Ха-ха-ха! Конь на обед - молодец на ужин!
Комар.

Ближе к полудню, когда солнце добралось почти до самого зенита, Иван подъехал к развилке. Между разбегающимися дорогами на коврике из пыльной травы самодовольно развалился огромный валун.  Даже не спешиваясь, царевич мог разглядеть, что на поверхности его было что-то высечено, причем очень давно, потому что от времени надпись поистерлась, и кроме того, что она  существовала, ничего более различить с высоты спины Бердыша было невозможно.

- Это он! - радостно, словно при виде давно пропавшего и внезапно нашедшегося родственника, воскликнул Иванушка, - Я читал! Здесь должно быть сказано, куда ехать дальше, и что на каждой из дорог должно случиться! В "Приключениях лукоморских витязей" королевич Елисей встретил как раз такой же в шестнадцатой главе, когда он поскакал в  Караканское  ханство  чтобы спасти королевну Хвалиславу из лап хана  Чучума!

И он осторожно сполз с седла, довольный в глубине души, что нашелся наконец более-менее  благовидный предлог снова почувствовать под ногами землю.

Переступая так, будто седло все еще оставалось у него между ногами, царевич приблизился к камню, бережно стер колючую придорожную пыль и, прищурившись, постарался разобрать, что там было написано[1]. При других  обстоятельствах ученый вьюноша мог бы с удовольствием  припомнить  словечко "эвфемизм", но сейчас он смог только густо  покраснеть  и  попятиться назад, часто-часто моргая белесыми ресницами.

"Но это же неправильно!" - смущенно недоумевал бедный Иванушка, тщетно стараясь  изгнать из памяти прочитанное и чувствуя,  что  начинают пылать не только щеки, но и уши. Во  всех  историях  о  героях  и приключениях, которыми он зачитывался при свете лучины под одеялом,[2] все без исключения витязи на распутье всегда находили большой камень[3], а на камне том[4] были указания  герою, куда двигаться дальше[5].  

Может быть, в  настоящей  жизни не всегда все бывает так, как написано в книгах?..

Но нет,  такая  крамольная мысль не могла прийти в голову нашему царевичу. По крайней мере, не сейчас.

Иван неуклюже взгромоздился на Бердыша, равнодушно пожевывавшего удила, повторяя заученные с детства строки из "Приключений лукоморских витязей": "... и  прочел Елисей-царевич на камне таковы слова: "Направо поедешь - убитому быть, налево поедешь - коня потеряешь..." - но всё без пользы. Хулиганские рифмовки не желали уходить из головы, а жар смущения заглушал даже боль в определенном месте, порожденную четырьмя часами езды в непривычном жестком седле на непривычном тряском коне по непривычной колдобистой дороге.

Вообще-то, непривычно было все: слишком горячее солнце,  слишком тяжелый меч, слишком широкая спина коня, слишком однообразная дорога, в то время как у остальных витязей, пустившихся в  дальнее  опасное  странствие, приключения начинались сразу с третьей страницы, самое позднее, с первого абзаца четвертой. Ни о боли в перенапряженной спине, ни о мозолях на уже упоминавшемся месте, ни о раскаленной кольчуге, немилосердно обжигавшей щеки и  подбородок при малейшем прикосновении, ни о забитых густой дорожной пылью легких в "Приключениях" не  говорилось, а о том, что делать, если на развилке дорог не окажется указателя, даже не упоминалось. Казалось, такая возможность просто не  приходила в голову автору этих "Приключений", а также  авторам прочих 'походов', 'странствий', 'подвигов', "одиссей",  "похождений"  и  прочих "путешествий", когда-либо побывавших в Ваниных руках.

Дабы утвердиться в вере, Ваня достал из переметной сумы любимую книгу и нашел нужную главу. С гравюры на него самоуверенно глянул розовощекий здоровяк в блестящей кольчуге и замысловато изукрашенном шеломе - королевич Елисей, о приключениях которого и повествовалось на четырех тысячах страниц этого фолианта. "Уж он-то бы знал, как поступить", - уныло подумал Иван, бережно сдул с картинки конский волос, закрыл книгу и осмотрелся.

Дорога, ведущая направо, терялась в поле, где, насколько  хватало глаз, скучная желтоватая растительность покрывала всё пространство от края до края. Другая, попетляв среди холмов, скрывалась в  лесу в полуверсте от перепутья. Никакого  преимущества  одного  направления перед другим царевич не находил, кроме одного: лес обещал  некоторое разнообразие и прохладу.

Это и оказалось решающим. Царевич сурово нахмурился, сделал и оставил попытку выпрямиться, вместо этого просто подбоченился и  резко пришпорил коня, как Елисей делал это раз по пять на каждой странице. Флегматичный Бердыш, разморенный жарой  и  не ожидавший столь внезапного пробуждения от своих лошадиных грез, встал на дыбы - и понесся стрелой, поднимая тучи пыли, которые долго еще не оседали и после того, как конь и вцепившийся  ему смертной хваткой в гриву всадник[6] скрылись  в стене леса.

Через полверсты природное миролюбие скакуна взяло верх, и он снова перешел на размеренную трусцу. Иван выровнял себя в седле, морщась и вздрагивая от боли в натруженных  ягодицах. Постепенно  ему становилось ясно, что час конных прогулок  с матушкой вокруг дворца[7] и настоящее путешествие отличаются как деревянная лошадь от настоящей. Конечно, он и раньше подозревал об этом, но говорить на эту тему с  маменькой  у него не было никаких сил. Поначалу он, конечно, пытался, и  даже настаивал, чтобы ему позволялось скакать на коне, рубить лозу,  метать копьё и обучаться фехтованию вместе со старшими братьями, но после первых синяков, рассеченной брови и  вывихнутой  лодыжки[8]  все  разговоры  с царицей на эту тему заканчивались одинаково. Со слезами на глазах она заламывала руки и твердила, что он не любит свою мать, что хочет, чтобы она зачахла от горя, если с ним что-нибудь случится, что с ним просто не может ничего не случиться, так  как он родился восьмимесячным, всегда в детстве болел, что он гораздо слабее своих братьев, и вообще он всё еще ребенок.

Но так  как тайком заниматься ратным делом не получилось[9], после заступничества отца сошлись на недолгих прогулках верхом на самой смирной лошади и на еще более  коротких уроках фехтования один раз в месяц. В оставшееся время младший царевич находил себе утешение в библиотеке дворца в обществе летописей, записок путешественников и книг о захватывающих дух  приключениях и опасных походах и грезил, грезил, грезил...

