Багдерина Светлана Анатольевна. Ведьма

ВЕДЬМА

- ...Ведьма, ведьма, ведьма, ведьма! - кривлялся и подпрыгивал на одной ноге долговязый мальчишка со светлыми, спутанными как пакля волосами. Подружка [Аннетт Химстедт]

- Эката, мэката, чуката, мэ! - подхватили дети кузнеца, неистово размахивая руками, точно разбрасывали воображаемые заклятья.

- Ведьма, ведьма, улетай, наше поле не топтай! - вспоминали старую считалку четыре ехидные подружки.

- Ведьма, ведьма, ведьма, ведьма! - восторженно верещал карапуз молочницы, не понимающий смысла происходящего, но довольный поднятым шумом и гамом.

- Я не ведьма, не ведьма, не ведьма!!!

Ануш побледнела, сжала кулачки, бросилась на длинного, на девчонок, на сыновей кузнеца, но те увертывались от нее со смехом и улюлюкали еще громче, словно находя в этом необъяснимую прелесть новой игры.

- Не ведьма... - остановилась девочка, прикусила губу, затравленно оглянулась и, втянув голову в плечи, поплелась к дому. - Не ведьма...

Комок сухой земли ударил ее в затылок - не больно, но неожиданно. Девочка ойкнула, повернулась возмущенно к веселящейся ораве - и второй угодил ей в лицо.

Руки Ануш метнулись к глазам, запорошенным пылью, и довольная ребятня засвистела и захохотала еще громче.

Слова - непонятные, похожие на те, что слышала на ярмарках от иноземных купцов - прыгнули на язык сами собой.

- Масаха кусаха абран барабан!!! - выкрикнула она и выбросила вперед руки со скрюченными пальцами. - Сейчас я вас всех превращу в тараканов и змей!!!

- Ведьма!!! - зашелся от недоброго восторга светловолосый, подхватил с земли черепок и запулил в девчонку. - Бей ведьму!!!

Тяжелый осколок кувшина угодил Ануш в грудь, она покачнулась, оступилась, шлепнулась набок, расшибив до крови локоть, и не успела опомниться, как вся ватага оказалась рядом: кто швырял в нее камни и землю, кто неумело, но энергично пытался пнуть, кто тыкал палкой или норовил хлестнуть веткой...

Будь Ануш в состоянии думать, она сто раз бы пожалела, что не побежала опрометью во двор при первом же обидном выкрике. Но сейчас мыслей не было, слов не было, не было даже голоса, чтобы закричать или зареветь, и она лишь уворачивалась неуклюже, каталась по земле точно раненый зверек, и силилась подняться...

Наконец голова ее уперлась во что-то твердое, рука испуганно дернулась назад и стукнулась о теплое и занозчатое.

Забор?

Ануш торопливо встала, прижимаясь спиной к корявой доске как к последнему оплоту. Вдруг дерево подалось, уходя назад под ее весом, и девочка снова упала - но на этот раз на высокую мягкую траву.

Ворота!

Двор!!!..

- Ведьма в домике! - звонко всех оповестил карапуз молочницы и засмеялся. Подружка еще [Аннетт Химстедт]

- Легко отделалась! - фыркнул сын кузнеца, отряхивая ладони от пыли.

- Больше не будет превращать людей в тараканов! - поддержала его рыжая девчонка и отшвырнула полысевшую ветку.

- И вообще, проваливай из нашей деревни, ведьма! - со злостью выкрикнул белобрысый, яростно пнул землю, и маленькая грязная туча пыли взвилась над его ступнями, точно окрашивая слова. - Нечего тут тебе и твоей матери делать! Чужих мужей уводить!

Ануш отодвинулась боком, не вставая, ухватилась за край створки, изо всех сил толкнула ее, захлопывая, и услышала, как на прощанье в старые толстые доски ударился камень.

Руки девочки потянулись к лицу, ощупывая царапины и припухлости, и тут же, как по сигналу, весь пережитый страх и унижение обрушились на нее разом, безжалостно давя, распластывая, душа, вжимая, втаптывая в грязь. Всё обидное, горькое, несправедливое, что случалось когда-либо в ее маленькой жизни и от чего в груди зарождался противный холодок, встрепенулось, подняло голову и стало выползать из закоулков ее души, словно тараканы в темноте. Непрошенное и нежданное, оно собиралось в кучу, напирая, шепча, смешиваясь, сливаясь воедино...

Хлынувшие слезы вымывали грязь из голубых, как весеннее небо, глаз. Но чем сильнее текли они - бессильные, отчаянные, злые, тем больше рос ком из колючего черного льда в ее груди.

Безобидная считалка про ведьму и урожай, знакомая каждому ребенку Эрегора, превратилась в дразнилку сразу, как только ее семья - мама и она, Ануш Саратон, переехали сюда.

Еще три недели назад они жили в другой деревне, в тринадцати днях пути от Перевозной, и пока ее отца не призвали в королевское войско на войну, вся недолгая шестилетняя жизнь Ануш протекала просто и безмятежно. Но прошлой осенью из столицы пришла бумажка с именами сельчан, погибших или пропавших без вести во время одного из сражений, и имя отца тоже было там. После этого тихий уютный мирок девочки превратился вдруг в холодный и враждебный. Внезапно оказалось, что бабушка и дедушка, тети и дяди и даже двоюродные браться и сестры принадлежали только папе, потому что они были папины, а маминых не было почему-то, и дома своего у мамы не было тоже, а в том, который Ануш считала своим и единственным, отчего-то стало мало места, и его, этого места, перестало хватать именно им с мамой...

