблюдала, как улыбки Шино, несмотря на все их усилия, превращались в оскалы.

- И всё-таки мы выиграли! - шепнула она брату, надевая ему на шею подарок императора. Чаёку, почти не сдерживая улыбки, заботливо оправляла мальчику воротник и волосы. И даже сверляще-обжигающий взор Обормоту и Змеюки не могли омрачить радость поражения-победы их маленькому отряду.