Как послушный сын, он старался не огорчать родителей, но решимость  его  испытать себя в настоящем деле тихо росла прямо пропорционально количеству запретов, налагаемых на  младшенького  заботливой  царицей  Ефросиньей. А когда таинственный супостат повадился портить золотые  яблоки[10] в царском саду, Иван просто не мог не выследить вредителя. Когда же царь Симеон загорелся желанием послать сыновей на поиски жар-птицы, Иванушка  сурово поставил родителей в известность, что в понятие "сыновья" он входит тоже, и что нет, никакого дядьки ему в попутчики не надо, и охраны тоже, и дружина пусть займется своим делом, а я сам всё знаю и умею. Я читал.

И на следующий день, опасаясь, что стань он выслушивать ужасные упреки, пригоршнями бросаемые ему в лицо безутешной матушкой, решимость его растает, он с братьями поутру покинул дворец.

Распрощавшись с ними  на первом перепутье, сопровождаемый последними братскими советами и  наставлениями[11], Иванушка вдруг понял, что впервые в жизни оказался совсем один в  незнакомом  месте, и действительно почувствовал себя маленьким  заблудившимся  ребенком. Как страшно и одиноко сразу стало ему! И только звеневшее еще  в  ушах "Вань, ей-богу, вернись, мы сами справимся" не дало ему тут же развернуть коня и помчаться во весь дух обратно во дворец.  А  потом  первый испуг прошел и, подбоченясь и горделиво озирая окрестности, Иванушка почувствовал себя сразу королевичем  Елисеем, Рыцарем в Слоновой Шкуре и путешественником Геоподом Трилионским в одном  лице. И ему сразу стало немножечко лучше.

"Я ее обязательно найду, - сосредоточенно рассуждал Иван под мерный шаг Бердыша. - Третий и младший сын царя обязательно возвращается домой победителем, об этом везде говорится, а ведь люди, писавшие книги, наверняка в этом кое-что смыслят. Конечно, Дмитрий и Василий сильней, ловчей и опытней меня, но я ведь третий и младший, а это значит, что повезет только мне. По правде, это даже нечестно по отношению к брательникам - но увы, никуда от этого не деться. Так в мире заведено, авторы всех книг это в голос твердят. Не знаю как, но я обязательно разыщу жар-птицу, сколько бы времени и сил у меня это бы ни отняло. Я докажу, что я не ребенок! Деточка!.. Я тоже кой-чего стою, между прочим!'

Вспоминая старые обиды, Иванушка сердито мотнул головой, поднимая с шелома тучи пыли, прочихался - и снова погрузился в приятные раздумья.

'Надо придумать какой-нибудь план. Да. Точно. Во всех книгах главный герой всегда придумывает план.  Например, надо начать расспрашивать людей, кто-нибудь, да знает, не может же быть  так, чтобы никто и никогда о ней больше не слышал!'

Довольный собой, царевич нетерпеливо огляделся, готовый приводить свою идею в исполнение - и насупился. Людей вокруг было не слишком много, чтобы не сказать совсем никого. Может, в поле, куда он не свернул, он уже доехал бы до деревни? Может, вернуться?..

Иванушка фыркнул. Кто и когда слышал про лукоморских витязей, возвращающихся только потому, что поехали не туда?! И подумаешь, деревня! Наверняка эта дорога ведет в какой-нибудь город, или даже в другое государство! Уж там-то всем наверняка известно про жар-птицу, ибо наставник Олигархий всегда цитировал Демофона, приговаривая: 'Нет пророков в своем отечестве'. Но если их нет в отечестве своем, значит все они собрались в оте..."

Если бы поводья не были намотаны на  руки  царевича,  он  был  бы навзничь сброшен на землю взвившимся вдруг Бердышом. Ошалевший,  ничего не понимающий Иван вдруг повис между небом и землей, не успев  даже испугаться. Под ногами у скакуна мелькнула и пропала серая тень волка, конь с места рванулся в карьер и понесся, не разбирая дороги, в лес, волоча Иванушку за  собой.

Словно обезумевший, перескакивал он через валежник, ломился напролом сквозь кусты, давил муравейники и ломал нависавшие сучья, и,  казалось, даже не чувствовал веса поверженного всадника. Оглушенный, избитый о коряги царевич не мог даже крикнуть. Небо, деревья, земля слились воедино, закружились в бешеной карусели, замелькали, как будто захотели поменяться местами, но не могли остановиться. В разорванном платье, с разбитой головой и разодранным в кровь лицом, Иванушка зажмурился и обмяк, даже не пытаясь уже освободить  руки...

Если собрать в единое целое осколки (вернее, обломки) мыслей и  ощущений Ивана в тот момент, то после тщательной и  продолжительной  судебно-медицинской экспертизы можно было бы с изрядной  долей  вероятности предположить следующее: "Лучше бы он затоптал меня на дороге."

Милосердное беспамятство охватило Ванюшу задолго до того, как  не выдержали очередного рывка и лопнули поводья, и взбесившийся  иноходец унесся в лесную глушь, оставив беспомощного  неподвижного  хозяина  на произвол леса.

                                                                *    *    *

Больно.

Как больно!

Почему так больно?..

И холод.

Где я?

Что случилось?

Мама!

Что со мной?

Мама!..

Мама. Мама здесь.

Мама! Почему  так сыро кругом?!

Что это?!

Мама? Почему оно такое  холодное? И скользкое? Мама!..

Тяжелым прыжком компресс переместился со лба на грудь. Царевич  с усилием разлепил веки, или ему только показалось, что он это сделал, и обнаружил, что глядит прямо в глаза огромной лягушке. На голове у  лягушки что-то блестело.

- Иван? - строго спросила лягушка.

- Иван, - скорее подумал, чем выговорил, он.

- Царевич? - продолжила допрос лягушка.

- Царевич, - как завороженный подтвердил Ваня.

- А стрела где? - не отставала лягушка.

- Во дворце Стрела. У меня Бердыш был.

Казалось, лягушка засомневалась.

- Это что еще за новая мода? Стрела должна быть, как испокон веков заведено. Ну, ничего, я еще изменю эти легкомысленные порядки в вашем царстве!

Несмотря на всю нелепость положения, Ивану представил лягушку авторитетно насаждающей свои земноводные правила  в  Лукоморье  наперекор  отчаянным протестам папеньки с маменькой, и ему стало смешно. Пересохшие губы сами собой растянулись в ухмылке. Какой дурацкий сон!..

Иванова улыбка лягушку рассердила.

- Ишь, лыбится! - недовольно квакнула она. - Под  венец  пойдем,  я посмотрю, как ты лыбиться будешь!

- Под какой венец? - не поняв, переспросил Иван, все еще блаженно улыбаясь.

- Не крути, не крути! Свадьба наша на завтра должна быть назначена,  я всё знаю!

- К-какая свадьба? - улыбка медленно сползла с лица царевича.