Всю зиму и весну мама днем улыбалась и хлопотала по хозяйству, а ночью плакала в подушку или стояла в углу на коленях перед фигуркой Святого Радетеля. Ануш слышала сквозь сон, как отчаянные несвязные молитвы перемежались именем пропавшего отца, и начинала тихонько хныкать тоже. Мать Ануш [Джеймс Каррингтон]

А в первый день лета они собрали в узел нехитрые пожитки, положили в корзинку хлеб и сыр, сели на повозку деда Шарло, ворчливого, но добродушного соседа, и поехали. На вопрос девочки, куда, мама ответила: "Туда, где, может быть, меня еще помнят".

Старик довез их до соседней деревни, где дороги разбегались, сунул девочке на прощанье пару баранок с маком и поехал по своим делам, даже не оглядываясь.

Так началось их путешествие.

Ануш не любила вспоминать длинную дорогу, бесконечную пыль и жару, ночевки под открытым небом, попутные возы и пешие переходы длиной в полдня, если подвозить угрюмую женщину с ребенком никто не хотел. Но однажды вечером, когда солнце уже садилось, а тени устало вытягивались на земле во весь свой великанский рост, мучительный путь неожиданно закончился. Дорога привела их в деревню, красивую, богатую и большую, даже больше, чем покинутая ими две недели - или целую жизнь? - назад.

Опустив голову, мама медленно дошла до площади, свернула под удивленными взглядами сельчан в переулок, потом в другой, третий - и остановилась перед обветшалым домиком на углу.

Три маленьких пыльных окошка подслеповато глянули на нежданных гостей, налетевший ветерок грустно вздохнул листьями плюща, а с крыши, точно нечаянная старческая слеза, соскользнул маленький кусок черепицы и беззвучно упал в заросли лебеды.

- Чей это дом, мамочка? - прошептала Ануш, с настороженным любопытством рассматривая облупившуюся побелку, трещины под подоконниками, похожие на кроны зимних деревьев, и гроздья ласточкиных гнезд под самой крышей.

- Наш, девочка. Это наш дом.

О том, что этот дом принадлежал ее бабке-колдунье, Ануш узнала, случайно подслушав разговор двух кумушек у колодца. Они пришли за водой и не заметили за срубом новую соседку, присевшую рядом с тяжелым ведром отдохнуть перед обратной дорогой. А еще деревенские сплетницы сообщили друг другу и тут же друг с другом согласились, что, оказывается, их с мамой сосед бондарь дядя Якоб, который на второй день пришел к ним, чтобы поправить крыльцо и забор, подремонтировать крышу и наколоть дров, прокладывает на их двор дорожку не просто так. Зачем он это делает, женщины не сказали, наверное, это само собой для них разумелось - но не для Ануш.

Заноза беспокойства окончательно засела в ее душе после того, как она спросила об этом у мамы, а вместо ответа получила лишь пасмурный взгляд и подзатыльник.

Как бы то ни было, через два дня после убогого новоселья матери удалось наняться в работницы к мельнику, и Ануш осталась в неполные семь лет в незнакомом пустом доме за хозяйку.

Но хозяйство - слово громкое. Скарба у них было немного, комнат и мебели - еще меньше, и после того, как пыль и паутина были выметены, окна вымыты, а матрасы набиты свежей травой, делать стало нечего. И в первый же день самостоятельности девочка отправилась погулять на улицу.

А там ее уже поджидали соседские дети...

Умылась Ануш из бочки у крыльца. Глядя в успокоившуюся темную поверхность воды, приложила на ссадины липкие листья скороцвета. Если успела вовремя - может, мама вечером и не заметит ничего... Ануш [Аннетт Химстедт]

Попытавшись отряхнуть платье, девочка с ужасом почувствовала, как рука ее угодила в прореху. Если даже к вечеру с лица, рук и ног сойдут все следы встречи с соседями, то порванную одежду мать увидит точно! Вот если бы на дырку тоже можно было наложить скороцвет...

Но Ануш была взрослой девочкой, как в последние недели упорно повторяла мама, а у взрослых имелось лишь одно верное средство от прорех в одежде.

Переворошив все их небогатое имущество, иголку она не нашла. Растерянно оглядевшись по сторонам, девочка с ужасом поняла, что иголки или были потеряны в пути, или мама прибрала их туда, где ей не сыскать.

Но она ведь уже большая! И даже умеет ставить заплаты! И мама не может, не имеет права прятать от нее иглы, когда они ей нужны больше всего на свете! Она не какой-нибудь бестолковый младенец! Чтоб этих дураков корова забодала!..

При этой мысли обида и унижение снова заполыхали в ее душе всеми оттенками черного, а из глаз брызнули горячие слезы ненависти. Разгневанно стиснув губы так, что черный комок льда в груди блаженно заворочался, Ануш зажгла светильник и выскочила в сени: в правой стене коридора зияли покосившимися дверными проемами два чулана. Может, мама убрала иголки туда?