- Известно какая. Вставай, женишок, - безапелляционно скомандовала  лягушка.

Иван почувствовал, как вопреки воле руки и ноги его зашевелились, предпринимая попытки оторвать от земли и всё остальное, несмотря на мгновенно проснувшуюся боль во всем изломанном теле.

- Пошли во дворец. Батюшка, поди, нас уж заждался.

- Т-твой... батюшка?

- Твой! - гневным эхом квакнула лягуша и добавила: - Шевелись, шевелись, чай, не красна девица. Подумаешь, шишку набил. До свадьбы заживет.

- П-погоди... До чьей свадьбы? - гудящая голова царевича соображала плохо, но  тревожные огоньки где-то в глубине его сознания уже начинали  зажигаться. Сон явно выходил из-под контроля. - Лягушки не могут... То есть, у лягушек не бывает... То есть, с лягушками нельзя...  -  но  все  это  не представлялось Иванушке достаточно увесистым оправданием перед  наглой амфибией.

- Несовершеннолетний я! - выпалил он наконец.

- Как - несовершеннолетний? - не поверила лягушка.

- Никак! - радостно доложил Иван. - Совсем никак не совершеннолетний! И поэтому мне замуж... тьфу, то есть жениться на лягушках нельзя!

Лягушка подозрительно прищурилась.

- Что-то ты хитришь, Иван-царевич, - покачала она головой. -  Ведь  ты точно Иван? - как будто что-то вспомнив, спохватилась она.

- Иван.

- Царевич?

- Царевич. Да ведь ты уже спрашивала.

- А какой державы?

- Лукоморья.

- Как - Лукоморья? А разве не царства Переельского?

- Нет. Мы соседи с ними. Но это не я! - поспешно добавил он.

- Надо же, как вышло, - покачала головой лягушка и, Иван мог  бы  поклясться, хлопнула себя лапками по  бокам.  -  Ну,  извиняй,  Иванушка, обознатушки получились, - тон лягушки  сразу  сменился  на  смущенный, и она сокрушенно развела наманикюреными перепончатыми лапками. - Эко, сама  виновата,  не  спросила сразу, да и бердыш вместо стрелы тоже... А как тебя потрепало-то, сердешный ты мой... - неожиданно переменила она тему, как бы пытаясь загладить произведенное неблагоприятное впечатление, и жалостиво запричитала:

- Да страдалец ты наш страстотерпный, соколик ты мой  разнесчастненький, солнышко красное... Ну ничего, Василиса тебе сейчас поможет, бедненькому, потерпи, миленький, потерпи, сейчас легче будет, - и  лягушка принялась творить в воздухе замысловатые пассы передними  лапками и что-то бормотать еле слышно себе под нос. Черные влажные очи ее, казалось, заглядывали в самое нутро Иванова черепа и еще глубже. Все  поплыло перед глазами Иванушки, завертелось, закружилось, он почувствовал, что проваливается в мягкую, теплую, бездонную пропасть - и всё вдруг пропало.

Пришло забытье.

                                                                 *    *    *

Иван проснулся, и еще не открывая глаз, счастливо улыбнулся. Какой хороший был сон!.. Что же снилось? Вот ведь, е-мое, забыл! Но что-то доброе, веселое, чудесное...

И вдруг воспоминания прошедшего дня как ведро холодной воды  выплеснулись на него - и побег из дома, и развилка с камнем,  и  волк,  и сумасшедшая скачка по лесу, и... и... А что было потом? 

Царевич  напряг память.

Падение, боль, удар, а потом... потом...

На этом воспоминания как топором отрубало. Как Иван ни силился, никакого "потом" в памяти  найти не мог. Пусто. Провал.

Пожав плечами, Иван потянулся и осмотрелся. Под ним было ложе из сухого мха. Под головой, вместо подушки - куча листьев. Меч  и кольчуга лежали рядом, а от всего Иванова платья исходил  тонкий  аромат чистоты и лаванды. Бегло осмотрев себя, Иван не обнаружил на одежде ни единой дырочки, ни одного, пусть даже самого крошечного, пятнышка. Прислушавшись к  ощущениям, он пришел к выводу, что никогда в жизни не чувствовал себя лучше. И это привело его в полнейший тупик, да там и оставило.

Воспоминания о семи-восьми  сломанных ребрах и паре-тройке вывихов у него, несмотря ни на что, сохранились вполне явственно. И если чистоту и целость одежды можно было  при  изрядной доле выдумки объяснить таинственной лесной прачкой-альтруистом или феей-белошвейкой (эко загнул-то!), то отсутствие  тяжких телесных  повреждений никаким объяснениям не поддавалось. Точка.

Перестав тогда мучить голову попытками объяснить необъяснимое и  нашедши небольшое успокоение в том, что на странице семьсот сорок шесть "Приключений  лукоморских витязей" королевич Елисей испытал нечто похожее, попав в  чертог русалок-весталок, Иван встал, пристегнул меч, надел кольчугу и осмотрелся.

Лесная постель его находилась под густым ореховым кустом.  Справа насвистывал, нашептывал и раскатывался барабанной дробью старательных дятлов лес, слева, шагах в пятнадцати от орешины,  начиналось  болото, довольно уютное и симпатичное, покрытое  широкими  мясистыми  листьями кувшинок и роскошными белыми цветами водяных лилий. Болото как болото, пожал плечами царевич, вот только разве что кроме...

Иван быстро подошел к воде и поднял с листа ближайшей  кувшинки  заинтересовавший  его предмет.

Стрела.

Что-то глубоко скрытое и неясное тихонько дзенькнуло в глубине памяти и тут же пропало: Иван даже не успел уловить его присутствие. Еще раз пожав плечами, он положил стрелу обратно и шагнул под полог леса.

После трех часов блуждания по  овражкам,  ручьям,  перепрыгивания через поваленные деревья и продирания через колючие кусты походка Ивана стала несколько менее уверенной.           Солнце клонилось к закату, в  лесу быстро темнело. С каждым шагом сомнения в том, что он заблудился, таяли. Зато сомнения в том, что следовало предпринимать при подобного рода оказиях, росли и крепли.

Кричать?

Что?

Да и не к  лицу это витязю Лукоморья - при первых же крошечных затруднениях начинать  вопить  как малому дитяти.

Посмотреть на солнце, чтобы определить, где какая сторона света находится?

Но солнца видно уже почти не было, да и что с этим знанием было делать, царевич не представлял, даже при условии, что  он сможет вспомнить, как эти стороны называются и сколько их всего. 

Разбить бивуак прямо на том месте, где он сейчас стоял?

Но, во-первых, он не был уверен, что почти полуметровый муравейник был таким  уж  подходящим местом[12], а во-вторых, огниво,  плащ,  шатер, складная мебель, переносная русская печка и съестные  припасы  находились в переметных сумах на Бердыше, а Бердыш...