Девочка нырнула в душную пыльную тьму первого и пробежала глазами по полкам: горшки, кувшины, несколько дырявых котлов, медные тарелки, прялка, корыта, ведра - и пыль, пыль, пыль...

Дверь второго чулана была закрыта, и потребовалось немало трудов и ухищрений, чтобы она сдалась под напором хозяйки. Через час с протяжным мерзким скрипом приоткрылась она ровно настолько, чтобы очень маленькая и очень худая девочка еле-еле смогла протиснуться боком. Ругая себя за то, что не догадалась погасить лампу, пока боролась с упрямой дверью, и теперь получит еще и за сожженное среди бела дня масло, Ануш подняла устало коптящий светильник, оглядела каморку и угрюмо вздохнула.

Конечно, сложенные здесь покойной бабушкой вещи были намного интереснее котлов, прялок и корыт, но ни в книжках с непонятными картинками, ни в пузырьках из цветного стекла, ни в фигуристых бронзовых ступках, ни в иных предметах, назначение которых девочка не могла себе и вообразить, иголок не оказалось.

Понуро втянув голову в плечи и представляя - а вернее, не представляя, что будет врать вечером маме, - Ануш повернулась, чтобы выйти. Странно, но против того, чтобы сказать правду, отчего-то восставало всё ее существо.

Взгляд ее упал на маленькую полочку над притолокой. Точнее, на водруженный на нее ларец.

Забраться на стопку толстых книжек и достать любопытную вещицу было проще простого, и уже через пару минут девочка спрыгнула на пол и, дрожа от нетерпения, распахнула украшенную сканью крышку.

Иголок там не оказалось тоже, но зато нашлось кое-что иное.

Как завороженная подняла Ануш безделушку за тонкую цепочку, и на нее глянуло желтым глазом серебряное сердце. Девочка охнула в восхищении и осторожно коснулась пальчиком камня-зрачка, сиявшего, казалось, своим, внутренним светом.

Теплый.

Она снова дотронулась до камня - не показалось ли - но нет, прозрачный как слеза камушек размером с лесной орех точно был согрет чьей-то рукой. Дивясь такому чуду, Ануш завертела в руках украшение, жадно разглядывая затейливый узор на кромке и обратной стороне.

Восхищению Ануш не было предела - она с первого взгляда влюбилась в свою единственную драгоценность. Позабыв об утреннем позоре, она долго терла подолом разорванного платья мутно-серое серебро. А когда оно заблестело, накинула цепочку на шею, выпрямилась, запрокинула голову горделиво, словно все сокровища мира пали к ее ногам, улыбнулась задорно - и вдруг черные стены чулана в грязных пятнах умирающего света закружились, взвились ввысь и пропали...

- Ануш? Ты слышишь меня?

Девочка вдруг услышала надтреснутый тихий голос, словно старушка говорила откуда-то издалека. Она очнулась, заворочалась тревожно - и тут же ее что-то резко шлепнуло по боку.

- Ну, попрыгай еще у меня, скотина...

Ануш испуганно открыла глаза - и тут же зажмурилась.

Вместо чуланной тьмы вокруг простиралась деревенская улица, щедро залитая полуденным солнцем. Ряды аккуратных беленых домов, разделенные пыльной лентой дороги с травяными каймами, тянулись до самой околицы.

Их новая деревня, без сомнения! Некоторые дома и резной сруб колодца на перекрестке Ануш успела запомнить: это совсем недалеко от...

- ...от того места, где тебя избили эти мерзавцы, - настойчиво прошептал голос, и свежие еще воспоминания и ощущения с новой силой вспыхнули в ее груди, пробуждая от недолгой спячки колючий ледяной ком.

- Ну, чего встала, пошла! - резкий мальчишечий голос разорвал мучительное забытье, и новый удар по тому же боку ожег кожу Ануш.

Ярость, слепая, белая ярость полыхнула в сердце девочки, как береста в костре, порождая невыносимое в своей пугающей сладости желание бить, топтать, крушить, ломать, она стиснула кулаки...

И поняла, что у нее нет пальцев.

Вскрикнула в ужасе - но изо рта ее вырвалось утробное мычание.

- Ступай, ступай!..

Знакомый голос, новый удар... Ануш в панике закрутила головой и неожиданно увидела часть себя - и старшего сына кузнеца рядом. Сын кузнеца [Аннетт Химстедт]

Страх, ожесточение и растерянность не позволили ей сразу понять, что необычного в том, что она видит, а когда поняла, то выдохнула почти с облегчением.

Оказывается, это всего лишь сон!

Потому что только во сне могла она смотреть сверху на мальчика, что был выше ее на голову - и только во сне она могла ходить на четвереньках как на двух ногах, а вместо рук иметь коровьи копыта!

- Ну, двигай, дохлая! - мальчишка, старательно, но безуспешно имитируя грубый голос мужчины, снова хлестнул ее прутом, заставляя вздрогнуть от боли.

- Где коровьи копыта, Ануш, там и... - прошептал далекий старческий голос, о котором она успела позабыть, и новая, удивительная и забавная мысль сама собой сформировалась в ее мозгу.

Девочка повернулась к вызывающе прищурившемуся мальчишке - "как тогда!" - мстительно напомнил голос - наклонила голову и сделала первый шаг вперед...

Проснулась Ануш в темноте: светильник давно погас, наполнив тесное помещение удушливой гарью.

Девочка поднялась с пола, растерянно моргая, и тут же схватилась за голову: казалось, еще одно движение - и она рассыплется на куски. Даже думать было больно, словно при каждой мысли кто-то старательный и злобный возил по макушке пилой. Но трем расплывчатым воспоминаниям, слившимся почему-то в одно, причудливое и тревожное, удалось пробиться даже через тупо пульсирующую жирную боль: про драку с соседскими детьми, про найденное украшение и про сон.

Страдальчески морщась от первой в жизни головной боли, она выскользнула в сени, прижалась виском к прохладным доскам и замерла.

О чем можно рассказать матери, а о чем умолчать?..

"Про драку, если на лице ничего не осталось, не скажу... Про украшение... Если сказать - отберет... Не скажу..."

У нее никогда в жизни не было секретов от мамы, а тут сразу целая куча - было от чего прийти в замешательство. И тут Ануш вспомнила про нелепый сон и с облегчением решила, что про него-то рассказать можно. Пусть посмеется: человек превратился в корову! А пока на улице не стемнело совсем, надо сбегать к бочке посмотреть на себя - видно царапины или не видно, врать вечером или не врать?..

Мама вернулась позднее, чем Ануш ожидала, почти затемно, утомленная и чем-то расстроенная.

- Мамочка, а знаешь, что мне сегодня приснилось? - бросилась ей навстречу девочка, обняла узкие бедра и ткнулась носом в живот, пахнущий мукой.

Ей так хотелось приободрить маму!

- С тобою все в порядке? - будто не слыша, беспокойно спросила женщина, взяла обеими руками голову дочки и попыталась заглянуть ей в лицо.

- Д-да...

Если бы мама Ануш не была чем-то взволнована, она почувствовала бы ложь. Полумрак же скрыл так и не зашитое платье и почти зажившие царапинки на предусмотрительно измазанной сажей мордашке.

- Как хорошо... - нервно прижав к себе дочь так, что она ойкнула, выдохнула женщина и заговорила быстро и сбивчиво: - Ты представляешь, милая... Я отчего поздно... Хозяин посылал меня в соседнее село за знахарем. Сын кузнеца, который у него сейчас колесо ладит, к лечухе корову водил... и когда обратно в стадо шли, она его к забору прижала... весь бок рогом разорвала... чуть правее - и через ребра бы прошло... Ох, спаси-упаси... Как хорошо, что у нас нет коровы! Только ты не пугайся, милая, не бойся...

- Корова?!..

И забытое ею окончание чудного сна моментально вспыхнуло в мозгу словно зарница.

Перекошенное от ужаса и боли лицо мальчишки, глухой удар рогов о забор, тонкий вскрик, торжествующее мычание - и далекий ликующий смех надтреснутого старческого голоса...

Ноги Ануш подкосились.

Мама уснула, едва голова ее коснулась набитой травой подушки.

В свете луны за окном лицо ее казалось восковым, как у покойницы, и Ануш торопливо и истово осенила себя знамением против сглаза - чтобы дурное не сбылось, не приведи Святой Радетель... От одной только мысли, что она может лишиться своего единственного на этом свете любимого и родного человека, ее бросало в холодный пот.

Девочка отвернулась от пугающего света, накрылась с головой одеялом и попыталась уснуть, но сон не приходил. И вдруг она поняла, отчего: весь вечер мысли о раненом мальчике исподволь не давали ей покоя.

Сильно ли он мучается сейчас? Было ли ему больно?

Сердце ее сочувственно сжалось - но тут же дернулось, точно укололось обо что-то...

- Было ли ему страшно - страшнее, чем тебе, когда он пинал тебя?

...о черный комок льда, что поселился у нее в груди, поняла Ануш.

И только после этого вспомнила, когда и где слышала этот дребезжащий старческий голос.

Тихая жуть опустилась на нее саваном.

Кто это? Кто с ней говорит? Откуда? Зачем?!..

В том, что в доме никого, кроме них с мамой, нет, она была уверена - рассохшийся пол выдал бы незваного гостя при первом же шаге. К тому же, хоть она и понимала, что это невозможно, но могла бы побожиться, что голос не приходил извне, но зарождался у нее в голове.

- Я - твоя бабушка, Ануш, - отвечая на немой поток вопросов, успокаивающе проговорил голос.

"Что ты делаешь у меня в голове?!"

- Пришла в гости, - добродушно хмыкнул голос. - Ты ведь меня пригласила.

"Я? Когда?"

- Когда надела мой амулет. Он тебе понравился? Ты не хочешь его выбросить?

"Нет, ни за что!" - выпалила Ануш, прежде чем успела обдумать ответ. - "Но как ты туда поместилась? И разве ты не умерла?"

- Пока мой амулет цел, пока его кто-то носит - я буду жить, Ануш. Бабушка []

"А это правда... что ты была ведьмой?" - спросила девочка и замерла.

- Да, я Знала.