Царевич отогнал от себя горькие мысли о своем первом и, вполне возможно, последнем  приключении перед тем, как умрет от голода и истощения под ракитовым  кустом[13], и печальный ворон разнесет по свету весть о его  славной кончине[14]...

Поразмыслив над этой возможностью, Иван пришел к выводу, что, пожалуй, мысль о крике о помощи была не такой уж и плохой.

Но не такой уж и хорошей, понял он через двадцать минут  усердного ора.

Другие возможности Иван  решил  обдумывать  на  ходу  и  тронулся дальше в путь, осторожно выбирая дорогу в сгущающихся сумерках  и  зарослях малины.

'Следуя генеральной тенденции, - изо всех рук отмахиваясь от вездесущих комаров, размышлял он, - вряд ли я в данном конкретном случае должен стать каким-то исключением из правил. К королевичу Елисею, например, на странице двести семьдесят один в  таком  же  точно положении явился старичок-лесовичок и проводил его до Соснового  Посада, где его уже поджидала душа-Услада, младая  княжна,  которая  потом окажется его сестрой, которую украли и подменили в младенчестве... или подменили и украли?.. или наоборот?.. короче, которая потом попадет  в рабство к душегубу Костюну, у которого ее за сто бочонков  золота  выкупит обманом эмир Тарханский, потому что  ему  его  звездочет,  который окажется внучатым племянником свекра двенадцатой  лучшей  подруги  его семьсот шестнадцатой младшей сестры, которого он  заточил  в  каменный мешок на дне самого глубокого ущелья, признался под  страхом  вивисекции, что он, то есть, она, нет, не она, а эмир, нет, то есть,  звездочет...'

Огонь!

Костер!!

Люди!!!

Не разбирая более дороги, спотыкаясь и падая, помчался он к слабому огоньку, мерцающему  впереди  среди деревьев. Иван  боялся  поверить  своим  глазам,  боялся  оторвать  от света взгляд - а вдруг он исчезнет, и больше не появится?

            Перелетев через очередную коряжину, Ванюша обнаружил у себя в голове две чрезвычайно полезные и интересные мысли, хотя и не мог взять  в толк, откуда они там появились.

Мысль первая: а не снять ли мне шпоры?

Мысль вторая: а если там разбойники?

Так, со шпорами в руках и мыслью номер два в голове, подкрался он неслышно[15] к тому месту, где должен быть костер. Между ним  и  огнем  оставалась еще пара елок и густой куст шиповника.

"Ну почему все,  что  растет  в  этом  дурацком  лесу,  должно  обязательно  быть  таким  колючим?!" - взмолился безмолвно царевич, отчаянно дуя на пальцы. То приседая, то поднимаясь на цыпочки и вытягивая шею, он безуспешно старался разглядеть, кто же там был у костра.

Огонь был невелик. Он неровно горел, отбрасывая слишком много теней во все стороны маленькой - шагов в пятнадцать - прогалины, а  услужливое воображение дорисовывало все подробности,  которые  глаза  отказывались ему предоставить. И уж лучше бы оно взяло себе выходной на этот вечер!..

В мерцающем свете костра ему мерещились то гигантские угрюмые фигуры с черными плащами на покатых плечах, угрожающе привстающие с  земли,  то оскаленные пасти готовых к прыжку отвратительных чудовищ, то нечто черное, бесформенное, извивающееся, злобное медленно  подплывало к тому месту, где царевич укрылся, просачивалось между веток исподтишка, обволакивая, обтекая, заглатывая неподвижную  одинокую  человеческую фигурку, чтобы...

"Хватит!" - царевич изо всех сил захлопнул себе ладонью рот, чтоб не взвыть от ужаса. - "Или я прямо сейчас выйду туда, к костру, или..."

Отсеченное продолжение этой мысли гласило: "Или я  сейчас отсюда ТАК побегу!.."

И он одной недрогнувшей рукой раздвинул шиповник, а другой потянулся к рукояти меча.           Рука его застыла в воздухе, потому что в эту секунду он осознал, что третьей рукой он все еще зажимает себе рот.

Мгновенно проведя инвентаризацию всех своих частей тела, Иван обнаружил, что рука у рта была не его, и еще в процессе  нашлось  нечто холодное и острое, уткнувшееся ему прямо в шею,  что  спокойствия  отнюдь не добавило. Предпринять какую-нибудь глупость царевич не успел, потому что  в этот же самый момент кто-то[16] жарко дыхнул ему в ухо:

- Иди вперед и не трепыхайся. Дернешься - отрежу голову.

Неестественно прямо, изо всех сил стараясь не делать лишних  движений (он даже глазами повести боялся!), Иван попер через  кусты на полянку к костру.

- Стой! - скомандовал тот же голос, - Сколько вас здесь, говори!

- Кого? - рискнул покоситься за спину с предсказуемым эффектом и успехом Иван.

- Дурака не валяй, - с угрозой предупредил голос, и Иванушка  вдруг  подумал, что маньяк с кинжалом, кажется, едва ли старше его. Это  придало ему смелости, и он почти недрожащим  и  неиспуганным  голосом вдруг почему-то прошептал:

- Я один. Я заблудился. Я на огонь пошел. Я ничего плохого не  сделал. Я только перевочинать... переченовать... пере... то есть, ночь провести... хотел попроситься.

Давление кинжала ослабло.

- Да, ты и впрямь не из них, - задумчиво проговорил голос. - Может, ты и вправду заплутал. Тебя как зовут?

- Иван. Царевич. Из Лукоморья я.

Было слышно, как кинжал скользнул в свои ножны.

- Да повернись уже, - буркнул голос.

Иван повиновался.

Прямо перед ним стоял то ли юноша,  то  ли  мальчик в неопределенного цвета мешковатой холщовой рубахе, подпоясанной ремнем, на котором висели ножны с мечом и с кинжалом - по всей видимости, тем самым,  который еще несколько секунд назад царапал царевичу шею. Синие  штаны  были заправлены в стоптанные[17] сапоги, из голенищ которых торчало еще по одной рукоятке. Темно-русые, до плеч, волосы были перехвачены узким кожаным ремешком. Ничто не  указывало  на то, кем бы мог быть Иванов новый знакомец.

- А ты кто? - закончив осмотр, спросил лукоморец.

- Отрок Сергий, - степенно ответил подросток.  -  А  прозвание  мое  - Волк. Но меня обычно Серым кличут, так что я привык.  Ты  тоже  можешь меня так звать.

- Серый Волк, - попытался пошутить царевич, и тут же подумал, что, наверное, каждый, кому Сергий представляется, всегда говорит одно  и  то же, и ему стало неловко.