"И... в чулане... то есть, на улице... когда я... когда корова... это ты?.."

- Если ты спрашиваешь, кто сказал, что у коровы есть не только копыта, но и рога - то я.

"Но я... корова... могла его забодать насмерть!!!"

- Этот гаденыш слишком увертлив, - снисходительно хмыкнула ведьма.

"Но ему же было больно!"

- А тебе? Тебе утром разве не было больно? Когда он пинал тебя, бросал в тебя камни, обзывал последними словами - тебе больно не было? Тебе было приятно? Ты хочешь, чтобы в следующий раз, когда ты выйдешь на улицу, он - и прочая саранча - снова напали на тебя?

"Нет!!!"

- Значит, он получил по заслугам, - голос старухи сочился удовлетворением, и Ануш с растерянностью и трепетом почувствовала, как ледяной комок в ее груди радостно шевельнулся в такт и как будто подрос.

"Но я не хотела..." - устыдилась своей нечистой радости девочка.

- Как? Разве ты сама не превратила бы их тогда, утром, в тараканов и змей... если бы сумела?

Испытанные горечь, обида, разочарование и страх тотчас мелькнули в памяти одной грязной вспышкой, и снова ответ вырвался на волю быстрее, чем она смогла его обдумать:

"Да, да, да - сто раз!!!"

- Вот видишь. Зло должно быть наказано, деточка. С одним мерзавцем мы посчитались, но ведь там их было семеро. И никто не стоял в сторонке, пока другие били тебя, пинали, хлестали, тыкали палками, оскорбляли!.. Неужели тебе их жалко после этого? Они-то тебя не пожалели! Неужели ты не проучишь их за жестокость?!

Внутри Ануш что-то оборвалось: происходящее сейчас пугало куда больше, чем утреннее нападение. Забыть бы этот день, как тяжелый кошмар! Маленькая частичка ее души в ужасе стремилась возразить, отказаться, отвергнуть ужасное предложение... Но отчего-то, повинуясь совсем другому импульсу закушенные до крови губы разомкнулись сами собой и тихо прошептали:

- Но я не знаю, как...

- Просто делай, как я тебя научу, слушайся, и всё будет хорошо. Запомни. Если ты не получаешь уважения - ты не получаешь ничего. А мы научим их уважать тебя.

- А если... у меня не получится?

- Получится, милая. И вот увидишь - тебе это понравится. Ведь ты так похожа на меня...

То, что на следующий день дочка шорника, одна из четырех подружек, напавших на Ануш, обварилась кипятком, в деревне не заметил никто, кроме ее семьи и лечухи. Когда еще через день вторая подружка споткнулась на крыльце, упала и сломала ногу, это вызвало лишь сочувственные охи и вздохи: будто проклятья на наших деток сыплются. Когда же через два дня третью девочку искусала собственная собака, кого-то наблюдательного осенило: а случайно ли несчастья валятся только на тех детей, что поколотили намедни ведьмину внучку?

- Или дочку? - недолго думая, домыслил кто-то сметливый.

В деревне, как известно, секретов не бывает: стоит кому-нибудь брякнуть любую нелепицу - и на следующий день ее уже обсуждают на каждом дворе. И чем чуднее идея, тем охотнее пересказывают ее друг дружке, и тем скорее ей верят.

Ворота хлопнули неожиданно и громко. Ануш, замершая на своей кровати в забытьи с зажатым в кулаке амулетом, вздрогнула, выпустила украшение из рук так, что оно повисло на цепочке, и обежала мутным взором полумрак комнаты.

Неужели уже вечер?!

За распахнутым окном шальной порыв ветра запутался в кронах вязов, усеивая землю сухими ветками и сорванными листьями, утробно, словно отрыжка великана, пророкотал гром, и девочка вздохнула облегченно: это не ворота и не вечер, это просто гроза!

Пол в сенях заскрипел под тяжестью человека, и рука ее непроизвольно схватила серебряное сердце с обжигающим как лед голубым камнем, опустила за пазуху и стянула посильнее шнуровку платья, чтобы не выбилась цепочка.

Кто же это мог явиться?

"Ах, если бы это был кто-то из ее обидчиков!" - неожиданно и сладко дрогнул в груди ледяной ком - хоть и по-прежнему колючий, но больше не ранящий, словно прирученный зверь, иглы которого теперь были направлены только во врага.

Уж тогда бы она показала, всем показала, что недаром прошли эти пять дней!..

Но это была мама.

- Почему ты так рано? - капризно нахмурилась девочка.

- Меня выгнали, - не замечая недовольства дочки, убито выдохнула женщина, мыслями и переживаниями еще там, на мельнице, среди выкрикивающих дикие обвинения работников, в глазах которых затаился страх.

- За что?! - потрясенно воскликнула Ануш, впервые за день очнувшись от липкого морока амулета - но мать будто не услышала ее.

Она присела на корточки, взяла лицо дочери в ладони, не давая голове опуститься, тревожно заглянула в глаза и заговорила хриплым срывающимся голосом:

- Анушенька, миленькая, почему ты не сказала мне... что тебя... били... какие-то...

И осеклась.

Глаза ее расширились, брови изумленно взлетели, рот открылся...