- Ничего, - как будто уловив его мысли, Серый поспешил успокоить  Ивана. - Не ты первый, не ты последний. Что само на язык просится,  то  и сказать не грех. А за прием неласковый ты уж прости меня. Не  хотел  я никого пугать...

- А я и не испугался! - вскинулся Иван.

- ...просто народец тут всякий ходит, - не прерываясь, продолжал Серый, - что не поостережешься - сам без головы останешься. Ну, да ладно, чего там говорить, садись давай, вон, мясо поспело, наверно.

На костре, насаженные на прутики вперемежку с  грибами, соблазнительно подгорали небольшие бесформенные куски.

- Оленина? - спросил Иван, чувствуя, что вот-вот - и захлебнется слюной.

- Конина, - бросил через плечо отрок, протыкая куски одним из засапожных ножей. - Нарежь пока хлеба, вон там, в суме возьми, - и ткнул  ножом себе за спину.

Переметная сума лежала рядом с седлом.

С трехглавым  лукоморским орлом.

А под седлом лежало нечто, завернутое в плащ, по форме похожее на большое блюдо.

При виде его догадка Ивана переросла в  уверенность,  и кровь бросилась в лицо. Но только когда на глаза Ивану попался  огромный раскрытый посередине том, обративший к черному беззвездному небу неровные гребешки выдранных страниц[18], он, не помня себя от ярости, вырвал из ножен  меч,  размахнулся, и с диким воплем опустил его на спину Волка.

Вернее, на то место где определенно только что  находилась  спина Волка: паренек перекатился и вскочил на ноги почти мгновенно,  и  как по волшебству, в руках у него оказался кинжал. Сталь зазвенела о сталь, кинжал Волка скользнул неуловимо[19]... и меч Иванушки вдруг вырвался и улетел в кусты. Лукоморец отступил, споткнулся обо что-то - и грохнулся навзничь. Волк прыгнул ему на грудь и приставил к горлу клинок.

Иван отвернулся и зажмурился.

- Так это был ТВОЙ конь, - голос Серого прозвучал неожиданно  мягко. - Я должен был сразу догадаться. По шпорам. И по тому,  что  только  у такого витязя, как ты... - он не закончил,  но  и  так было ясно, что имелось в виду.

Иван рванулся было, но Волк  крепко держал его.

- Ты зачем его убил? - с гневом выкрикнул царевич, не  оставляя  попыток освободиться от железного захвата.

- Чтоб не мучился. Когда я его нашел, он бился на боку со сломанной ногой. В нору попал, скорее всего. Я тоже люблю лошадей, не думай, что я душегуб какой, но  для  него больше ничего было сделать нельзя. Ну а поскольку хозяина  не  было  и следа, что нашел - то моё. Ну и не пропадать же такой горе свежего мяса, - пожал плечами Сергий.  -  Сейчас,  если  хочешь,  я  верну  тебе кое-что из того, что было с конем, а утром  ты сможешь вернуться в свое Лукоморье, отсюда это не  так  уж  и  далеко, бодрым шагом за день-два доберешься. Успокоился?

Иван отвернулся.

- Ну, мир, вставай, - Сергий одним прыжком очутился на ногах  и  протянул царевичу руку. Тот подумал, и неожиданно для самого себя руку принял. Волк рывком поднял его и хлопнул по плечу.

- Не расстраивайся, лукоморец, супротив меня и не такие бойцы,  как  ты, устоять не могли. Мои учителя получше твоих, видать, были, -  улыбнулся он, снимая мясо с огня. - Да и к чему это тебе? Ты - царевич, тебе надо книжки читать, править учиться, а не палицей махать, -  продолжал разглагольствовать он, отрезая толстые ломти от каравая и  раскладывая их на рушнике. - Да и вообще, если разобраться, какая нелегкая тебя сюда занесла, из Лукоморья-то, без дядьев, без охраны, без прислуги? Не каждый ведь день в глухом лесу царевичей встречаешь, тем более, таких... - Серый замялся, но уточнения не последовало, - как ты.

Иван на "таких, как ты" хотел обидеться, но подумал,  и  не  стал. Волк ведь правду говорил.

Кто упустил коня? Кто заблудился в лесу? Кому два раза за десять минут приставляли нож к горлу?  С  кем  какой-то  бродяга разделался одним махом и теперь говорит так, как будто это он,  Иван, мальчишка-недоросток?.. И драгоценная книга пошла на  разжигание  костра... Что сказал бы на это королевич Елисей!.. А предстоящее  возвращение домой в объятия торжествующе-заботливой матушки - жалким, побежденным, растрепанным, без коня, без всего - "я же говорила, сыночка..."

Нет, это уже было больше, чем могло вынести сердце  Ивана.

И он заплакал.

Серый бросил еду, обхватил его за плечи и стал заглядывать  ему в лицо.

- Ты чего? Ты чего? Что с тобой? Что случилось? Что такое? - тревожно, с неподдельным участием вопрошал он, и Иван, не выдержав, в промежутках между всхлипываниями и сморканиями рассказал всё.

Всю свою  короткую невезучую жизнь, обо всех своих мечтах и надеждах, о жар-птице,  о маменьке, о братьях, и даже о королевиче Елисее и других витязях Лукоморья - все выложил, как на духу, внимательно слушавшему Волку...

Закончив, Иван почувствовал, что немного  успокоился,  и  ему  стало обжигающе стыдно за слезы, не приличествующие лукоморскому витязю, и за сбивчивую, но слишком откровенную исповедь не к месту перед каким-то мальчишкой. Он почувствовал, что  краснеет,  и отвернулся, злясь на самого себя и на этого бродягу.

- Так значит, ты даже не знаешь, где тебе эту птичку искать, -  задумчиво повторил Волк, не глядя на нахохлившегося Ивана. - Ну, что ж, помогу я тебе. Утром сведу тебя к одному человечку, который если и не знает, то разузнать может. Как  раз не очень далеко отсюда, за полдня доберемся. Тебе хоть  будет  с  чего начать, а мне все по дороге. Так что не горюй, Иван-царевич, лучше поешь да ложись спать, утро вечера мудренее. Жуй. На голодное брюхо ни один нормальный витязь приключаться не стал бы в твоей книжке, - и протянул царевичу прут с кониной и кусок хлеба.

Иван, хоть и был голоден, как волк[20], от мяса решительно отказался, взял лишь хлеб, нашел в суме сыр, и молча поужинал, запивая все квасом из своей же фляжки, которой Серый любезно поделился. Потом, так же ни слова не говоря, завернулся в плащ и растянулся на траве, подложив под голову седло. Он читал, что так делают все, кому приходится ночевать под открытым  небом. 

Но, провертевшись два часа, несмотря на страшную усталость, с боку на бок и со спины на живот, он пришел к выводу, что сочинителям надо впредь законом указать, чтобы они в трудах своих честно писали, что земля до неприличия жесткая, что найти на ней ровный клочок размером хоть с ладонь невозможно и за тысячу лет, и что заснуть, поджариваясь с одной стороны и обледеневая с другой, нереально.

Или, может статься, они не знают сами, о чем пишут? Но ведь это тогда обман какой-то получается... А ведь этого не может быть!

Размышляя об этом и о не ценимых прежде прелестях ровной кровати, бездонной перины и толстого одеяла Иванушка незаметно уснул.

                                                                *    *    *

Проснулся Иван поздним утром, когда солнце было уже высоко. Посреди прогалины догорал костерок. Неподалеку, рядом с двумя разновеликими кучами добра, стоял Волк, оценивающе их разглядывая.

Царевич поднялся.

Вернее, сделал первую попытку подняться.

О том, что после ночевки на голой земле разогнуться в  течение  первых  десяти-пятнадцати минут практически невозможно, ни в одной книге  написано также не было.

Услышав, что Иванушка завозился, он широко ему улыбнулся.

- С добрым утром, царевич. Здоров  же  ты  дрыхнуть. А я тут за тебя вкалываю, имущество  распределяю по справедливости, чтобы польза нам обоим была. Что в дорогу надо, то тебе, безо всякого разговора, причитается, - он ткнул пальцем в кучку поменьше. - Ну а  что  в пути витязю без надобности, то уж моё будет. Я рухлядь эту продам, а за твое здоровье стаканчик  винца пропущу. Всё по совести, можешь сам посмотреть, - и он небрежно ткнул в кучку значительно больше.

- То есть это тебе... а это - мне? А ты ничего не путаешь?

- Ой, точно, напутал! - Серый хлопнул себя по лбу, выудил из маленькой кучки серебряный кубок и бросил в большую. И с затихающим звоном серебра все поколения витязей Лукоморья во главе с королевичем Елисеем возопили об отмщении.

'Брось ему вызов!' - сверкнул очами королевич Елисей - и Иван повиновался.

- Извини, конечно... - начал он вызывающе и замялся. Как бросают вызов человеку, который прав?

'Вызов!' - гневно потребовал Елисей.

Ваня помялся, кашлянул, отвел взгляд и продолжил:

- Я понимаю... что ты изрядно потрудился...

'Вы-зов! Вы-зов! Вы-зов!' - скандирование витязей загремело в голове боевым гонгом.

- Наверное, рассортировать эту гору непросто было... и мне бы не хотелось огорчать тебя... но... - сделал еще одну попытку Иванушка и замолк.

- Да уж. Еще тот вызов-то был. Лукоморским витязям такого не снилось, - лукаво хмыкнул Волк - и царевич вспыхнул. Мысли он, что ли, читает?! Издевается?!

Передел собственности Иванушка мог простить. Насмешку над самым святым - 'Витязями Лукоморья' - нет.

- Какое  ты  вообще  имеешь право рыться в моих вещах?! - взорвался он. - Немедленно сложи  всё, как было! Я тебе ничего брать не разрешал! И не твое волчье дело, куда я пойду и как!

Глаза Серого расширились, потом прищурились.

Глаза Вани прищурились, потом расширились. Понимание того, что он только что и как сказал человеку, который может прикончить его легким движением руки, пришло неожиданно и уходить не захотело. Но и на попятный идти царевич не мог.

Было видно, что Волк  это  тоже  прекрасно  понимал,  и  что нахальство Ивана он оценил.         И одобрил.

Ибо улыбнулся еще шире и  шагнул к нему.

- Ну, сам посуди, Иван-царевич, ну зачем тебе в долгом и  опасном  пути серебряный прибор из семнадцати предметов? Чашки, ложки и фляжки вполне достаточно на все случаи жизни. А вот этот пятитомник Геопода? Зачем он тебе в пути? Мне за  него  дадут хорошую цену, а тебе за глаза хватит "Витязей Лукоморья", если приспичит развести костер. А куда тебе пять кафтанов, десять рубах, три пары  сапог[21], четверо портков, три рушника, две кольчуги... Тебе все это на себе тащить придется! И продукты. Кстати, всё, кроме каравая и головки сыра я тебе оставил. Ну, теперь видишь, что всё по справедливости было сделано? Тебе же лучше и вышло!

Царевич, хоть и хмурил брови, давно уже понял, что в какой-то степени[22] Серый прав. Даже то, что было оставлено, могло очень быстро утомить человека, непривычного к пешим переходам[23].

- Ну вот и договорились, - придя к каким-то своим выводам, Волк отвернулся к большой  куче  и стал деловито упихивать вещи в одну из переметных сум размером с  мешок. - Мяса я тебе не оставил, всё равно не ешь. Хлеб с сыром вон там лежат, нарезанные, рушником от насекомости всякой прикрытые. Там же лук, огурцы и яйца вареные - я угощаю. Если хочешь умыться - вон там, шагах в пятидесяти, ручей бежит, - и Серый указал трофейным сапогом вправо. - Умоешься,  поешь,  соберешься - и я тебя к знающему человеку сведу, отсюда недалеко, там про птичку свою и спросишь.

Царевич не знал, что сказать в ответ. Хотелось и благодарить  и ругаться одновременно. Этот мальчишка-грабитель два раза чуть не зарезал его, съел его коня, порвал его любимую книгу, прибрал к рукам его вещи, но в то же время царевич против всего разумного и логичного чувствовал,  что Серый начинает ему нравиться. Это был не человек, а бездна обаяния, шального лукавства и расторопности, и Иван с каждой минутой  общения с Серым проваливался в эту бездну все быстрее и быстрее.

После краткого раздумья Иванушка плюнул на весь этикет, вколоченный в него наставником и маменькой, умял завтрак, а уж только потом направился к ручью.

- Дорогу запоминай, витязь! - крикнул Серый ему вслед, и Ваня принялся добросовестно загибать пальцы: 'Шиповник... ой... Муравейник маленький... потом береза с развилкой... Потом валежина... потом... ай!.. яма, травой заросшая!..'

Ручей оказался именно в пятидесяти шагах от лагеря, не больше и не меньше.

"Это ж сколько книг надо прочитать, чтобы всего столько знать?",  -  восхищенно и ревниво  думал  о  Сером Иван, плеща себе в лицо холодной прозрачной водой. - "И на мечах вон как дерется, и не задается, как я бы на его месте... Ну, может, конечно, я и не задавался бы... Но гордился. Эх, хорошо бы такого  друга иметь... Вот если бы он со мной птицу искать отправился!.. Мы бы весь Белый Свет вверх дном перевернули, а нашли бы ее!" 