- Ануш?.. - прошептала женщина, пораженно вглядываясь в лицо дочки. - Ануш?.. Ты больна? Тебе плохо? Немедленно ложись в постель, я позову лечуху!..

- У меня ничего не болит! - с непонятным раздражением дернула плечом девочка.

- Но твои глаза... - растерянно моргнула мать.

- И мои глаза не болят тоже!

- Нет, да, конечно... Но... у тебя же голубые глаза!.. Были...

- А какие сейчас? - изумленно мигнула Ануш.

- Цвета топаза... с голубыми пятнышками...

- А что такое топаз?

- Камень... прозрачный желтый камень, - рассеянно пояснила мать. - Из которого делают глаза в статуях Радетеля.

Камень?

Топаз?..

Амулет!

В одно мгновение Ануш вспомнила, как удивлялась еще утром, что камушек на ее сокровище стал превращаться из желтого в голубой с янтарными искорками. А при чем тут ее глаза?..

Но что-то крошечное, забитое и запуганное до полусмерти в глубине души исступленно подсказывало, что ее глаза имеют к этому самое прямое отношение. Оно говорило еще что-то, но очень тихо и неразборчиво, а когда голос старухи прицыкнул на него, сжалось в дрожащий комочек и пропало совсем.

- Я слышала, что с возрастом глаза детей могут менять цвет! - услышала подсказку ведьмы и выпалила Ануш под обеспокоенным взглядом мамы.

"Но не за несколько ведь дней", хотела сказать женщина, и вдруг со стыдом подумала, что не помнит, когда она в последний раз смотрела в глаза своей дочери.

Неделю назад? Месяц? Когда муж был еще жив?..

- Да, милая... Это бывает... - виновато улыбаясь, кивнула она и, держась одной рукой за натруженную спину, тяжело поднялась. - У моей матери... твоей бабушки... были желтые глаза. Наверное, это по наследству тебе перешло... через столько лет... Надо же... Прости меня... сама не знаю, что подумала... Просто с этими несчастьями... Да еще и мельник теперь...

Голос ее, неровный и дрожащий, сошел на нет.

- Так почему он тебя выгнал? - требовательно уставилась на нее новым янтарным взглядом Ануш, и женщина невольно поежилась, заново вспоминая свою мать - волевую, холодную, безжалостную...

Но тревога и расстройство не располагали к разгадыванию загадок, и вопрос, что они будут есть через несколько дней, когда скудные запасы кончатся, снова волновал ее несравнимо больше, чем цвет глаз дочери.

Женщина замялась, словно сомневаясь, говорить или нет, но потом подумала, что хуже не будет, и вздохнула.

- В деревне говорят, что это я наслала порчу на тех детей... про которых я тебе рассказывала... которые...

- Но при чем тут ты?! - возмущенно воскликнула девочка, и сердце матери растаяло, принимая оскорбленную гордость за сочувствие.

- Они думают, что я ведьма, как твоя бабка, Анушенька... но ты не верь, это неправда. Хотя, когда я узнала про тебя... я пожалела, что я не ведьма. Они твердят, что это я наслала на тех, кто обидел тебя, какое-то проклятье... или порчу...

- Черный сглаз, - машинально поправила девочка и ойкнула, закусив губы.

Но было поздно.

Глаза матери, враз и наконец осознавшей, что означали события последних дней, расширились от ужаса, и она, белее мела, опустилась на пол, прикрыв рот ладонями.

- Святой Радетель... Боже мой... Ануш... Анушенька... девочка моя... Что... что ты наделала?!.. Как?!.. Зачем?!.. Почему ты мне ничего?..

Холодный желтый взгляд старых, как мир, глаз смерил ее с головы до ног устало и пренебрежительно, и женщина побледнела, снова, как годы назад, почувствовав себя маленькой никчемной девчонкой, недоразумением, позором своей матери - самой сильной ведьмы провинции. Последней ведьмы долгой династии.

- Как она смогла?.. - непослушными губами прошептала женщина, понимая, что какие бы вопросы теперь она ни задавала, к каким святым ни взывала - дочери своей, милой, сладкой девчушки, ей не увидеть больше никогда. - Господи... Ануш... Мама... За что?!..

Но ни продолжить, ни дождаться ответа ей не пришлось: снова - гулко и резко - хлопнули ворота.

Или ударил гром?

Или в ворота ударился тяжелый камень?

Женщина насторожилась, и через открытое окно до слуха ее донесся гомон толпы за углом, словно рокот дальнего грома. И, как молнии сверкают в ночи, освещая землю мертвенным белым светом, так единственное слово то и дело прорывало гул голосов и взрывалось страхом и ненавистью:

- ...ведьма!!!..

Моментально забыв про дочь, мать бросилась из дому на улицу.

"Это ошибка, я сейчас всё объясню, я же не ведьма!.." - было первым, что пришло ей в голову, но уже в следующую секунду она вспомнила свое жуткое открытие, и растерянность захлестнула ее, лишая сообразительности и воли, и не осталось у нее иных доводов, кроме исступленного и отчаянного:

- Я не ведьма!!!..

Звонкий испуганный вопль девочки "Мама!.." заставил женщину оглянуться, но не остановил.

Грохнула дверь, и через несколько секунд за ней - ворота.