Волк  был таким, каким всегда в тихие часы грез мечтал стать Иван. 

Волк  был сильным, смелым, умным, ловким, веселым и  слегка[24] нахальным. Он превосходно фехтовал, умел разбить лагерь в гуще леса, умел не заблудиться даже в самой чаще, у него не дрогнула рука оборвать жизнь раненого коня, в то время как царевичу, несмотря на его  воинственные мечтания, было до слез жалко даже мышей в мышеловке...  Волк  стал его идеалом, воплотившимся в поворотливом юнце и потеснившим со сверкающего беломраморного пьедестала даже  королевича Елисея. Но, как и всякий идеал, отрок Сергий намеревался исчезнуть из его жизни навсегда гораздо скорее, чем этого  хотелось  бы.  И предотвратить это было абсолютно невозможно.          Никак.

Так, в раздумьях о новом знакомом, царевич закончил умывание, отметил про себя, что рубашку надо было снять до того, как она промокла насквозь, утерся рушником и пустился в обратный путь, тщательно припоминая заученные приметы[25].

Дойдя до березы с развилкой, царевич вдруг услышал со стороны полянки несвязные выкрики и звон оружия.

"Это Волк! На нас напали! А у меня даже ножа с собой нет!"

В отчаянии он оглянулся по сторонам - ничего, что сошло хотя бы за дубину. Но вспомнив, как это делал на странице тысяча сто шестьдесят первой  королевич Елисей, когда посредством колдовства оказался в диком лесу один, и  из одежды на нем была только кольчуга, и он вдруг тоже услышал доносящийся до него...

Короче, Иван решил для начала скрытно подобраться к  полянке и посмотреть. Может, особо беспокоиться было и не  о чем.  Или, памятуя ратное искусство Серого, беспокоиться нужно было за  его  противника.

Звуки сражения, доносящиеся с прогалины, покрывали даже  старания царевича подобраться бесшумно. Подкравшись к ставшему почти родным кусту шиповника, Иван осторожно выглянул из укрытия.

Волк отчаянно рубился с тремя бородатыми верзилами. Четвертый нападавший, обнимая меч Волка, растянулся на другом конце поляны. Хоть здоровяки и  наседали, шансы у бойцов были приблизительно равные, оценил  царевич, обратив внимание на окровавленный рукав одного и голову другого.

Перелом в сражении произошел в одно мгновение.

Длинный меч верзилы рубанул по кинжалу Серого - и легкий клинок улетел в кусты, оставив в руке бесполезную рукоять. Волк отпрыгнул, прижался к березе - и в грудь ему уперся меч. Всё разом стихло, и до Ивана доносилось только прерывистое дыхание поединщиков.

Раненые разбойники, побросав оружие, ринулись к уже упакованным сумам и стали методично выбрасывать из них вещь  за вещью. Чем ближе ко  дну они были, тем яростнее и дальше швыряли содержимое мешков, очевидно, не представлявшее для них никакой ценности.

Вот на ветвях ели повисли рубахи царевича, куст шиповника принакрылся кафтаном, а под ноги Ивану, страдальчески взмахнув страницами, шлепнулись "Лукоморские витязи"... Всё. Оба мешка были пусты.

Серый, откинув  голову на белый гладкий ствол, бесстрастно наблюдал за происходящим.

Разочарованные и разозленные еще больше[26] разбойники угрожающе шагнули к мальчишке.

- Ты, пес смердячий, - злобно выдохнул один из них, - куда золотое яблоко дел, говори!

- Волк.

- Чево? - уточнил разбойник.

- Волк. Не пес.

- Ах, ты еще над нами издеваться будешь, - кинулся  к  нему  второй  и обеими руками вцепился в ворот рубахи. - Немедленно говори, где  яблоко! На кусочки изрежем гаденыша, а узнаем!

- Сведем его к атаману, тот с ним по-свойски потолкует!

- Ты нас еще умолять будешь, чтобы мы позволили тебе сказать,  где  ты его спрятал, - зловеще произнес первый явно подслушанную где-то фразу, и сунул под нос Серому огромный грязный кулак.

- Ты еще пожалеешь, что ватаге Хорька дорожку перебежал!

- Сказывай, где яблоко!

- Сгноим!

- С живого шкуру спустим!

- Говори, пока цел!

Бледный, дрожащий от страха - "это я за Волка!" - царевич затравленно оглянулся, но поблизости не было ничего,  кроме  смятого  кубка, кафтана и многострадальной книги.

Книга!

- Хочу на вы идти!!! - с боевым кличем королевича Елисея Иванушка рванулся на полянку.

- На... куда?.. - не понимая, обернулся разбойник - но в ту же секунду пятнадцать кило боевой славы  лукоморского воинства с размаху опустились на его голову. В районе шеи у него что-то хрустнуло, он повалился, и недоумение навечно застыло у него на лице.

Едва совладав с инерцией, Иван успел подставить фолиант под удар шестопером, и тут же второй ватажник, дико воя, налетел на него с кулаками,  повалил на землю, схватил за горло, сдавил что было мочи и... обмяк,  придавив царевича своей огромной немытой тушей. Тут же рядом мгновение спустя рухнул кто-то еще.

По запаху царевич догадался, что это был последний громила.

Оставлять Волка без внимания у себя  за  спиной было не лучшим решением в их жизни.

В полуобморочном состоянии ("это я от вони!") Иван был  извлечен, почищен и посажен спиной к дереву. Через некоторое время в голове у него прояснилось, и он смог встать, покачиваясь и потирая горло. Серый молча заканчивал упаковку их багажа. Убитых не было видно, но под  знаменитым  шиповниковым  кустом  вырос большой холм из лапника.

И не только, догадался царевич.

На шорох Волк обернулся, увидел, что Иван уже на ногах, и  физиономия его расплылась в широчайшей улыбке. Он шагнул к царевичу, протянул руку, но, не дожидаясь ответа, вдруг облапил его  и  стиснул изо всех сил.

- Спасибо, Ваньша, ой, спасибо, - от полноты чувств мял он царевича  и хлопал по спине так, что Иван стал серьезно опасаться  за  целостность ребер. - Как это ты его - раз-раз - и готово, я и понять ничего не успел! И надо же было додуматься!.. Книжкой прибил! Видно, правду говорят: 'знание - сила'! Ну, молодец! Ну просто герой!

Иван насилу вырвался из лап Серого, весь красный, жаркий, то ли от объятий, то ли от похвалы.

- Знал бы ты, как я испугался, - неожиданно для самого себя, потупив взор, признался он[27]. Сказал так, и голову повесил, ожидая от Волка укора или насмешки, на которую тот бывал так скор. И  ушам своим не поверил, когда в ответ услышал:

- А уж я-то как...