Гомон смолк.

Ануш метнулась в соседнюю комнату, хотела распахнуть еще бабкой плотно заклеенное на зиму окно, но испугалась, присела на табуретку перед подоконником - только темная макушка, челка, да странные желтые с голубыми искорками глаза виднелись за толстым неровным стеклом.

Мать говорила что-то беззвучно, то нервно скрещивая руки на груди, то разводя ими, будто извиняясь растерянно или объясняя что-то непонятное. Перед ней, чуть выступив из толпы, стояли несколько мужчин и женщин с налитыми кровью лицами и сжатыми кулаками. Рты их то открывались в неслышном крике, то захлопывались в перекошенную ненавистью тонкую линию.

Родители пострадавших ребят, поняла Ануш, и покраснела.

- Родители избившего тебя отребья, - вкрадчиво поправил голос старухи, и девочке снова стало стыдно - но уже за свое малодушие.

Вдруг откуда-то из-за спин к воротам вышагнул дядя Якоб, мрачнее тучи и суровей грома. Он повернулся лицом к собравшимся и принялся говорить что-то, пылко указывая то на маму, то на односельчан, то на небо, словно призывая Святого Радетеля спуститься и помочь ему, то выразительно постукивая себя скрюченными пальцами по лбу.

Едва он умолк, как мать опустилась на одно колено и принялась делать знаки клятвы Радетелю, то осеняя себя и толпу переплетенными пальцами, то прикладывая ладони к груди, вискам и лбу поочередно, как во время молитвы, то воздевая руки вверх - то ли к тучам, то ли к святому покровителю Эрегора.

Радетеля Ануш, как ни разглядывала лиловое небо в ниточках молний, так и не увидела. Может, он не пришел, или пришел, но тучи его загородили... Но отчего-то некоторые крестьяне, поверившие ли клятве, образумленные ли чудесным образом, захмыкали, запереглядывались конфузливо, пожимая плечами и качая головами, и отступили.

Некоторые - но не все.

Толпа разделилась пополам. Неуверенные топтались на месте, поглядывая то на небо, то на мать Ануш, словно раздумывали, уйти им, пока не начался ливень, или досмотреть, что будет дальше. Родители ее раненых обидчиков и еще десятка полтора таких же шумных и краснолицых мужчин и женщин успокаиваться не желали, и гневно орали теперь не только на маму, но и на дядю Якоба и тех сельчан, что приняли его сторону.

Пахло грозой. Белобрысый [Аннетт Химстедт]

Недалеко от окна Ануш заметила длинную тетку в синем чепце - жену дяди Якоба, знала она теперь. Одной рукой та вцепилась в штакетину их палисадника, другой сжимала плечо возбужденно переминающегося с ноги на ногу белобрысого мальчишки на две головы выше Ануш.

Того самого.

- Топчись, топчись, голубок, - хмыкнула старуха, и по спине Ануш пробежал холодок. - Недолго осталось.

- Это я во всем виновата...

Лоб девочки уткнулся в край подоконника, и слезы бессилия и страха потекли по горящим щекам.

- Глупая девчонка! В чем ты виновата? Что они набросились на тебя, потому что их родители наплели про меня всякую чушь? Что они вообразили, будто твоя мать позарится на этого олуха Якоба? Что его сын науськал на тебя своих прихвостней? Слабину почуяли, вот и пришли! Была бы я жива, попробовал бы хоть кто-нибудь вякнуть, даже если бы вся деревня однажды утром проснулась искусанная и с переломанными ногами! Ах, как сладко быть живой, деточка... Снова...Скоро ты меня поймешь... совсем скоро... Еще одна жертва - и ты совсем будешь готова...

Голос осекся, замер испуганно, словно сболтнув лишнее, но беспокоиться его хозяйке не стоило: не слыша колдунью, Ануш терзала пальцами платок и нервно шептала:

- Только бы всё кончилось хорошо... только бы всё обошлось... мама... мамочка... мамочка... Я должна признаться...

Приняв вдруг решение, Ануш порывисто стиснула кулачки и вскочила на ноги.

- Я должна всё рассказать!

- Что-то ты не то болтаешь, милая, - с угрозой процедила ведьма, девочка тут же вздрогнула, словно в грудь ей что-то кольнуло, закатила глаза и упала.

А когда через несколько секунд поднялась, брезгливо отряхивая платьице, то взгляд ее был холодным и отстраненно-спокойным.

- Немного рановато, конечно... - бесстрастно проговорила она странным, чуть надтреснутым голосом, снова присела, чтобы наблюдать разворачивающееся действо, и колючий ком из черного льда, занявший уже, казалось, всё ее тело, довольно шевельнулся. - Хотя, будь что будет. Теперь я уже не пропаду.

Тем временем женщина в синем чепце выскочила вперед, ухватила мужа за рукав и со слезами и причитаниями стала пытаться увести прочь. Под гогот зевак он сердито вырывался и что-то кричал, но жена надрывалась и тянула изо всех сил, и скоро они пропали из виду за спинами людей.

Мать осталась одна - и веселившаяся еще секунду назад толпа помрачнела опять.

Жутко, совсем рядом, пророкотал гром, так, что стекла в окнах задребезжали и звякнула посуда на столе. Ануш присела испуганно, закрывая ладонями уши, а когда снова вынырнула из-под подоконника, то увидела, что мать протянула ладони к придвинувшемуся почти вплотную кузнецу - и вдруг тот толкнул ее в грудь. Нелепо взмахнув руками, женщина отлетела к забору, пропадая из вида, ударилась спиной, но в последний момент удержалась на ногах, инстинктивно чувствуя, что стоит ей упасть, как набросится один, другой, а за ними - вся толпа...

- Ма...ма?.. - слова прозвучали тихо и сипло, словно чужие и сказанные кем-то чужим, далеко, в холодном металлическом тесном доме... - Ма...

- Надеюсь, ей повезет, - равнодушно вздохнула ведьма. - Хоть сейчас. Конечно, она всегда была глупой, но...

- ...ма...

Ноги выпрямились по собственной воле, голова ткнулась лбом в мутное стекло...

Но первым, кого увидела Ануш, была не мать, и не багровый от ярости и выпитого для храбрости вина кузнец, а белобрысый мальчишка.

В руке он сжимал камень, а губы его беззвучно шевелились.

Но девочке не надо было слышать - она знала, что он сейчас закричит. Воспаленная, пульсирующая одним-единственным воспоминанием память высветила перед глазами Ануш знакомую картину. Только на этот раз вместо нее в горячей пыли извивалась и пыталась уползти из-под града ударов ее мать, а беспощадная ватага детей сменилась обезумевшей толпой крестьян, и ворота под тяжестью тела матери всё не открывались и не открывались, пока не стало слишком поздно...

- Мама!!!..

Не думая ни о чем, не слушая истерично рычащий в голове голос ведьмы, не обращая внимания на раздирающие грудь громадные ледяные иглы, почти ослепленная ужасом перед нависшей катастрофой и пожирающей изнутри болью, Ануш, ни на секунду не переставая кричать, бросилась из комнаты в сени, на двор, за ворота...

Подступающая гроза разрывала небо в клочки, толпа зловеще гудела, кузнец орал, распаляя себя для последнего удара - но девочка видела лишь одного человека, слышала только один голос, и всего два слова.

- Бей ведьму!!!..

Одновременно с этим в прижавшуюся к воротам женщину полетел камень. Но в то же мгновение, прежде чем толпа успела решить, что ей делать, из ворот выскочила маленькая фурия и вихрем набросилась на белобрысого.

Сбив врага на землю, она, вопя что-то дикое и несвязное, принялась неистово молотить его руками и ногами, кусать, царапать, пинать, понимая, что умирает, что невозможно выжить после того, как эта проклятая ледяная штука разорвала тебя изнутри, после того, как голос ведьмы бешено выкрикивал у нее в голове приказы, сводя с ума, разрывая мозг... Но одновременно маленьким краешком души, который еще оставался Ануш, той Ануш Саратон, что пришла из Перевозной с мамой неделю назад, она сознавала, рушась в пропасть беспамятства и тьмы, что ни одна месть, совершенная посредством магии, не принесла ей такого наслаждения, как эта безумная, нелепая, обреченная атака. И даже хлынувший сплошной стеной ливень не смог охладить ее исступление.

Только с помощью трех мужчин мать смогла оторвать дочку от панически завывающего белобрысого. Впрочем, под слоем грязи и крови цвет его волос было уже не разобрать.

- Вот ведьма... - дивясь такой свирепости в крошечном худеньком тельце, уважительно хмыкнул кузнец и обернулся на мать Ануш, конфузливо пряча глаза: - Куда отнести, хозяйка? И ты это... не гляди на меня так... Когда твой старшой чуть к Радетелю в гости не отправился... начнешь на кого попало что ни попадя думать... Извини...

- ...Ай, да молодец! Ай, да умница!..

Голос незнакомой старушки ворвался в сознание Ануш неожиданно, словно толстая стена, отделяющая ее от мира, вдруг рухнула беззвучно. Лечуха []

- Ма...ма?.. - прошептали обветренные губы.

- Тут мама твоя, тут, с работки вернулась как раз... Эй, Уна, давай бегом сюда, девчонушка наша в себя пришла! Это ж надо так десятилетнего мужика отделать - три часа его зашивала-перевязывала! И кто? Пигалица! Глазки-васильки, реснички-лепестки... Горний дух, а не ребенок!

В сенях застучали торопливые шаги, и дверь комнаты распахнулась, впуская маму с тарелкой чего-то ароматного и горячего.

Ануш раздула ноздри, сглотнула голодную слюну... и вдруг вспомнила.

Вспомнила всё - и рука ее поползла на грудь и зашарила, ища... и не находя.

- Что-то потеряла, девонька? - ласково проворковала лечуха.

- Штучку... на цепочке...

Круглое, в добрых морщинках лицо старушки погрустнело в сочувствии:

- На улице затерялась, наверное. Цепочка, поди, разорвалась - и поминай, как звали. Народу-то вон сколько собиралось... К рукам прибрал кто-нибудь, не иначе. Жалко сильно?

- Нет... - улыбнулась и покачала головой Ануш. - Нисколько... Так ей и надо...

Багдерина Светлана Анатольевна : другие произведения.

Ведьма