- Что?

- Я говорю, знал бы ты как испугался я! Думал, ну, всё, конец тебе, Волченька, пришел. Допрыгался, милок. Так что, спасибо, тебе, Иван-царевич, выйдет из тебя настоящий лукоморский витязь,  -  и  он,  лукаво подмигнув, кивнул на громадный том, оставшийся последним на траве.

Немного помявшись, Иван откашлялся и решился:

- Сергий?

- Что, царевич?

- А про какое яблоко разбойники тебя пытали? - и тут же быстро добавил: - Но если это секрет, ты не говори. Я не обижусь.

- Да никакого секрета теперь уже нет, - пожал  плечами  Волк.  -  Вот, смотри, - и он, нырнув под полог леса, быстро вернулся с кожаным мешочком размером с большое яблоко. Развязав  тесемки, он и вытряхнул на ладонь большое яблоко. Самое  настоящее  большущее румяное яблочко.

Или нет?

Или не совсем настоящее?

Или совсем не  настоящее? 

Настоящим оно только казалось при первом, поверхностном взгляде. Но стоило посмотреть на него более внимательно, как сразу становилось  ясно, как его можно было принять за настоящее. Более искусной работы Иван не видел за всю свою[28] жизнь. Его можно было сравнить разве что с золотыми яблоками со знаменитой батюшкиной  яблони, но они были полностью золотыми, а у этого один бочок сверкал рубином, черешок - черненное золото, а листик был  изумрудным,  тонким, прозрачным, и все прожилочки - как на живом.

- Ах, красота-то какая!.. - царевич, не сводя с яблочка глаз, медленно, как во сне, протянул к нему руку,  но  тут  же вскинул вопрошающий взгляд на Волка: - Можно?

- Бери, бери, - добродушно кивнул тот.

Налюбовавшись вволю, Иван осторожно опустил яблочко обратно в мешочек, затянул тесемки и отдал  Сергию.

- Откуда оно у тебя?

- Это не моё. Это Ярославны. Разбойники его сперли у нее, а  я  вернуть подрядился.

- Те самые?.. - царевич не закончил вопроса, но Серый и так понял, о ком шла речь.

- Ага. И еще атаман, Хорек этот. Только сам-то он в  личности  не смог за мной прийти, - и Волк хитро ухмыльнулся.

- А-а, - уважительно протянул царевич. - А кто такая эта Ярославна?

- А она и есть тот самый знающий человек, который  нам  поможет  отыскать жар-птицу. А приходится она мне сестрой. До ее...

- Нам? - переспросил Иван, боясь поверить в эту оговорку.

- Ну да, нам, - подтвердил, не моргнув глазом, Сергий. - Ведь  если  я пойду с тобой, ты меня не прогонишь?

- Я?! Тебя?! Да ты что! Конечно нет! Это просто здорово, что ты со мной пойдешь! Я наоборот очень хотел,  чтобы мы... чтобы ты... то есть... ну... это. Но не знал, как попросить. То есть... Ну, я думал, что ты...

- А меня, оказалось, и просить не надо. Сам  напросился.  Видишь, как все ладненько вышло, - и, широко  улыбаясь,  Сергий  хлопнул Ивана по плечу. - Ну, давай, царевич, пакуй свое оружие, - и он  снова кивнул на фолиант, - да пойдем. До вечера мы  до  Ярославны  добраться должны, а то не хочется мне по этакой чаще в потемках переться,  не знаю, как тебе.

[39] Свекла тушилась тут же, на угольках.

[40] Уже в буквальном смысле этого слова.

[41] "Гнусные, мерзкие, отвратительные..."

[42] Впрочем, и снизу тоже; для Ивана все деревья делились  на  три породы - елка, береза, и ни то, ни другое.

[43] С  разбойниками,  с  Бабой-Ягой, с красной девицей, с тремя поросятами и так далее.

[44] Без признаков сырости и тумана.

[45] Разбойниками, Бабой-Ягой, красной девицей, тремя поросятами.

[46] Насколько хорошей была успеваемость юного наследника престола по литературе, истории и географии, настолько жалкими были его познания в  естественных науках. Они не казались ему такими же увлекательными, как его любимые дисциплины, а практического применения умению отличать липу  от  осины или знакомству с анатомией майского жука лукоморский  витязь  Иван  не находил, и поэтому вызубренные по принципу "сдать и забыть" знания  не задерживались в монаршей голове надолго.

[47] Не то чтобы  эта  дорога вообще была, или имелась возможность ее разобрать.

[48] В  соответствии с продолжительностью будущего, многих слов ему просто не понадобилось.

[49] Что, впрочем, уже было.

[50] Что еще вполне могло случиться.

[51] Из-бежал, точнее - с невероятной скоростью и прытью.

[52] Иван мог бы  поклясться,  что  это  было  "Слова  не мальчика, но мужа", если бы не знал, что его друг слово  "ирония"  будет скорее искать на карте, чем в словаре.

[53] И  как это королевич Елисей может произносить с выпяченным подбородком  монологи на десять страниц и при этом оставаться с  неприкушенным  языком?

[54] Как  не  такой уж далекий потомок далеко не первой династии венценосцев Лукоморья, царевич впитал это с молоком матери вместе с другими сокровищами лукоморского фольклора, как-то: "Яблоня от яблока недалеко падает",  "С кем  поведешься, с тем и наберешься", или "В чужой монастырь со своим самоваром не ходят".

[55] Царевич сглотнул слюну.

[56] Желудок заново забился в агонии.

[57] Иван считал себя человеком просвещенным, поэтому про врачей даже не упомянул.

[58] Желудок  впал  в  состояние комы.

[59] Впечатлен ли был Евсей, выяснить не представлялось возможности по причине бессознательного состояния такового. Да, впрочем, его мнением никто и не интересовался.

 

[60] В какой-то книге он прочел, что это  - самые полезные волшебные слова, если ты хочешь отпугнуть незваных посетителей. Пока магия, казалось, срабатывала. По крайней мере, время от времени было слышно, как едва  подойдя, клиенты  поспешно ретировались. 

 

[61] Несмотря на  решительный протест царевича.

[62] Или коллективом?

[63] Королевич Елисей непременно одобрил бы такое решение.

[64] В прямом смысле слова.

[65] Иногда, чтобы достигнуть своего, надо высказать лишь  абсолютно противоположное предложение, и тогда тебя  просто заставят поступить по-твоему. Серый это хорошо знал и часто беззастенчиво этим пользовался.

 

[66] Да-да,  в честь них.

---

Комментарии: 71, последний от 04/10/2020. © Copyright Багдерина Светлана Анатольевна Размещен: 24/02/2005, изменен: 29/12/2018. 105k. Статистика. Глава: Фэнтези

---

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"